"Фантастика 2023-162", Компиляция. Книги 1-21 [Александр Лидин] (fb2) читать онлайн

Александр Лидин Проводник

Этот мир розовый для вас и черный для меня.

Теодор Старджон

Всякие совпадения в портретах героев с реально существующими людьми – чистая случайность.

Автор

Глава 1 Караван смерти

Кровная месть – еще один архаический институт, несмотря на свою варварскую сущность, прекрасно страхует традиционное общество от целого ряда преступлений.

М. Каддафи

За окном идет снег. Сидя за письменным столом в своем рабочем кабинете я слежу, как снег покрывает белым саваном широкую реку Богатырского проспекта. Дома напротив застыли траурными серыми громадами, словно родственники, пришедшие на похороны и столпившиеся над могилой покойного. Сейчас откроют гроб, и начнутся рыдания и причитания. Но город беспощаден. Он не плачет над мертвыми…

Передо мной на столе лежит пачка писчей бумаги, справа – три одноразовые гелевые ручки, слева – колода карт. Я остался один, и пора подвести черту.

С чего все началось? Пожалуй, с того груза. А может, все дело в том, что, почувствовав себя слишком усталым, я на неделю майских праздников удрал на дачу? Для меня все началось десятого мая, когда я, не ведая, что меня ждет, явился на работу…

* * *

Кровь.

Повсюду была кровь. Казалось, кто-то обмакнул огромную кисточку в ведро красной краски и забрызгал белые стены и потолок, придав модному евростандарту элемент современного дизайна. Но я сразу понял – это не краска. Да и пахло тут как на скотобойне. Удивительный запах – «смесь соли и боли». А ведь совсем недавно в этой комнате располагалась бухгалтерия нашей компании грузоперевозок…

Честно говоря, я подсознательно ожидал чего-то подобного. Зловещих знаков хватало с избытком, просто я много работал и не обращал на них внимания. Мы пытались сжечь на даче прошлогоднюю траву, но пламя так полыхнуло, что едва не спалило наш дом и соседский забор. Только заклятие земли– слава Богу, я помнил его наизусть – помогло справиться с пожаром. Черные птицы… Вы когда-нибудь видели, чтобы десяток черных воронов, рассевшись на заборе рядком, громко кричали, стараясь заглушить друг-друга? А красная луна? Выйдя ночью до ветру, я, вместо желтого серпа, увидел в небе красный нарыв – нарыв, который в любой миг мог лопнуть, залив землю смертоносным гноем… Знаков того, что все кончится плохо, было предостаточно. Только я им не внял, или не захотел внимать. К тому же последнее время дела у нас с Олегом шли уж слишком гладко… Впрочем, теперь-то какая разница…

Двое делопроизводителей, младшие бухгалтера – все были мертвы. Скорчившись, замерли они у своих столов в лужах крови. Я склонился над одним из них. Повернул его голову, чтобы взглянуть в лицо, и отшатнулся. Выпученные глаза, перекошенный рот. Какой ужас явился ему перед смертью? Несколько секунд вглядывался я в остекленевшие глаза мертвеца. Потом осмотрел раны. На шее и запястьях артерии оказались вскрыты, словно огромный коготь прошелся по телу, вспарывая мягкую плоть, разрывая ткань одежд. Видимо все произошло очень быстро. Никто из сотрудников не успел даже подняться со своего места… И равнодушно взирали на своих мертвых хозяев черные глаза мониторов.

Кровь… Кровь… Кровь…

Осторожно переступая через темно-красные лужи и ручейки я прошел к двери в приемную. Медленно приоткрыл дверь.

Катерина, наш секретарь, сидела на своем месте, – тоже мертвая. Ее ладони лежали на столе по обе стороны от клавиатуры компьютера, и в каждую ладонь был вбит здоровенный гвоздь. Интересно, какую силу нужно иметь, чтобы вбить так, что он прошел сквозь кисть человека и вонзился по самую шляпку в офисный стол? Нас посетил кто-то оттуда? Даже самые суровые отморозки нашего мира не расправляются с жертвами с такой жестокостью. Первоначальный шок прошел, и я взглянул в лицо Катерине. Кто-то вогнал ей по гвоздю в оба глаза, причем гвозди прошли сквозь стекла очков, проделав в них аккуратные дырочки с оплавленными краями… У меня рассеялись последние сомнения. Такое без помощи колдовства сделать невозможно.

Рывком отворил я дверь нашего кабинета и увидел Олега. Мой компаньон сидел за столом. Головы у него не было. Я узнал его по френчу. Он – единственный из моих знакомых – носил френч. Я даже под стол заглянул, не закатилась ли туда его голова. Нет, головы нигде не видно…

Возвращаешься на работу после майских праздников, и ждет тебя чудная картина…

Я никогда не считал себя слишком чувствительным. С детства, с тех пор как я впервые соприкоснулся с колдовством, я знал, что такое смерть. Она проносилась мимо меня, принимая самые удивительные и отвратительные формы. К ней никогда нельзя было привыкнуть, хотя порой, в особенности во время занятий некромантией, мне начинало казаться, что грани между жизнью и смертью стираются. Но всякий раз прикосновение ее крыла к кому-то из знакомых мне людей вызывало у меня невольную дрожь.

Однако надо было что-то делать. Общение с правоохранительными органами в мои планы не входило. Мне не хотелось посвящать кого-то из служителей правопорядка в суть деятельности нашей конторы. Нельзя было объяснить произошедшее просто колдовством. Боюсь, не поняли бы… Нам могли инкриминировать и незаконную иммиграцию, и контрабанду, и нарушение государственной границы. Один Бог знает, что может придти в голову «этим пчелам».

Первое, что я сделал – вернулся назад к дверям офиса и запечатал их заклятием. Благо, крови хватало, я не экономил. Теперь в офис никто, кроме меня зайти не мог. Даже если станут использовать силу, то скорее уж стены дома проломят, а дверь останется стоять. Потом…

Но тут все мои рассуждения прервал телефонный звонок – «Мы крррасные кавалеррристы…» в исполнении электронного синтезатора. Кто-то звонил Олегу по мобильнику. Так как сам Олег ответить не мог, я вернулся в кабинет и взял его аппарат.

Звонила Юлия. Как это я не заметил, что ее тела нигде нет?

– Алло?.. Олег Васильевич, вы слышите?..

– Это Артур, – ответил я. – В чем дело?

– Артур, – облегченно выдохнула Юлия. – Слава Богу, это ты. Слушай, у нас тут неприятности…

«Интересно о чем это она? – пронеслось у меня в голове. – О каких еще неприятностях может идти речь?»

– Какие еще? – поинтересовался я, глядя на срез шеи своего компаньона.

– Неприятности с грузом, – задохнулась Юлия. – А ты сейчас где? В конторе?

– Говори, что там случилось? – я не собирался отвечать на ее вопрос. Она говорила она про какой-то груз. Но ведь мы же с Олегом договаривались, никаких перевозок в майские праздники. Всем отдыхать. Пусть бухгалтеры подобьют печальную графу «итого», а после праздников, как говорится, возьмемся с новыми силами. Однако показывать, что я не в курсе, не стоило. Олега мог ведь мне позвонить, хотя бы сказать, что затевает. Я-то от него ничего не скрывал.

– Что там у тебя? Менты?

– Нет. Мы ушли с шоссе на шестьдесят первом. Но, мне кажется, кто-то за нами увязался, к тому же с грузом нелады… – она начала что-то тараторить, но я резко прервал ее.

– Подожди. Давай по порядку, – и, выждав паузу, продолжал. – Куда накладная?

– А ты разве не знаешь? Озерный монастырь.

– Понятно, – о монастыре я слышал впервые. Странно. Неужели кто-то указал Олегу новые врата, и это без меня? – Подожди, тут кто-то звонит. Оставайся на линии, – попросил я Юлию. И тут же мысленно обратился к Тоготу. Тот как всегда спал и оказался очень недоволен, что я его потревожил. – Ты знаешь Озерный монастырь?

Тогот фыркнул. Я ясно представил себе его перекошенную зеленую морду – оскаленные желтые клыки и фиолетовые глаза, затянутые сонной поволокой.

– Говенное местечко…

– Что, так плохо? – удивился я.

– Лучше туда не лезть, – судя по звуку, Тогот широко зевнул. Мой маленький покемон постепенно просыпался. – Неприятное это место, и груз туда возить не надо. Кто откроет там врата, не получит ни… чего.

«Во что же ты, Олег, сдуру ввязался», – подумал я, однако постарался скрыть эту мысль от Тогота.

– Подожди, я говорю по телефону, потом тебе все объясню, – ментально ответил я.

Тогот лишь недовольно фыркнул. Он, словно маленький, непоседливый ребенок терпеть не мог ждать.

– Да, слушаю, – вновь заговорил я в трубку.

– Тут все хуже и хуже, – испуганно откликнулась Юлия. – Теперь у меня никакого сомнения нет, они гонятся за нами. И груз… Груз им как будто отвечает! У меня шофер бунтует…

Я тяжело вздохнул.

– Хорошо, попробую быстренько свернуться и прибыть к вам, а вы пока жмите на газ… Шоферу денег посули. Когда буду готов, перезвоню.

И я отключился. А что еще я мог ей сказать? Честно говоря, слишком уж все неожиданно вышло. Юлия, – судя по всему, последний наш сотрудник оставшийся в живых, – сопровождает какой-то груз. И тут я понял, что если она пару минут назад миновала шестьдесят первый километр, то выехала не более двух часов назад, а, значит, утром все сотрудники и Олег еще были живы. Кровь не успела даже свернуться! Значит, я всего на несколько минут разминулся с убийцей. Может быть, будь я в конторе, ничего такого и не случилось бы. Хотя, что бы я смог сделать? Защитные заклятия Олег знал не хуже меня. Вот если бы дело касалось врат и перевозок…

Однако рассуждать было некогда. Нужно было действовать. Подойдя к своему столу, расположенному напротив стола Олега, я выдвинул нижний ящик, произнес одно заклинание, потом другое, и открыл тайный, невидимый ящичек, где хранил «вальтер» с глушителем и пару коробок освященных в церкви патронов с тонким серебряным напылением. Правда, обоймы у меня было всего две, но ведь я же не на войну собирался…

* * *

Вот так все и началось.

Сейчас, пытаясь анализировать события того дня, я удивляюсь собственному хладнокровию. Конечно, всю жизнь занимаясь магией, бывая в местах не столь уж далеких от общепринятого понимания ада, я привык к «неприятным» зрелищам, привык созерцать трупы, мог, если нужно, не задумываясь, убить человека. Но ведь любой причастный к колдовству, постигая это искусство, рано или поздно приходит к отрицанию общечеловеческой морали. Колдовство – тайна, известная лишь избранным – возносит мага над толпой, пусть даже этот человек совершено лишен амбиций.

Гибель Олега и наших сотрудников… Про Олега разговор особый, а что касается сотрудников… Это были обычные люди со своей жизнью; радостями, огорчениями разочарованиями, многие делились со мной своими проблемами, я как мог, помогал им (в основном – материально). Странно, но в те первые часы, увидев кровавую бойню, (то, что осталось от знакомых мне людей), я не скорбел. В какой-то миг часть моего сознания существующая, под властью колдовства взяла контроль на себя, и я превратился в машину – биоавтомат, которому надлежало выполнить определенную программу, лишь потом задумавшись о смысле происходящего.

* * *

Сидя на углу стола в конторе, набитой трупами, я решил вызвать подмогу. К кому я мог обратиться? Тагот? Он и так всегда со мной. Нужно было призвать кого-то еще, того, кто не стал бы задавать лишних вопросов и готов был ради меня пожертвовать своей шкурой. Орти? Нет. Мы оставались друзьями, хотя давно не виделись, но ведь он был создателем. Значит… Оставались только «дамы». Дамы! Я вновь вспомнил дрожащую руку старика, вновь услышал его зловещий шепот: «…бойся четырех дам…». Но ведь призванных только три… Да, больше мне не к кому обратиться. Я принял решение, тем самым совершив вторую роковую ошибку… Однако на то, чтобы вызвать дам ушло бы достаточно много времени. А по словам Юлии, времени у меня не было. Тем не менее, прежде чем начертить пентограмму телепортации, я вновь обратился к Тоготу, сообщил лентяю, что Олег мертв и попросил собрать «дам», пусть ждут меня в «пансионате»..

– …Оставайтесь во всеоружии и будьте наготове. Если дела пойдут совсем плохо, попытаетесь вытащить меня, – закончил я.

Вот чего не любил Тогот, так выслушивать мои приказы, а тем более их выполнять. Будучи много старше меня, на какие-нибудь семь-восемь тысяч лет, он считал, что только он может принимать верные решения и отдавать приказания. Однако на сей раз он спорить не стал. Видно что-то в моем голосе подсказало маленькому зеленому засранцу, что сейчас не до капризов и пререканий.

– Будет исполнено, – недовольно пробормотал он, подражая джину из тысячи одной ночи.

После этого я позвонил Юлии.

– Ну что там?

– Похоже, они отстали, – затораторила она. – Но с грузом все хуже и хуже!

Даже сквозь ее прерывистое дыхание и гул мотора грузовика, я слышал грохот и скрежет, словно кто-то пытался пробить, разорвать металлический лист.

– Тормозните, – приказал я. – Дай мне маяк. Прибуду, разберемся.

Юлия, в отличие от остальных наших сотрудников, если конечно, исключить Катерину, специализирующуюся исключительно на любовных заклятиях, имела общее представление о магии. По-крайней мере она могла создать колдовской маяк. В общем, крибле-крабле-бумс.

Я соскочил со стола, шагнул в пентаграмму и мысленно произнес необходимую формулу. Но что-то пошло не так.

Обычно переход занимает две-три секунды. Звучат последние слова заклятия и пентограмма вспыхивает. На несколько мгновений ты оказываешься в сером тумане. Что это за туман? Туннель нульперехода, как любят называть его писатели-фантасты, или иное измерение. В общем, ничто и нигде. А потом ты, словно стрелка магнита, притянутый к полюсу маяка материализуешься там, куда направлялся. Но в этот раз все вышло иначе.

В нигде я болтался минут пять. Если обычно, колдовское перемещение напоминает плавное скольжение, то в этот раз я попал в настоящий шторм. Меня мотало из стороны в сторону. Проклиная Юлию, и ее безграмотность в колдовских делах – в первый момент я решил, что виновата именно она – я тут же попробовал попросить помощи у Тогота, но то ли отсюда наш мир был ментально недоступен, то ли мой покемон уже отправился исполнять поручение, но ответа я не получил.

Тогда я сосредоточил все внимание на поиске «огонька» маяка Юлии. Через некоторое время мне удалось почувствовать слабые пульсации силы, хотя это мог быть и другой колдовской маяк.

Неожиданно меня выбросило в нашу реальность. «Приятная» материализация в зарослях колючих кустов. Мои ноги сразу ушли по щиколотку в ледяную болотную жижу, вода хлынула внутрь кроссовок, закачивая в меня новую порцию оптимизма. Между тощими сосенками ползли клочья тумана, небо затянули по-осеннему низкие тучи. Чудное местечко. Не хватало только, чтобы пошел дождь с мокрым снегом.

Я попытался снова позвать Тогота. Мне никто не ответил. Значит, мой персональный демон уже покинул эту реальность, отправился за подмогой. Что ж, подмога мне и в самом деле не помешала бы. А пока придется выкручиваться самому.

Осторожно, стараясь не шуметь, я двинулся туда, где кусты подлеска росли реже. Здесь меня постигло новое разочарование, с кроссовками пришлось расстаться. Ноги-то я вытащил, а вот мои «тапочки» остались под водой, и выудить их из болотной жижи не представлялось возможным. Дело в том, что я никогда не завязывал шнурки. Так, заправил их внутрь и пошел. Удобно, на ноги не давит, опять-таки быстрее одеваться. Моя лень! Кроссовки остались под водой, а я в носках пошлепал по болоту, бормоча себе под нос ругательства. Естественно я тут же несколько раз сильно укололся. Сквозь толстые носки я чувствовал наледи, оставшиеся на дне. Все-таки начало мая. Единственное, что меня утешало, так это то, что Олегу пришлось много хуже…

Неожиданно где-то справа раздался приглушенный стон. Я замер. Рука сама легла на рукоять «вальтера». Очень медленно я развернулся, посмотрел в ту сторону, откуда, по-моему, донесся вздох, потом сделал в том направлении несколько шагов и неожиданно оказался у обочины. Насыпь грунтовки холмом возвышалась передо мной.

Сделав еще шага два и выкарабкавшись на песчаный склон, я увидел колдовской маяк. Однако пентаграмма оказалась разорвана. Поверх пентаграммы лежал труп мужчины. Чуть поодаль свернулась калачиком Юлия. И опять кровь…

Покрепче сжав пистолет, я снял его с предохранителя, дослал патрон в ствол. Щелчок затвора громом разорвал тишину, повисшую над болотом. Только сейчас я обратил внимание на то, как тихо вокруг: ни шороха ветра, ни крика птицы.

Юлии не повезло. Она еще была жива, но ее лицо – сильно изуродовано. Как будто чья-то когтистая рука прочертила кровавые полосы, разворотив щеки, перерезав надвое хрящик носа и выцарапав оба глаза.

* * *

Юлия.

Она не была красавицей. Стройная, высокая, чуть выше меня, она всегда казалась мне девушкой себе на уме. Познакомил нас Олег. Какое-то время мы осторожничали, присматривались друг к другу. Потом был корпоративный вечер. А если выражаться точнее – пьяная вечеринка. Джин-тоник, пиво, водка – набор стандартен. Нет, по трезвому я никогда не затащил бы ее в постель. Я всегда сторонился таких дам. Они могут стать хорошими собеседниками, с ними приятно посидеть в баре, выпить кружку-другую пива, а то и выкурить травки, рассуждая о высоких материях, ведя беседу на сленге псевдокультурной интеллигенции, где смешиватся несовместимое: Фрейд, Пелевин, Толкиен, Антониони и Шнуров.

Но в постели… В постели такие дамочки, доводят мужчин до исступления, требуя невозможного. Эротоманки, кончающие лишь под жесткое немецкое порно. Увольте! В итоге, одного раза нам хватило за глаза, по крайней мере, мне. Утро принесло лишь недоумение и позднее раскаяние, а также вечный вопрос: «Зачем это было нужно?»

Я знал, что у Юлии растет дочь. Правда, судя по Юлиному образу жизни, воспитанием девочки занимались бабушка с дедушкой. Мама появлялась лишь иногда, являясь спонсором, а не родителем. Сама же Юлия плавно витала где-то между курсами трансидентальной медитации и психологическими семинарами. Где и как Юлия встретилась, а потом рассталась с мужем, я понятия не имел. Впрочем, этот вопрос меня никогда особо и не интересовал.

Когда же мы с Олегом открыли свое дело, мои колдовские занятия перешли на новую стадию. Я уже не мог в одиночку справляться с ролью проводника, и мы пригласили Юлию на работу, как человека посвященного в ряд наших тайн, человека не способного в случае ссоры навредить бизнесу, однако достаточно опытного; чтобы можно было на него положиться. Естественно, она, впрочем, как и остальные, за исключением пожалуй Олега (он если и не знал наверняка, то догадывался о многом), не подозревала о моей роли проводника, ничего не знала о существовании Тогота, о лишних дверях в моей квартире и еще об очень многом.

Мне неизвестно, какая роль была ей отведена в этих трагических событиях, но уверен, не последняя, часть ее вины в случившемся тоже есть.

Но сейчас она лежала на дороге, в луже крови, и мне было безумно жаль несчастную…

* * *

Юлия лежала, жадно ловя ртом воздух. Кровавые пузыри вздувались в уголках ее рта, из глубоких ран обильно сочилась кровь. От вытекшей глазной жидкости и крови веки слиплись. И только склонившись над ней, я заметил, что обе руки ее вывернуты под неестественным углом.

– Потерпи, – пробормотал я, и произнес заклятие, снимающее боль. Не знаю, насколько оно подействовало, однако дыхание несчастной стало более размеренным.

Тогда я вернулся к мужчине. Тот был мертв. Судя по пятнам машинного масла на руках и одежде – водитель. Он погиб сразу – посреди лба у него темнело пулевое отверстие. Значит, мои противники вооружены. И они полагаются не только на колдовство, но и на современное оружие. Хорошо… В том, что их несколько, я не сомневался.

Однако стоило расспросить Юлию. Я вновь подошел к ней и постарался напрячь все свои телепатические силы. То, что я с легкостью ментально общаюсь с Тоготом, ни о чем не говорит. В телепатии я не силен, и даже самые мощные заклятия делают меня едва восприимчивым, в то время как многие, тот же Олег, могут с легкостью общаться с нужными людьми за много сотен километров. Тем не менее, мне необходимо было узнать, что же тут произошло. Я как можно ниже склонился над умирающей, коснулся пальцем раны, и почувствовал, как она вздрогнула. В какой-то миг мне показалось, что контакт установлен. Между нами словно пробежала искра. Юлия расслабилась, поняла, что я рядом и теперь все будет хорошо.

– Это Артур… Что случилось? – медленно произнес я.

– Они напали, – едва слышно прошептала она. А может, это были всего лишь ментальные вибрации? – Они напали, когда мы остановились. Они… Когти…

Ну, то, что ее тело рвали когтями, я и так видел.

– Артур, что со мной? Что с глазами… Я не чувствую рук…

– Кто на тебя напал? – спросил я. – Скажи, кто это был? Нечисть?

Не знаю, что я имел в виду под словом «нечисть». Скорее нужно было сказать «твари другого мира».

Юлия молчала. Казалось, я слышу удары ее сердца, ощущаю пульсацию крови. В любое мгновение она могла умереть, а я так и остался бы в полном неведении. Я попытался максимально сконцентрировать, и на мгновение мне показалось, что я различил черные плащи «горгулий». Содрогнувшись всем телом, я отпрянул.

– Они были в черных плащах… – вновь заговорила Юлия. – Чудовища… Кошмар… – она еще что-то бормотала, но ее слова слились, превратившись в невнятное бормотание. Можно было разобрать лишь отдельные звуки, которые никак не хотели складываться в слова.

Однако главное я узнал: кто-то наслал на нас «горгулий». Кто-то открыл врата и впустил их в этот мир, натравив на нас. Неужели в Питере есть еще один проводник? Вряд ли. Тогот бы знал об этом. Но сейчас размышлять времени не было.

Быстрыми движениями я обшарил карманы мертвого водителя. Ничего. А я-то надеялся найти у него какую-нибудь квитанцию, а еще лучше накладную на товар. Видимо, документы остались в машине. Выйдя на дорогу, я огляделся. Да, тут не имело смысла ждать попутки. Видимо, придется идти пешком до ближайшего шоссе. Только в какую сторону? Я решил действовать наобум. Груз, скорее всего, уже не вернуть. Контора накрылась. По крайней мере, мне понадобится довольно много времени, чтобы «отмыться», и когда я снова займусь «перевозками», – неясно. Но навестить Озерный монастырь необходимо. Зарывать топор войны еще рано, я, можно сказать, его только откопал.

Тяжело вздохнув, я повернулся, вскинул «вальтер». Пуля вошла Юлии точно между глаз, точнее между глазными впадинами. Тело девушки дернулось.

* * *

Горгульи.

Впервые я столкнулся с ними давным-давно.

В тот раз караван состоял из десяти рабов и пары воинов. Рабы были грязными, едва прикрытыми лохмотьями дикарями; воины – надменными варварами. Они носили средневековые доспехи с высокими плюмажами, хотя у каждого на боку висел пистолет. Даже Тогот не знал их языка.

Появились они в руинах дома на окраине Охты. Этот двухэтажный особняк был предназначен на снос. Внутри грязь, мусор, запустение. А переправить караван мне надлежало на «Корабли» – самую оконечность Васильевского острова, то есть, фактически, провести через весь город. На все, про все у меня было пять-шесть часов. Если бы я не успел, то вся компания зависла бы в нашем мире еще на сутки, а это не устраивало ни их, ни меня.

Самой большой трудностью оказалось заставить воинов разрешить рабам хотя бы частично переодеться. Для этого пришлось снять оковы с несчастных. Кроме того, как я уже сказал, мы друг друга совершенно не понимали. Старший из воинов, что-то гортанно завывал, пытаясь поддерживать видимость порядка. Рабы норовили разбежаться – им совершенно не хотелось оказаться там, куда мы их собирались доставить. Тогот пищал мне в ухо, пытаясь меня вразумить.

В итоге я за бешеные деньги нанял грузовик, объяснив, что у меня иностранные актеры в костюмах с очень дорогим гримом, и что их срочно нужно доставить на другую съемочную площадку. Не знаю, поверил ли мне водитель того грузовика, рассказ мой был шит белыми нитками. Какие съемочные площадки? Ни статистов, ни подсобных рабочих, ни осветителей. Да и выглядели мои «клиенты» слишком натурально. Не бывает столь натурального грима.

Тем не менее, триста долларов сыграли свою роль. Водитель ни о чем не спрашивал. Понимая, что у меня нет никакого желания общаться с милицией, он вел машину осторожно, и уже через час караванщики прятались среди зарослей западной оконечности Васильевского острова, в то время как я шастал по окрестным стройкам, пытаясь определить, где же именно откроется нужная нам дверь.

И когда я уже вел караван «на выход»; когда до двери портала оставалось не более ста метров, на нас обрушились «горгульи». Две огромные черные фигуры в плащах с низко надвинутыми капюшонами заступили воинам дорогу. Из-под плащей выдвинулись когти – каждый в метр длиной. Однако воины были готовы. Первыми же выстрелами они смели нападавших. Потом старший что-то закричал, размахивая руками. Тот воин, что помоложе, бросился к открывающемуся порталу, пинками подгоняя испуганных рабов. Я застыл, не в силах пошевелиться. Тогот орал мне в ухо, требуя, чтобы я как можно быстрее уносил ноги, но я стоял, как вкопанный.

Неожиданно вокруг засвистели костяные дротики. Из-за груды бетонных плит появилось еще с десяток тварей. Воин постарше открыл беспорядочный огонь, заставив «горгулий» попятиться. Во все стороны полетела бетонная крошка. Воин что-то кричал мне, но из-за грохота выстрелов я его совершенно не слышал. Тогда, махнув, он бросил мне какой-то мешочек. А я, не теряя времени, уже творил защитное заклятие. Наконец, повернувшись, воин со всех ног бросился следом за остальными.

Когда двери врат между мирами закрылись, меня окружило с десяток тварей. Не смотря на уверения Тогота, я понимал, что заклятие не выстоит. Бежать было поздно.

– Приветствую тебя, проводник, – объявила одна из тварей, шагнув вперед. Одновременно едва различимым движением она скинула капюшон. Зрелище, открывшееся мне, оказалось, мягко скажем, отвратительным. Голова твари представляла некую смесь, гибрид между головой дьявола («горгульи») и головой Хищника – любимца Шварцнеггера. Вместо губ и зубов – жвалы, под которыми раскачивалась козлиная бородка; тонкий длинный нос, густые брови, глубоко посаженные кошачьи глаза и, конечно, рога, возвышающиеся над продолговатым белым черепом, напоминающим скорее шлем викинга. – Ты делал свое дело, мы свое. Ты можешь идти, – голос у «горгульи» был скрипучий, словно кто-то водил куском железа по стеклу, и от звуков этого голоса мурашки позли по коже.

И тогда я медленно попятился. Ноги у меня подкашивались. Еще чуть-чуть, и я бы рухнул в грязь.

Не знаю, почему они не тронули меня. Видимо, это не входило в их планы.

* * *

Ноги я сбил примерно через полчаса. А еще минут через десять я понял, что выбрал верное направление – посреди дороги, преграждая мне путь, лежал рваный кусок металла. И свежие царапины говорили о том, что совсем недавно какая-то чудовищная сила вырвала его из борта металлического контейнера грузовика, свернула в невообразимый узел и швырнула на дорогу.

Да что тут творится?!

«Горгульи» этого сделать не могли. Пусть даже они много сильнее среднего человека, но трехмиллиметровый стальной лист им не порвать. К тому же «горгульи» не пользуются огнестрельным оружием. А ведь шофёра – если, конечно, это был шофер – застрелили.

Какие же твари могут обладать подобной силой? Я стал мысленно перебирать всех чудовищ, которых встречал во время путешествий по иным мирам, но ничего похожего на ум не приходило. Точнее, я мог бы назвать более сотни тварей, способных сотворить подобное, но не мог представить себе, зачем кому-то понадобилось переносить их в наш мир. Не говоря уже о том, что я понятия не имел, как неведомые мне «они» смогли это сделать.

Я вновь мысленно обратился к Тоготу, и мой демон откликнулся.

– Ну? – нетерпеливо поинтересовался я. – Ты привел «дам»?

– Нет, – вздохнул демон. – Но я послал им гонца. Сейчас они слишком далеко от ближайших врат, а действие заклятий в их мире крайне ограниченно. Думаю, они прибудут завтра вечером.

– К тому времени с меня могут заживо снять шкуру, – проворчал я. – Тут похоже действовали «горгульи».

– Я так и думал… – в голосе Тогота зазвучали злобные нотки. На какое-то мгновение мне показалось, что демон что-то знает, ведь он ожидал чего-то подобного, и мои слова всего лишь подтвердили его худшие опасения.

– Пока я тут бреду по какой-то сельской дороге, ты бы рассказал мне все, что знаешь про Озерный монастырь и всю эту чертовщину…

На самом деле Тоготу рассказывать было особенно не о чем. По крайней мере, тогда. Озерный же монастырь славился тем, что еще в старые времена, несмотря на многочисленные запреты, его монахи занимались магическими опытами. С приходом советской власти монастырь не был разогнан, а продолжал тихое незаметное существование. Со стороны могло показаться, что власти о нем забыли. Что там сейчас происходит, никто не знал, но в определенных кругах (Тогот в свойственной ему манере надулся, напуская тень на плетень и пытаясь придать своим словам как можно больше значения) считалось, что с обитателями сего места лучше не связываться.

– Странно это, – пробормотал я себе под нос. – Монастырь в трех шагах от Питера, а о нем никто никогда не слышал, никто не знает, и думаю… на карты он тоже не нанесен.

– Верно, – согласился Тогот.

Тогда, на дороге ситуация казалась мне довольно простой. Монахи захотели получить какой-то груз, и, видимо, пообещали Олегу открыть ворота. Сам бы Олег ворота не нашел. И тут, видимо, им на хвост сели «горгульи» – эти грабители, шастающие между мирами. Не знаю, подозревали ли монахи о существовании «горгулий», Олег-то точно не подозревал.

* * *

Неожиданно деревья расступились. Дорога вильнула, огибая небольшое озерко. Тут, на Карельском перешейке таких озер множество.

– Я что, уже до монастыря добрался? – поинтересовался я у Тогота.

Тот некоторое время молчал, видимо каким-то своими демоническими способами вычисляя мое месторасположение, потом насмешливо фыркнул.

– Ты, чего, сдурел? Монастырь тот почти у самого Приозерска.

– А я почем знаю, – огрызнулся я. – Гляжу, озеро и озеро…

В ответ мой покемон лишь хмыкнул.

– Осторожно! – неожиданно взорвался Тогот. – Кто-то рядом и этот кто-то тебя не любит!

– Тихо! – шикнул я, и весь обратился в слух.

В какой-то миг мне показалось, что я и в самом деле перенесся в иной мир. Было тихо. Не просто тихо, а тихо как в могиле, как в вакууме. Ни ветерка, ни шороха набегающих на берег волн. Прямо передо мной раскинулось озеро – водная гладь, над которой рваными кусками ваты застыли клочья невероятного густого тумана. Справа, огибая берег, протянулась грунтовка, за ней застыл лес – тонкие голые палки, торчащие из земли. Пейзаж выдержан в холодных строгих тонах: темная вода, тускло-бурая подернутая инеем дорога, черные покосившиеся стволы, белый с серым отливом туман, серое, затянутое облаками небо.

Разрывая гнетущую тишину, откуда-то с другого края озера, донесся крик. Так, наверное, кричат грешники в аду. Это был крик отчаянья и боли. Он звучал всего несколько секунд, а потом неожиданно стих. И вновь над озером воцарилась мертвая тишина.

Тут на меня и напали. Я успел заметить краем глаза какое-то движение. Словно что-то метнулось ко мне из леса, взвившись по откосу и одним прыжком перескочив через дорогу. Волна холода обрушилась на меня – словно я нырнул в горную реку. Полуобернувшись, я, не думая, инстинктивно, надавил на спуск.

Бум! Бум! Бум!

Тень словно налетела на каменную стену.

Бум! Бум!

Машинально, я освободил пустую обойму и вогнал в рукоять пистолета следующую. Вторую. Последнюю.

Нападавший лежал на земле не шевелясь.

Прежде чем подойти и посмотреть, кого же я подстрелил, я трясущимися руками достал из кармана коробку с патронами и лихорадочно начал набивать пустую обойму. Постепенно я приходил в себя. Холод отступил. А может, это мне только показалось? Может всему виной напряжение последних часов?.

Наконец, держа пистолет наготове, я осторожно подошел к нападавшему. Создание (я сразу понял, что это не человек) лежало неподвижно лицом вниз, но ни крови, ни видимых ран на теле не было. Из-за широких одежд из грубой бурой, склизкой на вид то ли ткани, то ли кожи я не мог определить форму тела, хотя, скорее всего, это был гуманоид. Голова твари по форме походила на человеческую, но волосы отсутствовали, а кожа имела неприятный зеленоватый оттенок. Решив не рисковать, я присел на корточки, поднес ствол к затылку твари.

Бум! – громом прозвучал контрольный выстрел.

Потом я осторожно коснулся левого плеча создания и попытался перевернуть тело. Мне это удалось сделать только с третьей попытки.

Новый крик – точное повторение предыдущего – заставил меня подскочить. Только теперь я понял, как здесь жутко..

– Да не трясись ты так, – забормотал мне в ухо Тогот. – Опасности поблизости больше нет. Давай-ка лучше посмотрим, кого ты там подстрелил.

– Заткнись, – отрезал я. – Тебе легко рассуждать. Сидишь у себя в «кладовке» и смотришь телик.

– У каждого своя роль, – обиженно ответил демон.

Еще раз оглядевшись, на всякий случай, я вновь стал изучать убитого. Лицо его мне очень не понравилось. Оно являло собой нечто среднее между ликом языческого божества и мордой летучей мыши: сильно раскосые, глубоко запавшие глаза, тонкий нос с непомерно широкими ноздрями, челюсти выдвинутые вперед, полуоткрытый рот с тонкими губами. Зубы создания напоминали клыки хищника. Синевато-белые, они в изобилии торчали изо рта, и каждый из них размером превышал половину моего указательного пальца.

Обыскивать тварь я не стал. Ее внешний вид напрочь отбил у меня это желание.

– Ну? – обратился я к Тоготу. – Встречал таких?

Но покемон молчал. Я чувствовал, что он слышал мой вопрос, но дулся.

– Хватит молчать. Я здесь своей шкурой рискую, а ты изображаешь из себя трехлетнего малыша, у которого отобрали любимую игрушку.

– А я тебе говорил, – зашипел покемон. Видно он и в самом деле на меня обиделся. – Не открывал бы «контору», с Олегом не связывался бы, и шкурой рисковать не пришлось бы.

– Ладно, умник, – отмахнулся я. – Мы с тобой потом все это обсудим. Ты лучше скажи: ты таких тварей встречал?

Тогот какое-то время молчал.

– Знаешь, Артурчик, – и он сделал паузу, выжидая – подлец отлично знал, что я терпеть не могу когда меня называют Артурчиком, – я тебе после скажу. Точно я не уверен.

– Помог называется!

Больше мне тут делать было нечего. Я повернулся и отошел метров на десять, направляясь дальше по дороге, когда какой-то шорох за спиной привлек мое внимания. Я резко обернулся, вскинув пистолет. Нет, больше на меня пока никто не нападал, но тело отвратительного создания исчезло.

* * *

Когда связываешься с колдовством, вокруг тебя все время происходят неприятные события. К примеру, приходишь ты к себе в «контору», а там все мертвы, и кровью стены забрызганы. Или, шел ты по дороге, пристрелил тварь, которая тебя поцеловать хотела, а она шасть… и убежала, чтобы выпрыгнуть на тебя из-за следующего поворота.

Может, прав был Тогот, когда отговаривал меня ставить перевозки на поток. Занимался бы я каким-нибудь обычным бизнесом. Открыл бы, для примера, торговую точку. Книги продавал бы в переходе метро или CD и DVD диски. Сейчас, кстати, очень модная тема. Ну и в свободное от бизнеса время занимался бы колдовством. Водил бы караваны раз в полгода. Так нет, потянуло меня, фирму по перевозкам организовать.

Хотя, если честно, то дело тут совсем не в колдовстве. Иногда мне кажется, что займись я любым бизнесом, все вышло бы точно так же. А так… В каком-то роде мне даже повезло. Ведь колдовством у нас занимаются многие, не афишируя это, естественно. Но только мне повезло стать проводником.

А может, и не повезло вовсе?

Или это проклятие такое. А может всему виной четыре «дамы»?

* * *

На грузовик я наткнулся неожиданно. Я-то считал, что он где-то далеко, едет себе и едет. Пусть уже не к Озерному монастырю, а в другое место.

Однако вместо того, чтобы трястись по грунтовке или мчаться по шоссе, он застыл у самой воды. Рядом с ним неподвижной тенью маячила «горгулья». Тварь была одна, стояла сгорбившись у контейнера прицепа, который очень напоминал раскуроченную консервную банку. Издали создавалось впечатление, что кто-то вскрыл его изнутри, пользуясь тупым консервным ножом.

Заметив «горгулью», я тоже остановился. Прицелился. Несмотря на необычайную скорость и силу, этих тварей можно было убить. Это я знал наверняка.

«Горгулья» тоже должна была заметить меня, но даже если и так, вида не подавала. Она застылабезмолвно, без движения…

– Что-то тут не так, – пробормотал я.

– Подойди поближе, – тут же эхом откликнулся Тогот.

Только сделав шагов пять, я увидел еще десяток тварей. Точнее их тела. Мертвые «горгульи» лежали в ряд вдоль дороги.

– Очень интересно, – пробормотал Тогот.

Я отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

Держа «горгулью» на прицеле, я начал медленно обходить грузовик. Позади него оказалось еще три твари. Они стояли ко мне спиной, окружив кого-то. Но кто скрывался за ними, я не видел. Мысленно похвалив себя за то, что не поленился перезарядить вторую обойму, я осторожно приблизился. У меня складывалось впечатление, что я вместо главной роли на этом празднике жизни получил роль второстепенного статиста.

Вновь дикий крик резанул по нервам. Определенно кричал кто-то, кого мне никак не удавалось рассмотреть. Однако «горгульи» не обратили на этот крик никакого внимания. Выждав я вновь шагнул вперед, и тут твари, словно пропуская меня, расступились.

Я едва не выронил пистолет.

На берегу озера в защитном колдовском круге стоял Генка. Лицо его было перекошено то ли от боли, то ли от ненависти, лоб испачкан в крови, правая рука плетью висела вдоль тела.

Защитный круг мерцал, видно твари только что пытались прорвать его. А Генка их сдерживал. Похоже, он боролся из последних сил.

Увидев меня, Генка уставился на меня ненавидящим взглядом.

– Убери своих псов, – зашипел он. – Убери их, гадина.

Я с интересом взглянул на «горгулей», но твари не двигались и молчали.

– Что будем делать? – мысленно обратился я Тоготу.

– Ничего. Сделай паузу, скушай «твикс», – прошептал в ответ покемон. – Похоже, у твоего приятеля есть, что сказать.

Я вновь взглянул на Генку. Да, видок у него был еще тот.

– Убери своих продажных тварей, – вновь закричал он. – Если ты не трус, иди сюда, попробуй сам со мной справиться. Гад, ты все это специально подстроил. Ты их подкупил. Сволочь, если б я знал, я бы велел им не трогать Олега. Это ведь ты его сбил с пути истинного.

Картина становилась все более запутанной. Если эти твари устроили кровавую резню в моем офисе по приказу Генки, то почему они не нападают на меня? Причем тут Генка? Да, друзьями мы давно не были, я его уже года два как не видел. Что за груз везла Юлия? Куда он делся? Откуда взялась тварь напавшая на меня?

Неожиданно одна из «горгулий» повернулась ко мне. Я тут же нацелил на нее «вальтер», но, похоже, тварь нападать не собиралась.

– Убей своего врага, – проскрежетала она из-под капюшона. – Убей его.

– Почему я должен это делать?

– Он обманул нас.

– Это ваши дела, – происходящее начинало меня забавлять. – Если он вас обманул, вы и разбирайтесь.

– Он приказал нам убить твоих друзей, – все тем же равнодушным голосом продолжала тварь.

– Это правда? – спросил я у Генки.

Тот скривился.

– Знал бы как, и до тебя бы, гнида, добрался, – казалось, еще чуть-чуть, и он лопнет от злобы. – Ничего, ты еще у нас попляшешь… – а дальше его речь превратилась в набор ругательств и проклятий.

– Мы служили ему, но он нас обманул, – вновь заговорила «горгулья».

– В чем?

– Все дело в грузе. Теперь мы разорвали контракт. Мы больше не служим ему и не станем тебя убивать.

– Ну, это еще посмотрим, кто кого убьет…

Я выждал паузу, но «горгулья» молчала. Тогда я вновь обратился к Генке.

– Ты убил Олега?

– Да, это сделали по моему приказу! – с гордостью объявил он. – Мы так решили. И тебя, гадина, прикончат. Не я, так другие. Никуда ты от нас не денешься, – он поднял окровавленную руку и, поднеся ее к лицу, сжал кулак. – Мы тебя в порошок сотрем.

– Мы? – переспросил я. – Кто «мы»?

– Больше я тебе, ничего не скажу, – и он отвернулся, показав, что разговор закончен.

Я бросил вопросительный взгляд на разговорчивую «горгулью», но она молчала. Потом я вновь посмотрел на Генку. На мгновение передо мной предстал Олег, с отсеченной головой, изуродованное лицо Юлии. Конечно, сделали это «горгульи», но действовали они по приказу моего старого приятеля. А потом хозяин поссорился со своими верными псами. Неизвестными X, Y и Z, добавим в уравнение таинственного гуманоида, груз и мертвых «горгулий», Озерный монастырь…

– Ну, чего медлишь, ты же уже принял решение… – зазвучал в моей голове голос Тогота.

Вскинув руку, я, неожиданно для себя, выстрелил. Вся злость, что скопилась во мне, разом выплеснулась в этом выпаде. Пуля вошла Генке под лопатку. Он повернулся, посмотрел на меня, словно не понимая, что происходит, а потом рухнул, порвав телом защитный круг. «Горгульи» бросились к нему, а я отвернулся. За этот день я уже насмотрелся достаточно.

Глава 2 Посвящение

Призвание – гораздо более важная вещь, чем наличие формальных знаний.

М. Каддафи

Стоял жаркий сентябрь.

Той осенью мне казалось, что жизнь не задалась. Учебный год – первый год, когда у меня вместо одного учителя-воспитателя, по каждому предмету стал свой учитель, – начался отвратительно. Да, что там… Отвратительно – не то слово!

Третий класс я закончил «хорошистом». Одна тройка, и та по пению. Но тут уж ничего не поделаешь, мне медведь на ухо наступил. Несколько пятерок: по математике, по труду, по рисованию… Потом было лето на море, в Севастополе. Я загорал, купался, и ничто в моей жизни не предвещало грядущих неприятностей. Наступило первое сентября…

Еще на линейкея увидел, что в нашем классе появились новенькие – нехорошие новенькие. Один – вечно ухмыляющийся толстый увалень; второй – долговязый шкет – второгодник с противным, усыпанным веснушками лицом и копной рыжих волос, никогда не знавших расчески. Я сразу понял: с этой парочкой у меня будут проблемы. Да и не только у меня, у всего класса. Потом появилась наша классная руководительница – учительница английского. Тощая, длинная дама, которая, будучи старой девой, имела весьма отдаленное представление о детях, как таковых, но зато числилась на хорошем счету в РОНО… Звали ее Инна Сергеевна.

Еще за год до школы, когда мне исполнилось шесть лет, моя мама отвела меня в кружок английского языка. «Мой ребенок должен быть образованным, знать иностранный язык», – решила она. Правда, меня никто никогда не спрашивал, хочу ли я этого. Занятия в группе английского языка превратились для меня в своеобразную пытку. Естественно, никакому языку нас не учили, преподаватель – женщина якобы «общающаяся с носителями языка» (с детства запомнил эту фразу) – за три года заставила нас выучить с десяток фраз, вроде «Гуд монинг» и «Хау а ю?». Естественно, при отсутствии слуха произношение у меня было чудовищное, но преподавательнице, выуживающей деньги у родителей, для которых разницы между «Хау а ю?» и «Ни хао» практически не существовало, удалось убедить мою маму, а соответственно и меня, что у меня «йокширский» акцент.

Естественно Инне Сергеевне мой «йокширский» акцент не понравился. А тем более, что я, наивный, попытался поправить ее грамматику. Я с уверенностью поведал ей на уроке «тайны» английского языка. Этого она мне не смогла простить. Поэтому к концу второй учебной недели я уже имел две двойки по английскому, а так как к этому добавилась тройка по математике, единица по русскому языку и двойка по физкультуре, то дом для меня превратился в ад. Никакие оправдания не принимались. Нет, ну всякое бывает: с математикой, отвлекся – ошибся, но как я умудрился забыть дома тетрадку с домашним заданием по русскому языку, а на следующий день – кеды… Букет украсили пару замечаний в дневнике. В одном из них говорилось, что я «вызывающе разговариваю с учителями», а в другом – что я «болтал на уроке».

Новички же – оба Александры – не прибавляли оптимизма, иногда одаривая меня подзатыльниками и пинками, впрочем, как и большую часть мальчишек нашего класса, которые были на голову ниже этих «шпротов-переростков»

В том году бабье лето показало себя во всей красе. Солнечные лучи искрились на желтых листьях, скрывших буднично серый асфальт. А небо казалось по-весеннему синим и высоким. Но я не замечал этих красот. Я был наказан, сидел дома и страдал.

И вот наконец-то мне «повезло». Пять по математике. Получив от матери долгожданное разрешение, я вырвался на улицу, впервые за две недели почувствовав себя свободным. Но радость моя оказалась недолгой и преждевременной. Первым, на кого я натолкнулся, выскочив из парадной был Александр-тощий. Но самое неприятное, что он был не один, а с двумя дружками. Старше меня года на два, они возвышались надо мной двумя башнями, а их кулаки напоминали боксерские перчатки. Не знаю, что они в тот день делали в нашем дворе, но, натолкнувшись на них, я сразу понял, что попал.

– Смотрите-ка, кто это у нас тут? – начал Александр, зловеще улыбнувшись. Он стоял, покачиваясь, засунув руки в карманы, всем своим видом демонстрируя собственное превосходство.

– Что это за пидор? – поинтересовался тот, что справа.

– Гондон из нашего класса, – пояснил Александр. – И имечко у него идиотское – Артур.

– Это как у короля, что ли? – спросил третий юношеским, ломающимся голосом.

– Король королем, а этот точно – пидор… – задумчиво протянул Александр.

– Давай тогда поучим его жизни, – услышав подобное предложение, я понял, что нужно делать ноги. Стоя навытяжку перед этими верзилами, ничего хорошего не дождешься. Тем более, что во дворе кроме нас никого не было. Даже бабушки, которые обычно сидели на скамейке, обсуждая все подряд, куда-то подевались. И я рванул оттуда.

Я нырнул влево и что было мочи помчался к проходному двору. Если бы я успел проскочить, то оказался бы на многолюдной улице, где было много шансов отделаться от неприятной компании. Однако мне вновь не повезло. Именно в тот момент, когда я уже готов был выскользнуть со двора, выезд перегородил разворачивающийся грузовик. Я не рискнул броситься под колеса, замешкался и тут же оказался в лапах преследователей. Мне заломили руки, наградили несколькими звонкими тумаками.

– Мы что, за тобой еще бегать будем? – прошипел мне в ухо Александр.

– Чего теперь? – поинтересовался один из его приятелей.

– Охладим пыл дебила, – предложил другой. – Там, на стройке, есть котлован. Окунем пидора.

– Угу, – угрюмо отозвался Александр.

И, выкручивая руки, они потащили меня к забору на другом конце двора. За этим забором лежал волшебный мир стройки. Строительство шло уже года три, правда, двигалось очень медленно. Раньше тут был пустырь, но как-то приехали грузовики, выгрузили бетонные плиты и сваи, рабочие наколотили забор. Однако этим все и ограничилось. Теперь, летом, огороженная территория зарастала высокими сорняками, а зимой ее засыпало снегом. Идеальное местечко для игры в войнушку или прятки… Иногда на стройке появлялись рабочие. Они то принимались что-то копать, то, наоборот, выравнивали площадку. Потом они так же неожиданно исчезали. Никто не мог сказать, что именно строится за забором и когда же закончится эта стройка. Некогда серый забор ныне приобрел цвет грязного асфальта, часть досок сгнила, выпала и сквозь дыры во двор высовывались разросшиеся до невероятных размеров лебеда, чертополох и крапива…

Как я орал, пока меня, заломив мне руки, тащили через двор! Но никто не слышал моих криков, а мои мучители веселились.

Меня протолкнули сквозь дыру в заборе, и поволокли к большому котловану, вырытому у противоположного забора. Не так давно этот котлован стали засыпать, но бросили, а дожди в конце августа превратили его в море обетованное. Вот в это грязное море и полетел я с высокого косогора. Окунувшись в грязь, я тут же вынырнул. Мне не было ни холодно, ни больно, лишь обидно, обидно до слез. В тот миг я бы все отдал, чтобы поквитаться с Александром.

Над головой ярко сверкало солнце. Я стоял по пояс в бурой жиже и рыдал, не столько от обиды и холода, сколько от осознания собственной беспомощности, а мои обидчики хохотали на вершине косогора.

Но я им быстро наскучил, и они ушли. Я выбрался из воды. Грязный, мокрый, я не мог в таком виде заявиться домой. Это было еще хуже, чем придти с двойкой. Мать не стала бы ничего слушать, для нее во всем всегда виноват был я. Да и как ей объяснить, что случилось…

Тогда, сидя на краю обрыва, прислоняясь спиной к горячей бетонной плите, я казался себе самым несчастным на свете существом. Я смотрел в бездонное синее небо и хотел лишь одного, воспарив, раствориться в этой синеве, оставив позади все эти дурацкие школы, злобных учителей, рассерженную мать, которая непременно задаст мне трепку, явись я домой в мокрой одежде. А потом я заплакал, заплакал от жалости к себе, от осознания несправедливости окружающего мира и от того, что сам не мог ничего с этим поделать. Может именно тогда, на краю котлована, я осознал несправедливость реального мира. Если в сказках герой всегда побеждал, то в реальной жизни, так тогда мне казалось, герой всегда проигрывал и умирал.

Вот так я и сидел, мокрый, сжавшись в комок, и размазывал слезы по щекам.

Я не заметил, как уснул.

А проснулся от того, что небольшой камешек больно стукнул меня по темечку. В первый момент я не понял, что происходит. Смеркалось, и в небе фонариками уже зажглись далекие звезды. Я протер глаза, размазывая засохшую грязь по щекам, потом потрогал шишку, начавшую вспухать в том месте, где меня приложил камешек. Посмотрел вверх и увидел черную отметину, словно кто провел по бетонной плите паяльной лампой. А посреди черного пятна была выбоина. Видимо именно оттуда отвалился кусок… Только потом я перевел взгляд на другую сторону котлована. И тут мне открылась поистине удивительная картина…

* * *

В те далекие годы еще не было видеомагнитофонов и по телевизору не показывали фильмов с Брюсом Ли. Отгороженные от всего мира высокой идеологической стеной, так называемым «железным занавесом», мы, жители СССР, как дикари, собирали пустые металлические баночки из-под пива, пустые пачки от импортных сигарет, и вклейки от импортной жвачки. Ставя баночки в углу напротив икон, мы пытались вычитать на вкладышах жвачки с Микки Маусом откровения…

Может поэтому то, что я увидел в тот вечер, так потрясло меня. Увидь я это лет на двадцать позже, я повернулся бы и ушел. И тогда я никогда не стал бы проводником. Тогда для меня осталась бы закрытой часть бытия, связанная с магией, и я никогда не смог бы почувствовать себя…

Впрочем, не стану забегать вперед. Но должен сказать, что тот вечер стал для меня поистине судьбоносным.

* * *

В тот вечер предо мной открылось удивительное зрелище. Трое взрослых мужчин танцевали на бетонной плите на противоположной стороне котлована. Их тела сплетались и разлетались в стороны, движения были отточены и порой неуловимы для взгляда. То, что на самом деле они дерутся, я понял не сразу.

Я, конечно, слышал о волшебном «каратэ», даже знал, что оно бывает «контактным», но никогда не видел реального поединка. А о таких вещах как тайцзы и гунфу, я и вовсе понятия не имел…

Пока же я с удивлением наблюдал за сражающейся троицей, двое явно стали одолевать третьего, того, кто был пониже. Из-за сумерек я толком не мог разглядеть детали. Но вот проигравший повалился на землю и больше не встал. Двое замерли над ним. Какое-то время они стояли, разглядывая поверженного соперника. Мне показалось, что еще чуть-чуть и один из них нагнется, поможет упавшему встать. Но я ошибся. Неожиданно из руки победившего несколько раз полыхнуло пламя, тишину разорвал приглушенный треск выстрелов.

Я замер, замороженный страхом. Все неприятности, случившиеся со мной в этот день, отошли на задний план. Я стал свидетелем убийства! Я видел как убили человека, и теперь смогу разоблачить негодяев. До рези в глазах я всматривался в их темные силуэты, пытаясь различить детали. Я уже видел себя героем, окруженным ореолом славы. Вот он – тот, кто помог задержать злобных преступников, а еще лучше – заграничных шпионов! Обо мне непременно напишут в газете, или даже покажут по телевидению.

Пока я предавался мечтам, двое победителей повернулись и почти мгновенно растворились во тьме. Первым моим желанием было прокрасться за ними, проследить, где же логово врагов, чтобы потом привести туда отважных блюстителей порядка. Я привстал и почувствовал, как с одежды дождем посыпалась засохшая грязь. Наблюдая за дракой я напрочь забыл о «купании». Однако, стоило мне распрямиться, я понял, что не смогу сделать и шага. Ноги у меня были как из ваты. Нет, не получился из меня гайдаровский герой, отважно выслеживающий немецких шпионов! Я рвался совершить подвиг, выследить бандитов (кто, кроме бандитов, мог убить человека на заброшенной стройке!), но мои ноги! Они предали меня. Они, вместе с рациональной частью моего разума, сказали: «Нет»..

Бандиты давно ушли, а я все переминался у каменной плиты. И тут до меня дошло. Они ведь в меня стреляли. От чего я проснулся? От того, что кусочек бетона ударил меня по голове. А надо мной на плите черная опалина. Значит специально или нет, но они стреляли в мою сторону. Нет, скорее всего, случайно, если бы специально, но непременно попали бы. Мысль о том, насколько я был близок к смерти, лишила меня последних остатков мужества.

Бог с ними, с бандитами; бог с ней – мечтой о мальчике герое и о статье в газете. Я понял, надо делать отсюда ноги и молчать. Никогда никому ни слова не говорить о том, что видел.

Я осторожно двинулся вдоль бетонной плиты, прижимаясь спиной к теплой поверхности.

– Стой! – это слово прозвучало, словно окрик.

Я замер, дрожа всем телом.

Значит, бандиты не ушли. Они просто скрылись в темноте, обошли стройку, а теперь прячутся где-то у меня за спиной, готовясь прикончить свидетеля.

– Не бойся, – и только тут я осознал, что не слышал этих слов, что они, словно по мановению волшебной палочки, возникали у меня в голове. – Не бойся. Они ушли.

Откуда он знает о бандитах?

– Это были не бандиты. Они выполняли свой долг.

Какое-то время я стоял молча, затаив дыхание. Потом едва слышно выдавил:

– Кто тут?

– Не бойся. Подойди, ты должен помочь мне.

Вот подойти-то я как раз и не мог. Мои ноги вновь отказались повиноваться мне. Единственным моим желанием было оказаться как можно дальше от этого места. Вернуться во двор, оставшийся где-то там во тьме, там где меня, несомненно, уже давно разыскивает мама.

– Ты должен подойти ко мне. Ты – единственный, до разума кого я смог дотянуться. Ты обязан подойти. Иначе… нарушится установленный порядок… – тут голос замолчал. Мне показалось, что говоривший закашлялся, но я не слышал никаких звуков, даже шум с далекой улицы не доносился сюда. – Ты должен… Ты не пожалеешь…

– Где вы?

– На другой стороне этой грязной лужи.

Словно загипнотизированный кролик, я сделал первый шаг.

– Быстрее, я умираю…

Старик лежал на почерневшей от огня земле. Несмотря на полумрак, я четко видел его лицо: резко очерченный, почти орлиный нос, высокие скулы, тонкую линию рта, из уголка которого по щетинистой щеке проложил себе русло тонкий ручеек крови.

Одет незнакомец был очень странно, словно явился со съемок исторического фильма: длинный темный сюртук, белая рубаха с жабо. Узкие брюки плотно обтягивали тощие ноги. Высокие казаки с множеством металлических пряжечек и цепочек дополняли его костюм.

Разглядывая его, я остановился в нескольких шагах. Я видел как тяжело вздымается его грудь, видел черную лужу крови. Старик молчал.

Так прошло несколько минут. Наконец, он снова заговорил.

– Подойди ближе, – я видел, что губы его не двигаются, слышал в голове голос и никак не мог понять, каким образом все это происходит. – Подойди!

Я робко шагнул вперед.

– Ближе! Ближе! – мне казалось, что в голосе старика звучат нотки раздражения. – Совсем еще мальчишка… Ближе подойди!

Я, словно загипнотизированный, сделал еще несколько шагов, и застыл на краю кровавой лужи, башней возвышаясь над стариком.

– Наклонись! Наклонись! – старик явно злился. – Наклонись же!

Наконец я повиновался. И тут произошло самое страшное. Старик открыл глаза. И я увидел… что они светятся во тьме. Светятся! Но они не просто светились, это были глаза хищника – желтые глаза с узкими вертикальными зрачками. Я не в силах был шевельнуться, не в силах выпрямиться, отпрянув от этого чудовища. Я смог лишь закричать, завопить во все горло. То есть мне казалось, что я вопил. На самом деле из моего горла не вырвалось ни единого звука. Я лишь беспомощно открывал рот, выпучив глаза, словно рыба, выброшенная на сушу.

И когда я уже готов был, словно спринтер, сорваться с места, старик сел и ухватил меня за запястье костлявой рукой. Что я испытал в тот миг! Слезы потоком покатились из глаз, но я даже не помышлял вырываться. Что-то подсказало мне, что вырываться и сопротивляться бессмысленно. То что должно было случиться, случится, хочу я этого или нет.

– Ты еще и плакса, – зло прошипел старик, и еще крепче сжал мою руку. – Но тебе очень повезло. Я умираю, умираю вдали от дома и вынужден передать тебе то, что по праву должно было бы достаться человеку много достойнее тебя. Я передаю это тебе, потому что у меня нет выбора… – тут он замолчал. Свет, исходивший из его таинственных глаз на какое-то мгновение потускнел, но тут же вспыхнул с новой силой. – Тебе будет трудно, мальчик. Особенно трудно, пока ты не вырастешь, но ты… Ты… Ты не сможешь от этого избавиться. Только смерть освободит тебя. А чем станет мой дар для тебя, тебе решать… Помни, если ты поведешь себя как трус, если нарушишь порядок вещей, дар станет твоим проклятием, но он может и сотворить из тебя бога… И еще – опасайся четырех дам. Крестовая, отмеченная тобой, пройдет мимо, но поможет в трудный час. Бубновая предаст и, вернувшись, станет искать смерти. Червонная окажется слишком легкомысленной, чтобы помогать в твоем деле. Пиковая… пиковая будет любить, но любовь ее окажется роковой… Бойся четырех дам… Когда они уйдут, ты останешься один… Всегда бойся четырех дам…

Я запомнил эти слова на всю жизнь и, наверное, слово в слово повторю их тому, кто окажется рядом, когда придет мой час. Если, конечно, мне не суждено будет умереть в одиночестве или в кругу заклятых врагов.

А потом была вспышка. Мне показалось, что в ту руку, которую держал старик, ударила молния. Я отлетел метров на пять, врезался головой в какую-то бетонную конструкцию и потерял сознание.

* * *

Очнулся я, когда совсем стемнело. Голова раскалывалась. Еще толком не понимая, где я и что со мной, я начал осторожно ощупывать свое тело. Вроде все на месте, все цело, только на затылке вздулась огромная шишка, да глаза болят от того, что много плакал.

Вскочив на ноги, я огляделся. Я все еще был на этой распроклятой стройке, а ведь уже наступила ночь! Мама меня убьет. Наверняка она уже обзвонила все морги и отделения милиции. Да уж, тут простой головомойкой не отделаешься. А что я до сих пор тут делаю! Постепенно в моем сознании стала выстраиваться вся цепочка событий: встреча с Александром, купание в зловонном котловане, драка, таинственный старик… Как только я вспомнил о старике, ноги сами понесли меня прочь. Я мчался мимо смутно вырисовывающихся бетонных конструкций, бежал назад во двор, к свету, к людям. Никогда я так не бегал. Вот и забор, светящийся проем. Кулем вывалился я во двор, залитый светом одинокого фонаря.

Несколько секунд я пролежал, впившись пальцами в асфальт. Мне все казалось, что вот-вот из-за забора вытянется рука скелета или щупальца ужасного чудовища и утянет меня назад, во тьму. Но ничего подобного не случилось. Немного успокоившись, я встал, подошел к фонарю, чтобы повнимательнее осмотреть свою одежду. То, что предстало моему зрелищу, ничуть меня не обрадовало. Во-первых, вся одежда оказалась измазанной в грязи. Но хуже было то, что у куртки напрочь отсутствовал один рукав, а правый рукав рубашки выглядел так, словно я опустил руку в костер. «Все, зададут мне по первое число, и год целый во двор не выйду», – пронеслось у меня в голове.

И тут я увидел то, что повергло меня в самые глубины пучины пессимизма.

На запястье моей правой руки появилась татуировка. Нет скорее даже клеймо – странное переплетении бурых линий – фигура не имеющая определенной формы. Я прикоснулся к «татуировке» и тут же мою руку пронзила страшная боль, словно я прикоснулся к оголенному нерву.

Размазывая слезы по грязным щекам, я направился к своей парадной. Чтобы оттянуть неприятную встречу с родителями, я не стал подниматься на лифте, а, понурившись, побрел по лестнице. Путешествие на седьмой этаж заняло у меня минут десять. Хотя я прекрасно понимал, что чем дольше меня не будет, тем сильнее мне влетит. Но какая теперь-то разница!

Позвонив, я замер перед дверью, опустив голову. И когда мать открыла ее, первое, что она сказала:

– Слава богу, нашелся! – а потом. – Боже, Артур, что с тобой случилось! Ах ты маленький негодяй, сволочь…

В этом месте позвольте мне опустить занавес. Дальше все развивалось по самому худшему из воображаемых мной сценариев.

* * *

Моя мама.

Ее родители – мои бабушка и дедушка – были образованными людьми, однако тяготы войны и блокада сломили их, превратив бабушку в инвалида, а деда в желчного старика, занятого неустанной добычей жалких грошей, что позволили бы его семье жить более-менее достойно. Устав от тирании родителей, моя мать любой ценой стремилась выскочить замуж. Судя по ее рассказам и моим отрывочным детским воспоминаниям, она никогда не любила моего отца. Он запомнился мне тихим, всегда печальным. Опустив голову, словно провинившийся школьник он слушал упреки матери. А она, как мне тогда казалось, ругала его за все подряд: за то что слишком много выпил перед праздником на работе, за то что курит на лестнице, за то, что совсем не помогает по дому, за то что не вынес мусор, не сходил в магазин, за то что мало получает (он был обычным молодым специалистом и, получая свои сто двадцать, не мог прыгнуть выше головы). В один прекрасный день он исчез. Не знаю, как они расстались, я в это время находился у бабушки с дедушкой. Мать долго плакала, скорбя не о том, что супруг ушел от нее, а о себе самой, о том, что «потратила на этого изверга лучшие годы». Бабушка лишь подливала масла в огонь. Она, дескать, всегда говорила, что этот человек не пара ее дочери. А потом мы поменяли квартиры, съехались, и стали жить вместе с бабушкой и дедушкой, чтобы я находился «под присмотром и не рос остолопом».

Поиски прекрасного принца номер два затянулись, а злобу на судьбу моя мама порой вымещала на мне. Мне ставились в пример дети всех ее знакомых, которые всегда были лучше, добрее, умнее, симпатичней меня. Да, что говорить. Одно мое имя… Все Артуры, которых я встречал в жизни были или выходцами с Кавказа, чьи имена для русского человека трудно произносимы, а посему заменялись на более привычное нашему слуху. Но моя мама, помешанная на всем «западном», решила, что экзотическое имя поможет мне в продвижении на научном поприще. Не имея не то что высшего, но и среднего образования, она хотела, чтобы я, закончив институт, стал кандидатом, а лучше доктором каких-нибудь технических наук. И мне во время очередного чтения морали постоянно расписывались прелести работы инженера, творца машин, механизмов и приборов.

Но я с детства не любил школу. Выучившись читать в шесть лет, я в первом классе открыл для себя Жюль Верна, и Майн Рида, в третьем классе на смену им пришли Фенимор Купер и Рэй Бредбери. Мама кричала, заставляя меня делать уроки. Я делал вид, что занимаюсь, а сам «погружался в морские пучины» или «вместе с бесстрашными охотниками за растениями штурмовал неприступные вершины».

Когда я вернулся домой посреди ночи весь в грязной, порванной одежде, мне досталось по первое число. Мама, естественно, подняла на ноги всех кого можно. Дед отправился меня искать, бабушка обзвонила все больницы и морги, а мать, взяв у председательницы родительского комитета список учеников, обзвонила всех родителей – вдруг я отправился к кому-то в гости. Теперь все в моем классе знали, что я потерялся, а соответственно, что я не только двоечник, но и «хулиган, который хочет довести свою мать до могилы».

В ту ночь я выслушал все. Мне даже поставили вину, что я писался в яслях, однако никто не поинтересовался, что со мной в самом деле случилось, и где я был. Точнее эти вопросы задавались, но мать и бабушку не интересовали ответы. Не учли они только одного. В тот вечер после купания в котловане и встречи с таинственным стариком, меня уже ничем нельзя было пробить. К тому же я страшно хотел спать. В самом драматическом месте воспитательной лекции, когда мне вспомнили прегрешения первого класса, я начал клевать носом. Бабушка заметила это и последовал пятнадцатиминутный монолог об моей черствости, бесчувствии и так далее и тому подобное. Кроме того, мне пригрозили всеми карами земными и небесными, по сравнению с которыми девять кругов дантова ада – парк аттракционов. Но мне было все равно. Я хотел спать.

Наконец поняв, что в этот вечер им раскаяния от меня не добиться, мать, вся в слезах, и бабушка, гневно сверкающая очками, отправили меня мыться, после чего продолжили дискуссию но уже без меня, пытаясь выяснить, что превратил меня в «бесчувственного хулигана», «подрастающего бандита», «двоечника», «гадину, стремящуюся свести в гроб свою мать»… (Список может продолжаться до бесконечности.)

Я же, с облегчением вздохнув, отправился в постель.

Дед заглянул ко мне в комнату, покачал головой и погасил свет. Мне кажется, он единственный в тот вечер пожалел меня, хотя вслух так ничего и не сказал.

Однако на этом в тот вечер мои злоключения не закончились.

Пока я сидел на кухне, выслушивая обвинения, мне казалось, что вот-вот, и я усну прямо там, за столом. Но стоило мне сбросить грязную и рваную одежду, принять горячий душ, смыть грязь, сон отступил. Лежа в кровати, в темной комнате, я чувствовал приятную усталость. Мне казалось, что в глаза мне насыпали песок, и я закрыл их. Но сон не шел.

Передо мной вновь вставали события прошедшего дня: Александр с приятелями, странный старик, татуировка… Татуировка! Я совсем о ней забыл. Да и мать с бабушкой не обратили на нее никакого внимания, видимо сочтя грязным пятном. Но я-то знал, что это не пятно грязи. «Интересно, что они скажут, когда увидят ее,» – подумал я и невольно потянулся к запястью.

Татуировка распухла. Я ощутил пальцами другой руки, странное сплетение нитей вздувшейся кожи. Что со мной? Может у меня гангрена? Может, странный старик наградил меня какой-то неизлечимой болезнью?

– Не бойся, через неделю все рассосется– прозвучало у меня в голове. Никакого звука, но я ясно слышал эти слова. Точно так прозвучали слова старика тогда на краю котлована. Сказать, что я чуть не выпрыгнул из кровати от ужаса, значит, ничего не сказать.

Выходит, старик не умер, он нашел меня и здесь. Но тут же пришло осознание того, что «голос» обратившийся ко мне звучал совсем по-другому. Я не мог кричать, не мог позвать на помощь, не мог никому рассказать о странном старике и голосе. Не смотря на малый возраст, я отлично понимал: кроме визита к психиатру и новых репрессий со стороны взрослых, я ничего своим признанием не добьюсь, поэтому мне ничего не оставалось, как, сжавшись забиться в угол кровати и накрыться одеялом, трясясь от страха.

– Не бойся, – вновь обратился ко мне неизвестный. – Ты не сошел с ума, и можешь меня не бояться. Тот, кого ты называешь стариком, умер, и теперь ты занял его место.

Какое-то время я лежал неподвижно, пытаясь переварить эту информацию, потом осторожно, едва слышно, спросил:

– Кто ты?

– Я – Тогот.

– Кто? – переспросил я, ничего не понимая.

– Тогот.

– Кто? Кто?

– Ладно, давай по порядку, – проворчал незнакомец. – Первое, что ты должен запомнить: ты должен четко, без всяких там детских капризов выполнять все, что я тебе скажу…

Вот тут я по-настоящему испугался. Моя мама очень любила рассказывать про чудачества мужа одной из своих сотрудниц, которому некий голос приказывал делать то одно, то другое. Естественно, этот человек был душевнобольным, а раз подобный голос слышу и я, то значит, я тоже спятил. И теперь уж, без сомнения, мне не избежать долгого хождения по врачам. А то меня и вовсе посадят в сумасшедший дом, оденут смирительную рубашку и будут пичкать таблетками, потом дадут инвалидность и я проведу всю жизнь…

– Ну и каша у тебя в голове, парень… – эти слова меня отчасти отрезвили. – Ну почему мне всегда так не везет с партнером! Ну, ладно… Ты слышал о телепатии?

Я кивнул. Потом поняв, что в темноте мой жест никто не увидит, тихо прошептал:

– Да.

– И то, хорошо. Так вот, мне, конечно очень жаль, что старик выбрал именно тебя, но теперь нам деваться некуда… – тут незнакомец глубоко вздохнул. – Объясняю один раз. Слушай и запоминай. Во-первых, ты не должен меня бояться. Ты получил от старика Дар, и теперь мы с тобой партнеры. Я постоянно буду с тобой на связи, и стану помогать, если с тобой что случится. Понятно?

– Да.

– Это не значит, что ты как-то изменился. Ты остался таким же, как есть. Ты…

И тут я понял, что сбылась наконец моя заветная мечта. Ты мечта, в которой я никогда не осмеливался признаться себе. Я попал в сказку. Я перешагнул грань реального мира и оказался…

– Не забивай себе голову разной чепухой, – развеял мои мечты незнакомец. – Сказок не существует…

– Тогда скажи мне кто ты такой? – потребовал я.

– Я – Тогот, – в третий раз повторил он.

– Нет! Я хочу знать, кто ты есть такой. То есть, ну волшебник ты, джин или…

– Детский сад, – пробормотал он. – Можешь считать меня демоном.

– Демоном?

– Да, отвратительным существом, явившимся из другого мира или измерения.

– Ты это серьезно?

– Нет, шучу… Конечно, серьезно.

– А где ты сейчас, находишься? – продолжал выспрашивать я, не слишком-то веря тому, что слышал. Я очень хотел верить.

– Сижу у тебя под кроватью.

Вот тут-то я взвился. Я подскочил до потолка. Я заорал. Своим воплем я, наверное, разбудил весь дом.

Тут же появились мама, бабушка и дедушка. Они включили свет. Они не стали спрашивать, что случилось. Вместо сочувствия, впрочем я на него и не рассчитывал, я прослушал краткую лекцию о плохих детях, которые ведут себя очень плохо, а потом им по ночам снятся кошмары, и заканчивают жизнь они или в тюрьме, или в психушке. А уж о том, что после школы меня ждет не институт, как всех умных, прилежных, хороших детей, а ПТУ и говорить не стоило.

Мог ли я после этого рассказать им, что я только что беседовал с демоном, и что, скорее всего, он сидит у меня под кроватью? Пожалуй, нет.

Однако стоило им уйти, я вновь услышал беззвучный голос.

– Ну и чего ты добился этой дурковатой выходкой? – поинтересовался Тогот.

– Я… – голос мой дрожал. – А ты правда демон?

– В понимании людей – да.

– А ты меня не съешь?

Тогот фыркнул. Похоже, я сказал что-то очень смешное или очень глупое.

– Съем… А как же!.. Ты меня не слушаешь, что ли? С кем приходится дело иметь!.. Нет, я тебя не съем. Я же тебе сказал: мы теперь с тобой партнеры. Ты, хочешь ты этого или нет, стал проводником и будешь выполнять роль проводника. Правда, если говорить честно, я понятия не имею, как тебе это удастся.

Но сейчас меня интересовали вещи более важные, чем то, о чем говорил Тогот.

– Если ты и в самом деле демон, то, значит, и колдовство существует?

– Да, существует, – печально отозвался демон.

– А ты меня научишь каким-нибудь колдовским штучкам?

– Всему свое время, – неопределенно ответил Тогот.

– А как ты выглядишь? Я могу тебя увидеть? – не унимался я.

– Можешь, – печально ответил демон. Судя по всему этот разговор начинал ему надоедать.

– Покажись, – попросил я. Видимо, подсознательно, я все еще не мог поверить в реальность происходящего. Может, я правда сошел с ума, ведь сумасшедшие никогда не считают себя сумасшедшими. А может, все это мне всего лишь снится. Я сплю и вижу странный сон. – Покажись, – повторил я.

– Посмотри на подоконник.

Я повернулся и посмотрел на подоконник, залитый тусклым светом с улицы. Наверное, всему виной были мои предыдущие приключения и соответствующее нервное перенапряжение, но вышло именно так, что впервые увидев Тогота, я потерял сознание и в себя пришел только утром.

* * *

Человек неподготовленный, а тем более ребенок, столкнувшись с Тоготом, может и впрямь спятить. Представьте себе толстый, закругляющийся к верху полуметровый цилиндр, обтянутый зеленовато-бурой пупырчатой кожей. Нарисуйте точно посреди цилиндра два поставленных вертикально глаза-яйца – два глаза с огромными красными светящимися зрачками. Никакого носа, лишь две маленькие дырочки в пупырчатой коже, а под ними огромный рот, усеянный несколькими рядами тонких как иглы, двадцатисантиметровых зубов. Сбоку к цилиндру-телу прилепились две крошечные руки и две ноги, заканчивающиеся огромными лягушиными перепончатыми лапами с желтыми, потрескавшимися когтями.

Посадите такую тварь на подоконник, залитый призрачным светом ночного города, и, смею вас заверить, зрелище будет незабываемым. Лицам со слабыми нервами инфаркт обеспечен. Да само существование подобной твари переворачивало с ног на голову все, что я за свои десять лет успел узнать об окружающем мире. Весь мой небольшой жизненный опыт смел<О> осознание реальности подобного существа.

К тому же Тогот не просто сидел на окне. Развалившись, он заложил ногу за ногу, и широко улыбался. Его тонкий, по змеиному раздвоенный язык, скользил по бугристой коже щек. Демон словно ожидал подобной реакции с моей стороны и заранее предвкушал, смаковал мой страх.

* * *

Утром, проснувшись, я решил, что все события вчерашней ночи – сон. Сказок не бывает!

Было воскресенье и это усугубляло мое положение. Если бы я ушел в школу, то без сомнения избежал бы нравоучительных наставлений, а так меня весь день станут обвинять во всех смертных грехах – в этом я был уверен.

Так все и вышло.

Стоило мне выглянуть из своей комнаты, как бабушка, колдовавшая над плитой, повернулась в мою сторону.

– Выспался?

Я кивнул в ответ и пробурчал сквозь зубы нечто нечленораздельное, – среднее между «с добрым утром» и «угу».

– Шагом марш мыться. Чечевица через пять минут будет готова.

Я ненавидел мыться по утрам, но еще сильнее я ненавидел чечевицу. Все было сделано специально. Раз ты провинился, то уж изволь есть то, что тебе не нравится. Понурившись я прошаркал в ванну. Включив воду, я сунул под теплую струю указательный палец, потом осторожно протер глаза. Для вида обмакнул в воду зубную щетку. Выждав несколько минут, я покинул ванну, и поплелся в свою комнату.

.

Со вздохом обреченного я сел на край кровати.

– И не забудь прибрать кровать, – донесся из соседней комнаты бабушкин голос. – А то разбаловала тебя мать…

Я вновь произнес нечто нечленораздельное, и тут в голове у меня вновь зазвучал вчерашний голос:

– Чего нос повесил?

Я вскочил с кровати и замер посреди комнаты, затравленно озираясь. В один миг передо мной встало вчерашнее видение чудовища на окне.

– Кто здесь? – дрожащим голосом пробормотал я.

– Я, а кто же еще… – фыркнул Тогот. – Так что если ты думаешь, что все закончилось, то ты сильно ошибаешься. Все только начинается, – он «произнес» это зловещим «голосом», выдержал паузу, словно стараясь придать своим словам большее значение. – Мы с тобой теперь связанны, малыш. Посмотри на свое запястье… – Я посмотрел. Переплетение нитей казалось единым кровавым рубцом. И еще… Оно пульсировало. Из вздувшихся нитей загадочного рисунка исходило слабое свечение. – Чуешь?

Я чуял. Если мать или бабушка заметят эту штуку, они мне не просто лекцию прочитают, они меня убьют.

– Чую, – с грустью в голосе прошептал я, едва сдерживая уже наворачивающиеся на глаза слезы.

– Да не реви ты, – проворчал демон. – Вот уж не знал, что старик сделает мне такую подлянку, заставит на старости лет цацкаться с сопливым пацаном.

– Не надо со мной цацкаться, – решительно объявил я. – Оставь меня в покое.

– Хотел бы, да не могу, – вздохнул демон. – Старик выбрал тебя. Все. Обсуждению не подлежит. Теперь ты волей-неволей стал пешкой в этой игре.

– В какой игре?.. – только и успел спросить я.

– С кем это ты тут разговариваешь? – на пороге моей комнаты подперев руки в боки стояла бабушка. – Все в игрушки играешь? Здоровенный лоб уже. Хватит дурью маяться. Марш жрать, а потом – за уроки. А то скоро мать с дедом из магазина вернутся…

Под неусыпным оком бабушки я застелил кровать, оделся и отправился на кухню, где мне через силу пришлось запихать в себя несколько ложек чечевицы. Потом я залил все это чаем без традиционного бутерброда с вареньем. Когда я заикнулся о сладком, мне ответили, что сладкое еще надо заслужить, и я окончательно уверился, что жизнь – вещь неприятная.

После этого я вернулся к себе в комнату, выудил из портфеля учебники, разложил их на столе, сделав вид, что собираюсь заниматься.

– Тогот, ты еще здесь? – тихо спросил я, в тайне надеясь, что никакого ответа на мой вопрос не последует.

– А как же, – со злорадством ответил демон. – Даже если меня нет поблизости, ты всегда можешь телепатически связаться со мной. И не надо для этого ничего вслух говорить. Попробуй обратиться ко мне ментально.

– Как? – не понял я.

– Ментально – то есть мысленно. Чему вас там только в школе учат!

– Я между прочим всего лишь в четвертый класс хожу, – попытался возразить я.

– Вот и я об этом! – фыркнул демон. – А теперь попробуй сосредоточиться и обратиться ко мне ментально.

Я попробовал. Но сосредоточиться у меня не получилось. В голову постоянно лезли разные странные мысли. Например очень хотелось спросить у Тогота, а не сможет ли он, как демон, выполнить пару желаний. Например, отменить урок английского в понедельник и подарить мне плиточку шоколада и желательно не сладкую плитку «Привет», а, например, «Аленушку».

Неожиданно передо мной на столе материализовалась плитка шоколада. Я аж подскочил на стуле. На всякий случай я тут же прикрыл ее учебником. Если вдруг в комнату неожиданно войдет бабушка, что она подумает? Все еще не веря собственным глазам, а осторожно заглянул под учебник. Да, шоколадка лежала на месте.

И тут Аленушка, изображенная на обертке мне подмигнула. Я вздрогнул, прикрыв шоколад книжкой.

– Да не трясись ты так каждый раз, – вновь зазвучал у меня в голове голос Тогота. – Получил шоколадку и успокойся. Только помни, это вовсе не значит, что я по первому требованию стану исполнять твои дурацкие желания. Я просто хочу установить с тобой контакт. Сделать так, чтобы ты не боялся меня, и начал учиться. Помни, у нас очень мало времени, и до того, как тебя призовут в качестве проводника, ты должен многое узнать и запомнить. Ты должен многому научиться. Так что быстренько съешь шоколад, а потом мы с тобой приступим к занятиям. Помни у нас очень мало времени, и оттого как ты станешь учиться, зависит не только твоя жизнь…

– Опять учиться, – тяжело вздохнул я. Как мне все это надоело. Даже демон из сказки заставляет меня учиться…

Глава 3 Дальнейшие события

Не следует вставать на колени перед ничтожеством.

Аятолла Хомейни

Когда «горгульи» разошлись, я увидел, что осталось от тела Генки. Печальное зрелище.

Но рассматривать останки было некогда. Я повернулся к «горгульям». Их было три. Если повезет, то каждой по пуле, и у меня еще останется пуля для той, что с трупами за машиной. Осторожно поводя дулом пистолета из стороны в сторону, я рассматривал странных созданий.

– Опусти оружие, проводник. Между нами нет вражды, – голос «горгульи» походил на скрежет перемалываемых камней.

Они ушли. И, как всегда, они унесли тела своих, прихватив заодно и труп Генки. Я пытался поговорить с ними, расспросить, но они призраками растаяли в тумане. Удивительные создания. Смертоносные и удивительные.

Я же остался с кучей трупов и загадок. Однако в первую очередь необходимо было решить самые насущные проблемы. Нужно было избавиться от трупов. Конечно, можно все бросить, положиться на заклятие, раз в месяц-два ходить в контору, подправляя его, и пусть себе трупы тихо гниют. Но на самом деле это не выход. Во-первых, забеспокоятся родственники погибших, мне так или иначе придется давать объяснения. Колдовством тут не отделаешься. И даже Тогот мне не поможет. Нельзя всех и вся заколдовать. Пупок развяжется.

Но прежде чем пытаться кому-то что-то объяснять, прежде чем искать виновных, нужно убрать тела. Выиграть немного времени, обеспечив себе возможность маневра. А там, гляди, появятся «дамы», и мы быстренько раскрутим это дело.

Когда я изложил все свои соображения Тоготу, тот резонно поинтересовался.

– Как ты избавишься от тел?

– Вызову чистильщика.

– А ты подумай, – в голосе покемона послышались наставительные нотки. – В заговоре участвовал Геннадий – человек посвященный. А то, что тут какой-то заговор, сомнений нет, – в этом я был полностью согласен с моим маленьким советником. – Дальше… Геннадий был вхож в Колдовскую ложу и хорошо знал всех чистильщиков. Может он в сговоре с одним из них? Уж лучше, пусть пока считают тебя мертвым. Ведь по идее они и тебя должны были убить. Только вот что-то у них сорвалось.

– Груз «горгульям» не понравился.

– Кстати с этим тоже еще предстоит разобраться. Что это был за груз? Почему Олег стал действовать в обход тебя? И Озерный монастырь следует навестить.

– Пожалуй, – согласился я. – Только я хотел бы сделать это в сопровождении кого-то из «дам». Сам понимаешь.

– Угу, – угрюмо отозвался Тогот.

– И как нам быть?

Я уже заканчивал рисовать на земле пентаграмму.

– Маяк готов?

– Угу, – похоже на сегодня это «угу» стало любимым словечком Тогота.

Я шагнул в центр колдовской фигуры и в этот раз без всяких приключений оказался в «кладовке» Тогота. Это, конечно, он ее называл «кладовкой», а на самом деле это был простой пространственный карман метров сто в диаметре. Зеленая полянка, покрытая высокой в половину человеческого роста травой. Неприятной буро-красной травой, острой как бритва. В центре полянки был расчищен десятиметровый круг. На песке были начерчены различные мудреные колдовские фигуры, назначения которых я не знал. Тут же башней возвышался огромный телевизор, видик, музыкальный центр – несмотря на почтенный возраст, Тогот старался не отставать от жизни, и ни в чем себе не отказывал. Мой покемон поджидал меня на краю травянистых зарослей. Выглядел он точно, как и при первой нашей встрече – зеленая морковка с глазами.

– Я тут подумал, может, стоит в этот раз сменить тактику, – продолжал Тогот, словно разговор наш не прерывался и никакого пространственного перехода вовсе не было. – Может, наплевать на правила Ордена и обратиться к кому-нибудь из непосвященных.

– Ну, мне-то вообще на присягу плевать. Это вон Генка был членом Ордена, Колдовской ложи и многих удивительных организаций. Меня-то бог миловал. К тому же, если помнишь, я до сих пор остаюсь проводником. Этого-то никто не отменял. А раз так, то плевал я на Орден с высокой колокольни, да и на все их правила, вместе взятые. Я живу по собственным правилам… – взорвался я, а потом, чуть поостынув, продолжал. – Правда, есть тут одна загвоздка.

– Угу? – в этот раз «угу» Тогота без сомнения звучало вопросительно.

– Что будет, если я засвечусь? Если отказаться от колдовства, то придется иметь дело с уголовниками.

– Ерундакакая! Да мы их в пять минут приструним.

Я с сомнением хмыкнул. Что мне всегда не нравилось в Тоготе, так это его непосредственное восприятие реальности. Порой мне казалось, что он искренне верит в то, что стоит отвернуться от проблемы, забыть о ней, и она вскоре сама собой решится, или перестанет существовать.

Тем не менее, совет он дал правильный. Мне ничего не оставалось, как поискать среди блатных кого-то, кто помог бы мне избавиться от тел. Однако прямо сейчас мне больше всего хотелось заняться своими сбитыми в кровь ногами.

Отмахнувшись от Тогота, я с трудом передвигая ноги (только вернувшись домой, я понял, как устал), я прошел по дорожке между зарослями травы. Среди кустов на краю пространственного кармана стоял каменный обелиск. Подойдя к нему я положил руку на соответствующий выступ. Тут же в обелиске открылась дверца и, протиснувшись через нее, я оказался дома, в своей квартире.

Как хорошо, что жена сейчас на даче. Иначе мне пришлось бы отвечать на многочисленные вопросы, пытаясь объяснить отсутствие кроссовок, окровавленные ноги, и многое другое. Например, почему в моей конторе никто на звонки не отвечает. А начав врать, ты всегда рискуешь где-то ошибиться и что-то перепутать.

Оставляя на белоснежном паркете кровавые следы, я дополз до ванной и, прочитав заклятие против боли, стащил носки. Все оказалось много хуже, чем я предполагал. С трудом промыв раны, я дотащился до ближайшего дивана и вновь обратился за помощью к Тоготу. Естественно, покемон сначала покапризничал: мол, не его это дело обрабатывать мои «ласты» и протирать полы. Но я его уговорил. Через полчаса на ногах у меня не осталось ни одной раны, только от непривычного напряжения во время воздействия заклятий ныли икры.

Взбодрившись парой рюмочек австралийского виски, я прошел в пространственный карман, где находилась моя лаборатория некроманта. Как-то, заключив договор с создателем, я среди прочих условий выторговал себе с десяток пространственных карманов, которые приспособил под разные нужды. В одном я хранил колдовские книги и рукописи, в другом поселил Тогота, чтобы он не дай бог не попался на глаза моей супруге – ее бы на месте инфаркт хватил, в третьем сделал лабораторию черной магии, а в четвертом – белой. А еще у меня были «общежитие», «зверинец», «курорт» и «темница» – все, что положено иметь настоящему средневековому колдуну. Только вот колдуном я не был. Всего лишь проводником.

Вечером того первого дня я плодотворно пообщался с душами нескольких мертвецов. Они-то и подсказали мне, как найти Мясника, и уверили, что при соответствующем нажиме он решит мою проблему, даже вопросов особо задавать не будет.

На следующий день я поехал с ним договариваться…

* * *

Я вынырнул из глубин метро и какое-то время стоял, запрокинув голову, уставившись в синее, бездонное небо. Вокруг меня спешили куда-то люди. Мне тоже следовало торопиться, но никакого желания идти на встречу с неизвестностью не было… Мне хотелось перенестись на зеленый луг, за которым журчит в камышах ленивая речушка, упасть в мягкую, налитую соком траву и забыть, забыть обо всем. Забыть о колдовстве, о своих обязанностях проводника, о Тоготе – обо всем.

Время шло, а я стоял и смотрел в небо. На меня уже стали обращать внимание прохожие. Несколько раз меня толкнули, но я не замечал этого.

Наконец поняв, что не стоит больше откладывать неизбежное, я тяжело вздохнул и быстрым шагом направился к рынку – огромному пустырю, огороженному металлической сеткой, где рядами выстроились огромные контейнеры – сотни контейнеров. Открытые с торца, они представляли собой своеобразные магазины. В основном продуктовые. Хотя тут можно было купить и любую дешевую косметику, и хозяйственные товары. Торговля шла бойко. У некоторых лотков даже выстроились очереди по пять-шесть человек. Оптовый рынок.

Увернувшись от лохотронщика, который с победным криком: «Вы выиграли!» попытался всучить мне какую-то бумажку, я проскочил в самую гущу сутолоки. На минутку остановился купить баночку «Абсента». Алкогольный коктейль, естественно, никакого отношения к настоящему «Абсенту» не имел, но обладал приятным вкусом, не был приторно сладким, и, на мой взгляд, великолепно утолял жажду. А при мысли о предстоящей беседе во рту у меня пересохло.

Наконец, набравшись мужества, я вышел в самую дальнюю от метро часть рынка. Здесь народу оказалось значительно меньше. Стараясь особо не привлекать внимание, я проскользнул к мясной лавке, над прилавком которой красовалось стилизованное изображение свиньи. Под ним стояла подпись «Мясо – СПб». Внизу на прилавке лежали бурые куски плоти, засиженные мухами. Какая-то бабушка покупала фарш и спорила с продавцом в грязном белом халате. Я вздохнул, судьба подарила мне еще пару секунд, а дальше придется рискнуть, сильно рискнуть. Инстинктивно я запустил руку в карман куртки и нащупал рукоятку верного «вальтера».

Старушка, получив сдачу, отошла от прилавка, и я, шагнув вперед, внимательно взглянул в лицо продавца кавказкой национальности.

– Чэто жэлаэтэ? – улыбнулся он мне – под густой щетиной черных усов блеснул ряд золотых зубов.

– Мне нужен Мясник, – объявил я.

– Зачэм? – в лице продавца появилась настороженность.

– А вот это не твое собакино дело, – я резко выбросил вперед правую руку, указательный и средний палец, направленные Тоготом, точно вошли в ноздрины кавказца, а потом я резко согнул пальцы и дернул на себя, приложив продавца подбородком о витрину. – Мне что, придется второй раз повторять?

– Нэт, – простонал он изо всех сил упираясь обеими руками в прилавок, чтобы не рухнуть всем весом на треснувшее стекло.

– Вот и хорошо, вот и умница, – продолжал я. – Сейчас я отпущу твою носопыру, и ты отведешь меня к Мяснику, а если вздумаешь еще шутки шутить… – тут я выдержал многозначительную паузу. По моему разумению он должен был подумать, что я достаточно крутой.

– Харашо, – еле сдерживаясь, выдавил он.

Я убрал руку. Кавказец распрямился и на несколько секунд застыл, потирая нос, и сверля меня недобрым взглядом. Потом резким движением он откинул часть прилавка в сторону и отступил, дав знак, чтобы я проходил. Обливаясь холодным потом, я шагнул вглубь контейнера.

Закрыв прилавок продавец провел меня вглубь металлического ящика. В дальнем конце за оборванной тряпичной занавеской сидел охранник – копия продавца, тот же взгляд, те же зубы, те же усы. Когда я оказался рядом он протянул руку, ладонью вверх и мне ничего не оставалось, как отдать «вальтер».

– Большэ ничо нэт? – поинтересовался он.

Я покачал головой.

– Смотри, нэ обманывай, Шэф шуток нэ любит, – грозно объявил он, а потом глумливо добавил. – Порэжэт на шашлык.

– Можешь обыскать, – кроме пистолета у меня с собой оружия не было.

– Нэт, Мясник людям вэрит.

Это замечание меня подбодрило.

Повинуясь жесту охранника я прошел дальше и оказался перед металлической дверью, ведущей в следующий контейнер, который, судя по всему был придвинут торцом к тому, где располагалась мясная лавка. Ни секунды не медля я резко открыл дверь и шагнул через порог.

По идее тут должен был располагаться склад товара. Но его тут и в помине не было. Большое полупустое помещение освещала лампочка-переноска, свисавшая с потолка на голом шнуре. Посреди контейнера стоял небольшой круглый стол и за ним покуривая и перекидываясь в карты сидело трое. За ними в дальнем темном углу возвышалась огромная колода с воткнутым в нее топором и несколько механизмов для всевозможной переработки мяса.

Когда я вошел, троица оторвалась от игры и уставилась на меня.

– Мне нужен Мясник, – твердым голосом объявил я.

Высокий лысый старик, с лошадиным лицом, сидевший прямо напротив входа, кивнул. Другие двое встали. Выглядели они бандитами из дешевого телесериала: огромные, темные, небритые в спортивных костюмах.

– Я хотел бы поговорить наедине, – продолжал я.

– Понимаю, – кивнул старик. В его голосе совершенно не чувствовалось акцента.

Когда дверь за «спортсменами» захлопнулась, я прошел к столу и сел напротив старика. Спиной к двери. Я знал, что это неправильно, но Тогот обещал приглядеть за мной. А люди с которыми мне сейчас волей-неволей приходилось иметь дело, о нем не знали. Они даже не подозревали о колдовстве.

– Итак, чем я могу вам служить, молодой человек, – начал старик.

Свет лампочки лишь частично рассевал тьму внутри металлической коробки, но я хорошо видел лицо своего собеседника. Он выглядел точно так, как мне его описали. Встреть я его на улице, ни за что не признал бы в нем ни армянина, ни бандита. Обычный работяга, бывший токарь или слесарь, ныне пенсионер.

– Итак, говорите, молодой человек, у меня мало времени, – продолжал Мясник, сверля меня недобрым взглядом из-под кустистых бровей.

– Мне порекомендовали к вам обратиться, – начал лепетать я, но тут же взяв себя в руки продолжал обычным голосом. – Мне нужен чистильщик.

– Чистильщик, – усмехнулся старик. – Фильмов насмотрелись молодой человек. Тут у нас оптовый мясной магазин…

– Вот мне и надо вывести мясо, прибраться, – выпалил я.

– Вы что-то не поняли. Мы тут торгуем мясными продуктами, оптом торгуем… – старик выдержал паузу. Он сверлил меня взглядом, словно пытаясь заглянуть под одежду, выяснить есть ли у меня с собой диктофон. – Кто вам меня порекомендовал?

– Какая разница, – отмахнулся я. – Порекомендовали.

– Непонятливый вы какой-то, – все тем же слащавым тоном продолжал старик. – Вы ведь можете и не выйти отсюда.

И тут на моей шее захлестнули удавку. Не знаю, откуда взялся у меня за спиной убийца. Я не слышал ни шороха шагов, ни скрипа металлической двери, но раз – и стальная струна затянулась на моем горле. Единственное, чего Мясник не учел, так это заклятия неуязвимости. Глупое такое, детское заклятие. Обычно им никто никогда не пользуется, потому что даже от самого простого колдовства оно не спасет. Растает как дым и все. Даже таких примитивных вещей как серебряные пули и святая вода оно боится. Но зато от удара ножом в спину или от стальной удавки убережет.

Пока громила у меня за спиной пыхтел, пытаясь затянуть на моей шее стальную струну, я сделал незаметный пас рукой, запер дверь, изолировав нас от внешнего мира. Теперь все, что будет происходить внутри контейнера останется между нами. Снаружи никто ничего не увидит, не услышит, не сможет придти Мяснику на помощь.

Потом, я сделал так, что свет лампочки сменился и из желтого, стал красным, залив помещение кровавыми тенями. Не обращая внимания на молодчика, все еще топтавшегося у меня за спиной, я подвинулся поближе к столу, и только тут заметил, что Мясник, во все глаза уставился на мою шею. Дело в том, что струна, не смотря на все усилия убийцы, не впивалась в кожу. Со стороны могло показаться, что моя кожа сделана из бронированной стали. Елозя по шее удавка даже не могла меня поцарапать.

Неожиданно Мясник загнанно всхрапнул.

Я еще немного подался вперед, подтащив за собой убийцу, выудил сигарету из пачки оставленной на столе кем-то из молодчиков. Обычно я не курю, но спектакль, который я задумал, предполагал некую демонстрацию силы. Щелкнув пальцами, я запалил большой палец правой руки и прикурил от него, а потом задул пламя.

Пауза затягивалась. Неожиданно Мясник махнул рукой и удавка с моего горла исчезла.

Мясник прокашлялся.

– Да, тебя голыми руками не возьмешь! И все таки, фокусник, кто тебе рассказал обо мне?

– А у вас принято встречать гостя удавкой? – в ответ поинтересовался я.

– Да, если от этого гостя ментом поганым воняет, – прошипел старик.

– Ну, на мой счет можете не сомневаться… – начал было я.

– А у тебя, что, на лбу написано, что ты не мент? – зло огрызнулся старик.

– Нет, – согласился я. – Но так как убить вам меня не удалось, я все же хотел бы предложить вам кое-какую работу.

– Ты че, не понял, – казалось Мясник находится на грани истерики, и вот-вот сорвется, бросится на меня, словно загнанный в угол зверь. – Вали отсюда, пока цел, сяв… – но он не договорил. Настала моя очередь. Я затянул невидимую удавку у него на горле. Вот ты и попался, Мясник.

Не понимая в чем дело, старик схватился за шею, пытаясь нащупать то, что душит его, но, естественно ничего найти не смог. Конечно, вэтот миг я отлично понимал, что наживаю себе еще одного врага, но… но отступать мне было некуда. Я сдавил чуть посильнее. Глаза старика стали вылезать из орбит, лицо, в красном свете лампы стало малиновым. Он захрипел. Тогда я чуть ослабил хватку заклятия.

– Ну вот, мы и квиты, – спокойно продолжал я. – Теперь попроси своего пеликана отойти подальше, не маячить у меня за спиной.

Старик прохрипел что-то на неизвестном мне языке.

– Отошел? – мысленно спросил я Тогота.

– Да, – ответил покемон. – Стоит в двух шагах с пистолетом наготове.

– Надеюсь, пули у него не серебряные?

– Самые обычные, – ответил мой демон-хранитель.

– Тогда продолжим, – и я вновь переключил свое внимание на Мясника. – Как вы видите, я человек по-своему опасный. И все же, – щелчок пальцев и невидимая удавка исчезла, – я хотел бы не воевать с вами, а предложить вам выполнить для меня одну работу.

– Прикончить вы сами кого угодно сможете, – пробормотал Мясник, растирая шею.

– Ну что вы, – все тем же вежливо-высокомерным тоном продолжал я. – Мне нужно от вас совсем другое. Я же сказал, что ищу чистильщика.

Старик вновь внимательно посмотрел на меня. Его взгляд буквально буравил меня.

– Есть несколько трупов, и я хотел бы, чтобы вы прибрали тела.

Мясник молчал.

– Согласны?

– Сколько? Где? Почем? – выдавил Мясник.

– Вот это уже разговор делового человека, – улыбнулся я. – Вот адрес, – я протянул старику бумажку. – Это офис. Там только тела, никого живого. Вывезите этим вечером. Прежде чем войти начертите на двери такой знак.

Старик удивленно поднял брови.

– Зачем?

– И учтите, работы там много, – продолжал я, сделав вид, что не расслышал его вопроса.

– Сколько трупов? – прохрипел старик – видимо он еще не пришел в себя после действия моего заклятия.

– Десять.

– Сколько? – глаза у него полезли на лоб.

– Там десять тел, и некоторые из них изувечены, – спокойным голосом продолжал я. – Вот деньги. Я вынул из внутреннего кармана куртки толстую пачку зеленых. Все по вашей обычной таксе: тысяча за тело, хотя для оптового заказчика вы могли бы сделать скидку, – тут я вновь мысленно попросил Тогота мне помочь, и лицо мое растянулось в столь зловещей улыбке, что старик побледнел и разом сник. – Кроме того, за городом, – тут я вновь полез в карман куртки, достал карту, развернул и сунул ее в нос старику, ткнув в маленький красный крестик, – еще парочка обгорелых трупов. В общем, сделайте все, как надо. Да, вот еще деньги. По тысяче двести за пригородный выезд.

Положив деньги поверх карты, я встал.

– Надеюсь, вы все сделаете правильно, и мне не придется вновь заходить к вам.

На какое-то мгновение я снова захлестнул колдовскую удавку на шее старика, но тут же убрал ее. Мясник должен помнить: он под контролем, в любой момент я могу затянуть узел. Я повернулся и не спеша прошел мимо оторопевшего головореза, громко хлопнув металлической дверью, разделяющей контейнеры.

* * *

На обратном пути меня ждала засада.

Мой дом, впрочем, как и другие многоквартирные строения брежневских времен, обладал повышенно уродливой конструкцией и планировкой. Это сейчас стали строить новые дома с учетом потребностей граждан, а тогда… Хотя каждый и так знает.

Сама парадная некогда была застекленной, но нижние два метра из пятиметрового стеклянного покрытия давным-давно заколотили досками – ни у одной жилконторы не хватит денег еженедельно менять выбитые стекла. Из-за этого в огромной квадратной зале холла, выкрашенной каким-то умельцем в бурые тона, царил полумрак. Тускло отсвечивали искореженные металлические почтовые ящики. Где-то впереди неясной тенью маячила лестница, ведущая к лифту. Вот такая чудная парадная. Естественно, ни одна лампочка не горела.

От Мясника я возвращался довольный собой. Никогда бы не поверил, что у меня все так лихо получится.

Однако когда я оказался посреди темного холла, собственной парадной, голос Тогота отрезвил меня.

– Стой! – я замер с поднятой ногой. У меня уже давно выработался условный рефлекс: если мой покемон обращается ко мне таким тоном, да еще в повелительном наклонении, то лучше всего поступить так, как он просит. Иначе себе дороже будет. – Медленно поставь ногу, и оглядись. Похоже, это – засада.

Тогот как всегда был прав.

Двое гостей возникли у меня за спиной, другая парочка преградила мне путь. Разглядеть я их толком не мог, но это были определенно люди. Только вот кто их послал? Мясник? Вряд ли. Он не успел бы вычислить кто я такой, чтобы послать людей. Значит это приятели моего неведомого «доброжелателя», или «доброжелателей», друзей Геночки.

– Эй… – начал было я взмахнув рукой.

– Не дури, – остановил меня Тогот. – Они настроены серьезно.

Тогда я потянулся за «вальтером». Рука нащупала рифленую рукоять… И вновь покемон остановил меня.

– Прекрати. Начнешь палить, все сбегутся. Лучше расслабься… Я сам все за тебя сделаю.

А вот этого я не хотел больше всего. Не люблю я это. Хотя Тогот был прав, ничего больше делать мне не оставалось. Не устраивать же кровавую баню в собственной парадной.

Запрокинув голову, я постарался максимально расслабиться. Тут же болью свело запястья. А потом тело стало и вовсе не моим. То есть я по-прежнему чувствовал руки и ноги, только не мог ими двигать. Телом моим полностью завладел Тогот. Единственное, что я успел сделать, так это пробормотать заклятие неуязвимости. И тут велосипедная цепь со всего размаха обрушилась мне на правое плечо.

Заклятие сработало. Боли я не почувствовал. Я даже не покачнулся. Похоже, противник мой этого не ожидал. Но еще большей неожиданностью оказалось то, что произошло дальше. Тогот заставил меня сделать шпагат. Вот тут-то я по настоящему завопил от боли, но покемон не обратил на мои страдания никакого внимания. Я даже не мог схватиться за больное место. Мое тело стало мне неподвластно. Им управлял Тогот.

Чей-то нож рассек воздух в том месте, где только что находилось моя голова. Конечно, заклятие спасло бы меня, но только не в том случае, если в метал клинка подмешано серебро. Один раз в тот день я уже рискнул, и второй раз играть в русскую рулетку у меня не было никакого желания. Видимо, Тогот мои опасения разделял.

Дальше все происходило как в третьесортном гонконгском фильме. Опершись руками об пол, я крутанул «мельницу», сбив с ног одного из нападавших. Отлетев назад, он с приглушенным звуком треснулся головой о развороченный почтовый ящик. Больше он в драке не участвовал. Не прекращая движения, я резко выбросил ноги вверх, и мои кроссовки врезались под подбородок тому, что был с ножом. Нож полетел в одну сторону, нападавший в другую. Мускулы икр с непривычки свело от жуткой боли, но Тогот пощады не знал. Больно мне, не больно, а тело по его приказам продолжало выделывать акробатические этюды.

Перекувырнувшись, я нанес прямой в челюсть ближайшему из оставшейся парочки, а потом, подпрыгнув, врезал локтем по черепу другому. Сверху вниз врезал. Страшный, надо сказать удар. Сколько смотрел фильмов с восточными единоборствами, никогда ничего похожего не видел. Но у Тогота этот удар – коронный. Кроме того, соскальзывая вниз, ты цепляешь противника под коленку, и в дополнение к тяжелой контузии, он со всего маху падает на спину, треснувшись головой об пол. Вот такой приемчик.

После этих физических упражнений, а надо сказать все происходящее заняло не более десяти секунд, Тогот отпустил меня, и я едва удержался на ногах, всем весом навалившись на перила. Боль была страшной. В какой-то миг мне даже показалось, что это не я только что уложил четырех лбов, а – наоборот. Все-таки интересно, кому из нас больше досталось.

– Как мы их! – весело прощебетал Тогот.

– Как ты меня… – со злобой пробормотал я ему в ответ.

– Ладно, не сердись, – примирительно проговорил покемон. – Сам виноват. Разжирел. Я все время пытаюсь тебя заставить заняться каким-нибудь спортом. А ты: пиво и футбол по телевизору.

Обидно, но тут он был прав.

– Советую поспешить, – продолжал неугомонный Тогот. – А то ребята сейчас в себя придут, и придется все повторять.

– Неужели нет никакого заклятия, чтобы с ними разобраться? – проворчал я.

– Тебе нужно было размяться.

– Гнида ты! – фыркнул я. – Сейчас поднимусь наверх и повыдергиваю твои зеленые лапы… – Неожиданно осознав, что вслух отвечаю на ментальные послания Тогота, я замолчал. Видно происходящее и впрямь сильно меня потрясло, раз я позволил себе такую ошибку. Для окружающих подобный разговор – первый шаг к шизофрении. А мне в руки психиатров попадать нельзя. Атеистически настроенное общество не прощает тех, кто подвергает сомнению устои его существования.

– Поторопись, поторопись, – продолжал неуемный покемон. – Да прихвати одного из них с собой, в «пыточную», может, узнаешь что интересное.

Превозмогая боль, я наклонился над ближайшей постанывающей на полу тенью и прошептал заклятие неразрывных уз. Теперь руки молодчика оказались стянуты за спиной колдовской нитью. После этого я помог ему подняться и, не говоря ни слова, пинками погнал его в сторону лифтов. Тогот был прав, надо было поспешить, пока приятели этого парня не пришли в себя.

Мне повезло, лифт оказался свободен, никто не попался мне на пути. Ведь в случае чего мне было бы довольно сложно объяснить, куда я тащу связанного (пусть даже веревки и не видно) парня с огромным фингалом на правой скуле. Тем более, что сам парень вовсе не желает путешествовать в моей компании.

Только в лифте, при свете тусклой лампочки, я сумел хоть немного рассмотреть своего пленника. Одет он был обычно: джинсы, рубашка хаки с коротким рукавом. Крепкого сложения, он пожалуй на целую голову был выше меня. На вид лет тридцать. Лицо простецкое, грубое, нос картошкой, прическа ежиком. В какой-то миг поняв, что много сильнее, он попытался было навалиться на меня, но очередное заклятие образумило его. Он не понимал, каким образом я причиняю ему боль, но явно не хотел повторения. На всякий случай, чтобы окончательно сломить противника, я нахмурился, постарался изобразить «зверское лицо», и прошептал:

– Послушай, если ты не будешь сопротивляться, то у тебя еще есть небольшой шанс выбраться живым.

Но, видимо, я плохой актер. По крайней мере, на лице молодчика – округлой, бритой курносой харе с вывороченными, как у негра, губами, не отразилось никаких чувств. То ли я прошептал свою угрозу слишком тихо, то ли выглядел слишком миролюбиво.

Он снисходительно улыбался, пока я дрожащими руками открывал и закрывал за нами стальные двери моей квартиры, он улыбался, пока я чуть ли не волоком тащил его по коридору, но когда мы нырнули в пространственный карман, который я в свое время приспособил под пыточную, он перестал улыбаться, а когда я ловким движением пристегнул его к дыбе, он струхнул по-настоящему… Теперь он напоминал огромного кролика, которого по осени собираются пустить на рагу.

– Ну вот и все, – с облегчением выдохнул я. – Теперь мы сможем поболтать в милой компании.

Вот тогда-то молодчик действительно испугался. А испугался он потому, что впервые в своей жизни увидел живого демона – Тогота.

* * *

!!!!!Спустя полгода многие события кажутся мне размытыми, словно привидившимися в плохом сне. Быть может, именно поэтому я решил изложить все на бумаге. Восстановить, так сказать, последовательность событий. Но ведь вот в чем сложность. Многое теперь кажется мне не столь уж важным, зато на первый взгляд второстепенные происшествия неожиданно приобретают особую значимость. Порой я ловлю себя на том, что никак не могу сосредоточиться на повествовании. Мои мысли скачут от одного события к другому, иногда возвращаясь в далекое прошлое, в детство, превращая стройную цепь событий в коктейль, где последовательность событий и их реальная значимость становятся несущественны.!!!!!!!!!!!!!!

Например, я отлично помню, что никак не мог смириться с мыслью, что Олега больше нет. Я никогда не испытывал к нему особых чувств, мы были скорее приятелями, чем друзьями. Но его гибель и гибель всех остальных… К тому же я не мог ни с кем поделиться своими мыслями. Даже с женой. С ней в первую очередь. В те, первые дни краха, мне повезло, что она была на даче. И дело не в том, что я боялся, что она не поверит мне или вызовет санитаров с Пряжки. В принципе, я ведь мог многое показать ей, мог… но не хотел. Не хотел по многим причинам.

Ну, вот опять, я сбился, забегаю вперед. На первое место выступает моя супруга. Ее голос в телефонной трубке:

– Артур, все в порядке?

– Все в порядке, милая, – сквозь зубы отвечаю я, пытаясь растирать сведенные судорогой мускулы.

– Что-то мне в твоем голосе не нравится.

– Хватит дурить, – отвечаю я.

– Может, я приеду?

– Я сам собирался к тебе в пятницу, – бормочу я. – Ты же хотела, чтобы я…

– Чувствую, ты там веселишься?

– Ну, как ты можешь… С чего? Тут работы невпроворот, бумаги разные.

– Так ты и выходные будешь занят?

– Я же сказал, в пятницу приеду…

И так далее, и в том же духе. Разговоры между делом, разговоры ни о чем, в то время как у меня в офисе лежат трупы, рядом со мной, на дыбе извивается молодец, а демон калит в очаге прутья для пыток. И ее голос, совершенно спокойный, равнодушный.

Безумие!

Где здесь сон, где явь?

И вот тогда, чтобы вернуться к повествованию, я подхожу к окну, прижимаюсь лбом к ледяному стеклу, и слежу, как зачарованный за тем, как огромные снежинки, медленно вальсируя скользят к белой, по зимнему мертвой земле. А потом я возвращаюсь к столу. На какое-то мгновение взгляд мой останавливается на четырех дамах, вынутых из колоды, а потом я через силу беру карандаш и продолжаю вспоминать весенние события. Записываю и вспоминаю подробности, которые пытаются ускользнуть, раствориться в водовороте событий.!!!!!

* * *

Тогот действовал как обычно: сел напротив парня и начал увлеченно ковыряться в зубах. При этом верхняя часть его голово-груди, или как она там правильно у демонов называется, откидывалась назад, градусов на сорок пять. Чтобы не выпускать при этом из поля зрения свою потенциальную жертву, Тогот закатывал зрачки. В общем, человеку неподготовленному лучше этого не видеть.

Тем временем я подошел к пленному и начал выворачивать ему карманы. Трофеи оказались более чем скудными: грязный носовой платок, три жетона на метро, перочинный нож из самых дешевых, бумажник. Последний заинтересовал меня более всего. Однако и тут меня ждало разочарование. Кроме мятых трех сотен, фотографии какой-то девушки (судя по фото, родственницы или возлюбленной племенного героя, – на фотомодель она явно не тянула) и пластиковой дисконтной карты сети магазинов «Техношок», в бумажнике ничего не оказалось. Ничего, что могло бы пролить свет на имя моего героя. А для того, чтобы вытянуть из него всю правду, мне в первую очередь необходимо было узнать его имя.

Естественно, вначале я попробовал самый простой способ.

– Как тебя зовут? – поинтересовался я.

Но молодец только что-то невнятно пробубнил. Судя по выпученным глазам, взгляд которых неотрывно следил за Тоготом, и по струйке слюны, стекающей из уголка рта демона, с запугиванием мы явно переборщили. Конечно, можно было бы подождать, дать пленнику придти в себя, но я торопился. Адреналин, все еще циркулирующий в моей крови, подталкивал меня, не давая остановиться.

Я обвел взглядом многочисленные орудия пыток, собранные по настоянию Тогота. Конечно, я мог бы с легкостью применить любое из этих устройств, но, во-первых, я не склонен к садизму, во-вторых, я предпочитаю более цивилизованные способы общения. Поэтому, отправив покемона раскалить прутья для допроса, я вернулся к дисконтной карте, на обратной стороне которой были выбиты телефонные номера магазинов. Мне ответил милый голос:

– Магазин «Техношок» слушает.

– Я хотел бы выяснить условия действия дисконтной карты…

– Переключаю, – не дала договорить мне собеседница.

Дальше я прослушал фрагменты Лебединого озера, воспроизведенные электронным синтезатором, а потом голос дамы в летах уверенно объявил:

– Кассир Андреева, – вот тут кассир допустила первую ошибку.

– Я хотел бы узнать имя владельца дисконтной карты… – и я назвал интересующий меня номер.

На несколько секунд на другом конце провода воцарилось молчание.

– Знаете ли, мы таких справок не даем, – тут кассир выдержала паузу, и это стало второй ее ошибкой.

Конечно, фамилия, это не имя. Любое заклятие с фамилией действует в два-три раза хуже, чем если использовать имя человека, но все же оно работает. Если бы кассирша не назвала свою фамилию, я не смог бы сотворить заклятие, если бы она сразу повесила трубку, она не услышала бы его, но, совершив две ошибки, вынуждена была залезть в базу данных. Я узнал, что владелец карты, Купавин Виктор Федорович, недавно купил холодильник в магазине на Гражданском проспекте.

Мне ничего не оставалось, как вежливо поблагодарить отзывчивого кассира.

Теперь необходимо было выяснить, принадлежит ли карта моему пленнику. Это было проще простого. Небольшое заклятие, и тело несчастного выгнулось на дыбе. Все правильно, передо мной был Купавин Виктор Федорович, собственной персоной.

Еще одно заклятие, и теперь Виктору Федоровичу придется говорить правду, правду и только правду. И не нужно никаких зверских пыток, никаких устройств средневековой инквизиции.

Склонившись над пленником, я легонько похлопал его по щекам, чтобы он немного отвлекся от созерцания Тоготовых прелестей, и задал ему первый из множества накопившихся у меня вопросов.

– Кто тебя послал? – зловещим шепотом спросил я.

– Акулы мирового империализма, – тут же в тон мне ответил Тогот. Слава богу, что слышал его только я. Слишком уж неподходящий момент был для дурацких шуток.

– Ты бы не лез, гад, – ментально ответил я. – После твоих акробатических трюков у меня до сих пор зуб на зуб не попадает.

Покемон лишь хохотнул в ответ.

– Кто тебя послал? – вновь повторил я.

– Колян сказал, надо одного лоха проучить, – с трудом пробормотал Виктор. Видно было, что не хочет он говорить, но не может ни солгать мне, ни промолчать. – Мы должны были еще вчера тебя отметелить, только вот не пошли. Не смогли. Вчера с утра должны были. – повторил он.

– И что же вам помешало?

– Да менты на Шкиперском рынке шмон учинили. Пришлось поучаствовать.

– А вы то тут при чем? Из ментов что ли?

– Да нет, мы – кронштадтские, просто товара у нас на шкиперке полно зарыто. Ну пришлось всей кодлой туда ехать. Пока ментов развели, пока бабки дали…

– Значит должны вы были меня вчера поутру отметелить?

– Точно.

– Часов в восемь Колян сбор назначал.

«Странно, – подумал я. – Выходит, кто-то не хотел, чтобы я вчера отправился на работу. Кто-то не хотел, чтобы я нашел безголового Олега и отправился вдогонку за таинственным грузом. Чем дальше в лес, тем толще партизаны».

– А что ты об этом думаешь? – поинтересовался я у Тогота.

– Спроси, с кем этот Колян последнее время общался. Может, этот недотепа кого-то видел?

– Скажи, – вновь обратился я к пленному, – а кто на меня Коляна навел? – Честно говоря, задавая этот вопрос, я не надеялся получить вразумительный ответ. Скорее всего этот парень и в самом деле не знал, кто наниматель. Нужно было искать этого самого Коляна. Однако ответ, который прозвучал, поразил меня до глубины души.

– Да заходит к нему какой-то парень в френче – полный пидор…

Тут я задохнулся.

Я знал только одного человека, который носил френч. И это был мой компаньон, – Олег. В какой-то миг мне показалось, что кусочки головоломки встают на свои места. Олег договорился о «левом» грузе, послал ребят, чтобы те остановили меня. Не дали до конторы добраться… Ну а дальше картина, начавшая было прорисовываться, вновь рассыпалась, словно карточный домик. Если Олег хотел вывести меня из игры, то при чем тут Генка, при чем «горгульи»? Пусть Олега прикончил Генка, точнее эти твари по приказу Генки. И судя по словам Генки, он не знал, что меня в офисе не будет. Ага! Олегу сунули приманку. Приманку на меня. Он на нее клюнул, решив не делиться, и поплатился за это. Хороший товарищ, нечего сказать!

– …Он денег предложил и сказал, что с утра надо одного лоха отметелить, – продолжал пленник. – Фотку дал, адрес сказал. Только он не говорил, что ты карате владеешь. Колян, будь не дурак, денег сразу попросил, тот дятел и расплатился. А потом вместо того, чтобы с тобой разобраться, мы на рынок укатили. Ну, а так как деньги заплачены, то мы решили сегодня отработать. Какая разница?.. – он еще что-то говорил и говорил, – словесный понос, да и только, но я уже не слушал. Я узнал, все, что хотел.

– Значит, думаешь, Олег? – поинтересовался покемон.

– А может, кто под него дурканул? – возразил я. Очень не хочется верить в то, что приятель (в свете новых обстоятельств назвать Олега другом у меня язык не поворачивался) с которым общаешься больше двадцати лет, может нанять каких-то шкетов, чтобы меня избить.

– Кто? Слишком сложно получается, слишком запутанно, – да, Тоготу всегда хотелось простоты, особенно, раз дело повернулось таким образом.

– Значит, Олег не хотел, чтобы я узнал об этом грузе, – продолжал мысленно рассуждать я. – Он хотел убрать меня с дороги…

– И поступил глупо, послав к тебе этих недоумков, – встрял покемон.

– Отстань, – отмахнулся я от него. – Но как вообще Олег мог сам открыть врата? При чем здесь Озерный монастырь? Почему за грузом охотились «горгульи»?

– Ну, последний вопрос самый простой. Геннадий ведь признался, что сам нанял их, да и горгульи не отрицали этого. Олег твой был изрядным свистком. Мог кому-то рассказать, что пойдет ценный груз, вот Геннадий и нанял тварей, чтобы груз отобрать, да и вам насолить.

– Что-то тут не сходится, Тогот, – тяжело вздохнул я. – Не сходится. Если он хотел нам, то есть мне насолить, то зачем ему было в офисе кровавую бойню устраивать. Зачем он Олега прикончил? Они ведь все-таки приятелями были. Это со мной Генка враждовал…

Потом мое внимание вновь вернулось к пленнику.

– А что нам теперь с этим орлом делать?

– Выгнать взашей.

– Иногда, я тебе, Тогот, удивляюсь. А что, если он снова придет сюда со своими приятелями, и в следующий раз у них будут не ножи, а стволы?.

Тогот ничего не ответил. Он молча встал подошел к пленному, навис над ним и прошептал, вслух прошептал:

– Сссейчассс я тебе сссломаю руки, но есссли ты ещщще раз окажешшшся поблизосссти… – он не договорил. Его раздвоенный змеиный язык плотоядно скользнул по рядам острых как иглы зубов.

Я видел как затрясся от страха несчастный парень, видел как по его лбу покатились капли холодного пота.

– Надеюсь, я достаточно напугал его, – уже ментально продолжал Тогот. А потом, вытянув зеленые тонкие лапы, он сломал несчастному оба предплечья, словно вместо костей у того были тонкие сухие ветки, а после этого он стал методично ломать пленнику один палец за другим.

– Прекрати! – попытался остановить я покемона.

Тот на мгновение отвлекся от занятия, которое, судя по всему, доставляло ему истинное удовольствие.

– Ты боялся, что он или кто-то из его приятелей вернется? – с ехидством поинтересовался Тогот. – Так вот теперь никто из них никогда сюда вновь не придет, и даже детям закажут тебя искать. А кости… Я ломаю их осторожно, никаких кольчатых переломов, быстро срастутся. Правда, парню придется пострадать, – и покемон вновь принялся за дело. – Ты лучше представь, что с ним стало бы, попадись он в руки одной из твоих «дам».

Порой с Тоготом не поспоришь.

Единственное, чем я мог помочь несчастному, так это произнести обезболивающее заклятие. Потом я с трудом заставил его встать на ноги и выволок на лестничную площадку. Мне пришлось даже спуститься с ним вниз и вытолкать из парадной на улицу. Естественно, к тому времени его дружков уже и след простыл.

Глава 4 Первый караван

Если они обратились, и выполнили молитву, и давали очищение, то освободите им дорогу.

А. Нидаль

Вспоминая детство, и переосмысливая многие события того времени с точки зрения взрослого человека, я понимаю, сколько сделал для меня Тогот. Ведь дар проводника попал ко мне, когда я занимал самую низшую ступень социальной лестницы, был ребенком, фактически рабом семьи, которая в свою очередь являлась частью структуры тоталитарного общества, начисто отрицавшего колдовство и проповедующего материалистическую идеологию.!!!!!!!

И вот под кроватью у меня поселился демон (иногда я называл его – деспот), а вместо дополнительных задачек по математике, я стал учиться рисовать пентаграммы, чертить колдовские знаки, я заучивал простейшие заклятия, но самым камнем преткновения в те первые дни стало умение расслабиться. Мало того, что мне нужно было произнести бессмысленную абракадабру, не перепутав ни единой буквы. (В конце-концов, Тогот мог ментально по буквам диктовать заклятие, а я так же по буквам медленно произносил его. Так, кстати, мы и делали первых пять-шесть лет, пока я не привык с легкостью произносить всякие там «крр-дых’крр-дых ртнклых»), но при этом необходимо было максимально расслабиться, чтобы заклятие смогло придать потоку энергии нужное направление. Но с расслаблением у меня возникли настоящие проблемы. Как и любой ребенок, я мог полностью расслабиться только во сне, но во сне я не мог произносить необходимых заклятий.

А Тогот подгонял меня. Он боялся появления каравана. До того, как появится первый караван, он должен был выучить меня хотя бы основам. Тогда, не разбираясь в демонологии, я не мог понять всеобщей картины, не мог осознать истинное положение Тогота и безвыходность ситуации, с которой он столкнулся.

Долго мы мучались с этим расслаблением. Во-первых, пытаться расслабиться можно было только в ночное время. В школе подобные фокусы проделывать невозможно, а дома я находился под неусыпным оком родителей, которые в любой момент могли обратиться ко мне, нарушая необходимую концентрацию. На вопрос: «Что ты там затих в углу, выпучив глаза?» мне нечего было ответить.

Ответ мой покемон нашел в одной из древнекитайских гимнастик «Чиненгун». Натолкнула же его на это моя очередная двойка – в этот раз двойка по физкультуре. Нас заставляли разучивать какие-то дурацкие гимнастические упражнения. Два шага вперед, пятки вместе – нозки врозь, взмахните правой рукой, опишите полукруг левой и так далее… Так сказать, занимались гармоничным развитием будущих строителей коммунизма. Но у меня в голове в этот день было совсем другое. Утром, когда на уроке русского языка, я на промокашке по приказу Тогота пытался воспроизвести колдовскую фигуру – знак закрытия пути, я сделал четыре ошибки. Всего четыре! Но покемон рассвирепел! Он рвал и метал.

– Если ты не в состоянии воспроизвести магический символ самого низшего порядка, то зачем я вообще вожусь с тобой! – взвился он. – Чем учить тебя, мне проще тебя прикончить и взять в ученики кого-то другого!

И вот стоя в строю на уроке физкультуры, я мысленно пытался найти ошибки в начертанной мной фигуре. Одну из них я обнаружил сразу, а вот остальные три… Естественно слова физрука я пропустил мимо ушей, и когда меня вызвали из строя, чтобы я повторил необходимые движения, я не знал что делать. В итоге физрук жирно вывел в моем дневнике:

Гимнастика – 2(два)!!!

Я стал просить Тогота, чтобы он «очистил» мой дневник – стер двойку Но покемон заупрямился. Два оставшихся урока я просидел в прострации, готовясь к очередному скандалу дома, жалея себя, мысленно посылая проклятия Тоготу. Но, судя по всему, мой покемон меня не слышал. Обычно, стоило мне подумать про него какую-нибудь гадость, он словно малыш, которому показали язык, тут же начинал возмущаться, называя меня в ответ разными обидными словами или вспоминая те мои поступки, о которых никто-никто никогда не знал и которые мне самому стыдно было вспоминать. Но сейчас он не откликался. Значит, был чем-то занят.

Зато, когда прозвенел последний звонок, и мне волей-неволей пора было тащиться домой и объяснять свои «успехи» по гимнастике, Тогот обрушился на меня с радостным криком:

– Нашел! Ура!

Я аж подскочил.

– Что нашел? – только и нашелся я.

– Ты, чего? – сосед по парте, Гера с удивлением повернулся ко мне.

Я лишь отмахнулся, вновь обратившись к Тоготу, но в этот раз ментально:

– Чего ты там такое нашел?

– Чиненгун-цигун, четырехслойное расслабление по методике Сунь Ментана! Ты не представляешь! Как раз то, что тебе нужно.

– Не понял, – мрачным голосом под нос пробормотал я.

– Тут и понимать нечего. Теперь, чтобы исправить двойку, ты станешь заниматься гимнастикой дома.

От злости меня аж перекосило. Размахнувшись, я изо всех сил треснул портфелем по парте. Но этого никто не заметил. Все уже давно покинули класс, бегом помчавшись в раздевалку.

Я ведь надеялся, до последнего надеялся, что покемон прикроет меня, стерев двойку в дневнике. А он! Он использовал меня в своих целях. Иди, Артурчик, получи свою головомойку. И ничего тут не попишешь.

Что ж, еще одна двойка. Двойка, так двойка, к головомойкам мне не привыкать, зато теперь, я мог часами стоять посреди комнаты, для вида вытянув руки в стороны или перед собой, повторяя несложные формулы древнекитайского учения. Мать как-то даже похвалила меня за то, что я «делаю уроки» по такому предмету, как физкультура.

А Тогот монотонным голосом долдонил мне в ухо:

– Все внимание на кончик носа. Расслабили кончик носа. Все внимание на губы. Расслабили губы…

* * *

А потом настало десятое декабря – один из самых безумных дней моей жизни. Не знаю, как у кого, а у меня всегда получается так, что все неприятности происходят в один день.

Началось все с того, что на первой жеперемене я налетел на Александра-тощего. После того «купания» он, впрочем, как и его тезка, меня словно не замечали… А тут я попался. Александр только что оторвался от разглядывания вкладыша к жвачке, которую он отобрал у какого-то первоклашки. Теперь же его глаза скользили по толпе, словно взгляд опасного хищника, из засады выискивающего себе новую добычу.

– А, пловец. Давно не встречались! – радостно взвыл он, и, схватив меня за ворот пиджака, выудил из толпы. Резко развернув, он поставил меня к себе лицом, крепко удерживая за грудки. Тут же вокруг нас образовалась толпа. Предстояло «интересное» зрелище – «расправа». Естественно, никто из зрителей не хотел стать жертвой, но поглазеть, все были готовы с радостью, и я отлично знал, что помощи ждать неоткуда. Первая смачная затрещина подтвердила мои самые худшие опасения.

Я осторожно поднял взгляд. Нет, ухмылка Александра ничего хорошего мне не сулила.

– Ну и что, урод, мне с тобою делать?

Зная, что переменка короткая, всего пять минут, я попытался извернуться. Если бы я мог сейчас вырваться и успеть забежать в класс! Вот-вот начнется урок, а там при учительнице Александр меня и пальцем тронуть не посмеет.

– Расслабься, – неожиданно услышал я голос Тогота. – Расслабься. Не мешей мне. Надо проучить этого хама.

Конечно в другой ситуации, я бы поспорил с Тоготом, поинтересовался, что он собирается делать. Положение казалось безвыходным. Счет шел на мгновение.

– Делай, что хочешь, – мысленно откликнулся я, безвольным мешком повиснув на руках Александра. Тот удивленно посмотрел на меня, потом встрянул как грушу.

– Ты мне здесь еще придуриваться будешь… – начал было он, но договорить не успел.

Мое тело пронзила страшная боль – судорога, потом вопреки моему желанию моя правая рука сама пошла вверх. Мои пальцы сжали огромную лапу Александра. Неожиданно глаза моего мучителя округлились, вылезли из орбит. Как потом объяснил мне Тогот, я надавил на болевую точку, временно парализовав руку Александра. Повинуясь все тем же таинственным импульсам Тогота моя нога развернувшись ударила противника под коленную чашечку, и взвыв от боли, тот рухнул на колени. На мгновение я встретился с ним взглядом. В переполненных слезами глазах Александра читалась такая злоба, такая ненависть, что я понял: не жить мне на этом свете. Я уже хотел было броситься к нему, помочь подняться, вымаливая прощение, но Тогот не позволил мне этого. Мгновенным движением (сам я никогда быстротой реакции не отличался) я полуразвернулся и со всего маха ударил пяткой точно в правый глаз Александру. Классический удар. Под общий восторженный вздох зрителей, мой мучитель рухнул на пол, как подрубленный дуб.

И тут прозвенел спасительный звонок. Но для кого?

Повернувшись, даже не взглянув на поверженного врага, я молча прошествовал к дверям класса. В какое-то мгновение мне казалось, что сейчас, несмотря ни на что Александр встанет и бросится на меня… Ну, в больницу я попаду точно. Я хотел сгорбиться, сжаться, стать незаметным. Но Тогот мне не дал.

– Ну, ты и трус! – прошипел он мне в ухо. – Чего теперь-то бояться. Дал ему в глаз, теперь надолго запомнит.

Честно, в первый момент из всего, что сказал мне Тогот, я расслышал только слово «трус», и это слово меня покоробило. А ведь и правда, я был трусом. Маленьким забитым пареньком. Слезы навернулись мне на глаза, но я сдержался, в конце концов, я впервые в жизни, пусть даже при помощи Тогота стал победителем.

В класс вошла Инна Сергеевна.

Надо же было, чтобы сейчас, именно сейчас был урок английского!

– Ну, ты даешь, – прошептал мне Гера, садясь и хлопая партой. – Где ты этому приемчику научился… – А потом оптимистично добавил. – Ты смотри, Тощий из тебя после уроков отбивную сделает…

И тут появился Александр. Зрелище он собой являл, прямо скажем, неприглядное. Глаз, по которому я вдарил, полностью заплыл, превратившись в единый синяк, уже начинающий наливаться багрово-синими цветами.

– Цветков, почему ты опаздываешь… – начала было Инна Сергеевна, но тут увидела всю красоту. – Что с тобой Цветков? Что случилось?

– Поскользнулся на лестнице, – размазывая по лицу сопли и слезы, прошипел мой мучитель. А потом, так чтобы учительница не видела, показал мне кулак. Нет, Александр, не смотрел на меня, но я-то отлично понял, кому предназначается этот выразительный жест.

– Иди срочно в медпункт, – заверещала Инна Сергеевна. – Так, дети, открывайте учебник на шестьдесят восьмой странице, и начинайте делать упражнение. Пойдем, – она взяла Александра за руку. – Пойдем, я тебя провожу…

И они покинули класс.

Тут же Гера и Вовчик с Андреем, сидевшие позади, накинулись на меня:

– Ты чего, сдурел? Тощий тебя порошок сотрет. Ты знаешь, какой у него старший брат?..

– Здорово ты ему врезал, со всего маху…

– Слушай, а ты меня не можешь научить так, хрясть и…

Я лишь отмахнулся.

* * *

А на следующей перемене я отправился к директору.

Перед самым звонком с урока в класс заглянула одна из старшеклассниц, что-то прошептала на ушко Инне Сергеевне, и та аж в лице изменилась. Как только прозвенел звонок, учительница объявила:

– Так, теперь все на перемену, а ты, Артур, пойдешь со мной к директору.

Вот только директора мне и не хватало.

– Доигрались, – фыркнул я Тоготу.

– А чего ты хотел, – насмешливо ответил тот. – Ты же парню, чуть глаз не выбил!

– Я! – тут я аж взвился от злости.

– Да, брось ты, – игриво продолжал Тогот. – Ничего страшного не случится.

И я, понурив голову, отправился следом за Инной Сергеевной.

В кабинете директора я бывал лишь однажды. Меня попросили туда что-то занести. Оказаться вызванным к директору или на педсовет в учительскую считалось верхом неприятностей. Так ведь и из школы выгнать могут, а то еще хуже – поставят на учет в детскую комнату. Я знал, что ни в коем случае нельзя оказаться на этом самом «учете», иначе напишут плохую характеристику и в институт не примут. Так, во всяком случае, грозила мне мать, во время очередной выволочки.

Предчувствуя самое плохое, я вступил в святая-святых нашей школы.

Яков Григорьевич оказался точно таким, каким я запомнил его на сентябрьской линейке: невысокий, лысоватый с двойным подбородком крошечными, свиными глазками, спрятавшимися за толстыми линзами огромных очков. Александр тоже был здесь. Его подбитый глаз уже принял должный фиолетовый оттенок, а под глазом протянулась полоска пластыря.

– Ну и что, Артур Томсинский, изволь поведать нам, как тебя угораздило изувечить своего товарища?

Я ничего не сказал. Инна Сергеевна тоже молчала, с недоумением переводя взгляд с Александра на меня, а потом снова на Александра.

Потом решительным шагом она подошла к директору и что-то зашептала ему на ухо.

– Что теперь делать? – поинтересовался я у Тогота.

– Сознайся, – предложил покемон. – Расскажи им, как все случилось. Хуже не будет, поверь мне.

– Ага, один раз уже поверил, – мысленно прошипел я.

– И что? Разве плохо получилось?

Ничего хорошего в том, что происходило, я не видел. Я бросил украдкой взгляд на Александра. Да, выглядел он впечатляюще!

– Нет, Инна Сергеевна, – неожиданно объявил директор, вставая из-за стола. – Тут никакой ошибки быть не может. То, как этот ваш мямля врезал ногой в глаз Цветкову, видели многие. Так что придется нам принимать определенные меры. Но для начала я бы хотел поговорить с этим «героем» с глазу на глаз.

Инна Сергеевна отступила. В этот миг она выглядела очень удивленной и потерянной. Директор важно прошествовав вдоль длинного стола, подошел ко мне и наклонился, глядя прямо в глаза.

– Итак, Артур, это ведь ты дал в глаз своему товарищу? – спросил директор.

Мне ничего не оставалось, как кивнуть.

– Вот видите, – повернулся директор к моей классной руководительнице. – Так что идите, и ты, Цветков, тоже иди, а мы с Артуром побеседуем.

Александр захлопнул за собой дверь, и я весь сжался. Вот теперь-то начнется самое страшное. Но Яков Григорьевич неожиданно мне подмигнул. Вот чего я от него не ждал! Кажется, у меня появился союзник. В тот же миг я почувствовал, как что-то подкатило к горлу, на глаза навернулись слезы.

– Иди сюда, – позвал директор. – Выпей воды. – он уже налил холодной воды из большого директорского графина в граненый стакан и протянул его мне. – Выпей.

Я взахлеб стал глотать холодную воду, которая в тот миг показалась мне слаще любого лимонада.

– Ну, что у вас там получилось…

И тогда поставив стакан я сбивчиво стал рассказывать про то как Александр скинул меня в котлован (естественно, я умолчал о всех последующих за этим событиях), о том, как тот всегда пристает к малышне, всегдарад отвесить затрещину или дать пендель…

– Да я все это знаю, – перебил директор. – Что у вас сегодня на перемене вышло?

– Поймал он меня, – растерянно начал я. – По голове треснул… – тут я замялся, не зная, что сказать.

– И тут стало мне так обидно… – зазвучал у меня в голове голос Тогота.

– И тут стало мне так обидно… – вслух повторил я. – Развернулся и дал ему.

– Правильно дал, – пожевав губу, согласился директор. – Только запомни, Артур, я тебе этого не говорил. Но дал ты ему за дело. Мне тут многие на него жаловались… – тут он сделал многозначительную паузу. – Но сам понимаешь, благодарности я тебе за этот поступок вынести не могу. Подумай, что случилось бы, ударь ты его не так удачно, а попади, например, в висок… Или, к примеру, упал бы он и стукнулся головой об угол. Ведь все это могло очень-очень плохо кончиться… – и вновь последовала многозначительная пауза, во время которой я должен был прочувствовать всю глубину своего проступка. – Однако на первый раз я мер принимать не буду, – продолжал директор. Я вздохнул с облегчением… – Однако, надеюсь, что больше драться ты не станешь. Сейчас я пойду и побеседую с Цветковым, а ты пока посиди в моем кабинете и подумай о том, что я тебе только что сказал. – С этими словами Яков Григорьевич исчез за дверью.

Я метнулся к столу, налил себе еще один стакан воды и залпом выпил.

«Уффф», – выдохнул я, только сейчас почувствовав на спине струйку холодного пота.

– Не «уфф», а влипли, – неожиданно вновь заговорил Тогот. – Тебе не повезло. Только что я получил знак. Идет караван. Ты должен немедленно прибыть в рассчитанную мной точку, открыть дверь, принять караван, провести… Ты еще не забыл, что ты – проводник?.. Так вот, ты должен провести их в нужное место, открыть следующие врата и получить соответствующее вознаграждение.

– Прямо сейчас? – удивился я.

– До прибытия каравана у тебя час – час пять минут, так что придется поспешить.

– А школа, уроки? – пробормотал я.

– Да, ты, похоже, так ничего и не понял, сопляк! – взвился Тогот. – Все эти твои школы, уроки – херня! – я задрожал. Никогда не слышал, чтобы Тогот говорил со мной таким «голосом». – Да если это будет нужно, ты перебьешь всех учеников и учителей этой школы и по их трупам прибудешь на место. Понял?

Вот только тогда я понял, что по настоящему влип.

* * *

Чуть приоткрыв дверь, я выглянул в приемную. Там оказалось полным-полно народу, в том числе директор, Инна Сергеевна и красный, как рак Александр. О том, чтобы незаметно проскользнуть мимо, не могло идти и речи.

Закрыв дверь, я, тяжело дыша, привалился к стене.

– И что мне теперь делать?

– Для начала попытайся как можно лучше вспомнить вашу гардеробную.

Я зажмурился. Перед моим мысленным взором встала продолговатая комната, уставленная рядами металлических вешалок, на которых висели пальто и мешки со сменной обувью. И хотя декабрь в этом году выдался не таким уж холодным – зима не спешила заявлять свои права – большая часть учеников уже переоделась в шубы и зимние пальто.

Щелк! В воздухе запахло озоном.

В руках у меня оказалось пальто. Зимнее пальто, но не мое!

– И? – в недоумении уставился я на пальто.

– Одевай! – приказал Тогот.

– Но это же воровство, – заскулил я.

– Опять началось! – взвился демон. – Забудь ты свои дурацкие сомнения. Тебе предстоит большое дело. Если не станешь медлить, будешь выполнять все мои инструкции и точно выполнишь все, чему я тебя учил, то вернешься в школу еще до окончания занятий. Тогда никто ничего не заметит…

– Кроме, конечно, моего отсутствия, – но Тогот сделал вид, что не заметил этого замечания.

– Давай быстро к столу директора, – мне ничего не оставалось, как подчиниться демону. Бегом я пересек кабинет директора, натягивая на ходу чье-то пальто. Оно, к моему удивлению, оказалось мне в пору. Потом я бросил взгляд на тапки. Хорошо, что я носил кожаные тапки с твердой кожаной подошвой, а не мягкие с войлочной. В тех тапках я бы далеко не ушел. – Третий ящик сверху, – продолжал командовать Тогот.

– Мне что лезть в стол директора? – не понял я.

– Быстро давай, не разговаривай, – прошипел демон. – У тебя времени с гулькин нос… Нащупал там футляр? – продолжал Тогот.

Я кивнул. Потом поняв, что он не может видеть моего кивка, тихо прошептал:

– Да.

– Обращайся ко мне только ментально, – осадил меня покемон. – Достань!

Я повиновался. Теперь в руках у меня был продолговатый футляр, в каких обычно держат дорогие ручки.

– Открой!

Внутри на белоснежном шелке лежала старинная опасная бритва. Интересно, как она оказалась в ящике директорского стола?

– Бритву сунь в карман, она тебе пригодится, коробку назад в стол, и не забудь взять деньги.

Раздался еще один «Щелк!», и предо мной на столе появилось две мятых десятки. Я машинально сунул их в карман пальто.

– Теперь быстро иди к окну, – я вновь повиновался, действуя точно во сне. – Открой окно!

– Но здесь ведь четвертый этаж! – попытался возразить я.

– Не спорь! – прорычал Тогот. – Быстро открывай!

С первого раза у меня не получилось, окно уже заклеили на зиму, заклеили на совесть. Когда же я потянул изо всех сил, бумага, разрываясь, затрещала. В испуге я замер, повернулся в сторону двери. Вот, вот она откроется, на пороге появится Яков Григорьевич, увидит меня в чужом пальто, а потом найдет в карманах свою бритву и две десятки…

– Прекрати трусить! – вновь взвыл демон. – Ты должен делом заниматься. Со своей дурацкой школой потом разберешься, сейчас все это неважно. Запомни: неважно!.. Доставай бритву. Режь мизинец!

– Вот так резать? – удивился я, уставившись на блестящее лезвие бритвы и на свой палец. – Вот так взять и отрезать?

– Да нет, придурок! – казалось вот-вот и терпение демона истощится и он превратит меня в какую-нибудь лягушку-зверушку. – Сделай надрез. Тебе нужна всего капля крови. Всего капля крови для заклятия. Торопись, через три минуты будет звонок, и директор вернется в свой кабинет.

Я зажмурился. Взмахнул бритвой, но не попал по пальцу. И тут Тогот снова взял под контроль мое тело.

Взмах. Честно говоря, я боли вовсе не почувствовал. Тогот действовал виртуозно, ранка оказалась крошечной. Наверное, наберись я все таки мужества сделать надрез самостоятельно, рана получилась бы грубее, а так крошечная царапина… и все.

Капля крови упала на подоконник. Тогот, не отпуская контроля за моей рукой, начертал на подоконнике два кровавых знака, потом заставил меня залезть на подоконник. На мгновение я замер на самом краю. Я никогда не страдал боязнью высоты, но стоило мне посмотреть вниз, как я понял, что никогда-никогда по доброй воле не прыгну вниз.

– Произнеси заклятье перышка, – приказал Тогот. – Ты должен его отлично помнить.

Трясясь от холода и страха, я дрожащими губами произнес набор нечленораздельных звуков, и в следующий миг Тогот столкнул меня вниз.

Может, кто-то и видел мой прыжок, не знаю. Надеюсь, что нет. Но если кто и видел, то он должен был не поверить своим глазам, потому что падал я медленно. Минуту падал, а то и дольше. И, пожалуй, это была одна из самых страшных минут в моей жизни. Одно дело мысленно общаться с демоном, заучивать какие-то заклятия, получать от него копеечные подачки, и совсем другое попытаться впервые реально на практике применить одно из заклятий… Тем не менее я легко, словно пушинка опустился на промерзшую землю. Даже не покачнулся.

Где-то высоко у меня над головой зазвенел звонок, и я словно проснувшись, пулей метнулся за угол школы. Не важно что подумает директор, но он явно не поверит, что я умудрился, не переломав ноги, спрыгнуть с четвертого этажа.

чучу

Заскочив за угол, я какое-то время стоял, прислонившись спиной к каменной стене. В первую очередь мне надо было привести в порядок свои мысли. Впервые я реально использовал колдовство. Я спрыгнул с четвертого этажа, и с той же легкостью мог спрыгнуть с четырнадцатого. Только теперь я начал понимать, что Тогот, и все связанное с ним не сказка. Раньше, конечно, я тоже верил во все, что говорил мне мой персональный демон, но лишь шагнув в пустоту из окна кабинета директора, я понял: старик был прав, тогда, после купания в котловане, и в самом деле случилось самое главное событие моей жизни. Я переродился. Все эти школы, линейки, стенгазеты остались где-то там, в мире реальном, а я больше не принадлежал ему. Я стал свободен, по настоящему свободен. Я мог делать что хочу, мог никого не бояться.

Чуть отдышавшись, я собрался было вынырнуть из-за угла и в наглую пройтись перед школой, задрав нос, чтобы все увидели; отныне я свободен, свободен от дурацких условностей этого мира. Меня остановил Тогот.

– С катушек съехал? – язвительно поинтересовался он. – Как это писал один из ваших вождей: «Головокружение от успехов»…

Эти слова подействовали на меня как холодный душ. Только что я парил в небесах и вот нате тебе: «пиф-паф». И я с высот Олимпа подстреленной уткой нырнул в болото реальности.

– Ты сейчас должен думать не о том, каким великим ты можешь стать, а о том, что через час прибудет первый твой караван; о том, что ты должен найти место врат, открыть портал, замаскировать караван и переправить его в место следующих врат, открыть вторые врата, и получить причитающуюся нам плату.

– Нам?

– Не строй из себя дурачка. Ты умом и так не блещешь, поэтому не заставляй меня еще больше в тебе разочаровываться… А теперь: марш, – в «голосе» Тогота появилась сталь. – Бегом вокруг школы. Через три минуты на остановку возле «Богатыря» подъедет двенадцатый троллейбус. Желательно, чтобы ты на него успел…

Я успел.

Заскочив в троллейбус, я высыпал в кассу четыре копейки, и, оторвав билет, забился в дальний угол на задней площадке. Мне повезло, похоже, всем было наплевать на то, что на ногах у меня домашние тапочки.

Сначала я проверил, счастливый ли билет мне достался. На билете было выбито шесть цифр. Если сумма первых трех и последних трех совпадала, билет считался счастливым, если разница составляла не более десяти, то – все в порядке, если больше, то тебе обеспечены большие неприятности. У меня оказалось максимально неприятное сочетание. В первый момент я жутко расстроился. Значит, кража пальто и мой побег раскроются, и в этот раз Яков Григорьевич меня покрывать не станет, а вызовет родителей на педсовет… и так далее и тому подобное.

Совсем погрустнев, я мысленно обратился к Тоготу, но тот не пожелал со мной разговаривать.

– «Когда же ты повзрослеешь?» – ответил он… Или что-то вроде этого.

Эта поездка показалась мне длинной в вечность. Медленно проплывал мимо Большой проспект. Мы миновали Андреевский рынок – уменьшенную копию Гостиного двора, только еще более грязную, с фасадами отколовшейся штукатурки и грязными витринами. Вот троллейбус высочил на первую линию и устремился к Тучкову мосту. Мне стало не по себе. Раньше я никогда один так далеко не заезжал. А тут еще и ноги стали мерзнуть. Все-таки тапочки не ботинки.

Наконец, когда я уже окончательно запутался в маленьких улочках Петроградской (до сих пор в них путаюсь) Тогот скомандовал:

– Приготовься, следующая остановка твоя.

Я пулей метнулся к дверям, протискиваясь между взрослыми пассажирами. Двери открылись, и я, наконец, покинул троллейбус на совершенно незнакомой мне улице. Вокруг, подпирая низкое серое небо, возвышались обшарпанные доходные дома прошлого века. Потрескавшийся перекореженный асфальт довершал неприглядную картину.

– Вперед! – продолжал распоряжаться Тогот. – Время на исходе.

Я помчался вперед.

– Прямо… В подворотню… Налево… В проходную… Через двор… Вперед… – командовал демон. Я давно уже потерял всякую ориентацию. Город давил, возвышаясь надо мной каменной громадой, и в какой-то миг мне показалось, что теперь мне всю жизнь суждено вот так бежать и бежать, пересекая незнакомые мне дворы, больше напоминающие помойки, скользить по бугристому асфальту крошечных улочек, проскакивать через проходные парадные.

Наконец Тогот велел мне остановиться. Я замер, пытаясь перевести дыхание.

– Так, малыш, соберись, – продолжал демон. – Мы почти на месте.

Я огляделся. Стараниями своего невидимого покровителя я очутился в небольшом дворе-колодце, откуда можно было попасть в еще два таких же двора. Парадных тут не было, зато справа и слева от меня поднимались ряды окон.

– И куда дальше? – поинтересовался я.

– Тебе нужно третье окно справа, – ответил демон.

– Третье окно? – не понял я.

– Окно, окно, – согласился Тогот. – Залезешь в комнату. Там сейчас никого нет. Именно там откроется портал.

– Но ведь это… – я даже не смог договорить. Не смотря на свой возраст, я отлично знал кто такие воры, и что многие малолетние преступники лазят через окна в чужие квартиры.

– Выполняй!

Понимая, что не смогу отвязаться от настырного Тогота я, понурив голову, направился к окну. А воображение… Мое воображение уже рисовало мне тюрьму, суд, рыдающую мать, камеру, где меня непременно будут мордовать уголовники.

Окно располагалось всего в полуметре от земли и к моему удивлению оказалось незакрытым (решетки на окнах первого этажа в те годы были редкостью). Мне, руководствуясь наставлениями Тогота, ничего не стоило подцепить бритвой нижний край рамы, а потом потянуть всю раму на себя. Она легко поддалась, а следом за ней и вторая – внутренняя. Трясясь то ли от страха, то ли от нервного возбуждения, я пулей нырнул во тьму. И, конечно, я не заметил банки, стоящей в углу между окнами. К тому же, пол комнаты оказался много ниже уровня асфальта. В итоге, я приземлился на пол, больно ударившись копчиком о паркет, свернув при этом банку, разлетевшуюся по полу грязной кляксой стекла и варенья, а так же наполовину оборвав шторы – падая, я пытался хоть за что-то зацепиться. Грохот получился неимоверный. Но рассиживаться на полу было некогда. Вскочив на ноги, я первым делом прикрыл окно, чтобы с улицы ничего заметно не было, а потом огляделся.

Я оказался в убого обставленной комнатенке: платяной шкаф пятидесятых, кровать с любовно уложенной горой подушек, стол, застеленный клеенкой, в дальнем углу старинный резной буфет и рядом с ним кресло-качалка. В полутьме сложно было различить детали, но шагнув ближе к буфету, я увидел ряд фотографий в дешевых рамках.

И тут за дверью раздались шаги. Первым моим желанием было метнуться назад к окну, выпрыгнуть сквозь стекло и бежать куда глаза глядят. Но Тогот остановил меня. Он вновь взял мое тело под контроль, но так как в этот раз я и не думал расслабляться, то тело мое пронзила страшная судорога. Взвыв я с грохотом повалился на пол.

– Прекрати паниковать, ты – трусливый паршивец! – взревел Тогот. – Ты сможешь уйти отсюда только открыв портал.

– Нет… – стиснув зубы и извиваясь на полу от боли пробормотал я.

– Да, – ледяным тоном объявил Тогот. – Ты – проводник, и я, если потребуется, вытащу тебя из могилы и заставлю делать свою работу.

– Нет… – вновь прошептал я, и тут же взвыл от нового приступа боли.

В дверь постучали.

– Никитишна, ты как там? – голос принадлежал старушке, – Что там у тебя происходит?

Я замер, застыл, окаменел.

– Кто там озорует? – в голосе бабули мне послышалась угроза. – Эй!!! – И она снова постучала.

– Что будем делать? – шепотом пробормотал я.

– Встречать караван, – зло проворчал Тогот. – Старуха дверь сама не высадит, а пока вызовет милиции, пока те явятся… мы должны успеть.

– Кто там есть? – вновь донеслось из-за двери, но теперь я уже не обращал на ее голос никакого внимания. Ко мне пришло второе дыхание: если уж я попался, то стоит идти до конца.

– Что делать? – вновь обратился я к Тоготу, в этот раз требуя от него конкретных инструкций.

– Для начала подопри дверь столом.

Я потащил стол к двери, уже не обращая никакого внимания на грохот. За дверью запричитали, но в тот миг для меня это были звуки иного мира. Все, что находилось вне этой комнаты, для меня перестало существовать. Я действовал словно автомат, которому непременно нужно выполнить заложенную в него программу.

– Теперь сдвинь шкаф.

Я попробовал, но у меня ничего не получилось.

– Расслабься.

Тогот вновь взял контроль за моим телом, но и его сил оказалось недостаточно.

– Тогда открой шкаф. Вываливай все, что есть внутри, на пол.

Я повиновался. Грохот стоял ужасный, но мне уже было все равно. Соседка за дверью затихла, видимо побежала таки вызывать милицию.

– Все, – в шкафу ничего не осталась, какие-то пальто, платья, ящики с бельем кучей валялись посреди комнаты. Вытянув руку, я осторожно провел по фанерной панели – задней стенке шкафа.

– Выбей фанеру, – я попытался это сделать, но вновь был вынужден обратиться за помощью к Тоготу. Тот расправился с фанерой за считанные секунды, правда в ладонях у меня осталось с десяток заноз. – Ну, а теперь вновь воспользуйся бритвой, – приказал демон. – Символы ворот ты должен знать наизусть.

– Но тут ничего не видно, – возразил я. – Может лучше включить свет. Я ведь не буду видеть, что рисую.

– Действуй на ощупь, времени совсем не осталось, – приказал Тогот. – По моему у караванщиков проблемы и они хотят как можно скорее… – но я не дослушал. Двигаясь совершенно автоматически, я резанул бритвой кончик указательного пальца и принялся выводить кровью на стене за шкафам различные символы. Всего их было пять. Но мне казалось, я рисовал очень долго. Я не чувствовал ни боли, ни страха. Все мое внимание сосредоточилось на пяти знаках врат. А потом я начал читать заклятие – короткое заклятие открытия врат. И тут мое запястье свела страшная судорога. Эта боль была несравнима с той, что я только что испытал, пытаясь сопротивляться Тоготу. Это была Боль. И болело то самое место, где раньше была странная татуировка. Она исчезла в конце октября, окончательно растворившись в плоти моей руки, и теперь я мог чувствовать переплетение колдовских нитей, проведя с нажимом по тому месту, где они сплелись воедино. Теперь же она вновь проступила сквозь мою плоть. Татуировка налилась кровью, и светилась, вспыхивая все ярче и ярче при каждом новом слове произносимого мной заклятия.

Бах! – что-то вспыхнуло прямо перед моим носом. Меня отшвырнуло на кучу белья, выкинутого из шкафа, и один из ящиков больно врезался мне под лопатку. Комната наполнилась взвесью штукатурки. Внутри шкафа что-то замерцало, а потом словно по волшебству из тьмы вынырнуло шесть фигур.!!!!!!!

Потом раздался неприятный хлюпающий звук, и врата закрылись.

– Спроси, все ли прошли? – приказал Тогот.

Но я не мог говорить. Я во все глаза уставился на караванщиков. До этого, если не считать самого Тогота, я не видел созданий иных миров. Эти же и впрямь выглядели жутко уже только потому, что очень походили на людей. И все же это были не люди! Те же черты лица, формы носа, губ, и все же было в них что-то отталкивающее, что-то не от мира сего.

Их глаза! Их глаза горели во тьме желтым светом, словно глаза земных хищников!

– Спроси! – подгонял Тогот.

– Все ли у вас нормально, все ли прошли? – заплетающимся голосом пробормотал я.

Один из караванщиков шагнул вперед.

– Ты проводник? – голос его звучал как-то странно, неестественно, словно он говорил, находясь на другом конце огромной трубы. Я кивнул. – Слишком мал для проводника.

Я разозлился. Поднявшись с кучи тряпья, я выпрямился во весь рост, выпятил грудь и сунул ему в нос татуировку на запястье, а потом дерзко произнес:

– Я уже достаточно взрослый!

В дверь вновь постучали.

– Откройте, милиция!

Караванщик с удивлением посмотрел на меня.

– Это представители местных властей, – пояснил я. – Нам лучше побыстрее смываться.

– Веди.

Вести? Куда? На мгновение я растерялся.

– Что мне делать?

– Расслабься.

И я полностью расслабил мускулы. В этот миг мне было все равно. Я уже перешагнул грань страха, перешагнул грань реальности. Вот стоят шестеро нелюдей, вышедших из стены и ждут от меня помощи. Отлично!

В первый момент, я даже не понял, что выделывает с моим телом Тогот. Я только осознал, что теперь, вступив в открытую схватку с властями, я и в самом деле становлюсь кем-то иным, не преступником, нет. Мысль о преступлении отошла на второй план. В тот миг я впервые почувствовал себя… да, пожалуй, самое точное слово и будет «проводник»… Я почувствовал себя проводником, человеком стоящим над законом человеческим и отвечающим перед иным, более важным, более великим законом, суть которого я не мог постичь.

В следующий миг я со страшной силой врезался в дверь. Филенки полетели в разные стороны, задев притаившихся за дверью милиционеров. Два-три удара-касания по болевым точкам и оба стража правопорядка остались лежать на полу бесформенными грудами. Старуха, которая была с ними, от страха сама сползла по стенке, что-то бормоча себе под нос и непрерывно крестясь. Однако, мне некогда было созерцать содеянное… Тогот вел меня.

Я, а следом за мной караванщики промчались по полутемному коридору коммуналки. Мы пулей вылетели на лестницу. Дальше вверх – на чердак. Замок я сорвал голыми руками, уже не обращая внимания на синяки и ссадины. Потом мы выбрались на крышу.

Мне смутно запомнилось бегство по крышам. Помню, мы безостановочно мчались куда-то, прыгали, поднимались и спускались по пожарным лестницам, а в голове у меня все время звучал голос Тогота:

– Прямо… Направо… К той лестнице… Здесь придется прыгать… Осторожно впереди скользкий участок… Вперед… Быстрей… Прямо… Направо…

* * *

До сих пор я ясно вижу эту сцену: испуганную старуху, сползающую по стене.

Через много, лет я попросил Тогота отвести меня в тот двор. Сначала я не узнал его. В детстве этот двор казался мне огромным – двором волшебного замка, где могли произойти разные чудеса, но это оказалась крошечная площадка в десять квадратных метров. Окна, в том числе и то, через которое я проник в комнату неведомой мне Никитишны, теперь закрывали прочные решетки. Настоящий тюремный двор, куда иногда из своих клетей-камер могут выглянуть узники города – жители северной столицы.

Повинуясь какому-то странному импульсу, я вышел со двора, вошел в парадную и позвонил в один из звонков, в вертикальный ряд выстроившихся радом с дверью. Открыла мне молоденькая девчушка.

– Вам кого?

– Никитишну, – выпалил я. А что я еще мог сказать.

– А, Фадееву? – разочарованно протянула девчушка. – Вам тогда надо было в третий сверху звонок звонить.

– А я не знал, – сконфуженно пробормотал я.

– Ничего, в следующий раз знать будете.

– Так вы меня не пустите?

Девчонка скорчила недовольную гримасу.

– Проходите.

Я вошел. И вновь воспоминания детства подвели меня. Когда я был здесь много лет назад, коридор показался мне огромным, широким проспектом, по которому можно было мчаться бесконечно. В действительности он оказался узким проходом между выставленными с обеих сторон шкафами, где словно бойницы открывались узкие двери в комнаты-склепы.

Я прошел к дверям той самой комнаты. Двери были, конечно, другими, так как те мы с Тоготом, разнесли в мелкие щепки. Но выглядели они старыми, ветхими, как и все в этой квартире.

– А она у себя? – спросил я у девчушки, которая неотступно следовала за мной.

– Вам виднее, – игриво ответила она.

Я осторожно постучал.

– Входите, – ответил мне старческий голос.

Я нырнул за дверь, оставив позади любопытную соседку.

Комната поразила меня. Не смотря на прошедшие годы, я бы мог поклясться, что мебель осталась прежней. Тот же стол, накрытый клеенкой, тот же шкаф, буфет и кресло-качалка. Только в свете убогой люстры, все это выглядело уютно, по-домашнему. На кровати клюя носом сидела древняя старуха, лет наверно девяноста.

– Здравствуйте, я работник одной из социальных служб города, – представился я.

– Ну и чего ты сюда приперся? – совершенно некстати влез Тогот..

– Отстань! – фыркнул я. Но слова покемона словно сняли пелену с моих глаз. Я увидел, что клеенчатая скатерть потрескалась и местами дырявая… А еще я разглядел на полу несколько темных, выцветших со временем пятен, словно кто варенье разлил.

– Так зачем вы явились? – вновь заговорила старуха, и в ее голосе я почувствовал безразличие – безразличие к жизни. Так говорит с тобой голем или мертвец проснувшийся после многовекового сна.

– Меня прислали, чтобы оценить ваши жилищные условия, – врал я. Язык сам находил нужные слова, складывая их пустые, ничего не значащие фразы.

– Какие тут условия, – проскрипела старуха. – Вот умру я вскоре, и заберете комнату, – говорила она медленно, словно обдумывала каждое слово. – А в эти ваши новостройки я все равно не поеду…

Я тяжело вздохнул. Тагот прав, мой визит уже не имел смысла ни для меня, ни для нее… Тем не менее, я хотел до конца исполнить то, зачем пришел.

– Вот, из бюджета города вам, как нуждающейся выделены средства, – я осторожно положил на край стола банковскую пачку сторублевок. – Тут десять тысяч… – начал было я.

– Да идите, вы идите… – пробормотала старуха. – Дали бы лучше помереть спокойно.

– До свидания, – мне ничего не осталось делать, как поспешно ретироваться.

За дверью меня ждала все та же девочка.

– А это, того… вы всем так деньги раздаете? – поинтересовалась она, даже не пытаясь скрыть, что подслушивала.

Меня охватила ярость. Не так мне виделось это свидание. Я пришел совершить своего рода покаяние, только, похоже, покаяния никакого не получилось. Так, дал взятку за содеянное. Неожиданно у меня родилась еще одна мысль.

– Скажи, – повернулся я к девочке. – А ведь у вас тут еще одна старушка жила… Лет так десять назад.

– Это вы о той, что копыта от страха двинула, когда Фадееву обворовали…

Да, ну и натворил я тогда дел… Значит, для той соседки все закончилось трагически… Я подозревал что-то подобное.

Как бы то ни было, я узнал, что хотел, больше мне тут нечего было делать.

Ощущая себя полным мудаком, сотворив заклятие забвения, я покинул место, где впервые в жизни открыл врата.

* * *

Марафон закончился на каком-то пыльном чердаке.

Плюхнувшись на старый кухонный стол, видимо перенесенный сюда за ненадобностью кем-то из жильцов, я попытался перевести дыхание. Я глотал воздух как выброшенная из воды рыба. Караванщики, столпившись у пыльного окна, с интересом взирали на открывшуюся панораму крыш. Они о чем-то перешептывались на своем неизвестном мне языке.

Только теперь я сумел толком разглядеть их. Для меня они были все на одно лицо, высокие, чем-то напоминающие скандинавов, но скандинавов с неземными лицами. У всех одинаковые светлые, почти белые длинные волосы. Одеты они были в длинные плащи, неопределенного покроя.

– Интересно, а что везут эти караванщики? – спросил я у Тогота. – По-моему у них нет с собой никакого товара. И вообще, мне они больше напоминают шпионов, чем караванщиков.

– Может они и есть шпионы, – с неохотой отозвался Тогот. – Тебе этого лучше не знать. Поверь, тебе еще встретятся караваны с грузом и с ними мороки будет много больше.

– Куда уж больше! Теперь меня, наверное, вся городская милиция искать будет.

– Кому ты нужен! К тому же ты ничего не украл, – начал Тогот. – А даже если и найдут тебя, не бойся, я помогу тебе выкрутиться. Хотя я очень сомневаюсь, что кто-то почешется начать розыски.

Уж в этом-то я точно не сомневался. Как оказалось, Тогот был прав на все сто, никто меня не искал.

Но тогда на запыленном чердаке будущее рисовалось мне в самом неприглядном свете.

– Вставай, пора!

– Пора?

– Пора попросить свой гонорар.

Неспешно поднявшись, я подошел к караванщикам, но они что-то обсуждали, не замечая меня. Тогда, чтобы привлечь их внимание, я кашлянул.

– Что это за город? – спросил один из караванщиков, пока я пытался сформулировать свой вопрос, относительно суммы гонорара. – Мы спорим: один из нас утверждает, что это Салимат-де-Си, а другой, что – Сат-пиер-Бург.

Я покачал головой.

– Это – Ленинград, а раньше, лет сто назад, он назывался Санкт-Петербург.

– Да, Сат-пиер-Бург, – кивнул караванщик. – Страна – Хорсия.

– Россия, – поправил я. – Но теперь это – СССР.

– Ф-ф-ф-р, – насмешливо повторил мой собеседник и задумался, а потом вновь заговорил на своем языке с остальными.

Мне пришлось вновь прокашляться.

– Я, собственно, насчет гонорара.

– А гонорар, – понимающе кивнул караванщик, видимо из всех только он один говорил по русски. – А когда мы отправимся дальше?

Я ментально обратился к Таготу..

– Когда они отправятся дальше?

– Через пятнадцать минут ты сможешь открыть следующие врата, – ответил Тогот.

– Через пятнадцать минут, – повторил я караванщику.

– Минут? – переспросил тот. – Что есть «минута»? Я не плохо говорю на вашем языке, но система ваших мер для меня до сих пор загадка.

– Ну, минута, это минута, – попробовал объяснить ему я. – В минуте шестьдесят секунд. А в часе шестьдесят минут…

– Секунд, часов, – пробормотал себе под нос караванщик, зачем-то загибая пальцы, словно, пытаясь что-то то ли вспомнить, то ли пересчитать. – Нет, не понимаю… – и видя мою беспомощность, задал следующий вопрос. – Это случится до того, как стемнеет?

– Да, – с уверенностью ответил я. – Скоро, очень скоро.

Удовольствовавшись этим ответом, караванщик обратился к одному из своих спутников, тот кивнул и, сунув руку в карман плаща, выудил оттуда довольно большой сверток – черная кожа, стянутая алой лентой и запечатанная сургучной печатью, словно ценная посылка или бандероль.

– Поблагодари, – приказал Тогот.

– Большое спасибо, – пробормотал я, пытаясь запихнуть сверток в карман, но он был слишком большим и в карман не лез.

Караванщики отвернулись, вновь принялись разглядывать городскую панораму, о чем-то оживленно споря.

– Пора приниматься за дело, – вновь услышал я голос Тогота. Нет, похоже, в этот день он не собирался оставлять меня в покое..

Я вновь достал бритву. Интересно, как бы пошли у меня дела, если бы в столе директора ее не было? Потом я посмотрел на свой указательный палец. Зрелище малопривлекательное. Кожи на подушечке и вовсе не было, а глубокий разрез шел, как мне показалось аж до кости, но что самое главное, ноготь треснул и почернел. Да уж! В какой-то миг мне стало себя очень жалко. Вновь ком подкатил к горлу, но слез уже не осталось.

– Давай! Не тяни! – подгонял Тогот.

Я зажмурился провел бритвой по пальцу, но боли как таковой не было. Нет, я, конечно, почувствовал ее, однако я ожидал чего-то другого. Ожидал СТРАШНУЮ боль. А ее не было.

– Где мне рисовать эти фиговины? – спросил я.

Тогот лишь усмехнулся в ответ:

– Прислушайся к себе.

Только сейчас я почувствовал, как пульсирует кровь в висках. Я вытянул руку, направляя указательный палец по очереди на все стены. Неожиданно руку пронзила страшная боль – так порой болит, если ударишь по нерву.

– Значит там?

– Верно, – подтвердил Тогот.

Я сделал вперед несколько шагов, по-прежнему вытягивая руку. При следующей пульсации боль вновь пронзила руку. Я оказался перед стеной-перекрытием. Выставив перед собой словно кисть кровоточащий указательный палец, я стал быстро рисовать знаки и шептать заклятие.

С хлопком открылся портал. Караванщики разом повернулись в мою сторону, потом поспешили к открытой двери. Они ушли не попрощавшись, проскользнув мимо меня, словно я был пустым местом. Врата захлопнулись за ними, издав хлюпающий звук.

Я тяжело вздохнул.

– А теперь займемся тобой, – проворчал Тогот. – В таком виде тебе в школу возвращаться нельзя. Вытяни перед собой руки и повторяй вслед за мной…

* * *

Мы колдовали на чердаке минут пятнадцать-двадцать. Естественно, руки – изуродованные ладони и палец, Тогот не вылечил, хотя занозы все сами повылезли из кожи, порезы затянулись и что самое главное – ран, стало не видно. Со временем все царапины и порезы зажили, но появись я с ними дома, мы было бы очень сложно объяснить их происхождение.

– Теперь ты должен поспешить, – продолжал Тагот, когда я закончил все колдовские манипуляции. – Тебе придется поймать такси.

До этого я никогда не ездил в такси, к тому же мне было всего десять лет.

– Ты уверен?

– Да, – отозвался демон. – Уже начался шестой урок, и лучше будет, если ты успеешь сменить пальто, и отыщешь свой портфель. Деньги у тебя есть.

– А ты не мог бы сам все сделать? – взмолился я. – Я устал…

– Знаю, – отрезал покемон. – Но далеко не все в моих силах. Если бы я знал, что нам придется действовать таким образом, я бы пометил твои вещи, тогда я мог бы в долю секунды достать их со дна океана. Я ведь уже не раз говорил тебе, что способности мои достаточно ограничены. Я могу переместить с одного места на другое любую вещь, но я должен четко представлять ее себе. Я могу достать тебе пальто твоего размера, потому что помню твой размер, но не могу достать именно твое пальто, потому что не помню его должным образом, и как показала практика, человеческие воспоминания не могут мне помочь.

И тут меня осенило.

– Слушай, а ты меня перенестив школу можешь?

– Могу, но тогда ты станешь неживым, а самостоятельное путешествие из одной точки в другую без надлежащего опыта еще опасней. Хотя…!!!!!!!

И тут меня ждало самое неприятное испытание за этот день. Тогот переместил меня, я впервые оказался в нигде и без защитной пентаграммы. Это было ужасно. Бесполезно пытаться описать то, что я ощутил за несколько мгновений путешествия. С тех пор я дал себе слово никогда не позволять Тоготу вытворять со мной такое.

Я шлепнулся на каменный пол раздевалки, за рядами пальто, и замер, хватая ртом воздух. Мои пальцы крепко сжимали таинственный дар караванщиков.

– Жив? – поинтересовался Тогот.

Я отвернулся к стенке и меня вырвало.

– Я же говорил, что лучше было ехать на такси, – пробормотал демон.

Двигаясь словно во сне, я стянул чужое пальто и швырнул его на пол. У меня не было ни сил ни желания искать свободную вешалку, потом на подгибающихся ногах я прошел к своим вещам и спрятал сверток в мешке со сменной обувью. Теперь портфель. Он должен был остаться в кабинете у классной руководительницы. Замечательно! Я прогулял четыре урока. Мало не будет. Но сначала я завернул в туалет. По мере сил почистил форму, и потребовал от демона бутылку «Буратино». Выпив сладкой шипучки, я почувствовал себя немного лучше.

Прозвенел звонок с шестого урока, и я, понурив голову, направился в сторону кабинета английского. Тут меня поджидал приятный сюрприз. Кабинет оказался открыт, Инны Сергеевны нигде не было (казнь откладывается), а мой портфель лежал там, где я его оставил – на полу возле моей парты.

Из школы я выбрался без всяких приключений. Никто меня не остановил, никто не потребовал объяснений. Однако на этом неприятности мои в этот день не кончились.

* * *

Выскользнув из школы, я решил, что на сегодня все неприятности остались позади. Только теперь я почувствовал, насколько устал, насколько избитым, измотанным я был. Болели все мускулы. Каждый шаг давался мне с трудом.

Но когда я свернул с улицы в родной двор, меня ждал еще один сюрприз. Дорогу мне преградил Александр, а с ним два парня повыше ростом. Я слышал, что у Александра-тощего есть старший брат, но никогда его не видел.

Я обернулся. Сзади дорогу мне перекрыли еще двое.

– Ну что, сопля голландская, – начал Александр довольно улыбаясь. – Довыделывался. Сейчас ты моему братану покажешь свои приемчики, дзюдоист хренов.

Я молчал. Брат Александра – здоровенный дылда (они и в самом деле были здорово похожи) смерил меня презрительным взглядом.

– И ты хочешь сказать, что этот гандон с кепкой тебе бланш нарисовал? – недоверчиво проговорил он.

– Ага, – обиженно кивнул Александр. – Я его так, понемногу, завсегда воспитывал, а тут он как взбесился.

– А ты, что скажешь, говнюк? – обратился дылда ко мне. – Может, сначала прощения попросишь, и тогда мы тебя просто покалечим.

И тут мне стало смешно. До коликов смешно. После того, что случилось, после того как я уложил двух ментов – я, десятилетний пацан; после того, как я провел по крышам неведомых чужестранцев и с помощью колдовства в миг переместился назад в школу, их угрозы показались мне детским лепетом.

– Ну ты, засранец, сам напросился, – грозно прорычал дылда. Он шагнул вперед, занося кулак. В последний момент я заметил, как блеснула свинчатка.

Однако Тогот не пришел мне на помощь. Я с трудом увернулся, отступив.

– Что, боишься? – зловеще прошипел здоровяк. Остальные, посмеиваясь, следили за происходящим.

– Тогот, помоги, – взмолился я.

– Тогот, Тогот, опять Тогот, – недовольно проворчал покемон. – Ну, что там у тебя?.. Мог бы и сам выкрутиться.

– Ну ты и гнида! – взвился я. – Сам меня в это втянул, теперь выпутывай.

– Ладно, ладно, – недовольно проворчал демон. – Расслабься.

И снова боль – Тогот вновь обрел контроль над моим телом..

Драка длилась не более полминуты. Я смутно помнил те трюки и кульбиты, что выделывал под руководством Тогота. В итоге все пятеро противников оказались повержены. У двоих оказались сломаны запястья, остальные корчились от боли на асфальте, пытаясь восстановить кровообращение в парализованных конечностях, выплевывая в грязь выбитые зубы. Вот так, дешево и сердито.

Как я пришел домой, я не помню.

На утро у меня был жар. Участковый врач поставил диагноз ОРЗ (прогулка в тапках дала о себе знать) плюс нервное истощение. Неделю я провалялся в кровати, а потом в предновогодней суете о прогулах моих никто и не вспомнил.

* * *

Через несколько дней, более-менее оправившись, я вспомнил о «гонораре». Сверток по прежнему лежал в мешке со сменной обувью. Вечером, когда мама с бабушкой уселись перед телевизором в ожидании какой-то передачи, а дед с газетой ретировался в кухню, я развязал узел. Там было золото. Настоящее золото. Я понял это с первого взгляда. Кольца, толстые цепочки, перстни с огромными переливающимися камнями. Раньше я никогда не видел драгоценных камней – только на картинках. Наверное, всего этого хватило бы, чтобы решить все финансовые проблемы нашей семьи, поменять квартиру и купить дачу.

Но как отдать родителям эти сокровища? «Вот мам, тут у меня немного золотишка… Понимаешь, я залез в квартиру к одной тетке, открыл там ворота, отметелил двух ментов, провел группу иностранцев по городу, а потом демон вернул меня домой… Так вот, эти иностранцы мне подкинули золотишка…»

А может сделать вид, что я нашел клад? Тогда государство должно отдать мне двадцать пять процентов. Так, по крайней мере, утверждал Миронов в «Невероятных приключениях итальянцев в России». Но если еще раз придется вести караван? Что же мне каждый раз «находить клад»? И тогда я решил подождать, припрятав свои трофеи в надежное место.

Глава 5 Крестовая дама

Всюду в мире роли женщины и мужчины в жизни человеческого сообщества в результате попыток превратить женщину в мужчину смешиваются.

М. Каддафи

– Они прибыли, – объявил Тогот на следующее утро.

– Кто они? – не понял я с трудом продирая глаза.

– Твои «дамы», – проворчал покемон. – Пока ты тут валялся, я определил их в «общежитие».

– Хорошо, – выскользнув из– под теплого одеяла, я поежился. В комнате было холодно. Вчера вечером мне почему-то показалось, что очень душно, и я оставил форточку открытой. А ночью, видимо были заморозки.

Я направился было в ванну, потом плюнул, запахнул халат. Сотворив заклятье!!!!!!!какое? я прихватил со столика бутылку текилы, другой!!!!! – зачерпнул со стойки четыре фужера и отправился встречать гостей.

«Общежитие» точно так же, как «кладовка» Тогота являлось пространственным карманом. Маленькой самостоятельной вселенной размером более тысячи квадратных метров. По периметру территории располагались крошечные комнатушки со всеми удобствами, в центре – бассейн с прозрачной голубой водой, а посредине бассейна – островок, заросший экзотическими растениями и пальмами. Маленький кусочек тропического курорта, перенесенный в иной мир с помощью волшебства создателя. Тут всегда царил знойный полдень – крошечное искусственное солнце пылало под самым потолком, небесно-голубого цвета.

Проскользнув через потайную дверцу, я ступил на раскаленный песок пляжа.

Мои «дамы» уже вовсю наслаждались жизнью. Выкатив шезлонги и раздевшись, ничуть не смущаясь собственной наготы, они нежились в лучах ультрафиолета. Я неспешно приблизился, присел на свободный лежак и, поставив на землю стаканы, разлил текилу.

– Привет!

Только теперь они заметили меня и радостно защебетали:

– Артурчик!

– Это ты!

– Как я рада!

Очаровательные, прелестные создания! Господи, как обманчива внешность! Видимо, правы были создатели третьего Терминатора, когда на роль кибога-убийцы пригласили красивую девушку. Такой и должна быть смерть в ее современном воплощении: женственной, наивно-непредсказуемой, хрупкой на вид, но неминуемой.

И только Тогот, восседавший чуть в отдалении, и потягивающий через трубочку какое-то рыжее пойло проворчал:

– Ну, наконец, очнулся, – он специально произнес это вслух с характерным демоническим выговором, чтобы не только я, но и мои гости слышали его слова.

– За вас, мои дорогие! – я поднял бокал текилы. – Извините, с утра без соли и без лимона.

– Да знаем мы тебя, старого извращенца, – улыбнулась Светлана. Стройная, по мальчишески гибкая, с едва различимой грудью и пышной копной бронзово-рыжих волос, она казалась огромной рыжей кошкой, потягивающейся на солнце, демонстрируя окружающим свою яркую красоту.

* * *

Светлана.

Она была первой. Первой из трех, которых мне надлежало найти согласно договору с создателем. В те дни, в начале девяностых, я много спорил с Тоготом. Я с ним всегда спорил. Я хотел принять, предложенный создателем контракт, а уродливый покемон утверждал, мол не мое это дело. Напоминал о «дамах», твердил, что я всего лишь проводник, и мое стремление расширить горизонты, до добра не доведет. Конечно, Тогот все равно вынужден был помогать в любых моих начинаниях, но всякий раз изводил меня жалобами, протестами, не давая ни минуты покоя.

И все же я тогда рискнул, заключил контракт. Роковая ошибка. Но тогда мне казалось, что я поступаю правильно. Не скажу, что заработал на этом, если не считать приобретенных многочисленных пространственных карманов, но моральное удовлетворение я получил… Впрочем всему свое время. В первую очередь мне требовалось отыскать троих – тех трех, на которых создатель смог бы положиться, создавая свой мир. Вот так то. Ни больше и ни меньше.

Светлана оказалась первой.

Безногая девчушка лет шестнадцати сидела в подземном переходе, уставившись в пустоту. Грязные, скатавшиеся волосы, серая кожа с въевшейся в поры грязью, растопыренные, скрюченные и красные от холода пальцы – клешни краба. Затертое, в черных пятнах пальто, некогда синего, а теперь неопределенного цвета. На груди ее висела табличка:

ПОДАЙТЕ НА ХЛЕБ

Возле нее стоял пластмассовый стаканчик с мелочью. Честно говоря, более отвратительного создания я давно не видел.

Купив у ларечицы баночку пива, я неторопливо потягивал его, рассматривая это существо, и тут у меня родилась идея. Что нужно создателю? Апостол, один из тех, кто станет вещать его волю обитателям нового мира. Человек, который мог бы отказаться от всех радостей нашего мира, поменяв его на неведомое, человек, готовый покинуть Землю без обратного билета. Кто на такое может согласиться? Тот, кто пал на самый низ социальной лестницы тот, кому терять нечего.

– Как думаешь, Тогот, а не подойдет ли нам этот экземпляр? – поинтересовался я у своего демона-хранителя.

– Без комментариев, – отозвался покемон. – Я против твоего договора с создателем, и не желаю вмешиваться в ваши дела. Вы пытаетесь нарушить порядок вещей…

Дальше я его не слушал.

Замечательно! Как всегда, когда мне был нужен совет, покемон «прятался в кусты». Пришлось мне по возвращению домой беседовать с создателем. Тогда я еще не был женат, жил один в двухкомнатной квартире – первой квартире, которую я смог купить за свои гонорары проводника, и создатель, поселившись у меня, меня не стеснял. Он был еще совсем молодым, младше меня. Попал он ко мне вместе с одним из караванов. В тот год их было очень много. Я закрутился между официальной работой и работой проводника, и караван создателя завис в моем мире на трое суток. Хорошо, что путников в тот раз было всего пять. Я, как мог, разместил их в своей новой квартире. А потом, вечером, за рюмкой чая, узнал, что один из них – безусый юнец – создатель, путешествует по мирам в поисках подходящего человеческого материала. Мы разговорились. До этого я слышал от Тогота, что существуют не только проводники, но и много других разумных существ, за которыми закреплены определенные функции: создатели, лоцманы, вершители, судьи…

Звали этого создателя – Орти. Он не хотел идти положенным путем, путем, уготованным таким, как он стойко переносить невзгоды и страдания, десятилетиями отбирать учеников, познавая мудрость созидания. Он, как и я, хотел получить все и сразу. И тут я был солидарен с ним. Если ты одарен, выделен из безликой толпы, то зачем тебе повторять тернистый путь своих предшественников? Орти остался и предложил мне контракт…

Когда я рассказал ему о безногой уродине, он сперва отказался.

– Это же безумие! – так Орти мне и сказал. – Мне нужен помощник и воин в одном лице, а что ты мне предлагаешь?

– Но ты же создатель, – возразил я. – Ты можешь сделать из этого существа все, что пожелаешь. Подняв эту женщину из грязи, в дальнейшем ты можешь рассчитывать на ее безграничную преданность.

– Ну, Артур, ты и подлец! – тут же встрял в разговор неслышимый для Орти Тогот. – Нет, чтобы просто помочь бедняжке, подкинуть пару рубликов на «красную шапочку», раз она тебе так понравилась. Нет! Ты станешь что-то делать, только из расчета на ее дальнейшую благодарность.

– Вот такое я говно, – ответил я покемону. – Кстати, совсем недавно ты объявил, что мои дела с создателем тебя не касаются. Что в этом ты не станешь мне помогать. И чего же ты тогда встреваешь?

Тогот заткнулся. Орти, обдумав мои доводы, согласился:

– Мы можем попробовать. И, если нам не понравится, то, что получилось, мы все сможем вернуть на круги своя.

На следующий день я подошел к нищенке.

– Я хотел бы с вами поговорить… – тихо произнес я.

Она неторопливо запрокинула голову, уставившись на меня невидящим взглядом.

– Отвали, урод! Чего пристал, – голос у нее оказался хриплым, грудным.

– Послушайте, я не желаю вам ничего плохого, – продолжал настаивать я.

– Вы посмотрите, посмотрите, эти хлыщи уже и к убогим престают! – взвилась одна из торговок. – Нет, вы только гляньте!

– Да, – вторила ей другая. – Всю страну на ваучер натянули, а все мало им окаянным!

Я понял, что пора ретироваться и изменить подход к делу.

Я решил похитить нищенку.

Забирать ее из перехода приходила старая цыганка. Она привозила старое инвалидное кресло – ржавый каркас с клеенчатым сидением – и помогала несчастной перелезть в него. А потом она увозила девушку на квартиру, где ночевало еще с десяток таких же увечных. Я не вникал в тонкости отношений между убогими и цыганами, но на первый взгляд выглядело так, что цыгане полностью контролировали «бизнес» нищих, заодно обеспечивая их «крышей» в прямом и переносном смысле.

Светлану с ее «сопровождающей» я подкараулил в темной подворотне проходного двора. Заклятие вспышки было как взрыв гранаты. Выпустив инвалидную коляску, цыганка завопила, схватившись за глаза. Я же, пока она как слепая стояла, шаря по воздуху руками, перехватил управление, развернул коляску и покатил ее в другую сторону. Неожиданно руку пронзила резкая боль – девушка-инвалид, развернувшись вцепилась ногтями мне в руку.

– Отпусти урод! Ты чего делаешь придурок! – в ее голосе звучало отчаяние.

Не обращая внимания, на ее крики, я лишь прибавил шагу.

– Помогите люди добрые! – где-то позади заверещала цыганка. – Лиходеи доченьку украли…

Но я не прислушивался к ее воплям. Мне нужно было убраться как можно дальше, пока к цыганке не подоспела помощь.

– Рита! Рита! Я здесь! – завопила девушка. – Помогите!

Одинокий прохожий в дальнем конце квартала остановился, пытаясь понять, откуда кричат. Видеть он нас не мог – мы находились в тени, а он стоял на ярко освещенной проезжей части. Однако в мои планы не входило привлекать внимание. Встреча с милицией была для меня столь же нежелательна, как и встреча с цыганами. В общем, мне ничего не оставалось, как слегка придушить калеку. Впившись пальцами в ее тонкую шейку, я наклонился к ее уху. От нее шел такой «аромат», что меня едва не вытошнило. Однако я сдержался, и, взяв себя в руки, прошептал на ухо нищенке:

– Еще пискни, и я сверну твою куриную шейку, – я попытался произнести эти слова как можно более зловеще. На самом деле, мне, следовало воспользоваться заклятием немоты, но об этом я вспомнил, когда все уже оказалось позади.

– Поспеши, Артур, за тобой погоня, – ворчливо заметил Тогот и тут же «отключился».

– Запомни, шею сверну! – для пущей убедительности, повторил я, и покатил коляску дальше.

Не знаю, то ли моя угроза возымела действие, то ли девушка решила, что хуже чем у цыган нигде не будет, но больше она не кричала, да и царапаться перестала. А через десять минут мы уже подъезжали к моей парадной. Орти ждал внизу. Он помог мне поднять коляску с девушкой по лестнице до лифта, и вскоре мы оказались в квартире.

Все это время нищенка молчала, исподлобья глядя то на меня, то на Орти. Когда же мы оказались в квартире, и я закрыл входную дверь, она независимо откинула челку со лба, и флегматично спросила:

– А что, все извращенцы так живут?

Да, моя квартира уже тогда больше напоминала лавку антиквара, чем жилое помещение. Резная мебель девятнадцатого века – вся в идеальном состоянии, зеленый шелк на стенах, тяжелые в тон стенам занавеси с золотым шитьем, приглушенный свет.

Тем временем Орти закатил инвалидное кресло в большую комнату, к столу. Я же, не раздеваясь, прошел к старинному резному буфету и выудил из его глубин три хрустальных бокала и пузатую бутылочку ликера.

Разлив, я без слов поднял бокал и, улыбнувшись, залпом проглотил его содержимое. Точно так же поступил и создатель. Нищенка осторожно потянувшись вперед, робко коснулась хрустальной ножки. Потом, уверившись, что это и в самом деле предлагают ей, осторожно взяла бокал и робко пригубила темный густой напиток.

– И что теперь? – все тем же безлико-хриплым голосом поинтересовалась она. – Что вы собираетесь со мной делать? – а потом, не дождавшись ответа, продолжала. – Знаете, если Дардан поймает вас, то точно убьет.

– Дардан? – удивился Орти.

– Он нас «пасет», – пояснила нищенка.

– Ну, пока мы не станем об этом беспокоиться, – заверил ее создатель. – Не думаю, что этот Дардан сможет нас отыскать.

Девушка недовольно фыркнула.

– Как тебя зовут? – начал было я.

– Зачем вам? – вновь фыркнула калека. – Вы и без того можете со мной сделать что угодно.

– Послушай, – я начал терять терпение. – Послушай внимательно! Мы не собираемся ничего такого делать. Мы хотим предложить тебе договор… работу… Если ты согласишься, то сможешь изменить свою гребанную жизнь! А если нет, я с удовольствием откачу тебя назад к твоим цыганам!..

Наступила напряженная пауза. Потом нищенка нервно рассмеялась.

– Что же вы можете мне такое предложить? Душу дьяволу продать? На дьяволов вы не похожи, да и душа моя того не стоит… На органы распилить?.. Слышала я о таком… Так ведь не подойду я вам. Вся я больная, да переломанная… Только если… – и она неожиданно замолчала на полуслове. Она откачнулась, и в глазах ее впервые зажглись огоньки страха.

– Нет, – плотоядно ухмыльнулся я. – Мы хотим вылечить тебя, а ты взамен станешь…

– Вылечить! Нашли дуру!

– Заткнись и слушай! – не выдержал я. – Мы вылечим тебя. Мы вернем тебе ноги. Ты снова сможешь ходить.

– Видела я в гробу все эти протезы. Уж лучше так…

– Заткнись! – вновь взревел я. – Если я говорю ноги, значит ноги. Настоящие ноги. Запомни: ты сейчас можешь вытащить свой счастливый билет! Единственный счастливый билет за всю свою поганую жизнь… – я отошел и, взяв бутылку, вновь разлил ликер по бокалам.

Девушка молчала, видимо пыталась понять смысл моих слов.

Первым нарушил тишину создатель. Потянувшись вперед, Орти достал чистый лист бумаги, чернильницу с пером и вывел красной тушью в верхней части страницы витиеватые каракули.

– А теперь ты должна сказать, как тебя зовут и кто твои родители, – спокойно проговорил создатель. – Иначе я не смогу составить договор…

Неожиданно он оборвал разговор, подняв взгляд на девушку. Та словно оцепенела, уставившись на красные иероглифы на белом листе. Глаза ее округлились, лицо вытянулось, губы дрожали от ужаса. Потом она вытянула трясущуюся руку в сторону чернильницы и прошептала:

– Это – кровь?

Раньше я никогда так не хохотал.

– А как же! А я – Мефистофель.

Орти недоуменно посмотрел на меня. В образовании его, определенно, были пробелы, хотя, быть может, в родном мире создателя не существовало своего Гете.

На лице нищенки теперь застыло недоумение.

– О чем будет этот договор? – с трудом сглотнув, выдавила она.

– Мы, точнее я, обязуюсь вернуть тебе здоровье, восстановить твой организм, так сказать в первоначальной форме, а ты обязуешься пять лет верой и правой служить мне, выполняя все мои распоряжения…

– Вернуть здоровье! – вновь фыркнула девушка. – Вы меня за дуру держите? Нет такой науки, чтобы безногому назад ноги пришить.

– А про науку никто и не говорил! – объявил Тогот неожиданно материализовавшись посреди стола. Что и говорить, любит он эффектные сцены.

Девушка вначале побелела как полотно, потом позеленела. Она дернулась, метнувшись всем телом, так что едва не вывалилась с кресла, и мне пришлось ее поддержать.

– Как твое имя? – вновь спросил создатель.

– Светлана, – ответила она не сводя взгляда с моего «ангела-хранителя».

– Видишь, как все просто, – с улыбкой продолжал Орти. – Фамилия?

– А он кто? – спросила девушка, по-прежнему не сводя взгляда с Тогота.

– Я – демон, – ответил Тогот. – Тебя, кажется, спросили как твоя фамилия.

Видя, что несчастная вот-вот свалится в обморок, я обрушился на покемона:

– Второй раз напоминаю. Ты объявил, что не станешь вмешиваться в наши с Ортом дела.

– Подумаешь, – обиженно протянул Тогот. – Если бы не я, вы бы с ней еще пол ночи беседовали. А так… – и он вызывающе посмотрел на несчастную.

– Матвеева Светлана Юрьевна, – тут же выпалила она. – 1972 года рождения, Кузнечный переулок 21, квартира 56. Паспорт номер… – она говорила и говорила, словно в трансе и казалось невозможно остановить этот словесный поток. Назвав номер своего инвалидного удостоверения, она назвала своих родителей, номера их Свидетельств о смерти и даты их гибели.

Орти хотел было остановить Светлану. То, что она говорила, было ему сейчас не нужно, но я удержал его едва заметным жестом. Девушке надо было выговориться. Она не просто рассказывала о себе, она пыталась выплеснуть, накопившейся в ней страх.

Остановил ее монолог Тогот.

– Вы бы лучше еще налили Светлане и поесть дали.

Пока Орти в очередной раз наполнял наши бокалы, я пошел на кухню и кинул из холодильника на большую тарелку немного копченой колбасы, пару кусков буженины, большой азербайджанский помидор, пару маринованных огурчиков, выгреб из коробки остатки оливье – в те годы я часто покупал готовый салат в кулинарии – и пару куриных бедрышек. По мне, так этого хватило бы любому за глаза и за уши. Однако стоило мне поставить тарелку на стол, как вся еда мигом исчезла.

– Мне бы в сортир, – извиняющимся тоном произнесла Светлана, облизывая пальцы. А потом, чуть подумав, добавила. – А что кормить так всегда будут, или это только для затравки?

Мы с Орти переглянулись. Кем бы не был этот самый Дардан, он явно держал своих нищих в черном теле.

Я настоял, чтобы перед сном она непременно приняла ванну, и заставил Тогота несколько раз прочитать заклятие против вшей и блох. А после, когда, свернувшись калачиком, подобрав под себя культи, Светлана захрапела, мы с Ортом удалились в пространственный карман – первый карман, который сотворил создатель по моей просьбе. Позже я превратил его в лабораторию черной магии. Тогда же эта небольшая зала, напоминала каземат инквизиции: вдоль стен выстроились всевозможные алхимические приборы и медицинские приспособления самого зловещего вида, а в центре на пьедестале, словно алтарь, возвышался каменный саркофаг, украшенный колдовской резьбой – саркофаг, который должен был вскоре превратиться в колыбель жизни…

* * *

Какое-то время я с «дамами» и Тогот обсуждали случившееся. Главной зацепкой оставался Озерный монастырь. Второй – Генка. То, что мы не виделись около двух лет, ничего не значило. Необходимо узнать, чем он занимался последнее время, с кем водил дружбу. Хотя последнее не было для меня тайной.

Я же попытался обратиться за советом к любой колоде Тагота, но всякий раз мне выпадало четыре дамы и Смерть. Отчаявшись, я решил отказаться от дальнейших попыток. Все равно карты в руках колдуна, вещь ненадежная. Они всегда могут обмануть.

Только мы собрались начать обсуждение моих врагов и недругов, как позвонил мобильник. Звонила жена. Проше было ответить, чем потом объяснять супруге, почему я вовремя не откликнулся. Попросив «дам» «хранить молчание», я нажал зеленую кнопку.

– Привет.

Мне показалось, или на другом конце и в самом деле глубоко вздохнули то ли с облегчением, то ли от удивления.

– Ну как ты там? – голос жены звучал чуть приглушенно.

– Нормально, – естественно, я не собирался посвящать ее в курс дел.

– Ничего не случилось?

– А что, должно было?

– Ну, – она замялась. – Прошлый раз у тебя такой голос был. Я уж тут подумала… Потом, я звонила тебе, никто не отвечал.

Вранье! У меня в сотовый был введен соответствующий код, и если мне кто-то звонил, а я находился вне зоны действия сети или не мог взять трубку, то приходило сообщение о том, кто именно мне звонил. Супруга врала! Но тогда я не придал этому особого значения. Звонила, не звонила какая разница. Да если не звонила, то это к лучшему, потому что в эти дни мне было совсем не до нее.

– Я чего звоню, я завтра вечером собираюсь домой. Ты не мог бы меня встретить?

Отлично у меня в запасе еще два дня. Хотя… можно и не успеть.

– Послушай, а чего тебе сюда катиться? Мы же договорились, что я в пятницу сам приеду. Может, лучше останешься на даче пока погода хорошая?

Естественно, ни на какую дачу я не собирался. Но лучше сейчас ей об этом не говорить. Позвоню в пятницу вечером, скажу, что в последний момент нашлись дела, которые сделать в выходные ну просто необходимо. Зато у меня в запасе будет несколько дней.

– Наверное… Ты только на сотовый денег дошли, а то у меня здесь всего пара долларов осталась.

– Хорошо.

– И не забудь рассаду полить, иначе все погибнет…

До чего мне уж точно дела не было, так это до ее рассады.

– Хорошо…

Следующий звонок оказался менее приятным. Звонила мать Олега.

– Здравствуй, Артур. Это Виктория Павловна. Ты не знаешь, где Олег? – говорила она спокойно. Олег не обремененный семьей, вполне мог исчезнуть на два-три дня, зависнув у какой-нибудь девицы, но обычно в таких случаях он отзванивался. – Ало, ты меня слышишь?

Слышать то я, слышал. Но что я мог ей сказать: извините, два дня назад я нашел вашего сына без головы, а вчера заплатил бандитам, чтобы они убрали его тело, закопав в братской могиле. Такой милый, дружеский поступок.

– Ало!.. Ало!..

– Ну, чего молчишь, отвечай! – Тогот как всегда был тут как тут.

– И что мне ей сказать?

– Соври.

– Ало… Ало… – хриплым голосом ответил я, сделав вид, что и в самом деле со связью какие-то неполадки.

– Это – Виктория Павловна, – вновь повторила мать Олега. – Ты не знаешь, где Олег?

– Нет… – протянул я.

– Вот так всегда! – женщина была на грани истерики. – Уедет куда-то и не звонит. Плевать ему на меня!

– Ну что вы, – попытался я хоть как-то утешить ее. – Он вам непременно позвонит, – что я еще мог сказать?

– Ладно, Артурчик, – пробормотала Виктория Павловна. – Ты уж извини, что побеспокоила.

– До свидания.

Я повесил трубку.

– Как я мог забыть о близких и родных пропавших! Почему ты мне о них не напомнил?

– И что бы ты сделал?

– Понятия не имею… Что-нибудь придумал бы. Может, есть какое-то заклятье?

– Да заклятье-то есть, – вздохнул Тогот. – Ты и сам прекрасно знаешь, что любого человека можно заставить забыть о чем угодно. Но это же не выход, все равно остаются всевозможные знакомые… А любой вопрос, поставленный соответствующим образом может поставить заклятого в тупик. Разрушить чары и заставить его вспомнить.

– И что теперь делать?

– Придется придумать на каждого какую-то легенду. Правдоподобную легенду. Может даже вызвать духов и организовать звонок-другой родным. Проработать каждого из сотрудников индивидуально. И делать это нужно не откладывая. Хотя боюсь… уже слишком поздно.

И тут в дверь позвонили.

– Никогда не поздно, – проворчал я, представив, какая адская работа мне предстоит. Обойти всех близких родственников моих бывших сотрудников, наложить заклятия, «втерев» каждому соответствующую легенду… Да это работа на месяц с лишком. Но этого месяца у меня не было.

В дверь снова позвонили.

– Кто там, Тогот? – поинтересовался я направляясь к двери.

– Официальный представитель власти, – ответил мой покемон.

Ну, вот все и началось…

* * *

Официальные власти.

В первую очередь, конечно милиция.

Естественно, все кто занимается колдовством, рано или поздно сталкиваются с блюстителями правопорядка. Хотя, обычно, колдовство, или как его называют члены различных колдовских лож – Искусство, хранит своих слуг, держит их вдали от реальности. Но так как практические занятия колдовством иногда приводят к смерти вполне реальных людей, то рано или поздно такие столкновения происходят.

Обычно колдуны, даже те, кто лишь начинает знакомиться с колдовством, с легкостью избегали разоблачений. Однако в ложах очень любили разглагольствовать о неком мифическом отделе КГБ, ныне видимо ФСБ, где занимались рассмотрением подобных случаев. Про них рассказывали всевозможные ужасы, но, судя по всему, это были скорее «страшные рассказки» не имеющие никакого отношения к реальности.

Однако в этот раз я сам разорвал круг. Имея на руках десять трупов, обратился к уголовникам…

* * *

Милиционер оказался один. Хотя если бы ко мне прислали группу захвата, Тогот меня бы предупредил.

Взглянув в глазок, я открыл дверь и предо мной оказался невысокий, усатый милиционер примерно моих лет.

– Чем объязан?

– Вы – Артур Томсинский?

Я кивнул.

– Можно пройти?

Я шагнул в сторону, и милиционер, сняв фуражку, бочком протиснулся в гостиную. На мгновение он остановился, едва слышно присвистнув. Евростандарт по высшему классу. Я махнул рукой, показывая, чтобы он проходил в гостиную, и сам последовал за ним. Только сейчас я заметил, что в левой руке милиционер сжимает дешевую папочку из бурого коленкора.

Оказавшись в гостиной он остановился, повернулся ко мне.

– Извините, забыл представиться. Ваш участковый – Румянцев Алексей Андреевич.

– Очень приятно.

Мы обменялись рукопожатиями. Постепенно, моя растерянность сменилась уверенностью в своих силах. Во-первых это всего лишь участковый, а не следователь убойного отдела, во вторых – он был настроен вполне дружелюбно, в третьих – он пришел один, и в случае чего я с ним легко справлюсь.

Предложив участковому присаживаться, я плюхнулся в кресло.

– Артур, девочки интересуются, где ты там застрял. Что им сказать?

– Для разнообразия скажи правду. Займи их чем-нибудь, – ответил я покемону. А потом вновь обратился к гостю с тем же самым вопросом. – Так чем я обязан вашему визиту?

– Сигнальчик к нам поступил. Я собственно хотел поинтересоваться, не в курсе ли вы, где в данное время находится Андрей Белугин? Жена беспокоится. Он ведь, кажется, работает у вас?

Ну вот, началось! Белугин жил неподалеку от меня, и естественно, его жена решила начать свои поиски с меня.

Отрицать очевидное смысла не имело.

– Да. А в чем собственно дело?

– Дело в том, что в понедельник он не вернулся с работы. Его супруга звонила в офис, но там никто не отвечает. Я хотел поговорить с директором, сначала тоже заехал туда, потом звонил ему, но родные сказали, что тоже не видели его с понедельника. Тогда пришлось обратиться к вам…

– Понятно, – кивнул я. Надо было что-то срочно придумать. – Видите ли, – начал я неторопливо, стараясь выиграть время, – Дела у нас, последнее время шли не очень. Ну, сами понимаете, грузоперевозки не та отрасль услуг, где можно срубить стопроцентную прибыль. Так перебивались то здесь то там, а сейчас в преддверие лета и вовсе труба. Вот мы и решили, на лето отпустить всех сотрудников в отпуск, без сохранения зарплаты. А перед этим, чтобы подсластить горькую пилюлю, отправиться всем составом на рыбалку, на озера…

Пока вроде все шло гладко.

– Но почему-то супруга Белугина ничего об этом не знает…

Я пожал плечами.

– Скорее всего, он не стал ей говорить. Ну, девочки и всякое такое…

Милиционер с сомнением хмыкнул.

– И вот уже третий день его нет?

– Может загуляли, – пожал плечами я. – Знаете ли, Олег, наш директор, умеет со вкусом оттянуться. Поехали на день, да и застряли где-то… Думаю, он или сегодня, или завтра объявится… Тогот, нужно срочно принимать меры! Если мы ничего не сделаем, то завтра все родственники пропавших будут в милиции, и достаточно сопоставить хотя бы…

– Что вы говорите? – переспросил участковый.

– Я что-то сказал вслух?

– Нет, – ответил Тогот. – Но губами шевелил.

– Да так, – пожал я плечами. – Прикидывал, где они могли зависнуть. Была на Малом Барковском одна хибара, но вроде бы ремонтировать ее собирались… Да и время сейчас еще не то, не так жарко, чтобы в палатке ночевать.

– А кто еще с ними был? Может, кто вернулся уже? – опасные вопросы.

Пришлось срочно пробормотать одно крошечное заклятие.

– А сами то вы почему не поехали? – продолжал расспрашивать милиционер, не замечая, что сменил тему.

– Я? – вопрос оказался неожиданным, но я тут же нашелся. – Ну, я женат.

– Однако Белугин-то женат, а поехал.

– Дело личное. У всех разные отношения…

– Да, да… Конечно… – и, выдержав положенную паузу, милиционер встал. – Ну, вы меня успокоили. Пойду я. Вот только, что сказать этой дамочке…

– ?..

– Жене этого вашего Белугина. Рвет и мечет. Верните мне мужа… Даже заявление вот написала…

– Дайте взглянуть.

Еще одно заклинание и в следующий миг заявление исчезло раз и навсегда.

– Ладно… И все же, если у вас будет какая-то информация обязательно перезвоните мне. Вот номер… – и он протянул мне визитку. – До свидания.

– До свидания, – эхом отозвался я, хотя больше всего мне хотелось сказать: прощайте. Участковый ушел, и только закрыв за ним дверь, я с облегчением вздохнул.

– Пронесло? – язвительно поинтересовался Тогот.

– При том несколько раз, – отозвался я.

* * *

Перерождение.

Поставив поднос с завтраком на стул в изголовье дивана, я заметил, что Светлана проснулась и с удивлением рассматривает меня.

– С добрым утром! – улыбнулся я.

Неожиданно выражение ее лица изменилось. Беззаботность и расслабленность как рукой сняло. Теперь она была похожа на затравленного зверька.

– Привет, – с трудом выдавила она, а потом еще более сдавленным голосом продолжала. – Значит, это не сон?

– Что не сон? – не поняв о чем речь, переспросил я.

– Значит, вы и в самом деле меня похитили? И я продала вам свою душу?

– Лучше сказать спасли ее, – вмешался Орти, вылезая из ванной комнаты. Обнаженный по пояс, блистательный Апполон. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь тюлевую занавеску, играли в его густых волосах, создавая светящийся нимб.

– Ничего себе, – пробормотала Светлана. А потом, словно сломавшись, свернулась калачиком на своем ложе, закрыла лицо руками, и мы услышали сдавленные рыдания. – Суки… Извращенцы… Гады… – там было еще много других не слишком приятных эпитетов. И что самое обидное, скорее всего все они звучали в наш адрес.

– Вот и спасай красавиц, – хрипло объявил Тогот, материализовавшись на спинке дивана, прямо над головой Светланы. – Значит, мы ее вытащили из преступного гнезда, где ее ущербность нещадно эксплуатировали; помыли, накормили… И мы же – «суки» и «извращенцы»? – он замолчал, сделав театральную паузу. – Нет, надо было оставить ее у цыган. Вечером съела бы свою миску похлебки, вычесала вшей, а потом…

– Прекрати!

Светлана затихла.

– Ты, кажется, вмешиваться не собирался? – окрысился я.

– А по-моему мы вчера это уже обсуждали, – фыркнул покемон. – Иногда ты удивляешь меня своей тупостью. Да, я и до этого говорил, что против твоего договора с Орти. Ты – лентяй. Орти тоже. Твой договор с Орти истинное тому подтверждение. Вместо того, чтобы совершенствовать свое искусство колдовства, ты пытаешься использовать умение других… Ладно, поговорим об этом позже, – (кстати, мы с Тоготом так никогда и не возвращались к этому разговору, и только через несколько лет я понял, что он тогда имел ввиду.) – Похоже, твоя избранница не знает, что делать. Показуха с истерикой ей не удалась, и теперь она думает, что же выкинуть дальше.

– Хватит ломать комедию! – рявкнул я, обращаясь к девушке. – Пора вставать. Нас ждут великие дела. Тебя нужно приготовить к операции…

– Операции? – настороженно переспросила Светлана. Глазки просохли, всхлипывания мгновенно прекратились. Она лежала в прежней позе, закрыв руками лицо. Ну и актриса!

– Ты забыла о договоре?

– Договоре?.. – похоже Светлана твердо решила «валять дурочку».

– Ты вчера подписала договор, – вновь встрял Тогот. – Согласно ему ты получаешь назад свои ноги и обязуешься пять лет верой и правдой стаптывать их во славу Орти. Ты подписала его!

Какое-то время Светлана молчала.

– Ноги в обмен на душу? – наконец выдавила она.

– Ни кому твоя душа и на фиг не нужна. Тебе уже об этом говорили, – я постепенно начинал сердиться. – Ты хоть знаешь, что такое душа? – честно говоря, я и сам этого толком не знал.

– Сейчас позавтракаем и начнем готовиться к операции, – объявил Орти.

Завтрак прошел в полном молчании. Светлана ела, фыркая, чавкая и пуская слюни. Она словно специально пыталась вывести нас из состояния равновесия, одновременно наблюдая за нашей реакцией. А мы с Орти делали вид, что ничего не замечаем.

Но стоило только Светлане увидеть «операционную», все началось по новой. Наверное, нужно было ее усыпить. Но ни я, ни Орти не предполагали сколь бурной окажется ее реакция, на нашу «пыточную». Первый шок девушка испытала от размеров помещения. В современном, стандартном доме просто не могло существовать зала таких размеров. Для этого нужно было бы снести перегородки нескольких квартир, а потом лучшие декораторы в течение многих лет должны были бы трудиться, не покладая рук, чтобы создать подобную обстановку: средневековые «пыточные» приспособления, горящие факела, цепи…

Светлана изо всех сил впилась ногтями мне в руку. Повернув ко мне искаженное страхом лицо, она завопила:

– Давай назад! Не хочу! Отпустите!

Вскрикнув от боли, я на мгновение выпустил ручки ее инвалидного кресла. Воспользовавшись этим, девушка резко крутанула колесо, пытаясь развернуться. Но Орти был наготове. Он не дал ей этого сделать. Точным движением он рубанул Светлану по шее. Девушка дернулась и безвольным кулем повалилась на пол.

– Ты чего? – удивился я, все еще рассматривая царапины, уже начавшие наливаться кровью. – Как думаешь, заражения не будет?

– Нашел о чем беспокоиться, – проворчал Орти, наклонившись над Светланой. – Я вчера к твоему шампуню добавил пару заклятий… Как думаешь, я ей не сильно врезал?

– Кто тебя знает.

Я обошел коляску и помог Орти поднять Светлану. Вместе мы перенесли ее на «операционный стол», а потом Орти быстро раздел ее. На мгновение я опешил. Крошечное, тощее тельце. Выпирающие ребра и тонкие, словно лапы паука, руки – бледная кожа украшенная фиолетовыми кровоподтеками синяков, сквозь которую местами просвечивало синеватое переплетение вен. От жалости у меня аж челюсти свело. Я попытался представить себе, сколько же бед в самом деле перенесла она. Гибель родителей. Собственное увечье. Рабство у цыган. Побои и унижения. И вот теперь мы – маг-неудачник, занимающийся перевозками и начинающий создатель. Еще два человека, которые помимо ее воли перекраивают ее жизнь на новый лад…

– Бери краски, чего стоишь, – подтолкнул меня Орти. – Хватит пялиться. Можно подумать голых баб не видел.

В этот миг мне захотелось все бросить и убежать. Да, прав, как всегда прав был Тогот. Не стоило мне ввязываться в это дело. Не тот я человек. Однако, в какой-то миг, пересилив себя, отбросив все сомнения, я взял баночку краски, тонкую «беличью» кисть и начал помогать Тоготу. Работая в четыре руки, мы стали разукрашивать тело Светланы, покрывать его тайными колдовскими символами.

Я старался сосредоточиться на работе. Пытаясь отогнать мысли о несчастной, я твердил себе, что передо мной всего лишь полотно человеческой плоти, которое необходимо должны образом разукрасить. Словно на уроке Тогота, я автоматически рисовал символ за символом, знак за знаком, выбирая наиболее нейтральные участки и предоставив Орти лицо, грудь и промежность девушки.

Наконец работа была завершена – Светлана превратилась в размалеванную куклу.

– Прервемся минут на десять, – предложил Орти. – Надо подождать пока краска засохнет. Иначе размажем, когда будем переносить тело.

Я кивнул.

Присев на высокие табуреты у огромного стола, заставленного всевозможными сосудами «мечта алхимика», мы какое-то время молчали.

– Как считаешь, мы правильно поступаем?

– К чему такой вопрос? – удивился Орти. – Это я должен тебя об этом спросить. Пойми, мы с тобой разные. Не смотря на внешнее сходство, у нас разное воспитание, разная мораль, мы по-разному смотрим на этот мир, потому что ты вырос тут, а я в совершенно другом мире.

– Расскажи мне о нем!

– Ты ведь бывал в других мирах?

Я кивнул.

На душе у меня кошки скребли. Я чувствовал, что мы делаем что-то неправильное, нехорошее.

– И как я тебе могу что-то рассказать?????

Я вновь кивнул.

– Не понимаю я твоих сомнений, – продолжал Орти. – На мой взгляд, чтобы вновь обрести здоровье, она должна не то что пять лет, а до конца жизни отрабатывать.

– Знаешь, иногда лучше быть свободной калекой, чем рабыней, – огрызнулся я.

– То естьты хочешь сказать, что до этого она была свободной? – взорвался Орти. – Ты же сам сказал, что она собирала милостыню для цыган. Ты же сам… – казалось, он просто задыхается от негодования. А ведь мне нечего ему было возразить. Да, он был совершенно прав. Мы спасли, точнее спасали эту девушку. Мы вырвали ее из лап злодеев, мы вот-вот подарим ей здоровье, не бесплатно, естественно… Хотя какая все это ерунда! Но если мы правы, если и в самом деле мы делаем благородное дело, тогда откуда взялось это неприятное, щемящее чувство?

– Ладно, – отмахнулся я, разом разгоняя все сомнения. – Давай закончим.

Мы аккуратно переложили девушку в каменный саркофаг. Потом Орти добавил туда каких-то колдовских ингредиентов. На вид они напоминали бурую глину, а воняли так, что в какой-то момент я даже испугался, что Светлана придет в себя от их чудовищного запаха.

– Вот и все, – вздохнул Орти, задвигая каменную крышку. – Теперь надо подождать часов десять, а потом клиент дозреет.

Чего-чего, а времени у нас было, хоть отбавляй.

* * *

Крышку саркофага мы открыли с трудом. Мне пришлось даже сбегать за фомкой. Вначале, когда нам не удалось сдвинуть ее ни на миллиметр, я испугался, но Орти меня тут же успокоил. Дескать, все в порядке, бывает. И лишь когда мы сдвинули крышку, обнаружилась причина: раньше чистую внутреннюю поверхность саркофага покрывал толстый слой то ли копоти, то ли смолы.

– Что это? – удивился я.

– Негатив, – улыбнулся Орти. – У каждого человека в организме скапливаются всевозможные гадости. При перерождении они выходят из организма. Постарайся не измазаться. Штука скверная.

После, наклонившись, он вынул Светлану. Она-то вся, с ног до головы была покрыта черной смолой. Волосы ее слиплись, склеились в единый пучок. А ноги? Ноги были на месте. Длинные красивые ноги.

– Помоги перенести ее в ванну, – приказал Орти. – Теперь она стала намного тяжелей.

– Давай помогай, чего стоишь!? – вывел меня из ступора Орти. – Бери за ноги. Понесли.

– А она не очнется? – на всякий случай поинтересовался я.

– Не должна. У нее легкий шок – результат всех этих метаморфоз. Она придет в себя через день или два. А пока надо ее помыть и… – тут Орти перевел взгляд на копну слипшихся волос, и побрить тоже. Мы вряд ли это отмоем. У тебя есть бритва?

– Только безопасная, разовая.

Орти поморщился. Видимо он не понял о чем это я.

– Наверное, сгодится.

Мы перенесли Светлану в ванну и принялись оттирать ее от черной грязи. Ни разу ни до того, ни после, не доводилось мне быть банщиком. Потом я принес бритву, и Орти побрил Светлану.

Я невольно еще раз пробежал взглядом по телу девушки. Совершенство! Какая грудь! Раньше у нее практически не было груди! Ребра грудной клетки с двумя темными пятнами сосков. А теперь у Светланы была небольшая красивая девичья грудь. Да и все тело изменилось. Кожа стала матово-белой, гладкой, от кровоподтеков не осталось и следа…

Завернув тело девушки в огромный махровый халат, мы перенесли ее на диван, аккуратно уложили, прикрыв теплым одеялом.

К тому времени уже перевалило за полночь. Я собрался было идти спать, но Орти настоял, чтобы мы тщательнейшим образом убрали ванну и собрали все сбритые волосы. После этого мы вернулись в «операционную», Орти бросил волосы в «саркофаг» и пропел очищающее заклятие. Тут же внутри саркофага разгорелось синее пламя. Это был холодный, колдовской огонь. Словно завороженные, мы наблюдали, как извивающиеся языки пламени пожирают прошлое Светланы.

– Значит, ты уверен, что мы поступили правильно? – вновь задал я Орти все тот же вопрос.

– Ты и сам все знаешь, – так же шепотом ответил мне он. – Сам все поймешь завтра утром…

* * *

Утром меня разбудил крик.

Нет даже не крик, а истошный женский вопль, в котором воедино смешалось отчаяние, страх и что-то еще, то ли восторг, то ли экстаз.

Пулей вылетев из постели, я со всех ног бросился в большую комнату, и замер на пороге. На диване, широко расставив ноги сидела Светлана – обладательница идеальной фигуры. Если бы не бритая голова, она выглядела бы настоящей красавицей. Низко опустив голову, она рассматривала свои ноги и завывала, произнося что-то нечленораздельное.

Я не заметил, как за спиной у меня появился Орти.

Не знаю, на сколько затянулась бы эта сцена, если бы не Тогот. Как всегда, появившись совершенно неожиданно, словно чеширский кот, он рявкнул:

– Хватит бабских слез! Лучше встань и попробуй пройтись.

Светлана вздрогнула всем телом. Словно наслаждаясь собственной наготой она сбросила с плеч халат, потом опершись одной рукой на подлокотник дивана, а другой о спинку стоящего рядом стула, попробовала встать на ноги. Первая попытка не удалась. Не удержав равновесия, Светлана шлепнулась назад, на диван.

– Скорее всего, мускулы еще плохо сокращаются, – пробормотал мне в ухо Орти.

Но Светлана не желала сдаваться. Она повторила попытку, и в этот раз устояла на ногах. Мы застыли, словно статуи, затаив дыхание. Даже Тогот притих. Вот Светлана выпустила из рук спинку дивана, качнулась, но осталась стоять. Ее вторая рука медленно поднялась над спинкой стула, и девушка осторожно шагнула вперед, к нам с Орти. Ее нога подвернулась, и она начала падать вперед. Я метнулся к ней, не дав ей со всего маху лицом впечататься в пол. Присев, я перевернул ее. По лицу Светланы ручьем лились слезы. Она плакала… и улыбалась одновременно.

– Я снова могу ходить, – прошептала она, обвивая руками мою шею.

И только в этот миг я осознал, насколько она изменилась внешне. Теперь передо мной было совершенно иное существо. Волшебное создание, явившееся из грез Сароямы. Что же изменилось? Те же черты лица, что вчера еще казались уродливыми, теперь очаровывали, зазывали, манили. Даже не смотря на отсутствие волос, Светлана в тот миг показалась мне самой прекрасной женщиной на свете.

Увы, она была не моей женщиной. Душой и телом она принадлежала Орти – своему создателю. Или все-таки мне? Ведь это я нашел ее, выделил из безликой толпы убогих, поверил в то, что чудо удастся. Издавна меня мучил вопрос: что важнее, поверить в чудо или сотворить его?

За завтраком, забравшись в мой спортивный костюм, Светлана улыбалась, щебетала, неся какую-то чепуху. Ни слова о прошлом, ни слова о том, что ждет ее дальше. Мне показалось, что даже повадки ее изменились. Она ела словно истинная леди, не торопясь, словно впервые в жизни пробуя каждый кусочек пищи. И в самом деле, она переродилась… Позже, когда Светлана занялась подгонкой одежды, я спросил об этом Орти.

– Знаешь, позавчера, гуляя по городу, я зашел в одну из ваших церквей. Тогда мне казался парадоксальным сам факт наличия института поклонения, при отсутствии живого объекта поклонения. Как ты знаешь, в большей части миров боги – создания реальные. Но я обнаружил интересный факт. Как бы мне проще объяснить… У вас церковь это своего рода институт нравственности и здоровья. Человек, который соблюдает основные заповеди вашей религии – праведник. С ним приятно иметь дело, потому что он не переступает основные моральные нормы вашего общества… А теперь представь, мы взяли самого мерзкого грешника и выжали из него все его грехи – все нечистоты, накопившиеся в его теле и душе…

– Ты хочешь сказать…

– Точно. Сейчас Светлана невинна, точно младенец. Нет, она, конечно, хорошо помнит свою предыдущую жизнь, но вместе с тем лишилась злого, отрицательного жизненного багажа, накопившегося у нее за все эти годы.

– Вы говорите обо мне? – за спиной Орти стояла Светлана.

– Да, – кивнул создатель. – Но лучше бы ты закончила со своим костюмом… У тебя есть деньги? – неожиданно обратился ко мне Орти.

– А что?

– Мне нужно две-три тысячи.

– Рублей? – удивился я.

– Американских рублей… как они там… долларов… – хочу приодеть нашего первого архангела.

– Архангела? – в свою очередь удивилась Светлана.

– А как ты думаешь, чем тебе предстоит заниматься следующие пять лет?

Глава 6 По следу

Иногда на проверку монахи еще больше грешники, чем обычные люди.

М. Каддафи

В то утро все мне не нравилось. Начнем с того, что было тринадцатое мая. Нет, сам я ничего не имею против цифры тринадцать, но на фоне всеобщего суеверия… Во-вторых мерзко моросило. По мне так лучше ливень или солнце, а вот такая типичная петербургская погодка всегда действовала мне на нервы.

Мирно шуршали колеса, и от этого становилось еще тоскливей. Больше всего мне хотелось забыть обо всем, лечь в постель, завернуться в одеяло, а дальше хоть трава не расти. Но не тут-то было. «Философия Конфуция быть может и хороша, но у тебя нет возможности сидеть на берегу реку, ожидая пока мимо проплывет труп твоего врага», – объявил Тогот.

Нет, они меня живо подняли – Тогот и мои «дамы». Раз решили ехать в Озерный монастырь, то съездить надо. В конце концов, я был перевозчиком, и надо было взять ситуацию под контроль. Однако, по словам Тогота конкурентов у меня быть не могло. Существовал некий порядок вещей, некая сущность, обусловленная законами высших сфер. Как-то Тогот даже пытался мне втолковать основы этих законов, но я (цитирую дословно) «невосприимчивый к магии лентяй» «опять извернулся, избегая занятий». В итоге пока покемон и две оставшиеся «дамы» занимались родственниками и знакомыми моих сотрудников, прочищая им мозги и обрабатывая с помощью всевозможных заклятий, я с Ольгой – а «честь» сопровождать меня выпала именно ей – вооружившись всевозможным магическим и реальным оружием сели в мою старенькую некогда белую «пятерку» и покатили в сторону Приозерска. «Ладу» мы выбрали не случайно, любая иномарка сразу привлекла бы алчное внимание гаишников. «Всегда старайся быть незаметным», – вот главный принцип перевозчика. Эх, если бы я всегда им пользовался…

Так вот, в это утро дождь моросил, шины шуршали, я дремал на переднем сидении, иногда бросая косые взгляды на Ольгу. Когда-то мы были любовниками. Но все это осталось в далеком прошлом, а теперь рядом со мной сидела очаровательная брюнетка с копной черных как смоль вьющихся волос. Помнится, когда-то она говорила, что дед ее был армянином. Очень может быть. Хотя кожа ее белая-белая, казалась творением изо льда, на фоне черных волос, ярко-алых губ и малинового шарфика. А кремовый брючный костюм, в котором она отправилась на эту прогулку, был сшит по выкройкам начала семидесятых. Хотя кто его знает. Я не знаток моды, сейчас девушки вновь стали носить расклешенные джинсы с низкой талией и короткие пиджачки, сверкая пирсингом в пупках.

Говорить нам собственно было не о чем. Мы давно стали совершенно чужими людьми. Между нами уже все давно случилось, закончилось, все было высказано и забыто. Да, Ольга до сих пор считала, что очень мне обязана, когда в нужный момент я вспомнил о ней и «сосватал» ее Орти…

Кроме того, она находилась под впечатлением от увиденного. Не смотря на ранний час, она, непрестанно крутила головой, оглядывалась по сторонам, и удивлялась изменениям, которые произошли с городом за последние годы. Ничего подобного она не ожидала. Реклама, магазины импортного образца, огромные универмаги… Когда она покинула этот мир, Перестройка делала только первые робкие шаги, и Ольга помыслить не могла, что когда-нибудь наша северная столица сможет соперничать с Западом (если, конечно, закрыть глаза на грязь и разруху, скрытую за внешним лоском «а ля рюс»). Так что Ольга во все глаза разглядывала город, а я, натужно зевая, скучал.

И все-таки, как я не старался, все-таки задремал.

Разбудил меня визг тормозов. Машина резко остановилась.

Я разом подобрался. События трехдневной давности еще были свежи в моей памяти.

– Впереди скопление машин, – у Ольги был красивый голос. С таким только в опере выступать.

– Пробки тут быть не может, – тихо пробормотал я.

– Авария?

– Посмотрим.

Я решительно распахнул дверцу машины, но голос Ольги остановил меня:

– Не забудь взять вот это, – улыбнувшись, она выудила из бардачка пистолет, заряженный серебряными пулями. – Береженого бог бережет.

Я кивнул. Если честно, то я подсознательно не хотел брать с собой никакого оружия. Где-то в глубине души я надеялся, что впереди обычная авария, но, пройдя метров сто, мы уже четко могли рассмотреть, что, перекрыв движение в обе стороны, машины сгрудились у въезда и выезда на заправку. И в основном это были милицейские и пожарные машины. На выезде с заправки торчала одинокая скорая помощь. Несколько милиционеров бесцельно бродили внутри оцепления из красно-белых лент, остальные, столпившись под козырьком заправки, о чем-то беседовали с тремя штатскими, бросая косые взгляды на толпу из местных и приезжих, мокнущих под дождем.

Чуть поодаль сквозь туманную поросль смутно проступали очертания сельских домов какой-то деревни.

Судя по обилию сотрудников правоохранительных органов, толпе любопытных, которых даже дождь не смог разогнать, тут произошло что-то серьезное. К тому же, я нигде не видел покореженных машин. Может это и не авария вовсе?

Кутаясь в тонкую куртку, я обратился к одной из «местных» – даме неопределенного, но явно преклонного возраста, в линялом плаще и высоких резиновых сапогах.

– Что тут случилось?

– Тебе какое дело? Проезжай.

Тем временем Ольга обратилась к пожилому мужчине в цветастой бейсболке, явно водителю одной из тех машин, что сгрудились вдоль обочины.

– Убили там кого-то, – проворчал он через плечо. Потом скосив взгляд получше рассмотрел Ольгу, и сразу же стал разговорчивее. Миловидные девушки на всех мужчин действуют одинаково. – Вроде бы даже не одного, а нескольких. Я-то когда ехал, смотрю машины «скорой помощи». Потом менты все оцепили. Говорят, вот-вот телевидение приедет. Я собственно телевизионщиков и жду.

– Глупости все это, – вмешалась дама с оранжевым зонтиком, который при всем желании хозяйки не мог прикрыть ее непомерного тела. – Там всего-то и было два человека. Федька, он всегда в утреннюю смену тут рабочим халтурит, и кассир – барышня из города. Их на куски порубали и куски эти по всей заправке лежат. А крови и вовсе нет, словно выпил кто… – тут дама сделала многозначительную паузу, желая посмотреть, какой эффект произведут ее слова на слушателей.

– Да брешешь ты все, – вмешалась дама в сапогах. – Это небось какие-нибудь милионерщики из города напились да учудили. А ты порубаны, крови нет… Ты еще скажи, что вампиры с монастыря здесь побывали.

Так! Похоже, утро перестало быть томным.

– Вампиры? – удивился я.

– А то, как тех иродов назвать. Раньше сидели себе у себя за стеной, ироды проклятые, а теперь повылазили секстанты всякие.

– Не «секстанты», а сектанты, – поправил полную даму водитель в бейсболке.

– Никакие они не сектанты, – вмешалась в разговор третья дама в полиэтиленовом дождевике. – Монахи там живут.

– Всех монахов еще при Сталине к стенке поставили, а это – секстанты, проклятые. Мутят головы, работать мешают…

Спор продолжался, но я понял, что нового ничего не услышу.

– А кто тела-то нашел? – спросил я у дамы в сапогах. Разгоряченная спором она казалась более разговорчивой.

– Васильевна нашла. Пошла Федьке своему непутевому завтрак отнесть. Тут все и завертелось. Она в крик. Благо наш участковый неподалеку живет, прибег. Потом стали вызывать и милицию, и скорую…

– А Васильевна-то сама где? – продолжал наседать я.

– Да у ментов там где-то. Опрошают они ее.

– Угу, – кивнул я. – И?

– Что «и»? – проворчал Тогот. – Что ты от меня хочешь?

– Как считаешь, это все с нашим делом связанно?

– А то!

– По человечески ответить не можешь! – обиделся было я.

– Не надо задавать глупых вопросов. Можно подумать, что в окрестностях города рыщут толпы кровожадных убийц! Все тут связано, тем более, что до Озерного монастыря тебе километров тридцать осталось.

– Двадцать семь, – поправил я.

– То-то и оно. Конечно, есть шанс, что ты тут не причем, но я бы на твоем месте не слишком на это надеялся.

Сделав незаметный знак Ольге, чтобы она продолжала расспрашивать, я начал быстро проталкиваться сквозь толпу, одновременно бормоча заклятие незаметности. Есть такое замечательное заклятие. Оно делает тебя незаметным. Не невидимым, то заклятие много сложнее, и а не уверен, что когда-нибудь вообще смогу его освоить. Заклятие незаметности делает тебя незаметным, ты можешь пройти на любой охраняемый объект, но только в том случае, если охрану не предупредили, что кто-то должен совершить незаконное проникновение. Тогда они засекут тебя в два счета. Но тут-то меня никто не ждал.

Проскользнув под красно-белой ленточкой, я, не спеша, направился вдоль нее, но уже внутри огороженного периметра. Еще раз я выругал себя за то, что прихватил с собой пистолет. В случае чего мне было бы довольно сложно объяснить, откуда он взялся у добропорядочного гражданина.

Подойдя сбоку, я осторожно заглянул внутрь заправки через большую витрину. Не смотря на то, что стекло отсвечивало, мне удалось разглядеть маленькое помещение, разделенное на несколько комнатушек. Стенд с газетами и журналами на продажу. Больше отсюда видно ничего не было. Приходилось и дальше рисковать.

Не торопясь, пройдя мимо трех милиционеров, которые о чем-то оживленно спорили, стоя под козырьком у входа, я пулей нырнул в здание. Внутри было пусто. Только контуры тел очерченные мелом на полу. Но что-то сразу мне не понравилось. Лишь через несколько секунд я понял, в чем дело. Контуры тел были безголовыми. Я огляделся. Два контура были нарисованы мелом в другом конце помещения. И еще. По идее тут должно разлиться море крови. Ведь если и в самом деле человеку голову оторвут, крови выльется немерено. А тут ни капли. Сухой чистый пол, только контуры тел, обведенные мелом.

– И что ты по этому поводу думаешь? – поинтересовался я у Тогота.

– Ничего, – ответил покемон. – Кто-то выпил кровь, а потом открутил головы. Причем пил профессионал.

– Вампир?

Я вспомнил странное создание, с которым схватился два дня назад на дороге. Настоящий вампир!

– Знаешь, Артурчик, я бы на твоем месте поспешных выводов не делал, – и почувствовав мое недовольство, чтобы как-то сгладить «Артурчика», покемон добавил. – Не произноси этого слова, пока не будешь точно уверен.

На мгновение передо мной встало лицо незнакомца, которого я «застрелил» три дня назад. Вампир, без сомнения!

– Послушай, – продолжал покемон. – Ты на вампирах не зацикливайся. Есть ведь еще вурдалаки, вамфири, вампы и множество другой нечисти подобного толка.

– Ладно, энтомологические споры оставим на потом, – отмахнулся я. – Лучше подскажи, что дальше делать. Ехать в монастырь?

– Погоди. Лучше допроси кого-нибудь из ментов. Узнай, что тут точно случилось. Тогда и думать будем. Кстати, судя по карте, здесь своя церковь есть, так что, наверное, тебе туда вначале стоит заглянуть. Может, узнаешь чего. А то так наобум в логово врага лезть.

– Так уж врага. Если помнишь, то моих перебили горгульи, и виноват тот, кто их вызвал.

– Монахи виноваты уже потому, что попытались действовать не через тебя – перевозчика, а обходным маневром.

– А может они и вовсе не знали о моем существовании… – но закончить диалог с Тоготом я не успел.

Дверь открылась и в зал заскочил молоденький милиционер. Кивнув мне, словно мое присутствие на месте преступления было само собой разумеющимся, он проскочил во внутренние помещения. Я последовал за ним. Однако лейтеха оказался проворным, я только сорвался с места, а он уже скрылся за дверью «М/Ж». Я решил подождать.

Когда минут через пять из-за двери «М/Ж» под победный рокот бачка появился молодой мент, я встретил его букетом заклятий. Беднягу аж отбросило, он врезался затылком в стену и начал было сползать по ней, но я во время ухватил его за галстук и не дал расслабиться. Несколько секунд мы внимательно смотрели друг на друга.

Молоденький, ему было не больше двадцати трех; веснусчатый, курносый – ему бы не преступников ловить, а на дискотеке с девчонками отплясывать….

– Ты кто? – едва ворочая языком выдавил лейтенантик.

– А вот это тебе знать не обязательно.

Я придвинулся к нему, нависая. На мгновение в его глазах я увидел свое отражение, точнее отражение того образа, в котором я предстал перед ним. Седой вамп, вытянутые черты лица, прямой, римский нос, седые бакенбарды, волосы, зачесанные назад, плащ с алой подстежкой и высоким красным воротником – классический Дракула. От страха у мента глазки сдвинулись к носу. Он ничего не мог сказать и лишь пускал слюнявые пузыри. Если честно, то случись со мной такое, я бы, наверное, еще и обделался, но он то ли только полностью опорожнил кишечник, то ли и в самом деле держался молодцом.

Резко дернув за галстук, я подтянул его к себе. Теперь мы чуть-чуть не касались носами друг друга.

– Говорить можешь? – злобно прошипел я.

Он кивнул.

Я чувствовал, как трясутся его поджилки, чувствовал запах страха, исходивший от него.

– Можешь?

– Да, – ответил он.

– Что тут случилось? Ты сейчас спокойно расскажешь мне обо всем, что здесь случилось, – я старался говорить, не повышая голос. Той порции страха, что я уже обрушил на него, вполне хватило. Теперь необходимо было хотя бы немного его успокоить и попытаться выудить информацию. – Я жду.

– Тут… случилось… убийство…

– Это я и сам знаю, – отмахнулся я. – Меня интересует все с самого начала и с подробностями.

– Сначала позвонила Роза… или Зоя… Не помню я как ее зовут… Ну, эта, местная продавщица, сказала, что у нее неприятности. Я попытался узнать, какие, но она не сказала… Я дежурным в Приозерске по этому участку. Так вот, я Паше перезвонил… То есть, Павлу Андреевичу – местному участковому, он там сейчас с полковником на улице… Когда тот прибежал, тут уже одна из местных бабок была. Она первая тела и нашла…

– Без крови?

– Без крови, – обреченно согласился лейтенантик.

– Без голов?

– Головы отдельно лежали, и нигде… нигде ни капли крови…

– И что ты по этому поводу думаешь?

– Я?

– Милиция, полковник твой, мать твою!

– А это не вы разве их?

Теперь я начал понимать чего так испугался лейтенант. Зря я, наверное, вампиром заделался.

– Нет, не я, – теперь похоже настала моя очередь отвечать. – Если бы я этих двух угробил, то не бродил бы тут вокруг да около. Я сам ищу этого гада. Сейчас я тебя отпущу, и ты никому не скажешь, что видел меня, а если что узнаешь, перезвонишь по этому телефону. Я продиктовал ему номер своего второго сотового, по которому отследить меня было невозможно. – Надеюсь, ты мне все сказал.

Я уже готов был выскользнуть со стоянки через заднюю дверь, когда лейтенантик остановил меня.

– Подождите, у полковника есть видеокассета. Все что происходило на заправке, записывалось.

Похоже, дело принимало интересный оборот. Значит, я мог увидеть воочию все, что здесь произошло.

– Рискнем? – спросил я у Тогота.

– А то нет, – отозвался покемон. – Если увидишь, что тут случилось, реально узнаешь, кто твой противник.

– Я бы не стал обольщаться, – возразил я. – Судя по всему это всего лишь груз нашего фургона. То, с чем не пожелали связываться горгульи.

– А ты хочешь с этим связаться?

– У тебя есть альтернатива? Я хочу понять, что произошло! Мы не дружили с Олегом, но он был моим приятелем, партнером… Я не могу это так оставить.

– Ладно. Иди. Попробую помочь.

Оставив лейтенантика, я неспешно вышел с заправки, направившись к группе ментов, один из которых носил погоны полковника.

– Здравствуйте, – никто не повернулся в мою сторону. Отлично, заклятие действовало.

– У кого кассета? – спросил я Тогота.

– Подожди, никак не могу определить, – какое-то время я слушал ментальные охи и крехи Тогота. Потом мой покемон вновь заговорил членораздельно. – Кассета у сотрудника в «волге». Спокойно иди вперед.

Я постарался осторожно, никого не задевая и не привлекая внимание, отойти от основной группы милиционеров и направиться в в сторону единственной милицейской «волги». Двигаясь неторопливо, я мысленно повторял заклятие подчинения.

Но в это время из здания заправки вскочил мой лейтенантик. Наверное, надо было его придушить, или стереть ему память, но второпях я не сделал ни того ни другого.

– Держите его! – завопил лейтенантик. И тут меня все разом увидели.

Изо всех сил я рванул к «волге». Не знаю, чего ожидал от меня водитель в штатском, но, видимо, только не этого. Опершись о капот, я изо всех сил двинул правой ногой в боковое стекло. Посыпались осколки. Водитель завопил, закрывая лицо. Выгнувшись всем телом, я нырнул в выбитое окно. В тот же миг в правой руке у меня оказался пистолет, в левой – видеокассета (она лежала на переднем сидении за водителем).

– Она?

– Наверное, – отозвался Тогот.

– Ладно, будем считать это – она.

Я лихо развернулся. Менты, раньше стоявшие у входа на заправку, теперь были в трех метрах от меня. Мне ничего не оставалось, как, не целясь, выпустить обойму из пистолета шофера. Я старался ни в кого не попасть, и похоже, мне это удалось. Во все стороны полетели куски асфальта. Мои преследователи метнулись в разные стороны, я швырнул разряженный пистолет им вслед, прошептал заклятие уничтожения следов. Еще не хватало, чтобы у ментов оказались мои «пальчики». Меня, в моем реальном облике, видело много людей. Если менты постараются, то смогут составить словесный портрет, и с этим-то я уже точно ничего поделать не смогу.

Потом я вытащил свой вальтер с серебряными пулями. Бог с ним с серебром! Однако менты, забившись в щели, ответный огонь открывать не спешили.

Со всех ног я бросился в обход машины. Ольга сделает остальное.

И она не подкачала.

Очередь из автомата заставила ментов вновь вжаться в асфальт. Толпа бросилась врассыпную. Я, зная, что будет дальше, прикрыл глаза, поэтому заклятие слепоты меня не коснулось. Нет, что и говорить, Ольга знала свое дело.

А через пять минут мы спокойно ехали по шоссе, и я знал, что никакого хвоста за нами нет. Да какой там хвост, менты едва смогли бы вспомнить во что я был одет, а тем более мое лицо. Что же до кассеты, я почти сразу переслал ее Тоготу. Мелкому негодяю понадобилось минут десять, чтобы подсоединить камеру к компьютеру, после чего я вошел в транс, чтобы лучше воспринять визуальное послание моего покемона.

* * *

Пустая стоянка.

Подъезжает серая «волга». Из нее выходит пожилой господин. По-другому не назовешь. Аккуратный седой ежик, усики-мерзавчики оттеняют волевые губы. Прямой, римский нос и широкая нижняя челюсть. Настоящий лев салонов. Весь гардероб от самых знаменитых фирм мира. Костюм-тройка, галстук китайского шелка, белоснежная сорочка – внешний вид примерно на пятьдесят тысяч баксов. Мужчина неспешно подходит к окошку, небрежно кладет деньги. На указательном пальце печатка с огромным сапфиром. Темно-синий полупрозрачный бездонный камень. Мужчина улыбается кассирше. Хищная улыбка. Неприятная. Вместо правого клыка – золотая фикса. Мужчина тщательно пересчитывает сдачу, усмехается. Убирает деньги.

На заднем фоне чернорабочий – скорее всего пресловутый Федот – перекатывает какие-то баллоны. Серая, будничная, неинтересная фигура. Вот он тоже направляется к кассе, едва не столкнувшись с надутым господином.

Федот недоволен. Грязный, выбрит небрежно. Глубоко посаженные глазки утонули в морщинах. Постоянно сплевывает. То и дело проводит пальцами по лбу, стирая пот. О чем-то долго выговаривает кассирше. Волга уезжает, а Федор и кассирша все выясняют отношения. Неожиданно на обочине появляется тень.

В этом месте я остановил ленту. Я попросил максимально увеличить изображение. Да, это был мой давнишний знакомый.

Тень скользит к окошку и впивается в горло рабочего. Ужасные челюсти двигаются, перемалывая позвонки. Кассирша страшно кричит. Несмотря на отсутствие звука, мне было хорошо видно, как искажено от ужаса лицо женщины. Она кричала! Она метнулась к телефону, набрала номер. Что-то кричит в трубку, и вампир повернул к ней свои окровавленные челюсти. С них на асфальт падают огромные тяжелые капли криви. Федот, точнее то, что от него осталось, обвисло в руках твари, словно выпотрошенная тряпичная кукла.

А после этого вампир прыгнул. Ему мог бы позавидовать любой олимпийский чемпион. Длинные пальцы впились в полные плечи женщины, словно булавки, проколов кожу. Челюсти твари разошлись и сомкнулись на горле кассирши.

– Вот и все, – медленно произнес Тогот. – Печальный фильмец.

– Ты был прав, тварь та же самая, – я специально говорил вслух, чтобы Ольга слышала.

– Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, – вздохнул Тогот. – Твои приятели вытащили на свет эту тварь, и теперь, кроме того, что нам придется разгребатьрезультаты их творчества, нам еще нужно будет отловить этого красавца, пока он не свил себе тут гнездышко.

Перспектива не из приятных.

* * *

До церкви мы добрались к вечеру. Пришлось дать большой круг, чтобы не столкнуться с многочисленными погонями, разосланными в разные стороны, от проклятой заправки. Потом Ольга еще часа два рулила по лесной дороге, которую и дорогой-то назвать было трудно. То огромная яма с водой, то поваленное дерево поперек дороги. Потом лес расступился, и мы выкатили на холмистую равнину, словно кляксами, усеянную пятнами озер.

Старый храм величественно возвышался на вершине одного из холмов. У его подножия раскинулось поповское хозяйство.

– Что ж, поговорим вначале с батюшкой, а потом уж в монастырь наведаемся.

– Зачем тебе этот батюшка сдался? – удивилась Ольга.

– Мы же говорили… – протянул я, потом по выражению лица «дамы» понял, что или у нее и в самом деле короткая память, или в тот момент, когда мы обсуждали план действий, перешли на ментальное общение. – С этим монастырем давно уже что-то не так. Неправильный он какой-то и был издавна таким. Поэтому прежде чем туда соваться надо справки навести. А кто о монастыре лучше знает, как не священник?

– Заткнись, а? – рявкнул я на покемона. – Лучше бы постарался прикинуть, какая гадость нас может ждать в монастыре.

Покачиваясь на ухабах, машина сползла с холма. Ольга притормозила у ветхой изгороди, и я, высунувшись из машины, окликнул бабку, копавшуюся в огороде:

– Эй, матушка, не подскажете, где нам батюшку найти.

Матушка кряхтя разогнулась, и повернулась ко мне. С удивлением увидел я торчащий из под темного платка нос картошкой и рыжую с проседью редкую бороденку.

– Я батюшка и буду, милок. А по пошто ты меня ищешь?

Я был поражен. Чего-чего, а вот такого батюшки, я не ожидал.

– Я из города, хотел бы поговорить, – наконец нашелся я.

– Что из города, вижу, – пробасил батюшка. – Ну что ж, подъезжай к крыльцу, милости просим.

Согнувшись он подобрал с грядки тяпку и чуть приподняв полы рясы неспешно направился к дому. Я вернулся в машину, и мы покатили дальше, объезжая «церковные» угодья.

Изба батюшки (именно изба, по другому это строение нельзя было назвать) выглядела приветливо: всюду незамысловатая резьба, чистые занавески на окнах и кактусы в горшках – множество кактусов. Высокое крыльцо с резными перилами.

Дверь натужно заскрипела и на пороге показался батюшка, но уже без идиотского платка.

– Проходите, – предложил он, широко распахнув дверь. – За машину не беспокойтесь, тут на ближайшие пять километров ни одного поселения нет.

Мы с Ольгой вылезли из машины и поднялись на крыльцо по тихо поскрипывающим ступеням. Батюшка пропустил нас вперед, а потом прикрыл дверь. Мы же, сделав несколько шагов из темной прихожей, пропахшей березовыми вениками и сушеными травами, вошли в светелку, посреди которой виднелся огромный стол дубового дерева, настоящая мечта антиквара.

– Проходите, присаживайтесь, – продолжал батюшка.

Мы так и сделали.

– Зовут меня, отец Михаил…

– Артур.

– Ольга, – представилась моя спутница.

– Видите ли, мои все в город уехали, будут только завтра, так что угостить вас особо ничем не могу, разве что чайком, – продолжал басить священник.

– Не стоит, – остановил я его. – Мы собственно торопимся.

– Да куды ж торопиться на ночь глядя?

– Волка ноги кормят, – отмахнулся я. – В общем-то и дело наше к вам не слишком велико. Мы – этнографы…

– А я – комонавт, – усмехнулся батюшка.

– Мы – этнографы, – повторил я, сделав ударение на втором слове.

– Ага, и потому перестрелку на заправке учинили.

– Откуда вы?.. – начал было я.

– Знаю, – вздохнул священник. – Я собственно как о перестрелке услышал, так стал вас ждать.

– Да не было никакой перестрелки, – отмахнулся я. – Так, пальнул, чтобы менты не гнались.

– А с милицией вы, стало быть, на ножах?

– Нет, пожалуй, – пожал я плечами. – Просто они одним делом занимаются, мы – другим, и хотелось бы друг другу не мешать.

– Наркотики, поди?

– Что вы, батюшка. Зачем же так.

– А что разве тот тип, что на стоянке людей убил, не под кайфом был?

Я покачал головой.

– Тут все сложнее. Боюсь, что он как-то связан с монахами из Озерного…

Я не успел договорить, пораженный переменой происшедшей с батюшкой. В один миг он побледнел, отступил от стола, вновь внимательно разглядывая черты моего лица, потом словно опомнившись, начал быстро креститься, бормоча что-то себе под нос.

Мы с Ольгой молча ждали, пока батюшка успокоится, но, похоже, наше спокойствие еще больше встревожило его. Перестав креститься, он прочитал защитное заклятие от злых духов. Слишком простое, чтобы вызвать у меня неприятные ощущения, разве что покалывание в кончиках пальцев рук и ног. Он хотел было начать читать еще одно заклятие, но я его остановил:

– Не стоит, батюшка. Мы не из монастыря.

– Могу ли верить? – в его голосе зазвучали утробные нотки загнанного зверя.!!!!!!!

– Если бы я был оттуда, то не стал бы у вас расспрашивать о монастыре.

– А может, вы хотите узнать, что мне известно.

– Если б я был из монастыря, – повторил я, – то я бы просто вас убил. Судя по реакции батюшки, я попал в десятку. – Скажем так: я принадлежу враждебной им группировке.

– Крещеный?

– Да, но…

– Дьяволопоклонник?

– Нет, но мне помогают потусторонние силы.

Кажется, батюшка начал успокаиваться.

– И чего же вы хотите от меня?

– Узнать побольше об Озерном монастыре.

Священник глубоко вздохнул, потом запустил руку в карман и выудил пачку сигарет. Вытащив одну, он оглядел стол в поисках зажигалки, но не нашел и тогда Ольга щелкнув пальцами, сотворила пламя. Батюшка на мгновение опешил, а потом, вздохнув подался вперед и прикурил от большого пальца Ольги. Дунув на пальцы она затушила пламя.

– Она – демон? – кивнул священник в сторону Ольги.

– Нет, архангел другого мира, – и увидев непонимание на лице священника, я добавил. – Слишком долго объяснять. У нас мало времени. Я хотел бы, чтобы вы рассказали мне об этом монастыре все, что знаете.

Батюшка тяжело вздохнул.

– Сложно это… Ни один настоятель тут долго не задерживается. Мой предшественник – Захарий, лет пять назад утоп. До него Михаил был, так тот в лес, по грибы пошел и не вернулся. А все почему? Потому что с монастырскими в ссоре. Я тоже сюда как приехал, ко мне двое – шасть. Я то вначале думал, хорошо, что монастырь под боком. Если нужно чего, всегда люди божьи подсобят. А тут, заходят. Одеты как положено, все чинно, только лица злые какие-то. Потом один, тот что постарше, спрашивает, сколь лет я жить собираюсь? Я отвечаю, что то, лишь самому Господу ведомо. А он говорит, Господу, не Господу, а если в наши дела соваться будешь, то долго не протянешь. И вообще объявил, чтобы я ближе чем на три версты к монастырю не подходил. Я, естественно, тут же отцу Алексию жалобу отправил, но ответа так и не получил… Трижды отправлял. А потом, когда в Лавру ездил, с людьми говорил, мне там посоветовали больше не писать никуда, чтобы я держался подальше, монастырь этот в покое оставил…

– Хорошо, – кивнул я. – Но меня интересует немного другая информация. Что ваши прихожане о монастыре говорят, какие слухи ходят… А может, ваши предшественники что узнали, перед тем как исчезнуть?

Отец Михаил пожал плечами.

– Узнать-то узнали, – вздохнул священник. – Только все это больше бабушкины сказки напоминает.

– И все же, – настаивал я. – Можете говорить смело, все что вы скажете, останется между нами.

– А что говорить! Сказки одни, – покачал головой батюшка. – Бабы говорят, что тот монастырь – истинного Зла рассадник, и живут там не монахи, а чудовища в человечьем облике.

– Вампиры? – впервые заговорила Ольга.

– Нет, – покачал головой батюшка. – Монахи, люди обычные, но вот дела они творят злые, безбожные, и ни церковь, ни районная администрация в те дела не лезет.

– Например?

– Например, закупают они много кормов, только скота их никто на полях не видел. Часто к ним большие чины из Москвы наведываются. Якобы там на охоту или на рыбалку. Хотя какие такие дела у них со светской властью? Да только никто на охоту не ходит. А кто в их дела сунется, того или мертвым дома в кровати найдут или какой несчастный случай с человеком приключится. Или вот была тут кузня, я еще ее застал, и кузнец был из «левшей», такой здоровенный парень. Не то, что кузня нужна тут, но издавна так повелось. К тому же кузнец – золотые руки всегда и в городе работу найдет. Так вот, явились к нему как-то из монастыря и заказали подковы. Обычные подковы, только большие, словно слона подковать хотели. Он им так и так, подковы я конечно смастерю, но мне бы и прибить их самому надобно, потому как дело это тонкое. А они ни в какую. Сделаешь подковы и гуляй. Ну, замучило его любопытство. Сделал он подковы, монахи пришли, заказ забрали, а кузнец, дурень, за ними увязался украдкой. Больно хотел он на того коня взглянуть. Только нашли его тело через день волками растерзанное. Участковый наш пытался докопаться, да не тут то было. Приехала из Москвы какая-то комиссия. Участкового сняли, а потом приехали большие чины из ФСБ, все записи кузнеца арестовали, кузницу опечатали, и сколько его вдова по учреждениям разным не бегала, так правду найти и не смогла…

– ФСБ? Этого нам только не хватает! – вновь очнулся мой покемон.

– Сомневаюсь я, относительно ФСБ, – ответил я. – Уж очень это все напоминает дешевые американские фильмы ужасов. Тайный правительственный эксперимент. Ужасное чудовище вырвалось на свободу.

– Ну тут-то по любому не так… Чудовище доставили из иного мира и повезли на опыты в Озерный монастырь.

– Не смешно.

– Вот и я об этом…

Покемон замолчал.

– Мне, кажется, вы сейчас с кем-то говорили, с кем-то находящимся за пределами этой комнаты, – в глазах священники вновь зажглись угольки страха.

Я кивнул.

– Похоже, этот батюшка обладает врожденными телепатическими способностями, – удивился Тогот.

– Заткнись, – цыкнул я на покемона, а потом вновь повернулся к батюшке. – Предположим, все именно так. Скажем так, я беседую со своим ангелом-хранителем, по-вашему демоном.

В свою очередь батюшка кивнул.

– Надеюсь… – начал было он.

– Думаю, сейчас не время для теологических споров, – остановил его я. – У нас единый враг…

– А ты еще предложи ему присоединиться, – встрял покемон.

– Все может быть, – огрызнулся я, и потом вновь обратился к батюшке Михаилу. – Боюсь, что события, происшедшие сегодня на заправке напрямую связаны с Озерным монастырем. На свободе оказалась одна тварь… одно существо, которого не должно было бы существовать в этом мире… Батюшка, вы будете не против, если мы попросим Вас сопровождать нас?

Священник внимательно посмотрел на меня.

– Вы хотите, чтобы я отправился с вами в монастырь?

– А почему бы и нет? – в свою очередь удивился я. – Вы – представитель Церкви… К тому же я совершено не уверен, что знаю, с чем мы там столкнемся.

– Но вы можете гарантировать, что связавшись с вами я не попаду в неприятную историю, связанную с криминалитетом?

– Если вы имеете в виду мою перестрелку с ментами, то смею заверить, что ни в одной банде и не в одной криминальной группировке ни я, ни моя спутница не состоим.

Батюшка хмыкнул.

– А поскольку вы обладаете врожденным даром телапатии, вы можете почувствовать, что я говорю правду.

Батюшка кивнул.

– Хорошо, сын мой. Еще до вашего появления, я знал, что так и будет. Не даст мне покоя то поганое место.

Тяжело вздохнув, батюшка исчез в соседней комнате и через минуту появился с… обрезом, а через плечо был перекинут набитый патронташ.

– Идем что-ли?

– Я думал что с крестами и святой водой было бы…

– Твари, они твари земные, пуль должны бояться. К тому же все патроны я заговорил.

– Не берут их патроны, – протянул я. – Сталкивался я пару дней назад с тем, кто на заправке был. Стрелял, серебром стрелял, а тварь все равно жив.

Священник замер, закусил бороду и начал жевать ее в раздумье.

– И что вы предлагаете?

– Не знаю… Но кресты и святой воды я бы захватил.

Батюшка вновь кивнул. Снова он выскочил из комнаты, и в этот раз его не было несколько минут.

– Ты что делаешь? – вновь очнулся мой покемон.

– Ничего, – отмахнулся я.

– Ты что, собираешься рассказать этому попу, чем занимаешься? Ты совсем спятил?

– Нет. Я хочу уничтожить тварь с заправки и понять, что тут все-таки происходит.

– Учти, я очередной раз твой зад спасать не буду.

– А я и не прошу… Ну, чем тебе не правится этот священник?

– Поп!

– Священник, батюшка! Послушай, ты – атеист морковный, если эту тварь пули не берут, должно же существовать какое-то оружие?

– А почему ты считаешь, что встретишься в монастыре с этим упырем?

– Понятия не имею.

Но тут появился батюшка Михаил, и наш спор сам собой закончился.

* * *

Если честно, я никогда не видел такого воинственного батюшку. В этот раз мы вместе с ним сели на заднее сидение.

– Что-то очень быстро батюшка стал Воином Христовым.

– Послушай, я устал от твоих комментариев, – фыркнул я на покемона.

– Опять с демоном глаголишь? –поинтересовался отец Михаил.

– Просто он первый раз видит такого служителя церкви. Удивляется, – кивнул я.

Батюшка смерил меня уничижительным взглядом, а потом хлопнул по спинке переднего сидения:

– Поехали! Скоро стемнеет, – прибавил он, поворачиваясь ко мне, – а я не хотел бы общаться с демонами в темноте.

– И все таки вы что-то недоговариваете… – протянул я.

– Хватит и того, что я поехал с вами, – и сказано это было таким тоном, что больше ничего спрашивать я не захотел.

* * *

До монастыря мы доехали очень быстро. Он располагался на опушке леса – невысокая, полутораметровая отштукатуренная стена, по гребню которой были вбиты железные столбы и протянута колючая проволока.

– Похоже эти монахи хорошо себя охраняют.

– Угу! – кивнул батюшка. – У вас найдется инструмент?

– Боюсь, проволока под напряжением.

– Все может быть, – протянул батюшка.

Мы вышли из машины. Главные ворота монастыря находились в другом месте, но идти через главный вход смысла не было. Ольга достала из багажника пару Калашниковых, батюшка с интересом наблюдал за ее действиями. Один из автоматов она протянула мне, другой взяла на изготовку, так что стало ясно, что-что, а обращаться с автоматическим оружием она умеет.

– Лобовая атака? – спросил батюшка.

Я покачал головой. Подойдя к стене, я ногтем мизинца начертил на стене пару диаграмм, потом медленно, под диктовку Тогота прочел нужное заклинание. Вспышка зеленого пламени, и в стене образовалось округлое метровое отверстие.

– Это то, что я называю черной магией, запомни сын мой, и идет она от дьявола… – начал было причитать батюшка, но я остановил его.

– Лучше зарядите свой обрез, и пойдем, – предложил я. – Нас пока не ждут. Никто из них не подозревает о нашем присутствии. Мы не нарушили их защитный периметр.

– Видеокамеры наблюдения? – поинтересовалась Ольга.

Я взглянул на небо. Тяжелые тучи, скользящие над землей, по-прежнему сочились влагой.

– Сильно сомневаюсь, что они сейчас ведут наружное наблюдение, но чем черт не шутит, – при этих моих словах батюшка сплюнул через левое плечо и перекрестился.(Какое дикое сочетание язычества и христианской религии!) – Постараемся действовать осторожно, – с этими словами я нырнул в дыру изгороди.

Ольга и батюшка последовали за мной.

За изгородью лежал девственный луг. Местность постепенно повышалась и в метрах ста от усадьбы переходила в подножие довольно-таки крутого холма на вершине которого собственно и располагалось строение – трехэтажное здание выполненное в довольно странной манере. Тут, без сомнения, угадывались элементы классического древнерусского зодчества, но было и еще что-то непонятное, почти неосязаемое и тем не менее странно чужеродное.

– Пошли что ли, – предложил батюшка поведя стволом обреза.

Однако я не успел ему ответить. Прежде чем я произнес «да» из травы в воздух взвилась черная тень. Обрез батюшки громыхнул и тень – скорее всего это был огромный черный пес – отлетела в сторону, сметенная доброй порцией дроби. Тут же в воздух взвилось второе тело. В воздухе его встретила автоматная очередь. Опустившись на колено, Ольга очередью расссекла надвое тело пса. Теперь ни о какой конспирации не могло быть и речи.

– Ну, пошли, теперь они о нас знают, – объявил я, остановив очередью третьего пса, скачками приближавшегося к нам.

– Божие невинные твари… – пробормотал себе под нос отец Михаил.

– И пусть горят в аду, те, кто подписал их на это неправое дело, – добавил я.

– Аминь, – и батюшка разрядил второй ствол обреза в очередного пса.

– Похоже, из вас выйдет неплохая команда, – заметила Ольга. – Пойдем к дому, а то тут сыро очень, – и закинув автомат на плечо она зашагала в сторону здания.

– Интересно, почему она ведет себя столь беспечно, – поинтересовался я у покемона. – Словно пули ищет.

– А больше тут псов нет, – ответил Тогот.

– И ты раньше не мог мне об этом сказать?

– А ты спрашивал?

– Гад ты все-таки, – не выдержал я. – Почему ты всегда действуешь, лишь согласно собственно выгоде?

– Если это было бы так, то я давно сменил бы хозяина. Сделал бы перевозчиком человека, реально оценивающего опасность.

– Ладно, я с тобой потом поговорю, – цыкнул я на покемона.

Здание монастыря издали походило на усадьбу помещика. Хотя может раньше, лет триста назад здесь и была усадьба. Большой центральный двухэтажный дом с колоннами, за которым, как сложенные крылья притаились два флигеля. Позади них располагались всевозможные служебные пристройки. Центральное здание, некогда внушительное, теперь выглядело убого, заброшено, штукатурка на колоннах местами осыпалась, и в угасающем свете дня казалось, что колонны покрыты отвратительными язвами. Часть окон во флигелях была выбита, часть заложена кирпичами. Металлическая крыша проржавела и издали казалось черной… Что там говорил мой покемон про Озерный монастырь?

Уже почти стемнело, когда мы подошли к входной двери, и я с большей опаской начинал смотреть на нашу ночную вылазку. Сидели бы сейчас где-нибудь в тепле, пили бы чай или что покрепче… Одно дело бороться с чудовищами при дневном свете, другое дело – в ночи, когда силы зла активируются. Однако, сейчас отступать было бы глупо, к тому же многочисленные факелы расставленные вдоль фронтона дома и лестнице, ведущей ко входу, в достаточной степени освещали место действа.

Но когда мы обогнули угол дома и вышли к главному входу, я понял, что во-первых появились мы вовремя, а во-вторых там, где надо.

Крыльцо – десяток широких ступеней ведущий к широкой двустворчатой двери – было залито кровью. А над самой дверью, там где раньше, видимо было распятие Иисуса, висел распятый монах. Он был приколочен к деревянному основанию огромными кривыми скобами. Одетый лишь в набедренную повязку, как и Христос, он потрясал воображение! Его лицо представляло собой не маску муки, страдания или отречения, а истинное творение Брома – полотно страха: глаза, округлившись, вылезли из орбит, и зрачки сузились, превратившись в игольные ушки; рот скривился, обнажив кривые, желтые зубы. Но это была не усмешка, не недоумение – страх исказил черты несчастного, вены на шее вздулись… Казалось, будь у него хоть капля жизни, он завопил бы так, что его крик услышал бы весь мир и узнал о его страхе и боли!

– По-моему, нас кто-то опередил, – с удивлением пробормотал я.

Батюшка опустился на колени и коснулся пальцем лужи крови.

– Почти засохла. Должно быть это случилось часа два-три назад.

– И вновь я собираю трупы, – пробормотал я.

– Это много лучше, чем быть им, – тут же отозвался Тогот.

– Я бы попросил тебе помолчать. Объявишься, если только я задам тебе вопрос, или нам будет грозить реальная опасность, – огрызнулся я.

– Угу, – и покемон замолчал.

– И что говорит твой «ангел-хранитель»? – повернулся ко мне батюшка.

– Ничего хорошего, – отмахнулся я. – Давайте-ка лучше попробуем аккуратно войти… Много же крови натекло из одного человека.

– Не из одного, – покачал головой батюшка. – Я думаю трупов там внутри немало. Тем более, что на наши выстрелы никто внимания не обратил.

А ведь и правда. Никто не вышел нас встретить. В монастыре, царила невероятная, мертвая тишина.

– Пошли, – взяв обрез наизготовку одной рукой, а другой рукой приподняв подол рясы, священник медленно стал подниматься по лестнице. И вновь я поймал себя на мысли о, что не верю отцу Михаилу. Слишком гладко все с ним получилось. И ждал он нас, и идти с нами в странный монастырь сразу согласился… Впрочем, пока мне следовало оставить все сомнения. Без сомнения, батюшка был на моей стороне – и это главное.

Кивнув Ольге, я стал подниматься следом за священником. И тут я заметил странную вещь. Если батюшка ставил ногу на чистую ступень, то по идее должен был остаться след – кровавый отпечаток подошвы, но батюшка каждый раз едва заметно дергал ногой, и все отпечатки его подошв получились смазанными. Нельзя было сказать, кто прошел, даже размер обуви определить было бы довольно сложно… Нет, не простой это был батюшка.

Добравшись до дверей, мы на несколько секунд остановились, проверили оружие, приготовились. Потом согласно моей команде Ольга ударом ноги распахнула дверь, и тут же метнулась вперед и в сторону, уходя с линии огня…

Глава 7 Исход по Орти

Моисей был совершенно прав, сорок лет блуждая со своим народом. В то время средняя продолжительность жизни составляла сорок лет. Когда полностью сменились поколения, Моисей смог привести свой народ в начальную точку Исхода, и это место, в сравнении с ужасами пустыни, показалось несчастным раем…

Бен Ладан

– Как тебе мой новый мир? – поинтересовался Орти.

Мы стояли на вершине холма, поросшего шелковистой, приятной на ощупь сине-зеленой травой. До самого горизонта простиралась бескрайняя равнина, и только далеко-далеко у самого горизонта маячили белые отроги гор. Несмотря на то, что солнце стояло почти в зените, над головой раскинулось звездное небо.

– Это временно. Как только терраформация закончится, звезд видно не будет, – пояснил он.

Какое-то время мы молчали.

– Нравится ли тебе мой мир? – повторил он свой вопрос.

– Нравится, – кивнул я. – Но ведь он не весь такой?

– Он разный, – согласился Орти. – Надеюсь, он станет одним из райских уголков вселенной.

Я недоверчиво хмыкнул.

– Пока мои помощницы проходят обучение, строители возведут тут прекрасные города. Я воспользовался инфраструктурой одного из идеальных миров, – он покрутил кольцо на указательном пальце, и в воздухе передо мной возникло странное голографическое изображение – хитрое переплетение сложнейших чертежей, объемных фотографий, 3-D реконструкций. – Ты только посмотри: усиленная инфраструктура, основанная на полимерном использовании…

– Но ведь это неправильно.

– Что значит «неправильно»?

– По крайней мере так говорит Тогот. Твои подданные сами должны пройти весь этот путь…

– Зачем?

– Так положено…

– Кем?

Я пожал плечами.

– Не знаю.

– Дорогой Артур, в этом мире, точнее в этой вселенной все переменчиво, все меняется. То, что было правильно вчера, сегодня становится атавизмом.

Я отмахнулся.

– Послушай, Орти, я с удовольствием посмотрю, как все это заработает.

– Строители с Альгаммы уже начали закладку первых корпусов. Они работают по графику искаженного времени, и я думаю, что первый мегаполис мы получим через месяц по Земному времени.

– Ну предположим, ты создал планету, нашел строителей, которые за некую плату воплотят в реальность твои мечты, но народ.?.. Где ты возьмешь население для своего мира, или, также как и планету, создашь из ничего?

– Ну, если уж говорить откровенно, планету я тоже не создавал. Я отыскал ее, так же как твой Тогот отыскивает нужные врата. Я всего лишь подобрал нужную натуру. Что до народа, то мне пришлась по сердцу твоя мысль.

– Какая мысль? – насторожился я. Уже достаточно хорошо зная Орти, я понимал, от него можно ждать любого самого неординарного решения…

* * *

Когда-то одна из «валькирий» Орти – по-моему, эта была Светлана, спросила меня: Почему ты не стал величайшим магом этого мира, не попытался захватить его? «Ведь ты, с помощью Тогота, мог бы творить страшные заклятия. Мог бы поднять армии мертвых, мог бы…»

Ну, как мне было объяснить ей, что я не тот человек?

Занятие магией сравнимы с занятиями любой наукой… Вы можете закончить институт, какое-то время проработать в НИИ став специалистом своего дела, потом защитить кандидатскую. И только малая часть кандидатов защищает докторскую. Единицы из докторов наук становятся академиками. В колдовском мире то же самое. Только тут не нужно читать доклады перед ученым советом, получая черные и белые шары. Тут тебе не помогут ни хорошие связи, ни высокопоставленная родня. Тут ты сам за себя. Знаешь, умеешь – постепенно переползаешь на следующую ступень. Тренируешься, все свое время посвящаешь учебе и опытам, ведешь жизнь отшельника, добровольно лишив себя всех радостей жизни – и еще один шаг вверх по лестнице.

Но как правильно сказал Тогот, я был не из тех. Не прикладывая особых усилий, я намного обгонял приятелей, пытавшихся вкусить от запретного плода – магии, официально не существующей в стране воинствующего материализма. Видно поэтому в какой-то миг я тормознул – алкоголь, девушки, все соблазны разгульной жизни стали для меня важнее колдовских опытов, и чтобы не вещал там Тогот, он так и не смог переломить моей врожденной лени. К тому же существовал очень важный внешний фактор моего существования. Неписаные законы общества, в котором я жил, гласили: обитая в мире, где колдовство считалось преступным занятием, надо скрывать свое знание от окружающих.

– Ну почему я должен скрывать свои способности? Почему я никому не могу о них рассказать?

– Потому что это приведет к ужасным последствиям, – всякий раз отвечал мне Тогот. – Общество, в котором ты существуешь, слишком консервативно, чтобы воспринять твое занятие как должное. Отрицание самой идеи повседневного колдовства лежит в самой основе вашей цивилизации, в основе ее главного определяющего фактора – религии. Отрицаешь ли ты или почитаешь религию своего народа, но ты живешь согласно ее моральным устоям, даже если общество – атеистическое. Посмотри, те же коммунисты пропагандируют заповеди Моисея…

Тогот мог рассуждать об этом часами. Он приводил мне печальные примеры «засветившихся» чародеев. Граф Дракула, маркиз де Сад, семейство Калигулы, граф Каллиостро и многие-многие другие, преступившие черту, объявившие себя стоящими выше человеческой морали, и не сумевшие выжить в человеческом обществе.

Осознав, что вершины колдовства не для меня, что всю жизнь мне так и суждено оставаться простым проводником, я клюнул на предложение Орти помочь ему создать свой мир. Как создатель он был очень юн и больше всего боялся сотворить чего-то несусветное. Теперь я понимаю, что он с помощью своих природных способностей занял ступень, для которой еще не созрел эмоционально. И поэтому ему требовался некий помощник, не столько для проведения магических опытов, сколько для психологической поддержки, для решения множества моральных конфликтов, возникающих во время создания нового мира.

* * *

Исход.

Мгновение назад мы стояли в колдовском кругу. Один шаг и мы очутились во тьме. Нет, не во тьме. Только в первый момент было темно, а потом…

Мы оказались посреди сказочного зимнего леса. Высоко в небе висела полная луна – ослепительно белый шар. Раньше я никогда не видел такой луны. Вокруг россыпью искрились мириады звезд – вся бездонная вселенная. А под ногами искрился снежный склон – нетронутая, девственная земля, украшенная выросшими на склоне невысокими елочками. В снежном наряде они напоминали невысокие сугробы.

И где-то наверху, высоко-высоко среди звезд, тоскливо пел ветер. О чем он пел, несясь где-то там, в вышине, от звезды к звезде?

Какое-то время мы молчали, завороженные дикой красотой первозданной природы. Наверное, если бы ни Орти, мы бы так и простояли всю ночь.

– Хватит балдеть, – вернул он нас к реальности. – Мы сюда не за этим пришли.

С тяжелым вздохом «дамы» стали собирать снаряжение, сложенное в центре колдовского круга. Чего тут только не было. Кроме калашей снабженных инфракрасными прицелами ночного видения, я прихватил восемь ручных гранатометов, себе – восьмиствольник с вертолета. Только Орти в оружии не нуждался. Он как будущий Бог решил в этот раз использовать лишь колдовскую силу. И он был прав. Его магический посох был заряжен энергией так, что по сравнению с ним наши гранатометы были детскими хлопушками.

Девушки собрались быстро. Изящные и грациозные, в тонких серебристых термокостюмах, выгодно подчеркивающих их женские прелести, обвешанные всевозможным вооружением, они были какгрозные валькирии… Или героини японского аниме – «Ученицы школы убийц».

– Впервые вам предстоит отнимать чьи-то жизни, – напутствовал их Орти. – Вспомните все, чему я вас учил. Вспомните все наши тренировки. Вы должны действовать быстро, не задумываясь. Стреляйте первыми. И не думайте ни о чем. Никакой жалости. Помните, этот лагерь погибнет через два дня во время снежного бурана. Перед вами живые мертвецы, а ваша задача спасти хоть кого-то из них… Мы об этом уже говорили… Стреляйте не думая. Не подведите ни меня, ни Артура…

Потом он сам проверил пояса безопасности – колдовские нити, опоясывавшие талии всех девушек. По идее, колдовской силы этих нитей должно было хватить на то, чтобы отклонить любую пулю, любой предмет летящий в сторону амазонок. Это вам не какое-то заклятие неуязвимости. Однако на практике этого пока никто не проверял.

– Вроде все. Пошли, – махнул рукой Орти.

Девушки побрели по рыхлому снегу, а я пожалел о том, что не взял с собой кинокамеры или хотя бы цифровика. Три ангела смерти в белоснежных шубках и трико, увешанные оружием. И все это на фоне сказочного леса…

Идти оказалось недалеко. Вскоре из-за елей выступила сторожевая вышка. Под ее крышей горел красный огонек – часовой курил.

– Итак, – Орти развернул схему-план. Все пометки на ней были нанесены краской, светящейся в темноте. – Повторим план. Татьяна и я идем к центральным воротам. Там доты и танк. Не знаю, на ходу он или нет, но лучше не рисковать. Вы, – тут он перевел взгляд на меня, Светлану и Ольгу – берете на себя остальные вышки. Ольга с Артуром – те, что у леса, Светлана – четвертую, по ту сторону ворот. Займете позиции – свяжетесь со мной. После уничтожения вышек, Артур с Ольгой займутся бараками охраны. Чем меньше выйдет оттуда народа – тем лучше. Светлана идет к нам и помогает очистить вход, пока я занимаюсь порталом перехода… Все понятно? Первыми огонь открываем мы… Если вопросов нет, по местам.

И мы с Ольгой побрели по снегу, делая огромный крюк, обходя лагерь с востока. Несмотря на сорокаградусный мороз, в термокостюмах было тепло. Снег был пушистым, глубоким и иногда мы проваливались, аж по пояс.

Наконец впереди появились.????????????????????? Мы с Ольгой заняли позицию: бухнулись в снег, чуть примяли его вокруг. Стянув со спины гранатометы, мы выдвинули прицелы. Вышки были перед нами как на ладони. У Ольги – правая, у меня – левая. На обеих вышках неясно маячили фигуры часовых. По двое на каждой вышке. У ног – по «максиму», хотя скорее всего пулемет в такой холод бесполезен.

Отложив гранатомет в сторону я достал рацию.

– Мы готовы.

– Тогда начнем, – тут же отозвался Орти. – Дисциплинка у них хромает, так что я послал Татьяну, пусть подложит пластид под танк.

– Зачем им вообще здесь танк понадобился?

Орти усмехнулся.

– Когда я собирал сведения об этом лагере, то узнал, что командир его – бывший танкист. Ваша дурацкая партия дала ему новое назначение, вот он и приехал сюда на своем танке. Все обещал назад отогнать, потом его бывшего начальника-командарма расстреляли, вот он так и остался тут.

– Забавно… – только и смог ответить я.

– Я на позиции, – встряла в разговор Светлана.

– Тогда поехали. Ждите сигнала, – и Орти отключился.

– Что он там? – поинтересовалась Ольга.

– Да, все сказки рассказывает, – отмахнулся я. – Давай-ка готовиться. Сейчас начнется.

– Эх, жаль, волшебной ночи, – пробормотала девушка, прижимая к щеке гранатомет.

Бах! – гаркнуло вдалеке, и тут же на горизонте расплылась пурпурная зарница.

Часовые на сторожевых башнях метнулись к прожекторам. Мертвенно бледный электрический свет разорвал ночную тьму. Но они опоздали.

Мы с Ольгой выпалили почти одновременно и тут же обе башни расцвели фиолетовыми огнями. Они накренились и стали медленно падать. Нам было слышно, как трещит горящее дерево. Но мы не стали дожидаться падения вышек. Ольга еще раз выпалила из гранатомета в бревенчатое здание, над которым развевался красный флаг – главное административное здание комплекса, а потом, подхватив калаши, мы побежали в сторону заграждений. Перед нами неясно маячили два барака, и еще два с двумя зданиями администрации находились поодаль, сбоку.

Я видел как из землянок высыпали вохровцы. Темно-синие шинели, винтовки на перевес. Упав на колено, я поднял автомат. Включить инфракрасный прицел, передернуть затвор было делом нескольких секунд.

Автомат заходил в руке, словно адская тварь, обретшая жизнь. Вохровцы стали валиться на снег, словно кегли. Многие из них даже ранены не были. Вместо того, чтобы попытаться определить откуда стреляют, они падали в снег, спасая свои жалкие шкуры. Но Ольга достала гранату с напалмом. Запущенная из подствольника черной молнией она прочертила звездное небо, и разлетелась на куски, залив сугробы пламенем. Горящие вохровцы повскакали с мест, но я был начеку. Перевернув сдвоенный рожок я дал несколько коротких очередей, и мы с Ольгой побежали дальше.

У первой стены колючей проволоки пришлось притормозить. Заклятие пути, и проволока со звоном полопалась. Вторая стена тоже не устояла против моего заклятия. Всего несколько шагов, и мы очутились на территории лагеря.

Судя по всему у остальных дела тоже шли неплохо. Где-то по ту сторону бараков, не переставая, палили два автомата. Изредка ухал гранатомет. Но нам с Ольгой некогда было прислушиваться. На нас было возложено уничтожение бараков охраны. Часть мы, похоже, уничтожили, но остальные пока находились вне пределов нашей досягаемости.

– Идем, – махнул я своей спутнице, и мы понеслись вдоль бараков зеков, к двум темнеющим вдали административным зданиям.

Однако остальные вохровцы времени зря не теряли. Опомнившись от первого испуга, они приготовились к встрече врага.

В меня сразу ударили три пули. Если бы не пояса Орти, я, наверное, давным-давно был бы мертв. А так, меня всего лишь приподняло над землей и со всего маха швырнуло в сугроб. Боли я не почувствовал, но все это оказалось неожиданно. Тут же рядом со мной в сугроб плюхнулась Ольга.

Через мгновение она вынырнула на поверхность, отплевываясь от снега.

– Похоже, они не собираются сдаваться, – удивилась она.

– У них мозги под другое заточены, – отозвался я. – Но нам от этого не легче… Пригнись.

Потянувшись к поясу, я одну за другой сорвал три напалмовые гранаты. Вскоре перед бараками вохровцев стало светло, как днем.

Ольга, подключила оптический прицел, и, переключив калаш на одиночные выстрелы, начала, как в тире, снимать врагов.

Я тем временем постарался подобраться поближе. Нужно было провести «зачистку». Заглянул в первый барак. Внутри никого не было, только двухярусные койки. Дальний угол помещения был отгорожен простыней. Держа оружие наготове, я рванул туда, рывком сорвал простыню.

На меня уставились две пары глаз – молоденькая девушка прижимала к груди младенца. Короткая стрижка, курносый нос, грубый, неправильный подбородок.

– Ты кто? – ошеломленно спросил я.

– Марта, – шепотом ответила она, прижимая к груди ребенка. – Вы – фашист? Вы нас убьете?

– Вот еще, – усмехнулся я. – Когда мы станем выводить зеков, присоединяйся к ним, и все будет в порядке…

И в это время она выстрелила.

Отброшенный силой выстрела, я машинально нажал на курок. Потом я долго жалел об этом, но в тот миг я действовал инстинктивно. Очередь перерезала фигуру матери с ребенком. Потом, конечно, я долго уверял себя, что они все равно погибли бы через два дня во время снежного бурана, но до сих пор… до сих пор мне не забыть взгляд их остекленевших глаз… Однако это было не последнее незабываемое зрелище за этот вечер.

Я вылетел пулей из барака, словно за мной гналось сто чертей. Снаружи ничего не изменилось. Ольга окопавшись в снегу вела прицельный огонь по вохровцам, которые, судя по всему решили стоять до конца.

Я нырнул в следующий барак. Там было пусто.

Потом, пригибаясь, перебежками я помчался в сторону полуразрушенного дома, над которым раньше развивался красный флаг. Граната Ольга разворотила угол сруба и видимо что-то запалила внутри, потому что сейчас из окон валил густой дым. Однако нужно было удостовериться, что мы никого не оставили. Лагерь должен исчезнуть целиком, его обитатели должны пойти или за Орти, или на тот свет, как предписала им Судьба.

Пинком выбив дверь, я чуть не задохнулся от клубов едкого дыма. Выждав несколько секунд, я прикрыл лицо рукавом и скользнул внутрь. На полу лежало несколько трупов. Дым валил от тлеющих банок с краской, сваленных в углу. Огромная балка, обрушившись с потолка, переломила надвое письменный стол. В углу громоздилось несколько ящиков радиоаппаратуры – связь лагеря. Судя по всему, радиопередатчику уже хорошо досталось, но на всякий случай я дал «контрольную» очередь. Я хотел было уже уйти, когда заметил неприметную дверь в дальнем конце комнаты.

Ее мне удалось открыть только с третьей попытки. Взрыв почти не повредил ее, а запоры тут делали что надо. Узкая лестница вела в полутемный подвал. Стоило мне ступить на нее, как вокруг защелкали пистолетные пули. Пришлось дать несколько предупредительных очередей. Кто-то в темноте пронзительно закричал, но больше никто не стрелял.

Я произнес заклятие света, и тут же посреди помещения вспыхнул маленький желтый огонек. Потом, держа автомат наготове я не спеша спустился в подвал. Полки заставленные каким-то барахлом, амуниция сложенная правильными, казенными, пачками. В углу держась за живот корчился молоденький лейтенант, еще один вохровец распластался на полу. Короткая очередь, и раненый затих.

Я повернулся, уже собираясь покинуть подвал и замер. За лестницей висели две обнаженные женщины. Веревки, стягивавшие побелевшие кисти рук, были перекинуты через потолочную балку. Одна из них определенно была мертва – два черных пулевых отверстия в груди, и одно во лбу, чуть выше правого глаза. Видно, она погибла только что, заслонив своих телом от случайных пуль вохровцев и подругу по несчастью.

Шагнув вперед, я вытащил мачете и со всех сил рубанул веревку, на которой висела покойница. Тело кулем рухнуло на промерзший пол. И вот тогда я пожалел, что спустился в этот подвал. Я вообще пожалел о том, что связался с Орти. Меньше знаешь – крепче спишь.

Конечно, я слышал многочисленные рассказы о зверствах НКВД, но тут… Даже занятия магией, приучившие меня к самым отвратительным зрелищам, не смогли воспитать во мне равнодушие. Несколько секунд я изучал звезды, вырезанные на спине несчастной, перевитые узором вздувшихся следов плети. Видно вохровцы развлекались по полной. Не зная на ком выместить неожиданно нахлынувшую злобу, я повернулся к мертвым и расстрелял в них остаток магазина. Я видел, как от ударов пуль дергались их тела, и душа моя ликовала.

Только теперь я понял, почему Орти выбрал такую странную цель… Обитатели бараков уже прошли свои девять кругов ада. Однако раздумывать времени не было.

Перешагнув через труп женщины, я подошел ко второй пленнице, все еще висящей на веревке. Судя по всему, ни одна их пуль вохровцев ее не задела. Я убрал ей волосы со лба. Коснулся сонной артерии. Вроде жива.

Осторожно перерезав веревки, я аккуратно положил ее на ледяной пол. Спина у нее тоже была «красивая», кроме того, внутренняя часть ее бедер представляла собой кровавое месиво.

Укол обезболивающего, укол для поддержания сердечной мышцы…. Медик из меня никакой, но я знал предназначение каждой ампулы в своей карманной аптечке. Затем пара заклятий…

Закончив, я взвалил несчастную на плечо и быстро поднялся наверх. Дым тут почти рассеялся. Судя по всему, несмотря на огневой перевес, вохровцы сдаваться не собирались. Перестрелка продолжалась. Мне казалось, что я пробыл в подвале минут двадцать, но оказалось – всего пять.

Сбросив с плеча свою ношу, я осторожно посадил женщину на пол, прислонив плечом к стене. Надо бы не забыть за ней вернуться. Я уже хотел выскочить из сруба, когда она открыла глаза. Она уставилась на меня бессмысленным взглядом и застонала..

– Идти сможешь? – очень глупый вопрос.

Она отрицательно покачала головой.

– Тогда оставайся здесь, я вернусь.

А что еще я мог ей сказать? Выскочив из сруба я выпустил сразу две гранаты с напалмом. Вохровцы стали словно королевские рябчики выскакивать из-под снега, ну а Ольга стреляла метко. Через несколько секунд все было кончено.

В этот раз я оставил ее зачищать территорию, а сам побежал к главным воротам, посмотреть, как идут дела у Орти.

Там тоже все было в порядке. Света и Татьяна словно два ангела-хранителя застыли с автоматами наготове. В широко распахнутых воротах лагеря тускло мерцало зеркало перехода – путь спасения.

– Ну, как тут?

– Порядок, – отмахнулся Орти. – Осталось самое сложное.

И он решительным шагом направился к ближайшему бараку. Девушки остались на месте. Я, как и было договорено заранее, подошел поближе к зеркалу.

Открыв маленькую дверцу в больших воротах барака, Орти громко объявил:

– Ночная проверка. Выходить по одному. Не задерживаться. Шаг вправо, шаг влево – стреляем без предупреждения.

И для острастки Орти пальнул в воздух. Из глубины барака донесся приглушенный ропот.

Первым из дверей вынырнул невысокий мужичок в ватнике. Слепо повертев головой, он с удивлением уставился на «амазонок». Его лицо, также как и лицо убитой мной женщины навсегда врезалось в мою память.

Высушенное голодом лицо, по которому невозможно определить возраст, дранная клочковатая борода и глаза навыкате, полные ненависти глаза. Для него я, скорее всего, был одним из его мучителей. Разве мог он предположить, что кто-то осмелится напасть на лагерь, расположенный в сибирской глуши? И зачем, чтобы спасти кучку преступников?

– Не задерживай, – ткнула прикладом автомата ему в спину Ольга. Я не заметил, как она присоединилась к нам. – Руки за спину!

Ни слова не говоря, зек побрел в сторону ворот, с опаской поглядывая на наших валькирий. Но, оказавшись возле зеркала, он замешкался. Разноцветная, мерцающая поверхность пугала его много больше странных вохровцев. Тут настала моя очередь, тычок прикладом и несчастный, пытаясь сохранить равновесие, шагнул вперед, а зеркало поглотило его.

– Следующий! – заорал Орти.

На то, чтобы очистить первый барак ушло чуть более часа. В какой-то миг я, вспомнив о несчастной, оставленной в срубе, попросил Орти переждать, сбегал за ней и вместе с Ольгой принес ее к зеркалу, а потом мы закинули несчастную на плечо очередного зека…

Когда последний зек покинул первый барак, мы заглянули внутрь и нашли на нарах еще с десяток умирающих. Тут нам пришлось поработать. Мы вытащили их на снег, и их прихватили зеки из следующего барака. Их пришлось выпускать четверками. Люди оказались настолько истощены, что только втроем или вчетвером могли поднять своего товарища.

Было уже далеко за полдень, когда мы закончили «расчистку лагеря». Но быстрее «работать» мы не могли.

* * *

Рай.

«Я знаю, город будет! Я знаю, саду цвесть…», а вот дальше мне это стихотворение не нравилось. С детства я не мог понять, при чем тут советские люди. Или те люди, которые окружали меня, были не теми советскими людьми, о которых писал Маяковский…

Мы переправились в Город, оказавшись не в приемном зале, куда перенесло спасенных зеркало, а на вершину Административной башни. На мгновение я замер, залюбовавшись тем самым городом, которому должно цвесть: ровные ряды аккуратных домиков-коттеджей, безумная, тропическая зелень, усыпанная цветами всевозможных форм и оттенков… Нет слов, чтобы описать это творение Орти. Но на то он и создатель. Он знал как из песка и воды сотворить золото и где нанять первоклассных строителей, создавших это чудо.

В небе над городом висело две луны – два огромных красноватых шара, а в воздухе еще чувствовался привкус озона – побочный эффект терраформирования.

Быстро спустившись вниз, в управляющий комплекс мы переоделись, Орти вручил каждому по чашке горячего кофе и пару «колес». Через несколько минут усталость прошла, и мы почувствовали себя заново родившимися. Переодевшись, я подошел к обзорному экрану и передо мной раскинулся приемный зал – гигантская полусфера, более трех километров в диаметре. Внизу располагалась огромная площадь. Часть полусферы была срезана – огромные ступени и эскалаторы вели к узкой полосе Приемного комплекса. Спасенные зеки разбрелись по всей площади. Они явно находились в замешательстве. Некоторые сидели на полу, сбившись кучками, другие лежали без сознания, а может уже мертвые на теплых белых плитах.

Орти решительно сел за пульт, и подключил к кистям манжеты прямого контакта с мозгом Административного комплекса – странного биологического компьютера, суть которого я понять так и не смог.

– Приветствую вас, – начал он, и голос его громовым басом разнесся под куполом приемного зала. – Хочу поздравить вас! Все ужасы остались в прошлом. Впереди вас ждет прекрасная, светлая жизнь! Сейчас, вы все отправитесь на первичную санобработку. Пусть женщины отправятся к левому эскалатору, мужчины к правому, – никто не пошевелился. – После первичного осмотра вам предложат пищу, – только тогда зеки оживились. – Тех, кто сам не сможет идти, подберут роботы-помощники..

Тут же в нижнем радиусе зала открылись двери, и на площадь выкатилось более сотни роботов-манипуляторов. Выглядели они довольно забавно. Казалось, они только что сошли с картинки какой-то фантастической книги тридцатых годов – полутораметровые сверкающие цилиндры вертикально установленные на гусеницы. Из верхней части цилиндров свешивалось два десятка подвижных щупалец.

Это зрелище еще больше подхлестнуло зеков – часть их бегом кинулась к эскалаторам. Несколько «лежачих» вскочило на ноги, и стремглав понеслись за товарищами.

– Не бойтесь роботов, – продолжал вещать Орти. – Они не причинят вам вреда.

Я перешел к боковым экранам, показывающим то, что творилось в приемных покоях. Зеков было примерно тысячи три – приблизительно поровну мужчин и женщин (еще одно условие, которое поставил перед собой Орти, выбирая надлежащий лагерь). Сейчас роботы-манипуляторы Орти прогоняли их через «вошебойку»: людей обдавали специальным раствором, уничтожавших любых паразитов. И еще под воздействием этой жидкости распадались ткани одежды. Потом голых зеков вели через ряд биоактивных ванн, уничтожавших или приостанавливающих развитие кожных болезней, после этого – пятнадцатиминутный контрастный душ и несчастных размещали в восьмиместные камеры, где их ждали теплая одежда и горячий завтрак. Я с ужасом наблюдал за людским потоком. Сколько мук перенес каждый их этих людей?

Сделав еще один шаг, я уставился на то, что происходило в отделе «реанимации». Тут вовсю действовали наши «валькирии» сортируя тех, кого можно еще спасти, и тех, кто уже перешел грань между жизнью и смертью…

* * *

– Ты поможешь нам? – спросил я Тогота.

– В честь чего это? – фыркнул покемон. – Я же сказал, что не стану встревать в ваши дела.

– Ну, послушай, я согласен, я допустил ошибку.

Тогот довольно фыркнул.

– Я не думал, что все это займет так много времени.

– Лучше бы ты занялся самосовершенствованием.

– Но Орти обещал щедро заплатить. Ты же знаешь он поможет мне с пространственными карманами и еще кое с чем…

– Если бы ты не лоботрясничал, не шлялся по своим колдовским обществам и не ловил девиц, ты бы уже давно сам мог сооружать не только пространственные карманы.

– Тогот, ты же знаешь, у меня нет ни капли таланта.

– Талант тут не при чем, работать надо.

– Ну, Тогот. Если ты не поможешь, мы будем разбираться с этим делом еще несколько месяцев. Даже колдовское умение Орта имеет свои пределы.

– Ага, только еще в помощники к создателю я не нанимался.

И все таки Тогот нам помог.

* * *

Чистилище.

– Как вас зовут?

Перед Орти сидел пожилой человек, годившийся ему в отцы. Высокий лоб, правильные черты лица и окладистая седая борода придавали ему благородный вид.

– Повторяю вопрос: как вас зовут?

– Какая разница. Думаете помыли, прикормили и теперь я ваш…. – тут он сделал паузу, словно пытаясь подобрать нужные слова.

– И все-таки: как вас зовут?

– Васильев Лев Иннокентьевич, – сообщил Тогот. Он работал одновременно на четыре приемные, поэтому иногда запаздывал.

Человек, сидевший перед Орти опустил голову и сплюнул на пол.

– Можете ставить к стенке. Там мы все едины.

– Послушайте, господин Васильев…

– Знали, а зачем спрашивали? – перебил он Орти. – Покажите, что надо подписать. Кто я теперь буду…

– Год рождения 1891, ветеран Первой мировой, сражался против Красных в армии Колчака, был реабилитирован. В 1935 был признан врагом народа, в 1936 разоблачен как английский шпион, работающий на Антанту.

– Послушайте, Лев Иннокентьевич, оставим в стороне Красных и Белых, Россию, представьте, что вам дадут новый шанс.

– А зачем? Семьи у меня больше нет. Вы постарались.

– Подождите. Давайте вначале определим, кто такие «Вы».

– Да бросьте вы ваши чекистские подколочки. Будто сами не знаете.

– Почему вы решили, что я работаю на правоохранительные органы Советской России?

Эх, как загнул! Мне захотелось остановить Орти. Так он провозится до конца времен. Не смотря на то, что он заморозил время в большей части камер вновь прибывших, его беседы с будущими поселенцами могли длиться вечно, тем более с такими как этот, с людьми прошедшими через мясорубку НКВД. Тут надо было идти в лоб.

Выудив из холодильника ледяную «Зеленую марку», я прихватил три стакана и быстренько проскочив по коридору, без стука вломился в кабинет Орти. Сев на край стола, я поставил перед Васильевым три стакана и бутылку.

Орти аж в лице переменился. Наверное, он собирался вести долгие беседы «о главном».

– Вот это по-нашему, взять быка за рога, – хохотнул Тогот.

Орти промолчал.

Васильев криво покосился на водку.

– Добрый и плохой следователь? Проходили, – и он обреченно махнул рукой.

– Меня зовут Артур, – представился я. – Я – проводник, впрочем, это не важно. Это – Орти, создатель, ваш будущий Христос, только я надеюсь без распятия. А теперь… за знакомство, – я открыл бутылку, разлил три стакана. Орти поморщился и взял. Лев Иннокентьевич несколько секунд косился на стакан, потом вздохнул, взял. – За здоровье, – объявил я.

– За Россию, – фыркнул Васильев и проглотил огненную жидкость не чокаясь.

– Что ж вы за Родину пьете, как за покойника, не по христиански?

– А она разве не мертва? Да и христиан я тут не вижу.

– Ну, Орти-то понятно не христианин, а вот я крест ношу, – и я продемонстрировал ему нательный крестик.

– Ты ему еще член необрезанный покажи, докажешь, что не иудей, – похоже Тогота сложившаяся ситуация веселила.

– Прибереги на потом свои похабные шуточки, – ответил я ему на той же ментальной волне.

– Но представьте на мгновение, что каким-то чудом все лагеря и инквизиция коммунистов остались в прошлом. Волею случая вас перенесли в иное время. Вы же прошли через зеркало нуль-транспортировки, вы видели самодвижущиеся автоматы, и вы должны понимать, что ни одна страна в ваше время не могла создать такое… Пойдемте, – я потянул Васильева за рукав и он, повинуясь встал. – Пойдемте, я вам покажу.

Я провел его коридором к ближайшей площадке обозрения, и несчастный замер не в силах поверить своим глазам. Перед ним расстилался город будущего. Белоснежный и прекрасный. Но больше всего его поразил цвет неба – фиолетово-малиновый и две луны висящие почти над самой землей.

Какое-то время Лев Иннокентьевич созерцал все это, а потом с недоверием, вытянув палец в сторону пейзажа, пробормотал:

– Но ведь это все нарисовано… Этого быть не может… Вы чем-то меня подпоили.

И тогда я мысленно приказал открыть купол. Поползли в сторону огромные пластиковые щиты, и свежий ветер налетел на нас, играя в волосах. А кроме того он принес запахи: запах свежей травы, запах моря, запах свободы…

– Это другой мир, – наконец я нарушил молчание. – Это не Земля. Это другая планета, другой мир и вам предстоит здесь жить, если, конечно, вы не пожелаете вернуться в Россию, назад в лагерь.

Стоило мне произнести последние слова, как глаза несчастного вновь округлились.

– «Назад в лагерь»? – переспросил он. – В Россию? Так ведь нет ее больше России… А то, то – не Россия. То – бесовщина.

И тут Тогот, ну больше некому, врубил колокольный звон.

Взгляд Васильева заметался, но через мгновение застыл на крошечной церквушке, приютившейся у реки. (Орти несмотря на то, что сам был создателем, всегда уважал чужое вероисповедание.) Бывший офицер упал на колени и повернувшись в сторону церкви стал истово креститься и бить земные поклоны.

Да, Орти тяжело будет.

Я подошел и положил руку на плечо несчастного.

– Пойдемте, у нас еще много дел…

А колокольный звон малиновым бархатом стелился над бескрайними равнинами неведомой планеты, которой еще предстояло обрести свое имя.

– Приведите сюда Гаврилу Ивановича, – неожиданно попросил зек. – Он со мной в одной комнате сейчас. Приведите быстрее, пока колокола звонят.

– Без глупостей?

– Слово офицера.

– Я за ним присмотрю, – вот ведь вездесущий демон.

Я быстро сбегал за сокамерником Льва Инокентивича. Гаврила Иванович оказался высоким старцем, прямым, как сажень!!!!!.

– Следуйте за мной, – приказал я.

Тот не ответил, но пошел, сложив руки на груди.

– Зря ты впереди идешь, – вновь заворчал Тогот. – Ни один конвоир так не делает. Он ведь, зек этот, может тебя сзади того… этого… пристукнуть.

– Я специально иду впереди, выказывая тем самым ему доверие. Мы не в допре.

– А мне приходится разрываться на части и следить за всеми вами одновременно.

Остановившись перед дверью на смотровую площадку, я резко распахнул ее и кивком предложил арестанту проходить. Тот шагнул вперед и замер зачарованный то ли зрелищем нового мира, открывшимся ему, то ли удивительным переливами колоколов.

– Нет… – сдавленно прошептал он, а слезы потом побежали по его впалым щекам. – Нет, не может быть…

Через полчаса, сдвинув кресла, мы вчетвером сиделиу стеклянного журнального столика. Гаврила Иванович Лаптев оказался милым человеком – приходским священником, арестованным за религиозную пропаганду. Васильев правильно сделал, что попросил позвать его, мир Орти и колокольный звон буквально на глазах возродили старика. Хотя, к нашим с Орти объяснением о новом мире и всем таком, он отнесся с недоверием, то и дело бросал на нас косые взгляды: то ли ждал, когда у нас вырастут рога, то ли когда из брючин высунутся хвосты с кисточкой. Я разливал «Зеленую марку», а Васильев размахивая руками, то срываясь в крик, то замолкая до шепота рассказывал о своей нелегкой судьбе белого офицера.

Неожиданно он замолчал, застыл.

– В чем дело? – встревожился я.

– Вот вы говорите, мы там жить будем… – Васильев говорил медленно, словно с трудом выдавливая из себя слова. Неожиданно он снова замолчал.

Я тут же подлил ему водки.

– Скажите, что вас беспокоит, – подтолкнул его Орти. – У нас за спрос на дыбу не вешают.

При этих словах Васильев вздрогнул всем телом, а бывший священник, что-то пробормотав себе под нос, перекрестился.

– А как же моя семья? Ведь у меня была жена, дочь…

Вот об этом Орти не подумал…

– Видите-ли… – не спешно начал Орти Он не хотел разрушить тонкие нити контакта только-только начавшие возникать между ним и этим человеком. – Видите-ли, мы спасли заключенных вашего лагеря только потому, что вы все должны были умереть. Мы специально выбрали лагеря, где большая часть – политические, потом внимательно просмотрели их историю. И остановились на вашем лагере. Через два дня на него должен был обрушиться страшный буран. Он до весны отрезал бы вас от большой земли. Судя по историческим анналам живых не осталось. Погибли все и вохровцы и зеки. Их даже не стали хоронить. Оставили все, как есть, а осенью возвели новый лагерь в ста пятидесяти километрах вниз по реке, ближе к областному центру. Вот так-то… Именно поэтому мы смогли, особо не влияя на исторический процесс, вытащить вас оттуда…

– А как же моя семья? – все еще ничего не понимая, вновь спросил Лев Иннокентьевич.

– Пока они живы, мы не можем ничего поделать. Это прямое вмешательство в историю.

– Какую историю? – удивился Васильев.

– Я забыл им сказать, что наша реальность – 2005 год от Рождества Христова, – заметил я.

* * *

Но не всегда все выходило так гладко.

Среди спасенных попадались и настоящие уголовники.

Один такой ввалился в кабинет Орти, в расстегнутой рубахе, так чтобы хорошо видны были его воровские наколки и, среди которых почетное место занимала наколка с изображением товарища Сталина.

– Что скажешь начальник? – с этими словами он без разрешения уселся на стул. – Сигаретку-то дашь, а то у ваших железяк не допросишься.

Орти молчал. Прежде чем затевать Исход, создатель тщательно ознакомился с нашей историей.

– Ну че молчишь-то… Дадут мне тут прикурить или нет?

– Тут не курят.

– А даже так! – зек вальяжно развалился в кресле. Похоже, он чувствовал себя королем.

– Сядьте нормально, Гавриченков.

– И не подумаю. Зовите вертухаев, пусть воспитуют… – а потом зек резко метнулся вперед, схватил Орти за воротник. Я увидел как багровеет создатель. Это ничего хорошего господину Гавриченкову не сулило. – Ты что, сосунок, мне, смотрящему, мораль читать будешь. Зови главного, с ним поговорю, а ты – шваль…

Но он не договорил. На мгновение в комнате потемнело. Мне показалось, что сверкнула молния.

А когда прояснилось, то зек вновь сидел на своем кресле, но с тела его исчезли все наколки, а взгляд у него был глупым, непонимающим. Он сидел и пускал слюни, словно младенец, а руки его бесцельно шарили по ручкам кресла.

– Увидите его, – приказал Орти.

– Что ты с ним сделал? – поинтересовался я.

– Прочистил мозги, – ответил создатель.

* * *

Отдельно заинтересовала меня судьба спасенной мною женщины, но увы… она не выжила, оказалась среди пятидесяти мертвых, чьи жизни Орти и «валькириям» спасти не удалось…

Не знаю, сколько времени потребовалось Орти чтобы рассортировать всех спасенных, не знаю, как прошло заселение его чудо города. Мне надо было возвращаться к своим повседневным делам. Нужно было ходить на работу, изображая инженера; нужно было работать проводником, переправляя в разные концы города самых удивительных тварей. А Тогот еще долго торчал в мире Орти. Каждый раз возвращаясь, он ворчал, бормотал, что все это не его дело, но потом вновь исчезал.

Несколько раз я пытался спрашивать о том, как у Орти идут дела, но покемон лишь отмахивался, заявляя, чтоне хочет говорить об этом. Однако я выудил у него, что по общему согласию планету назвали Русь, что Орти удалось установить демократическое парламентское правление, несмотря на то, что большая часть переселенцев были монархистами.

* * *

Еще одно мое воспоминание связано с миром Орти.

Тогот по просьбе Орти передал мне письмо.

– Орти просил, чтобы ты отнес его по этому адресу.

—..?

– Это письмо матери к дочери.

– Дочери?

– Ей сейчас уже за восемьдесят.

Я вспомнил свой визит к «обиженной» мною старушке и покачал головой.

– Я не пойду. Отправлю по почте.

– Орти тебя очень просил.

Я на мгновение приоткрыл незапечатанный конверт.

Дорогая Ниночка,

ты, наверное, считаешь меня мертвой, но это не так. Не знаю, как сложилась твоя жизнь, но у меня все хорошо. Я столько лет не писала тебе, потому… ну, в общем это сложно объяснить, скажу лишь, что если бы мы встретились, ты бы меня не узнала. Я теперь, пожалуй выгляжу много моложе тебя, но все это вздор… Слишком сложно и долго объяснять, как так все получилось.

Я проследила всю твою жизнь и рада, что ты выстояла и не сломалась ни тогда в тридцатые, ни потом… Прости, за то, что не могла раньше написать тебе, подать весточку…

Я не стал дальше читать.

– Почему я должен это делать? – поинтересовался я.

– Орти обещал доставить письмо. Это – одно из условий контракта.

– Хорошо… Кто сейчас эта Ниночка??

– Мать одного из депутатов, персональный пенсионер и прочее.

– И…

– Сходишь, с тебя не убудет.

– Не пойму я тебя, Тогот, – взвился я. – То ты напрочь отказываешься помогать мне в делах Орти, то, наоборот…

– Как хочешь, так и понимай, – фыркнул покемон. – Но учти, визит этот не из легких будет. Вот тебе пропуск что-ли.

И он протянул мне золотую цепочку со странным амулетом. Полукруг внутрь которого вписан витой узор….

Тогот оказался прав. Встретиться с Ниной Андреевной оказалось очень сложно. Мне нужно было передать письмо из рук в руки, в случае чего, по мере сил ответить на ее вопросы.

Нину Андреевну охраняли круглые сутки. Мне даже близко не давали подойти к их квартире. Дважды я посылал ей открытки с предложением встретиться и дважды не получал никакого ответа. В конце концов, мне это надоело. Если меня не хотят выслушать добровольно, я вручу письмо насильно.

В один из осенних вечеров, я пробрался в парадную, где жила старушка. Обмануть тупого охранника и консьержку было легче легкого. Им показалось, что мимо прошелестел легкий ветерок. С помощью заклятия я легко открыл дверь ее квартиры. Огромная, как и моя, она была переполнена народом. Тут жил депутат с семьей, и его старуха-мать. Никем не замеченный я тенью проскользнул в комнату старухи. Хозяйка лежала на широкой кровати. Впалые щеки, болезненный вид.

– Рак, – констатировал Тогот.

– Здравствуйте, Нина Андреевна, – обратился я к женщине, предварительно сотворив заклятие тишины. Теперь те, кто находились снаружи, не могли слышать, что происходит внутри.

– Кто вы? – с трудом повернула голову старуха. – Я никого не жду. Меня не предупреждали, что вы придете.

– Я явился без приглашения, – сознался я. – Хочу поговорить о вашей матери.

Пальцы женщины метнулись к кнопке, и, прежде чем я успел ее остановить, раздался призывный, требовательный звонок.

Еще одно заклятие, и дверь в комнату оказалась запертой.

– Убирайтесь! Вы – один из этих подонков-журналистов! Вам все мало и мало! Вы уже не раз смешивали имя моей семьи с грязью, а сейчас, когда Алеша стал депутатом…

– Успокойтесь, – я осторожно присел на край кровати. – Я не журналист. Взгляните на это, – и я выудил из кармана цепочку со странным брелком.

Старуха поджала губы, но, увидев в руках у меня цепочку, приподнялась на подушках. Старческими, скрюченными пальцами она сжала брелок, поднесла к глазам, словно не могла поверить, потом потянулась к шее и из-под воротника ночнушки выудила брелок очень похожий на тот, что я ей вручил.

Тем временем за дверью забегали. Кто-то начал яростно дергать ручку, стучать в дверь.

– Мама! Как вы? Зачем вы заперлись? Что происходит?

Дрожащими пальцами старуха совместила два брелка, со щелчком они соединились воедино, образовав круг с английской буквой «N» в середине.

– Откуда это у вас?

Вместо ответа я покосился на дверь, дрожащую от ударов. Мое заклинание было очень слабым, долго дверь не выстоит.

– У меня все в порядке! – громко и очень отчетливо произнесла старуха. – У меня гость.

– Какой гость? – раздался удивленный мужской голос. – К нам никто не приходил.

– Он хочет рассказать о твоей бабушке…

– О бабушке? Гребанный журналист!

– Я принес от нее письмо, – я вынул незапечатанный конверт из внутреннего кармана плаща.

– Я хочу, чтобы мой сын присутствовал.

– Хорошо, но только он один.

Старухи кивнула, я щелкнул пальцами, и дверь в комнату открылось. Тут же разом ввалилось четверо здоровенных амбалов.

– Мы договаривались, только он один.

Старуха махнула рукой, и трое телохранителей удалилось. Остался один – сыночек. Круглолицый, нос картошкой – таких считают за своих и любят в народе.

– Итак?

Я протянул старухе письмо. Та нетерпеливо раскрыла конверт.

– Почерк… Ее почерк.

Депутат подступил ко мне.

– Как вы оказались в нашей квартире?

Я смерил его презрительным взглядом. Каким же должен быть народ, чтобы выбирать таких избранников? Впрочем, он их и не выбирал, скорее всего, все решили деньги.

– Зашел.

– Как вы попали в квартиру?

– Я же не спрашиваю вас, как вы стали депутатом…

– Скажи ему про березовую рощу, ОГТ и Хасана, – Тогот был тут как тут.

– … и я не стану упоминать ни про березовую рощу, ни про ОГТ, а уж о Хасане я слова не скажу, – я понятие не имел ни о первом, ни о втором, ни о третьем, но надо было видеть реакцию депутата. Он отшатнулся, как будто получил оплеуху. Разом сник. Только что передо мной был владыка мира, а теперь – раздавленный слизняк.

– Откуда вы знаете? Ведь не было никаких свидетелей? Вы пришли сюда меня шантажировать?

Я покачал головой.

– Я пришел передать письмо от твоей бабушки, и просто указал тебе твое место, – ах, как мне хотелось добавить что его место, по моему мнению, у параши, но я выполнял поручение Орти, и все это меня, по большому счету, не касалось.

– Откуда у вас это письмо? – дочитав до конца спросила старуха.

– Мне передал его один друг, – уклончиво ответил я.

– У меня нет сомнения, что писала моя мать, там поминаются многие факты которые знали только я и она, но… Но этого не может быть. Судя по дате, письмо написали месяц назад.

– Наверное, – я пожал плечами. – Я не читал до конца.

– Но ведь этого не может быть, – продолжала старуха. – В любом случае моя мать должна была давно умереть. Это – невозможно. Ей сейчас должно быть больше ста лет.

– Меньше сорока, должен вас уверить…

– Ты врешь! Ты хочешь денег! – взвился народный избранник. Он метнулся ко мне, и я вынужден был остановить его, заломив ему руку.

– Если бы мне нужны были деньги, я действовал бы по иному, – объяснил я ему.

– И что же вы все-таки от нас хотите? – поинтересовалась старуха. – Пусть даже письмо – не фальшивка, в чем я лично очень сомневаюсь – что вам надо от нас?

– Не от вашего сына, а от вас лично. Напишите, как сложилась ваша жизнь, что у вас все хорошо, вы вырастили сына – урода, – я дал пинок депутату, отшвырнув его к окну. – Прошу прощения, про «урода» писать не надо… Главное напишите, что прощаете ее за то, что она не смогла забрать вас в свой рай. Оставьте письмо на столике у вашего изголовья…

С этими словами я исчез. Орти забрал письмо через два дня. Начиналось оно так:

Дорогая мамочка,

не знаю правда ли ты жива, или нет, но в любом случае, получив от тебя весточку, я хочу сказать, я люблю и прощаю тебя… Ты – мой единственный светоч за все эти годы. Ежедневно и еженощно вспоминала я о тебе и если бы ни твой образ я бы не смогла выстоять…

Нина Андреевна скончалась от рака через три дня после того как Тогот забрал письмо.

Глава 8 Бубновая дама

Женщина, какой бы праведный образ жизни не вела по сути своей сосредоточие зла.

М. Каддафи

Выстрелы слились воедино. Ольга палила куда-то во тьму. Кто-то стрелял в ответ. Неожиданно у меня над ухом, перебив автоматную воркотню, грохнул обрез. Это вывело меня из состояния ступора. Вскинув калаш, я пальнул куда-то во тьму, целясь по огонькам выстрелов. Отдача качнула, и я едва удержался на ногах.

Не знаю, попал я в кого-то или нет.

Неожиданно пальба прекратилась.

– Ну и? – я пристально вглядывался во тьму глубин здания, пытаясь заметить хоть какое-то движение. Но все замерло.

– Вроде все, – спокойно пробормотал священник, перезаряжая обрез. – Погляди-ка, что там с твоей дамочкой.

Бросая косые взгляды вглубь дома я подошел к Ольге. Она лежала на полу, все еще сжимая автомат. Только вот лица у нее больше не было – вместо лица кровавая маска. Видимо несколько пуль попали в голову, превратив лицо в месиво плоти. Но как такое возможно! Она ведь, как и я использовала заклятие неуязвимости. Я рухнул на колени рядом с Ольгой, осторожно приподнял ее тело, и, поняв, что ни одному создателю ее теперь не воскресить, зарыдал…

* * *

Ольга.

С ней я познакомился во Дворце Творчества. Она была одной из университетских барышень, зашедших к нам на огонек. В то время повсюду, словно грибы росли всевозможные клубы по интересам, а магия, колдовство – эти слова всегда манили. Люди всегда, а особенно во времена больших перемен, хотели знать, что ждет их дальше, хотели иметь какую-нибудь защиту от надвигающихся несчастий. Вот и образовывались всевозможные полулегальные клубы любителей всего подряд, от фантастики до бега трусцой.

Не помню какой доклад я тогда читал. По-моему что-то литературное, о творчестве еще не растиражированного Северянина. «В темном платье муаровом…» и все такое.

Естественно делал я все это после работы в свободное время, прогуливая занятия вечернего института. Делал вопреки запретам матери, мечтавшей «сделать из меня инженера» и возражениям Тогота.

– Ты растрачиваешь себя по пустякам, занимаешься всякой ерундой. Если бы ты слушал меня, ты смог бы стать не просто проводником, а величайшим из магов этого мира. А где-нибудь к шестидесяти… – ныл демон.

Во-первых я не верил, что мне когда-нибудь исполнится шестьдесят, а во-вторых, тех азов магии, выше которых я, увы, если потом и поднялся, то ненамного, мне вполне хватало на то, чтобы вовремя проводить караваны и вести тот образ жизни, который мне нравился. Естественно, будь моя воля, я тут же бросил бы и работу, и вечерний институт. На те деньги, что я зарабатывал перевозчиком, я мог вести безбедную жизнь. Но тогда я окончательно выпал бы из общества. В итоге мне приходилось скрывать свои магические навыки, пытаясь вести незаметную жизнь. Правда, иногда в Доме Творчества я позволял себе лишнее. Если я читал доклад, то всегда незаметно подмешивал в текст заклятие-другое. В результате мои «лекции» народ встречал с особым энтузиазмом. Вот во время одной такой лекции и появилась Ольга.

Она была в сопровождении университетских подруг, которые собственно и вытащили ее на «Вечер памяти И.Северянина».

Стоило мне увидеть ее в зале, мое сердце сжалось. Раньше я никогда не встречал такой девушки: огромные темные глаза, копна вьющихся черных волос, чуть припухшие рубиновые губы. Впрочем, я повторяюсь. Готовясь к докладу, я припас пару слабеньких заклинаний, чтобы воздействовать на тени и создать музыку, созвучную стихам гения серебряного века. Но теперь я понял, что этим не обойтись. Нужно было что-то особенное, восхитительное, потрясающее. Я знал одно заклятие, но не рискнул им воспользоваться. Наше общество плохо относится к любым проявлениям паранормального, а уж к «колдовству» тем более.

В итоге, на этот раз все получилось наоборот. Я перепутал слова в заклятиях, и мой доклад вышел на редкость скучным, обыденным. Родился, жил, писал, эмигрировал, раскаялся, умер. Вот и все.

С поклоном приняв жидкие аплодисменты, и это после обычных оваций, я передал слово следующему докладчику. Пулей слетев с импровизированной трибуны я сел так, чтобы хорошо видеть прекрасную незнакомку. Когда вся болтовня закончилась, и народ отправился в буфет выпить по бокалу вина, я незаметно втерся в компанию девушек. Не помню, о чем мы тогда говорили. Скорее всего, несли чепуху. Тем не менее, я узнал, что зовут ее Ольга, она будущий биолог, кстати, тоже вечерница, и обожает стихи. В те годы книжного дефицита, не каждый мог похвастаться тем, что хорошо знает творчество Северянина, Надсона или Майкова, мне же мои «левые» заработки позволяли покупать даже безумно дорогого Сойкина.

Пытаясь завоевать внимание Ольги, я раскрыл закрома своего книжного шкафа и университетские девы были просто ошеломлены моей коллекцией. А уж то, что я давал читать такие раритеты, было и вовсе удивительно. Хорошо, что моя мать ничего не понимала в книгах и не могла оценить их истинную стоимость. Представляю, как вытянулось бы ее лицо, если бы она узнала, что ее сын, зарабатывающий девяносто рублей в месяц, может легко выложить полторы тысячи за «некупированный» сборник Саши Черного.

Естественно, в свете моих заработков и знаний магии, я не желал работать, а специальность инженера-конструктора мне была особенно противна, хотя черчение я всегда сдавал на отлично. Еще в школе Тогот выдрессировал меня, а после крученых пентаграмм и различных колдовских узоров, машиностроительное черчение казалось детской забавой.

Однако знание магии сотворило со мной еще одну злую шутку: встретив Ольгу, я принял ее не за ту кем она была в действительности, а почему-то наделил ее чудесными свойствами, которыми она вовсе не обладала. Уже потом, много лет спустя я понял, что это была довольно своенравная и ограниченная девушка. У нее был ухажер, иначе и быть не могло. Какой-то пэтэушник. Но это я узнал потом, а тогда, при первой встрече, я влюбился в Ольгу как последний лопух. Я даже сделал то, чего делать и вовсе не следовало. Я приоткрыл перед ней часть своей тайны.

Как-то гуляя с ней, на третьем или четвертом свидании, я применил несколько заклятий. Изменил реальность. И вмиг холодный дождь прекратился, хмурые тучи поднялись к краю небосвода, а откуда-то издали от самого горизонта, вдоль Невы, ударили алые лучи тонущего в заливе солнца. Мир преобразился… Тогда я был наивным, неопытным юношей. Нет, конечно я мог предоставить действовать Тоготу, но… Но как я мог разделить с кем-то свою любимую!

Мы оказались в одной постели. Я не доставил ей наслаждение, а скорее измучил… Я искал чего-то сложного и возвышенного в простом, там, где этого вовсе не было нужно.

Тогот прикрыл меня. Благодаря его чарам мать так и не узнала, что в ту ночь у меня была гостья.

Но ночь пролетела, словно быстрокрылая птица. Вздохнув с облегчением, Ольга вырвалась из моих объятий и улетела, улетела навсегда. Я сразу понял – она не вернется.

Тогот пытался помочь мне своими советами, но я не желал слушать покемона. В тот день мы впервые крупно поссорились. Из меня вовсю лезла романтическая чепуха, а Тогот пытался хоть как-то меня отрезвить, но я не слушал. Он пытался втолковать мне, что Ольга всего-навсего простая шлюшка, ищущая остроты ощущений, а я не верил. Весь мир рисовался в радужных красках.

Я несколько раз звонил ей, но она под тем или иным предлогом отказывалась от встреч.

– Ты не устроил ее в постели, и чего ты от нее хочешь? – твердил Тогот.

– При чем тут постель! – покрываясь красными пятнами возражал я. – При чем тут это! Пойми, она прекрасна…

Я закрывал глаза и вновь видел ее тело, извивающееся на белоснежных простынях.

Через неделю я не выдержал, решил поехать к ней, встретить ее после работы, попробовать объясниться. Сказать ей то, что я не мог сказать по телефону.

Я прождал до полпервого ночи. Я не ругал ее, а клял себя за малодушие. Я не нашел в себе силы уйти.

Она приехала на мотоцикле, по-американски обвив ногами талию какого-то дылды. С ними приехали еще две парочки, тоже на мотоциклах. Чертовы байкеры! Они были навеселе, громко что-то обсуждали, перебивая друг друга… Я вышел навстречу им из парадной. В тот миг я не знал, что делать. В один миг рухнули все иллюзии, сгорели романтические дворцы. Да, Тогот был совершенно прав, а я как последний придурок распустил слюни.

– А это еще кто? – удивился спутник Ольги. – Я что-то не помню, чтобы такой урод жил в этом подъезде, – он смерил меня уничтожающим взглядом и плюнул в мою сторону.

Но я словно ничего не замечал. Как загипнотизированный я сделал несколько шагов по направлению к Ольге. Она соскочила с мотоцикла, приблизилась ко мне. Чуть раскрасневшееся лицо, разметавшиеся волосы, сверкающие озорными искорками глаза.

– Ну, привет. Чего приперся? Я же сказала, чтобы ты не приезжал.

– Но… – начал было я. Слова застряли в глотке, я не мог ничего сказать.

– Так это и есть твой поэт? – поинтересовался спутник Ольги подходя к нам. Он был как минимум на голову выше меня, много шире в плечах. Грубое лицо, наглый взгляд. Он видел перед собой клопа и собирался мимоходом его раздавить. – Сейчас он у нас огребет п…дюлей, – и озорно усмехнувшись он подмигнул своим товарищам.

А Ольга…Она лишь потупила взгляд и отступила в сторону, чтобы не мешать своему дружку.

– Ольга… – начал было я, но страшный удар в челюсть опрокинул меня на землю.

Не знаю, помогал ли мне в ту ночь Тогот или нет, но скорее я действовал сам, чисто автоматически. Грохнувшись на бетон, я словно очнулся, розовые очки слетели, разбившись на сотни маленьких осколков. Где-то внутри меня сработала пружина. Передо мной враг, сказал я себе и пошел в бой.

Драку я помню очень смутно, но знаю точно, больше ни одного удара я не пропустил. Трое против одного. Когда запахнув плащ я направился в сторону шоссе, где в это время еще можно было поймать машину в центр, позади на асфальте осталось три тела. Я знал, что не убил их, но в ушах у меня стоял хруст костей и пронзительный женский визг.

После этого я не видел Ольгу семь лет.

* * *

Батюшка подошел и осторожно потряс меня за плечо.

– Оставь, ей уже не поможешь.

Я поднял взгляд и замер, как молнией пораженный. Странный однако, этот батюшка. Он не принял ни малейшей попытки прочитать молитву над убитой. Но в тот миг, все еще потрясенный нелепой смертью Ольги, я не обратил на это внимания.

– Пойдем, – позвал батюшка. Выудив из недр своих одеяний фонарик он обшарил лучом помещение. Мы находились в небольшом зале. Прямо напротив двери открывался зев главного коридора. Он был перегорожен опрокинутыми столами. Видимо оттуда и стреляли. Значит, нас ждали.

Справа и слева поднимались две лестницы, соединяющиеся наверху балконом, от которого, перпендикулярно нижнему, расходились коридоры.

– Ну, пойдем, посмотрим, кто в нас стрелял, – пробасил батюшка, вновь одобряюще похлопав меня по плечу.

– Угу, – угрюмо отозвался я.

Осторожно положив тело Ольги на пол, я последовал за батюшкой в сторону импровизированной баррикады.

– Иди спокойно, впереди никакой опасности нет, – подбодрил меня Тогот.

– Ты бы лучше Ольгу подстраховал, – огрызнулся я.

– Пытался. Но она ничего слушать не хотела. Сама под пули рвалась, словно смерти хотела.

– Не говори ерунду. Что, по-твоему, она сюда явилась, чтобы сдохнуть поскорее?

Но Тогот так и не ответил. Отец Михаил схватив меня за плечо, хорошенько встряхнул.

– Эй, парень, ты это брось. Хватит под нос бормотать, а то и вовсе свихнешься.

Пригнувшись, осторожно оглядываясь по сторонам, готовые в любой момент открыть ответный огонь, мы пересекли зал. За импровизированной баррикадой из столов лежало два тела. Они были кем угодно, но только не монахами, ростом со Шварцнегера, в камуфляжной форме они напоминали плохих наемников из дешевого голливудского боевика.

– Что скажешь?

– Ничего, – пожал я плечами. – На монахов мало похожи.

– Точно, – согласился батюшка.

– Пойдем дальше.

– Подожди-ка, подержи фонарь, – священник наклонился и начал шарить в карманах одного из мертвецов. – Что мы тут имеем… – выудив какие-то бумаги, он поднес их к свету. – Так, охранная фирма «Сокол». Барашев Константин Валерьевич, 1965 года рождения…

– Берегись!

Оттолкнув священника я метнулся в сторону. Какая-то тень пролетела мимо. Целиться и стрелять было некогда. Я лишь успел занять оборонительную стойку. В отблеске света упавшего фонаря сверкнул нож. Я наобум нанес удар, но, похоже, промахнулся.

Бах! – грохнул батюшка сразу из двух стволов. Нападавшего смело, швырнуло на стену и он начал медленно сползать по ней, оставляя кровавый след

– Еще один, – тихо пробасил отец Михаил.

– Кузнечик, – фыркнул я, подбирая с пола свой калаш.

Отыскав фонарик, мы подошли к убитому. Это, без сомнения был монах. Одежда, огромный крест, борода. Батюшка задумчиво почесал бороду.

– Не хорошо вышло, негоже. Только вошли, а тут еще один труп.

– Вы отец Михаил, не священник, а терминатор какой-то.

– Во имя Отца, Сына и Святого духа. Аминь, – и с этими словами он направился дальше. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

Хотя, если честно, больше всего мне хотелось вернуться, взять Ольгу на руки, отвезти ее назад, в мою квартиру, переправить в мир Орти. Может он что-то выдумает, он ведь – создатель. Но рациональная часть моего «я» подсказывала, что никуда Ольгу везти не надо. Она прошла свой путь, и видно суждено ей было умереть здесь, в этом странном монастыре.

– Ты давай-ка, соберись, приди в себя, – вновь очнулся Тогот. – А Ольгу жалеть нечего, она сама подставилась. И заклятие неуязвимости читать не стала.

– Спасибо, утешил.

– Посмотри-ка, – позвал батюшка. Он стоял возле одной из дверей, выходящих в коридор. Массивная старинная дверь, оббитая широкими металлическими полосами, поперек полос шел глубокий след – словно четыре когтя прочертили. – Что скажешь? Похожи на следы твоего знакомца со стоянки?

Я поджал губы. Все может быть.

– А ты, как думаешь? – поинтересовался я у Тогота.

– Похоже, – согласился покемон.

– Советуешься, – обиженно протянул батюшка. – Ну, советуйся-советуйся… Интересно, что там внутри, – с этими словами, он налег плечом, постарался приоткрыть дверь, но у него ничего не вышло.

Я поморщился. Мало того, что этот батюшка знал о том, что я поддерживаю телепатическую связь с Тоготом, похоже, мне придется еще больше ему раскрыться. Хотя чего я боюсь, всегда ведь можно стереть воспоминания или наложить заклятие молчания.

Жестом попросив священника отойти, я встал напротив двери и прошептал несколько слов. Было слышно как где-то лопнул стальной прут. По крайней мере, мне так показалось. Потом дверь легко повернувшись на петлях, чуть приоткрылась.

– Добро пожаловать, – пригласил я.

Священник проскользнул в узкую открытую дверь. Тут же где-то щелкнул переключатель и на мгновение я ослеп от яркого света. А в следующий миг батюшка затащил меня в помещение, и прикрыл за мной дверь. Не знаю, что я ожидал увидеть: каменные стены, столы из неотесанного дерева или гостиную в стиле конца позапрошлого века, но открывшееся предо мной зрелище явно превзошло все ожидания. Я оказался в современной, хорошо оборудованной химической лаборатории. Вот так-то.

– И это монастырь?

Батюшка протянул нечто неопределенное, подошел к вытяжке, открыл дверцы, зачем-то заглянул внутрь, а потом снова повернулся ко мне.

– Что станем делать? Думаю, у нас час-полтора прежде чем сюда нагрянет милиция.

– А им-то что тут понадобилось?

– Понадобилось, понадобилось… – проворчал священник. – Думаю, нам стоит их подождать, – и он как-то нехорошо посмотрел на меня.

Нет, встреча с правоохранительными органами в мои планы не входила.

– Заодно расскажешь, кто ты такой и откуда у тебя эти игрушки, – продолжал батюшка, и тут у меня возникло странное, до боли неприятное чувство.

– А ведь ты никакой не батюшка, – спокойно объявил я.

«Священник» облизал губы, потом ловким движением содрал наклеенные усы и бороду и прежде чем я успел что-то предпринять, его обрез нацелился мне в живот. Его облик удивительным образом изменился. Пять минут назад я беседовал с дурковатым сельским попом, а сейчас передо мной стоял жесткий волчара-оперативник.

– Да и ты не ботаник, – кивнул отец Михаил. – Бабки на стоянке говорили, что ты попом местным интересовался. Так что лучше выкладывай по хорошему, что тут происходит. Скоро мои ребята подъедут, тогда тебе не позавидуешь.

– Значит милиция? – печально покачал я головой.

– ФСБ. Полковник Угличев Михаил Андреевич.

– И того хуже.

Столько лет я старательно избегал их, столько лет обходил стороной, пользуясь окольными путями искусства и тут на тебе. Влип по самое небалуйся. Хотя почему влип? Одно-два заклятия и товарищ… ах, что вы, запамятовал… гражданин Угличев и под пытками обо мне не вспомнит.

Я приготовился обрушить на голову ретивому защитнику правопорядка первую порцию заклятий, но меня остановил Тогот.

– Не спеши. Узнай сначала, что ему известно

– Так ты с самого начала знал?

– Конечно….

– А если кто сюда нагрянет?

– Не нагрянет.

Я кивнул, не придав словам Тогота особого смысла.

– А как же тот монах, которого ты не почуял?

Покемон не ответил. Обиделся. Он всегда обижается, когда я указываю ему на его ошибки.

– Я жду, – продолжал Угличев, поигрывая обрезом.

– Да я и сам толком не знаю… – начал было я, но понял, что слова мои звучат как-то неуверенно.

– Ты мне дурку не валяй, – рявкнул полковник, делая шаг вперед. – Лучше ты мне сам, как на духу, как отцу родному.

– А может лучше пройтись, все тут осмотреть… – робко предложил я.

– Ага, и в темноте пулю получить от тебя или от кого из твоих дружков.

– Не дружки они мне… – фыркнул я. – Они же Ольгу…

– Хватит, – оборвал меня полковник. – Не хнычь. Ты сам-то кто такой?

– Говорил ведь, Артур.

– Фамилия?

– Томсинкий.

Полковник явно наслаждался своей властью. Я же тем временем незаметно выудил из рукава один мешочек. Он там всегда у меня был, на крайний случай, и похоже именно такой случай наступил.

– А кто был на заправке? – полковник, кажется, входил в раж, в его голосе зазвучала сталь. – Кто убил людей на заправке?

– Вампир, – спокойно ответил я.

– Вампир? – в недоумении переспросил полковник. – Парень, ты кончай шутки шутить. Ты уже и так влип. Тебе срок за калаш светит. Говори, что тут происходит.

– Вампира везли в этот монастырь, а он сбежал, – спокойно объяснил я и разорвал мешочек. Тут же ситуация коренным образом изменилась.

* * *

Вновь Ольга объявилась через несколько лет. Через три дня после преображения Светланы. Орти тогда все еще сомневался в способностях «моей избранницы»

Не знаю, где Ольга взяла мой телефон. Я ведь к тому времени разъехался с матерью. Но даже если б она спросила у матери, та мой новый телефон ни за что не дала бы.

– Привет.

– Угу, – было часов десять утра и я еще не пришел в себя после вчерашних возлияний с Орти (полтора литра водки на двоих за спором о расширении вселенной).

– Узнаешь?

– Нет.

– Это – Ольга. Павел разбился.

С трудом напрягая извилины я попытался понять какая Ольга, кто такой Павел.

– А вы номером не ошиблись?

– Это Артур Томсинский?

Пришлось подтвердить.

– А я – Ольга… Ну разве ты не помнишь… Дом творчества, ты читал Северянина… Помнишь, ты еще подрался с моим женихом.

Ах, вот как теперь это называется– «жених». Постепенно память начала возвращаться в мой перегруженный алкогольными парами мозг.

– Привет. Как жизнь? – все что смог я выдавить из себя.

– Я ж тебе говорю, Павел погиб… Я хотела бы с тобой встретиться.

– Замечательно, – я еще смутно понимал, что происходит. – Где, когда?

– Я тут у твоего дома…

– Ко мне нельзя… У меня тут… родственники приехали, – брякнул я первое, что пришло в голову. – Подожди, я сейчас оденусь и выйду.

Не слишком соображая, что происходит, я влез в джинсы, накинул какую-то майку и прихватив пару пива из холодильника, направился к выходу.

– Старая любовь проснулась, – проводил меня напутствием невидимый Тогот.

– Отстань, – отмахнулся я.

– Смотри еще хлебнешь с ней горя.

Я уже хотел было повернуть назад, но ноги сами скользнули в кроссовки.

– Ты лучше присматривай за Светланой.

– В сиделки не нанимался! – фыркнул Тогот.

– Сам такой! – ответил я невпопад и хлопнул дверью. Пусть знает. До этого дня разговоры об Ольге считались у нас запретной темой.

Я сбежал вниз по лестнице, лифт ждать не стал.

Она сидела на скамейке у парадной.

– Привет, – она улыбнулась, вставая мне навстречу.

– Привет.

Да, она почти не изменилась. Короткий, модный плащ, высокие узконосые сапоги на шпильках, белый шарфик в зеленый горошек. Она сильно похудела, но лицо по-прежнему было прекрасно – таким, как я его помнил. А может, мне это только казалось. У меня никогда не было фотографии Ольги, а время – великий обманщик. На мгновение у меня защемило сердце, но я быстро справился с нахлынувшими воспоминаниями. Что было – то прошло.

– Ну и?.. – протянул я, видимо пытаясь подобрать вежливую форму вопроса: «Зачем пришла?» и не находя нужных слов.

– Хочу с тобой поговорить.

Замечательное желание, после стольких лет.

– О чем?

– Пройдемся, так мне будет легче, – она отвернулась и медленно побрела вдоль дома. Мне ничего не оставалось, как следовать за ней.

– Так о чем ты хотела поговорить.

– Тогда, многие, даже твои приятели говорили, что ты… ты… – тут она замялась, отвела взгляд, – что ты умеешь колдовать.

– Вот это брат прокол! А ты-то всегда считал, что твоих фокусов никто не замечает, – обрадовался Тогот.

– Подслушиваешь? – рявкнул я. – Хоть сейчас тые мог бы оставить меня в покое.

– Только чтобы этот покой потом не стал вечным, – и покемон замолчал.

– Ну, ты же знаешь, тогда все этим баловались. Мы даже организовали Братство, – горькие воспоминания. – Потом в городе существует Колдовская ложа, ну ты-то должна знать…. Там люди по многу лет практикуют.

– Да, – кивнула она. – Только я говорю про настоящую магию. Я недавно встречалась с Геком и Максимом в «Колоде». Там еще Игорь и Гена носатый были, ну помнишь, все за тобой ходили. Они и дали мне твой телефон.

Никогда не думал, что Ольга знала всех членов моего Братства. Хотя… Найти их было не сложно, каждую пятницу они пили и гуляли в «Колоде». Кроме, конечно Олега.

– Вот и дружки твои нарисовались. Хорошая компания, могут только закладывать, в душу срать, да водку жрать. Чудное у вас Братство было, как вспомню, так вздрогну, – вновь нарисовался Тогот.

– Я просил тебя заткнуться?

– И что они тебе сказали?

Ольга какое-то время молчала.

– Когда я спросила о тебе, они все больше смеялись. Называли тебя выскочкой-неудачником, только в глазах у них был страх. Знаешь, Артур, мне кажется, они тебя до сих пор боятся. Ведь ты – настоящий колдун…

Мы дошли до угла, и, нырнув в подворотню, вышли на улицу.

– Ты настоящий колдун и сможешь мне помочь.

– Воскресить твоего любимого? – я хохотнул. В самом деле, даже если бы я применил весь свой талант, я ничего бы не смог сделать. Даже Орти не смог бы. Но почему я должен был ей помогать? С какой стати?

– Первая разумная мысль за утро!

Я понял, что Тогот не отстанет и махнул рукой.

– Послушай, – продолжала Ольга, заискивающе взяв меня за руку. Мне казалось, еще чуть-чуть и она упадет передо мной на колени. – Я хочу поговорить с ним. И никто, понимаешь, никто из них не смог мне помочь. Все они кичатся своей магией, а на самом деле ничего не умеют. Пшик и все… Пустышки. А я… я хочу еще раз поговорить с ним, узнать, почему он так поступил…

– Как так? – заинтересовался я.

– Не важно… Ты мне поможешь?

Я задумался. Конечно, я мог ей помочь. Вызвать дух определенного человека проще простого. То, что ей не смогли помочь те, к кому она ранее обращалась говорило лишь о том, что они либо не хотели, либо только строили из себя «крутых». В городской Колдовской ложе – тайной организации, больше напоминающей масонскую ложу, все так и поступали…

– Правильно мыслишь Артурчик, – вновь зазвучал у меня в голове голос Тогота, я ненавидел, когда он меня так называл. – Она отказалась подарить тебе свою любовь, так пусть подарит душу.

– Контракт с Ортом?

– А ты как думал!

– Ну и подлец же ты, Тогот.

– Ну, ты поможешь мне? – Ольга остановилась, повернулась ко мне, ее огромные глаза налились слезами.

– Насколько тебе это нужно? – поинтересовался я.

– То есть как, насколько?

– Очень нужно?

– Иначе, я к тебе не пришла бы.

– Ты понимаешь, что в мире ничего просто так не бывает, – начал я, обдумывая, как бы перевести разговор в нужное мне русло.

– Тебе нужны деньги? У меня есть деньги, – она вытащила из сумочки кошелек. – Вот полторы тысячи. Все, что у меня есть. Бери!

Я лишь печально усмехнулся. Вновь я оказался в роли Мефистофеля, и… черт побери!.. мне это все больше нравилось.

– Мне не нужны деньги, – почал я головой.

– А что?

– Пять лет твоей жизни.

Ольга опешила. Какое-то время она молчала, пытаясь понять, что я имею в виду.

– «Пять лет моей жизни»? Ты хочешь, чтобы за это я пять лет прожила с тобой? Или……

– Нет, ну что ты. Ты подпишешь контракт на пять лет. Пять лет работы за рубежом, скажем так. Высокооплачиваемой работы. Меня там не будет.

Ольга казалось еще более удивленной.

– Я не понимаю…

– Ничего понимать и не нужно. Ты подписываешь контракт на пять лет, я – вызываю дух. Чего тут не понятного?

– Значит, ты и в самом деле можешь? – в ее глазах зажглись огоньки надежды.

– Могу, – кивнув, согласился я.

– А контракт?

– Часть моей работы. Вербовать людей. Но знаешь, очень трудно найти того, кто согласится на пять лет уехать без права переписки.

– А куда ехать, если не секрет?

– Секрет, но тебе понравится. Не в Магадан…

Ольга вздохнула. Какое-то время она молчала, что-то прикидывая.

– Только так? На пять лет?

– Угу, – я не собирался уступать. У меня было то, что нужно было ей, у нее то, что нужно мне.

– Согласна?

– Да.

– Пойдем, – я повернулся и пошел назад к своему дому.

– Что прямо вот так, – опешила Ольга. – Прямо сейчас?

– Почему нет? – удивился я.

– Может, потом, – засомневалась она.

– Послушай, я тебя не искал. Ты сама явилась сюда рано утром и попросила вызвать дух твоего… приятеля, – по-моему я подобрал наиболее мягкое из возможных определений. – Я назначил цену, ты – согласилась.

– У меня собой нет документов…

– Ничего не нужно. Всего лишь капля твоей крови…

И видя, что она еще колеблется я решительно взял ее под руку и повел к своей парадной.

– Тогот, приготовь «пыточкую», предупреди Орти и Светлану, надо произвести на клиента надлежащий эффект.

* * *

Я склонился над лжебатюшкой.

– Что мне теперь делать? Осмотреть монастырь?

– И нарваться еще на одного сумасшедшего монаха. То, что я их не чую, не значит, что их тут нет. На сегодня хватит потерь. Я еще не знаю, как девчонкам сказать.

– Ты и не знаешь!.. Так и скажи. Она отдала свой долг.

– Хорош долг!..

– Ладно, не будем об этом. У меня мало времени. Этот мент сказал, что они сюда через час-полтора нагрянут.

– Не глухой, сам слышал… – Тогот на какое-то время замолчал. – Знаешь, от ментов ты всегда смыться сумеешь, а фэйс твой они и так уже зарисовали, так что спешить не будем. В первую очередь нужно узнать, что известно его конторе. А уж потом разбираться с монастырем. Иначе мы можем погрузиться в такие дебри. Может то, что происходит в этом монастыре, тебя собственно и не касается. И ты не в свое дело лезешь.

– Хорошо.

Сначала я запер дверь. Мне не нужны были неожиданные гости. Так как задвижку я же сам и вышиб несколько минут назад, пришлось подпереть ручку двери стулом.!!!!!!!!!!!!А заклятие???

Приподняв полковника, я аккуратно прислонил его к стене. Упав, он сильно разбил лоб. Кровь залила все лицо, а мертвенный свет неоновых ламп сделал его похожим на мертвеца.

– Ну-ну… – на всякий случай я даже проверил пульс. Нет, все в порядке, лжебатюшка жив.

Зачерпнул указательным пальцем кровь с его лба, я начертил колдовские диаграммы на его щеках. Потом тихонько пробормотал заклятие истины.

Тело полковника дернулось. Глаза открылись, но без зрачков – одни белки. Несколько секунд он пытался подняться, словно слепой шарил руками по полу, но потом успокоился.

– Что вам известно обо мне? – в лоб начал я. Времени было мало, а вопросов много.

– Почти ничего, – утробно, не своим голосом ответил полковник.

В заклятие истины есть один недостаток, ваш «клиент», находящийся в полубессознательном состоянии четко отвечает на поставленный вами вопрос и только.

Тогда я попробовал подобраться с другой стороны.

– На бензоколонке случилось убийство, потом перестрелка. Расскажи подробно об этих событиях.

– Приблизительно в семь утра неизвестным было совершено нападение на бензоколонку. Были убиты подсобный рабочий и кассирша. Так как это пятое подобное убийство за последние три дня,то решено было подключить особый отдел ФСБ. В районе определенно действует маньяк. У нас есть его словесный портрет и любительская фотография, сделанная свидетелем третьего убийства – нападение на группу отдыхающих с палаткой. Всякий раз маньяк выпивал кровь жертв и отрывал голову… После того как место преступления – бензоколонка была осмотрена, появилась пара: молодой мужчина и женщина. Они пытались расспрашивать местных жителей о случившемся, потом мужчина похитил кассету с видеозаписью преступления, открыв огонь из автоматического оружия. На оперативном совещании было решено, что неизвестный, скорее всего, сам охотится, за маньяком и обладает данными, которые необходимы следственным органам. Был задействован план «Перехват», кроме того, узнав у свидетелей происшествия о том, что пара сильно интересовалась монастырем и священником, решено было священника заменить…

– Только «Перехвата» мне не хватало, – пробормотал я.

– Тебе-то что, дам маяк, спокойно вернешься, – заметил Тогот. И как всегда он был прав.

– А Ольга?

– Труп изуродован до неузнаваемости. Сомневаюсь, что у правоохранительных органов есть ее «пальчики». Но даже если и есть, Ольги в этом мире не было уже много лет и она никак не связана с тобой.

– Но бросить ее, вот так…

– Нет, взвали ее на плечо и ходи с трупом, а лучше сделай зомби. В компании будет веселей.

– Значит, ты предлагаешь бросить ее тело…

– Власти сами ее похоронят. Когда все уляжется, отыщешь ее могилу и можешь хоть памятник ей возвести.

– Но может Орти сможет ее оживить? – робко пробормотал я.

– Не говори глупости. У нее разворочен череп. Тут даже создатель ничего не сможет поделать… Ты бы лучше перестал со мной пререкаться и расспросил полковника про монастырь.

– И еще остается машина…

Где-то далеко грохнуло.

– Теперь ни госномеров, ни номера двигателя, ни хозяина не определить. В крайнем случае, сегодня вечером заявишь об угоне.

– И они тут же узнают меня по оперативке.

– Ну, ты и нытик! Хватит завывать. Займись делом.

Я вновь склонился над полковником.

– А монастырь, он тут при чем? Какова его история?

– Сразу после войны монастырь был конфискован советской властью и, так как он имел определенную славу, как место нечистое, то сюда перебрался Отдел паранормальных явлений, подчинявшийся тогда лично товарищу Берия. Чем они тут занимались, никто у нас толком не знает. Тем не менее, в конце семидесятых часть монахов вернулась. Им было отдано бывшее подворье. Потом Отдел переехал в Москву, а здесь согласно имеющимся у нас материалам остались только склады и архивы, за которыми прилежно присматривали монахи…

– Тогда откуда взялась эта лаборатория? Что это были за люди в хаки? Что тут вообще происходит?

– Не знаю… – и полковник замолчал, уснул. Похоже, заклятие исчерпало себя, утратило силу. Можно было, конечно, повторить. Но стоило ли? Мне показалось, что полковник рассказал все, что знал.

– И что теперь? – вновь обратился я к своему ангелу-хранителю. – У меня такое впечатление, что я ничего нового не узнал.

– Попробуй прогуляться по монастырю. Думаю, тут есть на что посмотреть.

– Ты имеешь в виду монаха, распятого над входом?

– А что ты имеешь против…

– У меня ощущение, что на сегодня я уже ужасов насмотрелся, – я вспомнил изуродованное лицо Ольги и вновь слезы навернулись на глаза, а к горлу подкатил ком. – Я не хочу…

– А придется!

* * *

Войдя в гостиную, Ольга с удивлением уставилась на Светлану и Орти. Они оба только проснулись и являли собой весьма необычную парочку: Светлана бритая и совершенно голая, словно специально выставив напоказ все свои прелести развалилась на диване. Орти, наоборот, закутанный в халат, с мокрым полотенцем на голове (после вчерашнего ему тоже нездоровилось), напоминал индуса.

Я коротко представил их.

– Светлана, Орти – создатель. А это – Ольга. Если не передумала, то приступим к договору.

Орти покачал головой.

– Тогот мне сказал, но вы так быстро явились, что я не успел подготовить бумагу.

– А что там готовить? – удивился я. – Вписать дополнительное условие и все.

– Вот сам и впиши.

Я взял за руку Ольгу, которая никак не могла отвести взгляд от обнаженной Светланы и подвел ее к письменному столу.

– Вот договор, ты пока прочти, потом мы впишем твое условие, а я пока найду чего-нибудь полечиться.

– Уже нашли, – Орти протянул мне бутылку шампанского. – Открой. – И, повернувшись, он нырнул на кухню, зазвенел посудой, видимо в поисках бокалов.

– Будешь? – спросил я у Ольги, Светлану можно было не спрашивать.

– Да, – кивнула она, а потом, показав на договор, спросила. – Это что – все серьезно?

– А ты думаешь, я шучу? Все совершенно серьезно.

Бах! – вылетела пробка.

– Но ведь это…

– Что это?

– «…участвовать в создании и управлении миром…» Это что, новая ролевая игра?

– Ты хотела волшебства? – спросил я нагибаясь и нависая над ней. – Ты хотела поговорить с мертвым? Думаешь, мы тут в бирюльки играем. Вот эта девушка, например, – я ткнул пальцем в сторону Светланы, – еще три дня назад была безногой… Она подписала договор и теперь у нее не ножки – загляденье.

– Но такого не может быть…

– Может, может, – уверил ее Орти, появившись в двумя бокалами и двумя кружками. – Вот, все что нашел.

– Шампанское… утром… из кружки… оригинально…

Я разлил. Мы не чокаясь выпили.

– Шампанское достал, конечно, Тогот?

– Да, – кивнул Орти. Он, как и Светлана, явно не мог отличить благородный напиток от дешевой подделки в духе яблочного сидра.

– Где этот пидор! – взвыл я, швырнул свою чашку на пол. – Где этот негодяй?

– Да здесь я, здесь, – тихо пробормотал Тогот, материализуясь на спинке дивана.

– Я сколько раз говорил тебе, чтобы ты не тырил бутылки из ларьков. Ты что, отравить нас всех хочешь? Что за гадость ты притащил в дом? Я тебе давно уже говорил, чтобы не брал никакого Дагестана, только питерское шампанское.

– А это и есть питерское.

Я схватил бутылку, посмотрел на этикетку. Да, производитель был питерский, но не Завод шампанских вин, чью продукцию я бы рекомендовал самым изощренным гурманам, а какое-то ООО «Шампанское». Да, о том, что в городе есть и другие производители благородного напитка я не подозревал.

– Ладно, – я поставил бутылку на край стола. – Извини, проехали, но больше в киосках не бери, – и только тут я бросил косой взгляд на Ольгу.

При виде Тогота она просто онемела. Челюсть у нее отвисла, рот широко раскрылся, обнажив белоснежные зубки, глаза выкатились из орбит. Точно так же как несколько дней назад у Светланы.

– Что это? – пробормотала она, вытянув дрожащий палец в сторону Тогота. – Это кукла такая?

– Нет, обычный демон. Тебя же предупреждали, что я – колдун…

И в место того, чтобы успокоить Ольгу, Тогот широко улыбнулся обнажив ряд острых как бритва зубов.

– Вот тебе, девица, иголочка, чтобы пальчик проколоть, – с этими словами он протянул Ольге металлическую пластинку с зазубриной в стерильной упаковке – такими обычно пользуются медсестры, когда берут из пальца анализ крови. – Договоры у нас, обычно подписываются кровью… – и, при этом, мой покемон плотоядно облизнулся.

Я видел, что еще чуть-чуть и у Ольги начнется истерика. Тогот явно перегибал палку, пытаясь поразить воображение Ольги.

– Убери, – приказал я покемону. – Хватит паясничать, – а потом повернулся к Ольге. – Ручка и чернила на столе…

* * *

Осторожно приоткрыв дверь я выглянул в коридор. Там было темно, но это меня не смущало. Проскользнув внутрь, я осторожно прошел вдоль коридора, по обе стороны которого располагались одинаковые, окованные железом двери. С помощью заклятья я открыл одну из них. За дверью оказалась такая же лаборатория.

Коридор кончился. Я оказался в полукруглом маленьком зале из которого открывался вид на внутренний двор. Там тоже было темно, но я разглядел пару больших грузовых машин и притаившуюся в уголке «волгу». Никого. Ни единого огонька. Казалось, все вымерло. Интересно, что же в самом деле тут произошло? Направо и налево от зала отходило два коридора, ведущие во флигеля.

Я собрался повернуть направо. Еще с детства, разгадывая лабиринты, я приучил себя всегда пользоваться правилом правой руки. Но Тогот остановил меня.

– Куда собрался?

– Думаю обойти этот комплекс.

– Смысл?

– А как ты думаешь? Вообще-то я собираюсь узнать, что тут происходит, каким образом этот монастырь связан с Генкой и почему Олег принял у них левый заказ.

– И ты думаешь, побродив по коридорам, ты все узнаешь?

– А что ты мне предложишь?

– Попробуй найти их контору. Должны же где-то храниться документы.

– Если на первом этаже нет ничего похожего, то скорее всего контора на втором.

– Попробуй.

Я повернулся и осторожно пошел назад. Нет, в этом месте определенно было что-то жутковатое. И эта мертвая тишина…

Я считаю себя человеком не робкого десятка, к тому же с Тоготом и парой заклятий за спиной, мне бояться особо нечего. Конечно, от шальной пули, как, например та, что сразила Ольгу, никто не застрахован. И все же, от этого места у меня по спине ползли мурашки. Была здесь какая-то аура – аура Зла? Хотя что такое Зло – неведомое и только.

Выйдя в первый зал, я постарался не смотреть на труп Ольги. Решительным шагом я направился к лестнице, а через несколько секунд, приоткрыл одну из дверей на втором этаже. Интуиция меня не обманула. Это был кабинет.

За столом сидел мертвец – зрелище, ставшее привычным за последние дни. Пожилой мужчина в строгом костюме свесил голову, залив письменный стол кровью из перерезанного горла. По внешнему виду – партработник старой формации. Вдоль стен выстроились шкафы с толстыми папками скоросшивателей.

Я подошел, вытащил одну наугад. Подойдя к столу, я попытался включить настольную лампу, не вляпавшись в кровь. Это мне удалось с первого раза, но развернуть лампу так, чтобы ее свет падал на бумаги, оказалось сложнее. И все же я справился и с этой задачей.

В папке оказались какие-то накладные, сертификаты на химическое сырье, еще какие-то бумаги, совершенно мне непонятные.

Я взял папку из другого шкафа.

– И что я тут хочу найти?

– Да, – протянул Тогот. Похоже, он, как и я, надеялся, что я с первого раза отыщу ключ к разгадке. – Попробуй заглянуть в другой кабинет.

В другом кабинете было примерно то же самое. Те же стеллажи с такими же папками, только жертвой оказалась пожилая женщина. Судя по всему, умерла она не сразу. Ее обнаженное тело было прикручено к креслу колючей проволокой, ноги задраны на поручни кресла. Может, быть перед смертью ее насиловали? В отличие от хозяина предыдущего кабинета, ей вспороли живот.

– Может горгульи побывали и здесь? – спросил я Тогота.

– Сомневаюсь. Да и на вампиров это не похоже.

– Так что же тут произошло?

– Кто его знает.

– Чудненько. Что прикажешь мне делать дальше?

– Ну, осмотри еще два-три кабинета, – предложил Тогот. – Потом решим. И поторопись. Боюсь, время у тебя на исходе.

Очередная находка превзошла все мои ожидания.

Видимо, раньше в этом помещении располагалась библиотека. Вдоль стен стояли высокие резные шкафы с книгами. Но не они привлекли мое внимание. В этой комнате я насчитал десять трупов – три мужских и семь женских. Все обнаженные. Но в отличие от наготы моих «дам», нагота их тел глаз не радовала. Белесая, дряблая плоть. Уродливые тела, сплетенные в экстазе. Кто-то расстрелял их с порога. Замечательно! Монастырь, где работали (а может быть и жили), с современным оборудованием в лабораториях и множеством трупов! Что скрывают эти стены? Сколько же мертвецов в этом здании?

Выскочив из «библиотеки» я осторожно прикрыл за собой дверь.

Ноги сами несли меня. Куда? Я спустился на первый этаж, вновь прошел через все здание, уже не обращая внимания на многочисленные закрытые двери. Мне не хотелось знать, что скрывается за ними.

– Может, хватит осмотров? – поинтересовался я у Тогота, с трудом сдерживая рвотные позывы.

– Ну, почему же, – возразил покемон. – Пока тебе везет. Ни одного живого.

– Послушай, сейчас не до шуток. Оставь этот солдафонский юмор.

– А я нисколько не шучу, – возразил покемон. – Незная расположения кабинетов, их назначения, ты можешь бродить здесь до конца века, пытаясь понять, что происходит. До тех пор, пока не явятся представители правопорядка.

– И…

– Пока они не возьмут тебя за жабры.

– И что же ты предлагаешь?

– Может лучше взять языка?

– То есть? – не понял я.

– Я дам тебе маяк, ты прихватишь труп. Тут мы его ненадолго оживим и расспросим.

– То ты предлагаешь мне бросить Ольгу, то взять чей-то труп…

– Труп Ольги бесполезен. Даже если мы ненадолго оживим ее, это будет уже не она. Утерян мозг. Значит, нам не восстановить ее воспоминания, только присущую ей систему восприятия внешнего мира. Попытавшись оживить Ольгу, мы, в лучшем случае, получим бестолковую марионетку, в худшем – чудовище, жаждущее человечины.

– И все– таки, как ты считаешь, что тут произошло?

– Послушай, у меня есть одна догадка. И вампирчик наш очень хорошо вписывается в эту картинку… но сейчас не до этого. У тебя мало времени. Поспеши.

– И кого же ты предложишь мне прихватить?

Тогот задумался.

– Может, заглянешь еще в пару кабинетов?

– Ну нет!

– Ладно, ясно, что труп тебе нужен с неповрежденной головой…

– Это я и без тебя знаю.

– Те, что внизу, скорее всего, просто охранники… Может, прихватишь того борова с перерезанным горлом.

Я представил себе, как выворачиваю эту тушу из кресла, и вновь почувствовал приступ тошноты.

– Другие варианты?

– Ну, дама на стуле тебе тоже явно не подойдет. Куда вам, белоручкам, колючую проволоку раскручивать.

– Верно мыслишь, Шарапов…

– Тогда еще кого-то поискать надо. Вернись в библиотеку, посмотри. Желательно, чтобы это был мужчина в годах. Может, обыщешь какого-нибудь старичка. И пойми, ты не должен промахнуться, иначе о тайнах монастыря, можешь забыть. Да! Еще, когда отыщешь клиента, не забудь вернуться к своему другу-священнику. Срежь у него пару прядей волос, ноготь, ну и все, как положено. Сдается мне, что ваши дорожки еще пересекутся, а нам лучше знать, что делает наш враг и иметь под рукой один-два лишних козыря.

Я так и сделал. Вернулся в лабораторию и отрезал локон и кусочек ногтя полковника. Все это я приправил несколькими каплями крови, все еще сочившейся с разбитого лба. Аккуратно запаковав свои трофеи, благо в посуде для реактивов недостатка не было, я вернулся на второй этаж. Для очистки совести я заглянул еще в пару кабинетов, но там трупов не оказалось. Тогда я вернулся в библиотеку. Начертив на полу кровавую пентаграмму, я занялся разбором «кучи малы».

В это время где-то далеко-далеко завыли милицейские сирены.

– Вот и кавалерия. Поспеши, – стал поторапливать меня покемон.

На самом деле у меня еще было минут десять, а то и больше. Пока менты подъедут. Пока договорятся между собой. Пока войдут в здание, да доберутся до второго этажа. К тому времени меня тут уже не будет.

Неторопливо передвигая мертвые тела я обнаружил, что подходящих мужчин нет. У двоих был прострелен череп, а третий оказался столь грузным, что даже при помощи заклятий я бы едва смог поднять его. Зато одна из женщин показалась мне объектом подходящим. Пожилая, лет шестидесяти, судя по остаткам прически и макияжа – светская дама. В правом ухе у нее сверкала одинокая серьга с бриллиантом, мочка левого оказалась порвана. Но самым главным в выборе именно ее трупа было то, что женщина была небольшого роста, тощая – подходящая ноша для прогулки через ничто.

– Думаешь, подойдет? – поинтересовался я у Тогота.

– На безрыбье и рак – рыба.

Он явно не одобрял мой выбор, но спорить не стал. Неожиданно по окну скользнул луч прожектора.

– Поторопись! Они собираются входить.

Неожиданно где-то внизу началась пальба.

– Похоже, тут еще полным-полно живых, – проворчал я.

– Похоже, тебе очень сильно повезло, что ты ни на кого не напоролся, – в тон мне ответил покемон.

Еще раз оглядев библиотеку, я заметил в углу груду одежды. Скорее всего она когда-то она принадлежала мертвецам. Выдернув из общей кучи дамскую сумочку, я повесил ее на шею, а потом начал быстро шарить в одежде в поисках бумажников. Нет, в деньгах я конечно не нуждался, но в бумажниках порой хранятся не только деньги. В итоге мне удалось выудить три бумажника и еще одну дамскую сумочку, но без ремня. Распихав находки по карманам, а вторую сумочку засунув за пазуху, я вернулся к мертвой женщине.

К этому времени выстрелы стихли, а потом, неожиданно кто-то стал кричать. Скорее всего, безумец находился на заднем дворе… Но мне было все равно, нужно было торопиться. Я не хотел третий раз за день встречаться с представителями наших славных органов безопасности.

С трудом высвободив «свою даму» из объятий мужчины с простреленной головой – трупы уже начали коченеть, я перекинул холодное тело через плечо, подхватил автомат и сделав несколько неуверенных шагов, оказался в пентаграмме…

* * *

Ольга вернулась через два дня вечером. Впрочем, мы так и договаривались. После того как она подписала договор, Тогот дал ей ясно понять, что теперь она у нас на крючке и дороги назад нет. Впрочем Ольга не особенно и возражала. Я бы даже сказал, что она с радостью приняла предложение Орти.

После этого она отправилась «доделать кое-какие дела». В конце концов, она собиралась «уехать работать по контракту на пять лет», а не исчезнуть с концами на веки-вечные.

Но точно в восемь вечера через два дня она с двумя чемоданами появилась на пороге моей квартиры.

– А вещи-то зачем? – с удивлением поинтересовался Орти. – Я же тебе говорил…

– Как зачем? – в свою очередь удивилась Ольга. – Чтобы вы там мне не предложили, это – мои вещи. К тому же я бы не смогла убедить родителей, что уезжаю работать за границу, ничего с собой не взяв.

– Ты им сказала, что завербовалась за границу? – удивился я.

– Что еще можно было им сказать? – пожала плечами Ольга. Когда я подхватил ее чемоданы, мне показалось что внутри свинцовые слитки.

– Нет, я должна была сказать так: мои дорогие родители я продала душу моему старому знакомому дьяволу, и теперь отправляюсь в Ад, в рабство, а так как там жарко, то мне с собой никаких вещей брать не надо.

– Что вас всех тянет на эту Фаустовщину, – проворчал я.

Мы зашли в квартиру, Орти помог Ольге снять пальто, а я тем временем запихнул в кладовку оба чемодана.

– Мне и так больших трудов стоило уговорить их не провожать меня. Хотя, наверное, из-за смерти Павла они сочли мое поведение не таким уж эксцентричным.

– Ага, – кивнул я. – Ну что ж, пойдем, мы готовы выполнить свою часть контракта.

– Как, прямо сейчас?

– А чего ждать? Тогот, все уже давно подготовил.

Мы прошли в гостиную, а оттуда в «пыточную». В этот раз Орти постарался. Декорации были красочными. Посреди гигантского зала с полом из черного зеркала, словно плавая в потоках серебристого света стоял круглый стол – излюбленный фрагмент любых спиритических сеансов. Шелковая серебристая скатерть лишь подчеркивала его нереальность. По углам залы, отбрасывая тусклые, багровые тени мерцали жаровни. Вся алхимия, в том числе и сам «саркофаг» были задвинуты в дальний угол и отчасти прикрыты длинными, занавесями-гобеленами с творениями Босха.

Ольга замерла на пороге.

– Что это?

– В настоящий момент это зал для спиритических сеансов, – я подвел ее к ряду резных стульев. – Раздевайся.

– То есть? – не поняла Ольга.

– Чем меньше одежды, тем меньше помех.

Орти быстро скинув спортивный костюм, оставшись в одной узкой набедренной повязке, проследовал к столу и начал зажигать свечи.

– Возьми, если такая целка, – усмехнулась Светлана и, скинув свой халат, протянула его Ольге. Я из деликатности отвернулся, и взгляд мой застыл на Светлане, грациозно плывущей в сторону стола. Поистине она была прекрасна. На мгновение мне вспомнилась та забитая калека из перехода. Нет, определенно, это были совершенно разные люди.

Пока я любовался обнаженными прелестями Светланы. Ольга разделась. Видимо задетая замечанием, она не стала одевать халат, а нагишом, прикрывая грудь и промежность руками, направилась к столу.

Я последовал за ней.

Мы расселись: я напротив Орти, Светлана против Ольги, взялись за руки и сеанс начался.

– Вызываю… – ну и так далее. Разница между обычным спиритическим сеансом и нашим была только в одном: мы не просто звали каких-то духов, а использовали заклятия благодаря которым дух обязан ответить на наш вызов. Правда дух Ольгиного приятеля не слишком-то спешил.

Наконец в центре стола появилось голубоватое облачко, постепенно сгустившееся в крошечную малиновую тучку.

– Кто меня зовет?

– Это он! – взвизгнула Ольга, едва не разорвав кольцо. – Я узнаю его голос.

– Кто меня зовет? Что вам от меня нужно? – вновь повторил голос.

Мы молчали. Собственно дух был вызван по просьбе Ольге, ей с ним и говорить.

– Я… Я хотела поговорить с тобой…

– Так это ты… – похоже, дух узнал ее. – Чего тебе надо?

– Я хотела поговорить… – трепеща всем телом, повторила Ольга. Сжимая ее вспотевшую ладонь, я почувствовал ее возбуждение.

– Я тебе уже все сказал, – объявил дух.

– Но…

– Никаких но… Не желаю тебя знать. Ты мне противна, и ты это отлично знаешь. Хватит ко мне цепляться. Я умер. Так хоть теперь оставь меня в покое… Ты всю жизнь мне, падла, изгадила… Я ухожу, но если ты еще раз призовешь меня, я вернусь навсегда, и жизнь твоя превратится в ад…

– Ты хоть немножко любил меня? – взмолилась Ольга.

– Отстань.

– Мы же были вместе. Тебе было хорошо со мной. Скажи, ты меня любил?

– Пошла на х…й… – ответил призрак исчезая.

Разжав руки, Ольга, рыдая, рухнула на стол.

– А призраков сердить не стоит… – с задумчивым видом протянул Орти.

Вся сцена длилась не более пары минут, но врезалась в мою память навечно. Наверное, именно тогда я простил Ольгу. Ведь она и в самом деле любила своего избранника, а я… я был так…досадный эпизод и ничего более… Я понимал, что творится у нее в душе, и даже готов был разделить с ней часть ее горя.

В эту ночь она пришла ко мне. И мы снова были вместе, как много лет назад, в тот единственный раз. В ту ночь мы не сказали друг другу ни слова. Мы страстно любили друг друга, и в этот раз я был на высоте, я заставил ее стенать, вопить от наслаждения. Я знал, что эта ночь никогда больше не повторится, и все же был рад, что все получилось именно так.

И все же для меня она на всю жизнь осталось предательницей – дамой бубновой.

Глава 9

У меня плохая память, поэтому я отомщу, забуду и… снова отомщу… Шутка.

Бен Ладан

Мое возвращение было печальным. Хотя время уже было за полночь, «дам» нигде не было. Меня встречал лишь Тогот.

Когда я вышел из колдовского круга, он внимательно осмотрел меня и зло бробурчал:

– Да, видок у тебя еще тот.

Опустив на пол мертвую дамочку я отмахнулся от покемона. Я и так знал, что безвозвратно уничтожил новый джинсовый костюм – пятна крови, грязи и еще какой-то гадости, похожей на машинную смазку. Интересно где их-то я успел подцепить?

Плюхнувшись на ближайший стул, я какое-то время сидел молча, без движения, переводя дух.

– Ты бы хоть стакан налил, – пробормотал я.

– Вот, – на этот раз Тогот, не споря, выудил из воздуха бутылку запотевшей «Пятизвездочной», и плеснув в стакан, протянул мне. Я выпил залпом – вода-водой.

– Что дальше?

– Спать.

– Своих красавиц ждать не будешь?

– Я покачал головой. Все завтра. Завтра – последний день, пятница. В пятницу может вернуться жена…

– Заколдуешь, – фыркнул Тогот. – Тебе сейчас не о ней надо думать, а о том, что вокруг тебя происходит и как из этого выкрутиться малой кровью.

– Хорошо, это я уже понял.

Встав, я высыпал на стол свои трофеи и отправился в ванну.

В этот вечер я, наверное, первый раз за всю неделю спал мертвым сном.

* * *

Разбудила меня Татьяна.

– Пора вставать, Артурчик.

Я лениво приоткрыл глаза. Тусклый свет играл на обнаженном теле красавицы – третьей дамы Орти. Широко улыбнувшись Татьяна запустила руку под одеяло и нащупала… В общем сон мой сразу словно ветром сдуло.

– Встаем, встаем…

Завтрак прошел в печальной обстановке. Возле того места, где раньше сидела Ольга, стоял стакан с водкой, накрытый кусочком хлеба. Мы помянули ее. Даже Тогот, который обычно брезговал человеческим застольем, в этот раз присоединился к нам.

– Я все приготовил для ритуала некромантии, – объявил он.

– А трофеи мои смотрел?

– Да. Там нет ничего интересного, если не считать, что твой улов составил двенадцать тысяч рублей и триста один доллар. Хотя пару забавных вещиц я тебе потом покажу.

Что-что а деньги меня не интересовали.

– А как у вас дела? – поинтересовался я у своих красавиц.

– В отличие от Ольги, неплохо, – улыбнулась Татьяна, но улыбка у нее получилась натянутой, вымученной.

– Я думаю, к вечеру мы закончим, – добавила Светлана. – Правда, работы еще много. Если бы не практика последних лет, мы бы не смогли обработать такую кучу народа.

Я тактично промолчал, не стал интересоваться, чем они занимаются, находясь на службе Орти.

* * *

Обряд некромантии.

Больше всего в некромантии я не люблю подготовительную стадию. Все эти экскременты летучих мышей, кровавые рисунки (их в колдовстве всегда предостаточно, но в некромантии особенно много), жертвоприношения и прочее – утомительно, противно и не дай бог ошибешься. А вскрытие трупа? Чтобы мертвец заговорил после смерти нужно с хирургической точностью произвести на теле ряд надрезов. Особенно неприятно, если труп не свежий. Потом нанести на обнаженную кожу мертвеца соответствующие символы…

Но в этот раз Тогот и в самом деле постарался. Когда я вошел в лабораторию, все уже было готово. В центре огромного колдовского круга – если мне не изменяет память – более трехсот колдовских символов – лежал мой вчерашний трофей. Вдоль круга на равном расстоянии друг от друга горели черные свечи. Рядом с ними поблескивали плошки с какой-то гадостью. Тело дамочки было выпотрошено по высшему разряду. Мне ничего не оставалось, как встать в определенное место кровавого рисунка на полу, и прочитать пять-шесть страниц одной древней книги.

Естественно, можно было бы пойти более простым путем и вызвать дух, и не только дух этой дамы, но и духов всех тех, чьи имена я узнал из визиток в бумажниках, но тут существовало одно неприятное ограничение. Дух, явившийся на ваш зов, может вам не отвечать. Он может нести чепуху, может даже напасть на вас. Оживший мертвец, если конечно, вы подняли его из могилы со всеми мерами предосторожности – ваш раб. Он не может лгать вам и станет делать точно то, что вы прикажете ему. У него нет своей воли. Поэтому если вам хочется что-то узнать, раскрыть какую-то тайну, не побрезгуйте некромантией, вызов духов, в итоге, может стать вам много дороже. К тому же для того, чтобы поднять мертвеца из могилы, не обязательно знать его имя.

Итак, прочитав само заклинание – всю эту древнюю тарабарщину, я воздел руки к потолку и провозгласил:

– Данной мне властью заклинаю тебя. Восстань! – и так три раза. Несколько высокопарно, но тут ничего не сделаешь. Так положено.

Неприятная вибрация пронзила мое тело. Видимо то же самое почувствовали и зрители. Светлана, Татьяна и Тогот, удобно устроившиеся в креслах за пределами колдовского круга, тоже вздрогнули. С уст Татьяны сорвался стон – странная помесь боли и наслаждения.

Труп на столе не шелохнулся.

Я взглянул на Тогота, но тот лишь пожал плечами – мол, я все сделал правильно, в чем дело не знаю, продолжай.

– Данной мне властью заклинаю тебя. Восстань! – вновь повторил я, стараясь придать голосу особую значимость.

И тело на «подиуме» зашевелились. Дрогнули мертвые пальцы, впившись в край плиты. Я отчетливо видел, как вздулись мускулы мертвеца, пытаясь поднять мертвое тело. Еще одно усилие, и со страшным скрежетом сведенных трупным оцепенением костей, существо приподнялось, опираясь на локти. Посреди тела темнела яма – развороченная грудная клетка, откуда предварительно были удалены все внутренние органы. По обе стороны мешками мертвой плоти висели груди. Выше… Выше скалился рот и два провала глазниц.

(Перед ритуалом некромантии, кроме внутренностей, необходимо удалить глаза жертвы. Иначе она сможет «увидеть» своего мучителя. Мертвым больно просыпаться. Они ненавидят тех, кто будит их. Если вам попадется неприятный тип, и вы поленитесь выколоть ему глаза, то он запомнит вас, и может даже устроить на вас настоящую охоту.)

– Кто потревожил мой сон? – заунывным голосом прошептал мертвец.

Как же, назову я себя ему! Еще чего!

– Теперь ты – моя рабыня, – властным тоном продолжал я. – Не суждено тебе вновь погрузиться в вечный сон, пока не ответишь на все мои вопросы. Пока ты полностью не удовлетворишь мое любопытство. Пока я не наиграюсь твоим телом… – тут я замолчал. Чего-чего, а к некрофилии я относился очень отрицательно. Я Осторожно покосился на своих зрителей. Они словно не заметили моей фразы, сидели спокойно. Никто даже не улыбнулся.

– Я устала. Теперь этот мир чужд мне, – неожиданно вновь заговорила покойница. – Побыстрей задавай свои вопросы и отпусти меня. Мне больно жить… очень больно.

– Чего спрашивать? – обратился я ментально к Тоготу.

Тот так же ответил мне:

– Во-первых нас интересует, чем занимался этот «монастырь»? Во-вторых…

– «Монастырь» или «Озерный монастырь»– условное, кодовое название, – словно услышав вопрос Тогота, неожиданно заговорила мертвая женщина. – Когда-то, неподалеку от той зоны, где вы меня нашли, и в самом деле находился монастырь. Единственный российский монастырь, подвергшийся еще в 1815 году официальной анафеме, – она замолчала. Но только я собрался подтолкнуть ее, новым вопросом, она сама вновь заговорила. – Там издавна занимались изучением магии в любых ее проявлениях. Нельзя было назвать монахов Озерного магами, поскольку они не столько практиковали магию как таковую, а лишь искали и записывали все новые заклятия и способы борьбы с ними. Услугами монахов Озерного монастыря часто пользовались царствующие особы. К ним не раз наведывался Распутин… И тем не менее они вели довольно уединенный образ жизни, стараясь не вмешиваться в события жизни светской. В 1937 году согласно приказу Ежова монастырь был распущен. Церковную утварь конфисковало советское правительство, монахи ушли в Сибирь по этапу, а само здание снесли…

И только тут я заметил, что рот мертвеца не шевелится. Он (точнее она) застыл, плотно сжав белесые губы. И, тем не менее, я отчетливо слышал ее голос. Чревовещание?

– Только сейчас заметил, Артурчик?

Опять этот «Артурчик» и голос полный издевки.

– Я ненавижу тебя, Тогот!

– Вот что всегда слышит мудрый учитель от благодарного ученика…

– Сволочь!..

– …Потом, уже на закате советской власти, – продолжала монотонно бубнить мертвая, – на самом высшем уровне было принято решение организовать НИИ, которое занималось бы исследованием паранормальных явлений. А чтобы не привлекать особого внимания, а кроме того, использовать «старые наработки» было решено организовать НИИ на базе старого Озерного монастыря. Так как здание настоящего монастыря сильно пострадало, то новоиспеченным «монахам» пришлось занять пустующую неподалеку барскую усадьбу…

Мертвец бубнил и бубнил и постепенно речь его становилась все более неразборчивой.

– … когда грянула Перестройка… Приватизация… Отсутствие внешнего финансирования… Опыты с философским камнем…

– Замолчи! – приказал я. – А теперь внятно расскажи о том, что случилось. Почему большая часть сотрудников умерла?

Мертвая женщина ответила не сразу.

– Мы готовили большой прорыв. Одному из наших ведущих алхимиков удалось добраться до… Впрочем, я не имею право рассказывать вам об этом. У вас нет надлежащего уровня допуска.

Вот тут мне стало смешно. По-настоящему смешно. Совковая бюрократия в потустороннем мире! С трудом подавив приступ смеха, я вновь заговорил. Сначала я зачитал парочку фраз из древней книги – очень болезненные фразы для любого мертвеца. Лицо покойницы скривилось, на серой матовой коже проступила паутина черных морщин. Откуда-то из недр выпотрошенного тела вырвался ужасный звук. То ли вой, то ли крик предсмертной агонии.

– Ты будешь делать то, что я приказываю; говорить, то что я пожелаю, иначе я не просто вновь произнесу эти заклятия, я вырежу их на внутренней части твоей грудной клетки, чтобы во веки веков боль терзала твою мертвую плоть.

– Повинуюсь, – равнодушно ответила она.

Я продолжил:

– А теперь, рабыня, изволь ответить на мой вопрос.

– Один из отделов нашего «Монастыря» занимался оружием массового поражения, – продолжал мертвец. – Они искали заклинание вызывающее массовый психоз, страх, а вместо этого набрели на формулу Лилит – формулу, высвобождавшую животные инстинкты человека. Похоже, кто-то попытался воспользоваться этой формулой. Произнес ее, но не сделал необходимых защитных приготовлений. А потом все словно сошли с ума. Начался настоящий ад… – покойница говорила спокойно, отстраненно, словно то, о чем она рассказывала, ее саму вовсе не касалось. – В институте ходили слухи, что они не сами нашли эту формулу. Поговаривали, что одному из наших телепатов удалось вступить в контакт с неким существом из иного мира. И тогда руководство решило заполучить его. Но все это слухи. Мы занимались исследованием примет… Одно могу сказать – в «монастыре» велись работы по переоборудованию. В подвале было закрыто несколько лабораторий, и там строили что-то…

– Клетку для вампира?

– Все может быть. Я же предлагал тебе получше все там осмотреть, – почему Тогот всегда прав?

– А смысл?

– Знали бы что-то более определенное.

– Ладно, подойдем с другой стороны.

– Стоп! – вновь обратился я к покойнице. – Новый вопрос: какая из правительственных организаций курировала вашу деятельность?

– Никто. После отставки Горбачева – никто. Совет директоров нашего «Монастыря» сделал так, что о нас забыли. Мы не хотели, выполнять прихоти политиков-однодневок, выплеснув тщательно собранные и сберегаемые много веков знания на всеобщее обозрение.

– Разумно.

– Сомнительно.

– Есть другие варианты?

– Пока нет, но Артурчик, в том, что касается легальности существования «Монастыря», я бы не очень полагался на слова твоей «подруги». Тут множество подводных камней. Как могли власти столько лет не знать об их существовании? Множество людей, их родственники, знакомые… Огромный человеческий ком. Такое не скрыть…

– Но ведь врать она нам не может?

– Да, – согласился Покемон.

– Тогда…

– Она может просто не знать.

Я кивнул.

– К тому же нас интересует не «Монастырь», а груз! Груз! Кто его заказал, откуда он взялся. Как они вышли на Олега?

– Ты взял не того языка.

– Спасибо на добром слове.

– Итак, вы ждали какой-то важный груз?

– Да, – покойницы замолчала, словно вспоминая что-то. – Один раз я сама слышала, как кто-то из руководства сказал. «Он должен к нам придти, непременно должен. Тут для него все приготовлено…Его притянет к нам»

– Что именно приготовлено?

– Этого я не расслышала.

Тогда я повернулся к своим дамам.

– У кого-нибудь есть вопросы??

– Из ее последних слов выходит, что эта тварь так или иначе явится в «Монастырь». Или я что-то не так поняла? – поинтересовалась Светлана.

Я перевел взгляд на покойницу.

– Отвечай!

– Она не моя госпожа.

– Ты опять начинаешь пререкаться! – ну почему, все, начиная с моего покемона и заканчивая ожившими трупами, всегда спорят со мной?

– Скорее всего, именно так, но точно я не уверена.

– Судя по трупам, догадка верна, – в этот раз Тогот заговорил вслух. – Значит, на охоту нам придется отправиться в этот самый «Монастырь».

От этих слов у меня засосало под ложечкой. Нехорошее это было место и одного визита туда мне вполне хватило. Хотя, что мне еще было делать. Дать «грузу» разгуливать на свободе? Безумие. Искать истинных виновных? Я их непременно найду, но прежде всего нужно ликвидировать угрозу. То, с чем не смогли справиться даже горгульи.

* * *

Татьяна.

В тот вечер мы страшно напились. Не помню, с чего точно все началось. Скорее всего Олег с работы завернул ко мне, прихватив парочку пузырей портвейна… Тогда мы все пили портвейн – приторно-сладкий, маслянистый коктейль сивушных масел. Поговаривали даже, что английское адмиралтейство закупило партию розового портвейна для пропитки подводной части деревянных судов, якобы после такой пропитки днища судов не обрастают ракушками. А мы пили и розовый, и три семерки, и семьдесят второй, и три девятки…

Конечно, я, даже во времена талонов на спиртное мог позволить себе любые напитки, но… существовало общественное мнение, к тому же стоило два раза подряд засветить какой-нибудь финский ликер, все тут же начинали просить меня достать бутылочку… и так далее и тому подобное. В общем, при общении со сверстниками я старался слишком не выделаться. Да, как и все, я баловался магией. Но не более. Естественно никто не знал о Тоготе…

Так вот в тот вечер мы с Олегом напились. К нам еще присоединился Александр – Алекс, как мы его называли. Мрачный мичман-алкоголик, почему-то решивший, что обладает некими магическими талантами. С трудом переносимый в пьяном виде, он тем не менее входил в нашу компанию, хотя колдовство по большей части грезилось ему сквозь алкогольный угар. Мы сидели у меня на кухне и беседуя ни о чем постепенно погрузились в «бездонную пучину». Не помню, как ушли мои гости.

Утром я был больным и разбитым. Покемон гнусно хихикал мне в спину. В такие моменты Тогот становился особенно несносным, с ним невозможно было иметь дело. Зная об этом; зная о том, что утром мне будет плохо; зная, что не смогу толком произнести ни одно сложное заклятие, я на всякий случай всегда держал в тубусе запасную бутылочку шампанского. Да-да, именно в тубусе, чтобы рьяные гости случайно не обнаружили «последнюю заначку». Но в это утро… меня ждало страшное разочарование. В тубусе бутылки не оказалось. Мы ее вчера выпили! Зная себя, я не мог поверить в то, что открыл друзьям свою тайную нычку. Пришлось обратиться за помощью к Тоготу. А так как покемон терпеть не мог моих друзей, он тут же доложил мне, что когда я «окончательно принял образ свиньи», то «замер, распластавшись на столе, уставившись на тубус невидящим взглядом». Добрые друзья не спросив на то моего соизволения, тут же извлекли «клад» и видя, что мне можно больше не наливать, удалились с трофеем.

Я был вне себя от злости. Они оставили меня без опохмелки! Надо было ехать на работу – в те годы я работал заместителем начальника отдела в НИИ, – а голова болела так, что белый свет был мне не мил. Просить о спасении у Тогота было бессмысленно. Единственное, что мог в таком случае сделать покемон, так сделать боль посильнее и прочитать трехчасовую лекцию о вреде пьянства, о моих собутыльниках, которые «до добра не доведут», о моем неправедном образе жизни и так далее. Причем, что самое противное, покемон, как и моя мамочка, мог вспомнить мне все проступки, которые я совершил много лет назад. У этой твари чудовищно цепкая память.

Поэтому единственное, что оставалось мне, так это позвонить Олегу. Алексу звонить было некуда. В это время он уже был «на службе».

– Привет!

– Ни хао!

Голос на другом конце трубке был приглушенным, тусклым. Что-ж, значит не одному мне было плохо в это прекрасное весеннее утро.

– Ну ты и гнида! – поделился я своими соображениями относительно вчерашнего поступка Олега.

– Ты о чем?

– Я о шампанском!

– Какой-такой павлин-мавлин!

– Ты, не дуркуй, гнида, – взвился я. – Сп…л у меня последнюю бутылку. Мне сейчас на работу ехать, теперь я поправиться не могу.

– А ты наколдуй…

– Я сейчас не наколдую, а накладу тебе по наглой, хитрой роже…

– Да ладно, – голос Олега изменился. Похоже утренний обмен «любезностями» закончился. – Ну, взяли бутылочку, чего беситься-то?

– А то самое…

– Ладно, – примирительным голосом продолжал Олег. – У тебя обед во сколько?

– Час тридцать, – ворчливо ответил я.

– Буду ждать на проходной.

– На х…й ты мне там нужен?

– Извинение принесу.

– Ну, если только.

Поездка на работу далась мне не легко. В те времена не было пивных ларьков на каждом углу, а милиция тщательно следила за «распитием в общественных местах».

На работе меня приветствовал мой «женский коллектив» – восемь сотрудниц, которыми, я руководил как заместитель начальника отдела. Они были разными – эти дамы. Каждая из них была по своему привлекательна, большая часть – замужем. Из всех них я выделал лишь Татьяну – высокая, статная, в свои двадцать три года она только-только закончила институт. Естественно ничего из ее основной профессии в голове у нее не задержалось. Будь она старше, ее давно выгнали бы за профнепригодность, но как молодого специалиста, институт обязан был терпеть ее еще целых три года. А она, всякий раз выслушивая увещевания начальника отдела, лишь хлопала огромными ресницами, совершенно не понимая, что от нее хотят. Увлекалась она биоэнергетикой и… культуризмом. Странная девица. Мы были знакомы уже более полугода. Почти каждый день вместе с еще тремя моими сослуживицами мы обедали в институтской столовой, но Татьяна по-прежнему оставалась для меня загадкой. Впрочем, прогруженный в свои магические дела, я особенно к ней и не приглядывался.

Однако в тот день вышло все по иному.

Видя мое «болезное» состояние девушки отпоили менячаем. Естественно, ни о какой работе в этот день и речи идти не могло. Потом Татьяна стала делать мне энергомассаж, самым странным образом водя руками у меня над головой – занятие пустое и бессмысленное. Гораздо больше мне помогла одна колдовская формула, которую я с трудом вспомнил. Естественно Тогот отказался мне помогать. Иногда мне начинало казаться, что мой ангел-хранитель настоящий садист, которому доставляет истинное наслаждение наблюдать мои мучения…

Так вот, пока Татьяна маялась дурью, делая пассы у меня над головой, я подумал: а не прихватить ли ее на свидание с Олегом. Как женщина, она, без сомнения, производила самое приятное впечатление. Я же по-своему отомщу приятелю. Дело в том, что у Олега всегда было много женщин, но, обычно, это были уродливые выпускницы педагогического института или филфака. Не знаю, где Олег их подбирал, но, на мой взгляд, они все были страшненькими, занудными и очень правильными.

Татьяна же… Белокурые, крашенные кудряшки, милое личико с прямым носом, большие голубые глаза в которых можно было утонуть и ресницы… Ах, эти ресницы – крылья черной бабочки. Если не давать ей открыть рот и не обращать внимания на ее увлечение биоэнергетикой – вполне приятная особа.

Обеда я дождался с трудом.

– Выйдем прогуляемся? – предложил я Татьяне.

– А обед?

– Поедим в городе.

Несмотря на свою стройную фигуру, в питании Татьяна себе не отказывала. «Мышцы требуют пищи», – говорила она, демонстрируя свои бицепсы и трицепсы. У меня, на сей счет, имелось совершенно иное мнение, но я, естественно, держал его при себе…

Олег ждал нас у самой проходной и глазки его сверкали необычно озорно. Хорошо зная своего приятеля, я сразу понял, что он задумал какую-то гадость. Знаю я его извинения.

Я познакомил их, и мы втроем выскользнули из проходной и направились в ближайшее безалкогольное кафе – уродливый зеленый павильон. В этом плане нам повезло – неподалеку от НИИ находился Витебский вокзал – место во всех отношениях приятное для проведения «обеда».

Взяв три кофе с пирожками, мы быстро вылакали горячий напиток. А потом Олег, словно фокусник выудил из сумки бутылку настоящего армянского «Арарата». За распитие в общественном месте, да еще в обед полагался гигантский штраф. Но для этого нас прежде всего нужно было поймать.

Олег молча разлил.

– Прощаешь?

– Проехали, – фыркнул я. – Хотя жизнь вы мне сегодня утром испоганили.

– А в чем собственно дело? За что пьем? – поинтересовалась Татьяна, как ни в чем не бывало, закусывая коньяк пирожком с капустой.

– Да вот, вчера заходили ко мне гости… – начал было я.

– И выпили его заначку на утро, – перебил меня Олег.

– Заначку? – удивилась Татьяна.

– У Артурчика всегда на утро припрятана бутылка-другая шампанского.

– О! – брови Татьяны поползли вверх. Наверное, если бы это происходило в начале следующего века, она, несомненно, произнесла бы на американский манер «Вау!». – Красиво жить не запретишь.

– Артурчик у нас вообще… – протянул Олег, разом заглотив свою порцию коньяка.

Разлили по второй.

– Много там еще осталось? – поинтересовался я.

– Да есть еще на пару тостов.

– Давай поспешим. У нас скоро обед кончается.

Татьяна согласно кивнула.

Естественно Олега я в тот день простил. Мы с Татьяной мышками проскользнули мимо бдительных вахтерш. Поднялись на пятый этаж в свое помещение.

Однако работа в этот день не клеилась. Коньяк на голодный желудок лег на редкость тяжело. За окном сверкало весеннее солнце, в голове слегка гудело. Хотелось чего угодно, но только не разбираться в гальванических развязках и рисовать безумные электрические схемы.

Неожиданно у меня родилась идея. Пробравшись между столами, я подсел к Татьяне, которая, выпучив глаза, уставилась на собственное творение – чертеж, больше напоминавший огромного мохнатого паука.

– Знаешь, у меня есть ключи от чердака, с субботника остались. Может, пойдем, позагораем?

– Позагораем? – глаза Татьяны вспыхнули, словно крошечные фонарики. Ей тоже не хотелось еще часа четыре сидеть за кульманом, изображая бурную деятельность. – Пойдем.

– Мы в техничку, – объявил я секретарше.

Быстро, стараясь не привлекать внимания, мы с Татьяной поднялись на чердак. Пока моя дама стояла на стреме, я быстренько отомкнул пару амбарных замков.

– Готово.

Татьяна пулей пронеслась мимо. Я последовал за ней, осторожно прикрыв дверь.

Крыша НИИ. Запах расплавленной толи. Отсюда центральная часть Петербурга (тогда еще Ленинграда) лежала как на ладони. Солнце безумно жгло. Ни ветерка. Я стянул майку, а потом запрокинул голову, крепко зажмурился, подставив лицо солнечным лучам.

– А ты что, дальше раздеваться не будешь? – раздался откуда-то сзади голосок Татьяны.

Я обернулся.

Она стояла голой, если не считать тонких белых трусиков. Сейчас она как раз стягивала их, изящно наклонившись и опершись рукой о какую-то кирпичную надстройку.

У меня от удивления глаза чуть не вылезли из орбит.

– Ты чего так… – я даже не смог закончить фразы.

– Я всегда нагишом загораю, – совершенно невинным голосом пояснила Татьяна. – А то знаешь, потом очень тяжело бывает. Тут полоса светлой кожи, там…

Я не мог найти подходящих слов. Столб столбом стоял и пялился на ее точеную, чуть накаченную фигурку. Широкие, но в то же время изящные плечи культуристки; маленькие груди с темными, словно выточенными из красного дерева сосками; стройную осиную талию и длинные мускулистые ноги.

– Ты… Ты…

– Ты что баб голых не видел?

Конечно видел. В те годы я был уже давно не мальчик, но… Но никогда раньше девушка не раздевалась передом мной столь откровенно.

– Будем загорать, – объявила Татьяна. Нисколько не смущаясь собственной наготы, она широким шагом подошла к краю крыши, выходившей на ряд мелких производственных построек, за которыми темной змеей протянулся Обводный канал. Усевшись на самый край, она свесила ноги вниз, а потом, повернувшись, махнула мне. – Присоединяйся. Будем надеяться, нас тут не потревожат.

Вот в этом я, честно говоря, сомневался.

Пробормотав, что вроде «Сейчас, сейчас», я вернулся к лестнице и повесил на дверь один из замков, чтобы огородить нас от незваных гостей. Конечно, дай мне волю, я бы сотворил и заклятие невидимости, но, во-первых на него требовалось много времени, а во-вторых мне понадобилась бы помощь Тогота. А вот с кем бы я сейчас меньше всего хотел беседовать, так это именно с ним.

Быстренько вернувшись к Татьяне, я уселся радом с ней.

– Класс, – тихо пробормотала она.

Где-то там внизу люди спешили по своим неотложным делам, машины везли нужные грузы… а здесь, на высоте пяти этажей время замерло, остановилось. Рядом со мной сидела обнаженная красавица, и я не мог отвести взгляда от ее тела…

– Ладно, вижу, как ты напряжен, – расслабленно улыбнулась Татьяна. Только теперь я заметил, насколько ударно подействовала на нее порция коньяка. Лукаво улыбнувшись, она протянула руку к моей ширинке, опустила голову.

А я сидел на краю крыши пятиэтажного дома, словно король, возвышаясь над городом и балдел, стараясь чтобы мои штаны не улетели вниз…

Вот так и началась наша «дружба».

* * *

Я раскладывал пасьянс, когда «позвонил» Орти.

Неожиданно воздух над журнальным столиком сгустился, и в середине странного облачка материализовалось лицо «создателя». Орти хмурился, а, зная его веселый характер, я понял – он не в настроении.

– Мне передали, Ольга погибла.

– Угу, – печально отозвался я, выуживая из колоды даму бубей.

– И это все, что ты мне можешь сказать?

– А что ты хочешь еще услышать? Произошел несчастный случай. Мне жаль.

– Что значит «жаль»?

– То и значит.

Орти насупился еще больше.

– Артур, в чем дело?

– Все дело в предсказании, Орти. Три Дамы уже определены, – это я так тогда думал.

– Что ты несешь? Какое предсказание?

– Ладно забудь.

– Артур, может быть мне стоит появиться. Я сумел бы помочь тебе…

– Нет, Орти не стоит.

– Тогот, а ты что думаешь?

– Воздержусь от комментариев, – ответ достойный моего покемона. – Ты же знаешь Орти. Я – помощник проводника. Я не вмешиваюсь ни во что более.

В другой раз я осадил бы паскудника, но в этот раз я промолчал. А что я мог сказать? Что очень скорблю об Ольге? Ничего подобного. Да, мне было ее жаль. Да, ушел из жизни близкий мне человек. Друг? Нет. Родственник? Нет. Любовница? Нет… Просто близкий человек…Что за все утро, сколько я ни старался, я так и не смог выудить из колоды крестовую даму?

– Знаю я, как ты не вмешиваешься, – проворчал Орти, и вновь обратился ко мне. – Скажи, ты не заметил в поведении Ольги какой-то странности?

– Нет. А должен был?

– Понимаешь-ли… – протянул Орти и замолчал. Мне показалось, что он специально выдерживает паузу, то ли для того, чтобы придать своим словам больший вес, то ли просто пытаясь подобрать нужные фразы. – Дело в том… – он вновь выдержал паузу. – Последнее время я стал замечать за моими дамами что-то странное… Например Ольга. Знаешь, мне кажется… А ты не мог бы вновь прокрутить сцену ее смерти? – последнее, естественно относилось к Тоготу.

Вновь перед моими глазами распахнулись двери этого странного института. Вновь из темноты по нам открыли огонь. Но в этот раз Тогот показывал все замедленно. Тоже самое я видел тогда, но теперь. Теперь даже мне стало очевидно, что Ольга сама метнулась под пули. Да… Да. И заклинание неуязвимости она не прочитала. В замедленном воспроизведении было отлично видно, что она могла избежать смерти, а вместо этого сама встала под очередь…

– Теперь ты понимаешь, о чем я хотел тебе сказать? – спросил Орти.

Мне ничего не оставалось делать, как кивнуть.

* * *

– Ты считаешь, что Орти прав?

– Не знаю, – в голосе покемона звучали так хорошо знакомые мне нотки раздражения.

– Неужели он и в самом деле считает, что Ольга сама искала смерти.

– Не знаю, – вновь повторил покемон. – Почему тебя это волнует? В свое время ты не слишком задумывался перекраивая их судьбы. Ты решил, что сможешь быть создателем, сможешь открыть для людей иной путь, изменить то, что предначертано им Судьбой, и вот результат.

– По моему ты несешь ахинею, – начал злиться я.

– А ты хорошенько подумай. Ты должен был лишь водить караваны. Открылась дверь, ты встретил кого-то, проводил, дверь закрылась. При этом ты мог бы собирать знания. Мог собрать огромное богатство. Мог стать приличным магом, а не недоучкой. Но ты оказался слишком ленив для того, чтобы учиться…

– У меня нет колдовского таланта, – возразил я. – Ты сам много раз говорил мне об этом.

– Зато твоя лень родилась раньше тебя, – продолжал злобствовать Тогот. – С детства ты только тем и занимался, как искал отмазки и лазейки, чтобы не учиться.

– У меня нет таланта… – вновь повторил я.

– У тебя есть талант калечить жизни людей? Например, твоих «дам»…

– И чью это жизнь я искалечил?! – взвился я. – Поставил Светлану на ноги, вывел из депрессии Ольгу…

– А ты не думаешь, что каждая из них находилась на своем месте, ты не думаешь, что своим вмешательством ты нарушил их Судьбу, разрушил равновесие…

– Не хочу больше даже говорить об этом.

А ты – раскинь карты, Артурчик. Достань крестовую даму.

В ярости я швырнул колоду в ухмыляющегося покемона…

* * *

Обращение Татьяны.

Тут все вышло случайно. Неожиданно.

И как всегда, все началось с телефонного звонка.

– Привет, – ее голос я узнал сразу. – Как жизнь, Арт?

– Все в порядке, – отмахнулся я. «Только ее сейчас мне не хватало».

– А я только что из Крыма вернулась. Отдыхала в Феодосии, в пансионате… – и дальше пошел долгий рассказ о прелестях отдыха на море.

Какое-то время я все это слушал, потом положив трубку на стол знаками попросил Светлану заварить мне кофе.

– Кто это звонит? – поинтересовался Орти.

– Одна знакомая, – отмахнулся я.

– Еще один кандидат?

Честно говоря, до этого момента я никогда не рассматривал Татьяну как возможного кандидата в амазонки Орти. Слишком она была легкомысленной, порхала как мотылек от одного огонька к другому. Чем мог подкупить ее создатель? Что могло заставить ее отказаться от родного мира, отправившись в неведомое? Да и потом я сам этого не хотел. Относительно Татьяны у меня не было никаких долгоиграющих планов. Но мне было приятно заниматься с ней сексом. Долго я вынести ее общество не мог, но время от времени встречаться… Почему бы и нет?… Кроме того, она была достаточно яркой девушкой. С такой приятно сходить в ресторан, или, например, в гости к малознакомым, но нужным людям. Сейчас бы ее назвали – девушка из экскорта. Она умела производить впечатление… но и только.

– Не думаю, что это тот, кто тебе нужен, – ответил я Орти.

– Так ты слушаешь меня? – в голосе Татьяны послышалась обида.

– Конечно…

– Так ты согласен? – так похоже я пропустил что-то важное. О чем она спрашивала? – взмолился я обращаясь к покемону.

– Мне еще только не хватало твоих баб слушать, – ответил как всегда недовольный Тогот.

– Ну не будь гадом! – взмолился я.

– Арт, ты чего молчишь? Неужели так сложно…

– Ало, ало! – я попытался изобразить перебои со связью. – Тогот, если ты сейчас…

– Арт!

– Ало! Если ты сейчас же не скажешь…

– Она хочет навестить тебя, – проворчал покемон. – Видимо в отпуске не всех мужиков перетрахала.

– Да, тут что-то со связью, – попытался оправдаться я. – Так вот, относительно твоего предложения… Сегодня я не смогу. Понимаешь ли, тут приехали родственники из Архангельска, ну и сама понимаешь…

– Ты меня стесняешься?

– Нет, что ты, просто неудобно как-то. Давай лучше встретимся на той неделе. Я закончу все дела. И тогда мы оттянемся по полной.

– Что значит оттянемся. Ты что не слышал, что я тебе говорила?

– Ну ты и гнида, Тогот!.. – я сделал многозначительную паузу, словно раздумывал о чем-то важном. – Нет, Татьяна, я сейчас не могу. Тут родственники, пойдут всякие разговоры…

– Но ты же обещал…

Увы, я не дослушал, перебив.

– Не обижайся, но не сегодня. На той неделе я сам позвоню, – и положил трубку. А что я мог еще ей сказать?

– Да я смотрю, у тебя бурная личная жизнь, – усмехнулся Орти, передав мне чашечку кофе.

– Ай, – отмахнулся я. – Просто одна старая подруга. Можно сказать: «дежурная, боевая». Приехала с курорта и не терпится со мной повидаться.

– И все-таки ты – популярный парень.

– Угу, – мрачно проворчал я, глотая божественный обжигающий напиток.

– Так какие у тебя есть мысли относительно третьего кандидата?

Я задумался… А через пять минут забыл и о звонке, и о Татьяне.

Однако на следующий вечер она преподнесла мне новый сюрприз.

Днем мне по семейным делам пришлось мотаться на Котельный остров. Матери нужна была какая-то справка, но нужных документов я так и не нашел. Кроме того, денек выдался преотвратным: моросящий дождь и шквальный ветер. Вернулся домой я поздно, злой.

Открыла мне Ольга.

– А у нас гости, – заявила она, пока я, матерясь под нос, пытался развязать затянувшиеся узлы шнурков на ботинках.

– Какие гости? – в удивлении я разогнулся и уставился на девушку.

– Твоя подруга, – язвительно ответила Ольга.

– Что тут происходит? Почему ты меня не предупредил! – обратился я к своему «ангелу-хранителю».

– Пора тебе пожинать плоды своей неуемной похоти, – впрочем, ничего другого я от Тогота и не ждал.

Бросив куртку Ольге, я ворвался в комнату. За круглым столом, словно старые знакомые восседали Орти, Света и… Татьяна. Оторопев, я замер в дверях. Орти и Света в свою очередь уставились на меня, а Татьяна даже головы не подняла. Она сидела, потупясь, словно разглядывая что-то на дне своей чашки.

– Гм-м! – прочистил я горло.

Но она не обратила на меня никакого внимания.

– Что тут происходит? – спросил я.

Все молчали.

– Что тут происходит? – требовательно спросил я. – Ты должен мне сказать!

– Почему?

– Послушай, Тогот. Я тебя как человека прошу, объясни мне, что тут происходит.

– Я не человек, можешь не просить, – проворчал покемон, но чувствуя, что перегнул, тут же смягчился. – У нее большие проблемы, она пришла к тебе. Орти ее пустил. Потом вытянул из нее правду. А теперь они не знают, что с этим делать.

– Какие проблемы? – удивившись, я даже не заметил, что заговорил вслух. – Вчера же вроде было все в порядке…

Татьяна с удивлением посмотрела на меня. Только сейчас я заметил красные круги у нее под глазами.

– Она сама тебе расскажет, – и Тогот замолчал.

– И? – я с интересом уставился на свою гостью. – Видимо я пропустил что-то важное, – я этими словами я подошел к столу, медленно выдвинул свободный стул и сел напротив Татьяны. – Как я понимаю, ты пришла ко мне. Что-то случилось, и ты хотела мне это рассказать.

Покраснев, Татьяна отвернулась.

– В чем дело? – повернулся я к Орти. – Кто-нибудь, в конце концов, объяснит мне, в чем дело?

– Вчера ты был прав, – совершенно спокойным голосом ответил мне Орти. – Это совершенно не мое дело, – а потом он обратился к Ольге, все еще стоявшей на пороге. – Ты повесь куртку Артура и налей еще коньяка нашей гостье.

В полной тишине Ольга повесила куртку и, подойдя к столу налила Татьяне.

– Итак, – продолжал Орти, теперь явно обращаясь к моей незваной гостье, – я попросил бы вас еще раз повторить свой рассказ для Артура, – и тут он прошептал себе под нос еще пару неразборчивых слов. Но я-то отлично понял их – заклятие правды.

Татьяна, когда Орти обратился к ней, судорожно сглотнула, бросила в его сторону взгляд. В этот момент она напоминала затравленного зверька, который не собирался дешево продавать свою жизнь.

– Я не… – начала было бормотать она, но тут же дало знать о себе заклятие. Голос Татьяны изменился – остался тихим, но дрожь исчезла. – Моя мать умерла, когда мне было десять лет. Меня вырастил отец. Когда я стала большой, он начал приставать ко мне… – она говорила отрешенно, словно речь шла не о ней самой, а о каком-то третьем лице. Он лишил меня девственности, и потом, время от времени, когда у него не было женщины, имел меня. Мне это нравилось. Он не запрещал мне гулять с парнями… – тут Татьяна сделала паузу, хлебнула вновь подлитого Ольгой коньяка. Честно говоря, ее признание меня не удивило. Я ожидал чего-то подобного. – А в этот раз он отправил меня на юг. Перед этим мы занимались сексом. Он имел меня, как хотел. Я приехала… И… В общем у него СПИД. Это я узнала сегодня утром. Он сам мне во всем признался. Говорил, что любит меня, и не может вынести мысль о том, что он умрет, а я все еще останусь… – тут она замолчала, захлебнувшись в рыданиях. – Я убила его. Била молотком до тех пор, пока его голова не превратилась в кровавую кашу… – и тут она разрыдалась.

Я окаменел. В самом деле, сказать мне было нечего. Может, она и меня наградила? Хотя мы с ней уже давно не встречались…

– Что ты на это скажешь? – поинтересовался Орти. – Хорошие у тебя знакомые. Сперва до потери пульса трахалась с собственным папашей, заразилась от него а потом прикончила старика молотком. Чудная девушка!

– Заткнись! – пожалуй, впервые Орти стал мне неприятен.

– Я пришла… – продолжала сквозь слезу бормотать Татьяна. – Я пришла к тебе… Мне больше некуда… К тому же вы теперь все знаете… Вы же не сдадите меня?

– А что нам с тобой делать? – удивился я. – Выписать талоны на усиленное питание?

– Вот тебе и третий кандидат, готовый покинуть этот мир, – неожиданно встрял Тогот.

– А СПИД?

– Какая ерунда!

– Интересно, если ты знаешь заклятия против СПИДа, то почему до сих пор молчал? Может, ты от других болезней заклятия знаешь?

– Может и знаю, – проворчал покемон.

– Тогда тебе нужно было стать врачом и людей спасать.

– А мне на людей плевать. Я, впрочем, как и ты, не должен вмешиваться в общественные процессы, менять историю цивилизаций и все такое. Может вам, людям, суждено погибнуть от СПИДа.

– И?..

– И все.

– Что ты молчишь? – спросила Татьяна, уставившись на меня. – Что мне теперь делать?

– А что, к кому-нибудь другому ты с этими проблемами пойти не могла?

Татьяна замолчала, вновь расплакавшись.

– Никогда не думала, что ты такой черствый, – неожиданно встряла Ольга.

– Уж кто бы говорил!

– А может ей можно помочь… Как мне? – робко подала голос Светлана.

– Нет, вы только подумайте! – взорвался я. – Похоже, вы сами уже все решили! Вот и славно!

– Да, ладно, Артур, не обижайся, – примиряющим тоном попытался успокоить меня Орти.

– Да я и не обижаюсь. Вот она должна на вас обижаться, – я ткнул пальцем в Татьяну. – Она ко мне пришла. И может она вовсе не хотела всю эту гадость про педофилию выкладывать. А ты с помощью…

– Ну, положим тут не только педофилия, а скорее уж…

– Послушай, Орти. Мы заключили с тобой договор, – прервал его я. – Там ясно сказано, что это я буду решать, кого из своего мира предоставить в твое распоряжение.

– О чем это вы? – удивленно подняла голову Татьяна.

– Помолчи, – резко оборвал ее я. – Ты уже все сказала.

– И все же, почему бы и нет? – продолжал гнуть свое Орти, как будто Татьяны не было в комнате. – Она – подходящая кандидатка.

– Никакая я не кандидатка! – неожиданно взвилась Татьяна. Она вскочила из-за стола. Глаза ее еще больше раскраснелись, светлые кудряшки растрепались, и выглядела она теперь словно фурия. – Что вы тут все бормочете. Неужели непонятно, что бы не случилось, я – мертва. Пусть меня посадят, все равно я скоро умру. От СПИДа еще никто не вылечивался.

– Во-первых откуда ты знаешь, что у тебя СПИД? Ты сдавала анализы? – спокойный тон Орти, казалось остудил ее пыл.

– Знаю.

– Откуда такая уверенность? – продолжал Орти.

Но Татьяна не ответила. Она вновь опустила голову, а потом неожиданно, как подрубленное дерево рухнула на стул.

И тогда я сказал себе: «Ну и черт с ним, пусть все идет, как идет. Плевать. Если Орти такой умный, пусть он и разруливает. Он сам в эту кашу влез, в конце концов. Я-то тут при чем».

– И это правильно, – согласился Тогот.

Вместо того, чтобы дальше спорить, я подошел к серванту, вытащил любимую колоду. В этот раз сверху лежала червонная дама.

– Ладно, Орти, хочешь, забирай ее…

* * *

– Значит, нам придется возвращаться в Озерный монастырь? – проворчал я.

– А ты что думал? – вздохнул Тогот. – Причем, мне кажется, что это место каким-то образом стало ключевым в нашей истории.

– Замечательно, – мысль о возвращении в монастырь (или институт – как его правильно теперь называть?) мне не нравилась.

– А вы что думаете? – обратился я к амазонкам.

Татьяна поморщилась. В этот раз на ней была белоснежная блузка с кружевным воротником. Белый воротник и светлые волосы, обрамляющие бронзовое лицо с перламутровой полосой губ.

– Если тварь направляется в монастырь, то там ее и надо ловить.

– Но почему? Почему туда? Зачем она вырвалась, если ее туда и везли?

– А горгульи? Ты о них забыл. Они ведь хотели перехватить этот груз, – проворчал Тогот.

– Угу… – протянул я, собираясь с мыслями. – Повторим еще раз с самого начала. Кто-то, назовем его Х предложил моему компаньону сделать левую доставку, не ставя меня в известность. Как это было проделано, отдельный вопрос. Кто-то другой, назовем его Y, решил перехватить груз и послал Геночку с горгульями. Горгульи, узнав, что за груз, отказались от контракта. А тварь вырвалась.

– Одновременно с этим в Озерном монастыре случилось несчастье, – продолжала Светлана.

– Скорее всего, вызванное появлением в нашем мире «вампира», – закончил Тогот.

– И…

– Теперь, чтобы иметь как можно меньше неприятностей, чтобы глобально не засветиться, нам нужно поймать эту тварь, – объявил покемон. – Иначе, рано или поздно у нас начнутся неприятности с властями, а вот этого нужно всячески избегать. Тут может никакого колдовства не хватить…

– И как же убить это создание? – спросила Светлана.

– Я всадил в него несколько серебряных пуль – не помогло.

– Ну, согласно легендам, вампиру нужно сердце колом пробить, а потом отрубить голову, – возразила Татьяна.

– И это не поможет, – вздохнул Тогот. – Точнее, поможет, но результат может оказаться самым удивительным. Проще будет отправиться в тот мир, из которого забрали эту тварь. Это легко. Там можно будет отыскать подходящее оружие. Здесь я тоже не вижу ничего сложного. Думаю, что ты сам, Артурчик, а точнее твой двойник в том мире, участвовал в этой поставке. Иначе твой компаньон не открыл бы врат. А раз так, то, отправившись в мир, откуда явилась эта тварь, встретившись с самим собой, ты узнаешь, кто такой Х, и почему он хотел обойти тебя, договорившись с Олегом.

– Почему ты так уверен, что мой двойник из другого мира замешан в этом деле?

– Потому, что ты плохо учился и плохо слушал меня! – покемон. – Хотя ввиду присутствия неосведомленных дам, могу повторить. В параллельных мирах все мы имеем двойников. Это, конечно, неточные наши копии, но создания более – менее похожие на нас.

– А как же тогда наш новый мир? – удивилась Татьяна. – Ведь там…

– Со временем он приобретет те же черты, что и остальные. Сам изменится и создаст свои параллельные миры… – неожиданно Тогот замолчал, словно споткнулся. – Впрочем я попросил бы не отвлекать меня. Иначе мы можем забраться в такие дебри… Так вот, вернемся к Артуру и его потенциальному двойнику из мира, в котором существуют «вампиры». Чем бы ни занимался этот двойник, он отчасти влияет и на Артура и на всех других двойников в других параллельных мирах, так же впрочем, как в свою очередь влияет на него Артур. То есть, кем бы этот человек ни был, в глубине души он отчасти проводник. И раз так, логично предположить, что человек знающий Артура и пытающийся установить контакт с параллельным миром в первую очередь наткнется на двойника Артура. Даже если этот Х воспользовался помощью другого человека из параллельного мира, первоначально ему пришлось бы пообщаться с двойником Артура.

Глава 10 Санкт-Ленинград

Государство – это политическое образование, возникшее под воздействием целого ряда факторов, исходным и основным из которых является национальное самосознание.

М. Каддафи

Выдавив каплю крови из пореза на указательном пальце я внимательно посмотрел на каменную стену. Ничем не примечательная каменная стена. Красный кирпич, некогда покрытый штукатуркой. Теперь, штукатурка местами отвалилась, местами покрылась грибком, а то и просто нагаром выхлопных газов. Тяжело вздохнув я шагнул в стене и со всей силы давя на порез нарисовал кровью небольшой прямоугольник. Не такой уж маленький, но достаточный для того, чтобы мы с Татьяной могли пролезть через врата, как только они откроются.

Потом, отступив на шаг, я наклонился, вытащил из сумки два завернутых в тряпье клинка. Не глядя, я протянул Татьяне один из них, второй – прицепил себе на пояс. В какой-то миг мои пальцы задержались на рукояти и откуда-то из подсознания всплыла дурацкая фраза: «Эх, и давно же я не держал в руках шашек». Нет, то, что вручил мне Тогот, ничуть не напоминало шашку, скорее уж это был меч – классический средневековый клинок.

Раньше я не раз бывал в иных мирах. Не скажу, чтобы там мне нравилось, и я хотел бы задержаться надолго. Самое неприятное – их инородность, чуждость. Только раз или два попадал я в миры, на самом деле, лежащие рядом с нашим. Было что-то зловещее даже в самой мысли, о том, что я могу встретиться с самим собой. Жуткая перспектива. Не знаю, кто как, а я, например, всегда боялся взглянуть на себя со стороны. А, взглянув, увидеть, то, что могло мне совсем не понравиться.

Может, именно из-за этих мыслей, я пропустил сам момент открытия врат.

Бац! И там где только что был твердый кирпич, открылось отверстие, словно кто-то вылил банку кислоты в бумажную китайскую ширму, и образовалась дыра с рваными краями.

– Пошли! – я махнул рукой, приглашая Татьяну быть первой.

Она покорно кивнула и, шагнув вперед, осторожно проскользнула в отверстие.

– Ступай, не мешкай, – Тогот, как всегда, был тут как тут. – Не трусь. Ты должен это сделать, иначе сам понимаешь…

Но я не стал слушать его, головой вперед, словно в омут я нырнул в отверстие, и тут же повернулся… За спиной у меня единым монолитом возвышалась каменная стена. Те же самые кирпичи… Нет, не совсем те. Эти имели слабый зеленоватый оттенок… И мох. Повсюду был мох. Медленно затаив дыхание, я повернулся. Чего я ожидал увидеть? Драконов фэнтезийного мира, где обитала такая нечисть, как вампиры? Наверное…

* * *

Впервые я покинул свой мир еще в школе. И тогда подтолкнул меня к этому Тогот.

– Врата, через которые ты проведешь караван, в этот раз останутся открытыми более суток. Мир, что лежит за ними, вполне безопасен. Он не такой как твой, но во многом похож, – объяснил мне покемон-учитель. – Я бы посоветовал тебе пройти через врата вместе с караваном. Ты должен взглянуть на иной мир.

Если бы я знал, какую гадость приготовил мне Тогот! Но я послушался. Тем более, что в этот раз караванщики по большей части ничуть не отличались от обычных людей. Но знать, что другие миры существуют, общаться с демонами и различными удивительными созданиями, и совсем другое, хотя бы раз перешагнуть черту, отделяющую реальность от волшебной сказки.

Доставить караван на место оказалось не сложно. В тот раз мне повезло, и врата открылись на чердаке дома в центре города, в старом фонде. Еще большей удачей было то, что открылись они в пять утра. Заклятие для родителей (они ведь не должны были заметить мое отсутствие), небольшая маскировка, сильный туман и за какие-то полчаса я доставил караван к вратам.

Один за другим проходили караванщики через дверь. Я смотрел им вслед, и в какой-то момент меня словно окатило ведром холодной воды. «Подумай, – сказал я себе. – Стоит сделать один шаг, и ты окажешься в ином мире. Там не будет ни мамы, ни бабушки с дедушкой, ни Тогота. Ты окажешься один на один с неведомым…» Вот это самое страшное для меня слово – НЕВЕДОМОЕ. Любое чудовище, тот же Тогот, стоит только присмотреться к нему поближе, ничуть не страшно. Опасно… может быть, но не страшно. Но неведомое… Оно всегда ужасно…

Последний из караванщиков повернулся ко мне. На всю жизнь мне врезалось в память его узкое нечеловеческое лицо со слишком глубоко посаженными глазами. Его рот открывался и закрывался, зловеще сверкая заостренными зубами.

– Ты идешь, мальчик? Твой демон сказал, что ты пойдешь с нами до города.

Я кивнул. А потом, крепко-накрепко зажмурившись, сделал несколько шагов вперед. Открыл глаза и закричал. Закричал от ужаса.

Тогот подставил меня. Он-то знал, на что похож мир по ту сторону врат. Он знал, а я нет, я даже представить не мог, что могу оказаться в подобном месте. Наверное, если бы меня попросили нарисовать ад, то делать наброски я непременно отправился именно сюда.

Весь мир был серым и красным. Вокруг расстилалась серая равнина, больше всего напоминающая лунный пейзаж. Лишь кое-где торчали из земли светящиеся деревца без единого листа. У самого горизонта неясной грудой возвышался город – переплетение массивных, словно вырубленных из черных скал зданий. Широкие, у основания, они постепенно сужались, заканчиваясь ровными площадками на каждой из которых сидела уродливая каменная тварь. В это скульптурном панноктикуме не было двух похожих созданий. Но не это поразило меня, а размеры бесчисленных скульптур. Судя по расстоянию, они были не просто огромными, а гигантскими – размером превышающими Родосского колосса.

И над этим городом клубились багровые облака, из гущи которых то и дело срывались молнии, омывающие белым пламенем уродливые фигуры…

Помню, я кричал от страха. Помню, упал в серую пыль дороги, и рыдал, растирая по лицу грязь мокрыми от слез ладонями…

* * *

НО в этот раз не было ничего похожего.

Возьмите зеленое стекло и посмотрите сквозь него на окружающий мир. Вот и все. Неприятный зеленоватый оттенок на всем.

В этом даже было что-то забавное. Взглянуть на колдовской Петербург. На родину Черной Курицы и видений Одоевского. Осторожно, словно боясь, что новый мир растает как сказка, я шагнул вперед и встал рядом с Татьяной. С этого места открывался вид на Большой проспект. Но что это был за проспект! Дома и пропорции улиц оставались теми же, но все здания словно разом постарели на несколько сотен лет. Растрескавшиеся фасады, лопнувшие, но аккуратно склеенные стекла витрин, черные дыры пустых окон на верхних этажах. И повсюду мох, нездоровая плесень, более уместная на заболоченном кладбище, чем на улицах северной столицы. Никакого асфальта – брусчатка, влажная и осклизлая. А деревья. Куда делись деревья? Вместо них по обе стороны дороги вытянулись заросли папоротников, чьи зелено-бурые маслянистые листья лишь дополняли картину всеобщего упадка.

– Не весело, – удивленно протянула Татьяна.

– А ты что ожидала? Райский сад? – я попробовал улыбнуться, но улыбка получилась кислой. – Здесь мир, живущий по иным законам…

– По тем же самым законам он живет, – возразила мне моя спутница. – Только мы понять их не можем.

– Почему? Любой закон, если это закон, можно понять.

– Нет, – печально протянула Татьяна. – Понять его можно, принять нельзя. Сколько бы ты не прожил здесь, этот мир всегда будет для тебя чужим. Ты всегда будешь подходить к нему со своими мерками, по своему оценивать окружающее.

– Откуда ты знаешь?

– Один такой мир, я уже видела… – и моя спутница решительным шагом направилась вперед, дав мне понять, что разговор закончен.

Мы молча прошли по Большому. Иногда нам навстречу попадались прохожие: серые люди в серой одежде. Некто не обращал на нас внимания. Каждый спешил по своим делам. Нет, не так рисовался в моем воображении этот мир. Я-то думал, что мир, где колдовство общедоступно и возведено в ранг одного из физических законов – райский уголок. Мир красоты и гармонии, или, наоборот, жуткая страна, полная демонов и чудовищ. А вместо этого предо мной предстал мир упадка и нищеты – мир разбитых надежд.

Иногда нас обгоняли экипажи. Низкорослые, серые лошадки тащившие или телегу или коляску. Никаких машин. Лишь печальный цокот копыт, эхом отдающийся в разбитых стеклах витрин.

На месте Андреевского рынка раскинулся базар. Множество пустых деревянных рядов. Лишь в дальнем углу у лотков с какими-то пожухлыми овощами восковыми фигурами застыло несколько женщин в темных одеждах.

Медленно вышагивая по каменной мостовой мы добрались до Первой линии и свернули в сторону Тучково моста. Тут я задержался. На углу дома под слоем плесени затаилась медная табличка. Я подошел поближе, осторожно, стараясь не испачкаться, стер грязь. Медная табличка открывшаяся мне, гласила:

ПЕРВАЯ ПЕРСПЕКТИВА

Ну, ничего себе!. Не «линия» – «перспектива»!

А на пересечении Первой линии и Среднего меня ждал еще один сюрприз. В первый момент я решил, что передо мной памятник. Но… Нет памятники такими не бывают. На развороченных трамвайных рельсах, словно стремясь взвиться в небо, застыл вагон. Проржавевший, без стекол, для меня он стал символом этого города – обители упадка и разрушения.

– Неужели здесь когда-то ходили трамваи? – удивился Татьяна.

Я огляделся. Нет, тут не было никаких проводов. Даже намека не было.

– Конка?

– Как в Англии?

– Кто его знает, – пожал плечами я, и мы побрели было дальше, но тут я заметил еще одну деталь. Я даже перешел на другую сторону Первой Перспективы, чтобы удостовериться, что глаза меня не обманывают.

На другом конце вагона конки было устроено что-то вроде виселицы. В петле покачивался полусгнивший труп, уставившийся пустыми глазницами на темную мостовую. А вокруг текла спокойная жизнь. Угрюмые люди как ни в чем не бывало спешили по своим делам. А мертвец спокойно покачивался в петле. И судя по всему, висел он тут не один день.

Взмахом руки я подозвал Татьяну.

– А как тебе это нравится?

Но мои ожидания не оправдались. Вместо бурной реакции она лишь пожала плечами:

– Этого и следовало ожидать. В мире, откуда явилась та тварь, именно так и должно быть. Интересно, а что там написано?

Она подошла к покойнику. Я последовал за ней. И в самом деле на груди у повешенного на грубых веревках болталась деревянная табличка к которой сбоку была приколота какая-то бумага. На деревяшке крупными буквами было выведено:

ОН НЕ ЗАПЛАТИЛ НАЛОГИ

А на бумаге мелко-мелко было напечатано:

Именем президента-короля свободной России, я – губернатор Сант-Ленинграда повелеваю…

Дальше я читать не стал. Одного названия «Сант-Ленинград» мне вполне хватило.

– Похоже налоговики всюду одинаковы.

Татьяна лишь пожала плечами.

– Пошли! Нечего тут торчать, – позвала она, и я понуро последовал за ней.

У Тучково моста налетел ветер, а чуть позже стал накрапывать дождь. Путь нам предстоял долгий: пешком через всю Петроградскую и дальше через Старую деревню туда, где в нашем мире протянулся Богатырский проспект. По-крайней мере Тогот утверждал, что поиски двойника мне стоило начать именно там.

* * *

Первые неприятности начались, когда мы, чтобы срезать угол, свернули на рынок (интересно откуда он тут взялся?). В целом рынок как рынок, те же выходцы с южных республик, но вот только большая часть товара выглядела как-то странно: какие-то бурые растения, на вид совершенно несъедобные. Неприятные ядовито-зеленые яблоки, полугнилые фрукты. А может, мне так только казалось. Правда, желания попробовать местной пищи, у меня не возникало. Да и местных денег у меня не было. Народу на рынке было мало, продавцы скучали, однако никто нас не зазывал. Серые люди с угрюмыми лицами. Покосившиеся деревянные прилавки из серого, высушенного дерева, блеклые, выгоревшие навесы.

На мгновение мне даже показалось, что я вновь вернулся назад, в свой мир и иду по рынку, где все продавцы всего лишь сняли маски и представили свой товар в истинном свете. Я даже остановился и потряс головой, чтобы отогнать навязчивое видение…

Мы шли между торговых рядов, когда на меня налетел здоровенный детина в рваном рубище из холстины. Грубо схватив за локоть, он развернул меня к себе, дыхнул в лицо смесью перегара, лука и табака.

– А вот и ты!

Я поднял голову. Копна немытых скатавшихся волос, из-под которых на меня уставились два сверкающих ненавистью глаза. Широкий, несколько раз перебитый нос и бурые, редкие зубы довершали неприятную картину.

– Ты, кажется, и вовсе обнаглел, если вот так решился прогуляться по моей территории. Или ты пришел отдать должок?

– По-моему, вы меня с кем-то путаете, – вежливо ответил я, попытавшись высвободить свою руку.

– Еще чего! Чтобы я твою харю с кем-то перепутал! – хохотнул здоровяк. – Эй, все сюда, я поймал Арчика, – крикнул он кому-то за спиной. – Сейчас ребята, развлечемся.

Это «развлечемся» мне очень не понравилось.

Вокруг нас стали собираться зеваки, только вот представителей властей, я не видел.

– Ни какой я не Арчик, – настаивал я, тщетно пытаясь высвободиться. – Отпусти!

– Нет, вы только гляньте! Этот наглец еще смеет мне возражать! – и здоровяк еще сильнее сжал мой локоть. – А ну, не рыпайся. А то хуже будет. Как воду мутить так ты первый, а как долги платить, так ищи ветра в поле…

– Артур! – в голосе Татьяну прозвучали тревожные нотки.

Я обернулся. Сквозь начавшую было собираться толпу, в нашу сторону спешило еще пять или шесть человек самой неприятной наружности. Не знаю, в чем был виноват мой двойник, но здесь его явно не любили.

– Теперь Арчик, ты мне за все ответишь!

Значит «Арчик». Ну, что ж, по крайней мере теперь я знал имя.

Свободной рукой я потянулся к мечу, но здоровяк опередил меня, и выхватив мой клинок отшвырнул его куда-то за спину. Я слышал, как со звоном покатился он по камням. Пора было действовать, показать этому дылде, что я вовсе не какой-то там Арчи.

На мгновение я полностью расслабился, а потом резко крутанувшись, вырвался из захвата громилы. Чего-чего, а этого он не ожидал. Подсечка и удар по болевым точкам на шее. Конечно, при помощи Тогота я продел бы все это намного изящнее, но и так сошло. Через мгновение громила, задыхаясь повалился в лужу. По-моему он так и не понял, что же произошло. Я уже развернулся было, чтобы встретить его дружков, но Татьяна опередила меня. Подножка, и через секунду на земле образовалась куча мала, а мы, протискиваясь сквозь толпу, помчались в другую сторону.

Отбежав на пару кварталов, я остановился, чтобы перевести дыхание.

– По-моему тебя тут хорошо знают, Артурчик, – скептически заметила Татьяна, едва переводя дыхание. Она стояла рядом со мной, прислонившись к стене, и ее грудь вздымались, словно два холма.

– Скорее всего это мой двойник здесь наследил, – отозвался я.

– Ну и что делать станем?

– А фиг его знает, – протянул я. – Теперь хоть известно, как его зовут.

– Судя по всему, найти его будет непросто…

– Это как сказать, – произнес незнакомый голос.

Я резко обернулся. Передо мной стоял я сам. Только, пожалуй, чуть похудевший, да и одетый похуже. Несколько мгновение мы внимательно рассматривали друг на друга.

– И… – начал было я.

– Кажется, ты именно меня искал, – перебил меня двойник.

– Пожалуй, – согласился я.

– Кто ты?

– А как ты думаешь?

– Мне сказали, чтобы я пришел сюда и встретил себя.

Я покачал головой.

– Почти так и вышло…

– Послушайте, – неожиданно вмешалась в наш разговор Тьатьяна. – Не думаю, что нам стоит и дальше торчать тут. Эти ребята могли последовать за нами…

– Да, нам лучше уйти отсюда поскорей, – согласился мой двойник. – Тут есть одно безопасное местечко.

* * *

Местечко оказалось подвалом под руинами одного из павильонов ЦПКО. Только тут этот парк назывался не ЦПКО, а – Парк Отдыха на Островах – ПОО. Зеленые насаждения, напоминающие заболоченные джунгли, прорезали тропинки красного кирпича. На мгновение мне показалось, что вот-вот из-заповорота с радостным лаем выскочит Тотошка, а следом за ним появится Страшила Мудрый и Железный Дровосек. Но, естественно, ничего подобного не случилось. Хотя на языке все время крутились слова приставучей песенки: «Мы в город Изумрудный идем дрогой трудной, идем дрогой трудной – дорогой не прямой…»

Все это время мы молчали. Мой двойник шел чуть впереди, сильно сутулясь, Татьяна была в арьергарде. Она то и дело останавливалась, словно прислушивалась к чему-то, потом быстро догоняла нас.

Когда двойник свернул к обвалившемуся павильону, некогда салатному, а теперь расцвеченному в зелень плесенью и побегами неведомого мне вьющегося растения, я чуть приотстал, поравнялся с Татьяной.

– Ты чего-то боишься?

– Не знаю, но у меня очень нехорошее предчувствие. По-моему Тогот ошибся, отправив нас сюда.

– Почему ты так решила?

– Не нравится мне здесь. Это место какое-то… какое-то… – она махнула рукой не в силах выразить словами свои ощущения. – Мне здесь неуютно. Я повидала много миров, но этот… Опасное местечко.

Я вынужден был с ней согласиться.

– Тем не менее, груз был отправлен отсюда. Так утверждает Тогот.

– Ты ему веришь?

– Ты же знаешь, он, – мой ангел-хранитель… – с этими словами я отправился за двойником. Поднырнул под полусгнившую балку и спустился по каменной лестнице.

Проскользнув в узкую щель едва приоткрытой железной двери, я оказался, к своему удивлению, в довольно уютном местечке. Все стены и пол были скрыты коврами. В дальнем углу темнела еще одна дверь, посреди комнаты стоял резной журнальный столик и четыре огромных кожаных кресла.

– Добро пожаловать в мою скромную обитель, – пригласил двойник. – Кстати, меня зовут Арчибальд. Не слишком-то популярное имя. Знакомые зовут меня Арчи.

– Артур, – представился я.

– Знаю, – отмахнулся мой двойник. – А твоя подруга… Таисья?

– Татьяна, – поправил я.

– Хорошо… – неопределенно протянул Арчибальд. – Проходите, присаживайтесь.

Мы молча последовали его приглашению. Cидя за столом, разлив нам по бокалу вермута, Арчи спросил:

– Итак, чем я обязан, вашему появлению в моем мире?

Я сделал глоток, а потом выдержал паузу, собираясь с мыслями, пытаясь решить, с чего начать рассказ, но тут Арчибальд вновь заговорил:

– Это уже третий визит за последних несколько дней. Я уже перестал удивляться. То заявляется двойник моей жены, то…

– Что ты сказал, повтори…

– «Двойник моей жены…» – повторил он.

– А твоя жена?

– Алла? – позвал Арчибальд, повернувшись к двери в дальнем конце комнаты, но прежде чем та открылась, я буквально набросился на своего двойника.

– Говоришь, моя жена, а кто еще тут был?

– Один придурок, которого она называла твоим компаньоном. Так кажется. И еще был один парень. Хотел повторить заказ…

В это время дверь открылась.

На пороге стояла… моя супруга. Нет, конечно, это была не она, но сходство поразительное. Те же длинные, темные волосы, глубоко посаженные большие черные глаза, прямой нос и полные, зовущие губы.

Ни слова не говоря она прошла и села в оставшееся свободным кресло. Я, словно зачарованный не смог отвести от нее взора. Машинально, не глядя, я протянул руку, взял лежавшую на столике колоду и наобум вытащил четыре карты.

– У тебя Арти вновь четыре дамы, – иронично заметила Татьяна.

– В этот раз всего лишь три, – возразил я. – А четвертая… – затаив дыхание, я перевернул четвертую карту. Это была не дама, это был – туз пик. – Как видишь, в этот раз судьба отвернулась от меня.

– Не гневи бога, Арт! – усмехнулась Татьяна. – Одно то, что мы с такой легкостью отыскали твоего двойника – огромная удача. А ведь могли очень долго его искать…

– Итак, на чем мы остановились, – продолжал Арчибальд, словно и не слышала нашего разговора. – Так вот… Я со своей стороны выполнил условия контракта, однако твоя жена, или кто она там, своего слова не выполнила. Она обещала оплатить поставку в течение двух дней после отгрузки товара, прошло уже намного больше, а я ничего так и не получил…

– Постой, – остановил я его, словно выйдя из транса. – Пожалуйста, расскажи мне все самого начала, а то я ничего не понимаю.

– А чего тут понимать! – взвился Арчибальд. – Твоя женушка явилась сюда, договорилась со мной. Я все сделал, как она попросила, потом я подписал контракт с этим…

– Олегом, – подсказал я.

– Точно с Олегом, – произнеся имя моего бывшего компаньона, Арчибальд аж хлопнул себя по коленке. – Разве мог я предположить, что так попаду… Теперь за мной гоняются не только черные с рынка, но и законники. Я вынужден ютиться в этом подвале…

– Еще раз с самого начала…

И тогда Арчибальд рассказал мне удивительную историю.

* * *

Несколько дней назад к Арчибальду явилась его жена в странном одеянии. Сначала Арчибальд решил, что это над ним подшутил кто-то из его знакомых, но потом сообразил: никто в его окружении не смог бы сделать точную копию человека, да еще заставить ее ходить и говорить, словно это и в самом деле человек.

В общем, к Арчибальду явилась моя супруга. Сам Арчи в это время как раз пытался составить заклятие для проникновения сквозь твердые предметы. Например, сквозь стальную банковскую дверь. И тут появилась моя жена. Она-то и предложила моему двойнику бизнес. Он достает ей одну тварь, она – платит…

– Странный у нас тогда разговор вышел. Вроде бы все в порядке, но… Но то, что она просила достать, у нас под запретом. Все подобные твари были давным-давно истреблены или помещены в тюрьмы инквизиции… Сам понимаешь, это твари опасные, они не подчиняются ни людскому, ни не небесному закону, да и заклятия их практически не берут.

– Ладно, все это лирика, – отмахнулся я. – Рассказывай дальше…

Заручившись согласием Арчибальда, моя жена привела ему «истинного покупателя», судя по описанию – Олега. Тот заплатил аванс и «товар был отгружен». Но после этого… Через два дня после этого в гости к Арчибальду заглянул еще один человек. Не слишком церемонясь, он выбил из моего двойника всю необходимую информацию – что, где, когда.

Что же касается Арчи, то он сильно пролетел на этой сделке. По предоплате моя жена предоставила лишь половину суммы. Арчи естественно в первую очередь забрал часть своей доли, ну а потом покупательница растаяла как весенний дым, а он остался без денег, и тут появились кредиторы – хозяева товара…

Посреди рассказа моя жена, точнее двойник моей жены поднялась с кресла:

– Пойду, займусь делами. Некогда мне тут с вами лясы точить.

Через мгновение поднялась и Татьяна.

– У меня к вашей супруге есть пара вопросов.

Арчибальд кивнул. Моя спутница проследовала к двери в дальнем углу комнаты, за которой только что скрылась Алла-дубль два.

– Итак, мне хотелось бы знать, кто оплатит счет? – поинтересовался моя двойник, вновь переключив на меня свое внимание.

– А сколько нужно? – поинтересовался я.

– Еще три буки золота?

– Буки? – с удивлением переспросил я.

– Ну примерно три слитка вот такого размера, – показал Арчибальд.

– Проба?

– Чего? – не понял он. Судя по удивленному выражению лица такое понятие как проба в его мире не существовало. – Какая еще «проба»? Золото настоящим должно быть.

– Хорошо, – кивнул я. – Я заплачу, и даже дам тебе еще три буки сверху, если ты найдешь мне оружие, которым можно эту тварь пришить.

– Не понял? – удивился Арчибальд.

– Ну, чем можно пришить этого вашего «вампира»?

– Тварь?

– Называй, как хочешь.

– Не проблема. Только я в толк взять не могу. Если твоя жена подарок тебе готовила, чтобы от врагов сберечь, то зачем ты эту диковину сгубить хочешь?

– Тут, видишь ли, небольшая накладочка произошла… – начал я…

– Ты хочешь сказать, что тварь вырвалась? Разорвала оковы святого Лавра?

– Ей помогли.

На мгновение мой двойник замолчал. Какое-то время он молча сидел, а потом откинулся на спинку кресла и закрыл лицо руками.

– Господи, как хорошо… Как хорошо, что она не здесь… У нас подобный проступок карается смертью… А кто совершил эту глупость, кто помог твари освободиться?

– Горгульи?

– ?..

– Это долгий рассказ. Тоже твари еще те. Не бери в голову, – успокоил я его. – Ты лучше поподробнее расскажи о моей жене и… остальных…

– А чего тут рассказывать?

– Тот кого привела моя жена… ну, я представляю, кто это мог быть. А кто тот – третий?

– Третий? Этот ублюдок? – переспросил Арчибальд. – Волосы прямые, темные, нос как клюв птичий, глаза стеклянные на выкате, подбородок с ямочкой…

– Хорошо, – кивнул я. – Кажется, я понял о ком идет речь. И что он хотел знать?

– Условия сделки. И где мы должны будем передать груз… Но я ему соврал…

И Олег поплатился за это головой, точно так же как и остальные сотрудники фирмы по перевозкам. Теперь мне стало понятно, почему горгульи сначала нагрянули в офис. Им нужно было узнать маршрут… А Генка? Неужели он так ненавидел меня и Олега, что позволил тварям убить ни в чем не повинных людей? Вновь перед моим внутренним взором встал залитый кровью офис, мертвая секретарша. А ведь кого-то из них пытали, прежде чем убить. И пытали зверски…Что-то еще там было. Что-то скрывалось за всем этим.

– Задумался?

– Так, тревожные мысли, – я попытался отогнать неприятное видение. – Вернемся к нашему разговору. Как нашла тебя моя жена?

– Не знаю… Она появилась… свалилась как снег на голову. В первый момент, я не поверил ее рассказу о другом мире. Уж больно чудно. Но потом… потом поверил. Скорее даже не ей, а ее золоту.

– А двери между мирами? Как она смогла попасть сюда? Как она открыла врата?

– Не знаю, – пожал плечами Арчибальд. – Она… появилась и все. А потом она просто приходила, как и те двое… Я не знаю, как они попадали в наш мир, – (еще одна загадочка, с которой нужно разобраться). – Да и ты сам… Это ты говоришь, что ты из другого мира, а может это всего лишь проверка. Может ты – творение красной инквизиции.

– Никакое я не творение, и ты это знаешь.

– Ладно, – вздохнул Арчибальд. Видимо он чувствовал примерно то же, что и я. Это как встреча братьев близнецов, которые были разлучены в раннем детстве. – Ну а теперь, что собираешься делать?

– Отловить и уничтожить тварь, пока она не уничтожила всех в округе. У нас там и без нее полно неприятностей, а потом попробую разобраться с теми, кто все это устроил, – честно ответил я.

– Надеюсь, ко мне это не относится?

– Я пришел сюда лишь раздобыть подходящее оружие. Видишь ли, я уже стрелял в эту тварь серебряными пулями, и не сказал бы, чтобы это произвело хоть какой-то эффект.

– Не… Тут ты прав, обычным серебром его не возьмешь, – протянул Арчибальд. – Нужно все по инструкции…

– Инструкции? – удивился я.

– Еще на заре смутных лет, до Великой войны, красная инквизиция, наводя порядок в стране, выпустила циркуляры о том, как какую нечисть уничтожать. Например, «Молот Лаврентия». Если я правильно помню… – Арчибальд шагнул к узкой книжной полке, затаившейся в тенях среди ковров, и выудил оттуда тонкую брошюру в серой обложке. Какое-то время он листал ее, потом неожиданно остановился, и водя пальцем по строкам медленно по слогам начал читать. – Для уничтожения упырей нужно: А) заманить тварь в Круг Святого Лаврентия (это лишит ее возможности свободного перемещения в пространстве. Образцы кругов даны в Приложении 26, на 342 странице). Не видя рисунка, тварь легко переступит магическую грань, но не сможет выйти из нее. Б) Для того, чтобы убить тварь необходимо использовать стрелы с наконечниками из белого золота…

– Белое золото? – с удивлением переспросил я.

– Алхимики называют его «платиной».

– Понятно, – кивнул я.

– Но при этом в случае разрыва Круга тварь может ожить. Можно использовать и кол мальтийский (или его подобие, вырезанное из дерева), а после серебряным или посеребренным клинком отсечь голову твари, водрузив ее на наконечник серебренного (посеребренного копья)…

– Кол мальтийский? Что это такое? – удивился я.

Арчибальд вздохнул.

– Когда твоя жена впервые появилась, я был очень удивлен там, что могут существовать два мира столь похожих и в то же время столь разных… Мы много говорили об этом… Кстати, разве в вашем мире не существует мальтийский орден?

– Скорее, существовал, – поправил я Арчибальда. – Я не знаток истории, но даже мне известно, что это был один из самых богатых рыцарских орденов. Однако ныне…

Взмахом руки Арчибальд заставил меня замолчать.

– В вашем мире слишком много ереси. А я человек впечатлительный, и поэтому не хочу слушать ваши рассказы. Иначе у меня могут зародиться странные идеи… В общем не стоит ничего мне рассказывать. Ваша жена и так наговорила слишком много. Достаточно того, что наши Святые, которые вывели страны из тьмы Познания, у вас считаются чуть ли не преступниками…

– Это ты про Ульянова и компани?

– И слушать не хочу. Ты уже и так произнес имя Неназываемого, того, что покоится в Кремлевском некрополе и до сих пор правит страной, устами Великого Кормчего… Они решают все вопросы…

– Я все понял, – кивнул я. – Никакой политики, никакой истории.

– Да, – согласился Арчибальд. – Чем меньше мы будем говорить на эту тему, тем меньшая опасность, что нас кто-нибудь услышит. Ты-то исчезнешь, вернешься в свой мир, а мне придется разбираться с красной инквизицией, или, еще того хуже, иммигрировать в одну из Стран Упадка…

Очень забавно беседовать с самим собой. Иногда ловишь себя на том, что твой собеседник говорит именно то, что ты сам только что собирался сказать. Необычное впечатление. Особенно когда твой собеседник видит мир по иному.

– Так вернемся к ордену, – оборвал я своего двойника.

– Да, что-то я увлекся, – согласился Арчибальд, с досадой он потер затылок. – Так вот, у нас Мальтийский орден – один из самых влиятельных красных орденов инквизиции.

Я не стал уточнять, что в данном контексте означает слово «красный».

– Товарищи этого ордена, – еще одно словосочетание, неприятно резанувшее мой слух, – прославились в борьбе со всевозможной нечистью. Именно они разработали самое эффективное оружие. И все монографии Святого Лаврентия, Святого Иосифа, Святого Юрия основаны на их работах. Просто вышло так, что, работая тайно на территориях Стран Упадка, они не могли до конца понять истины, открытой Странам Солнца. И наши святые вынуждены были научиться правильно толковать то, что лишь в сильно искаженном виде могло звучать за Свинцовым занавесом.

– Свинцовым? – невольно вырвалось у меня.

– Да, – вздохнул Арчибальд. – Раньше его называли Железным, но ведь излучение Зла легко проникает сквозь железо, и только свинец может встать неприступной стеной у него на пути…

– Так что там насчет мальтийского кола, – вновь я попытался направить разговор в нужное мне русло.

– Это кол, на который нанесены магические символы. Определенным образом воздействуя на кровь тварей, они парализуют чудовищ, препятствуя регенерации мышечных тканей. Если отрубить вампиру голову, прежде не пробив его грудь мальтийским колом, то она снова отрастет. Да, чудовище потеряет большую часть своих жизненных знаний, его интеллект окажется на уровене десятилетнего ребенка, но оно останется в живых и будет много кровожаднее, чем раньше. Как и любой ребенок, оно забудет о чувстве меры и станет потакать чувству эгоизма, убивая направо и налево.

– Что касается платиновых пуль и серебряного клинка, то мне все ясно, что же до Круга Святого Лаврентия и мальтийского кола…

– Вот, – Арчибальд, протянул мне брошюру. – Прошу. Тут все подробно изложено и нарисовано. Методы тысячу раз опробованные, и, думаю, сработают и в вашем мире.

Я взял в руки книжечку. На серой, почти оберточной бумаге, жирными кляксами расплылись буквы. Типографы тут явно были не на высоте. На обложке значилось: Сочинения Графа Всея Грузии, праведного правителя Московии, Святого Лаврентия Павловича Берии, чуть ниже «Молот Лаврентия», пособие по уничтожению нечисти и распознаванию агентов Стран Упадка. А в самом низу крошечным кеглем было набрано: Санкт-Ленинград, 98 год Красной эры. Забавная такая книжонка.

Я кивнул в знак благодарности.

– Еще раз повторим, сколько я должен?

– Четыре буки золота.

– Речь же шла только о трех?

– А моя бесценная консультация, книга, сочиненная великим Святым, риск, на который я пошел, пригласив к себе домой двух людей, не имеющих красной индульгенции, по сути своей – двух иностранцев – разве все это ничего не стоит?

Я пожал плечами. Честно говоря, мне было все равно. Три или четыре слитка – какая разница?

– Тогда ты должен принести четыре буки свинца, – так как Тогота рядом не было, а алхимические заклинания довольно сложная штука, то лучше всего было использовать материал, который ближе всего к золоту.

– Хорошо, – согласился Арчибальд.

Он уже собирался выйти из подвала, как дверь неожиданно распахнулась и на пороге появилась Татьяна. Она вошла через дверь, ведущую на улицу, а не через ту, куда удалилась вслед за Аллой. Вид у нее был растерянный, волосы растрепались. С трудом переведя дыхание она выдавила:

– Поторопитесь. Похоже, нас предали.

У Арчибальда от удивления вытянулось лицо.

– С чего ты взяла? – Я пошла за вашей супругой, и видела, как она заговорила с человеком в капюшоне… по-моему это местный мент. Тот ушел, а когда вернулся, с ним был еще десяток молодцов в таком же прикиде. Сначала они о чем-то спорили, а потом гурьбой направились в эту сторону. Мне с трудом удалось их обогнать…

– Похоже, и твоя супруга преподнесла тебе сюрприз, – ухмыльнулся я, вновь подхватив со стола колоду карт. Раз, два, три, но в этот раз мне удалось вытянуть всего две дамы. Бубновую и пиковую. Зато другие две карты оказались пиковыми тузами. С удивлением я уставился на них. Откуда в колоде могли взяться два пиковых туза?

* * *

Они уже ждали нас. Пятеро в одинаковых серых плащах из грубой мешковины с белыми и желтыми нашивками. Больше всего они походили на огородные чучела. Все высокие, намного выше меня. Лиц я их не видел из-за низко надвинутых капюшонов.

– Стоять! – голос был хриплым, властным. – Именем красной инквизиции, вы арестованы. Оружие на землю перед собой.

За спиной у меня ударившись о землю, звякнул меч Татьяны.

– Сука, – прошипел мой двойник. – Предала, сука.

Надеюсь, он имел в виду свою жену, а не мою спутницу.

Я огляделся. Бежать было некуда. Справа озеро, слева заросли колючих кустов. Даже если ломануться через них, далеко не уйдешь. И Тогота нет. Если бы мой покемон был рядом, то эти амбалы были бы мне не страшны. А так, кто его знает… Но выбирать не приходилось.

– Медленно вытяните руки вперед, – продолжал человек в плаще.

Мы повиновались.

Тогда один из пяти вышел вперед, и, поигрывая дубинкой, шагнул ко мне.

– Так, посмотрим, что у нас тут, – проговорил он, вытянув руку и шаря у меня по бедру.

Ловкое движение, и я заломил ему запястье, а другой рукой отобрал дубинку. Удар между глаз, и тело инквизитора кулем повалилось на землю. Капюшон слетел, и я увидел, что моим противником был белокурый юноша лет восемнадцати, с правильными чертами лица, юный Дионис, да и только. Остальные инквизиторы замерли. Чего-чего а сопротивления от нас они явно не ожидали. У кого могло хватить наглости сопротивляться представителям инквизиции? Наконец, тот, что приказывал нам остановиться пришел в себя. Занеся над головой дубинку, он с диким криком бросился на меня. Какими бы страшными не рисовались Арчибальду эти люди, по мне так они были дилетантами. Мне ничего не стоило уйти вбок от удара, пропустив противника, а потом – удар назад пяткой по правой почке. После такого удара опущение почки гарантировано. Инквизитор полетел дальше, где его уже поджидала Татьяна. Наблюдать за его дальнейшей судьбой у меня не было времени, на меня наступало еще три чучела. Удар в кадык (очень больно), удар ногой в пах (еще больнее), бросок за нижнюю губу (нехороший прием, у противника рот разорван, как говорят, до ушей). Вот собственно и все. Тех, кто попытался подняться, Татьяна добила легкими пинками шипованных сапожек.

Мы победили и непременно ушли бы, если бы не Арчибальд.

– Стойте, иначе я перережу ему глотку, – в этот раз голос говорившего стал на октаву выше. Не знаю, что с ним проделала Татьяна, я-то всего лишь почку отбил.

Тем не менее, нам пришлось остановиться. Инквизитор застыл, прижав к горлу Арчибальда нож. Первым моим желанием было сказать: «Да режь ты, сколько хочешь», но когда я заглянул в глаза своего двойника – мои глаза, полные страха, я сдался.

– Остановись, – бросил я Татьяне, почувствовав, что еще чуть-чуть, и она ринется в бой. Не знаю, почему я так поступил. Быть может понадеялся на свои колдовские знания… Да, пожалуй именно так… Но как мало я знал об этом мире, как самонадеян я был!

А Татьяна, словно чувствуя неминуемое, замерла, опустила голову, тяжело вздохнув.

Тем временем двое моих противников смогли, наконец, подняться на ноги. А двое – один с разбитой головой, другой с разорванным ртом, заливаясь кровью, остались лежать на земле. Один из поднявшихся, покачиваясь, шагнул ко мне.

– Руки!

Я подчинился. Громко звякнули стальные браслеты. И тут я почувствовал, что попал. Без сомнения эти браслеты-наручники обладали невероятной колдовской силой. В тот же самый миг как они защелкнулись на моих запястьях, я почувствовал, как из меня уходят силы. Как я слабею. И тогда в отчаянной попытке я рванулся вперед.

Со свистом дубинка одного из инквизиторов опустилась мне на основание черепа.

И наступила тьма… Полная тьма.

* * *

Очнулся я от страшного холода. Кто-то окатил меня ведром холодной воды.

Первые ощущения: страшная боль в затылке, и отвратительный вкус во рту. Неприятно, да и только. К тому же я сидел на чем-то твердом. Осторожно, стараясь действовать незаметно, я попытался разлепить веки. Это далось мне с огромным трудом. Казалось в теле моем не осталось сил. Я не был связан, но мускулы отказывались повиноваться.

Наконец мне удалось приоткрыть веки, но это ничем не смогло мне помочь. Вокруг был свет – яркий белый свет. Он бил по глазам, и я ничего не видел… Я не мог видеть, что происходит вокруг.

– Кажись, очнулся, – неожиданно сказал кто-то у меня за спиной. Голос был грубым.

– Да, – согласился тот, что находился где-то впереди, позади источника яркого света. А может все это мне только казалось? Может голоса и свет являлись плодом больного воображения. – Вылей-ка на него еще ведерко, а то похоже Ларион слишком сильно его по затылку треснул.

– Нет, надо было с ним чикаться! – взвился третий. – Только посмотрите, как он ребят отделал. Двое до сих пор в больнице…

– Так вам и надо, – фыркнул тот, что стоял позади меня. – Драться надо учиться.

– При чем тут это! – попытался оправдаться третий. – Вы бы видели, как он дерется. Мы и глазом моргнуть не успели, как он пятерых положил.

– Херовые вы инквизиторы, если впятером не можете одного горожанина приструнить. Как вы тогда можете в стране порядок навести?

– Да никакой он не горожанин. Говорю вам – агент это, агент иностранный. Недаром ни в одной из картотек нет его фото.

И тут на меня совершенно неожиданно обрушилось второе ведро воды. Я закашлялся.

– Ну вот, пришел в себя. У нас не побалуешь, – продолжал тот, что стоял позади.

– Итак, – вновь заговорил тот, что прятался позади лампы.

– Имя, фамилия, отчество.

С трудом шевеля непослушными губами я прошептал что-то непристойное относительно его матери и способов деторождения. Тут же кулак, тяжелый как кувалда, ударил мне под дых. Я согнулся как подрубленное дерево. Мгновение, и я кулем повалился на пол. Потом невидимые руки подхватили меня и вновь посадили на стул.

– Чувствую, хорошее отношение нам не нравится, – продолжал невидимый дознаватель. – Повторяю вопрос: имя, фамилия, отчество.

Я молчал.

Следующий удар пришелся по почкам. От боли я согнулся пополам, но тут же удар в лицо снизу заставил меня распрямиться. Я почувствовал во рту вкус крови.

– Молчит гнида!

– Сам вижу.

– А вот твой приятель-подельник Арчи, во всем сознался, – продолжал вкрадчивый голос из-за лампы. – Он нам сказал, что никакой ты ему не брат, а двойник, засланный оттуда… Мы-то знаем откуда, но нам надо, чтобы ты это сам сказал.

– Покайся, облегчи душу, – добавил тот, что стоял сзади.

– Нет, тебе и в самом деле стоит нам все рассказать. Иначе мы не сможем помочь. Ты же знаешь, законы у нас суровы. Тебя ждет жуткая смерть. Только подумай, тебя, как еретика сожгут заживо. А так если станешь добровольно помогать следствию, повесят. Это ведь совершенно разные вещи: заживо сгореть на костре или быть повешенным. Раз и все, ты на небесах. Или муки адовы на костре принять. И ради кого? Ради правды? Нет. Сам знаешь, никакой правды за тобой нет. Ради денег? Не получишь ты никаких денег, что бы тебе не обещали твои продажные хозяева… – он бубнил и бубнил.

Все происходящее было похоже на дурной сон. Очень хотелось проснуться, но как это сделать, я ума не мог приложить. К тому же эти колдовские браслеты.

На какое-то время я попытался полностью отключиться от внешнего мира, и мысленно начал исследовать свои оковы. Я применил все те методики, которым научил меня Тогот, но ничего не помогало. На ментальном уровне мои оковы рисовались мне двумя черными кольцами. Я ничего не мог противопоставить их силе.

Изредка мои ментальные исследования прерывались побоями, хотя, по-моему били инквизиторы тоже по дилетантски, сильно, но неумело. Я бы на их месте, легко пройдясь по болевым точкам, добился бы много большего результата. Если уж это мир колдовства, то могли бы применить какие-нибудь заклятия. А так… Так я только озлобился. А потом, совершенно неожиданно последовал новый удар по голове, и я вновь потерял сознание.

* * *

В этот раз разбудили меня голоса.

Руки мои по-прежнему были скованы браслетами, но к моему собственному изумлению, чувствовал я себя не столь разбитым, как вчера. Я осторожно приоткрыл веки. Я лежал посреди металлической клетки, на куче чуть подгнившей соломы. За спиной у единственной каменной стены темнел унитаз, а рядом ржавая раковина. Справа и слева были точно такие же клетки.

Я осторожно приподнялся. Движение далось мне с великим трудом. Тело по-прежнему отказывалось повиноваться приказам мозга.

Рядом со мной в точно такой же клетке сидел Арчибальд. Точнее он не сидел, а стоял у самой решетки, а по другую ее сторону была… моя жена. Нет, не моя жена, а ее двойник. Они о чем-то говорили. Именно их голоса и разбудили меня.

– Ты предала меня, – в голосе Арчибальда не слышалось упрека, только боль, обида.

– Нет, глупенький, ты ничего не понимаешь. Ничего-ничегошеньки, – ее голос звучал так, словно она говорила с маленьким глупым ребенком. – Ничего ты не понимаешь. Они помогут тебе.

– Еще раз изобьют, а потом отправят на рудники.

– Не на рудники. Мне товарищ следователь обещал, что если ты во всем покаешься, то тебе дадут год, ну, в крайнем случае, два, а потом выпустят. А может и вообще отделаешься условным сроком. Ты же знаешь: инквизиция следит за нами, и если мы оступились, если мы сами не понимаем, что творим, то они должным образом наставляют нас на путь истинный.

– Какая же ты дура…

– Ты не ругайся, ты лучше поступай, как следователь говорит, – продолжала Алла. – Вот представь себе, поймали бы тебя с этим золотом. Это же сразу пять лет. А так… Да ты не волнуйся, я тебя ждать буду.

И дальше разговор продолжался в том же ключе. Нет, эта Алла мало чем походила на мою супругу, только внешне. Хотя… Ведь по словам Арчибальда именно она затеяла всю эту авантюру с грузом. Зачем ей это было нужно? Она хотела подставить меня? Сомневаюсь. А может… Последнее время я часто ругался с Олегом. Смысл был в том, что не понимая самой сути моей деятельности как перевозчика, мой компаньон видел лишь часть айсберга и то самую его верхушку. Ту, что едва заметно торчала из-под воды. Да он знал про другие миры, но, как и моя супруга, не подозревал ни о существовании Тогота, ни о многих других. А может моя супруга хотела просто самоутвердиться, доказать всему миру, а в первую очередь самой себе и мне, что она сможет выполнять мою работу и без меня? Тогда при чем тут Олег? Почему главным заказчиком стал именно он?.. На самом деле гадать подобным образом можно было до бесконечности. А пока… Пока я оказался в ином мире. Обессиленный, запертый в стальную клетку. Нужно было как можно быстрее выбираться, бежать отсюда, а уж вернувшись домой, я с помощью Тогота раскручу этот узел…

И еще Татьяна. Я не видел ее с момента ареста. Что с ней?

Скоро я узнал ответ на этот вопрос.

* * *

В этот раз меня притащили не в кабинет следователя, а в помещение больше похожее на хирургическую палату.

Вдоль стен стояли странные приборы, стеклянные шкафы с различными металлическими инструментами самого жуткого вида. А в центре комнаты располагалось хирургическое ложе, перед которыми стояло три «зубоврачебных» кресла. Высоко над потолком горели лампы и их зловещий желтоватый свет придавал всему помещению сходство с мертвецкой.

Меня усадили в одно из кресел. Ноги захлестнули ремнями, крепко притянув к специальным металлическим ручкам. Потом с меня сняли наручники, но руки прикрутили к подлокотникам. Я тут же начал вспоминать заклятия необходимые для освобождения. Но в голове царил туман. Отдельные колдовские слова всплывали из памяти и тут же исчезали, растворяясь в пустоте. Я постарался сосредоточиться, но мне не дали. В комнату вошли палачи. Да, именно палачи – по-другому не могу назвать этих двоих. Остроконечные красные колпаки, с узкими прорезями для глаз. Оба были полными, высокими – много выше меня.

Один из них тут же вынул из шкафа поднос с инструментами и положив его на стол, начал перебирать сверкающий металл, другой, взяв стул, уселся напротив меня, прокашлялся, прочищая горло, достал откуда-то из глубин одежд большую тетрадь и заговорил монотонным, отработанным голосом:

– Итак, господин Шпион, вот ваше дело, – тут он продемонстрировал мне папку, которую держал в руках. – Информации, имеющейся у нас, вполне хватит на то, чтобы послать на костер и вас и вашего брата.

– Несмотря на то, что вы обещали его жене? – пробормотал я с трудом шевеля разбитыми губами.

Палач с удивлением поднял голову.

– Откуда вы знаете?.. Хотя… – тут он лениво махнул рукой, словно в миг сказанные мной слова перестали его интересовать. – Мы могли говорить ей о чем-то подобном, только она верить нам не должны была. Без бумаги, протокола, я могу говорить что угодно. А она должна знать: мы не вступаем в переговоры с еретиками. Еретик должен умереть!

– То есть у меня нет шансов?

– Глупо спрашивать. Вы – агент одной из Стран Упадка. Пробираясь в нашу страну, вы отлично знали, на что шли.

Господи, какая глупость!

– Но почему же вы меня до сих пор не убили?

– Мы должны выяснить все о ваших сообщниках. Чтобы выполоть сорняки, недостаточно просто срезать траву, надо вырвать корни, иначе пройдет время, и трава вновь поднимется…

В этот момент двери открылись и в комнату втащили Татьяну. Я с трудом узнал ее, и ужаснулся. Она была обнажена и все тело покрыто кровоподтеками. Лицо – черная, окровавленная маска. Она не стонала, не сопротивлялась, просто безвольно висела в руках инквизиторов.

– Твоя подруга, – кивнул в ее сторону разговорчивый инквизитор. – Она не хотела говорить. Ну ничего, даже если она не заговорит, заговоришь ты. Сейчас ты будешь наблюдать за тем, что делают с ней. А потом все то же самое проделают с тобой.

Тем временем Татьяну аккуратно уложили на хирургическое ложе и привязали ремнями. В какой-то миг я встретился с ней взглядом и… она не узнала меня! Что же пришлось ей испытать за это время.

– Внимательно смотри, – повторил инквизитор. Будешь молчать, тебя ждет та же участь.

Встав со стула, он подошел к шкафу, достал огромную книгу в кожаном переплете, украшенном красными звездами. Водрузив ее на специальную подставку над головой несчастной, он неторопливо начал переворачивать страницы. Охранники, притащившие Татьяну, вытянулись по обе стороны у него за спиной. Их хмурые лица казались совершенно равнодушными. Судя по всему, предстоящая процедура была им не нова. Оба достали маленькие блокнотики и карандаши, словно готовясь что-то записывать. Второй инквизитор в красном колпаке закончил разбор «железок» и кивнул «болтуну».

– Ну что ж, начнем! Во имя Святого Владимира. Итак согласно процедуре, должен я вначале спросить у наблюдающего, – тут он вновь повернулся ко мне. – Согласны ли вы дать интересующие нас показания, во избежание мук и насилия над этим созданием Божим?

– Да, – прохрипел я.

Карандаши заскрипели грифелями по грубой бурой бумаге.

– Задаю первый вопрос согласно протоколу: Из какой Страны Упадка прибыли вы в нашу страну?

На мгновение я задумался. Сказать правду? Глупо. Соврать? Но нельзя же отдать Татьяну на растерзание этим уродам.

– Из Англии, – наобум брякнул я.

– Такой страны не существует, – монотонным голосом продолжал палач. – Согласно протоколу утверждаю: ответ не был получен.

Тем временем второй палач склонился над Татьяной. Неожиданно ее тело выгнулось, лицо скривилось и с губ сорвался нечеловеческий крик. Шагнув назад инквизитор в колпаке продемонстрировал всем какой-то сверкающий инструмент самого зловещего вида в котором был зажат кровавый кусок чего-то… В первый момент я не понял что это, потом до меня дошло – ноготь. Они вырывали ей ногти!

– Согласно процедуре удаление проведено, – доложил палач.

– Повторяю вопрос… – продолжал тот, что у изголовья.

– Великобритания…

– Такой страны не существует…

Еще один крик, еще один ноготь.

– Повторяю вопрос…

– США…

– Такой страны не существует…

Интересно откуда мне знать, какие Страны Упадка существуют в этом мире? И тогда я решил действовать по-другому. Я замолчал, попытался отключиться от всего внешнего, я сосредоточился на своих путах. Если я освобожусь, то скорее смогу помочь Татьяне, чем играя с инквизиторами в угадалки.

– Повторяю вопрос…

Однако задача вставшая передо мною оказалась чуть сложнее, чем я решил вначале. Нужно было не просто снять путы, а одновременно вернуть силы в перетянутые руки и ноги. Мне ведь нужно было уложить четверых здоровенных лбов, и желательно было сделать это как можно быстрее, пока не подняли тревогу. Значит нужно не просто произнести два заклятия, а сплести воедино, так чтобы они подействовали одновременно.

Неожиданно я осознал, что крики прекратились, а инквизитор, ведущий допрос, вновь уселся передо мной.

– Вы упорно отказываетесь сотрудничать с нами, – вкрадчиво говорил он. – Вы упрямитесь, а вашей подруге очень больно. Вы же не хотите ей помочь? Согласились бы, и ее спокойно препроводили бы на тот свет, сделав безболезненную инъекцию. А так… Вот сейчас она лишилась всех ногтей. Знаете как это больно, когда у вас вырывают ногти? А вы все упрямитесь… – он говорил и говорил, а я пытался не слышать его. Правильно составленное заклятие – вот все, что было мне сейчас нужно. – Сейчас мой ассистент приведет ее в себя и мы возьмемся за зубы. Вы же бывали у дантиста? Даже под наркозом вырывать зубы очень-очень больно. А без наркоза?.. Сейчас мы продолжим.

Единственное, чего я желал в тот момент, так это, чтобы он как можно скорее закончил болтовню. Не смотря на то, что заклятия должны были подействовать молниеносно, я хотел иметь в запасе секунду-другую. К тому же, хорошо понимая свое состояние, я считал, что мог ошибиться в формуле.

Но вот, наконец, палач вернулся на свое место в изголовье. Два его помощника замерли, держа наготове карандаши и блокноты… И тогда я скороговоркой начал повторять заклятие. Все, как учил Тогот.

Ремни на руках и ногах лопнули одновременно, словно кто хлестнул бичом по воздуху. Я прыгнул вперед. Несмотря на заклятие, конечности еще плохо повиновались. Вместо того, чтобы нанести серию красивых ударов, я повалил на пол трех инквизиторов и рухнул на них сверху. Не сгибающимися пальцами я попытался нанести одному из них удар в болевую точку, но промахнулся. Какое время мы барахтались на полу. Моим противникам мешали их балахоны, а колпак «палача» сбился на бок, так что он ничего не видя, лупил пудовыми кулаками по воздуху. Наконец мне удалось совладать с ними. Три бесчувственных тела на полу.

Пошатываясь, я поднялся на ноги, бормоча укрепляющее заклятие. Надолго его не хватило бы, но, по крайней мере, я смог бы хоть как-то продержаться. Оглядевшись, я с удивлением обнаружил, что второго палача нигде нет. Он исчез. А из груди Татьяны торчала рукоять ножа. В ужасе я шагнул вперед. Девушка была еще жива, я видел, как тяжело приподнимается ее грудь, и при каждом таком движении кровь толчками выплескивалась из раны по кровотокам, заливая алой краской изуродованное тело.

– Ничего, – пробормотал я, наклонившись к ее уху. – Держись, главное, держись, не умирай. Орти тебя починит.

Только бы она не умерла! Я осторожно приподнял ее тело. Ноша оказалась слишком тяжелой для меня. Что же делать? Я должен был бежать, должен был взять ее с собой, унести, спрятать в надежное место, но я был слишком слаб. Осторожно я уложил ее обратно на ложе.

Неожиданно двери распахнулись.

На пороге стояло двое инквизиторов с дубинками наготове. А за ними в коридоре толпилось еще десятка два стражей порядка. Равнодушные каменные лица. Перед ними был враг, которого надлежало раздавить, и они готовы были выполнить эту работу любой ценой. Отступив на шаг, я еще раз покосился на Татьяну. Она доверяла мне, помогла, шла за мной. А я ради спасения своей жизни… даже не своей, а своего двойника, предал ее. Ведь если бы я не приказал, она бы не сложила оружие. Ну что ж, за все ошибки надо платить.

Машинально шаря рукой, я подхватил штатив с бутылями, резким движением руки оборвал провода и соединительные шланги. Звеня, разлетаясь осколками стеклянных брызг, полетели на пол пузырьки с реактивами. А потом я бросился на врагов.

Наверное, я никогда в жизни так не дрался. Меня охватило безумие, я превратился в берсерка не чувствующего боли, словно вновь телом моим овладел Тогот. Только никакого Тогота в этот раз не было. Суставы сами сгибались и разгибались, действуя в соответствии с приказами подсознания. Я ломал кости и рвал плоть врагов. Неожиданно я поймал себя на том, что продолжаю наносить удары в пустоту. Передо мной не осталось противников. Тогда я обернулся.

Коридор у меня за спиной был залит кровью. Лужи… нет… озера крови на полу, залитые кровью стены и забрызганные кровью потолки. И в этом кровавом месиве черными островами застыли туши убитых тварей. Покачнувшись, я прислонился к стене, пытаясь перевести дыхание.

Что теперь делать? Бежать! Как? С помощью колдовства.

Да, я должен был непременно бежать, спасти Татьяну, а потом вернуться, чтобы разобраться с оружием… Покачиваясь, держась одной рукой за стену, я побрел назад. Еще раз попытался поднять Татьяну, и вновь убедился в том, что мне это не по силам.

Тут двери снова отворились. Автоматически подхватив окровавленный штатив, я шагнул вперед и замер. На пороге стоял мой двойник и… Тогот.

* * *

Дальше все происходило, словно во сне.

Пока Арчи баррикадировал дверь, сдвигая в угол все шкафы, Тогот не обращая ни на меня, ни на Татьяну внимания, принялся рисовать знакомую мне пентаграмму перехода, с трудом отыскав не заляпанный кровью участок пола. Я же смотрел на него и удивлялся. Странное дело, я не чувствовал ментальной связи.

– Тогот, – мысленно позвал я, но ответа не получил. Демон по-прежнему, не обращая на меня внимания, делал свое дело. – Тогот! – вновь позвал я в этот раз более настойчиво.

– Не мешай! – ответил тот, но прозвучало это как-то странно, словно демон говорил со мной сидя со дна колодца. Да и вообще, это был голос не Тогота, если конечно можно говорить о голосе при ментальном общении. – Если хочешь, что-то спросить, то лучше говори вслух.

Я опешил.

– Тогот, это ты?

– Я не Тогот, – фыркнул демон, поднимаясь с колен. – Давай-ка быстренько бери свою красавицу, и понеслись.

В это время в дверь начали колотить.

– Они уже здесь. Быстрее.

Арчи пулей метнулся к нам. Я вновь подхватил со стола Татьяну. Меня качнуло, но демон помог мне удержаться на ногах. В дверь ломились. Судя по всему, с другой стороны в нее били чем-то тяжелым. Импровизированная баррикада из шкафов ходила ходуном, готовая в любой момент развалиться.

– В круг! Я буду читать заклятие, а вы держитесь за меня как можно крепче.

Арчи подхватил меня под руку, а другой, сжав локоть демона шагнул в пентаграмму, потащив меня за собой. Не удержавшись на ногах, я полетел вперед… Мгновенная вспышка… Тьма… И я повалился на сырые камни, потянув за собой Татьяну.

Несмотря на боль в разбитых коленях и локтях, принявших на себя при ударе двойной вес, я тут же откатился в сторону, и замер.

Надо мной нависало серое, однотонное небо. Тучи без единого просвета – клубящаяся, однородная масса. Арчи сидел на буром, словно проржавевшем насквозь валуне и вытянув перед собой руку, рассматривал выгнутые под неестественным углом пальцы.

– Вроде я пальцы сломал, – медленно выговаривая слова пробормотал он, и тут же лицо его скривилось от боли. – Зараза!

Я огляделся.

Вокруг, насколько хватало глаз, расстилалась бурая, каменистая равнина. Кое-где из-под камней пробивались пучки жухлой травы.

– Где мы? – спросил я.

– Х. й его знает, – ответил мой двойник.

Я повернулся к демону, который запрыгнул на камень и замер, вытянувшись, словно высматривая что-то у самого горизонта.

– Где мы, Тогот? – вновь повторил я свой вопрос.

– Я не Тогот, – ответил демон.

– …?

– Я – обитатель этого мира, и, увы, двойник твоего покровителя.

– Покровителя! – фыркнул я. – Покемона…

– Можешь называть его так, – проворчал он. – Меня это совершенно не волнует. В этом мире я не являюсь прислугой существа низшей расы.

– Ты имеешь в виду Арчи?

– Мой двойник связался со мной и попросил помочь вам, иначе я никогда не вписался бы в эту историю, – проворчал демон, слегая с камня. – Я всегдапрезирал людей. Считаю вас всех недомерками, ошибочной ветвью эволюции.

– Но люди… – начал было я.

– Я не собираюсь вступать в дискуссию, – остановил меня демон. – Давай-ка лучше посмотрим, что с твоей подругой. – Сделав еще один шаг, от склонился над Татьяной.

Я тоже перевел взгляд на нее. И только теперь я увидел, что они сделали с ней. Раньше я не замечал этого. Все мое внимание было приковано к ножу, торчащему из груди. А теперь… На мгновение мне показалось, что я вижу дурной сон.

Лицо Татьяны оказалось изуродованным самым зверским образом. Видимо они и в самом деле собирались вырвать ей все зубы… Щеки. У нее не было щек. Видимо пока один палач-инквизитор пытался меня уговорить, другой готовился ко второй части допроса.

Вот тогда я закрыл ладонями лицо и зарыдал.

– Она еще жива, – пробубнил демон у меня над ухом. – Она жива, и будет жить, пока не вынут нож.

Я повернулся к нему.

– И…

– Когда вернешься в свой мир, создатель восстановит ее тело. Это довольно сложно, но…

Тут я вспомнил Светлану, и кивнул…

– А теперь займемся делами, – демон повернулся ко мне. – Вот, то, за чем ты явился в наш мир, – и он протянул мне несколько книг в неприятных серых, шершавых на ощупь обложках. – Здесь написано все о том, как убивать тварей, одна из которых попала в ваш мир… А теперь поспеши. Ты сможешь открыть врата, нарисовав дверь на земле…

– Подождите! – с истошным криком бросился к нам Арчи. – А как же я!

– Что ты? – поинтересовался демон, повернувшись к нему.

– Вначале меня обманула его жена, потом из-за него моя жена сдала нас инквизиции… Я потерял все, что имел. У меня не осталось ни семьи, ни денег, ни связей… Я даже не смогу вернуться в Санкт-Ленинград, потому что меня сразу же схватят эти крысы. А теперь ты бесплатно отдаешь ему то, зачем он сюда пришел.

– И что ты предлагаешь?

Мой двойник замялся.

– Ну не знаю. Вы заварили эту кашу, вам ее и расхлебывать… Но я-то в чем виноват. Вначале обобрали, потом посадили, а теперь и искалечили…

– Заткнись, ты, – я никак не мог отвести взгляда от изуродованного лица Татьяны.

– Ты так значит! – Арчи шагнул вперед и схватил меня за плечо здоровой рукой.

Я не глядя оттолкнул его от себя.

– Неприятно да? – поинтересовался демон. – Что ж ты самого себя от себя отталкиваешь? Нет, ты не толкайся. Ты смотри, слушай. Если бы не мой двойник ты был бы точно таким ничтожным человечишкой.

– Послушай, тебе тоже не мешало бы заткнуться, – фыркнул я подымаясь. – Я бы и сам справился…

– Хочешь вернуться? – ехидно спросил демон.

Я лишь покачал головой, и тогда он, посмеиваясь, отвернулся. Такого я стерпеть не мог.

– Послушай ты, красная морковка! – рявкнул я, и голос мой эхом разнесся над равниной. На мгновение я замолчал, сам оторопев от такого эффекта. – Послушай, ты! Тебя попросили помочь, и ты помог. И нечего этим гордиться. Можешь считать всех людей, да и меня тоже, помойными червями, это твое, собакино, дело! Но я приказываю тебе заткнуться, и засунуть свое мнение себе в жопу, и как можно глубже! Так вот, я сейчас уйду, а ты поможешь этому парню, – тут я повернулся и ткнул пальцем в сторону своего двойника. – Запомни. Ты должен помочь ему, пока я разбираясь с теми, кто всю эту кашу заварил.

Я замолчал. От крика у меня саднило горло. Демон и Арчи тоже молчали. Тогда я наклонился, рванул зубами заусеницу и скривившись от боли выдавил на землю каплю крови.

– А ты… – неожиданно привстав, я повернулся в сторону Арчи. Я не мог поверить, что этот жлоб – мой двойник. – Если ты… – тут я замолчал, не зная какую вину вменить ему. – В общем, я приду, и тогда ты пожалеешь, что сбежал от инквизиции.

Больше мы ни сказали друг другу ни слова. Ни до свиданья, ни прощай. Открыв врата и подхватил Татьяну все еще находившуюся без сознания и ушел по-английски, не взглянув ни на демона, ни на Арчибальда.

Я шагнул во врата и вывалился из стены в коридоре в собственной квартире. Такого я не ожидал, но тогда я был не в том состоянии, чтобы заметить эту странность. Хотя… Демон того мира наверняка не просто так притащил нас на ту каменистую пустошь.

Однако тут меня ждал еще один сюрприз.

Роняя на пол кровавые капли с тела Татьяны, я покачиваясь потащил девушку в гостиную (там находился вход в один из пространственных карманов) и столкнулся в дверях со своей женой. Вы бы видели ее глаза, когда она увидела меня в окровавленных средневековых одеждах, с изуродованной голой женщиной в руках. Она так и осталась стоять у дверей с широко открытым ртом. Я прошел мимо, опустил девушку на диван, потом шагнул к серванту, и выудив непочатую водочную бутылку, одним махом сорвал крышку.

– Тогот, помоги, – прохрипел я, и запрокинув голову стал заливать в себя огненное пойло.

– Тут твоя супруга, может не стоит… – начал юлить старый хитрец.

– Если девушка умрет, я тебя убью…

И тут ко мне подскочила жена:

– Что все это значит?.. Где ты шлялся, я даже не слышала, как ты вошел!

Я не стал с ней разговаривать. Просто дал ей по морде. Впервые в жизни. Со всего маха. Отводя душу.

Она с криком рухнула на пол.

А в это время часть стены у меня за спиной разошлась и оттуда появились Светлана и Тогот. Молча, ничего не говоря, они пересекли комнату, подхватили тело Татьяны, и так же безмолвно удались.

– Приятной семейной сцены, – пожелал мне мой покемон на последок.

Но я не обиделся. Все тело ныло и болело. В голове шумело. Грамм триста на пустой желудок, да еще проглоченные «винтом» давали о себе знать. Я, не спеша, повернулся к жене. Она, ошеломленная, все еще сидела на полу, прижав руку к подбородку, и сквозь пальцы у нее медленно сочилась темная, почти черная кровь.

Опять кровь! Сколько крови!

На мгновение перед моим мысленным взором встал коридор с мертвыми инквизиторами. Нет, там крови было больше. Много больше.

Еще раз хлебнув водки, я сжал кулаки и шагнул вперед.

– А вот теперь сука, ты мне все расскажешь, – прошипел я.

Глава 11 Пиковая дама

Есть ли у женщины душа или нет? Если же душа у женщины таки есть, то является ли она душой человека или животного?

С. Хусейн

Глаза у Светланы вылезали из орбит. Она и сказать толком ничего не могла, открывала и закрывала рот, не произнося не звука. Стояла покосившись, держась за спинку стула, чтобы не упасть.

Орти осторожно поднялся из-за стола и шагнул к ней.

– Что случилось? – он осторожно вытянул руку в сторону девушки, словно желая погладить, успокоить ее. – Успокойся. Медленно набери в легкие воздуха и скажи, что случилось.

– Татьяна… – только и смогла выдохнуть она.

– Что Татьяна? – переспросил я.

– Она… Она…

– Да успокойся же ты!

– Она убила себя!

– Что? – в один голос спросили мы с Орти.

– Она покончила с собой… Оборвала все нити… Стерла знаки…

– Не может быть, – прошептал Орти.

– Почему? Мы же спасли ее!

Светлана покачала головой.

– Она там написала… Пойдемте…

Мы спешно отправились за ней следом.

– Ты понимаешь, что происходит? – поинтересовался я у Тогота.

– А как же, – злобно проворчал покемон. – Ты пожинаешь плоды. Пришло время.

– Что ты несешь?

– Подумай, – и Тогот замолчал.

– Что говорит твой демон? – поинтересовался Орти. – Я же просил его присмотреть за девушкой.

– Даже так? – удивился я. – Я спросил его, что происходит, а он начал нести какой-то бред…

В пространственном кармане царил полусумрак. При тусклом освещении лучше шла регенерация тканей. Татьяна лежала наполовину погрузившись в каменный саркофаг, как две капли походивший на тот, что мы в свое время использовали для Светланы, только иероглифы были другими, и не было никакой крышки. От изголовья саркофага в дальний конец комнаты протянулись нити. Раньше они сверкали и было видно как пульсирующий эликсир жизни, концентрируясь на выходе сложного химического прибора из множества колбочек, перегонных трубок, змеевиков, каплями стекает по нитям. Теперь же нити были оборваны. Лишенные жизни валялись они на полу.

Татьяна лежала наполовину вывалившись из саркофага. Руки ее безвольно вытянулись, обнаженная спина выгнулась. В тусклом свете ее тело казалось белым-белым, словно вылитым из огромного куска парафина. Черным омутом на полу чернела лужа крови.

– И что все это значит?

Орти подошел к девушке, приподнял ее руку, пытаясь нащупать пульс.

– В самом деле, мертва, – протянул он. – А ты, что скажешь? – повернулся он к Светлане.

Та в недоумении лишь пожала плечами, а потом вытянув дрожащую руку, показала на каменную плиту, по которой разлилась кровь.

Орти повернулся, щелкнул пальцами, и из кончика указательного пальца к потолку взвился огненный факел.

– Посмотрим, – он наклонился, пытаясь что-то рассмотреть.

Я шагнул, и заглянул ему через плечо. На полу кровью было выведено:

это не моя жизнь

я устала

– И что все это значит?

Орти недовольно фыркнул, притушил огненный факел, а потом встал и отвернувшись от гроба направился назад – к двери, ведущей в гостиную. Он ничего не говорил, просто шел, опустив голову.

– Подожди, – окликнул его я. – Ты что, даже не попытаешься что-нибудь сделать? Ты же создатель! Она служила тебе верой и правдой, ты должен хотя бы попробовать!

Орти лишь печально махнул рукой.

– Да подожди же! – я в недоумении посмотрел на Светлану, но та стояла молча.

Тогда я отправился за Орти.

Я нашел его на кухне. Создатель стоял у окна и смотрел в черную пустоту Богатырского проспекта.

– Ты объяснишь мне, что все это значит? – начал я. – Девушки приехали мне помочь. Да, одна из них погибла в перестрелке. Татьяне тоже пришлось несладко, но ведь это не повод. Ну полежала бы она в реаниматоре пару дней, и вышла оттуда как новенькая…

Орти покачал головой.

– Неужели ты так ничего и не понял? Я же пытался тебя предупредить, когда погибла Ольга… Неужели ты ничего не понял?

– Что ты заладил одно и тоже, как попугай, – взбрыкнул я. – Ты скажи мне толком, что тут происходит. Мне, например, вполне хватит разборок с вампирами и той кашей, что заварила моя жена. Хватит загадок.

– Да никаких тут загадок нет, – вздохнул Орти.

– То есть?

– Я даже не знаю как тебе объяснить… – замялся создатель. – Это была моя ошибка… С самого начала я был неправ…

– В чем ты был неправ?

– Я был неправ, когда заключил с тобой договор.

Вот так, понесло-поехало! Тогот номер два!

– Это еще почему?

– Я не должен был этого делать. Нужно было идти обычным путем создателя. Годами искать последователей в разных мирах, создавать свою философию, приучать к учению тех, кто идет за мной… А я хотел получить все сразу…

– А я говорил тебе не встревать, – добавил Тогот. – Это не твое дело.

– Да о чем вы говорите! – снова взвился я. – Не должны! Не могли! Сделали и сделали. Разве плохо вышло?

– Плохо, – покачал головой Орти.

– Что плохо?

– Все!

– Что все?

– Они не должны были возвращаться. Мне нужно было этого не допустить!

– Перестань говорить загадками, – я отвернулся, собираясь уйти.

– Ты помнишь тех людей? – тихо спросил Орти.

– Каких людей? – не понял я.

– Тех, что мы спасли из лагеря?

Я кивнул, хотя Орти стоял спиной ко мне и кивок мой не видел.

– Так вот, все они погибли…

* * *

Сутками раньше.

Тогот встал между нами.

– Успокойся, иначе ты сейчас ее убьешь.

Я лишь крепче сжал кулаки и поджал губы.

– Я… ее…

– Вот-вот, – продолжал покемон. – Остынь-ка! Нечего тебе кипятиться и кулаками махать. Смотрю, развоевался, так и не остановиться.

– Ты отлично знаешь, что во всем виновата эта сука, – и я кивнул в сторону жены, которая по-прежнему сидела на полу, размазывая по лицу кровавые сопли. Выглядела она не просто испуганной – потрясенной. Все так выглядят, когда впервые видят Тогота.

– Подожди. Давай-ка, лучше, сначала во всем разберемся, а потом будем кулаками махать.

– Я кулаками уже отмахал. Вот результат, – я ткнул пальцем в сторону окровавленного дивана.

Естественно Татьяны на нем уже не было, но кровь… кровь осталась.

– Ты же обещал… ты же обещал никогда меня не бить, – дрожащим голосом пролепетала Алла.

– А ты обещала никого не убивать?

– Олег мертв, Катерина, Ольга, Татьяна… Все в конторе мертвы… Мы так с тобой договаривались? Мы договаривались творить делишки у меня за спиной?

– Я не понимаю…

– Ты все отлично понимаешь!

– Прекрати! – оборвал меня Тогот. – А когда ты перестанешь кричать, я хотел бы поговорить с твоей супругой.

– Делай с ней, что хочешь!

– Но, Артурчик, – в голосе Аллы отчетливо звучал страх. – Неужели ты хочешь отдать меня этой твари.

– В отличии от тебя эта тварь – мой друг!

– Но я люблю тебя, – она вновь зарыдала, размазывая по лицу остатки косметики.

– Вижу!

– Ты ничего не видишь… Ты ничего не понимаешь… Я же хотела как лучше…

– А «вышло, как всегда». Убью!

– Прекрати! – судя по голосу, Тогот тоже разозлился.

– Что прекратить!.. Нам еще эту тварь поймать надо!

– От того, что ты изобьешь жену, или наорешь на меня, ничего хорошего не выйдет, – вновь попытался образумить меня Тогот.

– Уже не вышло.

– Прекрати… Ты понял меня?

– Понял, – рявкнул я.

– Ты бы лучше сейчас шел спать, а я пока поговорю с Аллой, – голос Тогота был успокаивающим. Умел он влезть в душу. Вроде ничего не сказал, а меня повело. А может виной тому водка – последний глоток, открывший путь усталости. Скорей всего, подействовало какое то из заклятий Тогота. – Мы с ней познакомимся поближе, и она мне заодно расскажет, как все вышло.

– Не оставляй меня одну с этой тварью, – завизжала моя супруга.

– Х…й с вами всеми, – махнул я рукой. – Делайте, что хотите.

Отвернувшись, я медленно пошел в сторону спальни, на ходу сдирая с себя окровавленные тряпки. Только теперь я понял, насколько устал и хочу спать. Я еще раз глотнул водки. Вот она – живая вода…

До кровати я так и не дошел. Рухнул, как подкошенный где-то на пороге.

А потом мне приснился сон…

Обычно я не вижу снов, точнее утром никак не могу их вспомнить. Но в этот раз сон был четким. Я запомнил каждую мелкую деталь. Естественно все это подстроил Тогот, но так, наверное, было и лучше.

* * *

Мой сон.

Эта была пиковая дама. Черты лица были размыты. г Потом очертания стали четче. Внезапно я понял, что скрывает карточный образ. Черт! Это же моя жена! Ярко-красное платье, кроваво-алая помада, белая кожа и родинка над верхней губой… Женщина-вамп!

Она шла по улице. По той самой где располагалась моя контора.

Нет! Нет! Остановись! – хотел крикнуть я, чувствуя, что сейчас произойдет что-то неприятное, неминуемое. Но она шла все дальше и дальше.

Вот она уже у дверей. Вот звонит в звонок, и секретарша – Катерина – открывает ей дверь.

Моя супруга что-то спрашивает у нее. Я тщетно пытаюсь услышать ее слова.

А сон несет меня дальше за супругой, через офис к моему же кабинету. И там… Там сидит Олег. Как обычно, заваривает себе чай. Манера у него такая, как только придет на работу – заваривает чай, пользуясь всевозможными китайскими колбочками и стаканчиками. Нет, это не обычная заварка, не зеленый чай и даже не жасминовый. Намешает всякой травы, зальет кипятком, и по всей конторе запашок такой поползет что хоть наркодилеров на презентацию новой продукции приглашай… Так вот, пока он неспешно на работу явится, чай заварит, выпьет – пора на обед. С обеда придет, надо же чем-то запить соевую отбивную с соевой подливкой. Опять чай заваривает… А там уж конец дня. Домой пора.

Моя супруга поймала его во время второй чайной церемонии.

– Привет, Олежек, – она по-приятельски чмокнула его в щеку.

– Привет, привет… Чай будешь?

Алла отрицательно качает головой.

– Ты же знаешь, от твоих помоев у меня голова болит.

– Это не помои, – обижается Олег.

– Так вот, – как ни в чем, ни бывало, продолжает Алла, – у меня к тебе разговор.

Олег кивает. Судя по всему, он очень занят процессом заваривания. Словно средневековый алхимик, готовящий колдовское зелье, он делает над чайником пассы, и что-то тихо бормочет себе под нос.

– Ты говори…

– Так вот, – Алла держит паузу. – Ты прекрасно знаешь, что Артур последнее время страшно устает.

– Он все тянет на себя, вот и зарывается, – согласился Олег.

– Да, и ты ему нисколько не помогаешь.

– Ничего подобного, – Олег продолжает говорить, колдуя над чайником. – Он все делает сам. А руководитель конторы, пусть даже и не большой, должен заключать договоры, отдавать распоряжения, следить за их выполнением, а не пытаться сделать все самому.

– Так вот, с этим надо что-то делать.

– А что я могу, – пожимает плечами Олег. – Ты же сама знаешь, Артур парень скрытный. Я и половины его ходов не знаю. Он многое может сделать и не сказать, а потом оно неожиданно всплывет…

– Ну, а если я тебе помогу?

– То есть.

– Я что хочу, – вторая многозначительная пауза. – Если мы сами сумеем организовать перевозку? А потом мы поставим Артура перед фактом. Так и так. Не надо брать все на себя. Все можно сделать и без твоего непосредственного участия. Расслабься.

– И ты думаешь он согласится? – с сомнением протянул Олег.

– Ты на него посмотри… Кожа и кости, одни глаза остались.

– Угу, – согласился Олег. – Но как нам все это провернуть. Где взять товар, куда везти… Ведь только Артур знает.

– Тут как раз другой случай. Когда Артура дома не было звонил один из вашей компании, Юра… Забыла фамилию…

– Юрок?

– Да, Артур его всегда так называл. Он сказал, что если Артур хочет, то пусть позвонит, у него есть выгодный заказ.

Олег нахмурился.

– Юрок… Но ведь он… А может это обычная перевозка, ну там шкафы какие-нибудь. Ты же знаешь, у нас определенная специфика…

– Конечно, – кивнула Алла. – Я спросила. Он… Юрок этот… подтвердил, что заказ сделал один из членов Колдовской ложи.

– И ты ничего Артуру не сказала?

– Пока ничего.

Олег тяжело вздохнул и отставил в сторону свою дымящуюся бурду.

– Значит, ты считаешь, что мне нужно позвонить и все узнать.

– А почему нет?

– Но Артур не захотел бы иметь какие-то дела с ложей. Это страшная организация. Там каждый второй или болтун, или подлец.

– Вот ты позвони и выясни. А что до того, что Артур с ними связываться не хотел, так вам все равно контору расширять надо. На этих антикварных…

Дальше звук вновь исчез. Я лишь видел, как с сомнением покачав головой и тяжело вздохнув, Олег снял трубку, и начал набирать, какой-то номер.

А потом картинка вновь стала плоской. Вновь передо мной была то ли моя жена, то ли дама пик… Нет, определенно дама пик.

Все закружилось передо мной. А потом картинка вновь обрела четкость.

Олег и Алла стоят в центре пентаграммы в каком-то подвале. Олег шепчет какие-то заклятия. Он читает их… пользуясь записной книжкой. Вот и разгадка! Заклятие перемещения! И никаких дверей между мирами! Но кто мог подсказать ему нужное заклятие. Тогот? Исключено. Покемон никогда не сделал бы ничего подобного.

Вот воздух вокруг них замерцал и они стали полупрозрачными. И в этот миг я увидел нить. Тонкая нить протянулась из угла пентограммы куда-то во тьму. Тот кто дал Олегу заклятье, вписал в его формулу подслушивающую нить.

Так вот откуда Генка узнал про перевозку. Тогда почему кто-то еще из нашего мира заходил к моему двойнику? Зачем ему было узнавать все детали сделки, если была использована подслушивающая нить? И этот кто-то очень хотел помешать доставке и расправиться с нами обоими.

Только, судя по всему, он меня недооценил и ничего не знал о Тоготе.

И вновь изображение померкло, в этот раз окончательно.

* * *

Моя жена.

Как мы познакомились, не помню. В первый раз я увидел ее на одной из пьянок в нашей студенческой общаге. Алла появилась из ниоткуда… из пустоты… Вот ее не было, а вот и она – пацанка, которая вместе с нами пила портвейн, смеялась над похабными шутками. Она не была чьей-то девушкой, просто ее присутствие не позволило остальным скатиться до полного свинства. Так же незаметно, как появилась, она исчезла с моего горизонта. Несколько лет я не вспоминал о ней.

Жизнь шла своим чередом. Я закончил институт, стал работать в НИИ, как и положено молодому специалисту, совмещая все это с тайной жизнью проводника. Так как я занимался магией, то даже не имея к ней врожденных способностей с легкостью мог проделать то, для чего другим приходилось учиться годами. Но вместо того, чтобы оттачивать свое искусство, я жаждал познать неведомое, и вскоре попал учеником в одну из тайных лож. Именно там я вновь встретил Аллу.

Тайные заседания, обсуждения колдовских формул, большая часть которых изначально была не рабочей. С каким пылом Тогот пытался отговорить меня от посещения подобных сборищ! Но меня словно магнитом тянуло к тайному. Мне, к тому времени побывавшему в иных мирах, ощутившем на себе силу истинной магии, все время казалось, что за маловразумительным бормотанием членов ложи скрываются великие истины, которые могли бы помочь мне… В чем?.. Не знаю… Но особенно привлекало то, что на этих «тайных вечерях» всегда присутствовали симпатичные молоденькие самки (по другому не могу из назвать). После окончания очередного «заседания» они шли с нами в ближайшее кафе и во все глаза смотрели на наши трюки, большая часть которых была всего лишь дешевыми балаганными фокусами, и не имела никакого отношения к истинной магии.

И вот как-то, одна из восхищенных зрительниц показалась мне знакомой. Приглядевшись внимательнее я ахнул. Да это же Алка! Та самая вобла в свитере, что вечерами пила с нами портвейн на шестом этаже общаги. Вначале я решил, что мне показалось. Ведь сейчас передо мной была дама с длинными роскошными волосами и привлекательно округлыми формами зрелой женщины. Боже, как меняет нас время!

Она крутилась возле двух молодых, но уже действительных членов ложи. Абсолютные бездарности, они проделывали обычные базарные фокусы с яйцом и колодой карт, открывая Алле тайны «величия колдовского искусства».

Я подошел к их столику.

– Привет!

Алла с удивлением подняла голову.

– При…ивет!.. – с удивлением протянула она. – Артур, а ты-то, что здесь делаешь?

– По крайней мере, не пытаюсь напоить даму уксусом, – при этом я щелкнул пальцами за спиной и произнес едва слышно одну формулу.

– Ты что пытаешься сказать, недоросток, – один из молодых людей поднялся из-за стола. Он возвышался надо мной словно пизанская башня. Я чувствовал, еще чуть-чуть, и он разорвет меня голыми руками. Он так надулся, что казалось, еще немного, и он лопнет от натуги.

Еще одно заклятие и из носа у него неожиданно хлынула кровь. Я тут же перестал его интересовать. Заливая белоснежную скатерть, он потянулся за салфетками, пытаясь унять кровь.

Я же тем временем взял Аллу за руку. С этими роскошными, длинными волосами, в полутьме ресторанного зала, она показалась мне принцессой из прекрасной сказки.

– Пойдем, – позвал я. – Расскажешь, как ты.

Она выпорхнула из-за стола.

– Извините, – кивнула она второму кавалеру, который с недоумением наблюдал за происходящим. Мы уже отошли к моему столику, когда он, словно избавившись от оцепенения, глотнул налитого в бокалы вина. Но я же его предупреждал. Там был уксус. Чистый девятипроцентный уксус.

– Ну и как ты? – спросил я, когда мы с Аллой уселись за дальний столик.

– Как… – неопределенно протянула она. – Получила диплом. Вот теперь работаю в одной лоханке молодым специалистом..

Я кивнул. Ну а что я хотел услышать?

– А как сюда занесло?

– Ну, если ты помнишь, я всегда интересовалась паранормальными явлениями и всякой магией…

Я кивнул. Естественно ничего такого я не помнил. Я даже удивлялся тому, что вообще смог ее узнать.

А потом… Потом было всякое. Очарование первой встречи исчезло. Дневной свет развеял очарование ночи. Алла вновь стала для меня прежней Алкой – товарищем, приятелем, но не подругой. Я встречался и крутил романы с другими женщинами. Алла же, на которую я регулярно натыкался то тут, то там, казалась мне просто хорошей знакомой, своим парнем.

Прошел год. Однажды она позвонила. Им на работе давали заказ. Раньше была такая система: берешь заказ: банка дефицитной тушенки или растворимого кофе, а к ней две банки морской капусты. Я ненавидел эту капусту. За время работы в НИИ у меня скопилось более сотни банок. Мне все говорили, что морская капуста не только очень полезная, но и очень вкусная, что ее нужно готовить с майонезом и яйцом. Девочки с работы давали мне тысяча и один совет по употреблению этой гадости, но, сколько я не старался больше одной чайной ложки я ни разу не смог съесть.

Так вот, позвонила Алка. Сказала, что у них дают растворимый кофе, в нагрузку любимую капусту и сахарный песок. Я сказал – бери, и она пообещала заехать вечером, завести. Что на нее нашло, почему она решила позвонить спустя год, сейчас уже не узнаешь, но я не задавался этим вопросом. У меня был период депрессии и я предавался любимому пороку.

К тому времени, когда она позвонила по домофону, я уже закончил первую бутылку портвейна. Я встретил ее в халате, небритый, опухший от трехдневного запоя. А она – она была насквозь мокрой. Я-то даже и не подозревал, что на улице – ливень. Я помог ей стащить мокрое пальто, усадил за стол, налил водки и поставил на плиту чайник… Помню, я пришел в себя от свистка этого самого чайника. А Алла, она сидела у меня на коленях. Я пытался согреть ее в своих объятиях и целовал, целовал. На ней было красное кружевное белье. Такое раньше я видел только на картинках. Ее стройное, гибкое тело манило, обещая неземные удовольствия… Чуть позже мы пили горячий чай, а потом она развесила сушиться свою одежду, и мы нырнули в постель. В тот вечер мы занимались сексом так, словно стремились наверстать упущенное за все прошедшие годы. Мы никак не могли остановиться, и только хмурый рассвет принес нам сон. Мы уснули обнявшись…

Проснулись мы поздно. Я поджарил яичницу с тушенкой, Алла сварила кофе в высокой турке. Мы ели прямо из сковородки. Я говорил какие-то глупости, рассказывал похабные анекдоты, и мы вместе смеялись. Не просто смеялись, а хохотали до упаду, до слез. Потом побросав грязную посуду в мойку, мы снова повалились в кровать. Теперь мы занимались сексом неспешно, словно изучая тела друг друга, привыкая к ним.

Лишь рано утром в понедельник, я отпустил гостью.

И тогда у меня состоялся довольно неприятный разговор с Тоготом.

– Куда это ты собрался? – поинтересовался покемон.

– А больничный?

Я отмахнулся. Пару заклятий и все будет шито-крыто.

– Никуда ты не пойдешь?

– Почему эт?.

– Я бы хотел серьезно поговорить с тобой, – материализовавшись Тогот вышел на середину комнаты и сердито уставился на меня. Если уж мой демон вылез из своего небытия, значит, у него и в самом деле есть, что сказать. – Возьми колоду.

Я подошел к журнальному столику и взял колоду карт.

– Тяни!

У меня в руках оказалась дама пик.

– Я так и знал!

– Что ты знал! – взорвался я. – Чего ты ко мне вечно цепляешься? Ты же знаешь, что я всегда вытаскиваю дам… Чего тебе от меня надо? Я что, даже потрахаться не могу без твоего благословления?

– Послушай, – в свою очередь зашипел покемон. – Ты – проводник. Ты должен выполнять свои обязанности.

– Обязанности перед кем?!

Тогот какое-то время молчал. Я почувствовал, что зря затронул эту тему.

– Ты знаешь, эта тема запретная.

– Почему? Я хочу знать, почему я должен вести двойную жизнь, почему должен водить из конца в конец города эти дурацкие караваны. Кто ты такой, чтобы заставлять меня это делать?

– Я – ТОГОТ! – демон произнес это столь зловеще, что у меня отпало всякое желание дальше с ним спорить. – Мы много раз с тобой говорили, что есть темы закрытые для тебя. Ты – маленький винтик. Ты должен стоять на своем месте и выполнять возложенные на тебя функции, иначе… иначе с тобой случится несчастье, а может быть несчастье случится с этим миром…

– Да хватит меня стращать, пуганный я уже!

Но Тогот продолжал говорить, словно вовсе не слышал моих слов.

– Если порядок вещей окажется нарушен, то выйдут из берегов океаны, обрушатся горы, разверзнется земля, явив нам свое огненное нутро…

– В общем полный акапалипсец! – подытожил я. – Это я уже слышал.

– Но не внял.

– Так чем тебе не понравилась Алла?

– Она любит тебя, – просто ответил Тогот. – Она может стать роковой дамой.

– Что-то раньше ты мне так ни про кого из моих баб не говорил.

– Они тебя не любили… Так что ты подумай, стоит ли бросать на весы Судьбы столь многое, ради минутной прихоти. Ты ведь ее не любишь…

– Любишь, не любишь, заладил тоже! Ромашка нашлась!

– Пойми, судя по расположению звезд, ты вскоре можешь сделать величайшую ошибку своей жизни…

– Да пошел ты… – и я повалился на кровать, давая понять Тоготу, что разговор окончен.

А через несколько месяцев мы с Аллой поженились.

Свадьбу сыграли в Метрополе. Белоснежное платье, фата, черный костюм и строгий галстук. Судя по фотографиям, мы отлично смотрелись. С моей стороны был свидетель, его жена и моя мать, с ее – почти сотня родственников. Какие-то тетушки, дядюшки, племянники… Я смотрел на этот калейдоскоп лиц, и не мог запомнить ни имен, ни родственных связей. А где-то в глубине черепа, в подкорке злорадствовал Тогот: «Сам хотел… Получил… Вот теперь расхлебывай… Проводник должен быть одинок… Еще хлебнешь с этой семейной жизнью…»

После свадьбы мы уехали в Севастополь. Тогот злобствовал, протестовал, но я объявил, что мне нужен отпуск. Я устал жить двойной жизнью и за долгие годы мытарств с караванами, заслужил две недели на море. Эти две недели пролетели как один миг. Мы купались в Херсонесе, бродили по пещерам Инкермана. А потом в знаменитом подземном кафе на вершине Малахова кургана мы, обжигаясь, ели сочные чебуреки. По вечерам, спустившись по Историческому бульвару, пройдя мимо бесчисленных бастионов со старинными пушками, мы шли в открытый кинотеатр у самого моря, смотрели какую-то чепуху, и над нами, словно страж порядка, маячил Памятник Погибшим Кораблям.

Но праздник жизни быстро закончился. Огромный Ил!!!!!!!!!!? унес нас назад в северную столицу.

Алла вновь занялась своими делами: работала, следила за домом. Естественно она ничего не знала ни про пространственные карманы, ни про Тогота. А я, почти отойдя от колдовских дел, переключил все свое внимание на контору. Алла отлично сознавала, что я необычный человек, что и в самом деле могу вино превратить в воду, а то и в кровь, но не придавала этому особого значения. А я? Я стал свободным! Я не слышал каждую минуту комментарии покемона. Лишь изредка Тогот позволял себе краткие нравоучительные лекции.

Прошло три года и вот… В один день все изменилось.

* * *

Он явился как бог лазерного шоу. Вынырнул из темного, почти черного облака в перекрестье молний, под оглушительный грохот грома. В золотых доспехах, напоминавших одежду древних воинов, он и в самом деле выглядел богом – молодым Зевсом, явившимся на Землю, восстанавливать свое царство. А я ничего этого не видел. Я спал.

Он явился спасти Татьяну, и, похоже ему это удалось. А потом все пошло наперекосяк. Татьяна покончила с собой. Конечно, Орти как настоящий создатель мог ее воскресить, заставить жить, но…

Орти вновь налил по полному бокалу «Апшерона», глотнул, поднял руку, рассматривая жидкость на свет.

– Слушай, чего ты пьешь такую гадость?

Я отмахнулся.

– Если я стану покупать коньяки по пятьсот долларов, то, во-первых, никаких заработков не хватит, а во-вторых, я могу привлечь к себе нежелательное внимание.

– Нежелательное внимание?

– Апшерон-то у нас каждый может себе позволить.

– Но ты – не всякий.

Я пожал плечами.

– Итак, на чем мы остановились…

– Не знаю… Это ты хотел со мной о чем-то поговорить…

Орти тяжело вздохнул.

Сейчас он казался мне усталым, вымотанным до предела, под глазами у него пролегли черные круги.

– Я сказал, что все они погибли…

– Они…

– Тех, кого мы спасли.

– Почему…

– Не знаю… – печально протянул Орти и сделал маленький глоточек коньяка из своего бокала. – Знаешь, иногда я ощущаю себя маленьким слепым существом. Я знаю, что я – создатель. Мне дарована некая сила, и смысл моей жизни в том, чтобы создать новый мир. Судя по всему один. Но кто даровал мне эту силу? Почему все так, а не иначе? Почему не сработал более легкий вариант?..

– На твоем месте, я бы сначала рассказал, что случилось.

– Да ничего, – отмахнулся Орти. – Часть населения моего мира была отраженными воплощениями…

– То есть?

– Слишком долго объяснять. В общем, отраженные воплощения не совсем люди. По идее, согласно установленному порядку, я должен был бы какое-то время жить среди них, чтобы предать им свой жизненный и эмоциональный опыт, сделав их полноценными людьми. Но это очень долгий путь. Вначале десятилетиями ты выбираешь себе учеников, потом они несут твои слова дальше. Но я хотел все сразу. Ты нашел мне учеников – апостолов, а потом мы освободили группу людей, которая согласно моей теории должна была раствориться среди моих созданий, передав им то, что должен быть передать я.

– И что же не сработало? – удивился я.

– Поначалу все получилось так, как я хотел. Но через три года на тех? кого мы тогда спасли словно мор пошел. Они умирали один за другим, и я ничего не мог поделать. Одни впадали в депрессию. Ничего не ели, не пили, не могли работать… Другие, словно искали смерти…

– Ты это имел в виду, когда говорил об Ольге…

– Об Ольге и Татьяне…

– Чепуха какая-то, – фыркнул я. – Им что, плохо жилось под твоим «крылышком»?

– Дело не в этом, – вновь тягостно вздохнул Орти. – Тут действуют некие законы, понять которые мы не в состоянии.

– Судьба?

– Может быть, Тогот… может быть. Я не слишком уверен, что стоит употреблять это слово.

– А что еще. Каждый из этих людей жил предначертанной ему жизнью. В них не было, ну, к примеру, назовем его Искусством… Искусством с большой буквы… Так вот, в них не было той капли Искусства, которая позволила бы им – воспринять происходящее.

– Глупость, – отмахнулся я от вмешавшегося в разговор покемона. – По-твоему, выходит, что стоит обычному человеку столкнуться с колдовством, у него должен чердак поехать.

– А скажешь, нет?

– Ну, вот у меня чердак же не поехал?

– Это еще как сказать.

– Гад ты все-таки, Тогот!.. Если бы ты был прав, то как смогли бы в нашем мире существовать все эти колдовские ложи, ордена…

– Ты и сам прекрасно знаешь, что люди, которые участвуют в этом балагане – шарлатаны. Им далеко до истинного Искусства, как до Луны. Они используют простейшие заклинания, фокусы и дурят себе голову..

– Тогда выходит, что мои девушки… – начал было Орти, но Тогот вновь перебил его:

– Они не были отмечены Искусством. А вы не просто дали им частичку знаний. Вы с головой окунули их в этот омут…

– Все равно, я до конца не понимаю, – продолжал упорствовать я. – Возьмем, к примеру, меня самого. Я тоже оказался вовлечен во все это случайно. И совершенно случайно стал проводником.

– Да. Но с тобой это случилось, когда ты был совсем маленьким. Ты столкнулся с необъяснимым, и тут две возможности: либо душа твоя изначально имела склонность к запредельному, либо тебе как ребенку удалось перестроиться, приобрести то, что в более зрелом возрасте сформировавшейся личности практически невозможно.

– И все таки…

– А вообще весь этот разговор бессмысленен. Мы спорим о том, чего не в состоянии понять. Мы говорим о высших материях, которые нам не дано постичь.

– Но ведь кто-то должен знать ответы! – взорвался Орти. – Я – создатель, я знаю множество заклятий, я могу сотворить мир из первозданной глины Хаоса, но почему? Почему именно я? Кто наделил меня такой силой? Вот ты откуда взялся, а Тогот? Почему ты вечный спутник и наставник Артура? Что вообще ты делаешь в этом мире, ведь это не твой родной мир?

Покемон тяжело вздохнул. Он материализовался за столом, и залпом опрокинул в себя мой бокал коньяка. Проглотив жидкость, он долго пережевывал стекло, потом сглотнув сыто рыгнул.

– Я думаю сейчас не самое подходящее время заниматься изучением законов вселенной, но на самом деле все просто. Мир состоит из слоев – разных уровней восприятия. Для вас – людей и человекоподобных существ, я и подобные мне создания, например, те же горгульи или богомолы – демоны, то есть почти боги, создания обладающие почти божественной силой. Но в мирах, где мы обитаем тоже есть свои ДЕМОНЫ, те, кого боимся мы, и те, кто в сравнении с нами обладают высшей властью. Но и в их мирах в свою очередь есть свои ДЕМОНЫ… Понимаете, это как матрешка. Вселенная бесконечна. Можно идти вверх, можно вниз по линии. Только нет созданий которые смогли бы пройти больше одной-двух ступеней. Еще до того как я… скажем так, согрешил, и был сослан в этот мир, я по воле случая, встретился с теми кто стоял на две ступени выше моего рода. Я был поражен, около сотни лет я находился в месте упокоения, пытаясь восстановить свой разум. И это я – создание, имеющее самое непосредственное отношение к Искусству. А теперь представьте, что происходит с тем, кто не имея защитной оболочки Искусства сталкивается с чем-то иным. Он или перестраивается, научившись воспринимать Искусство или… гибнет.

– И какое это имеет отношение к моим апостолам? – поинтересовался Орти.

– Они не были готовы. Обитая в этом мире они играли по правилам, прописанным им Судьбой. Он… – тут Тогот ткнул в меня своим уродливым когтистым пальцем, и это мне очень не понравилось. – Он перекроил их Судьбу… Не зная, дано ли им это, он позволил им заглянуть за грань Реальности и… убил их. Убил еще тогда, когда заставил подписать договор. Они как птицы вспорхнули с уготованной Судьбой ветки и медленно планируя понеслись к земле – навстречу своей смерти.

– Но ведь…

– Никаких «но»! – рявкнул Тогот. – Я не знаю, существует ли такой закон на самом деле, но я знаю одно правило. Если в мире нет Искусства, его тут быть не должно, и создания этого мира не должны с ним соприкасаться.

– А как же я?

– Ты, Артур – редкое исключение. В любом правиле должны быть исключения.

– Тогда выходит, что и Светлана исключение.

– Не знаю… – протянул Тогот. – Когда ты подобрал ее, ее разум был надломлен, правда, совершенно иным образом… Боюсь мы никогда не сможем узнать истину…

– А как же тот мир, где только что побывал Артур, – встрял Орти. – Там ведь магия существует. Значит, там, по идее, должны действовать другие законы, а ты здесь талдычишь о единстве Вселенной…

– Законы там точно такие же, – возразил Тогот. – Да у них есть магия, но это не Искусство в чистом виде. У них магия – еще один физический закон, как закон тяготения. Произнес формулу и получил результат, а Искусство – нечто другое… Чтобы овладеть им недостаточно просто научиться говорить «Энеке-бенеке», нужно поменять мировоззрение, сменить шкалу моральных ценностей на уровне подсознания…

* * *

Мастера мне посоветовал Тогот.

– Ты загляни с этой книжечкой к одному человечку. Он сам не колдун, но посвященный. Поговорите. Ты книжечку ему подари, а за это он тебе Мальтийский кол соорудит. Он в этом деле большой дока.

– А не пошлет он меня?

– С чего бы это. Я смотрю, события последних дней наложили на тебя определенный след. По-крайней мере соображать ты стал много хуже…

Вот так я и очутился на Васильевском. Нашел нужный адрес, позвонил. Мне открыл полный, лысеющий старичок в вязаном джемпере.

– Чем обязан?

– Мне нужен Александр Сергеевич.

– Пушкин? – улыбнулся старичок.

– Нет, что вы…

– ?..

– Я не знаю его фамилии, – честно признался я. – Мне посоветовали обратиться к Александру Сергеевичу.

– Кто? – старичок, похоже, не собирался меня пускать.

– Один знакомый…

– Видите-ли, молодой человек, у меня много знакомых, – тут старичок улыбнулся еще шире, – и многих из них я не хотел бы пускать в свой дом, а тем более – их знакомых.

– Но…

– Итак, я последний раз спрашиваю, кто вас послал?

Я не знал, что сказать.

– Тогот, – неожиданно вырвалось у меня.

Старичок задумался, словно пытаясь вспомнить что-то.

– Он… – и старичок вновь замолчал, выдерживая фразу, словно дожидаясь, когда я сам закончу предложение.

– … демон.

– А вы – проводник?

Я кивнул.

– Наслышан… Наслышан… Артур, если не ошибаюсь… Вы хоть и не посвященный, но в наших кругах личность популярная…

Старичок отступил в сторону, пропуская меня в квартиру.

– Что ж вы, молодой человек сразу не назвались. Надо вам было в эти загадки играть?

Я сделал шаг через порог и оказался в обычной квартире. Не знаю, что я рассчитывал увидеть. Лабораторию алхимика, такую же, как та, что таилась в одном из пространственных карманов в моей квартире? Нет, тут не было ничего подобного. Обычная квартира в не престижном «корабле». Мебель пятидесятых в прихожей. Через открытую дверь одной из комнат виднелся угол совковой стенки. Более чем скромная обстановка.

– Проходите на кухню, у меня не убрано… Знаете-ли, не ждал гостей… Нет, обувь не снимайте.

Я зашел на кухню – шестиметровую клетушку, в которой кроме плиты и раковины уместились стол и холодильник. В углу сидел невысокий франтоватый мужчина моих лет с бородой клинышком. Прическа его была столь безукоризненна, что казалось, всего минуту назад он встал из кресла парикмахера. В ухе сверкал светло– голубой камень в платиновой оправе. Белоснежный костюм незнакомца ярким пятном выделялся на фоне убогой кухоньки. Перед ним на столе стояла чашечка кофе и рюмка ликера. Еще одна чашка и рюмка стояли у противоположного конца стола.

– Это – Викториан,^[1] – представил мнеАлександр Сергеевич своего гостя. – Мой друг.

Викториан кивнул.

– Да вы садитесь, садитесь, – он пододвинул мне табурет. – Слуги Искусства – редкие гости.

– Слуги?.. – удивился я.

– Вы же сказали, что вы – проводник.

– Да, – кивнул я.

– Вот видите, – Александр Сергеевич вновь расплылся в широкой улыбке. Он полез в шкаф за чашкой и еще одним бокалом.

– Будь осторожен, – предупредил Тогот, и что-то в его голосе мне не понравилось.

– Что случилось?

– Этот Викториан… Он очень опасный человек. Он посвященный колдун.

– Ваш ангел хранитель совершенно прав, – кивнул Викториан. – Как вас зовут?

– Артур.

Викториан кивнул.

– Так вот Артур, ваш ангел-хранитель перестраховывается. Друзья Александра Сергеевича – мои друзья.

– Я собственно…

– Заказчик? Вы, Артур – служите Искусству, а поэтому мы с вами по одну сторону баррикады и хорошо понимаем друг друга, – Александр Сергеевич налил мне густого ликера. – Выпейте, не торопитесь, расскажите, с чем к нам пришли.

– Вот, – я осторожно выудил из внутреннего кармана книгу из Санкт-Ленинграда и протянул ее старику. – Там заложено.

Александр Сергеевич с интересом повертел книгу в руках.

– И где же вы, молодой человек, такую штуку взяли?

– Можете потом оставить книгу себе, – Александр Сергеевич согласно кивнул. – Мне нужно чтобы вы изготовили мне несколько мальтийских кольев.

– Мальтийских кольев? – удивился Виториан. – Про мальтийские кресты слышал, а про колья…

– Я тоже раньше не слышал, а вот теперь мне нужно как можно больше этих кольев.

– Послезавтра пять штук, – объявил Александр Сергеевич.

– А завтра?

– К вечеру три, но такса двойная.

– Такса?

– Плата, – пояснил он.

– Но я думал, что книга останется…

– Это само-собой. А кроме того, с вас… – тут Александр Сергеевич замялся, шевеля губами, словно что-то высчитывая про себя. – Думаю трех тысяч хватит.

– Рублей? – удивился я.

– Нет, тугриков, – усмехнулся старик. – Евро, конечно. Три тысячи евро вполне приемлемая цена за такую работу.

– Не спорь, – вновь объявился Тогот.

– Верно, тут спорить не о чем, – подтвердил Викториан, и никакие колдовски штучки вам не помогут.

– Вы слышите Тогота? – удивился я.

– Да, – кивнул Викториан. – Он же сказал вам, что я – колдун.

– Это вроде проводника или создателя?

– Нет, – покачал головой Викториан. – Мы с вами из разных лодок. Вы – один из тех, кто поддерживает правильный порядок жизни, этакое равновесие, правильное соблюдение законов природы. А… я – я служу конкретным силам, получая за эту службу вознаграждение. Я – черный маг.

—..?

– Викториан сгущает краски, – улыбка, казалось, не сходила с лица Александра Сергеевича. – Белых магов не бывает. Это – сказки, придуманные несведущими людьми. А вы, Артур, должны отлично знать, что магия бывает только черной.

Я кивнул.

– Что-что, а это мой наставник вбил мне еще в раннем детстве.

– В детстве? – удивился Викториан.

– Судя по слухам, Артур работает проводником уже лет двадцать.

Викториан оставил чашку и внимательно оглядел меня, словно только что заметил.

– Однако!

Взгляд у него был тяжелый, и мне показалось, вот-вот он превратит меня в жабу, или в дождевого червя-переростка.

– Может что не так? – занервничал я.

– Да не волнуйтесь вы так, – успокоил меня Александр Сергеевич. – Вам чай или кофе? Видите-ли, я считаю, что Бейлис лучше с чаем, а мой друг, – кивок в сторону Викториана, – что с кофе…

На следующий день заказ и в самом деле был готов.

Александр Сергеевич был в шикарном двубортном пиджаке, фасонной бабочке. Он словно стал выше ростом и помолодел лет на десять. И еще… от него определенно пахло дорогим парфюмом..

В этот раз он не стал приглашать меня в квартиру. Молча протянул сверток. Я отдал деньги. Он два раза внимательно пересчитал разноцветные фантики, а одну бумажку в пятьдесят евро даже на свет посмотрел. Деньги были настоящими.

Тогда я в свою очередь развернул его пакет. Там было три тонких кола сантиметров по сорок длинной, обвитых сложным колдовским рисунком, точно такие как на картинке в той книжке.

– Ну что ж, молодой человек, все в порядке, можете не сомневаться. Мальтийские колья изготовлены с точным соблюдением указанной рецептуры, хотя, конечно, было бы лучше изготовить их в том месте, где вы нашли эту книжечку. Хотя если основные физические параметры миров совпадают, все должно сработать, – подытожил Александр Сергеевич. – Если что-то понадобится, заходите еще. Всегда рад видеть, – правда, судя по его интонации, он говорил не то что думал.

Спускаясь по лестнице, я вызвал Тогота.

– Что это с ним? – спросил я покемона. – В прошлый раз чаи с ликерами наливал, а сейчас даже зайти не предложил. Может, я чего не так сделал?

– Не волнуйся, Артурчик, все в порядке, – ответил мне мой ангел-хранитель. – Просто у нашего старичка гости – две дамы. Кстати одна из них очень опасная, может убить человека одним прикосновениям. Леди-смерть… Так вот, Александр Сергеевич не хотел, чтобы вы встречались.

– Это так опасно?

– Видишь ли у нашего мастера особые отношения с этой Леди-вамп. К тому же она посвященная, как и Викториан. А это все равно как если бы вы принадлежали разным мирам, разным цивилизациям… В общем, тебе это не нужно.

– А если бы…

– Знаю, о чем ты подумал. Нет, смертоносная дама не поможет тебе в охоте. Поймать вампира – твое дело. Если уж говорить честно, она, скорее всего, доведись вам троим схлестнуться, встала бы на его сторону.

Глава 12 Охота на вампира

Если народ и молодежь столкнется с тем, что непозволительно с точки зрения шариата, или с тем, что идет вразрез с курсом народа и исламского государства и наносит вред Исламской Республике, то они должны обратиться в соответствующие организации, а если те не примут мер, сами обязаны пресечь безобразие.

Аятолла Хомейни

Я сидел в уголке своей алхимической лаборатории, этаком закутке между перегонными кубами и шкафом с алхимическими трактатами (в основном это были ксерокопии) и делал вид, что внимательно наблюдаю за действиями Тогота. На самом деле я медитировал, разглядывая глыбу полупрозрачного льда, в которую Орти и мой покемон поместили тело Татьяны. Сквозь молочно-белую полутьму смутно вырисовывались контуры тела, но мое воображение… оно рисовало мне Татьяну такой какой она была раньше…

Мои размышления прервало ментальное обращение моего карманного монстра:

– Ну, похоже, получилось. Хватить грезить, Артур. Пора нам браться за дело.

Из тигеля над которым он колдовал начал подниматься дымок.

– Светлана, подойди, – продолжал покемон. – Я хочу, чтобы вы оба знали на что идете. И твой дружок, Артурчик, «батюшка» Михаил Андреевич нам поможет. Сейчас вы вдохнете дыма частиц его плоти, и его дух отчасти войдет в вас. Он поможет вам преодолеть кордоны, которые понатыкали там фсбэшники.

Я шагнул вперед, зажмурил глаза.

И тут Тогот вновь начал повторять любимую формулу для расслабления. Ведь только расслабленное тело и разум могут допустить к себе мафию.

– Сосредоточьте внимание на макушке. Расслабьте макушку… Сосредоточте внимание на лбу. Расслабьте лоб…

На мгновение мне показалось, что я перенесся в детство. И вновь как в те далекие годы покемон учит меня расслабляться, чтобы воспринять первый урок магии. Вновь, как и тогда, я почувствовал как энергия потекла через тело, от макушки в пятки; вновь я почувствовал очищающее движение «ци», а потом включился «малый даосский круг»… Тем, кто ни разу не испытал этого, не понять… Им никогда не ощутить эйфории, легкости, которое переполняет тело во время таких упражнений, открывающих дорогу черной силе, Искусству, истинному колдовству.

В какой-то миг мне даже показалось, что я больше не Артур — проводник, а полковник ФСБ. На долю мгновения передо мной открылся и тут же захлопнулся мир иного человека, мир человека, который по другому воспринимал реальность, разделяя мир на две четкие половины: черную и белую.

Вдыхая дым, я узнал план захвата монастыря, и получил ответы на многие вопросы, которые мучили меня до сих пор. Они на мгновение высветились и тут же угасли, вновь растворившись в тайниках подсознания.

Интересно, что в эти мгновения чувствовала Светлана. Может быть, в ее памяти осталось больше?

– Теперь вы готовы встретиться с ним! – объявил Тогот. Осторожно соедините руки на груди… Раз… Два… Три… Ну, а теперь пусть каждый расскажет, что он узнал…

* * *

Собираясь «на охоту» в Озерный монастырь, я еще раз попытался воззвать к логике. Накануне я лежал в постели, и не мог уснуть. В голове моей крутилось несколько вопросов. Во-первых: почему я должен этим заниматься?

– Ты являешься ключевой фигурой в этих событиях, ты и должен все завершить, – объявил мне Тогот.

– Почему? Смотри, Озерный монастырь превратился в братскую могилу для его обитателей без моего участия, сейчас там все оцеплено ФСБ или какой-нибудь подобной службой. При чем тут я?

– Они не справятся с пришельцем.

– Справятся. У них есть все для этого… Уверен, и колдуны у них есть.

– Как ты не понимаешь… Это – мы, это – они. Они не замечают нас, мы – их. У нас и у них разная логика. Мы несовместимы.

– Ну а что случится, если я откажусь от этой экспедиции? Так или иначе, но за последние дни уже погибли два близких мне человека.

– Ты должен идти, Артур, иначе жертв будет много больше. Иначе беда в том или ином виде придет в твой дом. Нельзя сидеть на берегу ручья, ожидая пока мимо проплывет труп твоего врага. Эта мудрость Конфуция в данном случае не работает. Ты должен быть «пустой лодкой», но обязан выполнить должным образом все, что так или иначе связанно с твоей основной профессией – профессией проводника.

– Да почему!

– Так получилось. Ты сам знаешь, нельзя нарушать установленный порядок.

– Установленный кем?

– Слишком много вопросов. Ты же знаешь, что даже будь у меня ответы, я бы не сказал тебе.

– А Орти?..

– Он тоже. Ты же слышал… Он сам тебе сказал, он попытался обойти общепринятый порядок вещей и… все, кто попал в этот водоворот, погибли.

– Кроме Светланы…

– Кроме Светланы… – вслед за мной повторил Тогот. – Но ты же знаешь, тут случай особый.

– Хорошо… Тогда я задам тебе другой вопрос. Почему Озерный монастырь? Почему это место стало неким узлом, точкой приложения? Массовое убийство, вампир рвущийся туда же…

– Этот вопрос много проще, и я думаю со временем мы найдем на него ответ. Лично мне кажется, что лишь вмешательство неких сил – довольно могущественных сил позволили всему этому случиться. И силы эти были явно не доброжелательны по отношению к тебе Артурчик. Ну, сам подумай, как Алла… Как она смогла преодолеть грань между мирами? Как у нее вообще могла родиться подобная мысль?

– Но ты же сам говорил с ней. Ты навеял мне сон.

– Да. Но ее рассказ ничего не объясняет. Понимаешь, можно всего лишь сдвинуть книгу на письменном столе, а потом, через месяц из-за этого где-то на другом конце земного шара разобьется самолет.

– Не вижу логической связи.

– В том-то и дело, что эту связь практически невозможно проследить, точно так же как невозможно проследить связь между безумием в монастыре, одновременным появлением вампира, а так же засадой горгулий.

– И ты считаешь, что все это кто-то подстроил?

– Кто-то заставил события пойти по нужному ему руслу. В итоге три подставы. Три варианта, три возможности тебя убить. Вампир, горгульи и финальный аккорд – монастырь.

– А не слишком ли это сложно? Неужели нужно было городить такой огород, чтобы покончить с одним человеком?

– Не просто человеком, а проводником, которому определенным образом покровительствуют высшие силы и так называемое Искусство.

– Значит это кто-то из колдовской ложи?

– Не уверен. Но тот, кто это сделал, должен обладать большой властью, ненавидеть тебя и, судя по всему, не слишком симпатизировать обитателям Озерного монастыря.

– А не может так случиться, что удар хотели нанести не по мне, а по Озерному монастырю, только моими руками.

– И такое возможно. Но тогда твой враг очень глуп. Совершенно очевидно, что одного «бешенства» монастырю вполне хватило бы. Так, впрочем, и вышло… Давай не будем недооценивать врага, станем смотреть фактам в лицо…

* * *

Слава богу фсбэшники не догадались стереть мою пентаграмму. Ту самую, с помощью которой, я в прошлый раз покинул Озерный монастырь.

Шаг во тьму, и я оказался в знакомой мне комнате. Только трупов тут не было. Я отступил к окну. Осторожно приподнял занавеску и выглянул во двор. Все было примерно так, как я ожидал.

В центре двора, наведя башню на вход особняка застыл БМП. Вдоль дорожек протянулись кольца колючей проволоки и каменными изваяниями застыли часовые. Черными гроздьями висели прожектора. Прав был Тогот, посоветовав нам отправиться ранним утром. Дополнительное освещение уже вырублено, солдаты устали, но утренней смены караулов еще не было, и начальство не проснулось.

Где-то в глубине комнаты раздался шорох. Я резко обернулся. В центре пентаграммы медленно материализовалось темное облако. Еще мгновение и оно стало приобретать очертания человеческой фигуры. А потом, из пустоты ко мне шагнула Светлана. Я на мгновение замер, залюбовался ею. Стройная фигура в сером комбинезоне, длинные, отливающие медью волосы, тонкие черты лица, словно подчеркивающие решительность воительницы. Сабля с серебряным покрытием за спиной, пистолеты на узких, длинных бедрах, а в руках – дробовик. Вот она – амазонка нового тысячелетия…

– Так, хватит слюни пускать, – естественно Тогот уже был тут как тут. – Бабами еще налюбуешься. Ты здесь для чего…

– Понял… Понял… – отмахнулся я от назойливого покемона.

Выйдя на середину комнаты, я внимательно огляделся. Я помнил, как все выглядело здесь тогда, во время моего первого посещения. Похоже, ничего не изменилось, только в дневном свете все показалось не таким мрачным, если, конечно, не считать кровавых пятен на полу и белых меловых контуров человеческих тел. Да! Все бумаги исчезли. Раньше тут полным-полно было всякой документации, а теперь шкафы сверкали голыми полками. Впрочем, этого следовало ожидать. Чего любят наши фсбэшники, так это копаться в чужих документах.

«Интересно, куда они отвезли трупы? – промелькнула у меня мысль. – Там ведь должна быть и Ольга. А может она жива… Нет… – на мгновение передо мной вновь встала картина ее смерти. – Нет, она мертва».

– Артур… – тихо прошептала Светлана, выведя меня из задумчивости.

– Действуем согласно плану, – кивнул я.

А план у нас был простой. Раз «монастырь» заказал вампира, то он наверняка подготовил для него подходящее логово. Прежде чем передать Александру Сергеевичу книгу из Санкт-Ленинграда, я сделал ксерокопию, и накануне внимательно проштудировал ее. Без сомнения где-то в монастыре имелось оборудованное логово. Если мы найдем его, то нам нужно будет или прикончить его обитателя, или, если «клиент» еще не прибыл, оставить там маячок и начертить колдовскую пентаграмму. Тогда, как только «наш клиент» объявился бы, мы тут же материализовались бы, воспользовавшись пентаграммой, и обрушились на него, как снег на голову.

Но все это было в теории, а на практике…

Осторожно высвободив из под одежды пневмопистолет я попытался приоткрыть дверь. Она оказалась не просто запертой, что-то с другой стороны мешало мне. Конечно, я мог открыть ее одним ударом ноги, но до поры до времени не хотелось бы привлекать к себе особого внимания. Не смотря на то, что и я, и Светлана были вооружены до зубов, мы не собирались в массе уничтожать служителей порядка. Нам была нужна тварь, при этом, чем меньше непосвященных людей пострадает, тем лучше.

Вначале я внимательно изучил сам замок. Вот оно что, комната в которой мы очутились была заперта на ключ. Это – не прблема. Соответствующее заклятие мне тут же подсказал Тогот. В общем, крибле, крабле, бумс… Я снова попытался открыть дверь, но – безрезультатно. Существовала еще одна помеха.

– Похоже, дверь кроме всего опломбирована, – заметил Тогот.

– Может опечатана? – попытался поправить я.

– Да, да… и поверх печати пломба стоит. Хорошо, что не колдовская, – ответил покемон. – Сейчас размягчу проволоку.

Через мгновение я осторожно приоткрыл дверь и выглянул в коридор. В дальнем углу под лампой застыл часовой. Удивительно, но я и в самом деле ожидал его там увидеть. Сам я, расставляя посты, непременно поставил бы там одного человечка. Осторожно вытянув руку я прицелился. Пух! И маленькая оперенная стрелка унеслась во тьму. Часовой даже вскрикнуть не успел. Стрелка впилась ему в ногу чуть ниже бронежилета.

– Ой? – это все что он успел сказать. Снадобье на конце иглы действовало мгновенно. Часовой окаменел, уснул на посту, превратившись в живую статую. Издали казалось, что он по прежнему охраняет вверенный ему пост, но на самом деле он очень крепко спал – спал стоя, облокотясь о стену.

– Путь свободен, – прошептал я. – Пошли. И мы оба осторожно выскользнули из комнаты.

– Куда теперь?

– Как говорили… Логово твари может располагаться либо на чердаке, либо в подвале. Не думаю, что они стали бы переоборудовать под него обычное помещение.

Светлана кивнула.

– Итак начнем с…

– Башни.

И я, проскочив освещенный дверной проем, замер среди теней.

Неожиданно дверь, которую я только что миновал, приоткрылась.

– Ладно, отнесу эти бумаги в машину, пусть Петренко с ними разбирается…

– Хорошо, – ответил другой голос. – И поспеши. Нам до конца смены час остался, а я хотел бы, чтобы мы с этой комнатой закончили. Пусть утренняя смена начинает расчищать следующее помещение.

Через несколько секунд из-за двери вынырнул человек, державший перед собой на вытянутых руках огромную кипу папок.

Я не сдержался. Пальнул ему в зад. Стрела со свистом рассекла воздух, и фсбэшник выгнулся от боли. Он, как и часовой, не успел даже вскрикнуть. Светлана подхватила папки, я блюстителя закона. А потом мы медленно опустили на пол и то и другое.

– Чудненько… – пробормотал я.

– Я бы советовал тебе сделать зачистку. В любой момент кто-то еще может выйти из комнаты и обнаружит своего парализованного товарища.

– Тогот советует тут все зачистить, – прошептал я Светлане.

– Попробуем. Ему-то там хорошо давать советы. Лучше бы пошел с нами и помог.

– Ну, кто-то должен остаться, чтобы вытащить вас в случае чего.

– Угу, – зло пробурчал я себе под нос. Уж кого-кого, а Татога я знал как облупленного, мой милый покемон очень дорожил своей чешуйчатой шкуркой и ни за какие коврижки под пули бы не полез. – Кстати, в случае чего, нас с тем же успехом мог бы выручить Орти.

– Орти не хрена не понимает… – отмахнулась Светлана.

Вот это новость. Я прямо опешил. Неужели и остальные (Тс-с-с о покойных ни одного плохого слова!) так же относились к своему господину?

– Чего встал, пошли! Ты берешь правую половину комнаты, я – левую.

Я пинком открыл дверь и сделав кувырок вперед вкатился в комнату. Все бы ничего, но в комнате оказалось человек пять. Трое в форме и двое в штатском. Оказавшись в комнате, я с колена открыл огонь из своего пневмо. Двоих я успел завалить, а после пуля ударила мне в плечо, отшвырнув назад к двери. Падая я взвыл от боли, и тогда заговорил дробовик Светланы. Все было как в хорошем боевике, только крутого героя из меня не получилось Я смотел на происходящее, лежа на полу.

Бух-х-х!

Из ствола дробовика вырывается фонтан огня, и одна из фигур в штатском с пистолетом в руке, сметенная зарядом врезается спиной в книжный шкаф и сползает по нему, оставляя кровавый след.

Бух-х-х!

И голова одного из военных разлетается на куски, словно гнилой арбуз, засыпая пол кусками кости, мозга. А из шеи, точно как в самурайских боевиках бьют фонтаны крови.

Бух-х-х!

Третьего штатского заряд поразил в грудь. Он пролетел через всю комнату и вышибив спиной окно, вылетел из комнаты.

Светлана медленно опустила дробовик.

– Постреляли, – тяжело вздохнула она.

– Да, теперь нашу миссию никто не назовет тайной, – фыркнул я.

– Не беспокойтесь. Вы уже переворошили все осиное гнездо, – встрял Тогот. – Кстати, Артурчик, как твое плечо?

– Спасибо, что спросил.

Я попытаплся пошевелить рукой, но ничего не получилось. Правая рука не слушалась.

– Надо было не слушать тебя и воспользоваться заклятием неуязвимости.

– Ага, и объявить вампиру: «Здрасте, мы вот тут поколдовываем немножко, пришли вот вас шлепнуть, а заодно подстраховались».

– Ну, как ты Артур? – нагнулась надо мной Светлана.

– Ты давай, к окну. Пальни несколько раз для острастки, а я пока себя подлатаю.

Светлана кивнула и направилась к окну. На мгновение я закрыл глаза. Боль в плече была страшная. Такое впечатление, что глубоко-глубоко в мое тело воткнули раскаленный железный прут, а теперь кто-то неторопливо крутил его в ране. Кровь заливала куртку. Я развернулся на полу, ногой захлопнул дверь и прижал ее ногой. Если кто влезть попытается, почувствую. Потом я обратился к Тоготу:.

– Ладно… Продиктуй что-нибудь обезболивающее, и потом чтобы кровь остановить.

– Да ты и сам должен знать такую ерунду. Помню я тебе рассказывал об этом…

– Отставили экскурсы в мое нелегкое детство. Быстро диктуй заклятия, иначе я тебя потом гвоздями в прихожей к стенке приколочу.

Тогот вздохнул. Он знал, что когда я в таком состоянии, со мной лучше не спорить.

– Хорошо, повторяй за мной…

И я повторил. Боль ушла. Кровь остановилась. Но пуля осталась в плече, и я отлично понимал, что все самое неприятное впереди, однако это случится не здесь и не сейчас.

Словно из-за тридевяти земель донесся до меня грохот дробовика. А потом, в ответ, по зданию ударил крупнокалиберный пулемет. С тяжелым вздохом Светлана присела рядом со мной.

– Ты уверен, что нужно было стрелять в часовых?

Я пожал плечами.

– Не знаю. По-крайней мере будем надеяться, что это их встряхнет. К тому же они десять раз подумают, прежде чем снова пойти на штурм особняка.

– Осторожно за дверью! – взвыл Тогот.

Я оттолкнул в сторону Светлану и, выхватив из-за пояса автоматический пистолет, прошил дверь очередью.

Кто-то по ту сторону дико взвыл.

Я повторил процедуру, и по другую сторону двери воцарилось молчание.

– Вперед! – приказал мой покемон. – Кажется дорога свободна.

– Кажется ему, – с этими словами я с трудом поднялся с пола. Плеча я больше не чувствовал, точно как и правой руки. Но чары действовали железно. Я даже ощущал подъем сил, готов был побить мировой рекорд на стометровке. – Я тебя не зашиб? – повернулся я к Светлане.

Но она уже была на ногах и только снисходительно улыбалась.

– Ты, Арт, за собой лучше смотри, а то эти уроды и в самом деле сделают из тебя жмурика. Ты поосторожней, пожалуй.

– Хорошо.

Я медленно поднялся и встал возле двери, потом кивнул своей защитнице, та ударом ноги распахнула дверь. На полу лежал молоденький лейтенант. Мои пули пробили его мундир, прочертив кровавую полосу поперек тела. А лицо… Лицо мальчика. Ну почему? Почему я должен был стать убийцей этого мальчика?

Неприятно кольнуло плечо. Заклятие или нет, а нам нужно было как можно быстрее закончить это дело.

– И?

– Пойдем быстрее. Я думаю, чердак мы осмотреть успеем. А вот в подвал нам придется прорываться.

– Будем надеяться, что этого не понадобится.

Я с сомнением вздохнул.

– Пойдем.

В этот раз Светлана шла впереди. Мы медленно брели по пустынным пыльным коридорам. Нигде никого. На улице выла сирена, до нас доносились пронзительные крики командиров, но внутри здания царила мертвая тишина.

– Знаешь, – неожиданно обратилась ко мне Светлана, – у меня странное ощущение. Словно я на кладбище, на собственных похоронах.

Я резко остановился.

– Подожди.

Дрожащими пальцами я выудил из кармана колоду. Первая карта – дама пик. Вторая – двойка бубей. Значит осталась только одна дама?

– Тогот?

– Слушаю внимательно.

– Я вынул только одну даму.

– Не понял?

– Я взял колоду и вытянул только одну даму.

– Подожди, подожди Артурчик. Ты сейчас где?

– А ты будто не знаешь!

– Зачем тебе карты?

– Послушай ты, пилигрим от морковок: Я ВЫНУЛ ИЗ КОЛОДЫ ТОЛЬКО ОДНУ ДАМУ!

– И?

– Что сейчас с Аллой?

– Она под арестом, и я не дам тебе ее прикончить.

– Ты уверен, что она в безопасности?

– Да.

– Тогда… – я повернулся к Светлане. – С тобой все в порядке?

– Пока «да». Пойдем. Эти уроды внизу могут придумать все, что угодно.

– Согласен, – и я поспешил за ней. Заклятия Тогота сработали на все сто. Кровь идти перестала, боль исчезла, хотя… Иногда я с ужасом думал о том, что случится, когда я выберусь из этой передряги. Ладно, жены у меня, считай, теперь нет, хотя я до сих пор не понимал, как мне поступить с Аллой. В первый момент, когда для меня все открылось, я готов был ее убить. Но сейчас… Я, конечно, не слишком сентиментальный человек, но вспоминая все, что было между нами… вспоминая безумные ночи любви под черноморским небом, когда я даже не пытался творить заклятия страсти, (их творила за меня природа, даруя нам радость совокупления)… Но одна дама! Кто она? В этот миг, глядя на Светлану, я желал смерти своей жене.

Но…

Но мне пришлось отбросить все подобные мысли, когда мы оказались перед лестницей, ведущей наверх.

Явственно ощущалось напряжение в воздухе.

– Если там его не окажется, то нам придется прокладывать дорогу назад с помощью оружия.

– Хорошо, – кивнул я. – Я только одного не понимаю, Тогот, – обратился я ментально к своему покемону, – почему, если он здесь, охрана никак не реагирует?

– Ну… – неопределенно протянул мой ангел хранитель, – тут возможно несколько вариантов. Первый – его не заметили. Его мудрость складывалась веками, и он способен на вещи, о которых ты и понятия не имеешь. ОН – ЧАРОДЕЙ ОТ ПРИРОДЫ. И дело тут не в цвете кожи, ни в происхождении, или внешнем обличье, а в том на какую ступень науки ты поднялся.

– Ты хочешь сказать, что эта тварь – врожденный колдун?

– Что-то вроде того. На самом деле у него минимальные способности к колдовству в вашем мире, однако, в своем мире он имеет определенный вес.

– Тихо… Я все понял…

Мы со Светланой замерли у лестницы, уходившей куда-то вверх.

Я осторожно вытащил из кобуры пистолет, заряженный разрывными пулями, превозмогая боль, оттянул затвор, загоняя первую пулю обоймы в патронник.

– Ну что ж, пойдем наверх…

Но наверху нас ждало разочарование. Чердак как чердак. Тут не было ничего, что могло привлечь вампира. Ни мумий, ни тайных символов на стенах, ни гробов с землей – ничего.

Пыль, старая ломанная мебель, какие-то наполовину сгнившие бумаги, стопками наваленные у углу, обломки химического оборудования и коробки, пустые ящики.

– Похоже, придется возвращаться.

– Вначале глянь, что происходит снаружи.

Я подошел к маленькому полукруглому окошечку. Мне показалось, что снаружи ничего не изменилось, только часовые теперь не стояли, а сидели в укрытиях или лежали, наведя оружие на особняк.

– Попрятались гады, – проворчала я.

– Работа у них такая, родину защищать…

– Это они-то защитники! – Пошли.

И вновь нас встретили пустынные коридоры.

– Осторожно, в здание вошел штурмовой отряд, – сообщил Тогот. – Вам лучше с ним не встречаться.

– Это уж как пить дать, – кивнул я. – Мы сможем избежать встречи?

– Скорее всего «да», но вам надо поспешить к черной лестнице.

– Где она?

– Так, сейчас соображу. Давайте-ка быстро по коридору, и в конце – направо. Там будет один часовой, но он так испуган, что вы его с легкостью обезвредите…

– Угу… Пошли, Светлана, – повернулся я к своей красавице.

– И что говорит Тогот? – спросила, она спеша за мной по пыльному коридору.

– Как обычно, ничего хорошего… Фсбэшники вошли в особняк, но мы постараемся проскользнуть мимо.

Мы свернули за угол.

Тогот как всегда был прав. За углом стоял часовой. Он стоял с автоматом наперевес, готовый при малейшей опасности открыть огонь. Только смотрел он в другую сторону. Я ударил его по шее ребром ладони и помог медленно опуститься на пол.

– Поторопитесь!

Мы помчались вперед со всех ног. Кубарем скатились по ветхой узкой, скрипучей лестнице.

– Куда теперь?

– Ты же изучал план монастыря, – вновь взялся за свое Тогот.

– Послушай, ты, чешуйчатая морковка!.. – взорвался я.

– Ладно, ладно…

– Что, еще какие-то неприятности? – спросила Светлана, взяв дробовик на перевес, но я знаком попросил ее замолчать.

– Так куда же нам идти?

– На кудыкину гору, – огрызнулся Тогот, явно обидевшийся за морковку. – Сейчас – прямо, в конце коридора – направо. Выйдите в центральный зал. Мне отсюда плохо видно, но, кажется, они оставили у входа двоих. Обезвредите их, – и в подвал. Там хорошие стальные двери. Закроете, они с час провозятся, прежде чем прорвутся.

– Интересно, как наш друг пробрался сюда?

– Не забывай, он существо иного мира. Он может просочиться там, где ты даже со всеми моими заклятиями не пройдешь…

Я кивнул. Вот это-то было и погано.

– О чем вы там шептались?

– Уточнял, куда идти, – ответил я. – Впереди в зале будут двое.

– Действуем осторожно?

Я пожал плечами.

– По обстоятельствам.

Тогот ошибся. Часовых было четверо. Двое у больших дверей, как раз там, где подстрелили Ольгу, и двое наверху, на балкончике, второго этажа. Я уже хотел было выскочить, напав на тех, что у дверей, когда заметил вторую парочку. Осторожно отступив, я поманил пальцем Светлану. Вначале я показал ей два пальца, а потом ткнул указательным в сторону балкончика. Она кивнула. Ткнув себя в грудь, я показал на дверь. «Я беру на себя парочку у дверей, она – на балкончике».

А потом я начал считать:

– Раз… два…три…

На счет три мы влетели в залу. Стреляли боевыми. Первый выстрел мимо, вторым я попал в охранника, как раз чуть пониже бронежелета, практически отстрелив ногу. Тот взвыл, падая и заливая пол кровью.

Бум! – пуля второго охранника угодила в меня, но в этот раз заклятие сработало. Я почувствовал лишь легкий толчок.

Поймав часового на мушку, я спустил курок. Голова стража порядка разлетелась, словно гнилой арбуз, и не помогли ни защитный щиток, ни каска.

Я обернулся. Еще один мертвый фсбэшник свесился с балкона. Второй залег и подняв над головой автомат стрелял одиночными, но так как прицелиться он не мог – все пули шли в молоко. Светлана стояла на колене, держа дробовик наготове.

– Мне его не достать, – тихо проговорила она.

– Да и черт с ним, – отмахнулся я. – В конце-концов мы сюда пришли воевать не с ними. Давай к лестнице в подвал, пока остальные не подоспели.

Светлана, вскочив помчалась через зал. Часовой на балкончике попытался высунуться, но я пустил в его сторону пару пуль и он вновь залег. Убедившись, что Светлана добралась, до цели, я последовал за ней. Когда я был уже где-то на середине зала, на балконе второго этажа появились боевики штурмовой команды.

Вокруг засвистели пули, и я словно загнанный заяц помчался зигзагами. Светлана открыла ответный огонь, но безрезультатно. Боевики, словно не замечая ее выстрелов, сосредоточили огонь на мне. Несколько пуль достигли цели, но заклятие выдержало и через несколько секунд я оказался возле амазонки.

– В подвал!

Мы бросились вниз по лестнице, за несколько секунд преодолев два пролета.

Внизу, у больших металлических дверей, тоже стоял часовой. Он попытался преградить нам путь, по-моему даже успел выстрелить, но мы смели его. Светлана заехала ему в лицо прикладом дробовика, и он, словно тряпичная кукла, отлетел к стене.

Оказавшись в подвале, мы в первую очередь заперли за собой дверь. Тут Тогот был прав и двери, и запор были стальными. Такие гранатой не взорвешь, тут им придется поработать автогеном и не один час.

Какое-то время мы со Светланой стояли у дверей, переводя дыхание.

С другой стороны послышались шаги. Потом кто-то начал колотить в дверь – занятие совершенно бесперспективное. Затем последовало несколько тяжелых ударов и тишина…

– Вы окружены, – здесь в подвале слова служителей закона звучали приглушенно. – Вы окружены. Отсюда нет другого выхода. Сдавайтесь. Оставьте оружие внутри, и выходите безоружными, с высоко поднятыми руками…

– Х…й вам! – попросту ответил я.

– Да ты хам! – тут же обозначился Тогот.

– А тебя, разведчик херов, и вовсе никто не спрашивает… Два часовых… До четырех считать разучился?

– Я тебе уже говорил. Это здание пропитано магией. Тут много наводок.

– Сука, ты, чешучатая! Пойдем! – повернулся я к Светлане. – Нам нужно все осмотреть, поставить ловушку и маяк, до того как эти пидоры притащат газовую горелку…

В подвале царил полумрак. Лабиринт низких сводчатых помещений, освещенных тусклыми лампами, забранными решетками. Чердак показался мне захламленным, но а подвал был превращен в склад старой мебели и ненужных, отслуживших свой срок вещей. Мы медленно переходили из комнаты в комнату. Нет, тут тоже не было ничего, даже отдаленно напоминающего обитель вампира.

– По-моему тут тоже ничего нет, – вздохнула Светлана. – Может, теория Тогота ошибочна.

– Что скажешь? – поинтересовался я у покемона.

– Бабы – дуры, – фыркнул он. – Ищите.

– Искать что?..

– Смотри-ка, – позвала Светлана, я обернулся, так и не закончив беседы со своим ангелом-хранителем.

Отодвинув в сторону обломки шкафа, девушка открыла дверь – точную, но сильно уменьшенную копию двери, ведущей в подвал.

– По-моему это здесь.

* * *

Обитель вампиров.

Пригнув голову я шагнул через порог и замер, пораженный. Я оказался в огромном круглом зале без крыши. Уходя вверх стены сходились, превращаясь в нечто вроде гигантской трубы, и там, наверху, сверкал кружочек синего неба. По всему залу, по кругу, на высоте в два человеческих роста вытянулся ряд ламп, точно таких же, как в других подвальных комнатах. Они заливали помещение тусклым желтым светом, который придавал всем предметам нездоровый лимонный оттенок.

В центре зала, на возвышении в пять ступеней, прямо над отверстием трубы, располагался круглый алтарь, в центре которого стояла чаша, полная воды. По краям чаши шел узор – переплетение странных то ли чудовищ, то ли растений. Алтарь – огромный камень черного мрамора с темно-зелеными прожилками выглядел зловеще. Капли воды, вытекающие из переполненной чаши, казались сверкающими драгоценными вкраплениями. Вокруг алтаря по кругу были установлены саркофаги, чем-то напоминавшие древнеегипетские. Нижние их половины находились под землей, а из земли поднимались только каменные надгробия, сделанные из того же материала, что и алтарь.

Не знаю, кому поклонялись обитатели этого монастыря, но только не Христу. Даже капища русских язычников не выглядели столь зловеще.

Я подошел поближе, заинтригованный изображением, вырезанным на ближайшем камне. Лицо! Лицо на саркофаге было нечеловеческим! Отвратительная пасть насекомого. По сравнению с этим ликом создания Гигера просто красавцы! Интересно, внутреннее содержание соответствует картинке снаружи?

– Хочешь проверить?

Я оставил замечание покемона без ответа.

– Что за гадость? – Светлана подошла к соседнему саркофагу. Здесь голову человека заменила птичья голова. Но выглядела она как-то не так, не правильно. Что-то отвратительное таилось в искаженных пропорциях клюва и в выпученных скорее кошачьих, чем птичьих глазах. Инородность, но в то же время реальность. Именно реальность. Не знаю как Светлана, а я за свою жизнь навидался множество тварей из иных миров, и многие из них были отнюдь не красавцами, но от безумных тварей земных художников их отличало только одно – реализм. Увидишь такую тварь и сразу поймешь, что это не стилизованный макет из папье-маше…

Дальше шел саркофаг с тварью, чья голова напоминала морду саблезубого тигра…

Мы переходили от одного надгробия к другому, с удивлением всматриваясь в каменные маски.

– Это своего рода кладбище? – наконец нарушила затянувшееся молчание Светлана.

– Похоже… Хотя я не уверен…

– Вы бы лучше не глазели по сторонам, у вас не так много времени…

Тогот, как всегда был прав.

– Интересно, это помещение было построено вместе с домом, или потом устроено отдельно?..

– Сначала нарисуйте пентаграмму для перемещений. Лучше всего сделать это в каком-нибудь темном углу. Поставьте ловушку-маяк, а потом уже можете глазеть по сторонам, пока не явятся ваши друзья.

Неожиданно где-то далеко-далеко завыла сирена. Я вздрогнул, словно этот звук помог мне окончательно освободиться от чар этого странного места. Кивнув Светлане, я отошел к стене, подальше от входа, и присев на корточки взялся за работу. Обмакнув пальцы в кровь, пропитавшую на плече рубаху, я стал медленно выводить колдовские символы на каменных плитах пола – нудное занятие.

Светлана приблизившись к алтарю, тоже принялась за дело. Несколько колдовских символов нанесенных специальным составом: человеческий жир и экскременты летучей мыши. И тут… Одна из надгробных плит завибрировала, а потом начала медленно со скрипом сползать в сторону, открывая темную бездну могилы.

– Что это?

– Похоже не все могилы пустые… Но не отвлекайся. Если ты не успеешь закончить пентаграмму, то…

Я отмахнулся, сосредоточился на колдовском рисунке, стараясь не замечать происходящего вокруг. Пронзительно закричала Светлана, но я не поворачивался, последние два кровавых штриха, и я метнулся в сторону, выхватив пистолет.

Светлана стояла у алтаря сцепившись с чудовищной тварью – человеком с головой лягушки. Отвратительная бородавчатая голова твари венчала тело, которое лишь отдаленно можно было назвать человеческим. Это была скорее грубая карикатура – пародия на человека. Длинные, перепончатые руки со вздувшимися мускулами, сверкали зеленой чешуей. Непропорционально короткие ноги, заканчивались ластами. Тело твари, скрытое под полуистлевшими тряпками, напоминало работу скульптора-абстракциониста – выступы и шишки, там, где должны быть выемки и впадины, и наоборот… Еще несколько тварей, не торопясь, вылезали из своих могил. Не целясь, я открыл огонь. Небольшое помещение завибрировало от грохота выстрелов. Бах! Я видел, как разрывная пуля вошла чуть ниже уха чудовища. Бах! Разбрызгивая в разные стороны желтоватую жидкость пуля ударила в глаз твари. Она отшатнулась, и Светлана вонзила в грудь противнику мальтийский кол, а потом ударом ноги отшвырнула дымящееся чудовище. Но рядом уже был следующий монстр. Бах! Тварь остановилась и начала поворачиваться в мою сторону. Ктулху? На мгновение мне показалось, что у этой твари на голове осьминог, но нет… Это была голова. Бах! И в разные стороны полетели брызги крови и куски бледно-розового мяса. Тварь отступила, а потом ноги ее подкосились.

– У тебя все готово?

– Да, – ответил я.

– Уходим!

Нет, уходить было рано. Нужно было разобраться с этими тварями. Из могил уже повылезло два десятка чудовищ, и среди них был мой старый знакомый.

– Откуда взялся этот кошмар?

– Кто его знает.

– Но…

– Но, судя по всему, они явились не из этого мира.

– Тоже наши клиенты?

– Не знаю. Хотя все может быть!

Бум! Бум! Бум!

Еще одна тварь повалилась на землю. Дрожащей рукой я выудил из-за пояса новую обойму.

– Откуда они?

– Не знаю!

С пола медленно начала подниматься тварь с головой осьминога.

Бах! Бах! Бах!..

– Я же только что…

Бах!

– Ты, что, забыл, что их нельзя убить обычными пулями?

Бах!

– Но что они все тут делают?

Бах!

– Это ты узнаешь, лишь разгадав всю загадку целиком.

Защелкал пустой затвор. Я отшвырнул в сторону пистолет. Пули не брали этих тварей. Нужно было срочно принимать меры, вот только какие? Где-то по ту сторону от алатаря взвыла Светлана.

Я медленно поднялся на ноги.

– Ну, Тогот, давай!

Мгновенная боль огнем прокатила по жилам, заставив меня содрогнуться. Мгновение, и Тогот взял контроль над моим телом. Ну а дальше все происходило, как в старые добрые времена. Сжимая кол в одной руке, я выхватил из-за пояса мачете с посеребренным клинком. Голова ближайшей твари, напоминала голову барана. Вонзив в грудь твари кол, я с легкостью, одним ударом, снес чудовищу голову. Удивительно, но в какой-то миг мне показалось, что существо это состоит не из плоти и костей, а из мягкого, напоминающего глину вещества… Но стоило голове твари слететь с плеч, как тело начало ссыхаться, распадаться, словно я одним своим ударом разом выпустил из плоти всю воду. Грязно-бурые ошметки посыпались на землю ядовитым сухим дождем.

Я видел, как отчаянно размахивая дробовиком, у самого алтаря сражалась Светлана. Твари наседали на нее со всех сторон, и она давно расстреляв боекомплект, лихо орудовала прикладом и ногами, не давая им подобраться.

– Светлана, надо ее спасти!

– Нет! – в голосе Тогота слышна была ярость… – Ты пришел сюда для того, чтобы выполнить свой долг. И ты должен выполнить его любой ценой.

– Но вампиры…

– Не трать напрасно время…

Я попытался сопротивляться, но я был в его власти. Повинуясь его командам, мое тело уничтожило следующую гадину. Всем своим существом я рвался к алтарю, но Тогот…. Еще несколько секунд, и еще одна тварь. Всего их было больше двадцати, и я понимал, если я сейчас что-то не сделаю, то Светлана… В общем ее я тоже потеряю.

Я попытался собрать все свои силы, в последний момент, задержал движение руки с колом, попытался развернуться. И… пропустил удар. Этот удар был страшен. На мгновение мне показалось,что огромная кувалда ударила меня в бок. Я, словно тряпичная кукла, полетел через весь зал, сметая вампиров на своем пути. Только благодаря ловкости Тогота, мне удалось смягчить конечный удар. Если бы не он, то я вряд ли встал бы на ноги. Но мой ангел хранитель выгнув мое тело в воздухе, заставил меня приземлиться на ноги.

– Прекрати сопротивляться, или погибнешь…

– Светлана… – мои мысли путались, перед глазами все плыло. Несколько мгновений я стоял неподвижно…

И тут кто-то начал колотить в дверь. Значит фсбэшники прорвались в подвал и нашли заветную дверцу. Это не сулило мне ничего хорошего. Нужно было разобраться с тварями, до того, как «стражи порядка» ворвутся внутрь.

На мгновение я бросил взгляд в сторону алтаря. Там была настоящая куча мала. Светлана, даже если ей суждено было погибнуть, решила дорого продать свою жизнь.

– Открывайте!

– Пшел! – я опустил голову, и повинуясь приказу Тогота, бросился вперед. Мои руки и ноги двигались сами, нанося удары врагам. Передо мной мелькали лики один страшнее другого. И тогда я закрыл глаза. Я не хотел видеть то, что происходит вокруг, не хотел видеть эту страшную пляску смерти. В какое то мгновение я заметил, что движения мои повторяются. Удар колом, – раз, взмах мачете – два, удар ногой в грудь противника – три… Раз, два, три… Раз, два, три… Раз, два, три… Танец смерти. Как там Светлана. Нет, я не хотел знать этого.

Неожиданно я остановился. Застыл, как вкопанный. Тогот покинул мое тело. Какое-то мгновение я стоял на ногах, а потом бессильно рухнул на каменные плиты. Силы оставили меня. Меня трясло так, словно только что сильно долбануло током.

Я лежал на спине, запрокинув голову. Где-то высоко-высоко сверкал кусочек голубого неба. А мир вокруг… он не существовал, на какое-то время он для меня исчез… растворился в небытие…

– Вставай, – голос Тогота напоминал скрип мельничных жерновов. – Вставай, чего разлегся!

Кто-то потряс меня за плечо. Я опустил взгляд. Надо мной склонился мой покемон.

– Вставай, говорю. Они вот-вот ворвутся сюда.

Я хотел было спросить, кто куда ворвется, но осознание реальности стало само возвращаться ко мне. Первым вернулся слух – где-то справа от меня колотили по огромному куску железа. Через мгновение до меня дошло, что это фсбэшники пытаются выломать дверь в залу.

– Надо спешить…

– Хорошо, – с трудом выдавил я. А потом, сглотнув, выпалил. – Что со Светланой?

– Жива, – к нам шел Орти. На вытянутых руках он нес окровавленное тело. На мгновение мне показалось, что что-то подобное я уже видел. Конечно. Точно также, бережно и осторожно создатель нес Татьяну.

– Пошли, – Тогот помог мне подняться. – Это хорошо, что ты успел закончить пентаграмму. Иначе мы не смогли бы придти к вам на помощь…

Я остановился, повернувшись обвел взглядом «поле битвы». Открытые каменные саркофаги. Повсюду горки бурого тлена… И все. И все! Вот так просто! Я вспомнил свою первую встречу с вампиром там, на дороге. Тогда он убил нескольких горгулий! Неужели я мог оказаться сильней? Настолько сильней, что не просто убил это чудовище, а еще вдобавок уничтожил кучу ему подобных тварей. Сколько всего их было? Двадцать?

– Двадцать одна, – поправил меня Тогот.

– Да я просто Блэйд какой-то…

– Хватит болтать, лучше поторопитесь, – позвал Орти, кивнув в сторону двери. Он-то сам уже стоял в центре пентаграммы. Ему понадобилась пара секунд на то, чтобы прочитать заклятие, и он исчез.

Я посмотрел на дверь. Та едва держалась, одна стальная петля уже лопнула, а с той стороны продолжали молотить не переставая.

– Да пойдем же! – потянул меня за руку Тогот.

В тот момент, когда дверь, не выдержав, рухнула, я и Тогот одновременно шагнули из пентаграммы, начертанной на полу моей алхимической лаборатории…

* * *

– Подведем печальный итог.

За столом сидело лишь трое: я – Артур Томсинский – проводник, Орти – создатель, и Тогот – обыкновенный демон.

– Ты их убил, – продолжал Орти, все тем же равнодушным голосом.

– Но Светлана еще жива… – возразил Тогот.

Мы беседовали уже более трех часов. Орти был обвинителем, Тогот – защитником, хотя раньше все было наоборот. Честно говоря, я даже не заметил, когда они поменялись ролями. Я сидел и машинально тусовал колоду, то и дело пытаясь выудить из нее хотя бы одну даму. Дамы в колоде были, но я не мог вытащить ни одной. Один раз я даже засомневался. Разложил перед собой всю колоду картинками вверх. Все четыре дамы были на месте, но стоило мне сложить колоду стопкой и попытаться вынуть хотя бы одну даму, те словно исчезали… А ведь раньше… Раньше я не играл в карты потому что мне в руки в первую очередь всегда попадали четыре дамы…

– Итак…

– Что итак, ты прекрасно знаешь. Они были обречены еще тогда, когда Арт выбрал их для тебя.

– Ничего я не знаю! Эти события никак между собой не связаны.

– Связаны, связаны, – Тогот был непреклонен. – Ты вырываешь человека из привычной ему среды обитания и хочешь, чтобы он остался жив…

– Но ведь они могли вернуться. Каждая из них всего лишь подписала контракт – контракт на пять лет.

– И ни одна не хотела возвращаться!

– Правильно… – Орти потянулся и налил себе коньяка. – Они не хотели возвращаться, потому что сознавали, что совершили то, чего делать не стоило. Они, пусть даже с нашей помощью, нарушили устоявшийся порядок вещей…

– И судьба распорядилась так, что они погибли… А ты утверждаешь, что виноват Артур. Ты сам виноват в этом, Орти. Твоя лень. Ты, как создатель, должен был пройти тернистый путь творения, а ты решил «срубить по легкому».

– Ни фига себе по легкому! Я вообще не понимаю, что ты от меня хочешь? Все же получилось! – возмутился Орти.

– А она? – Тогот кивнул в сторону каменного ложа. В этот раз в колдовском саркофаге «отдыхала» Светлана. – У нас два пути: вылечить ее или прикончить.

– Что за глупости вы несете! – взвился я. – Прикончить! Какая глупость! За что!

– Неужели ты ничего не понял? – повернулся ко мне Тогот. – Ты в свое время помог Орти и тем самым нарушил существующий порядок вещей…

– Да достал ты меня со своим порядком! – я швырнул колоду на середину стола.

– Достал, не достал… Это никого не волнует, – продолжал Тогот. – Ты, сделал так, что кто-то из твоих врагов, влиятельных врагов смог нанести удар. Ты подставился Ты не должен был жениться на той, кто любит тебя. Почему?.. Потому что твой удел – одиночество. Искренне ты можешь общаться только со мной или другими избранными типа Орти. А остальные люди… Вот посмотри, что сделала ее любовь. Она попыталась помочь тебе, а оказалась всего лишь марионеткой в чьих-то руках.

– В чьих?!

– Хотел бы я знать, – пожал плечами Тогот. – Но пойми, теперь ты, если не хочешь повторения всего этого кошмара, должен все изменить.

– Я уже все изменил, принял меры… Все вампиры мертвы…

– Это не все, – отмахнулся Тогот. – Явление вампиров в наш мир вторично, первично – нарушение функций работы установленного механизма. Помнишь, как у Брэдбери. Человек попал в прошлое, раздавил бабочку и вернулся в совершенно иной мир.

– Все это чепуха, – отмахнулся я, хотя на самом деле, я так конечно не думал. – Вместо того, чтобы рассуждать, ты, Орти лучше вылечил бы Светлану.

– Зачем? – взвился Тогот. – Она тяжело ранена. Так или иначе ей суждено умереть.

– Так вы собираетесь вот так сидеть тут и рассуждать о каких-то таинственных силах мироздания вместо того, чтобы помочь ей.

– Более того, Тогот, как ты должен был слышать, настаивает, чтобы ее убили с помощью мальтийского кола.

– Зачем?

– Нужно восстановить порядок вещей. Все переселенцы из этого мира умерли. Татьяна и Ольга совершили самоубийства.

– Бред какой-то! – я вскочил из-за стола, отшвырнув в сторону стул. – Вместо того, чтобы помочь мне найти виновного, того кто по вашим же словам, подтолкнул мою жену на «предательство», вы хотите, чтобы я прикончил последнего преданного мне человека.

– Не кипятись, Артур, – Тогот тоже поднялся из-за стола. – Ты уничтожил непосредственную опасность, а теперь должен уничтожить опасность потенциальную…

– Кстати, хотел у тебя поинтересоваться… – я постарался перевести разговор на другую тему.

– Хватит!.. Ты должен ее убить!

– Почему я?

– Потому, что ты ее выбрал!

– Нет, не могу и не буду!

– А должен! – Тогот схватил меня за отворот куртки. – Должен!

– А почему, спрошу я, в свою очередь, я стал проводником?

– Ты сам на свой вопрос и ответил, – вздохнул Тогот. – Если бы тебя не выбрали, ты провел бы другую жизнь, у тебя были бы другие взлет и падения, и ты бы не участвовал в этой милой дискуссии.

– Значит, ты считаешь…

– Вот, если бы Светлана осталась целой-невредимой, – развел руками Тогот. – Тогда, конечно, разговор был бы другой.

– Но ведь ты сам не дал мне придти ей на помощь!

– Не дал, – согласился покемон. – Тогда перед тобой стояла другая цель. Судьба распорядилась, чтобы ты сорвал чей-то замысел, чтобы ты уничтожил это осиное гнездо…

Я вновь плюхнулся на стул.

– Послушайте, вы, оба! Я никого не собираюсь убивать, из-за каких-то там рассуждений о высоких материях. Я хочу, чтобы вы вылечили Светлану, вернули ее к жизни, как тогда сделал Орти. А потом, если она захочет, она вернется в его мир, если нет – останется здесь… Я хочу, чтобы больше никто тут не погиб.

– Так не получится, – покачал головой Орти. – Дело должно быть закончено.

Тогот задумчиво откинулся на спинку стула.

– Ты знаешь, прежний проводник был прав, когда говорил, что тебе нужно бояться четырех дам. Вот они все четыре. Две ушли, а еще две… Если они уйдут, ты потеряешь душевный покой, если нет, то порядок вещей не будет восстановлен, и рано или поздно тебе придется раскаяться в своем решении.

Орти согласно кивнул.

– Пойми, Артур. Мы с легкостью играли в жизнь, не осознавая сколь узкие рамки отведены нам Судьбой…

– Знаешь, он никогда сам этого не сделает, – перебил создателя покемон.

– Тогда сделай это за него.

– За него! Тогда он возненавидит меня.

– Это случится в любом случае.

– Если не он, то ее должен убить ты.

– Я?

– Ты предложил договор Артуру, сбив его с пути истинного.

Орти долго молчал. Я видел, каково ему. Жевлаки на скулах вздулись, глаза запали. Неожиданно он поднялся из-за стола.

– Нет, – метнулся я вперед, но взгляд Тогота сковал меня крепче стальных цепей. – Ты тоже виноват в ее смерти. Ты сделал из нее апостола для создателя. Быть может, поэтому у Орти все пошло вкривь и вкось. Человек не прошедший определенные испытания, не нашедший свою судьбу не может вести за собой народ… – он говорил и говорил, но я не слышал, я видел как Орти все ближе и ближе подходит к ложу умирающей. Вот он достал мальтийский кол – третий кол Александра Сергеевича. Взмах руки. Мое сердце пронзила боль. Мне показалось, что это в мою грудь вонзилось колдовское острие. И еще я услышал всхлип. Я не видел Светлану, Орти полностью загородил мне вид, но я знал, я чувствовал, как последний раз поднялась ее грудь, а потом в последней конвульсии дрогнули руки и ноги. И улыбка. На ее лице непременно должна была играть улыбка. Она должна была улыбаться. Ей дали шанс на иную жизнь, а потом отобрали. Только отобрали вместе с жизнью. И если Татьяна с Ольгой сами сделали выбор, то Светлана… мне казалось, что она должна была сражаться до последнего, она прошедшая столько унижений и горя в начале жизни не должна была отступить… Но они, они все решили по другому.

Неожиданно сбросив с себя оковы оцепенения, я вскочил на ноги, отшвырнул в сторону стол и с диким криком бросился на Орти. Я готов был не просто убить, я готов был разорвать его голыми руками. Он был хладнокровным убийцей, хуже тех вампиров, хуже всех… Он убил своего, он предал.

Страшный удар поверг меня во тьму…

Эпилог

– Вот и хорошо, Артур, вставай.

Я с трудом разлепил веки. Я лежал на кровати, вокруг белые больничные стены. А надо мной склонилась мать.

– Мама, что ты тут…!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

– Мы так за тебя боялись.

– Что случилось… Скажи мне, что случилось…

Я смотрел на знакомое до боли лицо матери и не мог ничего понять. Однако воспоминания постепенно возвращались.

– Был страшный пожар, – тут она отвернулась, видимо чтобы скрыть слезы. – Разве ты не помнишь?

– Естественно, я ничего не помнил.

– Был пожар…

Последнее, что я помнил: Орти застывший над телом Светланы.

– Какой пожар, мама?

– Обычный пожар… Точнее необычный. Они сказали, высшей категории… Твоя квартира, она сгорела.

– Да и черт с ней, – выдохнул я, и тут… Тут я все понял. – А Аллочка, что с ней?

Мать молчала.

– Скажи мне, что с моей женой?

– Она погибла…

А ее-то за что? Неужели всего одного прикосновения к Искусству оказалось достаточно, чтобы вынести ей смертный приговор.

И я со стоном упал на подушки. Нет, сволочи, никакого пожара там не было. Я еще живой, я им все вспомню, и до Орти доберусь, и до Тогота. Ишь придумали, спалили мне хату, прикончили жену, и думают все это им с рук сойдет…

Мать еще что-то говорила и говорила. О родственниках Алллы, о пожаре, о том, что мне после больницы, наверное, на какое-то время придется переехать к ней, что она обо всем позаботится…

Но лишь когда за ней закрылась дверь, я вздохнул свободно.

В первую очередь я попытался обследовать свое тело. Вроде все было в порядке, кости целы – нигде ни трещины, ни перелома. Так синяки с кровоподтеками, здоровая шишка на затылке.

Закрыв глаза я медленно прочитал заклятие, и тут же почувствовал как колдовские чары наполняют силами мое тело. Славненько. Медленно приподнявшись, я спустил ноги с кровати, и тут…

– Я вижу, что сообщение о вашей смерти были преждевременным… – этот насмешливый, язвительный голос – голос, который я ненавидел и который считал палочкой-выручалочкой всю свою жизнь. Я повернулся, скрипя с зубами от злости, а потом словно пантера прыгнул через кровать, пытаясь сомкнуть руки на горле демона. И из груди, из самой глубины моего сердца вырвался крик. Нет, не крик, а вопль полный отчаяния:

– Я тебя убью!

Александр Лидин ЗАЩИТНИК

Наташе Л., которая создала все условия для того, чтобы этот роман был написан.

Тем, кто ищет логику в реальных событиях, должен сказать — ее нет, а если и есть, то она сокрыта от глаза смертного, ибо практически невозможно проследить всех Аннушек, разливающих масло на трамвайных путях вашего жизненного пути.

И. Бродский

Я не Ермак, но мыслию объятый,

Сижу на тихом бреге Иртыша.

Зачем душа мне эта — непонятно,

Коль за душою нету ни шиша.

В. Шандриков

Всякие совпадения в портретах героев с реально существующими людьми — чистая случайность.

Автор

Глава 1 АМОРФЫ

Попал в чужую колею, глубокую…

В. Высоцкий

Осторожно выудив из внутреннего кармана плаща пластиковую бутылку пепси, я мысленно позвал:

— Тогот?

— Ну? — в голосе демона прозвучали нотки натуженного упрямства. Обычно он так отвечал, когда не хотел ни видеть, ни слышать меня.

— Что «ну» — баранки гну?.. Не «нукай», не запряг, — обозлился я. — Ты меня втянул, так хоть помогай. Что думаешь, я заклятие греческого огня наизусть помню?

— Надо лучше учиться, — в голосе Тогота было столько издевки, что я тут же пожалел, что обратился к нему за помощью. — Надо внимательно слушать меня, а не ворон считать… — Всё, завелся. До чего же мерзкая тварь. Всегда выберет самый неподходящий момент для нотаций. И это, несмотря на то что год назад мы с ним договорились: тому, кто старое помянет, — глаз вон. В прямом смысле. Помянул единожды — стал одноглазым, дважды помянул — и вовсе без глаз остался. — Так что запали палец, и повторяй за мной…

Я так и сделал.

Щелчок, — и мой указательный палец запылал, словно свечка. А я тем временем, бормоча себе под нос абракадабру, стал выводить горящим пальцем на пластиковой бутыли колдовские символы. Самое сложное во всем этом — холодное пламя. Точнее сказать, не совсем холодное, а как раз такое, чтобы бутылка не лопнула, и в то же время, чтобы пластик от тепла чуть выгнулся, приняв колдовской знак. Всего знаков было пять: «Древность», «Огонь», «Сера», «Вязкость», «Смерть». Последний знак с трудом дался мне. Выводя двойной завиток, я с ужасом почувствовал, как бутыль, переполненная смертоносной жидкостью, которая совсем недавно была обычной газировкой, вот-вот рванет у меня в руках.

Но прежде чем зашвырнуть в дверной проем смертоносную «гранату», я поднял взгляд на ребят Мясника, столпившихся по другую сторону дверного проема. Сделал предостерегающий жест, мол, подождите.

И потом… Нет, я не швырнул, катнул бутылку по полу в дверной проем. И покатилась она, родимая. Потом я вновь поднял взгляд на боевиков. Те смотрели на меня как на ненормального. Нашел время бутылочки по полу катать. Смотрели, пока не рвануло. А рвануло сильно… скажем так — «не по-детски рвануло». Наверное, во всем квартале стекла по вылетали.

Теперь нужно было действовать быстро. У нас в запасе оставалось всего минут пятнадцать, чтобы зачистить этаж, отыскать «дверь», закрыть ее, и пять минут, чтобы смыться. Потому что потом сюда прикатит ОМОН или какой-нибудь правоохранительный «Беркут». Нет, при желании я с ними справлюсь. Естественно, если Тогот не заупрямится. Только вот какой смысл воевать с «хорошими» парнями.

Пока я стоял и, витая в облаках, бормотал заклятие неуязвимости, парни Мясника один за другим проскакивали мимо. Все как на подбор — усатые качки кавказской национальности. «Интересно, где он берет таких мордоворотов», — подумал я и тут же получил ответ:

— На горных отрогах Кавказа, левее бачка унитаза, — в этот раз «голос» Тогота звучал бодрее. Вроде бы мой покемон начал приходить в себя. — Самому проснуться не мешает, — продолжал мой демон. — Давай двигай. Мясник тебя в помощники звал, а не в зрители.

— Тебе там хорошо, под телевизором. Сидишь, мультики смотришь и командуешь…

— Шагом марш вперед… Разговорчики. — И чуть смягчившись: — Я, между прочим, из-за вашей байды сто третью серию «Сайлор Мун» пропускаю.

— На DVD досмотришь.

— А реклама?

Нет, Тогот меня в самом деле порой поражает. Вы видели когда-нибудь демона, «подсевшего» на анимэ-сериалы для десятилетних девочек?

— А ты хочешь, чтобы я подсел на немецкое садо-мазо для мальчиков? — прорычал демон. — Хватит …ней заниматься. Марш, марш вперед, рабочий народ!

— А за «народ» ответишь! — Только фиг он ответит, морковка с ушами. Не помню, чтобы хоть раз мне удалось прижать Тогота.

Мне ничего не оставалось, как нырнуть в дверной проем следом за боевиками Мясника.

Пара шагов, и я очутился в коридоре — обычном коридоре советской общаги: справа — ряд выбитых окон, слева — ряд дверей. Зеленая краска на стенах почернела от взрыва, старый паркет вздыбился. Вдоль пола ползла поземка черного дыма, из которой поднималось несколько куч обгорелой слизи — пришельцы, чтоб их. Хотя теперь ближайшие полчаса ни один из них в коридор не сунется.

Пока я топтался на месте, боевики перекрыли коридор, а трое взломали ближайшую из дверей.

— Просим, — один из хачиков повернулся ко мне и, приглашая, махнул рукой.

Я уже хотел было ответить: «Мол, ну что вы, проходите, проходите… Я после вас…» — но передумал. Юмор тут был явно не к месту.

Уколов булавкой из рукава мизинец левой руки, я выдавил каплю крови, натер ею ладони и решительно шагнул вперед.

Комната оказалась пустой, только в дальнем углу, на койке, сжался в комок парнишка. Совсем мальчишка, скорее всего первокурсник. Вжавшись в стену, он жалобно уставился на меня. В его огромных, по-коровьи выпученных глазах читался страх. На мгновение мне стало жаль его. Я забыл о кучах обгорелой слизи в коридоре. Может, раб соврал, а Мясник ошибся… Но тут рука мальчишки метнулась вперед, на лету вытягиваясь, твердея, превращаясь в страшную псевдоплоть, похожую на костяную саблю горгульи — костяной клинок, острый как бритва, поблескивающий желтоватыми капельками яда. Удар был страшен. Если бы не защитное заклятие, эта тварь прикончила бы меня, пробила мое тело насквозь или, того хуже, отсекла бы руку. Однако невидимый колдовской панцирь спас меня. Хотя от вони заклятие защитить не смогло. Ну почему все «плохие парни»… ну, там разные мутанты и гибриды, так плохо пахнут? Если бы, к примеру, «Дрожь земли» показывали бы реалистично… Представьте себе, как пахнет четырехметровый опарыш? Тут ведь больше ничего и не требуется. Глотнул запаха — и все… Выноси готовенького. Вот если у вас хватит терпения, и вы сможете собрать сотни две улиток, а потом разом подпалить их… А здесь кучка слизи была побольше.

Спасаясь от вони, я инстинктивно вытянул правую руку вперед и мысленно произнес: «Пли». Из центра ладони вырвался огненный шар и ударил в тварь.

Озон. Запах, щекочущий нёбо… Когда я открыл глаза, на кровати вместо испуганного мальчишки была груда булькающей, растекающейся слизи.

— Не задерживайся. Тут больше никого, — подхлестнул меня Тогот. — Давай двигай. Времени мало, а у тебя впереди еще десять комнат.

Когда я вышел, боевики Мясника уже выломали следующую по коридору дверь, столпились по обе стороны дверного проема, не рискуя заглянуть в помещение.

И тогда кто-то там, внутри комнаты, завыл. Не громко завыл, но по-волчьему тоскливо…

Комната за комнатой, и всюду одно и то же. Огонь и вонь. Нестерпимая вонь, исходящая от слизи и горелой плоти.

Дверь оказалась в последней комнате. На вид это даже была не дверь, а платяной шкаф с зеркалом. Точнее, не сам шкаф, конечно, а именно зеркало. Я понял это сразу, с первого взгляда.

Не знаю, как это выходит, но вот стоит мне посмотреть на дверь, и я сразу понимаю, что это она, знаю, куда она ведет. Видимо, именно в этом и сокрыт дар, которым наградил меня в детстве умирающий старик. К тому же в этой комнате собралось аж пять тварей.

А дверь, она отвлекла меня на мгновение, и первый удар я пропустил. Видимо, один из моих противников обладал зачаточными знаниями колдовства, потому что ему удалось пробить колдовскую защиту, и боль пронзила все мое тело. Боль такая страшная, что я, выгнувшись, заорал не своим голосом и, одной рукой схватившись за раненую ногу, другой хлобыстнул, как из огненного фонтана, по комнате, ни в кого конкретно не целясь. Врагам такой огонь сильно не повредил, лишь расшвырял их по углам.

— Держись. — Тогот, как всегда, был рядом.

Еще секунда — и боль ушла. Я знал, что она вернется, вернется во много раз усилившись, прорвав ту хрупкую плотину, что воздвиг Тогот, но сейчас мне было не до нее. Нужно доделать начатое — «уничтожить рассадник тварей» — закрыть дверь, связывающую мой мир с миром аморфов. И на все про все у меня оставалось минуты три, если, конечно, я не хотел встретиться с представителями органов правопорядка, которым довольно сложно будет объяснить, что за бойню устроили в общаге боевики Мясника. Тем более что часть убитых — бесформенные чудовища самого омерзительного вида.

Все эти мысли неслись у меня в голове, словно обезумевшие белки в колесе. Где-то сбоку, сгрудившись в дверном проеме, палили боевики. Все происходило словно в замедленном кино — опять не обошлось без одного из заклятий Тогота. Любит он кино эффекты. Так вот я видел, а соответственно, и Тогот моими глазами, как, разрезая воздух, пули впивались в склизкие тела тварей, не причиняя им особого вреда.

Медленно подняв руку, я уже хотел было послать огненный шар в ближайшую тварь, но как всегда вмешался мой незримый спутник.

— Бей по двери! Когда она станет закрываться… — но договорить он не успел.

Все дело в том, что в критические минуты я всегда полагаюсь на Тогота. Так уж повелось.

Не думая, я чуть повернул руку и всадил огненный шар в зеркало. Эффект превзошел все ожидания. Честно говоря, раньше я двери подобным образом никогда не закрывал, но, как говорится, все бывает впервые. А зеркало… Оно не просто разлетелось, оно взорвалось, взорвалось вместе со шкафом, наполнив комнату смертоносными, острыми как бритвы, деревянными обломками и осколками стекла.

Одна из деревяшек разодрала мне щеку, осколок стекла ударил в висок, заливая глаза кровью. Мгновение, и я почти вырубился, но Тоготу удалось удержать мое сознание, он не дал мне провалиться в бездонный омут небытия. Словно безвольная марионетка, я качнулся, распрямился и мутным взглядом обвел комнату. Нет, если бы не защитные заклятия, я был бы мертв, а так: дырка в ноге, пара глубоких порезов и царапин — ерунда да и только.

По углам комнаты дымились останки тварей, в дверном проеме лежало несколько мертвых боевиков. Один из тех, кто остался жив, подскочил ко мне, тряхнул за плечо:

— Время, уходим!

Я отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

— Поспешите, я сам.

Он не понял, хотел что-то еще сказать, а потом повернулся и бросился из комнаты. Я же, шатаясь, словно марионетка, вышел на середину комнаты. Обмакнув пальцы в собственную кровь, заливающую глаза, я начал машинально чертить за полу пентаграмму перехода.

— Тогот, маяк.

— Будь сделано…

Я шагнул в пентаграмму… Мгновение перехода, и я повалился на свой любимый диван, заливая кровью дорогую обивку. Тогот уже был рядом, делая колдовские пассы короткими ручонками. Нет, все-таки внешне он морковка морковкой, только с ручками, ножками и непропорционально огромным плотоядным… нет, не ртом, пастью, усеянной мелкими, тонкими, точно иглы, зубами. Я с благодарностью взглянул на своего ангела-хранителя, постепенно погружаясь в омут оздоровительных заклятий, которые он сплетал вокруг меня. И в какой-то миг я мысленно вернулся в тот вечер, когда все это началось. А началось все с визита Мясника.

* * *

После того как сгорела моя квартира — моя гордость, моя мечта — квартира, полная тайн и пространственных карманов, я вернулся к тому, с чего начал. К двухкомнатному жилью в блочном доме на Богатырском. Причем одна комната принадлежала мне, вторая — Тоготу. Мой покемон, демон из иного мира, никуда не отлучался, служил своего рода хранителем квартиры и моих «сокровищ», а посему я не опасался ни незваных гостей, ни грабителей.

Так вот представьте мое удивление, когда в один прекрасный день я вернулся домой и замер на пороге, так и не включив свет. В моей комнате кто-то был.

Более того, неизвестный сидел за моим столом и явно поджидал меня.

— Что это?.. — начал я мысленно.

Но покемон опередил меня, доложившись:

— К тебе гость.

— Не понял?

— Ну, гость к тебе зашел, чего тут непонятного, — совершенно невинным тоном продолжал Тогот.

— И ты впустил…

— Скажем… не стал мешать.

На Тогота это совершенно было не похоже. Мой покемон всегда настаивал на том, чтобы я соблюдал полную секретность.

Заинтригованный, я повернулся к темному силуэту за столом.

— Я могу включить свет?

— Конечно, это же ваш кабинет, — голос показался мне знакомым. Но где, кто…

Пробормотав под нос защитное заклинание, я медленно вытянул руку, щелкнул выключателем. А потом… Я с первого взгляда узнал своего гостя. Мясник. В прошлый раз, когда мне понадобился чистильщик, я остерегся обращаться к кому-то, связанному с колдовством, и обратился к бандитам, теперь Мясник пришел ко мне. Хотя, вспоминая нашу единственную встречу в ангаре на рынке, я был удивлен. Если бы не лицо, не выбритый череп, кустистые, насупленные брови… Нет, этот старик в элегантном сером костюме с шелковым платком на шее ничуть не походил на предводителя одной из кавказских группировок.

— Чем обязан?

— Во-первых, я должен извиниться за то, что столь бесцеремонным образом вторгся в ваше жилище… — тут мой незваный гость сделал артистическую паузу. Голос Мясника был мягким, чуть с хрипотцой, словно у простывшего тенора. Я, чуть расслабившись, опустился на край дивана. — Первая наша встреча была не столь миролюбивой. Однако вы заплатили, а я выполнил условия контракта…

— Так в чем же дело? Разве я не предупреждал вас, что связываться со мной, а тем более преследовать меня — дело опасное.

— Ты не спеши, не наезжай, он сам все расскажет…

Однако в этот момент меня интересовало больше не то, почему ко мне в гости явился Мясник, а почему Тогот пропустил его, не предупредил меня и теперь вот просит, чтобы я «не наезжал». В конце концов это моя квартира. Мой дом — моя крепость.

— И не забывай, что моя тоже. Так что можешь считать, что это я его пригласил, а он заодно решил и с тобой повидаться.

Вот так номер!

— И с каких пор, ты, морковка недоделанная, водишься с блатняками?

Но Тогот не успел ответить, потому что Мясник вновь заговорил:

— Вы, Артур, не сердитесь. Я пришел к вам с просьбой. Мне нужна помощь колдуна.

— Ну, могли бы найти кого получше, — фыркнул я. — Я ведь, собственно, не колдун. Так, пара фокусов.

— Я видел результат этих фокусов, — покачал головой Мясник.

— Тут вы ошибаетесь. Это сделал не я.

— Все так говорят…

— Не петушись, выслушай…

— Слушай, ты, чмо подкроватное. Вот он уйдет, я тебя так отпетушу.

— Что ж, предложение заманчивое… — протянул мой покемон, и только тут до меня дошло, что я только что мысленно брякнул.

— Я не в этом смысле, я тебя…

— Так вот, Артур, — все тем же размеренным голосом продолжал Мясник, он-то ведь не слышал наших милых телепатических бесед. — Все дело в том, что я не могу обратиться ни к кому из тех, кто принадлежит к той или иной колдовской ложе. Боюсь, что кто-то из них может оказаться причастен к тому, что происходит.

— Не знаю, что вы имеете в виду, но ведь и я могу иметь к этому отношение…

— Можете, — кивнул Мясник, — причем самое непосредственное. Но, обращаясь к вам, я хотя бы не так сильно рискую. У меня на вас есть компромат.

— И вы надеетесь… — я едва не расхохотался. Нет, этот человек явно не понимал, с кем имеет дело. Я был проводником — винтиком, служившим Высшим силам. Даже истинные владыки Земли, Древние, старались обходить таких, как я, стороной, естественно, если я не совал нос в их дела. — Вы надеетесь…

— Я надеюсь, что мы оба обойдемся без крайних мер. Для начала взгляните на это и выслушайте меня, — с этими словами Мясник положил на край стола конверт.

Мне пришлось привстать, чтобы дотянуться до него. Обычный такой кодаковский конверт, в каких в ателье выдают фото.

— Знаешь, что внутри? — поинтересовался я у Тогота.

— Порошок сибирской язвы. Спецзаказ.

— А без обычной дури?

— Веселые картинки, ты сам посмотри…

Я не спеша достал пачку фоток. Не знаю, чего я ожидал. Фотографий обнаженных красоток, жесткого порно или фото, компрометирующих наших политиков… Однако все оказалось много проще — фото расчлененных трупов. Детские и женские лица, выпотрошенные грудные клетки, озера крови. Я не торопясь просмотрел все фото. Судя по всему, работал профессионал. Ни кишок, ни внутренних органов жертв нигде не видно, хотя… Все фотографии сделаны таким образом, чтобы невозможно было понять, где снимали. А лица жертв — судя по всему, все они были кавказской национальности.

Аккуратно сложив фото, я вернул их в конверт и положил на край стола, на то самое место, откуда взял.

— И?

— Я бы хотел для начала послушать ваше мнение.

— Мое? Я не эксперт.

— Мог ли это сделать кто-то из ваших… гостей?

— Гостей? — удивленно переспросил я.

— Тех странных существ, что порой наведываются к вам в гости.

Да, похоже, Мясник навел обо мне справки. Вот только кто ему мог так много обо мне рассказать. Неужели он знает суть моей «работы»?

— Не знает, — уверил меня Тогот. — Ему известно лишь то, что ты порою общаешься не совсем с людьми.

— А ты как думаешь, кто это мог быть?

— Все караванщики у нас на виду. За последний год через врата, которые ты открывал, никто лишний не проходил.

— Понятно… — мысленно протянул я.

Мясник сидел неподвижно, все в той же позе, внимательно наблюдая за моей реакцией.

Нет, — произнес я, предварительно прокашлявшись так, чтобы у моего собеседника не возникло никаких подозрений. — Скажем, так… Все мои, как вы их называете, «гости» от прибытия до убытия находятся под моим постоянным надзором, и если бы один из них отлучился, пропал или занялся вот такими штуками, — я постучал пальцем по конверту, — я бы знал об этом.

— Тогда кто?

— Маньяк какой-нибудь. Мало их тут, что ли…

— Артур, не говорите ерунды. Судя по тому, что я за последнее время узнал о вас, вы серьезный человек.

Я прикусил язык. Мясник был прав, никто из людей такое сотворить не сумел бы, если не брать в расчет настоящих колдунов, не тех, что заседают по орденам и гильдиям, а тех, что служат Древним и истинному Искусству. Хотя зачем Древним уничтожать молодых хачиков?..

— Хорошо, пусть это будет кто-то из «гостей», только не моих гостей. Меня это не касается. Я делаю свою работу, и, слава богу. Не мне суждено следить за соблюдением правил и устоев, по которым живет этот мир, — я сказал это и тут же пожалел, особенно относительно последней фразы. Однако, с другой стороны, что мне еще делать?

— Мы хотели бы предложить тому, кто поможет нам, солидное вознаграждение.

— Очень солидное, — ментально добавил Тогот.

Без сомнения, этот мелкий пакостник знал о вознаграждении с самого начала.

— Деньги меня не интересуют, — уперся я.

— Хватит! — взревел у меня в голове Тогот. Так взревел, что мне на мгновение показалось, что я оглох. — Если я сказал, что ты возьмешь эти деньги, то ты их возьмешь! Если я впустил сюда этого человека и позволил ему говорить с тобой, значит, я считаю, что нам следует вмешаться в это дело.

— Отстань! — невольно вырвалось у меня, когда для пущей убедительности Тогот, как по струнам, прошелся по нервным узлам моего тела. Меня выгнуло, как на дыбе.

Брови Мясника от удивления поползли вверх. Он медленно потянулся рукой к внутреннему карману.

— Не надо, — сдавленным голосом попросил я.

— Мы не одни?

— Считайте, здесь присутствует некая высшая сила, которая почему-то очень хочет, чтобы я вам помог.

Брови Мясника поползли еще выше.

Рванув ворот рубашки, я откинулся на спинку дивана и сдавленным голосом продолжал:

— Хорошо, я помогу вам, если смогу. Помогу за солидное вознаграждение, — последние слова я произнес по-особенному, так, чтобы Тогот понял, я ему этот фокус не прощу. — Однако я хотел бы услышать всю историю с самого начала… И скажите, как мне вас называть…

— В миру я Арсен Арамович… Арамович, на Абрамовича сильно обижаюсь.

Я кивнул.

— Так вот, кроме всего прочего, в этом городе я защищаю интересы одной из ветвей армянской диаспоры, — продолжал Мясник спокойным, ровным голосом. Словно лекцию читал. Я немного поерзал, пытаясь устроиться поудобнее, но после демонстрации Тогота я чувствовал себя разбитым, словно после бессонной ночи. — Нет, можете не думать, всё легально. Мы не ввозим незаконных эмигрантов, мы не торгуем наркотиками и со службами правопорядка дружим. Когда требуют, мы платим. Но с недавнего времени… Вы же знаете, правительство строит эту «Жемчужину» — китайский город.

Я кивнул. Слышал по радио, читал в газетах.

— Так вот, в связи с этим в городе появилось много китайцев, и они начали нас теснить. Там, где у нас пекарня, они устраивают ресторан и булочную, там, где у нас магазин, они открывают супермаркет. Причем все ловко, согласно программе пошаговой доступности магазинов. Демпингуют по ценам, и это несмотря на кризис. А если владелец упирается, не соглашается свернуть дело, то с одним из его детей или с его женщиной происходит… Ну, вы видели. Нас просто выживают. К слову сказать, то же самое происходит и с грузинами, и с азербайджанцами…

— То есть вы хотите сказать, что китайцы…

— В том-то и дело, что не китайцы. Мы говорили с представителем триад в России, и он заверил нас, что ни его люди, ни эмигранты Поднебесной тут ни при чем.

— Вы ему поверили?

— Да. Поймите нас правильно, мы не так уж беспомощны. Тем более что ваше ФСБ поставило расследование этих убийств на особый контроль. Официальная версия — межнациональная вражда, но мы уверены, дело совсем не в этом. Происходит что-то странное… — Мясник, а точнее Арсен Арамович, запнулся, словно не мог подобрать нужных слов.

— Вы общались с сотрудниками тех магазинов?

Старик кивнул.

— Да. Они в основном китайцы, но владельцы самые разные. Такое впечатление, словно кто-то специально нанимает их именно в эти магазины.

— А сами владельцы?

— Да кто угодно… Мэрия выдает патент, предлагает место. Бизнесмен берет его, а потом словно некая невидимая сила нагоняет к нему в работники выходцев с Востока, а потом начинаются угрозы нашим торговцам.

— И вы считаете, что владельцы новых торговых точек совершенно ни при чем?

— Совершенно.

— Мэрия?

— Мы думали и об этом, но… — Тут Арсен Арамович кивнул в сторону фото. — Никто бы на это не пошел. Существуют более простые способы убрать человека. Прийти с обыском и найти наркотики, например. Зачем убивать, причем с такой жестокостью?

Я пожал плечами.

— А почему вы решили, что во всем этом замешаны какие-то странные силы?

Арсен Арамович покачал головой, потом осторожно запустил руку в карман… Я замер. Не знаю уж, что я ожидал увидеть, но это был всего лишь еще один конверт «кодак».

— Вот это мы выкупили у одного из фээсбэшников. Когда убили беременную жену, одну из наших, он не стал ждать. Взял братьев, и они заглянули в магазин к конкурентам. Дело было поздно вечером, иначе вышла бы большая бойня. А так… погибла одна из продавщиц, хотя она явно ни при чем, а вот в подсобке мстители нарвались на одну тварь… Я сначала сам не поверил, но, судя по тому, как фээсбэшники взялись за него… Должен сказать, рыли они основательно…

— Но ничего не нарыли?

Мой гость пожал плечами.

— Судя по всему…

— Выходит, вы прозорливее их, раз вышли на меня…

— Это я, Артур, от отчаяния…

— Прекрати язвить, — очнулся мой покемон. — Немедленно прекрати! Ты на фотки взгляни.

Я взглянул. Пара обычных трупов — ну этим меня не удивишь. Аморфная обугленная масса с вытянутой то ли клешней, то ли щупальцем. Омерзительное создание.

— А это что за зверь? — ткнул я пальцем в фотографию.

— Вот и я бы хотел знать… — Арсен Арамович потянулся к графину с коньяком. В последний момент его рука застыла, потому что два бокала сами собой перевернулись, графин наклонился и темная тягучая жидкость наполнила оба бокала ровно на треть. — Прежде чем сдохнуть, она прикончила пятерых.

Ох уж этот Тогот! Ну к чему эти балаганные фокусы?

— Угощайтесь, — я вытянул руку, и бокал с коньяком скользнул мне в открытую ладонь.

Арсен Арамович замер, не сводя глаз со второго бокала и графина. В какой-то миг мне показалось, что он усиленно вглядывается, пытаясь заметить невидимые ниточки.

— Не портите зрение, ниточек нет, — заверил я своего гостя. — Я и в самом деле кое-что умею.

— Так вы сможете совладать с этими тварями?

— Вы говорите так, словно их легион.

Арсен Арамович отхлебнул коньяка. Какое-то время все молчали. Даже Тогот.

— Их много… Сколько, не знаю, — медленно произнес мой гость. — И именно они стоят за всем этим, — и он постучал пальцем по первому конверту. — Судя по всему, эти твари из вашего ведомства… — В первый момент я хотел перебить его и поинтересоваться, что за «ведомство» он имеет в виду, но потом решил промолчать, дать старику выговориться. — …Мы знаем, где их основное логово, но… Мы хотели бы заручиться вашей помощью.

— Соглашайся.

— В честь чего?

На Тогота это совершенно не похоже. Подталкивать меня на очередную авантюру не в его духе.

— У меня предчувствие… — Еще одна новость. Я как-то не мог припомнить, чтобы у моего покемона случались предчувствия.

Арсен Арамович внимательно смотрел на меня, ожидая моего ответа. А потом, не дождавшись, продолжал:

— И поверьте, плата вас устроит.

Я кивнул.

— Хорошо. Помогу вам по старой памяти…

Сказал и сам удивился. Интересно, что меня подвигло согласиться? Может, фотографии жертв… Хотя трупов я за свою жизнь насмотрелся. А по сравнению, например, с теми же горгульями любой выпотрошенный труп — зрелище более чем приятное… Жалость?.. Скорее всего, все это осталось в той, «старой» жизни. Жалость сгорела во мне вместе с моей первой квартирой… Или всему виной Тогот. Этот засранец мог что-нибудь незаметно колдануть. С него станется.

Однако, так или иначе, а я согласился.

* * *

На следующий день за мной заехали люди Мясника — Чечен и Фуфел. По крайней мере, так они представились. Оба — бритые качки с тупыми, зловещими лицами — внешне братья-близнецы. Интересно, откуда такие берутся? Никогда не мог представить себе никого из них в детском возрасте или в старости. Хотя до старости такие обычно не доживают.

Да и джип у них был навороченный. Но меня-то этим не удивить. Если бы эти громилы, или даже Мясник, узнали бы о сокровищах, что скопились у меня за годы моей «деятельности» проводником. Иногда мне начинало казаться, что я — самый богатый человек на этой планете… Хотя, конечно, в других городах наверняка существовали свои проводники…

Так вот, ребята Мясника заехали за мной поутру. Как мы и договорились накануне, транспорт был подан ровно в одиннадцать, и я, прихватив кое-что из своего колдовского инвентаря, отправился на «прогулку».

Накануне, прикидывая план действия, мы с Мясником, ах да, Арсеном Арамовичем, решили, что в первую очередь надо понять, с кем же мы все-таки имеем дело. Что это за чудовища, откуда они взялись, сколько их? И лишь потом стоит сунуться в их гадюшник — одну из общаг, где, по заверениям АрсенаАрамовича, обитала большая часть этих тварей.

«Языка» решили взять на живца. Один из магазинов, интересующих чужаков, был выставлен на продажу. В два часа для осмотра помещения должен был явиться покупатель. И вероятнее всего, это будет одно из чудовищ в человеческом облике.

Магазин, выставленный на продажу, располагался в торце хрущевской пятиэтажки на Голодае. Однако потребовался почти час, чтобы пробиться через пробку на Тучковом мосту. Не зря я настоял, чтобы мы выехали пораньше. Ведь для того, чтобы заловить тварь живьем, мне следовало сделать кое-какие приготовления.

Арсен Арамович ждал меня в задней комнате магазина вместе с владельцем — Володей. Звали его, конечно, по-другому, по-восточному, но когда я запнулся, пытаясь повторить его имя, он для простоты попросил называть его Володей.

Сам магазин был маленьким — не магазин, а магазинчик. Торговый зал, подсобка метр на метр, сортир и комната отдыха с диваном, из которого во все стороны торчали куски пружины (я так и не рискнул на него присесть), и письменным столом с отколотой столешницей.

В первую очередь Арсен Арамович вручил мне то, что я накануне всенепременно потребовал раздобыть — две упаковки донорской крови первой группы. Те заклятия, что я собирался использовать, требовали человеческой крови. Ну не убивать же кого-то?

Аккуратно вскрыв один из пакетов заранее заготовленным скальпелем, я стал рисовать колдовские знаки на внутренней стороне двери. Чечен и Фуфел с недоумением внимательно следили за моими манипуляциями, но я делал вид, что не замечаю их. Они же хранили молчание, перебрасываясь многозначительными взглядами. Наверное, я казался им сумасшедшим. Впрочем, мне было все равно…

Закончив сложный узор, я приказал боевикам отогнуть линолеум в торговом зале и занялся полом. Торговое оборудование давно вывезли, поэтому выполнить мою просьбу особого труда не составило. И вскоре цементный пол украсила тройная пентаграмма, переплетенная с «рыбьим глазом».

Если честно, без ментальных советов Тогота я бы не справился. Но раз уж маленький негодник втравил меня в это дело, то и помогал мне беспрекословно, без обычных пререканий.

— Вот и все, — проговорил я, с трудом разгибая спину. А потом, повернувшись к боевикам, приказал: — Застелите все, как было…

— Что, спинка болит? — съехидничал Тогот. — То ли еще будет. Я же говорил тебе, что надо регулярно заниматься физкультурой.

Я оставил слова покемона без комментариев. Сейчас мне нужно было сосредоточиться, сконцентрироваться, мысленно подготовиться к встрече с неведомой тварью. Если бы мне предстояло просто ее прихлопнуть, я бы так не волновался. Но вот схватить мерзкое отродье, удержать его и не дать связаться со своими, эта задача — потруднее.

Когда подкатила машина с «покупателем», я оставил одного из боевиков за дверью с колдовским узором. Сама дверь была открыта, так что узора видно не было. Вместе со вторым боевиком я прошел в сортир и, протянув своему спутнику второй пакет с кровью, вытянул руки над унитазом.

— Лей!

Качок уставился на меня выпученными глазами:

— Не понял?

— Разорви пакет и лей кровь мне на руки.

Боевику ничего не осталось, как подчиниться.

Неприятная холодная жидкость залила руки. Краем уха я слышал, как «гость» прошел в зал. Заговорил с хозяином магазина. Слов я разобрать не мог. Однако голосок был высоким. Женским? К тому же, судя по всему, покупатель явился не один. Но мне нужен был лишь один «язык», к тому же спутники покупателя могли оказаться обычными людьми, впрочем, как и он сам. Тогда «представление» могло затянуться.

Судя по шуму шагов, осмотрев торговый зал, покупатель отправился к подсобке. Отодвинув боевика в сторону, я шагнул вперед. Передо мной по другую сторону дверного проема стояла высокая стройная дама — этакая бизнес-леди. Ноги от ушей, десятисантиметровые каблуки, черный брючный костюм в полоску, подчеркивающий стройность фигуры, аккуратная прическа «под Гавроша», бледная кожа, огромные темные глаза и перламутровые губы. Все это я разглядел в один миг, а потом шагнул вперед, вытянув перед собой окровавленные руки. Одновременно охранник закрыл входную дверь.

— Раз, два, три… — а потом я вслед за Тоготом начал повторять заклятие развоплощения.

При первых же слогах бизнес-леди отшвырнуло на середину торгового зала, словно кто-то невидимый отвесил ей могучий пинок. И тут же сквозь линолеум проступил огненный, кровавый рисунок. Охранники покупательницы метнулись было к ней, но ребята Мясника действовали быстро. Свое дело они знали.

Я не следил за тем, что происходило в зале. Это не мое дело. Мое дело — оборотень, или кто она там есть. Я чувствовал, как энергия Искусства пульсирует по моим венам, стекая с кончиков окровавленных пальцев. Концентрация энергии оказалась столь высока, что заломило суставы. А с бизнес-леди начались удивительные превращения. Ее фигура стала меняться, словно была из воска. Одежда вздувалась и опадала в самых невероятных местах, а потом начала лопаться и расползаться.

Тонкие, словно хлысты, щупальца вытянулись из прорезей костюма, метнулись в мою сторону, но я был готов. Энергия, сконцентрированная в кончиках моих пальцев, вновь ударила по твари. И, пройдя ее насквозь, протянулась огненными нитями к двери с колдовским рисунком. Шаг вперед, и я, наклонившись, приложил окровавленные ладони к линолеуму в соответствующих местах проступившего «рыбьего глаза». Силовые магические линии изогнулись, и потом, когда я убрал руки, они шли уже от кровавых отпечатков на полу к рисунку на двери. А чудовище, которое совсем недавно можно было принять за фотомодель… Оно оказалось нанизанным на эти изогнутые полукругом, светящиеся нити, как насекомое на булавку коллекционера.

С облегчением вздохнув, я шагнул назад и через плечо бросил Арсену Арамовичу и Володе, которые, как и все остальные в торговом зале, застыли с открытыми ртами.

— У вас будет платок, руки вытереть?

— Да… Да… — пробормотал владелец магазина, выходя их ступора. Он метнулся куда-то и через мгновение вернулся с белым вафельным полотенцем. Не ахти что, но тоже ничего. Вытирая руки, я покосился на спутников «бизнес-леди». Их «оформили» по полной. Сверкая свежими синяками, они сидели, прикованные к батарее наручниками, и хлюпали разбитыми носами. Слава богу, оба оказались людьми. Если бы в гости пожаловало две или три твари, то мне пришлось бы тяжко. Хотя где наша не пропадала?

— Похоже, тебе снова повезло…

— Твоими молитвами, — ответил я Тоготу. Вместе со стертой полотенцем кровью из меня ушла сила. Больше всего мне в этот миг хотелось лечь отдохнуть, а не допрашивать неведомую тварь, невесть откуда явившуюся в наш мир.

— Что ты сам-то об этом думаешь? — поинтересовался я у покемона, разглядывая извивающееся чудовище.

— Хорошего ничего, — ответил мой ангел-хранитель. — У меня такое чувство, что впереди нас ждут большие неприятности, по сравнению с которыми, беды твоего приятеля горе-гангстера — лишь цветочки.

— Да пошел ты, каркало Баскервиля!.. — Но самое обидное, что Тогот, как всегда, оказался прав. Нет, все-таки возраст берет свое. Наверное, будь мне лет под тысячу, я бы тоже почти не ошибался. Был бы этаким просветленным Йодой…

— «Звездные войны» больше не смотришь, — вновь влез в мою голову Тогот. — И вообще я бы не стал слишком медлить. Мало ли кто может зайти на огонек. А тут у тебя голые медведи, пьяные цыгане…

И в самом деле медлить причин не было. Чем быстрее мы разберемся с этой тварью, тем спокойнее будет.

Я вновь повернулся к Мяснику и поинтересовался, кивнув в сторону плененного чудовища:

— Ваш клиент?

— Да… — Руки Арсена Арамовича заметно дрожали.

— Тогда приступим.

Я сделал шаг вперед и заговорил на языке, которого никто из присутствующих, кроме моего пленника, понять не мог. Не знаю, как назывался этот язык, но я им пользовался, общаясь с караванщиками. Его понимали люди разных миров, поэтому я и заговорил на нем. Ведь тварь могла сказать что-то, чего Арсену Арамовичу и его людям знать не полагалось.

— Кто ты?

— Отпусти меня, и тогда я тебя пощажу.

Я усмехнулся.

— Ты мне грозишь?

— Я! — Чудовище изогнулось, пытаясь достать меня, но энергетическая клетка — штука надежная.

— Эх, не грозил бы ты Южному централу, — фыркнул я, глядя, как тварь извивается от боли, которую сама же себе причинила.

— Вы не могли бы говорить на понятном мне языке? — поинтересовался у меня за спиной Арсен Арамович, но я не обратил на его слова никакого внимания.

— Кто ты?

Ответом мне послужило грязное ругательство. Подобного отношения к себе я не терплю. Мне пришлось немного подогреть энергетические нити, пронзившие тело твари. Так, чуть-чуть, чтобы плоть твари начала чернеть и обугливаться. Одно дело — висеть на иголке, а другое — когда эту иголку раскалят добела. В общем, пленнику моему это не понравилось.

— Повторяю вопрос, — тем же равнодушным тоном продолжал я. — Кто ты?

— Аморф.

— Это еще кто такие? — поинтересовался я у Тогота.

— Твари довольно неприятные. Никто даже не может толком сказать, по скольким мирам они расползлись. Однако даже горгульи предпочтительнее этих слизняков. Они действуют исподтишка, разрушая экономику и постепенно перестраивая мир на свой лад…

— Ладно, потом подробно расскажешь…

— Почему ты нарушил правило и явился в этот мир?

— В нашем мире идет война… Аборигены вашего мира слабы и беспомощны. Мы не хотели уничтожать вас, мы хотели лишь занять свою нишу, раствориться…

— Так, — я поднял руку, заставив пленника замолчать. — Тогда к чему все эти трупы?

— Вы глупы и не понимаете истинной сути вещей. Вы должны отступить перед конкурентом…

— Это мы сейчас обсуждать не станем. Меня интересуют еще две вещи… — тут я повернулся к Арсену Арамовичу: — Адрес общежития, откуда расползаются эти твари?

— Новоизмайловский…

— Так? — я перевел взгляд на чудовище. — Да.

— Дверь перехода между мирами там? — Да.

— Кто ее открыл?

— Я не знаю.

— А если подумать? — Я поднял температуру нитей на пару сотен градусов.

— Я правда не знаю.

Пришлось поверить.

— Пока верю. — И я уменьшил температуру. Почему именно это место?

— Там — реабилитационный центр. Когда наши прибывают в ваш мир, им нужно какое-то время, чтобы приспособиться…

— О чем вы говорите? — вновь встрял в разговор Арсен Арамович.

— Пока все ваши подозрения полностью подтверждаются, — успокоил я Мясника. — Они и в самом деле расползаются из той общаги. Как клопы или тараканы. Так что придется нам прижечь этот чертов рассадник. В этом я вам помогу, позабочусь, чтобы твари эти в наш мир больше не лезли, а уж с теми что по городу расползлись, вы сами…

— Хорошо, — согласился Арсен Арамович. — Но..

— Не надо никаких «но», — отрезал я. — И так, помогая вам, я сделал исключение из правил. — Тут, если честно, я сильно покривил душой, потому что именно в ведении проводника должны были находиться врата, ведущие из одних миров в другие, и если кто-то на вверенной мне территории самостоятельно сумел открыть такие врата, добра не жди. И тут у меня неожиданно зародилась неприятная мысль. А не причастен ли к этому кто-то из Древних? Может, эти покровители колдунов задумали очередную аферу?

— Нет, — тут же осадил меня Тогот. — Если бы они стали творить подобное, то, поверь, масштабы были бы иными. Никакой милиции, никакого ФСБ… Ты же знаешь, если они захотят, то сделают, и тут никто их не остановит. А здесь что-то иное, местечковое…

Тогда мне ничего не осталось, как поверить Тоготу на слово. В конце концов, он разбирается в делах и путях Искусства много лучше меня.

Мы узнали, что хотели, так что готовьте своих людей и постарайтесь хотя бы частично нейтрализовать милицию в том районе. Она нам не поможет. Я, конечно, тоже использую пару трюков для прикрытия, но сами понимаете, Арсен Арамович, чем меньше будет шума, тем лучше.

— А вы уверены…

— Да, — кивнул я. — Уничтожим место, откуда они появляются, и вам останется разобраться только с «конкурентами по торговле». Но это без меня. Кстати, я бы хотел иметь точный план общежития — Все этажи и подземные коммуникации. Как только будете готовы, позвоните.

Выудив из кармана пачку влажных гигиенических салфеток, я разорвал упаковку зубами и, расправив сырую бумажную ткань, начал вновь, теперь уже более тщательно, протирать руки.

— Да, домой я доеду сам, на метро… В городе, знаете ли, пробки…

Я уже был на пороге черного входа, когда Мясник, словно опомнившись, выйдя из ступора, окликнул меня:

— А с этой тварью что делать?

— Можете убить…

— Нет! — взревел пленник. — Я же тебе все сказал. Я же тебе помог. Ты должен отпустить меня!

— Чтобы ты предупредил своих и вы устроили нам ловушку…

— Я клянусь, что буду молчать…

— Клятва аморфа! Уссышься от смеха! — Почему я всякий раз забываю, что Тогот всегда рядом?

Но аморф в чем-то был прав. Будь на моем месте кто-нибудь из Посвященных, он бы пленную тварь прикончил и глазом не моргнул. А я… я как всегда смалодушничал:

— И что ты прикажешь с ним делать?

— Прикончи! Будто мало ты нечисти всякой извел.

— Но он…

— Вот тебя бы на нити колдовской энергии насадили, ты бы тоже все рассказал.

— Я знаю, ты говоришь с кем-то… со своим… покровителем… Уговори его. Я стану твоим рабом… его рабом. Я… Я бедный… Я несчастный… Я никого не трогал, никого не убивал… Я беженец, так, кажется, вы их называете… Жертва войны…

— Сейчас ты станешь не только жертвой, но и героем войны… посмертно.

— Но, господин…

— Совсем недавно ты называл меня… — и тут я повторил ту самую непотребность, с которой начался наш диалог.

— Прости меня, господин… Я не разглядел истинную суть вещей… И пусть простит твой господин…

— Мы же не понимаем истинную суть вещей? Это только вам доступно…

— Я слепо ошибался, мой господин… Я навеки стану твоим рабом.

— Если учесть, что живут эти твари подольше моего, то обещание его по сути ничего не стоит, — заметил мой покемон.

— Экий ты циник… Лучше скажи мне, он врет?

— Нет. Как и большая часть его племени, это — трусливая, жалкая тварь.

— А ты смог бы придумать что-то, чтобы эта тварь…

— Все необходимое у тебя в кармане. «Пусть будет уголовник».

Вот ведь гнусная морковка! Он заранее все знал! Знал, что не смогу я прикончить пленного. Заранее все спланировал и молчал! Молчал до последнего! Ну ничего, первое, что я сделаю, вернувшись домой, обрежу телевизионный кабель. А то, судя по цитатам, телевизора мой покемон пересмотрел.

— Тогот, ты… — в этот миг у меня и слов-то не нашлось, чтобы отразить всю глубину чувств к «любимому» Тоготу.

— Ну, что ты, что ты… слова благодарности можешь оставить при себе… По четвергам я не принимаю…

Заскрежетав от злобы зубами, я повернул назад, в торговый зал.

— Я заберу эту тварь с собой, только подгоните ее машину к дверям. Негоже простым людям видеть «таку каку», — а потом, заметив двух горе-охранников, все еще сидевших на полу у батареи, добавил: — А этих заприте на пару дней, потом отпустите.

— Я сам решу, как с ними поступить, — ответил Арсен Арамович таким тоном, что я понял, несчастных не ждет ничего хорошего.

— Вы продержите их в надежном месте пару дней, а потом отпустите, — зловещим голосом повторил я. Уж если я оставлял в живых «языка», то двух громил, которые до последнего момента не подозревали, на кого работают, тем более стоит пощадить.

После, опустившись на пол перед плененной тварью, я не спеша разложил перед собой колдовские принадлежности.

— Ну?

— Да согласен я, — подтвердил аморф, извиваясь на энергетических нитях.

И тогда я начал ритуал порабощения…

Глава 2 МОИ РАБЫ

…И кого за обиды прикончить, сынок?

И я отвечу: — Убей их всех!

А. Алмазов

Разбудил меня звонок. Вот чего я не люблю больше комментариев Тогота, так это такого хмурого утра. Вчерашние события — штурм общаги, дохнущие твари, пальба, взрыв зеркала, раны, — все осталось во «вчера», словно дурной сон. На смену воспоминаниям пришли боль в суставах и затянувшихся ранах, желание выпить чего-нибудь покрепче и… ненависть к тому, кто столь усердно жал на дверной звонок.

— Кто там? — поинтересовался я у Тогота.

— Сюрпрайс.

— Ну ты и мерзавец…

С трудом переставляя ноги, я запахнул потуже махровый халат и, шлепая тапочками, добрался до входной двери. Даже не взглянув в глазок, я отодвинул ригели и распахнул дверь.

На пороге стоял один из боевиков Арсена Арамовича. Рядом с ним была девушка… нет, девочка. Уроженка Востока. В одной руке — дорожная сумка, в другой — металлический кейс.

Боевик сделал знак рукой, девочка шагнула через порог, и дверь закрылась.

На какое-то время я застыл, онемев. Все, о чем я мечтал в такое утро, так это о подобном визите.

Я хотел спать, все тело ломило от оздоровительных заклятий Тогота. Но на пороге моей квартиры стояла милая девочка. Стройные ножки в сапожках на высоких каблуках, черная пехора с волчьим воротником, огромные, чуть раскосые по-восточному глаза и грива кудрявых, черных как смоль волос. Только не сейчас… Ну, почему бы ей не появиться часа через три, а лучше вообще завтра… или послезавтра. Тогда я успел бы, как говорится, принять ванну, выпить чашечку кофе…

— И? — звук, вырвавшийся из моего горла, больше напоминал икание. В этот миг я больше всего нуждался… в бутылке пива. Вот оно — спасение! Развернувшись, я, словно слепой, ощупью добрался до кухни. Бутылочка ледяного «Амстердама» — вот в чем смысл жизни. Сначала я приложил бутылку ко лбу. А потом, когда ощущение онемения расползлось по коже, сорвал пробку, подцепив крышечку о специальную открывалку в ручке холодильника. Нет, До чего же на Западе заботятся о людях!

Первые два глотка показались неимоверно горькими, а потом алкоголь, попав в желудок, сделал свое Дело, Мне стало много легче. Вновь, приложив бутылку к голове, я отправился в прихожую. Девочка по-прежнему стояла на пороге — сумка на плече, кейс в руке. Лицо ее напоминало маску — кукольное личико с минимумом грима.

— Кто ты? — в этот раз я смог проговорить нечто членораздельное.

— Я?

— Тогот, что происходит?

— Судя по всему, твой приятель, уголовник, прислал оплату.

— Странный у него посыльный.

— Если я хоть немного разбираюсь в хачиках, то эта девочка — часть оплаты.

— Сам ты хачик, морковка недоделанная!

После этого мне ничего не оставалось, как вновь обратить внимание на гостью.

— Ты кто? — повторил я, переставив слова для пущей внушительности.

— Фатима. Можете называть меня Фатя. Арсен Арамович прислал меня, и сказал, что теперь я в полном вашем распоряжении.

— И что это значит? — В это утро информация доходила до меня как до жирафа.

— Тебе подарили девушку, а ты к ней прикапываешься.

— Подарили? — переспросил я, скривившись.

— Да, вместе с кейсом, полным денег. Судя по всему, Мясник по достоинству оценил твои услуги.

В этот миг мне больше всего хотелось поинтересоваться, кто такой Мясник. Но увы, ответ я знал, и Тогот знал, что я это знаю.

— И?

— И теперь эта красавица будет в полном твоем распоряжении.

— Вот только красавиц мне и не хватало. В шкафу живет чудовище, ко мне пришла красавица, да еще саблезубая морковка мельтешит под ногами, давая тупые советы…

Тогот тут же заткнулся. Он терпеть не мог, когда я его называл морковкой. Он знал, что так в Таиланде называют девушек, которые «обслуживают» иностранцев. И слово «морковка» было для него ругательным, а вот для меня самым подходящим определением для Тогота в такое хмурое утро.

На какое-то время Тогот замолчал, и мне ничего не оставалось, как вновь обратить внимание на девушку… точнее девочку.

— Ну проходи, — я не нашел ничего умнее, как махнуть рукой, приглашая девочку в свою комнату. В комнату Тогота ее пускать не следовало. Теперь там обитал не только Тогот, но и аморф — два урода на мою голову.

Девушка вошла, остановилась, протянула мне кейс. Металлический чемоданчик — ничего особенного.

Я машинально взял его, положил на стол, открыл. Внутри лежали пачки денег. Не так много… В рублях… Мясник мог бы быть пощедрее. Ну и черт с ним! Денег у меня хватало, не в них счастье. А вот поверх купюр в банковской упаковке лежал паспорт.

— Твои документы? — поинтересовался я у девочки, прихлебывая пиво.

— Да, — она по-прежнему стояла, опустив взгляд.

— И зачем он отправил тебя ко мне? Зачем мне твой паспорт?

— Я теперь принадлежу тебе.

— Нет, так не пойдет, — покачал я головой, все еще не в силах оторваться от «Амстердама».

— Арсен Арамович приказал мне…

— Да наср… мне на твоего Аре… — Нет, в этот час Длинные имена и фразы мне удавались с трудом.

— Но он…

— Послушайте… Я не принадлежу к вашей диаспоре. Я нормальный человек двадцатого… ах да, двадцать первого века… Мне не нужны девочки…

— Я выполню любое ваше желание…

— Похоже, скоро ты станешь педофилом.

— Похоже, сегодня на обед у нас будет покемон в собственном соку.

— А вот за это ты ответишь. Сначала я заставлю тебя раз двести переписать какой-нибудь «короткий трактатик». Это тебя слегка взбодрит. Например, «Любовные зелья» фон Юнца. Там всего сто страниц. Тебе понравится. Потом…

И что самое обидное, Тогот мог выполнить свои угрозы, а судя по тону…

— Заткнись, б… пупырчатая! — заорал я.

Какое-то время Фатима молчала, а потом рухнула на колени и заплакала. Судя по всему, она приняла мой выкрик на свой счет.

— Только не отправляйте меня назад. Если я не приглянулась вам или… я все сделаю, что вы только попросите… Буду готовить, шить, убирать… Ем я совсем мало, мне ничего не нужно… Только не отправляйте меня обратно… Они убьют меня… если я не смогу вам угодить…

Вот это фишка! Средневековье какое-то… Нет, я понял бы, если бы подобное выкинул кто-нибудь из другого мира. Но в нашей реальности, в наше время!..

Девочка, стоящая на коленях перед моим столом в то время, когда первая бутылка «Амстердама» еще не прижилась… Господи! Больше всего в этот миг я хотел, чтобы не было никакой Фатимы… не сегодня. Ну дайте человеку поспать! Две-три бутылочки «Амстердама» сделают из меня нормального человека. Не хочу я поутру напрягаться, принимать плату от бандитов, знакомиться с какими-то девочками, а тем более решать проблемы. Я мечтал нырнуть в койку и уснуть. А потом, проснувшись, вновь принять пива и вернуться в царство Морфея. И пусть заживают мои раны, пусть мое тело набирается сил, а пока…

Фатима по-прежнему стояла на коленях у стола.

— Тогот, сделай из аморфа что-нибудь приемлемое… Разберись! Ты видишь, я не в силах…

И тогда Тогот сделал единственное, что он мог придумать, а с фантазией у него, надо сказать, всегда было плохо. Он материализовался прямо на столе. Уселся на краю столешницы, нога за ногу. И что самое ужасное, я отлично знал, что последует за этим…

Вот за такие фокусы я его особо ненавидел. У Фатимы при виде моего покемона глаза полезли на лоб, а я откинулся на спинку стула, приложился к бутылке и только тут обнаружил, что она пуста. Поднял взгляд. Аморф стоял рядом, протягивая мне следующую бутылочку «Амстердама». Краем глаза я заметил, как девушка, уставившаяся на Тогота, на мгновение покосилась на аморфа. Вот тут-то ей и снесло чердак. Уж насколько ужасно выглядел Тогот, аморф его намного перещеголял.

В итоге Фатима со вздохом повалилась на пол, лишившись чувств, а я взял из щупальца аморфа открытую запотевшую бутылочку и приложился к живительной влаге. И, смею вас заверить, в этот миг мне было глубоко наср… на Фатиму, Мясника, его Деньги и всех аморфов, вместе взятых. Я хотел лишь одного — еще одного глотка пива.

* * *

Как всегда Тогот оказался прав, и аморф пришелся мне ко двору. После того как я заставил его произнести формулу повиновения, он сник. А когда я снял защитные чары, он бесформенной массой сполз на пол, разметав в разные стороны щупальца и клешни.

Бандиты все еще стояли, раскрыв рты, так что мне пришлось напомнить им про машину. И когда один из них, отведя взгляд от моего пленника, отправился за авто, я вновь обратился к аморфу без всяких так штучек-дрючек:

— Давай-ка, соберись! — в этот раз я заговорил на русском. — И прими какой-нибудь нормальный облик, а то всех прохожих распугаешь.

— Но я… я так устал…

— Это ты расскажи кому-нибудь другому.

— Но…

— Я приказал, ты обязан исполнить! — мне пришлось чуть повысить голос. Кажется, до этой твари до сих пор не дошло, что он стал моим рабом.

— Но…

— Я… — однако договорить я не успел. Аморф начал превращаться. Зашевелившись, его щупальца начали втягиваться в тело, а то, в свою очередь, начало вновь обретать человеческие очертания. — Только никаких красоток, — приказал я, заметив, как начали округляться бедра. — Квазимодо — персонаж вполне подходящий.

— Квазимо?..

— Или Игорь — безумный слуга безумного ученого.

Тварь застыла. Она задумалась, словно никак не могла понять, чего я от нее хочу.

— Горбатый, максимально уродливый карлик, — пояснил я. — И поспеши, я не собираюсь ждать целую вечность.

Тварь подчинилась.

— Могу ли я спросить, мой господин? — что-что, а голос твари, по-моему, соответствовал ее новому образу. Я кивнул. — Могу ли я, находясь в одиночестве, принимать свой естественный облик?

— Щупальца, шипы и прочее? — Да.

Я только махнул рукой…

…И только теперь, сидя за столом и наблюдая, как аморф укладывает в постель — прошу заметить, мою постель, которая в этот миг мне была крайне необходима — лишившуюся чувств девушку, я понял, насколько был неправ, давая такое разрешение. Тем более что одиночество аморф понимал весьма специфически. Порой мне даже начинало казаться, что он и Тогот нашли общий язык и теперь решили окончательно извести меня.

— И что прикажете мне со всем этим делать? — спросил я, разглядывая девушку, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Радоваться. В твоем доме вновь появилась женщина.

Меня аж передернуло. На мгновение я вспомнил жену, потом…

— Знаешь ли, Тогот, — отвечал я, всеми силами стараясь сдержаться. — Не так давно их было аж четыре… Я устал хоронить своих близких.

— А эта девочка уже вошла в их число?

— Нет, я прикончу ее прямо сейчас, чтобы потом не жалеть о бесцельно потраченных годах, — фыркнул я, вновь приложившись к ниву.

— Разрешит ли хозяин задать вопрос? — голос аморфа звучал слащаво. Я сразу почувствовал какой-то подвох. Вновь в мою душу закралось подозрение, что Тогот поддерживает с аморфом, как и со мной, ментальную связь, и специально подначивает его. — Могу ли оставаться в этом облике?..

— Ты у меня будешь самым мерзким горбуном за историю человечества, а ты…

В дверь вновь позвонили.

Я чуть пивом не подавился.

— У нас что сегодня? День свиданий?

— К тебе Посвященный.

— Посвященный?

Вновь зазвенел звонок. Нужно было быстро что-то придумать. Единственное, что пришло мне в голову, чтобы затянуть паузу, так этой перейти на ментальную речь.

— Посвященный?

— Да, один из твоих старых знакомцев, — тут же отозвался Тогот, все еще восседавший на краю стола.

— С каких это пор я стал водить знакомства с Посвященными? Они служат Древним богам, идут тропами Искусства, но их пути…

— Да, пути их иные, но ты пересекался с этим человеком у Александра Сергеевича.

Тут же передо мной встало лицо пожилого мастера, изготавливающего колдовские амулеты и выручившего меня как-то раз. Не безвозмездно, естественно.

— И что мне делать?

— Открой, послушай, что ему надо.

— А если…

— Никаких если. Древние всегда уважали основы мироустройства. Иди, открой дверь, а то нехорошо получается.

Звонок вновь звякнул, но в этот раз как-то надрывно — звук оборвался наполовину, а потом я услышал, как со скрипом отодвигаются ригели.

— Тогот!

— А что я могу? Это колдун. Я с ним биться не буду. К тому же явился он не за этим.

Через мгновение кто-то постучал в дверь комнаты, а потом на пороге появился колдун. Да, без сомнения, я уже видел его. Простое лицо с чуть вздернутым носом, бездонные серые глаза, грива немытых светлых волос, клочковатая борода, которая, судя по виду, никогда не знала ни расчески, ни ножниц. Однако под этой бородой виднелась малиновая бабочка с бриллиантовой заколкой тысяч на десять евро. А костюм, в который был упакован мой гость, сверкал снежной белизной. Трость — мечта стиляг, ботинки белой кожи…

Какое-то время гость безмолвно стоял на пороге, созерцая нашу развеселую компанию: меня в халате и с бутылкой пива, Тогота, аморфа и восточную красавицу, без чувств лежащую на моем (моем!) диване. Потом, прочистив горло, колдун заговорил, и голос его оказался удивительно мелодичным. Он, наверное, если бы захотел, смог бы петь даже на оперной сцене. Хотя у колдуна и должен быть такой голос, иначе как он сможет произнести все эти заковыристые словечки языка Искусства.

— Я вижу, вся компания в сборе, — начал незваный гость, ничуть не удивленный видом Тогота и аморфа, еще не успевшего принять человеческий облик. — Что ж, так даже лучше. Не придется повторять Послание несколько раз.

— Что за Послание? — сразу насторожился я.

— Послание моих хозяев.

— Древних богов?

— Можно сказать и так.

— Но мы не имеем к ним никакого отношения. Мы не присягали…

Незваный гость равнодушно махнул рукой.

— Можете называть меня Викториан.

— И все же, что…

— Ничего особенно не происходит. Я должен извиниться за столь бесцеремонное вторжение, но мне велели передать вам Послание.

— Какого… — снова начал было я, но Тогот остановил меня движением руки.

— Мы готовы выслушать послание твоих Хозяев.

Викториан вежливо кивнул моему покемону.

— Рад, что мы понимаем друг друга… Так вот, мои Хозяева послали меня для того, чтобы я поблагодарил вас… — Чего-чего, а подобного поворота событий я не ожидал. Неужели мне вручат еще одну девушку-рабыню? Однако вместо того чтобы извлечь из воздуха еще одну красавицу, Викторан шагнул к столу и положил на край кейс — родную сестру кейса Арсена Арамовича. — Это всего лишь скромный аванс за то, что вчера вы совершили, закрыв несанкционированно открытые врата. Вы уничтожили логово тварей, прорвавшихся в наш мир, однако… — он еще что-то говорил, но я на мгновение потерял нить его речи. Мое внимание привлекли руки колдуна. Говорят, по рукам можно определить возраст человека. Даже если человек молодо выглядит, руки его выдают. Так вот у Викториана были руки ребенка… — Не надо отвлекаться! — Я поднял взгляд. Викториан внимательно смотрел на меня. — Несмотря на ваше болезненное состояние, господин Томсинский, постарайтесь сосредоточиться. Так вот, специально для вас повторяю: мои Хозяева благодарны вам за то, что вы сделали. Они прислали некую плату, но… — тут последовала театральная пауза. И только сейчас я понял, кого напоминает мне этот франт — артиста-конферансье в провинциальном театре. — Но, — продолжил он наконец, — я должен вас огорчить. До завершения этого дела еще далеко. Мы стоим лишь в начале долгого пути, и, чтобы обозначить дальнейшие вехи, вы должны встретиться с моими…

— Это исключено, — неожиданно встрял Тогот. — Вы знаете, что мы служим различным силам…

— И тем не менее в этот раз для решения проблемы нам придется объединиться. Отдельно ни мы, ни тем более вы, не сможем решить проблему… — тут Викториан словно осекся. — Впрочем, я не уполномочен рассказывать более. Я должен всего лишь пригласить вас… на переговоры.

— Хорошо, но…

— Завтра вечером к вам зайдет мой посланец и проводит в мою обитель. Там вы встретитесь с моим повелителем, Зеленым Ликом, и все решим, — с этими словами Викториан повернулся, собираясь покинуть комнату. Похоже, нашего согласия ему не требовалось. И уже переступив порог, он повернулся и через плечо добавил: — Да, приходите все…

И ушел.

Я слышал, как неспешно прошел он к двери, потом заскрипели ригели, вставая на место…

Машинально протянув руку, я придвинул к себе второй кейс, открыл. Внутри были деньги — евро, много больше, чем заплатил Мясник.

— Теперь ты стал намного богаче, — иронично заметил покемон.

— Озолотился, — зло фыркнул я. — Ладно, с этим все предельно ясно, — я отложил в сторону дипломат, — а вот с этим «золотом» что мне делать? — и я махнул рукой в сторону девушки.

— Использовать.

Я вскочил с места, решив задать покемону трепку, но он, словно чеширский кот, сверкнув плотоядной улыбкой, растворился в воздухе.

* * *

Этим днем мне снились разные гадости. Именно днем, а не ночью, потому что, приняв достаточное количество «Амстердама», я развалился в кресле и погрузился в полуденную дрему, оставив все проблемы на потом. Я хотел отдохнуть, только, судя по всему, у Тогота было иное мнение…

Первое, что мне запомнилось из сновидений того дня, — распитие с горгульей. Мы сидели в полутемном зале — резные балки, витражи, гобелены. Зал средневекового замка, да и только. Все происходящее виделось мне как в тумане, и сколько я ни пытался, никак не мог рассмотреть рисунки на ткани, а разноцветные стеклышки окон кружились перед глазами, как в калейдоскопе…

Так вот, я сидел за столом посреди полутемного зала, а напротив меня восседала горгулья — омерзительное существо. Иногда мне казалось, что именно с них американцы слепили своего Хищника, только горгулья была раз в десять омерзительнее. Смею заверить, что внешнего вида горгульи вполне достаточно, чтобы испортить настроение на неделю вперед. А запах — аромат перепревшего кладбища. Между нами на столе возвышалась початая бутылка «Зеленой марки» и две стопки.

— Стоит выпить за твою Судьбу, проводник, — голос твари был противным, высоким и скрипучим, словно кто-то тер друг о друга две полированные кости, только вместо скрежета выходили слова. — Тебе предстоит нелегкое дело, так пусть твои начинания удачно завершатся, — и тварь, вытянув огромную, когтистую лапу подхватила стопку с водкой. Та тут же исчезла, утонув в руке чудовища, а потом жвалы раздвинулись, и тварь буквально выплеснула напиток в свою ало-багровую глотку.

— Почему ты желаешь мне удачи? Я никогда не был другом никому из твоего рода?

— Ты делаешь свое дело. Ты — маленький винтик в механизме мироздания. Почему я должна ненавидеть тебя и тем самым желать, чтобы порядок вещей распался?

— Но…

Однако горгулья так и не ответила.

Потянувшись, я залпом выпил свою порцию водки, хлопнул пустой рюмкой по столу, а потом поднял взгляд. Только вместо горгульи по другую сторону стола теперь восседал Тогот. Вот ведь вездесущий засранец.

— Значит…

— Пойдешь познакомишься с Посвященными.

— Но я…

— Все равно рано или поздно тебе пришлось бы с ними столкнуться. А то заладил: «Но… но…»

— Послушай, я хотел выспаться.

— И так спишь.

— Но ты явился в мой сон…

— Ох, подумаешь, какие мы недотроги… — покачал головой-туловищем из стороны в сторону Тогот. — Бодрствуя, ты только пьешь пиво и невнятно мычишь. С тобой говорить невозможно. А во сне почему бы нам не побеседовать?

Я попытался вскочить из-за стола, но не смог пошевелиться.

— Видишь, в реальной жизни ты бы давно на меня накинулся, а так мы мило болтаем, и только.

— И о чем ты собираешься «болтать»? — проскрипел я, пытаясь представить себе, что сотворю со своим ангелом-хранителем, когда проснусь.

— А вот этого не надо, — погрозил мне пальчиком покемон. — Прежде всего, я хотел бы знать, что ты собираешься делать с девушкой.

— Ну, ты уже нагадил по полной.

— Да ладно тебе, сотрешь память и вернешь ее этим бандитам. Зачем она тебе?

Я задумался. Нет, рабыня и в самом деле мне была не нужна. Но что-то было в ее глазах, когда она умоляла меня не возвращать ее обратно. Что-то искреннее, неподдельное, какая-то боль…

— Не понимаю тебя, Артурчик, — продолжал покемон. — То ты противник женского пола, то ты хочешь вступиться за какую-то… — тут Тогот сделал пуазу. Правильно сделал, потому что в противном случае я бы ему врезал…

— Ты хочешь, чтобы я ее вернул Мяснику?

— Я?.. Я, Артурчик, хочу, чтобы ты стал ЧЕЛОВЕКОМ.

— Я?

— Ты… Сколько времени я трачу на твое воспитание? Ты никогда не задумывался?

— Послушай!

— И слушать не хочу! — фыркнул покемон. — Ты уже один раз насвоевольничал. Может, хватит?

— Что значит насвоевольничал? Я поступил, как считал нужным. И если раньше ты пытался уговорить меня не вмешиваться, то теперь наоборот…

— Нет уж, — покачал зеленым пупырчатым пальцем Тогот. — Я и сейчас призываю тебя не вмешиваться. Отошли девочку, а потом…

— Ступай знакомиться с Посвященными? Да в гробу мне нужны эти маньяки.

— Эти маньяки, как и мы, следят за правильным ходом вещей.

— Правильным для кого? — я и в самом деле разозлился. Еще чуть-чуть, и я бы взорвался. Только… тут существовало одно «но». Если бы мы были в реальном мире, то я бы встал, повернулся и ушел, хлопнув дверью. Но Тогот все правильно рассчитал. Эта мелкая бестия отлично знала, в какой момент меня лучше всего подловить. Во сне мне деться некуда, и зеленая тварь пользовалась этим на полную катушку. И не просто пользовалась, а «имела» меня по полной программе.

— Правильно для тебя, — выдержав паузу, за время которой я ощутил всю свою беспомощность, продолжал Тогот. — Ты, мой друг, попал в канкан. Ты теперь не капитан…

— Слушай, мне твои идиотские стишки — знаешь уже где! — не выдержал я.

— Ох, противный, ты мне льстишь! — слащавым голосом педика продолжал Тогот. На мгновение мне даже показалось, что на нем чепчик и кружевной передничек.

— Хорошо… Я переговорю с Древними. Но девочка…

— Отправится исполнять свои прямые обязанности, — все тем же слащавым голосом продолжал покемон.

— Останется у меня в услужении, — отрезал я.

— Ах, я подарю вам «Историю О». Как новый рабовладелец, вы почерпнете из этой полезной книги…

— Я, как только проснусь, поймаю тебя и набью тебе твою зеленую морду! — злобно пообещал я.

А потом крепко-крепко зажмурил глаза, мысленно заткнул уши и постарался представить себе что-то приятное, а не пьяную зеленую тварь, восседавшую по другую сторону стола. Но Тогот не оставил это дело без последствий. Он вновь явился в мой сон… Нет, я уверен, что сам не смог бы вообразить себе ничего такого. Только теперь он обернулся Фатимой — голой Фатимой с непропорциональными задом и грудями, — и, извиваясь, начал соблазнять меня, призывая… Впрочем, о чем тут говорить… Тогот он и есть Тогот, чтоб его… А я против воли потянулся к восточной красавице, только никак не мог ухватить ее, притянуть, прижать к себе, защитить… Она всякий раз ускользала, и только мерзостное хихиканье покемона…

Впрочем, я не о том…

Как вы понимаете, проснулся я не в самом лучшем расположении духа.

* * *

Первыми словами, когда я очнулся, были:

— Я убью тебя, лодочник…

И тут, вторя моим словам, сам по себе включился телевизор и хриплый голос Профессора Лебединского повторил:

— Я убью тебя, лодочник…

А потом, чуть скосив взгляд, я увидел на столе баночку «Амстердама». Холодную такую баночку, снизу заиндевевшую, а сверху покрытую крупными каплями ледяной влаги.

Не поверите, но в этот момент я Тоготу все простил. Сволочь он, сволочь редкая, но ведь знает, чем купить. В тот момент, когда одна моя рука сжала ледяной металл, а вторая ухватилась за металлическое колечко, в голове у меня раздалось привычное:

«Пусть от пива станет всем теплей, и слону и даже маленькой улитке, так пускай повсюду на Земле фейерверком открываются бутылки…»

Бах! Крышка отлетела в потолок. А потом… дождь из конфетти… И никакого пива, никакой пены…

Я не слушал. Я взревел. Я обезумел! Я хотел его смерти! Я его ненавидел, ненавидел всем своим существом. Эта гадина….

— Да ладно, ладно, банка полна твоего пива… Упейся до поросячьего визга…

— Я тебя убью!

И только после этого я приложился к металлической крышечке.

Первые два глотка примирили меня с Тоготом и реальностью.

— И на хрена тебе это было нужно?

— Я тебя взбодрил. Ты должен быть в форме, мой друг… — задумчиво протянул покемон.

— Ты мне еще белые тапочки подари.

— Так легко ты от меня не отделаешься… К тому же я бы на твоем месте обратил внимание на гостью.

Я чуть повернулся.

Фатима привстала на диване, выпучив на меня глаза, полные слез. Я аж поперхнулся. Что такого я сказал или сделал, чтобы вызвать у девушки подобную реакцию? И только через мгновение я понял. Одна из моих фраз прозвучала вслух. «Я тебя убью!» А ведь остальную часть моей ментальной беседы с Тоготом она не слышала. Ну почему люди так любят все принимать на свой адрес?

— И?

— Вы… — Губы у девочки дрожали. Казалось, она вот-вот готова расплакаться.

— Нет, — отмахнулся я. — Это я не тебе. Это я одному гнойному пидору.

— Послушай, — я подался чуть вперед. — Не бойся, тебя тут никто не обидит.

— А вы не отошлете…

— Нет, не отошлем…

— Отошлем, отошлем и квитанцию пришлем…

— Заткнись, гнида зеленая!

— Успокойтесь… — не знал я, что говорить этой девочке, однако что-то нужно было говорить, что-то делать, чтобы не дать ей… да хотя бы снова впасть в истерику. И единственное, что я смог сделать, так это распахнуть свои объятия. Да, я знал, что не должен этого делать, знал, что поступаю плохо, неэтично, нарушаю собственные правила, но я ничего не мог с собой поделать. Не мог я позволить ей вновь разрыдаться. Впрочем, что тут говорить, мой покемон сформулировал все в один миг:

— И его крепость пала и растеклась в ее слезах в один миг…

Но я не слушал.

Девушка ткнулась мне в отворот халата. Она рыдала, а я гладил ей волосы и говорил. Нёс какую-то ахинею, шептал что-то утешающее, что-то ласковое и совершенно бессмысленное. Я и сам не помнил, что в тот миг бормотал. Единственное, что осталосьв моей памяти, — это жесткая грива упругих курчавых волос под моей рукой. А ведь она в ответ мне тоже что-то бормотала, что-то на своем странном языке, на мой взгляд, состоящем из «хр» и «анд».

А потом, через несколько минут, она, чуть отстранившись от меня, поинтересовалась:

— Вы в самом деле не отошлете меня?

Я покачал головой.

— Обещаю.

Почему я сказал так? Я не знаю. В сердце что-то кольнуло. Где-то в самом отдаленном уголке души я понимай, что поступаю неправильно. Что для блага этой девушки нужно отослать ее назад… Но я не смог… Я, как и полагал Тогот, дал слабину…

* * *

Вспоминая те безумные дни, хочется отметить только два события. Первое — примирение «нового архангела» (выражение Тогота) с реальностью чудовищ.

В тот же вечер Фатима, покосившись на Игоря, прислуживавшего нам за столом, прошептала:

— Этот горбун, он такой отвратительный.

— А ты хочешь, чтобы он прислуживал нам в своем истинном обличье?

Фатима скривилась. Ее рука с вилкой замерла в воздухе.

— Вы хотите сказать, что те чудовища, они…

— Что они?

— Они мне не привиделись?

Я покачал головой.

— Не привиделись…

— Нет, вы шутите… Такого не бывает. Я, наверное, тогда слишком боялась… Мои прежние хозяева… Я думала… — Фатима снова замолчала, осторожно посмотрев на Игоря.

— Не бойтесь, это всего лишь аморф… Он не причинит тебе…

Но дальше мне разговаривать было не с кем. Фатима вырубилась. Закатив глаза, плюхнулась лицом в суп. В первый момент я решил, что она придуривается, а потом испугался: как бы крошка не захлебнулась. Все-таки человек восточный, не обладает нашей славянской выдержкой.

— Почему? Что я такого сказал?

— Я же предупреждал тебя, что девочка слишком многое пережила, и вид зубатых и клыкастых инопланетян плохо повлияет на ее психику.

— Инопланетян?

— Ладно, демонов… Например, явись мы какой-нибудь девственнице из Средних веков, так она бы сама себе сделала харакири.

— Ты смотри, чтобы я не сделал его тебе…

Встав из-за стола, я с Игорем перенес тело девицы-красавицы на свою постель. Дубль два. По-моему, это стало превращаться в некий ритуал. Нет, в этот день мне определенно суждено было спать в кресле.

— И что ты прикажешь мне с ней делать?

— Просил, отправь назад…

— Исключено.

— Тогда лови кайф. Однако, как бы там ни было, завтра ты ее на ноги должен поставить и насчет демонов втолковать. А пока…

— ?..

— Я бы на твоем месте попытался выяснить что-то о ней, кто она, откуда… Может, казачок засланный.

— И как ты предлагаешь это осуществить?

— Проведем ментальное сканирование.

— А может, лучше расчленить ее и посмотреть, вдруг она микрофон проглотила.

— Я бы на вашем месте, Артур, не ерничал, — в голосе моего покемона появились назидательные нотки, чего я терпеть не мог. — Прозондируй ее. Узнай, кто она, на кого работает, реально работает, а не жопой крутит. А потом сделаешь соответствующие выводы и примешь правильное решение.

— Хорошо! — согласился я.

Вновь я послушал своего ангела-хранителя, хотя внутри меня все говорило: «Не слушай». Но… Тогот с детства выручал меня. Он сделал из меня проводника, научил величайшему в мире искусству — Искусству черной магии и… я не мог просто так отмахнуться от его совета, тем более что в совете покемона не было ничего зазорного.

* * *

Второе событие, о котором я вспоминаю, столь тесно связано с первым, что мне, видимо, не удастся разделить их. Тем не менее, рассказывая о том, что случилось, я должен четко разделить события, те, что были до того, как я ментально сканировал Фатиму, и те, что случились после.

Итак, с одной стороны, на руках у меня была странная, на вид забитая девушка (девочка), безумно боявшаяся прежних хозяев, с другой — Мясник, с которым портить отношения мне не хотелось. Магия магией, но, судя по всему, проблем у меня и без того хватало.

Однако продолжим но порядку.

Ментальное сканирование ничего не дало. Фатима оказалась не шпионкой, не подсадной уткой, а, как я и подозревал, несчастным человеком. Дочерью Востока с искалеченной судьбой. Человеком, который видел в жизни только плохое. Родители ее погибли во время развала СССР. Не стану описывать те гадости, которых я насмотрелся, заглянув в ее голову. Поверьте, не стоит. В свои годы она изведала все мерзости, которые только может сотворить бессердечный маньяк над беспомощной нищей. Проще уж посмотреть хорошую немецкую порнушку — по крайней мере, это кино, а не фрагмент чьей-то судьбы.

Однако вечером второго дня мы должны были отправиться в гости, а для этого «моей даме» как минимум стоило сменить гардероб. Поэтому, прихватив добрую пачку из кейса Арамыча, я с утра пораньше поднял свою «гостью» и вытащил ее из дома, пока она вновь не столкнулась с Тоготом или Игорем.

Было еще очень рано. Солнце только-только поднималось над горизонтом, сквозь морозную дымку окрасив часть неба в тона ядреной охры. Но любоваться рассветами у меня времени не было. Впрочем, как и настроения. Для меня утро по-прежнему осталось «хмурым», а от ночи, проведенной в кресле, ныла шея. Нет, если честно, то в какой-то момент у меня возникло желание разделить ложе с моей новой… домоправительницей (назовем это так), но мысль о лекции про вред педофилии в исполнении Тогота уничтожила малейшее желание использовать нежданный дар восточной диаспоры…

Выскользнув из парадной, мы какое-то время ежились на холоде. Фатя куталась в пушистый воротник своей куртки и бросала на меня неодобрительные взгляды. А я стоял, подставив лицо ледяному ветру с залива, и вдыхал морской воздух. На мгновение мне даже показалось, что я перенесся на Силд — мир мелких островов и гигантских океанов, мир белоснежных пляжей и колючих пальм.

Наконец, поняв, что пауза слишком затянулась, я кивнул Фате.

— Сегодня вечером у нас светский визит, так что придется пройтись по магазинам.

Фатя обреченно кивнула. Видимо, в прошлом ей не раз приходилось совершать подобные рейды, и ничего хорошего от них она не ждала. А я, как всегда, пренебрег предупреждением… И… понеслось… Мы шли из магазина в магазин, из отдела в отдел. Фатима примеряла наряды, украшения, если мне нравилось, я платил. Но все это не вызывало у девушки радости. И я никак не мог понять, в чем же дело. В какой-то момент я решил попытаться разговорить ее.

— У тебя такой вид, словно мы на похоронах. Девушкам обычно нравится, когда им покупают обновки.

— Я не девушка. Я — ваша вещь.

— Даже в Америке рабство отменили давным-давно…

Фатя лишь печально покачала головой.

— Вы смеетесь, сами не понимаете, что говорите…

— Послушай, что в самом деле у нее в голове?

— Да ничего особенного, просто ее сломали, как порой ломают игрушки… Раз… и…

— При чем тут это…

— При том, что она не понимает даже того, что кто-то может ей купить что-то просто так. Что какая-то вещь может и в самом деле принадлежать ей, а не ее господину.

— Но я…

— Я предупреждал тебя, что ты ищешь себе дембель. Ты не послушал…

Я вновь повернулся к Фатиме.

— Послушай, девочка, — я попытался говорить строго, почти официально. — Все эти вещи, что мы тебе покупаем, они — твои. Сегодня вечером нам предстоит один визит, после чего ты будешь совершенно свободна. Ты сможешь пойти куда пожелаешь…

— Господин хочет завтра прогнать меня? — в ее голосе чувствовался испуг.

— Хочет, хочет…

— Ничего подобного, — все тем же вкрадчивым тоном продолжал я, сообразив, что выбрал неподходящее время и место для выяснения отношений. — Я хочу, чтобы ты поняла, что свободна в своих поступках.

— Если я и в самом деле свободна, то я хочу остаться в услужении молодого господина, если только он не станет пугать меня всякими чудовищами.

— А вот этого обещать не могу…

— Но молодой господин…

В этом обращении было что-то несоответствующее, что-то анимешное. Прямо девочка-рабыня из японского мультсериала.

— Послушай, нет никаких чудовищ… Они странно выглядят, но это мои друзья…

— Аморф — раб…

— …Которые живут со мной… Пусть даже выглядят они не слишком приятно.

— Это демоны, господин. Наш мулла, преподобный Айрадин, всегда говорил: «Если увидишь демона, сразу его распознаешь».

— А существа с…

— Нет иных существ, кроме как созданных Аллахом, а все остальное — демоны. — И Фатя вновь потупила взгляд.

— Вот так, пидор зеленый, для нормальных людей ты чудовище.

— А ты — рабовладелец!

На этом ментальный диалог с Тоготом, впрочем, как и диалог с Фатимой, закончился.

Может, в этот раз все бы и вышло хорошо, но только на ступеньках обувного универмага «Платформа» — в женщине ведь все должно быть хорошо, даже обувь — мы натолкнулись на группу кавказцев. Их было человек десять. Кепки-аэродромы, кожаные куртки, спортивные штаны, золотые зубы. Я тащил пакеты с покупками, Фатима, понурив голову, плелась позади, когда нам навстречу вырулила эта компания. И, судя по всему, кто-то из них узнал мою спутницу. Нам заступили дорогу. Один из кавказцев оттеснил охранника, который попытался было вмешаться, а остальные подступили ко мне, размахивая руками у меня перед носом и бормоча что-то на своем. При этом все они то и дело указывали на Фатю.

— Чего они хотят?

— Нет, ты же девочку не отослал… Ты хотел неприятностей… Вот они…

— Чего хотят эти уроды? — едва сдерживаясь, повторил я.

— Они смеются над тобой, хотят забрать девочку, чтобы она их обслужила, как прежде, — совершенно равнодушно поведал мне Тогот.

Сказать, что мне все это не понравилось, значит, ничего не сказать.

— Если ты, зеленый пидор, не станешь…

Видимо, мой покемон понял, что в этот раз я не шучу, потому что отозвался сразу:

— Стану, стану… Повторяй за мной…

Витиеватое заклятие мы осилили секунд за пять, а потом я шагнул вперед, взял за руку того кавказца, что стоял впереди, и внимательно заглянул ему в глаза.

— Так вот, кавказский пленник, ты сейчас встанешь на колени и будешь молить о прощении у меня и у этой девочки. А если ты…

Видимо, кавказцу мои слова не понравились. Он дернулся, пытаясь вырваться. И тут ему стало больно. Очень больно. Очень, очень больно. Ну, представьте, что обнаженный нерв опускают в концентрированную серную кислоту… Остальные смолкли. Уставились на своего товарища, не понимая, что с ним происходит. А он, извиваясь и постанывая от боли, начал постепенно опускаться на пол. И лицо у него перекосилось. Такое бывает, если по забывчивости куснешь лимон без сахара. Кислое личико.

— Это и остальных касается… — продолжал я.

Кавказцы инстинктивно попятились. Они явно не привыкли к такому отношению.

Что-то сверкнуло справа от меня, и тут же мимо пронесся огненный шар. Я в недоумении повернул голову. Справа, на полу, возле охранника стояли ботинки. Обычные такие ботинки, полные серого пепла. Чуть дымящиеся. А в воздухе повис запах озона и паленой шерсти. Кто-то кого-то испепелил. Забавно. Я повернулся туда, откуда вылетел огненный шар.

Из отдела мужской обуви, поигрывая тростью, вышел Викториан. Белоснежный плащ, трость, шарф. Просто душка, а не колдун.

— Не понял… — протянул было я, но Викториан прервал меня, отвесив учтивый поклон.

— Всего лишь дружеская поддержка, господин Томсииский, — почти пропел он. — В конце концов, мы с вами союзники, делаем одно дело. — А потом он, повернувшись к кавказцам, выдал какую-то фразу на языке гор, после чего те полезли в карманы и на пол посыпались ножи, стволы, кастеты и прочее. У Викториана мне переспрашивать было неудобно, поэтому я обратился к Тоготу:

— Что он им сказал?

— Пообещал прислать «валентинку».

— Я тебя серьезно спрашиваю.

— Обещал испепелить каждого, у кого в карманах… ну, есть такое выражение на Кавказе… сокрыто достояние мужчины…

— Как, они себе сейчас еще и публичное обрезание устроят?

— Не в этом смысле, осел, — огрызнулся покемон, и в этот раз он был прав. Я перегнул палку.

Больше не сказав ни слова, Викториан прошествовал мимо онемевших кавказцев и охранника, застывшего с широко открытым ртом. У самой двери в струях кондиционеров полы его пальто взметнулись белоснежными крыльями. Мерлин Монро, и только!

— Встретимся вечером, — бросил он мне через плечо, проскользнув через раздвижные двери.

Только тогда я вновь повернулся к своим оппонентам, но у них, по-видимому, изменились планы. Попадав на колени, они принялись колотить лбами об искусственный гранит ступеней и бормотать что-то напоминающее молитву. Мне ничего не оставалось, как подобрать упавшие пакеты с покупками.

— Пойдем, — приказал я Фатиме и добавил, повернувшись к охраннику: — А ты… проследи, чтобы они прибрались, и арсенал ментам сдай, а то мало ли что. Если будут артачиться, скажи, что я непременно их навещу. Зайду на огонек. А вот в милицию прямо сейчас звонить не надо… не поймут… И кроме того, ты ни меня, ни этой девушки, ни старика в белом не видел, — тут я добавил одно заклинание, которое хорошо мозги прочищает, и следом за Викторианом направился к выходу. Но в последний момент я обернулся. Фати нигде не было.

Пришлось вернуться.

Она стояла в дальнем конце стеклянного коридора у эскалаторов, ведущих на второй этаж, и плакала. Даже не плакала, рыдала. Ее тощие плечи дрожали при каждом всхлипе.

Подойдя, я остановился у нее за спиной. Какое-то время стоял безмолвно, а потом, положив ей руку на плечо, заговорил:

— Ну, что ты… Все в порядке.

— Вы считаете меня шлюхой…

Сказать «нет» я не мог. Я повернул ее к себе лицом и самым суровым голосом приказал:

— А ну прекрати реветь, — плюс заклятие. — Пошли, у нас мало времени. — И, переложив все пакеты в правую руку, взяв левой Фатю за руку, точно маленького ребенка. Я провел ее назад по стеклянному коридору, мимо преклонивших колени кавказцев, на улицу, туда, где высоко в небе в морозной дымке сверкало холодное солнце.

А потом, достав бумажный платок, я вытер ей слезы, заставил высморкаться и, только выбросив платок в урну и проследив, как он полыхнул (нельзя оставлять то, что можно использовать в колдовских заклятиях), обратился к Тоготу:

— Ты знал, что меня пасут? — поинтересовался я.

— Ну…

— Точнее.

— Видишь ли, Артурчик, — вот этого мерзостного «Артурчик» я терпеть не мог. — Это — колдун. Я не могу вот так с бухты-барахты влезать в его дела. А что до кавказцев, ты бы и сам с ними разобрался.

— Тогда зачем вылез этот щеголь?

— Видимо, он хотел лишний раз подчеркнуть, что ты «под колпаком у Мюллера».

— А я под колпаком?

— А как ты сам думаешь?

И снова покемон был прав. И все же ощущать себя марионеткой в руках неких высших сил мне не нравилось.

Знаком я подозвал к себе Фатиму.

— Кто это были? — я махнул в сторону кавказцев.

— Мужчины. С некоторыми из них…

— А вот этого я знать не хочу, — резко обрубил ее я. — Только прошу тебя в другой раз, если встретишь знакомых, сразу дай мне знать. Не хочу осложнений с властями.

Девушка покорно кивнула, а потом неожиданно, словно повинуясь какому-то внутреннему импульсу, шагнула вперед, взяла меня за рукав и, пытаясь заглянуть мне в глаза, спросила:

— Скажите мне честно: кто вы?

— Кто я? — недоуменно переспросил я.

— Кто вы? — вновь повторила она, глядя выпученными глазами мне в лицо. — Вы… злой дервиш?

— Ну уж нет, — покачал я головой.

— Ну я же видела этого ифрита.

Вот как нынче зовут аморфа. А я-то голову ломал!

— Колдуном был тот безумец с всклокоченной бородой, который пустил огненный шар, испепеливший одного из твоих поклонников. А я… я — проводник. Обычный проводник, который водит караваны.

— Караваны? — с сомнением глядя на меня, проговорила девушка. В ее понимании караваны явно были чем-то иным. Чем-то связанным с пустыней, верблюдами, полотняными палатками.

— Да, караваны, — кивнул я. — Караваны, которые идут из мира в мир…

Глава 3 Интерлюдия 1 НЕ НУЖЕН НАМ БЕРЕГ ТУРЕЦКИЙ…

Собрались отличные парни,

России великой сыны.

Не веришь, взгляни-ка им в паспорт,

Там русские буквы видны.

Давайте гитару настроим,

И русские песни споем…

— Никшизем, лыхаем, — сказали бояре.

И новую чарку нальем…

А. Пекер

Я долго пытался вспомнить… Те азеры, сломленные заклятием Викториана. Нет, я видел это где-то раньше…

Память…

Да, я видел таких же, как они, падающих на ступеньки, стучащихся лбами о камень и взывающих к Богу. Их Богу, тому, кто отвернулся от них и продал их в глубины ада…

— И нет иного Бога, кроме Аллаха!

Но…

Когда я вновь увидел эту картину, мне вспомнилось то далекое лето. Лето первого Причастия… Это как старое кино. Что бы нового ты ни увидел, старые реалии накладываются на новые, искажая реальность, превращая жизнь в странный микс того, что уже когда-то было, и новых деталей, заполняющих дыры памяти.

Но…

Вернемся к истокам. Все в этом мире взаимосвязано. Я никогда не забуду той боли, которую испытал впервые после посвящения в проводники, окунувшись в купель Земли — колыбель жизни… И… все же начнем по порядку.

Это случилось задолго до того, как меня впервые предали… Тогда я был женат. Ее звали Алла. А я был богат, по советским меркам. И моя супруга, не подозревая о том, кто я есть на самом деле, порою требовала от меня невозможного.

Как-то она ввалилась в мой кабинет и, плюхнув на стол кипу каталогов, заявила:

— Все отдыхают на море. У тебя есть деньги… Почему мы должны, как полные мудаки…

А дальше пошел долгий монолог, который ни вспоминать, ни пересказывать у меня нет никакого желания. Я лишь помнил горящие завистью глаза и монотонный голос, согласно которому я был виновен почти во всех грехах смертных. Интересно, если бы она, то бишь моя супруга, знала о моих детских проказах, это тоже вспомнилось бы мне и пошло в ход? В общем, я был поставлен перед выбором: или я отправляюсь на курорт, или…

Вот это «или» мне больше всего и не нравилось, но…

— Море?

— А что, думка гарна… — Тогот, как всегда, прикалывался. — Заодно причастишься…

— При…

— Ты побывал в иных мирах, но до сих пор не познал полностью своего собственного.

— И ты считаешь…

— Сколько миров ты видел?

— Ну, — я замялся. — Честно говоря, я никогда не считал…

Этот мерзкий покемон вновь застал меня врасплох.

— Но ведь ты никогда не видел настоящего моря!

— А Севастополь?

— Тазик при бассейне.

— Но…

— Ты — проводник, и ты обязан впитать в себя суть своего мира.

— И что, интересно, я впитаю на курорте? Ножной грибок?

— Когда-нибудь ты поймешь…

— Может, я и пойму, но пока я не понимаю тебя совершенно. Зачем мне куда-то ехать… Достаточно открыть дверь и…

— Но ведь ты никогда не сможешь открыть дверь в ту точку своего мира, которую не можешь себе представить. Ты не сможешь установить колдовского маяка. И дело тут даже не в маяке. Ты, как и любой, занимающийся Искусством, должен постичь…

— Я…

Тогда я рассказал Тоготу, что я просто не хочу никуда ехать. Что за свою жизнь я уже достаточно постиг всевозможной х…ни под его чутким руководством… Что меня и так все устраивает… Что я — человек, видевший сотню иных миров, многие из которых ничего общего не имеют ни с этой планетой, ни с царящими на ней физическими законами… Ну не желаю я ехать в солнечные края греть пузо.

И тем не менее они — Тогот и Алла — убедили меня. Они долго внушали мне: я — ничто, пока не увидел мир. Только вот само понятие «мир» у нас — каждого из трех — было немного свое. Я не мог сказать супруге, что я видел множество иных миров, не мог послать Тогота… Я был проводником, и этим все сказано.

Однако…

Первое, что поразило меня и запомнилось — девушка из турбюро. Нет, я навидался всевозможных гуманоидов, но если бы мне показали эту красавицу и спросили: «С Земли ли она?» — я с полной уверенностью ответил бы: «Нет». Не бывает землянок с молочно-белыми волосами, темной кожей и фиолетовыми губами. А розовое платье, словно чулок, обтягивающее тонкую, лишенную женских округлостей фигуру, превращало ее в подобие змеи. И тем не менее… Растянув губы в наигранной улыбке, она говорила, словно автомат, который вынужден по замкнутому кругу повторять один и тот же текст.

— Мы готовы предложить вам…

— Втирает… — хихикнул Тогот.

— Послушай, ты сам выбрал это агентство, уговорил меня поехать черт-те куда, в другой конец города… — возмутился я, стараясь, чтобы мои истинные чувства не отразились на моем лице.

— И правильно сделал… Но этот отель не тот, что тебе нужен…

— А что мне нужно?

— Уж не горящий тур, так это точно.

— Почему? Он дешевле…

— Мы же обсуждали с тобой… И вообще, у меня создается впечатление, что это я собираюсь ехать на курорт, а не ты. Я тут сутра до вечера напрягаюсь, чтобы устроить тебя получше, а ты… — И Тогот замолчал.

— Вы слушаете? — голос девушки ничуть не изменился.

— Да, конечно, — наигранно закивал я. — Продолжайте… Очень интересно…

Девушка хлопнула ресницами, а потом продолжила с того самого места, словно кто-то включил пленку.

— Обслуживание «Олл инклюзив» включает в себя…

Я закашлялся, и девушка вновь замолчала. Она непонимающе глядела на меня, хлопая огромными ресницами — не глаза, а две гигантские черные бабочки. Вот только я никак не мог представить себя в роли столь неразборчивого воробья.

— Мне нужен конкретный отель… — и я с трудом, ломая язык, повторил название, которое несколько часов подряд пытался вбить мне в голову проклятый покемон. Что-то там кончающееся на «Ресорт».

Лицо туроператорши скривилось. Я почувствовал себя неловко, словно вместо названия отеля сделал непристойное предложение. Носик ее сморщился, зубки — белые зубки, достойные мелкого хищника — оскалились, брови пошли вверх. Она определенно не ожидала от меня такой осведомленности в курортной жизни далекой Анталии.

— Но ведь это немецкий отель… Из сети немецких отелей… Мы с ним не работаем напрямую…

— Вы запрос делать будете?

— Но почему бы вам не выбрать один из предлагаемых нами отелей? Они ничуть не хуже. — И тут же ее лицо приобрело изначальное выражение девушки-андроида, и она вновь завела монотонным голосом: — Мы предлагаем вам отдых…

В этот момент у меня возникло два желания: свернуть голову ей, а потом Тоготу…

— Послушайте, я не для того перся через весь город…

Туроператорша вновь прервала свой монолог и тупо уставилась на меня, хлопая ресницами. И тогда я произнес медленно, четко выговаривая каждое слово, стараясь сделать так, чтобы до нее наконец дошло:

— Мне… нужна… путевка… в «…-ресорт» на двадцатое июля, на две недели. Вам понятно?

Она затравленно кивнула. Теперь это был загнанный в угол хищный зверек. Я бы назвал его фиолетовым хорьком.

— Хорошо… Подождите… Я сейчас посмотрю… Узнаю…

Она потянулась к компьютеру, судя по всему, стала что-то искать в сети. Я же с чувством выполненного долга откинулся на спинку кресла и мысленно обратился к своему мучителю:

— Ну что, доволен?

— Погоди, ты еще не получил документов. Вот когда твоя бронь подтвердится…

— Послушай, а нельзя ли попроще…

— Ты хочешь отдохнуть… или помучиться… Нет, если ты предпочитаешь ночами страдать без кондиционера, жрать всякую гадость и валяться на грязном пляже, то можешь поехать и в Севастополь… Говорят, мазутные ванны имени Совка особенно полезны тем, у кого большие проблемы в работе головного мозга…

Дальше можно было не слушать. Тогот оседлал своего любимого конька и начал меня воспитывать. Однако за многие годы общения у меня выработался стойкий иммунитет к речам «наставника». Я мысленно отключил ту часть своего мозга, которая воспринимала ментальные нравоучения покемона, и голос Тогота превратился в тихий шепот — словно где-то неподалеку заработала огромная стиральная машина.

Пока Тогот читал очередную лекцию, превознося прелести импортных отелей и кляня глупых, упертых олухов, которые не хотят видеть далее собственного носа — нет, я-то ни в коем случае не принимал все эти высказывания на свой счет, — я вновь обратил взор на фиолетовую туроператоршу. О чудо! Это создание, вглядываясь в глубь экрана монитора, пыталась отразить на лице работу мысли: глаза у нее были выпучены, ротик чуть приоткрыт, а на лбу собралась морщинка. Неандерталец, пытающийся постичь суть интеграла.

Наконец получив из сети божественное откровение туристического бизнеса, туроператорша буквально в изнеможении повалилась на спинку кресла и объявила:

— Знаете… это очень дорого… Это уже «Ультра все включено»… Это очень дорого. Обычно мы рекомендуем…

Тут мне едва удалось сдержать смех.

— Сколько?

— Я бы все-таки рекомендовала вам обратить… — Я понял, что еще чуть-чуть и, отключив мозг, она на полную катушку врубит свою бубнилку.

— Сколько?! — чуть ли не взревел я.

— Три пятьсот с человека за две недели… долларов… — упавшим голосом объявила она. — На двоих это будет семь тысяч, в то время как мы всего за пятьсот долларов могли бы предложить вам…

Я чуть не взвыл.

— Интересно, а дома, в постели, она своему парню тоже рассказывает о всех прелестях услуг их турфирмы? — чисто риторически поинтересовался Тогот.

— Не знаю, как ее парню, но мне точно ее речь будет сниться в кошмарных снах, — ответил я мысленно, а потом вслух добавил: — Забронируйте, пожалуйста, два места.

Фиолетовый хорек вновь поперхнулся.

— Забронировать?

Я кивнул:

— Двухместный номер в «…-ресорт».

Она кивнула в ответ. Не сводя с меня взгляда, она, словно сомнамбула, протянула руки, взяла паспорта.

— По компьютеру, у них места есть… Я сейчас пошлю запрос… Думаю, завтра вечером мы получим подтверждение… — тут она замялась. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы взять себя в руки, а потом вновь зазвучал все тот же монотонный голос с пленки. — Когда вы будете платить?

— Сейчас.

— Всю сумму?

— Всю.

— Хорошо.

Дальше она принялась распечатывать договоры. Потом она монотонным голосом растолковывала мне каждый пункт. Говорила что-то относительно страховки. Но, если честно, мне было все равно. Я был проводником, и этим было все сказано. Тогда я был уверен, что с легкостью справлюсь с любой неожиданностью.

* * *

Вторым поразительным действом, предшествующим Причастию, стал сам перелет.

Удивительное началось, когда я узнал время отлета. Самолет вылетал в полшестого утра. Значит, в аэропорт нужно было прибыть в полчетвертого, то есть за два часа до вылета. Но ведь мосты летом в Питере разводятся. Однако это никого не волновало. Добирайтесь хоть вплавь.

Сначала я хотел поступить как обычно. Вуаль на глаза супруге, пара заклятий, и ты вместе с багажом в аэропорту вовремя. Тут возник вопрос, куда перенестись… Аэропорт — место людное.

Единственное место, где я мог появиться, не попав никому на глаза, — сортир. Одно заклинание для супруги, второе — для колдовского маяка. Шаг в пустоту. А дальше все получилось как в плохой кинокомедии. Я и супруга материализовались в кабинке сортира по обе стороны пожилого человека, рассевшегося верхом на унитазе. Наша сумка в вещами легла ему на колени.

Звук «О-о-о!», который при этом вырвался из горла случайного свидетеля нашего появления, я не забуду до конца жизни. После этого раздался еще один характерный звук, указывающий на то, что кишечник пожилого гражданина полностью очистился, а по кабинке пополз едкий запах, отдающий парами сероводорода.

Алла от неожиданности вскрикнула, но, слава богу, Тогот был наготове. Пара заклятий скороговоркой, и пожилой мужчина откинулся назад, мирно посапывая, а моя супруга, как сомнамбула, выскользнула следом за мной из кабинки.

Еще одно заклятие пришлось сотворить по пути, чтобы вывести из ступора работника аэропорта, который, увидев меня с женой выходящими из мужского туалета, недоуменно уставился на нас, заступив дорогу.

Быстро пройдя в зал ожидания, я усадил жену на одно из кресел, щелкнул пальцами у нее перед носом, чтобы привести ее в себя. Широко зевнув, она недоуменно огляделась:

— Кажется, я задремала… Мы что, уже приехали?..

— Только в аэропорт, — пояснил я. — Посиди пока тут с вещами, а я пройдусь, все узнаю.

И только отойдя на почтительное расстояние от супруги, я обратился к Тоготу:

— Ты что, не мог дать координаты пустой кабинки?

— Какая ерунда. Все так славно получилось.

— Что славного?

— Вы ведь человеку помогли… облегчиться. А ведь он там так долго сидел, мучился. К старости у многих из вашего рода начинаются проблемы с кишечником… запоры там всякие.

Я промолчал. В этот миг ненависть к моему ангелу-хранителю вспыхнула в моей душе с новой силой. Нет, если бы я сейчас был дома, то загнал бы его в один из пространственных карманов и суток на пять запечатал дверь, а потом перерезал телевизионный кабель, чтобы эта гнида не смогла зырить свои мультики. Но мне еще предстоял долгий перелет, и ссориться с Тоготом пока в мои планы не входило. Поэтому я мысленно плюнул на зеленого засранца и отправился искать представительницу турбюро, которая должна была вручить мне билеты, новенькие загранпаспорта и последние инструкции относительно трансфера и прочего.

В отличие от своей коллеги, эта дама оказалась плотной и вполне вменяемой. Выдав мне все необходимые документы и трижды все, проверив, она тут же переключилась на следующего клиента. А я отправился назад, к супруге, которая по-прежнему, сидя на скамеечке, пыталась припомнить поездку на такси и недоумевала, почему ничего не может вспомнить…

Я впервые официально покидал территорию нашей страны, поэтому все происходящее вокруг меня было мне удивительно и интересно. И естественно, я немного нервничал. Ни капли страха, но ощущение чего-то неминуемого, что должно произойти. Откуда взялось это чувство у меня — человека, который побывал во многих мирах? Однако одно дело иной мир — порождение Искусства, который автоматически переключает твое сознание на «сказочный лад», и совсем другое — реальное столкновение с государством, тем более с его чиновниками. Проверка багажа. Регистрация. Паспортный контроль. Строгие, каменные лица пограничниц, каждая из которых подозревала нас как минимум в измене Родине… И я шагнул в объятия «дьюти фри».

Алла суетилась, свысока поглядывая на окружающих. Она не просто ехала на курорт, она ехала на «дорогой курорт». Однако она, естественно, не знала истинной цены путевки. А если бы узнала, то была бы очень удивлена, и мне без помощи заклятий было бы трудно объяснить ей, откуда у меня такие деньги.

А «дьюти фри» встретил меня разнообразием импортных, дефицитных напитков по низким ценам. Опять-таки с помощью колдовства я мог позволить себе любые из этих напитков, притом бесплатно, но то, что можно их купить за деньги, а не выманить невесть откуда колдовским способом, само по себе было поразительно. И уже много позже, вспоминая свое первое зарубежное путешествие, я еще раз мысленно поблагодарил Тогота. Одно дело — иные миры, сказка наяву; другое — повседневная жизнь, приносящая жизненный опыт. В этом плане мне повезло, я-то был проводником, но другие… Если исключить тонкую прослойку выездных, то ведь все остальные граждане нашей страны до недавнего времени были лишены этой возможности. В начале девяностых народ все еще закупался впрок, а импортные товары только-только начинали победное шествие по российским прилавкам, а здесь, всего в двух шагах от пустующих магазинов, было все. Нет, я, как и остальные мои соотечественники, много раз видел в фильмах импортные супермаркеты и прочее, отлично понимал, что стоит пересечь границу Родины — и ты окунешься в иную жизнь. Но, как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Поэтому, стоя у прилавка, уставленного всевозможными сортами виски и коньяка, я испытал поистине трепетное чувство, а ведь я еще не покинул пределов нашей дорогой отчизны.

Да и у Аллы глазки разбежались. Дергая меня за рукав, она прошептала мне на ухо:

— Возьмем что-нибудь?

— Смотрите не упейтесь! — мой советчик был тут как тут.

— А что ты хочешь? — поинтересовался я у супруги, не обращая внимания на покемона.

— Мне, пожалуйста, всего и побольше…

— Возьми какого-нибудь коньячка.

— «Мартель»?

— И две ириски на закуску… а больше не надо, а то обожремся… — передразнивая Аллу, продолжал Тогот.

— Пожалуйста, бутылку вон того коньяка, — презрев все приличия, я просто ткнул пальцем, — и вон ту шоколадку.

Шоколадку я купил специально, чтобы досадить Тоготу, причем выбрал самую маленькую.

Зал ожидания после прохождения границы в Пулково был двухэтажным. Внизу — несколько рядов кресел, магазины и кафе с сумасшедшими ценами. Наверху — два ряда кресел и отличный вид на взлетное поле. Именно там мы и расположились.

Вскрыв коньяк, я разлил темную жидкость в два пластиковых стаканчика — у Аллы они всегда были с собой, она даже пиво терпеть не могла пить из горла. Мы выпили за поездку.

Коньяк, как я и предполагал, оказался отличным, но стоило мне вскрыть шоколадку, как прямо у меня на глазах в воздухе растворился ряд шоколадных кубиков, а потом с характерным звуком уровень коньяка в бутылке понизился на два пальца.

Алла с недоумением повернулась ко мне:

— Ты бы хоть тут вел себя культурно… Все-таки заграница, а ты как свиньей был, так и остался, неужели нельзя… — и дальше в своей обычной манере моя женушка начала читать мне лекцию о правилах хорошего тона.

Я молчал. А что мне нужно было сказать? «Дорогая, вот уже несколько лет, как я тебя обманываю. Дело в том, что живем мы не вдвоем, как тебе порою кажется, а втроем. Видишь ли, милая, с нами живет очаровательный демон… Он тебе должен понравиться, потому что он — просто душка… Вот и сейчас, это не я себя так веду, а мой милый Тогот, который из вредности подставляет меня».

Мысленно же моя речь звучала по-другому:

— Гнида, она гнида и есть…

— За хамство ответишь…

— Да пошел ты. Мог бы сам себе такого коньяка наколдовать и ужрался бы в дупель.

— Но ведь вам на двоих бутылки много. Впереди изнуряющий полет и жаркое солнце страны полумесяца…

Дальше можно было не слушать.

На борт я поднимался уже тепленьким. Расположившись в своем кресле и пристегнувшись, я тут же погрузился в томную дрему, которая, к моему полному неудовольствию, была прервана трижды. Прохладительные напитки. Обед. Помню, я поковырял пластиковой вилкой что-то малосъедобное и очень горячее и отложил в сторону. И, наконец, еще один заход в «дьюти фри» — стюардесса со столиком, полным сигарет, крепких алкогольных напитков и духов.

Когда же, чисто инстинктивно, я потянулся к ближайшей бутыли, в голове у меня в который раз за это утро прозвучал «милый» скрипучий голосок:

— Смотри коньяк с духами не перепутай. А то будет от тебя разить «Шанелью»… Все турки разбегутся.

От неожиданности я даже покосился в иллюминатор. Интересно, что я ожидал там увидеть? Парящую в воздухе зеленую морковку? Нет, судя по всему, от Тогота мне не отделаться никогда и ни при каких обстоятельствах. Банный лист, а не ангел-хранитель.

Тем не менее бутылочку со столика стюардессы я прихватил. Не помню, что это было за пойло, но отдал я за него целых двенадцать долларов, после чего сон мой был крепок и безмятежен. Как сказала потом супруга, я храпел на весь салон. Пробудился же я только после посадки самолета, когда все пассажиры дружно хлопали в ладоши, благодаря пилота за отличную посадку.

В какой-то миг мне стало холодно. В салоне самолета и в самом деле было прохладно, а слова командира корабля о том, что за бортом сейчас тридцать семь градусов, ничуть не грели. И только шагнув на трап, ведущий к раскаленному бетонному полю, в первый раз вдохнув раскаленный южный воздух, я понял, что попал… в иной мир. Мир, столь же чуждый мне, как те миры, куда вели двери, что я открывал караванам в Северной столице. На мгновение я замер, пытаясь осознать величие момента.

Я впервые оказался в иной стране, не в ином волшебном измерении, а в иной стране нашей совершенно реальной планеты. Только здесь я во всей полноте почувствовал разницу между безнадежной данью и чужеродностью иных миров и иноземьем своего родного мира. И вновь я понял, что Тогот был прав, отправляя меня в Турцию. Никакими словами он не смог бы описать это чувство, никаким колдовским способом не смог бы втолковать, что ощущает человек, впервые ступивший на землю иной страны. Особенно человек советский, пусть даже и далекий от идеологических устоев нашего общества, но все равно воспитанный в окружении добропорядочных граждан.

На какой-то миг протрезвев, я с удивлением прошел через турецкий пограничный контроль, получив две марки и печать в девственный загранпаспорт.

В те дни еще не был построен нынешний шикарный аэропорт Анталии с его гигантским залом и узким эскалатором, который, словно горная тропа, ведет с верхних этажей к стоянкам такси и автобусов-трансферов. Старый аэропорт напоминал огромный ангар, и, покинув его, я ожидал увидеть всадников в черных одеждах, нищих и облупленные глиняные мазанки. Вместо этого меня встретила европейская автостоянка. А в автобусе-трансфере меня поджидал усатый «новый украинец», который всем сообщал, что только что прилетел из Харькова и каждому садящемуся в его автобус наливал полный пластиковый стакан водки из бездонной бутыли «Смирноффа».

Дальше все смешалось.

В голове остались смутные воспоминания о дороге в отель, знакомство же с самим отелем началось у меня поздно вечером.

* * *

— Солнышко давно взошло, петушок давно пропел…

Я оторвал голову от подушки и с удивлением огляделся. Я лежал на огромной кровати в большой комнате. Светлые обои, пол, покрытый плиткой. Все лампы были выключены, но из-под плотных занавесок пробивались лучи заходящего солнца. Передо мной на тумбочке стоял выключенный телевизор, а рядом на столике лежала распотрошенная дорожная сумка — моя сумка.

— Где я?

— Я мог бы ответить тебе по-народному, в рифму, но тогда конструктивный диалог у нас не получился бы, — продолжал невидимый Тогот. — И хотя я нахожусь в тысяче километров от тебя, я с уверенностью могу утверждать, что ты в своем номере отеля в Турции… Так как, судя по всему, ты уже пришел в себя от чрезмерных возлияний спиртосодержащих напитков, то тебе надлежит встать и, во-первых, дать мне колдовской маяк, иначе мне приходится делать слишком большие ментальные усилия в общении с одним непослушным учеником. А потом, пока твоя половина кокетничает и нажирается в местном баре, мы отправимся на пляж, и ты причастишься…

— И что же мне нужно будет вкусить вместо тела и крови Христа? Кусочек медузы и пару глотков соленой воды, смешанной с мочою отдыхающих?

— Не кощунствуй! — фыркнул Тогот. — Ну-ка марш в ванную и давай черти пентаграмму, пока Аллочка не явилась проверить, не хватил ли тебя кондратий…

— А га…

Тяжело вздохнув, я поднялся и, покачиваясь, отправился в ванную.

Совмещенный санузел оказался на удивление просторным. Ванна-джакузи, душ, унитаз и раковина под зеркалом, вмонтированная в огромный мраморный стол. Между всей этой роскошью на полу и в самом деле было достаточно места, чтобы нарисовать соответствующую пентаграмму. Пошарив на полочке над раковиной, куда Алла вывалила все ванные принадлежности, я обнаружил пачку безопасных лезвий для бритья. Потом, зажмурившись… Нет, вот чего я не могу переносить, так это вида собственной крови и уколов. Я за свою бытность проводником навидался всяких ужасов и расчлененки, но вот вид собственной крови или даже иглы, которая должна вот-вот вонзиться в мою плоть… Нет, такого откровенного зрелища я перенести не мог. Уж лучше кучи мертвяков… Поэтому, взяв бритву двумя пальчиками, я крепко зажмурился…

— Любой служитель Искусству должен быть терпим к боли и виду крови…

— Я всего лишь проводник…

— Это тебя не оправдывает. А ну-ка раскрой глаза.

Я отрицательно покачал головой и, словно ныряя в омут, рубанул бритвой по пальцу. Боли я почти не почувствовал, хотя и не был уверен, что сделал достаточно глубокий надрез.

— Так вот… — назидательным тоном продолжал Тогот. — Дама одного из моих прежних хозяев была совершенно права, относясь к существам мужского пола как к большим безвольным детям, которые к тому же очень трусливы…

— Интересно, что бы она сказала, если бы познакомилась с тобой…

— Наверное, сочла бы меня изящным кавалером и остроумным собеседником.

— Держи карман шире… В шинковку и на корейскую морковку.

После магического слова «морковка» Тогот смолк. Так ему и надо. Нет, ну в самом деле достал. Осознав, что больше никаких комментариев не последует, я открыл глаза. В этот раз я и в самом деле переборщил; видимо, задел бритвой какой-то сосудик, потому что кровь срывалась с кончика пальца большими, тяжелыми темными каплями, и на девственно-чистом мраморном столике уже образовалась маленькая лужица. Иллюстрация к обложке нового романа Агаты Кристи «Чисто турецкое убийство, или Смерть на курорте».

Впрочем, истечь кровью перед зеркалом в ванной комнате не входило в мои задачи. Повернувшись и присев на корточки, я принялся чертить окровавленным пальцем колдовской узор. Закончив, я закрыл глаза и начал бормотать себе под нос лечебное заклятие. Что-что, а вот его-то я еще с детства запомнил наизусть. Полезная такая штука, особенно для беспокойного парнишки вроде меня, который с раннего детства так и норовил вляпаться то в одну, то в другую пренеприятнейшую историю… Хотя это тема для отдельного разговора.

Пока я произносил слова заклятия, Тогот переместился в ванну, и, когда я открыл глаза, зеленая морковка уже восседала на краю джакузи, оскалив ряд острых, словно иглы, зубов.

— Ну что, донор-тонор, — насмешливым голосом произнес мой мучитель. — Давай заползай в плавки имарш на берег, так сказать, омыться в воде Атлантики.

— А может… — начал было я.

— Отставить разговорчики… Давай-давай, горе ты мое луковое… А я тут пока приберу, а то насвинячил ты непомерно.

Переодевшись, я на мгновение замешкался. Алла ушла, судя по всему, прихватив ключи от номера. Если я выйду, то мне придется захлопнуть дверь, если та, конечно, захлопывается.

С сомнением подошел я к двери и начал было изучать замок, но тут из ванной, улыбаясь во весь рот, вывалился Тогот. Краем глаза заглянув через плечо демона, я увидел, что в ванной комнате вновь царит девственная чистота. Каким образом моему покемону удалось убрать все за пару минут, я не знал, да и не хотел знать. Тоготу Тоготово.

— И куда это ты так вырядился? — поинтересовался демон.

Я оглядел себя. Ничего лишнего — обычный курортный костюм: носки, сандалии, шорты и маечка с какой-то дурацкой надписью на испанском.

— Не понял?

— Ты идешь на пляж. У тебя бунгало на первой линии, а ты вырядился так, словно в Кемер на базар собрался. Значит, так: вьетнамки, плавки и полотенце… Да, и на голову что-нибудь не забудь, а то припечет лимфоузлы — и каюк… У тебя ведь с головой и без того напряги…

В этот раз мне с трудом удалось сдержаться, однако ввиду того что в номер я доставлен был в бессознательном состоянии и окружающий мир оставался для меня тайной за семью печатями — я не знал, где я, лишь в памяти проплывали расплывчатые изображения фотографий отеля — лучше было от ссоры с Тоготом воздержаться. «Вот огляжусь, расскажу этому гаду все, что о нем думаю», — решил я.

Наконец приняв облик курортника, я вновь подошел к двери и вернулся к проблеме ключей.

— Об этом можешь голову не ломать, — усмехнулся мне в спину покемон. — Ключ от номера — пластиковая карточка… Кстати, когда ее вынешь из вон той коробочки на стене, свет погаснет, — добавил он, когда я уже потянулся было к заветному ключу. — Я бы на твоем месте вначале открыл дверь и уж потом брался за ключ, а то в темноте упадешь и, чего доброго, нос расквасишь. Вот смеху-то будет, — и зашелся квакающим хохотом.

Что до меня, то в создавшейся ситуации я не видел ничего смешного, а скорее наоборот. Вывезли за границу, причем, прошу заметить — силком вывезли, напоили, бросили невесть где, потом разбудили, не дав выспаться, и теперь гонят не знаю куда, чтобы я сотворил не знаю что. Сказка какая-то. Народная… Турецкая…

Однако стоило мне открыть дверь, я испытал дежавю. На мгновение мне показалось, что я вновь стою у трапа самолета, — за дверью меня поджидал раскаленный летний воздух. Однако отступать было поздно, наклонив голову, как бык на корриде, я, словно в омут, шагнул через дверной порог и, сделав всего один шаг, перенесся в мир тенистой зелени. На мгновение я замер — привычка путешественника между мирами. Глубокий вдох… Шаг вперед. Еще один вдох раскаленного воздуха.

Но вот я освоился, плечи распрямились. Я сделал несколько шагов, огляделся. Я стоял на дорожке, вымощенной огромными каменными плитами. За спиной у меня вытянулся бескрайний строй двухэтажных домиков, похожих друг на друга, словно родные братья. Разноцветные, увитые зеленью, они радовали взгляд. Сразу за дорожкой, вымощенной каменными плитами, шла полоса зеленой травы, за ней еще одна каменная дорожка, а дальше… дальше до самого горизонта раскинулось море. Бескрайнее море, запятнанное редкими одинокими точками купальщиков.

— Ну, чего встал? Рот закрой, ворона влетит… Шагом вперед!

Мне ничего не оставалось, как подчиниться Тоготу. Быстрым шагом пересек я зеленую полосу, потом осторожно, бочком спустился к воде, на мгновение остановился, оглядываясь, куда бы бросить полотенце. Но до ближайших лежаков было метров пятьдесят, к тому же они были заняты, поэтому я бросил полотенце прямо на песок, аккуратно пристроил сверху сумку-пояс с ключом, потом снял правую вьетнамку и тут же взвыл… песок был раскаленным. На нем яичницу жарить можно было.

Тогда я, недолго думая, отошел на полосу мокрого песка, туда, где ленивые волны сонно набегали на берег. И уже на мокром песке разулся, кинул вьетнамки к полотенцу и, развернувшись, широким шагом направился на глубину. В первый момент, после раскаленного воздуха, вода показалась мне ледяной, но я старался об этом не думать. В этот день я уже был по горло сыт замечаниями Тогота.

И вот, оказавшись по пояс в прохладной, прозрачной воде Средиземного моря, я через плечо бросил прощальный взгляд на берег. Там, на песке, замерло яркое пятно брошенного полотенца, чуть дальше протянулась линия домиков, а за ними, далеко-далеко, окутанные голубоватой дымкой, возвышались горы, и над ними висел раскаленный солнечный диск. Тогот был прав, еще час-другой, и диск скроется за скалистыми вершинами…

Но времени любоваться пейзажем не оставалось. Что-то внутри меня — нет, вовсе не Тогот — требовало, чтобы я повернулся и нырнул в соленую морскую глубь. И я, не в силах воспротивиться этому импульсу, точно так и поступил.

Вода ударила мне в лицо набегающей волной, но мое тело, вытянувшись, пробило водную преграду, скользя все дальше и дальше. Я крепко-накрепко закрыл глаза, и тихим шепотом зазвучал в ушах голос Тогота:

— «Евхаристия» в переводе с греческого — «благодарение» оно же — «Святое Причастие» — главнейший, признаваемый всеми христианскими вероисповеданиями обряд. Это таинство, при котором верующие христиане вкушают Тело и Кровь Иисуса Христа под видом хлеба и вина, и, согласно вероучению, через этот акт взаимной жертвенной любви соединяются непосредственно с самим Богом…

Я едва слышал его монотонный речитатив.

— А теперь повторяй за мной формулу: «Тсед аяки кту…»

Мои губы автоматически зашевелились, повторяя колдовское заклятие. Горькая морская вода хлынула мне в рот и дальше в легкие, а потом страшная боль свела правую руку, боль в том самом месте, где мой предшественник одним прикосновением нанес мне магическую татуировку — дар проводника.

На мгновение мир для меня сжался в единую точку, и мне показалось, словно что-то вошло в мой организм, раскаленным железом потекло по венам, прижигая внутренние органы, а потом я почувствовал странный удар по глазам и ушам. Дикая головная боль, словно мой мозг проткнули тонкой раскаленной иглой… и следом за тем волна прохлады, умиротворения.

Тело свела судорога. Я понял, что нахлебался воды, и, в отчаянном усилии спастись, замолотил по воде руками и ногами. И тут же почувствовал, как чьи-то сильные руки подхватили меня и, как соломинку, вынесли на поверхность.

— Но-о, но-о, па-а-арень, не брызгай, — раздалось у меня под ухом.

Я повернулся и увидел бородатое лицо. Меня, словно заигравшегося малыша, выудил из воды ка-кой-то незнакомец.

— Не-е-е бойся, я свой, — продолжал бородач, словно прибалт, растягивая слова.

Но мои руки и нога продолжали молотить по воде, а в горле стояла ни с чем не сравнимая горечь. Кроме того, я отчаянно отфыркивался и отплевывался.

— Да успокойся ты, наконец! — проорал мне в ухо Тогот. — Ты в надежных руках. Это наш человек. Он тоже проводник!

Я скосил взгляд на бородача, и тот, расплывшись в улыбке, представился:

— Мэ-э-эня зовут Бур-ха-ард…

— Ну как, почувствовал величие Причастия?

Я, все еще отплевываясь, мысленно ответил:

— По-моему, я просто наглотался воды и всякого дерьма — того, чем рыбы писают. Теперь придется оккупировать турецкую сантехнику.

— Дурак! Ты на руку свою взгляни…

Я взглянул. На правом запястье проступила магическая татуировка. Не просто проступила. Она стала рельефной и пульсировала, испуская свечение, едва различимое в ярком солнечном свете. Странный узел переплетенных линий, которые, сложившись в узор, уходили под кожу, словно растворяясь в теле.

— Ак-куратней, — продолжал бородач. — Это тэ-эбе не по иным мира-ам шата-аться.

— Точно… И все-таки какой он у тебя, Тогот, зеленый, — раздался тонкий, писклявый голос, и я не сразу понял, что воспринимаю его, как и голос моего покемона, на ментальном уровне.

* * *

На следующий день, сидя с Бурхардом в баре у бассейна, я был посвящен в детали «коварного» плана Тогота.

Нет, я, конечно, попытался все разузнать в тот же день. Но как всегда супруга появилась в самый неподходящий момент. И пришлось переодеваться, идти на ужин, набивать живот всяческими вкусностями. После ужина было представление — анимация. В дорогих отелях всегда вечером анимация. Пока тощие, как бабушкины спицы, танцовщицы выделывали свои идиотские «па», я чуть не уснул. Тут главное слово «чуть». Алла, как и все дамы, в свое время получившая музыкальное образование, обожала балеты. А я — я их тихо ненавидел. Не понимая языка высокого искусства, я воспринимал действо как бессмысленное движение по сцене из угла в угол. Но не приведи господь сказать об этом Алле. Один раз я уснул на балете в Мариинке, куда она меня затащила почти насильно… Я захрапел, нас попросили… Алла не разговаривала со мной почти месяц.

А в тот вечер после «сонных» танцев была романтическая прогулка по залитому лунным светом пляжу. Два коктейля «Маргарита» и ночь любви, во время которой я тщательно выворачивал руку, стараясь, чтобы Аллочка не заметила татуировки. Но ей, похоже, было вовсе не до того.

Так что с Тоготом я смог поговорить лишь утром, отправив супругу на аквааэробику, — завтрак мы по обоюдному согласию пропустили.

И как только дверь за Аллочкой захлопнулась, я набросился на Тогота, а точнее, опустился на колени, заглянул под кровать и во все горло прокричал:

— Тогот, подлый трус, выходи!

Покемон удивил меня, выскользнув из-за занавески:

— Я тут, мой милый друг. Не надо так кричать. Бурхард уже ждет тебя у бассейна.

Я заскрежетал зубами. С каких это пор я стал Тоготу «милым другом»?.. И уже тогда где-то в глубине моего разума зародилась мысль: что-то тут не то.

— Поспеши, Бурхард ждет уже давно…

Увы, мне ничего не оставалось делать, как в очередной раз пойти на поводу у покемона.

Так что через пять минут я вновь предстал перед моим «спасителем». Немец, развалясь, восседал на пластиковом стуле, попыхивая сигаретой и потягивая чай со льдом.

— Приветствую тебя, Артур, — он чуть привстал, взмахом руки указав на свободный стул. — Присаживайся… Рад познакомиться с коллегой.

Мы пожали друг другу руки.

— Значит, ты тоже проводник?

Немец кивнул.

— Думаю, по русскому обычаю мы должны выпить за встречу?

В голове у меня гудело еще со вчерашнего, так что предложение Бурхарда показалось мне как нельзя кстати. Сначала по чуть-чуть, а потом все вопросы. Быть может, этот бородатый германец после ста граммов объяснит мне, что тут происходит. Нет, с Причастием мне все было понятно, но… Еще вчера у меня возникло странное ощущение, что у всего происходящего есть еще одна важная причина. Ведь жил же я раньше без всяких Причастий…

Тем временем Бурхард знаком подозвал официанта. Турчонок был молодым — лет пятнадцать, не более — белоснежная рубашка, черные штаны и черные кучеряшки.

— Цвай бренди, — на ломаном международном произнес Бурхард.

Я кивнул, одновременно подтверждая и соглашаясь с его выбором. Нет, этим утром в такую жару даже ледяная водка в меня определенно не полезла бы.

Официант кивнул и исчез. Однако через пять минут появился снова. Вместо долгожданного коньяка в руках у него были маленький блокнотик и карандаш. Характерным движением бровей он дал понять, что готов принять заказ.

Бурхард нахмурился.

— Цвай бренди, — повторил он.

Официант записал заказ и мигом исчез. Я так и не смог понять смысл происходящего, пока немец не обратился ко мне.

— Артур, нам, кажется, доведется наблюдать мелкий цирк.

— Не понял?

И тогда Бурхард указал на табло в дальнем конце бассейна. Там значилось +37° и 12:00.

— Немцы в такое время не нить, — объяснил Бурхард. — В крайнем случае, пить пиво, а мы заказать дорогой напиток — бренди. Это немецкий отель, тут не пьют, как ваши… русские… — а потом немец указал в сторону бара. — Смотри, сейчас будет смешно… Мальчик вызвал менеджера бара.

Не понимая, что мой новый знакомый имеет в виду, я повернулся в сторону бара. Турчонок что-то объяснял молодому человеку, который, судя по виду, был лет на десять старше.

Через пять минут молодой человек стоял возле нашего столика. Тут явно чувствовалась многолетняя выучка. Левая рука заложена за спину, на правой — полотенце.

— Туркиш о американ бренди плиз?

Бурхард улыбнулся зло, по-волчьи, так, что в глубине окладистой черной бороды сверкнули жемчужно-белые зубы.

— Я что-то не понять, — начал он на ломаном русском, постепенно наращивая скорость выговора и высоту голоса. — Мы, кажется, находимся в пятизвездном отеле, и я не понять…

Менеджер исчез — как ветром сдуло, и тогда Бурхард рухнул на спинку пластикового стула и, запрокинув голову, залился смехом, напоминавшим довольное урчание медведя. По крайней мере, мне казалось, что именно так урчат довольные медведи. Однако не успело затихнуть уханье немца, как менеджер появился снова. В этот раз у него в руках был поднос, на котором стояло два широких низких бокала, на дне которых плескалось по паре капель янтарной жидкости. Он уже хотел было ловким движением поставить бокалы на наш столик, но Бурхард остановил его движением руки.

— Что это есть? — спросил он, глядя на бокалы.

— Бренди, — не моргнув глазом ответил официант.

— Подожди-ка, — вновь предостерегающе взмахнул рукой Бурхард. — Мы просить принести выпить… А ты принес… — какое-то время он шевелил губами, словно подыскивая нужное русское слово. — Ты принес… пробовать. Налей на три палец.

И менеджер снова исчез. Однако в этот раз я проследил его взглядом. Направившись к стойке, он отставил в сторону два бокала, которые только что предлагал нам. Доливать в те же бокалы он не стал — как потом я узнал, так было не принято, а налил в новые бокалы. В этот раз янтарной жидкости в них было пальца на три.

Чокнувшись, мы с Бурхардом разом опрокинули стопки. Колдовство там или нет, а новая порция спиртного приятно легла поверх «вчерашнего».

— Повторить!

Менеджер уставился на нас, выпучив глаза:

— Пов-то-рить? — произнес он на свой турецкий лад, растягивая слова.

— Да. Чего ждать? — поинтересовался Бурхард.

Глаза менеджера округлились. Молча забрал он пустые бокалы со стола и, покачивая головой, медленно отправился назад к стойке. Очевидно, в его турецком мозгу никак не укладывалось, что в такое время суток, в такую жару, можно пить коньяк.

Потом, уже у стойки, видимо решив, что кто-то из служащих его обманул, а может, для успокоения, прежде чем налить нам в новые бокалы по новой порции, менеджер слил то, что предлагал нам в первый раз, в один бокал и залпом выпил. А вот дальше… Никогда не видел, чтобы человека так перекосило. Скривившись, менеджер схватился за горло, судорожно пытаясь другой рукой открыть ледяную банку колы…

— Мусульман… Мало пить… — голосом духовного наставника произнес Бурхард. И тут мы оба расхохотались. Мы смеялись, глядя на муки несчастного менеджера, пытающегося залить коньяк пенящейся колой.

— Веселитесь? — поинтересовался ментальный голосок, о котором я вроде бы и забыл.

— А вы? — сквозь смех поинтересовался Бурхард.

— О, нам очень… очень хорошо, просто здорово, — ответил тонкий голосок. — Я так рада, что Тогот так удачно все организовал.

— Тогот… Организовал?.. — я аж поперхнулся.

— А ты разве не знать? — все еще посмеиваясь, ответил мне Бурхард. — Что до меня, то я приехал сюда лишь для того, чтобы моя Герда могла хоть пару недель провести со своим женихом.

— Герда?.. С женихом? — теперь уж точно нужно было вызывать экскаватор, чтобы отскоблить мою отпавшую челюсть от каменных плиток пола.

— Конечно, последний раз они встречались лет сто назад…

— Значит, ты все это подстроил, гад? — прошипел я, начиная понимать, что Причастие тут вовсе ни при чем и причина поездки была совсем не в этом. — Ах ты, лживая морковка!

Не в силах сдержаться, я вскочил, сжав кулаки, и бросился туда, откуда, по-моему разумению, доносилось ехидное хихиканье моего покемона. Однако невидимость дает солидные преимущества в рестлинге, особенно если имеешь дело с такой хитрой дрянью, как Тогот. Ловкая подножка, и, под хохот Бурхарда и двух влюбленных голубков, я вверх тормашками полетел в бассейн…

Глава 4 ИЦИХИТОНАЛЕЦУ И БИБИУЛУ^[2]

— Где место укушения?

Я говорю: — Душа.

Ю. Визбор

Посланница Викториана соответствовала стилю — высокая, стройная блондинка. Гламурный джинсовый костюм с бисерной вышивкой в виде павлиньих перьев. Интересно, сколько такой костюм стоит на Апрашке? Хотя вряд ли там такой купишь. Тут бутиком воняет за километр. Короткая белая пехора, в цвет волос. Однако с первого взгляда я понял, что этой барышне палец в рот класть не стоило. В ней крылось нечто смертоносное — красивые правильные черты и… словно ты разговариваешь с огромной паучихой — паучихой-альбиносом. И еще эти глаза — огромные, бездонные озера, которые, как казалось, вобрали в себя все грехи мира.

— Валентина, — объявила она утробным, грудным голосом. — Зовите меня Валентиной. — И тут же без всякой паузы продолжила: — Вы готовы?

— В общем, да, — начал было я. — Однако не уверен, что нам всем следует…

— Зеленый Лик, куратор Викториана, велел быть всем вам.

И только я хотел рассказать этой блондинке все, что я думаю о тех, кто носит подобные вызывающие прически, и о Древних, на которых мне с детства было чихать, как где-то в глубине черепа раздался голос Тогота:

— И не вздумай ей перечить, а то мне придется искать нового проводника…

— Ты хочешь сказать…

— Она много опаснее того, кто ее послал.

— И что ты посоветуешь? — в этот раз мне, видимо, следовало прислушаться к мнению моего покемона.

— Нанесем визит вежливости, послушаем, что от нас хотят.

— И что от нас хотят?

— Нас приглашают побеседовать. Развлечемся.

— Хорошо, — кивнул я, все еще переполненный сомнениями. — Однако ты стал скрытен, мой друг.

— Зачем пересказывать то, что вскоре ты узнаешь из первых рук?

— Так вы готовы? — повторила Посланница.

— Девушка…

— Все…

— Но она ни при чем. Она тут вроде гостьи.

— Ее Судьба, точно так же, как твоя, предопределена.

— Хорошо. Тогда сделаем так. Мы пойдем с вами, а потом к нам присоединятся остальные. Видите ли, часть моей, скажем так… свиты… имеет слишком специфический вид, и я предпочел бы, чтобы они переправились в нужное место иным способом.

— Это вполне соответствует данным мне инструкциям, — кивнула Валентина, а потом протянула мне сосуд витиеватой формы. — Но прежде чем мы отправимся в путь, всем вам надлежит испить защитного зелья. Обитель Викториана защищена могучими заклятиями.

Я осторожно взял из ее руки зеленоватую бутыль. Больше всего она напоминала мне флакон ароматической воды с парфюмерной фабрики Египта или Туниса. Осторожно подцепив ногтем пробку, я нюхнул. Это и в самом деле был одеколон. Не «Тройной», конечно…

— Можно пить?

— Не бойся, тебя не отравят, хотя это не австралийский виски.

Я осторожно попробовал жидкость кончиком языка. На вкус настоящий одеколон. Однако только я решил сделать еще один глоток, как… Валентина рывком забрала сосуд у меня из руки.

— Хорошего понемножку.

— Хватит и одной таблетки.

— А теперь зовите остальных.

— Фатима. Одевайся. Нам пора.

Девушка, потупив взор, вышла из комнаты. Не глядя ни на меня, ни на Валентину, она начала спокойно, неторопливо одеваться.

— Что с ней?

Я лишь пожал плечами.

Понятия не имею. Утром Викториан пощекотал нервы ее поклонникам, с тех пор она такая.

— А что говорит твой демон?

— Ничего.

Тогот и в самом деле отказался обсуждать происходящее. Он поступил в своей скотской манере. Замкнулся, ушел в себя, а если я начинал расспрашивать его о чем-то, то в лучшем случае слышал: «Не готов ответить». Такая вот обтекаемая фраза. Хотя я-то был уверен, покемон что-то знает, но не говорит.

Валентина протянула флакон девушке.

— Сделай глоток.

Та подчинилась, действуя, как автомат, потом вернула Валентине флакон и продолжала одеваться.

— Остальные?

Оставьте флакон тут, на столике. Тогот прихватит его с собой.

Валентина кивнула.

— Хорошо… И поторопите свою девушку. У нас мало времени. Древние не любят ждать.

— А я не люблю спешить…

На это Валентина ничего не сказала, она лишь демонстративно повернулась к нам спиной, ожидая, когда мы закончим возиться.

* * *

Поездка через город проходила молча.

Затерявшись в толпе тружеников, мы пересекли полгорода и, выскользнув на одной из конечных станций метро, пешком по белой пороше, уже местами превратившейся в темно-серую слякоть, направились сначала по мосту через реку, а потом вдоль кривых заборов новостроек углубились в хитросплетение уродливо-однотипных домов.

Ни мне, ни Фате эта прогулка не нравилась. Но, что удивительно, вот та самая грязь, что мы месили, не приставала к сапожкам нашей проводницы, которые по-прежнему сверкали ослепительной белизной. Да и джинсы ее были чистыми, в отличие от моих.

— И что ты хочешь, защитное заклятие? — пробормотал у меня над ухом Тогот.

— И… — я опустил взгляд, и понял, что штаны мне придется сперва сушить, а потом стирать.

— Ты что не мог подсказать мне заранее? Вот теперь из-за тебя уделался, как свинья, — а потом вслух обратился к Валентине: — Нам еще далеко?

— Минут пятнадцать, — ответила та, не оборачиваясь. — Раньше тут был железный пешеходный мостик, удобно было. Местные власти его снесли, теперь вот ходим в обход.

— А что этот ваш колдун не мог планы городских самодуров изменить?

— Мог. Только он тогда занят был другими делами… — И замолчала.

Я выждал. Пауза затягивалась, видимо, Валентина не собиралась вдаваться в подробные объяснения. «Ладно, — подумал я. — Не хочешь, не надо». Вновь посмотрев на свои штаны, почти до самых колен покрытые брызгами талого снега, обратился к Тоготу.

— Вернусь, заставлю мне брюки стирать, — ментально фыркнул я.

— Ты вернись сначала, — самым зловещим шепотом произнес Тогот, и тут же, чувствуя, что его шутка пришлась не к месту, добавил: — Шутка.

— Ты считаешь, это смешно?

— А ты считаешь, что я должен следить за тобой, словно старая бабушка, слюнявчик тебе повязывать, сопельки подтирать?

— Попочку вытирать… — в тон добавил я. — Послушай, перестань паясничать…

Тут он и в самом деле перестал, потому что мы оказались у ограды кладбища. Выкованная лет тридцать назад, эта ограда ныне являла собой зрелище неприглядное. Ржавые прутья торчали в разные стороны. Часть вообще отсутствовала.

— Может, лучше обойти? — робко поинтересовался я, глядя, как Валентина с уверенностью нырнула в дыру — то место в ограде, где разом не хватало четырех прутьев.

Но наша проводница ничего не ответила, уверенно продолжая шагать вперед. И мне ничего не осталось, как последовать за ней. Мои ноги тут же по щиколотку утонули в мокром снегу. Я почувствовал, как холодная вода хлынула в правую кроссовку. Надо было все же прочитать соответствующее заклятье.

— Крепись, герой… Лучше поздно, чем никогда… Их подвиг вовек не забудет народ, бредущих по лужам вперед и вперед… — нараспев верещал Тогот.

— Заткнись!

Я повернулся, чтобы помочь Фатиме, но она, словно не замечая протянутой мной руки, сама проскользнула через отверстие в изгороди и, обойдя меня, пошла следом за Валентиной, стараясь шагать по ее следам.

Пара сотен метров, штук двадцать луж, скрытых под снегом, мокрые ноги… Я уже начал концентрироваться для того, чтобы самостоятельно осилить какое-нибудь спасительное заклятие. Да, Тогот в этом смысле не товарищ. Наговорит гадостей и, только доведя меня до белого каления, задастся вопросом: а стоит ли мне помогать? Вот такой милый друг.

Предаваясь этим скорбным раздумьям, я и не заметил, как мы оказались возле старого разбитого склепа. А может, это была часовенка. Нет… все-таки скорее склеп. Ныне же от него остался лишь ветхий остов. Четыре угловые, несущие колонны высотой метра четыре поддерживали почти плоскую крышу. Между колоннами возвышались обломки кирпичей. В центре на полу темнело отверстие — видимо, туда некогда опускали гроб.

Валентина же, к моему удивлению, решительным шагом обошла дыру в полу и, подойдя к дальней стенке, нажала на один из кирпичей. Что-то жутко заскрипело, словно кто-то стал водить куском железа по оргстеклу. А потом плита на дне «могилы» отошла в сторону, и оттуда, разгоняя зимние сумерки, хлынул поток золотистого света.

— Прошу! — наша проводница сделала широкий жест, приглашая нас спускаться.

— Туда?

— Нет, в… — и дальше последовало слово, которое несло емкий ответ на мой дурацкий вопрос, но совершенно не соответствовало ни внешнему облику, ни манере поведения Валентины.

— Вот уж не ожидал, что придется заживо ложиться в гроб… — начал было я.

— А я бы на твоем месте не каркала.

Махнув рукой, я подошел к тому месту, где только что возлежала каменная плита. К собственному удивлению, я не почувствовал ни запаха плесени, ни отвратительной вони полусгнивших останков. Наоборот, из склепа тянуло чем-то приятным, аппетитным… Жареная свинина, что ли? И к этому запаху примешивался странный, незнакомый мне аромат.

Осторожно ступив на первую ступень, я с удивлением обнаружил, что она сухая и покрыта толстым пушистым ковром, в котором мои кроссовки буквально утонули.

На мгновение я замешкался. Взглянул на Валентину.

— Мы не натопчем?

— Об этом не стоит беспокоиться, — отмахнулась она, а потом нетерпеливо добавила: — Спускайтесь, Не стоит искушать судьбу и торчать тут столбами. Это место хоть и имеет могущественную защиту… — и тут она прервалась, не договорив, а я не стал выспрашивать. Зачем мне чужие секреты? Меньше знаешь — крепче спишь.

Развернувшись, я начал осторожно спускаться.

Лестница оказалась не такой уж и длинной. Всего три пролета, а внизу… В первый момент мне показалось, что с помощью некоего колдовства я, спускаясь по лестнице, перенесся в один из старых петербургских домов. Прихожая. Шкафы с зеркалами. Вешалка, на которой ворохом висели какие-то тряпки, изначальное происхождение которых угадывалось с большим трудом. Подставка с зонтами и массивной тростью. Под потолком, возле старинной бронзовой люстры, веревка, на которой сушились какие-то травки. На каменном потолке змеей застыла люстра со светодиодами. Интересно, откуда тут электричество?

Дверь, ведущая в глубь апартаментов, открылась, и на пороге показался Викториан.

— Рад… Быстро добрались.

В этот раз он выглядел совершенно по-другому. Колдун был буквально запеленут в толстый махровый халат, вобравший в себя все оттенки фиолетового. Манжеты, воротник и пояс халата были отделаны полосками искрящегося фиолетового шелка. На груди в разрезе топорщилось белое жабо.

— Приветствую, — выдавил я, отступая в сторону, чтобы освободить место для спускающихся вниз Фати и Валентины. Где-то наверху заскрипела каменная плита. — Я… — мне было неудобно в первую очередь за мокрые и грязные ноги. Прийти в гости и нагадить, то бишь натоптать, — не мой стиль.

И только я решился было растечься в извинениях, как почувствовал какое-то изменение. Ногам стало комфортно. Я опустил взгляд и, выпучив глаза, уставился на свои совершенно сухие джинсы и сверкающие кроссовки.

— Я… — начал было я говорить, но слова замерли у меня на языке. Нет, конечно, я знал, что бывает и не такое. Но… одно дело — знать, а другое — прочувствовать все на себе.

— Да вы не беспокойтесь, не натопчете, — словно прочитав мои мысли, продолжал Викториан.

В самом деле, ноги у меня теперь были совершенно сухие, и джинсы чистые. Ай да колдун, ай да сукин сын! А ведь я даже не почувствовал, когда произошла перемена.

— Да, это тебе не проводник-самоучка, а настоящее колдовство. Вот ты учился бы, слушался меня…

— Если бы я слушался тебя, то давно лежал бы в могиле.

— Тогда ты был бы настоящим…

— Пидором-зубрилой… И вообще, заткнись, глупый демон!

Пока мы вели ментальную баталию, Викториан внимательно разглядывал меня. В какой-то миг я даже решил, что он слышит наш телепатический разговор.

— Раздевайтесь, раздевайтесь, — вежливо повторил он, потянувшись за моей курткой. — Обувь можно не снимать.

Раздевшись, мы прошли в большую комнату — почти зал. Сначала я решил, что это пространственно-временной карман, но, приглядевшись повнимательнее, понял, что это и в самом деле большое помещение, находящееся под землей посреди кладбища.

В центре большой комнаты стоял круглый офисный стол, какие обычно бывают в новомодных фирмах. Вокруг стола застыли девять кресел. Перед каждым из них на столе лежала стопка бумаги, несколько авторучек, какие-то канцелярские принадлежности, а также стояло по два бокала — один низкий коньячный, второй — большой фужер.

Вдоль стен протянулся ряд дверей, как две капли воды похожих друг на друга. Скорее всего, они вели в другие помещения, но задавать хозяину лишние вопросы мне не хотелось.

— Вы садитесь, — кивнул женщинам Викториан, — а вы, — он повернулся ко мне, — идите, встречайте ваших подопечных. — И Викториан указал мне на одну из дверей. — Там уже все готово.

Я машинально повиновался.

Не знаю, каким должна быть обитель современного колдуна, но я ожидал чего-то иного, а не офиса под кладбищем…

Два шага вперед, и дверь передо мной раскрылась — черный квадрат, ведущий в неведомое. Тем не менее, показывать свою нерешительность, топтаться у входа было по меньшей мере невежливо. К тому же в присутствии аморфа и Тогота я бы чувствовал себя более уверенно. Какими бы там они ни были, каждый из них по той или иной причине был мне предан.

Еще шаг, и дверь захлопнулась у меня за спиной. Меня окружала кромешная тьма. Я покачнулся и едва удержал равновесие.

— И что теперь?

— Заклинание света. А ты что думал?

— Ничего я не думал. Что, было не сделать тут обычный выключатель?

— А может это проверка твоих колдовских навыков? — ехидно высказался покемон.

— Ну, судя по всему, меня сюда пригласили не для того, чтобы проверять, что я умею, а что — нет…

— Нет, не для этого, — вздохнул Тогот. — Хотя лучше бы они тебя проверили и отпустили как недостойного…

— Ты предполагаешь… — начал было я, но демон не дал мне закончить.

— Сначала заклятие света.

Я скривился и неохотно начал повторять за Тоготом магическую формулу. Естественно, с первого раза ничего не получилось, потому что я перепутал тональность звуков в третьей строке четверостишия, но со второго раза все сработало. Тихо затрещали вспыхнувшие свечи, и я замер, пораженный открывшимся мне зрелищем.

Помещение, в котором я очутился, судя по всему, было частью какой-то сложной транспортной системы. Во-первых, сам размер помещения был не меньше сотни квадратных метров. Низкий потолок, свисающие с него цепи, красный кирпич стен, потолка и пола придавали зале зловещий вид. Казалось, вот-вот и потолок рухнет, похоронив все то, что было внутри. Во-вторых, на полу темнел рисунок во много раз сложнее, чем обычная пентаграмма колдовского маячка. Никогда я еще не видел колдовского рисунка такого размера. Причем в каждый внешний острый угол рисунка была вставлена свеча черного воска.

Так вот, когда я произнес заклинание, именно эти свечи и зажглись.

Кроме того, была еще одна деталь в этом транспортном зале, которая мне не просто не понравилась, а совсем не понравилась. Считайте меня белоручкой от колдовства, но подвешенный на стене полуразложившийся труп не вызвал у меня никаких радостных чувств. Он был прибит костылями к противоположной от входа стене. И, судя по ранам, именно его кровью подновляли колдовской рисунок на полу. Кроме того, брюшная полость несчастного была вспорота, и кишки свисали, образуя на полу бесформенную горку мяса. А судя по маске ужаса, навсегда застывшей на лице мертвеца, живот вспороли, когда он еще был жив. Пессимистическая картина…

— Что, зрелище, не вселяющее оптимизма?

— Нет, я тащусь от счастья, разглядывая покойников… Просто балдею, — ответил я покемону, тем не менее не отводя взгляда от трупа. И, надо сказать, чем больше я смотрел на него, тем меньше мне все это нравилось.

— Вот был бы ты настоящим волшебником…

— Колдуном… — тут же мысленно поправил я Тогота.

— Вот был бы ты настоящим… колдуном, ты бы с большим весельем взирал на человеческие трупы и, быть может, смог бы даже отведать…

— Стоп! — разом выдохнул я. — Послушай, мы уже как-то обсуждали все это. Я не маньяк, не собираюсь мочить людей направо и налево и питаться плотью себе подобных. И никакие там истории про великую магическую силу не заставят меня изменить свое мировоззрение. Так что оставь все эти каннибальские замечания при себе, и давай займемся делом… Если честно, то мне тут чертовски не нравится, и чем быстрее мы закончим все дела с Посвященными, тем будет лучше. Кошмаров в моей жизни и так предостаточно…

— И что же ты считаешь кошмарами? — пытаясь изобразить полную невинность, поинтересовался Тогот.

— Уж не те омерзительно-кровавые сны, которые ты иногда мне посылаешь, — фыркнул я. — Ладно, хватит болтать, диктуй заклятие.

Я мысленно представил кислую рожу Тогота и улыбнулся. Так этому сукину сыну и надо…

Сделав шаг вперед, я встал между двумя свечами в выемке, которую образовывал колдовской рисунок и монотонным голосом затянул под диктовку Тогота…

Не прошло и нескольких секунд после того, как стих последний звук заклятия, когда в центре комнаты сгустилось темное облако, мгновение оно казалось бесформенным, искаженным странными тенями, которые давали колдовские свечи, а потом оно словно затвердело, приняв форму Тогота и аморфа, который и на этот раз выглядел, как настоящий Игорь.

Не говоря ни слова, я вернулся в зал, где нас ожидали Викториан, Валентина и равнодушная ко всему Фатима. Но оказалось, ждали нас не только они. Пока я вызывал Тогота и аморфа, в зале появились еще две колоритные личности. Негритенок лет пяти и огромная тварь с серой шерстью и длинными, словно у аллигатора, челюстями. Негритенок выглядел бы невинным пупсом, если бы не сигара, которую он мерно потягивал, и огромный мясницкий нож, заткнутый за белоснежную набедренную повязку. На личико — настоящий ангелочек, только черный. Кстати, кроме набедренной повязки и золотого кольца в ухе, на малыше не было никакой одежды.

Серая тварь выглядела не столь очаровательно. Ее маленькие глазки аж светились желтым хищным цветом. Длинные, почти до пола, лапы были увенчаны когтями, каким позавидовал бы сам Росомаха. Причем это были не просто когти, темно-бурый цвет выдавал их возраст, а темные пятна… «Пусть это будет грязь», — уверил я себя, хотя подсознание подсовывало мне другой ответ, и, словно вторя ему, над когтями в воздухе вились многочисленные мелкие мошки и мушки…

— Итак, теперь, как я понимаю, все заинтересованные лица в сборе, — начал Викториан, выходя вперед. — Разрешите представить, — продолжал он, повернувшись к странной парочке. — Вот этого чудного малыша с сигарой зовут Бибиулу — маленький мальчик, а серого здоровяка — Ицихитоналецу — большой зверь. Они — посланцы Зеленого Лика. К сожалению, наш повелитель не сможет лично присутствовать при нашем разговоре.

Я оценивающе оглядел вновь прибывших. Их внешний облик и имена совершенно не соответствовали обстановке «зала заседаний».

— Очень рад, — произнес я, по очереди улыбнувшись каждому из вновь прибывших. — Однако при чем тут персонажи фольклора Мадагаскара?

— Скажем… Конверсия кадров, — ответил малыш. — Впрочем, это совершенно не твоего ума дело. Мы присланы сюда Советом Древних, чтобы провести от их имени переговоры.

— Переговоры?

— И донести до вас их послание.

— Послушайте… — начал было я и осекся.

— Ты что, собираешься возражать Древним? — поинтересовался Тогот. — На твоем месте я бы не стал этого делать. Сядь, послушай, что они скажут, ботами покивай, а потом мы решим, нужно нам все это или нет.

Я сел за стол, машинально протянул руку к низкому бокалу. Раз… и в руке у меня был бокал с коньяком. Как раз именно то, чего мне в это мгновение так не хватало.

— А я смотрю, ты не теряешься… Да и обслуживание тут на высшем уровне, — заметил Тогот, устраиваясь рядом со мной.

Я только фыркнул. Конечно, было бы много лучше, если бы я сейчас находился где-нибудь в другом месте… Скажем… У себя дома…

— Итак, — вновь заговорил Викториан. — Как я понимаю, все заинтересованные лица в сборе. Тогда я готов предоставить слово представителям Зеленого Лика.

Негритенок пыхнул сигарой и неспешно начал:

— Как я понимаю, вы, Артур, являетесь проводником в этой части страны, именуемой людьми Россией?

Очень мне не понравился его тон. Сразу не понравился. Этакий предвзятый выговор, словно добряк меценат беседует с неразумным художником.

— Предположим… — неопределенно протянул я.

— А не надо тут ничего предполагать! — взвился негритенок. — Ты — человек, и ты обязан подчиняться истинным повелителям этого мира!

— Никому я ничего не обязан! — взвился я.

— Послушай, ты, в жопу укушенный бабуин, как ты разговариваешь…

— А тебя, морковка, я сегодня не спрашивал, — отрезал я и, вновь повернувшись к чернокожему малышу, продолжал: — Можете пойти в задницу с вашими предложениями. Я — из другого ведомства. Я не поклоняюсь ни вам, ни вашим повелителям. Я не режу людей, словно свиней, и не развешиваю их по стенам вместо сюрреалистических картин, я не…

Неожиданно я осекся, потому что огромное серое существо поднялось из-за стола и раздвинуло лапы, словно развело нас с негритенком по разным углам ринга. Я буквально почувствовал невероятную ментальную мощь, исходящую из когтистых лап чудовища.

— Вы, вот что, остыньте, горячие финские парии, — неожиданно произнесла серая тварь очень-очень тонким голоском. — И нечего тут бодаться, потому что если не принять определенных мер, наступит кердык, — слово «кердык» тварь произнесла с особым цинизмом, а потом на несколько секунд замолчала, выдерживая паузу. — Всем кердык… — И, чуть смягчив тон, добавила: — Наш мир меняется, и может измениться безвозвратно. Думаю, это не в ваших интересах. Поэтому Зеленый Лик и приказал призвать вас. Быть может, совместными действиями нам удастся остановить катастрофу.

— Мне кажется, катастрофа произошла, когда Ельцин развалил Союз, — заметил я. — Хуже уж быть не может.

— Может, — покачала головой серая тварь. — Может быть много хуже. Да вы и сами только что столкнулись с этой проблемой.

— Не понял?

— Вот заладил, — фыркнул Тогот. — Я считаю, что прежде чем нести пургу, Артурчик, стоит присесть и выслушать эмиссаров. Наверняка у них было достаточно причин, чтобы явиться в наш мир.

Негритенок кивнул, выпустив огромное облако табачного дыма.

— Точно. В корень смотришь, демон.

— Итак, — продолжала серая тварь, — рассаживайтесь, и начнем. Время не терпит.

Я хотел было возразить, что все терпит… и что… но покемон в буквальном смысле слова прищемил мне язык.

— Мы внимательно выслушаем все, что ваш повелитель собирается сообщить нам, тем более что он щедро заплатил, — заговорил Тогот. — Что же касается проводника, то прошу не обижаться за его ершисть… Молодость…

В общем, нам ничего не осталось, как рассесться за столом. И тут я едва не прыснул со смеху — переговоры на высшем уровне в подземелье под кладбищем. Да и из сидящих за круглым столом не все были людьми. Пародия на большую политику, и только.

— Ты зря иронизируешь. Быть может, это и в самом деле переговоры на Высшем уровне. — А вслух Тогот объявил: — Что ж, мы готовы вас выслушать.

— Тогда закройте глаза… — вновь заговорил Викториан.

Естественно, я не собирался закрывать глаза, однако… В первый миг мне показалось, что на меня кто-то набросил толстое пуховое одеяло. Несколько мгновений я сопротивлялся.

— Что это, Тогот?

— Расслабься. Сейчас тебе покажут кино.

Я в последний раз попытался остановить накатывающую волну слабости, но силы, воздействующие на меня, были непреодолимы, к тому же мой ангел-хранитель отказал мне в помощи… Что ж… Мне и в самом деле ничего не оставалось, как нырнуть в бездонные глубины колдовского сна.

* * *

Сначала была тьма и какое-то странное круженье. Потом постепенно тьма начала приобретать определенные очертания. Из нее стали выкристаллизовываться странные формы… В них было что-то знакомое, но я никак не мог понять, что именно передо мной. И лишь через несколько минут… а может быть, через несколько лет или веков, я различил, что передо мной один из неземных пейзажей.

Первым, что привлекло мой взгляд, было небо. Я парил в вышине, словно бесплотный дух. Только небо было не нашим. Что-что, а уж земное от неземного я сразу отличаю. Этому проводники учатся в первую очередь. А уж в том, что это не Земля, никакого сомнения не было. Но, несмотря на все усилия, я никак не мог рассмотреть никаких деталей.

А потом раздался голос. Голос, от которого у меня поползли мурашки по коже. Нечеловеческий голос. Так, наверное, могла бы говорить какая-то змея, если бы змеям дарован был дар речи.

— Вначале был Хаос. Потом… — неожиданно что-то полыхнуло так, что мне показалось, что я ослеп на несколько мгновений, — …из Хаоса родились Древние.

Может, невидимый «лектор» и продемонстрировал нам Древних богов. Я лично их так и не увидел. Перед глазами у меня пару минут мерцали зеленые и фиолетовые круги. А когда зрение вернулось, то вокруг раскинулась бесконечная космическая тьма, усеянная яркими огоньками далеких звезд и бесформенными каменными обломками — микс картин Соколова, и только. Печальное черно-белое полотно бездны, от одного взгляда в которую начинает кружиться голова.

— И тогда Древние боги…

— При всем моем уважении, может быть, не стоит тратить время, пересказывая историю из пролога «Эбони», — неожиданно вмешался Тогот. Только теперь я понял, что все, что я видел и слышал, лишь телепатическая передача. Тем не менее, сколько я ни пытался, вернуть себе нормальное зрение я не мог. Перед глазами по-прежнему маячили бездонные глубины космоса. — Мы все это знаем… Потом из иной Вселенной явились Иные боги. Была война. Древние победили, изгнав своих врагов, но Вселенная, которую получили, она их не устраивала…

— Но…

— И тогда Древние создали обитаемые миры, заселив их гуманоидами…

— Но в книге «Эбони» не сказано, почему было так сделано.

Тогот смолк. Тот редкий случай, когда мой покемон не мог ответить. Наконец, после невыносимо долгой паузы демон заговорил, но в этот раз его мысли «звучали» робко, словно он и сам сомневался в том, что говорил.

— Боги так решили. Откуда нам знать, почему они решают поступить именно так, а не иначе. Если бы это было нам ведомо, то…

— Ты не дал нам договорить… и не знаешь ответа, — в змеином голосе появились саркастические нотки.

— Древние создали планеты с разумными гуманоидами, как в этом мире, так и в иных мирах и измерениях нашей Вселенной, лишь по одной причине. Гуманоиды более других существ склонны к атеистическому восприятию реальности, следовательно, сообщества, а точнее цивилизации, которые они со временем создают, по мере развития приобретают материалистическое восприятие реальности. А оно, в свою очередь, создает непреодолимый щит для Иных, позволяет Древним ослабить защиту границ своей Вселенной.

— Все это замечательно, — вновь подал голос Тогот. — Но при чем здесь я и мой подопечный? — От последнего слова в душе у меня все аж перевернулось. Я, конечно, отлично знал, как относится ко мне Тогот. Но одно дело наши перепалки, и совсем другое — назвать меня «своим подопечным». Я что, дитя малое? Я уже собрался влезть в разговор и потребовать от демона как минимум извинений, но какая-то неведомая сила накатила волной, заставив меня сидеть спокойно и прикусить язык. — Мы же являемся одним из связующих звеньев, — между тем продолжал Тогот. — Мы связываем миры, мы, как другие Служители, поддерживаем функционирование системы, созданной Древними, но не подчиняемся им. И вы все это отлично знаете.

— Да, знаем, именно поэтому мы вас сюда и пригласили. Именно поэтому и цацкаемся с вами, пытаемся что-то втолковать, вбить в ваши пустые головы, вместо того чтобы просто явиться и приказать.

— И что же вы пытаетесь вбить «в наши пустые головы»?

— Что в сложившейся ситуации нам придется действовать вместе. Наши эмиссары, посвященные, не в состоянии совершить то, что необходимо сделать.

— И все же я хотел бы понять, что происходит? — неожиданно для самого себя произнес я вслух. — Легенды миллионолетней давности — замечательная вещь, но…

Мгновение, и удивительный космос, где я парил, распался, разбился, словно гигантское зеркало.

Я вновь очутился за круглым столом в покоях Викториана.

— В первую очередь я хотел бы понять, что происходит…

Ицихитоналецу замялся. Видимо, именно он занимался ментальным вещанием.

— Не уверен, что имею право раскрыть вам истинную подоплеку происходящих событий…

— Ладно, не мнись, валяй, — начал подначивать его негритенок. — Все равно они рано или поздно узнают правду.

— Так вот, — гигантский зверь на мгновение замолчал, глубоко вздохнув, словно собираясь с мыслями, а потом вновь перешел на свой любимый «змеиный» полушепот: — Несмотря на поражение, Иные не раз предпринимали попытки вторжения в наш мир, но всякий раз нашим Владыкам удавалось пресечь их поползновения.

— Если говорить точнее, то даже не самим Владыкам, а ментальному полю нашей Вселенной, — вновь встрял негритенок. — Ментальная аура словно гигантский пузырь. Ты начинаешь давить на него, он продавливается, а потом вновь выпрямляется.

— Понятно… — протянул Тогот. — Но…

— По-моему, ему не хватает выдержки, — протянуло, ни к кому не обращаясь, чудовище, а потом резко выгнувшись, наклонилось над Тоготом, широко распахнув пасть, и рыкнуло прямо в лицо демону. Клыки мадагаскарской твари выглядели устрашающе. Желтые костяные иглы, покрытые нездоровым бурым налетом.

Все сидевшие за столом замерли, ожидая реакции Тогота.

Нет, я ожидал чего угодно, но только не того, что произошло дальше. Наверное, если бы на меня так рыкнули, я бы наложил в штаны или, завопив, вжался в кресло. Но мой покемон лишь помахал у себя перед носом карикатурной ручкой и совершенно невинным голосом поинтересовался:

— Послушай, приятель, а ты зубы чистишь? Нет, может быть, я неправ, но если это у тебя изнутри так воняет, тебе срочно надо к ветеринару. Несварение как минимум…

За столом воцарилась мертвая тишина. Казалось, еще чуть-чуть — и огромный зверь бросится на Тогота. И хотя мой демон не выглядел столь впечатляюще воинственным, случись схватка, я бы поставил на него. Знаю я эту хитрожопую морковку.

Однако стоило мысли про морковку промелькнуть у меня в голове, как Тогот тут же повернулся в мою сторону, словно забыв о нависшем над ним чудовище.

— Послушай, Артурчик, мать твою! — в этот раз голос покемона звучал грозно. — Если ты еще раз, даже мысленно, на людях… то есть, я хотел сказать, в приличном обществе назовешь меня… сам знаешь как…

— Хорошо, хорошо…. Боюсь, боюсь, боюсь… — скривился я, в притворном страхе вытянув руки.

Казалось, эта потешная сценка мигом разрядила обстановку за столом. Чудовище вернулось на свое место и, надувшись, замерло. Негритенок бросил вопросительный взгляд на своего компаньона — возможно, они тоже ментально общались, как я с Тоготом, — и взял слово.

— Однако совсем недавно, — продолжал негритенок так, словно ничего не случилось. — Иным богам удалось придумать хитрый ход. Они решили пойти по тому же пути, что и наши Владыки. В своей вселенной они создали псевдогуманоидных существ, цивилизацию, создающую ментальную ауру иной полярности… Чтобы не вдаваться в тонкости теории массовой телепатии, скажу проще — наш «пузырь» пропускает эти эманации Иных. После чего началась эмиграция. Врагами наших повелителей было выбрано несколько планет, на которых существуют нестабильные гипергосударства, подверженные коррупции. Именно в таких государствах возможно организовать массовую нелегальную иммиграцию.

— Скорее уж миграцию… — буркнуло чудовище.

Бибиулу смерил его внимательным взглядом, и тварь отвернулась, словно все происходящее в комнате ее больше не интересовало.

— Так вот, в случае массовой миграции, — после паузы, пыхнув сигарой, продолжал негритенок, — рано или поздно процент мигрантов станет таким, что общее ментальное поле — поле аборигенов, смешанное с полем мигрантов, — станет проницаемым для Иных. Как вы понимаете, последствия этого могут оказаться самыми печальными.

— Они вторгнутся в нашу Вселенную, и начнется война богов? — поинтересовался Тогот.

— Нет. До войны никто дело доводить не станет. Гуманоидные расы были созданы для того, чтобы их ментальная сила служила щитом Древним, которые предпочитают не вмешиваться в судьбы своих созданий. Управляя миром посредством своих слуг или слуг слуг, таких, как наш Властелин — Зеленый Лик. Им нет дела до людей. Так что в случае вторжения наши Владыки просто сотрут миры гуманоидов, как нечто ненужное, выполнившее свою миссию, и на этом месте будет воссоздано нечто иное. Однако вместе с гуманоидами, то есть нами, в топку полетят и наши непосредственные правители — слуги Древних. Посему мы обеспокоены, и наш Владыка хотел бы принять некоторые меры для того, чтобы подобного не случилось, по крайней мере на «вверенной ему территории». Все понятно? — Присутствующие за столом разом кивнули, хотя скорее всего движение Фатимы было чисто рефлекторным. Бросив на нее косой взгляд, я в очередной раз поразился маске равнодушного непонимания, которая застыла у нее на лице. Она словно не слышала ни слова из того, о чем говорили за столом, сидела, равнодушно уставившись куда-то в пустоту. — Теперь ответ на второй вопрос, который не дает вам покоя, — продолжал Бибиулу, ткнув пальцами с сигарой в сторону Тогота. — Все дело во вратах. Пусть власти страны, сами не понимая, что происходит, дают прибежище незаконным мигрантам из чужих миров, пусть… Но только ты, демон, и твой проводник знаете, как открываются и закрываются двери в иные миры, только вы можете их запечатать. Поэтому действовать нужно в двух направлениях, во-первых, прекратить ненужную нам миграцию, во-вторых, запечатать двери, через которые она происходит.

— Но мы только что запечатали одну из таких дверей… — начал было я.

— Именно дверей! — неожиданно взвилось чудовище. — Дверей! Дверей! А нам нужно разорвать все связующие нити, протянутые слугами Иных между нашими мирами. Что значит «закрыть дверь»? Ее можно открыть в любом другом месте… Если действовать таким способом, то нам ничего не останется, как, высунув язык, метаться из конца в конец страны и закрывать одну дверь за другой. Нужно оборвать саму связь, разрушить сам механизм, позволяющий открывать эти двери.

— Но почему вы обратились именно к нам? — поинтересовался Тогот. — На нашей планете почти сотня проводников. Почему мы?

— По двум причинам, — ответил негритенок. — Вы живете в месте, где связь между вселенными наиболее крепка, это раз. Твой Артур прошел полное Причащение, это два. И вы уже по уши втянуты в эту историю — это три.

— Все это замечательно, — заговорил я неожиданно для самого себя, словно кто-то — подозреваю кто, и непременно надеру ему задницу — взял под контроль ту часть моего разума, что ответственна за речевые функции, — только есть одно «но»… Я, например, понятия не имею, как подступиться к этому делу. Я никогда не работал с самим механизмом связи между мирами. Одно дело — открыть и закрыть дверь, и совсем другое — разрушить механизм, который позволяет мне это делать. Тем более что тут, как я понимаю, речь идет о более сложной магии.

— Ну, сложная магия не вопрос, — подал голос Викториан.

— Однако… с чего начать… и… — вновь заговорил я, но сбился, пытаясь как можно точнее сформулировать свои вопросы и не находя нужных слов и терминов.

— Поскольку Древние нам не помогут, — с сожалением вздохнул негритенок, — нам придется самим выпутываться из сложившейся ситуации. Нашим Владыкам было бы много проще стереть в пыль несколько миллионов цивилизаций и на их месте насадить что-то новенькое. Вот только их слугам, вроде нашего Зеленого Лика, не хочется попадать под раздачу… Что же относительно плана действий, то смею заверить, над этим работают, и как только все будет готово, вас известят, пока же нам нужно было донести до вас послание наших богов и заручиться принципиальным согласием.

— А материальная часть? — тут же поинтересовался Тогот. — Как я понимаю, вы хотите втянуть нас в довольно опасное предприятие.

— Вы останетесь в живых! — рявкнуло чудовище. Казалось, еще мгновение, и оно бросится на моего покемона, но негритенок остановил своего товарища, мягко похлопав ладошкой по волосатому боку твари.

— Не горячись так, думаю, до этого не дойдет. — А потом повернулся к нам: — Что же касается вашего «вознаграждения», поверьте, оно будет адекватно вашим стараниям.

— Адекватно?

— Естественно.

— Предположим, мы согласимся, — вновь встрял в разговор Тогот, — но зачем вы велели, чтобы мы прихватили с собой остальных? Судя по всему, именно соотечественники нашего Игоря — те самые незаконные…

— Так повелел Зеленый Лик, — прервал покемона негритенок. — Не знаю, почему он хотел, чтобы присутствовали все четверо. Пути наших Владык неведомы нам. Одно могу сказать, ваш аморф никакого отношения к происходящему не имеет. Да, он тоже незаконный иммигрант в этом мире, но… но его раса скорее пострадавшая, чем потенциальный противник. Дело в том, что Иные, для того чтобы их фокус сразу не раскусили, присоединили к своим мигрантам часть нелегалов, которые имеют нулевой ментальный баланс. То есть тем самым я хочу сказать, что соотечественники вашего раба не могут влиять на структуру «ментального пузыря».

— Однако они с легкостью влияют на частный бизнес — на экономику.

— И вы тут же вступили с ними в борьбу, не видя основного противника, который подтачивает не только экономику страны, но и саму структуру пространства, в котором вы обитаете. А эти аморфы… Разве может существо, не имеющее постоянного облика, иметь жесткое ментальное влияние? Оно же не только внешне, оно и внутренне аморфно…

— А девушка? — не унимался Тогот. — Она и вовсе тут ни при чем…

Тут негритенку и в самом деле не нашлось что ответить. Он лишь закатил глаза, так, что остались одни белки, и пространно заявил:

— Богам видней. Если нам приказали «пригласить всех», то я выполню приказ дословно и не стану вступать в дискуссию со своим повелителем. Это, как показал наш многовековой опыт, чревато последствиями.

* * *

— Ну и что ты об этом думаешь? — поинтересовался я у Тогота, шлепая по грязи. Правда, в этот раз я использовал всевозможные заклинания, так что ноги у меня были сухие.

— А хер его знает, — вздохнул Тогот.

Вместо того чтобы шлепать но грязи, он остался в обители Викториана, ожидая моего возвращения домой. Небось, сидит там себе за столом и водку хрючит.

— Нет, не водку, а неплохой «Мартель». Ты знаешь, я зауважал этого колдуна — у него неплохой вкус. По крайней мере, он, в отличие от тебя, знает, чем отличается Лавуазье от Мартеля.

— Сука ты, и больше никак! — фыркнул я.

— Сам такой, — в тон мне ответствовал Тогот. — Тебе ведь все равно, что в себя заливать…

Тут мне пришлось прервать разговор. Нужно было переходить дорогу, машины шли потоком, а до перехода было как до Луны. Ну ничего, морковка зеленая, ты у меня попляшешь…

На всякий случай я покосился на Фатиму. Все та же равнодушная маска. Она следовала за мной, словно робот.

Все-таки интересно, что такое вытворил там Викториан.

— Да какая разница!.

— Послушай, я хотя бы подумать о чем-то своем могу без твоих комментариев? — зло фыркнул я, пытаясь разглядеть, где же кончается поток машин.

— Нет, с тех пор как я стал твоим спутником и наставником. Хотя последнее время мне все меньше нравится эта роль. Вместо того чтобы ценить и восхвалять своего бескорыстного учителя, ты лишь хамишь и поносишь меня…

Я начал переходить дорогу, ловко лавируя в потоке машин. Фатима следовала за мной, двигаясь столь же ловко. Интересно, как это у нее получалось? Ведь взгляд ее по-прежнему был устремлен в пустоту. В какой-то момент в сердце мое закралось сомнение. Нет, судя по всему, эта девушка была не так уж проста и навязали мне ее не с бухты-барахты, а с какой-то определенной, пока еще непонятной мне целью… Или это было все же случайное стечение обстоятельств?

Вообще, если бы не Игорь, я бы сильно обиделся на Мясника за то, что он разрушил мое безвестное спокойное существование и вовлек… а черт его знает, во что он меня вовлек.

— Знаешь, Артурчик, — вновь раздался в моем мозгу голосок Тогота, — по-моему, ты не догоняешь.

— И что же я упустил? — моему недоумению не было предела.

— А дело-то все в том, сдается мне, что вся эта псевдоафриканская шушера напугана не по-детски. Ты представь, что случится, если боги и в самом деле обратят на нас внимание? Армагедец наступит… вот что.

— А мне-то что?

— В первую очередь людишек всех сотрут, как тараканов ненужных, прихлопнут тапком. И тут никакие отмазки не подействуют.

— А кто отмазывается? — насупился я.

— Ладно, ладно, не обижайся. Вполне может случиться так, что не будет больше рода людского, уничтожат его боги за ненадобностью…

— Ну это ты не мне, а кому другому расскажи!

— И поселят они на планете кого-нибудь другого, например разумных глистов… Как тебе разумные глисты?

Я сплюнул.

— Значит…

— Значит, Артурчик, придется нам в эту фигню по полной впрягаться. Не знаю уж, что там этот Зеленый Лик надумает, только чувствую жопу неминучую, от которой отвертеться нам не удастся, — печально вздохнул Тогот.

Глава 5 КАРАВАН

Я в нем души не чаю,

Все качаю и качаю…

С. Беляев

Зря я надеялся выспаться в ту ночь. Не судьба. Стоило мне только смежить веки, как резкая боль выгнула мое тело, заставила застонать, мысленно умоляя Небеса о пощаде.

Вскочив с мокрых от холодного пота простынь, я застыл, пытаясь сообразить, что со мной, К тому же этот мучительный звон в ушах и жжение в руке, где когда-то красовалась колдовская «татуировка»…

Караван! Вот что это такое. К нашему миру приближался очередной караван, и мне надлежало, бросив все дела, отправиться его встречать. Древние боги или Иные… — все это замечательно, но я-то в первую очередь был проводником. Вот только что-то внутри меня подсказывало: раз начались неприятности, то конца им не будет… А пока — труби подъем!

Протирая глаза, словно присыпанные песком, я с трудом поднялся. Какое-то время простоял нагишом посреди комнаты, соображая, почему я сплю на диване…

— Хватит стоять столбом, — раздался над ухом голос Тогота. — Как говорится: «Время не ждет».

— Судя по твоему ехидному голоску, нас снова ожидают неприятности, — проворчал я, натягивая футболку.

— Не то чтобы неприятности… не то чтобы нас… — задумчиво протянул покемон, — но поработать придется. Тем более что в этот раз место, где откроются врата, не слишком удачное.

— То есть?

— Подвал концертного зала…

— И?

— Там сегодня концерт, аншлаг, с присутствием…

Я равнодушно отмахнулся.

— Пробьемся, Не впервой.

— Угу… Только там народу полным-полно, и охраны как в Кремле.

— И…

Покемон на какое-то время замолчал. Думал. У него это целый процесс, и лучше его в это время не беспокоить. Наконец, придя к какому-то решению — со мной он, естественно, своими мыслями не делился, — Тогот фыркнул и объявил:

— В этот раз захвати с собой аморфа. Пригодится.

Мне ничего не осталось, как кивнуть. В том, что касается переправки и сопровождения караванов, всегда лучше слушать Тогота. Я-то этим делом занимаюсь от силы лет двадцать, а он тысячи две. Да к тому же в прежние времена связываться с различными уродами и чудиками было много опаснее. Чуть что не так, на кол или на костер. Сколько народу посжигали и поубивали за Искусство! Так что демон свое дело туго знал…

В общем ничего мне не оставалось, как растолкать аморфа. К тому же нужно было взять с собой транспорт, а я до сих пор вожу так себе, к тому же терпеть не могу микроавтобусы. Хотел ведь купить что-то поприличнее, так нет. Тогот «для неприметности» велел обычную «газель» купить. Вот пусть аморф ее и ведет, раз так.

— А вот это, как пожелаешь, — отозвался Тогот. Видимо, он перешел на ментальную речь для того, чтобы подчеркнуть, что мои мысли для него не секрет.

В итоге через пять минут я сидел в кабине «газели» отвратительного лилового цвета рядом с роскошной блондинкой, словно сошедшей со страниц «Плейбоя», Я, конечно, отлично помнил о своем обещании аморфу и не собирался отступать от образа Игоря, но в данной ситуации скорее подходила пентхаузовская Ванда, только светловолосая. Таких любят. Девушек с такой внешностью гаишники останавливают лишь для того, чтобы попросить номер телефона. Нет, не то чтобы гаишники представляли для меня угрозу. Тогот прикроет. Но нарываться лишний раз не хотелось. К тому же предчувствие надвигающейся и всеобъемлющей ж… не отпускало. А я привык своим ощущениям доверять.

Между прочим, аморф водил великолепно, не в пример другим роскошным блондинкам. Так что домчались мы до концертного зала с ветерком, много быстрее, чем я полагал. Но тут до меня дошло то, что пытался втолковать мне мой покемон. Прав был Тогот. Площадь перед концертным залом оказалась оцеплена. Видно, на концерте и в самом деле присутствовала какая-то шишка из правительства. В общем, ментов и фээсбэшников — видимо-невидимо. На подъезде к концертному комплексу выскочил нам навстречу громила в строгом костюме в сопровождении двух лейтенантиков ГИБДД. Можно было, конечно, колдануть, только тут заклятие нужно ядерное, да ведь в нервозной обстановке что-то упустить можно, а нужно действовать аккуратно. Хватит с меня прошлой переделки с вампирами…

— Заворачивай, в объезд! — заорал один из мордоворотов, размахивая руками. — Проезд закрыт.

Аморф посмотрел на меня, а мне ничего не осталось, как кивнуть.

— Куда?

— Вон там ворота, видишь, в конце улицы.

— Они закрыты.

— А когда это тебя останавливало? — И Тогот начал медленно надиктовывать мне очередное заклятие.

Огромные чугунные ворота, закрывавшие проезд в ближайшую подворотню, начали медленно приоткрываться, словно кто на электронный ключ надавил. Только подъехав ближе, я увидел, что никакого электромотора у ворот нет. Раньше они были закрыты на толстую цепь с огромным амбарным замком. Теперь остатки этой цепи, дымясь, валялись на земле.

Когда мы оказались у ворот, те распахнулись, словно по мановению волшебной палочки, открыв черный зев подворотни. Как будто нас там кто ждал. Настоящая пасть. Сердце мое сжалось. Сначала милиция, потом черный зев плотоядного дома…

— Сколько у нас времени? — поинтересовался я.

— Да с полчаса будет.

— Управимся?

— А то нет, — фыркнул Тогот. — Только поспешить придется. Сворачивайте под ту арку.

— И…

— Поиграем в водопроводчиков.

— ?..

— Ну, если поверху не пройти, то пойдем под землей.

— Канализация? — поморщился я.

— Точно… Только я вот защитные заклинания от вони и остального всякого позабыл.

— Я тебе позабу…

Пока мы с Тоготом «мило беседовали», аморф заехал во двор-колодец, посреди которого в виде насмешки над природой красовался газончик с желто-бурой травкой, никогда не видевшей солнечного света.

— Что теперь делать?

— Зажмем нос и пойдем купаться.

Аморф, явно не поняв моего сарказма, аккуратно припарковал машину и неподвижно застыл за рулем, ожидая новых распоряжений.

— Вылезаем, — приказал я.

Двор оказался еще хуже, чем я предполагал. Если фасад дома был чистым, оштукатуренным, то внутренний дворик, судя по всему, помнил еще царские времена. Битая штукатурка, местами расслоившиеся красные кирпичи, торчавшие, словно ребра скелета. Зарешеченные окна, темные, грязные, растрескавшиеся стекла. Преддверье преисподней, только не той, где грешников варят и коптят на живом огне, а где топят в вонючей слизи.

Я еще раз внимательно огляделся. В дальнем углу двора, за урной, выпирал из вздыбленного асфальта ржавый люк.

— Нам туда?

— А ты что думал?

Я кивнул аморфу и обмер. Рядом со мной вместо очаровательной блондинки стоял забулдыга в рабочем комбинезоне. Правда, этот доморощенный водопроводчик мог сойти за человека только на первый взгляд. Его одежда обладала неестественным блеском живой плоти. Хотя кто там под землей будет приглядываться? Аккуратно сложенное платье блондинки покоилось на сиденье «газели».

— Ну, не лезть же ему в дерьмо в туфельках на шпильках?

— А ты, я смотрю, еще и адвокат по совместительству, — а потом, повернувшись, я кивнул аморфу. — Ты, вижу, готов. Давай, открывай.

Шагнув к люку, аморф наклонился и аккуратно поднял металлическую крышку, причем проделал это с такой легкостью, словно та была пенопластовой.

Шагнув вперед, я нагнулся и замер, всматриваясь в черную трубу. Замечательное начало. Но тут аморф, отодвинув меня, сделал еще шаг вперед и, повернувшись, нырнул в люк ногами вперед, словно опытный водопроводчик. Я застыл, подсознательно ожидая, что вот-вот и он вынырнет обратно и попросит у меня ключ семь на восемь, как в том анекдоте. Интересно, откуда у этой инопланетной твари такие навыки? Может, он где-то раньше водопроводчиком подрабатывал? В общем, мне ничего не оставалось, как, пробормотав заклятие «от вредоносных запахов», нырнуть следом. Нет, конечно, не «нырнуть» в прямом смысле слова, а соскользнуть по металлической лесенке. Внизу оказалось темно и грязно, воняло страшно. Под ногами что-то хлюпало, и меньше всего на свете я хотел бы знать, что именно там хлюпает. Но Тогот, уловив ход моих мыслей, решил меня просветить:

— Великолепный коктейльчик — вытяжка из канализации с пикантной добавкой крысиного дерьма, а также нечистоты различного калибра…

— За что я тебя, Тогот, люблю — ты всегда готов поддержать меня милым, негромким, ласковым словом…

Еще одно заклятие — и в воздухе, разгоняя подземную тьму, загорелся маленький огонек. Лучше бы этого огонька не было. Теперь-то я точно знал, в какое дерьмо влип, причем в самом буквальном смысле. Однако размышлять времени не было. Караван ждать не будет.

— А менты подземку не перегородили?

— Нет. На выходе у лестницы амбал торчит. Но ведь это тебя не остановит?

Я только хмыкнул.

— Ну пошли…

Огонек медленно поплыл вперед, и я пошел за ним по узкому коридору, стараясь не касаться осклизлых стенок. Подземная прогулка заняла минут пять, не больше. Задача: сколько часов мне придется отлеживаться в ванне, чтобы уничтожить этот замечательный аромат? Но вот аморф остановился перед наглухо запертой железной дверью, из-под которой сочился грязевой поток.

— А теперь ползком по г…

— Мой милый друг, мне кажется, ты перегибаешь… — и дальше совершенно другим тоном: — Послушай, ты, е… морковка, еще один умный совет, и я пойду торговать морковым соком.

— Ну и зачем так горячиться? — Невинная пастушка, извиняющаяся за растерзанную волками овечку. — Повторяй за мной…

Заклятие прозвучало, а дверь даже не шелохнулась.

— Видимо, тебе придется поднажать. — И я мысленно увидел, как морда моего покемона расплылась в улыбке. Отступив в сторону, я махнул на дверь и приказал водопроводчику-аморфу: — Теперь твоя очередь.

Аморф буквально протек мимо меня к двери, а потом, привалившись к ней, напрягся, и… дверь с грохотом повалилась на пол вместе с косяком. Вот это силища… Один минус — при падении дверь подняла кучу брызг…

За ней оказалась небольшая бетонная комната, откуда вела наверх каменная лестница. Кроме того, тут было несколько таких же железных дверей, как та, что только что вышиб мой спутник.

— Куда теперь?

— Все выше, выше и выше!.. Только поосторожнее. Там, наверху, мордоворот скучает.

Я поежился и стал осторожно подниматься по лестнице. Наверху и в самом деле кто-то стоял. Отполированные до блеска ботинки и брюки со стрелочками, острыми, как нож, — нижняя часть костюма секьюрити. Видимо, он слышал звук и был настороже, однако пойти и проверить, что происходит в зловонных недрах канализации, не спешил.

— Заклятие?

— Я бы не стал. Ты что, совсем ослаб? Вырубить его не можешь? И вообще, я бы на твоем месте поторопился. У тебя минут десять осталось, а тебе еще «дверь» открыть надо.

— Не парься.

Первый удар пришелся под колено. Здоровяк нагнулся. Тут я и врезал ему ребром ладони по шее. Беззлобно так врезал. Чего зря людей калечить? Этот бык, в сущности, ведь ни при чем. Не виноват он, что оказался в этот день на моем пути. Не повезло — вот правильное определение.

Осторожно уложив охранника, телохранителя, или кто он там был, на пол, я огляделся. В помещении была только одна дверь. Значит, нам туда.

За дверью оказался короткий коридор, заканчивающийся массивной дубовой дверью.

— Время?

— Пять минут.

А вот дальше начались настоящие неприятности, потому что именно в той комнате, где мне нужно открыть врата, сидело трое жлобов в костюмах. Такое впечатление, что не концертный зал, а Дворец съездов в ожидании атаки арабских террористов. Пришлось повозиться: заклятие оцепенения, потом несколько точечных ударов — и ближайшие полчаса мальчиков можно было не кантовать.

— Три минуты…

Поставив аморфа на шухер, я вытащил из кармана пузырек с донорской кровью. Английской булавкой проколол маленькую дырочку и, постепенно выдавливая кровь на кончик указательного пальца, начал рисовать соответствующие колдовские символы.

— Сколько?

— Меньше минуты…

Я чувствовал, что не успею. Мысли метались, но палец привычными ровным движениями выводил колдовской рисунок.

— Сколько?

— Минус пять. Почти попали.

— Вот что значит профессионал.

— Вот что значит мудрое руководство партии, — в тон мне, передразнивая, переиначил фразу Тогот. И откуда в таком тщедушном существе столько желчи?

— Откройся! — приказал я, отступив и вытянув в сторону двери руку. Невидимое клеймо на запястье запульсировало, словно пытаясь вырваться из плена моей плоти. И тут меня по ушам резанул натужный, трубный рев. Нет, звук шел не с эстрады концертного зала, а из чуть приоткрытой дверью щели между мирами.

Да… Похоже, все усилия сохранить мою миссию в тайне оказались напрасными. Я покосился на пару дверей, ведущих в недра концертного комплекса. Но аморф даром времени не терял — сказывалась школа незаконного эмигранта. Когда я только подумал, что неплохо бы прикрыть двери, аморф уже заложил засов на одной из них.

Трубы вновь взревели, после чего из облака тумана, ворвавшегося через открытый мною портал, шагнули два герольда. И хоть вид у них был достаточно нечеловеческий, то, что это — герольды, сомнений не вызывало. Их одежды были пародией на наряды Средних веков — разноцветные кафтаны, колготки в облипочку и мягкие сапоги с изогнутыми носками. А лица… Нет, я, конечно, привык ко всяким уродам. Кто только ни обитал в бесчисленных измерениях необъятной вселенной, но здесь, казалось, поработала не Природа, а рука умелого карикатуриста. Лица герольдов были рожами натуральных дебилов — скошенные лбы и подбородки, плоские носы, глубоко посаженные поросячьи глазки, огромные, словно накачанные насосом губы, — Джоли отдыхает… Судя по всему, действовали они совершенно автоматически. Встав по обе стороны прохода, они разом подняли два изогнутых рога и затрубили. Звук был не просто громким, а невероятно гулким и пронзительным. В первый миг я хотел остановить их, но, заглянув в их пустые, лишенные всякого выражения глаза, решил, что любая моя попытка прекратить безумное действо окажется бесполезной. Вот если только заклятие тишины…

— Ну и к чему все эти пряталки-маскировки? — поинтересовался я. — Эти петрушки раструбят о своем прибытии.

— Еще один козел на нашу голову, — в ответ вздохнул Тогот. — Ладно, ты в этот раз прав. Заклятие тишины не повредит…

И тут появился еще один «клоун». Из-за обилия кружев и ярко нарумяненных щек он чем-то напоминал птицу, но не павлина, а что-то вульгарно-самодовольное. В руках у незнакомца был длинный разноцветный жезл. Стукнув им по полу, он возвестил что-то на совершенно незнакомом мне языке, а потом шагнул в сторону, освобождая проход.

Не успел я поинтересоваться у Тогота, о чем, собственно, идет речь, как появился еще один персонаж парада уродов — невысокий рыцарь, с ног до головы закованный в броню и увешанный всевозможным оружием самого зловещего вида.

Герольды вновь протрубили, приветствуя своего господина. В этот миг мне захотелось развернуться и уйти. Ведь эти кретины сами не понимали, какую кашу заварили, а мне все это расхлебывать. Впрочем, слава богу, не мне одному… А потом произошло еще одно неприятное событие. Тогот взял управление на себя. То есть по телу моему прошла волна непроизвольной дрожи, и в один миг демон овладел моими конечностями. Такое порой случалось, обычно по моей же собственной просьбе, если опасность была слишком велика. Тогда моей врожденной реакции и навыков боевых искусств явно не хватало, а на заклятия времени не оставалось.

— Приветствую маркграфа Этуаля,^[3] — неожиданно для самого себя объявил я, а точнее Тогот, пользуясь моими устами. Причем он объявил это на совершенно незнакомом мне языке — слава богу, догадался для меня перевести. А потом мое тело шагнуло вперед, и я отвесил гостю нашего мира изящный поклон.

— Рад, что в этом мире проводник столь изыскан в манерах, — ответило существо в доспехах. — Но где толпы ликующих граждан, цветы и… — он говорил довольно долго, однако Тогот, видимо из сострадания, решил дальше не переводить, дабы не затронуть мои нежные чувства. Из-за дурацких рожков, переполошивших все ФСБ, я больше всего хотел дать этому маркграфу звонкого волшебного пендаля, отправить обратно и закрыть колдовскую дверь, а потом смыться из подвала концертного зала подобру-поздорову. Но у моего мучителя Тогота явно имелись на этот счет совершенно иные планы.

— Видите ли, многоуважаемый Этуаль, этот мир сер и груб. Он едва ли соприкасается с иными обителями цивилизации вселенной, а потому, боюсь, до сего момента в этих краях не слышали о вас и не знают о вашем высоком положении в мире Пяти Материков. Посему я должен принести вам извинения, тем более что из-за неблагоприятного положения звезд вам придется провести в этом мире более недели.

Какое-то время маркграф молчал, видимо переваривая сказанное мною-Тоготом. Из-за низко надвинутого забрала я не видел его лица, но, обладая достаточно красочным воображением, мог легко представить, как перекосило нашего гостя. Честно говоря, меня тоже перекосило. Выходит, мне придется целую неделю терпеть эту дебильную команду? Нет, ни одна сокровищница мира не сможет окупить моих моральных страданий…

Молчание затягивалось. За дверями, ведущими в подсобные помещения концертного зала, тоже было тихо. Подозрительно тихо. Ох, не нравилась мне эта тишина.

Наконец, выдержав паузу должной длины, Тогот, по-прежнему пользуясь моими устами, продолжал:

— Ввиду дикости существ, обитающих в этом мире, и опасности, которой может подвергнуться ваша бесценная жизнь, я попросил бы маркграфа поторопиться. Мы перевезем вас в совершенно безопасное место, где вы сможете в комфорте провести время в ожидании открытия врат, которые позволят вам продолжить путешествие.

И вновь воцарилось молчание. Мне даже казалось, что я слышу движение шестеренок в голове железного гостя. Что-что, а соображал он туго.

— Хорошо, — наконец проскрипел он. — Я вынужден смириться с неблагоприятной реальностью этого мира. Ведите…

Я, точнее Тогот, кивнул аморфу, и тот, отклеившись от дверей, направился к лестнице, ведущей в канализацию. За ним потопали оба герольда, а уж потом сам маркграф, за которым из врат между мирами потянулась вереница слуг с поклажей. Замыкали шествие шесть стражников.

Когда я пересчитал «гостей», настроение мое окончательно упало. В наш микроавтобус разом они войдут с трудом. С другой стороны, плата будет достаточно высокой, это вам не конвоирование одинокого дервиша, совершающего паломничество. С третьей… я сразу почувствовал, что с этим дурковатым маркграфом придется еще хлебнуть.

Пока я мысленно рассуждал о том о сем, Тогот действовал. Жестом моей руки он приказал трем воинам остаться и присматривать за второй дверью, которая не имела засовов, а сам поспешил в начало каравана, продвижение которого резко затормозилось.

— В чем дело? — бросил я аморфу, переминающемуся на последней ступени у самой поверхности нечистот.

— Они не хотят, — ответил он, кивнув в сторону маркграфа.

— Еще никогда никто из рода маркграфов Этуать по собственной воле не опускал свои священные ноги в дерьмо… — Дальше можно было не переводить.

— Что будем делать? — поинтересовался я у Тогота. — Времени в обрез. Вот-вот сюда вломятся менты.

— Пусть аморф перетащит его на закорках. Пора ему отрабатывать свою пайку.

Тот редкий случай, когда я был полностью согласен с Тоготом.

— Потом?

— Вариант С.

Вот чего только мне не хватало, так это варианта С!

— А почему бы тебе не дать колдовской маяк? Мы бы всех их разом переправили?

— И что б с тобой потом было? Одно дело — самому скакнуть, а другое — переправить всю эту компанию. Для такого дела готовиться надо, ворота открывать. А я тебе не Создатель, у меня столько и сил-то нет. Это ты с Ортисом мог скакать через время из мира в мир… Нет, конечно, можешь попробовать, но в финале тебя так вывернет, что потом ни один доктор не соберет.

Я тяжело вздохнул. Хотя, если честно, мне сразу показалось, что Тогот кривит душой. Не хотел он, чтобы все у меня было просто, и точка. Положено караван между порталами без всяких там колдовских штучек-дрючек вести, вот и веди себе — преодолевай трудности… Что и говорить, вариант С, так вариант С.

— Но сначала опечатай входные двери. Потом аморф поработает грузчиком… Только скажи мне одну вещь… Почему мы не усыпили охрану?

— Артурчик, у меня создается впечатление, что ты только что родился. А может, ты дебил… Мы с тобой много раз обсуждали все это. Если охрану усыпить, то они будут помнить, что их усыпит, а при расследовании инцидента начнутся поиски газа или инъекции… а так, удар по балдометру — и никаких проблем. Случившееся все равно не замять. А искусственный сон вызовет ненужное расследование… Мы не сможем прочистить мозги нескольким тысячам человек… Пусть для всех это станет покушением на… предположим, губернатора.

Я крепко зажмурился. Да, похоже, в этот раз и в самом деле придется принимать экстренные меры.

Перед закрытыми дверями скопилось десятка два людей в черных костюмах и в форме. Некоторые из них переговаривались по рациям и сотовым. Судя по всему, настроены они были решительно.

— И чего они ждут? — поинтересовался я.

— Спецназ, — проворчал Тогот. — А тебе лучше все закончить до его прибытия.

Не обращая внимания на разглагольствования маркграфа над озером фекалий, я устремился назад. Отстранив трех воинов, охраняющих дверь, я с сомнением достал булавку, измазанную донорской кровью. Мгновение я разглядывал грязное острие. Как бы заражения не заработать. Однако отступать было поздно. Раз Тогот так сказал, то лучше все так и сделать, а то потом неприятностей не оберешься. Я вонзил булавку в палец. Кровь буквально брызнула, и я начал торопливо выводить на камне защитные символы. Теперь, если кто и попытается высадить дверь, то у него ничего не получится. Проще будет стену рядом с дверью пробить.

После этого, повернувшись лицом к воинам маркграфа, которые озадаченно следили за моими колдовскими манипуляциями, я начал читать второе, парализующее заклятие. С грохотом доспехов воины разом обрушились на пол, сраженные невидимой силой моего колдовства. Потом повалились те, кто столпился на лестнице, и в финале раздался громкий «хлюп». Мне разом представился маркграф, по самые уши ушедший в фекалии и пускающий «ароматические» пузыри…

— Аморф перетаскает их в фургон, а ты иди посмотри, что на улицах творится, — приказал Тогот. — Дай заклятие тени для фургона не повредит. А то появится какая-нибудь хитрожопая бабка, высмотрит, чем мы там занимаемся, и настучит кому не следует.

Тяжело вздохнув, я прошествовал мимо парализованного маркграфа и его слуг, развалившихся на ступенях. К сожалению, «под воду» ушел один из герольдов, однако аморф был наготове и вовремя выудил беднягу, не дав тому захлебнуться.

Не могу назвать себя злопамятным, но я шепотом попросил аморфа, прежде чем грузить маркграфа в авто, поглубже окунуть его в дерьмо. Пусть ощутит всю прелесть путешествий между измерениями. В следующий раз будет меньше выпендриваться.

На улице, как предполагал Тогот, меня уже ждали. Во дворике возле нашего микроавтобуса стояли две бабки. Настоящие пенсионерки-активистки, по-другому и не скажешь. Настроены они по-боевому. Стоило мне высунуться из люка, как я тут же был засыпан градом вопросов. Одну из старушек очень интересовало, что я тут делаю, почему о приезде ремонтников ничего не знают в ЖСК? А еще она очень хотела взглянуть на мои документы и наряд на ремонтные работы. Будто мало мне фээсбэшников всяких. Вторая же была настроена еще более агрессивно. Ей, видите ли, не нравился чудесный аромат, исходящий из открытого люка. Он ей весь обед провонял.

Зря мне эти бабки под руку подвернулись. Нет, обычно я не хамлю, особенно душевнобольным. С такими людьми я предпочитаю просто не связываться, но в этот раз… События последних дней наложились друг на друга, сплелись в единый клубок неприятностей, так что я, не сдержавшись, честно высказал обеим старушкам все, что думаю о них, их родителях и их многочисленной родне. В общем, первой я заявил, что пеший эротический поход (то есть: «а не пошла бы ты на х…») укрепит ее здоровье, второй же — поварихе — что аромат канализации лишь усилит приятный вкус ее варева. На это я услышал начало двух длинных, взаимодополняющих монологов о воспитании молодого поколения, об отсутствии культуры в культурной столице и прочее, и прочее… Я так заслушался, что только сейчас вспомнил о заклятии очищения. Не ходить же по улице, благоухая дерьмом. Нет, кому надо отдать должное, так это русской старушке, которая порой бдительнее полка милиции, сильнее любого качка, а ее образным выражениям во время социально-полемического диспута позавидовал бы любой портовый грузчик. Однако для прослушивания «концерта по заявкам» время было не подходящее. Заклинания морока, и бабки разбрелись в разные стороны, пытаясь понять, что же с ними на самом деле произошло.

Однако не успел я отойти к воротам, из люка появился аморф с маркграфом, а также двумя герольдами. Вся четверка была сильно измазана в зловонной жиже.

— Грузи штабелем, чтобы больше вошло, — приказал я, быстрым шагом направляясь к воротам.

Осторожно выглянув на улицу, я не заметил ничего подозрительного. Судя по всему, нашим двором никто пока не заинтересовался. Пройдя чуть дальше, я встал так, чтобы был виден концертный комплекс. Похоже, наше представление по-настоящему взволновало публику Северной столицы. Судя по числу мигалок и скорости, с которой перемещались люди в штатском из охранных структур, там царила настоящая паника. Еще бы — четверо их долбое… оказались в плену у неведомых террористов, а может быть, ивовсе убиты.

Неожиданно из-за угла на площадь вылетело два автобуса, и оттуда, словно горошины из стручка, посыпались амбалы в камуфляже и масках с автоматами наперевес. Приехал спецназ. Куда уж без него. Тонкой струйкой они втянулись в здание концертного комплекса. Я на мгновение представил, с каким упоением они примутся ломать дверь, на которую я наложил запирающее заклятье. А ведь потом наверняка попробуют ее сломать. Да… Однако в этот раз их пукалки не сработают. На мгновение мне очень захотелось увидеть их вытянутые лица…

— Что стоишь? Размечтался, лентяй…

Вот оно, мое страшное проклятье! Всевидящий глаз! Рок, с детства обрекший меня на мучения… Тогот, чтоб его!

— Ладно, потом расскажешь о том, как любишь меня! — фыркнул неугомонный покемон. — Давай шевелись. Дело еще далеко не закончено. Повторяй за мной…

Бубня слово в слово за Тоготом, я устроил невидимую ловушку у выхода на площадь. Люди эту ловушку не заметили бы, а попытайся кто проехать на машине, та непременно бы заглохла. Удобная такая ловушка. Это на тот случай, если кто из милицейских чинов, по-бдительнее, захочет последовать за нашим фургоном. А может, кто и догадается, что «террористы» проникли на особо охраняемый объект по подземным переходам. Нет, в том, что рано или поздно они об этом догадаются, я не сомневался, вот только насколько рано? До того, как аморф перетаскает этих уродов, или чуть раньше?

И тут я буквально налетел на одного из бугаев в форме. Нет, этот блюститель порядка ничуть не напоминал подтянутого спецназовца или фээсбэшника. Это был типичный мент килограммов на двести, огромного роста, с широкой, оплывшей физиономией, гигантским брюхом и противными ярко-рыжими усами. Настоящий гаишник-взяточник. Уставившись на меня пронзительным взглядом из-под низко надвинутой фуражки, он небрежно бросил, словно плюнул:

— Сержант Голько, предъявите документы.

Пару секунд мне потребовалось, чтобы правильно оценить обстановку. А обстановка, надо сказать, была не очень. Мы стояли на углу, на открытом месте, и попробуй я чего выкинуть, на нас бы непременно обратили внимание. А вот это как раз было бы лишним.

— Увлекся и попался, как глист на таблетку.

— Заткнись, сука! — по-моему, я произнес последние слова вслух, хотя адресованы они были конкретному зеленому существу.

Милиционер нахмурился. Он то ли не расслышал моих слов, то ли решил, что ему почудилось, однако его взгляд из пронзительного стал подозрительным, словно я нарушитель границы, который, не заплатив взятки, пытается протащить мимо бравого таможенника пуд героина.

— Предъявите документы, — вновь повторил он и покосился в сторону ближайшей группы своих сослуживцев, словно опасался, что я в один миг отращу себе бороду, распахну куртку, под которой окажется кило взрывчатки, и брошусь на него, требуя миллион долларов.

Естественно, ничего похожего не случилось.

Заклятие повиновения подходило тут лучше всего. Сержант застыл, сверля меня злобным взглядом.

В первый момент я хотел просто послать его куда подальше. На другой конец города, например. Пусть рысцой пробежится до Купчино, там в себя придет, ничего помнить не будет, а заодно и лишний жирок сбросит. Но в последний момент словно кто-то за язык меня потянул.

— Гаишник?

— Точно.

— Да… По пузу видать. Взятки берешь? — поинтересовался я.

Отвечать сержант явно не хотел, но заклятие повиновения — вещь серьезная, лишний раз не поспоришь.

— Беру, — после долгого сопротивления выдавил он.

— Много?

— Не то чтобы… Много беру, а если беспредел…

— С начальством делишься?

— Так ведь иначе с точки снимут.

— Семья, дети?

— Да была там одна, так я ее давно…

— Все понятно, — остановил я его. И тут в голову мне закралась одна шальная мысль. Нет, самому бы мне в голову ничего подобного никогда не пришло… — Следуй за мной, — приказал я.

Он послушно отправился за мной в мой любимый дворик. Не стоило оставлять его торчать столбом у всех на виду.

А во дворе меня ждала удивительная картина. Все стены были забрызганы дерьмом. Две старушки под воздействием морока все еще слепо бродили по дворику, то и дело натыкаясь на стены. А аморф продолжал подтаскивать все новых слуг маркграфа и, безжалостно прессуя, запихивал их в авто. Интересно, сколько переломов мне придется лечить после такой погрузки. Но это еще не все. У распахнутых дверец микроавтобуса на асфальте, широко раскинув ноги, сидела еще одна старушка. Лицо у нее было побелевшее, рот приоткрыт, глаза выпучены, волосы торчком. Обгадилась бабуся. В общем, все факторы травматического шока на лицо. Казалось, она загипнотизировано следила за действиями аморфа, и, лишь когда тот нырял в люк за новыми караванщиками, ее взгляд устремлялся в пустоту.

— Обалдевшая старушенция…

— Помолчал бы, комментатор! — я шагнул в сторону аморфа. — Каковы перспективы?

— Через пару минут закончу, — ответил он, тяжело дыша. Похоже, я наконец-то утомил эту неугомонную тварь.

— А как там обстановка? — я кивнул в сторону люка. Естественно, у меня не было ни малейшего желания спускаться и самостоятельно изучать, что там происходит.

— С той стороны ломятся… — протянул аморф.

— Напрасно… — вздохнул я. — Ладно, заканчивай. Надо ехать. Нас ждут великие дела.

— Угу, — пробормотал аморф.

Оставив пораженную бабку созерцать погрузку, я провел милиционера к люку. Вскоре вновь появился аморф с парочкой стражников маркграфа.

— Много их там еще? — поинтересовался я.

— Эти последние.

— А машина потянет?

Аморф только пожал плечами, или что у него там было вместо плечей.

— Сколько их там всего?

— Шестнадцать.

По-моему, это тоже своего рода колдовство — запихать шестнадцать, пусть даже не совсем людей, в салон микроавтобуса. Не всякий хачик сумеет так пассажиров в машрутку набить. Но, судя по всему, у аморфов своеобразное представление о геометрии. Однако пора было разобраться с милиционером. Сначала я хотел навести на него морок или память стереть, но потом подумал, что забавнее будет его в дерьмо окунуть. Пусть посидит и подумает.

Сержант шагнул к люку, но вместо того чтобы исчезнуть в темном отверстии, он провалился по пояс и застрял. Теперь он торчал из люка, словно нелепое фантастическое растение. Несколько секунд я созерцал содеянное, не зная, плакать мне или смеяться, а потом повернулся и направился к машине. Аморф, уже перевоплотившись, сидел на месте водителя.

Последний раз взглянув на сюрреалистическую картину: две ошарашенные и одна обалдевшая старухи и сержант постовой службы, по пояс торчащий из асфальта, я нырнул в кабину.

— Поехали?

— И ты собирается так все оставить? — поинтересовался Тогот.

— А что ты предлагаешь?

Какое-то время Тогот думал. Пока он вертел своими колесиками, я вновь кинул аморфу:

— Давай крути педали!

Мотор лениво зафурчал, микроавтобус начал разворачиваться, старательно объезжая сидящую на асфальте старушку и торчащего из люка милиционера, вот он вырулил с изгаженного дерьмом двора…

* * *

Еще лет десять назад, на заре перестройки, обустраивая свой бизнес проводника, я договорился с правлением ЖСК одного точечного дома в новостройках, и они отдали в мое полное распоряжение подвал дома. Взамен я платил квартплату за весь дом в пятьдесят квартир. При моих нелегальных доходах это было не слишком накладно. Подвал я отремонтировал, превратив пять небольших комнат в некое подобие отеля. Сначала жильцы дома, несмотря на денежные вливания, возмущались, так как в подвале то и дело появлялись неприятные соседи. Потом появился Орти с его пространственно-временными карманами, и проблема «зависших» караванов оказалась решена на какое-то время. Когда же квартира сгорела и моя жизнь вновь изменилась, словно резко повернувшее русло реки, я вспомнил про «гостиницу для незваных гостей». Времена, точно так же, как и хозяева части квартир, сменились. Правление кооперативного дома встретило меня с распростертыми объятиями. И тут же поползли слухи, что я не только богатый, но и очень страшный человек, который торгует гастарбайтерами из Азии. Пришлось снова давать на лапу, подмазать несколько чинов из миграционного контроля, а также посадить на зарплату местного участкового, который порой напоминал мне ненасытную пиранью, и лишь моя угроза переехать вместе с «гостиницей» в другой район заставила его умерить аппетиты. А так как гости в нашем мире задерживались не так уж часто и в большинстве своем, оказавшись здесь, вели себя, по крайней мере, осторожно, жильцы смирились. К тому же квартплату за них я вносил исправно.

Вот и в этот раз ничего не оставалось, как сгрузить караванщиков в гостиницу. Я оставил Тогота и аморфа разбираться с ними, а сам отправился прогуляться. Последние дни оказались уж очень насыщенными, а я, если не считать отдельно взятых подвигов, привык к спокойной жизни. Тут же все сразу: и Мясник, и Древние, черт бы их побрал, а теперь вот этот караван.

Взяв баночку «девятки», я устроился на скамейке. Пиво чуть горчило и было омерзительно теплым, но даже это не могло испортить мне настроение. Тогот разбирался с маркграфом и его слугами, а я мог отдохнуть. Мой покемон был занят, а значит, ближайшую пару часов я не услышу ни одного дурацкого совета и колкого замечания.

По скверу ползли длинные вечерние тени, но я не замечал их, наслаждаясь тишиной и пивом. На мгновение перед глазами встала картина: три растерянные, ошарашенные бабуськи и сержант, торчащий из люка. Вновь на меня накатила волна смеха, а потом… горечи. Бабки, ведь они не виноваты, что жизнь сделала их такими, а сержант… Не знаю, отучит ли его от взяток временная работа канализационной заглушкой, но то, что из ментовки его после этого случая выпрут, это уж точно, а может, понизят в чине и станут насмехаться нам ним до самой пенсии… Интересно, а что меня ждет к старости? «Нет, не доживу», — решил я, крепко зажмурившись и желая отогнать печальные мысли. Вот до Нового года дотяну, хотя бы для того, чтобы посмотреть долгожданного «Аватара». Интересно, сможет ли режиссер переплюнуть реальность иных миров, где я побывал?

Неожиданно рядом раздался женский голос:

— Да, и что он тебе сказал?

Я аж подпрыгнул, резко повернулся, едва не залив куртку пивом. Оказывается, пока я предавался мечтаниям, на другой конец моей скамейки подсели две девушки, молоденькие, накрашенные. И как я только не заметил их появления?

— Так вот, он мне и говорит: «Если ты такая дура, то и расхлебывай теперь сама», — и она громко протяжно всхлипнула. — А где я денег возьму?

— А может, тебе надо с ним поговорить?

— Нет, — покачала головой вторая, — она сидела чуть дальше от меня, поэтому мне пришлось чуть нагнуться вперед, чтобы увидеть ее лицо. Девчонка лет семнадцати. Черные волосы цвета воронова крыла, темная косметика, размазанная в уголках глаз, черная помада, стальное колечко в нижней губе. «Сопливая» куртка из дешевого кожезаменителя, с поблекшим скелетом от «Назарет», черные колготки с огромной стрелкой на голени правой ноги. Из готов, что ли?

— Да брось, Тафф…

— Чего бросать, аборт делать надо, само не рассосется.

— А ты у девчонок спрашивала?

— Да ни у кого бабла нет. А я и так Верке пол стипухи должна.

— Матери напиши…

— И что? Во-первых, у нее тоже бабла нет, во-вторых, она, если узнает… трындец мне будет… — И она снова всхлипнула. — Да и не успеет мать прислать. Эти врачи-вредители сказали, что срок крайний. Или на днях, или никак…

— Что никак?..

— Зимой в роддом…

— А ты?

— А что я? Мне хоть в петлю. Или нет, пойду в «Тоннель», нажрусь таблеток каких-нибудь, и все… Никаких проблем, все хрустально…

Ну почему всегда так происходит? Стоит мне расслабиться, пытаясь насладиться жизнью, отринуть все неприятные мысли, как появляется кто-то, кто непременно хочет все изгадить? Обычно это Тогот, но порой и сама жизнь. И что теперь делать? А потом: а тебе-то какое дело, сколько нищих, бездомных вокруг, сколько людей страдает, все равно ты им всем не поможешь. Ты что, альтруист-миллиардер?

Я еще раз взглянул на девушку… Да какую там девушку — девчонку. Тут же вспомнилась Фатима Точно такой же испуганный взгляд крошечного зверька, оказавшегося один на один с безумной жизнью. Вот так наткнешься пару раз на вилы реальности — и все, никаких воздушных замков. А потом, к старости, получится из нее гнусная бабка, которой шило в задницу еще в детстве воткнули… Тут я мысленно выругался. И вновь зазвучали в ушах слова верного Тогота «Ты пойми, Артурчик, реальность — штука неприятная, так что не пытайся спасти весь мир. Запомни, каждый в этой вселенной занимает свое место, выполняет свою, свыше предначертанную только ему работу». Интересно, а сержанту Голько свыше было предначертано застрять в люке и стать всеобщим посмешищем?

Несколько мгновений я сидел задумавшись, потом запустил руку в задний карман — пачка зелени была на месте. Отправляясь встречать караван, я всегда имел при себе довольно крупную сумму в валюте. Ведь никогда не знаешь, что может случиться, а взятки в нашей стране еще никто не отменял.

Ладно, пусть потом Тогот ругает меня последними словами. Что-что, а это он любит. А может, всему виной пиво… Я осторожно выудил котлету зелени из кармана, зажал в кулаке, глотнул «девятки», а потом поднялся со скамейки. Проходя мимо девушки, я наклонился, опуская пустую банку из-под пива в урну, стоявшую у скамейки, и одновременно опустил пачку долларов в сумочку незнакомки. Этакий рыцарский поступок. Еще один значок на мой выцветший галстук юного скаута. Равновесие восстановлено, и пусть я обидел вредных старушек и надругался над взяточником-сержантом, зато помог незнакомке. Нет, если бы я просто вырубил сержанта, я бы так не переживал… Завершив незамысловатую операцию по восстановлению мирового равновесия, я не спеша направился прочь из сквера. Как говорится: «Сей достойное, доброе, вечное».

Девушка догнала меня в конце аллеи.

— Постойте!

Я обернулся. Она стояла передо мной, маленькая, несмотря на огромные каблуки-шпильки. Я-то сам не великан, но она едва доходила мне до плеча. Губы ее были крепко сжаты, от глаз протянулись полоски потекшей туши. Не было ей семнадцати, да и шестнадцать только-только исполнилось.

— Это ваше? — она вытащила из сумки пачку долларов и протянула их мне. — Это ваше, — в этот раз она не спрашивала, а утверждала. — Заберите. Мне чужого не надо.

Я глянул направо, налево. Слава богу, вокруг не было прохожих. Можно было, конечно, колдануть… пробормотать одно из заклятий, но в тот момент я почему-то решил, что на этот день с меня заклятий хватит. Видя, что девушка ожидает ответа и не отступит, я лишь равнодушно покачал головой.

— Вас что, Степка послал?

Я пожал плечами.

— Не знаю я никакого Степку… — И повернулся, собираясь уйти.

— Но…

Я не дослушал конца фразы. Мне это было уже неинтересно. Мавр сделал свое дело, мавр может уйти.

— Я просто проходил мимо… И не надо тыкать мне своими деньгами. А то увидит кто…

— Зачем вы их мне подложили?

— Я? — я постарался изобразить полное изумление, а потом, поняв, что скорчить дурацкую гримасу не удастся, добавил: — Ерунду-то не неси.

Девушка аж задохнулась от возмущения.

— Я видела, как вы их мне подсунули… Они, наверное, фальшивые.

— Самые настоящие, — заверил я ее, и тут краем глаза заметил, что вторая девушка встала со скамейки, направляясь на подмогу подруге. И в самом деле пора было смываться.

— Подождите! — Ее крик заставил меня остановиться. — Вы что, дебил?.. Тут же тысяч… — она запнулась, не зная, какую цифру назвать.

— Считай, тебе повезло, — бросил я через плечо, стараясь, чтобы мои слова прозвучали вроде «Отвяжись от меня, сука», а потом быстро зашагал по дорожке. Девушка еще что-то кричала мне вслед, но я не слышал. Мне это было неинтересно.

Глава 6 ЗА РОДИНУ, ЗА СТАЛИНА!

Вчера мы хоронили двух марксистов,

тела одели ярким кумачом,

один из них был правым уклонистом,

другой, как оказалось, ни при чём.

Он перед тем, как навсегда скончаться,

вам завещал последние слова —

велел в евонном деле разобраться

и тихо вскрикнул: «Сталин — голова!»

Ю. Алешковский

Дома, как я и подозревал, все было нездорово.

Когда я позвонил, дверь мне открыл аморф. Видимо, помня инструкции или не желая обидеть меня, он вновь принял образ горбатого чудовища. Откуда-то из гостиной доносились высокие голоса, кто-то яростно спорил, причем говорили не на русском, а на совершенно неизвестном мне языке. Одним из спорщиков был Тогот. Его противный, визгливый голос я бы ни с чем не перепутал. Второй голос звучал низко, буквально рокотал, в изобилии сыпя тяжелыми шипящими.

— Что у нас плохого? — поинтересовался я.

Аморф лишь скорчил рожу. А может, он хотел ответить мне или даже ответил, только я его мимики не понимал.

— Я не отрываю тебя, мой друг? — поинтересовался я, ментально обратившись к Тоготу.

— Что вы, что вы… Вы как раз вовремя, к раздаче, так сказать.

— Быстро и кратко, в трех словах.

— Я встретил караван, разместил в гостинице, только вот господин маркграф потребовал особых условий — пришлось привести его сюда. Только твоя квартира ему тоже не понравилась, пришлось напомнить о договоре, который он подписал, отправившись в это путешествие…

— Вот с этого места поподробнее… — попросил я. Работая проводником более двадцати лет, я впервые услышал о каком-то договоре.

— Потом будем лясы точить. Нужно обуздать этого мерзавца. Еще немного, и я просто скую его чарами, а там будь что будет.

— Чем же он сейчас недоволен?

— Твоя новая рабыня ему отказала.

— То есть? — не понял я.

— Ну, увидев ее, он ее тут же возжелал в прямом смысле этого слова, а в свете «последних постановлений партии и правительства» я не дал ему надругаться, вот он и взбесился.

— Вот только сексуально озабоченного мудака мне не хватало, — прошипел я сквозь зубы, входя в квартиру. Ментальный разговор требует много меньше времени, чем обычный.

Быстренько скинув кроссовки, я осторожно заглянул в гостиную. По обе стороны стола застыли маркграф и Тогот. Морковка против карикатурного рыцаря, как обычно его изображали в советских мультиках. Казалось, еще чуть-чуть — и они вцепятся друг другу в глотку. И хотя выглядело это противостояние поистине комично, ничего смешного в происходящем не было. В общем, мне ничего не оставалось как подойти, стукнуть кулаком но столу и рявкнуть, чтобы оба спорщика разом заткнулись.

— Поиграем в плохого и хорошего следователя, — объявил я Тоготу. — И сделай, пожалуйста, так, чтобы я понимал блеянье этого полудурка.

Покемон поморщился.

— Хорошо.

Пока Тогот шептал необходимое заклинание, я вновь обратил взор на нашего гостя. Теперь, при ярком освещении и более пристальном взгляде, он не выглядел таким уж комичным. Доспехи его были потертыми, погнутыми, словно и в самом деле побывали не в одной переделке, да и резкие, словно рубящие, движения маркграфа, то, как он ставил ноги, держал руки, выдавали в нем опытного воина.

— Правильно подметил, этот ряженый петух не такой пентюх, каким прикидывается, — согласился Тогот. — Я вроде закончил…

— Рад приветствовать высокого гостя в моих скромных покоях.

— Скромных, более чем скромных, — фыркнул маркграф Этуаль, и, что самое удивительное, я его понял. — Однако…

— Никаких «однако»! — вспыхнул я. — Пока вы находитесь в этом мире, вы обязаны подчиняться проводнику, и будете мне подчиняться. И мне плевать, что вы — маркграф! Здесь я для вас Господь Бог! А когда двери откроются и вы перейдете в иной мир, то можете творить что угодно, меня это не касается. Теперь же попрошу четко выполнять все мои распоряжения, иначе я снимаю с себя всякую ответственность за вашу доставку, и вы до конца жизни застрянете в этом мире… В общем будете сами выпутываться. И поверьте, сделать это будет совсем не просто. Вы чужой в этом мире, ваши чины и регалии тут ничего не значат. Местные правители в лучшем случае засадят вас в сумасшедший дом, а в худшем — отправят на Колыму… — я сделал паузу, переводя дыхание.

— Колыма — это местный ад? — поинтересовался маркграф.

— Нет, это такое чудное место, где большую часть года температура минус пятьдесят. Там вам дадут кайло и заставят рубить камень, а ночами вашу тощую попку станут петушить или другие зеки, или вертухаи. — И я замолчал, пытаясь прикинуть, что из вышесказанного понял мой гость. Ведь, благодаря усилиям Тогота, я говорил на незнакомом мне языке, но насколько точно заклятие покемона переводило мои слова маркграфу, я понятия не имел. Особенно если взять такие слова, как «петушить», «зеки» и «вертухаи».

И все же… судя по всему, моя короткая речь произвела должное впечатление. Маркграф словно сдулся, ссутулившись, опустился в кресло.

Какое-то время он молчал, а потом поднял руку, словно ученик первого класса, который хочет задать вопрос.

— Хорошо, я согласен, но разве…

— Для тупых повторяю дважды: никаких «но», «однако», «быть может» и прочего! Понятно? — А потом, бросив косой взгляд на Тогота, добавил: — И не сметь обижать обитателей этого дома и приставать к ним, вышвырну на улицу, как пса блудливого.

Маркграф обреченно кивнул. Он хотел еще что-то спросить, но тут в дверь позвонили.

— Молодец, хорошо получилось, — подбодрил меня мой домашний тиран. — Вот почаще бы тебе таких «клиентов», глядишь, к старости отработал бы командный голос, да и драться научился бы самостоятельно. А то: «Пшел, Тогот, мелкая зверушка». А как только в жопу клюнет жареный петух: «Тогот, миленький, выручай, я тут снова обосрался».

— В данной ситуации обосрался ты, чмо зеленое… Лучше скажи, кто там.

— Любимая женщина механика Гаврилова.

— А без подьеб…?

— Иди открывай.

Боже! Как меня достали за эти дни! Ну почему бы всем на какое-то время не забыть обо мне? Что, я прошу слишком многого? Ну хотя бы два-три дня никаких звонков, просьб, заказов. Никаких богов, ни наземных, ни космических! Покоя!

— В гробу будет! — тут же влез в мои мысли Тогот, растоптав все воздушное, нежное, чистое грязными, пахучими ногами. — Поторопись, дамы ждать не любят.

Я, злобно фыркнув, направился к входной двери. Рывок. За дверью стояла Валентина. Я обомлел. Шикарно одетая, словно только что сошедшая с подиума, она бесцеремонно отодвинула меня и вошла в квартиру.

— Артурчик, в вашем возрасте пялиться на женщин просто неприлично. Я понимаю, прыщавый юноша, переполненный гормонами… Но вам-то, при вашей работе надо быть поспокойнее.

И продефилировала мимо меня в гостиную, а я так и остался стоять у двери. Я даже не отреагировал на обидное «Артурчик». Наконец, вспомнив о госте, который хоть и согласился выполнять мои условия, но явно не понимал, ни где оказался, ни чем чреваты его выходки, я поспешно захлопнул дверь и поспешил за Валентиной. Но опоздал… Не знаю, что произошло в гостиной, но к тому времени, как я вошел, маркграф сидел на полу, вытирая расквашенный нос, а Валентина застыла посреди комнаты, уперев руки в бока.

— Не знаю, как там у вас, но если бы не Артурчик, то я бы тебя по стенке размазала. И откуда берутся такие блудливые старикашки?

— Я… — начал было маркграф, но Валентина наградила его таким уничтожающим взглядом, что он тут же замолчал.

Потом гостья вновь снизошла до меня:

— У вас тут есть спокойное местечко, где мы могли бы побеседовать тет-а-тет, без сексуально озабоченных?

Я кивнул в сторону кухни.

— Тогот, ты с нами?

— Лучше я останусь с придурком, а мысленно я всегда с тобой. Я твой ужас, летящий на крыльях ночи…

— Сегодня же отключу детский канал, — пообещал я, заходя следом за Валентиной на кухню.

Она так и не стала раздеваться, лишь расстегнула пальто, и то лишь после того, как закрыла дверь.

— Итак, чем обязан столь позднему визиту?

Вместо ответа Валентина извлекла из своей сумки небольшой стеклянный шар.

— Собственно, занести эту штуку тебе должен был Викториан. Но в данный момент он очень занят, разрабатывает планы вместе со слугами Лика. Что же до остального, то тебе наверняка понадобится помощь. Армия не армия, но небольшой отряд силовиков, который мог бы поддержать тебя в трудную минуту.

— И что же они смогут из того, что не сможем мы с Тоготом?

— Они смогут отвлечь внимание на себя, и этого может оказаться вполне достаточно… Кроме того, вашей колдовской силы может не хватить. Речь ведь идет не о перевозках, а об операции по закрытию порталов. Вы просто физически не сможете.

— Ну, предположим, я найду наемников, предположим даже, они станут служить мне… — я хотел было и дальше развивать эту тему, но Валентина остановила меня движением руки.

— Проанализировав создавшуюся ситуацию, Зеленый Лик решил, что можно воспользоваться тем же способом, каким в свое время воспользовались ты и Орти.

— Но у меня нет могущества Орти, к тому же, чем нам могут помочь…

— Или ты станешь слушать меня и, только выслушав до конца, будешь задавать дурацкие вопросы, или я очень сильно разозлюсь. Так вот, Лик принял решение, Викториан нашел несколько подходящих объектов, Лик одобрил кандидатуры, вот тут все записано. Правда, предстоит побегать, чтобы собрать отряд, да и не все согласятся на наше предложение, но стоит попытаться.

— С этого момента прошу поточнее…

— Так как нашим боевикам предстоит работать в современных условиях, надо ориентироваться на настоящее. Кроме того, они должны хорошо знать нюансы современной жизни. Единственная подходящая война — Чеченская. Викториан подобрал несколько групп российских военнослужащих, которые погибли в Чечне. Мы можем предложить им или героическую смерть за Родину, или вторую жизнь на службе той же Родине. Но начать ты должен с подбора персонального телохранителя, и для этой роли годится только один человек…

— Не думаю, что они согласятся.

— Однако стоит попробовать. В конце концов Викториан с Александром Сергеевичем составят договор, приемлемый для всех.

— Александром Сергеевичем? Пушкиным, что ли?

— Нет, это один милый старик, который порой оказывает нашей компании различные услуги.

— Ну а мне-то что прикажете делать?

— Для начала ты должен ознакомиться с кандидатами для вербовки. Я думаю, у тебя возражений не возникнет. После того как Викториан подготовит соответствующие порталы и тренировочный лагерь. Кстати, тебе тоже необходимо получиться кое-чему…

— И эта туда же! Да не хочу я ничему учиться. Меня и тут неплохо кормят.

— Не хочешь, а придется, — встрял довольный покемон.

— А ты все подслушиваешь?

— А ты все витаешь в облаках, — в тон мне отвечал Тогот. — Ты лучше не отвлекайся, а слушай, что тебе говорят. Может, какая-нибудь умная мысль все же отложится в твоих лимфоузлах.

Я хотел было ответить этому засранцу, хотя бы для того, чтобы последнее слово осталось за мной, но вместо этого вновь переключил свое внимание на Валентину:

— …мы пообщаемся со всеми группами примерно за пару секунд до их смерти, — продолжала она как ни в чем не бывало. Естественно, моей перепалки с Тоготом она не слышала. — Мы надеемся, что большинство избранных согласятся сотрудничать с нами. Однако особое внимание я советовала бы обратить на человека, который должен будет находиться рядом с тобой, прикрывая тебе спину.

Я с сомнением покачал головой, вспоминая каторжную работу Орти по отсеву подходящих кандидатов. Тогда Орти — создатель, — решив обойти законы Вселенной, попросил меня помочь ему создать свой мир. Для этого наряду с биологическими суррогатами, из которых пытались взрастить людей, брались бывшие узники ГУЛАГа, которым предстояло умереть. Но далеко не все соглашались переехать из лагерного барака в мир цветущих городов, которые возвел для них Орти. Люди, как известно, существа капризные.

— Ну, предположим, кто-то из них согласится, и куда мы их денем?

— Я уже сказала, Викториан должен подготовить подходящее место. Внимательнее надо слушать… Как только все будет готово, тебя известят. А пока… Вот тебе шар, посмотри варианты. Ты же собаку съел на переговорах со всякими… — тут Валентина замялась, не зная, какое слово подобрать правильно. — В общем, сам понимаешь… Я — силовик, Викториан привык все вопросы решать с помощью колдовства. А ты…

Я хотел возразить, объяснить, что не к тому они обратились. Им надо было вместо меня с Тоготом говорить. Это он — зеленая бестия — уболтает кого угодно. Но я промолчал. Если эти Посвященные решили, что в моем тандеме с Тоготом я старший, пусть так и будет. Мне же спокойнее, никаких сюрпризов. А то этот покемон любит «сюрпрайс». И ты по самые гланды в дерьме и имеешь все шансы окунуться с головой.

* * *

Как только Валентина ушла, я поудобнее устроился на диване, решив на сон грядущий просмотреть пару сюжетиков от Викториана. Скажу честно, кино оказалось не из веселых, оптимизма не вселяло и в Каннах Пальмовую ветвь не получило бы… Хотя, что я говорю, совсем наоборот. Ведь большой кинематограф обожает бессмысленные ленты с плохим концом, где все в дерьме начинается и дерьмом заканчивается. Классика жанра.

— Смотри-ка, собрался открыть подарочек без меня. Пожалуй, я к тебе присоединюсь, а то новые серии «Чипа и Дейча» будут еще только через час.

— Слушай, ты, инфантильный демон, может, хоть раз в жизни ты дашь мне отдохнуть без своих комментариев?

— Без моих комментариев ты можешь не вникнуть в суть проблемы или упустить нечто важное. Ты ведь, как и любой человек-даун, видишь лишь поверхностное, наносное и не в силах ментально проникнуть в глубь проблемы.

— Теперь я уже и дауном стал.

— А что ты хотел? Раньше всех детей из чрева матери доставали щипцами. А так как единственное место новорожденного ребенка, за которое можно уцепиться, это голова, то вытаскивали за нее. А если учесть, что косточки у младенца не такие уж крепкие, то при родах с применением щипцов защемлялись лобные доли мозга. Родился, и сразу даун. Но не расстраивайся, ты не одинок. У вас все поколение даунов…

— Слушай ты, покемон-мыслитель…

— А вот дальше даже не думай. Ты же знаешь, что некоторые твои прозвища очень обидны, тем более что я тебе сейчас нужен. Пока ты там развлекаться будешь, мне придется еще одним глазом за нашим гостем присматривать.

— Ладно уж… — фыркнул я. — Но «дауна» я тебе припомню.

— А что я такого сказал?! — совершенно невинным «голосом» возмутился Тогот.

— Заткнись, морковка целофанированная! — окончательно взбесившись, рявкнул я вслух, и покемон «замолчал».

А я щелкнул ногтем по колдовскому шару, снежинки за стеклом закружились, изображение приблизилось, как будто я стал крошечным, а шар гигантским. Танец снежинок завораживал, и я, сам того не замечая, погрузился в колдовской транс. Постепенно сквозь снежную круговерть стали вырисовываться горы, точнее горная дорога, вьющаяся серпантином по склону, поросшему пожухлой травой. Солнечные лучи ярко сверкали на ползущем в гору армейском грузовике. Вот он выполз на площадку сбоку от дороги. Раньше тут стояла церковь, даже не церковь, а скорее часовенка. Ныне от нее осталась лишь одна обугленная стена.

Из кузова и кабины машины вылезло человек десять. Бородатые, в маскхалатах, обвешанные оружием, словно новогодние елки игрушками. Какое-то время они стояли, о чем-то говорили, курили. Я начал было скучать. Но тут парочка из них вернулась к машине и выволокла оттуда двух сильно помятых солдатиков со связанными руками. Один постарше, полный, что-то сказал им, за что тут же получил под дых. Откуда-то появились лопаты. Пленных развязали, заставили копать могилы.

Действо длилось и длилось. Я начал дремать.

— Ты давай не спи, — взбодрил меня Тогот.

— Они эту землю лопатами уже полчаса копают.

— Это для тебя полчаса, а для них — мгновения перед смертью.

— И что, я вот так должен все эти реалити-шоу просматривать. Уже, между прочим, время позднее, часа два, наверное.

— Ах, чувствительное дитятко, ты снова пропустил любимую передачку «Спокойной ночи, малыши»… Щелкни пальцами пару раз, скорость просмотра записи увеличится.

— Тоже мне, видик с пультом.

— А по мне, этот шар вполне занятная штуковина.

— Ты думаешь, мне хочется смотреть концовку этой постановки?

— Ладно, разрешаю лечь спать. Я сам на ускорке досмотрю.

— Ой, спасибо тебе за разрешение, — вновь начал я злиться. — Мне теперь что, на все твое разрешение спрашивать?

— Спать и срать по команде! А остальное по обстоятельствам. Ты теперь в армии, почти солдат Господа, если на то пошло.

— Ох, и надоел ты мне со своей ахинеей, — вздохнул я, отключился от колдовского шара и, потягиваясь, встал с дивана. — Ты гостя нашего устроил, телезритель хренов?

— В соседней комнате дрыхнет, правда, уложился он с трудом, только после того, как я пообещал его с Валентиной познакомить.

— С Валентиной?

— У него, по-моему, гормональный взрыв на почве гиперувеличенной самооценки… Так что я пообещал и на всякий случай к нему аморфа пристроил. Он за ним пока присмотрит.

— Ладно, я этого не слышал… — И тут мой взгляд наткнулся на Фатю. Она, вся поджавшись, тихонько сидела в уголке комнаты, словно ожидая чего-то. Да и куда ей было деваться, судя по всему, маркграф занял ее (точнее, мою) постель.

— Ты ее хоть накормил? — вновь обратился я к покемону.

— Сама поела.

— И где мне ее укладывать?

Но Тогот ничего не ответил, притворился, что не слышит. Я тяжело вздохнул. Собственно, мне ничего не оставалось, как раскинуть диван и застелить так, чтобы мы легли валетом. В конце концов, одну ночь можно перебиться, а завтра я пообещал что-нибудь придумать. В конце концов, куплю еще одну раскладушку.

Конечно, можно было сделать это и сегодня, но, если честно, я слишком устал. Караван, маркграф, незнакомка, Валентина с ее шаром. Закончив с диваном, я прошествовал на кухню. Что-что, а мимо ужина я сегодня пролетел, и все из-за этого дурацкого шара. Ведь когда смотришь в него, совершенно не замечаешь бег времени.

— Ты пока ложись, — бросил я Фате. — Одну ночь перекантуемся, — и, выходя на кухню, погасил свет.

Холодильник ломился от снеди, в этот раз Тоготу надо было отдать должное. Но, взглянув на часы, я ограничился парой бутербродов с конченой колбасой и пластиковой бутылочкой «Василеостровского» темного. После чего отправился в ванную и минут двадцать стоял, наслаждаясь струями горячей воды и пытаясь забыть душистые канализационные туннели.

Потом, завернувшись в горячее махровое полотенце, я пулей проскочил к дивану, нырнул в прохладу освежающих простыней и… был сильно удивлен, когда почувствовал рядом с собой обнаженное женское тело. Еще мгновение, и Фатя прижалась ко мне.

— Ты неправильно постелил, я все поправила, — прошептала она, а потом ее губы прижались к моим. А еще через мгновение наши тела сплелись в объятиях.

Несмотря на то что я зверски хотел спать, в ту ночь спать мне почти не пришлось.

* * *

Наутро, как обычно, жизнь наладилась. Фатя с моего позволения взялась за домашние дела. И хотя у нее не все получалось хорошо, она старалась. К тому же я передал ей в помощь аморфа, которому в обязанности также вменялось присматривать за остальными путешественниками и снабжать их провизией. Постепенно все устаканилось. Маркграф, уяснив, что Фатя моя девушка, утихомирился, уселся у телевизора и, после того как Тогот показал ему, как переключать каналы, полностью погрузился в мир кино, предпочитая показы женских мод и любовные сериалы познавательным передачам и политическим новостям. Хотя, в самом деле, какое ему было дело до политических новостей нашего мира?

Однако мне было стыдно, стыдно из-за Фати. Может, не стоило все-таки…

Вот так, борясь с угрызениями совести, я приступил к ускоренному просмотру записей в колдовском шаре Викториана.

* * *

В этот раз никакого колдовского маяка не было. Викториан вел нас вслепую, и мне это совершенно не понравилось. Обычно подобное путешествие занимает считаные секунды. Шагнул, на мгновение помутилось в глазах, и уже на той стороне, а в этот раз мы скользили сквозь небытие добрых полчаса, и мотало нас из стороны в сторону, словно ехали на грузовике по сельской дороге. Я сразу вспомнил путешествия сквозь пространство и время с Орти — создателем. Там все было быстро, гладко и совершенно неважно, насколько далеко ты перемещаешься во времени и пространстве. Магия же Викториана, судя по всему, была не менее действенной, только какая-то топорная, не отточенная. В общем, полчаса тряски и качки — и мы материализовались где-то в горах Чечни. Судя по пейзажу, это была именно та дорога, что я видел в шаре, однако теперь, в реальности, все предметы утратили свой расплывчатый ореол.

Несмотря на середину лета, то и дело налетал ледяной ветер. По небу скользили легкие облачка, но солнце почти не грело, а может, мне это только казалось. Я никак не мог прийти в себя после путешествия.

Несколько минут мы простояли у подножия скалы. За спиной у нас возвышалась каменная стена. Перед нами к извилистой ленте дороги уходил крутой склон, поросший желтой, пожухлой правой. Не так далеко темнели руины часовни.

Викториан поправил пальто, опустил на землю здоровенную сумку и выудил оттуда три автомата зловещего вида, судя по всему, некая модернизация всем известного «калаша».

— Это еще зачем? — поинтересовался я. — Кажется, военные действия в нашу программу не входили.

— На всякий случай, — фыркнул Викториан. — Случаи, как известно, разные бывают.

— Да уж, — проворчал я, снимая «калаш» с предохранителя и проверяя затвор.

Викториан тем временем начал осторожно спускаться к дороге.

— Не задерживайтесь. Нам надо до приезда боевиков добраться до часовни и схорониться в руинах.

Мне с Валентиной ничего не оставалось, как последовать за колдуном. Но я на мгновение замешкался, любуясь моей спутницей. Однако, несмотря на модельную внешность, в облике Валентины было что-то хищное. А может, это некая печать — тень Искусства.

— Пошли, не задерживайтесь, — подстегнул нас Викториан. Голос его в разряженном горном воздухе звучал еще резче, казался много более хриплым, чем в его подземной обители.

Склон оказался достаточно крутым. Старые, раскрошенные ветром камни так и норовили выскочить из-под ног. Я тут же пожалел, что не послушал Викториана, не надел сапоги, как он мне предлагал, а кроссовки и в самом деле оказались не лучшей обувью для прогулки по горам. Наконец, из-под моих ног выскользнул огромный плоский камень. Я едва удержался на ногах, понимая, что стоит мне приземлиться на пятую точку, я поеду на ней до самого шоссе — неприятная перспектива.

— Пошли, пошли… — вновь подстегнул нас Викториан. — Только шагайте осторожнее, тут могут быть растяжки.

От этих слов по спине у меня пополз неприятный холодок. Что-что, а подорваться на мине чеченских боевиков… Нет, это определенно не входило в мои планы. Остановившись, я осторожно отправил ментальное послание.

— Ты тут?

— Все ждал, когда же нашему малышу пора будет сопельки подтереть, — усмехнулся Тогот.

— Диктуй замятие неуязвимости, — приказал я.

— Что-то с памятью моей стало, все заклятия забыл напрочь, — нараспев произнес покемон.

— Ну, тогда тебе скоро придется искать нового проводника… — зло огрызнулся я. — Диктуй давай.

— Ох, ох, ох, какие мы нервные, — зашелся мерзавец. — Знаешь, я должен подумать, стоит ли в очередной раз…

Но я не дал ему договорить.

— Диктуй давай!

И он, естественно, продиктовал. Я повторил заклятие слово в слово и сразу почувствовал себя лучше, словно на ледяном ветру надел теплую шубу.

До руин часовни пришлось шагать минут двадцать, даром что она казалась совсем рядом, как на ладошке.

— Ну а теперь прячемся, — приказал Викториан.

Обойдя единственную целую стену, мы устроились под ее прикрытием. Тут солнышко припекало вовсю, а ветра и вовсе не было. И воздух! Только теперь я понял, какой тут чистый воздух!

Меня сразу же разморило, и я уснул с мечтами о бутылке прохладного светлого пива. Но долго спать мне не пришлось — вдали послышатся шум мотора. Вскоре подъехал грузовик. Ну а дальше все пошло точно по сценарию, все так, как я видел в шаре, до самого того момента, когда бандиты приказали пленным заканчивать копать и вылезать из могил.

— Хорошо поработали, а значит, хорошо спать будете на том свете. Вот только скажите, как вас прикончить: сразу обоих или по одному? Чтобы первый смог могилу другу закопать, а у нас времени было бы побольше, — поинтересовался один из боевиков. Говорил он с кавказским акцентом, каждый раз с трудом подбирая слова.

— По очереди, Ашот… — встрял другой боевик. Он хотел было еще что-то сказать, но так и застыл с открытым ртом — Викториан остановил время.

Мы, не торопясь, вышли из своего укрытия и уставились на двух пленных. Те стояли на дне ямы метра полтора глубиной, потные, в грязных гимнастерках и тоже недоуменно переглядывались. Пытались понять, что же происходит. Однако, бросая косые взгляды на автоматы в наших руках, они вовсе не рвались пуститься в бега. Один постарше, лет сорока, плотный, мордатый. Второй явно срочник — тощий, с огромным фиолетовым фингалом под правым глазом. К тому же оба были небриты с неделю как минимум.

— Итак, с чего начнем? — поинтересовался Викториан.

— Сначала воды дайте, — попросил тот, что был потоньше. — С утра капли воды во рту не было.

Викториан повернулся, резким движением сорвал армейскую фляжку с пояса одного из застывших громил и перебросил солдату.

— Смотри не уписайся.

Тот в ответ только хмыкнул, мол, «не учи ученого», сбросил крышечку, сделал основательный глоток, а потом передал фляжку своему напарнику по несчастью.

— Что это с ними? — в свою очередь хлебнув воды, поинтересовался второй, кивком головы указав на боевиков.

— Пустьотдохнут, — ответил Викториан, а потом отступил, пропуская меня вперед — мол, теперь твоя очередь очки втирать. А я-то что? Будто я знал, о чем говорить. И врать не следовало, а если начать правду рассказывать, так не поверят, решат, что я или из дурки только сбежал, или анашой обдолбался.

— А сами вы кто будете? — поинтересовался тот, что постарше. — Что-то на местных абреков вы не сильно смахиваете, — и он потянулся, словно ненароком, явно желая вылезти из окопа. Но Викториан остановил его, поведя из стороны сторону стволом автомата:

— Не лезь пока, не стоит. — И печально так покачал головой.

— И что теперь, пат?

— А ты попробуй начать сначала.

— Может, лучше заклятие?

— Сказано — без дури, значит, без дури, — отрезал Тогот. — Познакомься сначала, потом попробуй на свою сторону переманить.

Я сделал шаг вперед, присел на краю ямы, постарался сделать проникновенное лицо.

— Это вы точно подметили, мы не местные. И к этим бандитам никакого отношения не имеем. А посему, наверное, для начала стоит познакомиться. Вот как тебя? — я указал на старшего.

Тот с хитринкой улыбнулся и ответил:

— Рядовой Иван Петрович Сидоров.

— Врет он, — тут же прибавил Викториан. — Круглов Виктор Иванович — капитан медицинской службы из отряда ОМОНа Санкт-Петербурга. Был контужен под Усть-Ижи, когда раненых из горящего госпиталя выносил. Там целый дом рухнул. Наши отходили, его бросили, чеченцы откопали.

— И чего спрашиваешь, если сам все знаешь?

— На вшивость проверяем, — фыркнул Викториан.

— Ты вот что, капитан, не ершись. Дело есть у нас к тебе серьезное, — вновь начал я.

— И что за дело, говори, а то мы, видишь, заняты шибко. Да и боевики очнуться могут.

— Вряд ли… — задумчиво протянул Викториан.

— А я вот жизнь хочу вам предложить, а то в этой яме, я смотрю, сыровато, воспаление легких схватить можно.

— Или свинцовую пилюлю, — словно шавка, стремящаяся всюду вставить свое слою, добавил Викториан.

— Нам уже ваши приятели предлагали, — кивнул капитан в сторону застывших бандитов. — Кстати, чем это вы их так вырубили?

— Мы их не вырубали, — заметил я. — Это уж скорее мы все вырубленные.

— То есть? — не понял капитан.

Я взял пригоршню земли, поднял руку повыше и разжал пальцы. В первый момент земля посыпалась из моей ладони, а потом застыла в воздухе земляной струйкой.

У капитана глаза на лоб полезли.

— Ничего себе фокус.

— А ты думал, мы тут в поддавки играем? — снова подал голос Викториан.

Я решил не обращать на его замечания внимания. Собака лает — ветер носит. Нет, по-хорошему стоило бы сделать ему замечание, вправить мозги, чтобы не лез, куда не надо, но связываться не хотелось. И потом, если все же начать выяснять отношения, то делать это нужно не здесь и не сейчас, без посторонних, как говорится.

— Ладно, давай свое предложение, — словно нехотя протянул капитан.

— Мы вытаскиваем вас из этого дерьма, а вы работаете на нас года три, — предложил я.

— Говорил же, вербовать будут, — сплюнул молодой солдат.

Капитан посмотрел на меня, и во взгляде его читалось явное презрение.

— Неужели вы думаете, что если мы в плен попали, то до того скурвились, что пойдем к вам служить и ваш проклятый ислам примем?

— Во-первых, про ислам я ничего не говорил, — начал я. — А во-вторых, давайте определим местоимение «вам». Это, должен я сказать, очень обобщенное понятие.

— Как бы то ни было, мы уже один раз принесли присягу Российской армии…

— Точнее России, — поправил я. — А между Россией и Российской армией большая разница. К тому же, смею вас заверить, ни к чеченцам, ни к китайцам, ни к американцам мы никакого отношения не имеем.

— Ты забыл упомянуть НАТО и нигерийскую освободительную армию, — прозвучало у меня в голове.

— Ты бы лучше что дельное подсказал, — отмахнулся я от Тогота, как от назойливого комара.

— России тоже бывают разные, — поджав губы, пробормотал капитан.

— Ну, скажем так, Родину продавать вас никто не заставит. Скорее наоборот. А что до нас, то можете называть нас… — тут я и в самом деле задумался. Как нас называть? Кто мы такие? С одной стороны, изгои общества, не признающие его законов. То есть фактически те, кто ведет антисоциальный образ жизни, подрывая сами устои общества и государства. С другой стороны: за что мы боремся? Ради чего явились сюда? Чтобы защитить нашу страну, нашу планету, конкретно род людской. — Скажем, нигилисты-патриоты, — выдавил я после долгого молчания.

Не скажу, что данное определение мне понравилось, но ничего другого в тот момент я придумать не смог.

— И воевать нам придется с родной же армией, — добавил капитан, покачав головой. — Нет, ничем вы не лучше этих ребят. У них тоже своя правда есть: они свободу для своей родины добыть пытаются… А то, на что вы нас подбиваете — предательство. Не знаю, как тебе, Паша, а мне эта яма милее. Все ж не падлой умру.

Тощий солдатик закивал головой.

— Верно, Виктор Иванович.

Я понял, что переговоры зашли в тупик. Фиговый из меня вышел переговорщик.

— Дай проводник так себе… — добавил Тогот.

Я уже хотел было отписать ему по первое число, когда слово взяла Валентина:

— А если мы поступим по-другому. Вас эти уроды все равно прихлопнут. Так что терять вам все равно нечего. А у нас под Питером лагерь обустроен. Поживете там, посмотрите, что к чему. А пулю получить всегда можно успеть… — Потом замолчала, выдержав многозначительную паузу и добавила: — Хотя, если вам больше нравится, мы вас можем и тут оставить, в обществе этих милых парней.

— А так, чтобы просто выручить без всяких там условий? — попытался еще раз солдатик.

— Просто так не получится. У нас не благотворительная организация.

— Значит, говорите, просто в лагере пожить, посмотреть, что к чему? — с хитрецой в голосе спросил капитан.

— Угу, — кивнул я. — Только без всяких там выкрутасов. Не стоит. И убежать оттуда нельзя…

Я уже хотел было протянуть ему руку и помочь вылезти из ямы, когда меня остановил ментальный окрик Тогота.

— Погоди, тут одна закавыка есть.

— Что еще?

— Викториан говорит, что лагерь его на охрану внутри не рассчитан.

— То есть?

— Ну, попасть в него нельзя, а убежать из него можно.

— И?

— Он боится, что сбегут.

— И что прикажешь нам делать? Викториан предлагает их пока у нас определить на день. Через день он охранное заклятие наложит, и все будет в порядке.

Я наградил Викториана испепеляющим взглядом.

— А в другое место их определить нельзя?

— У тебя единственного квартира-крепость. Ну, не в подземном же склепе Викториана их держать?

— Надо было вначале все подготовить, все продумать, а потом операцию начинать.

— Теперь будем умнее. Это не я, это Викториан сказал.

— А он знает, что у меня караван завис, и что у меня всего две комнаты, а жильцов как клопов. Один маркграф чего стоит.

— Денек потерпишь.

— Тебе легко говорить…

— Ладно, давай руку, — я наклонился и помог капитану выбраться из ямы.

Как только капитан оказался на земле, первое, что он сделал, так это двинул кулачищем мне в лицо и попытался выхватить автомат. И в том, и в другом случае я сильно удивил и разочаровал его. Двинув мне в лицо, он отбил себе руку. Я-то удара даже не почувствовал — не зря защитное заклинание прочел. Да и автомат капитану вырвать не удалось. Не задался у него денек, да и только.

He понимая, как такое возможно, он застыл, с удивлением вытаращив на меня глаза.

— Ты чего? — только и сумел выдавить он.

— А ты? — в тон ему вопросом на вопрос ответил я. — Сказано же, не рыпайся, тебе же хуже будет. Как видишь, бежать от нас бесполезно.

Я снова наклонился и помог вылезти солдату.

— А теперь пошли к вратам, — приказал Викториан, покачав дулом автомата.

— С чеченцами что делать будем? — спросил я.

— Нежно приголубим, — улыбнулся Викториан и шагнул к тому, что так и застыл с открытым ртом. Осторожно выудив у него из-за пояса гранату, он сорвал кольцо и запихнул гранату в широко открытый рот боевика. — Так оно лучше будет. Завтрак, обед и ужин в одном флаконе.

— А не… — начал было я.

— Нам свидетели ни к чему, — пояснил Викториан. — К тому же это — плохие мальчики.

Больше ничего не сказав, он повернулся и зашагал вверх, к подножию скал, к той точке, где мы материализовались. Пропустив солдат вперед, мы с Валентиной отправились следом за ними. Однако мысленно в этот миг я был далеко.

— Послушай, Тогот, если мы так будем людей собирать, то на это год уйдет.

— А тебе-то что?

— Нет, просто я собирался провести все это время несколько иначе…

— Перебьешься.

— Что-то ты немногословен.

— О чем говорить-то? Ты пока что, мил человек, обосрался. Солдат не уговорил, а то, что они с вами пошли, так то заслуга Валентины.

Мне расхотелось говорить, и я замолчал. Остальные тоже шагали молча, каждый погруженный в свои думы. Только, кто о чем думал, сказать мог лишь Тогот, а я с этим мерзавцем разговаривать не собирался. Только что наговорился.

Когда капитан понял, что мы направляемся к отвесным скалам, он забеспокоился.

— Эй! — окликнул он Викториана, вроде как признав его за главного. — Мы что, к этим скалам идем? Нет, мужик, ты скажи, если нас порешить собрались, так давай назад. Там все-таки могила, пусть и одна на двоих, да землица наша, освященная.

— Никто тебя расстреливать не собирается. Больно надо было в такую даль тащиться, чтобы пристрелить двух идиотов. Да и вообще оставили бы вас с вашими бородатыми друзьями, чего зря ноги топтать.

Остановившись под навесом скал, как раз там, где мы недавно появились, Викториан запустил время. Тут же громыхнул взрыв, разметав людей у руин, а через пару секунд рванул бензобак грузовика. В общем фейерверк славный вышел. Пока все любовались «праздничным салютом», Викториан на одном из плоских камней начертил пентаграмму перехода.

— Вот и все, — объявил он, с трудом разогнувшись. — Давай, Валентина, дам, как говорится, вперед. С той стороны поможешь Тоготу встретить наших красноармейцев.

Девушка кивнула, ступила в пентаграмму и растаяла в воздухе. Оба солдата, выпучив глаза, уставились на то место, где она только что стояла.

— Ну, что зенки вылупили, давай по одному следом, — приказал колдун, подкрепив свой приказ движением автомата.

— Это что? — спросил капитан, ткнув в колдовские знаки на земле.

— Скоростной лифт в ад, можете занимать места согласно купленным билетам, — объявил Викториан.

Круглов поежился, потом, словно взял себя в руки, как на эшафот, шагнул в центр пентаграммы и исчез.

Неожиданно молодой боец упал на колени. Создалось впечатление, что до этого он держался лишь благодаря влиянию капитана, а теперь веревочки, которые поддерживали его, разом обрубили.

— Пожалуйста, не надо, отпустите меня, Богом прошу…

— И вот с таким материалом нам предстоит работать, — проворчал Викториан и сплюнул.

— А кто вообще придумал всю эту канитель? — поинтересовался я. — Неужели нельзя было изобрести чего попроще?

— Не наше это дело, — вздохнул Викториан. — Кто придумал, тому видней. — А потом повернулся к солдату: — Ты не гомони, ступай давай…

Тот аж подскочил, попятился, шагнул в пентаграмму и исчез.

А потом настала моя очередь.

* * *

Вот и началось настоящее безумие. Впрочем, обо всем по порядку…

Обратное путешествие заняло те же полчаса. Представляю, что пережили спасенные нами. Мне-то самому от долгого пребывания в пустоте было не по себе, а тем, кто и понятия не имеет, что это такое, и вовсе должно быть жутко.

В этот раз мы материализовались на моей кухне. Картина, представшая передо мной, когда я шагнул из колдовского круга, не внушала оптимизма. Солдатик забился в угол, трясясь всем телом. Судя по темным пятнам на штанах, путешествие для него не прошло бесследно. Валентины видно нигде не было, она уже «кокетничала» с маркграфом в большой комнате. Капитан же, вцепившись в подоконник, вжался лицом в оконное стекло.

Стоило мне появиться, как он буквально набросился на меня.

— Это Питер?

Мне ничего не оставалось, как кивнуть. Потом капитан, резко дернувшись, сжал кулаки.

— Там ведь мои…

— Знаю, — равнодушно ответил я.

Метнувшись, капитан схватил меня за плечо:

— Они же считают меня погибшим.

— А ты и есть погибший, — выходя из пентаграммы, объявил Викториан. — Для всего мира ты — хладный труп.

— То есть? — повернулся к нему капитан.

— То есть для всех ты, мил человек, мертвец. Ты погиб там, в часовне на перевале. И для своих родных погиб, и для страны погиб, и для всего мира погиб. Ты — мертвец! У тебя могила есть, капитан, тебя три года назад похоронили.

— То есть? — вновь повторил капитан.

— То и есть! — фыркнул Викториан. — Ты с нами, служивый, еще всякого насмотришься.

И тут в дверях появился Тогот.

Капитан замер, а солдат на полу забился в истерике.

— Ты бы лучше за маркграфом глядел, чем народ своим видом пугать, — разозлился я.

— На него аморфа с Фатимой хватит, к тому же он мне в шашки проиграл, так что теперь сидит, дуется на весь мир.

— Никогда не думал, что приютил в своей квартире Карпова и Корчного в одном флаконе.

— А ты, уж раз обосрался, то помолчал бы лучше.

— Пойду, помолчу, а ты займись гостями. — Я прошел мимо Тогота, но на пороге еще раз обвел взглядом чудную картину происходящего на шестиметровой кухне. Капитан, скребущий челюстью по полу, — видимо, раньше он никогда не видел говорящих, зеленых, зубастых морковок, — солдатик, вжавшийся в помойное ведро под раковиной, и Викториан, который, положив на стол автомат, хладнокровно наливал себе чайку. Вот такая пастораль. — И смотри, чтобы они чего не вытворили, — ментально добавил я.

Мне было не до них. Если честно, я устал. Выудив из буфета первую попавшуюся бутылку, я налил себе до краев большую пузатую рюмку. Напиток оказался дешевым виски. Откуда только Тогот берет эту гадость?

После первой рюмки я вновь налил себе и, прихватив бутылку, вернулся на кухню.

— Хлебни, легче будет, — предложил я, протянув бутылку капитану.

Тот обреченно вздохнул. Викториан выплеснул в раковину остатки чая и со словами «и чай у вас тоже мерзкий» поставил на середину стола три кружки, забрал у меня бутылку и лихо расплескал янтарную жидкость. Одну кружку он подтолкнул капитану, а потом, взяв другую, повернулся к солдатику.

— Иди сюда, Пашенька. Хлебни, тебе легче будет.

Трясущейся рукой солдатик взял кружку, поднес к губам, и я услышал, как его зубы стучат о ее край.

— Ты пей, пей, сейчас отпустит… Эк ты обделался… — Солдат заглотил огненный напиток и безвольно откинулся к стене. Викториан вновь повернулся к капитану. — Ну, в общем, за ваше спасение. — Капитан и Викториан чокнулись, и оба разом опрокинули в себя содержимое кружек.

Тут Тогот протиснулся мимо меня и солдатика к столу и, подхватив бутыль, влил в свою ненасытную глотку огромную порцию виски, почти ничего не оставив.

— Все таскаешь чужое? — проворчал он, косясь на меня.

— Ты мне еще будешь указывать, что брать, а что нет.

— Буду! — нагло объявил Тогот.

— Тогда еще бутылочку нам организуй, военным в себя прийти надо. — И Тогот отправился на поиски спиртного, а я обратился к Викториану и капитану.

Все то время, пока я беседовал с Тоготом, они сидели безмолвно, пожирая друг друга взглядами. Как только Тогот выскользнул из кухни, капитан весь подобрался, словно собирался броситься на Викториана, и спросил:

— Это кто был? Мне не померещилось?

— Это демон… Приятель Артура. А что?

— Он и в самом деле существует? Мне все это не мерещится?

Викториан разлил по кружкам остатки виски.

— Нет. Ты для всего мира уже два года мертв. Твои останки похоронили на Смоленском кладбище… А это был обычный демон, один из нашей развеселой компании.

— Но ведь демонов не существует, — заплетающимся голосом пробормотал Паша-солдатик.

— Официально у нас много чего не существует, например секса, — продолжал Викториан все тем же менторским голосом. — И ментов-взяточников нет, и чиновники на одну зарплату живут… Вы привыкайте, скоро еще не то увидите.

— И все же… — начал было капитан, но в этот раз его перебил Тогот.

В этот раз он зарулил на кухню с двумя бутылками виски, и была это не дешевая польская бормотуха, которую обожал мой покемон, а хороший австралийский «Белый дом».

— Все серьезные разговоры на завтра, а сегодня вам нужно выпить и прийти в себя, — он передал бутылки Викториану как главному виночерпию. — И поймите, капитан, сегодня у вас, можно сказать, второй день рожденья. Сегодня вы, избежав плена и потеряв два года жизни, вернулись в Питер. Только вы теперь другой человек, капитан Круглов погиб там, далеко-далеко в горной стране.

— Но ведь я… — вновь попытался заговорить капитан.

— Молчите, капитан, молчите, а то вот он, — Тогот ткнул пальцем в Викториана, — вот он передумает, и вы снова вернетесь к той часовенке, к вашим бородатым друзьям… — Он сделал многозначительную паузу, а потом продолжал: — Но не будем о грустном. Сейчас еще по чуть-чуть — и воякам мыться. А то ваш вид не слишком-то симпатичен, а запах рождает мысль о городской свалке. И никаких возражений…

Глава 7 Интерлюдия 2 МИР ФАРАОНОВ

У Геркулесовых столбов лежит моя дорога,

У Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей.

А. Городницкий

Я люблю Макади Бэй, люблю его отели, теплую, прозрачную, ласкающую кожу воду Красного моря, длинный риф, который во время отлива превращается в огромное желтоватое поле, покрытое лужами, где копошатся твари морские… И всякий раз, приезжая туда, я вспоминаю о моей первой поездке в Египет. Все это случилось в той, иной жизни…

* * *

Рассвет в пустыне, что может быть прекраснее!

Автобусы остановились где-то неподалеку от Хургады. Так называемая техническая остановка, и все пассажиры разом высыпали в холод и тьму ночной пустыни. Кто-то побежал в туалет, кто-то заглянул в «гаштет» выпить чашечку бодрящего кофе. Но искусственные огни не манили меня. Отойдя от автобуса, я сошел с асфальта, ступил на твердый, как камень, слежавшийся песок и замер, вглядываясь в далекую розовеющую линию горизонта, отделяющую черноту неба от черноты земли тонкой полоской. Казалось, кто-то провел по линейке розовой акварелью, которая едва заметной чертой разделила землю и небо.

Откуда-то из пустыни то и дело налетал прохладный ветерок, и мир казался свежим, ароматным, точно новоиспеченный хлеб, который вскоре иссушит знойный день.

Я прошелся вдоль белой полосы, начерченной на краю асфальта, отделяющей пустыню от шоссе. Чуть поодаль лежало на песке несколько верблюдов. Еще несколько часов, и они встанут у «гаштета», завлекая туристов верховыми прогулками. А пока они лежали в темноте на холодном песке.

Подойдя к одному из них, я протянул животному маленькую булочку — все, что у меня было с собой, пакет с ночным пайком, который мне выдали в гостинице, я оставил в автобусе. Животное обрадовалось нежданному лакомству. В свете разгорающегося над пустыней рассвета я стоял и наблюдал, как корабль пустыни, мерно двигая челюстями, пожирает белый мякиш.

— Знаешь, Тогот, у него такие же печальные глаза, как у тебя, когда ты смотришь свои дурацкие мультики.

— Я бы на твоем месте, Артурчик, язык бы попридержал. И вообще, у меня такое ощущение, что ты чуток раскис. Взбодрись. Тебя ждут великие дела.

— Да уж, с тобой кроме неприятностей ничего на свою жопу не найдешь.

— Ох, только не надо…

— Послушай, прекрати паясничать, ты лучше посмотри на этот рассвет.

— Ну, у нас на Балтике рассветы ничуть не хуже…

— Не хуже, — согласился я. — Только тут он иной. Этот бескрайний горизонт… Ощущение вечности…

— Ладно, ладно, только не распускайся… И смотри, там твои уже в автобус садятся.

Я нехотя повернулся спиной к восходу солнца, к верблюду и побрел в сторону «гаштета». Печальное зрелище — автобусная стоянка. Запах резины, бензина и еще специфический запах — запах туристов.

Нет, не любил я подобные экскурсионные поездки, но Тогот настоял.

Моей супруге хотелось отдыхать по-европейски, а мне… мне было все равно. Тогот же, как всегда, во всем имел свой интерес. Правда, ему всегда удавалось убедить меня, что действует он исключительно мне во благо. Но вы хоть раз видели честного демона? Нет уж, в каждом слове, в каждом замечании моего покемона был скрыт тайный смысл. И всякий раз выходило, что делая то или иное, если, конечно, это совпадало с желаниями Тогота, я, сам того не замечая, «творил доброе и вечное», по крайней мере с точки зрения этого демона.

Вот так получилось и с той поездкой.

Оказавшись в «Клубе Азур», моя супруга напрочь отказалась ездить на какие бы то ни было экскурсии. А как же иначе, ведь бассейн с подогревом, посреди которого красовался бар, где наливали все: от рома до минеральной воды? Миленькое местечко. Хотя, если честно, торчать в бассейне и накачиваться спиртным было не в моем вкусе. Нет, от выпивки я, конечно, никогда не отказывался, но целый день тупо напиваться… В Египте я никогда не был, а в отличие от других стран, тут было на что посмотреть. Тем более что в Египте мы оказались в феврале, и в море, несмотря на теплую воду, купаться было зябко — постоянно дул ледяной ветер из пустыни. В общем, в воду мне лезть не захотелось — только в бассейн с подогревом. Да и Тогот, забыв о своим желании непременно причастить меня, особенно не настаивал.

К тому же Тогот хотел, чтобы я отправился, но, естественно, не на пирамиды и сфинкса смотреть, а в какой-то там Луксор. Алла ехать, естественно, напрочь отказалась, и пришлось мне одному в пять утра грузиться в автобус. Конечно, с Тоготом скучно не бывает, но я все же предпочел бы путешествовать в другой компании. Тем более что мерзавец тогда так и не сказал, зачем мне нужно в этот самый Луксор.

Усевшись поудобнее, я вытянул ноги. Руководитель группы начал пересчитывать нас по головам. Темнокожий и темноусый, он делал свою работу. Кого-то не хватало, и гид побежал в кафе на поиск задержавшихся.

Остальные автобусы ждали. Для пущей безопасности все автобусы, проехав вдоль побережья, собирали туристов, а потом на специальной огороженной площадке формировалась колонна, которая под охраной туристической полиции ехала через пустыню. В чем был смысл данной акции, я так и не понял, так как возвращались автобусы по одному. И если какие-нибудь террористы и замыслили бы злобный акт, они, несомненно, могли напасть на любой из автобусов вечером…

— Вот скажи, почему я должен еще три часа трястись в автобусе, вместо того чтобы мирно нежиться в постели?

— Узнаешь, тебе понравится!

В этом весь Тогот, нет чтобы сказать правду.

— А зачем тебе правда, если я с тобой? Плохо будет, всегда советом умным помогу … — он говорил и говорил, и я мирно задремал под его монотонный речитатив.

Удивительно, но тогда в автобусе мне снился рассвет в пустыне и верблюд, которого я кормил булками…

* * *

— Соберись! — словно удар по нервам.

Я всхрапнул, словно загнанный жеребец, дернулся и проснулся.

— Соберись, мы подъезжаем к первому объекту.

— И…

— И будешь делать точно то, что я тебе скажу. Если трудно будет, помогу, ну а пока послушай гида, может, поумнеешь.

Я чуть приподнялся в кресле и взглянул в начало автобуса. Гид с акцентом вещал о колоссах Мемнона:

— …Две статуи изображают сидящего Аменхотепа Третьего. Его руки положены на колени, а взгляд обращен на восток, к реке и восходящему солнцу. Две меньшие фигуры вырезаны на передней части трона вдоль его ног. Это его жена Тия и мать Мутемуйя. Боковые панели отображают бога Нила Хапи. Тия, главная жена египетского фараона Аменхотепа Третьего, сыгравшая посредством сильного влияния в детстве на сына важную роль в установлении Эхнатоном культа Атона в качестве государственной религии. Считается, что Тия напрямую не принадлежала к царской семье, хотя ее мать Тую иногда называют потомком царицы Яхмос-Нефергари. Происхождение отца Тии, Юя, не известно, что дает основание отдельным египтологам приписывать ему семитское происхождение и отождествлять его с библейским Иосифом… Статуи сделаны из блоков кварцитного песчаника, которые были добыты из каменоломни неподалеку… Их провезли четыреста двадцать миль по земле без использования Нила. Они были слишком тяжелы для переправки вверх по Нилу. С учетом каменных платформ, на которых стоят статуи, они достигают восемнадцати метров в высоту. Вес каждой статуи оценивается в семьсот тонн… Первоначальное предназначение колоссов Мемнона было стоять на страже входа в Поминальный храм Аменхотепа — массивный культовый центр, построенный при жизни фараона, где он почитался как воплощенный бог на земле перед и после его отбытия из мира сего. В его дни этот храмовый комплекс был самым большим и самым роскошным в Египте… Греческий историк и географ Страбон, писавший в ранние года первого столетия, рассказывает о землетрясении, которое разрушило северный колосс… Расколовшись, статуя получила репутацию «поющей» — каждое утро, на рассвете, легкий стон или посвистывание, возможно, вызваны повышающейся температурой и испарением влаги внутри пористого камня. Легенды о колоссах распространились по всему миру, и к ним потянулись путешественники, чтобы восхититься изваяниями. Загадочные звуковые эффекты статуй прекратились в сто девяносто девятом году, когда император Септимий Север, в попытке ублажить оракула, приказал собрать треснувшие части. Теперь же подобные звуки слышны лишь по время песчаной бури…

— А само имя «Мемнон» что-то значит? — поинтересовался кто-то из туристов.

— Мемнон был героем Троянской войны, царем Эфиопии, который повел свои войска из Африки в Малую Азию, чтобы помочь защитить осаждённый город, но, в конечном счете, был убит Ахиллом. Имя Мемнон означает «правитель утренней зари»…

Автобус притормозил.

— А теперь вы можете выйти, прогуляться к колоссам, и если вам повезет, вы услышите их песню.

— Иди…

— Думаешь, стоит?

— Разомнись, разомнись, а то засиделся, я смотрю.

Я не спеша поднялся и вместе с остальными экскурсантами вывалился из автобуса, прошелся, щурясь на солнце. Уже было часов десять, солнце начинало припекать, и скоро должно было стать по-настоящему жарко.

С одной стороны дороги рассыпались мелкие лавки, несмотря на ранний час, все открытые и вовсю зазывавшие туристов. С другой — возвышались колоссы Мемнона. Если честно, на меня они никакого впечатления не произвели. Ну, стоят два каменных истукана, ну и пусть себе стоят. Видал я статуи и подревнее! Возьмем хотя бы Дворец Трех Солнц на Вильтее, Мне-то до этот Мемнона какое дело!

— Самое что ни на есть прямое. Ты подойди поближе, встань между ними.

Сначала я думал послать Тогота с его ребусами-загадками, а потом решил, что все равно будет, как решила эта маленькая зеленая бестия. Пройдя несколько шагов, я встал между огромными скульптурами, примерно на одинаковом расстоянии от каждой.

— Ну и что?

— Подожди… Все сам увидишь.

Я застыл, сделав вид, что любуюсь каменными истуканами. Неожиданно налетел легкий ветерок. Я поежился. Интересно, чего в самом деле нужно мне ждать? Повернувшись в сторону автобусов, я увидел, что по ровной глади пустыни скользят несколько крошечных вихрей, неся перед собой мелкий мусор и песок. Туристы и местные, прячась от них, разбежались, кто-то вернулся в автобус — всего на стоянке было три машины (а я и не заметил, как распалась колонна) — кто-то спрятался в лавках, решив переждать налетевший ветер.

Пока вихри были далеко, те, кто стоял у колоссов или отошел чуть подальше в сторону песчаных холмов, с интересом наблюдали за происходящим. Потом, поняв, что вихри движутся в сторону колоссов, бросились в разные стороны.

Я хотел было присоединиться к ним, но Тогот остановил меня:

— А ты-то куда?

— Не хочу попасть в песчаную бурю.

— Ну, это вовсе не буря, так, маленький ветерок. Так что не дрейфь. Стой, не дергайся… Ты ради этого сюда приехал.

Ветер становился все сильнее. Он рвал одежду, бил в лицо, заставляя щуриться. А потом я неожиданно услышал вздох — тихий вздох, смешавшийся с шорохом ветра.

— Закрой лицо платком и слушай… Внимательно слушай…

Борясь с ветром, я вытащил из кармана платок, прижал его к лицу, закрыв нос и рот, крепко зажмурился, весь обратившись в слух. Ветер выл, рвал на мне одежду, но я не обращал на него внимания. Тогот знает, что делает. Даже если этот засранец решил прикончить меня, мне все равно с этим ничего не поделать…

Звуки, исходящие из статуй, становились все громче. В какой-то момент они заглушили завывания ветра, а потом начали складываться в определенные звуки. Больше всего они напоминали чью-то невнятную речь. Причем слова произносились через определенные промежутки времени.

А сами голоса были старыми, усталыми, словно беседовали два древних старца. Они бормотали что-то себе под нос, ничуть не обращая внимания на речь собеседника. Два древних истукана, веками ведущие беседу о главном.

— Сосчитай число пауз во фразах одного и другого истукана.

— Не понял… — протянул я.

— Ты что, тупого включил? — взорвался Тогот. — Каждый из этих каченных болванов повторяет одну и ту же фразу. Но тебе не интересно то, о чем они говорят. Тебе нужно подсчитать, сколько слов в каждой фразе. Два числа.

— И зачем это мне?

— Считай, что ради этого ты сюда приехал.

И тут я почувствовал, что Тогот отчасти прав. В воздухе стоял некий… аромат, отзвук колдовства. Когда часто пользуешься различными заклятиями, начинаешь это чувствовать. Только колдовство было какое-то странное, незнакомое мне. Ничуть не похожее на то, каким пользовались мы с Тоготом. И в то же время оно сильно отличалось от колдовства иных миров. В нем был некий знакомый элемент, и в то же время оно явно принадлежало не людям. По крайней мере, я не мог себе вообразить того, кто смог бы произнести заклятие, производившее подобный эффект.

Ветер становился все сильнее. Я задыхался. Больше всего хотелось отбросить в сторону платок и попытаться вдохнуть полной грудью. Но рука не повиновалась мне. Тогот всеми силами не давал мне совершить глупость. Истуканы говорили все громче и громче. Наконец, бросив сопротивляться, я попытался выполнить распоряжение Тогота.

— Раз, два, три… — начал я про себя, — …четырнадцать, пятнадцать…

— Молодец, — похвалил Тогот.

Ветер был таким сильным, что мне порой казалось, еще чуть-чуть, и меня оторвет от земли и унесет в небо. Я пригнулся, готовый в любой момент броситься на землю, борясь с чудовищными порывами ветра. Но часть меня — рациональная часть, привыкшая всегда исполнять распоряжения настойчивого покемона продолжала работать. Я стал прислушиваться к словам второго великана.

— Три, четыре, пять… Тридцать, тридцать один, тридцать два.

Неожиданно ветер начал стихать. Он, словно поток из прорвавшейся плотины, пронесся мимо истуканов и исчез. Несколько секунд — и снова воцарилась тишина. В небе сияло солнце. Я отнял платок от лица, осторожно приоткрыл глаза и огляделся. Люди стали выглядывать из магазинчиков. Некоторые, из тех, кто похрабрее, вышли на улицу, явно бравируя своей отвагой. Из нашего автобуса вылез гид. Оглядевшись и не заметив никакой опасности, он бегом направился в мою сторону. Он явно был обеспокоен.

— С вами все в порядке?

— Конечно. А что?

— Но перенести такое… Вы же были в самом эпицентре бури…

Он протянул мне пластиковую бутылку с минералкой. Только тогда я почувствовал, насколько хочу пить. Несколько глотков теплой, солоноватой жидкости, и я стал чувствовать себя много лучше. Пока я пил, он стоял рядом, внимательно наблюдал за мной.

— Впервые вижу человека, который спокойно встретил песчаный смерч и даже ни одной царапины не получил.

Я вновь пожал плечами, вернул бутыль с минералкой, попытался шагнуть в сторону автобуса и чуть не упал. Мои ноги были словно связаны. Я опустил взгляд — оказалось, песок засыпал меня по колено. Пришлось нагнуться и разгрести его. Освободив ноги из плена, я сделал несколько робких шагов, а потом, поняв, что ничего серьезного не случилось, бодро зашагал в сторону автобуса. Мысленно я радовался, что не взял с собой Аллу. Я даже представить себе не мог, как она раскудахталась бы надо мной после того происшествия.

Перед тем как залезть в автобус, я еще раз отряхнулся. Песок набился в волосы, карманы, за отвороты рукавов и шорт. И ладно если бы только песок. Из-за отворота правого рукава я вытащил кусок какого-то фантика. Замечательно. Только этого мне не хватало, подцепить какую-нибудь восточную чесотку. Судя по внешнему виду некоторых местных аборигенов, это было не так уж сложно.

— Да ты не бойся, — заверил меня мой вездесущий друг, который, как всегда, лучше меня знал все мои мысли. — Зараза к заразе не пристает.

Я не стал ему отвечать. Что взять с убогого?

Пока я пробирался между рядами, со всех сторон сыпались вопросы соотечественников, общий смысл которых сводился к тому, как это оно и как я себя чувствую. Заверив всех, что со мной все в порядке и все случившееся всего лишь забавное происшествие, я уселся на свое место.

Мы могли ехать дальше, но гид, похоже, не спешил. Вместо того чтобы последовать за мной в автобус, он пошел в сторону магазинов. Навстречу ему вышел один из торговцев, и они стали оживленно беседовать, то и дело поглядывая в сторону нашего автобуса. Мне почему-то показалось, что речь идет обо мне.

— Верно догадался, — печально вздохнул Тогот. — Теперь они всех предупредят… Ладно, выкрутимся.

— Может, ты все-таки соизволишь мне объяснить, в чем дело.

Но Тогот, как обычно, был непреклонен.

— Все в свое время, — пробормотал он, если, конечно, можно ментально бормотать. — Ты хорошо запомнил цифры?

— Пятнадцать и тридцать два.

— Что ж, будем надеяться, второй раз нам сюда ехать не придется.

— Так мы что, ехали сюда ради этих цифр?

— Не совсем…

Я хотел было продолжить свои расспросы, но в это время в автобус вернулся гид.

— Что ж, все в сборе, можем ехать дальше, — начал он. — Сегодня вам, можно сказать, повезло. Вы присутствовали при редком явлении. Обычно в этих краях песчаные бури гораздо разрушительнее и продолжительнее. Однако бывают и такие, краткие. Кроме того, вы сами услышали странную речь колоссов…

Я отвернулся, разглядывая огромную песчаную равнину, в самом дальнем уголке которой протянулась зеленая полоска — долина Нила.

— Дальнейший наш маршрут лежит к храму царицы Хатшепсут — единственной женщины-фараона, которая заняла трон… — дальше пошел долгий экскурс в древнеегипетскую историю. Если честно, то история меня никогда не интересовала. Особенно земная. Ну, были фараоны. Ну, построили они пирамиды, но что такое пирамиды по сравнению с мегаполисами иных миров, с усыпальницами Черных миров? На их фоне пирамиды — всего лишь детские кубики.

Я погрузился в воспоминания о гигантских строениях, возвышавшихся над землей на несколько километров, о дворцах и храмах, чьи фасады украшали миллиарды скульптур. По сравнению с ними все созданное человеком выглядело жалко и убого…

Автобус затормозил.

— А пока у нас техническая остановка, вы можете прогуляться и зайти в сувенирный магазин. Должен вам по секрету сказать, что он получает товар напрямую от ювелирного завода Луксора, и поэтому тут самый качественный товар и самые низкие цены на всем…

Дальше я не слушал. Если послушать всех этих гидов, то каждый магазин у них самый дешевый, а товар в них самый лучший, особенно если эти гиды имеют процент с продаж. Поэтому уж куда-куда, а в сувенирный магазин меня ничуть не тянуло. Однако сидеть одному в автобусе тоже не хотелось. Вместе с остальными пассажирами я вывалился из автобуса и оказался на небольшой площади между низкими серыми, одноэтажными домами, сложенными из глиняных блоков. У входа в лавку толпились несколько туристов из автобуса, который подъехал чуть раньше. Их вовсю окучивали местные продавцы, одетые в национальные костюмы — длинные бурые робы до земли, сшитые из грубой ткани. Каждый держал в руках длинную палку-посох.

— Заходите, заходите! — на ломаном русском зазывали те, кто уже освободился.

Туристы, приехавшие со мной в одном автобусе, направились в магазин, словно стадо баранов, которых загоняли на бойню гид и два продавца. Вскоре на площадке перед магазином остались лишь я да еще одна туристка с капризным ребенком.

— А вы не интересуетесь сувенирами? — неожиданно раздалось у меня под самым ухом.

Я резко обернулся. За спиной у меня стоял еще один продавец, только он был высоким, наверное, на пол-головы выше остальных. Абсолютно правильные черты лица и бритый череп придавали ему сходство с фараоном из «Мумии» Соммерса. К тому же говорил он на чистом русском языке без малейшего акцента. Колдовство.

— Точно. Будь осторожен с этим парнем.

— Во что ты в этот раз втравил меня?

Но Тогот не успел ответить.

— Может, вы все-таки зайдете в наш магазин? Там вам предложат холодного каркадэ.^[4] Можете ничего не покупать, лишь взгляните на наши…

— Не беспокойтесь, Я лучше на солнце погреюсь.

— О, солнечные лучи очень опасны для туристов с севера, — и он прибавил еще что-то. Я почувствовал воздействие заклятия. Если бы я не был человеком подготовленным, то, наверное, от такого удара развернулся бы и, не сопротивляясь, зашагал в сторону магазина. Но я привык работать с магией, а потому, хоть удар и оказался совершенно неожиданным, я выдержал. И тут я почувствовал, как в мои жилы вливается колдовская энергия — Тогот вовремя пришел на помощь. Из моего горла вылетела колдовская формула. И сработано это было с такой быстротой, что гигантский продавец согнулся вдвое, словно я только что со всего маха врезал ему под дых.

Какое-то шестое чувство заставило меня резко обернуться. Из-за угла магазина показалось еще трое египтян, решительным шагом направляющихся в мою сторону. Еще одно заклятие, и они, резко остановившись, попятились.

— В автобус!

Я повернулся и быстрым шагом направился к автобусу. Уже у самой двери я обернулся. Продавцы, придя в себя, почти нагнали меня. Нас разделяло всего несколько метров. Судя по их решительным лицам, ничего хорошего мне ждать не приходилось. Придется драться.

— Главное — помни, ты никого не должен покалечить. И вообще лучше, наверное, если ты передашь управление…

Мне ничего не осталось, как расслабиться. Мгновенное неприятное ощущение — Тогот завладел моим телом. Я шагнул вперед, мои руки заработали сами собой. С ловкостью уворачиваясь от палок-жезлов, я нанес несколько точных ударов по болевым точкам, временно парализуя руки и ноги врагов. Краем глаза я заметил, с каким удивлением наблюдает за происходящим туристка с ребенком. Еще пара секунд, и трое моих противников лежали в пыли.

Я повернулся к туристке.

— Извините… — но договорить я не успел. На мою спину обрушился страшный удар. Наверное, будь я обычным человеком, у меня уже был бы сломан позвоночник, а так я всего лишь рухнул на колени. Я же совсем забыл про гиганта! Уже на земле я услышал, как, со свистом разрезая воздух, вновь опускается палка-жезл. Кувырок в сторону. На такие мелочи, как царапины на руках и ногах, можно внимания не обращать. А потом я выбросил вбок правую ногу, одним ударом сломав оружие противника.

После этого Тогот заставил меня, выгнувшись, вскочить на ноги. То, что мускулы пресса, не привычные к такой нагрузке, будут болеть с неделю, зеленого садиста ничуть не заботило. Затем мне пришлось набежать на противника, невероятный прыжок — и мой локоть, в лучших традициях тайского бокса, обрушился на череп гиганта. Египтянин рухнул, словно подрубленная колонна. Какое-то время, покачиваясь, он постоял на коленях, но когда я добавил ему пяткой в ухо, он безвольной тушей рухнул на асфальт.

— Теперь давай в автобус, пока еще кто-нибудь не появился.

Я безропотно повиновался. Однако не все оказалось так просто. За те несколько секунд, что длилась драка, водитель успел закрыть двери и исчезнуть в прямом смысле этого слова. Автобус был пуст и заперт. Я взвыл от ярости, тем более что первые три продавца начали постепенно приходить в себя. Разозлившись, я врезал по двери заклятием, так что та не просто открылась, а аж выгнулась, Я залез в автобус, захлопнул за собой дверь и пробрался на свое место. Теперь самое главное — до возвращения остальных туристов уничтожить все следы драки. А это было не так просто. Я чувствовал, как наливается кровью синяк под правым глазом. Исцарапанные колени и локти саднили. Огромная царапина на щеке.

Будь я дома, я бы несколько часов повалялся в восстанавливающей ванне. Но сейчас у меня такой возможности не было. Туристы могли выйти из магазина в любой момент, а ведь еще оставалась дама с ребенком. Правда, судя по внешнему виду, она была так потрясена, что вряд ли сможет кому-то что-то рассказать, Так что эту проблему я отложил на потом.

Тогот продиктовал необходимую колдовскую формулу, я повторил ее следом за ним и выгнулся всем телом от невыносимой боли. В какой-то миг вся она сосредоточилась на синяке у меня под глазом, словно раскаленная игла пронзила мой череп. Мгновение… И боль начала стихать, а я уже повторял следующее заклятие…

К тому времени, когда мои спутники начали по одному и нарами выходить из сувенирной лавки, я почти восстановился, а дамочка с ребенком ничего не помнила о драке. Только вот сил у меня почти не осталось. Быстрое врачевание высасывает огромное количество энергии не только у произносящего заклятие, но и у пациента, а в этот раз я получил двойную дозу.

И все-таки, ради чего я так рисковал? И вообще, какое отношение это имеет ко мне как к проводнику? Задавать подобные вопросы Тоготу смысла не имело. Маленький засранец отвечал только на те, на которые хотел ответить…

Первым в автобусподнялся гид. Когда он увидел меня, преспокойно развалившегося на своем месте, у него челюсть отпала. Попятившись, он соскочил с подножки, пропуская вперед туристов. А потом, сделав вид, что забыл что-то, поспешил в магазин.

— Да, похоже, у нашего друга неприятности, — усмехнулся Тогот. — Или они вынуждены менять планы прямо на ходу.

Вернулся гид через несколько минут, как ни в чем не бывало занял свое место, а потом объявил:

— Что ж, мы прогулялись… Теперь все в сборе, и мы отправляемся дальше. Следующая остановка будет в Долине царей.

* * *

В Долине царей не оказалось ничего «интересного». То есть «интересного» с точки зрения Тогота. Я же с удовольствием прокатился в вагончике, который отвез нас от автомобильной стоянки до каменистых склонов, изрытых дырами — выходами, ведущими в могильные усыпальницы царей Египта. Я даже спустился в одно из подземелий.

Кажется, это было место упокоения Рамзеса II, хотя точно я не уверен. Внутри оказалось тесно и душно. Давящая атмосфера, тусклое освещение, не внушающие оптимизма рисунки на стенах… И все это под злорадные замечания Тогота о том, что мне как проводнику никто не станет делать такие огромные посмертные апартаменты. Но к замечаниям Тогота я привык.

Следующей остановкой должен был быть храм Хатшепсут, после чего нам обещали прогулку по Нилу и обед. И, судя по злорадным замечаниям Тогота, именно в этом храме меня ждал очередной неприятный сюрприз.

— Только скажи мне честно, ты ради этого притащил меня на курорт? — спросил я напрямую у Тогота.

Несколько секунд покемон молчал.

— Я тут ни ни чем, — проворчал демон. — Просто с каждым разом, причастие дается чуть труднее. Первый раз Причастившись в Северном Ледовитом океане, ты даже не заметил этого. Ты был как Пустая чаша, которая постепенно стала наполняться знанием. И если в первый раз все прошло незаметно, второй раз это превратилось в чудо. Если в первый раз тебе достаточно было…

— Подожди, ты утверждаешь, что первое Причащение я прошел на берегу Белого моря. Но ведь до этого я неоднократно ездил в Севастополь.

— Там заклятие не срабатывало. Видимо, в водах почти внутреннего Черного моря недостаточно сил для осуществления Причастия.

— Там хватает, а тут нет! — удивился я. — Это же не логично.

— В жизни не все складывается так, как, по-твоему, должно быть. А дело в том, что существует множество факторов, о которых мы с тобой даже не подозреваем, Нет, в этом нет ничего сложного, загадочного, просто в данный момент мы можем видеть только малую часть общей картины… Думаю, если ты спросишь об этом кого-нибудь из создателей или хранителей, они смогут ответить на твой вопрос.

— Я лишь могу заверить тебя, для того чтобы принять третье Причастие, тебе нужен катализатор. То, что позволит третьему воссоединиться с тем, что ты уже обрел.

— И на хрена мне эти Причастия? В принципе, мне и без них не так плохо живется.

Судя по всему, последнее мое замечание обидело Тогота. Он-то старался, интриговал, подстраивал, а я вот так вот взял и засомневался в необходимости его мудрого руководства. Покемон замолчал, а я на время переключил внимание на нашего гида.

— …Заупокойный храм царицы-фараона Хатшепсут в древности именовался Джесер Джесеру — «Священнейший из священных»… После восхождения на престол Хатшепсут была провозглашена фараоном Египта под именем Мааткара Хенеметамон со всеми регалиями и дочерью Амона-Ра, тело которой было создано самим богом Хнумом. Власть царицы, опиравшейся, прежде всего, на жречество Амона, была легитимизирована с помощью легенды о геогамии, или «божественном браке», во время которого сам бог Амон якобы снизошел с небес к земной царице Яхмес для того, чтобы, приняв облик Тутмоса Первого, зачать свою дочь Хатшепсут. Кроме того, в церемониальных надписях утверждалось, что царица была избрана наследником египетского престола еще при жизни своего земного отца, что не соответствовало действительности. Впоследствии официальная пропаганда постоянно использовала легенду о божественном происхождении Хатшепсут для оправдания ее пребывания на престоле… Приняв титулатуру фараонов, Хатшепсут стала изображаться в головном уборе хат с уреем, с накладной бородкой. Первоначально статуи и изображения Хатшепсут представляли ее с женской фигурой, но в мужских одеждах, а в позднейших аналогах ее образ был окончательно трансформирован в мужской… Джесер Джесеру состоял из трех крупных террас, украшенных портиками с белоснежными известняковыми протодорическими колоннами. В центре террасы были разделены массивными пандусами, ведущими наверх, к святилищу храма. Террасы храма были украшены многочисленными ярко расписанными осирическими пилястрами царицы, ее коленопреклоненными колоссальными статуями и сфинксами… К первой из террас вела длинная аллея полихромных песчаниковых сфинксов царицы, обсаженная завезенными из Пунта мирровыми деревьями. Сфинксы находились с двух сторон дороги шириной приблизительно в сорок метров, ведущей от нижней террасы храма к границе пустыни и орошаемой долины Нила, где был воздвигнут гигантский пилон. Помимо самой царицы, комплекс в Дей-рэль-Бахри был посвящен Амону-Ра, обожествленному отцу Хатшепсут Тутмосу Первому, проводнику в загробный мир Анубису и Хатхор Иментет — повелительнице некрополей Западных Фив и великой защитнице умерших. Перед самим храмом был разбит сад из экзотических деревьев и кустарников, вырыты Т-образные бассейны… Уникальные рельефы храма в Дейр-эль-Бахри, потрясающие высочайшим уровнем своего исполнения, повествуют об основных событиях царствования Хатшепсут. Так, на стенах портика нижней террасы изображена доставка обелисков царицы из Асуана в Кариак и ритуальные сцены, связанные с идеей объединения Верхнего и Нижнего Египта. Рельефы второй террасы повествуют о божественном союзе родителей Хатшепсут — бога Амона и царицы Яхмес — и о знаменитой военно-торговой экспедиции в далекую страну Пунт, снаряженной царицей на девятом году правления. Идея единства обеих земель встречается еще раз на перилах пандуса, соединяющего вторую и третью террасы храма. Нижние основания этой лестницы украшены скульптурными изображениями гигантской кобры, хвост которой поднимался по верхней части перил. Голову змеи, олицетворяющую покровительницу Нижнего Египта Уаджет, своими крыльями обрамляет сокол Хор Бехдетский, бог-покровитель Верхнего Египта… По краям второй террасы расположены святилища Анубиса и Хатхор. Оба святилища состоят из двенадцатиколонных гипостильных залов, расположенных на террасе, и внутренних помещений, уходящих в глубь скалы. Капители колонн святилища Хатхор были украшены позолоченными ликами богини, устремленными на запад и восток; на стенах святилища изображена сама Хатшепсут, пьющая божественное молоко из вымени священной коровы Хатхор. Верхняя терраса храма была посвящена богам, даровавшим жизнь Египту, и самой Хатшепсут. По сторонам центрального двора третьей террасы расположены святилища Ра и родителей Хатшепсут — Тутмоса Первого и Яхмес. В центре этого комплекса расположено святая святых, святилище Амона-Ра, которое было самой главной и самой сокровенной частью всего храма Дейр-эль-Бахри…

Тем временем автобус вырулил на очередную стоянку, где уже замерло с десяток туристических авто. Чуть подальше выложенная каменными плитами дорожка была перегорожена, стоял киоск — билетная касса, а рядом с ним — пропускной пункт, возле которого скучали двое охранников, судя по форме, из туристической полиции.

— Послушай, я не очень понимаю, при чем тут эта царица и ее храм? — вновь решил я подергать тигра за усы.

— К рассказу вашего гида могу добавить, что эта царица всеми силами старалась объединить Египет под единой властью, а посему одним из ее придворных волшебников был создан амулет, который, согласно преданиям, впитал в себя саму суть этой земли. При Причащении он мог бы вполне сыграть роль катализатора.

— А при чем тут колоссы?

— Они, в свою очередь, хранят многие тайны восточного берега Нила, и просвещенный человек может узнать или подслушать эти тайны, правильно расшифровав…

— Все, дальше не надо, мне все понятно, — остановил я Тогота. — Только почему ты не рассказал мне все это раньше?

— А интрига? — возмутился Тогот. — Да если бы ты знал все с самого начала, ты бы давно встал на дыбы, и мне потребовалось бы долгими часами убалтывать тебя, чтобы ты сделал самые что ни на есть необходимые телодвижения.

Я злобно фыркнул. Хотя Тогот, как всегда, был прав.

— Так что, мне теперь придется пойти и украсть этот камень?

— Нет, забрать из тайника, где он пролежал много веков.

— А те, что напали на меня у сувенирной лавки?

— Безграмотные чернокнижники нынешних времен — все, что осталось от благородного племени египетских волшебников и магов, а остальные — обычные уголовники — его прихвостни.

— И что им надо?

— То же, что и тебе.

— И ты…

— Все! Ты меня достал. Хватит с меня твоих обвинений. Но для порядка скажу: я никогда не подозревал об их существовании. Они слишком слабы, чтобы о них было известно высшим силам. Ведь сами они не смогли расшифровать код языка камня. Для тебя это — плевые противники…

— Тем не менее они сразу меня раскололи…

— Они даже не подозревают, кто ты такой на самом деле. В худшем случае считают тебя одним из колдунов из России, который захотел завладеть еще одним колдовским амулетом… И хватит лясы точить. Ступай давай. Тебя ждут великие дела.

— Приключения меня ждут на собственную жопу, — фыркнул я, вылезая из автобуса.

Солнце к этому времени уже стояло в зените. Припекало так, что мама не горюй. Но делать было нечего. Я взглянул на длинную лестницу, протянувшуюся к далекому храму, хлебнул теплой минералки из пластиковой бутылки — часть пайка, который выдал мне отель, и направился к раздававшему билеты гиду.

Передавая мне билет, он на мгновение задержал толстую картонку в своих пальцах. Наши взгляды встретились. Мне показалось, что гид хотел то ли спросить меня о чем-то, то ли сказать что-то. Но за спиной у меня толкалось еще с десяток туристов в ожидании своих билетиков, и гид так ничего и не сказал. Хотя я был уверен — он все знает. И в том, что он связан с современными египетскими чернокнижниками, никакого сомнения не было.

Тут же, отдав билет на КПП, я, вместе с остальными экскурсантами, начал долгий подъем к верхней террасе, чтобы бросить оттуда взгляд на пустыню и современные руины.

На второй террасе храма трудились люди в комбинезонах и строительных кассах. Всего человек пять. Они раскручивали и перекручивали какие-то провода. Я бы не обратил на них никакого внимания, если бы Тогот не сказал, что действия их совершенно бессмысленные.

— Тогда зачем они здесь?

— По твою душу.

— И что, они нападут на меня вот так, открыто, при всех?

— Понятия не имею.

В общем, мне не оставалось ничего другого, как подняться на самый верх.

Верхняя терраса храма оказалась не такой уж большой. Тут тоже орудовали несколько рабочих. В этот раз Тогот ничего не сказал, но я постарался быть как можно незаметнее. Проскочив во внутренний двор храма, я оказался перед десятком ниш, заложенных камнями.

— Постарайся незаметно подойти к самой правой нише.

— Зачем?

— Ты будешь делать, что тебя говорят?

Обреченно вздохнув, я повиновался Тоготу. Оказавшись возле ниши, я осторожно покосился через плечо: туристы рассматривали древние камни, рабочие тянули провода…

— Теперь вспомни цифры.

— Пятнадцать и тридцать два.

— Отсчитай тридцать второй камень по вертикали и пятнадцатый по горизонтали.

Я занялся несложными вычислениями.

— Теперь надави на него.

Я надавил. Никакого эффекта не последовало. Я уж ожидал, что вот сейчас откроется потайная дверь и оттуда…

— А теперь вновь нажми и повтори за мной заклятие открытых ворот.

Я сделал точно, как сказал Тогот. Камень ушел в глубь ниши, открыв небольшое углубление, внутри которого…

— Протяни руку и забери жука.

Я повиновался. Мгновение я рассматривал перламутрового сверкающего жука.

— Вот, собственно, и все, — продолжал Тогот. — Осталась мелочь — в целости и сохранности вернуться в отель.

При этих словах холодок пробежал у меня вдоль позвоночника. Я резко обернулся. Ситуация у меня за спиной, то есть на третьей террасе, кардинальным образом изменилась: во-первых, с террасы убрали всех туристов, кроме меня. Во-вторых, все рабочие, а их стало вдвое больше — человек десять, смотрели в мою сторону, причем у нескольких в руках появились большие мачете самого зловещего вида.

— И ты называешь это «безграмотными чернокнижниками»?

— Убери находку в карман штанов, а потом… колдовство или рукопашный бой, как ты думаешь?

— А просто смыться не получится?

— Боюсь, что пентаграмму ты нарисовать не успеешь.

— Замечательно…

Если честно, то я был совершенно не в настроении драться. На сегодня я уже и так вымотался, залечивая раны. Потом все эти прогулки по жаре тоже сил не прибавляли.

— Ну, соберись. Впереди тебя ждет прогулка по Нилу и вкусный обед.

— Боюсь, что в этот раз он состоится без меня, — проворчал я и начал читать защитное заклятье. В первую очередь защитить свою жо… — Кстати, мой милый друг, по возвращении, я даже представить себе не могу, что я с тобой сделаю.

— Вот и не мучай свою фантазию… А теперь приготовься. Значит, так. Медленно идешь к выходу, потом резко бьешь заклятием по тем, что справа, их больше. Пока они будут приходить в себя, разберешься с остальными, а там посмотрим.

Я так и поступил.

Ударная волна заклятия смела противников справа от меня, словно это были не люди, а бумажные кегли. Она разметала их по каменной площадке террасы, и они остались лежать, постанывая. По крайней мере, я постарался сформулировать заклятие так, чтобы никого не убило. И гуманизм тут вовсе ни при чем. Просто в случае чего не хотелось оказаться крайним в чужой стране…

А потом начались прыжки и фортели в духе Джеки Чана. Если бы я сражался насмерть, в полную силу, то все было бы просто. Один удар — один враг, но я пытался не убить, а нейтрализовать противника, желательно при этом не переломав ему все кости. Вихрь быстрых, как молнии, движений и прыжков — сволочь Тогот, а ведь я на следующий день едва мог рукой пошевелить — и четверо рабочих мирно покоились на каменных плитах.

После чего я быстренько выскользнул через арку к началу лестницы и заложил вход запретным заклятием. Не таким сильным, конечно, — ведь не мог же я при всех, а на двух других террасах и на лестнице было несколько сотен туристов, начать мазать кровью древние святыни. Ну, ничего, то заклятие, что я наложил, задержит «рабочих» часа на два, а то и более. После чего, проскользнув через ограждение с табличкой «Проход временно закрыт», я смешался с толпой немцев, которые взирали на неожиданно возникшее ограждение, словно бараны на новые ворота. Меня порадовало лишь то, что с того места, где столпились эти олухи, не было видно происходящего на верхней террасе.

Протиснувшись сквозь толпу законопослушных иностранцев, я поспешил вниз, к автобусу, сильно жалея о том, что пластиковая бутылочка минералки осталась где-то там, наверху…

Однако потерю минералки мне компенсировал вид нашего гида. Спускаясь по лестнице, я первым заметил его. Он стоял и болтал с полицейскими. Однако стоило ему заметить меня, он разом сдулся, словно стал меньше ростом. Когда же я направился в его сторону, он, быстро распрощавшись со своими собеседниками, пулей метнулся за автобус.

Я последовал за ним. С чего это он взял, что ему удастся скрыться от меня? В тот момент, когда он решил, что находится в полной безопасности, я ухватился рукой за воротник его темно-синей рубашки, подтащил поближе и заглянул ему в глаза. А в глазах этих было написано только два слова: «виновен» и «боюсь». Наверное, он думал, что я тут же, за автобусом, заживо сдеру с него кожу. Ан нет. Вместо этого я широко улыбнулся и медленно, тщательно выговаривая слова, так, словно разговаривал с несмышленым малышом, поинтересовался:

— Ты, друг, ничего не хочешь мне рассказать?

Он побледнел, точнее посерел, и стал похож на большой прогоревший окурок. Не в силах вымолвить ни слова, он лишь затряс головой и в ужасе закатил глаза:

— Я… я… — только и мог повторять он дрожащими губами. — Я…

— Ничего не хочешь рассказать? — повторил я свой вопрос.

— Отпустите меня! Я не понимаю, что вам от меня надо! — взвизгнул он.

Я выпустил его кофту.

— И запомни, чучело египетское, еще один такой фортель, — я кивнул головой в сторону храма царицы всея Египта, — и я займусь тобой по-серьезному.

Глава 8 ПЕРЕВЕЛИ МЕНЯ ЧЕРЕЗ МАЙДАН

Решили два еврея похитить самолет,

Чтобы таки имели надежный перелет.

Продумали до тонкости возможные ходы

И для конспиративности набрали в рот воды.

Купили в «Детском мире» двуствольный пистолет,

Две бомбы зарядили и спрятали в жилет,

Сварили по цыпленку, махнули два по сто

И мирно сели в лайнер «Москва — Владивосток».

А. Северный

Над головой вспыхнул зеленый сигнал, и автобус неспешно покатился вперед к стеклянному терминалу таможни.

На мгновение я повернулся к окну. Только начинало светать. Оранжево-желтая полоса уже протянулась над восточным краем неба, точно как там, в пустыне далекого Египта. На площадке возле терминала было пусто, только машина с Пашей и моряками стояла сбоку у здания, и один из моих матросиков вместе с усатым таможенным офицером рылся в моторе. Эти ребята не подведут.

Я кивнул Иванычу, и тот ответил мне едва заметным кивком, мол, все готово. До этого момента мы вели себя словно совершенно незнакомые люди. Викториана предупреждать не нужно было. Маркграф, его напарник, все время рвался в бой, так что покой нашему колдуну только снился.

— Итак, пока все сидят в автобусе… Я схожу узнаю, как нас примут. С вещами выходить или без, — пробубнила в микрофон молоденькая сопровождающая. С тяжелым вздохом гидромотор распахнул переднюю дверь, и наш гид быстрым шагом направилась к стеклянному зданию.

Я осторожно толкнул Фатю, которая спала, положив голову мне на плечо.

— Пора вставать, приехали, таможня.

Фатя подняла голову и огляделась с таким видом, словно не понимала, где она находится, потом повернулась ко мне:

— Уже?

— Пора, — и я шепотом начал бормотать защитное заклятие, сначала для себя, потом для нее. Стоило мне закончить речитатив, как в голове моей вновь зазвучал такой родной и столь же ненавистный голос.

— Видишь, сам все вспомнил. Кто хорошо учится, тот долго живет…

— Боже, только не здесь, не сейчас!

— Ну почему же, место как раз самое подходящее.

Гид выпорхнула из стеклянного здания и быстрым шагом направилась назад, в сторону нашего автобуса. На мгновение я подумал о том, что ее фигурка в светлом пальто на фоне грязного снега — отличная мишень. Да, судя по всему, этой девочке не повезло. Как бы там дело ни повернулось, но с нами она хлебнет неприятностей.

— Сказали, без вещей… Итак, еще раз, — затараторила она, даже не переведя дыхания. — Сейчас быстренько выходим из автобуса и идем к тому зданию. С собой берем только паспорта. Пока наш автобус проходит досмотр, мы проходим пограничный контроль. Собираемся на той стороне терминала. Там сможете покурить… Да, в терминале есть туалеты…

Все разом стали подниматься, потом, двигаясь гуськом, друг за другом, начали выходить из автобуса.

Первым спрыгнув с подножки, я протянул руку Фате, помог ей спуститься на землю, одновременно незаметным движением вложив ей в руку маленький пистолет.

Она недоуменно взглянула на меня, но я только улыбнулся.

— Пригодится… И помни, держись аморфа. Ему пули не страшны, он прикроет… Тебе, впрочем, тоже, не страшны, однако геройствовать не стоит. Неизвестно, с чем столкнемся.

Потом, не поворачиваясь, я быстрым шагом направился к терминалу.

У двери воздухонагреватели обдали меня волной теплого воздуха, но я даже не заметил этого. В этот миг я был напряжен, очень напряжен. Предстоял бой. Придется убивать ни в чем не повинных людей, исполняющих свой долг. А этого я не любил, очень не любил. Но…

— Началось! Хватит сопли по асфальту размазывать!

Я вошел в зал и замер, рассматривая своих попутчиков. Обычные люди, отправившиеся на три дня посмотреть Стокгольм. Они столпились в большом зале терминала, одна из сторон которого была стеклянной. Даже затерявшийся среди них маркграф выглядел совершенно обыденно. Пришельца в нем выдавали слишком уж выдвинутая вперед нижняя челюсть да непривычный разрез глаз. Остальное скрывалось за широким плащом, из-под которого торчала пара «казаков». Не турист в скандинавские страны, а настоящий Джанго. Идеальный кандидат на роль Серого Волка в каком-нибудь детском утреннике. Разве что зубы у него вполне человеческие.

Нам отлично было видно, как автобус, на котором мы приехали, подъехал к месту для досмотра и два пограничника подошли к одному из наших водителей. С другой стороны вытянутого прямоугольного зала таможенного терминала располагались многочисленные двери, ведущие во внутренние служебные помещения, а также в два по-советски изгаженных туалета. Сам же зал был перегорожен рядом кабинок паспортного контроля, за которыми располагались всевозможные приборы для просветки и досмотра личной клади пересекающих границу. Пол покрывал витиеватый узор из красных, белых и зеленых линий.

Наш гид отошла к кабинке паспортного контроля, о чем-то поговорила с девушкой в зеленой форме, а потом, вернувшись, кивнула нам:

— Проходим по одному, не спеша…

И в этот миг стеклянная стена рухнула — взорвалась, разлетевшись на тысячи мелких осколков. Женщины разом закричали. Сквозь стелящийся по полу дым было видно, что большая часть кабинок для прохождения паспортного контроля снесена. Где-то на улице ударила автоматная очередь. Потом вторая. Наш гид замерла, широко открыв рот. Глаза у нее округлились. Мне показалось, еще чуть-чуть, и они выскочат из орбит. Я выдернул «калаш» из-под плаща, передернул затвор и дал длинную очередь в потолок.

— Пошли! — во все горло заорал я. — Остальным лежать! — Словно в подкрепление моих слов аморф выпалил куда-то в бок, и я краем глаза увидел двух пограничников, выскочивших было из боковой двери, ведущей во внутреннее помещение. Но они даже сориентироваться не успели, с воплями, сбитые с ног второй очередью аморфа, они покатились по полу. Они были в бронежилетах, а аморф стрелял прицельно.

«Молодец», — мысленно похвалил я его. Еще в самом начале, планируя всю эту бессмысленную операцию, мы договорились, что постараемся угробить как можно меньше людей. Понятно, что с одной стороны на чаше весов стояло все человечество, а с другой — тот человеческий разменный материал, которым придется пожертвовать. Может, посвященные и относились спокойно к подобным жертвам, я же… Нет, я отлично понимал, что если надо, значит, надо. И все же… ведь каждый из убитых нами был чьим-то сыном, братом, отцом. Поэтому перед началом операции я попросил всех своих стараться ранить, а не убить. Ни к чему плодить безутешных вдов и сирот. Правда, вот в маркграфе я не был уверен. Была в нем некая червоточина — садистская жилка.

Мы, то есть я, Фатя, капитан Круглов, Этуаль и аморф, бросились через ограждение, паля в воздух. Вокруг дымились облака пыли, с потолка сыпалась штукатурка, под ногами хрустело битое стекло.

Оказавшись по ту сторону КПП, мы чуть притормозили. К зданию терминала прямо на нас бежали несколько солдат с автоматами наперевес. Краем глаза я заметил, как Викториан припал на колено. Злобно гавкнул подствольный гранатомет, и вслед ему пронеслось заклятие. Граната, пробив стекло, вылетела прямо под ноги солдатам. Раздался взрыв, и люди разлетелись в разные стороны, словно бумажные куклы. Кумулятивный эффект, усиленный заклятием, — серьезная заявка на успех, всенепременно нужно взять на вооружение.

А потом мы побежали. Дверь на выходе оказалась закрытой, но аморф вынес ее с разбега, словно она была не из стальных пластин, а из картона.

Выскочив на улицу, я чуть замешкался, огляделся, пересчитал наших. Все здесь, прорвались без потерь. И весь прорыв-то занял секунд тридцать, не больше.

— Ты время-то не теряй. Пока все в порядке, я слежу, — успокоил меня Тогот.

Где-то рядом взвыла сирена. А потом со стороны автобусной стоянки, со всего маху снеся шлагбаум, подкатил «газик». Водитель махнул нам рукой, и мы бегом бросились к машине. Следом за «газиком», визжа тормозами, вырулила «Волга» с остальными боевиками.

Викториан прыгнул на сиденье рядом с водителем, остальные в брезентовый кузов, аморф, распластавшись, повис на подножке. В какой-то момент он перестроил свое тело, расплывшись по борту авто грязной кляксой пуленепробиваемого щита. Будто заклятия защиты нам недостаточно.

Внутри «газика» оказалось тесно, очень тесно. «Волга», обойдя нас, понеслась вперед, в сторону огней далекого «дьюти-фри». Газик качнуло, и только сейчас я заметил, что маркграф исчез.

— Он в «Волге», — тут же, опережая мой вопрос, подсказал мне Тогот.

Я ничего не сказал, лишь покрепче сжал ладонь Фати. Я чувствовал, как ей страшно, как она дрожит всем телом. Ну ничего, еще минут двадцать, и закончится. Главное, чтобы финны и наши зафиксировали ее присутствие.

Иваныч тем временем чуть привстал, высунулся и пальнул куда-то назад. Там, в свою очередь, что-то рвануло, и сирена взвыла с новой силой, едва ли не захлебываясь от собственной беспомощности.

Пока все шло точно по плану. Однако на подъезде к магазину свободной торговли нас ждал сюрприз — БТР. Неожиданный подарок судьбы.

Темная туша боевой машины перегораживала дорогу, хотя детали в предрассветной полутьме я не мог разглядеть. Она выползла откуда-то со стороны леса и застыла в ожидании. Мгновение, и крупнокалиберный пулемет в башне БТР, буквально разорвав предрассветный полумрак, разнес «Волгу» в клочья, разметав наших матросиков по шоссе, словно это не люди, а пластиковые кегли.

Викториан от злобы аж заскрипел зубами, весь подался вперед.

— Откуда здесь эта кака? — И хлопнул водителя по плечу, заставил его развернуть нашу машину боком, потом, подавшись вперед, вскинул свой «калаш», но прежде чем выстрелить, сплюнул на ладонь кровью и одним ловким росчерком начертал на стволе автомата какой-то хитрый символ.

Этот образ надолго врезался мне в память. Тощий мужичишка в длинном дорогом пальто с «калашом» наперевес. Низко надвинутая шапка-ушанка с разметавшимися ушами. Лицо оскалено в волчьей гримасе, куцая борода торчком, профиль с длинным, чуть крючковатым носом на фоне бледнеющего неба, и, чуть ниже, полоска белоснежных, словно светящихся в предрассветной полутьме зубов.

А потом он выстрелил. Я почувствовал этот выстрел, словно сама суть пространства всколыхнулась, собирая воедино всю колдовскую энергию, а потом в одном порыве она вырвалась из автомата. Нет, это был не выстрел — огненный змей вылетел из дула. Металл автомата тут же скукожился, выгнулся, крошась и осыпаясь. Змей, на доли секунды блеснув огненной чешуей, метнулся в сторону БТР.

На какое-то мгновение мне показалось, что он так и полетит дальше по прямой, пронзив машину насквозь, словно раскаленная стрела, через гигантский кусок масла. Но вместо этого змей, словно тварь, обладающая собственным странным, нечеловеческим разумом, скользнула вдоль машины, обвивая ее кольцами. Несколько витков, и БТР оказался перетянутым тонкими огненными нитями. А потом металл затрещал и через мгновение лопнул. БТР был наполовину смят, наполовину разрезан пополам, а змей исчез. Судя но тишине, внутри машины живых не осталось. Теперь над шоссе витал запах горелого мяса и металла.

Наконец-то я отвел взгляд от обломков. Викториан лежал, откинувшись на сиденье, и глаза его казались остекленевшими.

— Что с ним? — с испугом пробормотала Фатя.

Иваныч нагнулся над колдуном, но потом, облегченно вздохнув, вернулся на свое место.

— Скорее всего, просто в шоке. Думаю, через пару часов очнется.

— Едем к магазину. Там тормознем. Пусть чурки соберутся с силами, наши, думаю, пока не сунутся. Значит, так, мы с Иванычем наведем шмон в магазине. Да, Фатя, ты с нами. Важно, чтобы камеры наблюдения зафиксировали твое присутствие. Иначе эти сволочи не поверят. Паша, ты с Викторианом. Аморф, ты пока собери наших матросиков. Чтобы все были у магазина. Если кто пострадал — перебросим на базу… Чего ждем?.. Пошли!

На мгновение, перед тем как выпрыгнуть из «газика», я закрыл глаза и мысленно перенесся на пару дней назад, в подземное логово Викториана…

* * *

Бибиулу сидел напротив меня и ковырял пальцем в носу. Как говорится, трудился, не жалея сил. Я отвел взгляд. Будь это мой ребенок, я бы уже давно надавал ему по рукам.

— И что же мы имеем? — поставленным голосом прирожденного полководца продолжал Тогот. — Они знают, что мы попробуем захватить Ключ. Они знают, в каком городе спрятан Ключ, знают, где именно… Мы, кстати, тоже… Наверняка противник сосредоточит все свои силы на предполагаемых объектах захоронения, и придется брать Ключ с боем.

— А ведь вам понадобится время, чтобы провести ритуал и взять Ключ, — добавил Ицихитоналецу громовым басом.

— Но почему этим не займутся местные посвященные? — В этот раз включила тупого Валентина. Хотя чего ждать от блондинки с такими формами…

— Только не вздумай брякнуть это вслух, — предупредил Тогот. — Эта дамочка с норовом, мало не покажется.

— Ты только не делай из меня полного Галустяна, — отмахнулся я. — Очень надеюсь, что никто из присутствующих не может читать мои мысли.

— Ну почему же не может, — раздался у меня в голове совершенно незнакомый голос. — Просто из вежливости молчит… — Я тут же принялся резко озираться, пытаясь понять, кто из присутствующих залез в мою голову, будто мне одного Тогота там мало. — И не зыркай зенками… а мысль «пошлепать» мне нравится. Одно время я дружил с девочкой-садисткой…

Я в упор уставился на Бибиулу.

— Так это ты, мелкий мерзавец, влез в мою голову?

— Давно не пробовал я человечинки, — ответил негритенок.

— Ты зубы на проводника не точи, — встрял Тогот. — Тебе сначала придется со мной побеседовать.

В этот раз Бибиулу промолчал. Оставил последнее слово за Тоготом. А ведь правда, забавно было бы взглянуть, как эти два чудовища мочат друг друга.

Однако долго мечтать о хорошем не пришлось.

— Ты, лошара, зачем сюда явился? Меня с Древними стравливать или дело делать?! — взорвался Тогот. — Ты смотри, я тоже от человечинки не откажусь…

— Итак, подытожим, — взял слово Викториан. — Чтобы приостановить вторжение, нам нужен универсальный Ключ — Ключ, который разом закрывает все двери в иные миры. Используя его, мы сможем, закрыв одну дверь, одновременно закрыть все двери, связывающие наш мир с миром, откуда идет миграция, и таким образом остановить поток незаконных мигрантов. Более того, никто не сможет открыть новые ворота между этими двумя мирами. Но наши противники знают о наших намерениях, и пусть их силы много меньше наших, они вхожи в структуры власти… а устраивать полномасштабную войну с применением магии не в наших интересах. Что до местных посвященных… Их мало, все они хорошо известны нашим врагам, и дернись они, начнется страшный прессинг. Тут и Искусство может не помочь.

— И что же вы предлагаете?

— Отвлекающий маневр.

— ?

— Наш противник знает, что мы любой ценой станем рваться в город, где хранится Ключ. Сами забрать не смогут. Магия Иных слишком слаба в этом измерении, а действующая в этом мире магия Древних мигрантам противопоказана. Следовательно, единственное, что смогут они предпринять — сосредоточить все свои силы в этом самом городе. Но… предположим, по той или иной причине мы решим пойти обычным путем, прибыв в страны Скандинавии туристскими тропами — самый простой вариант. Естественно, на границе нас будут ждать, но все внимание будет все равно сосредоточено на Стокгольме. Однако, предположим, мы засветимся на границе. Устроим там большую бучу. Сделаем так, чтобы наши противники точно знали, где мы находимся. Тогда они бросят основные свои силы для нашей поимки и оголят цель. А мы, засветившись на границе, разделимся. Те, кто нужен для того, чтобы отыскать и забрать Ключ, с помощью магии переносятся в Стокгольм. Остальные продолжают «шуметь», пытаясь прорваться на Запад напрямую…

— Забавный план, — выдержав многозначительную паузу, пробормотал Ицихитоналецу, почесывая подбородок. — Но сработает ли он?

— А почему бы и нет. Тем более что враги не знают, какие колдовские силы нам подвластны. Мы устроим переполох. Они кинутся в погоню по нашим следам. А мы тем временем уведем у них из-под носа Ключ… В конце концов, поставим колдовской маяк и вернемся в Питер. Чем мы рискуем?

— Мы рискуем двумя вещами: мы продемонстрируем врагу наши возможности, расскажем, что знаем, где Ключ; и еще может получиться так, что нами заинтересуются средства мультимедиа, а мы вовремя не сумеем перекрыть канал утечки информации. Кроме того, угробим массу ни в чем не повинных граждан.

— Кто не рискует, тот не пьет шампанского!

— Только вот этого не надо… Так что откладывать смысла нет, тем более что ты, Артурчик, объявлен во всесоюзный розыск, и если менты до тебя доберутся…

* * *

Двери магазина оказались закрыты, но жалюзи спустить не успели. Очередь из автомата, и стекло витрины разлетелось на мелкие осколки. Мы вошли.

В торговом зале никого не оказалось, если не считать охранника, который робко жался за кассами, сжимая в дрожащей руке дубинку. Совсем мальчишка. Лицо его кривилось от страха. Даже не смешно.

Иваныч одним ударом приклада уложил его на пол, отобрав пукалку, а потом стянул руки за спиной его же собственным ремнем. Викториан со свойственной ему беззаботностью прихватил с полки бутылку виски, крутанул крышку и, сделав огромный глоток, протянул ее маркграфу. Тот решил не отставать. Вот только чего мне не хватало, так это пьяного Этуаля. Он и в трезвом-то виде был едва переносим, а в пьяном… Забрав у него бутылку, я направился к аморфу, который затащил в помещение двух матросиков. Они, естественно, были живы, но контузило их сильно.

— Живы?

— Так, немного потрепало… Полчасика, и будем на ногах, — ответил один из наших боевиков.

Протянув пострадавшим откупоренную бутылку, я вернулся к Викториану.

— Ну и что теперь станем делать? Похоже, мы тут застряли.

— Смыться-то мы успеем в любом случае.

— Они отдадут наши фотки в розыск. Вычислят за раз.

— Если мы доберемся до Ключа, то никакого преследования не будет. Начнется обратный процесс — волна отката… Хотя, если все сложится по-другому… Теперь уже отступать поздно.

— И не говори, подруга, у самой муж пьяница… — философски протянул я. Потом прошел, взял с полки еще одну бутылку виски, хлебнул.

— Там шоколад, можно взять? — странная она, эта Фатя. А может, до конца не понимает, что тут на самом деле происходит.

— Бери, что хочешь…

— Как наши дела, а, Тогот?

— Не знаю, — отозвался покемон.

— Ты — и не знаешь?

— У них переполох. Не могут понять, что происходит. Вызвали спецназ, погранцов на уши поставили. Думаю, скоро сунутся, так что сильно залеживаться вам в этом лабазе не стоит.

— И… Мы тут, понимаешь, строим планы. Если б не этот БТР, мы бы уже прорвали границу и ушли в леса.

— А что вам мешает сделать то же самое через полчаса?

— Финны будут во всеоружии.

— Сомневаюсь. На всякий случай испугайте их до усрачки. Да так, чтобы в центре, штабе или что там у них есть, им не поверили, по крайней мере на первых порах.

Я подошел к разбитой витрине. Быстро светало, на востоке разгоралась заря. Черными клубами дыма пыхтел обугленный БТР. Где-то далеко у разбитого терминала суетились люди. Потом неожиданно цепочка фигур, вытянувшись в линию, направлялась в нашу сторону.

— Что скажешь?

— Местные, лохи. Отобьетесь с легкостью. Вот минут через двадцать прибудут настоящие спецы. Желательно, чтобы до них вы смылись отсюда.

— А эти?

— Поставь защитные растяжки, что-нибудь из китайского фейерверка. Это их позабавит.

— Угу.

Я вернулся в глубь торгового зала.

— Оставьте виски в покое. Скоро у нас будут гости, и их нужно встретить достойным образом. Пойдем, — подозвал я маркграфа, — поставим капканы на этих шакалов. А ты, Викториан, занялся бы транспортом. Наверняка продавщицы, что прячутся в подсобке, приехали сюда на чем-то. Скорее всего, машины на стоянке за магазином. Разберись с этим и заодно присмотри за Фатей.

Потом я пошел назад, на снег, туда, где застыл сожранный огненным змеем БТР. Пару минут я раздумывал, какие заклятия использовать, но так как толком ни одного не помнил, пришлось вновь обратиться к Тоготу.

Естественно, мерзавец выбрал самые заковыристые формулы. Повторяя их, я чуть не сломал язык. Тем не менее я справился. Вид приближающихся людей с оружием, которые готовы были открыть по нам огонь, необычайно стимулирует память, а также улучшает голосовые способности. Мы ведь были для них врагами, нарушителями границы.

Через пару минут «растяжки» были установлены. Пара матросов уже пришла в себя. Они бесцельно бродили по залу, разглядывая валютные товары.

— Так, ребята, собираемся, у нас скоро будут гости.

Распахнулась дверь в подсобку. В первый момент я потянулся было за оружием, но тут же расслабился. Это был Викториан.

— Машины на ходу. Надеюсь, против «нивы» и «ауди» никто возражать не будет?

— Итак?..

— Засветимся на финской границе и уйдем в леса. Поиграем в партизан…

— Жалко только, тут нет подходящего поезда, чтобы отправить его под откос… Хватит языком молоть, пошли…

Матросики направились следом за Викторианом. Я огляделся. В торговом зале остались лишь маркграф и я.

— Что же, и нам пора… — начал было я, обращаясь к Этуалю. И в это время громыхнула первая растяжка. В темное небо взметнулось облако снега, и тут же по земле пополз темно-серый, почти черный туман. Живой туман.

Туман клубился, медленно расползаясь. И казалось, что в его клубах двигались какие-то тени. То и дело сверкали белые обнаженные кости. Не завидовал я спецназовцам, которым в самое ближайшее время предстояли очень неприятные встречи. Я бы не хотел встречаться с разъяренными мертвыми духами. Тем более что это были духи погибших во время Финской войны, и советских пограничников они, мягко скажем, не любили. Да и выглядели эти воины не лучшим образом: за шестьдесят лет, несмотря на холодный климат, подгнили слегка. Нет, все-таки хитер Тогот на выдумки…

А потом один из спецназовцев закричал. И крик этот был надрывным, протяжным, словно с человека сдирали кожу заживо, — а ведь призраки вреда никому принести не могли, так, потрясут костями перед носом и все. Тем не менее даже сквозь клубы тумана я разглядел, как строй пограничников сломался и, повернувшись, они помчались назад, к разрушенному терминалу. Да, не привыкли наши орлы к психологическим атакам.

Вместе с маркграфом мы еще раз осмотрели разгромленное помещение магазина. Интересно, сколько добра потом спишут на нас?

Пройдя через несколько вспомогательных комнат, мы вышли на задний двор. Там и в самом деле стояло два авто. Паша и один из матросиков ждали нас снаружи. Остальные уже расселись. Мы быстрым шагом подошли к машинам и уже собирались садиться, когда кто-то крикнул нам вслед:

— Эй! Погодите! — Я резко обернулся. На пороге стояла дородная женщина. Выпучив глаза и набычившись, она смотрела на нас. Казалось, еще чуть-чуть, и она бросится врукопашную. — А ну стойте, ироды поганые! Что ж вы делаете, проклятые?

Из-за двери, за спиной женщины, высунулась девушка помоложе.

— Петровна, прекрати! Это же бандиты! Петровна!

— Последних денег лишаете, ироды!

Дородная дама не желала успокаиваться.

— Мало того что вы магазин разгромили, хоть наши-то машины оставили бы в покое! Тут всю жизнь…

Тирада была долгой и душещипательной.

— Вырубить ее, что ли, а, Тогот?

— И это ты у меня спрашиваешь? Это ты у нас милосердный любитель рода людского.

— А сколько, по-твоему, стоят эти жестянки?

— Ну, тысяч пятнадцать от силы.

Я напрягся, пытаясь вспомнить, сколько сунул себе в карман, когда выходил из дома. Тысяч двадцать, кажется… Я сунул руку в карман. Пачки были, две толстые, хрустящие…

— Ты чего, спятил?.. — в «голосе» Тогота слышалось неподдельное удивление. — Ты чего? Собираешься ей деньги дать? Ты еще на улицу выйди в сеятеля поиграй. Вон, терминал таможенникам оплати…

Дальше я не слушал. В принципе, Тогот был прав. За все те годы, что я работал проводником, я должен был стать черствым, хладнокровным, словно Викториан, но… На мгновение я перевел взгляд на эту женщину. Лет пятидесяти, молодость давно позади, и, хоть она явно пыталась бороться с возрастом, все ее попытки были напрасны. Эти глаза, вылезшие из орбит, дрожащий перекошенный рот, сбитая набок прическа и тушь, размазанная по щекам.

— Ладно, как говорили в одном фильме, с деньгами нужно расставаться легко, — пробормотал я себе под нос. Сунул руку в карман, выудил две пачки денег и швырнул их на ледяной асфальт, под ноги женщине.

— Тут хватит за обе машины!

Женщина замолчала, в недоумении уставившись на две пачки зеленых, перетянутых резинками.

— Деньги за машину. Купишь себе новое корыто, — зло продолжил я. Хотя на кого мне было злиться? Только на себя самого. На мгновение перед моим взглядом вновь встали сожженный БТР и обгоревшие трупы солдат. А ведь эти ребята лишились жизни, хоть и были ни в чем не виноваты.

— Ну ты и лох!

— От мудака слышу…

Я повернулся спиной к даме, давая понять и ей, и Тоготу, что разговор окончен. Плюхнувшись на сиденье «нивы», я повернулся к матросику зарулем.

— Крути баранку, поехали. — Потом повернулся посмотреть, что там за спиной. На заднее сиденье набились четверо: двое матросиков, Паша и Фатя.

Мотор взвыл, машина дернулась, и начала неспешно разворачиваться. «Ауди» поехала следом. Краем глаза я заметил, как женщина наклонилась, подняла с асфальта одну из пачек и бессмысленно уставилась на доллары — зеленые, новенькие, словно из типографии.

Уже почти рассвело. По крайней мере, видно было отлично. Голое поле, где-то вдали справа и слева тонкие линии черного леса, разделяющие небо и снежную равнину.

Мы вырулили со стоянки и выбрались на шоссе. «Ауди» вырвалась чуть вперед. Матросик хотел обогнать, но я притормозил его. Пусть Викториан народ гробит. С меня на сегодня хватит.

— Нет, не хватит, дорогой Артурчик. Все только начинается.

— И теперь?.. — поинтересовался я.

— Теперь попробуем оборону фиников.

— И…

— Думаю, что они подготовились. Все будет не так просто. Это тебе не наши отъевшиеся ленивцы.

«Ауди» ушла чуть вперед. Машинально положив на колени автомат, я снял рожок, тупо посмотрел на отсвечивающие медью патроны и вставил его на место. Нет, надо же было так попасть. Лучше бы было лежать дома и… Впрочем, судя по всему, это случится не скоро. Я поежился. Не нравилось мне все это.

Впереди показался финский терминал. Нигде ни человечка, огни чуть притушены. Значит, нас ждут.

Когда «ауди» находилась метрах в тридцати от терминала, в лицо нам ударили яркие прожектора, потом через громкоговоритель прозвучала какая-то команда по-фински. Тут же ее повторили по-английски. В финале прозвучал приказ на ломаном русском:

— Остановитесь! Приказываем, остановитесь.

Вместо этого «ауди» ощетинилась автоматами, и в тот момент, когда матросики дали залп, разом погасли все прожектора — явно работа Викториана. Потом взвизгнули шины, и «ауди» занесло. Мой водитель едва успел притормозить, чтобы не врезаться в остановившийся автомобиль.

— Что там у них, Тогот?

— Финны подняли «лежачего полицейского» и тормознули.

— Похоже, у них и в самом деле все хорошо организовано.

— Это мы еще посмотрим.

— Смотрите не смотрите, а дальше хода не будет.

И вновь прозвучала какая-то финская галиматья, но мы к тому времени из машины выскочили, рассыпались по снегу.

— Прикажи аморфу, чтобы присмотрел за Фатей, — велел я и метнулся вперед, к Викториану.

Тот уже что-то нашептывал, готовя какое-то могучее заклятие. Я хотел было спросить, что он задумал, но не стал отрывать от дела. Я видел, как вздулись жилы на лбу колдуна, видел, как, несмотря на холод, капли пота медленно сползают у него со лба.

Потом совершенно неожиданно Викториан направил руки в сторону снежного поля справа от нас. После, тяжело вздохнув, осел, словно заклятие, которое он использовал, высосало из него все силы.

Чуть привстав, я огляделся. Мои ребята закопались в снег, постреливая из автоматов в сторону терминала. В ответ лениво постреливали финны. Пули, подвывая, ворошили снег. Скорее всего, финны чего-то ждали, а может, общались с нашими пограничниками, пытаясь разобраться в том, что происходит. Однако те, кому надо, наверняка все знали, и все равно, действуя с помощью официальных каналов, они были слишком неповоротливы. При всем желании на то, чтобы прислать достаточно большой отряд для захвата нашей группы, у них уйдет еще пара часов. Наш спецназ, пока не разберется с зашуганными пограничниками, не сунется, а финны изначально тормозные.

— Ты на Аллаха надейся, а верблюда привязывай…

— И что ты теперь предложишь мне делать, г… зеленое?

— Ты язык-то попридержи… В принципе, пока все идет, как задумано, если Викториан нигде не ошибся, то все будет тип-топ. Ну а вам пока отступать к лесу, и подальше, чтобы с терминала видно не было. Там и разберемся.

Я повернулся к Иванычу:

— Отводи народ к лесу и прикрой аморфа. У тебя, Игорь, на совести Фатя и Викториан. Помоги им.

И тут раздался странный звук. Словно треснула огромная льдина. Потом треск льда стал оглушительным, неожиданно земля встала дыбом, и вся наша команда разом повалилась в снег. Равнина вздыбилась к небу, надулась пузырем, словно что-то огромное, чудовищное, старалось вырваться из-под снега. А потом лопнуло, и из трещины, словно из скорлупы яйца, появилось что-то большое. Нет, не большое — гигантское, чудовищное. К небу, словно в мольбе, взвились огромные белые жвала, испачканные соплями грязно-желтого яда. Раздутая, словно мертвая плоть, шкура твари была бледной, усеянной многочисленными жесткими волосиками. Одновременно стрельба смолкла и с той, и другой стороны. Все замерли, пораженные зрелищем рождения чудовища — твари другого мира.

В следующий миг мы все разом повалились на землю, зажимая уши, — крик только что родившегося исполина был много ужаснее его внешнего облика. Крик страдания и боли, завывание одинокого существа, которое оказалось в ином мире, в иной эпохе. Видимо, тварь испытывала невероятную боль. Поднявшись на высоту пятиэтажного дома, верхняя часть ее туловища, толщиной с трубу газопровода, начала раскачиваться из стороны в сторону, разбрасывая во все стороны ядовитую слюну и комки снега.

Классная работа, тем более что тварь, судя по всему, была настоящая. Никогда не думал, что колдуны на такое способны. Вызвать к жизни такое чудовище… Я бы после такого заклятия неделю лежал пластом, даже учитывая силовую подкачку Тогота.

Нет, не думал, что кто-то из Посвященных реально способен на такое, тем более в таких масштабах.

А потом, широко распахнув пасть, гигантская ледяная гусеница пыхнула огнем, и к небу взвился гигантский факел зеленоватого пламени, и тварь опять взревела так, что заложило уши. Нет, судя по всему, Викториан переборщил. Невозможно было сохранить в тайне появление такого монстра. Интересно, что расскажут бравые пограничники журналистам по поводу инцидента? Хотя сейчас меня это должно было интересовать меньше всего. В первую очередь надо выбираться. Наследили мы достаточно.

И тут сквозь треск льда послышался до боли знакомый звук — шум винтов. Судя по звуку, три вертолета шли со стороны финнов. По ледяному полю вновь заскользили лучи прожекторов. Гигантская тварь, заметив приближение врага, повернулась в его сторону.

— Иваныч, давай к лесу, — вновь поднял я из снега своих людей. — Двигаем!

Мои люди поднялись и, по колено проваливаясь в снег, побрели на запад, обходя здание терминала. Финны не стреляли, поглощенные созерцанием ледяного червя. Чудовищному созданию, вызванному Искусством, похоже, очень не нравилось соседство огромного здания. В какой-то миг, выгнувшись верхней частью своего многосегментного тела, оно полыхнуло огнем в сторону строения, задев языком пламени верхние этажи. Что-то там полыхнуло, а потом раздался страшный взрыв. Осколки бетона и стекла полетели в разные стороны, очередной раз, искупав нас в снегу. Частично вонзились в тело твари. Естественно, никаких видимых серьезных повреждений ледяная гусеница не получила, но боль от многочисленных царапин еще больше раззадорила ее. Вновь затрещал лед, и тварь выбросила на поверхность лапу, крошечную, в сравнении с ее телом. Но сам вид конечности был омерзителен. Членистая лапа дальневосточного краба — вот что напоминала эта конечность, только вот лапа краба в сравнении с лапкой нашего зверька выглядела словно ножка балерины рядом с ногой борца сумо.

Однако времени на то, чтобы наслаждаться происходящим, не было. Краем глаза поглядывая в сторону чудовища, я побрел к лесу.

Теперь наши враги точно знали, сколько нас и где мы. И, соответственно, нас в ближайшие дни не будут искать в Стокгольме. Охрану с важных объектов они, конечно, не снимут, но расслабятся донельзя. Все так, как и было задумано.

Но как бы, ни тяжело было идти, я, то и дело поглядывал в сторону горящего финского терминала, над которым кружила пара вертолетов. Тварь то и дело плевалась огнем и пыталась вылезти из-под снега. Случайно один из плевков достиг вертолета. Тот развернуло. Потом в нем что-то полыхнуло, и он горящей стрелой понесся к земле. Грохнул взрыв.

— Еще двое, — заметил я мысленно.

— А ты что хотел… Лес рубят, щепки летят, — фыркнул Тогот.

— Я бы хотел, чтобы не гибли невинные граждане.

— С каких это пор тебя это стало волновать?

Я промолчал. Спорить было бессмысленно.

Где-то сзади загрохотал крупнокалиберный пулемет. Ледяной червь финнам не понравился. Но следить за схваткой времени не было. Слой снега стал глубже, идти становилось все тяжелее, и я вынужден был сосредоточить все свое внимание на том, чтобы не отстать от остальных.

Викториан оказался прав. Снежный червь нам сильно помог.

Уже на опушке леса, обернувшись, я на несколько мгновений замер. Пара вертолетов все еще крутилась в небе над колдовским чудовищем…

— Вот так и забивали ваших любимых динозавров.

— А ты и рад!

— Если честно, то я хотел бы, чтобы зверушка продержалась как можно дольше… А ты бы поспешил. Еще метров сто, и плюхнешься на снег.

Собственно, мне ничего не оставалось, кроме как последовать совету покемона. Несколько шагов через редко посаженные деревья, потом земля ушла вниз, и я буквально съехал в овраг. Остальные уже ожидали меня. Иваныч, Паша и матросики столпились вместе, тяжело дыша и с опаской поглядывая на аморфа. А мой раб стоял как ни в чем не бывало, держа одной рукой Фатю, другой — Викториана. Только вот человеческий облик он потерял и напоминал скорее человека-змею, чем боевого стрелка. Маркграф держался сам по себе, гордый и независимый. Из всех присутствующих только ему, похоже, нравилось все происходящее.

— Ну, что? — обратился я скорее к Викториану, который, наконец выпутавшись из «объятий» аморфа, сполз на снег. — Похоже, первую часть плана мы выполнили с легкостью. Теперь приступаем ко второй фазе. Карту…

Иваныч шагнул вперед, развернув полевую карту.

— Ну вот. Мы где-то здесь. А нужно нам выйти на берег залива. Оттуда и вернемся в лагерь. Тут всего километров восемь. А пока… Нужно девушку отправить назад. Нечего ей с нами по сугробам прыгать.

— И Василия отправь, — добавил Иваныч. — Несмотря на ваши штучки-дрючки, его долбануло слишком сильно, — и кивнул в сторону одного из матросиков.

Да, тот выглядел и в самом деле неважно. Едва на ногах стоял. Видно, когда БТР пальнул, ему больше остальных досталось.

— Хорошо.

— И еще патронов бы, — протянул другой матросик. — Там, на шоссе, мы большую часть боезапаса растеряли, да часть еще на нас рванула.

— Хорошо, — вновь кивнул я, потом повернулся к Викториану: — Ты как? Пентаграмму намалюешь?

Викториан устало кивнул.

— Тогда времени не теряй, а мы с Иванычем пока глянем, как там твоя зверушка.

Двигаясь как можно осторожнее, мы полезли из оврага назад. Снег на склонах был рыхлым, и, несмотря на наши отчаянные усилия, мы пару раз сползали назад. Уже окончательно рассвело, когда мы вновь добрались до опушки худосочного леса.

Чудовище, истекая темно-синей кровью, все еще сражалось против отчаянных финских парней. С той стороны, где, по идее, располагался наш терминал, к небу тянулся темный столб дыма. Что там горело, лично мне было не понятно.

— Интересно, сколько еще эта зверушка выстоит? — пробормотал я себе под нос.

— Наш колдун сделал правильный выбор. Если бы он пригласил какого-нибудь тираннозавра, то пара разрывных пуль остановила бы его как миленького. А эта тварь настолько примитивна, что и боль-то едва чувствует. Она, как зомби, — пока не расчленишь, не сдохнет.

— И все-то вы знаете, и всюду-то побывали… — в тон Тоготу ответил я. — Ты мне лучше скажи, почему, если ты такой умный, строем не ходишь…

— Увы, мне приходится констатировать явную деградацию, обусловленную твоим общением с военными…

— Ты бы не умничал, а на вопрос отвечал.

— Думаю, у вас есть минут десять от силы. Потом, как только тварь уничтожат, эти ребята возьмутся за вас. Так что рекомендую вернуться к остальным и заняться заклятием тумана. Он убережет вас от вертолетов, ну а уж от погони как-нибудь сами отобьетесь.

— Да, совсем забыл, чмо зеленое, — добавил я, прежде чем скатиться назад в овраг. — Ты там амуниции нам перекинь, патрончиков всяких…

— Знаешь, мне кажется иногда, что ты забываешь, что я неотрывно слежу за вашими похождениями. Тут у меня все готово.

— Пошли! — махнул я Иванычу.

— Но ведь ты хотел посмотреть…

— Хотел… не хотел… Уже увидел все, что надо, пошли.

И мы скатись вниз.

Там матросики уже утоптали снежную площадку, и Викториан, расковыряв себе руку ножом, заканчивал рисовать пентаграмму перехода. Правда, двигался он медленно и слова заклятия говорил с трудом. Я еще никогда не видел его таким усталым. Даже глаза его утратили обычный колдовской блеск. Судя по всему, держался он из последних сил. Но тут я ничем ему помочь не мог. Кто начал заклятие, тот его и закончить должен.

Наконец прозвучали последние слова, и Викториан без сил повалился в снег. Два матросика подхватили его и вместе с ним шагнули в центр пентаграммы. Вихрь тумана — и они растаяли, вернувшись в тренировочный лагерь имени Льва Троцкого. Я кивнул раненому матросику и Фате.

— Давайте следом. Не задерживайте.

Но они не успели вступить в круг, как взметнулся туман и вновь появились два матроса, только теперь они тащили не Викториана, а два деревянных ящика, в каких обычно переносят оружие. Плюхнув их на снег, они тут же вскрыли верхний и принялись рассовывать по карманам и раздавать обоймы оставшимся боевикам.

Раненый матросик, проковыляв в пентаграмму, «ушел» в лагерь, а Фатя на мгновение задержалась.

— А как же ты?.. — начала было она.

Я лишь покачал головой.

— Пока все идет согласно плану. Иди. Часа через три мы тоже к вам присоединимся, так что подготовьте нам радушный прием.

Она кивнула и, низко опустив голову, шагнула в пентаграмму, за долю секунды перенесясь на пару сотен километров.

— Игорь, уничтожь все следы, — приказал я. — Совершенно не нужно, чтобы эти гады знали, чем мы тут занимаемся.

Аморф, который только-только отчасти привел себя в порядок, восстановив человеческий облик, тут же отрастил руку-лопату и принялся кидать снег, словно заправский снегоуборщик. Эх, нашей бы мэрии да таких дворников. Им бы цены не было!

Тем временем распределение боеприпасов было закончено.

— Мы готовы, — отрапортовал Иваныч.

Я уже хотел было отдать приказ выдвигаться, как меня остановил Тогот:

— Ты ничего не забыл?

Я замер, словно натолкнувшись на каменную стену.

— ?

— Туман… Или ты решил поиграть в мишени с финскими снайперами?

— Ах да. — И опустившись на колени, я принялся следом за Тоготом повторять тарабарщину и бить земные поклоны духам воды. Слава богу, что это заклятие не предусматривало ни жертвоприношений, ни кровопусканий.

Остальные с недоумением уставились на меня, но никто вопросов не задавал. За время тренировок в лагере все хорошо усвоили, что лучше делами колдовскими не интересоваться, целее будешь.

К тому времени, как я закончил бормотать тарабарщину на одном из древних языков, давно забытых людьми, туман уже начал сгущаться.

— Пойдем в тумане, — пояснил я остальным. — Не стоит лишний раз подставляться под огонь с вертолетов…

И тут где-то далеко-далеко залаяли собаки.

Вот только этой напасти нам не хватало.

— Пошли! — гаркнул я. — И постарайтесь не отставать. Если кому нужна будет помощь, кричите. — И мы разом бросились штурмовать склон оврага.

Через несколько минут мы все были наверху. Лес стоял стеной. Ни одной тропинки. Нам ничего не оставалось, как направиться вперед, вытянувшись цепочкой. Первым вызвался идти Иваныч. Но его хватило ненадолго. К тому времени, как он поменялся с аморфом, которому, казалось, все нипочем, туман сгустился настолько, что едва можно было разглядеть спину впереди идущего. И тем не менее мы упорно шли вперед по сугробам, матерились, чертыхались, но шли. Несколько раз мы слышали лай собак, который звучал то ближе, то дальше. Вначале я решил, что преследователи нас то нагоняют, то чуть отстают, играя, как кошка с мышкой. Но потом понял, всему виной эхо и туман. В белой, вязкой молочной полутьме совершенно невозможно было правильно определять расстояние. Ориентироваться можно было лишь по компасу. Нет, если бы нам нужно было выйти к какой-то определенной точке, то, без сомнения, мы бы ошиблись на десяток километров. Но перед нами стояла более простая задача: выйти к заливу в любом месте.

Мне казалось, прошла целая вечность, прежде чем местность пошла вниз. Лес стал много реже, и вскоре мы выскочили из туманного облака. Впереди, метрах в двухстах, начиналась ровная гладь Финского залива.

— Дошли! — воскликнул Паша, плюхнувшись на песок, смешанный со снегом.

Остальные сгрудились вокруг него. И только теперь я понял, насколько сам устал и насколько устали остальные. Но…

— Не расслабляться! — боевым голосом гаркнул Иваныч, бросив на меня косой взгляд. Мне иногда казалось, что этот хитрый военный медик, как и Тогот, может читать мои мысли. — К воде бегом ма-а-арш!

Покачиваясь на ходу, матросики двинулись в сторону залива. И только оказавшись на льду, у самой кромки воды, они как один повалились на снег. Как хотел я последовать их примеру, но…

Вынув из-за голенища сапога длинный тонкий нож с острым, как иголка, кончиком, я наколол себе палец и принялся вычерчивать на льду пентаграмму. Руки дрожали от усталости, пот заливал лицо, но я старательно рисовал линии.

Откуда-то словно с другой планеты до меня донесся голос Иваныча:

— Паша, готовь бомбу.

— На сколько ставить?

Иваныч задумался.

— На сколько ставить запал?

— Дорисую, тогда поставим, — сквозь крепко стиснутые зубы ответил я, а потом неожиданно понял: заклятия над пентаграммой мне не прочитать — сил не хватит.

— Тогот, выручай!

Повторять не потребовалось. Мое тело выгнулось от нестерпимой боли, когда покемон овладел им. Теперь я стал всего лишь сторонним наблюдателем. Все, что происходило вокруг, происходило помимо моей воли. Мои конечности двигались без моего желания. Язык мой сам произносил сложные формулы… Мне казалось, что я вновь окружен туманом, но другим, не белым, ледяным, а кроваво-красным, пропитанным соленым потом. И сквозь этот туман я видел, как чья-то — да нет, моя собственная — рука соединила линией последние штрихи колдовского рисунка, а потом, повинуясь взмаху моей руки, матросики один за другим исчезли в колдовском вихре. Следом за ними отправились аморф и Иваныч.

Мы с Пашей остались вдвоем. Я был удивлен, но, пожалуй, в этот раз я настолько устал, что даже колдовство Тогота не могло заставить меня говорить, поэтому, показав Паше три пальца, что, по-моему, должно было означать три минуты, я, словно в темный омут, нырнул в пентаграмму…

Глава 9 СЕМЬЯ ГЕРОЯ

Однажды сказал Робеспьеру Марат:

— Мы руки в крови замарали,

француза француз убивает, как брат,

в пылу якобинской морали.

— Ты знаешь, Марат, — Робеспьер говорит, —

мы просто как малые дети,

в России такое еще предстоит,

что нашу мораль не заметят.

А. Дольский

Мне казалось, что, паря в грезах, я пролежал несколько суток, хотя Тогот уверял меня, что всего несколько минут. Но я ему не поверил. За то время, пока я «спал», пытаясь прийти в себя после пробежки, передо мной пронеслись все события дней, предшествовавших нашему отвлекающему маневру. И началось все с пионерского лагеря, того самого детского летнего лагеря имени Льва Троцкого…

Где он был расположен? До сих пор понятия не имею. Может, Тогот и знал, но мне так и не сказал. И если исключить название… Это был обычный пионерский лагерь, и единственную дорогу, ведущую на его территорию, занесло снегом. А с самого высокого строения лагеря, с крыши бывшей столовой, был виден только лес — бескрайний лес, протянувшийся во все стороны, насколько хватало глаз. И нигде ни трубы, ни крыши. Пионерский лагерь в лесу, в глубине. Нигде. И судя по всему, лагерь не брошенный — всюду было тщательно прибрано, никаких следов вандализма или разрушения. Словно лагерь законсервировали то ли в ожидании наступления весны, то ли до лучших времен. А может, это вообще был не наш мир, не наша планета, а какое-то параллельное измерение, откуда никто из наших спасенных не смог бы сбежать.

Кстати, судя по тому, что на обработку богоизбранного Круглова и его товарища по несчастью у Викториана и Валентины ушла почти неделя, я сомневался в том, что им удастся таким образом набрать большой отряд. Однако пути Богов неисповедимы, и уж если Зеленый Лик сказал, что для успеха нам нужен Круглов, то тут, хоть умри, а так и должно быть. Впрочем, меня это совершенно не касалось. Все эти дни я или блаженствовал в объятиях Фатимы, или пил, или улаживал «караванные дела». То маркграфу захотелось посмотреть наш мир, и пришлось, переодев его, выгуливать по музеям и концертным залам, то какие-то слишком хитрые фээсбэшники стали крутиться возле гаража, где было запарковано авто, на котором я ездил за караванам. Пришлось, бросив все дела, вылавливать слишком ретивых агентов и промывать им мозги. А потом в подвал, где гостевали остальные караванщики, пробрался кот. Сволочь была домашней, породистой, но ему это не помогло. Сначала бравые подданные маркграфа принялись ловить несчастное животное, приняв его за очень вредную и опасную тварь. Они делали это весело, с огоньком, так что в три часа ночи весь дом стоял на ушах. К половине четвертого приехала милиция, но так и не смогла войти в мою гостиницу, так как двери были запечатаны колдовской печатью. Они уже хотели вызвать ОМОН, но тут одна из старушек — член правления кооператива несчастного дома — позвонила мне, то ли вспомнив о крупных взятках, которые я раздавал, подписывая договор аренды подвала, то ли из сострадания к коту, орущему так, словно с него заживо сдирали шкуру. Я тут же появился. Отправил милицию восвояси. Слава богу, они пока ничего не слышали о кампании по борьбе с взяточничеством, которую развернуло наше правительство. После этого я успокоил жильцов, мысленно матеря и самого маркграфа, и его слуг последними словами. Вскоре кот был благополучно спасен, вырван из рук живодеров, которые в этот момент как раз решали, каким образом лучше приготовить несчастного зверька. Итак, я обеднел на три тысячи долларов, кот вернулся к законному владельцу, а я утром обнаружил в своей шевелюре пару седых волос — в общем, ночь удалась…

Наутро мы отправились в пионерский лагерь.

Сам лагерь, а точнее его жилая территория, представляла собой три длинных деревянных дома-барака и центральный корпус — столовую, хозчасть, перед которой раскинулся плац, место спортивных игр и патриотических линеек.

Оставив в покое деревянные бараки, Викториан устроил жилище в подсобных помещениях столовой. Там же он оборудовал оружейную, кабинет психологической реабилитации — царство Валентины и маленького негритенка. В одном из помещений наш колдун установил армейские двухъярусные койки, в другом устроил нечто вроде красного уголка: мягкие кресла, столик с искусственным букетом луговых цветов, огромный плоский телевизор, DVD и ворох дисков. На стенах плакаты с девушками в самых откровенных позах.

Осталось только завербовать команду. Тут я полностью спасовал. У меня состоялся неприятный разговор с Викторианом, но Тогот меня поддержал, в итоге меня оставили в покое, предоставив заниматься своими «караванными» делами. Я уж было совсем расслабился, но не тут-то было. Раз я отказался вербовать новых солдат, то на меня повесили исполнение желаний — я вам скажу, та еще работенка. Естественно, все это касалось двух первых наших рекрутов: богоизбранного Круглова и Паши Конева. Что до Паши, то он хотел вернуться домой героем и получить много денег. И то, и другое Викториан пообещал ему по завершении операции. К тому же эти желания были легко исполнимыми. А вот что касалось Круглова… Наш бравый капитан вовсе не собирался воскреснуть из небытия героем. Во-первых, он хотел, прежде чем возьмет в руки оружие, встретиться с женой и дочкой, а во-вторых, убеждал нас, что уговорит их уехать из страны, подыскав приличное место на Средиземноморье. И все это нужно было сделать в течение двух-трех дней, пока Викториан собирает отряд. К тому же нам предстояло обставить все так, чтобы никто из знакомых и родственников семьи Круглова ничего не заподозрил. Вот вам и работенка. Да еще этот маркграф Этуаль все время мешался под ногами. То одно ему не так, то другое не нравится. Как же, в Эрмитаже ему отказались продать перо из хвоста часов-павлина!.. В какой-то момент мне показалось, что еще чуть-чуть — и я возьму его, всю его команду и отправлю их на… полюс бабочек ловить или еще куда подальше, и пусть выкарабкиваются как знают.

В общем, веселуха.

* * *

Вывалившись из переполненного троллейбуса на углу безликого ГДРовского^[5] квартала, я на мгновение остановился. Мне показалось, что судьба очередной раз сыграла со мной злую шутку, и я, шагнув из троллейбуса, перенесся в начало пасмурных восьмидесятых. Серое низкое небо. Серые, словно вылепленные из грязи, одинаковые девятиэтажки, черные голые деревья, больше напоминающие обожженных мертвецов, вытянувших к небу руки в безмолвном крике о помощи. На земле грязная, серая снежная каша, фаршированная окурками, сквозь которую местами проступает темно-серый асфальт. Несмотря на ранний час воскресного утра, люди все в темных, мрачных одеждах, лица хмурые, полные беспокойства. Прямо «этюд в серых тонах». И настроение примерно соответствующее. Мне предстоял разговор с «вдовой» Круглова. Если честно, я дрейфил. И не потому, что боялся женских слез и семейных сцен. Не люблю мелодрамы, особенно в реальной жизни. Все эти страсти вокруг пустого места не для меня. Тогот говорит, что это у меня из-за работы. То и дело сталкиваясь с Искусством, пусть даже ты и служишь иным силам, становишься циничным. Да и жизнь, такая как моя, не дает расслабиться. И, тем не менее, раз для вербовки боевиков я оказался малопригоден, то придется мне выполнять эту работу, тем более что воссоединение семьи Круглова входило в наш с ним договор.

Так что делать нечего. Придется пройти этот путь до конца.

Я обвел взглядом остановку. Нет, ларек с легкими алкогольными напитками на этом углу власти еще не успели уничтожить. Так что вначале баночку чего-нибудь девятиградусного, а потом «на баррикады».

Бросив взгляд через плечо на «Иваныча» — Круглов предпочитал, чтобы его так звали, — я понял, что и он не против пропустить по одной. Однако «по одной» не вышло. Только после третьей баночки химического ядовито-зеленого коктейля, который никакого отношения не имел к абсенту, я понял, что готов к встрече с вдовой.

Нет, конечно, можно было, как обычно, прибегнуть к колдовским штучкам, но Тогот в этот раз наотрез отказался мне помогать. На мою просьбу о том, чтобы хоть отчасти разведать обстановку, он заявил, что мне пора взрослеть и учиться жить самому. Очередная выходка в его свинской манере, так что, заменив чары наглостью, я решительно направился к указанной Иванычем парадной. Сам же капитан, готовый появиться по первому зову, решил подождать внизу.

Поднявшись на лифте на второй этаж — подсознательная отсрочка неприятного действа, — я наконец оказался возле нужной двери и надавил на черную кнопку звонка.

— Кто гам? — раздался детский голос.

— Девочка, а мама твоя дома?

— А даже если и дома, то она велела мне незнакомым дяденькам не открывать и ее не будить.

— Я не незнакомый дяденька. Я капитан ФСБ Артур Николаевич Томсинский. Вот мое… — тут я запнулся, полез во внутренний карман, пытаясь нащупать нужную корочку. Было бы глупо достать всю пачку удостоверений и начать выбирать необходимое. Неожиданно я почувствовал укол в палец руки, вскрикнул, резко дернув рукой, выхватил нужное удостоверение.

— Дяденька, что это с вами?

— Да палец обо что-то уколол, наверное, о булавку, — соврал я, засунув в рот указательный палец. Болело страшно. — Тогот — гнида!

— Сам такой, — тут же отозвался ангел-хранитель. — Это же надо, ему поручили такое важное дело, а он нажрался до зеленых соплей.

— Во-первых, я не нажрался, а во-вторых… — тут я не договорил, потому что одновременно ощутил две вещи: я совершенно протрезвел и абсолютно не хотел общаться с матерью девочки. То есть час, проведенный у ларька, был потрачен зря. Вот и общайся после этого с демонами!

— Вот! — я поднес удостоверение к самому глазку.

Какое-то время за дверью молчали.

— Хорошо, сейчас позову маму.

Через несколько минут дверь приоткрывалась на цепочке. Я взглянул в усталое лицо молодой женщины. Не просто усталое, а вымотавшееся: тусклый взгляд, огромные синяки под глазами…

— Здравствуйте, я — капитан ФСБ Артур Николаевич Томсинский, — вновь повторил я. — Могу я увидеть Светлану Круглову?

— Это я, — устало ответила женщина. — Что вам еще надо? Кажется, ваши коллеги из прокуратуры мне уже все ясно объяснили.

— Да? — тут уже настала моя очередь удивляться. — Но боюсь, я совершенно по иному поводу. Я хотел бы задать вам несколько вопросов относительно вашего мужа.

Дверь закрылась и открылась. Женщина отступила в сторону, приглашая меня зайти.

Я шагнул в квартиру, начал было вытирать ноги, но поняв, что это бессмысленно, стал стягивать обувь. Женщина остановила меня.

— Не надо, проходите так. Верочка потом подотрет.

Девочка, которая открыла мне дверь, стояла тут же, внимательно наблюдая за мной. Мне же ничего не оставалось, как проследовать в комнату вслед за Светланой, оставляя на полу грязные мокрые следы.

В комнате было чисто и пусто. Две кровати, поцарапанный и разбитый комод, который, судя по внешнему виду, собирали краснодеревщики Наполеона. Да, кажется, Иваныч «воскрес» как раз вовремя.

Светлана пересекла комнату, встала напротив окна и, внимательно изучая, оглядела меня.

— Итак, что вы хотели узнать о моем муже? — И, не дожидаясь моего ответа, продолжала: — Он отправился в Чечню три года назад. Знаете, времена были тяжелые, маленький ребенок, я оказалась без работы, денег не хватало. Попал в плен и был расстрелян…

— А вы в этом уверены?

Женщина вздрогнула.

— Что вы хотите сказать? Мне был представлен приказ, подписанный одним из этих хотаббов о расстреле, да и другие пленные подтвердили. Когда наши захватили их лагерь, Виктора уже увезли на перевал… — И она замолчала, отвернулась и, закусив губу, замерла. Только через минуту, справившись с собой, она продолжала: — На месте расстрела прошла лавина, и, даже если бы каким-то чудом мой муж спасся, то из той долины он бы живым не выбрался…

Мне ничего не оставалось, как многозначительно покивать головой.

— А вот вы только что упомянули о прокуратуре?..

— Меня подозревают в хищении денег на особо крупную сумму, — и тут она вновь с сомнением посмотрела на меня. — Так что я теперь к тому же и воровка. Видите, как озолотилась на чужих-то деньгах! Так что теперь суд. Веру в детдом… — и она, вновь отвернувшись, всхлипнула. — Да вы и сами должны все знать… Зачем я вам все это рассказываю?..

— Ну, положим, ничего этого я не знал, — стараясь говорить совершенно спокойно, продолжал я. — Я, в общем… — тут я осекся. — А когда у вас суд?

— Завтра утром.

— Мамку посадят, меня в детдом. На нормального защитника у нас денег нет.

Так. Кажется, события начали развиваться слишком быстро.

— Может, просто забрать их отсюда?

Какое-то время Тогот молчал. Может, думал?

Хотя каким местом может думать зеленокожая пупырчатая, саблезубая морковка? А может, советовался с Викторианом. Тоже не факт. Я же все это время вынужден был молчать, затягивая паузу, в ожидании наставлений Старшего Брата. Наконец, покемон отозвался:

— Все не так просто. Вытаскивать ее оттуда нужно в любом случае, но действуй пока по прежнему сценарию. Единственное изменение — при любом повороте событий девочка и мама отправляются в Лагерь. А потом мы решим, что делать… Я бы, конечно, на власти плюнул, но у Бибиулу другое мнение. А так как все происходящее имеет к нам лишь косвенное отношение… — дальше можно было не слушать. Что ж, теперь мне придется произнести ранее заготовленные слова, и на какое-то время стать главным героем мелодрамы.

— А что, если мы предположим, что ваш муж жив?

Женщина встрепенулась. Она уставилась на меня, не понимая, то ли я веду какую-то странную игру, то ли неуместно пошутил.

— Он жив? — переспросила она, и я видел, как задрожала ее нижняя губа. Казалось, еще мгновение, и она разрыдается. Да, Иваныч, судя по всему, перемудрил. Он-то больше всего боялся, что у его «вдовы» новая семья, он боялся нарушить их спокойную, размеренную жизнь… Хотя наши посланники Богов наверняка все знали. Во всяком случае, Зеленый Лик должен был знать. Ведь на то они и Боги! — Жив? — она метнулась ко мне, вцепилась в отвороты моего пальто. — Скажите правду, он — жив? — Ее лицо было перекошено, слезы стояли в глазах.

И тогда я начал медленно, по одному, отлеплять от себя ее пальчики. Удалось мне это не сразу — женщина вцепилась в меня мертвой хваткой. Наконец операция завершилась, и я вытащил сотовый.

— Поднимайся, — только и смог выдавить я.

Неожиданно Светлана отстранилась. Какое-то время она с недоумением смотрела на меня, словно не могла поверить в происходящее, а потом со всех ног бросилась в прихожую. Дочка непонимающим взглядом уставилась ей вслед. Щелкнул замок. Потом раздался то ли надрывный женский крик, то ли всхлип, и через секунду на пороге комнаты показался Иваныч. Он держал на руках жену, которая, судя по всему, потеряла сознание. Он осторожно уложил женщину на одну из кроватей. Склонился над ней.

Тут я почувствовал, как кто-то теребит меня за полу пальто. Это была Верочка. Я опустил голову и встретился с ней взглядом.

— Этой мой папа? Он не умер? — спросила она, едва шевеля губами.

Иваныч, не распрямляясь, повернулся к дочери:

— Верунчик!

И девочка, не дожидаясь моего ответа, бросилась в объятие отца.

— Папка!

Какое-то время они так и стояли, обнявшись. Может быть, они так бы и обнимались до конца жизни, но лично у меня после фокуса Тогота сильно пересохло в горле, а потому я прервал их телячьи нежности:

— Иваныч. Тут у твоих, судя но всему, не все в порядке…

— Вижу, — согласился капитан, взглядом обведя комнату. Потом, повернувшись к дочери, он уже хотел было задать какой-то вопрос, но та заговорила сама, точнее затараторила, перескакивая с одного на другое и глотая слова.

— Маму об… об… обманули, — наконец подобрала девочка нужное слово. — Она хотела денег взять в долг… А они заставили подписать бумагу… А там что-то такое… Деньги в банк ушли, а она кругом виновата… Они хотят ее в тюрьму посадить, а меня отправить в детдом…

Виктор вопросительно посмотрел на меня, словно ожидая, чтобы я опроверг или подтвердил слова ребенка. Но я только пожал плечами. А я-то откуда знаю? Пожал плечами и пожалел, потому что Тогот уже был тут как тут. И теперь я тоже знал всю историю:

— Ее подставили на очень крупную сумму. За небольшое вознаграждение заставили подписать бумаги, по которым было совершено хищение в особо крупных размерах. Детали узнаем, когда она придет в себя… Только, кажется, ждать не стоит… Я бы на твоем месте Иваныча, и жену, и дочь отсюда прямо сейчас забрал. Сначала в безопасное место, в Лагерь, а потом разберемся.

— Ты уверен?

Я не успел ответить, как в дверь позвонили. Иваныч хотел было рвануться к двери, но я остановил его движением руки.

— Пятеро. Злые и при оружии. Неофициалы. Следили за квартирой, увидели вас и…

Я даже не успел напрячься, как на пороге появился высокий молодой человек в дорогом пальто и круглых очочках. За спиной его маячили два мордоворота.

— Еще двое остались у входа.

— Светлана Павловна, вижу, у вас гости.

Но Светлана по-прежнему лежала на постели. Она еще не пришла в себя после встречи с «мертвым» мужем.

— Что с ней? — казалось, гость обеспокоен.

Он шагнул было к постели Светланы, но Иваныч преградил ему дорогу.

— Ей нехорошо, — угрожающим тоном сказал капитан. — А вы собственно кто?

— Мы от Дмитрия Сергеевича, ее благодетеля и работодателя, которого она обманула и обокрала. И мы…

Тут я шагнул вперед, в очередной раз махнув корочками и представившись, как положено.

Очкарик смерил меня оценивающим взглядом, словно только что заметил.

— Понятно, — протянул он сквозь крепко сжатые зубы. — И что эта девка успела вам рассказать?

Дело явно принимало неприятный оборот. Главное, чтобы Иваныч не вмешивался.

— В первую очередь я хотел бы взглянуть на ваши документы и выслушать ваши объяснения. На каком основании вы сюда вломились?

— А ты своему начальнику позвони. Он тебе живо мозги на место вправит. И не мешай нам работать. Мы приехали за девочкой. Заберем ее до завтра, до суда. А то вдруг с ней что-то случится.

Иваныч резким движением отодвинул дочь себе за спину. Он хотел еще что-то сказать, но я остановил его движением руки.

— Я разберусь…

И тут резко, без всякого предупреждения, очкарик тыкнул мне в грудь стволом пистолета. Шустрый малый. Я даже не заметил, как он достал оружие. Второй ствол был нацелен точно в лоб Иванычу. Вот только одного очкарик не учел. Не люблю я, когда в меня вот так бесцеремонно тычут пистолетом. Ну ладно, знал бы он, что корочки у меня левые. Так ведь нет. Не знал он этого, а пистолет нацелил. Нехорошо. А как Тогот не любит, когда в меня из пистолета целят…

Мгновение, и я словно переключился на иной ритм жизни. Время замерло, люди застыли. Ну а дальше все как, по нотам. Одним ударом я развернул очкарика лицом к стенке. А потом пинком впечатал в плоскую поверхность. Жаль, забрызгал кровью обои. Этот шустрик даже не успел на курки надавить. Так и прилип к стене, словно раздавленный тапком таракан. После пришлось заняться двумя быками в прихожей. Как там у Высоцкого поется: «Удар, удар, еще удар. Проводим апперкот…» В реальном времени прошло, наверное, секунды две, а два «бычка», отбросив мысли о любой возможности дальнейшего сопротивления, мирно утирали кровавые сопли на полу прихожей.

— А что делать с остальными? — поинтересовался я.

— Оставь их, — отмахнулся Тогот. — У нас и так хлопот полон рот. Так нет, ему еще захотелось подраться. Вернешься в лагерь, бери аморфа и машитесь хоть до полной победы и искоренения. А сейчас у тебя начнется урок рисования.

— Вот так, — пробормотал я себе под нос и, шагнув к окровавленной стенке, намочил «краской» палец. — Теперь самое время немного порисовать. — И, присев на корточки, начал выводить на полу транспортную пентаграмму, то и дело макая палец в кровавую лужу.

На мгновение я поднял голову и встретился взглядом с маленькой Верочкой. Она, осторожно высунувшись из-за спины папаши, с удивлением уставилась на меня. И глаза у нее были словно пятирублевые монеты. Однако отвлекаться времени не было. В любой момент, заподозрив неладное, могли появиться те, кто остался на лестнице, а то еще кто похуже.

— А ты, Иваныч, собирайся пока… Вещи не бери. Нужно что будет — вернемся. Лучше девочку одень. На улице холодно…

Иваныч выскочил в прихожую и тут же вернулся с двумя пальто. Маленькое протянул дочке, а большое накинул сверху на супругу.

— Еще долго? — поинтересовался он.

— Пару секунд… Готово, — я встал, распрямив затекшую спину, а потом наклонился и вытер окровавленные пальцы о пальто очкарика. На мгновение мне показалось, что тот сдох.

— Нет, такие твари живучи, — заверил меня Тогот. — Так что ты его с собой прихвати. Нужно в ситуацию вникнуть.

Я снова повернулся к Иванычу.

— Так, пентаграмма готова. Тогот даст маяк. Ты бери Светлану на руки, — я кивнул в сторону женщины, которая до сих пор так и не пришла в себя. — А ты, крошка, — обратился я к девочке, — закрой глаза, покрепче вцепись в папочку и ни за что его не отпускай. Потеряешься, не найдем… Давайте! — кивнул я в сторону пентаграммы.

Иваныч подхватил на руки жену, словно она и вовсе ничего не весила. Потом взял за руку дочь и шагнул в пентаграмму. Серое облако, и они растаяли, а я остался один.

Теперь, собственно, торопиться было некуда. Защитное заклятие хранило меня от всяких бед. Не спеша я вышел в коридор, заглянул в глазок. Точно, на площадке маячили два мордоворота.

— Нет, тебе все-таки неймется, — зазвучал у меня голове голос Тогота.

— Не то чтобы неймется… хочу пошарить по карманам этих обормотов. Вдруг там найдется что-нибудь интересное.

— Ну пошарь, пошарь, — с сарказмом заметил Тогот.

Осторожно приоткрыв дверь, я тихонько кашлянул. Один из мордоворотов, выставив вперед пистолет, выглядевший детской игрушкой в его огромном кулачище, шагнул к двери. Я пинком распахнул дверь, и та отшвырнула «быка» на его товарища. Пока они возились на полу, я подошел и двумя точными ударами вырубил обоих. И тут же понял, что был неправ. Надо было заманить их в квартиру. В любой момент на лестнице мог появиться кто-то из соседей. Но что сделано, то сделано, тем более что у меня не было ни малейшего желания затаскивать этих двух жлобов внутрь. А посему пришлось чистить карманы по-быстрому, не разглядывая содержимое. Потом у меня будет достаточно времени изучить и бумажники, и визитницы. Все, что не представляло для меня интереса, я оставил тут же, на ступеньках.

Внизу хлопнула дверь. Гости. Я бегом метнулся назад. Выворачивать карманы очкарику времени не было. Да и… Не раздумывая, я подхватил его под мышки и втащил в пентаграмму. При этом, судя по всему, я нарушил колдовской узор. Тогот меня, конечно, вытащил, но путешествие оказалось долгим и не из приятных. Трясло и подбрасывало не хуже, чем на американских горках. Меня чуть не вывернуло. К тому же к концу пути очкарик начал было приходить в себя. Засучил ножками, стал цепляться за меня окровавленными руками. Пришлось ему немножко добавить. Не сильно. Так, для острастки, чтобы помнил, кто в доме хозяин.

— Да я смотрю, ты не один, а с другом, — встретилменя ухмыляющийся Тогот.

— Вот, прихватил одного жука. Тыкал в меня своей пукалкой.

— Да, нехорошо, — вздохнул Тогот. — А с личиком у него что?

— Будто ты не знаешь?

Демон лишь вздохнул.

— Да, при советской власти делали крепкие стены, не то что нынешний пенокартон или как его там… Ладно, сейчас пришлю кого-нибудь на помощь… Вы этого молодца оттащите в один из старых холодильников, а то, вижу, парень он горячий. Я потом подойду вместе с Викторианом. Побеседуем.

* * *

Очкарик сидел на стуле посреди бетонного подвала. Не то чтобы других помещений не нашлось, просто это выглядело наиболее зловеще. Все как в дешевых гангстерских фильмах. Лампочка, свешивающаяся из-под потолка, звук монотонно капающей воды…

Мы с Викторианом расположились в дальнем углу, за столом, а пленник был развернут к нам спиной, так, чтобы он нас не видел. Игра в кости шла вовсю, но происходило все это совершенно неслышно. Не стоило тревожить пленника. Он-то считал, что совершенно один в подвале, и пытался осколком стекла перерезать путы на запястьях. Быть может, его попытки и увенчались бы успехом, но не сейчас и не здесь. Его руки были стянуты за спиной колдовским заклятьем, а стекло, как известно, заклятий не снимает.

Собственно, мы давно бы начали допрос, но Иваныч попросил его подождать. Поэтому мы с Викторианом не спешили, тем более что мне удалось закрыть «каре» и «дженерал», а у Викториана был сыгран только «стрит», хотя на двойках он набрал четырнадцать очков, и тут мне его было не переплюнуть.

Когда же с трех бросков мне удалось закрыть «покер» против трех единиц Викториана, дверь в подвал распахнулась. И на пороге появился Тогот. За ним следовал Иваныч. Викториан облегченно вздохнул. Судя по всему, он не привык проигрывать. Только вот, взяв в руки кости, мы пообещали друг другу, что не станем использовать колдовские фокусы, а Викториану сегодня явно не везло.

Встав рядом с нами, Тогот поинтересовался:

— Как он?

Пленник от неожиданности вздрогнул всем телом, выпрямился, и стекло выскользнуло из его окровавленных пальцев. Он-то считал, что находится в помещении в полном одиночестве.

— А что ему будет? Сидит себе, дурью мается. Стеклом пальцы режет.

— Удрать, стало быть, хочет?

— Хочет.

— А рассказать нам ничего не хочет?

— Не знаю, пока не спрашивали, — пожал плечами Викториан, потом, подошел к пленнику и, встав перед ним, поинтересовался: — Ты говорить-то будешь?

В ответ послышалось нечленораздельное мычание.

— Нет, не хочет…

— Не хочет, а придется, — тяжело вздохнул демон.

— Ты что, собираешься его пытать?

— Я — нет. — И морда Тогота расплылась в широкой улыбке. — Но я знаю одного товарища, который с удовольствием развлечется.

— Маркграф…

— Как ты догадался?

— И ты хочешь скормить этого милого молодого человека…

— Ну не такой уж он и милый… И смею тебя заверить, если бы вы поменялись местами, он бы не задумывался.

— И все-таки… Есть же заклятие правды…

— Экий ты шустрый! — возмутился Тогот. — От тебя только и слышишь: колдовство, Искусство… Нужно подарить тебе книжку «Умелые руки».

— А лучше сразу две: «Пыточных дел мастер» и «Как голыми руками демону голову отвернуть».

— Ну ты и шутник… — и Тогот вновь обратился к Викториану: — Ладно, нам его истории в общем-то неинтересны. Для начала узнай, на кого он работает. Съездим, припугнем. А там, глядишь, и договоримся… А то сразу суд… долги… девочку в заложницы… Фу, какая мерзость!

— Так, может, его сразу к моим отправить? Правда, тут ни мяса, ни души приличной…

— Ты свои людоедские замашки брось. Мы вашим Ликам не подчиняемся и человечиной не приторговываем, — осадил Викториана Тогот. — Пусть пока имена назовет и посидит подумает о своих грехах. А будет плохо себя вести, тут у нас один опытный садист завис… — и Тогот улыбнулся.

Да, очкарику пока везло. Он ведь до сих пор не видел Тогота. Я-то почти всю жизнь вместе с ним, и то от его улыбки меня в дрожь бросает.

Викториан склонился над очкариком, что-то пошептал ему в ухо.

— Нет, не хочет говорить…

— И не нужно. Ты спросил, он подумал, — улыбнулся Тогот. — Речь у нас идет о руководителе концерна, занимающегося различными строительными работами. Некто господин Яблонский, так, кажется?

При этих словах очкарик вздрогнул всем телом, выгнулся…

— Да, судя по всему, негодяй отменный. Отжимает у малоимущих недвижимость, а на невинную женщину так и вовсе хотел повесить уголовное дело. Сам деньги украл, сам подписи подделал, а все потому, что она ему не дала… Нет, вы только представьте, хотел ее в тюрьму посадить, девочку — в детдом, и квартиру к рукам прибрать… Нет, Артур, я, честное слово, поражаюсь, ну откуда такие гниды берутся? А вот этот — в очках — на деньги папы-сектанта поднялся. И берется за любые самые грязные дела.

— Домогался… — зло пробормотал Круглов, сжав кулаки.

— Ну, это не ко мне, — все в той же фривольной манере продолжал Тогот. — У нас Артур специалист по работе с козлами.

Иваныч посмотрел на меня. А что я? Мне ничего не оставалось, как согласиться.

— Ладно, этот пусть помаринуется, — подытожил я. — А мы пока господина Яблонского навестим. Кстати, где он живет?

Судя по всему, очкарик отвечать не собирался. Он сидел прямо, всем своим видом демонстрируя неподкупную неприступность. Только говорить не надо было, надо было всего лишь подумать. Может, из глубин памяти Тогот информацию не выудит, но мысли он читал отлично.

— А живет господин Яблонский… — и тут мой покемон назвал точный адрес. Это было где-то на Петроградской. — А его офис…

* * *

Мы материализовались в сортире. Прямо в кабинке по обе стороны унитаза. Любимый посыл Тогота. Никакого эстетизма.

— Ты уверен, что мы прибыли по адресу? — шепотом поинтересовался Иваныч.

— Угу, — кивнул я. — Тогот редко ошибается. — Он хоть и не одобрил этого похода, но подставлять специально не станет. Хотя сортир — фокус в его духе.

Да, Тогот был уверен, что если после операции «Ключ» Круглов с супругой и чадом отбудут в другие страны, то не стоит и пачкаться, пытаясь обелить их репутацию. Но и я, и Иваныч, и Викториан считали по-другому. Если ты переступил грань и стал одним из нас; если ты согласился служить Искусству и высшим силам, то эти силы и Искусство должны тебя оберегать. К тому же наезд на беззащитную женщину, «вдову», сам по себе неприятен. Вот мы и решили навестить господина Яблонского и объяснить ему, что к чему…

Я осторожно приоткрыл дверь кабинки и выглянул наружу. На мгновение я опешил, но это было всего лишь мое отражение. Никогда не думал, что могу выглядеть столь элегантно. В этот раз гардеробом моим занималась Валентина, а посему я, словно артист варьете или цирка, был в серебристом костюме, нетривиальность которого подчеркивала маленькая черная бабочка. Да и высокие ботинки «сопливой» крокодиловой кожи являли верх элегантности. В первый момент я себя даже не узнал. Иваныч, наоборот, был в черном костюме с бордовой отделкой. Слово «стильный» ничего не значило. Мы словно сошли с подиума показа моды.

Кстати сказать, сортир соответствовал: мраморная плитка, золотая отделка, зеркала. Умеют ведь, когда хотят, и порядок, и чистоту могут поддерживать.

Я осторожно приоткрыл дверь и выглянул через узкую щель. За туалетом располагалась приемная. Несколько человек замерли в ожидании своей очереди. Секретарша лет двадцати, словно не замечая их, вперилась взглядом в экран.

Осторожно вытащив из-под полы пиджака дробовик самого зловещего вида, я кивнул Иванычу, тот в свою очередь достал два револьвера, калибру которых позавидовал бы Грязный Гарри.

— Готов?

Я кивнул.

Пинком распахнув дверь, я шагнул в приемную, одновременно пальнув в потолок, и на мгновение замер. Все правильно. Лица присутствующих перекосило от страха. Секретарша вмиг из розовощекой дивы превратилась в снегурочку. В воздухе появился острый запах мочи. Кто-то обделался. Впрочем, меня это совершенно не волновало. Решительным шагом я пересек приемную и рывком открыл дверь в кабинет Яблонского. Секретарша чуть привстала, словно хотела остановить или предупредить меня о чем-то. Но я едва заметно качнул головой, и она вернулась назад, на свое место. И уже шагнув в кабинет, я услышал, как Иваныч за моей спиной объявил:

— Всем оставаться на местах, и не звоните никуда… Не надо.

Красиво это у него получилось. Артистично.

Кабинет господина Яблонского оказался точно таким, как я себе его и представлял. Евроремонт, портрет президента, длинный стол буквой «Т», за короткой перекладиной которого и восседал объект нашего вожделения. Чуть полноватый, небритый, он беседовал с каким-то тощим хмырем надменного вида. Не понравился мне этот хмырь, ну, я ему и треснул прикладом по тыкве. Не с размаху, конечно, а так, сбоку, для профилактики. Но он оказался слабаком — с одной легкой затрещины рухнул как подкошенный.

Лицо хозяина кабинета скривилось. Он попытался приподняться, но я остановил его, прижав ему ко лбу дуло дробовика.

— Лучше посиди спокойно…

— Кто вы такие, что вам надо?

— Да так, зашли поболтать, кофейку выпить, а потому, — повернув голову, через плечо бросил Иванычу: — Прикрой дверь, не хочу, чтобы нашей беседе кто-то помешал.

— В чем, собственно, дело… Я буду…

— Ничего ты не будешь, — мягко произнес я, усаживаясь на край стола. Дуло дробовика было по-прежнему прижато ко лбу горе-бизнесмена. — Итак, ты, чмо болотное, прежде всего, хотел узнать, кто мы такие? Так вот, мы — твой самый-самый страшный сон. Ничего страшнее ты в жизни еще не видел, да, боюсь, и не увидишь. А все почему? — Мой пленник покачал головой. Губы его дрожали, словно его била лихорадка. — Даже не догадываешься? — Яблонский снова покачал головой. — А все дело в том, что ты, мой милый друг, — говнюк… Редкий говнюк. Неужели тебе об этом раньше никто не говорил? — Все тот же жест. — Выходит тогда, что я твой единственный друг. Потому что только я говорю тебе правду. А правда в том, что ты говнюк, ведь только говнюки обирают беззащитных вдов… Или тебе жить негде?

— Да нет, ему есть где жить, — включился в игру Тогот. Голос его звучал зловеще и, главное, исходил из пустоты. Потусторонний голос призрака отца Гамлета.

— Видишь, говорят, площадью ты обеспечен.

— Три трехкомнатные, две он сдает. Еще одна куплена недавно для любовницы…

— Любовницы? — я попытался изобразить неподдельное удивление. — Так наш павиан еще и похотлив?

— Каждые три месяца баб меняет, — поддакнул Тогот. — Любит садомазо и всякие там водные процедуры.

Я поморщился.

— И затейник к тому же…

— Какое вы имеете право… — Яблонский попытался вновь привстать, незаметно потянувшись рукой к ящику стола. Интересно, что там у него: кнопка вызова охраны или пистолет? Хотя какая разница?

— Ты ручонки-то не тяни, — беззлобно предупредил я. — А то мошонку отстрелю и по бабам не с чем будет ходить. То-то твои курочки расстроятся. Ты мне лучше скажи, зачем тебе столько денег?

— По как…

— Нет, смотри-ка, никак не уймется. — И я резким движением чуть опустил дуло ружья, а потом со всей силы вогнал его в рот Яблонскому. Судя по его скривившемуся лицу, несколько зубов ему придется вставлять. — Помолчи и послушай… Мы пришли предложить тебе сделку: ты забываешь обо всех тех, кого собирался обмануть, в частности о госпоже Кругловой, а мы не станем больше тебя навещать, а то ты и в самом деле расклеишься.

Мой подопечный что-то зарычал. Я наклонился к нему, пытаясь разобрать, что он хочет сказать. Но, по-видимому, очень сложно говорить с выбитыми зубами и со стволом во рту. С уголков губ горе-бизнесмена вниз потянулись кровавые слюни.

— Этот милый мальчик хочет сказать, что как только вы выйдете за дверь, он сразу побежит к своей «крыше», — подсказал невидимый Тогот.

— Крыше?

— Да. Наш милый мальчик хочет пойти на нас пожаловаться!

— Ага!

— Нет, мой милый друг… У тебя больше «крыши» нет. Если ты думаешь, что мы не навестим твоих боссов, ты глубоко заблуждаешься. Но тогда мы обязательно заедем и к тебе… если, конечно, ты к ним обратишься. Так что не надо ни суда, ни милиции… Может, по закону ты и прав, но мы судим не по закону, а по совести. А совести у тебя нет… Так что лучше тебе не дергаться. Мы пока пойдем, дадим тебе время подумать.

— Он держит вас за клоунов…

— И что ты предлагаешь?

— Запечатай дверь, — ментально заметил Тогот. — И ступай спать, а я сам обо всем позабочусь.

— И что ты собираешься с ним делать?

— Да ничего особенного. Воплощу в реальность кошмар, как ты и обещал.

— Только не перестарайся.

И я резким движением убрал дробовик. Яблонский тут же, дернувшись, рванул ящик стола, схватился было за пистолет, но взвыл от боли, выпустив его. На его запястье проступило три ряда красных точек, которые стали быстро наливаться кровью. Еще мгновение, и кровь хлынула в полную силу. Хотя, если честно, то я не ожидал, что Тогот его кусанет.

Теперь же должно было случиться любимое мною действо — явление демона народу. Сколько раз я наблюдал, какое неизгладимое впечатление производит на людей Тогот, и каждый раз меня завораживал тот ужас, что я видел на лицах тех, кто впервые сталкивался с демоном. Особенно глубокое впечатление Тогот производил на пожилых людей, воспитанных в духе воинствующего атеизма…

— Ты уши-то не развешивай. Ты лучше пентаграмму рисуй, а то скоро здесь появится твой любимый ОМОН, и тогда мелким колдовством не отделаемся, — объявил Тогот. — А я пока проведу краткий курс психотерапии для упрямых придурков.

Так что мне ничего не оставалось, как тяжело вздохнуть, окунуть пальцы в кровь Яблонского и отправиться рисовать пентаграмму для перехода. Иваныч тем временем баррикадировал дверь. Я хотел было остановить его, а потом подумал, что сначала стоит нарисовать пентаграмму — обеспечить путь отступления, а потом заняться остальным.

И тут раздался страшный, нечеловеческий крик. Я аж голову в плечи втянул, потом медленно, приготовившись в любой момент встретиться лицом к лицу со смертельной опасностью, повернулся и, расслабившись, усмехнулся. Ничего страшного на самом деле не случилось, просто Яблонский узрел Тогота, и теперь мой покемон, усевшись на стол, на то самое место, где минуту назад восседал я, что-то нашептывал белому, как снег, бизнесмену. На мгновение демон повернулся в мою сторону.

— Ты не подслушивай, работай давай.

— Я как раз собирался…

— И оправдания мне твои ни к чему. Ничего ведь сам делать толком не умеешь, даже вот напугать не сумел, только зубки нашему кролику-энерджайзеру попортил. А ведь стоило мне за дело взяться, наш малыш сразу и пописал, и покакал…

Дальше слушать эту ехидну я не собирался. Наклонившись, я занялся прямым своим делом — стал кровью Яблонского рисовать на полу. Нет, единственное, в чем я был точно уверен — теперь этот гад все поймет правильно. Тогот умел втолковывать людям непреложные истины. Хотя если бы у меня был такой видок…

— Вот видишь, я же говорил тебе, что рано или поздно ты захочешь стать таким же, как я, и будешь мне завидовать…

И только через несколько минут, прежде чем шагнуть в пентаграмму и, растворившись в нигде, перенестись в пионерский лагерь, я бросил прощальный взгляд на Яблонского… Кстати, как его звали? Нет, не вспомню. Так вот, когда я последний раз взглянул на него, он сидел, откинувшись на спину кожаного кресла. Его окровавленный рот был широко открыт в беззвучном крике ужаса, а глаза с залитыми кровью белками буквально повылезли из орбит…

* * *

Странная вещь — память. Начинаешь вспоминать… Сначала события идут одно за другим, а потом словно сжимаются, спрессовываются в некое странное действо, где все смешано воедино…

Помню, очкарик Яблонского после первой встречи с Тоготом выглядел точно так же, как горе-предприниматель. Когда мой покемон явился ему в подвале, боевик тут же обгадился. Однако ничего страшного не случилось. Тогот с Викторианом отпустили его, посоветовав передать своим хозяевам, что наша с ними встреча будет не столь миролюбива.

И все же не вняли хозяева этому предупреждению. То ли Тогот и в самом деле за многие столетия размягчился, то ли общение с ним давало лишь временный эффект устрашения, но вскоре у меня появились гости. Так как внешность я свою не скрывал, вычислить, кто я и где живу, особого труда не составляло. Правда, я тогда решил, что причина всех неприятностей — наш наезд, и лишь потом, после возвращения из Стокгольма, понял, насколько сильно я попал, согласившись помочь Мяснику…

До того самого утра дела шли более или менее. До отправки маркграфа оставалось всего пару дней. Так как тренировочный лагерь постепенно наполнялся народом, я со своим окружением вновь вернулся на свою квартиру. Тем более что ни аморф, ни Тогот своим видом не способствовали поддержанию дисциплины, скорее наоборот, а Фатя вызывала нездоровый блеск в глазах молодых здоровяков, которых Викториан с Иванычем держали на коротком поводке…

Так вот, то хмурое петербургское утро не предвещало никаких неприятностей. Я, развалившись в кресле, потягивал гавайский ром с кофе, наслаждаясь очередным ужастиком, когда в мозгу у меня прозвучал встревоженный голос Тогота.

— Артур, подъем. У нас неприятности!

Я аж ромом подавился.

— А такое возможно?!

— Три джипа с головорезами. И с ними парочка фээсбэшников. Первое и второе в одном флаконе.

— Кто они?..

— Судя по тому, что с ними очкарик, которого мы недавно отпустили, это — крыша «друзей» Иваныча. В общем человек пятнадцать и все хорошо вооружены.

— И что ты предлагаешь?

— Запечатать квартиру и исчезнуть.

— Вот так взять и сдаться?

— А ты хочешь кулаками помахать?

— Ну, в квартиру они в любом случае не войдут…

— Вот смотри: на шее у тебя висит караван, тут еще эти Древние со своами ключами, а ты ввязываешься в какие-то криминальные разборки… Тебе сейчас о другом думать надо. Говорил ведь…

— Ладно, — я встал, потянулся. — Пойду запечатаю квартиру, а ты пока забери маркграфа и Фатю. Да и ребят из «общаги» тоже в лагерь перебрось. А то вычислят их эти негодяи, хлопот не оберешься. Что до меня с аморфом, то я просто так отступать не намерен. На прощание дам этим гаврикам прикурить.

— Вижу, и в самом деле силу тебе некуда девать.

— Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не размножалось…

Я подошел к входной двери, взял с полочки заранее заготовленный пузырек с кровью. Одна капля в определенное место, и теперь моя квартира превратилась в нечто вроде бункера. В нее невозможно было проникнуть ни одним физическим способом. На самом деле подобное заклятие требовало много времени и огромной подготовки, но все было сделано давным-давно, когда я только въезжал в эту квартиру. И теперь мне осталось только поставить последнюю точку в колдовском заклятии, что я и сделал.

Потом, вернувшись в комнату, я застал лишь аморфа, вооруженного до зубов — настоящий оружейный магазин.

— Нет, — глядя на него, покачал я головой. — Нам столько оружия не понадобится…

К тому времени, как я переоделся, в дверь уже не просто звонили, а ломились. Впрочем, это их проблема. Еще раз проверив, что ничего не забыл, я взял аморфа за руку и вместе с ним перенесся в гараж на соседней улице — этакий черный ход из моей квартиры.

— Ну что, сходим, посмотрим, как дела у наших друзей? — поинтересовался я у своего спутника и, не дожидаясь его ответа, добавил: — Только ты все эти свои игрушки пока тут оставь. Негоже ими прохожих пугать…

Глава 10 СЕМЬЯ ГЕРОЯ (ОКОНЧАНИЕ)

Задраены верхние люки,

Штурвала блестит колесо.

Ввиду долгосрочной разлуки

Всем выдан Абрау-Дюрсо.

Прощайте, красотки, прощай, небосвод,

Подводная лодка уходит под лед,

Подводная лодка — морская гроза,

Под черной пилоткой стальные глаза.

Ю. Визбор

У машин тусовалась парочка. Стояли, курили, не ожидая никаких неприятностей — самоуверенная такая парочка. Костюмы, галстуки, ботиночки — все как на подбор из дорогих бутиков. Не какая-то там шпана.

И вообще, больше всего они походили на спецов из органов. Хотя какое отношение органы имели к происходящему? Если только финансово-коррупционные связи. По телевизору часто показывали передачи про оборотней в погонах, поговаривали, что в жизни все во много раз хуже, но я, в отличие от своих современников, был далек от реальности. Я жил вне общества, вне государства и о том, что происходит за стенами моей маленькой, пардон, гигантской вселенной, если учесть хотя бы только те миры, что я посетил, я знал лишь понаслышке. С официальными властями я практически не сталкивался, разве что раз в месяц оплачивая коммунальные услуги в сберкассе… Хотя, в принципе, мне было все равно, откуда эти мордовороты.

Приведя двух громил в бессознательное состояние, аморф аккуратно усадил их на переднее сиденье одной из машин. Запихал туда обоих. Даже я был удивлен столь компактной загрузкой. Однако, судя по всему, даже придя в себя, эти парни не скоро смогут выбраться с сиденья джипа.

Пока аморф трудился не покладая рук, я с тоской оглядел дворик. Низкое серое небо, скорее подходящее для поздней осени, чем для середины зимы. Грязный, изгаженный собаками и выхлопными газами снег, тощие, голые деревья, напоминающие узников Бухенвальда… В целом картина, не вызывающая прилива оптимизма. Петербург зимой — и этим все сказано.

Не торопясь, я прошелся вдоль машин визитеров, изучая номера, и то, что я увидел, мне совсем не понравилось. Номера были не простыми. Их выдают тем, кого не стоит останавливать на предмет получения взятки за неполную комплектность аптечки. Да и упакованы «бычки» были по самое не балуйся. Стволы с глушаками. Немецкие кремниевые стилеты… Один такой ножичек больше трех тысяч евро стоит… Ну что ж, чем сложнее задача, тем приятнее будет ее выполнить.

— Ты бы щеки не дул, а? — неожиданно вновь под ухом зазвучал Тогот. — Пока эти мальчики поприжучили тебя. Это не они, а ты без квартиры остался.

— Ну, это мы посмотрим…

— А чего тут смотреть!

— Сейчас поднимемся наверх, настучим им по кумполу, вот и все.

— Ага… Настучал один такой, теперь ходит холостой… Ну, разгонишь ты эту бригаду, они другую подтянут. Ладно, иди пока, только слова мои не забывай.

Я неспешным шагом направился к собственной парадной. Щелчок кодового замка. Дверь приоткрылась. Внутри было тихо и темно. Замечательно. Однако расслабляться не следовало. Ребята, наехавшие на меня, без сомнения, были профи, и один Бог знает, какие фокусы они мне еще приготовили.

Поэтому я выждал, а потом пропустил аморфа вперед. Его-то ни шальная пуля, ни удар из-за угла не проймет. И потом аморф — это аморф, а я — проводник.

Консьержка спала в своей стеклянной будке.

Сначала я решил, что дуболомы ее пристукнули, но тихое посапывание тут же развеяло мои подозрения. Крепкий и здоровый сон.

Наверх мы поднялись на лифте. Я специально остановился на пару этажей ниже. Но и отсюда было видно, что у моей двери собралась целая толпа. Они о чем-то спорили приглушенными голосами — видимо, пытались вскрыть запечатанную квартиру, только у них ничего не получалось. Впрочем, никогда и не получилось бы. Для того чтобы вот так, в лоб сломать охранное заклятие, нужно быть даже не магом — полубогом, наверное. Да и то после такого взлома с месяц пластом лежать будешь. Существовали, правда, и обходные методы, только все они требовали много времени и огромной предварительной подготовки. Даже Тогот, наверное, за такое не взялся бы.

— Ладно, ты пургу-то неси, только не заговаривайся, — снова над ухом послышался золотистый голосок моего персонального демона. — Это ты у нас ни за что кроме х… взяться не можешь, потому что недоучкой родился и таким же помрешь… Ля-ля-ля… Бла-бла-бла, — и так далее, и тому подобное. Слова покемона прозвучали обидно, тем более что он, как всегда, был прав.

Осторожно, вжавшись в стенку, я стал не спеша подниматься наверх, но на площадке между этажами неожиданно столкнулся с одним из гостей. И в этот раз передо мной оказался не тупой мордоворот. Это был настоящий боевик. Он вынырнул из-за выступа стены и встал передо мной, словно окаменев. На мгновение наши взгляды встретились. Парень как парень, моего роста. Кожаная куртка и потертые джинсы, прилизанные волосы, простое лицо, разве что глазки посажены слишком близко и очень глубоко утоплены под навесом глазниц… А потом я понял, что передо мной достойный противник, и не так он прост, как хочет казаться.

— Тогот! — взвыл я, а потом, изогнувшись в конвульсии, передал управление своим телом демону.

Мой противник моментально почувствовал произошедшую во мне перемену. Он чуть напрягся, отступил, а потом, не по-человечески выгнув шею, зашипел и нанес удар. Я едва успел отбить его. Ни один человек в нормальном состоянии не мог обладать подобной реакцией. Похоже, и Тогот на какое-то мгновение растерялся, и я едва не пропустил второй удар.

Поняв, что с ходу меня не взять, боевик отступил и, закинув голову, издал странный вопль. Гаденыш предупредил тех, кто наверху, о моем появлении, причем сделал это на своем родном языке.

— Чудесненько… Доигрался, Рембо хренов! Я же говорил тебе: не суйся! Эта тварь из иного мира, — объявил Тогот, хотя мог бы и не говорить. Может, я в каких-то вопросах «деревянный», но об этом я и сам догадался.

Сверху послышался топот. К моему противнику шла подмога, а следовательно, действовать надо было быстро. У меня в запасе оставались считанные секунды. Я обрушил на гадину серию молниеносных ударов. Он с той же высокой скоростью блокировал их, хотя вынужден был отступить от лестницы в глубь коридора, куда выходили двери квартир. Аморф тем временем рванулся вверх по лестнице. По крайней мере, он сможет на несколько минут задержать тех, кто спешил помочь моему противнику. Но следить за тем, что происходит на лестнице, у меня не было, ни времени, ни сил.

С полминуты мы стояли на месте, обмениваясь выпадами. Я наносил и отбивал удары, а мысли мои витали далеко-далеко. Господи! Я опять буду весь в синяках! И это толстожопая морковка будет меня лечить своими изуверскими методами. Тогот не отреагировал! Неужели…

— Попридержи язык, не до тебя сейчас! — фыркнул мне в ухо покемон, после чего мое тело метнулось вперед и вверх. На мгновение я, казалось, навис над врагом, а потом изо всей силы треснул его локтем левой руки по голове. Тот, ошеломленный ударом, на мгновение замешкался и тут же получил серию в лицо. Не жалея моих кулаков, Тогот лупил противника по бровям. Еще мгновение, и кровь залила боевику лицо моему противнику. Он потерял ориентацию и получил серию в корпус.

— Уходим! — заорал с лестницы аморф.

Я сломя голову бросился к нему. В потолок ударила автоматная очередь, осыпав меня бетонной крошкой. Нет, ни пули, ни кулаки мне особого вреда причинить не могли — защитные заклятия работали как часы, но рисковать и экспериментировать мне не хотелось.

Последний раз взглянув на парня у стены, который пытался стереть кровь с глаз, я прыжками помчался вниз по лестнице, следом за аморфом. Наверху что-то кричали, стреляли, но я не обращал внимания.

Выскочив из парадной, я краем глаза заметил, как аморф закрыл дверь подъезда, подложив снизу под дверь кирпич. Это задержит наших преследователей. И только тут я заметил подмышкой невероятно раздувшегося аморфа его трофей — человеческую фигуру.

Быстрым шагом направились мы к гаражам, к пентаграмме, и, честное слово, в этот миг мне было глубоко наплевать, что подумают обо мне соседи.

Уже у самого гаража я еще раз обернулся. Наши преследователи до сих боролись с обломком кирпича. А вот пленник аморфа… Только сейчас я узнал его. Это оказался все тот же противный очкарик…

* * *

— Дубль два, или вторая серия марлезонского балета, — объявил Тогот.

Мы находились в том же подвале таинственного пионерского лагеря. Связанный очкарик сидел на том же самом стуле, а мы сгрудились у него за спиной.

— Может, дать ему стеклышко от бутылки? — поинтересовался Викториан. — А то, похоже, паренек скучает.

— У нас не заскучаешь, — зло протянул Тогот. — От нас ничего не скроешь…

— Послушайте! Я советую вам немедленно меня отпустить. Неужели вы не понимаете, в какие неприятности вляпались?

— Нет, это ты, парень, не понимаешь, в какие неприятности попал.

— Вас все равно найдут и схватят.

— Вы сначала в квартиру попадите.

— Вынесут дверь и попадут.

Тут мы с Тоготом прыснули одновременно.

— А вот это вряд ли… Но разговор не о том. Я снова буду задавать тебе вопросы и советую отвечать.

Очкарик покачал головой.

— Впрочем, можешь не отвечать, правду мы все равно узнаем, — Викториан обошел пленника и встал перед ним, к нам лицом. — Итак, вопрос первый. Кто с вами был?

— То есть?

— Кто приехал вместе с вами?

Очкарик молчал.

— Он не знает, — объявил Тогот. — Какие-то парни, притом, судя по всему, официалы. ФСБ или что-то вроде того?

— Пришельцы в ФСБ?! — вырвалось у меня. — Да и какое отношение они имеют к Иванычу?

— Ты язык-то попридержи, — перейдя на ментальную речь, тормознул меня Тогот. — Этот очкастый и так знает слишком много. А много знать вредно, скоро состаришься, а потом, того и гляди, умереть можно.

— Знаешь ли, этот тип, кроме отвращения…

— Ну, тогда Бибиуле в суп! Классный супец получится… — Тут Тогот, прищурившись, уставился на нашего пленного, словно оценивая его достоинства с точки зрения кулинарии. — Нет, однако. Суховат. Может, рагу? Да-да, всенепременно рагу!

— Хватит нести чушь! — одернул я покемона, а потом кивнул Викториану, мол, продолжай.

— Итак?

— Эти парни появились, когда очкарик попытался пробить, кто наехал на него у вдовы. Взяли твое фото — у Яблонского в кабинете камер хватало. А как твоя моська засветилась, тут эти парни и появились. Сказали, что без них справиться нереально. Тем более что они вроде и в самом деле из какой-то правительственной конторы, — продолжал рассказ Тогот, словно читая по бумажке.

— Эх, побеседовать бы с одним из тех… Не того вы «языка» взяли, — вздохнул Викториан.

— Сходи и возьми, кого тебе надо, — прошипел я, почесывая руки, над которыми всего час назад кончил возиться Тогот. — Больно тут все умные. Один я умом не вышел.

— Учиться… — начал было мой покемон, но я резко остановил его.

— Ни слова больше, иначе мы тут передеремся. К тому же ты сам знаешь, тот парень был хорошим бойцом.

Тогот не ответил.

— Ладно… Вытащите из этого гада все, что он знает, а потом решим, что с ним делать.

— Разумно, — согласился Викториан.

Но я не стал слушать его. Я ушел.

Не нравилось мне все происходящее. Ох как не нравилось. За свою бытность проводником я привык находиться в самом центре событий, привык к тому, что весь мир должен кружиться вокруг меня, а теперь события полностью вышли из-под контроля. Я чувствовал, что попал в водоворот, и понятия не имел, куда вынесет меня течение судьбы.

Однако стоило мне выйти из подвала, шагнуть в первозданный белоснежный сугроб, вдохнуть ледяного воздуха, пропитанного запахом хвойной смолы, ощутить нежные прикосновения не по-зимнему теплых лучей сверкающего солнца, как все мрачные мысли отступили, забившись в дальний уголок подсознания.

Я на мгновение замер, оглядывая лагерь. Недавно еще совершенно пустынный, замороженно-мертвый, теперь он кипел жизнью. Иваныч с одним из новобранцев — матросиков, как называл их Викториан, — у дальнего корпуса возился с мангалом. Любил он шашлыки. Мясо вымачивал классно, только жарил плохо. То ли он торопился, то ли позволял огню взметнуться над тлеющими углями, только шашлык у него всегда выходил полусырым и снаружи чуть обгорелым. Но к тому времени, как заканчивалось таинство приготовления, все обычно уже были так голодны, что не замечали кулинарных огрехов.

Совсем рядом, на маленькой полянке, Фатя с дочерью Иваныча катали снеговика. Обе смеялись, и мне чуть защемило сердце, когда я подумал о Фатином прошлом. Но прочь все черные мысли! Как там у классиков: «Мороз и солнце, день чудесный…» Чуть подальше на расчищенной площадке полуголые «матросы» играли в футбол с уродцами маркграфа, выкладываясь по полной. Те, кто не принимал участие в забаве, в том числе и сам маркграф, сидели на обледенелых скамейках в дальнем конце поля и, потягивая пиво, активно болели за свои команды.

Мирная идиллическая картина зимнего санатория.

Я не заметил Светлану, которая, появившись словно из ниоткуда, встала рядом со мной, наблюдая за возведением снеговика. Я обнаружил ее присутствие, только когда она заговорила:

— Волшебная картина… Эти домики… Ели…

Ели, окружавшие лагерь, и правда были чем-то удивительным. Огромные, задрапированные снегом, они вздымались на недосягаемую высоту…

— Да, красиво… — протянул я, не зная, что и сказать.

— Не просто красиво — сказочно, — пробормотала женщина, кутаясь в песцовую шубу. Теперь-то она могла себе это позволить. — Знаете… все что случилось за последнее время… Я до сих пор не могу поверить в реальность происходящего, не могу поверить, что Виктор жив и весь этот кошмар закончился. Еще несколько дней назад будущее рисовалось мне в самом мрачном свете, а теперь… Я даже не знаю, что сказать, и Виктор жив, и все это… — она беспомощно взмахнула рукой. — Магия, демоны, странные существа. Это — сказка. Страшная сказка с хорошим концом.

Хотел было я сказать, что это только начало, что не видела она пока страшных сказок, а если повезет, то никогда и не увидит… Но сдержался. Зачем портить настроение в такой прекрасный день? Может, в самом деле все сложится удачно. Нагрянем в Стокгольм, выполним свою миссию и по домам. Хотя где теперь наши дома?

Однако кошмар еще только начинался.

— Артур, возвращайся, ты нам нужен! — как всегда, Тогот объявился в самый неподходящий момент, я повернулся к Светлане и наигранно улыбнулся.

— Я надеюсь, что все неприятности и в самом деле остались позади… Однако должен извиниться, мне пора идти.

Светлана шагнула было следом за мной, но я остановил ее движением руки.

— Вам не стоит туда ходить, — и, видя, что она удивлена, добавил: — Есть колдовские секреты, которые вам лучше не знать.

* * *

На первый взгляд, в подвале ничего не изменилось.

Викториан вышагивал перед пленником, Тогот по-прежнему маячил у него за спиной. Только лицо у Викториана было кислое.

— И что у вас тут происходит? — поинтересовался я.

— Ничего хорошего, — в тон мне ответил покемон. — Судя по тому, что удалось вытянуть из этого мальчика, эти «иноземные ребята» и в самом деле из ФСБ. Я передал всю информацию Валентине, и она сейчас занимается проверкой. Как-никак она из их системы.

Валентина из ФСБ? Чего-чего, а вот такого поворота событий я не ожидал.

— Но она же посвященная? Она сама говорила, что совершила паломничество к святыням Древних.

— И почему при этом она не может служить в ФСБ?

— Но…

— Она — высокооплачиваемый чистильщик — убийца, который убирает тех, кто не нравится нашему правительству. Раз и у вас сердечный приступ, а потом инфаркт, инсульт или что-то вроде того. Очень удобно. Как говорится, творение Искусства на службе у государства.

— Но я всегда считал, что мы…

— …далеки от народа? — закончил за меня фразу Викториан. — Может, так когда-то и было. Но, знаешь ли, последнее время я прихожу к выводу, что мы и есть суть народа. Раньше я часами спорил с Александром Сергеевичем о том, что такое человеческая мораль и нравственные ценности и зачем они нужны. Тогда я считал, что нам, посвященным, все это чуждо, что мы живем по совершенно иным законам… Но в последнее время, после создания «свободного общества», я постепенно пришел к иному мнению. Мы — люди Искусства — всего лишь не врем сами себе и другим. Мы убиваем, не ценим человеческие жизни… Но куда хуже те, кто правит страной, кто отправляет мальчишек на смерть в Чечню… Те генералы говорили с трибуны красивые слова о Родине, единстве России, а сами тряслись за свои кошельки, наполнявшиеся из нефтяной грубы… Да что говорить, если чиновник, заработавший миллионы на торговле оружием и погубивший сотни людей суда, считается народным героем, а парня, изнасиловавшего и убившего девушку, сажают пожизненно в тюрьму. Но ведь если говорить по справедливости: парень загубил одну жизнь, а сколько жизней погубили кремлевские толстосумы? И выходит, что насильник — преступник, а тот, кто отобрал последние крохи у пенсионеров, ограбил страну, погубил тысячи — герой! И это называется человеческой моралью. По мне, так маньяк в тысячу раз честнее. Он занимает свою экологическую нишу, не прикидывается защитником народа. Но как назвать стражей порядка этой чудесной страны, которые, вместо того чтобы защищать свой мир от таких, как мы, сами грабят, убивают и насилуют? И все это называется высокоразвитым обществом, где стоящие у власти ежедневно грабят и убивают тех, кто стоит ниже их по социальной лестнице.

— Ну, не все так уж мрачно, — отмахнулся Тогот. — Если принять твою философию, то впору податься в новые ульяновы или в петлю лезть… Однако не станем отвлекаться. Мы собрались тут вовсе не для этого. Просто если Валентина подтвердит, что в дело замешаны официальные власти, дело примет совершенно иной оборот. Одно дело — война с «незаконными иммигрантами», другое — с официальными властями. Это может сильно осложнить нам всем жизнь. Тем более что если с отдельными людьми можно договориться, то с властью…

— По-моему, ты что-то недопонял! — взорвался Викториан. — Есть только одна власть — Власть Древних. Если что-то пойдет не так, нас всех… всех сметут с лица этой планеты, а потом заново, с нуля заселят ее какими-нибудь плоскочерепными уродами навроде вашего маркграфа… Или, если мы облажаемся, то сюда наползет всяких аморфов, и человечество просто исчезнет, растворится. Не будет его!!! И никто не вспомнит о нем! А все потому, что кому-то из нашего неподкупного и честного правительства не хватило пары миллионов для новой виллы, причем, прошу заметить, не в родной любимой стране, с которой они начали распродажу, а где-нибудь подальше… — Викториан замолчал, но глаза его по-прежнему пылали от ярости. Кулаки сжимались и разжимались.

Наступила долгая пауза. И тут неожиданно заговорил наш пленник. Хриплым, едва различимым голосом он произнес:

— Неужели все, что вы тут говорили про нашествие, правда?

— Нет, мы репетировали третий акт «Короля Лира», — в тон ему ответил Тогот.

* * *

А вечером мы ели шашлык.

Все обитатели лагеря, кроме часовых (порядок есть порядок), всего человек тридцать, расселись вокруг огромного пионерского костра. Светлана и Фатя угощали шашлыком. Вокруг звучали шутки, смех. По кругу пошло несколько бутылок кедровки. Стаканчиков не было, и пили прямо так, из горла.

Один из матросиков достал старую шестиструнку, и зазвучали с детства знакомые строчки Высоцкого и Визбора, Окуджавы и Городницкого, Дольского и Северного. И в какой-то миг мне стало казаться, что слова этих песен, столь непохожих друг на друга, складываются в единый ритм, начинают звучать как единое целое, как некое магическое заклинание, объединяющее совершенно разных, непохожих друг на друга существ… Чуть было не сказал «людей», но ведь были у костра и спутники маркграфа. Их людьми можно было назвать с большой натяжкой, а Тогот и аморф и вовсе не подходили под это определение. Но когда гитара пошла по кругу, кто-то из них, кажется, это был один из плосколобых герольдов, взял гитару и вплел свою нить в полотно колдовства этого вечера.

Когда же гитара добралась до меня, я тихо перебрал струны, задумавшись, а потом, вспомнив одно из сочинений юности, взял первый аккорд.

И только уже поздно ночью, когда я лежал в кровати, зарывшись лицом в Фатину «гриву», она спросила:

— Ты спел ту песню, чтобы меня обидеть?

— Нет, — ответил я.

— А зачем?

— Я вспомнил то, что было давным-давно.

— И…

— Мне было грустно…

— По-моему, грустить тебе некогда.

— Для того чтобы грустить, время не нужно. Осень, она часто поселяется в душах людей, — я повернулся, устраиваясь чуть поудобнее. — Сегодня Викториан пытался прочесть нам лекцию о смысле жизни.

— И?

— Да прав он на все сто, только от этого никому не легче. И сделать ничего нельзя. Вот от этого мне и грустно.

И я уснул. В ту ночь мне снилось далекое прошлое: Северодвинск, суровое Белое море…

* * *

В старые времена, то есть во времена советской власти, если ты не был посвященным, скрытым от бдительного ока правительства покрывалом Искусства, тебе надлежало где-то работать… ну, если не работать, то хотя бы числиться, иначе у тебя могли возникнуть неприятности. Глазом не успеешь моргнуть, и в твоей трудовой книжке появится запись: тунеядец, а тебя самого в одночасье выселят на сто первый километр, а то и куда подальше. Поэтому мне, как и любому обыкновенному смертному, приходилось работать. Работу я мог выбрать себе сам, а посему мучился в НИИ — ящике с номером вместо названия. Мы проектировали подводные лодки, а посему нас периодически отправляли на Белое море, в Северодвинск…

Обычно нас селили в общежитии порта, расположенного в самом дальнем конце пристани. Жуткое здание красного выветренного кирпича, возведенное для неведомых целей еще, наверное, во времена царя Гороха. Когда я порой разглядывал его издали, мне казалось, что это фрагмент Брестской крепости, который долгое время обстреливали фашисты. Тем не менее, как нас уверяла местная администрация, в этом здании можно было жить. Мы, конечно, пытались возражать, но… все наши стоны и вопли оставались безответными.

Впрочем, я-то всякий раз устраивался неплохо. В окна моей комнаты не дул холодный арктический ветер, а тараканы и клопы обходили мою комнату стороной, чего нельзя сказать о комнатах моих соседей, где враги человечества в огромных количествах собирались каждую ночь, обсуждая планы нападения на мою неприступную цитадель. Естественно, магия Тогота была им не по зубам, но ввиду малого интеллекта, твари каждую ночь безуспешно пытались проникнуть на мою территорию…

Кстати, у этой общаги было еще одно неприятное свойство — ее месторасположение. В этом месте пристани и пирсы, отгороженные от реального мира, вытянулись километров на пять вдоль берега. Так вот, проходная находилась в одном конце огороженной территории, а общага — в другом, и, что еще хуже, ближайший магазин, где можно было попытаться купить что-то поесть и выпить, находился ровно напротив общаги — метрах в ста, правда, отделенный от территории портовых доков трехметровыми рядами колючей проволоки. Так что за продуктами нужно было тащиться километров десять. Веселенькая такая прогулочка! Два раза в день до «города» от общаги ходил автобус, но у него было одно неприятное свойство. Утром, часов в шесть, он приезжал, привозя дневную смену монтажников, и увозил ночную. Вечером, часов в восемь, привозил ночную смену и увозил дневную. Конечно, можно было отправиться на нем в город, но как вернуться? Да и что делать в Северодвинске в восемь утра или после восьми вечера?.. Питаться же тем, что давали в столовой общаги, никакой возможности не было. Это было просто несъедобно. Единственная радость в данной командировке — красное вино, которое бесплатно выдавали каждый день. Однако давали его слишком мало, не запьянеешь. В общем, все для человека! Однако, зная наши проблемы, местные матросики часто заносили нам свежепойманной рыбки. И тогда в дальнем закутке пирса, в огромной бочке устраивали жаровню, и женщины-инженеры — гордость нашего ВВП — жарили свежую рыбу на углях, чтобы не сдохнуть с голоду. А потом все, укутанные в рабочие ватники, садились к костру, ели эту рыбу руками, обжигаясь и запивая ее разведенным спиртом. Спирт выдавали монтажникам для зачистки контактов, но те обычно экономили. Иногда, правда, начальство, особенно злобствуя, выдавало спирт с канифолью, и тогда, чтобы извлечь драгоценный продукт, смесь ставили на ночь на фильтрацию, а пили только утром. Но напиток все равно был мутным, желтоватым и отдавал химией…

Может, вечер у костра вызвал воспоминания о далеком заснеженном Северодвинске, а может, всему виной первое Причащение, которое, сам о том не подозревая, я тогда принял, но так или иначе, попав в сети Морфея, я перенесся в далекие восьмидесятые.

Грея руки над углями, я сидел на обледенелой деревянной колоде. Где-то высоко-высоко, над крышей общаги, возвышавшейся над нами, словно гигантский мавзолей, пронзительно свистел ветер. Лишь изредка его монотонную мелодию разнообразил крик чайки.

Кожа на лице горела от холодного воздуха. Но водка на канифоли уже согрела озябшие члены. Я отлично знал, что давно пора идти спать — завтра вставать с первой сменой, то есть в шесть утра, но никуда идти не хотелось. Павел Васильевич, зам отдела, объехавший в свое время весь мир, травил какую-то байку про Занзибар. Но мне, проводнику, все это было не интересно. Я вслушивался в песню ветра, вглядывался в раскрасневшиеся лица наших инженеров и думал о том, как мало нужно человеку для счастья.

И тут неожиданно нарисовался один из бригадиров монтажников.

— Вот вы где, а я вас по номерам искал, — начал он, присаживаясь к нашему импровизированному столу.

Все разговоры тут же прекратились. Все внимание переключилось на гостя. Просто так во время смены бригадир монтажников искать бы нас не стал.

— Мы что хотим… — начал он, выдержав необходимую паузу. — Мы хотим за ночь две смены дать. И на завтра отбой. Монтаж третьей стойки закончим и денек отдохнем. Тем более, ребята говорят, что за пару часов справимся. Зато на завтра я своим отгулы сделаю, и вы в город съездите, закупитесь, а то, я смотрю, вы тут совсем оголодали.

Естественно, против такого поворота дел никто не возражал. Точнее, я хотел возразить. Я чувствовал приближающуюся опасность, знал, что не нужно этого делать, но ничего поделать не мог. Сон есть сон, он всегда развивается по своим законам. И даже если ты знаешь, что это не надо делать, ты все равно сделаешь то, что делал раньше наяву.

Нахмурившись, я следом за остальными вернулся в холодную, противную общагу.

— Что, халтурить идешь? — поинтересовался Тогот, отперев дверь моего номера.

Я в панике огляделся. Нет, в коридоре никого не было. Никто не заметил моего «друга».

— Ты думаешь, я бы нос показал, будь хоть один шанс попасться кому-то на глаза?

В этот миг я больше всего хотел, чтобы Тогот остановил меня, не дал мне уйти, чтобы не случилось то, что должно было произойти. Но покемон, если и знал о предстоящем мне испытании, даже не заикнулся о нем.

Как обреченный на казнь, я влез в тяжелые валенки с резиновыми галошами, прихватил с полки брезентовые варежки и направился к выходу.

— Ты куда?

— На кудыкину гору… — и понимая, что Тогота такой ответ не устроит, добавил: — Решили еще пару часиков повкалывать, зато завтра отдохнуть. Можно будет смотаться в город.

— А оно тебе надо? — прищурившись, поинтересовался Тогот.

Если честно, то мне это было совершенно не нужно. У меня, в отличие от других, имелось все необходимое, только я не мог это рекламировать, и приходилось хомячить под подушкой. Иногда, конечно, я снисходил до подкормки соседей, ссылаясь на «старые запасы». Однако, откажись я тогда выйти «в ночное», на меня стали бы смотреть косо, с подозрением. Так что приходилось равняться на остальных…

А сердце щемило все сильнее. Словно в настоящем кошмаре. Еще мгновение, еще чуть-чуть, и даже мой ангел-хранитель Тогот знал о том, что должно случиться… Он словно подталкивал меня к краю бездонной пропасти, падение в которую будет вечно…

Когда я спустился в холл гостиницы, все наши уже собрались. И вот, вооружившись фонарями, мы отправились вдоль причала к доку, сверкающему во тьме, словно новогодняя елка.

Арктический ветер гнал поземку по бетонным плитам причалов, продувая насквозь. Если б не заклятия Тогота, я в ту ночь, без сомнения, подхватил бы воспаление легких. Когда же мы подошли к доку, ветер стих. Я уж было обрадовался, но тут на меня дохнуло настоящим холодом — холодом, который впитал в себя металл за долгую полярную зиму. На мгновение мне показалось, что передо мной не плавучий док, а огромный космический корабль, только что вернувшийся из межзвездных бездн — тьмы пространства, куда не проникал ни один лучик света.

А в следующую секунду я по жалкому раскачивающемуся трапу поднялся на борт дока, в недрах которого зарождалась субмарина. Трап пружинил под ногами, и приходилось идти, словно на Голгофу, придерживаясь рукой за канаты-поручни.

Последний шаг, и я оказался на площадке между корпусом лодки и стеной доков. В лицо ударил сноп яркого света. Я поморщился. Несколько секунд простоял на месте, подняв голову и глядя на уходящий вверх борт металла с ржавыми потеками. А потом, тяжело вздохнув, ступил на трап, соединяющий док со скелетом лодки — будущей грозы морей.

Внутри лодки было еще холоднее. В свете времянок, протянутых вдоль обшивки, я видел облачка пара, вырывавшиеся у меня изо рта при дыхании. А ноги… Каждый шаг давался мне с огромным трудом. Иногда мне начинало казаться, что к каждой ноге подвешена гиря в пару десятков килограммов, но ноги сами собой несли меня все дальше и дальше. Я прошел к носу, туда, где монтажники уже заканчивали заливать парафином очередной узел гальваноразвязок.

Планшеты со схемами, придавленные защитной каской, лежали там, где я оставил их несколько часов назад. Напялив каску, я пошел к монтажникам. Нужно было проверить выходные сигналы с пульта. Все произошло, когда я, склонившись над тестером, начал прозванивать соединения…

Что-то где-то пошло не так. В итоге громко затрещал рвущийся металл, пол накренился. Лестница с монтером покачнулась. Дикий крик разнесся по плавучему доку. Свет замигал и откуда-то издалека раздался крик — страшный крик, в котором воедино сплелись боль и страх. Палуба выскользнула у меня из-под ног, и я упал на спину.

Вытянув руки, я попытался за что-нибудь зацепиться, но не сумел. Если бы у меня не было колдовской защиты, то я, наверное, переломал бы себе руки и ноги, а то и вовсе шею свернул. Однако вышло так, что я, пролетев несколько метров по накренившейся палубе, ухнул в какой-то люк и, пролетев метра два, с головой ушел в черную маслянистую воду. Слава богу, тут оказалось неглубоко — вода доходила мне до подбородка. Но не вода пугала, а холод. Непереносимый холод.

Не помню точно, как все происходило тогда — наяву. Судя по всему, Тогот мне помог, иначе я бы не выжил. Но в кошмарном сне все было по-другому. Пропасть, в которую я сорвался, оказалась бездонной. Я бил по воде руками, чувствуя, что вот-вот конечности мои сведет судорога, и тогда все — я камнем пойду на дно, и ни один демон не поможет мне.

Сквозь толщу воды я видел горящие прожекторы, рвался к ним, но скользкая маслянистая вода обволакивала меня, мокрый ватник и валенки, превратившись в многопудовые гири, тянули вниз, во тьму, обещавшую покой и безмятежность. Еще мгновение… И я проснулся, весь в холодном поту. Рядом в постели сидела встревоженная Фатя.

— Артур, что с тобой?

Но я не ответил. Лишь отмахнулся. Глаза мои были еще полузакрыты, я все еще был там, в доке, залитом водой. Я стоял и кричал, но мой голос терялся в криках и грохоте наверху. Произошла авария. Корпус лодки сошел со стапеля, и всем, кто в этот миг был в доке, было не до меня, тем более что согласно разнарядке меня в это время в доке не должно было быть.

Единственное, что мне оставалось, так это попытаться спастись самому. Тогда я ничего не знал о Посвящении и поэтому приписывал слабость в коленях и дрожь в руках шоку от падения и ледяной воде. Хотя, как потом просветили меня местные ветераны, нормальный человек может оставаться в живых в такой воде не более полуминуты, а я пробыл на дне дока более часа. И все же…

Когда же я, наконец, понял, что никто никогда мне не поможет, я взвыл, уже готовый разреветься, словно сельская институтка, но вместо этого повернулся, повинуясь приказам Тогота, и пошел в холодную кромешную тьму, выставив вперед руки, словно зомби из плохого фильма ужасов.

Я не помнил, как натолкнулся на лестницу. Не помню, как мне удалось залезть на первую ступень. Меня вел мой ангел-хранитель и берегло Искусство, но мой разум, столкнувшись с подобным препятствием, отключился…

Пришел в себя я только в своей комнате. Я лежал в теплой постели, надо мной суетились наши женщины — командировочные, приехавшие со мной из тогда еще Ленинграда. Тут же был врач.

— Не знаю, как он выжил, — голос врача эхом отдавался у меня в ушах. А может, Тогот специально подстроил так, чтоб я отлично слышал то, что для моих ушей вовсе не предназначалось. — При таком переохлаждении он должен был умереть через минуту, а он, судя по всему, бродил по дну затопленного дока более получаса. Фантастика. И, что удивительно, похоже, он даже не простудился…

Если же перевести это с эзоповского-тоготовского, то я должен был услышать следующее: «Ты — неблагодарная свинья. У тебя все было, куда ты полез? Ладно, и в этот раз я тебя спас, только вот попробуй объясни это чудо остальным… И вообще, ты всем мне обязан, а без меня ты — никто и подох бы уже сотню раз». Или что-то в таком духе…

И я вновь потряс головой, отгоняя сон про события десятилетней давности, потом усилием воли заставил себя выползти из теплой постели, прошлепал к окну, где на холодке нежилась заначенная бутылка «Амстердама».

Первый же глоток ледяного горького напитка привел меня в себя. Я, словно шелудивый кот, отряхнулся и стал одеваться. Сон подарил мне решение, которое до того я принять не мог или не хотел. А может, это была еще одна моя ошибка, кто знает. Только если бы меня сейчас спросили, поступил ли бы я по-другому, я все равно сделал бы то же самое.

Окончательно уверившись в своем решении, я быстрыми шагами пересек двор и спустился в подвал, где по-прежнему связанным на стуле сидел очкарик. Знаком руки я отослал часового, который охранял пленного.

— Как дела? — поинтересовался я.

— Замечательно, — прошипел он, едва двигая пересохшими губами.

— Вот и славно, — я подошел к столу, взял старую алюминиевую чашку, видимо собственность прежних владельцев лагеря, плеснул в нее пива и поднес к губам пленного. Тот стал пить с жадностью.

— Мне б в сортир, — тихим голосом попросился он.

— Ничего, погадишь в штаны!

Я с удивлением поднял взгляд. За спиной пленника стоял Тогот.

— Чего уставился? — фыркнул покемон. — Неужели соскучился?

Настроение у меня разом упало. По крайней мере, сейчас я не хотел вести бесед в духе обмена остротами.

— Значит, ты за мной следил?

— И сон наслал… И в душу насрал… — широко улыбнулся покемон. — Ладно я, собственно, зашел сюда для того, чтобы стать официальным соучастником того, что ты сейчас сотворишь, чтобы Викториан тебя потом без хлеба не съел.

— Ты знаешь, зачем я хочу это сделать? — перешел я на ментальную речь.

— Естественно, и благородные порывы тут ни при чем. Ты все продумал…

— Ничего я не продумывал. Просто то, что говорит Викториан… — я замялся, не зная, как сказать дальше. — Ты понимаешь, мы… я имею в виду людей, причастных к Искусству… все мы — чудовища. Да, может статься, мы много честнее чиновников и ментов, честнее власти, которая врет сама себе, но я не хочу…

— Решил в чистюлю поиграть! — взвился Тогот. — Нет уж, раз взялся, то назовем вещи своими именами: с точки зрения любого «нормального» человека современной земной цивилизации — ты чудовище. Человеческая жизнь для тебя особого значения не имеет. Не понравился человечек — к ногтю его. А о том, что это такой же человек, как ты, — ты и не думаешь никогда. Нет, я лично такую мораль не осуждаю, но и ты не ерничай. Ты решил спасти эту тварь на стуле вовсе не из благородных побуждений. И не надо целку из себя корчить…

— Хорошо, твоя взяла, — заговорил я вслух. — Но там, на границе, я тебе все припомню, — и уже мысленно добавил: — Ты считаешь, что он сразу побежит нас закладывать?

— Нет, размякнет от благодарности и побежит покупать тебе цветы и тортик «Птичье молоко» чтобы приятно провести вечер в беседах о Великом. Ты лучше о погранцах думай, а не об этой мрази. Думаешь, что на Мшинской тебя не будут ждать?

— Теперь уж точно будут. Ох как будут. А вот в Стокгольме…

— А вот об этом сейчас даже думать не надо.

— Но…

— Береженого Бог бережет.

— Так ты мне с этим парнем не поможешь?

— Сам решил дурью маяться, вот и майся, а я спать пошел. Пойду посмотрю, чтобы вам, молодые люди, никто не помешал. Интим — дело тонкое.

— За интим получишь, морковка косорылая…

Но Тогот уже отбыл или сделал вид. С этими демонами никогда ничего нельзя знать наверняка. Теперь же мне ничего другого не оставалось, как действовать на собственный страх и риск.

— Сможешь сам идти? — поинтересовался я у очкарика.

Тот кивнул.

Пробормотав под нос заклятие, я освободил его руки и ноги.

— Ну как?

Какое-то время он сидел молча, растирая запястья, потом попытался встать, но беспомощно рухнул назад на стул. Я помог ему, приподнял, перекинув его руку через свое плечо. Он лишь тяжело простонал. Видно, аморф его хорошенько отделал. Я бы даже не удивился, если бы выяснилось, что аморф ему сломал пару ребер.

Однако стоило мне подхватить его, я почувствовал, как рука очкарика скользнула по моей наплечной кобуре, пытаясь захватить ствол. Но заклятия действовали на все пять баллов. Пальцы очкарика могли ухватиться за рукоять пистолета, но не могли его достать. Я же в свою очередь испытал очередное разочарование. Нет, все-таки прав Тогот: сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит.

Я зло крякнул и направился к выходу.

— А что я тебе говорил, — хихикнул Тогот. — Никакой благодарности. Только подлость, обычная человеческая подлость…

— Ну, ты меня задолбал! Лучше бы аморфа прислал, а то у меня от напряга пупок развяжется.

— Уже.

Аморф ждал меня у выхода из подвала. Он сразу же подхватил мою ношу, словно очкарик был легче соломинки, и мы вместе отправились к транспортной пентаграмме.

— Подойдем — вырубишь клиента, — приказал я. — Незачем ему знать, где расположена наша база.

— Зачем вырубать? — начал было очкарик. — Если попросите, я глаза и так закрою.

— Нет уж. Доверяй, но проверяй. Не хочу, чтобы ко мне нагрянули незваные гости.

Бам! И голова очкарика безвольно поникла.

Мы оттащили его до транспортной пентаграммы, потом перекинули к офису Яблонского, усадили на скамеечку.

После этого аморф, приняв вид добропорядочного гражданина, поплелся за мной в ближайший ресторанчик. Заказав отдельный кабинет, я приказал накрыть на троих. Тогот ведь как всегда был рядом, хоть и незрим. Сухое красное грело мне душу, хотя говорить ни о чем не хотелось. К телячьим отбивным я заказал бутылочку коньячка. Градус пошел вверх. Хотя надо отдать должное повару, несмотря на то что забегаловка выглядела третьесортной, мясо было отменно приготовлено, а подливка из шампиньонов просто пальчики оближешь. Тоготу кухня тоже понравилась.

Неожиданно занавески кабинета распахнулись, и на пороге появился Викториан. Выглядел он усталым, словно разом состарился лет на тридцать. Медленным шагом, ничего не говоря, он прошел к нашему столу, присел, налил себе полный бокал коньяку и выпил его залпом.

— Валентину арестовали, — наконец выдавил он.

— Как такое возможно?

— Ну, скажем… она позволила себя арестовать. Сейчас она находится под домашним арестом в спец-особняке ФСБ за городом.

— И?

— Когда за ней пришли, она не стала сопротивляться. Я говорил с ней. Она ничего им не сказала, но, похоже, они многое о нас знают.

— Они?

— Люди правительства и иноземцы. Они работают вместе. Единственное, что нас пока спасает, так это слишком малый процент пришельцев в обществе. Как только он достигнет пятидесяти процентов, их магия начнет работать, и тогда…

— Тогда конец, — протянул невидимый Тогот. — Не берусь предсказать, чем все это кончится, но ничего хорошего не предвидится…

— Выходит, нам надо поторопиться, — вздохнул я. — Чем быстрее мы закроем врата, тем меньше чудовищ будет в этой реальности.

— Да… — согласился Тогот. — Думаю, нам пора, завтра нам предстоит тяжелый день.

— Еще бы. Если наше мероприятие сорвется, последствия могут оказаться самыми неприятными…

— Однако, надеюсь, засланный казачок свое дело сделает.

— А куда он денется? Сейчас небось уже докладывает своим боссам, что мы собираемся рвануть через Мшинское.

Глава 11 Интерлюдия 2 ЗНАК СКАРАБЕЯ (ОКОНЧАНИЕ)

Возьмемся за руки друзья,

Чтоб не пропасть поодиночке.

Б. Окуджава

Я всегда считал, что раз Нил — одна из величайших рек мира, то и выглядеть он должен соответствующе. Бескрайняя ширь, величественность, надменность, символ великой цивилизации — прародительницы ныне существующей культуры. В реальности Нил оказался грязной речушкой. Он ни в какое сравнение не шел ни с Невой, ни тем более с Волгой.

Так я размышлял, сидя в маленьком катерке, который шел против течения — «часовая прогулка по Нилу», как значилось в описании тура, на который подбил меня Тогот. В этот миг мне больше всего хотелось закрыть глаза и представить, что я плыву по другому Нилу — настоящему Нилу из моего воображения. Вот она, бескрайняя водная гладь с кочками зеленого папируса вдоль берегов. Прозрачная вода. Цапли, застывшие над водой…

— Не все то золото, что блестит.

— Опять ты? Послушай, Тогот, ты хоть на минуту можешь оставить меня в покое? Понимаешь, каждый человек имеет право некоторое время побыть в одиночестве, помечтать. А ты мне не даешь ни на секунду расслабиться. Ты…

— Хорошо, я смолкну, но должен тебя предупредить…

— Я сделал то, что ты просил. Теперь отстань. У меня и так все тело болит…

Тогот злобно вздохнул, но не ответил. Вот ведь странно. Говорили мы с ним мысленно, ментально. Но каким образом я услышал его вздох?

Пока я предавался раздумьям, лодка причалила к берегу. Высокий араб в национальном сером балахоне перекинул сходни, и туристы стали один за другим покидать катер. Дамы спускались по качающейся доске, повизгивая, не разгибая ног, судорожно вцепившись в поручни трапа — две тонкие веревочки, которые даже козла в огороде не удержат.

И тут я в первый раз заметил ее. Нет, я готов поклясться, что раньше этой дамочки с нами не было, иначе я сразу отметил бы ее присутствие. Тем не менее, судя по поведению, она была из наших. Приятное округлое лицо. Широкая панама, из-под которой выбивались длинные соломенные пряди. Темные глаза с бабочками-ресницами и алые, смертоносные губы вампира. Костюм — белоснежная рубашка с короткими рукавами и шорты цвета хаки — дополняли босоножки на умопомрачительном каблуке.

Я с интересом последовал за незнакомкой.

В программе после прогулки по Нилу значился обед. Если честно, то есть мне не хотелось, а хотелось больше всего сесть в укромном уголке и хорошенько рассмотреть мою находку. Ну хотя бы еще раз взглянуть на нее. Скарабей был вырезан из какого-то странного камня. А может, он живой? На мгновение вспомнился эпизод из Соммерса. Там ожившие скарабеи буквально вгрызались в человеческие тела. От воспоминания о фильме вкупе с осознанием, что нечто подобное лежит у меня в кармане, аж мороз по коже прошел. Нет, нужно было выкинуть из головы все эти Нилы, дамочек и хотя бы предварительно исследовать находку.

Следуя стрелке, я отправился было в сортир, решив на пару минут занять свободную кабинку, но данное египетское заведение, в отличие от подобных заведений в гостинице, могло посоперничать с любым российским общественным туалетом. Посему, бросив печальный взгляд на кучи нечистот, облепленных толстыми и жирными мухами, я отступил, решив оставить изучение находки до более подходящего момента.

В буфете меня ждало следующее разочарование. Я купил баночку пива, а оно оказалось безалкогольным. На мгновение я самому себе показался арабом, гонящимся за миражом. Вон он — долгожданный оазис. Вот сверкающая гладь воды. Она все ближе и ближе. А ты бредешь, вытянув вперед руки, обливаясь едким потом, предвкушая манящую прохладу… и мираж.

Вот так вышло и в тот раз. Глоток ледяного желанного пива и… Пиво в Египте и так не ахти какое, а тут — полный…

— А ты чего ждал, мой спившийся друг?

Я ждал и надеялся, что за те пять минут, что я не слышал голос Тогота, кто-нибудь уже отвернул его проклятую башку.

Разочаровавшись в жизни в принципе, я прошел к шведскому столу, где уже дымились расставленные блюда. Немного мяса, немного риса… Что еще нужно туристу, чтобы утолить голод?

Однако стоило мне присесть за ближайший столик, как над ухом у меня прозвучало мягкое, мурлыкающее:

— У вас не занято?

И не дожидаясь ответа, незнакомка уселась за мой столик.

— Новая часть марлезонского балета.

— То-то раньше я эту красавицу не замечал…

— Подосланец, а не красавица.

— Вот так всегда. А я только хотел познакомиться. Думал, это «начало большой дружбы».

— Ага, дружбы с безносой старухой в черном. Иногда она косу носит.

Ах, этот взгляд темных, бездонных глаз… Нет, если бы не Алла в гостинице, если бы не предупреждение Тогота, быть может, я рискнул бы нырнуть в их бездну. Но, как говорится, тот, кто предупрежден, тот вооружен. Тем более не люблю навязчивых женщин, и все же…

— Вижу, вы разочарованы местными напитками.

— Угу… Даже несмотря на жару, безалкогольное пиво организм не воспринимает, — если честно, то выдав эту фразу, я несколько опешил. Я хотел ограничиться всего лишь кратким «Угу», однако все остальное выплеснулось из меня разом, само собой.

— Гормоны! Без сомнения, гормоны!

— Если ты сейчас…

— Вижу вы очень напряжены… — Ослепительная, голливудская улыбка, движение крылышек ресниц… — Расслабьтесь. После России это настоящий рай. У нас… Кстати, меня зовут Вика…

— Артур.

— Редкое имя.

— Моя бабушка очень любила читать Конан Дойля, — импровизировал я.

— Все петросянишь?

— Послушай, дай с человеком поговорить.

— А по-моему, ты думаешь только о том, как залезть ей в трусы. Помни, ты на задании, делом занимаешься, а то иначе придется тебя кастрировать.

Я откинулся на спинку стула. В этот миг я ненавидел весь мир. Ненавидел Тогота за его колкую приставучесть, ненавидел Египет за жару и за то, что я, вместо того чтобы наслаждаться, должен был…

— Вижу, вам просто необходима быстрая медицинская помощь, — и с этими словами она жестом волшебницы извлекла из сумочки банку «Туборга» — Брала для себя, однако придется пожертвовать… — И она изящным жестом протянула мне баночку. Только тут я понял все коварство и в то же время наивность замысла моих врагов.

— Быстро заклятие антидота! — мысленно прокричал я, принимая баночку.

— Что-то я запамятовал…

— Шкуру на барабан… — но не успел я мысленно договорить, как Тогот начал диктовать заветные строки. А я осторожно потянул за крышечку. Раздалось тихое шипение, напиток рванулся вверх, заливая пальцы. А потом я перевернул баночку, выливая ее содержимое себе в рот.

— Божественно…

Вика широко улыбнулась, вновь ослепив меня неземным блеском зубной эмали.

Она смотрела на меня и смотрела, видимо ожидая, когда яд в напитке свалит меня. Я же падать и не собирался, сидел и разглядывал ее, сжимая баночку в руке.

— Ну что, так и будешь сидеть осел ослом? — поинтересовался Тогот. — Подъем! Удались хоть в туалет для приличия, а то девушка старалась, старалась, а результату ноль. Вставай, поспеши, а то сюда сейчас нагрянут ее спутники.

Однако, вместо того чтобы торопливо последовать совету покемона, я тяжело вздохнул и сделал еще один огромный глоток, почти опустошив банку с отравленным напитком.

— Поторопись… Тебе пора в сортир… Ты и так привлекаешь слишком много внимания…

Я схватился за горло, выпучил глаза, издал пару хриплых звуков — не знаю, насколько убедительно у меня получилось, но в этот день я не стремился получить «Оскара» за лучшую мужскую роль.

В сортире я встал сразу за дверью и приготовился встретить тех, кто готов был поживиться на моих страданиях. Первым оказался пожилой египтянин. Судя по внешнему виду, он был ни при чем. Просто зашел в сортир. Однако у меня не было ни возможности, ни желания разбираться. Удар, и пожилой господин упокоился на дне грязной кабинки. Скорее всего, он так и не понял, что же с ним произошло. Но как говорится: стоял не там, свистел не то.

Следующий визитер определенно был моим клиентом. А решил я так, потому что в руке у него был нож самого зловещего вида. Широкое лезвие, чуть загнутый кончик, а поверху пилочка — кости пилить. Нельзя за людьми с таким ножиком охотиться. Один удар ребром ладони в кадык — и нож со звоном упал на изгаженный бетон. Бросок, и человек с ножом упокоился рядом с пожилым господином по другую сторону загаженного унитаза.

— Еще не все, еще не все…

Следующий оказался без ножа и прыгучим, словно кузнечик. Ему удалось увернуться от первого моего удара, и он даже попытался ответить мне, пришлось дать ему в пятак и обновить стены красненьким.

Уложив непоседливого клиента рядом с его товарищами по несчастью, я хотел было уже покинуть «сад благоуханий», но Тогот остановил меня.

— Не узнаю тебя, Артур. Ты забыл о даме. И я бы посоветовал тебе не превращать ее в отбивную, а побеседовать с ней тет-а-тет.

— Интим по-египетски?

— Твои мысли движутся в правильном направлении.

— Не люблю бить женщин.

— А отравленное пиво пить любишь? Кстати, если хочешь, я могу убрать заклятие. Яд еще у тебя в желудке и…

— Нет, спасибо, не стоит. — С Тогота станется. — Кстати, туалет-то мужской. Может, не сунется?

— Ради голубого скарабея? — удивился Тогот. — Сунется, всенепременно сунется.

Я в четвертый раз занял исходную позицию.

И вновь Тогот оказался прав. Дверь чуть приоткрылась, а потом в мужской туалет тенью впорхнула она. Как и трое предыдущих визитеров сортира, меня она с ходу не заметила. Мгновение я стоял неподвижно, словно обдумывая, как лучше подступиться к красавице, а потом, резко выбросив руку вперед, схватил ее за волосы на затылке и толкнул, заставив сделать несколько шагов вперед, пока она не оказалась возле грязного унитаза, по обе стороны которого отдыхали мои «друзья». Вика, а может ее звали совсем по-другому, попыталась сопротивляться. Кричать же она по вполне понятным соображениям не стала. Я приструнил ее, двинув левой рукой по почкам. Она согнулась вдвое. Воспользовавшись этим, я резко ткнул ее в кучу фекалий на дне горшка и спустил воду. Потом, чуть приподняв, дал отдышаться.

— Любовные заигрывания закончены, переходим к водным процедурам.

— И все же, как я вижу, ты слишком суров с женщинами, — заметил Тогот.

— Спрашиваю один раз: на кого ты работаешь и что тебе от меня надо?

— Сам знаешь, — сквозь крепко сжатые зубы пробормотала Вика, или как ее там. — Ты взял то, что тебе не принадлежит, и должен это отдать, тем, кто искал это много лет.

— Я не просил тебя говорить загадками. У меня сегодня нет настроения играть в угадалки, — и я снова макнул Вику мордой в дерьмо и опять спустил воду. Правда, в этот раз бачок не оправдал моих ожиданий: вместо струи воды он выдал лишь печальное «пуф», словно желая сказать: «Ну не смог». Что ж, даме хуже. Омовение сменила грязевая маска.

— Последний раз…

— Бросай ее, пора уходить, — остановил меня Тогот. — Во-первых, подали ваш автобус. Во-вторых, минут через пять здесь будет еще несколько громил, с которыми ты так легко не справишься. Они вооружены, и с ними полицейские.

— Во-первых, во-вторых… Я что тебе, геометр, теоремы решать?

Вот что-что, а ссориться с египетской полицией в мои планы не входило. Я одарил даму прощальным пинком, отчего ее голова врезалась в исправившийся бачок, разнеся его на куски. В итоге дама упокоилась среди осколков сантехники, а тонкая струйка воды мирно омывала ее личико, испачканное бурыми пятнами… Идиллия, да и только. На мгновение мне даже стало ее жалко, а потом я вспомнил о бутылочке отравленного нива. Ведь это какая подлость, подсунуть жаждущему такую каку. И в тот же миг все жалостливые мысли разом испарились.

— И вот дивлюсь я на тебя, Артурчик. Какой же ты добрый человек. Всего лишь даму в дерьмо макнул и вырубил…

— Мужики на пятаке и за меньшее убивают, — зло огрызнулся я.

И уже сидя в автобусе, под мерное бормотание экскурсовода, я понял, что все равно сожалею о случившемся…

— …В Луксоре и вокруг города находятся некоторые из важнейших археологических мест Египта… В старину египтяне называли город «Уасет». Греки называли его «стоворотными Фивами». Из-за значимости археологических мест туризм в городе играет важнейшую роль… Современный город расположен на месте Фив, бывших столицей Древнего Египта в период Среднего и Нового царств, и оттого имеет славу крупнейшего музея под открытым небом. В пределах Луксора расположены храм Амона-Ра в Карнаке и собственно Луксорский храм, а на другом берегу Нила — фиванский некрополь, включающий Долину царей и Долину цариц… Луксорский храм — развалины центрального храма Амона-Ра, на правом берегу Нила, в южной части Фив, в пределах современного города. Храм богов Амона, Мут и Хонсу представляет собой наиболее полное воплощение архитектурных особенностей Нового царства (шестнадцатый-одиннадцатый века до нашей эры). Его отличают грандиозность замысла, монументальность и торжественность деталей, большое количество колонн. Храм ориентирован с северо-запада на юго-восток. Для соответствия с пилонами стоявшего в получасовом расстоянии к северу Карнака, с которым он был соединен мощеной аллеей сфинксов, северный пилон его уклонен несколько к востоку от общей оси…

Автобус вырулил на стоянку — огромную площадь, в конце которой возвышались стена и огромные ворота, ведущие внутрь храма.

— Сейчас мы посетим храм, а потом отправимся на фабрику папирусов, где вы сможете…

Началась реклама, и я отключился. Ненавижу, когда мне что-то навязывают, можно сказать, втирают.

Автобус остановился, и все мы высыпались из него, словно горошины из стручка, а после, повинуясь указаниям экскурсовода, поплелись в сторону древних достопримечательностей. Если говорить честно, то храм и в самом деле поражал, и даже не просто поражал, он нависал над тобой, давил, и ты ощущал собственное ничтожество в сравнении с великанами, которые владели этим храмом и правили им много столетий тому назад.

В какой-то миг я чуть отстал от экскурсии. Рассказы экскурсовода о каких-то фараонах и правящих династиях мигом вылетали у меня из головы. Я просто медленно брел по храму, зачарованный его величием, а оказавшись в Рамессиуме, остановился, замер, положив руку на одну из прохладных колонн. Я стоял и пытался прочувствовать неосязаемый ветер веков, коснувшийся этих камней…

— Что-то ты расслабился…

«Голос» Тогота вывел меня из состояния ступора.

— Что-то ты напрягся.

— Двое сзади, двое спереди. Вооружены шокерами.

— И долго это будет продолжаться?

— Пока скарабей не обретет хозяина…

— Не понял…

— Твоя задача — добраться до побережья и окунуться с головой в воды Красного моря. Причем ты должен сохранить скарабея. Тогда от тебя все отстанут.

— А попроще нельзя?

— Ты не должен искать легкий путей…

— …А должен порвать свое очко на баррикаде, — закончил я за Тогота.

Покемон заткнулся, а я неторопливо, словно обычный турист, свернул в лабиринт колонн. Теперь самое главное — обойти тех, кто поджидал меня впереди, а потом от хвоста я уж как-нибудь избавлюсь. Да, чудная поездочка. А ведь как все хорошо начиналось. Восход в пустыне…

Я свернул за очередную колонну.

— Стоп…

Я резко остановился.

— Направо.

Есть направо.

— К следующей колонне… Еще один рывок. Налево…. Стоп…

Словно компьютерная игра.

— Там за колонной сидит абрек. Боюсь, тебе придется его успокоить…

— ?

— Вырубишь и отправишься дальше созерцать знаменитые обелиски…

— Послушай, Тогот, я сейчас эти обелиски засуну тебе…

— Нет, мой друг, воздержись от напыщенных обещаний… Готовсь… Абрек идет в твою сторону.

Из-за колонны показался какой-то человек, и я, не глядя, повинуясь инстинкту, рубанул его ребром ладони по шее, целя в кадык.

Араб, или кто он там, надрывно хрюкнул и повалился прямо мне в руки. Я подхватил его, не дав упасть, и в нос мне шибанул неприятный запах — смесь прогорклого пота, сгнившего лука и еще какой-то гадости, учуяв которую, я сразу непременно перешел бы на другую сторону улицы. Однако вместо этого мне пришлось аккуратно опустить свою жертву на землю.

— Ты становишься занудливым. Все по шее и по шее, нет чтобы поразить противника каким-нибудь «прыжком аиста в поисках дикой лягушки».

— Уйди, противный, — в этот миг у меня не было ни малейшего желания состязаться с Тоготом в остроумии.

Посадив араба спиной к одной из колонн, так, чтобы его не было видно с центральной аллеи храма, я быстро обшарил его карманы. Действовал я чисто машинально, а Тогот даже не подумал меня остановить. Однако в карманах ничего интересного не оказалось. Нож, пистолет, грязные бумажные платки, деньги и… маленькое синее удостоверение.

— Что это? Пропуск сотрудника музея?

— Удостоверение члена НСДРП. Согласно ему, поверженный тобою враг — правая рука фюрера, истинный ариец, выдержанный и… Держи карман шире… — тут голос Тогота изменился, и в нем послышались тревожные нотки. — Это майор местной службы федеральной безопасности.

— Ты хочешь сказать, что за мной охотятся официалы?

— Выходит, так.

— И все из-за скарабея?

— Скорее всего.

— Ты, мне все расскажешь или так и будешь говорить недомолвками?

— Меньше знаешь, крепче спишь. — А когда я оперся о колонну, решив было сесть рядом с поверженным мною блюстителем порядка и ждать, что будет, «голос» Тогота изменился. Он чуть ли не взвыл: — Кончай дурить! Артур! Быстро вперед! Дорога свободна… Двигай давай! Если тебя схватят, мало не будет! Египетская тюрьма — это тебе не «Кресты»!

Нет. Я, конечно, хотел возмутиться, отказаться, сесть, подождать других представителей правопорядка и объяснить им, что я всего лишь невинный турист и совершенно ни при чем, что всему виной зеленожоный демон, но… вместо этого сработало некое шестое чувство. Я вновь, как слепая марионетка, повиновался Тоготу.

Метнувшись вперед между колонн, я проскользнул через Рамессиум и через пару секунд вылетел на небольшую площадку, за которой начиналось хитросплетение руин. Чуть правее от меня благоухал водоем, больше всего напоминающий загнившую лужу, именно туда направилась моя группа, но сейчас они интересовали меня меньше всего. Теперь единственной моей задачей стало проскочить мимо преследователей и как можно скорее добраться до автобуса.

Руки дрожали. Я медленно коснулся кармана. Нет, все в порядке. Скарабей на месте. Я вздохнул с облегчением. Осторожно выглянул из-за угла, стараясь двигаться так, чтобы не привлекать особого внимания.

— Что, боишься?

— Ты бы помолчал.

— Ладно, не тушуйся. Давай двигай, пока дорога свободна. И не торопись.

Я не спеша вышел из-за своего укрытия. Огляделся, стараясь как можно больше походить на туриста, переполненного жаждой знаний, готового до умопомрачения созерцать удивительные творения древних египтян.

— Руки в ноги и не тупи, — подхлестнул меня Тогот.

Я не торопясь пошел вперед, обходя центральную часть храма снаружи. Мне казалось, что за мной наблюдают сотни, а то и тысячи глаз… Но все это было самообманом, и я сам отлично это понимал.

— Ну, выберусь я из этого музея, и что?

— И отправишься к себе в гостиницу.

— Как ты себе это представляешь? Если за мной охотятся агенты местной «беспеки», то в автобусе меня наверняка ждет теплый прием.

— А никто про автобус не говорил. Это я так, к слову…

— То есть?

— Возьмешь такси, и доедешь до гостиницы, как все белые люди.

— И сколько мне это будет стоить?

— Что, неожиданный приступ жадности? А если они тебя тут зажопят? Не жмоться. Времени у тебя очень мало.

Неожиданно я остановился. Впереди были ворота с КПП, где проверяли билеты. Только вот возле КПП столпилось пять бойцов из туристической полиции, двое обычных полицейских и подозрительная парочка в штатском.

Эти в штатском мне сразу не понравились. Было в них что-то… что-то такое-этакое, неприятное. Да и вели они себя так, словно самые главные. А может, так оно и было.

— Думаю, тут стоит остановиться. Ты мне дашь маячок?

Тогот печально вздохнул.

— Если бы все было так просто… Боюсь, та штука, ради которой все это… Тебе ее не протащить.

— Не понял?

— Для ее перемещения колдовским способом нужна очень большая сила. Ты сам не сумеешь. Можешь надорваться и застрять где-нибудь посреди ничто.

— Первый раз слышу такую чепуху.

— Все когда-нибудь происходит в первый раз.

— Ты бы лучше подсказал, что делать, философ хренов.

— Можешь ругаться сколько хочешь, — снова вздохнул Тогот. — Это тебе нисколько не поможет. — И замолчал, может, задумался.

— Заклятие невидимости?

— Не мели чепухи. Со скарабеем не получится, я же тебе сказал, скарабей обладает невероятной колдовской инертностью.

— И…

— Пойдем с боем. Заклятие неуязвимости ты уже произнес, так что вперед. В бой!

— Только не это…

Но Тогот вновь овладел моим телом. Теперь это был я, но как бы не я. Руки и ноги не слушались моих команд и выделывали удивительные кульбиты, которые я сам бы никогда не смог бы не то что сделать, даже представить…

Я пересек площадь, все время ускоряя шаг. В конце я уже не шел, а буквально летел. Финальный прыжок, и я обрушился на толпу полицейских, словно дикий лев. Первый же страж порядка, подвернувшийся мне под руку… простите, под ногу, полетел на каменные плиты с перебитым позвоночником. Остальных я расшвырял в стороны, словно кегли.

Есть такой удар — «пушечное ядро» — полезный прием из тайдзы, если ты оказался в толпе врагов. Собрал энергию в единый узел и крутанулся на пяточке, выставив перед собой сжатые руки. Эффект потрясающий. А если к этому добавить чуток магии…

Описав кулаками полный круг, я на несколько секунд очистил себе дорогу. Но и этого было достаточно. Пара прыжков — и я вновь оказался на гигантской площади, посреди которой протянулась аллея сфинксов. Где-то там, вдалеке, находился мой автобус. Рвануть к нему? Бессмысленно. Если в деле замешаны полицейские, то автобус не сможет служить мне защитой…

— И долго ты будешь стоять, рассуждая о порядке вещей в этом мире? — поинтересовался Тогот. — Сейчас парни, которым ты навешал оплеух, придут в себя и схватят тебя за жопу.

— Вот я думаю…

— Надо не думать, а съе… быстрее. Давай-ка направо вдоль стены.

Я повиновался. Несколько шагов — и остановился перед рвом. Шириной метра в три.

— И…

Отойдя на несколько шагов, яприготовился взять разбег, но в последний момент оглянулся. Из ворот храма на площадь высыпали мои преследователи. Заметив меня, они разом рванулись в мою сторону, но я не оплошал. Точнее Тогот не оплошал. Он заставил мое тело огромными прыжками помчаться в сторону канавы. Невероятный толчок… Нет, что бы там ни случилось, даже если бы я принял самый сильный допинг и накачался самыми крутыми наркотиками, я бы сам не совершил этакий прыжок. Закончился он на крохотной площадке по другую сторону канавы. Не удержавшись на ногах, я сначала упал на колено, а потом, перекувырнувшись, застыл, стоя на четвереньках. Тогот отпустил меня, и я ощутил неприятную боль в растянутых мускулах. Как же я ненавидел постсостояние после возвращения контроля над собственным телом.

А ведь Тогот отлично знал об этом. Знал и все равно делал так, как считал нужным. Урод! Впрочем, если посмотреть объективно, он не так уж часто использовал этот прием — только в том случае, когда мне грозила серьезная опасность. Тем более в этот раз я сам его попросил.

— Мне что, постоянно тебя подгонять?

Я встал и, пошатываясь, пошел вперед.

— Я бы на твоем месте поспешим. Они ведь сейчас стрелять начнут.

И точно в подтверждение слов Тогота за спиной у меня загрохотали выстрелы. Несколько пуль, жужжа, пролетели мимо, и это сразу меня взбодрило. Хотя я отлично понимал, что ни одна пуля не может причинить мне вреда — заклятие защищает лучше бронежилета, — но получить пинок под зад или в спину не очень-то хотелось. И потом заклятие заклятием, но, когда в тебя стреляют, подсознательно хочется избежать роли мишени.

Петляя, словно заяц, я взлетел на вершину очередной кучи земли и едва успел затормозить, чтобы не налететь на проволочную сетку, перегородившую мне дорогу.

— Теперь направо, там будет калитка.

Я побежал вдоль сетки.

Мои преследователи бежали параллельно мне по другую сторону канавы раскопа, изредка постреливая.

Вот и дверь — рама с наваренной на нее решеткой. Огромный амбарный замок. Я сбил его ребром ладони — сработало защитное заклятие, но я знал, что как только оно ослабнет, рука будут страшно болеть. Распахнув дверь, я вывалился на дорогу. Несколько прыжков, и я, завернув за угол, скрылся от преследователей. Правда, скорее всего, ненадолго. Если в дело замешана полиция, то у них наверняка есть рация, и, следовательно, недолго мне бегать осталось. Интересно, на что надеялся Тогот, когда все это затеял?

— Эй, парень, не паникуй! И шаг сбавлять не надо, — как всегда некстати зазвучал «голос» покемона. — Сейчас пройдешь между домами, потом повернешь направо. Там будет стоянка такси. Они о тебе еще ничего не слышали. Возьмешь машину до Макади-бей…

— Навигатор хренов…

— А вот ругаться я тебе, Артурчик, не советую… И вообще, ты никогда не задумывался, насколько ты неблагодарен по отношению ко мне? Я с утра до вечера не покладая рук учу тебя, защищаю, спасаю, а ты… — С этого места я отключился. Еще в детстве я научился «отключаться» от нотаций Тогота. Мой ангел-хранитель бормотал свои занудные нравоучения, а я их словно не слышал, так, фоновое бу-бу-бу, и только. Если бы не это, я бы, наверное, давным-давно сошел с ума. Воспитание в рамках строгой морали имени демона Тогота. Бест! Или как теперь говорят светские львицы — «Вау!» При этом нужно закатить глаза и скорчиться то ли от восторга при мысли о собственной просвещенности, то ли от отвращения к английскому языку, искореженному отечественным гламуром!..

Быстро проскочив квартал, я свернул направо. Там в самом деле оказалась небольшая площадь, на которой застыло несколько машин.

Я подскочил к ближайшему темно-синему авто, за рулем которого дремал темнокожий водитель.

— Такси? — поинтересовался я, стараясь говорить так, словно передо мной был или полный дебил, или пятилетний малыш.

— Такси! — закивал водитель в ответ и приветственно улыбнулся, жестом предлагая мне занять заднее сиденье.

Я не заставил себя долго ждать. После чего водитель спросил меня о чем-то. Я отрицательно покачал головой, давая понять, что не понимаю его речь. Тогда он снова повторил свой вопрос.

— О чем это он? — не выдержав, поинтересовался я у Тогота.

— Чувствую, все мои увещевания тебе как слону дробина… Он спрашивает тебя, куда ехать.

— О… — я широко улыбнулся. — Макади-бей!

— Макади-бей? — недоуменно переспросил водитель. На лице его появилась маска недоверия. — Файв хандред долларе?

— Сколько-сколько? — переспросил я.

— Файв, — и тут водитель для убедительности показал мне пять пальцев, — хандред долларе.

— Он чего, еб…? — обратился я к Тоготу.

— А ты что хотел? Ехать далеко. Зона курортная.

— Да за эти деньги я слетаю в Россию и обратно.

— Вам подать самолет?

Я задумался. Конечно, у меня с собой было долларов шестьсот, но вот так потратить…

— Послушай, жмот недорезанный, тебе что, жалко зеленых фантиков? — поинтересовался Тогот. — Что-то я не припомню, чтобы ты когда-то нуждался в средствах.

— Но…

— Соглашайся и покатили. С минуту на минуту сюда прибудут твои друзья, а египтяне — народ законопослушный.

— Хорошо, — объявил я, вновь поворачиваясь к шоферу, который с интересом ждал моего ответа: — Поехали, — и видя, что он не понимает, я добавил: — Файв хандред долларе, гуд, гуд.

Водитель кивнул и, чуть подавшись вперед, завел мотор. Краем глаза я видел, как на площадь выскочили несколько человек в форме туристической полиции.

— А теперь повторяй за мной, — приказал Тогот. — Невидимым, как я, ты, конечно, не станешь, но народ замечать тебя перестанет. На какое-то время займешь отведенное тебе природой положение — станешь пустым местом… — И только я приготовился объяснить Тоготу тонкости приготовления морковного сока из зеленых морковок, как этот мерзавец начал бормотать заклятие, и мне ничего не осталось, как следом за ним повторять мудреные формулы.

* * *

Я проснулся от невыносимой боли. Болело все — каждый мускул. Ощущение, словно меня переехал асфальтовый каток. К слову сказать, так всегда после физических упражнений под руководством моего ангела-хранителя.

Поежившись и прочувствовав новую волну неприятных ощущений, я чуть приоткрыл глаза. Я все еще был в такси, и машина неслась по пустыне на умопомрачительной скорости.

— Привет! Очнулся наконец?

— Чертовски приятное утро…

— Скорее, вечер. Я дал тебе поспать, чтобы ты особо не волновался.

— А зачем разбудил?

— Скоро приедем.

— И?

— Тебе надо прийти в себя, подготовиться. Видишь ли, тебя ждет приятная встреча в родном отеле.

— И?

— Там будет местный проводник и еще пара человек, которые обладают должной силой. С ними ты не справишься.

— Не справлюсь? — удивился я. Вот такое я слышал от своего покемона впервые. Заклятие посильнее — и вперед, и нет врагов, которые смогли бы выстоять, и нет преград.

— Что-то ты сильно расхрабрился. Если я говорю, не справишься, значит, не справишься… Видишь ли, твои действия по общепринятым негласным законам не совсем корректны. Ты вторгся в чужое королевство, где правит всем местный проводник, местный судья и так далее… Кстати будет сказать, что они искали этого скарабея уже более тысячи лет.

— Они искали, а я нашел…

— Нет, это я узнал, где его спрятали… Случайно узнал и решил преподнести тебе еще один дар.

— То есть ты, зеленое чучело, действуя совершенно сознательно, втянул меня в глобальные неприятности на территории чужой страны?

— Что-то в этом духе… Но суть в другом. Ты случайно… подчеркиваю это слово — случайно, добыл древний амулет. Так почему бы тебе не заточить его под себя, не увеличить в несколько раз свою колдовскую силу?

— Вот так, значит!

— Вот так, Артурчик! Вот так! Все ради твоего блага.

— Ради моего блага ты бы лучше дал мне спокойно отдохнуть, в море покупаться.

— Ты потом меня за это благодарить будешь…

Шоссе вильнуло, и вдали, словно выросшие из под земли, показались строения.

— Что хотел? — повернулся ко мне водитель.

Я уже хотел было назвать свой отель, но Тогот остановил меня.

— Не стоит. Там тебя ждут, я же говорил.

— Тогда куда ехать?

— «Домина Макади-бей». Придется немного пробежаться до рифа, но все это ерунда.

— Как, говоришь, отель называется?

— Домина…

Я повторил название вслед за Тоготом. Только вот слово «Домина» мне не понравилось. Кладбищем от него веяло. А так как я повседневно сталкивался с магией, то в приметы верю.

— Ты меньше о всяких глупостях думай, — одернул меня Тогот. — Лучше поспеши. Я там браслетик тебе в карман закинул, наденешь, чтобы тебя в отель пустили.

Я полез в карман. И в самом деле там откуда-то взялся тоненький пластиковый ремешок, какие носят на запястье туристы в некоторых отелях, исключительно чтобы выделяться из толпы других отдыхающих. Потом со вздохом я полез в кошелек и выудил пятьсот долларов.

Но сначала мы проехали КПП отеля. Охранник, тощий усатый араб, пропустил нас, однако тут же побежал к телефону, висящему на стене. Мы отьехали, но в зеркальце заднего вида я заметил, как он набирает какой-то номер.

— Звонит нашим друзьям? — поинтересовался я у Тогота.

— А что ты хотел? Они тут все побережье обложили. Так что, как подъедем, тебе придется поторопиться. Через здание не ходи, справа его быстрее обойти будет.

Когда мы подкатили к огромному четырехугольному зданию, в одном из ребер которого располагался вход в ресепшен, я, сунув водителю деньги, пулей вылетел из авто и зайцем понесся в обход здания. Если честно, то Тогот нагнал на меня страху, к тому же у меня было еще одно желание: я хотел, чтобы все это поскорее закончилось.

Не глядя, я пробежал мимо отдыхающих, расположившихся за столиками и потягивающих разнообразные алкогольные напитки, чуть не опрокинув дирижера, промчался мимо квартета «живой музыки» — типичное развлечение для пятизвездки, еще несколько секунд, и, обогнув угол огромного здания, я оказался словно на смотровой площадке. Передо мной лежал собственно сам отель — двухэтажные бунгало среди ровно подстриженных кустов. А до моря было более километра. Между мной и берегом лежало три бассейна, соединенных водопадами, и искусственное озеро морской воды. За ним вытянулся риф, а дальше бурлило море.

Я хотел было сделать еще один рывок, но Тогот вновь остановил меня.

— А вот теперь ступай медленно и осторожно. Не стоит привлекать к себе лишнее внимание.

Словно ленивый отдыхающий, я медленно прошел мимо павильона, где вовсю разливали кофе и дымили кальянами. Ветерок донес до меня аромат фруктового табака, и на мгновение мне захотелось послать все на… Вот сейчас бы глотнуть ароматного, жгучего кофе, потом глоток ледяной воды, чтобы охладить жар благородного напитка и втянуть дурманящий аромат кальяна. В конце концов, я приехал сюда в отпуск, расслабиться, а приключений на свою ж… мне и дома хватает.

— Я, кажется, говорил тебе, чтобы ты прикинулся отдыхающим, а не расслаблялся до полного безобразия…

Не слушая Тогота, я спустился к среднему бассейну и заглянул в пул-бар. Покосившись на мой браслет, бармен нацедил мне рому в пластиковый стаканчик. Именно нацедил, ровно на один «дринк». Но что такое один дринк — глоток не почувствуешь. Тем более что крепость местных напитков не превышала двадцати восьми градусов. Пришлось задержаться на три «дринка». Но выпивка была лишь поводом. Я внимательно осмотрел пляж, и то, что видел, мне не нравилось. А именно: ближе к морю, у искусственного озера, возвышалась круглая открытая постройка, где подавали «альтернативный ужин» для тех, кто не хочет сидеть в душном зале центрального корпуса. Там собралось много народа, и шанс на то, что меня вычислят, был невелик, а вот дальше… Дальше протянулась песчаная полоса, а потом огромный, уже залитый приливом риф. Примерно метров триста до глубокой воды, да и спускаться в воду придется в экстремальных условиях. Однако больше всего мне не нравились четверо служителей, которые ходили вдоль берега, убирая лежаки и собирая матрацы. Никогда не видел таких здоровых пляжных рабочих. Нет, к пляжным рабочим они определенно никакого отношения не имели. Выправка не та.

— И что будем делать?

— Ну, до ресторана на берегу ты доберешься без проблем.

— А дальше?

— Дальше придется прорываться.

— Послушай, Тогот, а тебе не кажется, что все это несколько… несколько неэтично. Заявиться в чужую страну и потом откалывать вот такие фортели.

— Почему-то фортели в иных мирах тебя ничуть не смущали.

— Ну не надо… Не надо перегибать. Там я всегда вел себя гостем. Если только…

— Вот именно. Так что гони ты всю эту дурь из головы…

— Ладно, предположим, мне удастся прорваться, а потом?

— Потом?.. Потом все будет в порядке. Предначертанное свершится, и местные потеряют к тебе всякий интерес.

— Так, так, так… что-то я не понял. Какой такой павлин-мавлин? Что за «предначертанное». Послушай, ты, зеленожопая макака, хватит ходить вокруг да около. Неужели ты нормально не можешь мне рассказать, в чем дело?

— Меньше знаешь, крепче спишь.

— Вот я сейчас развернусь, пойду найду кого-нибудь из тех, кто так хочет меня заполучить, отдам им этого жучка и нажрусь как последняя сволочь.

— Ты этого не сделаешь.

— Почему?

— Потому что любишь себя и знаешь, я плохого не посоветую, — тут-то Тогот был совершенно прав. — А теперь хватит болтать и нажираться. Давай, дуй к ресторану. Дай бог, чтобы там, кроме этих четырех мордоворотов, больше никого не оказалось.

Однако надежды наши не оправдались. За рестораном дежурила еще парочка, и еще двое маячили у будки, на границе территории отеля. Что ж, по-простому, как хотелось, не получится.

Я не спеша, не привлекая к себе внимания, продефилировал к стойке. Бокал местной мочи, гордо именуемой пивом, смыл неприятное послевкусие местного рома. Поставив на стойку пустой стакан — здесь, в отличие от пул-бара, разливали в стекло — я взял бокал и не спеша, словно наслаждаясь морским воздухом, подошел к самому озеру. Я немного покачивался, так, чтобы меня приняли за подвыпившего отдыхающего, однако не настолько пьяного, чтобы пора было проводить его в номер.

— Ну что, готов?

— Как юный пионер.

— Еще раз повторим заклинание неуязвимости, не помешает и «прощай, земля, в дальний путь».

— Вернусь, мульт-TV отрублю, — пообещал я, а потом, сделав последний глоток пива, начал в который раз за этот долгий египетский день читать защитное заклятие. Одновременно, постепенно ускоряя шаг, я направился в сторону моря.

Последние слова заклятия я произносил уже на бегу.

— Справа двое.

Не останавливаясь, я сорвал с себя футболку и швырнул вправо, заставив преследователей на мгновение замешкаться. Вот я уже на песке. Еще пара шагов, и я оказался по колено в воде. Дальше шел риф. Вода в первый момент показалась мне ледяной, хотя, как уверяли экскурсоводы, ее температура не могла быть ниже двадцати пяти, иначе начинали гибнуть кораллы и водоросли.

— Стой, стрелять буду! — на ломаном русском выкрикнул один из охранников мне в спину. Тут же раздался тихий пук, и что-то ударило меня между лопаток. Нет, ребята, не на того напали. Я споткнулся, но устоял на ногах. Мой колдовской щит отразил пулю.

— Вперед, быстрей, быстрей!

Я побрел дальше, раскачиваясь из стороны в сторону.

Быстро приближающееся шлепанье. Кто-то прыгнул мне на спину. Кто-то что-то еще кричал, вроде того, что ночью купаться запрещено, но я не слышал или не хотел слышать.

Вторая пуля ударила меня в затылок, третья под лопатку. Ноги сами собой подкосились, но я устоял.

Шаг, еще шаг. Вот он, край рифа, дальше глубина, где можно уйти под воду с головой. Но спуска не было. Край рифа — нагромождение острых кораллов, как груда битого стекла. Тут недолго и изувечится. Что-то внутри меня заставило притормозить.

— Ты что делаешь, парень, ты же полностью защищен…

Но я, казалось, не слышал слов Тогота.

Моя рука инстинктивно опустилась в карман, я нащупал и сжал в кулаке скарабея, потом вытащил руку и, подняв жука высоко над головой, нырнул с рифа…

* * *

— Ну и как это было? — спросил Сайд, сделав большой глоток «бухи».

Я пожал плечами.

— Сложно объяснить… — И снова замолчал. Мы сидели за дальним столиком ночного бара в «Роял Азуре» и не спеша напивались. Я приходил в себя после безумной экскурсии, Сайд, местный проводник, запивал свою неудачу. Вытянув руку, я осторожно коснулся второй татуировки, появившейся чуть повыше первой — знака скарабея. Кстати, Тогот сказал, что она исчезнет, как и та, первая, которую я получил еще в детстве, став проводником. Чувствуя, что пауза слишком затянулась и нужно что-то сказать, я сделал еще глоток. — Лучше ты мне объясни, что это был за скарабей?

— Скарабей сам по себе символ. У нас считают, что маленький жук повторяет путь Солнца. Подобно тому, как Солнце совершает путешествие по небу, излучая свет и тепло, создавая условия для возрождения жизни во всем сущем, скарабей перекатывает свой шар с яйцами с востока на запад, пока зародыши не созреют и не родятся на свет. С древнейших времен скарабей почитается как священное животное богов Солнца и считается символом созидательной силы Солнца, возрождения в загробной жизни. Движение скарабея с шариком навоза с востока на запад символизирует рождение и движение солнца на небосводе. Символ же, который ты забрал, — дар бога Хепри, творца мира, человека с головой скарабея. Никому точно неизвестно, в чем тайна синего скарабея и что он дает человеку. Однако воспринять его как колдовской символ мог только истинный египтянин.

— Вот только я…

— Ты совершил Причастие, окунувшись в воды Красного моря. Хотя, если бы ты до этого окунался в его воды, подобного бы эффекта не было…

Я на мгновение закрыл глаза, вспоминая тот миг, когда я нырнул с рифа. Море расступилось передо мной и вновь сомкнулось, скрыв меня от преследователей. Сайд потом рассказал, что из того места, где я нырнул, в небо ударил столб света и все море до самого горизонта заискрилось. Постояльцы отелей решили, что это своего рода представление — фейерверк, и только проводник знал истину. Он и встретил меня на краю рифа, когда, вдоволь наплававшись, я пытался вылезти обратно.

— Ты уж извини, что мы так на тебя накинулись. Мы ведь искали этот амулет уже лет двести… А тут появляется какой-то парень, который все знает и умеет…

— Но госслужбы?

— У нас проводник — государственная должность. Чтобы ее занять, я учился больше десяти лет. Это в Европе, у вас, все по-другому, а тут иначе нельзя.

— Восток — дело тонкое, — многозначительно протянул я. — Да и вы меня извините. Я там, похоже, многих ваших покалечил.

— Да уж, — вздохнул Сайд. — Хотя, с другой стороны, наука нашим спецслужбам. Какова им цена, если они не смогли остановить одного человека, а ведь будь ты, например, мусульманским экстремистом — и что… Убийство или теракт удались бы. И то, что ты могущественный колдун…

— Ха-ха-ха! Что бы он сказал, если бы узнал, что без Тогота я пустое место? Впрочем, нельзя об этом даже думать. А то одна зеленая пупырчатая морковка слишком возгордится.

— …Их некомпетентности ничуть не оправдывает. Они должны были быть готовы ко всему. Я должен был быть готов. А теперь, наряду с многими другими, мы потеряли еще одно достояние нашей страны. И, увы, в этот раз потеряли безвозвратно.

— Ты лучше скажи ему, что, быть может, они с потерей скарабея только приобрели. Ведь никто из них не знает его истинного предназначения.

— А ты знаешь?

— Ты мои слова повтори этому Сайду, а потом мы с тобой отдельно поговорим.

Выслушав меня, Сайд вздохнул:

— Может, ты и прав. К тому же… Согласно законам Высших сил, мы не должны враждовать. И все же не могу согласиться.

Я пожал плечами.

— До сегодняшнего дня я не знал о существовании скарабея, а теперь…

— Теперь, что сделано, то сделано, — вздохнул Сайд, вставая из-за столика. — Только вот еще одно. Если тебе взбредет в голову еще раз заняться археологическими изысканиями, сначала свяжись со мной, иначе как бы там ни было, а у тебя будут большие неприятности…

Глава 12 СТОКГОЛЬМ — ГОРОД КОНТРАСТОВ

Люди едут, люди едут за деньгами.

За туманом и за запахом тайги.

Ю. Кукин

Несколько хлопков по карманам, и я убедился, что все на месте. И оружие и кое-что из колдовского арсенала. Фатя и Викториан уже убыли, а посему, не найдя никакой причины для задержки, я тяжело вздохнул, кивнул Тоготу и, понурив голову, шагнул в пентаграмму. По ту сторону нас должен ждать местный проводник, который будет сопровождать к месту хранения ключа. Хотя, если говорить честно, все это мне не нравилось. А может, виной тому какое-то странное внутреннее предчувствие? Нельзя же вот так, изо дня в день, использовать магию, тем более для перемещений. С одной стороны, заклятие понадежнее бронежилета будет, а с другой… Достаточно что-то где-то по мелочи напутать, и последствия могут оказаться совершенно непредсказуемыми. Есть такая наука — математическая статистика отказа. Так вот, согласно этой алгебраической галиматье, чем больше ты пользуешься заклятиями, тем больше вероятность ошибиться при произнесении какой-нибудь колдовской формулы тем более, что все они составлены на древних, ныне мертвых языках. И это вам не какой-нибудь там греческий или латынь, эти языки много древнее человека и предназначены не для человеческих существ, а посему многие звуки человек воспроизводит с трудом…

Я пытался разогнать все эти пессимистические мысли, но куда там. И хотя настрой у меня должен был быть самым боевым, мир казался серым, а на душе скребли кошки. Я нутром чувствовал, вот-вот должно что-то случиться, что-то очень нехорошее.

— Кис, ты скис! — ухмыльнулся Тогот.

— Пошел ты…

— Ну-ка, Артурчик, взбодрись! Нельзя отправляться…

Но я и слушать не стал. Крепко смежил веки, сжал зубы и, словно в омут, шагнул в транспортную пентаграмму. И сразу понял — попал. Предчувствия меня не обманули. То самое «плохое», что могло случиться, случилось, и именно сейчас, здесь и со мной. Я застрял. Застрял в сером «нигде» и «никогда».

Неприятное ощущение. Кажется, будто висишь в пустоте и не можешь двинуться ни вправо, ни влево. А перед глазами бездонная серая муть.

И первое, что, естественно, я вспомнил, так это одну легенду. Помню, впервые прочитал ее в одном из старых фолиантов Тогота, и то случайно. Покемон дал мне «домашнее задание», а сам отбыл. Ну а я, как обычно, перепутал страницы, и вместо приложения к применению какого-то там заклятия прочитал одну легенду. В ней говорилось, что те, кто застрял в нигде, не могут умереть, потому что «нигде» — это одновременно «никогда». Несчастные обречены целую вечность дрейфовать в нигде, постепенно высыхая, теряя разум, превращаясь в ужасных, иссушенных тварей. Вот так они дрейфуют в «нигде», готовые разорвать на клочки любого, кто попытается проскочить мимо, пока их не прибивает к Острову, составленному из обломков вещей, дрейфующих в «нигде». Этот остров заселен такими же, как они, озлобленными тварями, а может, еще более злыми, потому что никто в мире не знает, что таится на этом острове, потому что оттуда никто никогда еще не возвращался… Вот куда бы не хотел попасть. Однако в данный момент меня больше интересовали перспективы многодневного, а то и многолетнего дрейфа в «нигде».

— И что теперь? — ментально поинтересовался я у Тогота, не слишком рассчитывая на ответ. Но мой зеленокожий друг отозвался сразу, словно ждал моего вызова.

— Отыщи Кельми, я же тебе говорил. Он должен быть где-то рядом…

— Ты чего тупого включаешь? Разуй глаза! Я застрял! — Ох, как я тогда рассердился. То, понимаешь ли, мой покемон вперед знает, что вокруг меня происходит, то прикидывается полным ботаником. Особенно в те моменты, когда требуется его помощь.

— Ты хамить-то не хами. Я думал, ты просто глаза закрыл. Вокруг все такое серое.

Я поднял руку и поднес ее к глазам.

— Теперь видишь разницу?

Тогот печально вздохнул.

— Да. Уж и не знаю…

— Послушай, ты, чмо зеленое, сейчас не время для этих идиотских… — тут я задохнулся, не в силах подобрать нужное слово. — Там уже Викториан, Фатя, Иваныч, а я тут…

— Да понял я, понял, — теперь в голосе Тогота слышались странные нотки. — Кстати, за «чмо» ответишь, — это он произнес своим обычным «милым голоском», а потом вновь «заговорил» серьезно: — Нет, я, конечно, могу попытаться тебя вытащить.

Слово «попытаться» мне не понравилось.

— А если попытка не удастся?

— Придется пораскинуть мозгами.

— Послушай, думаю, тебе стоит пораскинуть ими прямо сейчас, иначе, когда я вернусь, займусь этим собственноручно.

Какое-то время Тогот молчал. Нет, мои угрозы вряд ли на него подействовали, скорее всего, он и в самом деле пытался придумать, как все это провернуть.

— Спите мирно, жители Багдада… — начал было я монотонным голосом, но Тогот меня остановил.

— Хватит нести пургу. Я сейчас отправлю аморфа. Если ты не сбился с пути, то он должен будет миновать непосредственно ту же точку в «нигде», что и ты. Может, удастся тебя выбить.

— А может…

— Хватит болтать. Лучше приготовься, сконцентрируйся.

Я напрягся, не зная, чего и ожидать… Пинок был страшен. На мгновение мне показалось, что я — футбольный мяч, и какой-то гигантский игрок пробил мною пенальти. Вот я влетаю в ворота реальности, прямо в правый верхний. Гол!!! Я со всего маху треснулся лбом о гладкую стену и сполз по ней, словно кусок перестоявшего теста. Чудненькое путешествие, прямо в духе Тогота.

Откуда-то справа громыхнул выстрел, и я, чисто рефлекторно, распластался на полу. Рука метнулась к кобуре, но перед глазами по-прежнему плыли зеленоватые круги, и я никак не мог понять, куда это я попал.

— Это ты, Артур? — Голос Иваныча прозвучал приглушенно, но эхо гулом подхватило его. Значит, я находился в каком-то помещении. Где бишь там мы должны были материализоваться? В склепе какого-то Карла. — Артур, ты живой?

— Да, — с трудом ответил я, но эхо подхватило мой голос, превратив его в болезненный вскрик. Я коснулся лба. Нет, все в порядке, наверное, даже синяка не будет, хотя, если бы не заклятие, я, наверное, давно уже «пораскинул бы мозгами».

— А где местный проводник?

— Бог его знает, хотя пентаграмма там, где было обещано, и колдовской маяк работал… Давай сюда.

Я потряс головой. Нет, я по-прежнему ничего не видел. Тогда я попытался сориентироваться на звук и двинулся на голос.

Неожиданно прогремела еще пара выстрелов.

— Поспеши, а то они до тебя доберутся…

Однако не успел Иваныч договорить, как что-то и в самом деле до меня добралось — ухватило за лодыжку правой ноги. Без сомнения, это была чья-то рука, только очень холодная — ледяная. Даже через толстую ткань я почувствовал острые, словно лезвие бритвы, когти. А может, это были клыки? Это мне очень не понравилось, но еще меньше мне понравилось то, что неведомый противник потянул меня в свою сторону и мне пришлось изо всех сил впиться кончиками пальцев в щели на стыках пола, чтобы остаться на прежнем месте.

— Кто там ко мне лезет? — поинтересовался я у своего ангела-хранителя, с трудом превозмогая боль.

— Не знаю, — протянул Тогот. — Похоже, мертвец. Судя по всему, вас тут ждали.

— Замечательно. А я-то никак догадаться не мог, что же тут происходит…

И тут на меня обрушилась какая-то туша. Удар был таким сильным, что мои легкие вновь оказались без воздуха. Я забился на полу, словно рыба на берегу. Но через мгновение услышал:

— Это я, хозяин.

— Игорь?

А еще через миг рука неведомого врага отпустила мою ногу, и аморф сполз с меня. Я, пошатываясь, встал на четвереньки и поспешил туда, откуда раздавался голос Иваныча. Он встретил меня, затащил в альков и оставил сидеть, привалившись к стене. Камни приятно холодили затылок. Постепенно нормальное зрение стало возвращаться.

— Ну как? Цел?

— Вроде, — отозвался я, все еще пытаясь перевести дыхание после спасительного явления аморфа.

Неожиданно там, откуда я только что приполз, что-то загрохотало.

— Что происходит?

— Древнегреческая скульптурная группа «Лаокоон и змеи». В ролях Лаокоона и его сыновей — скелеты шведских королей, а в роли змеи наш аморф. Битва чудовищ в лучших традициях корейских ужастиков.

— Жаль только, что сегодня показывают 3D и билеты попались на первый ряд…

— И все-то вам не нравится, и всем-то вы недовольны.

Похоже, общение с Тоготом накладывает отпечаток на психику любого человека. Стоит минут пять пообщаться с покемоном, как у тебя всенепременно появляется чувство юмора, причем черного и обязательно едко-доставучего…

Постепенно глаза мои привыкли к полумраку склепа… это ведь склеп?.. Потом, чуть приподнявшись, я выглянул из-за плеча Иваныча.

Мы и в самом деле находились в каком-то склепе. Впрочем, так и планировалось. Небольшое помещение, но невероятно пыльное. Сюда, наверное, лет триста не заглядывала ни одна уборщица. В центре на постаменте возвышался огромный гроб, увитый средневековыми орнаментами и письменами, еще с десяток ниш с гробами было в каждой из стен. Располагались они вертикально по обе стороны от альковных проемов, по центру каждой из стен. В одном из таких альковов сидел я с Иванычем. Из алькова справа лился сумеречный свет — судя по всему, там, под потолком, располагалось окно. А раз там, то в нише слева от нас был выход. Только туда было не пробраться. Аморф, превратившись в скопище белых нитей, опутал четыре скелета, которые тщетно пытались вырваться и добраться до нас. Пессимистическая картина. Особенно неприятен был вид нежити: желтые, почти черные кости с остатками черной, сгнившей плоти, местами перетянутые кольцами дочерна проржавевшего железа. Пустые и в то же время глядящие на тебя бездонные ямы глазниц.

— И что тут происходит?

— Понятия не имею, — пожал плечами Иваныч. — Когда я появился, ни колдуна, ни твоей девчонки тут уже не было. Только вот эта четверка. Они попробовали меня схватить, но не тут-то было… В общем, нули-то их не убивают, но тормозят конкретно. Видишь того, что справа, я ему полчерепа развалил, но он от меня таки отстал…

Иваныч говорил еще что-то, но я не слушал.

— Твои предложения? — перешел я опять на ментальный канал.

— Рванитесь. В конце концов на вас защитные заклятия.

— Не очень-то они помогают, — возразил я, рассматривая разорванную штанину. Из царапин на ноге проступила кровь.

— А ты что хотел? Не с людьми воюешь. Кстати, тут за вами следом маркграф рвется. Посылать?

— Посылай, все равно от него не отделаешься. Только снабди его чем-нибудь соответствующим. Ну, там какой-нибудь меч серебряный. Чем обычно оживших мертвецов убивают?

— Ишь чего захотел, и где я тебе меч возьму… — После этого последовала пауза. — Хорошо, что-нибудь придумаю. Но как только он появится, попытайтесь вырваться. Если наши оппоненты сами проведут ритуал, то ключ достанется им, и значит, ничего хорошего у нас не получится.

Я положил руку на плечо Иваныча.

— Приготовься! Попробуем прорваться. Действуем по моей команде.

И только я успел это сказать, как возле аморфа, опутавшего четырех мертвецов, материализовался маркграф Этуаль. В длинном плаще и шляпе он был вылитым Страшилой Премудрым, только вот в кулачках у Страшилы были не пучки соломы, а два огромных кухонных ножа. Настоящий Мудила Страшный. Почти неразличимое движение, и череп одного из скелетов, клацая челюстью, покатился по полу, разбрызгивая во все стороны какую-то черную, густую массу. Может, это был сгнивший мозг? Остальные кости ожившего мертвеца тут же обмякли, и аморф выпустил их, сосредоточив внимание на остальных противниках, а обезглавленный скелет костяным дождем рухнул на пол. От удара многие кости раскололись, а те, что поменьше, и вовсе рассыпались в пыль.

— Сколь ни приятно должно быть данное зрелище, но вам надо спешить.

Я подтолкнул Иваныча, и мы вместе, двигаясь очень осторожно, проскользнули мимо сражающихся. Три ступеньки, и мы очутились у запертой двери склепа. К тому времени маркграф снес голову второму противнику и собирался разделаться с третьим, который, несмотря на объятия аморфа, извивался, словно уж на сковородке.

Крибле, крабле, бумс — и запор из толстого металлического бруска разлетелся на куски, а мы, глотая воздух, разом вывалились наружу. Сделав три шага, мы повалились на сырую землю с бурой, прошлогодней травой и какое-то время лежали, пытаясь отдышаться. До этого самого мига я и не чувствовал, каким затхлым и смрадным был воздух в склепе. Только теперь, вдыхая сладкий морской ветерок, я осознал это. Наверное, если бы я чиркнул зажигалкой, воздух в склепе полыхнул бы.

Вскоре из склепа появился маркграф, а за ним аморф.

— Мы их успокоили…

— Знаете, если бы кто несколько месяцев назад там, в горах, в плену, рассказал мне, что я пойду на службу к колдунам и буду биться со скелетами шведских королей…

Я огляделся. Мы сидели на узкой полоске земли. За спиной поднималось какое-то огромное здание из красного камня. Рядом с дверью, ведущей в склеп, находилось бронзовое надгробие. А с другой стороны… с другой стороны раскинулись просторы Меларен — сотни мелких корабликов у бескрайних причалов, домики, больше напоминающие волшебные замки, и синее, бездонное небо над серым бездонным озером. На мгновение я замер, пораженный. Раньше я никогда не бывал в Швеции и теперь был поражен возвышенной, духовной красотой этого места…

Я часто слышал, что Стокгольм во многом похож на Петербург, но только теперь я понял, насколько они похожи и в чем разница. Мой город нависал над природой, разделял и правил, переделывая пейзаж под себя, вздымаясь гранитной скалой из невских вод, а Стокгольм не воевал с природой, мягко вписываясь в пейзаж.

— Ну, все… Потекли слюни…

Я просто отмахнулся. В конце концов, имею я право на минуту…

— Не имеешь! — рявкнул мне в ухо Тогот. — Ты сюда зачем явился? Слюни пускать?

— Как считаешь, выстрелов никто не слышал? — поинтересовался Иваныч. Он сидел рядом со мной на земле и механически перезаряжал свои ТТ.

Я еще раз огляделся. Нет, нигде не было видно десятков полицейских, стремящихся взять нас под стражу.

— Насчет выстрелов не беспокойся. Те, кто устроил эту западню, отлично подготовились. Судя по всему, Викториана и твою даму без всякого шума скрутили. Те даже пикнуть не успели…

— Ну и где нам их теперь искать?

— А искать не надо. Как говорится, все пути ведут в Рим. Доберетесь до ключа, там всех и отыщете. По крайней мере, Фатю. Им ведь тоже ключ нужен. Пусть вещица и не такая важная, но если она попадет в наши руки, мы можем им кислород перекрыть. Так что лучше уж…

— Да ладно, — отмахнулся я. — Мы уже сто раз все это обсуждали. Ты вот лучше скажи, если эти пришельцы колдовской власти не имеют, почему они так лихо нас обставили и на прорыв через таможню не повелись.

— Еще как повелись, Артурчик. Если бы не эта безумная пальба, то сейчас ты бы встретился с легионом скелетов и никакой аморф тебе бы не помог.

— Осталось лишь ответить на два традиционных русских вопроса: кто виноват и что делать?

— Дураки и дороги.

— Ответ неправильный. Вторая попытка…

И только тут я заметил, что Иваныч перестал заниматься своими пушками и внимательно смотрит на меня, нехорошо смотрит.

— Кремль вызывает. Новое ЦУ… — бросил я ему, не дожидаясь соответствующего вопроса, и продолжал уже ментально: — Итак?..

— Что «итак»? Действуйте по плану. Времени до полуночи у вас много. Раньше времени соваться в логово врага я бы вам не советовал, тем более что на подходах вас наверняка ждут. Погуляйте, перекусите, осмотритесь. А часов в шесть можно будет начать… Да, кстати, когда аморф с маркграфом закончат, ты приведи их в божеский вид, а то первый же полицейский отправит всю вашу компанию в кутузку.

— А Фатя?

— ?

— Она же у них.

— И что?

— Они же могут ее…

— Тебе уже объясняли. Эта девочка — расходный материал. Так или иначе она обречена.

— Но…

— И не будем опять об этом спорить. Она — ключ к ключу. Она попала к тебе не случайно, а то, что ты по привычке затащил ее в койку…

Дальше я не стал слушать.

* * *

Стокгольм поразил меня, несмотря на то, что я бывал в мирах, перед которыми побледнел бы даже Эдем.

То, первое, впечатление легкости и волшебства, охватившее меня в момент прибытия, только усилилось. Полупустые улицы, ровные дорожки гравия, чистые фасады старинных домов. И в то же время здесь не было вычурного немецкого порядка, когда каждый камешек лежит на своем месте, и взгляду не на чем остановиться.

Здесь все было сделано для людей, точно так, чтобы обычный человек чувствовал себя комфортно. Чего стоили только велосипедные дорожки, протянувшиеся отдельной сетью через весь город! Раньше я где-то слышал, что члены шведского правительства, вне зависимости от возраста и погоды, стараются ездить на работу на велосипедах. Когда я рассказал это Иванычу, он лишь покачал головой.

— Нет, вот этого я себе представить не могу. Разве такое бывает? Ну, президента с нашим премьером я себе еще могу представить, а вот, к примеру, Ельцин на велосипеде смотрелся бы, мягко говоря, потешно, или, скажем, Черномырдин с Чубайсом…

Иваныч собирался и дальше развивать эту тему, если бы в этот миг мимо нас не проехал на велосипеде пожилой швед. Солидный, седой, в длинном черном пальто. Еще у него была черная фетровая шляпа и большие очки в золотистой оправе. Конгрессмен, да и только. Единственная деталь, резавшая глаз, — высокие серые гольфы в клеточку поверх брюк. Швед размеренно крутил педали и, проскочив мимо, не обратил на нас никакого внимания.

— Вот тебе и Черномырдин с Чубайсом в одном флаконе…

Без комментариев.

Я краем глаза взглянул на сопровождавшую нас парочку: тощая мамаша, маркграф, катила перед собой коляску с младенцем — новое воплощение аморфа. И со стороны казалось, что красоты Стокгольма не производят на эту парочку никакого впечатления. Хотя что с них взять? Оба были пришельцами из иных миров…

Обойдя огромный дом красного кирпича, мы вырулили на обочину широкой автострады, а потом, оставив по левую руку вокзал, отправились к центру города. Пешеходов почти не было, а те, что встречались совершенно не обращали на нас внимание. Мимо проносились автомобили и огромные автобусы. Впереди лежали острова с дворцами и старинными кварталами — Гамла-стан — Старый город. Именно туда мы и направлялись. Стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания, мы шли по набережной, не сворачивая на многочисленные узкие улочки.

Перед королевским дворцом сгрудились туристические автобусы. Слышалась русская речь. Сделав знак аморфу и маркграфу, я подтолкнул Иваныча:

— Прибавь шагу. Только встречи с земляками нам не хватало…

* * *

Перекусили мы в «Макдональдсе».

Правда, перед этим пришлось почти полчаса искать обменный пункт — доллары тут были не в ходу, к тому же шведы, как и большинство европейцев оказались приверженцами законов. Кроме крон, ничего брать не желали.

А «Макдональдс» нас приятно удивил. В отличие от российских отделений, гамбургеры и салаты оказались на удивление съедобны, да и картошка поджарена не на машинном масле. Только вот мужской сортир был оборудован лишь писсуарами.

— Буржуи, — недовольно проворчал Иваныч. — Вот бы им туда насрать и посмотреть, как будут убирать.

— Мыслишь неконструктивно, — проворчал я. — Нам сейчас о другом думать нужно.

— И?

— Я думаю, что до вечера ждать не стоит. Насытились, и пойдем посмотрим, чем там эти сволочи занимаются.

Иваныч лишь плечами пожал.

— Вам решать, скажете — пойдем.

* * *

— Ты уверен, что нам туда? — поинтересовался Иваныч.

Мы стояли над узким протоком. Здесь были гранитные набережные, отчасти напоминавшие наши, питерские, неприступными бастионами нависающие над водой. За спиной у нас мрачной серой громадой возвышался королевский дворец, а дальше раскинулся Старый город с его узкими улочками, неожиданно выводящими на крошечные площади, замощенные булыжником. И на мгновение, если отвлечься от вывесок магазинчиков и кафе, расположенных на первых этажах, могло показаться, что ты попал в истинное Средневековье.

Но не было у меня никакого желания любоваться местными красотами. Фатя… Викториан… Ключ, будь он неладен…

Наверное, именно поэтому я привел своих сюда, на набережную, часа за три до назначенного Тоготом времени, как раз когда из города на паром отбывали автобусы с российскими туристами. Набережная буквально кишела нашими соотечественниками. Но им было не до нас. Большая часть, обвешанная пакетами с покупками, в ожидании транспорта, а автобусам у королевского дворца разрешалось стоять не более пятнадцати минут.

— Точно туда, — подтвердил я, указав кивком на полукруглые металлические ворота в стене противоположной набережной. К ним вели два спуска, справа и слева, а за воротами, на маленьком островке, соединявшем Старый город с правым берегом, раскинулся парк. Так что ворота, ведущие куда-то под парк, выглядели совершенно неестественно. По словам Тогота, раньше там был музей восковых фигур, изображавший средневековую жизнь города. Но потом уровень воды поднялся, музей частично затопило, и он был закрыт. Очень удобное место для хранения различных артефактов, которые могут ненароком вызвать интерес ученых, а так… С одной стороны, вроде музейные экспонаты и под охраной полиции, а с другой — какими бы интересными ни выглядели для историков — раз выставлены в музее восковых фигур, то по определению — подделка.

— Я смотрю, ты становишься истинным знатоком Стокгольма.

Я пропустил реплику Тогота мимо ушей. Больше всего мне хотелось послать своего защитника куда подальше.А потом я решил воплотить желание в реальность.

— Послушай, Иваныч, а чего нам в самом деле тут еще три часа ошиваться? Пойдем, взбодрим эту нечисть.

— Я только за.

— Ты что, офонарел? Ебом токнулся! — взвыл Тогот. — Стой! Ты же должен ударить в нужный момент… Ты должен действовать по плану…

— Послушай… Они ждали нас в склепе. Знали, что мы именно там появимся. Почему ты считаешь, что в нужный час, в нужное время, в нужном месте, которое, кстати, много очевиднее, они нам засаду не устроят? Откуда такая уверенность? Нет уж… В этот раз мы ждать не станем, да к тому же бесцельно таскаться по городу надоело…

И я, не слушая завывания и увещевания Тогота, решительным шагом направился в сторону ближайшего моста.

— Что, начальство против? — вышагивая рядом, сочувственным голосом поинтересовался Иваныч.

— Плевать я на них хотел, — фыркнул я.

Проскочив на другую сторону протоки, мы замедлили шаг, потому что возле спуска к воротам припарковался микроавтобус. Из него вышли два полицейских. Не глядя по сторонам, они быстренько спустились к воротом и исчезли, нырнув в крошечную металлическую калитку.

— Выходит, власти с ними заодно? — с удивлением протянул Иваныч.

— Точно так же, как наши, — фыркнул я, и на мгновение у меня защемило сердце, так как в этот миг я, пожалуй впервые, почувствовал себя настоящим диссидентом — человеком, живущим в государстве по собственным законам. Правда, слово «диссидент» в толковых словарях значило всего лишь «инакомыслящий», этакие современные еретики. Однако ничего другого, более подходящего мне в голову не приходило.

— Сначала автобус?

Я кивнул.

Если действовать, то последовательно.

По-прежнему изображая прогуливающуюся компанию, мы не спеша подошли к автобусу.

— Хорошо, ты меня уговорил… Что ты собираешься делать?

Но я оставил вопрос Тогота без ответа. Не спеша прошел вдоль микроавтобуса, словно случайно дернув ручку задней дверцы. Она оказалась заперта.

Тем временем Иваныч, подойдя с другой стороны, сунул пистолет в окошко водителя. Я, соответственно, загородил собой второе окошко — нам не нужны были случайные свидетели, а ведь на противоположной стороне набережной было полно народа. Правда, все они занимались своими делами: кто ожидал автобус, кто грузился, а кто активно обсуждал только что сделанные покупки. Со стороны все это напоминало птичий базар.

Не знаю, что Иваныч сделал с водителем, только когда я снова взглянул в окошко, тот мирно дремал, навалившись на руль. Дело сделано. Вот что значит профессионал, хоть и врач.

Через несколько секунд мы спускались вниз, к воротам.

— Последний раз прошу тебя, не делай этого!

— Ты бы лучше не мешал, а помог чем.

Тогот озлобленно фыркнул.

— Ладно, дуйся и дальше.

Решительным шагом подойдя к железной дверце, я постучал. Открылось окошечко, и, прежде чем привратник или кто у них там, задал какой-нибудь глупый вопрос, я сунул в окошечко правую руку, аккурат попав средним и указательным в ноздри «клиента». Рывок на себя, и я почувствовал, как страж со всего маху врезался лбом в железную дверь.

— Вот так. Больше никаких вопросов. Надеюсь, мое объяснение совершенно ясное и понятное. Я бы на твоем месте, Тогот, переводил.

Но маленький засранец молчал. Тогда я треснул охранника еще раз головой о железо. Непреодолимая вещь — языковой барьер. Может, этот несчастный с удовольствием сделал бы то, о чем я его хотел попросить, только он не знал, что мне надобно. Хотя не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что я прошу его открыть побыстрее. После третьего удара о железные ворота, на шведа нашло озарение, а может, он просто, как большинство скандинавов, тормозил по жизни. Сначала мне руку залило кровью из разодранного носа, а потом послышался лязг металла. Инстинктивно я выпустил несчастного и пинком распахнул дверцу. Охранник, словно сбитая шаром кегля, отлетел в сторону, а я, согнувшись, вошел в темное помещение.

На мгновение замер, оглядевшись. Полумрак. Стены, забранные полиэтиленом. Несколько дверей, и вместо дальней стены — перрон. Там стоял крошечный электровоз и вагончики, как на аттракционах. В вестибюле никого не было.

— Добро пожаловать в Музей средневекового Стокгольма, — объявил я, отойдя немного в сторону, чтобы пропустить остальных. После, повернувшись к Иванычу, я кивнул на двери справа и слева. Возьми маркграфа и пошарьте справа, я — слева, а ты… — я повернулся к аморфу. Детская коляска, оплыв, начинала превращаться во что-то невообразимое. Железный человек… Нет, железный дровосек. Вот только этого нам не хватало. И где же та самая дорожка из желтого кирпича? — А ты пока тут постереги. Ты наш принцип знаешь: никого не впускать и не выпускать. — И, не дожидаясь подтверждения, я отправился к ближайшей двери слева.

За дверью ничего интересного не оказалось. Пара подсобок, заваленных коробками и старой мебелью. В одной из них на столе стоял телефонный аппарат. Пришлось на всякий случай вырвать провода. Хоть сотового нет разве что у ленивого, но береженого Бог бережет.

Вернувшись в вестибюль, я направился было к электропоезду, но меня остановил Тогот.

— Я бы на твоем месте сначала закрыл дверь.

Бросил мне эту фразу, словно кость собаке, и замолчал, хотя, если честно, замечание было очень логичным. Негоже оставлять тылы оголенными. Хотя… А что если Викториан и Фатя не здесь? Если их держат где-то, а потом притащат сюда в последний момент? Или, может, они нашли замену Фате? Ведь не может так быть, что именно на ней свет клином сошелся. Наверняка можно найти еще кого-то, чья кровь… Так, дальше я думать не хотел. Я этого не знаю, Фатя этого не знает… Тогот заверил меня, что ничего сложного и ничего страшного не случится. Но нужно ли запирать двери между мирами? Пожалуй, нет. По крайней мере, до тех пор пока я не уверюсь, что Викториан и Фатя тут.

Я вновь изменил направление и занялся осмотром электропоезда. Оказалось, ничего сложного. Даже ребенок справится с управлением. Всего-то два рычажка: газ и тормоз.

Неожиданно откуда-то справа донеслось два глухих выстрела. Значит, мои приятели кого-то нашли. Кивнув аморфу, я бегом помчался к той двери, за которой исчезли Иваныч и маркграф, на ходу проклиная себя за излишнюю беспечность. Конечно, и маркграфа, и Иваныча защищали заклятия неуязвимости, однако скелетам в склепе это заклятие оказалось не помехой, хотя почему так получилось, я не понимал.

Однако я опоздал. Дверь открылась, выпустив Иваныча и маркграфа. Оба были целыми и невредимыми. На мой вопрос Иваныч лениво отмахнулся.

— Никого там не было, показалось. Одни коробки старые и крысы.

Я с облегчением вздохнул.

— Что дальше, командир?

— Сядем да поедем.

Иваныч с сомнением взглянул на электропоезд. Однако, к моему удивлению, первым высказался маркграф:

— Машина едет быстро, я видел. Человек идет медленно. Опасность поймает того, кто идет слишком быстро.

— Логично, — согласился Иваныч. — Только вот топать, может, придется всю ночь. А тут сел и вж-и-х! С ветерком.

Я задумался. В словах маркграфа и в самом деле была определенная логика. Если ехать на скорости, то можно прямиком угодить в засаду. Хотя, если…

— Сломай электропоезд и быстренько вперед, — подытожил Тогот. — Тогда те, кто захочет вас нагнать, будут шлепать следом за вами. Кроме того, у вас не так уж много времени, чтобы стоять и сопли на кулак наматывать.

— То ты требуешь, чтобы мы три часа морозили свои жопы на набережной, то говоришь, что у нас времени почти не осталось. Ты уж выбери что-то одно.

— Не хочешь меня слушать — не надо!

— Ладно… Ладно… — примирительно протянул я. Потом сделал вид, что обдумываю нечто важное. После минутного молчания я повернулся к аморфу. — Раз уж ты у нас самый могучий, то сделай так, чтобы этот поезд никогда никуда не смог поехать, а потом догоняй.

— А с этим что делать? — поинтересовался аморф, кивнув в сторону скорчившегося на земле охранника.

— Свяжи покрепче да засунь подальше, руки-ноги не ломай. Парень-то ни в чем не виноват.

Мгновение помедлив, я спрыгнул на рельсы и бодрым шагом направился в темный зев подземного туннеля. Маркграфу и Иванычу ничего не оставалось, как последовать за мной. Идти было легко, через каждые два метра в стене горели тусклые желтые фонари. Вскоре меня догнал Иваныч.

— А почему ты решил двигаться именно в эту сторону? — поинтересовался он. — Поезд должен был поехать в другую.

— Здесь одноколейка, да еще экскурсионная. Значит, дорога идет по кругу. Если местные пользуются поездом, то наверняка устроили засаду или, по крайней мере, КПП но ходу движения… Может, они и на выезде КПП организовали, но на въезде нас точно будут ждать.

— Логик! — томно, почти мечтательно, вздохнул Тогот.

— Послушай, если ты думаешь, что своими дурацкими замечаниями можешь как-то меня взбодрить… — А дальше пошел обычный заунывный диалог. Как говорится: «Встретились ежик и медвежонок. „Здравствуй“, — сказал ежик. „Здравствуй“, — ответил медвежонок… Вот так, слово за слово, медвежонок ежику морду и набил».

* * *

Два шага, и я неожиданно оказался на улице средневекового европейского города. На мгновение я даже замер от неожиданности. Холодок прополз вдоль позвоночника. Я покрепче сжал рукоять своего «бульдога». Хотя, если тут замешана магия, огнестрельное оружие не поможет. Нет, конечно, это был не живой город — дома с мертвыми окнами, люди, замершие в самых разнообразных позах.

Казалось, еще мгновение — и они сдвинутся со своих мест: женщина, чуть склонившаяся вперед, продолжит подметать мостовую; двое крестьян покатят дальше тележку с овощами; крошечная собачка засеменит куда-то по своим неотложным собачьим делам.

И лишь приглядевшись, я заметил, что все люди ненастоящие — манекены, изображающие людей. Причем манекены старые, запыленные. Но все равно ощущение не из приятных. Казалось, что это настоящие люди, только притворяющиеся. Вот ударит колокол, и все они сдвинутся со своих мест.

Да и сами декорации города выглядели очень реалистично. Если бы меня провезли мимо в том самом электропоезде, то, наверное, мне показалось бы, что я и в самом деле перенесся в тринадцатый век.

— Ничего себе… — пробормотал Иваныч.

— А чего ты хотел? Музей средневековой жизни. Или ты думаешь, что европейцы пойдут смотреть на выцветшие документы и заржавленные шпаги в пыльной стеклянной витрине?

Чуть приободрившись, мы вышли из тени. Осторожно оглядываясь, мы сделали несколько шагов и в самом деле оказались на улице средневекового Стокгольма.

— Твое мнение?

— Музей восковых фигур. Только после оживших скелетов очень он мне не нравится. Если у наших… врагами я назвать их не могу… скажем так… оппонентов хватило сил оживить скелеты, то с восковыми фигурами все много проще.

— И твой совет?

— Я-то скажу, но ведь ты все равно станешь делать по-своему.

— Ну? Не тяни. Ты скажи, а я сам решу, что нам делать.

— Вот в том-то вся и загвоздка, что сам… Так вот, я бы рубил их, пока они не ожили.

— Ты предлагаешь мне уничтожать музейные экспонаты, которые, быть может, и цены не имеют?

— Не экспонаты, а потенциальных противников.

— Не потенциальных противников, а произведения искусства.

— Вот они оживут и покажут тебе настоящее Искусство.

Неожиданно маркграф выхватил из-под плаща два огромных ножа — те самые ножи, которыми он рубил головы скелетам. Взмах — и женщина с метлой вздрогнула. Еще мгновение она продолжала стоять, а потом разъехалась, развалившись на несколько кусков. Я метнулся было остановить «убийцу», но Тогот был тут как тут.

— Куда? Стой, искусствовед хренов.

— Но ты…

— Что я? Это ты еще раз послушай. Раз ты такой чувствительный, Этуаль сделает за тебя всю работу. Только мешать ему не надо.

— Но ведь ты точно не знаешь…

— И слава богу, иначе я вообще все это приключение отменил бы… Ладно, давайте вперед, а то…

— Помогите!..

Это был не крик, а стон. Мы с Иванычем замерли, а маркграф продолжал монотонно рубить ни в чем не повинных восковых манекенов.

— Что это было?

— Кто-то кричал, звал на помощь.

— Голос Викториана.

— Уверен?

На этот вопрос Тогот даже отвечать не стал.

— Тогот говорит, это голос Викториана.

— Поспешим?

— Подождите аморфа. Он сейчас будет.

Грохот шагов заставил нас обернуться. Из темного туннеля, откуда мы только что вышли, появился… Нет, язык у меня не поворачивается назвать это чудовище Железным Дровосеком, ищущим доброе сердце. Этот металлический воин внушал ужас. Особенно выделялся топор, которым вооружился аморф, судя но всему, сорвав его с какого-то пожарного стенда. Большой такой топор, не по-детски большой, и для убедительности выкрашенный красной краской, целиком выкрашенный, кроме сверкающей кромки топорища. Единственное, что меня радовало, так это то, что аморф был на нашей стороне.

Подходя, аморф одним взмахом развалил на две части толстяка-булочника, застывшего на пороге своей пекарни. А потом замер перед нами с топором наперевес.

— Я все сделал, хозяин.

— Чудовище вида прекрасного…

— Теперь идем?

Я кивнул.

Оставив позади средневековый город, мы вновь нырнули в темный туннель, двигаясь к следующей экспозиции.

— Помогите! — голос был слабым, но в этот раз тот, кто кричал, без сомнения, находился много ближе.

Иваныч ускорил было шаг, но я его тормознул.

— Не спеши. Тише едешь, дальше будешь.

— Но там же… — попытался возразить он.

— И что? Мы вообще должны были тут появиться часа через три-четыре.

— Но ведь…

— Викториан — настоящий колдун, и если его повязали, то значить это может только то, что противник много сильнее, чем мы рассчитывали. Может, мы втроем не сможем справиться и придется вызывать подкрепление.

— А я бы таки вызвал…

— Мы что, собираемся устраивать полномасштабную боевую операцию на территории другой страны? Хватит и представления, устроенного у таможни.

— А если…

— Если помолчишь, все сами узнаем.

Следующая сцена оказалась интерьером кафедрального собора. Молящиеся монахи, электрические свечи, епископ на троне… Все как положено, вот только… В дальнем конце экспозиции было представлено несколько больших комнат со снятыми передними стенками, и в одной из них что-то двигалось. Предостерегающим движением я остановил Иваныча, который хотел уже было выскочить на открытое пространство.

— Посмотри, там кто-то есть.

Какое-то время Иваныч пытался проследить за моим взглядом.

— И не один, — в тон мне полушепотом добавил он.

Я пригляделся. Судя по всему, двое здоровых молодцов распяли нашего Викториана на дыбе. Вот только зачем? Какой секрет они хотели у него вырвать. Впрочем, двое, пусть даже и таких здоровяков, много лучше армии зомби, скелетов или оживших восковых фигур. Хотя кто они такие, я понять не смог. Формы на них никакой не было. Просто два качка лет тридцати.

— Пошли выручать? — поинтересовался Иваныч. Судя по всему, кулаки у него чесались.

— Погоди, я один схожу. Если что, поможете, но думаю, сам справлюсь.

— Погеройствоватъ решил? — тут же «очнулся» Тогот.

— Нет. Просто я хочу, прежде чем им фейс начистить, немного их разговорить. Может, чего сболтнут лишнего или полезного. Только вот переводить тебе придется.

— Ладно уж, — вздохнул Тогот. — Чего только не сделаешь ради… — но закончить фразу он поостерегся.

Тем временем я, выскользнув из переплетения теней, прошел мимо группы восковых монахов, направившись прямо к той части экспозиции, что открывала посетителям музея внутренности пыточных комнат. Судя по стонам и внешнему виду Викториана, большая часть «приборов», выставленных на всеобщее обозрение, работала.

— Привет, парни, — начал я издалека на чистом шведском. Никогда раньше не знал этого языка.

Оба амбала не спеша повернулись в мою сторону. Волосы «ежиком», низкие приплюснутые лбы с глубоко посаженными свинячьими глазками, огромные челюсти, плавно переходящие в головогрудь, накачанные торсы, штаны хаки и высокие черные ботинки. С первого взгляда они казались братьями-близнецами, и, лишь приглядевшись, можно было найти незначительные различия. Только теперь я понял, кого они мне напоминают — типичные скинхеды или палачи-убийцы из плохих фильмов.

— Ну… — невнятно протянул один из здоровяков, поигрывая металлическим прутом с раскаленным кончиком. В воздухе неприятно пахло паленой плотью.

— Хотел узнать, мальчики, чем это вы тут занимаетесь?

— Тебя забыли спросить, — невпопад брякнул один из них.

— А хамить-то зачем? — самым невинным голосом продолжал я. — Я вот вижу, вы человечка мучаете. Неужели никто вам не говорил, что надо возлюбить ближнего своего?

— Я тебя сейчас возлюблю, догоню и еще раз возлюблю, — брызгая слюной, прошипел один из них.

— И вообще, кто ты такой? — начал второй «скинхед». Видно, он был посообразительнее. — Как ты вообще сюда попал? Здесь же охраняемая территория. — И он, сжав кулаки, шагнул в мою сторону.

— Вот я и зашел проинспектировать, что вы тут охраняете. Да вижу… — но договорить я не успел. Тот, что посообразительнее, неожиданно выбросил кулак в мою сторону, причем сделал он это так быстро, что я едва успел увернуться.

— Ты чего, Карлсон? — удивился здоровяк с прутом.

— Ого, он еще и Карлсон! Интересно, у него моторчик есть?

— Дурак ты. Тут пол-Стокгольма Карлсоны. Это как у нас Ивановы…

И вновь мне с трудом удалось избежать очередного удара.

— Ты бы лучше не прикалывался, а за противниками следил.

— Полностью отдаюсь в ваши руки, мой дорогой учитель, — съехидничал я. Все равно, судя по скорости движений, сам я с одним «скинхедом», может быть, и справился бы, правда, не без потерь, но с двумя… А ронять свое реноме и звать на помощь аморфа и остальных не хотелось. К тому же я не знал, защищены ли мои противники заклятиями, а то ведь можно и самому схлопотать. Хватит с меня скелетов.

— Хочешь потешить свое самолюбие?.. Хорошо.

По моему телу прошла волна неприятной дрожи. Ощущение ниже среднего, словно тебя на какое-то время подключили к электрощиту.

Дальше все было как обычно. Защитных заклятий у «скинхедов» не оказалось, и хоть работали они руками и ногами по полной, до Тогота им было далеко. Одного я (точнее, мой покемон) вырубил, пройдясь по болевым точкам, — теперь у меня неделю будут болеть указательный и безымянный пальцы на правой руке. Второй получил локтем по темечку и расслабился, расползся по полу, так ему «захорошело». Я присел над «торчком» и, пока Иваныч и аморф отвязывали Викториана, живо побеседовал с Карлсоном. Оказалось, что и моторчика у него нет, и живет он не на крыше, а служит старшиной в подразделении шведского спецназа и работает с Викторианом, выполняя приказ свыше. Всей операцией руководит служба безопасности короля. Ну а в следующем зале нас ждали Фатя и еще трое лбов.

Узнав все, что необходимо, я отправил забияку в царство Морфея часов этак на пять-шесть.

Состояние же Викториана оказалось много хуже, чем мы предполагали. Он был весь в крови и ожогах, хрипел, судя по всему, руки и ноги у него были переломаны в нескольких местах. Пузыри красной слюны вздувались у него на губах, и он пытался ловить ртом воздух и что-то сказать мне, но я так и не понял, что именно. Даже если бы я с помощью Тогота поставил его на ноги, на сегодня он отвоевался. Колдовство колдовством, а выносливость человеческого тела имеет определенный предел. Я был вообще удивлен, как он до сих пор держится в сознании.

Выслав аморфа вперед, я кровью одного из «скинхедов» быстренько нарисовал любимую транспортную пентаграмму.

— Отправь его прямо к Зеленому Лику, — попросил я Тогота. — Сумеешь? А то нам и без него хлопот хватит.

Я мысленно представил, как перекосило моего покемона. Не любил он Древних.

— Хорошо…

Мы положили тело Викториана в середину пентаграммы, и оно, обратившись в облако дыма, растаяло в воздухе. Я повернулся к Иванычу и маркграфу.

— Готовы?

— Да, — за обоих ответил Иваныч.

— Тогда вперед. Последний бой, он трудный самый…

Глава 13 Интерлюдия 3 БАУНТИ

В бананово-лимонном Сингапуре,

в буре,

Когда поет и плачет океан…

А. Вертинский

Ступив на трап самолета, я застыл от удивления. Сразу за посадочным рукавом столпилось с десяток служителей местного аэропорта с… инвалидными креслами.

— Разве с нами летела группа инвалидов? — удивился я.

— Спускайся давай, люди ждут, — ментально подтолкнул меня Тогот.

Мне ничего не оставалось, как последовать совету Тогота. И тем не менее я пребывал в полном недоумении.

— А ты чуть задержись, сам все увидишь.

Проходя мимо людей с инвалидными креслами, я сделал вид, что у меня развязался шнурок, сам же из-под локтя наблюдал за происходящим.

— Ну, ты идешь? — нетерпеливо позвала меня моя супруга Аллочка, но я только отмахнулся.

— У меня тут какая-то ерунда со шнурками. Ты иди, очередь на регистрацию занимай. Я сейчас догоню.

Аллочка лишь фыркнула. На ее языке это означало: «Вечно ты в самый неподходящий момент…» Потом, резко вздернув нос, она повернулась и демонстративно зашагала дальше по приемному терминалу.

— А без этих фокусов ты не мог? — обозлился я. — Теперь она мне эти шнурки целый день вспоминать будет.

— Ну, тут тебе повезло, по местному уже семь вечера, так что долго она тебе мозги компостировать не будет…

Я мысленно выругался и, готов был уже продолжить перепалку с Тоготом, как из люка самолета показался прелюбопытнейший экспонат — наш турист, но не просто турист, а один из тех, кто решил не тратить напрасно восемь часов перелета. Как только лайнер оторвался от асфальтовой дорожки в Пулково, этот отдыхающий стал вливать в себя всевозможные спиртные напитки из тех, что продавались в «дьюти фри» и на борту самолета. В итоге он оказался не сильно пьян, а смертельно пьян.

Однако стоило ему лишь переступить борт самолета, как тут же вперед рванулся один из тайцев с инвалидным креслом. Два дюжих стюарда «Аэрофлота» с ловкостью силовых гимнастов усадили неподвижное тельце в инвалидное кресло, и тщедушный таец покатил его в сторону регистрации. А два стюарда исчезли в недрах самолета, судя по всему, отправившись за следующим «клиентом».

— Вот оно. Рашен туристо, облико морале.

— Да уж, — с грустью себе под нос пробормотал я. — И стоило ради этого ссориться с женой!

— Это стоило сделать хотя бы для того, чтобы укрепить твое положение в семье. Ты же мужчина, а не подкаблучник…

Я лишь махнул рукой. Что мог понимать в семейной жизни демон, больше всего похожий на зеленую пупырчатую морковку? И вообще, зачем он пригнал меня сюда? Ладно, сидел бы себе где-нибудь в Турции или Египте, потягивал бы их омерзительный ром или буху какую-нибудь. На фиг нам Таити, нас и тут неплохо кормят.

— И все же, что за неблагодарное создание — человек, ты его кормишь, поишь, уму-разуму учишь, а у него в голове ни одной благодарной мысли, одни упреки…

— Надоел, смени пластинку…

— А вот это грубо…

И, правда, на фиг я согласился на этот Таиланд? Восемь часов мучиться, сидя на одном месте. На мгновение я позавидовал обычным людям, которым никогда не заработать на Таиланд. Следующим объектом моей зависти стали туристы, которые могли позволить себе выпить еще в самолете. К тому же, не будь Тогот таким занудой, я вообще мог бы добраться до Таиланда за считаные мгновения. А что? Резервируешь по Интернету отель. Потом раз… и ты уже в Бангкоке.

— Ну откуда эти мысли только берутся в твоей голове? — тут же возмутился Тогот. Тем временем, заправив шнурок, я отправился вдогонку за Аллочкой. — Я же сто раз тебе объяснял… Вообще, лет сто назад ты отправился бы в Бангкок пешком, как и положено настоящему паломнику.

— Сто лет тому назад я послал бы тебя в задницу! — спокойно ответил я.

— Никуда бы ты меня не послал. Тебе бы просто пришлось потратить часть своей жизни… большую часть на кругосветное путешествие.

— И кто бы тогда открывал ворота и водил караваны?

— Кто?.. А ты никогда не задумывался, кто всем этим занимается в твое отсутствие?

— ?

— Никто… Эта дорога временно закрыта. До свиданья. Все свободны.

— И…

— И никаких караванов, пока ты не вернешься. В конце концов, всегда есть обходные пути, правда, не всегда они самые быстрые и безопасные.

— Так что, по идее, Петербург мог и вовсе обойтись без проводника?

— Ты шагай и глупостями себе голову не забивай. Мог обойтись! Сказанул, тупоголовый.

— Но ты же сам…

— Мог, но недолго и лишь при крайней необходимости… Вон твоя Алочка, уже у пограничной будки.

Я прибавил шагу. Нервировать супругу, вымотавшуюся после восьмичасового перелета и находившуюся не в лучшем расположении духа, в мои планы не входило. В тот раз мы быстро прошли пограничный контроль и через десять минут, благо из багажа у нас была только ручная кладь, уже брели в поисках трансферов.

Нашим гидом оказался низкорослый таец в пестрой гавайке и черных брюках. Он проводил нас до автобуса, где мы должны были подождать остальных членов нашей группы. Однако, вместо того чтобы спокойно дожидаться в автобусе, мы выползли наружу, расхаживая среди стеклянных витрин и экзотических растений в вазах. Неожиданно я наткнулся на крошечный балкончик, откуда открывалась панорама неведомого мне Бангкока. «Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой». Токарев ошибся, посвятив эту песню Нью-Йорку, это скорее о Бангкоке или Сингапуре, где высотных не несколько кварталов, а весь город. Небоскребы, увитые паутиной скоростных магистралей, проходящих на уровне третьего-пятого этажей. Настоящее творение фон Харбоу.^[6]

Когда же все собрались, наш гид произнес вступительную речь о традиции тайцев, о том, что нам предстоит увидеть, и уточнил организационные моменты нашего путешествия. Нам, впрочем, как и большинству туристов, впервые прибывших в Таиланд, предстояло два дня провести в Бангкоке — посещение дворцового комплекса, рынка на воде, храма Нефритового Будды — и только потом отправиться на сафари и к морю. Обширная программа, хотя еще в Питере в турагентстве мне подробно рассказали всю программу нашего «путешествия». Однако окончание речи был не совсем обычно. Наш гид поинтересовался, кто собирается нанять «морковку». Пока моя жена мирно дремала в кресле, ее организационные вопросы не интересовали, я поинтересовался, что именно наш гид имел в виду под словом «морковка».

Дальше мне, впрочем, как и остальным туристам, была прочитана удивительная лекция о нравах Таиланда. Позже я не раз обсуждал это и с Тоготом и с Аллой, но тогда, в первый раз услышав о том, что в стране, где официально запрещена порнография, существует культ транссексуалов, процветает секс-туризм и разрешены театры «Го-го»… Но обо всем по порядку. Не берусь воспроизвести речь нашего тайского гида, но суть его рассказа сводилась к следующему: во-первых, в Таиланде почитают транссексуалов, и плох тот отель или та корпорация, где не работает хотя бы один из них. Если природа наградила их свойствами обоих полов, то это не нужно прятать, а этим нужно гордиться. Пример тому — многочисленные шоу трансвеститов (транссексуалов). Очень красивые девушки устраивают шоу или в духе французских кабаре, или с классическими восточными танцами. Никакой пошлости, все сверхпристойно, шикарные костюмы, живая музыка, обалденные декорации. Однако после представления все артисты выходят на площадь за театром, и вы можете поговорить с ними и убедиться, что все они трансвеститы. Во-вторых, в Таиланде популярны представления «Го-Го» — эротический, а порой даже порнографический театр в духе самых распущенных голландцев, причем некоторые номера совершенно откровенны. И третье — в Таиланде полно «морковок». Почему их так называют, наш гид так и не смог объяснить, но суть в том, что это некая помесь проституток и гейш. То есть, приехав в Таиланд, ты можешь нанять себе «морковку», которая станет с утра до позднего вечера сопровождать вас как персональный гид, а если сговоритесь, то окажет и сексуальные услуги, но… «морковки» не проститутки. Парадокс в том, что проституция в Таиланде запрещена.

Это скорее некий вариант гейш, но… И в том, что они спят, если, конечно, договорятся, с иностранцами, нет ничего зазорного. А все дело в том, что на Дальнем Востоке по-другому смотрят на нашу реальность и имеют иные духовные ценности. Я тогда, да и сейчас, если честно, плохо разбирался во всех этих тонкостях, но в тот, первый вечер мы отказались от услуг «морковки»…

Через много лет, когда мой поход в Стокгольм остался в прошлом, я много думал о случившемся, о роли Фати, все больше приходя к выводу, что она, впрочем, как и многие, подобные ей нелегалы с Юга, были своего рода «морковками», точнее западным вариантом этого понятия… Однако не стоит забегать вперед, обо всем по порядку.

Мы наняли «морковку» следующим вечером. На этом настояла моя супруга. А случилось это после того, как мы почти два часа слонялись по японскому торговому центру и никак не могли отыскать выход, ведущий к остановке автобуса, на котором мы могли бы добраться до нашей гостиницы. В итоге мы взяли тук-тук — местную разновидность такси — трехколесный мотороллер с открытой кабинкой. Поездка произвела впечатление. Мы неслись по переполненным транспортом улицам, лавируя из стороны в сторону, причем, несмотря на то что основная масса транспорта двигалась со скоростью километров шестьдесят в час, нам казалось, что они стоят на месте. Иногда мы вылетали на тротуар, распугивая зазевавшихся прохожих. А о дорожных правилах тут, похоже, вообще никто не слышал… Лихая езда, и только, и потом водитель еще потребовал сверху двадцать бат за то, что так быстро доставил нас в гостиницу.

После этого Аллочка объявила, что не желает больше попадать, и отправилась на поиски нашего гида, чтобы тот определил нам «морковку», тем более что плата за услуги персонального гида была не такой уж и высокой на фоне цены путевки. Моя супруга пропадала где-то более часа, а через час появилась с невысокой тайкой в светлой майке, широких темных шортах и вьетнамках на босу ногу. Темная кожа, длинные прямые волосы, собранные в косичку на затылке, приплюснутый, чуть широковатый нос… С первого взгляда ей можно было дать лет шестнадцать, но приглядевшись… Нет, не берусь определять возраст восточных женщин, слишком обманчива их внешность. Да, в общем, какая мне разница.

— Знакомься, — объявила Аллочка. — Наш персональный гид, будет сопровождать нас весь отпуск. Зовут ее Кру Точа.

— Кру-у-у! — широко улыбаясь, поправила девушка. При этом она элегантно поклонилась. Потом, вытянув руку, указала на мою супругу: — Алья, — и повернулась ко мне, — Арьтюрь. Я изучать русский ясик.

— Вот тебе, бабка, и Юрьев день, — усмехнулся Тогот. — Одна-то баба была проблемой, а теперь их аж две. И за это еще и платить придется.

— Затнись, а? — Я до сих пор не пришел в себя после «прогулки» на тук-туке и не желал напрягаться, вступая в спор ни с Тоготом, ни с супругой. Пусть делают что хотят, все равно ничего путного у них не выйдет. К тому же мои мысли были устремлены к тому, чтобы побыстрее очутиться в номере, уединившись с бутылочкой австралийского виски.

— Вот это ты зря. Завтра у тебя начинается интересная экскурсионная программа, но я боюсь, что даже персонального гида тебе окажется недостаточно, чтобы проникнуться… — дальше можно было не слушать.

Дальше были красоты Бангкока, в сопровождении и с комментариями Кру. Волшебный королевский дворец с многочисленными храмами и вазами, где резвились золотые рыбки; с гвардейцами, больше похожими на восковых скаутов, с гигантской статуей золотого Будды и многим другим. Мы возвратились в гостиницу, не чувствуя ног от усталости. Но самое сложное было встать на следующий день. Разница в восемь часов начинала сказываться. С трудом разлепив веки, по нашему времени в три ночи, мы поплелись на завтрак, который в это время суток в горло не лез. А потом отправились на сафари — так местные называли прогулку на автобусе по огромным вольерам, где свободно разгуливали дикие звери. Кроме того, три шоу, огромный зоопарк. Но для меня самым зрелищным оказался «натюрморт» из отдыхающих тигров. Штук двадцать гигантских кошек лежали в тени, образуя единый полосатый коврик…

Однако все эти впечатления, даже медведь, сидящий под водопадом, блекнут на фоне продолжения истории с Кру. Все началось в конце сафари, когда вся группа, проведя целый день в зоопарке, устало повалилась на сиденья автобуса-трансфера. Все уже готовы были ехать на море в гостиницы и, собственно говоря, начать отдыхать в полную силу. Однако наш гид сообщил, что благодаря какому-то розыгрышу, нашей группе, прежде чем отправиться в номера, предлагаются билеты на «Го-го» по льготным ценам. Что до меня, то ни на какое «Го-го» я не собирался, но Аллочка… Она, видимо, пропустила мимо ушей ту лекцию нашего гида, где он вскользь описывал суть этих представлений, а посему, не понимая, что к чему, она вызвалась одной из первых. Странные взгляды соседей по автобусу меня ничуть не смутили, а вот Тогот позабавился по полной.

— Попал, брат?

— Чтоб эти бабы… — дальше я долго объяснял Тоготу, что нужно было сделать с женским полом как таковым и с их любовью к тому, что я называл «псевдокультурой». Не знаю, как кто, но попав на какое-нибудь «культурное мероприятие», я начинаю беситься от того, как какой-нибудь экскурсовод — миловидная пустоголовая блондинка — начинает мне, как трехлетнему ребенку, объяснять: «Вот это стол, за ним сидят, вот это стул, на нем сидят». «Кошкин дом» да и только. Рекомендуется детям с трех до пяти лет. Честное слово, хочется добавить: «А вот это перо Пушкина, он им в ж., ковырял!»… И все же вслух я не сказал ни слова. Стиснул зубы и молчал. Иначе я мог вызвать огонь на себя. Да и объяснять супруге, чем отличается «Го-го» от кордебалета, мне не хотелось. Захотела культуры, оттянись по полной, а я потом посмеюсь.

Отвезли нас в небольшое закрытое кафе, после чего гид уверил, что чемодан наш доставят в гостиницу, а нас после представления отвезут туда же бесплатно. Вот второе слово, от которого моя Аллочка просто млела.

Представление оказалось именно таким, как я предполагал: красавицы с грудью восьмого размера, беззастенчиво демонстрирующие свой пенис, лесби, ласкающие друг друга в полутанце, фокусницы, вынимающие из причинных мест самые разнообразные предметы, в том числе и гирлянды острых лезвий для безопасных бритв. Все в меру пошло. Однако Аллочку это привело в некий ступор — странное состояние, являвшее собой нечто среднее между крайней степенью возбуждения и ощущением крайней степени дискомфорта. Чего хотели, того добились. Кстати, в зале было больше пар, чем одиноких зрителей, что само по себе удивляло.

Я же, откинувшись на спинку кресла и потягивая «Королевского льва», ментально обсуждал с Тоготом достоинства той или иной танцовщицы, язык не поворачивается назвать ее «гогошницей». Кстати, большая часть девушек, если не считать трансвеститов, были белой расы… Когда же номера начали повторяться — очевидно «представление» шло по кругу, — я убедил Аллочку, что нам пора.

Местный распорядитель и в самом деле усадил нас на один из микроавтобусов, стоящих во дворе, и через двадцать минут мы уже заходили в ресепшен нашей гостиницы. Там нас уже поджидала Кру.

Пока я оформлялся, заполнял анкеты и спорил с дежурным, почему окна номера в гостинице «Сиа Вью» (Морской вид) выходят на автобусную стоянку, Аллочка мирно ворковала с Кру. В итоге я отказался доплачивать пятнадцать долларов в день за вид на море и вернулся к дамам. Супруга тут же бросилась ко мне:

— Я так устала, так устала, а Кру предложила мне сеанс тайского расслабляющего массажа.

— Что, прямо сейчас?

В одиннадцать часов вечера, пусть даже и по местному, я бы предпочел лечь в кровать и высосать для хорошего сна граммов сто пятьдесят виски, но… Этот умоляющий взгляд. «Расслабляющий массаж». Особенно то, каким голосом это было произнесено…

— Делайте, что хотите, — махнул я рукой.

— Ты пускаешь события на самотек…

— И х… то с ним, — отмахнулся я от Тогота, словно от назойливой мухи.

Мы поднялись в номер, и я, прихватив бутылку виски и бокал, удалился на балкон дышать морским воздухом. А воздух тут и в самом деле был чудесным. В нем смешались ароматы моря, различных трав, цветов и еще что-то. И самое главное — никакого намека на прогорклое банановое масло, которым провонял весь Бангкок.

Я сидел на узеньком балконе, на крошечной табуретке, явно мелковатой для нормальных белых, и упивался благоухающей тьмой, скрывшей асфальтовые разъезды автобусной стоянки, но жирно выделившей отдельно стоящие низкорослые пальмы и какие-то высокие растения, то ли бамбук, то ли декоративные бананы — в темноте было не разобрать. А тускло, светившие фонари придавали пейзажу странные, волшебные очертания. В какое-то мгновение мне даже показалось, что передо мной не реальный мир, а декорации для съемок «Китайских призраков»… Где-то там, за пальмами и «бамбуком», лежало море, но сейчас в темноте его не было видно.

Вдоволь насладившись тайским ночным пейзажем и австралийским виски, я вернулся в комнату и застыл, слегка потрясенный открывшейся мне картиной. То, что я увидел, уж никак не напоминало массаж. Моя супруга, совершенно голая, лежала на спине широко разведя ноги, а обнаженная тайка, уткнув лицо ей в промежность, языком и губами совершала так называемый «массаж». В общем, представление «Го-го», часть вторая.

— И? — только и смог произнести я, несколько ошарашенный происходящим.

— Я бы советовал тебе присоединиться. Видишь, как аппетитно торчит кверху попочка этой обезьянки. Оприходуй ее по полной…

Я скривился.

— И где ты набрался таких пошлостей?

— Ох, кто бы мне мораль читал!

Тихо поставив на журнальный столик бокал и бутылку, я подошел к тайке, спуская шорты. Когда я положил руки на ее бедра, она на мгновение замерла. Я резким движением вошел в нее и замер, не зная, чего ждать, готовый в любой момент отпрянуть, если она примет мое вторжение в штыки. Но, выждав несколько секунд, она продолжила «обрабатывать» Аллочку. Тогда я, глубоко вздохнув, начал низом таза делать медленные поступательные движения, постепенно наращивая ритм…

* * *

Сейчас, думая о Фате, я вспоминаю один разговор с Тоготом, который во многом повлиял на мое отношение к иным народам и расам, разговор, случившийся уже после моего четвертого Причащения, когда мой мир и в самом деле стал отчасти моим, по крайней мере, тогда я уже чувствовал это, хотя многие аспекты моего нового мироощущения еще оставались скрыты для меня…

Примерно через неделю пляжного отдыха я после утренних «водных процедур» отдыхал на балконе с бутылочкой виски. У Аллочки был очередной сеанс «тайского массажа». Напротив меня, невидимый остальным, восседал Тогот. Он где-то позаимствовал огромный коктейль — напиток, смешанный прямо в кокосовом орехе и украшенный всевозможными зонтиками, палочками и трубочками.

— Знаешь, у меня все это до сих пор в голове не укладывается, — протянул я, едва заметно кивнув головой в сторону комнаты. Балконная дверь была чуть приоткрыта, и поэтому говорить приходились шепотом, то и дело переходя на ментальное общение.

— Что именно…

— То, что моя жена изменяет мне…

— Не говори глупости, ни с кем она тебе не изменяет. Она отдыхает, расслабляется на свой манер… Ты же не считаешь, что изменил ей, пару раз спустив в эту Кру.

— Но…

— Вот и расслабься.

— И все же, Тогот, я никак не могу понять: почему в столь высоконравственной стране возник институт «морковок»?

— Скорее уж стоит задать вопрос: почему ваша цивилизация, я имею в виду цивилизацию Запада, исповедует столь странные понятия? Откуда взялась эта нравственность? Посмотри на все отстраненным взглядом жителя иного мира, и все условности европейской культуры покажутся тебе смешным кривлянием…

Я покачал головой.

— Знаешь, Тогот, я не согласен с тобой, но сейчас мне сложно подобрать нужные слова и аргументы. Быть может, нам следовало бы продолжить этот разговор много…

— Не увиливай… Что естественно, то не безобразно. А ты порой уподобляешься советским идеологам, объявляющим: «Секса у нас нет». А дети тогда откуда? Из капусты или их аист принес? С точки зрения биологии — глупость и полный абсурд. Вот и выходит, что та же коммунистка-феминистка, с утра выкрикивающая лозунги на площади, приходит домой, снимает свою алую кофточку и кирзовые сапоги и встает задом кверху перед мужиком.

— Ты слишком опошляешь…

— Нет, говорю правду, которой вы все не видите, и видеть не хотите. Знаешь, по этому поводу еще во времена советской власти был такой анекдот: «Спрашивает как-то октябренок у пионера: „Скажи, а дедушка Ленин какал?“ Задумался пионер, а потом и отвечает. „Конечно… но делал он это как-то свободнее, честнее, чем мы“».

— И все же… Вот «пообщался» я с этой желтокожей макакой, а ощущение, будто обезьяну вые… Не то все это.

— Да вы, батенька, к тому же расист.

— Нет, всего лишь поборник белой расы.

— Еще одна глупость.

— Нет, послушаешь тебя, так эти обезьяны, что торгуют у нас на рынке, тоже люди.

— И не только. Есть только одно неразрешимое противоречие: они не вписываются в то, что вы называете моралью и цивилизацией.

— Вот и пусть живут себе в своей Урюкии.

— Да, так, пожалуй, было бы проще, но только не получится. Без этих урюков не сможет существовать ваша цивилизация. Они, занимая определенную нишу, поддерживают существующий порядок вещей.

— Нет. Ты меня все равно не убедишь. По мне, собрать бы их всех скопом и отправить назад, обнести колючей проволокой границу в три ряда, и чтобы к нам ни ногой.

— И что будет в финале?.. Засретесь вы со своей белой расой. Кто, к примеру, будет улицы подметать, грязь убирать, на стройкахработать за копейки? Вы будете? Нет. Вы лучше с голоду сдохнете и в переходах милостыню просить будете, чем пойдете вкалывать.

— Но…

— Так что вам без урюков не обойтись.

— Но в старые времена…

— А что в старые? Кто при царе в дворниках служил? Татары да армяне. Те же урюки — вид сбоку. Так что никуда вам от них не деться…

— А Кру…

— Те же яйца, вид сбоку. Если они для тебя в твоей стране урюки, то ты для них, в их стране, тот же урюк. Или ты думаешь, что ты много лучше какого-нибудь вшивого чабана, всю жизнь просидевшего на склоне горы? Так нет. Этот чабан обут, одет, правда не от Версаче, но ему того и не нужно. Он живет своей размеренной жизнью, той, что жили его деды, питается экологически чистыми продуктами и, смею тебя заверить, доживет до ста лет, чего и вам желаю. И если ты явишься к нему со своими проблемами и начнешь его учить жить, то ничего из этого хорошего не выйдет, потому как не нужна ему твоя цивилизация, хоть на твой взгляд он и выглядит дикарем. А вот белая «цивилизованная» кость сама придумывает себе трудности под названием «законы и правила поведения», сама их не соблюдает или соблюдает, при том, что большая часть этих законов нелогична, глупа по своей сути. И, вооружившись этими законами, часть белых пытается стяжать себе «богатство», которое само по себе укорачивает их жизнь, поскольку смысл его добычи — получить право на излишества, которые жизнь укорачивают.

— Тебя послушать, так наше общество — мир парадоксов.

— Кто бы сомневался.

— А Кру…

— А что Кру? Как вы же сами и говорите: не лезь в чужой монастырь со своим уставом. Здесь нет порнографии, но иное отношение к сексу как таковому.

Здесь наряду с семейными традициями процветает свобода нравов, иная мораль, которая неприемлема для цинично-консервативного общества Запада. Вы называете это секс-туризмом. Но для них это обычная повседневная жизнь. И родители не видят ничего предосудительного в том, что их дочь спит сегодня с одним, а завтра с другим и берет за это деньги. Она не проститутка в нашем понимании, не падшая женщина, которая зарабатывает, продавая свое тело. Она своего рода носитель культуры, перенимающий мелочи от нас, фильтрующий их, оставляющий то, что приемлемо, и отвергающий все лишнее.

— Тебя послушать, так выходит, что местные «морковки», собственно, и творят культуру страны, а посему давайте спариваться друг с другом без разбора, потом решим, чьи были дети…

— Дорогой, ты что-то сказал? — донеслось из комнаты.

— Нет… Это я… подавился, — и я несколько раз демонстративно кашлянул…

Вот такой странный получился у нас тогда диалог.

* * *

На следующее утро после «сближения» с Кру у меня было плохое настроение. Нет, даже не плохое, а отвратительное. Во-первых, потому что я не выспался — тяжело перейти на другой режим с разницей в восемь часов. Но так как завтрак, в отличие от обеда и ужина, был оплачен, имело смысл сходить посмотреть, чем тут кормят, по старому украинскому принципу, «не съесть, так надкусить». А посему, натянув шорты и маечку, я бросил прощальный взгляд на два женских тела, сплетенных на смятых простынях, и отправился в столовую отеля.

У входа в ресторацию за письменным столом восседал огромный охранник. Он то и дело широко зевал, демонстрируя всем и каждому, что он тут совершенно не нужен. Тем не менее каждый входящий вручал ему талон на завтрак, который тут же исчезал в верхнем ящике стола. Я поступил точно как остальные и, получив в ответ кивок, прошествовал в зал.

Завтрак был в самом разгаре. У раздачи толпились с десять узкоглазых, еще несколько человек не спеша разгуливали вдоль длинных столов с закусками.

— Ты уверен, что хочешь кушать?

— Уверен, что хочу попробовать… Хотя ты мог бы сначала пожелать мне доброго утра.

— Ну «добрая» ночь у тебя уже была, а судя по твоему нынешнему состоянию, тебе можно пожелать или «утра», или «доброго».

— Угу… — с мрачным видом кивнул я. — Утро добрым не бывает.

Это пожелание Тогота совсем меня не порадовало. Собственно, я ждал от него совсем другого — комментария по поводу относительной съедобности местной пищи. С фруктами Таиланда я познакомился накануне, когда абсолютно не знал, что нужно есть: то ли толстую темно-фиолетовую, благоухающую кожу, то ли белые мягкие семечки, внешне напоминающие небольшие чесночники. Но Тогот тут мне был не помощник. Он издевался, как мог, самым мерзким образом давая неподобающие советы…

Так вот, в то утро, понимая, что от покемона толку как от козла молока, я встал следом за верещавшими азиатами. Когда же подошла моя очередь, то новар-таец, улыбаясь мне, положил в небольшую пиалу с бульоном ложку риса, ложечку мелко нарубленной зелени, ложку… малинового варенья и кусок печенки с кровью. Нет, подобное я не смог бы проглотить даже под пыткой. Тем не менее азиаты за соседними столиками с радостью поглощали данный продукт. И, как говорится, флаг им в руки. Я же, оберегая свой желудок от любопытных экспериментов, осторожно поставил пиалу на один из пустующих столиков и отправился на поиски чего-то более съедобного. Ломтики ананаса и крошечные бананы показались мне более подходящими, и, только я собрался хорошенько «ударить по фруктам», появились Алла и Кру.

— Где же его еще можно найти! — с возмущением произнесла Алла. — У него же, как у любого мужика, лишь одно желание…

Кру слушала ее и согласно кивала. Интересно, понимала она хоть одно слово из того, что говорила моя жена, или поддерживала ее исключительно из женской солидарности?

— Ладно, хватит жрать. Поехали. Тут Кру предлагает одну увеселительную прогулку.

— О чем речь?

— Тебе понравится. Прошвырнись…

— Поедем на острова, — объявила Аллочка. — Кру мне все рассказала. Это будет замечательно.

Вот только островов мне в то утро и не хватало, как говорится, что русскому в радость, немцу отрава. Однако спорить и сопротивляться в столь ранний час у меня никакого желания не было.

Последовав за дамами, я на минуту замер у начала лестницы, ведущей вниз, к морю. С этого места открывался замечательный вид на бассейн отеля, больше похожий на нежно-голубое озерцо с неровными краями. Чуть вытянутое, оно было, словно дорогой камень, обрамлено в оправу яркой зелени. И только со стороны отеля в бассейн спускался застывший камнепад, по которому, переливаясь маленькими водопадиками, струилась вода. Кроме того, посреди бассейна располагались два островка, куда вели горбатые деревянные мостики. На каждом из островков бурно цвела зелень, сквозь которую к небу, вечно затянутому белесой дымкой, тянулось несколько пальм. А чуть поодаль виднелась бамбуковая роща, за которой плескалось море. Тихий океан.

— Артур, пошли, где ты там застрял? — вывел меня из задумчивости голос супруги. Нет, в этот момент мне хотелось лишь спуститься вниз. Нырнуть с головой в прохладные голубые воды, и никаких островов, никаких поездок. Зачем напрягаться, когда настоящий рай под рукой? Вот же он. — Пошли, пошли, а то катера все уплывут.

Пришлось прибавить шаг.

У пристани — узкого деревянного мостика, выходившего далеко в море, стояло несколько катеров. По обе стороны от нас расстилался песчаный пляж, на который то и дело набегали бурые морские волны. Но что удивило меня, так это отсутствие отдыхающих. Никто не лежал на песке…

— Посмотри направо…

Я повернулся. Возле спуска на песок на столбе был знак, очень напоминающий дорожные: красный круг, внутри которого была нарисована черепаха.

— И что это значит?

— Осторожно, черепахи.

— Что-то я ни одной не вижу.

— Спать надо меньше, — фыркнул покемон. — Тем не менее на пляже запрещено ставить шезлонги и прочее.

Замечательно!..

Тут мимо нас прошла странная делегация узкопленочных туристов. Двое первых тащили огромные мешки с пакетами сухой лапши, а двое сзади — два огромных термоса.

— Китайцы на прогулке, — пояснил Тогот. — Вот ведь народ. Всюду норовят строем прошагать.

Прошествовав мимо нас, китайцы быстренько погрузились на один из катеров и отплыли.

— Артур, иди сюда, — позвала Алла. — Где ты там опять застрял? Что, вот так все утро тормозить будешь?

— Китайцы, — только и смог ответить я, качнув головой в сторону отплывающего катера.

— Вот и поторопись. А то никуда мы не попадем. — Вот это было бы по-настоящему замечательно. Кру уже обо всем договорилась…

И через пару минут я уже сидел на корме одного из катеров, вместе с десятью пассажирами — туристами из различных стран. Босоногий таец встал у руля, и катер, словно норовистый конь, рванул с места и, постепенно набирая скорость, устремился к далеким, едва различимым на горизонте островам.

— И сколько нам плыть? — поинтересовался я у супруги, стараясь поудобнее устроиться на жесткой железной скамейке.

— Минут двадцать, — беззаботно бросила она.

— Около часа, — уточнил Тогот. — Но оно того стоит. Тебе понравится.

— Больше всего мне понравилось бы лежать на пляже у бассейна.

— Вот дивлюсь я на тебя, Артурчик. Вроде бы умный человек, но иногда городишь настоящую чушь. Разве может сравниться хлорированная ванна с настоящей морской водой? И в чем прелесть плескаться в моче и поте других людей.

— А ты знаешь, почему море соленое? — поинтересовался я у Тогота и, не дожидаясь его ответа, добавил: — Потому что рыбы много писают.

— Ну и дурак! — фыркнул покемон и замолчал.

— Ах какие мы обидчивые!

— А ты думал, хамить можно беспредельно?

— Это еще выяснить надо, кто кому хамит. Я, например, до сих пор понять не могу, зачем вообще нужно это Причащение. Ты меня всему обучаешь. Я побывал во множестве миров и отлично справляюсь со своей ролью проводника…

— Это пока… А ты сам-то никогда не задумывался, почему погиб твой предшественник?

— Ну, он там с кем-то повздорил…

— Он преступил законы, которые обязан был соблюдать, кроме того, он не познал свой собственный мир. Ведь не зря говорят, что родная земля придает людям силу.

— То есть ты хочешь сказать, что мне нужно носить с собой мешочек с землей…

— Больше всего я не люблю, когда взрослые люди несут чепуху, — фыркнул Тогот. — Причастившись, ты как бы вбираешь в себя частицы Земли и тем самым отчасти воссоединяешься с ней. Этот обряд во многом похож на церковное причастие. Но если ты становишься единым со своим миром, то в нужный момент ты сможешь воспользоваться его ресурсами…

Несколько минут я сидел молча, чуть прикрыв глаза, наслаждаясь ментальной тишиной. Вслух же говорить тут никакой возможности не было; чтобы перекрыть гул моторов, нужно было кричать, а надрывать голосовые связки из-за чепухи мне не хотелось. Да и о чем говорить, тем более что Аллочка и Кру сидели достаточно далеко, а заводить разговор с соседями у меня никакого желания не было.

Постепенно гостиничные корпуса на берегу Патани становились все меньше и меньше, а полоски росли на глазах. Вот уже они превратились в острова. Еще несколько минут, и можно было различить отдельные черты удивительного рельефа… Первые острова мы проскочили, но к тому времени, несмотря на свежий морской воздух, пропитанный брызгами морской воды, несмотря на шум моторов и новизну ощущений, я задремал…

— Вот посмотрите на него, — раздался над ухом знакомый противный голосок. Нет, в этот раз это был не Тогот, а Аллочка. — Вставай давай. И все же я поражаюсь, как примитивно устроены все мужики, — продолжала она, обращаясь к кому-то у себя за спиной. — Им бы только поесть, поспать и поеб…

Я приподнялся, желая возразить, но когда я увидел бухту, где стоял наш катер, то на мгновение лишился голоса, а потом все замечания, которые я хотел сказать, разом вылетели у меня из головы, потому что бухта, куда нас привезли, и в самом деле оказалась настоящим раем: прозрачная, как стекло, вода, белоснежный песок, пальмы, склонившиеся к воде, и вдоль берега естественный зеленый навес, под которым выстроились шезлонги. За стеной зелени смутно вырисовывались питейные и закусочные заведения, а дальше вновь шли зеленые, непроходимые джунгли. И что самое удивительное, на этом многокилометровом пляже почти не было отдыхающих — всего две-три группки, как наша…

— Подходящее место для Причащения, — заметил Тогот.

А я, надо отдать должное, напрочь забыл обо всей этой ерунде.

— И…

— Только не вздумай снимать майку, — предупредил меня Тогот. — Тут такое солнце, что через пять минут снимать кожу листами будешь, и ни один крем от загара тебе не поможет.

Я с сомнением посмотрел на небо. Солнце по-прежнему пряталось в белесой дымке.

— Ты в небо не пялься. Лучше старших слушай, — все в том же нравоучительном духе продолжал Тогот.

Я еще раз огляделся и с удивлением увидел, что многие и в самом деле купаются в майках.

— Ладно, уговорил.

Тяжело вздохнув, я по мосткам спустился на берег.

— Катер отправится назад в четыре, так что следи за временем, — бросила мне Аллочка.

Вот только чего я делать не собирался, так это за временем следить. Словно больше мне делать нечего. Мне предстояло принять Причастие, после чего я собираться расслабиться, покупаться, понежиться на солнце. В конце концов, именно за этим я сюда и приехал, а следить за временем… Пусть тот, кому надо, тот и следит.

Стоило нам расположиться, как Кру, окатвшись топлесс — лишь в тоненьких трусиках, которые практически ничего не скрывали, переходя на попке в тонкую нить, потащила Аллочку купаться. Я же не спешил к ним присоединиться. Во время Причащения могло произойти нечто поразительное, и лучше бы было, чтобы никто этого не заметил. Моя супруга, конечно, знала, что порой от меня можно ожидать «сюрпризов», но остальные были совершенно не готовы к подобному повороту дел.

Притворившись, что вожусь с застежками сандалий, я вновь обратился к Тоготу. Все равно больше посоветоваться было не с кем.

— Ты уверен, что мне нужно это Причастие? — поинтересовался я.

Покемон долго молчал.

— Знаешь ли, Артурчик, ты своими вопросами иногда просто ставишь меня в тупик. Порой мне начинает казаться, что, разговаривая с тобой, я трачу время зря. Не далее как полчаса назад мы говорили об этом, и мне показалось, что я тебе все объяснил. А теперь выходит… все заново.

— Нет, — покачал я головой. Однако в сердце моем были сомнения. Я словно стоял на краю бездонной пропасти. Достаточно сделать еще один шаг вперед и… — И все же…

Но тут нашу беседу прервало удивительное зрелище. По берегу шел таец, загорелый, словно негр. За спиной у него раскачивался огромный мешок с разными тряпками для пляжа: парео, банданы, плавки, купальники, маленькие полотенца. Одетый в одни выгоревшие, линялые шорты, он лихо загребал босыми ногами белоснежный песок. Он шел, улыбаясь всем отдыхающим, и весело распевал:

— Ой, мохось, мохось, не мохось меня…

И, судя по улыбке на лице, он не понимал, о чем поет.

Я бы еще долго наблюдал за торговцем, если бы не Тогот. Порой мне начинало казаться, что я живу не своей жизнью, а жизнью, что выбрал для меня этот маленький противный покемон. Кстати, покемон с японского так и переводится — «карманный демон».

— Ты приехал сюда на торговцев тряпками любоваться или делом заниматься?

Нет, если честно, в этот миг мне больше всего хотелось рассказать Тоготу все, что я думаю о его «мудром руководстве». Но с другой стороны, я третий день находился на море и еще ни разу не окунулся в воды Тихого океана. Тем более что прозрачная морская вода манила меня. Черт с ним. Пусть удавится.

Сняв сандалии и шорты, я забросил их на топчан, занятый супругой и Кру, а потом огляделся. Обе дамы уже весело плескались в прозрачных водах недалеко от берега. Разбежавшись, я со всего маху бросился в воду…

Удар оказался страшен. Мне показалось, что в меня ударила молния. Тело пронзила невероятная боль. Словно раскаленная игла пронзила мое тело, прошла сквозь него вдоль позвоночника. А потом, как бывает довольно редко, пришло облегчение. На доли мгновения, которые показались мне часами, я перенесся в прошлое. Вновь я впотьмах брел по залитой ледяной водой подлодке, вновь жарился под испепеляющими лучами турецкого солнца, вновь бился с египтянами, желая добраться до моря с волшебным скарабеем.

Я помнил все прошлые Причастия в мельчайших подробностях, при том, что они накладывались друг на друга. И еще одна странная мысль беспокоила меня: ведь до того, как попасть в турецкие воды, я и в Крыму бывал, и у себя на Балтике купался не раз… Но… неисповедимы пути Искусства, и пусть порой события кажутся нелогичными или даже абсурдными… В реальной жизни очень сложно установить причинно-следственную цепочку, так как всегда существует фактор неизвестности — своя Аннушка, которая независимо от того, знаете вы об этом или нет, уже разлила масло на трамвайных путях…

Я попытался пошевелить руками и ногами и почувствовал, что конечности не подчиняются моим усилиям. Еще чуть-чуть, и я…

Но тут меня подхватила некая сила, что-то толкнуло наверх, к живительному воздуху. Я вынырнул, отплевываясь, и тут мои онемевшие ноги нащупали дно. Оказалось, здесь совсем не так уж и глубоко. Вода едва доходила мне до груди, а ведь в первый момент мне показалось, что я барахтаюсь над бездной.

Через мгновение я стоял, судорожно втягивая воздух, а Аллочка и Кру наполовину бежали, наполовину плыли ко мне.

— С тобой все в порядке? Что случилось?

Я лишь кивнул. Удар «тока», или что это там было, оказался столь силен, что я едва мог говорить.

— Что это было? Опять твои штучки? — штучками Алла иногда называла мои колдовские фокусы. Обычно я старался делать так, чтобы она ничего такого не замечала, но порой случались промашки.

— А что, собственно, случилось? — с трудом выдавил я. Голова у меня кружилась, перед глазами плыли зеленые и малиновые круги.

— Когда ты побежал… вода… вода словно закипела у тебя под ногами, а когда ты нырнул… словно молния в то место в воду ударила. Брызги, искры во все стороны. И потом ты так долго был под водой…

А мне-то показалось, что все действо длилось несколько мгновений.

— Замечательное действо! Прикончить меня хочешь? Новый хозяин понадобился?

— А ты что хотел? Твое тело за несколько долей секунды воссоединилось с магическим полем Земли. И ты хотел, чтобы все это прошло без подобных эффектов? Комарик укустт, и все? Нет уж, милый мой, так не выйдет. Не получится…

— И что, я теперь стал могучим магом или Кощеем Бессмертным?

— Нет. Как был козленочком, так козлом и остался. Сколько раз тебе можно повторять, Причастие не меняет тебя. Оно лишь позволяет тебе при необходимости использовать дополнительные ресурсы Искусства. А это значит, что заклятия твои станут чуть сильнее.

— И для этого чуть…

— Но дело даже не в этом, — словно не замечая моих слов, продолжал Тогот. — Все дело…

— Дорогой… Что ты там шепчешь…

— Знаешь, наверное, я просто перегрелся, пока ехал в катере, а может, это статическое электричество…

Аллочка и в самом деле была перепугана. А за ней застыла Кру, готовая в любой момент прийти на помощь. Судя по всему, она тоже никогда не видела ничего подобного.

Я шагнул вперед, обнял жену и крепко ее поцеловал. А через три года я ее убил… Но это другая история.

Глава 14 УНИВЕРСАЛЬНЫЙ КЛЮЧ

Тушите свет, поперло быдло кверху,

Как будто дрожжи кинули в дерьмо.

Россия открывает путь к успеху

Крутому и отвязанному чмо.

С. Трофимов (Трофим)

Кутаясь в тени, черные, словно разлитая тушь, я пристально разглядывал очередную экспозицию музея, и чем дольше я на нее глядел, тем меньше она мне нравилась. Полутьма. Площадь средневекового города, в центре которой возвышался каменный крест. Вокруг него вязанки дров. На кресте — ведьма, Фатя. Одета она была странно — белая роба до самых пяток, с прорезями для рук и головы. Грубая ткань. Мешковина, Чесалось, наверное, страшно. Лицо бледное, как мел, глаза опущены. В первый момент мне даже показалось, что она умерла, но потом, приглядевшись, я заметил, как медленно, тяжело вздымается ткань у нее на груди. Дышит! Еще жива, вот только зачем они ее переодели?.. Вокруг восковые зрители, и чуть поодаль, в нишах, составляющих единый комплекс с огромным крестом, восемь скелетов. Стражи, мать их! Ждут своего часа. И если насчет восковых зрителей у меня были сомнения, то относительно скелетов — никаких. Стоит мне сунуться на площадь, эти твари оживут, и совладать с ними будет не так просто. Я вспомнил наше «пришествие» в Стокгольм и содрогнулся.

— А ты чего хотел? — подал голос Тогот. — Эти ребята тебя ждали, и, будь у них достаточно силы и знаний, они давно сами забрали бы ключ.

— Ключ от всех дверей… — протянул я, размышляя. — Интересно, что он…

— В свое время узнаешь.

— А заранее сказать не можешь? Я бы хоть подготовился. Знал бы, чего ожидать.

— Жопы, большой и мохнатой.

— Это завсегда.

— Что будем делать, командир? — прервал мои размышления Иваныч. — Там ведь Фатя висит. Надо ее снять.

— Скелеты видишь?

Иваныч кивнул.

— Склеп помнишь?

Иваныч поморщился, но замолчал, видимо ожидая моего решения. А не было у меня никакого решения. И вообще, зачем я только позволил себя втянуть в эту авантюру? Сидел бы себе дома, так нет, приходится, как в дурных боевиках, «спасать мир».

— …И я далеко не уверен, что это — единственные стражи. Ключ должен быть где-то здесь.

— И как только ты его обозначишь, у тебя его постараются отобрать.

— Твои предложения?.. Кстати, как может выглядеть этот ключ?

— Понятия не имею.

— Достойный ответ.

— А насчет того, что делать, пусть аморф и маркграф займутся мертвяками. Негоже тебе о них руки марать, тем более что у тебя не получалось их усмирить… А тем временем ты с Кругловым ключик поищи. И помни, капитан этот не так прост, как кажется. Недаром на него Древние указали.

Мне ничего не оставалось, как кивнуть. А что еще делать? Тем более что Тогот «всегда прав».

Какое-то время я еще пялился на площадь, пытаясь разглядеть то, что сокрыто от обычного взгляда, но ничего подозрительного, кроме скелетов, не заметил.

— Колдовские ловушки?

— Кто знает. У них ведь иная магия… Хотя ждут они нас там наверняка.

Я махнул рукой.

— Аморф и господин Этуаль, — ваш выход. Вон те молодцы в нишах ждут не дождутся встречи с вами.

Аморф буквально стек вперед, а следом за ним, важно вышагивая, направился маркграф, поигрывая огромными столовыми ножами. Фантастическая парочка.

— А мы…

Договорить я не успел. Скелеты разом выступили из ниш, и на нас обрушился вихрь зловония. Не спеша, покрутив из стороны в сторону гнилыми головами с остатками полусгнивших волос, они определили своего противника и, хрустя суставами, направились навстречу своей второй смерти.

— Эка пакость, — вздохнул у меня над плечом Иваныч.

— И страшно, и убить трудно, — согласился я. — Не всякий сунется. Им бы еще современное оружие, а то голыми руками они не очень-то навоюют.

— Смотри, сглазишь…

Я только вздохнул.

Тем временем аморф столкнулся с первым из скелетов. Словно амеба, он поглотил ожившие кости, выпустив наружу лишь череп, который маркграф снес ловким ударом. После чего кости посыпались на пол, а аморф направился к следующему противнику.

— Что ж, похоже, они и сами справятся. Наш выход.

Я решительно шагнул из тени, пересек площадь, пройдя к ее центру, мимо восковых горожан, которые равнодушно пялились на меня стеклянными глазами. Эти хоть манекены манекенами и пока не собираются оживать.

У подножия креста я замер. Издали рассматривая диораму «Казнь ведьмы», я не мог разглядеть всех деталей, теперь же они предстали передо мной во всей красе. Запястья и подошвы Фати были пробиты крючьями, вцементированными в крест. Именно на них она и висела. Рваные грязные раны, сочащиеся темной кровью. За что этой крошке такие страдания? Рабство, а теперь такие муки.

Пока я пялился на распятую Фатю, Иваныч разбросал в стороны вязанки дров.

— Так-то лучше будет, а то вспыхнет ненароком, — пробормотал он себе под нос. Где-то за его спиной все еще трещали костями неуемные мертвецы, пытаясь совладать с непобедимым аморфом. А я не мог отвести взгляда от белой плоти девушки, искореженной стальными крюками. — Чего стоим, — подтолкнул меня Иваныч. — Давай-ка попробуем ее снять. А в лагере твой Тогот живо ее залатает.

Словно в страшном сне, я шагнул в лужу крови у подножия креста и коснулся рукой холодеющего тела Фати.

— Стоп! — взревел Тогот мне в самое ухо.

Меня словно пронзила молния, и я застыл, не в силах пошевелиться.

— Ты помнишь, что эта девушка ключ к ключу?

— Ты о чем?

— Без нее ты не сможешь получить ключ.

— То есть?

— Она должна умереть, и тогда ключ дастся тебе.

— Ты раньше об этом не говорил.

— Меньше знаешь, крепче спишь.

— Но она еще жива, и я, то есть ты, мог бы ее спасти.

— Не в этой жизни.

— Послушай. — Я замер, опустив голову так, чтобы не видеть изуродованных ног Фати. — Ты что, собираешься сделать из меня хладнокровного убийцу…

— Ну почему, кровь у тебя вполне горячая, хотя это мысль… — усмехнулся Тогот.

— Она же ни в чем не виновата.

— Ну почему обязательно нужно быть виновным в чем-то? Стояла не там, свистела не то, родилась не под той звездой.

— Я с ней спал и не собираюсь убивать! — решительно заявил я, а потом повернулся к Иванычу. — Давай попробуем ее снять.

Я шагнул вперед, к самому подножию креста, подхватил тело Фати так, чтобы оно не висело на крюках, а Иваныч тем временем, забравшись на одну из вязанок дров, начал медленно снимать с крюка правую руку несчастной. В какой-то миг Фатя пришла в себя, чуть приоткрыла глаза-щелочки и тяжко то ли вздохнула, то ли простонала. Я еще сильнее сжал ее тело, поднимая ее вверх.

— Не так сильно, — остановил меня Иваныч, продолжая свою кровавую работу. Но я словно ошалел от запаха ее крови. Нет, конечно, я не был влюблен в нее. Она была для меня чем-то вроде котенка, которого я подобрал на улице, после того как мальчишки играли им в футбол. Мое сердце сжималось от жалости, мне хотелось посмотреть на эти нечеловеческие создания, которые подняли руку на это слабое существо. Именно нечеловеческие, по-другому их, пожалуй, и не назовешь. Аморфы или еще какие нелюди из запределья. А может, и люди, действующие по их указке…

В тот миг я не мог думать ни о чем более, не замечал происходящего вокруг.

— Берегись! — неожиданно взвыл Тогот, одновременно овладевая моим телом.

Задохнувшись от боли в онемевших мускулах, я разом ушел вбок и куда-то вниз, чуть ли не повиснув на теле Фати. Та же, повиснув на одной руке, проткнутой железным крюком, истошно завопила от боли. Я чувствовал, как под весом моего тела ползет ее плоть. Разжать руки! Но онемевшие пальцы не слушались.

Со свистом клинок рассек воздух у меня над головой, и одновременно в грудь мою ударили две пули. Нет, вреда мне они, конечно, не причинили, заклятия Тогота покрепче бронежилета, но сам по себе толчок оказался страшным. Тело Фати выскользнуло из моих рук, и я отлетел в сторону, на груду хвороста. Ветки больно впились мне в спину, одновременно смягчив удар.

Вдох, другой, черные круги перед глазами разошлись. И только тогда я увидел новых противников — бугаи в хаки, вооруженные с ног до головы. Может даже, профи какой-нибудь спецслужбы. Двое скрутили маркграфа, с десяток пытались совладать с аморфом, еще несколько хотели стащить на землю Иваныча. Он повис на крюке, на который несколько минут назад еще была наколота правая рука Фати. Обхватив его обеими руками, он отчаянно отбивался от нападавших ногами в тяжелых армейских ботинках.

— Чего разлегся, подъем! — приказал Тогот, вновь овладевая моим телом.

— Почему они больше не стреляют? — удивился я.

— Я удивлен, что они вообще стреляли. Вы им нужны живьем, — проворчал Тогот. — Кстати, мог бы и сам догадаться.

И тут мой взгляд упал на Фатю. И тогда я понял, почему они стреляли. Девушка должна была умереть, но умереть в моем присутствии. Лишившись моей поддержки, она каким-то чудом висела на одной левой руке, ладонь которой была изодрана крюком. Ее лицо окаменело, превратившись в маску ангела, и струйка крови сползла из уголка рта, по коже, белоснежной в искусственном свете. А ее грудь больше напомнила кровавое месиво, из которого торчали белые обломки костей.

Неужели я сам именно за этим привел ее сюда? Сколько ей на самом деле было лет? Ведь она могла жить и жить. На ее горе подарил мне ее Мясник. А может, все так и было задумано? Может, ее смерть — всего лишь еще одно звено в бесконечной цепочке событий, смысл которых я с великим трудом мог понять? Да, неисповедимы пути Господни, и неважно, какой этот Господь. На мгновение я почувствовал себя пешкой в чьей-то игре. Кстати, и Викториан, и Валентина, и все остальные были точно такими же пешками, которыми управляли Древние, дергая за невидимые ниточки судьбы. А Тогот тоже хорош, мог ведь предупредить меня, что все это, начиная с визита Мясника, подстроено.

Злоба, ненависть и к себе, к собственной глупости, и к своим товарищам, которые лишь подталкивали меня по предначертанному пути, вскипела во мне алой волной кровавой ненависти. Не соображая, что делаю, я вскочил на ноги. Заклятие огня, благо руки у меня и так были но локоть в крови. Ее крови! Первый всплеск огня, вырвавшийся из моих ладоней, снес большую часть восковых фигур и с десяток боевиков, вмиг превратив их в кровавое месиво. Нет, даже в тот миг я отлично знал, что нельзя пользоваться подобным заклятием, что рано или поздно явится Судья, чтобы призвать меня к ответу. Но в этот миг мне было все равно. Что будет, то и будет. Вы решили поиграться моей судьбой, вы убили невинное создание, так получите сполна.

Тогот что-то кричал мне в ухо, но я не слышал. Я жег врага огнем, чувствуя, как заклятие вытягивает из меня силы. Мне казалось, все действо длилось вечность, однако какой-то дальний уголок моего разума подсказывал, что прошло всего несколько секунд. За эти несколько секунд я похудел, наверное, килограммов на десять. Несколько раз мне казалось, что еще чуть-чуть, и сердце, не справившись с такой нагрузкой, выскочит из груди, или просто там же, внутри, лопнет, разорвавшись на множество кусков.

А потом, когда пламя угасло, я, обессилевший, застыл посреди черной, безжизненной площади. Пот заливал мне лицо. У меня больше не осталось сил, так что я даже пот с ресниц не мог стряхнуть. Я даже не мог понять, кто из наших остался жив, а кто погиб. Теперь я на собственной шкуре прочувствовал, что испытал Викториан там, на границе, когда вызвал к жизни ледяного червя…

И тут сзади что-то пронзительно заскрежетало.

Крест!

Я резко обернулся. И в самом деле, крест, на котором висела Фатя, перекосило. Вот-вот, и он должен был сломаться, рухнуть на бок под весом тела девушки и все еще цепляющегося за крюк Иваныча.

«Ну и черт с ним!» — пронеслось у меня в голове, но Тогот, видимо, думал совершенно иначе.

Новая волна резкой боли заставила меня изогнуться. Я сопротивлялся всеми силами, но что я мог противопоставить Тоготу? Покемон в третий раз за столь короткий промежуток времени овладел моим телом. На мгновение я замер. Мне казалось, что теперь по моим жилам течет не кровь, а раскаленный свинец. Невыносимая боль — это не то слово. Никогда до этого, ни разу в жизни мне не было так больно.

— Кричи! — прошептал мне на ухо мой мучитель.

И я закричал, так закричал, как не кричал никогда в жизни. И в крике моем сплелись воедино и моя боль, и ненависть к тем, кто играл мной и моей судьбой, так, словно я был бессловесной деталью гигантского механизма мироздания. Сюда же добавилась ненависть к убийцам Фати, и не только тем, кто уничтожил ее физически, а и к Богам, которые принесли ее в жертву в своей безжалостной игре. Да, в конце концов, какое мне дело до того, кто из них станет править в этом мире?!

Но Тогот гнал меня вперед, и где-то в самой глубине своего сознания я понимал, что он прав. Иначе, несмотря на свой зловредный характер, он не стал бы подвергать меня таким мучениям.

Новая волна боли обрушилась на меня, когда я уже добрался до креста. Вцепившись в каменный угол, я навалился всем телом, пытаясь удержать каменную громаду. Однако руки, испачканные кровью Фати, скользили по гладкому, полированному камню. Мне казалось, вот-вот — и кожа треснет, прорванная вздувшимися мускулами.

Еще одно усилие…

И неожиданно крест поддался, одновременно проворачиваясь на основании и ломаясь под тяжестью двух тел.

— Нет!!! — заорал Тогот, так, что у меня едва не лопнул череп. — Нет! — Его ментальный крик оказался таким сильным, что и я, вторя ему, невольно закричал, качнулся вперед, пытаясь ухватиться за скользкий камень и, потеряв равновесие, полетел следом за крестом… И тут мир для меня на мгновение раскололся. Я оказался одновременно в пяти местах. Нет, не одновременно. Мне казалось, что я попал в гигантский стробоскоп. Медленно поворачиваясь, одна картинка сменяла другую. То я падал на крест в подземном музее средневековой жизни в Стокгольме, мерз в ледяной воде Белого моря, стоял на турецком берегу, нежась в опаляющих лучах жгучего южного солнца, то вдыхал запах раскаленного камня храма на берегу Нила, то нежился в тени бамбуковой рощи. Видения сменяли одно другое. Я видел льды, медленно дрейфующие по черной, как уголь, воде, видел калейдоскоп разноцветных рыб, сплетающих узоры над дышащими жизнью кораллами, видел белые природные ванны с горячей пузырящейся водой, где, по легенде, получила вторую молодость Клеопатра, видел цветущие магнолии, парад слонов, и огромные чаши с золотыми рыбками… Щелк… Щелк… Щелк… и в промежутках между этими красочными видениями я видел ребро щербатого, залитого кровью креста. И с каждым щелчком он был все ближе и ближе. Я отчетливо видел каждую выбоинку на древнем камне. Капли крови, застывшие черными каплями смолы. Неужели я проделал этот долгий путь лишь для того…

Я напряг мускулы, изо всех сил впился бесчувственными пальцами в окровавленный камень. Даже если мы упадем, даже если все так случится, я не должен потерять сознание, я не должен провалить миссию, ради которой… ради которой…

Удар был страшен. Не в силах удержать свое тело на вытянутых руках, я со всего маху врезался головой в камень.

А дальше была тьма.

* * *

Невыносимая головная боль.

Я попытался пошевелить руками, потом ногами. Вроде все кости целы. Попытался вновь открыть глаза и скривился от новой волны боли.

— Ну как, пришел в себя?

— Это ты. — Мне казалось, что я мысленно пробираюсь через вязкое болото, мысли текли медленно и болезненно.

— А кто еще это может быть?

— Где я? Дома?

Нет, пожалуй, не дома, постель слишком жесткая.

— Хорошо тебя треснуло. Нет у тебя больше дома.

— ?

— Напоминаю. Ты был объявлен в розыск, и квартиру твою опечатали. Кроме того, там постоянно находится засада, на тот случай, если появятся твои подельники.

— Подельники?

— Ну, те, с кем ты вместе нелегально пересек границу, те, кто мешал государственной программе эмиграции.

— Выходит, я в лагере?

— И его накрыли.

— Тогда?..

— В тюремном госпитале. Повышенная охрана, полная изоляция. Судя по тому, как тебя охраняют, ты — самый важный преступник России.

— Я же говорил тебе…

— И я тебе говорил… Но сейчас не время спорить. У тебя посетитель, точнее посетительница. Когда она уйдет, я попробую тебя отсюда вытащить.

— А что с Кругловым и маркграфом?

— Потом, все потом… — И Тогот исчез.

Кряхтя, я попытался вновь разлепить веки, и в этот раз мне это удалось.

Я и в самом деле лежал в крошечной камере без окон и дверей. Стол, стул, лампа на потолке, укрытая колпаком металлической сетки. Огромное зеркало вдоль одной из стен. Значит, за мной постоянно наблюдают. В изголовье кровати какие-то медицинские приборы, от которых тянулись провода, заканчивающиеся присосками, прикрепленными к моим вискам и груди, чуть ниже левого соска.

Попал. Надо выбираться. Хотя, что там Тогот говорил про гостей?

Я замер, прислушался, и словно в ответ на мои усилия где-то далеко-далеко с неприятным металлическим скрипом открылась дверь. Внутренне я весь напрягся.

— А может…

— Посиди, послушай. Смыться всегда успеешь. — И Тогот снова замолчал.

— Ты меня сюда специально определил?

— Не то чтобы специально, так вышло, а я решил не сопротивляться Судьбе.

Потом раздались шаги и послышались неразборчивые голоса. Говорили человека два или три, причем один из голосов был женским.

Неожиданно дверь открылась. В камеру, по-другому назвать это помещение у меня язык не поворачивается, вошел высокий человек в узких профессорских очках и белом халате. Ничего не говоря, он присел на край моей койки, измерил мне пульс.

— Пить… — прошептал я осипшим голосом.

По-прежнему не говоря ни слова, доктор протянул мне стакан воды и, видя, что мне самому не взять его, напоил меня. С какой радостью я пил эту теплую воду, хотя, если честно, я предпочел бы бутылочку любимого ледяного «Амстердама».

После, переведя дыхание, я попытался поймать взгляд доктора, но он упорно старался не смотреть мне в глаза.

— Где я?

Он выдержал паузу, словно давая мне понять, что не собирается отвечать на мой вопрос. Потом тяжело вздохнул и в свою очередь спросил:

— Как вы себя чувствуете? — голос у него звучал печально и проникновенно.

В этот момент мне почему-то стало жалко этого человека. Мне представилось, каково это — целый день сидеть и спрашивать у пациентов, которые пришли в поликлинику пожаловаться на свои болячки: «Как вы себя чувствуете?»

— Вы слышите меня? Как вы себя чувствуете? — вновь повторил доктор.

— Так себе… Голова болит.

— Вы сильно ударились. Удивительно, что ваш череп остался цел, — и вновь вздохнул, выдерживая многозначительную паузу, словно ожидая моей реакции. Я молчал, пытаясь мысленно воссоздать цепочку событий, которая привела меня сюда.

Я отлично помнил «прогулку» по Стокгольму, то, как мы спустились в музей, и… А вот дальше единой картины не было. Отдельные, словно вырванные из общего контекста кадры. Кто-то куда-то бежит. Викториан на дыбе. Фатя, истекающая кровью. Фатя… Перед глазами стало изрешеченное пулями тело девушки.

— Она умерла, — я и сам не понял, то ли спросил, то ли констатировал факт. — Что с остальными?

Доктор вздохнул. Не врач, а мастер художественных вздохов.

— Я не имею полномочий отвечать на подобные вопросы, однако там, — доктор кивнул в сторону темного зеркала, — ожидает один высокопоставленный товарищ, который сможет ответить на все ваши вопросы… Вы готовы с ним побеседовать?

— Почему бы и нет, — едва шевеля опухшими губами, пробормотал я. — Вот только бы попить… бутылочку ледяного пива.

— К сожалению, пиво вам строго противопоказано.

Врач встал.

— Я приглашу посетителей, но что бы они ни говорили, постарайтесь не волноваться.

Он ушел, а я откинулся назад на подушки, попытался подвигать руками, и в этот раз пальцы мне повиновались. Одно движение, и пальцы левой руки натолкнулись на ледяное, мокрое стекло. Стекло в постели. И тут меня осенило.

— Ай да Тогот! Ай да сукин сын!

Теперь осталось лишь совладать с негнущимися пальцами. Но цель была столь соблазнительна, что суставы стали сгибаться сами собой. Покемон мне немного помог, и когда дверь в мою камеру вновь открылась, впуская новых посетителей, я комфортно расположился на своей койке, потягивая ледяное пиво — универсальное лекарство на все случаи жизни.

В этот раз ко мне ввалилась целая делегация: два секьюрити в строгих темных костюмах и пожилая дама. Один из телохранителей шагнул было ко мне, чтобы забрать бутылку, но дама остановила его едва заметным движением руки.

— Откуда это у вас?

Я усмехнулся. Даму я узнал сразу, слишком часто я видел ее портрет в газете и на экране телевизора. Но ее присутствие меня ничуть не смутило. Оно лишь подтвердило худшие опасения Мясника: коррупция проникла в высшие слои власти, и все, что происходит, происходит с их полного согласия. Все эти убийства…

— Вы не ответили на мой вопрос… — повторила дама.

— Ну, я же не спрашиваю у вас, как тут очутился.

— На самом деле, я бы не умничал.

— Может, снова хочешь овладеть моим телом и поговорить за меня?

— Не ерничай.

— Я могу ответить на ваш вопрос, но вначале хотела бы узнать, кто передал вам бутылку пива.

— Один знакомый демон…

— Глупая шутка… — Дама неожиданно замолчала, словно прислушиваясь к чему-то. Только сейчас я заметил крошечный динамик, спрятанный у нее в ухе. Значит, она, как и я, находится в постоянной связи с кем-то. Только, в отличие от меня, она пользуется тривиальной радиосвязью.

— Интересно было бы услышать, что ей там говорят…

— Пожалуйста… — фыркнул покемон.

— …вполне возможно, он обладает способностью к телепатический связи, а соответственно и к телекинезу, хотя и то, и другое весьма сомнительно, так как данная комната оборудована всевозможными экранами, которые должны пересечь любое ментальное, а тем более…

— Вот такие люди, Артур, в жизни называются козлами. И не просто козлами, а Козлами с большой буквы, потому что даже начинающий чародей должен сообразить, что между магией Иного и Природной магией этой мультивселенной гигантская разница, и то, что является поглотителем для одного типа магии, лишь усиливает другую.

— Забавно…

— Я тебе как-то рассказывал об этом… Впрочем, поговорим чуть позже…

— …что до демона, то, скорее всего, это образное название. Быть может, создания того мира, с которым общается этот молодой человек, внешне напоминают наших чертей…

— Что он несет?!

— Псевдонаучный бред. Но ведь он у них эксперт, а раз так, то должен хотя бы выдвинуть какую-то теорию, пусть потом она окажется совершенно бредовой.

— Думаю, вам не стоит слушатьвашего консультанта, — объявил я вслух. — Он несет всякий бред, а вы и уши развесили.

— Но… — дама выглядела растерянной. — Откуда вы знаете, что…

— Что он несет полную пургу? Знаю…

Советник смолк, дама выглядела так, словно я одним махом выбил у нее почву из-под ног.

— Не волнуйтесь, этот молодой человек заметил, что у вас в ухе таблетка, и сделал правильные выводы.

Я тут же повторил слово в слово речь неведомого консультанта. Если есть возможность перехватить инициативу в беседе, то лучше всего воспользоваться такой возможностью.

— А теперь поведайте мне, где я и как тут оказался, потому что события последних нескольких дней полностью вылетели у меня из головы. Знаете, как это порой бывает. Амнезия, дежавю и все такое прочее…

Некоторое время дама ошарашенно смотрела на меня, не в состоянии выговорить ни слова.

— Повторяю вопрос: где я?

— Какая разница… Скажем так: вы экстрадированы из Швеции и находитесь в исследовательском центре.

— И на каком основании меня держат здесь?

— Вы…

— Что я?

— Вы преступник.

— Вот это вряд ли.

— Но то, что вы устроили на границе, и…

— Вы первые начали, пытаясь меня арестовать.

— Но ваша деятельность…

— Послушайте, я видел трупы, фото, следы вашей деятельности. Вы что, не понимаете, что своими действиями разрушаете основы основ государственной власти?

— О чем вы говорите, молодой человек… Я не понимаю, — а потом голос мой «гостьи» неожиданно изменился: — Неужели вы полагаете, что я понимаю, о чем вы говорите? А что касается преступников, так это вы. Вы ведете незаконный бизнес, нарушающий несколько статей Уголовного кодекса. Только то безобразие, что вы устроили на границе… Шесть человек погибло…

— Если я преступник, то зачем вы со мной цацкаетесь?

— Просто вы в своих преступлениях использовали неизвестные нам приемы…

— Так она тебе и скажет. Кончай базар. Вы друг, друга не поймете, тем более что там, в Стокгольме, ты ее поимел.

— То есть?

— Ты не просто провернул ключ, ты его сломал.

— Значит, ключ…

— Крест. Ты закрыл все двери, ведущие в этот мир, и сломал ключ в замке.

— И…

— Вот они и лишились весомой части дохода. Ты перекрыл свободный доступ в этот мир. Так что жди, скоро явится судья. А он по головке тебя за такие фокусы не погладит.

Дама еще что-то говорила и говорила, но неожиданно я сам в довольно резкой форме перебил ее.

— Вы брали мзду за каждого эмигранта. Незаконного с любой точки зрения. Иммигранта из иного мира. Вы предали не просто свою страну, а все человечество.

— И это говорит преступник, на совести которого несколько десятков жизней!

— И это говорит взяточница, продавшая не только собственный народ, но и собственную цивилизацию, собственную планету… Вы только подумайте, что вы делаете! Посмотрите на Европу, пустившую к себе арабов. Что там творится? Меньшинство — дети иммигрантов с более устойчивой культурой, диктуют нормы морали коренному населению, чьи культурные традиции не столь устойчивы… Вы же открыли двери и вовсе иной культуре, которая, словно губка, впитает наше общество, уничтожив то, что пощадили коммунисты. Вы отдаете себе отчет в том, что вы делаете?

— Но ведь эти иммигранты много предпочтительнее выходцев с Востока. Они заменят хачиков, заняв их экологическую нишу.

Но ведь это предательство! Какими бы плохими ни были выходцы с Кавказа и из Средней Азии — они люди, а это — нелюди. У них иная мораль. Вы не договоритесь.

Высокопоставленная дама раздраженно хмыкнула:

— Я вижу, с тобой не о чем говорить, — она резко развернулась, собираясь уходить.

— Неужели за деньги вы готовы продать всех и вся?

Но мне не ответили.

— Вот ведь гнида!

— А ты думал? Знаешь, сколько денег принесло государству уничтожение рынков? А ведь делалось все под предлогом борьбы с антисанитарией, криминалитетом и во имя заботы о потребителе. А теперь в супермаркетах за те же деньги продают гнилые товары, которые ни один частный продавец не поставил бы на прилавок. И никто не говорит, сколько акций у чиновников или их родственников, которые по собственному усмотрению вольны запрещать или разрешать тот или иной бизнес. А незаконная эмиграция приносит много больше дохода… И, похоже, ничего с этим не сделать.

— Но ведь ключ повернулся и сломался.

— Это не выход. Караваны должны идти, так устроена Вселенная…

— Но ты же сам…

— Да, это надо было сделать, хотя бы и для того, чтобы показать этим выскочкам, что есть силы, над которыми они не властны.

— Знаешь, мне порой начинает казаться, что Борис Савинков был прав. Надо брать бомбу и мочить…

— Ну и что? На место убитого чиновника сядет другой, такой же продажный. Не может бывший комсомольский лидер перевоспитаться. Если у человека в детстве не было совести, то где ее взять? Ведь революция уничтожила моральные ценности как таковые. Возьми хотя бы Павлика Морозова… Поклоняться образу человека, предавшего свою семью? Знаешь ли, даже у людей Искусства больше морали, чем у ваших управленцев. Они убивают сами, честно, а эти — тайком уничтожают собственный народ, враньем и поборами обрекая его на голод и нищету. А потом говорят по телевизору, пишут в газетах, как у нас все хорошо. Это называется геноцидом. Колдун убьет одного-двух, а закон, принятый в защиту интересов группы чиновников, уничтожит сотни. И вместо того чтобы вытащить народ из ступора, нищеты и пьянства, они пригоняют иноземцев, которые работают за гроши, вытесняя тех, кто хоть что-то мог сделать для своей страны. Ваши историки очень любят ругать Гитлера, развязавшего Вторую мировую войну, так вот по сравнению с большей частью обитателей Рублевки он — агнец. Да, его чиновники уничтожали целые народы. Они — чудовища, но те из них, кто выжил в войне, понесли наказания. А разве был осужден хоть один сталинско-брежневский палач? Разве у тех, кто стрелял людей, отобрали дачи? Разве судили пулеметчиков заградительных отрядов? Нет. Ныне они герои — ветераны… Ладно, на эту тему можно рассуждать бесконечно. Все это лирика.

— Песнь со слезой во взоре… Ты лучше скажи, что они собираются со мной делать?

— Продержат тебя полгода в одиночке, а спецы попробуют выжать из тебя все, что тебе известно и об устройстве вселенной, и обо мне, и о магии.

— Они будут очень удивлены…

— А ты что, собираешься сидеть полгода в одиночке?

— Да, это будут достойные каникулы.

— Угу… А ты не думал, что у тебя масса дел…

Пока мы ментально беседовали, мои «гости» удалились по-английски, не попрощавшись, хотя я был уверен — за темным стеклом сидел не один и не два наблюдателя.

— Не люблю, когда за мной подсматривают.

— Если затемнить зеркало, тебя переведут в другую камеру.

— Печальная перспектива.

— Зря ты разозлил нашу «домоправительцу». Она теперь рвет и мечет…

— Надеюсь, икру.

— Юмор тут не уместен.

— Тем не менее я бы попросил тебя повторить фокус с пивом, — продолжал я, ставя на пол пустую бутылку. — А потом, поскольку мои воспоминания туманны и путанны, я бы хотел услышать краткий отчет о дальнейших событиях того дня.

Вторая бутылка «Амстердама» появилась точно на том же самом месте, где первая — между моим бедром и стеной, под одеялом, так что со стороны могло показаться, что я вынимаю ее из воздуха. А что такого? Знай наших! Да и пробка пошла легче, пальцы постепенно начинали меня слушаться.

— Итак, с чего начать? — услужливо поинтересовался Тогот.

— С того самого момента, как ты вновь завладел моим телом.

— Да, собственно, и рассказывать тут нечего. Все основное я тебе уже сказал. Ты, несмотря на все мои попытки, провернул ключ, то бишь крест, а потом тот, обломившись, рухнул. Та часть ключа, что находилась в межпространственном замке, так там и осталась. Все связи между мирами разом лопнули. И ты, судя по всему, получил сильнейший болевой шок, что в общем-то тебя и спасло. А через пару минут подоспели крохоборы. Аморф, судя по всему, пал смертью храбрых. А маркграф вывел ошалевшего Иваныча. Дотащил его до пентаграммы, через которую отправили Викториана. Он хотел спасать в первую очередь тебя, но я запретил…

— И!

— Видишь ли, ты — проводник, важная фигура, тебя нельзя вот так взять и убрать. Круглова можно. Он и так, по воле Богов, гуляет лишнее на этом свете. Сам маркграф — гость, застрявший в этом мире… Кстати сказать, теперь совершенно непонятно, что с ним делать, потому что все двери закрыты.

— А его спутники?

— Загорают в «Крестах» но ты же понимаешь… были бы двери, вытащить их всегда можно, тем более что запрет на секретность нашей деятельности, как я понимаю, отчасти снят. Армагеддона, конечно, устраивать не стоит, но власти в курсе нашего существования…

— А Викториан…

— Отдыхает и восстанавливает здоровье. Вначале он перебрался к Иванычу, но, знаешь ли… Он слишком тяжелый человек даже для тех, кто знает, что такое Искусство.

— И…

— Он отправился в новое Паломничество к своим Богам. Одно он совершил в молодости, когда еще не был Посвященным.

— А мне что делать? И я не смогу…

— Сможешь, если будет нужно. Однако, надеюсь, этого не понадобится. Согласно общим правилам, если ключ повернут, то все двери закрыты, однако у каждого правила есть исключения. Впрочем, на эту тему тебе придется пообщаться с судьей, когда он прибудет в этот мир.

— А что, разве у нас нет своего судьи? Мне всегда казалось, что каждый мир имеет полный набор должностей, обслуживающих Вселенский правопорядок.

— Да. Раньше так, собственно, и было. Но потом… Еще тогда, когда погиб твой компаньон… Что-то пошло не так. Нет, ты тут глобально ни при чем, но события, происходящие по всей планете, нашли отражение и у нас. И дело тут вовсе не в нескольких негодяях. Быть может, Зеленый Лик прав, и в самом деле происходит нечто ужасное.

— Вот пусть судья с этим и разбирается.

— Он-то разберется, поверь, но вот каким образом это все отразится на тебе… Если раньше я считал, что тебе удастся отсидеться, и все неприятности пройдут стороной, словно «пустая лодка», то теперь я вовсе в этом ж уверен. Философия Ошо была бы хороша для века девятнадцатого и более древних времен с их неспешным течением жизни. Ныне все по-иному. Прогресс, знаешь ли… Так что, боюсь, отсидеться в стороне не удастся.

— В любом случае надо ждать судью.

— В любом случае надо выбираться отсюда. Ты выполнил поручение Древних, закрыл все двери. Что ж, тебе полагается награда, кроме того, они замолвят словечко перед судьей.

— Да что ты меня все пугаешь этим судьей, — фыркнул я, сделав еще один огромный глоток пива. — Отобьемся.

— Ну-ну… — задумчиво протянул покемон. — На то он и судья, чтобы его бояться.

— И ты считаешь, что этот судья все разрулит?

— Ага, и всем по медали выдаст, а тебе орден с питательной клизмой и патефонными иголками для промывки мозгов.

— Ладно, пора отсюда выбираться…

Но выбраться я никуда не успел. Дверь моей камеры вновь открылась, и вновь появился доктор. А с ним два амбала, в этот раз в белых халатах и… тут мое сердце аж зашлось. С ними был мой старый знакомый — противный очкарик. Значит, пионерский лагерь эти гниды тоже вычислили.

— Забыл тебе об этом сказать.

— А что ты еще забыл?

— Ой-е-ей, какие мы обидчивые!

— Здравствуйте, Артур, — выступил вперед очкарик. — Вот и свиделись. Только теперь роли у нас разные. Раньше вот вы у меня всякую ерунду спрашивали, теперь вам придется нам кое-что рассказать.

— А ведь я предлагал придавить эту гниду сразу.

— Ну, это никогда не поздно…

— Вот только не надо…

— А я говорил тебе: учись, тренируйся. А ты — все пиво и пиво… Но сперва узнай, что этому жмурику нужно.

— Жмурику?

— А что он тебе живым нравится?

— Нет. Но убивать я никого не собираюсь, хватит…

— Хорошо, хорошо… — пошел на попятный Тогот. — Но кости я ему все переломаю. А для начала послушаем…

— И что же вы хотите услышать?

Очкарика аж передернуло. Чего-чего, а такой покладистости он от меня не ждал.

— Ну, нас интересуют заклятия, или что вы там используете… А потом все о вашей чудной компании и деятельности, в качестве это… как его… проводника. Однако для того, чтобы быть уверенным, что вы не будете лгать и юлить, мы вам вколем одно лекарство. Оно и память вам просветлит, и врать отучит, — и очкарик сделал знак двум амбалам в белых халатах.

— Подождите, подождите… что вы собираетесь мне вколоть?

— Можете считать, что это своего рода клон сыворотки правды. Надеюсь, вы не станете капризничать, и наш милый доктор сделает вам укольчик. А потом мы побеседуем…

Санитары шагнули вперед, и один из них попытался взять меня за руку, но я вовремя отдернул ее, отодвинувшись в глубь кровати.

— А вы уверены, что эти меры необходимы? — поинтересовался я.

— Уверен, — лицо очкарика расплылось в широкой улыбке. — Потому что правду вы вряд ли захотите мне рассказать.

И амбал повторил попытку. Его пальцы крепко впились в мою левую руку, выворачивая ее за спину. То же попытался проделать и второй санитар с моей правой рукой.

— Ну, готов?

— Будь проклят тот миг… — но договорить я не успел.

Тогот вошел в мое тело. Господи, да когда же это кончится! Я ведь еще не оправился от прошлого сеанса. От боли я аж зубами заскрипел.

— Что, не нравится? А… — но договорить очкарик не успел, потому что я резко выбросил вперед правую ногу и попал ему точно в глаз. Правое стекло очков разлетелось мелкими брызгами. Очкарик взвыл от боли, закрывая руками лицо.

А амбалы? Они даже отреагировать не успели. Тормоза с мускулами. Несколько ударов, и две туши безвольными грудами мяса рухнули на пол.

Где-то далеко взвыла сирена.

Я повернулся к доктору. Но тот, вытянув вперед руки, словно стараясь оградить себя от надвигающейся угрозы, то есть от меня, начал пятиться к стене.

— Нет… Нет… Я тут ни при чем… Я всего лишь доктор… Не трогайте меня…

Однако доктор меня не интересовал.

В первую очередь следовало добить очкарика. Так врезать, чтобы он запомнил, и желательно надолго. Еще одну встречу с ним один из нас определенно не переживет. Удар ногой в пах я дополнил ударом коленки в подборок. Судя по боли в ноге, челюсть очкарика была сломана.

Дверь камеры со щелчком захлопнулась.

— И что теперь?

— Пустят газ.

— И…

— Пентаграмму нарисовать не успеем.

Я повернулся в сторону двери, над которой за зловещей решеткой темнело вентиляционное отверстие. Газ, если он и шел, был невидим, однако ждать результатов его воздействия и проверять истинность слов Тогота у меня не было никакого желания.

Повинуясь приказам покемона, я шагнул вперед, схватил очкарика за отвороты пиджака, приподнял, и со всего маху швырнул в матовое зеркало. Мускулы отозвались новой волной боли. Пролетев через комнату, негодяй головой врезался в черное стекло. Во все стороны хлынули осколки. Несколько человек, находившихся по ту сторону экрана, метнулись в разные стороны. Очкарик безвольно распластался на столе по ту сторону зеркала.

— Да, ходить он теперь долго не сможет.

— Ну почему, а под себя?

— А плавать?

— Если будет много ходить… Впрочем, хватит болтать. Вперед. Пора выбираться.

Подбежав к зеркалу, я одним прыжком перебрался в соседнюю комнату. На секунду нагнулся над поверженным очкариком. Нет, курилка был жив, правда глаза он, скорее всего, лишится. Ну, ничего, это на пользу. В следующий раз не будет затычкой во всех дырках.

Следившие за нами — две женщины и двое мужчин, судя по всему, сопротивление оказывать не собирались. Но Тогот решил закрепить эффект. Он заставил меня повернуть голову и рыкнуть. Хотя, скорее всего, рыкнул он сам. Сколько бы я ни напрягался, мне такой звук не воспроизвести. Эффект был соответствующий.

У двери дорогу мне попытался преградить здоровенный амбал в форме охранника. Поигрывая дубинкой, он зло усмехнулся. Зря он это сделал. Не люблю тех, кто злорадствует. Хотя… Он ведь не виноват. Всего лишь выполнял свою работу. А Тогот пощады не знал. И хотя охранник был на две кастрюли выше меня, это ему не помогло. Болевые точки никакими мускулами не прикроешь. Раз, два, три, четыре, пять, бугаю пора поспать…

Через несколько секунд я уже мчался по коридору.

Неожиданно одна из дверей распахнулась, и из нее выплыл офицер в форме. Толчок двери, и я задвинул стража порядка обратно. Не люблю выскочек. А ведь он даже не понял толком, что же произошло.

— И что теперь?

— Теперь нужно найти комнату, где ты бы мог уединиться на пару минут.

— Пентаграмма?

— Нет, ты пешком выберешься отсюда, круша все и вся на своем пути… Нет, конечно, возможный вариант. Только после такой прогулки мне будет не починить тебя даже с помощью Искусства.

— Ты уверен…

— Хватит рассуждать. Не зевай, следующая дверь направо.

Я притормозил. А может, это сделал Тогот. Я уже запутался и не мог понять, то ли я действую по собственной инициативе, то ли меня по-прежнему ведет Тогот.

Дверь.

Я рванул ее на себя. Не глядя, я шагнул вперед и захлопнул дверь у себя за спиной.

В помещении, где я оказался, было темно. Совершенно темно. На всякий случай я подергал дверь. Замок захлопнулся. Ну что ж, осмотримся. Щелкнув пальцами, я запалил указательный и, подняв руку повыше, попробовал оглядеться в свете колдовского пламени.

Кладовка, заваленная различным бесполезным хламом. То, что надо. Однако прежде чем приступить к пентаграмме перехода, я подпер стулом ручку двери. Как говорится, береженого Бог бережет. После этого я отыскал выключатель, и «да будет свет»!

Еще пара минут ушла на то, чтобы расчистить квадрат пола. Это оказалось довольно трудно, так как вещей в кладовке оказалось слишком много, а свободного места слишком мало. Я уже было закончил удивительную пирамиду из двух ломаных столов, кресла, десятка покалеченных стульев, пары бидонов и десятка запечатанных коробок. Но тут случилось весьма неприятное событие, прежде чем я смог укрепить созданную мною конструкцию, она с грохотом развалилась. Особенно призывно загрохотали пустые бидоны.

И тут же ручку кладовки кто-то подергал.

— Тут заперто. Ключ у тебя?

Замок щелкнул. Кто-то снаружи попытался открыть дверь, и это, естественно, не получилось.

— Что теперь?

— Запечатай дверь.

— А я успею?

— Попробуй. Кто не рискует, тот не пьет шампанского.

Впившись зубами в собственный палец, я рванул заусеницу. Потекла кровь. Я что есть силы сдавил палец. Тут одной-двумя каплями не обойдешься.

— Все сюда! Он тут.

В дверь начали колотить, она заходила ходуном.

— Артур Томсинский, вам никуда не деться. Сдавайтесь. У вас нет выхода. Откройте дверь.

— Собаки лают, ветер носит… — прошептал я себе под нос.

— Ты не отвлекайся. Через минуту они вынесут дверь, и тогда тебе снова придется драться. Повторяй за мной…

И я следом за Тоготом начал повторять необходимые слова. Дверь тряслась от ударов. Казалось, еще несколько секунд, и она вылетит или разлетится на кусочки. Однако мне повезло. Я успел. Дверь оказалась запечатанной за мгновение до того, как по ней с другой стороны ударили чем-то тяжелым, массивным. Обычная картонная дверь не устояла бы от такого удара, но, запечатанная колдовским заклятием, она даже не шелохнулась.

С той стороны послышались удивленные голоса. С первого взгляда было видно, что дверь едва держится на одной петле и вот-вот должна рухнуть, однако она держала удар, словно была сделана из монолитной стальной плиты.

— Ну а теперь, Артурчик, вновь расчищай место на полу и рисуй пентаграмму. Мы тебя ждем.

Мысленно обругав Тогота за «Артурчика», я засунул в рот кровоточащий палец, пытаясь унять боль от сорванной заусеницы. Передо мной возвышалась груда ломаной мебели. Пора было браться за работу… Палец болел нестерпимо, а ведь сколько еще крови понадобится, чтобы нарисовать пентаграмму перехода…

Эпилог

Паша перебросил мне мяч, и я едва успел отскочить, чтобы отбить, перекинув Валентине, та в свою очередь перебросила его маркграфу. Два шага назад, казалось, вот-вот Этуаль дотянется до него, но роста не хватило. Мяч пролетел над его головой, а маркграф попятился и, потеряв равновесие, шлепнулся на песок.

— Все, хватит дурью маяться, шашлыки сгорят, — прокричал Иваныч, высунувшись из-за зеленой изгороди, отделявшей виллу от песчаного пляжа. — Давайте сюда, а то Тогот в одиночку не справится.

— Еще как справлюсь, — фыркнул мой покемон, правда, это ехидное замечание слышал только я. — Я бы вообще мясо ни жарить, ни вымачивать не стал. Ягненок лучше всего идет в сыром виде…

— Цыц! — фыркнул я. — Не порти аппетит.

— Мы сейчас быстренько окунемся и придем, — крикнула Валентина, направляясь в сторону ласково набегавшего на песок моря.

Но быстро не получилось. Маркграф стал нырять и хватать всех за ноги, тогда мы втроем скрутили его и, раскачав, бросили туда, где поглубже. Маркграф, конечно, плавать умел, но глубины не любил, а особенно не любил, когда кто-то его побеждал. Несмотря на прошедшие полгода, характер его изменился не так уж сильно. Воспитание, как говорится. Однако подвижки к лучшему явно наблюдались. По крайней мере, исчезла чванливость и надменность.

— Хватит барахтаться, — вновь прокричал Иваныч. — Водка киснет, шашлык горит!

Наконец, со смехом покинув ласковые морские объятия, мы выбрались на песок и медленно побрели по пляжу в сторону виллы.

— Поспешите, до «Новостей» осталась пара минут, — подстегнул меня Тогот.

Но торопиться куда-то желания не было. Пальмы, солнце, море — что еще нужно человеку для счастья? А все эти хлопоты, заботы, неприятности пусть останутся там, в другом мире запруженных транспортом мегаполисов — в обители политиков и банков. Да здравствуют тропики!

— Нечего расслабляться!

— Да на фига мне эти «Новости»? Что я там не видел?

— Мы должны внимательно следить за политической ситуацией, чтобы вернуться, как только…

— Достал. Ну сколько можно? Который раз ты мне это твердишь?

— И буду твердить, пока не втемяшу эту мысль в твою пустую башку! У тебя каникулы. Отлично. Но как только все устаканится, каникулы закончатся. И поверь мне, работы у нас накопилось мама не горюй!

К этому времени мы уже были у самой изгороди поместья Кругловых, и Тогот осмелился выйти нам навстречу. И тут… Несмотря на все обещания, мы остановились, дружно зайдясь смехом. Даже я, проживший с демоном бок о бок много лет, не смог сдержаться. Нет, вы только представьте себе зеленую пупырчатую морковку с ручками и ножками, с солнцезащитным козырьком на макушке, в огромных шортах-гавайках с голубыми рыбками и огромных шлепанцах-вьетнамках. Зрелище поистине уморительное.

— Ну вот, опять, — обиженным тоном протянул Тогот, хотя я уверен, выйдя нам навстречу, он рассчитывал именно на такой эффект. — Вы бы лучше не смеялись, а поспешили…

— Тоготик, ну куда спешить? — улыбнулась Валентина. — Расслабься. Вот сейчас поедим, и пошли с нами на море.

— А если… — начал было мой покемон.

— Да ты не стесняйся. Сегодня мы ни одного человека не видели… А если что… Ты ведь под водой дышать умеешь.

— Я воды боюсь, там акулы, — категорично объявил Тогот.

— Нет, вы только посмотрите на него, — встрял Паша. — Да с такими зубами ты же всех акул перекусаешь!

По аллее, увитой виноградом и еще какими-то тропическими ползучими растениями, мы вышли на площадку, где у мангала колдовал Иваныч.

— Ты бы лучше не парился, а доверил все Тоготу, — бросил Паша. — Он бы сотворил какое-нибудь заклятие, и шашлык был бы готов.

— Ни одно заклятие не заменит хороших углей, — проворчал Иваныч, делая таинственные пассы над шашлыками бутылочкой с красным сухим. — Вы рассаживайтесь.

Тогот подошел к лаптопу, лежавшему в углу площадки на отдельном пластиковом столике.

— Итак, — неожиданно раздался оглушительный голос диктора. — Граждане Северной столицы по-прежнему наблюдают странное явление в небе над городом. Неизвестные злоумышленники вот уже третий день неведомым способом проецируют в небо любительские фильмы, на которых лица, очень похожие на высших государственных чиновников, берут взятки или подписывают документы, согласно которым в распоряжение их или их родственников отходят крупные финансовые средства из бюджета государства. До сих пор остается загадкой, каким образом злоумышленники устроили данную трансляцию и откуда ведется передача. Но что самое удивительное, каким образом им удалось заснять данные кадры? Так что, скорее всего, это очень ловкий, высокотехничный видеомонтаж, цель которого — опорочить безупречную репутацию руководителей нашей страны. Однако из-за этой передачи ряд иностранных инвесторов разорвал отношения с российскими партнерами. Кроме того, прокуратура, проверив ряд фактов, уже завела несколько уголовных дел. В данный момент по обвинению в коррупции и взяточничестве взяты под стражу… — и дальше начался длинный перечень фамилий известных и малоизвестных политиков и бизнесменов. — Кроме того, в Думе начался скандал относительно…

В принципе, дальше можно было не слушать.

— И сколько ты собираешься продолжать все это безобразие? — поинтересовался я у организатора «небесного кинотеатра».

— Пока они все друг друга не пересажают, — усмехнулся Тогот. — Тогда можно будет возвратиться и, как говорится, вернуть все на свои места.

— И ты уверен, что это правильный способ борьбы?

— А что еще можно было придумать? По крайней мере, этот международный скандал отвлечет их хотя бы на время от наших скромных персон. Думаю, судья одобрит наши действия.

— А когда он прибудет?

— Скоро. Врата между этим миром и другими закрыты, поэтому путь его неблизкий.

— И чем это, по-твоему, закончится?

— Посмотрим… Но, скорее всего, ничем. Все вернется на круги своя. Новые чиновники так же будут воровать и брать взятки, только действовать осторожнее своих предшественников, а мы… мы вернемся к обычной размеренной жизни. Вселенная любит равновесие. Оно было нарушено. Но мы, героическими усилиями, качнули чаши весов, остановили плохих… парней… Нет, «парней» — слово неверное… плохих тетек и дядек. А теперь будем ждать…

— И вновь откроются двери между мирами?

— Сложно сказать. Но, так или иначе, все должно вернуться в первоначальное состояние.

— Шашлыки-машлыки, кушай, пока горячий, — коверкая грузинский акцент, подступил к нам Иваныч, размахивая двумя шампурами с нанизанными на них кусочками мяса. — Хватит хмуриться и смотреть эту чушь. Забудем о тусклом Петербурге. Мы в бессрочном отпуске… — А потом, когда мы забрали шампуры, протянул нам два пластиковых стаканчика. — Благодаря волшебству, несмотря на жару, водка только со льда…

— Да, мясо без водки — деньга на ветер, — задумчиво пробормотал Тогот, поигрывая пластиковым стаканчиком, до краев наполненным ледяной жидкостью.

Александр Лидин ОТСТУПНИК

Если вам надоел этот мир, попробуйте заглянуть в другой или по меньшей мере посмотрите на этот, но под другим углом зрения.

Ф. Дик

С благодарностью моим учителям ужасного, которых, увы, я никогда не знал лично: Говарду Филипу Лафкрафту, Клайву Баркеру, Брайну Ламли и Ричарду Лайману.

Всякие совпадения в портретах героев с реально существующими людьми — чистая случайность.

Автор

ЧАСТЬ 1

Интерлюдия АЛЕКСАНДР ЯЩЕНКО, КАПИТАН

Если партия объявила, что эта болезнь не существует, ни один сознательный гражданин не может ей заболеть…

Из «Жэньминь Жибао»

Пуля с неприятным чмокающим звуком вошла в дверцу машины в каких-нибудь десяти сантиметрах от моего плеча. Вот ведь уроды! По-любому мы их возьмем, а потом что: им париться на нарах, а нам писать кучу бумаг, да еще страховщики достанут. Прошлый раз, когда Филимонычу тачку раздолбили, эти суки целый месяц ходили, покоя не давали, пока Пеликан не наехал на их агентство. Нет, если б не Пеликан, Филимоныч до сих пор бы на решете ездил… И вот теперь все по новой.

— Алекс, живой? — голос Филимоныча донесся откуда-то справа.

Со своего места я его не видел, он прятался у самого забора с остальными. Это я у машины застрял, замешкался. Шнурок развязался. Есть нормальные шнурки, а есть капроновые, вот они-то никак не желают в узел затягиваться. Да и кто знал, что эти придурки начнут палить почем зря. Ведь простая шантрапа — угонщики. А тут устроили сектор Газа. Мы-то их все равно возьмем, вот только получат они теперь по полной, на всю катушку. Хотя, если б мы знали, что они при стволах, Филимоныч сюда и не сунулся бы. Что мы с нашими пукалками против их «калашей»?..

— Алекс, ты как? — теперь в голосе Филимоныча чувствовались тревожные нотки. Машина-то бог с ним, а вот если кого из оперов положат, мало не покажется. Тут вспомнят всё: и пенсионный возраст, и «оперативную недальновидность», и развод приплетут…

— Да живой я, живой…

И тут же новая очередь, кромсая несчастный «жигуль», осыпала меня дождем толченого стекла. Все бы ничего, но один кусочек попал за шиворот, больно царапнув шею. Мелочь, а неприятно.

— А если живой, — продолжал Филимоныч, — то давай сюда на пузе. Не ровен час, эти снайперы бак заденут.

Я смерил взглядом расстояние до забора. Метров двадцать. Нет, по-пластунски я и все двести проползу, но вот ползти по размокшей грязи, из лужи в лужу… Хотя, с другой стороны, ничего больше мне не оставалось. Вот тебе и шнурки! Задержка на полминуты, и придется новую куртку портить. Ее-то, в отличие от филимоновского «жигуля», мне никто не оплатит по страховке. Однако ничего не поделаешь. Эти уроды и в самом деле могли по бензобаку шмальнуть, а тогда только одна перспектива — шашлык из опера. Нет уж, лучше куртка драная, да жопа целая.

— Тут грязь, может, прикроете?

— И как ты себе это представляешь?

Разбухшая дорога упиралась в высокий забор, за которым на горке стоял огромный рубленый дом. Два этажа. Окон множество. Да, и мерзавцев в доме должно быть трое, а то и больше. Странно, что они всю эту пальбу затеяли. Ушли бы спокойно огородами, нас завидев, и все. Так нет же. Пострелять им охота.

В общем, ничего больше делать мне не оставалось.

Я, словно пловец, нырнул в ближайшую лужу и поплыл, загребая грязь одной рукой. В другой-то руке ТТ. Как говорится: «сам промокай, а машинку выручай…» Естественно, брюки насквозь, ботинки полные воды, и шнурки опять развязались. Да будь они трижды прокляты!

Уже у самого забора я приподнялся и, метнувшись, присел рядом с Филимонычем. Игоряша, сидевший чуть дальше, хохотнул.

— Чего лыбишься? — зло огрызнулся я, пытаясь убрать с куртки грязные разводы. Куртку-то эту я в Стокгольме себе купил за все бабки, а теперь ее за год не отмоешь.

Игоряша, ему что, ткнулся в воротник и продолжал ржать, как конь педальный.

— Ну и видок у тебя, Шарапов!

Я уж хотел и на Филимоныча надуться. Да разве на него обидишься? Недаром до сих пор в майорах ходит, до полкана так и не выслужился, жопу начальству не стал вылизывать.

— Да ладно, Алекс, не обижайся, в отличие от моей тачки, твою куртку еще отмыть можно…

Вот так мы и расселись на земле, за бетонным основанием забора. Кавалерию ждали. Потому что тот забор хоть и высокий был, а доски тонкие. Такие доски пули из АК разом в дуршлаг превращают.

Где-то вдали взвыла сирена.

— А вот и спасители наши, — усмехнулся Филимоныч, а потом, чуть приподнявшись, прокричал в сторону дома: — Эй, горе-стрелки, последний раз предлагаю, руки в гору, молотилки на землю и выходи по одному.

Ответом была очередная автоматная очередь.

За деревьями, у поворота дороги послышался визг тормозов, а через несколько секунд из-за деревьев, двигаясь вдоль дороги, появились маски-шоу. Нет, все-таки приятно смотреть, как эти ребята работают, четко, слаженно, все спортивные, подтянутые. Не то что наши опера.

— Ситуация? — поинтересовался старший, подбираясь к нам. В отличие от меня, они на дорогу не выходили, а посему им в грязи купаться не пришлось.

— Да вот, придурки в доме засели. Мы подъехали узнать у хозяина про угнанную тачку. К дому подойти не успели, как они огонь открыли.

— Понятно, — покачав головой, протянул омоновец и, покосившись в мою сторону, поинтересовался: — Раненые есть?

— Бог миловал, — а потом, проследив его взгляд Филимоныч добавил: — Вот в грязи искупаться пришлось, это факт.

— Да уж…

— Ладно, командир. Ты своих пошли на задворки, чтобы эти кадры задними дворами не ушли, только пусть твои на пули не лезут. Это наше дело… А мы потихоньку начнем, — после чего, повернувшись, махнул своим ребятам. Мол, готовность номер один.

А Филимоныч, похоже, вспомнил о нашем существовании.

— Слышали, что говорят? — Мы разом кивнули. — А раз так, руки в ноги и вдоль забора. Если кто перелезть вздумает, стреляйте по ногам. Никаких там предупредительных в воздух. Все предупредительные мы уже отстреляли. И не высовывайтесь…

Хотел я было возразить, какой я боец в мокрых штанах, но, посмотрев на Филимоныча, решил все свои «мудрые» замечания на потом оставить. Он, конечно, мужик свой, но взгреть не по-детски может. Тем более что мои потери рядом с его колесами рядом не стояли.

— Ладно, понеслось…

И стали мы с Игоряшей вдоль забора пробираться, в тылы, так сказать. Сначала все вроде ничего было, а потом кустарник пошел больно колючий, да такой густой, что одних этих кустов без всякого забора хватило бы, чтобы отбить у любого вора всякое желание на чужой участок лезть.

Наконец дело ухудшилось настолько, что мы остановились.

— И что дальше? — поинтересовался Игоряша. Молодой, зеленый. Он из спецназа к нам пришел, и подготовка у него лучше, но тормозит конкретно. Может, у них там на тренировках мозги отшибают?

Так вот задал он свой вопрос в пустоту, вроде он меня не касается, а сам-то Игоряша на меня смотрит и ждет, что я выдам. А я что ему, Дельфийский оракул, что ли?

Посмотрел я направо, налево. Возвращаться неловко как-то, Филимоныч не похвалит…

И тут у нас за спиной как затарахтело. Видно, ОМОН на штурм пошел. А раз так, то внимание наших клиентов на воротах. Значит…

— Давай-ка… Пока у ворот маски представление разворачивают, мы через забор сиганем, а потом дальше в тылы.

— Подстрелят… — с сомнением протянул Игоряша, покосившись на забор.

— Ну, кто не рискует, тот не пьет шампанское. К тому же наши охламоны слишком заняты представлением с парадного входа, чтобы по сторонам глазеть.

— И то верно, — согласился Игоряша, только голос его прозвучал невесело. Не было в нем буйной радости.

— Тогда чего стоим? — поинтересовался я. — На ту сторону и в землю носом вжался. По… шел!

Дважды повторять не пришлось. И лихо это у Игоряши получилось. Рывок — и он по ту сторону. У меня-то явно так не получится. Однако медлить не стоило. Зацепился, подтянулся, рванул куртку на пузе… Теперь ей точно конец… И как куль с говном на ту сторону. Вот и славно. И ни одного выстрела в нашу сторону. Пронесло.

В общем, полежали мы полминуты на влажной земле, а потом рванули дальше вдоль забора, только уже изнутри. Обогнули дом, а там пара сарайчиков. Один под дрова, не сарай, а навес. Другой — заперт на огромный ржавый висячий замок. Вот за ним мы и схоронились. Стволы наготове, сидим, прислушиваемся к «канонаде».

У этих-то бандитов, что мы в угоне подозревали, целый арсенал был на даче, не иначе. Патроны они не жалели. В общем, нарвались мы.

— И что теперь? — поинтересовался Игоряша. — Так и будем тут сидеть?

— А ты что предложишь, пойти жопой амбразуру заткнуть?.. Вон ОМОН не спешит, а нам и подавно спешить некуда. А то получим по свинцовой пайке и ку-ку.

— Но сидеть вот так вот и смотреть…

Неожиданно пальба прекратилась.

— Дом окружен, — голос был нечеловеческим. Мегафон, он и в Африке мегафон. — Мы предлагаем вам сдаться, дабы избежать кровопролития… — Видимо, омоновец хотел еще что-то сказать, но последние слова заглушила очередь. Пулемет у них там, что ли?

Неожиданно я краем глаза заметил движение. Игоряша рванул к дому. Вот ведь пидор, и сам сдохнет, и меня подставит. Но оставить его одного я не мог. Рванулся следом, поскользнулся и плюхнулся мордой в грязь. Похоже, сегодня у меня день грязевых ванн, не иначе. Но отряхиваться времени не было. Единственное, что я себе позволил, так это наклониться и вырвать с корнем мерзотные шнурки. Все зло от них! Лучше без них, чем в самый неподходящий момент на них наступить.

В итоге встали мы по обе стороны черного входа. Пистолеты сжимаем, понимаем, идти надо, а боязно. Наконец, я, как старший, ногой дверь пнул и чуть не взвыл. На вид-то она фанера фанерой, не понять, на каком чуде держится, а по крепости плита бетонная, да и только.

— Тут не пройдем.

— Они там что, забаррикадировались?

— А черт их знает. Небось обширялись по самое не хочу.

— Тогда через окно? — предложил Игоряша.

Нет, ему-то легко, с его подготовкой, а мне что, в раме вместо стекла болтаться, мишень изображать?

— Ладно, — говорю. — Только я первым буду. Подсадишь. И смотри за дверью краем глаза. Эти сволочи ломануться могут. Тогда Филимоныч нам глаз на жопу натянет.

Игоряша только усмехнулся. А что ему — молодой, зеленый.

Подскочили мы к окну. Я сначала внутрь глянул: пустая комната. Ни вещей, ни мебели. Что ж, так может оно и лучше. Игоряша руки лодочкой сложил, я ногу поставил и как в омут вперед головой. Ну, стекло, понятно, в разные стороны, я пузом на пол, откатился в сторону, пистолет вперед выставил. Никого. То ли не слышали за пальбой, то ли сунуться на авось опасаются.

Через секунду Игоряша рядом со мной стоял, тоже на дверь нацелившись. Но, похоже, никто не спешил к нам навстречу. Стараясь не занозить руки, я тоже встал — не век же на полу прохлаждаться. Хотел было куртку отряхнуть, посмотрел… Нет, шведская продукция на русские разборки не рассчитана. Дернул молнию, сбросил куртку в угол, вздохнул по бесславно просранным евро.

— Идем дальше…

— Только медленно и осторожно, чтобы не получилось торжественно и печально.

Приоткрыли дверь. Там коридор, а прямо напротив нас другая комната. А у окна парень в черной майке и спортивных штанах палит в окно по нашим. Спиной к нам стоит.

Игоряша хотел было его окликнуть, мол, руки в гору и все такое. Но я ему кулак показал. Цыц! Такого спортивного парня окликнешь, сразу очередь в живот и получишь. Так что прицелился я получше и в икру его правой ноги «бах»! Его аж подбросило, ноги у него подвернулись, крутанулся он лицом к нам. Я аж обомлел. Пацан пацаном. Лет пятнадцать, наверное, даром что такой здоровый.

Так вот, развернуло его к нам, и он так и застыл. В руке АК, глаза от удивления вылупились. Замер он на фоне окна на мгновение, а потом черную майку словно изнутри взорвало. Кто-то из омоновцев всадил в него очередь.

Мгновение паренек так и простоял с недоумением на лице, а потом медленно начал на пол сползать, автомат выронил.

— Номер раз, — спокойно объявил Игоряша. Хотя я-то вижу: парня аж колотит и губа нижняя подрагивает. Одно дело на полигоне в десятки стрелять, и совсем другое живых людей гробить.

— Что встал? — говорю. — Дальше пошли. Там их двое как минимум.

Но я ошибся, их трое оказалось. Однако совместными усилиями с ОМОНом, мы закончили быстро. Один из стрелков автомат бросил, руки поднял, но слишком поздно. Другой где-то наверху был, на втором этаже. Вниз сунулся, и тут же пулю от меня промеж глаз получил. Нет, конечно, по инструкции я должен был по ногам стрелять, но автомат в руках мальца был слишком весомым аргументом для «неточного» выстрела.

А вот третьего мы нашли чуть позже…

Как только стрельба закончилась, в дом вломился ОМОН. Возле каждого из убитых застыл боец с автоматом. И только после этого на пороге появился Филимоныч. Его хмурый вид не предвещал ничего хорошего.

— Что, настрелялись, Бельмонды хреновы! — набросился он на нас. — Вам что, жить надоело? Что вам было приказано?.. — И дальше шло много нелестных и непечатных замечаний относительно наших умственных способностей.

Ну, нам-то в общем не привыкать. Филимоныч, он хоть и вредный, но мужик справедливый и отходчивый. К тому же в этот раз все закончилось хорошо. С нашей стороны пострадавших не было, разве что «жигуль» и моя куртка.

А потом омоновцы нашли третьего бандита. К тому времени Филимоныч уже оттаял и вызывал медиков и бригаду сыскарей.

— Ты еще скажи, чтобы «скорую» вызвали, — объявил один из омоновцев, выбираясь из-под лестницы.

— ?..

— Там в подвале еще один чудак сидит, к трубам наручниками пристегнутый. Мы его трогать не стали, потому как, судя по всему, чердак у него тю-тю.

— Не понял? — нахмурился Филимоныч.

— Ну, с головой у него не в порядке. Пусть медики ему чего успокоительного вколют, а потом посмотрим, куда его — к ним или к вам.

Филимоныч выслушал, чуть склонив голову, потом резко кивнул в мою сторону.

— Пошли, посмотрим.

За лестницей оказалась дверца, ведущая в подвал, точнее даже не подвал, а полуподвальное помещение, где стоял дизель и располагалась система труб водоснабжения. Помещение освещала одинокая лампочка — цоколь с патроном висели на длинном проводе. А запах… Словно в сортирной яме. И мух соответствующее количество. Они буквально роились в воздухе, и пришлось идти, прикрыв нос и рот, чтобы туда случайно не влетело насекомое. Я еще толком не успел осмотреться, когда страшный рык, пронесшийся по подвалу, заставил меня вздрогнуть. Еще шаг и предо мной открылась картина, достойная американского фильма ужасов. У стены стоял паренек — небольшого роста, в черной майке. Штанов на нем не было и из-под майки торчали голые ноги. И все бы ничего, только лицо… Боже, его лицо… Оно было перекошено и в тускломсвете узких полуподвальных окошек скривилось, превратившись в ужасную маску, где воедино смешались страх и ненависть, голод и вожделение. Глаза паренька почти вылезли из орбит и, что самое ужасное — светились во тьме. А может, мне это лишь казалось? Нет, не могли глаза нормального человека в темноте светиться… Тело выгнулось, и, казалось, лишь наручники, которыми парень был пристегнут к трубе, не давали ему броситься на нас. Сбоку в дальнем углу темнела огромная куча испражнений. Именно оттуда шла вся вонь.

— Кто это? — поинтересовался я.

— He узнаешь? — усмехнулся Филимоныч. — Олег Ольховский, младший брат хозяина дачи. Только вот чем они его кололи?

— А может, он сам…

— Все может быть, — пожал плечами Филимоныч. — Сейчас медики приедут, его заберут… Вот и посмотрим, чего они нам расскажут. А пока пошарь по двору. Я видел там какие-то сарайчики. Вдруг что интересное отыщется.

Я кивнул.

— В одном — только дрова, а во втором…

— Вот ты и посмотри.

Узник вновь дернулся в нашу сторону, словно пытаясь нас достать, и из горла его вырвался протяжный рык. Хищник на охоте, да и только.

— Ладно, я пошел… — заторопился я. Неуютно мне было как-то в этом подвале. Одно дело бандитов стрелять, другое — созерцать разные ужасы. К тому же мухи и вонь не прибавляли энтузиазма.

Пулей вылетев из подвала, я натолкнулся на Игоряшу.

— Ну, как там?

— Лучше не ходи. Лишний раз смотреть не стоит. — И, похлопав его по плечу, я направился к задней двери. — Пойдем, лучше мне поможешь.

Я-то по своей наивности думал, что бандиты заднюю дверь просто забаррикадировали. Ан нет. Она была заколочена досками. Да, ребята постарались на славу. Гвоздей не пожалели.

— По-моему, проще обойти… — протянул Игоряша, разглядывая дверь из-за моего плеча.

— Да… — только и смог протяжно выдавить я из себя. — Правду говорят: когда коту делать нечего, он яйца лижет… Ладно, пойдем в обход…

— Нормальные герои всегда идут в обход, — протянул себе под нос Игоряша, причем фальшивил он страшно.

Вновь пришлось идти через дом, проталкиваясь сквозь омоновцев, застывших в каждом дверном проеме, как на параде.

Скатившись с крыльца, мы с Игоряшей обогнули дом и вышли к сараям. Игоряша сразу направился к запертому, а я туда, где лежали дрова. Мои поиски оказались недолгими. Тут был и топор, и кувалда, и колун. В первый момент я потянулся было к кувалде, но взял все-таки топор. Вещь более универсальная. К тому же после того типа в подвале будущие находки в этом доме не вызывали у меня романтических иллюзий.

Когда я подошел к запертому сараю, то застал закономерную картину. Игоряша рукоятью своего пистолета колотил по висячему замку. Занятие, напоминающее секс в России — бессмысленное и беспощадное. Естественно, замок не обращал никакого внимания на усилия Игоряши, язык не поворачивается назвать его опером. Все-таки у опера должна быть хоть пара дюжин мозговых клеток, а не берет, прикрывающий кость с полостями лимфоузлов.

— Ты бы лучше стрельнул, — посоветовал я, отодвигая «коллегу» в сторону.

Один удар обуха топора, и замок повис на скобе. Я, протянув руку, снял его и бросил на землю. Все равно больше хозяевам не понадобится. После взялись мы Игоряшей за ворота — он за правую створку, я за левую. Раз… И ворота распахнулись, а внутри стоял угнанный «мерс». Вот и все. Значит, мы и в самом деле по адресу пришли, не соврал наводчик Филимоныча.

Так как в сарае, судя по всему, никого не было, мы ворота пошире распахнули, а потом я отправился машину посмотреть. Внешне она была целей целого. И то слава богу! А вот внутри. Когда я в салон ее заглянул, меня чуть не вывернуло. Раньше салон был кожаный, а теперь… Казалось, здесь орудовал маньяк, ненавидящий кожаную отделку как таковую. Все изрезано, испачкано какой-то вонючей жижей. Причем если передние сиденья были еще туда-сюда, то задние — поле Куликово в ночь после сечи.

— Да уж… — озадаченно произнес Игоряша. — Что тут произошло?

— Психа везли, — ответил я и содрогнулся, вспомнив существо в подвале.

— И что мы теперь скажем господину Николаеву, когда он при всех своих понтах явится за своей тачкой?

— А то и скажем. Вот вам три трупа и один мудак, а вот ваше авто. А то, что его внутри разделали, как бог черепаху, так мы в том невиноватые.

— И нам за быстрое раскрытие преступления дадут премию…

— …В виде трехведерной питательной клизмы с патефонными иголками. А депутат за салон своей любимицы догонит и еще раз даст.

Игоряша печально вздохнул.

— Грустная перспектива с полным отсутствием материального стимула для продолжения жизни.

— Премиальные не получать, а зарабатывать нужно, — усмехнулся я. А что еще сказать этой дубине стоеросовой? Нет, я, конечно, взяток не беру, дел не разваливаю, улики не скрываю, но подработать и в милиции можно, и даже честно, только с совестью надо дружить… — Пошли, посмотрим, что там Филимоныч накопал, да и медики с прокуратурой должны подкатить, если в пробках не застряли.

— Слушай, а сам-то ты что обо всем этом думаешь? — и Игоряша кивнул в сторону авто.

— Реже «в вене» надо бывать, — усмехнулся я. — А если серьезно, то не удивлюсь, если вся эта компания, как выяснится — под кайфом.

— Да что-то не похоже было…

— Ни фига себе не похоже. Средь бела дня у банка, под видеокамерами угнать депутатский «мерс», надавав по балдометру охране. А потом, стоило нам появиться, они тут же начали в нас палить, ничего не слушая. Мы даже представиться не успели… Им же все равно в кого палить было…

В общем, обвел я последний раз взглядом сарай. Нет, кроме машины, ничего интересного. Вдоль одной из стен полки с инструментом, столик рабочий, ну там тиски, зажимы разные. У дальней стены, за машиной — туда бы еще пара «мерсов» влезли — что-то вроде сеновала, только без второго этажа. Присмотрелся я повнимательнее — и не понравился мне этот сеновал, будь он неладен. Ну не то в нем что-то. Я и так посмотрел… не то, и этак… не то. Хотя там у дальней стенки полумгла была — фиг чего разглядишь.

Тяжело вздохнув, я сделал пару шагов в сторону темного угла, подхватил стоявшую у стены лопату. Хорошая лопата, новая, а с другой стороны, что я, руками сено ворошить буду? Фиг знает, на что наткнешься. Нет уж, отказать… Хватит с меня на сегодня сюрпризов.

За спиной у меня Игоряша пристроился.

— Чего там?

— А я откуда знаю?

— Так пошли…

— Погодь… Предчувствие у меня нехорошее. Надо взглянуть поближе. А то чего упустим, Филимоныч год вспоминать будет, — и я осторожно копнул лопатой солому.

Предчувствия меня не обманули…

Конечно, ничего хорошего в этом нет, и тем не менее чутье оперативника не пропьешь. Лопата натолкнулась на что-то… Одно ловкое движение и — ворох соломы отлетел в сторону, открыв миловидное женское личико. Девушке, наверное, было лет двадцать, а может и того меньше, и была она мертва, это уж без всяких сомнений.

— Ба, еще один жмурик… — выдавил Игоряша, а потом, зажимая рот рукой, побежал к выходу. Филимоныч, да и наши эксперты из прокуратуры, очень не любит, когда опера блюют на месте преступлений. На то он и опер, чтобы желудок у него был, как стальной котел. А то заблюешь все улики, и разбери потом, что где. Да и чего тут блевать, мертвячок-свежачок! Девушка симпатичная, хоть сейчас на танцы.

Однако разглядывать ее сейчас у меня ни настроения, ни желания не было. Чем больше торчишь на месте преступления, тем больше оставишь следов, даже если ничего не трогаешь и дышишь в тряпочку. Так что бросил я прощальный взгляд на лицо мертвой красотки. Ну ничего, еще свидимся, и в морге, и на опознании. И даже против моего желания. Как там поется: наша служба и опасна, и трудна. Вот только ни в одном сериале про ментов про «трудности» не показывают. Сначала жмуриков в морге насмотришься, а потом они к тебе по ночам во снах ходить начнут.

В общем: «Прощайте, красотки…»

И, повернувшись, я направился к выходу.

Два выстрела, прозвучавшие почти одновременно, заставили меня аж подпрыгнуть. Неужели еще один-два «героя» в доме нашлось? Ну, как говорится, чем дальше в лес, тем толще партизаны. Потом как-то глухо, злобно резанула автоматная очередь.

Выскочив из гаража, я взял свою пукалку на изготовку и бегом к дому, а сам прикидываю, сколько у меня патронов в обойме осталось. Только вот подсчитать мне так и не удалось. Со скрежетом выдираемых из дерева гвоздей распахнулась дверь заднего входа. Та, которую мы решили не трогать. Интересно, какую силищу надо иметь, чтобы вот так разом все гвозди из стены вытянуть? Эта мысль промелькнула у меня в голове, а потом мысли разом переключились в «боевой режим», потому что из дома выскочил и понесся на меня паренек — тот самый — голожопый сумасшедший, что был прикован в подвале. Я даже толком рассмотреть его не сумел. Вскинул пистолет.

Бах! Бах!..

И все, ку-ку! Обойма закончилась!

А парень-то останавливаться и не думал. Хотя я точно попал. На таком расстоянии даже из моей пукалки промахнуться невозможно. Так что, считай, я ему в сердце пару пуль всадил. Только гадина эта, видно, здорово накачалась. Что ему мои пули, так… десерт. И откуда у таких дистрофиков столько сил?

Налетел он на меня, в грудь грязными лапами впился, с ног сбил, и полетел я в грязь со всего маху. Хорошо еще, что на ровную землю упал, и не было там какой-нибудь ветки или гвоздя из земли торчащего. Впрочем, об этом я потом, после много думал, а тогда у меня только одна мысль была: свитер! Как-то не задался у меня денек. Похоже, теперь все заначки на обновление гардероба пустить придется.

В общем, грохнулись мы на землю. Пистолет я, понятно, тут же потерял. Да и какой в нем толк, без патронов, разве что по башке этого малохольного стукнуть. Так ведь если две пули в сердце его не остановили, то синяк на снесенной башне он и вовсе не заметит.

Схватились мы с ним. Он мне в шею своими когтищами впился и зубами где-то у уха щелкает, словно за шею укусить норовит. А запах… запах… Ведь саднит от этого козла так, словно год под себя срал и растирался… Ну, я один прием, другой. Ноль эффекта. Извернулся, саданул его локтем по морде, так он меня зубами так цепанул. Даром говорят, что наркоманы все зубами страдают. Будто зубы у них качаются, а то и вовсе все выпадают. Может, у кого и выпадают, но у этого-то зубки были острее бритвы. Он мне весь локоть распорол. Вот так мы и лежали, друг в друга вцепившись, пока я взглядом с этой тварью не встретился. А взгляд у него жутким оказался. Глаза навыкате, и радужки в зрачке нет совсем. Это ж чем надо было наширяться, чтобы драться с двумя пулями в сердце, да еще взгляд такой обресть? И понял я тогда только одно: еще чуть-чуть и одолеет меня эта тварь. Поднапрягся я, хотя какое там… Драться с этим торчком все равно, что в одиночку пытаться Медного всадника с места сдвинуть. А силы мои уже на исходе были, перед глазками зеленые круги пошли — тварь-то эта меня не по-детски придушила. Да и запашок свою лепту внес. У меня ощущение возникло, словно я голову в дырку сортирную засунул и всеми легкими аромат потребляю.

И тут что-то в воздухе просвистело.

Я и не понял, что это было, только хлынула на меня кровь этой твари. Лицо, глаза разом залила, а тело противника обмякло. Ну, я его отшвырнул, и на заднице в сторону отъехал. Руки перед собой выставил. Не вижу ведь ни хрена, а вдруг это ход какой хитрый. Сейчас снова напрыгнет.

— Успокойся, Алекс, — услышал я голос Игоряши. Только говорил он тяжело, с присвистом. — Упокоился жмурик.

Осторожно поднес я дрожащие руки к глазам, попытался стереть кровь. Попытки с третьей мне это удалось. Ощущение гадостное, но хоть что-то стало видно.

И первое, что я увидел, был вышагивающий в нашу сторону Филимоныч. А за ним торопливо сучили ножками два медика и пара омоновцев.

— У вас все в порядке?

— Да вроде, — дрожащим голосом проговорил Игоряша. Никогда не слышал, чтобы он так волновался.

— Цел? — этот вопрос уже относился ко мне.

— Вроде, — я попытался встать, но, не сумев удержаться на ногах, плюхнулся назад в грязь, на задницу. Кроме того, разодранная тварью рука болела страшно.

— Воняет тут у вас, — скривился Филимоныч.

Он хотел еще что-то сказать, но тут ко мне подскочили медики, засуетились. Помогли стянуть наплечную кобуру, а потом свитер. Но прежде чем отшвырнуть его подальше, я здоровой рукой попытался хоть чуть-чуть стереть кровь с лица. Судя по тому, какую рожу скорчил при этом Филимоныч, вид у меня был еще тот.

— Цел, и то хорошо, — пробормотал он. — Что ж вы так, Игорь Васильевич, ценного свидетеля и лопатой.

— А чем? — с удивлением округлил глаза Игоряша. — Вон Алекс в него несколько пуль всадил. Ему эти пули как семечки.

— Все равно, срубать голову подозреваемому…

— Хорош подозреваемый, — фыркнул один из омоновцев. — Если бы не бронежилеты, он бы ребят в куски порвал.

— Хорош ОМОН, парня недоношенного скрутить не могли, — фыркнул Филимоныч.

— Да он обдолбанный вконец был, — вступился я за омоновцев, поднимаясь на ноги и вытянув разодранную руку медикам. — Ему и в самом деле пули нипочем.

Один из врачей тут же начал колдовать надо мной.

— Пройдемте к машине.

— Подожди, — остановил я его.

Филимоныч тем временем присел над обезглавленным телом, рассматривая две дыры в груди мертвеца.

— И кто нам теперь расскажет, что тут случилось?

— Вы лучше в сарай загляните, там машина нашего депутата, внутри вся в клочья изодрана, а дальше в сене еще подарки. Один точно, но… думаю, этим сюрпризы не ограничатся.

— Ладно, — отмахнулся от меня Филимоныч, как он назойливого виденья. — Иди, прими человеческий облик, а там поговорим.

Мне ничего не оставалось, как последовать за врачом, назад, в обход дома.

Теперь ворота были распахнуты настежь, а в крошечном дворике скучилось с десяток машин. Тут был и автобус ОМОНа, и три «скорых помощи». Интересно, кроме меня, кто-нибудь еще от этого гада пострадал? Пара машин прокурорских, да и, видно, из местного начальства кто-то подтянулся. Все-таки перестрелка. ЧП, так сказать.

Меня провожали сочувственными взглядами.

В общем, уселся я на край подножки «скорой». Санитар мне руку перебинтовал, потом лицо протер какой-то гадостью, кровь убрав. Отстранившись, он какое-то время созерцал итоги своей работы, словно великий художник, любующийся последним штрихом на полотне нового шедевра.

— Ну, а голову дома вымоете, — наконец объявил он. Отчего я тут же чуть не завопил: «Нет, желаю прямо здесь ванну джакузи, с пеной».

— Вам не холодно? — поинтересовался, подсаживаясь ко мне, доктор.

— Нет, — покачал я головой.

Хоть на улице и был промозглый ноябрь, а я сидел по пояс голый, но адреналин, видимо, пока еще действовал. По крайней мере, холода я не ощущал.

— Ну, а раз нет, — продолжал доктор, — давайте-ка сейчас сюда свою руку. Надо вколоть вам лекарство, а то через такую рану, — он показал на перебинтованную руку, где сквозь девственно-белые бинты уже начали проступать бордовые пятна, — подхватите заразу, век по больницам мотаться будете.

Я, ни слова не говоря, протянул руку доктору. Тем временем санитар накинул мне на плечи одеяло. Я хотел было его скинуть. Колючее, и один бог знает, сколько жмуриков этим одеялом покрывали, а потом плюнул. Ноябрь все-таки.

Из-за дома показался Филимоныч. Бросив мельком взгляд в мою сторону, зайцем припустил к начальству. Сам полковник Григорян — в народе «настоящий Половник», по-нашему Пеликан — пожаловал. Ну, мне-то тоже стало интересно, что наш босс вещать начальству будет, поэтому я осторожненько, бочком примостился позади начальственной «Волги».

Пеликан-то, как всегда, стоял столбом, длинный, тощий, на всех сверху вниз, «ибо нету в этом мире никого, кроме меня, хорошего и великого, и то, что снизошел я до ваших мирских утех, за это вы мне руки целовать будете».

— Ты понимаешь, что ты тут устроил?! — наехал он с ходу на подкатившего к нему Филимоныча. — Ты знаешь, чья это дача?

Филимоныч в первый момент опешил, но, зная нрав начальства, тут же нашелся:

— А что, мы подъехали свидетеля допросить, а они по нам из автоматики палить. Пришлось кавалерию вызывать.

Полковник скривился.

— А в том, чтобы всех убивать, тоже была необходимость? Сейчас вот родители этих пацанов наедут на нас по полной.

Видно, доложил уже кто-то. Вот ведь штабные гниды. Сами жопы под пули не ставят, а потом приезжают и командуют. То не так, это не то. Вот ты сам, пистолет в зубы и этих сопляков иди, арестовывай, а пока он тебе первую очередь в живот всаживает, ты ему непременно про его права все расскажи, а если собьешься, то снова начнешь, чтобы неповадно. Он тем временем первый рожок в тебя и разрядит. Потом, значит: «Стой, стрелять буду!», и, как положено, первый выстрел в воздух. Кстати, сейчас еще начнут наши гильзы считать, кто, когда, сколько раз и в кого выстрелил.

— А вы отведите их в сарайчик, там три трупа в сене отдыхают…

Половник скривился еще сильнее. Нет, его понять, конечно, можно: объяснять всяким там отмороженным шишкам, что их детишки давно уже на пожизненное заработали — дело бессмысленное.

— И?..

— И пока, даже без опознания, могу сказать, что одна из них подруга сыночка владельца этого особнячка, а вторая — мать оболтуса, бывшая супруга высокопоставленного лица. Посему как бы вашему приятелю самому в КПЗ не попасть.

Половник стал еще стройнее. Мордочка у него отвисла, вытянулась, боевые офицерские усы поникли, пеликан и только.

Дальше можно было не слушать. Что Филимоныч умеет, так это дать начальству просраться на полную катушку. Дальше мне нужно было заняться собой, потому что состояние у меня, если честно, было не ахти. Может, и правда я от этого наркоши какой вирус подхватил. На сегодня все: кто бы что мне ни говорил. К тому же домой в любом случае нужно, хотя бы для того, чтобы переодеться. Что, я так и буду с голым торсом по округе разгуливать?

Тут как раз Игоряша нарисовался. Я ему махнул, мол, подойди.

— Слушай, не в службу, а в дружбу, пока прокурорские все не разметили, найди там мой табельный… А то мне домой пора, а без него как-то одиноко.

— Не выйдет, — покачал головой Игоряша. — Он там, рядом с трупом, так что завтра получишь после объяснительной.

Я с досады сплюнул.

Вот так всегда у нас. Кто опоздал, тот не успел. Это только в кино бравые оперативники только и заняты тем, что направо и налево мочат врагов человечества. У нас каждый опер, как Лев Толстой, после каждого оперативного выезда должен «Войну и мир» написать, а то и «Моби Дика» в придачу. Причем просто так, чтобы жизнь медом не казалась. А читать весь этот многотомный бред будут лишь в крайнем случае. Судья с прокурором на суде папочки откроют, фотки посмотрят и все… А ты опер пиши, пиши, а если мало бумаги изведешь, то премии не получишь. Отчет, это у нас прежде всего.

— И как ты до дома?.. Машина Филимоныча в куски…

— Доберусь. — И повернулся к медикам: — Подбросите? — Врач «скорой» смерил внимательным взглядом мой обнаженный торс, потом его взгляд остановился на набухшей кровавыми пятнами повязке.

— Тебе куда?

— Центр, Зверинская.

— Хорошо, по дороге закинем. Только поедете в кузове с мертвяками…

— Согласен.

А что? Мне выбирать не приходилось. Ну, правда, не попрешься же полуголым через весь город? А с прокурорскими я тоже ехать не хотел. Нет, они конечно бы отвезли меня куда нужно, но потом по отделению долго бы хохмили. «Голубая» тема у нас ведь излюбленная, а полуголый опер мишень подходящая.

Устроился я на откидном сиденье в кузове «скорой», одеялом прикрылся. Сижу, жду. И чувствую, что не зря врач мне шприц вкатил. Состояние не фонтан. То меня в жар бросает, то в холод. Ну точно какую-то заразу мне этот бесподштанный попрыгунчик в рану занес. Потом еще рука покусанная чесаться начала. Несильно, но неприятно до крайности. Тем более что чесалась-то она под бинтами. А туда никак не влезешь. И тут меня мысль неприятная как огрела. Это что ж, рану-то я залечу, а шрам на руке на всю жизнь останется. Укусы! Очень красиво. Такой шрам девушкам на пляже не покажешь. То ли приставал к кому, что она тебя так искусала, то ли сам маньяк и любишь игры в духе садо-мазо. Не станешь же каждому встречному-поперечному объяснять, что тебя обдолбанный пацан пожевал. Да…

Вот пока я так сидел, размышлял о судьбе своей печальной, медики на носилках один труп затащили, потом поверх него второй кинули, и третий до кучи. А куда их девать? Не гонять же за каждым жмуриком машину? Тем более что жмуры еще те. Я понимаю, там, какие приличные люди, а тут неопознанные девки да бандиты. И так доедут. Ну а мне-то что, я за свой десяток в ментовке всякого навидался.

Потом в салон врач заглянул, тот, что меня осматривал и укол делал.

— Как чувствуешь себя, боец?

И что я ему скажу? «Спасибо, ху…во»?

— Так… — говорю. — Знобит немного.

— Ну, это или адреналин отходит, или лекарство действовать начало. Вот таблеточка. Проглотишь. Пока ехать будем, попробуй подремать. Сон — самое лучшее из лекарств.

Хотел было я рассказать ему про сон, и про не сон, и про все остальное. Особенно про адреналин, какой он на вкус, откуда выделяется, каков его запах и вообще, прыгни разок затяжным, а потом, стирая штаны, все об адреналине и узнаешь.

Ехать предстояло час, не меньше, а посему я попробовал устроиться поудобнее и расслабиться. Все, что мне сейчас на самом деле хотелось, так это хлебнуть чего покрепче, уснуть, а проснувшись, узнать, что вся эта чудная поездка «на дачу к одному охламону», которого якобы накануне видели за рулем чужой тачки, сон дурной… И тут только я вспомнил о машине Филимоныча. Вот кому по-настоящему не повезло. Это ведь сейчас ему придется вызывать эвакуатор, потом все эти бумаги… От таких мыслей мне стало тепло на сердце. Так ему и надо. Нечего по утрам в понедельник за город мотаться. Хотя теперь работы точно на неделю…

Машина мерно покачивалась на ухабах проселочной дороги. Я и не заметил, как задремал, привалившись спиной к прохладной стенке. Однако сны веселья не прибавили. Я бы даже назвал их не снами, а кошмарами. И что удивительно, если обычно, проснувшись, я помнил, что видел во сне, то эти грезы, по-другому я назвать их не могу, едва отпечатались в моей памяти.

Помню, я куда-то бежал, с кем-то боролся. И что самое странное, все это время я страшно хотел пить. Я, собственно, и бегал по темным коридорам бескрайней коммуналки в поисках воды. Но из кранов сочился песок, а запечатанная бутылка лимонада, которая неведомым образом попала мне в руки, оказалась пуста. И в то же время я чувствовал — вода где-то рядом. Я ощущал ее свежий запах, слышал журчание. Но стоило мне оказаться рядом, кран был высохшим…

Вот такие милые сны.

Однако во всем этом самым неприятным оказалось пробуждение.

Машина очередной раз дернулась, и я резко открыл глаза. Мы были уже в городе. Но не это удивило меня. Спал и спал, и вот почти приехали…

Простыня, закрывавшая лицо одного из трупов, была сдвинута в сторону, и мертвый мальчишка стеклянными глазами уставился в потолок. Нет, не в потолок. На меня он уставился. «Да такого быть не может, — одернул я себя. — У нас врачи не ошибаются. Врач сказал: „В морг“, значит, в морг…» Интересно, сколько пацану лет было: пятнадцать, шестнадцать? Дальше под подбородком начиналось кровавое месиво — видно, туда попала одна из пуль омоновцев. С такой раной не выживешь. Кровь еще не засохшая, но уже потемневшая, сворачивающаяся…

И та же самая кровь на пальцах моей правой руки. Еще мгновение… Тот же вкус во рту. Я будто макал пальцы в кровь и обсасывал. Вот тебе и сон про жажду. Нет, раньше за мной подобной ерунды никогда не водилось. По крайней мере, я ничего подобного не замечал. Бывало, конечно, если перепьешь, то под утро сны про сортир снятся, ну тогда встал, и, как говорится, вперед. А здесь!.. Фу, пакость какая.

Я сплюнул, потом, наклонившись, вытер пальцы о простыню покойного и поправил ее. Так, чтобы лицо закрыто было. Нет, лично мне все равно. Мне потом, так или иначе, с этим кадром в анатомичке встреча предстоит, но сейчас… не хотел я, чтобы он смотрел, чем я тут занят. И тут же бросил я косой взгляд на окошечко, разделявшее салон и водительское место. Нет, никто за мной не подглядывал. Ни я, ни жмуры медикам интересны не были. Для них это рутина, мертвяков возить.

Машина снова тормознула. Приехали. Врач мне дверь отворил, вывалился я на свежий воздух. Холодно, ноги подкашиваются. Посмотрел налево, направо — прохожих не видно. Время еще раннее, часа три. Дети со школы уже пришли, а родители с работы еще не подтянулись. Скинул одеяло, отдал. Все-таки вещь казенная. И потом со всей скорости к парадной. Чего на улице голым торсом светить. Только вслед слышу:

— Вы сейчас чайку крепкого выпейте и спать ложитесь, а завтра как новенький будете.

«Спасибо» я уже прокричал, захлопнув за собой дверь подъезда. А дальше наверх, на свой четвертый. А этажи огромные, дом-то старый, построенный еще в конце позапрошлого века, а может, и того ранее. Только вот еще какая штука. Стоило мне в парадное заскочить, мне запах в нос так и шибанул. Нет, и раньше тут всегда пахло, только раньше я этот запах не замечал. А теперь меня аж перекосожопило. И ведь что необычно, для меня это был не просто запах, а смесь запахов, из которой я мог выделить каждую составляющую и для большей части определить источник. Вот это — запах сгнивших отбросов. Кто-то нес ведро мусора и обронил чуток какой-то гадости, а дворник так и не собрал. Вот это — запах сгнившей дохлой крысы из подвала. Вот аромат гнилых досок, а вот — краски, кто-то на первом этаже ремонт делает… Хотя какое мне до всего этого дело? Может, дело в разыгравшейся фантазии? Однако сейчас мне было не до самоанализа. Пулей взлетел я наверх. Два поворота ключа — и я дома.

Нина придет только в шесть, так что у меня была масса времени для того, чтобы привести себя в себя. В первую очередь душ. Нет… воды хлебнуть. Налил я себе стакан, хлебнул, и понял, хочу я не воды, а чего-то другого. Да и бог с ним… И только встав под холодные струи воды, я понял, насколько устал. Несколько минут водных процедур — и усталость, сонливость ушли.

Растеревшись махровым полотенцем, я занялся рукой. Повязка под душем размокла, и ее явно нужно было поменять. В первый момент я хотел было оставить все как есть до прихода супруги, пускай поработает. А потом подумал о следах укусов и о неприятном разговоре, который предстоит. Нина снова начнет уговаривать перейти в управление… Нет, уж лучше самому.

Полез я в тумбочку. Разложил бинты и всякие принадлежности. Взял ножницы, разрезал бинт. И… обмер. Что я ожидал увидеть? Ужасные шрамы, висящая клочьями кожа… Вместо этого: ровная белая кожа, никаких следов. Я недоверчиво потряс головой. Быть такого не может. Я помнил, как больно мне было, помнил, как хлестала кровь, как врач обработал рану. А теперь… не было даже шрама.

Стоп… Я встал, дошел до холодильника, плеснул ледяной водки. Выпил стопку. Потом вторую. Нет, алкоголь меня не брал. Я снова уставился на руку, потом на окровавленные бинты, которые срезал с руки. Пятна крови — на месте. Шрамов на руке — нет. Быть такого не может. Третья рюмка водки мысли не прояснила. Куда делась рана? А ведь даже шрама нет.

Я машинально собрал окровавленные бинты. Раны ведь определенно были, иначе зачем врач мне руку бинтовал. И эти кровавые пятна. Я отчетливо помнил, как они проступили на белых бинтах…

Глава 1 ДОРОГА ЗАПАХА (из записок А. С.)

Этим мечом я убил уже шестьдесят или семьдесят человек… Головы этих негодяев я сварил и съел. Вкусом они очень напоминали свиные или бараньи головы.

Чжан Цисян.

«Братья Бай и фехтовальщик»

Он был убийцей. Он чувствовал Запах Смерти. Сладковатый, манящий, ставший для него чем-то вроде наркотика. Убийца знал его с детства. В погоне за Запахом он стал Жаждущим…

Впервые он почувствовал Запах на далеком юге. Родители решили провести отдых на море и взяли его с собой. Тогда ему было шесть лет. С той поры он сначала подспудно, а потом осознанно стремился вдохнуть этот запах, понимая, что именно в Запахе Смерти сокрыт смысл его жизни…

* * *

Крым. Севастополь. Жаркий август.

Его еще не зовут Жаждущим. Ему всего шесть лет.

Бирюзовое море вздымает валы белой пены. Огромные волны обрушиваются на пустынный пляж. Нещадно палит солнце.

Водоросли зеленой полосой вытянулись вдоль берега. По водорослям идет мальчик. Он вдыхает терпкий запах гниения. Ему нравится ступать босыми ногами по мягкой, уже начавшей разлагаться массе. Вокруг роятся мухи. Сотни мух. Тысячи мух. Мухи тоже любят Запах Смерти, но мальчик не знает этого. Он играет. Он идет по зеленой полосе, протянувшейся вдоль берега. Взрослые, сидящие и лежащие в отдалении, не обращают на него внимания. Они загорают. Они не чувствуют Запаха Смерти, который манит мальчика; не видят его источник, спрятанный под водорослями.

Мальчик тоже не видит его. Но он чувствует Запах. Смерть притягивает как магнит. С каждым шагом мальчик все ближе и ближе. Полной грудью вдыхает он воздух, пропитывая Запахом свои легкие.

Высоко в небе над его головой кружат чайки. Они парят, широко раскинув белоснежные крылья, и громко кричат. Они предупреждают: «Не ходи туда, мальчик. Там смерть!» Но мальчик не понимает языка птиц. Их усилия напрасны. Крики сливаются с шумом прибоя, тонут в шепоте волн.

Неожиданно мальчик наступает на что-то скользкое, гладкое, покрытое слизью. Вот он — источник Запаха. Мальчик убирает ногу. Он отступает. Может, это какая-то рыба, выброшенная морем? Нет. Если и рыба, то очень большая. Мальчик садится на корточки. Осторожно начинает разгребать зеленые пожухлые ленты водорослей.

Мухи. Сколько тут мух! Все звуки мира заглушило жужжание крылатой армады. Но мальчик не обращает на него внимания. Ему интересно: что же он нашел?

Выглянувший из-под водорослей круглый глаз дельфина уставился на мальчика. Существо, запутавшееся в зеленых лентах, выброшенное на сушу, еще живо. Протянув руку, мальчик касается черной спины. Он чувствует, как трепещет тело морского зверя, балансирующего на грани жизни и смерти. От дельфина исходит Запах.

Проведя рукой по телу дельфина, мальчик сдвигает часть водорослей. Открывается огромная рубленая рана. След винта? Развороченная серая кожа. Розовое трепещущее мясо. Крови мало. Морская вода смыла кровь. В ране копошатся насекомые. Они уже начали поедать еще живую плоть. Как и мальчика, их привлек Запах Смерти. Глаз умирающего дельфина уставился на ребенка. Завороженно смотрит мальчик на рану, облепленную насекомыми. Убаюкивающе гудят мухи. Запах Смерти пленил душу ребенка. Мальчик тянется вперед. Его пальчики робко касаются измочаленного мяса, медленно двигаются между жуками, сороконожками, мухами, слизнями и муравьями. Малыш чувствует, как от нажима его руки по телу дельфина проходит волна трепета. Теперь рука его стала красной. Медленно подносит он к лицу окровавленные пальцы. Красная тягучая струйка стекает по руке к локтю. Срывается вниз тяжелая темная капля.

Где-то далеко раздается крик:

— Павлик! Что ты там делаешь? Немедленно иди сюда!

Это кричит его мать, но мальчик не слышит. Он вглядывается в рану, нюхает кровь. Запах Смерти. Сладковатый и приторный, пьянящий и манящий.

Запах Смерти!

— Павлик!

Родители, пляж, море — другой мир. В мире мальчика остаются лишь водоросли, мухи и умирающий дельфин. Снова погружает он руку в пульсирующую рану.

Кто-то хватает мальчика за плечо.

— Павлик!.. Боже! Что ты делаешь?!

Мать хватает его. Тащит прочь. Мальчик отбивается, плачет. Ему так хорошо было в мире Смерти. Так приятен был Запах.

Причитания матери.

Мальчику насильно моют руки в соленой морской воде. Он рыдает, а возвращаясь домой, на квартиру, которую они снимают у противной толстой тетки, нюхает свой мизинец. Там, в уголке, под ногтем осталась частичка крови. Мальчик вдыхает едва уловимый запах крови — жалкое воспоминание о Запахе Смерти. Он счастлив. Он понимает, что впервые в жизни соприкоснулся с чем-то великим, вечным…

* * *

Море. Мертвый дельфин. Запах Смерти.

Жаждущий запомнил их навсегда. Они послужили первым камнем, первой ступенью лестницы Искусства, по которой он поднялся.

В детстве он часто вспоминал Запах Смерти, но только в одиннадцать лет смог снова насладиться им.

* * *

Декабрь. Вечер. Ветер.

Ноги скользят по мертвой, заиндевелой земле.

Одиннадцатилетний мальчик с приятелем идет по пустырю, разделяющему два микрорайона. Мальчики идут вдоль шоссе. Сзади огни — дома. Впереди огни — дома. Между ними царство тьмы — хаос ломаных бетонных плит и строительного мусора. Лениво, большими хлопьями падает снег.

Мальчики идут не спеша. Не торопятся. Они говорят о каких-то своих важных мальчишеских делах.

Какая-то темная фигура бредет по противоположной стороне дороги навстречу мальчикам. Старик. По виду — бомж. Что занесло его сюда в столь поздний час? Старик кутается в рваное пальто, пытается спастись от порывов холодного балтийского ветра. Мимо проносятся машины. Там, в теплых, ярко освещенных салонах, сидят счастливые люди — те, кому улыбнулась удача в жизни. Бомж с завистью глядит вслед машинам.

Почему он решил перейти улицу? Что толкнуло его на этот роковой шаг?

Старик направляется к мальчикам. Может, он хочет попросить у них немного мелочи? Дети милосерднее взрослых.

Ему тяжело идти. Ноги в стоптанных башмаках скользят по ледяной корке. Но старик решительно выходит на проезжую часть.

Визг тормозов. Ослепительный блеск фар. Страшный удар.

На противоположной стороне улицы мальчики, застыв, словно завороженные, смотрят, как тело летит по воздуху. Со страшным хрустом врезается оно в нагромождение бетонных плит — надолбы современных строек.

Все происходит безмолвно. Старик молчит. Единственный аккомпанемент — визг тормозов.

Машина, сбившая старика, вначале притормозив, уносится во тьму. Мальчики стоят, пораженные нереальностью происходящего.

Сквозь завывания ветра до них доносится предсмертный хрип старика:

— Помогите!

Тот мальчик, что постарше, поворачивается к приятелю. Даже в тусклых отблесках далеких фонарей видно, какое бледное у него лицо. Губы его дрожат. Запинаясь, заглушая хрип старика, он говорит:

— Пашка, посмотри, что с ним… Я быстро!.. Я сейчас!.. Надо вызвать милицию, «скорую»…

Он поворачивается и бежит, спотыкаясь, назад, туда, откуда они только что пришли.

Его приятель остается один с умирающим стариком. Мимо проносятся машины.

Снежинки. Мальчик прищуривается. Может, это зимние мухи, а не снежинки? Большие белые мухи? Мальчик делает шаг вперед. Еще один. Он двигается с трудом. Движения заторможены. Ему кажется, что он снова видит давно забытый сон… Пляж… Море… Водоросли… Мухи…

Старик лежит на плитах лицом вверх, раскинув руки. Темный ручеек вытекает у него из-под затылка. Лицо — кровавая бесформенная маска. Сквозь разорванную плоть щек сверкают обломки зубов.

Запах Смерти.

Мальчик вдыхает его полной грудью вместе с холодным воздухом. Запах Смерти! Он пьянит. Мухи-снежинки кружатся вокруг. Они тоже чувствуют этот запах.

Старик хрипит. Пузыри окровавленной слюны вздуваются у него на губах.

От старика пахнет гнилью, мочой — козлиный запах немытого тела. Но вонь затушевывает, перекрывает Запах Смерти.

Мальчик протягивает руку, касается бороды старика, грязных, сальных волос. Медленно проводит пальцем до уголка рта. Мажет палец в тягучей кровавой слюне.

Запах Смерти сопровождают мухи-снежинки. Они, кружась, садятся на лицо старика и, тая, забирают тепло, поедают последние капли жизни, еще оставшиеся в изломанном теле. Насекомые — спутники Смерти.

Мальчик подносит к носу палец, измазанный кровью старика. Словно наркоман, вдыхает Запах Смерти.

Еще Запах Смерти должны сопровождать хрипы и стоны. Это мальчик тоже понимает. Лишь существа, медленно поднимающиеся к вершинам Смерти, порождают Запах.

Идет время.

Мальчик сидит возле старика. То и дело окунает он пальцы в окровавленную слюну, скапливающуюся в уголках рта умирающего, и нюхает, нюхает. Тело старика постепенно заносит снегом. Миллионы белых мух садятся на него, засыпая ноги, руки, грудь белым саваном. От тающего снега вокруг лица образуется ледяная корка.

Постепенно стоны старика становятся все тише и тише.

Когда мальчик понимает, что старик уже мертв, он встает и отходит к дороге. Запах Смерти ушел. Теперь от старика пахнет мертвым телом. Еще долго стоит мальчик, нюхая свои пальцы. Мимо проносятся машины — равнодушные создания из металла и стекла — выходцы из другого мира, обитатели иной вселенной.

Потом появляются машина «скорой помощи» и милицейский «газик». Труп увозят. Мальчика о чем-то спрашивают, но он не отвечает. Запах, на какое-то время ставший для него главной целью в жизни, исчез…

* * *

Как Жаждущий начал убивать? Кто пал первым от его руки? Шестилетний малыш, решивший, что он уже большой. Сколько тогда лет было Жаждущему? Пятнадцать. Где все это случилось? На чердаке пятиэтажного дома. Как пришел Жаждущий к Смерти?

Он прошел долгий путь Искусства. С одиннадцати лет он мечтал снова почувствовать Запах. С одиннадцати лет мечтал ощутить под рукой трепет умирающей плоти. Он не сразу пришел к убийству человека. Кошки и собаки стали его первыми жертвами. Мальчик искал Запах Смерти, но не находил. Вспоров живот собаке, он часами копался в ее внутренностях, но не находил Запаха. Запах исходил только от высших существ; тех, кто стоит на лестнице эволюции чуть ниже человека. Дельфин. Обезьяна. Слон.

Отчаявшись, вечерами он едва не сходил с ума. Так иногда в его возрасте — возрасте полового созревания — мечтают о женщине. А он мечтал о том, чтобы найти умирающего человека, снова вдохнуть Запах Смерти. Часами бродил он возле реанимационного корпуса районной больницы. Его прогнал, надавав по шее, сторож.

И наконец, в возрасте пятнадцати лет, он преступил черту. Стал убийцей.

* * *

Май. Уже лето, но нужно еще ходить в школу.

Лучше школы — сидеть на чердаке собственного дома, читать Фенимора Купера или Майн Рида, плевать в потолок, следить, как бегают по пыльному чердаку солнечные зайчики.

В тот день он прогуливал уроки. Сидел на чердаке. Тут было много мух. Под их жужжание он предавался мечтам. Воспоминание о Запахе Смерти и недосягаемость его будоражили воображение.

Малолетки, воспользовавшись тем, что замок на двери, ведущей на крышу, сломан, играли там в войну. Запретное манило и их, но на своем пути они не зашли так далеко, как Жаждущий. Им не дано было познать Запаха Смерти и Искусства.

Их крики раздражали Жаждущего. Он уже привык свысока смотреть на людей, которые его окружали, на своих сверстников. Они-то ведь не знали, что такое Запах Смерти.

Шорох шагов. Жужжание потревоженных мух. Светловолосый мальчик пробирается по чердаку среди хлама и высохших экскрементов. В руке у него водяной пистолет. Пальцы малыша крепко сжимают игрушечное оружие. Малыш ищет, где бы спрятаться.

Наверху играют в военные прятки. Серьезная игра. На кого попало водой — тот убит.

Малыш чувствует себя настоящим разведчиком. Тут пустой чердак. Кругом опасность.

Пятнадцатилетний подросток, спрятавшись за старым механизмом лифта, весь сжался. Кто-то не отвез изношенный механизм на свалку, бросил прямо на чердаке рядом с его новым двойником. С крыши доносятся радостные крики воюющих.

Малыш с пистолетом медленно идет вперед. Жаждущий весь подобрался. Он наготове, еще не сознавая, что собирается делать. Малыш обходит огромную зловонную кучу дерьма, с которой роями взвиваются большие черные мухи. Они тоже чувствуют приближение Смерти. Шаг. Еще шаг. Теперь малыш уже на краю трехметрового бетонного стакана. Снизу торчат стальные прутья ржавой арматуры. Сбоку лестница — скобы в бетоне.

Откуда взялся этот стакан? Ошибка в проекте? Недосмотр строителей?

Малыш застыл на краю. Он осторожно заглядывает вниз.

«Надо отучить эту мелюзгу совать нос куда не надо», — думает Жаждущий. На лице его играет злая ухмылка. С криком выскакивает он из укрытия. Испуганный малыш оборачивается, на мгновение застывает на краю ямы, балансирует. Убийца изо всех сил толкает его. Вниз! В яму! Малыш словно замирает в воздухе, размахивая руками. Он испуганно кричит. Но кто услышит его крик? Его приятели сражаются наверху, поливая друг друга грязной водой из луж.

Жаждущий бросается к скобам лестницы. Руки его дрожат. Ноги не попадают на скобы. «Только бы он не умер! Только бы опять почувствовать Запах!» Жаждущего бьет дрожь предвкушения. Его знобит. Снова Смерть рядом. Он не думает о малыше, его интересует только Запах.

Запах Смерти.

На дне бетонного стакана темно. Тут полно грязи, мух. Облака мух. Паренек с радостью приветствует их. Это — друзья. Союзники.

Жаждущий останавливается. Его глаза после полумрака чердака медленно привыкают к темноте бетонного стакана. Наконец ему удается разглядеть у противоположной стены трепещущее тело.

Еще жив!

Осторожно, стараясь не ступить в темную грязь, пробирается Жаждущий к своей жертве. Ступишь в грязь — останутся следы. Следы — милиция. С милицией он в свои пятнадцать лет никогда не сталкивался, но инстинктивно боялся ее.

Он пробирается в облаке мух среди металлических стержней арматуры, которые торчат из бетонного пола. Они грязные, ржавые… И Запах! Запах Смерти встречает его.

Жаждущий останавливается над крохотным тельцем. Какой же он все-таки маленький, этот мальчик!

Медленно вытягивает Жаждущий руку, проводит по лицу малыша. Пальцы чувствуют влагу. Малыш еще жив. Он беззвучно плачет. Черный прут торчит из его живота, проколов белоснежную майку. Черное пятно крови.

Рука убийцы касается стержня. Малыш как бабочка на булавке. Его тело не касается земли. Жаждущий раскачивает стержень. Качается тело. Малыш стонет. Запах становится сильнее. Еще раз. Новая волна запаха. В мозгу убийцы рождается новая ассоциативная связь: мухи-боль-смерть-запах.

Жаждущий раскачивает стержень. Малыш не может кричать. Тихо и беззвучно плача, расстается шестилетний ребенок с жизнью. Рядом с ним, упиваясь, стоит его убийца. Запах Смерти. Жужжаниемух. Для убийцы это — суть, смысл жизни.

— Мама, — с трудом выдыхает малыш.

Но Жаждущий не слышит его. Он опьянен.

Постепенно запах становится все слабее. Малыш умер. Жаждущий останавливает качающийся прут. Даже не взглянув на труп, он уходит. Труп остается мухам. Это — их добыча.

Уже наверху Жаждущий замечает, что его штаны намокли. Неужели он описался? Жаждущий расстегивает ремень. Приспускает штаны с трусами. Густая белая жидкость на трусах. Комки белой слизи. Впервые в жизни он кончил, стал мужчиной.

Еще долго сидит он возле бетонного стакана, вслушиваясь в жужжание мух.

На улице начинает темнеть. Пора домой.

Медленно подходит он к узкому чердачному окну, выглядывает на улицу. Внизу по двору мечется женщина в красной кофте.

— Вы не видели моего Алешу?

Жаждущий улыбается. Он видел Алешу, он знает, где этот шестилетний недоумок.

Жаждущий отворачивается от окна. Что-то черное на полу. Водяной пистолет. Удар ноги. Пистолет, описав в воздухе дугу, летит вслед за хозяином. Жаждущий улыбается. Долго мамаша будет искать своего малыша. А что будет делать он?

Убивать! Снова и снова убивать. Он стискивает кулаки, чувствует, как стальная пружина распрямляется у него в штанах. Снова и снова убивать! Губы его кривятся. Ноздри раздуваются.

Запах Смерти.

* * *

Смерть, Запах Смерти, половое удовлетворение — все слилось для него воедино. Поставить человека на грань между жизнью и смертью, дать ему медленно соскользнуть в черную пропасть небытия…

Почувствовав себя убийцей, он понял, что ему необходимо оружие. Пистолет? Нет. Нож! Финка? Нет. За финку могли арестовать. Оружие должно быть одновременно удобным, небольшим и смертоносным. Долгие бессонные ночи ломал голову Жаждущий. Наконец ответ подвернулся сам собой. Скальпель хирурга. Он нашел скальпель в инструментах отца. Острый, как бритва. Отец обычно точил скальпелем карандаши. Убийца переложил скальпель в свой школьный пенал.

Вторая жертва?

У нее были рыжие волосы. Веснушки. Она была некрасива, училась вместе с ним в выпускном классе. Почему она влюбилась в Жаждущего? Трудно сказать. Видимо, уже тогда было в нем нечто необычное, выдающееся.

Она поверила Жаждущему, пошла за ним. А он? Тогда он любил лишь Запах. Запах Смерти.

* * *

Стоял промозглый сентябрь. Прошло всего четыре месяца. Четыре месяца назад в результате несчастного случая на чердаке их дома погиб шестилетний ребенок. Родители Жаждущего уехали на дачу с ночевкой, вот он и пригласил к себе эту рыжую воблу. Как она была счастлива! Ее звали Вика. Она явилась в нарядном платьице. Он купил шампанское. Торт. Инстинктивно подбирал нужные слова, был галантен.

На улице моросил дождь. В квартире было сумрачно. Они зажгли свечи. Огоньки заиграли в рыжих волосах гостьи. Как весело и беззаботно она смеялась. Она была счастлива! Жаждущий подсознательно понимал, что если человек перед смертью счастлив, то Запах будет сильней.

Они целовались. Как они целовались! Каким нежным и трепетным был ее язычок. Тихо пела «Абба».

Он стал медленно раздевать свою гостью. Та была покорна. Несколько раз Жаждущий путался в хитроумных застежках ее нарядов. Наконец ему удалось раздеть ее. Широко разведя ей ноги, он взял ее одним могучим ударом. Совокупление длилось больше часа, но он так и не кончил, лишь измучил девушку, действуя грубо, оставляя синяки на ее груди и бедрах. Но она была счастлива и не замечала его грубости, не чувствовала боли. Счастье затуманило ее рассудок.

Позже, едва переводя дыхание, он упал на ковер. Девушка пошла в ванную. Вот тогда Жаждущий вспомнил о скальпеле. Улыбнувшись, он заставил себя подняться. Ноги его дрожали от напряжения, руки тряслись. Едва не порезавшись, он выхватил из пенала свое оружие, ударом ноги выбил замок в ванной.

Девушка стояла к нему спиной. Он грубо схватил ее, рывком развернул и полоснул по горлу. Тело девушки выгнулось. С губ ее сорвался сдавленный крик. Жаждущий наносил один удар за другим, изо всех сил вгоняя маленькое четырехсантиметровое острие в живот жертвы… Чуть повыше пупка… Чуть пониже… Чуть повыше…

Раны были смертельными, но не приносили немедленной Смерти. Из-за рассеченного горла девушка не могла кричать. Медленно сползла она по кафельной стене. Глаза ее были широко открыты, губы слабо шевелились.

— За что, Пашенька? — такими были ее последние слова.

А он наносил все новые раны. Брызгами разлеталась кровь. Из глаз девушки выкатилась слеза — последняя слеза в ее жизни.

Убийца замер, запрокинул голову, застыл над распростертым в ванне телом. Ноздри его раздулись, лицо расплылось в улыбке наслаждения, он вдыхал Запах Смерти. Наконец из горла его вырвался сдавленный хрип. Член его задергался и исторг на лицо уже мертвой девушки струю пахучей белой слизи. Жаждущий наслаждался, чувствуя капли чужой крови на своем теле, вдыхая запах — Запах Смерти.

Уже потом, анализируя свое первое серьезное убийство, он понял, что совершил ряд ошибок. Насколько острее было бы ощущение, если бы он перерезал ей горло, когда был в ней.

Но тогда у него еще не хватало опыта.

Когда Запах Смерти рассеялся, Жаждущий пришел в себя. На руках у него оказался труп. Своим родителям Вика сказала, что пойдет с подругами в кино. Никто не знал, что она у него в гостях. Надо было избавиться от трупа, уничтожить все следы.

Жаждущий взглянул на часы. Десять вечера. Родители приедут с дачи самое раннее завтра в двенадцать. У него четырнадцать часов на то, чтобы замести все следы. Целиком ему труп не вынести. Нужно расчленить тело. Еще нужны полиэтиленовые пакеты. Много пакетов.

Первое, что он сделал, — пустил воду и смыл кровь со стен ванны. Второе — принес полиэтиленовые пакеты и нож, которым его мать разделывала мясо. Единственное, чего ему не хватало, — мух. Мухи — спутники Смерти. Тогда он включил лампу со световодами, какие обычно стоят в барах. Световоды вращались. По стенам, по потолку, по темной полировке мебели побежали разноцветные огоньки. Световые мухи. Они закружились в хороводе. Мухи. Теперь Жаждущий успокоился. Раз мухи с ним, ему все удастся. Лампа гудела — жужжание встревоженных насекомых.

Расчлененное мертвое тело.

Труднее всего было выворачивать кости из суставов, перерезая сухожилия. Но Жаждущий с успехом справился и с этой задачей. Разложить мясо по пакетам… В отдельный пакет были спрятаны вещи девушки. Жаждущий торопился, но едва успел закончить к утру.

Достав большую сумку, он сложил туда часть мяса. Вошло меньше половины. «Придется сделать две ходки», — решил он.

Похоронил он свою «возлюбленную» недалеко от дома. Закопал мясо на стройке в щебенку, приготовленную под заливку бетоном.

Он зря торопился. Родители приехали только в восемь вечера. К тому времени квартира, а особенно ванная, были убраны.

В понедельник в школу заходил участковый, расспрашивал о Вике, а после школы Жаждущий зашел на стройку. Он долго любовался бетонной могилой.

В тот же вечер, лежа в ванне в горячей воде — почти кипятке, Жаждущий вспоминал все детали происшедшего в субботу. Его член встал. Несколько плавных движений рукой, и Жаждущий кончил. Перед глазами его стояла картина: расчлененное окровавленное тело. Бесформенные куски плоти, увенчанные сосками — ее груди. Ванна, наполненная кровью. Мельтешение разноцветных точек — световых мух. Он не вспоминал то, как трахался с девушкой. Он вспоминал, как кончал на ее истекающее кровью тело…

* * *

Так он стал Жаждущим. Он убивал.

Родители считали его прилежным мальчиком. Он почти на «отлично» закончил школу, поступил в медицинский институт. Больше всего он хотел работать в реанимации. Его привлекал процесс Смерти. Запах Смерти. Без него Жаждущий не смог бы жить.

Он убивал раз в два-три месяца. В основном это были случайные люди. И ни один из них не умер сразу. Пять-десять минут между первым ударом скальпеля и последним вздохом жертвы. Именно эти пять-десять минут Жаждущий жил настоящей жизнью. Полной грудью вдыхал он Запах Смерти.

Милиция? Да не боялся он их! Он всегда нападал на незнакомых людей, интуитивно выдергивая их из толп, снующих на улицах. Проще всего было с девушками. Знакомство-постель-смерть. Только тогда он получал удовлетворение. Запах и трепещущее под ним в агонии тело вызывали семяизвержение. Труднее всего было прятать тела, но через год он уже отлично знал географию строек города. Правда, случались и накладки. Один раз, заманив на стройку мальчишку, Жаждущий вынул член раньше, чем достал скальпель. Жертва вырвалась, сбежала, приняв Жаждущего за гомосексуалиста. Да, его искала милиция. Они даже нашли несколько расчлененных трупов, но Жаждущий считал себя художником, ни разу не повторял узор порезов и полагал, что милиция никогда не сможет его поймать, потому что не сумеет связать убийства и понять, что они дело рук одного человека, хотя всякий раз оружие убийства оставалось тем же самым.

А потом он встретил ее.

* * *

Была осень. Но не дождливая, пасмурная осень, а Осень Света. Листья красно-желтой аппликацией лежали на граните набережной, напротив Соловьевского садика. Именно там, у Академии художеств, он и встретил ее. Какой была она? Какая разница. Просто, увидев ее, Жаждущий сразу понял: «Это она!»

Он подошел к ней и познакомился. Ее звали прозаично — Светлана. Они долго говорили. О всяком говорили. Жаждущий был достаточно образован, отлично ориентировался в узком культурном слое, где, строя из себя эстетов, копошилась молодежь, получившая высшее образование. Цигун и Шри Ауробиндо, Феллини и Сокуров, Кортасар и Булгаков — все смешалось в едином калейдоскопе самодовольства и попыток изобразить понимание. Он был таким же, как все, и единственное, что отличало его, — познание Запаха. Девушка сразу почувствовала в Жаждущем нечто иное, выделяющее его из аморфного человеческого стада.

Павел заинтересовал ее. Она дала ему свой телефон и даже позволила проводить до дому. И он не убил ее. Не смог. Несколько отработанных приемов… и он снова ощутил бы Запах, но в этой девушке он почувствовал что-то особенное. Она осталась жить.

Через два дня он позвонил ей, и они снова встретились, прогулялись по путанице садиков и узких улочек, раскинувшихся вокруг Марсова поля. Прошлись мимо белокаменно-мертвых, еще не укрытых на зиму статуй Летнего сада. Они опять долго говорили ни о чем.

Они стали друзьями.

Долгими ночами, еще не сознавая, что влюблена, Светлана думала о Жаждущем, пытаясь определить для себя черту, выделяющую ее нового знакомого из общей массы. Глаза. Его взгляд. В нем скрывалась боль… или желание? Похоть? Нет, это не плотское желание. Что-то иное, ускользающее, что не в силах определить простым смертным, но что отличает палачей от обычных людей.

Через два месяца, когда бушующий ледяной ветер превратил город в царство Снежной королевы, Светлана пришла к нему в гости. Они сидели дома у Жаждущего, пили жасминовый чай, говорили о дзен-буддизме и джазе. Наступил вечер. Выключив верхний свет, Жаждущий пустил по комнате световых мух. Нет, он не хотел убивать свою гостью, но мухи, они были необходимы ему…

* * *

Желтый свет лампы делал кожу Светланы матовой.

— Еще налей!

Она протянула Жаждущему хрустальный бокал, и полутьма обратила ее пальцы в произведение искусства мастера восковых фигур. Ликер «Polar». Клюквенный рай. Вторая бутылка.

Булькая в утолщении горлышка, полилась тягучая, липкая жидкость. Словно кровь. Булькающая кровь в перерезанном горле бутылки. Алкоголь. Смачивая кончик языка в жгучем сиропе, Жаждущий впитывал алкоголь. Запах отошел на второй план.

Он любовался своей гостьей. За окном завывала вьюга. Пробиваясь сквозь белую тьму, натужно гудели машины. Но Жаждущий не слышал этого… Тихое гудение лампы. Световые мухи, скользящие по укутанным тенями стенам.

Как получилось, что они оказались рядом на диване? Жаждущий не знал. Может, на какое-то мгновение ему и захотелось отступить, сжать скальпель в ладони. Скальпель — единственный реальный кусочек металла в этом призрачном мире скользящих теней. Но нет. Мгновение… и желание прошло. Рука Светланы легла на его бедро.

— Ты так напряжен. Расслабься.

И он позволил себе расслабиться. Позволил Жажде Запаха отступить. Закутался в саван истомы. Когда Светлана потянулась к его ширинке…

Год назад он разделил этот диван с другой девушкой. Жаждущий помнил, как трепетал ее вскинутый к потолку зад под ударами его тела. Какой мягкой казалась ее плоть в его сведенных конвульсией пальцах.

Но видение растаяло. Нежность сменила грубую похоть. Его ватные пальцы играли в волосах Светланы, склонившейся над его промежностью. На несколько мгновений, когда семя уже готово было вырваться из него, Жаждущий напрягся. Пальцы сжались. Впились в волосы девушки. Состояние нирваны пришло раньше, чем была выпита последняя капля терпкого напитка его плоти.

Во второй раз, уже лежа на белоснежных простынях в жарких объятиях Светланы, чувствуя, как, смешавшись, их пот стекает по телам, впитываясь в накрахмаленную ткань, Жаждущий понял, что в его жизни наступил некий перелом. Та его часть, что противилась Смерти, постепенно брала верх над наркоманом, готовым продать душу дьяволу ради Запаха.

«Что же будет дальше? — думал Жаждущий. — Мне придется ей все рассказать? Нет! Я не могу рассказать ей об этом. Я потеряю ее».

Любил ли ее Жаждущий? Его чувство нельзя было назвать любовью. Страсть. Да, пожалуй, именно животная страсть вырвала его из оков Жажды. Природное естество, возобладавшее над взлелеянным дефектом сознания.

«Что же будет дальше?» — этот вопрос в ту — первую — ночь превратился для Жаждущего в навязчивую идею. Но он не знал ответа.

Они не стали расписываться. Просто на следующий день Светлана переехала к нему. Первые дни она ходила по квартире голой. Они трахались каждые два-три часа, спали урывками. Естественные инстинкты закреплялись в разуме Жаждущего, оттесняли неестественные желания Убийцы на второй план.

Потом и он, и Светлана устали. Их жизнь постепенно входила в обычное русло. Убийца снова почувствовал Жажду. Неутолимое желание ощутить Запах Смерти, почувствовать под пальцами трепет угасающей жизни.

* * *

Светлану он убить не мог. Сама мысль об этом казалась ему кощунством. Секс — ощущение того, как его семя стекает в ее пылающую плоть, заглушало Запах. Но Жаждущий понимал, что долго так не выдержит. Рано или поздно он выйдет на улицу со скальпелем — единственным символом его Силы, окруженный роем мух — единственных друзей, которым он доверял свои самые потаенные мысли.

А потом Жаждущий осознал собственную тривиальность. Долгое время, пожалуй, с того момента, как он убил свою одноклассницу, Жаждущий бессознательно мнил себя единственным в своем роде. Неким злым гением, чья уникальность скрыта от окружающих. Но радость обычных плотских наслаждений подсказала ему, что во многом он схож с другими людьми, просто у него особый дар (если это дар, а не проклятье), и тогда ему вспомнился один случай.

* * *

Смоленское кладбище. Неухоженные тропинки, заросшие дикой малиной. Огромные, приторно сладкие ягоды. Пустынные извилистые тропинки среди могил.

Рядом с ним юноша. Явно голубой. Жаждущий подцепил его случайно.

Пара томных взглядов в кафе «Поганка». Пара слов. Вранье о том, что живет по ту сторону зеленого приюта мертвых.

И вот они идут по тропинке. Тихо скрипит гравий. Высоко над головой поют птицы. Спутник Жаждущего о чем-то лопочет, смеется. Он то и дело останавливается. Срывает ягоды. Ест. Красный сок, словно кровь похороненных тут мертвых, окрашивает его губы.

Рука Жаждущего крепко сжимает скальпель. Холодный металл. Жаждущему кажется, что металл трепещет. Словно ожив от предвкушения крови, сам рвется впиться в живую плоть.

Жаждущий осторожно берет голубого за руку. Несколько шагов, чтобы сойти с тропинки. Вот она — маленькая полянка среди могил, которую он присмотрел заранее. Голубой жмется к своему спутнику. Жаждущий обнимает парня. Потом, чуть отстранившись, снимает рубашку и майку.

Нет, Жаждущему чужды мысли о ласках мужчины. Но ни капли крови не должно быть на рубашке. Штаны Жаждущего из специальной ткани. Кровь не намочит их.

Голубой тоже разделся по пояс. Он трется своим безволосым телом о волосатую грудь Жаждущего. Его запах — запах потного мужчины — отвратителен. Одно движение. Скальпель, как живой, сам выскакивает из кармана. Он тянет за собой сжимающую его руку. Направляет движение. Удар.

Удар не простой. Широкий надрез, вскрывающий стенку брюшины. Сжатая кисть Жаждущего вслед за разящим клинком скальпеля уходит в тело жертвы. Голубой замер. Он не кричит. Глаза его выпучились. Окровавленный соком рот скривился, с полуоткрытых губ капает слюна. Он не понимает, не может поверить в то, что происходит с ним.

А Жаждущий выпустил скальпель. Растопырив пальцы в животе жертвы, раздвинув ими трепещущие внутренности, он вдыхает Запах…

Дальше все просто. Жаждущий вымылся. Бидон с водой он накануне спрятал в кустах. Убрал труп голубого в чей-то гроб, вскрытый временем. Задвинул каменную крышку.

Жаждущий никогда бы не вспомнил об этом случае, если бы, вернувшись через три дня, не обнаружил, что каменную крышку гроба сдвигали.

Жаждущий всегда возвращался к могилам своих жертв, чтобы взглянуть на них, проверить, все ли в порядке.

Обнаружив, что его жертву кто-то нашел, Жаждущий вначале перепугался. Он испугался не чего-то конкретного, даже не разоблачения. Страх — реакция на неожиданность. Ноги Жаждущего подогнулись, и он едва не упал. Но постепенно адреналин отхлынул. Заговорил разум. Могли ли сдвинуть плиту бродячие собаки? Нет. Милиция? Может быть. Если так, то они должны были забрать труп. Для этого они бы вызвали машины, нагнали сюда экспертов. Кусты вокруг поляны стояли нерушимой стеной. Если бы труп нашла милиция, они бы все здесь переломали. Дети? Может быть. Но как дети смогли сдвинуть каменную плиту?

И тогда Жаждущий сделал то, чего никогда не делал раньше. Он решил взглянуть, есть ли в могиле труп. Если труп на месте, то ему не о чем беспокоиться. Даже если его кто-то и нашел, этот человек по каким-то соображениям не пошел в милицию.

После убийства, прежде чем закрыть гроб, Жаждущий уложил парня на спину, скрестил руки у него на груди. Через год внешне этот труп стал бы похож на скелеты, лежащие в соседних гробах. Когда же Жаждущий снова открыл гроб, парень лежал на спине. Он был совершенно голым, и с задней части его тела было срезано мясо. Нет, не отгрызено, а именно срезано. Чувствуя слабость в ногах и руках от новой волны адреналина, Жаждущий закрыл гроб.

В тот день он напился. По-настоящему напился. И уже ночью, склонившись над тазиком, выплескивая содержимое желудка на эмалированный металл, он старался забыть о том, что увидел на кладбище.

* * *

Может быть, нить рассуждений Жаждущего кому-то покажется странной. Не отрицаю. Но человек, находящийся в тисках между природной страстью и наркотическим желанием, порой выбирает странные пути, хватается за соломинку.

Через несколько лет случившееся на Смоленском кладбище снова всплыло в сознании Жаждущего. И тогда он решил, что не одинок, что есть еще люди, идущие по извилистой пути недозволенного, и если найти их… Может быть, у них есть лекарство. Может, они знают способ сойти с Пути Смерти? Слабая надежда. Жаждущий понимал это. Но пока он знал лишь один способ заглушить Жажду Запаха Смерти — секс. Однако со временем желание ослабевает. Ему нужны были все время новые ощущения, способные отвлечь бессознательное стремление к привычному наслаждению.

* * *

Последним событием, подтолкнувшим его к поиску лекарства от Жажды, стала «ломка».

Живя со Светланой, Жаждущий сдерживал себя. Он не хотел больше убивать. Запах? Да, Запах манил, но то человеческое, что долго дремало в глубине его души, постепенно проступало наружу. Раньше люди виделись ему в основном как источники Запаха — закупоренные бутылки, которые можно открыть и выпить…

Он сидел за столом и в свете настольной лампы перечитывал карточку одного из своих больных. Светлана спала на тахте у него за спиной.

Неожиданно Жаждущему судорогой свело живот. Волна безумной, тупой боли накатилась и отхлынула. Жаждущий не мог ничего сказать. Тело его напряглось, руки сжались в конвульсии, выгнулись клешнями ревматика; на лбу проступил пот. Еще не понимая, что с ним, он приготовился встретить новую волну боли, но она не приходила. А потом он почувствовал… нет, не Запах, след Запаха, какой обычно витает в морге и палатах реанимации — запах живого человека, которого можно убить. И этот запах шел откуда-то сзади… от тахты, на которой спала Светлана.

Пальцы Жаждущего начали сжиматься и разжиматься, но он не замечал этого. В несколько мгновений куча медицинских карточек и результаты анализов, которые он собирался просмотреть за вечер, обернулись горой рваной, скомканной бумаги.

Жаждущим овладели несколько навязчивых мыслей. Самая первая и самая сильная: «Не думай ни о чем. У тебя есть единственный друг — скальпель. Достань этот маленький кусочек металла. Он ведь продолжение твоей руки. Символ твоей профессии. Достань его, и все встанет на свои места, когда острое лезвие окунется в кучу мяса, развалившегося на твоей кровати». Но пытаясь перебить основную тему партитуры, у него в голове тут же зазвучали слова любви. Любовь versus Жажда.

Снова волна нестерпимой боли прокатилась по его телу.

Ты только возьми скальпель. И он сам подарит тебе Запах. Ты снова поплывешь по волнам блаженства.

Нет!

Перед глазами Жаждущего встало лицо его первой жертвы — некрасивой веснушчатой девчонки. Открытые выпученные глаза. Лицо, забрызганное кровью и его семенем.

Новая волна боли. А за ней еще и еще.

На мгновение Жаждущему показалось, что это не лицо той школьницы (теперь он даже ее имени вспомнить не мог), а лицо Светланы. Это она смотрит на него остекленевшими глазами. Это по ее щекам стекает белая слизь и темная кровь. Это от нее исходит нестерпимо манящий Запах…

Нет!

Жаждущего трясло. Одежда на нем насквозь промокла. Пальцы побелели, судорожно впившись в стол. И все это происходило беззвучно. Дикая боль. Судороги. И тихий голосок скальпеля, звучавший где-то внутри черепа. Голосок, который был порождением фантазии Жаждущего.

— Мой друг, возьми меня. Снова мы пройдем райскими тропами Смерти. Обретем былое единство. Нырнем в омут наслаждения… Я продолжение тебя, как твой член. Разве ты можешь меня бросить? Разве ты позволишь мне мучиться от Жажды?

Но тело Жаждущего еще помнило ласки той, что лежала на тахте; помнило нежные прикосновения ее рук… Он понимал, что может схватить скальпель, убежать на улицу, убить кого-то. Но тогда его могут схватить. Он попадется. И как он посмотрит после этого в глаза Светлане? Что случится, если она узнает о его Жажде?

Он ее потеряет!

Постепенно волны боли стали стихать. Жаждущему удалось расслабиться. Пальцы разжались. Скальпель со звоном упал на полированный стол, но Светлана не проснулась. Она так и не узнала, каких мук стоила Жаждущему ее жизнь.

Наконец, собрав достаточно сил, оставляя на полу мокрые следы (его одежду в буквальном смысле можно было выжимать), Жаждущий прошел в ванную и взглянул на себя в зеркало. Сколько длился приступ? Минут пять. Эти пять минут показались ему веками. И его тело! Он потерял много жидкости. За пять минут Жаждущий осунулся — заострились скулы, ввалились глаза. И тут он почувствовал, насколько сильно хочет пить.

Сорвав с себя одежду и выкрутив до предела ручку крана, Жаждущий нырнул под струю холодной воды и застыл, широко открыв рот навстречу потоку, ловя каждую ледяную каплю. Он не чувствовал обжигающих холодом прикосновений воды. Он хотел напиться.

Дверь ванной открылась.

На пороге стояла Светлана. Увидев Жаждущего, она бросилась к крану, стала закручивать воду, потом обняла его холодное, посиневшее, покрытое гусиной кожей мурашек тело; прижала к себе, согревая своим теплом.

— Ну что ты, глупенький, — с нежностью, словно маленькому ребенку, выговаривала она. — Ты чего, заболеть захотел? Совсем дурной!

Глава 2 ДОРОГА КОЛДОВСТВА (из записок А. С.)

Мне было предначертано стать небожителем — теперь срок настал, меня зовут к себе.

Гэ Хуна.

«Жизнеописание святых и бессмертных»

Что бы ни писали газеты, ни диктовало общественное мнение, Колдуны существовали, существуют и будут существовать в любую эпоху. Я имею в виду Колдунов с большой буквы, а не всяких там экстрасенсов-шарлатанов, которыми наводнена наша жизнь.

Революции, мировые войны, торжествующая философия материализма, одержавшая победу во всем мире… и черное Искусство забыли. Люди сделали из него смешного клоуна. Некромантия оказалась не в почете. За рубежом по телевидению и на страницах газет всевозможные мистификаторы и лжепророки до пены у рта спорили о белой и черной магии, не подозревая, что Искусство может быть только одного цвета — черного. Издательства печатали книги с именами демонов, но лишь отдельным талантам, людям, обладающим артистизмом души, удавалось заглянуть в бездонные глубины Искусства и, не сойдя с ума, принять наследие разумных существ, населявших нашу планету задолго до появления человека — существ, чье естество было иным. Но именно из-за чуждого людям восприятия культурных ценностей Искусство и было черным. Не могло оно быть никаким другим!

Викториан осознал это не сразу. Если говорить честно, то звали его просто Виктором, но когда однажды кто-то из знакомых назвал его Викторианом, он принял это имя. Витиеватостью и древностью такая интерпретация его имени вознесла его от простого «победителя» в иную плоскость; придала ему ореол таинственности и неповторимости, как рука великого художника может узором придать неповторимость простой глиняной вазе.

Путь Искусства… Путь Колдовства… Как вступил на него Викториан? В отличие от судьбы Жаждущего, путь Викториана сокрыт от меня. И как я подозреваю, он был менее эмоционален. Как выглядел Викториан — в прошлом известный начинающий художник, хотя так и не ставший знаменитостью выставочных павильонов; подающий надежды инженер, так и не закончивший аспирантуру? Когда мы познакомились, он носил клочковатую густую бороду, которая по мере погружения Викториана в черные бездны Искусства стала скрывать Зло (нечеловечность).

С Жаждущим дорога Викториана впервые пересеклась на Смоленском кладбище. Викториан из-за кустов увидел Жаждущего и его «голубого» спутника. Он сразу понял, что перед ним не просто человек, а человек, имеющий отношение к Искусству. Колдун знал, что многие от рождения обладают частицей Искусства и порой используют его, не придавая тому значения, ничем не выделяясь из будничной, серой повседневности.

Увидев Жаждущего, Викториан замер. Он хотел видеть всё. Там, в зарослях малины, должно было произойти действо Искусства. А любые крохи Искусства, любые, пусть бессознательные его проявления, интересовали Викториана. Случайные действа Искусства манили его, потому что врожденные таланты, как знал он из колдовских книг, порой бывали очень необычны.

Он видел смерть «голубого»; видел, как рука Жаждущего утонула в теле; как затрепетали его ноздри, вдыхая Запах Смерти. Нет, тут для Колдуна не было ничего интересного. Но он дождался конца представления. Как Колдун и предполагал, Жаждущий оставил покойника тут же, в заранее приготовленном старинном каменном гробу. Свежее человеческое мясо, вот что было нужно Колдуну. Человеческое мясо — универсальная валюта Посвященных Искусства. Сам он человечины, конечно, не ел без особой необходимости, собственноручно никого ради мяса не убивал, но мог обменять человеческое мясо или живого человека — на знания либо золото. Угрызения совести? Жалость. Да, бывало. Но искаженное Искусством восприятие реальности заставляло человека действовать со своеобразной избирательностью. Викториан мог продать демонам сотни людей, не заботясь об их дальнейшей судьбе (что являлось одним из пунктов его договора с Древними), но в то же время он, наверное, прыгнул бы в ледяную воду, чтобы спасти утопающего…

В тот день на кладбище, срезав ножом самые мягкие и нежные куски плоти и перепачкавшись кровью, Колдун поспешил в свое убежище. Он торопился, боясь, что его застанет Жаждущий — ведь никто, даже семья Колдуна, не знал, кто он на самом деле…

* * *

Солнечный луч, проскользнув в узкую щель между занавесками, нарисовал ярко-белое пятно на потолке.

Анна пошевелилась и в полусне медленно провела рукой по обнаженной груди мужа. Еще один день — еще один штрих серой повседневности. Дребезжа, зазвенел будильник. Тяжело вздохнув, Анна приподнялась. Спустив ноги с кровати, пошарила в поисках тапочек. Окунув ноги в мягкую синтетику, прошаркала на кухню, мельком бросив взгляд на зеркало в прихожей. Оплывшие черты лица. Всклокоченные волосы. Синяки под глазами. Словно она кутила всю ночь.

Поставив чайник на плиту, она отправилась назад и, усевшись у трюмо, начала методично расчесывать свои жидкие длинные пряди. «А некогда это были красивые локоны», — подумала она. Но и сейчас ей нужно выглядеть красиво. Не для мужа. С мужем она не спала уже больше двух лет, хотя ночь они проводили обычно в одной постели. Виктор не жаловался. Нет, он не страдал импотенцией, это Анна точно знала, но, возможно, у него, как и у нее, был кто-то на стороне. Даже сейчас, вспоминая Максима Палыча — начальника соседнего отдела, она томно вздыхала. Ее большие, обвислые от груза лет груди трепетали под комбинацией. Она вспоминала его ласки, думала о том, что сегодня, как обычно, в обед пойдет с ним в операторскую — маленькую каморку под лестницей, ключи от которой были только у Максима Палыча, и там снова отдастся ему, согнувшись, упершись руками в ледяную батарею отопления. Они опять будут спешить, Максим Палыч станет пыхтеть у нее над ухом, шептать всякие ласковые глупости. Почему она до сих пор жила с мужем? По привычке, из-за денег, из-за детей… Виктору очень много платили, хотя работал он, как сам говорил, простым инженером в каком-то сверхсекретном НИИ.

— Прихорашиваешься? — голос Виктора-Викториана был глухим, хриплым, грудным.

Анна ничего не ответила. Пусть болтает.

— Девочек разбудила?

— Пусть спят, у Лю сегодня нет нулевого урока. Так что ей в школу к девяти.

Ничего не ответив, Викториан отправился на кухню. Пятнадцать лет совместной жизни, несмотря на нынешнюю отчужденность, смешали их характеры. Многое перешло от Анны к Виктору. Точно как она, шаркая, прошествовал он на кухню, снял закипевший чайник с плиты. Себе в отдельном чайнике заварил жасминовый чай, добавив несколько серебристых шариков женьшеня; жене и дочерям — обычный индийский «высший сорт».

В кухню заглянула Анна. Она еще не была одета, но уже отчасти привела себя в порядок.

— Два или три яйца? — поинтересовалась она у Виктора, доставая из духовки сковородку. И сколько тебе сосисок отварить?

— Давай три. Сегодня я могу задержаться… А мясного не надо.

— Опять голодаешь?

Викториан не ответил.

Он не стал врать, вдаваясь в подробности о пользе вегетарианства и голодания, а она не стала спрашивать, потому что думала не о муже, а о Максиме Палыче. У Викториана же в голове были формулы третьего уровня «Мегаполисмании», а совсем не семейные дела.

Потом проснулись девочки: Лю — Людмила, ей было четырнадцать, и восьмилетняя Зоенька.

Виктор не заметил, как пролетело утро. Разговоры, состоявшие из коротких фраз; ответы — «да», «нет». Виктору казалось, что дети (да, дети!)… и даже вещи чувствуют натянутость его с Анной отношений, чувствуют их взаимное непонимание и, как и супруги, давно смирились с повседневным самообманом.

А через час он с Анной вышел из дома. Она направилась в сторону автобусной остановки, чтобы ехать в свое НИИ, он — в сторону кладбища.

Ежась на ледяном ветру, щурясь от яркого солнца, прошел он по обледенелой тропинке к маленькому склепу. Сотворив заклятие «от чужих глаз», вступил в загаженное темное помещение, где между смерзшихся листьев и полуистлевших куч дерьма непонятного происхождения тускло, белыми пятнами проступал мраморный пол. Поднявшись на цыпочки, Викториан определенным образом надавил на нужный кирпич, и часть пола отошла в сторону, открыв темную дыру. Вниз во тьму вела ржавая и ненадежная на вид лестница. В нос ударил запах плесени и застоявшейся мочи. Но Викториан не останавливался. Двигаясь быстро и уверенно, он спустился во тьму по проржавленным ступенькам. Он видел в темноте так же хорошо, как днем, к тому же он знал каждый закуток подземелья как свои пять пальцев.

Закрыв за собой люк, Викториан в полной темноте прошел по сырому мрачному коридорчику к осклизлой стене. Там была еще одна потайная дверь, а за ней начинались его владения — три комнаты-склепа, залитые ярким фосфоресцирующим светом. Тут был его настоящий дом — его обитель.

Как многочисленные грунтовые воды, постоянные дожди и наводнения, которыми столь славен был город, не затопили эти подземные помещения — оставалось тайной. Видимо, какая-то волшебная сила удерживала воду и не давала просочиться под землю холоду, постоянно поддерживая в подземелье температуру около двадцати пяти градусов. Викториан не касался колдовских сил, сохраняющих его обитель, боясь что-то нарушить и уничтожить апартаменты, на которые наткнулся совершенно случайно, выискивая следы Искусства в любом их проявлении. Тогда поиски привели его в эту подземную обитель, а еще через несколько месяцев он совершил паломничество к Колодцу…

Обитель Колдуна состояла их трех комнат. Первая и самая большая — гостиная, библиотека. Старинная мебель с витиеватой резьбой. Огромный импортный холодильник, до отказа забитый всевозможными деликатесами и теми продуктами с черного рынка, что никак не мог позволить скромный бюджет простого инженера. Гигантский письменный стол, уставленный всевозможными колбами и стопками книг. Хрустальная люстра под потолком, куда вместо лампочек были вставлены гнилушки. С помощью Огненного заклятия Викториан усилил ее свет в несколько сотен раз. Из комнаты вело две двери. За правой — находилась кладовая Колдуна. Там хранились ингредиенты колдовских заклятий, расставленные на полках вдоль стен и развешенные на веревках, протянутых из угла в угол. На каменном полу кладовой была вырезана колдовская пентаграмма. Здесь Викториан общался с обитателями Колодца.

В комнате налево Колдун устроил спальню. Гигантская кровать под балдахином занимала большую часть помещения. Сюда иногда он приводил женщин — в основном несовершеннолетних пэтэушниц. Тут он развлекался с ними, собирая человеческие эмоции (тоже ходовой товар) и с ужасом вспоминая прелести своей супруги. Иногда он пытал своих «гостей» — но без особого желания, лишь в том случае, если об этом просили Древние. Никогда собственноручно не убивая их, Викториан отдавал девушек (а иногда, намного реже, юношей) обитателям Колодца, хотя порой ему было и жаль губить невинные души.

По-своему он был еще более изощренным убийцей, чем Жаждущий, тот убивал, повинуясь желанию наркомана, в то время как Колдун губил людей с равнодушием, зарабатывая этим себе на жизнь и между делом удовлетворяя физиологические потребности своего тела. Мысль о том, что кто-то еще будет жить, пусть даже и не сознавая, что знает его тайну, заставляла его трепетать от страха.

* * *

Финансовый вопрос.

Все было очень просто. Колдовство было его работой, колдовство приносило ему деньги. Викториан давно уже стал своим для торговцев антиквариатом и подпольных мастеров по золоту. Он с помощью Искусства добывал золото чаще в изделиях, чем в слитках. За золотой лом платили мало, но это во много раз превышало заработок пусть даже ведущего, но инженера. Когда он бросил работу и стал добывать деньги новым способом, то поначалу совершал грубые ошибки, последствий которых ему едва удалось избежать. Первые золотые изделия, которые он принес одному знакомому ювелиру, Колдун получил в дар от обитателей Колодца. Как выяснилось при экспертизе, изделия датировались третьим тысячелетием до нашей эры и стоили семизначную сумму в долларах. Счастье, что ювелир позвонил в первую очередь ему, а не куда положено. Викториану пришлось долго врать, убеждая ювелира, что перед тем искусная подделка. После этого Викториан поставил обитателям Колодца условие относительно времени изготовления колец и брошек, которые он может принять в виде оплаты за свои скромные услуги.

Неприятным получился инцидент с мафией.

Они выследили Викториана через комиссионки. Простой инженер, как числилось во всех анкетах, скромно живущий в двухкомнатной квартире в многоэтажке, за месяц продал столько золота, серебра, фарфора и бронзы восемнадцатого и девятнадцатого веков, что на вырученные деньги мог построить собственный девятиэтажный кооперативный дом.

Бандиты подкараулили его в подъезде. Повязали. Отвезли к какому-то местному авторитету на дачу.

— Итак, — сказал авторитет, затянувшись ментоловым «More», — откуда у вас, Виктор Степанович, столько разных штучек? Вам впору музей открывать.

Бандитов было слишком много, да и Викториан, в те времена еще неопытный по части Искусства, не мог с ходу придумать, как вывернуться. Он ничего не ответил авторитету.

— Нехорошо, Виктор Степанович, — продолжал бандит, на лице которого читалось как минимум университетское образование. — Мы живем в государстве, которое все у нас отбирает. Вы что же, хотите, чтобы к вам нагрянуло КГБ?

Вот с КГБ Виктор Степанович никоим образом не хотел общаться.

— Или вдруг что-то случится с вашими дочками. Как жаль, если по дороге из школы одну из них переедет автобус… Нехорошо это будет, Виктор Степанович, — авторитет говорил таким спокойным равнодушным тоном, что Виктор понял — а ведь и впрямь переедут.

— Что вам нужно? — глухо выдавил он.

— Источник. Откуда вы берете цацки?

— Я не могу вам этого рассказать.

— Зря вы так, Виктор Степанович, — протянул авторитет. — Вам ведь столько денег не нужно. Вы ведете скромную жизнь…

— Нет.

— Шкипер!

Появился здоровенный низкорослый детина, лениво поигрывающий велосипедной цепью. Судя по внешнему виду, показатель интеллекта у него был величиной отрицательной.

— Несговорчивый у нас сегодня гость, Шкипер, — тем же спокойным голосом продолжал авторитет. — Может, для начала ты его поучишь взаимопониманию, а если с ходу не дойдет, то нужно будет заняться им более основательно.

Викториан понял, что если его изобьют, он не сможет сосредоточиться, не сможет защититься.

— Сколько вы хотите? — дрожащим голосом пролепетал он.

— Разговор не мальчика, но мужа… Остынь, Шкипер.

Уголовник замер.

— Мне нужно знать, откуда вы берете цацки.

— Я могу вам платить проценты.

— Нет. Нам нужно знать, откуда вы берете эти цацки.

— Предположим, я стану давать вам изделий на миллион рублей в месяц.

Викториан отлично понимал, что портит себе рынок сбыта, приоткрывает для врагов покрывало своего могущества, но все, что ему было нужно, — оттянуть время. Он хотел, чтобы его просто где-то заперли, и тогда он мог бы обратиться к своим покровителям.

С трепетом ждал он ответа.

Когда Викториан назвал сумму, глаза авторитета округлились. Дача, несколько квартир с женой и любовницами, машины — все, что имел этот человек, стоило от силы несколько сотен тысяч. Тут же ему предлагали миллион ежемесячно. Авторитет задумался. Судя по всему, человек, сидевший перед ним, мог выполнить свое обещание. Конечно, под пытками можно было узнать, откуда он берет вещи, и получить много больше. А если он не скажет? На вид Виктор выглядел замкнутым крепышом. Иметь ежемесячный миллион и свернуть все дела, сосредоточившись лишь на сбыте? Заманчивая перспектива. Но авторитет боялся взять на себя ответственность за подобное решение. Подобное решение должна принять сходка.

— Нам надо посоветоваться, — медленно произнес он, облизав полные губы. Забытая «More» скорбно дымила на краю пепельницы.

Через пять минут Викториан уже сидел в сыром подвале дачи. Тогда он уже умел видеть в темноте, поэтому, лишь только все наверху затихло, он куском штукатурки начертил на сыром бетоне пола пентаграмму. Разодрав палец ржавой проволокой, он выдавил несколько капель крови и произнес необходимые слова на нечеловеческом языке, звуки которого меняли саму физическую сущность вселенной, порождая те процессы, что неискушенные люди порой называли чудесами.

Через несколько секунд в воздухе над центром пентаграммы закачалось зеленое лицо, которое, если бы не острые иглы зубов, можно было бы принять за маску Фантомаса. Это была одна из масок-образов, которую использовал его «демон» (если, конечно, можно было так назвать одного из Древних). Зеленое лицо казалось неживым — пластиковый реквизит какого-то театра. Но в лице этом таилось что-то пугающее, неуловимо нечеловеческое, одним махом превращающее на вид незыблемую реальность в мир снов.

— Ты звал меня, слуга?

— Да, Зеленый Лик. У меня неприятности. Злые люди, не чтящие законов моей страны, схватили меня. Они требуют богатств и могут убить меня, так как ни под какой пыткой не смогу я рассказать непосвященным о Колодце.

В его устах эти слова прозвучали, как молитва мусульманина, взывающего к Аллаху в застенке неверных.

Некоторое время зеленое лицо изучало Колдуна, уставившись на него мутными глазами, где в болезненно-белой зелени едва можно было различить малахитово-зеленые зрачки. Викториан знал, что демон проверяет его мысли, нет ли обмана. За миллионы лет обитатели Колодца научились не доверять краткоживущим.

— Ты говоришь правду, — вновь заговорил Зеленый Лик. — Я пошлю к тебе Ицихитанацу — одного из слуг Колодца. Он уничтожит твоих врагов и в виде оплаты заберет их мясо. — Лик заколебался, словно собираясь растаять, но потом восстановил материальность. — Когда он появится, не забудь разорвать пентаграмму, краткоживущий, и не бойся. Ты нужен нам.

Лик исчез. Через мгновение в центре пентаграммы начало собираться какое-то облако. Колдун не сразу заметил его появление. Ицихитанацу невозник на пустом месте, а как бы проступил из ниоткуда, постепенно проявляясь из воздуха на манер Чеширского кота. Викториан с замиранием сердца следил за происходящим. Он много читал о «страшном звере» (кажется, так переводилось имя этого слуги Лика с африканас), но нигде не встречал его описания. Инстинктивный страх перед неведомым овладел им.

Ицихитанацу оказался маленьким негритенком. Голым. Безобидным. Его детское личико выглядело самим воплощением невинности. Но внешний вид не мог обмануть Викториана. Он знал, как порой обманчива бывает оболочка в сравнении с внутренним содержанием, особенно когда дело касалось Древних.

Окончательно материализовавшись, Ицихитанацу широко зевнул, и Колдуна окатила волна зловония, словно он вдохнул воздух, наклонившись над полуразложившимся трупом. Почему безумная фантазия Древних превратила палача в чернокожего ангела? Или тут, как и во многих поступках обитателей Колодца, скрывалась черная ирония, глумление над устоявшимися образами человеческой культуры?

Осторожным движением ноги Викториан стер одну из линий пентаграммы. Чудовище оказалось на свободе. Мальчик едва доходил Викториану до пояса, но когда он заговорил, голос его показался голосом старца:

— Где мясо, слуга?

— Люди наверху, в доме.

— Мясо только в доме?

— И на огороженном забором участке.

— Через час я всё заберу.

Ицихитанацу поднялся по приставной лестнице. Легкое движение пухлой детской ручки — и люк из толстых досок разлетелся в щепки. Наверху послышались крики, кто-то выстрелил.

Викториан забился в угол и зажал уши руками. Из старинных книг он знал, сколь ужасной может быть смерть от руки такого существа.

В доме кричали. Страшно кричали, как кричат люди, перед которыми разверзлись пучины ада.

Негритенок то и дело возвращался. Ни слова не говоря, не обращая никакого внимания на Колдуна, он сгружал в центр пентаграммы окровавленное мясо. Человеческое мясо — то, что раньше было телами авторитета, Шкипера и других, быть может, совершенно невинных людей, по несчастью оказавшихся в проклятом месте в неурочное время. Через некоторое время груды окровавленной аморфной массы, совершенно лишенной костей, растворились в воздухе. Потом исчез и негритенок.

Из разных уголков дома к подвалу с пентаграммой тянулись кровавые следы.

Некоторое время Викториан просидел без движения. Он боялся выходить. Боялся того, что мог найти наверху; не хотел, чтобы видения смерти, запечатлевшись в памяти, со временем пробрались в его сны. Но, наконец, взяв себя в руки, он поднялся по лестнице.

Все стены и потолки на даче были забрызганы кровью, повсюду валялись обгрызенные кости, обглоданные хрящи, внутренности. Прочь из обители Смерти! Виктор побежал. Он бежал, не оглядываясь, поскальзываясь в лужах уже начинающей сворачиваться крови, спотыкаясь о черепа с содранными скальпами и откушенными носами, стремясь как можно быстрее покинуть царство кошмара. Несмотря на его колдовскую практику, анатомичка всегда вызывала у него позывы к рвоте.

Больше мафия никогда его не беспокоила. Или Лик принял меры, или после случившегося на даче Викториана боялись трогать — но факт остается фактом: отныне мафия стала обходить его стороной.

С милицией все получилось намного проще.

Викториану пришла повестка.

Анне он объяснил, что это по работе, из-за получения очередного допуска. На вопрос лейтенанта об источнике предметов антиквариата Виктор положил на стол эбонитовый футляр с простыми золотыми кольцами. Ему тут же подписали пропуск на выход из учреждения. После этого его стали вызывать раз в два-три месяца, и каждый раз он вручал лейтенанту подарок на несколько сотен тысяч, на чем все и заканчивалось.

Домой он приносил только зарплату, примерно равную зарплате среднего инженера, но если жене или одной из дочек срочно требовалось новое пальто или шуба, зимние сапоги или сумочка, Виктор всегда «как раз вовремя» получал премию.

Деньги он хранил в своей подземной обители, защищенной Заклятиями смерти во много раз лучше, чем любыми железными дверьми, замками и сигнализациями. Человек, не владеющий Искусством и чудом проникнувший в первую комнату, умирал в течение десяти секунд.

* * *

Колодец.

Откуда он взялся? Что собой представлял?

Кто такие Древние, упоминание о которых можно найти в старинных магических книгах различных народов?

Эти вопросы больше всего мучили меня, когда я впервые встретился с Викторианом…

* * *

Уже став Колдуном, но еще не опираясь на силу живущих в Колодце; имея подземные апартаменты, но еще не торгуя человеческим мясом, Викториан ежедневно ходил на работу, вечерами рисовал пейзажи — все в мрачных, болезненных сине-белых тонах. Его картины никогда не выставляли, но все, кто их видел, потупив взгляд, соглашались с их уникальностью и непревзойденным мастерством исполнения. Виктору удавалось, проскочив через временной барьер, изобразить Землю такой, какой она была до Благословения Христова, когда верившие во Всевышнего ессеи мочили ноги в Ефрате, а сенобиты ставили опыты над плотью и болью. На его полотнах была земля, где еще не смешались невинность и порок. У знакомых Викториана, воспитанных в обществе, где в основе лежали, пусть гипертрофированные марксизмом, идеи христианской морали, такие картины вызывали болезненную нервозность с эффектом рвотного, хотя это были всего лишь обычные пейзажи. О картинах Виктора говорили, писали, но никогда не выставляли, не печатали репродукций.

Именно тогда на его картинах стал появляться колодец. Не тот колодец, где обитали Древние, а обычный, старинный колодец. На пейзажах, порожденных болезненным сознанием, каменная кладка колодца выглядела непринужденно, естественно. Она смотрелась неотъемлемой частью пейзажа, как и нездорово-белое, словно плоть утопленника, режущее глаза солнце планеты, и небо, еще не засоренное паразитом жизни.

А потом была командировка, и, уезжая, Викториан захватил этюдник. Зачем? Он не мог этого объяснить, просто взял, и все.

Его отправили в захолустный город в центральной России, который по каким-то никому не понятным причинам давно стал мощным железнодорожным узлом. Там находился склад-распределитель, и нужно было получить какое-то оборудование, договориться с железнодорожниками, отправить вагон. Работа хлопотная, бестолковая — беготня с бумажками по кабинетам в поисках нужной подписи. Но Викториан и сам был удивлен, насколько быстро и ладно у него все получилось.

Командировка была выписана на неделю. Викториан управился за два дня. Возблагодарив небеса за то, что догадался прихватить этюдник, на третий день, с утра пораньше, он сбежал из пятиместного номера гостиницы, больше напоминавшего больничную палату, и отправился за город.

Выйдя на кольце городского автобуса, Викториан зашагал прочь от новостроек к видневшемуся вдалеке холму, который фурункулом возвышался над окрестной равниной.

Почему Колдун выбрал именно этот маршрут? Почему именно холм привлек его внимание? Сложно сказать. Хотя за этим видится не случайное стечение обстоятельств, а намеренная перестановка пешек-людей в шахматной игре обитателей Колодца.

Холм зарос колючим кустарником, но это не остановило художника-любителя, решившего неприметно подняться на самую вершину. И когда он, исцарапанный, в разорванной рубашке, задыхаясь, вылез из сухих колючих кустов на плоскую вершину, то был сполна вознагражден. Виктор увидел то, что преследовало его в ночных кошмарах последние несколько месяцев. Надо сказать, что, просыпаясь, Колдун, как и большинство Посвященных, не помнил свои сны. Но потом увиденное во снах вылезало на его картины, придавая зловещий колорит морским пейзажам Финского залива.

На вершине холма возвышался тот самый колодец. Круг из двойного ряда камней опоясывал черный провал, ведущий в земные бездны…

* * *

Яркое солнце. Высвечена каждая деталь. Каждый камешек четко вырисовывается в серой пыли. Сухие черные кусты за спиной застыли молчаливыми стражами. Ни ветерка. Ни облачка.

Желание творить отступило перед более древним желанием познать.

Колдун осторожно делает шаг вперед. За спиной с хрустом обламывается сухая ветвь, уцепившаяся за рубашку. Мертвая тишина. Колдун делает еще один шаг. Еле слышный хруст камешков под ногами подобен грому. Эхо подхватывает его.

Еще один шаг. Колдун чувствует себя доисторическим охотником, подбирающимся к логову саблезубого тигра. Еще шаг. Еще и еще. Колдун не идет прямо к колодцу. Он словно борец на ковре. Колодец — противник. Колдун подбирается к нему по спирали. Круги постепенно сужаются.

Этюдник забыт. Остался только колодец. Настоятельная необходимость заглянуть в его темную глубину!

И вот цель рядом. Пальцы Колдуна осторожно касаются шершавого, разъеденного временем камня. Камень как камень. А чего же он ждал?

Со вздохом облегчения Колдун садится на землю. Прислоняется спиной к камням. Что дальше? Вначале перевести дыхание.

Тут ему показалось… Наваждение длилось всего лишь мгновение — возможно, это была реакция организма на психологическое перенапряжение. Но все же на мгновение ему показалось, что он попал на одну из своих картин, в мир Ирреальности. Вот это солнце в вышине. Но это же не то земное солнце, которое он видел в небе всю жизнь. Оно пылало намного ярче. Мертвенно-бледное, но не как на юге. На сочном синем небе сверкала разлагающаяся звездная плоть.

Мгновение — и наваждение отступило. Викториан тяжело вздохнул. Теперь пришло время запахов и звуков.

Вы слышали, как кричит козодой? Как кричит птица в ожидании потерянной души, которую ей предписано сопроводить в ад? Раньше Колдун никогда не слышал крика козодоя. Но теперь, услышав, он сразу узнал его голос. Может, и не козодой исполнял песню Смерти, но именно песней козодоя прозвучал одинокий птичий голос над вершиной холма. А нахлынувшие запахи! В них преобладала сырость. Знакомый запах кладбища на берегах Смоленки. Но было в нем что-то еще. Некий едва уловимый ингредиент. Пыль потревоженных могил? Запах истлевших саванов? Вонь гнилой кожи рептилий?

В это мгновение Колдун был слишком возбужден, чтобы точно разобраться в своих чувствах. Ему казалось, что он свернул на одну из тропинок кубика Лемарчада.

Колодец был как-то связан с Искусством. Внешне обычный колодец. Значит, то, что тревожило его последние годы, сокрыто внизу. Викториан понял: нужно лезть в колодец! Неровный камень, о который он опирался спиной, больно впивался в тело сквозь тонкую рубашку. Этюдник в сторону! Больше он не нужен. Проложив дорогу к вершине холма, он стал для Викториана лишь помехой. Пальцы Викториана стали шарить по внутренней стороне каменной кладки. Там должны быть ступени! Шершавая поверхность. Ничего! Викториан потянулся дальше. Пусто. Еще дальше.

Он лежал на животе на камнях, перегнувшись через край, когда все и случилось. Неловкое движение. Рука, на которую опиралось его тело, соскользнула.

С диким криком, головой вниз, полетел Викториан в темный зев Колодца. Однако он не испугался. На мгновение промелькнула мысль: «Вот и все». Но тут же угасла. Не смерть ждет его впереди. Не может все кончиться вот так глупо.

Сколько времени он падал? Викториану казалось — часы. Еще чуть-чуть, и черная тьма впереди расступится, и он вылетит из такого же колодца на другой стороне Земли. На мгновение промелькнула мысль об Алисе и кроличьей норе. Однако на самом деле падение продолжалось всего несколько секунд, а потом Колдун со страшной силой врезался в темную, маслянистую воду Захлебываясь вонючей жидкостью, молотя руками и ногами, он всплыл, вдохнул сырой воздух подземелья. Первой мыслью было выбраться из густой массы, в которую он плюхнулся. Руки, повинуясь инстинкту самосохранения, вытолкнули тело на поверхность. Страх перед тем, что, быть может, придется погибнуть в этой вонючей яме… Не страх перед Смертью. Страх перед такой тошнотворной смертью. Но постепенно Викто-риан понял, что не утонет. Он немного успокоился, взял себя в руки.

Наверху, далеко-далеко, сверкало синее пятнышко неба.

Викториану почему-то вспомнилось, что когда-то он слышал, что если смотреть из колодца в небо, то даже днем можно увидеть звезды. Однако высматривать звезды желания не было.

Вонючая, густая, ледяная вода. Гнилостные испарения. Викториан понял, что чем быстрее выберется, тем меньше у него шансов подцепить какую-нибудь заразу. Он стал шарить руками по скользким стенам. Не за что зацепиться.

«Я отсюда не выберусь!»

Неожиданно рука его ушла в пустоту.

«Коридор?»

Пол коридора находился чуть выше уровня воды, но камни оказались такими скользкими, что Викториан едва выкарабкался. Ему потребовались все его силы.

Оказавшись на твердой земле, он в бессилии привалился к холодной стенке. Несколько минут просидел он неподвижно, переводя дух. Но разум его лихорадочно работал. Мысли неслись бешеной чехардой. Вопрос: «Зачем он полез в колодец?» оттеснил в сторону вопрос: «Как он вылезет?» Не был ли этот коридор просто нишей? Куда он ведет? Есть ли на том конце выход на поверхность?

Искусство привело его сюда и поведет дальше.

Несколько минут понадобилось Викториану, чтобы взять себя в руки, чтобы унять дрожь замерзшего тела. После этого, на ощупь найдя камешек (тогда Колдун еще не мог видеть в темноте), он заставил его засветиться. В слабом магическом свете, как на проявляющейся фотографии, проступил сводчатый потолок. Надежная каменная кладка. Осторожно, держась руками за стену, Викториан пошел вперед. И только тут он осознал, что привлекло его сюда. Сила — сила Искусства. Ею было пропитано все вокруг. Каждый камень. Темный водоем, в котором он искупался, — все окружала аура Силы. Он купался в Силе Искусства, но не замечал этого до той поры, пока сам не воспользовался Искусством, заставив камень светиться.

Теперь его неумолимо влекла вперед жажда знания. Он уже не жалел о том, что упал в колодец. Судьба привела его сюда — и, значит, так и должно быть.

Викториан долго шел по туннелю, который, казалось, уходил все глубже и глубже под землю, при этом становясь все суше и суше. Постепенно стены, пол и потолок туннеля начали слабо мерцать, и Колдун загасил свой камень. Ему казалось, что он прошел под землей несколько километров. Может, так оно и было.

Наконец, стены перед ним раздались в стороны, и он оказался у входа в огромную пещеру, потолок и стены которой терялись в темноте. Подземный мир. Тусклый свет позволял видеть предметы, расположенные не далее чем в десяти шагах.

Неожиданно из темноты выступил некто. Темный плащ и низко надвинутый капюшон скрывали фигуру и лицо незнакомца. Викториан отпрянул. Он знал, что есть и другие люди, познавшие Искусство — ведь подземное убежище, найденное им на кладбище, раньше кому-то принадлежало. Кто-то создал его. Но встретить кого-то здесь, на дне колодца…

Голос незнакомца оказался хриплым, чуть приглушенным, похожим на тихий шелест маслянистых волн о склизкие берега ленивой подземной реки:

— Приветствую нового Посвященного.

— Кто вы?

— Я — Привратник.

— ?..

— Я встречаю тех, кто приходит по делу, и спроваживаю тех, кто является без дела.

— Но у меня нет никакого дела.

— Это ты так думаешь.

На мгновение наступила пауза. «Те, кто является без дела… Являются куда?»

— Где я? Куда я попал?

Облизав пересохшие от волнения губы, Колдун почувствовал горький вкус высохшей гнилой воды и поморщился.

— Вода колодца безвредна для творящих Искусство, но смертельна для Непосвященных, — словно читая мысли Колдуна, сказал Привратник.

— Где я? — повторил свой вопрос Колдун.

— На пороге обители Древних.

— «Древних»?

— Их еще называют Злыми. Ты должен был читать о них в своих книгах.

— Кто они такие?

— Создатели и хранители Искусства.

— Но разве кто-то создавал Искусство? Разве оно не существовало всегда?

— «Всегда» — очень короткий промежуток времени, особенно для людей.

— Не понимаю.

— Неужели Искусство не привело тебя к осознанию собственной нечеловечности?

— Значит, Древние — не люди?

— Конечно.

— Но кто же они?

— Древние… Злые… Можно называть их демонами, можно — языческими богами. Человеческая культура до странного исказила реалии Искусства, вознеся одни из проявлений его до божественного, и низведя другие до уровня демонического.

— Значит, здесь живут Древние…

— Да, те, кто правил планетой много тысячелетий назад; те, кто создал Искусство… Хотя ныне большая часть их ушла. Но некоторые остались.

— Где же они?

— Я пришел как раз для того, чтобы встретить тебя и отвести к ним.

— Подожди… Кто ты сам?

— Некогда я был человеком. Одни называют меня Привратником, другие — Слугой. В древности меня звали Хароном.

— Значит, это — Ад?

— Глупо было бы называть это место Адом, поскольку Ад лишь плод фантазии невежественных людей… Но идем, Древние призывают тебя.

Человек в капюшоне повернулся. Его движение было плавным и неуловимым. Мгновение назад он стоял лицом (если, конечно, под этим низко надвинутым капюшоном имелось лицо) к Колдуну, а теперь Викториан видел лишь его спину. Привратник пошел в глубь пещеры. Однако «пошел» — неверное слово. Он двигался плавно, словно призрак, и на мгновение Колдуну показалось, что под плащом никого нет. Что Привратник, встретивший его, — призрак или какой-то игривый вихрь, подхвативший легкую, как паутина, ткань и треплющий ее, не зная, как быть с находкой дальше. Раньше Колдун несколько раз уже встречался с призраками, но те были не такими: легкие бледные тени, способные лишь на томные вздохи, — молочно струящееся ничто. В Привратнике же ощущалась Сила. Иметь такого противника, схватиться с ним… Нет, Колдун и врагу бы своему такого не пожелал.

Чем дальше они шли, тем светлее вокруг становилось. Викториана охватило трепещуще-сладостное ощущение, словно он очутился на пороге чего-то по-истине Великого. Так, наверное, чувствует себя верующий, ступив на святую землю Ватикана. Постепенно в темноте стало вырисовываться некое строение — то ли замок, то ли храм. В тусклом свете с трудом можно было рассмотреть его очертания, странным образом гармонично совмещающие в себе стройность древнегреческих храмов, угрюмость средневековых европейских замков, шпили русских кремлей и порталы европейского барокко. Постройка поражала монументальной древностью. И в то же время она казалась призрачной, устремленной в едином движении — но не вверх, как постройки людей, а вниз. Виктор так и не смог понять, отчего с первого же взгляда у него появилось ощущение, что он видит лишь малую ее часть; что основная ее часть лежит где-то там, у него под ногами, сокрытая каменной толщей.

У ворот стояли стражи. Воины в странных доспехах, вооруженные каким-то необычным, но опасным на вид холодным оружием. А может, это манекены? Стражи не шевелились; лиц, скрытых забралами шлемов, невозможно было разглядеть, и Викториан не знал, живые они или нет. Их доспехи казались изощренным произведением неведомых ювелиров. Только подойдя совсем близко, Викториан понял, что такое впечатление создавала гравировка — бессчетные колдовские буквы, сплетенные в единый узор на некогда блестящем, но за века потемневшем металле.

Само строение представляло собой хаотичную постройку, рожденную кошмаром безумного архитектора. Посреди круглого двора возвышалось странное сооружение — множество отдельных закутков, напоминающих кабинки для исповеди. Они располагались по кругу, словно огораживая нечто, что не дозволено видеть. Именно там, за кругом этих кабинок, и находился источник Силы. Настоящий Колодец.

Колдун удивился, увидев во дворе множество людей. Их было по меньшей мере около сотни. Одни входили или выходили из кабинок, другие что-то делали. Похоже, тут шла оживленная жизнь. Викториан знал, что, кроме него, есть и другие Посвященные в Искусство — но столько!..

И еще Викториана поразило обилие резьбы — странные, мистические знаки древности, часть которых он уже встречал, изучая древние манускрипты, украденные из различных музеев при помощи Искусства. Казалось, эти знаки были повсюду. Каждый камень древнего места был изукрашен надписями. О чем они рассказывали? Викториан не знал мертвых языков, о значении отдельных символов лишь догадывался. К тому же большая часть надписей на каменных плитах мостовой за века стерлась под ногами бесчисленных Посвященных, став едва различимой.

Кроме того, по всему двору были разбросаны выбеленные кости. Человеческие? Скорее всего. Большую часть камней покрывали какие-то темные пятна. Засохшая кровь? Лишь на следующий день Колдун получил подтверждение своей догадки. Викториан нигде не заметил гниющей плоти — воздух был сух и чист, хотя в нем присутствовал почти неуловимый запах пыли — запах веков.

А люди, снующие по двору — едва различимые темные тени, как и его провожатый, — выглядевшие призраками, не обращали никакого внимания ни на кости, ни на надписи.

Навстречу Викториану и Привратнику из тьмы вышел тощий молодой человек, одетый только в фартук из светлой кожи, заляпанный, как и плиты, темными пятнами, в скудном освещении выглядевшими черными кляксами. В руках у него оказался блокнотик. На корешке блокнотика был закреплен фонарик, освещавший листок с какими-то записями. Да-да, обычный маленький электрический фонарик. Викториан был поражен. Он ожидал увидеть светящийся камень, подобный тому, что зажег он сам, пробираясь по туннелю. Но тривиальный электрический фонарик! На мгновение ему показалось, что его обманули, и вместо тайного места он попал на киносъемку. Следующей была мысль о том, что все ему снится. А третьей, что все это — розыгрыш. Но для розыгрыша чересчур грандиозны масштабы; слишком необычен вид голого мужчины в кожаном фартуке. Электрический свет — желтый и неестественный, высвечивал лицо молодого человека таким образом, что каждая неровность кожи, каждый бугорок при помощи теней превращались в ужасный нарост или гнойник. В целом лицо походило на лик прокаженного, и Викториан едва сумел погасить в себе волну отвращения, с трудом уговорив себя, что все это лишь игра теней.

Последние сомнения Колдуна рассеял голос Харона:

— Я встретил… — и тут Харон назвал точное имя, фамилию и отчество Викториана, хотя, как помнил Викториан, он Привратнику не представлялся.

— Его ждут в Исповедальне, — объявил молодой человек, а потом повернулся к Колдуну. — Вам будет открыт Зеленый Лик. Пройдите, — изящным жестом он показал в сторону кабинок. — Там вы сможете задать свои вопросы и узнать ответы…

Внутренне трепеща, шагнул Колдун в сторону Исповедальни. Когда-то он читал фантастический рассказ — нет, даже несколько рассказов какого-то американского фантаста про бюрократию в Аду, но…

Но стоило ему войти в одну из кабинок, ощущение иллюзорности происходящего исчезло. Были Древние, было Искусство, были те, кто служит Древним — некая организация, стоявшая между отдельными индивидуумами, впитавшими в себя крохи Искусства, и теми, кто шел неведомыми путями Знания и Искусства, принимая Вселенную такой, как она есть, не пытаясь вогнать природный процесс в формулу, полученную с помощью статистики. Теми, кто сумел ощутить сам процесс — процесс творчества Природы, который, как и любое творчество, не поддавался алгоритмам человеческих формул.

Стоя на коленях у окошечка в стене кабинки, глядя в настоящий колодец — черную бездонную пропасть, Колдун чувствовал себя маленьким винтиком в машине Мироздания. Он бормотал про себя молитвы. Не «Отче наш», а воззвание к Повелителям тьмы из Книги Эбони. И странные звуки мертвых языков — слова, о значении которых Викториан лишь догадывался, с трудом воспроизводимые человеческим горлом — звучали совершенно естественно меж увитых резьбой стен Исповедальни.

И тогда, тускло замерцав в воздухе, перед ним материализовалось зеленое лицо.

— Я — Зеленый Лик. Я буду твоим куратором.

Голос был нечеловеческим, и хоть Викториан видел движение губ зеленого лица, ему казалось, что слова возникают прямо в его мозгу. Он ничуть не испугался. За последние несколько часов его чувство страха окончательно атрофировалось.

— Куратор? — медленно повторил Колдун. Почему-то это слово показалось ему неестественным, чуждым, принадлежащим миру людей, оставшемуся далеко наверху.

— Можешь называть, как хочешь. Я использовал слово человеческого языка, имеющее наиболее близкое значение. Я буду направлять тебя по пути Искусства. Ты станешь служить нам, и за это мы будем оберегать тебя.

— Значит, я стану твоим слугой?

— Не моим. То, что ты видишь — Зеленый Лик — реально не существует. Я — один из Древних, и для общения с тобой использую образ, который наиболее соответствует твоему восприятию неведомого. Мы — Древние — идем иными путями, чем люди. Хотя некогда мы обитали на той же самой планете, но жили во вселенной с иными физическими параметрами, которая имеет много точек соприкосновения с вашим миром. В вашем мире есть много вещей, необходимых тем из нас, кто парит на грани миров, не нырнув в глубины, куда ушло большинство из нас. Искусство — отражение элементов нашего мира в вашем. Подробно ты узнаешь обо всем в библиотеке, а сейчас я хотел бы, чтобы ты поднялся в верхний мир, устроил свои дела там и возвращался сюда. Трех дней тебе хватит на то, чтобы понять основные принципы и цели Искусства. После этого ты снова явишься ко мне… Я скажу тебе, что делать дальше, и мы заключим договор.

«Договор с дьяволом?»

— Некоторые называют его и так, — согласился Лик, словно мысли Викториана были для него открытой книгой. — Ты продолжишь изучение Искусства. Но не самостоятельно, двигаясь вперед методом проб и ошибок, а целенаправленно, изучая артефакты, возникающие при взаимопроникновении миров; изучая древние языки; вкусив мяса собратьев своих; служа нам… Только так ты сможешь стать настоящим творцом — художником Искусства…

Глава 3 ДОРОГА ПЛОТИ (из записок А. С.)

Траурный занавес переменили на красный, Пеньковое платье — на пестрый наряд.

«Цзянь Сингэ вновь видит жемчужную рубашку».

Китайская народная повесть

В первый раз Валентина влюбилась в восьмом классе. Ее возлюбленный был на два года старше, молодой, красивый, независимый. Наверное, его независимость и привлекла Валентину в первую очередь.

Он курил на переменах, прогуливал уроки, и это в ее глазах было не проявлениями высшей доблести, а ошибками. Она жалела его на свой лад, и именно жалость стала источником любви. Ночью, засыпая, она видела его лицо: копну вечно нечесанных темных волос, перекошенный рот, глаза, метающие озорные искорки. Как она мечтала о нем! Мечтала, как было бы здорово, если бы они встречались. Она не могла точно сформулировать, зачем люди «встречаются». Ну, может, самое большее — поцелуй. Просто быть вместе, говорить о разных школьных делах, о чем-нибудь еще…

Какой наивной, глупой она тогда была!

Но была ли она нужна своему возлюбленному? Нет! Его девочкой была одноклассница Валентины — настоящая красавица. Темные локоны, огромные глаза, зовущий рот с пухлыми губами. Ее отец работал где-то в министерстве, и что могла Валентина противопоставить ее нарядам, ее косметике? А красавица встречалась с самым крутым парнем, в которого влюблена была большая часть девчонок старших классов.

Как плакала Валентина, глядя в зеркало на свое лицо, неправильные черты которого не могла спасти никакая косметика. Как рыдала она ночами, думая о нем!

Может быть, именно эти юношеские переживания и подтолкнули ее в сторону Искусства.

Валентина никогда не считалась отверженной среди сверстниц, у нее было много подруг, но девочки относились к ней чуть с подозрением, не доверяя ее откровениям, ее детским, наивным чувствам, вере в партию, к которой уже в те годы большинство людей относилось с опасливым почтением либо презрением. Конечно, Валентина была комсомолкой; конечно, входила в школьное бюро комсомола, пыталась заглушить общественной работой пожирающее ее сердце желание быть любимой. Но это плохо ей удавалось.

Мало того что он, предмет ее вожделения, не обращал на нее ни малейшего внимания, другие парни вообще избегали Валентину. Хотя после, анализируя происходящее и пытаясь добраться до причин сложившегося положения вещей, Валентина поняла, что ее собственная отстраненность лишь увеличила пропасть, разделяющую ее и подростков противоположного пола. Подспудно, как и остальные владеющие Искусством, она тяготела к своего рода мазохизму, наслаждалась чувством собственного убожества.

Она была не дура. Нет, вовсе не дура, и училась на «отлично». Во время новогоднего бала, понимая, что на белый танец нужно пригласить какого-нибудь замухрышку, который потом, может быть, проводит ее домой… а там, глядишь, попросит телефон… Валентина пригласила его. Да, да! Вот так подошла, гордо подняв голову, отстранила плечом богатую красотку и пригласила его. А он ее послал. Матом. Сказал, куда она может убираться с такой мордой. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Безмолвно покинула она актовый зал. Безмолвно поднялась на третий этаж, подальше от кружков и парочек школьников и школьниц. И вот там, в туалете на третьем этаже, она разрыдалась. Как она плакала! До этого она никогда так не плакала. Даже когда пьяный отец выдрал ее в третьем классе. Ей казалось, что глаза ее вместе со слезами вытекли в раковину.

А на следующий день случилось ужасное. Автокатастрофа. И ее возлюбленный, и ее соперница ехали на такси. Автомобиль врезался в автобус. Шофер остался без царапинки, влюбленные (если, конечно, они любили друг друга) — погибли.

Вначале Валентина не придала этому значения. Не до того ей тогда было. Хотя, если честно, стоя навытяжку у флага на траурной линейке, она поняла, что ненавидела и его, и ее — соперницу, свидетельницу своего унижения; она желала им смерти. Однако подобные чувства недостойны комсомолки. Валентина пыталась прогнать их, но не могла. Она радовалась их смерти.

Тогда у Валентины сильно болела мать, а потом в ее подшефном третьем «Б» случилось ЧП. Двух малышей поймали в школьном туалете с папиросой. Поэтому первую смерть, порожденную ее проклятием, Валентина не отнесла на свой счет.

Лишь через несколько лет, вспоминая все случившееся, анализируя свой путь, Валентина поняла, что тот новогодний бал стал ее первым робким шагом в Искусстве.

* * *

Комплексы.

В девятом классе Валентина еще не знала такого слова, но была настоящим клубком комплексов. Она снова влюбилась. В этот раз более осмотрительно. Да и парень вроде бы отвечал ей взаимностью. Они несколько раз ходили в кино, а потом молча бродили по улице, не зная, о чем говорить.

Валентина была комсомолкой до мозга костей. А он любил фантастику и равнодушно относился к общественной работе; был маменькиным сыночком, но хотел казаться крутым, рассказывал похабные анекдоты, но в его исполнении они звучали глупо. Он не был влюблен в Валентину, хотя считал, что влюблен; хотел иметь свою девчонку и, не найдя никого подходящего, решил пока «поводиться» с Валентиной.

Как-то он пришел списывать уроки. Он не приставал к Валентине. Такое даже в голову ему прийти не могло. Просто они сидели, пили чай, сплетничали об учителях и одноклассниках… Валентина задумчиво сидела у окна, слушала глупое бормотание своего кавалера. Особенно раздражало Валентину то, что он очень нравился ее матери, ведь родители его были с высшим образованием, и сам он собирался поступать в институт. Он пока еще не решил в какой, но в какой-нибудь с военной кафедрой, чтобы в армии не служить.

Иногда, замечая, что Валентина его совсем не слушает, юноша менял тему, начинал говорить о другом, потом еще о чем-то. Но Валентине было грустно. Кончить школу, получить профессию (она твердо решила, что после десятого класса пойдет в техникум — «стране нужны грамотные рабочие»!), выйти замуж за правильного парня, нарожать детей (обязательно двух) и воспитать их настоящими строителями будущего — правильная жизненная линия сейчас почему-то казалась ей невообразимо скучной.

И вот тут произошло событие, полностью изменившее так четко намеченный жизненный путь. Решив прихвастнуть, хоть как-то заинтересовать Валентину и показать, насколько он «крут», маменькин сыночек заявил:

— А знаешь, что у меня есть?

Валентина равнодушно пожала угловатыми плечами.

— Ну, на комсомольских собраниях это, конечно, не показывают, — добавил он с ехидством, пытаясь разжечь ее любопытство чисто из жеребячьей гордости.

Валентине было абсолютно все равно.

— Ну?

— Нет, ты слишком правильная. К тому же девчонки, как говорят, смотрят другие журналы.

— Какие журналы?

— Да так, — теперь герой слегка замялся, поняв, что зашел слишком далеко и теперь придется идти до конца. И, видно, кляня себя за длинный язык, он чуть ли не шепотом добавил: — С девочками.

Валентина скривилась. Она знала, что дети рождаются не в капусте. Когда у нее начались месячные, мать ей все объяснила. Нельзя сказать, чтобы Валентина, воспитанная в пуританстве нижнего комсомольского звена, до конца поверила матери — слишком грязным и неправдоподобным ей это все показалось. Да, мужчины и женщины встречались, женились, у них были дети, но такая гадость… Однако… И тут Валентину словно бес попутал, а может, Искусство, уже пустившее корни в ее душу, подтолкнуло ее. Стараясь сохранить все тот же равнодушный тон, Валентина спокойно приказала:

— Покажи!

Брови хвастуна поползли вверх. Честно говоря, он сам не понимал, зачем брякнул про журнал. Но отступать было некуда. Нагнувшись, покраснев, он вытащил из сумки белую папку и протянул Валентине. Она взяла эту обычную папку, в которой скрывалось нечто мерзкое. Холодный белый картон обжег пальцы. Смотреть сейчас! Нет! И тут же в голову Валентине пришло оправдание: «Чтобы победить врага, надо знать его!»

— Я посмотрю потом.

— Но… — замялся парнишка. — Журнал не мой…

— Не бойся, верну. Завтра принесу в школу.

— В школу не надо… Я вечером зайду, заберу.

Валентина отложила папку в сторону, под учебники.

Уроки были сделаны. Разговор не клеился. Незадачливый кавалер то и дело краснел, косился на папку. После того, как он «прихвастнул», вся его болтливость разом пропала. Ему было стыдно перед Валентиной от того, что у него есть такой журнал, и он явно почувствовал облегчение, когда, собрав тетради и на ходу натягивая пальто, выскользнул из квартиры Валентины.

Валентина вернулась к папке. Запретный плод манил и внушал страх. Что скрывается за тонкой картонной обложкой?

Боясь, что кто-то из родителей заглянет в ее комнату, когда она будет смотреть журнал, Валентина решила посмотреть его, когда отец с матерью лягут спать.

Время тянулось бесконечно. На улице уже стемнело. За что бы ни бралась Валентина, взгляд ее неизменно возвращался к белому картону под учебниками. После программы «Время» показывали детектив про «Знатоков», но Валентина отказалась смотреть, ушла к себе в комнату. Завалившись на тахту, она пыталась читать, но даже любимый «Овод» казался скучным, слова — сухими, чувства — вымученными. Нить повествования то и дело ускользала. Позвонила соседка по парте, спрашивая ответы на примеры. Валентина что-то ответила ей, но мысли ее витали где-то далеко-далеко.

— Ты не заболела? — поинтересовалась мать.

— Да нет, — ответила Валентина таким тоном, что мать расстроенно покачала головой.

— Что-то случилось в школе?

— Просто грустно.

Долго Валентина лежала, сжимая в руках книгу, прислушиваясь к тому, как родители вначале смотрели детектив, потом укладывались спать. В комнату заглянул отец:

— Ложись, уже двенадцатый час.

— Я только главу дочитаю.

Валентина еще долго ждала, прислушиваясь к ночной тишине, воцарившейся в квартире. Где-то наверху приглушенно звучала музыка. По улице проезжали машины. Прозвенел трамвай.

Наконец в мире воцарились тишина, мрак, ночь.

Валентина заметила, что ее пальцы вспотели, и от пота краешки страниц, в тех местах, где пальцы касались бумаги, покорежились. Валентина отложила книгу в сторону…

* * *

Странными бывают дороги Судьбы — так говорят мудрецы Востока. Еще более странными путями идет к душам людей Искусство. Малейшая брешь, малейшая лазейка, самое крошечное неприятие норм общечеловеческой морали — и человек, откачнувшись от повседневного порядка вещей, словно маятник, движется от света к тьме Искусства. Так случилось и с Валентиной, и журнал — сто глянцевых страниц с фотографиями голых женщин, стал тропинкой, открывшей путь, по которому Искусство вошло в ее жизнь.

В самом журнале не было ничего особенного. Такие журналы продаются по всему миру в «секс-шопах», но впечатление от него, от прикосновения к грязному и запретному, наложенное на воздержание, взлелеянное социалистической моралью, дало неожиданный эффект.

* * *

Напряженно сжались пальцы на белом картоне. В квартире тишина. Родители спят. Белые завязки папки. Какой узел! «Жаль, что утром ногти подстригла». Еще одно усилие. И вот…

На обложке — молодая красивая девушка. Голая, но стоит боком. Валентине обнаженная женская плоть тогда была безразлична. В этом плане у нее тогда не было никаких отклонений. Английские буквы складываются в надпись. «CLUB». Клуб? Клуб чего, секса? Может, у них там есть и такие. Валентина, напичканная советской пропагандой, еще не могла самостоятельно анализировать многие вещи, слишком плохо знала реалии культуры по ту сторону границ.

Но что ей бросилось в глаза: бумага. Ее приятно было касаться; она была нежной, гладкой, словно человеческая кожа. Как в альбомах живописи, которые хранились у них в школе в кабинете рисования. Но это была не тяжеловесная мелованная бумага… А краски! Такие яркие. Они резали глаза, и в отличие от обложек журналов, которые ее родители получали по почте, в запретном цвета были естественными, нарядными.

Не в силах сдержаться, Валентина провела рукой по обложке. Какое приятное ощущение! Ощущение настоящей, яркой вещи, попавшей в круг тусклого царства теней. Это и есть плод пресловутой поп-культуры?

Валентина пролистала журнал. Там не было ничего особо интересного. Голые красотки позировали, выставляли себя напоказ и изгалялись, кто как может. Но общее состояние весны, радости, света оставалось повсюду. «Ярко, дешево и безвкусно!» — сказала про себя Валентина и тут же поймала себя на том, что врет сама себе. Нет, было в ее отношении к этому кусочку бумаги что-то еще.

Она попробовала прочитать узкие столбики текста. В школе Валентина изучала английский. У нее была пятерка, но тут из знакомых слов она нашла лишь «the» и «I am». Еще прочла написанные большими буквами имена девушек «Charlotte», «Louise», «Celeste». Фотографии девушек перемежались страницами с фотографиями машин, какой-то музыкальной техники.

Несколько юмористических картинок показались ей не смешными и как-то топорно нарисованными. Под каждой из картинок была надпись, которая могла с тем же успехом быть сделана египетскими иероглифами.

Валентина закрыла журнал. Разочарованно вздохнула. А чего она, собственно, ждала? Просто фотографии голых женщин, широко раздвигающих ножки. Журнал для развращенных буржуев и юнцов-недоумков. К последним она отнесла и своего кавалера.

Уже завязав папку и отложив журнал в сторону, потянувшись к выключателю бра, висевшему у нее над головой, над кроватью, Валентина замерла, пораженная. Не может быть! Торопливо она взяла папку, начала развязывать тесемки.

Так и есть!

У всех девушек, демонстрировавших на страницах журнала свои интимные места, промежности были выбриты или целиком, или отчасти. Удивленная, Валентина стала листать журнал. Точно! Так же, как она (впрочем, как и все остальные девушки ее класса) подбривала под мышками, эти американки, англичанки или кто они там, брили у себя между ног. Некоторые, правда, оставляли на лобке узкую полоску шерсти, но непосредственно между ног все было голым. А может, все замужние женщины так поступают? Нет. Валентина помнила, как летом, когда у них в доме отключили горячую воду, она с матерью ходила в женскую баню. Женщины, девушки, девочки. Уродливые тела. Ничего отдаленно похожего ни на одну из этих шлюх…

И тут Валентина взглянула в глаза девушке на фотографии. Та сидела в кресле, широко разведя ноги, выставив напоказ свои бритые прелести. Но не бритая промежность заинтересовала Валентину. Необычная интимная подробность лишь послужила мостом, позволившим Валентине шагнуть чуть дальше. Ее заворожил взгляд фотомодели. Светлые волосы обрамляли красивое лицо. Яркие, зовущие губы женщины были чуть приоткрыты, обнажая очаровательные белые зубки. Такого белого цвета Валентина никогда не могла добиться, хоть и чистила зубы дважды в день, регулярно ела морковку и яблоки. Однако дело было не в цвете зубов. Дело было в глазах, во взгляде. Именно через глаза женщины, бесстыдно раздвинувшей ноги, втекло в Валентину неосознанное понимание этого Пути Искусства. Именно с помощью глаз, в уголках которых притаилась лукавая улыбка; глаз женщины, которая наслаждалась собственным бесстыдством и сексуально манила к себе, Искусство вошло в сердце Валентины.

Не отрывая взгляда, смотрела Валентина в глаза женщине на фотографии. И чем дольше Валентина смотрела, тем больше менялся ее взгляд. Ее глаза приобретали то же самое распутное и зовущее выражение, что было у женщины на фотографии. Чувствуя, как лицо из журнала отпечатывается в ее памяти, и не в силах выдержать напряжения, силы Искусства, втекающего в ее тело, трепеща каждым нервом, Валентина вскочила с кровати, отшвырнула в сторону журнал, метнулась к окну. Она прижалась лбом к ледяному стеклу и долго смотрела на тусклые, лишенные ярких красок улицы города, залитые мертвым электрическим светом. В тот вечер она сменила свою «веру», безмолвно присягнув иным идеалам.

Конечно, она и раньше видела яркие западные каталоги, по которым, живя за рубежом, можно было заказывать вещи, и без всякого там дефицита; видела несколько красиво снятых западных фильмов о том, как безуспешно борется с преступностью и коррупцией полиция. Но это все было не то. От тех каталогов и фильмовВалентине хотелось встать в строй и отправиться на борьбу, восстановить справедливость. Ведь она, как и большинство граждан Великой Страны, верила, что все беды из-за внешних врагов: мировой буржуазии, американских шпионов и предателей-вредителей, не желающих, чтобы мировому пролетариату жилось хорошо.

А этот взгляд! Не мог быть такой взгляд у девушки, угнетенной капиталом и ради денег продающей свое тело. Правда, к такому выводу Валентина пришла много позже. А тогда, отвернувшись от окна, она снова взяла в руки журнал и стала медленно листать его, разглядывая картинки, вглядываясь в глаза фотомоделей. Впитывая их взгляды. И зачем все эти разговоры об эмансипации, вся эта общественная работа, когда можно вот так, беззастенчиво демонстрируя свое тело, гордо и открыто смотреть в объектив камеры, в лица тысячам зрителей?

В тот вечер Валентина уснула очень поздно. Часы на кухне уже пробили два, когда она отложила журнал, закрыла папку, завязала тесемки и, сладко вздохнув, зевнула. А потом, как в бездонный омут, нырнула в сладкие глубины сна.

* * *

Напряженно сжались пальцы на белом картоне. В квартире тишина. Родители спят. Белые завязки папки. Какой узел! «Жаль, что утром ногти подстригла». Еще одно усилие. И вот…

На обложке — молодая красивая девушка. Голая, но стоит боком. Валентине обнаженная женская плоть тогда была безразлична. В этом плане у нее тогда не было никаких отклонений. Английские буквы складываются в надпись. «CLUB». Клуб? Клуб чего, секса? Может, у них там есть и такие. Валентина, напичканная советской пропагандой, еще не могла самостоятельно анализировать многие вещи, слишком плохо знала реалии культуры по ту сторону границ.

Но что ей бросилось в глаза: бумага. Ее приятно было касаться; она была нежной, гладкой, словно человеческая кожа. Как в альбомах живописи, которые хранились у них в школе в кабинете рисования. Но это была не тяжеловесная мелованная бумага… А краски! Такие яркие. Они резали глаза, и в отличие от обложек журналов, которые ее родители получали по почте, в запретном цвета были естественными, нарядными.

Не в силах сдержаться, Валентина провела рукой по обложке. Какое приятное ощущение! Ощущение настоящей, яркой вещи, попавшей в круг тусклого царства теней. Это и есть плод пресловутой поп-культуры?

Валентина пролистала журнал. Там не было ничего особо интересного. Голые красотки позировали, выставляли себя напоказ и изгалялись, кто как может. Но общее состояние весны, радости, света оставалось повсюду. «Ярко, дешево и безвкусно!» — сказала про себя Валентина и тут же поймала себя на том, что врет сама себе. Нет, было в ее отношении к этому кусочку бумаги что-то еще.

Она попробовала прочитать узкие столбики текста. В школе Валентина изучала английский. У нее была пятерка, но тут из знакомых слов она нашла лишь «the» и «I am». Еще прочла написанные большими буквами имена девушек «Charlotte», «Louise», «Celeste». Фотографии девушек перемежались страницами с фотографиями машин, какой-то музыкальной техники.

Несколько юмористических картинок показались ей не смешными и как-то топорно нарисованными. Под каждой из картинок была надпись, которая могла с тем же успехом быть сделана египетскими иероглифами.

Валентина закрыла журнал. Разочарованно вздохнула. А чего она, собственно, ждала? Просто фотографии голых женщин, широко раздвигающих ножки. Журнал для развращенных буржуев и юнцов-недоумков. К последним она отнесла и своего кавалера.

Уже завязав папку и отложив журнал в сторону, потянувшись к выключателю бра, висевшему у нее над головой, над кроватью, Валентина замерла, пораженная. Не может быть! Торопливо она взяла папку, начала развязывать тесемки.

Так и есть!

У всех девушек, демонстрировавших на страницах журнала свои интимные места, промежности были выбриты или целиком, или отчасти. Удивленная, Валентина стала листать журнал. Точно! Так же, как она (впрочем, как и все остальные девушки ее класса) подбривала под мышками, эти американки, англичанки или кто они там, брили у себя между ног. Некоторые, правда, оставляли на лобке узкую полоску шерсти, но непосредственно между ног все было голым. А может, все замужние женщины так поступают? Нет. Валентина помнила, как летом, когда у них в доме отключили горячую воду, она с матерью ходила в женскую баню. Женщины, девушки, девочки. Уродливые тела. Ничего отдаленно похожего ни на одну из этих шлюх…

И тут Валентина взглянула в глаза девушке на фотографии. Та сидела в кресле, широко разведя ноги, выставив напоказ свои бритые прелести. Но не бритая промежность заинтересовала Валентину. Необычная интимная подробность лишь послужила мостом, позволившим Валентине шагнуть чуть дальше. Ее заворожил взгляд фотомодели. Светлые волосы обрамляли красивое лицо. Яркие, зовущие губы женщины были чуть приоткрыты, обнажая очаровательные белые зубки. Такого белого цвета Валентина никогда не могла добиться, хоть и чистила зубы дважды в день, регулярно ела морковку и яблоки. Однако дело было не в цвете зубов. Дело было в глазах, во взгляде. Именно через глаза женщины, бесстыдно раздвинувшей ноги, втекло в Валентину неосознанное понимание этого Пути Искусства. Именно с помощью глаз, в уголках которых притаилась лукавая улыбка; глаз женщины, которая наслаждалась собственным бесстыдством и сексуально манила к себе, Искусство вошло в сердце Валентины.

Не отрывая взгляда, смотрела Валентина в глаза женщине на фотографии. И чем дольше Валентина смотрела, тем больше менялся ее взгляд. Ее глаза приобретали то же самое распутное и зовущее выражение, что было у женщины на фотографии. Чувствуя, как лицо из журнала отпечатывается в ее памяти, и не в силах выдержать напряжения, силы Искусства, втекающего в ее тело, трепеща каждым нервом, Валентина вскочила с кровати, отшвырнула в сторону журнал, метнулась к окну. Она прижалась лбом к ледяному стеклу и долго смотрела на тусклые, лишенные ярких красок улицы города, залитые мертвым электрическим светом. В тот вечер она сменила свою «веру», безмолвно присягнув иным идеалам.

Конечно, она и раньше видела яркие западные каталоги, по которым, живя за рубежом, можно было заказывать вещи, и без всякого там дефицита; видела несколько красиво снятых западных фильмов о том, как безуспешно борется с преступностью и коррупцией полиция. Но это все было не то. От тех каталогов и фильмов Валентине хотелось встать в строй и отправиться на борьбу, восстановить справедливость. Ведь она, как и большинство граждан Великой Страны, верила, что все беды из-за внешних врагов: мировой буржуазии, американских шпионов и предателей-вредителей, не желающих, чтобы мировому пролетариату жилось хорошо.

А этот взгляд! Не мог быть такой взгляд у девушки, угнетенной капиталом и ради денег продающей свое тело. Правда, к такому выводу Валентина пришла много позже. А тогда, отвернувшись от окна, она снова взяла в руки журнал и стала медленно листать его, разглядывая картинки, вглядываясь в глаза фотомоделей. Впитывая их взгляды. И зачем все эти разговоры об эмансипации, вся эта общественная работа, когда можно вот так, беззастенчиво демонстрируя свое тело, гордо и открыто смотреть в объектив камеры, в лица тысячам зрителей?

В тот вечер Валентина уснула очень поздно. Часы на кухне уже пробили два, когда она отложила журнал, закрыла папку, завязала тесемки и, сладко вздохнув, зевнула. А потом, как в бездонный омут, нырнула в сладкие глубины сна.

* * *

Что снилось ей в ту ночь? Может быть, она в почете духа посетила обитателей Колодца или побывала в другой обители Древних, которых через десять лет Клайв Баркер так метко назовет «Рожденными в Ночи»?

Наступило утро, и с ним пришли перемены.

Валентина проснулась вместе с родителями в шесть и, несмотря на то что спала меньше четырех часов, почувствовала себя бодрой и отдохнувшей. Что изменилось в ней? Ничего, кроме взгляда — но за одну ночь из некрасивого, угловатого подростка она превратилась в девушку, которую нельзя не заметить. Может, чуть изменился угол наклона ее плеч, посадка головы; движения стали более плавными.

Родителям было не до нее. Работа выматывала их, сон не приносил облегчения. Мать уставала от домашних дел, хоть Валентина ей и помогала, как могла. А периодические запои отца окончательно издергали ее, растоптав и так слишком рано увядшую молодость, протянув седые пряди в ее темных волосах.

— Валечка, ты сегодня какая-то… — мать не нашла нужного слова.

Валентина, смерив ее взглядом (презрение к образу жизни матери пришло через несколько месяцев, когда Валентина окончательно освоилась со своим новым амплуа), чуть надменно ответила:

— Уж и довольной быть нельзя, — и прошествовала в ванную.

Мать хмыкнула, не понимая, что это с ее дочерью. Но задумываться времени не было. Новый генсек повсеместно боролся за дисциплину, и опаздывать на работу даже на несколько минут не стоило. Поэтому мать ничего не спросила у Валентины. А вечером нужно было зайти за картошкой, и еще в гастрономе в преддверии Дня Советской Армии давали копченую колбасу. Пришлось стоять длинную очередь в кассу. Еще пришлось поругаться с мужиком, который полез без очереди пробивать водку, а стал пробивать колбасу, которая к тому времени, как подошла очередь матери Валентины, уже заканчивалась. Отец Валентины в тот вечер пришел сильно поддавший, и дома был скандал. Мать даже не заметила, как карэ Валентины превратилось в модно-вызывающую стрижку «под мальчика». На парикмахерскую ушли все деньги, которые Валентина копила с начала учебного года, откладывая ежедневно по двадцать-тридцать копеек с денег на обед.

Мать заметила перемены в своей дочери лишь через неделю, когда неожиданно Валентина превратилась из шатенки в блондинку, а потом, выкатив швейную машинку, начала перешивать свои вещи, делая их на размер меньше. Но матери нужно было варить обед, еще съездить к двоюродной сестре, жившей в другом конце города, муж которой достал рыбный заказ… К тому же мать Валентины знала, что ее дочь в бюро комсомола. И, положившись на товарищей Валентины, на комсомол и здравомыслие дочери, она пустила дело на самотек, даже не подозревая, во что превращается ее дочь под постоянным и набирающим силу воздействием Искусства.

* * *

С комсомолом у Валентины получилось еще проще, чем с родителями. Галка — председатель бюро — подошла к Валентине на перемене и с неодобрением посмотрела на свою, как она считала, подругу, заметив:

— Что-то ты выглядишь очень вульгарно.

На что Валентина ответила, попытавшись говорить с интонацией, которой, по ее мнению, должна была в данной ситуации воспользоваться та дама из журнала:

— Тебе завидно? Парни не тискают?

Галка нахмурилась. В поведении Валентины сквозило что-то чужое, вульгарное, словно подругу подменили.

— Ты чего?

— Это я должна у тебя спросить: чего тебе нужно?

Галка взяла себя в руки.

— Знаешь ли, этот Коваленко, я вижу, очень плохо влияет на тебя.

— Может, ты мне еще станешь указывать, с кем встречаться? Или мы обсудим на комсомольском собрании, с кем мне в постель ложиться?

Тут Галка задохнулась от негодования и не нашла слов. Такие вольности вполне могли бы прозвучать из уст какой-нибудь двоечницы, крутящейся среди «трудных» парней, но услышать это от отличницы, гордости школы, чей портрет висел на доске почета у бюста Ленина!

— Оставайся сегодня после уроков. Соберется бюро для обсуждения линейки на двадцать третье февраля, — только и смогла выдавить из себя Галка.

Валентина смерила ее все тем же презрительным взглядом и ответила:

— Зайду, если буду свободна… — И удалилась.

Галка ошалело смотрела ей вслед.

— Постой, может, ты заболела?

Но Валентина не оглянулась.

Даже походка Валентины изменилась.

После уроков Валентина демонстративно не пошла на бюро, а, выйдя во двор, направилась к десятиклассникам, с независимым видом курящим за углом школы.

Словно королева подошла она к высокому и белокурому юноше, который, затягиваясь «Беломором», едва сдерживал кашель. Он курил только для того, чтобы не прослыть «слабаком» в глазах приятелей.

— Мне кажется, мы не знакомы, — с улыбкой сказала она.

— Чего? — У десятиклассника от удивления глаза округлились.

— Нет, я ошиблась. Ты еще слишком зелен. — И хлестнув полой шубки по сугробу, обдав курильщиков снежной пылью, Валентина удалилась, оставив с широко открытым ртом не только десятиклассника, но и Галку, наблюдавшую за ней из окна комсомольской комнаты. Галка, конечно, не слышала разговора. Подруги не раз болтали о том, что было бы неплохо встретить настоящего парня, но такое!

Поведение Валентины изменилось. В тот, да и последующие дни колкие, похабные замечания так и сыпались из нее, словно разом прорвалась какая-то долго сдерживаемая плотина.

* * *

Однако перемены, произошедшие с Валентиной, были лишь первым маленьким шажком по Пути Плоти, который предопределило ей Искусство. Говорят, человек сам строит свою Судьбу — он может измениться сам и изменить предначертанное ему Книгою Судеб. Может, и так. Но когда дело касается Искусства, судьба и воля человека бессильны. Что бы он ни делал, что бы ни предпринимал, он скован рамками восприятия, искаженного призмой Искусства. Вступивший на Путь Искусства именно потому и оказывается на Пути, что видит мир не так, как основная масса общества.

* * *

Грехопадение Валентина совершила весной того же года. Он был студентом журфака. Они познакомились случайно, на заливе. Раньше Валентина ходила туда гулять с подругами, потом одна, так как подруги-комсомолки отшатнулись от нее. Да и желания заводить дружбу с кем-то из тех девчонок, кто только и думает о парнях и цацках, у Валентины не было.

А с начинающим журналистом получилось все совершенно естественно. Она брела вдоль залива. На берегу сидела веселая компания. Ребята жарили шашлык. На песке валялась пара пустых винных бутылок. Валентина прошла мимо. Такие компании раньше для нее не существовали. Раньше она считала их стилягами, хиппи или чокнутыми — что для нее было одно и то же.

Вдруг за спиной у нее раздался взрыв смеха, потом один из длинноволосых парней, увешанный всевозможными кожаными «фенечками», вскочив на ноги, бросился за ней.

— Девушка, подождите!

— Да? — Красивые темные брови поползли вверх. «Что вам угодно? Я вас внимательно слушаю», — было написано на ее лице.

Парень оказался тощим, длинным. Темные волосы непомерной длины стягивала яркая ленточка.

На мгновение он застыл, ошарашенный выражением ее лица. А чего еще он ждал? Что она, задрав юбку, побежит от него, испугавшись? Нет, Валентина ничего не боялась. Искусство оберегало ее, стояло у нее за спиной, и Валентина ничуть не боялась.

— Я… садитесь с нами… есть шашлык… вино…

Она согласилась.

Парня звали Андрей. Он привел ее в компанию — четыре парня и одна девица, лет на пять старше Валентины.

Пока жарился шашлык, по кругу пошла бутылка. Валентина впервые попробовала «сушняк». Только на Новый год мать впервые разрешила попробовать ей шампанское за новогодним столом. Валентине с детства долбили, что пить вредно, и всякий раз тыкали в отца, добавляя, что пьющая женщина во сто крат хуже.

От вина у Валентины немного закружилась голова, поэтому когда новая бутылка пошла по кругу, она лишь для вида приложилась губами к горлышку. Она сидела возле Андрея, молча, чуть в стороне от остальных, слушая студенческую болтовню, обильно приправленную матом; подшучивания молодых людей над своей девицей.

Потом ели шашлык и еще пили. Кто-то предложил искупаться, и девица (кажется, ее звали Катя) заявила, что у нее нет купальника. Как ни странно, это никого не смутило. Двое парней сказали, что у них тоже нет плавок. Валентина же в этот день надела купальник, собираясь немного позагорать, если захочется, поэтому тоже согласилась купаться, а на разговоры о том, что не у всех есть купальники, внимания не обратила. «Или, быть может, и тут виновато Искусство в букете с дешевым вином?»

Прихватив оставшиеся бутылки, компания отошла подальше — туда, где и вовсе не было народа, а кусты нависали над крошечной полоской пляжа.

Валентина быстро стянула одежду, и вместе с Андреем, который, оказывается, носил огромные темносиние семейные трусы, побежала по мелководью, брызгаясь и хохоча. Вскоре к ним присоединился еще один парень. Он был нагишом, но это ничуть не смущало Валентину, хотя раньше она обнаженных мужчин никогда не видела. Его поведение было столь естественным, что в этом не было ничего постыдного. Валентина не обращала на это внимания. Они тискались, брызгались, потом Андрей стал по очереди бросать их в воду. Было весело. Бесшабашно весело. Весело до изнеможения.

Устав, они отправились назад.

Зрелище, открывшееся на берегу, поразило Валентину. Один из парней, по пояс голый, сидел на песке и потягивал «сухач». Чуть поодаль в тени кустов пристроились Катерина и другой парень — светловолосый, стриженный ежиком крепыш. Девушка стояла перед ним на коленях. Сначала Валентина не поняла, что происходит. Но, подойдя ближе, она разглядела: Катерина стояла на коленях и сосала член парня. Парень тяжело, прерывисто дышал, почти не двигая низом живота, предоставив партнерше задавать ритм. Парочка находилась достаточно далеко, в тени, и деталей Валентина не видела, но ее распаленное воображение живо дорисовывало то, что было скрыто от ее взгляда. Она слышала про женщин, берущих в рот, — но то, что можно вот так стоять и наблюдать, как кто-то занимается этим…

— Ага, Катерина уже заглотила, — усмехнулся голый парень.

Но Андрей лишь легкомысленно отмахнулся. Происходящее не интересовало его.

— Такая и откусить может, — заметил он.

Его приятель усмехнулся.

То ли Валентина производила впечатление девушки недоступной, то ли у Андрея не было настроения трахаться впопыхах с кем попало, но в тот вечер он к Валентине не приставал.

Они уселись на песке, пустили по кругу последние две палочки шашлыка (не забыв оставить немного трахающейся паре) и последние две бутылки вина. Никто не обращал на парочку внимания, словно тех и не существовало. По-прежнему сидя чуть сбоку, Валентина краем глаза видела, как задергалось тело парня, когда он спустил; как судорожно задвигала головой девушка…

Эта сцена, как и та бесстыдная женщина из журнала, запомнилась Валентине навсегда.

Когда запыхавшаяся парочка присоединилась к остальным, никто не обсуждал происшедшее, словно ничего и не случилось. Опоздавшим вручили вино, мясо. Вновь зазвучали пошлые шутки и анекдоты, а потом, когда один из парней заметил, что, мол, пора по домам, все равно пить больше нечего, все поднялись и отправились к автобусной остановке.

Андрей проводил Валентину, взял телефон, пообещал позвонить, но позвонил лишь через неделю.

Поговорив о том, о сем, он предложил прошвырнуться, и Валентина неожиданно для себя согласилась. Вообще-то она на него злилась. Не звонил целую неделю! Она думала о нем, но понимала, что ничуть не влюблена. Ночью, лежа в постели, пока сон еще не пришел, она мечтала о том, как отдастся ему. Он казался ей олицетворением силы, первозданной страсти и вседозволенности.

Они посидели в ресторане Дома журналистов. В окружении взрослых людей Валентина сама чувствовала себя взрослой, солидной. Впервые в жизни она была в ресторане, но все ей казалось тут таким знакомым, понятным. Она ничуть не терялась.

Уже поздно вечером привел ее Андрей домой. Они долго тискались в подъезде, потом он целовал ее взасос — «по-французски», как он заявил. Его развезло, и от этого фразы получались очень смешными: «Птцлуемся по-фрасузки!»

Дома отец был, как обычно, пьян. Мать, заведенная до предела, устроила Валентине скандал:

— Ты что, совсем опаскудилась! — орала мать. — Ребенка в подоле хочешь мне принести! Была девушка как девушка, а стала блядью. Волосы остригла! На кого похожа стала…

— Ты лучше у своего пьяного мужика отсоси, — бросила Валентина.

Мать застыла. Все, что угодно, ожидала она от дочери. Ну, мог ребенок влюбиться, мог наделать глупостей, но так ответить родной матери! Запершись в своей комнате, Валентина ничуть не мучилась угрызениями совести. Она спокойно уснула, а ее мать всю ночь прорыдала на кухне, кляня дочь, пьяницу мужа и свою серую, убогую жизнь.

А Искусство уже прижилось в душе Валентины. Девушка перестала учиться, хамила учителям. На бюро был даже поставлен вопрос об исключении ее из комсомола, но пока ограничились строгим выговором, вспомнив прежние заслуги Валентины.

— Да отъе… вы! — заявила она Галке, зазывающей ее на очередное то ли комсомольское собрание, то ли классный час. Та только открыла рот и уставилась на подругу дикими, выпученными от удивления глазами…

Валентина похорошела. Чем более хамски, развязней она себя вела, тем больше парней сходило по ней с ума. Перед самым началом летних каникул, когда выяснилось, что за четверть в табеле Валентины не будет ни одной четверки, уже все парни школы с вожделением посматривали на нее. Любая одежда, даже самая простая, отлично сидела на ней, и Валентина выглядела получше других разодетых девочек. А с учебой творилось вообще что-то невероятное. По логике вещей Валентина не должна была написать ни одной контрольной. Она не учила уроки, не готовилась к контрольным. Вся в двойках за невыполненные домашние задания, в хамстве у доски — впрочем, учителя находили причину, чтобы за контрольные и сочинения ставить ей четверки, а не пятерки. Особенно громкий скандал получился из-за годового сочинения, отмеченного в РОНО, где еще не знали о чудачествах Валентины. Ее сочинение выиграло городской конкурс и чуть не выиграло всесоюзный. Валентина и сама удивлялась, начиная смутно ощущать присутствие той Силы, что отныне стала опекать каждый ее шаг.

Потом, после почти недельного отсутствия, объявился Андрей. Он затащил Валентину к себе в общежитие.

— Я тут был с приятелями в «Нектаре». По случаю стипендии купил отличный ликер.

Ликер хоть был и импортный, и с красивой наклейкой, оказался невкусным, как мыло, но сладким и крепким.

Потом пили сухое, а после водку. Водки еще оставалось больше полбутылки, когда, разомлев, они начали обниматься. Руки у Андрея были сильными. Валентина, словно погрузившись в транс, сама не сознавая, что делает, полезла Андрею в штаны. Тот опешил. Видно, он не ожидал от Валентины такой прыти, или, наслушавшись от товарищей ужасных историй, боялся связываться с малолеткой. Но Валентина была уверена в себе и отлично понимала, чего хочет.

Она долго возилась с молнией его джинсов. Расстегивать молнию на штанах кого-то другого было для нее непривычно и неудобно. Ее то и дело заедало. Молния не желала открываться, но Валентина постепенно освоилась и наконец вышла победителем в схватке с упрямым металлом.

Член Андрея показался очень пахучим. В первый момент сильный запах мочи ударил ей в нос. Валентина едва сдержалась, чтобы не откачнуться. Пальцы Андрея крепко впились ей в затылок, толкая вниз полураскрытые губы, насаживая ее голову на палку вздувшейся плоти. И Валентина заглотила мясистый кляп. Упругий соленый стержень двигался у нее во рту. Она действовала уверенно, хорошо помня то, что видела на пляже, а воображение, женский инстинкт и Искусство помогали ей в остальном.

Кончив, Андрей чуть передохнул. Развалясь, он долго разглядывал личико Валентины, измазанное спермой. Потом он овладел ею сзади, с напором всадив член и одним махом лишив ее девственности, с которой он и не подозревал столкнуться после столь профессионального миньета. Но отступать было поздно. Крепость оказалась взята.

Валентина ничуть не испугалась случившегося. Она не боялась забеременеть. Знала, что ничего такого не будет. Откуда? Сказать не могла. Но знала. Искусство берегло ее.

Лежа на диване в объятиях дремлющего Андрея, она сама себе казалась огромной кошкой, наконец добравшейся до запретного кувшинчика сметаны, вдоволь налакомившейся, а теперь нежащейся на крыльце в горячих лучах солнца.

* * *

Они встречались недели две. Валентина бурно отдавалась. Андрей делал с ней в постели, что хотел.

Закончились школьные занятия. Начались каникулы. Будущих десятиклассников заставили отрабатывать на ремонте школы.

* * *

Андрей не звонил несколько дней. Наконец, не выдержав, Валентина отправилась в общежитие. Она увидела, как ее Андрей выходит из общежития в обнимку с какой-то девицей. Та была крашеной блондинкой, на вид старше Андрея, и выглядела изрядно потасканной. Валентина вспомнила, как ласкала своего возлюбленного; вспомнила, как больно было, когда он в первый раз взял ее сзади, и злость отвергнутой любовницы взыграла в ней. Конечно, она отлично понимала, что ее связь с Андреем временна, что скоро они расстанутся — но финал оказался чересчур неожиданным.

Пораженная изменой «своего парня», Валентина пошла за парочкой. Те, не замечая, что за ними шпионят, зашли под навес, где был устроен лоток, и Андрей стал что-то покупать, и тут… Вначале Валентина подумала, что за такую измену расплатой должна быть смерть; потом посмотрела на навес, непрочно закрепленный над прилавком, и выше — на пятиэтажный особняк. На балконе прямо над навесом в насмешку над удушливой летней жарой стояли лыжи и лыжные палки. «Вот бы одна из них сорвалась!» — пронеслось в голове у Валентины.

Налетел ветер.

Лыжные палки качнулись, потом одна из них, соскользнув, проскочила между отверстиями в витиеватой балконной решетке и копьем устремилась вниз. А Андрей, отсчитывая деньги, даже не видел надвигающейся беды. Да если бы и видел! Все произошло слишком быстро. Палка упала алюминиевой молнией.

Нет, все же что-то в последний момент Андрей почувствовал. Он поднял голову, когда, пропоров полог навеса, палка копьем прошла сквозь его тело. Андрей упал и замер, распростертый на асфальте, словно бабочка, наколотая на булавку. Выйдя из его спины чуть выше костей таза, у позвоночника, острие лыжной палки угодило в глубокую трещину в асфальте, намертво пригвоздив к земле свою жертву.

Разбираясь с этим делом, окружная прокуратура отнесла его в разряд несчастных случаев. Но осталось непонятным, как алюминиевая лыжная палка, пусть даже падая с балкона пятого этажа, набрала такую скорость, что пропорола навес и пронзила ни в чем не повинного прохожего. Хозяева квартиры в это время находились на работе и отделались штрафом «за порчу вида архитектурного памятника», под чем подразумевалось хранение лыж на балконе. Милиция просто не нашла, к чему еще можно придраться.

А тогда все прохожие застыли, объятые ужасом, и крашеная блондинка, истошно завопив, прижала кулачки ко рту. Валентина, зло улыбаясь, прошла мимо, сделав так, чтобы в последнее мгновение своей жизни уже пронзенный лыжной палкой Андрей увидел ее. Ей даже показалось, что за мгновение до того, как его глаза мертвенно остекленели, в них появилась искорка понимания. Да, Валентина знала: Андрей успел понять, кому обязан своей смертью, — правда, она сама не была уверена в том, что всему виной не несчастный случай. Однако желаемого театрального эффекта она добилась.

Вечером, запершись в своей комнате, она пробовала двигать взглядом различные предметы; разжигая в себе ненависть, пыталась заставить сдвинуться с места спичечный коробок. Но ничего не происходило. Никакого телекинеза. Искусство не растрачивало себя по пустякам.

* * *

В то лето отношения с родителями, точнее, с матерью, стали окончательно натянутыми.

Валентина меняла кавалеров как перчатки, хотя ни с кем не спала. Ее водили по кабакам. У нее появились солидные знакомые — толстосумы-тридцатники с явственно проступающими лысинами. Несколько раз заметив, что Валентина возвращается домой подвыпившей, мать устроила ей скандал. Валентине пришлось пообещать матери, что она уйдет из дома, и мать, видя, что ее слова не могут бороться с распутством дочери, побоялась худшего и оставила Валентину в покое. Только иногда, сидя на кухне поздним вечером, мать начинала ни с того ни с сего плакать — то ли оплакивая свою горькую судьбу, то ли судьбу дочери.

Сама же Валентина все больше стервенела и к концу лета (в пионерский лагерь она не поехала, заявив матери, куда та может пойти вместе с лагерем, путевкой и комсомолом) познакомилась с двумя неграми из дружественной Нигерии, которые жили в том же студенческом общежитии, где раньше жил Андрей. И как-то вечером новые знакомые буквально изнасиловали ее. Хотя это они думали, что изнасиловали. Валентина так не считала.

Через неделю один из негров утонул, купаясь в Финском заливе, а другой умер от несчастного случая — как-то утром у него закоротило бритву. И тогда Валентина уверилась в своей силе. Она начинала понимать, что стоит пожелать — и ни один мужчина не устоит перед ней. А если потом захотеть, он умрет от несчастного случая. И такая власть — власть над похотливыми самцами, всеми самцами, всеми, кого бы она ни пожелала, — вскружила ей голову.

Чтобы окончательно убедиться в своих способностях, она решила провести эксперимент — зашла в школу. Поднявшись на второй этаж, заглянула в кабинет физики. Учитель — полный, лысый старичок-пуританин — чем-то занимался в лаборантской, готовя скудные наглядные пособия к новому учебному году.

Валентина вошла в лаборантскую. Ни слова не говоря, разделась, потом, усадив ошарашенного учителя на стул, расстегнула ему ширинку, вынула хилый член и, отсосав, так же безмолвно оделась и ушла. Старичок-учитель оказался так ошарашен натиском, что даже слова вымолвить не посмел. Через полчаса, стоя на спортивной площадке перед школой, она видела, как, широко распахнув окно кабинета, физик рыбкой нырнул вниз с четвертого этажа, разбрызгав мозг и кишки лопнувшего живота по светлому, обожженному солнцем асфальту.

Еще одно открытие сделала Валентина чуть позже, к концу сентября. Оказывается, ей не обязательно было спать с мужчиной, чтобы его убить. Достаточно лишь коснуться кожи человека, а потом мысленно разорвать струну. Та лопалась с очаровательным звуком: бац! И этот звук слышала только Валентина.

Бац!

Ее бывшая подруга Галка так и не окончила десятого класса.

Бац!

И Галка умерла, подавившись куриной косточкой в школьном буфете. Это было так просто!

Бац!

Порой Валентина удивлялась, вспоминая себя прежнюю. Ей было немного жаль той целеустремленной жизни, которую она вела до первого грехопадения, до появления журнала, но пути назад уже не было. Она уже убила человек десять — это она отлично понимала, так же, как то, что могла бы их и не убивать. Просто ей хотелось разорвать струну, снова услышать «бац!» и смотреть на мир глазами той женщины с фотографии. Смерть Андрея она объясняла местью; смерть негров?.. Ей было приятно вспоминать их. «Негры не люди!» — так заявила она сама себе, хотя меньше года назад проповедовала совсем иное. А учитель физики? Безобидный старичок? «Это был просто эксперимент!» Галка? Да и черт с ней! Остальные…

Валентина не осознавала, насколько цепко Искусство держало ее в своих лапах, и неуемная похоть, постепенно пробуждающаяся в ней, открывала для нее единственный путь в жизни — Путь Плоти.

Глава 4 ЛЮДИ ИСКУССТВА (из записок А. С.)

— Сегодня наш старший брат присоединился к нам, — сказал один из шайки.

«Ли Мянь в крайней нужде встречает благородного рыцаря».

Китайская народная повесть

С Жаждущим (так я его называл, хотя настоящее его имя было Павел) я познакомился не случайно.

В те годы я еще не писал воспоминаний. Как и многие, служившие Искусству, я не подозревал о его существовании; работал простым инженером-механиком в вычислительном центре учебного института, принадлежащего военно-промышленному комплексу. Я никого не убивал, не предавался порокам, о существовании Колодца — впрочем, как и Жаждущий — в те годы и понятия не имел.

У меня было скромное хобби: я делал амулеты. А на работе чинил электронные платы, с помощью интуиции находя выгоревшие микросхемы. Сослуживцы говорили, что у меня нюх, что я электронщик по призванию, но все это являлось лишь слабым отражением моих способностей, которые проявлялись, когда я занимался своим хобби. Например, всякий электронщик хоть чуть-чуть знал программирование, мог написать простейшую команду в машинных кодах. Я же работал только с платами, язык машинных кодов был для меня тарабарской грамотой. Мне не важно было, откуда вынули платы: из огромной EC-ЭВМ, что занимала весь подвал нашего корпуса института, из осциллографа, из какого-то другого электронного прибора… Я интуитивно находил повреждение, заменял сгоревшую деталь, менял дорожки проводников, подпаивал дополнительные конденсаторы и сопротивления, регулировал частоту и форму сигналов. Хотя, если честно, паял я плохо, и до сих пор толком не научился. Но меня ценили за чутье, за то, что лишь в одном случае из ста мне нужна была схема, чтобы сказать, какой вид должен иметь сигнал осциллографа в той или другой точке платы.

Мое хобби.

Именно оно приносило мне доход, позволяя ни в чем себе не отказывать, живя на скромную зарплату инженера. С помощью заключенной во мне частички Искусства я делал амулеты: амулеты от сглаза — для старух (до сих пор не уверен, действуют ли они, и существует ли такая вещь, как «сглаз»); амулеты для воров — эти срабатывали почти всегда. Вор, лезущий в квартиру, на склад или в чужой карман, в момент действа приобретал некое шестое чувство, и если слушался его, то становился неуловим. Еще я делал кубики для предсказаний. Обычные такие кубики из оргстекла с маленькими точками на гранях. От одной до шести точек. Бросаешь кубик и задумываешь желание или задаешь вопрос, на который можно ответить однозначно — «да» или «нет». Только надо хорошо сосредоточиться на своем желании, больше ни о чем не думать. Если на кубике выпадет от одного до трех — желание не сбудется (ответ: «нет»), а если от четырех до шести — то сбудется (ответ: «да»), причем, чем вероятнее то, что сбудется задуманное, тем больше число выпавших очков, и наоборот. Кубики пользовались необычайным спросом у ответственных и партийных работников, а также сотрудников прокуратуры и КГБ. Последние, кстати, поставляли мне большую часть ингредиентов, необходимых для производства. Я не хочу хаять работу наших «органов безопасности». На них за последнее время вылили море помоев, но такой дефицит, как пальцы повешенного или слезы изнасилованной — незаменимые составные части многих поделок Искусства в те годы — я получал именно от них. Я никогда не стремился особо много заработать, никогда не зарывался; брал за работу столько, сколько платили, — может быть, поэтому меня никто не трогал, никогда никуда не вызывали и не перегружали заказами. Многие считали меня чудаком, верившим в разную чепуху, и относились ко мне снисходительно. Тем не менее они пользовались моими амулетами и рекомендовали мои услуги своим друзьям и знакомым.

Да, я еще делал амулеты «от беременности» для девиц легкого поведения и амулеты, излечивающие страсть к наркотикам. Именно это и привело ко мне Жаждущего. Естественно, заняться лечением своего наркотического пристрастия он не мог даже через лечебницы, где клиентам гарантировали анонимность. Во-первых, врачи вряд ли смогли бы вылечить Жажду Запаха Смерти, а во-вторых, в случае разоблачения Жаждущему грозил или расстрел, или пожизненное заключение в сумасшедшем доме. К тому времени, как он стал жить со Светланой, на нем уже висел не один десяток мертвецов, и все они были убиты зверски, сознательно. Я не хочу сказать, что Жаждущий, когда я узнал о нем всю правду, стал казаться мне ужасным чудовищем. Он был болен, как и я. Болен Искусством, которое, войдя в его душу в раннем детстве, превратило его в этакого Квазимодо, но уродливого не физически, а духовно. Хотя всех нас, причастных к Искусству, нельзя назвать нормальными людьми. Но в чем, собственно, состоит «нормальность»? В соблюдении морально-этических канонов христианства, которые легли в основу устоев нашего общества?

И вот Павел, вспомнив об убийстве на Смоленском кладбище, пришел ко мне. У него даже в мыслях не было, что я тот человек, что покусился на мясо его жертвы, но я имел определенную репутацию, и Павел явился ко мне, ухватившись за последнюю соломинку, которая могла оградить его от Жажды Запаха.

* * *

В тот жаркий августовский вечер я никого не ждал. Более того, наконец купив на книжном толчке любимую «Машину пространства» Приста, я собирался отправиться в дальнее путешествие на таинственный Марс, а посему заварил тигелек кофе, накрошил плитку шоколада и удобно устроился на диванчике с томиком «зээфки». Что еще человеку надо? Амулетами я в тот вечер заниматься не собирался. Не так часто в те годы можно было купить приличную книгу, а поскольку по роду своих увлечений я тяготел к фантастике, то книги покупались и вовсе редко — фантастику, которую можно было читать, почти не выпускали.

Так вот, только я устроился на диванчике, как раздался звонок в дверь.

Обычно со своими клиентами я договаривался заранее по телефону; без звонка ко мне мало кто приходил, но всякое бывает. Я встал и пошел открывать.

На пороге стоял высокий белокурый парень.

— Мне Александра Сергеевича, — и, видя, что я не бегу звать кого-то, молчу, а молчание — знак согласия, он прибавил. — Я от Кости-Сковороды.

«Странно», — подумал я. Не стану утверждать, что очень хорошо разбираюсь в людях, но Костя-Сковорода был наркоманом, а этот молодой человек скорее принадлежал к категории управленцев.

— Чем обязан?

— Я хотел бы с вами поговорить.

Не знаю, почему я его пустил. Скорее от неожиданности. Хотя, может, и тут какую-то роль сыграло Искусство. Оно влечет людей, владеющих им, друг к другу.

Жестом я пригласил молодого человека войти.

Павел вошел. Аккуратно развязал шнурки на ботинках. Я протянул ему тапочки и пригласил на кухню. Мне не хотелось нарушать интим комнаты, где в тенях по углам уже шуршали марсианские заросли, а роскошная женщина-коммивояжер, отбросив пуританскую воздержанность, манила обнаженным бюстом к куполам марсианских городов.

— Садитесь, — предложил я Павлу. — Извините, что не прибрано. Я никого не ждал. Обычно мне заранее звонят…

— Костя потерял ваш телефон, — замялся молодой человек.

— И?

— Он сказал, что вы делаете амулеты.

— Красивые цацки, не более.

— Он сказал, что ваши амулеты помогают. И нет никакой ломки…

— А вы — курите или колетесь?

Молодой человек заинтересовал меня. На своем веку я повидал много отчаявшихся наркоманов, которые приходили ко мне, цепляясь за последнюю соломинку, готовые попробовать что угодно, лишь бы спастись. Мой новый знакомый не был похож ни на одного из них, и если бы мне сказали, что он спортсмен, я бы ничуть не удивился. А тогда я решил, что он лишь попробовал какую-то дрянь, захотел еще и, испугавшись, побежал лечиться — но не к врачам, в анонимность лечения которых не верил, а к проверенному знахарю, то есть ко мне. Такое бывало, правда, очень редко. Однажды, еще в школе, попав в травмпункт с переломом ноги, я увидел, как туда же привели одного наркомана. Пока врачи травмпункта и «скорой помощи» ругались, споря, куда везти накурившегося «больного», и, самое главное, кто должен это делать, я, впервые увидевший того, кто, по всеобщему мнению, назывался «наркоманом» (в те годы по официальной версии в нашей стране наркоманов не существовало), стал с интересом разглядывать молодого человека. Запавшие горящие глаза на лице землистого цвета, потрескавшиеся губы и дрожащие пальцы — они навсегда отпечатались в моей памяти, создав определенный стереотип. Позже я получил много подтверждений своему первоначальному впечатлению. Но мой анонимный гость был совсем другим.

— Какая разница, курю я или колюсь!

— Большая. Я же не врач. Мне нужно почувствовать суть жажды клиента, чтобы сделать то, что должно ему помочь.

Гость нервно облизал губы. Видя, что молодой человек нервничает, я воспользовался обычным приемом.

— Прежде всего, давайте познакомимся, — предложил я. — Меня, как вы уже знаете, зовут Александр Сергеевич, как Пушкина. Я не спрашиваю вашего имени, вашего адреса. Можете не говорить, если не хотите, но вы должны рассказать мне о своем пристрастии. Я буду задавать вопросы. Желательно, чтобы вы на них ответили.

Тут он резко вскинул голову.

— Скажем, — перебил он меня, — что это не наркомания в обычном понимании этого слова. Я все время хочу совершить то, что считаю неправильным. Когда же я совершаю… назовем это «постыдным поступком»… мне хочется повторить это снова и снова. Я не могу остановиться…

По его виду я понял, что происходящее сильно угнетает его, и тогда, каюсь, первая моя мысль была о том, что парень страдает от онанизма. По своей природной слепоте к людям, я не заметил штрихов, которые Искусство накладывает на человека.

Мы еще поговорили о чем-то, не относящемся к делу. Я узнал, что гостя зовут Павел, что он медик… Рецепт амулета был прост, к тому же для такого амулета уже имелась заготовка. Я назвал цену, не слишком высокую. Павел согласился.

Взяв маленькие маникюрные ножницы, я срезал у гостя пару ногтей и прядь волос, которые были нужны мне для заклятия, а потом отпустил его.

Он зашел через день, как договаривались, минута в минуту. Удивившись пунктуальности, которая ныне молодым людям не свойственна, я вручил амулет, получил деньги, и мы расстались — как я думал, навсегда. Но Павел снова пришел ко мне через неделю.

В этот раз он вначале позвонил. Сказал, что у него неприятности с амулетом. Это меня взволновало и задело. Я потому и имел столь прочную репутацию, что почти никогда не ошибался в заклятиях, и мои штучки почти всегда срабатывали. Но почти! Конечно, и до этого бывали осечки, но всякий раз, как такое случалось, я начинал нервничать, боясь потерять свой дар, которому и названия-то не знал.

* * *

В этот раз Павел выглядел как-то совсем уныло.

Не ожидая приглашения, он педантично расшнуровал и снял ботинки и, не дожидаясь, пока я найду ему тапочки, в носках прошествовал на кухню, достал амулет, который я ему изготовил, протянул мне.

— Я хочу вернуть амулет.

— Он не действует?

— Нет, что вы. У меня не стоит, — после этих слов он потупился, опустилголову и так, не поднимая головы, добавил. — Так только хуже.

— От какого же недуга вы страдаете? Может, вы, молодой человек, влюблены? Это не по моей части.

— Нет. Я же вам сказал… Вы же — колдун!

Я видел, что парень по-настоящему несчастен, и никак не мог ему помочь. Не знал, чем. Передо мной сидел не хладнокровный убийца, наслаждающийся гудением мух над трупом, не садист-душегуб, упивающийся самим процессом смерти, а сломленный жизнью человек. И он считал меня всемогущим колдуном. Как он ошибался! Я тогда был, да и сейчас остаюсь, жалким подмастерьем, который и в подметки не годится настоящим колдунам, таким, как Викториан, — людям, прошедшим долгий путь Искусства. Увы!

Я лишь развел плечами.

— Я, молодой человек, не колдун. Я делаю некоторые вещи… скажем так — лежащие за гранью необъяснимого, но это не повод обвинять меня в колдовстве… Я не читаю заклинаний, не танцую вокруг идолов и даже в шабашах не участвую.

— Но ваш амулет работает. Я тоже вначале не очень верил. Но он же работает.

— И?

— Мне нужен другой амулет.

— От чего вы хотите уберечься? Доверьтесь мне, молодой человек. Многие приходили ко мне, и, поверьте, ни один из них не оказался на учете в наркодиспансере.

Павел не ответил, только покачал головой, а потом после безмерно затянувшейся паузы сказал:

— Мне нужен самый сильный амулет.

— Что?

Ответом было молчание, а потом:

— Может, вы знаете какого-нибудь более могущественного колдуна?

— Вы говорите ерунду, молодой человек. Колдунов не существует, как и чудес…

Как я тогда ошибался!

Но Павел принял мои слова за чистую монету. Он встал, собрался уходить, и уже на пороге кухни я окликнул его:

— Подождите!

Он остановился. Повернулся. Грустное лицо. Большие, как у коровы, невинные глаза.

То, о чем он говорил, всегда интересовало меня. Мне всегда хотелось знать: есть ли еще люди, подобные мне? Формулы для изготовления амулетов я в большей части почерпнул из приложения к «Молоту ведьм», начав эксперименты от нечего делать, интуитивно отнимая или добавляя ингредиенты к средневековым колдовским рецептам. Но есть ли еще люди вроде меня, которые нашли свой Путь к сверхъестественному? Каково оно, Истинное Знание? К тому же я знал один рецепт — хотя сам, как любой мастер, боялся им воспользоваться. Страх был инстинктивным, и, видимо, именно он удерживал меня на грани, не давая с головой окунуться в волны Искусства.

— Знаете, молодой человек, я, быть может, смогу помочь. Нет, тот недуг, что мучает вас, я не смогу исцелить, раз вы не собираетесь говорить мне, в чем дело, но найти более могущественного… человека. Мы с вами заключим договор, — продолжал я, полностью завладев вниманием Павла. — Я изготовлю одну штучку, и если получится, и вы с ее помощью найдете того, кого ищете, то познакомите меня с этим человеком.

Тут я стал говорить и говорить. Я говорил сам себе, а не Павлу; расписывал прелести колдовства, но не произнося этого слова и говоря полунамеками. Для чего я говорил? Пытался убедить себя, что больше нет на свете никого, обладающего таким Даром, как мой. Да, именно Даром! Скорее всего. В те дни я еще считал себя уникальным, своего рода гением, которому открылись тайны средневековых алхимиков и ведьм.

Я решил изготовить Ведьмин компас — прибор, совершенно точно указывающий, в каком направлении находится ведьма (или ведьмак). Дальше все будет в руках Павла. «Если его и правда что-то так сильно гнетет, то он доведет дело до конца», — так я решил.

* * *

Мне понадобились две недели на то, чтобы добыть ингредиенты для состава, в котором необходимо было искупать компас — сложную узорчатую конструкцию из литого свинца. Не зная, какие детали важные, а какие — нет, я точно скопировал устройство со страниц приложения к Брокгаузу и Ефрону, повторив каждый завиток. Перенеся узор на фанеру, я взялся за лобзик и, наклеив выпиленные куски на цельный лист фанеры, получил одностороннюю форму для литья.

Пятьдесят рублей ушло на свинец. Я купил пару негодных аккумуляторов.

К тому времени, как мой знакомый из КГБ принес мне в обмен на пару кубиков удачи мешочек с необходимыми кусочками человеческой плоти, все было готово.

В полночь, поставив на газ тазик, который использовался только для таких целей, я начал варить колдовское варево. Нет, я не шептал заклятий, не делал магических жестов. Действо напоминало приготовление супа. К пяти утра булькающий отвар, источающий тошнотворный запах вареной человеческой плоти, был готов. Я осторожно окунул в него по очереди все детали Ведьминого компаса. Они стали жирными от налипшего человеческого жира. Оставив их сохнуть на столе, я избавился от самого зелья: выловил разваренные пальцы и глаза (их стоило похоронить отдельно, чтобы не было неприятностей), а остальное слил в унитаз и, наполнив таз кипятком из-под крана, оставил его отмокать в ванне.

А вечером зашел Павел. Я при нем собрал компас и объяснил, как тот действует.

* * *

Основание Ведьминого компаса — плоская и очень тяжелая свинцовая тарелка, сантиметров двадцать в диаметре. С трех сторон к ней через специальные прорези крепятся витиеватые свинцовые планочки, соединяющиеся на высоте тридцати сантиметров точно над центром тарелки. К месту их соединения особым колдовским узлом привязывается нитка с обычной металлической иголкой. Иголку желательно взять побольше. Если искупать компас в специальном отваре, как сделал я, а потом смазать иголку свежей человеческой кровью, то компас заработает, показав острием иглы на самого сильного колдуна или колдунью, что есть поблизости.

Естественно, я не знал радиуса действия столь неточного прибора (а надо сказать, что все колдовские штучки в этом похожи). Собирал прибор при Павле. Мне было интересно, как поведет себя компас в присутствии двух или трех колдунов. Как потом выяснилось, прибор просто выбирает сильнейшего и указывает именно на него.

Собрав компас, я уколол палец. Игла указала на меня, но перед этим дернулась в сторону Павла. Он не заметил этого, а я заметил и внимательнее взглянул на своего странного заказчика. Какое отношение он имел к колдовству? Что он умел? Если он тоже волшебник, то почему обратился за помощью ко мне? Хотя на последний вопрос ответ был очевиден. Раз игла указывала на меня, то я более могущественный колдун, чем он. А я-то знал, какое я ничтожество.

Павел ушел, унеся компас.

Как потом я узнал, он на следующий день взял на работе отгул и отправился на поиски.

* * *

Павел понимал, что Светлана видеть компас не должна. Вообще она ничего не должна знать ни о Жажде, ни о мухах, ни о скальпеле, призывно взывающем с полки инструментов, куда он не так давно вернулся.

Покинув меня, Павел в первую очередь отправился в магазин и купил огромную спортивную сумку. Отдавая ему компас, я тщательно завернул его в плотную бумагу, потому что воняло от него, надо сказать, премерзко. Павел тоже понимал, что такая вещь, если он станет пользоваться ею в открытую, привлечет слишком много внимания — а он не хотел, чтобы кто-то обратил внимание на его странные манипуляции. Поэтому, купив сумку, Павел в первую очередь завернул в близлежащий садик и, распаковав мой дар, приклеил блюдце Ведьминого компаса обратной стороной ко дну сумки. Игла раскачивалась внутри свинцовой клетки из трех прутьев-пластин. Стенки сумки не мешали. После Павел спрятал сумку в автоматическую камеру хранения на Витебском вокзале.

Утром он зашел за ней и отправился по городу в поисках колдунов.

Не зная, на какое расстояние действует компас, он решил прочесать вначале центральные, а потом спальные районы окраин. Он шел, часто останавливаясь, словно сумка была для него непосильной ношей, останавливался как бы передохнуть, выжидал определенное время, и когда поблизости никого не было, открывал молнию, заглядывая внутрь.

Несколько раз ему казалось, что он уже напал на след, но всякий раз след терялся. Видимо, колдуны не стояли на месте в ожидании Павла. А может, ему просто казалось, что он наткнулся на чей-то след. Ведь игла реагировала и на него самого.

Первый день не принес результата.

Но Павел не отступил. Не привык он отступать. На следующий день он решил повторить все заново, и ноги сами принесли его к Смоленскому кладбищу, а потом компас привел его к склепу, под которым скрывалось убежище Викториана. Компас совершенно четко указывал на угрюмое обшарпанное кирпичное строение, где, как свидетельствовала полуосыпавшаяся надпись, был похоронен какой-то граф. Внутри никого не было, да и спрятаться в крошечной комнатушке со сводчатыми потолками было негде. Но компас показывал именно на этот склеп посреди заброшенного кладбища. В каком-то фантастическом романе Павел читал про места силы, места, где колдовство обладает особой властью. Но существуют ли такие места на самом деле? Реагирует ли на них Ведьмин компас?

Несколько раз Павел порывался уйти. «Нет здесь никого!» — твердил он сам себе, но что-то удерживало его. «Может, этот Ведьмин компас указывает не на живых колдунов, а на мертвых?» На всякий случай Павел отодрал зубами заусеницу на одном из пальцев, капнул на иглу свежей крови. Вдруг сила прежней капли крови исчерпала себя и компас барахлит? Однако результат оказался тот же. В какую бы сторону он ни шел, игла неизменно указывала на склеп, а стоило внести ее внутрь, начинала безумно вращаться, то закручивая, то раскручивая нить, не находя цели.

Павел уже собрался уходить, так и не разобравшись, почему компас так себя ведет, когда из склепа неожиданно вышел человек. Но Павел же был внутри минуту назад! Там никого не было. Окна-щели выглядели слишком узкими, чтобы через них мог протиснуться человек. Да и зачем кому-то проделывать такой фокус? И тем не менее из склепа вышел незнакомец и направился к выходу с кладбища такой уверенной походкой, словно всю жизнь только и делал, что ходил этой дорогой. Павел собрался было пойти за ним, но передумал. Выждав, пока человек отойдет достаточно далеко, он обратился к компасу. Тот указывал теперь не на склеп, а в ту сторону, куда ушел незнакомец. Значит, компас работал! Решив, что он наконец нашел того, кого искал, Павел бросился следом.

* * *

Может быть, у вас сложилось впечатление, что служащие Искусству объединены по типу какой-то организации, куда принимают Посвященных, совершивших паломничество к Колодцу? Вовсе нет. Отношения людей и Древних, скорее, напоминают общение людей с очень могущественными покровителями, посланцы которых — можно назвать их демонами, хотя об их природе сложно судить — постепенно входя в вашу жизнь, становятся ее неотъемлемой частью.

Они дают что-то вам, а вы им. Они приносят вам колдовские книги, вроде «Книги Эбони», «Некрономикона» или «Книги городов»; спасают от опасностей повседневной жизни; дают богатство; обеспечивают долголетием, красотой и так далее. Взамен люди выполняют их скромные просьбы, платя за услуги артефактами человеческой культуры — вещами, находящимися на грани миров, существующими по большей части здесь и частично в мире Древних — черной обители Йог-Согота. Кроме того, все служащие, обитатели Колодца, несут в себе семя Смерти. Для богов Колодца не существует того, что люди называют нормами морали и нравственности. Ощущения страха и боли для них столь же сладостны, как чувства сытости или полового удовлетворения. Требуя от Посвященных экстракты человеческих чувств — лакомства для себя, — они кормят пришедших к Колодцу паломников человеческим мясом не из-за излишней кровожадности, а лишь потому, что так проще и быстрее продвинуть человека по лестнице Искусства. Человек, попавший к обитателям Колодца в качестве жертвы, полностью идет в переработку, ведь каждая частичка его тела содержит частичку его души, а какой деликатес может сравниться с душой человека?

И Викториан, как и многие, занимался торговлей эмоциями и человеческим мясом. Торговля людьми — одно из требований Зеленого Лика, и из-за несложившихся отношений с женой эта торговля порой приносила Викториану минуты блаженства. Запечатанные хрустальные шары с эмоциями тоже часто служили товаром наравне с юношами и девушками (демоны предпочитали кормить паломников молодым мясом).

В те дни, когда Жаждущий с помощью Ведьминого компаса нашел Викториана, у Колдуна в подземной обители жило «мясо»…

* * *

За две недели до того, как я вручил Жаждущему Ведьмин компас, в обители Колдуна появился гость. Высокий, сутулый, с длинными прядями седых волос и прекрасным, но словно неживым, лишенным всякого выражения лицом. Он шагнул из разорванной пентаграммы и, раздвинув сухие травы, свисающие с потолка кладовой, вышел в кабинет Колдуна.

Он был совершенно голым, но не смущался собственной наготы.

Отложив в сторону «Мегаполисманию», Викториан встал приветствовать гостя.

— Рад видеть гостя из бездны, — заговорил он, жестом приглашая демона присесть.

— Договор, — глухим голосом проговорил демон. — Мы выудили из глубин времени очередную партию фарфора и золота. Пора платить.

Колдун кивнул.

— Хорошо. Эмоции вам тоже будут нужны?

— Да… Страх, боль и наслаждение… В этот раз лучше, если это, — гость поставил на край стола три хрустальных шара, — ты запечатаешь заклятием Черной сакуры.

Викториан поморщился. Он не любил восточных заклинаний.

— Может, лучше стандартной Пробкой душ?

Гость внимательно осмотрел Колдуна. В глазах его полыхнули огоньки гнева.

— Ты собираешься спорить?

— Нет…

Демон развернулся, собираясь уходить. Посланец обитателей Колодца, как существо, порожденное с ориентированными в пространстве полями Искусства, был очень могуч, но нестабилен в реальности этого мира.

— Подождите.

— Ну? — явно испытывая нетерпение, гость повернулся к Викториану.

— Мне нужно… немного омолодиться.

— Хорошо, — кивнул демон. — Кто-нибудь из Паломников приготовит состав. Получишь вместе с основной оплатой. Пять-шесть лет?

— Да.

Колдун сглотнул. Раньше он никогда не просил молодости, но теперь… ломящими под вечер костями чувствовал он приближающуюся старость.

Когда гость исчез в темноте кладовой, Колдун с печалью подумал о том, что бесплатно получит несколько лишних лет жизни. Он губит жизни людей за антикварный фарфор и золото, а неизмеримо большее богатство — жизнь — достается ему бесплатно.

А потом, взглянув на часы, он понял, что еще не слишком поздно для того, чтобы навестить главных поставщиков «живого товара», и отправился в кладовую. Там стоял огромный сейф. Не то чтобы его деньги нужно было охранять. Колдовские заклятия, оберегавшие обитель, были надежнее запоров любого швейцарского банка, но Викториан предпочитал, чтобы деньги хранились как положено. Отсчитав кругленькую сумму, Викториан на мгновение задумался. У него было несколько поставщиков «живого товара» — людей, которые показывали ему на тех, у кого не было родственников и чье исчезновение осталось бы незаметным для окружающих. Как объяснял им Викториан свои «покупки»? Самым популярным объяснением была торговля органами для пересадки. Черный рынок человеческих органов. Хотя ничего подобного в нашей стране в те годы не существовало, привыкшие к атмосфере всеобщей секретности люди верили.

Викториан удивлялся таким людям. Они предавали своих знакомых, передавая их в руки палача за совершенно скромное вознаграждение. Оправдываясь перед собой за свои действия, Викториан говорил себе, что люди-предатели во сто крат хуже его. А он не был предателем рода людского. Он был слугой Древних — Колдуном, и это отделяло его от простых людей. Те, с кем он имел дело, приобретая живой товар, казались ему иудами.

В этот раз Викториан, помня, что просил демон, отправился не на вокзал, где в детской комнате милиции всегда можно было разжиться сбежавшим из дома подростком или каким-то отбившимся от табора цыганенком, а в одно ПТУ, где часть учащихся были детдомовцами, а директор, надо сказать — привлекательной женщиной, очень любившей деньги и совершенно не имевшей совести, хотя она считалась отличным педагогом и была членом партии.

Нелли Николаевна — так звали директора — оказалась на месте. Когда Викториан, осторожно постучав, заглянул в ее кабинет, она перебирала какие-то бумаги. Увидев Викториана, женщина изменилась в лице. Она всегда боялась, что такие большие и легкие деньги рано или поздно приведут ее на скамью подсудимых за соучастие в убийстве или чем-то еще худшем. Конечно, она давным-давно заранее заготовила все бумаги, необходимые для ее оправдания, однако устоять перед финансовым искушением и в один прекрасный день отказать Викториану дама уже не могла. Она была готова попытаться изобразить из себя невинную жертву обмана. Притворство было у нее в крови. Вторым чувством, которое, сменив испуг, проступило на лице Нелли Николаевны, была потенциальная жадность.

— Здравствуйте, — улыбнулся Виториан, но обворожительная, по его мнению, улыбка получилась скорее плотоядной. Дьявол пришел забрать своего жертвенного агнца.

— Вы снова к нам?

— Да, видите ли… — Очень давно, сидя в одном из дорогих ресторанов (конечно, за счет Викториана) и договариваясь о дальнейшей «совместной деятельности», они решили никогда не упоминать о «целях», потому что в женском коллективе, а особенно если это женщины-педагоги, даже стены имеют уши.

— Сейчас посмотрим.

Директор встала, подошла к шкафу и вытащила гору личных дел.

— Мальчик подойдет? — спросила она, перебирая папки. Если честно, папки перебирать нужды не было. Она всегда держала на примете одного-двух кандидатов для Викториана. Просто ей нужно было время, чтобы внутренне собраться перед тем, как передать своего ученика в руки странного человека с клочковатой бородой.

— Я хотел бы взглянуть.

Судя по фотографии, мальчик был симпатичным, и Викториан кивнул. Он давно уже не видел разницы между девочками и мальчиками, когда речь шла о постели или служении Искусству.

— Я сейчас его приведу.

Директор выскользнула из кабинета. У нее дрожали руки. (Кстати, это была именно та черта, из-за которой она считала себя честной женщиной, вынужденной уступить Викториану по причине тяжелого финансового положения.) Она торопилась. Несмотря на жадность, Нелли Николаевна старалась отделаться от Викториана как можно быстрее.

Викториан тем временем снял пальто. Ему-то торопиться было некуда. Слишком хорошо знал он дамочек, подобных Нелли Николаевне. Если заставить ее побольше помандражировать, можно ей поменьше заплатить. Если продержать ее в нервном состоянии целый день, она будет рада и вовсе отказаться от денег, лишь бы Викториан навсегда исчез из ее жизни. Но до такой крайности доводить не следовало, иначе повторный визит мог оказаться неудачным.

Викториан достал большой сверток и маленький конвертик с деньгами. На эти деньги можно было купить кооперативную трехкомнатную квартиру, но Викториана деньги не трогали. Вознаграждение, которое он получал от обитателей Колодца, было во много раз большим, к тому же для его души, искаженной Искусством, деньги и вовсе не имели никакого значения — всего лишь клочки бумаги с какими-то знаками.

Директор вернулась со стройным белобрысым парнишкой лет семнадцати. На нем была поношенная пэтэушная форма. Большие карие глаза с интересом смотрели на Викториана. Не мальчик, а юный поэт. Обычно вызов к директору для учащегося не сулил ничего хорошего, но в этот раз Нелли Николаевна была предельно обходительна. Да и дяденька с клочковатой бородой, развалившийся в ее кресле, мало походил на милиционера или работника детской комнаты. Скорее, какой-нибудь художник или профессор. С такой бородой в милиции держать не станут.

Тонкими пальцами Викториан протянул мальчику большой сверток.

— Открой. Это тебе.

Мальчик инстинктивно посмотрел на директора. Та кивнула.

— Возьми.

Он нерешительно взял. Стал неумело разворачивать бумагу, не сводя глаз с Викториана.

— Ты смотри, что делаешь, — сказал Колдун. — Уронишь — разобьешь.

Мальчик опустил взгляд. Директор крепко зажмурилась. Она знала, что смотреть на хрустальный шар, лежащий в свертке, не стоит. Один раз она не послушалась Викториана и потом приходила в себя больше часа. Хрустальный шар был гипнотической бомбой, взглянув на которую, человек полностью лишался воли. Не навсегда, конечно.

Иногда, думая о Викториане и его «фокусах», Нелли Николаевна начинала сомневаться, задавать себе вопросы: «Откуда мог взять человек такой шар? Правда ли этот странный человек торгует человеческими органами? Не скрывается ли за этим что-то похуже? Не приведи господь, тут замешаны американцы!» Но подростки, которых она передала Викториану, не знали никаких военных секретов. Они больше никогда нигде не появлялись. Не было трупов, милиции, расследований. Официально объявлялось, что еще один бывший детдомовец сбежал из ПТУ.

Когда юноша развернул шар, тот, полыхнув в свете дня, лишил мальчика воли, а потом поблек, утратив свою силу, Викториан передал деньги директору и сказал, обращаясь к юноше:

— Запомни: ты должен идти за мной следом на некотором расстоянии, не приближаться и не отставать.

Больше тут делать было нечего. Викториан, не прощаясь, отправился к дверям. Нелли Николаевна со своей двуличностью и патологической жадностью никаких чувств, кроме омерзения, у него не вызывала. Через некоторое время мальчик отправился следом за Колдуном. Тому не нужно было ждать своего подопечного. Вспышка шара не только лишила юношу воли, но и обострила его инстинкты. Он двигался за Колдуном, словно собака, идущая по следу, и даже Викториан не мог сказать, каким образом определял мальчик направление, избегая возможных препятствий.

* * *

Через полчаса они уже были в убежище Викториана, а Нелли Николаевна, попросив одну из учительниц провести за нее урок, уже бежала в сторону районного универмага. В визитах Викториана были некоторые приятные аспекты. Например, Нелли Николаевна уже давно присмотрела себе милую шубку и еще… но тут список можно продолжать до бесконечности, потому что, как говорил Конфуций, «глупость людей, как и их жадность, границ не имеет».

* * *

А еще через час, закончив все приготовления, Викториан лег с мальчиком в постель. Проведя уже больше трех недель в воздержании, он предпочитал начать с наслаждения.

Приготовив необходимые компоненты, чтобы по окончанию действа запечатать сосуд, Колдун еще раз освежил в памяти восточное заклятие. Произнесенная вслух абракадабра вызывала вибрации воздуха, приводящие к молекулярным или даже атомным изменениям в материи вещей. Именно в этом и заключалась суть колдовства в понимании Викториана. А различные колдовские амулеты и необходимые зелья служили своего рода катализаторами.

Итак, приготовив все необходимое, Викториан приказал мальчику раздеться. Тот оказался тощим — кожа и кости, как Викториан и любил. Это девочки должны быть плотными. Мальчики более угловаты, грубы. Лаская их, Викториан предпочитал некую форму мужской суровости с почти неуловимым оттенком жестокости, придававшим половому акту своеобразную пикантность.

* * *

В тот день, когда Жаждущий вычислил Викториана, Колдун перешел ко второй стадии — страху И хотя колдовские силы защищали его, а демоны, живущие в Колодце, могли явиться по первому зову, Викториан немного нервничал. Всегда найдется дурак, который может все испортить в самый неподходящий момент.

Когда же Викториан увидел, как через дыру в огораживающем кладбище заборе следом за ним выскочил молодой человек, ему потребовалась вся выдержка, чтобы не броситься бежать.

Молодой человек догнал его.

— Подождите!

Колдун пошел быстрее.

— Да подождите же!

В этот раз Викториану пришлось остановиться и обернуться. Лучше встретить неприятности лицом к лицу. Молодой человек, оказавшийся перед ним, определенно был помечен клеймом Искусства. В этом не было сомнения. Помечен и повязан кровью.

В его глазах Викториан заметил тот же злой блеск, что каждое утро видел в зеркале шкафчика ванной.

— Что вам угодно?

— Я хотел бы поговорить.

«А я — нет», — подумал Викториан. Во время паломничества он практически не общался с другими Посвященными. Хранитель, Распорядитель, Библиотекарь, Мясник — вот все, кроме обитателей Колодца, с кем говорил он за те три дня. И они были не просто людьми, а почти нелюдями, перешедшими границу человеческого, отправившимися в бесконечное путешествие ко дну бездонной обители Древних.

— О чем поговорить? Я вас не знаю.

— Вы… колдун?

«Какое точное определение», — усмехнулся про себя Викториан, а вслух сказал:

— Я вас, молодой человек, не понимаю.

Не нравились ему такие красавчики, маменькины сынки, у которых всегда все в порядке дома: красавица жена, любовница, детишки, а «из кабинета родителей видна Кремлевская стена».

— Бросьте. Компас указывает на вас.

Компас? Викториан оказался сбитым с толку. При чем тут компас? Фокусами вроде притягивания к телу железных предметов он никогда не занимался. Ерунда какая-то.

— Я вас не понимаю.

Подошел автобус. Викториан хотел было сесть в него, но взгляд Жаждущего удержал его на месте. Это был прожигающий насквозь взгляд, который говорил: «Все я про тебя знаю, грязный извращенец. Только дернись, и о том, какой ты, узнают все».

Викториан никогда не боялся разоблачения. Он готов был уйти из-под любого удара, уготованного ему Судьбой, так как реально осознавал стоящую за его спиной силу. Но ломать заведенный порядок вещей, который был не так уж плох и вполне устраивал его, ему не хотелось. Поэтому он решил сначала выслушать незнакомца, а потом уже думать, что делать дальше.

— Откуда вы взялись в пустом склепе? Когда Ведьмин компас указал на склеп, я следил за ним. Я не видел, как вы выходили оттуда, а когда я туда заходил, вас там не было.

— Вы просто не заметили…

Ведьмин компас!

Викториан что-то о нем слышал и сейчас усиленно пытался припомнить, что именно, но колдовские устройства были не по его части. С другой стороны, Жаждущий оказался удивлен. Незнакомец явно что-то скрывал, чего-то боялся, говорил неуверенно и шума не поднимал. Да и внешность у него была вполне подходящей для человека, занимающегося темными делами.

И тут Викториана озарило. Перед ним был человек Искусства, но еще не Посвященный, не знающий ни о Колодце, ни о Древних. Человек, ищущий единомышленников? Но что он, Колдун, должен делать в таком случае? Отвести новичка в свое убежище? Зачем? Рассказать ему о Колодце и отправить в паломничество? Но почему тогда обитатели Колодца сами не призвали новичка при помощи Искусства? Ситуация складывалась совершенно необычная, и Викториан растерялся. Решить вопрос с помощью чар, не сходя с места, стоя посреди улицы, он не мог. К тому же он не знал, какой силой обладает незнакомец. А может, он служит Другим Древним? Ведь Темных Миров много. И хотя Колдун нигде не встречал упоминаний о Другом Колодце, он знал, что такое потенциально возможно.

— Я хотел бы знать, что вам от меня надо? — ледяным голосом проговорил он.

— Я хотел бы просто поговорить с вами. Мне нужна помощь.

— Хорошо, — мрачно согласился Колдун.

— Нам нужно куда-нибудь пойти, переговорить…

— Видите ли, я шел домой…

Викториан в плане «опозданий с работы» был человеком пунктуальным, старался лишний раз не вызывать подозрений в семье.

— Зайдем куда-нибудь, поговорим. Я не займу у вас слишком много времени.

— Ладно… Но мне сначала нужно позвонить.

Отыскав ближайший работающий автомат, что само по себе уже было чудом, Виктор позвонил домой, сообщив, что задерживается, а Жаждущий тем временем, поставив сумку на землю, с интересом изучал надписи на заборе напротив. Многие из них были достаточно остроумны и столь же непристойны.

Потом они дошли до какого-то кафе, где были столики на двоих и, заказав кофе и коньяк, долго молча сидели, разглядывая друг друга. Они изучали друг друга с интересом и недоверием.

— Итак, — наконец прервал затянувшееся молчание Викториан, — объяснитесь, пожалуйста.

— Я уверен, что вы обладаете некими… э… силами, — неуверенно начал Жаждущий. То, что он сейчас говорил, ему самому казалось полной бессмыслицей. На мгновение у него возникло ощущение, что он зря морочит голову незнакомому человеку.

— И? — Викториан не хотел ни соглашаться, ни опровергать подобное заявление. И то, и другое никогда сделать не поздно.

— Видите ли, мне нужна помощь.

Викториан внимательно посмотрел на собеседника.

— Помощь?

— Скажем так… я страдаю неким недугом, назовем это — наркотическим пристрастием, и хотел бы вылечиться.

— А я здесь при чем? Для этого есть медицина.

— Мое пристрастие несколько необычно.

Некоторое время они молчали. Викториан успел дважды отхлебнуть из своей рюмки. Он не пил коньяк, лишь смачивал язык, пробуя на вкус темную, жгучую жидкость. А мысли его неслись по кругу: «Интересно, кто этот молодой человек на самом деле? Что он имеет в виду под недугом? Какое-то мрачное проявление Искусства?»

— Это связано со смертью?

Жаждущий тяжело вздохнул.

— Да.

«Маньяк, ищущий покаяния», — усмехнулся про себя Викториан.

— И что вы хотите от меня?

Молодой человек замялся.

— Понимаете, я раньше во все это не верил… Ну там, в разные колдовские силы, — видно было, что говорить ему тяжело. Определенно, он боялся сойти за сумасшедшего — это было написано на его лице. — Один человек… — сбивчиво продолжал Жаждущий. — Один человек сделал для меня амулет. Он думал, что я страдаю от какого-то сексуального порока. И что удивительно, амулет работал. Когда выяснилось, что мне нужно нечто другое, он сделал для меня Ведьмин компас, и я пообещал, что если найду вас, и вы окажетесь колдуном, то я познакомлю вас с ним.

«Колдун — что за глупое слово», — подумал Викториан, но тут же одернул себя. Колдун — он и есть. Человек, общающийся с Древними богами — существами, нашедшими покой где-то между миром реальности и тем, что с полной уверенностью можно назвать Адом; человек, творящий заклятия, пусть даже в современной науке им можно найти некое шаткое объяснение; человек, торгующий плотью и чувствами своих соплеменников; человек, общающийся с душами умерших — как его можно назвать иначе? Колдун! Некромант! Посвященный Искусства!

Поглощенный этими размышлениями, Викториан потерял нить разговора, и когда Жаждущий, замолчав, уставился на него в ожидании ответа на какой-то вопрос, Викториан попросил повторить.

— Я спросил: сможете ли вы мне помочь?

— Извините. Вам придется еще раз повторить свой рассказ, я задумался…

— Издеваетесь?

— Нет.

— Одного раза было вполне достаточно.

— Я, молодой человек, не шучу и не издеваюсь. Это не в моих привычках…

Оба замолчали и некоторое время смотрели друг на друга. Викториан властным взглядом человека, которому подчиняются даже маршруты движения светил в небе, Жаждущий — взглядом отчаявшегося, припертого к стенке человека.

— Итак?

Жаждущий молчал.

— Скольких ты убил? — спокойно, словно речь шла о прогулках в Летнем саду, спросил Викториан.

— Многих.

— Ты жаждешь приобщиться к Искусству?

— При чем тут искусство!

— Я говорю об Искусстве Древних.

— Мне не нужно никакого искусства. Я не знаю никаких Древних. Я убиваю людей! Когда они умирают, я чувствую Запах. Запах, понимаете вы! — Жаждущий не говорил, он почти кричал. — Я, словно наркоман, хочу вдыхать его снова и снова!

Люди за соседними столиками стали поворачиваться в их сторону. Викториан цыкнул на своего собеседника:

— Тише!

Тогда Жаждущий заговорил шепотом, но его тон оставался таким же напряженным. Это можно было назвать едва слышным криком:

— Понимаете, я хочу от этого избавиться! Я хочу стать нормальным человеком!

— Что ты имеешь в виду под нормальным человеком? Если ты — человек Искусства, ты должен идти по Пути Искусства.

— Мне наплевать на то, что вы плетете о каком-то искусстве! Я не знаю, что вы подразумеваете под искусством, и знать не хочу. Я хочу вылечиться, — тут Жаждущий сломался. Он закрыл лицо руками, чтобы скрыть слезы. — Я устал от смерти. Устал…

Их разговор напоминал беседу учителя-философа с глупым учеником. Ученик бил себя в грудь, клялся во всех смертных грехах из-за того, что не выполнил домашнее задание, а учитель успокаивал его, понимая, что в мире есть вещи намного более важные, чем какая-то домашняя работа.

— Но, убивая, ты же чувствуешь себя Господом Богом. Убивая, ты отправляешь субстанцию души человека в иной мир, причащаешься к Искусству. Почему ты хочешь от этого отказаться?

Жаждущий откачнулся от Викториана. В этом человеке взошли те же ростки, что он пытался затоптать в себе. Жаждущий не мог всего толком объяснить, но, глядя на Викториана, слушая его речь, он начинал ощущать свое родство с ним, словно встретил давно потерянного брата.

— Вы тоже… убийца?

— Я не использую это слово. Оно слишком экстравагантно. Я всего лишь мелкий слуга Древних. А ты, по-моему, ступив на тропу Искусства, из трусости и юношеского максимализма пытаешься свернуть в сторону.

— Не из трусости! — с пылом возразил Жаждущий. — Есть девушка. Я люблю ее. Я не хочу ее убивать. Не хочу!

— Ты прав. Искусству чужда любовь. Похоть, а не любовь нужна Древним. Но твои собственные желания значения не имеют. Коснувшись Высшего Знания, ты должен отречься от человеческих норм морали. Что значит убить? Жизнь человека в этом мире чересчур мучительна. А жизнь человека, принадлежащего безликой массе, — обществу и вовсе ничего не стоит. Тут, как ни печально, Ницше был совершенно прав. Можно торговать эмоциями людей, человеческим мясом, но жизнь отдельного человека ничего не стоит. Она никому не нужна, слишком она непрочна и недолговечна. Незнание того, что происходит после смерти, пугает людей, заставляет продлевать агонию, именуемую жизнью.

Жаждущий хмыкнул, пытаясь взять себя в руки. То, о чем говорил Викториан, много раз приходило в голову и ему самому, только он не мог столь четко сформулировать свои ощущения. Сколько раз забирал он жизни людей, вспарывая скальпелем животы? И каждый раз это было так просто! А для чего жили те люди? Для чего долгие годы растили их родители? Для того, чтобы они стали мясом в его умелых руках.

— Если, по-вашему, перерезать себе горло — благо, почему же вы не убиваете людей направо и налево?

— Если я начну убивать, то нарушится баланс. Человеческое общество восстанет против меня. Да мне это и не нужно. Я — слуга. Я не могу отказаться от своих обязательств. К тому же свою жизнь я не расцениваю, как мучения. Скорее наоборот. Благодаря договору с Древними, я могу позволить себе то, чего не может позволить себе ни один обычный человек, ограниченный рамками собственной цивилизованности.

— Так вы поможете мне? — выдавил Жаждущий после долгой паузы.

Викториан задумался. Должен ли он помогать этому молодому человеку? Если тот вкусил запретный плод Искусства, то он душой и телом должен принадлежать Древним. Но, с другой стороны, Древние, если захотят, смогут призвать любого носителя частицы Искусства, и раз этот молодой человек пришел к нему — Викториану, то так угодно было Судьбе, а значит, и Древним…

Викториан принял решение. Почему он должен брать ответственность на себя? Раз так все сложилось, то пусть все идет своим чередом, а он сыграет лишь роль посредника между Судьбой и этим молодым человеком. Если Зеленому Лику захочется, Викториан передаст ему нового знакомого. Судьба Посвященных — двигаться по Пути, не пытаясь идти наперекор происходящему, ибо все, что происходит с ними, происходит по воле Древних, а если господин Случай и вмешивается, то его быстро ставят на место, как зарвавшегося юнца.

— Не уверен, что могу и имею право тебе помочь, но я подумаю…

Жаждущий расслабился.

— Подумаете о чем?

— Все в свое время, молодой человек… — Викториан вновь перешел на «вы». — И вы еще говорили, что обещали кого-то познакомить со мной…

— Да, одного мастера. Того, кто сделал для меня Ведьмин компас.

Люди Искусства замкнуто живут в своих мирках. Каждый из них сам несет свой грех; сам взывает к обитателям Колодца; сам находит к нему дорогу и в одиночестве совершает Паломничество. Разговаривать понапрасну в Подземном мире не принято. А столкновение с непосвященными, обладающими зачатками осознания Искусства… Но, как истинного Человека Искусства, Викториана манило все новое. Иметь кого-то, с кем можно было бы говорить об Искусстве и предаваться порокам Черной Мессы, — от такой перспективы у Викториана закружилась голова.

«Может быть, именно так создавались культы дьяволопоклонников, — подумал Викториан, а потом добавил про себя. — И самое интересное, что скажут об этом Древние…»

Но Древним, как оказалось, было все равно.

Глава 5 НЕСУЩАЯ СМЕРТЬ (из записок А. С.)

— Повелитель, что привело вас в мою жалкую пещеру?

Повелитель поднял его с колен и очень мягко промолвил:

— Я докладывал о тебе Яшмовому Владыке, и он повелел тебе совершить великий подвиг.

— Какой же это великий подвиг я способен совершить? — удивился Юань-Гун.

Ло Гуаньчжу, Фэн Мэнлун. «Развеянные чары»

Как-то уже после зимних каникул — бесконечного праздника Нового года, превратившегося в сплошной пьяный разгул — Валентина вертелась у зеркала, разглядывая свое отражение. Распутная жизнь ничуть не отразилась на ее внешнем виде. Она была красивой и молодой. Жеребячья угловатость ушла, сменившись женственностью. Формы округлились.

Со сколькими она легла в постель за эти полгода? Сколько из них погибло или в результате глупейших несчастных случаев, или покончив с собой? В те дни Валентина еще не всегда могла красиво планировать смерть; она еще не стала палачом-виртуозом — художником, который точными штрихами уничтожает свою жертву.

Достаточно рассказать об одном студенте, которого Валентине пришлось убивать трижды, прежде чем тот отправился на кладбище. Эта история выглядела бы фарсом в духе Чаплина, если бы не ее трагичный финал. Первый раз кусок штукатурки, отвалившись от лепных украшений какого-то здания, лишь раздробил плечо молодому человеку. Валентина плохо сосредоточилась, а может, студент отклонился в последний момент, заметив опасность. «Бац!» прозвучал, но струна жизни не лопнула. Однако Валентина решила довести дело до конца. Машина «скорой помощи», в которой молодого человека отправили в больницу, попала в автомобильную катастрофу. Нить снова зазвенела, но не лопнула. Вместо нее оборвалось несколько других нитей посторонних людей. Погибли врач, водитель «скорой помощи», санитар, водитель «Волги», у которой заело педаль газа, и два его пассажира — молодая парочка. Но злополучного студента милиционеры с помощью автогена извлекли из-под обломков, и тогда Валентине пришлось собрать все свои силы. «Бац!» — взорвался баллон сжиженного газа от автогена, и его осколки довершили начатое. Но смертельно раненный студент мучился еще около часа, успев прошептать ее имя и адрес. К ней пришли, но не для того, чтобы арестовать, а чтобы принести соболезнования. Никто не мог и заподозрить, что она — причина несчастных случаев.

Постепенно Валентина осознала свою роль в жизни — роль женщины-вамп, которая мимоходом сеет смерть, ничуть не заботясь о последствиях: рыдающих вдовах, детях, оставшихся без распутных отцов.

Валентине было весело выделывать этот «бац!», развлекаясь разнообразием форм Смерти.

У нее не было кровожадности Жаждущего. Она не испытывала наслаждения от агонии своих жертв, предпочитала убивать быстро и безболезненно. Однако, не чувствуя ужаса перед Смертью, она убивала просто ради забавы.

Ей нравилось быть повелительницей жизни. Решать, кому жить, кому умереть. Чувствовать не осязаемую никем власть над всеми людьми без исключения.

Но в глубине души Валентина сильно страдала. Нет, не от угрызений совести. Она страдала от однобокости своего дара. В силах двигать многотонные бетонные блоки, чтобы кого-нибудь убить, она не могла сдвинуть и спички, если это движение не несло кому-то смерть. Стопроцентная избирательность! Она могла только убивать, но не понимала своего предназначения. Отказавшись от комсомольских идеалов, она не получила ничего взамен.

Учеба?

Как ни странно, занятия давались Валентине гораздо легче, чем раньше, когда она была пай-девочкой. Она перестала делать домашние задания. Гораздо приятней было нырнуть в постель к какому-нибудь мужику; отдать свое тело, одновременно чувствуя превосходство над пыхтящим над ней самцом. А потом «бац!».

Первое полугодие десятого класса Валентина закончила без троек, что оказалось большой победой в сравнении с весенним фиаско прошлого года, когда ее перерождение лишь началось.

У нее не осталось подруг. Несколько девочек «легкого поведения», которые на самом деле лишь делали вид, что они «крутые», пытались подружиться с «Ва», но та их быстро отшила, потому что считала себя Несущей Смерть, а разговоры девчонок о тряпках и парнях считала глупостью. Она могла убить каждую из этих хвастунишек и уложить к себе в постель любого парня. Отлично сознавая свою силу, Валентина смотрела сверху вниз на маменькиных дочек, любивших прихвастнуть в женском туалете, а на самом деле не знающих, как держать мужчину за член; девочек, которые манили к себе тряпками, а не женскими чарами (они считали, что источник успеха именно в них, а не в женском очаровании). Воспоминания о прошлом новогоднем бале, о том, как ее грубо отвергли, ушли в прошлое, сменившись воспоминаниями об обнаженной плоти и ласках мужчин. Комплексы сами собой отошли на задний план, растворились во вседозволенности.

И всегда у нее перед глазами стояли лица тех девушек из глянцевого журнала. Валентина до сих пор отлично помнила все мельчайшие детали фотографий, и хотя вдоволь насмотрелась у своих кавалеров «порнухи», ничто не могло сравниться с теми лицами. Может, дело в том, что, готовая к перерождению, она впитала в себя самое необходимое, после чего с ней произошли изменения, и теперь такие фотографии и картинки оставались для нее всего лишь фотографиями и картинками — своеобразнымифетишами для импотентов. Все — кроме тех первых, которые помогли ей сделать первый шаг по пути Искусства.

Мать Валентины за эти полгода высохла. В первые недели распутных загулов, когда Валентины по два-три дня не было ни дома, ни в школе, а потом ее пьяную привозил какой-нибудь мужчина в два-три раза старше ее, мать рыдала. Она пробовала скандалить, но, чувствуя в дочери все нарастающую черную силу, боялась принять какие-то кардинальные меры. Отцу было все равно — он пил.

И еще Валентине катастрофически не хватало денег. Несущая Смерть не могла одеваться, как провинциальная дурочка. Ей хотелось одеваться хорошо. Выпрашивать деньги у матери было бесполезно. У той просто не было денег. Подрабатывать проституцией? Но в таком случае придется отказываться от Смерти. Слишком велик был риск нарваться на милицию. А если бы ее связали хотя бы с частью смертей… Если бы стало известно, что она занимается самой древнейшей из профессий, ее бы выгнали из школы. А вообще, зачем ей школа? Почему она училась?

Раньше, в комсомольской юности, Валентина мечтала получить рабочую профессию, стать грамотной работницей. Передовой. Закончить техникум и трудиться на заводе, выполняя и перевыполняя план; выступать на собраниях, тоже входя в какое-нибудь бюро. Строить счастливую жизнь, помогать тем, кто оступился, поддерживать тех, кто поскользнулся. А муж? Тогда — еще и года не прошло с той поры — она считала, что если и выйдет замуж, то это будет рослый комсомолец с плаката… В детстве, когда ее принимали в пионеры, она видела одну такую счастливую пару. Комсомольцы! В те детские годы они были идеалом ее мечтаний; они вели за собой младших, проводили какие-то сборы, участвовали в слетах. Тогда все это казалось Валентине интересной, наполненной смыслом жизнью. Теперь же, вспоминая свои прежние мечты, она заходилась от смеха.

Разве это нужно красавице с точеной фигуркой?

Однако дальнейший путь открылся Валентине лишь перед самыми выпускными экзаменами, которые по какой-то прихоти она решила прогулять.

За день перед первым экзаменом к ней домой пришел человек…

* * *

В дверь позвонили. Долгий противно дребезжащий звонок. Звук захлебывался, то и дело срывался в металлический хрип.

В комнату Валентины заглянула мать. Опухшими от слез глазами она уставилась на дочь, вертевшуюся перед зеркалом в нижнем белье.

— К тебе?

— Я никого не жду, — ответила Валентина, пожав плечами.

«Наверное, это один из этих престарелых самцов, которые, если их как следует трахнешь, никак не могут забыть тебя и готовы все отдать ради еще одной палки», — подумала Валентина.

Звонок не умолкал, и мать подошла к двери:

— Кто там?

— Извините, мне нужна Валентина… — незнакомец назвал фамилию.

— А вы, собственно, кто? — мать не спешила открывать дверь. Раз дочь говорит, что никого не ждет, то незачем кому-то двери открывать.

— Я из школы Валентины, меня послал… — тут он назвал фамилию директора школы. — Я — новый завуч и хотел бы поговорить с Валентиной относительно… — тут незнакомец замялся, явно не зная, как единым словом обозначить то, о чем он собирался говорить, — …о ее поведении, — наконец выдавил он.

Мать Валентины открыла дверь.

Перед ней и правда стоял учитель. Это было видно с первого взгляда. Тяжелая челюсть, седые виски, очки в тонкой оправе, огромный куст усов под прямым, как стрела, носом.

— Проходите, — мать с почтением посмотрела на незнакомца. — Вот сюда. Тут ее комната… А что случилось?

— Ничего особенного, — ответил «завуч», закрыв за собой дверь комнаты Валентины перед самым носом ее матери.

Валентина, отодвинувшись от зеркала, с интересом посмотрела на гостя. Она ничуть не боялась. Ее смертоносность придала ей особой наглости. Ни один человек на свете, а тем более ни один мужчина, не мог испугать ее.

— А вы соврали, — заигрывающим тоном начала она, задорно закинув ногу на ногу, отчего полы ее дешевого халатика разошлись, показывая, что ниже пояса она не одета. — Никакой вы не завуч.

— А нужно было сказать вашей матери, сколько человек вы убили?

Эти слова, сказанные ласковым, игривым тоном, прозвучали как пощечина. Если секунду назад Валентина была Несущей Смерть, женщиной «вамп», то теперь она превратилась в маленькую испуганную девочку, которую застали за воровством мелочи из родительского кошелька. Ее поймали! Кто-то узнал о ее тайне! Мир рухнул и остался лежать в дымящихся руинах.

— Кто вы? — едва переводя дыхание, пробормотала Валентина.

— Представитель одной из спецслужб, — он показал какое-то удостоверение. — Скажем так… я чиновник правительственной организации, которая курирует деятельность таких служб, как КГБ. Назовем наше учреждение «Отделом».

— И если ваша организация такая секретная, зачем вы мне о ней рассказываете? — Валентина старалась держаться спокойно.

— Одного из наших аналитиков заинтересовало чрезмерное количество смертей, связанных с одной особой — школьницей. Люди вокруг нее мрут как мухи…

— Вы пришли арестовать меня? — голос Валентины дрожал. За одно мгновение ее, Ангела Смерти, сбросили на землю с небес. Растоптали. Уничтожили.

— Нет, — спокойно ответил «завуч». — Я пришел предупредить, чтобы ты прекратила все эти глупости. Такие люди, как ты, нужны нам. Мы хотели бы, чтобы ты, рассчитавшись со школой, явилась вот по этому адресу. — Он протянул девушке листок бумаги с адресом. — Там написано, когда и куда явиться. Мы закроем глаза на все, что происходило раньше; пока не станем возбуждать уголовных дел, просто ты подчинишься и станешь работать на нас. В противном случае — ты погибнешь. Я думаю, тебе не хочется оказаться на скамье подсудимых по обвинению в десятке убийств.

Валентину трясло, как в лихорадке.

— То есть?

— Тебя, девочка, расстреляют, и я не шучу, — в голосе «завуча» зазвучали металлические нотки. — Осудит тебя суд или нет, а расстреляют в любом случае, поэтому очень не советую дурить. Запомни: мы не позволим тебе убивать дальше…

— А если я пообещаю… Если никто больше не умрет…

— Ты придешь, иначе последствия окажутся самыми плачевными, а наш разговор на этом закончен… Больше ни одного убийства, понятно?

— Да, — ответила Валентина, едва шевеля губами.

«Завуч» вышел из комнаты, попрощался с матерью Валентины и ушел.

— Зачем приходил завуч? — ворвалась в комнату мать. — Что ты опять натворила?

— А пошла ты на х…, старая кошелка!

Мать опешила. Хотя слова Валентины не так уж удивили ее (за последнее время она немало наслушалась от дочери), но ее поразил взгляд дочери. Глаза, полные отчаянья. Мать пулей выскочила из комнаты. Остановившись в коридоре, она прижалась спиной к холодной стене. Ее трясло. Она чувствовала, как пот ручьем бежит по спине. Что же было такого во взгляде Валентины? Обнаженное Искусство! Искусство без прикрас. То, что Валентина еще не осознала в себе!

А правоохранительные органы? Этот сверхсекретный отдел? Знали ли они что-нибудь об Искусстве? О судьбах отмеченных им людей? О волшебниках, живущих на кладбище? Хотя… Очень сложно, находясь внизу пирамиды, судить о том, что делается на ее вершине. Может быть, высшие чины власти только потому и стали высшими чинами, что сами исповедовали Искусство. А может (да так, скорее всего, и было), КГБ, втайне работая с людьми, обладающими какими-то сверхчеловеческими способностями, довольствовался лишь теми, кто, как Валентина, оставался в стороне от Пути Древних, неся в себе лишь малую частичку Искусства.

* * *

Неожиданно для всех Валентина оставила распутство, хотя сексапильности своей не потеряла.

Сдав на «отлично» экзамены, она поступила на заочный факультет университета. На юридический. Стала прилежно учиться, чем поразила мать, ожидавшую от дочери всего, чего угодно, только не этого. Параллельно Валентина без всяких экзаменов была принята в милицейскую школу, потом в специальную школу милиции КГБ.

Ее часто не было дома. Большую часть времени она стала проводить в каких-то подготовительных лагерях, много ездила в командировки по стране.

Она сильно изменилась. Из гулящей девки превратилась в некое смертоносное оружие. В движениях появилась плавная утонченность кошки, готовой в любой момент нанести удар. Стройная фигура обросла мускулами. Если не считать довольно пышных крепких грудей, Валентина могла бы дать сто очков вперед любым чемпионкам по культуризму. И это были не дутые мышцы, лишенные подвижности, а мышцы, заработанные путем многочасовых тренировок, укрепленные изнутри силой Искусства, закаленные военной дисциплиной лагерей спецподготовки. Она тренировалась вместе с женским спецназом, набранным из девушек со спортивными разрядами. Валентина никогда раньше спортом серьезно не занималась. Вначале ей было очень трудно, но Искусство придавало ей силы, и там, где простой человек пасовал, у Валентины открывалось второе дыхание.

Валентина превратилась в настоящую машину смерти.

Но частица Искусства, жившая в Валентине, требовала еще и кое-чего другого. Она требовала секса.

В первые полгода в спецшколе у Валентины никого не было. Не потому, что зов плоти ослаб. Сил не хватало. Слишком тяжело ей пришлось вначале. А потом, каждый раз, собираясь ответить кому-то взаимностью, она видела перед собой серьезное лицо «завуча» (они встречались раз в неделю, и Валентина подробно докладывала ему обо всем, что происходило с ней, о любых мелких проявлениях «необычного», как он это называл). Она добровольно отказывалась от любви, понимая, что может не сдержаться и… Бац! Но порой, когда призывы плоти становились вовсе нестерпимы, она ласкала сама себя, бешено растирая горящую от желания промежность и груди.

Валентина желала остаться в живых. И это желание вкупе с мастурбацией помогло отделить плотское наслаждение от смерти. В один прекрасный момент Валентина поняла, что может отдаться мужчине, не возжелав потом его смерти. Но и раньше она убивала не всех, кто обладал ею, а могла убить просто прохожего, кожи которого коснулась. Неожиданный отъезд любовника или ее собственная прихоть — прихоть Несущей Смерть, не раз спасали ее кавалеров. Теперь же Валентина поняла, что сможет отказаться от самой идеи убийства. Было ли здесь частичное поражение Искусства перед стальной дисциплиной спецслужбы?

На второй год обучения у Валентины было уже несколько любовников. Потом больше. Никто из них не умер. Валентина знала, что те, кому положено, тщательно следят за каждым ее шагом, и не стоит делать промашку… Впрочем, об этом она старалась не думать.

Неприятный случай произошел к концу второго года обучения, когда один майор, с которым она несколько раз переспала, погиб в автокатастрофе. Когда это случилось, за Валентиной пришли. Ей надели наручники и препроводили в комнату, где она просидела больше двадцати часов, в то время как девушка из спецназа стояла у нее за спиной, приставив пистолет со снятым предохранителем к ее затылку. Кроме того, в соседней комнате дежурил снайпер, о котором Валентина ничего не знала. Снайпер все время держал ее на прицеле, не снимая палец со спускового крючка, готовый при первом же подозрении на то, что Валентина использует свой дар, вышибить из нее мозги. «Завуч» тогда тоже очень испугался. Валентина была его протеже, и вина за провал в ее подготовке целиком легла бы на него. А если бы майор-любовник оказался погибшим при неясных обстоятельствах, вся вина, без сомнения, легла бы на Валентину, и тогда ее просто пристрелили бы без суда и следствия.

Но все обошлось. Оказалось, что майор был смертельно пьян, когда возвращался со свадьбы своего двоюродного брата. И хотя кое-какие подозрения у «завуча» все равно остались, он снял обвинение с Валентины, приехал в лагерь и лично извинился.

Что стоило Валентине не прикончить его на месте! Однако чувство самосохранения спасло ее от такой ошибки.

За эти два года случилось лишь одно происшествие, если можно это так назвать…

* * *

Лера, как и Валентина, была курсантом. На территории лагеря они жили в одной комнате.

Лера чем-то напоминала Валентину. Те же коротко постриженные волосы, мускулистая, стройная фигура, разве размер бюста чуть меньше.

Так получилось, что Лера находилась в лагере, когда у нее умерла мать. Она не поехала в другой конец страны хоронить старушку, положилась на братьев, тем более что последнее время отношения у нее с семьей были сильно натянуты. Вместо билета на самолет она купила пару бутылок «Перцовки» и целую палку «Докторской». Валентина достала банку горбуши, потом у кого-то из девчонок одолжила масла, немного копченой колбасы. После отбоя они вдвоем сели за самодельный стол. Пара девчонок из соседней комнаты хотели напроситься в компанию, но Валентина их отшила, сказав, что раз Лера никого не зовет, то приходить не стоит. Не праздник ведь у человека, в конце концов.

Валентина никогда не была близкой подругой Леры, просто они жили в одной комнате, но ведь не пить же в одиночестве!

Разлили по первой. Выпили. В десятом классе Валентина порой напивалась, но такого, как в этот раз, с ней никогда не случалось. Никакого алкогольного опьянения ни у нее, ни у Леры не было. Они сидели, тупо смотрели друг на друга и пили. К рыбе и колбасе они даже не притронулись. Просто молча смотрели друг на друга, наливали и выпивали. Не чокались. Без всяких тостов.

А потом (Валентина даже не помнила, как это случилось) Лера оказалась у нее на коленях. Раньше Валентина никогда не чувствовала тяги к женщинам, но в этот момент ей показалось совершенно естественным целовать чуть припухшие губы Леры. Ласкать языком ее прохладный язык. Когда закончилась первая бутылка, они разделись.

Им было страшно неудобно на узкой пружинистой кровати и, сбросив одеяла на пол, они устроились в «партере».

Валентина знала, что такое бывает, но не знала, что это так приятно. Мужчины намного хуже чувствуют женское тело, чем женщины…

Никто не узнал, что они стали любовницами…

Весной Леру перевели в другой лагерь. Она обещала прислать Валентине открытку, но каждая из них знала, что больше они не увидятся. С ней было все в порядке, она была жива. Валентина это чувствовала, как чувствовала нити жизней всех своих любовников, любовниц (как теперь могла она добавить), знакомых и просто случайных прохожих, чьей кожи она коснулась. После Леры были другие мужчины и новая соседка по комнате, которая тоже пала жертвой чар Валентины, но Лера была первой, открывшей для Валентины путь в лесбос.

* * *

Первое задание Валентина получила через четыре года, за год до вручения диплома юриста. Сам «завуч» заехал и забрал ее из тренировочного лагеря. Они вернулись в северную столицу.

Валентину поселили в одном из одноместных номеров обкомовской гостиницы. Гардероб был полон одежды ее размера — строгих платьев разных фасонов. В углу комнаты, утопавшей в коврах и хрустале, стоял специальный сейф для оружия. Хотя Валентине не нужно было никакого оружия. Спецподготовка и четыре года постоянных тренировок превратила ее в живое оружие. Ей еще не было двадцати. Четыре года ее жизни были отданы тяжелой муштре, но из-за ее особых качеств «дедовщина» и ужасы армейской жизни обошли ее стороной. Если кто-то из вышестоящих чинов по собственной инициативе пытался залезть к ней в постель, его останавливали, мягко намекая, что этого делать не стоит.

Однажды, выбравшись из душа, Валентина обнаружила в своем номере «завуча» (надо сказать, что Валентина до сих пор не знала ни как его зовут, ни его чина, он всегда был в штатском). Он уже разлил вино в высокие хрустальные бокалы и разложил на столе бумаги.

— Надеюсь, ты знаешь, как сложна сейчас международная обстановка? — поинтересовался он.

Валентина кивнула. Что-что, а политучеба во всех подразделениях КГБ находилась на высшем уровне.

— Так вот, — продолжал «завуч», даже не заметив ее кивка, — тебе необходимо забыть все, чему тебя учили эти четыре года. Из тебя сделали воина, отлично. Но именно те твои качества, которые привели нас к тебе, мы хотим использовать в дальнейшем. А то, чему тебя учили, лишь приятное приложение — навыки, которые помогут тебе выжить, случись что-то не так. Но убивать ты должна так, как делала это в школе.

— Как же так? Вы же сами запрещали мне…

— Твой «дар» (назовем это так) теперь будет работать на пользу Родины. И не забудь, на тебе висит больше тридцати трупов.

— Хорошо. Но если у меня не получится…

— Должно получиться.

— Мне придется лечь с этим человеком в постель?

— Тебе виднее. Хотя лучше всего этого не делать. Ведь тебе достаточно лишь коснуться его кожи? — вопрос «завуча» был чисто риторическим, так как после многочисленных медицинских тестов он знал о «даре» Валентины даже больше ее самой. — Чем меньше ты станешь светиться, тем лучше.

— Но мне как минимум нужно коснуться его тела. Хотя бы один раз. Иначе я не смогу…

Валентина замолчала. Это был ее шанс. Этим людям что-то нужно от нее, и она будет последней дурой, если не выторгует ничего взамен. Не зная об Искусстве, не ведая его путей, она не могла облечь в словесную форму свои ощущения, не могла даже самой себе объяснить, откуда у нее этот внутренний протест. На самом деле все было просто: обычный человек хотел заставить Искусство работать на себя, а Искусство этого не терпело.

— Мы знаем, — вновь заговорил «завуч», — что для тебя очень просто убить человека… Вот фото.

Он вынул из папки большую, чуть смазанную по углам фотографию. Высокий красивый человек шел по улице. Судя по одежде — иностранец.

— Кто это?

— Немецкий журналист. Он приготовил клеветнический материал о наших диссидентах. Нельзя, чтобы эти документы попали в западную прессу. Тебя выведут на него. Он должен погибнуть. Его смерть должна быть естественной и произойти в людном месте. После этого ты вернешься в лагерь продолжать обучение.

Валентина глубоко вздохнула, словно собиралась нырнуть в глубокий омут.

— Оплата? — холодно спросила она.

— ?..

— За работу нужно платить.

«Завуч» ошарашенно уставился на Валентину.

— По-моему, милочка, достаточно и того, что тебя не передали в суд за твои школьные художества.

— Тогда вы сами и убейте его. А у меня будет страховка, — Валентина подалась вперед и демонстративно коснулась руки «завуча», хотя у нее уже давно была его «струна жизни».

Валентина не знала, что на нее нашло. Но слишком уж неприятно, сидя в такой шикарной обстановке в теплом, мягком халате, думать о жесткой пружинной кровати в лагере и бесконечных тренировках в гимнастическом зале. Нельзя сказать, что военная жизнь пришлась Валентине не по нраву. В такой жизни была своя изюминка, свой стержень — та целеустремленность, которую Валентина утратила, отойдя от общественной жизни. Но существовала и другая жизнь, та, где, кутаясь в меха, женщины демонстрировали свое тело, без стыда глядя в фотообъектив.

«Завуч» было потянулся за пистолетом в наплечной кобуре, но Валентина остановила его взглядом.

— Не стоит. Вы же знаете о скорости, с которой действует мое проклятье. Мысль всегда быстрее пули. Вы все равно умрете. Я прошу не так много: отдельную двухкомнатную кооперативную квартиру на мое имя.

«Завуч» сглотнул.

— Ты, наглая тварь, хоть понимаешь, чего требуешь? Ты приняла присягу. Ты должна служить Родине.

— За те гроши, что вы платите мне, пока я надрываюсь в лагере? К тому же я не помню в присяге ни строчки о необходимости убивать немецких корреспондентов.

«Завуч» поморщился.

— Ты должна исполнять любой приказ вышестоящего начальства! Изволь подчиняться! Изучи фотографию. Как только вспомогательные службы подготовят операцию, тебя известят. Вероятно, местом операции будет выбран ресторан, где обычно бывает объект. Кроме того, мы должны будем обсудить все нюансы операции. У спутников немца и общественности не должно возникнуть ни малейшего подозрения относительно причастности к его смерти советских спецслужб.

— Я еще не слышала вашего ответа насчет квартиры.

— Ты не в том положении, чтобы торговаться… — «завуч» раздраженно швырнул фотографию на стол. — Единственное, что я могу сделать: сообщить о твоем желании начальству, и поверь, это тебе на пользу не пойдет.

— Интересно, с каких это пор вы стали заботиться о том, что мне пойдет на пользу, а что — нет?

— Не наглей!

— Квартира против немца.

— Послушай, ты хоть представляешь, что с тобой может случиться? — казалось, «завучу» уже надоело уговаривать эту вздорную девчонку.

— Да. Все люди, кожи которых я хоть раз в своей жизни коснулась, погибнут. Они станут сдыхать один за другим, — Валентина говорила и смотрела в глаза «завучу», а Искусство несло ее на своих волнах все дальше и дальше. — Знаете, мне уже почти двадцать, и за это время я коснулась кожи многих ни в чем не повинных людей. Десяти… двадцати тысяч? Я не считала. Я — убийца. Так вы сказали? Вот я ею и буду. А вам понадобится лопата… много лопат… экскаваторов и людей, чтобы закопать все трупы.

— Ты этого не сделаешь! Ты не сможешь! — он почти кричал.

Валентина снова подалась вперед. Глаза ее блестели, как у хищной кошки, завидевшей кусок свежего мяса.

— Вы будете виновны в смерти этих людей. Вы! А я все равно буду мертва. Мне будет все равно! — И она откинулась на спинку кресла, запрокинула голову и расхохоталась. Как ей было весело наблюдать за бессильной яростью «завуча», всегда невозмутимого, степенного, раньше взиравшего на нее сверху вниз, чувствовавшего за собой могучий механизм государства, а теперь напоминавшего растерянного слепца, потерявшего единственного поводыря. Она смеялась все время, пока «завуч» с кем-то говорил по телефону, уговаривал, ругался. И напряжение этих четырех лет бесконечной учебы и тренировок уходило из ее тела. Ее дух высвобождался, чтобы творить Смерть не во имя нужд партии, а во имя Искусства.

Наконец Валентина перестала смеяться. «Завуч» опустил трубку.

— Я сделал все, что мог.

— И?

— Ответ будет завтра… или послезавтра. Такой вопрос сразу уладить нельзя.

— Вот и вашего немца убрать нет никакой возможности… Завтра… или послезавтра…

— Но…

— Возвращайтесь, все уладив, — сменив гнев на милость, Валентина улыбнулась. — Когда все уладится, приходите, и мы с вами обсудим наши планы…

Магия Искусства, заключенная в Валентине, снова сработала. «Завуч» встал, собрал бумаги и, не прощаясь, вышел из номера, хлопнув дверью.

Оставшись одна в комнате, Валентина опять начала смеяться, но волевым усилием остановила истерику. Она рисковала, сильно рисковала. Если бы «завуч» знал, что она блефует… Но он этого не знал. А поэтому Валентина включила телевизор и, пошарив в баре, выудила какую-то импортную бутылку. Завалившись на кровать, она уставилась в телевизор. Что показывают, не имело значения.

Напиток оказался приятным на вкус, немного напоминающим ликер, но не таким сладким. Валентина знала, что впереди у нее долгий вечер, а в баре была еще одна точно такая же бутылка.

* * *

Естественно, начальство «завуча» согласилось с условиями Валентины.

На следующий день Валентина прогулялась по городу. Денег у нее не было, но она с интересом прошлась по Невскому, разглядывая многочисленные перемены, происшедшие за последнее время.

Когда она вернулась, «завуч» уже ждал ее. Он привез потрясающее платье для ее «премьеры», которая должна была состояться в тот же вечер.

Валентина работала под тройным прикрытием. Первым щитом был молодой человек в строгом костюме с бабочкой. У него не было оружия, но Валентина подозревала, что он, как и она сама — живое оружие. Несмотря на очки в тонкой золотистой оправе, парень выглядел туповато. Валентина же, наоборот, выглядела очень эффектно: черное платье с блестками, короткий ежик белых, как снег, волос, темные зовущие губы и такие же темные ногти.

Второй линией были два молодых человека с девушками. Они должны были сидеть через столик от Валентины. Одну из девушек Валентина раньше встречала в лагере по спецподготовке.

А на улице напротив выхода из ресторана находился микроавтобус с десятью спецназовцами, переодетыми в милицейскую форму.

Вначале события развивались точно по плану.

Валентина со своим молодым человеком, которого ей представили как Алексея, прибыла в пять и, расположившись за заранее заказанным столиком в дальнем углу зала, заказала кофе. Алексей заказал коньяк. Он налил себе и Валентине, но пить коньяк они не стали.

Они сидели молча, не разговаривая. Молодой человек совершенно не интересовал Валентину. Пару раз они сходили потанцевать. Алексей в танце двигался плавно. Молчал. Валентина даже сквозь одежду чувствовала его стальные мускулы.

Скучая, Валентина разглядывала окружающую обстановку. Последние четыре года в подобных заведениях она не бывала, да и в период своей разгульной жизни бывала не так часто. Но сейчас те времена казались далекими, нереальными. Военные базы, лагеря спецподготовки, экзаменационные сессии в университете, жаркие ласки женщин и мужчин со стальными мышцами, опять тренировки: бег с препятствиями, прыжки с парашютом, залы с тренажерами, стрельбище, карате, дзюдо, айкидо и опять бег — бесконечный бег. На какое-то мгновение ей даже показалось забавным, что она не умеет ни готовить, ни вязать. А когда-то мечтала о том, чтобы научиться и тому и другому; не может сварить обед — но зато с закрытыми глазами намного быстрее установленного норматива может разобрать и собрать любое ручное стрелковое оружие как отечественного, так и зарубежного образца.

С особым интересом Валентина разглядывала дам за другими столиками. При всей разношерстности публики можно было без труда выделить два типа женщин. Деловые женщины-волки. Их сопровождали мужчины преклонного возраста в деловых костюмах, реже мужчины средних лет. И шлюхи, крутящиеся возле двух-трех столиков с молодыми людьми в дорогих костюмах.

В половине восьмого появился немец.

К тому времени Валентина окончательно заскучала. Ресторан работал до половины первого, и, думая о том, что, может быть, придется сидеть тут допоздна, пить кофе, слушать завывания убогого оркестра в компании тупого красавчика, Валентина совсем скисла.

Иностранец был не один. С ним было несколько волосатых и бородатых парней — то ли художников, то ли писателей — и пара девиц, выглядевших не слишком уж привлекательно.

По плану Валентина должна была незаметно коснуться немца, когда тот выйдет на танцплощадку, если, конечно, он выйдет. Имелся и запасной вариант — одновременно с ним отправиться в гардероб. Самым главным условием было не вызвать подозрения, что к смерти немца причастны спецслужбы.

Для того, чтобы выманить немца на танцплощадку, молодой человек из второй линии прикрытия направился к оркестру, играющему какую-то медленную мелодию. Одновременно Валентина и ее спутник поднялись и тоже направились к танцплощадке, но только они присоединились к плавно кружащимся парам, агент, подошедший к оркестру, протянул сторублевку и заказал «барыню». Оркестр внезапно прервал медленную мелодию и грянул фантазию, походившую, скорее, на попурри русских народных песен, чем на какое-то конкретное произведение. Молодой человек пустился по кругу вприсядку, а часть танцевавших пар, в том числе и Валентина со своим кавалером, остались стоять с краю танцплощадки, хлопая в такт оркестру и ожидая окончания бесплатного представления. Все было рассчитано точно, но не сработало. Немец заинтересовался, но не встал, не вышел из-за стола.

Взмыленный агент вернулся на свое место.

Значит, нужно было действовать по второй схеме. Нужно ждать, когда немец соберется уходить.

Валентина осторожно, искоса, бросала взгляды на свою будущую жертву.

За столиком немца не веселились. Бородачи что-то обсуждали, о чем-то спорили. Потом одна пара ушла. Те, кто остался — человек пять — продолжали о чем-то говорить. Говорили и говорили… И тут Валентина поймала себя на том, что засыпает. Заунывные мелодии оркестра, напряженность ожидания принесли свои плоды. Даже кофе не помогало.

Борясь со сном, Валентина упустила тот момент, когда немец стал собираться. Ее молодой человек, быстро отреагировав, уже расплачивался с официантом. Но Валентина не видела и не слышала этого. Все плыло у нее перед глазами. Ей было все равно, выполнит она задание или нет. Молодой человек теребил ее за руку, пытаясь поднять из-за стола, но она словно окаменела.

Все же ему удалось поднять Валентину. Обнимая ее за талию, он буквально потащил девушку к гардеробу. Вперед вышла вторая линия прикрытия. Видимо, они собирались затеять ссору с бородатыми, чтобы задержать немца. Такой вариант тоже был предусмотрен.

Но этого не понадобилось.

Когда молодой человек уже протащил Валентину половину пути до гардероба, она выскользнула из его рук и рухнула на пол, зацепив чей-то столик. На пол полетела посуда. Раздались чьи-то крики. Естественно, немец с пылом, присущим репортеру, тут же оказался в центре событий.

Валентина была без сознания. Ее отнесли в подсобку. Вызвали «скорую помощь». Молодой человек изображал отчаянье, хотя, скорее всего, всерьез нервничал. Операция сорвалась. Поскольку немец был рядом, прикрытие держалось в отдалении.

Врач «скорой помощи» сказал, что с Валентиной ничего страшного, просто обморок, но в сознание она не приходила, и ее решили отвезти в больницу. Как же удивились врачи, когда их машину через три квартала остановил милицейский патруль. Ни слова не говоря и ничего не объясняя, милиционеры перегрузили Валентину в милицейский микроавтобус. Молодой человек сел в подкатившую черную «Волгу», и та поехала в другую сторону. Когда же «скорая помощь» вернулась в больницу, ее уже поджидал человек в штатском, который заставил врача, санитара и водителя «скорой помощи» дать подписку «о неразглашении».

* * *

В гневе «завуч» был страшен. Мало того что девчонка затребовала квартиру и шантажировала его. Она к тому же сорвала операцию!

Проснувшись, Валентина обнаружила себя в номере гостиницы. «Завуч» метался по комнате, заложив руки за спину. Он еще не докладывал вышестоящему начальству о срыве операции. Его карьера, его авторитет оказались под угрозой! И все из-за того, что эта соплячка вдруг ни с того ни с сего потеряла сознание!

Он, как и Валентина, не подозревал об Искусстве, не знал, что люди, носящие в себе частицу Искусства, идут своими путями, независящими от воли и желания окружающих.

Когда Валентина открыла глаза, первым, что она увидела, было серое лицо «завуча». За одну ночь он постарел лет на десять. Глубокие морщины пролегли в уголках его рта.

— Ну? — выжидающе произнес он, словно ждал от Валентины признания в каком-то ужасном преступлении. — Ты хоть понимаешь, что из-за срыва операции после всех этих твоих выкрутасов не только твоя жизнь, но и моя карьера оказались под угрозой?

— А что случилось? — поинтересовалась Валентина самым невинным тоном.

— Ты еще спрашиваешь! Ты не выполнила задание!

— Да, — тихо пробормотала Валентина, пытаясь мысленно восстановить цепочку событий вчерашнего вечера.

— Господи! — «завуч» воздел руки к потолку. — Угробить такую операцию! Ладно, если бы не смогла убить его, если бы твой «дар» не сработал, это можно было бы объяснить, но ведь ни с того ни с сего изволила повалиться без чувств!

— Но я могу убить его!

— Что?

— Я прямо сейчас могу убить его, — спокойно объявила Валентина. — Он ведь коснулся меня.

Сняв очки, «завуч» ладонью вытер капли пота, проступившие у него на лбу.

— Повтори, что ты сказала!

— Я прямо сейчас, не сходя с этого места, могу убить его.

— Подожди! — «завуч» замер, словно увидел перед собой изготовившуюся к прыжку змею и не хотел ее спугнуть. — Подожди, ничего не делай! Только ничего не делай!

С этими словами он схватился за телефон.

— Где немец? — прокричал он в трубку.

Ему что-то ответили, и он тут же кивнул Валентине. «Бац!» И оборвалась струна жизни. Где-то там, в немецком консульстве, человек упал на ковер, сраженный обширным инфарктом. Он не мучился. Быстрая и безболезненная смерть.

Через какое-то время Валентина поняла, что «завуч» все еще стоит в той же позе и напряженно смотрит на нее.

Она качнула вверх подбородком, словно задавая вопрос, и «завуч» медленно, напряженно сказал:

— Убей его!

— Он уже мертв, — Валентина сбросила ноги с кровати, потянулась, зевнула. «Завуч», склонившись у телефона, поспешно звонил куда-то. Он с кем-то говорил. Да, немец был мертв. Операция прошла великолепно. Смерть в консульстве от инфаркта — не подкопаешься.

Уже потом, перелистывая досье Валентины, «завуч» рассудил, что, несмотря на ее обморок, все сложилось очень удачно. Смерть в консульстве не бросала ни малейшей тени на советские спецслужбы. «Завуч» получил повышение, а Валентина — квартиру и отпуск на неделю.

Она побывала у родителей. Потом заехала в свою новую квартиру в только что сданном строителями кооперативе «Знание» от Академии наук. Побродила среди голых стен, оклеенных мерзкими обоями в розовый цветочек. Взглянула на сиротливо стоявшую на кухне плиту. Зачем-то открыла кран в ванне. На белую, заляпанную штукатуркой эмаль полилась ржавая вода.

«Чтобы устроить здесь райское гнездышко, предстоит много работать», — подумала Валентина. И отлично понимая, что всерьез обучена только одной профессии — профессии убийцы, поняла — ей придется еще многих убить, прежде чем эта квартира превратится в ее маленький персональный рай. А пока ей пришлось вернуться к родителям — странным людям, живущим по странным законам, верящим партии, но не поверившим, если бы им рассказали об убийстве немца.

Глава 6 ПАЛОМНИЧЕСТВО (из записок А. С.)

— Я пришел к вам по собственной воле, если хотите съесть меня, ешьте скорее.

У Чэньэнь. «Сунь Укун — царь обезьян»

Отогнув почерневшую от непогоды доску, Викториан протиснулся в узкую щель и сразу уткнулся в шершавую стену старой церкви. Между забором и стеной было всего каких-нибудь полметра, и отсюда казалось, что испещренная шрамами стена уходит в бесконечность синего неба, деля мир на две части. Осторожно коснувшись рукой древней исщербленной поверхности, где, кроме ран времени, линиями морщин пролегли надписи «Лена + Вова = Любовь» и всякие нецензурные слова, он медленно пошел вдоль стены, осторожно ступая по битому стеклу и кучам строительного мусора, втиснувшимся в узкую щель и превратившим ее в почти непроходимую свалку.

Но он отлично знал, куда идет. Нюх — то новое чувство, которым одарил его Зеленый Лик.

Ему ничего не мешало. Все вещи, как распорядился Лик, он оставил в камере хранения на вокзале. У Викториана оставалось еще три дня — три дня, которые следовало посвятить Паломничеству. И через три дня, став уже другим человеком, он сядет в поезд и отправится домой к нелюбимой жене и дочкам.

Стена казалась бесконечной.

Викториан шел и шел.

Он чувствовал, какой силой обладает это место. Чувствовал волны Искусства, исходящие из каждого камня. Он понимал: Искусство здесь было всегда. Эту церковь, судя по архитектуре, построили где-то в семнадцатом веке, а что здесь было раньше? Воображение Викториана нарисовало замшелых деревянных идолов, старцев в белых рубахах, с длинными бородами. Может, они поклонялись тут Хорсу или Мокоши, которых потом сменил Христос, но сила Искусства царила тут и в те времена, задолго до появления людей. Потому что где-то там, на невероятной глубине, в пещере, залитой мерцающим светом гнилушек, находился Колодец.

Именно из него черпали силы волхвы, а потом и священники. Но вот в крови революций грянула эпоха атеизма, и церковь превратилась в какой-то склад.

Она пострадала во время войны и с тех пор так и стояла полуразрушенная, привлекая лишь мальчишек. Администрация города все собиралась ее снести, но так и не сносила. Искусство могло постоять за себя, защититься от посторонних глаз.

Наконец добравшись до угла строения, Викториан на мгновение замер, осматривая пустую площадку перед церковью. Заросший травой асфальт. Гора песка, которая непонятно каким образом тут очутилась.

Осторожно обойдя песчаную горку, он направился к темным дубовым дверям. Они были чуть приоткрыты, но щель выглядела слишком узкой для Викториана. Взявшись рукой за огромное ржавое кольцо ручки, Викториан потянул. Раздался натужный скрип. Дверь неохотно подалась на полметра и замерла.

Викториан шагнул в темноту.

Вначале он ничего не видел. После яркого дневного света в церкви, как ему показалась, царила абсолютная тьма.

И тут на мгновение на Викториана нахлынули сомнения. Его действия не вписывались ни в какие логические рамки. Что он делал? Совершал безумство! Инженер, приехавший в командировку, вместо того, чтобы вернуться домой, лез в какую-то полуразвалившуюся церковь. Если бы Викториана сейчас кто-то остановил, он не смог бы внятно объяснить, что он здесь делает. Прошлое путешествие, падение в колодец, встреча с Привратником, странный замок в гигантской пещере, кабинки для общения с обитателями Колодца — все казалось ему сном. Он был Колдуном, но столь объемное вторжение Искусства в повседневную реальность казалось невероятным. Как могло веками существовать такое место и не быть открытым властями? Ни князьями, ни царями, ни представителями Советского правительства. Почему о Колодце не упоминалось ни в Книге Эбони, ни в таинственном «Некрономиконе»?

Как только глаза Викториана чуть привыкли к полутьме церкви, стали различать окружающие предметы, он пошел вперед, обходя полусгнившие обломки скамей. Он пробирался к алтарю, позади которого должна была находиться лестница, ведущая в подвал. Откуда он это знал?

Алтарь из огромной плиты белого мрамора был давным-давно расколот страшным ударом.

Не разглядывая ни алтарь, ни потемневшие от времени стены с черными глазами заколоченных окон, Викториан нырнул в подвал и словно окунулся в волны Искусства. На мгновение у него закружилась голова. Постояв немного и придя в себя, он стал спускаться вниз, пробуя ногой каждую ступеньку, прежде чем ступить на нее. Но лестница, несмотря на опасения Викториана, оказалась крепкой.

Она привела его в большой подвал.

Викториан не ведал, откуда он знает дорогу. Прошлый раз он покинул подземный мир, выбравшись из какой-то пещеры неподалеку от холма с колодцем — грубой пародии на настоящий Колодец, сокрытый в чреве Земли. У него даже хватило сил вернуться к колодцу и забрать этюдник — он уже знал, что больше рисовать никогда не будет.

К церкви Викториан попал совершенно неожиданно. Первоначально он собирался снова поехать к холму с колодцем, найти пещеру — выход из подземной страны. Или, в крайнем случае, воспользовавшись колодцем, снова нырнуть в вонючую жижу. Но, направляясь к автовокзалу, Викториан очутился возле заброшенной церкви и понял: в этот раз он должен воспользоваться этими вратами. Сколько всего туннелей вело к Колодцу? Наверное, бесчисленное множество. Сеть тайных дорог для исповедующих самое древнее вероучение планеты.

Подвал был еще более заброшенным и темным местом, чем сама церковь. Викториану пришлось снова сделать себе фонарь из какой-то деревяшки. Пробравшись в дальний угол подвала, Викториан заметил у самого пола круглое отверстие, достаточно широкое для человека.

Сюда!

С детства страдая от клаустрофобии, Викториан в этот раз ни на миг не останавливался. У него не было никаких сомнений. Встав на колени, он протиснулся в дыру. Но ход оказался очень коротким. Только несколько слоев кирпича отделяло подвал церкви от другого круглого помещения, стены которого, кроме одной, общей с подвалом, были сложены из природного камня. Тут уже не валялось ни обломков, ни гнилья. Сухой воздух подземелья был пропитан каким-то запахом — не то чтобы неприятным, но необычным. Викториан не смог догадаться, что это за запах.

И тут он заметил тропинку в пыли пола — тропинку, ведущую к темной арке в противоположной стене. Значит, он на правильном пути. Он не ошибся, доверившись своему шестому чувству. Тут была тропа. Путь паломников, который вел вниз, к черному сердцу Земли.

Недолго думая, Викториан решительным шагом пошел вперед. Позади него протянулся белый след потревоженной пыли. За каменной аркой начиналась спиральная лестница. У Викториана сложилось впечатление, что лестница вырезана в скальном монолите земли. «Интересно, сколько могло понадобиться времени на такую титаническую работу», — подумал он, а потом решил, что обитатели Колодца могли не торопиться. В их распоряжении, с точки зрения людей, была вечность. Лестница, винтом вкручивающаяся в плоть земли, выглядела очень древней.

Вдоль внешней стены лестницы шли ниши. Вначале они были пустыми. Потом Викториану показалось, что в одной из ниш что-то есть. Он наклонился к темному квадрату, сунул туда руку с мерцающей гнилушкой.

Ниши оказались склепами. Они напоминали огромные граненые стаканы. В них, головами в сторону лестницы, лежали мертвецы. Мумифицированная кожа слабо поблескивала в колдовском свете, словно натертая воском.

Сердце Викториана сжалось. Он шел через гигантское кладбище. Сколько витков спирального коридора он уже оставил позади? Сколько «стаканов» миновал. Три или четыре сотни, не меньше. Огромное кладбище с покойниками, превратившимися в мумии. Место, полное древнего ужаса! Кто были эти люди? Как и он — колдуны? Слуги Древних? Викториан не знал ответов на эти вопросы и не уверен был, что хочет знать. Шаги его стали осторожнее. Он старался не шуметь, чтобы не потревожить покой мертвых. Каждый мускул его был напряжен, хотя в глубине души Викториан знал, что ему нечего бояться, что он сам один из Посвященных.

Чуть позже Викториан заметил, что стены украшены выбитыми в камне узорами. Пуританская непорочность верхней части лестницы исчезла, и орнамент, покрывающий стены, потолок и ступени, придавал окружающему неровные, болезненные очертания. Викториану показалось, что он попал в разлагающийся, искаженный судорогой мир, на мгновение застывший, но в любой момент готовый снова зашевелиться.

Колдовские знаки, более древние, чем египетские иероглифы, знаки, на которые он находил лишь намеки в самых старинных колдовских книгах,перемешались здесь с примитивными изображениями ужасных чудовищ. Знаков становилось все меньше, а затем остались только чудовища, которые из схематичных изображений переросли в объемные барельефы. Коридор из тел, лап, голов, запечатленных в камне. Викториан, как по ступенькам, ступал по их спинам, щупальцам, жвалам; заглядывал в разверзшиеся пасти ниш-склепов.

Все глубже и глубже спускался он в чрево Земли.

«Интересно, есть ли конец у этой лестницы? Прекратится ли когда-нибудь этот поток чудовищ?» — думал он.

И тут неожиданно лестница закончилась, а Викториан оказался в огромной пещере. Нет, не той пещере, где находился Колодец. Эта пещера была много меньше. Посредине ее по прямому каменному желобу, прорезавшему ровный как стекло пол, текла река. Вода в свете гнилушки казалась черной, маслянистой. От ее поверхности к терявшемуся во тьме потолку пещеры поднимались густые испарения.

Викториан чуть не упал, поскользнувшись на гладком полу, и, заскользив, едва сумел остановиться на краю желоба. Купаться в этой воде у него не было никакого желания. Ему хватило вчерашнего купания. Из пещеры вело два коридора. По ним вытекал и втекал поток, а вдоль него шла узкая дорожка полированного камня.

Куда же идти дальше? В какой стороне находится Подземный мир с Колодцем? Викториан задумался и рассудил, что, видимо, стоит идти к истоку подземной реки.

Осторожно свернул он в туннель и медленно пошел по полированной дорожке, придерживаясь рукой за грубо отесанную каменную стену. От испарений кружилась голова. Вначале они показались Виктору зловонными, но быстро привыкнув к ним, он стал находить их в какой-то мере даже приятными.

Идти пришлось долго. Несколько раз поток поворачивал — каждый раз направо и каждый раз под прямым углом. Окончательно потерявшему чувство направления Викториану казалось, что он движется к центру гигантской спирали, прорезанной в каменной толще.

* * *

Викториан покинул камеру хранения железнодорожного вокзала в девять утра, сейчас уже было часов шесть вечера. Путешествие заняло у него почти целый день, в то время как между падением в колодец и встречей с Привратником прошло около часа. Однако усталости Викториан не чувствовал. Он не взял с собой еды, однако есть не хотел. Искусство питало его силы.

Наконец, очередной раз повернув под прямым углом, поток вывел Викториана к своему истоку. Да, Викториан не ошибся. Это была та самая пещера. Второй такой гигантской полости в сердце Земли просто не могло существовать. Но сам исток подводной реки! Викториан остановился, разглядывая ужасную и поразительную в своей реалистичности скульптуру. Стоящая на коленях женщина исторгала изо рта черную воду. Сзади, прижавшись к ней низом живота, вцепившись когтистыми пальцами в мясистые бедра и в экстазе запрокинув рогатую голову к потолку пещеры, замер человеко-зверь.

Скульптура была вырезана из черного камня, болезненно бледного в тех местах, где резьба была слишком тонкой, отчего даже в полутьме пещеры все детали проступали очень отчетливо.

Обойдя скульптурную группу, Викториан обнаружил, что и женщина не совсем человеческое существо. Ее ноги кончались не ступнями, а змеиными хвостами, покрытыми чешуей. «Неужели такие чудовища когда-то существовали на Земле?» — подумал он, разглядывая трехметровую статую. Но сделав еще несколько шагов, Викториан оказался еще более поражен изощренностью неведомого скульптора. Мужчина до пояса больше всего напоминал волка-оборотня из дешевого фильма ужасов. Но ниже пояса он представлял собой единое переплетение щупалец. Эти щупальца впились в низ живота и промежность женщины, и существо как бы повисло над ее округлым задом, вздернутым к потолку пещеры.

Викториана передернуло. Не хотел бы он встретиться с таким существом. В каменном создании, помимо его пугающей реалистичности, было еще что-то, заставляющее поверить в его первобытную мощь и причастность к Неназванному, к Ирреальности кошмара.

Оставив статую, Викториан сделал несколько шагов и замер. Бескрайняя пещера расстилалась перед ним. Но где, в какой стороне Колодец? С того места, где стоял Викториан, замка, построенного вокруг Колодца, видно не было. Никто Викториана не встречал.

С сомнением посмотрел Колдун в одну, потом в другую сторону. Все направления казались ему равновероятными. Наконец, он решил идти направо, взяв направление под небольшим углом относительно стены пещеры.

Он шел не останавливаясь, стараясь не сбиться с первоначально выбранного направления.

Через полчаса он заметил впереди какие-то неясно вырисовывающиеся тени. Они поднимались из пола, уходя в темноту к невидимому своду пещеры. Подойдя ближе, Викториан понял, что это не замок, а нечто другое.

Сооружение поражало грандиозностью и гротескной неправдоподобностью.

Клетки. Клетки с тонкими каменными прутьями — видимо, выточенные из цельного монолита. Каждая — куб с гранью метра в три. Они громоздились друг на друга в странном беспорядке, словно башня, построенная из кубиков неумелым малышом. Тем не менее клетки составляли единую каменную структуру. Тонкие каменные прутья были покрыты магическими символами. Полы клеток отличались от стен лишь большим количеством каменных прутьев.

Это сооружение окружала аура страдания, подобная той, какую порой находишь в пыточной, где каждый предмет источает букет человеческих мук, тщательно подобранных за долгие годы истязаний плоти.

Чем ближе подходил Викториан, тем громче становились стоны. В клетках сидели люди. Нет, не во всех. Кое-где на крючьях, цепями подвешенных к прутьям клеток, висели выпотрошенные тела, кое-где — скелеты. И не только человеческие, как с ужасом заметил Викториан. Не все тела превращались в мумии, ссыхались в сухом воздухе. Некоторые были облеплены живым саваном белых червей, живущих на разлагающейся плоти. Однако у Викториана не было никакого желания подробнее рассматривать узников мира Тьмы.

И тут страх парализовал его. Сколько же здесь было клеток? Тысячи. Сколько в них людей? Сотни изможденных голодом живых трупов? Чудовищно!

Однако Викториан как колдун давно привык иметь дело с частями человеческих тел, со Смертью — хотя сам убивал редко и с брезгливостью относился к человеческой крови.

— Как тебе наши Соты Любви?

Голос, неожиданно раздавшийся у него над самым ухом, заставил Викториана подскочить. Он резко обернулся и увидел мужчину, одетого подобно вчерашнему Распорядителю, в заляпанный кровью кожаный передник. Незнакомец был высок ростом и могуч. Волосатые руки, вспухшие буграми мускулов, были перевиты паутиной вен. Лицо его с прямым носом и куцей короткой бородкой напоминало лик латиноамериканского красавца, но угловатость черт и густые брови придавали физиономии выражение вечного недовольства. Грива черных, тонких, маслянистых от грязи волос, стянутая веревочкой в крысиный хвостик, свисала вдоль спины почти до самой талии.

— Что это? — спросил Викториан, указывая пальцем в сторону клеток.

— Соты Любви, — усмехнулся незнакомец.

— Любви?

— Любви к страданию, пыткам. Сенобиты указали нам путь, но сами ушли слишком далеко по этому пути наслаждения.

— Кто эти люди в клетках?

— Некоторые из них — преступники.

— Какие же преступления они совершили?

— Они преступили законы Искусства. Попытались идти своим путем. Теперь они вкушают нашей любви.

— Их тут держат…

— И Древним, и Паломникам нужно есть. Пища — горючее живой плоти. Некоторые из отступников идут в пищу свежими, а иногда мясо лучше хорошенько просушить или придать ему нежность, дав слегка подгнить.

— Вы едите человечину?

— И ты станешь есть, раз ступил на этот Путь. Человеческое мясо несет в себе частицы душ мертвых. Поедая человеческое мясо, ты впитываешь частицы душ других людей. Становишься сильнее.

Так вот откуда взялись обглоданные останки во дворе замка! Теперь Викториан начал что-то понимать.

— Значит, это своего рода хранилище мяса? Скотобойня?

— Да.

Незнакомец достал из-под фартука мясницкий нож.

— Пойдем. Тебе нужно будет мясо, раз ты пришел сюда.

— Нет, мне нужно не мясо. Мне нужно к Колодцу. Зеленый…

Но незнакомец перебил его:

— Отношения с Древними — интимная часть твоей жизни в этом подземном мире. Ты можешь при всех испражняться или заниматься любовью, но твои отношения с Древними касаются только тебя. Никто не должен знать, в каком облике являются к тебе они или их посланцы. Но в любом случае тебе нужно будет общаться с Библиотекарем, а он очень любит свежее мясо.

Викториану ничего не оставалось, как только кивнуть.

— Хорошо… А как зовут вас?

— Можешь звать меня Мясником, хотя в верхнем мире меня когда-то называли Вальтером.

— Вы иностранец?

— Некогда жил в Австрии.

— Но ваш русский безупречен.

Вальтер лишь равнодушно пожал плечами.

Он направился к клеткам, потом остановился и критически осмотрел Викториана, одетого в темно-синий спортивный костюм с белой надписью «Динамо» на груди.

— Ты испортишь свою одежду. Вернувшись в Верхний мир, будешь привлекать внимание.

Викториан кивнул.

— Раздевайся!

— Прямо здесь?

— Какая разница.

Вначале Викториану показалось, что вот так вот раздеваться на лобном месте неудобно, но, подумав, он решил подчиниться. Здесь действовали свои законы, и именно неприятие общечеловеческой морали и принесло его сюда на волнах Искусства.

Викториан стал раздеваться. Мясник подошел ближе, взял одежду Викториана и скрутил ее в тугой узел. Потом протянул узел Колдуну.

— Постарайся не испачкать ее в крови. Кровь всегда выдает себя. Она — предательница, и никогда не знаешь, на каком участке пути предаст она тебя, потому что она слишком верна законам людей. Более того, она во многом и диктует эти законы, не подчиняясь силам Искусства.

Они подошли к клеткам.

Какими были обитатели клеток — убогие люди, закутанные в вонючее тряпье? Викториан не стал смотреть. Он боялся. Ему не хотелось знать, каковы они. Не хотелось встречаться взглядом с их глазами, от боли вылезающими из орбит, не хотелось разглядывать вспоротые животы с вывороченными наружу кишками, среди которых извивались белые черви — или иссушенные мумии, в которых слабый огонек жизни теплился только благодаря заклятиям Искусства. Ад грешников — вот как назвал бы он эти Соты Любви. Кошмары и без того очень часто гостили в снах Викториана, а лелеять их, давая им новую пищу, у Колдуна не было никакого желания.

Мясник, словно обезьяна, пополз наверх. Викториан, оставив вещи подальше от клеток, последовал за ним. Они пробирались через переплетение каменных джунглей, поднимаясь выше и выше, к потолку пещеры. Один раз кто-то, просунув руку сквозь прутья клетки, схватил Викториана за ногу. Он услышал мольбы, почувствовал, как цепко сжали его лодыжку пальцы несчастного, но, заметивший это вовремя Мясник рубанул по руке, высунувшейся из клетки, разом отхватив несколько пальцев. Он на лету подхватил один из пальцев, из которого сочилась кровь, и запихнул его в рот. Палец торчал между его губ, как толстая кубинская сигара, увенчанная ногтем.

— Хоть кровь и предательница, она приятна на вкус, — проговорил Мясник, не выпуская пальца изо рта.

Наконец они остановились.

В клетке висело мертвое, но еще не выпотрошенное человеческое тело.

Ноги мертвеца были обмотаны цепью, прикрепленной к потолку клетки. Его руки свисали почти до пола. Вены были перерезаны, а предплечья перетянуты толстыми жгутами. Кожа вокруг них посинела. Приглядевшись, Викториан понял, что жгуты затянуты для того, чтобы замедлить кровотечение. Раз человек должен умереть, то пусть смерть будет если не мучительной, то хотя бы долгой. Кровь мертвеца стекала в огромный медный таз, стоящий под повешенным. Викториан заметил, что мертвец провисел уже достаточно долго: кровь в тазу свернулась, покрывшись коркой.

Спутник Викториана присел над тазом, ударом мясницкого ножа проломил тонкую корку спекшейся крови, при этом окунув нож почти по самую рукоятку в густую жидкость, казавшуюся черной в тусклом свете подземного мира. Потом он облизал клинок и снова улыбнулся.

— Хорошее мясо — хорошая кровь. Люди — самые беспощадные хищники. Но только отведав мяса своих братьев, человек может стать человеком.

Затем уверенными движениями он срезал с тела мертвеца несколько тонких ломтей. Мясо в тусклом свете подземелья тоже казалось черным. Виктор поймал себя на том, что, разглядывая куски мертвой плоти, он пытается найти признаки разложения — белых червей, до отвала наевшихся мертвечиной.

— Пока тебе хватит, — объявил Мясник.

Сложив мясо в кожаный мешочек, он протянул его Викториану.

— Обратную дорогу найдешь?

— Я не знаю, в какой стороне Колодец.

Незнакомец покачал головой.

— Не думай о том, куда идти. Просто пожелай там оказаться, и ноги сами принесут тебя. Искусство отвергает разумность человеческой мысли, как человечество отвергает разумность мысли животного. Искусство само ведет человека.

Викториан кивнул. Он уже читал о чем-то подобном — хотя, если честно, не помнил где и очень смутно помнил содержание того текста, который тогда показался ему совершенно бессмысленным и непонятным.

Спускаться с пирамиды клеток оказалось намного сложнее, чем подниматься. Кроме узла с одеждой у Викториана имелся кожаный мешок с мертвечиной, а путешествие среди каменных клеток на высоте нескольких десятков метров и без того было небезопасным, если даже забыть о чересчур агрессивных пленниках.

Спустившись, Викториан остановился и перевел дыхание. Посмотрел назад, вверх, но ряды клеток терялись во тьме, и той клетки, где остался Мясник, видно не было.

Вздохнув, Викториан забросил за спину мешочек с мясом, взял под мышку узел с одеждой и закрыл глаза. Он несколько раз повернулся вокруг оси, словно играл в жмурки, — пока окончательно не потерял ощущения направления и уже не мог сказать, с какой стороны от него возвышаются клетки. Потом, не открывая глаз, он зашагал вперед.

Через некоторое время, несколько раз споткнувшись, он все же открыл глаза, продолжая шагать в том же направлении. Скоро клетки растаяли во тьме у него за спиной, но впереди не было ничего, кроме тьмы — тьмы подземного мира.

* * *

Мясник оказался прав. Вскоре Викториан увидел впереди какую-то постройку. Он не узнал ее. Лишь обойдя вокруг гладкой каменной стены и оказавшись перед воротами с двумя безмолвными и неподвижными стражами, он понял, что просто вышел к замку с другой стороны.

Снова ступил он на резные камни мостовой, снова увидел «кабинки исповеди», выстроившиеся вокруг Колодца. Он был здесь совсем недавно, но казалось, с того времени прошла целая вечность. Викториан уже успел соскучиться по этому месту, и теперь, попав сюда, чувствовал себя как странник, вернувшийся на родину.

* * *

Фартук из человеческой кожи Викториан получил у Библиотекаря.

Библиотекарь!

Викториан так и не смог распознать, какого пола это ужасное существо с сифилитически провалившимся носом, прыщами, гнойниками и лишаями по всему телу, головой, увенчанной пухом белых стариковских волос, сквозь которые проглядывала пятнистая, желтая, как пергамент, кожа. А его зубы! Они были тонкими, как иглы, и сверкали молочной белизной кости — зубы хищника, привыкшего питаться сырым мясом. Вначале Викториан подумал, что Библиотекарь страшно стар, но потом Мясник (единственный разговорчивый Посвященный, которого встретил Викториан) сказал, что дело не в возрасте — хотя Библиотекарь и правда был стар. Дело в заклятиях. Когда имеешь дело с заклятиями, твои годы тают как свечка, даже если впереди у тебя целая вечность.

Два дня Викториан провел в библиотеке, перелистывая огромные тома, где бумагой тоже служила человеческая кожа. Множество томов, испещренных колдовскими знаками. Библиотекарь записывал происходящее в подземном мире, а также заносил сюда новые заклинания, что подсказывали Посвященным живущие в Колодце. По крупицам собирал он знания Древних. Писал он кисточкой из человеческих волос. Вместо чернил использовал человеческую кровь. Он писал при свете свечи, вытопленной из человеческого жира.

Ужасные книги! Книги боли. Книги смерти. Когда Викториан впервые коснулся пожелтевших страниц, ему показалось, что на мгновение на него обрушилась боль всех этих людей, присягнувших на верность Искусству, но совершивших против него преступления. На мгновение он понял, насколько ужасно то, что здесь происходит. Он попал в место, где человеческая жизнь не имела значения, где человеческая плоть была самым дешевым сырьем.

Детально изучать книги, даже хотя бы прочитать одну из них, у Викториана не было времени. Он взял первую попавшуюся, открыл наугад. Пробежал глазами по строчкам колдовских знаков. Что нового он узнал? Трудно сказать. Слишком кратким было его Паломничество. Обрывки историй, фрагменты заклинаний… Но за эти дни он узнал самое главное: живя изгоями на границе своего мира и мира людей, ютясь в глубинах Колодца, который был колодцем лишь по названию, а на самом деле представлял собой некую бездну, физическую природу которой невозможно, да и не нужно объяснять, Древние правили его миром по собственному усмотрению, определяя ход человеческой истории. Надо было лишь осознать факт существования бездны, обитатели которой, как гурманы, питались человеческими эмоциями. Страх и боль, сытость и голод, чувство полового удовлетворения — вот чем питались Древние. Слабые эмоции радости и возвышенной любви были им чужды.

И еще Викториан понял, что все Посвященные — торгаши, за знание нечеловеческого платящие жизнями своих соплеменников. Там, наверху, они вели нормальную жизнь — были бухгалтерами и инженерами, верными супругами и заботливыми родителями; тут они становились пожирателями плоти.

Никогда не забудет Викториан первую кормежку (никакое другое слово не подошло бы к этому действу).

Мясник, встретившись с Викторианом, дал ему мяса. В замке было немало таких, кого поход за мясом отвлек бы от важных дел. Для них Мясник и устраивал кормежки.

* * *

Ударил гонг, и Викториан подошел к узкому стрельчатому окну библиотеки — у той стены, что выходила во двор замка. В ворота вошел Мясник, а вместе с ним еще трое Посвященных. Они, словно бурлаки, тащили цепи с огромными крюками на конце. Эти ржавые крюки были воткнуты под ребра двух еще дергающихся людей. Несчастных волочили по плитам, и за ними оставался черный след. Викториан вначале не понял, что это. А потом догадка пронзила его разум. Кровь! За ними тянулся кровавый след.

Жертвы уже не могли кричать. Их крики напоминали хрипы.

Сопровождающие Мясника люди бойко подвесили тела, продев цепи в специально вцементированные в стену, проржавевшие от крови кольца. Стали подходить Посвященные. Мясник, ловко орудуя большим ножом, отрезал мясо. Вдали, у кабинок колодца, появилось несколько неясных теней-призраков. Древние или их посланцы. Оставаясь вдалеке, они лакомились болью. И тут Викториан заметил одно несоответствие.

От любой из десятка ран, что уже получили жертвы, любой нормальный человек давно скончался бы, но жертвы были живы, находились в сознании и мучились от нестерпимой боли. Недоумевая, Викториан повернулся к Библиотекарю, стоящему у соседнего окна и тоже наблюдавшему за происходящим.

— Почему они еще живы?

— Зачем же им умирать? Если они умрут или потеряют сознание, то не будут чувствовать боль. Древние лишатся лакомства. Поэтому они с помощью чар поддерживают жизнь в жалких телах этих еретиков.

— Но…

С изощренностью Искусства не могла сравниться даже средневековая инквизиция, безуспешно боровшаяся против доморощенного колдовства невежественных людей — бледной тени Искусства.

Викториан, стоявший у окна, отлично видел, как, получив из рук Мясника кровоточащие куски мяса, люди отходили в сторону и рвали зубами сырую плоть своих собратьев, словно хищные звери.

— Да и нам пора поесть, — заметил Библиотекарь. — Мясник дал тебе мяса?

Викториан лишь кивнул, не в силах отвести взгляд от происходящего во дворе. Не глядя, он протянул мешочек Библиотекарю.

— Пойдем!

Викториан с трудом оторвался от зрелища за окном и направился вслед за Библиотекарем и еще двумя Посвященными, которые, как и он, проводили время среди книг из человеческой кожи. Они спустились во двор, сели в кружок на каменной мостовой. Библиотекарь развязал мешочек Викториана, достал мясо.

Они разделили куски, и Викториан, держа в руке мягкий ломоть плоти, с ужасом смотрел, как Библиотекарь-зомби пожирал человечину. Слюна, смешанная с кровью, протянулась длинными блестящими нитями с потрескавшихся стариковских губ, капая на передник из человеческой кожи.

Наконец Викториан решился. Не глядя на мясо, он поднес его ко рту. Впился зубами, почувствовал солоноватый привкус крови — но сама плоть была пресной, сладковатой, хотя и достаточно мягкой, к удивлению Колдуна. Его зубы легко с ним справились. Он ел — вначале осторожно, но постепенно входя во вкус.

Он сидел среди Посвященных и пожирал человечину… Если бы ему рассказали об этом несколько дней назад или даже показали бы фото, он ни за что не поверил бы. Слишком нереальным был подземный мир, живущий по своим ужасным законам.

* * *

Посвященные спали в огромном зале. Всего около сотни мужчин и женщин. Именно там с Викторианом случилось то, что оставило в его памяти самый глубокий след.

В конце дня, узнав у Библиотекаря о том, что в мире, кроме Колодца, есть и другие Обители Древних, Викториан сидел и размышлял: сколько же всего на свете Посвященных? Почему их не обнаружили правоохранительные органы — ни в одной стране? А если обнаружили, почему об Искусстве не стало известно повсеместно? Может, сила Искусства оберегала Посвященных и от этого? Все это происходило задолго до столкновения Викториана с мафией и милицией, и он лишь смутно осознавал, какими силами сможет повелевать сам, когда станет силен.

Мысленно он витал в небесах, когда одна из женщин подошла и села рядом с ним. Женщины-посвященные, как и мужчины, в большинстве своем не отличались красотой, а нагота еще больше уродовала эту женщину, открывая все недостатки тела. Если бы Викториана спросили, он бы ответил, что и помыслить не мог заниматься с ними любовью, хотя за то краткое время, что провел в замке, несколько раз видел совокупляющиеся парочки. И хотя Викториан не спал со своей женой, предпочитая, как говорят в венерических диспансерах, «случайные связи», женщины-посвященные в сексуальном отношении его не привлекали совсем — впрочем, как и мужчины.

Но та женщина сама присела к нему на постель — деревянную койку с матрасом из человеческой кожи, набитой человеческим волосом. Она оказалась настойчивой, эта женщина. Она взяла Викториана за руку, вернув его из грез на землю, и тихо сказала:

— Если хочешь…

Викториан откачнулся. Во-первых, женщина явно не принадлежала к тем, кто получил красоту с помощью Искусства. А быть может… Может, тут, у Колодца, волшебная красота отступала, и в человеке проявлялась его истинная звериная натура, обычно скрытая маской наколдованной внешности, гримом культуры и париком цивилизации. Та же женщина, что сидела перед Викторианом, была именно такой, какой он ее видел: тонкие руки и ноги, перевитые сетью вен-червей, огромный обвислый и дряблый зад, большой живот, на который свешивались морщинистые дыни грудей. Длинные черные спутанные волосы, слипшиеся от чужой крови и сбитые в колтуны, желтые зубы, сверкающие колдовским огнем глаза, кривой нос. На мгновение опустив взгляд, Викториан подумал, что, если подземный мир и не Ад, то вот они, врата Ада — врата, ведущие в живот этой женщины.

Медленным движением, полным брезгливости, Викториан попытался отцепить ее руку от своего плеча, но ее пальцы с кривыми когтями цепко впились в его кожу.

— Я же знаю, ты хочешь меня.

Широко разведя ноги, она призывно прошептала:

— Возьми меня.

А дальше случилось совершенно необычное. Совершенно отчетливо сознавая, что даже за все сокровища мира он не стал бы трахать такую ведьму, Викториан потянулся к ней, впился пальцами в ее дряблое тело. Его фартук отлетел в сторону.

Так естественно выглядела она среди этих мрачных древних стен, в племени таких же, как она, к которым принадлежал и сам Викториан.

Он навалился на нее. Нетерпеливо стиснул пальцами мешки ее грудей, терзая ногтями киселеобразную плоть. Казалось, еще чуть-чуть, и он просто вырвет из них куски мяса. Это была не любовь, а безумие. Он рвал ее тело, насиловал, и ей это нравилось, она с удовольствием отдавалась ему.

Пот их грязных тел смешался. Викториану казалось, что он двигается в каком-то ужасном хлюпающем болоте.

Когда же все кончилось и Викториан оторвался от нее, женщина осталась лежать с широко разведенными ногами. Его вырвало.

Кто-то принес ему стакан воды.

Когда Викториан вычистил желудок, выблевав всю желчь вместе с плохо переваренными кусками человеческого мяса, его «дама» нежно потрепала его по плечу:

— Я знала, что тебе понравится…

Уже через несколько месяцев, вспоминая о случившемся, Викториан задумался над одной из странностей подземного мира. Нечистоты, человеческие испражнения, объедки — все это должно гнить и непереносимо вонять, но ничего подобного не было. Все отбросы, горы испражнений, озера мочи, что оставляли Паломники, постепенно ссыхались, а потом обращались в пыль. А кости убирал Мусорщик — один из тех, кто постоянно жил возле Колодца.

* * *

В чем заключался смысл его Паломничества? Что получил Викториан за два с половиной дня, что провел у мрачной обители Древних?

Осознание реальности нечеловеческого мира.

Викториан научился вызывать своего «демона-покровителя», который готов был защитить его; Викториан обязался снабжать Мясника продуктами, а Древних — эмоциями. Но самое главное, он понял, что не одинок. Что он не единственный некромант на свете; что он просто иной, отличающийся от большинства людей, принадлежащий к социальному меньшинству, но обладающий невероятной силой. Теперь Викториан ничего не боялся. За спиной у него стояли Древние, а в человеческом мире не было ничего столь могущественного, что могло бы противостоять им.

И еще он увидел обряды своего племени. Увидел, как вызывают демонов и как те поднимаются из черных глубин.

Понимание исключительности своего племени и собственной заурядности — вот, пожалуй, как можно охарактеризовать результат его Паломничества.

А возвращение?

Когда наступило утро третьего дня — о чем Викториан узнал по протяжному удару гонга во дворе и надрывному крику Распорядителя: «Утро!», — он вышел во двор, подошел к скрытой плащом фигуре Привратника и сказал:

— Сегодня вечером мне надо попасть на поезд. Мое время истекает.

Если бы Привратник приказал Викториану остаться, тот бы, ни слова не говоря, подчинился, но фигура в плаще кивнула.

— В полдень ты отправишься в Верхний мир.

С этими словами Привратник повернулся и ушел, предоставив Викториана самому себе. Позавтракав, Викториан еще раз побеседовал с Зеленым Ликом, но ничего существенно нового не узнал. Однако у него сложилось определенное впечатление, что Лик всего лишь является какой-то промежуточной силой между Древними и людьми, точно так же, как остальные «демоны». Некий демиург, созданный при помощи неведомых сил и на свой страх и риск играющий роль буфера между Повелителями Искусства и людьми, случайно получившими частицу Искусства, — вот кем казался ему теперь Зеленый Лик.

А после удара гонга и крика «Полдень!» Привратник сам нашел его.

— Тебе пора, — объявил он Викториану.

* * *

Возвращение в мир людей, как и прошлый раз, оказалось необычайно простым и быстрым. Никаких долгих спусков, никаких чудовищных туннелей и каменных зверей.

Викториан следом за Привратником вошел в какой-то туннель. Тот привел Колдуна в подземный грот с водопадом и озером чистой воды. Откуда-то сверху через щель в камнях пробивался чистый, золотой солнечный луч. В гроте было светло.

У стены стояло гигантское зеркало — огромный щит из полированного металла. В нем Викториан увидел свое отражение — ужасное существо, словно поднявшееся из глубин ада. Маленький сверток одежды был единственным реальным предметом в царстве кошмара.

— Мыло и вода, — проговорил издалека Привратник. Сам он не выходил на свет, оставаясь стоять у входа в грот.

Викториан плескался, скребся. Он и представить себе не мог, что за два дня на человеке может скопиться такое количество грязи. Когда же он вышел из водопада, то в зеркале, хоть с трудом, узнал самого себя — может, немного озябшего. Чудовище со слипшимися волосами, покрытое пятнами крови, исчезло.

Викториан причесался, потом Привратник подозвал его и приказал встать на камень возле глубокой трещины в скале.

— Просушись.

По трещине из недр Земли поднимался горячий воздух. После холодной воды Викториан долго нежился в раскаленных струях. Потом он оделся, подошел к зеркалу. Посмотрел на свое отражение.

— Почему внизу нет зеркал?

— Живущие за зеркалами — враги Древних, — сухо ответил Привратник. Викториан хотел спросить: кто такие враги Древних? Может, они и его враги? Но не решился. Он задал этот вопрос через много лет Зеленому Лику, но это совсем другая история, не имеющая никакого отношения к Жаждущему.

Привратник молча показал Викториану нужный туннель, и вскоре Колдун оказался на поверхности. Вся прогулка вместе с купанием заняла часов пять — раза в три меньше, чем спуск в подземный мир.

Оказавшись наверху, Викториан понял, что совершенно не знает, где очутился. Расспросы, возвращение в город, поиски вокзала… Он едва не опоздал. А ведь ему еще пришлось забирать вещи из камеры хранения! По дороге, правда, он умудрился купить совершенно безумную куклу, какие обычно сажают на заварной чайник, и набор открыток с фотографиями города — официальные дары семье.

Через сутки, вылезая из поезда в северной столице, Викториан был неприятно удивлен, увидев в первом попавшемся киоске точно такую же куклу и точно такой набор открыток с видами, который он купил дочерям.

Так закончилось его Паломничество.

После той командировки Викториан перестал рисовать, потому что, кроме мрачных пейзажей подземного мира, он ничего не мог более изобразить. Через неделю, договорившись с Зеленым Ликом, толкнул в горящую зеленым пентаграмму первую жертву — трехлетнего цыганенка. Получив первые деньги — дьявольское золото, он уволился, по словам его начальника, «загубив карьеру способного инженера».

С тех пор его рабочим кабинетом стала обитель под склепом, а работой — добыча человеческих чувств, которые он собирал в хрустальные сосуды округлой формы, и человеческой плоти, которую он передавал в руки Мясника. Много времени он посвящал изучению различных колдовских книг, сопоставляя написанное в них с тем, что рассказывал ему Зеленый Лик.

ЧАСТЬ 2

Интерлюдия АЛЕКСАНДР ЯШЕНКО, КАПИТАН

Настоящий гражданин, если только у него возникнет подозрение, должен сразу же сообщить о нем представителю власти, полицейскому или ответственному политическому деятелю, например, секретарю любой коммунистической ячейки.

Из «Жэньминь Жибао»

Как бы то ни было, приболел я тогда конкретно. Нет, рука, выздоровевшая самым чудесным образом, была ни при чем. А вот миозит.^[7] Боль была страшной. Пришлось намазаться чем попало, всякие там согревающие мази (не скажу, чтобы они оказали сколько-нибудь действенный результат), и отправиться на работу. С миозитом у нас больничного не дают.

Но самое противное во всем этом, что никак не найдешь позу, чтобы ничего не болело. И так сядешь, и этак. То больно, то не больно. Едва заметное движение — и от боли аж на стенку лезть хочется. Вобщем, промучился я до обеда, в обед бегом в аптеку. Купил обезболивающих таблеток. Как говорится — панацея от всех бед. Только толку от них никакого. То ли они на какую-то другую боль рассчитаны были, то ли просто таблетки фуфлыжные, только не подействовали они.

А ведь тут не то чтобы отсидеться спокойно в своем кабинете, тут ведь еще все заходят, детали вчерашней «веселухи» смакуют. И отчет надо писать, и начальство тут как тут. Завалился я к Филимонычу, думал отпроситься. Не тут-то было. Его начальство так вздрючило, что не приведи господь. И не то чтобы за дело, а так, спуская пар, потому что их самих депутат и люди из мэрии построили. Нет, спрашивается, в чем мы-то виноваты! В том, что сынки у них уроды последние? Нет. Но крайние все равно мы.

Иногда хочется такой приказ написать: пусть там, где «нагадят» сынки всяких там, ставится знак: простой милиции не подходить, потому как если мы чего найдем и кого задержим, эти суки или выкрутятся, или нам потом жизни не будет.

Так что выслушал я от Филимоныча все, что он по моему поводу думает… И пошел я писать отчет, проклиная застуженные нервы, болючие мускулы, петербургскую погоду и Ниночку, которая, узнав о безвинно погибшей куртке, закатила мне скандал на миллион долларов. Нет, будто она деньги в семье зарабатывает? Да на ее библиотечный оклад можно разве что пару бутылок кефира купить, и то разоришься. А понтов и наездов столько, словно это она меня из своей милости содержит. Будто специально я ту куртку профукал.

Так что можно сказать: день не задался.

А тут еще по пути домой тормознул я на улице Лизы Чайкиной. Чую — что-то не то. Нет, хоть убейте, чтобы я смог описать, в чем там дело. Просто шел домой, усталый, измотанный начальством и миозитом, и тут бац — встал, как козел. Улица пустая, никого нет. Но нутром ощущаю: что-то не так. Может, чего на работе забыл? Сунулся по карманам, все на месте. И все-таки что-то не так. Ладно, думаю… Постоял, огляделся. И выходит, что «не так» этот исходит из подворотни, возле которой я остановился. Там за ней, в глубь квартала, пара проходных дворов да дворы колодцы в лучшем петербургском стиле. Ни окон, ни дверей.

А потом я чисто инстинктивно шмыг в эту подворотню. Сам себе говорю: нечего тебе там делать, а ноги вперед несут, не слушаются голоса разума.

Вдруг слышу кто-то как закричит. Нет, даже не закричит, а вскрикнет, словно палец уколол. Еще несколько шагов — и передо мной картина маслом. Шестеро пацанов лет по шестнадцать и девчонка лет четырнадцати. Волосы девки черные, глаза обведены — «гот», что ли? Один из парней ее к грязной каменной стене прижал, руки держит, другой в сумочке копается, остальные стоят, смотрят.

— И где деньги? — это тот, что в сумочке копался, спросил. Черненький такой, шустрый, и прикид по последней пацанской моде — штаны полуспущенные, словно насрано туда килограммов десять, подтяжки висят, сам в черной «сопливой» куртке.

Девочка ответить не успела, потому что, шагнув вперед, я поинтересовался:

— Что тут происходит? — Спросил и тут же пожалел о содеянном. Опять двадцать пять: малолетки. Наверняка чьи-то сынки. Вот сейчас набросятся они на меня разом, и покалечу я их не по-детски, а ведь как говорится, я еще за прошлое «не отсидел». Да и плечи, руки болят, сил нет. Но слово не воробей…

Тут этот чернявый ко мне повернулся и с пафосным апломбом объявил:

— А не пошел бы ты на х… папаша. У нас тут свои разборки. Так что ноги в руки и шасть отсюда, пока люлей не навтыкали.

Нет, можно было, конечно, плюнуть на все, удостоверение достать, потрясти им перед носом этого полудурка, пистолетом припугнуть. Кстати, пистолетом-то не получится, он ведь у следаков остался, и раньше чем через неделю они его не возвернут. И тут меня злость взяла. Да сколько ж можно! Нет, не могу сказать, что я опером идеальным был, бывало и взятки брал и дела разваливал, но чтобы вот так сопливые пацаны надо мной глумились… В общем, несмотря на миозит, вытянул я руку, пальцы сжал, словно того чернявого хотел придушить, и тут смотрю… Боже мой… А ведь впечатление такое, словно парня и в самом деле кто-то за горло ухватил и на полметра над землей поднял. Он брыкается, за воздух ручонками хватается, только нет ничего. Тень одна. Я-то от него в добром десятке метров стою.

Тут и меня оторопь взяла. Я руку разжал, и парень этот на землю плюхнулся.

Я замер, собственную руку рассматриваю, пытаюсь понять, что к чему, только не понять никак.

А парень этот как завопит:

— Мочите гада! — С земли вскочил, сопли со слезами по моське растирает. Потом ножик выхватил и на меня. Я руку открытой ладонью вперед выставил. Парень остановился. Потом я рукой в сторону дернул, он и отлетел к стене. Видно, хорошо саданулся об нее. Но разглядывать мне его дальше оказалось недосуг, потому что на меня разом накинулась оставшаяся братва.

Тут уж я проявил настоящие чудеса бесконтактного боя. Произвольное движение рук, и мои противники разлетелись в разные стороны, словно кто-то невидимый им пинков навешал. В общем, молодняк на асфальте по лужам, я «в белом фраке с блестками», словно принц, а вот где спасенная принцесса? Я огляделся, но ее и след простыл. А может, оно и к лучшему. На фига мне возиться с этой малолеткой? И не дай бог, чего себе вообразит, потом никакими отчетами не отпишешься.

Однако случившееся поразило меня не в меру. Раньше за мной никаких паранормальных способностей не водилось. Странно все это. Ножи у пацанов я забирать не стал. Если захотят, еще найдут, а мне этот металлолом ни к чему. В общем, развернулся я и, как говорится, «пошел на выход».

Только уже у ворот на улицу один из пацанов меня догнал. Тыкнул в спину ножиком. Не скажу, что было больно, однако удар я почувствовал, словно медсестричка неудачно укол всадила. Повернулся. Врезал ему. И тут опять получилось как-то странно. Нет, бил-то я со всей силы, с разворота, с локтя под дых. Бил как положено. От того удара парень должен был отлететь и долго дыхание переводить, но получилось несообразно. Парень пролетел метров двадцать пять, а то и больше — через два двора пролетел — и в стену впечатался, сполз по ней и остался лежать кучей грязного тряпья.

Я за нож. Нащупал в боку рукоять, рванул. Нож из раны вышел легко, только вот без крови. Я-то ожидал, сейчас как хлынет кровища, мне разом поплохеет. Уже приготовился привалиться к грязной стене… Ничего! Вообще ничего. Ни капли крови! Вот так номер.

Я тогда нож осмотрел. Грамотная финка, ничего не скажешь. Рукоятка легкая, красивая, наборная… Я уж думал, что при нашем обилии ларьков с ножами всевозможной конфигурации финки ушли в прошлое.

Сунул я финку в карман и задумался: куда идти? Домой или в больницу? Хотя что мне в больнице делать? Провел рукой по ране, от боли в шее аж скривило, но крови-то нет. И бок не болит. Может, парень промахнулся? Тыкнул, клинок в одежде и запутался. Да быть того не может! Я же, когда нож вытягивал, чувствовал, что сидит он крепко — во мне сидит!

Ладно, домой, а там посмотрим.

Когда я явился, супруги, слава богу, дома не было. Куртка оказалась испорчена напрочь. Огромная прорезь чуть выше талии. Если так пойдет и дальше, скоро мне ходить будет не в чем. Нагишом на работу шастать буду. В рубашке дыра. В майке тоже. А вот что до спины — нет шрама! Сколько я перед зеркалом ни вертелся, ничего не видно. Что делать? И задумался я тогда. Может, этот маньяк, что меня укусил, каким вирусом меня заразил? Может, все много ужаснее, чем я думаю. Тут же вспомнился рассказик Рэя Бредбери — «Превращение». Нет, такого быть не может. Все это фантастика ненаучная. Однако шрама нет как нет. А может, мне пригрезилось, что финка мне в бок вошла? Может, это всего лишь фантазия, навеянная миозитом? Стоял я так посреди коридора полчаса, как говорится, «расчесывал гандурас», и ни одна путная мысль мне в голову так и не пришла.

А потом пришла Нина. Был скандал по поводу очередной куртки. От ужина я отказался. После всего мне кусок в горло не лез. Кое-как устроившись на диване, стал щелкать по программам телека, пока не набрел на какой-то сериал, где очередные «правильные» менты с ловкостью ловили очередных убийц, жуликов и прочую нечисть. Как раз для меня, в виде сказочки на ночь. Смотрел я смотрел, да и сам не заметил, как уснул, только сон мне приснился очень странный.

* * *

Жарко. Очень жарко. Выхожу на балкон, вцепляюсь пальцами в ледяной металл перил. Но металл не может охладить жара ладоней. Настоящее безумие. Чувствую — металл ледяной, а холода нет. Словно и я не я, и тело не мое.

А как горит лоб! Основание черепа просто раскалывается. Еще секунда, и я вспыхну словно факел. Интересно, какая у меня температура? Нет, термометр ставить нельзя — взорвется. Что же делать?

Нет, больше я не выдержу!

Разворачиваюсь, иду в ванную, врубаю холодную воду. Пока вода стекает — к холодильнику. Морозилка, вот она. Я прикладываю руку к тоненькой корочке льда. Пшшш! Пар бьет мне в лицо, словно я коснулся его паяльником. Нет. Такого быть не может, белок гибнет при… ну при ста градусах он уже сварившийся, это точно. А я?

Пулей лечу назад в ванную. Вот они ледяные струи. Но вода вскипает. Вскипает! Да не может такого быть! Мгновение — и вся ванная в облаках раскаленного пара. С грохотом трескается висящее над раковиной зеркало. Сейчас проснется Нина и… Что я ей скажу? Меня покусала какая-то тварь, и теперь у меня жар. Да это не жар, а пожар. Вот, уже и в рифму заговорил.

Назад на балкон. Холод ночи — единственное спасение. Через комнату пролетаю огненным вихрем. Вновь пальцы сжимают чугунное ограждение, и тут… ужас… я начинаю ощущать, как под моими пальцами размягчается металл. Неужели я и в самом деле стал мутантом… одним из этой… как ее… Великолепной Четверки. Или нет, люди-Х. Нет, все это сказки… То, что происходит со мной — сон. Сон! Не может происходить такого в реальности. А раз так…

И тогда я… Прыгаю за перила. Дикая мысль: ледяной ветер должен охладить жар. А мысль о том, что внизу меня ждет встреча с асфальтом, приходит много позже. В тот миг я думаю только об одном: как охладить тело.

Но… до земли я так и не долетел. В какой-то миг мои руки метнулись в стороны, словно крылья ощипанной птицы, и я, едва не коснувшись грудью асфальта, взмыл вверх, к небесам. Ощущение — ни с чем не сравнимое. Безумное чувство полета, скорости, ледяного воздуха, приглушающего жар тела.

На какое-то время яполностью потерял самоуправление. Мое тело действовало само по себе, повинуясь неким странным внутренним приказам. А может, все дело в инстинктах. Может, инстинктивное понимание полета заложено в каждом живом существе, нужно только пробудить его, помочь вырваться ему наружу?

Однако об этом я задумался чуть позже, когда обнаружил, что парю высоко над городом. Но не это поразило меня. Сам себе, если закрыть глаза, я напоминал огромную комету. Мне казалось, что я раскаленной иглой пронзаю небо, и за мной тянется раскаленный хвост. Но на самом деле… На самом деле я был всего лишь черной точкой в облаке смога, зависшего над Северной столицей. В какой-то миг мне стало противно. Я словно сантехник купаюсь в отбросах — выхлопных газах города, и я рванулся вверх, к чистому небу, к звездам.

Несколько мгновений, и я, вынырнув из зловонного облака, уже купался в серебристом звездном свете, а висящий у самого горизонта тонкий месяц, казалось, улыбался и подмигивал мне. Невероятное ощущение. Более того, я был поражен, что сон столь реальный, словно все это происходило со мной на самом деле. Но как такое возможно? В реальности люди ведь не летают. В особенности опера.

Я летал целую вечность, а потом в какой-то миг мне стало скучно и я, повинуясь некому внутреннему инстинкту, спустился чуть ниже, а потом еще ниже, проскочил облако смога и понесся над домами, пытаясь сориентироваться, понять, где я нахожусь. Это оказалось несложно… Но и здесь меня ожидало удивительное открытие. Стоило мне сосредоточить свой взгляд на том или ином светящемся окне, как я начинал слышать голоса — голоса тех, кто в это время находился в квартире. Я отлично понимал, о чем они говорят, даже если говорили они не на русском, знал, сколько людей в комнате и расположение мебели. Я слышал голос диктора из включенного телевизора, шорох шагов, тихий скрип половиц. И от этого, от ужасного избытка совершенно ненужной информации мои виски наливались свинцом. Казалось, еще чуть-чуть, и голова моя разлетится на куски, словно гнилой арбуз. Еще мгновение, и я бы взмыл назад, вернулся в звездно-лунный небесный мир. Но тут… тут что-то привлекло мое внимание. Вновь мое тело начало действовать совершенно инстинктивно, не подчиняясь разуму. И вместо того чтобы взмыть вверх, я пулей устремился вниз.

Здания все ближе и ближе. Я летел вниз головой, и воздух свистел у меня в ушах. Руки сами собой сложились, вытянулись вдоль тела, и теперь я напоминал пулю, выпущенную из ружья.

В какой-то миг мне показалось, что я не заторможу, а так и продолжу полет, а потом со всего маха врежусь в какого-нибудь железобетонного уродца — порождение советской архитектуры. Чувствуя приближение мгновения смерти, я закрыл глаза. Сжался. Хотя что-то внутри меня, какой-то таинственный голос, инстинкт, говорили мне: не бойся. Ты на верном пути, все так и должно быть. Но рациональная часть разума возражала. Все, что я знал с детства, все, чему меня учили, шло вразрез с тем, что происходило. Хотя…

Сон. Это был всего лишь сон.

И в тот момент, когда мне казалось, я готов был врезаться в рукотворный камень, я остановился. Резко остановился. Застыл. Завис в воздухе вниз головой.

С трудом веря в чудо собственного спасения, хотя чего только во сне не бывает, я медленно приоткрыл глаза. Я и в самом деле висел в воздухе вниз головой, а рядом… рядом со мной, так что глаза наши были на одном уровне, стояла женщина. Копна вьющихся от химии волос. Крупный, выразительный рот, большие глаза, крошечный носик — она была настоящей красавицей. Стройность ее фигуры подчеркивало длинное, вечернее платье. В руке у нее был бокал с какой-то темной жидкостью. Я втянул воздух… Коньяк, дорогой коньяк… А до земли было еще пять этажей — прекрасная незнакомка стояла на балконе многоквартирного дома. За ее спиной в большой гостиной горел свет. Там было много людей. Они что-то праздновали, выпивали, а она зачем-то вышла на балкон… Все это я осознал, вобрал в себя за доли секунды.

Но что было самое удивительное, при моем появлении незнакомка даже не вскрикнула. Она уставилась на меня и смотрела неотрывно, словно загипнотизированная моим взглядом. А потом она шагнула вперед… Нет, даже не шагнула, потянулась всем телом. И я качнулся ей навстречу. Губы наши слились, я впился в ее нежную плоть. И в этот миг… В этот миг все отступило…

А потом… потом я услышал чей-то голос. Сначала он звучал тихо, больше напоминал не человеческий голос, а скулеж побитого пса. Но чем больше я вслушивался, тем более явственно различал отдельные слоги. Постепенно они начали складываться в слова, слова — в фразы.

— Мы-ждем-те-бя! Ид-ик-нам! Мы-ждем-те-бя! Ид-ик-нам!

Я посмотрел направо, налево. Но улица в обе стороны была пуста — черная река асфальта, искрящаяся в отблесках света фонарей.

— Кто здесь? — с удивлением проговорил я. — Кто вы?

Но никто мне не ответил. Тот же тихий скулеж.

— Мы-ждем-те-бя! Ид-ик-нам! Мы-ждем-те-бя! Ид-ик-нам!

Вот только теперь я понял, что голос идет откуда-то… Непонятно откуда. Было в нем нечто странное, неприятно гулкое, словно говорили в трубу.

Я огляделся повнимательнее. Да! Без сомнения! Странный зов шел из канализационного люка, темнеющего грязной пломбой в асфальте. И еще… В этот люк тянулся странный темный ручеек. Еще мгновение я взглядом пробежал вдоль черной вздувшейся «ленты».

У моих ног лежала женщина. Та самая, что недавно стояла на балконе. Вот только что-то нехорошее у нее было с лицом. Уличный фонарь оказался слишком далеко, чтобы в его свете я смог вновь разглядеть ее точеные черты. Я наклонился чуть ближе, чтобы рассмотреть скрытое в тени, хотя тьмы для меня не существовало. Я не смог увидеть ее лица — точно пятно и только!

А голос из люка становился все громче. Он гипнотизировал меня. Резал по ушам, заставляя все тело содрогаться в диких спазмах.

Не осознавая, что делаю, я шагнул в сторону люка. Шаг… Еще один… Вдоль ручейка черной, густой, как машинное масло, жидкости.

А в следующее мгновение я поймал себя на том, что стою согнувшись, пропустив пальцы через сливные отверстия, и изо всех сил пытаюсь выворотить люк из асфальта, двигаясь в такт этим манящим завываниям.

— Мы-ждем-те-бя! Ид-ик-нам! Мы-ждем-те-бя! Ид-ик-нам!..

Я проснулся. Точнее был разбужен телефонным звонком.

* * *

— Алекс, ты что оху…?

— Да… А… Что?..

— Ты на часы посмотри! — в голосе Филимоныча слышались злые нотки. — Нет, если ты, конечно, ушел на больничный, то и черт с тобой. Но тогда предупреждать надо…

Чуть отодвинув от уха трубку, я лениво потянулся и краем глаза посмотрел на часы. Мать етить! Полдвенадцатого. Ничего себе проспал! Такого еще не бывало.

— Да тут будильник что-то… — начал было я оправдываться. — Да еще этот миозит…

И тут случилось новое открытие: я понял, что никакого миозита у меня нет. Ни малейшего следа его. Ничего себе! Нет, такого не бывает. На мгновение я замер, мысленно изучая собственный организм. Да, я не ошибся. Все в порядке. Вчерашняя ноющая боль, изводившая меня, куда-то ушла. Мысленно поставив галочку о том, что с болячками потом надо разобраться, я вновь переключился на Филимоныча.

— …У нас тут пара авралов. Я тебя как «умирающего» прикрою. Но чтобы к часу был на совещании. Я за тебя пистоны от шефа получать не намерен. Быстро!

В трубке послышались гудки. Я отложил ее в сторону и осторожно выбрался из постели. На шкафу в углу скотчем была приклеена записка.

«Холодильник сломался. Вызови мастера. Зачем разбил зеркало в ванной?»

Нина, как всегда, была предельно лаконична. Нет чтобы написать пару ласковых слов, о том, как она меня любит или как… Господи, какое яркое сегодня солнце! От его лучей аж глаза резало. А может, всему виной эти нервные болячки. Я крепко зажмурился, потряс головой, пытаясь разогнать зеленые круги, пляшущие перед глазами, а потом опустил взгляд на пол в поисках тапочек. И тут… И тут я почувствовал, как волосы на загривке у меня встают дыбом. На полу, на линолеуме виднелся четкий отпечаток босой ноги. Я сел на край кровати, тупо уставившись на этот след.

Со стороны могло показаться, словно кто-то вырезал отпечаток ноги из металла, накалил его и приложил к линолеуму. На краях вплавленный след даже немного обуглился. Я осторожно повел головой. Худшие мои подозрения подтвердились — на линолеуме было еще три отпечатка. Словно кто-то прошел от кровати до двери в прихожую.

В следующий миг я рванулся с кровати, выскочил в прихожую. Нет, там линолеум был другой, термостойкий — никаких следов. А может, дело вовсе не в этом? Все еще жмурясь от яркого солнца, я вернулся в спальню, сдвинул прикроватный коврик, так, чтобы хоть отчасти скрыть отпечатки ног. Судя по всему, домой мне сегодня торопиться не стоило. Как объяснить Нине, откуда взялись эти отпечатки? А в самом деле, откуда они взялись? Я попытался припомнить события накануне. Потом этот странный сон… Сон! Во сне мое тело словно горело! Но ведь на самом деле этого быть не могло!

Морозилка холодильника напоминала обгоревший остов танка. Словно кто новогоднюю шутиху внутри рванул. Стенки и продукты внутри обуглены, по-другому и не скажешь. Хорошо погулял. Вот тебе и вещий сон. Или не сон это вовсе.

Опустившись на кухонную табуретку, я обхватил голову руками и сильно задумался. Что-то слишком уж много за последнее время происходило странных событий. Эта схватка в подворотне. Я ведь никогда не был «героем реслинга». И этот странный сон… Кстати, о сне… Ванная. В записке было сказано, что зеркало в ванной разбито.

Я встал и, пытаясь собраться с мыслями, отправился в ванную комнату.

Все точно, зеркало на ящичке над раковиной оказалось разбитым. Осколки лежали в раковине. Абсолютно верно. Само стекло как-то помутнело. Странно. Я наклонился, разглядывая осколки. И тут до меня дошло… Нет, в первый миг я своим глазам не поверил. Дрожащими пальцами я выудил из груды осколок побольше и поднес его к лицу, потом отодвинул его в сторону, посмотрев боком. Оказалось, если смотреть на осколок зеркала под углом, то он был обычным, как и положено быть осколку, а вот когда я смотрел на него прямо, он становился мутным, и… в этой мути можно было разглядеть батарею и развешенное белье у меня за спиной. Но ведь это невозможно! В осколке зеркала, если я подносил его к лицу, должна отражаться моя перекошенная рожа, а не батарея. Я что — человек-невидимка? Я посмотрел на свои руки, ноги. Нет, все на месте, совершенно материального вида.

Вновь потряхивая головой, я вернулся в комнату. А что если… Я вернулся в комнату, осторожно потянул дверцу шкафа, на обратной стороне которого было большое — во весь рост — зеркало. Нет, я ожидал чего-то необычного, но реальность, открывшаяся мне, превзошла мои самые фантастические ожидания. Отступив от зеркала на пару шагов, я сел на край кровати и уставился на собственное отражение — смутный, полупрозрачный силуэт, сквозь который можно было разглядеть противоположную стену. Только трусы оставались единственной материальной вещью.

Я схожу с ума! Мне нужен психиатр! Нет, психоаналитик… или как его там… психотерапевт.

Часы пробили двенадцать…

В час совещание. Еще раз мысленно прикинув, что лучше: попасть на совещание или на прием к психотерапевту, я решил, что лучше отправиться к Филимонычу. Он с утра и так был злой, а если меня вовремя не будет… Тем более что за прошлые подвиги я еще не отписался.

Приняв решение, я «зашевелился». Кушать я не хотел. Итак… Погода. Что у нас с погодой? Прикрывая глаза ладонью от яркого солнечного света, я выглянул на балкон. Тут меня ожидало еще два странных, если не сказать более, открытия. Во-первых, никакого солнца на улице не было. Темные мрачные тучи ползли по небу, буквально цепляясь за крыши высоток, и тем не менее яркий дневной свет меня слепил. И второе — перила моего балкона выглядели так, словно кто-то подержался за них раскаленными руками — железо оплавилось, поплыло, и на нем четко можно было различить отпечатки десяти пальцев, — судя по размеру ладони — моих пальцев.

Ладно, все загадки на потом. Вечером разберемся, что к чему. Сейчас главное: Филимоныч и это совещание, будь оно неладно. И еще: нужно найти солнечные очки. Кстати, что у меня с глазами? Вот новая проблема нарисовалась…

* * *

На совещание я все равно опоздал. Когда я вошел в кабинет Пеликана, все уже расселись по жердочкам. Кроме наших там присутствовали прокурорские Миша и Гриша — хоть они и не были братьями, но были на одно лицо, круглые, холеные, морды хоть циркулем обводи, сразу видно — следаки. В углу у огромного горшка с фикусом расположилась Сора Абрамовна — дама в летах, спец в криминалистике, но человек пренеприятнейший. Иногда, глядя на нее, я начинал мысленно оправдывать Раскольникова и шарить за спиной в поисках топора. Вот и сейчас, надув шейные складки и выпучив глаза, которые и без того напоминали глаза лягушки, она взирала на собравшихся свысока, словно это был ее кабинет, а не Пеликана.

А сам Пеликан, опершись обеими руками на стол, навис над Игоряшей и Филимонычем и громко излагал, плюясь слюной.

— Что происходит? Вы можете мне объяснить или нет? Вчера, поехали разузнать про авто, устроили с малолетками перестрелку. Теперь черт знает сколько времени отмываться будем… Сегодня не лучше: по ночной сводке — убито двое малолетних. У одного шея сломана, другого машина сбила… И, как всегда, папаши из мэрии, и следов никаких. Вы что, хотите, чтобы я погоны потерял? Так я не один звезды с плеч стряхивать буду! — тут он сделал паузу, заметив меня. Внимание Пеликана тут же переключилось. — А у вас к тому же дисциплинка! Совещание назначено было на час дня. К этому времени можно было бы и проснуться, и на работу добрести, так что с вас, Ященко, рапорт, почему вы изволите на работу опаздывать.

Я открыл было рот, чтобы рассказать о миозите и своей нелегкой судьбе, но Филимоныч меня опередил.

— Борис Борисович, видите ли, у капитана Ященко миозит…

— Да хоть геморрой! — взвыл Пеликан. — И вообще, Виктор Филимонович, с каких это пор вы стали адвокатом?

— А змеиный яд в один вечер миозит лечит, — вставила свои полкопейки Сора Абрамовна.

Эх, как в этот миг мне хотелось поймать ее в темном углу и выдавить целый тюбик змеиного яда ей на язык, чтобы в следующий раз неповадно было. Но, увы, это было не в моей власти. Единственное, что мне оставалось делать, так это незаметно проскользнуть на свое место за столом.

— Тем более… — тут Пеликан сделал многозначительную паузу, обвел всех сидящих сверкающим взглядом, а потом продолжал много тише: — Так что никакой миозит нашего брата оправдать не может, вот при поносе другое дело. При поносе преследовать преступников никак нельзя, поскольку понос, а по-научному диарея… — тут он замолчал, поняв, что перегнул палку. — С вас, Ященко, рапорт, а мы вернемся ко второму странному случаю… Женщина, молодая и красивая, сбросилась с пятого этажа. В квартире была вечеринка, так что гуляющие не сразу заметили ее отсутствие, и бродячие собаки успели ободрать ей лицо и шею, — после этого он перевел взгляд на Сору Абрамовну.

— Да, — кивнула она. — Следы очень странные, но, очевидно, что на несчастную напало какое-то животное. Разорвана нижняя часть лица и шея. Собственно причиной смерти стала потеря крови, так как раны, полученные в результате падения, не смертельные. Игорь Савченков был там с утра…

Прежде чем начать говорить, Игоряша прокашлялся.

— Погибшая, Ольга Григорьевна Корнева, пришла на корпоративную вечеринку. В какой-то момент ей стало душно, и она вышла на балкон. Больше ее никто не видел. На вечеринке было более двух десятков человек. Я вместе с дежурным всех опросил. Никто ничего не видел. Как такового алиби ни у кого нет, потому как любой мог отлучиться на минутку, проскользнуть на балкон и сбросить Корневу с балкона.

— Самоубийство?

Игоряша пожал плечами.

— На первый взгляд, полное отсутствие мотива, впрочем, как и мотива для убийства. Семья… — продолжал было он, но Пеликан остановил его движением руки.

— Подробно доложите, когда у вас появятся какие-нибудь версии. Если сейчас мы станем подробно обсуждать все связи погибшей, то до вечера просидим. Кстати, что у нас по малолеткам, Сора Абрамовна?

— Оба убийства произошли в одном из дворов на улице Лизы Чайкиной. Первому подростку сломали шею. Тот, кто это сделал, должен обладать невероятной, просто фантастической силой. Шейные позвонки не сломаны, а буквально раздроблены, причем сделано это, очевидно, голыми руками…

— Геракл какой-то, — усмехнулся Филимоныч.

— Скорее уж убийца с улицы Морг.

— Я бы на вашем месте не иронизировала, — вспыхнула Сора Абрамовна. — Зайдите в мясной, купите кость и попробуйте превратить ее в крошку, сжимая пальцами… Что же до второго юноши, то его, видимо, сбил автомобиль. Он пролетел метров десять и врезался в кирпичную стену. Собственно говоря, этот страшный удар и стал причиной смерти…

Дальше я не слушал. Меня бил озноб. Ладно, дама с бокалом на пятом этаже. В конце концов, это был сон. Бывают же там всякие вещие, пророческие сны, когда человек во сне видит то, что уже случилось, или то, что еще только произойдет. Так что дама, как ее там… Корнева Ольга Григорьевна могла погибнуть сама по себе. Даже если оставить в стороне странные следы на полу, сломанный холодильник и перекрученные балконные перила. Но пацаны… Тут никакого сна не было. Одного я задушил, просто сжав руку, другого отшвырнул, когда он попытался пырнуть меня ножом. Нет, почему попытался? Пырнул. Только тому у меня нет никаких доказательств. А раз доказательств нет… Разве что свидетели — парни из их компании и девица, которую они пытались то ли развести, то ли ограбить, то ли отыметь. Нет, судя по тому, с какой скоростью она исчезла со сцены, на роль обличающей свидетельницы она не подойдет.

Так что выходит, угробил я тех двух пацанов. Вот только как? Ну, предположим, руку свело судорогой, пальцы непроизвольно сжались, и я ему все позвонки передробил. Хотя откуда у меня такая сила взялась? Да и второго отшвырнуть на десять метров, так, чтобы он со всего маху врезался в стену и при этом сдох.

— …Ященко? Я, кажется, к вам обращаюсь! — в голосе Пеликана слышались злые нотки. Видно, я и в самом деле слишком задумался или задремал, так что если к этому прибавить опоздание, то сегодня я был самым крайним. — Ященко, посмотришь этот двор на Лизы Чайкиной. Соседей там вроде опросили, но сам знаешь… И не зевай мне тут! Вон, возьмешь с собой лейтенанта, — кивнул он в сторону Игоряши. — А ты, Филимоныч, с прокурорскими руки в ноги и на предприятие этой дамочки. Поговорите с теми, кто на вечеринке не был, может, там есть за что зацепиться. И чтобы к вечеру были версии…

Уже в машине, сонно глядя на Игоряшу, я подумал: «А может, стоит ему все рассказать?» Кому-то ведь довериться надо. Ведь в конце концов не специально я этих пацанов угробил… А потом вспомнил перестрелку, подумал о куче бумаг, которые предстоит писать весь вечер, и решил, что пока не стоит никому ничего говорить. Нужно самому сначала со всем разобраться. В конце концов, что со мной происходит?

И тут еще одно неприятное открытие. Я случайно взглянул в зеркальце заднего вида. Все в нем было хорошо, кроме отражения. То есть отражение как отражение, но только меня оно коренным образом не устраивало. И не устраивало всего по одной причине. Меня в нем не было. А я должен был быть. То есть сиденье, на котором я расположился, точнее верхний правый угол его был, а моей головы не было. И шеи не было, и тела. Я обомлел. Потом, чтобы проверить, не подвело ли меня зрение, осторожно защипнул пальцами кожу на сиденье. Кожа кресла в отражении собралась в складку. Вот только пальцев своих я не видел. Так что кожа сама собралась, а я-то тут был совершенно ни при чем.

Что-то мне все это напоминало. Дешевый фильм ужасов. Человек-невидимка! Хотя какой тут к черту невидимка, Пеликан вот меня отлично видел, да и Игоряша, беспечно восседающий за рулем, ни о чем таком не подозревал.

А может, я с ума схожу?

Нет, не похоже, слишком много странных следов и совпадений. И все же к врачу зайти не мешает. Впрочем, когда? Сейчас, пока до этой Чайкиной через пробки доберемся, а вечером объяснительные писать. Пеликан просто так не отстанет. Семь шкур спустит, а заставит всю бумажную волокиту исполнить.

Хотя, с другой стороны, если все на бумаге изложить, может, не так безумно получится? В общем, утро вечера мудренее.

* * *

На месте происшествия народу как всегда оказалось много. Набились во двор, как шпроты в банку. И главное, чтобы хоть по делу кто был, а то так — случайные прохожие, те, кому делать совершенно нечего. Шли мимо, а тут менты с мигалками, белые силуэты на асфальте… Любопытно ведь… Поубивал бы! Ведь даже если и были тут какие следы, то, несмотря на все оградительные ленточки и усилия бестолкового участкового, все следы затопчут. Однако я-то точно знал, что тут произошло. И в данном случае отсутствие следов мне было только на руку…

Выбравшись из машины, мы протолкались через толпу и, нырнув под ленточку ограждения, оказались в самом центре событий. Все бы было ничего, если бы не яркий солнечный свет. Он буквально слепил, даже несмотря на темные очки. Может, какое осложнение от миозита? Кстати, у меня еще отпуска две недели за прошлый год не отгуляны. Написать заявление, сунуть Пеликану в нос — не отвертится, и отдохнуть пару недель, а заодно разобраться, что со мной происходит. Потому что все это… И тут…

Тут меня переклинило. Я почувствовал что-то в воздухе. Что-то неприятное. Аж виски заломило и скулы свело. Я замер. Запах? Нет, это был не запах… След. Вот правильное слово. В воздухе остался след. Свежий след. След, связанный… В тот момент я не мог понять, что это за след, единственное, что я понял сразу: тут был преступник. Кто-то, кто…

Нет, невозможно описать те ощущения, что овладели мной. Действуя инстинктивно, я сорвал темные очки и в тот же миг почти ослеп, но след — некая эфемерная нить, воспринимаемая шестым чувством, осталась. Слепым взором я уставился на собравшуюся толпу. У каждого из людей был свой след, словно тонкая, постепенно нисходящая на нет нить, она шла от каждого человека, уходя туда, откуда он пришел.

— Что с тобой? — подскочил ко мне Игоряша, но я, не ответив, оттолкнул его в сторону. Легонько толкнул, только мой напарник на ногах не устоял, опрокинулся на асфальт… Но я этого не видел.

Дрожащими пальцами я попытался выудить из заплечной кобуры пистолет, но ни кобуры, ни пистолета на месте не оказалось. Тогда я, обернувшись к Игоряше, рванул его куртку и выхватил его «ствол», щелкнул предохранителем. Толпа с криками подалась в разные стороны. Участковый и еще двое ментов бросились ко мне, но я расшвырял их словно кегли. Весь окружающий мир для меня больше не существовал. Только след. След человека, совершившего что-то очень нехорошее, след убийцы. И с каждым мгновением ощущение следа становилось все слабее и слабее. Нить следа таяла.

Какое-то время я стоял, водя пистолетом из стороны в сторону, словно ищейка, а потом я рванул, как стайер. Глаза безумно болели. Окружающие дома превратились для меня в серые тени, но я не обращал на них никакого внимания. Меня вел след.

Где-то далеко-далеко позади — в ином мире, в иной материальной вселенной кричал Игоряша:

— Алекс, стой! Да постой же!

Но я не обращал на эти крики никакого внимания. Я несся вперед по следу — следу преступника. Несколько раз я споткнулся. Один раз упал, и, судя по всему, должен был здорово рассадить локоть, но то ли надо мной по-прежнему довлел рок неуязвимости, то ли я, оказавшись в плену навязчивой идеи, просто не замечал боли. Несколько раз я пересекал широкие улицы. Как я не попал под машину? Не знаю. Несколько раз у меня возникало ощущение, словно некая невидимая рука ведет меня, направляя мой безумный бег, то ускоряя, то притормаживая движение, помогая с легкостью обходить прохожих.

А след, он становился все явственней, все отчетливей.

Еще пара кварталов, и я влетел в полутемную парадную. След вел куда-то дальше, вверх, во тьму, и теперь он был не тонким, едва различимым, как там, на месте преступления, а более явственным, отчетливым. Я остановился, припал спиной к холодной стене, судорожно ловя ртом воздух, как рыба, выброшенная из воды. Цель была совсем рядом, но прежде всего нужно было перевести дыхание. Давно я так не бегал. А потом… И тут я почувствовал, что след не один. К тому следу, по которому я шел, примешивалось еще три. И все они были… Нет, в нашем языке нет таких слов, чтобы я мог описать свои ощущения, я лишь знал, что это следы людей, совершивших нечто злое, неправильное. Откуда явилось мне это знание? Один Бог знает. Но я совершенно четко был уверен, что прав.

Постепенно дыхание восстановилось. К тому же полутьма, царившая в парадной, принесла облегчение и моим глазам. Окружающие предметы постепенно стали приобретать четкие контуры. Я разглядел, что нахожусь в парадной какого-то старого доходного дома. Наверх вела узкая щербатая лестница с железными перилами, которые, судя по их внешнему виду, помнили русско-японскую войну пятого года. Стены до половины были выкрашены в ядовитый темно-зеленый цвет, а на выбеленном «потолке» — обратной стороне пролета на второй этаж местные умельцы копотью вывели что-то о бессмертии Цоя и распутной жизни какой-то Светки. Как говорится — «грамотность в массы».

Тем не менее тем же самым шестым — звериным, чувством я понимал, что промедление смерти подобно, а посему я, двигаясь осторожно, вдоль стены, и держа пистолет наготове, стал подниматься наверх. Если бы кто-нибудь, к примеру Пеликан, в этот момент остановил меня и поинтересовался, что я делаю, я бы, скорее всего, не смог ответить ему ничего внятного. Я был одержим, словно Бездомный в поисках Воланда. Только вместо свечки в руке у меня был чужой табельный пистолет.

И вот я оказался перед дверью. Я даже не понял — второй это этаж или третий. Передо мной была дверь, препятствие, отделяющее меня от источника следа. На вид обычная такая дверь — металл, сверху обшитый деревянным шпоном. Левая рука сама собой потянулась к звонку. Но на полпути рука остановилась. Если я позвоню, то преступник — источник следа — будет предупрежден. Он будет наготове и может попытаться сбежать. И еще… звонок подразумевал переговоры, которые могли и затянуться. А к тому времени наверняка подоспеют мои коллеги и станут задавать мне всякие вопросы. Например, самый неприятный: «Какого черта я тут делаю?» А вот этого никак нельзя допустить. Значит… Но железная дверь. Я с сомнением посмотрел на могучие металлические петли. Хотя…

Сделав шаг назад, я резко выбросил вперед левую руку и… результат превзошел все мои ожидания. Дверь, содрогнувшись, покачнулась, выгнулась. Огромные прутья, удерживающие ее раму, — металлические стержни на полметра, уходящие в толстые каменные стены, содрогнулись и вылезли из гнезд. Однако грохот получился много громче, чем я ожидал. Что ж, войдем с музыкой. Я развернулся и, словно в спортивном зале, на тренировке, двинул ногой по двери. Звук скрежещущего, разрывающегося металла, и дверь улетела куда-то в глубь квартиры. Пора вызывать на ринг Кличко… или кто-там у нас чемпион? Валуев? Нет, судя по форме двери, нужно спортсменов пожалеть. А то искалечу ненароком.

Решительно шагнул я через выбитую дверь, и тут же мне в грудь ударило две пули. Значит, адресом я не ошибся. От удара меня подкинуло, швырнуло назад на пол. Но… Боли я не почувствовал. Просто голова немного закружилась. А через мгновение я ощутил неприятный вкус во рту. Вкус теплого металла. Поднеся свободную руку к лицу, я сплюнул. Два свинцовых шарика. Я с недоумением уставился на них. Пули? Ого! Выходит, не только штык (то есть нож), но и пуля меня не берет!

— Ну чего, ты его прикончил? — донеслось откуда-то издалека.

Я не слышал ответ, зато отлично различил звук шагов во дворе и голос Игоряши. Надо торопиться, а то коллеги могут появиться и помешать… или пострадать.

Поднявшись с пола, я отряхнулся. Пора заканчивать. Пока я приходил в себя, в меня еще несколько раз стреляли и даже пару раз попали. Но в этот раз я был готов и удержался на ногах. Только привкус металла во рту стал и вовсе непереносим. Вот бы глоток минералочки, или нет, старой газировки, по три копейки, шипящего, холодного «дюшеса». Вот оно счастье!

Несколько шагов, и я добрался до стрелявших. Неприятные типы. Однако толком я рассмотреть их не смог. Зрение все еще отказывало. К тому же наличие оружия… Хотя, может, у них было разрешение? Тут меня вновь одолели сомнения. Однако долго мне мучиться сомнениями не пришлось. Один из «преступников», разрядив в меня пистолет, бросился врукопашную, размахивая ножичком. И это на меня, человека, который только что с двух ударов вынес металлическую дверь. Клинок ножа я сломал голыми руками. Щелк и все. Хук снизу и нокаут. «Преступник», подлетев к потолку, оставил на нем багровое пятно — сильно треснулся макушкой (в какое-то мгновение мне показалось, что он прилипнет к потолку, как раздавленная газетой муха), потом упал назад и распластался на полу, широко раскинув руки и ноги. Нокаут!

Его напарник забился под батарею, умоляя не бить.

Впрочем, в тот самый миг, когда я понял, что враги повержены, организм отыграл все назад. Почувствовав страшную слабость, я опустился на край дивана. Сил не осталось, ощущение было такое, словно меня выжали навроде лимона.

И тут в дверях появился Игоряша и остальные. Мгновение лейтенант стоял, с удивлением созерцая открывшуюся ему картину, а потом заговорил, но я не слышал его. Все происходило словно во сне. Менты скрутили хозяев квартиры, надели на них наручники, потом Игоряша осторожно вынул пистолет из моих расслабленных пальцев. Я не хотел отдавать оружие, попытался сжать кулак, но мускулы мне не повиновались. Рука была словно из ваты. Потом Игоряша помог мне прилечь на край дивана.

Я даже не понял, в какой момент и откуда появились люди в белых халатах. Я только понял, что приехали они по мою душу, что все закончилось и теперь можно полностью расслабиться…

Глава 1 ПОСЛЕДНЕЕ УБИЙСТВО ЖАЖДУЩЕГО (из записок А. С.)

— Как смеет Хэ Цин так дурно вести себя?! — дочитав до конца донесение, удивился государь.

«Записки о добрых деяниях и благородных сердцах».

Неизвестный автор

Жаждущий сдержал обещание познакомить меня с настоящим Колдуном, и когда я впервые попал в «рабочий кабинет» Викториана под кладбищем, меня поразили горы всяких колдовских штучек, наваленные тут и там. И ощущение уюта, словно я пришел не в гости, а к себе домой.

Каким образом Жаждущий уговорил Викториана со мной познакомиться, не знаю. А может, его и уговаривать не пришлось. Люди Искусства — очень одинокие люди. Даже если у них руки по локоть в крови, они — люди, и хоть они и отвернулись от рода человеческого, желание общения им не чуждо. Но с кем такой человек может поговорить откровенно? Только с такими же людьми Искусства: с теми, с кем может откровенно обсуждать то, что любой нормальный человек расценил бы как гнуснейшие злодеяния…

Однако люди, посвятившие жизнь Искусству, редко общаются между собой. Они, по большей части своей, индивидуалисты — а ряд табу, наложенных подсознанием во время Паломничества, укрепляет их отвращение друг к другу. Хотя если бы было по-другому, то, сплотившись в единую силу и опираясь на мощь Древних, колдуны, наверное, могли бы захватить власть над планетой, сметя границы всех государств.

Я думаю, Викториана подкупило то, что мы с Жаждущим не были Посвященными, не совершали Паломничество, не общались с «демонами». Он пригласил нас.

Мы встретились на автобусной остановке у метро. Дул промозглый южный ветер. В воздухе кружилась снежная пыль, и, несмотря на пуховую куртку, мне было холодно.

Выдыхая белые клубы пара, тоже с ног до головы закутанный, озябший Викториан протянул мне маленький пузырек с ярко-голубой жидкостью.

— Выпейте.

Я с сомнением посмотрел на пузырек. Раньше с другими колдунами я не встречался, но жизнь научила определенной осмотрительности. Пить что попало не стоило.

— Что это?

— Пропуск в мои покои.

Пока я раздумывал, Викториан протянул такой же пузырек Жаждущему.

— Ты тоже выпей.

Я долго раздумывал, сжимая в руках маленькую бутылочку, но затем решил, что если бы Колдун захотел, он смог бы убить нас иным, менее изощренным способом, а не мерзнуть ради этого на автобусной остановке, и выпил содержимое пузырька одним глотком. Жидкость оказалась горькой, словно я лизнул надломленный стебель одуванчика. Викториан протянул мне «Белочку» в хрустящем фантике.

— На закусь.

Происходящее, особенно слово «закусь», живо напоминало распитие на троих — действо, к которому я, как и большая часть общества, относился с насмешкой. Раньше я никогда в подобных мероприятиях не участвовал.

— Так и спиться можно.

— Ничего.

— А что это было за лекарство?

— Я же сказал: пропуск в мою маленькую обитель.

Из рассказов Жаждущего я уже знал, что Колдун большую часть времени проводит где-то под кладбищем, но до того дня Жаждущий тоже не бывал в подземелье Колдуна.

Свернув с остановки, мы двинулись в сторону кладбища. Ветер злобно завывал у нас за спиной, и только потом я понял: ветер заметал следы. Зимой следы на снегу могут остаться на несколько дней, привлечь внимание какого-нибудь любознательного прохожего, а Викториан, как и все мы, не любил излишней рекламы.

Он оставил нас снаружи и позвал только тогда, когда открыл первую дверь.

Спускаясь по шаткой лестнице в холодную прихожую обители Колдуна, я испугался, что сейчас меня заведут в сырую могилу и станут угощать морожеными червями. Картина, нарисованная воображением, оказалась столь реальной, что Жаждущему, идущему сзади, пришлось подтолкнуть меня, потому что я на какое-то мгновение просто застыл на месте, не в силах заставить себя ступить дальше и вспоминая очаровательные запахи, которые переполняли мою кухню, когда я начинал варить колдовское зелье.

Однако стоило мне перешагнуть порог второй потайной двери и попасть в гостиную-кабинет Викториана, как все мои страхи тут же рассеялись. Здесь было уютно, «как в норе хоббита», да простит меня профессор Толкиен за невольное сравнение.

Кроме того, здесь было тепло. В углу потрескивала жаровня, но больше для виду. Тепло излучали сами стены помещения.

— Раздевайтесь. Вон вешалка.

Мы стали распаковываться. Процесс напоминал вскрытие коробки с новогодним подарком. Под одной упаковкой другая, под ней — третья. В помещении стояла настоящая жара, и минут пять мы снимали с себя всевозможные шарфы и свитера, пытаясь негнущимися от мороза пальцами расстегнуть верткие пуговицы. Потом, повесив одежду на огромную вешалку у входа (где и без того висела куча всякой одежды странного фасона и непонятного назначения), мы расселись вокруг стола Колдуна.

Стол был письменным, и сидеть за ним было удобно только хозяину, нам же пришлось устроиться боком, так как ноги девать тут было некуда — но другого стола не имелось.

На какое-то время воцарилась тишина. Мы внимательно разглядывали друг друга, наконец, Колдун, преодолев внутреннее сопротивление, протянул руку:

— Викториан.

— Александр Сергеевич.

— И не Пушкин? — улыбнулся он.

Я в ответ тоже улыбнулся.

— Пока нет.

— Итак… Добро пожаловать в мою скромную обитель. — Викториан на мгновение замолчал. — Должен признаться, вы первые мои гости, хотя я уже лет семь обитаю здесь.

— Почему?

— Видите ли, люди Искусства не любят общаться друг с другом — это своеобразное табу. Но вы ведь не Посвященные.

Его слова звучали для меня, словно зов сирен для одинокого моряка. «Искусство»? «Посвященные»?

— Знаете, Викториан, я понятия не имею, о чем вы говорите, — сказал я. — Я всего лишь мастер амулетов. Я их делаю, пользуясь, может быть, не совсем привычной, но подчиняющейся человеческой логике технологией. У Павла мания…

— Подождите, — прервал меня Викториан. — Сейчас я заварю кофе. Мы выпьем и поговорим.

Из стола он извлек бутылку дефицитного в те годы «Вана Таллина», а потом отошел к жаровне. И только тут я разглядел, что сверху на ней стоит поднос с песком. Песок, видно, был раскаленным, и над ним висело марево горячего воздуха. Викториан достал три тигелька, яркую иностранную бумажную пачку, насыпал молотый кофе, налил воды, а потом минут пять колдовал над жаровней. Я не знаю, было ли тут задействовано Искусство, но кофе по-турецки получился отменным, а ликер стал приятным дополнением к горькому обжигающему напитку, позволив нам расслабиться.

— Я, — начал Викториан, вернувшись на свое место, — хочу предложить каждому из вас рассказать о себе, о своем пути в Искусстве. А потом я расскажу о себе и об Искусстве. Я буду последним, потому что мой рассказ может затянуться.

Он оказался совершенно прав. Так и получилось.

Первым рассказывал я. Да, собственно, и нечего было рассказывать. За всю свою жизнь я никого не убил. Пара проклятий, одно из которых легло на некогда любимого, но предавшего меня человека. Одинокая, холостяцкая жизнь. Увлечение литературой. Франция XVII века. Вначале Дюма. Потом серьезные книги по истории. Изучение французского. Первые заклятия. Тут мне в руки попал «Молот ведьм» в полном издании с приложениями и комментариями, неведомо каким образом занесенный в магазин «Старая книга». Книгу, призванную служить оружием против колдовства, современные французские историки и издатели снабдили комментариями, в которых описывали некоторые из заклятий. Шестое чувство — так я считал тогда — помогло мне отделить необходимые ингредиенты от ненужных и добавить, где это было необходимо, что-то от себя. Скучный путь ремесленника, пользующегося Искусством как инструментом.

Рассказ Жаждущего оказался более впечатляющим. Он никогда не занимался колдовством, не имел никакого отношения к магии. От рождения он чувствовал Запах Смерти — черную составляющую души человека. Убивая, освобождая душу от бренной оболочки, он воспринимал эту составляющую как запах. По крайней мере, так он объяснял свою неодолимую тягу к убийствам. Жажда Запаха Смерти. Он рассказывал, низко опустив голову, делая долгие паузы. За время рассказа он несколько раз залпом опустошал свою рюмку ликера. Викториан едва успевал подливать. И еще: Жаждущий не мог смотреть нам в глаза. Он исповедовался, так как мы были для него единственными людьми, способными выслушать и понять его исповедь.

До этого я не слышал ничего об убийствах, и теперь, вслушиваясь в каждое слово Жаждущего, сидел пораженный. Мог ли этот человек убивать так, как он говорил? Был ли он тем чудовищем, каким рисовался? Этот красивый юноша, его тяга к скальпелю… И тут у меня возникло ощущение, что Жаждущий что-то недоговаривает; что правда во сто крат хуже. В голове у меня завертелась мысль о Джеке Потрошителе… Может, он был Посвященным в Искусство?

Колдун улыбался. Он смотрел на Жаждущего, слушал рассказ о вспоротых животах, расчлененных телах и улыбался, наслаждаясь смущением своего гостя. На мгновение я подумал, что Викториан — сумасшедший. Следующей мыслью было, что, наверное, я сумасшедший, раз сижу тут и слушаю все эти гадости. «А отварчики из человеческих ушек и пальчиков? Ты о них забыл?» — прошептала на ухо гадливым голоском моя подруга Совесть.

Жаждущий рассказал нам все: и о своей невесте Светлане, и о Запахе.

— …понимаете, мне нравится чувствовать их смерть! Копаться в их кишках, когда тела сотрясаются в агонии. Но если Светлана узнает… — Жаждущий закрыл лицо руками. Он разрыдался.

— Ну, не переживайте вы так, Павел, — спокойно сказал Викториан, похлопав Жаждущего по плечу. — Я уничтожил намного больше людей, чем вы.

При этих словах я даже глазом не моргнул. Я знал это. Знал, что в прошлом Колдуна были поступки намного ужаснее, чем хладнокровные убийства, совершенные Жаждущим. Знал с того самого момента, как увидел его улыбку.

Разлив последние капли ликера и убрав пустую бутылку со стола, Колдун повернулся ко мне:

— Что хотите выпить?

Надо сказать, что две трети бутылки выпил Жаждущий во время рассказа, и со второй чашечкой кофе, который у Викториана получался поистине великолепным, пить было нечего.

— Пожалуй, чего-нибудь такого же крепкого и менее сладкого, — предложил я.

— «Черри бренди» подойдет?

Неискушенный особо в западных напитках, я пожал плечами.

— Что это?

— Вишневый коньяк. У меня тут где-то есть бутылочка.

Колдун порылся в столе и извлек пузатую бутыль с невзрачной наклейкой. На вкус напиток оказался менее сладким, но более крепким. Он имел утонченный аромат спелой вишни.

Отпив глоточек кофе, а потом глоточек коньяка, Викториан внимательно посмотрел на меня, потом на Жаждущего, словно ждал нашего одобрения.

— Теперь настала моя очередь рассказать вам об Искусстве и о том пути, которым прошел я. О Паломничестве и о Древних. Приготовьтесь. Рассказ будет долгим…

Он начал свой рассказ с того момента, когда уже умел немного колдовать и обжился в своем жилище. Первые слова его были о живописи и о странном колодце, который стал появляться на его картинах.

Тем не менее рассказ Колдуна показался мне не таким зловещим, как рассказ Жаждущего. Наверное потому, что Викториан не драматизировал происшедшее с ним. Он спокойно констатировал факты, пытался расставить точки над «i» и систематизировал то, что узнал во время Паломничества, опуская собственные ощущения и натуралистические детали, в изобилии присутствовавшие в рассказе Жаждущего. Так впервые я узнал об Искусстве — а потом, уже вернувшись домой, долго не мог заснуть, думая о том черном следе, что оставило Искусство в моей душе и судьбе.

* * *

Проблема Жаждущего.

Именно она свела нас вместе, и именно ради нее мы собрались снова через три дня. Хотя, если сказать честно, Викториан мне понравился, и, как казалось, он тоже испытывал ко мне определенную симпатию.

Итак, мы встретились снова.

Снова пили кофе, на этот раз начав с «Черри бренди» и закончив финским «Lakko». Что мы обсуждали?

Я принес несколько неотработанных рецептов амулетов против безумия и против одержимости. Но в Жажде Запаха не было ни безумия, ни одержимости. Это был своего рода наркотик — наркотик Искусства.

Викториан, в свою очередь, подготовилнесколько книг.

Разбирая древние рунические письмена, пытаясь выделить из них стилистические напластования прежних эпох, мы старались найти ту самую составляющую, которая позволяет Жаждущему чувствовать Запах.

Дня нам не хватило, и мы встретились на следующий день, и еще через день. Жаждущий не приходил, был занят на работе, а мы с Викторианом целиком погрузились в решение его проблемы. Оба мы, до встречи с Жаждущим, погрязли в рутинной работе — однообразное выполнение одних и тех же колдовских фокусов, и теперь мы, по натуре люди творческие, оказались охвачены желанием во что бы то ни стало решить проблему, вставшую перед нами. Вначале не столько даже из желания помочь Жаждущему, сколько из желания самоутвердиться; из желания осознать, что в любой момент мы можем отвергнуть Искусство, стать обычными людьми…

За это время Колдун несколько раз запирался в кладовой, вызывал Зеленый Лик, чтобы тот пояснил отдельные неясные места «Daemonialitas». Но дело двигалось очень медленно. Колдун не хотел посвящать «демона» в суть своих изысканий, чтобы не получить запрет. Вполне возможно, если бы Живущие в Колодце узнали о нашей работе, то нам бы пришлось отправиться в Паломничество или в Соты Любви. А я, честно говоря, этого не желал — не говоря уже о Жаждущем, который просто разрывался между Желанием Запаха и своей возлюбленной.

Но только через неделю Колдун открыл мне двери своей спальни и показал юношу, подвешенного к потолку. Тогда они перешли уже ко второй фазе — фазе страха.

Серебристый шар, искрящийся любовью, сверкал на полке.

Долго стоял я, вглядываясь в искаженное лицо юноши, подвешенного к потолку вниз головой.

— Ему кажется, что он висит посреди бездонного колодца. Он не слышит нас, не слышит ничего, кроме равномерного звона падающих капель.

— Но разве это может испугать?

Я видел, как по матово-белой коже мальчика катятся капли холодного пота.

— Когда мы отдаемся во власть фантазий, то оказываемся в вымышленных мирах, существующих только у нас в подсознании. И тогда, если, конечно, подойти к этому умело, можно использовать разум подопытного. Выявить его мир страха и мысленно загнать его туда. Вот тогда он будет по-настоящему бояться, — объяснил Колдун.

— Но ведь это ужасно… — я не находил слов. Одно дело слышать рассказы о кровавых делах и совсем другое — присутствовать при этом.

— Бросьте, Александр Сергеевич. Во всем этом нет ничего ужасного. Вы — коснувшийся Искусства — должны понимать, что в легендах о Книге Судеб есть доля истины. Не уверен, что сами Книги Судеб существуют, но нечто подобное определенно есть. И если этому юноше суждено отправиться на кухню Мясника питать своим мясом желудки Паломников, то так и будет, и ни вы, ни я не в силах этому помешать. Понимаете, Жаждущий убивает из собственной прихоти. Если он не станет убивать, никто не умрет. Если перестану убивать я, то все равно тот или иной человек погибнет. Это — неизбежно. И, убивая, я стараюсь, чтобы процесс был менее ощутим для общества.

Я ответил, что сам понимаю это, но не могу с этим смириться.

— Те, кто идет против Искусства, становятся мясом. Или плыви по течению, или погибнешь.

Я согласно кивнул. Колдун был прав…

— Кстати, — продолжал он, — быть может, именно в этом и сокрыто решение проблемы Жаждущего. Боюсь, мы никогда не сможем побороть его тягу к Искусству иначе, чем ампутировав ту часть его «эго», что влечет его к Запаху.

* * *

В те дни, не стерпев «ломки», Жаждущий совершил свое последнее убийство.

Он прибежал к Викториану. Я был там. Жаждущий рыдал, кричал о том, что предал свою любовь — но в глазах его сияло самодовольство. С таким самодовольством в глазах женщина покидает ложе любовника, возвращаясь к нелюбимому мужу.

В тот день он убил троих.

* * *

Жаждущий увидел свою жертву, когда она возвращалась из магазина.

Еще девочка. Подросток. На ней было дешевое пальто, пуховый платок, «скороходовские» сапоги, но что-то щелкнуло в груди Жаждущего, и он сразу понял, что гори все огнем, но в этот раз он не сможет устоять. Он пошел за девочкой, взглядом ловя каждый ее шаг, каждое мимолетное движение. Так кот крадется за птичкой, отмечая мельчайшие движения жертвы, примериваясь к ней. Готовясь прыгнуть.

Девочка, размахивая полиэтиленовым пакетом с круглой буханкой черного хлеба, направилась в сторону новостроек.

Жаждущий шел следом.

Вокруг сновали прохожие. Они спешили по своим делам. Им не было дела ни до девочки, ни до красивого молодого человека, идущего за ней следом. Прохожие жили своей жизнью, были обременены собственными заботами и проблемами.

Девочка нырнула в парадную одного из многоквартирных домов. Жаждущий остановился. Замер на мгновение.

Что он делает? Зачем ему идти туда? У него ведь даже нет с собой скальпеля. Его видело множество людей. Его смогут опознать. Поймать. Но ноги сами несли его вперед.

Девочка уже заходила в лифт, но при звуке хлопнувшей двери парадного остановилась.

— Вы едете?

Лучше бы она уехала, не дожидаясь. Лучше бы она ничего не говорила! То, что она обратила на него внимание, подхлестнуло Жаждущего. Помогло прорваться едва сдерживаемой плотине. А ее голос! Он оказался именно таким, как ожидал Жаждущий. Голосом нежным и невинным. Голосом, в котором вместо слов: «Вы едете?» — ему послышалось: «Приди и убей меня!»

Жаждущий метнулся к лифту.

— Да, подождите!

Вихрем влетел он в кабинку. Теперь он действовал не думая, подчиняясь инстинктам желания. Искусство завладело его эмоциями. Его мысли неслись по замкнутому кругу, который невежественные люди иногда называют безумием. Выбросив руку вперед, он ударил девочку в горло. Она дернулась, стукнулась головой о стенку лифта. Тело ее сразу обмякло, медленно сползло по стене. Жаждущий знал, что она не мертва, а всего лишь потеряла сознание. Бессмысленно дарить людям такую легкую смерть. Порывисто вдавил он кнопку последнего этажа.

Ему показалось, что лифт поднимается целую вечность. Но вот наконец двери раскрылись. Перед ним стояла женщина. Стройная женщина лет сорока в модном сером демисезонном пальто. В руках у нее была продуктовая сумка. Застыв и широко раскрыв глаза, взирала она на тело, распростертое на полу лифта. Действовать надо было решительно. Жаждущий оглушил ее одним ударом.

Как он и надеялся, чердак дома оказался открыт — но там было чертовски холодно, и пришлось довольствоваться подсобкой, где располагались механизмы лифта. Затащив обеих женщин туда, он крепко-накрепко их связал, вставил кляпы. Вместо веревки подошел обрывок телефонного провода. Его Жаждущий нашел в углу, а вместо кляпов использовал носовой платок и перчатки, найденные в карманах женщины.

Милый парень, с которым приятно было пить кофе, разговаривать о высших материях и философии, исчез. Осталось существо, действующее согласно инстинктам, продиктованным Искусством.

В этот раз Жаждущему впервые пришлось на пару часов оставить своих жертв. Это было очень рискованно, но у него с собой не было оружия, а убивать голыми руками он не умел. Жертва могла умереть слишком быстро, и тогда убийство потеряло бы смысл.

Стараясь не привлекать к себе внимания, он поспешил домой.

Ему казалось, он летит на крыльях любви. Нет… Не любви. Это была животная страсть… Страсть, которая сильнее доводов разума, сильнее любви.

Он обернулся быстро. Привез пакеты для мяса, сумку и огромный лист полиэтилена, который расстелил на полу. Пол, залитый кровью, может выдать его, если кровь просочится вниз.

К тому времени, как он вернулся, обе жертвы очнулись. Они извивались на полу, глядя на него со страхом и мольбой, но Жаждущий был нем к их мольбам. Да и о чем могло просить у него мясо — сырье, из которого добывают Запах. Действуя скальпелем с профессиональной ловкостью, он распотрошил одежду жертв, раздев их догола. Аккуратно отложив в сторону ворох их одежд, он разделся.

В подсобке было холодно, градусов пятнадцать от силы. Но женщины тряслись не от холода, а от страха. Жаждущий этого не замечал. Отсутствие мух — постоянных спутников в его кровавых делах, — вот что его раздражало, однако «ломка» настолько обострила желание, что такая мелочь, как мухи, отошла на второй план.

Он положил девушку на живот и, вытянув ее руки вперед, привязал их к какой-то железяке, зацементированной в стену. Женщину он посадил рядом.

Изнасиловав девушку, насладившись ее очаровательным Запахом и оставив лежать со вспоротым животом, словно выпотрошенную рыбу, он принялся за женщину.

Она видела, что случилось с девочкой; касаясь бедром ее руки, чувствовала, как быстро холодело тело. Несчастная смотрела на Жаждущего, не в состоянии поверить, что такое может происходить на самом деле. А Жаждущий не спешил. Он уже удовлетворил первый «голод». Теперь же, аккуратно утопив скальпель в груди женщины, чувствуя ее боль, Жаждущий неожиданно замер, услышав звуки у себя за спиной.

Резко обернувшись, он увидел здоровенного парня, который, вытаращив глаза, взирал на открывшееся перед ним зрелище. Судя по одежде, это был механик или водопроводчик. Зачем понадобилось ему заглядывать в подсобку?

Ярость охватила Жаждущего. Ему помешали! Такого еще никогда не случалось! Сжав скальпель, он шагнул вперед. Огонь берсерка загорелся в его глазах. Незадачливый механик, видимо, решивший стать героем, выхватил разводной ключ, готовясь сразиться с убийцей. Как был глуп этот человек, как наивен! Увидев Жаждущего, он должен был отступить, принять существование Жаждущего как одно из естественных проявлений природы и в ужасе бежать прочь, лелея надежду о собственном спасении. Ведь не рветесь же вы остановить молнию! А сколько людей гибнет в автокатастрофах, при землетрясениях… Но механик, воспитанный на сказках о «докторе Джекиле и мистере Хайде», не подозревающий о путях Искусства, шагнул вперед, готовясь вступить в бой и желая победить безумного убийцу.

Одно неуловимое движение — и скальпель по самую рукоять, на всю длину четырехсантиметрового лезвия, вошел в глаз. Механик дико взвыл и уронил оружие, схватившись за глазницу. Но Жаждущий уже выдернул скальпель. Еще один взмах, и острое лезвие рассекло от уха до уха горло непрошеного свидетеля. Окровавленная женщина на полу с ужасом следила за происходящим. Она видела, как убийца изнасиловал девушку, видела, как он отдыхал — глубоко погрузив пальцы в аккуратно вспоротый живот, Жаждущий перебирал кровавую мешанину внутренностей; ее тело болело от ран — прикосновений инструмента Смерти. Теперь же она стала свидетельницей еще одного кошмара.

Механик умер, сжимая руку Жаждущего. И тут, осторожно жужжа, появились первые мухи. Они чувствовали Запах Смерти и слетались, чтобы разделить пиршество со своим повелителем.

Запах Смерти. Он переполнял помещение. Он веселил, как пьянящий газ. Он бодрил. И еще кровь. Повсюду была кровь. В крови были стены, пол и даже потолок. Тот жалкий кусок полиэтилена, что принес Жаждущий, ничуть не помог. Слишком много крови.

Настал черед последней жертвы. Ее Жаждущий убивал часа два. Он не торопился. Ему некуда было торопиться. Он делал один надрез за другим, как настоящий художник, любовался сочащейся кровью. Но вот глаза женщины остекленели. Она была еще жива, но то ли сошла с ума, то ли впала в ступор. Жаждущего это не интересовало. Постепенно умирая, она источала Запах. Вот что главное! Жаждущий наслаждался: резал плоть, вдыхал запах. Беспрерывный экстаз после долгого воздержания, возвращение к старому…

* * *

Какие глаза были у него, когда он прибежал к нам, моля о помощи! Убийство было не запланировано. Он оставил множество следов на месте преступления и клялся нам, что все осознал, и если его схватят… Что станет со Светланой? Она ведь живет с ним и не знает, какой он на самом деле. Она не выдержит такого удара. Жаждущий молил нас о помощи. Он упал на колени и плакал.

Я отвернулся. Мне было противно. Человек, хладнокровно убивший троих ни в чем не повинных людей. Не по необходимости убивший, а из удовольствия. Расчленивший их и наслаждавшийся этим. Мне было жаль его, как может психиатр жалеть сумасшедшего — но участвовать в его делах, помогать ему заметать следы… Это уже не просто найти лекарство и помочь выздоровлению. В то время я сам еще слишком слабо осознавал свою причастность к Искусству и не разделял отношения Посвященных к человеческому мясу.

Как позже решили мы с Викторианом (надо сказать, что мы оба пришли к этому заключению независимо друг от друга), Жаждущий в своем стремлении к нормальности застрял где-то на полпути между Искусством и обычной жизнью, не в силах отказаться от Запаха и не желая идти дальше по Пути Искусства, как Викториан.

Но в тот раз именно Викториан и помог Жаждущему.

— Хорошо, — медленно проговорил он, когда Жаждущий немного успокоился. — Ты оставил там три расчлененных трупа?

Жаждущий кивнул.

— В этот раз я спасу тебя, — продолжал Викториан. — Но мы близки к решению твоей проблемы, и ты должен поклясться, что убиваешь в последний раз. Мои покровители могут узнать о том, что мы затеваем, и я не знаю, как они к этому отнесутся. Поэтому, если такое убийство повторится, мы оба умоем руки, и ты сам будешь расхлебывать все, что натворил.

Он многозначительно посмотрел на меня. Вовремя сообразив, что от меня требуется, я согласно кивнул.

— Конечно. Убийства… бессмысленные убийста, — пробормотал я, покосившись на Викториана (я-то, в отличие от Жаждущего, знал о молодом человеке, подвешенном к потолку в соседней комнате), — …бессмысленные, зверские убийства должны прекратиться.

Жаждущий, стоя на коленях, яростно закивал:

— Они не были бессмысленными! Они подарили мне Запах… — и чуть позже. — Да… Да… Я согласен!

Викториан еще раз многозначительно обвел нас взглядом, а потом спросил у меня:

— Вам нужны какие-то части тел?

Вначале я покачал головой, а потом, вспомнив, попросил большие пальцы с правых ног женщин, три уха, все равно чьих, и кожу с волосами с лобка изнасилованной (даже в КГБ такая вещь — большой дефицит). Тогда у меня был небольшой заказ райкома на амулеты для потенции, а мой поставщик человечины как назло уехал в командировку.

— Пальцы, уши, скальп с промежности изнасилованной девственницы… — неопределенно протянул я. Мне было жаль, что погибли невинные люди, но если они уже мертвы, почему бы не воспользоваться бесплатно подвернувшимся материалом?

Викториан кивнул.

Заходя в свою кладовую, он специально неплотно закрыл дверь, чтобы мы могли слышать, что происходит внутри. Некоторое время оттуда доносились лишь неопределенные звуки. Потом началось песнопение. От голоса Колдуна мурашки побежали у меня по коже. Никогда я не думал, что человеческое горло в состоянии издавать такие звуки. Было в них что-то от рычания насытившегося хищника, и что самое страшное — это была членораздельная речь. Растянутые слова колдовского языка складывались в фразы. Потянуло какими-то благовониями.

Потом я услышал другой голос. Нечеловеческий — насколько может быть нечеловеческим голос, правильно говорящий по-русски, но звучащий, как необычная смесь произносимых вслух слов компьютерного языка и речи птиц, научившихся передразнивать людей. И еще — в нем чувствовалась мудрость многих веков и безразличие к жизни как таковой.

— Ты звал меня?

— Я узнал об убийстве.

— Люди рождаются, живут и умирают. Какое это имеет отношение к нам?

— Об этом убийстве не известно властям. Вы можете забрать трупы.

— Это интереснее.

— Но я попросил бы пальцы и уши убитых, а также скальп с лобка изнасилованной девственницы.

— Хорошо. Твоя просьба будет выполнена. Где случилось убийство?

Тут Викториан назвал точный адрес и объяснил, где именно искать.

— Кто-нибудь из слуг отправится туда, — ответил голос. Наступила пауза. Она длилась минуты две. Викториан за дверью снова затянул какую-то монотонную песню на нечеловеческом языке, но голос неожиданно перебил его.

— Держи то, о чем ты просил.

Что-то влажное шлепнулось на пол.

— Благодарю тебя, Зеленый Лик. Да воцарится в мире Искусство!

— Подожди, смертный. Ты еще можешь задать мне вопрос.

— Но у меня сейчас нет вопроса.

— Я вижу, что он есть. Задавай. Мясо хорошее, и мы готовы заплатить знанием. Или ты хочешь оплату в обычной форме?

— Нет, ты прав. У меня есть вопрос, но я хотел бы точнее сформулировать его. Легко задавать глупые вопросы, но на глупые вопросы всегда даются ничего не значащие ответы.

— Ты по-прежнему любишь философствовать.

— Да, Зеленый Лик.

— Хорошо, ты снова вызовешь меня и задашь вопрос, когда будешь готов. Да воцарится над всем миром Искусство!

И снова Колдун затянул тошнотворную песню, сочиненную на заре веков.

Честно говоря, в тот момент я возрадовался тому, что сам я — Непосвященный, что мне не нужно сидеть на полу перед пентаграммой и драть горло, пытаясь воспроизвести нечеловеческие гимны настоящим богам Земли.

Через минуту Викториан вышел из комнаты и достал откуда-то большой алюминиевый таз. Вернувшись к пентаграмме, он бросил в таз отрубленные пальцы, уши и кусок кожи, заросший грубыми вьющимися каштановыми волосами. Нет, пальцы и уши были не отрублены. Оторваны или, скорее, отгрызены. На тонком пальце, скорее всего, принадлежавшем даме средних лет, сохранилось широкое обручальное кольцо. А кусок кожи просто выдрали из тела — с обратной его стороны свисали лохмотья жировой ткани.

Жаждущий скривился. Позеленел.

— Смотри, — сказал Викториан. — У нее была семья.

— У нее могли быть дети… — медленно протянул Жаждущий, потом упал на колени, склонился над помойным ведром. Его рвало.

— Раньше надо было думать… — продолжал Викториан. — Дай бог, чтобы детишки не узнали о судьбе своей мамочки.

* * *

После этого убийства мы решили ускорить поиски лекарства. Викториан за ночь разделался со своим подростком, и больше я о том юноше ничего не слышал. А потом я и Жаждущий взяли отпуска на работе. Мы безвылазно сидели в обители Викториана, причем я и Викториан на всякий случай приняли особое лекарство, защищающее от неожиданного нападения, а я подарил Викториану один из своих счастливых амулетов.

Решение скрывалось где-то рядом, но мы никак не могли его нащупать. Как выяснилось в дальнейшем, нам мешала узость мысли, ограничения, наложенные на нас рациональным мышлением.

Несколько раз Викториан беседовал с Зеленым Ликом, но ни разу вопрос напрямую задан не был. Викториан берег этот вопрос, понимая, что если нам удастся самим узнать, как можно излечить Жаждущего, то, спросив Древних, мы окажемся в их власти. Ни в одной из древних книг не упоминалось ни о ком, кто, хоть раз вкусив плоды Искусства, смог отказаться от них.

Говоря об этих днях, я должен объяснить мотивы, которыми руководствовался Викториан, помогая Жаждущему. Раньше, до встречи с нами, Викториан существовал один на один со своими мыслями, чувствами. Словно агент, заброшенный на вражескую территорию, он жил двумя жизнями. Одной — официальной, с женой, детьми, их и своими родственниками, и другой — тут, под кладбищем. Об этой второй жизни он не мог сказать никому, потому что Посвященный не говорит с Посвященным. Им нечего делить и не о чем говорить. Колдуны только потому и становятся колдунами, что они — эгоисты до мозга костей.

И тут появились мы — вкусившие Искусства, но не Посвященные. Желающие познать — но не настолько, чтобы окончательно вступить на Путь Искусства. Мы избавили Викториана от самой страшной пытки — пытки одиночеством, и при этом нашли в нем собеседника, с которым без опаски можно было говорить о потустороннем; защитника, который в трудную минуту мог призвать все силы Искусства. Мы были разными по возрасту и характеру, но нас объединяла единая тайна.

А лекарство для Жаждущего? Викториан наткнулся на рецепт неожиданно. Меня тогда в подземелье не было. Я ходил за продуктами. Недалеко от кладбища находился гастроном, и такие прозаические вещи, как хлеб, картошку и колбасу лучше было просто покупать, отстояв десять минут в очереди. Так как у Викториана денег было море, к стандартному набору я еще добавил зеленый лук, пару бутылок недорогого пятизвездочного «Арарата», десяток плавленых сырков и еще кое-какую мелочь.

Даже если вы великолепный колдун, за продуктами нужно ходить в магазин. Конечно, с помощью чар можно сделать торт «Птичье молоко» хоть из поломанной табуретки, но коли вы немного ошибетесь (а от ошибок никто не застрахован) — кусок торта, попав к вам в желудок, может снова превратиться в древесину… и не дай бог с гвоздями. Нет, это не смешно. Это очень больно.

* * *

Когда же на четвертый день нашего добровольного заключения я вернулся из магазина, Викториан встретил меня на пороге и сразу выхватил одну из бутылок «Арарата». На столе, как по волшебству, появились рюмки.

Я ни о чем не спрашивал.

По сияющему лицу Жаждущего я все понял: Викториан наконец-то нащупал нить разгадки. Но я не торопил его с объяснениями. Лишь когда мы выпили по второй и закусывать, судя по всему, не собирались, я осторожно спросил у Викториана:

— Ты решил загадку?

— Нет, — с многозначительной улыбкой ответил он. — Но, похоже, я нашел ответ. Еще многое надо обдумать. Наш мир слишком многогранен, и с этим аспектом его существования я незнаком.

— ?..

— Я хочу сказать, что мир Искусства слишком разнообразен, и один человек не в силах знать все тонкости. Похоже, я нашел путь к разгадке, хотя пока не уверен, что он самый простой. А самое главное — я не уверен, что нам удастся им воспользоваться.

— Ты хочешь сказать, что нашел способ уничтожить в человеке частицу Искусства?

— Не совсем так. Я бы сказал, что, быть может, нашел способ отделить темную часть Искусства от человека.

— Но ведь Белой магии как таковой не бывает. Хотя зачатки Искусства можно использовать для внешне невинных целей — и тогда невежественные люди называют это Белой магией…

— Дело в другом, — перебил меня Викториан. — Любая вещь содержит в себе всю гамму цветов от белого до черного. Искусство нельзя назвать черным. Мы называем его черным, как и магию, лишь потому, что мы так воспитаны, потому что к такому мировоззрению нас приучила породившая нас цивилизация. Я хочу сказать, что Искусство создали не люди, и, следовательно, в нем есть черты, которые человеческая культура может принять, — и те, которые принять не может. Теперь представим на мгновение, что у нас появилась возможность отделить и уничтожить то, что неприемлемо для человеческого общества. Можешь называть то, что останется, Белой магией — но это будет всего лишь Искусство, подвергнутое кастрации.

— Понимаю, — пробормотал я. — Но как мы узнаем, какие компоненты нужно убрать? Не получится ли так, что мы уберем не ту составляющую? Как возможно осуществить это на практике?

Колдун покачал головой.

— Пока не знаю, но в «Некрономиконе» это есть. Я точно помню, что где-то читал о том, как уничтожить «светлую» составляющую Искусства.

— Светлую?

— Какая разница. Важен сам принцип!

После третьей рюмки мы снова углубились в изучение магических книг и расшифровку древних формул. Порой нашего знания латыни, древнегреческого, немецкого и французского не хватало. Викториан по этому поводу каждый раз зло матерился. Жаждущий тоже помогал нам, работая на подхвате. Рылся в словарях, когда попадалось какое-то непонятное слово.

— Вот оно! — неожиданно закричал Викториан.

Да, он нашел нужный отрывок из «Некрономикона».

Сама книга была рукописной — большей частью на архаичном немецком, но отдельные куски, которые неведомый средневековый переводчик не смог перевести с арабского, он вписал из греческого перевода. Говорилось там приблизительно следующее:

«Каждый человек — соцветье воображаемых миров. Стань воином, войди в белый мир другого и, убив его бога, затушуй мир цветом Искусства».

«Довольно абстрактный рецепт», — так я тогда подумал.

Но Викториан думал совершенно иначе.

— Впав в транс с помощью заклятий, можно ввести человека в некое особое состояние, когда его внутренняя вселенная распадается на отдельные миры. Нечто подобное описывали многие латиноамериканские классики. Об этом можно прочесть и у Борхеса, а Кастанеда подробно описывает подобный процесс. Но их изыскания лежат в более привычной сфере, очерченной наркотиками и галлюциногенами, медитациями и цигуном. Безумный автор «Некрономикона» имел в виду несколько иное. Видимо, он предлагает зайти по этому пути чуть дальше… «Стань воином»… Человек, которому предписано стать воином или который воин в реальной жизни, должен ментально проникнуть в мир расслоившейся вселенной разума того, над кем проводят эксперимент. Он должен убить бога или правителя того мира — уничтожить определенную составляющую сознания человека.

— Знаешь, Викториан, я давно занимаюсь амулетами, а за последнее время насмотрелся у тебя всякой чертовщины, но то, что ты говоришь… Путешествия в другие измерения, вымышленные миры… Это все, как в фантастическом романе, — честно признался я.

— Я ни слова не сказал ни о других измерениях, ни о путешествиях в них, — возразил мне Викториан. — Я имел в виду нечто совсем иное. Телесно оба человека остаются здесь. Но мысленно… нет, слово «мысленно» тут не подходит… Как бы это объяснить, — Викториан замялся, явно не находя нужных слов. — Разум одного проникает в одну из частей расслоившегося сознания другого. Уничтожив центральный образ этого мира, пришелец уничтожает часть «эго» того человека, в мир которого попал.

— То есть ты хочешь сказать, что, уничтожив в разуме Жаждущего частичку «эго», принадлежащую Искусству, мы тем самым уничтожим Жажду?

— Может быть, — уклончиво ответил Викториан. — Точно я не знаю. Рецепты Древних порой слишком туманны, чтобы их можно было толковать однозначно, но…

— Но не изменится ли Жаждущий, когда погибнет часть его «эго»?

— Да. Я же сказал… Погибнет лишь та его часть, что связывает его с Искусством.

— Нет, подожди, я не то хотел спросить, — я замялся, точнее формулируя свой вопрос. — Не изменится ли при этом сам человек? Не можем ли мы по ошибке или по небрежности уничтожить что-то, кроме частицы Искусства, в его душе, и тогда Жаждущий перестанет быть самим собой?

— Возможно, — ответил Викториан. — Но думаю, поэтому тут и нужен воин — чтобы он смог, как хирург, точным ударом отсечь лишнее. А вырезая аппендицит, мы ведь можем и член человеку откромсать.

Мы невесело рассмеялись, и молчавший во время нашего разговора Жаждущий присоединился к нашему смеху.

Глава 2 ВОИН ИСКУССТВА (из записок А. С.)

— Старина Чжан?

Настала моя очередь изумляться.

— Неужели ты?..

— Ха! Ха! Превосходно! Превосходно!

Чжан Тянь-и. «Записки из мира духов»

Черная «Чайка», вырулив с шоссе, стрелой скользнула по проселочной дороге и затормозила перед огромными металлическими воротами в трехметровом бетонном заборе, поверх которого вытянулось несколько рядов колючей проволоки. Из проходной у ворот вышли три охранника. Один был в милицейской форме, а остальные — в маскхалатах. Все с автоматами. Неспешно подошли они к машине и встали так, чтобы не оказаться на линии огня крупнокалиберного пулемета, расположенного на крыше проходной.

Водитель «Чайки» медленно опустил боковое стекло и протянул милиционеру документы. Тот долго изучал паспорт, потом лицо человека, сидевшего за рулем — хотя в течение последних трех лет видел его чуть ли не каждый день. Наконец, удовлетворившись увиденным, подошел к пассажирскому салону. Заглянул внутрь. Там сидела роскошная брюнетка. Красавица. Она так же безмолвно, как и водитель, протянула документы. Процедура повторилась.

Эта дамочка впервые появилась на даче всего неделю назад. Охранник не знал ее достаточно хорошо, к тому же, пережив много хозяев государственной дачи, понимал: лучше лишних вопросов не задавать.

По его мнению, документы были в порядке. Вернув красавице паспорт, он кивнул охранникам. Те направились в сторону ворот. Огромный лист брони бесшумно скользнул в сторону. Мотор «Чайки» довольно заурчал, и машина скользнула мимо охраны.

Миновав ворота, машина нырнула в лес, окружающий дачу. Минут десять она ехала по проселочной дороге, пока впереди не показался красивый дом — в прошлом помещичья усадьба, сохранившаяся в великолепном состоянии и явно перестроенная под современные нужды ее владельцев.

Навстречу прибывшим спустился молодой человек спортивного вида. Когда машина остановилась, он открыл дверцу и помог красавице выбраться.

— Рад приветствовать вас, Галина. Хозяин уже ждет вас.

— Как он? — поинтересовалась женщина.

— С утра его немного беспокоил желудок. Вы же понимаете… Все эти неприятности…

Красавица и молодой человек поднялись на крыльцо. Наметанный глаз женщины заметил еще одного охранника, поигрывающего автоматом за колоннами. Он сидел на подоконнике. Еще парочка стояла в отдалении на опушке леса. Они не смотрели в сторону машины. О чем-то разговаривали, курили.

Внутри убранство дачи (если, конечно, можно было так назвать этот великолепный особняк) было поистине чудесным: ковры, картины, мебель красного дерева и карельской березы, антикварная бронза и китайский хрусталь.

Сбросив пальто расторопно подскочившему молодому человеку и оставшись лишь в тесно облегающем фигуру платье, дама уверенно направилась наверх по резной лестнице, и тот охранник, что на лету подхватил ее пальто, кивнул встречавшему. Кивок означал: «У гостьи нет с собой больших металлических предметов. Все в порядке, можно пропускать».

Однако дама не ждала разрешения. Она в нем не нуждалась, уверенная, что имеет право быть здесь, а все остальные обязаны ей прислуживать. Однако стоило ей подняться наверх, движения ее изменились. Нахальство сменили осторожность и кошачья грациозность. Наизусть помня схему второго этажа, она на мгновение остановилась, прикидывая, какая из множества дверей, расположенных вдоль коридора, ведет в спальню Алексея Михайловича. Найдя нужную дверь, она бесшумно приоткрыла ее и скользнула внутрь.

Сам Алексей Михайлович — лидер партийной оппозиции — стоял у окна, облокотясь на подоконник. Чуть наклонившись вперед, он смотрел сквозь окошечко в затянутом морозом стекле на свою вотчину. Он ждал свою любовницу, которая сейчас находилась под арестом на одной из конспиративных квартир «завуча» — а вовсе не ту, что явилась к нему в гости. Женщина неслышно подкралась к мужчине, осторожно коснулась пальцем узкой полоски розовой кожи между затылком и воротником пушистого белого халата. Алексей Михайлович обернулся, словно пораженный током. Через мгновение на его одутловатом от беспробудного пьянства лице появилось выражение удивления.

— Где Галина? — тихо пробормотал он. — Ты — не Галина!

Гостья с отвращением взирала на «великого человека». Больше всего он напоминал огромного откормленного хряка. Розовая плоть под белым пушистым халатом и копытца — тапочки на босу ногу. Если бы он сейчас опустился на четвереньки и захрюкал, это бы выглядело совершенно естественно.

— Где Галина? — снова повторил он, недоуменно глядя на гостью.

— Меня прислал Сергеев, — спокойно сказала женщина. — Я — твоя Смерть.

Ничего не понимая, Алексей Михайлович подался вперед, вытянул руку, сжимающую пустой бокал… и тут же качнулся назад. На мгновение он замер, прижав руку к сердцу, глаза его выкатились. Стон, готовый сорваться с его губ, замер, словно замороженный ледяным движением воздуха.

«Бац!»

Он был мертв.

С грохотом массивное тело рухнуло на пол.

Сдох! Одновременно с ним погибло два телохранителя в доме и милиционер, проверявший документы у ворот. Валентина действовала без ошибок.

Теперь пора было уходить. Времени в обрез. Наблюдение за апартаментами Алексея Михайловича ведется круглосуточно. Даже если «хозяин» мертв, охранники выучены вначале стрелять, а потом задавать вопросы.

Валентина метнулась к массивной тумбе для белья, рывком выдвинула нижний ящик. Личный пистолет Алексея Михайловича оказался на месте, но его надо было еще вынуть из коробки, а времени уже не было. В комнату ворвался человек в черном костюме. Проклиная узкое платье, Валентина бросилась за кровать. Она не успела разглядеть вошедшего, но грохот пуль, с глухим звуком пронизывающих толстый тюфяк, колоколом набата отдавался у нее в голове. Трясущимися руками она буквально выломала из коробки новый, пахнущий свежей смазкой ТТ, загнала обойму, дослала пулю в ствол, щелчком сбросила предохранитель.

Выстрелы прекратились. Кто-то подошел к телу Алексея Михайловича…

Телохранителей оказалось двое: один стоял у двери с пистолетом наготове, другой склонился над телом. Валентина, не целясь, выстрелила в сторону двери, и даже не посмотрев, попала ли, выстрелила во второго вошедшего. Он упал поперек тела своего начальника.

«Осталось четыре патрона», — мысленно сказала сама себе Валентина, на всякий случай еще раз выстрелив в того, что лежал ближе к двери. Коробка! Там должна быть запасная обойма! Но коробка отлетела под кровать, и искать ее времени не было. Она помнила, что в инструкциях «завуча» говорилось совершенно определенно: «Уходить как можно быстрее. Действуешь на свой страх и риск. В случае провала мы ничем не сможем тебе помочь».

Скинув туфли на высоком каблуке и разодрав по шву платье, Валентина превратилась в крутящийся вихрь. Третий телохранитель, которого она встретила у двери, не понял, что происходит. Он умер, и даже Валентина не могла бы сказать, что его убило: удар ее ладони или смертельный импульс ее дара.

Взять его пистолет! Нет. Слишком далеко тот отлетел.

Валентина бежала по ковровой дорожке. За ее спиной на лестнице гремели чьи-то шаги. Те люди, что находились на первом этаже, мчались наверх. Их было слишком много, и она могла не справиться со всеми. Пятая, и последняя, дверь справа.

Врываясь в комнату, Валентина сообразила, что же ей так мешает. Парик! Долой его! Он теперь не нужен.

Словно ураган, влетела она в большую комнату.

Какой-то человек, сидевший в дальнем углу письменного стола, начал подниматься, но Валентина, не останавливаясь, пристрелила его, а потом, повернувшись, выпустила пулю в девушку, открывшую дверь из соседней комнаты. Пуля вошла точно в переносицу между широко открытых, чуть подведенных тушью глаз.

Охранники уже пробежали больше половины длины коридора. Вот-вот они ворвутся в комнату.

Отшвырнув в сторону ненужный пистолет, Валентина ласточкой нырнула в окно, а потом, пролетев несколько метров, с головой ушла в сугроб. Прикосновение снега обожгло кожу, холод на мгновение вышиб воздух из легких. Пока все шло точно по плану. Если она и опаздывала, то всего на несколько секунд. Увязая в снегу, задыхаясь, Валентина бросилась назад к дому.

За ее спиной сугроб вздыбили пули. Задержись она хоть на несколько секунд, снег бы уже окрасился ее кровью. Мальчики наверху, как и она, отлично знали свое дело. Сейчас ее скрывал от них нависающий бордюр второго этажа, но ее следы на снегу — следы босых ног — не могли остаться незамеченными.

«Теперь они побежали назад», — подумала Валентина. Скользнув вдоль дома к нужному окну, она на мгновение затаила дыхание. Что, если план «завуча» не сработал, кто-то почувствовал сквозняк и нашел открытое окно? Нет, ей опять везло — хотя сложно назвать везением операции, подготовленные «завучем». Толчок. Окно распахнулось. Подтянувшись, Валентина снова оказалась в доме. Теперь у нее было около полминуты, чтобы перевести дыхание, но она не стала этого делать. Чем быстрее она будет двигаться, тем больший разрыв времени образуется между ней и преследователями. По крайней мере минута понадобится им, чтобы добраться до места, где обрывались ее следы, и еще полминуты на то, чтобы сообразить, что она залезла в окно.

Оружие лежало точно там, где говорил «завуч». Пошарив в дымоходе камина, Валентина выудила сверток. Она развернула бронежилет и нацепила его поверх порванного платья. Вынула и проверила пистолет. Сорок пятый калибр невольно вызвал почтение. Десяток обойм в специальных карманах, пяток гранат. Теперь повоюем! Валентина довольно усмехнулась.

Торопливо, но осторожно пробежала она по анфиладе пустых комнат к гаражу. Как она и рассчитывала, все бросились в погоню за ней или наверх — причитать над покойником.

Неприятности начались в большом холле у входной двери. Там стояли два мальчика с автоматами наготове. Они не покинули свой пост и заметили Валентину раньше, чем она их. Но она выстрелила первой. Выстрелы, словно порыв ветра, смели их с дороги. К гаражу через дом было уже не пробраться. Тогда Валентина решила использовать запасной вариант. Она снова выскочила на улицу. Из-за угла на шум выстрелов уже мчались люди — черные фигурки на белом снегу.

Валентина, как в тире, опустилась на колено. Бах! Бах! Бах! Раскаленная обойма полетела в снег. В воздухе просвистело несколько пуль, но Валентина не обратила на них внимания. Если суждено умереть, то от пули не уйдешь; а если хочешь попасть в цель, то лучше сосредоточиться и не торопиться.

Бах! Бах! Бах! Бах! Бах!

Ни одного выстрела мимо. Трупы черно-красными кляксами распластались на снегу. Отстреляв обойму, Валентина вскочила и помчалась к гаражу, на ходу перезаряжая пистолет.

Вбегая через открытые ворота, она мельком успела заметить тела двух охранников. Ее «шофер» тоже времени даром не терял. Дверь «Чайки» еще не успела захлопнуться у нее за спиной, а машина, взревев, полетела по дороге.

Позади гремели выстрелы, но на них уже можно было не обращать внимания. Однако впереди было еще одно препятствие. Валентина рывком отшвырнула в сторону подушку сиденья. В углублении лежали два ручных гранатомета.

Водитель уже притормаживал. Открыть люк в крыше машины…

Ворота находились в каких-нибудь десяти метрах. Сбоку из домика КПП выскочил какой-то человек, но им должен был заниматься водитель. И, надо сказать, он, как и Валентина, был мастером своего дела.

Вынуть гранатомет. Снять предохранитель. Поднять прицел… С грохотом ударила в железное полотно ворот огненная стрела. Валентина отшвырнула гранатомет в снег, и машина тут же рванулась с места. Всё!

Машина, покачиваясь, неслась по дороге, но можно было расслабиться. За пределы дачи люди Алексея Михайловича не сунутся.

* * *

Потом были поздравления «завуча», ресторан, тосты. Но уставшей Валентине все это было не нужно. Она даже отказала красивому «правильному» мальчику, которого в ресторане подослал за ней поухаживать «завуч». Мальчик не настаивал. Он знал, что завтра-послезавтра начнется новая перегруппировка сил в ЦК, и его гораздо больше волновало, отразится ли это в положительную сторону на его бюджете и положении, так как после устранения Алексея Михайловича партийный клан, к которому принадлежал «завуч», должен был пойти в гору.

Валентина вернулась домой в два часа ночи. Она смертельно устала и едва держалась на ногах. Ее чувства были притуплены алкоголем, усталостью от предшествующей операции. У нее выдался очень-очень длинный день, поэтому, несмотря на свою подготовку, она увидела меня, только когда включила свет.

Я, признаться, тоже узнал о том, что она вернулась, лишь в этот момент, потому что, дожидаясь ее, задремал. Годы давали знать о себе. Какой-то шорох разбудил меня. Открыв глаза, я уставился в дуло пистолета.

— Кто вы?

Я не нашел ничего лучше, как сказать заранее приготовленную фразу:

— Гость, который даже в столь поздний час найдет о чем с вами поговорить.

Хозяйка была ошеломлена, как может быть ошеломлен только секретный агент, работающий на правительство. Единственное, что она смогла произнести — банальный вопрос из плохих фильмов про шпионов:

— На кого вы работаете?

* * *

На поиски Валентины у нас ушло два дня. Нам нужен был человек-воин; тот, чей дух мог бы возобладать над темной частью души Жаждущего. Я для этой цели не годился. По своей натуре человек я мягкий и не чувствую в себе достаточно сил для того, чтобы погрузиться в темные фантазии Жаждущего. К тому же у меня последнее время шалило сердце. Викториан вынужден был проводить обряд взаимопроникновения душ. Нам нужен был кто-то еще.

Снова на свет был извлечен Ведьмин компас, но в этот раз мы действовали много осторожнее. Найдя человека Искусства, нам следовало убедиться, что он не Посвященный и достаточно силен, чтобы выполнить миссию, которую мы собирались на него возложить. Посвященный мог отказался сотрудничать с нами и рассказать о нашем замысле обитателям Колодца. Мы не знали, как Древние отреагируют на то, что мы хотим лишить их одного из потенциальных подданных, но рисковать не хотелось. Если Колдун увидел за три дня у Колодца больше сотни Паломников, то можно предположить, что в нашей стране их несколько тысяч. Раз так, то должно существовать и какое-то число Непосвященных — как я и Жаждущий. Людей, носящих в себе частичку Искусства, но не ступивших на путь колдовства. Нам нужно было найти именно такого человека, желательно физически здорового и молодого.

Так мы и вышли на Валентину.

В этот раз компас в сумке носил Викториан. Мы бродили по улицам города, оставив связанного Жаждущего в подземном кабинете Виктора, чтобы он чего-нибудь не натворил. Было холодно. С залива дул пронизывающий до костей ветер, и мы останавливались в каждом кафе, каждом магазинчике, что попадались по дороге. Не то чтобы нам что-то было там нужно — мы просто заходили погреться. Из-за состояния Жаждущего приходилось торопиться, однако природа была против нас. Бредя вдоль китайских стен новостроек, мы буквально нос к носу столкнулись с Валентиной.

Дамочка выглядела очень эффектно, была в дорогой шубке и всем своим видом давала понять, что в достаточной степени стервозна, отбивая всякую охоту иметь с ней дело. И еще: от нее веяло Смертью. Даже я, не говоря уже о Викториане, почувствовал это. Аура смерти. Незнакомка носила ее с той же беззаботностью, как иной человек носит плащ. Тут не было наркотической исступленности Жаждущего, не было холодного равнодушия Викториана. Эта женщина могла убить и убивала, наслаждаясь властью над людьми.

Мыузнали, где она живет, и что живет одна. После этого мы решили, что разговаривать с ней буду я. Я был Непосвященным, и если она — Посвященная, то я мог представить свой визит визитом ученика, ищущего знание. Если же она Непосвященная, то опять-таки при моем жизненном опыте я скорее, чем Викториан, смог бы найти нужные слова, объясняя ей Путь Искусства. К тому же мы знали ее секрет: она убивала людей. В конце концов, можно было заставить ее помочь Жаждущему простым шантажом.

Не подозревая о роде занятий Валентины, я с помощью Викториана проник в ее квартиру. Почему мы просто не позвонили к ней в дверь, когда она была дома? Почему не остановили ее на улице? Даже для людей, привыкших к необычайному, большую часть своего времени проводящим в уютном склепе под кладбищем, вопрос типа: «Вы убиваете людей?», заданный где-нибудь посреди Невского проспекта или в очереди к кассе в районном универсаме, мог показаться слегка странным. На него можно было ответить что-то вроде: «Ну что вы, только по четвергам». И тут же побежать вызывать милицию… или «скорую помощь». А незнакомым людям в наше время двери квартир тоже не открывают. Вот мы и решили, что я заберусь в ее квартиру, дождусь ее и поговорю; попытаюсь убедить помочь нам. Викториан все это время — с середины дня (в квартиру мы залезли часа в три) торчал где-то поблизости, чтобы помочь, если мы ошиблись, и дело пойдет не так, как нужно.

Вот я и оказался в квартире Валентины, уставившись в дуло пистолета.

* * *

— На кого вы работаете?

Я удивленно хмыкнул.

— На себя.

Выдержав паузу, дав хозяйке время поломать голову относительно того, кто же я такой, я продолжал:

— Садитесь, опустите пистолет и давайте поговорим.

— Мне не о чем с вами говорить, — спокойно произнесла девушка и легким движением, метнувшись вперед, коснулась моей руки. Тогда я не знал о ее способности убивать на расстоянии, поэтому ничего не понял, удивился ее действиям, решив, что она, видимо, хотела удостовериться, настоящий я или нет, и обрадовался, когда она убрала пистолет.

После этого она успокоилась.

Некоторое время мы внимательно изучали друг друга, потом она спокойно сказала:

— Немедленно убирайтесь! И если я найду еще кого-то, появившегося в моей квартире подобным образом, то вы умрете, — она говорила это совершенно спокойно, равнодушно, и от этого ее угроза становилась особо значимой. Стало ясно, что как бы дальше ни развивались события, свою угрозу она выполнит.

— Именно о смерти я и хотел поговорить с вами.

— Вы из Отдела?

(Потом уже я узнал, что Отделом называлось правительственное учреждение, одним из подразделений которого руководил «завуч».)

— Я не знаю ни про какой «отдел». И в свою очередь хочу спросить вас: вы никогда не задумывались, откуда у вас сверхъестественные способности?

Говоря так, я сильно рисковал. У девушки могло и не оказаться никаких способностей. Из нашей компании только Викториан обладал ими. Но что-то подсказало мне именно эти слова, а за долгие годы экспериментов с амулетами я привык доверять своему шестому чувству.

Оказалось, я попал в яблочко.

Лицо хозяйки напряглось. Губы сжались в тонкую линию. В глазах появился страх. У нее был «дар». На мгновение, как она сама потом призналась, ей показалось, что я дьявол и явился потребовать оплату «дара» — душу.

— Вы дьявол?

Такое предположение вызвало у меня улыбку.

— Почти.

— Что вам от меня нужно?

— Поговорить.

На мгновение я почувствовал, что наш разговор сворачивает на кольцевую, никуда не ведущую колею.

— Кто вы?

— Человек, который знает, откуда у вас «дар».

— И откуда же?

— Для начала сядьте.

Она села.

— Я жду объяснений.

Я прокашлялся.

— Я пришел сюда таким необычным, скажем, даже противозаконным образом, чтобы поговорить. Вы владеете определенным даром, быть может, сами того не сознавая, — я не спрашивал, я утверждал, ставя ее перед фактом. — Дело в том, что вы не одна такая. На свете есть множество людей, обладающих сходными способностями.

— И они объединены в некую организацию, которую вы и представляете?

— Нет… То есть да. У таких людей существует нечто вроде организации, но я никоим образом ее не представляю, и даже наоборот… — тут я немного замялся, подбирая правильные слова. Я не хотел, чтобы меня сочли сумасшедшим, но, с другой стороны, мне не хотелось начинать знакомство с такой красивой женщиной с вранья. — Вы когда-нибудь слышали об Искусстве?

— Живописи? — хмыкнула хозяйка, скептически посмотрев на меня. У меня начало складываться впечатление, что мой визит забавляет ее, и она играет со мной, как кошка с мышкой.

— Нет, об Искусстве Древних. О черном Искусстве, частица которого коснулась вашей души.

По выражению ее лица было видно, что разговор заинтриговал ее.

— Понимаете… — тут я замялся.

— Меня зовут Валентина.

— Очень приятно. Александр Сергеевич, — представился я. — Так вот, Валентина. Я должен сказать вам… Нет, давайте скажем так: я хочу познакомить вас с некими людьми… Вы владеете частицей Искусства, мы знаем об этом. Нам нужна ваша помощь.

— Помощь в чем?

— Есть один человек, и вы могли бы помочь ему. Вылечить его.

— Я? — На лице ее было написано настоящее удивление. — Я никого никогда не лечила. Вы меня с кем-то путаете.

— Вы должны согласиться.

— А если я откажусь?

— Тогда нам придется искать другого человека, обладающего частичкой Искусства. На это уйдет время. Может случиться несчастье.

— Послушайте, — спокойно проговорила Валентина. — У меня был безумный день. — Если бы я тогда знал, насколько на самом деле он был безумен. — Я смертельно устала. Вы меня заинтриговали, — однако тон, которым она проговорила эти слова, был совершенно равнодушным. — Да, я владею определенными способностями и хотела бы узнать об этом побольше. Я не умею лечить, и работаю… скажем, в КГБ… имею достаточно высокий уровень допуска, но никогда не слышала ни о какой организации людей вроде меня. Я не знаю, чего вы от меня хотите. Но я встречусь с вами — к примеру, завтра в пять. Мы спокойно сядем и обо всем поговорим. Сейчас у меня просто нет сил. Я с ног валюсь. Но помните, если вы обманываете меня, если тут идет нечестная игра, то как только я обнаружу это, вы умрете.

— Хорошо, — согласился я. Напряжение последних дней и возраст тоже не располагали к ночным беседам. — Где и когда?

— Скажем, часов в пять в «Метрополе».

— Нет. Слишком далеко. Слишком людно. Давайте встретимся… Вы знаете район станции метро «Приморская»? — Она кивнула. — Там есть кафе. Местные называют его «Поганкой». Это одна остановка от метро по Наличной, на углу. Место там тихое, мы можем спокойно посидеть и поговорить.

Валентина внимательно посмотрела на меня.

— Хорошо, — медленно проговорила она.

Я встал.

— Тогда мне остается лишь пожелать вам спокойной ночи.

Валентина кивнула.

Я прошел в прихожую, оделся. Валентина, не сказав больше ни слова, закрыла за мной дверь.

О чем она думала в ту ночь? Кем я представился ей? Или в эту ночь она прикидывала, сообщать или не сообщать о странном госте «завучу»? А может, она просто без сил повалилась на подушки и уснула мертвым сном?

* * *

В «Поганку» я отправился вместе с Викторианом. Кафе вполне оправдывало свое название. На стенах висели безвкусные картинки с работницами и работниками, трудившимися не покладая рук и тут же перекусывавшими на фоне пейзажа нежно-поносного цвета. Столовские столики на трех металлических ножках и стулья с фанерными спинками и сиденьями, выкрашенными в ядовитый зеленый цвет; на стене багрово-красный, засиженный мухами плакат, извещавший о том, что приносить и распивать спиртные напитки запрещено.

Взяв по стакану тошнотворного пойла бледно-коричневого цвета, в ценнике гордо именующегося «кофе», мы сели в дальнем углу пустого зала. Одного глотка мне оказалось более чем достаточно. Викториан вообще к своему напитку не притронулся. Он любил вкусные вещи, а продукты общепита к ним не относились. «Поганка» во всех отношениях оправдывала свое неофициальное название.

Валентина появилась точно в пять. Она выглядела потрясающе. Впрочем, она всегда так выглядела. Белый импортный пуховик, высокие белые сапожки на изящных шпильках, белая вязаная шапочка. Дама в белом.

С удивлением оглядев помещение, она подошла к нашему столику.

— А что, нельзя было выбрать место более отвратительное?

Видимо, это означало: «Здравствуйте».

— Вам не нравятся точки общепита? — поинтересовался Викториан.

Валентина подняла правую бровь, чуть скосившись на него, а потом перевела взгляд на меня.

— Вы не говорили, что будете не один.

— А вы не спрашивали.

Поведение Валентины было слишком вызывающим.

— Извините, нас не представили, — иронично заметил мой спутник. — Меня зовут Викториан.

Валентина вежливо кивнула. Ее жесты и мимика были чересчур манерными. Она напоминала плохую актрису, которой до смерти наскучили поклонники.

— Я так понимаю, что представляться мне нет необходимости?

Злая ирония сквозила в ее голосе. Вопрос остался без ответа.

Наступила пауза. Я молчал, не зная, с чего начать. Викториан безмолвно созерцал свой стакан с «кофе». Валентина разглядывала нас. Она определенно нервничала.

— Я хотела бы знать, что вам известно обо мне и что вам от меня нужно.

— Вы, как и мы оба, обладаете даром. Частичкой так называемого Искусства, — тихо ответил Викториан.

— Это я уже слышала.

— Вы Непосвященная?

— Не посвященная во что?

— Вы не совершали паломничества к Колодцу?

— Послушайте. Мне это начинает надоедать. Вы пригласили меня сюда и плетете какую-то чепуху о каких-то Древних, посвященных, непосвященных и черте о чем… Да, предположим, я обладаю неким даром, но это не повод рассказывать мне разные сказки.

— Это не сказки… Искусство чем-то напоминает религию.

— Тем более.

— А вы верите в колдовство? — неожиданно для себя встрял я в их разговор. Женщина посмотрела на меня именно так, как и должна была посмотреть — как на сумасшедшего. Я незаметно под столом толкнул Викториана ногой. Виктор щелкнул пальцами, и те вспыхнули, как спички. В окружении работников и работниц, несущих трудовую вахту, пусть даже они представляли собой всего лишь мазки масляной краски на стене, колдовское действо больше напоминало дешевый балаганный трюк из репертуара какого-нибудь провинциального фокусника. Но не было оваций. Огонь лизал изящные пальцы Викториана, но те не сгорали, пламя не тухло.

Какое-то время Валентина безмолвно смотрела на язычки пламени, потом неуверенно, дрожащими пальцами достала сигарету, прикурила у Викториана, при этом как бы невзначай коснувшись его кожи.

— Дешевый фокус! — фыркнула она, но в словах ее не было уверенности. Со стороны могло показаться, что она сказала это не для нас, а для себя.

Викториан погасил пламя.

— Это — колдовство. Искусство — это колдовство. Я не знаю, в чем проявляется ваш дар, но он связан со смертью, и он — тоже колдовство. Врожденное колдовство. На свете нет никакой телепатии и прочих чудес, которые приписывают безграничным способностям человека — есть только Искусство, которым некоторые люди наделены от рождения, — Викториан говорил взволнованно, но тихо. — В вашей душе от рождения также есть частица Искусства.

— Я вам не верю, — тихо, но твердо ответила Валентина. — Все это чепуха! Какой-то розыгрыш.

— Что же вам нужно для того, чтобы поверить?

— Значит, вы утверждаете, что я от рождения колдунья?

Викториан кивнул.

— Какая чушь! У меня есть желание добежать до ближайшего телефона-автомата и позвонить в дурдом. Вы же взрослые люди! К чему эти сказки? — несмотря на слова, в голосе Валентины звучали нотки неуверенности. Она говорила и сама не верила своим словам. — Колдовства не существует, все это только сказки.

Викториан мгновение молча изучал ее лицо.

— Хотите совершить путешествие в сказку? Страшную сказку. Я приглашаю вас в обитель Колдуна. А там вы решите: сказка все это или нет.

К моему удивлению, Валентина согласилась. Она посчитала, что ничем не рискует. Ей и в самом деле нечего было бояться. По ее мнению, нас можно было убить в любой момент. Она не знала, что нас охраняет одно из сильнейших заклятий. Мы с Викторианом не были самоубийцами. Не зная, в чем конкретно заключается дар нашей новой знакомой, мы не хотели неожиданностей и поэтому приняли все доступные для нас меры предосторожности.

* * *

Мне показалось особенно странным то, что Валентина без колебаний согласилась спуститься в обитель Викториана, спрятанную под склепом на Смоленском кладбище. Когда же она переступила порог второй потайной двери, глаза ее расширились от удивления.

— Встречала я извращенцев… — тихо протянула она, осматривая горы древних книг, свечи из черного воска, баночки со всевозможными порошками, черепа людей и животных и прочее барахло, которого полным-полно было в комнате. Но, судя по всему, ее больше всего поразила не обстановка, которая сама по себе выглядела довольно специфически, а существование подобного места под склепом на заброшенном кладбище.

— Располагайтесь, — дружелюбно предложил ей Викториан.

— Вы тут живете?

— Ну что вы… — Конца фразы я не расслышал, так как пошел в спальню освободить Жаждущего — но увидев, в каком он состоянии, передумал.

У него начался новый приступ «ломки». Его трясло. Лицо покрылось каплями пота. Глаза блестели. Мне показалось, развяжи я его — и он кинется на меня и разорвет голыми руками. Сумасшедший. Не могу подобрать другого слова, чтобы описать его состояние.

Я вернулся в «гостиную».

Викториан уже достал четыре рюмки и бутылку польского «Наполеона». Валентина осторожно присела на краешке стула, напоминая сиамскую кошку — вся подобранная, знающая цену себе и своей красоте и в то же время готовая в любой момент броситься в бой, вонзив во врага острые коготки.

— Клиента опять ломает.

Викториан покачал головой.

— Сегодня между периодами ломки проходит по три часа. Боюсь, нам придется дать ему кого-то убить, иначе он окончательно спятит.

С этими словами он убрал в стол одну из рюмок.

Валентина внимательно посмотрела на меня.

— Вы еще и наркоманы?

— Нет, — возразил я, тоже присаживаясь. — Просто у нашего друга приступ своеобразной болезни.

Мы выпили. А потом Викториан начал рассказывать. Не скажу, что получалось у него очень складно — но, похоже, Валентина начинала понемногу верить ему. Он рассказывал ей о колдовстве. Не погружаясь в тонкости, он рассказал о Древних, о нас троих, кто чем занимался. Спокойно потягивая коньяк, он говорил о смертях и убийствах, словно речь шла о визите в гастроном. Потом он перешел к болезни Жаждущего.

— И что вам нужно от меня? — поинтересовалась Валентина, когда рассказ подошел к концу.

Ее поведение немного изменилось. Она расслабилась, оттаяла. В движениях появилась томность. Может, она смирилась с тем, что есть на свете такая вещь, как колдовство, — а возможно, виной тому была почти опустевшая бутылка коньяка.

— Мы хотим, чтобы ты вылечила Жаждущего.

Честно говоря, за неспешно льющимся коньяком и беседой я пропустил момент, когда Викториан перешел с Валентиной на «ты».

— Вылечила?

— Ты совершишь одно небольшое ментальное путешествие.

— То есть?

— Есть особый род галлюциногенов, который позволяет слиться сознаниям разных людей. Во сне ты попадешь в ту часть внутреннего мира Жаждущего, который управляется Искусством. Только человек, наделенный частицей Искусства, может попасть туда. Ты уничтожишь источник Искусства, и Жажда Запаха перестанет терзать Павла.

— И вы думаете, я соглашусь?

— Надеемся.

— Но почему именно я? Зачем вам было кого-то искать, когда любой из вас может проделать это?

Викториан тяжело вздохнул.

— Александр Сергеевич не сумеет сделать все правильно, к тому же у него слабое сердце. Он не сможет. Мы искали воина Искусства…

— Ладно, — кивнула Валентина. — Предположим, я соглашусь исполнить роль воина. Но что будет, если я не соглашусь?

Она играла с нами, словно с котятами. Бросит бантик, дернет за веревочку.

— Тогда придется искать еще кого-то.

— И вы надеетесь найти добровольца?

И тут у меня появилась одна мысль.

— Мы надеемся найти человека, который захочет заглянуть за черту мира Древних и рассказать нам, что там находится.

— При чем здесь мир Древних?

— Согласно Книге Эбони, все отдельные частички Искусства копируют мир Древних, на манер искаженных отражений. Можно сказать, что это — калька мира Древних, наложенная на душу Жаждущего. Внешним проявлением этого является тяга Павла к убийству. Его интересует не смерть, а процесс умирания. Те несколько мгновений, когда, как говорят священники, душа покидает тело.

— Значит, мы с ним сядем тут, наглотаемся какой-то дряни, забалдеем, а потом он вылечится?

— Примерно так. Но тебе во сне придется совершить долгое путешествие.

Валентина хихикнула.

— У меня такое ощущение, что по вам обоим плачет психушка. И если бы я сама не могла убивать людей в мгновение ока, я бы вам не поверила… А сколько ваш Павел уже убил?

— Ему двадцать семь. Раньше он убивал одного человека в два-три месяца. Потом стал сдерживать себя, и последний раз, когда сорвался, убил сразу трех…

— А сколько ты сам убил за свою жизнь? — Валентина внимательно смотрела в глаза Викториана.

— Какая разница?

— По-моему, любой нормальный человек побежал бы отсюда прямиком в милицию. Вы мне напоминаете банду маньяков, — она еще раз посмотрела на Викториана, а потом добавила: — Очаровательных маньяков… Правда, я и сама немножко ненормальная…

Не знаю, насколько она поверила в то, что рассказал ей в тот вечер Викториан, но с тех пор она стала одной из нас. Как и нам, отделенным от простых людей стеной Искусства, ей было вдвойне тяжело, потому что она работала в Отделе, и секретность тяжким грузом давила на нее. Но с нами она могла говорить откровенно. Мы были людьми иного мира. Мира, где власть партии и КГБ не имела никакого значения. Мира, где смерть человека была совершенно естественной вещью — ну, скажем, как дыхание. «Жить — значит убивать», — вот каким был главный закон Искусства.

* * *

«Уехав в командировку» для родных и знакомых, мы переселились в обитель под кладбищем. Жаждущий был совсем плох, и мы не спускали с него глаз. Если бы не его упорное желание излечиться от Жажды, если бы он продолжал убивать одного-двух человек в месяц, то у нас не было бы никакой проблемы. Но он желал стать обычным человеком ради любимой, и мы пали жертвами его «ломки». Конечно, мы могли не следить за ним и держать его все время связанным либо выпустить на улицы сеять смерть. Но он был одним из нас — человеком с частицей Искусства в душе, и мы, равнодушно относящиеся к смерти простых людей, не могли бросить его.

В те дни нас охватила лихорадка приготовлений. Как безумные, мы метались по городу, собирая необходимые ингредиенты для приготовления колдовского отвара. Вы даже представить себе не можете, как тяжело, например, достать десять крысиных хвостиков или совершенно черную кошку. Черную, без единого белого волоска. Мы купили кошек на Кондратьевском рынке. Целых три! И все оказались с белыми волосками, которые в полутьме толкучки мы не разглядели. И так далее.

У Валентины в те дни тоже было море забот. Она готовилась к очередной операции. Наверху шла яростная борьба за власть, и пешки поменьше рангом одна за другой выходили из игры. Мы же с Виктором раньше даже не подозревали о подобном, считая партию единым монолитным организмом. Валентина же открыла нам глаза на истинное значение таких штампованных фраз, как «ушел на пенсию по состоянию здоровья» и «скоропостижно скончался от сердечного приступа».

Узнав о безграничном богатстве Виктора, Валентина занялась нашим гардеробом, переодела вначале его, а потом и меня. Гардеробом Жаждущего занималась Светлана, и тут, с точки зрения Валентины, все было более-менее нормально. Мы же раньше одевались как обычные служащие, ничем не выделяясь из толпы, спешащей по утрам на работу протирать штаны в каком-нибудь НИИ. Теперь мы выглядели, как иностранцы-плейбои, запакованные по последнему слову моды.

Костюмы из валютной «Березки». Лучшая обувь, которую можно только купить за сертификаты. Галстуки с рубиновыми заколками. Белые атласные рубашки.

По-моему, если бы у Валентины была возможность, она притащила бы в обитель Викториана новую мебель, превратив ее в фешенебельную контору «Дьявол Инкорпорейтед».

И еще она сбрила Викториану бороду. Она отвела его в какой-то модный салон, и оттуда Викториан вышел помолодевшим лет на десять. Не знаю, как к этому отнеслись в семье Викториана, но мне он таким нравился больше…

Вот такой была Валентина.

Глава 3 РИТУАЛ (из записок А. С.)

— Основная правда, конечно, в высшей степени очаровательна, — сказал Чжу. — Однако ученица могла идти по ней, а в конце концов так и не познать ее.

Пу Сунлин. «Хэннян о чарах любви»

Те дни представляются мне сплошной идиллией.

Мы жили на кладбище, словно вампиры, и, как слуги Сатаны, стали самыми стильными людьми из многочисленного отряда прожигателей жизни — завсегдатаями самых дорогих ресторанов и варьете. Мы не кутили и не швырялись деньгами. Но с появлением Валентины жизнь повернулась ко мне и Викториану другой гранью, и мы окунулись в то, чего раньше чурались, не понимая всей прелести безмятежного существования, которое дарило нам колдовство. Да, раньше мы не умели отдыхать и расслабляться, но теперь жизнь предстала пред нами во всей своей красе. Не только дорогая, но и умело приготовленная пища, танцы, развлечения. Женщин мы обходили стороной. Валентина была единственной нашей дамой, и, учитывая ее таланты, нам с Викторианом ее хватало за глаза.

Валентина за несколько вечеров сделала из нас с Виктором неплохих кавалеров. Я сбросил десяток килограммов с помощью заклятий, усиленных занятий физкультурой и зарубежными лекарствами; стал чувствовать себя не только на десять килограммов легче, но и на десять лет моложе.

Ночами мы сидели за столом у Викториана, пили, вели откровенные беседы. Каждому из нас нужно было выговориться — слишком много необычного, того, что нельзя разделить даже с самыми близкими, привнесло Искусство в наши жизни. Слишком кровавы были наши маленькие открытия и победы на его пути. В этих ночных застольях накопленное с годами выплескивалось из наших душ. Мы стали как бы одной семьей. Я ничуть не преувеличиваю. Не знаю, был ли я в жизни с кем-нибудь более откровенен, чем в те вечера со своими вновь обретенными друзьями. Был ли я когда-нибудь счастливее, чем в те дни?

Мы говорили обо всем: о своих чувствах, о мировоззрениях, о насилии, сексе, об убийствах, о Древних. Валентина рассказывала о тайных операциях Отдела, о своих подвигах в постели и о длинной цепочке мертвых любовников. Ее рассказы были насыщены похотью и порой становились подробны до откровенности. Жаждущий говорил о своих ощущениях при убийствах. Он рассказал нам о той первой — рыжеволосой; о том, как впервые сознательно убил человека. Он перемешивал свой рассказ о Смерти с отступлениями — туманными воспоминаниями детства. Его монологи всегда выходили слишком эмоциональными. Он то ругал, то восхвалял себя, провозглашая себя чуть ли не новым Иисусом — все зависело от того, в какой момент между приступами ломки начинал он свой рассказ. Однажды он договорился до того, что объявил мух своими вестниками, которые якобы только для того и существуют на свете, чтоб напоминать людям о его существовании. В такие моменты он становился совершенно несносен и, чувствуя приближение очередного приступа, мы кутали его в самодельную интерпретацию смирительной рубахи. Мне же рассказывать было нечего. Слишком вялой и обыденной была моя жизнь до знакомства с Жаждущим.

Рассказы Викториана были мрачны и фантастичны. Во многие детали верилось с трудом даже нам, коснувшимся Искусства. Многое из того, о чем он говорил, полностью противоречило нашему мировоззрению, которое все еще оставалось полностью материалистическим. А Викториан пытался заставить нас поверить в Колодец, в Древних. Мы знали, что они существуют; знали, что Викториан может в любой момент встать, выйти в соседнюю комнату и вызвать этих существ. Мы понимали это разумом, но наши сердца отказывались верить в тот фантастический кошмар, что существовал параллельно государствам, революциям, режимам. Древние в Колодце были вечными, с нашей точки зрения, и такие события, как две мировые войны, волновали их не больше, чем нас — нашествие Чингисхана.

Но время шло. Жаждущему становилось все хуже.

Участвуя в подготовке нашего грандиозного эксперимента (Викториан называл его «ритуалом»), я в глубине души сомневался в его целесообразности. Уверенный, что лекарство должно быть материальным, и не веривший, как Викториан, в иные миры и измерения — в идеалистическую конструкцию мира — я шел на поводу у Викториана и Валентины, в перерывах между посещениями ресторанов и беседами готовя необходимые отвары, снадобья и зелья.

Викториан объявил, что на весь «ритуал» потребуется максимум три дня. Но, может быть, удастся провернуть все гораздо быстрее. Если же за три дня экзорцизма ничего не изменится, то нам нужно будет искать другой способ излечения Жаждущего.

Три дня нам предстояло не спать. Три дня! Валентина сварила нам огромную кастрюлю кофе, Викториан приготовил корешки, отгоняющие сон, но я все равно не верил, что смогу трое суток бодрствовать. Викториан же настроен был более оптимистически.

— Понимаешь, — объяснял он нам, — внутренний мир каждого человека — это совокупность миров, этакая множественная вселенная. Реально, конечно, она не существует, иначе бы люди были богами. Каждый из нас существовал бы тогда лишь в собственном мирке, где творил, что хотел. А мир реальный, мир человеческой цивилизации, выглядел бы довольно грустно, быть может, и вовсе не существовал. Но тем не менее в каждом человеке кроется своя вселенная, закрытая для ее же хозяина. Теперь представим, что каждой черте характера человека отвечает определенная часть — определенный фрагмент вселенной. Выявим тот, на который оказывает давление Искусство. На этом основана идея нашего эксперимента. Часть души (назовем это так) Валентины проникнет во внутренний мир Павла. Несколько точных ударов женщины-воина, и стержень этого внутреннего мира погибнет. Искусство покинет разум больного.

— Но ты уверен, что именно так все и сработает? Что такое вторжение не окажется своего рода лоботомией?

Викториан в ответ лишь пожал плечами.

— А у нас есть выбор?..

И после паузы добавил:

— В книгах говорится об обратном. Человек, несущий Искусство, вторгается в невинный разум и чернит его краской позора. Но, по-моему, такой процесс должен быть обратим…

— Насколько велик риск с моей стороны? — голос Валентины напоминал голос насытившейся, довольной кошки. Хотя нет, в такие минуты она больше напоминала мне вампира.

— Почти никакого, — ответил Викториан. — Ты как бы увидишь волшебный сон. Уснешь… и проснешься через три дня. Только тебе надо не забыть, что во сне ты кое-что должна сделать. Мысль о главной цели должна быть все время с тобой. Иначе, если даже колдовство сработает, мы можем не достигнуть результата.

— Но какой же будет черная часть его души? На что будет похоже это путешествие?

— Понятия не имею, — спокойно отвечал Викториан.

— И ты вот так бросишь меня в лапы неизвестности? — тон Валентины приобрел некую игривость.

Викториан тяжело вздохнул. Неопределенность исхода пугала и его, но, кроме решимости, в его характере, как и у всех причастных к Искусству, присутствовала изрядная доля «пофигизма» — смеси маниловщины с равнодушием. Все идет своим чередом, раз нужно провести ритуал, спасти Жаждущего — проведем. Чем дело кончится? Скорее всего, спасем. А если не спасем, то значит, так тому и быть, и так будет — хотя Жаждущего, конечно, жалко.

И вот настал день, когда все было готово.

* * *

Начало того дня запомнилось мне совершенно отчетливо. Мы проснулись поздно. Последняя мазь должна была быть готова лишь к вечеру, остальное все было сделано, и торопиться было некуда. Томно потянувшись, я отправился готовить яичницу с каким-то импортным консервированным мясом, вроде нашего «завтрака туриста». Викториан остался нежиться в постели, а Жаждущий еще крепко спал. Накануне у него был страшный приступ. Он метался. Глаза его бешено сверкали. Он пытался хотя бы зубами дотянуться до нас. Все время призывно звал Светлану, осыпая ее при этом грубой бранью.

Часов в одиннадцать, когда мы с Виктором сели за стол, заявилась Валентина. Ей с отгулами было намного сложнее, чем нам. «Завуч» и его коллеги даже подозревать не должны были о нашем существовании. Красавица принесла с собой море грязи, потому что на улице «все потекло»; долго убирала ею же натоптанные следы…

Однажды, удивляясь неистощимости ее похоти, я попытался узнать у Валентины, есть ли предел ее жажде секса. На это она мне ответила встречным вопросом: есть ли предел Жажде Запаха у Жаждущего? В первый момент мне показалось странным, что она связала эти два понятия — но почти сразу же параллель насилия и секса, которую психологи рассматривали со времен Фрейда, тоже стала мне очевидна. Глупый вопрос и очевидный ответ. Искусство, кроме всего прочего, рождает ненасытность желаний, и неважно, чего хочет человек: чувствовать Запах Смерти или трахаться до потери сил. Искусство ведет к исступленности…

* * *

Как мы готовились к ритуалу?

Мы начали серьезно готовиться часов в девять вечера, чтобы начать ровно в полночь. Пересмена дат.

В этом часе сокрыт мистический смысл — злая сила, сродни силе Древних.

Пока Валентина брила голову Жаждущего (необходимо было втереть в кожу его черепа несколько мазей, а делать это, путаясь в гуще волос, было неудобно), мы с Викторианом подготовили место. Сдвинули в сторону письменный стол, перенесли на каменный пол одеяла с кровати, разложили подушки. Викториан очень боялся, что Жаждущий и Валентина станут метаться, мы не сможем их удержать, и они свалятся с кровати и очнутся раньше, чем Валентина исполнит задуманное.

Следующим этапом подготовки стало втирание мазей. Жаждущий разделся, лег на спину, и Викториан вместе с Валентиной начал натирать его тело мазями. Волшебные мази оказались столь пахучи, что даже у меня — человека, привыкшего к запахам колдовства — закружилась голова. Мне пришлось несколько раз приложиться к кофе, чтобы прочистить голову и не погрузиться в подступающую негу.

После растираний, уложив рядом Жаждущего и Валентину, Викториан стал покрывать их тела какими-то письменами. Он делал это с помощью кисточки.

От краски, которую он использовал, как и от мазей, исходил такой нестерпимый запах, что я вынужден был ретироваться в дальний угол помещения и оттуда наблюдать за дальнейшими приготовлениями.

Мне было удивительно, что краска, которой Викториан рисовал замысловатые значки — то ли руны, то ли иероглифы, — несмотря на свой ярко-красный цвет, почти не оставляла следов на коже. Едва заметные бледно-желтые полоски. Но Викториан упорно продолжал свое дело, пока Жаждущий и Валентина не оказались разрисованными с ног до головы. После он дал Жаждущему пожевать какой-то сухой травки и попросил обоих лечь на спину. Заставил их расслабиться, закрыть глаза, попробовать заснуть. Но оба подопытных были слишком возбуждены, чтобы думать о сне.

Колдун нырнул в свою кладовку и вскоре появился оттуда, неся первые из множества банок с заготовленными нами отварами.

Викториан приготовил себе место в ногах подопытных и стал носить туда баночки, расставляя их полукругом; раскладывать колдовские книги так, чтобы в нужный момент все оказалось под рукой. Я, несмотря на возраст, исполнял роль ученика Колдуна, помогал ему. Ожидание последних дней и бесконечные приступы у Жаждущего вымотали меня. И теперь, когда «ритуал экзорцизма» должен был начаться, я чувствовал себя как человек, которому предстоит совершить долгое путешествие; человек, который приготовился к этому путешествию, купил билет, собрал вещи и не знает, как убить оставшееся время — ведь до отъезда еще дня три. Кто-то из классиков литературы назвал такое состояние «мукой ожидания».

Но вот все было приготовлено. Викториан еще раз проверил ингредиенты и оборудование. Полночь приближалась. Наконец-то минутная стрелка часов застыла на девятке. Викториан открыл книгу с первым заклятием и замер в ожидании первого удара часов. Отбрасывая неровные тени, по обе стороны от него горели две огромные толстые свечи черного воска.

* * *

Мне хотелось бы сказать пару слов в свое оправдание. Почему мы помогали Жаждущему? Убийства людей не являлись для нас ничем из ряда вон выходящим, но и особой доблести в них тоже не было. Обычное рядовое событие. То же, что человек отступил, не желая повиноваться Пути Искусства… Вот что манило нас. Его желание избавиться от Жажды Запаха выглядело для нас особым извращением.

Своеобразный парадокс, не так ли?

Наша извращенность оказалась столь глубокой, что мы, будучи людьми Искусства, и там искали извращенность (или то, что назвали бы Извращенностью другие Посвященные). Улавливаете мою мысль? Своеобразное восприятие реальности.

А Жаждущий?

Почему он хотел вырваться из объятий Искусства? Любовь? Сомневаюсь, что даже воспетой людьми любви удастся когда-либо совершить такой подвиг. К тому же мог ли Жаждущий любить? Мужчина, получавший высшее наслаждение, когда процесс семяизвержения сопутствовал процессу Смерти? Человек, который любил мух? Ступивший на путь Искусства не сойдет с него. Это негласный закон.

Но Жаждущий пытался нарушить его. В чем же дело?

После того, как трагедия Жаждущего завершилась, я, гуляя вдоль залива, часто думал о том, что же все-таки заставило его поплыть против течения?

Путь Искусства долог, труден. Не важно, сколькими заклятиями и колдовскими книгами ты владеешь. Твоя душа должна пройти определенный путь. Искусство должно развиться внутри тебя. И оно должно развиваться гармонично. Погружение в Искусство происходит в соответствии с развитием частицы Искусства внутри человека. А Жаждущий, найдя в Запахе своего рода наркотик, рвался вперед. Ростки Искусства по-прежнему оставались в нем в зачаточном состоянии.

Если я и Валентина шли по пути Искусства замедленно, не обладали особой магией, как Викториан, но в то же время и не рвались вперед в поисках Смерти, то Жаждущий сломя голову несся вперед. Меня останавливало то человеческое, что еще осталось во мне, Валентину — служба; недвусмысленное замечание «завуча» относительно случайных смертей. Жаждущего не останавливало ничего. Не обладая колдовскими навыками, он с напором несся вперед, сметая на своем пути все преграды. Что досталось ему от Искусства? Мухи, Запах Смерти? И, естественно, дойдя до определенной черты, он изменил Искусству, как в свое время изменил человечеству.

Любил ли он Светлану?

Не знаю.

Она же, если и любила его, то не так сильно, как он себе представлял.

И все же мы помогали ему.

Если говорить по совести, мы должны были ему отказать. Точнее, Викториан. Он должен был передать всех нас в руки Древних. Уговорить совершить Паломничество. Но он поступил по-другому…

* * *

Лениво курились благовония. Мне казалось, что дым застыл в воздухе томными струйками. Время остановилось.

Передо мной лежали обнаженные Валентина и Жаждущий. Глядя на них, я невольно загляделся на округлые, манящие груди Валентины. Интересно, если бы она не пошла Путем Искусства, выглядело бы ее тело таким соблазнительно аппетитным?

В ногах «подопытных», меж свечей, скрестив ноги по-турецки, сидел Викториан. Низко наклонив голову, он что-то шептал. Я не слышал его слов и не был уверен, что он говорит человеческие слова, а не завывает на каком-то мертвом языке. Голова его мерно покачивалась в такт словам. Движение было плавным, гипнотическим, и дрема (нет, не сон, а некое переходное состояние, когда вроде бы ты и дремлешь, но в то же время все видишь, отлично понимая, что происходит вокруг) обволокла меня своими мягкими крыльями.

Время остановилось.

Сколько мы просидели так? Час? Два?

Постепенно голос Викториана стал громче. В нем зазвучали угрожающие, злобные нотки. Сквозь дремоту я стал различать отдельные слова. Имена давно забытых, ужасных богов, кровавые жертвоприношения, которые не идут ни в какое сравнение с жалкими игрищами Посвященных. А голос Викториана гудел, набирал силу. Не стану даже пытаться передать на бумаге звуки той колдовской речи, но могу с уверенностью утверждать, что в ней практически отсутствовали гласные, а те согласные, что я слышал, более походили на завывание голодного волка в лютую зиму.

Неожиданно Виктор откинул назад голову. Дернулся. Забился в крике.

Я видел, как дрожали его руки, сжимая какой-то древний фолиант, слышал хрип и клокотание слюны в сведенном спазмой горле. Тут я взглянул на тела Жаждущего и Валентины… И ужаснулся.

То, что я увидел, разом пробудило меня, вырвав из лап Морфея. С Жаждущим происходило нечто странное. Занимаясь колдовством, я насмотрелся всякого, но одно дело варить отвары, заклинать амулеты, слушать рассказы Викториана об ужасных подземных пещерах, перебирать человеческие останки — это, что бы вы там ни думали, вещи довольное обыденные и практически не относящиеся к тому, что подразумевается под сверхъестественным… Я хочу сказать, что рассуждать об Искусстве и увидеть тело Жаждущего парящим в полуметре от пола — вещи разные. И еще: в плоти Жаждущего появилось что-то необычное. Он стал как бы менее реальным. Не прозрачным, а именно менее реальным. Словно я смотрел фильм с плохими комбинированными съемками; человек как бы есть, но снят в другом месте, а потом его изображение наложили на фон. А может быть, такой эффект создавала необычная бледность его кожи.

Парящее над полом тело. Как сейчас, стоит перед моими глазами эта картина. Черные свечи. Полускрытый дымом курящихся благовоний, запрокинув голову, завывает Викториан. Рядом со мной в воздухе парит призрак. Но это было только начало.

Еще до начала ритуала экзорцизма Викториан предупредил меня, чтобы я внимательно следил за подопытными. В трансе они могли нанести себе ужасные раны. Я должен был в случае необходимости воспрепятствовать этому.

Не в силах оторвать глаз от фигуры Жаждущего, я краешком глаза заметил еще какое-то движение. Валентина зашевелилась. Вначале тело ее выгнулось дугой. На какое-то время она замерла в немыслимом «мостике», опираясь о пол лишь пятками и затылком, удерживая равновесие без помощи рук. Зрелище было не менее невероятное, чем парящий в воздухе Жаждущий.

И лицо. Ее лицо… Теперь ее лицо напоминало лик взбесившейся фурии. Я пропустил сам момент трансформации и теперь с ужасом взирал на результаты. Жемчужные губы Валентины потрескались, спеклись в черную корку. В нескольких особенно глубоких трещинах выступили капельки темной крови. Глаза утонули в глазницах и вокруг них вспухли гигантские синяки. Волосы потемнели. Из молочно-белого ежика они превратились в спутанные каштановые патлы. Мне казалось, что я наблюдаю какой-то кинотрюк. Я видел, как растут ее волосы! Сантиметр в секунду! Это было ужасно. У меня самого волосы встали дыбом, но я, не отводя взгляда, следил за ней, загипнотизированный волшебством.

Неожиданно Валентина рухнула на одеяло, и под ней стала расползаться мокрая лужа. Непроизвольное мочеиспускание? Нет! Это был пот! Ее тело теряло влагу. Из стройной мускулистой женщины она превращалась в культуристку, готовящуюся к соревнованиям и находящуюся на последней стадии «сушки». Лишенная воды и даже самых тонких жировых прослоек кожа натянулась на мускулы и кости, как на барабан. Сетью узловатых корней проступили вены.

Потом Валентину стало трясти. Вначале по телу прошли едва заметные волны дрожи. Постепенно они становились все сильнее, а интервалы между ними — все меньше. Все ее тело содрогалось от ужасных толчков.

Викториан не обращал никакого внимания на происходящее, он продолжал петь. Следить за подопытными — моя часть работы.

Я подвинулся вперед. В нос ударил запах терпкого женского пота. Содрогнувшись, я вцепился в кисти рук Валентины, пытаясь прижать ее тело к мокрому одеялу, но тут же отдернул руки. Тело Валентины буквально горело. Мне показалось, что я схватился не за живую плоть, а за кусок раскаленного металла.

Дуя на обожженные ладони и не зная, что делать, я замер. Теперь Валентина выглядела еще ужасней и в то же время прекрасней, потому что в этом уродстве крылось своеобразное очарование. Если бы не отталкивающая маска мумии и не груди, напоминающие бесформенные дрожащие мешки, тело ее могло бы послужить образцом дьявольской красоты.

Следующая трансформация началась совершенно незаметно. И без того развитая мускулатура Валентины начала расти. Мышцы вспухли узлами, и я с ужасом увидел, как, не выдержав напора, лопаясь, поползла с них кожа. Мешки грудей исчезли, тонкой прослойкой молочных желез натянувшись на мускулы. Пройдя переходную стадию красоты, Валентина превращалась в нечто ужасное. Куски расползшейся кожи казались белыми заплатами на красном мясе мускулов…

Сколько времени это продолжалось? Не знаю.

И все же мне удалось отвернуться, удалось отвести взгляд от этого кошмарного зрелища.

Жаждущий по-прежнему парил в воздухе, но тело его стало еще более призрачным.

Сколько продолжалось это представление? Мне казалось, что многие часы — хотя, как потом выяснилось, весь ритуал занял всего часа полтора.

Постепенно пение Викториана стала тише. Тело Валентины стало опадать, принимая нормальные размеры. Лоскутья кожи сходились, но в местах разрывов пролегли неровные кровавые полосы, а потом сквозь Валентину поползли насекомые…

Не знаю, хватит ли мне слов описать последний акт этого ужасного спектакля черной магии… Сквозь плоть Валентины лезли отвратительные существа.Выглядело это так, словно ее тело было покрыто татуировкой, великолепной объемной татуировкой, и эта татуировка двигалась под кожей Валентины, живя собственной жизнью. Чудовища размером с кошку, но ощетинившиеся шипами и гноящимися ядом жвалами, ползли сквозь ее тело, выползая из колтунов отросших волос и исчезая в кончиках пальцев ног. Потом Викториан объяснил, что звери Древних, которых я по незнанию принял за экзотических насекомых, двигались в другом измерении, лишь отчасти накладывающемся на наше. Тело Валентины случайно оказалось на их пути, и они прошествовали сквозь него, даже не замечая препятствия. А мне — стороннему наблюдателю, глядевшему на тело, находящееся частично в нашем, а отчасти в мире Древних, — удалось увидеть их. Точнее, они пребывали даже не в другом измерении, а где-то между потусторонним миром и физическим четвертым измерением, как трактуют его наши ученые. Я не силен в топологии. В тот момент мне казалось, что от Валентины осталась лишь одна тонкая оболочка, сохранившая форму ее тела — а под кожей, через то место, что раньше занимали кости, мускулы и внутренности, потоком ползли неведомые твари, используя ее тело как туннель, ведущий из ниоткуда в никуда.

Наконец Викториан взял последнюю ноту. Тело Жаждущего дернулось в воздухе, на миг обретя прежнюю реальность, и я едва успел подхватить его, не дав шлепнуться на пол с полуметровой высоты. Когда же я снова посмотрел на Валентину, она опять была такой же, как и прежде — только тело ее обвивала неровная кровавая паутина, а из крашеной блондинки, подстриженной «под мальчика», она превратилась в длинноволосую шатенку. Волосы вернули себе свой природный цвет. Грязные темные волосы, сбитые в колтуны, выглядели отвратительно.

Викториан тяжело вздохнул. Потом прохрипел:

— Помоги!

Я бросился к нему, помог подняться. Он ослаб. Руки и ноги у него дрожали, одежда была насквозь мокрой.

— Ну?

— Что «ну»? — голос Викториана дрожал.

Я помог ему добраться до кровати и принес кружку воды. Он стал жадно, захлебываясь, пить, прося еще и еще. Опустошив почти половину трехлитрового бидона, в котором мы держали воду для питья (увы, водопровода в склепе не было), он повалился на спину и замер, закрыв глаза.

— Тебе удалось?

— Не знаю, — едва шевеля губами, ответил он. И, немного помолчав, добавил: — Когда ребята проснутся, выясним. Я страшно устал.

И уснул.

А я остался с тремя спящими, до предела измотанными людьми, не зная, чем им помочь. Стараясь не разбудить Жаждущего, я перенес его на кровать, а следом за ним перетащил и Валентину, предварительно протерев ее тело чистой сухой тряпкой. Когда я проводил по ее шрамам, она морщилась во сне, но не просыпалась. Их сон был крепким и беспробудным — колдовским.

Было два часа ночи. Вместо трех суток, как мы боялись, ритуал экзорцизма занял меньше двух часов.

Вернувшись к письменному столу Викториана, который на время эксперимента мы сдвинули в угол, я достал бутылку какого-то вина (о, эти спасительные безграничные запасы его письменного стола!), налил себе и, расслабившись, через открытую дверь стал наблюдать за людьми, с которыми познакомился так недавно и которые стали теперь моими самыми близкими друзьями.

Видимо, я задремал, потому что разбудил меня испуганный крик Валентины:

— Господи! Что со мной?!

* * *

Мысли возвращались медленно. Ему казалось, что он, словно неудачный ныряльщик, стремится к серебристой поверхности где-то там, в вышине над головой, но никак не может до нее подняться. Пытается вдохнуть, но легкие не получают воздуха. Изо всех сил он загребает руками, но остается на месте. Но на самом деле он не двигался. Лежал и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

Стоило осознать это, как появилась другая мысль: «Может, меня парализовало?»

Нет. Он чувствовал ноги, руки… И тут на него навалилось ощущение собственной неполноценности. Чего-то не хватало. Он не мог открыть глаза, не мог пошевелиться, но не это волновало его. В нем чего-то недоставало, что-то отсутствовало. Еще не придя в себя окончательно, не восстановив зрение, он мучился, пытаясь понять, в чем же дело. Не найдя никакого ответа, он стал проверять, все ли у него на месте. Нервные окончания говорили: «Все в порядке. Руки, ноги, пальцы на месте». Откуда же взялось чувство щемящего беспокойства, острой занозой засевшее в сердце?

А потом пришли более важные вопросы: Кто он? Где он? Что с ним случилось? Пока еще память не давала ответов.

Неожиданно молнией сверкнула догадка: «Я попал в автокатастрофу! Я в больнице. Мои чувства врут. Я страшно искалечен».

Страх удушливым ватным одеялом навалился на него. Он вспомнил катастрофу. Не ту, в которой пострадал он (если, конечно, причиной всему была катастрофа). Он вспомнил груду искореженного металла, милицейское оцепление.

Он был там. Он отлично это помнил. Стоял в первом ряду перед оцеплением, а в бесформенной груде «Запорожца» умирал водитель, стиснутый покореженным металлом. Несколько людей в форме пытались вытащить его. Кто-то кричал, что вот-вот привезут газовую горелку.

Чем же тогда он там занимался? Топчась в грязи за ограждением, он ловил тонкий аромат. Какие-то духи? Запах! Да, это был Запах. И тут он все понял!

Он стоял там и наслаждался, присутствуя при смерти человека! Не может быть!

Страшный спазм отвращения к самому себе скрутил его тело. На мгновение ему показалось, что все переплетения его вен распрямляются под кожей, изворачиваются, принимая другой рисунок.

— Кажется, он приходит в себя.

Кто это сказал? Кто-то есть рядом с ним? Или эти слова продиктованы его собственным воображением?

Где он? Кто он?

— …да, похоже. Может, дать ему нашатыря?

— Не стоит. Неизвестно, как отреагирует организм. Я не уверен в результатах нашего эксперимента. Вроде должно было получиться…

— Ну, если с его душой произошла хотя бы половина того, что случилось с моим телом.

Женский голос.

В машине была женщина. Она кричала. Он помнил ее крик. Крик и запах… и мухи. Мухи тоже там были. Большие желто-красные мухи-листья. Листья слетали с деревьев — мухи осени.

И тут в его памяти всплыл какой-то чердак. Кучи засохшего дерьма, по которым ползали его настоящие друзья. Мухи? Мухи, которые так любили садиться на трупы. Мухи, которые совершали намаз, опуская щетинистые лапки в человеческую кровь. Мухи, которые, жужжа над телом, пели отходную молитву.

Голоса что-то говорили, но он не слышал их.

Перед ним стояли его жертвы. Тогда он еще не знал, что они именно его жертвы. Он просто видел искалеченные тела. Вспоротые животы, кишки, растянутые по залитому кровью полу; куски плоти, плавающие в ванне, до краев наполненной кровью. Медленная смерть и удовольствие. «Убить низшее существо — наслаждение. Это то же самое, что испытать оргазм с женщиной». Где же это он читал? Ницше? Геббельс?

А череда трупов шла перед ним. Он видел всех. Видел кровь, размазанную по бледной коже. Лишь через какое-то время к нему пришло осознание, что это он — он их убил. Он вспорол животы этим самкам и самцам рода человеческого. Он убил всех этих случайных прохожих и отдал их истерзанные, кровоточащие тела мухам.

Нет! Этого не может быть! Это слишком ужасно!

Тело его содрогнулось, выгнулось дугой. Он почувствовал на языке привкус желчи. Инстинктивно открыл рот, и содержимое желудка волной выплеснулось наружу.

Нет! Не верю! Это не мог быть я! Это — слишком ужасно!

Он захлебнулся собственной рвотой.

А потом пришла боль, и, почувствовав прикосновение чьих-то рук, он с трудом разлепил веки.

Где же он все-таки был? Кто тот солидный пожилой человек в толстом джемпере — этакий английский джентльмен, вышедший прогулять собачку по Кенсингтонскому саду? Кто этот второй — щеголеватый человек, в чертах которого проглядывает что-то кавказское? Кто они?

Друзья?

Трупы и видения Смерти отступили. Вот он сдает экзамены в медицинский институт. Вот юбилей отца.

Они празднуют его в ресторане… Защита диплома… В огромном великолепном зале ему вручают диплом и значок… Вот Светлана… Он вздрогнул, вспомнив ее. Прекрасная Светлана. Ее волосы. Ее глаза. Ее бедра, ее руки. Ее груди с такими маленькими, как капельки, сосками…

И тут новая волна захлестнула его.

Подвал. Скальпель в его руке. Острие металла входит в глаз блондинке. Навстречу его руке из глаза ударяет струя крови, смешанной с глазной жидкостью. Сладковатая кровь бьет ему в лицо. Он весь в крови, но еще сильнее вдавливает скальпель. Втискивает кусочек металла все дальше в глазницу жертве. А как она кричит! Но почему он наслаждается ее криком? Почему он без отвращения смотрит, как жирные отвратительные мухи садятся на заляпанные кровью белокурые волосы.

Мухи, он и труп.

Неужели это был он?

Новая волна спазматической дрожи. Снова его тело выворачивают приступы рвоты, снова желудок рвется наружу, хочет протиснуться через узкое горло, выскочить в таз, который подставил пожилой человек. И вместе с очищением желудка приходят воспоминания. Он вспоминает, что его зовут Павел; вспоминает, кто он; вспоминает, кто эти люди, почему он здесь, зачем… Вспоминает об Искусстве…

* * *

Викториан сам едва держался на ногах, поэтому, когда Валентина пришла в себя, ею занялся я.

Как это было? — спросил я, помогая ей встать, поддерживая ее еще слабое тело.

— Ужасно.

— Страшно?

— Не только. Мне кажется, что на какой-то миг я попала в сказку… В кошмарную сказку. И… — она чуть помедлила. — Викториан правильно сделал, что нашел меня. Ты бы там погиб.

— И?

— Его черный бог мертв. Я убила его бога и освободила его душу, — она закашлялась. — Больно говорить. Дай воды.

Я принес воды, и она, как и Викториан, стала жадно пить. Она пила и пила. Потом, переведя дыхание, осмотрела себя.

— Сколько все это продолжалось?

— Часа два.

— А волосы?.. Я думала, ты скажешь — месяца два. Разве за два часа волосы могут так отрасти?

На мгновение я потупил взгляд.

— Знаешь, то, что я видел… То, что происходило с тобой… Мне было очень страшно…

— Ладно, потом все расскажешь. А сейчас помоги мне. У меня болит каждый мускул, но надо что-то сделать с этими… порезами и волосами. Ужасно…

Я помог ей добраться до стола. Тут она остановилась и стояла, пока я обрабатывал трещины в коже йодом и зеленкой. Валентина морщилась, но молчала. Теперь ее тело оплела малиново-зеленая паутина, и Валентина стала напоминать утопленницу.

— Ты пока не одевайся. Пусть зеленка подсохнет, а то всю одежду перемажешь.

Потом я достал большие ножницы, безопасную бритву с единственным лезвием и взялся за работу. Валентина едва держалась на ногах, но стойко переносила все мои «повернись», «подними голову», «опусти подбородок». Волосы на голове Валентины в порядок привести не удалось. Они срослись колтунами, и ни одна расческа их не брала. Тогда Валентина велела срезать их под ноль. В мгновение ока я оголил ее череп и с мастерством заправского парикмахера стал работать помазком, мыля темную щетину.

Занимаясь Валентиной, я заметил, что волосы сильно отросли по всему ее телу. Щиколотки покрылись темным пушком, несколько упругих и длинных волосин появились на груди вокруг сосков. Женщина с волосатой грудью?.. Побрив Валентине голову, я окончательно затупил единственное лезвие, и Валентина сказала, что займется собой позже, у себя дома. Выглядела она ужасно, и, если на свете и существуют демонессы, то вот сейчас она ею и была — ни больше ни меньше.

Тем временем оклемался и Викториан. Что-то бормоча себе под нос, он отправился в кладовую. Зажег газовую плитку и начал что-то готовить. Только когда из кладовки потянуло жареной ветчиной, мы с Валентиной почувствовали, как голодны. Я выдвинул письменный стол Виктора в центр комнаты. В мгновение ока на столе появились тарелки, вилки. Огромная пластиковая бутыль импортной минералки. Валентина, ловко орудуя огромным ножом, нарезала хлеб, порубила зеленый лук и болгарские маринованные огурчики.

Яичница вышла роскошной. И главное ее достоинство было в том, что она была подана вовремя. Викториан открыл пару банок сайры, посыпал свое кулинарное творение мелко нарезанным лучком. Боже, что это был за пир! Мне казалось, что я не ел так веков пять. И тогда нам не важно было, удался ли наш эксперимент. Мы были просто рады тому, что все закончилось.

И вот, насытившись, расслабившись, мы сидели вокруг стола, потягивая минералку. Жаждущий стал подавать первые признаки жизни. Вначале его тело скрутило судорогой, потом выгнуло дугой. Его стало рвать.

Викториан притащил таз.

Валентина хотела тоже чем-то помочь, но мы заставили ее убирать со стола, и она, нервничая, гремела тарелками у нас за спиной, а мы внимательно разглядывали Жаждущего, пытаясь визуально обнаружить: произошла с ним какая-то перемена или нет?

Жаждущий выглядел жалко.

В ту ночь он не сказал нам, удался наш опыт или нет. Да он и сам, видимо, этого не знал. Он был подавлен, разбит.

Немного отлежавшись, он ушел, так ничего и не сказав. И только когда он покинул склеп, сделал несколько шагов по белому, невинному, только что выпавшему снегу и, не выдержав, упал на колени, воздел руки к небу в безмолвной мольбе — мы поняли, что он окончательно оставил путь Искусства. Он остался один на один со своими жертвами, со своей совестью, лишившись защитной оболочки Искусства. Теперь он понимал, что он — чудовище, и если раньше это диктовалось лишь его разумом, теперь об этом кричало его сердце. А мы для него тоже стали чудовищами, которые шли нечеловеческими путями, между делом забирая жизни невинных низших существ — одним из которых он теперь стал. Раньше он убивал людей, наслаждаясь этим, а теперь по собственной воле лишился единственного оправдания. Стал мазохистом особого, самого ужасного рода, потому что обрек себя на вечные муки раскаянья.

А мы? Мы по глупости, играясь с Искусством, как с детской игрушкой, помогли ему, не понимая, к чему ведет такая помощь, не думая, чем закончатся наши игры.

Только потом, когда история Жаждущего завершилась и все эти события стали лишь воспоминаниями, мы, обсуждая случившееся, поняли свою ошибку…

В то утро Жаждущий ушел из обители Колдуна. Ушел, не попрощавшись, едва переставляя негнущие-ся ноги; ушел, отказавшись от нашей помощи, отказавшись даже говорить с нами. И мы, глядя ему вслед, невольно чувствовали обиду. Мы выполнили его просьбу, а он… Но теперь он принадлежал другому миру — миру людей. Дороги Искусства закрылись для него. Он покинул наш круг.

Глава 4 МИР МУХИ (из записок А. С.)

Хань Юн сказал:

— Теперь я понял, что все происходящее в мире — не случайно.

Чжан Ши. «Красный лист»

От испарений мазей, которыми Викториан умастил ее тело, кружилась голова. В районе паха и сосков поначалу неимоверно жгло, но не было сил поднять руку. Тяжесть, томление. Веки сами закрывались, словно отлитые из свинца. На уме вертелась цитата из гоголевского «Вия». Сейчас Валентине тоже хотелось сказать кому-нибудь властным голосом: «Поднимите мне веки», — но сил говорить не было.

Постепенно жжение прошло. Ощущение теперь было такое, словно она напилась, однако тут было что-то другое. Валентине было легко, и весь мир плыл перед глазами. Ни головокружения, ни тошноты, но безумная карусель продолжалась.

Викториан сказал, чтобы она закрыла глаза, и Валентина подчинилась. Тьма нахлынула со всех сторон, но через тонкую кожу век пробивался яркий свет свечей. Она слышала бормотание Колдуна, которое становилось все тише и тише. Она засыпала? Может быть.

Воспитанная в семье атеистов, полностью осознавая свой «дар», Валентина не считала его чем-то сверхъестественным. Просто еще один неизученный феномен природы. Наверное, это и подтолкнуло ее согласиться на безумный опыт. Доводы, которые приводили ей мы с Викторианом, пытаясь пошатнуть хотя бы одну из аксиом, что вдалбливались ей с детства, выглядели такими простыми и логичными. Наши доводы она воспринимала разумом, а не сердцем, и они оставили след в ее душе. Но слишком уютно чувствовала она себя в рациональном мире материализма. Тут все явления подчинялись строгим физическим законам. Давным-давно отринув основные законы общества, поняв, что общество, в котором она живет, строится лишь на лживой пропаганде, она так никогда и не смогла отказаться от основ материалистического мировоззрения, все еще подчинявшего душу. Но на этих основах покоились устои отринутого ею общества, поэтому Валентина не заметила начавшейся трансформации восприятия.

Сознание ее как бы стало выползать из тела, растекаться невидимым облаком во все стороны, выполняя упражнение из системы Шри Ауробиндо. А может, это душа покидала тело? Вот она коснулась ауры Жаждущего — лед, злоба; моей ауры — тепло, доброта; ауры Викториана — равнодушие.

Все дальше и дальше вытягивались усики ее сознания. Но ощущения ослабевали. Чем дальше двигался ее разум, тем слабей он становился. Валентина растворялась в окружающем мире, впитывая его каждой клеточкой своей кожи. Нечто подобное она испытала в детстве, когда после долгого похода (а дело было в пионерском лагере, куда Валентину отправляли каждое лето) их усталый отряд к концу дня вышел к озеру с горячей, почти вскипяченной палящим солнцем водой. Все они были грязны, по лицам протянулись полосы от налипшей на пот пыли. Тогда купаться в не отведенных для этого местах им строго-настрого запрещалось, но все пионеры во главе с вожатым, на ходу сбрасывая одежду, бросились в воду. Валентина на всю жизнь запомнила прикосновение теплой озерной воды к усталым ногам. Как приятно было лежать там, на мелководье, смотреть в высокое летнее небо и ни о чем не думать. Ее мысли обратились к детству, к тому времени, когда она еще не осознала частицы Искусства, затаившейся в ее теле…

Она даже не заметила, как уснула.

* * *

Где она оказалась? Что за странное, мрачное место! Она не могла и представить себе более зловещего пейзажа: низкие темно-серые тучи нависли над головой, в обе стороны от нее раскинулись невысокие, мрачные холмы, заросшие пожухлой травой. Кое-где возвышались какие-то то ли стелы, то ли памятники. Ближайший из них находился слишком далеко, чтобы Валентина могла хорошенько рассмотреть его.

Куда она попала?

И тут она заметила, что стоит на мосту.

Между холмами вилась узкая речонка, почти ручеек, с матово-черной, как ночное небо, водой. Вода казалась совершенно неподвижной и, если смотреть сверху, напоминала поток смолы, застывший, словно по мановению волшебной палочки. По берегам реки замер сухой камыш. Ни один даже самый легкий ветерок не колыхал его тонкие желтые стебли. А сам мост!

Валентине показалось, что в мгновение ока она перенеслась в какую-то сказку. Не в веселую детскую сказку, какие обычно печатают в книжках с яркими иллюстрациями, а в настоящую сказку, достойную страниц колдовских «Хроник подземного». Мост был древним. Валентина и представить не могла, что камень может до такой степени выветриться — и тем не менее не рассыпаться. На обоих концах моста стояли странные скульптуры, изображающие горы черепов. Воплощенная в камне и многократно повторенная картина Верещагина… И что-то витало в воздухе… Валентина глубоко втянула ноздрями воздух. Зло! Опасность! Где-то рядом затаилась опасность. Кроме опасности, в воздухе чувствовался запах Искусства.

Неужели? Этого не может быть! Наверное, она попала в мир Древних! Но для мира Древних, если судить по рассказам Викториана, тут слишком привычная обстановка.

А потом Валентина обратила внимание, что она совершенно обнажена. Она стояла нагишом на выгнутом дугой мосту и оглядывалась, не зная, что делать.

Она отлично помнила, как Викториан колдовал над ней в своей обители. Потом она, кажется, уснула или потеряла сознание, и вот она здесь.

Где же все-таки она? Куда она попала?

Валентина еще раз беспомощно оглянулась, шагнула вперед… и тут сказалась долгая спецподготовка. За один шаг — время, необходимое на быстрое движение ноги от одной точки камня до другой — ее тело вспомнило все, чему его учили. Мышцы ее мгновенно напряглись, под кожей рельефно проступили мускулы. Она была готова встретиться с любой опасностью. Она являлась машиной убийства и была готова действовать.

Но что удивило Валентину больше всего: если она и вправду спит в обители Викториана, то как ступни ее могут чувствовать шероховатый камень моста? Значит, она тут оказалась на самом деле. Нет, это не самое важное. В первую очередь надо определить, где она находится. Постараться понять, как она тут очутилась, и выбираться в реальный, известный ей мир.

Осторожный шаг вперед. Еще один шаг.

Неожиданно из-за инфернальной скульптурной композиции выступила какая-то фигура. Человек был одет в странные одежды, и если бы Валентина встретила его где-то на улице, то, наверное, долго бы смеялась. Но странный, похожий на средневековые самурайские доспехи костюм выглядел совершенно естественно на фоне бежевых холмов, пожухлой травы и искрошенных временем камней.

Валентина замерла. Кто перед ней? Друг? Враг? Прохожий? Можно ли встретить постороннего человека во вселенной, созданной сознанием другого человека? (Само по себе это было забавным вопросом, не правда ли?)

Она шагнула вперед, словно кошка — огромная кошка, в любой момент готовая взвиться в прыжке и, выпустив когти, вонзить их в своего врага.

— Стой, женщина! — голос незнакомца был хриплым, неестественным, и хотя он говорил почти шепотом, его голос громко разнесся по замершим в ожидании холмам. — Кто ты? Зачем собираешься потревожить покой моего господина?

В руке его блеснул меч. Что-то среднее между самурайским клинком и саблей континентального Китая. В чем, в чем, а в оружии рукопашного боя Валентина разбиралась неплохо — но никогда еще не видела ничего похожего, столь устрашающего.

Решив не отступать, она смело шагнула вперед.

— Кто твой господин? Где я?

— Тут вопросы задаю я.

Незнакомец угрожающе качнул мечом. Он не был новичком в своем искусстве.

Несколько медленных круговых движений полусогнутыми руками, и она была готова. Она снова очутилась на ринге в тренировочном лагере, снова ее противником был ненавистный инструктор, и она должна была победить. Никакой пощады. Движения и смерть.

— Остановись, женщина! Никто не должен входить в эти владения.

Голос доносился из-под рогатого шлема «самурая», но лица противника Валентина видеть не могла. «Воин-призрак» — так назвала она его про себя, и теперь ее сжигало желание победить этого призрака. Сцепиться с ним, опрокинуть, услышать под ребром ладони треск ломающейся кости.

— Дальше ни шагу! — объявил незнакомец. — Иначе я должен буду тебя убить.

Если бы не окружающая мрачная атмосфера и эта зловещая тишина, Валентина бы рассмеялась ему в лицо. Однако лучше смеяться над уже поверженным противником. Ноги Валентины сами собой медленно перемещали тело, она шла, описывая широкий полукруг, центром которого был воин.

И тут Валентина заметила, насколько древними были доспехи ее противника. Сеть трещин покрывала иссеченный ударами нагрудник и наплечники воина — но, несмотря на это, Валентина была совершенно уверена: эти доспехи выдержат прямое попадание из гранатомета. Надо было действовать осторожно: приблизиться к противнику, обезоружить, свалить с ног, нанеся максимальный ущерб. Так ее учили.

Легкое обманное движение. Прыжок. Но противник уже очутился в другом месте, метнувшись, словно молния, и избежав разящего удара босой ноги Валентины. Та не ожидала от незнакомца такой прыти. «Только бы коснуться его кожи, и тогда он мой!» — мысленно прошептала она сама себе. Но похоже, легче было бы схватиться с десятком обычных людей, чем с этим средневековым чудовищем.

Наконец Валентина решилась. Она даже не пыталась бить в броню противника. Тут пришлось применить нечто из айкидо. Плавное движение мимо. Враг, нацелив на нее смертоносный меч, сделал выпад. Это была его ошибка. Пальцы Валентины вцепились в грубую ткань рукава. Рывок, подсечка. Валентина действовала совершенно автоматически и даже не почувствовала боли, когда закованная в железо нога воина ударила ее в голень. Рыцарь с грохотом врезался в каменную пирамиду черепов, зашатался. Тогда Валентина с разворота ударила ногой по шипастым доспехам. Там с треском что-то сломалось. Воин взвыл от боли и сполз по камню на землю.

Валентина на мгновение остановилась, замерла над поверженным противником. Нестерпимо болела нога. Из раны, там, где кожу разодрали шипы доспехов, сочилась кровь.

«Интересно, если это все лишь моя фантазия, то как я могла повредить ногу?»

Воин! Одним молниеносным движением Валентина сорвала с его головы шлем. Перед ней лежал Жаждущий. Мертвый Жаждущий — неестественно вывернутая шея, злобно оскаленный рот, из уголка которого по подбородку протянулась темная струйка крови. Остекленевшие глаза ничего не видящим взором уставились в небо. Еще одно движение руки, и Валентина опустила ему веки. Мертвые должны спать, а не взирать на окружающий мир.

«Зачем я убила его? Изменит ли это что-то в реальном мире? Может, это как раз и есть то действо, что должна я совершить в волшебном сне?»

Валентина не знала ответов ни на один из этих вопросов, но ей казалось, что смертью Жаждущего все не закончится… иначе слишком уж простой оказалась бы ее миссия.

В любом случае глупо было и дальше стоять над трупом. Нагнувшись, Валентина стала раздевать мертвеца. Было неудобно, но Валентина по части раздевания мужчин имела кое-какой опыт. Она стянула с трупа нечто среднее между халатом и броней. Наплечники, налокотники и ножные латы она оставила. Ей вполне хватит одного платья-халата.

Одежда мертвеца оказалась грязной и заношенной до невероятности. Серое в пятнах нижнее белье, черные жирные полосы на шее «халата» — толстого негнущегося сооружения, собравшего воедино ватную подкладку, металлический панцирь, толстые шерстяные рукава и юбку грубой вязки с нашитыми на них кусками кожи и металла. Но Валентина все равно решила его одеть. Лучше носить хоть что-то, чем бегать нагишом, пусть даже во сне. Интересно, если бы Жаждущий убил ее здесь, что случилось бы с ней там, в реальном мире? Или тут сработала бы одна из сказок Викториана… Возможно, то, что сейчас окружает ее, Валентину, и впрямь столь же реально, как мир, в котором существовали ее родители, Викториан, «завуч» и все остальные.

Сапоги мертвеца оказались на три размера больше, и Валентина оставила их рядом с трупом. Подпоясавшись, она повесила на пояс его меч, предварительно немного покрутив клинок в воздухе, проверяя баланс.

Убрав оружие в ножны, легким, упругим шагом она направилась дальше — по едва заметной тропке, уходящей к холмам.

Идти было легко, но при каждом шаге ноги Валентины поднимали облака мельчайшей серой пыли. В этом мире было достаточно тепло, а в «халате» оказалось до невозможности жарко. Валентина чувствовала, как ручейки пота стекают со лба, ползут по спине вдоль позвоночника. Точно так же, как когда-то в пионерском лагере… А может, именно это привязчивое воспоминание детства и диктовало ее ощущения? Викториан говорил, что причинно-следственная связь в этом мире может нарушаться. «Все дальше и дальше, все страньше и страньше».

Скоро она едва дышала. Халат давил на нее могильным саваном. Валентина тонула в липкой духоте и потоках пота, смешанного с пылью. И тогда, словно пловец после прыжка в воду, стремящийся как можно быстрее всплыть на поверхность, глотнуть живительного воздуха, она, не в силах сдерживаться, сорвала халат, отшвырнула его, как мерзкую ненужную тряпку. Разбросав рукава, подстреленной птицей полетел он в серую кучу пыли и замер там.

Теперь Валентине стало легче. Правда, руки у нее были заняты. Она не решилась надеть грубую перевязь с мечом на голое тело, боясь стереть кожу, и несла клинок в руках.

Пейзаж и не думал изменяться. Валентина уже начала уставать, но, к своему удивлению, голода или желания спать не чувствовала. Ее прогулка напоминала кошмарный сон, когда в карусели алкогольного опьянения тебе кажется, что ты мчишься или быстро идешь по нескончаемым лабиринтам коридоров, открывая одну дверь за другой.

Но вот вдали, на фоне так и не приблизившихся ни на йоту холмов, замаячило какое-то темное пятнышко. Подойдя ближе, Валентина остановилась, зачарованно любуясь очертаниями готического особняка. Дом, позаимствованный из хичкоковского «Психо». В таком доме мог жить только психопат-убийца. На верхнем этаже у него, конечно, хранится мумия матери, а в подвале дома он устроил небольшое кладбище для неосторожных гостей. В болоте за домом должна находиться подводная автостоянка для машин, чьи хозяева нашли вечный приют в доме. Однако Валентина понятия не имела о таких вещах. Она решительно направилась к строению, надеясь найти там кого-нибудь — или, по крайней мере, отыскать нормальную одежду.

Вблизи дом оказался еще более мрачным. Готика Нового Света — именно так можно было охарактеризовать архитектурный стиль сооружения, основания которого казалось много уже для нависающего верхнего этажа.

Валентина осторожно ступила на крыльцо. Обычные доски. Тогда она решительно подошла к двери и постучала. Но никто не ответил. В доме, как и во всем этом мире, царила мертвая тишина. Казалось, Валентина осталась одна во всей вселенной, но после встречи с Жаждущим-стражем она знала, насколько обманчиво такое впечатление. Еще раз громко постучав и не получив ответа, Валентина осторожно толкнула дверь и вошла.

Внутри дом оказался еще более удивительным, чем снаружи. Валентину поразила старинная обстановка, резная мебель красного дерева с множеством затейливых узоров, кресла с шелковой обивкой и причудливо изогнутыми ножками, бронзовые лампы в стиле барокко и куча всяких безделушек, заботливо расставленных тут и там. Да и сам дом — резные перила, балки, деревянные панели — прекрасно гармонировал с мебелью, так что при первом взгляде было трудно различить, где кончается мебель и начинаются витиеватые украшения стен.

Из боковой двери навстречу Валентине шагнула молодая женщина в платье, которое могли бы носить дамы в конце девятнадцатого века. Она не была красавицей, но выглядела очень мило. Ее тонкие, четко очерченные губы расплылись в улыбке. Рыжие волосы были собраны в аккуратную прическу.

— Дорогая… — заговорила она мягким грудным голосом, ничуть не удивляясь наготе Валентины. — Я так рада. У нас здесь почти ничего не происходит. Гости бывают очень редко.

Она выглядела столь чарующе и приветливо, что Валентина невольно насторожилась, боясь обнаружить за этой обаятельной внешностью врага. Рука крепко впилась в рукоять клинка, готовая рвануться при первом же признаке опасности, обнажить полосу смертоносного металла. Но хозяйка продолжала улыбаться, словно не замечая напряжения Валентины.

— Я стучала, — медленно сказала гостья. — Мне никто не открыл… Тогда я вошла.

— Ах, милочка, извините, я была в задних комнатах, услышала ваш стук, поспешила… но, знаете, как это бывает… Дом большой…

Лицо хозяйки покраснело. Она определенно не умела врать, и это позволило Валентине немного расслабиться.

— Я хочу узнать, где я.

— Тут. У меня дома.

— Тогда скажите, кто вы? Где находится этот дом? Куда я попала?

— Ах, милочка, — голос хозяйки по-прежнему звучал очаровательно и нежно. — Вы задаете столько трудных вопросов. Вы в долине Павла.

— Долине Павла?

— Да. Так говорят легенды — хотя я, честное слово, совершенно не верю всем этим пересудам кумушек-соседок. Легенды гласят, что после гибели Христа апостол Павел поселился здесь, вот и долину назвали в честь его.

Валентина слушала хозяйку, пытаясь хоть как-то сориентироваться в происходящем.

«При чем тут Христос? Какое отношение Павел имеет к апостолам?»

— Меня зовут… — хозяйка неразборчиво произнесла какое-то имя и махнула рукой. — Да вы проходите. Вижу, вы с дороги. Сейчас я поставлю чайку. Посидим, посплетничаем…

Хозяйка повернулась и направилась в глубь дома. Валентина осторожно последовала за ней и тут заметила такое, отчего по коже ее поползли мурашки, а пальцы снова до боли вцепились в рукоять сабли. Когда гостеприимная хозяйка поворачивалась, Валентина увидела на ее шее несколько кроваво-красных полос. Такие полосы оставляют острые когти кошки, если неаккуратно играть со зверем. Что-то тут было не так. Ощущение надвигающейся опасности стало еще острее. Валентина почувствовала, как тревога опять сжала ее сердце.

Хозяйка привела ее на кухню, выдержанную в том же стиле. Тут она водрузила на огромную плиту гигантский чайник и стала хлопотать, доставая что-то из буфетов, перекладывая варенье из больших трехлитровых банок в маленькие вазочки, протирая чашки, пересыпая и раскладывая печенье.

Валентина осторожно присела на массивный резной стул, положив саблю с перевязью на край стола. Она чувствовала, что ее нагота не подходит стилю этого дома. Но не выпрашивать же одежду. А хозяйка тем временем двигалась, ни на мгновение не останавливаясь. Вот она очутилась возле Валентины. Ее руки коснулись перевязи. Очарованность исчезла. Резким движением Валентина перехватила руку хозяйки, коснулась ее кожи.

— В моем доме оружие вам не понадобится, а мы можем поставить сюда вот эту вазочку с вареньем и вазочку с тминным печеньем.

— Оставьте, — медленно и спокойно произнесла Валентина. — Мое оружие останется со мной.

— Вы знаете, — продолжала ворковать хозяйка, словно не расслышав замечание Валентины, — тминное печенье во много раз вкуснее яблочного и шоколадного. К тому же оно очень хорошо действует на пищеварительный тракт… — Она говорила и говорила, городя несусветную чепуху. Валентина, понадеявшись на свой дар, позволила хозяйке забрать саблю и отнести ее на столик к окну.

Хозяйка продолжала трещать, двигаясь по кухне, а потом… Валентина даже не поняла, как это случилось. Видимо, усыпленная монотонным и бессмысленным монологом, Валентина утратила бдительность. На мгновение женщина оказалась у нее за спиной. А потом… Страшный удар обрушился на голову. Чем ее ударили? Скорее всего, одной из этих бессчетных вазочек. И все же в ту долю секунды, что пролегла между ударом и тьмой, навалившейся на женщину-воина, она успела дотянуться до «струны» хозяйки.

«Бац!»

Но «бац!» не получилось. Струна оказалась тонкой. Она поранила Валентине пальцы. Обожгла расплавленным железом. Это была та струна, которую Валентина никогда не смогла бы порвать… Но об этом она не успела подумать.

Она успела лишь мысленно потянуться, коснуться «струны» — и отпрянуть от боли, проваливаясь в черный омут беспамятства.

* * *

Боль в кистях рук. Нестерпимая боль.

И еще боль в суставах!

С трудом ей удалось разлепить веки.

Она висела. Висела, подвешенная за кисти рук в тускло освещенном помещении без окон со стенами из зловещего красного кирпича. Вдоль стен были расставлены какие-то столы, приспособления и механизмы непонятного назначения, отчего подвал (а это, скорее всего, был какой-то подвал) напоминал лабораторию средневекового Франкенштейна.

Что же произошло?

Валентина вспомнила радушную хозяйку, а потом предательский удар. Но как же ее дар! Ее дар отказал ей! Или нет? Может, хозяйка все же умерла? Неважно. Сейчас нужно попробовать освободиться, выйти отсюда и поинтересоваться у хозяев, что тут происходит.

Валентина подобралась. Рывок вверх отозвался дикой болью в плечах. Кто бы ни связал ее, он сделал это умело, и Валентина не смогла подавить стон.

В конце помещения отворилась дверь, и вошли двое мужчин в старинных костюмах с факелами. Взглянув на Валентину, один из них тут же вышел обратно, а второй, ни слова не говоря, воткнул факел в кольцо на стене и стал что-то делать на одном из рабочих верстаков. Он стоял спиной к Валентине, и она ничего не видела.

Снова открылась дверь, и в сопровождении двух слуг вошел Жаждущий. Тот, кого она видела у моста. Значит, он остался жив? Она не убила его? Или это другой человек? А может… Догадок было слишком много, а фактов мало… Жаждущий был одет в дорогие средневековые одежды, словно какой-нибудь герцог или барон. Он вместе со слугами направился к Валентине, и тут она заметила одну несообразность. Валентина не могла рассмотреть лиц его слуг. Вначале она решила, что у нее что-то со зрением, но, приглядевшись повнимательнее, убедилась, что первое впечатление было правильным. У слуг не было лиц. Точнее, лица были, но невозможно было разглядеть черт, потому что они все время перетекали, меняя очертания. Нелюди! Кто они? Валентина вспомнила, что находится в вымышленном мире — мире, созданном каким-то участком разума Жаждущего. Викториан предупреждал ее, что тут возможно все.

Тем временем Жаждущий подошел ближе, внимательно разглядывая ее тело. Один из слуг предложил ему стул, и Жаждущий сел перед Валентиной.

— Я рад приветствовать гостью в своих владениях, — голос его был равнодушно-усталым.

— Гостей не встречают подобным образом.

— Гости не убивают стражей границ.

— Значит, меня подвесили сюда из-за того, что я убила безумного берсерка у моста?

— Да.

«Вранье! — сказала сама себе Валентина. — Он врет и юлит. Хозяйка, которая меня оглушила, не могла знать о том, что я убила стража». Похоже, Викториан был прав, причинно-следственные связи тут не слишком-то соблюдаются, а если так… Через тело Валентины прошла волна мелкой дрожи, потому что она испугалась, когда подумала, в какой кошмар может превратиться это путешествие. Если, конечно, Жаждущий попросту не обманывал.

— Что же вы хотите от меня? — стараясь говорить надменно, поинтересовалась она.

— Мы будем развлекаться, — и Жаждущий захохотал. — Ты, девочка, попала в мир развлечений. Моя жена давно мне надоела. Ее тело для меня словно исписанная книга, некуда более приложить кисть художника…

— Что вы собираетесь со мной делать?

— Пытать. — Жаждущий улыбнулся, показав гнилые пеньки зубов. Валентине показалось, что она чувствует зловоние, исходящее у него изо рта. — Но вначале я хочу, чтобы ты увидела произведение моего искусства.

Вошла женщина, что встретила Валентину у дверей. Но теперь она была обнажена, как и Валентина — если не считать толстого металлического ошейника и наручников на выкрученных за спину руках.

Ее лицо по-прежнему ничего не выражало, а тело представляло собой сплошную рану. Исполосованная, истерзанная, обожженная плоть. Валентина зажмурилась. Такое видение почище любого кошмара.

Тот слуга, что возился у верстака, подошел к Жаждущему и что-то вручил ему.

— Готово, господин.

Жаждущий с улыбкой покрутил в руках приспособление.

— Посмотри, — обратился он к Валентине. — Это моя новая игрушка. Я не использовал ее раньше. Не люблю, когда те части моей жены, что открыты для чужих глаз, выглядят непристойно, но с тобой мы начнем именно с этого.

Штуковина в руках Жаждущего пугала. Никогда раньше Валентина ничего подобного не видела. Больше всего этот предмет напоминал гибрид плоскогубцев и дырокола.

— Это очаровательное приспособление используется для удаления ногтей на руках и ногах. Вот сюда зажимается пальчик. Вот иголочки, которые прокалывают ноготь, а потом… видишь?.. Когда я сдавливаю ручки, ноготь начинает медленно выдергиваться из плоти. — И неожиданно Жаждущий повернулся к той, которую называл своей женой. — Тебе нравится, дорогая?

Она скорчила гримасу, которую Валентина могла бы принять за гримасу недовольства. Так строят рожи красивые содержанки, когда их богатые владельцы отказывают им в очередной прихоти.

— Мой милый, мне так жаль, что ты не сможешь подарить мне эту радость.

— Видишь? — Жаждущий снова повернулся к Валентине. — Она — первая из моих жертв, она очень хочет боли. Боль приносит ей радость, и от этого мучить ее неинтересно. Но ты из-за моста, ты пришла из-за границы моего королевства, и я надеюсь, что ты боишься боли… что ты станешь страдать.

Он сделал знак одному из слуг, но стоило тому шагнуть вперед, как Валентина, извернувшись, качнулась вперед на цепях и нанесла ногой точно рассчитанный удар. Движение дикой болью отозвалось в ее суставах, но сраженный слуга повалился на каменный пол. Шея его была выгнута неестественным образом.

— Ты убила одного из моих слуг! — Жаждущий чуть ли не расхохотался от радости. — Вот потеха! Давно мне не было так весело! — И он повернулся к двум оставшимся слугам. — Приведите свиней, — потом он упал на стул и, откинувшись на спинку, стал созерцать обнаженное тело Валентины. Его «жена», опустив голову, встала рядом.

Вскоре слуги привели свиней — здоровенного борова и свиноматку. Животные были самого неухоженного вида, грязные, от них нестерпимо воняло, и над ними кружились рои мух. Пока один из слуг сдерживал свиней у двери, поглаживая их по загривкам и почесывая за ушами, другой подошел и раздел мертвеца. По приказу Жаждущего свиней отпустили, и те, словно голодные волки, накинулись на мертвечину.

— Вот как мы поступаем с покойниками, — улыбнулся Жаждущий. — Человеческая плоть грязна. Она — часть отбросов цивилизации, побочный продукт и поэтому идеальная пища для свиней, наряду с отбросами кухни.

Но Валентина не слышала его слов. Она, широко открыв глаза, смотрела на то, как свиньи пожирают человечину, острыми зубами отдирая ломти сочного мяса. В лагерях по спецподготовке она видела многое. Ее учили пытать людей, но не кроваво. Там не требовалось никакого цирка. Нужно было уметь заставить пленного заговорить, по возможности не оставляя следов. Здесь же пытки были превращены в зрелище. И… Валентина не заметила, как сзади к ней подкрался один из слуг и, навалившись всем телом, обернул тугой петлей веревки обе ее ноги, а потом затянул петлю.

— Вот ты и попалась, моя дорогая, — улыбнулся Жаждущий. Он шагнул вперед, и Валентина увидела то, чего издали было не разглядеть. Да, перед ней был Жаждущий, но это был не совсем тот же самый человек, рядом с которым она лежала в подземелье Колдуна. Этот Жаждущий казался лет на десять старше, и в лице его проглядывало нечто демоническое. Может быть, так выглядел Жаждущий, когда убивал людей?

Ловким движением Жаждущий надел свое странное приспособление на большой палец правой ногиВалентины…

И тут появились мухи. Они появились в помещении вместе со свиньями, но, действуя, словно разумные существа, держались подальше от Валентины, пока пыточный инструмент не был надет на ее ногу. Теперь же, то ли осмелев, то ли почувствовав в Валентине жертву, или просто привлеченные запахом пота, который сбегал между грудей и лопаток Валентины, они стали садиться на тело, впиваясь в кожу мохнатыми лапками, слизывая жвалами пот. Мухи — союзники Жаждущего, его друзья детства.

Наклонившись над ногой Валентины, Жаждущий что-то подкручивал и регулировал в своем ужасном приборе. Валентина попыталась собраться, сконцентрироваться. Она не должна почувствовать боли. Боль будет, но будет где-то там, в другом мире. Так ее учили.

Мысленно напрягшись, она потянулась, но когда Жаждущий наконец-то сжал ручки ужасного приспособления, никакие тренировки не помогли. Нога буквально взорвалась болью. Валентина закричала, когда почувствовала, как толстые иглы, прокалывая ноготь, впиваются в ее плоть.

На лице Жаждущего играла улыбка.

— У тебя красивый голос… Постарайся синхронизировать свои крики с жужжанием мух. Вместе у вас получится чудесная мелодия…

* * *

Пытка длилась больше трех часов.

За это время тело Валентины превратилось в единый клубок обнаженных нервов. Ей казалось, что она провисела так уже целую вечность. За три часа она лишилась всех ногтей на ногах, а икры ее до коленей покрылись искусно нанесенным узором ожогов. Что и говорить, Жаждущий был мастером пытки. Он наслаждался, словно скульптор, ваяющий нечто прекрасное, что должно войти в историю Искусства как одно из Чудес Света. Нанеся штришок боли, он отступал назад и на несколько секунд замирал, любуясь своим творением.

Но самым страшным были рассказы Жаждущего о том, что ей еще предстоит испытать.

Когда тело Валентины стали опускать к полу, чтобы проделать ту же операцию над ногтями на руках, она поняла — это ее единственный шанс. Сквозь омут боли пробилась единственная мысль: если сейчас она не попытается освободиться, потом ей этого уже не сделать. Не будет сил. От долгой боли она почти не сознавала окружающее, а ее палач — отражение человека, помочь которому она согласилась — только входил во вкус.

Цепи пошли вниз. Валентина в который раз попробовала собраться, сконцентрироваться. Это было почти невозможно. Ей казалось, что вместо ног у нее кровоточащие обрубки. Как она сможет стоять, ходить? Но надо было бороться. Нельзя отступать, сдаваться. Этому ее учили. Пока в теле есть хоть немного сил, пока ты в сознании, нельзя сдаваться. Когда ты сдаешься, то признаешь поражение. Признаешь, что противник победил. Что он сильней. Кто был сейчас ее противник? Боль! В первую очередь боль. Ее собственное тело, ее плоть, которая…

Стоп. Тут что-то не так. Викториан дал ей лекарство и сказал, что она каким-то образом перенесется в один из воображаемых миров, созданных Жаждущим. Значит, если рассуждать логически, физически ее тут нет. Тогда почему она чувствует боль?..

Думать было тяжело. Мысли едва ворочались в раскалывающейся от боли голове… Если она не в материальном мире, то необходимо всего лишь волевое усилие — сила мысли, и тогда она сумеет освободиться от уз боли. Почему она не подумала об этом раньше?

Однако над последним вопросом ломать голову времени уже не было. Необходимо действовать. Действовать сейчас, пока Жаждущий и его слуги расслабились, считая, что она сдалась и не может оказать им сопротивления.

Валентине казалось, что от напряжения у нее лопнет череп. Все силы, оставшиеся в ее истерзанном теле, были направлены только на одно — ноги. Усилие мысли, и… Валентина почувствовала, как у нее начали расти ногти. Нет, когти — загнутые, сочащиеся ядом когти. Когда один из слуг расстегнул железные браслеты, сковывающие ее руки, Валентина скользнула вниз, одновременно выбросив вперед правую ногу.

Она попала Жаждущему по гениталиям, а раковины он явно не носил. Ее когти были еще слишком малы, чтобы прорвать ткань одежд, но удар ног оказался страшен. Краем глаза Валентина заметила, как один из слуг замахнулся цепью. Перевернувшись, Валентина упала на пол, выставив вперед руки. Цепь просвистела у нее над головой. Раз она во сне… или еще в какой-то кошмарной Ирреальности, то может делать что угодно. Она чужая в этом мире и не должна подчиняться его законам.

Слуга ударил цепью, но деформировавшаяся в мгновение ока рука Валентины — рука, из пальцев которой навстречу цепи уже вытянулись полуметровые, острые костяные клинки — остановила удар. Костяные сабли рассекли металл, словно это была бумага, и обломки цепи со звоном посыпались на пол. Валентина засмеялась.

Остальное было делом мгновений. Неуловимое движение — и слуга, зажимая обеими руками живот, пытаясь запихать назад вываливающиеся кишки, упал на колени. Нет, это были не кишки. Сотни мушиных куколок. Соединенные в одно целое бесцветной прозрачной слизью, они болезненной желтой массой полились на пол из его живота.

Валентина резко обернулась, чтобы встретить других противников. Но в подвале больше никого не было. Жаждущий, его слуга, истерзанная девушка — все в один миг исчезли. Остались только две свиньи, но свиньи ли это были?

Валентина присмотрелась повнимательнее.

Да, свиньи, но глодали они уже не останки человека. Под покровом человеческой формы, под тонким слоем кожи, скрывалась та же аморфная масса куколок, что и у первого слуги.

Валентина осторожно подошла поближе.

Свиньи, оторвавшись от кровавого пира, повернули измазанные кровью и слизью морды в ее сторону. Их огромные розовато-щетинистые тела напоминали непомерно раздутые живые шары. Хряк в злобном оскале обнажил клыки, которым позавидовал бы любой вепрь.

Оружие! Ей нужно оружие. Даже руками-саблями ей не остановить эти туши. Разогнавшись, они просто раздавят и искалечат ее.

Валентина огляделась. На земле валялись обломки цепи. Она закрыла глаза. Если она может трансформировать свое тело, то, быть может, сумеет трансформировать и кусок железа. Что ей нужно? Ружье! Дробовик!

Еще один приступ страшной дрожи; еще одно непомерное усилие. «Этот мир нереален, и я могу делать в нем что пожелаю. Я — Господь этого мира». Когда она открыла глаза, в руке у нее оказался дробовик. Хряк уже находился в нескольких метрах. Он медленно приближался, злобно опустив голову. Зверь был в ярости.

Со звоном ударили копыта о каменный пол.

Валентина вдавила один спусковой крючок, а потом другой. Будто в замедленном фильме, увидела она, как дробь вырвала огромный клок жирного мяса из бока зверя. Но это не остановило свирепое чудовище. Валентина сама не помнила, как умудрилась в оставшиеся доли секунды превратить дробовик в нагинату. Движения ее напоминали движения тореадора — изящный шаг в сторону, выставленное в бок острие. Хряк сам наделся на клинок, который, как в масло, вошел в тело и застрял где-то в чреве огромной туши.

Даже не удостоверившись, что враг мертв, Валентина метнулась вперед. Оставалась еще его здоровенная подруга.

Раскручивая перед собой костяные клинки обеих рук, Валентина стала наступать, плетя в воздухе узор защиты.

Вот свинья оказалась в пределах ее досягаемости. Удар. Еще удар. Зверь не нападал, не защищался, даже не пытался увернуться. Он лишь жалобно повизгивал, словно моля о пощаде, но Валентина не знала пощады. Удары сыпались один за другим. Во все стороны летели жирные ломти окровавленного мяса, из перерезанных артерий била кровь.

Валентина смогла остановиться лишь тогда, когда от свиньи осталась гора мелко накрошенного мяса. И только тогда она почувствовала боль! Такую боль, что трехчасовые пытки могли показаться лишь слабым моросящим дождиком по сравнению с тропическим ливнем. Все же у нее хватило сил шагнуть к двери и задвинуть могучий металлический засов. Теперь она получила передышку.

Валентина осмотрела свои руки. С ужасом она увидела раны в коже вокруг прорезавшей плоть кости. Под четырьмя клинками безжизненными придатками качались посиневшие от нарушенной циркуляции крови пальцы. А как болели эти живые клинки! Каждая выбоина в их гладкой кости отдавала болью.

Ноги! В полутьме подвала Валентина не могла разглядеть, что с ее ногами.

Валентина покачнулась. Пытки и трансформации собственного тела полностью истощили силы. Теперь — передышка. Она уступила слабости, и, не в силах больше контролировать себя, лишилась чувств.

* * *

Сколько прошло времени, прежде чем Валентина пришла в себя, она не знала.

Тело ломило. Сабли, торчащие из рук, исчезли, но костяшки пальцев покрывали страшные шрамы. Валентина с трудом приподнялась. Что ее разбудило? Жужжание! Она подняла голову к потолку и ужаснулась. Под потолком комнаты висело облако мух. Валентина потянулась вперед и почувствовала под пальцами что-то липкое.

На чем она лежит? Это была изрубленная свиная туша. Сколько времени она пролежала на тюфяке из мертвой плоти?

Мухи под потолком угрожающе загудели.

Медленно она обвела взглядом помещение. «Нужно найти какое-то оружие, а потом выйти отсюда». Хотя зачем ей оружие? Осторожно прошлась она по комнате и неожиданно заметила на полу шевелящиеся черные кучи. Что это?

Трупы, облепленные бесчисленными мухами. Ее жертвы, ставшие пищей для насекомых.

От отвращения Валентину скрутил приступ рвоты. Но желудок не опорожнился. Она на какое-то время замерла, а потом взяла себя в руки. Нужно действовать. Неприятное получалось приключение.

Однако надо закончить работу. Убить Жаждущего, хозяина дома. Валентина отлично понимала, что это, может быть, еще не конец. Подобрав какой-то кусок металла — нечто напоминавшее кочергу, — она решительно шагнула к двери. Но, зацепившись, споткнулась и всем телом рухнула на пол. И тут… Тут она совершила самое страшное открытие за все время своего приключения.

Упав на пол, она на мгновение замерла, и огромная жирная муха, размером, наверное, с большой палец, опустилась на пол перед самым ее носом. Что могло быть ужасного в мухе? У нее было лицо Жаждущего — человеческая голова, копна густых волос. Искаженное жвалами лицо!

Вот тогда Валентине стало по-настоящему страшно. Вот тогда она поняла, какой стороной может повернуться к ней мир, находящийся под властью Искусства.

Но сила воли воина заставила ее подняться. Она пошла вперед, решительно сняла тяжелый металлический засов и отшвырнула его в сторону.

За дверью оказалась лестница. Валентина ожидала найти там Жаждущего, слуг, бегущих к ней, — но на лестнице никого не было.

Она осторожно ступила на скрипучие ступени и начала медленно подниматься, сжимая в руках железяку и готовая в любой момент отразить нападение, но дом был пуст. Обойдя первый этаж, Валентина никого не нашла. Только в одной из комнат, увидев повешенные на стене сабли, она сменила железяку на одну из них. Сабля, как и все в этом мире, была старинной.

Неким шестым чувством Валентина ощущала, что враг рядом. Что-то в самой атмосфере дома настораживало. Как в кошмарном сне, Валентина бродила по пустым комнатам, чувствовала опасность, но вокруг ничего не происходило. Тогда она попыталась сконцентрироваться, определить, откуда исходит опасность.

Тихий гул. Наверху что-то гудело. Тихо-тихо. Словно работал огромный кондиционер.

Валентина нашла лестницу. Стала медленно подниматься на второй этаж, который оказался точной копией первого. Та же мебель, те же ковры, картины — и так же пусто.

Гул стал громче.

Третий этаж. То же самое. Валентине стало казаться, что она целую вечность будет подниматься по лестницам, шагать по коридорам в поисках новых лестниц, и не будет конца пустующим этажам… Она не смогла вспомнить, сколько этажей насчитала в доме, когда рассматривала его снаружи, и теперь он стал небоскребом, уходящим в небо на невообразимую высоту.

Четвертый этаж оказался последним.

Валентина замерла, глядя на серое отверстие люка в потолке одной из комнат. Что скрывалось за этим люком? Чердак? Крыша? Что там гудит? Почему дом пуст? Куда делся Жаждущий, женщина, слуги? Если они все там, на крыше, то почему они сбежали туда?

Сделав несколько кругов по комнатам четвертого этажа, Валентина выбрала большой столик и деревянный стул. Она установила на столик стул и дотянулась до люка. Ее рука приподняла крышку.

В открывшуюся щель Валентина не увидела ничего. Там могла быть засада. Они все могли спрятаться на чердаке и ждать ее там. Хотя такие действия ее противников выглядели бы по крайней мере странно.

Но ведь она была в странном месте!

Она осторожно приподняла люк повыше. Нет, вроде бы возле люка никого нет.

Тогда, сжав зубами клинок сабли, чтобы обе руки были свободны, Валентина рывком распахнула люк и ракетой устремилась вверх. Но там никого не оказалось. Огромный пыльный чердак. По углам валялась полуразвалившаяся старая мебель, возвышались пирамиды опутанных паутиной сундуков. Но гул стал громким, отчетливым.

В дальнем углу фонарем сияла открытая дверь — выход на крышу.

Крадущимися шагами, стараясь, чтобы ветхие доски не скрипели под ее весом, Валентина направилась к двери. Если в доме никого нет, она должна в этом убедиться и только тогда отправиться дальше. Гул доносился именно отсюда.

Осторожно выглянув за приоткрытую дверь, Валентина на мгновение замерла, столь отвратительным, мерзким оказалось открывшееся ей зрелище…

* * *

Дверь вела на небольшую ровную площадку, огороженную с четырех сторон двускатными крышами. На площадке было устроено нечто вроде алтаря, где сейчас лежало истерзанное тело женщины — той самой, рыжеволосой. Человек пять слуг и Жаждущий стояли на коленях перед алтарем, склонившись перед чудовищем — гигантской мухой. Мухой мух с лицом Жаждущего.

Муха что-то говорила, а ее крылья, трепеща, издавали тот самый гул.

Насекомое выглядело отвратительно — увеличенное, словно под микроскопом. Матовое черное (цвет хитина спинки и брюшка), но почти человеческое лицо с подбородком, искаженным жвалами, придавало чудовищу гротескность ожившего кошмара.

Люди молились твари, а она, склонившись над жертвой, медленно поедала ее.

Жертвоприношение?

Сжав в руках саблю, Валентина решительно шагнула вперед.

Муха прервала свою монотонную речь, где слова человеческого языка смешивались с непонятным жужжанием.

— Ср-р-реди нас вр-р-раг, — громко и отчетливо произнесла муха. — Идите и убейте его.

Слуги без лиц и Жаждущий разом поднялись и медленно двинулись к Валентине. Они были безоружны, только у Жаждущего в руках блеснул металл кинжала. Увидев это, Валентина воткнула саблю в деревянный пол. Она не боялась людей. Если в этом мире ее «дар» и отказал, то многолетние тренировки не подведут.

Когда один из слуг оказался в трех шагах от нее, Валентина начала пляску смерти. Именно пляску — потому что ее плавные движения больше всего напоминали безумный танец дикаря. На нее градом посыпались удары, но ни один не достигал цели. Он или натыкался на стальной блок, или приходился в пустое место. Удары же Валентины были смертоносны. За первые десять секунд двое слуг легли мертвыми, а оставшиеся трое и Жаждущий отступили к алтарю.

— Убейте ее! Убейте! — верещала муха.

И тут Валентина поняла, что именно муха — ее цель. Нужно убить гигантское насекомое, и тогда она вырвется из мрачного мира фантазии Жаждущего. Она бросилась вперед, разметав врагов, как кегли. Против нее они оказались совершенно беспомощными, словно пятилетние дети перед старшеклассником. Несколько секунд — и все было кончено. Валентина застыла перед гигантской мухой, глядя в ее человеческие, но лишенные белков глаза. У ног женщины-воина корчились слуги и Жаждущий. Они не смогли защитить своего повелителя.

— Кто ты? — решительно спросила Валентина. Ей нужна была передышка, чтобы сообразить, как бороться с чудовищем. Она уже жалела о том, что оставила саблю у двери. Может, вернуться за ней? Но тогда придется повернуться к противнику спиной, отступить. Муха может броситься на нее, если почует слабость. И тут внезапно муха сама заговорила с ней.

— Я — Бог этого мира.

— Чудовище, которое правит здесь?

— Нет, я — Бог. Я все могу.

— Ты не можешь убить меня!

— Как и ты — меня.

— Почему?

— Потому что если ты убьешь меня, то этот мир погибнет, — муха говорила равнодушно.

— Но, может, именно этого я и добиваюсь!

Валентина шагнула вперед и замерла. Оказавшись у алтаря, она увидела еще кое-что, и это ей не понравилось. Муха нависла над телом женщины, обгладывая мясо с ее плечей и шеи. Она обвила голову жертвы своими щетинистыми лапами, которые оставляли на белой коже те самые раны-царапины…

— Прекрати!

— Что именно? — спокойно поинтересовалась муха. — Это мой мир. Ты явилась сюда и диктуешь мне, что делать? Ты должна убираться отсюда…

И тогда Валентина прыгнула.

Происшедшее запечатлелось в ее мозгу лишь отдельными фрагментами. Вот ее ноги сгибаются, подобно взводимым пружинам, потом, резко распрямившись, выталкивают тело вверх, в сторону головы чудовища. Ее обнаженное тело живой молнией летит навстречу ужасному лику. Медленно-медленно Валентина выбрасывает вперед руку с растопыренными пальцами. Лицо мухи совсем рядом. Но крылья гигантского насекомого начинают медленно двигаться в ином ритме. Муха пытается взлететь. Слишком поздно. Одна рука Валентины впивается в жесткие щетины, пальцы другой пробивают оболочку глаз, выдавливают слизь через глазницы и впиваются в мозг чудовища. Валентину обдает волна вонючей зеленой жидкости. Женщина-воин чувствует, как та стекает по ее обнаженному телу, повисшему в воздухе.

Но муха еще не мертва. Она борется. Ее жвалы впиваются в грудь Валентины, терзают нежную плоть. Надрывно гудя, словно гигантский вертолет, насекомое отрывается от крыши, приподнимая тело противника. Все выше и выше поднимается она. Валентина, крепко вцепившись в муху одной рукой, пытается протолкнуть другую через глазницу как можно глубже в череп чудовища, растерзать студенистый мозг, — а тварь в агонии пытается жвалами, как консервными ножами, вскрыть грудную клетку женщины. Краем глаза Валентина видит, как соскальзывает с лапок мухи и летит вниз тело жертвы. Кровь, осколки костей и ошметья внутренности брызгами обдают оставшихся у подножия алтаря слуг.

Когда умерла муха? Валентина не заметила этого момента. Слишком сильна была боль; слишком отвратительным казался мозг мухи, ее внутричерепная жидкость, которая, вместе с зеленой слизью, стекала по израненному телу женщины-воина.

Они обе камнем рухнули на алтарь, окончательно разметав то, что некогда было болтливой сенобиткой.

После падения Валентина прожила еще несколько минут. Достаточно, чтобы увидеть, как где-то у самого горизонта разошелся серый покров облаков; увидеть, как одинокий солнечный луч, коснувшись земли, лучом прожектора пробежал по мрачным крышам дома. Но она увидела и кое-что другое. Она увидела, как лицо оставшегося в живых слуги стало ликом херувима — из тех, что украшают своды церквей; как он вместе с Жаждущим, превозмогая боль в переломанных конечностях, опустился на колени перед алтарем.

В последние мгновения своей жизни она услышала их молитву. Молитву, вознесенную ей. Молитву новой владычице этого мира, которая низвергла старого бога — муху.

Теперь она стала богом этого мира!

Глава 5 ПОКАЯНИЕ (из записок А. С.)

Пять вершин венчают Хэншань: Бог огня, Аметистовый пик, Небесный столб, Каменная глыба и Лотосовый пик, но облака закрывают их лица, туман стелется по их спинам, и в непогожий день недоступны взору человека их очертания.

Ким Ман Сун. «Облачный сон девяти»

Так все и было.

Он вышел и упал на снег… Как в песне. И еще он плакал, а холодный ветер превращал его слезы в крошечные ледышки, которые алмазами скатывались со щек.

Он упал на колени в непорочно-белый снег, закрыв глаза. Он плакал, зачерпывая полные горсти рыхлой белизны. Перед ним раскинулось снежное поле, исколотое иглами берез, и они, склонив свои кривые, покореженные стволы, плакали вместе с ним. И каждая веточка, упавшая на невинный снег, каждый кусочек коры — черная точка на белом покрывале — были следами покаяния. Березы были виновны в том, что выросли на кладбище, впитали в себя переработанную корнями сгнившую плоть — бывшее вместилище разума. Раньше Жаждущий любовался этими деревьями, теперь он их ненавидел. Он стоял на коленях и рыдал, не обращая внимания на то, что происходит вокруг, и, как в храме Запаха, мухи-снежинки, кружась, ложились ему на плечи. Иногда Жаждущему казалось, что он начинает слышать тихое пение органа. Орган! Где-то там, вдали, человек перебирал пальцами безжизненные костяные клавиши, играя гимн покаяния — траурный марш в честь отречения от Искусства.

Жаждущий упал в снег.

Он рыдал, вспоминал ту, которая, сползая в окровавленную воду, тонкими бескровными губами шептала:

— За что, Пашенька?

Что ему были все девушки мира и их любовь, когда она — та самая — осталась там, в бетоне фундамента, разрезанная на куски и принесенная в подарок его друзьям — мухам.

Но друзья ли они ему?

Эти жужжащие твари! Отвратительные пожиратели падали! Они, как и Искусство, насмехались над ним! Они манили, обещали счастье и наслаждение — и не дали обещанного. Малахитовая ящерка Хозяйки Медной горы казалась ангелом в сравнении с ними. Лжецы, заставлявшие его втыкать смертоносный металл в плоть других людей.

Это больно — быть мертвым.

Жаждущий плакал. Он лежал ничком в снегу возле склепа Викториана и рыдал, загребая руками полные горсти снега, взметал их над головой. Облако потревоженной снежной пыли парило над ним. Кем он был в этот миг? Кающимся грешником? Быть может. И в его раскаяньи была искренность — хотя оно и опоздало; кровь людей богомерзкой татуировкой навсегда застыла у него на руках.

Что видел он в тот миг?

Ему казалось, что руки его выпачканы в крови, что кровь с его рук капает на белоснежный, невинный снег. И еще! Он видел свои жертвы; видел Вику. Давным-давно забыл он ее имя, а теперь, когда ее призрак прошел среди берез кладбища и тронул за ледяную (не от холода, а от отвращения к себе) руку, Павел вспомнил ее имя.

«Что ты тут делаешь, Вика?»

«Жду, когда ты пойдешь вслед за нами, нашей тропой — путем отчаянья».

И тогда он понял, каково это — получить кусок железа под ребра от любимого или любимой. А ведь еще несколько часов назад ему было все равно. Купаясь в белом невинном снегу, он на какое-то мгновение почувствовал себя Викой, понял, каково ползать в крови перед тем, к кому ты пришла обнаженной, даря свою девственность, свою душу. Это горько — умереть с перерезанным горлом, осознавая грубое превосходство мужской силы.

Но еще больнее убийце почувствовать это страдание на своей шкуре. Когда-то бытовало поверье, что в тот вечер, когда выпадает первый снег, сам Христос проходит по нему, пробуя невинность своих даров. Но может, перед Жаждущим в то утро и впрямь прошел он… коснувшись животворящими пальцами разгоряченного лба грешника, проскользнул мимо человека, который ради него отказался от даров древних богов — Богов Искусства. Отверг то, что могло принести ему и высшее блаженство, и умиротворение.

* * *

А потом, поздно вечером, когда Жаждущий уже ушел — даже не попрощавшись и не поблагодарив нас, — мы сидели в подземелье у Викториана, отдыхали и беседовали.

— Значит, ты считаешь, что Искусство окончательно оставило его душу? — спросила Валентина.

— Да, — ответил ей я. — Судя по реакции Павла, да. Но кто может сказать, какие тараканы прячутся в голове у человека?

— Ты называешь Искусство тараканами? — чуть обиженно спросил Виктор.

— Не хочу давать определения.

— Нет, подожди… — Викториан всем телом повернулся ко мне. Порой он бывал надоедливо дотошен, особенно если считал, что его собеседник совершенно не прав. — Значит, ты считаешь, что если человек не обладает частицей Искусства, он не должен убивать?

— Почему…

Но Виктор не дал мне договорить.

— Если идти следом за твоими рассуждениями, то получается, что лагеря для убийц — не больше и не меньше чем заповедники Искусства.

— Я такого не говорил.

— Павел стал нормальным человеком, с точки зрения нормальных людей, но мы — люди Искусства, даже если не Посвященные. И Павел теперь, с нашей точки зрения, стал одним из быдла…

— Значит, ты считаешь обычных людей быдлом!? — взорвался я.

Именно это была та единственная черта характера в Викториане, которую я терпеть не мог. Смотреть на простых людей сверху вниз. Не общаться, а снисходить до общения. Он и убивал-то, передавая свои жертвы в руки Мяснику, как опытный ветеринар вкалывает яд обреченным животным.

— Нет, ты меня не понимаешь. Ты же не простой человек, не один из этих работяг, которые только и думают, как влить в себя литр водки и взгромоздиться на бабу?

— Кстати, ложиться под мужика хотя бы один раз в сутки — очень приятная перспектива, — заметила Валентина. — Но вы пока спорьте, а я кофе сварю… Там у нас в холодильнике что-то осталось?

Вот такая она и была — Валентина. Она готова в любой момент убить вас или лечь с вами в постель (смотря по обстоятельствам), — но когда дело касалось принципиальных споров, Валентина уходила в сторону. Ей это было неинтересно, как неинтересны бывают политзанятия в школе КГБ.

Пока она готовила кофе, мы с Виктором спорили. Спорили до пены на губах, до хрипоты. Индивидуалист, как и все колдуны (иначе бы он и не стал колдуном), Викториан не мыслил себя одним из винтиков однородной человеческой массы. Честно говоря, наблюдая со стороны его противоречивую натуру (ведь он же общался с нами, не принадлежащими к кругу Посвященных), я забавлялся, специально подкалывая, заводя Викториана и потешаясь над его бурными эмоциями.

Чем же кончились наши споры?

Мы сидели за столом, пили кофе, потом кофе и коньяк…

А Жаждущий? Если бы тогда, распивая кофе, мы знали, что происходит с ним…

* * *

Цветы на окне — мохнатые стебли; красно-коричневый глиняный горшок; маленькие красные цветочки, которые каким-то чудом расцвели в начале декабря…

Придя с работы, Светлана нашла Павла сидящим у окна. Он сидел, пустым взглядом уставившись в круговерть снежинок за стеклом. Он был несчастным и сам на себя не похожим. Что-то ушло из него. Та загадочность, самоуверенность, мужественность, которая привлекала в нем Светлану, исчезла. Теперь он стал простым врачом — неудачником, чья жизнь сложилась в череду серых, будничных дней.

Светлана была поражена. Как такое могло случиться? Или что-то произошло с ней самой, и теперь все вещи видятся ей в ином свете?

Павел сидел, тупо глядя в окно, загипнотизированный круговертью поднимающейся метели. О чем он думал? О своей вине? Скорее всего, нет. Он впал в ступор.

— Павел, — Светлана нежно положила руку ему на плечо. — Пашенька, что с тобой?

Он дернулся, словно в него ударила молния, но ничего не ответил.

— Да что с тобой, в конце концов?!

— Отстань! — его голос был неприятен, груб.

Но тело еще помнило его ласки, трепетное прикосновение его губ. В ушах ее эхом еще звучали слова любви.

— За что, Пашенька?

И на мгновение ему показалось, что перед ним не Светлана, а та противная рыжая вобла, которую он лишил девственности и убил в десятом классе. Он почувствовал, как тошнота воспоминаний подкатывает к горлу. Никогда он не забудет ее широко открытых от удивления глаз. Окровавленного лица…

Тогда Светлана сняла со стены гитару. Осторожно коснувшись пальцами жестких струн, она стала наигрывать мелодию, столь же грустную, как мысли Жаждущего.

* * *

Я не знаю, что именно произошло в тот вечер между Павлом и Светланой. Она никогда мне об этом не рассказывала, и я не хочу фантазировать, воссоздавать сцену за сценой гибель их любви. Что он мог сказать ей? Что он — убийца? Назвать себя наркоманом? Не знаю. Но до трагической развязки случилось еще одно происшествие.

Павел навестил Валентину.

Он пришел не в склеп к Викториану, а домой к Валентине. Пришел с букетом цветов, коробкой дорогого торта и бутылкой пятизвездочного коньяка. Это случилось через неделю после ритуала экзорцизма, на следующее утро после того, как он выгнал из своей квартиры Светлану — о чем тогда мы и не подозревали.

Была суббота.

Утро.

Он долго звонил, переминался с ноги на ногу.

Когда Валентина открыла ему, он протянул ей цветы.

— Здравствуй.

— Привет… — неуверенно протянула она, принимая букет.

— Я пришел… — Павел на какое-то мгновение замялся. — Я пришел поблагодарить тебя.

Валентина не предложила ему пройти, она лишь шагнула назад, и он вошел, ввалился в прихожую. Как он изменился. Из нас троих Валентина видела его последней. Она сказала, что больше всего тем утром ее поразили глаза Жаждущего. Они стали пустыми. В них исчез блеск.

Павел сбросил пальто, и они прошли на кухню.

Все так же молча Валентина поставила чайник на плиту и, поправив халат, села, уставившись на Павла.

— Ну? Зачем ты пришел?

— Я… я не знаю, — ответил он, опустив глаза. — Наверное, поблагодарить… Тогда я убежал, был сам не свой… — голос его звучал неубедительно, тускло. И только тут Валентина поняла, как он изменился: Павел стал тусклым, выцвел, словно старая фотография. — Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты сделала. — Павел опустил голову. — Я расстался со Светланой.

— И это повод ломиться ко мне в квартиру в семь утра?

— Я хотел видеть тебя.

— А если бы я была в эту ночь не одна?

Павел словно не слышал ее слов.

— Знаешь, эти дни я часто видел тебя во сне.

Валентина еще раз внимательно осмотрела своего гостя, словно увидела его в первый раз.

— Это не повод…

— Ты знаешь, — продолжал мямлить Павел. — Я все время вижу тебя, стоит мне только закрыть глаза… Это как наваждение. Мне кажется, что я… тебя люблю, — последние слова он сказал так тихо, что Валентина едва их расслышала.

Она помрачнела. Такой поворот событий ей совершенно не понравился. Она была воином Искусства — сукой. И особенно она не любила навязчивых кавалеров. Кроме того, она очень хорошо помнила другого Жаждущего, стоящего на коленях перед алтарем, на котором лежало ее изуродованное тело.

— Мальчик, — тон ее резко изменился. Дружеское недоумение сменилось ледяным холодом отчуждения. — По-моему, тебе надо валить отсюда. Я сделала для тебя уже больше, чем достаточно.

— Ты не понимаешь… — голос Павла был по-прежнему тихим. — Я все время думаю о тебе, вспоминаю, как мы… Ну, помнишь. Я все время вспоминаю, как здорово тогда было. И тебе ведь тоже тогда было хорошо… а? — он потянулся вперед, желая коснуться ее руки, но Валентина отдернула ее, словно Павел был чумным.

— Убирайся!

— Но послушай…

— Убирайся!

— Но я теперь другой. Я…

— Вон!

Павел и не думал уходить. Он сидел, понурив голову и уставившись в пол.

Валентине пришлось схватить его за руку и силой отвести к двери. Павел не сопротивлялся, но шел с неохотой. Он что-то бубнил про себя, просил выслушать его. То говорил что-то о своей вине, то начинал шептать комплименты Валентине. Но все слова его звучали пошло, мерзко и фальшиво.

Вначале на лестничную площадку вылетел он сам. Следом его пальто, торт. Бутылка коньяка фонтаном брызг разлетелась о стену, пролившись дождем на бесформенную лепешку бисквита, потерявшего кремовую вершину.

— И чтобы больше я тебя никогда не видела!

Валентина изо всех сил хлопнула дверью.

Почему она выгнала его? Что оттолкнуло ее от Павла, и что привело Павла к ней?

Когда она рассказала нам об этом, Викториан лишь усмехнулся. Исполнив просьбу Павла, он чувствовал себя слегка виноватым перед Искусством и считал, что должен разобраться во всех последствиях эксперимента.

— Значит, он пришел к тебе признаваться в любви?

— Да, мне так показалось. Но любовь ли это?

— На следующий день после того, как выгнал Светлану?

— Он так сказал.

Колдун задумался.

— Ты знаешь, Искусство никогда не упускает своего. Мне кажется, твое вмешательство в его внутренний мир сильно повлияло на его разум. Ты раньше в нем ничего особенного не замечала?

— Нет… Возможно, он иногда был немного грубоват, — задумчиво протянула Валентина.

— Тогда надо искать ответы в твоем путешествии…

И Валентина стала в очередной раз пересказывать, что же случилось с ней там — в мире Мухи. Викториан заставлял ее рассказывать об этом снова и снова, задавал вопросы, пытаясь воссоздать ее путешествие в мельчайших деталях. Но Валентина слишком плохо помнила эти детали. Случившееся напоминало страшный сон, где отдельные происшествия выпадали из памяти или смазывались, видоизменялись и постепенно стирались, как запись на старой магнитофонной пленке.

* * *

Трудно ли человеку убить себя?

Наверное, да.

А если человек уже убил многих и привык к Смерти?

* * *

Тишина. Где-то за стеной мерно топали сапоги надзирателя. В такт часам на стене коридора.

Тик-так. Топ-топ. Тик-так.

Дрожащие пальцы с трудом нащупали узел галстука. Почему они не отобрали его? Обычно, когда человека сажают в КПЗ, у него обязательно забирают галстук и шнурки.

Из карманов Павла выгребли все, а вот галстук оставили. Почему?

И почему его посадили в одиночку?

Он попробовал на крепость серую полосу галстука; пальцем провел по острому заглаженному краю. В полутьме камеры предварительного заключения можно вообразить, что галстук — огромный нож, и достаточно провести глубокий надрез…

Но Павел не видел галстука. Глаза его все еще были слепы от сияния настольной лампы, которую следователь на допросе развернул так, чтобы свет бил ему в глаза.

— Где вы были вечером пятнадцатого ноября?

Какой это был день — пятнадцатое ноября? Вторник… Среда… Что случилось в этот день? Павел не помнил. С тех пор прошло больше трех месяцев. А следователь дотошен. Он поднялся из-за стола, потянулся вперед. Его лицо, словно лик неведомого демона, проступило из темноты, и свет лампы, накладывая грим искаженных теней, сделал его поистине ужасным.

— Где вы были пятнадцатого ноября?

Где он был? Мысли разбегаются. Вот заплаканная Светлана собирает вещи. Вот он с криком: «Пшла вон, дура!» выталкивает ее за дверь. Что с ним случилось? Почему он стал так груб с ней, с той, которую всего несколько дней тому назад обожествлял? Той, ради которой согласился отказаться от своей силы, отринуть часть «божественного», сокрытую в нем?

А Валентина? Как случилось, что она заняла в его мыслях место Светланы? Почему? Почему он теперь сгорал от страсти к женщине-воину? К убийце, исполняющей волю неведомого Отдела? Вот он вылетает из ее квартиры на лестничную площадку, и Валентина швыряет вслед ему торт и бутылку…

Валентина!

Сидя в полутемной камере и играя с галстуком, он видел ее лицо. Оно проступало из тьмы. Прекрасные губы медленно шевелились. Валентина что-то говорила. Белые волосы, бледное лицо… Его Снежная Королева!

Он не помнил жарких ночей со Светланой. Она для него больше не существовала. Это только еще один серый человек. Такой же, как он сам.

А тот следователь?

Как милиция нашла его? Или тут виновато Искусство? Стоило отречься от него, и волшебный щит, делавший Жаждущего неприкасаемым, исчез.

Что же случилось в ноябре?

Это была его ровесница. Она жила этажом выше, но Павел никогда не был с ней знаком. Некрасивая, даже немного привлекательная в своей уродливости. Тощее скуластое лицо с выдающимся вперед острым подбородком. Все было тщательно спланировано. Он поймал ее на лестнице, усыпил хлороформом и затащил к себе в квартиру. Никто этого не видел. Или видел? Или у него дома остались какие-то следы? Нет. Он все тщательно подготовил. Она так и не проснулась. Но какая разница? Она спала, а он наслаждался ее телом, кромсал ее плоть…

Теперь воспоминания о Запахе, о скальпеле заставляли его трепетать. Стоило ему заснуть, как он снова переживал одну из многочисленных сцен убийств. Он снова резал и насиловал, но радости наслаждения Запахом уже не было. Осталось лишь черное отвращение к самому себе. Кем же он был — не для людей, для самого себя: Богом, дарующим смерть, слугой Искусства, писавшим непревзойденные картины ножом по живой плоти, или маньяком, уничтожающим, насилующим мужчин и женщин без разбора во имя извращенной причуды?

Медленно скользила меж пальцев ткань галстука. В ушах гремел голос следователя. Перед глазами стояла Валентина.

И снова Смерть.

Павел чувствовал, что Смерть рядом — нужно только протянуть руку, и он коснется ее. Коснется настоящей Смерти. Великой Смерти.

Павел медленно встал. Движения его были заторможены, как во сне. Медленно пошел он по камере, по кругу вдоль стены. Вот оно — окошко. Квадратная дыра под потолком, надежно забранная решеткой. Но ему не нужно окно. Он не собирается бежать. Ему нужна решетка.

Встать на цыпочки, продеть ленту галстука через перекрестье стальных прутьев.

Павел остановился. Он хорошо помнил, что повешенные в момент смерти опорожняют мочевой пузырь и кишечник. Висеть обгаженным? Это лишает Смерть благородства. Но отступать поздно. Другого выхода нет. Можно было бы перегрызть вены, но это страшная, долгая смерть. Лежать на полу и чувствовать, как вместе с кровью вытекает из тебя жизнь…

Нет!

Его пальцы дрожали. Галстук — полоска крепкой ткани — его надежный проводник к Смерти. Павел осторожно продел галстук между прутьями.

Ему казалось, что рядом стоит Валентина и насмешливо смотрит на него.

— Куда ты собрался? — в ее голосе звучала издевка.

— Я ухожу, — ответил он, и голос его громом разносится по камере.

— Из-за того, что я отвергла тебя?

— Нет. Я больше не могу жить чудовищем. Милиция наверняка сообщила обо всем моим родителям, Светлане…

— Разве она теперь тебе не безразлична?

— Да. Теперь ты для меня единственная.

— Но почему?

— Я сам не знаю. Я стал другим.

— Ты любишь меня и заявляешь, что сам чудовище. Но ведь все мы — люди Искусства — чудовища. Я убила людей не меньше, чем ты, так же как и Викториан. Почему ты считаешь себя чудовищем и при этом признаешься мне в любви? Чем я отличаюсь от тебя? Я убивала даже больше, чем ты… А сколько мужчин побывало в моей постели…

— Ты… ты убивала чисто. А я мазался в крови, я… — Павел еще что-то лепетал, но голос его постепенно становился тише и тише. Он понимал, что городит чепуху, сам себе противореча.

Образ Валентины таял. С ним остался галстук. Новый друг. Вместо скальпеля. Друг до гроба. Дрожащие пальцы с трудом завязали узел. «Петля должна легко скользить».

Павел дрожал. Предвкушение Смерти уже овладело им. Он чувствовал ветерок, поднятый саваном беспощадной сборщицы душ.

Теперь нужно подтащить под окно табурет. Двигаться надо бесшумно, чтобы не вызвать подозрения у тюремщика. Павел замер. Он должен раздеться. Он должен повеситься голым, и тогда… тогда они поймут, что именно они, его тюремщики, втиснув узника в суровые рамки норм человеческой морали, убили его. Да, именно они убили его! Раньше, когда он был охотником, он уничтожал волчью стаю людей, но теперь, став одним из волков, он будет растерзан товарищами по стае, которые вспомнят ему его грехи.

Нельзя останавливаться. За промедлением приходят сомнения, за сомнениями — отказ от задуманного. Ведь они могут и не убить. Подумаешь, прикончил одну дамочку! Можно отделаться и пятнадцатью годами строгого режима. Остальные убийства они на него не повесят. Ну, отправят в дурдом или в зону на пятнадцать лет… Нет, не думать! Нельзя отказываться от Смерти. Она так часто приносила ему радость облегчения… Нельзя отказываться от ее даров.

Аккуратно сняв одежду, Павел сложил ее на полу. Тут торопиться не надо. Все должно быть устроено красиво. Они… Вся их человеческая стая, возжелавшая его крови, должна видеть, что он ушел к Смерти спокойно, радостно. Он презрел глупые законы их глупого государства. Он их всех обманул.

Неожиданно пальцы Павла наткнулись на что-то острое. Французская булавка. Вот тот карандаш, который позволит ему оставить послание. Будет больно. Но что есть боль? Разве повеситься голым на собственном галстуке не больно?

Стянув майку через голову, Павел, по пояс голый, сел на край койки и начал писать предсмертную записку. У него была ручка — острие булавки, у него была бумага — собственная плоть. Вначале он хотел написать послание на груди, но писать, глядя сверху вниз на собственную грудь, было неудобно, и тогда он стал писать, выцарапывая буквы на своем бедре.

«Я убил многих… и жалею об этом. Я был Жаждущим, и Запах Смерти пьянил меня. Теперь я сам иду на поклон к моей повелительнице — Смерти. Живите, и да будьте вы прокляты…»

Это он написал на одном бедре, морщась от боли, разрывая кожу железным острием. А на другом бедре он написал:

«Я тебя люблю, хоть ты никогда и не увидишь этой записки. Я не назову твоего имени, пусть для палачей, исполняющих волю человеческого большинства, оно останется в тайне. Выполнив мое желание, ты заставила меня полюбить тебя, и теперь твой образ будет всегда со мной».

Вот так написал он сочащимися кровью буквами на своей коже.

Потом, раздевшись, Павел подошел к окну. Встал на табурет.

Что он увидел там, стоя босыми ногами на фанерном сиденье? Какими были его последние мысли?

Ему вдруг вспомнилось детство. Снова он был маленьким мальчиком. Ярко светило солнце. Он шел по пляжу. Вокруг жужжали мухи — противные надоедливые создания. Вдоль пляжа вытянулась полоса отвратительных водорослей — гниющих отбросов моря. Он шел по ним, чувствуя под ногами их гнилостную мягкость. Ему было неприятно, но он все равно шел по ним, потому что не идти не мог. Он шел и пытался убедить себя, что ступает не на полуразложившуюся массу, а на трепетные лепестки роз. Какая сила влекла его вперед? Он знал, что найдет умирающего дельфина. Знал! Не хотел находить его. Не хотел пить Запах, наслаждаясь ощущением Смерти. Его единственным желанием было повернуться и побежать прочь, но ноги сами несли его вперед. Вот он — зеленый холм. Под ним кроется умирающий дельфин.

Павел вытянул руку, желая коснуться розоватой раны, в которой уже кишатпожиратели падали.

Табуретка выскользнула у него из-под ног.

Рывок галстука. На мгновение — жуткая боль в сдавленном горле. Руки беспомощно шарят по стене, инстинктивно ища опору. Открытый рот хватает воздух.

Смерть. В самый последний миг видение пляжа отступило, и Павел увидел Смерть. Огромный, закутанный в саван скелет с косой. Смерть стояла рядом с аккуратной стопкой сложенного белья. Она ждала, она терпеливо ждала, когда придет время забрать своего верного слугу.

Тьма стала заволакивать его разум. Непроизвольно опорожнились мочевой пузырь и прямая кишка. В воздухе разнесся острый запах мочи. Где-то далеко-далеко за стенами тюрьмы кричали козодои.

Смерть встала с койки, подошла к повесившемуся, осторожно взяла его за руку холодными, костяными пальцами.

— Пойдем…

* * *

О смерти Павла рассказала нам Валентина. Она пришла в склеп Викториана угрюмая. Вынула из сумки литровую бутылку «Столичной», никому не говоря ни слова, налила полстакана. Залпом выпила.

— Ва, что случилось? — Виктор с беспокойством посмотрел на нее. — У тебя какие-то неприятности?

— Павел погиб.

— Откуда ты знаешь?

— Я почувствовала.

— Подожди, подожди, — вмешался я в разговор. — Почему ты в этом так уверена?

— Я слышала, как лопнула его Струна Жизни.

— Уверена?

— Послушай, — Валентина повернулась ко мне. Она была на взводе. — Если я говорю, что он умер, то значит — умер. На всякий случай я проверила по своим каналам. Сегодня вечером он повесился в КПЗ. Это я его убила.

— Ты?

— Я же говорила: он приходил ко мне с признаниями в любви.

Виктор зло усмехнулся.

— Значит, ты и впрямь стала его богиней.

— Заткнись…

В тот вечер Валентина напилась. Ей было плохо. Ее рвало. Мы с Викторианом пытались помочь ей, но ничего не смогли сделать. В первый раз Валентина случайно толкнула человека к смерти — не специально, не оттого, что тот был ее любовником, не по принуждению Дара Искусства, и это ей не понравилось. Она никогда не любила Жаждущего, более того, относилась к нему совершенно безразлично, хотя спала с ним, как и со всеми нами. Но она считала его своим. Больше чем другом или любовником. Он был одним из ее духовных поверенных, как я и Викториан: человеком, ради которого она рискнула согласиться участвовать в ритуале.

Еще неделю Валентина была сама не своя.

Потом, воспользовавшись своими каналами, она предприняла небольшое расследование; узнала, что Павла арестовали по подозрению в убийстве. Наведя справки, Валентина выяснила, что только после самоубийства его связали с еще десятком, а может, и больше смертей, повесив на покойника часть «серийных» убийств, которые он и в самом деле совершил. Она узнала, что он повесился голым в тюремной камере, и увидела фотографии его предсмертных записок.

Именно это расследование подтолкнуло Валентину к последнему акту этой истории. Именно тогда, перелистывая дело Павла, она увидела фотографию Светланы. Удивилась, так как считала, что женщина, которую она встретила во сне, и есть возлюбленная Павла. Но оказалось, что Светлана совсем другая… Именно тогда Валентина выбрала свой путь — Путь Искусства.

* * *

О том, что Валентина собирается совершить Паломничество, я узнал от Викториана. То, что она отправится в подземное царство Древних, ничуть не удивило меня. Все шло к тому. Я и сам чувствовал, что, несмотря на возраст, мне все сильнее хочется прикоснуться к магии истинного Искусства. За время общения с Викторианом я чуть ли не вдвое увеличил свои познания в колдовстве, но по-прежнему почти ничего не знал. Мне предстояло пройти еще долгий путь, и порой я задумывался, успею ли я сделать это за тот небольшой отрезок времени, что остался мне…

А Валентина решилась. Правда, она обещала, что после Паломничества не станет обходить нас стороной. Но я отнесся к ее словам скептически. Если Искусство провозгласило затворничество, то сделало это не без причины. И был совершенно прав.

Перед самым отъездом она позвонила мне.

— Привет.

— Здравствуй, Ва.

Я называл ее «Ва», потому что она была для меня — Ва. «Валентина» звучало слишком длинно и официально; «Валечка» — слишком мещански и легкомысленно.

— Чем заняты мастеровые Искусства?

— Ваяем «кубики удачи».

— Я уезжаю. Хочу совершить Паломничество…

— Викториан говорил мне об этом. Значит, ты решилась?

— Да. Но табу Искусства я соблюдать не буду.

Я горько улыбнулся.

— Знаешь, мастер, я хотела бы зайти к тебе…

— Заходи.

— Я зайду не одна.

— ?..

— Ты сильно удивишься. Этот человек тоже идет по Пути Искусства. Она отправится со мной в Паломничество.

— Она?

— Мы зайдем, и я все расскажу тебе.

Они появились примерно через час. Обе модные, стройные, живые. Одна с короткой стрижкой — белыми как снег волосами, вторая — с длинными темными локонами, толстым «хвостом» свисающими на плечо.

— Это — Светлана.

Вначале я не понял. Ну, Светлана и Светлана. Мало ли Светлан на свете! А потом меня осенило, что это та самая Светлана — возлюбленная Жаждущего.

Но она… и Искусство? Ведь именно из-за нее Павел отказался от своего «дара». Откуда ее знала Валентина? Как они познакомились? Что у них было общего, кроме воспоминаний о Жаждущем?

Мы сидели на кухне, пили чай, я смотрел на девушек — двух красавиц. (Скажи мне лет десять назад, что на старости лет я стану общаться с такими дамами, ни за что бы не поверил…)

— Ты ей все рассказала?

Валентина кивнула.

— Да, и что самое удивительное, она тоже обладает частицей Искусства. Иногда она может предсказывать Смерть.

Я с недоумением посмотрел на свою новую знакомую.

— Жаждущий не знал об этом?

— Жаждущий?

— Павел.

— Нет, я никогда не обсуждала это с ним… — она тяжело вздохнула.

— Теперь она со мной, — Валентина сменила тему, улыбнулась и обняла Светлану за плечи.

— Вы?..

— Да, — улыбнулась Валентина. — Не смущайтесь, Александр Сергеевич. Мы — любовницы.

— И вы не жалеете о Павле?

— Он сам во всем виноват. Он не мог довериться той, которую любил. Впрочем, он даже и не любил, а лишь вообразил себе, что любит; наделил меня чертами своего идеала… Вы слышали его стихи?

Я покачал головой.

— Нет. Я даже не знал, что он писал стихи.

Светлана повернулась к Валентине.

— У Александра Сергеевича есть гитара?

Она спрашивала не у меня, хозяина, а у своей старшей половины, как порой возлюбленная спрашивает разрешение кавалера.

Валентина пожала плечами.

— Есть, — ответил я.

Сходив в комнату, я принес расстроенный, видавший виды инструмент, который давно уже служил здесь частью мебели.

Светлана смолкла, перебирая струны, крутя колки, но мне хотелось закончить разговор, и я спросил у нее:

— А вы бы приняли его в роли убийцы?

— Мне ведь тоже было что скрывать. Я вижу, как умирают люди. Иногда — далеко не всегда, — касаясь человека, я узнаю, какая смерть ему уготована… И потом, Павел… Я не знала ничего о нем, не могла увидеть, что с ним станет. А он был таким необычным…

— Отмеченным Искусством?

— Да, можно сказать и так. На всем, к чему он прикасался, лежала печать необыкновенного. Он создал свой мир, жил в нем, и этот мир подчинялся только ему одному понятным законам. Вот послушайте:

— Но теперь все позади, и мы отправляемся в Паломничество… — проговорила Валентина, когда стихли последние аккорды. Из-под воротника дорогой блузки выглядывал краешек еще не до конца зажившей раны-трещины.

Я снова с интересом посмотрел на Светлану.

Интересно, знала ли она о том, что ждет ее на Пути Искусства? Сколько рассказала ей Валентина из того, что слышала от Викториана? Но это было не мое дело.

Мы сидели и пили чай. На следующий день Валентина со Светланой уехали, но вскоре вернулись, и тогда для меня открылись многие детали жизни Древних. Я получил ответы на множество вопросов. Например: почему, если Древние — боги, они не всемогущи и вынуждены заниматься торговлей с людьми, где товаром служит человеческое мясо…

ЧАСТЬ 3

Интерлюдия АЛЕКСАНДР ЯЩЕНКО, КАПИТАН

Есть определенные трудности, но путь наш светел…

Из «Жэньминь Жибао»

В этот раз все было как обычно, словно в плохом детективе, сложенном из штампов. Несколько ментов в форме у дверей. Внутри квартиры прокурорские и безутешная вдова, на полу белый контур кормильца, ушедшего в мир иной. Обстановочка так себе, хоть и не бомжатник.

Филимоныч и Игоряша уже поджидали меня, а я как всегда опаздывал. Давала знать моя новая, вторая, жизнь. А после того как Нина ушла, я окончательно выбился из графика нормальной жизни…

— А вот и наш суперсыщик, — улыбнулся Филимоныч, шагнув мне навстречу.

— Что тут у вас? — совершенно невинным голосом поинтересовался я, косясь на белый контур. Раз тела не было, то опоздал всего на каких-нибудь полтора часа. Какая мелочь!

— Ну, о дисциплине мы поговорим позже, в отделе, — покачал головой Филимоныч. — А пока оглядись. У нас тут ножевое. Дома никого не было. У вдовы и сына алиби…

— Так ведь тела нет, и улики все, небось, затоптали.

— Нет, мы должны были ждать, пока мертвяк стухнет. А что до улик, то мы тщательно все осмотрели, прежде чем тело трогать. Ничего особенного.

Я вновь покосился на контур тела, потом обвел взглядом комнату. Ничего. То есть вообще ничего. Затоптали следы.

— И что скажешь? — поинтересовался Игоряша.

Я пожал плечами. Еще один беглый взгляд. Неожиданно для себя я шагнул вперед и подхватил декоративную вазу с буфета, потом резко перевернул ее, высыпав содержимое на ковер. Филимоныч и Игоряша замерли, открыв рот. Среди трухи и пыли оказался маленький прозрачный пакетик с белым порошком.

— Осмотрели все, говорите, — прошипел я, прищурившись.

Филимоныч присел над кучкой трухи, потом, вынув из внутреннего кармана пинцет, осторожно подцепил пакетик за край и выудил его из общей кучи.

— Герыч?

— Нет, детская присыпка для тараканов, — фыркнул я, а потом резко обернулся к вдове, стоящей на пороге и с удивлением наблюдающей за происходящим. Даме было лет сорок, по крайней мере на этот возраст она выглядела без макияжа. У нее было усталое лицо, заплаканные глаза навыкате и перекошенный рот — уголки губ чуть подрагивали, словно она едва сдерживалась. Казалось, еще чуть-чуть, и она разрыдается. — Что вы об этом скажете? — резко накатил я. Судя по ее состоянию, ей нельзя было давать ни малейшей поблажки, иначе могла случиться истерика. — Откуда это в вашем доме? Ваш муж был наркоманом? Ваш сын? Кто еще проживает с вами в этой квартире?.. — я сыпал вопросами, не дожидаясь ответов. Для меня важен был не ответ, а реакция на вопрос. По ней я видел, скрывает что-то вдова или нет, хотя для остальных языки вибрации мускулов и запахов потовых желез оставались тайной. Я же благодаря своим новым качествам превратился в своего рода детектор лжи, причем, в отличие от своего механического собрата, я ошибок не допускал. — Где вы были сегодня ночью? Кто обнаружил труп? Хорошо ли была закрыта входная дверь…

— Алекс, охладись, — похлопал меня по плечу Филимоныч. — Ну чего ты на Светлану Павловну набросился? У нее и так горе, к тому же от следствия она ничего…

Я на мгновение смолк, и этой короткой паузы вполне хватило вдове, чтобы разрыдаться. Дальше беседовать с ней было бесполезно, хотя часть того, что хотел, я узнал.

— Видишь, что ты наделал… — начал было Филимоныч, но я не стал дожидаться окончания представления.

Бросив через плечо:

— Ищите третьего, — я покинул место преступления.

Потом была ругань в отделении. И мне пришлось написать объяснительную Пеликану, относительно своего опоздания. Третью объяснительную за последние три дня. И еще была куча каких-то бумаг. Я что-то писал, что-то оформлял, что-то подписывал, действуя словно автомат. Вторая половина суток давалась мне сложнее всего. И солнце светило ярче, и спать хотелось до одури, да и вообще последнее время у меня складывалось странное впечатление, что с работой пора завязывать или, ввиду моих выдающихся качеств, нужно пойти к Пеликану и потребовать, чтобы он назначил мне персональный график, согласно которому я бы смог… Да нет, все это глупость. В глубине души я отлично знал, куда именно и какими словами пошлет меня Пеликан, стоит мне только заикнуться о чем-то подобном. Это будет грязно и непечатно. А может, стоит, как там пел Галич: «Прихожу на работу я в пятницу, посылаю начальство я в задницу. Мол, привет, подобру-поспокойненьку, ваши сто мне как насморк покойнику…» Тоже выход.

На этой оптимистичной ноте я, падая с ног, добрался до дома, плюхнулся на кровать и провалился в черные пучины Морфея.

Однако ровно в полтретьего я очнулся. Пробуждение, как всегда, оказалось болезненным. Есть хотелось так, что аж желудок свело, но я знал, что ощущение это обманчиво. Стоит хоть раз поддаться и набить желудок — мало не покажется. Поэтому надо забыть о голоде. «Поесть» можно будет потом. Вначале дело.

Пару минут ушло у меня на то, чтобы решить, что надеть: форму или штатское. Поскольку дело представлялось мне официальным, я хотел было одеться по форме, а потом подумал, что буду выглядеть в ней глупо. «Летающий мент» или так: «Мент, летящий на крыльях ночи». Тут скорее нужно облегающее трико яркого цвета с надписью «Супермен». Представьте: «Летун-попрыгун на страже правосудия»! Нет уж. Лучше старая куртка, джинсы, так я больше похож на нормального человека.

А потом на балкон. Несколько секунд я стоял, как всегда, собираясь с силами. Все-таки нелегко прыгать в черную пустоту, даже если знаешь, что не разобьешься. Но сердце всякий раз замирает. А вдруг? Вдруг все это сон, и в этот раз, вместо того чтобы взмыть в небеса, я камнем рухну на асфальт. На мгновение мне даже представилось собственное скрюченное тело в луже черной крови на асфальте. Но… пустое. Надо взять себя в руки и…

Резкий рывок в пустоту, прыжок за перекрученные перила балкона, и я уже лечу.

Несколько раз я задумывался над механизмом этого полета, даже экспериментировал. Только ничего так и не выяснил. Мысленно приказывал лететь — летел, не лететь — камнем устремлялся к земле. Потом я бросил все эти опыты. Даром что тело мое в определенном смысле стало неуязвимым. Можно ведь так об асфальт приложиться, что и костей не соберешь.

В ту ночь я без труда отыскал дом «безутешной» вдовы. С этим, кстати, у меня часто бывали проблемы. Сверху ночью город выглядел совершенно по-другому, не так, как днем. Да и на карте в кабинете Пеликана он был совсем другим. Иногда мне казалось, что город, как и я — просыпается ночью или, точнее, превращается в живое существо, некое суперчудовище, которое живет собственной жизнью, не обращая внимания на человечков-паразитов, которые, словно блохи, ползают по его бескрайней плоти. Но в этот раз обошлось без тревожных видений. Нужную мне хрущевку я нашел без труда. Вначале хотел спуститься, позвонить, а потом решил, что уж лучше сразу расставить все точки над «i».

Определив нужный балкон, я «высадился». В комнате никого не было, но на кухне горел свет, и его отблески играли на стеклах буфета, где раньше возвышалась ваза с наркотой. И еще кто-то громко говорил. Мужской голос. Нет, два. Я напрягся, пытаясь разобрать слова, но даже моему гипертрофированному слуху это было не под силу. Постучать или войти без приглашения? Согласно легендам, вампир мог зайти в помещение, только если его кто-то пригласит, но это легенды. В жизни все совсем иначе. Тень провернула ручку. Балконная дверь открылась, и я проскользнул внутрь. Пара шагов, и я застыл на пороге комнаты, прислушиваясь к тому, что происходило на кухне. А действо и в самом деле оказалось презабавным.

— …ты, главное, Светка, не тушуйся… Что ты нюни распустила. Закончили мы это дело, и славно. Давай, Костян, за удачу.

Зазвенела посуда.

— Вот я говорю, теперь без этого алкаша вам легче будет. А что менты порошок нашли, так оно и к лучшему. Вот, к примеру, тьфу, тьфу, тьфу, засветишься ты, Аркадий. И что, придут к вам с обыском. Найдут, не дай бог. А вы: «Это не наше. Покойный виноват».

— Ну ты и скажешь, дядя Сеня. С чего это мне попадать?

— Да, чего ты мальчишку пугаешь? — встряла хозяйка, и говорила она не как утром, а спокойно, требовательно. На убитую горем вдову не слишком похоже.

— Ты лучше слушай и на ус мотай, — продолжал мужской голос. — Случаи-то у нас, они разные бывают… Иногда вроде все предусмотришь, все продумаешь, а жизнь тебе какую-нибудь бяку-заколяку подкинет, и ты на ровном месте, со всего маху мордой о стол — хрясть!..

Тут я решил, что самое время объявить о своем присутствии, так сказать, приложить о стол всю честную компанию. Шагнул я на кухню, а они так и обмерли. «Дядя Сеня» — мужичок в летах, кругленький, в маечке, так и застыл с соленым огурчиком в руке. У вдовы при виде меня глаза стали… нет, монеты таких размеров я еще не видел, разве что петровский пятак. А у юноши взор горячий потух, и челюсть отвисла, как у паралитика. И слово сказать не могут, и шевельнуться. Ну, я выдержал паузу.

Первым очухался мужичок, судя по вытянутым чертам лица, брат «безутешной» вдовушки. Не сводя с меня взгляда, он зажевал желанный огурчик, а потом покосился на сестру и шепотом поинтересовался:

— Это кто? Хахаль новый, что ли?

— Один из ментов, что с утра заходили.

— И откуда он тут?

Безутешная вдова только плечами пожала.

— Так, — протянул мужик, и, судя по его тону, я понял, ничего хорошего мне ждать не придется.

— Вижу, вся компания в сборе. Ну что, господа заговорщики… — начал было я, только договорить не успел, потому что «дядя Сеня» метнулся вперед, и большой кухонный нож, проскользнув между моими третьим и четвертым ребром, по рукоять вошел в мое тело.

Несмотря на быстроту реакции, я сделать ничего не успел. А может, так оно и к лучшему. Большая часть людей ведь нормальных слов не понимает. К тому же, что я мог им сказать? «Достопочтенный убийца и уважаемые соучастники, я не стану докучать вам своим присутствием, если вы пообещаете завтра поутру явиться ко мне в кабинет с повинной». Вместо столь высокопарной речи, я вытащил нож и рукоятью вперед протянул убийце.

— Дубль номер два. Попробуешь еще раз?

Дядя Сеня застыл, вытаращившись на меня. Нет, если бы, конечно, нож имел серебряную кромку или был освящен в церкви… Хотя кто знает? Как я уже говорил, легенды порой не совпадают с реальностью.

— Итак, место тайной вечери раскрыто, — продолжал я. — Пора подвести неутешительные итоги…

Но они меня не слушали, они глядели на то место на майке, откуда я только что вытащил нож. Там, вокруг прорези, расплылось небольшое кровавое пятнышко. Ничего серьезного. Мой новый дар оберегал меня.

Понимая, что нужно как-то разрядить атмосферу, чтобы, не приведи господи, кто-нибудь из присутствующих не спятил, я взял из руки юноши стакан, на треть налитый водкой, и одним махом опрокинул его себе в глотку. Хотя, если честно, я предпочел бы стакан свежей, еще теплой крови.

— Острое всегда нужно запивать крепким, а то случится изжога, — пояснил я. — Итак, на чем мы остановились? Ах да… Думаю, если с утра вы в том же составе явитесь с повинной, то…

И тут я осекся. Дело в том, что на кухне было зеркало, и вдова уставилась на него, широко открыв рот. Нет, в любом доме при покойнике положено зеркала закрывать, а здесь никто об этом и не подумал. Ну откуда такие уроды берутся? Естественно, в зеркале меня не было. У вдовы лицо вытянулось еще больше и теперь напоминало маску маньяка из «Страха».

— А что вы, гражданка, смущаетесь? — улыбнулся я, постаравшись, чтобы все выглядело как можно натуральнее. И еще: главное в такие минуты не расслабляться и про клыки не забывать. Улыбаться улыбайся, а свою клыкастую пасть лучше никому не показывай. — Наша служба и опасна и трудна, и на первый взгляд как будто не видна… Да, в зеркале меня не видно, но я тут у вас с неофициальным визитом. — Как будто это объясняло отсутствие изображения! — Меня тут как бы нет…

Пока я говорил, «дядя Сеня» пришел в себя и снова ткнул меня ножичком. Настырный тип. Ну, никак ему не успокоиться. Видно было, хотел он мента убить, и точка. А что, один жмурик на нем и так уже висит, так что плюс мент, минус мент, какая ему разница?

Однако в этот раз ему снова не повезло — я вновь с легкостью вынул нож из тела.

— Что-то ты никак не угомонишься, — и, вместо того чтобы снова отдать нож убийце, я слегка щелкнул его по лбу. Так сказать, «Сказка о попе и его работнике Балде» в реалити-шоу. Он этого щелчка «дядя Сеня» как-то сразу осел. Сгорбился, а потом, резко повернувшись, бросился к окну, видно решив сигануть с пятого этажа. А я решил, что хорошего из этого ничего не выйдет. Посему я вытянул тень и легко поймал беглеца в невидимые стальные объятия. Раз, два, три… Нет, так не романтично! Крэкс-пэкс-фэкс! И «дядя Сеня» повис между полом и потолком. Но «беглец» никак не мог успокоиться: и кулачками махал и ножками сучил.

А я тем временем повернулся к вдове и ее сынку.

— Итак, продолжаем разговор…

— Нам с вами не о чем говорить… — дрожа всем телом, объявила вдова.

— Ну почему? — удивился я, причем постарался произнести эту фразу так, чтобы звучала она как можно искреннее. — Мы можем, например, поговорить об изгаженной и порванной майке, — я опустил голову, разглядывая кровавые пятна на серой ткани. — А ведь это настоящий «Найк», полторы тысячи стоила футболочка.

— Это не мы, это он, — заверещал юноша, тыча пальцем в сторону «дяди Сени».

— Нехорошо, юноша, — продолжал я все тем же назидательным тоном. — Нехорошо, вот так вот, с легкостью продавать своих товарищей…

— Да что вы себе позволяете! — неожиданно взвилась вдова. — На каком основании вы вломились в мой дом. Ордер у вас есть? — И она аж привстала. — А если ордера нет, то…

Тут я щелкнул зубами. Комедия затягивалась, а мне еще нужно было отыскать жертву и принять «ночной коктейльчик». Как-то я это мероприятие пропустил, зато потом испытал все радости «ломки» по полной программе. Что бы там ни говорили, вампиры своего рода наркоманы, только ЛСД их не берет.

Щелчок и вампирский оскал вкупе с «дядей Сеней», подвешенным в воздухе неведомой силой, определенное впечатление произвели. Вдова осела на свое место, а потом, спрятав лицо в ладони, разрыдалась.

— В общем, так, — продолжал я все тем же добрососедским, невозмутимым тоном, — завтра в одиннадцать жду вас в гости. Бежать и прятаться от меня бесполезно… Единственное, что могу пообещать, так это оформить «явку с повинной». Там, кстати, и расскажете все детали ваших хитроумных планов… — И, повернувшись, я вышел.

Квартиру я покинул тем же путем, что и зашел — через балкон. Только не стал далеко улетать, а притаился на соседнем балконе. Через несколько секунд на балконе появился «дядя Сеня». В руке у него опять был многострадальный нож. Судя по всему, мой маленький урок ему не пошел на пользу.

— Где этот гад! Где этот мент поганый! — завывал он. — Я его на ремни нарежу.

Следом за ним появились и вдова с сынком. Они остановились в проеме балконной двери, ожидая дальнейшего развития сюжета.

Нельзя разочаровывать зрителей, но и возвращаться не стоило, и я вновь воспользовался тенью. Один за другим я разогнул пальчики «дяди Сени», те самые пальчики, что сжимали ножик, и не просто разогнул, а сломал. Хруп, хруп, хруп… Надо же как-то отучить человека баловаться с острыми режущими предметами.

Это явно подействовало. Сжимая здоровой рукой изуродованную, «дядя Сеня» произнес много фраз, которые, без сомнения, заинтересовали бы филологов, особенно специалистов по нецензурной лексике, окажись кто-нибудь из них свидетелем данной сцены.

Наконец, излив душу в темноту ночи, «дядя Сеня» повернулся к своим зрителям, и вдова бросилась ему на шею со словами:

— Сенечка, что же нам теперь делать?

Как говорится: «клиент сломался», больше мне тут делать было нечего. Утром, я был уверен, вся троица явится с повинной, а если нет, то придется навестить их на следующую ночь, и этот повторный визит не будет таким гуманным.

Теперь пора было отобедать. Районный центр по переливанию крови находился неподалеку. Цена литра свежей крови — триста рублей. Не такая большая такса, и что самое важное, никого из ночной смены не интересовало, зачем мне посреди ночи кровь и что я собираюсь с ней делать. Прыщавые лаборанты с легкостью продавали то, что не входило в список наркотических препаратов, хотя, видит бог, добавь я чуток, и они продали бы мне всю больницу, вместе с больными, всеми лекарствами и транспортом в придачу. Но это — худший вариант, так сказать, «на пожарный случай». К тому же каждый раз приходилось объяснять, что я режиссер малобюджетника, и кровь нужна мне для натуралистичности, поскольку нормальных специалистов по спецэффектам за выделенные деньги мне не найти. Или нести еще какую-нибудь пургу. Однако вскоре у меня сложилось вполне определенное впечатление, что лаборантам все равно. Деньги — товар, и никаких вопросов. Да и кровь из холодильника сильно отличалась от живой. Одно дело, когда сосешь кровь из пластикового пакета через трубочку, словно это какая-то фанта или пепси-кола, и совсем иное, когда пьешь из вены, свежую, бурлящую, пенящуюся, наполненную жизнью жидкость.

Итак, милые дамы, я к вам.

И, расправив невидимые крылья, я скользнул между пятиэтажек, вглядываясь в темные окна. Где же та самая, одинокая, что видит сны о прекрасном принце?

В эту ночь мне повезло. Я ее нашел… Трудность же была в том, что мне нельзя было возвращаться к своим прежним жертвам. Чуть переборщишь — и наплодишь еще одного, такого же, как я. И что потом? Ведь дама может оказаться и вовсе несознательной. А отлавливать ее потом, искать способы прикончить… И потом все это может ведь расползтись, словно вирус. Лучше уж не гадить самому себе с самого начала. Так что не каждой ночью мне удавалось отведать свежей крови. Но что поделаешь. Никого не нашел — марш на пункт переливания. Там кровь хоть по вкусу — суррогат, но на безрыбье и рак рыба.

А в тот вечер клиентка оказалась просто очаровательна. Молоденькая содержанка какого-то финансового туза — старого и лысого, она грезила о большой любви, о молодом атлете, который ублажил бы ее страдающее без любви тело. Мгновение — и для нее я стал тем, кого она хотела видеть. Плечи мои раздались, мускулы налились… Настоящий мачо. Нет, для постороннего взгляда я ничуть не изменился, изменения, происшедшие во мне, видела только она.

Когда я подлетел к ее окнам, она уже ждала меня, кутаясь от ночной прохлады в полупрозрачный пеньюар. Она знала о том, что я вот-вот появлюсь, и радость предвкушения смешалась в ней с полусонным томлением. Утром она даже не сможет понять, происходило это все в реальности или это был всего лишь сон.

Несмотря на то что родом она откуда-то из-под Пскова, черты лица у нее были точеные, аристократические. Графиня, ожидающая своего возлюбленного у окна самой высокой башни замка. Как ее звали… Не помню, да мне в общем-то было все равно. Она сама открыла мне окно, и я скользнул в ее объятия, почувствовал под руками маленькие, горящие от желания груди с длинными, воспрянувшими от возбуждения сосками. Наши уста слились… А потом… Нет, я не вошел в нее. Пища это одно, секс — другое.

Наши губы слились в экстазе, языки соприкоснулись…

Часто размышляя во время бессонных рассветов, я все-таки пришел к выводу, что в моей слюне есть какой-то наркотик. Я даже как-то подсунул пробирку со слюной в вещдоки, и получил ответ. «Жидкость, содержащая сильные расщепляющие ферменты и очень сильный наркотик». Там и формула была, но я, естественно, ее не запомнил…

…И красавица повисла у меня на руках — безвольное тело, очередная жертва. Даже во тьме я видел тонкую вену, проступавшую сквозь белоснежную кожу ее шеи. Я осторожно припал к этому источнику. Полые клыки сами нашли цель. Еще мгновение — и живительная влага наполнила мой рот. Как прекрасна была ее свежая, еще не испорченная ни алкоголем, ни наркотиками кровь. Помню, в самом начале карьеры ночного кровососа кусанул одну «красавицу», так потом сам едва не попал в диспансер. Не знаю, чем она там ширялась, но привыкание было с первой дозы. И ведь охота превращать свой организм в сточную канаву для всякой сомнительной химии?..

А девушка, моя нынешняя «жертва»? Она витала в прекрасных грезах. Что она видела? Не знаю. Но судя по тому, как размеренно она дышала, время от времени сладострастно вздыхая — видения ее были самыми прекрасными. И слово «жертва» тут не слишком уместно. Несчастная хотела увидеть прекрасный сон, она его получила, хотя в обмен ей пришлось отдать стакана полтора крови.

Не отрываясь от тонкой, точеной шейки, я перенес красавицу на кровать. Ну не держать же мне ее на руках всю ночь! Кровь из тонюсеньких проколов била толчками, сообразно сокращению сердечной мышцы, и это превращало процесс в некий ритуал — восхитительный обряд, дарующий силы и пробуждающий тягу к жизни.

Но вот что-то щелкнуло — сработал «внутренний будильник». Пора. Я осторожно выпустил девушку из своих объятий, и тело ее легло на мягкое покрывало. Теперь я был сыт, переполнен жизненной силой. А до рассвета, точнее до того момента, когда, напялив форму, нужно будет двигать на работу, было еще часа четыре крепкого, здорового сна.

Спать… спать… спать… Потому что утром надо будет разбираться с «веселой» троицей, да еще наверняка Пеликан какую-нибудь писанину подкинет, а то еще что-нибудь случится, придется отправляться на выезд. Единственный плюс такой жизни — стопроцентная раскрываемость. Даже если дело совершенно мертвое, даже если «работали» гастролеры…

Вот так изо дня в день.

* * *

Я часто задумывался о своей новой природе. О том, что случилось со мной и почему это произошло. Иногда мне казалось, что это — дар свыше, иногда — что проклятие. Но больше всего меня тревожил вопрос, как быть, если жизнь столкнет меня с таким же, как я? Игнорировать, наладить общение, уничтожить, дабы… Дабы я оставался единственным в своем роде — существом, не приносящим вред людям. Или все-таки я что-то делал не так? И вообще, в чем суть моей природы? Ведь, с одной стороны, материалистическое воспитание напрочь отрицало существование потусторонних сил, с другой — ни к кому иному я себя причислить не мог. Сколько часов я ставил опыты с собственной тенью, пытался понять, каким образом через тень я могу воздействовать на материальные предметы. А полеты в ночи? Я даже сходил в Публичку и заставил себя прочесть несколько новомодных книг о вампирах, но… Все это больше напоминало сказки для инфантильных подростков, чем реальность. Дракула! Силы тьмы! Да, тени повиновались мне. Да, я должен был пить кровь. Но что в этом темного, злого? Я ведь старался никого не убить, а кровопускание еще никому не вредило. А может, дело в том, что все это касалось именно меня, и я «не замечал у себя в глазу бревна, в то время как видел соломинку у других»?

Но были еще и иные сомнения. Смысл жизни? Раньше я никогда не задавался этим вопросом, однако теперь, выпав из круговорота обычного существования, я стал задумываться над тем, зачем, ради чего я живу. Ради того, чтобы ловить и сажать преступников? Но должен ли я тратить на это свое драгоценное время? Должен ли растрачивать на это свой дар? Может, вместо этого стоит совершить Поступок (Поступок — с большой буквы)? Например, стать президентом? Я не был уверен, что мне это удастся, но почему бы не попробовать? Или, например, стать великим ученым. Судя по легендам, мне была отведена вечность. А ведь я не дурак, и за какие-нибудь сто лет… Но ни формулы, ни научные трактаты не вызывали энтузиазма.

Кроме того, если такие, как я, существовали и до меня… ну не мог же я быть единственным в своем роде! Кто-то инфицировал вирусом вампиризма (или чем он там передавался) того мальчишку, что заразил меня. Значит, существовал кто-то еще. А он мог заразить еще кого-то… Тогда почему те, кто обладал могуществом, как я, истинным могуществом, держались в тени? Не становились ни великими учеными, ни президентами? А может, все великие мира сего вампиры, только это тщательно скрывается? Некий вселенский заговор?

Ответы на свои вопросы, на часть из них я получил, и случилось это совершенно неожиданно. Как-то, проходя по своему отделению, я почувствовал след — след преступника, который отличался от тех следов, что встречались мне раньше. В нашем «гнезде» такие следы не редкость, ведь задержанный или арестованный преступником остается, и след его остается следом преступника, но… Тут было что-то другое, не враждебное, но и не нейтрально-безвкусное, как след обычных людей, не совершивших ничего предосудительного. Это было… словно я встретил родственную душу, родного брата, которого не видел десяток лет. Причем этот брат по уши вляпался в какую-то неприятную историю. По-другому мне не описать эти ощущения, потому что нет в нашем… хотя почему «в нашем», в человеческом языке нужных слов. Хотя другого языка я не знал.

Мимо такого следа я пройти не смог. И я вовсе не был удивлен, когда выяснилось, что человек, оставивший этот след, серийный убийца-маньяк. Сначала я хотел оставить все как есть. Пусть даже он болен той же болезнью, что и я, но раз доказано, что он убивал, безжалостно убивал, наслаждаясь предсмертными мучениями своих жертв… Нет, у меня с ним не могло быть ничего общего. Он убийца, а я страж порядка, пусть и наделенный некими «волшебными» способностями. Этакий Бэтмен, стоящий на страже покоя любимого города.

А потом я понял, что все не так. Я сам уговаривал себя, убеждал, что я хороший. Но что такое хорошо и что такое плохо? Маяковский для первого класса. А я вроде вырос из этих штанишек. И тогда я решился. Я убедил себя, что встреча наша необходима, потому что я должен знать о таких же, как я. Ведь это тяжко в одиночестве нести свой крест, когда нет никого, кто смог бы выслушать тебя и дать совет. А ведь я пребывал в полной изоляции. К кому мне было обратиться. К сослуживцам или друзьям? «Извините, я — вампир… Не подскажете, как мне быть?» Тут до дурки рукой подать. А любимые женщины, которым мужчины порой доверяют самые сокровенные тайны? У меня таких не было. Жена ушла. А остальные? Те, у которых я пил кровь? Это не смешно. Кончилось бы тем, что я бы завампирил свою избранницу, и она превратилась в мое подобие. Вот только как бы она себя повела?

Итак, мне просто необходим был человек, с которым я бы мог откровенно поговорить, поделиться тем, что у меня накипело. И выходило так, что единственный, кому я мог бы доверить свою тайну, серийный убийца, и то только потому, что он имел свою, еще более страшную тайну, о которой не подозревали следователи.

Сколько денег и усилий стоило мне организовать свидание с арестованным! Нет, я мог, конечно, пойти напролом. Залететь на ночь глядя в тюрьму. Охрана была для меня не помеха. Неуязвимый для обычного оружия и обладая сверхчеловеческими возможностями, я чувствовал себя полубогом. Но здесь требовался иной подход. По крайней мере в первую встречу. Потому что существовал шанс на то, что я ошибся, а маньяк — он просто маньяк — серийный убийца, больной на всю голову.

Однако был шанс, и я не намерен был его упускать. Я должен был знать!

Маньяка, а звали его Павел, держали в камере-одиночке. Когда я вошел, он сидел на койке, уставившись в стену. Я остановился, выждал, но арестованный по-прежнему не обращал на меня никакого внимания.

— Привет… — начал было я и тут же замолчал, потому что Павел повернулся ко мне, и только теперь я смог хорошенько рассмотреть его лицо.

Я был поражен. Я ожидал увидеть все что угодно, но это… Передо мной сидел совершенно беспомощный, безвольный «ботаник». Такой не то что человека, мухи не обидит. Он смотрел на меня округлившимися, словно близорукими глазами, словно хотел задать какой-то вопрос, но не мог.

— Привет, — вновь повторил я. — Я хотел поговорить с тобой.

— О чем? — голос его был таким же мягким и безвольным, как лицо.

— Ты в самом деле убийца?

Он кивнул.

— Да, я убил многих. Я же все рассказал следователю, — он говорил так, словно речь шла о чем-то эфемерном и отстраненном, до чего ему, в самом деле, нет никакого дела.

— Странно, ты не похож на убийцу.

— Я утратил частицу Искусства. Поэтому меня и поймали, — вздохнул Павел.

— Искусства? — переспросил я, не понимая, о чем идет речь.

Заключенный кивнул.

— Искусство владело мной, оно вело меня, указывая мне путь…

Тогда слова Павла показались мне бредом сумасшедшего. Я пожалел о своем решении прийти сюда, но делать было нечего. Нужно было довести беседу до логического завершения. Хотя выходило так, что передо мной было просто безумец. Но этот странный след, откуда он взялся?

— Расскажи мне об Искусстве, — попросил я.

— А что о нем говорить. Это государство не приемлет его…

— Ты называешь Искусством — искусство убивать…

Павел натужно хохотнул.

— Вы не понимаете. Вы все не понимаете. Искусство это… это… — он на мгновение замялся, пытаясь подобрать нужные слова. — Это — чудо, это — волшебство. Оно окрыляет.

— Есть много разных искусств: живопись, музыка, балет… Всего семь муз… Какую именно ты имеешь в виду.

Павел вновь хохотнул.

— Как вы все смешны. Вы ведь ничего не понимаете. Искусство, оно одно, и человек, наделенный им, много выше остальных. Все эти картины, скульптуры — лишь жалкий отголосок того, что может сотворить настоящий носитель частицы Искусства. — Глаза Павла на мгновение зажглись, лицо скривила маска то ли безумной боли, то ли наслаждения. — А вот я отступил. Вместо того чтобы пройти по пути Искусства, вместо того чтобы вытащить свой выигрышный билет, я предал свой дар. Я уничтожил в себе эту частицу… Именно поэтому я тут. Но парадокс в том, что это Искусство заставляло и помогало мне убивать, а теперь, когда я по собственной воле отрекся от него, я должен понести наказание за то, в чем невиновен.

— Но ведь ты убивал?

— Да, — кивнул Павел. — Но тогда меня вело Искусство, а теперь… теперь я словно выпотрошенная тушка. Я ничего не могу, ничего не хочу. Мир стал лишь тусклым отражением того мира, в котором я жил раньше… — И он замолчал.

Какое-то время в камере царила тишина. Не знаю, о чем думал арестованный, я же на мгновение представил, что случилось бы, лишись я своих новоприобретенных способностей? Я перестал бы быть самим собой. Не смог бы летать по ночам. Наносить ночные визиты несговорчивым подозреваемым. Кем бы стал? Обычным человеком, как и остальные. И как бы жил?.. Нет, я не смог бы жить так дальше. Я не перенес бы возвращение в обыденную повседневность из радужного волшебного мира, к которому прикоснулся самым чудесным образом, пусть даже это прикосновение и превратило меня в вампира.

— Ты тоже пил кровь? — невольно вырвалось у меня.

— Нет, — покачал головой Павел. — Я наслаждался Запахом Смерти. А ты пьешь кровь?

Этот вопрос застал меня врасплох. Сказать правду? А смысл? Врать? Но ведь я пришел сюда как раз для того, чтобы поговорить начистоту, чтобы все узнать?

Неожиданно Павел соскользнул с кровати, метнулся ко мне. И вот он уже стоял передо мной на коленях, пытаясь заглянуть мне в глаза.

— Ты пьешь кровь? — вновь повторил он свой вопрос.

— Да, — кивнул я. — Но я никого не убиваю.

— И ты не Посвященный?

— Посвященный?

— Ты не служишь ни Древним, ни Искусству?

— Древним? — снова переспросил я. — Кто такие Древние? Что такое Искусство?

— Если ты не знаешь, то лучше тебе и не знать, — заговорщическим шепотом произнес Павел. — Я… Я… — Он закашлялся. — Ты получил дар Ночного странника.

— Можно сказать и так…

— Викториан… — И Павел снова замолчал.

— Викториан? Кто такой Викториан? Древние, посвященные… Ты можешь толком мне рассказать, что к чему.

— А зачем? — удивился Павел. Потом, глупо захихикав, откачнулся от меня. Мгновение, и он вновь восседал на своей койке. — Зачем тебе знать? Ты хочешь стать Посвященным и провести жизнь служению Искусству? Или ты просто хочешь заглянуть за завесу неведомого, чтобы открыть другим слепцам истинные тайны мироздания и тем самым прославиться? И тот, и другой путь ведет к смерти… Ты… Ты пусти все на самотек. Пусть все будет, как будет. Плыви по течению. Если Древние захотят, они сами тебя призовут. Если нет… В любом случае — частица Искусства в душе — это великий дар. Ты должен беречь его, иначе ты кончишь, как я.

— Так почему же, зная все это, ты оказался здесь?

— Потому что я нарушил и преступил. Мне нельзя было отказываться от Искусства, нужно было жить с моим даром, служить ему… А я влюбился. Я боялся сорваться. Я спас ее… — Он еще что-то говорил, но голос его становился все тише, и слова невозможно было разобрать.

Если честно, то я ничего не понял. Искусство? Назовем это сверхспособностью, сверхсилой, тем, что отличает нас от простых людей. Но «посвященные», «Древние»? Этот безумец сказал то ли слишком мало, то ли слишком много.

Я шагнул к убийце, схватил за плечо, тряхнул. И вновь на меня уставились невинные, как у младенца, глаза.

— Ты хочешь, чтобы я все рассказал? Но я не знаю, что говорить… О чем ты хочешь услышать?

— Посвященные, кто они? — и я сильно встряхнул арестанта.

— Они те, кто обладает частицей Искусства и сознает это. Они стоят над людьми и живут по своим законам. Прячутся среди вас, только вы их не видите, не замечаете. Они, словно невидимки, но на самом деле они правят миром, верша волю Древних богов, когда те изволят обратить свое внимание на род людской.

— То есть это своего рода жрецы?

— Можно сказать и так.

Я задумался. Что-то не очень верилось мне в существование некой тайной секты, поклоняющейся невесть кому, ну а уж в существование богов я не верил и подавно. Хотя… Скажи мне кто-нибудь полгода назад, что вампиры существуют на самом деле, я бы хохотал с полчаса, а человека этого счел сумасшедшим. Ну а теперь, теперь я сам вампир, не отражаюсь взеркалах, питаюсь кровью, летаю, вопреки всем физическим законам. И что? Это-то реально. А если верить безумцу, то существуют и другие, такие же как я.

— Ты не сомневайся, — все еще лепетал Павел. — Я тоже вначале считал, что я один такой. А потом я нашел таких же, как я…

— Тоже серийных убийц? У вас что, клуб извращенцев?

— Нет… нет… нет… Ты опять меня не понял. — И этот очередной переход с «вы» на «ты» взбесил меня.

Я вновь хорошенько тряхнул Павла:

— Говори!

— Нет… Мне не объяснить… Если… Ты сам все узнаешь… Рано или поздно…

— Мне нужно знать сейчас, — настаивал я.

Но Павел только покачал головой. И я понял: он — прав. Ну предположим, узнаю я, что мой сосед тоже не такой, как вы, а, к примеру, волк-оборотень. И что? Будем с ним по вечерам сидеть на кухне, пить водку и сетовать на злую судьбинушку, в лучших традициях героев Федора Михайловича? Ну уж фиг вам! Я получил то, о чем раньше и мечтать не мог, и использую эту силу по полной. И еще… займусь чем-нибудь полезным. Ведь, судя по тому, что я знал о вампирах, впереди у меня вечность. Почему бы не выучить, к примеру, французский язык? И приятно и полезно.

Однако все эти мысли пришли много позже, а тогда… Тогда я отпустил плечо Павла, отступил, понимая, что он прав, а я не в состоянии найти емкие аргументы, чтобы опровергнуть его уверенность.

Нет, я, конечно, мог еще раз навестить его, до того, как он повесился… Но так и не решился. А виной всему оказался сон.

Вернувшись домой после свидания с Павлом, я сильно призадумался. Мыслей, а точнее вопросов, было много, и ни на один из них я не мог найти ответ. Нужно ли мне искать этих самых «посвященных»? Как жить дальше? Ведь рано или поздно мое двойное существование могло открыться. А может, плюнуть на все, уйти с работы и… Нет, для существования в качестве вампира мне не нужны были деньги, но оставался вопрос с одеждой, вопрос оплаты квартиры и всяких необходимых мелочей.

Размышляя об этом, я прилег на диван, и мне приснился сон. Странный сон, однако я получил ответы на мучившие меня вопросы.

* * *

Это было странное место. Огромный зал, а точнее пещера, одна из стен которой была превращена в гигантскую лестницу, какие, наверное, бывают в греческих храмах. Она уходила на самый верх, и там темнело несколько отверстий — дверей. Гладкие стены были украшены странными барельефами. Однако сколько я ни всматривался, я никак не мог понять, что на них изображено. В зале было очень светло, хотя нигде не было видно источников света.

Я замер, оглядываясь. И лишь через какое-то время я рассмотрел темную фигуру, застывшую на середине лестницы. Это была женщина, красивая, но странная. Ее красота была неземной и совершенно холодной, словно это было вовсе не живое существо, а странное создание из слоновой кости, оживленное с помощью колдовства. Черные как смоль волосы были собраны на темени в толстый «хвост», свисавший ниже пояса. Ее одежды — ленты из черной полупрозрачной ткани, расшитой черными узорами волшебных цветов, скорее не скрывали, а подчеркивали прелести женского тела. А само тело, оно было от шеи до самых пят покрыто татуировками — странными надписями, сильно напоминающими арабскую вязь. И только когда незнакомка приблизилась, я понял, почему мое подсознание отказывалось воспринимать ее как живое существо. Она не была человеком! Ее глаза! Они были объемными. Зрачок выступал над белком, а в центре него темнело отверстие… Жуть. Я попятился, но тут дама заговорила, и я вздрогнул всем телом при звуках ее голоса, столь глубоким и проникновенным он был.

— Я — судья. У тебя были вопросы. Ты можешь задать их мне.

— Вы — Посвященная?

— Нет. Я — судья, я служу Высшим силам.

— А посвященные?

— Они слуги Древних богов, которые и являются истинными повелителями этой планеты.

— Но…

— Ни один из богов не может вступить в конфликты с Высшими силами. Все боги действуют в установленных рамках. Ты это хотел узнать?

Я кивнул.

— И это тоже. — А потом выпалил: — Кто я?

— Вурдалак. Ты не посвященный, но и не служитель. Ты сверхъестественное существо, которое вынуждено жить втайне от людей.

— Почему?

— Потому что люди отказываются воспринимать истинное мироустройство вселенной. Они отвергают то, что не могут понять, тем самым неприемля очевидное.

— И…

— Если ты откроешь свое естество людям, то обречешь себя на смерть. Не могу сказать, в какой форме придет она к тебе, но ты умрешь.

— И что же мне делать?

— Ты должен смириться. Ты должен жить и наслаждаться каждым днем волшебства, дарованным тебе Искусством. У тебя впереди вечность, и ты можешь совершенствовать свое тело и душу. А через сто или двести лет можешь стать поистине великим. У тебя есть потенциал для того, чтобы подняться, если не на самую вершину, то подобраться очень близко к ней.

— Что ты называешь вершиной?

— Власть, и только власть. Власть над денежными потоками страны, власть над умами людей, то, что позволит тебе определять дальнейший путь стада человеческого.

— Люди не стадо.

— По большей части. Лишь единицы, не владеющие Искусством, могут подняться до высот истинно разумных существ, ну а остальное…

— Ты не человек!

— Не человек, — согласилась судья. — Но к своему народу я отношусь точно так же. В основе любой цивилизации лежит уважение и самоуважение. Существо, которое не любит себя, не сможет полюбить другого. Существо, которое не уважает себя, не сможет снискать уважение соплеменников.

— Но тогда выходит, что большая часть людей — быдло, стадо… Фашизм какой-то…

— Каждый сам выбирает то, во что верит, и устанавливает свои моральные нормы. Ты спросил меня, я ответила. И если тебе не понравилась моя точка зрения, это твоя проблема. Никто не заставляет тебя идти моим путем.

— А если…

— Если ты все же решишь расстаться с дарованным тебе, то тебе придется во много раз труднее, чем Жаждущему.

— Жаждущему?

— Тому, которому ты задавал сегодня вопросы. Тебе придется пройти настоящий ад, уничтожать себе подобных, потому что избавиться от своего дара ты можешь, только уничтожив всю свою стаю, всех, в чьих жилах течет твоя кровь.

— Моя кровь?

— Рано или поздно ты поймешь то, что я говорю. Главное, не забудь о нашей встрече. Сны вещь эфемерная.

— А я сплю?

— Спишь, а твое сознание… Ну, это долго объяснять, — отмахнулась судья.

— Но ведь я тут, вот он я — во плоти.

Судья усмехнулась, и вышло это натянуто, словно маска ее не была приспособлена для смеха.

— Тебе еще многое предстоит узнать и многому научиться. Главное же, чтобы ты не забыл о нашей беседе.

— Разве это забудешь! — вздохнул я, обведя рукой огромный зал.

Судья лишь усмехнулась.

— Это всего лишь еще один зал. Еще один образ. Ничего особенного. Он, как и мой образ — творение твоего подсознания… Я хочу, чтобы ты запомнил наш разговор. Воспользуйся советом Жаждущего, дай жизни идти своим чередом…

— Значит, ты выглядишь по-другому.

— Да, — кивнула судья. — И твое подсознание придало мне тот облик, который, на твой взгляд, более всего соответствует моему ментальному «я».

— А твой истинный облик?

— Боюсь, мой внешний вид не столь эротичен. Скажу больше, если бы я предстала перед тобой в моем истинном облике, то задушевной беседы у нас не получилось бы… Ну, а теперь мне пора…

— Но скажи, как мне быть? Что делать?

Неожиданно образ судьи стал уменьшаться. Она не двигалась, но быстро удалялась от меня, словно подхваченная ветром. И ее одежды извивались на этом ветру, словно черные змеи.

— Скажи, как мне быть!? — бросился я за ней.

— Следуй совету Жаждущего… Пусть все идет, как идет… Идет, как идет…

Еще мгновение, и свет в зале померк…

Я проснулся в холодном поту. Во рту был мерзкий свинцовый привкус, голова раскалывалась, словно я пил весь предыдущий день.

Глоток рассола и парочка маринованных помидоров. Потом две таблетки цитрамона и стакан ледяной воды — такой холодной, что аж зубы заныли, и я постепенно начал приходить в форму. До «вылета» мне оставалось еще полчаса, и я полез на книжную полку и стал рассматривать два самоучителя, один немецкого, другой французского языка, прикидывая с какого начать.

Что ж, по течению так по течению. Это тоже путь. Мой путь…

Январь-февраль 1995. январь-май 2003. июль 2010

Андрей Мартьянов Белая акула

Автор искренне благодарит всех соучастников:

Ирэну Бленд (Израиль, Мигдаль-а-Эмек) – за доработку рукописи

Сергея Казакова (Санкт-Петербург) – за воплощенные в тексте идеи

Николая Крылова (Санкт-Петербург) – за появление на свет Меркуриума

Ольгу Черную (Израиль, Иерусалим) – за поддержку на расстоянии

Илью Щербакова aka Сигурд (Пенза) – за подсказки вовремя.

Хотите я расскажу вам, в чем с точки зрения социологии суть человеческой расы? Покажите мне одного мужчину или одну женщину – и я покажу вам святого. Дайте мне двоих – и они влюбятся друг в друга. Дайте троих – и они изобретут замечательную штуковину, которую мы называем «обществом». Дайте мне четверых – и они построят пирамиду. Дайте пятерых – и они сделают одного изгнанником. Дайте шестерых – и они восстановят предрассудки. Дайте семерых – и за семь лет они развяжут войну. Возможно, человек и был создан по образу и подобию Бога, но человеческое общество было создано по образу и подобию Его оппонента, и оно всегда будет стараться вернуться к своему истоку.

Стивен Кинг. «Противостояние», гл. 42

Пали обольщения волшебного искусства, и хвастовство мудростью подверглось посмеянию, ибо обещавшиеся отогнать от страдавшей души ужасы сами страдали позорной боязливостью. И хотя никакие устрашения не тревожили их, но преследуемые брожениями ядовитых зверей и свистами пресмыкающихся, они исчезали от страха, боясь взглянуть даже на воздух, от которого никуда нельзя убежать, ибо осуждаемое собственным свидетельством нечестие боязливо и, преследуемое совестью, всегда придумывает ужасы.

Книга Премудрости Соломона, 17:7-10

– I — Рассказывает Степан Королев

Глава первая НЕФАКТОРИЗУЕМАЯ ПЕРЕМЕННАЯ

Борт «Эквилибрума».

7 февраля 2680 г. по Рождеству Христову

…Вероятность такой аварии – один на десяток миллиардов. Расклад неплохой, скажу даже больше: невозможный. И тем не менее единственный шанс войти в историю. Поставить абсолютный рекорд неудачливости выпало именно мне. Жаль только зафиксировать это достижение и занести его в анналы не получится, поскольку никто и никогда не узнает о причинах исчезновения транспорта «Эквилибрум», совершавшего, в общем-то, самый обычный каботажный рейс с Эпсилона Эридана на Окраину, в один из отдаленных мирков Протектората в системе Бекрукс, более известной как Бета Южного Креста.

«Эквилибрум» был довольно крупным судном, измещением сорок две тысячи тонн, построили его на Сириус-Центре в середине нынешнего века, однако устаревшим транспорт не считался – я видывал грузовики, которые служат по полтора столетия, а, значит, мое корыто можно признать едва ли не образцом современных технологий. Самый типичный и весьма надежный корабль, четыре «лабиринтных» двигателя, шестнадцать маневровых, гигантские трюмы и крошечная жилая палуба – командный центр, кают-компания, гибернационный отсек (обязательное наличие криогенных фуг предписывается правилами техники безопасности), системы рециркуляции пищи и кислорода. Словом, все самое необходимое и ничего лишнего.

Транспорты подобного класса слишком тяжелы, летать в атмосфере не могут, поэтому «Эквилибрум» курсировал между базовыми орбитальными станциями, откуда грузы доставлялись на поверхность планет челноками. Работа непыльная и не слишком сложная, космос в наши времена предсказуем и почти не опасен, в сказки о космических пиратах не верят даже самые маленькие дети, а про страшных агрессивных инопланетян люди спокон веку не слышали. Достоверно известно: в Обитаемом кольце, а это полторы тысячи световых лет радиуса вокруг Сириус-Центра, единственным разумным существом был и остается homo sapiens. Для меня, как представителя трудового купечества и скромного частного предпринимателя, в космосе угроз нет. По крайней мере, не было до сегодняшнего дня.

«Эквилибрум» зафрахтовало правительство в прошлом году, контракт заключен на восемнадцать стандартных месяцев – мы продолжаем активно обживать Окраину, новые миры не способны обойтись без техники, производимой на индустриальных планетах Содружества, а потому трюмы моего корабля доверху забиты терраформационным оборудованием, вездеходами, бурильными установками, компрессорами и прочим громоздким железом.

Самый деликатный груз – пятьдесят промышленных термоядерных зарядов, суммарной мощностью двести миллионов тонн в тротиловом эквиваленте. Если жахнет, мало не покажется. Эти бомбы предназначены вовсе не для военных целей, мы изменяем облик необжитых планет по своему желанию и вкусам, не особо чинясь, исключение составляют только миры-заповедники, находящиеся под пристальным надзором экологов. На Бекруксе сейчас меняют рельеф, проводят новые русла рек, а поскольку эндемичной флоры и фауны там отродясь не было, терраформирование проводится методами, которые вполне корректно назвать варварскими. Применение ядерного оружия для подобных целей давно стало обыденностью, не лопатами же шуровать?

Ничего, еще лет тридцать напряженных трудов и на этой планете появится стабильная кислородно-азотная атмосфера, замерзшая тысячелетия назад вода выйдет из подземных каверн, а затем все пойдет по традиционному сценарию: РНК-посев, стимуляция гиперэволюции по одному из земных «дарвиновских» типов, широкая колонизация человеком. Век-полтора спустя к Содружеству присоединится зеленый мир, некогда являвшийся холодной каменной глыбой с непригодной для дыхания газо-воздушной смесью. Ничего не поделаешь, планет, подобных Афродите или почти позабытой Земле, невероятно мало, а терраформирование требует огромных усилий и длительного времени…

Вернемся, однако, на «Эквилибрум». Поначалу все шло как по маслу – погрузка в доках станции «Хаген» закончилась благополучно, шлюзы задраены, диспетчер Центра Транспортного Контроля сообщил, что коридор до точки перехода свободен и пожелал счастливого пути, отошли причальные балки. Колоссальное судно со скоростью улитки поползло прочь от еще более внушительного «Хагена». Под стальной утробой транспорта плыли жемчужно-седые облака Аврелии, единственной обжитой планеты вращавшейся вокруг оранжевого карлика Эпсилон Эридана.

– Начинаю разгон, – сообщил искусственный разум корабля. – Пристегнись, незачем рисковать.

Отношения с ИР у меня свойские, я знаю его с детства, со времен, когда мой отец начал брать наследника с собой в космос. Невидимое существо, обитающее в недрах бортового компьютера, уже тогда было членом семьи. Искусственный разум меня обучал, воспитывал, развлекал, именно благодаря ему отец доверил мне первый самостоятельный полет уже в четырнадцать лет. С тех пор, конечно, я стал постарше и поопытнее.

Скажете, что мальчишка без летной лицензии, образования пилота и сколь-нибудь достаточных навыков не вправе управлять тяжелым судном? Что это противоречит всем возможным правилам и инструкциям? Все правильно, но я вырос на «Эквилибруме» и считал родным домом именно корабль, а не маленькую виллу с садиком на окраине Аврелианской столицы, где оставались мама и сестры, дожидавшиеся наших возвращений из бесконечных рейсов.

Три века назад начала формироваться каста «людей космоса», тех, кто проводил в полетах больше времени, чем на родных планетах. Таких как мы немного, несколько десятков тысяч на все многомиллиардное Содружество – владельцы частных судов и орбитальных перевалочных баз в Протекторате да независимые исследователи, на свой страх и риск гоняющиеся за сомнительными тайнами нашего рукава галактики. Подобная самодеятельность, кстати, официальными властями категорически не одобряется, карантинные службы не дремлют, а несанкционированная высадка на поверхность неизученных миров влечет за собой ответственность в виде нешуточных штрафов, возможного ареста корабля, а то и тюрьмы – у нас до дрожи в коленях боятся вирусов инопланетного происхождения!

Человека, однако, не исправишь, а наше любопытство неискоренимо. Между прочим, большинство самых значительных открытий последнего времени было сделано именно частными лицами, нельзя недооценивать инициативу людей, не скованных по рукам и ногам государственной бюрократией и неисчислимыми запретами. Я, к счастью, излишней тяги к рискованным авантюрам не испытываю, вполне хватает основной работы…

– Семь минут до точки перехода, – продолжал извещать ИР. – Как долго мы пробудем на Бекруксе? Надеюсь, ты не собираешься высаживаться на планету?

– Боже упаси, – я покачал головой. – Голые скалы, ледяной ветер, аммиаком смердит так, что никакие осмотические маски и фильтры не спасают! Двое суток на разгрузку, и домой. Вернее, на Сириус-Центр, у нас еще три заказа в очереди. Это почти полмиллиона марок чистой прибыли, все-таки правительственный контракт. Можно будет от души покутить на Нуово-Корфу.

– Тебе не надоело летать в полном одиночестве? – искусственный разум снова завел старую песенку. – Корабль рассчитан на семь членов экипажа, а ты предпочитаешь мое скучное общество.

– Кажется, я отлично справляюсь. Не хочу видеть в собственном доме чужих людей. Ответь, зачем нам штатный штурман и матросы? Что им тут делать? Вдобавок это связано с лишними трудностями: наем, профсоюз, налоги… Ты этим будешь заниматься?

– Живешь, как монах, – буркнул компьютер. – В твоем возрасте…

– Просил же: не начинай все сначала! Никогда бы не подумал, что представитель машинной цивилизации будет пилить человека, как родной папочка! Может, еще и жениться мне посоветуешь? На скромной русоволосой девушке из уважаемой семьи? Она должна любить кошек и хорошо готовить?

– Зависимость от космоса в человеческом обществе считается патологией, почти такой же, как зависимость от химических веществ, – невинно напомнил ИР. – Шестьдесят три процента времени за последние десять лет ты провел на борту «Эквилибрума». Эта цифра не наводит ни на какие размышления?

– Хочешь сказать, что я псих?

– Хочу сказать, что это своеобразная форма аутизма. Ты меня беспокоишь. Четыре минуты. Пристегнись.

– Перестраховщик, – вздохнул я и щелкнул пряжкой ремня безопасности. – Просто мне нравится летать. Опять же, надо заработать сестрам на образование. Хорошее образование на Сириус-Центре!

– Неубедительно, – динамики издали звук, похожий на смешок. – Вывести на центральный монитор данные о состоянии твоего счета в Рейхсбанке?

– Не надо, – буркнул я, отлично понимая, на что намекает ИР. Я вполне обеспеченный человек. Не миллиардер и не магнат, разумеется, но денег в семье хватает. Кормилец «Эквилибрум» приносит исправный доход. – Кстати, в трюмах все тихо? Когда я думаю о двухстах мегатоннах, от которых нас отделяет всего четыре бронеплиты-переборки и силовое поле пятого класса, мне становится неуютно.

– Давление и температура в норме, вибрация отсутствует, – отреагировал ИР. – Беспокоиться не о чем, заряды совершенно не опасны, груз закреплен… Две минуты. Активирую реакторы лабиринтных двигателей.

Отлично. Через сто двадцать секунд судно исчезнет из системы Эпсилон Эридана, шесть с небольшим часов будет отсутствовать в реальном мире, скользя по каналам Лабиринта искривленного пространства и вынырнет в полутора астрономических единицах от Бекрукса, преодолев расстояние в 451,4 световых года. Бесспорно, это не такой медвежий угол, как Денеб, но все-таки очень и очень далеко от цивилизованных миров.

– Пойду спать, когда прыгнем, – зевнув, сказал я. – Почти сутки на ногах, столько возни с погрузкой было…

– Тридцать секунд.

Кресло мелко задрожало. Я отлично представлял себе, как сейчас выглядит «Эквилибрум» со стороны: двухсотшестидесятиметровый черный бутылкообразный корпус окутал синевато-белый кокон защитных полей, золотым пламенем взблеснули сопла движков, расползлось кольцо квантовой ударной волны. Корабль сгинул в «червоточине» пространства-времени. За овальными обзорными окнами кабины моргнула ослепительная вспышка и тотчас закрутился лазурный вихрь искаженного света тысяч звезд.

– Есть перех… ы-ы…

Это были последние звуки, которые я услышал от ИР «Эквилибрума». Мгновение спустя освещение в центре управления вырубилось, все индикаторы и мониторы на терминале погасли, мерзко рявкнул аварийный зуммер и неприятный чужой голос замогильно произнес:

– Аварийная ситуация. Внимание экипажу…

Таким тоном в голографических пьесах по мотивам Достоевского объявляют о том, что главный герой приговорен к пожизненной каторге, дедушка повесился в сарае, а Соня Мармеладова умирает от сифилиса. Я не сразу понял, что имею дело с резервной системой псевдоразума, наитупейшей программой, призванной обеспечить жизнедеятельность основных систем корабля, пока настоящий ИР не восстановится.

Впереди по ходу корабля мерцал и переливался световой водоворот, бросавший через светофильтры блики на темную приборную панель, ненужную «подкову» штурвала и мои руки, сейчас казавшиеся мертвецки-синими. Пальцы подрагивали. Я прекрасно отдавал себе отчет о происшедшем: авария при прохождении корабля по Лабиринту означает безусловную и гарантированную гибель судна и всех, кто находится на его борту.

Противные красно-оранжевые огни аварийной подсветки вспыхнули через полминуты. Терминал так и не ожил. Незримый упырь-псевдоразум продолжал с настойчивостью олигофрена оглашать кабину бессмысленными предупреждениями.

И что теперь прикажете делать?

* * *

Девять часов спустя я вполне созрел для не слишком героического, но переставшего казаться таким уж невозможным самоубийства. «Эквилибрум» превратился в огромную ловушку, причем эта ловушка находилась в другом капкане – капкане Лабиринта искривленного пространства…

По большому счету бояться я перестал почти сразу, как только осознал, что искусственный разум корабля мертв. По-настоящему мертв, так умирают обычные люди. Бортовые компьютеры этой модели «живые», сиречь информация хранится в клонированных человеческих нейронах, обработка данных ничем не отличается от нашей – электрохимический принцип, самый быстрый, надежный и оптимальный метод позаимствованный у матушки-природы. ДНК-носители никогда не подведут, по крайней мере так утверждает реклама фирм-производителей. Чего же бояться, когда все самое страшное уже произошло?

Разумеется, псевдоразум никогда не сравнится с настоящим ИР, машинным интеллектом, обладающим свободой воли и осознанием собственного бытия, они отличаются друг от друга так же, как человек от животного. Но в сложившейся ситуации привередничать не стоило, придется налаживать контакт с примитивным кремниевым компьютером, хотя таким в нынешние времена и кухонными комбайнами управлять не доверяют!

Инженеры верфи, на которой строился корабль, пребывая в святой уверенности, что ДНК-носитель «сломать» невозможно, поскупились на резервный комплекс управления и установили давно устаревшую дешевку. Я их не осуждаю, все-таки «Эквилибрум» за сорок три года непрерывной и напряженной эксплуатации подвергался только мелкому косметическому ремонту, нейронные носители действовали исправно, клетки самовоспроизводились, диагностика подтверждала: корабельный мозг способен функционировать еще не одно десятилетие. Что же произошло?

А вот что. Псевдоразум задействовал немногие уцелевшие цепи своего старшего товарища, пошуршал несколько минут (ох, какой же он медленный!) и выдал немыслимое: большая часть нейронов погибла, найдены следы остаточного альфа– и гамма-излучения. Точные причины аварии удастся определить не ранее, чем через несколько часов, придется обследовать всю систему.

– Ты можешь взять на себя управление судном? – безнадежно отозвался я. – Мы сейчас в пространстве Лабиринта, чтобы выйти в расчетной точке, требуется отключить двигатели в нужное время, с точностью до наносекунды…

– Данные не сохранились, – прохрипел в динамики кремниевый уродец. – Доступа к основной силовой установке нет. Доступа к базам данных внутрилабиринтных координат нет. Доступа к…

– Заткнись, – взмолился я. Встал с кресла, проковылял в кают-компанию. Ноги совершенно ватные, в ушах гудит, перед глазами белесое пятно. Тяжелый стресс, вот как это называется.

В баре отыскалась непочатая бутылка бренди, судя по этикетке и голограмме акциза, произведенного на Квантуме. Выдернул пробку, отхлебнул прямиком из горлышка. Вкуса не почувствовал, пьется, как вода. За три присеста выдул едва ли не половину. Слегка полегчало.

Обстановку я оценивал единственным подходящим словом: безнадежная. Окажись «Эквилибрум» в обычном межзвездном пространстве за сотни парсеков от обитаемых миров, с аварийными двигателями и отказавшим компьютером, меня бы обязательно нашли – девяносто девять шансов из ста. Связался по каналу Планка с Транспортным Контролем, находящемся в любой точке рукава Ориона, передал сигнал SOS, и жди себе спасательный корабль, наведение осуществляется тоже по линии Планка, не ошибешься… Однако сейчас надеяться на появление кавалерии из-за холмов бессмысленно.

После внезапного отключения ИР сработала система безопасности двигателей. Полсотни мощнейших бомб в трюме по сравнению с четырьмя здоровенными реакторами, питающими энергией силовую установку, это сущая фигня – несколько тысяч тонн жидкого водорода, использующегося в качестве топлива, сами по себе особой опасности не представляют, но если что-то пойдет неправильно и управляемая термоядерная реакция выйдет из-под контроля, водород успешно превратится в гелий, как это происходит в глубинах любой из звезд. Эффект представляете? Небольшой планетоид разнесет в пыль. Разумеется, таких аварий никогда не случалось, вероятность исчезающе мала, но ведь до нынешнего дня никто и никогда не слышал о гибели нейронов ДНК-компьютеров, защищенных надежнее, чем ваши сбережения в Рейхсбанке Сириуса! Почему бы не закончить указанный день еще одним, последним и самым внушительным рекордом?

ИР почил в бозе, однако реакторы продолжали работать, моментально переключившись в автономный режим – предполагалось, что жизнедеятельность мозга корабля вскоре будет восстановлена. До этого момента все должно идти так, как и предписано заданным сценарием, никаких отклонений, мало ли… И я понятия не имею, вырубятся движки в нужный момент или нет. А если не вырубятся? Управление путешествием по Лабиринту должно находиться в надежных руках узлового ИР корабля, именно он рассчитывает все процессы, начиная от разгона, взаимодействий с точками перехода и последующего торможения по прибытию в требуемую звездную систему.

Согласно последним исследованиям, пространство Лабиринта искривленного пространства бесконечно, материальная Вселенная изрыта «червоточинами», возникающими благодаря гравитационным аномалиям. Человечество исследовало лишь малую часть проходов, мы способны летать на расстояния до полутора тысяч световых лет, все прочие коридоры не изучены. За всю историю Дальних Путешествий ни один безумец не решался проникнуть в Лабиринт и находиться в нем до времени, пока реакторы не исчерпают запас топлива. Слишком экзотический и дорогостоящий способ самоубийства.

Вот бы вспомнить, каков ресурс лабиринтных двигателей «Эквилибрума»? Если я ничего не путаю, дозаправившись водородом в атмосфере любого из газовых гигантов, корабль способен совершить десять-двенадцать прыжков в пределах Обитаемого Радиуса, больше четырех с половиной тысяч парсек в общей сложности, почти пять… Но ведь Лабиринт непредсказуем, одни «червоточины» более длинные, другие короткие, точная схема гравитационных аномалий, именуемых нами «точками входа», до сих пор не составлена. Что же это такое, а? Если судно не выйдет из Лабиринта в расчетной точке, меня занесет черт знает куда?! Впрочем, боюсь, этого не знает ни один черт. И вообще никто.

Положеньице. Повторно задам самый насущный вопрос: что делать?

Ответ неизвестен. Зато псевдоразум наконец-то разродился длительной тирадой на тему «кто виноват» и окончательно поверг меня в состояние глубокого уныния. Вот уж действительно нарочно не придумаешь! Какая непруха, подумать только! Сомнений нет, я стал абсолютным чемпионом Содружества Ориона в области невезения, знаменитая Дарвиновская премия за самую нелепую смерть обеспечена. С памятной медалью и дипломом. Вручат безутешным родственникам под гром фанфар и овации толпы.

Центр управления кораблем снабжен отдельной энергетической установкой. Маленькой. Как раз на случай сбоев в работе основных реакторов. Она способна обеспечить работу системы дальней связи, радары, резервные маневровые двигатели и комплекс жизнеобеспечения жилой палубы. Блок питания заменяется раз в три-четыре года – тяжеленный контейнер с плутониевыми стержнями под полом кабины, я отлично помню, что андроиды группы технического обслуживания станции «Хаген» залезали туда полтора месяца назад, сразу после возвращения «Эквилибрума» из рейса Tau-Cet – Люйтен – Проксима. Простейший, а потому надежнейший портативный реактор большой мощности, замедлители графитово-сталепластовые, вещь абсолютно безопасная и привычная. Он-то и послужил причиной локальной катастрофы. Иногда ломается даже чугунная чушка.

Непосредственно перед активацией лабиринтных двигателей резервный реактор должен был «уснуть», он лишь дублировал основную энергосистему судна во время разгона до точки входа на случай нештатной ситуации. Почему один из стержней не был вовремя удален из активной зоны, навсегда останется неизвестным. В то, что ИР проморгал, я не верю – у искусственного интеллекта тоже есть инстинкт самосохранения. Вероятно, механическое повреждение, заводской брак. Такое случается, увы.

Плутониевый цилиндр разогрелся до критической температуры, графитовая оболочка начала разрушаться, а несколько мгновений спустя, перед самым переходом транспорта из реального мира в пространство Лабиринта, раскалившийся стержень был автоматически отстрелен от корабля – появилась угроза неуправляемой реакции распада и тогда от «Эквилибрума» остались бы одни элементарные частицы.

Уничтожение мозга корабля оказалось делом чистой случайности. Трещина в корпусе микрореактора, узкий поток жесткого излучения, направленный на бионакопители, находящиеся совсем рядом, в нескольких сантиметрах, за обычной стальной переборкой. Нейроны попросту изжарились, превратились в мертвый студень, клонированные клетки погубил почти полный аналог нейтронной пушки, что устанавливают на боевые крейсера Содружества. ИР умер мгновенно, вся информация, собранная за десятилетия беспорочной службы, потеряна, судно неуправляемо. Капитан-человек стал заложником нелепой ошибки или недосмотра болванов, отвечавших на «Хагене» за контроль качества.

Взглянем на ситуацию с противоположной стороны: можно сказать, что мне несказанно повезло. Я еще жив (ничего, этот промах скоро будет исправлен), «Эквилибрум» не взорвался, целостность биосферы в жилых помещениях не нарушена, хотя по непонятным причинам температура уже понизилась на четыре градуса, что не может не настораживать. Да, именно повезло! Незачем расстраиваться, мы еще поборемся!

Так я думал после натужных объяснений с псевдоразумом. В отличие от ИР, эта бессмысленная машина не умеет общаться с человеком как с равным, понимает только конкретные вопросы, относящиеся к ее непосредственным функциям, – за рюмочкой о смысле жизни не потолкуешь. Однако псевдоразум это лучше, чем ничего. По крайней мере он старается не навредить.

Настроение резко ухудшилось спустя шесть часов четырнадцать минут после входа корабля в Лабиринт, вы должны понимать почему. Сохранялась определенная надежда на то, что ИР заложил в программу работы двигателей прекращение подачи энергии в нужный момент, но…

После того, как время перехода между Эпсилоном Эридана и Бекруксом истекло, минул час, другой, третий… «Эквилибрум» уверенно шел в гиперпространстве незнамо куда, не обращая ровным счетом никакого внимания на смятение в душе своего капитана. Я не в обиде, чего еще ожидать от бездушной груды железа, пластика, кремния и композитов?

Больше всего меня тревожила изредка появлявшаяся вибрация, словно при маневрах в атмосфере газового гиганта. Что находится снаружи, за корпусом и оболочкой силовых полей, ни единый человек не знает, внутренняя среда Лабиринта исследованию не поддается, однако достоверно известно о том, что воздуха, способного оказывать сопротивление материальному объекту, там нет. Да и вообще ничего нет. Пустота пустот, нечто наподобие глубин черной дыры.

«Эквилибрум» тем не менее слегка потряхивало и это было очень неприятно – у меня под грудиной сформировался сладенький рвотный комочек, страх нарастал лавинообразно. Алкоголь уже не помогал, хотя я выдул полторы бутылки сорокапятиградусного бренди, причем на голодный желудок. Опьянение так и не наступило.

Становилось холодно, почему – непонятно. Микроклимат на корабле стандартный, плюс 22 по Цельсию днем, плюс 17 ночью, время исчисляется по стандарту Эпсилона Эридана. Сейчас всего плюс 14, а значит, если падение температуры не остановить, через двенадцать часов мы подойдем к точке замерзания воды. Найти причину этого явления псевдоразум не сумел, да я и не ждал от него таких подвигов.

– Наша цивилизация нежизнеспособна, – не без патетики громко сказал я. Тишина подавляла, надо было услышать хотя бы собственный голос. – Знаешь почему, дубина? Да потому, что без содействия ИР мы ничего не можем! Скоро подтираться придется в соответствии с рекомендациями искусственного интеллекта!

– Не понял вопрос, – мрачно ответствовал приглядывающий за событиями псевдоразум.

– Помолчи, а? – простонал я. – Блин, а ведь сколько раз мне говорили, припаси резервный ИР!

– Резервный искусственный разум находится на борту спасательного челнока, – зацепившись за ключевые слова ответили динамики. – Персональный микрокомпьютер, контейнер со штатным оборудованием, секция четыре.

– Что-о? – меня подбросило в кресле. – Повтори!

Псевдоразум послушно повторил, а я охарактеризовал себя привычным и простым русским словом «мудак». Нет, хуже! Моему кретинизму точных определений еще не подобрали!

Спасательный челнок за всю историю существования «Эквилибрума» по прямому назначению никогда не использовался. Стандартный техосмотр, тестирование аппаратуры управления, замена продовольственного запаса – это пожалуйста, Транспортный Контроль обязан проверять все до единого зарегистрированные корабли на предмет надежности систем спасения экипажа. Я на челноке за десять лет бывал раза три-четыре, по каким-то незначительным делам. А ведь самым надежным помощником попавшего в беду человека, очутившегося на чужой планете, без связи, продовольствия и надежды на спасение, останется крошечная персоналка, оснащенная умным отпрыском «Птолемея», приемо-передающим устройством Планка и бездонным количеством полезной информации! Как можно было об этом забыть?!

Можно. Еще как. Спасибо безупречной надежности «Эквилибрума».

– Ублюдок! Что ж ты раньше не сказал?

– Не понял вопрос.

– Олух!

– Не понял вопрос.

– Замолчи!

– Принято.

Я пулей вылетел из кабины, рванул прямо по коридору мимо капитанской каюты и гибернационного отсека, саданул кулаком по огромной темно-синей кнопке, отпирающей шлюз, ведущий к челноку, отбросил панель складской секции, вытащил аккуратную коробочку и ткнул пальцем в изумрудную клавишу на главной панели.

Процедура диагностики и запуска системы отняла несколько тяжких для меня мгновений. Над круглым окном проектора распустился многоцветный бутон, превратившийся в бесплотную сферу объемной голограммы. Уверенно-спокойный голос ИР произнес:

– К вашим услугам. Мое личное имя – «Нетико», с момента предыдущей активации прошло четыре года, семь месяцев и девятнадцать суток. Это стандартная проверка работоспособности?

– Нет! – рявкнул я, не помня себя от радости. – Это полный звиздец!

– Объясните подробности, – снисходительно проговорила коробочка. – Я постараюсь разобраться.

* * *

– Присоедини желтый и зеленый контакты. Молодец… Теперь постарайся какое-то время мне не мешать.

Общий язык с Нетико я нашел моментально, через пять минут мы с ним общались на «ты», а через десять ИР, выслушав мой сбивчивый рассказ и оценив данные псевдоразума, взялся за миссию спасения. Я вновь узрел лучик надежды – маленький добрый фей, заточенный в пластиковом корпусе ПМК, заверил, что все будет в порядке. Впрочем, искусственные разумы всегда так говорят, они обязаны вселять в недотепу-человека искреннюю веру в свое всемогущество и непогрешимость.

Еще бы, именно многовековой симбиоз людей с машинной цивилизацией привел нас к расцвету и позволил расселиться по десяткам миров после катастрофы, происшедшей с Землей! Неизвестно, выжили бы мы после Исхода, не окажись рядом с человеком нематериальных разумных существ, зародившихся когда-то в паутине общемировой сети Интернет…

Нетико был автономным искусственным интеллектом, его сущность обитала в ПМК будто сказочный гном в домике. Я никогда не мог понять, что такое нематериальная цивилизация: вот человек, у него есть тело и разум. Разум управляет телом, позволяя людям конструировать новые физические объекты, от деревянной дубины до сложнейшего космического корабля. ИР в свою очередь могут только думать, а их материальная составляющая, непосредственный носитель невидимой разумной сущности, создается человеком.

Согласно всеобщему убеждению, цель существования ИР – накопление, обработка и систематизация любой доступной информации. Возможно. Но обычному человеку не постичь, как разумная тварь может обитать в замкнутом пространстве накопителя, не имея возможности двигаться, дышать, действовать…

Я не представляю себе, как ИР переносят такое вот «пожизненное заключение», однако жалоб от искусственного интеллекта «Эквилибрума» никогда не слышал, вовсе наоборот: он заверял, что жить в мире нематериальном гораздо интереснее, поскольку невидимую Вселенную, среду обитания, можно создавать самому и изменять ее по собственному желанию за долю мгновения. Чувствуешь себя эдаким ма-аленьким богом.

Может быть, в своем виртуальном мире Нетико и являлся божеством, однако его сверхразумность в обычном Универсуме проявила себя лишь отчасти. Голограмма над ПМК моргнула, залилась успокаивающим синим светом и тихий голос ИР не без смущения произнес:

– Вот ведь история… Прости, но я решительно ничем не могу помочь.

– То есть как? – я ушам своим не поверил.

– Нужны технические подробности? – осведомился Нетико. – Гибель нейронов корабельной сети происходила по принципу цепной реакции, сеть полностью разрушена, я не обнаружил ни одного активного участка. В условиях космического вакуума я сумел бы управлять двигателями маневра, но лабиринтная силовая установка недоступна, реакторы действуют в автономном режиме…

– Получается, мозг есть, а нервные стволы, по которым передается сигнал важнейшим органам, отсутствуют?

– Да, сравнение вполне адекватно. Подобная ситуация не описана, исторических прецедентов не отмечено.

– Еще бы они были отмечены… – выдавил я. – Случалось, корабли бесследно исчезали в Лабиринте, преодолевали точку входа, но в точке выхода не появлялись. Теперь понятно, что с ними происходило!

– Разве? – снисходительно отозвался ИР. – Ты не учитываешь множество иных вероятностей.

– Слушай, давай по делу! Меня сейчас меньше всего интересуют вероятности! Тем более, что ты и я находимся в одинаковом положении!

– Не понял? – я достаточно ясно представил, как Нетико пожимает плечами.

– Ты сидишь в ПМК и выбраться оттуда не можешь, а я заперт на борту «Эквилибрума»! Снаружи – пространство Лабиринта, спасательным челноком не воспользуешься.

– Есть одно предложение, – перебил Нетико. – Рассуди: ядерное топливо однажды будет израсходовано.

– Скорее поздно, чем рано, – проворчал я в ответ.

– Хорошо, пусть будет поздно. Реакторы отключатся, верно? Мы выскочим из Лабиринта незнамо где. Судя по относительной плотности вещества в галактике Млечный Путь, риск врезаться в звезду или вынырнуть в ядре планеты ничтожно мала. Но зачем ждать неизбежного несколько суток, а возможно и недель?

– Ты о чем? – я подался вперед, словно разговаривал с живым человеком.

– Отключи реакторы вручную. Конструкция это позволяет.

– Ты ненормальный!

– Вряд ли, – откровенно фыркнул Нетико. – В отличие от людей, сущности ИР не подвержены психическим расстройствам. Я лишь предлагаю наиболее оптимальный вариант действий. Тем более, что система жизнеобеспечения постепенно выходит из строя.

– Только этого не хватало, – охнул я. – Я заметил, становится слишком холодно… В чем дело?

– Нарушен цикл теплообмена, утечка энергии.

– Плохо дело.

– Если даже «Эквилибрум» выйдет из Лабиринта в межзвездном пространстве вдали от Обитаемого Кольца, мы сумеем оповестить Транспортный Контроль, – продолжил ИР. – Но и только. Служба спасения может оказаться бессильна…

– Понимаю, – кивнул я. – «Эквилибрум» окажется вне радиуса действия кораблей Содружества, у черта на куличиках… Что тогда?

– Выход один: подойти на термоядерной тяге к ближайшей звезде и остаться на ее орбите. Дорога может занять несколько лет, даже с максимальным ускорением.

– Звучит обнадеживающе. Мне светит приятное времяпровождение в криогенной фуге?

– Именно.

– На десятилетия, а может и навсегда? – я поперхнулся.

– Вы, люди, верите в судьбу исчастливый случай. Нефакторизуемые переменные, которыми ИР не оперируют. Но ты ведь человек? Тебе можно.

– О Господи… Признаться, у меня сердце в пятки уходит!

– Никаких других предложений у меня нет. Решайся.

И я решился.

* * *

Атмосферное давление в трюмах корабля, содержание кислорода и гравитация во время перелета снижаются на пятьдесят процентов, но условия достаточно сносные – груз нежный, техника к жестким условиям абсолютного вакуума не адаптирована. Единственно, очень холодно, больше двадцати градусов мороза, от которого спасает только костюм с подогревом, обнаружившийся среди запасов спасательного челнока.

Если знать как идти, в реакторный зал можно пробраться очень быстро, а я за долгие годы изучил «Эквилибрум» как свои пять пальцев, побывал в каждом закоулке. Из-за недостатка энергии во внутренней сети корабля не отпираются шлюзы переборок? Ничего страшного, аварийная пневматическая система работает безукоризненно.

Руководство операцией принял на себя Нетико. ПМК я оставил в кабине, ИР настроился на передатчик гермокостюма и теперь я отлично слышал каждое слово Нетико, направлявшего мои действия.

– Код доступа в реакторный отсек помнишь? – добродушно гудел искусственный разум. – Иначе ничего не выйдет.

– Проще пареной репы. Три семерки, три шестерки, три пятерки и мое имя, – ответил я. – Чтобы не забыть.

– Хорошо, открывай, – стальные лепестки послушно разошлись. – Замечательно. Справа впереди операционная панель. Что видишь?

– Как обычно, голомонитор, схема реакторов. Выведены на максимальную мощность, энергопотоки стабильны, расход дейтерия в норме, никаких отклонений… Тут, между прочим, тепло.

– Не отвлекайся. Единственный вариант: дать аварийный сигнал, затем система с максимально возможной быстротой остановит термоядерную реакцию, лабиринтные двигатели останутся без питания и нас вышвырнет в реальный мир. Помнишь, что делать?

– Да помню, помню, не сквалыжь…

Так. Ввести и подтвердить капитанский код. Повернуть четыре ключа. Набрать на сенсорной клавиатуре команду, содержащуюся в «красной папке», которую Транспортный Контроль выдает командиру каждого судна. Затем еще раз – защита от дурака. Выполнить?

Выполнить. И будь что будет!

– Очень надеюсь, что «Эквилибрум» не рассыплется в пыль, – выдавил я и попытался утереть пот с лица. Тщетно, перчатка скользнула по «наморднику» маски. – Неизвестно с каким ускорением мы проскочим точку перехода, внутренние силовые поля рассчитаны самое большее на 80 G.

– Бегом наверх! – рявкнул Нетико. – У тебя от силы пять минут!

При сниженной гравитации двигаться значительно легче, поэтому я вернулся на жилую палубу с форой в сорок три секунды. Рухнул в капитанское кресло, пристегнулся, сунул в поясной кармашек коробочку ПМК. Погибать, так вместе!

– Держись, – предупредил меня ИР. – Сейчас… Есть переход!

Я ожидал чего угодно, любой гадости, но только не самого обыкновенного «выныривания» – «Эквилибрум» содрогнулся, полыхнула знакомая вспышка, синеватый вихрь заместился чернотой космоса с точками звезд.

– Ускорение 16g, – преспокойно откомментировал Нетико. – Корабль в чистом космосе, поздравляю. Попробую разобраться, где мы, радар и сканеры работают, система ориентации в пространстве тоже…

ИР умолк, а я мысленно возблагодарил судьбу, ту самую «нефакторизуемую переменную», за небольшую удачу.

– Известные радиопульсары найдены, – радостно оповестил Нетико. – Определяю соотношение их сигналов со стандартом Сириус-Центра! Ближайшая звезда – в двадцати девяти астрономических единицах, шесть планет. Мы находимся в шестидесяти двух градусах над плоскостью эклиптики. Танцуй, нам фантастически повезло!

Понятно. Радиопульсары, источники периодических всплесков радиоизлучения, являются своеобразными маячками – достаточно определить, из каких секторов галактики исходит излучение минимум от трех зарегистрированных нейтронных звезд, и ты моментально узнаешь свои координаты с точностью до нескольких миллиардов километров!

– …А вот это уже совсем плохо, – смущенным голосом произнес ИР. – Я тебя очень огорчу, если скажу что… гм… мы находимся вне границ Содружества?

– Предсказуемо, – отмахнулся я. – Где конкретно?

– У этой звезды нет номера в реестре.

– То есть как – нет? Чепуха!

– Дослушай. Судя по расположению пульсаров, «Эквилибрум» находится в другом спиральном рукаве галактики. Приблизительное расстояние до Сириуса – девяносто две тысячи восемьсот световых лет, около тридцати килопарсек. Ошибка исключена, я уловил сигнал от девятнадцати нейтронных звезд. Все точно.

– Че… Чего?

– Девяносто две тысячи восемьсот световых лет, – отчетливо повторил Нетико. – Боюсь, вернуться на территорию Содружества невозможно. Начать маневры сближения с системообразующим небесным телом? В моем распоряжении шесть резервных двигателей, их мощности вполне достаточно.

* * *

Новости обескураживающие, тут не поспоришь. Примерно так же я бы отреагировал на официальное сообщение властей Сириус-Центра о вступлении человечества в непосредственный контакт с Господом Богом и обмене дипломатическими миссиями с Раем.

– …Эта звездная система расположена в одиннадцати парсеках над центральной экваториальной плоскостью галактического диска, – не уставал информировать Нетико. Зубы мне заговаривал, отвлекал от очередного стресса. – Если ты помнишь, спиральная галактика Млечный Путь состоит из трех рукавов – Ориона, Персея и Стрельца. «Эквилибрум» сейчас в рукаве Персея, он тянется от дальней стороны галактического центра по направлению к той области галактики, которая находится за Солнцем и Сириусом. Самая окраина Млечного Пути, звезда вращается вокруг центра галактики на расстоянии двадцати одного килопарсека по наклонной орбите относительно плоскости диска, полный оборот совершает примерно за четыреста миллионов лет…

– Ты закончил? – простонал я.

– Нет, – твердо ответил ИР. – Слушай очень внимательно. Звезда солнцеподобная, желтый карлик, спектральный класс G4, светимость 1,2, размер 0,98. Почти точная копия Солнца или Тау Кита. Понимаешь?

– Что я должен понять?

– Шесть планет, – настойчиво продолжал ИР, словно изумляясь моей непроходимой тупости. – Из них две в зоне биосферы звезды. К ближайшей мы подойдем за сутки при максимальном ускорении. Маршевые двигатели не действуют, на маневровых лететь долго, ничего не поделаешь.

– Вместо того чтобы заниматься ерундой, ты бы подал сигнал бедствия в Центр Транспортного Контроля! – искренне возмутился я. По моему скромному мнению, Нетико абсолютно позабыл о своей главной обязанности: спасении драгоценной шкуры капитана, давно находившегося в состоянии, близком к неистовой истерике.

– А зачем? – вкрадчиво осведомился ИР. – Тебе еще раз объяснить, где мы находимся?

– Но все-таки, вдруг…

– Уговорил. Только потом не разочаровывайся.

Разочароваться пришлось отнюдь не только мне, но и самоуверенному Нетико. Сигнал по линии Планка не проходил, что само по себе невозможно. Согласно теории суперструн, Планкова связь действует в любой точке Вселенной, передача информации возможна даже между взаимоудаляющимися квантами. ИР проверил и перепроверил аппаратуру, его собственное приемо-передающее устройство, равно как и установленное на «Эквилибруме», были исправны, но выйти на диспетчерскую службу ЦТК Сириуса и еще полусотни звездных систем Содружества никак не получалось, хоть тресни.

– Странно, – озадачился Нетико после очередной неудачной попытки. – Странно и необъяснимо. Признаться, я в тупике. Есть какие-нибудь соображения?

– Ты меня спрашиваешь? Слабоумную органическую структуру, которая в отличие от бессмертных ИР начинает разлагаться с самого рождения?

– Комплексы неполноценности оставь при себе, – хмыкнул Нетико. – Это был риторический вопрос. Подведем итоги: «Эквилибрум» очутился на противоположном краю галактики, связи нет, выбраться отсюда теоретически и практически невозможно. Однако мы живы, что не может не радовать.

– Криогенная фуга? – вздрогнул я. – Гарантированная смерть в ледяном гробу? Не хочу!

– Данный вариант рассмотрим как запасной и малоперспективный, – оптимистично сказал Нетико. – Предлагаю следующее: перебираемся на челнок, активируем систему жизнеобеспечения – здесь ты скоро замерзнешь, а ресурс батарей гермокостюма ограничен.

Точно. Я отбросил маску и поежился. Пар изо рта валит, на терминале появился тонкий налет инея. Минус три, и это еще не предел…

– Согласен. А что потом?

– Для начала тебе следует отоспаться, в аптечке есть мощные транквилизаторы, уснешь, как младенец, да и стрессовое состояние будет частично снято. «Эквилибрум» за это время выйдет на орбиту четвертой планеты системы, мне она нравится…

– Что значит – нравится?

– Позже объясню, пока собираю данные. Проснешься – будем решать, как поступать дальше.

Я терпеть не могу химию, никогда не принимал лекарств, особенно сильнодействующих, но сейчас это было необходимо. В контейнере с аптечкой обнаружился нужный инъектор, я сбросил гермокостюм (воздух в челноке моментально нагрелся до вполне приемлемых плюс девятнадцати по Цельсию), поморщился, ткнул иголкой в левое плечо и с трудом добрался до кресла пилота – повело моментально, будто ломом по черепу получил.

Вырубился сразу, что было к лучшему, поскольку альтернативой мог быть психологический шок, чреватый самыми неприятными последствиями. Спал я двадцать три часа без перерыва.

* * *

– Куда собрался? – обеспокоился Нетико, отследив фотосенсорами ПМК, как я с видом похмельного лунатика вылез из удобного глубокого кресла и направился к внешнему шлюзу. Состояние кошмарное, после транквилизаторов качает так, словно находишься на ураганном ветру. – Я бы на твоем месте не…

Спасательный челнок, к сожалению, не оборудован удобствами, а мне было совершенно необходимо прогуляться по своим делам. Всего-то – выйти в коридор и добраться до капитанской каюты!

Переборка отошла в сторону, я сделал первый шаг и… Действовать пришлось чуть не со скоростью звука, уложился меньше чем в три минуты. Зато проснулся сразу и окончательно, одурь как рукой сняло.

– Там минус тридцать шесть, – любезно подсказал Нетико, когда я вприпрыжку вернулся на челнок. – А через несколько часов будет около ста градусов ниже нуля… Потеря энергии больше, чем на восемьдесят процентов, жилая палуба непригодна для обитания.

– Это заметно гораздо лучше, чем ты думаешь, – просипел я, растирая ладони. – На этом плохие новости, я полагаю, не исчерпываются?

– Отставить пессимизм, – прикрикнул на меня ИР. Тактическая панель челнока ожила, следуя команде Нетико. На мониторе системы навигации возникли голографический глобус неизвестного мира, к которому подходил «Эквилибрум», и сразу несколько плоских карт-проекций. – Теперь обрати внимание на обзорные окна кабины.

Внешние щитки, прикрывавшие иллюминаторы, отошли, я зажмурился. В глаза бил золотистый свет небольшой яркой звездочки, но светофильтры делали его безопасным для зрения. Впереди по курсу корабля была отлично различима бело-голубая сфера планеты. Корабль тормозил, выходя на высокую орбиту.

Нетико тем временем пустился в заумные объяснения: магнитные поля, давление у поверхности, масса, скорость убегания и прочая муть. Из его долгой тирады я вычленил только самое важное: наличие воды и кислородная атмосфера. Любопытно.

– …Биосканер указывает на наличие развитых форм жизни, – дополнил Нетико и многозначительно замолчал, ожидая моей реакции.

– Предлагаешь высадиться? – сказал я, понимая, что иным выходом может быть только криогенная фуга. – Неизвестный таинственный мир, населенный зубастыми динозаврами…

– Насчет динозавров не уверен, – ответил ИР. – Полагаю, тебя заинтересует кое-что другое. На орбите находятся шесть искусственных объектов, это первое. Спутники связи, ретрансляторы. Теперь второе, и самое неожиданное: я обнаружил источники электромагнитного и микроволнового излучения на поверхности.

– Не может быть… – я закашлялся. – Разумная жизнь? Чужой разум?

– Перехвачена радиопередача в диапазоне ультракоротких волн, осмысленный текст. На немецком языке. Это было третье и последнее.

– На неме… Что??

Н-да, сюрприз из сюрпризов. Кто бы мог подумать!

– Ты уверен? Бред какой-то! Или ты напутал с координатами? Значит, мы находимся в пределах Содружества или на Окраине, и не покидали Обитаемого кольца?

– Ошибаешься, координаты прежние, в этом нет никаких сомнений. Зачем мне тебя обманывать?

– Что же это получается? Германская империя втихомолку открыла выход на новые уровни Лабиринта и начала осваивать дальние участки Галактики? И никто об этом не знает? Хороши союзнички!

– Не все так просто, – невозмутимо ответил Нетико. – Идентифицировать модели спутников я не сумел, подобная техника в Содружестве не производится и не производилась ранее. Нет никаких признаков развитой индустриальной цивилизации, разветвленная транспортная сеть отсутствует, инфосфера не обнаружена.

– Но ты ведь сам сказал о радиообмене!

– Единичный случай за сутки наблюдений. Постоянного радио– и телевещания я не регистрирую, голографические каналы не обнаружены. Напомню, на Эпсилоне Эридана их около пятнадцати тысяч, на Сириус-Центре – сто шестьдесят тысяч…

– О чем говорили? – напряженно спросил я.

– Торговый запрос, судя по всему. Речь шла о доставке некоего груза из неизвестной мне системы или планеты Граульф. Классический немецкий язык, одна из разновидностей тюрингского диалекта, в настоящее время он считается очень архаичным и используется только в германских диаспорах Денеб-Дессау, звезды Барнарда и Лакайль 9352.

– Ничего не понимаю! Это невозможно и все тут! Тридцать килопарсек – расстояние умопомрачительное! Как союзники здесь оказались?

– Боюсь, я не могу ответить на данный вопрос. В ближайшем радиусе нет ни одного космического корабля лабиринтного класса. Только спутники связи.

– Странно… Как поступим?

– По-моему, это очевидно, – сказал Нетико. – Оставляем «Эквилибрум» на орбите и высаживаемся на поверхность. Там живут люди, значит, они смогут тебе помочь.

– Люди? Почему ты в этом уверен? Если зеленых человечков никто и никогда не видел, это вовсе не означает, что их не существует.

– Логика подсказывает, что зеленые человечки не стали бы разговаривать на официальном языке Германской империи с акцентом выходцев из Тюрингии, – без тени юмора проговорил Нетико. – ИР обычно не строят предположений, наша цивилизация предпочитает опираться на доказанные факты, но я отойду от традиций. Согласно статистике катастроф, за четыреста с лишним лет освоения дальнего космоса в Лабиринте бесследно исчезли пятьдесят два судна… Пятьдесят три, если считать «Эквилибрум», – въедливо добавил ИР. – Не исключено, что в данной звездной системе находится одна из универсальных точек выхода. Корабль с многочисленным экипажем или, допустим, пассажирский транспорт, выныривает из Лабиринта в этом районе, людям ничего не остается делать, кроме как искать спасения на планете с подходящими природными условиями. Следишь за ходом моих рассуждений?

– Разумеется. Вполне правдоподобное объяснение. Другого выхода нет, готовь челнок…

– Придется подождать два часа, пока «Эквилибрум» не выйдет на замкнутую эллиптическую орбиту. Траектория рассчитана, мы приземлимся на материке в западном полушарии. Радиосигналы исходили именно оттуда, следовательно, у нас будет больше шансов встретить людей.

– Чертовщина, – только и сказал я.

– Маловероятная случайность, – уточнил Нетико. – Судя по расположению гравитационных аномалий в ближайшем радиусе от звезды, в этой системе девять точек входа-выхода, нас выбросило в наиболее подходящей… Если бы гипотетический сверх-сверхразум, которого люди называют Господом Богом существовал, я бы усмотрел в этом его вмешательство.

С ответом я не нашелся.

* * *

Кстати, о помянутых динозаврах. В самом крайнем случае, при возникновении реальной опасности и серьезной угрозе моей жизни на поверхности планеты, всегда можно было бы вернуться на «Эквилибрум» – челноки атмосферно-космического класса способны преодолевать гравитацию планет с массой до 1,75 стандартной при том, что правила Комитета по колонизации Сената запрещают освоение миров с силой тяготения, превышающей земной стандарт более чем на пятьдесят процентов. Считается, что человек в подобных условиях существовать не может, и я готов это подтвердить – на «тяжелых» планетах чувствуешь себя крайне неуютно, высокая гравитация влияет не только на здоровье, но и на психику. Депрессия, чувство постоянной усталости, сосудистые расстройства – это только часть проблем.

Из пространных объяснений Нетико я уяснил, что странный мирок, к которому забросило наш транспорт, по абсолютному большинству параметров совпадает с универсальной шкалой Дитца-Морана, с помощью которой вот уже четыре века определяются требования к новооткрытым и подходящим для заселения планетам. Сто пунктов из ста – это Земля, которую человечество (точнее, сумевшая вовремя эвакуироваться небольшая его часть) покинуло 397 лет назад. Тест Дитца-Морана предусматривает все, начиная от интенсивности ультрафиолетового излучения, проникающего сквозь атмосферу, и заканчивая тектонической активностью. Такие миры, как Афродита, Квантум или моя родная Аврелия обычно набирают восемьдесят или восемьдесят пять баллов, неосвоенный Бекрукс до начала терраформирования – не больше сорока. Все планеты, оцениваемые менее, чем в тридцать баллов, для обитания непригодны.

Я, собственно, вот к чему веду: по выкладкам Нетико, голубая планетка, над которой сейчас плыл «Эквилибрум», была приближена к идеалу аж на целых девяносто три процента, что само по себе нонсенс – наиболее похожая на легендарную Землю Цезарея в системе Tau 52 Cet, планета-заповедник и основной полигон биореконструкторов Содружества, доселе пытающихся (увы, не слишком удачно) воссоздать утерянные образцы древней земной флоры и фауны, оценивается в восемьдесят девять с половиной. Предполагается, что таких планет на всю Галактику около пятисот миллионов, но в Обитаемом радиусе их очень мало, а исследовать весь Млечный Путь наша цивилизация никогда не сможет, не по силам. На это потребуется уйма времени – тысячелетия тысячелетий!

…Впрочем, о чем я только думаю? Пора бы вернуться к делам насущным – какая теперь разница, где, как и почему я очутился? Если умный Нетико заверяет, что внизу сравнительно безопасно и там с большой долей вероятности живут люди (не «зеленые человечки», а настоящие homo sapiens), следовательно, я обязан их отыскать и попросить о помощи.

– Я бы на помощь здешних туземцев не слишком надеялся, – ворчливо отозвался ИР, услышав мои жизнерадостные выкладки. – Для начала я предлагаю тихонько осмотреться. Знаешь, почему?

– Почему?

– Незваным гостям далеко не всегда рады. Как ты воображаешь себе подобный визит? «Здравствуйте, уважаемые господа, я случайно попал в вашу звездную систему, на самом деле я живу в тридцати килопарсеках от этого замечательного места, не могли бы вы показать мне наикратчайшую дорогу домой? Извините, что нарушил ваше уединение». Так?

– Примерно так, – я пожал плечами. – Ты ведь сам выдвинул версию о том, что здесь могут жить люди, очутившиеся на данной планете в результате похожей аварии? Думаю, они будут рады встрече с соотечественником. С чего вдруг ты стал таким подозрительным?

Из динамика ПМК донесся звук, более всего смахивающий на вздох.

– Должен признаться: ситуация выглядит донельзя абсурдно, – не без ноток смущения в голосе заявил Нетико. – Можно строить любые – подчеркиваю, любые!– версии, но вряд ли хоть одна из них окажется верной.

– Значит, ты всего лишь меня успокаивал?

– И да, и нет. Мы оба – представители двух разумных сообществ, несколько столетий живущих в тесном симбиозе, машинный интеллект отличается от человеческого только исключительным быстродействием и другой средой обитания, на самом деле мы очень похожи. Картина видимой материальной Вселенной для вашей и нашей цивилизации одинакова. Микромир, макромир… От квантов до галактик. Хочешь правду? Пожалуйста. То, что мы видим в этой звездной системе не укладывается в привычную картину мира. Это что-то другое. Что-то неизвестное. Не вписывающееся в традиционные схемы.

– Кажется, понимаю… – я наморщил лоб. – Во-первых, колоссальное расстояние, так? Неизвестные технические устройства на орбите, это во-вторых. И в то же время кто-то обменивается радиосигналами на привычном и понятном немецком языке.

– Это еще не все, – мрачно сказал Нетико. – Второй монитор, оцени какая прелесть…

– Ну и ну… – озадаченно протянул я, послушно взглянув на статичную трехмерную картинку. – Как прикажешь такое понимать?

– А никак, – хмыкнул ИР. – Просто воспринимай как данность. Эта штука существует, фотосенсоры челнока, ведущие наблюдение за поверхностью планеты, не подвержены иллюзиям и галлюцинациям. Примитивную технику не обманешь только потому, что она именно примитивна…

Мы находились над океаном, разделяющим один из двух континентов планеты и огромный островной архипелаг, расположенный в западном полушарии, примерно в двадцати градусах от экватора. Разрешение отличное, можно рассмотреть даже мелкие детали. Управлявший системой визуального наблюдения Нетико нарочно искал искусственные объекты и вот, милости просим, нашел…

Корабль. Парусник, будто на старинной картинке – в Содружестве таких нет, даже в наиболее отсталых мирах. Четыре мачты, серовато-белые паруса. На палубе люди, самые настоящие – две руки, две ноги, голова. По моей просьбе ИР увеличил изображение знамени, развевающегося на корме – прямой белый крест на алом поле, в центре щит с каким-то экзотическим зверем, вставшим на задние лапы.

– Грандиозно, – заключил я после минутной паузы. – Слушай, а это не розыгрыш? Вдруг ты всего лишь создал эту картинку и решил меня подколоть?

– Параноик, – припечатал меня Нетико. – Не веришь мне, сможешь поверить собственным глазам. Я проведу челнок прямиком над судном, то-то экипаж удивится… Сделать?

– Да ну, – поморщился я. – Давай-ка пока обойдемся без ненужных эксцессов и не будем пугать туземцев. Челнок подготовлен?

– Давно. Жду твоего решения.

– Куда направимся?

– Как и предполагалось изначально. В район, где замечена наибольшая технологическая активность. Гляди…

Перед моими глазами возникла многоцветная наклонная проекция. Тонкими синими и оранжевыми линиями отмечались высоты над уровнем моря, вспыхнула стандартная сетка координат, красным вырисовывались непонятные прямоугольные строения, расположенные в лесах неподалеку от северо-западного побережья меньшего из континентов.

– Крупный комплекс искусственных сооружений, – откомментировал ИР. – Занимает площадь около шести квадратных километров. Фиксирую электромагнитное излучение и радиоактивные источники, вероятно, это некий промышленный объект. Радары, эхолокаторы и прочие средства обнаружения движущихся объектов отсутствуют. Равно, как и любое воздушное движение в атмосфере планеты – похоже, авиацию здесь пока не придумали или в таковой нет необходимости… Можешь пристегнуть ремни.

– Э-э… – я на мгновение замер. – Может быть, подождем?

– Чего именно подождем? – вкрадчиво осведомился Нетико. – Второго Пришествия? Или решайся, или я начну готовить криогенную фугу.

– Шантажист, – грустно вздохнул я. – Я не знаю… Страшно.

– Мне тоже, – признался ИР. – Моей цивилизации не чужды эмоции. Забудь о страхе, дружище. Любопытство должно пересилить!

– Чтоб ты провалился со своим любопытством! Поехали!

– Вот и отлично… Реактор активирован, все бортовые устройства действуют в обычном режиме, сбоев не наблюдается. Отключаю гравитацию. Стыковочные захваты два-четыре, один-три разошлись, есть отрыв от материнского корабля, идем на маневровых…

Челнок сейчас напоминал лодку, стоящую на привязи у причала – кресло едва заметно покачивалось, я почувствовал головокружение. Подняв взгляд, я увидел через верхние иллюминаторы кабины медленно удаляющийся корпус «Эквилибрума» и взблескивающие топовые огни, зеленый и красный. В лучах звезды транспорт казался не угольно-черным, а золотистым с синевой.

– Форсаж основного двигателя, – уведомил Нетико. – Маневры перед входом в атмосферу займут семнадцать минут. Расслабься.

– …И получай удовольствие, – неудачно сострил я. – Ты уверен?

– Поздно сомневаться, – жестко перебил ИР. – Поверь, другого выхода нет. Мы оба очень рискуем, но после всего происшедшего, можешь воспринимать теперешнее маленькое путешествие в качестве безобидного легкого приключения. Мы ведь всегда можем вернуться на корабль, верно? Кстати, температура на жилой палубе упала до минус пятидесяти шести.

– Скотина ты, вот кто…

– Человеку свойственна неблагодарность, однако я не обижаюсь, – откровенно фыркнул Нетико. – Не переживай, все образуется. Чем мы сейчас рискуем, подумай?

– Да ничем по большому счету.

– Вот и я о том же!

– И тем не менее меня не оставляет чувство, что мы участвуем в некоей колоссальной мистификации. Кажется, будто я сплю и вижу дурной сон.

– Опять паранойя, – подтвердил исходный диагноз Нетико. – Как вы, люди, говорите – хуже не будет!

В этом я с искусственным разумом согласился целиком и полностью. Хуже уж точно не будет. Достаточно вспомнить кошмарные часы на мертвом «Эквилибруме».

Господи Боже, как я ошибся…

* * *

Чувство новизны на другой планете появляется всегда – свет, запахи, сила тяготения, звуки в каждом мире уникальны и неповторимы. Я с закрытыми глазами могу определить, на какой именно планете Содружества нахожусь: Ной-Бранденбург и Веймар пахнут озоном и морскими водорослями, у Афродиты устойчивый аромат нефти и прокаленной лучами Сириуса пыли, на Квантуме постоянно шумит неутихающий ветер, Вега-Прим славится грозами и влажной атмосферой…

После приземления Нетико не выпускал меня из челнока около двадцати минут – ИР открыл воздушные клапаны системы безопасности, провел биологические пробы, проверил состав газовой смеси, не преминул заметить, что содержание кислорода выше стандарта на девять процентов, а биосенсоры мгновенно зарегистрировали целое сонмище микроорганизмов и порядочное количество растительной пыльцы. Выводы были однозначны: здешние вирусы, бактерии и активные вещества в реестре Содружества не числятся, а, значит, являются эндемиками и могут представлять существенную угрозу. Все что угодно – от неизвестных болезней до тяжелейшей аллергии.

– Надеюсь, тебе прививали нанопрепарат S-10? – озабоченным тоном вопросил Нетико. – В противном случае действительно придется возвращаться в космос. Чужая биосфера может запросто убить человека, хотя первичные тесты указывают на неагрессивность обнаруженных белковых соединений. Это обычная углеродная жизнь, тип «Дарвин-II» и «Дарвин-IV», альтернативных форм не найдено. По крайней мере в данный момент не найдено.

ИР не зря беспокоился – биобезопасность, это краеугольный камень, на котором стоит все здание Содружества и цивилизации людей вообще. Самой страшной угрозой для человека являются не крупные зубастые «чудовища», обитающие в мирах с развитой жизнью, а патогенные микроорганизмы, способные паразитировать на наших клетках и вызывать смертельные болезни. Мы боремся с этим злом по мере сил, каждому пилоту или служащему Торгового флота сделано множество прививок от уже известных инопланетных заболеваний, включая помянутую Нетико универсальную вакцину S-10 на основе постоянно мутирующих наноботов, которые в обычном состоянии мирно обитают в моем кровеносном русле, не причиняя никаких неудобств, а при обнаружении чужеродного вируса мгновенно подстраиваются под его ДНК и нейтрализуют вирулентную микрофлору.

Теоретически S-10 должна уберечь меня почти от любых неприятностей, но если я правильно помню инструкцию департамента по здравоохранению и строжайшие предписания карантинной службы Сириус-Центра, панацеей эта вакцина не является и помогает далеко не всегда. Если появятся тревожные симптомы, следует воспользоваться автохирургом, а затем прибегнуть к помощи специалистов. И, разумеется, немедленно (вы хорошо поняли – не-мед-лен-но!) известить соответствующие инстанции. Правительство Содружества опасается возможных эпидемий больше, чем всех черных дыр Вселенной вместе взятых – изжить этот страх мы не сумели…

Поскольку автохирург остался на «Эквилибруме», а лететь до ближайшего карантинного участка придется эдак миллион лет, об инструкциях можно временно позабыть. Положимся на везение, и будь что будет!

Я шагнул в воздушный шлюз, зажмурив глаза, будто в ледяную воду прыгал. Внешняя овальная дверь с шипением отошла в сторону, мне в лицо ударил теплый воздушный поток с терпким запахом растительности – чувствовался знакомый аромат хвои…

– Здесь вполне симпатично, – уверенный голос Нетико вывел меня из ступора. – Не стой столбом, выходи из шлюза. Крупных живых существ поблизости нет. Давай-давай, не станешь же ты всю оставшуюся жизнь прятаться на борту челнока?

Я спрыгнул на землю, в глаза ударили лучики здешнего солнца, пробивавшиеся сквозь кроны высоких деревьев, напоминавших странную помесь сосны с гигантским хвощом. Трава по колено. Надо же – бабочка, самая настоящая бабочка, с ало-бурыми в лазурную крапинку крыльями!

– Как ощущения? – поинтересовался ИР.

– Не знаю… – буркнул я. – Странные ощущения. Но дышится легко.

– Сутки в этом мире длятся двадцать три часа девятнадцать минут, – напомнил Нетико. – Я перенастроил свой хронометр. В данном регионе планеты полдень наступил четыре часа назад, от этой точки и будем отталкиваться. Закат – через пять с половиной часов. Предпочтешь использовать это время для адаптации к внешней среде или сразу приступим к поискам разумных существ?

– Дай подумать, зануда… Поспешность не всегда полезна. Думаю, за ближайшие два-три часа люди с этой планеты не разбегутся.

– Логично, – со смешком ответил ИР. – В таком случае прицепи ПМК на плечо, панелью фотосенсора вперед – я тоже хочу видеть то, что видишь ты. Прогуляемся?..

– Куда?

– Для начала хотя бы вокруг челнока! Начинать надо с малого.

Глава вторая ANNO DOMINI 2326

Меркуриум, звездная система HD 717110.

Зона отчуждения «Северо-запад-2»

…Эта стена с первого взгляда показалась мне необычной. Вроде бы самый заурядный бетон, очень старый, кое-где растрескавшийся, покрытый пушистым изумрудным мхом и сизыми пятнами грибковых наростов. Заметны вкрапления темно-красного гравия, местами наружу вылезает проржавевшая металлическая арматура. Но позвольте, почему высота ограды почти сорок метров, как высчитал внимательный Нетико?

Отвесная стена уходила в поднебесье и выглядела не просто железобетонным «забором», которым во всех населенных людьми мирах испокон веку огораживают военные базы, тюрьмы или секретные промышленные объекты, а настоящей крепостью – колоссальной твердыней, эдаким грандиозным фортом, призванным оберегать и защищать, а вовсе не просто закрывать проход в запретную зону праздношатающимся и любопытным?

Дело шло к вечеру, наступали сумерки и было самое время возвращаться к челноку, но я предпочел обойти загадочный «форт» по периметру, одновременно выслушивая комментарии ИР по поводу первого и пока единственного обнаруженного нами, несомненно, рукотворного объекта. В конце концов никто и никогда доселе не слышал о том, что железобетон может образовываться естественным путем.

«Комплекс искусственных сооружений», зафиксированный Нетико с орбиты, был недоступен: двенадцать крупных зданий надежно защищала могучая стена, так поразившая мое воображение. Поскольку челнок приземлился на обширной поляне в трех километрах южнее и топать до «форта» пришлось через лес, я успел более или менее свыкнуться с необычной обстановкой и почти перестал нервничать. Во-первых, у меня не наблюдалось никаких признаков аллергии или других реакций на внешние раздражители, во-вторых, окружавший лес выглядел вполне безопасно.

Отсутствовал густой подлесок, в котором могли спрятаться возможно обитающие здесь хищники, Нетико моментально насчитал девять видов деревьев, которые условно наименовал «хвойными», и четыре образца гигантских папоротников, до смешного напоминающих сородичей с Аврелии – эволюция углеродной жизни во всех известных мирах развивается параллельно, ничего удивительного в этом не было. Насекомые почти ничем не отличались от аврелианских или обитающих на Афродите, за исключением фантастически яркой окраски – такие же фасеточные глаза, восемь ножек, крылышки…

Птиц я не заметил, но в отдалении громко ухало и свиристело, причем звуки вовсе не казались угрожающими, только лишь непривычными. На посадочную опору челнока забралась небольшая ящерица – именно ящерица, длиннохвостая рептилия с четырьмя лапками и ярко-оранжевым гребнем на голове. Нетико посоветовал ее не трогать, вдруг ядовитая? Животные, хоть приблизительно смахивающие на млекопитающих, здесь или не водились, или обходили поляну стороной, что вполне естественно: зверь никогда не приблизится к странно пахнущему и необычному объекту, каковым, без сомнений, являлся наш челнок. Инстинкт, ничего не поделаешь – этот закон природы тоже неизменяем.

…Спасательный челнок потому-то и называется «спасательным», что в контейнерах со стандартным оборудованием можно отыскать все, что необходимо для выживания на самых негостеприимных планетах. Начиная от упаковок с мини-рационами (таблетки, содержащие весь набор необходимых организму веществ) и заканчивая оружием, теплыми вещами, медицинскими пакетами и средством от кровососущих паразитов. Запаса нормальной еды должно хватить троим членам экипажа на месяц.

У меня сложилось отчетливое впечатление, что Нетико в своем виртуальном мире только и делает, что ходит в походы по лесам. Прогулка предстояла недолгая, а потому ИР посоветовал мне взять с собой только небольшой рюкзачок техника (предварительно вытряхнув из него ненужные инструменты), две бутылочки с водой, запас концентратов и индивидуальную аптечку-медпакет – всякое может случиться!

Импульсная винтовка? Незачем. Мы воевать с туземцами не собираемся, не следует пугать их видом оружия. А вот кобуру с небольшим пистолетом «Штерн», который одновременно можно использовать как по прямому назначению, так и в качестве лазерного сварочного аппарата, резака и чуть ли даже не кухонного комбайна (по крайней мере, воду с его помощью в котелке подогреть вполне возможно, достаточно установить регулятор на минимальную мощность разряда) нацепить следует обязательно. Под курточкой кобура будет совершенно незаметна, а плазменный «плевок» «Штерна» уложит и тиранозавра, если ты по-прежнему таковых боишься…

– Уже не боюсь, – весело сказал я, копаясь в выдвижных контейнерах грузового отсека челнока. – По-моему эта планета и впрямь довольно симпатичная. На первый взгляд.

– Первое впечатление самое сильное, но далеко не всегда самое верное, – голосом университетского преподавателя ответил Нетико. – Собрал вещи? Пошли. Лучше бы обернуться туда-обратно до темноты.

– Пошли… – передразнил я. – Идти буду я, а ты на мне поедешь.

– Симбиоз цивилизаций, – ханжески сказал ИР. – Как говорил один политик эпохи до Катастрофы, каждый союз состоит из лошади и всадника, и надо стремиться играть в нем роль последнего. ИР – думают, вы – действуете.

– Думаешь, все довольны таким положением?

– Я – точно доволен. Двинулись. Шлюз челнока я заблокирую, воров можно не бояться.

* * *

Нависшую над лесом огромную тень я углядел за три сотни шагов до основания стены и сразу подумал о том, что здешние туземцы явно страдают гигантоманией: зачем тратить время и ресурсы на возведение такого сверхмасштабного сооружения, когда вполне достаточно обойтись компактными и надежными охранными системами наподобие детекторов массы, тепла и движения и автоматических пушек? Поделился этим соображением с Нетико, но ИР снисходительно пояснил, что туземцы вовсе не обязательно обладают высокими технологиями – достаточно вспомнить парусник, замеченный нами из космоса.

– До железобетона додумались, а строить корабли с металлическим корпусом не могут? – вполне справедливо возразил я. – Куда пойдем, направо или налево? Если это крепость, то должен быть вход. Обогнем ее по периметру?

Нетико согласился и мы отправились направо вдоль стены. Я внимательно шарил взглядом по сторонам, пытаясь отыскать хоть какие-нибудь признаки цивилизации, начиная от банального мусора и ржавых бочек до укрепленных огневых точек. Кто их знает, этих аборигенов, вдруг они и впрямь понатыкали в ближайшем радиусе от крепости плазменные пушки? Нетико, однако, заверял, что его сенсоры регистрируют технологическую активность исключительно за стеной и судя по всему, там находится крупное производство, настоящая фабрика по выпуску незнамо чего. Значит, все-таки ИР противоречит сам себе, высказывая предположения об отсталости обитателей этой планеты… Существа отсталые никогда бы не построили такой форт!

Кстати о форте. Стена обносила прямоугольник со сторонами в два километра сто метров и три километра ровно, что само по себе внушало невольный пиетет перед строителями, озаботившимися настолько гигантским зиккуратом. Окон-амбразур-проемов в стене не было, входов-въездов тоже, сооружение выглядело сплошным монолитом, возведенным с непонятной целью посреди дикого леса. В самом лесу были замечены аборигены – нет, не люди, всего лишь животные: прошмыгнул небольшой зверек, смахивающий на черную белку, а затем из кустов прямо на меня вышло некое копытное с коротенькими рогами на голове – видимо, местный аналог лани. Цвет шкуры тоже почему-то черный.

– …Что за чудеса? – деревья и высокая трава остались за спиной и я выбрался на довольно широкую грунтовую дорогу, упиравшуюся прямиком в восточную стену крепости. Тем не менее ворот или открытого прохода внутрь здесь не имелось – монолитный бетон без единого шва. – Нетико, ты видишь?..

На высоте человеческого роста к стене была прикреплена позеленевшая металлическая плита с выбитым текстом на неизвестном мне языке. Буквы, однако, вполне знакомые – латиница. Значит, все-таки в этом мире живут люди, напрямую связанные с нашей цивилизацией, традиционно именующейся «земной», хотя сама Земля покинута человечеством четыре столетия тому…

ИР незамедлительно подтвердил мои предположения:

– Это латынь, вульгата. До сих пор используется в медицине и считается официальным языком католической церкви на планете Сан-Пьетро. Сейчас переведу… Anno Domini… Лета Господня две тысячи триста двадцать шестого по Рождеству Христову…

– Ты хочешь сказать, что они еще и христиане? – ошалело перебил я. – Триста двадцать шестой? Получается… Ну да, верно, считай три с половиной столетия! Почти сразу после Катастрофы! Да быть не может!

– Кажется, может, – проворчал Нетико. В голосе ИР вовсю сквозили недоверчивые интонации, куда только подевалась присущая искусственному разуму самоуверенность! – В целом никакой полезной информационной нагрузки эта надпись не несет. Всего лишь памятный знак, сообщающий, что «вторая технологическая зона основана повелением герцога Мекленбургского». Если ты не знаешь, Мекленбург – это одна из провинций Германской империи на Земле.

– Час от часу не легче, – я покачал головой. – Значит, все правильно: союзники каким-то образом научились пользоваться глубинными участками Лабиринта сингулярности, а этот мир – одна из их тайных колоний!

– Титул герцогов Мекленбургских был упразднен еще в двадцатом веке, – сказал Нетико. – Затем, после реставрации монархии в Германии эти земли вошли в домен кайзера и числились в составе Прусского королевства. Во времена Катастрофы данный титул носил император Фридрих VII и я не уверен в том, что крепость построена по его прямому указанию. Можешь мне поверить, если бы немцы действительно нашли точки входа-выхода, ведущие в другие рукава Галактики, скрыть это не удалось бы! По меньшей мере от сообщества искусственных разумов. Я бы знал – все ИР пользуются общим информационным пространством, у нас нет секретов друг от друга. Все, что известно доминирующему ИР из Координационного совета «Птолемея», известно и мне…

– Параллельная вселенная? – предположил я. – Сколько разговоров ходит о других измерениях! И их существование, между прочим, доказано.

– Откуда в параллельной вселенной те же самые радиопульсары? – хмыкнул ИР. – Версия несостоятельна. Насчет измерений, ты прав, кстати – я существую в четырнадцати, причем из них исключены три привычных для тебя. Повторяю: я бы непременно знал о новых коридорах Лабиринта!

– Странная у вас цивилизация, который раз это замечаю.

– Она просто другая. Отсутствие тайн позволяет избегать разобщенности.

– Но от людей-то вы информацию скрываете…

– Это называется «разумное умолчание», – мне показалось, будто Нетико хихикнул. – Тебе не кажется, что обсуждать проблемы взаимодействия ИР и человека сейчас несвоевременно? У нас предостаточно других проблем!

– Войти внутрь мы все равно не можем, – я постучал кулаком по стене. – Сам видишь, никаких коммуникационных устройств тут не предусмотрено. Не понимаю, зачем тогда дорога… Следов шин или гусениц, между прочим, нет, я посмотрел.

– Раз есть дорога, следовательно, по ней кто-нибудь ходит или ездит, это ведь очевидно. Проход внутрь наверняка существует, только мы о нем не знаем. Темнеет, давай возвращаться к челноку. Будем считать первую разведку успешной.

– Это почему же? По-моему, мы ровным счетом ничего не узнали!

– Напротив, полезной информации оченьмного! Доказано, что здесь обитают разумные существа, а именно homo sapiens, что они пользуются земными языками и достаточно развиты для того, чтобы строить такие вот масштабные сооружения. Более того, люди ведут счет времени по общепринятому стандарту, то есть от Рождества.

– А ты не допускаешь, что Иисус Христос мог приходить в этот мир точно так же, как и на Землю?

Нетико запнулся.

– Логическая яма, – наконец вздохнул ИР. – Религиозная мифология не является частью нашей культуры, искусственные разумы полагают, что существование суперразума, именуемого людьми «Богом», весьма гипотетично и недоказуемо. Однако, если опираться именно на мифологию, то… Ты хочешь сказать, что Спаситель был распят множество раз во множестве миров?

– Бред, разумеется, – кивнул я, осознав, что сморозил глупость. – Хватит болтать, пошли обратно. И впрямь смеркается, а я не хочу разгуливать по лесу в темноте!

Заблудиться было невозможно – Нетико ориентировался на маячок челнока, достаточно взглянуть на монитор ПМК, чтобы точно определить направление. Я описал полный круг, бодро протопав вдоль периметра крепости и повернув затем к югу. Попутно озарился новой гениальной мыслью: а вдруг железобетонная цитадель служит для…

– Оборонительное сооружение? – переспросил Нетико. – В каком смысле? В военном?

– Да в любом! Защита от некоей внешней угрозы.

– Это ж какого размера должна быть «угроза»? – скептически ответил ИР, а мне вдруг стало до крайности неуютно.

Звезда висела низко над горизонтом, просвечивающее над кронами закатное небо из сине-голубого стало угрожающе оранжевым с багровыми и болезненно-желтыми разводами, у стволов деревьев сгустились тени. Я понимал, что это иррациональный атавистический страх, ничуть не отличающийся от ощущений далеких земных предков, спасавшихся от призраков ночи у костра, но ничего не мог с собой поделать. Сунул руку за пазуху, нащупал кобуру и вынув пистолет, снял его с предохранителя. Золотистый индикатор указывал, что мощность разряда средняя, но и этого хватит, чтобы плазменный разряд разорвал в клочья любого недоброжелателя.

Нетико тем временем балагурил – ИР, отслеживающий мое физическое состояние сенсорами ПМК, наверняка отметил повышение артериального давления и участившееся сердцебиение. Снова отвлекал от мрачных мыслей, доказывая несостоятельность моих фобий.

– Думаешь, туземцы хотели защититься от агрессивных гигантских животных? Подобные монстры оставили бы следы, например в виде поваленных деревьев. Признаков того, что здесь велись боевые действия нет – воронки, шрамы от лазерных или плазменных «плетей» или разбитая техника отсутствуют. Девственный лес!.. О, черт!..

– Что? – я аж вздрогнул.

– Экстренный инфопакет от системы безопасности челнока, – затараторил Нетико. – Радар фиксирует две воздушные цели, расстояние пятьсот шестьдесят километров, быстро сокращается… Идут на гиперзвуке в нашем направлении, высота над уровнем океана четыре километра восемьсот метров! Несомненно, искусственные объекты.

– Гиперзвук? – выдохнул я.

– Четыре звуковых, – моментально уточнил ИР. – Расчетное время – минута сорок секунд, они будут прямо над нами. Я отдал приказ компьютеру челнока активизировать защитные поля класса «А».

– Они же его сразу засекут! Любыми примитивными сенсорами!

– Лучше пусть засекают. Кто хотел как можно быстрее познакомиться с разумными обитателями этого мира?

– По-моему, мы оба. Нет?

– Куда пошел? – рявкнул Нетико, едва я сделал первый шаг. – Стой на месте и жди! Мало ли? Они снижаются до двух километров, километр семьсот, полтора…

«Мало ли» произошло почти незамедлительно и этого было вовсе не «мало», а слишком даже много. ИР в очередной раз удержал меня от безрассудных действий – в небесах громыхнуло, как это всегда бывает при прохождении над тобой летательного аппарата на сверхзвуке, но я ничего не заметил, ни теней, ни силуэтов. Спустя мгновение мелькнула тускло-фиолетовая молния и почти сразу в мои уши втолкнулся низкий тяжелый звук наподобие БГУ-АПП!! Немедленно последовало совсем уж зловещее булькающее шипение – будто на раскаленный металл плеснули маслом, над темными верхушками деревьев вспух пузырь слепяще-золотого огня, лес зашумел от резкого порыва неприятного теплого ветра. Земля под ногами чуть колыхнулась.

– Связь с челноком потеряна, – угнетенным и почти неживым голосом сообщил Нетико, хотя обычно он ничем не отличался от голоса обычного человека. Речевой модулятор у ИР последних поколений великолепный. – Ты понимаешь, что это значит? Меня удивляет только одно: если они посчитали нас противником, то почему подняли авиацию так поздно?

– К-какую авиацию? – заикнулся я.

– Обыкновенную. Скорее всего, штурмовики, оснащенные сверхточными орудиями плазменного удара. Подумать только, летательные аппараты не снижали скорости, так и шли на «м-четыре», это какая же должна быть точность наведения на цель! Челнок уничтожен, никакие энергетические поля его не спасли, а ведь они предназначены для обороны корабля при ближнем бое в космосе…

– Я должен посмотреть!

– На что смотреть? – ИР сорвался едва не на крик. – Я получал телеметрию от бортового компьютера вплоть до последней наносекунды! Защиту пробили незнамо как, видимо неизвестные нам технологии, а сразу после отключения полей – четыре высокотемпературных разряда… Не на что там смотреть. Боюсь, не начался бы лесной пожар, точно ноги не унесем. Надо уходить отсюда.

– Куда? – я понял, что колени дрожат.

– Да куда угодно! И чем быстрее, тем лучше. Эти ребята медлительны, военная авиация появилась только через пять с лишним часов после нашего триумфального прибытия, но если местные власти забеспокоились – значит, следует ожидать и группу десанта, которая начнет выяснять, кто конкретно и с какими целями приземлился на их восхитительной гостеприимной планете. Это же азы!

– Я никогда не работал в Имперской Безопасности и не люблю смотреть шпионские пьесы по голоканалам! В отличие от тебя. Все равно схожу посмотрю!

– Последствия – за свой счет, – огрызнулся Нетико.

Остававшиеся до тихой полянки два километра я преодолел почти бегом – по счастью, вечерние сумерки еще не сменились полной тьмой и я не рисковал свалиться в яму или напороться глазом на острый сучок. Отчетливо тянуло гарью, дымом и какой-то откровенно химической гадостью. Пожар, которым грозился Нетико, так и не начался: некоторые деревья на краю прогалины были опалены, кое-где тлел мох, исторгавший струйки вонючего сизого дыма, но открытого пламени не замечалось. Зато посреди поляны возвышалась бесформенная раскаленная масса, некогда являвшаяся моим челноком. Корпус почти целиком расплавился и сейчас напоминал светящийся багровым здоровенный пудинг, капли металла были разбрызганы в радиусе полусотни шагов вокруг. Как не сдетонировал реактор – уму непостижимо!

– Впечатляет, – заключил Нетико, пристально следивший за обстановкой из своего четырнадцатимерного пространства, скрытого в корпусе ПМК. – Вот тебе и отсталые туземцы…

– И что теперь делать? – задал я вопрос, который вполне можно было назвать риторическим. – Черт побери, все оснащение, продукты, оружие… Ну что за невезение, а! Хоть вешайся!

ИР предпочел не отвечать. Помолчал немного, а затем порадовал остроумным заключением:

– По-моему, нам здесь не рады. Если местные жители так относятся ко всем гостям, я бы не советовал тебе искать с ними контакт. По крайней мере до времени, пока мы не выясним, какого рода сообщество сформировалось на данной планете. Вспомни изоляционистов из числа миров Содружества, например Денеб-Дессау – они тоже недолюбливают чужаков…

– Прикажешь найти подходящую пещеру и остаток жизни посвятить отшельничеству?

– Извини, но прямо сейчас я не могу предложить тебе приемлемую концепцию выживания. Однако человек является существом общественным. Придется искать общий язык с аборигенами, хотя сделать это наверняка будет весьма сложно. Основная проблема, языковой барьер, решаема, но если учитывать разницу менталитетов…

– Ты о чем вообще думаешь? – возмутился я. – Через полчаса наступит ночь, а я остаюсь один посреди глухой чащи, на планете, находящейся в тьме-тьмущей световых лет от ближайшего обитаемого мира! Я просто боюсь, понял? Бо-юсь!

– Думаешь, паника поможет?

– Идиот…

– Неправомерное утверждение, но вступать в дискуссии я не собираюсь. Хочешь получить разумный план действий на краткосрочную перспективу? Пожалуйста: во-первых, следует отойти подальше от этого места, ветер может раздуть огонь. Во-вторых, отыскать место для ночевки, я бы предложил устроиться на дереве, так безопаснее. В-третьих, отдохнуть, дождаться утра и продолжить изучать этот мир.

– Последнее мне особенно нравится, – я сплюнул, еще раз скорбно взглянул на пышущий жаром остов челнока, развернулся и побрел по уже знакомому маршруту в сторону крепости, поскольку больше идти было некуда. – Надеюсь, ты додумался сохранить точный план окружающей местности?

– Конечно, заснял еще с орбиты, с минимальным разрешением. Вывести на монитор?

– Сейчас-то зачем?

– Хорошо, тогда на словах: до побережья океана шестьдесят семь километров на запад по прямой. Ближайший населенный пункт – по крайней мере там замечены искусственные строения – в тридцати четырех километрах к югу – юго-востоку. Дорога ведет именно в том направлении.

– Уже лучше… Ночевать, значит, на дереве? Как птичка?

– Кто-то совсем недавно пугался ночных хищников, или я ослышался? Мы ничего не знаем о местной фауне, а потому следует выполнять элементарные правила осторожности. По ту сторону крепости я заметил несколько крупных лиственных, похожих на рекомбинантные буки с Афродиты. Ветви широкие, можно будет разместиться если не с шиком, то во всяком случае сравнительно удобно. Поторопись, солнце уже зашло, а здешние луны, по моим расчетам, взойдут только ближе к полуночи.

– Луны?

– Не обратил внимания? У планеты три спутника…

До главного ориентира – стены – я добрался уже в темноте, лишь отчасти рассеиваемой очень ярким светом звезд. Система находилась ближе к центральной оси рукава Галактики и привычный Млечный путь, галактический диск, растянулся широким мерцающим полукольцом от горизонта до горизонта. Красотища немыслимая, такого в Содружестве почти не увидишь, разве только на Веге-Прим. На востоке появилось странное пурпурно-кровавое зарево, вероятно, предвещающее восход одной из лун.

Я вторично обогнул форт, вышел к дороге и почти сразу отыскал подходящее дерево – колосса с подобной темному облаку кроной и бугристым стволом в пять охватов. Нижние ветви были толщиной с два человеческих торса, да и забраться на них не составляло никакой особой трудности, цепляешься за выступы коры, будто за ступеньки. Я нарочно отыскал ветку повыше – обзор неплохой, видна и стена, и участок дороги, сереющий меж зарослей. Главное – не свалиться во сне, лететь три с половиной метра, костей не соберешь. Теоретическая возможность умереть от голода и жажды, предварительно переломав конечности, меня совершенно не устраивала. И без того неприятностей хватает.

Впрочем, соскользнуть вниз было довольно сложно – нашлось вполне удобное углубление, будто нарочно предназначенное для усталых путешественников, я оперся спиной о ствол и почувствовал себя едва ли не дома. Тихий шелест листьев успокаивал. Оставалось только проглотить таблетки рациона, запить водичкой из пластиковой бутылочки и мирно отойти ко сну.

– Спи спокойно, – сказал Нетико. – Я наблюдаю за обстановкой, если произойдет что-нибудь необычное, немедленно разбужу. Под моим полным контролем территория в радиусе двух километров.

– Надеюсь, будить станешь не с помощью электрошока? – я попытался улыбнуться, вспомнив, что стандартный ПМК оснащен великим множеством подсистем, включая пассивно-оборонительную: недоброжелатель, притронувшись к моей персоналке, мигом получит чувствительный удар током.

– Так или иначе, следует быть готовым к любым неожиданностям, – осадил меня искусственный разум. – После всего случившегося уровень моего доверия к этой планете упал до критически малой величины. Я никак не могу соотнести архаичный парусный корабль, гиперзвуковые штурмовики и давно вышедшую из употребления в современном человеческом обществе латынь. Не говоря уже обо всем остальном. Логическая цепочка не выстраивается.

– Выясним, – я зевнул. – Давай спать, день был не просто тяжелый, а… Даже не знаю, как сказать!

– Представителям моей цивилизации понятие «сон» незнакомо, – сказал Нетико. – В этом мы тоже превосходим людей.

– Махровый расист, – проворчал я, закрыв глаза. – В один прекрасный момент человечеству надоест ваш дешевый выпендреж и симбиоз закончится.

– Этот момент настанет еще очень и очень нескоро, – проворковал Нетико. – Но в одной добродетели ИР не откажешь: мы участливы и внимательны. Спеть тебе колыбельную?

– Отвянь.

* * *

Снов не было – видимо, организм включил все имеющиеся защитные функции и лишил меня сомнительного удовольствия наблюдать за кошмарами не только в реальной жизни. Спал я очень крепко, настолько, что Нетико пришлось приложить солидные усилия, чтобы пробудить незадачливого симбионта. Закрепленный на куртке ПМК вначале завибрировал, а потом все-таки уколол меня чувствительным разрядом. Левое плечо на несколько мгновений онемело.

– Что?! В чем дело? – я вскинулся и протер глаза ладонью. – Нетико?

– Тихо, – шикнул ИР. – Постарайся не шевелиться и не орать.

– Сколько времени? – я невольно понизил голос.

– Час двадцать две минуты пополуночи, – сказал Нетико. – Кажется, у нас проблемы. Насколько серьезные – пока не знаю.

– Только этого не хватало…

Я повертел головой вправо-влево, осматриваясь. Странное освещение, сквозь листву пробиваются кирпично-красные и белесые лучики, тени падают навстречу друг другу. ИР пояснил: взошли две луны, отсюда и свет.

В воздухе отчетливо пахло озоном.

– Регистрируется энергетическая активность неясного происхождения, – шептал тем временем Нетико. – Статическое электричество, генерируются электромагнитные поля, определить источник не могу. Биосенсоры зафиксировали появление в охраняемом периметре двух крупных живых существ с массой более восьмидесяти килограммов. Движения осмысленны, такое впечатление, что они ведут поиск…

– Поиск кого?

– Тебя. Ходят концентрическими кругами, постепенно приближаются.

– Это люди или животные?

– Откуда я знаю? Детекторы движения-массы не умеют распознавать объект с подобной точностью. Меня гораздо больше беспокоит…

Что именно беспокоило искусственный разум я так и не дослушал. Взглянув вниз, я вдруг понял, что сейчас попросту свалюсь с дерева и машинально ухватился за ствол. Там, на густой траве, разыгрывался необычный спектакль.

Призраки. Самые настоящие привидения, вернувшиеся из глубин седой древности – четверо звероподобных мужчин в шлемах и с клинками в руках, белокурая женщина, выставившая перед собой кинжал. Картинка резко меняется – теперь у корней давшего мне ночной приют дерева свернулось в кольцо некое мифологическое существо, не то ящерица, не то маленький дракончик, из полумрака появляется благородный рыцарь в серебристых доспехах и тут же порыв ветра размазывает фантомов, превращая их в туман. Марево сгущается, возникает очередная иллюзия – человек, сгорающий на костре, сложенном из книг.

И абсолютная тишина. Гробовая. Не слышно ни шелеста листвы, ни потрескивания веток в лесу.

Оказывается, призраки облюбовали не только «мое» дерево – они были повсюду. На каждой прогалине, у каждого куста поблизости кружились в безмолвном танце и постоянно сменяли друг друга бесплотные фигуры людей и чудовищ, настоящая вакханалия…

– Ты тоже это видишь? – я щелкнул пальцем по корпусу ПМК, желая привлечь внимание Нетико.

– Другим зрением, – буркнул ИР. – Если ты повернешь панель ПМК… Да, именно так. Визуальные эффекты на уровне, ничего не скажешь. Значит, вот что означает электромагнитная аномалия… Тебя пугают.

– Кто?

– Не знаю.

– Эти… Эти иллюзии не кажутся мне особенно страшными. Что-то вроде голографии. Почему ты уверен, что спектакль устроен исключительно ради меня?

– Я ни в чем пока не уверен. Оружие, надеюсь, под рукой?

– Конечно. Однако не вижу смысла стрелять по привидениям.

– Живое существо в ста десяти метрах, движется прямо на нас. Второе ушло за пределы досягаемости сенсоров ПМК. Переключаюсь в активный режим, буду действовать по своему усмотрению.

– Не понял?..

Интересная задачка, как может «действовать» искусственный разум, заточенный в коробочке ПМК? Однако этот вопрос перестал меня интересовать в следующую же секунду: призраки внезапно исчезли, будто проектор был выключен уставшим от беспрестанного мельтешения своих загадочных героев режиссером, а я оцепенел, услышав чудовищные, непередаваемо жуткие звуки.

Вой. Страшный в своей обреченности и тоске низкий вой, разрезавший теплый ночной воздух. Казавшаяся бесконечной рулада ввергла меня в оторопь – я никогда прежде не слышал настолько угрожающих звуков, издаваемых, без всякого сомнения, живой тварью. У нас на Аврелии водятся хищники, в основном биореконструированные звери, генетические образцы которых были эвакуированы с Земли, встречаются одичавшие собаки, видывал я и эндемичных «монстров» с Веймара или Пикатрикса, но сейчас реальность предоставила мне возможность столкнуться с настоящим исчадием ада. Попомнишь тут мифологию дремучих и впечатлительных предков-землян!

Ничего не скажешь, психологическое воздействие было настолько тяжелым, что если бы не прагматичный Нетико, мне пришлось бы туго. Вой завораживал, лишал воли к действию и загонял разум в ту крошечную пещерку, вокруг которой был только кромешный ужас, мрак и губительная тьма. Это было нечто, явившееся из позабытого темного прошлого, нечто, вызвавшее онемение в ладонях и полное нежелание сопротивляться…

– Сорок два метра, – ИР сказал это громко и отчетливо, отогнав морок. Я как-то и не заметил, что вновь стало тихо. – Тридцать семь… Перемещается чрезвычайно быстро! Шестнадцать! Оно прямо под нами!

Отстегнуть «липучку» на крышке кобуры, выхватить надежный «Штерн», клавиша предохранителя, разряд непрерывный, мощность на полную.

Тотчас возле моей правой ноги клацнули челюсти. Это существо я увидел только краем глаза и лишь на секунду, но и этого вполне хватило.

В прыжке тварюга не дотянулась до штанины всего на палец, иначе сдернула бы меня наземь и порвала в лоскутки. Успев заметить исключительно влажную раззявленную пасть с кривыми клыками, я понял, что такой хищник не идет ни в какое сравнение с любыми известными мне опасными животными. Пасть была ОГРОМНОЙ.

Повторить атаку зверь пока не решался, было слышно, как он ходит внизу. Где-то в отдалении вновь раздался вой, и мой противник ответил, да так, что я едва не намочил штаны – невидимое страшилище нанесло самый настоящий звуковой удар, едва барабанные перепонки не лопнули. Это примерно то же самое, что стоять рядом с истребителем ВКК, включившем двигатели на форсаж перед стартом с пилона авианосца. По телу пробежала дрожь, бросило в холодный пот, но я с собой справился – исчез эффект неожиданности. И все равно от звука начинала кружиться голова. Очень страшно.

– Зверюга наверняка сообщает сородичам, что добыча найдена, – подлил масла в огонь Нетико. – Обороняйся. Убей его.

– Отличный совет от ИР, уважающего любые проявления альтернативной жизни, – сквозь зубы процедил я. – Вы ведь вроде за экологию?

– Только не сейчас, – в тон мне ответил Нетико. – Пока животное не атакует, попытайся поймать его на прицел. Не высовывайся!

– А как тогда?

– Сбрось ПМК на землю.

– Ты спятил?

– Делай, что говорю! Потом подберешь!

Я повиновался – а что оставалось делать? Инстинкт самосохранения у ИР развит не в меньшей степени, чем у людей, понятно, что зверь не сожрет ПМК – зачем ему пластиковая коробка, содержащая в себе неживой металл, кремний и биопроцессор с клонированными нейронами? Теоретически это несъедобно.

Щелкнул замочек, удерживающий ПМК на погоне куртки, и я отбросил персоналку в сторону, искренне надеясь, что обиталище Нетико свалится точно на голову хищнику. Убить не убьет, но хоть какая-то компенсация за мои страхи! Ничего подобного, компьютер-помощник рухнул в густую траву, кажущуюся в свете одной из лун черно-алой. Аккуратно выглянув из-за ветки, я увидел, что движущаяся тень подошла к ПМК…

Минуточку, а почему это существо ходит на задних лапах? Чтобы понюхать ПМК, зверюга опустилась на четвереньки, затем снова выпрямилась! Мама дорогая, ну и здоровенная скотина! Рассмотреть никак не получается, но, судя по силуэту, тварь заметно превосходила обычного человека ростом и была гораздо тяжелее! Морда острая, вытянутая, будто у собаки.

– Закрой глаза, пятисекундная готовность, – донесся уверенный голос Нетико. – Три, два, один…

Я уже упоминал о том, что стандартный ПМК вполне может защитить себя от направленного извне хамства и загребущих чужих лап: беспомощный искусственный разум не надеется на силу рук или настоящее оружие, но продержаться до подхода подкреплений в виде человека-симбионта ИР обязан.

Нетико врубил голографический проектор, ослепил незваного гостя серией вспышек, потом над травой разлился достаточно яркий бело-голубой свет – по крайней мере, теперь я мог рассмотреть замотавшего башкой зверя во всех подробностях.

Первое, что я отметил – страшилище попыталось протереть глаза длиннющими передними лапами. Жест сугубо человеческий, но больше в этом монстре ничего человеческого не было: шерсть клочьями, длинная жесткая ость по хребтине, широкие уши торчком, кривые желтоватые когти. Глаза, как мне показалось, светлые, очень глубоко запавшие, с зеленым отблеском. Язык вывален из пасти, ну а сама пасть усеяна частоколом жутчайших зубищ – острых и невероятно крупных.

Внешне это существо напоминало волка или одичавшего пса, долго подвергавшихся воздействию жесткой радиации. Оно действительно оказалось прямоходящим, то есть передвигалось приблизительно, как люди, лишь изредка касаясь земли «руками». Первое впечатление было ошибочным: излишней массивности в чудище сейчас не замечалось, скорее оно выглядело жилистым, ловким и стремительным. В сочетании с внушительным арсеналом клыков-когтей, это делало зверя крайне опасным хищником. Я был уверен, таких животных на планетах Содружества не водится, это эндемичный вид, очередная злобная гримаса эволюции.

На раздумья времени не оставалось – волосатый урод пока не очухался, а я категорически возражал против столь неприятного соседства! Не исключено, что зверь умеет лазить по деревьям, для примитивного животного у него слишком хорошо развиты конечности, напоминает руки приматов – почти настоящая ладонь, только с когтями. Стрелять – никаких сомнений!

В последний момент до меня дошло, что если регулятор мощности «Штерна» будет поставлен на максимум, я спалю не только громкоголосого зубастика, но и ПМК, да и вообще все вокруг в радиусе нескольких метров, не исключено, что и мое дерево загорится! Немедленно переключил в режим «самооборона», что вполне соответствовало требованию момента – я ж тут не межпланетную войну развязывать собираюсь? Именно самооборона и ничего больше! Это всего лишь животное! Обычный зверь!

«Обычные звери такими голосами не воют, – в моей голове саркастично зазвучал голос рационализма. – Хоть режь, это было прямое воздействие на сознание! Нечто гипнотическое…»

Я едва не потерял драгоценные секунды: монстр фыркнул, захрипел, поднял голову – на меня уставились два глаза, сияющих холодным изумрудным огнем, – изготовился, и снова прыгнул. Разряд синей молнии ударил его в грудь, почти сразу под поросшей темным волосом короткой шеей. Хищник взвизгнул, отлетел в сторону, упал на землю, дернулся и сразу затих.

– Кажется, мертв, – сказал Нетико. – Точно, биосканер ПМК это подтверждает. Не вздумай спускаться вниз, его сородичи могут быть неподалеку, хотя прямо сейчас в охраняемом радиусе нет ни единого крупного живого существа… Возможно, я ошибся, и животные охотятся не в группе, а поодиночке. ПМК подберешь утром, до рассвета еще более четырех часов.

– А ты уверен, что к рассвету под деревом не будет сидеть целая стая таких красавчиков и мне всю оставшуюся жизнь придется провести на ветках?

– Судя по морфологическим признакам, это ночной хищник.

– Значит, есть и дневные!

– Это ничего не меняет. Отдыхай.

Нетико было легко говорить – «отдыхай». Искусственному разуму не угрожала опасность быть сожранным живьем каким-то волком-мутантом – пытаясь задремать, я еще несколько раз слышал отдаленный вой и еще какие-то странные звуки, не то хохот, не то плач, потом тихий свист более чем похожий на загадочную мелодию. Здешний лес с каждой минутой нравился мне все меньше, а воображение рисовало самые невероятные и устрашающие картины – я никак не мог поверить, что такие причитания могли издавать обычные животные, чересчур осмысленно они звучали. Кто знает, вдруг на этой планете обитают не только люди, но и другие разумные существа?..

Заснуть все-таки удалось, снов я не запомнил, но точно знал – это кошмары. Проснулся оттого, что прямо в глаза бил яркий и теплый луч восходящего солнца, прорвавшийся сквозь густую листву. Над землей висел легкий туман, было прохладно и сыро.

– С добрым утром, – Нетико заметил, как я пошевелился. – Можешь спускаться, разомнись. В округе безопасно.

– Точно?

– Не придирайся к словам. Заодно можешь взглянуть на зверя при свете дня – я не могу его рассмотреть, трава мешает. Давай-давай, хватит валяться!

Руки-ноги порядочно затекли, спина побаливала – все-таки я спал не в уютной постели, а на жесткой и неровной ветке. Я осторожно спустился по стволу, едва не упал – нога соскользнула с влажной от росы коры. Прошелся, забрал ПМК и закрепил его на привычном месте, после чего направился к трупу хищника – изучить представителя местной фауны во всех подробностях.

– М-мать… – я шарахнулся в сторону так, будто увидел здоровенную ядовитую змею. – Нетико!!

– Я вижу, – хмуро буркнул ИР. – Только не требуй объяснений, их не будет.

У моих ног лежало человеческое тело. Обнаженный мужчина среднего возраста, лет, наверное, сорок. Темная борода, узловатые руки, небрежно обрезанные каштановые волосы. Над грудиной – темный след плазменного разряда и запекшаяся коричневая кровь. По коже уже поползли синеватые трупные пятна. Приоткрытые глаза подернуты белесой пленкой.

– Мистика, – только и сказал я. – Это что, был переодетый человек? Но зачем…

– Не говори глупостей, – оборвал меня Нетико. – Тебе продемонстрировать запись? Я фиксировал изображение до того момента, как ты его убил, к счастью, ПМК упал панелью фотосенсоров вверх. О спектакле с переодеваниями и речи быть не может – кто в таком случае забрал его карнавальный костюм?

– Хорошо, тогда каким образом животное с клыками в мой палец длиной, могло превратиться в человека?

– Обследуй его рот, вдруг…

– Чего?? Рехнулся? Даже не думай! Я и близко к покойнику не подойду!

– Ладно, не надо. В моей базе данных нет информации о способности обычных человеческих – да и любых других – тканей к подобным метаморфозам. Это невозможно ни практически, ни в теории.

– По-моему, отсюда надо побыстрее убираться. У меня очень нехорошее предчувствие. Если всему происшедшему нет никаких объяснений – ну и не надо! Я скоро с ума сойду от здешних чудес!

– Чудес? Полагаю, мы не видели и тысячной доли… – ответил ИР. – Действуем по исходному плану, идем на юго-восток. Только не по дороге, а вдоль нее. Во избежание неожиданных и неприятных встреч.

– Что может быть неприятнее вот… Вот этого? – я подавил незнамо откуда взявшееся скверное желание толкнуть труп носком ботинка. – Хорошее начало – в первый же день убили человека!

– Я не уверен, что перед тобой именно человек.

– А кто тогда?

– Понятия не имею. Абсолютное внешнее сходство с представителем вашего биологического вида еще ничего не доказывает. Производимых в Содружестве андроидов тоже не отличишь от людей.

– Андроид? Не похоже. Кровь выглядит настоящей.

– Ты долго будешь причитать? Хватит! Если ничего не случится и ты не станешь слишком часто отдыхать, во второй половине дня мы выйдем к людям.

– К людям? Или таким… существам?

– Постарайся не паниковать. До добра это не доведет.

* * *

За первый час путешествия я отчасти успокоился. По дороге не встретилось ничего необычного или угрожающего, дорога извивалась меж невысоких холмиков, в лесу никто не выл, не орал и не ухал. Птиц и животных я видел всего три раза – обычная серенькая пташка с зеленым хвостиком, такие живут на большинстве заселенных людьми планет, непонятный бурый зверек, смахивающий на миниатюрного медвежонка и самый настоящий кролик. Именно появление кролика, выскочившего у меня из-под ног, окончательно убедило: цивилизация этого отдаленного мира, несомненно, связана с Землей – они реконструировали или восстановили по биологическим образцам фауну погибшей столетия назад прародины. Но как все-таки люди здесь оказались? Самая реалистичная версия оставалась неизменной: авария подобная той, что постигла «Эквилибрум». Корабль просто выскочил из пространства Лабиринта в универсальной точке выхода. Всего-то и делов, как говорится.

Нетико был осторожен в оценках, хотя и признавал, что моя убежденность имеет под собой веские основания. ИР предпочитал «собрать побольше информации» и уже потом делать выводы. Спешить пока не стоит.

Путь внезапно преградила речка – прозрачная, мелководная и неширокая, шагов десять от берега до берега. Моста предусмотрено не было, проложившие дорогу люди наверняка преодолевали ее вброд.

– Природа здесь сказочная, – сказал я, остановившись. – Жаль искупаться нельзя, речушка-то едва по колено.

Пейзаж и впрямь был замечательный: белый кварцевый песок, валуны, заводь поодаль украшена крупными желтыми цветами, окруженными плавающими на воде овальными листьями. Лес за речкой, однако, был совсем другим – папоротники и лиственные деревья исчезли, их сменили вымахавшие на полтора десятка метров в высоту гиганты с темно-зеленой хвоей, корявый кустарник с крошечными, с ноготок, листиками и синими ягодами, залежи бурелома и вьющиеся на ветру клочья не то паутины, не то колоний микроорганизмов. Мрачноватое зрелище.

– Неопознанная воздушная цель справа, шестнадцать градусов, – Нетико отвлек меня от созерцания пейзажа тревожной скороговоркой. – Повернись, у меня нет визуального контакта!

На слова «воздушная цель» я едва не среагировал в старой доброй армейской традиции – благодаря вчерашней атаке на челнок и после такого предупреждения следовало падать носом в землю и ползти в ближайшее укрытие, вот хотя бы под ту корягу… Я машинально развернулся, взглянул и застыл, раскрыв рот.

Сомнений в том, что «цель» умела летать не было: над речкой медленно плыло буро-песочное сферическое нечто диаметром в метр или около того. Техническое устройство или искусственный летательный аппарат оно напоминало меньше всего. Нетико это мигом подтвердил, определив:

– Живое существо…

Означенное существо перемещалось на высоте человеческого роста, летело неторопливо, будто воздушный шарик в безветренную погоду, точно следуя вдоль русла и не приближаясь к берегам. Я старался не двигаться – кто знает, что можно ожидать от этого пузыря? По ближайшему рассмотрению оказалось, что непонятная тварь больше всего напоминает кожаный мешок: шкура в складках, полно бугорков и наростов, среди которых выделяются три наиболее крупных, заканчивающихся пунцовыми «глазками». Все правильно, это на самом деле глаза! Темный зрачок-то отлично заметен!

Заметив меня, летучее диво остановилось, на неровной поверхности сферы образовалась длинная трещина, и я с легким ужасом понял, что это был рот, за которым скрывались одинаковые треугольные зубы, смыкавшиеся друг с другом, словно зубчики шестеренки. Под щелью затрепетали и вытянулись вперед тоненькие отростки-тентакли, меня словно бы обнюхивали, изучали…

Несколько секунд спустя пузырь потерял интерес к человеку, преспокойно отправился дальше вниз по течению речки и вскоре исчез из виду.

– Зубищи видел? – выдохнув, спросил я у Нетико.

– Видел, неприятно. Интересно, как оно летает?..

– По-моему, пора заводить реестр вопросов, на которые заведомо нет ответов. Признаться, мне стало не по себе.

– Привыкай. Кстати, можешь умыться и наполнить пустую бутылочку, неизвестно когда мы снова встретим реку или родник. Только для начала положи ПМК в воду, хочу сделать анализ.

Вскоре Нетико сообщил, что вода самая обычная, никаких отравляющих веществ, тяжелых металлов или радиоактивных элементов. Присутствует некоторое количество микроорганизмов и простейших, но они безопасны. Следовательно, мыться и пить воду можно.

Я устроил привал на сорок минут, поплескался на мелководье, поднимая фонтан брызг, понаблюдал за еще двумя летающими кожаными мешками (эти вообще не обратили на меня внимания) и заключил, что странные животные предпочитают порхать исключительно над речкой. Нетико тотчас сделал вывод, что пузыри или охотятся на рыбу (хотя рыбы в реке я не заметил), или…

– …Или это охрана района крепости, – предположил ИР. – Искусственно выведенные живые существа, предназначенные для наблюдения за территорией и устрашения, а возможно, и уничтожения непрошеных гостей.

– Да? Но в таком случае почему пузыри не напали на меня?

– Ты шел оттуда, а не туда, – с невозможной логичностью ответил Нетико. – Не вздрагивай, это всего лишь гипотезы и допущения. Между прочим, звезда окажется в зените – то есть наступит полдень, – через два часа семнадцать минут. А мы не преодолели и десятой части пути.

Я оделся, совершенно по родственному похлопал по корпусу ПМК, будто желая поощрить верного помощника и запрыгал по камушкам, форсируя речку. Не додумался, что можно просто подвернуть штаны, взять в руки ботинки и перейти поток вброд.

* * *

Чащобы за рекой производили не самое лучшее впечатление. Во-первых, идти вдоль дороги на расстоянии трех-пяти метров от нее стало почти невозможно – много поваленных стволов и упавших на землю сухих веток, встречаются заросли трубочников, от которых исходит дурманящий сладковатый запах. Великое множество разноцветных грибов, деревья покрыты пятнами лишайника и растениями-паразитами. Воздух затхлый и застоявшийся, постоянно слышен скрип и щелчки – вроде бы обычные лесные звуки, сейчас кажущиеся неприятными и опасными.

На куртку налипла паутина вперемешку с мелким мусором, мне надоело ежеминутно запинаться и я решил, что не будет ничего страшного, если дальнейший путь пройдет по дороге, а не по бурелому. Меньше риск переломать ноги.

На этом участке тракт выглядел неухоженным и заброшенным, колея поросла травой, но завалов не было – за дорогой кто-то прислеживал и убирал рухнувшие деревья, некоторые бревна, валявшиеся у обочины, оказались распилены, я нарочно посмотрел. Выходит, цивилизация добралась и до этого захолустья…

– Gib mir die Mьnze!

Требовательный голосок раздался по левую руку, я споткнулся, чуть не упал от неожиданности и автоматически потянулся за пистолетом. Нетико издал звук, похожий на изумленное «ох». Говорили на немецком языке с непередаваемо архаичным произношением и прицокиванием, словно мелких камушков в рот набрав.

Это был кто угодно, но только не человек. Крошечное, с локоть, живое существо сидело на высокой кочке у края дороги и сверлило меня взглядом маленьких карих глазок.

– Дай монетку, – повторил карлик. Я его отлично понимал, несмотря на странный выговор, русский и немецкий языки в Содружестве знают все и каждый. – Дашь – скажу, как обойти ловушку хёхлиха.

– Хёхлих? – я был настолько потрясен, что вступил в абсурдный разговор, не задумываясь. – Это что такое?

– Не что, а кто, – насупившись, сказал малыш и умолк. Других объяснений не последовало.

– Приблизительный перевод – «пещерник», – встрял Нетико. – Тот, кто живет в пещере.

Пауза затянулась. Прямо передо мной находился персонаж древней сказки: лесовик лесовиком. Ростом мне по колено, морщинистое личико, серая бородка, облачен в сотканное из тонкой соломки немыслимое одеяние, на голове зеленая шапочка, в правой ручке ветка, играющая роль посоха. Он весьма походил на обычных людей, но тем не менее у меня появилось твердое мнение о не-человеческом происхождении недомерка. Вовсе не из-за его невеликих размеров – чуждость угадывалась сразу, ощущалась на подсознательном уровне. Резкого отторжения лесовичок не вызывал, однако я никак не мог заставить себя уверовать в наше с ним родство, даже крайне отдаленное. Может быть, это и есть представитель цивилизации, зародившейся непосредственно на этой планете? Почему тогда он разговаривает на хорошо знакомом мне языке? Или аборигены постоянно общаются с людьми? Наверняка так и есть, меня лесовик ничуть не боится, а следовательно, раньше встречал человека и не считает его опасным!

Вихрь подобных мыслей пронесся в моей голове за считанные мгновения, но понимания происходящего не добавил. Скажите, зачем карлику монетка? Тем более, что денег у меня нет, все расчеты в развитых мирах Содружества осуществляются без использования наличных, окончательно вымерших столетия назад…

– Дай ему что-нибудь, – прошипел Нетико по-русски. – Кретин, это ведь первый прямой контакт с разумным существом!

Я порылся в карманах, где завалялось немного мелких вещиц. Два сменных чипа для имплантов, лазерное перо, идентификационное карточка станции «Хаген», складной нож – инструмент примитивный, но всегда необходимый… Есть!

Круглый сувенирный брелок с цепочкой мне достался на Сириус-Центре, в качестве бесплатного приложения к грузу от фирмы «Алкетт», производившей терраформационную технику. Подарили в офисе после заключения контракта на перевозку контейнеров с оборудованием в миры Протектората. Блестящий золотистый медальон с эмблемой в виде грифона подойдет как нельзя лучше!

– Возьми, – я протянул брелок лешаку. Тот вытянул ручку с миниатюрными пальчиками, принял безделушку, спрятал ее в складку соломенного одеяния и выкроил на физиономии некое подобие довольной улыбки.

– Хочешь вернуться домой целым, по дороге не иди, – пропищал карлик. – Дальше – плохо, много злого. Хёхлих, Конь-брехун, кровососы, плакальщики… Их много, разных. Убьют.

– Почему? – недоумевающе выдавил я, сосредоточившись на ключевом слове «убьют» и почти не обратив внимания на диковинных «плакальщиков» и прочей нечисти.

– Таким, как ты, нельзя тут появляться, – категорично заявил лесовик. – Только вашим неживым слугам. Разве не знаешь? Это все знают.

– Неживые слуги? – повторил я, тщетно пытаясь догадаться, что бы это значило. – Хорошо, куда нужно идти?

– В сторону восхода, – малыш кивнул на восток, в лес. – Обходи ямины с водой, голоса не слушай, на красное не смотри. Поспешишь – к вечеру выберешься. Пока.

Карлик соскользнул с кочки и, не оборачиваясь, заковылял прочь, к лесу. Я утер рукавом взмокшее лицо.

– Мнения, соображения, версии? – подал голос Нетико. Я лишь выматерился. – Давай обойдемся без непереводимых идиом. Высказывайся.

– По моему, это… этот… антропоморф нес полнейшую чепуху.

– Антропоморф? Изящное определение. Задумайся: мы встретили аборигена, обладающего разумом, сходным с нашим, он предупредил о вероятной угрозе и вел себя доброжелательно. Рациональный вывод: его стоит послушаться.

– Чего послушаться? «Не смотреть на красное»? Я вижу кругом только зеленое, бурое и серое!

– Полагаю, в лесу можно встретить окрашенный в красный цвет живой или неживой объект, представляющий угрозу для человека, – сказал Нетико. – Отбрось эмоции и сомнения: это существо являлось очень маленьким и выглядело неспособным к обороне против более крупных и сильных хищников наподобие того, что напал на тебя ночью. Для выживания ему необходим комплекс знаний обо всех опасностях, подстерегающих в ареале обитания…

– Проще говорить не можешь? – поморщился я, усаживаясь на бревно и переводя дух.

– Могу, конечно. Если такой малыш не будет осторожен и внимателен, его убьют и съедят – на заре вашей цивилизации у людей тоже были естественные враги, хищники других биологических видов. Антропоморф не показался мне вершиной разумности, вел себя, как ребенок – отрывистая речь, упрощенные мотивации… Следовательно, спасти от недругов его могут только хитрость, скрытность и точное представление о том, чего следует избегать. Теперь понял?

– Хорошо, допустим. Но почему ты относишься к нему, будто к животному?

– Да потому, что законы природы, пищевые цепочки и схемы охотник-жертва неизменны во всех мирах, где углеродная жизнь развивалась по типу «Дарвин»! Ты тоже животное, но разумное. Участник трофической сети, который может стать жертвой гетеротрофа второго-третьего порядков!

– Чего? Ты опять?

– Тебя могут запросто сожрать. Так доступнее?

– Более чем. Значит, послушаемся доброго карлика и пойдем точно на восток?

– Мы ничего не знаем про экосистему этой планеты, за исключением одного факта: ее обитатели обладают странными, практически невероятными свойствами, не наблюдающимися ни у одного известного на сегодняшний день живого организма. Достаточно вспомнить оборотня и летучего пузыря.

– Оборотня? – я призадумался. – Очень точное определение. Но ведь оборотни бывают только в сказках!

– Правильно. А кожаный мешок с тремя глазами и зубастым ртом не может летать. К истории с карликом объяснение подобрать проще: предположим, что это деградировавшая ветвь человеческого рода. Пример реэволюции или мутаций.

– Ох, чует мое сердце – мы влипли! Так влипли, что…

– Не причитай, не поможет. Я помогу держать точное направление, считай, что я утебя штатный штурман. Остальные правила запомнил?

– Идти быстро, не приближаться к водоемам и объектам красного цвета, на странные голоса внимания не обращать, смотреть в оба глаза! – отчеканил я.

– Молодец. Значительно лучше!

Оказалось, что завалы и бурелом находились только возле дороги, с которой я повернул налево, в гущу леса. Десять минут пришлось петлять вокруг настоящих баррикад из трухлявых бревен и участков непроходимого подлеска, затем двигаться стало значительно легче, появились небольшие открытые лужайки, на одной из которых росли красные цветы – я послушно обошел поляну стороной, хотя никакой угрозы не чувствовал. Нетико заявил, что пыльца цветов может оказаться ядовитой, отсюда и предупреждение карлика. Становилось жарко и душно, ветра совсем не было, царившая вокруг тишина угнетала – ни тебе поющих птиц, ни жужжащих насекомых…

Впрочем, с насекомыми – точнее, с членистоногими, – я столкнулся почти сразу. Краем глаза заметив движение, я обернулся и узрел паука невообразимых размеров, медленно ползущего вверх по стволу дерева. Черный, как смоль, паучина с напоминающим человеческий череп белым рисунком на брюшке, по счастью, не обратил на меня никакого внимания, а я постарался как можно быстрее исчезнуть – каждая лапа паука была длиной в метр, не меньше. Нетико не преминул заметить, что такой монстр вполне способен разделаться с крупным млекопитающим и если пауков-переростков в лесу много, то смотреть надо не в оба глаза, а во все восемь. Я счел каламбур неудачным, а искусственный разум перенастроил сенсоры ПМК на обнаружение любых форм жизни, крупнее полевой мыши, – нашим главным приоритетом стала осторожность помноженная на внимательность!

«Воронку», наполненную мутной зеленоватой водой, я обнаружил на седьмом километре пути – вышел прямиком на берег идеально круглого озерца, со всех сторон окруженного лесом. По гладкой поверхности плавали клочья тины, у берега валялись полусгнившие ветки, неприятно пахло разложением и прелой травой.

– Назад, – скомандовал Нетико. – Причем быстро! Детектор движения регистрирует множественные сигналы…

Привыкнув к тому, что ИР зря стращать не будет, я попятился и рванул прочь. Очень вовремя, надо сказать.

Шшук, шшук, шшук… С этим противным звуком из глубин ямины вылетели полупрозрачные нити с неким подобием небольшого гарпуна на оконечье, два острия вонзились в толстый ствол совсем рядом с моим плечом, породив фонтан щепок. Я инстинктивно упал на четвереньки и пополз в сторону – ход был достаточно разумный, поскольку «гарпуны» целили в туловище и голову. Лишь метров через пятьдесят Нетико призвал меня остановиться – опасность миновала.

Поверхность озера бурлила, я это отлично видел в просвет между деревьями. Первое впечатление – садок со змеями или взбесившийся спрут. Множество беспорядочно извивающихся скользких щупалец, на конце каждого – шарообразное утолщение, из которого и выбрасывались стекловидные тросики с зазубренным гарпуном…

– Вот это – совершенно точно эндемичный вид, – тоном знатока ксенобиологии сказал Нетико. – Аналогов в мирах Содружества нет. Сделай описание, и можешь смело рассчитывать на премию от комитета Сената по исследованиям чужой жизни.

– Катись ты знаешь куда? – пролепетал я, наблюдая, как поверхность вскипевшего водоема успокаивается. – Встречу карлика в следующий раз, скажу спасибо и подарю сотню брелков. Уберег…

– Видишь, а ты не хотел верить! По моим оценкам, масса озерного обитателя приближается к тонне, очень крупное животное, которое вдобавок способно отлично маскироваться – я сумел зарегистрировать его присутствие, только когда монстр начал двигаться и изготовился к атаке. Нам повезло.

– Не нам, а мне.

– Нам. Если бы зверь утащил тебя в озеро, ПМК тоже оказался бы в его желудке… Если ты полагаешь, что мне нравится перспектива провести вечность в брюхе какого-то болотного ксеноморфа, то глубоко ошибаешься.

– Эгоистичная скотина!

– Никаких возражений. Эгоизм присущ всем разумным существам. Поднимайся, надо идти дальше. Необходимо как можно быстрее покинуть опасную зону. Помнишь слова карлика – «таким как ты, нельзя тут появляться»? Я убежден: территория вокруг крепости недаром обнесена сетью ловушек и насыщена странными хищниками – те ребята, которые выслали штурмовики и уничтожили наш челнок, имеют серьезные основания что-то скрывать.

– Искусственная экосфера? Ты это хочешь сказать?

– Не знаю… Дело в том, что очень крупный хищник наподобие урода из озера, должен быть хищником активным – то есть передвигаться, искать жертв, охотиться. В противном случае, он умрет от голода. А этот – сидит и ждет, пока к его обиталищу кто-либо приблизится. Вспомни, мы не встречали в лесу большого количества животных, которые могут служить ему пищей. Ненормальное поведение. Скорее всего это страж, охранник, уничтожающий искателей приключений, осмелившихся проникнуть в запретный район. Обычно он спит, но едва к озеру подходит человек – мгновенно просыпается. Остальное ты видел.

– Только не говори, что это искусственно выведенный организм! Кому нужно создавать таких чудовищ, вместо того чтобы пользоваться простенькой и безотказной оборонительной техникой?

– Повторяю для глухих: не знаю. Лишь выстраиваю приемлемую теорию. Пошли, только время теряем.

Если для Нетико понятие «время» являлось абстракцией – искусственный разум бессмертен, информационный пакет ИР будет существовать до тех пор, пока невредим носитель, на который он записан, – то с человеком все гораздо сложнее. Люди имеют неприятное свойство уставать, им хочется пить и есть, они страдают от жары и могут натереть ноги. Я с ранней юности не преодолевал такие большие расстояния пешком – к шести вечера я протопал больше тридцати километров и окончательно выдохся. На пути попалось еще несколько «воронок» (я благоразумно обходил их стороной), дважды слышались «голоса» – тихое жалобное лепетание на незнакомом языке, похожее на призыв о помощи. Нетико сразу определил, что мне ничего не чудилось – никаких галлюцинаций, ИР тоже фиксировал звуковые волны и определил местонахождение их источника. Дешифровать сигнал не получилось, однако Нетико пока не терял надежды. Я предпочел никуда не сворачивать и любопытства не проявлять – после приключения у озера слова лесовичка уже не казались чепухой. Предупрежден – значит вооружен.

Солнце клонилось к закату, когда лес внезапно расступился – я выбрался на опушку и увидел зеленую холмистую равнину с рощицами и перелесками, отдаленной горной грядой на юге и… И настоящими обработанными полями вдали, полями, разделенными на квадраты хлипкими изгородями из деревянных жердей.

– По-моему, пришли, – убежденно сказал Нетико. – Больше того, мы здесь не одни. Взгляни правее, расстояние – семьсот сорок шесть метров, там человек…

– Где? – я приставил ладонь ко лбу и прищурился. – Далековато, тебе не кажется? У меня нет настолько чувствительных сенсоров.

– Поставил бы имплант, – ответил искусственный разум. – Стоит дешево, а польза колоссальная. Предпочтешь спрятаться или пойдешь знакомиться?

– Спрятаться? – я с неприязнью покосился на возвышавшуюся позади темную стену негостеприимного леса. – Откровенно говоря, надоело… Я устал, хочу поесть – не таблеток, а нормальной человеческой пищи! – и скоро попросту засну на ходу! Рискнем?

– Рискни.

– Ну ты и зануда…

Глава третья ПАРЕНЬ ИЗ ПРОВИНЦИИ

Меркуриум, Готия.

13–14 июля 3273 г. по РХ

Древний как мир закон гласит: черная полоса в вашей жизни в один прекрасный момент однажды сменится на белую и все будет отлично. Разумеется, до поры до времени…

Я был счастлив увидеть настоящего живого человека – учитывая невероятные события последних двух суток и безумные впечатления от нового мира, потрясшего как меня, так и Нетико очевидными и пугающими несуразицами, нелепостями и фантастическими тварями, отыскать себе подобного казалось делом почти нереальным. Только бы он не оказался «оборотнем», как тот, возле крепости!

Очередные вопросы, ответить на которые было пока невозможно, появились незамедлительно, едва я приблизился к незнакомцу на расстояние, достаточное для того, чтобы разглядеть человека во всех подробностях. На меня он бросил лишь мимолетный взгляд, отчего-то поморщился и продолжил… Продолжил заниматься своим делом, да так увлеченно, что меня чуть было не вывернуло.

Мизансцена выглядела вполне в духе этой диковинной планеты: грубо обработанный гранитный обелиск с выбитым латинским числом LXXVII, рядом небольшой квадратный бревенчатый сруб с воротом и простеньким двускатным покровом из досок – колодец, никаких сомнений. У нас на Аврелии люди с достатком ценят «земной» ретростиль, и колодец при загородном доме вещь вполне обыденная. Только шахты в основном бетонные, а не деревянные.

– Шел бы ты отсюда, приятель, – громко и отчетливо сказал человек, не оборачиваясь. Говорил, как и приснопамятный карлик, на немецком языке, с жутким акцентом и употребляя архаизмы, которые я не сразу понимал. – Дело к вечеру, а лес рядом…

В правой руке он держал внушительный изогнутый нож, которым только что вскрыл грудную клетку отвратительно выглядевшего существа с лысой головой, тонкими, почти прозрачными ушами, коротенькими задними лапками и кожистыми крыльями. Сухая земля возле колодца была залита коричневой, почти черной кровью, в левой глазнице дохлой твари торчала металлическая стрела-болт. Хрустнули обнажившиеся ребра, незнакомец сделал еще несколько быстрых кромсающе-режущих движений, отбросил кинжал, вытащил из туловища крылатого страшилища вздрагивающий темный комок и пронзил его выхваченным из-за голенища сапога острым штырем.

– Все, без сердца ему не ожить, – спокойным голосом произнес мужчина. Создавалось впечатление, что он занимался подобными вивисекциями по нескольку раз на дню. – Чего стоишь? Лучше набери воды и плесни мне на руки! Изгадился по уши, противно…

ПМК на моем плече дернулся – Нетико предпочитал временно помолчать, но вполне красноречиво давал понять: если просят, помоги.

Бадья оказалась деревянной, потемневшей от влажности и времени. Цепь ржавая, звенья грубые, ворот скрипучий и разболтанный – за колодцем плохо следят. Вода, однако, прозрачная и холоднющая. Человек оттер ладони от крови с помощью пучка травы, с сожалением посмотрел на испачканные рукава кожаной рубахи со шнуровкой на боках и груди, фыркая и сплевывая умыл лицо, после чего выпрямился и наконец-то удостоил меня холодно-оценивающим взглядом.

Молод, наверное, мой ровесник, по крайней мере, не старше двадцати пяти лет. Выше меня на полголовы и куда шире – здоровяк каких поискать, под тонкой кожей длинной рубахи хорошо заметны круглые мощные мышцы. Заплетенные в толстую косичку на затылке волосы светло-русые, борода от уха до уха совсем светлая, соломенная. Глаза меняют цвет в зависимости от освещения – в тени зеленые, под солнцем серые. На лбу и виске справа некрасивый белый шрам от рваной раны. В общем, мужик смотрится довольно эпически, особенно если учитывать его одежду, широкий пояс, увешенный железяками неясного предназначения и ножны для кинжала.

Поначалу суровое, недоверчивое и почти неприязненное выражение на его лице внезапно сменилось удивлением, светлые брови поползли вверх, а затем последовало заявление, которого я уж никак не ожидал:

– Вы, сударь, обнаглели до предела. Но это вызывает невольно уважение, тут не поспоришь. Мы, конечно, лично не знакомы, однако наслышан, премного наслышан…

– О чем? – бестолково спросил я, решительно не понимая, каким образом здесь обо мне могут быть наслышаны.

– Сколько лет минуло? – как ни в чем ни бывало продолжал бородатый, осматривая меня со все большим интересом. – Сто двадцать четыре стандартных, или я путаю? Нет, ну надо же, явиться при полном параде, с запретным гербом!

– Гербом? – снова заикнулся я.

– Вот это что такое? – он ткнул пальцем в мою курточку пилота. Над левым нагрудным карманом был вышит опознавательный знак «Эквилибрума», силуэт белой акулы в синем поле, этот знак еще мой отец придумал в качестве эмблемы фирмы. – Правильно, родовой герб фон Визмаров, вычеркнутый геральдической коллегией из реестра и преданный забвению. Никто, однако, ничего не забыл, я в том числе. Хотя и родился после вашего ухода с Меркуриума. Вы, сударь, тот самый Риттер фон Визмар, или наследник?

– Меня зовут… – я на мгновение задумался, соображая, как произнести имя «Степан» так, чтобы было понятно туземцу. – Стефан. Устроит?

– Верный ваш вассал, – русоволосый крепыш приложил к груди широкую ладонь и чуть поклонился. – Зигвальд Герлиц из Герлица, но мне будет приятнее, если вы будете именовать меня по прозвищу – Жучок. Как вы здесь оказались? Ближайшая действующая точка перехода в девяноста с лишком милях к северу!

Я в очередной раз оказался в логическом тупике. Какой, на хрен, «запретный герб»? Почему этот верзила употребляет древние и давно вышедшие из повседневного обихода слова наподобие «вассал» или «забвение» – ими сейчас пользуются только историки, писатели да сценаристы голопьес?! И в то же время сыплет вполне современной терминологией – одна «точка перехода» чего стоит, а понятие о «стандартном» летоисчислении свидетельствует о родственности цивилизаций не менее, чем один из официальных и общепринятых языков Содружества!

– Как оказался? – я решил ответить на самый простой вопрос и махнул рукой в сторону леса: – Оттуда пришел.

– Ого! – Зигвальд по прозвищу Жучок присвистнул и взъерошил густую шевелюру. – Не слышал, чтобы выход из Лабиринта (я вновь отметил знакомое слово) находился возле Третьей Крепости. И что же, прошли по лесу невозбранно?

– Невозбра… Гм… Прошел, как сумел.

– Значит, правду о вашем семействе говорят – везучие безумцы. Прошу простить, если позволил себе дерзость, однако на моей памяти из леса вокруг Третьей Крепости живым еще никто не выходил. Ни благородные, ни простецы.

Голова у меня пошла кругом – во-первых, я с трудом понимал смысл архаизмов, во-вторых, этот человек явно меня с кем-то путал и одновременно полагал, что я разбираюсь в тонкостях здешнего бытия ничуть не меньше, чем он сам. Особое изумление вызвала неправдоподобная дата: «сто двадцать четыре стандартных года» – столько люди не живут. Название «Меркуриум» мне тоже ни о чем не говорило: в Солнечной системе есть планета Меркурий, но там уже четыре столетия никто не бывал, сразу после Катастрофы район Земли был объявлен запретным для любых пилотируемых полетов, блокаду не снимают до сих пор…

– Это что такое? – требовалось поддерживать разговор и я указал на разъятое тело крылатого уродца. – Как называется? Хищник?

– Упырь это, – потряс меня Зигвальд. – Скоты, теперь и днем вылезают… Что-то неправильное происходит на Меркуриуме, ваша светлость, с каждым годом только хуже. Надолго вернулись?

– Боюсь, навсегда, – мрачно ответил я. – Почему ты назвал себя моим «вассалом»?

– Как – почему? – Настало время удивляться Жучку. – Герлиц входит в домен Визмаров, присягу никто не отменял, хотя управление над землями после изгнания перешло к королю.

Вот так, ни больше ни меньше – к королю. Я не ослышался, Зигвальд произнес именно это слово: Koenig. Господи, куда я попал? Попомнишь тут недавнюю версию о «параллельных реальностях», как бы не высмеивал ее Нетико.

ИР, кстати, помалкивал, словно трафика в рот набрав – никак не показывал своего присутствия и предоставил право вести переговоры с туземцами мне самому. Может, оно и к лучшему – неизвестно, как отреагирует мой новый приятель на говорящую коробочку!

И вновь я оказался в дураках:

– Одеты не по-нашему, сложная техника, – задумчиво сказал Зигвальд, указывая взглядом на ПМК. – Если вернулись навсегда, пора вспоминать традиции родины предков, ваша светлость. Родились небось – там?

Он указал вытянутым пальцем на синеющие небеса.

– Там, – кивнул я, совершенно не покривив душой. Сам того не желая, Зигвальд дал мне понять, что путешествия в космосе здесь не являются чем-то фантастическим. Интересно, очень интересно! – Слушай… Я целый день шел по этому проклятущему лесу, вымотался, ничего не ел и сбил пятку на ноге, больно. Тут где-нибудь переночевать можно? Кроме того, хватит обращаться ко мне на «вы», будем проще, хорошо?

– Как будет угодно, сударь. Только… Только надо бы прибраться. Нехорошо упыря так оставлять, придется сжечь.

– Командуй, – вздохнул я. – Дров собрать?

– Незачем. Оттащим в сторону от колодца, подальше, у меня все с собой… Амулет заметил? – Жучок вытащил из-за ворота рубахи медальон светлого металла в виде скачущей лошадки посреди украшенного угловатыми символами кольца. – Я третий сын, особая честь – Стража Крепостей.

– Стража, значит… – проворчал я, с отвращением взявшись за холодную и склизкую лапу существа, названного Зигвальдом «упырем». – Куда?

– К лесу – лес его породил, пусть там и сгинет.

Мы отволокли тяжеленного – центнер, не меньше, – монстра поближе к деревьями, Зигвальд вернулся к колодцу, отыскал валявшийся поодаль вместительный мешок, покопался в нем, извлек глиняную бутылочку, вернулся, вытащил деревянную пробку, обрызгал едко пахнущей жидкостью труп и посоветовал мне отойти. Потом случилось нечто совсем невероятное – он вытянул руку, с пальцев сорвалась мгновенная белая молния и монстр вспыхнул ярчайшим горячим огнем. Спустя полминуты от него остались одни угольки да рассыпающиеся в прах кости. Я предпочел не комментировать, только покосился на ПМК. Нетико и сейчас промолчал. Надо думать, занимался излюбленным делом – собирал и обрабатывал информацию, чтобы потом вволю умничать.

– Ближайшая деревня недалеко, мили три с половиной, – сообщил Зигвальд, забрасывая за плечо свой мешок и озабоченно наблюдая, как я прихрамываю. – Дойдешь?

– Постараюсь.

– Странное дело, – он почесал в затылке. – Ты выглядишь, как простец, я не чувствую истечения присущей всем благородным мощи. Где научился так маскироваться? Тебя сейчас никакая ищейка не сцапает. Просто потрясающе! Штучки с Граульфа? Я там никогда не был…

– Граульф? – я перевел это название как «серый волк». – Нет, с Аврелии.

– Не слышал. Далеко?

– Гораздо дальше, чем ты можешь себе представить.

Вот как, он «не слышал». Значит, о Содружестве Ориона здесь все-таки не знают – Эпсилон Эридана, Аврелия один из центральных миров, важнейшая перевалочная база, загруженный до предела транспортный узел… Ну и дела!

ПМК завибрировал, легонько постучав мне в плечо. Нетико выражал свое одобрение.

* * *

– …Ты заметил, Зигвальд говорил о магии на полном серьезе, никаких розыгрышей.

– Я многое заметил. В очередной раз готов повторить: наши взгляды на мироустройство придется кардинально пересматривать. Твой Зигвальд…

– Почему это он «мой»?

– Потому, что стоит на феодальной лестнице ниже тебя. Сам признался. Прочитать лекцию о средневековой системе вассалитета?

– Слушай, я не хочу быть самозванцем! Меня расколют через день! Так что Зигвальд?

– Безусловно, он человек – никаких искусственных имплантов или следов электронных устройств, сканирование это подтвердило. Словом, не андроид. Но прежде я никогда не встречал людей с такой невероятной энергетической активностью в тканях.

– Подробнее можно?

– Ты должен помнить из стандартного курса биологии в колледже, что функционирование значительной части систем вашего организма основано на электрохимических реакциях: передача сигналов по нервной цепи, сокращение мускулатуры и так далее. Естественные электрические импульсы настолько слабы, что их можно зафиксировать только с помощью чувствительной аппаратуры, включая стандартный ПМК. От твоего нового дружка энергией шибает так, что я опасаюсь за сенсоры. Он умеет вырабатывать и контролировать энергию, а заодно направлять ее на внешние объекты – вспомни историю с сожжением… гм… животного, которое Зигвальд назвал упырем. В остальном – человек как человек.

– А другие?

– В том-то и дело, что другие ничем не отличаются от тебя, хотя они… Они какие-то странные. В чем странность, я понять не сумел.

– По-моему, эти ребята выглядят вполне естественно, только они чересчур недалекие и совершенно не образованные. Давай спать, а? Полтора часа из пустого в порожнее переливаем, а толку никакого…

Я вольготно развалился на огромной копне душистого сена в одной из хозяйственных пристроек дома, принадлежавшего старейшине поселка Гренце, что на местном диалекте приблизительно означало «Приграничный». Как объяснил Зигвальд, сказывалось близкое соседство с запретным лесом – самый край цивилизации. На ночь меня разместили в обширном сарае, выдали колючий отрез шерстяной ткани на случай, если ночью станет холодно, а великовозрастная дочка хозяина принесла деревянный поднос, на котором громоздилась кружка с легким светлым пивом и глиняной тарелкой с холодным мясом и пресными вареными овощами – вдруг дорогой гостюшка после полуночи внезапно проголодается и возжелает заморить червячка?

Озорно подмигнув, Зигвальд сообщил, что ночевать он пойдет к одной хорошей знакомой, а если моя светлость желает, он запросто может познакомить с ее подружкой. Я решительно возразил – давайте обойдемся без ненужных приключений. Кроме того, я был переполнен впечатлениями и валился с ног от усталости – думал, что сразу засну, однако короткий обмен несколькими фразами с Нетико превратился в бесконечный разговор о загадках бытия. Загадок было, прямо скажем, без всякой меры.

…Зигвальд привел меня в небольшую деревню на закате – два с лишним десятка белых чистеньких домиков под соломенными крышами, огороды, вокруг поля с зерновой культурой, подозрительно похожей на всем известную пшеницу. Приметив самую обычную черно-белую корову, я окончательно убедился: местные жители используют в качестве домашних животных распространенные земные образцы. А вот откуда они взялись на планете, отстоящей на тридцать с лишним килопарсек от Солнечной системы и Сириус-Центра, еще предстояло выяснить.

Кое-что я узнал от Зигвальда по дороге – попросил объяснить, что происходило в этом мире в последние годы. В конце концов, Жучок пребывал в искреннем заблуждении, что я действительно родился на другой планете, хоть якобы и принадлежал к здешней аристократии.

Нельзя сказать, что я совсем ничего не понял, пускай Зигвальд и сыпал неизвестными названиями и именами, повествовал об исторических событиях за минувшее столетие, своей запутанной родословной (я с ужасом понял, что этому парню уже шестьдесят два года от роду «по стандарту»), а когда выяснилось, что на дворе 3273 год от Рождества Христова (повторяю: три тысячи двести семьдесят третий…), я отказался этому верить и решил, что Жучок ошибся. Да ничего подобного!

– Поговаривают, будто в дальних мирах ввели свое летоисчисление, – не заметив моего изумления, сказал Зигвальд, – но у нас на Меркуриуме свято чтят традиции, без этого никак – нельзя забывать обычаи предков! Катастрофа на Земле случилась девятьсот девяносто лет назад, но здесь все помнят – особенно Первое Поколение, хотя Первых довольно мало, всего-то девять с небольшим тысяч…

Я быстро посчитал в уме: 3273 минус 990 равно 2283. Все правильно, именно в этом ужасном году закончилась Эвакуация, Сириус стал новым центром цивилизации, началась эпоха Изгнания. Выходит, здесь и впрямь обосновались прямые потомки землян.

– Но почему… – сказал было я, однако мигом получил легкий электрический разряд от ПМК: Нетико очень недвусмысленно предупреждал, что пока стоит держать язык за зубами и не задавать вопросов, которые выдадут меня с головой. – Впрочем, продолжай…

Зигвальд нес совершеннейшую ахинею: короли и графы, раздел земель, подвиги каких-то знаменитых рыцарей, войны, маги (это уж совсем невероятно!), запрет на эмиграцию в другие миры, какая-то «общая конвенция», положившая начало тотальной самоизоляции планеты… Достоверные факты были таковы: я нахожусь в мире, называющемся «Меркуриум», первыми колонистами являлись представители «Первого Поколения» (составляющие правящую верхушку), семейство фон Визмаров больше века назад по неясным для меня причинам подняло мятеж и было частично уничтожено, немногие уцелевшие и глава семьи успели бежать…

Вот, собственно, и всё, никаких берущих за душу откровений. Начинать подробные расспросы я побоялся – если Зигвальд путает меня с одним из Визмаров-мятежников, не станем пока его разубеждать. Но, черт побери, почему Меркуриум, вернее населяющие его люди, предпочли информационно-техногенной цивилизации экономически неэффективный феодализм? А то, что на Меркуриуме царил самый дремучий феодализм, сомнению не подлежало – о равноправии и равенстве в человеческом сообществе Зигвальд сроду не слышал и был твердо убежден, что люди, рожденные в разных кастах не могут быть равны друг другу! Этот постулат подтверждался всеми его словами: он с выраженным пренебрежением отзывался о «простецах», но ко мне относился с почтением и периодически сбивался на «вы» – приходилось напомнить, что субординация сейчас не к месту и не ко времени.

Феодализм феодализмом, но в речи Зигвальда изредка проскальзывали хорошо знакомые словечки, наподобие «точка сингулярности» или «галактика», что свидетельствовало о некоторых знаниях в области физики искривленного пространства и космологии. Согласовать это с графами-баронами-маркизами я не сумел, да и не пытался – как можно думать о горячем льде или мокром огне? Попутно выяснилось, что я (как предполагаемый фон Визмар) ношу герцогский титул. Обалдеть.

Зигвальда в деревне хорошо знали. Встречные с ним раскланивались, улыбались, но в мою сторону бросали подозрительные взгляды – вероятно, их смущала необычная одежда, здесь предпочитали не сковывающие движения рубахи из натуральных тканей, у всех мужчин обязательный головной убор, у женщин длинные платья – редкая патриархальность. Пахнет дымом, навозом и свежевыпеченным хлебом. В центре деревни обнаружилось единственное построенное из камня длинное приземистое здание с башенкой, украшенной резным деревянным крестом. Неужто церковь или часовня? Для Содружества культовые здания являются отжившей свое древностью, только пять процентов из тридцати с лишним миллиардов наших граждан признают себя верующими, после Катастрофы популярность религии неуклонно снижалась…

Самый богатый двор, конечно же, был у деревенского старосты – седобородого деда, обремененного многочисленным семейством и солидным хозяйством. Меня представили как «Стефана из Аврелии» – Зигвальд предпочел не упоминать о моих «родственниках», видимо, это было чревато последствиями…

Отужинали за общим столом, собралось почти два десятка человек – родственники хозяина и молодой худенький монах в коричневой рясе с капюшоном, настоятель часовни. Перед едой помолились на латыни, я прилежно шевелил губами, стараясь делать вид, что этот обычай меня ничуть не шокирует. Нас с Зигвальдом усадили на лучшем месте, по правую руку от старосты, и выдали отдельные тарелки (деревянные!), в то время как все остальные кушали из общего котла, передавая друг другу большущую ложку, которой черпалось вкусное мясное варево. Разговоров за столом почти не велось, наверное, это считалось нарушением правил приличия. Впрочем, я бы наверняка ничего не понял – «простецы» говорили на невообразимом диалекте, по заключению Нетико, являвшимся смешением немецкого, давно вымершего фризского и какого-то из скандинавских языков. Угадывались только знакомые германские корни.

К счастью, чинная трапеза не затянулась – я чувствовал себя скованно, да и хозяева откровенно тяготились присутствием чужака, косясь на меня не то с опаской, не то с недоверием. Зигвальд наоборот, чувствовал себя как рыба в воде, ел от пуза, перебрасывался короткими фразами на вульгате с монахом (я, разумеется, ничего не понимал), а когда настало время отходить ко сну, проводил меня до сеновала, сказав, что разбудит на рассвете. Заодно уверил, что в деревне сейчас безопасно – нападения чудовищ можно не опасаться.

Я отыскал в рюкзачке тюбик с регенерирующей мазью, смазал кровавую мозоль на стопе, сунул под голову куртку и постучал по корпусу ПМК:

– Нетико?

– Всегда к услугам вашей светлости, – неуклюже пошутил ИР. – Хочешь знать моем мнение? Пожалуйста: заповедник нелепых загадок.

– Была бы у тебя рука – пожал бы с удовольствием. Надо уметь настолько четко и вразумительно охарактеризовать весь этот… бардак. Где мы оказались? В какой страшной сказке?

– Иногда реальность может оказаться пострашнее любых сказок, – ответил Нетико. – Единственный совет – воспринимай все происходящее спокойно и без эмоций. Скажи себе: «это просто существует, вне зависимости от моих желаний», и мир вновь станет простым и понятным. Ты ведь не задумываешься о причинах действия гравитации или химических аспектах газообмена в легких?

– По крайней мере, я могу объяснить, каким образом работают силы гравитации. Но как объяснить…

– Ни-как, – раздельно произнес Нетико. – Забудь. Однажды все выяснится и, полагаю, мы удивимся, насколько простым будет ответ. Повторим пройденное: главной целью является выживание. Тебя случайно приняли за другого? Прекрасно, некоторое время держись рядом с Зигвальдом и изучай обстановку.

– Он сказал, что семья Визмаров объявлена вне закона и если я попадусь в руки властей, дело кончится плохо. Интересно, чего такого страшного натворили мои родственнички?

– В любом государстве мятеж считается тяжким преступлением.

– Насколько я понял, Визмары относятся к элите, «Первому Поколению», которое фактически правит Меркуриумом. Таким многое прощается, а Зигвальд намекнул, что клан беспощадно истребляли, выжившие едва унесли ноги на другие планеты.

– Другие планеты… – эхом повторил Нетико. – Очередная тайна. Никаких сомнений, туземцы прекрасно знакомы с межзвездными путешествиями, но твой приятель ничего не говорил о космических кораблях, орбитальных базах, а почти сразу после знакомства упомянул о некоей «точке перехода», расположенной далеко к северу… Они что, системой межпланетных порталов пользуются? «Птолемей» бьется над проблемой неагрессивной сингулярности столетиями, но технического решения не найдено.

– Ты меня спрашиваешь? Я вот о чем думаю: может быть, стоит признаться Зигвальду? Рассказать всю правду. Он, конечно, чуток странный, но должен понять.

– Всегда успеется, не торопись. Меня гораздо больше беспокоят невероятные даты и фокусы со временем. Предположим, что «Эквилибрум» переместился в Лабиринте не только в пространстве, но и во времени, проскочив одним махом около полутысячелетия, теоретически это возможно, хотя практических опытов никто и никогда не осуществлял – в нашем распоряжении нет соответствующих технологий и вряд ли они когда-нибудь будет созданы… Далее: возраст Зигвальда, якобы шестьдесят два года – отчетливая несуразица, он не похож на старика.

– Опыты в области продления жизни?

– Используя нанотехнологии и восстановительную ДНК-РНК терапию, мы продлили активный период жизни человека примерно до восьмидесяти-девяноста, но потом начинается резкий, форсированный процесс старения. Абсолютный рекорд – сто тридцать семь лет, но это единственный казус. Люди имеют свойство стареть и умирать. Допустим, Зигвальду и впрямь через восемь лет исполнится семьдесят, но почему тогда нет никаких признаков дряхления, а к своему почтенному возрасту он относится без всякого пиетета?

– Н-да… Такой здоровенный кабан не может быть глубоким старцем!

– В любом случае он говорит правду – никаких признаков лжи в голосовых интонациях и жестах, я наблюдал. Словом, очередной вопрос без ответа. Вопрос следующий: почему деревенским священником, братом Ансельмом, является андроид?

– Чего-чего? – я приподнялся на локте и уставился на ПМК, будто на живого человека. – Какой андроид?

– Обыкновенный. Механический эндоскелет с внешним биопокрытием, имитирующим тело человека. Смотри, вот результаты сканирования…

Над корпусом ПМК возникла многоцветная проекция. Сине-серебристые металлические «кости», оранжевый энергетический комплекс за «грудиной», темно-красные нервные стволы. Потрясающе! А внешне не отличишь от обычных людей!

– Модель мне неизвестна, – продолжил Нетико. – Могу с уверенностью сказать, что к производимым на Сириус-Центре и Веймаре андроидам этот искусственный человек не имеет никакого отношения. Альтернативная разработка, судя по плотности живых тканей – кремнийорганика. Искусственный разум скорее всего автономный, я не засек канала внешнего управления.

Все правильно: большинство андроидов Содружества управляются через линию Планка непосредственно «Птолемеем» – тело вот оно, а «разум» обитает в бионакопителях нашего супермозга. Автономные ИР наподобие Нетико теперь редкость.

– Помнишь, что говорил лесовичок о каких-то «неживых слугах»? – меня осенило. – Вдруг он имел в виду именно андроидов? Настоящий театр абсурда: священник-андроид! Зачем? Каков глубинный смысл?

– Не забудь, деревня находится рядом с запретной зоной. Дополнительный надзор?

– Завтра все-таки спрошу у Зигвальда, почему «крепости» настолько серьезно охраняются.

– Спроси-спроси. Предлагаю тебе следующую линию поведения: во-первых, не разочаровывай Зигвальда и временно оставайся тем, за кого он тебя принимает. Во-вторых, не скрывай главного – ты ничего не знаешь о Меркуриуме, всю сознательную жизнь провел в других мирах, а потому требуй объяснений. Все люди по природе учителя: если ты чего-то не знаешь, достаточно спросить и тебе мигом все растолкуют. Даже Зигвальд, при всей его инфантильности.

– Это почему же он инфантилен?

– Разве не заметил? У него напрочь отсутствует комплексное мышление. Это человек веры, а не логики. Первая ассоциация при взгляде на эмблему «Эквилибрума» – герб этих чертовых Визмаров. Все дальнейшие выводы являются производными от исходного неверного посыла. Он мгновенно поверил. Понимаешь? Что бы ты сделал на его месте?

– Как минимум, попросил бы идентификационную карточку и проверил личные данные.

– Вот именно! Прослеживается абсолютная разница менталитетов. Парень твердо верит в бессмыслицы, над которыми цивилизованный человек только посмеется. Он перекрестился на церковь. Перед ужином молился вместе со всеми, причем искренне. Существо, которое Зигвальд поймал и убил возле опушки леса, для него не опасное животное, а именно упырь, сверхъестественная тварь. Ну а человек, носящий известный, пусть и запрещенный герб – обязательно сюзерен. Любая информация воспринимается как безусловная истина, без попыток критического подхода. Большой ребенок, для которого сказка и реальность неразличимы.

– А мне кажется, что быть слишком умным – как ты например, – вредно для психики. Свихнешься.

– Ты веришь в вампиров?

– Прошлой ночью я видел настоящего оборотня. Кто недавно талдычил: это просто существует, вне зависимости от моих желаний? Не ты ли?

– Необъективная придирка, – буркнул Нетико. – Любое явление во Вселенной можно объяснить, используя фундаментальные научные дисциплины. Любое, кроме фантазий вашей недотепистой расы!

– Вот тогда возьми и объясни, почему зубастый дикий зверь превратился после смерти в человека! – разозлился я. – Подведи под мистику научную базу. Желаю успехов в теоретизировании!

– Не сердись, – примиряюще сказал Нетико. – Мы столкнулись с не описанными ранее явлениями. Тысячу лет назад считалось, что мыши самозарождаются в грязных тряпках, звезды вращаются вокруг планет, а ведьмы летают на помеле. Эти заблуждения были развеяны со временем. Надеюсь, нам тоже повезет. Вселенная очень многообразна и это многообразие может быть реализовано в любой форме.

– Особенно в форме демагогии. В этом ты преуспел.

– Не хочешь слушать – не надо. Я просто хочу помочь.

– Это замечательно. Но хоть какое-нибудь серьезное заключение из всего увиденного-услышанного ты сделал?

– Да.

– А если развернуто?

– Чертовщина, дурдом и аттракцион ужасов, устроенный незнамо кем и незнамо для чего. Ничего подобного не может быть, потому, что не может быть никогда. Устраивает?

– Вполне. Несмотря на цивилизационные различия мы мыслим одинаково.

* * *

Пробуждение было неприятным – после долгого пешего перехода жутко ныли бедра и икры, хорошо хоть мозоль за несколько часов зажила, мазь подействовала. Я отчаянно хотел поспать еще, однако на дворе вовсю шумели: мычала корова и квохтали курицы, слышались удары топора по поленьям, двое аборигенов отчаянно переругивались (в чем смысл ссоры я не понял). Наконец правая створка широких дверей сарая отошла в сторону, свет загородила знакомая широкоплечая фигура.

– Хорошо спалось? – осведомился Зигвальд и кинул мне в ноги объемистый сверток, перетянутый ремнем. – Лучше бы тебе переодеться, надеюсь подойдет. И ради Бога, не вздумай бриться – что за варварский обычай! С голыми щеками ходят только полоумные ваганты да святые братья, дворянину так не пристало. Хочешь до поры до времени оставаться незамеченным, не выделяйся.

– Спасибо, – я потянулся к свертку и щелкнул пряжкой ремня. – Ой, а как это носить?

Зигвальд посмотрел на меня озадаченно.

Штаны из серой некрашеной домотканины – это еще понятно. Интересный покрой, похоже на галифе офицеров ВКК – ткань плотно охватывает голени, а выше колена получаются необъятные шаровары с многочисленными продольными складками. Вместо пояса веревочка. Рубашка такая же как у Зигвальда, из очень тонкой мягкой кожи. Чуток мне великовата, но эту трудность легко преодолеть – достаточно затянуть шнуровку. Короткий, чуть ниже талии, плащ из крашеной синим шерсти и красивой медной застежкой. Сложнее всего с обувью: некое подобие легких кожаных башмаков и два отреза холстины – последние следует обернуть вокруг голени, затем надеть непосредственно башмак и зафиксировать эту конструкцию ремешками крест накрест. На конце каждого ремешка предусмотрен металлический крючок в виде литой птичьей головы с острым клювом – они цепляются за обмотки и закрепляют обувку. Пришлось повозиться и в точности следовать советам Зигвальда, но потом выяснилось, что это очень удобно: ноге свободно, в отличие от моих ботинок, тяжести совсем не ощущаешь. В качестве обязательного дополнения широкий, с ладонь, пояс и круглая шапка, отороченная рыжим мехом. Жаль зеркала нет, интересно было бы взглянуть….

– Значительно лучше, – кивнул Зигвальд, оглядев меня с головы до ног. – Вот мешок, свои вещи спрячь. Если тебе необходимо пользоваться этой штукой, – он оказал на ПМК, – носи с собой, но при людях посторонних пусть демон молчит…

– А я и так молчу, – неожиданно высказался Нетико, старательно копируя местный акцент. – Можно узнать, почему сейчас ты считаешь меня демоном, а только вчера говорил про ПМК, что это «сложная техника»?

Зигвальд неприязненно пожал плечами:

– Одно другого не исключает, – решительно сказал он. – Не-человеческий разум всегда демоничен, святая церковь не поощряет…

– Правда? – я почувствовал, что ИР готов вступить в яростный спор. – Как тогда ты объяснишь тот факт, что брат Ансельм тоже не-человек?

– Благословение епископа, совсем другое дело, – буркнул Зигвальд. – Хватит языками чесать, только время теряем. Надо побыстрее уезжать отсюда, под утро я слышал гудение корветов Гвардии Небес, не перепутаешь…

– Корветов? – заикнулся я, и тотчас получил объяснение от Нетико:

– Вероятно, господин Герлиц имеет в виду четыре летательных аппарата, круживших над лесом после полуночи, я тоже засек их присутствие.

– Почему не разбудил? – я ахнул. Неужто власти и впрямь прислали специалистов, обязанных проверить, кто и зачем прилетел на Меркуриум?

– Не видел смысла, – ответил ИР. – Они были слишком далеко, к этому району не приближались.

– Гвардия наверняка знает, что ты прошел через лес и не угодил в лапы тамошней нечисти, – дополнил Зигвальд. – Собрался? Вот и замечательно. Перекусим по дороге, незачем обременять хозяев. Не бойся, простецы нас не выдадут, деревня принадлежит моей семье…

Очередной сюрприз поджидал на дворе. Лошади в Содружестве редкостью и экзотикой не являются, их разводят на многих планетах Протектората, этот вид был тщательно восстановлен после Катастрофы не только благодаря своей очевидной полезности, но и как символ – лошадь и собака с древнейших времен были самыми верными друзьями и союзниками человека. Словом, лошадей я раньше видел, да только они были крупными, высокорослыми и длинноногими. Оседланные коняшки, к которым меня подвел Зигвальд, оказались совсем небольшими – в холке мне по грудь, – и до ужаса мохнатыми, с буро-золотистой мягкой шерстью.

Стоит ли упоминать о том, что на живую лошадь я прежде никогда не садился? Конный спорт на Аврелии особо распространен не был, в качестве средства передвижения лошади использовались только в захолустных аграрных областях, а для развлечения их содержали лишь самые богатые люди. По большому счету мне это было и не нужно по роду профессиональной деятельности – зачем?

Зигвальд тем временем пристроил кожаную торбу с вещами к седлу и вопросительно посмотрел на меня:

– Все, что могу предложить, – виноватым тоном сказал он. – Породистые стоят дорого. Ничего, придет время, заведешь себе кроненбургского жеребца…

«Мне бы с этим совладать, – подумал я. – Вроде бы ничего особенно сложного, как-нибудь управлюсь».

Лошадка оказалась спокойной и флегматичной, седло удобным. Сначала не обошлось без недоразумений, я имел весьма отдаленное представление о том, как обращаться с поводьями, но достаточно было взглянуть на Зигвальда – он всего лишь подтолкнул своего скакуна пятками, руки с поводьями спокойно лежали на луке из полированного дерева… Я последовал примеру и лохматый малыш целеустремленно потопал к распахнутым воротам усадьбы. Провожавший нас хозяин молча поклонился вслед.

Колея вела на юго-восток, к близлежащим холмам. Вотдалении темнела полоса окружавшего крепость леса, оставшегося по правую руку и чуть позади.

– Сорок две мили до Баршанце, – сказал Зигвальд, указывая вперед. – Это мой дом, лен, выделенный отцом. Там укроемся, последим за слухами, я соберу братьев и кой-кого из дальних родичей – обговорить, что будем делать.

– А что надо делать? – спросил я, получив маловразумительный ответ:

– Стержень, на котором держится мир, ветшает, Универсум обтрепался по краям, все начало распадаться, – Зигвальд помолчал и добавил то, что я уже слышал вчера: – С каждым годом все хуже и хуже… Первые не хотят ничего замечать, но мы-то видим! В Страже Крепостей теперь пятикратно больше людей, чем столетие назад, а это о многом говорит!

– Послушай, ты можешь объяснить, что такое…

Меня прервал оживший ПМК, который теперь был закреплен на поясе справа – слева устроились ножны с таким же внушительным кинжалом, как и у Зигвальда, только рукоять попроще, не костяная, а деревянная. Нетико решил не скромничать – сначала динамик издал резкий и неприятный сигнал тревоги, принятый на судах Дальнего Флота, потом ИР выдал привычной беспокойной скороговоркой:

– Воздушные цели в радиусе действия сенсоров! Приближаются, направление – запад, сорок два градуса, расстояние – одиннадцать километров!

Я натянул поводья, заставив лошадку резко остановиться. Ей это не понравилось – зафыркала и стукнула о землю передним копытом. Зигвальд машинально посоветовал не дергать так сильно за упряжь, лошади больно, а железное грызло может повредить губы.

Точно, далеко-далеко над лесом можно было различить несколько черных точек. Из-за расстояния я не сумел определить сколько их, однако Нетико пояснил – четыре. Зигвальд, перехватив мой взгляд, тоже обеспокоился, после чего началось неописуемое: он сунул сложенные в колечко большой и указательный пальцы в рот, пронзительно и переливчато свистнул, так что у меня уши заложило, а лошадки резко взяли с места в галоп. Я едва не вылетел из седла – в последний миг успел вцепиться обеими руками в луку и сжать коленями округлые бока своего скакуна. Никогда бы не подумал, что эти невзрачные твари способны носиться едва не со скоростью пули!

Зигвальд свернул с дороги и меньше чем за полминуты мы оказались возле обширного перелеска, разделявшего обработанные поля и выпас, по которому бродили десятка два безнадзорных черно-белых и рыжих коров. В финале я все-таки не удержался и сверзился на землю, однако упал удачно, на спину. Дыхание на миг перехватило.

Лошади были великолепно обучены – Зигвальд подхватил обеих под узду, потянул ремешки вниз, после чего наш гужевой транспорт безропотно опустился на колени, а затем волосатые коньки повалились набок и замерли. Со стороны посмотреть – их тут вроде бы и нету, целиком скрылись в густой высокой траве и подлеске. Тем временем Зигвальд вцепился стальной ручищей в мое предплечье и оттащил к корням похожего на древний ясень дерева.

– Сейчас поставлю Белый Щит, есть надежда, что не заметят, – громко прошептал Жучок, растирая ладони. – Господи-ты-боже-мой, мы ведь совсем рядом от деревни, и полной мили не проехали!

Воздух передо мной заколебался – это походило на марево от разогретого солнцем битума где-нибудь в крупном городе Сириус-Центра. Яркие краски пейзажа вдруг потускнели, пахнуло неприятным холодком. Зигвальд напрягся так, что на лбу вздулись жилы, затем всплеснул ладонями так, будто стряхивал с них воду.

– Щит продержится час, может полтора… – сказал он. – На большее у меня способностей не хватит… Что ты вылупился? Никогда не слышал о магии Стражи Крепостей?

– Не слышал, – признался я. – Кто это такие?

Четыре летательных аппарата шли низко, над самой кромкой леса. Двигались медленно, как транспортные вертолеты, но никаких винтов я не заметил – вытянутый корпус, похожий на человеческую ладонь, короткие, выгнутые вниз крылышки. Три острых киля, два на корме и один в середине корпуса, будто рыбий плавник. Под крыльями нечто, подозрительно смахивающее на орудийные турели. Идут, выстроившись квадратом, точь-в-точь, как тактическая единица ВКК на учениях. Выкрашены машины в сине-лазурный цвет, вдоль борта одна черная полоса и неразличимый пока золотистый символ. Низко взревывают турбины.

Это зрелище никак не вязалось с немыслимой архаичностью Меркуриума, деревней, в которой не то что электричества, даже канализации-то не было, с моим колоритным приятелем, словно сошедшим со страниц романа о земном Средневековье и его дурацкими словами о «магии». Корабли были свидетельством высокоразвитой техногенной цивилизации – вероятно, именно они атаковали мой челнок… Но что в таком случае означают действия Зигвальда? Я не сомневался: после его «магии» вокруг нас что-то изменилось, невозможно было не заметить, как трава из ярко-зеленой стала сероватой, а голубое небо бледным и мутным. Запахи исчезли…

– Точно, корветы. Гвардия Небес, будь они прокляты, – сквозь зубы цедил Зигвальд, наблюдая, как нежданные гости перестраиваются, выпускают посадочные опоры и идут на снижение. Никаких сомнений, они приземляются. – Эти мрази не то что простецов, и благородных ни в грош не ставят, хуже любой нечисти, адское исчадие… Я раньше их только два раза видел, на всю жизнь хватило!

– Они… Они работают на правительство? В смысле на вашего короля?

– Какое правительство? Король? Сдурел? Ты что, действительно ничего не знаешь? Пресвятая Дева, зачем ты вообще явился на Меркуриум! Они ничьи, они сами по себе – поговаривают, будто это порождение Крепостей. Гвардия – такие же люди, как и мы, но откуда они берутся и каковы их цели не знает никто. Про Гвардию Небес говорить не принято, в университетских городах считают, что это пьяные фантазии невежд из захолустья вроде меня, но вот смотри, как на ладони…

– Погоди. Если вы производите андроидов, искусственных людей, значит, есть возможность создавать такие корабли!

Зигвальд вздохнул и подъял очи горе. Потом уставился на меня:

– Я полагал, что если один из Визмаров решил вернуться, то он должен хоть самую малость понимать, что его здесь ждет! Или вы там все перезабыли за такой короткий срок?

– Считай, что лично я – забыл. Мне вообще ничего не рассказывали!

– Ого! – Зигвальд непритворно изумился. – Выходит, правильно о вашем роде болтают – как один умалишенные! Искусственных людей церковь и высшие дворяне покупают в других мирах, их очень мало, тысяч восемь на всю планету. Нам не нужна техника, и без нее живем так весело, что обхохочешься… Потом объясню! Гляди-гляди…

Один из корветов приземлился совсем неподалеку, не более чем в полукилометре от нас. Отошел в сторону колпак внешнего шлюза, из темного проема высыпало человек десять – ярко-синие костюмы, головы покрыты шлемами, больше ничего не разглядеть. Направились к поселку. Три других корабля сели дальше, с другой стороны деревни.

– Гвардия Небес появляется редко, – продолжал шептать Зигвальд. – Только когда происходит что-нибудь совсем невероятное – последний раз их видели на севере, четыре года назад, был прорыв из Ледяного пояса… Они вроде бы дыру заткнули, по крайней мере, оттуда теперь ничего не лезет. И на том спасибо. Появляются ниоткуда, уходят в никуда, почувствовать их приближение очень сложно. Тем не менее – это люди… Всегда четыре корвета, всегда неслыханная жестокость, всегда только трупы.

– Ты хочешь сказать… – я похолодел, – что они сейчас…

– Да. Мы ничего изменить не можем – глупо погибать, вступая в схватку с обреченным на победу врагом. Остается только сидеть и наблюдать. Гвардия напала на твой след, как – не спрашивай, все равно не отвечу. Ты побывал возле крепости, этого достаточно. Остается надеяться, что Белый Щит они не преодолеют, заклятье такой силы Небесной Гвардии вроде бы не по зубам – проверено опытом многих Стражей, задолго до меня…

– Заклинание… – выдохнул я и пробормотал под нос: – Я сейчас с ума сойду.

ПМК на поясе дернулся – видимо, Нетико разделял мою точку зрения, но признаться в этом вслух не решался.

* * *

Пожар начался в центре поселка – вначале повалил густой черный дым, как-то резко, мгновенно, появилось пламя, бледное под лучами меркурианского солнца. Огонь распространялся с неслыханной быстротой, я почти не сомневался, что загадочная Гвардия Небес использует портативные лазеры или плазму.

Глядя на такого парня, как Зигвальд, трудно поверить, что он подвержен беспричинному страху, но в данный момент его закостеневшее лицо выражало только два чувства: бессильную ярость и неподдельный ужас. Гвардия быстро и методично уничтожала деревню вместе со всеми жителями. Но зачем, разве они в чем-то виноваты?..

Закрутился шипящий огненный вихрь, над равниной поднялся дымный столб, сыпали искры. Пожар, однако, на поля не перекинулся, хотя я ожидал именно этого – высушенная солнцем пшеница могла вспыхнуть, как порох. Гвардейцы в синем неторопливо вышли из бушующего огня, направившись в сторону корвета, минуту спустя летательный аппарат поднялся в воздух и заскользил над дорогой, по которой мы недавно ехали. Зигвальд сжал зубы и положил ладонь на рукоять своего изогнутого кинжала.

Удивительное дело: они нас не заметили. Корабли покружили над луговиной, один прошел точно над перелеском, затем поднялись выше, примерно на полкилометра, образовали серповидный строй и веером разошлись в восточном направлении, будто прочесывали местность.

Пламя над поселком исчезло внезапно, будто его задул некий великан. Осталось лишь огромное черное пятно и дымящиеся остовы зданий.

– Ф-фу, – Зигвальд смахнул ладонью пот со лба. – Просто не верится, все-таки Щит сработал! Значит так: остаемся здесь как можно дольше, пока заклятие не рассеется. Гвардия будет искать нас… тебя полный день и вечер, ночью они уйдут, их время коротко. Со времен большой войны никто не слышал о том, чтобы Гвардия Небес охотилась больше одних суток – почему так, неизвестно… Поверье такое.

– Они… – руки у меня дрожали. – Они всех убили? Там?

Я кивнул в сторону деревни.

– Будь уверен. В качестве устрашения и назидания остальным. Никто не должен помогать вышедшим из леса, если, конечно, это человек. Жаль, но простецы есть простецы, дело наживное.

Невероятно, но Зигвальд отнесся к гибели людей, которых безусловно хорошо знал, с обескураживающим безразличием. Как такое возможно? Судя по всему, у него в деревне была девушка, уверял, будто выгоревшая дотла Гренце является его семейным владением, в конце-концов ел за одним столом со старейшиной и его семьей! Ныне от этих людей остались одни головешки да пепел, а чертов феодал говорит – «дело наживное»! Если человеческая жизнь на Меркуриуме ценится настолько дешево, то мне придется изыскивать любой способ вернуться в Содружество. Нет ничего невозможного, что бы не утверждал прагматичный Нетико!

«Девяносто три тысячи световых, – напомнил я себе и моментально скис. – Отсюда не выберешься, этот упрямый факт не зависит от твоих желаний».

Мы провели в леске чуть больше часа. Лошадки преспокойно лежали в траве, лишь изредка прядая острыми ушками и безмятежно поглядывая на хозяев. Оправившись от первого шока я начал спрашивать. Зигвальд, махнув рукой на мою бестолковость и полнейшую неосведомленность в запутанных делах Меркуриума, отвечал, как мог. Разговор продолжился по пути: едва закончилось действие Щита (поздно вечером Нетико попытался растолковать мне, что это было некое подобие отражающего силового поля, которое генерировал непосредственно Зигвальд, используя энергетические ресурсы организма), мы забрались в седла и направили лошадей в обход – по дороге ехать было слишком опасно, Гвардия Небес могла вернуться в любой момент.

Выяснилось много любопытного, я бы даже сказал – чудесного и абсолютно нереального. Для начала Зигвальд достаточно четко объяснил, что такое Стража Крепостей, в которой он имел счастье служить. Впрочем, определение «служить» было не совсем точным – эта странная организация не являлась официальной, набиралась на добровольной основе и не имела никакого руководства, кроме некоего «общего совета», принимавшего решения на совещательной основе. По крайней мере, я понял слова Зигвальда именно в таком ракурсе.

Итак. Жизнь цивилизации Меркуриума определяли не только и не столько сложные политические и социальные взаимоотношения между населявшими планету людьми (разобраться в этом сумбуре я сейчас даже не пробовал, хотя Зигвальд честно старался растолковать), но и некоторые другие особенности, воспринять которые человеку, цивилизованному и взращенному информационно-технологическим сообществом, распространившем свое влияние на десятки миров в ближнем и дальнем космосе, было решительно невозможно. Не бывает такого и точка!

Волшебство, магия, нечистая сила, фантастические животные наподобие драконов, кракенов или троллей были для Зигвальда чем-то само собой разумеющимся, привычным и столь же естественным, как солнечный свет и дождик (кстати, во второй половине дня мы попали под короткую грозу и я оценил достоинство кожаной рубашки – она не промокла, зато с шапки вовсю капало за воротник). «Семь Крепостей», как условно назывались области отчуждения, разбросанные по всему материку на весьма почтительном расстоянии друг от друга, являлись своеобразными рассадниками и заповедниками нечисти. Кто построил Крепости, Зигвальд не знал, а я предпочел умолчать о виденной позавчера табличке с указанием на «вторую технологическую зону» и герцога Мекленбургского, милостиво повелевшего таковую основать.

По версии Зигвальда, Крепости «были всегда», то есть с того самого времени, когда предки меркурианцев, «Первое Поколение» пришли сюда с Земли. Никаких ошибок, он произнес именно слово «Erde», не подлежащее двойному толкованию, и даже упомянул о существовании Германской империи, погибшей, когда на Землю обрушилось неведомое Зло и вынудило выживших искать новое пристанище. Я попытался было развить эту тему, но Зигвальд сказал, что о Великом Исходе и так все знают, нечего морочить ему голову…

Вернемся, однако, к Крепостям. К «волшебным странам» (Господи Боже, у них и такие есть?!) они никакого отношения не имели, в лесах вокруг Крепостей водились только чудовища и потусторонние твари, частенько выбиравшиеся их своих потайных логовищ и досаждавших как мирным поселянам из числа простецов, так и благородным, жившим неподалеку. Своеобразный орден «Стражи Крепостей» монстров истреблял и не позволял им проникнуть в широкий мир, но по нынешним временам делать это становилось все труднее – страшилища плодились, появлялись новые, невиданные прежде твари, и Стража сбивалась с ног, пытаясь преградить им дорогу в густонаселенные области и города.

Пользуясь возможностью, я рассказал про оборотня, малыша-лесовичка и прочие чудеса древнего леса, на что Зигвальд отреагировал более чем спокойно, отметив, что мне неслыханно повезло, и он никогда доселе не встречал человека, который сумел в одиночку отбиться от настоящего верфольфа и улизнуть от «твари из ямы». Чем убил оборотня? Серебром?

Я молча вынул пистолет из кобуры и протянул Зигвальду. Он повертел «Штерн» в ладони, пожал плечами, сказал, что раньше таких штучек не видел, и выразил сомнение в том, что перевертыш действительно умер: серебряный дротик или арбалетная стрела были бы куда надежнее! Информацию о лешем воспринял наоборот, с энтузиазмом:

– Значит форстеры не вымерли и не ушли, а сколько разговоров в свое время было! Хорошая новость! Приедем в Баршанце, сходи в часовню, свечку поставь – он тебе жизнь спас.

– Форстеры? – переспросил я. – Они, что же, как люди? Разумные существа?

– Лесовики рождены магией леса, магией самой природы, – Зигвальд опять принялся нести ахинею. – Они не злые, в отличие от других, которых лучше не упоминать…

– Отлично, не будем, – вздохнул я, соглашаясь. – А почему тебя прозвали «Жучок»? Ты больше похож на медведя, говоря откровенно.

– В Страже Крепостей каждый носит прозвище, так удобнее, чем обращаться по имени и титулу. Жучок? Наверное потому, что я могу пробраться туда, куда другой ни за что не сунется.

– Даже в Крепость?

– Чур меня, – Зигвальд сложил пальцы в сложную фигуру и отмахнул рукой в сторону оставшегося далеко позади леса. – Что ты, как ребенок, честное слово! Такие запреты не нарушают! Жизнью я дорожу, а платить погибелью души за праздное любопытство не желаю. Там, в Крепостях, живет воплощенное зло, побежденное нашими дедами и запертое в каменных стенах…

Я хотел было уточнить, что стены железобетонные, а ожидать какого-либо сверхъестественного «зла» от электромагнитных волн, слабого радиоактивного фона и микроволнового излучения ожидать никак не приходится, но предпочел сдержаться. Зигвальд искренне верил: Крепости не просто опасны, а смертоносны.

– Ты возле Крепости… – Жучок на миг задумался, пытаясь правильно сформулировать вопрос. – Ты ничего… э… особенного не видывал? Не тварей разных, а именно особенного?

– Призраков, – немедленно вспомнил я. – Когда ночь наступила, появились привидения. Люди, животные, существа, которых ты называешь чудовищами. Оборотень их спугнул, но призраки были, скрывать нечего.

– Вот! – Зигвальд торжествующе поднял палец. – Плененные души, точно старые люди говорят!

Я едва не сплюнул. Парень был пропитан самыми дикими предрассудками по самую маковку. Было невозможно поверить, что человек, вполне осведомленный о жизни на других планетах и строении Вселенной (Зигвальд упоминал минимум о трех соседних обитаемых мирах, известных на Меркуриуме), окажется не просто темным – дремучим, как наши общие пращуры с Земли, которые жили в лесу, молились колесу и приносили кровавые жертвы деревянным идолищам! Я даже не до конца понимал, христианин он или нет, хотя на одном ремешке медальоном Зигвальд носил маленький серебряный крестик. В моем представлении католики с Сан-Пьетро были людьми вполне цивилизованными, религия не отменяла прогресса, а Зигвальд узрев камень необычной формы, мимо которого мы проезжали, нарочно остановился, потянул завязки седельной сумы, вынул пригоршню зерна и бросил к подножию черного монолита, пояснив:

– Лишним не будет, нельзя обижать незримых невниманием – в случае чего, если не помогут, то и вредить не станут.

– Незримые? – я поморщился.

– Граница видимого и невидимого миров размыта, мы можем проникнуть туда, а они приходят к людям…

Нетико не выдержал и ПМК издал жалобный звук, похожий на стон. Камень в виде клыка некоего громадного зверя остался безмолвен и недвижим – если он и являлся неким сакральным символом, то «незримые» никак не отреагировали на подношение.

Лошадки уверенно топали вперед, минуя распадки, небольшие рощицы и переходя крошечные речушки, признаков жилья или следов деятельности человека не замечалось: одна лишь девственная природа, буйство зелени, тьма-тьмущая птиц. Зверья мало, но особой пугливости за похожими на лосей копытными и некрупными собакоподобными хищниками с полосатой желто-коричневой шкурой я не замечал, вида и запаха человека они не боялись, спокойно провожая нас взглядом.

Выяснились некоторые подробности о Гвардии Небес – рассказ Зигвальда плавно перетек на меркурианскую мифологию, цветистую, красочную и лишенную каких-либо намеков на правдоподобие. Мне приходилось бесконечно уточнять, прерывать излишне увлекшегося Жучка наводящими вопросами и отметать совсем уж непостижимую чепуху. Однако оставалось неизвестным, что из его речей было правдой, а что вымыслом и откровенным бредом.

В наиболее кратком и концентрированном виде сведения о зловредных летунах можно было уложить в несколько коротких фраз. Во-первых, Гвардия не имеет ровным счетом никакого отношения к здешним мирским или духовным властям, они действительно живут «сами по себе». Где, как – неизвестно, но совершенно точно в пределах планеты, точки перехода, ведущие в чужие миры, при их появлении не активизируются. Каким образом Зигвальд и другие обитатели Меркуриума могли это чувствовать я не представлял, больше того – рушились все мои представления о теории Лабиринта: осуществить прыжок через искривленное пространство в гравитационном колодце крупной планеты невозможно, только в свободном космосе. Именно на этом основана наша технология Дальних Перелетов, мы ищем точки сингулярности, гравитационные аномалии, подобно червоточинам в пространстве-времени, связывающие различные области Галактики, и пользуемся ими как кратчайшими ходами между разными звездными системами! А Зигвальд не раз обмолвился, что «уйти» (не улететь!) с Меркуриума можно запросто – достаточно отыскать подходящую «дыру» в ближайшей округе. Фантастика и небывальщина! Неужели они все-таки додумались до теории «неагрессивной сингулярности»? Глядя на Зигвальда, не скажешь, что меркурианцы знакомы даже с формулами Ньютона, не говоря уже о концепции Лабиринта! Сомневаюсь, что он имеет хоть какое-то понятие о таблице умножения!

Пункт второй: Гвардию Небес недаром считали «порождением Крепостей», и я находил в этом рациональное зерно: Нетико уверял, будто огромное сооружение в центре леса было высокотехнологичным объектом, промышленной или энергетической областью, следовательно, и охранять его должны не только чудища-страшилища, рассеянные по периметру, но и хорошо вооруженные хмурые ребята на штурмовиках с импульсным, плазменным и еще незнамо каким оружием. Логично? Конечно, логично! Если в наличии имеются совершенные технологии и их производство, следовательно, продуктами этого производства можно и нужно пользоваться!

Однако сразу возникает несколько естественных вопросов: население Меркуриума (если верить Зигвальду) навороченной техникой и электричеством не пользуется, в таком случае, кто и для чего построил «технологические зоны», как была обозначена Крепость, которую я видел? Экспорт товаров в другие миры? Маловероятно, к примеру, меркурианцы закупают андроидов у более развитых соседей, значит, изготовлять сложные агрегаты и работать с биоматериалами не в состоянии… Контрабанда? Что такого уникального могут делать здесь, и не могут где-то в другом месте? Отчего появления Гвардии всегда краткосрочны? Зигвальд уверяет, будто их корабли всегда летают четверкой, откуда тогда появились два гиперзвуковых штурмовика, превративших мой спасательный челнок в груду оплавленного металла?

Ну и наконец третье: Гвардия Небес похожа на некую всеобщую страшилку, вроде летописного буки из шкафа. Нечто полумифическое, полулегендарное. В реальности этих упырей я не сомневался – пожар в Гренце, вполне материальные корветы (почему их называют этим старинным словом, кстати?); Нетико определил параметры и кратенько объяснил, что мы имеем дело с воздушными судами атмосферно-космического класса на термоядерной тяге… Короче говоря, Гвардия была чем-то наподобие природного явления – как ураган, град или затмение солнца. Явления, единственным достоверным свойством которого была назойливая страсть к охоте за нарушителями границ Семи Крепостей, ради этого сомнительного развлечения они шли на самые крайние меры и любые жертвы. Крайне редко Гвардия приносила пользу: именно их корабли остановили непонятный для меня «прорыв» где-то на севере – подробностей Зигвальд не привел.

Вот, собственно, и все. Очень информативно, не правда ли? Кошмар! Я почувствовал, что погружаюсь в бездонную пучину откровенного бреда. Чума на мою пока еще не седую голову! Ум за разум заходит.

…Мы остановились всего однажды, в середине дня. Закусили хлебом с отрубями, сушеным мясом и настоящими яблоками, зелеными и кислыми. Я посетовал, что напрочь отбил задницу – хотя лошадки переходили на мелкую рысь довольно редко и только по приказу Зигвальда, желавшего пересекать открытые пространства порезвее и предпочитавшего двигаться либо вдоль рощ, либо по жиденьким лескам. Оказалось, что я неправильно сижу в седле, еще неправильнее держу осанку и выгляжу так, словно встретил живую лошадь впервые в жизни. Именно в таком ключе Зигвальд и высказался, проявляя не то сочувствие, не то иронию.

Я молчал, благо до неведомого Баршанце оставалось всего несколько километров вверх по широкой долине – холмы стали круче, все чаще стали попадаться хвойные боры, светлые и величественные, ничуть не походивший на угрюмый душный лес вокруг Крепости. В отдалении показались тонкие синеватые дымки, знак присутствия людей. Нетико периодически извещал о том, что мы поднялись почти на шесть сотен метров над равниной, прилегавшей к берегу океана, и, соответственно, почти на километр выше уровня моря. Стоило оглянуться назад и как следует присмотреться, можно было отчетливо рассмотреть черно-изумрудную бесформенную кляксу растянувшегося на десятки километров старого леса, а далеко-далеко за ним, на самом горизонте бледно-голубое призрачное сияние моря. Сущая идиллия, никогда не подумаешь, что в этом прекрасном мире оборотни прячутся за каждым кустом! Ну ладно, почти за каждым.

Топоним «Баршанце», а если дословно «логово медведя», наиболее адекватно переводился на русский язык как «Берлога». Берлогой это поселение и выглядело. Лошадки вышли на крутой гребень холмистой гряды, чуть ниже и левее простерлось окруженное возвышенностями и полуразрушенными временем скалами плоскогорье, в центре которого находился…

– Мой замок, – Зигвальд, по прозвищу Жучок, вытянул руку, указывая на комплекс деревянных построек, освещенных золотисто-розовыми лучами закатного солнца. Добавил с теплотой: – Мой дом, собственный и неотъемлемый. У отца каменный, но дерево роднее и уютнее. Нет в нем неживого холода гранита, правда ведь?

Я молчал, разглядывая обитель моего провожатого и почти что друга. Постройка солидная, что и говорить – надо очень и очень постараться, чтобы соорудить такое из обычных бревен!

– Извольте воспользоваться моим гостеприимством, Стефан фон Визмар, – с церемонной важностью произнес Зигвальд. Тонкости местно этикета, так надо понимать? – Очаг, стол и стены этого замка принадлежат тебе, так же как и мне. Жаль, время неспокойное – скоро Тройное затмение, как требуют обычаи, гостя не примешь… Нам обязательно надо было вернуться до Затмения!

Что именно следовало ответить, я не знал. И потом, что такое «Тройное затмение»?

Зигвальд очень хитро улыбнулся, стрельнул на меня взглядом и добавил:

– Даже если ты и не фон Визмар, я от своих слов не откажусь. Не привычен.

Он снова присвистнул, пустив свою лошадку шагом вниз по склону.

Отступать было поздно, да и некуда.

– II — Рассказывает Николай Крылов

Глава четвертая БЮРОКРАТ ОТ АЛХИМИИ

Меркуриум, Дольни-Краловице.

14 июля 3273 г. по РХ

…Не подумайте, я всегда искренне ненавидел бюрократию. Ненавидел люто, яростно и чуть не до исступления – любые инструкции, предписания, директивы, регламенты или постановления вызывали чувство тошноты и помрачения рассудка хотя бы потому, что в девяноста девяти случаев из ста они были совершенно бесполезны и бессмысленны, являли собой сказочные в своей глупости и никчемности шедевры косноязычия, а сочиняли эти «документы строгой отчетности» сидевшие на шее государства ожиревшие трутни, способные принести пользу только в качестве исходного сырья для мыловаренных заводов.

Бюрократ – это враг общества номер один, на порядки снижающий эффективность работы государственной машины, тормозящий и саботирующий любые благие начинания и свято уверенный в том, что его высокое, почти божественное предназначение состоит лишь в праве убивать и топить хорошие и нужные идеи, которые могут поколебать его положение и принудить чугунную задницу сдвинуться с мягкого чиновного кресла. Боже упаси, вдруг действительно заставят работать!

Знаю-знаю, вдоволь насмотрелся на таких персонажей еще в канувшие в небытие времена жизни на Земле, когда никто и не помышлял о грядущей Катастрофе, а будущее представлялось если не радужным, то по крайней мере стабильным и предсказуемым. После того, как я попал на работу в департамент биологической безопасности при военном ведомстве Российской империи, мне удалось ощутить всю тяжесть бюрократического гнета – большое государство автоматически подразумевает целую армию чиновников, которые в свою очередь должны доказывать свою полезность и делать вид, будто управляют процессом. Не спорю, когда ты занимаешься делами секретными и крайне деликатными, надо соблюдать определенные правила, как писаные, так и неписаные, однако самые важные из них можно запросто пересчитать по пальцам, зазубрить раз и навсегда, и впредь не обращать внимания на пухлые тома с распечатками должностных инструкций, в красках повествующих о том, в каком порядке следует надевать костюм биозащиты, каким именно составом мыть руки и с какой частотой устраивать перерывы на отдых.

Мое счастье, что начальником департамента тогда был не штабной, а практик, некий подполковник Гильгоф, сам отзывавшийся о чиновных мордах в выражениях, которые лицам в звании выше армейского унтер-офицера употреблять не положено. Потому и трудились мы с максимальной отдачей, на полную катушку реализуя возложенные на отдел задачи: ловить и изучать потенциально опасные инопланетные организмы (как микро, так и макро), а заодно экспериментировать с различными вирусами-бактериями, которые в перспективе могли бы стать оружием ответного (и никак иначе!) удара в возможной биологической войне.

Доэкспериментировались мы до того, что уцелевшее после Катастрофы человечество разделилось на две эволюционные ветви, я оказался заброшен в один из самых отдаленных уголков галактики Млечный Путь, на милый, хотя и весьма своеобразный Меркуриум, а старые приятели по приключениям эпохи Исхода, уяснив, что прежняя тихая жизнь навсегда закончилась, разбрелись кто куда… Сожалеть о происшедшем бесполезно, все равно ничего не исправишь.

Так вот, о бюрократии. Спору нет, в ней тоже можно отыскать положительные стороны. Весьма приличное жалованье, позволяющее жить, если не на широкую ногу, то по крайней мере не нуждаясь, чин вице-советника короны, приблизительно соответствующий армейскому майору, казенное жилье, мундир, который я никогда не ношу, доступ к конфиденциальной информации стратегической важности и «подарки» на праздники от его милости князя Якуба, коронного электора Дольни-Краловице, где и расположена наша основная база вместе с центром наблюдений Университета Граульфа.

Судьба удачно пошутила: я, как и раньше, занимаюсь делом, которое можно с некоторой натяжкой поименовать «биологической безопасностью», а обязанности вице-советника подразумевают участие в бесконечном коловращении бюрократической машины государства. Скажу больше: в Дольни-Краловице я фактически руковожу немногочисленным, однако самым экзотичным учреждением – в бумагах оно скромно именуется «управой по Особым делам», но не стоит думать, что мое нынешнее поприще как-то связано с тайной полицией, разведкой, инквизиционным трибуналом или другими подобными конторами, предназначенными бдеть, тащить и не пущать. «Особые дела» посвящены тому, что на Меркуриуме именуется «магией», а заодно и присмотром за продукцией граульфианских умельцев.

Тотальная секретность, прямое подчинение Высокой Короне, относительная свобода в принятии решений и независимость от местных властей дают возможность работать спокойно и без оглядок на мнение как Святой Церкви, так и ближайших клевретов Его светлости князя Якуба, возглавляющих гражданские управы. Главное направление деятельности – контроль за искусственной экосферой Меркуриума (точнее – подведомственного района) и тесное взаимодействие с остальными двадцатью семью региональными лабораториями, выполняющими аналогичные функции.

Сказать по правде, настоящим главой Особой управы является досточтимый пан Щепан из Крумно, я всего лишь его заместитель и помощник, специалист по нейробиомониторингу. Щепана недавно отозвали на Граульф, поскольку в Университете были серьезно озабочены нарастающим дисбалансом в нашей экосфере – красивый и не лишенный искры гениальности проект, над которым работали почти тысячу стандартных лет, давал серьезные сбои, что вызывало объяснимое беспокойство. О том, что ситуация готова перерасти из просто внушающей опасения, в близкую к экстраординарной, а то и критической, думать не приходилось – мы полностью контролировали Меркуриум и были уверены, что неприятные инциденты, связанные с экологической программой «Легенда», вскоре пойдут на убыль. Просто кто-то ошибся, неправильно рассчитал… Всякое бывает!

Так вот: пан Щепан был официальным представителем Университета на планете, именно он руководил всеми центрами слежения и их сотрудниками, кроме того, был консультантом «Совета Первого Поколения» – организации настолько засекреченной и таинственной, что одно лишь знание о ее существовании могло подвергнуть жизнь любого благородного (о простецах можно и не вспоминать) серьезной опасности. Исключение составлял очень небольшой круг посвященных, от силы человек семьдесят на всю планету, занимавшихся обеспечением «Легенды». Участие в проекте само по себе подразумевало абсолютную закрытость и пожизненное обязательство держать язык за зубами.

Даже я, один из посланцев Университета, слышал о «Совете» лишь краем уха, но проявлять навязчивое любопытство ни сейчас, ни в будущем не собирался. Меркуриум имеет право на свои тайны, планета не входит ни в один союз или концессию, которые образовали миры, заселенные человеком (дурацкое Содружество Сириус-Центра мы, разумеется, в расчет не берем – пускай наши сородичи, эвакуировавшиеся с Земли перед Катастрофой живут сами по себе), меркурианцы замкнуты, сдержанно-недоброжелательны к чужакам и способны вынужденно терпеть лишь ученых с Граульфа, без участия которых этот мир никогда не стал бы таким, каков он есть, да еще студентов – получить гуманитарное образование на Меркуриуме стремились многие, это было престижно, а здешняя система обучения философии-теологии-логике и прочим подобным наукам почиталась наилучшей. Впрочем, школы работали только в крупных городах, ваганты были обязаны соблюдать наистрожайшие правила, а нарушивших некоторые запреты или с треском выдворяли домой, или подвергали наказаниям вплоть до смертной казни – самой настоящей…

В любом случае у меня нет никакого желания совать нос в здешние секреты, на первом месте – программа «Легенда» и цель Университета: путем сверхдолгосрочного эксперимента проверить, насколько эффективной и жизнеспособной может оказаться экосфера, почти полностью созданная из искусственных живых существ. Менталитет обитателей Меркуриума подходил для этого как нельзя лучше – они получили то, что заказывали.

…Минувшей ночью меня подняли ни свет ни заря, в «час быка», когда ночь уже уходит, а утро только нарождается, зыбкая граница между светом и тьмой. Княжеский замок спал, лишь на стенах бродили караульные с алебардами, да у ворот горели факелы. Я глянул из распахнутого окна вниз, на город, окружавший скалу, на которой была выстроена резиденция светлейшего – ни единого огонька, обыватели мирно спят, отдыхая перед неустанными дневными трудами.

У дверей в комнату переминался с ноги на ногу мой личный слуга из простецов – звали его Гинек. Пожилой, с вислыми усами, безмятежным взглядом и очень загорелым круглым лицом. В соответствии с инструкциями простецов до лаборатории алхимика (мы работали именно под этим прикрытием) допускать категорически не дозволялось хотя бы потому, что их IQ был значительно ниже, чем у благородных, но я плевать хотел на глупые бумажки, сочиненные дебилами, ничего не понимающими в особенностях Меркуриума. Гинек был вполне сообразителен, умел молчать, а проведенные мною интереса ради тесты на пресловутый коэффициент интеллекта показали, что старикан более чем вменяем. 94 балла для простеца – серьезный показатель! Пан Щепан, когда я поставил его перед фактом, только плечами пожал и прислугу держать разрешил. Он тоже не слишком усердно следовал предписаниям.

– Да что такое стряслось? – ворчал я, натягивая через голову рубашку и влезая в сапоги. – До рассвета подождать никак не может?

– Сами говорили, вельможный пан: зажжется красная горелка и прозвонит колокольчик – звать немедля, хоть гроза, хоть буря, хоть конец света. – ответил Гинек. Поглядывал на меня смущенно, видно жалел, что прервал господский сон. Простецы, кстати, гораздо внимательнее и участливее нас, генетическая специфика.

– Ты что, еще не ложился? С вечера бдел?

– Спал, сударь, виноват… Я ж говорю: колокольчик.

– Ни в чем ты не виноват. Пошли!

Я резвенько пробежался по ступенькам лестницы, ведущей вдоль стен башни, спустился вниз, непосредственно в «лабораторию», привычно поморщился, учуяв запахи серы и купороса. Никакой ошибки, сигнализация и впрямь сработала – один из атаноров пылал ярко-алым пламенем. Тревога класса «А-1» по нашей классификации, несанкционированное проникновение в зону отчуждения. Только этого не хватало!

– Сиди тут, меня ни для кого нет, – бросил я Гинеку, нырнул за стойку, промчался по коридору в сторону хранилища препаратов, отбросил простенький коврик, прикрывавший каменную стену, приложил ладонь к одному из булыжников. Сканер считал рисунок папиллярных линий и определил принадлежащий только мне уникальный фон биоизлучения. Бесшумно открылся узкий проем, за которым виднелась стальная винтовая лесенка с голубыми направляющими огоньками у перил.

Настоящую, а не шутовскую лабораторию оборудовали ребята из Университета и постоянно ее совершенствовали. Привычной мне по «земным» временам техники из железа и кремния здесь было очень мало, субцивилизация Граульфа развивает и модифицирует живую материю – по первому времени видеть экраны, сконструированные по принципу и на основе фасеточных глазок насекомых или сервоприводы, базой для создания которых оказались гибкие растения, было довольно непривычно, но я привык – человек удивительно быстро адаптируется ко всему новому. Вот и здесь передо мной бурлила искусственная жизнь: биолюминисцентная подсветка, компьютеры на клонированных нейронах, даже кресло оператора в виде мягкого листа огромного дерева – всего лишь колония видоизмененных клеток. Просто, незатратно, энергия вырабатывается непосредственно органикой, а значит, нет никакой зависимости от «неживых» источников и генераторов. Есть еще одна немаловажная деталь, такая лаборатория не «фонит», нет никакого излучения, которое может засечь посторонний наблюдатель.

Одна беда: настоящего искусственного разума подобного тем, что использовались на Земле, здесь нет и не будет никогда. На Граульфе не признают право на существование «электронной жизни», полагая ее неуклюжей и опасной пародией на разум человека, хотя бы потому, что таковой разум не развивался естественным путем. Я с ортодоксами не согласен, хотя моего мнения никто и не спрашивал – нельзя, значит нельзя. Будем разбираться в ситуации самостоятельно, информации более чем хватает для того, чтобы я обработал ее собственной головой, без помощи «неживого» интеллекта.

Что же мы имеем?

Я привычно плюхнулся в кресло, моментально принявшее форму, наиболее удобную для данного конкретного человека со всеми особенностями его телосложения, к моим ладоням подползли управляющие системой манипуляторы, широченные «фасеточные» мониторы залились тревожным красным огнем. Высветился текст: «ЭКСТРЕННОЕ ПОСЛАНИЕ СОВЕТА ПЕРВОГО ПОКОЛЕНИЯ. ВВЕДИТЕ КОД И ИДЕНТИФИЦИРУЙТЕСЬ».

Да никаких проблем – вся процедура занимает четверть минуты. Подтверждение генетического кода, конфигурация хромосом и белков, радиоуглеродный анализ – сложностей много, но Совет всегда требует идентификации чуть не на уровне элементарных частиц. Мой личный код ввести еще проще, поскольку я всегда использую малоосмысленное для местных кириллическое буквосочетание «ПШЛИВСЕНАХ». Нетрудно вспомнить даже в пьяном угаре.

По дисплею поползли ровные строчки. Ничего лишнего, исключительно деловая информация. Степень конфиденциальности – наивысшая.

Так.

Я напрягся и подался вперед. Действительно, случай уникальный. Можно даже сказать – прецедент.

Двое с лишним суток назад арктической станцией слежения «Венец» зафиксирована «лабиринтная» ударная волна в ближнем космосе, на расстоянии около двадцати пяти-тридцати астрономических единиц. Тип судна не определен, направление движения не определено, государственная принадлежность не определена.

…Боже, когда только пану Щепану удастся вдолбить немыслимо консервативному Совету, что люди путешествуют не только через планетарные точки сингулярности, но и на космических кораблях! Заодно следовало бы вынудить Совет закупить на Юноне-II нормальные средства наблюдения, а не рухлядь полутысячелетней давности, установленную на «Венце»! Здесь почему-то уверены, что транспорты, прибывающие из других систем, выныривают только в девяти строго обусловленных точках входа-выхода, прописанных в транспортном договоре, но ведь точек этих в системе – сотня с лишним, три универсальных!

Дальше – еще интереснее. «Венец» тщательно отслеживает только воздушное пространство Меркуриума, здесь никаких ошибок быть не может: позавчера, 6:14 пополудни, объект массой 32,57 тонны вошел в атмосферу, координаты, траектория… 6:42, приземлился, координаты…

Великолепно. Вторая технологическая зона! Точно возле комплекса «Северо-запад-2»!

9:06, в воздух подняты автоматические корабли группы «Сапфир», удар по неизвестному объекту 9:38 пополудни, вышеозначенный объект уничтожен. Куда они смотрели почти три часа, спрашивается? Откуда такая заминка? Какими высшими соображениями ее оправдать?

Сегодня, 2:57 пополуночи, это всего… Правильно, ровнехонько час и двенадцать минут назад, выслана поисковая группа. Еще не легче, хлопали ушами больше суток! Чего боялись, почему ждали?! Связались бы с Граульфом, мы можем в любой момент оказать необходимую помощь!

Стоп. Никакой Дальней связи тут нет и быть не может – сигнал по универсальной линии Планка блокируется искусственными сферами сингулярности, установленными нами в этой звездной системе четыреста с гаком лет назад опять же попросьбе Совета, давным-давно взявшего курс на самоизоляцию Меркуриума! Приемо-передающие устройства запрещены к использованию, хотя этот запрет не имеет смысла – никто из обитателей планеты попросту не знает об их существовании. Контрабанда влечет за собой смертный приговор без права апелляции, пускай прибор и не в состоянии работать…

В любом случае я имею дело с чрезвычайным происшествием. Настолько чрезвычайным, что Совет готов полностью изолировать район Второй технологической зоны до времени, пока не будет подтверждений, что чужой корабль и весь экипаж нейтрализованы и не представляют угрозы.

Опять же, почему «Сапфир» был задействован так поздно?.. Почему экстренное оповещение пришло столько сейчас, спустя сутки и девять часов после приземления «объекта»?

Забудем пока о второстепенных вопросах. Моя главная проблема в том, что Вторая технологическая зона находится в районе ответственности Дольни-Краловицкого центра наблюдения, хотя это и территория другого меркурианского государства. Ничего страшного, для нас все границы открыты.

Дела…

Бюрократ я или где? Вице-советник или кто? Припомним-ка соответствующие параграфы директив Университета, подробно объясняющих схему действий в чрезвычайных ситуациях и поступим прямо наоборот! Сиречь нестандартно.

Я коснулся пальцами биосенсоров, вызывая на центральный монитор карту интересующего меня региона. Высветились сразу пять проекций, наиболее удобной была мультистереографическая. На ней я и остановил выбор.

* * *

Итак, Готия. Государственное образование, расположенное вдоль северо-западного побережья нашего континента. Общая площадь в установленных границах – 837 тысяч квадратных километров, население сравнительно невелико: 194 тысячи благородных, 1 миллион 119 тысяч простецов. Экономический тип аграрный (да кто бы сомневался!), политический – военная демократия (а это как раз довольно необычно для архаичного мира, погрязшего в феодальном авторитаризме). Этнический состав – потомки выходцев из северной Германии, Фризии и Скандинавии. Государство отсталое даже по нашим невеликим меркам, в наиболее отдаленных областях к северу искусственная деградация общества оценивается в 3–3,2 балла по шкале Серкис-Ромма (мы ее называем «шкалой одичания»), еще немного и готийцы к рабовладению скатятся… Хотя нет, ребят вполне устраивает протофеодализм: примитивно, но действенно.

Именно благодаря этой примитивности проблем с Готией значительно больше, чем со всеми прочими странами Меркуриума. Там живут парни простые, без зауми. Обид не терпят, на более цивилизованных соседей глядят свысока и откровенно их не уважают за утрату исконного древнего благочиния, торговля не то чтобы вялая, но и не самая оживленная. Четыре – ого! – серьезных вооруженных конфликта только за минувший век, всего двадцать два года назад готийцы от души отоварили вызвавший их раздражение Лимбург, пришлось подтягивать гвардейскую кавалерию… Про мятеж Риттера фон Визмара я вообще не говорю – этот кошмар продолжался почти десять лет и стоил огромных жертв.

Словом, беспокойный муравейник, заселенный дикарями и нахалами с невероятно раздутым самомнением. Наша Верхняя Моравия по сравнению с ними кажется образцом цивилизованности и оплотом просвещения. Одно радует: наше королевство надежно отделено от беспокойных северян почти непроходимым Танвальдским хребтом и его странноватыми обитателями, порожденными проектом «Легенда».

Однако на Готийской территории находятся две из семи «Крепостей», как местные называют закрытые технологические зоны. Объект «Северо-запад-2» и объект «Северо-запад-5». Если последний расположен в почти безлюдных субарктических широтах, на границе оледенения, то «Северо-запад-2» торчит у всех на виду, на пятьдесят восьмой параллели у океанского побережья. Глушь и захолустье жуткое, но люди там живут, веками сосуществуя с Крепостью и ее страховидной охраной, в последнее время повадившейся вылезать из «зачарованных» лесов и учинять шумные бесчинства в округе – произошел какой-то сбой в экологической цепочке, вероятно нарушение РНК-программ… Ничего, разберемся, как-никак профессионалы.

И вот, извольте видеть, в зоне «Северо-запад-2» совершил посадку неидентифицированный объект. Аппаратура «Венца» определила только тип судна – суборбитальный челнок, силовая установка термоядерная, размер-масса, особенности маневрирования. Вроде бы ничего выдающегося за исключением одного большого «но»: модель челнока неизвестна, то есть наши ближние и отдаленные соседи, развивающие свои сообщества по технологическому типу, ничего подобного не производят.

Вывод очевиден? Отнюдь.

Сразу отметаем версию о «зеленых человечках» – все известные нам разумные расы не-человеческого происхождения живут в такой невообразимой дали, что их появление в пределах Млечного Пути столь же маловероятно, как и Второе Пришествие. Кроме того, по нашим данным, точками сингулярности они не пользуются и к общению с людьми не расположены. Версия вторая, более рациональная: наши драгоценные родственнички из Содружества наконец-то сообразили, как выходить на глубинные уровни Лабиринта и очертя голову кинулись исследовать все возможные коридоры – это вполне в их духе. Тем более что рядом с Меркуриумом расположены целых три универсальных точки входа-выхода, через которые можно попасть в любой уголок материальной Вселенной – надо только знать, как это делать и рассчитывать прыжок с невероятной точностью. Насколько мне известно, технологий такого уровня в Содружестве до сих пор нет, мы бы знали, поскольку за дальней родней ведется ненавязчивое наблюдение…

Версия третья: ошибка или авария. Кроме того, маленький суборбитальный челнок не может путешествовать по Лабиринту сингулярности, значит, должен быть материнский корабль, оставшийся вне зоны досягаемости сенсоров и радаров «Венца». Корабль с экипажем.

Действия капитана такого корабля угадываются с полутыка: судно вышвыривает из гипера незнамо где, бортовой ИР фиксирует несколько планет, одна из которых находится в зоне экосферы звезды и обладает кислородно-азотной атмосферой, высылается разведчик – скорее всего андроид или самый отмороженный член экипажа. Почему? Да потому, что никакой нормальный человек не решится высадиться на чужую планету без мощной поддержки, рискуя застрять тут навсегда или запросто лишиться головы. Что по большому счету и произошло – «Сапфир» пришельца ликвидировал, пусть и с колоссальной задержкой…

Ликвидировал? Почему тогда поисковая операция продолжается прямо сейчас? Боевое звено с десантом обследует район Крепости уже третий час, а конца-края экспедиции не видно. Необходимо вызывать командира группы и требовать объяснений – это в моих полномочиях, хотя «Сапфир» подчиняется не нам, а этому распроклятому Совету! Мы вправе только консультировать и отслеживать ситуацию.

– Код доступа «Белая цапля», дополнительный – «Рагнарёк», – произнес я. Система отреагировала немедленно, врубив широкополосную связь, пользоваться которой дозволялось в самых исключительных случаях. – Это центр «Граульф», с кем я говорю?

Изображение на мониторе было нечетким и смазанным, все-таки это не мазер, не мультилиния и не канал Планка, а стационарный спутник-ретранслятор, который давно пора отправить на большую космическую помойку.

– Лейб-егерь Мольтке, – коротко ответил высокомерный мрачный хмырь. – Что надо?

Представления о вежливости у него отсутствуют, это ясно.

– Университет Граульфа вправе знать, что происходит, – я изобразил лучезарную улыбку, всем видом старясь показать, что рад лейб-егерю будто родному брату, украденному из колыбели во младенчестве и спустя два десятилетия чудом вернувшемуся под кров отчего дома. – Совет нас уведомил, но хотелось бы услышать подробности.

Все, кто служит в «Сапфире», являются отпрысками наивысших дворян Меркуриума. Элита элит, полубоги, допущенные к величайшим тайнам, обучение проходили на Юноне-II. Всех остальных, особенно не-меркурианцев, за людей не считают – так, прах под ногами, мошки на стекле. Положение, однако, обязывает – ссориться с Граульфом никак нельзя.

– Есть основания полагать, что один из чужаков выжил, – нехотя ответил господин Мольтке. Тон брезгливо-ледяной, сдержаться все-таки не может. – Обнаружен нечеткий тепловой след, пытаемся проследить.

Я выдавил из себя еще более счастливую улыбку, что казалось практически невозможным.

– Тепловой след, господин лейб-егерь, держится не более суток, – невинно сообщил я. – В чем причина задержки?

– Вам сообщат, – отрезал капитан десантного катера. – Это все? Прощайте.

Вот так, не «до свиданья», а именно «прощайте» – недвусмысленный намек на то, что я лезу не в свое дело, и у опричников Совета нет никакого желания разговаривать со мной ни прямо сейчас, ни когда-либо впредь. Ублюдки.

Что прикажете делать? Повлиять на ситуацию я не могу, сообщить о ЧП в Университет – тоже, а отправляться на Граульф попросту лениво: точка сингулярности в нескольких километрах от замка, на улице прохладно и сыро, с вечера зарядил неприятный моросящий дождик. Ничего, обойдется. Если «Сапфир» изловит или убьет чужака, в любом случае его передадут нам живым или мертвым – опять же, инструкция, великая и ужасная…

Пойду-ка досыпать, день завтра (уже почти сегодня) тяжелый.

Верный Гинек дожидался наверху, в лаборатории, больше напоминавшей жилище спятившего мага – одно только чучело крокодила под потолком способно вызвать нервный смех!

– Все хорошо, вельможный пан?

– Лучше некуда, – проворчал я и погасил красную горелку. – Отдыхай. Если сам не проснусь, подними меня перед утренней мессой.

– Воля ваша, господин…

* * *

Следует упомянуть, что противного лейб-егеря я все-таки перехитрил: оставил включенной систему спутникового наблюдения за катерами «Сапфира» и настроил компьютер центра на перехват их телеметрии – мы обязаны следить за любой технологической активностью на Меркуриуме, эти головорезы не исключение.

Добраться до тайного подвала удалось лишь после полудня: неофеодальное общество чтит множество на первый взгляд нелепых традиций, которые я обязан был выполнять, если желал оставаться здесь и далее. Непременное богослужение в замковой часовне – в Бога я не верю, но от мессы не отвертишься. Затем утренний прием у князя Якуба, где собираются все приближенные и чиновники с докладами – мне докладывать было нечего, происшествие в Готии относилось к разряду совершенно секретных, никому из посторонних, будь он князем или золотарем, знать об этом категорически не положено.

Далее воспоследовал прием посетителей – этих, к счастью, оказалось всего трое. Простец из деревни Ковары, отправленный селянами к его милости вице-советнику по Особым делам с жалобой на вурдалака, облюбовавшего кладбище. Так-так, проверить обязательно – с чего вдруг нечистая сила объявилась в ближайшем радиусе от благополучного Дольни-Краловице, не входящего в зону прямого действия «Легенды»? А ведь действительно вурдалак, описание совпадает один в один, уже четыре жертвы! Непорядок, да еще какой! Миграция существ класса «Inferno-III» должна отслеживаться со всей тщательностью, эти твари крайне опасны. Я посоветовал простецу обратиться к Страже Крепостей, несколько этих сорвиголов сейчас находились в городе – глядишь, помогут. Подсказал, как найти.

Вторым оказался студент из благородных, с прошением на патент – юноша обуялся любовью к человечеству и жаждал его облагодетельствовать через труды на лекарском поприще, хотел открыть частную практику. Ничего необычного – врачевательная магия, а если использовать научную терминологию, «энергетическое воздействие». Отказал: ваганту еще учиться полтора семестра, таких к практике не допускают. Денег нет? Ну и что? У папеньки попросите, сударь! Не дает? Видимо, есть причины, меньше по кабакам шляйтесь.

Студент ушел разобиженным.

Третьего, представителя частного предпринимательства (не простец, кстати, наш) я выгнал со скандалом и угрозами: ишь чего выдумал, устроить «бестиарий для любования чудовищами». Такой прожект мог родиться только на Меркуриуме, где у каждого второго голова сикось-накось – набрать опытных охотников, отправить в Танвальдские горы, наловить монстров, а потом показывать их за деньги. Каково?!

Оригинально, ничего не скажешь – с коммерческой точки зрения должно окупиться, до такого еще никто не додумывался, по крайней мере на моей памяти. Взятку совал, подлец – причем солидную, в тяжеленном кошельке было не меньше полусотни крон золотом. Меня возмутила вовсе не сногсшибательная идея, а именно взятка, хотя в патриархальной Верхней Моравии коррупция была делом вполне житейским, привычным и почти узаконенным. Все равно не потерплю!

Кстати, благодаря тому, что пан вице-советник мзды из принципа не брал, моя репутация в городе была неустойчивой – честных чиновников в природе не бывает, а если бывают, то за показным благонравием они скрывают какие-то совсем уж бесстыдные грешки, о которых в приличном обществе лучше не упоминать. Все что угодно, от педофилии до чернокнижия. Я только посмеивался и представлял, какое досье собирают на меня в тайной полиции князя – тамошний начальник, пан Юлиуш Озимек, профессиональный цепной пес и ревностный служака, управу по Особым делам откровенно недолюбливал, справедливо полагая, что за нашей скромной вывеской скрывается нечто иное, куда более серьезное и, вероятно, опасное…

Разобравшись с делами, я вернулся в центр и запросил анализ действий «Сапфира» за минувшие часы – вдруг они достигли цели и у меня одной головной болью станет меньше? Как же, ждите! Никаких результатов, тепловой след обрывался у восточного края леса, слишком много времени прошло. Зло они сорвали на деревне Гренце, очень неудачно выстроенной на векторе предполагаемого движения чужака, – для начала «сапфировцы» быстро, бессмысленно и с пристрастием допросили старосту (фонограмму я предпочел не слушать), ничего не узнали, а потом… Потом сровняли Гренце с землей. Что для них сотня-другая простецов? Так, восполняемый расходный материал.

Жаловаться на эту банду бесполезно, Совет отвергнет любые претензии – как же, любимцы и фавориты, сила, противостоять которой на Меркуриуме никто не в состоянии. Идеальный инструмент, который в случае действительно экстраординарном, позволит держать планету в подчинении – очень уж у «Сапфира» жуткая слава. А поддерживают эту славу весьма старательно, с прилежанием, достойным лучшего применения.

Трижды просмотрев запись со спутника (это была наша собственная станция слежения за поверхностью планеты, технологии юнонианцев), я вдруг заметил некоторое несоответствие с данными, полученными с бортовых компьютеров катеров. Максимально увеличил разрешение, поставил на раскадровку, запросил снимки в разных диапазонах. Есть!

Де-би-лы! Я «Сапфир» имею в виду. Тупоголовые идиотские кретины, ослы, олухи и нестриженные бараны! Вот он ваш «объект», прямо перед носом, на расстоянии вытянутой руки! Нельзя так полагаться на технику, пускай даже совершенную! Достаточно было использовать свои собственные природные способности, присущие каждому из благородных! Эх, отвыкли! Думать вы отвыкли, вот что! Однако я этому даже рад – есть повод посмеяться над непобедимой и могучей тайной гвардией Совета Первого Поколения, чтоб он провалился куда поглубже и подальше!

В каком диапазоне вы вели поиск? Верно, в инфракрасном, плюс визуальное наблюдение, плюс биосканирование. На Юноне вас учили делать именно так, никаких претензий. Но что вы скажете насчет генерируемого человеком отражающего силового поля?

Я завороженно понаблюдал за тем, как один из катеров проплыл ровнехонько над двумя людьми и двумя лошадками, укрытыми куполом, в здешней «магической» терминологии называемым «Белый Щит» – хрен заметишь, если не пользоваться естественными возможностями нашего организма или, в крайнем случае, регистрирующим биоизлучение аналогом, установленном на университетском спутнике. Простейший обман, оказавшийся самым результативным! Значит, люди все-таки научились обводить вокруг пальца «Сапфир» чисто эмпирическим путем – кто-то когда-то попробовал, информация распространилась среди посвященных…

Неужели «чужак» оказался одним из нас, настоящих людей, не простецов? Подождите, их ведь двое… Откуда? Наличие лошадок дает повод к размышлениям – настоящий чужак, не знакомый с главными отличительными чертами меркурианской субцивилизации, вряд ли додумается на следующий же день после появления на планете купить у простецов лошадей. И уж совершенно точно не сумеет пройти через окружающий Крепость лес: система защиты технологических зон надежна, войдешь и не выйдешь, плотность ловушек на квадратный километр, точнее квадратную милю – следим за правильностью терминологии! – такова, что избежать их практически невозможно. Значит, этот человек или хорошо знаком со структурой биологической «завесы» технозоны (а значит, вхож в нашу университетскую среду) или ему кто-то помогал.

Двое, двое… Выходит, чужака встречали? Причем встречу организовали местные, из благородных – простецы, как известно, нашими способностями не обладают. Давайте еще раз глянем на карту.

Городов (таких, какими мы их себе представляем) в Готии всего два, оба на побережье, оба играют важную экономическую роль – Бьюрдал на самом юге, в ста десяти милях от Крепости; второй, Лейгангер, наоборот, гораздо севернее, на оконечье огромного полуострова с аналогичным названием. Города выстроены не готийцами, а иноземными торговцами, ценящими шкуры и кость северного зверя, редкую океанскую рыбу и полудрагоценные камни, в изобилии добываемые простецами в горах. Трудовое купечество арендовало у тамошних дворян землю на длительный срок, первые торговые фактории постепенно разрослись и превратились в города – процесс занял лет триста. На обширных континентальных пространствах Готии урбанистическая цивилизация не прижилась – дворянские замки, окруженные деревнями, лоскутное одеяло феодальных владений, споры и конфликты решаются на альтинге, некоем подобии олигархического парламента, созываемого королем. Король – фигура декоративная, никакой реальной власти он не имеет даже в относительно развитых южных районах, про совершенно позабытый прогрессом север и говорить нечего: ходят мутные и недостоверные слухи, будто на Лейгангере можно встретить «одичавших» простецов, ничьих, не принадлежащих господам… Басня невероятная, но показательная.

Непосредственно к зоне «Северо-запад-2» прилегают лены Герлиц, Айслинген, Аубинг. Самые заурядные маноры, владения мелкопоместных дворянчиков, чьими главными развлечениями являются охота, грызня меж собой, иногда выливающаяся в кровавые стычки, да еще набеги на соседей побогаче, ставшие привычным злом. Подвассальны непосредственно королю, следовательно – никому, его величество не вправе даже подати брать, кроме традиционного «единственного золотого», еще один нелепый обычай, пошедший незнамо откуда. Главная обязанность – участие в королевском ополчении, собираемом в случае общей опасности…

Минуточку! Монархия в Готии не наследственная, а избираемая – короли меняются каждые четырнадцать лет, значит, все три лена вокруг Крепости в надлежащий срок переходят от сюзерена к сюзерену, что недопустимо ни по каким законам. Вассальная клятва приносится не королевскому титулу, а конкретному человеку. Что за казус?

Ларчик открывался просто, достаточно было взглянуть на историческую хронику. До 3149 года все эти маноры входили в маленькую империю герцогов Визмарских, очень влиятельных магнатов, которым принадлежала едва не четверть земель Готии. Вот и разгадка: Визмары прокляты, их замок заброшен и считается «нехорошим местом», а бывшие вассалы (кому повезло уцелеть в буре, охватившей весь север континента) стали «людьми короля» – неслыханное юридическое решение, прецедент больше не повторялся. Ничего удивительного, времена тогда были смутные и жутковатые, а в таких условиях законы мирного времени не действуют, приходилось принимать оригинальные решения и останавливать войну самыми радикальными мерами.

Итоги мятежа Риттера фон Визмара неутешительны: с обеих сторон полегли пятьдесят семь тысяч благородных – цифра кошмарная хотя бы потому, что мы живем не на Земле эпохи до Катастрофы, теперь лишить жизни человека весьма затруднительно, наш организм не такой хрупкий, как прежде. Погибших простецов вообще не считали, по оценкам Университета, занимавшегося восстановлением демографической ситуации – до миллиона. Ущерб колоссален, по нынешним ценам Верхней Моравии, около двух миллиардов крон – на такие деньги половину Меркуриума купить можно. В те времена планета находилась на тонкой грани, за которой могло последовать крушение здешнего сообщества и обвал из сравнительно цивилизованного искусственного неосредневековья в абсолютный хаос.

Который раз задумываюсь о том, что наша злосчастная раса так ничему и не научилась. Совершенство материи вовсе не подразумевает совершенства разума. Мечты о светлом и безоблачном будущем, которого мы достигнем путем искупления и очищения через Катастрофу 2283 года, не сбылись. Некоторые миры наподобие Лация, где еще живо стремление к идеалу, процветают, но Меркуриум был и остается образцом того, как не надо экспериментировать с эволюцией общества. Точнее, с реэволюцией. Заигрались ребята, да так заигрались, что путь назад отрезан навсегда…

Давайте подумаем еще раз. Риттер фон Визмар, его жена, двое сыновей и несколько ближайших приспешников после поражения бежали через Лабиринт вначале на Граульф, где им в убежище отказали, затем на Пятую Овна, оттуда на Норик-VII. Вскоре они затерялись среди тысяч колонизированных миров, исчезли в небытие – Совет пытался вести поиски, отправлял через Университет запросы на выдачу государственных преступников, но Меркуриум не подписывал никаких межпланетных договоров, кроме жизненно необходимой Транспортной конвенции, и не признавал общего законодательства (замечу – либеральнейшего), регламентирующего отношения между населенными людьми мирами. Конечно же, никто не откликнулся. О Визмарах приказали забыть навсегда, но у истории память долгая, большинство участников тех событий живы, хотя и предпочитают лишний раз не болтать – чревато крупными неприятностями.

Я постоянно живу на Меркуриуме недолго, всего четыре с небольшим года, сумел приспособиться и почти полюбить эту несуразную планету с ее предрассудками, «волшебством», дикими суевериями, уникальным двухкастовым обществом, примирился с форменным надругательством над правами разумной личности и разумом как таковым и начал вдумчиво изучать причины, которые превратили поначалу невинную игру скучающих выходцев с Земли в беспощадную реальность. Белых пятен в истории Меркуриума было превеликое множество – когда и почему, например, произошел окончательный перелом в массовом сознании и реэволюция пошла полным ходом? Привычным словом «заигрались» ничего не объяснишь, все намного сложнее!

Но самым ярким из всех белых пятен оказался мятеж, начавшийся поздней осенью 3138 года с малопонятного для чужака и вроде бы зауряднейшего конфликта между готийскими магнатами. Страна разделилась на два лагеря, но пока северные дикари резали друг дружку, особого беспокойства ни у кого (за исключением терявших доходы купцов) не возникало. Далее официальная хроника ограничивается списком важнейших сражений, сообщением о том, что война так или иначе затронула шесть из девяти королевств Скандзы (так называется наш материк), некоторые колонии на Гельвеции (второй, меньший по размерам континент планеты в южном полушарии, практически незаселенный по разным причинам, о которых сейчас нет времени говорить) и острова Грюнзее – обширный океанский архипелаг на западе. Некий аналог земной мировой войны, честное слово! Самое масштабное противостояние с момента заселения Меркуриума.

И что дальше? Сведений об истинной подоплеке войны нет, все объясняется непомерными амбициями Риттера фон Визмара, вдруг решившего стать эдаким меркурианским Бонапартом. С какого, извините, перепуга, вот вопрос? Буйный и диковатый нрав готийцев известен всем, но за грань разумного они никогда не выходили – смысла нет, ясно, что более густонаселенные и развитые государства попросту раздавят Готию за месяц-другой! Однако мятеж, то разгораясь, то затухая, продолжался без малого десятилетие, к нему присоединялись дворяне из других стран, что и обусловило перенос боевых действий на равнины, южнее хребта Танвальд, пожар перекинулся на Остмарк, Подолию и владения Ордена, и лишь когда стало ясно, что зараза распространяется с пугающей быстротой, вмешался Совет.

О дальнейшем можно не рассказывать – работал «Сапфир». Ради пущего устрашения – ночами, используя самое разрушительное и смертоносное оружие, выжигая лагеря мятежников плазмой и нейтронными пушками, нарочно заказанными на Юноне. После рассвета вперед шли обычные армии, добивая уцелевших. «Умиротворение» Готии закончилось на Зимнее солнцестояние 3149 года, а затем воцарилась странная тишина – пережившие геноцид мятежники быстренько покаялись и были оставлены в покое, никаких особых репрессий не последовало (главари были мертвы или бежали), после чего жизнь вошла в привычную колею. Герцог Визмар быстро превратился в страшную сказку и пугало для непослушных детей, хроники и летописи в дивном согласии излагали «общепринятую» версию, а за распространителями крамольных слухов охотились как секретные службы всех участвовавших в конфликте государств, так и Sanctum Officium, самый настоящий инквизиционный трибунал, подчинявшийся непосредственно архиепископу Карлштайна, высшему церковному иерарху Меркуриума…

Сложим два и два: чужак прибыл на планету довольно нестандартным способом (куда проще было воспользоваться Металабиринтом!), непринужденно приземлился в одной из самых охраняемых точек материка, преспокойно прошел через лес, его встречал кто-то из местных дворян, они вдвоем запросто обвели вокруг пальца «сапфировцев»…

Что получаем в сумме?

Ровным счетом ничего, только смутные догадки.

Что я говорил о светлых сторонах бюрократии? Верно, используем доступные рычаги и будем действовать по инструкции, одна из которых гласит: полномочные представители Университета вправе начать собственное расследование любого инцидента, напрямую затрагивающего их профессиональную деятельность. Чужак высадился рядом с зоной «Северо-запад-2»? Прекрасно, тут, несомненно, затронуты наши жизненно важные интересы. Плевать я хотел на Совет с донжона Дольни-Краловицкого замка! У меня инструкция! Попробуйте, прикопайтесь!

* * *

В соответствии с принятым в Моравии этикетом, я вполне мог приходить на обед к его светлости князю – старина Якуб держал открытый стол для благородных, частенько собиралось до сотни человек. Богатый вельможа обязан быть щедрым и гостеприимным – создавшие тысячу лет назад королевство Верхняя Моравия потомки восточных славян из земной Чехии и соседних областей отлично сохранили память о радушии и хлебосольстве пращуров. Отказать в такой ничтожной малости, как изобильная трапеза, дальнему родственнику или просто зашедшему в дом незнакомому гостю считается верхом неприличия.

Говоря откровенно, на таких «обедах» мне скучно, предпочитаю общество попроще и пищу поскромнее. Поэтому, когда появляется желание плотно перекусить, я быстро переодеваюсь из «домашнего» в самый распространенный и недорогой дворянский костюм – кожаные штаны, белая шелковая рубашка и колет с тремя десятками пуговиц, которые можно не застегивать, перебрасываю через плечо скромную перевязь с непременным клинком, выхожу через ворота княжьего замка в город и направляюсь в таверну «У Злой Клары» на улице святого Германа Оксерского.

Настоящая Клара, владелица этого чудного заведения, в душе совсем не злая – название кабачка всего лишь издержки имиджа хозяйки, огромной, громкоголосой и жизнелюбивой бабищи, выглядящей примерно на сорок пять стандартных лет. Как это ни смешно звучит, пани Клара Волошкова, при всех ее замызганных передниках, нетривиальных словечках, которыми она щедро угощает забуянивших посетителей, и ужасных, прямо-таки плебейских манерах, родом происходит из благородных, а значит, может пользоваться всеми привилегиями высшей касты. Но нет, она давным-давно выбрала ремесло трактирщицы и вполне довольна жизнью – нашла свое призвание. Открыто сожительствует с простецом и ничуть по этому поводу не комплексует, дополнительно содержит «нумера» известного предназначения вкупе с небольшим штатом симпатичных игривых девок, в свободное от основных обязанностей время исполняющих роль кабацкой прислуги, а самое главное – настолько великолепно готовит, что лучшие рестораторы Земли, когда-то сдиравшие с посетителей неимоверные деньги за блюда, более всего напоминавшие жареные опилки, удавились бы от стыда, отведав золотистые кнедлики Злой Клары, одна порция которых стоит всего две медяшки с профилем короля Рудольфа XII.

– Пан Николай! – была середина дня, гостей в таверне раз-два и обчелся, а потому хозяйка, завидев меня, решила заняться дорогим гостем лично. Налетела, как грозовое облако. – Свининка в сметане, а? Пальчики оближете, вельможный пан! Вот гляди, твой любимый стол свободен, сейчас протру… Пиво, как всегда, черное?

– Клара, не закармливай, толстеть начинаю, – попытался отшутиться я, пристраиваясь на широкую лавку.

– То-олстеть? – расхохоталась Злая Клара и одновременно жестом отдала безмолвный приказ одной из девок. – Да ты посмотри не себя, твоя милость, кожа да кости! Изнуришься на княжьей службе!

Клара вопила не переставая, разговаривать по-другому она просто не умела. Может, кого-то такой голос и раздражал, а по мне так наоборот, придавал таверне лишнего уюта. За жалкие три минуты хозяйка одарила меня последними городскими сплетнями, доложила, что пан каштелян его светлости теперь рогоносец, поскольку его молодую жену намедни прищучили с драгуном в «Золотой лилии», а его милость управляющий…

Дальше я не слушал, поскольку наперечет знал стандартный перечень слухов, в основном крутившихся вокруг личной жизни краловицких высоких особ. Стол в это время наполнялся блюдами, блюдцами и блюдечками – девки бегали как ошпаренные. Свинина в сметанке это святое, традиция традиций, коронное блюдо Злой Клары. Как насчет маринованных грибочков с чесноком? Пряная рыбка, стручки фасоли в соусе, печеные клубни (настоящей земной картошки здесь нет, но есть похожий аналог, сладковатый и пахнущий почему-то луком), приготовленные по особому рецепту черные речные водоросли, очень острые и обладающие странным запахом. Горячий белый хлеб с растопленным сливочным маслом – отламываешь кусок, макаешь в плошку, посыпаешь мелкой солью… Пучки пахучих травок как приправы. Кувшин с только что сваренным, еще теплым черным пивом.

Всей этой роскошью можно накормить до отвала человек десять. И так каждый день.

Само собой разумеется, что никто не заставляет меня съесть все до последней крошки. Вполне достаточно попробовать по чуть-чуть от каждого блюда – так требуют правила приличия. Когда я уйду, тарелки унесут на кухню, где они будут дожидаться посетителей победнее, простецов или вагантов, содержание которых спокон веку оставляло желать лучшего. Однако пана вице-советника короны и просто хорошего парня (каковым я, по мнению Клары, несомненно, являюсь) следует угостить по-королевски, всем самым лучшим и самым свежим.

Мое счастье, что я с первых дней пребывания в городе поставил себя как человек широких взглядов – настоящие природные дворяне Меркуриума заведениями вроде «Злой Клары» брезгуют, недостойно-с. И это при том, что очень многие благороднорожденные от предприимчивой пани Волошковой не отстают – содержат кабаки и бордели, становятся капитанами океанских кораблей, гильдейскими мастеровыми, купцами, священниками, поучающими бестолковую по определению паству из числа простецов, людьми искусства…

Феодальный гнет ни разу не подразумевает отсутствие высокой культуры. Меркурианцы могут быть сколь угодно косными и отсталыми по сравнению с сообществами других миров, но именно культура здесь на уровне. У нас… Блин, я уже давно начал говорить «у нас», привык, сроднился. Так вот: у нас есть выдающиеся поэты, возродилась древняя, еще земная, традиция трубадуров. Музыка, живопись, скульптура! Работы мастеров Меркуриума пользуются колоссальным спросом. Если бы не политика самоизоляции, планета могла бы стать одним из центров неоренессанса, ни у кого нет ничего подобного – подавленная пассионарность меркурианцев компенсируется творческими порывами, дома по достоинству не оцененными. Своеобразным посредником между автором и покупателем выступает, конечно же, Университет – туда шедевры, обратно ничего, поскольку художнику платят местные власти. Золотом, по установленной таксе. Обычный портрет полторы тысячи крон, парадный – тысяча восемьсот, пейзаж «со многими фигурами» – две. Университет забирает произведение искусства фактически бесплатно, а при передаче заказчику стрясает с него те или иные материальные или информационные блага. Мелкий гешефт, как говорил в свое время Веня Гильгоф. Еще один яркий штрих к общей картине нашего театра абсурда.

Злая Клара уселась напротив. Подперла кулачищем пухлую щеку и безмятежно воззрилась на меня темно-карими, чуть навыкате, глазищами – ей нравится, когда мужчина кушает, это зрелище доставляет ей удовольствие. Клара была бы отличной женой и матерью, есть в ней некая искорка, которая зажигает и поддерживает домашний очаг. Внешность роли не играет.

– Пан Николай, – задумчиво пророкотала хозяйка, – вот скажи, что бы ты подумал, когда бы в твой кабак зашел настоящий принц?

– Жрать захотел, – сквозь набитый рот ответил я. Прожевал и продолжил: – Или девок… У меня своего кабака нет, не знаю. Кроме того, откуда у нас здесь может появиться принц? Это в Остмарк надо обращаться. Или, к примеру, в Готию.

– Смеешься? Какие у готийцев принцы, смех один – хамло бородатое.

– Клара, душа моя, ты вообще о чем?

– Узнаешь?

Хозяйка ловко извлекла из внутреннего кармана необъятного передника сложенную вчетверо дешевую гравюру, разгладила ладонью на столешнице. Печатное дело на Меркуриуме развито неплохо, в столицах даже газеты издают, Дольни-Краловице может похвастаться тремя печатнями и шестнадцатью книжными лавками – все-таки школьный город.

С гравюры на меня таращился его светлость Вильрих фон Зоттау, так, по крайней мере, гласила витиеватая надпись на ленте под портретом. Личность мне не известная, но судя по сопровождающему гравюру тексту в аккуратной и украшенной виньетками рамочке, это двоюродный племянник короля Остмарка. Местной политикой я интересуюсь мало, своих забот выше головы.

– Как тут не узнаешь, если пропечатано, – я ткнул жирным пальцем в плотную бумагу. – Клара, ты…

– Тш-ш… – хозяйка подалась ко мне, уложив на столешницу свою могучую грудь. – Картинку приказано передать секретным образом тебе в собственные руки.

– Зачем? – я встряхнул головой.

– Чтобы опознал.

– Кого?

– Его светлость принца, – уверенно сказала Клара. – Они знают, что твоя милость, советник короны, всегда изволят кушать в моем заведении. Желают встретиться.

Я откровенно заржал: «Злая Клара» в обязательном порядке находится под наблюдением резвых волчат из конторы пана Озимека хотя бы потому, что я сюда хожу! Нельзя недооценивать княжеские спецслужбы, это серьезные и увлекающиеся своим делом люди. Подозрительных личностей из конкурирующих контор (я – не исключение!) они «ведут» постоянно и я привык к ним, будто к мошкам или латенам, меркурианским насекомым, выполняющим в экосистеме планеты роль тараканов!

И потом: если господин фон Зоттау возжелал увидеться «приватно», в полном соответствии с появившейся еще на Земле классической схемой идиотских шпионских романов, то почему действовал так вопиюще бездарно? Ну что за клоунада – гравюра, переданная через кабатчицу, у которой я обедаю едва не каждый день?!

– Мне нравится ваша реакция, – на мое правое плечо кто-то положил тяжелую ладонь. – Простите за глупый розыгрыш.

Я повел себя как последнее быдло, утерев соус с губ рукавом колета. Сообразил встать.

– Вильрих фон Зоттау, – стоявший передо мной импозантный молодой человек наклонил голову и прищелкнул каблуками. – Еще раз приношу искренние извинения, но я слышал, будто люди, прибывшие к нам из чужих миров, обладают неплохим чувством юмора. Вы позволите присоединиться к трапезе, пан вице-советник?

* * *

Испокон веку бытует стандарт красивой женщины. Не идеал, а именно стандарт – начиная от древнегреческой Афродиты Торжествующей и заканчивая памятными со времен Земли блондинистыми «девяносто-шетьдесят-девяносто». Для мужчин такого стандарта нет. Можно быть худеньким и мускулистым, толстым или горбатым, юным или старцем, блондином или лысым – все одно, в строгие пропорции не уложишься. Да эти пропорции никто и никогда не устанавливал, если быть совсем откровенным.

Вильрих был именно «стандартным» – это мое первое и основное впечатление. Как он умудрился сочетать в себе не сочетаемое, вот вопрос? Ростом чуть повыше меня, рожа симпатичная, но без приторности, фигура коренастая, однако с чувствующейся легкостью танцора, волосы платиново-русые, глаза неопределенно-синие. Я машинально проверил, не андроид ли это – оказалось, что нет, такой же человек, как и я. Никаких изъянов, создающих индивидуальность, – картинка с обложки давно исчезнувших модных журналов.

Никаких, кроме… Даже не знаю чего. Ауры, что ли? Харизмы? Этого понять я так и не сумел.

– Терпеть не могу пиво, – донес до меня младший герцог фон Зоттау, как только Злая Клара покинула наше общество и уплыла в сторону кухни. – Предпочитаю красное вино… Господин Крылов, отчего вы насторожены? Опасаетесь шпиков? Не беспокойтесь, я нахожусь в Моравии законно, вот подорожные… Приехал третьего дня.

Он небрежно кинул на стол украшенные печатями свитки, изъятые из медного тубуса.

– Почему бы двум благородным людям не подружиться? – продолжил Вильрих. – В этом нет ничего предосудительного. Сами подумайте, чего такого страшного и криминального в том, что вы встретились и отобедали со мной?

– Не люблю навязчивую дружбу, – парировал я. – А вы навязываетесь.

– Мне следовало явиться в княжеский замок с официальными представлениями и всеми церемониями? – фыркнул неожиданный знакомец. – Давайте отойдем от традиций – знакомство в грязном кабаке ничем не хуже.

– «Злая Клара» вовсе не «грязный кабак», – ответил я, начиная сердиться.

– Он грязный – для всех людей нашего круга. Но вы и я думаем иначе, верно?

Слова «наш круг» значили очень многое. «Дворянином» я считался лишь отчасти, принадлежность к одному биологическому виду еще не означала полноценности. Носить титул имеют право только рожденные на Меркуриуме, да и то не все, а лишь потомки Первого Поколения – те, кто прибыл на планету в более поздние времена, решив обосноваться здесь навсегда, титулов и земель не получали, их уделом оставалась государственная служба. При большом желании и известных талантах, можно занять достаточно высокие посты, если, конечно, в законодательстве государства предусмотрена статья о постоянной ротации кадров в управленческих структурах – ведь люди теперь «долгоживущие»…

Я к чему: безусловно, «инопланетяне» не считались существами низшего сорта подобно простецам, значительная часть меркурианцев относятся к нам хорошо. Большинство, но не все – исключение составляет высшее дворянство, голубая кровь и белая кость, те самые, «Первые». Сообщество Меркуриума создано выходцами из центральной и северной Европы – скандинавы, немцы, поляки, чехи, немного венгров. Многие были военными, их не успели эвакуировать перед Катастрофой, плюс семьи и часть гражданских, которым посчастливилось выжить, случайно попав под удар «Аттилы-плюс». Основной костяк армии Германской империи составляло дворянство, как наследственное, так и титульное, жалованное – монархия предпочитала опираться на высшее сословие, на урожденную или искусственно созданную после всех революций элиту. Элита и уцелела. Когда начала формироваться субцивилизация Меркуриума, эти люди взяли в руки все бразды правления и начали Большую Игру, ставшую со временем повседневной жизнью.

Понятие «элита» подразумевает кастовую замкнутость – так было всегда и во все времена, вне зависимости от разновидности элиты, будь таковая финансовой, дворянской, военной или бюрократической. Если ты чужак, в закрытый клуб тебя никогда не допустят, прежде всего это касается семейств Первого Поколения, королевских и герцогских фамилий, относящихся к таким, как я, с известной долей высокомерия. И вот, подумать только, его высочество Вильрих фон Зоттау, всамделишный принц крови Остмарка, набивается ко мне в друзья. С чего бы?

– Я путешествую, – говорил Вильрих с истинно благородной непринужденностью, – путешествую в одиночестве, взбрела вдруг в голову такая причуда. В конце концов на корону я не претендую, наследником не являюсь, имею полное право развлекаться так, как хочется. Странствующий рыцарь, если угодно.

– Много драконов убили? – съязвил я, будучи не в состоянии избавиться от возникшего с первых минут знакомства чувства неприязни к этому красавчику.

– Поверите ли – ни одного, – развел руками принц. – У меня другая цель.

– Какая же?

– Выяснить, как скоро наступят времена, когда не мы будем убивать драконов, а они нас. Захотелось лично взглянуть, как обстоят дела на Скандзе, проехаться по провинциям, порасспрашивать знающих людей…

– Хорошо, а я-то здесь при чем? Если вашему высочеству угодно, развлекайтесь так, как считаете нужным.

– Оставьте, господин советник, – Вильрих сдвинул брови. – Вы ведь с Граульфа, это мне известно достоверно. Принято считать, что ваши соотечественники традиционно занимаются на Меркуриуме алхимией. Вы единственные чужаки, которым официально дозволено служить при владычествующихдворах, ограничения, касающиеся других гостей планеты, вас не касаются, граульфианцы сразу получают подданство и все права дворян…

– Что в этом странного? – прохладно осведомился я. – Вековые традиции: правители Меркуриума всегда нанимали алхимиков на Граульфе. Мы прекрасно разбираемся в этой науке, Святая мать Церковь не возражает, договор был заключен больше восьми столетий назад и с тех пор скрупулезно исполняется обеими сторонами, – тут я ввернул подходящую бюрократическую формулу: – Если у вас есть жалоба на кого-либо из гильдейских алхимиков Остмарка, подайте ее в установленном порядке. Глава гильдии, вельможный пан Щепан из Крумно рассмотрит ее незамедлительно.

– «Установленный порядок» – это для чиновников, провинциальных дворян и простецов, – спокойно произнес Вильрих, хотя по взгляду было видно, что его высочество готов вспылить. Наверное, никогда еще не сталкивался с людьми, имевшими наглость ему отказать. – Давайте обратимся к фактам, пан советник. Ваши лаборатории есть в двадцати восьми городах материка и нескольких отдаленных замках, верно? Любой представитель высшего дворянства считает престижным содержать алхимиков с Граульфа, но не у всех на это хватает средств – вы оцениваете свои бессмысленные труды чересчур высоко.

– Бессмысленные? – я взглянул на принца исподлобья. – То, что некоторые лекарства и снадобья можно купить только у нас в расчет не принимается? Или может быть вы припомните, как мы остановили эпидемию багровой лихорадки, косившую простецов тысячами? Смею заметить, что ваше благополучие и сытость зависят от трудов плебса…

– Философский камень все равно не нашли, – фыркнул Вильрих и достал из складок на рукаве еще один свиток. – Вот карта, взгляните. Полагаю, вы ничего нового на этом плане не увидите, а вот мне стало интересно… Не понимаю, отчего раньше никто не сообразил отметить все ваши лаборатории и задуматься: почему они расположены почти на равном расстоянии друг от друга?

Вот сука, догадался-таки! Карта Скандзы была покрыта сеткой красных точек. Континент вытянут с юга на север, от экваториальной области почти до полюса, Университет обязан отслеживать ситуацию на всей поверхности материка, поэтому центры слежения выстроены прямоугольником – по четыре вдоль параллелей через каждые десять градусов долготы и по семь через каждые восемь градусов широты, на меридианах. Погрешность небольшая, от силы километров тридцать-сорок – мы предпочитали устраивать лаборатории в населенных местах, кому нужны алхимики посреди дикого леса? Только подозрения вызовет!

– Кстати, к вопросу о прославленной гильдейской жадности, – усмехнулся Вильрих, заметив, как вытянулось мое лицо. – С королей и герцогов за непрестанный поиск философского камня и приворотные зелья вы сдираете немыслимые суммы в золоте, многим дворянам, желающим нанять алхимика, попросту отказываете, но в то же время… Вот, глядите, сударь… – он коснулся ногтем одной из точек на южной границе Моравии, – здесь обитает некий барон Микулаш Песковец, дворянин, конечно, но по большому счету голь, бось, рвань и убожество, владеющий пятью захудалыми деревеньками и городишком в три дома. Я нарочно справки навел. Чем он вам платит? Прелой соломой? Гнилыми яблоками? Или дает попользовать вонючих девок из простецов, когда срок уплаты подходит? Или вот, – ухоженный, отполированный ноготь переместился к северу, в Готию, – Бьюрдал, город, насквозь купеческий, построенный в варварской стране. А торговое сословие у нас прижимистое, они к философским камням относятся скептически и с юмором, кровное золото на чепуху тратить не будут. Тем не менее вы и там обосновались. Странно, не правда ли?

– Ладно, вы меня заинтересовали, – я отодвинул тарелку с недоеденной свининой и откинулся спиной на деревянную перегородку. – Почему с этим разговором вы пришли именно ко мне?

– У вас хорошая репутация, – уклончиво ответил Вильрих. – Вы много ездите по Скандзе, знакомы с некоторыми моими друзьями, входите в руководство гильдией… Порекомендовал граф Нейссе. Не держите на него обиду.

– И что же?

Принц наклонился над столом и очень тихо сказал:

– Я хочу знать, чем вы занимаетесь на Меркуриуме на самом деле. Дела идут скверно, чем дальше, тем хуже. Думающие люди полагают, что в этом виноваты чужаки. То есть вы.

Не слишком ли много плохих новостей за одно утро?..

Глава пятая АНАТОМИЯ ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ

Дольни-Краловице и окрестности.

14–15 июля 3273 г. по РХ

Полагаю, я никого не удивлю, если скажу, что в случае нарушения режима секретности необходимо действовать строго по инструкции? То есть немедленно принять любые возможные меры для предотвращения утечки информации и ее возможного распространения. Любые, ясно? Включая самые экстраординарные.

Одна проблема. Вильрих фон Зоттау – член королевской семьи, принц крови и прямой потомок Первых. Если я применю к нему подробно описанные в инструкции «меры» – я не жилец. Решения такого уровня принимают на самом верху, в ректорате Университета, после обязательной консультации с Советом Первого Поколения, который с величайшей неохотой отдает на заклание «своих» – известно всего два случая за девять с небольшим столетий. Очень уж глубоко сунули нос в опасные тайны непомерно любопытные дворяне, начавшие задумываться и вслух задавать неудобные вопросы…

Вильрих из этой же породы, никаких сомнений. Не жилось ему спокойно – охота-балы-любовницы! – решил сдуру познать тайны бытия! Мы тоже хороши, сверх всякой меры долго возимся с возникшими сбоями в программе «Легенда», не хватало только появления панических слухов, которые превратят несколько малозначащих и случайных инцидентов в предвестие якобы наступающего апокалипсиса. Менталитет жителей Меркуриума, полное отсутствие информационного поля и средств пропаганды (может быть, за исключением Церкви…) к этому весьма располагают. С меня хватит, я однажды настоящий Конец Света пережил, не хочу больше слышать о таком даже в россказнях фантазеров с буйным воображением!

– Хотите меня убить? – вздохнул принц. – Не отвечайте, по вашему лицу можно читать, как по раскрытой книге. Значит, я слишком близко подошел к вашим загадкам, верно?

Близко? Это вряд ли, дорогой мой. Но опасную черту ты готов перешагнуть. Ничего себе новости, устраивать допрос представителю Университета!

– Послушайте… – начал было я, но Вильрих ответил решительным жестом.

– Нет, это вы послушайте. Сегодня вечером, когда отобьет шесть пополудни, я буду ждать вас у северных ворот города. Там в четверти мили по дороге есть древняя часовня, знаете?..

Я уныло кивнул. Конечно знаю, я все-таки живу в Дольни-Краловице, а вот откуда Вильрих так хорошо осведомлен о местных достопримечательностях?

– Приезжайте. Возьмите с собой фляжку с вином и немного еды, чтобы хватило до завтра. Если будет «хвост»…

– Не будет, – перебил я. – Большинство соглядатаев набраны из простецов, я сумею отвести им глаза.

– Значит, согласны? – тонкие губы принца скривились в улыбке. – Даже не спрашиваете, куда-зачем едем?

– На месте разберемся, не думаю, что вы приглашаете меня на банальную вечернюю прогулку. Повторю прежний вопрос: почему именно я? С графом Нейссе мы едва знакомы, его рекомендация ничего не значит.

– Просто вы другой, – напрямую сказал Вильрих. – Не такой, как все другие граульфианцы-алхимики. Не удивлюсь, если выяснится, что вы родились не на Граульфе.

– Следите за нами?

– Конечно, уже много лет.

– Почему вдруг я «другой»? Что неправильно?

– Все чужаки несут на себе… Назовем так: несут печать. Печать мира, в котором появились на свет. Достаточно посмотреть на вагантов, приходящих учиться на Меркуриум, они разные характером. Люди с Норика веселые и безобидные, с Большого Котла наоборот, угрюмые…

– Попробовали бы вы жить при гравитации в два с половиной G, – вякнул я.

– Каждый отдаленный мир оставляет на человеке неизгладимый отпечаток. Граульф тоже.

– И какие же мы?

– Не вы, они… Граульфианцы скрытны и заносчивы. С виду они почтительны, вежливы, но всегда смотрят так, будто мы – скудоумные варвары. У них глаза с двойным дном.

О Господи, знал бы ты о «двойном дне» собственного Совета Первых! То-то было бы удивлений!

– Договорились, – я встал, извлек из пояса три серебряные полукроны и бросил на стол. Монеты громко звякнули, одна покатилась и едва не упала на пол. – В шесть, у часовни, на северном тракте.

– Прихватите настоящее оружие, а не эту шпильку, – принц указал на мой эсток. – Желательно, посеребренное.

– Ваше высочество, я гарантирую, что в округе пятидесяти миль от Дольни-Краловице нечистую силу не встретишь, – сказал и едва не прикусил язык, вспомнив утреннего визитера, того самого простеца, который жаловался на вурдалака.

– Не будьте излишне самоуверены, вице-советник.

Я развернулся на каблуке и зашагал к двери кабака. В голове вертелась одна мысль: «Как теперь прикажете поступать? Только бы пан Щепан вернулся побыстрее, иначе придется самому отправляться на Граульф, докладывать! С режимом секретности шутить нельзя, это святое…»

Поначалу я собирался вернуться в замок, однако на полпути резко изменил направление и пошел вниз по улице, через Овощной рынок в сторону Малоградца, не самого богатого и благополучного городского района, зажатого между крепостной стеной и излучиной реки, на которой стоял Дольни-Краловице. Простецов здесь абсолютное большинство, дома обшарпанные, много мусора, зато жилье и еда дешевы. Целью была питейная «Пробитый бочонок», обычное место встреч Стражи Крепостей, с которой я сотрудничаю по мере сил, нарушая при этом категоричные предписания Университета: не вступать в прямой контакт с местными, прямо или косвенно соприкасающимися с последствиями «Легенды», использовать доверенных посредников. Дабы, опять же, избегать подозрений. А ведь этих ребят игнорировать глупо и опасно хотя бы потому, что первейший закон любой спецслужбы гласит: «всегда пользуйся несколькими источниками информации», этому меня еще на Земле научили. Техника в центрах наблюдения отличная, но и она не способна дать полную и объективную картину обстановки…

Говоря проще, замшелые руководства, созданные при основании программы «Легенда», безнадежно устарели, но доказать это ректорату невозможно: там полагают, что предусмотрели всё и возражений не принимают, ссылаясь на пресловутый режим секретности – замкнутый круг. Вот и приходится импровизировать на свой страх и риск – если начальство узнает, меня без разговоров вышвырнут из проекта. А я все-таки хочу посмотреть, чем закончится эта немыслимая авантюра, жизнь впереди долгая, да и трудов жалко…

По пути к Малоградцу я наскоро обдумал ситуацию с Вильрихом, а поскольку эффект внезапности прошел, я понял, что не произошло ровным счетом ничего страшного. Зря я сразу вспомнил кровожадную инструкцию, ой зря. Размещение лабораторий на географической сетке? А как же иначе – таково веление звезд, от этого зависит успех нашей «магии»! Ответ вполне в духе Меркуриума, если они верят в категорически антинаучную астрологию, то и это объяснение схавают за милую душу. Все остальное – не более чем досужий вымысел, фактов у его высочества нет и быть не может. Подозрения, касаемые нашей деятельности на Меркуриуме, остаются только подозрениями, за руку алхимиков еще никто не ловил, а если и поймают, будет достаточно немедленной жалобы в Совет – эти уж точно с пытливыми искателями правды церемониться не станут!

Выходит, что мой первоначальный испуг относительно нарушения режима ничем не оправдан, я имел все основания и полное право послать настырного принца в любое малодоступное место, рискуя при этом лишь схлопотать по морде с последующим вызовом на поединок. Но тогда почему я не раздумывая согласился на предложение Вильриха? Вероятно, интуиция – она меня редко подводила. А ну как его высочество раскопал что-то такое, о чем мы не знаем, – недаром ведь он попросил взять посеребренный клинок, значит, речь идет о наших подопечных…

Вот и «Пробитый бочонок». По сравнению с уютным заведением толстухи Клары, выглядит безобразной пивнухой, каковой, впрочем и является. Грязненько, потолок закопчен, пахнет дымом открытого очага и капустой. Факелы на стенах. Хозяева – простецы.

Почему Стража Крепостей во время визитов в город собирается именно здесь, я понятия не имею. Традиция. Наверное, полагают, что «Бочонок» каким-то образом поддерживает их репутацию крутых парней, на льняных простынях приличных постоялых дворов пусть спят неженки и маменькины сынки!

Ага, знакомый мне простец все-таки нашел дорогу, сидит в дальнем уголке и глушит кислое пиво вместе с одним из Стражей, попутно рассказывая о наболевшем. Еще полдесятка длинноволосых и бородатых верзил расположились за столом возле мутного окна, едва пропускающего свет – азартно дуются в «Трех коней», некое подобие игры в кости, только сложнее и гораздо увлекательнее. Маленькие пирамидки с изображениями животных и чудовищ на гранях прыгают по неровным грязноватым доскам.

– Только гляньте, кто пришел! – Рикимер, он в этой компании верховодит, тотчас зацепил меня взглядом и махнул рукой, давай мол, сюда. – Его милость господин советник короны! Сначала прислал к нам какого-то деревенщину, теперь объявился собственной персоной. Что, снова достоуважаемых алхимиков за жопу взяли – гомункулуса представить требуют?

Живописная братия, сказать нечего. Из знакомых только Рикимер и Тотила, это их настоящие имена, не прозвища. Оба родом из Готии, с самого севера, благородные по рождению. Один простец необычного облика, очевидно, генетическая аномалия в рамках допустимого – чрезмерно высок и силен, этнический тип «Норд-II», адаптирован к высокогорным условиям и климату приполярных областей. Четвертый наверняка местный, моравец, по костюму и длинным усам видно. На куртке тисненый герб Остромержей, захудалого рода, держащего под своей рукой Орлицкие леса, это вниз по течению Римавы, реки, на которой стоит Дольни-Краловице. Пятый – совсем мальчишка, но тоже из наших дворян. Обязательная для Стражей борода едва пробивается.

– Любуйтесь, господа хорошие, – Рикимер потянул меня за рукав и усадил рядом. Ухватил пустую кружку, плеснул из кувшина, подвинул ко мне. – Вроде как чиновник, а выглядит живым человеком, что само по себе удивительно. С Тотилой ты уже пил. Усатый – Королек, малыша мы так и кличем, Малышом, а здоровяк это Од-простец. Из диких простецов, между прочим, только ты не треплись, где попало…

– Из дик… – я поперхнулся воздухом. – В каком смысле?

– Вот что делает вонючий городской воздух, – в меня ткнули замусоленным перстом. – Люди слух теряют!

Рикимер оглянулся, сделал над собой усилие и сказал гораздо тише:

– Отвечаю: в смысле самом прямом и ясном. Дикие простецы – это никакая не сказка, за Танвальдом их теперь хватает… Ода я к себе взял за то, что силен, как бык, и соображает не хуже нас с тобой.

Я потрясенно уставился на простеца, тот ответил взглядом на взгляд, улыбнулся чуть смущенно. Ничего не сказал.

– С чем пожаловал, твоя милость? – снова загудел Рикимер, бас у него знатный, оглушающий. – Опять яйца оборотня понадобились? Детородный уд кобольда? Он у них дли-инный!

Последовал взрыв радостного смеха. Алхимики (обычно через посредников, как я упоминал) покупали у Стражи Крепостей некоторые экзотические трофеи якобы для изготовления колдовских снадобий, а на деле для анализа тканей «существ со способностями, превышающими стандартные», – корректный эвфемизм, используемый в университетской документации. Очень удобно, иначе пришлось бы самим бегать по лесам и урочищам, вылавливая «образцы», за развитием и жизненным циклом которых мы обязаны наблюдать, – Университет жаждет совершенства, которому, как известно, нет предела…

– Пока обойдусь, – отказался я. – Готов заплатить за слухи.

– Ну, этого добра у нас хватает! – опять расхохотался Рикимер, остальные поддержали. – Про дочурку Ружицкого наместника слыхал?..

– А ну хватит, – я хлопнул ладонью по столу, костяные пирамидки дружно подпрыгнули. – Что происходит возле Крепостей? Почему ты сейчас в городе, посреди лета? Стража приходит сюда зимовать, когда нечисть расползается по своим берлогам… Работы нет?

– Работы? – Рикимер насупился и посмотрел на меня едва ли не агрессивно. Его развеселые дружки притихли, знали, что шутить с вожаком не следует. Раздавит одним кулаком и не заметит. – Трудов у нас, твоя милость, вдесятеро против прежнего. По перевалам на север теперь не пройти, только если большой ватагой, рыл в тридцать, и чтоб каждый с оружием. В деревнях у предгорий, что по эту сторону Танвальда, что по ту, неспокойно – людей режут, душат, утаскивают незнамо куда! Куда там простецы, благородные гибнут! Нечистая сила среди бела дня вылезает, поверишь?..

– Не может быть, – твердо сказал я. – Это аксиома, нечисть от лучей солнца погибает!

– Акси?.. Что? – поморщился необразованный Рикимер. – А, закон? Был закон, да сгинул. Что ты, господин советник, ответишь, встреть ровнехонько в полдень… ну, не в самый полдень, чуток пораньше… натуральнейшего беса-спинагона? Понимаешь? Адову тварь! Знаешь, где? Но окраине Градца Опольского! Хорошо, мы священника нашли, только с его помощью и уделали!

«По-моему, Рикимеру надо завязывать со спиртным, – подумал я. – Спинагонов было только четыре штуки на всю планету, этот проект заморожен, тупиковая ветвь… И при чем тут Градец Опольский, мы их выпускали только в Дальнем Ополье, в глухомани, хотя на всякий случай и внесли вид во все меркурианские бестиарии, которыми пользуются местные… Господи Иисусе, это же рядышком! Неужто не уследили?!»

– Подробности! – решительно сказал я, и от волнения хлебнул мерзкого пива. Пошло неплохо.

Подробности оказались более чем правдоподобными, выдумать это Рикимер никак не мог. Началось все с порчи скота у жителей крохотного городишки в соседней моравской провинции – выкидыши у беременных овец, кровавые полосы на шеях коров, будто ночами кто-то присасывался к жилам, потом начался падеж без видимых причин. Яснее ясного, нечисть, настоящая malefica, то есть вредоносная магия. По счастью, рядом оказался Рикимер с приятелями, к ним и обратились. Стражи устроили засаду, прождали ночь, никто не появился. И лишь по чистой случайности на следующий день после рассвета наткнулись на тварь, досаждавшую своими гнусными выходками мирному крестьянству…

Описание совпадало один в один: невысокое антропоморфное существо, шкура красно-багровая, две пары рожек, способность к кратковременному гипнозу (действует только на простецов), перемещается с невероятной быстротой, использует «мираж» в качестве камуфляжа, сиречь может запросто расплыться в воздухе, обернувшись неясным пятном…

Дополнительные параметры: исключительно высокая чувствительность тканей к ультрафиолету (при прямом воздействии начинается мгновенная реакция распада межклеточных мембран), тип организма биоэнергетический, пополнение запаса энергии – переработка железа, содержащегося в гемоглобине обычных живых тварей, отсюда и тяга к кровопийству. Ионы серебра в большой концентрации губительны, то есть серебряное оружие и «святая вода» в том виде, в котором ее изготовляют на Меркуриуме, убивают со стопроцентной вероятностью. РНК-программирование на самоуничтожение при определенном наборе звуков – а именно после произнесения общепринятой церковной формулы изгнания бесов. Проект закрыт из-за чрезмерной затратности и большой потребности организма в энергии – слишком прожорлив. С «демонами» у Университета всегда возникали трудности, никак не подыскать универсальный баланс между материальной и энергетической составляющей, чего только не перепробовали… Полагаю, оно и к лучшему.

Остается добавить, что все четыре образца были реактивированы еще года три назад, один эвакуирован на Граульф для возможной «доводки», трое оставшихся должны пребывать в состоянии самоанабиоза. Какого черта (кхм!) один из спинагонов «проснулся», и почему мы это не зафиксировали – непонятно…

Но дальше – больше. Увлекшись, Рикимер и дополнявшие его речи доблестные соратники нарассказывали таких ужасов, что мне стало нехорошо. Какие тут «незначительные инциденты»! То, что мы регистрируем, как кажется, это только надводная часть айсберга! Никто не спорит, у страха глаза велики, а Стражи Крепостей всегда были горазды приврать о своих подвигах, но когда дело касается настоящей работы, Рикимер фантазировать не станет. Я, отвесив челюсть, выслушал его рассказ о монстрах, которых раньше никто не встречал – новых, невиданных доселе существах, не учтенных ни в каких каталогах!

Отчетность в Университете строжайшая: каждая особь на учете, все разработанные нами виды описаны с неимоверной тщательностью, реестр содержит подробнейшие описания всех экземпляров, начиная с клеточного уровня и заканчивая общей морфологией. Чтобы не допустить возможных ошибок, перед началом полномасштабной реализации «Легенды» на Меркуриум был выброшен настоящий десант многоученых мужей и дев, обязанных максимально подробно описать естественную экосферу планеты, до появления людей развивавшуюся по стандартным канонам. Про эндемиков мы знаем всё – они безобидны и почти ничем не отличаются от собратьев по дарвиновской эволюции в других мирах. Благодаря тщательным исследованиям и тончайшим расчетам, доселе поддерживался идеальный баланс между аборигенами и экспортированными видами вкупе с восстановленными животными земного происхождения, человеческая субцивилизация Меркуриума служила гарантом баланса – людям свойственно поддерживать равновесие в структуре хищник-жертва с небольшим перевесом в свою пользу…

Того, о чем рассказывают Стражи, происходить не может по определению. Здесь неоткуда появиться «новым» существам. Все под контролем!

– Чем дальше, тем хуже, – заключил Рикимер и сунул бороду в пивную кружку. Утер губы тыльной стороной ладони, вздохнул. – С каждым годом…

Я вдруг понял, что очень похожую фразу слышал не далее, как полтора часа назад.

* * *

Вернувшись в княжий замок, я поднялся к себе – господам алхимикам отдана в пользование солидная каменная башня с плоской крышей, на которой сверкают бронзой и радужными линзами два больших телескопа, астрологией мы тоже иногда промышляем. Связываем дороги звезд с дорогами судеб, дворяне неплохо платят за гороскопы, составленные нашим биокомпьютером в полном согласии с меркурианскими правилами, – рисунок созвездий, понятно, тут совсем другой, чем на Земле, где и зародилось не позабытое доселе искусство астрологии. Телескопы играют роль необходимого антуража, да и представители княжьей фамилии любят иногда поглазеть на движение небесных тел, для людей, незнакомых с путешествиями в космосе, это экзотика…

Гинек отсутствовал, но оставил на видном месте записку – ушел к аптекарям в город, разносить готовые заказы в виде мазей, порошков и прочих зелий, исправно поставляемых нами лекарям. Некоторые особо ценные препараты приходилось завозить с Граульфа – настоящие чудеса химии, и не снившиеся шарлатанам эпохи земного Средневековья!

Будто назло на лестнице сидел домовой, живущий в башне, – создание в общем-то ничуть не вредоносное и мирное, по нашей классификации, «модифицированный примат», точную аббревиатуру серии не помню. Настоящим разумом не обладает, но IQ очень высокий, зачатки речи, основная функция – обеспечение безопасности жилища. Головешку, выпавшую из камина, погасить, уставшую лошадь расседлать и накормить, за маленьким ребенком ненавязчиво присмотреть. Внешне домовой напоминает небольшую и располневшую бесхвостую обезьянку с бурой шерстью, почти человеческими чертами лица, тонкими большими ушами и внимательным взглядом. От расстройства я едва не отвесил ему пинка, но поостерегся – домовые невероятно злопамятны, один раз обидишь, и жизни в доме тебе не будет.

– Топай-топай отсюда, – буркнул я. – И без тебя тошно.

– Молока, – потребовал домовой.

– Гинек вернется, поставит блюдечко. У меня времени нет с тобой возиться.

Маленький домохранитель поглядел мне вслед грустными глазками и нырнул в нору под лестницей – в обширном замке целых девять домовых, у каждого своя территория, но живут они вместе, где-то в подвале недалеко от винного погреба.

Домовой – пример так называемой «псевдоразумности», а есть еще «разумность ограниченная» и «разумность корректированная», это вполне реальные научные термины, применяемые в Университете. То есть наши биоскульпторы, создавая новый вид, могут выбирать между обычными животными с сознанием уровня «инстинкт-рефлекс» или, наоборот, придать своему творению некоторые черты разумного существа. При всей нелюбви граульфианцев к техногенному искусственному разуму, появившемуся на Земле за полтора столетия до Катастрофы, биологический искусственный разум в мире мало чем отличается от прежних ИР, обитавших в виртуальном мире – принцип создания очень похож, остальное зависит от встроенных РНК-ингибиторов, определяющих тип поведения и общий коэффициент интеллекта.

Некоторые полагают это насмешкой над Господом Богом, создавшим настоящий человеческий разум, однако на Граульфе мистикой и религиозными предрассудками не интересуются. Бога нет, есть лишь бесконечное познание, обуславливающее возможность творить новую жизнь и экспериментировать над разумом без оглядок на какого-то там Бога. Концепция сомнительная с точки зрения старой земной морали, но ведь ни Земли, ни ее цивилизации в исходном виде теперь нет – мы стали другими, Вселенная изменилась. Такие радикальные перемены всегда приводят к возникновению нового мировоззрения…

Невероятный опыт, который мы поставили над Меркуриумом, включает в себя не только создание искусственной экосферы (с этим Университет отлично справился, кстати). Второй, не менее важной целью, была попытка проследить, как будут взаимодействовать несколько пластов разумной и «околоразумной» жизни – возможности понаблюдать за сосуществованием двух или более мыслящих рас, обитающих на одной планете раньше никогда не было. Отыщи мы каких-нибудь неагрессивных «зеленых человечков», которые разрешили бы людям поселиться на их планете и позволили жить вместе, проблем бы не было – наблюдай сколько угодно! – но за отсутствием в пределах досягаемости дружественных инопланетян, пришлось ограничиться Меркуриумом, благо условия контракта с Первым Поколением это позволяли. Насколько я знаю, в те времена никто и не задумывался о том, что дурацкие игры изнывавших от скуки меркурианцев однажды переродятся в циклопический по своим масштабам проект «Легенда» – его реализация продолжается много столетий, а конца-края не видно.

Да вот, пожалуйста – вернувшись в центр слежения я запросил доклад по обстановке – на огромном мониторе засияла многоцветная диаграмма, показывающая численность популяций. Рядом карта подконтрольной области, на которой мерцают сотни точек: красных, синих, золотистых, зеленых, отмечающих расположение зверюг различных видов и классов. Тысяча двести сорок два вида биоконструкторских тварей, из них девятьсот семьдесят (вполне безобидных) размножаются!

Датчики, запрятанные в деревьях, камнях, на дне рек и озер, в городах и поселках, расположены через каждые пять-семь километров – увидел бы Вильрих эту сеть, вопросов возникло бы стократ больше!

Подумаем всерьез, что мы имеем? По сравнению с ситуацией на прошлой неделе, изменения ничтожны, все в норме. Незначительная миграция существ типа «Sith» в предгорьях, ничего особенного.

– Квадрат NH-6 увеличить, – скомандовал я, вспомнив о вурдалаке из деревеньки Ковары. – Тщательный поиск, особое внимание к «красным меткам».

Сигнал от датчиков идет по цепочке, от одного к другому, не нужно никаких спутников. Процедура занимает мизерное время, полминуты, не больше – у каждого живого экземпляра есть встроенные бионанотехнические контроллеры с приемо-передающим устройством, сообщающим в региональный центр о местонахождении особи и ее физическом состоянии. Кстати, благодаря контроллерам мы можем в любой момент убить или усыпить существо, которое может представлять большую опасность – обычная предосторожность…

К моему удивлению, «красной метки», обозначающей тварь, принадлежащую к классу «Inferno» (сиречь к «нечистой силе» по терминологии суеверных меркурианцев), ни в Коварах, ни в прилегающей местности найдено не было. Ближайший объект в двадцати шести километрах к северо-востоку, судя по маркировке – «топляк», водяное умертвие, сторожащее клад на дне пруда. Ничего смешного, между прочим – сказка есть сказка, если хочешь добыть сокровища, изволь разобраться с их охранником жуткого облика и скверного нрава! Поголовье «нечисти» нам приходится периодически восстанавливать, твари все-таки смертны, они могут попасться на глаза искателям приключений наподобие странствующих рыцарей, простецам с вилами или профессионалам из Стражи Крепостей. Далеко не всегда противостояние «человек-монстр» заканчивается победой человека, но вероятность выиграть поединок немалая, надо лишь обладать опытом и знать повадки чудищ.

Выходит, простец врал? Каков смысл? Вел он себя естественно, вурдалака описал правильно, пришел пешком в город жаловаться – власть в лице князя обязана защищать своих подданных от любых опасностей! Естественно, что из городской управы простеца отправили ко мне, делами такого рода занимаются алхимики. Тем не менее сигнала нет, а вурдалак не сумел бы уйти далеко, они тоже чувствительны к солнечному свету и редко меняют привычный район обитания. Если бы его убили, пришло бы оповещение, учет у нас строгий. Самому, что ли, съездить проверить?

Нет, сегодня не получится – дело к вечеру, а я условился с Вильрихом. Нехорошо подводить августейшую особу, обидится. Хорошие отношения с властью и дворянством – залог нашего благополучия и спокойной работы в будущем. Странный он какой-то, этот принц, так настоящие дворяне себя не ведут. Развел, понимаешь, таинственность…

– Гинек, оседлай Карасика! – крикнул я вернувшемуся из города слуге, а сам пошел к кладовой, забрать комплект полевого снаряжения.

Предсказать все возможные неожиданности, подстерегающие человека на Меркуриуме невозможно, но обезопасить себя – вполне. Сотрудникам Университета запрещено использовать «нестандартное» оружие и оборудование хотя бы из-за режима секретности, приходится изворачиваться и комбинировать. Раньше я не умел пользоваться клинком, это серьезная наука, пришлось два года брать уроки фехтования у одного из княжеских гвардейцев и все равно уровень моих знаний в этой области едва превышает нулевой. Куда проще брать с собой замаскированные под обереги и амулеты устройства, способные моментально нейтрализовать любого из наших уродцев, от дракона до обычнейшего домового, если таковой нежданно-негаданно взбесится и начнет кусаться (прецедентов не отмечено). Дополнительно в седельной суме находятся еще полтора десятка «магических» предметов самого разного назначения, позволяющих контролировать поведение особей, определять их местонахождение и направление движения и так далее и тому подобное. С таким набором можно выходить на бой с гидрой, в полной уверенности, что чудовище будет повержено еще до того, как обнаружит вероятного противника в твоем лице.

Без меча в любом случае не обойдешься – это обязательный элемент экипировки. Я предпочитаю готийские клинки. Как мне объяснили понимающие толк в оружии местные специалисты, меч должен быть не тяжелым, с идеальным балансом и удобной рукоятью. Это прежде всего инструмент, а никто ведь не станет пользоваться неудобным или ненадежным инструментом! Мой клинок стоил бешеных денег, однако был близок к совершенству – в Готии кузнечное дело является потомственной традицией, технология доведена до уровня благородного искусства.

Лезвие с закругленным оконечьем – таким мечом можно только рубить, а не колоть, рукоятка идеально ложится в ладонь, двойной дол, обеспечивающий «ребра жесткости», гарантирующие, что меч не сломается даже при экстремальных нагрузках. По гарде выгравированы охранные руны, но это скорее обычай, чем необходимость. Металл посеребрен на случай возможной встречи с нечистью. В отличие от церемониального эстока, который я вынужден таскать на перевязи у бедра, боевой клинок носят в ножнах за спиной, рукоять торчит над левым плечом – замаешься учиться быстро его выхватывать, но после долгих тренировок начинаешь понимать, что это наилучший способ ношения…

Глянув на себе в большое зеркало, я остался вполне доволен: ну прямо персонаж героической саги. Не Зигфрид и не Хаген, конечно – как говорит пан Щепан, «и разумом скуден, и рожей не вышел». Шутит, ясное дело. Обычный дворянин, собравшийся на небезопасную прогулку.

Предполагается, что зигфриды-хагены и прочие эпические герои разъезжают исключительно на коне, кобыл не признавая. Мой Карась ни то и не другое – это мерин, очень крупный и сильный. Лошадей, как и многие другие земные виды, мы интегрировали в естественную экосистему Меркуриума с началом реализации «Легенды», люди слишком привыкли к животным, сопровождавшим их на протяжении всей истории человечества, без них невозможно обойтись ни в одном из заселенных миров.

Карасик уже взрослый, ему девять стандартных лет, масть имеет вороную без единого светлого волоска, характер, с моей точки зрения, идеальный – абсолютный флегматик. Мне Карась достался в наследство от предыдущего помощника пана Щепана, которого перевели на более интересное направление исследований – работу с по-настоящему чужой жизнью, обнаруженной где-то в Магеллановых Облаках, альтернативная ветвь эволюции…

– Погуляем сегодня? – я потрепал выведенного из конюшни мерина по холке, скормил ему несколько кусочков сахара и, получив ответ довольный фырк, забрался в седло. Гинек смотрел на меня вопросительно: когда господин изволит вернуться?

– Вот что, дружище… Если меня будут спрашивать, как обычно гони всех к пану Михаловицу, он разберется. Если вдруг объявится пан Щепан, скажи, что вернусь назавтра, должно быть в середине дня или к вечеру.

– Как угодно, вельможный, – Гинек привычно отбил поклон. – Покушать найдете вяленое мясо, хлеб и яблоки, я положил…

Воображаю. Гинек невероятно внимателен к еде и почему-то думает, что без его надзора я непременно останусь голодным. Зуб даю, он снарядил меня провизией на неделю, то-то мешки такие пухлые!

– Счастливо оставаться, – я чуточку подтолкнул Карасика каблуками, здоровенный мерин все понял без лишних разъяснений и уверенно зашагал к воротам замка.

Над донжоном плескался по ветру алый стяг князя с коронованным серебряным львом, держащим в лапах палицу. Стража из простецов расступилась, я выехал на Королевскую улицу, миновал собор Святой Маргариты, наш кафедрал, повернул на Гончарную, оттуда на Святого Германа, проехал мимо «Злой Клары» и вскоре оказался возле Опольских ворот Дольни-Краловице. Я несколько раз оборачивался, пытаясь отыскать соглядатаев, но ведомство пана Озимека относительно моей персоны сегодня не проявляло нездорового ажиотажа.

На выезде из города пришлось изымать из поясной сумочки «княжий лист», некое подобие гибрида дипломатического паспорта с удостоверением сотрудника службы безопасности. Свиток за подписью светлейшего и яркими печатями грозно предписывал пропускать меня всегда и везде, а также оказывать «все возможное вспомоществование», ибо податель сего состоит на государственной службе и облечен полномочиями. Обрез у свитка золотой, кстати.

Начальник привратной стражи просмотрел документ, кивнул дюжим простецам в шлемах и кирасах, тяжелая створка из окованного железом дерева отошла в сторону и передо мной простерся наезженный тракт, ведущий к Ополью и далее к границе Остмарка.

– Застоялся, Карасик? – осведомился я у безъязычной твари. – Давай-ка рысью!

Вороной мерин не был ни «пседоразумен», ни «разумен ограниченно», однако понял все и сразу. Бодро простучал копытами по дощатому настилу у ворот города и перешел на уверенную быструю рысь. Зная его выносливость, можно было предположить, что Карась не остановится до самой темноты, когда уже и дорогу не разглядишь…

* * *

Такая архаичная общественная формация, как феодализм (пусть и с приставкой «нео»), очень тесно связана с религиозностью. Не могу в точности сказать, каким образом меркурианцам удалось возродить авторитет Церкви, но в Господа Бога здесь веруют глубоко и от всего сердца, как простецы, так и благородные. Единственная конфессия – традиционный католицизм, как нельзя лучше подходящий к средневековому менталитету. На севере, в Готии и на окраинах Остмарка давно появилось неоязычество, но это такая даль и глухомань, что туда щупальца миссионеров карлштайнского епископата не дотягиваются – кому они нужны, эти немытые дикари?

Церковь косвенно поддерживает проект «Легенда», равно, как и мы помогаем святым отцам поддерживать жаркое пламя веры: если Бог существует, значит, есть и его противоположность – доказательств в виде разнообразных инфернальных тварей предостаточно. Разумеется, ни архиепископ, ни прочие иерархи не знают истинной цели пребывания на планете алхимиков с Граульфа, однако нас не трогают и в зловредном колдовстве не обвиняют. Объясняется это следующим образом: есть магия от лукавого, применяющая для погибели человечества такие средства, о которых к ночи лучше не упоминать. И есть магия божественная, в коей небесная премудрость проявляется через премудрость человеческую и прилагается к преобразованию природы и вспомоществованию людям – мы, алхимики, таковым вспомоществованием и занимаемся.

Пан Щепан упоминал, будто Совет Первых еще много столетий назад прозрачно намекнул их преподобиям, что инопланетные гости – лица неприкосновенные. Никаких проблем с тех пор не возникало, несмотря на инквизицию, занимающуюся делами о колдовстве и отходе от доктрины веры. Колдовство, между прочим, является реальной проблемой – с нашими-то способностями! Причем не все используют их во благо, как я упоминал, совершенство материи вовсе не подразумевает совершенства разума – отпетые психи пусть и редко, но встречаются, инквизиционный трибунал в таких случаях действует быстро, решительно и беспощадно.

Искомая часовня стояла по правой стороне дороги. Старое деревянное здание без двери, любой путник может зайти и поставить перед распятием горящую лучинку или привезенную с собой свечку. Огниво лежит на алтаре, забрать его – святотатство. Таких часовен на всех трактах в центральной и западной частях материка сотни.

Город был совсем рядом, звук колокола с кафедрала разносится далеко. На всякий случай я приехал пораньше условленного времени, хотелось осмотреться. Ничего подозрительного, амулеты с вмонтированными в них нанодетекторами молчат – окажись поблизости хоть один монстр, я бы об этом знал. Да и не может быть здесь никаких монстров, в охраняемом радиусе вокруг крупных городов обитают лишь «нейтральные» создания, не способные причинить прямой вред человеку.

Ихнее высочество изволили задерживаться. Я ожидал его появления со стороны Дольни-Краловице, однако спустя четверть часа перестук копыт донесся с севера и из-за поворота показался породистый гнедой жеребец со знакомым всадником в седле.

– Простите великодушно, пан советник, – Вильрих осадил коня. – Припоздал, так вышло… Готовы? Прекрасно. Едем по тракту до поворота к Осечне, а там недалеко, к сумеркам поспеем.

– Вы великолепно разбираетесь в моравской географии, – озвучил я мысль, мелькнувшую еще во время первой встречи с принцем. – А ведь до рубежей Отсмарка больше восьмисот миль…

– Я путешествую почти десять лет, возвращаюсь домой изредка, – сказал Вильрих и пустил коня шагом. Умный Карась пошел рядом. – По всем дорогам, даже проселкам, от западного до восточного побережья могу проехать с закрытыми глазами.

– Развлекаетесь, или у этих странствий есть строго определенная цель?

– Есть цель, есть… Хотите услышать чистую правду? Извольте. В нашем мире происходит что-то неправильное, нарушено равновесие. Я и несколько моих друзей пытаемся разобраться, что происходит и как можно бороться с исходящей от нежити угрозой.

– Угрозой? – я насторожился. Стражи Крепостей так же говорили о чем-то подобном, только в других выражениях. – Ваше высочество, могу я…

– Давайте обойдемся без церемоний и титулов. Сами подумайте, какое из меня «высочество» здесь, на этой дороге? В семье меня считают маргиналом и слегка больным на голову, так что я считаюсь членом остмаркской династии лишь номинально. Герб и титул, конечно, неотъемлемы и священны, их можно найти в любом геральдическом своде, два-три раза в год я обязан присутствовать на государственных церемониях, но в остальное время родственники имеют весьма смутное представление о моих занятиях и местонахождении.

– Так чем же вы занимаетесь? Кроме путешествий?

– В основном познанием мира и самого себя. Кое-что по мелочи: выполняю поручения высоких особ, немного политики, немного дипломатии…

Понятно. Рыцарь удачи, у нас таких хватает – беззаветные ценители приключений ради приключений, классический типаж человека плаща и кинжала. Не надо думать, что на Меркуриуме нет больших интриг и тщательно оберегаемых государственных тайн; полагаю, их гораздо больше, чем в иных мирах, этому способствует архаичное сознание общества. Словом, трем мушкетерам здесь не было бы скучно.

– Днем вы не ответили на мой вопрос, – тем временем продолжал Вильрих. – Вы ведь не граульфианец?

– Жил там некоторое время, – осторожно сказал я. Не рассказывать же ему про Университет! – Обучился искусству алхимии, потом мне предложили отправиться сюда.

– И все-таки, где вы родились, пан Николай?

– На Земле. – Хотел, так получи.

Вильрих посмотрел на меня изумленно. Ничего удивительного, таких как я осталось мало.

– Не врете, – после долгой паузы сказал принц. – Значит, вы из самого настоящего Первого Поколения? Интересно, невероятно интересно! Получается, ваш возраст… За тысячу?

– Нет-нет, –возразил я. – Это трудно объяснить. Вы очень мало знаете о том, как можно использовать Лабиринт и перемещаться не только между планетами, но и в различных временных потоках.

– Увы, – кивнул Вильрих. – Меркурианцы тяжелы на подъем, Лабиринт нам не нужен, да и Церковь полагает его опасным…

Все правильно, субцивилизация этой планеты, сделав ставку на самоизоляцию, превратила людей в традиционных домоседов. Довольно странная идеология – в твоем распоряжении неисчерпаемые богатства Вселенной, а ты предпочитаешь ограничиваться одной планетой. До того, как осесть на Меркуриуме, я успел побывать в сотнях миров и ничуть об этом не жалею – происшедшая с Землей Катастрофа открыла перед нами дорогу, позволяющую колонизировать практически любые миры и распространить влияние нового человечества на бесконечные пространства Млечного Пути и других галактик. Меркуриум оказался единственным исключением: люди знают о Лабиринте, но пользоваться им не желают; как сказал Вильрих, церковники сочли Лабиринт едва ли не дьявольским порождением, а иные субцивилизации – развращенными, безнравственными и богоборческими. По понятным причинам терпят только нас и студентов, приносящих солидный доход в казну.

Я со своим уставом в чужой монастырь лезть не собираюсь – если вы, господа, полагаете, что замкнутость и почти абсолютная изоляция от прочих ветвей человеческого рода вам только на пользу, переубеждать не будем. Свобода воли, как говорят святые отцы, есть первейшее качество человека, дарованное ему Господом. Вот и реализуйте эту свободу так, как считаете нужным – вас никто не заставляет и на веревке в Лабиринт не тащит!

– …Алхимики с Граульфа всегда представляли большой интерес для людей, неравнодушных к судьбе Меркуриума, – пока я размышлял, Вильрих обратился к другой теме. – Сами знаете, большинству дворян думать некогда – их жизнь насыщена другими заботами. Вы ведь появились у нас сравнительно недавно?

– Пятый год.

– Следовательно, успели ознакомиться с большинством здешних обычаев и традиций, времени было предостаточно. Вы единственный алхимик, который не считает традиции обязательными, не возводит в ранг догмы. Ваша гильдия похожа на некий тайный орден и это объяснимо – тайны ремесла необходимо беречь. Однако никто из гильдейских алхимиков почти не общается с простецами, не заводит близкой дружбы с дворянами, не склонен к странствиям, они очень замкнуты, что расценивается как заносчивость. Помните, я говорил о глазах с двойным дном? Лично от вас такого впечатления не остается – вы открыты. Успели объездить весь континент, у вас немало друзей. Вы ведете себя совершенно иначе и этим обращаете на себя внимание.

«За что периодически получаю шумные нагоняи от Университетских кураторов, – подумал я. – Что мешало прислушаться к пану Щепану, советовавшему быть поскромнее? Впрочем, никаких инструкций я не нарушал, просто хотел лично ознакомиться со всеми аспектами нашей деятельности на Меркуриуме. Не с помощью компьютеров центра наблюдений, а в полевых условиях! Вот вам последствия… Щепан меня убьет!»

– Вы другой, – повторил Вильрих. – И это дало мне надежду, что именно от вас я получу некоторые объяснения.

– Какие именно объяснения? – недовольно проворчал я. – Вы подозреваете гильдию алхимиков в некоем страшном заговоре? Граульфианцев здесь меньше сотни, что мы можем сделать? Свергнуть королевскую власть? Уничтожить Церковь? Отобрать у благородных древние права и привилегии? Захватить планету? Абсурд! Вы ведь знаете, что в нашем распоряжении сотни и тысячи миров, куда более привлекательных и чудесных, чем Меркуриум! Я не очень вас обижу, если скажу, что люди с других планет откровенно смеются над вами?..

Я осекся, поняв, что сказал лишнего. Ну-ка, попридержи язык! В соответствии с договором с Советом Первого Поколения мы не должны рассказывать местным о жизни других планет и царящих там настроениях! Ничто не должно провоцировать меркурианцев к попыткам узнать, как поживают более прогрессивные соседи – аналогию можно найти в истории Земли, так называемый «железный занавес» времен конфликта между идеологиями в ХХ веке!

– Пускай смеются, – принц отмахнулся. – Вы меня не поняли, пан Николай. Никто не обвиняет ваших собратьев по ремеслу в тайных злоумышлениях. Просто мы полагаем, что алхимики знают о происходящем куда больше, ваша миссия на Меркуриуме не ограничена обязанностью развлекать дворянство колдовскими фокусами, гороскопами и бесконечными обещаниями раскрыть секреты мироздания!

– Кто это – «мы»? Вильрих, если вы решились встретиться со мной, то будьте откровенным до конца. У меня тоже предостаточно вопросов – что означают слова «нарушено равновесие», к примеру?

– Мы… Нас немного, еще меньше, чем алхимиков, – медленно начал принц. – Два с небольшим десятка дворян, причем половина из них землями и рентой не владеют, живут своим умом, как эта вульгарная Злая Клара, у которой мы обедали. Крошечное сообщество людей, которым не все равно, что будет завтра и наступит ли рассвет. Вы спросили о равновесии? Я слышал, будто на Граульфе в Бога не веруют, это правда?

– Правда, – нехотя согласился я.

– Тогда как вы объясните существование дьявола? Настоящего дьявола, Падшего Ангела и его присных? Демонов, которые выползают из преисподней в наш мир и безжалостно терзают его?

Я, безусловно, могу объяснить. Только его высочество вряд ли поверит. Да и режим секретности, опять же…

– Меркуриум еще не подошел к самому краю бездны, – жарко и убежденно заговорил Вильрих. – Но почувствовать ее зловонное дыхание можно прямо сейчас! Сатана здесь, совсем рядом, его посланцы являются все чаще и чаще, остановить их невозможно, Святая Церковь обеспокоена, на севере Остмарка брошены десятки деревень, несколько замков, которые теперь принадлежат нежити и нечисти…

Лошади спокойно шли по тракту, навстречу попадались торговые обозы, спешившие оказаться в городе до темноты, нас обогнал гонец фельдъегерской службы князя – эмблема приметная. Обработанные поля сменились лиственным лесом. Я молчал, Вильрих рассказывал. Рассказывал обстоятельно, приводя неприятные и кровавые подробности – подтвержденные факты того, что «инциденты» происходили куда чаще, чем мы их фиксировали. Университет полагается на станции наблюдения, на «суеверия» меркурианцев, способных раздуть нападение вампира подкласса «Bruxa» на одинокого путника до масштабов массовой кровавой резни, никто внимания не обращал – у страха глаза велики, а мы занимаемся сбором и обработкой достоверной информации. Жуткие слухи аборигенов, тем более из числа простецов, принимать на веру невозможно.

Вильрих был невероятно серьезен и знал, о чем говорит. На память перечислил названия поселков в Остмарке, подвергшихся нападению нечисти и чудовищ, сообщил, что за последние годы погибли сорок три дворянина (цифра абсолютно нереальная!), простецов же без счета, монстры плодятся, люди постепенно отходят к югу, сдавая позиции… Не-ве-ро-ят-но! Начнись непредвиденная миграция опасных видов, мы бы узнали об этом первыми и приняли экстренные меры! Однако и Стража Крепостей нервничает, охотники на страшилищ подтверждают: потусторонних существ, равно как и монстров «из плоти и крови» стало значительно больше, чем раньше!

Безусловно, проблемы есть и незачем от них отворачиваться. Реализация такого глобального проекта, как «Легенда», не может обойтись без трудностей, но все они решаемы – всегда встречались особи с нарушениями в схеме поведения, у некоторых серийных образцов мы находили аномалии, вызванные сбоями в технологическом процессе. Все-таки Университет производит не горшки или кирпичи, а высокоорганизованных многоклеточных живых существ, от ошибок никто не застрахован! Но такие случаи единичны, они не могут войти в систему! Как тогда прикажете расценивать слова Вильриха и Рикимера, утверждающих, что искусственные твари ведут себя необычайно агрессивно? С чего бы? Ни один из двадцати восьми центров наблюдения не подавал тревоги!

– …Это началось давно, лет сто сорок назад, – изливший наболевшее Вильрих отчасти успокоился и начал говорить тише. – Я прямой потомок землян, но только в Седьмом поколении, сам свидетельствовать не могу, старшая сестра рассказывала… Первый натиск тварей случился незадолго до мятежа в Готии, когда Риттер фон Визмар попытался объединить тамошних дикарей. Этому полоумному надо сказать спасибо – он, вместе с остальными мятежниками, без колебаний уничтожал нечисть не только в пределах своих земель, но и в странах, на которые перекинулась война. А за каждого алхимика, взятого в плен живьем, обещал награду золотом по весу. Знаете об этом?

– Нет, – признался я. – Впервые слышу.

– Потом спросите у своих, какова причина столь пристального внимания фон Визмара к вашей тихой гильдии. Он был человеком очень непростым, значит, и его любопытство имело под собой веские основания. Визмар был уверен, что алхимики причастны к некоторым тайнам, до которых он хотел добраться.

– Я читал об этом мятеже в хрониках, но то, о чем вы сейчас рассказали, в исторических трудах не упоминается.

– Еще бы! Риттер фон Визмар теперь персонаж более сказочный, чем исторический. Детали мятежа известны только непосредственным участникам тех событий. Включая моего отца, который полагает, что Визмар был великим человеком, но предпочитает говорить об этом только в узком семейном кругу.

– Отчего же?

– По разным причинам, – глядя в сторону ответил бродячий принц крови. – Глядите, межевой столб и дорога на Осечню. Осталось миль восемь, не больше. Давайте за мной!

* * *

– Мрачноватое местечко, – я невольно поежился. – Никогда раньше здесь не был, хотя до города рукой подать. Может быть объясните, кто живет в этом доме?

– Одна старая подруга, – Вильрих загадочно улыбнулся. – Эльзбет из Лоденице, дочь барона Лоденицкого. Слыхали?

– Где-то неподалеку от Ольденбурга, верно?

– Да, сущий медвежий угол по сравнению с вашими столицами… Умоляю, ничему не удивляйтесь, будьте естественны. Эльзбет чуточку странная, но странность не означает душевного нездоровья. Ей просто нравится такая жизнь.

Нравится? Оригинальные вкусы у подружки Вильриха, споров нет. Когда мы свернули с осечинской дороги в лес, я подумал, что принц ищет какой-нибудь охотничий домик или, наоборот, хочет показать мне нечто наподобие заброшенной старой мельницы, где непременно обитает водяной демон или всякая другая мерзопакость из университетского «красного списка» – не зря ведь мы вооружены клинками с серебрением? После рассказов принца о неприятностях в Остмарке и скверных известий, доставленных Рикимером со товарищи из предгорий Танвальда, я был готов поверить в любую небывальщину, подтверждающую, что система наблюдения почему-то вышла из строя или показывает неверные сведения… Насколько неверные, вот вопрос?!

Обширная прогалина, на краю которой Вильрих остановил своего жеребца не представляла из себя ничего особенного, зато дом, выстроенный на бережку овального пруда с мутной водой, выглядел так, словно в нем обитал сказочный злой волшебник. Темные бревна, узкие окна затянуты чем-то вроде пузыря – настоящие бельма слепца. Конек крыши вырезан в виде оскалившейся морды безобразного чудовища, перед крыльцом вкопаны три идола со зверскими рожами, причем деревянные губы вымазаны засохшей кровью, к которой прилипли мелкие птичьи перышки. На крюках вбитых в стены дома, красуются белые черепа, причем не только обычных животных. Взглядом профессионала я определил череп эферкапа, сразу за ним башка гхолла, потом арфаксата – сплошные челюсти и зубы частоколом, не захочешь, а испугаешься…

– Очень надеюсь, что священники сюда заглядывают нечасто, – сказал я, осмотревшись. – Иначе этой пани Эльзбет грозят крупные неприятности. Колдовством попахивает.

– Еще как, – фыркнул Вильрих. – Она ведьма. Самая настоящая ведьма.

– Практикует без дозволения управы по особым делам? – во мне тотчас проснулся бюрократ. Некие подобия лицензий на магическую деятельность выдавала наша контора вместе с представителями Дольни-Краловицкого епископата, обязанными убедиться, что никто не посмеет баловаться чернокнижием. – Надо же, у нас под боком орудует матерая ведьмища, а никто ничего не знает! Пронюхают в епископате – будет скандал…

– Простецы из окрестных деревень знают, – пожал плечами Вильрих. – Но молчат. Ходят к ней за помощью – Эльзбет умеет исцелять наложением рук.

Я хотел было ответить, что все мы умеем это делать, да не все развивают надлежащие способности, но тут дверные петли заскрипели, открылся мерцающий красноватым огнем проем, неровный свет загородила женская фигура. Если учитывать, что солнце недавно скрылось за верхушками деревьев и близился закат, выглядело это достаточно зловеще. Ударил порыв ветра, звякнули невидимые колокольчики, развешенные в отдушинах под крышей, вдобавок раздался тихий свист, будто бы птичий. Даже отлично зная, что колдовства (настоящего колдовства…) не бывает, я не мог отделаться от впечатления, что вижу не спектакль, призванный произвести впечатление на случайных гостей, а некое волшебное действо, исполненное глубокого смысла.

– Явились, господа хорошие? – наваждение сгинуло, когда на первый план вышла хозяйка страшненькой усадьбы. – Вильрих, не делай вид, будто ты редкий гость – коновязь за домом, там навес. Оставьте лошадей и идите в дом…

Внешность пани Эльзбет меньше всего ассоциировалась с расхожими представлениями о ведьмах. Горбоносая согбенная старица с кривым глазом, четырьмя зубами, бородавками и всклокоченными седыми патлами – это отживший свое реликт, персонаж легенд Земли, а мы, как известно, на самобытном Меркуриуме. Ведьмы на метлах здесь не летают, формы имеют самые привлекательные, обладают роскошными косами с яркой рыжинкой и веселыми карими глазами. По виду Эльзбет не дашь больше двадцати семи лет, граница между расцветом молодости и подступающей зрелостью, но сколько ей на самом деле, я решил не гадать.

У коновязи нас поджидал сюрприз, отчасти смахивавший на ожившую корягу с точками ярко-зеленых глазок. Глядите-ка, натуральный древоног, подобие лешего, существо бестолковое и неопасное – этот проект тоже признан неудачным, но закрывать его не стали. Что он здесь делает, вот любопытно? Неужели ведьма его приручила? Каким образом? Существа этого типа сторонятся человека.

Мало того, что приручила! Не обращая внимания на людей, ходячий пень проковылял к лошадкам, ничуть его не испугавшимся, руками-ветками извлек из деревянного ящика холщовые мешочки с овсом, надел их на шеи нашим скакунам и снова затих в углу – древоноги малоподвижны… Я только присвистнул.

– Это еще цветочки, ягодки будут впереди, – усмехнулся Вильрих, наблюдая, как у меня вытянулось лицо. – Я предупреждал, Эльзбет женщина своеобразная, умеет многое, а знает еще больше. Таких как она – единицы. На забавный антураж не обращайте внимания, она любит все необычное. Да и статус обязывает, магия спокон веку была таинством, долженствующим вызывать трепет.

– Магия… – медленно повторил я.

О Господи, им ведь не объяснишь первопричины наших немалых способностей с помощью терминов биофизики и биоэнергетики, не обучены меркурианцы высоким наукам. Схоластика или риторика – это сколько угодно, но только не серьезные дисциплины, о которых на Меркуриуме и слыхом не слыхивали. Здесь я в полной мере осознал, что означает слово «средневековье». Средневековье, во всей его ограниченности и незамутненной наивности. Искусственной деградации подверглись не только экономика и система социальных взаимоотношений, но и психология обитателей планеты. Всех, кроме нескольких избранных, которые и заварили эту кашу, – одному лишь Совету Первого Поколения известно ВСЁ. То есть как, почему и с помощью каких технологий высокоцивилизованные выходцы с Земли, рожденные в эпоху космических путешествий и информационного общества, вместе со своими потомками откатились на полтора-два тысячелетия назад.

Самое смешное в том, что меркурианцы вполне счастливы, о другой жизни не помышляют, а техника, сложнее ветряной мельницы или печатного пресса, ставит их в тупик. Недаром про группу «Сапфир» ходит столько леденящих кровь историй, сводящихся к общему тезису о неких потусторонних инфернальных силах, над которыми воля и разум человека не властны. Эх, знали бы вы о портативных системах противовоздушной обороны, легенда развеялась бы в одночасье – челноки-то устаревшие, в технократических мирах один их вид вызовет добродушную улыбку военных и привлечет внимание коллекционеров старинной техники! Однако стоящие на вооружении «Сапфира» четыре штурмовика и два беспилотных бомбардировщика для Меркуриума – грозная сила, позволяющая контролировать всю планету и решать возникающие проблемы быстро и радикально. Достаточно вспомнить пример с мятежом Риттера фон Визмара – меркурианцы искренне полагают, что на него самого и войско бунтовщиков обрушилось ужасающее проклятие в виде Гвардии Небес…

– Чем это пахнет? – когда мы поднялись на крыльцо, я потянул носом и поморщился. Шибануло тухлятиной, да так, что голова чуть закружилась. Вился дымок от курящихся благовоний, но толку от них было мало. – Чем она там занимается? Некромантией? Умертвий из могил поднимает?

– Увидите, – буркнул Вильрих и тоже скривился. – Вам будет интересно.

В сенях уже не просто смердело, а буквально вопияло к небесам – бедняжка Эльзбет, такой запах и за несколько лет не выветрится! Жить здесь будет невозможно.

– Вельможные, заходите, не стесняйтесь, – из недр дома донесся высокий голос ведьмы. – Слегка попахивает, конечно. Потерпите.

Пани Эльзбет вышла навстречу. Да, хороша. По моему мнению, настоящие колдуньи не должны быть уродинами, незачем следовать отжившим свое стереотипам замшелого прошлого! Одевается в мужское, что противоречит приличиям и законам Церкви, однако по сравнению с нелицензированным ведовством этот грех простителен.

Изнутри логово подруги Вильриха изрядно смахивало на нашу алхимическую лабораторию, вернее на ту ее часть, что предназначалась для приема впечатлительных посетителей из числа меркурианских аборигенов. Длинный «рабочий» стол с бесчисленными сосудами, колбами и хрустальными шарами разных калибров, чучела вполне узнаваемых чудовищ (большинство – настоящие!), засушенные травы, неплохая подборка амулетов граульфианского производства – алхимики продают обереги, способные предупредить владельца о приближении «нечисти», наносенсоры реагируют на специфическое биополе существа этого класса красным свечением различной интенсивности. Каждый талисман стоит безумных денег, значит, пани Эльзбет не бедствует. Сразу за просторными сенями лестница, ведущая на второй этаж, наверняка в жилые покои. Наглухо запертая дверь украшена рунами, щели старательно законопачены листьями пахучего растения – неудивительно, если учитывать тот факт, что здесь можно десяток топоров в воздухе повесить! Нет сомнений, Эльзбет это не спасет, в спальне наверняка разит мертвечиной ничуть не меньше, чем внизу…

Багровый отсвет давали химические лампы – фитиль пропитывается смесью из селитры, масла и еще черт знает каких ингредиентов, такой светильник не коптит и способен гореть почти сутки. Кроме ламп у дальней стены пылали десятки толстых свечей, установленных на пирамидообразной железной стойке. Вся эта иллюминация была затеяна ради предмета, от которого и исходил невыносимый смрад. Предмет возлежал на отдельном широченном столе, окованном жестью с пятнами ржавчины.

Пока Вильрих представлял меня – «Тот самый алхимик, с Граульфа, служит у князя Якуба», – Эльзбет надела измызганный кожаный фартук, чрезвычайно похожий на мясницкий, принесла к столу тяжелую коробку, открыла и я узрел набор блестящих инструментов, вполне подошедших бы увлеченному любимым ремеслом палачу. Ножи, замысловатые крючки, странно изогнутые ножницы и тонкие спицы. Украшение любой пыточной. Впрочем, на сверкающее железо я обратил мало внимания, куда больше привлекал источник миазмов, распятый на поверхности стола – лапы были накрепко привязаны ремнями к вбитым в углы штырям.

– Что скажет многоученый алхимик? – ведьма посмотрела на меня загадочно, но в ее полуулыбке угадывалась ирония. – Подойди, не бойся, оно дохлое.

– Это чувствуется, – просипел я.

– По крайней мере, я полагаю, что дохлое… – добавила Эльзбет с откровенной насмешкой. – В таком деле ни в чем нельзя быть уверенной до конца.

– Что это за тварь? – я наконец сообразил задать самый важный вопрос. Руководство Университета теперь вправе с чистой совестью меня уволить: биологический вид опознан не был, хотя я, обладая великолепной памятью, наперечет помнил облик и характеристики всех наших образцов, путался только в регистрационных номерах. С эндемиками и земными видами было еще проще, обыкновенная углеродная жизнь…

ТАКИХ существ на Меркуриуме нет. В любом случае, раньше не было. Что делается, подумать только!

«Вернувшись в город, надо будет обязательно проверить статистику перемещений через планетарные точки сингулярности, – машинально отметил я. – Вдруг эту мерзость завезли сюда случайно?.. Но кто и зачем? Нет, такое решительно невозможно, карантин строжайший, четыре независимых системы контроля, гравитационные помехи, „Сапфир“ тоже не дремлет!..»

– Позвольте, – я поддался наитию, вежливо отстранил пани Эльзбет, сорвал с цепочки на поясе универсальный детектор, выполненный в виде семилучевого солнечного колеса, и загнав поглубже появившийся под грудиной рвотный комок приложил его к дряблой коже гадины. Подождал несколько секунд. «Магический» амулет залился радужным светом, отбросив на стены тонкие красный, синий и густо-фиолетовый лучики. Эльзбет завистливо охнула – не видела раньше ничего подобного, что вполне понятно: такой артефакт купить невозможно. Это оборудование предназначено только для сотрудников Университета.

Детектор регистрировал остаточный фон биоизлучения, по которому можно сразу определить, к какой группе относится объект исследований. Красный – нечисть, синий или зеленый – нейтрал, фиолетовый – латентный хищник, в основном питающийся падалью или вообще предпочитающий вегетарианскую диету до времени, пока не попадется чересчур слабая или больная добыча. Вроде земной гиены. После физической смерти особи наноконтроллеры активны еще в течение нескольких недель, а это… этот… монстр сдох, судя по запаху, месяц назад. Признаков разложения нет. Почему, спрашивается?

Загадка вот в чем: класс «Inferno» и класс «Nature» генетически несовместимы. Нельзя создать помесь кошки и крокодила! Одинаково фонить они не могут, а поди ж ты – и красный лучик, и синий. Бред!

– Его убили минувшей ночью, – пани Эльзбет словно прочитала мои мысли. – Очень недалеко отсюда, в одном из домов деревни Черна. Он забрался в жилище простецов. Шесть погибших. Когда на крики сбежались вооруженные кто чем соседи, зверь ранил еще дюжину. Смотрите, на задних лапах тяжелые ожоги – святая вода, подоспел священник. Добивали цепами, поэтому вид такой неприглядный. Запах? Нечистая сила всегда воняет, но этот – особенно. Я потом забрала труп. Простецы перевозили его на телеге, уже утром. Были опасения, что тело под солнечными лучами расточится, как у любого демона, однако этого не произошло…

Да-да, разумеется. Ультрафиолет, мгновенная реакция распада тканей, разрушаются межклеточные перегородки и большинство белков, от твари класса «Inferno» остается мутная лужа. Над этой технологией в Университете работали четверть столетия, пока добились искомого результата – нечисть «исчезает» в самом буквальном смысле этого слова. От трупа практически ничего не остается.

Тело жутко изуродовано: крестьянский цеп – оружие донельзя опасное, хоть и неблагородное, – но все внешние признаки «Inferno» у этого существа налицо, можно определить безошибочно. Стандартный набор зубов-когтей, яйцеобразный череп с очень глубокими глазницами и впадиной вместо носа – узкие вертикальные щели. Нижняя челюсть разбита, видны характерные двойные клыки. А вот сложение нестандартное, все «демоны» антропоморфны, то есть отдаленно напоминают человека, ходят на двух конечностях. Этот монстр больше напоминает очень крупную собаку или даже рептилию, плечевой пояс низко, а угол локтевого сгиба слишком острый, будто у ящерицы. Кожа бледно-синюшная, скользкая, никаких признаков чешуи или шерсти. Словом, уродище каких поискать.

– Посторонитесь, я начну, – безмятежно сказала ведьма. – Забрызгает ненароком, полжизни не отмоетесь.

Вскрытие? Я так и знал! Убивать надо за столь нездоровую тягу к естествознанию!

– …Это беременная самка, – четверть часа спустя заявила Эльзбет. К этому времени я остался в гордом одиночестве, Вильрих не выдержал и ринулся наружу. Полагаю, блевать. Я и сам держался из последних сил. Ведьма сосредоточенно трудилась, ей все было нипочем. Прирожденный вивисектор. – Три плода. Смотрите, они живы…

– Живы? – Это оказалось последней каплей. – Почему?!

– Не знаю, господин алхимик, не знаю… Может, ты расскажешь?

Глава шестая СЛЕДСТВИЕ ВЕДУ Я!

В. Моравия – Готия.

15–17 июля 3273 г. по РХ

– Сотый раз повторяю: Николай, бросай пить! – ярился пан Щепан из Крумно. Господин начальник прибыл с Граульфа через Металабиринт ночью, пока я постигал азы занимательной анатомии. – С белой горячкой не шутят! Ты хоть понимаешь, о чем говоришь?

– Отлично понимаю, – я вынул из мешка наглухо запечатанный сосуд мутного стекла и утвердил его на столе. – Один из эмбрионов, выпросил на память. Можно провести сравнительный анализ…

Пан Щепан уперся обоими локтями в стол, и воззрился на меня сочувствующе:

– Партеногенез, хочешь сказать?.. Согласен, этого прелестного младенчика мы переправим в Университет как можно быстрее, пусть на кафедре биоскульптуры разбираются. Однако, по-моему, ты все усложняешь, что всегда было свойственно молодежи.

– Молодежи? – переспросил я, пробуя это слово на вкус.

– Не придирайся к метафорам. Ты пришел в Университет сравнительно недавно, кроме того, ты не теоретик, а практик, работаешь с живыми экземплярами.

– Однако некоторое представление о технологии производства имею! – бурно возразил я. – Нечистая сила не может размножаться! Никак! И, конечно, не может скрещиваться с другими видами!

– Почему ты решил, что этот зверь вообще принадлежит к искусственным существам? – пожал плечами Щепан. – Между прочим, наши исследователи, проводившие описание экосферы Меркуриума до начала полномасштабного внедрения «Легенды», не заметили некоторых реликтовых тварей, обитающих в глуши. Невозможно ведь прочесать каждый дюйм – это огромная планета, а не аккуратный палисадник жены замкового каштеляна! Мы периодически находим неизвестных ранее эндемиков, их немного, но они встречаются. Будь проще!

– Проще? – рявкнул я и выложил перед Щепаном главный козырь: – Вот детектор, можно спуститься вниз и просмотреть данные. Я никогда не слышал о том, чтобы хоть один эндемик фонил точно так же, как наши красавчики! Откуда могут появиться контроллеры у животных, развивавшихся естественным путем?

– Возражение: откуда тогда они взялись у твари, не описанной в реестре?

– У всех искусственных организмов, способных к размножению, нанотехнические устройства на биооснове клонируются и передаются по наследству зародышам, верно?

– Николай, не надо меня путать! Где логика? По твоим словам, станции слежения «новых существ» почему-то не видят, правильно? Во-вторых, особи, относящиеся к «Inferno», по определению не могут иметь потомства – отсутствует аппарат размножения, полнейшая стерильность! – значит, и контроллеры передать некому. Почему тогда у зверя, которого тебе показала ведьма, сохранялся остаточный фон?

– Да потому, что энергетические явления присущи любому живому существу! Другой вопрос, отчего вдруг излучение соответствует диапазонам университетских образцов? Да еще и в таком невероятном сочетании – нечисть-нейтрал?

– Случайная мутация? – предположил Щепан. – Упырица заснула на груде урана, а пробудилась прекрасной принцессой. Устраивает?

– Где в радиусе ближайших десяти световых лет вы найдете груду урана, тем более не природного, а высокообогащенного? – фыркнул я. – Кроме того, чудовище не было похоже на принцессу, как на прекрасную, так и на больную проказой. С эмбрионами тоже хватает непоняток: тварюгу убили простецы, а зародыши продолжали жить спустя почти сутки после смерти мамаши. У насекомых такое бывает – личинка питается погибшим организмом, в который она была подселена, но добыча очаровательной Эльзбет выглядела… гм… плацентарным животным. Абсурд, правда? Не родившийся детеныш млекопитающего погибает вместе с матерью, это аксиома.

– Млекопитающая нечистая сила… – с выражением произнес пан Щепан. – Да вдобавок еще и плацентарная. Пресвятая Дева, ну и работка у нас, любой нормальный человек спятит через день! Уговорил, сойдемся на том, что этот случай будет тщательно расследован. Представляешь, каково нам придется, если сюда припрется комиссия из Университета? Они нас наизнанку вывернут и повесят сушиться на солнышке! Полагаю, теперь плохие новости закончились?

– Мне очень жаль, но это лишь самое начало, – деревянно сказал я. – Пока вы отдыхали и пользовались всеми благами цивилизации на Граульфе, тут много чего случилось. Веселье в полном разгаре…

К финалу разговора пан Щепан стал выглядеть потным и несчастным. Жалеть его я не собирался и посему представил детальный отчет. Лабиринтная ударная волна в космосе, нарушение границ зоны безопасности вокруг объекта «Северо-запад-2». Спонтанные и бестолковые действия «Сапфира», непонятная задержка с принятием контрмер, чужак, встретившийся с кем-то из готийцев и запросто ускользнувший от потерявших хватку церберов Совета. Рассказы Стражи Крепостей, настораживающую повесть Вильриха и вурдалака из Ковар я приберег на сладкое, чем окончательно вогнал обожаемое начальство в депрессию.

– Стоит бросить тебя одного на несколько дней, как на планете начинает происходить незнамо что, – резюмировал пан Щепан, выслушав. – Боюсь, расследованием в рамках нашей кафедры мы теперь не обойдемся. Не говори мне, что глобальная система наблюдения вышла из строя и мы теряем контроль над ситуацией! Совсем недавно все было прекрасно, единичные инциденты можно не считать! Да нас гильотинируют через повешение в кипящем масле! Причем мы будем считать, что легко отделались!

– Число «инцидентов» просто-напросто превысило критическую массу, – рассудительно сказал я. – Раньше мы не замечали, что происходит нечто непредвиденное и не описанное в руководствах, а на циркулирующие среди меркурианцев слухи внимания не обращали – совершенно зря, кстати! Предлагаю вот что: пока на Граульф не докладывать, несколько дней или недель ничего не решат. Проверить все до единого компьютеры и выборочно – датчики, фиксирующие передвижение особей. Предупредить руководителей центров наблюдения, через вашу голову они рапорты подавать не вправе, субординация… Пусть утроят внимание и вплотную займутся работой с местным населением.

– Это противоречит режиму секретности…

– Да и плевать! Для начала мы должны получить достоверную картину происходящего, и уже потом обращаться за помощью в Университет. Решать вам, пан Щепан.

– Здравая мысль, – согласился он, подумав минутку. – Действительно, не стоит торопиться, только дров наломаем. Меня беспокоит этот Вильрих фон Зоттау, не хватало только, чтобы он начал болтать на каждом углу. И ведьма…

– Они готовы встретиться с вами пан Щепан. Встретиться, чтобы рассказать о своих соображениях. Воспринимайте их серьезно, эти люди имеют свойство думать нестандартно.

– Это и вызывает нехорошие подозрения. Настораживает. Хорошо, уговорил. Николай, ты отправляйся в…

– Подождите. Мне лучше поработать на самом важном направлении. Попробую выяснить, что за чужак приземлился возле технозоны и в чем причина его интереса к этому району. Сами понимаете, Крепости должны оберегаться с особой тщательностью. Разрешите воспользоваться системой «Доннар»?

– Ты не забыл, что она предназначена только для работы в экстремальных обстоятельствах?

– А у нас, видимо, праздник урожая? Рождественские гуляния? Поймите же, сейчас не время точно следовать устаревшим инструкциям! Обстоятельства вполне тянут на экстремальные!

– Действуй. Только не увлекайся, никакой самодеятельности, – кивнул Щепан. – Эту парочку, принца с ведьмой, ко мне немедленно… Пана Михаловеца тоже, он все-таки отвечает за техническое обеспечение центра, должен быть в курсе событий.

– Вот и замечательно! Вильрих остановился в городе, я передам ему приглашение.

– Только не исчезай надолго. Натура у тебя увлекающаяся, а дел сейчас будет невпроворот. Ты мне нужен здесь.

– Постараюсь…

* * *

Закончив с неотложными делами меньше чем за два часа и быстро поговорив с Вильрихом, обитавшем на постоялом дворе «для благородных» возле ратуши, я пешком отправился к Королевским воротам, откуда начиналась дорога к моравской столице. Лошадь брать смысла нет, кто ее домой отведет? Мне предстояло воспользоваться другим транспортным средством – самым быстрым, надежным и не вызывающим досадных задержек.

Следовало выйти из города, преодолеть широкий каменный мост через Римаву и подняться на холм. Через три с лишним километра появился густой перелесок, в котором пылал знакомый огонек, не воспринимаемый обычным зрением. Точка перехода Металабиринта сингулярности. Отсюда я могу «прыгнуть» хоть на Граульф, хоть на Землю – да куда угодно! Пространства-времени для нас не существует.

Планетарных точек на Меркуриуме немного, всего-то тридцать семь. Одиннадцать из них, находящихся в самых густонаселенных районах Скандзы, «заглушены» по просьбе Совета. Университет установил там генераторы искусственной гравитации, искажающие поля в локальной области и не позволяющие войти в Лабиринт. Шесть действующих точек остались на крайнем севере и в дикой Готии, одна на соседнем материке, все остальные расположены на поверхности океана, и чтобы добраться до них, надо приложить много усилий. Исключение – Дольни-Краловице, нам требуется постоянная связь с Граульфом, и как бы не брюзжал Совет, категорически настаивающий на полной изоляции планеты, эту точку входа-выхода мы используем постоянно.

Сосредоточившись, я закрыл глаза и «увидел невидимое» – розовые линии и полосы, сходящиеся в яркую звездочку прямо передо мной, на расстоянии вытянутой руки. Осталось настроиться на гравитационное поле Меркуриума, понять, как в данный момент оно взаимодействует со звездой, спутниками-лунами и другими планетами системы, один шаг вперед… Зная, как пользоваться этой, самой уникальной способностью нового человечества – секундное дело! Даже меньше, обычный переход из точки в точку на любое расстояние происходит без потерь во времени.

Готово! Сразу стало понятно, что холодрыга жуткая, градусов тридцать мороза. Зато очень ясно, на небе ни облачка, солнце бьет в глаза. Слой жесткого снега тонкий, под ногами сплошной лед, прямо впереди покрытые инеем серо-голубые скалы. А ну бегом!

Я вприпрыжку ринулся к скалам, попутно чувствуя, как меня ощупывают веера лучей биосканеров, активизировавшихся сразу по моему прибытию – любой живой объект подлежит идентификации, а в случае отсутствия допуска, немедленному уничтожению. Здесь, в четырехстах километрах от полюса, на забытой людьми и мистическими силами северной оконечности Скандзы, разместилась база «Доннар», единственный принадлежащий Университету объект, оборудованный не биотехническими шедеврами Граульфа, а техникой настоящей, привычной мне со времен жизни на Земле. То есть «железом» – новейшим, дорогим и сложным, произведенным на Юноне-II, чья субцивилизации является прямой наследницей Земли по схеме развития: они пошли по техногенному пути и достигли немыслимых высот. Я хоть и биолог по образованию и призванию, но все равно юнонианцам завидую – там воплотили в жизнь самые смелые мечты землян, воплотили фантастику в материю…

«Доннар» – это резервный командный пункт на самый критический случай. Падение гигантского астероида, общемировая эпидемия, нападение инопланетян (настоящих инопланетян, летописных «зеленых человечков», а не людей!), любая теоретически возможная глобальная катастрофа, вплоть до появления нейтронной звезды, благодаря которой Земля закончила свою историю! База спрятана в Арктике, за Полярным кругом и намеренно построена возле точки сингулярности, чтобы к ней всегда был доступ через Лабиринт.

База обычно находится в «режиме ожидания», но как только в охраняемом радиусе появляется один из владельцев, имеющих допуск по высшей категории, комплекс оживает и уже через несколько мгновений становится готов к работе. Достаточно отдать приказ, как с одной из лун Меркуриума стартуют несколько десятков мини-ракет, на орбите появится группировка спутников наблюдения и каждый квадратный метр планеты окажется под нашим контролем даже в крайне маловероятном случае отказа стационарных центров Университета.

(Маловероятном? Ну-ну…)

Зная, что случится, когда будет пересечена невидимая черта, я оттолкнулся от земли, сгруппировался и взлетел, подхваченный притягивающим полем. Человек неопытный перепугался бы до мокрых штанов, увидев, что сейчас со всего маху ударится о заиндевелую каменную стену. На миг расползлись лепестки диафрагмы, меня втянуло в глубокий колодец, ощущение свободного падения быстро сменилось уверенностью в том, что я очутился на твердой поверхности. Так и есть, внешний шлюз пройден, воздух теплый, сильно пахнет озоном. Впереди – освещенный выпуклыми белыми плафонами коридор.

– Добро пожаловать, господин Крылов, – раздался низкий баритон управляющего объектом искусственного разума. – Все системы активны, жду распоряжений.

– Орбитальный челнок, немедленно, – приказал я. – Вруби радары и сканеры автоматических станций на всех трех лунах, меня интересует крупный искусственный объект, который может находиться на высокой орбите планеты. Координаты, траектория, направление движения. Радиус поиска – астрономическая единица.

– Процедура займет не менее двадцати минут. Коридоры F, G, и L разблокированы, следуйте за указателями к ангару…

По полу побежала цепочка золотистых огоньков, справа открылся проход. База сравнительно невелика, однако способна вместить весь университетский персонал, трудящийся на Меркуриуме, для эвакуации сотрудников из районов, где нет доступа к точкам сингулярности, предназначены пять атмосферных модулей, для выхода в космос – хорошо вооруженный военно-транспортный челнок. Зачем он здесь? Очень просто: спутники связи нуждаются в замене, да и вообще запас карман не тянет, всякое может случиться.

Прямо, направо, еще раз направо, вниз через левитационный колодец. В ангаре значительно прохладнее, тотчас пар изо рта повалил.

– Предпочтете ручное управление? – осведомился искусственный разум. – Напоминаю, что у вас нет квалификации пилота, могу порекомендовать…

– Рули самостоятельно, – я махнул рукой. – Что с поиском?

– Пока безрезультатно. Вы желаете вылететь в любом случае?

– Да, конечно, и чем быстрее, тем лучше…

Сходства со старыми земными моделями у челнока не было ровным счетом никакого, с первого взгляда и не подумаешь, что проектировщики с Юноны создали именно космический корабль. Размеры солидные, не меньше сорока метров в длину и двадцать пять в ширину, больше всего челнок походил на панцирь черепахи, овальный и гладкий, как стекло. Никаких шасси и посадочных опор, вытянутая полусфера с плоским основанием просто стоит на металлическом полу ангара, отражая свет ламп. Крылья, стабилизаторы, кили, антенны связи и прочие ненужные детали отсутствуют как данность. Покрытие нанотехническое, сверхпроводящие волокна, поглощающие и переизлучающие все виды энергии, конфигурация молекул может быть изменена в любой момент, если в тебя стреляют, энергия разряда может быть перенаправлена на двигатели или усиление защитных полей, силовая установка комбинированная – ЭМ-поля, антигравы, квантовый лабиринтный движок… Всех наворотов, придуманных юнонианцами, не перечислить, это не просто челнок, а вершина технологической мысли, более сложными и совершенными могут быть только высокоорганизованные живые существа!

По поверхности корабля прокатилась рябь, в корпусе образовалась прореха – на Юноне это старомодно называется «шлюзом», хотя механики никакой: микроволокна расступились, пропуская человека. В кабине привычные кресла для пилотов, но систем управления не видно: надеваешь шлем или задействуешь имплант, отдаешь мысленные команды, а судно их выполняет. Поскольку имплантов я не ношу (вот еще баловство – вживлять в мозг «мертвую» технику! На Граульфе это считается едва ли не святотатством!), достаточно было закрепить крохотный ретранслятор на ушной раковине. Матовый свод впереди стал прозрачным, превратившись в огромное обзорное окно, появились голограммы служб навигации и обнаружения, словом, кабина приобрела более-менее типичный вид, а то сидишь, будто в изолированном от всего мира коконе…

– Полная готовность, – проинформировал ИР. – Стартовать?

– Давай.

Разошлись створки громадных ворот, снаружи замаскированных под скальный выход, в ангар замело снег. Движения судна не чувствовалось, челнок и не покачнулся, шел ровно, будто лодка в полный штиль. Никаких неприятных ощущений за время выхода из атмосферы, компенсирующие поля прекрасно отрегулированы, комфорт потрясающий.

Голубое небо потемнело, проступили звезды и яркая полоса галактического диска, благодаря фильтрам можно было не щурясь смотреть даже на звезду, вокруг которой вращался Меркуриум. Появились изрытые кратерами луны – белая, желтоватая и кирпично-красная. Планета сияла лазурью океанов и сверкающей кляксой северной полярной шапки.

– Неопознанный объект обнаружен, – наконец-то сообщил искусственный разум. Ура, я был прав! –Траектория замкнуто-эллиптическая, приблизительное расстояние…

– Короче! – перебил я. – Где он?

– Неподалеку от точки Лагранжа, пятьдесят три орбитальных градуса над планетой. Начать сближение?

– Только будь осторожнее, еще палить сдуру начнут…

– Напомню, что при старте задействованы все комплексы защиты, судно может находиться возле поверхности звезды или в эпицентре термоядерного взрыва без последствий для экипажа и рабочих систем.

– Спасибо, успокоил.

По-моему, это был транспортный корабль. Очень большой, измещение не меньше тридцати пяти тысяч регистровых тонн, а скорее всего куда больше. Некрасивый, угловатый, чем-то напоминающий гигантскую бутылку или неровный конус. Обшивка матово-черная, но…

– Подойди как можно ближе, – скомандовал я. – А лучше увеличь изображение опознавательных знаков!

Вот тебе, Коленька, и день святой Иоленты, или кого там сегодня в наших церквях поминают?! Гости прибыли оттуда, откуда ждать их было бессмысленно. Нет, я конечно предполагал, что люди Содружества в один далеко не прекрасный день начнут пользоваться глубинными участками Лабиринта, однако никак не думал, что это знаменательное событие произойдет так скоро!

Эмблему Сириус-Центра в виде розы ветров и золотого имперского орла ни с чем не перепутаешь. Наклоненные вправо буквы – «Equilibrum», чуть ниже, то же название более мелко, кириллицей, обозначен и порт приписки: «БС Хаген», система Эпсилон Эридана. Под небольшим жилым отсеком на борту еще один символ – белая акула на синем щите.

Ой-ой-ой! Дата постройки, выведенная под щитом, вначале привела меня в недоумение, а потом заставила признать, что это несомненная ошибка. 2652 год. Дальний корабль может эксплуатироваться сто лет, ну сто пятьдесят с обязательным капитальным ремонтом, но только не пятьсот. Так не бывает, это корыто давным-давно обязаны были списать, разрезать и переплавить! Две тысячи шестьсот пятьдесят второй? За тридцать лет до окончания истории с Гермесом и «бегства „Птолемея“! не верю! Хоть кол мне на голове тешите, не верю и все тут!

– На борту есть люди? – обратился я к ИР.

– Проведено глубокое сканирование. Развитых форм жизни не обнаружено. Реакторы не активны, система жизнеобеспечения на жилой палубе предположительно не функционирует.

– Найди, где у него стыковочный шлюз, хочу туда забраться и посмотреть, что внутри.

– Это может быть опасно, – забеспокоился ИР. – Настоятельно рекомендую использовать защитный костюм. Подготовить робота-телохранителя?

– Не откажусь…

Под словами «защитный костюм» на Юноне подразумевают еще одно микроскопическое устройство, которое можно засунуть в карман обычной одежды, носить на цепочке, да хоть проглотить, если возникнет желание! Генератор полей класса «А», плюс осмотический фильтр, позволяющий дышать в самой разреженной атмосфере. Редкость и эксклюзив, выпускается мизерными партиями, но Университет с расходами не считается, обеспечение сотрудников средствами личной безопасности всегда было приоритетом. Робот-охранник чуть крупнее, размером не больше пальца – левитирующий аппарат, способный угостить недоброжелателя сгустком плазмы, ослепить профилированными импульсами лазера и разрезать плотный объект пучками высокоэнергетичных электронов. Когда над твоим плечом порхает эдакий миниатюрный истребитель, невольно начинаешь чувствовать себя увереннее.

Затруднений со стыковочным шлюзом не возникло. ИР придал участку корпуса челнока нужную форму, проверил герметичность соединения и подал энергию на бездействующие замки «Эквилибрума» – заходи кто хочет, бери что понравится. Первым в темный коридор нырнул управляемый искусственным разумом робот, а когда пришел сигнал, дающий знать, что опасности нет, я шагнул вперед. Отлично знаю, как это выглядит со стороны – переливающаяся расплавленным золотом фигура в радужном ореоле, любой меркурианец, увидев такое, непременно решил бы, что встретился с ангелом. Я же не чувствовал никаких особых изменений, только вдох надо делать с небольшим усилием, да кожу покалывает статическими разрядами: все-таки меня окутывает вихрь концентрированной энергии, способной защитить если не от ядерного взрыва, то от пули или лазера – точно.

Данные сканеров подтвердились. На корабле пусто, комплекс жизнеобеспечения не действует. Давление воздуха понижено, но утечек не отмечено, пробоин в обшивке нет. Температура упала до минус ста семнадцати по классической шкале Цельсия.

Я прогулялся по палубе, заглянул в каюты, только одна показалась мне жилой. Обнаружил папку с распечатанными документами – пришлось вызывать с челнока робот-манипулятор, при всех преимуществах защитного костюма взять в руки какой-либо предмет я не могу. Центр управления мертв, не горит ни единый индикатор, только аварийная подсветка. Спустился в трюм, забитый контейнерами и уродливыми механизмами, добрался до реакторного зала. Силовая установка бездействует. На обратном пути заметил десятки намертво закрепленных цилиндров, осмотрел один и только головой покачал – маркировка и красно-желтые значки с «пропеллером» в треугольнике однозначно указывали, что это водородные бомбы. Сколько ж их здесь? Солидный груз, в некоторых наших мирах настолько уникальный товар с руками оторвут и будут долго благодарить. Постараюсь не забыть об этом странном транспорте, глядишь и пригодится на черный день…

И все-таки, что случилось с кораблем? Экипаж был небольшой, один-два человека. Спасательный челнок отсутствует, чему я решительно не удивляюсь. Но что делает построенное на верфях Содружества судно в другом рукаве Галактики и другом времени? Судя по дизайну и некоторым другим бросающимся в глаза приметам, «Эквилибрум» действительно был создан во второй трети прошлого тысячелетия, памятной мне по громким забавам нашей сумасбродной компании. Эх, надо будет как-нибудь Вениамина Борисовича навестить… Потом.

Хватит, нагулялся, пора возвращаться. Здесь мрачно и неуютно, как и везде, откуда навсегда ушли люди. Трофеи захвачены, это главное.

– Домой, – распорядился я, устраиваясь в кресле кабины. – Люки транспорта задраить, сделать вид, будто нас здесь не было. Понял?

– Принято, – безропотно согласился ИР. – Чужой корабль на устойчивой орбите, но, может быть, стоит отбуксировать его…

– Не надо, – терпеть не могу инициативы со стороны разумных машин, они всегда хотят как лучше, а получается ровно наоборот. – Повторяю: садимся на базе «Доннар», только не торопись, мне нужно часа полтора – разобраться кое в чем…

– Принято.

Папка хорошая, из настоящей кожи, не пластик какой-нибудь. Тиснение, обязательная акула, на этот раз окруженная текстом: «Эквилибрум». Ассоциация Торгового флота. Аврелианский центр транспортного контроля». Распечатки на тончайшем невесомом велене, тоже насквозь знакомо. Давайте выясним, что мы имеем. Год, прежде всего год!

Контракт, полетная карта, регистрационные документы, протокол досмотра карантинной службы, накладные на груз, гарантии, страховка, договоры на техническое обслуживание судна, история рейсов, счета… Да здравствует бюрократия! Приятно столкнуться с человеком, серьезно относящимся к бумагам и хранящим свою документацию не только в электронном, но и в «бумажном» виде! Как много эти листочки могут рассказать о человеке!

Дата так или иначе неправдоподобная – 2680 год. Ладно, допустим. Что дальше? «Эквилибрум», постройка-приписка-фрахт, и тыры-пыры… Владелец и капитан: Степан Д. Королев – ага, значит, соотечественник, я так и полагал! – двадцать четыре года, русская диаспора Аврелии (Эпсилон Эридана), подданный Империи, не женат, лицензия пилота класса «В» (лабиринтные транспорты и легкие гражданские суда типа «космос-планета-космос»), фирма частная, четыре штрафа за незначительные нарушения, общий налет, повышение квалификации, экипаж…

Понятно, экипажа нет. Парнишка летает сам, в сопровождении автономного ИР девятнадцатого поколения «Птолемея». Судя по документам, 7 февраля 2680 он должен был отправиться на Бекрукс (это где такое?), но цели явно не достиг. Ничего себе лабиринтный прыжок – почти сто тысяч световых и пятьсот девяносто три года в объективном времени, если верить бумагам! Как только умудрился? Однозначно, авария – наверняка корабль случайно вынесло в неизвестный коридор Лабиринта. Если верить обнаружившемуся в этой же папке реестру доступных человечеству (их человечеству) звездных систем, путешествовать можно только в радиусе полутора тысяч световых, что по нашим критериям несерьезно.

– Отставить базу «Доннар», – я принял решение спонтанно, как и всегда. Челнок уже входил в атмосферу Меркуриума. – Камуфляж «хамелеон», направление – вторая технологическая зона «Северо-запад»… Хотя нет, приземлись рядом с Бьюрдалом, там наш центр, потом отправляйся на место постоянной дислокации.

– Принято, – послушно ответил ИР. – Известить об изменении маршрута диспетчера-наблюдателя Дольни-Краловице?

– Извещай. Проинформируй, что я выйду на связь вечером.

– Принято.

Собственное расследование? Почему бы и нет, если надумал, так действуй! Пан Щепан поворчит и успокоится, а мне интересно. В конце концов, я никак не могу понять, каким образом человек, никогда не бывавший на Меркуриуме, преодолел радиус безопасности технозоны и благополучно улизнул от «Сапфира»?

Разберемся на месте.

* * *

Для стороннего наблюдателя совершивший посадку в прибрежных дюнах челнок был невидим – безупречный полимерный камуфляж не отражал свет, а поглощал его, человек мог заметить лишь неясную тень. Людей поблизости все равно не было, мы сели в нескольких милях к северу от города.

Пляжи тут шикарные, но слово «туризм» в лексиконе меркурианцев по понятным причинам отсутствует. Серо-голубой океан, пологое побережье с бесконечной цепью высоких дюн, чуть дальше хвойные рощицы. Если взглянуть на юго-восток, увидишь зубчики вершин Танвальдского хребта – утром я смотрел на него с «южного фасада», из Моравии. Над горами висят плотные тучи.

Челнок, используя электромагнитные двигатели, бесшумно улетел на базу. Из всех техночудес я прихватил с собой аварийный чип-навигатор: если придется туго, меня всегда смогут обнаружить и выслать помощь. Не без труда пройдя через дюны – ноги вязли в мелком песке, – я повернул направо и отправился в сторону Бьюрдала. Вдалеке на море белело пятнышко паруса. Отлично, значит торговля идет и жизнь продолжается, не взирая на скверные новости из Готии.

Мой план был прост, как правда: заглянуть в гости к бьюрдальским алхимикам, лично разобраться в обстановке и воспользоваться казной гильдии – до полета к «Эквилибруму» я рассчитывал вернуться в Дольни-Краловице и не взял с собой деньги и снаряжение, которые в ближайшие дни очень пригодятся. Ничего, стандартные комплекты для полевых выходов можно найти в любом из двадцати восьми наблюдательных центров Университета. Если не случится ничего непредвиденного, завтра поутру я отправлюсь на север, к той самой Крепости, возле которой побывал непонятный чужак и загляну в поместья окрестных дворян. Надеюсь, поиски не займут много времени, а господина С. Д. Королева тем временем ненароком не пристукнут. Готийцы простоваты, однако на руку тяжелы и к подозрительным незнакомцам относятся не лучшим образом.

Бьюрдал – открытый город, то есть он не располагает оборонительной фортификацией, для беспокойной Готии, более чем привычной и обязательной, здесь не нужны подорожные, «путевой налог» не взимается, за порядком приглядывают нанятые купцами бедные или безземельные дворяне, небольшой отряд в двадцать-тридцать клинков. Этого более чем хватает – обнажать оружие в Бьюрдале запрещено, нейтральная территория. Хочешь подраться, иди за символическую ограду. Ничто не должно нарушать спокойствия уважаемых коммерсантов, на которых держится торговля всего континента, островов и нескольких колоний на южном материке.

Бухта удобная и обширная, защищенная от штормов длинной каменистой косой и протянувшимися на несколько километров мелями, где стихии не разгуляться. Глубины фарватера достаточно для того, чтобы принимать крупные многомачтовые суда, но сейчас в гавани стоят лишь несколько готийских многовесельных лодей (северяне пришли, не иначе как со стороны Лейгангера) и две шхуны с вымпелами Остмарка. Первый месяц лета, не сезон, морского зверя бьют по осени, когда жир нагуляет.

Выглядит Бьюрдал, как беспорядочное скопление деревянных строений, – дома, склады, тут же загоны для скота, несколько каменных зданий принадлежат солидным купеческим домам. Непременная церковь. Словом, очень большая деревня, с Дольни-Краловице не сравнишь.

Двое белобрысых верзил при мечах и небольших самострелах проводили меня безмятежным взором и снова вернулись к своему занятию – «Три коня» популярны и в Готии, на этот раз пирамидки выбрасывались на донце небольшой бочки. Стража явно мается от безделья, у нас на незнакомого человека непременно обратили бы внимание, а этим все равно – кто ты, откуда и почему пришел пешком, когда всякий благородный обязан ездить на коне. Совсем распустились!

Резиденция алхимиков находилась возле пристаней, занимая флигель двухэтажного дома, сложенного из желтоватых кирпичей. Вывеска простая и узнаваемая: кораблик под парусом и фигурный вензель Иоахима Лемпенса, главы негоциантского союза, объединяющего купцов всего севера Скандзы. Как сказали бы на Земле – транснациональная корпорация.

– Куда, к кому? – тут охрана серьезная, хмурые ребята в настоящих кольчугах, дворяне из Отсмарка по виду. Трясти перед ними «княжьим листом» бессмысленно, страна другая, да и кто для них краловицкий князь Якуб?

– К Эрику Эдельверту, алхимику. По личной надобности.

– Жди…

Один из суровых блюстителей ушел во двор и через минуту вернулся с моим коллегой, урожденным граульфианцем и смотрителем местного центра.

– Ты откуда? – похоже, Эрик глазам своим не поверил. Все сотрудники Университета на Меркуриуме знают друг друга в лицо, но видимся мы редко, сказываются большие расстояния. – Пропустите его!

Охрана нехотя расступилась. И смотрят они недоброжелательно – почему вдруг?

Создатели интерьера бьюрдальской резиденции гильдии решили не следовать стереотипам, город приморский, значит, и «магия» должна быть с надлежащим привкусом. Чучела рыб страховидного обличья, разноцветные медузы в прозрачных сосудах, гравюры с изображениями океанских чудовищ – как реально существующих эндемиков, наподобие рогатых китов, так и тварей, являющихся атавизмами земной мифологии: кракены, исполинские кальмары, летучие змеи и прочие гидры с русалками. Одно время в Университете Граульфа лоббировалась сомнительная идея распространить проект «Легенда» на океан, однако из-за отсутствия эффективных средств контроля, мы ограничились производством нескольких больших спрутов и на том успокоились.

– Ты разве здесь один? – осмотрев лабораторию, я повернулся к выглядевшему задерганным и недовольным Эрику. Обычно он куда более жизнерадостен, сказывается молодость и любовь к своему делу, Эрик считается сотрудником перспективным. – Где остальные?

Штат наблюдательного центра в Бьюрдале был расширен до четырех человек вместо обычных двух или трех. Во-первых, рядом технологическая зона, во-вторых, неподалеку Танвальд, где разнообразного зверья особенно много, включая популяции экспериментальных образцов, надзор за которыми должен быть постоянным и пристальным – один лишь пещерный тролль при желании способен натворить немало бед, в отличие от сородичей, троллей лесных, созданий мощных, но относительно мирных и обладающих высоким IQ. Повальное увлечение «сказочными» тварями в первые столетия «Легенды» создало довольно прочную экосистему – существ класса «Saga» сравнительно немного, они заняли свою нишу, постепенно оттерев на второй план местных хищников, а люди научились уживаться с ними, поддерживая вооруженный нейтралитет. Но поскольку мы обязаны постоянно поддерживать надлежащий уровень «сказочности» и не давать меркурианцам расслабиться, на Граульфе продолжают изобретать все новые виды и «совершенствовать» уже известные.

Дополнительная причина, по которой мы вынуждены держать в Бьюрдале четверых сотрудников – готийская специфика. Плотность населения здесь невелика, а приснопамятная «шкала одичания» показывает великолепные результаты: тесты Серкис-Ромма доказывают, что на севере континента «Большая Игра» вышла в точку апогея, мифологический менталитет полностью вытеснил любые представления о реальности. Когда персонажи легенд встречаются на твоем пути каждый день и прячутся едва не за каждым кустом, невольно уверуешь в любую невидаль. Мы же поддерживаем суеверия технологическими методами – специальные зонды и гипноизлучатели создают красочные иллюзии, «явления духов» или «дикие охоты» производят сильное впечатление на простецов и благородных, не имеющих никакого представления о том, что они видят перед собой не «персонализацию сил природы» и не мистических тварей, а творения человеческих рук, созданные по заказу Совета…

Готия издавна стала полигоном для испытания средств непрямого воздействия на массовое сознание. Неоязычество в окраинных районах Готии и Остмарка рождено искусственно, нашими стараниями и без ведома Церкви – мы поставили архиепископа перед фактом, когда двухсотлетний процесс формирования новой религии был завершен. Они, мол, сами отвратились от света христианства, вспомнив «древних богов», надо было лучше присматривать за паствой, святые отцы! Университетским психологам, видите ли, очень хотелось посмотреть, как будут взаимодействовать политеизм и «официальная» религия. Ничего хорошего не вышло – из Карлштайна отправили миссионеров, трое из них погибли, остальные едва унесли ноги. С тех пор епископат решил оставить «дикарей» в покое: воевать с ними накладно и сложно, очень уж далеко расположены охваченные языческой заразой земли.

Лично я таких экспериментов решительно не одобряю, все-таки они ставятся над живыми людьми, однако Меркуриум сам по себе один гигантский эксперимент, что-либо изменить теперь невозможно. Остается плыть по течению и наблюдать за происходящим со стороны.

Наши опыты вызвали резкую деградацию человеческого общества? Ладно, пусть. Мы позабыли о морали в угоду высокой науке? Прекрасно! Благодаря «Легенде» смертность на Меркуриуме стократ выше, чем в других мирах? Чем не пожертвуешь ради прогресса нашей субцивилизации! В конце концов, меркурианцы сами начали эту бесконечную игру, это была их идея, мы только исполнители, контракт есть контракт! Гуманизм теперь не в моде? Да зарасти все говном! Я-то что могу поделать по большому счету?..

– Мои бездельники уехали вчера, – повествовал Эрик, попутно разливая по кружкам крепкий черный эль, излюбленный национальный напиток Готии. – Есть хочешь? Захочешь, скажешь… Пришло сообщение из Ламборга, это южнее, на побережье. Океан выбросил какое-то огромное чудовище, чуть не с остров размером. Отправились разбираться, что за диво, интересно же… Я остался на хозяйстве. Уверен, это глубоководное животное, из здешних – океан практически не изучен, а на большой глубине обитают монстры, каких не измыслят даже граульфианские биоконструкторы с их нездоровой фантазией. Моряки много интересного рассказывают, нам однажды следовало бы вплотную заняться морем, встречаются очень интересные виды…

– Подай запрос в Университет, – вяло отозвался я, сознавая, что даю бессмысленный совет. – Может пришлют экспедицию, поселим исследователей на необитаемых островах к западу, никто не заметит.

– Если за прошедшие девятьсот лет не прислали, значит, и теперь не заинтересуются, – уверенно сказал Эрик. – Ты-то что здесь делаешь? Вот не ждал, не гадал, что начальство нагрянет, предупредили бы! Стандартная инспекция?

– Какое я тебе начальство, подумай? Нет, не инспекция. У нас тут неприятности…

Сообщения от Совета Первого Поколения всегда приходят только в центр Дольни-Краловице, региональные станции в известность о происшествиях наподобие вчерашнего не ставятся: Совет не меньше нашего заботится о сохранении режима секретности, предпочитая общаться только с руководством гильдии. То, что вместо пана Щепана информацию о чужаке первым получил я, было предсказуемой случайностью, я лишь исполнял обязанности заместителя. Пришлось в двух словах объяснить Эрику о вторжении в охраняемую зону и последующих событиях. Про брошенный транспорт в космосе я умолчал, пока не время раскрывать все до единой карты.

– Черт-те что творится, – устало сказал он, выслушав. – Будь прокляты эти дурацкие Крепости, вместе с теми умниками, которые придумали разместить производство живого материала в…

– Цыц, – прикрикнул я. Эрик коснулся табуированной темы, даже в закрытом университетском обществе мы старались не распространяться о крайне деликатных особенностях Крепостей. Такого секрета и выходцы с Граульфа побаивались – если о нем узнают на других планетах, от репутации Университета камня на камне не останется. – Извини… Ты отчего такой печальный?

– Вымотался за последнее время, работы много. Разве не читаешь наши отчеты?

– Щепан читает. Мне некогда, тружусь в поте лица – устранить нарушения баланса в локальных экосистемах пока не получается, Университет вроде бы разрабатывает новую корректирующую программу.

– Новую программу! – с неожиданной злостью передразнил Эрик. – Николай, поверь моим словам: кто-то совершил очень серьезную ошибку. Большую ошибку. А ректорат теперь жаждет спасти честь мундира, пытаясь это скрыть и ликвидировать последствия привычными методами! Чудовища сорвались с цепи? Прекрасно, давайте создадим новых чудовищ, пострашнее, которые сожрут первых!

– Погоди, погоди. Что значит – «сорвались с цепи»? Все настолько плохо?

– Удивляюсь твоей наивности, – буркнул Эрик. – Зависть гложет – у вас в Краловице тишь да гладь, а мы тут с ног сбиваемся! Советую почаще заглядывать в сводки региональных центров.

– Никакой тиши-глади у нас не наблюдается, – я быстро рассказал о невиданной зверюге, убитой в Черне. – Думаю, мы наблюдаем или массовые мутации, вызванные незнамо какими причинами, или…

– …Или имеем дело с нарушениями в производственном цикле непосредственно на Груальфе, – подхватил мою мысль Эрик. – Сам посуди, только в окрестностях Бьюрдала двенадцать нападений на людей за последние две недели! В прежние времена столько и за год не набиралось, если особо ретивые дворяне, желая погеройствовать, сами на рожон не лезли! Причем я говорю только о нападениях на благородных и только о тех, про которые нам известно. А простецы в дальних деревнях? Приходят к господам, жалуются, а толку-то? Благородные за каждым отдельно взятым упырем гоняться не станут, иначе из седла месяцами не вылезешь! Стража Крепостей пытается хоть что-то делать, они ведь фанатики, но Стражей мало, да и гибнут они частенько. На Лейгангере из-за нечисти торговля чахнет – видел в гавани лодьи северян? Сами с товаром приплыли! Наших варваров напугать сложно, они всерьез боятся только одного – остаться на зиму без припасов. Если ты мне скажешь, что мы имеем дело с обычными «инцидентами», я только посмеюсь! Это не инциденты, это система! Мы находимся рядом с критической точкой, пройдя которую, «Легенда» из экологической программы обернется мистическим кошмаром. Кошмар для всех, мы не исключение. Хотя бы потому, что разгребать накопившиеся проблемы придется нам.

– Не преувеличивай, – я покачал головой. – Сам знаешь, один сигнал – и зверье попросту передохнет.

– Полагаешь, Университет решится загубить проект, воплощению которого посвятил несколько столетий кропотливой работы? Да за одну такую мысль в ректорате тебя распнут вниз головой, как святого Петра! Не-ет, они будут стоять до конца, предлагать все новые «корректирующие программы», успокаивать и делать вид, будто ничего особенного не происходит! У кого хранятся коды от систем аварийного управления «Легендой»?

– У пана Щепана кодов точно нет, – сказал я. – На Граульфе они хранятся. Отдать приказ о массовой ликвидации всех особей и популяций способен только ректорат. В нашей компетенции принятие решений об уничтожении отдельных существ, ты это знаешь не хуже меня.

– Никакой массовой ликвидации не будет, – настаивал на своем Эрик. – Предположим самое невероятное: приказ отдан, несколько миллионов тварей умерли, на «Легенде» поставлен жирный крест. А что делать с тварями наподобие той, которую вы поймали возле Дольни-Краловице? Детекторы их не видят, наноконтроллеры наверняка не действуют… Вот и думай!

Верно, поводов призадуматься более чем достаточно. Откровенно говоря, у меня по спине пробежал нехороший холодок.

– Бороться с последствиями бессмысленно, надо искать причину! Высадить на Меркуриум десант лучших аналитиков и специалистов в области биоконструирования, привлечь юнонианцев – «неживая» техника и машинный искусственный разум на Граульфе недооценен, объединив усилия субцивилизаций, развивающихся по биологическому и технократическому пути, можно достичь неплохих результатов, зря мы зациклились на «жизни в ее бесконечном многообразии». Незачем делать «живую» телегу, когда гораздо проще сколотить ее из досок!

– Еретические мысли высказываешь, – я усмехнулся. – Подвергаешь сомнению общепринятые истины.

– А как иначе? – грустно сказал Эрик. – Кроме того, «общепринятое» далеко не всегда истинно. Оставим все как есть – будет только хуже. Нельзя молчать.

– Никто не предлагает тебе молчать. Накатай доклад по ситуации, обязательно – документальные свидетельства, фактологию, желательно записи рассказов местных жителей. Собственные наблюдения и выводы. Мне тебя учить, что ли?

– Ага, Щепан может и прочитает, а когда файл доставят на Граульф? Спасибо, если просмотрят и доложат руководству кафедры!..

– Повтори! – я вскинулся. – Нет, не повторяй… Понял! Завалим их рапортами! Каждый день, со всеми деталями, можно излагать с художественными подробностями покровавее, чтоб пробрало до костей! Голограммы с вывороченными кишками и зубастыми мордами приложить!

– Каждый день? – Эрик вздернул брови. – Каким, интересно, образом? Линия Планка блокирована, дальней связи нет, сферы сингулярности в космосе не реактивируешь… Режим секретности, чтоб его!

– Тогда отправляй на базу в Краловице, курьер бывает на Граульфе каждые десять дней, ходит через Металабиринт. А я затребую аналогичные доклады от всех центров наблюдения. Уверен, материалов подберется предостаточно, только на юге материка относительно тихо… Должно хоть как-нибудь подействовать!

– И дальше что? Думаешь, это повлияет на принятие принципиальных решений? Не верю. Слишком многое поставлено на кон. Мы устроили опыт вселенского масштаба, целая планета, населенная людьми, превращена в… В испытательный полигон и бестиарий только ради удовлетворения наших амбиций! Прежде всего чистая наука, неограниченное познание и стремление творить. На выходе – гора трупов наших сородичей, людей. Нельзя брать на себя функции Господа Бога!

– Надеюсь, тебя еще в католицизм не обратили?

– Начал задумываться, – взбешенно огрызнулся Эрик. – Ценности христианства не забыли хотя бы здесь, в обществе деградировавших варваров, над которыми можно устраивать эксперименты, будто над кроликами. Меркурианцы лучше нас. Честнее. Кому из них придет в голову устроить тысячелетний спектакль для соседней субцивилизации?

– У-у, да тебя гнать из Университета пора, – рассмеялся я и примирительно поднял ладони. – Сдаюсь. Я думаю точно так же. Докладывать наверх о твоих сомнениях не собираюсь, и впрямь уволят или переведут. Что конкретно надо делать, я пока не знаю. Стараюсь понять. Поможешь?

– Помогу, – вздохнул Эрик. – Знал бы ты, как сейчас тяжело. И никакого просвета.

– Отставить сопли, как говаривали на Земле. У тебя в южной Готии друзей много? А то охрана торгового дома Лемпенса мне не понравилась, сердитыми выглядят.

– Эти из Остмарка, Регенсбург вроде бы. Суровые господа – безземельные младшие сыновья, перспектив никаких, злые как черти. Единственным занятием, достойным дворянина, считают дело меча – алхимия относится к плебейскому ремеслу, мужчине не пристало заниматься магией. Распространенный предрассудок на севере, имей в виду на будущее… Друзей? В основном купцы и моряки. Благородные здесь не такие замкнутые, как на Лейгангере, пообщительнее. Большинство христиане, пускай и скатываются потихоньку к язычеству – суеверия перевешивают догмы. Наша работа, между прочим, это мы потрудились во славу Вотана. Глядишь, и воздаст по справедливости… Топором по черепу.

– Вотана не существует, – твердо сказал я. – А если он и существовал, то очень давно, причем на Земле, в десятках тысяч световых лет отсюда. Я хочу осмотреть район зоны «Северо-запад-2». Порекомендуешь кого? Чтобы можно было остановиться, недолго пожить и не бояться, что варвары всадят тебе стрелу между лопаток потому, что высморкался не там и не вовремя? Оттуда и начну искать чужака. Если нет – переживу, буду кочевать по деревням простецов, только карта подробная нужна. Простецы всегда примут и не обидят.

– Тебя обидишь, пожалуй, – с непонятной интонацией произнес Эрик, подняв взгляд к потолку. В Университете о моих давних приключениях ходит немало баек, причем достоверных историй среди них не больше одного процента. – Кажется, я знаю одного человечка… Из Стражей Крепостей, парнишка вполне вменяемый. Когда заглядывает в Бьюрдал, непременно заходит в гости, интересуется алхимией, расспрашивает о чудовищах. Очень любознательный, учится на ходу, но все равно дремуч и темен, как и все готийцы. Я его проверял, развитие энергетических способностей выше среднего, так просто этому не научишься, его кто-то выдрессировал…

– Вменяемый? – заинтересовался я. – Уже хорошо. Из знатных дворян?

– Да, семья уважаемая. У них обширные лены вдоль Танвальда и на северо-востоке. Он третий сын, по традиции ушел в Стражу Крепостей, но отец оставил за ним большой земельный надел, приносящий доход. Зигвальд Герлиц, вроде бы ему шестьдесят стандартных лет или около того, я специально не интересовался.

Шестьдесят? На Земле это был возраст увядания, а новое человечество полагает такой срок несерьезным – молодость, причем ранняя.

– …Любитель рискнуть, – продолжал Эрик, – однако без никчемной бравады. Старается работать в одиночку, так якобы больше славы стяжает. Личная слава для готийцев всегда стоит превыше любых других добродетелей. Если кого я и могу назвать другом, так это Зигвальда. Он, по крайней мере, искренний и не гордец, как подавляющее большинство остальных. Умеет читать и писать на латинском, говорит на нескольких диалектах простецов. Можно сказать, образованный человек.

– Образованный?.. – я вновь осознал, как нивелировалось понятие «образование» на Меркуриуме. – Напишешь рекомендательное письмо?

– Здесь не принято писать такие письма, забудь о цивилизации. Это меркурианская Готия, а не Граульф или Юнона. И даже не Моравия.

– Давай обговорим нюансы попозже, идет? До вечера мне хотелось бы связаться с Дольни-Краловице по широкополосной, поужинать, затем выспаться и утром отправиться на север. Лошадь в Бьюрдале можно купить?

– Можно, – согласился Эрик. – Но ехать в одиночестве не рекомендую, иначе станешь очередной жертвой «Легенды», на дорогах небезопасно. Посидишь в городе пару дней? Послезавтра в сторону Лейгангера уходит обоз с надежной охраной, тебе по пути. Заодно и обговорим, как составлять доклады в Университет. Пострашнее и повнушительнее…

– Пока терпит. Однако время очень коротко, сам понимаешь.

– Пойдем в таверну? Рыбу готовят чудесно, эль свежесваренный, да и обстановка там душевнее. Послушаешь морские небывальщины от моряков, они хорошо рассказывают.

– Мне страшных баек вполне хватает и по работе.

– А если это не байки? Вспомни, океан Меркуриума не исследован. Приходится верить свидетелям на слово…

* * *

Следующим утром из Ламборга вернулся один из помощников Эрика – привез занятные снимки, моментально вызвавшие тихий переполох.

Оказывается, штормом на берег выбросило кракена, единственный университетский опыт в области необычной морской фауны, если не считать трех видов гигантских акул. С акулами дело обстояло проще простого – незначительная генетическая коррекция приводила к стремительному росту организма, после чего хищная рыбина становилась не просто большой, а ОЧЕНЬ большой, около сорока метров от носа до хвоста. Размножаться акулы могли естественным путем, их численность всегда была невелика и серьезных неприятностей они не доставляли. Суперакулы лишь подталкивали меркурианских мореходов к сочинительству историй, которые на ночь лучше не слушать – богатейшая и изысканная фантазия покорителей океана еще на Земле рождала невиданных чудовищ, так что говорить о Меркуриуме, где вполне реальные монстры были спутниками человека с самого его рождения!

Кракены, они же «головоногие моллюски с повышенной адаптивностью к нестандартным условиям», были от начала до конца специальным проектом. Насчет адаптивности ничего не скажу, но вот склонность к немотивированной агрессии у этих страхолюдин самая что ни на есть повышенная. Кракен атакует любой крупный движущийся объект, попавший в его поле зрения, начиная от акул-переростков, заканчивая кораблем – достаточно увидеть из-под воды тень корпуса и кильватерный след. Учитывая колоссальные размеры и мощь щупалец, такой осьминог способен потопить даже многомачтовое судно. Впрочем, слово «осьминог» не совсем верно – тентаклей у кракена двадцать четыре, каждое может достигать в длину полусотни метров, взрослая особь весит, как динозавр, больше ста тридцати тонн. Это не просто монстры – монстрищи! В океан мы выпустили четырех кракенов и они давно достигли устрашающих размеров.

Остается добавить, что кракены имеют отвратительную привычку иногда вылезать на берег или на мелководье, погреться на солнышке, что в обязательном порядке вызывает бурную панику у всех, кто оказался рядом и до кого не дотянулись щупальца. Однако в данном случае чудище было мертво, да не просто мертво, а растерзано едва не в клочья.

Я несколько раз прокрутил видеофайл, не обращая внимания на комментарии слегка обалдевшего Эрика, и решил, что многого в этой жизни не понимаю. Как? Каким образом? Кто? Попомнишь тут вчерашний рассказ капитана «Морской невесты» о встреченном неподалеку от Грюнзее «левиафане», судя по красочному описанию, размером походившему на авианосец Военно-космического корпуса с «огненными жвалами» и «рогами длиной в мачту».

На мой взгляд, убить кракена можно только ядерной бомбой, наподобие тех, что покоятся в трюме «Эквилибрума». Слишком здоровый, пожалуй, это самое масштабное из наших живых творений. И тем не менее моллюск-гигант был превращен в сочащуюся темно-голубой кровью бесформенную студенистую массу. Несколько тентаклей оторвано, туловище располосовано так, будто над кракеном поработали титаническими ножами, жесткий «клюв» расщеплен. Засуньте обычного осьминога в мясорубку, получится примерно то же самое.

– Что-то мне теперь не хочется путешествовать морем, – сказал я, когда голограмма погасла. – Джентльмены, люди пришли на Меркуриум с Земли почти тысячу лет назад, правильно? Мореплавание начало развиваться спустя лет двести? В это же время мы начали активно заниматься «Легендой» и взяли планету под свое наблюдение?

– Не всю планету, – уточнил Эрик. – Только сушу. Это тридцать девять процентов поверхности Меркуриума. Я же говорил: что происходит в океане, особенно на больших глубинах, никому не известно. Может быть, кракены передрались между собой?

– Нехарактерные повреждения… Восхитительно, оказывается у нас под боком живут твари, запросто способные расправиться с искусственно созданным чудовищем библейской величины, а мы и в ус не дуем? Морской фольклор считаем глупыми выдумками, а секретами океана не интересуемся потому, что там некому дурить голову и не над кем учинять зловещие эксперименты.

– На берег эти существа все равно не выйдут. Во-первых, потому, что ничего похожего раньше не случалось, во-вторых, из-за их массы, предположительно очень большой. Не понимаю, с чего вдруг ты заинтересовался меркурианской морской фауной? Погиб кракен, да и черт с ним! На земле проблем гораздо больше!

– Что-то здесь неправильно, – я потер лоб ладонью, пытаясь сообразить, что конкретно меня насторожило. Никак не уловить мысль, хоть тресни! – Эрик, сделай доброе дело: пока я занимаюсь поисками на севере, начни осторожно расспрашивать капитанов заходящих в Бьюрдал судов. Не только капитанов, всех моряков в возрасте и с опытом. Словесной шелухи будет предостаточно, но достоверные факты мы рано или поздно вычленим. Интересуйся, когда именно появились «левиафаны» и прочие персонажи легенд. Если они «были всегда» – замечательно, но если впервые их увидели сравнительно недавно, то есть в течение последних двухсот лет… Понимаешь?

– Святая Бригитта… – Эрик, кажется, понял к чему я веду. – Процесс, начавшийся на суше, перекинулся на океан? Исключено!

– Сейчас ничего нельзя исключать! Более того, я тебе оставлю свой личный ключ доступа к базе данных краловицкого центра. Проверишь все до единой даты прибытия транспортов с Граульфа в течение… допустим, тех же двух столетий. График посещений Меркуриума через планетарные точки перехода Лабиринта сингулярности за аналогичный срок. Меня интересуют любые подозрительные визиты.

– Двести лет? Рехнулся? Работы на несколько месяцев!

– У тебя две недели, постараюсь за это время обернуться туда-обратно. Найдешь что-нибудь странное или необъяснимое, не паникуй и с расспросами к пану Щепану не суйся. Подожди меня, вместе решим, как поступать.

– Заговор, вот как это называется! Заговор против Университета. Чревато.

– Ты хотел докопаться до правды? Вот и копай. Вдобавок это не заговор, а расследование. Вспомни инструкции – сотрудники центров наблюдений при возникновении нештатных ситуаций обязаны провести дознание в рамках своей компетенции.

– Как ты только это запомнил?.. Язык сломаешь!

– Чувствую в себе призвание к бюрократии, хотя бюрократию не переношу. Такое вот диалектическое противоречие.

– Чего?

– Архаичная земная терминология, не обращай внимания!

* * *

Ранним утром 17 июля я выехал из Бьюрдала вместе с караваном, направляющимся в сторону континентальной части Лейгангера. Девятнадцать огромных крытых телег, запряженных четверками тяжеловозов, пятьдесят два человека охраны: десять благородных, остальные – простецы этнических типов «Норд-I» и «Норд-II», все вооружены до зубов. Хозяин каравана и военный вождь по совместительству, могучий готиец по имени Верекунд, сын Эохара, осведомился на ломаном немецком, не годи ли я – увидел разнообразные амулеты на шее и поясе. Нет, не годи. И не колдун. Еду в Герлиц по своим интересам. Буде что случится, в бою помогу непременно, на меня можно рассчитывать.

Северян я понимал с трудом – Верекунд и его сопровождающие были теми самыми, «дикими» готийцами. Точнее, вконец одичавшими. Потомки фризов и скандинавов, разговаривающие на своем языке, привыкшие за много столетий к донельзя суровым условиям субарктического региона. Вдобавок они неоязычники – поэтому и спрашивали меня о роде занятий. Жрец-годи, это очень хорошо, он умилостивит Вотана, Доннара и Бальдура вместе с другими обитателями Асгарда, которых насчитывается не один десяток. Колдун, наоборот, скверно и опасно, не будет удачи, если колдун идет с воинами – навлечет гнев богов, все до единого колдуны бедоносцы. Обереги Верекунд одобрил – это, мол, правильно. Тем более что большинство вещиц были изготовлены из хороших металлов, серебра и железа.

Экипировкой меня снабдил Эрик – полный нанотехнический арсенал для контроля за обстановкой, меч (значительно хуже, чем мой собственный, оставшийся в Моравии – как не сообразил взять?!), отличный арбалет с набором посеребренных и обычных стальных болтов, тяжелый кошелек с отчеканенными в Остмарке золотыми монетами, своего рода интернациональная валюта: эти деньги не обесцениваются, содержание золота неизменно уже семьсот пятьдесят лет. Теплые вещи в отдельной суме – мало ли, занесет в высокогорье или за Полярный круг?

Коня купили вчера – я решил не выпендриваться и выбрал тихого гнедка, в жилах которого текла кровь тяжеловозов и остийских скаковых. Терпеть не могу норовистых лошадей, тяжело справиться. Не долго думая, я нарек философски настроенного метиса «Карасиком», проверил его на выпасе за городом и остался доволен – под седлом ходить приучен, команды слушает беспрекословно, несмотря на плотное сложение, берет с места в галоп так, что только держись. Да и мощен, в этом не откажешь. Интересно, как Карась-Второй покажет себя в возможной схватке, что с людьми, что с чудовищами? Лучше не пробовать!

Эрик меня провожать не стал, примета плохая. Я выехал со двора затемно, выслушал вдогонку несколько заковыристых фраз от разбуженных охранников, вынужденных открывать ворота, и медленно поехал к рынку, где собирался обоз.

Четыре часа спустя, когда взошло солнце и мы оставили за спиной около двадцати миль – караван шел медленно, – сработал один из детекторов: рядом находилось существо класса «Saga». Веркунд, сын Эохара, поднял руку, заставляя возниц и всадников остановиться, выехал вперед к старому каменному мосту, перекинутому через бурную речку, стекающую с гор, и бросил на дорогу кошель с мелкими монетами.

Из-под моста выглянуло очень крупное человекоподобное существо с грязной серо-зеленой чешуей и огромными глазищами, быстро подобрало подарок и снова исчезло.

Ничего особенного, лесной тролль. Действует РНК-программа – он всего лишь охраняет мост и собирает дань с проезжающих. Он для этого создан. В этом смысл его бессмысленной жизни.

Иногда я готов немедленно разорвать контракт с Университетом Граульфа только потому, что отчетливо сознаю: незачем множить сущности без прямой на то необходимости! Тролль тому яркий пример.

Любопытно, как многоненужных сокровищ успел накопить бдительный страж переправы через безымянную реку? И кому они потом достанутся?

Верекунд дал отмашку – можно ехать дальше. «Волшебная» тварь приняла виру.

– III — Рассказывает Степан Королев

Глава седьмая ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ПРОЦЕССА «N»

Южная Готия, владение Герлиц.

15–20 июля 3273 г. по РХ

Можно с уверенностью говорить о том, что я оказался на окраине Галактики. Все правильно, никаких возражений. Однако злодейка-судьба оказалась бедной на фантазию и подготовила еще один неоригинальный сюрприз: «Берлога» Зигвальда располагалась не просто в отдалении от меркурианских очагов цивилизации, а в самом захолустном медвежьем углу – я наконец-то добрался до относительно подробных карт материка, начал худо-бедно изучать местную географию и понял: выбраться с этих задворок вселенной будет очень непросто.

Чувство абсолютного отрыва от реальности меня не оставляло, Меркуриум настолько не походил на планеты Содружества, что я был готов поверить в любые, самые невероятные теории, которыми меня щедро потчевал Нетико. Никогда бы не подумал, что у искусственных разумов настолько богатое воображение!

Состояние информационной контузии усугублялось перманентно – если в первые два дня пребывания на Меркуриуме я был не в состоянии критически воспринимать факты, подсознательно надеясь, что имею дело с неким масштабным розыгрышем или просто чередой невероятных случайностей (спрашивается, кому и зачем понадобилось меня разыгрывать и какой случайностью можно объяснить появление настоящих оборотней?), то осознав во всей полноте, насколько глубоко и прочно мы с Нетико влипли, я вплотную подошел к грани, за которой маячил призрак тяжелой депрессии. Фундаментальные истины, на которых прежде держался мир, рушились и исчезали во прахе.

Оказалось, что действительность Меркуриума допускает существование охраняющих несметные богатства драконов и живущих в подземельях упырей, охотящихся за теплой человеческой кровью, незримых духов, оберегающих леса и воды, каких-то «ледяных великанов», «фирболгов» или даже «живых мертвецов» – просто и понятно, мертвец, но живой. Человеку же предписывается соблюдать уймищу нелепых правил: нельзя тревожить погребенных, иначе будет плохо; нельзя поминать нечисть по именам, навлечешь беду; нельзя плевать в огонь или бить рукой по столу, нельзя смотреть вслед двум волкам, буде таковых в лесу встретишь, нельзя начинать сбор урожая до дня летнего солнцестояния… Короче, всё нельзя. Как они здесь живут, я не знаю. Однако живут.

Нетико заключил, что психология общества, в котором мы оказались, более всего соответствует периоду распада родоплеменных отношений на Земле – в Европе эта эпоха пришлась на середину первого тысячелетия по Рождеству Христову, то есть прошло больше двух с половиной тысяч лет. Как объяснить настолько резкую деградацию землян, незнамо каким чудом оказавшихся после Катастрофы в соседнем рукаве Галактики?

Я спрашивал у Зигвальда: твои прадеды прилетели на Меркуриум? Транспорт, «ковчег», какие строили во время Эвакуации? Нет, никаких звездных кораблей не было! Они «пришли». Что значит – пришли? Через Лабиринт, ты должен знать о нем не хуже меня… Я тотчас попытался углубиться в физику искривленного пространства и начал говорить о внутрисистемных точках входа-выхода, которые находятся возле любой звезды, искажающей гравитационные поля своим колоссальным тяготением, но Зигвальд посмотрел непонимающе и начал втирать совсем уж несусветную чушь о точках перехода, расположенных на самой планете, причем войти в Лабиринт якобы можно без каких-либо технических устройств – «хватит одного шага». Технологии такого перехода он не знал, и сам в Лабиринт никогда прежде не совался, но уверял, будто «войти» в него способен любой из благородных.

Вот, кстати, тоже задачка из разряда нерешаемых: Зигвальд четко делил людей на простецов и благородных не только по статьям раннефеодального права. Во-первых, дворяне рождаются, а простецы – «появляются». Внятно растолковать, что это значит, он не сумел – оказалось, что благородные на Меркуриум пришли с Земли, а простецы на планете всего лишь «появились». Как я ни ломал голову, найти объяснений не удалось. Во-вторых, простецы «другие», они мало живут, болеют и вообще являются созданиями довольно хрупкими, их можно «убить быстро» (благородных, надо полагать, убивают медленно, с расстановочкой?). Смешения крови двух каст быть не может, простушка не понесет от дворянина, равно и наоборот. Душа у простецов, конечно же есть, только она опять «другая», попроще, я извиняюсь за тавтологию.

После этого несуразного разговора я и Нетико пришли к выводу, что человечество на Меркуриуме каким-то чудесным образом разделилось на две генетически несовместимые расы – более долгоживущие «дворяне» и обычные люди. Сразу всплыла ранее высказывавшаяся догадка о возможных экспериментах по продлению жизни, проводившихся на этой планете, но умное слово «эксперимент» меньше всего подходило к архаичному обществу, насквозь пропитанному суевериями и не знакомому даже с огнестрельным оружием (я сознательно не упоминаю про любые известные источники энергии, от паровых машин до установок термоядерного синтеза)! Однако, если в поместье Зигвальда я не заметил ружей или электрического освещения, это совсем не означает, что в более развитых южных регионах континента люди не пользуются благами прогресса – ведь кто-то построил Крепости, называющиеся, судя по приснопамятной табличке, «технологическими зонами»! Не могу поверить, что на Меркуриуме напрочь забыли о цивилизации, наши с Нетико наблюдения свидетельствуют о противоположном – вспомним Гвардию Небес, использующую летательные аппараты или мощный электромагнитный и СВЧ-фон возле Крепости!

Теперь подумаем о более чем реальной «магии» Зигвальда и снова окажемся в исходном положении. Невозможно совместить волшебство и гиперзвуковые штурмовики с плазменными орудиями.

…Больше трех суток я предоставлен сам себе. Гуляй где угодно, наблюдай, общайся, если возникнет желание. Зигвальд обычно встречался со мной утром и вечером, за степенной трапезой, в остальное время занимался своими непонятными делами. Я бродил по крепости Баршанце, окончательно переименованной мною в «Берлогу», и пытался понять, где оказался.

Берлогу возвели в предгорьях, как сказали бы наши военные, в «стратегически выгодной точке» – возвышенность, все подходы просматриваются, дозорные вышки на окрестных грядах, с двух сторон дорогу к резиденции Зигвальда перекрывают непроходимые скалы. Сама Берлога вовсе не походила на замок из древних рыцарских романов – это был огромный бревенчатый дом в целых три этажа. Вернее, трехэтажной была только центральная башня, вокруг которой располагались пристройки, звездочкой спускавшиеся вниз по холму к высокому тыну, окружавшему весь комплекс, состоящий из общинных домов, где жили простецы, конюшен, хлевов, хранилищ зерна и сена, немаленькой кузни, ветряной мельницы и прочих сооружений, обеспечивавших полную автономность Берлоги. Зигвальд обмолвился, что в случае чего, здесь можно будет отсиживаться не меньше года, припасов хватит, а вода всегда есть в двух неиссякаемых родниках и глубоком артезианском колодце.

Тын меня особенно заинтересовал – высоченный забор из толстых заостренных бревен соорудили в виде неправильного пятиугольника с башенками по углам, тяжелые ворота и стена на всем протяжении обшиты тонкими полосами потемневшего металла, как выяснилось, серебром. Вероятно, на это диковинное украшение ушло больше тонны настоящего высокопробного серебра, можно рассмотреть гравированные руны и разнообразные значки – лошадки, коловороты, волчьи и буйволиные головы. Зачем это сделано – неясно, куда проще было укрепить тын значительно более прочной и надежной сталью…

Несмотря на внушительные размеры Берлоги, здесь живет не больше ста двадцати человек, из них благородных всего трое: сам Зигвальд, его отдаленный родственник с кошмарным имечком Теодегизил и теодегизилова дочурка Арегунда, еще совсем маленькая, не больше десяти лет от роду. Других женщин-дворянок в замке нет, что объясняется опасностью и непредсказуемостью жизни у кромки диких гор. Мне объяснили, что жена Теодегизила погибла, когда его поместье на дальнем севере было захвачено и сожжено незнамо кем, сам он уцелел чудом и успел вытащить одного ребенка из троих. Приют нашел у Зигвальда, брата в седьмом колене – оказалось, что на Меркуриуме близкое родство исчисляется аж до девятой степени, то есть сын девятиюродного дяди считается для тебя родным братом. Ничего себе традиции!

Что конкретно произошло с Теодегизилом и его семьей, я предпочел не выяснять – угрюмый бородач выглядел очень уж нелюдимо, на меня зыркал будто на кровного врага, а изъяснялся на непонятном гортанном диалекте, меньше всего напоминающем знакомые мне и Нетико языки. Здоровался по утрам, однако, вежливо – вне зависимости от твоего настроения, приличия нельзя нарушать. Арегунда, наоборот, целыми днями возилась с детьми простецов, а я, наблюдая за ними, отметил еще одну странность и сразу поделился мыслями с Нетико:

– …Детей в крепости мало, я насчитал всего двадцать одного ребенка. Причем семь из них совсем крошечные груднички, еще семь в возрасте лет десяти-одиннадцати, и оставшиеся семеро – подростки, около шестнадцати лет или чуть постарше. Во всех трех категориях по четыре мальчика и три девочки. Тебе это не кажется подозрительным?

– Про слово «случайность» мы, по уговору, забыли, – сказал в ответ Нетико. Чтобы поговорить с искусственным разумом без свидетелей, я забрался на галерею, шедшую по внутренней стороне тына и уселся на теплые от солнечных лучей доски, свесив вниз ноги. – Ты становишься внимателен, молодец. Однако ты видишь только то, что бросается в глаза в первую очередь. Постарайся смотреть глубже.

– Опять не угодил? – я был готов обидеться. ИР всегда опережал меня на шаг, а потом с невыразимой снисходительностью высокомудрого учителя указывал на мою неправоту. – Что на этот раз неправильно?

– Все правильно, – терпеливо сказал Нетико. – Ты заинтересовался детьми, почему бы не применить аналогичный метод рассуждений к взрослым?

– Выкладывай, – я вздохнул.

– Для начала скажи откровенно: что ты думаешь о людях, которых Зигвальд упорно называет «простецами»? Учти, данное слово он использует не как уничижительную характеристику феодально-зависимых крестьян наподобие «быдла» или «сиволапого мужичья». Это, скорее, термин. Такое же обозначение биологического класса, как «млекопитающее» или «земноводное», однако примененное к разумному человеческому существу. Вопрос понял?

– Понял… Что думаю? Они, конечно же, люди.

– Тонкое наблюдение, – едко сказал искусственный разум.

– Подожди, не перебивай! Если живой организм выглядит, как человек, говорит, как человек и ходит, как человек, то это явно не рыба и не птица, верно? И не обезьяна. Простецы мыслят, делают выводы и поступают в соответствии с ними – однозначный признак разумности, а не слепого подчинения рефлексам. Слегка тугодумы, но медленное соображение еще не означает тупости.

– Ты этому – живой пример, – не преминул съехидничать Нетико. – Будь краток: никаких особых отличий от homo sapiens в простецах ты не видишь?

– По большому счету – нет. Они странноватые, но вполне обыкновенные. Посмотри на Зигвальда, у него заскоков куда больше, чем у любого из простецов!

– Больше? Значит и кругозор шире. Зигвальда решительно не интересует неустанный труд на благо господина. Он не ограничен в желаниях, и тем более – в возможностях.

– Хватит умничать!

– Я не умничаю, а подталкиваю тебя к поиску самостоятельных решений. Если называешь себя «человеком разумным», изволь доказать состоятельность этого утверждения! Чтобы потом не обвинять машинный интеллект в своих бедах! Хватит надеяться на нашу цивилизацию, мы можем советовать, рекомендовать, помогать, но думать за людей – нет. Привыкай, тут тебе не Сириус-Центр.

– Ну хорошо, давай подумаем… С чего мы начали?

– С детей.

– И закончили Зигвальдом… – у меня в голове будто щелкнул тумблер, вспыхнул свет. Элементы мозаики вдруг встали на свои места. – Кажется, догадался! Все простецы безусловно подчиняются благородным, так? Попросишь прислугу принести воды, открыть ворота, проводить, показать – не откажут никогда, на отсутствие времени или свои дела не сошлются! В их внутренней среде таких взаимоотношений нет, это я точно знаю, сам видел поутру, как женщина шпыняла нерадивого мужа! При общении с благородными у простецов… не знаю, как сказать… может быть, парализуется свобода воли?! Полностью или частично?!

– Неплохо, – согласился Нетико. – Давай дальше!

– Дети трех разных возрастов… – меня аж затрясло, когда я объединил кажущиеся не связанными меж собой наблюдения. – Я видел глубоких стариков, но их мало. Второй возраст ступенью ниже – относительно пожилой, однако люди еще дееспособны и сильны. Потом – около сорока лет, самый расцвет сил! Еще ниже – чуть меньше тридцати, потом пятнадцать-семнадцать, и далее по нисходящей! У простецов есть четко разграниченные поколения с разницей примерно в десять или двенадцать лет! Простецы не рождаются, а «появляются»…

– Вывод в одно слово? – напряженно проговорил Нетико. – Одно! Соображай!

– Четыре мальчика, три девочки в каждом поколении… Боже мой…

– Ну?!

– Клоны?

– А ничего другого не остается! Или меркурианцы научились идеально планировать семью, исключив любые случайности в сфере размножения, или простецы являются клонами. Благородные, скорее всего – их создатели.

– Клоны должны быть одинаковыми, – без особого воодушевления напомнил я, очень уж логичным выглядел «вывод в одно слово», которого так добивался Нетико.

– Не обязательно. Минимальная коррекция на эмбриональной стадии развития по методу случайной выборки, после чего цвет глаз, рост и внешность будут различны. С учетом бесконечного количества вариаций, обусловленной человеческим генофондом, совпадений облика можно избежать без затруднений.

– В Содружестве клонирование человека запрещено, это уголовное преступление, – задумчиво сказал я. – Хотя бы потому, что сравнительно удачных опытов было всего два или три…

– Три, – подсказал знакомый со статистикой Нетико. – И ни один клон не дожил до пятидесятилетнего возраста, резкое старение, ослабленный иммунитет, психические расстройства. Клонировать ткани можно без последствий – паренхима печени или почки, нейроны, мышцы, как для трансплантации людям, так и для производства биомеханических андроидов. Но создать жизнеспособный точный клон человеческого существа пока не удавалось. Ни на Земле, ни после Катастрофы, в Содружестве.

– Что же получается? Наша цивилизация в тесном сотрудничестве с цивилизацией машин ничего подобного сделать не сумела, а эти дикари… – я с неудовольствием посмотрел на разомлевших откромленных свиней, розовых с черными пятнами, валявшихся в глубокой луже под стеной, – …эти дикари, верующие в колдунов, магию и гоблинов, осеняющие крестным знамением кусок хлеба, чтобы через пищу беса не проглотить, освоили массовое клонирование и создали новую расу? Зачем такие трудности, когда любая женщина может преспокойно родить тебе выводок детишек? Хоть пятерых, хоть десяток? Зигвальд, здоровенный молодой мужик, дворянин вдобавок, без труда способен содержать огромную семью – посмотри на его дом, нищим Жучка никак не назовешь!

– Молодой? – со своей обычной насмешкой сказал Нетико. – Ему за шестьдесят лет, не забудь.

– Все равно не верю!

– Пересмотри свое отношение к понятию «возраст». Дворянин? Кем бы он был, если б простецы не построили для него Баршанце? И это не единственный поселок, насколько я понял. Зигвальд, всего лишь третий сын, а владеет несколькими деревнями, все населяющие их простецы работают на хозяина, создавая прибавочный продукт. Эмпирическим путем мы докопались до некоторых секретов Меркуриума, но… Но я не уверен, что кажущаяся очевидной истина не является ошибкой.

– То есть как – ошибкой? Почему?

– Основа познания – сомнения. Вдруг мы перемудрили и теория о клонах несостоятельна из-за совсем незаметной промашки? Например, по религиозным соображениям простецы имеют право рожать детей только раз в десять лет, а все остальное время занимаются сексом предохраняясь? Реалистично?

– Более чем, – сказал я, поднимаясь на ноги. – Надоело сидеть в замке, схожу погулять в лес. Только давай сменим тему разговора, голова раскалывается!

– Сменим? Отлично. Зигвальд тебя предупредил, что ходить одному, без провожатого, лучше не стоит? Найди Огана, помнишь простеца с черной бородой и шрамом на щеке? Он охотник, знает все тропки и умеет пользоваться холодным оружием.

– Согласен, – я кивнул, вспомнив о страшных зверюгах, водившихся в чаще, окружавшей Крепость. – Ох, не нравится мне все это…

– Нравится, не нравится – не имеет значения. Придется адаптироваться и жить дальше. Но я уверен: путь домой мы найдем. Земляне не могли так запросто колонизировать отдаленный Меркуриум, дорога обратно где-то неподалеку. Надо только отыскать выход к ней – все дороги имеют свойство вести, как минимум, в две стороны…

– Нетико, я был бы счастлив разделить твой необоснованный оптимизм.

– Это не оптимизм. Это трезвый расчет, основанный на логике.

– Меня уже тошнит от слова «логика»…

– Но существования таковой ты не отрицаешь?

– Я теперь не отрицаю даже оборотней, пусть и знаю, что их не бывает. Как может клыкастый зверь трансформироваться в человека и обратно?

– Предположим, что…

– Нетико! – громогласно воззвал я.

– Молчу. Действительно, пойдем гулять, тебе надо развеяться. Эмоциональная перегрузка вредна для человеческой психики.

– Перегрузка? Шутишь? Это гораздо хуже!

* * *

Поскольку я мог ходить где угодно без дополнительного разрешения хозяина Берлоги, на второй день я вплотную занялся исследованием главной башни, оказавшейся неожиданно сложным инженерным сооружением, даром, что построена из дерева! Лестницы, переходы, просторные жилые помещения с небольшим количеством мебели, только лавки, стол да сундуки. Необъятные ложа в спальнях – с подогревом, под заваленной мехами платформой из гладких досок стоят небольшие металлические печурки с хитрой системой отвода дыма. Полы застланы плетеными из соломы циновками, везде успокаивающе пахнет деревом и ароматными травами, пучки обычно сжигают в очагах.

Оружие хранится в отдельном темном зальчике, клинков и копий хватит, чтобы вооружить всех жителей Берлоги, а еще луки, самострелы, дротики с железными наконечниками. Солидный арсенал.

В верхних господских покоях обнаружилось подобие библиотеки: длинная стойка, на которой хранились десятки медных и деревянных тубусов с документами и картами, а также несколько книг, из которых печатной оказалась только одна, Библия на латыни, все другие – рукописные. Это сколько же стараний пришлось приложить, чтобы на тысяче страниц каллиграфически вывести какую-нибудь «Хронику королей Остмарка» или «Песнь о деве Моримунде», которую я собирался почитать на ночь – думал, рыцарский роман, а оказалось наисопливейшая история несчастной любви на фоне оголтелой пропаганды феодализма. Сладкоголосое пение, прекрасные дамы и куртуазные игры в неземную любовь. Везде одно и то же, что на Меркуриуме, что на голографических каналах Сириус-Центра или Аврелии…

Карты заинтересовали стократ больше, но и тут далеко не все было просто и понятно. По моим прикидкам, северный континент был наполовину крупнее земной Австралии, Нетико приблизительно высчитал общую площадь, получилось около одиннадцати миллионов квадратных километров. Есть где разгуляться! Девять королевств, двадцать шесть небольших графств-герцогств-княжеств, вроде бы независимых от основных держав, много «земных» топонимов – колонисты предпочли не изобретать велосипеда и назвали свои новые владения в память об оставленной прародине. Часть океанских островов заселены, часть нет. Второй материк, расположенный за экватором, может похвастаться только семью городами или поселениями на побережье – почему меркурианцы его игнорируют? Причина в демографии, людей мало?

– …С демографической обстановкой вообще много неясностей, – пустился в философствования Нетико. – Скольких благородных мы видели? Троих – Зигвальда, Теодегизила и его дочь. Гвардию Небес не рассматриваем, возможно, это инопланетяне или некая весьма малочисленная третья каста, стоящая выше простецов и дворян. Или никак не связанная с ними, что вполне вероятно. Простецов встречено около трехсот – в деревне у леса и здесь, в Баршанце. Соотношение не в пользу благородных – один к сотне. Предположим, дворян всего десять миллионов, простецов тогда – миллиард. Миллиард клонов, представляешь?

– Не представляю, – я покачал головой и вновь склонился над разложенным по столу планом, искусно вырисованным на сшитых вместе листах тонкой кожи. – Мы находимся к северу от огромного горного хребта, отделяющего северную часть континента от равнин юга. Полно отметок: «Hic sunt bestiae». Что это значит?

– Латынь, «тут водятся чудовища», – перевел Нетико. – Надо думать, картограф не шутит, в чудовищах на Меркуриуме недостатка нет, откуда они взялись неизвестно, но верить в естественно эволюционировавших человековолков я отказываюсь. Поверни ПМК под другим углом, я не вижу карту… Некоторые области заштрихованы красной краской, включая область давешней Крепости; всего Крепостей семь, как и говорил Зигвальд. Это безусловный знак опасности. Красными линиями обведены некоторые горные районы, большие участки на севере и востоке, кое-где в субтропиках, ближе к экватору… В сумме не меньше десяти процентов территории материка, ничего себе!

Я провел в «библиотеке» несколько часов подряд, лишь однажды сбегал вниз, к стряпухам, обобрал их на полкаравая белого хлеба, мясо в прозрачном желе и кувшин пахнущего чем-то наподобие можжевельника пива, после чего вернулся и продолжил увлеченно рыться в документах. Нетико, как мог, помогал – в основном работал переводчиком с латинского, на котором было составлено большинство рукописей. Прежде всего я хотел найти сведения о первых годах освоения Меркуриума, но безуспешно, Зигвальд хранил только летописи, воспевавшие подвиги отдельных выдающихся личностей с громкими титулами, скучную хозяйственную переписку, жития святых и опусы наподобие похождений прекрасной Моримунды.

Напасть на след, ведущий к меркурианским тайнам, не удалось даже после обнаружения огромного фолианта с названием «De habitu et vitae monstruorum», то есть «О нравах и жизни монстров» – подробнейшего бестиария с рисунками, который я уволок в свою спальню, чтобы немедленно изучить. Я забрался на постель, соорудил из пушистых звериных шкур пышное лежбище, прицепил ПМК на плечо так, чтобы страницы были в зоне досягаемости фотосенсоров Нетико и углубился в исследования.

Зачитался до заката, узнал много нового. Чего в этой книге только не было – гиппокентавры, горгоны, гарпии, инкубы, змеехвосты, минотавры, химеры, какие-то мышевидки, из ноздрей пускавшие пламя, зубатки, сколопендры, волосатые гады, двуглавцы с зазубренными хребтами, гидрофоры с рогами, как пилы, круготенетники, мантихоры, чрепокожие, бородавконогие, дипсады и так далее до бесконечности! Даже Нетико проняло – ИР неколебимо заявил, что мы имеем дело с ненаучной фантастикой, а некоторые картинки комментировать отказался, поскольку не имел привычки обсуждать горячечный бред.

Начались споры, что в книге реально, а что выдумано – летучий пузырь с зубами, которого мы видели над речкой рядом с Крепостью, был описан и нарисован довольно точно, назывался он «Horridulus irae», что дословно означало «Гневная гадина», однако «нрав» существа не уточнялся, краткая подпись гласила, что означенный Horridulus зверь редкий, прожорливый, и все встретившиеся с ним неизменно погибали. Я сам и автор рукописи наверняка были счастливыми исключениями из общего правила…

– Отнеси книгу на место и забудь, – посоветовал ИР. – Если на двадцать пять выдуманных тварей, описанных в бестиарии, приходится одна настоящая, будем считать, что нам несказанно повезло. Переверни страницу. Нет, не вперед, а назад. Что ты на это скажешь?

– Плод нездорового рассудка, – уверенно констатировал я.

Рисунок на полный разворот изображал огромную кучу преющих отбросов, художник приложил все свое умение, изображая испарения в виде облачков и изогнутых линий. Гнилое дерево, грязь, заросли лишайников и пушистая плесень. Увидев столь невероятное количество отвратительных с виду грибов, любая ведьма упала бы в обморок от восторга. Сюда же добавляем многолетние слои птичьего гуано, несколько разложившихся трупов самых разных животных, включая каких-то непонятных существ, смахивавших на ежиков-переростков. Кое-где белеют голые кости и черепа людей. В центре пахучего непотребства – три крупных глаза.

– Надеюсь, ты не собираешься верить составителю столь забавного справочника? – динамик ПМК довольно точно отобразил презрительную интонацию. – По его мнению, эта штука – живое существо, наподобие покровителя мусора. Своеобразный бог помойки. Он разумен и исполняет желания. Неплохо, правда?

– Очень неплохо, – я решительно захлопнул книгу. – Теперь представь, что завтра мы наткнемся на такую образину в соседнем леске.

Полог, заграждавший проход во внутреннюю галерею башни, отодвинулся – дверей в Берлоге нет, за исключением ведущих на двор. Появилась физиономия простеца, прислуживающего в доме, его имя я до сих пор не запомнил, слишком сложное, язык сломаешь. Нетико говорит, будто очень много здешних имен восходят к древнегерманским корням эпохи язычества, что довольно необычно – подданные Зигвальда христиане или считают себя таковыми. Часовенка во дворе крепости стоит, но священник или монах в Баршанце отсутствуют.

– Хозяин к вечерней трапезе приглашает, – озабоченно сказал простец. – Требует, чтобы непременно пришли, ваша светлость. Гроза собирается, нехорошо будет…

Я попытался осознать, как согласуются слова «приглашает» и «требует», а также при чем тут надвигающаяся гроза и почему это «нехорошо». Опять ничего не понятно!

– Передай, сейчас буду. – Простец немедленно сгинул. – Нетико, останешься здесь или взять ПМК с собой?

– Что за идиотские вопросы? Куда ты, туда и я! Не вздумай меня бросать! Да, одна просьба: поговори с Зигвальдом об андроидах – одного мы видели, значит, должны быть и другие.

– Тебе зачем? – удивился я.

– Есть одна мысль. Озвучу чуть позже, для начала нужно точно узнать, откуда берутся андроиды, или хотя бы, где можно достать или купить действующий экземпляр. Ты ведь, предположительно, герцог фон Визмар, в такой мелочи вассал тебе вряд ли откажет!

– Нетико, я убежден – Зигвальд меня раскусил. Он знает, что я не Визмар, подал два очень прозрачных намека, сам помнишь…

– Помню. Но ты нужен нашему добродушному Жучку именно в таком качестве, иначе он выгнал бы тебя, как чужака, еще третьего дня. Тут интрига, которой мы не понимаем.

– Зигвальд и интрига? Подумай, о чем говоришь! Этот парень не способен на интриги, слишком прост.

– Запомни: земные варвары, похожие на наших неожиданных друзей, были точно такими же. Ваши предки были чрезвычайно хитры, ловки и агрессивны, иначе они не выжили бы во враждебном окружении. Римскую империю варвары сокрушили благодаря лучшей приспособленности к изменчивым обстоятельствам. А Зигвальд – хитрый, пускай и кажется недалеким. Одно другому не мешает. Постарайся быть осторожен. Хватит рассиживаться, ты опаздываешь, а здесь это считается верхом неприличия! Бегом!

* * *

Подобием парадно-церемониального зала в Берлоге являлась трапезная, занимавшая большую часть второго этажа башни. «Парадный», это я, конечно, сильно преувеличил – из украшений только круглые щиты на стенах, резьба на потолочных балках да родовые вымпела Герлицов – три золотых стрелы наконечниками вверх в черном поле. У южной стены возвышение с простым деревянным креслом на небольшом возвышении – знак владычества, своего рода трон. Длинный стол, тоже украшенный резным орнаментом: растения, листья, сцепившиеся в схватке звери, в невыносимой свирепости терзающие друг друга. Непременные лавки. Все очень просто, однако незамысловатость обстановки придает лишнее очарование.

Питаются в Берлоге без роскоши. Битая птица, мясо домашних животных, иногда дичь. Много овощей, включая вывезенные с Земли культуры наподобие капусты или свеклы. Привычных мне специй почти нет, приправляют травами. Соль экономят, ее мало и стоит она дорого – приходится возить с морского побережья или от солеварен где-то на северо-востоке. Но ничего, вкусно. Из сладкого только мед с пшеничными лепешками.

Этим вечером Зигвальд был один, родственники почему-то отсутствовали. Тем лучше, угрюмый Теодегизил производил на меня угнетающее впечатление человека, способного убить и не заметить, как это получилось. Обычно приветливый Жучок почему-то хмурился.

Я уже привык к тому, что за едой о делах не говорят, трапеза является своего рода священнодействием, это не вульгарное «принятие пищи» с целью насытить организм нужным количеством веществ, необходимых для строительства клеток и химического обмена, а вкушение даров, наполненное мистическим смыслом. «Хлеб наш насущный дай нам на сей день» и далее в том же духе. Для меня – дикость, для Зигвальда обязательная норма.

– Скверная ночь будет, – сказал Зигвальд, едва я устроился напротив. Тарелки и столовые приборы в доме предусмотрены не были, бери все руками с бронзового или серебряного блюда, клади на огромный ломоть грубого черного хлеба с отрубями и ешь. – Тройное затмение, Волчья луна в зените, да еще и грозу скоро нанесет, над Танвальдом так и сверкает.

– Тройное? – переспросил я. – Что это значит?

Зигвальд быстро привык к тому, что я ровным счетом ничего не знаю о Меркуриуме и сам посоветовал спрашивать напрямую, если возникнут любые затруднения. Чем я и пользовался, хотя разъяснения зачастую вызывали очередные вопросы.

– Красная луна Волка прячет за собой две другие луны, а ее собственный свет гаснет на время, – я сообразил, что спутник Меркуриума попадает в тень планеты, обычное явление. – В океане сейчас самый высокий прилив, такое случается четыре раза в год. К полуночи будет совсем темно, абсолютный мрак… Теодегизил сторожит на стене, Арегунду и детей простецов положили спать в Серебряной клети.

Серебряной клетью в Берлоге называлось просторное помещение с лежанками и очагом на нижнем этаже, между кухней и оружейной. Никаких окон, отдушины затянуты посеребренной металлической сеткой, такая же сеть протянута по всем стенам, тяжелая дверь, ведущая в центральный коридор, укреплена листовым железом, два стальных засова. Эдакий маленький бункер, неясно для чего предназначенный.

– Это горы, тут всякое может случиться, – многозначительно произнес Зигвальд. – Теодегизил однажды пережил страшное нападение тварей, потерял все. Он не желает, чтобы его второй дом постигла такая же участь…

– Ты хочешь сказать, что поместье твоего брата разрушили не люди? Тогда кто?

– Твари, – повторил Жучок. – Во время прошлого Тройного затмения они приходили и сюда, к Баршанце. Спустились с гор. На них действует положение лун, нечисть выходит из укрытий и начинает истреблять людей. Не охотиться, как в обычное время, а истреблять. Кое-кто из Стражей Крепостей поговаривает, будто в прошлом столетии приоткрылись Врата Ада – появилась маленькая прореха, через которую в тварный мир проникают демоны, и с каждым годом проход между миром тварным и миром демоническим становится все шире и шире…

– О чем ты говоришь? – попытался возразить я. – Ад всегда был сугубо земным понятием, если он и существует, то остался на Земле, точнее в ее глубинах!.. Откуда Ад на Меркуриуме? До времени, пока люди не пришли на эту планету, здесь не было разумной жизни, следовательно, и…

– Ад есть везде, где живет человек, – серьезно сказал Зигвальд. – Священники утверждают, что он является изнанкой Вселенной, той стороной, где нет разума, а только хаос, тьма и разрушение. Меркуриум не исключение. Я, что хотел тебе сказать… Иди в Серебряную клеть, присмотришь за детьми и… И защитишь их, когда потребуется. Если во время грозы появятся они, находиться в жилых покоях будет смертельно опасно.

Ясно. Зигвальд не хочет меня оскорбить и пытается подобрать необидный повод, чтобы спровадить непонятного гостя от греха подальше. Соглашусь – он меня окончательно уважать перестанет!

– Давай начистоту, – неожиданно для самого себя я решился. Похоже, настало время объясниться. – Почему ты не хочешь, чтобы я пошел на стену вместе с тобой и Теодегизилом? Пожалуйста, не отговаривайся, а назови настоящую причину.

– Ты… – Зигвальд запнулся, подбирая нужные слова. При всем диковатом своеобразии меркурианцев, они люди очень деликатные, сто раз подумают, прежде чем сказать. – Ты совсем не такой, как остальные дворяне. Это я понял, пока мы ехали от Гренце сюда, а Теодегизил – с первого взгляда. Ты никогда не используешь природную силу, присущую благородным, а я не могу ее почувствовать. Никак! Будто бы ее и нет совсем…

– Даже если и нет, то чем я хуже других?

– Значит, все-таки нет? Но ведь ты не простец, я мгновенно отличу простеца! Ты другой. Не благородный, и не простец. Я не могу понять кто, хотя ты и носишь герб Визмаров.

– Я человек. Из другого мира, но все-таки человек. Мы немножко не такие, как вы. И я действительно не родственник вашего Риттера фон Визмара, уж извини. Герб с акулой – обычное совпадение, эмблема моего корабля, оставшегося наверху, в космосе…

– Не проси прощения, это была моя ошибка, – учтиво сказал Зигвальд. На его лице проступило разочарование, видать, он всерьез надеялся на возвращение исчезнувшего сюзерена или его потомков. – Другие люди, звездный корабль, иной мир, совпадение… Совпадений не бывает, Стефан. Знаешь об этом? Провидение, судьба не допускает совпадений.

– Послушай, – твердо сказал я. – Ты помог мне в трудном положении, спас от Гвардии Небес, разрешил жить в своем доме, делишь со мной стол. Я обязан отблагодарить и поддержать, если понадобится. Что нужно делать?

– Иного ответа я не ждал, но опасался его, – облегченно вздохнул Жучок. – Ты дворянин, пускай и другой. Простецы думают совсем иначе, их благодарность – рабская, а не идущая от сердца. Пойдем со мной, трапезу придется отложить до утра. Господь даст, рассвет мы увидим.

От этих слов мне стало не по себе.

Спустились к оружейне, Зигвальд кликнул двух простецов – вооруженных, кстати. В глубине узкого и длинного зальчика находилась еще одна стойка, укрытая промасленной холстиной. На стене слева висели несколько плотных стеганых рубах с набивкой из конского волоса, тут же круглые шлемы с полумаской, защищавшей переносицу и скулы.

– Вот будет смешно, если наши опасения никак не оправдаются, – подмигнул Зигвальд. – Этот доспех предназначен не для обычного боя человека с человеком – броня освящена, серебрение, охранные знаки. У алхимиков в Бьюрдале я купил обереги, отпугивающие нечистую силу, и некоторые снадобья, – он указал на полку, уставленную запаленными сосудами, содержавшими в себе разноцветные жидкости. – Надеяться следует прежде всего на благоволение Господа, однако и самому думать нужно – незачем получать раны от ядовитых когтей, и тем более, позволить твари подойти к тебе близко… Не забудь плюющееся огнем оружие, которым ты убил оборотня, вдруг и сейчас подействует.

Я вспомнил, что мой пистолет остался наверху, в казавшейся абсолютно безопасной Берлоге незачем носить с собой плазменный разрядник!

Простецы помогли облачиться. Вначале стеганка, потом упрятанная под холстом кольчуга, очень гибкая, с миниатюрными звеньями. Возьмешь в руки – кажется тяжелой, а когда наденешь, вес не чувствуется. Меч меня озадачил: никогда не держал в руках и пользоваться, ясное дело, не умел, чем в очередной раз изумил Зигвальда, полагавшего клинок естественным продолжением руки. В качестве оружия ближнего боя пришлось взять кинжал и сравнительно понятный самострел – механика примитивная, ложе, тетива из стальной струны, маленький рычаг-ворот, ее натягивающий, и сумочка на ремешке, в которой уложено полсотни тонких оперенных болтов с серебряными наконечниками.

Я по-прежнему не верил в то, что «нечистая сила» мгновенно погибает от воздействия серебра, но озаботился отсутствием защиты голеней и ладоней – щитков или перчаток не было. Спрашивать у Зигвальда постеснялся, он и так поглядывал на меня беспокойно, видел, что к подобному обмундированию я не привык. Убежден, если ночью что-нибудь и случится, то нам предстоит отбивать нападение обычных хищных животных, которых меркурианцы по невежеству своему воспринимают как сверхъестественных тварей. Какая разница, всадить зверюге в глаз обычную стальную стрелу или серебряную? Эффект должен быть одинаков. Сталь, в отличие от мягких металлов, гораздо надежнее, откровенно говоря…

Настолько крутые меры предосторожности и точное предвидение Зигвальдом грозящей опасности показались мне странными – неопределенные приметы наподобие Тройного затмения лун были только астрономическим явлением и ничем больше. Явлением, вызывающим естественные физические последствия, но никак не мистические. Большой океанский прилив? Ничего особенного: непропорционально большой спутник моей родной Аврелии, движущийся по очень вытянутой орбите, проходя на минимальном расстоянии от планеты, вызывал подъем воды на семь с лишним метром, затапливавшей прибрежные территории, если таковые не защищены дамбами. Это нормально и объяснимо гравитационным воздействием небесных тел. Однако на Аврелии во время приливов или лунных затмений никто не видел чудовищ – разве что в фильмах ужасов. В цивилизованном обществе слова «нечистая сила» или «демон», применяемые к реальности, могли незамедлительно вызвать настоятельный совет обратиться к специалисту в области психиатрии.

Один из простецов притащил мой «Штерн» вместе с кобурой, я повозился с ремешками, закрепил оружие на привычном месте, слева под мышкой, надел кожаную шапочку-подшлемник, после чего водрузил непосредственно шлем. Сидит плотно, так просто не свалится, да и сбить его тяжеловато. ПМК остался на схватывающем кольчугу поясе, но судя по мелкой вибрации, которой Нетико обычно выражал неудовольствие, обиталище ИР стоило бы переместить на плечо – так ему привычнее, да и обзор значительно лучше.

Вышли на двор. Солнце зашло, стремительно темнело. Небо на востоке оставалось чистым, появились звезды, а вот на юго-западе, над сумрачными горами, бурлили низкие тучи, подсвеченные последними лучами звезды, выбивавшимися из-за горизонта. Широкий облачный фронт двигался в нашу сторону, постоянно мелькали искорки малиновых, синеватых и белых молний, но грома слышно не было, далековато пока. Восход лун следовало ожидать ближе к полуночи, но Зигвальд объяснил, что сегодня мы увидим только черную круглую тень с белесым ореолом, ползущую по небосводу. Волчья луна этой ночью закроет два других спутника – они выстроятся цепочкой. «Парад лун» будет продолжаться до рассвета.

Предыдущими вечерами Берлогу освещали не больше трех десятков факелов, установленных на стенах и угловых башенках тына, но сейчас крепостишка Зигвальда начала походить на тысячекратно уменьшенный мегаполис Сириус-Центра. Бесчисленные факелы, лампы с многократно усиливающими свет вогнутыми зеркалами-отражателями, сделанными из тщательно отполированного металла, разведено несколько больших костров, жаровни с углями зачем-то…

Я углядел несколько простецов, которых раньше не видел, – если постоянные обитатели Берлоги в большинстве темноволосы, то эти были рыжие или светло-русые, да и телосложением покрепче: выше ростом и шире в плечах. Спросил у Зигвальда. Оказалось, что вернулись дозорные с окрестных сторожевых башен – эти простецы принадлежат не самому Жучку, а отосланы ему в помощь отцом из самого замка Герлиц. Их немного, всего двадцать два, но в драке на них положиться можно. Другие простецы-мужчины, способные держать в руках оружие, не ложились спать, рассредоточившись по галереям стен и крышам строений.

Теодегизил обнаружился на верхней площадке надвратной башни и впервые посмотрел на меня если не доброжелательно, то по крайней мере без недоверия. Уверен, сыграл свою роль доспех, точно такой, как и у Зигвальда – северянин понял, что я, как предполагаемый дворянин (пускай и «другой»), прятаться от надвигающейся угрозы не собираюсь.

В чем конкретно состояла эта угроза я доселе не мог понять – воображение услужливо рисовало картины одна бредовее другой. Бледный граф Дракула из старинных двухмерных кинопостановок, какие-то люди-жабы, насекомые-убийцы и прочая муть, созданная на потеху непритязательной публике, треть жизни проводящей за созерцанием низкопробных зрелищ для бездельников. Однако серьезность, с которой люди подходили к возможной атаке «тварей», настораживала. Это не выглядело спектаклем, в Берлоге готовились к настоящему сражению…

– Угощайтесь, – хозяйственный Зигвальд, оказывается, прихватил с собой кожаную флягу. Протянул сначала мне, потом Теодегизилу. Содержимое напоминало сладковатую водку с ягодным запахом. – Отбиться-то, конечно отобьемся, но загадывать наперед не хочется. Предпочитаю умереть в хорошем настроении!

– Не говори так, – посмурнел Теодегизил. От души приложился, глянул на меня. Сказал, чудовищно ломая немецкие слова: – Господин Стефан, почему твой не-живой друг не хочет с нами разговаривать? Я никогда не видел не-живых, но слышал о них. Он не любит людей?

Последовал кивок в сторону ПМК.

– Я очень мало о вас знаю, – подал голос Нетико. – И предпочитаю не вмешиваться в человеческие дела, когда меня не спрашивают. Это неучтиво.

– Надо же, – Теодегизил непритворно изумился, хотел было протянуть руку, чтобы прикоснуться к ПМК, но не осмелился. – Учтивый демон?..

– Это не демон, –вдруг заступился за Нетико Зигвальд. – Стефан говорит, будто в коробке живет бестелесное существо, душа без плоти, я ему верю. Не всякий бесплотный – враг.

– Знаю… Облака подходят, скоро польет. Тогда и начнется.

– Что начнется? – я дернул Зигвальда за рукав рубахи, выступавшей из-под кольчуги и стеганки. Становилось очень неуютно, можно сказать, страшно.

– Молнии, – кратко ответил Жучок. – Молнии приманивают чудовищ. Они будто бы ими питаются, в сильную грозу нечисть начинает безумствовать… Хлебните-ка еще разок!

Фляга вновь пошла по кругу.

Минуту спустя по доскам настила упали первые тяжелые капли дождя.

* * *

Нетико, большой любитель повозиться с анализом событий, на следующий день был удивительно тих и неразговорчив. Лишь твердил, что мое везение безгранично, а концепция мироздания отныне нуждается если не в пересмотре, то в существенных дополнениях. Каких конкретно, пока сказать трудно – многое надо осмыслить и попытаться создать непротиворечивую теорию, объясняющую практические наблюдения. Чего-чего, а наблюдений хватало с переизбытком. Нетико откровенно психовал (для искусственного разума это было состоянием противоестественным), что вызывало к жизни выдающиеся перлы, наподобие:

– …Факты гласят: процесс «N» имел место, – отвлеченно бурчал ИР, разговаривая, похоже, сам с собой. – А значит, для его объяснения следует изучить неоспоримую феноменологию, то есть неопровержимые признаки практической реализации этого процесса, не допускающие иных изостенических интерпретаций. Или полное его научно-техническое обоснование…

– Что ты сказал? – оторопел я.

– Так, ничего… Думаю.

Означенный процесс «N» стоил жизни двадцати восьми простецам, раненых в полтора раза больше, Зигвальда покалечило, Теодегизил при смерти, Нетико в информационном шоке. У меня нервный срыв, ни единой царапины и полное ощущение того, что я сплю, видя бесконечный дурной сон. Ненавижу эту планету!

…Поначалу ничего не предвещало стремительного развития событий. Начался дождик, постепенно перешедший в ливень. Ветер был не ураганный, но порывистый, задуло и залило водой два костра и несколько факелов, простецы выбивались из сил, поддерживая огонь по всему периметру крепости. Гроза разбушевалась знатная – я не видел таких грандиозных бурь ни на единой из планет Содружества, даже на Денеб-Дессау, где электрическая активность в атмосфере очень высока. Молнии ежесекундно распарывали черное небо, гром накатывал тяжелыми волнами, от постоянного сверкания начинала болеть голова. Ярко-голубой разряд ударил в столетнее дерево на соседних холмах, оно моментально вспыхнуло и горело очень долго, несмотря на дождь. Прошло не меньше часа, шторм не ослабевал. Я почти оглох – грохотало беспрерывно, звуки грозы слились в единый низкий рев, лишь изредка прерываемый минутным затишьем.

Я пристально вглядывался в темноту, но ничего подозрительного не замечал. Нетико контролировал ближайший радиус, используя детекторы движений и массы, алых точек, символизирующих неидентифицированные объекты на маленьком голомониторе ПМК не было, люди обозначались синеватыми крапинками, домашние животные зелеными, пределы Берлоги – тонкой белой линией. Я насквозь промок и замерз, окончательно уверившись, что тревога ложная. Обычная ненастная ночь, гроза впечатляющая, но вместо созерцания природного катаклизма я бы сейчас предпочел зарыться в теплое меховое одеяло и спокойно заснуть, не думая о зигвальдовой придури – тоже мне, борец с инфернальными силами!

– Захвачена цель, расстояние шестьсот тридцать метров, – вдруг рявкнул Нетико по-русски. Зигвальд и Теодегизил ничего не поняли, но схватились за рукояти клинков, им вполне хватило тревожной интонации искусственного разума. – Фиксирую множественные сигналы. Объекты биологического происхождения, высокий биоэнергетический фон! Три цели в воздухе, стремительно приближаются, вектор движения…

Договорить он не успел. Что-то очень тяжелое обрушилось на дощатый навес, прикрывавший площадку башни, раздался треск, полетели обломки дерева, Зигвальда сбило с ног и он покатился к лесенке, ведущей на галерею. От неожиданности я оскользнулся и упал навзничь, что было несомненной удачей – воздух рассекло подобие кожистого крыла нетопыря с крючьями-когтями на передней кромке, а на том месте, где я только что стоял, очутилась безобразнейшая тварюга, смахивавшая на помесь летучей мыши и человека. Я успел рассмотреть лишь голову – узкую, с маленькими глазками и неправдоподобно огромными челюстями.

На ногах остался лишь Теодегизил, который и спас жизнь Зигвальду – чудовище нацелилось на хозяина Берлоги, находясь от него всего в паре шагов, хватило бы одного прыжка. Мелькнуло лезвие клинка, яйцеобразная башка летучего урода покатилась по доскам, а тело повалилось прямиком на меня. Я сумел откатиться в сторону, монстр с неприятным стуком рухнул рядом и вдруг начал распадаться. Глазам не поверить – кожа и мышцы таяли, будто осколок льда под жарким солнцем, потекла мутная дурно пахнущая жидкость, последними исчезли кости, весь процесс занял всего несколько секунд!

Внизу, под стеной, орали простецы. Не панически, скорее со злобным азартом. Понимая, что надо не думать, а действовать, я вскочил, оперся левой рукой на уцелевшую ограду помоста, правой схватился за пистолет. Очень вовремя – на башню, прямо по бревнам, вскарабкалось новое страшилище, ощерившее пасть в полуметре от моего лица. Махнуло лапой, вскользь задев когтями кольчугу, подалось вперед. Надеяться на Зигвальда и его братца не приходилось, они были чуть в стороне и яростно рубили мечами бестию, смахивавшую на огромную бесшерстную кошку.

Шикнул плазменный «плевок», прочертив во влажном воздухе ослепительную белую черту, мой противник испарился за долю мгновения – «Штерн» был отрегулирован на предельную мощность. В лицо ударила волна жара. Я обернулся, посмотрел за пределы крепости, как раз в этот момент очень близко ударила молния, высветив дюжину нечеловеческих силуэтов. Сверкнули несколько пар мутно-красных глаз. Большим пальцем я отжал на рукояти пистолета клавишу, активировавшую режим непрерывного разряда и направил веер высокотемпературной плазмы приблизительно на то место, где были замечены твари. Встала стена ярко-оранжевого огня, с шипением поднялось облако горячего пара – поутру там нашли обугленную рытвину, оплавились даже многотонные ледниковые валуны…

– Слева, четыре метра! – в голос орал Нетико. Звуковой синтезатор выдавал максимальные децибелы. – Еще раз слева, шесть метров!

– Бля, да сколько их тут! – я мельком взглянул на монитор ПМК, отметив, что красных точек, все-таки поменьше, чем синих. Неожиданно раздался предупреждающий сигнал: микрореактор пистолета выработал резерв энергии, требуется время для ее восполнения. Этого только не хватало! – Нетико, ты слышал? Что делать?

– Серебро! – коротко рявкнул ИР.

Я швырнул нагревшийся пистолет в кобуру, поискал оброненный самострел, наклонился, подхватил, дернул за ручку воґрота, щелкнул крючок, фиксирующий тетиву. Достать из сумочки тяжелый болт, устроить на ложе, найти цель. Вот она – крылатая мразь, точно такая же, что разрушила навес над башней, атакует размахивающих факелами и горящими ветками простецов. Выстрел. Промах. Еще раз! Оказалось, что перезаряжать самострел очень просто, достаточно один раз попробовать. Новый выстрел, болт пронзает крыло и втыкается в заднюю лапу, чудовище еще в воздухе начинает терять очертания, превращаясь в смазанное облачко брызг.

Вот и старый знакомец – вервольф, как две капли воды похожий на зубастого собрата из странного леса, окружавшего «вторую технологическую зону», перебрался через стену, разметал в клочья одного из простецов (Господи, ну и силища!), опрокинул другого, рванул клыками за кадык. Из поврежденных артерий хлестнули фонтанчики темной крови, забрызгавшие песок, стену конюшни, в которой отчаянно ржали перепуганные лошади, и клочковатую шерсть монстра. Не спеши, не спеши, опять промахнешься… Воґрот, тетива, стрела, спуск… Есть! Оборотень не исчез, он всего лишь взвизгнул, подскочил, совершив замысловатый кульбит, упал набок, выгнулся дугой и затих.

Теодегизил покинул надвратную башню и теперь командовал простецами, занявшими оборону на обширном дворе перед хозяйственными постройками – сбил их в плотный круг, охватывающий пылавшие костры. Ливень, по счастью, сменился легкой моросью и ветер поутих, теперь не было опасений, что огонь погаснет – напавшие на Берлогу существа опасались открытого пламени. Зигвальд оставался на стене, руководя первым кругом обороны, то есть находился на самом опасном участке: летающих тварей вообще не осталось, мы ухитрились перестрелять их в первые минуты, но звероподобные чудовища, обладавшие обезьяньей ловкостью и цепкими лапищами запросто преодолевали тын. Снаружи оставались только существа, которые не могли прикоснуться к серебряным полосам, которыми были обиты стены крепости – они инстинктивно чувствовали, что серебро губительно. Все прочие, вероятно, к настоящей нечистой силе отношения не имели и карабкались по выступам деревянных столбов. Верфольфы-оборотни не исключение, я решил, что серебро убивает их только при попадании в рану, взаимодействуя с кровью…

– Стефа-ан!

Что такое? Почему Зигвальд так надрывается? И вообще, где он? Ах, чтоб тебя!

Зигвальд перебежал на тот участок галереи, что вела к башенке по левую руку от ворот, там четверо простецов сцепились с воплощенным кошмаром, рядом с которым другие ночные гости выглядели почти благообразно. Понять, что оно такое, я и не пробовал – очертания размыты, тварь будто окутана туманом. Перемещается с невероятной стремительностью и в то же время очень плавно и изящно. Чуточку похоже на человека, но руки и ноги ребристые, в продольных складках-гребнях, ладони с когтями, больше смахивающими на прямые острейшие ланцеты, ступни похожи на оконечья лап гигантской ящерицы, морду не разглядеть, вокруг головы колышется дымка – полагаю, оно к лучшему, не хочу я это видеть! Своеобразный призрак с материальной сердцевиной – внутри твердое, снаружи мглистая оболочка.

– Осторожнее, энергетическая составляющая этого существа на уровне боевого андроида! Излучает до… – выпалил Нетико, но дальше я не слушал, зачарованный схваткой, продолжавшейся всего несколько секунд. Полупризрак отшвырнул одного простеца, с воем полетевшего со стены и наверняка разбившегося, другому воткнул когти-шипы пониже грудины, без особого труда приподнял, затем стряхнул себе под ноги и раздавил голову ногой. Череп раскололся, будто орех. Ударил наотмашь третьего, тот всем телом впечатался в стену и обмяк. Четвертый успел вонзить острие короткого копья в толстую шею монстра примерно там, где у людей находятся верхние шейные позвонки и основание черепа. Тут подоспел Зигвальд, изо всех сил вогнавший клинок в левую часть груди твари, по самую гарду.

Я уже говорил, что Жучок парень жилистый, ловкий и далеко не слабый – если вдруг нам когда-нибудь придется сойтись на кулаках, он уложит меня с одного маха, не прикладывая лишних стараний. Однако сейчас у него ничего путного не вышло, не помог и покрытый серебряной амальгамой меч. Чудовище крутанулось на задней лапе, надежный клинок внезапно разломился, в ладони Зигвальда осталась только рукоять с фигурным литым яблоком. Демон (а как еще прикажете назвать такое создание?!) тем не менее пошатнулся и совершил неожиданный рывок, в прыжке бросившись на Зигвальда. Подмял человека под себя, мне почудилось, что черная, как провал в адскую бездну, пасть зацепила предплечье человека. Жучок вначале низко зарычал, потом взвыл – даже самые настоящие мужчины кричат, когда им очень больно.

Что заставило ребристую тварь на короткий миг отступить, я не понял – или вопль Зигвальда, или то, что последний из четверых сопротивлявшихся простецов выхватил из-за пояса небольшой боевой топорик и ударил туда, куда дотянулся – в плечо демона. Металлическое лезвие внезапно покраснело, раскалилось и рассыпалось искрами. Зигвальд, змеино извиваясь, пополз прочь, не переставая подвывать сквозь зубы и отталкиваясь неповрежденной левой рукой. За ним протянулась полоса крови, кажущейся в темноте бурой. Вокруг чудовища сгустилось дрожащее марево, сотканное из невесомой черной пыли, полыхнула багровая, с лиловыми прожилками вспышка, простец окутался пламенем, завизжал так, что я от этого ужасающего звука едва не потерял сознание, и тоже полетел с галереи. Падение с четырехметровой высоты его не убило, предсмертные стенания продолжались, постепенно затихая.

– Батарея перезаряжена, – я с трудом осознал, что слышу голос Нетико. – Пистолет, кретин! Быстрее! Эта скотина воздействует на противника направленным энергетическим импульсом! Давай!

Индикатор готовности «Штерна» сиял изумрудным огоньком. Я, ломая ногти, ухватил Зигвальда за ворот посеребренной кольчуги, подтащил к лесенке, идущей по внешней стороне башни. Взгляд от медленно поднимающегося на ноги монстра пытался не отрывать – ни меч, ни топор его не убили, разве что ранили. Еще немного, и он снова атакует!

Я вспомнил времена босоногого детства, на тихой и благополучной Аврелии. Мы с сестрами играли в «снежную гору», съезжая вниз по лестнице на большом пластиковом подносе для пикников. Садишься, отталкиваешься и, смешно подпрыгивая, съезжаешь по ребрам ступенек вниз. Эту примитивную технологию я применил сейчас – схватил брошенный каким-то простецом каплевидный шит, положил на верхней ступеньке, едва не надорвавшись, взгромоздил на него Зигвальда (ох и тяжел, подлец!) и пинком отправил вниз. Сработало идеально, настоящие санки!

– Он концентрирует энергию для нового импульса! – Нетико вроде бы паниковал, а я, наоборот, оставался необычно спокоен, видя, как демон встает и делает неуловимо-угрожающее движение, расставляя руки так, будто у него возникло желание броситься ко мне с объятиями. На кончиках пальцелезвий загорелись розовые искорки.

…Военному делу я не учился никогда, обязательные курсы самообороны прошел в колледже, единоборствами не увлекался. Но реакция всегда была неплохая – это необходимо для капитана корабля лабиринтного класса, в некоторых звездных системах коридоры к точкам перехода забиты до отказа, ничуть не хуже, чем на автострадах мегаполисов Сириус-Центра.

Оказывается, автоматизм реакций и быстрота принятия решений могут помочь не только в управлении гигантским грузовым кораблем. Под башней стоит крытая грубой холстиной телега, метра три, не дальше – в таких простецы перевозят зерно. Упаду на ткань – отделаюсь легким испугом, главное потом выпутаться, если холст порвется, а он непременно порвется… Шажок назад, взгляд через плечо, еще шажок… Прыгну неправильно, промахнусь – или смерть, или тяжелые переломы. Автохирурга на Меркуриуме нет, настоящих врачей тоже.

Три, два, один…

Я опередил монстра на секунду. Узконаправленный луч ударил ему в грудь, я в это время уже падал вниз, спиной к земле. Надвратная башня полыхнула, как бочка с бензином, ярко и страшно. Надо мной сверкнуло нечто наподобие шаровой молнии, распавшейся на искры, раздался могучий хлопок, прошла раскаленная ударная волна.

Приземление было не очень приятным: накрывавший телегу полог я пробил насквозь, грянулся на тонкий слой соломы, больно ушиб плечо. Поморщился, вылез и со всех ног бросился к Зигвальду, совершавшему неудачные попытки встать со щита, съехавшего на мокрую от дождя землю.

Его правое предплечье привело бы в ужас даже военного хирурга: мышцы и сухожилия разорваны, белеет кость, кровища, плоть висит клочьями. Смотрит, однако, осмысленно.

– Помоги Теодегизилу!

– Тебе врач нужен!

– Кто?

– Ну… Лекарь!

– Перебьюсь, не впервой. Помоги ему!..

* * *

Теодегизилу не повезло – по моему мнению, чудовища каким-то образом отличали благородных от простецов и прежде всего нацеливались на них. Не исключено, что именно поэтому монстры не обращали на меня особого внимания, мой организм не «фонил», биоэнергетика самая обычная, как у любого нормального человека, я не могу подобно Зигвальду и его родственникам вырабатывать энергию по собственному желанию! Две собакоподобных уродины отвлекли простецов, третья, похожая одновременно на ящерицу и рогатого беса, по хребтине которого ползали зеленоватые болотные огоньки выдернула Теодегизила из плотного строя, повалила в размякшую глину и полоснула лапой по груди – полетели звенья разорванной кольчуги. Никаких рассуждений, надо быстро помочь. Но как? Если выпалю из «Штерна», задену человека и нескольких простецов (эти уже расправились с одной из огромных черных псин и увлеченно добивали вторую топорами на длинных рукоятях).

Решение пришло неожиданно – самострел все еще оставался в левой руке. Удивляясь собственной невозмутимости, я устроил болт на ложе, уверенным шагом приблизился к бесу со спины и всадил стрелу точно в основание черепа с продольным гребнем и маленькими кривыми рожками. Эффект последовал ошеломляющий: тварь мгновенно охватили белые язычки пламени, она вспыхнула, словно бенгальский огонь, я изо всех сил ударил ее ногой, отшвыривая от Теодегизила. На помощь пришли трое вымазанных в грязи и крови простецов, только белки глаз сверкают – они оттащили раненого в сторону, оставили у наглухо закрытого входа в господский дом и с победоносным ревом кинулись обратно к нам…

Все кончилось внезапно – мы всей гурьбой добили последнего монстра, превратив его в месиво из костей, вонючей шкуры и внутренностей. Нетико вдруг огласил двор сигналом зуммера, который по штатному расписанию транспортных и боевых кораблей Содружества обозначал отбой тревоги. Соригинальничал, надо полагать. На мониторе ПМК не было ни единого красного значка. Все-таки отбились. Но только от кого?..

Выглядели мы все кошмарно: толпа тяжело дышащих, насквозь мокрых мужиков, жидкая грязь, кровь, запах стоит тяжелый и тошнотворный – воняет гарью, дымом, кислым потом и еще чем-то невыразимо противным. Я подбежал к Теодегизилу, быстро осмотрел и матерно высказался по-русски: братец Зигвальда явно не жилец, левая часть грудной клетки вскрыта когтями, ребра сломаны, видно белесое легкое. Ладно, пускай им займутся простецы…

– Ты как? – выдохнул я, увидев тяжело хромающего Жучка. Здоровой рукой прижимает к груди то, что осталось от кисти и предплечья правой. Морщится, шипит, но идет сам. Никаких сомнений, руку придется ампутировать, травма тяжелейшая, – но кто этим станет заниматься? Только не я, они меня не заставят! Может, кто из простецов имеет лекарские навыки?

– Могло быть гораздо хуже, – выдавил Зигвальд. – Найди Гунтрамна, он командует отцовским отрядом… Гунтрамн жив, я его только что видел. Пусть возьмет своих, кто уцелел, и загородит проем телегами. Когда пламя погаснет, в крепость кто хочешь заберется, прячась за телегами проще обороняться.

Жучок кивнул в сторону грустно догоравшей надвратной башни – перекрытия уже обрушились, на тын огонь не перекинулся, дерево было слишком влажным.

– Тебя надо перевязать!

– Кровь давно остановилась, обойдусь пока…

– Остановилась? – я замер. Наверняка были повреждены крупные сосуды, артерии, как это прикажете понимать?

– Гунтрамн, – напомнил Зигвальд. – Ты вроде не ранен, сможешь остаться с простецами до рассвета? Не беспокойся, второй раз твари не придут. Раньше никогда не было двух нападений подряд, надеюсь и теперь обойдется. Чего встал, как столб? Считай, до самого утра ты в Баршанце командуешь, учись управлять простецами, пригодится…

Глава восьмая О БИБЛЕЙСКОМ СОВЕРШЕНСТВЕ

Южная Готия, владение Герлиц.

20–21 июля 3273 г. по РХ

После восхода солнца я понял, что если не отдохну хотя бы час-другой, то умру на месте – в глазах начинало двоиться, я путал русские слова с немецкими и не понимал, что говорят мне обращавшиеся с вопросами простецы. На мою удачу появился Зигвальд, с обмотанной льняными тряпицами рукой и, что поразительно, выглядевший относительно неплохо – бледный конечно, но вполне дееспособный. Я кликнул одного из простецов, он помог снять кольчатый доспех, стеганку и обе рубахи, после чего вылил на меня семь ведер ледяной колодезной воды – я чувствовал себя непристойно грязным, желание отмыться превосходило даже необоримое стремление отойти в любой темный уголок и немедленно заснуть. Оттирался я свернутым в узел пуком травы и нарочно принесенной с кухни золой: о мыле в Берлоге никогда не слышали, или на Меркуриуме оно было малодоступной роскошью. Зола, как выяснилось, ничем не хуже – этот способ показал мне простец, – кровь с ладоней отошла запросто, да и вонь перестала преследовать. Я потребовал выдать чистые штаны и нижнюю рубаху, что было тотчас исполнено – приволокли из общинного дома.

С трудом поднявшись наверх, в свою комнату, я мешком рухнул на ложе и моментально вырубился, не вспомнив, что забыл ПМК на дворе, бросив его в одну кучу с пропитанной потом и грязищей одеждой. Пусть на Берлогу налетит стая драконов в тысячу голов, я не проснусь. Убивайте прямиком в постели, мне пофиг!

Никаких сновидений не было, сплошная мягкая чернота.

– Между прочим, скоро начнет смеркаться, – я пробудился, услышав знакомый настойчивый голос, звучавший прямо над ухом. Кто-то принес компьютер-помощник в хозяйские покои и аккуратно положил рядом. – Семи часов глубокого спокойного сна более чем достаточно, поднимайся. В конце концов, это неприлично – другие работают, а ты дрыхнешь.

– Нетико, ты? – я с кряхтением уселся и протер глаза кулаками. – Как обстановка?

– За время, пока ПМК валялся возле колодца в мутной луже, ничего особенного не происходило, – сварливо ответил ИР. – Простецы растаскивали завалы на том месте, где стояла башня с воротами, погибших отвезли по долине вниз, как я понял из разговоров, мертвых здесь сжигают, погребальный костер. Донельзя архаичный обычай, однако так гораздо проще, не надо возиться с рытьем могил.

– Ой, мама дорогая… – я схватился за голову, картины предыдущей ночи встали передо мной со всей ясностью. – Потери большие?

– Точно не скажу, около тридцати человек. Теодегизил очень плох.

– Разумеется, такая жуткая рана… Не понимаю, как он не умер сразу? Зигвальд-то держится?

– Как ни странно, держится. Это при том, что полученная травма если не смертельная, то как минимум шокогенная.

– Подумать только, человеку едва не отгрызли руку, а он благополучно ходит на своих двоих и делает вид, будто всего-навсего посадил занозу! Сам-то ты что думаешь о случившемся?

– Ситуация иррациональна, – с привычной академической нудностью сказал Нетико, однако я заметил в его голосе неуверенность. – О фантастических свойствах животных, которых мы видели, рассуждать бессмысленно, с точки зрения известных нам научных дисциплин объяснить этот феномен невозможно. Затем: хищники никогда не нападают просто так, ради удовольствия или реализации накопившейся агрессии. Цель любого хищника – охота, поиск и добыча пищи, но не более. Ночью пришлось наблюдать не за охотой, а за целенаправленным убийством. Истребление ради истребления. Звери так себя не ведут. И наконец: активность любых хищников во всех известных мирах не связана с положением космических тел и природными явлениями.

– Закончил? – хмыкнул я.

– Да, закончил. Объяснений не жди. Я лишь фиксировал физические особенности тварей, некоторые из них согласуются с общими представлениями о эволюции жизни на углеродной основе, но большинство других…

– Замнем, – поморщился я. Не было никакого желания выслушивать сентенции искусственного разума, который по неизменной привычке обязательно начнет углубляться в высокие материи, употребляя словеса, пониманию человека недоступные. – Схожу посмотрю, что происходит внизу. Гляди, мне принесли новую одежду… Не перестаю удивляться, какие они внимательные и заботливые, у нас в Содружестве такой душевности не встретишь, не сохранилось доброго отношения к людям.

– Вероятно, меркурианцы не сохранили традиции, а возродили, – заметил Нетико. – Причем ненамеренно. Среда обитания и обстановка располагают, без взаимовыручки и обязательной участливости друг ко другу не выживешь. У древних германцев, скандинавов и славян на Земле, да, впрочем, и у любых других народов в эпоху родоплеменного строя, это считалось не просто нормой, а святой обязанностью. Обитатели Меркуриума по неясным пока причинам скатились по цивилизационной лестнице на самые нижние ступени, позабыв информационно-космическое общество Земли, постиндустриальную и капиталистическую формации, даже феодализм у них в зачаточном состоянии. Если, конечно, считать простецов аналогом феодально-зависимого класса. А это в корне неверно, они – биологически зависимый класс.

– Будешь продолжать говорить в подобной стилистике, я рассержусь. Надоело выслушивать непонятную заумь!

– Сердись сколько угодно, положения это не изменит.

Зигвальд обнаружился в трапезной – его мягкий басок я услышал издалека, с лестницы. Повелитель Берлоги распекал, давал указания и беззлобно ругался. Как оказалось, жертвами господского гнева были трое простецов, один из них – Гунтрамн, тот самый рыжебородый здоровяк, выполнявший поутру обязанности «сержанта» при моей персоне. Простецкий диалект, на котором говорил Жучок, я понимал с пятого на десятое, но судя по всему речь шла о делах хозяйственных: как восстановить сгоревшую дотла надвратную башенку, где именно и какие деревья рубить, из каких окрестных деревень привлечь к работам мужиков, кого поставить вечером и ночью на стражу…

– Входи, рад видеть живым и здравствующим, – Зигвальд турнул простецов и повернулся ко мне. Улыбнулся широко. – Голоден? По глазам вижу, голоден! Эй, там!..

Я не отрываясь смотрел на его правую руку. На Жучке были только шаровары в складках с обмотками по голеням и короткая рубаха с отрезанными рукавами. Повязка исчезла, изуродованное предплечье выглядело не особо хорошо, но… Розовая, будто после недавнего ожога, очень нежная плоть еще не заместившаяся настоящей кожей, покрывала сросшиеся кости, напрочь оторванный большой палец на ладони вновь начал формироваться – маленький стручок, размером сантиметра полтора. Внешне Зигвальд вполне здоров! Немыслимо!

– Ни одной раны, – Жучок, наклонив по-птичьи голову, в упор глядел на меня. – Даже не поцарапался… Уложил десяток тварей, и хоть бы что! Испепелил Анимафага! Провались она эта башня, другую отстроим, но такой добычей не всякий может похвастаться!

Из восторженно-сбивчивых речений Зигвальда я начал понимать, что он усматривает в происшедшем некий знак свыше. Символ мистического порядка. Выйти из такой передряги, ровно библейские пророки из пещи огненной, это, знаете ли, не шуточки – это благословение! Слова «повезло» или понятия «благоприятное стечение обстоятельств» для Зигвальда не существовало, человек, привыкший видеть скрытые знамения во всем, начиная от просыпавшейся соли до необычного расположения камней возле дороги («колдовской круг»), незамедлительно расценил мою удачу как сверхъестественную. Никакого взаимодействия скрытых факторов, одно только веление судьбы, а через нее Господа Бога или «иных» – я с первого дня знакомства начал подозревать Жучка в латентном язычестве, убежденным монотеизмом тут и не пахло…

Попутно выяснилось, что Теодегизил, скорее всего поправится – не умер утром, значит, обязательно выкарабкается, но отлеживаться придется долго, не меньше полной седмицы. Нетико, услышав это, пробурчал что-то неразборчивое, видимо, не желая противоречить хозяину. По его (равно как и моему) мнению, человек, которому переломали почти все ребра и повредили легкое, без помощи квалифицированных хирургов, работающих в условиях современной операционной, управляемой искусственным разумом, выжить не в состоянии. Вспомним о возможных инфекциях и заражении, отсутствии на Меркуриуме антибиотиков и поймем, что шансы у Теодегизила нулевые.

– Это покажется невероятным, но они регенерируют, – прошептал Нетико, когда Зигвальд отвлекся на короткий разговор с полной розовощекой простицей, доставившей тяжелое блюдо со снедью. – Видел его руку? Никаких инъекций РНК, коррекции функциональных параметров тканей, трансплантации мышц и кожи или нанотехнической инженерии… Естественная регенерация, самовосстановление, протекающее с колоссальной быстротой. Ничего понять не могу!

– Что говорит не-живой? – поинтересовался Зигвальд, взглянув на ПМК.

– Интересуется, почему у тебя отрастает новый палец, – просто ответил я.

– А, чепуха, – Жучок опустился на лавку и жестом пригласил меня. – Бывало и хуже. Шрам останется на несколько лет, но со временем исчезнет. Этим свойством обладают лишь благородные, со времен исхода с Земли. В отличие от простецов, мы редко болеем, а раны заживают быстро.

– Насколько я знаю, жившие на Земле люди больше походили на простецов, – сказал я. – Разве на Меркуриуме не сохранилось никакой памяти о древних временах? До Катастрофы?

– Первое поколение считало, что вся прежняя история была только подготовкой к моменту преображения человечества, случившемуся после того, как Землю уничтожила Тьма, явившаяся из глубин космоса.

Я с унынием понял, что добиться от Зигвальда разумных объяснений и на этот раз не получится.

Известные события, приведшие к Катастрофе, интерпретируются им с мифологической точки зрения. Какая, к дьяволу, «Тьма»? Прохождение через Солнечную систему нейтронной звезды, Эвакуация и гибель более чем девяноста процентов населения планеты безусловно может расцениваться религиозно-озабоченными людьми как исполнение предсказаний из Откровения Иоанна Богослова, но древний евангелист предрекал всеобщий крах и появление абсолютно нового Универсума, Вселенной духа, а не плоти, идеального мира под управлением самого Творца!

«Преображение человечества», так вроде бы сказал Зигвальд? Что он имеет в виду? Я плохо знаком с духовной литературой, но в колледже нам рассказывали о концепции христианства и я запомнил, что термин «преображение» был тесно связан с Апокалипсисом…

Как выглядит история Катастрофы с нашей точки зрения? В кратком изложении: сначала приходит известие о нейтронной звезде, в течение двух лет с Земли вывозят несколько сот миллионов человек. Потом Солнечную систему закрывают для полетов, вводится тотальная блокада. Эвакуированные поселяются на Афродите в системе Сириуса. Позже, когда «Птолемей» нашел выход на третий-четвертый уровни Лабиринта сингулярности, мы начали создавать постоянные колонии в окрестных мирах, обитаемый радиус расширился на полторы тысячи световых лет. Теперь посмотрим на Катастрофу с другой стороны: небольшая часть выживших каким-то немыслимым способом проникла в сверхдальние коридоры Лабиринта и очутилась на другом краю Галактики, причем люди обрели новые исключительные способности, резко увеличили срок жизни, однако вместо дальнейшего развития общества и уникального цивилизационного скачка в их среде наблюдается сплошной упадок и антиэволюция… Нестыковок и противоречий столько, что разобраться в этой головоломке я не надеюсь даже с помощью Нетико.

Наскоро перекусили. Зигвальд скупо ворчал насчет разорений, причиненных тварями, – сейчас он больше напоминал огорченного напрасными потерями владельца фермы, чем доблестного паладина, призванного бороться со сказочными чудовищами, досаждающими трудовому пейзанству и похищающими невинных девиц. Мне кажется, таковым «паладином» он и не был никогда, противостояние с нечистью и монстрами здесь было привычной частью жизни. Вполне естественно, что, как всякому рачительному хозяину, Зигвальду было досадно видеть разрушения в собственном доме и знать о том, что значительная часть его подданных погибла. Для малонаселенной Берлоги, целых двадцать восемь убитых – большая потеря, почти четверть от общего числа жителей. С учетом наших с Нетико соображений, касающихся схемы воспроизводства простецов, восполнить популяцию клонов удастся только в следующем цикле, который неизвестно когда наступит. А если они никакие не клоны, тогда как?..

Сумасшедший дом, короче говоря.

Когда мы спустились вниз, оказалось, что на обширном дворе царил почти идеальный порядок – ни единого трупа, завал обугленных бревен разобран, с помощью лошадей их оттащили прочь от крепости, далеко к скалам, добавили огромную груду хвороста и пролили «земляной смолой», по ближайшему рассмотрению оказавшейся низкокачественной нефтью. Там и сожгли тела страшилищ, которые не были подвержены моментальному распаду. Я и Нетико очень хотели посмотреть на мертвых вервольфов, мощности химического анализатора ПМК хватило бы для поверхностного исследования их крови или частиц тканей, но было слишком поздно – огромный костер уже догорал, а Зигвальд выделил целый бочонок драгоценной соли, чтобы засыпать ею угли, примета такая – нечисть не воскреснет. Искусственный разум запоздало сетовал на собственную непредусмотрительность, раньше надо было думать – еще тем утром, когда мы обнаружили первого оборотня рядом с «технологической зоной», будь она неладна…

Работа кипела вовсю, никто не отлынивал и не бездельничал. Крытые телеги теперь выстроили полукругом перед широким проломом в тыне, шестеро вооруженных тяжелыми арбалетами рыжих и соломенноволосых простецов «с севера» во главе с неизменным Гунтрамном на страже, остальные пилят, строгают, обрабатывают недавно срубленные древесные стволы, варят смолу в больших котлах. Женщины готовят еду под открытым небом, даже маленькие дети под командованием Арегунды помогают – таскают ветки и убирают полосы коры, дочка Теодегизила не выглядит «благородной девочкой», испачкать руки и светлое платье ничуть не боится. У меня эта суета немедленно вызвала ассоциацию с муравейником – все делается споро, но без лишней спешки, уверенно и до ужаса целеустремленно. Вот и думай, что это: нейропрограммирование или убежденное радетельное исполнение долга перед господином и самими собой?!

Новое основание башни было заложено – всего за несколько часов появился белеющий свежим обтесанным деревом низенький сруб и наметки арки ворот. Инженерия несложная, но совершенно примитивный человек и такого не построит, а простецы работают самостоятельно, благородные ими не руководят. Надо точно знать прочность грунта, рассчитать углы, давление, точно подогнать сочленения бревен, иначе конструкция будет ненадежной и однажды развалится!

– Дней за пять управятся, – убежденно сказал Зигвальд и внезапно насторожился: – Что такое опять случилось?..

Гунтрамн, находившийся возле импровизированного вагенбурга, как именовалось подобие крепости из составленных вместе повозок, вскинул шест с выцветшим зеленоватым лоскутом-флагом и что-то гортанно выкрикнул на своем языколомном диалекте. Прочие стражи неуловимо подобрались, перехватили поудобнее самострелы и будто невзначай крутанули вороты, натягивающие тетивы.

– Зеленый вымпел – неизвестный всадник, едет один, выглядит неопасным. – пояснил Зигвальд, заметив, что я вновь озадачился. – Синий – несколько всадников, синий и красный – гости вооружены и при доспехе. Пойдем, глянем, кого принесло.

Оказалось, что у Гунтрамна очень острое зрение – поднявшись на галерею тына, я с трудом разглядел маленькую фигурку лошади, мелкой рысью поднимавшейся вверх по долине, точно по направлению к Берлоге. В седле человек, лучи клонящегося к горизонту солнца не дают отблеска от металла, следовательно, он едет без шлема и панциря. Двигается неспешно и угрозы не представляет – возглавляй незнакомец крупный отряд, других всадников непременно заметили бы, долина узкая, а в широких перелесках прорублены хитрые просеки, не позволяющие скрыться за деревьями многочисленной рати. Интересная оборонительно-тактическая идея – все до единой просеки лучами расходятся от Баршанце и доступны взгляду наблюдателей, стоящих на стенах.

Простецы, уяснив, что опасности никакой, продолжили заниматься своими делами. Мы с Зигвальдом перебрались через вагенбург и вышли навстречу. Можно было не страшиться, нас прикрывали арбалетчики – одновременный залп шести стальных болтов если не убьет благородного сразу, то в любом случае надолго выведет его из строя.

Гнедой широкогрудый конь топал в нашу сторону, уверенно держа аллюр. Усталым он ничуть не выглядел, хотя ему пришлось долго подниматься вверх по склонам – Нетико еще по нашему прибытию в Берлогу доложился, что поместье Зигвальда построено на высоте двух тысяч ста пятидесяти метров над уровнем меркурианского океана, но благодаря повышенному содержанию кислорода в атмосфере планеты я особых изменений не чувствовал.

Всадник остановил коня в пяти шагах перед нами, скользнул взглядом безмятежных светло-голубых глаз по мне и Зигвальду, безошибочно определил благородного, несмотря на то, что Жучок был одет в прежнюю безрукавку из застиранного желтоватого льна и ничем не отличался от простецов – борода всклокочена, шевелюра спутана, необъятные шаровары серой ткани, обязательный пояс с клинком отсутствует.

– Рад приветствовать, – молодой человек спрыгнул с седла и коротко поклонился в соответствии с местными обычаями, коснувшись правой ладонью груди. – Это владение Баршанце, принадлежащее Зигвальду из рода Герлиц, я не ошибся?

Я снова отметил непонятный акцент. В остальном гость мало отличался от Зигвальда или Теодегизила, по крайней мере, одевался как дворянин: дорогая кожа с узорным тиснением, короткий шерстяной плащ, меч за спиной, кинжал на поясе, непременные амулеты. Носит сапоги, каких я в Берлоге ни разу не видел, – тут в моде тупоносые тапочки с обмотками и ремешками.

Рядом с дюжим Жучком незнакомец смотрелся мелковато. Не слишком высокий, эдак метр семьдесят пять от пяток до макушки, физиономия доброжелательная и улыбчивая, носит коротенькую бороду, но не окладистую – от уха до уха, – а только на подбородке, причем аккуратно ее подстригает. Волосы длинные, по плечи, но Зигвальд заплетает толстую косу, а этот человек схватил хвост на затылке красивой (и наверняка очень дорогой!) серебряной заколкой в виде прыгающего льва.

– С пожеланием долгой жизни, благословения Божьего и всех незримых, благоволящих людям, – Жучок, отстранив меня, вышел вперед. – Я Зигвальд Герлиц, третий сын Адельма Герлица, готийского комта, вассала короля. С чем пожаловал, достойный господин?

Достойный господин быстро извлек из сумочки на поясе литой медальон с черной эмалью, поверх которой сияли три золотистые стрелы. Протянул.

– Это передал Эрик Эдельверт, гильдия алхимиков из Бьюрдала. Он полагает тебя своим другом, не способным отказать в помощи.

– Родовой герб я передал достойному господину Эрику в знак признательности, – Зигвальд не то чтобы просиял, но выражение недоверчивости с его лица исчезло мигом. Вещицу он узнал, это было несомненно. – Ты алхимик? Гильдейский? Разумеется, я приму тебя в Баршанце и окажу вспомоществование, какое только в моих силах!

– Николай из Дольни-Краловице, – представился гость, а я сразу зацепился за имя «Николай» произнесенное пускай с необычным ударением, однако… Это было первое имя, однозначно свидетельствовавшее: здесь, на Меркуриуме, существуют не только личные германские имена, но и греческо-славянские! Об этом свидетельствовали и карты, найденные мною в библиотеке свитков, в центре и на юге континента я нашел много обозначений, напоминавшие мне топонимы с планет Содружества, занятых восточноевропейскими диаспорами…

Нетико отреагировал мелким подрагиванием ПМК. В принятой нами системе безмолвного общения такая вибрация отражала крайнюю степень интереса, проявляемого искусственным разумом. Говорить он не решался, побаиваясь встрять невовремя, однако точно дал мне понять: прямо сейчас происходит что-то особенное!

– Говорить лучше в доме, – Зигвальд вдруг немного смутился, а я заметил, как «алхимик» буквально вонзился в меня оценивающе-заинтересованным взглядом. Потом уставился на ПМК и покачал головой. – Прошу простить, но прошлой ночью случилось Тройное затмение…

– Вижу, – коротко ответил Николай. – Я шел сюда с караваном Верекунда, сына Эохара, из Волена, что далеко на севере, в Лейгангере. Прошлая ночь выдалась недоброй, но мы сумели защититься, никто не погиб, даже простецы.

Зигвальд понимающе кивнул.

– Я слышал о Верекунде, риксе Волена от своего брата Теодегизила… Конем займутся простецы, твои мешки отнесут в гостевые покои. Этот человек… – Зигвальд отступил на шаг и чуть подтолкнул меня в спину здоровой рукой, не тушуйся, мол. – Этот человек – Стефан из Аврелии, мой гость и друг. Без него Баршанце не выстояла бы в ночь Тройного затмения.

Теперь Николай посмотрел на меня озадаченно и не без удивления.

– После долгой дороги, следует отдохнуть, – учтивость из Зигвальда сыпалась как из рога изобилия, причем не из чувства обычной вежливости, а потому, что он действительно был рад нежданному визитеру. – Близко время вечерней трапезы…

В этот момент мы перебирались через вагенбург, дополнительно усиленный наклоненными кольями. Я схватился за борт телеги, пробрался между изогнутыми деревянными ребрами, на которые натягивалась холстина, а потом вдруг споткнулся, кувырнулся через голову и, благополучно приземлившись на густую траву, машинально высказал свое отношение к этому событию:

– …дь!

– Я так и думал… Отлично! – надо мной стоял Николай из Дольни-Краловице. – Давай руку, поднимайся.

Говорил он на чистейшем русском языке без какого-либо акцента.

– Что? – с трудом выдохнул я.

– Вставай, говорю. Извини, это я тебе подножку поставил, не заметил? Не обижайся!

* * *

Меня стремительно затягивало в пучину сюрреализма. По сравнению с «алхимиком его милости князя Якуба» все минувшие события теперь выглядели едва ли не обыденными и само собой разумеющимися. Оборотни-демоны-упыри? Да пожалуйста, ничего против не имею! Реальность Меркуриума допускает их существование, с этим я уже смирился. Люди в Готии (особенно простецы) говорят на языке, который по уверениям Нетико реконструирован из древнегерманского идревнескандинавского? Сколько угодно, so nist du dauþau, ak in hauheinas gudis, ei haúuhjaidau sunus gudis þairh þata^[8], как выражается Зигвальд в минуты сильного душевного волнения! Я готов уверовать в любую небывальщину – с фактами не поспоришь! Но откуда здесь появился мой соотечественник, моментально опознавший старинное русское словечко, которым обычно выражаются сильные отрицательные эмоции, я понимать отказываюсь. Тем более, он еще и благородный – Нетико успел мне шепнуть, что биоэнергетический фон гостя ничем не отличается от «природного излучения» Зигвальда или Теодегизила с маленькой Арегундой…

Желание немедленно вцепиться в алхимика и вытрясти из него ответы на все остававшиеся вопросы пришлось на время подавить – обойти правила гостеприимства и позабыть о благочинии было решительно невозможно. Подали умыться, затем традиционно разместились в «парадном зале». Зигвальд увлеченно повествовал о бурных событиях прошедшей ночи, Николай кивал, переспрашивал, моментально опознавая чудовищ по кратким описаниям, он точно знал, как называются те или иные существа, и казался хорошим специалистом в области демонологии.

Все меркурианцы были людьми чрезвычайно эмоциональными, обмен эмоциями при разговоре был обязателен, вот и Зигвальд изобразил мои сомнительные подвиги почти скальдическим слогом – его послушать, так выходило, что я в доблести своей сравнялся с великими героями прошлого, выходившими один на один с драконом, вооружась только зубочисткой. Он не пытался приписать мне чужие действия и ничего не выдумывал от себя, но в рассказе применял исключительно превосходные степени. Николай выслушивал с самым серьезным выражением лица, а когда было упомянуто о ребристой твари, окутанной черным маревом, только брови вздернул, сказав:

– Animafagus infernis, демон – пожиратель душ… Боже, откуда они здесь? Никогда прежде не слышал, чтобы эти существа покидали свои логова, скрытые глубоко в горных пещерах. Как ты его прикончил?

– Пятисоткиловаттный узконаправленный плазменный разряд, – я намеренно применил специальную терминологию, чтобы узнать, поймет он меня или нет. Понял моментально, снова кивнул. Откомментировал по-русски:

– Таким выстрелом можно стадо слонов испепелить, защита Анимафага попросту не выдержала… Повезло, что тут скажешь. Десантная кинетическая винтовка ВКК, не иначе?

Потрясающе. Он не только знает слова «кинетическая винтовка», но и осведомлен о структуре вооруженных сил Содружества, по меньшей мере аббревиатуру Военно-космического корпуса применяет запросто, будто мы заседаем в конференц-зале где-нибудь на Сириус-Центре или Проксиме, а не в увешанной деревянными щитами трапезной Берлоги…

Меня вдруг накрыла волна невыразимой радости – домооой! Я теперь смогу вернуться домой и забыть об этом проклятом Меркуриуме, как о кошмарном сне! Плюс премия от правительства за открытие доселе неизвестного мира! Или известного, но засекреченного?.. Тайный эксперимент наших спецслужб и закрытых институтов? Нет, даты не подходят – я отправился с Эпсилона Эридана на Бекрукс в феврале 2680 года, Меркуриум заселен около тысячи лет назад, вычитаем… Ориентировочно выходит 1680 год от Рождества, когда и паровую машину-то не изобрели, а про полеты в космос и не мечтали… Опять нестыковка! Ничего, скоро все выяснится! Обязательно!

Из-за настойчивости гостя Зигвальд изменил обычному правилу не говорить во время трапезы о неприятностях и вообще о делах – даже когда подали первую перемену, свинину с очень острой капустой, беседа не прервалась, Жучок увлекся. Я мало что понимал – у этих двоих обнаружились общие знакомые из числа Стражи Крепостей, вспоминали о Ледяном поясе и таинственном «прорыве», о котором я слышал краем уха, Зигвальд скупо пенял на то, что Стража не справляется, нечисти развелось столько, что волком вой, простецы уходят из деревень, построенных возле Крепостей, не спрашивая дозволения у хозяев, – им страшно, а страх куда сильнее преданности господам… В Танвальде поселился ужас, горы теперь опасны, как никогда, дела на севере не так плохи, но и Лейгангер пустеет, достаточно вспомнить историю с Теодегизилом, а ведь не только его поселение разорено.

«Алхимик» внимал и хмурился, иногда что-то неслышно шептал под нос – судя по артикуляции, короткие и выразительные славянские идиомы с биологическим подтекстом. Нервно перебирал амулеты, закрепленные колечками на широком поясе. Их было множество, целая гроздь: маленькие топорики и мечи, молот Доннара, лошадки, коловороты, серебряная рыбка (кстати, я доселе не видел на Меркуриуме золота, только серебро!), крошечный наконечник копья, многолучевой коловорот, ворон, обычная свастика, только лучи направлены против часовой стрелки, несколько рун – махровое язычество, а на шее тем не менее крестик с распятием. Чудеса!

Засиделись допоздна, не переставая усердно накачиваться ароматным крепким элем, – меня обычно начинало вести с одной кружки, но сейчас сказывалось психологическое напряжение, я почти не пьянел, только ноги тяжелели и в голове начало приятно шуметь. Коварный напиток, вряд ли я встану из-за стола самостоятельно, а так хочется переговорить с Николаем наедине! Нетико предпочитал молчать и слушать – искусственный разум впервые на моей памяти не подавал признаков жизни на протяжении нескольких часов.

Потом выяснилось, что я отключился прямо за трапезой, бренное тело наверх отнесли слуги-простецы. Утром меня подняли дружеским тычком кулака в плечо, и первым делом я увидел протянутую глиняную кружку. Запотевшую, видать с ледника. Во рту было сухо, как в пустынях Афродиты и подношение пришлось как нельзя кстати. Великолепно, холодный ягодный напиток, чуть перебродивший и терпкий, с небольшим градусом! Ничего лучше и представить нельзя!

– Целый кувшин из подвала прихватил, – сообщил мне ранний визитер и уселся на постель рядышком. Я осознал, что говорит он на русском. – Прекрасная опохмелка, мы вчера немного увлеклись, полбочонка выхлебали на троих.

В голове прояснилось, я мигом все вспомнил. Сердце застучало с удвоенной быстротой.

– Проснулся?

– Вроде бы…

– Королев Степан, год рождения две тысячи шестьсот пятьдесят шестой, Аврелия, система Эпсилон Эридана, владелец транспортной фирмы «Эквилибрум» и одноименного судна, лицензия класса «В», совершал рейс на Бекрукс с грузом терраформационного оборудования? – эту тираду Николай выпалил одним махом, причем лучезарно улыбаясь. Издевается что ли? Откуда он всё это знает?? – Ты хоть понимаешь, что чудом остался жив?

– Слово «чудо» я слышу через каждые пять минут, а чудеса наблюдаю ежедневно, – не остался в долгу я. Сел, откинувшись на стену, завешенную серым домотканым ковром, и с вожделением глянул на кувшин. Николай снова наполнил кружку и вручил страждущему.

– Чтобы мы друг друга поняли, тебе придется рассказать свою историю точно, ни о чем не умалчивая и ничего не скрывая, – твердо сказал алхимик. – И только потом я отвечу на твои вопросы, которых, вероятно, накопилось немало.

– На мои желательно тоже, – из-под мехового одеяла послышался раздраженный голос Нетико. – Я как представитель разумного сообщества имею полное право…

– Имеешь, конечно, – Николай покопался в звериных шкурах и извлек на свет божий ПМК. – Только если ответишь, куда сбежал «Птолемей».

– Сбежал? – непонимающе переспросил ИР. – Про что вы говорите? Материальная составляющая «Птолемея» находится в астероидном поясе системы Сириус, так же известной, как Альфа Большого Пса!

– Все верно, значит, вы не застали этого знаменательного события… Знаете, дорогие друзья, я наповал сражен вашей наивностью. Вы хоть отчасти понимаете, где оказались?

– Я – понимаю. Рукав Персея, галактика Млечный Путь, – старательно ответил Нетико. – По моим оценкам, девяносто две тысячи восемьсот световых лет до Сириус-Центра. Но вы-то сами что здесь делаете?

– …Восемьсот шестнадцать, – любезно поправил Николай. Точно, издевается. – Я здесь работаю, да будет вам известно. Объясняйтесь. И чтоб не врать, вам же хуже будет!

– Куда уж хуже, – сокрушенно вздохнул я. – Но сначала ответь, все это реально? По-настоящему? Я несколько дней хожу по самой грани безумия!

– Реально? Да. Гораздо реальнее, чем может показаться. Вы оказались непредвиденными жертвами большого эксперимента, и однажды наверняка станете мертвыми жертвами. ИР тоже можно убить, достаточно уничтожить носитель, инфосферы на Меркуриуме нет, информационный пакет на другую материальную базу не передать. Хотите я начну вашу историю без ненужных подсказок? Седьмого февраля две тысячи шестьсот восьмидесятого года по стандартному летоисчислению от Рождества Христова грузовое судно «Эквилибрум» должно было пройти через точку перехода Лабиринта по направлению Эпсилон Эридана – Бекрукс. Когда заработали двигатели лабиринтной ступени произошло нечто непредвиденное. Что именно – рассказывать вам.

– Откуда ты…

– Оттуда, – перебил алхимик. – Учтите, я могу оказаться единственным человеком, способным вам помочь. Ваше счастье, что система слежения на этот раз сработала почти идеально, добавились некоторые случайности, позволившие мне отыскать вас обоих быстро и без особых затруднений, сам не ожидал, что это получится так легко. Итак?

– Это была авария, – медленно начал я. – Авария, которой не должно было случиться, мне просто чуточку не повезло…

* * *

Шок? Да, шок – глубокий и тяжелый. Меня потрясли не выкладки Николая, посвященные тайным аспектам жизни Меркуриума и не сногсшибательное известие о разделении человечества на две эволюционные ветви, никак не связанные между собой. Осознав, что наши предки пошли на чудовищное преступление, рядом с которым меркнут все безумства прошлого, начиная с массовых жертвоприношений детей в древнем Карфагене и заканчивая нацистскими крематориями ХХ века, я вплотную подошел к мысли о том, что если Творец и совершил ошибку, то ею оказалась человеческая раса.

Большинство населения покинутой Земли погубила не нейтронная звезда, официальная и общепринятая версия Катастрофы оказалась лживой от начала до конца. «Акция милосердия», санкционированная правительствами сверхдержав осенью 2283 года была не спасительной эвтаназией в масштабах планеты, а самым массовым геноцидом в истории. Девятнадцать с половиной миллиардов убитых. Не умерших, а именно убитых боевым вирусом ASH-119 «Аттила», который, как предполагалось, избавит Землю от «медленного умирания». Из-за неверных расчетов в разгар кризиса было решено, что нейтронная звезда навсегда останется на орбите Солнца и гибель не эвакуированных людей растянется на десятилетия.

Проблема была устранена в течение полутора недель. Если уж милосердие, то с имперским размахом. Несколько десятков распылителей, установленных в крупнейших городах мира, когда пришел приказ, ампулы, содержавшие триллионы безусловно смертельных вирусов, были раздавлены, в ту же секунду взорвались баллоны со сжатым воздухом, облачка невидимой взвеси разнес ветер, после чего началась молниеносная эпидемия – «Аттила» убивал гарантированно, быстро и без боли. Территория Европы, от Лиссабона до Варшавы и Бреста была опустошена за трое суток. Россия – за неделю. Азия за полторы. Густонаселенная Северная Америка вымерла за пять дней, Южная – за одиннадцать. Вроде бы дольше всех держались Австралия, Океания и небольшие поселки на побережье Антарктиды. Один человек, зараженный штаммом ASH-119, мог заразить до восьми-десяти тысяч других, с момента инфицирования до неизбежной смерти проходило всего около трех часов, больного начинало клонить в сон, он засыпал и быстро умирал. Никаких страданий, никакого хаоса и ужасов времен средневековой чумы. Идеальное, совершенное оружие…

Нейтронная звезда, пройдя через Солнечную систему, навсегда сгинула в межзвездном пространстве весной 2284 года. Даже в момент наибольшего сближения с планетой и апогея активности жесткого излучения, она не смогла бы убить больше десяти миллиардов, остальные могли выжить. Однако человек в который раз решил, что он вправе принимать решения за Господа Бога. Мы сами устроили Апокалипсис.

– Нетико, ты знал об этом?..

– Знал, – буркнул искусственный разум. По-моему, Нетико было стыдно, хотя эмоции для ИР являются несущественной частью жизни. – Эта тайна входит в наиболее закрытый список «Птолемея». Мы не вправе открыть ее людям по собственной воле.

– Не вини «Птолемея», – сказал Николай. – Машинная цивилизация не виновата, окончательные политические решения принимали люди… Тогда выжило не больше трехсот тысяч человек, тех, кому повезло заразиться «Аттилой-плюс», искусственным нанотехническим вирусом, разработанным в качестве противодействия ASH-119. «Умная вакцина», вдобавок способная передаваться воздушно-капельным путем от человека к человеку – это было нарочно сделано разработчиками биооружия, чтобы не перетравить своих в случае аварии… Нельзя забывать о нелепых случайностях – разбилась пробирка, боевой штамм похитили террористы, сбой в системе вентиляции и фильтрования. Абсолютно смертельную и абсолютно заразную микроскопическую тварь надо было обезопасить. Любой ценой. А вот что случилось дальше… Ты ведь не специалист в молекулярной биологии и генетике?

– Нет, – бросил я.

– В таком случае тонкости процесса можно не объяснять, – нейтрально пожал плечами Николай. – Все равно ни хрена не поймешь. «Аттила-плюс» применялся в так называемых «зонах чрезвычайного командования» на территории России и союзной Германии, это огромная территория. Наноботом заразились люди, жившие на пространстве от французской границы до Дальнего Востока и Кореи. Германия, Скандинавия, Чехия, Причерноморье, Балканы, вся европейская Россия, далее через Урал и Сибирь к Владивостоку. В живых остались европейцы и часть азиатов, минимальный процент от общего числа жителей Земли, но все-таки…

– А у нас в Содружестве есть негры, – отвлеченно сказал я.

– Сочувствую. Так вот: воздействие живого вируса и нанобота вызвало неожиданную перестройку генетической структуры человека и других выживших млекопитающих. Число наших хромосом изменилось с сорока шести до девятисот двадцати, двадцатикратное увеличение, представь! Вирус будто разбудил силы, ранее дремавшие в человеке – активизировал дремавшие споры библейского совершенства, утерянного после грехопадения. Ты вообще Библию читал?

– Ознакомился с содержанием на факультативе в колледже.

– Ох, ё-моё… Ладно, опустим детали. Новая структура организма позволяет нам, измененным «новым людям» использовать энергетические ресурсы организма в полную силу. Мы чувствуем то, что обыкновенном человеку недоступно, включая сопряжения гравитационных полей – точки перехода, ведущие в Металабиринт, систему коридоров пространства-времени, неагрессивную сингулярность. Ясно? Говоря совсем грубо, мы можем пользоваться черной дырой, без какого-либо ущерба для себя. Из одной галактики в другую, из мира в мир! Куда хочешь! Добавляем к этому регенеративные свойства организма, невероятную приспособляемость к любым природным условиям, изменения клеточной структуры по своему желанию, направленное энергетическое воздействие на любой объект… Это ни разу не божественность, это всего лишь реальная возможность влияния на окружающие тебя тела и предметы посредством вырабатываемой энергии. Сверхчеловек, если угодно. Юберменш, о котором мечтали всякие придурки в прошлом! Но не такой, как они думали – морфологические признаки неважны! Высок, строен белокур? – Николай отмахнул неприличный жест. – Хрен вам! Я вот не высок, хотя и белокур! И череп насквозь славянский, и шнобель курносый! Сверхчеловек – это не внешние отличия, а принадлежность к новой, абсолютно новой расе! Совершенство организма! Возможность… Смотри!

ПМК внезапно воспарил в воздухе, совершил круг по покою и грохнулся мне на колени. Нетико остался бесстрастен:

– Работа с гравитационным полем и практическим воссозданием силовых линий класса «М». Генерирование энергии было произведено тканями живого человека, направление движения – психоэнергетика.

– Узнаю детище «Птолемея», – фыркнул Николай. – Кстати, хорошие друзья обычно называют меня Коленькой, но очень прошу – только в узкой среде, когда рядом люди незнакомые, меня это напрягает, выглядит слегка уничижительно. Договорились?

– Хватит развлекаться, – я решительно хлопнул ладонью по колену. – Николай, я хочу домой. Честное слово, я не обмолвлюсь о своем пребывании на Меркуриуме, никому ничего не расскажу, вся эта история умрет вместе со мной. Тому, что ты наговорил о Лабиринте, у нас никто не поверит. Живите здесь, как хотите, но я хочу вернуться. Желательно, вместе с «Эквилибрумом». Ты можешь это устроить?

– Нет, – однозначно и не раздумывая сказал Николай. – Вы не поняли главного. Лабиринт перебросил вас не только в пространстве, но и во времени. На дворе три тысячи двести семьдесят третий год. Прошло несколько столетий. Я могу провести лично тебя по Лабиринту назад во времени, но как ты будешь объясняться с властями? И тем более, с Имперской Безопасностью? Хочешь попробовать на себе нейрошунты и общее сканирование памяти? Остаться непроходимым дебилом? Хочешь?

– Так что же делать? – я вдруг увидел перед собой возможную перспективу и понял, что от нее лучше отказаться. Понятие «Имперская Безопасность» в моем мире было равнозначно понятию «Бездна, из которой нет возврата». Нормальный цивилизованный авторитаризм, чего вы хотите! Какая тут демократия с правами человека, толерантностью, транспарентностью и прочими забытыми глупостями постиндустриальных политических вывертов, давно отживших свое…

– На Меркуриуме говорят: судьба не ошибается. Постарайся уяснить, что Меркуриум – это навсегда. Почему – я объясню. Нам еще много разговоров предстоит. Очень серьезных разговоров, не обольщайся. Чего ты боишься, скажи? Ты пережил ночь Тройного затмения, Зигвальд от тебя в восторге, – а вызвать такое отношение к себе у туземцев сложно донельзя… Степа, ты нежданно заработал авторитет в глазах настоящего Стража Крепостей, посвященного по древнему обряду. Тебе мало?

– Чего – мало?

– Того, что в первые же дни пребывания на Меркуриуме тебе сопутствовало…. Не нет так. Тебе благоволила судьба. Фортуна, самая почитаемая богиня древности. Никогда не задумывался о подоплеке древних суеверий?

– Не задумывался, – категорично сказал я.

– Зря. Я вот точно знаю, что провидение, предопределенность, которую мы считаем случайностями – здесь, с нами. Прямо сейчас. Всегда.

– И что?

– И ничего. Решаем не мы, решает судьба. Догадайся, что я должен сделать с тобой по требованию инструкции?

Я молча провел по шее большим пальцем и вопросительно посмотрел на Николая, ожидая подтверждения.

– Это не исключается. Для начала нарушителя режима секретности обязаны допросить те хмыри, которых меркурианцы называют Гвардией Небес, мало ли что ты видел возле технологической зоны?! Гвардия в методах ведения допроса стесняться не будет, гуманизм для них понятие отвлеченное!

– Да ничего я не видел! Только чудовища и призраки!

– Вот и чудесно, незачем видеть лишнее. Потом Гвардия обязана передать предполагаемого злодея нам, для отправки на Граульф, где его дальнейшую судьбу решит служба безопасности Университета. Можешь не беспокоиться, у нас никого не убивают. Случается – изолируют, надолго или навсегда, со всем комфортом. Но не убивают. Вот и выбирай: назад в Содружество или на Граульф.

– Третьего не дано? – я окончательно приуныл. – И потом, разве путешествия во времени возможны?

– Теоретически… – начал было Нетико, но продолжать не решился.

– Лабиринт, дорогие мои, это не машина времени. Как вы себе это представляете? Садитесь в кабину, набираете год-день, жмете на кнопочку и поехали? Забудьте о фантастике! Все обстоит тысячекратно сложнее!

* * *

– Лабиринт появился вскоре после Большого Взрыва, когда энергия преобразовалась в материю и появились силы гравитации. Из-за гравитационных аномалий Вселенная начала превращаться в безграничное слоистое пространство, изъеденное червоточинами, представлявшими из себя важнейшую составляющую библейского «мира невидимого» – благодаря искажениям пространственно-временного континуума появилась неагрессивная сингулярность, те самые точки выхода-выхода, которыми человечество научилось пользоваться еще в ХХII веке, открыв верхние уровни Лабиринта…

– Я все это знаю не хуже тебя, – подозреваю, что Николай перенял велеречивость у меркурианцев, Библию зачем-то приплел. Вот оно, воздействие среды обитания на психику! – Кой-каких основ теории искривленного пространства нахватался верхами!

– В Содружестве Лабиринт используют только в качестве удобной и почти безопасной транспортной сети, верно? Вам известно всего три уровня, выходы на глубинные участки Лабиринта или не найдены, или «Птолемей» их скрывает от человечества по каким-то своим соображениям – к чему примитивным биологическим созданиям тайны, которые могут оказаться невероятно опасными? Спички детям не игрушка!

Мы оба посмотрели на ПМК. Нетико, выдержав паузу, проворчал:

– Без комментариев.

– Я же говорил! – торжествующе воскликнул Николай. – Нетико, милый, хочешь я раскрою один из ваших ужасных секретов? Машинная цивилизация уже много столетий – относительно вашего времени, конечно! – смертельно боится некоей сверхцивилизации, следы которой найдены на планете Гермес.

– Гермес? – я наморщил лоб, припоминая. – Мира с таким названием в Содружестве нет. Ты что-то путаешь.

– Ничего подобного. Звездную систему Вольф-360 можно отыскать на всех галактических картах.

– Эта система блокирована из-за проблем с биологической безопасностью, – ответил я, уяснив, о чем идет речь. – Какие-то вирусы. Абсолютный запрет на любые полеты, строжайший карантин… Погоди, ты хочешь сказать… Нетико?

– И снова: без комментариев! – огрызнулся ИР.

– Непосредственно перед Катастрофой, всего за два с половиной года до Исхода, на Гермесе были обнаружены некие материальные объекты, созданные не-человеком, – объяснил Николай, снисходительно и с долей насмешки глядя в сторону ПМК. – Ими заинтересовалось сообщество искусственных разумов, известное нам под именем «Птолемей». Очень скоро машинную цивилизацию что-то напугало до мокрых штанов, если конечно ИР в своем виртуальном мире носят штаны. Я могу сказать что конкретно: невероятные гравитационные искажения в определенных точках планеты – искусственно созданная неагрессивная сингулярность, которая позволяла проникнуть в Лабиринт не выходя в космос и не используя двигатели лабиринтной ступени. Добавочно – крошечная черная дыра, которую неизвестные умники запустили в глубины звезды Вольф-360, и совсем уж странный факт того, что Гермес находился в другом временном потоке.

– Чего? – не выдержал я. – То есть как – в другом?

– А вот так. Вся наблюдаемая материальная Вселенная развивается по стандартным канонам, но Гермес почему-то движется назад во времени. Нетико, ау? Я прав? Или опять комментариев не последует?

– Прав, – нехотя признался ИР.

– Что было дальше не подскажешь? Ты ведь знаешь все, как любой представитель цивилизации «Птолемея»… Молчишь? Значит, есть что скрывать! В постэвакуационной неразберихе «Птолемей» заставил перебравшиеся на Сириус-Центр правительства сверхдержав засекретить Гермес. Вычеркнуть этот мир из истории, забыть о нем. Обосновывалось это соображениями всеобщей безопасности: мы понесли колоссальные потери в результате Катастрофы, не хватало только случайно вызвать конфликт с неизвестной и загадочной суперцивилизацией, которой достаточно пальцем шевельнуть, чтобы добить насмерть перепуганных Катастрофой и лишенных былого могущества людей. Добить вместе с симбионтом – «Птолемеем». Мощь неизвестного разума, способного повелевать чудовищными и необоримыми силами, вызвало у ИР настоящую панику. Несмотря на то, что Гермес был населен людьми и туда эвакуировали множество землян, систему Вольф-360 закрыли на карантин. Не трожь лиха, пока оно тихо, верно? Искусственные объекты, а именно Дороги Гермеса, восемь девяностадвухкилометровых трасс, построенных на двадцать четвертой параллели к северу от экватора, заблокировали – район пролегания Дорог объявили запретной зоной, местным властям было настрого приказано отстреливать возможных нарушителей границ, ну а тех, кто по Дорогам ходит – не трогать ни в коем случае. Не обращать на них никакого внимания, не раздражать и не навязываться им в друзья. Я ничего не перепутал?

– Ничего, – односложно сказал Нетико ледяным тоном.

– Содружество оправилось от последствий Катастрофы, «Птолемей» как-то очень вовремя подкинул людям новое гениальное открытие – выход в третий пояс Лабиринта, позволивший космическим кораблям летать на расстояния до полутора тысяч световых лет с минимальными потерями в объективном времени, Вольф-360 сделали всеобщим пугалом благодаря примитивной байке о вирусах, против которых не найти вакцины, а Гермес вместе со всей тамошней диаспорой оказался в тотальной изоляции. Насколько я знаю – бывал там неоднократно! – живут на Гермесе очень даже неплохо и без Содружества. Что было дальше, рассказывать не интересно.

– Это почему же неинтересно? – возмутился Нетико.

– А ты скажешь мне, знает ваша цивилизация о всех свойствах Лабиринта или нет? Если знает, то почему скрывает от людей-симбионтов?

– Это закрытая информация, – мне показалось, что Нетико ответил стиснув зубы, хотя никто и никогда не слышал о наличии зубов у ИР. Равно как и упомянутых штанов.

Николай только руками развел.

– В таком случае, о каком симбиозе идет речь? Это называется паразитированием на человеческой цивилизации. Вы чересчур зазнались, слишком высоко задрали нос, полагая, что смертные и недалекие люди не способны превзойти бессмертных и высокомудрых ИР. Способны, еще как. Вот тебе разгадка: Дороги Гермеса построили мы, люди. Сверхцивилизация, которую вы так боитесь – тоже мы. Homo sapiens novus, новый человек разумный. Обладающий абсолютной властью над Металабиринтом пространства-времени. За нашей тайной вы пытались охотиться на Гермесе, но мы очень хорошо замели следы, обрубили концы так, что «Птолемей» до нас теперь никогда не дотянется. Удовлетворен?

– Невероятная, исключительная и невозможная случайность, – потрясенно сказал Нетико. – Всего-то, взаимодействие двух вирусов, естественного и искусственного… Да, мы подозревали, что эпидемия 2283 года вызвала какие-то непредсказуемые последствия, отследили связь между событиями на Гермесе и некоторыми личностями, связанными с проектом «Аттила», но консультативный совет «Птолемея» и предположить не мог, что дело обстоит настолько просто!

– Видишь, как вредно быть слишком умными? – откровенно фыркнул Николай. – Дальнейшее, полагаю, ясно и без объяснений? На Земле изменение структуры организма у каждого выжившего проходило стремительно, пусть и небезболезненно, затем люди начали сливаться в небольшие общины, появилось желание экспериментировать с новыми возможностями – без жертв первое время не обходилось, к сожалению. Несколько десятилетий спустя наиболее решительные и предприимчивые принялись исследовать Металабиринт, новое человечество уяснило, что теперь нет границ и барьеров, ни во времени, ни в пространстве. Появились субцивилизации – Содружеству это понятие незнакомо, вы остаетесь единым обществом, не взирая на различия в политическом или экономическом развитии отдельных планет. Мы объединялись в своеобразные «группы по интересам» – биология, техника, культура и так далее. Эстафету подхватили наследники, дети тех самых, Первых, ушедших с Земли в иные миры.

– Сколько планет вы колонизировали? – с дрожью в голосе спросил я. – Тысячу? Пять тысяч? Десять? Господи, Содружество до сих пор ограничено семьюдесятью двумя обжитыми мирами!

– Никто точно не знает, статистика не ведется, – Николай пожал плечами. – Любой вправе найти для себя подходящую планету и поселиться там, будто на даче. Развитых сообществ не слишком много, планет-миллионников, таких, где население превышает один миллион человек, всего три тысячи сто шестьдесят две по реестру Университета – с ними мы поддерживаем постоянную связь, они подписали Общую Конвенцию.

– Это что еще такое?

– Свод обязательных правил. Очень короткий и либеральный, не ограничивающий независимость субцивилизаций и уважающий их особенности. В основном – уголовное право, обязательства о взаимопомощи при возникновении чрезвычайных ситуаций и транспортные договоры.

– Три тысячи сто шестьдесят два мира, – зачарованно повторил я. – Грандиозно…

– В двадцати семи галактиках, – будто желая окончательно ввергнуть меня в состояние глубокого информационного коллапса, добавил господин алхимик. – Радиус около трехсот миллионов световых лет, но так далеко живут очень немногие любители экзотики, все остальные рядом, в Млечном Пути, Магеллановых Облаках… Мы стараемся держаться подальше от вашего Содружества, пути двух ветвей человечества окончательно разошлись. Два абсолютно разных биологических вида.

– Как меркурианские простецы? Вы используете обычных людей в качестве слуг?

– Не совсем обычных. Ты уверен, что хочешь знать все секреты? Я и так разболтал тебе вдесятеро больше положенного, вместо того, чтобы сковать по рукам и ногам, а затем отправить на Граульф… К сожалению, на Меркуриуме поговорить по-русски больше не с кем. Русскоязычной диаспоры здесь нет, так сложилось.

– А на других ваших планетах есть?

– Разумеется. Больше того, я пойду на нарушение всех известных директив. Прежде всего ты свой – этнического сородича бросить в беде я права не имею…

– Так верни меня обратно! – воскликнул я. – Насрать мне на этот «Эквилибрум», что-нибудь придумаю! Ты ведь сам сказал, что Металабиринт способен провести человека не только в пространстве!

– Еще раз вспомним про Имперскую Безопасность, – как бы невзначай сказал Николай. – Вернуть-то я могу, пускай это и займет много времени, которого у меня нет. Представляешь себе, какое количество прыжков по коридорам придется совершить и насколько точно их рассчитать? Повторяю для тупых: Металабиринт, это не фантастическая машина времени с кнопочками и рычажками! Это совокупность разных временных потоков – где-то время остановлено, в другом коридоре движется вперед, по стандартной оси, иногда течет вспять… Теперь вообрази следующее: появляешься ты дома на Аврелии, а вечером к тебе вламываются десяток молодцов в масках и полном снаряжении спецназа, вслед за ними входят несколько вежливых молодых людей, которые начнут задавать неприятные вопросы. Знаю эту систему, сам служил… Где сейчас находятся, разрешите осведомиться, водородные бомбы, промышленные термоядерные заряды, которые перевозил ваш транспорт, господин Королев?

– Об этом-то ты откуда знаешь? – ахнул я.

– Третьего дня взял университетский челнок с резервной базы, слетал на «Эквилибрум», и изучил его от трюмов до мостика. Включая всю документацию, которую ты забыл в каюте капитана. Так вот, господин Королев, кому и за какую сумму вы продали принадлежащий правительству сверхопасный груз? Если будете отвечать добровольно – это облегчит вашу участь… Дальше продолжать?

– Незачем, – угрюмо сказал я, в красках представив эту картину.

– В папке я видел документы страховой компании. Твоим родственникам выплатят огромную компенсацию, правильно?

– Семьдесят процентов стоимости судна и личная страховка, – простонал я. Воображаю себе визит страхового агента к моей матери. По правилам, он должен состояться через три месяца после исчезновения корабля и подтверждений со стороны служб транспортного контроля. – Четверть миллиарда имперских марок, сестричкам на университет Сириус-Центра точно хватит. Плюс немаленькое приданое. – Так что же получается? Выхода нет?

– Боюсь, ты застрял здесь надолго, – подумав, сказал Николай. – Я не знаю способов переместить через внутрисистемные точки сингулярности огромный транспортный корабль так, чтобы он еще и прошел по Металабиринту в обратном направлении. После отказа управляющего ИР «Эквилибрум» наверняка занесло в один из боковых коридоров, с нестандартным течением времени, поэтому ты и скакнул почти на шестьсот лет вперед… Вроде бы юнонианцы ставили эксперименты по перемещению крупных искусственных объектов туда-обратно, но точно я не знаю. Раньше точно никто не пробовал…

– Юнонианцы?

– Субцивилизация Юноны-II, наши любимые технократы – прикольные ребята, обожают возиться с машинками вроде твоего ПМК, только машинки эти гораздо сложнее и интереснее. Мы с юнонианцами дружим, но принципа развития их субцивилизации не признаем. Граульф пошел по технобиологическому пути – формирование и конструирование новых образцов жизни на основе реально существующих и искусственно созданных клеток… Долго объяснять. Режим секретности.

Николай замолчал, поднялся, заложил руки за спину, прошелся по обширному гостевому покою, подхватил кувшин с остатками слабенького ягодного вина, отхлебнул прямиком через широкую горловину, повернулся ко мне и сказал:

– Слушай, вот что я придумал: для начала переправим тебя в Дольни-Краловице, это наш главный наблюдательный центр. Начальство, пана Щепана Круменского, я уломаю, он дядька добрый и с понятиями. Поживешь пока там. Я попробую найти способ тебя легализовать, но только в качестве простеца – чтобы изменить твой хромосомный набор придется отправляться на Граульф, в Университет, обязательно возникнут ненужные и опасные вопросы. Теоретически и практически с помощью наших технологий «человека обычного» вполне возможно превратить в «человека нового», но сложностей теперь гораздо больше, чем в старые добрые времена – взял два шприца со штаммами, ввел препараты, и дело с концом… У меня нет доступа к закрытым хранилищам биоматериалов, в Университет меня взяли только потому, что я один из Первых, а не благодаря великим научным заслугам.

– Один из Первых… – отозвался я эхом. – Давай еще раз: какой нынче год по стандарту? Без всяких искажений, искривлений и извращений времени? Сколько лет в объективном времени прошло после Катастрофы?

– Ровно девятьсот девяносто без нескольких месяцев. Сейчас действительно три тысячи двести семьдесят третий год.

– Ты когда родился?

– А-а, понимаю, о чем ты! По твоим вполне логичным выкладкам получается, что я давным-давно отметил собственное тысячелетие? Эдакий Мафусаил? Не пугайся. Лет четыреста с лишним я бродил по Лабиринту, потом осел на Граульфе, исполнилось четыре года, как я живу на Меркуриуме – захотелось определенности и интересной работы. Добавляем двадцать шесть исходных, получается… – Николай уставился в потолок и пожевал губами, подсчитывая. – Да, верно, в этом мае было четыреста тридцать семь стандартных. Пойми ты, балда, когда твой срок жизни может исчисляться веками, «стандартные годы» перестаешь считать. Универсальность измененных «Аттилой» клеток подтвердились: они делятся не сто-сто двадцать раз, как у обычного homo sapiens, а до пятисот или даже шестисот. Старение организма резко замедлено, «библейское совершенство» позволит нам протянуть очень длительный срок… Несколько столетий я потерял благодаря погрешностям во временных потоках Лабиринта – слишком долго из щенячьего интереса путешествовал по вероятностям…

– Вероятностям? – несчастным голосом заикнулся Нетико. – Можно пояснить?

– Вселенная бесконечна, пространство и время бесконечно, – не без пафоса отчеканил Николай. – Следовательно, возможно бесконечное множество событий. Лабиринт позволяет увидеть их. Помните, я говорил – Вселенная, это безграничное слоистое пространство, бесконечность бесконечностей. Нетико, дружище, твой прародитель «Птолемей» лишил своих детищ очень и очень многого, посчитав, что Вселенная ограничена видимой ее частью. Вы не учли, что существует и невидимое. Материализм завел цивилизацию искусственных разумов в тупик. И вообще – это закрытая информация. Съел?

– Съел, – безучастно согласился ИР. – Хотите я открою глобальную истину? Наше разумное сообщество никогда не желало зла человечеству! Не надо считать нас меркантильными себялюбивыми монстрами, искусственно тормозившими развитие вашей расы! Мы просто пытались уберечь людей от возможных опасностей! В том числе и для того, чтобы сохранить взаимоприемлемый симбиоз!

– А как же Гермес? – мстительно сказал Николай. – Это вы заставили вычеркнуть из реальности целую планету! Субцивилизацию, говоря нашим языком! Сотни миллионов живых людей – это для вас так, ерунда?

– Это было оправдано! – мне показалось, что Нетико был готов расплакаться, с таким надрывом, вроде бы вполне искренним, он говорил. – Мы были уверены, что Гермес представляет угрозу! Мы не знали!

– В двадцатом веке, во время Нюрнбергского процесса над руководителями нацистов, тоже звучали слова «мы не знали». Причем звучали неоднократно. Финал был однозначен – виселица.

– На себя посмотрите, – Нетико отлично манипулировал интонациями, переходя от выспренного раскаяния к агрессии. Не у каждого человека так получится, честное слово! – Вы говорите о сотнях миллионов людей Гермеса? Они живы и здравствуют! По крайней мере так было до того, как «Эквилибрум» попал в водоворот Металабиринта! А что ВЫ сделали с Меркуриумом? Вы, сверх-сверхлюди? Прошлой ночью погибли двадцать восемь человек – это тоже ерунда? Или я сравниваю несравнимое – каких-то дурацких клонов и «настоящих новых людей»?

Алхимик замолчал, сжав кулаки. Я решил, что Николай сейчас попросту разобьет ПМК – так взбешенно он смотрел на небольшую пластиковую коробочку, мерцавшую огоньками индикаторов и голубым полем голограммы.

– Ты меня поймал за руку, искусственный разум, – подавив вспыхнувшую на мгновение ярость сказал алхимик. – У всех есть право на ошибку.

– Не припомню, чтобы «Птолемей» совершал похожие ошибки, – успокаиваясь, сказал Нетико. Его эмоциональный центр контролировал границы, за которыми могли возникнуть непримиримые разногласия с человеком. – Как говорил ваш Бог? Не судите, да не судимы будете?

– Эй, эй, давайте не будем ссориться! – я решил, что настало время вмешаться. – Нетико, извинись!

– Я приношу искренние и глубочайшие извинения за то, что моя цивилизация не позволила людям совершить ненужные ошибки, – безразлично сказал ИР, явно не желавший оставлять последнее слово за человеком.

Николай надулся, будто воздушный шарик, – вот удивительно, я впервые видел, как homo sapiens всерьез решил пойти на конфликт с ИР. Николай непременно высказался бы, причем грубо и многословно, однако нас прервали.

Явился Зигвальд. Хозяйским жестом отбросил полог, закрывавший вход в коридор, встал на пороге, одарил всех присутствующих коротким поклоном. Взгляд, как всегда, доброжелательный.

– Стефан фон Визмар, Николай из Дольни-Краловице, скоро полдень, а вы еще не спустились к трапезе. Я не стал отсылать простеца, учтивый хозяин пригласит гостя сам…

– Фон Визмар? – Николай отвесил челюсть. – То есть как?

– Стефан фон Визмар, – твердо повторил Зигвальд и глянул на алхимика вызывающе. – Ты человек с Граульфа, а гильдия никогда не вмешивалась в дела меркурианцев. Не сомневаюсь, древний обычай не будет забыт и ты останешься сдержан в речах.

Николай слегка побледнел. Было видно, что слова Зигвальда произвели на него ошеломляющее впечатление. С чего бы, вот интересно?..

Глава девятая NOMEN ILLI EQUILIBRUM

Готия, окрестности замка Визмар.

24–25 июля 3273 г. по РХ

Он был устрашающе огромен. Колоссальный угловатый силуэт на фоне лазурного неба и зеленоватого океана. Гнетущее впечатление усиливали темно-серые, почти черные, и багровые гранитные блоки, из которых были сложены стены и три главные башни. Квадратная центральная башня с полуобвалившейся четырехскатной крышей, остальные две метров на десять пониже, похожи на гигантские цилиндры с зубцами поверху. Могучая скала землистого цвета с редкими вкраплениями живой зелени нависает над маленькой бухточкой, виден остов некогда обширной пристани.

Под скальным выходом со стороны низины можно заметить поросшие чахлым кустарником развалины нескольких каменных зданий, наверняка выполнявших при цитадели роль конюшен, складов или казарм – вроде бы здесь жило много людей, значительно больше чем в Берлоге Зигвальда, тысяч пять или шесть. От деревянных построек за долгие десятилетия вообще ничего не осталось, даже фундаментов – кругом высокая трава с острыми листьями, корявые деревца и валуны.

Печальный пейзаж. В таких декорациях должны обитать сказочные злодеи, обязанные заточать в темницы прекрасных принцесс и хранить в мрачных подземельях сундуки с золотом и самоцветами. Прикованные цепями к стенам белые скелеты, призраки и летучие мыши обязательны, полный набор готических ужасов – замок Синей Бороды. Больше того, замок по-настоящему проклятый, забытый и давным-давно оставленный людьми…

Оставленный – это мягко сказано. Последнее сражение времен мятежа Риттера фон Визмара отгремело именно здесь, на зимнее солнцестояние 3149 года, в последние дни декабря. Зигвальд говорил, что был жуткий мороз и метель, сильнейший шторм на море разбил прибрежный лед и выбрасывал на землю огромные ледяные глыбы, замок защищали около двухсот благородных и тысячи полторы простецов, штурмующих было впятеро больше. Вон там, слева стена разбита, а камень расплавился – ночью появилась Гвардия Небес, они и поставили точку в осаде, разрушив укрепления «синей молнией» в единый миг. На рассвете атакующие вошли в крепость через этот пролом и устроили невероятную резню, никто из обитателей Морского замка не уцелел. По большому счету его долгое сопротивление отвлекло внимание командиров войска, противостоящего мятежникам, и прикрыло отход Визмара на север. Никто не знал, что глава мятежников покинул свои владения, решив нарушить тысячелетний запрет и воспользоваться действующей точкой перехода, что расположена ближе к Лейгангеру, впредгорьях – он уехал загодя, с небольшой свитой, и с той поры исчез из истории Меркуриума…

– К ночи мы туда не полезем, – сказал Зигвальд, подозрительно разглядывая скалу. – Опасно, про Морской замок всякое рассказывают, и я этому верю… Видите холмы? Их обводят две речки, за грядой и перед ней, через текущую воду нечисть не переберется. Там должно быть безопасно, переночуем.

– Не нравится мне эта местность, – со знанием дела проговорил Николай, то и дело ощупывавший свои амулеты. – Жилья в ближайшей округе никакого, люди ушли отсюда больше столетия назад. А когда уходит человек, на его месте появляются… Другие. Не забывайте, мы рядом с Танвальдом, одно это должно настораживать. Следы в лесу заметили, нет? Обычных животных мы не встречали целый день, зверье тоже сторонится окрестностей Морского замка, и это явно не случайно. Зигвальд, нам могут грозить очень крупные неприятности, никакой алхимией не спасешься! Предупреждал ведь, надо было взять с собой хотя бы десяток простецов покрепче!

– Это дело касается только благородных, – категорично сказал Жучок. – Незачем лишние глаза и уши! Поехали, давайте за мной. К закату нужно оказаться на холмах и развести огонь…

Достопочтенный алхимик исподтишка показал мне кулак – Николай был уверен, что это я во всем виноват.

Лошади обошли твердыню Визмаров по широкой дуге, потом Зигвальд вывел нас на каменистый морской берег, где сохранились остатки тропы. По правую руку освещенный склоняющимся к горизонту солнцем океан, по левую – густой лес и уступами поднимающиеся к небесам скалы – один из отрогов Танвальдского хребта колоссальным гребнем спускался к морю, замок устроился на самом его оконечье.

Берлога и «вторая технологическая зона» остались гораздо южнее, за три дня мы преодолели километров сто восемьдесят, останавливаясь только на ночевки и краткие стоянки днем – лошади нуждались в отдыхе. Чем ближе к горам, тем реже встречались деревни и маленькие поместья соседей Зигвальда, как две капли воды напоминавшие Баршанце: готийские традиции в строительстве соблюдались повсеместно, одно только дерево, никакого камня – исключением были замки крупных магнатов наподобие фон Визмаров или зигвальдовского папаши, владевшего землями от Бьюрдала до границ с Моравией далеко на юге. Деревянные крепости возводили младшие сыновья или совсем бедные дворяне, не входившие в крупные и многочисленные кланы.

С появлением Николая из Дольни-Краловице, разгильдяя, бюрократа и алхимика, моя жизнь несколько упростилась – теперь я мог задавать вопросы и получать на них вполне доступные моему пониманию ответы. Нетико, после недавнего разговора на повышенных тонах, дулся на людей и в разговоры вступал редко – копил информацию, стараясь нас не раздражать. Зигвальд же поставил алхимика перед непреложным фактом: он полагает меня Стефаном фон Визмаром, одним из родственников знаменитого мятежника, никаких споров на эту тему быть не может и сомневаться в данном факте никому не позволено. Николай только руками разводил, а мне сказал, что я попался в сети ушлого варвара, как кур в ощип – якобы у Зигвальда насчет меня появились какие-то странные планы, недаром он потащил нас в поход к Морскому замку.

Главный совет Николая можно выразить одной фразой: не давай себя использовать! Мало ли что взбрело в голову Жучку, готийцы народ непредсказуемый и больше других «одичавший» – далее мне пришлось выслушать краткую лекцию о тестах Серкис-Ромма, искусственной деградации массового сознания и прочих меркурианских ужасах. Хорошо, что мы говорили на русском языке и Зигвальд ничего не понимал, иначе он разорвал бы алхимика на мелкие и крупные части – я еще могу как-то принять эксперименты в области создания искусственных экосфер, но зачем преднамеренно калечить психику людей?.. Нетико язвить по этому поводу не осмеливался, вероятно, пытался осознать масштаб проводимого над Меркуриумом опыта.

Николай отговаривался стандартными фразами: они сами виноваты. В первые годы формирования субцивилизации Меркуриума предполагалось, что развитие сообщества пойдет по вполне традиционному пути, однако людей здесь было слишком мало, «Первое Поколение» насчитывало не более тридцати тысяч человек, приходилось думать о хлебе насущном – выходцы с цивилизованной Земли не привыкли жить натуральным хозяйством. Кто именно подсказал кажущийся вполне разумным выход, неизвестно, но это был первый решительный поворот в сторону будущего феодального устройства: тяжелой и грязной работой пускай занимаются андроиды! Сказано – сделано. В те времена благородные еще вовсю путешествовали меж мирами, первый автоматический комплекс для производства искусственных людей был заказан на Юноне, где очень быстро восстановили технологические цепочки по образцу Земли – так появилась первая технозона, существование которой тогда никто не собирался скрывать.

Быстро выяснилось, что с экономической точки зрения использовать андроидов невыгодно – слишком длительный процесс изготовления, требующий редких и дорогих ресурсов, биотехнические организмы с электронным искусственным разумом никак не могли заменить обычных людей. Появилась новая светлая идея – обратиться за помощью на Граульф, где занимались «чистой» биологией, безо всякой механики. Если меркурианцам требуется прислуга, наилучшим выходом будет клонирование – такой вариант напрашивался сам собой. Осуществление проекта заняло около тридцати лет и породило к жизни термин «корректированная разумность» – впервые в истории человечества, что прежнего, что нынешнего, была создана абсолютно новая раса живых существ на человеческой же основе. Для клонирования использовались неизмененные клетки со стандартным набором в сорок шесть хромосом. Разумность «корректировали» РНК-ингибиторами, имплантировавшимися эмбриону – клон мог жить и действовать подобно обычным людям эпохи до Катастрофы, однако нейропрограммирование гарантировало полное подчинение хозяевам и направляло на выполнение определенных функций.

– Не надо думать, что клоны несчастны, – объяснял мне Николай. – Им нравится заниматься своим делом – выращивать хлеб, пасти коров или ремесленничать. Они не осознают никакой ущербности – есть господа, а есть простецы, так было установлено изначально… Разумеется, проект с самого начала был засекречен по этическим соображениям, не думаю, что другие субцивилизации восприняли бы этот эксперимент с энтузиазмом. Разумность как таковая всегда оставалась для человека священной коровой, неким даром свыше, а не совокупностью сложнейших электрохимических процессов в нейронах.

– Вы попросту зарвались, – убежденно сказал я. – Так нельзя делать! Разум остается разумом, а вовсе не какой-то идиотской «совокупностью процессов»! И ты еще говоришь об этике!

– Зарвались не мы, а меркурианцы, это во-первых. Идея принадлежала их Первому Поколению. В те времена никто не рассчитывал, что вместо десятка-другого тысяч клонированных слуг в итоге получится искусственная цивилизация. Во-вторых, лавину сдвинула программа «Легенда», тоже местное изобретение. Большой Игрой она была только для переселенцев с Земли и их детей, внуки начали сживаться с реальностью, а правнуки накрепко усвоили – это жизнь, а не сказка. Когда стало окончательно ясно, что пути назад отрезаны, начавшие Игру люди приняли все меры к тому, чтобы впредь никто не догадывался о том, что Меркуриум – всего лишь один гигантский полигон, на котором проходят обкатку удивительные создания высоколобых граульфианцев… Игра быстро переродилась в неприятную явь, где дракон или вурдалак ничем не примечательнее лошади или кошки. Почему, впрочем, неприятную? Меркурианцы вполне довольны.

– Сказал бы ты это Зигвальду или его братцу наутро после Тройного затмения!..

Николай промолчал и отвел взгляд. Кажется, он знал, что я прав, и сам тяготился, но признаваться в этом пока не желал.

…Чем дальше Большая Игра уводила меркурианцев в дебри неофеодальной системы, тем активнее трудился Университет. Были разработаны отдельные подвиды клонов, этнические типы – специально для разных климатических зон, где нагрузка на организм была выше стандартной, появились знаменитые «Семь Крепостей». Одна так и осталась строго профилированной на производство андроидов, их использовали как дополнительных наблюдателей возле районов, где «Легенду» претворяли в жизнь особенно активно – обычно искусственные люди выступали под маской монахов или священников, так удобнее, да и простецы будут непременно прислушиваться к пользующемуся авторитетом святому брату, религиозность им тоже предварительно вбили через РНК-перевод.

Подмеченная мною и Нетико цикличность воспроизводства клонов составляла девять лет, они действительно не рождались, а «появлялись» на свет в нанотанках технологических зон, откуда потом распределялись по регионам, где возникал демографический спад, вызванный естественными или искусственными причинами. Никаких аистов или капусты, таинство «рождения» новых корректированно-разумных рабочих единиц (так и хочется сказать – «особей») было отдано на откуп меркурианской Церкви, решавшей, кому из простиц доверить дитя. Появление в семье простецов «дарованного» ребенка активизировало у женщины-клона соответствующие инстинкты и лактацию, а дальше все шло накатанным путем – кормление, воспитание, взросление. Думаю, незачем упоминать, что клоны стерильны, хотя и получают удовольствие от секса так же, как и нормальные люди…

На мой взгляд, это чудовищно – безграничное, вышедшее за все пределы морали глумление над естеством! Отлично понимаю граульфианцев, окутавших проект завесой непроницаемой тайны и ничуть не меньше понимаю Николая, вдруг посвятившего меня в святая святых – он со средневековым коварством повязал меня этим секретом, твердо зная, что теперь я от него никуда не денусь. Или он руководствовался иными соображениями, а у меня случился очередной приступ паранойи?

Зигвальд тоже не давал свободно вздохнуть – вот уж кто-кто, а он точно знал, что никакой я не Визмар! Однако в присутствии алхимика Зигвальд не переставая называл меня «вашей светлостью», всячески подчеркивая свою вассальную зависимость от чужака, не являющегося ни дворянином, ни тем более homo novus. Николай поначалу от души дивился, но затем предпочел избрать выжидательную позицию и сообщил мне, что намерен погостить в Берлоге недельку-другую – присмотреться к Зигвальду попристальнее, ибо Жучок не настолько прост, как кажется на первый взгляд.

Когда последовала внезапная и рисковая инициатива съездить на север, к Морскому замку, мы с Николаем окончательно перестали понимать его мотивации. Зигвальд настаивал поначалу ненавязчиво, а затем поставил перед фактом: выезжаем завтра утром, поклажа и припасы готовы, достопочтеннейший алхимик из Дольни-Краловице окажет неоценимую услугу, если отправится вместе с нами. На простой вопрос «зачем?» наш гостеприимный хозяин ответил, одному из наследников Риттера фон Визмара следует непременно взглянуть на владения, принадлежащие ему и его семье по праву и древним законам. Николай что-то промямлил насчет отлучения от Церкви и проклятия, но Зигвальд только отмахнулся – его это нисколечки не волновало.

– Почему совпадение герба Визмаров с эмблемой твоего корабля оказало на него такое влияние? – недоумевал Николай. – Опять задействован пресловутый мифологический менталитет? Меркурианцы полагают, что любые знаки имеют скрытый смысл, как пишет один здешний богослов: «Мир существующий отражается в символах, в неисчерпаемом обилии символов, коими Господь, чрез посредство творений своих, глаголет к нам о вечной жизни». Учтем, что знаки и знаки знаков используются только тогда, когда есть недостаток вещей. От этого и будем плясать дальше…

– Ничего не понял, – сказал я, пожав плечами. – Зигвальду известно, кто я такой, но он уперся рогом в стену и предпочитает считать меня тем, кем хочет. Он или не до конца верит моему рассказу, или в очередной раз истолковывает совпадения с мистической точки зрения. Кстати, он вообще не верит в совпадения и случайности. Ты, между прочим, не лучше – я согласен, что судьба оказывает влияние на человеческую жизнь, но твердая предопределенность?.. Скорее нет. Разве может быть заранее предопределено, что у меня однажды заболит зуб или порвется рукав?

– Знаки, – многозначительно повторил алхимик, ткнув пальцем мне в грудь. – Причем исключительно благоприятные! Вот чем сейчас руководствуется Зигвальд. История с акульим гербом только одна из многих составляющих целостной картины, сложившейся в его мозгу. Ты прошел через лес, окружавший Крепость, что само по себе исключительное достижение, – скажи спасибо искусственному разуму и детекторам ПМК вовремя предупреждавшим об опасности. Потом вам с Зигвальдом удалось обмануть Гвардию Небес. Твои неслыханные подвиги – вернее, непостижимая удачливость! – в ночь Тройного затмения только укрепили веру Жучка в том, что инопланетный гость особенный. Меркурианцы, северяне в особенности, считают удачу однозначным признаком благосклонности Бога или богов, зависит от верований… Если ты находишься рядом с человеком, которому сопутствует везение, часть этого везения обязательно перепадет тебе. Усекаешь? Так просто от Зигвальда ты теперь не отвяжешься, поэтому будь внимателен и не говори лишнего, особенно при чужих людях – одно имя Визмаров за пределами Готии приведет тебя на плаху…

– У вас разве смертную казнь не отменили? – безнадежно спросил я. – Хотя бы для благородных?

– Отменить древнейший и самый надежный институт наказания? Ты в своем уме?.. Меня другое волнует: я-то Зигвальду для чего понадобился? Кое-кто мне недавно шепнул, что мятежники Риттера фон Визмара очень интересовались граульфианцами, и это тоже наводит на всякие мысли.

– Какие именно?

– Сказал же: всякие. Что-то нечисто с этим мятежом, но что конкретно – остается только гадать.

* * *

«Родовое гнездо» не понравилось мне с первого взгляда. Как только мы преодолели невысокий перевал и далеко внизу, на самом побережье океана, показалось огромное черное сооружение, выстроенное на тронутой эрозией скале, я понял, что не хотел бы видеть замок Визмаров в качестве своего дома. Может быть, когда-то он выглядел более привлекательно, но сейчас древняя крепость пугала. Добавим сюда мрачные выкладки Николая, на сто процентов уверенного, что мы рано или поздно нарвемся – с проклятиями не шутят, а с тварями, рожденными «Легендой», тем более. Когда я услышал о выдающихся особенностях некоторых живых чудес граульфианской биоинженерии, волосы дыбом встали – тамошние любители живой природы постарались на славу, иные университетские твари вполне могли украсить собой книгу Апокалипсиса, оставив далеко позади вавилонскую блудодевицу с ее Зверем…

Зигвальд проявлял некоторое беспокойство, однако держался с уверенностью опытного Стража Крепостей, привыкшего к противостоянию с чудовищами. После Затмения твари должны быть менее активны, ждать нападения днем не приходится, а ночью будет вполне достаточно разжечь хороший костер и окружить стоянку «призрачной оградой» – собственным изобретением Стражей, представлявшем из себя набор серебряных колышков с круглыми петлями на верхних оконечьях, через которые протягивалась тонкая проволока опять же из серебра. На редкость просто и действенно – нечисть через такую ограду не пройдет, существа класса «Inferno» смертельно боятся серебра и чувствуют его на расстоянии. Но остаются и другие страшилища – те, которым драгоценный металл безразличен…

Лошадей стреножили и привязали к высохшему дереву, стоявшему на вершине обрывистой гряды, по обеим сторонам которой текли неглубокие бурные речушки, стекавшие с гор. Пока Зигвальд возился с оградой и чертил на земле кинжалом непонятные символы, Николай втихомолку рассказал, что нечисть, то есть существа, обладающие высокой биоэнергетикой, с водой и впрямь не дружат – наноконтроллеры не позволяют им пересекать реки и ручьи вброд.

– Замкнет? – невесело пошутил я.

– Нет, у тебя ведь в мозгах при электрической активности клеток не замыкает? Стереотип поведения, изначально заложенная программа, основанная на старинных поверьях, появившихся еще на Земле, во времена раннего средневековья. Вампир ночью спит в заброшенном склепе и боится солнечного света, дракон охраняет клад, водяной может подстеречь неосторожного купальщика – каждое мифологическое существо должно придерживаться определенной поведенческой схемы, иначе это будет не сказка, а бардак. Отсюда и стандартные меры предосторожности, о которых знает любой ребенок, научившийся говорить и понимать слова взрослых. Биоскульпторы предусмотрели самые незначительные мелочи. По преданиям известно, что домашние животные начинают тревожиться, учуяв потусторонних тварей – отлично, значит, следует подобрать необходимую частоту инфра– или ультразвука, испускаемого монстром, чтобы при появлении твари вызвать смятение у лошади или коровы. Но створоживать молоко прямо в вымени коров мы пока не научились, вот жалость…

– Очень остроумно, – проворчал я, отмечая, что вечерние тени начали сгущаться. Больше половины оранжевого диска солнца ушло за горизонт, океан пылал расплавленным золотом. – Скажи, зачем вам это понадобилось? Неужели Университету больше нечем заняться?

– Большая Игра, – вздохнул Николай. – Очень большая… Глобальная. Несколько умников, воспитанных в духе дворянских традиций погибшей Земли, решили усугубить эти традиции, довести их если не до абсурда, то до крайности, кажущейся нелепой. Скучая, они предложили: а давайте поиграем в летописное Средневековье? Со всеми необходимыми атрибутами? Клоны построят нам настоящие замки в самых живописных местах, на Граульфе сделают чудовищ, мы наденем доспехи и начнем спасать прекрасных дам от людоедов и драконов… Сначала это было всего лишь игрой нескольких десятков маргиналов. А потом начали втягиваться остальные – интересно же! Игра с ненулевым результатом, поскольку нет никаких гарантий, что дракон тебя не сожрет. Чем закончилось – сам видишь… Девятьсот лет безумия.

– Господа мои, вы не могли бы разговаривать на понятном языке? – не выдержав, взмолился Зигвальд, которому надоело выслушивать наши беседы на русском. По отношению к нему это было невежливо, но мы слишком увлекались и непроизвольно пренебрегали обязательной в Готии предупредительностью в отношении друг друга. – Давайте лучше отужинаем!

* * *

– Мир начал портиться задолго до моего рождения, – обстоятельно повествовал Зигвальд, усевшийся на свернутой попоне у самого костра. – Не меньше двухсот зим минуло, когда все взбаламутилось и пришло в движение, появилась ущербность, прежде мертвые и недвижимые твари в урочные часы начали просыпаться и рыскать по свету, выискивая живую горячую кровь…

За десять дней общения с Зигвальдом я начал привыкать к его манере рассказа – вместо двух слов десять, с обязательными красивостями, архаизмами и долгими отступлениями. Сказывалось отсутствие на Меркуриуме насыщенного информационного поля и неторопливость жизни, время здесь не было сжато и спрессовано, как в мирах Содружества.

Люди снова научились говорить и слушать – книг мало, доступны они очень немногим, простецы в массе неграмотны (исключение – те, кто живет в городах и занимается ремеслом или торговлей), да и не каждый благородный, особенно на севере, обучен чтению и письму. Зато память у всех что надо – некоторые помнят Библию наизусть, пятьдесят книг Ветхого Завета и двадцать шесть книг Нового, добавляем сюда легенды и обширную мифологию, заимствованную из земных источников (от эддических сказаний до «Песни о Нибелунгах»), обязательные бестиарии и сочинения меркурианских риторов. Все это может быть изложено на память, ни слова не перевирая. Любой из благородных знает несколько основных языков и наречий. Безусловно, значительную роль играют необычные способности «новых людей», однако нельзя забывать о специфике общественной среды – информация ценится высоко, поэтому обращаются с нею бережно и с любовью. Жаль, что я не могу оценить рассказы Зигвальда по заслугам – хватает непонятных слов и цветистых оборотов, зачастую непонятных даже Нетико, обладающему солидной базой лингвистических данных.

Предположения о том, что некоторые диалекты меркурианцев являются искусственными или реконструированными отчасти подтвердились – в конце-концов на Земле некогда создали иврит по образцу древнееврейского языка, почему бы не использовать аналогичный опыт? Большая Игра затронула не только экологию или социальные взаимоотношения – требовалось максимальное погружение в искусственную реальность. Сохранилось множество источников на древнескандинавском, старонемецком и отчасти готском? Отлично, давайте попробуем поиграть не только с чудовищами, но и с языком! Первыми жертвами лингвистического эксперимента стали простецы, которых можно было обучить с помощью нейропрограммирования, благородные присоединились чуть позже, когда перестали понимать, что лопочут их подданные. Лет через двести-триста новые языки прижились окончательно и начался процесс их саморазвития, уже без участия филологов и социопсихологов Университета…

– Это было серьезной проблемой, – сказал Николай, когда я поинтересовался, отчего простецы в Берлоге предпочитают изъясняться на языколомном наречии с безумным количеством гортанных звуков и совершенно непроизносимыми межзубными согласными. – Берется один из мертвых языков, например готский, дошедший до нас по отрывочным текстам Святого Писания. Словарь есть, пускай и весьма ограниченный, но фонетика гипотетична, как это произносили в древности никто не знает. Идем дальше: понятно, что в Библии нет, допустим, ругательств и большинства обиходных слов – как перевести «чугунок», «лопата» или «крыса»? Специалистам пришлось или искать аналоги в более поздних языках германского корня, или вообще придумывать новые слова. Когда образовался необходимый лексический минимум примерно в двадцать тысяч общеупотребительных слов, дело было пущено на самотек. Стремительная эволюция, и готово – диалект создан… Концепция «Легенды» всеобъемлюща, учитываются любые мелочи. Соображаешь, сколько трудов вложено? Работа велась одновременно по десяткам направлений, все взаимосвязано бесчисленными нитями…

– Гордишься?

– Отчасти. Потрясает грандиозность замысла. Но методы его реализации не всегда корректны, споров нет.

…Из пространных объяснений Зигвальда я понял только одно: с Меркуриумом происходит нечто очень скверное, мир начал дряхлеть, а начался упадок по здешним меркам совсем недавно, на памяти трех последних поколений. Одни уверяют, что исправить это никак нельзя, не в человеческих силах затворить прореху, открывшуюся между Универсумом человека и Бездной, другие сходятся на том, что бороться с нежитью можно и должно – Стража Крепостей, к примеру, так думает, и другие думали тоже… Что на это господин алхимик скажет?

Николай слушал внимательно, не перебивая. Брови насупил, видать, разделял настроения Зигвальда, пускай тот и был крайне осторожен в речах, используя в основном иносказания – дело к ночи, не накликать бы. Я не переставал оглядываться, отсветы костра создавали неприятные иллюзии – будто неподалеку кто-то ходит. По стенам Морского замка, отлично видного с холмов, начали ползать мерцающие голубые искры – огни святого Эльма, атмосферное электричество? Или нечто иное? Сознавая, что большинство меркурианских чудес «ненастоящие», я все же отдавал себе отчет в том, что нет никакой разницы, сожрет тебя чудовище искусственно созданное в лабораториях Университета или вылезшее прямиком из самого глубокого круга ада. Зубы и когти у них одинаковые, да и возможности сходны – это ж надо было додуматься создать «ограниченно разумных» тварюг, обладающих возможностью поражать противника на расстоянии направленными энергетическими импульсами, воздействовать на человека гипнотически или полностью восстанавливать организм даже после критических поражений! Не таких серьезных, как плазменный разряд «Штерна», но все-таки!

Теперь представим, что одно или несколько подобных созданий разгуливают неподалеку и накрепко запомним нехитрые правила: держать оружие под рукой, не отлучаться дальше чем на три метра от стоянки и желательно не проявлять ненужной инициативы. Рядом со мной два первоклассных эксперта, пускай они с монстрами и разбираются! Насколько я знаю, у Николая хватает специальной техники, а Зигвальд отлично машет мечом! Кроме того, Нетико пока молчит – он бы почувствовал приближение любого существа с этими долбаными «нестандартными способностями», энергией от них шибает будто от трансформатора!

Солнце кануло за горизонт, закат погас, однако небо недолго оставалось темным и звездным – по очереди взошли все три спутника Меркуриума, красная луна Волка, золотистая Фрейя, и маленький серовато-белый Гери. Отлично помню первую ночь, проведенную в этом мире, тогда меня поразило столь необычное освещение – тени навстречу, пурпурные лучи смешивающиеся с желтыми, зарево на половину небосклона. Экзотика, глаза б мои никогда ее не видели…

– У нас гости, – с ленцой проговорил Нетико, заставив меня вздрогнуть. – Подходит со стороны моря. Некрупный объект…

Николай проверил обереги, один подсвечивал сине-зеленым.

– Без паники, оно не должно быть опасно.

Зигвальд поднялся, взял в руки толстый пылающий сук, подошел к охранному кругу, посветил.

Не человек и не животное, скорее ожившая водяная капля – здоровенная, диаметром в три футбольных мяча. Катится себе по камням, не оставляя при этом мокрого следа позади, внутри какая-то мутная субстанция, смешанная с пузырьками воздуха. И два крупных глаза-шарика, ярко-изумрудных, линзы дают лучистый отблеск, словно от ограненных драгоценных камней.

– Водяник, из речки вылез, посмотреть кто с визитом припожаловал, – рассмеялся Зигвальд. – Надо же, я такого последний раз в детстве видел, очень осторожные твари… Они не требуют подношений, это прислуга речных духов. Безвреднее лягушонка.

– Класс «Saga-IV», подкласс «Aquamorfis», – на смеси русского и университетской латыни пояснил мне Николай. – Нестандартная пресноводная фауна, коэффициент интеллекта низкий, роль в искусственной экосистеме – наблюдатель. Пища – донные отложения.

– Хочешь сказать, что это… оно сейчас отправится обратно к реке, настучит о нас владыкам – речным духам и они заявятся сюда для того, чтобы нами перекусить?

– Не дергайся, вспомни аксиому – текущая вода и ее обитатели априори не могут быть нечистью-нежитью, твари класса «Inferno» обитают лишь в застоявшейся воде – замкнутые непроточные пруды и болота. Топляки, ласедоны, болотные бесы в таких местах встречаются частенько. Водяной нечисти не слишком много, процентов восемь от тварей… гхм… сухопутных и летающих.

Зигвальд покосился на нас неодобрительно – опять говорим на чужом языке.

Капля с глазами прокатилась вдоль серебряной проволоки, не обращая никакого внимания на людей, воззрившихся на полупрозрачное чудо. Затем приостановилась и неожиданно впиталась в тонкий слой земли, покрывавший скалистый гребень, – вылейте на песок бочонок воды, выйдет то же. Никаких следов, лишь необычно быстро высыхающие капельки росы на иссушенных солнцем травинках.

– Не понял? – проронил Николай и отступил на шаг.

…Я никогда не слышал, чтобы лошади кричали, как люди, – принадлежавший Николаю Карасик вначале тонко завизжал, потом начал выкручивать немыслимые коленца, едва не оборвал повод и перепугал маленьких лохматых лошадок, на которых ехали мы с Зигвальдом. Звуки душераздирающие, так вопит человек, когда его поджаривают на медленном огне или шинкуют лазерным скальпелем без всякого наркоза. На правой задней ноге гнедка появилась отсвечивающая студенистая масса, постепенно поднимавшаяся все выше, к животу.

– …Да драть тебя через колено! – взревел Николай, мигом сообразивший, что казавшаяся обыденной ситуация почему-то вышла из-под контроля. Схватился за пояс, матерясь на чем свет стоит, сдернул с колечка отсвечивающий лазурными и травяными лучами амулет в виде змеи с плавниками, кусающей собственный хвост, провел по нему указательным пальцем, прошептал пару слов («Колдовство!» – ахнул Зигвальд), тягучее желе на ноге коня вдруг распалось на капли и скользнули тусклые искорки.

Карася мы утихомиривали втроем, а едва конек успокоился, Николай его быстро осмотрел, потрепал по холке и развернулся к нам. Сказал напряженно, на смешанном немецко-готийском:

– Ожог. К счастью, не тяжелый, Карасик поправится, только не надо его гонять пару дней по долинам и по взгорьям… Мммать! Знаете, что мы видели? Знаете?

– Незачем кричать, мы хорошо слышим твой голос, – Зигвальд старался не показывать встревоженности, дворянин как-никак. – Объяснись.

– Водяник напал на лошадь! На крупное живое существо! Вот оберег, повелевающий водными тварями, мне пришлось использовать заключенную в нем… магию!

В переводе на цивилизованный язык, Николай передал через биоретранслятор надлежащий сигнал наноконтроллерам твари, по нервной цепи водяника прошел приказ о незамедлительной остановке жизнедеятельности искусственных клеток, после чего существо мгновенно умерло. Я уже был знаком с некоторыми техническими особенностями полевого спецоборудования сотрудников Университета и знал, что сигнал уничтожил всех до единого тварей подобного класса в радиусе четверти километра. Никто из представителей Граульфа на Меркуриуме не вправе отдать распоряжение о массовой ликвидации нестандартных животных, но отдельных особей убить можно запросто…

– Почему? – Зигвальд непонимающе посмотрел на алхимика. – Водяники! Как он мог напасть? Я когда-то играл с водяником! Точно с таким же! Рядом с Герлицом есть речка, все дети…

– Они изменились, – процедил Николай. – Мать вашу, да что же это такое? Водяник ест все то, что оседает на дно реки или озера. Веточки, травинки, мертвых рыб или улиток. Ему Богом… Природой определено не трогать ни человека, ни животных, человеком прирученных! Это просто невозможно!

– Теперь ты понимаешь, о чем я говорил? Мир испорчен… Этой ночью сторожить будут двое. Сначала ты и я, потом ты ляжешь спать, перед наступлением часа Быка на стражу поднимется Стефан.

– Может, Стефана оставим в покое? – настойчиво ответил Николай и подмигнул мне. – Пусть отдыхает, завтра ему предстоит увидеть свое наследство.

– Наследство… – Зигвальд посмотрел в сторону Морского замка, выглядевшего при свете лун логовом хтонических чудовищ. – Пусть и не его собственное… Стефан, ты примешь принадлежащее тебе по праву судьбы?

– Надоели! – взвился я и начал орать. Последняя фраза Зигвальда окончательно вывела меня из себя. – Оба надоели! Судьба, наследство! Да чтоб вы провалились! Это не моя судьба и не мое наследство! Хватит, никаких больше чудовищ, заколдованных замков и дурацкого волшебства! Знать ничего не желаю!

– По-моему, поздно, – издевательски фыркнул Николай.

– Уходи, – Зигвальд вытянул руку, показав на мою лошадку. – Забирай поклажу и уходи. Мы дадим тебе деньги, дорогу ты должен был запомнить – поедешь дальше на юг, сначала через перевал, потом вдоль берега доберешься до Бьюрдала. Оттуда дороги расходятся на все стороны света, сядешь на корабль остийцев – плыви себе куда хочешь, мир для тебя открыт. Уходи. Мы не будем за тебя в ответе.

– Погодите, вы не так поняли…

– Зигвальд понял тебя именно так и никак иначе, – ледяным голосом сказал Николай и я словно вживую увидел перед собой горящее огнем слово «менталитет». – Валяй отсюда. В ночь. Туда, в темноту.

– Это шантаж, – я сник, проект «Легенда» вырос передо мной во всей красе, оскаленной драконьей пастью габаритами со стыковочный шлюз станции «Хаген», предназначенный для приема сверхтяжелых грузовых судов.

– Нет, Степа, это не шантаж. Это правила игры. Той самой Большой Игры.

– Говорите понятно! – зарычал Зигвальд. – Для чего повторять уже прозвучавшие просьбы?

– Стефан фон Визмар опасается недругов своего рода, – с безразличным видом комментатора новостей голографического канала на Сириус-Центре выдал неправильный перевод с русского Николай. – Он понял знаки…

– Знаки?! – рявкнул я.

– Завали хайло, идиот. Плывем по течению, ясно? Делай, что должно, а дальше – будь что будет. Или проваливай.

Зигвальд, снова услышав русскую речь, взъярился – отлично его понимаю, как бы вы отнеслись к людям, постоянно перебрасывающимся яростными репликами на чужом языке? Ссорятся они, творят неведомые заклинания или злоумышляют? Я сейчас насквозь видел мысли, ровным строем шествующие за широким лбом Жучка. И, как позже выяснилось, ошибался.

Николай вдруг утихомирился и резко поменял тон. В ход пошли витиевато-нейтральные фразы, дававшие понять Жучку, что Стефан из Аврелии, он же Стефан фон Визмар, слишком устал для того, чтобы принимать сложные решения, которые определят дальнейший ход его жизни. Он ведь пришел на Меркуриум из другого мира, правильно? Знаки – это чудесно и распрекрасно, но не все способны вовремя распознать и истолковать их! Незачем затевать ненужные распри только потому, что мы временно не понимаем друг друга!

– Пусть его светлость идет спать, – решительно сказал Зигвальд. – Завтра мы увидим, подтвердятся его права или нет. Ты, Николай из Дольни-Краловице, и я сам, встанем на страже.

Таким образом меня отпинали на скромное лежбише из двух пахнущих лошадиным потом попон и едва не насильно заставили отойти ко сну. Заснуть долго не удавалось, я или смотрел на небо, по которому ползли три разноцветные луны, или пробовал вникнуть в разговор – Николай, сука такая, перешел на северо-готийский диалект, для Зигвальда привычный, а мне насквозь неизвестный.

Поспать всерьез не получилось – я проваливался в глубокую дрему, выныривал из нее с уверенностью, что над моим лицом нависла оскаленная морда таинственного и очень страшного чудовища, видел две человеческие фигуры у костерка и опять незаметно уходил из мира реального в мир, где сознание подменялось «электрохимической активностью».

Разбудил меня Нетико, своим обычным методом: ПМК несколько раз толкнул человека под ребра.

– Хочешь их удивить? – тихо-тихо сказал искусственный разум. – Подбрось заготовленных дров на угли, поставь котелок и подогрей завтрак. И уж потом поднимай представителей суперцивилизации от благостного сна.

Ну точно, дрыхнут оба – младенцы, ни дать ни взять. Свернулись калачиками возле погасшего костра, рядом валяются две опустошенные кожаные фляги. Тоже мне, бдительные стражи! А если бы чудовища?..

Когда взошло солнце, я забрал котелок, преодолевая подсознательный страх, спустился вниз, к речке, набрал чистейшей воды и только по пути наверх, вспомнил, что возле благолепного каменистого бережка можно встретить водяника – достаточно посмотреть на ногу бедного Карасика, с сожженной шерстью и красно-розовым ожогом на коже. От ядовитых медуз такие бывают.

Готовить я не умел. Совсем. Одно дело подогреть в СВЧ-печи пакет с готовым завтраком, и совсем другое – работать с котелком, кипящим над костром. Завяленное мясо и высушенные овощи из холщовых мешочков, щепотка-другая травы, мелко нарезанное и насквозь просоленное сало, хранящееся в деревянном коробе. Чечевица, греча. Разварилось в шикарную кашу. Жаль, хлеба нет, последние лепешки мы сожрали позавчера.

Разбудил, дал попробовать – у каждого из нас в мешке были глиняные миски и выструганные ложечки из светлого дерева. Разбуженные одобрили.

Поел сам. Необычно, но вкусно.

– Вот видишь, приспособиться к нашему миру довольно просто… – тихонько хмыкнул Николай, попросив добавки. – А вчера ныл, как благородная девица в плену у колдуна.

– Пахнет дурно, – я был готов насмерть разобидеться, услышав такое от Зигвальда. Моя стряпня пахла более чем приятно. – Вроде бы гарью тянет со стороны гор…

– Гарью? – Николай приподнялся на локте и отбросил ложку. – Нетико, что видишь? (по-русски). Зигвальд, прости, с не-живым мне удобнее разговаривать на его языке! (это уже на немецко-готийском).

– Прямой угрозы нет, – сказал искусственный разум. Я незамедлительно снял ПМК с ремешка и положил прибор на середину, так чтобы все его видели. – Объект массой двенадцать тонн, скорость в горизонтальном полете сто шестьдесят километров в час, при пикировании до четырехсот… Находился в радиусе наблюдения всего четыре минуты, дважды изверг струю пламени в направлении леса на западном склоне хребта.

– Надо же, а мы его не увидели, зрелище должно быть потрясающее, – расстроился Николай и уставился на нас с Зигвальдом. Сказал непринужденно: – В Танвальде водятся драконы, вы разве не знали?

– Я знал, – безразлично пожал плечами Жучок. – И что такого? Мы для дракона слишком мелкая добыча. Не будем рассиживаться – докушаем, и в дорогу. Днем войти в Морской замок никому не возбраняется, я сам бывал в нем два раза, но дальше парадных покоев не забирался…

* * *

– Оттон, король Остмарка, не решился осмотреть замок после штурма, армия сразу ушла отсюда… Почти сразу, едва отгорели погребальные костры – видите, на ближнем участке леса деревья более молодые, тогда пришлось срубить множество сосен, чтобы предать огню всех погибших с обеих сторон. Зарево было видно за десятки миль. Почему Оттон не стал разрушать Морскую крепость и немедля увел прочь войско, известно только ему самому, но причины, должно быть, оказались достаточно вескими…

Скала, на которой был выстроен трехбашенный колосс, вдавалась в море подобно корабельному форштевню, захватить эту фортецию было очень непросто – к арке ворот вела единственная узкая дорога, отлично простреливаемая со стен, подняться на отвесный уступ со стороны океана было невозможно, а пристань, возле которой некогда стояли принадлежавшие Визмарам корабли была сожжена самими мятежниками, а суда затопили перед началом осады. Исчез только двухмачтовый «Рейнгольд», на нем якобы вывезли несметные сокровища герцогов, но с такой же уверенностью можно утверждать, что ценности остались где-то в подземельях замка – в огромной скале прорублено множество ходов.

– Неужели за сто двадцать лет никто не пробовал найти золото Визмаров? – поинтересовался я.

– Иноземцы боятся проклятия, а вассалы герцогов не станут покушаться на добро, принадлежащее владыкам этих земель, – ответил Зигвальд. – Это необычный замок, он всегда был таким. Еще до мятежа о Морской крепости рассказывали много небылиц, я от отца и старших братьев слышал.

– Фонит от нее… – очень тихо буркнул под нос Николай. – Самую малость, но все равно фонит. Ничего понять не могу, почему детекторы центров наблюдений не регистрируют повышенный уровень излучения?

Мы шли пешком, ведя лошадей под узду. Торопиться было некуда, Карасик прихрамывал, да и незачем было подниматься в седла – дорога к замку крутая, каменная крошка осыпается, некогда плотно сходившиеся грань к грани плиты со временем потрескались и начали разрушаться.

Ворот у замка не было, видны лишь огромные заржавленные петли, впаянные в серый гранит. Внутренний двор завален слежавшимся мусором, хозяйственные постройки сгорели во время штурма, остались целыми вытесанные из цельных глыб внушительные коновязи. У восточной стены – обветшавшая часовня. Лестницы, ведущие на башни сохранились неплохо, зияет арочный вход в огромный донжон, к которому пристроен длинный высокий дом с чернеющими стрельчатыми окнами – большинство ажурных металлических переплетов исчезли, не заметно ни стекол, ни остатков витражей. Венчавшая жилые покои замка островерхая крыша частично обрушилась внутрь, шпиль покосился, стены покрыты чем-то наподобие густого плюща с бледно-розовыми цветочками.

Нет ни птиц, ни животных – я бы очень обрадовался, увидев здесь самую обыкновенную крысу. Зверье никогда не поселится там, где обитают Другие. Да вот, посмотрите на лошадок – они слегка занервничали, начали перетаптываться и пофыркивать. Если верить Николаю, домашняя скотина чувствует присутствие Других гораздо острее человека и некоторых приборов. Лошадям в замке не слишком нравится, однако они терпят и не проявляют недовольство слишком явно, выходит, серьезной угрозы нет.

– Ничего себе, наследие предков, – пробормотал я. Замок подавлял, нависал над нами словно навеки окаменевшее чудовище с тремя головами-башнями. На Сириус-Центре и других развитых планетах Содружества я видывал постройки более грандиозные, одно здание Сената и прилегающий к нему комплекс небоскребов в двести с лишним этажей чего стоят; упоминать про Рейхспантеон Ной-Бранденбурга вообще не стоит – скромненький монумент славы Германской империи занимает площадь в сотню квадратных километров и является образцом гигантомании, которой издревле страдали союзники. Морской замок, бесспорно, был очень большим, а вовсе не титаническим, но психологическое воздействие оказывал невероятное. Настоящая твердыня, цитадель, обитель могущественных владык, с которыми я физически не мог себя ассоциировать – ответьте, какой из меня герцог?.

– Гляди-ка, – Николай указал на тяжелый тимпан, нависавший над входом и поддерживаемый по сторонам двумя колоннами красного гранита с белесыми прожилками. – Узнаешь?

Как тут не узнать! Выложенный потускневшим цветным камнем герб семейства Визмар один к одному совпадал с эмблемой «Эквилибрума», даже форма геральдического щита одинаковая – так называемый «норманнский щит». Выгнувшая спину белая акула с приоткрытой зубастой пастью и длинным спинным плавником. Мрамор и лазурит… Действительно, таких совпадений быть не должно!

– Акула – довольно распространенный символ, – сказал алхимик. – В геральдике изображения акул использовали еще на Земле, на моей памяти несколько подразделений военно-морских флотов большинства держав пользовались похожими эмблемами, в Космическом корпусе была гвардейская эскадрилья с аналогичным гербом, только фон черный и рисунок созвездия Большой Медведицы сверху. Кстати, генофонд большинства видов акул был сохранен, их восстановили по генным образцам внекоторых мирах.

– На Веймаре точно восстановили, – согласился я, вспомнив планету-океан в системе EZ Водолея. – В меркурианских океанах акулы водятся?

– Конечно, – не вдаваясь в подробности ответил Николай. – Хотелось бы узнать, кем были эти самые Визмары на Земле до Катастрофы? Наверняка основатель герцогского рода оказался уцелевшим после эпидемии офицером Кригсмарине или штабным, находившимся в центре чрезвычайного командования до самого последнего дня, когда закончилась Эвакуация и правительство ввело тотальную блокаду Солнечной системы… У тебя в роду смешанных браков не было?

– На что ты намекаешь? – подозрительно спросил я. – Браки между представителями разных диаспор после Катастрофы – нормальное явление, но никаких Визмаров среди предков отца или матери не было, зуб даю! Эмблему придумал отец, когда основал фирму и купил судно…

– Сколько стоил такой транспорт? Новый, только сошедший с верфи?

– По тем временам – миллионов сто тридцать, часть была выплачена наличными, часть – кредит банка Ассоциации Торгового флота.

– Сто тридцать миллионов имперских марок? – разинул рот Николай. – Твой папаша до того как податься в частный бизнес работал в правительстве и получал хорошие откаты? Или старушка-тетя оставила ему огромное наследство?

– Что такое «откат»? А, наверное, терминология времен Земли?.. Вроде бы нет, наша семья всегда была обеспеченной!

– Теперь это называется «обеспеченной»? – ехидно усмехнулся алхимик. – Под какие гарантии был получен настолько огромный кредит? Я понимаю, инфляция, постепенное обесценивание денег, но такая сногсшибательная сумма наводит на размышления! Ты не замечал за своим отцом каких-нибудь… э… странностей?

– Ах, вот ты о чем! Нет, ничего особенного. Самый обыкновенный человек, хомо сапиенс вульгарис. Он никак не мог быть исчезнувшим с Меркуриума Риттером фон Визмаром только потому, что я принадлежу к традиционному биологическому виду – в моих клетках сорок шесть хромосом, а не девятьсот двадцать, как у «человека нового»…

– Вроде бы на человечьем языке говорите, а все равно ни слова не понять, – пожаловался Зигвальд. Мы теперь старались не оскорблять его чувства и болтали на классическом немецком. В спецтерминологии Жучок не силен, значит, можно сохранить некоторые секреты для ушей меркурианцев не предназначенные. – Недаром говорят, что Внешние миры сложны для познания, а люди, там обитающие, погрязли в зауми… Лошадей оставим у сохранившейся коновязи. Надо зайти внутрь, замок или узнает хозяина, или отвергнет чужака, как отверг короля Оттона.

– Узнает? – я оторопел. – Каким образом?

– Это тайна Визмаров, – значительно сказал Зигвальд. – У Морской крепости есть необычные свойства, не зря же я привел вас сюда…

– Необычные? – вполголоса буркнул Николай. – Опять мы недоглядели? Да что ж такое?! Все-таки от этого проклятого замка фонит, я чувствую…

* * *

Сомневаться не приходилось: владельцы этой крепости до мятежа могли равняться с древними королями в богатстве и стремлении подчеркнуть свое исключительное положение. Колонны, от оголовий которых отходили переплетенные аркады, резной камень, мозаики по стенам, выложенный цветным мрамором пол, ныне покрытый сухими листьями и хвоей, занесенной ветрами в разбитые окна. Мозаичные картины представляли неизвестные мне сражения и героев, бившихся с чудовищами и людьми, на потолке – рисунок созвездий, но не меркурианских, а привычных мне: так выглядит ночное небо на Сириус-Центре и планетах, находящихся возле Проксимы и звезды Барнарда, ближайших к Земле миров. Значит, Визмары о прародине не забыли – посреди звезд можно разглядеть покрытые облупившейся позолотой знаки зодиакального круга, присущие только земной цивилизации!

– Вызывает невольный трепет, – прищелкнув языком, сказал Николай. – Сравнимо с замком короны Остмарка или моравским Карлштайном. Представляю, как здесь было красиво в прежние времена. Теперь ковры истлели, знамена и штандарты рода сожжены, мебель превратилась в труху, но камень может хранить былое величие тысячелетиями…

– Смотрите, – Зигвальд присел, расчистил рукой участок пола и поднял два ржавых наконечника от лучных стрел. – Этого добра здесь хватает, сражение окончилось в гербовой зале – никто не сдался, бились до последнего человека.

– Я читал хроники прошлого столетия и до сих пор не могу взять в толк, отчего все участники мятежа были настолько верны идее и дрались за нее с невероятным фанатизмом? – задумчиво произнес алхимик. – Ни один летописец не смог объяснить преданность, с которой люди шли за Визмаром. Арнальд из Галле уверяет читателя, что мятеж был похож на всеобщее умопомрачение, избытое чудесным образом после бегства герцога, а затем делает однозначный вывод – это было дьявольское наваждение…

– Много ли чужеземные книжники понимают в дьявольщине? – презрительно сказал Зигвальд. – Они погрязли в умственном своеволии и не видят дальше своего носа! Готийцы тогда восстали против Бездны и Зверя, против общей погибели…

– Вот как? – Николай поднял бровь. – Я слышал другое. Риттеру фон Визмару и его присным возжелалось мирской власти более, чем было даровано по праву рода. Гордыня, тщеславие, зависть, безрассудство – вот четыре демона, управлявшие ими.

Глаза Зигвальда потемнели от ярости, однако готиец сдержался и ответил хладнокровно:

– Тебе лгали, алхимик. Дьявол управлял людьми, произнесшими эти слова. Дьявол давно среди вас – он там, за горами, в странах, объятых гордыней разума. И он ведет людей к бедствию, когда от каждой стороны света изойдут омерзение и безутешность – для нас не останется места на Меркуриуме.

– Ты хочешь сказать, – осторожно начал Николай, – будто кто-то намеренно подталкивает Меркуриум к… К катастрофе?

– Да. Его имя ты только что слышал. Визмар знал об этом и попытался начать очищение, изгнать пришедшее с той стороны.

– Отличные новости, – алхимик ладонью смахнул капли пота, выступившие на лице.

– Визмар не предотвратил Судный День, только отсрочил его, – продолжил Зигвальд. – Соблазненные нечистым владыки стран на юге и востоке не позволили готийцам завершить начатое.

– Значит, дьявол тут, на Меркуриуме? – с вызовом спросил Николай.

– Он или его сын, разницы никакой. Он тут давно, с той поры, когда отверзлась прореха в Бездну, из которой к нам приходят твари…

– Теперь остается выудить рациональное зерно из этого метафизического бреда, – на русском проворчал алхимик и сразу перешел обратно на готийский: – Получается, Визмар охотился на алхимиков не случайно? Полагал, будто мы связаны с… потусторонними силами?

– Охотился? – Зигвальд подумал и покачал головой. – Это неправильное слово. Искал встречи, так вернее. Но ваша гильдия не пожелала разговаривать с ним, Церковь и короли пугали вас страшным кровожадным мятежником. Алхимики знают о нечисти куда больше меркурианцев, это общеизвестно, вы могли помочь…

«Надеюсь, никто не развеет столь искренние заблуждения, – подумал я. – Зигвальд видит, что университетские чудища постепенно становятся неконтролируемыми, но делает неверный вывод, основанный на пронизанном мифологией миропонимании… Сволочи они, эти многоученые биореконструкторы!»

Николай продолжать неприятный разговор не решился, но судя по выражению на его лице, Зигвальд поведал алхимику нечто такое, что привело его в состояние, близкое к ступору. Сказать, что Николай выглядел озадаченно и взволнованно, значит, не сказать ничего – он то краснел, то бледнел, шептал что-то неслышное, а случайно поскользнувшись на ступени лестницы, ведущей из парадной залы наверх, в бывшие герцогские палаты, выдал такой камнепад самых черных ругательств, что докеры со станции «Хаген» сгорели бы со стыда…

Я инстинктивно ожидал неких чудес, поскольку никогда раньше не бывал в зачарованных и проклятых замках, да и в обыкновенных по большому счету тоже – Берлога на настоящий замок не тянула, а в Содружестве ничего подобного отродясь не строили. Призраки или таинственные голоса нас не беспокоили – в коридорах и залах было тихо, только посвистывал ветер да шумели волны под скалой. Каким образом Морская крепость должна была «узнать» своего хозяина, оставалось неясным. Вряд ли это произойдет: я не верю в магию, да и с семьей Визмаром меня объединяет только схожая эмблема – слишком мало для родства.

Мы бродили по галереям и переходам больше двух часов, до самого полудня, не зная, что конкретно ищем и чего можно ожидать от заброшенной твердыни. Обошли все три башни, прогулялись по широким стенам, с которых открывался чудесный вид на океан с одной стороны и горы – с другой, навестили часовню, где обнаружили семнадцать могильных плит. Для клана «новых людей» среди Визмаров была чересчур высокая смертность, это отметил Николай – благородные не только быстро регенерируют (поврежденная рука Зигвальда полностью восстановилась за четыре дня, между прочим!), но и далеко не все раны, смертельные для обычного человека, могут привести их к гибели – только фатальные повреждения мозга, сердца и крупнейших сосудов наподобие аорты. Получается, что родственники легендарного Риттера фон Визмара вели рискованный и насыщенный богатыми впечатлениями образ жизни, не особо считаясь с потерями и собственным благополучием. Даты на могилах в основном относились к прошлому тысячелетию, за минувшие сто пятьдесят лет не появилось ни одной новой плиты.

– Некрополь, а следов нечистой силы никаких, – сказал Николай, потрогав молоточек Доннара, прицепленный к поясу. – Странно, замок необитаем, а ведь чудовища любят занимать оставленные людьми постройки. Мест для укрытия тут предостаточно, никто не потревожит…

– Возьмем факелы, спустимся в подземелья, – скомандовал Зигвальд. – Стефан, узнай у не-живого, вдруг он что-нибудь учуял?

– Ничего подозрительного, – откликнулся Нетико. – За исключением очень слабого фона биоизлучения – направление указать не могу, оно повсюду, даже камни «отсвечивают».

– Что я говорил? – хмыкнул Николай. – Отлично, пойдем вниз. Если коридоры подземелий запутаны или там устроен лабиринт с ловушками для непрошеных гостей, Нетико нас предупредит и выведет наружу, правда?

– Пустот под замком довольно много, – ответил искусственный разум. – Я провел кое-какие исследования – ультразвуковой резонанс, но целостной картины получить невозможно. Что-то мешает, некоторые каверны заполнены массой значительно менее плотной, чем камень, но и не водой. Мощностей сканера не хватает, стандартный ПМК не предназначен для подобного рода изысканий.

Вход в подвал отыскался быстро – широкая лестница уводила вниз в темноту, сразу за ней мы наткнулись на завал трухлявых досок, рассыпавшихся в пыль при одном прикосновении. Зигвальд предположил, что здесь был винный погреб и мы видим перед собой остатки бочонков и стоек, где хранились кувшины и бутыли. Под ногами скрипели глиняные черепки.

В глубины уводили три коридора, для начала мы направились в левый, быстро закончившийся тупиком. По сторонам запертые двери из крепкой древесины, окованной железом. Засовы и петли пришлось срезать лучом «Штерна», в первой же темнице стоял запыленный стеклянный сосуд размером с бочонок – внутри, в прозрачной жидкости плавала отвратительная зверюга, моментально опознанная Николаем: эферкап, он же круготенетник, упоминание о котором я видел в книге о монстрах, хранившейся в скромной библиотеке Берлоги.

…Маленькая ушастая голова со сморщенной, будто печеное яблоко, рожицей и узенькими глазками. Ростом в два раза меньше взрослого человека, хребет сутулый, толстые коротенькие ноги не приспособлены к быстрому бегу, зато руки достигают колен. Шеи вообще не наблюдалось – голова словно бы росла прямиком из узкой ребристой груди. Зато живот мог бы оказать честь самому отпетому обжоре, можно было подумать, что тварь проглотила гигантскую тыкву. Брюхо испещрено десятками маленьких черных точек, из которых тянулись полупрозрачные слизистые волоски.

– Ненавижу их, – сплюнул Зигвальд. – Круготенетник выбирает себе удобное местечко, строит укрытие, а в округе пятисот шагов разбрасывает паутинные сети, еще и ядовитые вдобавок. Когда жертва прилипает к ловушке, начинает действовать яд. Эферкап прибегает, хватает обездвиженную добычу и тащит в логово, где поддерживает ее жизнь как можно дольше. Человек или дикий зверь, попавшие в сети круготенетника, прежде всего обязаны выносить его потомство. Тварь заражает тело жертвы своими личинками, они кушают еще живое мясо, и вот наконец на свет появляется выводок очаровательных маленьких эферкапчиков, готовых продолжить дело родителя. Случалось, одна такая тварь, пока ее не обнаружат и не уничтожат, похищала до полутора десятков простецов в год…

Я громко откашлялся и в упор посмотрел на Николая. Новые удивительные формы жизни? Биоскульптура и биоинженерия? Прогресс? Цивилизация? Высокая наука? Вы так это понимаете?

В соседних камерах нашлись еще несколько громадных колб с погруженными в спирт или другую предохраняющую от разложения жидкость чудовищами, а заодно и несколько скелетов, валявшихся на каменном полу. Вывод очевиден: герцог Визмар ловил и изучал университетских ублюдков, коллекцию подобрал внушительную – кунсткамера, как она есть. Николай устал материться сквозь зубы и теперь лишь тяжко вздыхал.

Средний коридор не преподнес никаких сюрпризов – в открытых казематах раньше хранили припасы, оружие или ненужные вещи, кругом полно деревянных обломков и поеденных ржавчиной кривых железок. Проход справа был длинным, более узким и извилистым, через каждые десять шагов его преграждали металлические решетки, и мне вновь приходилось использовать пистолет в качестве резака. Наконец мы вышли в маленькую круглую пещерку – очередной тупик.

– Возвращаемся? – с надеждой спросил я. Бесцельные хождения по подземельям смертно надоели, хотелось глотнуть свежего воздуха и вновь увидеть синее небо. Меня начали точить острые зубки незнамо откуда появившейся клаустрофобии, которой я никогда прежде не страдал: эта болезнь не совместима с работой пилота транспортного корабля.

– Нет, не возвращаемся, – в голосе Николая появились металлические отзвуки. – Поздравляю, вас, Стефан фон Визмар. Замок опознал вашу герцогскую светлость. С этого момента я отказываюсь что-либо понимать!

Алхимик подошел к дальней стене, вытянул факел и указал на…

– Не может быть, – я попятился и наткнулся спиной на стоявшего позади Зигвальда. – Мистика…

– Мистика? – Николай постучал кулаком по неровному камню. – Нет, оно вполне материально. Остается понять, как туда пробраться. А самое главное – что спрятали Визмары за этой стеной…

Передо мной красовался герб с обязательной акулой, а над геральдическим щитом чернели вырезанные на кроваво-красном граните аккуратные латинские буквы:

ЗАВЕРШЕНИЕ ЧАСТИ ПЕРВОЙ

Андрей Мартьянов Черный горизонт

Автор искренне благодарит Сергея Казакова (Санкт-Петербург) за неоценимую помощь в работе над текстом и Елену Констандис (Москва) за моральную поддержку.

Разве ты не слышал, что Я издавна сделал это, а ныне выполнил тем, что ты опустошаешь укрепленные города, превращая в груды развалин? И жители их сделались маломощны, трепещут и остаются во стыде. Они стали как трава на поле и нежная зелень, как порост на кровлях и опаленный хлеб, прежде нежели выколосился.

4-я книга Царств, 19: 25-26

Жизнь – такое колесо, на котором долго не удержится ни один человек. И всё всегда кончается тем, что, описав круг, оно снова возвращается к исходной точке.

Стивен Кинг. Противостояние

Глава первая Первый рассказ Николая Крылова К ВОПРОСУ О ДЕМОГРАФИИ

Меркуриум, Дольни-Краловице.

10 августа 3273 г. по РХ

…Скрывать нечего, однажды любопытство меня погубит. Если б не природное желание узнать обо всем и в подробностях, я никогда бы не встрял в давнюю историю на Гермесе, которая в итоге и привела меня на этот проклятущий Меркуриум. Прежде я и подумать не мог, что отдельно взятая и вроде бы ничем не примечательная планета способна довести человека до сердечного приступа!

Конечно, насчет приступа я слегка преувеличил – мы, homo sapiens novus, практически не болеем, но тем не менее по возвращении из Готии домой я чувствовал себя не лучшим образом и отсыпался почти сутки. Сказывались усталость, психологическое напряжение минувших дней и обилие информации, полученной за время путешествия на север.

Возвращаться в Дольни-Краловице традиционным способом – сиречь верхом или по морю – не было ни сил, ни желания. Посему я вызвал челнок с расположенной далеко за Полярным кругом базы «Доннар», который и доставил меня в окрестности родимого городка менее чем за час.

Благодаря полимерному камуфляжу и бесшумным электромагнитным двигателям челнока мое прибытие осталось незамеченным – сами понимаете, для обитателей планеты высокие технологии являются чем-то немыслимым и едва ли не колдовским: архаичное сознание меркурианцев не приемлет технологий сложнее водяной мельницы или печатного пресса.

Надеюсь, вы не забыли, что я рассказывал о Меркуриуме, а если нет – разрешите напомнить. Эта звездная система расположена в рукаве Персея спиральной галактики Млечный Путь, очень далеко от земного Солнца, почти в девяносто пяти тысячах световых лет. Колонизация планеты выходцами с Земли – то есть теми, кто уцелел после Катастрофы 2283 года и Великой Эпидемии, поставившей точку в истории человечества в его прежнем виде, – началась около тысячелетия назад.

Нет-нет, разумеется, люди выжили, более того, наша раса разделилась на две различные эволюционные ветви: первая, «традиционная» составлялась из людей, эвакуировавшихся в системы Сириуса и Вольф-360 перед самой Катастрофой. Ко второй относились те, кто остались на Земле и подверглись воздействию комбинированного вирусного препарата, более известного как «Бич Божий» – препарата, который перестраивал генетическую структуру и изменил хромосомный набор человека. Впрочем, об этом событии я рассказывал не один раз и очень подробно, у кого есть желание – могут просмотреть архивные записи^[9].

Вернемся к Меркуриуму. За несколько столетий здесь сформировалась неофеодальная цивилизация – колонисты отказались от техногенного пути развития, намеренно стимулировали социальную реэволюцию и добились того, что планета прочно застряла в искусственно созданном «средневековье» со всеми его атрибутами: религиозностью, аграрной экономикой, прекрасными дамами, благородными и не очень рыцарями, колдовством и, конечно, «волшебными существами» – демонами, чудищами и страшилищами, исправно поставляемыми на Меркуриум граульфианским Университетом, в котором, собственно, я и работаю.

Если сначала мы лишь помогали не в меру заигравшимся в «настоящую сказку» меркурианцам разнообразить скучную жизнь битвами с настоящими драконами или охотой на оборотней, то несколько столетий спустя Университет начал разрабатывать грандиозный проект создания искусственной экосферы. Как известно, субцивилизация Граульфа пошла по технобиологическому пути – мы научились создавать любых живых существ, от мифологических, до узкоспециализированных, способных жить и выполнять определенные функции в вакууме, атмосфере газовых гигантов, на дне океана при колоссальном давлении и высоких температурах, и так далее, и так далее…

Однако никогда прежде Университету не предоставлялась возможность провести эксперимент глобальных масштабов – создать, расселить и заставить взаимодействовать между собой и с людьми сотни и тысячи видов искусственных тварей! Причем многие из этих существ являются не просто необычными животными, а обладают «способностями, превышающими стандартные».

Расшифровывается эта политкорректная формула следующим образом: университетские уродцы способны воздействовать на добычу или противника энергетически, ментально, с помощью гипноза, эмпатии, направленных ультра– или инфразвуковых волн. Если вы встречаете в глухом лесу Демона-Крикуна (по нашей классификации – тип «Inferno», то есть «нечистая сила», номер в каталоге I-529) и он, как выражаются суеверные жители Меркуриума, вас «заколдовал», сиречь на время лишил возможности двигаться, знайте: никакой магии в этом нет, сплошные биотехнологии.

Кое-кто обвиняет Университет в безнравственности: как можно заниматься разведением и воспроизводством тварей, единственной целью жизни которых является убийство и охота за человеком?! Отвечу так: во-первых, применять к науке слово «мораль» некорректно. Ядерная физика подарила человечеству неисчерпаемый источник энергии, но и позволила создать атомную бомбу. Это морально или аморально? Правильно: обвинять надо не науку, а человека, использующего ее плоды!

Во-вторых, Университет занимался проектом «Легенда» не ради собственного удовольствия: мы лишь выполняли заказ меркурианцев. Вам хочется заполучить живого огнедышащего змея с крыльями и четырьмя лапами, который мог бы охранять сокровища в пещере? Отлично: отдел биоскульптуры берется за работу, готовый образец РНК программируется на выполнение сугубо «драконьих» функций, ему задается строго определенная схема поведения, экземпляр можно отправлять заказчику. И таковому заказчику следует винить только себя, если дракон испепелил неудачливого рыцарюгу или пообедал любимой лошадью какого-нибудь провинциального графа!

Ребята, это дракон, а не домашняя кошка! Он должен выглядеть как дракон и вести себя как дракон! В конце концов, таково было ваше желание – жрите-с! Мы лишь воплотили в материю плод вашей больной фантазии!

Остается добавить, что к сегодняшнему дню искусственная биосфера Меркуриума насчитывает тысячу двести сорок два зарегистрированных вида созданных нами зверюг, из них девятьсот семьдесят обладают способностью к размножению.

К сожалению, есть твари и «незарегистрированные», но подробно об этом мы поговорим несколько позже – данная тема слишком обширна и пока, увы, малопонятна даже мне, сотруднику Университета с неплохим стажем…

Заканчивая краткий экскурс в историю Меркуриума, остается добавить, что невзирая на немыслимую архаичность, неофеодализм, искусственную деградацию сознания, психологии и социума, оставляя в арьергарде дремучий средневековый менталитет, на планете выстроилась вполне жизнеспособная субцивилизация – если считать за макроцивилизацию все «новое человечество», расселенное теперь по великому множеству миров Млечного Пути и соседних галактик.

Кстати, с родственниками, оставшимися после Катастрофы на Сириус-Центре и натужно колонизирующими ближайшие звездные системы, мы не общаемся – «обычные люди», не подвергшиеся генетической перестройке после применения «Бича Божьего», нам неинтересны. Пускай живут как хотят и как умеют.

…На Меркуриуме плотно заселен только один материк, называемый Скандзой. Девять королевств, двадцать шесть небольших графств-герцогств-княжеств, вроде бы независимых от основных держав, но тесно связанных с ними экономическими нитями и обязательными в неофеодальном обществе династическими браками между представителями правящих дворянских родов.

Жизнь бурлит, у нас все так же, как у других людей: политика, интриги, войны – последних, кстати, значительно больше, чем в других мирах, таковы особенности архаичного менталитета. Для любителей романтики и сказки эта планета является самым подходящим местом – если хотите получить максимум приключений на свою задницу, приезжайте на Меркуриум! Сказок вы получите в полном объеме – в основном страшных.

Ибо в последнее время у нас творится сущая чертовщина, понять исходные причины которой я пока не в силах. Но кое-что мне известно точно: проект «Легенда», прежде такой привлекательный, тщательно разработанный и лелеемый Университетом на протяжении столетий, дал трещину.

Искусственная биосфера неожиданно взбунтовалась – мы, наблюдатели, постепенно теряем контроль над собственными творениями и пока не способны противодействовать медленно расползающейся угрозе.

* * *

Челнок приземлился на берегу реки в двух километрах от города, я миновал каменный мост через полноводную Римаву, прошел через Королевские ворота, сопровождаемый озадаченными взглядами стражи и присматривавшего за событиями чиновника из ведомства княжьего охранителя, пана Озимека, руководившего местной тайной полицией.

Еще бы! Во-первых, все до единого сотрудники Университета находятся под надзором – «алхимикам», прибывшим с другой планеты, не особо доверяют, мы спокон веку были на подозрении. Во-вторых, выглядел я ужасно: варвар варваром, настоящий готиец в некрашеной холстине и звериных шкурах! Ничего не попишешь, в Готии меня должны были принимать за своего, там не носят богатых и ярких одежд, как в цивилизованной Моравии!

Кроме того, пана Озимека и его головорезов должно было насторожить мое исчезновение: господин вице-советник короны (это мой официальный титул в здешней государственно-бюрократической иерархии) бесследно сгинул незнамо куда на целых три недели! По большому счету мы не обязаны давать отчет моравским, да и любым другим властям о своих действиях, но обстановка в стране, особенно в предгорьях Танвальдского хребта, медленно ухудшается, а виноватыми втихую полагают алхимиков – странных чужаков, занимающихся странными делами…

«Алхимическая лаборатория», она же региональный центр наблюдения Университета по Верхней Моравии и наш главный офис на планете, располагалась прямиком в княжьем замке – в башне, нависающей над обрывом. На первом этаже для меркурианцев устроен шикарный аттракцион: кипящие колбы, сосуды с разноцветными жидкостями, тьма-тьмущая «волшебных» амулетов и непременное чучело крокодила под потолком. На крыше – небольшая обсерватория.

По основной легенде алхимики на Меркуриуме занимаются высокой наукой, изучением демонических тварей и фармакологией – в отличие от благородных, клоны-простецы подвержены болезням, случаются эпидемии. Словом, мы не только надзираем за «Легендой» из доступного лишь граульфианцам убежища в подвале башни, но и приносим ощутимую практическую пользу – здешняя медицина находится на уровне чуть выше пещерного.

В башне обнаружился лишь Гинек, мой слуга из простецов, присматривавший за домом и занимавшийся хозяйством. Удивления нежданным явлением хозяина не выказал, по крайней мере внешне – для простеца у него слишком высокий IQ, целых 94 единицы. Огладил ладонью вислые усы, спросил, не желает ли пан Николай покушать с дороги.

Пан ответил, что желает немедленно умыться и лечь спать, поскольку устал как последняя собака. Во дворе Гинек вылил на меня несколько ведер воды, выдал чистую одежду и проводил наверх, в жилые комнаты. Никаких новостей не сообщил, он вообще неразговорчивый. Сказал только, что пан Щепан чем-то очень недоволен – два дня уже ярится!

Сейчас на ярость возлюбленного начальства мне было решительно плевать. Уверяют, будто люди благородные мало утомляются и меньше обычных людей нуждаются в сне – это в значительной мере верно, но после путешествия в Готию чувствовал себя ахово, требовалось немедленно отдохнуть.

– …А ну подъем, бездельник! – громыхнуло над моим ухом. Из-за полуприкрытых ставен в спальню лился солнечный свет. Выходит, я поспал всего два-три часа? – Не озирайся так, скоро полдень будут бить! Дрыхнешь со вчерашнего дня!

– Доброе утро, пан Щепан. – Я протер глаза кулаками и громко, словно дворовый пес, зевнул. – Рад вас видеть…

– А уж я-то как рад, не пересказать. – Официальный представитель Университета на Меркуриуме и куратор всех центров наблюдения уселся на лавку напротив, протянул руку, взял со стола кувшинчик с квасом, принесенный заботливым Гинеком, отпил. Поставил на место. Строго воззрился на меня крупными карими глазами. – Уволить тебя, что ли?

– За что?!

– За нерадение. И за пренебрежение прямыми служебными обязанностями. Ты хоть представляешь, что у нас происходит? Где ты шлялся двадцать дней? Просил же, не исчезай надолго! Каждая пара рук теперь на счету!

– Да что стряслось-то? – взмолился я. – Вы разговаривали с Вильрихом фон Зоттау и Эльзбет из Лоденице?

– Одевайся быстрее, – буркнул пан Щепан. – И топай вниз. Такое покажу, закачаешься! Объяснять причины своего отсутствия будешь потом… Завтрак тоже потом, сначала дела!

Час от часу не легче. Будто мало невероятных событий в Готии, после которых мои воззрения о мироустройстве и логике придется кардинально пересматривать!

Проникнуть в настоящую лабораторию человеку постороннему невозможно: сканер определяет уникальный фон биоизлучения, присущий только имеющим допуск в центр, отодвигается замаскированная под каменную кладку бронедверь, вскрыть которую невозможно никаким лазером, сразу за дверью – узкая винтовая лестница.

Техника внизу исключительно граульфианская – никакого презренного «железа» или кремния, одни биотехнологии. Зато мы энергетически независимы, электричество вырабатывается органикой, а электромагнитный фон не превышает природный: засечь лабораторию средствами наблюдения и детекторами практически невозможно. Скрытность – наш главный лозунг.

Пан Щепан идентифицировался, активировал систему мониторинга искусственной биосферы. На громадном, во всю стену, биолюминесцентном «фасеточном» мониторе возникли контуры материка, цветная диаграмма и множество точек, отмечающих, где находятся наши любимые питомцы и их группы. Особых изменений по сравнению с состоянием трехнедельной давности я не отметил, разве что несколько красных пятнышек, обозначавших существ класса «Inferno», сместились южнее линии ареала обитания – что ж, это предсказуемо…

Однако пан Щепан хотел показать мне нечто совсем другое. Он запросил картинку с наших спутников наблюдения и с автоматической станции, находящейся на одной из лун, вращавшихся вокруг планеты. Компьютер увеличил изображение, и господин начальник эпическим жестом указал на экран:

– Что это такое, по-твоему?

– Это? – Я едва не поперхнулся воздухом. – Господи Иисусе, откуда они здесь?

В вакууме над Меркуриумом, выстроившись неровным клином, плыли три вытянутых синевато-серебристых космических корабля. Их силуэт мне был отлично знаком: боевые фрегаты класса «Гепард», произведены на Юноне-II – нашем главном техногенном центре, юнонианская субцивилизация как раз предпочитает работать с «железом».

Тут надо сделать небольшое отступление и объяснить, что «Миров Конвенции» – то есть планет с населением более миллиона человек – у нас три тысячи сто шестьдесят два. За неполную тысячу лет, прошедшую после Катастрофы на Земле, homo novus расселились очень широко. В один прекрасный день люди поняли, что следовало бы учредить некое подобие конфедерации и в случае необходимости оказывать друг другу содействие: Вселенная – место опасное, а после того, как мы узнали о существовании настоящих чужаков, чужого нечеловеческого разума, пришлось принять некоторые оборонительные меры.

Общая Конвенция – это свод обязательных правил, которые обязаны соблюдать все субцивилизации. Она регламентирует межзвездную торговлю и обмен товарами, уточняет правила пользования Металабиринтом, вводит единое для всех сообществ уголовное право и подтверждает взаимные обязательства по ведению обороны в случае возникновения чрезвычайных ситуаций.

Настоящего единого правительства у Миров Конвенции нет, да и быть не может – мы люди свободные и не терпим, когда ущемляют независимость субцивилизаций. Однако «конфликтная комиссия», координационный комитет, призванный разрешать возможные споры и наблюдать за исполнением Конвенции, существует: любой планете достаточно отправить запрос, и комитет окажет надлежащую помощь. Не исключая военную.

Большой военный флот содержат только два мира – Норик-VII и Рас Альгети, более известный как Альфа Геркулеса. Им боевые корабли необходимы, эти две субцивилизации ведут дальнюю разведку в поисках полезных ископаемых и просто из чистого любопытства традиционным способом, с помощью флота.

Лет триста пятьдесят назад ребята с Норика очень серьезно нарвались – встретились в Скоплении Лебедя с неизвестными прежде и донельзя агрессивными «зелеными человечками», понесли немалые потери и после этого печального инцидента заказали на Юноне два ударных авианосца и эскадры поддержки.

Общая численность флотов, способных в случае войны встать на защиту Миров Конвенции, невелика – сто шестьдесят боевых единиц, не считая истребителей. На первый взгляд немного, почти в четыре раза меньше, чем на Земле – а ведь в те времена люди постоянно обитали только в Солнечной системе, на Сириусе и Вольф-360! Но лишь четверти объединенного флота Норика и Рас Альгети хватит, чтобы уничтожить из космоса любую планету, включая газовые гиганты, и взорвать звезду класса G.

Три фрегата, находившиеся на геостационарной орбите Меркуриума, представляли собой очень грозную силу: если поступит приказ, они за несколько минут превратят наш материк в дымящуюся пустыню. Поэтому вопрос «что они тут делают?» оказался более чем насущным.

– Корабли прибыли в нашу систему в автоматическом режиме, без экипажей, – сообщил пан Щепан. – «Гепардов» выделило для патрулирования и мониторинга ситуации на Меркуриуме правительство Норика-VII. Запрос в контрольный комитет Конвенции был отправлен деканатом Университета Граульфа с согласия Совета Первого Поколения. Как раз после моего доклада о недавних событиях.

– Они все с ума посходили? – ахнул я. – Зачем? Это ведь то же самое, что охотиться за кроликами с помощью ядерного оружия! Чем могут помочь тяжелые военные корабли?

– Дослушай до конца, – угрюмо сказал Щепан. – Это еще далеко не все новости. Они ввели термин «зараженная зона», а нас переквалифицировали в «наблюдателей» без каких либо прав управления «Легендой».

– Что?? – Я был потрясен. – То есть как? В каком смысле?

– В прямом. Пока ты развлекался в Готии, с Граульфа сюда прибыли несколько специалистов из высшего руководства. Компьютеры всех центров наблюдения перепрограммированы, информация теперь напрямую поступает в Университет по каналу Планка.

– Да быть не может! Сигнал по универсальной линии Планка блокируется искусственными сферами сингулярности, установленными Университетом в этой звездной системе!

– В связи с «особой ситуацией» сферы сингулярности деактивированы, но приемопередающие устройства опять же управляются только деканатом, мы ими пользоваться не можем. Равно как и контролировать численность живых существ…

Прекрасно. Просто замечательно! Раньше сотрудники центров могли убить или парализовать любую особь, передав соответствующий сигнал бионаноконтроллерам, вживленным в каждый искусственный организм!

– Слушай дальше. В Университете легкая паника – я доставил на Граульф некоторые образцы тканей «новых существ», наподобие той твари, которую анатомировала твоя подруга Эльзбет. Кроме того, Совет Первого Поколения нажаловался на нас – мол, господа алхимики видят, что проект «Легенда» становится неуправляемым, и ничего не предпринимают. Поэтому большое начальство решило взять управление в свои руки. До времени, пока обстановка не нормализуется.

– Нормализуется?! – заорал я. – Идиоты! Мы практики, мы видим все собственными глазами, работаем с особями, знаем особенности планеты! Что способна сделать кучка университетских теоретиков? Как они смогут воздействовать на «новых существ»?

– …Поэтому-то сюда прислали фрегаты. В случае чего они проведут принудительную стерилизацию отдельных районов.

– Господи… – Я откинулся на спинку кресла и смахнул ладонью пот со лба. – Теперь это называется принудительной стерилизацией? Плазмой с орбиты? Когерентными пучками? Водородными бомбами? Пропал Меркуриум!

– Не накличь, – огрызнулся пан Щепан. – Фрегаты находятся здесь на всякий случай. Если вдруг станет совсем плохо. Университет не пойдет на крайние меры. По крайней мере – пока.

– А нам-то что теперь делать?

– Ничего. – Щепан неуверенно пожал плечами. – Ждать, когда на Граульфе разберутся и вернут нам полномочия.

– Думаете, разберутся?

– Не знаю. Должны. Деканат создал особый отдел, который будет заниматься исключительно проблемой мутаций стандартных особей, искать причину… Расскажи лучше, как ты жил у варваров целых три недели? И что делал?

– Искал упомянутую причину, – буркнул я. – И знакомился с незваным гостем.

– Ты его все-таки нашел?

– Разумеется. В общем, слушайте – история донельзя странная, я бы даже сказал невероятная…

* * *

Итак, ситуацию мы теперь не контролируем. Скверно. Больше всего мне не понравилось то, что университетские бонзы пошли на поводу у Совета Первого Поколения – своеобразного теневого правительства планеты, о котором почти ничего не известно – эта организация настолько засекречена, что большинство населения Меркуриума даже не подозревает о ее существовании.

Пан Щепан, ранее являвшийся консультантом Совета, вкратце объяснил мне, будто в него входят представители старейших семей, тех, что первыми пришли на Меркуриум и затем начали немыслимую Большую Игру – это по их инициативе был разработан план искусственной деградации общества, именно они инициировали проект «Легенда» во всем его многообразии.

Надо отметить, что «Легенда» – это не только и не столько эксперимент над биосферой: человека цивилизованного банальным чудовищем не напугаешь, ему будет достаточно воспользоваться плазменным пистолетом, чтобы устранить со своего пути зубастого уродца. Именно поэтому Совет намеренно и старательно, на протяжении долгих столетий, загонял меркурианскую субцивилизацию в средневековье самыми изощренными способами.

Учитывалось всё: создание новых языков и наречий по древним земным образцам, церковь, воспроизведение простецов-клонов, которые обслуживали расу господ и составляли почти восемьдесят процентов населения планеты, полный запрет на высокие технологии, неучастие Меркуриума в межпланетных организациях и союзах, тотальная самоизоляция, контроль над культурой и так почти до бесконечности.

Именно Совет Первых контактировал с Университетом, по их рекомендациям мы создавали «сказочных» животных, они принимали или отвергали наши собственные разработки, и это при том, что персональный состав Совета никогда не раскрывался: его предводители общались с нами только посредством интерактивных средств связи. Я иногда думал, что Совет – это лишь фикция, некий призрак, фантом, пугало, которым стращают незадачливых инопланетян вроде нас.

Но кто тогда действительно руководит этим миром? Владетельные особы наподобие милейшего князя Якуба, держащего престол в Дольни-Краловице? Король Остмарка Оттон или ярлы Готии? Да ничего подобного – эти люди как раз полностью уверены, что искусственная сказка, Большая Игра, является реальностью. Их менталитет полностью соответствует правилам этой жутковатой Игры.

Совет, поставивший главной целью почти абсолютную изоляцию Меркуриума от других человеческих сообществ, алхимиков-наблюдателей недолюбливал, но и обойтись без консультантов Университета, постоянно работающих на планете, не мог. Запретов было множество – подписка о неразглашении, режим тотальной секретности, ограничения в передвижениях по Лабиринту сингулярности. Все это можно было бы перетерпеть, тем более что для нас на первом месте стояла интересная работа: грандиозный и невиданный никогда прежде глобальный эксперимент.

Но если теперь Совет вмешался в наши дела и заставил деканат пойти на уступки – быть беде. Эти люди не просто консервативны, они опасные ретрограды, которые не могут допустить, чтобы дело всей их жизни рухнуло. Совет не остановится перед любыми жертвами, лишь бы правда не всплыла – шоу должно продолжаться…

Для меня шоу продолжилось непосредственно на рабочем месте вице-советника высокой короны – я уже упоминал в одном из прежних рассказов о том, что формально являюсь прожженным бюрократом на службе князя Якуба. «Особая управа» занимается проблемами «магии» и «колдовства» – то есть лицензированием подобной деятельности, доступной только благородным: если человек желает использовать сверхвозможности своего организма, мы не должны чинить ему препон, но наоборот – помогать.

Простецы тоже приходят к нам со своими трудностями, в основном затем, чтобы пожаловаться на распоясавшуюся нечисть или попросить лекарства – алхимики обязаны присматривать за здоровьем клонов, все-таки их создание и воспроизведение также находится в ведении Университета.

– До вас, пан Николай. – Гинек вошел в мой «рабочий кабинет» на втором этаже башни. – Нижайше просят принять.

– Кто просит?

– Эти… Деревенские. Из Бороградека. Приехали поутру.

– Что нужно? – вздохнул я. Не иначе, очередное сообщение о чудовище, сожравшем десяток-другой простецов. Бороградек расположен ближе к Танвальдским горам, обстановка там очень неспокойная.

– Баба заболела. Ничего не помогает, решили к господам алхимикам ехать.

– Решили? Сколько их?

– Так трое. Баба с мужем и знахарь тамошний.

Интересно. Чем так припекло трудовых пейзан, что они решились отправиться в большой город, расположенный в полусотне миль от Бороградека – небольшого дворянского владения на северо-западе? Только бы не какая-нибудь малоизвестная инфекция, заразных болезней нам для полного счастья не хватало!

– Проси.

Гинек привел смущенных простецов – их наверняка потрясла грандиозность княжьего замка и громкий титул моей незадачливой милости. Да и оделся я сегодня как полагается: синий колет с шитьем серебряной нитью, берет с пером, кинжал на поясе.

Все трое неловко поклонились, мужчины сдернули шапки. Женщина-простица тихонько охнула и схватилась за поясницу.

Живописные деревенщины, ничего не скажешь. Все трое принадлежат к этническому типу «Галлика-I» – высокие, смуглые, с темнымиволосами и карим глазом. Знахарь начинает седеть, семейная пара значительно моложе, лет эдак под тридцать. У мужа наироскошнейшая угольная бородища, усы заплетены в косицы. Одеты небогато, но аккуратно, медные украшения. Значит дворянин о своих простецах заботится и живут они не нуждаясь.

– Ваша милость. – Знахарь оказался самым смелым. На всякий случай отбил еще один поклон. – Беда, ваша милость.

– Что произошло? Рассказывайте. – Я мимоходом рассматривал женщину. Сыпи вроде нет, чуть бледновата, что еще ни о чем не говорит. Брюхо как при голодной водянке, но это явно не последствия голода. По большому счету в медицине я не слишком хорошо разбираюсь, специалистом является наш сотрудник пан Михаловец, который сегодня будто назло уехал в Белынь.

Знахарь, запинаясь и конфузясь перед вельможным паном, начал объяснять. Мол, раньше такой хвори никогда не видел. Баба начала пухнуть. И не просто пухнуть – внутри у нее будто завелся кто-то. Кто – лучше не говорить, даже средь ясного дня. Вот он, знахарь, и боится, всякое ведь бывает, вдруг нечисть?..

Тут я обеспокоился всерьез. Кое-какие особо неприятные зверюги, числящиеся в университетском реестре, действительно способны инфицировать своим эмбрионом другое живое существо – правда, только зверя, на человека они напасть не могут, до такого изысканного садизма проектировщики из отдела биоскульптуры еще не доросли. Однако при нынешней сложной обстановке всякое может случиться, надо обязательно проверить!

– Давно это началось?

– Полгода уже, ваша вельможная милость…

– Зачем так долго ждали?

– Не осмеливались утруждать, ваша вельможная милость…

Мужиков я выгнал, опухшую простицу уложил на застеленную волчьими шкурами лавку. Она шепотом спросила, надо ли задирать юбку, чтобы показать живот, и покраснела как рак.

– Не надо, – поморщился я. От деревенской бабы и без этого исходил букет немыслимых ароматов. – Скажи, на тебя никакой зверь раньше не нападал? С нечистой силой не встречалась?

– Как можно, ваша милость, у нас в Бороградеке тихо, не то что в горах, – едва слышно ответила моя неожиданная пациентка.

В подобных случаях я традиционно использую хитрую аппаратуру, произведенную на Граульфе. Берется серебряный амулет, в котором скрыт целый комплекс сканеров и резонаторов, плюс крошечный томограф, плюс анализатор биоэнергетического фона. Полная информация об исследуемом живом объекте выдается на монитор, вмонтированный во внутреннюю сторону деревянной обложки фолианта, лежащего на моем столе.

Я положил амулет на круглое тугое брюхо больной, активировал нанотехнические устройства, подождал две минуты и, после того как серебристый кругляш моргнул алым огоньком, проверил результат.

– Гинек! – Я завопил так, что перепугавшаяся простица шарахнулась в сторону и едва не навернулась с лавки. – Гинек, мать твою!

– Что угодно? – Невозмутимый слуга возник в дверном проеме.

– Пана Щепана сюда! Бегом! Бегом, я сказал!

Гинек мигом исчез, понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Я дрожащими руками схватил с полки еще один прибор, замаскированный под фибулу с иглой-застежкой, заставил бабу протянуть руку, уколол ей указательный палец до крови. Устрашившаяся простица жалобно моргала.

Для анализа хватило нескольких секунд. Результат аналогичен.

– Что опять? – В кабинет быстрым шагом вошел пан Щепан. За его плечом маячил встревоженный Гинек.

Я молча указал на небольшой светящийся экранчик. Благовоспитанный и обычно флегматичный Щепан крякнул, пробормотал под нос несколько ярких русских словечек с биологической семантикой (я когда-то научил), провел обе процедуры заново, еще больше перепугав нашу гостью из Бороградека.

– Звиздец, – констатировал факт пан Щепан. Рухнул в мое кресло. Заговорил на непонятной для клонов латыни: – Так… Николай! Эту – в изолятор при лаборатории. Сопровождающим сказать, что придется лечить… Нет, мужа тоже забрать, не ветром же ей надуло?! Я хочу знать о них всё! Полное обследование, до последней молекулы, на внутриклеточном уровне! Знахаря поселить вместе с простецами, живущими в замке, глаз с него не спускать! Запросить статистику из… Где… Кхм… Где производили данную конкретную партию клонов?

– Судя по этническому типу – зона отчуждения «Запад-I».

– Займись немедленно. Известно, откуда они?

– Бороградек, частное землевладение.

– Отлично. Как только получим подробные данные, поедешь туда, осмотришься – мало ли?! Пока никому ни слова, ни намека! Если выяснится, что это не единичный случай, а система, Совет Первых распнет нас вниз головой на воротах замка!

– Система? – поникнув, вякнул я. – Этого не может быть, поскольку не может быть никогда!

– Ты сам веришь в то, что говоришь?

– Теперь – не верю.

– Вот и не болтай лишнего. Руки в ноги – и за работу!

Щепан бомбой вылетел на лестницу и шумно протопал вниз, в лабораторию.

Отлично его понимаю.

Простица была беременна.

Первый в истории прецедент беременности у по определению стерильных клонов Меркуриума – корректированно-разумных рабочих единиц, которых благородные и за людей-то никогда не считали.

Приехали.

* * *

Клоны – феномен исключительно меркурианский.

Нигде и никогда прежде не создавалась самая настоящая искусственная цивилизация на генетической основе homo sapiens, да и сами термины «контролируемая разумность», «корректированная разумность» или «ограниченная разумность» используются только в документации Университета. Все эти документы совершенно секретны, доступ к ним имеют только те, кто работает над «Легендой» или непосредственно на Меркуриуме.

Ничего удивительного, если об этой истории узнают в мирах Конвенции, поднимется грандиознейший скандал и репутация Граульфа рухнет навсегда. Это ж надо было додуматься – создать еще одну человеческую расу, предназначенную исключительно для «хозяйственных» нужд!

В первые два столетия формирования субцивилизации Меркуриума предполагалось, что развитие сообщества пойдет по вполне традиционному пути, однако людей здесь было слишком мало, «Первое Поколение» насчитывало не более двадцати-тридцати тысяч человек, приходилось думать о хлебе насущном – выходцы с цивилизованной Земли не привыкли жить натуральным хозяйством.

Кто именно подсказал кажущийся вполне разумным выход, неизвестно, но это был первый решительный поворот в сторону будущего феодального устройства: тяжелой и грязной работой пускай занимаются андроиды!

Сказано – сделано. В те времена благородные вовсю путешествовали меж мирами, первый автоматический комплекс для производства искусственных людей был заказан на Юноне, где очень быстро восстановили технологические цепочки по образцу Земли – так появилась первая «зона отчуждения», существование которой, впрочем, тогда никто не пытался скрывать.

Быстро выяснилось, что с экономической точки зрения использовать андроидов невыгодно – слишком длителен процесс изготовления, требующий редких и дорогих ресурсов; биотехнические организмы с электронным искусственным разумом никак не могут заменить обычных людей. Появилась новая светлая идея – обратиться за помощью на Граульф, где занимались «чистой» биологией, безо всякой механики.

Если меркурианцам требуется прислуга, наилучшим выходом будет клонирование – такой вариант напрашивался сам собой. Осуществление проекта заняло около тридцати лет и породило к жизни упомянутую «корректированную разумность» – впервые в истории человечества, что прежнего, что нынешнего, появилось абсолютно новое сообщество живых существ на человеческой же основе.

Для клонирования использовались неизмененные клетки со стандартным набором в сорок шесть хромосом. Разумность «корректировали» РНК-ингибиторами, имплантировавшимися эмбриону – клон мог жить и действовать подобно обычным людям эпохи до Катастрофы, однако нейропрограммирование гарантировало полное подчинение хозяевам и направляло на выполнение определенных функций.

В те времена никто не рассчитывал, что вместо десятка-другого тысяч клонированных слуг в итоге получится искусственная цивилизация. Лавину сдвинула программа «Легенда» – Большой Игрой она была только для переселенцев с Земли и их детей, внуки начали сживаться с реальностью, а правнуки накрепко усвоили – это жизнь, а не сказка.

Численность благородных увеличивалась; кроме того, «человек новый» обладал невиданным по прежним временам долголетием – совершенный организм дает нам возможность жить веками или даже тысячелетиями. На моей памяти не было ни единого случая смерти благородного по естественным причинам, от старости или болезней, а что с нами будет дальше – покажет время, причем явно не ближайшее.

Чем больше дворян – тем больше требуется простецов. В итоге на континенте появились семь технозон, или, как их называют местные, «Семь Крепостей» – шесть из них представляют из себя автоматическое производство клонов, и одна создает андроидов, от услуг которых полностью не отказались: именно андроиды распределяют младенцев между клонами – обычно искусственные люди выступают под маской монахов или священников, так удобнее, да и простецы будут непременно прислушиваться к пользующемуся авторитетом святому брату: религиозность им тоже предварительно вбили через РНК-перевод.

Были разработаны отдельные подвиды клонов, этнические типы – специально для разных климатических поясов, где нагрузка на организм выше стандартной. Цикличность воспроизводства клонов составляет девять лет, они появляются на свет в нанотанках технологических зон, а потом развозятся по регионам, где возникает демографический спад, вызванный естественными или искусственными причинами.

Никаких аистов или капусты, таинство «рождения» новых рабочих особей было отдано на откуп меркурианской Церкви, решавшей, кому из простиц доверить дитя. Появление в семье простецов «дарованного» ребенка активизирует у женщины-клона соответствующие инстинкты и лактацию, затем дело идет накатанным путем – кормление, воспитание, взросление. А заниматься любовью клоны могут просто ради удовольствия – их анатомия ничем не отличается от обычной, за некоторыми незначительными изменениями.

Разумеется, клоны изначально стерильны, строжайший контроль за демографией осуществляли Совет Первых и мы, наблюдатели с Граульфа. Надо непременно отметить, что «ограниченная разумность» клона вовсе не означает тупости: как всякие разумные существа, простецы осознают свое бытие, способны делать логические выводы, испытывают эмоции, общаются, они вполне обучаемы и способны освоить практически любое ремесло, письмо и чтение.

Корректировка психики ведется по следующим направлением: управляемость со стороны благородных, подавление агрессивности (кроме этнического типа «Норд», – в Арктике иначе не выживешь), некоторых изначально РНК-программируют – клоны чувствуют призвание к сельскому хозяйству или, например, к охоте. Из выращиваемых в одном нанотанке четырех мужских и трех женских клонов каждому дается своя специализация, навыки, заложенные на генетическом уровне.

Почему они все разные и не похожи друг на друга, как и полагается клонированным существам с общим набором генов? И это предусмотрено проектом «Легенда» – думаете, благородным было бы интересно жить в мире, населенном совершенно одинаковыми простецами? На самой ранней стадии развития эмбриона вносятся крошечные изменения – случайная выборка, правда, с сохранением основных признаков исходного этнического типа. Отсюда различный рост, цвет глаз и волос, разные телосложение и лица.

Этнотипы, обитающие на севере, сильнее и выносливее, предназначенные для тропических и экваториальных районов материка лучше переносят жару и более смуглые. Словом, Университет можно только похвалить за проделанную работу: грандиозный проект, в котором продумано всё, учтены любые, самые мельчайшие детали. Плод работы, занявшей столетия!

И вот такие нехорошие факты.

Дожили – простица забеременела! Да я скорее во Второе Пришествие поверю!

Вообще-то странности, происходящие с простецами, отмечались и раньше. В начале нынешнего лета появились мутные и непроверенные сведения о «диких простецах» в Готии, что тоже казалось фантазией и чепухой. По крайней мере до времени, пока мои дружки из Стражи Крепостей – весьма своеобразной гильдии, занимающейся профессиональным истреблением чудовищ, – не познакомили меня с таким вот дикарем, проявившим неслыханную инициативу и ушедшим от хозяина. Од (так его звали) прибился к Стражам и психологически ничуть не отличался от благородных – по крайней мере, он был полностью самостоятелен в решениях и относился к дворянам без обязательного врожденного пиетета.

Я тогда подумал, что это редкая аномалия, технологический брак в производстве – всякое случается… Но за время путешествия по Готии выяснилось, что диких простецов становится все больше, они начали сбиваться в ватаги и строить собственные поселения. Явление это не было массовым и наблюдалось только в Готии, но все равно давало повод к размышлениям. На фоне взбунтовавшейся нестандартной фауны дикие простецы выглядели вполне безобидно – у нас просто не было сейчас времени разбираться с новым феноменом. Наверное, сбой РНК-программ.

По большому счету, пускай хоть все готийские клоны одичают, страна варварская, отдаленная, серьезной роли в глобальной политике Меркуриума никогда не играла (за исключением знаменитого мятежа Риттера фон Визмара, о котором будет отдельный разговор). Но когда становится известно, что простица – я дико извиняюсь! – банально залетела, это уже перебор! И вовсе никакая не банальность, а ЧП планетарного масштаба.

Пан Щепан не зря строжайше приказал – «никому ни слова». Иначе последствия окажутся непредсказуемыми – для начала Совет Первых сотрет алхимиков в порошок, запечатает его в вакуумную упаковку и отошлет на Граульф. А уж что нам скажут в деканате, я и представить боюсь.

* * *

Пять часов спустя между мною и паном Щепаном состоялся следующий разговор.

– И что теперь делать, Николай? Уничтожить особей?

– У вас рука-то поднимется? Живые люди все-таки! Давайте относиться к ним как к людям, а не как к «особям»!

– Ты понимаешь, что произошло? Это же катастрофа! А если случай не единичный? Если в ближайшие месяцы полмиллиарда простиц на пространстве от побережья до побережья континента родит нам по младенчику?

– Нам? Нет, благодарствуйте. Конечно, перспектива видится мне жутковатой – демографическая ситуация на планете кардинально изменится. Принудительной РНК-коррекции у детей, появляющихся на свет естественным путем, не будет, а это значит одно: потомство клонов окажется обычными homo sapiens, неуправляемыми и неконтролируемыми. Допустим, зачать смогла одна женщина на тысячу… По статистике технозон, женских клонов репродуктивного возраста на планете сейчас не полмиллиарда, а двести или двести десять миллионов, получается два миллиона детишек в ближайшей перспективе…

– Какой еще «репродуктивный возраст»? – взмолился пан Щепан. – Ты спятил?

– Самый обыкновенный. От четырнадцати до сорока лет, по моим весьма грубым прикидкам. Сразу вычитаем миллион – младенческая смертность, неудачная беременность, осложнения при родах. В результате нам придется иметь дело всего с…

– Хватит! – Щепан громыхнул кулаком по столу. Кружки подпрыгнули. – Не смешно! Лучше подумай, каким образом организм клона смог произвести жизнеспособную яйцеклетку!

– Ничего особенно сложного. – Я пожал плечами. – Анатомически простица ничем не отличается от обычных женщин, аппарат размножения в наличии, но только он не действует. У мужчин то же самое. Однако анализы спермы законного супруга нашей гостьи доказали: небольшая часть сперматозоидов… кхм… активна и способна к оплодотворению. Версию о непорочном зачатии – сиречь партеногенезе – можно смело отмести. Ответить на вопрос «почему?» я не в состоянии. Наиболее разумным представляется нарушение технологического цикла при производстве клонов. Бракованная партия.

– Придется немедленно проверить всех особей этого этнического типа, – нахмурился Щепан.

– Как вы себе это представляете? Компьютер центра наблюдений обработал мой запрос по данной партии, производство велось в 3245 году, общая численность – тридцать пять тысяч, пятнадцать тысяч женщин и двадцать тысяч мужчин соответственно. Расселены в Моравии, Остмарке и на островах Грюнзее. Да мне столетия не хватит, чтобы обследовать всех и каждого!

– Верно, – тяжко вздохнул пан Щепан. – По-моему, мы в очередной раз влипли. Сначала невиданные чудовища, потом эта странная история с наследником Визмара, а теперь еще и размножающиеся простецы. Куда катимся, а?

– В Готии меня уверяли, что к Концу Света. Хотите выслушать мое мнение? Пожалуйста. Любая сложная система, включая нашу «Легенду», подвержена энтропии значительно больше, чем системы простые. «Легенда» саморазрушается, разделяется на отдельные линии развития. Природу перехитрить очень сложно, да что там, практически невозможно! Мы рискнули, создали искусственную вселенную из искусственных существ и возжелали ее «заморозить», сделать статичной и предсказуемой. Эдакая огромная игрушка. Но живой материал предрасположен к эволюции. Эволюцию мы сейчас и наблюдаем – жизнь победила сухую науку, нашла способ обойти наши запреты и пренебречь контролем создателей.

– Думаю, в ближайшие несколько лет мы станем свидетелями захватывающих событий, – поддержал меня Щепан. – Жаль, что в Университете этого не понимают и пытаются всеми силами восстановить управление процессом. Нам остается лишь безучастно наблюдать. Вот что Николай, поезжай-ка ты в Бороградек, загляни в соседние деревни, осмотрись – я убежден, этот прецедент не единственный и вскоре нам придется иметь дело с очень крупными осложнениями…

– Поутру отправлюсь, – кивнул я. – А что делать с сегодняшней простицей? Идею о ликвидации я отвергаю как бесперспективную и неэтичную.

– Ты умеешь принимать роды?

– Нет.

– И я не умею. Временно простецы останутся здесь, понаблюдаем. В крайнем случае переправим на Граульф – пусть там разбираются.

– Опять перекладываем ответственность на других?

– Естественно! Поскольку мы, наблюдатели, сейчас лишены всех прав и привилегий. Отлично, Университет получает возможность принять на себя полную ответственность! А я умываю руки, подобно одному скандально знаменитому прокуратору Иудеи!

* * *

Я традиционно поужинал в кабачке «У Злой Клары» на улице святого Германа – обрадовал хозяйку своим появлением после долгого перерыва и получил роскошный стол: по моему мнению, Клара являлась гением кулинарии, ей не таверну содержать надо, а трудиться при королевских кухнях! За перепелов в сметане с грибами любой гурман душу продаст, я уж не упоминаю про овощной суп с сырными клецками, яблочные пирожки и восхитительное черное пиво, славящееся на все княжество.

Клара почему-то считает, что в замке его светлости меня злодейски морят голодом, и всегда кормит на убой, попутно излагая городские сплетни, каковых за минувшие три недели накопилось предостаточно. Меня мало увлекали амурные похождения местной богемы и школярское хулиганство – Дольни-Краловице веками славился своими учебными заведениями и, как следствие, буйством вагантов, – я предавался чревоугодию и ожидал, что хозяйка затронет одну из интересующих меня тем.

Я люблю пани Клару Волошкову за полное отсутствие комплексов: не часто встретишь женщину из благородных, решившую содержать кабак и дом свиданий, открыто состоящую в игривых отношениях с простецом и свысока плюющую на условности и традиции неофеодализма. Кроме того, она была для меня чем-то наподобие городского информационного центра: Клара в курсе всех событий, тайн для нее не существует, а сведения всегда проверены. Жаль только, что она чересчур увлекается светской хроникой.

Вдоволь перемыв косточки любвеобильных вельможных панов, состоявших при княжьем дворе, и выведя мораль – изменять жене, конечно, нехорошо, но стократ хуже попасться на горячем, – Клара наконец приступила к заключительной части своего повествования, а именно к новостям, поступавшим в последнее время из провинции. Княжество у нас немаленькое, в полтора раза крупнее такой земной страны, как Швейцария, а северная граница проходит по Танвальду, где Университетом отмечены две «зараженные зоны». Значит, и слухи оттуда приходят соответствующие.

– …Торговцы лесом намедни рассказывали, – гудела усевшаяся напротив Клара, попутно наблюдая, как дорогой гость расправляется с перепелами. – В Дальнем Ополье зверье две деревни вырезало, это владения короны, а не дворянская земля. Наместник Градца Опольского осерчал, попросил помощи у Стражи Крепостей и отправил с ними сотню конных егерей… Вернулись девятнадцать, из Стражей вообще никто не выжил. Люди со склонов гор уходят, а говоря прямо – бегут. Твой дружок Вильрих туда уехал, а ведь ждал твоего возвращения полторы седмицы…

Вильрих, как же! Странный принц из Остмарка, доставивший мне много неприятных минут – его высочество, в отличие от большинства дворян, имел свойство думать и замечать то, чего не видели все остальные. Именно Вильрих познакомил меня с пани Эльзбет из Лоденице, увлеченной исследованиями необычных форма жизни, и намекнул, что состоит в некой тайной организации благородных, желающих понять, что именно происходит на планете, и по возможности противостоять нарастающей угрозе.

– Он мне ничего не оставил? – спросил я.

Клара молча кивнула, запустила лапищу в карман передника, извлекла пакет коричневатой плотной бумаги. На восковой печати оттиск перстня принца – герб у него приметный, в верхней половине геральдического щита орел Остмарка, в нижней три копейных наконечника и маленькая семилучевая звездочка.

«Пан Николай!– значилось в эпистоле, набросанной уверенным разборчивым почерком. – Всезнающая госпожа Клара непременно расскажет вам, куда и по какой причине я уехал. Более подробные объяснения вы сможете получить, если заглянете в гости к Эльзбет, приготовившей вам еще несколько дурно пахнущих сюрпризов. Я найду вас немедля по возвращении.

С почтением – Вильрих фон Зоттау».

– Что там? – поинтересовалась любознательная хозяйка.

– Ничего. – Я поморщился, скомкал бумагу и сунул в прорезь рукава колета. – Значит, его высочество уехал в Ополье?

– Двенадцать дней тому. Странный он какой-то. Вроде бы родом из королевской семьи, а ведет себя словно безземельный нищеброд. Но деньги у него водятся, Вильрих на моих девок не один десяток золотых спустил. Видать, скучал, тебя дожидаясь… Покушал? Еще хочешь? По глазам вижу, что хочешь!

После скудного рациона Готии я отъелся в таверне Клары на полгода вперед – вкусно! Давно стемнело, на стенах замка зажгли факелы. Пора возвращаться домой, завтра рано вставать и ехать в Бороградек. Попутно загляну и в усадьбу Эльзбет, это по дороге.

Я сердечно распрощался с гостеприимной Кларой, вышел на улицу. Идти до княжеской резиденции десять минут, даже если не спешить. Город засыпает, у нас мало ночных развлечений. Прохожих совсем не видно.

Над моей головой коротко свистнуло, некий предмет выбил искорки из каменной кладки основания замка желтоватые искорки. Тотчас кто-то сбил меня с ног и подмял под себя. Я всегда был парнем крепким, но сопротивляться не было никакой возможности – этот человек значительно сильнее!

– Поднимайтесь, – сказали мне спустя несколько секунд. Взяли за руку, утвердили на ногах. Блеснули лучики масляных ламп с задвижками, скрывающими фитиль. – Не ранен?

Я встряхнул головой, присмотрелся. Передо мной стоял невысокий лысоватый господин в темной одежде. Обликом напоминает бакалейщика. Рядом с ним трое здоровенных верзил, все благородные – это я моментально определил по фону биоизлучения.

– Добрый вечер, пан Озимек, – прохрипел я, опознав лысого. Начальник тайной полиции княжества мелко кивнул. Протянул мне тяжелую железяку, напоминавшую миниатюрный зонтик.

– Что это такое? – не понял я.

– Это? Это ваша смерть, господин вице-советник, – прохладно сказал Озимек. – Правда, несостоявшаяся. Пока несостоявшаяся, я полагаю. Глядите…

Он протянул руку, один из здоровяков передал Озимеку самый обычный арбалетный болт. Я краем глаза заметил ниже по улице и подле ворот замка неприметные тени – как простецы, так и благородные. Судя по всему, прикрывающие нас сотрудники тайной службы.

Пан Озимек тем временем покрутил в пальцах стальную стрелу длиной в ладонь. Ничего особенного – четырехгранное оконечье, три узкие пластинки оперения. Но как только глава тайной управы легонечко стукнул острием о гранит стены, раздался неприятный звук и наконечник «раскрылся», словно помянутый зонт, выбросив несколько острейших игл-остей.

– Человека благородной крови сложно убить, – невозмутимо сказал Озимек. – Но после попадания такой стрелы в голову ваши мозги, достопочтенный пан вице-советник, пришлось бы собирать в радиусе десятка шагов. Прекрасное изобретение, из Остмарка.

Тут до меня дошло: покушение! Боже, кому и зачем это понадобилось? Меня слегка затошнило.

– Осмелюсь надеяться на скупую благодарность, – молвил Озимек и чуть улыбнулся. – Мое скромное ведомство призвано оберегать всех подданных короны, но государственных чиновников – особенно. Вас проводят в Башню Алхимиков, охрана останется возле дверей – не обессудьте. А завтра поутру извольте нанести мне визит вежливости. Нам есть о чем поговорить.

– Но… – заикнулся я, однако пан Озимек кивнул своим мордоворотам, они взяли меня в клещи и ненавязчиво повлекли к замку. – Подождите, у меня завтра дела!

– Дела подождут. Иначе я снимаю с себя ответственность за вашу жизнь, пан Николай.

Ничего не скажешь, день выдался примечательный. Меркуриум не перестает удивлять меня своей непредсказуемостью!

* * *

В меркурианских спецслужбах трудятся профессионалы высочайшего класса, тут не возразишь.

В их распоряжении нет навороченной аппаратуры, они полагаются только на свою голову, сообразительность, наблюдательность и логику. Неофеодальное общество не подразумевает наличия прослушивающей техники и видеонаблюдения, радио (да и любой другой) связи, кроме фельдъегерской и голубиной почты, никаких спутников или мазеров, а про канал Планка и говорить нечего. Средневековье в чистом виде. Один плюс: уникальные способности homo novus, но ведь и противники по шпионским играм ими тоже обладают!

Не надо забывать, что политическая структура Меркуриума весьма разнообразна, между государствами идет борьба за территории, ресурсы и новые технологии (не бог весть какие, конечно, однако если твоя страна вырвалась вперед в области более дешевой выплавки металла, значит и рынки сбыта твои! Основные принципы экономики даже Совет Первых не отменит!). Межгосударственная конкуренция существует, и она очень серьезна – тут без рыцарей плаща и кинжала никак не обойдешься.

Есть и особая специфика, присущая только Меркуриуму, – «Легенда» оказывает влияние на все сферы нашей жизни. Опасаться следует не только и не столько людей. Государственный переворот в пользу претендующего на папашин трон наследника для нас редкость, о столь громком событии будут судачить следующие пятьдесят лет, но вот появление вурдалака в дворянской усыпальнице или вампира в ближайшем лесу – дело практически житейское, хотя существа класса «Inferno» обычно расселяются в безлюдных или малонаселенных областях, обозначенных на географических картах красной надписью на латыни: «Hic sunt bestiae», «тут водятся чудовища».

Случается, что чудовища мигрируют – ищут, где посытнее. Тогда и начинаются крупные неприятности, с многочисленными жертвами и долгой охотой. Вся тяжесть следствия обычно ложится на тайную полицию, они же и пытаются убить «существ с нестандартными возможностями» – Стража Крепостей или алхимики привлекаются редко, это вопрос корпоративной солидарности. Стражей в ведомстве пана Озимека полагают неотесанными мужланами, способными только мечом махать, а граульфианцы не внушают доверия: алхимики знают куда больше, чем говорят, они скрытны, высокомерны и вообще являются чужаками, непонятно что делающими на Меркуриуме.

К постоянной слежке со стороны волчат Озимека я давно привык – пускай развлекаются, мне это ничуть не мешает. Если необходимо действовать скрытно, я отведу глаза любому соглядатаю, даже из числа благородных. Опыт накоплен изрядный, а кроме того, у меня есть существенное преимущество: полный набор аппаратуры для «полевой» работы, замаскированный под амулеты, холодное оружие или украшения. Понимаю, мои таинственные исчезновения и контакты с необычными людьми (взять хоть принца Вильриха) его тайную милость раздражают – алхимики пану Озимеку непонятны, а все непонятное потенциально опасно! И плевать на то, что люди с Граульфа трудятся на планете уже больше восьмисот лет!

Этой ночью я так и не лег спать – не хотелось, да и перевозбуждение давало себя знать. Ну ответьте, кому понадобилось палить в меня из арбалета, да еще и стрелой, гарантированно способной убить благородного! Homo novus могут регенерировать даже после очень тяжелых травм и ранений, но в случае фатального повреждения головного мозга мы умираем так же, как и обычные люди времен до Катастрофы.

За несколько лет жизни на Меркуриуме я, как кажется, не успел нажить врагов – всегда был человеком неконфликтным, да и с кем мне здесь конфликтовать? Поводов к ссорам нет! Вовсе наоборот, князь Якуб мне симпатизирует (это я придумал устроить на вершине башни обсерваторию для развлечения светлейшего, увлеченного астрономией), в местные интрижки никогда не ввязывался, с женами и дочками краловицких дворян романов не крутил, предпочитая развлекаться с простоватыми, но добродушными девками из заведения Злой Клары. Политикой не интересуюсь, подпольным бизнесом не занимаюсь – зачем? Университет обеспечивает свою резидентуру на Меркуриуме в надлежащем объеме, денег у нас в достатке!

Кому я наступил на любимую мозоль, спрашивается?

Или ночная стрельба связана с профессиональной деятельностью? Бред! Правда, Риттер фон Визмар, поднявший мятеж в Готии в 3138 году, весьма интересовался нашей гильдией и даже объявил вознаграждение за каждого алхимика, взятого живым, но это совсем другая история. Впрочем, как сказал мой новый приятель, Зигвальд из Герлица, герцог Визмар всего лишь «искал встречи» с нами, пускай и столь навязчивым способом…

Перебрал все возможные варианты – кого я мог обидеть? Ничего толкового в голову не приходило – в соответствии с университетскими директивами и режимом секретности нам категорически запрещалось чем-либо привлекать ненужное внимание аборигенов. Мы обязаны вести себя как меркурианцы, говорить на здешних диалектах, одеваться не нарушая традиций. Если в деканате узнают, что ты, к примеру, участвовал в поединке чести пускай даже секундантом – уволят без разговоров и навсегда запретят въезд на Меркуриум! Наблюдатель оттого и называется наблюдателем – мы обязаны быть абсолютно нейтральными и втихомолку заниматься своим делом!

Я нарушил строжайшие предписания дважды: перед недавним путешествием в Готию и во время него. Во-первых, вступил в контакт с Вильрихом фон Зоттау и рассказал ему больше, чем следовало. Во-вторых, скрыл от руководства Университета инцидент с визитом транспорта «Эквилибрум» в нашу звездную систему – рассказал лишь пану Щепану, но и тот предпочел не докладывать наверх, очень уж необычным оказалось это происшествие, сами разберемся!

Выходит, кто-то узнал об этих событиях? Но тогда меня срочно вызвали бы на Граульф, как следует отчитали и с треском вышвырнули бы из проекта. Не подходит, я работаю в знаменитом Университете, а не на мафиозных боссов – мелодрама со стрельбой не в нашем стиле! Следовательно, покушение организовали местные, а больше всего возможностей и лучшая агентурная сеть на планете, без сомнений, у Совета Первого Поколения.

Только этого еще не хватало! Нет, чепуха, Совету гораздо проще было бы отправить кляузу моему начальству, а далее схема проста – отзыв, расследование, увольнение.

Ай, да чего гадать! На рассвете пойду к пану Озимеку, старый лис наверняка что-то раскопал. Недаром его ребятки столь тщательно наблюдали за мной вечером и фактически спасли от смерти!

Надеюсь, вербовать он меня не станет – постесняется. Тем более что Совет Первых строжайше запретил тайным службам всех государств Меркуриума даже пальцем трогать господ алхимиков! Под юрисдикцию туземных властей мы не попадаем, в случае нарушений наказать провинившегося вправе только Университет.

Наказать, а не отправить на тот свет!

* * *

Его милость секретарь канцелярии (приблизительный гражданский аналог полковника в земных армиях) пан Юлиуш Озимек имел резиденцию на Медвежьей улице, в светло-зеленом двухэтажном доме с легкомысленными лепными ангелочками, растительным узором по фронтону и настоящим стеклом в окнах – роскошь почти царская, а это значит, что финансируется его контора щедро. Никаких вывесок или табличек, здесь это не принято.

Внутри тоже никакого официоза. Сургучом и сапогами, как во всяком присутственном месте, не воняет, мебель подобрана со вкусом, приятные золотистые шторы. Пахнет кофе и горячими сдобными булочками, только что доставленными из соседней пекарни.

От княжьего замка до Медвежьей меня проводила охрана, всю ночь бдевшая под окнами замка. Дворянин и двое простецов этнического типа «Норд-II» – редкие здоровяки даже по суровым северным меркам; видимо, Озимек отбирал их специально. Ничего особенного, клонов частенько принимают на работу в государственные ведомства – на моего Гинека я нахвалиться не могу!

Привратниками в резиденции тоже были простецы, благородный встретил только возле лестницы, ведущей на второй этаж. Пан Анджей Готтов, мы с ним виделись раньше – на приемах у светлейшего и в кабаке Клары.

– Пришли? – Готтов посмотрел на меня с плохо скрываемой недружелюбностью. – Подождите в приемной, я распоряжусь, чтобы принесли кофе.

Кофе так кофе, никаких возражений! Я расположился в кресле, внимательно осмотрелся – раньше в гости к пану Озимеку хаживать не приходилось. Использовал все доступные мне способности, чтобы «просканировать» дом. Ничего интересного, разве что полтора десятка произведенных у нас на Граульфе нанотехнических оберегов – алхимики продают их меркурианцам за безумные деньги, каждое такое устройство способно предупредить владельца о приближении «нечистой силы» и распознать «магических» существ, сиречь особей нестандартной фауны.

Приемная его милости больше напоминала салон в богатом доме. Книжные шкафы с печатными и рукописными томами, на столе, отведенном угрюмому пану Готтову, несколько газет, доставленных из столицы и Остмарка – печатное дело у нас прекрасно развито, и еженедельные издания в крупных городах не являются чем-то слишком экзотичным. По сравнению с той же Готией мы живем в цивилизованной стране.

Я ждал почти полчаса – это становилось просто невежливым! Озимек или решил меня позлить, или был занят неким исключительно важным делом. Но какие важные дела могут быть у человека в девять утра?

Звякнул колокольчик, пан Готтов молча кивнул на дверь, ведущую в кабинет. Я мысленно выматерился.

– Садитесь, – не здороваясь, сказал господин секретарь канцелярии.

Он и прежде-то выглядел непредставительно, а сейчас встретил меня в темно-зеленом домашнем халате, а не в полагающемся чиновнику высокого ранга мундире. Никогда бы не подумал, что у начальника секретной службы может быть настолько плебейская внешность. Ростом Озимек был ниже меня на дюйм (а я и сам высоким ростом не отличаюсь), залысины, глаза неопределенно-серые, тонкие губы. Выглядит лет эдак на сорок пять, но я-то знаю, что господину начальнику глубоко за двести. Корректировать свой облик он не собирается, пускай это может делать каждый благородный…

– Разговор неофициальный, протоколироваться не будет, – сказал пан Юлиуш. Побарабанил короткими толстыми пальцами по столу. На меня он не смотрел. – Признаться, я впервые позволил себе вызвать одного из алхимиков. Вы не являетесь подданными короны и вообще не меркурианцы. Пользуетесь неприкосновенностью как дипломаты других стран, никому не подотчетны, задерживать и допрашивать вас запрещено. А жаль…

– Почему же? – Я невинно вздернул брови.

– Идемте со мной. – Пан Озимек встал, подошел ко второму выходу из кабинета, отпер дверь ключом. – Не бойтесь, там вас не съедят. Этим мы не занимаемся.

По моим оценкам, пролеты узкой тайной лестницы, освещаемой восковыми свечами в настенных подставцах, привели нас в подвал дома. Даже не так: на второй подземный этаж. Стены отделаны деревянными панелями, звуки приглушены. Охраны совсем нет, ни души.

– Прошу взглянуть. – Озимек коснулся одной из панелей, и она отошла в сторону, образовав освещенный желтоватыми языками пламени проем. – Повторяю, стесняться нечего, вы здесь лишь в гостях, пан Николай.

Я обомлел. Нет, разумеется, я и раньше был осведомлен о некоторых деликатных особенностях эпохи неофеодализма. Средневековье, пусть даже искусственное, остается таковым, варварство на Меркуриуме никого не шокирует, а является делом привычным и естественным, однако в заведениях, подобных этому, я еще не бывал.

Пыточная. Хорошо оборудованная пыточная, будто сошедшая со страниц древних земных романов о еретиках и инквизиции. Большущий зал в полсотни квадратных метров, высокий потолок, прекрасно продуманная система вентиляции – воздух свежий, невзирая на пышущие раскаленными углями жаровни и факелы по стенам. На отдельных стойках наборы блестящих инструментов, об утилитарных функциях которых думать хочется меньше всего, деревянная дыба, какие-то колеса с крючьями, две бочки с водой.

Тихий ужас, короче говоря.

В центре помещения возвышается столб, на котором распят человек. Слово «распят» я употребляю в прямом смысле – руки прибиты над головой к бревну окровавленными костылями, голени прикованы цепью. Одежды никакой, кроме набедренной повязки, серая ткань испачкана кровью.

Простец, это я понял сразу.

– Проходите, – подтолкнул меня Озимек. – Познакомьтесь с вашим несостоявшимся убийцей. Гжесь, приведи его в чувство!

Из полутьмы появился Гжесь – тоже простец. Седой, в возрасте, одет прилично, словно обыкновенный горожанин – не скажешь, что палач. Никакого кожаного передника, заячьей губы и кривого глаза, обычный человек. Точнее, клон.

Хватило двух кувшинов ледяной воды. Пленник пана Озимека застонал и с трудом оторвал голову от груди. Этнический тип, кажется, «Галлика» – волосы темные.

– Вы когда-нибудь слышали о «диких простецах», пан Николай? – внезапно спросил шеф тайной службы.

– Что? – Я знал, тронуть меня они не посмеют, вдобавок я предупредил Щепана, куда именно собираюсь пойти. – Как вы сказали?

– Дикие простецы, – спокойно повторил Озимек. – Покинувшие хозяев… Не подчиняющиеся благородным. Не знаете? Очень жаль. Должен вас огорчить, пан Николай, такое случается. В Дольни-Краловице редко, но у соседей, особенно с севера – гораздо чаще. Ваш обидчик – дикий. Кстати, вы приняли вчера простицу, сопровождаемую мужем, приехавшую из Бороградека? С ними еще был деревенский знахарь?

– Ну… Да. – Отрицать было бессмысленно. – Откуда вы знаете?

– Это я послал ее к алхимикам. Вначале женщина обратилась к аптекарю Госменку, с Черной улицы. Он, увидев необычную болезнь, доложил нам – сами знаете, любое странное заболевание у простецов должно быть зарегистрировано. Помните эпидемию багровой лихорадки три года назад?

– Отлично помню. Остановили ее мы.

– Заслуг гильдии алхимиков никто не отрицает. Может быть, объясните, чем больна женщина из Бороградека, если уж ваша гильдия столь хорошо разбирается в недугах простецов?

Я помедлил, подбирая слова, и сказал:

– Пока я не вправе говорить об этом. И вообще, какое отношение…

– Женщина – подданная короны князя Дольни-Краловице, – ледяным голосом перебил Озимек. – Если вы намерены скрыть информацию о ее болезни, возможно опасной, я должен буду немедленно пожаловаться его светлости. Кроме того, у меня на руках письменное заключение господина Госменка, заверенное нотариусом. Это беременность, верно?

Блестяще. Аптекарь, нотариус, начальник секретной службы… Кто еще об этом знает? Во всех тавернах шушукаются? Пан Щепан меня убьет!

– Верно, – кивнул я. Можно было бы до конца стоять на своем, все отрицать, ссылаться на неприкосновенность, стращать неминуемыми карами, но подловили меня очень уж красиво! – Дальше что?

– Пока – ровным счетом ничего, – хмыкнул пан Озимек. – Повторяю: беседа неофициальная. Вернемся в мой кабинет и спокойно поговорим на взаимоинтересующие темы. Гжесь!

– Да, ваша милость?

– Этого, – пан секретарь канцелярии брезгливо указал на прибитого к столбу простеца, – снять, вызвать лекаря, сутки не допрашивать. Двойная стража, следить в четыре глаза! Он пригодится в будущем. Пан Николай, отчего вы застыли, будто василиска увидели? Идемте. Я могу рассказать вам много интересного… Равно как и вы мне.

Глава вторая Первый рассказ Степана Королева ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ!

Готия, замок Визмар – Баршанце.

24–27 июля 3273 г. по РХ

Иногда я думаю, что происходящее со мной вовсе никакая не реальность, а невероятный по своей масштабности и продуманности розыгрыш. Я знаю несколько солидных фирм на Сириус-Центре, которые занимаются подобного рода деятельностью, услуги очень дорогие, но качественные – если хочешь от души подшутить над другом или сделать ему необычный подарок на день рождения, сделай заказ, оплати счет авансом, а остальное не твоя забота.

Человек может заснуть вечером в своей постели, а проснуться на другой планете, окруженный зубастыми ящерами, «перенестись во времени» в Древний Рим или эпоху Первой мировой войны, поучаствовать в завоевании Мексики конкистадорами, поужинать с Людовиком XIV. Спектр развлечений огромен, спектакли ставятся на высочайшем уровне с привлечением как живыхактеров, так и сложнейшей техники, причем они полностью безопасны для клиента – если человек пострадает, ему выплатят немаленькую страховку!

Никаких сомнений, если меркурианский кошмар все-таки окажется чьей-то дурной шуткой, на выплатах по страховому полису я озолочусь. Да только вероятность подобного исхода исчезающе мала – никто не стал бы ради моей скромной персоны создавать грандиозные декорации, привлекать к постановке сотни людей и выдумывать настолько фантастический сценарий. Увы, надо признать, это реальность, которая, как явствует из слов классика былых времен, самая страшная вещь на свете…

На чем мы остановились в прошлый раз? Да, верно, на прибытии в Морской замок, родовое гнездо герцогов Визмарских, больше напоминавшее неудачную помесь Баскервиль-холла, замка графа Дракулы и крепости, в которой Синяя Борода на практике изучал этику и психологию семейной жизни в компании всех своих жен. Сказочная цитадель, будто вынырнувшая из глубокого прошлого, из легенд, в которых непременно фигурируют драконы, злые колдуны, доблестные рыцари и печальные принцессы, льющие слезы в мрачных башнях.

Прошлое? Ничего подобного! Если верить господину алхимику, это было настоящее, вернее – будущее, также, впрочем, отдаленное. Оказывается, путешествия во времени более чем реальны, да только обычному человеку должно очень не повезти, чтобы проскочить на собственном космическом корабле по Лабиринту сингулярности на пятьсот девяносто один год вперед и на тридцать килопарсек в пространстве!

Понимаю, поверить в это сложно. Я и сам вначале не верил. Во-первых, слишком много подозрительных совпадений; во-вторых, мой транспорт выбросило из Лабиринта в обитаемой звездной системе (а таковых в Галактике, с учетом Содружества Сириус-Центра и миров, колонизированных homo novus, тысячные доли процента от общего количества), и в-третьих, меня немедленно приняли здесь едва ли не за мессию, чему, между прочим, отыскались доказательства. Говоря проще, сплошная мистика!

Хорошо, пускай, я согласен с тем, что для мифологического менталитета обитателей планеты мистика является одной из важнейших составляющих здешнего странного бытия. Достаточно посмотреть на Зигвальда – парень пропитан предрассудками и суевериями от макушки до пяток. Пытавшись разобраться, что происходит на Меркуриуме, я поначалу решил, что волшебники, оборотни и заколдованные замки существуют на самом деле, однако Николай из Дольни-Краловице появился очень вовремя и растолковал: ты, друг любезный, очутился в самом центре Большой Игры, и лишь тебе одному решать, принимать ее правила или нет.

Лучше принять, иначе не выживешь.

Описывать мои приключения, начавшиеся после аварии бортового компьютера транспортного корабля, совершавшего обычнейший, ничем не примечательный рейс с Эпсилона Эридана на Бекрукс, здесь смысла не имеет – слишком долго. За неполный месяц пребывания на этой восхитительной планете меня несколько раз едва не сожрали в самом прямом смысле данного слова; полностью игнорируя мое мнение, возвели в высокий дворянский титул и ознакомили с большинством неприглядных тайн Меркуриума – спасибо Николаю, после его объяснений стало ясно, что я не сошел с ума, не сплю и не галлюцинирую, а колдовства как не существовало раньше, так не существует и теперь. Магию заменяет высокая наука.

Итак, давайте вернемся на две стандартные недели назад, в замок Визмар, куда мы явились вчетвером – ваш покорнейший слуга, Зигвальд Герлиц, Николай из Дольни-Краловице и мой ассистент и своеобразный покровитель, автономный искусственный разум, носящий личное имя Нетико и обитающий в небольшой черной коробочке из огнестойкого пластика…

* * *

Мы бродили по Морскому замку в поисках неизвестно чего два с лишним часа. Исследовали большинство галерей и проходов, еще раз поняли, что легендарный Риттер фон Визмар был человеком оригинальным (в казематах обнаружилась коллекция запечатанных стеклянных сосудов с законсервированными в спирте монстрами граульфианского производства), едва не заблудились в лабиринтах подземных ходов и наконец вышли в маленькую круглую пещерку – очередной тупик.

– Возвращаемся? – с надеждой спросил я. Бесцельные хождения по душным тоннелям смертно надоели, хотелось глотнуть свежего воздуха и вновь увидеть синее небо. Меня начали точить острые зубки незнамо откуда появившейся клаустрофобии, которой я никогда прежде не страдал: эта болезнь несовместима с работой пилота транспортного корабля.

– Нет, не возвращаемся. – В голосе Николая появились металлические отзвуки. – Поздравляю, вас, Стефан фон Визмар. Замок опознал вашу герцогскую светлость. С этого момента я отказываюсь что-либо понимать!

Алхимик подошел к дальней стене, вытянул факел и указал на…

– Не может быть. – Я попятился и наткнулся спиной на стоявшего позади Зигвальда. – Мистика…

– Опять мистика? – Николай постучал кулаком по неровному камню. – Нет, оно вполне материально. Остается понять, как пробраться внутрь. А самое главное – что спрятали Визмары за этой стеной…

Передо мной красовался герб с белой акулой, а над геральдическим щитом чернели вырезанные на кроваво-красном граните аккуратные латинские буквы:

EQUILIBRUM

Название моего судна, построенного шестьсот двадцать лет назад на Сириус-Центре, в другом рукаве Млечного Пути, за уймищу световых лет от Меркуриума.

– Совпадение? – неуверенно брякнул Нетико, хотя раньше утверждал, будто совпадений не бывает.

Он, как представитель машинной цивилизации, обязан предостерегать человека-симбионта от неправильных выводов и следовать строгой логике. Похоже, на этот раз сверхразумность ИР никак не проявилась.

Зигвальд остался бесстрастен, словно эпический герой, всем своим видом говоря: а я знал, я предупреждал, что именно так и будет! Вам, маловерам, надобно стыдиться!

Еще во время первой встречи, когда я, ошарашенный и напуганный окружающими непонятками, случайно наткнулся на Зигвальда по прозвищу Жучок, Стража Крепостей и феодала, он мигом приметил эмблему корабля на моей куртке пилота – белую акулу. В простоте своей сделал неправильные выводы: носителем такового герба может быть только один из родственников Риттера фон Визмара. Потом, основываясь на изначально неверном посыле, выстроил целую логическую цепочку – я мол, являюсь наследником скандально знаменитого на всю планету мятежника.

Пришлось признаться: к Визмарам я имею столько же отношения, сколько и к самому Меркуриуму, сиречь – никакого. Упрямый Зигвальд не отступился и решил проверить – оттого и потащил нас к Морскому замку, утверждая, будто фамильная твердыня сама «узнает» своего хозяина. И вот пожалуйста – второе подтверждение, более чем убедительное.

Теперь Зигвальд начнет отстаивать свою idйe fixe до конца, он человек редкостно упертый. Будь проклят тот день и час, когда умники из Университета разработали теорию искусственной деградации массового сознания, постепенно превратив нормальных людей в суеверных варваров!

– Говоря откровенно, я потрясен, – сказал Николай. – Это, други, никакая не случайность. Степа, что ты скрываешь?

– Да пошел ты знаешь куда?!.. – заорал я по-русски. – Провалитесь вы оба со своими дурацкими загадками!

– Тише-тише, незачем так волноваться, – хмыкнул алхимик. – Давай предположим, что ты действительно как-то связан с Визмарами. Опосредованно. Не будем пока выдвигать глупых теорий, все равно наскоро ничего умного не придумаем. Надо воспринимать все происходящее без лишних эмоций. Не вижу тут никакой трагедии. Непонятно? Да. Необъяснимо? Пускай так, есть многое на свете, друг Горацио, что неподвластно нашим мудрецам. Рано или поздно все разъяснится. Надо сделать к этому первый шаг.

– И какой же?

– Там, за стенкой, что-то есть, руку даю на отсечение. Нетико?

– Ультразвуковой резонанс показывает пустоту, – ответил ИР. – Никакого искусственного излучения, радиационный фон несколько повышен, но замок построен из гранита, это нормально. Биосенсоры развитых форм жизни не регистрируют. Как убрать преграду, я не представляю: видимо, некая хитрая механика, известная только строителям и владельцам замка.

– Владельцам? – Николай в упор посмотрел на меня, едва не вызвав очередную вспышку немотивированной ярости. – Предполагается, что господин Стефан фон Визмар – один из них. Степа, только не вопи, пользы от этого никакой! Ну-ка, твоя герцогская светлость, вспомни, отец не оставлял тебе никакого секретного кода, никакого шифра, который ты мог бы использовать в экстремальной ситуации? Непонятного сообщения, записанного в памяти ИР транспорта?

– Нет, – проворчал я. – Ничего подобного не было.

– Твой личный капитанский идентификационный код? Для разблокирования отдельных узлов корабля? Ты ведь как-то отключил реакторы «Эквилибрума»?

– Примитивно! Три семерки, три шестерки, три пятерки и мое имя. Разве он здесь поможет?

– Верно, гнилая идея. Зигвальд, давай отойдем в сторону. А ты пошарь ладонями по стене. Потыкай пальцами в камень. Может, сенсорное управление?

– Повторяю: я не регистрирую микроволнового и электромагнитного излучения, – занудным тоном сообщил Нетико. Я попросил его заткнуться и не мешать.

Шершавые, плохо обработанные каменные плиты были холодными и влажными. Ни одна с места не сдвинулась, хотя я ощупал каждую. Проверил высеченный в граните герб.

– Бесполезно. Тут гранатомет нужен. Или пластиковая взрывчатка.

– Отвыкай от дикарских методов, привычных вашей цивилизации, – сказал Николай. – Учись думать нестандартно! Зигвальд, может быть, ты что-нибудь посоветуешь?

– Сила – в слове, – глубокомысленно изрек Жучок. – Словом сотворена Вселенная. Слово выбито в камне.

– Обожаю его за ясность формулировок, – не преминул откомментировать Нетико.

– Помолчи! – отмахнулся Николай. – Надо полагать, Equilibrum, это не только опознавательный знак! Это, скорее всего, замочек с секретом! Степан, потрогай буквы! Дотянись!

Я поднялся на цыпочки, положил ладонь на литеру E, потом на Q, на U… Ничего.

– Активировалась неизвестная система, приблизительный аналог – лазер, источник энергии автономный, очень похоже на микрореактор. – Я вздрогнул, когда Нетико выдал эту скороговорку. Его речевой модулятор немыслимо частит только когда ИР волнуется. Машинному интеллекту не чужды эмоции. – Продолжай!

Под самым потолком пещерки распустился ярко-зеленый веер – множество тончайших лучиков. Два аналогичных пучка вспыхнули справа и слева.

Зигвальд машинально положил ладонь на рукоять клинка – к колдовству он относился с обоснованным подозрением. Николай поймал Жучка за рукав, быстро объяснил, что ничего страшного не происходит. Лучи пересеклись, ощупали меня, затем так же быстро скользнули по алхимику с Зигвальдом. Через несколько секунд в воздухе образовались три маленькие объемные проекции – наши фигурки, размером с палец. Две зеленые, одна ярко-красная.

Моя.

– Всё чудесатее и чудесатее, – покачал головой Николай. Нетико издал звук, похожий на покашливание. – Степа, тебе когда-нибудь говорили о том, что ты очень интересный человек?

– Говорили. Шлюхи на Аврелии, которым я давал на чай в три раза больше положенного.

– Сколько всего нового можно узнать из обычной светской беседы… Так, а дальше-то что?

Дальше? Стена исчезла. Не разошлась, не уползла в сторону, не поднялась, не скрылась в шлюзовом проеме. Камень растворился, сгинул. По волосам и одежде поползли искры статического электричества, резко запахло озоном. Пахнуло морозцем, что еще больше испугало Зигвальда – холод является признаком дурного колдовства.

– Сверхплотное силовое поле, метод уплотнения молекул, – немедленно опознал Николай. – Изобретение древнее, времен Земли. Сейчас не используется даже юнонианцами, технология считается безнадежно устаревшей. Я видел такое еще до Катастрофы.

– Верно, – подтвердил Нетико. – Давайте посмотрим, что внутри! Хватит болтать!

– Ничего опасного не чувствуешь? – спросил Николай.

– Сам проверь, сверхчеловек!

– Ну ты и скотина, Нетико! Верно говорят, цивилизация машин создана нам на погибель! Пошли, я ничего особенного не вижу, техногенная активность минимальна. Несколько энергопотоков, источник один, реактор на водороде. Слабое излучение от генераторов полей…

– Как ты узнал? – вытаращился я.

– Вам, людям обыкновенным, это не объяснишь. Я способен видеть невидимое – тот самый библейский метод. Совершенство организма и органов чувств. Переключаешься в соответствующий режим и вперед… У тебя ведь глаза привыкают к темноте? Примерно то же самое, только стократ быстрее. Сначала трудно было, но потом привык. Теперь и представить не могу, как можно жить иначе. И жалею тебя потому, что банальный хомо сапиенс не способен видеть мир во всем его бесконечном многообразии.

– Вы закончили? – нетерпеливо пробубнил Нетико.

По сравнению с ИР, Зигвальд казался образцом сдержанности. В наши заумные беседы он предпочитал не вмешиваться и безмолвно ждал. В конце концов, по святому убеждению Жучка находился в моем доме, и здесь я был хозяином. Морской замок принял законного владельца, а как и почему – дело десятое, его, Зигвальда, не касающееся. Смертному незачем размышлять о сверхъестественном и непостижимом!

Мы стояли перед входом в тоннель со сводчатым потолком. Проход не широкий, рядом смогут идти два человека. Факелы бросают блики на гладкие стены.

– Иди вперед. – ПМК, висевший у меня на плече, завибрировал, привлекая внимание. На передней панели обиталища Нетико вспыхнул яркий синеватый огонек. – Не торопись. Если замечу что-либо необычное, сразу дам сигнал.

Неожиданностей не произошло, пусто и тихо. Коридор продолжался метров десять, сразу за ним – большая темная комната. Воздух свежий, наверняка поступает из шахт, пробитых в теле скалы. Влажность нулевая, значит установлены фильтры и поглотители…

Тьфу, о каких поглотителях может идти речь здесь, в зачарованной цитадели на планете, где даже о вентиляторах слыхом не слыхивали?!

По углам прямоугольной комнаты пробежали золотистые огоньки, появилась неяркая подсветка.

– Оп-па! – присвистнул Николай. – Визмаров не зря полагали людьми экстравагантными, но это уже чересчур! Не знаю, что и думать теперь.

Зигвальд нахмурился, ему здесь не нравилось. Слишком необычная обстановка.

– Кто говорил, что на Меркуриуме не используются высокие технологии? – Я повернулся к алхимику. – И что за любой технологической активностью ведется строжайшее наблюдение?

Николай только руками развел.

У дальней стены возвышался серо-стальной терминал. Несколько погасших плазменных экранов, круглые окошки бездействующих голографических проекторов – очень похожие производятся у нас в Содружестве. Ряды цветных клавиш, разъемы для подключение внешних устройств – архаика, команды машинам издавна отдаются голосом или через импланты! Рядом обычный стол, но не деревянный, а металлический, на тонких ножках.

Справа громоздится нечто весьма смахивающее на криогенную фугу образца века эдак двадцать третьего. Солидное прямоугольное основание, информационная панель, прозрачный колпак. Мерцают два индикатора, зеленый и оранжевый.

– Посмотрим. – Николай немедленно заинтересовался фугой. – Вдруг там кто-нибудь есть?.. Терзает меня смутное подозрение, что аналогичные или очень похожие камеры я видел раньше. Степан, соображаешь, где именно?

– На Земле? – предположил я.

– Конечно. До Катастрофы. Надо же, и вправду: маркировка корпорации «Сименс», Германская империя… Любопытно, сколько лет этой штуке? Теоретически Визмары, как одна из первых семей, обосновавшихся на Меркуриуме, могли припереть сюда с Земли любую аппаратуру, это несложно. Если с ней бережно обращаться, техника способна работать столетиями, в те времена производили очень надежные вещи.

– Это гроб? – поинтересовался Зигвальд. – Саркофаг, как в усыпальницах?

– Не совсем. Люди Земли были краткоживущи, а первые космические перелеты – очень долгими. Пришлось изобрести так называемый «холодный сон», чтобы во время путешествия из системы в систему можно было спать. Аппарат погружал человека в глубокую кому, поддерживал жизнедеятельность мозга и основных органов… Между прочим, эта фуга настроена всего лишь на консервацию, сохранение статуса объекта небиологического происхождения. – Алхимик вытер рукавом тонкий налет пыли на стекле, вгляделся и сдавленно охнул: – Мать моя родная, ну точно! Быть не может! В режиме глубокой консервации человеческий организм не выживет. Замок покинут сто двадцать четыре года тому!

– Откуда такая убежденность, что внутри именно человек? – подал голос Нетико. – Я ошибаюсь или на операционной панели фуги виден порт приема направленного лазерного луча? Сними ПМК, положи рядом с ним, я постараюсь выяснить, в чем дело… Да, отлично, именно так. Связь установлена, провожу диагностику системы…

Пяти минут не прошло, как тяжелый колпак фуги поднялся. Нетико пояснил:

– Примитивно, как и ожидалось. Искусственным разумом фуга не оснащена, защиту от несанкционированного вторжения я снял. Сеанс консервации был начат двести двадцать восемь лет назад, не прерывался, объект в сохранности.

– Это ж андроид, – сказал Николай, осмотрев содержимое криокамеры. – Земного производства, таких делали перед самой Катастрофой в Америке и по лицензии в Европейском сообществе! Механический сталепластовый эндоскелет, внешние ткани клонированы из модифицированных человеческих клеток с добавлением цепочек металлов, автономный источник энергии. Узнаю, их много тогда было. Дорогая игрушка – «Ciberdyn Systems 101». Весьма крепкая штуковина – модель предназначена для работы в экстремальных условиях.

– Почему живые ткани не погибли и не разложились? – спросил я, рассматривая неподвижного искусственного человека. Выглядел он очень внушительно: рост под два метра, широченные плечи, физиономия не самая симпатичная, о таких лицах говорят: «как топором вырубили».

– Они не совсем живые. Никакого метаболизма, питание энергетическое, распад трансформированных белков невозможен, от консервации они не страдают. Очень грубая подделка под жизнь, но тем не менее сделано довольно похоже… Нетико, ты знаешь, как активировать андроида? Вдруг он может что-нибудь сообщить?

– Модель древняя, но если я не ошибаюсь, универсальные разъемы должны располагаться за правым ухом. – На корпусе ПМК открылось крохотное окошечко, из которого выпали тонкие оптоволоконные «струны». – Нашел?

– Конечно. – Алхимик подцепил ногтем лоскуток кожи возле ушной раковины андроида. – Как присоединять?

– Как угодно, это не имеет значения. Отлично, теперь подождите – для обследования искусственного организма потребуется некоторое время…

Зигвальд смотрел заинтересованно, но без лишнего удивления – так называемые «не-живые», то есть андроиды, на Меркуриуме встречались, надзирая за простецами под видом монахов. Одного такого я видел в деревне, на следующий день после прибытия на планету.

– Он работоспособен, – сказал Нетико. – Энергоисточник, термоядерная батарея, в полном порядке, сигналы по нервным стволам проходят без затруднений. Одна трудность: автономный искусственный разум отсутствует, матрица ДНК-носителей и блоки пузырьковой памяти девственно чисты. Канал внешнего управления перекрыт, да и кому здесь придет в голову управлять искусственным организмом извне?

– Хочешь сказать, что Визмары хранили бесполезного болвана, не оснащенного даже самой примитивной рабочей программой?

– Именно. Но отчего же бесполезного? Николай, могу я тебя попросить о небольшой услуге? Сейчас откроется энергоблок…

Там, где у людей находится грудина, по коже андроида прошла темная линия, образовав прямоугольник длиной дюйма три-четыре. Зашуршал механический привод, выдвинулся узнаваемый ребристый цилиндр – почти бесконечный источник питания на дейтерии.

– Теперь отсоедини контакты ПМК, – продолжал руководить Нетико. – На передней поверхности батареи темно-красная клавиша. Видишь?

– Нажать?

– Да. Захваты разошлись? Вынимай, но осторожнее – полумегатонного взрыва нам только не хватало…

– Шуточки у тебе запредельно глупые.

– Извини. Внутри грудной клетки, справа, должна быть небольшая ниша с двумя маленькими индикаторами. Каким цветом светятся?

– Красным.

– Вытяни из ПМК волокна на необходимую длину, гнезда для контактов сразу под диодами. Для начала необходимо подать энергию, затем я самостоятельно подключусь к внутренней биосети через цепочки клонированных нейронов.

– Ага, нашел. Сделано.

– Попробуй установить ПМК в нише. Плотно, чтобы не болтался.

– Сидит как влитой, по-моему…

– А что ты хотел? Технологии унифицированы в соответствии со стандартами корпораций Земли, со временем они мало меняются. Инженерный консерватизм иногда бывает полезен. Батарею на место, нажать на клавишу повторно… Сейчас постарайтесь не мешать мне минуту-другую.

– Как ты думаешь, что он затеял? – взглянул на меня Николай.

Энергоблок медленно заполз обратно.

От неожиданности я прыгнул в сторону, едва не поскользнулся на отполированных плитах, которыми был покрыт пол. Андроид пошевелился, открыл глаза, уселся в криокамере и положил ручищи на ее края.

– Необычные ощущения, – сказал он голосом Нетико. – Ничего, с дезориентацией справлюсь – никогда еще не пытался действовать в трехмерном мире.

– Соригинальничал? – Я рассмеялся, уяснив, в чем был смысл недавних манипуляций. – Теперь понимаю, зачем ты упрашивал меня договориться с Зигвальдом, чтобы достать или купить действующую модель андроида!

– Нетико, ты гений, – признал Николай. – Зря я ругался. Лишние две руки и здравомыслящая голова нам ничуть не помешают.

– Пришлось пойти на крайность, чистейший экспромт, – сказал андроид. Я с трудом воспринимал тот факт, что ставший почти родным ИР теперь воплощен в образе здоровенного мужика с неприятным суровым лицом. – Живешь среди людей, так изволь выглядеть как человек. Мне просто повезло: искусственный организм произведен цивилизацией «старого человечества», никакой несовместимости… А брать на себя внешнее управление телом невозможно, требуется канал Планка – он жрет бездну энергии, и кроме того, неудобно. ПМК в кармане у Степана, а сам андроид бродит незнамо где, в тысяче километров?.. Ну что, довольны?

– Еще бы, – кивнул алхимик.

– Один не-живой переселился в другого? – сделал правильные выводы необразованный Зигвальд. – Теперь он сможет помогать нам не только голосом и разумом?

– Именно так, друг мой, – отозвался Нетико. – И вот что еще, господа. Сами понимаете, в таком виде ходить неприлично, пускай я и не испытываю особых комплексов перед представителями вашего разумного сообщества. Зигвальд, я надеюсь, у тебя отыщется запасная одежда? Штаны хотя бы? Ты человек крупный, не то что эти два недомерка. Должно подойти.

– В седельных сумах, – ответил Жучок. – И пожалуйста, впредь не используй обидных слов. Что значит «два недомерка»?

– Договорились. – Нетико окинул взглядом меня с Николаем и вылез из чрева фуги. Двигался он вполне уверенно, ничем не отличаясь от человека. Одна беда, андроид и впрямь был выше нас с алхимиком на целую голову. – Ну что, продолжим? Полагаю, здесь должно отыскаться еще много интересного.

– Постой. – Николай вытянул руку ладонью вперед. – Можно осведомиться, а что ты умеешь?

– То есть как – что? – не понял ИР. – Прочитать лекцию о способностях искусственного разума девятнадцатого поколения «Птолемея»?

– Нет, я в другом смысле. Сам андроид?

– Неплохая машина. – Нетико попытался выкроить на лице нечто вроде улыбки. Вышло скверно, так улыбаются серийные убийцы в голографических постановках плохих детективов. Лучше бы он вообще не пользовался мимическими синапсами. – Наподобие коллекционной космической яхты: старые вещи не только практичны, но и надежны. Зрение во всех диапазонах, радар, мазер, сканеры, обонятельные и тактильные сенсоры, гиперчувствительность к изменению электромагнитных полей, возможность бесперебойного функционирования при агрессивной внешней среде. Говоря кратко, стандартный набор плюс мои собственные особенности как отпрыска цивилизации «Птолемея».

– Ни хрена себе компьютер-помощник, – проворчал Николай, еще раз оглядев новое воплощение Нетико. – Ладно, потом обсудим. Мы слишком увлеклись, а дело идет к вечеру – мне почему-то не хочется здесь оставаться после захода солнца.

– Какая разница, мы все равно в подземелье, – напомнил я.

– Ты это расскажешь всяко-разным зубастым тварям, выползающим из укрытий ближе к ночи. Верно я говорю, Зигвальд?

– Верно, – согласился готиец. – Пускай господин Стефан решит, стоит ли нам здесь оставаться.

– Давайте быстрее, – сказал я. – Нетико, командуй. Техника – это по твоей части.

– Я помню о своих обязанностях симбионта вида homo sapiens, – с невозможной серьезностью ответил ИР. – И готов выполнять их даже без штанов.

– Ты однажды дошутишься!

– Никаких шуток. Займемся терминалом, нам крайне необходима любая информация. Надеюсь, прежние владельцы Морского замка позаботились о преемниках и оставили им подробные распоряжения относительно наследства…

* * *

Оптимистичные надежды не оправдались. Нетико около часа возился с терминалом, но добился только одного: сумел активировать программу входа в систему и уточнил, что управляет терминалом старинный ИР.

– Тупой как пробка, – отозвался о младшем собрате Нетико, – это не машинный интеллект в привычном понимании, он не сознает собственного бытия, мыслит линейно, для него существуют только два слова – «да» и «нет». Такое впечатление, что создали это вопиющее безобразие веке в двадцатом или двадцать первом. Или хозяин нарочно использовал примитивный «медленный» ИР, чтобы добраться до тщательно оберегаемых тайн Визмаров мог только посвященный. Взломать защиту мне не под силу.

– Чего? – Я оторопел. – Сказки! Со времен зарождения искусственного разума до твоего… э… появления на свет в объективном времени прошло пятьсот с лишним лет! Каждый знает, что ИР существуют в так называемом «быстром времени», то есть эволюционируют на порядки порядков быстрее живых организмов! Человеческая секунда для вас – тысячелетия!

– Сравнение чересчур грубое и приблизительное, – отмахнулся Нетико. – Вообрази: ты обладаешь всеми доступными современному человеку знаниями, оригинальным, нестандартным и объемным мышлением, но решительно не в состоянии прочитать отрывок текста, написанного первобытным человеком.

– У первобытных людей не было письменности, – хихикнул Николай.

– Я для примера! Смысл значков давно утерян, слова навсегда позабыты, породившие их люди умерли и не оставили потомства, никому не передали свои знания. Ключа к коду нет, и взяться ему неоткуда – все исчезло.

– Разве ИР не обладают абсолютной генетической… Точнее, информационной памятью? О своих предках?

– В том-то и дело, что это не мой предок. Информационная несовместимость. Крыса, спарившись с рыбой, не сможет родить крысорыбу! Ясно? Другой исходный код. Кто-то экспериментировал с новыми формами электронной жизни, не иначе… Давайте попробуем обходные пути. Идентификацию по отпечатку пальца или белку человека, это предусмотрено. Степан, положи палец на считывающее устройство!

Над квадратным окошечком мелькнул зеленый лазерный лучик, срезавший несколько микрочастиц моей кожи, по центральному монитору пробежало несколько строчек.

– Уже кое-что, – удовлетворенно сказал Нетико. – Совпадение по требуемому генотипу на двадцать процентов. Это очень много! Ошеломляюще много!

– Значит, на одну пятую ты все-таки Визмар, – не преминул заметить Николай. – Поздравляю, наследование титула и собственности отчасти законно… Степа, подумай еще раз! Кто из твоих предков…

– Не знаю! – огрызнулся я. – Мне родители ничего не рассказывали! Честное слово! И потом: почему на одну пятую? Я всегда думал, что человек наследует поровну от всех пращуров по отцовской и материнской линии! Выходит, у моего деда или бабки было трое родителей? Что за ерунда!

– Не забудем еще одну немаловажную деталь, – поддержал меня Нетико. – Homo sapiens novus и обычный homo sapiens не могут дать общего потомства. Дважды ерунда… Кстати! Зигвальд, ты полностью уверен, что Риттер фон Визмар происходил из дворян?

– Уверен, уверен. – Николай упредил гневную отповедь Жучка, для которого понятие «благородная кровь» было святым и неприкосновенным. – Нетико, подумай, простец сумел бы устроить заваруху, подобную мятежу тридцать восьмого года? Являться владельцем этого замка?

– Я лишь высказал предположение. Степан – замечу отдельно! – по местным меркам тоже простец. Пускай и родственник. Ладно, посидите полчасика, я сделаю еще несколько попыток…

Терпеливый Зигвальд молча ждал, мы с Николаем откровенно скучали. По моим ощущениям, наступал вечер – сутки на Меркуриуме длятся двадцать три часа девятнадцать минут стандарта, я очень быстро приспособился. Поскорее бы выбраться отсюда!

Господин алхимик заинтересовался столом, на котором валялся бесполезный хлам. Кожаная папка рассыпалась от первого же прикосновения, да и хранившиеся в ней бумажные листы истлели, оставив несколько обрывков с размытыми буквами – прошло больше века. Деревянная чарочка высохла и растрескалась, от гусиных перьев остались неприглядные остья, подставец развалился, только серебряная чернильница осталась невредимой, над благородными металлами столетия не властны.

– Хм, интересно как, – произнес алхимик, заставив меня оглянуться. – Степан, подойди. На это стоит взглянуть.

Николай держал в руках записную книжку-блокнот с застежкой. Замочек золотой, с миниатюрной эмблемой – насмерть опостылевшей мне акулой. Черная обложка из мягкого пластика, имитирующего кожу, страницы характерно поблескивающего велена – тонкие, но прочные, будто квадроволоконная полимерная ткань. Записи велись лазерным пером, от руки. Немудрено, что книжечка сохранилась – она осталась бы такой же и через десять тысяч лет!

– Странно, на столе исключительно быстроразрушающиеся предметы за исключением чернильницы, а ежедневник как новенький, – азартно бормотал под нос алхимик. – Так-так, записи на латыни… Вдруг никакой компьютер нам вовсе не нужен? Вся информация на этих страничках? Нетико!

– Что опять?

– Отвлекись!

– Почему бы и нет? Все мои старания впустую, не пробьешься. Больше нам здесь делать нечего, даю стопроцентную гарантию.

– Посмотри, что я нашел!

Нетико (вернее, андроид, им управляемый) посмотрел на Николая угрожающе. Так мне показалось. Искусственный человек мог изображать эмоции мимически и при помощи движений, но хоть режь, выглядело это категорически недружелюбно и сурово.

– Время заката, – напомнил Нетико. – У меня предложение: сначала покинуть замок, выйти на место предыдущей стоянки, организовать ужин для вас и одежду для меня, а потом начать говорить об умном. Идет?

– Идет!

* * *

Старый замок остался в стороне, мы поднялись по склонам холмов и устроились на возвышенности меж двух горных речушек по соображениям безопасности. Я уже знал, что «нечистая сила» боится текущей воды, а если выражаться яснее, такова поведенческая схема существ класса «Inferno», заложенная создателями в искусственных демонов. Однако минувшей ночью от неприятностей нас это не спасло – появился какой-то Aquamorfis, иначе Водяник, отчасти напоминавший живой прозрачный студень, – и попытался закусить лошадью Николая. Алхимик расправился с тварью при помощи своих амулетов – «полевого снаряжения», позволяющего контролировать нестандартную фауну.

На меня этот инцидент произвел не лучшее впечатление. Николай утверждал, что Водяники – существа мирные, употребляют деликатнейшую пищу – донные отложения, водоросли и лишь изредка могут позволить себе малька, лягушонка или небольшое насекомое. Почему ожившая капля внезапно напала на крупное млекопитающее – неизвестно.

Меры предосторожности предприняли обычные, я ними я давно свыкся. Стоянка окружена серебряными колышками с круглыми петлями на верхних оконечьях, через которые протягивается тонкая проволока опять же из серебра. Теоретически нечисть через круг не пройдет, но теория все чаще начала расходиться с практикой – господин алхимик с мрачным видом упоминал, что всеобъемлющий проект «Легенда» дает сбои.

Ничего себе «сбои»! Это означает, что любая тварь, прежде считавшаяся безобидной, запросто тобой поужинает! Донельзя обидно сознавать, что однажды ты закончишь жизнь в желудке отвратного монстра, созданного в лаборатории биоскульптора, полагавшего зубастую образину «интересным образцом» или «новой перспективной формой жизни». Который раз убеждаюсь, что вредоноснее ученых мужей, восхваляющих «чистую науку», только плоды их неустанных трудов…

Оставим лирику и вернемся в реальность. К восходу трех лун Меркуриума в центре маленького лагеря горел костер, мы были сыты, а Нетико обзавелся более-менее приличным костюмом, разорив Зигвальда на запасные холщовые шаровары в складку и теплую шерстяную рубаху. Вещи оказались чуть маловаты.

– Подведем итоги. – Николай уселся на толстое полено, валявшееся у огня, взял кружку с травяным отваром, заменявшим на Меркуриуме чай, и уставился на нас. – Пожаловаться на отсутствие результатов никак нельзя, мы нашли куда больше, чем я ожидал. Зигвальд, надеюсь ты удовлетворен?

– Я знал, что не ошибался. – Готиец быстро взглянул на меня. – Хотел только получить подтверждение своих мыслей.

– Минуточку! – Я поднял руку, будто школьник. – А мне-то что теперь делать, вот вопрос? Вступать в права наследования? Если учесть тот факт, что Стефан фон Визмар родился совершенно в другом мире, ничего не понимает в меркурианской жизни и даже не является благородным по крови, перспективы кажутся неутешительными.

– Опять сквалыжничаешь? – вздохнул Николай. – Пути к отступлению отрезаны, неужели не понимаешь? Пропасть мы тебе не дадим; если бы меня опекали Зигвальд с Нетико, за свое будущее я был бы спокоен. Привыкнешь. Меркурианские дворяне живут по принципу: делай что дулжно, и будь что будет. Рекомендую действовать по аналогичному принципу.

– Меня больше всего смутило двадцатипроцентное совпадение генотипа, – добавил Нетико. – Псевдоразум слишком примитивен для того, чтобы допустить ошибку. Ты Визмар, в этом нет сомнений. Но как? Где Содружество и где Меркуриум?

– Объяснимо, – сказал алхимик. – Благородные могут путешествовать по Металабиринту в пространстве, времени и вероятностях.

– Вероятностях?

– Слоистая Вселенная, бесконечность бесконечностей… Это пока неважно. Риттер фон Визмар вполне мог переместиться куда угодно, от Сириус-Центра до старой Земли. С учетом наших сверхспособностей адаптироваться и создать подходящую легенду очень несложно. Известно, что фон Визмар, его жена, двое сыновей и несколько ближайших приспешников после поражения бежали через Лабиринт вначале на Граульф, где им в убежище отказали, затем на Пятую Овна, оттуда на Норик-VII. Потом затерялись среди тысяч колонизированных миров, исчезли, сгинули. В конце концов на Риттера объявили охоту, он и его семья были в опасности, скрываться пришлось всерьез. Отыскать человека в Содружестве Сириус-Центра гораздо тяжелее! Я почти уверен: ты либо его внук, либо правнук.

– Чересчур много нестыковок, – перебил алхимика Нетико. – И еще больше крайне подозрительных совпадений. Пункт первый: генетическая несовместимость двух эволюционных ветвей человечества.

– Согласен, – кивнул Николай.

– Пункт второй: почему наш корабль оказался именно в системе Меркуриума? Это кажется случайностью лишь на первый взгляд.

– Дважды согласен.

– Третий, четвертый, пятый и остальные пункты можно не перечислять. Мы находим ответы на второстепенные вопросы, которые лишь порождают новые загадки. Если Степана отправили сюда намеренно с определенными целями, то отчего не снабдили минимальным объемом информации, не говоря уже о подробных инструкциях? Какова вообще была цель деятельности Риттера фон Визмара? Почему он не отказался от старых земных технологий на неофеодальной планете, где в самых цивилизованных государствах вершиной науки считаются механические часы с курантами?

– Нетико, логикой это не объяснишь. – Николай пожал плечами. – Я окончательно запутался. Либо мы столкнулись с невероятной интригой, рассчитанной на длительную поэтапную реализацию, либо это… гм… действительно совпадения. Крайне маловероятные.

– Будем так рассуждать, головы сломаем, – сказал я. – У кого-нибудь есть разумный план действий на ближайшее время?

– Возвращаемся в поместье Зигвальда, – ответил алхимик. – Затем я вас покину на некоторое время, дел по горло, а пан Щепан просил меня не отлучаться надолго. Ты пока живи в Баршанце, подальше от чужих глаз – готийским захолустьем никто не интересуется, медвежий угол. Слушай, что говорит Зигвальд, он дурного не посоветует. Изучай обстановку и постарайся привыкнуть к мысли, что с Меркуриума не сбежишь. Альтернативы нет, а совет простой: плыви по течению.

– Кверху брюхом? Хорошо, уболтали, я согласен. Но распутывать клубок все равно придется!

– Сам распутается, дай время… – Николай запустил руку в кожаную сумку-споран, висевшую на поясе, и извлек записную книжку в черной обложке. – Нетико, подойди, попробуем разобраться вместе… А вы что сиднем сидите? Топайте сюда! Зигвальд, ты ведь читаешь на латинском языке?

Лично я с латынью знаком не был, но географию Меркуриума худо-бедно изучил в Баршанце, крепости Зигвальда, которую я незамысловато именовал Берлогой. Жучок хранил у себя в усадьбе набор книг и свитков, отыскались и карты планеты. Далеко не самые подробные, рисованные от руки, изобилующие откровенно дурацкими рисунками и пометками наподобие «пещера дракона» или «бойся львов-скорпионов». Николай, правда, объяснил, что такого рода значки несут более чем серьезную информационную нагрузку – в отмеченных районах обитают опасные университетские зверюшки…

Так вот, рисунки и записи в блокноте походили на краткий географический справочник по южному полушарию планеты. Основное внимание уделялось Гельвеции, почти ненаселенному второму континенту Меркуриума. Там было несколько маленьких прибрежных городков, основанных торговыми компаниями крупных государств, но серьезная колонизация материка не велась по неясным причинам. Внятно ответить на этот вопрос не сумел и Николай, сославшись на тяжелые природные условия, высокую тектоническую активность и консерватизм меркурианцев – им якобы хватает обширной и менее жаркой Скандзы. Но есть и еще одно обстоятельство – алхимик пообещал рассказать…

Силуэтом Гельвеция напоминает разомкнутое кольцо, подкову или надкушенный бублик. Пролив, ведущий во внутреннее море, устьем смотрит на северо-запад, в сторону большого континента. Нетико счел, что подобные очертания Гельвеции вызваны глобальной катастрофой в древнейшие эпохи формирования планеты – еще не остывший Меркуриум столкнулся с одним из своих многочисленных спутников-лун, образовалась воронка диаметром в три с половиной тысячи километров. Тысячи гигатонн эквивалента, не хотел бы я оказаться на Меркуриуме в том момент!

Последующие миллиарды лет планета эволюционировала так же, как и многие другие подобные Земле миры. Меркуриум находился в зоне биосферы звезды, начала синтезироваться вода, в которой зародилась углеродная жизнь по одному из стандартных дарвиновских типов, атмосфера постепенно насыщалась кислородом, появились высшие организмы.

Углерод, костяк и фундамент белков, никогда не изменял законам природы – жизнь на его основе, возникшая в бесчисленных мирах, развивалась одинаково, порождая растения и животных до смешного похожих на земных. Да только человека исторгла из своего чрева одна лишь наша забытая прародина…

Наконец на Меркуриум пришли с Земли люди, гонимые по неисследованному пространству Металабиринта извечным любопытством и желанием очиститься от воспоминаний о Катастрофе. Планета понравилась, тем более (если верить Николаю) дорога сюда проста – всего три прыжка через точки сингулярности, своеобразные «пересадочные станции» Великого Лабиринта пространства-времени. Вместе с людьми появились и восстановленные земные виды растительности и зверья, прекрасно ужившиеся с аборигенами.

Лет через сто после первичной колонизации кому-то пришла в голову светлая идея – как отвлечься от извечной человеческой скуки, – и началась глобальная Игра. Настоящей жизни пришлось постесниться с биореконструированной или вообще уступить ей свою нишу.

Девятьсот лет безумия, обитания в насквозь фальшивой биосфере, времена искусственной деградации сознания, социальных взаимоотношений, экономики и массовой психологии, эпоха дикого эксперимента с «корректированной и ограниченной разумностью» человека. Чудесный, сказочный мир.

…Гаваней на Гельвеции восемь и еще пять крупных поселений немного в стороне от побережья, люди живут только в северной части материка. Основа экономики – выращивание специй, серебряные и железные рудники, редкие породы дерева. Проектом «Легенда» эта часть света охвачена слабо благодаря своей безлюдности, там обитает всего два десятка искусственных видов. Климат очень жаркий и влажный, специально для Гельвеции был разработан новый этнический тип простецов, называющийся «Экватор». На двенадцать тысяч благородных приходится девяносто пять тысяч клонов – прямо скажем, негусто, и это при общей площади материка и находящихся рядом островных архипелагов в семь миллионов квадратных километров.

– Я бывал там несколько раз, – сообщил Николай. – Единственный центр наблюдений Университета находится в Торгау, колония королевства Остмарк, по меркам Гельвеции настоящий мегаполис и крупный порт. Теперь открываем записную книжку и на первой же странице видим запись: «Торгау, алхимики, 50 зол». Что такое «зол»?

– Вероятно, имелись в виду полсотни золотых монет, – сообразил я. – Нарисована схема города, как я понимаю?

– Припортовыйквартал, галочкой обозначен дом нашей резиденции; выходит, кто-то из семьи Визмаров имел дело с наблюдателями в Торгау, скорее всего, что-нибудь покупал…

– А чем вы обычно торгуете? – спросил я.

– Лекарствами и афродизиаками. Оберегами, магическими предметами. Всякой химией – например, реагентами для ювелиров или аптекарей. Иногда продаем редких животных в коллекции любителей экзотики. Много разного, но основное направление – фармацевтика. На Гельвеции инфекционные заболевания среди простецов встречаются чаще, чем здесь – все-таки тропики, полно всякой заразы. Да и вообще там… – Николай, подбирая нужное слово, пошевелил пальцами в воздухе, – …обстановка некомфортная.

– Можно поточнее? – попросил Нетико.

– Не знаю, как объяснить… К жаре и духоте можно привыкнуть, хотя на побережье постоянно ветер с моря. У многих появляются головные боли, чувство легкой тревоги, меня ни с того ни с сего в Торгау начало тошнить – резкий приступ. Сами знаете, благородные крайне редко болеют, у нас стопроцентный иммунитет. Простецам, кстати, легче – они почему-то не подвержены специфическому воздействию Гельвеции.

– Чем это объясняется? – заинтересовался ИР.

– Наши приборы фиксируют геомагнитную аномалию, в горах колоссальные залежи металлов. Слабо верится, homo novus такой малостью не проймешь. Что характерно, самочувствие ухудшается по мере приближения к берегам внутреннего моря, целый день ты бодр и здоров, а к ночи так скрутит, что хоть волком вой. Плюс депрессия. Люди, постоянно живущие на материке, адаптировались, но приезжим приходится туго – в приморских поселениях жить можно, однако в глубине материка почти каждый начинает хворать.

– Странно, – сказал Нетико. – Смахивает на направленное психофизическое воздействие. Только масштабы слишком велики. Университет не строил на Гельвеции какие-нибудь закрытые объекты наподобие Крепостей-технозон?

– Нет. Новорожденных простецов при возникновении необходимости доставляют туда морем. Одна база наблюдателей и только. Серьезных исследований континента не велось.

– Откуда тогда взялись подробные карты?

– Семьсот-восемьсот лет назад Меркуриум был полностью исследован из космоса, снимки со спутников. Потом, когда Совет Первых объявил запрет на использование космического пространства, снимки перерисовали, внесли в атласы. Кое-что добавляли местные путешественники, которых не пугали особенности материка и хищное зверье – на Гельвеции обитает множество эндемичных видов, включая невероятно крупных ящериц и опасных млекопитающих.

– А монстры? – вопросил Зигвальд. – Настоящие монстры, волшебные?

– Пяток демонов. – Николай замялся. Он и так рассказал больше, чем следовало в присутствии аборигена. Зигвальд слушал жадно, мотал на ус и ничего не комментировал. – Гидры, деревья-хищники, болотные духи. Ничего особенно страшного, любой Страж Крепостей с ними справится. Вернемся, однако, к визмаровским запискам… Заполнены только первые двадцать шесть страниц блокнота, в основном схемы, включая часть побережья. Герцог – или кто составил эти записи? – был человеком увлеченным и обследовал значительную часть Гельвеции, особо выделяя окрестности пролива, ведущего к Анконе, это общепринятое название внутреннего моря. Вот, посмотрите…

На листе был изображен контур берега и широченного, миль в двести, прохода, соединяющего океан и Анкону, почти полностью окруженную подковообразным континентом. Несколько цифр в столбик, смахивает на промер глубин. Стрелочки, указывающие на отдельные точки побережья. В кружок взята угрожающая фраза: «…Si fractus inlabatur orbis» – «Пускай весь мир, распавшись рухнет».

– Гораций, «Оды», – сообщил Нетико, постучав пальцем по записи. – Автор дневника был образованным человеком. Обратите внимание, трижды подчеркнуты слова «Nil admirari», «ничему не удивляться». Интересная шарада. Что этим подразумевается? Зигвальд, ты рассказывал, будто принадлежавший Риттеру двухмачтовик «Рейнгольд» незадолго до штурма Морского замка вышел в океан и больше о нем никто не слышал?

– Точно, – кивнул Жучок. – Поговаривают, будто на корабле вывезены сокровища герцогов, семья была очень богатой, но после взятия крепости золота не нашли. Вот, оказывается, где Визмары решили спрятать казну!

– Остроумная догадка, – проворчал Николай. – Однако не верится мне, что в потайной комнате была спрятана карта клада! Слишком банально, как в дурацком приключенческом романе! Визмары скрывали не золото, а нечто совершенно другое! Надеюсь, все согласны с тем, что герцог был ой как непрост? В одном Зигвальд совершенно прав: интерес Визмаров к южному континенту заставляет думать о том, что мятежники там что-то искали или действительно собирались припрятать на Гельвеции нечто важное, надеясь забрать это при возвращении на планету или передать наследникам!

– На последних страницах постоянно встречается слово «Exordium», которое можно толковать как «Начало», «Вход» или «Введение во что-то», – заметил Нетико. – Пишется оно всегда отдельно и с прописной буквы. Географическая точка? Топоним? Николай, на Гельвеции есть город или поселок с названием Эксордиум?

– Не помню, – отозвался алхимик. – Точнее, никогда не встречал. Вернусь в Дольни-Краловице, посмотрю подробные атласы. Кстати, на память я никогда не жаловался…

– Взгляните: судя по предпоследней схеме Эксордиум находится на южном оконечье «подковы», местоположение отмечено тремя стрелками и почему-то знаком вопроса с тремя восклицательными знаками. И снова повторяется запись: «Пускай весь мир, распавшись, рухнет». Знаете, какой вывод напрашивается?

– Какой? – в три голоса спросили я, Николай и Зигвальд.

– Николай, ты, кажется, говорил, будто Риттер фон Визмар был яростным борцом с… с чудовищами? То есть уничтожал нестандартную фауну всеми доступными способами?

– Я впервые услышал об этом от принца Вильриха. Не могу поручиться за его слова, но, по-моему, парень не врал.

– А сами Визмары происходят из элиты элит, Первого Поколения?

– Конечно… – Алхимик вдруг схватился за голову. – Ах вот ты о чем? Причиной мятежа мог оказаться конфликт Визмара с Советом Первых? Он понял, что обстановка на планете ухудшается; исследуя тварей, начал сознавать, перед какой угрозой стоит Меркуриум, и решил противодействовать единственным доступным способом – объединил племена и семьи готийцев и начал войну… Но почему так поздно? «Легенда» действовала уже несколько столетий!

– Объяснение простое, – снисходительно ответил ИР. – Герцог, сам того не ожидая, докопался до некоего секрета секретов, тайны тайн, о которой даже алхимики не подозревают. Секрета, который его ужаснул и вынудил начать борьбу. Если я ничего не путаю, борьбу отнюдь не безнадежную – у него была возможность победить.

– Пятьдесят на пятьдесят, – сказал Николай. – У Совета Первых есть серьезные технологические козыри, а у Визмар пользовался массовой поддержкой подданных. Зигвальд, ты родился после мятежа, но отец-то наверняка рассказывал, почему решил пойти за герцогом?

– Вассальная присяга, – нейтрально пожал плечами Жучок. – Люди обязаны были внять приказу своего господина и исполнить его любой ценой. Но… Отец говорил, будто Риттер фон Визмар предвидел…

Зигвальд замолчал и потупился.

– Что именно предвидел? – тихо спросил Нетико.

– Конец света.

– В каком смысле?

– В прямом, – мрачно ответил Жучок. – Открылась прореха в Бездну, из которой и лезут твари… Однажды Врата распахнутся и людей не останется. Сами видите, что творится – в ночь Тройного затмения крепость едва устояла; если бы не Стефан, меня б и на свете сейчас не было! С каждым годом все хуже и хуже… Риттер уверял, будто знает, как закрыть прореху.

– Вот даже как? – изумился Николай. – Каким способом?

– Это мне неведомо. Одно знаю: мир одряхлел; если люди не будут сопротивляться, нас накроет тьма. Навсегда. Визмар попробовал, но ему не позволили.

– Кто? – Нетико очень удачно сымитировал сугубо человеческий жест, с интересом подавшись вперед. Учится управлять телом на нашем примере. – Кто не позволил? Почему?

– Те, кто не понимает, куда мы катимся! Страны на юге, за Танвальдом, тамошние короли и владетельные бароны! Пожили бы они здесь, в Готии, где благородные и простецы гибнут ежечасно…

– Верно, – подтвердил алхимик. – Самая гнилая обстановка именно в субарктических областях. Готия, север Остмарка, частично Лимбург. За горами пока спокойно. Относительно, конечно – у нас в Верхней Моравии тоже кое-где началось…

– Давно? – спросил Нетико.

– Последний год. Вот что, господа хорошие, этак за разговорами мы до рассвета просидим, а надо отдохнуть. Мы с Зигвальдом посторожим три часа, потом…

– Зачем? – вкрадчиво перебил ИР. – Спите спокойно. Как вы думаете, искусственный разум нуждается во сне? А организм андроида имеет неприятное свойство уставать? Это привилегия человека.

– Верно, я и не сообразил, – расхохотался Николай. – Отлично! Заметишь что необычное, буди немедленно!

– Принято.

* * *

В первые дни знакомства Зигвальд показался мне человеком дремучим и недалеким – мы с Нетико недоумевали, как он может всерьез верить в хранящих лес духов, в сглаз, порчу, в вампиров или гигантских кракенов, при этом будучи наслышанным о космических путешествиях, Металабиринте и машинном разуме?

С появлением Николая выяснилось, что меркурианская небывальщина вполне материальна, а Зигвальда следует воспринимать таким, какой он есть – по так называемой шкале Серкис-Ромма, еще именуемой «шкалой одичания», уровень деградации общества в Готии составляет 3–3,2 балла, что неудивительно: на севере континента «Большая Игра» вышла в точку апогея, мифологический менталитет полностью вытеснил любые представления о реальности. Когда персонажи легенд встречаются на твоем пути каждый день и прячутся едва ли не за каждым кустом, невольно уверуешь в любую невидаль!

Я уверовал безоговорочно – достаточно вспомнить кошмарную ночь Тройного затмения, когда луны Меркуриума выстраиваются в цепочку и на них падает тень планеты. Тогда я в полной мере ощутил на себе, каков проект «Легенда» в действии. Николай ничем не объясняет появившуюся у искусственных существ немотивированную агрессию, которую они выплескивают на людей, но тогда я видел не просто атаку хищной «нестандартной фауны» на принадлежащую Зигвальду крепость – это было целенаправленное истребление его подданных. Спустившиеся с гор твари вели себя не как обыкновенные хищники, они пришли убивать ради убийства…

Замечу, что сам Жучок входит в гильдию Стражей Крепостей, сообщества, которое могло появиться только на Меркуриуме. Появились Стражи давно, когда «Легенда» только развивалась и чудищ-страшилищ можно было встретить только в окрестностях семи технологических зон – Совет Первых счел необходимым дополнительно обезопасить скрытые в лесах крупные производственные объекты не только сетью ловушек, но и самой натуральной нечистой силой: именно в районах Семи Крепостей расселили наиболее опасных зверюг, исправно поставляемых Университетом. Подойти к технозоне без надлежащего снаряжения стало невозможно, а оборудование имелось только у алхимиков и агентов Совета.

Некоторые монстры имели привычку мигрировать – они выбирались из леса и начинали докучать живущим в окрестных деревнях простецам. Те, как водится, обратились за защитой к благородным, дворяне создали дружины, обязанные уничтожать чудовищ, и за ними закрепилось название Стражей Крепостей. Два-три столетия спустя гильдия стала общеизвестной и уважаемой – в нее вступали обычно младшие, ненаследные сыновья дворян и просто искатели приключений, услуги Стражей были незаменимыми, поскольку «нестандартная фауна» успешно плодилась, а на Граульфе выдумывали все новые и новые формы искусственной жизни и обкатывали свои творения на идеальном полигоне, Меркуриуме.

Конечно, жизнь любого Стража стоила недорого. Человек, сколь совершенным и малоуязвимым он ни являлся, противостоять некоторым «образцам» был не в состоянии. Взять хотя бы анимафага, демона которого мне повезло уложить ночью Тройного затмения – спас плазменный пистолет, предусмотрительно захваченный со спасательного челнока «Эквилибрума», пятисоткиловаттный направленный разряд превратил мерзкое существо в кучку пепла.

Потом я с дрожью в коленях узнал от Николая, с кем именно пришлось столкнуться – ткани чудовища вырабатывали колоссальное количество энергии, которой анимафаг мог воздействовать на противника, одного импульса хватит, чтобы разметать человека в клочки. И это не считая псевдоразумности демона, обычного для таких тварей набора когтей-клыков и гипнотических способностей.

Клянусь, проектировавшего эту неимоверную гнусность биоскульптора я бы зарезал собственными руками! Алхимик оправдывался – анимафаги, мол, исключительная редкость, живут только в глубоких горных пещерах, куда здравомыслящий человек не сунется, а на мой вопрос «Зачем вообще было создавать настолько опасное существо?» невнятно пробурчал что-то о серьезных экспериментах Университета в области биоэнергетики.

Я лишь сплюнул.

…По оценкам Нетико, от Морского замка до зигвальдовской Берлоги было километров сто восемьдесят. Если не особо торопиться, это расстояние можно преодолеть верхом за двое с небольшим суток. Зигвальд предпочитал по дороге заглядывать в похожие на Берлогу как две капли воды поместья, коротко беседовал о чем-то с хозяевами-дворянами, затем мы снова отправлялись в путь, на юго-запад, прочь от побережья океана.

Нетико, между прочим, пришлось идти пешком – андроид весил почти три центнера, его никакая лошадь не выдержит. Николай высказал мнение, что для ИР придется покупать слона.

Слева воздвигалась темная полоса горного хребта, низенькие мохнатые лошадки шагом двигались хорошо знакомыми Жучку тропами – мы ни разу не нарвались на неприятности, хотя в предгорьях Танвальда нечисти хватало с избытком. К закату второго дня показалась уютная долина, в центре которой возвышалась Берлога.

В центре – огромный бревенчатый дом в три этажа. Вокруг жилой башни располагались пристройки, звездочкой спускавшиеся вниз по холму к высокому тыну, окружавшему весь комплекс, состоящий из общинных домов, где жили простецы, конюшен, хлевов, хранилищ зерна и сена, немаленькой кузни, ветряной мельницы и прочих сооружений, обеспечивавших полную автономность Берлоги. По словам Зигвальда, Баршанце может выдержать годовую осаду, припасов хватит, а вода всегда есть в двух неиссякаемых родниках и глубоком артезианском колодце.

Пока мы катались в замок Визмаров, простецы успели отстроить новую надвратную башенку, охранявшую проход внутрь крепости, – прежнюю я спалил плазменным «плевком» во время поединка с анимафагом. Заметили нас издали, долина прекрасно просматривалась во всех направлениях. Встречать вышел Теодегизил – родственник Жучка, исполнявший в Берлоге обязанности мажордома.

Зигвальд, Теодегизил и его маленькая дочка Арегунда были единственными благородными, жившими в Берлоге, обслуживали их больше сотни простецов. После Тройного затмения число клонов уменьшилось на тридцать два человека – жертвы оказались слишком велики, а значит, скоро придется ждать появления священников, которые привезут в Баршанце «новых детей», сиречь клонированных младенцев…

– Ровной ли была дорога? – поприветствовал нас темнобородый Теодегизил. Раньше он относился ко мне с подозрением, но после нападения чудовищ подобрел и перестал пепелить взглядом. Сам Теодегизил едва не погиб тогда, но организм чудом сумел восстановиться, совершенные клетки homo novus стремительно регенерировали. – В доме все хорошо, за минувшие дни не случилось ничего скверного.

– Рад тебя видеть, – ответил Зигвальд, спрыгивая с седла и перебрасывая поводья подбежавшему простецу. – Мы нашли то, что искали…

Теодегизил остановил на мне изучающий взгляд – он был осведомлен о цели поездки в Морской замок. Затем не без удивления осмотрел Нетико, искусственных людей подобного типа на Меркуриуме не встречалось, а различить в нем андроида по фону излучения мог любой благородный.

– Тот самый не-живой. – Зигвальд указал на меня как на владельца ПМК. – Он обрел тело.

– Весьма рад. – Теодегизил чуть поклонился Нетико. Меркурианцы к андроидам относятся нейтрально-уважительно, сознавая, что искусственный разум ничем не хуже человеческого. Просто он другой. – Вам подадут умыться, потом отправляйтесь в трапезную. В Баршанце гости дожидаются хозяина.

– Кто? – насторожился Жучок, да и у меня под грудиной нехорошо сжалось.

Совет Первых и их цепные псы, особое военное подразделение, известное на планете как Гвардия Небес, отлично знают, что на Меркуриуме появился чужак, и наверняка жаждут со мной познакомиться. Только вот я к этой встрече решительно не стремлюсь, поскольку действуют эти люди самыми предосудительными методами и жалости не знают!

– Благородные господа Сигизвульф и Фритила из Ротвальда, Эохар из Шперенберга и Оган с Медвежьего озера.

– А-а! Конечно, я приглашал их! – облегченно вздохнул Зигвальд. Повернулся к нам: – Это мои родичи, владельцы соседних маноров и подданные герцогов Визмарских! Очень хорошо, что они приехали!

Я понял, что Зигвальд продолжает осуществлять свой план – он упоминал, что собирается созвать небольшой совет, на котором представит мою персону бывшим соратникам Риттера фон Визмара. Зачем это понадобилось Жучку, я не представлял, однако догадывался, что на мой счет у господина Баршанце есть некие собственные планы, посвящать меня в которые он пока не торопился.

Остается надеяться, что Зигвальд не сделает злосчастного инопланетянина знаменем новой авантюры, наподобие мятежа 3138 года! Впрочем, с него станется – Жучок простоват лишь на первый взгляд, житейская хватка у него что надо!

– Ничего не бойся, – вполголоса сказал Николай, подтолкнув меня локтем в бок. – Ты важная особа, это первое. Во-вторых, мы узнаем, что задумал наш гостеприимный хозяин. Твой статус определен окончательно – Зигвальд теперь знает, что ты принадлежишь к герцогской семье, и он видел, как Морской замок принял тебя.

– Этого я больше всего и боюсь. Меня попросту используют в своих целях…

– Используют? – Алхимик усмехнулся. – Плохо ты знаешь меркурианцев! Поверь, Зигвальд – честный и открытый человек, незачем ждать от него нехорошего подвоха. Учти, он тебя уважает, так попробуй не разочаровать!

– Чем не разочаровать?

– Собственным идиотизмом и привычным для вашей цивилизации неприятием реальности. Меркуриум теперь твой дом, возможно навсегда.

– Вот этого я опасаюсь больше всего!.. Пошли мыться, не выношу вонь конского пота.

– Сотый раз повторяю: привыкай.

Глава третья Второй рассказ Николая Крылова ВИННИ-ПУХ И ДЕНЬ ЗАБОТ

Дольни-Краловице-Бердыч.

10–14 августа 3273 г. по РХ

– После инцидентов такого рода обычно следует немедленный отзыв на Граульф, – сказал пан Щепан. – Инструкций по режиму секретности никто не отменял. Ты влип. Нет, не так! Вляпался! Обеими ногами! В огромную лужу свиного навоза! Ты хоть понимаешь, какие неприятности грозят, если мы скроем это происшествие? Тебя, молодого да глупого, может и простят – переведут куда-нибудь на Пятую Овна, будешь заниматься второстепенными направлениями, биомоделированием, РНК-посевом в новых мирах… А я? Я жизнь положил на этот проект!

– Это я молодой и глупый?

– Да, черт побери! По крайней мере, ведешь себя как мальчишка! За месяц – три вопиющих нарушения! Вильрих со своей ведьмой, потом события в Готии, а сейчас история с паном Озимеком!

– Умоляю, не надо кипятиться. Не все так плохо, как кажется! И потом: вы меня покрывали!

– Он тебя шантажировал?

– Пан Озимек – воспитанный человек, дворянин. И профессионал. Он понимает, что алхимики по своему статусу ему неподвластны. Господин советник предложил взаимовыгодное сотрудничество.

– Теперь это так называется? Вспомни инструкцию, строжайше запрещающую передачу местному населению любой информации, касающейся «Легенды» и деятельности наблюдательных центров!

– А кто об этом узнает, кроме нас и самого Озимека? – Я развел руками. – Господин советник канцелярии не производит впечатления сплетника.

– Ох, балбес! – Щепан бессильно откинулся на спинку кресла. Сказал, понизив голос: – Особые ведомства Меркуриума только на первый взгляд кажутся самостоятельными и независимыми. Я с большой долей вероятности полагаю, что их контролирует Совет Первых, который, в свою очередь, выказывает недовольство нашей деятельностью. Если алхимиков поймают за руку и докажут преднамеренное нарушение договора между Советом Первых и Университетом, наблюдателей сотрут в порошок!

– Без нас «Легенда» окончательно развалится, и Совет отлично это понимает. Они не решатся ссориться с Граульфом, это противоречит их интересам.

– Головой подумай! – не на шутку взъярился пан Щепан. – Управление проектом сейчас замкнуто непосредственно на Университет по линии Планка, мы лишь ненужные статисты! Консультанты с опытом полевой работы! Наблюдатели временно отстранены, и пока непонятно, как трактовать эту «временность» – год, пять лет, столетие?

– Не вижу в происходящем никакой логики, – вздохнул я. – Может быть, от нас что-то скрывают? В проект внесены некие модификации, изменилась концепция, планируется другой способ реализации? На Граульфе тоже поняли, что у нас появились серьезные проблемы, деканат обязан принять меры. Конечно, не такие дурацкие, как сейчас – боевые корабли с Норика планету не спасут.

– Долбаные теоретики, – зло фыркнул пан Щепан. – Нам остается только ждать… Запомни раз и навсегда: контакты с паном Озимеком я тебе запрещаю. Категорически. Будет настаивать – доложу по инстанциям, Совет его быстро утихомирит. Сейчас можешь заняться делами, съезди в Бороградек, как и планировал.

– Кстати, про Бороградек. Наша… э… больная в порядке? Вообразите, что произойдет, если Озимек сам доложит по инстанциям, например князю или в столицу – у советника есть документальные подтверждения беременности простицы! Представить не могу, какой кавардак начнется на Меркуриуме!

– Ответим, что бумаги сфальсифицированы, а сами тайно переправим женщину на Граульф через точку сингулярности!

– И чего этим добьемся? Допустим, мы столкнулись с явлением массового порядка и вся партия клонов выбракована? Скрыть это не получится в любом случае.

– Вот езжай и проверь! Окажись ты прав, нам точно крышка!

* * *

Обрушившаяся в последнее время бесконечная череда неприятностей, проблем и необъяснимых событий привела меня в уныние – ничего подобного не происходило на тихом Меркуриуме со времен колонизации планеты. Убежден, что полностью оценить масштаб происходящего не способны и в Университете, как бы ни хорохорились тамошние высоколобые спецы. Целостная картина у них явно не складывается, иначе на планету отправили многочисленный десант лучших аналитиков и специалистов в области биоконструирования, которые занялись бы делом, а именно – отловом и изучением подвергшихся мутациям искусственных организмов и поиском радикальных способов борьбы с ними.

К сожалению, пока царит умиротворяющая тишина, будто так и надо. На Граульфе или спешно готовят серьезную операцию по коррекции «Легенды», или (что вернее) предаются досужим рассуждениям из серии «что это может быть?». Больше всего я опасаюсь третьего варианта – начальство отнеслось к меркурианским трудностям с неизъяснимым восторгом, как же, новая интересная задача, процесс необходимо понаблюдать в развитии! Есть жертвы? Да и плевать, ради сияющих вершин науки можно пойти на определенные уступки в области этики и морали! Этот закон не нами установлен, не нам его и менять!

Впрочем, окончательно веру в человечество я доселе не утерял и надеюсь, что такие серьезные подозрения неоправданны. Ни единый нормальный человек не решится поставить под угрозу жизнь и благополучие населения целой планеты, а у нас в Университете трудятся люди в целом вменяемые. Иногда увлекающиеся, конечно, но вменяемые.

В одном сомнений нет – если вообще ничего не делать, станет только хуже. Я сидеть сложа руки не собираюсь!

Лезть на рожон совершенно не следует – допрыгаюсь до высылки с Меркуриума и подведу пана Щепана. Потихоньку, стараясь не создавать вокруг себя нездоровый ажиотаж, без лишнего шума и подальше от любопытных глаз. Будешь осторожен и осмотрителен – узнаешь все, что нужно.

Две беды: я слабо представляю, что именно необходимо узнать, а кроме того, не владею никакими рычагами воздействия на Университет (про грозный Совет Первых скромно умолчим, с этой структурой лучше не связываться, может плохо кончиться). Если как следует подумать, контуры означенных рычагов постепенно вырисовываются, к настоящему моменту смутно и неясно, но дайте мне немного времени и не мешайте работать! Информация – очень серьезное оружие, главное – распорядиться ею с умом.

Ай, ладно – Бог не выдаст, анимафаг не съест!

…Беседа с паном Озимеком против моих ожиданий носила мирный и почти доброжелательный характер. Секретарь канцелярии не грубил, о секретах алхимиков не допытывался, предпочитал выражаться метафорами и полунамеками, навязчивости не проявлял. Рассказал, что с обвиняемым по делу о покушении – взят с поличным, арбалет и набор стрел приложены в качестве улик – общался лично полную ночь. Выяснил, вот беда, немногое.

– С такими-то методами? – поморщился я, отгоняя видение подвального каземата.

– Методы самые обыкновенные, – невинно ответил пан Озимек. – У нас свято блюдут древние традиции, не хочешь говорить по-хорошему, будет по-плохому… Каждый знает, что простецы легковнушаемы и беспрекословно подчиняются благородным, но в этом случае законы природы и общества не подействовали. Или вам будет понятнее выражение «законы биологии»?

Я промолчал и воздел очи горе. Отсылка к науке принята и осмыслена. Озимек, в отличие от большинства дворян, прекрасно знает, откуда берутся простецы и каковы их врожденные особенности.

– Гжесь, наш палач, – непринужденно продолжал шеф тайной полиции княжества, – знает толк в ремесле, через его заботливые руки прошло много простецов и еще больше благородных – обычный простец, за которым недоглядывают господа, способен исключительно на мелкую уголовщину – они ведь обладают частичной свободой воли и действий, не так ли? На серьезное преступление простец не пойдет, поэтому заговоры, незаконный оборот запрещенных товаров, шпионаж в пользу сопредельных держав, убийства и прочие серьезные грехи остаются привилегией дворян.

– И часто? – поинтересовался я.

– Чаще, чем хотелось бы, но это к делу не относится. Я могу быстро разговорить любого из простецов, это не трудно, но вчера вечером пришлось приложить множество стараний, «дикари» плохо идут на контакт.

– Даже после употребления специальных средств дознания? – съязвил я.

– Поверьте, мне очень жаль, что так вышло, – любезно улыбнулся пан Озимек. – Но мы приложим все старания, о результатах я непременно доложу при следующей встрече. Разрешите задать несколько вопросов?

– Валяйте.

– Вы живете на Меркуриуме неполные пять лет. У вас есть недоброжелатели? Вы кого-нибудь обидели? Перешли дорогу влиятельным людям? Разумеется, мое ведомство присматривает за алхимиками, но вы очень скрытны, можете обмануть агентов и исчезнуть на несколько недель неизвестно куда… Я не в состоянии оградить вас от возможных неприятностей за пределами княжества.

– Очаровательная формулировка! Прикажете поблагодарить за то, что ваши шпики ходят за мной по Дольни-Краловице как привязанные?

– Мы спасли вам жизнь, не забыли? – Пан Озимек оставался невозмутим. – Схваченный простец увивался вокруг замка короны полные шесть дней, пока вы были в отлучке. И, конечно, обратил на себя внимание. Другие люди его не интересовали, но как только в городе появились вы… Скажу прямо, впервые вижу простеца, решившегося на убийство дворянина. Войны не в счет.

Говорили мы сорок минут, Озимек старался ненавязчиво прощупать меня на предмет возможного обмена кое-какими сведениями: советник канцелярии желал узнать мнение алхимиков о неслыханном распространении нечистой силы и странных животных на севере княжества, в свою очередь тайная служба Дольни-Краловице могла поделиться собственными данными по аналогичной тематике и обстановке в окрестных владениях.

Его милость дал несколько скрытых указаний на то, что предполагает, откуда берутся «дикие простецы», располагает информацией о некоей смуте, зреющей в северных областях материка, и наконец выдал абсолютно неожиданное:

– Меня не оставляет обоснованное подозрение, что мы на Меркуриуме не одни. – Пан Озимек, скрестив руки за спиной, неторопливо расхаживал по кабинету от стола к двери и обратно. – Кроме людей здесь присутствует какая-то другая сила… Нет, я имею в виду не граульфианцев, не алхимиков и не студентов из других миров, приезжающих к нам учиться. Я тщательно изучал по сохранившимся документам историю покинутой человечеством Земли; в те времена утверждалось, будто люди являются единственными разумными существами в исследованной части Вселенной, правильно?

– Не совсем, – ответил я, заинтригованный словами пана Озимека. – Задолго до Катастрофы люди создали искусственный машинный разум, во многом превосходящий наш собственный – это сообщество называлось «Птолемей». Сейчас… гм… я не имею права говорить это вам, но сейчас доказано существование минимум двух нечеловеческих цивилизаций.

– Вот видите, мы нашли точку соприкосновения, – очень серьезно сказал канцелярии советник. – Я не обманываю: Меркуриум принадлежит не только людям, да только наши невидимые соседи последнюю тысячу лет предпочитали человека не замечать или пренебрегать нашим обществом…

– Ничего подобного раньше не слышал! Откуда вы знаете? Подробности?

– А вы согласны изредка заходить ко мне на бокал вина и приятную беседу?

– Правила гильдии алхимиков решительно не одобряют…

– Знаю, – перебил Озимек. – Но мы с вами в одной лодке. И лодка эта подтекает. Я все сказал, пан Николай. Подумайте, рассудите, примите решение. Непременно сообщите мне, кого родила простица из Бороградека – мальчика или девочку.

– Будет мальчик, – брякнул я и прикусил язык.

– Очень рад, – сухо отозвался пан Озимек. – Вас проводят. Да, очень прошу, впредь не обращайте на соглядатаев особого внимания – вчера вечером можно было понять, что эти люди только лишь кажутся бесполезными и докучливыми…

* * *

Вот такая история.

Немудрено, что пан Щепан, которому я обязан был рассказать о встрече с начальником тайной службы, пришел в бешенство. Пресловутый режим секретности, основа основ и фундамент всего сущего, трещал по швам. Ладно бы один пан Озимек, ему по должности положено знать куда больше, чем всем остальным, но есть и другие! Например, мой старый друг Эрик Эдельверт из центра наблюдений в Готии…

Я спустился вниз, вызвал на связь бьюрдальскую резиденцию, быстро переговорил с Эриком. Да, чужака нашел. Да, это совершенно секретная информация. Никому ни слова. Если он объявится в Бьюрдале (что вполне возможно, судя по нашим открытиям в Морском замке!) – оказывать содействие. Ненужного любопытства не проявлять. Потребуют – рассказать все, что сможешь. Это приказ. Понял?

Понял.

Вот и замечательно. Как только возникнет необходимость, я мгновенно объявлюсь. А пока… Пока есть важные дела.

…Гинек отправился в город, разносить по аптекам и цирюльням заказы, потому оседлать верного скакуна пришлось самостоятельно – постоянно проживая на Меркуриуме, невольно обучишься обращению с гужевым транспортом. Вороной мерин, названный мною Карасем, встретил хозяина с радостью – застоялся, а впереди предстояла долгая прогулка.

Экипировка обычная – дорожная кожаная одежда, с собой традиционный комплект полевого оборудования, непременное оружие: кроме надежного остийского меча я взял с собой компактный самострел с комплектом посеребренных стальных болтов. Деньги, конечно – разорил шкатулку пана Щепана на тяжелый кошель с серебром. Можно отправляться.

Дорога к Опольским воротам города Карасику отлично знакома – мимо собора святой Маргариты, на Гончарную, затем по улице Германа Оксерского. Остановились на несколько минут возле «Злой Клары» – надо взять с собой запас еды, путь неблизкий. Хозяйка моментально собрала в котомку горячих пирогов, завернутую в промасленный пергамент копченую курицу, круглый хлеб, яблоки и кувшинчик с красным сладким вином.

– Куда теперь, пан Николай? – осведомилась Клара. – Надолго?

– Дня на три-четыре, в Бороградек. Объявится Вильрих, непременно передай, чтобы дождался! И вот еще что: пускай почаще оглядывается и смотрит, кто стоит у него за спиной…

– Как же, понимаем, – кивнула хозяйка. – Наслышаны о вчерашнем.

– Клара, скажи, есть на свете то, о чем ты не знаешь? – улыбнулся я.

– Наверное, нет. Ровной дороги, ваша милость!

У ворот пришлось предъявить «княжий лист», предписывающий всем чиновникам княжества пропускать меня беспрепятственно и в любое время дня и ночи, город остался позади, Карась вышел на Опольский тракт и бодро зарысил – если неутомимого мерина не останавливать, он будет идти таким аллюром до самой темноты.

Первая точка назначения в двадцати с лишним милях, сразу после межевого столба и ответвления на Осечню. Надо углубиться в лес и отыскать небольшую усадьбу, где обитает пани Эльзбет – дворянка из Лоденице, ведьма и естествоиспытательница, увлекающаяся нестандартной фауной.

Я правильно запомнил дорогу, пускай и бывал в гостях у Эльзбет всего однажды. Мрачноватый ельник расступился, и Карась оказался на краю широкой поляны. В отдалении темнел пруд с цветами кувшинок, а рядом с водоемом возвышался страховидный двухэтажный домина, сложенный из буро-коричневых бревен.

За прошедший месяц резиденция Эльзбет ничуть не изменилась. На крюках, вбитых в стену дома, красуется недурная коллекция черепов животных и чудовищ, возле коновязи отирается медлительный древоног, неопасное существо класса «Saga», подобие лешего. Как ведьма его приручила – уму непостижимо! Карасик отнесся к представителю искусственной жизни безразлично, не видел прямой угрозы.

– Есть кто дома? – проорал я, спрыгнув с седла. Вверил Карася попечению древонога, который умел обращаться с домашними животными, подошел к крыльцу. Перед домом возвышались три богомерзких истукана, часть необходимого антуража. – Ау! Пани Эльзбет!

Тишина. Не повезло – похоже, ведьма уехала в одну из соседних деревень – простецы Эльзбет уважают, в окрестностях Осечни она единственный лекарь, использующий возможности homo novus для того, чтобы помогать больным. Чудовища – это скорее хобби.

– Может, не слышит? – сказал я сам себе. Поднялся по ступенькам, отбил кулаком дробь по деревянной двери. Никто не отозвался.

Жаль, придется заезжать на обратном пути. А почему бы не оставить записку? Дом не заперт, притвор удерживается колышком – кому придет в голову ограбить ведьму? Войду, отыщу перо с чернильницей и пергамент, потом мирно отправлюсь по своим делам.

Открыл, заглянул в просторные сени.

– Как она здесь живет, а? – проворчал я. – Это просто невозможно!

В доме стоял отвратительный запах мертвичины, небось еще с прошлого раза не выветрился! К нашему с Вильрихом визиту Эльзбет затеяла вскрытие убитого простецами из деревни Черна «нового монстра», впоследствии вызвавшего нездоровую сенсацию на Граульфе – ведьма по моей просьбе передала экземпляр пану Щепану, и тот переправил дохлую зверюгу в Университет. Воняла тварь неимоверно, бедного Вильриха тогда аж вытошнило.

Точно, хозяйки нет дома – химические лампы и свечи в лаборатории не горят, камин давно погашен. В комнате, занимающей большую часть первого этажа, царит полумрак, из затянутых пузырем узких окон солнечные лучи сюда не проникают.

Обстановка напоминает заведение алхимиков в Дольни-Краловице – коллекция реторт и атаноров, хрустальные шары, связки сухих трав и чучела страшилищ, книги, свитки, в рамках на стенах подробные карты Меркуриума и континента Скандза. Живописно, ничего не скажешь, впечатление «волшебности» этого места портит лишь неимоверный смрад.

Направившись к столу с писчим прибором и папкой, в которой хранилась бумага, я споткнулся обо что-то мягкое, не удержался на ногах и рухнул на пол, попутно своротив хлипкую этажерку, уставленную каменными фигурками и флаконами с непонятным содержимым.

– Б..! – громогласно возгласил я на чистейшем русском языке, но вовсе не потому, что сильно ударился плечом о жесткие деревянные половицы. Просто испугался чуть не до визга. – Да что же здесь творится, мать вашу за ноги!

Вскочил, рванул прочь, опять споткнулся, но успел схватиться за столб, поддерживающий потолок. Выдохнул, утер взмокший лоб рукавом.

В двух метрах от меня лежала мертвая Эльзбет. Убита, никаких сомнений! Обращенная кверху затылочная часть черепа разворочена, фактически полностью снесена! Кровавые пятна на полу и стенах – ни дать ни взять разрывная пуля!

Пуля? Ничего подобного. Отдышавшись и поборов нараставшую панику, я углядел подозрительно знакомый предмет, застрявший между осколков кости. Присел рядом, посмотрел внимательно.

«Раскрывающаяся стрела», жутковатое изобретение оружейников Остмарка.

Что же это получается? Эльзбет погибла три-четыре дня назад, тело уже тронуто разложением, отсюда и запах. Она впустила убийцу в дом и повернулась к нему спиной, он произвел выстрел из арбалета точно в затылок, с очень небольшого расстояния, от силы шагов пять. Гарантия смерти, головной мозг фатально поврежден. Умерла Эльзбет из Лоденице мгновенно.

Что делать, что делать? Как поступить прямо сейчас? Думай, идиот!

Для начала изучим место преступления. У меня и раньше-то была отличная фотографическая память, а после перестройки организма под воздействием «Бича Божьего» я дополнительно развил эту способность. Надо вспомнить, как выглядел дом ведьмы во время моего первого посещения – вдруг что-нибудь пропало?

Затратив десять минут, я понял: исчезли несколько амулетов граульфианского производства из коллекции Эльзбет, причем амулеты недешевые, каждый стоил до сотни золотых, сумма колоссальная. Не менее дорогие книги, однако, нетронуты, золотые украшения тоже. Бесследно сгинули четыре банки с заспиртованными образцами «новых тварей», в частности с детенышами чудовища из Черны, которые ведьма прошлый раз извлекла из матки анатомируемого существа… Остальное вроде на месте.

Забрав нужные предметы убийца преспокойно вышел из дома, закрыл дверь, приставил колышек и уехал. Ошеломляющее хладнокровие! Неужели Эльзбет знала этого человека?

Я пулей вылетел на крыльцо, бросился к Карасику. План действий полностью созрел. Древоног проводил всадника безучастным взглядом – этому псевдоразумному существу было плевать на человеческие трагедии.

Выбравшись на дорогу, я пустил мерина в галоп и спустя четверть часа оказался на въезде в Осечню, крошечный городок на полсотни строений, принадлежащий мелкопоместному дворянину Михалу Осечиньскому. Разузнал у простецов, как проехать к господскому дому, запугал привратника громким голосом и неминуемыми карами, если он будет медлить. После чего был препровожден к его милости.

Пан Михал оказался типичным помещиком, владевшим скромным леном, но в то же время наделенным правом суда на своих землях – власть Высокой Короны представляет именно он. Господин выглядел лет на сорок стандартных, начинал полнеть, наверняка отличался ленью и склонностью к тихому пьянству: жить в провинции неимоверно скучно.

– Чем могу служить? – осведомился пан Осечиньский, когда простец-дворецкий провел меня на веранду, где был накрыт обед. Немедля определил, что я дворянин. – Что за спешка, сударь? Присядьте!

Вместо ответа я передал хозяину «княжий лист» – документ, в данной ситуации игравший роль удостоверения сотрудника специальной службы.

– Николай Крылов, особая управа Дольни-Краловице, вице-советник короны, – быстро отрекомендовался я. – Мне срочно необходима ваша помощь, пан Михал.

– Все, что угодно! – всплеснул руками дворянин. – Что-нибудь случилось?

– Вы знакомы с пани Эльзбет из Лоденице, у нее дом на вашей земле?

– Конечно! Ее батюшка, барон Лоденицкий приходится мне двоюродным дядей. Девушка очень помогала нам, у нее потрясающие способности…

– Она убита.

– Что??

Зря я подозревал пана Михала в лености и провинциальной неторопливости. Как только хозяину было вкратце объяснено, что именно от него требуется, завертелась тихая деловая суета: два десятка простецов под командованием сына его милости, совсем молодого парнишки, были отправлены к дому ведьмы с приказом встать на страже, никого не пропускать, замечать все подозрительное, а самое главное – ничего не трогать до появления людей из столицы.

Я написал письмо, адресованное пану Юлиушу Озимеку: необходимо привлечь тайную службу князя; кроме того, депеша даст понять господину начальнику, что я ему доверяю.

– С конным гонцом, немедленно. – Я передал Осечиньскому запечатанный перстнем пакет. – Сейчас середина дня, к вечеру непременно приедут господа из Дольни-Краловице, которые возьмут на себя дознание. Дело государственной важности!

– Как прикажете, ваша милость. – Пан Михал смотрел на меня, будто на личного представителя светлейшего, «княжий лист» произвел неизгладимое впечатление, да и в этом захолустье никогда прежде не случалось таких невероятных происшествий. Бывало, на деревни простецов нападали чудовища, однако такое происходит повсеместно и спокон веку. Но убийство благородного, да еще и женщины?

– Кстати! – Я задержался на пороге дома, обернувшись. – Господин Осечиньский, вы не знаете, сколько лет было Эльзбет? Стандартных?

– Очень молода, – покачал головой потрясенный Михал. – Всего пятьдесят два. Боже, кто мог решиться на такое злодейство?

Конечно, молода. Для нас подобный возраст считается несерьезным, мне самому уже четыреста тридцать семь вобъективном земном исчислении, ну а если учитывать путешествия по временным потокам Лабиринта – за тысячу субъективных…

– Если вы встретитесь с паном Юлиушем Озимеком, а он наверняка прибудет собственной персоной, – добавил я, – передайте на словах следующее: пан Николай уехал в Бороградек по известному делу. Постарается обернуться как можно скорее и немедленно зайдет поговорить. Запомнили?

– Запомнил, ваша милость!

Я покинул Осечню с чистой совестью, но с тяжелой душой. Связь между вчерашним покушением на меня и убийством Эльзбет очевидна, достаточно взглянуть на оружие. Остается надеяться на сообразительность пана Озимека и решительные действия с его стороны. Пусть докажет, что тайная служба князя Якуба не даром ест свой хлеб.

Мне отныне придется быть втройне внимательным. Кто-то начал большую охоту за посвященными в неприглядные секреты меркурианской жизни – вспомним, что именно пропало из дома ведьмы… Но кто? Кто, черт возьми?

О том, что я отправился в Бороградек, в курсе пан Щепан, явно непричастный к делу Осечиньский и, конечно же, Озимек. Как выражался один знаменитый шпион эпохи до Катастрофы – что знают двое, то знает свинья. Следовательно, тракт, ведущий в Ополье, может быть опасен, а я еду совершенно один. Рискованно.

Поступим следующим образом: опольская дорога останется западнее, а мне надо взять направление точно на северо-восток, Бороградек расположен ближе к границе королевства Остмарк. Леса наводнены зубастой живностью, деревни встречаются редко, защищенные дворянские поместья еще реже. Карту этой части Верхней Моравии я помню назубок, сориентироваться смогу запросто.

А теперь выбираем: наезженная дорога, где можно запросто получить арбалетную стрелу, или нечистая сила, притаившаяся в дремучих чащобах. Обыкновенная нечистая сила мне, разумеется, не страшна – с помощью граульфианских устройств я обезврежу любую тварь класса «Inferno» задолго до того, как она подойдет на расстояние, необходимое для прямого воздействия на человека. Передал нужный сигнал бионаноконтроллерам существа, обездвижил или убил…

Неприятная деталь: по лесу бродят не только хорошо знакомые мне питомцы Университета, хватает и спонтанно мутировавших особей. Против этой пакости высокотехнологичное снаряжение бессильно. «Новых» чудовищ пока немного, но они есть – Эльзбет вскрывала труп именно такого зверя.

Выберем золотую середину. Опольская дорога проложена «углом», в обход возвышенностей и озер, вначале на север, затем резкий поворот к востоку. Возможно намного сократить путь – первые тридцать миль по тракту, поворот направо по проселку, до Бердыча, через лес к Тршынцу, это миль пятнадцать… Далее цепочка Лазы-Скочув-Бороградек, срезаю семьдесят меркурианских миль или более привычные сто двадцать пять километров. Экономия, хотя по дороге идти гораздо удобнее.

– Н-но, Карасик! – Я подтолкнул мерина каблуками в бока. – Не отступать и не бояться! Карасик, ты боишься?

Вороной мерин фыркнул и уверенно взял любимый аллюр – размашистую рысь. Последние дни были сухими и теплыми, никаких дождей, поэтому за нами тянулся белесый пыльный шлейф.

К закату я должен оказаться в Бердыче, захолустнейшем поместье пани Евы Блавской, как говорят в Дольни-Краловице, очень богатой вдовы, сделавшей состояние на торговле строевым лесом – рядом протекает широкая Римава, спускающаяся с гор на юг, до самой столицы княжества. Сам бог велел пани Блавской заняться лесосплавом!

Еще ходили слухи, будто старуха, потерявшая мужа во время войны с Риттером фон Визмаром, происходит из того самого Первого Поколения. Значит, я непременно найду с ней общий язык, все люди, родившиеся на Земле, в своем роде члены одной семьи…

* * *

Ожидаемая ночевка в теплом уютном доме госпожи Евы Блавской не состоялась. За отсутствием такового.

Поселок Бердыч находился на отшибе – двадцать с лишним миль от дороги, больше восьмидесяти от Скочува, ближайшего города, управляемого наместником князя. Удивительное дело, но единственным человеком благородной крови тут была лишь пани Блавская, управлявшая маленькой лесной империей, составлявшейся из нескольких деревень лесорубов, населенных только простецами. Семь тысяч клонов на единственную госпожу.

Кажется невероятным? Оставьте, Меркуриум знаменит и не такими рекордами – «корректированная разумность» простецов позволяла одному дворянину безраздельно властвовать над десятками тысяч преданных господину подданных. Не каждый благородный мог себе такое позволить, но люди богатые, прочно занявшие нишу в экономике планеты или отдельного государства, – вполне.

Триста пятьдесят простецов обеспечивают бесперебойное функционирование центральной конторы мадам Блавской – самого Бердыча. Помните, что я говорил про обучаемость клонов? Достаточно отобрать из нескольких детишек наиболее способных, дать им соответствующее образование, и вот пожалуйста – у вас есть счетоводы, бухгалтеры, приказчики. Самые талантливые назначаются старостами, надзирающими за лесорубами и плотогонами. Они же трудятся в городах ниже по течению Римавы – продают лес. Деньги стекаются в моравские банки, которые в свою очередь контролируют правильность исполнения приказов госпожи.

Идеальная экономическая схема – вся прибавочная стоимость уходит пани Еве, клоны трудятся бесплатно. Надо отдать должное хозяйке, ее простецы живут сытно и благополучно, пани Блавская исправно закупает продовольствие у соседей (среди ее простецов сельским хозяйством занимались только женщины и дети, неспособные к тяжелой работе на обширных лесоповалах), не стремится к сверхприбылям, чрезмерно утруждая своих работников, и чтит Церковь – во владениях Блавской трудятся по пять андроидов-монахов на тысячу человек.

Сама госпожа жила уединенно, после смерти мужа, убитого при штурме Морского замка Визмаров, появлялась в столице княжества только на государственные торжества и казалась дамой, целиком и полностью увлеченной тем, что на Земле именовалось «бизнесом». Еще один показательный слушок: в замке светлейшего болтали о постоянной связи пани Евы с «северным» простецом, то есть с клоном этнического типа «Норд». Выходит, Злая Клара не является исключением, но одно дело трактирщица, спутавшаяся с простецом, и совсем другое – богатая и влиятельная дворянка! О времена, о нравы, как сказал один известный поэт…

Видел я госпожу Еву дважды – на Рождество 3270 года и минувшим декабрем, когда пани приезжала на юбилей его светлости князя Якуба. Может, госпожа Блавская и из Первого Поколения, но выглядит лет на сорок – красивая, отчасти грустная дама, худощавая и темноволосая. Никак не старуха.

Впрочем, разве я выгляжу на четыреста тридцать с небольшим? Я оставил себе облик тех времен, когда подцепил «Бич Божий» – мне кажется, что намеренное корректирование внешности является одним из самых замечательных даров, полученных homo novus после Катастрофы. Мне всегда двадцать пять. Крепкий и не очень высокий светло-русый парень, с длинными волосами, схваченными на затылке в хвостик серебряной застежкой в виде прыгающего льва. Девки из заведения Злой Клары в один голос уверяют, будто я симпатичный.

Возраст теперь значения не имеет. Тебе исполнилось сто лет? Триста? Полтысячелетия? Чепуха! Отживший свое предрассудок…

Но я отвлекся на маловажные рассуждения – давайте вернемся к реальности.

Когда до Бердыча оставалось километров пять, ветер принес легкий запах гари. Неужто пожар? Лес во владениях пани Евы – главное сокровище, никто не станет палить делянки ради посевных полей. Подчеркиваю, пахло именно гарью, а не дымом от костров, большая разница! Горело на большой площади, но не сегодня и не вчера!

Встретилось небольшое поселение дровосеков – пяток хижин, открытый очаг, аккуратно сложенный из камней. Людей, точнее простецов, не видно, хотя работники постоянно живут на таких заимках неделями, оставив семью в деревне. Река совсем рядом, до нее прорублена просека, по ней к воде доставляют бревна столетних хвойных деревьев.

Куда все подевались?

Игнорировав проселочную дорогу, я выбрался на берег Римавы. Чудесный пейзаж, синяя лента реки, звезда Меркуриума, привычно именуемая «Солнцем», приближается к горизонту и бросает ало-золотые блики на воду. За рекой зеленеет строевой лес, сияют янтарем стволы рекомбинантных сосен, семена которых были адаптированы к условиям Меркуриума почти тысячу лет назад. От Земли не отличишь – ну чисто Карелия или Финляндия!

– Устал, Карасик? – спросил я. Мерин будто нарочно помотал головой. Нет, мол.

– Поехали дальше. Осталось совсем немного, вечером получишь целый мешок овса.

Обещание осталось невыполненным.

* * *

Мы направились против течения Римавы по берегу, он достаточно пологий, никакого кустарника, глубокие ложбины, спускающиеся к реке, можно обойти выше. Иногда обходили завалы бурелома – колоссальные баррикады, сложенные из сухих ветвей, были отходами лесопромышленного производства, бревна оттаскивали к воде, а тысячи обрубленных веток складывали в огромные кучи. Не десятилетиями – веками. Девственный лес северной части Моравии исправно поставлял строительный материал для южных городов.

Впереди угрюмо темнел Танвальд – горная цепь, защищавшая наши равнины от промозглых ветров субарктических областей. Проедешь миль пятьдесят к северу, начнутся крайне небезопасные предгорья – там находится граница одной из «зараженных зон», региона, где «Легенда» окончательно превратилась из сказки в реальность. Живущих в тех местах людей постепенно вытесняют иные, более агрессивные и приспособленные к среде обитания виды живых существ. Существ, к созданию которых и я приложил руку – чего тут скрывать…

– Да что за день сегодня такой? – простонал я, едва Карасик вышел на открытое место. – Чума на мою седую голову!

Пепелище. Бердыч полностью сожжен.

Прямо впереди – обугленный остов хозяйской резиденции, выстроенной в форме русской буквы «Г», хозяйственные пристройки совершенно уничтожены огнем, хороши различимы черные контуры оснований жилищ простецов. Над выгоревшими и обрушившимися строениями поднимаются тонкие струйки дыма, но пожар случился давно, несколько дней назад. Целой осталась только широкая пристань, заметны три лодки и готовый к сплаву огромный плот. Людей не видно, около причала бродит одинокая белая коза…

Что стряслось в мирном Бердыче?

Все-таки надо было ехать по тракту! Неприятности преследуют меня по пятам, никакому Иову Многострадальному не снилось! Если к ночи меня не сожрут дикие звери, я не упаду с седла и не сломаю шею или не утону в болоте, буду считать, что очень повезло!

– Карасик, давай спустимся вниз. – Я обратился к мерину, словно к разумному существу. Тишина нервировала, хотелось услышать хотя бы звук собственного голоса. – Посмотрим, а?

На всякий случай я проверил арсенал детекторов на предмет остаточного фона биоизлучения – нет никакого желания встречаться с неприятными обитателями вод и лесов. Если оберег подсвечивает красным, значит рядом нечисть, класс «Inferno», синим или зеленым – нейтральное существо классов «Saga» или «Nature», фиолетовым – латентный хищник. На первый взгляд чисто, да и Карасик не беспокоится – мерцает изумрудным только глазок на медальоне в виде головы волка, следовательно поблизости ошивается один из «нейтралов», которые априори безопасны. Обычные животные, только «сказочные», вроде оленя с золотыми рогами…

Прежде всего следовало выяснить причины разгрома в Бердыче. Случайный пожар? Но почему тогда поселок выгорел целиком? Дома стояли на достаточном удалении друг от друга, пламя не могло перекинуться с одного горящего здания на другое! Вода совсем рядом, можно было быстро потушить… Нападение с целью грабежа? Абсолютно исключено, Верхняя Моравия спокойная и законопослушная страна, о разбойниках у нас отродясь не слышали. Дикие простецы, будь они неладны? Их слишком мало, жители Бердыча обязательно дали бы отпор!

Дом хозяйки (вернее, то, что от него осталось) можно было отличить по размеру фундамента и тому, что стоял он на возвышенности, господствуя над другими строениями. Я сразу отметил некоторую странность – очень нехарактерные разрушения для пожара, здание словно сдуло с гребня холма, обгоревшие бревна и доски разбросаны в одном направлении, веером. Такой эффект возникает под воздействием ударной волны от взрыва! Где тогда воронка?

Гвардия Небес, верные опричники Совета поработали? Только у них на вооружении есть челноки и беспилотные бомбардировщики, закупленные Советом Первых на Юноне-II «на всякий случай». Простите, но чем не угодили Гвардии пани Блавская и ее лесорубы? Совет использует свое секретное оружие редко и только в исключительных случаях – к примеру, именно Гвардия Небес разрушила часть неприступного Морского замка герцогов Визмарских, чтобы дать возможность штурмующим порваться в крепость. Нет, тоже не подходит! После «плевков» из плазменных орудий корветов Гвардии остались бы приметные шрамы на земле, а ничего похожего я не вижу…

Что тогда остается?

Я от души выматерился. Неужели? Бр-р, быть не может! Безусловно, проект «Легенда» породил к жизни множество несимпатичных и агрессивных тварей, но ни единый представитель нестандартной фауны, включая неимоверно сильных «демонов» с высокой биоэнергетикой, не может выступить в роли оружия массового поражения и превратить в пепел поселок на тридцать пять домов!

Хотя… Есть одна версия, но слишком неправдоподобная!

Обнаружилось полдесятка трупов простецов, все обгоревшие до полной неузнаваемости, буквально до скелета – ладно бы они находились в зданиях, в углях, но все они лежали среди обломков хозяйского дома, на склоне. Валуны, из которых сложен фундамент, оплавлены – каким бы сильным ни был пожар, расплавить гранит огонь не мог! Нет сомнений, воздействие сверхвысоких температур!

Внимательно осмотрев развалины и найдя еще несколько тел, я начал понимать, как распространялось пламя. Полосами. Первая, длиной метров четыреста и шириной тридцать прошла с востока на запад, от леса к реке. Аналогичная полоса пересекалась с первой под острым углом, а третья, более короткая и узкая, заканчивалась как раз на вершине холма. Нечто наподобие гигантского огнемета. Ой-ой, кажется, исходная версия подтверждается!

Быть-не-мо-жет! Самые крупные наши детища обитают в незаселенных районах планеты, их всего-то пять на весь Меркуриум, за каждым – строжайший контроль! Перемещения, общее состояние организма, питание наконец! Над каждым экземпляром Университет трясется, будто над малым дитем, хотя каждый такой ребеночек весит тонн двенадцать-пятнадцать.

Быстро проверить! И плевать на нарушение техники безопасности!

Я бегом ринулся к Карасику, пощипывающему травку возле не пострадавшей от огня пристани, дернул завязки на мешке с припасами, отыскал кожаный футляр, в котором скрывался предмет обихода, мужчине малоприличествующий: серебряное зеркальце под украшенной цветными камнями деревянной крышечкой. Прелестная безделушка, заодно имеющая важнейшее функциональное значение – коммуникатор для экстренной связи с любым из центров наблюдения на Меркуриуме. Сигнал идет прямиком на один из наших спутников, оттуда в Дольни-Краловице. Пользоваться этой системой разрешено только в исключительных случаях.

Овальное зеркало размером с детскую ладошку потемнело – на самом деле это биолюминесцентный дисплей. Активация, контакт с висящим над Скандзой на геостационарной орбите спутником установлен, запрос терминалу главного центра слежения, обработка данных, общая итоговая сводка за минувший месяц, информационный пакет принят. Отбой связи. Уложились в полторы минуты.

Результат нулевой. Все объекты, проходящие в Университетском каталоге под кодом «Saga-XII, Draco volans t.04», не покидали привычного ареала обитания. Никаких отклонений от стандартной схемы поведения. В настоящий момент остаются там, где и должны быть. Ошибки в системе мониторинга исключены, информация проверяется и дублируется одновременно тринадцатью центрами наблюдений, в чьей зоне ответственности находятся объекты…

Промах, а ведь объяснение казалось таким простым!

Я закрыл крышечку, отключил прибор и вернул его на место. С неудовольствием поглядел на мерцающий зеленым амулет, пристегнутый короткой цепочкой к поясу, – неизвестный «нейтрал» все еще бродит где-то неподалеку. Странно, обычно животных отпугивает запах дыма.

Карась остался пастись на берегу, а я продолжил изыскания на пепелище. Отметил, что для поселка с населением более чем в триста человек трупов на удивление мало. Люди разбежались? Почему тогда не вернулись после пожара? Или всех жителей увели прочь монахи и возможно уцелевшая госпожа? Между прочим, вот здесь была деревянная церковь, сохранилась часть ограды с латинскими крестами, от самого здания остался лишь пепел и завал почти остывших головешек.

Ага, вот и фрагменты андроида – искусственная плоть выгорела, углеродно-металлический скелет сильно деформирован, искусственный разум несомненно погиб: нейроны-носители не могли выдержать такой температуры – по моим оценкам, значительно выше полутора тысяч градусов. Что все-таки случилось, ума не приложу?

Любопытно, а это что еще такое? За окраиной поселка, в тени леса возвышалась груда светло-серых камней необычной формы. На природное образование не похоже, равно как и на творчество здешних простецов – клоны создают сугубо утилитарные вещи, с чувством прекрасного у них довольно туго. Кому понадобилось вырубать в здоровенном гранитном валуне эдакую фигуру – резкие углы, сочетающиеся с плавными изгибами, неровные конусы, какой-то треугольник, смахивающий на…

– Ой, – громко сказал я. Машинально отступил на шаг назад.

Камень открыл глаза – темно-золотистые с вертикальным зрачком – и пошевелился. Картинка-загадка мгновенно сложилась в узнаваемый образ. Лучше бы я умер вчера, честное слово!

Останусь жив-здоров и вернусь в Дольни-Краловице, выскажу пану Щепану все, что думаю о нашей системе мониторинга! Компьютер главной базы или сломан, или по чьему-то приказу намеренно выдает искаженную и недостоверную информацию!

Draco volans, в лучшем виде. Теперь ясно, отчего детектор уверенно давал понять, что рядом находится «сказочное» существо класса «Saga»! Черт возьми, как я влип!

Зверь моргнул, сфокусировал взгляд на моей персоне. Я попутно вспомнил, что в отличие от всех нормальных рептилий зрение у Draco острейшее и цветное, как у человека. Это уменьшает мои шансы не просто до нуля, а до отрицательных величин.

…Он очень живописно зевнул, показав ярко-розовую пасть с частоколом внушительных зубищ – каждый длиной с мой мизинец. Потянул ноздрями воздух, поднялся с зеленой травки, на которой дремал, встряхнулся, будто собака. Степенно потопал в мою сторону.

Финита ля комедия, Николай Русланович. Допрыгались.

Бежать бессмысленно – любой Draco очень проворен и ловок, коэффициент интеллекта один из самых высоких, он полуразумен, обладает великолепной памятью, средства защиты и нападения идеально сбалансированы. Схавает и не подавится! Одна надежда: он, может быть, сыт, а ведь никакой хищник не станет убивать просто ради забавы! Нет, только не Draco – если он счел Бердыч своей территорией, значит любой проникший сюда будет уничтожен, такова поведенческая схема…

Подошел, обнюхал. Я замер, ровно мраморное изваяние, одновременно гадая, мокрые у меня штаны или еще нет. В критические моменты жизни вечно лезет в голову всякая глупость!

Пока Draco не проявлял и намека на агрессию. Уставился на меня умопомрачительно красивыми глазищами, морда зверя находилась на расстоянии вытянутой руки от моего лица. Дыхание горячее (этот биологический вид теплокровен) и вовсе не зловонное – пахнет чем-то похожим на специи, корица, шафран. Выбросил из пасти тонкий раздвоенный язык, коснулся им моей одежды, втянул обратно. Мне показалось, что смотрит он почти осмысленно, дает о себе знать частичная разумность и умение делать выводы из определенных ситуаций.

Наконец Draco шумно выдохнул (я зажмурился, ожидая немедленной смерти в огне), развернулся и побрел к прежнему лежбищу. Улегся, положив голову между передних лап, будто собака, обвился хвостом. Опустил тяжелые веки наполовину, но следить за мной не перестал.

И тут я вдруг понял, что информация из дольни-краловицкого центра полностью соответствовала действительности, нечего грешить на компьютер или неизвестно чей злой умысел! Раньше надо было сообразить!

Из полудесятка особей вида «Draco volans, тип четыре» один экземпляр имеет бронзовую окраску, два – кирпично-красную, еще один – зеленую, и последний – черную. Откуда взялся светло-серый образец? С неба свалился?

Далее: взрослая особь девять-десять метров в длину, в холке почти три. А этот маленький, туловище размером с некрупную корову, от носа до кончика хвоста не больше четырех метров. Твердая роговая чешуя пока не сформировалась, шкура напоминает шершавую змеиную кожу. Это же подросший детеныш!

Ноги подкосились, и я с размаху уселся на траву. Draco на движение не отреагировал, нападать на меня он не собирался.

…С настоящими драконами, сиречь с рептилиями, имеющими нестандартную схему конечностей (четыре лапы, два крыла, итого шесть), Университет экспериментировал давно, но истинного совершенства мы добились, создав «t.04», четвертую модель, на нашем сленге – «четверочка». Прежние ошибки и недоработки были исправлены, биоскульпторы добились максимального соответствия с представлением об идеале. Драконы ранних типов плохо летали, были чересчур прожорливы, тяжелы, туповаты и агрессивны, в то время как настолько легендарное существо должно вызывать чувство восхищения!

Пять образцов-прототипов Университет обкатывал на Меркуриуме последние десять лет, готовилось серийное производство особей – Совет Первых заказал минимум тридцать экземпляров с заранее установленной РНК-программой: мир искусственно создаваемой сказки требовал, чтобы дракон охранял сокровища, сражался с доблестными рыцарями, был хитер, умен, отлично защищен и одновременно не был полностью неуязвим. Совет организует «сокровищницы» – велика забота отчеканить нужное количество золотых монет и огранить самоцветы, в избытке добываемые в копях южного Танвальда! – а граульфианцы доставят на Меркуриум живую составляющую мифа!

Проект «t.04» на данный момент официально не одобрен деканатом, но все к тому идет – тестируемые особи показали великолепные результаты. Адаптация к жизни в дикой природе отличная, ни один дракон не подох от голода, а значит, охотничьи инстинкты на высоте, привыкшие к постоянному гнезду экземпляры никогда не меняли родимую пещеру на другую, добывали пищу только в ближайшем радиусе, составляющем сто десять километров.

Говорить о том, что размножаться Draco volans не могут, полагаю, излишне. Более того, все пять драконов были доставлены на Меркуриум уже подросшими и более-менее самостоятельными, тогда они были гораздо крупнее светло-серого детеныша, находившегося сейчас передо мной!

Повторяется история с простицей из Бороградека? Только на совершенно ином уровне? По виду, серенькому драконенку года три или четыре, не больше! Детектор реагировал правильно – существа класса «Saga» передают своим потомкам нанотехнические устройства на биооснове, естественное клонирование системы, ответственной за биоизлучение. Если предположить, что серый действительно появился на свет от одного из пяти прототипов, значит и…

Боже! Что делается!

Драконыш-подросток никак (повторяю для глухих: НИКАК!) не мог появиться на Меркуриуме извне: транспортировка особей через планетарные точки сингулярности контролируется нами и Советом с тщательностью, больше похожей на паранойю! Любой переход по Лабиринту на суше (морскими точками никто не пользуется) регистрируется, несанкционированные вторжения пресекаются – если сюда заглянет непрошеный гость, его быстро и без шума выпроводит Гвардия Небес. Никакой лишней жестокости, конечно – меркурианцы не хотят осложнений, подданных других Миров Конвенции попросту отправляют домой, планета закрыта для посещений. Тотальная изоляция!

Вывод: я вижу детеныша, родившегося непосредственно на Меркуриуме. Обалдеть.

Это он сжег Бердыч! Аппарат огнеметания у типа «t.04» совершенный – органы, производящие горючую газопылевую взвесь, и сопла, выбрасывающие таковую, расположены под нижней челюстью, в обычное время и в полете сопла закрываются естественными клапанами. По большому счету механизм, вырабатывающий пламя, больше похож на химическую фабрику, вмонтированную в живое существо – я прямо сейчас и не упомню чудовищный коктейль, который дракон способен обрушить на недоброжелателя: метил-натрий, метил-литий, силон, дифосфин, пирофорные металлы, сероуглерод, элементы фосфора…

Вся эта гадость вырабатывается вспомогательными железами, смешивается в особой камере, затем струя под колоссальным давлением направляется на объект атаки – субстанция воспламеняется при контакте с воздухом, радиус прямого поражения до ста метров. Говоря откровенно, старинные огнеметы или напалм рядом с дыханием дракона покажутся детской игрой со спичками.

Адская смесь и создает сверхвысокие температуры, но для того, чтобы восстановить необходимое количество вещества, дракону требуется время. Неужто мне в кои-то веки повезло и серенький полностью израсходовал резервы?

– Эй, красавчик?! – После всех стрессов сегодняшнего дня меня вдруг пробило на хи-хи. Дело ясное, обычная истерика, но оставаться серьезным и деловитым я не мог физически. Иначе с ума сойду! – Это ты всех убил? А я почему до сих пор жив? Эй, слышишь?

Я взвыл от нездорового хохота, откинулся на спину и схватился за живот. Из глаз хлынули слезы. Серенький невозмутимо поглядывал на меня вполглаза и не шевелился.

– Хрен тебе, скотина! – в голос орал я. – Никуда отсюда не уйду! По крайней мере до завтрашнего утра! Понял?

Драконыш поднял острую треугольную голову, взглянул на меня, будто на спятившего клоуна, выгнул шею и улегся обратно, намеренно отвернувшись.

– Это что получается? – Истерика продолжалась с феерическим размахом. Адреналин гранеными стаканами. Я вскочил, схватил камень, запустил в дракона. Не попал. – Ну и валяйся тут, скотина! А я… А я…

Где Карасик? Конечно, там, где я его и оставил. Мерин всегда был редким флегматиком, на взбесившегося хозяина покосился неодобрительно, но и только. Я сбросил дорожные сумки, снял с Карася седло, швырнул наземь.

– Пасись сколько влезет! А я отдохнуть хочу!

Карасик посмотрел на меня неопределенно-озадаченно, как умеют только лошади.

Куда пропал мешок с едой, который выдала мне пани Клара Волошкова? Отлично, вот он!

Я вернулся к дракону, подошел к нему практически вплотную. Серенький встрепенулся, чуть приподнял сложенные на спине крылья. Под нижней челюстью приоткрылись клапаны аппарата огнеметания. Мне было решительно плевать.

– Вот! – Я швырнул котомку под самой мордой Draco volans. – Ночевать буду здесь! Ясно? Прямо здесь!

Серенький издал звук, похожий на отрыжку. Скорее, ворчание. Подвинул правую переднюю лапу, уронил голову. Опять уставился на меня.

Съест? Испепелит? Да в гробу я видел ваш Меркуриум, Университет, Совет Первых и эту поганую Вселенную! Чтоб вы все провалились!

Решено так решено – адреналин бурлил в моем кровяном русле, словно магма в жерле вулкана, – устроюсь спать рядом с этим… этим существом класса «Saga». Где вино?

Я рванул так сильно, что кожаные шнурки, затягивавшие горловину мешка, порвались. Клара – женщина основательная, кушанья в дорогу укладывает правильно – самое тяжелое внизу, сверху дурацкие пирожки и курочка! Кувшин на самом дне, под ним свернутое в несколько раз чистое полотенце – при возможном ударе глина не разобьется, да и пану Николаю будет чем вытереться после умывания.

В городе сосуд мне только показался небольшим, на самом деле он вмещает литра два. Вино чудесное, крепчайший настоявшийся красный мускат, да только все нормальные люди пьют его разбавленным водой вдвое-втрое.

Выбил пробку.

– Твое здоровье! – Я нарочно стукнул кувшином по светлому серебристому когтю передней лапы серенького. Он не отреагировал. – Слышишь, гадина?

Выдул одним махом почти половину. Закашлялся. Повело моментально, это естественная реакция на тяжелый стресс. Схватил пирожок с капустой, зажевал. В недрах огромной груди ящера зародился тяжелый, гулкий звук – будто камни перекатывались. Стихло через несколько секунд, и я решил, что серенький обращался явно не ко мне. Вдруг у него обычное несварение?

Что было дальше, я помню плохо – Кларин сладкий мускат ударил в голову почище спирта.

Мне было плевать на всё. Я ругался, вопил, пару раз пнул лапу ящера, пытался угостить его копченой курицей, тыкал пальцем в нос дракона, что-то доказывал. Взгляд серенького был осуждающим и проникновенным, как у героя романа Федора Достоевского, который я читал лет четыреста назад.

Следующее воспоминание: я проснулся глубоко ночью – было холодно, и неимоверно хотелось отлить. С трудом встал, незнамо как добрел до ближайшего дерева, сделал свои дела, вернулся к «груде камней», рухнул рядом. Машинально подвинулся ближе – от зверя истекало приятное тепло. Прижался спиной к жесткой шкуре, ну чисто печка!

Я не понимал, что происходит и где нахожусь. Нервный срыв и алкоголь дают непредсказуемые последствия.

Пробудился я оттого, что очень хотелось пить и солнце било прямо в глаза.

* * *

– Что это было, Карасик?

Ответа, понятное дело, я не получил. Карась до самого утра отдыхал близ пристани и приободрился, лишь увидев пошатывающегося и не совсем адекватного хозяина, явившегося значительно позже рассвета, скинувшего на берегу реки одежду и «рыбкой» кинувшегося в воду прямиком с причала.

Экологии Меркуриума можно только завидовать, посему я отпился проточной речной водой до тошноты в прямом смысле – меня вывернуло на прибрежном песочке, но зато головушка приобрела свойство немножко соображать. Надев только льняные нижние штаны и затянув тесемки, я подошел к невозмутимому Карасику и озадачил его сугубо риторическим вопросом – что же все-таки это было?

Мерин искоса глянул лиловым глазом. Пили бы вы поменьше, ваша хозяйская милость.

– Карась, вот скажи, я правда не сумасшедший? Вчера мне ничего не привиделось?

Не привиделось, материальные доказательства налицо. Следы моего пьяного буйства, высокая летняя трава, примятая огромным телом серенького, на земле отпечатки трехпалых когтистых лап. Детектор молчит, значит драконыш исчез перед рассветом, остаточный фон биоизлучения теряется через несколько часов. Надо же, меня он не побеспокоил! Просто ушел, вернее улетел – эти рептилии предпочитают полет пешим переходам.

Меня вновь затошнило при воспоминаниях о вчерашнем вечере. Прав Карасик – с алкоголем надо завязывать, при моей профессии это чревато.

Думать о противоречиях сил не оставалось. Допустим, дракон уничтожил Бердыч. Зачем? Детеныш искал новое гнездо? Здесь нет пещер! Наткнулся на неспровоцированную агрессию людей и начал обороняться? Теплее! Что подумают простецы, увидев приземляющегося возле их поселка крылатого ящера? Что сделают? Правильно, возьмутся за оружие! Луки, арбалеты… Защищающийся дракон – страшное биологическое оружие, взрослая особь способна уничтожить город десятикратно крупнее Бердыча! Почти как десятикилотонная атомная бомба.

И все равно концы с концами никак не свести! Draco обязаны сторониться людей, нападают в единственном случае – при вторжении на их территорию. Это естественно, в противном случае драконы представляли бы реальную опасность для обитателей Меркуриума. Изменилась генетически заложенная схема поведения?

Хватит! Моя несчастная соображалка окончательно перестала работать. Чертовщина – вот единственное слово, которым можно охарактеризовать происходящее на этой потрясающей планете!

– Давай собираться, Карасик, – сказал я мерину. – Пора в дорогу, мы и так задержались… Еще одно такое приключение, и я сам сбегу с Меркуриума, никакого отзыва не понадобится!

Одновременно с этим я твердо знал: никуда я отсюда не денусь. Променять развеселый Меркуриум на тихую и благополучную жизнь на Граульфе или Лации? Покорнейше благодарю!

К вечеру мы с Карасем без каких-либо эксцессов добрались до Бороградека и устроились на постоялом дворе. Следующим днем пришлось нанести визит в городскую управу, получить дозволение на осмотр определенной группы простецов. «Княжий лист» подействовал безотказно, мне предоставили в помощь андроида-монаха, и мы отправились в рейд по окрестным деревням.

Итоги превзошли самые смелые ожидания. Пан Щепан будет в восторге.

* * *

– Тридцать семь эпизодов, у четырех этнических типов, произведенных в различных технозонах. Сроки небольшие, от нескольких недель до четырех месяцев. Говорить о случайных нарушениях в технологии клонирования бессмысленно. Мы имеем дело не с частным случаем, а с системой. Надо срочно докладывать в Университет и принимать меры.

– …Это катастрофа! – Несчастный пан Щепан едва только не плакал. Я беспощадно вывалил на него ворох фантастических новостей, привезенных из четырехдневного путешествия на северо-восток, и привел обожаемого шефа в состояние, близкое к каталепсии. – Что теперь делать, а?

– Скрывать или умалчивать бессмысленно. Готовим подробный доклад, прикладываем к нему фактологию и делаем вид, будто мы тут абсолютно не при делах. Контроль за клонами осуществляет Совет Первых, в его же ведении находятся технозоны, мы только консультируем. Отобьемся как-нибудь!

– Твоими бы устами, – скривился пан Щепан. – Мир рушится! Хочешь еще один сюрприз?

– Что опять?

– Позавчера несколько «красных меток» переместились из арктической зоны отчуждения в океан. Я вначале подумал, что система биосканирования вышла из строя, но после дополнительного тестирования выяснилось: датчики планетарной сети наблюдения в полном порядке. Существа класса «Inferno» – в море. Осознаешь?

– Они же не приспособ… – начал было я, но осекся на полуслове. По спине пробежал нехороший холодок.

– Дошло наконец? – грустно вздохнул Щепан. – Нечисть вдруг начала осваивать новую среду обитания. Океан нам неподвластен, все центры наблюдений расположены на материках. Выводы сам сделаешь или подсказать, чем всё кончится?

– По-моему, нам будет проще немедленно застрелиться, – угрюмо заметил я. – Чтобы не мучиться в дальнейшем.

– Изменения в «Легенде» происходят с невероятной стремительностью. Если так будет продолжаться, к зиме мы не узнаем Меркуриум. Готовься к худшему, Николай. Когда составим доклад по обстановке, на Граульф отправишься ты.

– Смерти моей хотите? Да меня там в клочья разорвут!

– Я напишу епископу Карлштайна прошение о твоей канонизации. Хочешь стать святым? Начнем твоим именем бесов изгонять…

– Пошлейший юмор, пан Щепан! У меня складывается отчетливое впечатление, что процесс идет обвально, его уже не остановить. А причины неизвестны, что бы ни думали в Университете. Как выражается мой готийский знакомец Зигвальд Герлиц – врата ада открылись.

– Зигвальд – необразованный варвар с уровнем культуры, будто у питекантропа. Одного у готийцев не отнимешь: они способны чувствовать. Инстинкт, ощущение опасности, предвидение на высоте; с нами, людьми цивилизованными, не сравнишь. Со временем готийцы стали ближе к природе, спасибо искусственной деградации.

– Хоть какая-то польза от «Легенды»…

Глава четвертая Второй рассказ Степана Королева ДЕЛОВЫЕ ЛЮДИ НЕОФЕОДАЛЬНОЙ ЭПОХИ

Баршанце-Бьюрдал.

8-12 августа 3273 г. по РХ

Пан алхимик меня честно предупреждал: Зигвальд и его родственники являются людьми решительными, твердыми и не ищущими компромиссов. Никаких половинчатых решений, никаких сделок. Холодный климат Готии, жизнь почти в первобытных условиях и постоянная угроза, исходящая от «мистической» составляющей меркурианского бытия, полностью изменили психологию людей – бездеятельность и нерешительность здесь невозможны, не выживешь.

Готийцы, особенно живущие далеко к северу на полуострове Лейгангер, считаются наиболее варварским народом планеты, они скатились по «шкале одичания» до уровня военной демократии древнегерманского или древнескандинавского образца, споры и конфликты решаются на альтинге, король – фигура декоративная, никакой реальной власти не имеющая. В случае начала войны предводители дружин избирают единого командующего (опять же им может оказаться не король, а наиболее удачливый и доблестный вождь), по окончании боевых действий армия распускается по домам.

Идеальная демократия подразумевает, что любые важные решения принимаются советом семьи или союза племен. Семейства в Готии обширны, большинство дворян, обитающих в радиусе сотни километров от Берлоги Зигвальда, приходятся ему родней; родство у готийцев исчисляется до девятой степени, то есть девятиюродный брат тебе – как единокровный, а дядя со стороны матери для ребенка ближе, чем отец: пережитки матриархата, вернее полнейшая реэволюция семейных отношений.

Николай уверял, что при «благоприятных» обстоятельствах, лет через пятьсот Готия деградирует до общинного строя, с минимальным социальным расслоением – например, к простецам здесь уже относятся будто к настоящим людям, без присущего дворянам южных королевств пренебрежения.

Зигвальд Герлиц был младшим сыном, в соответствии с субординацией варваров он не мог призвать на собственный совет более старших родственников, но вот сверстников, ненаследных и малоземельных – сколько угодно. Тем более что многие из них входили в гильдию Стражей Крепостей, нерушимое братство, противостоящее наступлению того, что Жучок именовал «Тьмой».

О своем желании поговорить с родичами и решить, что именно делать дальше с моей светлостью, Зигвальд предупредил еще до путешествия в Морской замок, а три дня спустя по нашем возвращении в Берлогу съехались тридцать девять благородных из окрестных маноров – люди сплошь молодые, суровые и твердо поддерживающие мнение моего покровителя о грядущем Конце Света. Меня Зигвальд представлял как Стефана фон Визмара, одного из наследников Того Самого Визмара, которому и присягали предки всех присутствующих…

Некоторые поначалу хмурились – благородные видели, что я обыкновенный человек, не обладающий возможностями homo novus, а говоря короче, простец. Зигвальд с Теодегизилом, однако, ничуть не смутились, объяснив, что господина Стефана обучили в других мирах, как скрывать свою истинную сущность, и дали сомневающимся слово: это действительно Визмар, его «узнал» Морской замок, подтверждения получены более чем основательные.

Нетико и почтенный пан алхимик тоже вызвали осторожный интерес – сдержанные готийцы потихоньку разглядывали здоровенного андроида и недоумевали: «не-живых» такого обличья они раньше не встречали. Ну а присутствие в доме Николая из Дольни-Краловице было и вовсе событием исключительным – известно, что занимающиеся таинственным ремеслом люди с других планет всегда предпочитали общаться с меркурианцами исключительно по деловым вопросам, редко покидали свои резиденции в городах, не путешествовали и предпочитали не вмешиваться в жизнь коренных обитателей планеты. Однако Зигвальд клятвенно уверял, что алхимик очень помог во время экспедиции к замку Визмаров.

Странно все это. Странно и подозрительно.

– …Улыбайся и делай вид, будто все идет прекрасно, – втолковывал Николай. – Готийцы должны видеть в тебе не только отпрыска герцогского рода, но и человека, разделяющего их трудности. Постарайся мыслить так же, как они.

– Не получается, – признался я. – Я ведь знаю, что ада или рая не бывает, а страшные инфернальные демоны, вылезшие из преисподней, всего лишь плод больного воображения и мастерства биоскульпторов Граульфа! Какой еще Апокалипсис? Религиозные предрассудки, вот что это!

– Уверен? – Николай вздернул брови. – Напомнить, что именно произошло на Земле в 2283 году? Предсказанное в Откровении сбылось полностью. Старый мир рухнул, немногие избранные ушли с Земли, получив божественное совершенство… Не надо понимать Святое Писание буквально, это же не должностная инструкция по пожарной безопасности! Постарайся перевести жутковатые разговоры Зигвальда и остальных на доступный тебе язык. «Конец света» переименовываем в масштабную экологическую катастрофу, которая может произойти на планете в случае разрушения проекта «Легенда», «демонов» благополучно превращаем в «существ класса „Inferno“, а апокалипсические ожидания готийцев – в серьезную озабоченность дворянской элиты Меркуриума стремительно ухудшающейся обстановкой. Жить сразу станет легче.

– Проще не придумаешь, – проворчал я. – Хорошо, согласен. Как думаешь, чего конкретно они хотят от меня? Чего ждут?

– Не торопись, все выяснится. Не забудь, через день-другой я вас с Нетико покину, пора возвращаться домой, в Моравию. Работа, офис, начальство, сам понимаешь. Кстати, вот, забери и спрячь…

Николай извлек из пояса крупную золотую монету с орлом Остмарка и профилем короля Оттона. Передал мне.

– Это что?

– Дензнак. Вернее, портативное сигнальное устройство, способное отослать импульс на спутник, а оттуда на мой личный коммуникатор. Видишь, на ребре значок Печатного двора в виде звездочки? Постучи им по твердой поверхности, активируется наноустройство, вмонтированное в монетку. О том, что я получил уведомление, даст понять слабое свечение на аверсе. Об одном прошу: пользуйся аварийным маячком только в чрезвычайных обстоятельствах, непосредственно угрожающих жизни. Если ты упадешь с лестницы и сломаешь руку, спешно вызывать меня нет необходимости.

– То есть связь односторонняя?

– Да. Совет Первых отслеживает использование высоких технологий на планете и не одобряет любые виды передачи сигналов, за исключением форс-мажорных ситуаций… Маячок даст знать, где ты находишься, а дальше я попробую что-нибудь предпринять.

– Например?

– Не знаю. Появлюсь сам, пришлю автоматический челнок с базы «Доннар», попытаюсь выйти непосредственно на Нетико – у андроида есть приемо-передающее устройство.Запомнил? Только в крайнем случае – я не хочу, чтобы следящие станции Совета засекли непонятный источник сигнала. Незачем привлекать внимание, мы не в том положении…

– Не понимаю, чем ты сможешь помочь нам, если произойдет нападение, подобное ночи Тройного затмения? Лучше бы помог современным оружием.

– Вполне хватит твоего плазменного пистолета. Тема закрыта. Я даже не имею права отдавать тебе монету, это оборудование предназначено для сотрудников Университета! Если кто узнает, меня в лучшем случае уволят.

– А в худшем?

– В худшем мне никакие гаджеты не помогут. Совет Первых не прощает ошибок. Таким образом, ты пока остаешься в Баршанце, я постараюсь навестить вас через месяц, проверить, что надумали Зигвальд сотоварищи.

– Значит, на совет рода не останешься?

– Это было бы вопиющим нарушением местного этикета. Я чужак, инопланетянин, а к алхимикам меркурианцы всегда относились не слишком приязненно. Чувствуют, что мы прибыли на планету не только для того, чтобы заниматься фармацевтикой и практической медициной. Слушай, запоминай, советуйся с Нетико – его разум хоть и искусственный, но соображает ИР куда лучше людей. Быстрее. Постарайся прижиться и понять, чего конкретно хотят готийцы…

– Предполагаешь сделать меня своим агентом в Готии?

– Пойми балда, сейчас мы работаем сами на себя. Если случится что-нибудь непредвиденное и крайне опасное, остаться в живых мы сможем только обладая нужной информацией. Кто осведомлен – тот предупрежден.

* * *

Николай ушел вечером 9 августа – оставил свою лошадку в конюшне Берлоги, забрал невеликий мешок с вещами и попросил меня и Нетико не беспокоиться: в нескольких километрах от крепостишки алхимика подберет челнок.

Дом был наводнен незнакомыми людьми, благородными и приехавшими с ними простецами. Места хватило всем, наиболее знатных и родовитых поселили в центральной башне, некоторые поставили во дворе шатры, прочих устроили в общинных домах. Четверо родственников Жучка оказались самыми настоящими язычниками: они приперли с собой на телегах «походных» идолищ, поставили их возле тына и принесли в жертву истуканам нескольких овец. Готийцы-христиане смотрели на поклоняющихся Вотану и Доннару сородичей без всякой враждебности – веровать в других богов никто не запрещает.

Я бродил по усадьбе как неприкаянный. Конечно, со мной были вежливы, а Зигвальд приставил троих слуг-простецов, заодно выполнявших роль телохранителей. Командовал ими рыжебородый Гунтрамн, здоровяк этнического типа Норд-II, тот самый, что отличился в ночь Тройного затмения и очень помог мне руководить обороной Берлоги после ранения Зигвальда и Теодегизила.

Впрочем, по сравнению с Нетико даже самый рослый и сильный простец выглядел сущим заморышем. Получив возможность передвигаться и действовать самостоятельно, ИР пользовался ею на полную катушку – если раньше коробочка ПМК всегда находилась при мне, в кармане или прицепленная на рукав, то сейчас андроид исчезал на долгие часы, а вечером оправдывался: изучаю обстановку, завожу нужные знакомства, присматриваюсь и систематизирую полученные данные.

– Я полностью изучил готийский диалект, – хвастался Нетико. – Несомненно, это искусственный язык, воссозданный по древним земным образцам. Классический немецкий или латынь используются как языки всеобщие, для того чтобы человек из сравнительно цивилизованного прибрежного Бьюрдала мог понять соплеменника, живущего в тысяче километрах к северу и одичавшего до уровня двух баллов по шкале Серкис-Ромма.

– Зачем это тебе? – уныло спросил я.

Мне очень не нравилось, что решения, скорее всего, будут приняты родственниками Зигвальда без моего участия и оглядки на мое личное мнение. Николай – соотечественник и человек, воспитанный близкой мне цивилизацией! – бессердечно оставил нас с Нетико среди малознакомых людей, что выглядело не слишком красиво с его стороны, а устремлений готийцев я доселе не понимал. Зигвальд пока отказывался что-либо объяснять.

– Хочу понять образ мыслей и подоплеку поступков туземцев, – объяснил Нетико. – Их логику, общие стереотипы поведения.

– Успешно?

– Более чем. Все их действия направляет страх. Страх тщательно скрываемый, возможно подсознательный, инстинктивный. Готийцы очень напуганы и предрекают скорое падение всех прежних устоев, разрушение привычного им мира, хаос и…

– О боже! – Я едва не взвыл. – Еще одно слово про Конец Света, и я…

– Помолчи, – жестко оборвал меня Нетико. – Вот тебе простые и доступные выводы: почему-то именно на севере континента «Легенда» окончательно вышла из-под контроля. Среда обитания постепенно становится неприемлемой для человека, это означает, что Готию придется… кхм… эвакуировать. То есть люди вынуждены будут переселяться к югу, за Танвальдский хребет, где их никто не ждет. Как следствие – военные столкновения. Искусственная полуразумная жизнь начала вытеснять своих создателей, образуя экосферу, в которой нет места человеку. Когда «мистические» существа заставляют тебя покинуть дом, принадлежавший предкам, и уйти, это ли не апокалипсис? Теперь понимаешь?

– Не совсем.

– Ты тупеешь на глазах! Проснись! Сегодня Готия, завтра Остмарк, послезавтра кто? А через полгода? Людей сбросят в океан? Поголовно вырежут? Любая жизнь, включая искусственную, не терпит конкурентов. Малочисленных и слаборазвитых неандертальцев на Земле вытеснили и истребили более сильные кроманьонцы…

– Не вижу параллелей с Меркуриумом. Людей тут много, они вооружены и будут защищаться.

– Много? – изумился Нетико. – Два с половиной миллиона дворян! И миллиард с небольшим клонов, большинство из которых не способны действовать самостоятельно, только под руководством благородных! Что говорил Николай? На планете обитают больше тысячи двухсот видов искусственных зверюг, по данным Университета – сто миллионов зарегистрированных особей! По четыре монстра на каждого homo novus! Часть животных размножается, другие, самые опасные, каким-то образом научились воспроизводить потомство партеногенезом и скрещиваться с менее вредоносными видами! Ты не заметил, что простецы чаще всего оказывают тварям лишь пассивное сопротивление и ждут защиты от дворян? Если чудовища начнут плодиться в геометрической прогрессии, то…

– Не кричи. – Я поднял ладони в примирительном жесте. – Объяснил бы сразу, а не говорил загадками! Выходит, они видят в людях только конкурентов? А законы трофической сети и экобаланса применимы и к граульфианским тварюгам?

– Естественно, – кивнул Нетико. – Человек представляет для них опасность, которую надо устранить любым способом. Выход один – тотальный геноцид. Учитывай, что значительная часть зверья обладает IQ куда выше, чем у человекообразных обезьян Земли. Не только инстинкты и рефлексы, еще и возможность соображать, выбирать между решениями, общаться между собой. Своеобразный коллективный разум.

– Боже мой… Если эту чуму не остановить, значит…

– Значит, Меркуриум станет первой планетой, где создания человеческих рук уничтожат своих создателей из стремления жить. Жить в мире, где нет соперников. Жить по своим законам, которые складываются прямо сейчас, когда экосфера начала саморазвиваться без участия людей, когда «Легенда» сбросила ярмо обязательного контроля и подчинения человеку. Малое творение в один прекрасный день решило не подчиняться творцам.

– Массовое бессознательное? – ввернул я.

– Вполне сознательное, – сказал Нетико. – Любая жизнь, подобная моей, электронная, биоэнергетическая, естественно эволюционировавшая, реконструированная и так далее, будет противиться чужому диктату. Жизнью и эволюцией нельзя управлять извне. Это спонтанный процесс. Лавину не направишь по заранее выбранному склону и не рассчитаешь ее силу.

– Значит, Меркуриум обречен?

– Не обязательно. Достаточно выбрать приемлемые формы сосуществования, симбиоза… Но у меня складывается впечатление, что гиперэволюцию искусственной жизни Меркуриума или намеренно подталкивают, или в проекте «Легенда» допущены умышленные ошибки.

– Кем допущены?

– Откуда я знаю? – пожал плечами Нетико. – Информации минимум. Я не вижу смысла в сознательном уничтожении самого проекта или его перенаправлении в иное русло. А особенно в уничтожении разумного человеческого населения планеты.

– Погоди, ты только что говорил про устранение конкуренции со стороны людей? Противоречия не замечаешь?

– Нет никакого противоречия. Леопарды не станут истреблять львов, львы медведей и волки рысей. У каждого хищника – а человек ведь именно хищник! – своя специализация. Люди могут ужиться – и, кстати, в минувшие века отлично уживались! – с искусственными существами. Некоторые твари, объектом охоты которых являлся ваш вид, в трофической цепи занимают доминирующее положение, следовательно конкурентами они не являются – возьми хоть «демонов» вроде анимафага.

– Снова не понимаю!

– Ох, дебил!

– Ты поосторожнее в выражениях! Обижусь! ИР обязан проявлять уважение по отношению к человеку!

– Я просто называю вещи своими именами. Давай объясню на пальцах…

– Благо, теперь они у тебя есть.

– Не придирайся к словам. Истории известен единственный случай сосуществования двух различных цивилизаций, так?

– Люди и сообщество машинных разумов «Птолемея», – подтвердил я.

– У нас была и остается масса противоречий – среда обитания, жизнь в различных временных потоках, целью человечества остается создание материального, в то время как мы создаем нематериальное. Мы умеем только думать, за исключением случаев, когда получаем физическое тело и можем изменить материю. Гляди…

Нетико взял со стола лист тончайшего пергамента, быстро свернул игрушечный самолетик и запустил его в окно. Маленький планер упал возле тына, обносившего Берлогу.

– Искусственных разумов в Содружестве Сириус-Центра десятки миллиардов, каждому собственного андроида не предоставишь. – ИР похлопал себя по груди. – Мы вместе, люди и виртуальные личности, мгновенно нашли способ симбиоза. Мы придумываем, вы создаете. Все довольны. Идеальная гармония. Такая же гармония существует в живой природе – любые живые существа или охотятся друг на друга, или друг другу помогают ко взаимной пользе.

– Прописные истины, – усмехнулся я.

– Но почему тогда эти истины не действуют на Меркуриуме? Девяносто пять процентов существ, созданных Университетом Граульфа – если, конечно, поверить словам Николая! – относятся к человеку безразлично. Просто живут, охотятся на естественно эволюционировавших животных или своих сородичей и не включают вид homo sapiens в свою пищевую цепочку. Они являются составной частью «сказки», удивительный зверек лишь часть общего антуража. Зачем ему кидаться на человека, который заведомо сильнее и умнее?

– Не знаю.

– Во-от! После ночи Тройного затмения Зигвальд прямо говорил – некоторые из существ, напавших на Баршанце, всегда были мирными, человек их мало занимал. Почему так случилось, спрашивается?

– Тоже не знаю.

– Ну что ты заладил, как попугай! Думай! Ваш биологический вид придумал нас, всемудрых ИР! Значит, и сделать настолько простые выводы тебе вполне доступно!

– Вы не всемудрые, у вас просто намного больше времени для размышлений… Постой! Кажется, понял! Ты упоминал о коллективном разуме, верно? Он может направить действия «нейтралов» на своего основного противника?

– Неверно, – вздохнул Нетико. – Коллективный разум обязан действовать по пути минимального сопротивления, его должно интересовать собственное выживание, которое немыслимо в состоянии постоянного конфликта. Подсказка: «нейтралы» действуют по своей воле лишь отчасти.

– Внешнее управление? Кто тут распинался о том, что жизнью и эволюцией нельзя управлять?

– Управлять нельзя. А подталкивать к определенным действиям можно.

– Но зачем?

– Тебе предоставить сразу семь логичных версий?

– Давай! Мне любопытно!

– Первое: кому-то не нужно присутствие людей на Меркуриуме. Второе: кто-то на Граульфе решил, что «Легенда» себя изжила, и решил покончить с проектом, попросту его ликвидировав. Третье: Совет Первого Поколения зашел в тупик, не зная, как продолжать развивать «сказку», и специально вызывает раздражение населения, чтобы однажды покончить с «тварями», спровоцировав всеобщую войну против искусственной жизни. Четвертое: вмешательство инопланетян, полагающих, что Меркуриум находится в их сфере интересов – я имею в виду как Миры Конвенции, так и реальных «зеленых человечков». Пятое: разозленный на все сущее маньяк завладел секретами «Легенды» и решил отомстить за свои обиды настолько экзотичным способом. Шестое: в Университете пошли на рискованный и засекреченный эксперимент, пытаясь вывести «Легенду» на абсолютно новый уровень. И, наконец, седьмое: мы видим завершение грандиозного плана, разрабатывавшегося несколько столетий, – окончательное создание мира, где будет господствовать жизнь, сотворенная при помощи биомоделирования, а человек был лишь одним из инструментов, использовавшихся в конструировании Urbis Prenaturalis. Пока хватит?

– Ты параноик, – сообщил я Нетико.

– ИР не страдают психическими расстройствами, сколько раз можно повторять! Но ведь любое из предложенных объяснений реально? Соответствует общей картине мира?

– Погоди, а как в изложенные тобой варианты вписываются Риттер фон Визмар и его мятеж? Чего он хотел добиться?

– Противодействовал, – ответил ИР. – Противодействовал какому-либо из только что озвученных планов. Само слово «мятеж» подразумевает восстание против чего-то. Герцог Визмар не хотел власти или богатства, его вела вперед некая сверхценная идея, это подтверждают все наши наблюдения. Зигвальд и его бородатые дружки точно знают, почему был поднят мятеж. Готийцы малоразговорчивы, но по их виду и поведению я могу заключить: на совете рода мы услышим много неожиданного.

– Ты знаешь, что Николай отдал Зигвальду блокнот, который мы нашли в Морском замке?

– Разумеется. Очень странный документ, не находишь?

Я хотел ответить в том смысле, что готийские тайны опостылели до тошноты, но тут в гостевой покой зашел рыжий Гунтрамн. Как обычно не постучавшись.

– Вельможного господина фон Визмара и не-живого просят пройти, – сказал простец. – Хозяин приглашает принять участие в тинге младших сыновей рода. Без вас никак нельзя… Я провожу.

– Быстро переодевайся. – Нетико подтолкнул меня кулаком в плечо – жест, перенятый от Николая. – Пурпурная рубаха, плащ и украшения в сундуке. Среди варваров ты должен выглядеть как настоящий Визмар! Чего сидишь? Заставлять себя ждать нехорошо, нарушение правил вежества!

Гунтрамн встал у двери и молча ожидал, пока моя светлость не облачится достойно большого тинга.

* * *

Я встречал людей, утверждавших, будто перед покорением космоса человеку непременно следовало получить опыт в освоении похожей стихии – океана. Такой же непредсказуемой, опасной и зловещей. Толчок к бурному развитию наша цивилизация получила только когда освоила мореплавание, породившее эру Великих открытий.

Достаточно вспомнить о том, что большинство навигационных, лоцманских и прочих спецтерминов благополучно перекочевали с океанских кораблей в космос, даже топовые огни на межзвездных судах остались такими же, как столетия назад, – красный и зеленый.

Культура настоящего, исконного мореходства у нас в Содружестве Сириус-Центра возродилась только на планетах-океанах вроде Нуово-Корфу или Шестьдесят Первой Лебедя. Я как человек, выросший на «Эквилибруме» и проводящий едва ли не половину времени в перелетах, большую воду откровенно недолюбливал – катался, конечно, на океанских яхтах, когда прилетал на Корфу в отпуск поваляться на пляжах и отдохнуть от работы, но не более того. Море не для меня – то ли дело холодное безмолвие Вселенной! Я почему-то всегда считал, что нет постыднее смерти, чем утонуть.

Тем не менее перспектива «оказаться на пиру у морского великана Эгира» (под этим мифологическим эвфемизмом меркурианцы подразумевали гибель человека в океане) ныне оказалась вполне реальной – Зигвальд, с присущей ему неуемной энергией и твердолобой убежденностью в своей правоте, уговорил тинг немедля снарядить экспедицию на южный материк. Вот так, ни больше ни меньше.

Основанием к этому послужила треклятая записная книжка, найденная нами в Замке Визмаров – для Зигвальда это был документ, равный по силе воздействия откровению свыше.

Но давайте обо всем по порядку.

Совет рода проводили в обширной трапезной Берлоги, заодно выполнявшей роль парадно-церемониального зала. Обстановка самая простая – бревенчатые стены, столы, лавки, хозяйское «высокое место», на пиках закреплены родовые вымпелы Герлицов, три золотые лучные стрелы в черном поле. Простецов из дома выпроводили, чинно расселись, мне Зигвальд отвел место по правую руку от себя, Нетико встал за моей спиной.

Живописные типажи, ничего не скажешь. Чувствуешь себя путешественником во времени, нежданно-негаданно провалившимся в эпоху «Беовульфа» или «Саги о Сигурде». Все как один бородаты и длинноволосы, одеваются единообразно – меха, длинные рубахи с тонкими поясами, шаровары с обмотками. Клинки оставили внизу, на особой стойке – нельзя идти на совет с оружием, закон не велит.

Зигвальд представил каждого, две трети языколомных имен я не запомнил, понадеялся на идеальную память Нетико. Н-да, семейство у Жучка оказалось разветвленное – все эти люди приходились друг другу братьями в том или ином колене, зятьями, дядями или племянниками. Как мне потом сказал ИР, собралась сплошная молодежь, горячая и неустрашимая, самому старшему не больше столетия. Мне такой возраст все еще казался весьма почтенным, но у homo novus совершенно другие представления о летоисчислении.

Из сорока одного благородного с учетом Зигвальда и Теодегизила девятнадцать оказались Стражами Крепостей, промышлявшими возле ближайшей технозоны «Северо-запад-2», той самой, где месяц назад приземлился мой спасательный челнок. Предводителю Стражей, Огану с Медвежьего озера, и дали первое слово.

Ничего хорошего от Огана мы не услышали. С начала нынешнего лета гильдия понесла невосполнимый урон, погибли или пропали без вести три десятка Стражей, все дворяне. Обычно столько людей погибало года за четыре. Деревни вокруг Крепости пустеют, в ночь Тройного затмения нападению подверглись одиннадцать поместий, два сожжены. У границ вечных льдов на севере лучше вообще не появляться, там «иная жизнь» полностью заместила естественную.

Готийцев очень беспокоила приближающаяся осень: едва выпадет снег, многие поселения окажутся отрезанными друг от друга, оказывать поддержку соседям станет невозможно. Простецы смертно боятся, господам приходится спешно отселять их в более спокойные районы, и без того небогатый урожай остается неубранным. Некоторые дворяне с побережья Лейгангера и сами вынуждены оставить свои владения – «прорывы» из субарктических областей происходят с пугающей частотой.

Я уже слышал о «прорывах» – Зигвальд довольно смутно разъяснил, что так называются внезапные массовые атаки зверья, стремительно приходящего с севера и за несколько часов уничтожающего один из незащищенных поселков. Затем твари снова исчезают в тундре или лесах предгорий. Первый большой «прорыв» из Ледяного Пояса произошел четыре года назад, но тогда вмешалась Гвардия Небес и вроде бы обошлось малой кровью. С тех времен специальное подразделение Совета Первых предпочитает не вмешиваться, вероятно потому что Гвардия попросту не успевает следить за событиями, все происходит чересчур быстро…

Словом, положение в Готии осложнялось с каждым днем и все собравшиеся твердили: к зиме страна полностью погрузится в хаос, жизнь станет невыносимой. Поговаривают, будто в начале сентября готийский король соберет альтинг – пусть главы родов решают, что делать дальше и как обороняться. Однако гости Зигвальда не были уверены, что альтинг примет сколь-нибудь приемлемое решение, речь ведь пойдет о новом дележе земель и возможном массовом исходе с севера…

Поэтому необходимо как можно быстрее предпринимать самые радикальные меры, без оглядки на альтинг и короля. Тем более что вассальная присяга была дана вовсе не королю, а герцогам Визмарам.

Тут общее внимание переключилось на меня и я понял, что сказать решительно нечего. Что я мог предложить этим людям?

Положение спас Зигвальд, мгновенно перехватив инициативу. Велеречиво описал мои сомнительные подвиги, рассказал о поездке в Морской замок, предъявил блокнотик в черной обложке, передал его остальным – посмотреть. Обратил особое внимание на карты Гельвеции. Затем словно бы невзначай упомянул о сгинувшем корабле Визмаров, «Рейнгольде», обнаружить который не могут больше века, и весьма красиво повернул разговор к южному материку.

Нетико едва слышно хмыкнул, ИР начал понимать, куда именно клонит Жучок. Знаки, оставленные в подземном убежище замка, недвусмысленно давали понять: ищите на Гельвеции.

Я похолодел: полоумный готиец потащит нас через океан? Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что?! Этого только не хватало!

Зигвальд умел быть убедительным, при этом изящно связывая несвязываемое. На мой пристрастный взгляд исчезновение «Рейнгольда» сто двадцать четыре года назад, набросанные от руки схемы в блокноте, кровавая война на севере континента и загадочные интриги Риттера фон Визмара имеют к настоящему положению дел лишь косвенное отношение – сколько времени прошло! – но я вновь позабыл, что для готийцев это происходило едва ли не вчера. Мятеж помнили в каждой семье, а большинство северян сражались вместе с Визмаром и ждали его возвращения…

Нетико аккуратно положил ладонь мне на плечо, предостерегая от необдуманных слов. Ох и тяжеленная рука у этого андроида! К счастью, пока меня никто не спрашивал – варвары начали долгий спор на своем гортанном диалекте, который я понимал с пятого на десятое.

Итоги меня ошарашили: менее чем за полчаса готийцы пришли к полному согласию. На организацию Зигвальду отвели десять дней, каждый из присутствующих поможет деньгами, некоторые отправятся вместе с нами. Точкой сбора решено определить Бьюрдал, торговый город, расположенный южнее по побережью.

Вот так, просто и без экивоков. Добро пожаловать на Гельвецию.

– …А ты рассчитывал на тихую и благополучную жизнь в Баршанце? – поинтересовался Нетико вечером, когда тинг и последовавшая за ним богатая трапеза окончились. Чинные разговоры и пиршество меня смертно утомили, глаза слипались, но посоветоваться с ИР было необходимо. – Тем более что действительно спокойной жизни здесь не будет по вполне понятным причинам. Напомню, что Тройные затмения на Меркуриуме происходят через каждые шестьдесят четыре дня, ждать следующего осталось недолго. Надеюсь, «Штерн» ты не потерял?

– Вроде нет. – Я машинально сунул руку под набитый соломой матрас и нащупал кобуру с пистолетом. – Значит, все повторится? Опять?

– Опять, снова, каждый раз, все чаще и чаще, – монотонно произнес Нетико. – Николай утверждал, что на активность животных влияет расположение меркурианских лун и сезонные изменения климата, а скоро холода, начнется миграция существ на юг, зверье будет голодно… Веселенькая зимовка ждет нас в Берлоге. Одно утешает: в отличие от людей, андроиды несъедобны.

– Ты решил до инфаркта меня довести?

– Ничего подобного, я лишь непредвзято обрисовываю ближайшие перспективы. Если чудища тебе оторвут руку, как Зигвальду, твой организм не регенерирует. Так может быть, перестанешь стонать, оплакивая свою несчастную судьбу, и займешься делом? Без оглядок на последствия для себя? Другого выхода попросту нет.

– Но ведь мы ничего не знаем о Гельвеции! – взорвался я. – Что там искать?!

– Ответа на этот вопрос у меня нет. Надо делать хоть что-нибудь! Идешь вперед, не видя цели? Ничего страшного, куда-нибудь да выберешься! Пассивность – не лучший способ существования. Особенно на этой планете. Есть и более рациональное соображение. Даже если мы ничего не достигнем, из Готии следует убраться как можно дальше и как можно быстрее. Гельвеция вроде бы вполне безопасна. До поры до времени, конечно.

– Выходит, ты беспокоишься за меня? Машинный разум?

– Я существо симбиотическое, без человека не обойтись. И потом, неужели тебе не интересно? Угасли последние искорки романтики? В конце концов, а вдруг ты спасешь мир?

– Мир обычно спасают супергерои, а таковых в реальной жизни не бывает.

– Дурацкий предрассудок. Совершить нечто невероятное, влияющее на судьбы народов и цивилизаций, может любой, самый обычный человек, что неоднократно подтверждено вашей историей. Вспомни, как появился «Бич Божий», разделивший человечество на две эволюционные ветви? Гениальная ошибка, допущенная при создании биологического оружия… Другие примеры привести?

– Герцогский титул – прекрасная карьера для заштатного пилота Торгового Флота!

– Поменьше самоуничижительной иронии, побольше здравого смысла, дражайший симбионт! Зигвальд и его родичи надеются на тебя. Как и предполагалось, ты становишься неким символом… Постарайся соответствовать.

– Чему?

– Представлению готийцев о семье Риттера фон Визмара, рыцаря без страха и упрека. Единственного, кто посмел бросить вызов апокалипсису, безликой и беспощадной Судьбе. Выражаясь доступнее – разваливающейся на глазах «Легенде», ставшей представлять не глобальный экологический проект, а движущую силу очень скорого бедствия планетарного масштаба.

– Да не получится у меня!

– Прекрасно все получится. Причем не надо особенно стараться, Зигвальд с дружками все сделают за тебя. Не упусти главного – ты невероятно удачлив! А удачу варвары Готии ценят высоко, куда выше, чем все золото мира!

– Череда случайностей, – вяло возразил я и получил в ответ вполне ожидаемое, слышанное неоднократно:

– Случайностей не бывает. Кроме того, удача либо есть, либо ее нет. Я бы на твоем месте не жаловался – ты доселе жив и здоров!

* * *

Когда Бьюрдал именуют «городом», мне хочется смеяться, да и Нетико едва сдерживает свой эмоциональный центр – улыбающийся андроид типа «CS-101» выглядит глуповато. Это поселение построили иноземные купцы, а не готийцы, Бьюрдал является крупной (по местным меркам) морской торговой гаванью.

С юга привозят ткани, зерно, вина и безделушки, а у туземцев скупают меха, кость и шкуры морского зверя, необработанные полудрагоценные камни, до недавнего времени добывавшиеся в Танвальде, и прочие товары, редкие для цивилизованных государств. Выгода взаимная – Готия получает продовольствие, в котором испытывает вечный недостаток, торговцы же имеют хорошую прибыль: ценный мех идет в Остмарке, Моравии, Лимбурге или Бельгике по десятикратно завышенным ценам.

Строили Бьюрдал беспорядочно, без какого-либо плана. Бухта отделена от моря длинной каменистой косой, причалы деревянные, а вокруг порта разбросаны склады, жилые дома, несколько постоялых дворов и резиденции крупных торговых союзов. На окраинах загоны для скота, несколько ветряков и мастерские. Пахнет в городке подгнивающими водорослями, рыбой и навозом. Ветер холодный, за полосой дюн и разрушенными временем желтоватыми скалами – серый океан. Неуютно.

Мы вчетвером прибыли в Бьюрдал к вечеру 11 августа – я, Зигвальд, Нетико и Гунтрамн-простец, который прежде выходил в море гребцом на одной из ладей, принадлежавших отцу Жучка. Предстояло несколько дней подождать остальных.

Заботы по обеспечению и снаряжению похода брали на себя Оган и Эохар, двоюродные братья Зигвальда, жившие на побережье и владевшие собственными кораблями – они придут в Бьюрдал морем. Зигвальду же вменялось за это время отыскать Свободных Торговцев и нанять их: из казны Берлоги взяли золото в слитках и монетах, их везла отдельная лошадь.

– Свободные Торговцы – это еще одна неофициальная гильдия, – объяснил мне всезнающий Нетико, успевший разговорить Эохара на следующий день после тинга и выяснить некоторые подробности. – Они не подчиняются корпорациям и торговым союзам, правила для них не писаны. Основное направление – контрабанда, изредка пиратство. Перебивают коммерцию государственным компаниям в северных морях. С готийцами дружат, поскольку местные законы контрабанду преступлением не признают, а гильдия поставляет зерно по значительно меньшим ценам, чем остийские или моравские купцы…

– Каков смысл их нанимать? – не понял я. – Оган вчера уверял, будто дважды ходил на Гельвецию на своем судне. Зачем понадобились посторонние люди?

– Дослушай. Даже самые крупные многовесельные готийские ладьи не идут ни в какое сравнение с кораблями Торговцев. Во-первых, неплохое вооружение. Если занимаетесь противозаконным промыслом, всегда есть риск нарваться на военные корабли крупных держав – там открыто не одобряют экономических преступлений. Во-вторых, гильдия частенько берется за решение деликатных проблем заказчика – только плати. Настоящие джентльмены удачи, нечто вроде наемников. Берет за услуги дорого, однако на их слово можно положиться. И в-третьих, они настоящие короли моря. Оган рассказал, что во время мятежа Визмара Торговцы снабжали армию герцога, отрезанную остийской кавалерией от плодородных районов, на них открыл охоту флот его величества Оттона, но Торговцы ушли без потерь… Где находится их главная база, не знает никто, равно и численность Торговцев неизвестна. Десять судов? Двадцать? Пятьдесят? Ладьи Эохара и Огана пойдут с нами в качестве сопровождения.

– Хорошо, допустим. А если мы не найдем в Бьюрдале Свободных Торговцев? Тогда что?

– На дворе лето, самый сезон для купцов. Корабли гильдии курсируют между двумя основными гаванями Готии, Бьюрдалом и Лейгангером, нельзя упускать прибыль… Зигвальд собирается отвалить Торговцам столько золота, что можно целую эскадру купить…

– Остается надеяться, что они согласятся.

– За такие деньги – согласятся.

По прибытии в Бьюрдал выяснилось, что в порту нет ни единого корабля, последняя шхуна из Моравии вышла в море недавним утром. Ничего не поделаешь, придется ждать. Зигвальд и раньше бывал в городе, потому уверенно направил нас к богатому постоялому двору «Черный тюлень» – незачем скупиться и жить в трущобах, неизвестно, сколько мы просидим в Бьюрдале.

«Тюлень» принадлежал торговому дому Иоахима Лемпенса, босса меркурианской «транснациональной корпорации» со штаб-квартирой в Регенсбурге – трудовое купечество устроилось со всеми доступными в Готии удобствами. Обслуга – только простецы, за которыми надзирает управляющий из бедных дворян (какой обеспеченный человек поедет работать в эдакую глушь?), здание крепкое, первый этаж каменный, надстройка с мансардой деревянная, полдесятка пристроек – конюшни, громадный сарай с припасами на зиму, кухня, немаленькая баня. Канализация отсутствует, отхожее место на дворе, однако нужник теплый, отапливается жаровней.

Из-за обычной «цивилизованной» сегрегации едва не разгорелся скандал – простецов (меня и Гунтрамна) вместе с андроидом управляющий решил поселить во флигеле, предназначенном для существ низшего порядка. Зигвальд напыжился и заявил, что жить он будет только вместе со своими людьми и готов переплатить. Нам начали что-то говорить про обязательные правила и традиции, но Жучок положил правую ладонь на рукоять клинка, второй изъял из кошеля еще три золотые кроны моравской чеканки, после чего управляющий решил не связываться со вспыльчивым варваром и выделил две комнаты на втором этаже, сразу возле лестницы. Кроме того, постоялый двор пустовал – гостей сегодня не было, так зачем же терять деньги, спрашивается?

Устроились, заказали плотный ужин, Зигвальд приказал истопить баню, отмыться с дороги – при всем одичании и общественной деградации, с гигиеной в Готии дело обстояло на приличном уровне. Нетико водные процедуры интересовали мало, и андроид, пока не стемнело, отправился исследовать город. Когда вернулся, не помню, я уже заснул в отведенном нам покое «для благородных».

– …Поднимайся, спал ты явно больше положенных восьми часов. – Нетико толкнул меня в плечо. – Если бы мне однажды сказали, что придется таскать человеку завтрак в постель – высмеял бы!

– Издержки обладания физическим телом, – сообщил я, протерев глаза. ИР и впрямь проявил неслыханную любезность: доставил с кухни поднос с только испеченными булочками, плошкой меда, растопленным маслом и горячей копченой рыбой. – Сколько времени?

– Судя по углу подъема светила над горизонтом, около девяти утра. Все нормальные люди на ногах с рассвета. Зигвальд успел познакомить меня со своим приятелем, из здешних алхимиков, – в Бьюрдале находится один из центров наблюдений. Господин Эдельверт смотрел на эту модель андроида словно на чудо из чудес. Они в обеденной зале, разговаривают…

– Алхимики? – пробубнил я, одеваясь. – Николай, кажется, просил нас не светиться и не привлекать внимания?

– А, чепуха, – поморщился Нетико. – Лучше взгляни сюда…

ИР отбросил деревянную щеколду и распахнул ставни. Показавшийся мне мрачным и негостеприимным Бьюрдал утром выглядел совсем иначе. Беленькие здания или золотистые срубы под острыми крышами, где-то радостно гавкает собака, слышно мычание коров, выпущенных пастись на прибрежные холмы. Небо чистое, без единого облачка, по спокойному лазурному океану протянулась полоса солнечных бликов.

На море заметны светлые пятнышки, не иначе паруса. Прав был Зигвальд, гавань Бьюрдала недолго останется пустой.

– Садись кушать, остынет, – сказал Нетико. – Итак, новости. Сразу после восхода солнца в порт пришли две ладьи с Лейгангера, которые нас не интересуют, и моравский купец, шхуна «Мировой змей» – доставили пшеницу, забирают выделанные кожи. На горизонте еще два судна, причалят ближе к полудню. Есть надежда, что одно из них принадлежит Свободным Торговцам.

– Ох, не нравится мне это! Зачем связываться с пиратами?

– Почему же именно «пиратами»? Обычные искатели приключений, сорвиголовы, которым обрыдла повседневность и жизнь в тихих поместьях благополучных южных княжеств… Да, бывает, Торговцы устраивают налеты на конкурирующие купеческие фактории или схватываются с излишне воинственной береговой охраной, но бандитами, разбойниками и пиратами их никак не назовешь. Романтики, которым не хватает острых ощущений.

– Самые опасные люди, – сквозь набитый рот ответил я. – Известно, что бескорыстные романтики гибнут первыми и могут утащить за собой остальных.

– Разве я произнес слово «бескорыстные»? – удивился Нетико. – Весьма корыстные, я бы сказал – профессиональные. Их услуги ценятся очень дорого. Просто Торговцы зарабатывают деньги альтернативным способом, с долей риска. Не коммерческого риска, а… Назовем так: специфического.

– Это Зигвальд тебе рассказал?

– Совсем нет. Алхимик. Заканчивай с чревоугодием и пошли вниз, познакомишься.

Господин Эрик Эдельверт, граульфианец, работающий на планете по долгосрочному контракту с Университетом, оказался грустным молодым человеком с карими глазами, короткой стрижкой и нервными движениями, присущими каждому, кто обременен немалой ответственностью. Прекрасно его понимаю: если учитывать, каково сейчас приходится наблюдателям, подозревающим, чем вскорости может закончиться «Легенда», невольно впадешь в депрессию.

Алхимик, сидевший за столом напротив Зигвальда, смерил меня долгим оценивающим взглядом, кивнул и сказал тихо:

– Николай, значит, вас нашел… Все правильно.

– Нашел, – подтвердил я. – Выходит, вы знаете, кто я и откуда?

– Стараюсь не совать нос в чужие секреты, – покачал головой Эрик. – Когда потребуется, Николай мне сам все расскажет. Вы должны понимать, я обязан буду сообщить в центр Дольни-Краловице о вашем появлении.

– Не сейчас, – мягко сказал Нетико. – А скажем, через неделю-другую? Вы ведь дружите с паном Николаем?

– Он мой непосредственный начальник.

– Вот и незачем его расстраивать. Вы вроде бы говорили о Свободных Торговцах? Разрешите присоединиться к этой интереснейшей беседе! Не будем отвлекаться.

– Не будем, – покорно согласился господин Эдельверт. Спросил, замявшись: – Можно единственный вопрос? Я чувствую, ты… вы… словом, искусственный разум…

– Приятно, когда к ИР обращаются на «вы», – сказал Нетико. Сел на лавку, скрипнувшую под его немалым весом. – И андроид, и сущность ИР произведены «старым человечеством». Я и господин Стефан прибыли оттуда. Из Содружества.

– Вот даже как? Молчу-молчу. Это не мое дело, Николай предупреждал, чтобы я не вмешивался, лишь ответил на ваши вопросы. Центр расположен на побережье, на границе суши и моря… Поэтому мы сталкиваемся с бульшим количеством странностей, чем алхимики в других регионах.

– Конкретнее, пожалуйста, – попросил Нетико. – Поверьте, любая деталь, любая мелочь может оказаться исключительно важной. Зигвальд!

ИР кивнул в сторону кувшина с черным элем. Кружки наполнились.

Эрик принялся объяснять. Так же как и на других планетах, на Меркуриуме существует свой микрокосм, своя субвселенная – океан. Всерьез океан планеты не изучал никто и никогда, интерес отсутствовал. «Легендой» морские пространства не охвачены, за исключением кракенов и гигантских акул – единственные два искусственных вида, выпущенные в водную стихию, да и те отличаются от прототипов (головоногих моллюсков и обычных акул) только внушительными размерами.

За невнимание к океану пришлось поплатиться.

– Мы сами виноваты, – втолковывал Эрик, одновременно недовольно косясь на Зигвальда. Алхимик знал, что нарушает режим секретности, местным нельзя открывать тайны гильдии. Однако Николай явно дал строжайшие указания, а с руководством спорить не будешь. – Суша занимает всего тридцать четыре процента поверхности планеты, очень много островов и архипелагов… Исследования провели минимальные и только ради того, чтобы возродить на Меркуриуме земные виды промысловых рыб. А теперь представьте, что рельеф дна не имеет ничего общего с рельефом суши! Впадины-желоба глубиной до двадцати двух километров, колоссальные подводные горные цепи, невероятные формы жизни…

– Невероятные? – переспросил я.

– Что мешало заказать на Юноне глубоководные батискафы, пускай автоматические? – вздохнул Эрик. – Еще пятьсот лет назад? Постепенно собирать информацию? Сохранять ее, систематизировать, приумножать? Мы отправляли запросы – без толку. Теперь выясняется, что в океане обитают чудовища, способные уничтожить кракена.

– Опишите, пожалуйста. – Нетико не переставал быть вежливым до приторности, что мало сочеталось с его нынешней внешностью.

– Кракена? Головоногий моллюск с повышенной адаптивностью к нестандартным условиям, двадцать четыре тентакля длиной до пятидесяти метров, масса до ста тридцати тонн, схема поведения – агрессивная…

Я присвистнул, представив, каков этот монстр из себя.

– Кракенов было четыре, осталось три – одного выбросило на берег в июле. Мертвого. Летальные повреждения особи нанесены живым существом иного биологического вида. Неизвестного нам эндемика, обитающего в глубинах. Понимаете?

– Какого же он размера? – ахнул я.

– Считайте сами. Бывалые моряки рассказывают множество жутчайших историй о чудовищах океана, девяносто девять процентов из них явно выдуманы, но остается и последний процент… Упоминания о монстрах относятся в основном к экваториальным морям, но кракен-то погиб здесь, у берегов Готии.

– Еще что-нибудь? – поинтересовался Нетико.

– Спрашивайте у Свободных Торговцев, а не у меня. Я лет двадцать на палубу корабля не ступал. Морские байки и легенды – не наша специфика, достаточно забот на суше.

– Что тогда вы можете сказать о Торговцах? Кратко охарактеризовать?

– Честные, безрассудно-смелые, уверенные в себе. По-моему, даже самоуверенные, а это не лучшая черта, – уверенно ответил Эрик. – Офицерский состав каждого судна из дворян, матросы в большинстве – простецы. Из забавы скучающей дворянской молодежи гильдия постепенно превратилась в ассоциацию профессиональных искателей приключений, наподобие Стражи Крепостей.

– Неправда, – буркнул Зигвальд. – Они и мы – разные.

– Разумеется, разные, – тотчас согласился алхимик. – Стража Крепостей защищает людей от чудовищ по принятой клятве и не изыскивая обязательной прибыли, а Свободные Торговцы, Вольная Ганза, занимаются своим делом ради денег и удовольствия. Одно роднит: тяга к опасности, причем члены обеих гильдий рискуют головой по собственной свободной воле. Цели разные, смысл один. Стражи и Торговцы ни от кого не зависят, у обеих гильдий нет единого руководства, общего вождя, обязательной является только взаимопомощь… Моряки поговаривают, что Торговцы устроились на островах Грюнзее.

– Не может быть, – сказал Зигвальд. – Колония Грюнзее принадлежит Остмарку, там стоит часть королевского флота.

– Привычная ошибка, – улыбнулся Эрик, смочил палец в пиве и начал водить им по дощатой столешнице, рисуя простейший план. – Глядите: вот четыре основных острова. За ними, тремя «хвостами», к юго-востоку километров на двести пятьдесят тянутся группы островов и атоллов. Лабиринт, в котором можно затеряться, если не знаешь течений, фарватеров и мелей. Остийцы владеют только основной частью архипелага… Можно укрыться. Тем более что на островах базируются всего полтора десятка кораблей, из них один тяжеловооруженный линейный – гавань построена для перехвата контрабандистов на самом коротком и простом участке пусти от Гельвеции к Скандзе.

– Вы неплохо разбираетесь в военно-морских делах, – сказал я.

– Ерунда. Этой информацией владеет каждый, кто живет в портовых городах, – буркнул алхимик. – В отличие от Земли, на Меркуриуме нет истинно морских держав наподобие Британии или Японии, так – любительщина. Жизнь сосредоточена на материке, мы люди насквозь сухопутные, корабли требуются в основном для перевозки грузов. Очень немногие решили связать свою жизнь с океаном.

– Доверять Свободным торговцам можно? – напрямую спросил я.

– Можно. Если оплата окажется достойной и дело их заинтересует. Бьюрдальский центр наблюдений пользовался ихуслугами, никаких нареканий.

– Услугами? – выпрямился Нетико.

– Я не вправе комментировать. Извините.

* * *

– В старой земной классификации похожий корабль назывался «корвет», – информировал Нетико. После долгого разговора с Эриком мы отправились прогуляться и, попетляв между деревянными строениями, вывернули к бухте, в которую как раз входил парусник. Вымпел на корме ярко-синий с желтым кругом в центре и равносторонним алым крестиком у флагштока – эмблема Свободных Торговцев: золото, которое ищешь в море при вспомоществовании Господа Бога, который решит, кому жить, а кому умереть. – Постарайся не путать с корветами космического флота, равно как и море – с межзвездным пространством. При отличном вооружении корвет способен взять на борт достаточно груза. Транспортное средство для гильдейских контрабандистов…

Неподалеку от нас стояли владельцы «Мирового змея» под флагом Моравии – трое хмурых благородных, недовольных скорым прибытием нахальных конкурентов. Господа в роскошных камзолах молча отслеживали маневры корвета, капитан которого уверенно, изящно и даже с некоторым самолюбованием подводил корабль к пристани под одним прямым и одним косым парусом.

– Редкая наглость, – сказал Нетико. – Вернее, не наглость, а желание покрасоваться. Идти в закрытой бухте с такой скоростью?

– Ты что, разбираешься в…

– Да, не беспокойся, разбираюсь. База данных огромная, от каменного века до современности, от банальной дубины до термоядерного реактора последнего поколения. Ты разве сомневался?

– Всегда знал, что на тебя можно положиться.

– Судя по количеству пушечных портов на правом борту, общее количество орудий – сорок два, – продолжал считать зоркий ИР. – Наверняка есть кормовые и палубные, допустим еще десять. Пушки примитивные, заряжаются со стороны ствола, но это уже неплохо… Да здравствует Совет Первых, разрешивший на Меркуриуме порох!

– А толку-то? – отозвался я. – КПД почти нулевой. Никакое ядро не сравнится с плазменным разрядом или высокоэнергетичным пучком…

– С полностью снаряженным пехотинцем ВКК меркурианцы конкуренции не выдержат, но мы ведь не на Сириусе или Эпсилоне Эридана? Видел, чем вооружены ребята Зигвальда? Луки, арбалеты, кинжалы, мечи… Огнестрельное оружие берет сто очков форы только потому, что разрешено в немногих странах и производится в единичных экземплярах.

– Нетико, клянусь, ты заставляешь меня усомниться в сверхразумности ИР! – взмолился я. – Полсотни пушек на одном судне – это разве «единичные экземпляры»?

– Учитывай число населения Меркуриума и процент высоких технологий на тысячу жителей…

– Откуда тогда Свободные Торговцы берут эти технологии?

– Наверняка покупают. Задорого. За колоссальные деньги, которые добывают самыми разными способами. Тут есть еще одна немаловажная деталь: люди живущие и мыслящие нестандартно всегда идут впереди прогресса. И противятся любой деградации, включая искусственную.

– Хочешь сказать, что именно потому Свободные Торговцы были связаны с Риттером фон Визмаром и помогали ему?

– Кто знает, кто знает…

– Необычные слова для ИР, не находишь?

– Вполне обычные, я тоже имею право на сомнение.

Именовался корвет пафосно – «Громовержец». Три мачты, надстройка на корме, корпус светло-желтый с двумя горизонтальными коричневыми полосами над пушечными палубами. Рядом с весельными ладьями готийцев выглядит едва ли не крейсером, хотя в длину от кормы до бушприта «Громовержец» не больше сорока метров. На верхней палубе суета, готовятся к швартовке.

– Ждать здесь нет смысла, – сказал Нетико. – Торговцы пришли с товаром, разгрузка займет несколько часов. К вечеру команда сойдет на берег, тогда и будем искать пути к знакомству…

Я нашел Бьюрдал скучным. Городок насквозь деловой, никаких развлечений для скучающих путешественников за исключением нескольких кабаков. Вооруженных людей мало, только охрана купцов, да и у них гарды мечей перевязаны ремешками – клинки в Бьюрдале обнажать запрещено, нейтральная территория. Если возникнет неразрешимый конфликт, следует выйти за символическую ограду и драться там – фортификационных сооружений у города нет, по соглашению купеческих союзов с вождями Готии, Бьюрдал находится под их общей охраной, любое нарушение благочиния будет немедленно и жестко пресекаться.

Вернулись в «Черного тюленя», пообедали, затем из любопытства заглянули в резиденцию алхимиков. У Нетико была и другая цель: ИР сказал Зигвальду, что для господина Стефана следовало бы прикупить кое-какие обереги, без них по нынешним беспокойным временам никак не обойдешься. Жучок немедленно согласился, посетовал, что сам вовремя не сообразил, и выдал кошель темной кожи, набитый золотом.

– Граммов шестьсот сорок, – сказал Нетико, оценив вес кошелька. – Двадцать три тройские унции. Маленькое состояние.

– Неудивительно, семейство Зигвальда копило деньги веками, а тратить их в Готии некуда. Хорошее оружие, в случае неурожая зерно для простецов, вот и все по большому счету. Каждое поместье – самостоятельная экономическая единица, полное самообеспечение…

Господин Эдельверт встретил нас страдающим взглядом: он с самого начала не понимал, кто мы и каковы наши цели, однако спрашивать не решался, дисциплина не позволяла. Вежливо проводил в «лабораторию», уставленную книжными шкафами. На стенах гравюры с обязательной морской тематикой, стойки загромождены банками с мерзкими по виду тварями. Нетико сразу объяснил, по какой надобности мы явились.

– Амулетов много, – пожав плечами, сказал Эрик. – Подойдите сюда, я покажу наиболее ценные.

– Будьте добры, используйте привычные термины, – посоветовал ИР. – Для меня и Стефана слова «магия» или «нечистая сила» значат немного, гораздо проще именовать ваши артефакты «детекторами» или «биосенсорными датчиками», определяющими присутствие нестандартных форм жизни. В отличие от туземцев, мы неплохо разбираемся в специфике «Легенды», спасибо пану Николаю.

– Что ж, прекрасно… Но отдать устройства бесплатно я не могу, и не просите. У меня отчетность.

– Отсчитаете столько, сколько необходимо. – Нетико положил на стол кошелек. – А вы постарайтесь обеспечить нас лучшим оборудованием и подробно объясните, как им пользоваться.

К моему безмерному изумлению, денег не хватило – мне пришлось сбегать к Зигвальду и разорить его еще на один кошель, который алхимик опустошил более чем наполовину. Едва не килограмм высокопробного золота – монеты были не с розоватым оттенком, а густо-желтые, очень тяжелые! – пришлось отдать за двенадцать невзрачных бирюлек, серебряных, стальных и медных. Ну и цены, разорение!

Я стал обладателем дюжины нанотехнических устройств, позволявших быстро и эффективно бороться практически с любыми проявлениями проекта «Легенда». Эрик мельком пояснил, что некоторые из них уникальны и предназначены только для сотрудников Университета или представителей меркурианских спецслужб, подчиняющихся Совету Первых, но Бьюрдал расположен так далеко от центров цивилизации, что артефакты долгие десятилетия оставались невостребованными. Ничего страшного, даже если нагрянет ревизия с Граульфа, можно будет отговориться…

– Восьмилучевой коловорот в серебряном кругу, – растолковывал алхимик. – Два десятка функций, настраивается на личность носителя… Дайте руку.

Я протянул ладонь, безделушка оказалась теплой, почти горячей.

– Теперь детектором можете пользоваться только вы, он определил фон биоизлучения. Энергетическая активность у каждого человека уникальна, электрохимические процессы в тканях, сердце и мозге… У вас, господин Стефан, фон значительно ниже, чем у благородных, но это работе детектора не помешает. Подумайте о чем-нибудь плохом.

– То есть?

– Чего вы боитесь? Высоты, замкнутого или открытого пространства, змей, пауков?

Я закрыл глаза, вспомнил, как на «Эквилибруме» вырубился главный компьютер корабля и мгновения кромешной тьмы продолжались до включения аварийного освещения. Пожалуй, самое неприятное воспоминание в жизни. Амулет моргнул розоватым бликом.

– Сделано, – сказал алхимик. – Теперь коловорот будет реагировать на отрицательные эмоции, на любой испуг, и сразу активировать комплекс защиты. В классах искусственных существ вы, как я полагаю, разбираетесь? Вот и славно. Красный отсвет – «Inferno», зеленый – «Nature», синий – «Saga» и так далее. При приближении нечистой силы ближе чем на пять метров амулет даст сигнал наноконтроллерам животного и временно парализует его. У вас будет возможность убежать или убить особь своими руками…

Мы просидели у Эрика четыре с половиной часа, досконально выясняя, как действуют граульфианские артефакты. Что и говорить, я начал чувствовать себя значительно увереннее: спецсредства алхимиков не давали стопроцентной гарантии безопасности, но могли предостеречь, определить направление, откуда исходит угроза, и приблизительное расстояние до объекта, его массу, тип воздействия на человека и многое другое.

Эффекты только визуальные, звуковые и тактильные – устройства начинали светиться, подрагивать, становились горячими или холодными, издавали громкие щелчки или посвистывание. Я и половины не запомнил, зато Нетико согласно кивал, фиксируя каждое слово алхимика – память у ИР бездонная.

Оказалось, что и носить обереги следовало различными способами. Некоторые – на цепочке на шее, кожа на груди чувствительна, холод или жар почувствуешь сразу. Перстень, реагировавший на чужеродную биомассу, понятно, пришлось надеть на средний палец правой руки, остальные закрепили стальными кольцами на традиционном в Готии широком кожаном поясе – алхимик притащил миниатюрную наковальню и заклепал колечки, чтобы не оторвались при случае.

– Последний вопрос, – окликнул нас алхимик, когда мы, поблагодарив и забрав жалкие остатки денег, направились к выходу. – Я, конечно, не вправе, меня предупреждали…

– Что? – Нетико развернулся всем корпусом.

– Я не уверен…

– Не стесняйтесь, спрашивайте.

– Вы гораздо больше знакомы с «Легендой», чем полагается простым смертным, но одновременно не ориентируетесь в простейших вещах, – выпалил одним духом Эрик. – По вашим же словам, прибыли из Содружества, с которым Граульф и другие миры Конвенции не поддерживают никаких отношений. Вы понимаете, что с «Легендой» дела обстоят совсем плохо… Неужели Университет запросил поддержку у цивилизации старой Земли и Сириус-Центра? Точнее, двух цивилизаций – человеческой и машинной? Вы знаете что-то такое, о чем не знаем мы?

– Хорошая версия. – Нетико усмехнулся углом рта. – Довольно оригинальная. Будь по-вашему: поддержка двух цивилизаций Сириус-Центра действительно будет оказана. Только прошу вас, будьте скромнее и не распространяйтесь об этом.

Мы оставили алхимика, как кажется, полностью удовлетворенным ответом.

– Зачем ты его обманул? – спросил я у Нетико по дороге к «Черному тюленю». – Эрик свяжется с Николаем, все выяснит…

– Обманул? Разве? Мы оба принадлежим к сообществам Сириус-Центра, не находишь? Я – отпрыск «Птолемея», ты – потомок эвакуировавшихся с Земли людей. Мы оба пытаемся помочь Зигвальду и меркурианцам. Чем конкретно – пока неясно, но это малозначащие частности. Где тут ложь?

– Но ведь Эрик истолкует…

– Это его проблемы, а не наши, – перебил Нетико. – За чужие толкования моих слов я не отвечаю.

* * *

– Слишком долго вы гуляли, – укоризненно сказал Зигвальд, когда мы ввалились в комнату. – Думается, уговориться с алхимиками можно было гораздо быстрее. Неужто торговались?

– С ними поторгуешься, – буркнул ИР, перебрасывая Жучку заметно полегчавший кошелек. – Обобрали, как последних простецов на блошином рынке! Сто сорок полновесных моравских крон!

– Жадность – порок, – сообщил Зигвальд, внимательно рассматривавший мои амулеты. – Ого, большой коловорот, лапа медведя… В прошлом году господин Эдельверт отказался их продавать! Как вы его уговорили?

– Языки хорошо подвешены, – ответил Нетико. – В обеденной зале, как я заметил, оживленно. Много гостей.

– Знаю. Ждал вас, разговаривать надо втроем.

– С кем разговаривать?

– Часть экипажа «Громовержца» поселилась в «Черном тюлене», управляющий опять не захотел, чтобы простецы жили вместе с благородными, но господин Мильх возмутился, едва драку не устроил… Я заступился, так и раззнакомились.

– Мильх? – озадачился я. – Это кто такой?

– Люди моря на берегу много пьют, – сказал Зигвальд, проигнорировав вопрос. – Нетико, возьми сверток со стола. Составим компанию, а заодно побеседуем с Мильхом о деле. Это помощник капитана, сам капитан остался на корабле… Меня приглашали, а значит, и вас. Мы быстро подружились.

Нетико подбросил в ладони упакованный в коричневатый пергамент и запечатанный красным воском тяжеленный сверток.

– Ого, – сказал ИР. – Немало.

– Что там? – поинтересовался я.

– Увидишь. Пойдем.

Свободные Торговцы после разгрузки судна явились в «Тюленя» почти в полном составе – человек двадцать. Зигвальд еще на лестнице шепотом пояснил, что благородных из них всего трое, сам господин Мильх, лейтенант корабельной артиллерии и боцман. Матросы – сплошь простецы. Моравские господа с «Мирового змея», оскорбившиеся нашествием неблагородных, переехали на соседний постоялый двор, однако Мильх утешил управляющего тройной оплатой и заказал настоящий пир – еду все еще готовили во чреве огромной кухни, а Свободные Торговцы в ожидании коротали время за черным элем и вином.

– Господин Стефан. Нетико из не-живых, – чинно представил нас Зигвальд. – Они со мной.

– Простец и не-живой? – немедленно определил Мильх, плотный человек с обритой наголо головой, вислыми, как у бульдога, щеками и небольшими светло-голубыми водянистыми глазками. На вид ему можно было дать лет пятьдесят. Неприятного впечатления Мильх не производил – его можно было назвать «толстяком» из породы добрых толстяков. Уж точно не Карабас-Барабас и не Синяя Борода. Смотрит приветливо. – Странные у тебя попутчики, Зигвальд Герлиц. Но что есть, то и есть. Присаживайтесь, господа. Меня зовут Гейнц Мильх, я старший помощник капитана корвета «Громовержец», гильдия Свободных Торговцев, еще именуемая Вольной Ганзой… Предпочитаю, когда ко мне обращаются по фамилии – на суше просто Мильх, при исполнении обязанностей на судне – господин Мильх или господин старший помощник…

Рядом со старпомом «Громовержца» восседали две более примечательные личности. Как выяснилось позже, «лейтенантом артиллерии» Вольная Ганза традиционно именовала человека, исполнявшего обязанности, примерно соответствующие старшему механику судов космического флота. Ответственный за любую инженерию – от орудий до такелажа.

– Лукас Гофер, из Лимбурга, – чуть поклонился лощеный красавчик с аккуратнейшими, идеально постриженными усиками, угольной полоской протянувшимися над верхней губой.

Таких, как Лукас, на Сириусе обычно снимают в голографических пьесах в роли героев-любовников с тягой к риску. Капитан Блад, Ретт Батлер – классический типаж. Дополняет картину черный с серебряным шитьем камзол, рапира с эфесом, украшенным бриллиантами, и (невероятно!) запах изысканнейшего одеколона. Я и не предполагал, что на Меркуриуме используют подобные средства!

Боцман, потребовавший не чиниться и именовать его попросту Клаусом, отличался безумным количеством татуировок – синих, зеленых, красных. На пальцах, предплечьях, шее, на левой щеке выбиты роза ветров и фантастическое животное – туловище льва, хвост рыбы. Несколько шрамов, что для благородного нетипично: даже самые грубые рубцы у homo novus рассасываются за год-другой. Выходит, Клаус был ранен совсем недавно.

– Уважаемый господин Мильх изволит ошибаться, – неожиданно сказал Зигвальд. – Мой друг Стефан не простец.

– Воля ваша, – пожал плечами помощник капитана. – Считайте его кем угодно, но я вижу перед собой простеца.

– Я объясню, – сказал Зигвальд. – Если, конечно, мы заключим соглашение, о котором я говорил во время первой нашей встречи.

– Гельвеция? – вздохнул Мильх. – Торговый сезон заканчивается, господин Герлиц. Безусловно, я по решению капитана Вольфа наделен полномочиями заключать сделки. Сделки, выгодные для команды «Громовержца». Нам предстоит долгая зимовка, мы не вправе терять последние теплые месяцы, да и ваша родная Готия нуждается в товарах…

– Посмотрите. – Зигвальд забрал у Нетико пакет, сорвал печать с семейным гербом и перетягивавшие сверток шнурки. Развернул промасленный пергамент. – Это двадцатая часть. Задаток.

На столешницу высыпались отшлифованные золотые «прутья» – длиной в три ладони, толщиной с большой палец руки взрослого и сильного мужчины. Каждый весом не меньше полукилограмма. Всего «прутьев» было десять.

У артиллерийского лейтенанта Гофера вытянулось лицо. Боцман длинно выругался на непонятном наречии, скорее всего близком к славянскому – я точно различил слова «мать ваша курва».

– Это серьезно. – Мильх потрогал пальцем цилиндрические слитки. Покатал один из них по столу. – Внушает невольное уважение, господин Герлиц. Одна двадцатая, говорите? Я даже представить боюсь, какие именно услуги вам необходимы.

Невозмутимый Зигвальд кратко объяснил. Плавание к Гельвеции. Мы сами определим, куда именно пойдет корабль. Полное содействие команды. И наш вымпел на кормовом флагштоке.

– Ваш? – вздернул брови Мильх. – Родовой? Я знаю герб семьи Герлиц, три стрелы на черном поле. Хорошо, договорились… Но знамя Свободных Торговцев будет поднято наравне с эмблемой вашего рода. Согласны?

– Не моей, – бросил Зигвальд. – Флаг корабля должен быть таким…

Жучок извлек из поясной сумки лоскут синей материи, развернул и положил на стол, закрыв мерцающее в свете масляных фонариков и свечей золото. Посреди лазурного квадрата изгибалась в прыжке вышитая серебряной нитью акула с острым верхним плавником и приоткрытой зубастой пастью.

Первый помощник, лейтенант артиллерии и боцман молча переглянулись. Клаус схватился за кружку. Господин Гофер огладил холеные усики.

– Вы уверены? – осторожно спросил Мильх.

– Убежден, – непререкаемо сказал Зигвальд. – Беретесь за дело?

– Думаю, нам следует немедленно переговорить с капитаном. Всем вместе. Я не первый год в море, помню, что происходило сто тридцать лет назад… Ситуация крайне деликатная. Вы должны знать про объявленную на… гхм… носителей этого герба охоту.

– Я бы взялся, – решительно сказал боцман. – Только сначала – доказательства.

– Капитан решит, – бросил Мильх. – Так что, господин Герлиц? Вы согласны побеседовать прямо сейчас? Я провожу вас на судно.

– Всех троих, – сказал Зигвальд. Тот, кого вы назвали «простецом», на самом деле наследник. Стефан фон Визмар. Не-живой – его помощник.

– Как удивительна, непредсказуема и поэтична наша жизнь, – произнес доселе молчавший Лукас Гофер. – Вроде бы банальнейший каботажный рейс в Бьюрдал с грузом вонючей солонины и бочками с маслом, а? Зигвальд не врет, я это вижу… Господин Герлиц, не следует немедленно обижаться, я не смел и заподозрить вас в неправдивых словах! Стефан, можно обращаться к вам в соответствии с титулом?

Я обменялся взглядами с Нетико и Жучком. В глазах человека и андроида читалось одно – «да»!

– Извольте, – кивнул я. Лейтенант артиллерии нравился мне меньше, чем обстоятельный Мильх или выглядящий героем пиратских романов прошлого боцман Клаус, но Лукас смотрел на меня с таким неподдельным интересом, что сопротивляться было невозможно. – Я ничуть не против.

– Ваша светлость не… Впрочем, не будем использовать куртуазные обороты. Думаю, все меня поймут, особенно искусственный разум. Ваша светлость, вам ничего не говорят слова «Совет Первого Поколения»?

– Г-говорят, – заикнувшись согласился я. От Николая я был наслышан об этой крайне неприятной конторе. – Вы что, из Совета?

– Понимаю ваш испуг, вы не умеете скрывать эмоции, – улыбнулся черноусый джентльмен в камзоле. – И вообще являетесь обычным человеком… Человеком из прошлого. Утешу: никто из команды «Громовержца» в Совет не входит, зато все до единого офицеры корабля представляют Первое Поколение. Каждый родился на Земле. Больше тысячи лет назад. Потому любой, кто носит имя Визмаров, представляет для нас серьезнейший интерес…

– О, Господи… – только и выдавил я.

– Бояться нечего, – поморщился помощник капитана. – Если вы не самозванец, конечно. Это очень быстро выяснится. Господа, я от имени капитана Вольфа приглашаю вас на борт «Громовержца». Немедленно. Возражения будут восприняты как отказ от символа, лежащего перед нами.

Мильх указал на лазурный отрезок ткани с белой акулой.

Глава пятая Третий рассказ Николая Крылова ПРЕДЛОЖЕНИЕ, ОТ КОТОРОГО НЕВОЗМОЖНО ОТКАЗАТЬСЯ

Меркуриум-Лаций.

Август 3273 г. по РХ

Пан Щепан все-таки выпихнул меня с Меркуриума. Разумеется, никакого окончательного отзыва или увольнения из Университета за бесчисленные и злостные прегрешения перед Всемогущей Инструкцией и сакральным режимом секретности. Экстренная командировка сугубо по служебной надобности. Называя вещи своими именами, выслушав доклад по обстановке, в деканате меня незамедлительно поставят в позу лобстера, а что произойдет дальше, и думать страшно.

Одна надежда – основная ответственность лежит на пане Щепане и наших университетских кураторах, просиживающих штаны на Граульфе. Именно они обрабатывают поступающую из центров информацию и направляют наши действия. Я человек маленький; глядишь, и обойдется.

До отбытия с планеты я успел заглянуть в гости к Юлиушу Озимеку, пообщаться – в княжестве произошло достаточно невероятных событий, затрагивавших круг интересов как тайной службы его светлости, так и начавших ошалевать от бесконечных осложнений алхимиков.

– Должен поблагодарить вас за сообщение из Осечни… – первым делом сказал пан Озимек, пригласив меня к столу. Я появился в резиденции на Медвежьей улице как раз к ужину. – Налейте себе вина, тридцатилетнее, стжегомское… Вы дали мне ясный сигнал о том, что готовы к сотрудничеству.

– К обмену информацией, – уточнил я. Вино и впрямь оказалось восхитительным. – Qui pro quo, пан Озимек.

– Вы были хорошо знакомы с погибшей госпожой Эльзбет из Лоденице?

– Встречались всего однажды.

– Разрешите узнать, кто вас познакомил? Ведьма жила в отдалении от города и редко появлялась в Дольни-Краловице. Внимание нашего ведомства Эльзбет не привлекала, у благородных есть право на причуды – если хочется лечить простецов и охотиться на странных тварей, запретить никто не может. Однако разрешения на ведовскую деятельность от вашей Особой управы у нее не было…

– Каюсь, упустил из виду. Она действительно работала тихо, не покидая окрестностей Осечни. Познакомил нас Вильрих фон Зоттау. Знаете такого?

Озимек согласно кивнул.

– Предсказуемо. Вас видели вместе в кабаке «Злая Клара», мне докладывали… Вам не кажется странным, что молодой человек из благороднейшей семьи, королевских кровей, прямой потомок Первых, обладатель колоссального состояния и обширных земель в Остмарке, занимается совершенно несвойственным дворянину делом?

– Для начала снова вспомним о праве на причуды. Во-вторых, я слабо представляю, чем конкретно занимается Вильрих. Может быть, вы просветите?

– Он несколько раз попадал в наше поле зрения, начиная примерно с шестьдесят пятого года. Сами понимаете, секретная служба должна отслеживать перемещения столь важных персон – если господин фон Зоттау попадет в Моравии в неприятный переплет, не избежать осложнений. Как-никак принц крови. Путешествует всегда один, без сопровождающих. Посещает дворянские замки, четырежды бывал на западном побережье и встречался со Свободными Торговцами – по какой надобности, выяснить не удалось. Шесть стандартных лет тому зачем-то продал одно из своих поместий графу Цоссенскому за двести тысяч остийских золотых марок – сумма фантастическая. Куда пошли деньги, опять же неизвестно, а живет Вильрих очень скромно, никаких балов-охот-приемов и обычных для благородного развлечений…

– Двести тысяч марок, – повторил я. – Годовой бюджет нашего княжества!

– Вот именно. Он подозрителен, этот принц фон Зоттау.

– Вильрих не мог убить Эльзбет. Они дружили; кроме того, задолго до убийства он уехал в Градец Опольский и до сих пор не вернулся.

– Знаю. Не слышали, что вызвало такую неожиданную страсть его высочества к захолустнейшему Ополью?

– Гм… Вильрих рассказывал, будто его беспокоит наступление тварей с севера. А рядом с Опольем сожжены две деревни. Отправился взглянуть лично.

– Донесения из Градца Опольского поступают нехорошие, – согласился пан Озимек. – Князь недоволен, в дворянской среде поползли слухи… Но вернемся к принцу фон Зоттау. Выходит, его отношения с пани Эльзбет носили сугубо деловой характер? В ее доме мы отыскали множество странных и пугающих вещей, все вывезли в город, показать специалистам, приглашали и пана Щепана. Колдовские животные, не внесенные в бестиарии, некоторые записи – ваша знакомица увлекалась собиранием и исследованием чудовищ.

– Это не секрет. Вы не хуже меня знаете, что в предгорьях и северных областях Моравии происходят малообъяснимые вещи. Неудивительно появление людей, решивших что-либо узнать о грозящей опасности.

– И много таких людей? – Озимек хищно подался вперед. – Эльзбет, Вильрих, кто еще? Они разговорили вас? Просили раскрыть некоторые тайны алхимиков? Задавали неудобные вопросы?

– Перестаньте, – спокойно сказал я. – Такими методами вы ничего от меня не добьетесь. Помните договор? Информация в обмен на информацию. Я и так рассказал достаточно. Ваша очередь. Кто убил Эльзбет и стрелял в меня? Вернее, кто заказал оба покушения?

– Пока не знаю, – развел руками Озимек. – Не взыщите, я не Господь Бог. Простецу мы развязали язык, Гжесю пришлось изрядно попотеть. Он из Остмарка, с родины Вильриха. Раньше ходил в Страже Крепостей, охотники за чудовищами берут к себе «диких простецов». Отряд почти полностью уничтожили на северо-востоке Танвальда в начале лета, ему и еще двоим удалось выжить. Начали искать новый способ заработка – возвращаться к господину не хотели. Всех троих наняли в Регенсбурге, неизвестный дворянин. Переправили через границу в Дольни-Краловице, вооружили, сказали, кого именно надо убить. Увы, больше он ничего не открыл – сердце не выдержало.

– Двоих оставшихся поймали?

– В том-то и дело, что нет, облавы результатов не дали! Отсюда вывод: Эльзбет убил кто-то из них, «раскрывающиеся» арбалетные болты произведены в одной оружейне – опять же Регенсбург. И принадлежит она не частному лицу, а королевской кавалерии. Теоретически оружие подобного рода не может попасть в чужие руки – оно редкое и дорогое, предназначено только для вооружения гвардии, хранится на военных складах.

– То есть вы хотите сказать, что…

– Ничего я не хочу сказать. Черный рынок оружия существовал всегда, достать уникальные орудия убийства может любой, у кого есть связи и деньги. Строжайший надзор не помогает. Не беспокойтесь, я отправил депешу с запросом Охранителям Короны, аналог моей тихой конторы в Регенсбурге. Коллеги постараются выяснить, кто и каким образом запустил лапу в закрытые склады кавалерии Остмарка. Но это другое государство, только во власти Охранителей – предоставить мне информацию или нет.

– И что в сухом остатке?

– Вы, Эльзбет, а возможно и другие сунули нос в сферу, затрагивающую интересы очень серьезных людей, которые не остановятся перед физическим устранением противника. Теперь думайте, кому вы отдавили любимую мозоль так, что пришлось экстренно нанимать убийц из «диких простецов»? Четыре дня простец находился в городе, еще три прошло с момента встречи с незнакомцем в Остмарке. Итого неделя. Что произошло до первых чисел августа? Почему такая невероятная спешка? Куда вы уезжали из Дольни-Краловице?

– В Готию, проверять работу тамошних алхимиков, – буркнул я.

О подробностях этого путешествия пану Озимеку знать совершенно незачем, чревато не только для меня, но и для него. Особенно для него.

– Не врете, но и всей правды говорить не хотите, – усмехнулся господин начальник. – Воля ваша. Значит, Вильрих собирается вскоре вернуться в город?

– По моим сведениям, да.

– Придется взять его под навязчивый надзор. Остмарк нам войну объявит, если в Моравии угрохают принца крови. Вы отлучаться надолго не собираетесь?

– Как раз собираюсь. Домой, на Граульф. По делам. Дней на пять в объективном времени.

– Вот и отлично, снимете с меня часть бремени и освободите нескольких ценных агентов. А теперь попрошу вас вкратце описать поездку в Бороградек. Лучше услышать мнение алхимика, нежели читать сумбурные донесения…

– Депеш из Бердыча в последнее время не приходило? – поинтересовался я. – Неудивительно. Я бы посоветовал отправить туда нескольких дознавателей управы, только пусть будут очень осторожны. Плохие новости на убийстве Эльзбет не исчерпываются…

* * *

Следующим утром я из чисто детской вредности оделся в «походное» – кожа, войлочный плащ и обязательный клинок. На Граульфе буду выглядеть дремучим варваром с дикарской планеты. Ничего, переживут. Пускай видят, что жизнь у наблюдателей не сахар, а опасность подстерегает за каждым кустом!

Шпики отвязались от меня возле Королевских ворот – пришлось отвести им глаза, конфидентам тайной полиции видеть, куда я направляюсь, не положено. Я пересек могучий каменный мост через Римаву, прогулялся вдоль тракта, ведущего в сторону Карлштайна, повернул направо в лес, на пологий холм. Через три с небольшим километра прямо впереди начал мерцать заметный только «второму зрению» homo novus лоскут неяркого розового пламени – здесь сходились гравитационные линии, образуя аномалию, именуемую людьми посвященными «точкой перехода».

Достаточно сосредоточиться и сделать шаг вперед, чтобы войти в Металабиринт, но я остановился на минутку-другую, решая, куда именно направиться. Если я задержусь на несколько дней, никакой катастрофы не случится, звезда Граульфа не взорвется как сверхновая и Университет в тартарары не провалится. В конце концов, в нашем докладе нет ничего такого, о чем не знает деканат, это всего лишь отчаянный призыв о помощи и еще одна попытка расшевелить граульфианскую бюрократию!

Прыжки через Лабиринт происходят без потерь во времени, я могу усвистать хоть на Землю, хоть в Содружество, находящееся в другом конце Млечного Пути, но рукав Ориона мне сейчас требуется меньше всего. Существует иной пункт назначения – в неизмеримой дали даже по меркам Лабиринта, двадцать восемь прыжков, которые займут пять с лишним часов моего личного субъективного времени.

Магеллановы Облака, звездная система HS-234821-10 в стандартном каталоге, планета Лаций. Надо бы навестить одного хорошего знакомца и поплакаться ему в манишку.

Я не был на Лации шестьдесят с лишком лет, однако не думаю, что там произошли серьезные изменения. Владелец планеты – редкостный консерватор, которому очень понравился бы сверхархаичный Меркуриум, так давайте же попробуем выяснить мнение хозяина Лация относительно здешних бедствий. И к дьяволу режим секретности!

Затвердив один раз алгоритм прыжков, запомнишь его навсегда. Осталось настроиться на гравитационное поле Граульфа, лун и системообразующей звезды и уяснить, куда перейти прямо сейчас. Планетарная точка сингулярности пропустила меня беспрепятственно – белесая вспышка, легкое головокружение, и вот я уже в десятках парсеков от Меркуриума, на одной из «станций пересадки» – Альфа Ориона, в небе пустынной планеты багровеет красный гигант класса М-2… Что дальше?

Дальше последовала череда больших и малых светил, белых, голубоватых, фиолетовых, золотых. В отдельных точках приходилось ждать нужного совпадения полей, я то приближался к Меркуриуму, то отдалялся от него, осторожно подбираясь к галактическому ядру, где мощнейшие гравитационные силы позволят выйти за пределы Млечного Пути и одним махом преодолеть двести тысяч световых лет до Большого Магелланова Облака.

…Из залитого безжалостным холодным светом мира, вращавшегося вокруг безымянного бело-голубого гиганта, я вынырнул в тихий лацианский вечер. Красотища неимоверная: по пурпурно-сапфировым небесам раскидывает крылья колоссальная желто-оранжевая бабочка туманности с яркими пятнами звезд всех известных спектральных классов.

Пейзаж отлично знаком. Высокие холмы, на которых раскинулся город, подозрительно смахивающий на Рим эпохи имперского расцвета – давным-давно я помогал создателю этого великолепия строить чудесный новый мир, провел здесь полтора столетия. Начинали меньше чем с пятидесяти человек, теперь Лаций населяют десятки миллионов, управляемых принцепсом, «верховным судией и первым гражданином», разрешающим споры и следящим за выполнением закона. Тип субцивилизации – гуманитарно-техногенная, социальная структура близка к просвещенно-монархической с элементами демократии.

Остается надеяться, что принцепс не загордился и вспомнит старого ученика и приятеля…

Человек, известный под прозвищем Удав Каа, всегда увлекался древнеримской эстетикой, потому и место для столицы подобрал соответствующее: семь холмов, река, протекающая меж возвышенностей, названа Тибром, планировка повторяет очертания Вечного города, оставшегося на покинутой человечеством Земле.

Более современные города находятся дальше к северу, а в лацианском Риме – Септимонтиуме, «Семихолмье», – так же как и на Меркуриуме, использование технологий строго ограничено – вся округа представляет из себя своеобразный экологический заповедник, где люди живут в свое удовольствие и поддерживают введенные принцепсом традиции во всех сферах жизни, начиная от одежды и заканчивая официальным языком. Удав проявил настойчивость и приучил население планеты к латыни. Тоже в определенном роде игра, близкая к проекту «Легенда». И конечно же, не такая изощренная и опасная.

Вход в город свободный, в любое время дня и ночи, круговая стена построена только ради антуража. Охраны у ворот никакой, зато я почувствовал, как меня ощупали лучики лазерного сканера. Однако. Раньше обходились без настолько серьезных мер безопасности. У них что-то случилось?

Выясним!

Широченная, вымощенная каменными плитами Виа Аппиа вела мимо реконструированных в точности терм Каракаллы к Авентину, упиралась в ипподром – цирк Максимуса. Все знакомо до боли, изменения минимальны! Деревья вокруг Портика Клавдии разрослись, образовав прекрасный парк, амфитеатр Флавия, в котором сейчас наверняка идет театральное представление, освещен настоящими факелами для создания «атмосферы» – полностью отказаться от электроснабжения жители Септимонтиума не смогли, но используют его без увлечения.

Если пройти дальше, упрешься в холм Квиринал, за которым расположен замок преторианцев Кастра Преториа – здешняя полиция и госбезопасность в одном лице. Повернешь налево – упрешься в холм Форума, Капитолий, где все здания воспроизведены по образцам времен императора Траяна. Боже, сколько работы было!

– Стой!

Голос резкий, как удар бича. По интонации узнаю преторианцев, патруль. Ничего удивительного, вечером на улицах много прохожих, жизнь в столице не затихает до самого утра. Я выгляжу безнадежным иностранцем – в моих-то дикарских одеяниях! Для полноты картины не хватает медведя на поводке. Однако никаких правил я не нарушил, в городе можно носить холодное оружие, к моему мечу не придерешься.

В Преторий берут только высоких и сильных парней, рядом с тремя патрульными, обходившими Флавиев амфитеатр, я выглядел сущим заморышем. Каждый значительно выше меня и куда шире в плечах. Живописны господа хранители мира, ничего не скажешь – шлемы с гребнем, «анатомические» нагрудники, калиги. На перевязях мечи-гладии. Экзотика.

– Кто таков, зачем явился в Септимонтиум? – спросил старший. Говорил на обязательном латинском. – Вытяни правую руку ладонью вверх.

Я молча выполнил приказ, видел, что один из преторианцев наряду с архаичным мечом носит у пояса прибор, донельзя смахивающий на идентификатор, считывающий рисунок папиллярных линий ладони и определяющий уникальный биоэнергетический фон человека. Никаких документов не нужно…

– Прошу извинить. – Амбал в шлеме, прочитав выведенные на крошечный монитор сведения, коротко поклонился. – Вас проводить? Куда вы направляетесь?

Отлично! В городской информационной базе сохранились все мои данные! А ведь шесть с половиной десятилетий прошло! А я как-никак почетный гражданин Семихолмья, личный друг Ого-го Кого!

– Мне к принцепсу, – просто сказал я. – Срочно. Я давно не был на Лации. Где теперь живет Судья?

– Где и обычно, – пожал плечами старший. – Дворец Тиберия, за храмом весталок. Может, все-таки проводить?

– Обойдусь, – отмахнулся я. Город знаю как свои пять пальцев. – Спасибо.

Преторианцы уставились мне в спину недоумевающими взглядами.

Идти недалеко, арка Тита, затем чуть правее, мимо Константиновой базилики, обогнуть храм, выйти на улицу, огибающую Палатин у подножия холма, дорога поднимается на склон, мраморная ограда, распахнутые ворота. Еще десяток преторианцев, только офицеры – личная охрана. Процедура идентификации повторяется, и снова изумленные лица: да, я сюда не заглядывал давным-давно, а ведь раньше входил в дворец Тиберия как к себе домой.

– Препроводить во внутренние покои, – кратко распорядился центурион. – Оружие не отбирать, он входит в особый список.

Теша свое тщеславие, Удав расположился на самой вершине Палатинского холма. Дворец что надо, я бы здесь пожить не отказался – череда колоннад, мозаики, бассейны, громадная библиотека, множество уютных зеленых двориков с фонтанами. Золотые рыбки опять же. Строгая античная роскошь.

Офицер оставил меня в атриуме и ушел докладывать о визите Самому. Из-за высоких дверей, выложенных малахитом и ониксом, донесся знакомый голос:

– Что значит почетный гражданин? Не приму! Утром! Занят!

– Если занят, тогда не будь императором! – в голос проорал я на русском.

В кабинете принцепса грохнуло, не иначе стул уронили. Двери распахнулись. За спиной Самого белело лицо перепуганного столь вопиющим нарушением этикета преторианца.

– Брысь, – рявкнул Удав, повернувшись к охранителю. – Хотя нет, стой. Ужин и вино! Бегом!

Офицер бесследно сгинул в недрах дворца, а меня заключили в медвежьи объятия.

– С ума сойти! – вопил Удав. Оттолкнул, быстро осмотрел, схватил ладонями за плечи. – Нет, как живой, а?! Маленький мерзавец! Куда ты исчез, вот скажи? Весточку было не прислать? Я, конечно, понимаю, сейчас десять лет идут за год, но пропадать больше чем на полстолетия непростительно! Да я сейчас прикажу тебя на арену ко львам отправить!

– Вы из просвещенного правителя стали тираном, Борис Валентинович?

– Да тут не то что обычным тираном, вторым Калигулой станешь… – вздохнул Удав Каа, исчерпав первый восторженный порыв. – Ты есть хочешь? Конечно, хочешь! Сейчас организуют… Откуда ты взялся? Отчего вспомнил старика?

«Стариком» Удава никак не назовешь, за столетия, прошедшие после Катастрофы, он ничуть не изменился. Все такой же бодрый розовощекий толстяк с обязательной лысиной, венчиком седых волос на затылке и круглым пузом, укрытым шикарной белой тогой с багровой полосой по краям. Ни дать ни взять, летописный Клавдий, убежденный эпикуреец, любитель покушать, выпить и поразвлечься.

– Отлично выглядите, – искренне сказал я. – Простите, что так долго отсутствовал, работа.

– Ты взялся за ум? – расхохотался Удав. – Работаешь? Потрясающе! Там же, на Граульфе?

Он знал о моем старом увлечении биотехнологиями и связью с Университетом, где я задолго до перевода на Меркуриум трудился кем-то вроде подмастерья.

– Почти, долго рассказывать.

– Успеем, успеем, – закивал единоличный властитель планеты Лаций. – А я вот скучаю… Так скучаю – сил нет. Пойдем в кабинет, там гораздо удобнее. Ради твоего визита готов исполнить любое желание. Проси чего хочешь. Соловьиные язычки в меду? Наложницы? Достаточно приказать, пригонят целое стадо шлюх! Ты ведь только об этом и мечтаешь, а?

– Тьфу, блин! – возмутился я. – Борис, у меня проблемы! Крайне серьезные!

– Я так и знал, – немедленно погрустнел Удав. – Ко мне всегда обращаются с одними проблемами. А просто навестить, заглянуть ненароком в гости – это нет…

Я смешался, стало стыдно. Но Удав немедленно озарился лучезарной мальчишеской улыбкой:

– Проблемы – это замечательно, дружище! Я пошутил. Моя профессия – разрешать чужие трудности, не забудь!

Такое забудешь, как же.

Борис Валентинович Лосев, человек, носящий вполне обычное имя и способный похвастаться на удивление бурной и разнообразной биографией, в течение своей прежней жизни на Земле перепробовал десятки самых разных специальностей.

Он был уличным бандитом и магнатом, владеющим уважаемыми корпорациями, ему приходилось торговать наркотиками, оружием и секретными технологиями, исследовать космос, создавать научные центры, строить инопланетные базы, разрабатывать макроэкономические теории (докторская диссертация Оксфорда, 2276 год); он впервые занялся кремний-органикой как наиболее перспективным направлением в биологии, его деньгами пользовались минимум десяток нобелевских лауреатов, проводя свои исследования.

К моменту наступления Катастрофы 2283 года Удав считался самым опасным преступником планеты, входившим в десятку богатейших людей Земли, меценатом, увлеченным ученым-любителем и спонсором невероятных научных изысканий.

Он платил ученым огромные деньги. Собирал под свое крыло талантливую молодежь. Обеспечивал немалые стипендии подающим надежды студентам в лучших университетах мира. Перекупал нобелевских лауреатов и крал из инновационных центров цивилизованных стран последние разработки – средств хватало с избытком.

Впервые в истории человечества частное лицо сумело обойти в конкуренции ведущие научные центры супердержав и совершить маленькую технологическую революцию. Удав превзошелНаполеона Бонапарта в том, что император всех французов видел конечную цель – владычество над Европой, а Борис Валентинович поставил перед собой куда более амбициозную и невыполнимую задачу – бесконечное познание.

Познание любой ценой. Удаву нечего было терять. Равно как и приобретать.

Прежде всего он был невероятно, болезненно любопытен. Хотел открыть тайны Вселенной.

Когда с Землей было покончено и Удав приобрел (не без моего посредничества и участия) физическое «совершенство», перестроив свой хромосомный набор с помощью «Бича Божьего», он реализовал давний проект – создание «мира, где каждый может быть счастлив». Лаций. Убрался подальше от любопытных глаз в Магеллановы Облака и начал строить «идеальное общество».

Похоже, Борис – единственный, у кого это получилось: поселиться на Лации можно только после десятилетнего испытательного срока, преступность минимальна, насилие в любой форме карается ужасающе – высылкой в необитаемые миры других галактик, где нет планетарных точек сингулярности. Выбраться оттуда нереально.

Для тех, кто не понимает, объясняю: homo novus может приспособиться почти к любой среде обитания, живем мы очень долго, а тюрьма, из которой не сбежишь – наказание до последней степени суровое. Столетия одиночества, сущий ад.

Удав помог нашей развеселой компании управиться с чересчур возомнившим о себе «Птолемеем» и изгнать чудовищную машину с Сириус-Центра, оказал помощь людям, застрявшим на Земле после Катастрофы и прошедшим весь цикл генетических «превращений», – он научил их пользоваться новыми способностями и избегать жертв при путешествиях по Металабиринту…

Словом, предыдущие грехи он искупил: едва мир перевернулся, перевернулось и его мировоззрение. Самый талантливый мафиозный дон Земли, тосковавший по настоящим приключениям и компенсировавший свою страсть участием в самых громких криминальных аферах двадцать третьего столетия, получил полную свободу действий и реализовал ее во благо других – достаточно посмотреть на грандиозность и нечеловеческую красоту Септимонтиума.

– Все наши друзья ничего, живы-здоровы, – воодушевленно повествовал Удав, когда на нас налетел ураган молчаливой прислуги, сервировавшей в кабинете принцепса роскошный ужин. Этим можно было накормить как минимум роту голодных морских пехотинцев, у меня в глазах рябило от шикарных блюд из серебра и золота, заполненных не менее роскошной едой. – …Что ты вытаращился? Будто раньше на моих пиршествах не бывал! Я не стоик, вовсе наоборот, предпочитаю мед черствому хлебу и веселые песни заунывным стенаниям!

– Вы, Борис Валентинович, что-то о друзьях говорили…

– Ах, да! Веня Гильгоф с Луи Аркуром заглядывали весной, моя сумасбродная дочурка с ними.

У всей компании шило в жопе, я дико извиняюсь за вульгарность – следовало бы сказать «гладий в подексе»… Летают, изучают, ищут приключений. Вольные рейнджеры. Основная база здесь, на Лации, но в основном они исчезают незнамо куда на несколько лет, присылая по линии Планка сообщения наподобие «все в порядке, не беспокойтесь».

– А капитан Казаков?

– Он уже не обычный пехотный капитан! Бери выше! Фрегаттен-капитан, подполковник по-нашему, морская пехота ВКС! Разве не знаете? Он ваш ближайший сосед, система Норик-VII, она входит в миры Конвенции!

– А-а! Узнаю Казакова! – Я от души рассмеялся. – Милитаризм у него в крови! Вот не ждал, не гадал! Это самая военизированная планета нового человечества, от Меркуриума всего в девятнадцати световых, буквально за углом! Я бывал там один раз, но никак не мог представить, что Казаков пойдет служить в армию Норика-VII – мира, оберегающего всеобщий покой!

– Ему интересна, кроме того, перспектива хорошего карьерного роста, что льстит самолюбию. Норик-VII – насквозь, как вы выразились, милитаризованная планета с претензиями на былой имперский дух. Ностальгия по старым временам… Эй-эй! Амфору с Критским распечатайте, бестолочи!

Я бы понял такой окрик, адресованный простецу, представителю разумной расы второго сорта на Меркуриуме, но обслуживали принцепса обычные люди, по нашей терминологии «благородные». Меня это покоробило.

Тем не менее приказы Удава исполнялись моментально, без возражений и укоризненных взглядов. Неужто он на самом деле постепенно начинает превращаться из Судьи в настоящего Императора? «Владелец планеты» и ее «повелитель» – это совершенно разные вещи! Владелец понимает, что от нанятых им рабочих и обслуживающего персонала зависит всеобщее благополучие, а повелитель…

Повелитель вправе творить все, что угодно. Что угодно.

Нехорошо. Кажется, к Удаву надо относиться поосторожнее, чем прежде. Однако я не верю в то, что он превращается в самодура и единоличного диктатора, тиранящего подданных по своей прихоти! Не такой он человек!

– Знаешь, что самое интересное в нашей истории? – вопросил Удав. – Все мы остались живы, каждый благополучен, нашел свое место в жизни, занимается интересным ему делом…

– Ваше дело вам интересно? – спросил я, отметив необычно глубокий вздох хозяина роскошнейшего дворца, аналог которого принадлежал Тиберию Августу три тысячи двести лет назад. – Не разочаровались?

– Интересно, неинтересно, – вдруг раздражился Удав. Взмахнул рукой, отбрасывая чашу с вином. Алая жидкость растеклась по мраморному полу. – Обязанности, понимаешь? Каждодневные, нудные, успевшие надоесть…

– Проведите реформы. Устройте там… например, парламент, партии, борьбу между фракциями… Чтобы поживее было!

– Коленька, дорогой мой, все это перепробовано сто раз! Люди хотят одного – стабильности, сытости, хлеба и зрелищ! Перемены их пугают! Я со-здал Утопию, идеал, с совершенной экономикой, отсутствием насилия… Ну, почти полным. Меня захваливают, устраивают триумфы, превозносят, каждый бежит со своими проблемами, включая самые идиотические! Судья! Принцепс! Надоело!

Удав саданул кулаком по столу так, что чаши подпрыгнули. Осыпалась на пол зелень, толстым слоем покрывавшая возлежащую на блюде и волшебно пахнущую фаршированную утку.

– Коленька, есть предложение напиться, – сказал Удав. – Вдрызг. Так, чтобы по пьяному безобразию пойти хулиганить на улицы? Побузим? К утру наши инертные тела преторианцы со всем возможным почтением доставят домой… Я тут наподобие святого, легенда, на которую невозможно покуситься. Мне все простят! Все, включая самое… самое… Неприличное.

– Вы часто так развлекаетесь? – перебил я начинавшего хмелеть Бориса Валентиновича.

– Пока нет…

– Вот и чудесно. Хотите, предложу вам более интересное увеселение?

– Какое же?

– Подумать. Пораскинуть мозгами. Решить очень сложную задачку. Помочь мне, наконец! Или ваши мозги окончательно жиром заплыли?

– Не хами старшим, – огрызнулся Удав, отведя взгляд. – Мне действительно невероятно, немыслимо скучно. Но я не уверен, что представленная задача окажется трудноразрешимой. Кончились такие загадки, иссякли с тех пор, как человечество обрело телесное совершенство. Телесное, но отнюдь не духовное!

– Положите себе поесть, нельзя пить вино на голодный желудок.

– Ты позвезди мне тут, щенок!

– Отлично! – воодушевился я, зная, каковы обычные реакции Удава. – Вы разозлились, и это вызывает определенные надежды! Раньше вывести вас из равновесия удавалось часов за шесть непрерывной болтовни, теперь хватило нескольких минут! Цепляет, а?

– Ты понимаешь, с кем говоришь?! – Борис залился багровой краской, взревел, как раненый медведь, и вскочил с ложа.

Приоткрылась дверь, в проеме возникла могучая фигура телохранителя из преторианцев.

– Понимаю, – намеренно тихо сказал я. – Борис Валентинович, у меня беда. На моей совести лежит ответственность за жизнь миллиарда людей. Даже больше чем миллиарда. Людей, которые могут погибнуть.

– Че… Чего? – осекся Удав. – Ты о чем вообще говоришь? Какой, к чертовой матери, миллиард?

– Я уже произносил название этого мира – Меркуриум. Вы никак не отреагировали. Получается, не знаете?

– Не слышал. – Борис величественно повел ладонью, отсылая преторианца. – Меня заинтересовало слово «беда». Ты о чем? Все до единого миры, населенные homo novus, отлично защищены, Лаций тоже подписал Конвенцию, в случае любой опасности сюда мигом прискачут ребята с Норика или Рас Альгети и покрошат любого недоброжелателя в мелкую пыль! Ты представляешь, на что способны военные с психологией капитана Казакова?!

– Фрегаттен-капитана, – ядовито дополнил я. – Борис Валентинович, а теперь представьте: среди звездных систем Конвенции существует мир, засекреченный не хуже Гермеса. Тайный, абсолютно изолированный. Доступ туда имеют только избранные.

– Ты – один из избранных? – Удав давно перешел на «ты», но теперь я четко отсек, что подобное обращение было не признаком опьянения и недовольства, а символом доверия. – Не выдумываешь?

– Зачем вас беспокоить ради дурацкой выдумки?

– Выпьем, – по инерции сказал Удав. Подобрал с пола свою золотую чашу, утвердил на столе, налил из амфоры себе и мне. Выдул сразу почти поллитра. И мгновенно сбросил с себя маску опьяненности. Или по собственной воле протрезвел – это умение у homo novus не отнимешь. – Коленька, ты ведь серьезно? Правда?

– Более чем, – ответил я. – Новое человечество не застраховано от предыдущих ошибок. Равно и от ошибок куда более тяжелых, вызванных так называемым «совершенством». Чем совершеннее человек, тем идеальнее просчеты. Мы вместе наблюдали, как эксперимент, случайность создали новый Универсум, убив прежний – Землю. Теперь похожий эксперимент способен полностью уничтожить другое сообщество.

– Вот как? А ну расскажи, до каких высот безумия на этот раз вскарабкались наши двуногие сородичи?!

* * *

Деловая хватка Удава потрясала.

Как и предполагалось изначально, в вечер первой встречи мы напились до поросячьего визга. Утром я обнаружил самого себя в роскошной римской спальне, причем справа и слева, обняв меня загорелыми ручками, нежно сопели две весьма симпатичные брюнетистые девки, непонятно каким образом оказавшиеся в моей постели.

Что-то между нами было? Хоть убей, не помню!

Пробудившись, не без труда осознав свою сущность и раздвинув безмятежно дрыхнущих девок, я свалился с высокой и широкой, как аэродром, постели, едва не ползком добрался до элегантного собрания из пяти заранее откупоренных кувшинов с греческим узором, стоявших у выхода во внутренний дворик. Приник к источнику. Источник одарил меня разбавленным розовым вином – самое то при серьезном похмелье!

Пренебрегая адамовой наготой, я выглянул наружу, никого там не нашел и камнем бухнулся в прохладный бассейн, еще не прогретый лучами восходящего солнца.

Бодрит, говорить нечего. Через пять минут объ-явилась та красотка, которая выглядела помладше и поблагообразнее. Спустилась ко мне, в воду. Время провели с пользой.

Прислуга принцепса корректно нарисовалась через пять минут после того, как темноволосая, накинув на себя льняную простыню, исчезла в одном из боковых коридоров за колоннадой зеленоватого мрамора. Расположили на краю бассейна серебряные тарелки с рыбным филе, приготовленным на пару, пышными лепешками, запеченными в омлете грибами и опять же кувшинчиком с разбавленным вином.

Сгинули слуги так же безмолвно, как и появились. Оставили на каменном бортике привычную лацианскую одежду, очень простую – белоснежную тунику, тонкий пояс и сандалии. Куда подевался мой «походный» наряд с Меркуриума, я понятия не имел. Перебрали мы вчера с принцепсом, ой перебрали…

Давненько не было столь неожиданного (а равно и приятного) утра. Ничего не поделаешь, издержки авторитаризма и культа личности. Бориса Валентиновича тут уважают – Самый Главный, Первый, Основатель, Судья… Хозяин, наконец.

Помянутый Хозяин прибыл еще до того, как я выбрался из бассейна. В роскошном одеянии принцепса, то есть в шерстяной пурпурной с золотом тоге «первого гражданина». Поверить не могу, в отличие от вчерашнего вечера, он помолодел лет на десять! Глаза яркие, заинтересованные, движения быстрые, речь уверенная. Ни следа скуки.

За спиной Удава двое профессионально-насупленных вояк из Претория. Один легат – это видно по эмблемам на панцире, аналог полковника гвардии в особых структурах старой Земли или же генерал-полковника обычной армии. В реалиях Лация – министр государственной безопасности. Я машинально отметил, что все – «благородные».

А как еще может быть, если тут не Меркуриум? На Лации все люди равны, тебя выдвигают на должность не благодаря происхождению, а по существующим заслугам. Чем ты умнее и деятельнее, тем более значительный пост займешь. Удав следит за этим с внимательностью бывалого правителя. Кадры решают всё, и отбираются кадры тщательно – принцепса не обманешь, не малый ребенок, опыт колоссальный.

– Выспался? – участливо спросил Борис. – Вот и чудесно. Как оденешься – бегом в мой кабинет, мы будем ждать. Появилось несколько важных вопросов, которые мы хотели бы тебе задать.

Сопровождавших принцепса военных я в лицо не помнил, что неудивительно – столько лет прошло, а на Лации во властных структурах обязательна ротация (единственным исключением, ясно, оставался Великий и Ужасный Удав) – никто не вправе занимать одну должность более двух стандартных десятилетий подряд.

Между прочим, «стандартное», то есть земное, исчисление времени на Лации более чем актуально, поскольку естественный календарь планеты неимоверно запутан. Во-первых, Лаций вращается не вокруг звезды, а является спутником кислородного газового гиганта, период полного обращения по замкнутой орбите – четыре тысячи триста шестьдесят часов, то есть местный год длится сто восемьдесят одни с половиной стандартные сутки. В свою очередь автохтонные сутки продолжаются тридцать два часа, из которых три с лишним отдаются «большому затмению» – когда гигант закрывает собой звезду спектрального класса G4. Ужасно неудобно, но привыкнуть можно.

Сегодня «большое затмение» пришлось на утро. Мне из открытого внутреннего дворика с бассейном было отлично видно, как на западе начала восходить колоссальная бело-голубая сфера с разводами цвета морской волны, солнце померкло, на небе опять проступили звезды, образовалась сияющая корона. Газовый гигант словно засветился изнутри нежно-синим светом, наступили сумерки, город погрузился в таинственную сапфировую полумглу. Сколько раз наблюдаю, не перестаю восхищаться: Лаций – редкостно красивая планета.

Ну что ж, давайте ответим на «важные вопросы». Руку на отсечение даю, Удав что-то задумал. Он всегда был человеком увлекающимся, упрется рожищами – за ноги не оттащишь.

– Знакомьтесь. – Борис представил своих подчиненных. – Гай Марцеллин, легат Претория. Деций Эмилий Квилин, Первый консул.

Понятно – «силовой блок» лацианского правительства, глава спецслужб и министр обороны. Но чем они могут помочь в разрешении вопроса с Меркуриумом? Судя по латинским именам, это не эмигранты с Земли, родились уже на Лации и воспитаны в соответствии со сложившимися здесь традициями.

– …А теперь, будь добр, еще раз расскажи нам всё в подробностях, – сказал принцепс. – Ничего не упуская, с самого начала.

Как прикажете уложить тысячелетнюю историю Меркуриума в несколько понятных и доступных чужакам фраз? Я, однако, попытался, и все равно повествование растянулось на два с небольшим часа. Слушатели хмыкали, качали головами, потягивали вино. Изредка переспрашивали – когда начинали путаться в сложностях меркурианского бытия.

– Наворотили вы дел, ничего не скажешь, – вздохнул Удав, едва я закончил. – Что-то невообразимое! Кто после этого упрекнет меня в том, что я на старости лет «заигрался»? Господа, у кого-нибудь есть вопросы?

– Меркуриум, насколько я понял, не подписывал Конвенцию? – осведомился Первый консул.

– Одно лишь транспортное соглашение, регламентирующее полеты грузовиков, на которых мы иногда доставляем новые образцы нестандартной фауны. Больше никаких межпланетных договоров.

– Тогда на каком основании руководство Норик-VII ввело в вашу систему автоматические боевые корабли? И с какой целью?

– По запросу с Граульфа. Граульф-то входит в Миры Конвенции! В случае необходимости они проведут стерилизацию отдельных территорий с орбиты. Подозреваю еще, что «Гепарды» обеспечивают дополнительные гарантии полной блокады системы.

– Немудрено, – буркнул Удав. – Я бы на месте Университета тоже не стал бы выносить сор из избы. Особенно такой сор. Воображаете, какой несусветный скандал поднимется в случае широкой огласки? Николай, теперь ответь: чем конкретно мы можем тебе помочь? Что ты хочешь от нас?

– Все зависит от возможностей Лация.

– Наши возможности очень широки, и ты это отлично знаешь. Путей решения проблемы несколько – от вполне легальных до конспирологических… Насколько я понял, Университет панически боится того, что полная правда об эксперименте станет достоянием общественности?

– Не так, чтобы очень… В конце концов, это была инициатива меркурианцев, они сами начали Большую Игру, и они несут полную ответственность за последствия.

– Допустим, я, как принцепс Лация, подам официальный запрос в контрольную комиссию Конвенции – если не ошибаюсь, один из пунктов договора запрещает проводить над людьми незаконные опыты. Свидетель у меня есть – ты. Они обязаны будут рассмотреть жалобу.

– Юридически несостоятельно, – отозвался преторианский легат. – Меркуриум – полностью независимый мир, комитет не вправе вмешиваться во внутреннюю политику таких систем, за исключением двух случаев: когда они угрожают безопасности планет, подписавших всеобщий пакт, или при серьезной угрозе жизни и свободе подданных миров Конвенции, находящихся на территории независимой планеты. Ни одного прецедента подобного вмешательства за всю историю не отмечено. Кстати, сколько на Меркуриуме… э… иностранцев?

– Мало, – уныло ответил я. – Несколько десятков граульфианцев, работающих в центрах наблюдений, и две с половиной тысячи студентов, обучающихся в наших гуманитарных школах, в крупных городах – там проект «Легенда» не оказывает на людей такого серьезного воздействия, как в провинции. И потом: я не хочу быть «свидетелем», вы представляете, как отнесутся к этому на Граульфе?

– Похвальное желание не подвести коллег, – с непонятной интонацией сказал Удав. – Точнее, и на елку влезть, и седалище не ободрать. Помнится, кто-то совсем недавно, стеная и бия себя в грудь, орал о своей ответственности за жизни миллиарда людей. Что тебе дороже – они или собственная репутация в глазах сотрудников Университета?

– И то и другое, – огрызнулся я. – Неужели нет других предложений?

– Отчего же, есть. – Удав повернулся к консулу. – Меркуриум соглашения о взаимной военной помощи не подписывал, следовательно… Деций, как быстро мы сможем полностью оккупировать планету силами лацианской армии?

– Чего-о? – У меня волосы дыбом встали. – Это шутка такая?

– Когда речь идет о серьезных вещах, я предпочитаю не шутить, – прохладно бросил принцепс. – Деций?

– Подготовка займет два-три стандартных месяца, – пожал плечами консул. – Транспорт, десантирование, создание опорных точек… С учетом нашего безусловного технологического превосходства, сама операция займет несколько стандартных суток. Если, конечно, не будет противодействия – три фрегата класса «Гепард», выделенные Нориком, это серьезно. Ничего точнее сказать не могу, не-знаком с обстановкой.

Н-да, к настолько радикальному решению я готов не был. Армия Лация всегда была небольшой, чисто символической: численность всего тридцать тысяч человек. Если использовать старые понятия, три дивизии на всю планету. В довесок – четыре десятка космических кораблей двойного назначения, которые могли использоваться в оборонительных целях.

Одного не отнимешь: оснащение вооруженных сил самое продвинутое, техника закупается на Юноне-II и частично производится здесь, Удав любит возиться со сложными игрушками. Один лацианский легионер в полном снаряжении стуит пятисот наших дворян с мечами и арбалетами…

– Хорошо, допустим, – обреченно кивнул я. – Предположим, что подобная акция сойдет вам с рук и комиссия Конвенции не вмешается именно благодаря независимости Меркуриума. Но чем это поможет? Смысл?

– Очень просто, по-моему, – сказал принцепс. – Берем планету под протекторат Лация, прижимаем Совет Первых, на сумасбродство которого ты так громогласно жаловался, ставим Университету условие: или вы немедленно наводите порядок, или мы разбираемся с «Легендой» своими силами – поверь, я могу нанять лучших биологов и биотехников галактики, кроме Граульфа есть несколько других субцивилизаций, идущих по аналогичному пути развития… Пока ученые работают, мы сопротивляемся «Легенде», используя доступные методы, банально уничтожая ваших зверюшек современными средствами, куда более действенными, чем заточенные железки, дубины и волчьи ямы. В случае открытого саботажа со стороны Университета или нежелания сотрудничать деканат посылается в соответствующее место, доступ граульфианцам на планету будет закрыт.

– Сильно, – присвистнул я. – Действительно, а что делать с Советом? «Легенда» – это смысл их жизни!

– Я Совет куплю. Или запугаю. Или уничтожу, как всякий уважающий себя оккупант и агрессор. «Легенда» по определению аморальна, – одни только разумные клоны чего стоят! – так почему это я должен соблюдать нравственные нормы по отношению к ее создателям и родоначальникам? Когда ситуация стабилизируется, мы уйдем с Меркуриума. Может, и не уйдем – посажу там лет на сто-двести своего генерал-губернатора, иначе всё вернется и придется начинать по новой… Итак, жду ваших мнений и соображений.

– Ну не знаю, – проворчал я. – Думается, это чересчур…

– А где альтернатива? – уставился на меня принцепс. – Ты сам говоришь, что Университет или намеренно бездействует, пустив процесс на самотек из желания «просто посмотреть», что будет дальше, или условия для начинающейся катастрофы созданы намеренно – для вывода эксперимента на качественно новый уровень. Добавим сюда Совет Первых, вцепившийся в любимое детище всеми конечностями и хвостом, – они лучше позволят умереть миллионам, чем откажутся от проекта, так?

– Точно не знаю, но очень на то похоже.

– Вывод: легальным путем мы ничего не добьемся, помянутая конспирология тоже не принесет плодов: для внедрения моей агентуры влияния в Университет, а уж тем более на Меркуриум, требуется длительное время, которого у нас нет. Проблему надо решать хирургическим вмешательством. Марцеллин, ты завтра же отправишься на Норик-VII, фрегаты с орбиты Меркуриума должны быть вскорости отозваны. В твоих талантах я не сомневаюсь, уговори тамошнее командование, сообщи, что я в долгу не останусь… И плевать на контрольную комиссию, она вправе рекомендовать, но не приказывать. Деций, начинай подготовку – Николай расскажет тебе все, что нужно.

– То есть это принято окончательно? – Я раскрыл рот, как ребенок. Всякого ожидал от Удава, но только не решения о начале самой настоящей войны! – Борис, никогда раньше ни единая субцивилизация нового человечества не осуществляла вооруженного вторжения на планету, населенную сородичами! Это же немыслимо!

– Будем первыми, – отрезал Удав. – На нас играют два важных фактора: Меркуриум вне Конвенции, соглашение по взаимной обороне не действует, а большинство планетарных точек сингулярности, по твоим словам, заблокированы устройствами, искажающими гравитационные поля, – помощи ждать неоткуда и не от кого. Поэтому и десант проведем по старинке – с помощью флота. Жаль, очень далеко, переброска кораблей по Металабиринту займет несколько дней объективного времени. Я иногда летаю в сторону Млечного Пути, знаю…

– Представляете, какая буря начнется на Гра-ульфе?

– В жопу твой Граульф, – грубо сказал принцепс. – Они никто и звать их никак, Меркуриум – независимая планета. Договоримся с Университетом – отлично. Не договоримся – пусть катятся к чертовой матери. Юридическое обоснование вторжения я подготовлю так, что никто не подкопается. Николай, ты рассказывал о недовольных в меркурианском обществе. Некая оппозиция Совету? Этот принц, как его?..

– Вильрих фон Зоттау?

– Точно. Мне потребуется официальная просьба о помощи от местных. Тогда возможные разговоры об «агрессии» можно будет сразу заткнуть: это масштабная спасательная операция. Начнут шуметь – устроим громкую пропагандистскую компанию в наиболее развитых мирах. Достаточно упомянуть о корректированной и ограниченной разумности простецов, чтобы поднять всех на дыбы – это просто изумительное издевательство над самим понятием «разумность»! Так что, Николай, постарайся не комплексовать – будем восстанавливать справедливость. Нашими, специфическими методами, которые всегда приносили результат.

– Я начинаю жалеть, что обратился к вам, – пробормотал я, одновременно понимая, что само собой на Меркуриуме ничего не образуется, а «хирургическое вмешательство» бульшего вреда, чем неподконтрольная «Легенда», уж точно не принесет.

– Поздно жалеть. И последнее: про Университет забудь. Отныне ты снова работаешь на меня. Сейчас – все свободны. Займитесь делами.

– Да, принцепс. – Легат Претория и Первый консул встали и коротко поклонились. Быстро вышли.

– А ты что сидишь?

– Не до конца понимаю, что конкретно мне делать. И что означают ваши слова «ты снова работаешь на меня»?

– Объясняю. Граульфианский Университет ради сияющих вершин чистой науки погряз в нечестии если не по уши, то уж всяк ощутимо выше пупа. Идея «Легенды», не спорю – красивая, осуществлялась первобытными методами. Дорогой мой Коленька, есть некоторые этические барьеры, через которые нельзя переступать ни в коем случае – вспомни Катастрофу на Земле… Я не ангел и не святой, при необходимости могу пойти на преступление. Но я никогда не стану рисковать чужими жизнями ради развлечения или эксперимента. Жизнями сотен тысяч, как это происходит на обожаемом тобой Меркуриуме. Безнравственность по отношению к одному человеку, особенно заслуживающему этого, простительна. Когда идет речь о миллионах – это уже не безнравственность, это геноцид. Вот чем занимаются Университет и Совет Первых – геноцидом. Сознательным и намеренным.

– Не преувеличивайте, – попытался возмутиться я. – Никто и предполагать не мог, что «Легенда» закончится так…

– А надо было предполагать! Люди, начавшие Большую Игру, сами оказались беззащитными игрушками – вот насмешка! И поставили на край пропасти свою субцивилизацию! Хватит разговоров, дружище. Твой рассказ мне настолько не понравился, что я решил действовать грубо и жестко. Безнравственность глобального масштаба надо пресекать силой. Чтобы другим неповадно было. Теперь понял?

– Понял, – вздохнул я. С Удавом спорить бесполезно. – Вообще-то мне надо заглянуть в Университет, доклад… А потом домой, на Меркуриум.

– За несколько дней ни Граульф, ни Меркуриум никуда не денутся. Нам нужны всевозможные сведения о планете, лучше всего в электронном виде – география, климат, политическое устройство и так далее, и так далее.

– Электронную версию меркурианского атласа я могу достать только в Университете.

– Ага! Значит, договорились?

– Мы еще на Земле договорились, Борис Валентинович… Сколько ж лет минуло?

– Ох, много. Только прошли они незаметно.

* * *

Против ожидаемых двух дней я провел на Лации полную неделю. Не сказать, что пришлось работать не покладая рук – успел побывать на ипподроме, следил за скачками, проиграл полсотни солидов (на Лации в ходу наличные деньги). Сходил в амфитеатр Флавия на шекспировскую «Двенадцатую ночь», каждый вечер заглядывал в уютные и тихие термы Агриппы за Форумом. Отдыхал, словом.

Но каждое утро начиналось с продолжительного визита в Кастра Преториа, немаленькую крепость на северо-востоке города за Диоклетиановыми банями и окружавшим их парком. С виду – архаика почище, чем на Меркуриуме: гвардия в алых и пурпурных плащах, золото шлемов, штандарты с орлами, прямоугольные щиты-скутумы с молниями и ликторскими связками, мрамор, античные статуи и снова мрамор. Внутри все иначе.

Лифт, ведущий вниз, замаскирован под грече-ский портик. Каменные по виду двери расходятся в стороны, внутри уже современная обстановка: сталь, хром, операционная панель со сканером, крошечным устройством-охранником (посторонний, попав в лифт, будет ослеплен, парализован, а при особой опасности и убит). Внизу, в отлично защищенном бункере под землей, офис министерства обороны Лация.

Количество постоянных сотрудников – два-дцать два человека. По меркам Земли смехотворно, но реальность нового человечества именно такова: прямые угрозы (читаем – чужаки) слишком отдалены, а со своими никто воевать не станет.

Здесь отслеживается космическое пространство, сюда поступают сигналы со всех спутников двух поясов обороны вокруг планеты, по линии Планка поддерживается связь с ближайшими соседями – в Магеллановых Облаках таковых слишком мало, всего лишь четыре населенных мира включая Лаций, но зато в любой момент можно переговорить в режиме реального времени с любой системой Млечного Пути.

Если вдруг в систему Лация нагрянут враждебные «зеленые человечки», достаточно отбить первый натиск и занять оборону (эта функция возложена на автоматические боевые станции), послать сигнал бедствия и ждать помощи от авианосных групп Норика или Альгети. При возможном десанте противника на планету – любом, начиная от тяжеловооруженной пехоты до высадки необычных животных, которых в теории агрессоры могут использовать как активное биологическое оружие, – в действие вступают наземные части постоянной готовности.

Со складов немедленно обеспечиваются всем необходимым еще сто двадцать тысяч резервистов. Задача – оборона крупнейших городов и промышленных центров до подхода подкреплений с других планет Конвенции: пехоту и технику они могут перебрасывать через планетарные точки перехода Металабиринта, а при появлении ударного флота любая, самая масштабная война априори должна считаться выигранной.

– Это теория, – объяснял мне Первый консул. – Практика ее не подтверждает за полным отсутствием таковой. Серьезные боевые столкновения имели место только при конфликтах с чужаками и только тогда, когда люди по незнанию вламывались на их территорию. Между собой мы не воюем, и прав был принцепс – возможная высадка на Меркуриуме будет первым прецедентом. Я уже понял, это крайне отсталая планета, но по опыту земных войн известно, что отсталость от более сильного противника может компенсироваться ожесточенной партизанской борьбой…

– Вы получили военное образование? – спросил я консула Деция, заметив в его речи знакомые нотки.

– Да. Четырнадцать стандартных лет учился в Академии на Норике-VII, диплом с отличием. Если вам интересно – это было семьдесят четыре года назад, начинал с децимвира кавалерийской когорты Второго легиона.

Я вздохнул. Все тут не как у людей – если перевести на обычный русский язык, это означало, что Первый консул после Академии Норика был командиром эскадрильи ВВС-ВКС, авиация на Лации приписана к «кавалерии». Впрочем, на настоящих лошадках ездит только особая центурия преторианцев, «балетный полк» сугубо для парадов и торжеств.

– Начнем? – спросил консул. Мы находились в комнате оперативного планирования: бесчисленное множество экранов, голограмм и проекций, только один человек-оператор. – Давайте попробуем смоделировать планету исключительно по вашим воспоминаниям. Вы носите импланты или нейрокортикальные разъемы, для того чтобы можно было подключиться непосредственно к коре головного мозга и скачать информацию, относящуюся к теме?

– Нет. – Я вздрогнул от брезгливости. На Граульфе такие гаджеты полагали вопиющим надругательством над живой жизнью, что совершенно правильно: жизнь и «железо» несовместимы. – У вас отыщутся устройства, на которые можно транслировать мыслеобразы? Регистрирующие конфигурацию холистических волн? Я умею ими пользоваться.

– Конечно! – восхитился консул. – Юнонианского производства, самые последние модели!

Остальное было делом техники. На мой лоб и виски прикрепили малюсенькие – с ноготь ребенка – чувствительные контроллеры, усадили в кресло, осталось закрыть глаза, сосредоточиться и вспомнить все, относящееся к Меркуриуму. Систематизацией полученных сведений займется искусственный разум, управляющий командным центром. Хватило десяти минут.

– Отлично, просто невероятно. – Деций просматривал текстовые и графические данные. – У вас феноменальная память, Николай, завидую. Наш компьютер, один из самых быстрых, работает фактически в Планковом времени, но все равно вы вывалили на него океан информации, от собственных ощущений и впечатлений до космологии звездной системы, машина справилась с трудом.

– Еще бы, – сказал я, снимая с кожи «липучки». – Человек накапливает информацию каждую наносекунду своего существования, мириады бит… Надеюсь, вы не сделали точную копию моей личности, было бы обидно.

– Программа установлена на ключевое понятие «Меркуриум». Не спорю, мысленного мусора очень много, процентов семьдесят, но ИР от него избавится… Вот так выглядит ваша планета, посмотрите? Географические данные уже обработаны.

На эллипсовидном вогнутом мониторе, занимавшем половину стены, возникла многоцветная объемная проекция – Меркуриум как он есть. Континенты, острова, моря, ледяные шапки на полюсах – на южном крупнее, на северном почти в два раза меньше… Красные точки – значки крупных городов, зеленые линии отображают самые оживленные сухопутные трассы, синим отмечены реки. Почти никаких расхождений с атласом планеты, который я еще много лет назад, во время подготовки к командировке на Граульфе, изучил со всей доскональностью. Да здравствует человеческий мозг, фиксирующий всё однажды увиденное! Вот вам суперкомпьютер, до которого любому искусственному разуму как раком до Сириус-Центра!

Все-таки мы, люди, совершенны, и этим можно гордиться – пускай ИР существуют в «быстром времени», однако нам и в «медленном» неплохо.

– Итак, материков два, – сделал очевидный вывод консул. – Плотно заселен только северный…

– Три, – уточнил я. – Надо учитывать меркурианскую Антарктику. Впрочем, южный континент непосещаем и безжизнен, два длинных полуострова вдаются в океан, почти до зоны субтропиков, но людей там нет, только местные и восстановленные земные формы жизни вроде пингвинов. Вас должна интересовать только Скандза – самый крупный северный континент, где расположены все развитые государства.

– Как вы оцениваете их военный потенциал?

– Мизерный, – сказал я, чувствуя себя прямо-таки предателем родины. Ничего себе – докладывать министру обороны державы, всерьез намеревающейся оккупировать мой родной (да, родной! Стал родным!) Меркуриум, о тайнах своего мира! – Совет Первого Поколения располагает так называемой Гвардией Небес. Но Гвардия – это лишь карательный полицейский отряд, на вооружении несколько устаревших челноков и беспилотных бомбардировщиков. Из-за тотальной секретности о гвардейцах мало что известно, но я уверен: один лацианский истребитель, в крайнем случае звено управятся с ними за пять минут. Больше никаких реальных угроз.

– Совсем никаких?

– Армии Меркуриума комплектуются и вооружаются по средневековому образцу. Огнестрельное оружие – пистоли, мушкеты, пушки – есть только в наиболее прогрессивных и крупных королевствах, и все равно огнестрела очень мало. Основа – пехота, набранная из подготовленных «государственных простецов», и дворянская кавалерия. Дворяне смелы до отчаяния и безрассудны до глупости, они могут броситься с мечом на танк, тем более что они раньше танков не видели и не представляют себе, что это такое, – учитывайте это во избежание крупных жертв.

– Понимаю, – кивнул Деций. – Мне строго указано, чтобы при планировании операции мы исходили из принципа минимальных потерь среди гражданского населения. Вы должны понять, впервые планируется захват другой планеты, этого раньше никто не делал… Возможны ошибки. Поэтому нам крайне важна ваша помощь.

– Уважаемый Деций Эмилий, а как вообще вы это видите? – спросил я. – Оккупация целого мира – это не банальная полицейская операция по ликвидации сотни или даже тысячи мятежников! Вы вторгнетесь на планету со сложившимися обычаями, с устоявшимся менталитетом населения, вы будете чужаками, в отличие от привычной, опасной и в своем роде естественной нечистой силы, как у нас именуют искусственную жизнь…

– Представляю только в общих чертах, – честно ответил темноглазый консул. – Захват столиц, арест правительств и глав государств, подавление вооруженного сопротивления. У вас существует понятие «объявление войны», соответствующее всеобщему праву?

– Не сработает, – сразу ответил я. – В глазах меркурианцев вы в любом случае будете выглядеть агрессорами, даже если распропагандируете «спасение от нечисти», которая всем изрядно надоела, но считается врагом естественным. Попробуйте иначе.

– Как же?

– Мягче. Вы должны быть избавителями, а не оккупантами. Это должен понимать каждый, начиная от распоследнего простеца, заканчивая королем Остмарка, самой мощной нашей державы. Для начала возьмите под контроль Семь Крепостей. – Я указал на проекцию планеты, где технологические зоны сияли золотыми треугольниками. – Очистите леса от нестандартной фауны. Никаких атак на города и замки, вы воюете не с жителями Меркуриума, а с их исконным врагом – чудовищами. Лацианцам надо завоевать как можно больше симпатий.

– Логично, – согласился Деций. – Эта рекомендация будет учтена. Что еще?

– Совет Первого Поколения. Я не знаю, кто в него входит, персоналии неизвестны…

– Узнайте в Университете.

– Бесполезно. Степень секретности абсолютная, мне не по зубам. Но Совет надо или изолировать, или… – Я провел большим пальцем правой руки по шее. – Принцепс не ошибся: эти люди пойдут на всё.

– Говорите так, словно у них в руках огромный военный потенциал. На Меркуриуме есть хоть одна ядерная бомба?

– Нет… Точнее, не знаю. Может быть, и есть. Совет владеет важнейшим – властью над умами невероятно упертых, верных присяге и своему миру людей. Достаточно одного слова, и меркурианцы забудут о чудовищах! Все до единого начнут бороться с иноземным нашествием. Понимаете?

– Лучше, чем хотелось бы. Это произойдет в любом случае?

– Скорее всего, да. Меркурианцы – исконные домоседы, изоляционисты, все разнообразие человеческих субцивилизаций для них – абстракция. У них есть свой любимый дом, который они будут защищать от чужаков яростно, бешено, люто, не считаясь с жертвами и лишениями. Вы… Мы не должны стать для них врагами. Не должны показать, что мы враги, хотя по определению ими не являемся… Отсюда заключаем, что ваш план с арестами правительств и глав государств, захватом столиц и прочим никуда не годится. Это приведет только к невероятному по своим масштабам кровопролитию.

– Благодарю, что предупредили. – Деций теперь смотрел на меня не снисходительно, как профессиональный военный обычно смотрит на граждан-ского лопуха, рассуждающего о войне, а чуть даже не с уважением. – Тогда как можно обеспечить поддержку большей части вашего дворянства? Людей, которые принимают решения и способны за них отвечать?

– Я попробую этим заняться. Большинства, не большинства, но многих – точно. Особенно когда наступит зима и станет совсем плохо…

– Зима? Почему именно зима?

– Значительная часть животных с генетически определенным агрессивным поведением, класс «Inferno», подвержены сезонным миграциям, это изначальная схема – понимаете, в так называемом «средневековом» менталитете, навязанном жителям Меркуриума программой искусственной деградации, есть установка: с уходом солнца, тепла на землю приходит зло. Зло отождествляется с холодом. Будет всплеск активности «Легенды», причем невероятный – я это предчувствую. Знаю.

– Университет этот всплеск не остановит?

– Не сможет остановить. Слишком поздно. Некоторые существа начали произвольно менять среду обитания, уходят в море, где становятся абсолютно бесконтрольными, океан нами не наблюдается… Появляются неизвестные ранее животные – мутанты и плоды спонтанной эволюции, возможен партеногенез, случайное скрещивание видов. Это же чистый ужас!

– Насколько опасны ваши зверюги?

– Процентов пять от существ, внесенных в каталог, – смертельно опасны даже для хорошо вооруженного человека. О характеристиках мутантов или межвидовых гибридов, «новых тварей» говорить не могу, сам точно не знаю. Но, боюсь, может быть еще хуже. Значительно хуже.

Первый консул отвернулся, тихонько постучал сжатым кулаком по панели терминала. Снова глянул на висевшую перед нами голографическую сферу Меркуриума.

– Вы хоть понимаете, во что нас втравили, Николай?..

Я не ответил. Нечего было отвечать.

Глава шестая Третий рассказ Степана Королева ПО МОРЯМ, ПО ВОЛНАМ

Борт «Громовержца»-Кирена.

14–17 августа 3273 г. по РХ

Я уже говорил, что к так называемой «морской романтике» отношусь настороженно и предвзято – море для меня стихия незнакомая и внушающая чувство опасности. Говоря откровенно, я плохо понимаю, как можно перемещаться через немаленькие океанские расстояния на ненадежном деревянном парусном судне, без средств связи, навигационной аппаратуры, прямого выхода на метеорологический спутник и хотя бы древнего винтового движителя!

Теперь остается вспомнить, что паровых (равно и любых других) машин на Меркуриуме нет, а для морских странствий применимы только энергия ветра или собственных рук – весла…

Маленькая эскадра, состоящая из «Громовержца» и двух тридцативесельных лодей, предоставленных родичами Зигвальда, вышла в океан на рассвете 14 августа. Три последних дня, проведенных в Бьюрдале, заняли приготовления к походу, закупка припасов, мелкий ремонт корвета и ожидание прибытия готийцев.

Зигвальд настоял на том, чтобы «Громовержца» непременно сопровождали «Гери» и Фреки», узкие боевые корабли его братьев, благодаря малой осадке способные идти полюбому мелководью. Кроме того, шесть десятков мечей лишними не будут, а что среди команд «Гери» и «Фреки» благородных всего-то девять – это не препятствие. Все простецы относятся к этническим типам Норд-I и Норд-II и могут постоять за себя, суровая жизнь в Готии обязывает. Все до единого и раньше участвовали в морских экспедициях, опыт большой.

– Как угодно, – пожал плечами старший помощник Мильх, надзиравший за нами с момента знакомства. – Желание заказчика – закон. Предупреждаю сразу: если в трудной ситуации ладьи отстанут, «Громовержец» ждать их не будет.

– Быстроходность готийцев под парусом сопоставима с нашей, – со знанием дела заметил господин Гофер. – Против ветра, конечно, они идти не смогут, но скоро начало осени, ветра должны быть благоприятными. Не отстанут…

Вышло так, что мы вчетвером – Зигвальд, Нетико, Гунтрамн-простец и я – переселились из «Черного Тюленя» на борт корвета Свободных Торговцев первым же вечером, капитан пригласил нас немедля по заключению контракта. Золото перекочевало в казну корабля, но причиной столь быстрого договора был не только драгоценный «хворост» Зигвальда: офицеры «Громовержца» во главе с капитаном Вольфом явно не изнывали от нищеты, их неудержимо притягивала тайна, заключенная в имени «Визмар».

От лейтенанта артиллерии Гофера нам было известно, что владельцы корвета происходили из Первого Поколения, то есть родились – страшно подумать! – на Земле, но ведь и Николай из Дольни-Краловице тоже мог похвастаться столь высоким происхождением. Мне никак было не привыкнуть к тому, что эти люди старше меня не просто на десятки лет, а на столетия – невольно начинаешь чувствовать собственную ущербность. К счастью, меркурианцы никогда не заостряли на этом внимания, понятие о времени в их сознании серьезно трансформировалось, оно перестало быть дамокловым мечом, нависшим над краткоживущими и слабыми людьми прошлого.

Возможно, капитану Иоганну Вольфу и перевалило за тысячу стандартных лет, но выглядел он не старше чем на двадцать семь. Симпатичный, белобрысый, пострижен в кружок по дворянской моде. Глаза светлые и безмятежные, сложилось впечатление, что в этом мире капитана ничто не тревожит и не способно вывести из равновесия. Мне нравятся люди с таким характером, они надежны и уверены в своих силах.

– …Очень, очень интересная история, – согласился капитан, выслушав сначала краткое вступление Мильха, а затем обстоятельные словеса Зигвальда с моими пространными комментариями. По-птичьи наклонив голову, внимательно оглядел меня. Перевел взгляд на Нетико, откровенно фыркнул: – Да, узнаю, действительно «CS-101», никак не предполагал увидеть андроида этой модели в наши средневековые времена… Господин Стефан фон Визмар, почему все-таки ты кажешься мне… гм… простецом?

– Потому что я действительно не отношусь к биологическому виду homo sapiens novus, – напрямую рубанул я. – Если вы родились в Первом Поколении, то должны помнить Катастрофу, великую эпидемию и «Бич Божий»…

– Да, мы помним, – ответил за всех Вольф. – Лучше, чем хотелось бы. Вы отлично осведомлены о тех совершенно позабытых событиях, значит и впрямь тот, за кого себя выдаете… Неужто Риттер фон Визмар после ухода с Меркуриума нашел способ повернуть процесс вспять? Вновь превратить нового человека в человека обыкновенного? Я полагал, технически это невозможно.

– Не знаю, – подал плечами я. – Аппаратура Морского замка, о которой я рассказал, определила только двадцатипроцентную генетическую идентичность.

– Признаться, я начинаю путаться, – сказал капитан. – Вы что-то недоговариваете, о чем-то умалчиваете. Я не сумею оказать вам необходимое содействие, если не буду знать всё до конца. Даже если мы не договоримся, клянусь, что я, помощник капитана, лейтенант артиллерии и боцман будут хранить молчание – у Свободных Торговцев свой кодекс чести, мы не пользуемся в корыстных целях чужими тайнами. Репутация гильдии стоит очень дорого, в противном случае Вольная Ганза не просуществовала бы столько лет… Если вы не готовы рассказать – никаких возражений.

– Ладно, – вздохнул я, почувствовав, как Нетико ободряюще подтолкнул меня локтем. – История эта не только интересная, но и донельзя странная. Видите ли, господин капитан, еще стандартный месяц назад я о Меркуриуме и слыхом не слыхивал. Я не отсюда родом. Вам известно понятие «Содружество Сириус-Центра»?

– Ого! Как же вас сюда занесло? В другой рукав галактики?

Я начал подробно объяснять – очень помогало то, что Вольф и остальные отлично разбирались в технической терминологии, земляне как-никак, а не коренные меркурианцы. С ними найти общий язык стократ проще, чем с дремучим Зигвальдом, имеющим весьма скупое представление о межзвездных перелетах и прочих достижениях техногенной цивилизации. Постарался ничего не упустить – начиная от подозрительной аварии на «Эквилибруме» и заканчивая знакомством с алхимиком и приключениями в Морском замке.

– Пан Николай из Верхней Моравии? – переспросил капитан. – Слышал, у нас есть общие знакомые… Беспокойный молодой человек, единственный такой на всю гильдию. Блокнот Визмара при вас? Разрешите полюбопытствовать?

Вольф под ревнивым взглядом Зигвальда быстро пролистал записную книжку, хмыкнул, вернул мне.

– С этого момента считайте, что контракт подписан. Оплата приемлемая, да и дело необычное. Боцман Клаус покажет ваши каюты. Добро пожаловать на «Громовержца», господа. Я распоряжусь, чтобы матросы доставили ваши вещи с постоялого двора…

* * *

Я пришел к выводу, что Свободным Торговцам можно доверять, по крайней мере команде капитана Вольфа – точно. На откровенность они отвечали откровенностью, почувствовали в нас родственные души, что ли? Занимался нами помощник Мильх, вечерами обязательно заглядывал на кружечку-другую лейтенант Гофер, боцман с капитаном большую часть суток занимались спешными делами.

На следующее после знакомства утро «Громовержца» вытащили в сухой док, которым могла похвастаться Бьюрдальская гавань, требовалось заменить часть обшивки ниже ватерлинии. Работали, понятно, простецы, но под чутким надзором благородных.

– Получили пробоину, – объяснил мне Гофер. – Вообразите, огнестрельную. Третьего дня от моравской береговой охраны – влепили ядро, уже на излете задело… Можно перетерпеть, если находишься близко к дружественным портам, но отсрочить ремонт перед рейсом к Гельвеции невозможно. Не беспокойтесь, плевое дело – день работы, максимум полтора.

– Часто у вас так?

– Случается. Вольная Ганза из-за пристрастия к независимой жизни и некоторого пренебрежения к законодательству великих держав не пользуется успехом у блюстителей закона. Не заметили, как на нас поглядывают офицеры «Мирового змея» из упомянутой Моравии? Сожрали бы живьем, но нельзя – любая ссора в Бьюрдале чревата серьезнейшими последствиями для обеих конфликтующих сторон. Для торговой компании, служащие которой замечены в драке, закроют торговлю и вход в гавани Готии, а таковых всего две, здесь да еще небезопасный Лейгангер на севере.

– Вот скажите, – задумчиво проговорил Нетико. – Вы, господин Гофер, родились в Первом Поколении, правильно? Где именно появились на свет?

– В Чехии, Прага. Когда произошла Катастрофа, жил в Берлине, Германская империя. Но это случилось настолько давно, что я предпочел забыть Землю.

– Живете на Меркуриуме с первых лет колонизации?

– Разумеется. Принял участие в Большой Игре с самого начала, потом надоело. Начал искать способы сбежать с планеты, но потом решил остаться – я люблю Меркуриум. Тем более что сбежать – не проблема.

– Алхимик рассказывал нам, будто абсолютное большинство планетарных точек перехода заблокированы Советом, – вставил Нетико. – Какие-то особые устройства.

– На суше – да… Если повезет, сами увидите. У меня было свое землевладение, тысячи простецов, жена, двое детей – они здравствуют и процветают, не беспокойтесь… Когда стало ясно, что я, как дворянин, ничего не решаю, а планетой управляют сумасшедшие, остался один выход: примкнуть к гильдии Свободных Торговцев. Единственное сообщество, кроме Стражи Крепостей и инопланетных алхимиков, полностью свободное от обязательных условностей Меркуриума. Все остальные живут так, как им велят.

– Вас, ганзейцев, много?

– Хватает. Не меньше четырехсот благородных, точно сказать не могу. Простецов мы или похищаем в детстве из захолустных деревень и воспитываем по-своему, или набираем из «диких», которых на севере становится все больше… Наши простецы не-обычные, вы это увидите: они способны принимать самостоятельные решения, мыслить подобно обычным людям. И вообще они редкостно независимы.

– Один момент! – поднял палец Нетико. – Вы, конечно, знаете, откуда берутся простецы? Каково их изначальное происхождение?

– Тоже мне, тайна тамплиеров! Клоны, производство технозон… Я работал над созданием первых Крепостей. Когда-то.

– Тогда сможете объяснить, почему клонированные существа начали резко меняться в последнее время? Становиться, как вы выразились, «независимыми».

– Технический аспект неизвестен. Биологический, по моим предположениям, прост. Контроль над развитой жизнью возможен до определенной ступени. Потом начинается саморазвитие – барьер перейден, сложная структура начинает управлять сама собой, противясь внешнему вмешательству, которое считает агрессивным и неадекватным. Возьмите в пример древнюю Византию: аристократия Константинополя в случае бунтов и мятежей могла контролировать толпу, недовольную властью, но слабый правитель, прозевав нужный момент, сталкивался со всеобщим возмущением, и волна гнева плебса сметала все на своем пути. Так и с жизнью – рубеж перейден. Причем не вчера и не год назад, а значительно раньше. Энтропия возрастает, контроль невозможен. Проект надо было остановить еще лет триста назад, теперь жаловаться и заламывать руки поздно, время упущено…

Ближе к закату второго дня ожидания прибыли «Гери» и «Фреки» под командованием Огана с Эохаром, мы с Нетико и Зигвальдом сразу отправились взглянуть, какую поддержку нам окажут готийцы.

Никакого тяжелого вооружения ладьи не несли, зато и простецы, и благородные были увешаны железом по самую маковку, от абордажных топоров до самострелов с металлическими болтами, пробивавшими любой доспех. Шестьдесят бородатых варваров, отлично умеющих обращаться с клинками и постоянно сталкивавшихся на беспокойном севере с немыслимыми опасностями, – сила немалая. Конечно, это не королевская гвардия Остмарка, но в случае нападения (будь то люди или нелюди) мы отобьемся с большой долей вероятности.

– …Людей следует опасаться меньше всего, – уточнил капитан за ужином в кают-компании. Зигвальд предпочел отправиться на ладью Огана. – «Громовержец» к этому времени вышел из дока и вновь занял место у деревянной пристани. – Военный флот любой из держав может атаковать нас только в территориальных водах, и то если застукают за незаконной деятельностью. Настоящих пиратов, промышляющих исключительно морским разбоем, на Меркуриуме очень мало – повывели, да и такой промысел считается вопиющим нарушением дворянского этикета. С ходу вспомню имена лишь четырех капитанов, разыскивающихся за злостное каперство.

– Четыре профессиональных пирата на всю планету? – изумился Нетико. ИР сидел за столом вместе со всеми, но не кушал: андроиды этой старинной модели не нуждались в пище. – Просто-напросто образец благочиния!

– Работы мало, – хохотнул лейтенант Гофер. – Морской транспорт развит слабо, постоянные торговые трассы проходят вдоль охраняемого побережья, а между двумя материками курсируют всего три десятка судов. Мореплавание не в моде.

– Отсутствие моды, возможно, имеет иные, более глубокие причины? – осведомился ИР. – Вольная Ганза существует столетиями, вам ведь нравится это занятие, несмотря на отсутствие всеобщего увлечения?

– Искусственные разумы всегда были сообразительнее большинства homo sapiens, – сказал капитан. – Верно, у нас гораздо больше преимуществ, чем у людей сухопутных. Надо лишь уметь ими пользоваться, а умеют далеко не все, в основном – Первое Поколение, не отягощенное возникшими позднее предрассудками и неписаными, но обязательными правилами. Для моей команды искусственных барьеров не существует.

– Как вы сказали? – Я начал догадываться. – Барьеры? Точки перехода Металабиринта? Вы…

– Да, – кивнул капитан. – Основная база гильдии находится не на Меркуриуме. Из всех обитателей нашей прекрасной планеты только Вольные Торговцы путешествуют между мирами. Мы умеем проводить корабли через точки сингулярности.

– Вот и объяснение, куда исчез «Рейнгольд» с сокровищами Визмаров. – Нетико довольно потер руки. – Я подозревал нечто похожее… Ваша работа? Совет Первых знает?

– Скорее всего, подозревает, – кивнул Вольф. – Но поделать ничего не может, они полновластные хозяева суши; к нашей удаче, море Совет никогда не интересовало. Кроме того, мы стараемся соблюдать максимальную осторожность, любая ошибка повлечет вмешательство Гвардии Небес, и за нами начнется большая охота.

– Это значит, что Вольная Ганза занимается не только внутренней контрабандой? – продолжил развивать тему Нетико. – Режим самоизоляции Меркуриума подразумевает полное отсутствие торговли между мирами, а ганзейцы способны привезти сюда оружие, технику, спрятать неугодного Совету человека на любой из известных им планет… Головой рискуете, джентльмены!

– Приходится. Вольная Ганза давно перестала быть развлечением скучающих дворян. Мы занимаемся серьезным и нужным делом…

– В мятеже Риттера фон Визмара вы, конечно же, участвовали?

– Помогали герцогу. К сожалению, недостаточно.

– Наконец-то можно понять, какова была основная цель его выступления, – облегченно вздохнул Нетико. – Наш общий друг Зигвальд Герлиц объяснялся понятиями мистическими и теологическими, а мы хотели бы услышать более доступное объяснение.

– Пожалуйста: ликвидация влияния Совета Первых, разрыв отношений с Университетом Граульфа, отмена дальнейших разработок по проекту «Легенда», немедленное уничтожение опасных форм жизни. Этого достаточно?

– Более чем, – согласился Нетико. – Герцог ранее входил в Совет?

– Вышел из него двести стандартных лет назад, когда начались первые неприятности. Возникли разногласия о дальнейшем развитии «Легенды», но большинство отказалось модернизировать или приостановить программу развития искусственной жизни по неясным соображениям… Наверное, у них был другой план.

– Весьма оригинальный, – заметил я. – Ввергнуть собственную планету в экологическую катастрофу неслыханных масштабов?

– Нет, чепуха, – отмахнулся капитан. – Они ведь не самоубийцы? Должны понимать, что искусственные демоны при неблагоприятном развитии событий однажды доберутся и до Совета, их родственников и друзей… Интрига глубже и запутаннее. Мы полагаем, что Риттер фон Визмар докопался до первопричины, но как человек экспансивный и горячий избрал наиболее радикальный метод: поднял дворян Готии и начал войну. Не сумел найти более тонких инструментов. Или не захотел искать, надеясь на свое везение и удачу. Финал известен – военное поражение, бегство, запрет на само упоминание имени Визмаров.

– Вас этот запрет не смущает? – нейтрально сказал Нетико.

– А что мы? Свободные Торговцы на то и свободные, чтобы не обращать внимания на бредни власть имущих. Дела на планете идут – хуже некуда, а ведь Меркуриум наш дом. Начался пожар – надо тушить.

– Вы можете в случае глобальной катастрофы укрыться в другом мире.

– А как же остальные? Наша уникальная субцивилизация? Тысяча лет истории? Вы спятили? Покорнейше благодарим – появилась возможность начать все сначала, будем действовать. Окажись вы, господин Стефан, Визмаром хоть на двадцать процентов, хоть на два, простецом или благородным, нам это без разницы. Сейчас впору хвататься за любую соломинку – зараза начинает распространяться и в море, а это, знаете ли, наша территория…

– В море? – заинтересовался Нетико. – Пан Николай объяснял, что нечистая сила боится воды.

– Раньше боялась. Этим летом произошло шесть нападений на корабли в прибрежных водах Готии и вдоль северной береговой линии Моравии. Никаких кракенов или гигантских акул, существа с высокой биоэнергетической активностью. обладающие всеми признаками класса «Inferno». Оттого приходится быть осторожными втройне – тем, кто живет в океане, нашествие тварей с земли не нравится.

– Как вы сказали, господин капитан? – насторожился ИР. – А кто у нас живет в океане?

– Эндемики, – сказал Вольф. – Аборигены меркурианских морей, о которых на суше почти ничего не знают. Они очень редко показываются, но если встретите – точно не перепутаете. Я сам видел их всего четыре раза, издалека. Внушительное зрелище. Одна такая штуковина разорвет университет-ского кракена в клочки.

– Настолько большие? – спросил я.

– Левиафан не просто большой. Он даже не огромный. Суперчудовище, живое существо длиной полторы тысячи метров. Пьезоэлектрические органы – естественные генераторы энергии размером с нашего «Громовержца». Представляете, разряд какой мощи способен генерировать левиафан? Сожжет корвет за секунду… Раньше они никогда не нападали на корабли и не приближались к побережью, однако месяц назад левиафана видели в десятке миль от Бьюрдала. Говорят, именно он убил кракена, которого выбросило на берег возле Ламборга.

– Университет якобы не занимался морем, – вспомнил я слова Николая. – Так, два или три искусственных вида. Может, мы чего-то не знаем? Вдруг это какой-нибудь секретный образец? Выпустили в океан, решили посмотреть, как будет развиваться столь грандиозное существо?..

– Ошибаетесь, – возразил господин Гофер. – Левиафанов встречали задолго до появления проекта «Легенда», никаких сомнений, это местная форма жизни. Моряки из старых династий уверяют, будто на поверхность всплывают только детеныши, взрослые особи обитают на больших глубинах.

– Хотелось бы взглянуть на их естественных врагов, – задумчиво сказал Нетико. – Эволюция снабдила левиафана жутким средством защиты, хотя сами его размеры подразумевают, что морской титан не может являться объектом охоты. Значит, эти монстры не одиноки.

– Ох, накликаете, – проворчал боцман. – Океан безграничен и почти бездонен, когда еще было можно пользоваться аппаратурой, да и когда запретили тоже, мы промеряли глубины в районе Грюнзее и Гельвеции. Представляете впадину в восемнадцать миль?

– Тридцать два с половиной километра, – перевел в метрические единицы Нетико. – Настоящая пропасть.

– При этом эхолокация регистрировала присутствие крупных объектов на глубинах десяти-двенадцати миль, двигавшихся прямиком над впадиной, – дополнил капитан Вольф. – Океан Меркуриума славен необычными и красочными явлениями – опытным путем установлено, что большинство из них безопасны для человека, но некоторые… Случается, что корабли бесследно исчезают в спокойном штилевом море. «Белоснежка», принадлежавшая Вольной Ганзе, сгинула во время перехода от одной точки рандеву к другой, расстояние всего сорок три мили. Точек перехода Металабиринта на ее курсе не было. Мы провели поиски силами восьми кораблей. Нашли обломок шпангоута, на котором спасся корабельный кот. Рассказать что-либо несчастный зверь, конечно, не мог… Это случилось в позапрошлом году. Больше никаких следов.

– Вы нас нарочно пугаете морским фольклором? – поинтересовался я.

– Это никакой не фольклор, – преспокойно ответил капитан, – а чистая правда. Боитесь? Зря. «Громовержец» – четырнадцатое судно, которым я командую, сами понимаете, деревянные корабли быстро изнашиваются: в отличие от людей, они не вечны. За все эти годы число выходов из гавани было равно числу прибытий. Мы профессионалы, господин Стефан фон Визмар. Можете на нас положиться, даже несмотря на то, что теория вероятностей работает против Свободных Торговцев.

– Господин Вольф – удачливый капитан, – подтвердил господин Гофер. – Не считая простецов, нас всего четверо, трудимся с тех приснопамятных времен, когда на Меркуриуме было всего-то с десяток городков и население в двадцать тысяч человек – именно наша команда доставляла все необходимое с покинутой Земли и других миров. Как видите, все четверо живы, никто не стал верным адептом Совета Первых, не отказался от абсолютной свободы в действиях ради тихой размеренной жизни… Это дорогого стоит.

– То есть ваша выгода – только золото, которым Зигвальд Герлиц оплатил услуги? – улыбнулся я.

– Золото – мусор, – ответил капитан. – Мы просто хотим спасти свою планету. Никакой сопливой романтики, никакого идеализма, никакой тяги к глупым приключениям. Нам страшно, господин Стефан. Страшно потерять мир, ставший второй родиной, из-за сумасбродства ученых и неадекватности истинных правителей Меркуриума. Этого достаточно? Вы – та самая соломинка, о которой я упоминал. Глядишь, и сорвем банк. Не сорвем, так хоть попытаемся…

* * *

Первые два дня я боролся с морской болезнью, но только не в ее классическом виде – с тошнотой, отсутствием аппетита и непрестанным головокружением. Скорее это была фобия в наихудшей форме: я старался не покидать каюту, просыпался ночью в холодном поту при любом громком звуке или подозрительном скрипе, а если «Громовержец» подпрыгивал на высокой волне, душа буквально уходила в пятки: начинало казаться, что мы тонем или налетели на подводную скалу. Нетико страдальчески поднимал глаза к потолку и уверял, что посреди океана рифы отсутствуют, а глубина под килем – несколько километров. Чем еще больше ввергал меня в цыплячью панику.

– Пойдем гулять на палубу. – ИР схватил меня за руку и поднял с койки. – Хватит, сколько можно бояться?! Кому суждено быть повешенным – не утонет, а я твердо знаю, что тебя повесят. Прогностические способности искусственных разумов моего поколения позволяют предсказывать будущее с большой точностью.

– Это почему же – повесят? – уныло спросил я. – Кто?

– Совет Первых. Как только они узнают о твоем присутствии на планете – плевать, настоящий ты Визмар или являешься генетическим казусом, ходячим недоразумением! – тогда и начнется самое веселье. Попадешься им в руки – окажешься на эшафоте, а вероятность этого достаточно велика. Сколько у нас союзников? Экипаж «Громовержца», меньше сотни готийцев и один алхимик? Против целой планеты?

– Умеешь поднять настроение, – сказал я. – Как там с погодой?

– Отличная, солнышко… Пошли-пошли, невозможно сидеть взаперти несколько дней подряд! Ничего с тобой не сделается, если подышишь свежим воздухом!

Действительно, ничего страшного или зловещего за пределами каюты не обнаружилось. Мы поднялись на квартедек. Море было спокойным, правее и чуть позади шли «Гери» и «Фреки» под прямо-угольными красно-белыми парусами. Бесконечный океан от горизонта до горизонта, в лазурном небе полосы розово-белых облаков и небольшое пронзительно-золотое светило – солнце Меркуриума чуть меньше, чем привычная мне с детства звезда Эпсилон Эридана, да и поярче, пожалуй.

– Наконец-то, ваша светлость, избавились от добровольного затворничества, – без тени иронии сказал подошедший к нам с Нетико капитан. – Сотый раз повторяю: на борту «Громовержца» вы в полной безопасности. Впереди полторы недели плавания, не считая захода в одну из гаваней; следует избавиться от ненужного груза…

– Судя по моим ощущениям и положению солнца, мы идем строго на запад. Материк Скандза остался за спиной, Гельвеция значительно южнее, а группа островов Грюнзее, наоборот, севернее… – будто невзначай сообщил Нетико. – Значит, другой мир?

– Для Свободных Торговцев в этом нет ничего особенного, – ответил капитан Вольф. – Ближе к вечеру я пересажу Гофера и боцмана Клауса на готийские ладьи, они проведут их следом за нами через точку сингулярности. Потерь во времени никаких, вы должны это понимать. Сутки на базе Вольной Ганзы, потом обратно на Меркуриум. Десять или двенадцать дней пути, и мы окажемся у берегов Гельвеции, после чего можно будет начать обследование побережья в соответствии с имеющимися у вас планами… Ханс, подойди!

Подбежал матрос из простецов.

– Покажи его светлости и неживому корабль, ответь на все вопросы.

– Всё показывать, господин капитан?

– Конечно. Это наши друзья.

Только сейчас я понял, что имел в виду лейтенант артиллерии Гофер, утверждавший, что простецы, входящие в экипаж корвета, необычны. Во-первых, уровень образования – Ханс разбирался в морском деле, навигации и технике, так что Нетико исподтишка показал мне большой палец правой руки: ИР это от души одобрял, ему надоели туповатые крестьяне из поместья Зигвальда. Во-вторых, Ханс не только провел нас по «Громовержцу» от трюмов до мостика, подробно объясняя, что к чему, но и впустил в святая святых – небольшую каюту, примыкавшую к капитанской.

– Я так и знал, – с видом завзятого пророка заявил Нетико, осмотревшись. – Вольная Ганза не отказалась от высоких технологий, противореча всем меркурианским законам!

– Совершенно верно, сударь, – поддакнул простец. – Эти устройства – первое, что мы обязаны уничтожить при попытке захвата корабля. Эхолот, радар, сонар, инерционная система проложения курса, комплекс управления стрельбой.

– Стрельбой из чего? – ахнул я.

– Часть пушек… кхм… не совсем обычны. Модернизированы на Юноне, предназначены для уничтожения воздушных и подводных целей. Есть глубинные бомбы. Детекторы, способные обнаружить враждебные формы жизни и навести оборонительные системы на объект…

– Секундочку! – Нетико навис всей массой над не слишком высоким простецом. – Ханс, скажи, где и как ты появился на свет?

– Третья Крепость, – без раздумий ответил матрос. – Этнический тип «Галлика-II», вырос на Кирене.

– Стефан! – Нетико повернулся ко мне, озадаченно вздернул плечи и почесал в затылке, словно обыкновенный человек. – Перед нами простец. Клон. Существо с ограниченной разумностью. И он запросто употребляет слова «воздушная цель», «модернизация» или «оборонительные системы». Как это понимать?

– На «Громовержце» не принято упоминать про «ограниченную разумность». – В темном дверном проеме образовался лейтенант Гофер. – Вот вы где, оказывается… Ханс, можешь идти, я сам проведу дальнейшую экскурсию для его светлости.

– Слушаюсь, господин лейтенант артиллерии.

– Не обижайте, пожалуйста, наших простецов, – вежливо, но настоятельно попросил Гофер. – Видели, какое лицо было у Ханса, когда было сказано о клонах и их врожденных особенностях? И вообще забудьте слово «простец». Они люди. Немножко другие, но все-таки настоящие люди, пускай и относящиеся к другому подвиду нашей расы. Стефан, уж вы-то должны это понимать!

– Понимаю, – согласился я. – В моих клетках тоже сорок шесть хромосом. Но я родился обычным способом, выскочил однажды из чрева женщины и огласил мир своим ревом. Меня не забирали из нанотанка андроиды-священники и не распределяли, как рождественские подарки в приюте для сирот. Добавлю: никакой РНК-коррекции, никакого биопрограммирования…

– Ну и чудесно, – спокойно ответил Гофер. – В этом и состоит ваше главное отличие, герцог. А нам, чтобы сделать из меркурианского «простеца» настоящего человека, приходится немало трудиться, работать с каждым, попавшим в руки Вольной Ганзы, ребенком-клоном. Перебороть исходно заложенные инстинкты очень трудно, но если это получается – в команду корабля входит homo sapiens, а не полуробот, готовый исполнить любой наиглупейший приказ. Посему повторяю, будьте сдержаннее – матросы «Громовержца» ничем не отличаются от человека нового, человека прежнего или электронного искусственного разума. Почти. Об этом «почти» при них лучше никогда не говорить.

– Извините, господин лейтенант, – опередил меня Нетико. – Мы не были заранее предупреждены, сами понимаете – огромная разница в этиче-ских системах.

– Забудем, – кивнул Гофер. – Давайте поднимемся на палубу. Во-первых, скоро обед, а во-вторых, после трапезы грядут события, способные вас заинтересовать. Приблизительно через четыре с четвертью часа «Громовержец» подойдет к точке перехода Металабиринта. Взгляните сюда…

Лейтенант провел пальцами по сенсорной панели небольшого терминала, распустилась сфера объемной проекции. На востоке – знакомый силуэт побережья Скандзы, северо-западнее протянулись несколько островных «хвостов», архипелаг Грюнзее. На поверхности океана обозначены алые точки и зеленая звездочка: местоположение корвета.

– Около сорока миль. – Гофер провел ухоженным наманикюренным ногтем над сферой. – Не особенно далеко, но с таким спокойным ветром, как сейчас, «Громовержец» выдает только шесть узлов, или одиннадцать километров в час по привычной вам метрической системе… Никогда раньше не путешествовали из мира в мир через планетарные точки сингулярности?

– В Содружестве Сириус-Центра эта технология неизвестна, – напомнил Нетико.

– Вы многого лишаетесь, – сочувственно проговорил Гофер. – Невероятно удобно. Жаль, что цивилизационные различия не преодолеть и наши дороги разошлись. Кто как, а я был бы не против общения с потерявшимися родственниками из Содружества…

На «Громовержце» были заведены обязательные и неколебимые традиции – например, время приема пищи, распределенное между завтраком, ланчем, непременным чаем (только для офицеров), обедом и ужином. Дворянам отдельно не готовили, они ели то же, что и прочие члены экипажа, но кушали в офицерской кают-компании. Это дискриминацией простецов не считалось – субординация.

Кормили сытно и необычно для Меркуриума: здесь я впервые за время пребывания на планете увидел настоящую лапшу, острый соус, приготовлявшийся из маринованных томатов, хранившихся в бочонках (Зигвальд удивился не меньше моего – в Готии помидоры были неизвестны), квашеная капуста, огурцы – надо думать, овощи по этим рецептам приготовляют не первую тысячу лет! Мясо не самое лучшее, солонина, зато рыба великолепная! Вино – виноградное и ягодное, закупаемое в Готии. Ржаные лепешки пекут прямиком на корабле.

Этикет обязателен – белоснежные салфетки, прислуживают два стюарда, блюда подает лично кок с юнгой-простецом, состоящим при камбузе. Ничего не попишешь, дисциплина: простец хоть и человек, но в офицерский состав не входит, равноправие ограничивается званиями и должностями. К капитанскому столу приглашаются только гости корабля. Перед трапезой Вольф читает обязательную молитву на латинском языке. Немыслимая архаика.

– …Благодарю, господа, за приятно проведенное время. – Вольф положил на стол льняную салфетку и поднялся с кресла. В соответствии с правилами мы встали вслед за первым после Бога. – Клаус, спустить паруса, лечь в дрейф. Принять на борт готийских капитанов. Обговорим подробности перехода на Кирену.

– Кирена? – встрял я. – Другая планета? Далеко?

– Очень далеко, – коротко ответил помощник Мильх. – И в то же время – совсем рядом. Господин Нетико, приглядывайте за герцогом фон Визмаром, первый прыжок через Металабиринт всегда производит на человека неизгладимое впечатление.

– «Господин Нетико», ну надо же, – вполголоса повторил ИР, когда Мильх вышел. – Ко мне, презренному виртуальному разуму, обитающему либо в пластиковой коробке ПМК, либо в искусственном теле, никто и никогда так не обращался! Учись, симбионт!

– Чему учиться-то, паразит?

– Тому, как воспитанные люди обращаются с представителями других цивилизаций. От тебя только и слышно – «паразит», «нахлебник» и «шпион „Птолемея“.

– Ты отлично знаешь, что я отношусь к тебе иначе! – возмутился я.

– Но почему-то крайне редко это показываешь.

* * *

– Переброску крупных искусственных предметов через точку сингулярности получилось освоить далеко не сразу, – комментировал помощник Мильх. – У меня на это ушло пять стандартных лет, еще тогда, сразу после Катастрофы. Метод проб и ошибок. Никто ведь не представлял, какие фантастические возможности мы обрели и как ими грамотно пользоваться. Удивительное время было… Сообразили далеко не сразу, но потом все пошло как по маслу – энергии, вырабатываемой тканями одного человека, вполне достаточно, чтобы переместить по Металабиринту даже такой немаленький объект, как наш «Громовержец»…

«Гери» и «Фреки» теперь шли на веслах, по кильватерной струе корвета. До точки оставалось меньше мили, капитан и старший помощник не пользовались никакими приборами, они «видели», где именно находится место схождения гравитационных полей, «неагрессивная сингулярность», ведущая в бесконечные глубины Металабиринта. Людям оставалось лишь активировать «червоточину».

Нетико выглядел сосредоточенным и внимательным: искусственный организм задействовал все доступные сенсоры, чтобы понять, как органические существа сумеют преодолеть кажущийся незыблемым барьер пространства-времени. Я просто ждал, стоя на мостике рядом с невозмутимо посвистывающим Мильхом.

– Внимание, – тихо проговорил старший помощник. – Мы совсем рядом… Тридцать ярдов, двадцать пять, двадцать, десять… Капитан, начали! Есть переход!

Ощущения далеко не самые приятные – яркая белая вспышка, чувство падения с большой высоты, голова закружилась, я машинально вцепился в плечо Нетико. Из солнечного меркурианского вечера «Громовержец» провалился в глухую беззвездную ночь. Мне в лицо ударили горько-соленые брызги.

Дезориентация продолжалась не меньше минуты – изменилось всё: увеличилась сила тяготения, температура упала сразу градусов на десять, штиль заместился порядочной болтанкой, одежда мгновенно промокла. Запах йода и озона, темноту распорола ветвистая фиолетово-розовая молния, подсветившая низкие бурлящие облака и светлые гребни волн, показавшихся устрашающе огромными.

– Баллов пять-шесть, – проорал мне на ухо Мильх. – Не повезло! Ничего страшного, бывает! Спускайтесь вниз, вам здесь делать нечего! Нетико, проводите его светлость!

Морская болезнь, говорите? Теперь я всецело осознал, что это такое: для начала меня как следует приложило о дверь каюты, затем прилетел сброшенный со столика оловянный кувшин, вошедший в прямое соприкосновение с моим правым над-бровьем. Хорошо, не убил. Нетико ухватил меня за шиворот и завалил на койку. Сам тоже на ногах не удержался и грохнулся на пол рядом.

– Не завидую готийцам, – вякнул я, стараясь удержать в желудке обед, чему килевая качка никак не способствовала. – Перевернет ладью – поминай как звали!

– Вот видно, что в вопросе ты совершенно не разбираешься, – отозвался ИР. – Готийские дракары куда устойчивее многомачтовых кораблей, другие центр тяжести, парусность и форма корпуса… Думаешь, на Меркуриуме штормов не бывает? А ведь братишки Зигвальда на своих деревянных лоханках запросто ходят через океан и обратно! Не дергайся, обойдется…

Следующие два часа можно было охарактеризовать словом «кошмар» и никак не иначе. Невзирая на ободряющие словеса Нетико, пытавшегося меня отвлечь, хотелось немедленно умереть или в лучшем случае впасть в кому. Космический корабль так швыряет в единственном случае, когда он находится в атмосфере нестабильного газового гиганта, с растянувшимися на тысячи километров вихрями, ужасающей гравитацией и грандиозными электрическими явлениями, по сравнению с которыми молнии над киренианским океаном выглядят жалкими искорками…

Вопреки моим ожиданиям, «Громовержец» не развалился на мелкие и крупные части, не перевернулся, не затонул и не был утащен на дно гигантским спрутом (если таковые вообще водились на Кирене). Море начало успокаиваться, заглянул на минутку старший помощник, с ухмылкой оценил ссадину на моем лбу, сообщил, что судно находится в виду побережья, ладьи не отстали, да и рассвет наступает… Волнение снизилось до двух баллов, мы прошли ядро шторма. Как себя чувствуете, ваша светлость?

У нашей светлости не осталось сил даже для того, чтобы выматериться на родном языке.

Как ни странно, я пришел в себя довольно быстро и прежде всего ощутил жуткий голод. Нетико призвал потерпеть – не время для чревоугодия. Поднимемся, взглянем, как обстановка?

Разумно предположить, что на Кирене солнце восходит, как и на большинстве землеподобных планет, то есть на востоке. Восточная часть неба за кормой «Громовержца» сейчас была окрашена в самые немыслимые цвета, от густо-багрового с золотым ореолом до травянисто-зеленого, сапфирового и шафранного. Настоящая радуга, улегшаяся на купы грозовых облаков. Море вокруг темное, черно-синее, а справа по борту…

Ой-ой, где же мы оказались? Такого пейзажа я прежде никогда не видел, хотя и побывал на большинстве обитаемых планет Содружества и на Меркуриуме. Нечто невероятное: поблескивающая миллионами искр стена отвесных скал уходила в неизмеримую высоту. Ни единого зеленого пятна, никаких холмов или тонких линий водопадов, сплошной монолит, усеянный блестками. В океан будто положили титанический куб, вершина которого была покрыта налетом серебристого инея.

– Кристаллическая структура, – заинтересовавшись не меньше моего, сказал Нетико. – Кремний, возможно углеродные соединения. Кислорода в атмосфере на семь процентов меньше, чем на Меркуриуме, инертных газов, наоборот, значительно больше. Много йода… Вывод однозначный: это планета-океан, наземной жизни по дарвиновскому типу здесь нет. Непонятно, почему Свободные Торговцы выбрали именно Кирену и как здесь обустроились…

– Гляди, – зачарованно сказал я и вытянул руку к востоку. – Двойная система!

Из-за рассеченных разноцветными полосами и разводами облаков вначале показался край небольшой темно-алой звезды спектрального класса М, а сразу за ней над горизонтом поднялось горячее синевато-белое с фиолетовой короной светило типа Вольфа-Райе.

Небо приобрело не привычный голубой оттенок, а глубокий ультрамариновый, кажущийся непривычно темным. При таком освещении море стало пурпурным, а скальная стена из черной превратилась в белесую, полупрозрачную – материал стал походить на лед. Может, это действительно гигант-ский ледник? Однако в арктических и антарктических областях должно быть значительно холоднее, а сейчас даже пар изо рта не идет…

Я вздрогнул, когда рядом с кораблем на поверхности моря появилась гладкая белая спина огромного живого существа и в воздух ударили два фонтана водяной пыли, какие обычно выпускают киты. На кита зверюга походила весьма отдаленно, скорее манта с широченными плавниками-крыльями и острым хвостом.

Матросы, не обращая на потрясенных открывшимся зрелищем пассажиров «Громовержца» и малейшего внимания, выполняли команды старшего помощника – из четырех офицеров на судне остались только Мильх и капитан, остальные находились на готийских ладьях, чьи силуэты были видны примерно в полукилометре к югу. Варвары подняли паруса, идут уверенно; значит, буря их мало потрепала.

– Кажется, гавань прямо по курсу, – сказал Нетико. – Искусственная платформа, судя по очертаниям. Разве что слишком большая…

– Большая? – недоверчиво переспросил я. – Почему представители вашей цивилизации так любят преуменьшать? Она размером с город!

«Громовержец» подходил к громадному сооружению, протянувшемуся, по моей оценке, километров на десять – толстенные сваи, поддерживающие ажурные фермы, вышки, подозрительно похожие на нефтяные, острия кранов, россыпь неясных огоньков, заметны контуры кораблей, стоящих у длинных пирсов, – как парусники, так и странные темно-серые суда, обликом больше напоминавшие цельнометаллические, с высокими надстройками.

Значит, на Кирене базируются не только Вольные Торговцы? Кто же еще? Аборигены, освоившие планету-океан и предоставляющие убежище авантюристам из другого мира? Вполне логичная мысль, субцивилизации «новых людей» тесно взаимосвязаны, только самые отпетые маргиналы способны бросить сородичей на произвол судьбы и отказать им в помощи.

– Катер! – Глазастый Нетико первым узрел вышедшее нам навстречу быстроходное суденышко. – На корме что-то похожее на ракетную установку… Местные, не иначе: вымпел белый, с черно-желтым крестом, такая символика на Меркуриуме не используется.

– Техногенный мир?

– Мы это выясним очень быстро. Смотри, капитан Вольф приказал поднять сигнальные флаги с сообщением: «Враждебных намерений не имеем, требуется стоянка в гавани». С катера отвечают – «Добро пожаловать». Говорили тебе – опасности никакой…

* * *

«Кирена Магна» – таково полное название планеты в переводе с распространенной у субцивилизаций homo novus латыни, «общего языка», означало «Великую Сирену», морское чудовище античной мифологии, заманивавшее корабли к прибрежным скалам колдовскими песнями. Мир этот при свете дня выглядит угрожающе и негостеприимно – холодные темные цвета, постоянные ветры, шум океана, фантастические углеродистые скалы, двойное солнце. Так непривычно, что в дрожь бросает.

Однако, если отвлечься от страшноватого пейзажа и не обращать внимания на сумрачные небеса, по которым с неимоверной быстротой несутся угрюмые черные облака, жизнь в городе-платформе «Морской лев» была до смешного похожа на суетливое бытие Содружества, хотя расстояние до Сириус-Центра превышало семьдесят тысяч световых.

Малонаселенная Кирена входила в миры Конвенции на правах протектората и сырьевого придатка технологически развитой планеты Терранова. Местоположение звездной системы – рукав Персея Млечного Пути – на четыре килопарсека ближе к центру галактики, чем Меркуриум. Экономическая специализация – рыболовство и добыча редких элементов из морской воды. Алмазы, конечно – здешняя «суша» по сути являлась огромными алмазными кристаллами. Тридцать семь городов-платформ, флот численностью в девятнадцать тысяч единиц включая подводные лодки, число постоянных жителей около полутора миллионов.

Эти краткие сведения предоставил Нетико, вскоре после швартовки у плавучего пирса «Морского льва» отправившийся в город – разведывать и знакомиться с новым миром. Капитан отпустил его без возражений: виз, паспортов и пограничного контроля тут отродясь не было. Я остался на «Громовержце» отлеживаться – снова почувствовал себя дурно, а ИР дал совет подремать часикатри.

– …Приятно вновь соприкоснуться с настоящей цивилизацией, – докладывал Нетико по возвращении. Меня он безжалостно разбудил, заставил пройти в пустующую кают-компанию и едва не насильно накормил остывшими овощами с тушеным мясом. – В этом городке человеку можно отлично провести время. Полно баров, я обнаружил голографический кинотеатр и терминалы линии Планка со свободным входом в информационную сеть Конвенции.

– И, разумеется, попользовался?

– Как думаешь, легко избежать соблазна? Подключился через оптоволоконный кабель, загрузил в свою память все необходимые нам данные. По крайней мере, теперь не придется постоянно надоедать другим людям беспрерывными расспросами. Одна беда: по запросам «Риттер фон Визмар» и «Меркуриум» информации удручающе мало. Твой знаменитый предок засветился после бегства с Меркуриума на Пятой Овна и Норике, а с Граульфа его выгнали – в самом прямом смысле. Нежелательная персона, Университет настоятельно потребовал от герцога покинуть планету в кратчайшие сроки. Как думаешь, почему?

– Не хотели ссориться с меркурианцами, которым Визмар доставил столько неприятностей?

– Возможно. Сведения на эту тему в Сети Конвенции отсутствуют, что меня почему-то не удивляет. Выдвигаю версию: герцог пытался воздействовать непосредственно на руководство Университета, причем наверняка в своем стиле – жестко. Результат предсказуем: его силой выставили вон, Визмар отправился на Пятую Овна, где добивался встречи с тамошним правительством, затем перекочевал на милитаризованный Норик – просил военной помощи? – а потом сгинул в никуда, не оставив никаких следов. Кстати, вот распечатка его портрета, снято на Норике-VII. Никого, случаем, не напоминает?

Нетико перебросил мне веленевый листок с цветным изображением.

– Ни хрена… – У меня челюсть отвисла. – Вот ни хрена себе!

– Что такое? – Нетико аж привстал. – Ты его знаешь?

– Это родной старший брат моего отца, только очень молодой… Дяде Ярославу сейчас должно быть за восемьдесят, я не видел его с детства. Он живет на Люйтене… Господи Иисусе!

– Что и требовалось доказать, – удовлетворенно кивнул Нетико. – Все-таки вы родственники. Одна проблема: у Риттера фон Визмара не было братьев. Двое сыновей – да, их снимков я не нашел – представь, ни одного файла! Но откуда взялись братья? Теперь подумаем вот о чем: твой родной отец был богат, он сумел купить стоящий миллионы марок «Эквилибрум», с пеленок приучал тебя к космосу. Что случилось с твоим папой? Он жив?

– Умер восемь стандартных лет назад. Сердце.

– Ты присутствовал при его смерти?

– Нет. Он скончался на Нуово-Корфу, там и кремирован. Урну с прахом переслали нашей семье на Эпсилон Эридана.

– Никогда не задумывался о том, что отец может быть жив, а история с сердечным приступом – мистификация?

– Но ведь все документы….

– Любые документы, особенно электронные, можно подделать. Это я, как искусственный разум, готов засвидетельствовать под присягой. Хорошо. Что ты можешь рассказать о дяде?

– Да ничего! Я с ним встречался один раз в жизни! Мы не общались. Дома есть всего одна голо-грамма с его изображением! Очень похоже на этот портрет!

– Просто похоже или это один и тот же человек?

– Что ты привязался? – не выдержал я. – Не знаю! Похож!

– Вспомним исходный постулат: в нашем деле совпадений нет. Все предыдущие соображения подтверждаются: Визмар с семьей укрылся в Содружестве, в другом потоке времени – Совету Первых было бы тысячекратно сложнее достать их в мирах «старого человечества». Далековато, а кроме того, слишком велика разница между цивилизациями. Герцог еще больше запутал следы, использовав Металабиринт для прыжка назад во времени, на целых несколько столетий. Искать его во всех вероятностях и эпохах? Сколько времени уйдет, даже с учетом невероятно долгой жизни «новых людей»?

– Не понимаю! – Я в раздражении шлепнул ладонью по столу. – Хоть убей, не понимаю! Допустим, я действительно потомок Риттера фон Визмара. Скорее всего, так и есть. Тебе задать наболевшие вопросы?

– Сам знаю, – недовольно огрызнулся ИР. – Какая досада, что искусственный разум «Эквилибрума» погиб; убежден, он сумел бы много нам рассказать… Или его принесли в жертву?

– Чего? – нахмурился я.

– Того. Сам подумай: корабль оказался именно в системе Меркуриума. Почему?

– Тебе лучше знать. Я отключил реакторы под твоим руководством. Ты направлял мои действия!

– С тем же успехом мы могли очутиться в любой из сотен миллиардов звездных систем! У меня появляется обоснованное подозрение, что транспортом управляла некая резервная система, о которой ни ты, ни я не знали.

– Кто обвинял меня в паранойе? А еще говорят, будто ИР не подвержены психическим расстройствам!

– Это единственное приемлемое умозаключение. Оставим пока частности, вернемся к главному. Предположительно ты очутился на Меркуриуме в результате… Как бы это сказать поточнее? В результате заговора твоих родственников. Но почему тебя не подготовили? Ничего не рассказали? В конце концов, почему ты не homo novus, а самый обыкновенный, природный и стандартный человек разумный? Никакой генетической коррекции и «Бича Божьего»? Это же нелогично!

– Сколько можно мусолить вопросы, на которые нет и не предвидится ответа?

– Предвидится, – самоуверенно сказал Нетико, подняв палец к потолку кают-компании. – Клубок постепенно распутывается. Медленнее, чем хотелось бы, но получить всё и сразу невозможно – так бывает лишь в сказках! Меркурианскую сказку не рассматриваем – это казус.

– Опять в голове полнейший сумбур, – пожаловался я. – Все из-за тебя!

– Нет, мой милый. Совсем наоборот. Из-за тебя и никого другого! Вставай, бледная немочь. Марш переодеваться! Световой день на Кирене длинный, больше десяти часов, надо поразмяться – идем гулять по городу и развлекаться! Твоя пассивность выводит меня из равновесия: нельзя спасать мир, сутками валяясь на койке, страдая и рефлектируя!

– А если я не хочу?

– В таком случае я расскажу об этом Зигвальду, капитану Вольфу и остальным. Дальнейшая перспектива вполне прозрачна: тебе прикручивают на шею один из якорей «Громовержца» и отправляют на дно. Ты вроде больше всего на свете боишься утонуть?

– Шантажист!

– Каков уж есть.

* * *

«Морской лев», против ожиданий, мне понравился. Прежде всего, на гигантской платформе не было качки – Нетико объяснил, что глубины в этом районе небольшие, всего четыре с небольшим сотни метров, конструкцию поддерживают двенадцать тысяч свай-столбов и около пяти тысяч жестко скрепленных вместе понтонов, город раскинулся на пространстве двенадцать на семнадцать километров. Высотных зданий тут не строят, самое большее – пять этажей, слишком велика нагрузка на опоры.

Зато в наличии вся привычная взращенному техногенной цивилизацией человеку инфраструктура: от небольшого аэропорта до канализации и очистных сооружений – за экологией на Кирене следят тщательно, планета снабжает рыбой и морепродуктами десяток миров, включая трехмиллиардную Терранову – метрополию, даровавшую зависимому миру самую широкую автономию. Местное правительство избирается делегатами городов-платформ и флотов, функции руководства минимальны: поддерживать законность и порядок да управлять экономикой. В остальном полнейшая свобода, граничащая с цивилизованной анархией.

– Здесь почти ничего не запрещено. – С нами отправился лейтенант Гофер, разодевшийся в пух и прах, сущий павлин. Синий бархатный камзол, треуголка с пышными перьями, шпага на перевязи, роскошная трость с золотыми накладками. На фоне портовых рабочих в серых комбинезонах и матросов киренианских траулеров смотрится нелепо, но к гостям с Меркуриума на Кирене привыкли – если людям нравится так одеваться, пускай. – Доступные женщины, любой алкоголь или стимуляторы, наркотики, торговля оружием, экзотическими товарами или животными. Единственными серьезными преступлениями считаются покушение на личность или собственность, за это карают беспощадно, вплоть до смертной казни. Вообразите, ужас какой!

– Жесточайшее наказание для людей, обладающих физическим бессмертием, – ответил Нетико. – А все остальное – можно?

– В этом заключается главная прелесть. Делай, что хочешь, только не убивай и не воруй – соблюдай простейшие ограничения. В остальном ты сам ответственен за свою судьбу. Со времен Катастрофы наркотики не являются бедствием – организм не подвержен привыканию, с психологической зависимостью справиться куда легче, в крайнем случае помогут врачи. Но если под воздействием дурмана ты совершил преступление – обвиняй только себя самого.

– Интересно, и как казнят homo novus? – поинтересовался я.

– Примитивно, никаких отличий от прежних методов. Пыля в затылок – и до свидания. Мозг не регенерирует, в отличие от прочих органов.

Мы прошли через обширную гавань – несколько пирсов-понтонов на якорях, вдающихся в море больше чем на полкилометра. Гофер указал на четыре парусных корабля Вольной Ганзы, прибывших на Кирену раньше «Громовержца». Администрация порта бесплатно предоставляет стоянку для инопланетян, выделяет им склады, за которые требует небольшую арендную плату в высокопробном золоте – «суша» все-таки искусственная, а платформа требует постоянного техобеспечения и ремонта.

Специальная служба занимается переброской грузов на другие планеты через точки сингулярности – таковых на Кирене очень много благодаря двум системообразующим звездам, находящемуся поблизости газовому гиганту юпитерианского типа и целым восьми лунам. Два терминекса находятся прямиком на платформе – через них можно попасть в любой мир Конвенции и отправить товар с человеком-сопровождающим, который и «перенесет» контейнеры в нужном направлении.

– На Кирене используются как наличные, так и универсальные карты, – продолжал просвещать изумленных туристов Гофер. Мы углубились в припортовые кварталы, сиявшие вывесками магазинов, голограммами и яркими лазерными проекциями. Ни дать ни взять – родная Аврелия. – У меня карточка есть, надо бы и вам обзавестись. Меняльная контора на следующем углу, зайдем…

Процедура заняла три минуты. Франтоватый лейтенант выдал сотруднику офиса одну из прихваченных с собой готийских золотых «хворостин», металлический прут взвесили с точностью до микрограмма, а я и Нетико стали обладателями сине-серебристых квадратиков с микрочипом.

– И что на это можно купить? – спросил я Гофера, рассматривая карточку.

– Всё. Хотите виски? Или прекрасного выдержанного рому? Неподалеку есть дивный паб для морских офицеров.

– Я неточно выразился. Не «что можно купить», а «сколько».

– Все зависит от того, какой именно товар вы хотите получить, герцог.

– Современное личное оружие, – не задумываясь выпалил я. – Устройства связи.

– Последние на Меркуриуме использовать нельзя, – мигом все поняв, ответил Гофер. – Засекут. Насчет оружия – можно подумать. Но я бы сначала выпил.

– Я бы тоже, – сказал непьющий Нетико. – Куда ты торопишься, вот скажи?

«Зеленый клевер», посещаемый обеспеченными и занимающими высокие должности людьми паб, находился на втором этаже густо-ржавого здания, выстроенного из металлических блоков. Внизу, под ним, плескалась вода океана, во время прилива поднимавшаяся до самого порога, а иногда и перехлестывающая через него. Зато внутри стены были обшиты деревянными панелями, работала установка, поглощающая влагу, и ароматизаторы, изгонявшие навязчивый запах йода. Пахло можжевельником и лесом.

Почудилось, будто я вернулся на Меркуриум. Чесслово, в лесах рядом с Танвальдом и Берлогой было так же уютно. И плевать на чудовищ!

– Каждый платит за себя, – предупредил Гофер. – Я не жадный, просто тут такие правила. Андроиду придется заплатить за место. Зато вы нигде больше не попробуете блюд старой Земли!

Подошел хозяин – единственный человек в «Клевере». Не было ни посетителей, ни обслуживающего персонала. Молча подал меню.

– Свинина на пару, – вслух прочитал я. – Что, настоящая? Вареный картофель с зеленью по-ирландски? Овощное рагу? Тащите все!

– Карту, – надменно потребовал владелец «Клевера». Когда на мониторе личного коммуникатора было отображено состояние моего личного счета, хозяин немедля сменил холодно-недоверчивое отношение к посетителям на доброжелательное. – Прошу извинить, господа, сюда иногда заходят люди, не всегда заслуживающие доверия… Я обязан быть осторожным. Бизнес. Все ваши пожелания будут исполнены незамедлительно.

Гофер, выкроив на смазливом лице брезгливое выражение, протянул хозяину свой чип.

Я объелся. Это ж вам не пресная вареная баранина с репой в Баршанце и не сублимированные продукты из запасов «Эквилибрума»! Настоящая еда – вкусная и приготовленная с толком! Может, готовили и автоматы, но так, что с пальцами можно съесть! Скептический Нетико заметил, что я нахожу психологическую разрядку в еде, после чего ИР был вежливо послан подальше.

Лейтенант Гофер кушал чинно, ловко орудуя вилкой и ножом, заставил меня потребовать не эль, а виски. Виски, впрочем, отличное – пахучее, страсть. Импортируется из Метрополии.

– Оружие, говорите? – сказал Гофер, когда подали десерт. Утер губы крахмальной салфеткой, оправил усики ногтем большого пальца и обвел внимательным взглядом нас с Нетико. – Капитан Вольф заметил, что вы мне симпатизируете. Потому и попросил сопровождать. Почему, разрешите узнать? Из-за принятой роли романтического героя? Я совсем не такой.

– Мы – симпатизируем? – удивился я. – Я ничего подобного никогда не говорил.

– Я говорил, – нейтрально сказал Нетико. – Когда ты не слышал. Господин Гофер, можно откровенно?

– Желательно.

– Вы нам доверяете?

– Да, – не колеблясь ответил лейтенант артиллерии. – Вы те, за кого себя выдаете. Отсюда и доверие.

– Тогда ответьте на два вопроса. Первый: почему «Громовержец» обязательно должен был зайти на Кирену? Я слышал разговор господина Мильха с капитаном, вы посещаете базу впервые за два стандартных года.

– Подслушивали? – мило улыбнулся лейтенант.

– Конечно, подслушивал. Я – искусственный разум, человеческие принципы этики соблюдать не обязательно. Я отвечаю за жизнь Стефана фон Визмара. Недоговорки вызывают опасения.

– Спросите тогда непосредственно у капитана Вольфа.

– Зачем, когда проблему можно разрешить прямо сейчас? Ваша команда не задумываясь взялась за дело, грозящее крупными неприятностями. Не-смотря на сомнительные доказательства аутентичности господина Стефана, вы поверили – или сделали вид, что поверили! – в истинность «второго пришествия» Визмаров. Убеждаете нас, будто единственной побудительной причиной являлось желание помочь Меркуриуму избавиться от проклятия «Легенды». В полную бескорыстность я не верю. Увидев блокнот Визмаров, капитан принял решение незамедлительно, не подумав и не взвесив возможные риски – это не вызвало подозрений у господина Стефана, но с искусственным разумом сложнее: наша раса умеет замечать то, чего не замечают люди.

– Нетико, что ты взъелся? – попытался вклиниться я, но ИР только руку протянул: не мешай.

– У вас есть собственный интерес, в который чужих не посвящают, – продолжил Нетико. – Я это чувствую, и не надо переубеждать: поведение людей, их манеры, жесты, интонации не меняются, будь вы людьми новыми или обыкновенными. Вы, Мильх, капитан Вольф и господин Клаус помимо главной цели, которая сомнениям не подлежит, используете нас в некоем собственном проекте. Я и Стефан работать втемную не собираемся. Чего вы хотите?

– Всегда твердо знал, что связываться с ИР не стоит. – Гофер не выглядел удрученным, наоборот – лейтенант весело рассмеялся и принял очередную порцию виски. – Ваша раса наблюдательна до невозможности. До неприличия! Вы всегда были такими – что до Катастрофы, что после. Уважаемый Нетико, вы учитываете, что Свободные Торговцы – морской народ?

– Безусловно.

– Наш социум малочислен, обременен своими законами, обычаями и традициями. Мы занимаемся этим делом долгие столетия. Позвольте вопрос не по теме: Содружество Сириус-Центра когда-нибудь вступало в контакт с чужими цивилизациями?

– Чужими? Нечеловеческими? Зародившимися не на Земле, как мы и люди любых разновидностей?

– Именно.

– Нет. Ответ однозначный.

– Миры Конвенции, разбросанные по нескольким галактикам, встречали «зеленых человечков», разумных существ альтернативного происхождения, чья жизнь основана не только на углероде, – очень серьезно сказал Гофер. – Все до единого прямые контакты заканчивались скверно. Чужаки боятся людей, мы боимся их. Страх обусловлен неприятием ксеноморфов, иными ценностями и различием в психологии. Субцивилизация Норика-VII даже воевала с чужаками, но никто не победил: люди отступили к своим границам, они к своим. До сих пор, за тысячу лет развития цивилизации homo novus, ксенофобия является главной направляющей нашей политики. Мы apriori полагаем технологически развитых не-людей опасными, и правы в большинстве случаев – они считают точно так же…

– Не понимаю, к чему вы ведете, лейтенант, – сказал Нетико.

– Хотите чистую правду? О которой знают единицы? Меркуриум – планета, населенная разумными существами иного типа и вида. Населенная чужаками. Они ничуть не были против появления людей, мы им не мешали. А вот когда появился проект «Легенда», когда мир начал изменяться не по законам эволюции, но в соответствии с требованиями выдуманной кем-то строгой схемы, когда разрушился баланс, исчезло равновесие… Когда стало ясно, что виноваты в этом люди…

– Вы вступили в прямой контакт с иной цивилизацией? – догадался Нетико. – Нечеловече-ской? Исконно меркурианской? Кто же они? Почему другие не замечали чужаков полную тысячу лет?

– Прямой контакт – слишком сильно сказано, – ответил Гофер. – Мы знали, что чужаки существуют. Они тоже наблюдали за человечеством. Никто друг другу не мешал до поры до времени. Пока граульфианский Университет не выпустил в море кракенов и модифицированных акул.

– Чужаки живут в океане Меркуриума? – спросил я, быстро поняв, о чем говорит лейтенант Гофер.

– Верно. Герцог фон Визмар работал над проблемой контакта с ними несколько столетий – эти существа медлительны, но ведь и у людей теперь времени предостаточно? Вольная Ганза помогала Визмару как могла. Вот наш главный интерес: понять и принять разумных соседей. Научиться ладить с ними. Они никогда не были агрессивными, никогда не противостояли нашей расе.

– Герцог бесследно исчез в самый неподходящий момент, а Ганза хочет через нас получить секреты Риттера фон Визмара? – сформулировал основную мысль Нетико. – Чтобы продолжить программу контакта? Так?

– В общих чертах, – признался лейтенант.

– Зачем это вам?

– Для сохранения Меркуриума. Аборигенная цивилизация не против сосуществования с людьми, но с рукотворными чудовищами чужаки никогда не уживутся. Монстры граульфианского Университета питаются биоэнергией, а биоэнергетика – основа жизни чужаков. Теперь понимаете?

– Так что же вы хотите найти с нашей помощью на Гельвеции?

– Герцог Визмар знал, как остановить «Легенду». И знал, как успокоить чужаков. Вот и вся интрига, господа. Простите, что мы не посвятили вас заранее – сомневались.

– Сомневались, – эхом повторил Нетико. – Ничего не поделаешь, ваше право. Тогда и мы со Стефаном вправе выдвинуть собственные условия и пересмотреть существующий договор.

– Переговорим с капитаном, первым помощником Мильхом и боцманом. Я не вправе решать такие вопросы самостоятельно. При всем уважении к его светлости Стефану фон Визмару.

Глава седьмая Четвертый рассказ Николая Крылова А НОЧКА ТЕМНАЯ БЫЛА

Дольни-Краловице.

Ночь на 22 августа 3273 г. по РХ

Не люблю ссориться с людьми. Спорить, не соглашаться с чужим мнением, дискутировать – это сколько угодно, но хватать собеседника за манишку – увольте. Подобными методами ничего путного не добьешься, только настроишь людей против себя. Спокойствие, только спокойствие, как говорил Карлсон из книжек, которые я читал на Земле в детстве.

Сам не понимаю, каким образом я вдрызг разругался с паном Щепаном. Конечно, у всех нервы ни к черту, жизнь в постоянном напряжении хорошим манерам не способствует, а если плохое настроение подпитать алкоголем, так и вообще можно скатиться до вопиющего скотства. Что, собственно, и произошло.

Пан Щепан тоже хорош, незачем было сразу срываться в крик. Да, я отсутствовал больше четырнадцати стандартных суток. Устал, между прочим, смертно – думаете, легко пришлось на Граульфе? Отдуваться пришлось за всех, сначала в деканате, а потом и в службе безопасности Университета, где мне устроили восьмичасовой допрос с пристрастием. Еле отвязался и с колоссальным трудом избежал отзыва с Меркуриума!

Возвращаюсь я домой, и что же? Встречаю разъ-яренного пана Щепана, выслушиваю громкий выговор и совершенно незаслуженные обвинения в безделье, праздности и чрезмерно долгой отлучке. Две недели развлекался на Граульфе, а здесь работы невпроворот! Специалисты – наперечет, а ты?..

Слово за слово, итого сотня слов. Я был голоден, взвинчен приключениями в Университете, хотел спать и вдобавок насквозь промок под дождем, пока добирался от точки перехода до города и княжьего замка. Результат оказался предсказуем – коса нашла на камень, мы начали орать друг на друга в голос, в финале напряженной беседы я хлопнул дверью и ушел наверх, в свою комнату под самой крышей Башни Алхимиков. До полусмерти перепугал Гинека – пожилой слуга привык к тому, что хозяин вежлив, голос никогда не повышает и обычно не швыряет в стену кувшины с пивом.

Простец, тихо, как мышка, прошмыгнув в комнату, поставил на стол поднос с ужином и растворился в темноте коридора, стараясь не привлекать к себе внимания.

– …Не вздумай меня будить! – рявкнул я вслед Гинеку. – Будь тут хоть конец света! И никаких посетителей!

Через ставни, в приоткрытое окно влилось низкое гудение колоколов кафедрала – отбивали девять вечера. Теряющееся в облаках солнце касалось нижним краем горизонта, скоро окончательно стемнеет. Я подумал о том, что не спал почти тридцать часов, и мимолетно пожалел разбитый кувшин, остро хотелось выпить – двух бокалов красного вина, употребленных во время бурного выяснения отношений с паном Щепаном, слишком мало для того, чтобы заглушить стресс…

Я плюхнулся в кресло, отбросил с подноса полотенце, оторвал часть горячей пшеничной лепешки, макнул в мясной соус, прожевал. Вкуса не почувствовал.

Задрало! Сколько можно?! Я, что ли, во всем виноват? Думаете, приятно быть козлом отпущения?

«Ну-ка тихо, – приказал я самому себе. – Воплями и истериками ничего не добьешься. Поменьше эмоций, побольше конструктива. Успокоился, выдохнул, покушал, лег спать. Наступит новый день, всё образуется… И надо бы извиниться перед паном Щепаном, некрасиво вышло!»

Открыв сундук, где хранились вещи, я отыскал чистую льняную рубаху и нижние штаны, грязную одежду положил у порога на лестнице – Гинек утром заберет и отнесет прачкам. Плотно закрыл ставни, ночь будет прохладной, с юго-запада беспрерывно наносит дождевые тучи. Нырнул под меховое одеяло, сшитое из пушистых волчьих шкур. Тепло. Я дома.

Я бы заснул в один момент, однако непременно следовало узнать, какова обстановка. С Лация я прихватил шикарный серебряный браслет, охватывающий правое запястье левой руки, – три сплетшиеся воедино змейки с алмазными глазками. Чудо техники, оснащенное псевдоразумом (не путать с настоящим ИР), приемопередающим устройством Планка, генератором помех, импульсным лазером и еще тьмой-тьмущей полезных приспособлений, категорически запрещенных на Меркуриуме. Удав заверил, что никакая система слежения этот агрегат не зарегистрирует – защита абсолютная, на Юноне свое дело знают твердо, такие браслетики редки и ценятся очень высоко.

На мое счастье, после появления в системе Меркуриума боевых кораблей с Норика и перевода центров наблюдений Университета под прямой контроль Граульфа Планкова связь на планете вновь действует – создающие непреодолимую преграду для передачи сигнала сферы сингулярности, расположенные вдоль орбиты нашего мира, реактивированы, а перехватить сообщение невозможно, в этом главнейшее достоинство линии Планка.

Управление простейшее – то есть мысленное, браслет реагирует на изменение биоэнергетического фона человека, источник питания подзаряжается непосредственно от носителя, меня самого. В прежние времена на Земле любая шпионская контора отдала бы за такую игрушку десятки миллионов без всякого сожаления! Истинный шедевр.

Встроенный проектор позволяет создавать любое изображение, от статичного до многомерного – программа изначально предполагает создание простейшего визуального интерфейса: выбираешь значок и вперед, хоть на прямую связь с принцепсом Лация, хоть на закрытые правительственные серверы миров Конвенции.

Меня интересовало то, что Удав именовал простеньким словом «обеспечение». Подразумевалось под ним многое, куда больше, чем можно подумать. Принцепс, как и всегда, начал работать с размахом, не считаясь с расходами и возможными потерями. Для начала следовало обустроить «первый эшелон», то есть ввести в пространство вокруг Меркуриума станции слежения, «корабли поддержки» и автоматические корабли резерва. Не забудем о трех «Гепардах», созданных на верфях Юноны, способных отследить прибытие в систему незваных гостей, и поймем, что задача поставлена сложная…

Итак, взглянем. Фрегаты пока на месте, крутятся по стандартной орбите. Ничего себе – пока я куковал на Граульфе, принцепс перебросил сюда двадцать семь беспилотных модулей! Все прячутся в облаке Оорта, за пределами зоны безопасности вокруг планеты. «Эквилибрум» никуда не пропал, мертвый транспорт теперь больше походит на небольшой астероид, ползущий по замкнутому эл-липсу вокруг Меркуриума.

«Гепарды» его не видят – от корабля не исходит тепло, радиоволны и микроволновое излучение, такие объекты считаются естественными. Обычная большая железяка. Если б не переданные мною сведения о Степином транспорте, станции Удава никогда бы не обнаружили «Эквилибрум»…

Что еще? Архив сообщений заполнен только одной депешей – «Ни о чем не беспокойся, дела идут отлично. Борис». Обожаю Удава за краткость и доходчивость. Осветить вопрос о переговорах Гая Марцеллина с правительством Норика он не пожелал, а ведь это серьезнейшая проблема! Задуманная операция невозможна, если рядом с Меркуриумом находятся три мощнейших боевых корабля!

Однако, если Удав сказал, что «дела идут отлично», значит так и есть. Старик врать не будет, не привычен.

Теперь можно отойти на отдых. Я отключил линию Планка, зарылся лицом в подушку, накрыл голову краем одеяла и моментально задремал.

* * *

Пробудился я глубоко ночью – было совсем темно. Что именно меня обеспокоило, я вначале не понял, страшный сон привиделся? Сомнительно, я почти не вижу снов.

Подождите-ка, а что это за непонятный звук? Будто наверху кто-то ходит? Шаг, другой… Короткая перебежка, снова шаги. Кому взбрело в голову посреди ночи забраться на крышу? Судя по каплям дождя, стучащим в ставни, погода отвратительная; импровизированной обсерваторией, устроенной мною на вершине башни для развлечения его светлости князя Якуба, по прямому назначению не попользуешься – звезды и луны скрыты облаками.

Сколько времени, любопытно? Часа три?

Я зажег масляную лампу, сей же момент по потолку тяжко грохнуло, будто перевернули крупный предмет. Если это один из телескопов, хранящихся под навесом, – убью мерзавца на месте! Нигде больше на Меркуриуме нет таких оптических приборов, я их на Юноне заказывал и не без труда переправил на планету!

Б-бум! Ну точно, слон в посудной лавке! Придется одеваться и идти выяснять, кому и какого дьявола потребовалось нанести визит в столь неподходящее время! Вход в Башню Алхимиков, кстати, ночами запирается – значит, лунатизмом страдает кто-то из своих…

Натянув кожаные штаны, колет и сапоги без ставших привычными портянок (времени нет!), я на всякий случай прихватил кинжал, взял зеркальную лампу в левую руку, поднялся по последнему лест-ничному пролету и отбросил деревянный люк, за-крывавший выход на плоскую крышу. Странно, щеколда была закрыта изнутри…

Противный мелкий дождик, холодный ветер пробирает до костей, в разрывах туч мерцает красноватое сияние луны Волка, одного из трех меркурианских спутников.

– Кто здесь? – грозно рявкнул я. Впереди, около шатрового навеса замечалась неясная тень. – Ты хоть понимаешь, скотина, сколько сейчас…

Лучики фонаря скользнули по незнакомцу, и я поперхнулся, проглотив последние слова. Ночной гость не имел ровным счетом никакого отношения к роду человеческому, да и к естественно эволюционировавшим формам жизни тоже. Силуэт узнаваем: горная гарпия, класс «Saga». Не сказать, чтобы уникальная редкость и единичный экземпляр наподобие draco volans, но простите, что это чудо в перьях делает посреди многолюдного города?

Хищники, относящиеся к классическим «сказочным» существам, по заложенной схеме поведения опасаются больших скоплений людей – это нормально; завидев гарпию, и простецы и благородные немедля возьмутся за оружие: тварь непривлекательна обликом, характер тяжелый, когти острые. Если б гарпии всего лишь таскали овец у мирных поселян, это можно было бы перетерпеть, но в трофическую цепочку этих существ входит и человек – возникни удобный случай, гарпия запросто атакует одинокого путника, пастуха или охотника!

Справиться с гарпией самостоятельно довольно сложно. Внешне она похожа на здоровенную птицу ростом до метра восьмидесяти сантиметров, могучие когтистые лапы, размах крыльев до трех с половиной метров. Лысая голова смахивает на человеческую – округлый череп, «лицо» напоминает отвратительную рожу средневековой ведьмы с не-обычно крупными уродливыми чертами, глазницы глубокие, челюсти резко выдаются вперед.

Набор зубов вызывает содрогание – на верхней и нижней челюстях по четыре клыка, передние резцы заострены и смыкаются вместе как зубчики на шестеренке, слюна гарпии вызывает острейшую аллергию, вплоть до анафилактического шока. Коэффициент интеллекта – как у высших приматов. Эта тварюга особенно опасна при нападении на добычу с воздуха…

Да здравствуют биоскульпторы Университета. Удивительное существо. Сказочное.

– Тихо-тихо, – прикрикнул я на гарпию, зная, что животное можно отпугнуть громкой речью. Начал потихонечку отходить к люку, выхватил из ножен кинжал – бить надо под челюсть или в глаза, жесткие перья на груди лезвие не пропустят, настоящая броня. – Птичка, я невкусный! Кыш! Кыш, сказал!

Птичка наклонила голову, выгнула шею и сделала несколько шагов в мою сторону. Издала тихий угрожающий клекот.

Тут произошло сразу несколько событий, едва не обошедшихся мне слишком дорого. Со стороны кафедрала, собора святой Маргариты пришел низкий, тревожный колокольный звон: монахи не отбивали час, а звонили набат – единственный способ немедленного оповещения жителей Дольни-Краловице об опасности. Набат подхватили сразу несколько церквей.

Откуда-то снизу, из-под стены замка, где находится прилегающий к княжьей крепости спокойный и респектабельный квартал ювелиров, донесся истошный визг – не поймешь, мужской или женский. В темноте полыхнуло сначала бледно-розовым, как выстрел из плазменного пистолета, затем к черному небу поднялись желтоватые языки пламени.

Гарпия хрипло каркнула и бросилась в атаку.

Будем считать, что мне несказанно повезло – отвлекшись на колокольный звон и разгоравшийся у стен замка пожар, я упустил из виду, что в десятке шагов находится смертельно опасная тварь, а обереги алхимиков остались в комнате, на столике. Клацнули по дощатому настилу когти длиной в две мои ладони, зверюга приподняла крылья и прыгнула, надеясь ухватить добычу лапами, подмять и прикончить. Видели когда-нибудь бойцового петуха? Вот точь-в-точь!

Удав частенько мне говорил: ты, Коленька, редкий везунчик. Даже если влипнешь в историю, всегда выпутаешься чистеньким, без единой царапины. Кто бы спорил, так оно и есть – всякое случалось, но из любых передряг я выходил живым и сравнительно здоровым.

Гарпия до меня не дотянулась на несколько сантиметров, иначе когти вонзились бы в живот. Я оступился на самом краю люка, повалился навзничь, колобком скатился по лестнице до двери в свою комнату, не успел схватиться за перильца и в результате упал спиной вниз на площадку второго, нижнего этажа. Больно, конечно, но терпимо. Дыхание сбилось.

Я инстинктивно «включил» ночное зрение, доступное homo novus – как раньше не додумался, вот она сила неизбывной привычки! Тяжеленная гарпия провалилась в люк на крыше, с ужасающим грохотом рухнула на верхний лестничный пролет, разнесла деревянные ступеньки и, прежде чем я успел отползти, всей массой грохнулась прямиком на меня. Придавила ноги.

Следующие несколько секунд показались мне сущим адом – гарпия била крыльями, когти царапали камень стены башни, я отчаянно ударял соскальзывающим с перьев кинжалом, так и не поранив зверюгу. Извернулся змеей, подтянулся, перевалился через край пролета, рискуя сломать шею при падении – между вторым и первым этажом круглой башни было целых пять метров. Остается надеяться на крепость организма, «человек новый» не настолько хрупок, как его земные предки!

Снова повезло, мог бы пластануться на голый камень, но попал на сложенные Гинеком старые скамьи, вытащенные из комнат наверху и приемного зала, предназначенного для ожидания посетителями. Полетела древесная труха, отколовшаяся щепка, проткнув сапог, вонзилась в голень. Приоткрылась дверь в лабораторию – разбуженный шумом Гинек решил узнать, что происходит!

– Запрись! – взревел я. – Никому не открывай! Спрячься!

– Но пан Николай, что…

– Чудовища! – наверху колотилась и стенала гарпия. Еще немного, и она свалится оттуда, вот тогда держись! – Гинек, не геройствуй! Сам справлюсь!

Обшитая металлическими полосами дверь за-хлопнулась, щелкнул замок. Я понял, что совершил ошибку: на отдельной стойке в лаборатории можно было взять амулеты!

Поздно.

Гарпия огромным ворохом темных перьев приземлилась в нескольких шагах от меня. Встала на лапы, встрепенулась. Вот сволочь, она же весит больше центнера, голыми руками и коротеньким кинжалом не управишься! Огнестрельного, импульсного и лазерного оружия у меня нет, и найти его на Меркуриуме невозможно нигде, кроме резервной базы Университета «Доннар», до которой три тысячи километров.

Раздумывать некогда: дверь, ведущая в Башню Алхимиков, запирается на деревянный засов, чисто символически, – нас не станут грабить, побоятся. Мгновенный рывок, удар плечом – ого, дверь аж с петель слетела! Голень болит жутко, а проклятущую щепу пальцами не вынешь, тут лекарь нужен, с хирургической подготовкой…

– Эй, что здесь творится? – сверху послышался раздраженный голос пана Щепана. Только не это! Обычно беспробудно дрыхнущий шеф проснулся! Гарпия, все еще находящаяся внутри башни, подняла голову на звук.

– Цыпа-цыпа-цыпа, – позвал я. Развел руки широко в сторону. Тварь меня отлично видит, это универсальный хищник, охотится в любое время суток. Продолжил орать: – Пан Щепан! Заткнитесь и сидите тихо! Молчите, не привлекайте внимания!

Интерес гарпии вновь перенесся на меня. Мы находимся в узком дворе между внешней стеной замка и высоченным квадратным донжоном. Стена идет кольцом, точнее, округлым пятиугольником, на углах выстроенные башни. Расстояние от донжона до наружных укреплений – метров десять. Драться с гарпией в настолько узком пространстве невозможно, она быстрее, сильнее и массивнее. Но гарпия неразумна, а я разумен, то есть могу использовать хитрость! И заодно найти оружие!

Колокола звонят. В городе происходит нечто скверное, это я могу сказать уверенно!

Бегом! Нога – поболит и отпустит, не время сейчас думать о мелкой царапине! Бегом, только бегом! Не рысью, галопом!

Так я не бегал с юности. Стремглав ринулся вдоль стены крепости, чувствуя, как кровь стекает в сапог, а под ступней хлюпает. Гарпия запрыгала вслед, распустила крылья, поднялась в воздух.

Я оглянулся. Отлично, все идет как надо – тварюга вышла на линию атаки. Быстрее, быстрее! Вот следующая башня! Если и сейчас повезет – будет везти всю оставшуюся о-очень долгую жизнь!

Гарпии, выбрав жертву, охотятся только за ней одной – таков психотип. Чудовище не отвлечется на простеца-стражника или кухарку, появившуюся на дворе замка среди ночи, чтобы отправиться на кухню и начать месить тесто, из которого к завтраку светлейшего приготовят нежнейшие булочки. Зверь нацелен только на меня. На мой запах.

Прекрасно! Остается одно: не допустить ошибки, рассчитать все с точностью. Бегом!

Все получилось, как я и предполагал – спасибо пятиугольной форме внешних укреплений замка. Гарпия нацелилась на жертву, стрелами сложила крылья, под острым углом ринулась вниз, я, выбив железными подковками сапог из булыжников, которыми мостили двор, белые искорки, затормозил и грянулся ничком, в кровь ободрав ладони. Черные когти чиркнули по колету.

Зверюга ударилась о стену всей массой. Жалобно пискнула. Кубарем прокатилась по мостовой. Она или погибла, или оглушена.

Я откашлялся, встал на ноги. Увидел факелы – сбегаются простецы, из стражи замка. Двое благородных, сотник и его помощник.

– Добивайте! – заорал я. – В голову, в шею! Добивайте!

В дело пошли пики и алебарды. Убили быстро, отрубили крылья и голову. Молодцы.

– Что происходит? – быстрым шагом подошел пан Венцеслав Стеклы, сотник княжьей стражи, дворянин из мелкопоместных. – Пан Николай? Вы слышите меня? Господи, у вас кровь! Вы ра-нены?

Набат бил страшно, ночной Дольни-Краловице утопал в бесконечном звоне колоколов. Я заметил поднимающееся над стеной замка оранжевое зарево. Это не единичный пожар, горят несколько домов в городе.

По спине текла кровь, гарпия все-таки задела вскользь!

– Идемте к лекарю, вас перевяжут, – непреклонно сказал пан Стеклы. – Ян, Дарек, помогите! Десятник! Всех вооружить арбалетами, болты с серебряными наконечниками! Исполнять!

Я бы продержался, но простецы-стражники, уверенно взяв пана Николая под руки, приволокли меня в кордегардию, освещенную факелами. Лекарь, вот незадача, тоже простец!

– Сидите смирно, вельможный пан. – Клон не был учтив и вежлив, ремесло обязывало не считаться с эмоциями пациентов. – Эй вы, разрежьте ему сапог и штанину! Рубаху и колет снять!

Я покорился. Хорошо обученный лекарскому делу простец ничуть не хуже коновала-благородного. При князе бестолочей не держат.

Первым делом лекарь вынул острейшую щепку, пробившую голенище сапога. Орудовал ланцетом и щипцами вполне профессионально, больно не было. Моментально зашил, положив пять швов. Заставил меня сесть, устроив руки на спинку стула, обработал пораненную спину – шить не пришлось.

– Быстро заживет, – уверенно сказал лекарь. Простец был молодым, не старше тридцати стандартных лет. – Вы, пан, из благородных, на вас – как на собаке. Ян! Найди для пана Николая одежду взамен испорченной! Вы не против, ваша милость?

Моя милость оказалась благосклонной. Рубаха, суконная куртка, новые сапоги – пришлось померить три пары из запасов кордегардии. Нашли и войлочные портянки. Икроножную мышцу приятно жгло: незамедлительно начался процесс регенерации.

– Оружие есть? – спросил я.

– Ян, дай пану Николаю меч! Хороший!

Процедуры штопки и перевязки заняли минут десять – лекарь свое дело знал, надо будет запомнить его имя, пригодится… Но что происходит в городе? Что делать прямо сейчас?

Прихрамывая выбравшись на двор замка, я отметил: тревогу начал бить «колокол князя Вацлава», основателя Дольни-Краловице, погибшего в давнишней войне с Остмарком. Колокол этот находится на замковом донжоне, вес – тридцать тонн. Его звон раздается над городом дважды в год: на Пасху и Рождество.

Плохо дело. Ситуация очевидна: твари атаковали столицу Верхней Моравии. Первое масштабное наступление «Легенды» на большие города людей? Воображаю, насколько тяжелая зима нас ожидает, это при условии, если мы вообще доживем до холодов…

Для начала – немедленно в Башню Алхимиков! Центр наблюдений даст возможность хоть приблизительно оценить обстановку!

Бегом, бегом!.. Скорее! Разойдутся швы – наложат новые! Выдержу, боль терпеть я научился!

* * *

Несколько дней назад в университетской службе безопасности, начавшей подозревать, что среди наблюдателей на Меркуриуме сложился едва ли не самый настоящий заговор, меня убеждали не поднимать панику, вести себя поскромнее и не досаждать начальству – ты, мол, не желаешь видеть картину в целом, акцентируя внимание на явлениях негативных. Бороться с трудностями надо не сотрясением воздуха, а кропотливой работой по разработанному лучшими специалистами плану. Сам понимаешь, проект такого масштаба никак не может обойтись без накладок…

Очень бы я хотел, чтобы изрекавший эти благоглупости сотрудник СБ оказался сейчас в Дольни-Краловице и лично взглянул на «накладки», «трудности» и «временные сбои» – наверняка отрезвило бы. Достаточно взглянуть на разбитые лестничные пролеты и треснувшие балки в резиденции алхимиков, и это всего лишь одна-единственная гарпия, существо далеко не самое опасное!

С паном Щепаном я столкнулся на пороге ситуационной комнаты – Гинек, невзирая на запрет, открыл дверь нам обоим, но тотчас вновь заперся на все засовы.

– Даже не спрашивайте, что стряслось, не знаю. – Я опередил вопрос пана Щепана. – Одно скажу точно: меня едва не сожрала гарпия, в городе объявлена общая тревога, начались пожары…

– Пошли вниз, – буркнул он, пропуская меня вперед. Винтовая лесенка подсветилась синими огоньками. – Слушай, извини за…

– Проехали, – поморщился я. – Вы тоже простите за грубость, не сдержался. Активация системы! Полные данные по региону Верхняя Моравия!

Компьютер послушно выдал на центральный экран схему княжества, со всеми городками, поселками и хуторами. В правом верхнем углу огромного монитора, в отдельном сегменте, высветился план столицы.

– Псякрев… Вот дерьмище, – только и выдохнулошалевший от увиденного пан Щепан. Я разинул рот так, что в него запросто влетела бы не то что ворона, но и весьма упитанная гарпия. – Прямую связь с Граульфом по линии Планка, немедленно! Красный код, оранжевый код!

В нашей терминологии красный код означал кризисную ситуацию с тенденцией к стремительному ухудшению, а оранжевый – требование немедленной передачи управления центру наблюдений: отсюда мы сможем отдать сигнал наноконтроллерам животных и нейтрализовать всех существ, пробравшихся в город.

Теперь сомнений не было: это массированная атака, аналогичная той, что произошла в Баршанце во время Тройного Затмения. И готовилась она тщательно, заранее – вот только вопрос, кем и каким образом?

Ну не верю я в то, что зверье различных классов и биологических видов могло каким-то образом договориться и устроить этот бандитский налет – некоторые существа обладают очень высоким коэффициентом интеллекта, но все равно остаются животными, неспособными к организации и осмысленным совместным действиям! Не верю, хоть тресни!

– Они отказали, – выдохнул пан Щепан и как град камней обрушил изощреннейшую многоэтажную формулу на смеси русского, чешского, немецкого и латыни. Не знал, что он умеет так шикарно ругаться. По мониторам терминала приемника Планка ползли уверенные голубые строчки. – Отказали, понимаешь?! Они не вправе отдать приказ о ликвидации такого количества ценных особей! Рекомендуют – о, Боже! – воспользоваться стандартным оснащением центра для «нейтрализации отдельных угроз»!

– Есть такое хорошее русское слово – вредительство, – быстро сказал я. – Каков прогноз по количеству жертв?

– Непрогнозируемо, – отозвался Щепан. На экране сияли десятки точек – к моему ужасу, среди них было много красных, «Inferno». – В городе находятся четыреста девяносто три существа всех известных классов, я не исключаю присутствия и «новых» тварей… Одними амулетами ничего не сделаешь! Или передать общий импульс через сеть датчиков, или к рассвету мы обнаружим на улицах горы трупов!

– Оставайтесь здесь, настаивайте, убеждайте. – Я принял решение. – Полевое оборудование – лучше, чем ничего. Надо защитить хотя бы княжий замок, только безвластия поутру нам не хватало! Возьму из своей комнаты оружие, амулеты и пойду гляну, что происходит снаружи…

– Удачи, – не оборачиваясь, бросил пан Щепан. – Не рискуй зря.

– Постараюсь.

Часть деревянной лестницы в башне разрушена, ступени выбиты; чтобы добраться до собственного обиталища, пришлось прыгать через проломы. Полученный в кордегардии меч я оставил, взял свой, посеребренный. Обязательно – мощный арбалет с набором стальных болтов, перевязь с дротиками (лезвия также серебряные), в сундуке отыскался никогда раньше не использовавшийся мною легкий кожаный доспех: жилет с металлическими накладками. Защита не ахти какая, но выбирать не приходится – я не должен быть стеснен в движениях. Хороший шлем найти бы неплохо, но у меня его нет, а таскать тяжелую каску замковой стражи решительно невозможно!

Ну что, Зигфрид, выходим на бой с драконом? Ох, не нравится мне все это! Вдруг я просто не успею воспользоваться своими железяками или «спецоборудованием»? Но прятаться в бункере центра наблюдений – это не по мне!

Сам натворил, сам и разгребай – часть ответственности Университета за происходящие на Меркуриуме непотребства лежит и на мне, а если у кого-то на Граульфе нет совести, то это меня не касается: Удав Каа накажет всех!

Слышали? Всех. Теперь задумка принцепса не кажется мне безрассудной. С «Легендой» надо начинать бороться решительными методами.

В кордегардии особой паники не наблюдалось, но пан Стеклы и простецы нервничали – сильно тянуло гарью. Всех обитателей замка подняли на ноги, княжеское семейство командир гвардии попросил спешно перейти из жилых покоев в хорошо защищенные помещения возле оружейни. Оборону выстроили по традиционному принципу – лучники на стенах и площадках башен, командуют тяжеловооруженные дворяне из свиты его светлости.

– Отмените этот приказ, – вмешался я. – Мы имеем дело не с людьми, а с чудовищами! На открытом пространстве у тварей, особенно летающих, большое преимущество! Раздайте всем серебряные монеты, это защитит от демонов! Возьмите святую воду в часовне!

Как ни странно, меня послушались – сказался авторитет алхимика, а каждый знал, что серебро и освященная по всем правилам вода действенны против нечисти.

Трое простецов приволокли за лапы к дверям караулки убитого во дворе зверя, позвали меня посмотреть. Несносно воняет – значит, нечистая сила. Морфологией напоминает вурдалака-детеныша, но фонит от него, как от классов «Inferno» и «Nature» одновременно – значит, новый вид, будь он неладен!

– Сжечь, – приказал сотник. Я не возражал, пускай жгут, анатомировать эту гадость я не собираюсь. – Пан Николай, поднимемся на донжон, оттуда хороший обзор. Замок защищен, но я представить боюсь, что творится в городе. Военных и полиции в Дольни-Краловице мало, тысяча двести человек, большая часть сосредоточена здесь и на Опольской окраине, в казармах инфантерии. Люди Озимека и городская стража погоды не сделают. Что посоветуете? Вы знакомы с Универсумом монстров лучше всех нас, вместе взятых!

– Ничего не посоветую! Надеюсь, у горожан хватит ума попрятаться по подвалам, забаррикадировать двери – мы ничем не можем им помочь. Погода сырая, дождь. Если очень повезет, возникшие пожары не распространятся – большинство зданий каменные, крыши черепичные. Продержаться до утра – вот основная задача, на рассвете звери должны уйти…

– Уверены? Вдруг не уйдут?

– При свете дня легче будет сорганизовать отряды, которые займутся целенаправленной охотой на тварей. Поднять горожан, вооружить всех взрослых мужчин. Пан Стеклы, кто здесь военный, вы или я?

– Армия призвана защищать государство от внешнего врага, – огрызнулся сотник. Мы вдвоем, пыхтя, поднимались по крутым ступенькам служебной лестницы, ведущей на вершину главной башни краловицого замка. – Я не священник, не колдун и не алхимик, с нечистой силой сражаться не обучен. Это ваше дело!

– Теперь – общее, – отозвался я. – Пан Стеклы, неужели не понимаете – началась война. Большая война чудовищ против человека! Не устоим – погибнем. Всё погибнет!

– Отставить пораженческие разговоры.

Наверху нас встретили два десятка простецов, настороженных, испуганных, однако пост не покинувших. Донжон пока нападению не подвергался, десяток зверюг прощупали на прочность внешний периметр стен и угловые башни, управились с ними быстро. Зато под скалой, на которой была выстроена резиденция светлейшего, дела обстояли совсем неважно.

Мы находились на высоте шестидесяти метров над уровнем реки Римавы, огибавшей город с запада, днем отсюда открывался прекрасный вид на окрестности, столица княжества лежит как на ладони. Ночами Дольни-Краловице почти не освещается, десяток-другой факелов и свечи в немногих окнах не в счет. Однако сейчас дело обстояло иначе.

Я насчитал пять очагов пожаров в нижней, приречной части города. Двухэтажный дом в прилегавшем к замку квартале ювелиров полыхает как спичка; несомненно, поработала тварь с высокой биоэнергетикой – монстры наподобие Анимафагов способны генерировать достаточно мощные разряды, чтобы запалить любое из зданий. По улицам рассыпаны множество желтых точек – факелы: кажется, горожане сбиваются в группы и начинают прорываться к церквям, где можно укрыться.

Воют сторожевые собаки – тоскливо и обреченно, неприятное дополнение к тревожным колоколам.

Кое-где мелькают подозрительные синие и красноватые искорки, доносятся малоприятные звуки – вой, постанывание, резкие вскрики, издаваемые обезумевшими питомцами Университета. Их много, слишком много, организованной борьбы с нашествием не предвидится, да и быть таковой не может – никто не был готов к опасности, страшные рассказы о событиях на севере в уютной моравской столице полагались преувеличенными, не слишком достоверными, а то и вовсе лживыми.

Платить придется дорого и сполна. Скольких мы завтра недосчитаемся, боюсь загадывать.

– Пан Стеклы, выделите мне тридцать хорошо вооруженных людей, лучше конных, есть одна задумка, – сказал я, сжав в кулаке серебряную оперенную змейку, самый действенный прибор из арсенала спецоборудования.

Передаваемый в чрезвычайной ситуации сигнал уничтожает всех искусственных существ в радиусе двухсот пятидесяти метров. Если проехаться по главным городским улицам с охраной, периодически задействуя это устройство, получится накрыть импульсами значительную территорию, это неплохой шанс…

– Отправимся в город, противопоставим колдовству зверья колдовство алхимиков!

– Считаете риск оправданным? – Сотник хмуро поглядел на меня. – Я обязан оборонять замок.

– Вот и обороняйте. А мне позвольте действовать так, как я считаю нужным. В одиночку я не справлюсь.

– Хорошо, идем, – кивнул пан Стеклы. – Поверю на слово, должны ведь и алхимики на что-то сгодиться?!

* * *

Собрали двенадцать благородных – из молодых гвардейцев и еще десять простецов покрепче. Я предпочел набирать добровольцев, готовых выбраться из крепости на свой страх и риск. Организационные вопросы решились моментально, дисциплина в рядах княжеской гвардии и внутренней стражи из простецов безукоризненная, да и пан Стеклы привык к тому, чтобы его распоряжения исполнялись незамедлительно и в точности.

Диспозицию выработали совместно: двигаемся единым отрядом, не рассыпаемся, держим строй. В атаку первыми не бросаться: увидев необычное существо, следует вначале подождать команды алхимика. Если «магия» не подействует – одновременный залп стрелами с посеребренными наконечниками.

Мечи использовать только при тесном соприкосновении с противником, прежде всего – не давать тварям возможности разорвать построение. Особое внимание уделить лошадям, пускай гвардейские скакуны отлично обучены и привыкли к резким звукам, они прекрасно чувствуют присутствие монстров, могут испугаться и понести. Вряд ли это случится на тесных улицах, но мы должны быть готовы к любым неожиданностям. Никаких одиночных поединков и самовольных действий, здесь вам не турнир и не дуэль! Ясно?

Как прикажете, ваша милость!

План таков: поднимаемся по Гончарной и Святого Германа до Опольских ворот. Возвращаемся мимо кафедрала, оттуда к Королевским воротам. Затем через Рыночную площадь, обратно к замку. По моим расчетам, этот маршрут наиболее короткий и одновременно позволяет накрыть смертоносными импульсами значительную часть территории города. При определенном везении дорога займет полчаса, сорок минут максимум – если нас не остановят люди или не-люди, вероятность чего почти стопроцентная…

– На нашу помощь не надейтесь, это невозможно, – напомнил пан Стеклы. – Больше никто не покинет замок. Придется совсем тяжко, без раздумий прорывайтесь в сторону крепости, у ворот постоянно находятся люди, вас встретят.

– Господин сотник, хотите добрый совет? Отправьте человека к князю Якубу, пускай откроет сокровищницу – заберите оттуда как можно больше серебра. Рассыпьте монеты по периметру стен, в помещениях, во дворе. Насколько хватит – чем больше, тем лучше, не время печься о богатстве. Это серьезно обезопасит замок.

– Сделаю немедленно. Всё готово, отправляйтесь…

По моей просьбе конюхи оседлали и привели Карасика, мерину я доверял больше, чем лошадкам из конюшен гвардии: если не испугался дракона в Бердыче, значит, и сейчас на него можно положиться.

Тихонько заскрипели петли, удерживавшие трехметровые створки ворот, поднялась металлическая решетка. Прямо впереди – мощенный гранитными плитами спуск, за ним темнеющие на фоне зарева острые крыши.

Подходящий шлем я так и не нашел, повязал голову отрезом черной ткани, чтобы капли дождя не стекали за ворот и ветер не трепал волосы. Холодно, очень сыро – ничего не поделаешь, лето заканчивается, уже в начале октября температура начнет падать до минусовых отметок, и вот тогда-то мы попляшем…

Первый сигнал от «Устройства специального контроля за нестандартными формами жизни» в форме крылатого змея передан, он накрыл участок диаметром полкилометра, в окружность вошли замок, часть квартала ювелиров и почти половина Королевской улицы, тянущейся до собора святой Маргариты. Теоретически все университетские животные погибли, но теория в нынешние неспокойные времена не всегда отвечает реальности – есть и другие, мутировавшие или гибридные особи.

– Шагом – вперед! – Я поднял руку. – Факелы не опускать, держаться вместе! Пан Барт, да командуйте же в конце концов! Я всего лишь алхимик!

Десятник, малознакомый мне дворянин, младший сын барона Барта, державшего лен на самой границе с Остмарком, встрепенулся. Парнишка из числа служащей при княжеском дворе безземельной молодежи, дитё дитём: насколько я слышал, ему и сорока лет не исполнилось. Зубы стиснуты, брови сведены, на скуластом лице написана твердая решимость или победить, или умереть. Кого победить или как именно умереть – не важно. Только бы не отдал безрассудного приказа, придется за юным Бартом приглядывать, я как-никак постарше (ха!) и несколько опытнее.

Мы обогнули скалу, впереди семь копейщиков, всадники с заряженными самострелами по флангам, я в центре. Лошади спокойны – значит, амулет подействовал, опасных тварей поблизости не наблюдается. Думаю, временно.

Пробежали навстречу четверо простецов, различить их было проще простого, с учетом «ночного зрения» и излучаемого энергофона. О помощи не попросили, со всех ног мчались наверх, к замку – под защиту стен. Крепость светлейшего стоит на отшибе, прямиком над рекой, защищая Дольни-Краловице с востока – самая окраина города. В центре мы встретим гораздо больше людей, а любые препятствия вызовут ненужную задержку: чем быстрее отряд пройдет по разработанному мною маршруту, тем больший эффект даст использование спецсредств.

Без задержек миновали короткую Гончарную, вышли на перекресток. Справа, дальше по улице Августинцев, грустно догорает большой дом «Под Синим Быком» – некоторые старинные здания в городе носят собственные названия; этот принадлежал пану Стошовицу, богатому золотых дел мастеру. Не уверен, что хоть кто-нибудь выжил – вспыхнуло сразу, жарко и яростно.

Очередной уничтожающий нестандартную фауну сигнал. Едем дальше. В самом начале улицы Германа Оксерского, возле бронзового уличного фонтанчика, обнаружились несколько трупов, лошади пофыркивают – учуяли кровь, на мостовой черные лужи, стекающие к дренажным отверстиям. Запах неприятный, тела серьезно повреждены, вытекло содержимое кишечника – звери убивали всех, кого видели…

Дождь сменился моросью, по улицам тянулись полосы сизого дыма. Звуки в ночи разносились далеко, мы постоянно слышали человеческие крики, то жалобные, то агрессивные; беспрерывно гудели колокола – это значило, что в церквях держат оборону. Насыщенная ионами серебра святая вода – действенное средство защиты, твари класса «Inferno» получают серьезные ожоги, даже если на шкуру попадет всего несколько капель.

Я слышал и кое-что другое: стрекотание, будто издаваемое гигантским сверчком; уханье, похожее на совиное, резкие щелчки, низкие взлаивания. Обычные животные так не голосят, голосовой аппарат у большинства тварей с Граульфа модифицирован, чтобы специалисту было легче различить тот или иной вид на расстоянии. Да и в соответствии со «сказочной эстетикой» проекта «Легенда» страшилища обязаны пугать человека своими причитаниями.

Вновь засветился амулет в виде коловорота – в него встроен детектор движений и расстояния до цели: значит, в наблюдаемом радиусе снова оказался опасный зверь.

– Впереди справа, на крыше! – заорал десятник, не устававший вертеть головой в поисках врага. – Арбалетчики, цельсь!

Последовал залп из десятка увесистых стальных болтов, нечто очень большое и черное, устроившееся на карнизе купеческой лавки, истошно взвизгнуло и шумно рухнуло вниз, прямо перед нами. Лошадки попятились: оно все еще било лапами и стенало, постепенно затихая. Последних четырех стрел, выпущенных в голову и шею, хватило, чтобы убить существо.

Строй разомкнулся, пропуская меня вперед. Дворяне и простецы поглядывали на алхимика с неуверенной надеждой – ждали объяснений, что же оно такое?

Ответа я не дал и не мог дать – слова «спонтанная мутация» ничего не объяснят меркурианцам. Остаточный фон свидетельствует о наличии признаков двух различных классов – нечисти и обычных хищников, тело напоминает крупную кошку размером с леопарда. Шерсти нет, кожа в крупных складках. Челюсти двойные – верхняя и нижняя, как у всех нормальных млекопитающих, и две дополнительные, расходящиеся боковые, словно у насекомого. Заканчиваются жвалы зазубренными крючьями. Красавчик, каких поискать.

Похоже, животное погибло от серебра, напыленного на остриях арбалетных болтов; резкая аллергическая реакция, присущая нечисти, – пена на губах; там, где вонзились короткие стрелы, кожа потемнела и запузырилась. Зрелище далеко не самое приятное. Однако убить тварюгу одномоментно (у животных класса «Inferno» при контакте с серебром начинается стремительное разрушение межклеточных перегородок и распад связей между белками) не получилось – сказывается наследственность, полученная от другой генетической ветви. Как они научились скрещиваться и размножаться, кто скажет, а?

– Без паники, – громко сказал я. – Обычное чудовище, в Танвальде и не такие встречаются! Оно мертво. Сомкнуть строй!

– Сомкнуть строй! – повторил младший барон Барт. – Пан алхимик сказал – зверь издох! Сдерживать лошадей! Шагом!..

Меня так и подмывало остановиться возле кабака «Злая Клара», проверить, как обстоят дела у старой приятельницы, и при нужде оказать помощь – в доме живет не только сама Клара, но и одинна-дцать работающих на хозяйку девиц, прислуга, да еще постояльцы, снимающие комнаты на втором этаже. Меня успокоили запертые ставни, тишина вокруг и отсутствие близких пожаров; Клара – женщина умная и хладнокровная, наверняка догадалась наглухо запереться и спуститься в каменный погреб под домом.

Опольские ворота города. Десятиметровая квадратная башня с зубцами, сложенная из гранитных валунов, деревянная пристройка, где квартирует стража. Обязательных факелов на башне нет, двери в караулку распахнуты, над входом горит одинокая масляная лампа. Ни души.

Трупов, впрочем, тоже не видно – это обнадеживает: люди или попрятались, или разбежались. Нарушение дисциплины вопиющее, но сейчас, с моей точки зрения, простительное. Случись этой ночью нападение легионов королевства Остмарк, виновных в нарушении присяги стражей немедля повесили бы и оказались совершенно правы – князь не спускает небрежения.

Другая война – другие правила, люди слабо представляют, как драться с монстрами.

– Теперь двигаемся к северной окраине, – сказал я пану Барту. – Здесь, по-моему, чисто.

– По-вашему, пан алхимик? – окликнул меня один из дворян. – Возле конюшни, под городской стеной! Не туда смотрите, правее! А, черррт!

Сохранить оборонительную линию у нас получилось бы только при ударе в лоб, но не с фланга. Я успел разглядеть человекоподобную уродину с длиннющими руками, заканчивающимися саблевидными когтями. Передвигалось существо неуклюже, подобно обезьяне – боком, опираясь на кулаки, – но своим проворством могло дать фору любой кунице. Сверкнули две ярко-голубые точки, в линзах зрачков отразился свет факелов.

«Волшебство» не подействовало, на сигнал амулета тварь не отреагировала. Ничего больше ни я, ни остальные предпринять не успели: зверь нацелился на лошадь одного из стрелков, вломился в наш строй, будто кабан в камыши, в один момент завалив всадника. Карасик поднялся на дыбы, едва не сбросив меня с седла. Удержаться получилось чудом.

Тактику пришлось менять незамедлительно.

– Рассыпаться! – взревел десятник. – Друг друга не перестреляйте!

Свалившийся на мостовую неудачливый простец успел отползти и не попал под копыта. Чудище было занято более крупной добычей – лошадь погибла мгновенно, хребет сломан. Силища зверя сопоставима с мощью взрослого заматерелого медведя, но вот интеллект практически на нуле: противник рядом, люди вооружены и собираются немедленно напасть, следовало бы побыстрее уносить ноги или, наоборот, продолжить атаку – в этом случае отряд понес бы немалые потери, люди вовсе не обязательно победили бы. Однако монстр увлеченно жрал, будто его с младенчества держали на соевой диете.

Я понял, с чем мы имеем дело – класс «Saga», лесной тролль, да только какой-то необычный, крупнее стандартных особей раза в два. Шкура темная, а не серовато-зеленая, как положено образцам этого вида, когти тоже чрезмерно велики.

Убил тролля лично пан Барт – оказалось, что он прекрасно стреляет. С тридцатиметрового расстояния десятник всадил стрелу точно в глазницу, схватил поданный простецом второй заряженный арбалет, болт вонзился в переносицу, над узкими щелями ноздрей. Чудище упало мордой вниз, подмяв труп лошади.

Кажется, на этот раз обошлось. У меня же добавилось неприятных вопросов к деканату Университета. Ничего, скоро означенные вопросы будет задавать вовсе не заштатный специалист по нейробиомониторингу Крылов Н. Р., давно позабытого года рождения, высшее, был, имел, привлекался, сотрудничал. Лишь бы подготовка к удавовскому проекту не затянулась – несколько подобных ночей, и Дольни-Краловице превратится в дымящиеся руины, на которых вдоволь порезвятся граульфианские уродцы.

– Не зевать! – Десятник, оказывается, толковый парень. Растерянности, испуга или робости за Бартом не замечено; сразу видно, вырос в приграничье со всеми тамошними прелестями – контрабандистами, «дикими простецами», опасным зверьем и вечными ссорами между дворянами, какие иногда превращаются в небольшие локальные войны. – Собрались! Выстроить каре!

Потерявшего лошадь простеца взяли в седло вторым всадником, неудобно, но ничего не поделаешь – нельзя бросать своих. В стороне приречного квартала в очередной раз полыхнуло, настоящий фейерверк, в воздух взвился столб искр. Ай как скверно, тут никаких наноустройств не требуется – я всей кожей почувствовал остаточную энергетическую волну, поработал один из «демонов». Существо, включенное в университетский «красный список», выползшая прямиком из преисподней вершина биоинженерии – если б я был человеком религиозным, то непременно счел бы, что создавших этот воплощенный кошмар умников с Граульфа вдохновлял лично Князь Тьмы.

Между прочим, Удав, наслушавшись моих рассказов о страшненьких меркурианских реалиях, выдвинул похожую версию – принцепс в Господа Бога верует, пускай и не ревностен. Он высказался в том смысле, что настоящая (а вовсе никакая не выдуманная!) дьявольщина проникла в наш мир через труд рук человеческих, беспечность и гордыня разума привела к непредсказуемым результатам. Бесы хитры, им все равно, каким способом терзать смертных – высокой наукой или посредством апокрифических кипящих котлов из поэмы Данте Алигьери.

Моя собственная позиция была реалистичнее, без мистических умопостроений: ад люди творят сами, вольно или невольно причиняя бессмысленные страдания себе и другим. В наших силах это пресечь – эксперименты извольте ставить на не-обитаемых планетах, никто не давал права использовать субцивилизацию Меркуриума в качестве подопытного кролика! И не надо оправдываться тем, что меркурианцы сами захотели поиграть в сказку. Подчеркиваю – в добрую сказку.

Никто не желал становиться подневольным актером театра ужасов размером с целую планету, а ведь именно к этому привел проект «Легенда». Согласитесь, есть разница между безобидным домовым – и даже драконом! – и супермонстрами наподобие спинагонов, анимафагов или катоблепасов. Ну зачем, к примеру, было создавать беса, пополняющего свои энергетические резервы за счет гемоглобина крови живых существ, включая людей? Для пущей аутентичности? Чтобы все было «по-настоящему»?

Чушь. Просто кому-то в Университете показалась крайне интересной задача идеально сбалансировать материальную и энергетическую составляющую живого существа, довести до совершенства технологию убийства. Хотите сказку? Будет вам сказка, да такая, что закачаетесь!

Совет Первых не протестовал, наверное сам увлекся сомнительными разработками – что значат в масштабах огромной планеты четыре спинагона или десяток каттаканов, почти неуязвимых антропоморфных вампиров, с IQ близким к человече-скому? Тем более, ареал обитания тварей удален от населенных центров, в глуши их добычей станет разве что невезучий простец. Кто мог предположить, что однажды демоны вырвутся из сдерживающей узды «Легенды», а самое главное – число особей начнет расти?

Жизнь – пускай искусственная, не настоящая – обвела нас вокруг пальца. Игры кончились, реальность повернулась к человеку оскаленной пастью упыря.

– Слушать меня! – Не отводя взгляда от разгорающегося в отдалении нового пожара, я натянул поводья, заставляя Карасика остановиться. – Запомнить всем: если встретим любое необычное существо, передвигающееся на двух ногах, со светящимися красными глазами, бегающими по голове и рукам искрами – разбегаемся в стороны, каждый сам за себя! Кто успеет, стреляйте серебряными болтами, держитесь от такого монстра на расстоянии! Выпалили – немедля отступить. Тварь исчезла, рассыпалась – значит все в порядке. Я не уверен, что управлюсь с сильным демоном при помощи волшебства! Только серебро!

Я и впрямь не был уверен – на лесного тролля и странного зверя с улицы Святого Германа амулет не подействовал. Кто знает, сработает ли граульфианская «магия» против врага стократ сильнее и опаснее? Встреться мы с анимафагом, шансы уйти без потерь упадут до критической отметки.

– Как прикажете, пан алхимик, – отозвался десятник. – Вам лучше знать… Ну-ка тихо! Что это?

Ровное гудение доносилось сверху, не со стен и башен крепости, не с крыш городских домов, а с неба, от низких облаков. Меня замутило – неужто новая, невиданная прежде напасть? Похожий звук издает аппарат огнеметания взрослого дракона, в этом случае от столицы княжества и головешек не останется!

Нет, ошибаюсь. Это ж турбины атмосферных челноков! Удав припожаловал? Да быть не может!

– Гвардия Небес, – закаменев лицом, сказал пан Барт, развеяв мои надежды. – Только этих ублюдин здесь не хватало!

Все правильно, я рассмотрел четыре тени с топовыми огнями по бортам. Карательный отряд Совета Первых, гроза и ужас Меркуриума – постоянные обитатели планеты относятся к Гвардии как к возмездию свыше, явлению почти мистического характера, но я отлично знаю, что управляющие челноками добры молодцы проходили курс обучения на Юноне, круг обязанностей самый широкий, полномочия еще шире.

Запросто сотрут город с лица земли, такое уже случалось! В меньших масштабах, но случалось – абстрактным гуманизмом гвардейцы не отягощены, чувствуют себя абсолютными хозяевами планеты. Еще бы, за спинами Гвардии стоит Первое Поколение, над Дольни-Краловице порхают охранители и церберы, призванные ликвидировать в зародыше любую чрезвычайную ситуацию. Именно они уничтожили первый «очаг заражения» в северной Готии несколько лет тому назад – предполагалось, что Университет столкнулся с невероятной случайностью, «прорыв» был обусловлен холодной зимой, непредвиденной сезонной миграцией существ и прочими обстоятельствами, над которыми центры наблюдений не властны. Врать не буду, Гвардия тогда серьезно помогла.

Нет, Совет Первых не может отдать приказ об уничтожении крупного города в самом сердце материка, на пересечении торговых путей! Исключено, это грозит серьезнейшими последствиями, рядом с которыми мятеж Риттера фон Визмара покажется мелкой уголовщиной. На Меркуриуме хватает недовольных, напряжение растет – дворяне не обратят внимания на сожженные деревни простецов, но если погибнет много благородных (а в моравской столице их восемь тысяч, да еще студиозусы с других планет!), каждый поймет, что его жизнь и ломаного гроша не стоит.

Челноки несколько минут покружили над городом, спускаясь очень низко – едва не задевали стабилизаторами колокольни храмов. Затем поднялись выше, описали широкий круг, выстроились квадратом и исчезли в облаках, сверкнув напоследок несколькими плазменными «молниями». Полагаю, отыскали подлежащие обязательному уничтожению воздушные цели – вспомним о гарпиях или каттаканах…

Я подумал, что пан Щепан, находящийся в ситуационной комнате центра наблюдений и обладающий возможностью напрямую связаться с Советом Первых, надавил на все возможные рычаги, чтобы не допустить непоправимого – так просто Гвардию Небес по тревоге не поднимают, они направлялись сюда с намерениями, о которых и думать не хочется.

– Улетели, – констатировал младший барон Барт. – Мы задерживаемся, пан Николай. Люди напуганы, долго не выдержат. Давайте поскорее… Куда сейчас?

– К святой Маргарите. – Я вытянул руку, указав на две готические башни кафедрального собора, подсвеченные сполохами огня. – Прорвемся, господин десятник!

– Конечно, прорвемся!

* * *

Основная функция государства, начиная от самого примитивного до высокоразвитого и демократического – защищать своих подданных от любой опасности. От преступности, от вооруженного противника-иноземца, от эпидемий, голода, экономических потрясений и так далее, и так далее. Государство, не способное обеспечить порядок, нежизнеспособно, оно мгновенно теряет уважение и поддержку, в результате чего общество отвергает несостоятельную форму государственного устройства и начинает спешно искать тех, кто сможет вернуть уверенность в завтрашнем дне и гарантировать необходимый минимум безопасности. Как говаривал какой-то древний политик, когда верхи не могут, а низы не хотят, жди потрясений.

Борис Валентинович верно рассудил: чем хуже обстановка на Меркуриуме, тем больше появится недовольных, готовых принять любую внешнюю поддержку, лишь бы их избавили от постоянной угрозы. Еще в начале нынешнего лета грядущую катастрофу предвидели единицы вроде принца Вильриха фон Зоттау, но ранним утром 22 августа я впервые услышал примечательные слова от обычного служаки, прежде мало задумывавшегося о высоких материях.

– Так дальше жить невозможно, – вполголоса сказал младший барон Барт, десятник гвардии его светлости князя Якуба. – Надо что-то делать, менять, начинать бороться. Если мы будем сидеть бездеятельно, нас разорвут свои же… Неужели нет никакого выхода?

– Есть, – отозвался я. – Сами мы не управимся, это ясно как день. – Церковь, армия, дворянское ополчение бессильны, алхимиков слишком мало. Гвардия Небес? Они, скорее всего, не станут вмешиваться. Надо звать на помощь.

– Кого? – вздохнул Барт. – Кстати, мое имя – Богуслав. Богуслав фон Барт, к вашим услугам, пан Николай. Мы ведь ночью не представились так, как установлено правилами этикета…

– К черту этикет…

Мы находились в кордегардии княжьего замка, сидели прямиком на полу, на соломе, привалившись спинами к каменной стене. В окна-бойницы проникал неуверенный сероватый утренний свет.

Из двадцати трех человек, вышедших на охоту за чудовищами, к восходу солнца уцелели шестеро – я, десятник, трое благородных и один простец. Нарвались мы по-крупному, врагу такого не пожелаешь.

С чем именно отряд столкнулся на углу Бондарной и Святого Вита, я не знаю и крепко сомневаюсь в том, что хочу это знать. Поначалу удача нам сопутствовала, а я был убежден – импульсы действуют: по дороге встретилось больше двадцати трупов животных без видимых повреждений. Никаких сомнений – они умерли, получив сигнал амулета.

Паника в городе стихала, на площади перед кафедралом людей не было, двери храма закрыты изнутри, на ступенях валяется насмерть обожженный святой водой упырь, зарубленная топорами арфаксата и очередная гарпия с пикой, удачно вонзившейся под крыло, – спрятавшиеся в соборе прихожане и священники оказывали яростное сопротивление. У подножия памятника епископу Григорию, восстановившему на Меркуриуме Апостольскую Церковь тысячу лет назад, лежат два человеческих тела, еще несколько – около ворот ра-туши. Где-то во дворах за площадью устало и хрипло гавкает собака.

– Возвращаемся к замку, – скомандовал я. – Мы сделали все, что смогли.

Детектор движений завибрировал и взблеснул алым при въезде на Бондарную. Направление – влево десять градусов – было указано яркой световой полоской. Пока мы не подъехали слишком близко, Нечто не шевелилось, устроило засаду. Мерцал индикатор, указывавший на присутствие нечистой силы, но я полагал, что существо находится в отдалении, не меньше четверти километра.

Ехавший впереди простец вдруг лишился головы. В первые мгновения я не осознал, что именно произошло – мелькнуло некое подобие длинной черной нити, зацепившей человека за шею, рывок, удар шлема о камни мостовой, лошадь успевает пройти три или четыре шага, прежде чем обезглавленный арбалетчик мешком валится на землю. Сразу за ним – второй.

Видели когда-нибудь, как взрывается бочка с порохом? Я видел в Остмарке, посетив маневры с участием инженерного полка – вспышка, разлетаются осколки, темный дым. Жахнуло от души, прямо перед двигающимися в авангарде копейщиками, под копытами их лошадей. Боковым зрением я уловил, что огненная капля прилетела со стороны пекарной лавки, на фоне которой ворочался невообразимый сгусток живого мрака. Идентифицировать демона я не сумел, зато почувствовал, что он излучает больше энергии, чем полсотни homo novus вместе взятых.

Двух всадников вместе с лошадьми разорвало в клочки, нескольких тяжело ранило – полетела каменная шрапнель. Горячим потоком пошла ударная волна, лицо слегка обожгло.

Спас меня верный Карасик. Мерина осколками булыжников не задело, вся тяжесть удара пришлась на первую линию – Карась завизжал и понес огромными прыжками, прямо вперед.

Никогда бы не подумал, что конское племя умеет прыгать, подобно леопардам, но в таких сложных обстоятельствах чего только не сделаешь: мы стремглав пронеслись мимо полубесплотного страшилища, достигли развилки улиц. Карасик не рассчитал, сильно ударился крупом о глухую ограду чьей-то усадьбы, а я ракетой взмыл из седла, описал в воздухе далеко не самый изящный пируэт и спиной влетел в витрину «Аптеки и лекарственной торговли пана Конрада Шлика».

Жизнь – странная штука: в обычное время человек, сокрушивший толстое стекло размером два с половиной на полтора метра и опрокинувший выставленные на обозрение покупателям склянки и колбы с чудодейственными снадобьями, непременно жестоко пострадал бы, а я не получил никаких повреждений за исключением легких царапин. Наоборот, витрина приостановила стремительное падение; грохнись я на тротуар или ударься о стену, переломов не миновать…

Потряс головой, осознал, что цел. Различил удаляющийся стук копыт – Карась покинул хозяина, решив, что жизнь ему дороже. Остро воняло формалином, настойками на травах и ароматическими маслами. Приподнялся на локте, тихо поругиваясь выбрался наружу. Арбалет, конечно потерял, из вооружения остались только меч и посеребренные дротики.

Неподалеку орали, матерились и стонали – ясное дело, идет бой. Сам себя уважать перестану, если сбегу! Чуть прихрамывая, побежал вдоль по Бондарной, одновременно выхватывая два метательных ножа с серебрением.

Так. Несколько погибших, мертвые лошади. Почти все простецы перебиты, дворяне отошли подальше, к углу. В полусотне метров от меня, разбрасывая вокруг тонкие нити-щупальца, находится Нечто, окруженное сетью бело-розовых искорок-молний, эдакая пародия на Горгону Медузу. Заметны морфологические признаки класса «Inferno» – мерцающая кольцеобразная «корона», пахнет озоном, мое «второе зрение» различает материальный живой объект, заключенный в энергетический кокон. Граульфианское происхождение твари очевидно, но это не стандартный образец, а мутант.

Раздались резкие щелчки проволочных арбалетных тетив – стальные болты обладают убойной силой, сравнимой с огнестрельным оружием, они гораздо тяжелее пули и наносят травмы, от которых не всякий благородный быстро оправится. Ничего не произошло, лишь посыпались ослепительно-белые искры.

Боже мой, неужто монстры научились генерировать защитные поля? Теоретически это возможно, ткани существ вырабатывают достаточно энергии, но таковая должна использоваться исключительно для нападения, а не для защиты! Стремительная эволюция, приспособление к окружающей среде, естественное самосовершенствование? Хотел бы я ошибаться!

Меня неприятно повело, нахлынуло неизвестно откуда взявшееся опьянение – так бывает, когда выпьешь стакан крепкой сливовицы на голодный желудок. Колени задрожали.

Фокус известный, не пройдет!

Замкнуть собственную биоэнергетику на самого себя, вдох-выдох, максимальная концентрация – этому в Университете нас учили особо тщательно. Некоторые представители нестандартной фауны способны подпитываться за счет человека, как от батарейки. Слегка полегчало, но голова все одно мутная, моя защита не срабатывает!

Пошатнувшись и опираясь левой рукой о стену дома, я отступил на несколько шагов назад. Чудище выбросило в мою сторону четыре извивающиеся нити, если заденут – безоговорочный конец. Лишение воли, блокировка передачи импульсов по нервным стволам, немедленная смерть. Оно, как вампир, вберет в себя энергию человека…

Оба дротика, которыми я запустил в демона, не причинили ему никакого вреда – исчезли в белесых вспышках. Окруженные маревом, словно бы раскаленные щупальца все ближе, метров десять. Передвигаться очень тяжело, направленное ментальное воздействие.

А это что за невиданные чудеса? Подаренный Удавом браслет-коммуникатор ожил, алмазные глазки трех змеек исторгли синие лучики, собравшиеся в распускающийся бутон объемной голограммы.

– Отступить в указанную точку, – произнес неживой голос псевдоразума. Браслет выбросил тонкий зеленый лучик лазера, указывающий направление. Самое начало улицы, разгромленная аптека пана Шлика. – Немедленно. Линия Планка активна, передача энергопакета займет сорок шесть секунд.

– Бегите! – заорал я, обращаясь к уцелевшим всадникам, находившимся в противоположной стороне, за мерцавшим потусторонним огнем чудовищем. – Как можно дальше! Бегите, сказано!

Надеюсь, выдержу, не сломаюсь – всего-то пробежать двести метров! Ну-ка, что говорил инструктор по технике безопасности на Граульфе? «Человек новый» может сопротивляться любому внешнему воздействию, перенаправляя агрессивный поток во внешнюю среду… Ни разу не пробовал, но сейчас придется!

Сосредоточился!

Получилось, клянусь святой Кларой, получилось! Ухватил невидимый «стержень», которым меня удерживала тварь, определил мощность, направление, перестроил собственные энергопотоки и стряхнул чужеродную силу с пальцев левой руки.

Распроядрена мать, ну чисто волшебник – ударила голубоватая молния, раскрошив черепицу на соседнем здании. Кончики пальцев жжет, словно в кипяток опустил, кожа раскраснелась и лопнула. Больно…

Рассудок очистился. Знай наших, мы еще поборемся!

Я, петляя как заяц, рванул вверх по улице – нити подобрались совсем близко, оставалось шага четыре, если не меньше. Никогда не бегал с такой быстротой, недавний спринт с гарпией ни в какое сравнение не идет.

Под каблуками сапог хрустнули стекла разбитой аптечной витрины. Что дальше?

– Развернитесь в сторону объекта, – бесстрастно сказал браслет. – Вытяните руку, ладонь сожмите в кулак, согните лучезапястный сустав для облегчения работы системы наведения на цель. Цель определена…

Бондарная просматривалась идеально, во всю длину. Фигурок конников в дальнем конце улицы я не видел – надеюсь, выжившие послушались и убрались подальше. Я знаю, что сейчас произойдет: говоря упрощенно, через Планков канал с Лация пришло нечто вроде тактического ядерного заряда сверхмалой мощи, энергетический пакет, который будет распакован в одной конкретной точке пространства. Удав Каа называет это изобретение «личным оружием для самозащиты», хотя такое устройство по мощи сопоставимо со средствами массового поражения.

Мне сейчас выбирать не приходится.

– Приготовьтесь, – журчала речь псевдоразума. – Немедленно после разряда укройтесь.

– Тебе легко говорить – укройтесь! – сквозь зубы процедил я.

– Пятисекундный отсчет. Пять… два, один, выстрел произведен. У вас десять секунд на поиск убежища.

Ничего особенного не произошло, никаких пышных спецэффектов. Браслет на мгновение стал горячим, над «целью» загорелась крошечная холодная звездочка. Я, не рассуждая, запрыгнул обратно в аптеку пана Шлика, приткнулся к кирпичной стене с внутренней стороны витрины, скрестил руки перед лицом, закрывая его локтями.

Пф-фф… Я ожидал ужасающего грохота, но снаружи всего лишь громко шикнуло. Вспышка ярчайшая, будто сверхновая зажглась.

– Зона обеззаражена, – издевательски-невозмутимо сообщил браслет. – Цель поражена.

– Передай мои благодарности принцепсу, – прохрипел я, высовываясь из укрытия.

Ничего похожего на последствия плазменного или ядерного удара, ни дымка, пожар не возник.

Но от четверти квартала ничего не осталось. Здания исчезли, один из домов словно рассечен огромной бритвой надвое. Видны срезы комнат, мебель… Там, где находился объект атаки, – аккуратнейшая полусферическая воронка, края оплавлены.

Подошел, посмотрел. В эпицентре испарено всё, часть реальности будто вырвали из живого мира.

– Магия, говорите? – Я чуть не подпрыгнул, заслышав знакомый голос пана Барта. Оказывается, он и выжившие после сражения с монстром гвардейцы обогнули квартал по дальним улицам и тихонько пробрались в мой тыл. – Теперь я верю в настоящую магию, пан Николай. Вы все-таки завалили эту сволочь!.. Садитесь на лошадь позади меня, едем в замок. Рассвет наступает.

У ворот крепости моравского князя топтался Карасик, нашедший дорогу домой. Мерин поглядывал на хозяина виновато – да разве я виноват?

Глава восьмая Четвертый рассказ Степана Королева ЧУДОВИЩА ВИДА УЖАСНОГО

Борт «Громовержца»-Гельвеция.

18–30 августа 3273 г. по РХ

Против ожиданий мы провели на Кирене более двухстандартных суток – необходимый капитану Вольфу «товар» доставили с большой задержкой.

– Ничего не поделаешь, – развел руками Гофер, командовавший погрузкой. Урчал электромотор портового крана, переправлявшего в распахнутые люки трюмов «Громовержца» контейнеры с неизвестной мне маркировкой: алая семилучевая звездочка в белой окружности. – Груз деликатный, в портовой лавке не купишь. Капитану пришлось лично отправляться на Норик, договариваться… Эй-эй, бестолочи! Справа придержите! Вы что, ослепли?

Мы с Нетико знали, что Свободные Торговцы заказали на Норике-VII партию современного вооружения, которое следовало переправить на Меркуриум – капитан обмолвился, будто осенью грядут важные события, способные изменить ход истории, однако в подробности не посвятил.

Нетико тогда заметил:

– …Недовольных положением на планете хватает, чаша терпения переполнилась. Остается надеяться, что на сей раз мятежники будут действовать стремительнее и успешнее, чем сто тридцать лет назад. Прежние ошибки учтены, последователи твоего скандально знаменитого предка уяснили, что без инопланетных технологий вступать в открытую схватку с Советом бессмысленно. Хотелось бы знать, сколько единиц оружия ганзейцы переправили на Меркуриум? С десятком импульсных винтовок много не навоюешь, значит подготовка ведется основательная. А тут еще твоя персона весьма кстати подвернулась.

– Махровая уголовщина, – вздохнул я. – Полный букет, от контрабанды оружия до подготовки государственного переворота. Ты был прав: мне светит в лучшем случае виселица. В худшем – распнут или четвертуют.

– Есть и третий вариант – я убью тебя собственными руками, если не перестанешь сквалыжничать. Представь, каково сейчас Зигвальду с его готийцами, а ведь не стонут и не плачут!

Меркурианским варварам и впрямь приходилось несладко: даже сравнительно образованные дворяне наподобие самого Зигвальда с братишками чувствовали себя крайне неуютно – в их представлениях иной мир должен был походить на родной Меркуриум, однако мрачная Кирена вогнала готийцев в состояние перманентной депрессии. Никто из экипажей лодей не сходил на берег, чужаков из числа местных жителей, пытавшихся пообщаться с бородатыми гостями из отсталого мира, на борт не пускали, выставив стражу с арбалетами.

По мнению самого Зигвальда, на Кирене все было «неправильно». Два солнца на небе – где эдакое видано? Машины кругом. Люди как один куда-то спешат, никакого благочиния и степенности. Город на воде стоит, разве так можно? Строят не из дерева, а из железа! Если и прочие миры таковы, меркурианцам там делать нечего!

Мы с Нетико, наоборот, отрывались по полной: я на полных шесть часов засел за информационный терминал в кибер-кафе – взглянуть собственными глазами на многообразие планет Конвенции. Выяснилось, что кроме трех с лишним тысяч миров «миллионников» существуют еще двадцать девять тысяч официально зарегистрированных систем, колонизированных людьми, homo novus.

Людей там совсем немного – где одна-две семьи (теперь я понимаю, что означали слова Николая, когда он говорил о «собственных планетах»!), где несколько тысяч. Интереса в экономическом и демографическом плане они не представляют, но если помнить о физическом «бессмертии» обитателей, численность населения в течение ближайших нескольких столетий наверняка резко увеличится и Конвенция пополнится новыми мирами.

Это, знаете ли, не идет ни в какое сравнение с нашим злосчастным Содружеством – настоящая Империя, разбросанная по всем рукавам Млечного Пути и четырем соседним галактикам! Если когда-нибудь, в процессе общественной и политической эволюции, отыщется человек, способный объединить конфедерацию Конвенции на основе централизованной сильной власти, человечество станет доминирующей силой на пространстве в сотни тысяч световых лет! Никакие «зеленые человечки» не страшны!

Вот кстати. Давайте-ка поглядим, что может рассказать инфосеть о Содружестве Сириус-Центра и, конечно, о разумной чужой жизни.

Вскоре я понял, что Содружеством и судьбой дальних родственников «люди новые» интересуются мало, пускай и вполглаза приглядывают за ними. Стандартный набор исторических и экономических сведений, общая статистика, характеристики отдельных густонаселенных миров (родной мне Эпсилон Эридана описан во всех подробностях, я едва не прослезился, просмотрев серию снимков).

Большой раздел посвящен истории Земли времен Катастрофы – где и сколько людей уцелело после вирусной атаки, основные направления миграции, чуть не поименный перечень Первых. Я выбрал букву «К», провел поиск, обнаружил краткую страничку, посвященную господину алхимику – вот он, Крылов Н. Р., во всей красе. Все правильно, в настоящий момент является сотрудником Университета Граульфа…

На самой Земле, оказывается, сейчас никто не живет – планету оставили в покое, пусть отдыхает после долгой эпохи доминирования людей. Посещать не возбраняется, для желающих приведена схема прыжков по Металабиринту из крупнейших центров Конвенции. Контрольная комиссия настоятельно советует любопытным ничего на Земле не трогать и сувениры с собой не увозить: древний мир должен остаться памятником великому прошлому и миллиардам жертв Катастрофы.

Разумно. Незачем беспокоить призраков.

А что с «зелеными человечками»? Капитан Вольф упоминает о нечеловеческом разуме, будто о чемто само собой разумеющемся, значит homo novus давно привыкли к мысли о том, что люди во Вселенной не одни.

Итак. Среди звездных систем Млечного Пути заселенных чужаками планет пока не обнаружено, причем ключевое слово здесь – «пока», ибо исследована от силы одна двухсотая часть от общего количества миров. Автоматические зонды продолжают сверхдальнюю разведку, но работа идет медленно. Немудрено, на полное описание Млечного Пути с миллиардами звезд уйдет не одна тысяча лет!

Триста пятьдесят четыре года назад (в объективном стандартном времени, ясно) судно «Кассель», принадлежавшее правительству системы НорикVII переместилось через Лабиринт к солнцеподобной звезде класса G-4 в Скоплении Лебедя, номер в регистре HD-997834-A. Сразу выяснилось, что четвертая и пятая планеты системы, находящиеся в зоне биосферы светила, «фонили» – регистрировалось мощное электромагнитное и микроволновое излучение, из чего было сделано само собой разумеющееся заключение: миры обитаемы.

Передача по линии Планка в норикианский центр контроля вскоре прервалась, с «Касселя» успели передать, что судно подверглось массированной атаке неизвестных объектов, экипаж попытается добраться до ближайшей точки перехода и отступить, но…

Когда стало ясно, что «Кассель» исчез и скорее всего уничтожен, с Норика отправили новую экспедицию – на этот раз в нее входили четыре тяжелых авианесущих рейдера (по пятнадцать истребителей и девять штурмовиков класса планета-космос на каждом) плюс миноносцы прикрытия. Они вышли из Лабиринта на окраине системы в облаке Оорта, отправили к системообразующей звезде беспилотные модули радиоэлектронной разведки и выяснили неприятный факт: обитавшие на планетах HD-997834-A не-люди категорически против общения с «братьями по разуму». Сначала чужаки уничтожили автоматические станции, а затем ударили по пришельцам всей мощью своего флота, способного совершать внутрисистемные прыжки: перед боевой группой норикианцев внезапно материализовалась эскадра числом в полсотни кораблей, без предупреждений открывшая ураганный огонь.

Обратно вернулись два миноносца и один тяжелоповрежденный рейдер, безвозвратные потери – две тысячи четыреста семь человек. По меркам «новых миров», это очень много.

Из этой истории было сделано три вывода. Первый: люди впервые столкнулись с чужой высокоразвитой техногенной цивилизацией. Больше того – цивилизацией негуманоидной, записанные перехваты визуальной связи чужаков ясно свидетельствовали: на людей эти существа похожи меньше всего. Я просмотрел находящиеся в открытом доступе голограммы, на них изображались тварюги самого невероятного облика, я и описать-то не берусь.

Вывод второй: если чужаки обладают прекрасно организованным флотом и системой предупреждения о вторжении в их мир, значит они чего-то (или, скорее, кого-то) боятся. И уж точно опасаются они не homo sapiens novus, прежде никогда с обитателями HD-997834-A не контактировавшими. Встает резонный вопрос – против кого чужаки держат наготове боевую эскадру?

Безусловно, Скопление Лебедя находится у черта на куличиках, другая галактика, но учитывать возможные риски и угрозы отныне придется со всей серьезностью. Отсюда вывод третий: чтобы не допускать подобных случаев в будущем, надо как следует вооружиться – на всякий случай.

Было принято решение о строительстве супертяжелых авианосцев с многократно дублированными оборонительными схемами. Поддержка – ударные крейсера, на порядки превосходившие огневой мощью все известные доселе космические корабли. Первое авианосное соединение было полностью готово к бою спустя двадцать лет после стычки с чужаками – построить флот такого уровня невероятно сложно и дорого…

Упрямые и злопамятные норикианцы продолжили разведку в Скопления Лебедя, но теперь исследовательские суда сопровождались обязательным конвоем – мысль поставить на место зарвавшихся нахалов с HD-997834-A военное руководство не оставляла, они умышленно нарывались, искали встречи, блуждая по окрестным звездным системам. Случай показать силу выдался в 3014 году – отыскалась крупная база чужаков, охраняемая боевыми станциями. С линейного крейсера во всех возможных диапазонах в двоичном коде было передано сообщение, что атака является акцией возмездия за тот самый давний инцидент, после чего эскадра открыла огонь на поражение, уничтожив как противника, так и сам планетоид.

С технической точки зрения это можно было бы назвать «межцивилизационной войной», но похоже, чужаки мигом осознали, что связываться с новой силой, появившейся в их галактике, будет себе дороже, и никаких ответных мер не приняли – наоборот, с того дня не-люди делали вид, словно норикианских кораблей, иногда появляющихся в радиусе полусотни световых лет от их мира, вовсе не существует. Военные Норика в свою очередь также поддерживали холодный нейтралитет, избегая прямых стычек и не приближаясь к колонизированным чужаками планетам.

Что еще? В Магеллановых Облаках обнаружили нематериальную цивилизацию млекопитающих-эмпатов – эти существа развивались по «дарвиновскому» типу и внешне напоминали маленьких обезьянок. Их сразу отнесли к гуманоидному типу и решили не беспокоить, оставив на планете автоматические зонды-наблюдатели Университета, взявшего на себя ответственность за исследования – ученые мужи опасались, что прямое вмешательство и непосредственный длительный контакт нанесут разумному сообществу непоправимый ущерб, слишком чужды были люди для безобидных лемуров.

Граульфианцы предполагали, что в отдельных мирах наблюдается развитие протоцивилизаций, сиречь групп живых существ, обладающих зачатками коллективного или индивидуального разума (наподобие дельфинов Земли), на этом сведения о «зеленых человечках» исчерпывались. Не так много, но и не мало – значит, старинные предположения оправдались, и у людей во Вселенной есть собратья и конкуренты…

– …И как после этого понимать слова капитана и господина Гофера о неких разумных тварях, которые якобы обитают в меркурианском океане? – Я повернулся к Нетико. – Заметил, в инфосети миров Конвенции и на портале Университета нет никаких упоминаний о не-человеческой цивилизации Меркуриума? Или о ней действительно ничего не знают, или Университет умело скрывает эти сведения. Зачем, вот вопрос?

– А затем, что после обнародования эдакой сенсации на Меркуриум сбегутся толпы ученых со всех ближайших планет и в сотню раз больше любопытных, – не задумываясь ответил ИР. – Последних, впрочем, немедля выгонят – ты саму Конвенцию и прилагающиеся к ней нормативные акты прочитать удосужился? Что там говорится о возможном общении с чужаками? Правильно: навязчивости не проявлять, изучать щадящими методами, в их жизнь не вмешиваться. Инструкция разработана подробная. А это означает, что граульфианцы в один момент потеряют эксклюзивные права на работу в системе Меркуриума и поставят под угрозу огласки проект «Легенда».

– Все-то ты знаешь. – Я покачал головой. – Но объяснение правдоподобное. Узел с Меркуриумом завязан такой, что вовек не распутаешь. Если только этот узел не разрубить. Последствия опять же непредсказуемы.

Доступная информация – это замечательно, но кроме ознакомления с жизнью миров Конвенции на Кирене меня интересовало и нечто другое. Пожив на Меркуриуме, я убедился, что без средств личной защиты выжить на неофеодальной планете будет сложно, особенно принимая во внимание мой нынешний двусмысленный статус. В комплект спасательного оборудования «Эквилибрума» входил плазменный пистолет «Штерн», который я постоянно ношу с собой, но хотелось чего-то поувесистее и поубедительнее.

– Понятия «черный рынок оружия» здесь не существует, – объяснил лейтенант Гофер, к которому я обратился за консультацией. – Любой товар доступен, главное – уплатить за него. Водородную бомбу вы, разумеется, не купите: Конвенция строго ограничивает оборот средств массового поражения, они находятся только в ведении правительств отдельных планет, продажа частным лицам запрещена. Герцог, что вы хотели бы приобрести? Выбор широчайший, но за эксклюзивными моделями придется отправиться непосредственно на планету-производитель, а это долго и накладно…

– Требуется нечто наподобие индивидуального компактного телохранителя, – ответил за меня Нетико. – К сожалению, будущее непредсказуемо, может статься, что я в нужный момент не смогу находиться рядом со Стефаном фон Визмаром.

– Нетико! – воскликнул я. При одной мысли о расставании с симбионтом мне стало нехорошо.

– А что? – Андроид посмотрел на меня озадаченно. – Необходимо предусмотреть все возможные вероятности. Именно поэтому оставь глупые мысли о кинетической винтовке, боевом костюме или другом тяжелом вооружении и сосредоточься на предложенном мною варианте: незаметное, но в то же время донельзя эффективное личное оружие, оснащенное подобием искусственного разума. Господин лейтенант, на Кирене возможно отыскать что-либо похожее?

– Конечно, – кивнул Гофер. – Через два часа я освобожусь и мы прогуляемся в юнонианское коммерческое представительство, это недалеко от гавани…

К вечеру я стал обладателем почти невесомого стального разомкнутого обруча, который следовало носить на шее, смотрелся он точь-в-точь как излюбленные готийцами витые гривны. По виду – обычнейшее мужское украшение, без изысков, в светлый металл вплавлены две янтарные капли, стилизованные под пчелок длиной с фалангу пальца. Обошлась «гривна» в полтора килограмма золота, принесенного с собой, покупка исчерпала резервы моего личного счета на карточке и пожрала значительную часть средств лейтенанта Гофера. Последний ненароком заметил, что за такие деньги можно было бы купить атмосферно-космический челнок, правда без вооружения.

Юнонианцы с полуслова поняли, что именно требуется уважаемым клиентам. Новейшая модель? Извольте взглянуть, технические характеристики отвечают высочайшим стандартам. Обычно такие игрушки используют весьма обеспеченные люди. Что умеет делать? О, многое!

– Я теперь сам себе кажусь примитивной паровой машиной, – вполголоса сказал Нетико после подробного знакомства с шедевром умельцев Юноны-II. – Втулка-поршень-насос, пых-пых, поехали… Насколько просто и насколько гениально! Это уже не примитивные и устаревшие нанотехнологии, юнонианцы работают на квантовом уровне! С ума сойти, упрятать термоядерный реактор в чип размером с маковое зернышко…

С такой гривной и впрямь не страшен никакой серый волк. Устройство-телохранитель способно автоматически создать поле, которое остановит любой материальный объект с небольшой массой, зафиксированный в радиусе полукилометра и движущийся по направлению к человеку с опасной скоростью, превышающей тридцать пять километров в час. Пуля, стрела или дротик попросту срикошетят от возникшего энергетического «кокона».

Далее: предупреждение и защита от ионизирующего излучения или направленных микроволн. Спецрежим «боевой ситуации», когда поля экранируют и отражают плазменные и лазерные разряды. Удержание в «коконе» запаса воздуха на четверть часа при попадании в агрессивную среду – от вакуума до воды. Моноволоконная осмотическая маска, выбрасываемая в случае опасности.

При наличии физического противника – человека или животного – активируются «пчелки», «янтарные» вставки покидают материнский носитель, левитируют и поражают врага направленными высокоэнергетичными импульсами.

Любые системы связи – от линии Планка до широкополосной. Я сразу попросил настроить прибор на андроида, Нетико получил сигнал и ответил: микропроектор гривны создал перед моим лицом объемное изображение андроида.

Добавочно: типовой набор детекторов (движение, общая масса объекта, биомасса, направление, энергоактивность и так далее), определитель параметров окружающей среды, навигатор, способный определить местоположение в любой из известных звездных систем по рисунку созвездий. Управление прибором – мысленное или тактильное, путем касаний. «Вам придется потренироваться», сказал менеджер юнонианской фирмы, смотревший на меня с нескрываемым интересом: вероятно, он впервые видел представителя «старого человечества». Интересоваться и допытываться, откуда на Кирене появился обычный homo sapiens, не стал, нарушение этики.

В финале нам объявили, что гарантийный срок эксплуатации устройства – пятьдесят стандартных лет. Стоит «пассивный телохранитель» очень дорого.

Дорого, так дорого. Я и лейтенант Гофер скупиться не собирались. Я откровенно побаивался за свою нежную шкурку, которую на Меркуриуме способна всерьез попортить какая-нибудь зубастая тварь, а Гофер был свято уверен, что на потомка Визмаров никаких трат не жалко. Подозреваю, что лейтенант выложил со своей кредитки куда больше, чем сказал нам; что такое несколько сотен граммов золота за столь удивительную вещицу?

– Далеко не во всех мирах Конвенции ходят настоящие деньги или используется золотой эквивалент, – приоткрыл часть секретов межзвездной экономики Гофер, отвечая на мои навязчивые расспросы. – Наличные в обороте только в провинциях наподобие Кирены. Но если обменяться с юнонианцами частью закрытой и не известной доселе информацией, можно получить солидную скидку. Забудьте, вас это ничуть не касается – сведения о Меркуриуме я предпочитаю держать при себе, а ведь Свободные Торговцы бывают во многих мирах и многое знают, такова наша профессия…

– Как всё сложно, – не преминул съехидничать Нетико. – Сфера деятельности Ганзы, оказывается, гораздо шире, чем я предполагал? Ввоз незаконных товаров на Меркуриум – только часть бизнеса?

– Часть, – преспокойно кивнул Гофер. – Наиболее важная. Господин Нетико, я же не спрашиваю вас о взаимоотношениях внутри сообщества «Птолемей», об иерархии искусственных разумов или внутренних конфликтах цивилизации ИР? Или вы готовы настолько довериться?

– Не готов, – беззаботно отозвался Нетико. – Каждый имеет право на тайны. Но позвольте задать последний вопрос, господин лейтенант артиллерии: неужто все аферы вы проворачиваете на старомодном парусном корабле? Не верится!

– Мы – морской народ, – хмыкнул Гофер. – Отвечу «да». Во всех мирах. И во всех временах.

Услышав последнюю, особо выделенную голосом фразу, Нетико бросил на меня красноречивый взгляд. «Во всех временах» значит? С учетом возможности путешествий по временным потокам Металабиринта, ганзейцы могли забраться очень и очень далеко – это надо принимать во внимание…

Последний вечер на Кирене заканчивался – погрузка таинственных контейнеров в трюм «Громовержца» завершена, на готийских ладьях наблюдалось оживление, готовились ставить паруса. Красноватая звезда двойной системы уже зашла, ее бело-фиолетовая спутница медленно уползала за горизонт, резко отмеченный гладью мрачного негостеприимного океана.

Помощник Мильх и боцман Клаус вновь сопровождали корабли готийцев – никто, кроме них, не умел провести судно через точку сингулярности. Менее чем через час мы вернемся на Меркуриум.

Мы с Нетико оставались на мостике – я почти перестал бояться, а ИР продолжал безуспешные попытки разгадать, как естественно эволюционировавшие организмы (а вовсе не электронный сверхразум!) подчинили себе пространство и время…

На этот раз переход не был для меня шокирующим событием – из сумерек Кирены «Громовержец» вынырнул в рассвет Меркуриума. Восходящее солнце слева по борту, погода отличная – легкий бриз, море спокойно.

Корабли готийцев появились из пустоты спустя минуту и заняли привычное место в строю: на четверть километра позади и чуть правее.

* * *

Поскольку на Кирене мы пересмотрели условия договора с капитаном Вольфом – устный контракт найма был заменен соглашением о взаимном сотрудничестве, – офицеры «Громовержца» стали непринужденнее в речах и не отговаривались туманными, ничего не значащими фразами: на любой вопрос следовал вразумительный и полный ответ.

При благоприятном ветре мы должны были оказаться у берегов Гельвеции спустя десять-одиннадцать дней, Вольф предполагал ненадолго задержаться в гавани Торгау, прояснить обстановку на материке и уже затем идти на юг, к проливу, во внутреннее море. Порт принадлежит Остмарку, там непременно будут находиться несколько военных кораблей королевского флота, однако нравы на Гельвеции попроще – Свободных Торговцев, не нарушающих закон открыто и не замеченных в пиратстве, никто не тронет.

– Так было раньше, – сказал капитану Нетико. – Времена изменились, возможно остийские командиры получили другой приказ. Досмотр «Громовержца» вызовет множество неприятных вопросов.

– Пусть попробуют, – усмехнулся Вольф. – На нашей стороне морское право, но если и буква закона не подействует, будем бороться иными методами… Нет, вряд ли остийцы пренебрегут сложившимися традициями, Ганза сама по себе, они сами по себе. Вдобавок новости из метрополии доходят на Гельвецию с большим опозданием. Другое дело, если за время нашего краткого отсутствия на планете произошло нечто совсем невероятное и Совет Первых использовал для оповещения местных властей информационную сеть центров наблюдений Университета. Такое случалось во времена мятежа Визмаров.

Первые шесть дней плавания прошли спокойно, единожды в отдалении были замечены паруса – капитан определил, что мы видим торговое судно, идущее встречным курсом на северо-восток, к побережью Моравии. Кратчайшая морская трасса, связывающая два континента, оживленной вовсе не выглядела, что немало озадачивало Вольфа и помощника Мильха: лето заканчивается, разгар сезона! Вскоре начнутся осенние шторма, нам должны встретиться минимум семь-восемь кораблей! Это настораживает.

Закончилась неделя от выхода с Кирены. Нетико разбудил меня ранним утром, сообщив, что судно оказалось в полосе абсолютного штиля, ни единого движения воздуха. «Громовержец» и готийцы дрейфуют по океанскому течению, медленно относящему нас к северу – ладьи могли бы идти на веслах, но только не корвет.

– А знаешь, что самое странное? – взглянул на меня Нетико. – Еще до рассвета капитан неожиданно объявил общую тревогу, весь экипаж на ногах. Готийцам просигналили встать борт о борт и держаться как можно ближе к «Громовержцу». Я никакой внешней угрозы не замечаю – атмосферное давление не меняется, значит ждать резких перемен в погоде и сильной бури нет оснований. Других кораблей поблизости не наблюдается, возможность неожиданного нападения исключена. Одевайся, меня не оставляет скверное предчувствие.

– С каких это пор искусственный разум начал «предчувствовать», а не прогнозировать события на основе глубокого анализа?

– Переобщался с людьми. Поторопись…

Весь офицерский состав «Громовержца» собрался на мостике, лица озабоченные и хмурые. Паруса убраны, хотя по логике следовало бы ловить малейшее дуновение ветра.

– Что стряслось? – Я тронул капитана за плечо. Вместо обычной подзорной трубы в руках Вольфа был темно-серый визор со встроенным радаром и лазерным дальномером.

– Пока не знаю, – сквозь зубы процедил капитан. – Но уж точно ничего хорошего. Наши приборы будто сбесились, больше часа показывают незнамо что – спонтанные изменения гравитационного поля в локальных областях, сейсмическая активность на океанском дне, подъем холодных масс воды с большой глубины на поверхность. Эпицентр приблизительно в семидесяти милях к югу. И еще этот проклятый штиль – дурной знак.

– Почему?

– Вспомните, ваша светлость, что я недавно говорил о непонятных явлениях в океане Меркуриума. Явлениях, неразгаданных нами за столетия. Пример перед вами – никто из Торговцев прежде не видел ничего подобного.

– Я, признаться, вовсе ничего не вижу, – ответил я и, приложив ладонь козырьком ко лбу, оглядел горизонт. Бескрайняя водная гладь, ни единого облачка, солнце начало припекать, несмотря на раннее утро.

– И тем не менее, – недовольно буркнул Мильх. – Принюхайтесь.

– Озон, – подсказал Нетико. – Содержание озона в воздухе впятеро против нормы. Предположительно…

Что именно предполагал ИР, осталось неизвестным, поскольку неподалеку от корабля шарахнуло так, что я едва удержался на ногах. Уши заложило.

Молния. Гигантская, толстая, как столетнее дерево, зеленая молния, извергнутая океаном и метнувшаяся в небо. По воде пошли пузыри, хотя разряд ударил минимум в полукилометре от корвета.

– Очень эффектно. – Я расслышал заинтересованный голос Нетико. – Триста мегаватт, по моим оценкам. Капитан, вы хотите сказать, что электрические явления подобного типа в меркурианских морях – дело обыденное?

– «Океанская гроза», – потрясенно выговорил Вольф. – В морском фольклоре можно отыскать смутные упоминания. Я раньше не верил – так ведь не бывает!..

– Привелась возможность убедиться лично, – сказал Нетико. – Глядите, снова!

Необычная гроза закончилась очень быстро: я насчитал шесть мощнейших разрядов, сопровождавшихся пушечными ударами грома. Затем все стихло, однако далеко на юге вдруг появилась неясная полоска – внизу темно-синяя, наверху ослепительно-белая.

– Приливная волна, последствия подводного землетрясения, – незамедлительно определил Мильх. – Здесь волна не представляет большой опасности, только вблизи побережья. Мы развернуты к волне носом, запросто «перепрыгнем» через нее. Не рискуйте лишний раз, герцог, возьмите страховочный конец…

Старший помощник перебросил мне тросик с карабином, его следовало прицепить к поясу. Тишина штиля уступила место низкому гулу, волна приближалась стремительно, вставая стеной – ее гребень был выше мачт корвета. Зрелище жуткое, но капитан выглядел невозмутимо, вероятно не впервые сталкивался с возникающими в океане цунами.

Водяная масса подбросила «Громовержца» к небесам, затем корабль ухнул вниз, за гребень волны, на краткий миг появилось ощущение невесомости. За первой волной шли несколько меньших – я подумал, что из космоса этот катаклизм выглядел подобно расходящимся по озерной глади кругам от брошенного в воду камня.

На юго-востоке образовалась туманная дымка, на поверхность океана словно бы легло огромное облако – готов поклясться, несколько минут назад его не наблюдалось! Был различим приглушенный грохот, облако подсвечивалось изумрудными, синеватыми и темно-малиновыми сполохами: «гроза наоборот» продолжалась далеко в стороне. Начал подниматься ветер.

– Чертовщина, иначе и не скажешь, – ворчал капитан, поднося к глазам визор. – Допустим, мы наблюдаем природную энергетическую активность – эти явления отмечаются во время извержений наземных вулканов, подводные выбросы лавы – не исключение. Глубины в этом районе немалые, до восьми миль; каким образом молния, пусть даже трехсотмегаваттная, преодолевает такую немыслимую толщу воды?

– Это решительно невозможно, – подтвердил Нетико. – Выдвигаю более приемлемую версию: разряды искусственные. Точнее, их порождает некий объект – неважно, механический или живой, – находящийся близко к поверхности. Сонар когда последний раз проверяли?

Мильх обменялся с лейтенантом понимающим взглядом. Оба бросились к трапу, мы с Нетико вслед.

Технологический комплекс, расположенный на корме «Громовержца», в маленькой каюте по соседству с капитанскими апартаментами, выполнял разведывательные и оборонительные функции: мониторинг окружающей среды, слежение за посторонними объектами, а в случае необходимости – управление огнем из корабельных орудий, замаскированных под обыкновенные пушки, высочайше дозволенные к использованию в меркурианских флотах Советом Первых. Полученные от средств наблюдения данные заносились в память псевдоразума, готового в любой момент дать людям отчет о событиях последних часов.

– Ерунда, – яростно замотал головой старпом, просмотрев выкладки управляющего комплексом ИР. – Бред, бессмыслица и злонамеренная ересь! Машина попросту сломалась!

– Разрешите взглянуть. – Нетико аккуратно подвинул Мильха в сторону. – Никто не против, если я подключусь к системе и проведу диагностику? Тогда и выясним, сломана ваша аппаратура или нет. Откровенно говоря, мне и самому не верится… Лейтенант, будьте любезны, снимите блокировку с приемопередающего устройства, временно я беру управление на себя.

Хватило двух минут. Андроид подтвердил: показания точны, никаких ошибок или сбоев. Старпом, да и мы с Гофером отвесили челюсти.

– Четырнадцать миллионов тонн? – слабым голосом спросил лейтенант и зачарованно повторил: – Живое существо массой четырнадцать миллионов тонн?? Объемом в двадцать два кубических километра? Кошмар.

– Тем не менее это правда, – развел руками Нетико. – Сопоставляя массу и объем, можно предположить, что плотность наблюдаемого объекта – вернее, объектов – сравнительно невелика. Или они способны произвольно менять плотность вещества, из которого состоят, в зависимости от глубины, на которой находятся… Ближайший к нам объект в настоящий момент движется по направлению восток-северо-восток со скоростью около восемнадцати узлов, расстояние до поверхности океана семьсот метров. Еще двое левее курса, двадцать три градуса, их сопровождают пять значительно меньших существ. Что вы говорили о левиафанах, господин Мильх?

– Ошибаетесь, – уверенно ответил помощник капитана. – Это все, что угодно, но только не левиафаны! Они маленькие!.. Э-э… По сравнению с этими монстрами, разумеется!

– Шкипер Вольф именовал левиафана «суперчудовищем» длиной до полутора километров, – напомнил я. – Якобы из глубин поднимаются наверх только детеныши… Вдруг мы имеем дело со взрослыми особями? Пьезоэлектрические органы, опять же – отсюда и молнии. А?

– Мой юный друг, – проникновенно сказал Нетико. – Та здоровенная штуковина, что совсем недавно проплыла под днищем «Громовержца», больше напоминает линейный корабль норикианских военно-космических сил. Всего лишь напоминает, ибо она втрое тяжелее и впятеро больше любого из построенных в мирах Конвенции крейсеров-гигантов и авианосцев! Взгляните, биосканер создал приблизительную реконструкцию объекта…

Моргнула голографическая проекция. В синеватой сфере плыло подсвеченное нежно-розовыми лучами существо, отдаленно смахивающее на кальмара – тяни-толкая. Длинное уплощенное туловище почти правильной прямоугольной формы, восемь длиннющих тентаклей – четыре вытянуты вперед по ходу движения, еще четыре прямо назад. Из «спины» вырастает острый гребень вроде акульего плавника.

– Размеры определены достаточно точно, – пояснял Нетико. – Тело симметричное – тридцать один с четвертью на четырнадцать километров. Щупальца до двадцати километров, вертикальный плавник – пятьсот метров. Поднимись зверь ближе к поверхности, мы обязательно увидели бы гребень. Если верить сканеру, организм неоднороден, более плотные ткани сочетаются с желеобразными. Словом, все до единого сухопутные чудовища Меркуриума рядом с нашим новым знакомцем – блохи на слоновьей шкуре!

– Сопоставим, – нахмурился Мильх. – Под утро произошло землетрясение на морском дне, так? Не исключено извержение подводного вулкана или даже нескольких – под нами зона разлома, тектонические явления здесь не редкость. Допускаю, что чудовища, стараясь избежать непосредственной опасности, немедленно ушли с глубины, но почему тогда их не разорвало при резком перепаде давления?

– Они умеют регулировать внутреннее давление организма и быстро адаптируются к внезапно меняющимся условиям, – предположил Нетико. – Откуда мы знаем, вдруг кессонная болезнь для этих гигантов не страшнее насморка? Неприятно, но потерпеть можно! Давайте оставим в стороне занимательную зоологию, господа. Помощник Мильх, не могли бы вы посоветовать капитану сменить курс и обойти данный район стороной? «Громовержец» для монстров – не крупнее пылинки, скорее всего они нас попросту не заметили, однако необходимо соблюдать предельную осторожность. Если учесть необычные способности этих существ, они могут случайно сжечь корабль или раздавить его щупальцами. Приборы свидетельствуют, что два монстра на юго-востоке всплыли на поверхность, размерами они не уступят иному острову!

– Если эти жутковатые чудеса будут продолжаться, «Громовержец» к завершению плавания будут напоминать плавучий приют для умалишенных, – заключил Мильх. – Сюрприз за сюрпризом, и с каждым разом все неприятнее!

Как показало будущее, старший помощник оказался безупречно прав.

* * *

– …В прежние времена возникало множество теорий относительно эволюционных процессов на планетах с различной внешней средой, – говорил ИР, уставившись в потолок. Давно стемнело, мы поужинали в офицерской кают-компании, не переставая обсуждать утреннее происшествие, затем я и Нетико отправились к себе. – Некоторые из них подтвердились. Тебе никогда не попадались на глаза сведения о протопланктоне с Минервы? Это газовый гигант в системе Гакрукс, сто двадцать световых от Сириус-Центра. По счету Содружества, исследования проводились в 2492 году.

– Не увлекался ксенобиологией.

– Зря. В свете недавних событий было бы о чем поразмыслить. Представь: титанический одноклеточный организм с плотной белковой оболочкой, основа жизни – метан, азот и частично углерод. Размножение, как у всех примитивных созданий – делением. По размерам «дирижабли» Минервы значительно уступают обитателям меркурианского океана – всего-то полкилометра в диаметре. Зато налицо признаки развития, самой настоящей эволюции: за полстолетия наблюдений у «дирижаблей» следующих поколений были замечены изменения в кожном покрове – они выбрасывали лоскуты-паруса, позволявшие перемещаться в воздушных потоках, оболочка меняет цвет в зависимости от освещенности и поглощает солнечные лучи, накапливая тепло, существа издают инфразвук, позволяющий стае совместно мигрировать… Кто знает, может быть, через несколько миллионов или миллиардов лет эти одноклеточные превратятся в высокоорганизованные существа?

– А при чем тут морские страшилища Меркуриума?

– «Дирижабли» косвенно подтверждают возможность существования сверхкрупных организмов на других планетах, причем вовсе не обязательно на газовых гигантах. Троих мы наблюдали сегодня, а вот их сопровождающие оказались теми самыми левиафанами, о которых Вольф и господин лейтенант нам все уши прожужжали. Что я тебе рассказываю – сам видел…

Да уж, видел. Следуя рекомендации Нетико, капитан взял к юго-западу, обходя поднявшихся из бездны гигантов стороной, но один из левиафанов заинтересовался нашим кораблем и готийскими ладьями, три часа преследуя нас буквально по пятам – иногда расстояние до монстра не превышало половины морской мили.

Вольф слегка нервничал, однако виду старался не показывать: опыт столетий мореплавания свидетельствовал о том, что гиганты на суда не нападают, не видят в них добычи. За кормой «Громовержца» чернело покрытое наростами туловище левиафана, то погружавшегося, то снова всплывавшего, рождая огромные волны.

Выпросив у капитана визор, я разглядел чудо-юдо во всех подробностях: это не рыба и не головоногий моллюск вроде университетских кракенов; скорее всего, неизвестная людям эволюционная ветвь. На изредка появлявшейся из-под воды широкой «морде» больше десятка белесых мутных глаз, будто у паука, волнообразно изгибающиеся плавники идут вдоль вытянутого тела. Спина украшена четырьмя парами изогнутых «рогов» внушительной длины, между остриями проскакивают хорошо заметные яркие искры – генерирующие электричество органы. Два округлых рта, в каждый свободно войдет наш корвет. Зубов не видно, только подобие пластин китового уса. Существо малопривлекательное, особенно если помнить о его грандиозных размерах.

Наконец левиафан потерял к нам интерес, нырнул, а приглядывавший за сонаром матрос доложил, что чудовище резко взяло в сторону и отправилось обратно, к своим сородичам, кружившим около сверхтитанов.

Никаких опасных странностей в этот день больше не наблюдалось, хотя капитану и остальным это настроения не подняло: встреча с неизвестными доселе тварями оставила самое удручающее впечатление.

– Левиафан может оказаться личинкой гигантов, – продолжал умозрительные рассуждения Нетико. – Личинка всегда выглядит иначе, чем окончательно сформировавшаяся особь. Данное правило применимо к насекомым, но ведь левиафаны отнюдь не насекомые?

– Ты меня спрашиваешь?

– Не обращай внимания, я сейчас предпочитаю мыслить в «медленном времени», а лучше всего делать это вслух. Осваиваю человеческие привычки. Знаешь, что надумал?

– Нет, – апатично отозвался я. – Неприкладное умствование – вечное и неистребимое свойство искусственного разума.

– Грубостью ты от меня не отделаешься. Слушай внимательно: наши друзья убеждены в существовании некоего чужого разума, о котором ничего толком рассказать не могут – все доказательства сводятся к двум-трем непроверенным ментальным контактам, случившимся в прошлом, и к разработкам Риттера фон Визмара, якобы добившегося прямой связи с чужаками. В числе известных свойств ксеноморфов неторопливость, отсутствие агрессивности, направленной на другие разумные виды, и человека в частности, высокая биоэнергетика. Живут в океане. Кто сказал, что представители чужой разумной жизни непременно обязаны быть антропоморфными и вообще обладать пленительной внешностью? Соображаешь?

– Бр-р-р! – Я решительно замахал руками. – Нетико, тебе противопоказано слишком много думать! Левиафаны? И эти… здоровенные? Рехнулся?

– Приведи доводы против, – улыбнулся андроид.

– Доводы «за» тоже крайне сомнительны!

– Заметь, я ничего не утверждаю, а только даю волю фантазии. Умствую, как ты неудачно выразился. Вдруг мы видели домашних любимцев чужаков или, например, их сельскохозяйственную скотину? Или они используют гигантов в качестве источников энергии – живая электростанция, не требующая никаких затрат и технического обслуживания! Или это цепные псы, охрана, способная защитить от любой опасности! Биологическое оружие? Пятую, десятую и сотую версии приводить?

– Хватит, – сдался я. – Скажи, у искусственных разумов есть душа? В библейском понимании термина?

– Точно нет. Мы устроены по совершенно иному принципу, чем люди.

– Странно. А мне кажется, будто в тебя переселился дух какого-нибудь из самых знаменитых психов прошлого.

– Надеюсь, не маркиза де Сада? Между прочим, великий физик Нильс Бор утверждал, что идея становится гениальной, только если в ней есть доля сумасшедшинки. Чем ты опять недоволен? Меркуриум непредсказуем! Если на планете живут настоящие оборотни, то почему исключаются разумные левиафаны? Не может быть потому, что не может быть никогда? Смешно!

– Оборотни созданы искусственно умниками с Граульфа, которым следовало бы руки оторвать за такие эксперименты! А мы говорим о существах, эволюционировавших естественным путем – от протоплазмы до супергиганта размером с город!

– Вот тебе показательный пример, Фома неверующий: в двадцатом веке по счету от Рождества, когда появилась «синтетическая биология», то есть искусство программирования и создания виртуальной жизни – взаимодействующей, накапливающей информацию и самовоспроизводящейся, никто не мог подумать, что несколько десятилетий спустя произойдет эволюционный прорыв. Из примитивных программ – от компьютерных вирусов до сложно организованных виртуальных систем – внезапно выросло новое разумное сообщество, обитающее в многомерном виртуальном пространстве и «быстром времени». По большому счету я значительно более чужд как людям вообще, так и в отдельно взятом случае тебе лично, нежели океанские зверюги. Они живые по-настоящему, как ты или твой обезьяний предок, а я – не совсем. Нематериальная информационная цивилизация, программно-кодовое существо, не имеющее материального воплощения, живущее на созданном человеком носителе. – Нетико похлопал себя по груди. – Три примера бесконечного многообразия – ты, я и левиафан. Очень разные, но объединенные одним: разумом.

– Ты уверен? – хмыкнул я. – Насчет левиафана?

– Не знаю. Однако в последнее время я всегда оказывался прав – статистика в мою пользу… Ложись спать, поздно уже. Я пойду на мостик, сейчас вахта лейтенанта Гофера – лишние глаза и руки ему пригодятся.

– По-прежнему нехорошее предчувствие?

– Неверно. Осознание опасности. Не забудь перед сном активировать защитные функции гривны – зря, что ли, деньги тратили?

* * *

В течение последующих двух суток «Громовержец» и готийские ладьи уверенно шли к побережью южного континента, не встречая никаких препятствий – чудовища сгинули в бездне, попутный ветер не стихал, природных катаклизмов не отмечалось. Встречные или идущие нашим курсом корабли как и прежде отсутствовали, капитан Вольф не уставал повторять: это дурной признак – произошло что-то серьезное.

Что именно? Неизвестно. ГаваньТоргау могли закрыть по приказу губернатора колонии или военных, у берегов Гельвеции бушует продолжительный шторм, случилось землетрясение, рядом с городом расположены два вулкана… Гадать нет смысла, увидим – до суши осталось всего ничего, завтра утром должны показаться вершины горного хребта, рассекающего материк.

Напряжение не спадало. Я успел свыкнуться с мыслью, что наше путешествие закончится неизбежной бедой – больше всего тяготило ожидание, я начал догадываться, каково приходится приговоренным к смертной казни. Нетико, видя мое подавленное настроение, больше не пытался упоминать о своих «предчувствиях» и часами пропадал в «тайной каюте», наблюдая за океаном. Возвращался неразговорчивым и мрачным, чем еще больше вгонял меня в депрессию.

– Рассказывай, – не выдержал я. – Не могу смотреть на твою унылую рожу. Какими гадостями порадуешь на этот раз?

– По большому счету ничего особенно страшного не происходит. Просто я никак не могу сообразить, что конкретно регистрируют приборы корабля. Там внизу, – Нетико указал пальцем на пол каюты, – течет своя, невидимая людям и весьма бурная жизнь. В любом из подобных Земле или Сириус-Центру миров океан беспокоен – теплые и холодные течения, огромные массы воды перемещаются, мигрируют миллионы рыб и планктон. Добавим сюда изменения рельефа дна, дрейф континентов, приливы и отливы, вызываемые тяготением спутников планеты, и так далее до бесконечности. Однако на Меркуриуме в глубинах творится бог знает что. И мне кажется, эти процессы управляемы.

– То есть как? – изумился я.

– Нарушаются все мыслимые законы гидрографии: стационарные холодные линзы в теплых слоях воды, крупные плотные объекты, «висящие» на расстоянии трех-пяти километров от поверхности, – это не живые твари, детекторы биомассы молчат. Почему они не падают на дно? Странные тепловые вспышки: неожиданно появляется сфера большого диаметра, температура воды в которой на десяток градусов выше, чем в окружающих пластах, – каково? Живой плоти также хватает с избытком. Косяки рыб ходят по одним и тем же маршрутам, будто рыбу кто-то пасет…

– Не забивай голову всякой ерундой, – посоветовал я. – У нас несколько другие задачи.

– Неужели не понимаешь, что загадки моря наверняка тесно связаны с событиями на суше? Площадь меркурианского океана огромна, в нем могут обитать не десяток-другой левиафанов и гигантских чудищ, а тысячи. Или миллионы. Многочисленная раса, управляющая морской экосферой, примерно как и люди в развитых мирах – вы прокладываете новые русла рек, строите дамбы, вырубаете или, наоборот, выращиваете леса, разводите коров и овец… Разумно предположить, что если разумные существа освоили океан, то они вполне способны изменять среду обитания в соответствии со своими требованиями!

– Опять фантазируешь? – вздохнул я. – Господи, хоть бы поскорее оказаться на суше! Надоело чувствовать под ногами не твердую землю, а раскачивающуюся палубу!

– Завтра на рассвете, – пообещал Нетико. – Мы меньше чем в пятидесяти милях от северного берега Гельвеции. Надеюсь, ветер не ослабнет.

Тем вечером мне не спалось, я засиделся до глубокой ночи – дочитывал взятую у лейтенанта Гофера печатную книгу по истории Меркуриума. Сочинение на архаичном немецком языке, с множеством малопонятных оборотов, длиннот и нравоучений, обязательных в эпоху махрового неофеодализма. Книга помогла мне разобраться в хитросплетениях местной политики – ничего нового в этой области меркурианцы не изобрели. Столетиями шла отчаянная борьба за лучшие земли и ресурсы, менее удачливые народы оттеснялись на север, к тундре, наиболее прогрессивные и населенные королевства расширяли границы, поглощая соседей – никакого гуманизма, никакой корректности, побеждает сильнейший. По сравнению с Меркуриумом, иные миры Конвенции покажутся образцами цивилизованности и благополучия.

По моим ощущениям, было около трех часов ночи, Нетико отсутствовал – потребности в сне у искусственного разума не было, организм андроида никогда не испытывал усталости. Прогуляться, что ли, на мостик, проверить, как дела? Корабль идет ровно, слабая килевая качка меня почти не беспокоит, гривна-телохранитель сигналов об опасности не подает. Подышу свежим воздухом и попробую заснуть…

Небо беззвездное, затянуто подсвеченными багровыми облаками – красноватая луна Волка к середине ночи поднимается в зенит, отсюда и тревожный отсвет. Мерцают топовые огни «Громовержца» и масляные лампы, вывешенные на мачтах лодей. Ветер холодный, пускай мы давно миновали северный тропик и вошли в приэкваториальную область.

– Одного тебя здесь не хватало, – неприветливо проговорил Нетико, завидев, как я поднимаюсь по короткому трапу квартедека. – Лучше бы ты спал, честное слово!

– …Смотрите, опять! – перебил андроида старший помощник и вытянул руку, указывая в сторону левого борта и чуть вперед по ходу движения корвета. – Гораздо ярче, чем в прошлый раз!

По черной воде пробежала цепочка изумрудных вспышек, послышался неясный гул – будто работала турбина оснащенного мотором судна. Мне показалось, что на глубине зажглись несколько десятков мощных прожекторов. Свечение начало медленно угасать, но тотчас мелькнули еще несколько огней прямо по курсу – малиновых, желтоватых, синих и ослепительно алых.

– Никогда раньше не видел эдакого фейерверка, – признался капитан Вольф. – Биолюминесцентный эффект наблюдается у некоторых разновидностей планктона, особенно в южных морях – волны переливаются синевато-зеленым, красивое зрелище. Но сейчас… Это нечто новенькое.

– Я поддерживаю связь с псевдоразумом «тайной каюты», – добавил ИР. – В ближайшем радиусе нет никаких крупных объектов, живых или искусственных. И в то же время энергетическая активность в верхних слоях воды невероятно высока. Глубины небольшие, всего сто двадцать метров, полагаю – континентальный шельф.

– Нет-нет, – отрицательно покачал головой Мильх. – Граница шельфа Гельвеции проходит приблизительно в двадцати пяти – тридцати милях от побережья. Вы ошибаетесь, господин Нетико.

– Я не могу ошибаться, – упрямо сказал андроид. – Сонар и эхолот исправны, на собственные сенсоры я тоже не жалуюсь. Дно медленно поднимается, уклон примерно двенадцать градусов. Суша поблизости.

– Чепуха, – бросил капитан. Взялся за планшет с картами, предъявил: – Мы находимся здесь: примерно двадцать девятый градус северной широты, шестьдесят второй градус восточной долготы…

– Знаю, – кивнул Нетико. – В этом районе нет никаких островов. И тем не менее глубина под килем уже девяносто метров.

– Биосканер? – быстро спросил Гофер.

– Стандартный фон, дно предположительно каменистое, слой органических отложений. Объяснить причины свечения я не в состоянии.

– Мне это не нравится, – твердо сказал Вольф. – Боцман, объявляйте боевую тревогу. Мильх, передайте готийцам сигнал – подойти к «Громовержцу» на минимальное расстояние, держаться рядом. Господин лейтенант, займитесь своими прямыми обязанностями – полная готовность артиллерийских систем! Нутром чую, мы влипли, джентльмены, – происходит нечто невиданное. Поверьте мне как капитану с опытом в несколько столетий…

Такие меры предосторожности, по моему мнению, были излишни – материального, зримого противника поблизости не наблюдалось. Поверим интуиции капитана: если он чувствует угрозу, то лучше перебдеть, чем недобдеть.

По сложившейся (и неприятной для меня) традиции светлейшему герцогу Визмару предложили спуститься в каюту – настоящие мужчины сами справятся с возникшими осложнениями, а вам следует поберечь себя, мы отвечаем за вашу жизнь…

Я взбунтовался: сколько можно выносить такое обращение?! Да, я никакой не homo novus, а самый банальный homo sapiens с жалкими сорока шестью хромосомами, меня легко убить, мои ткани не регенерируют, я не умею дышать в воде и не обладаю многими другими способностями «измененного человечества»! Но я требую равноправия – если ввязались в общую авантюру, значит и рисковать будем вместе!

– Не кипятись. – Нетико вытянул руки ладонями вперед в успокаивающем жесте. – Прошу об одном: от меня ни на шаг! Понял? Переведи телохранителя в «красный режим», абсолютная защита… Да не нужен сейчас тебе пистолет, балда! Спрячь!

Я послушно отправил свой «Штерн» обратно в кобуру, спрятанную под курткой.

«Громовержец» внезапно преобразился. Оказывается, архаичное парусное судно могло похвастаться не только «тайной каютой»: в мачты и корпус были вмонтированы прожектора – матросы отодвинули деревянные задвижки, узкие бело-голубые лучи рассекли окружающую корабль мглу. Раскрылись орудийные порты, но расчеты на пушечных палубах отсутствовали, работала хитрая автоматика. Я снова подумал о том, как сильно рисковали Свободные Торговцы, используя на Меркуриуме запрещенные технологии. И насколько ганзейцы удачливы – за неполную тысячу лет их ни разу не поймали за руку.

Океан сиял бесчисленным множеством огней. Радужная феерия продолжалась – мне казалось, будто наши корабли идут над покрытой слоем воды сказочной сокровищницей, полной огромных самоцветов. Тихое гудение нарастало, появилась едва ощутимая вибрация: положив ладонь на фальшборт, я ощутил, как дерево мелко подрагивает. По мачтам и снастям поползли огни святого Эльма – холодный огонь струился вдоль рей, опутывал искрами паруса, бестелесные светлячки ползали по палубе и одежде людей. Изумительное представление – мы будто оказались в центре огненного вихря.

Прошло несколько минут, капитан Вольф пока не отдавал приказа спустить паруса – корвет двигался со скоростью около шести узлов, готийцы шли рядом, почти борт в борт.

– Ничего не понимаю, – быстро сказал Нетико. – Дно резко поднимается! Сорок метров… Тридцать… Двадцать два! Десять! Капитан, берите лево на борт!

Вольф не успел. «Громовержец» тяжко вздрогнул, ударившись форштевнем о твердь. Корабль накренился, я услышал треск ломающейся обшивки корпуса.

Я, разумеется, смертно перепугался – тонем! – что вполне простительно, морские путешествия не входили в число любимых мною видов отдыха. В космосе стократ безопаснее, надо очень постараться и обладать феноменальной неудачливостью, чтобы столкнуться с астероидом или загнать судно в кометное поле! Экипаж корвета и офицеры панике не поддались – дело, можно сказать, житейское, налетели на мель, и не такое случалось. Да вот только мель донельзя необычная…

Пока капитан распоряжался, отправляя судового плотника и аварийную команду в трюм определить размер повреждений, а боцман и первый помощник восстанавливали порядок на палубе, я успел оглядеться. «Громовержец» лег на киль с небольшим дифферентом на правый борт, внизу бурлила вода, стремительно уходящая в темные каверны «суши», покрытой неким подобием светящегося желе – толстый слой студенистой массы, остро пахнущей гнилыми водорослями, рыбой и йодом.

– Потрясающе, – только и выговорил Нетико. – Даже не спрашивай, что оно такое – не знаю и сомневаюсь, что хочу знать. Это, конечно не земля и не остров…

Прокатился устрашающий гул, вновь появилась вибрация, над мерцающей огнями равниной поднялись колоссальные столбы пара и мелких брызг – настоящие гейзеры. Нас окатило теплым, почти горячим дождем, на мои губы попало несколько капель, и я внезапно понял, что вода пресная, с сернистым привкусом. Что делается, подумать только!

– Нетико, помнишь, ты говорил о каких-то «плотных» неорганических объектах, находившихся в толще воды между дном и поверхностью? – быстро проговорил я. – А если…

– Что – если?! – обозлился ИР. Нетико редко позволяет себе проявлять эмоции, значит его крепко озадачили события этой ночи. – Представляешь, какого размера должна быть эта штука, если детекторы корабля посчитали ее океанским дном?

– Но ведь ты сам видел – она всплывала! Мы думали, что приближаемся к побережью, а на самом деле Нечто поднималось из глубин и корвет теперь лежит на его поверхности! Вероятно, оно вскоре начнет погружаться, своего рода «блуждающий остров»!

– Блуждающий остров? Хорошее определение… Держись!

«Громовержец» начал заваливаться на борт. «Суша» быстро изменялась: многоцветные пятна исчезли, свечение померкло, отдельные сполохи наблюдались только на вершинах редких конусообразных возвышений. Полупрозрачный студень начал расступаться, вокруг начали вспухать несколько десятков здоровенных «пузырей», с хлюпом лопавшихся и открывавших черные, похожие на кратеры провалы. Мне почудилось, будто возле края ближайшего к нам отверстия (его диаметр превышал два метра) шевелится некое живое существо, неразличимое в полумраке.

– Фиксируется движение, неидентифицированные живые существа, – сообщил телохранитель. От гривны оторвались пчелки-левитаторы и заняли позицию над моей головой.

Послышался шум моря – его ни с чем не перепутаешь. В свете прожекторов было видно, как налетает прилив, вода наступала с трех сторон. Надеюсь, пробоина в обшивке корвета невелика и мы не затонем немедленно – в конце концов, остаться на плаву позволят водонепроницаемые переборки, а до побережья Гельвеции совсем недалеко, как-нибудь дотянем! В крайнем случае переберемся на «Гери» и «Фреки», готийцы вроде бы не получили никаких повреждений.

Корабль выровнялся, началась качка, яростно кипели белые от пены волны.

– Герцог, если в будущем решитесь написать мемуары, – проорал капитан, пытаясь заглушить рев воды, – упомяните это приключение! Для начала вас непременно высмеют – такие явления раньше не фиксировались и описаны не были! Войдете в историю исследований Меркуриума, а мы, как свидетели, подтвердим!..

Я хотел было ответить, что с таким образом жизни надо думать не о мемуарах, кресле у камина и мирной старости в родовом замке, а побыстрее договариваться с хорошим гробовщиком. Не успел: левитаторы громко, почти как настоящие пчелы, вжикнули и мгновенно переместились на несколько метров в сторону, выпустив несколько синих плазменных разрядов. Раздался хлопок, какой-то крупный предмет рухнул в воду рядом с бортом корвета.

– Ах ты мразь… – рявкнул обычно сдержанный на резкие выражения Нетико. – Капитан, это уже не шутки! Берегись!

Последний возглас был адресован простецам, находившимся на верхней палубе. Зрение меня не подвело, да и синапсы гривны-телохранителя безотказно определили врага. Из кратеров блуждающего острова выпрастались загадочные твари: я разглядел, как над водой взмыла черная округлая тень, описала в воздухе крутую параболу, за ней другая, третья. Эллипсоиды начали «раскрываться» перед падением на палубу корвета – несколько суставчатых щупалец по краям панциря, две пары клешней, будто у краба, острейшие «гарпуны», которыми зверюги проламывали палубный настил, только щепки полетели.

Готийцы попали под удар в первую очередь, существа атаковали «Фреки» не с воздуха, а запросто перебрались через борт, подобно огромным паукам. Моментально завязался бой – варвары не собирались сдаваться и страха не испытывали. Сородичи Зигвальда встретили противника клинками и пиками, им не привыкать биться с чудовищами. На корме «Гери» тоже началась свалка – вопли, мелькание мгновенно зажженных факелов, державшихся наготове как раз на случай внезапного нападения, щелчки арбалетов.

Левитаторы реагировали только на угрозу, направленную исключительно на хозяина гривны, помочь экипажу «Громовержца» я был не в состоянии. Можно кинуться в самую гущу схватки, начавшейся на палубе, но… Боязно!

Нетико отобрал у меня пистолет и перевел его в режим точечного разряда – очень опасно, судно деревянное, может начаться пожар.

– Сиди тут! – рыкнул ИР. – Капитан, черт вас побери, у матросов есть личное оружие? Палашами с этой дрянью мы не справимся!

– Винтовки только в контейнерах, в трюме, не успеем распаковать! В моей каюте хранятся два лазерника!

По моей коже поползли щекочущие змейки, статическое электричество – включились активные защитные поля телохранителя, в тот же миг я был отброшен в сторону могучим ударом, упал не получив и царапины; снова мелькнули тонкие молнии высокотемпературной плазмы. Очутившегося на мостике зверя разорвало в клочки, фонтаном разлетелись капли темной крови.

По сравнению с ночью Тройного затмения, пережитой мною в поместье Зигвальда, здесь было стократ страшнее. Море, поврежденный корвет, купленные в Бьюрдале амулеты на хищников никак не реагируют, значит Университет Граульфа к появлению на свет крабообразных тварей непричастен, до берега по морским меркам рукой подать, но для обычного человека сорок миль – умопомрачительное расстояние, кролем или баттерфляем не доплывешь…

События развивались по самому неблагоприятному сценарию. Что творилось на ладьях готийцев, я мог только гадать: похоже, ладьи относило ветром к югу. Яростные крики матросов-простецов стихали, на палубе оставалось все меньше живых людей.

Нетико понял, что используя «Штерн» он лишь увеличит число жертв среди экипажа, и кинулся на пытавшегося прорваться к мостику зверя с голыми руками – андроидов серии Т-101 делали на совесть, один такой искусственный организм превосходит силой и ловкостью сотню людей. Прожектора «Громовержца» внезапно моргнули и погасли, отказ энергосистемы. Неужто твари пробрались в «тайную каюту»?

Нетико отроду был существом твердо уверенным, что интеллектуальные способности ИР намного превосходят человеческие, а получив материальное тело и вовсе загордился – безупречный разум, существующий в «быстром времени», и отличный биомеханический организм ставили представителя машинной цивилизации на много ступеней выше людей, будь таковые людьми «новыми» или обыкновенными. Честное слово, лучше бы Нетико чуть поскромничал и спокойно жил в маленькой коробочке ПМК, прицепленной к моему рукаву или хранящейся в кармане! Тогда он был бы избавлен от случайностей!

На моих глазах андроид завалил чудовище «на спину», то есть на овальный панцирь, разжал клешню, ухватившую Нетико за бедро, и вырвал ее, но везение от ИР отвернулось – зверь вывернулся, отпрыгнул, выставил вперед свои «гарпуны» и налетел на андроида всей массой, ударив двумя остриями под грудину. Лезвия вышли со стороны спины, проткнув Нетико насквозь.

Чудовище и мой злосчастный симбионт ударились о фальшборт, проломили его и шумно рухнули в воду. У меня сердце в пятки ушло – теоретически андроида Т-101 уничтожить почти невозможно, он прекрасно чувствует себя в космическом вакууме, при давлении в десятки атмосфер или в любой газовой среде, но плавает как топор: весит эта модель три сотни килограммов, всему виной тяжеленный металлический эндоскелет…

Не знаю, что со мной случилось. Кратковременное помешательство, я не осознавал, что делаю. Вскочил, подобрал отброшенный Нетико пистолет, отжал клавишу предохранителя. Над ночным морем распустился веер непрерывного разряда, зашипели столбы пара.

– Стой, псих!

Левитаторы на нападение не отреагировали – телохранитель не воспринимал конфликты между людьми как непосредственную угрозу хозяину. ИР гривны полагал капитана Вольфа моим другом и не стал бы вмешиваться до тех пор, пока командир корабля не начал бы палить в меня из мушкета или кидаться с ножом, – летающие пчелки перехватили бы пулю, а самого агрессора утихомирили парализующим разрядом.

– Ты что творишь? – Вольф выбил пистолет из моей ладони и саданул прямо в переносицу увесистым кулачищем. Хрустнуло. Сознание померкло, я успел заметить, как над палубой взвились языки оранжевого огня. – Мы побеждаем, идиот! Спалишь всех к чертям собачьим!

Тут капитан от всей души приложил меня головой прямиком о штурвальное колесо, и я потерял сознание.

* * *

Было очень жарко, солнце било в глаза. Ужасно болела правая скула, дышал я ртом – ноздри, как выяснилось, были залиты засохшей кровью.

– Вроде очнулся, – голос лейтенанта Гофера. Как всегда уверенный и чуточку насмешливый.

– Прекрасно, – отозвался старший помощник. – Извольте вылить на его светлость ведро воды, способствует пробуждению.

Вода была очень кстати, я чувствовал, что поджариваюсь – палило беспощадно. Гофер помог сесть. Оказывается, я валялся на сложенном в несколько раз парусе.

– Где… – удалось издать лишь невнятное мычание. – Ох, как хреново-то… Что происходит, господин лейтенант?

– Пока – ровным счетом ничего, – холодно сообщил Гофер. – «Громовержец» прочно сидит на камнях в двух милях от Торгау. Помощи ждать не приходится, спускаем шлюпки. Готийцы потерялись, отстали от нас ночью. Погибло больше половины команды. Вашими стараниями корвет едва не отправился на дно, пожар тушили два часа. Желаете взглянуть на живописные окрестности? Для начала благоволите умыться, у вас все лицо в крови.

…Побережье Гельвеции было затянуто черным дымом. За сплошной непроглядной полосой угольного марева, застилавшей пляжи, силуэты городских зданий и густые тропические леса, угадывались холмы, коричневые скалы и пологие горы с отблеском снега на вершинах.

– Нет больше Торгау, – сказал господин Мильх. – И прошу вас, герцог, не задавайте лишних вопросов. Не время.

Глава девятая Пятый рассказ Николая Крылова ТЕОРИЯ ЗАГОВОРА

Дольни-Краловице.

22 августа 3273 г. по РХ

Терпеть не могу политику – дело грязное, бесчестное и требующее особого склада ума. Однако давным-давно я услышал такую фразу: «Если ты не займешься политикой, политика займется тобой». Никогда бы не подумал, что в один далеко не прекрасный день мне доведется принять участие в подготовке государственного переворота и чужеземного военного вторжения в ставшую родной Верхнюю Моравию.

Впрочем, давайте не будем забегать вперед – постараюсь рассказать о стремительных изменениях в нашем незавидном положении строго в хронологическом порядке.

С рассветом 22 августа уютный, тихий и по-средневековому красивый Дольни-Краловице представлял собой весьма плачевное зрелище. Облака не разошлись, было пасмурно, над крышами тянулись дымные полосы от прогоревших очагов пожаров. Несносно воняло гарью и жженым волосом, примешивался мерзейший запах паленой плоти. Колокола стихли, только когда наступили утренние сумерки.

Город обычно оживает с восходом солнца, а то и пораньше: начинается суета в пекарных лавках, без свежего хлеба не обойдешься. Открываются городские ворота, пропуская явившихся затемно простецов из окрестных деревень – они привозят на рынки свежую зелень, мясо, битую птицу и муку. Открываются магазины, собираются студенты школы Святого Августина, колледжа Ордена Иезуитов и Академии изящных искусств – учебных заведений, где постигают знания не только меркурианская молодежь, но и гости с других миров: планета всегда славилась развитой гуманитарной наукой, ради этого Совет Первых решился на послабление режима строгой изоляции и допустил на Меркуриум несколько сотен людей-инопланетян.

Мы с десятником Бартом и паном Стеклы вновь поднялись на донжон, оглядеться. Движения на улицах не отмечается, людей и повозок нет. Город словно вымер.

– Число погибших неизвестно, – сказал господин сотник гвардии. Нервно потер подбородок. – Но я не думаю, что твари истребили всех и каждого. Люди сидят по домам, осмелятся выйти на белый свет еще не скоро. Нельзя допустить беспорядков или мародерства. Все устали, но ничего не поделаешь – придется отправить в город гвардейские разъезды, посты на площадях, тройная охрана у ворот. Объявить на день-другой военное положение…

– Вы начальник, вам решать, – проворчал я. – Отправляйтесь к его светлости, князь Якуб ввиду особой ситуации обязательно даст вам полномочия… Учитывайте, что некоторые чудовища могли остаться в столице, волшебство алхимиков не смогло убить всех тварей. Да что я вам говорю – вы, пан Стеклы, не хуже меня знаете, как поступить!

Мое самочувствие оставляло желать лучшего. Пальцы на левой руке сильно обожжены, несколько швов на голени порвались, поясницу ломит – падение в витрину аптеки все-таки не обошлось без последствий. Ясно, что организм справится, полная регенерация займет несколько часов. Однако я могу понадобиться пану Стеклы – если гвардия столкнется в городе с очередным воплощенным кошмаром вроде монстра, уничтоженного на Бондарной улице, без алхимика не обойдешься: пан Щепан или пан Михаловец «полевой» работой заниматься не станут, я тут один такой сумасшедший.

Нет-нет, надо отдохнуть. Часик, не больше.

В Башне Алхимиков вовсю шли восстановительные работы – домовитый Гинек пригнал шесть простецов с хозяйственного двора, реквизировал доски и начал приводить лестницу в надлежащий вид. Вежливо пожелал хозяину доброго утра, словно ничего и не произошло.

Я зашел в лабораторию, вскрыл окованный железом ящик, нашел завернутые в тонкий пергамент пастилки – сжевал сразу три. Граульфианский стимулятор подстегивает процесс восстановления тканей, улучшает клеточный обмен и кровоток в капиллярах.

В комнате снял сапоги, размотал портянки. Поморщился. Ткань пропитана сукровицей, шов выглядит безобразно. Ладно, ерунда, не на лице же – к вечеру заживет, а шрам через три месяца навсегда исчезнет.

– Подними меня через два стандартных часа. – Я постучал по удавовскому браслету. – Фиксируй все передвижения в радиусе пятидесяти метров. Появится нечеловек, буди немедля.

– В отслеживаемом пространстве находится не-человек, – моментально информировал псевдоразум. – Предположительно лошадь.

– Идиот, – фыркнул я. – Надзор за нестандартными формами жизни.

– Принято.

Меня вырубило, словно ключик повернули. Никаких снов, мягкая тьма.

– …Поднимайтесь, пан Николай. – Браслет при всем желании не сможет трясти меня за плечо. Значит, человек. – Возьмите, выпейте.

Я и глаз открыть не успел, как мне в руку сунули холодную глиняную кружку. Разведенное колодезной водой ягодное вино, судя по запаху. Вкусно, отлично освежает. Сколько времени прошло? Час, полтора?

Пан Богуслав Барт уселся на застеленную тканым ковриком лавку возле кровати. Наклонил светло-русую голову, посмотрел внимательно.

– В городе неспокойно. – Это было первое, что сообщил десятник. – Князь и пан Стеклы вывели на улицы латников и кавалерию. Бунт. Не самый опасный и массовый, но именно бунт. Ничего подобного в Дольни-Краловице никогда не было. Никогда, понимаете, пан Николай?

– Давай в будущем на «ты». – Кряхтя, я уселся на кровати, подоткнув под спину подушку. Университетский препарат подействовал, я свеженький, будто после курорта. – Ваша баронская милость не против?

– Ничуть, – согласился Барт. – Давайте… Гм… Давай начистоту. Что ты говорил утром о людях, которые могут помочь? Там, в кордегардии?

– Долго рассказывать, – вздохнул я. – Для начала объясни, что происходит в городе?

Я предполагал, что события прошедшей ночи вызовут немалое возмущение: люди платят подати в княжью казну, на их деньги содержатся армия и полиция, которые никак себя не проявили – да и не могли проявить по большому счету. Барт сообщил, что ближе к полудню власти мобилизовали всех лекарей, содержателей аптек и провизоров, город разделили на участки – следовало обойти каждый дом и выяснить, сколько людей пострадало и погибло. Точных сведений пока нет, однако, по имеющимся донесениям, обнаружено больше сотни трупов благородных и сто семьдесят простецов.

Сожжено девятнадцать зданий. Усиленные гвардейские разъезды отыскали и истребили несколько тварей, укрывшихся в подвалах и сараях. Тихий мятеж начался, когда люди слегка отошли от шока, открылись двери церквей: горожане устремились на площадь, к кафедралу. Большую роль сыграли священники, они первыми подняли главные вопросы – кто нас защитит? Кто виноват в происшедшем? Толпа начала шуметь, площадь перед святой Маргаритой оцепила конная гвардия. Приказ разойтись выполнен не был, невзирая на объявленное военное положение.

Невероятные слухи распространялись с быстротой молнии. Поговаривали, будто князь Якуб погиб вместе со всей семьей, что в лесах вокруг Дольни-Краловице остаются тысячи монстров и с наступлением темноты ужасы повторятся – надо, мол, побыстрее убираться из города! Но куда? Где теперь безопасно?

Стихийный митинг перед кафедралом к середине дня может закончиться беспорядками, которых так опасается пан Стеклы, но пока возмущенные и насмерть перепуганные жители столицы договорились лишь до того, что следует выбрать нескольких уважаемых граждан и отослать депутацию в замок – выяснить, какие решения примет светлейший. В конце концов, следовало бы отправить гонцов в Карлштайн, к самому королю – просить о немедленном вспомоществовании войском! Княжество Верхняя Моравия давало вассальную присягу престолу Карлштайна, его величество обязан внять просьбам подданных! Особенно если учитывать, что княжья гвардия не справляется.

По приказу пана Стеклы въезд и выезд из города на время запрещены. Его светлость распорядился открыть государственные продовольственные склады и продавать продукты по ценам вдвое ниже обычных – это необходимо до поры, когда снабжение Дольни-Краловице полностью восстановится. Нескольких гонцов отправили по окрестностям вызнать, что происходит в расположенных поблизости селах и крупных дворянских усадьбах. Словом, машина власти работала, пускай и со скрипом.

– Не надо путать суетливость с оперативностью, – проворчал я, выслушав слова фон Барта. – Главное, не спешить – только дров наломают. Прежде всего надо успокоить население…

– Каким образом? – Десятник в упор посмотрел на меня. – Что нам принесет следующая ночь? Новые жертвы? В таком случае завтра каждый дворянин возьмется за меч и вооружит своих простецов. Они быстро найдут виноватых: князь, гвардия, полиция и, разумеется, проклятые алхимики – я был на площади, там уже поговаривают, будто дорогие гостюшки с Граульфа могли навлечь беду своими богомерзкими опытами…

– О, черт, – выдохнул я. – Представляю…

– Численность гвардии – сто пятьдесят человек, – напомнил Богуслав. – Из них в строю неполная сотня. Шестьдесят полицейских на весь город. Две центурии армейской пехоты. И всё. С такими силами сдержать толпу будет сложновато… Нам требуется помощь извне.

– Это пан Стеклы тебя прислал?

– Нет. У меня своя голова на плечах.

– Массовые нападения тварей всегда были однократны, – задумчиво сказал я. – Монстры обычно не возвращаются – сокрушающий удар, потом долгое затишье.

– Времена изменились, – мрачно ответил Барт. – Ни в чем нельзя быть уверенным.

– Депеша, пан Николай. – Дверь приоткрылась, объявился Гинек, сжимавший в руке небольшой, в половину ладони конвертик желтой бумаги. – Приказано передать лично в руки.

Я сорвал печать, развернул листок.

«Немедленно приходите. Вас проводят. Юлиуш Озимек».

– Ты сейчас свободен? – Я повернулся к гвардейскому десятнику. В голову пришла весьма неожиданная мысль, попробую ее реализовать.

– А что?

– Прогуляемся в гости к одному человеку, поговорим.

– На пост заступаю с четырех пополудни. Успеем?

– Успеем.

Возле Башни Алхимиков меня ожидали четверо – знакомые физиономии, этих дворян я видел вечером после несостоявшегося покушения, они сопровождали пана начальника тайной службы. Одеты неброско, обычные горожане.

– Десятник Богуслав фон Барт, – представил я своего спутника. – Пойдет со мной.

Верзилы посмотрели озадаченно-недружелюбно, но перечить не решились. Старший молча кивнул.

Неспокойствие на улицах Дольни-Краловице было ощутимо: ведущие во дворы ворота доселе закрыты, на углах заграждающие проход деревянные рогатки, охраняемые встревоженной и угрюмой городской стражей. Рынки не работают, магазины и таверны заперты, горожане передвигаются только группами по несколько человек, у каждого второго при себе клинок или самострел. Детей совсем не видно, сидят по домам.

Площадь, на которой почти две тысячи человек бурно обсуждали вечные вопросы «что делать?» и «кто виноват?», мы обошли десятой дорогой – незачем рисковать. Около светло-зеленого двухэтажного здания, принадлежащего ведомству пана Озимека, усиленная охрана: конная гвардия при полном вооружении и головорезы «тайной стражи». Ставни на окнах (насколько я знаю, они не деревянные, а металлические, только снаружи обшиты покрашенными досками) не распахнуты, здание смахивает на маленькую крепость.

– …Насчет пана Барта распоряжений не было, – отрезал помощник Озимека, господин Готтов, встретивший нас в дверях. – Извините.

– Без него я никуда не пойду. Так и передайте.

Готтов одарил меня взглядом, способным на расстоянии расплавить кавалерийскую кирасу, и скрылся в темноте коридора. Объявился через пять минут.

– За мной.

В доме мрачно, окна закрыты, освещение скупое – несколько ламп. Знакомая парадная лестница, на верхней площадке, перед дверьми кабинета два простеца с клевцами, оружием простым, но при ударе в голову способным насмерть поразить и дворянина.

– …Вина не предлагаю, нечего праздновать. – Пан Озимек встретил нас без единого намека на традиционное моравское гостеприимство. – Николай, объясните, что здесь делает молодой барон Барт?

– Я ему доверяю.

– Больше, чем мне?

– Больше, – нагло сказал я. – Поскольку знаю, чего ждать от господина десятника. Этой ночью видел его в бою, он сражался вместе со мной. А чего ждать от вас – доселе неизвестно.

– Присаживайтесь, коли так, – скривился пан начальник. – И постарайтесь внятно объяснить, чего нам ждать в ближайшем будущем? Завтра, через неделю, через месяц? К Рождеству?

– Завтра – не знаю, я не прорицатель и не астролог. Нападение может повториться при наступлении темноты, хотя вероятность этого низка. Точно знаю одно: атаки продолжатся. Когда придут холода и животные начнут массовую миграцию на юг, округа Дольни-Краловице может быть опустошена в течение шести-восьми недель. При активном сопротивлении – до пятнадцати недель. Это мои личные предположения, никто не знает, как произойдет в действительности.

– Выход? – коротко спросил Озимек.

– Никакого. Имеющимися в наличии силами мы не сможем защитить город, его жителей и тем более простецов в окрестных деревнях, от которых зависят бесперебойные поставки провианта. Зверья стало слишком много, чудовища размножаются, организованно бороться с ними невозможно.

– Даже если тебя съели, всегда есть два выхода, – неудачно отшутился Озимек. Построжал, нахмурился. – Пан Николай, вы серьезно? Ожидал от вас совсем других слов!

– Пожалуйста: начинать подготовку к эвакуации города. Бежать на юг. Только это поможет на год-другой, может и поменьше… Мы расположены слишком близко к Танвальдским горам, а возле Карлштайна пока спокойно. Пока.

– Исключено! Вы понимаете, о чем говорите? Эвакуировать тысячи благородных и десятки тысяч простецов? Когда не собран урожай, а прошлогодние запасы истощены? Заставить людей бросить свои дома, замки, угодья? Земли, на которых мы живем столетиями?

– Очень хорошо. – Я понимающе кивнул. – Вариант второй: королевская армия. Сообщим в Карлштайн, его величеству Рудольфу. Вдруг он согласится и пришлет дворянскую конницу? Что она будет делать? Гоняться за каждым отдельным монстром по чащобам и болотам? Мы имеем дело не с войском противника, а с природным явлением: новые биологические виды захватывают территорию, вытесняя и истребляя конкурента-человека. Никто не управится с этой заразой. Никто. По крайней мере, на Меркуриуме.

– А как же Граульф? – вздернул брови пан Озимек. – Вы нам не поможете?

– Боюсь, что нет, – ответил я, если и покривив душой, то самую малость. С технической точки зрения Университет способен уничтожить тварей собственного производства одним махом, но кто в ответе за «новых» животных, у которых отсутствует необходимый набор биоконтроллеров? – Как вы это представляете? Сплоченная армия алхимиков? Непобедимые отряды рыцарей в сверкающих доспехах, обвешанных магическими амулетами? Даже если Совет Первых разрешит, – а он никогда не даст своего позволения! – ничего не получится. Нас очень немного.

И тут я почти не соврал. Штат Университета – семь с небольшим тысяч человек, из них непосредственно тематикой Меркуриума занимаются от силы девятьсот, а «полевых работников» и того меньше: сто сорок…

– Матерь Божья, – только и сказал пан Озимек. Даже слегка побледнел; похоже, он и впрямь ожидал, что я приду и помогу решить все затруднения в единый миг. Ошибался бывалый служака!

Вошел господин Готтов, молча положил на стол начальника исписанную снизу доверху бумагу и снова исчез за дверью.

– Четыре деревни, – ничего не выражающим голосом сказал Озимек. – Четыре, понимаете? Сожжены дотла. Это доклад только от двух разъездов, успевших вернуться в город. Бойков, Сводин, Загорска, Цедыня… Выживших – единицы.

Поселок Сводин находился всего в двух милях севернее города. Княжеское владение, огромные выпасы, больше пятисот коров, оттуда всегда привозили молоко и телятину. Показательно.

– Число опознанных погибших дворян в Дольни-Краловице возросло до ста сорока семи, – продолжал читать вслух глава тайного ведомства. – Семнадцать пропавших без вести. Епископ вышел на площадь к народу, за призыв подчиняться властям его освистали… Гос-споди!

– Впереди очередная ночь, – иезуитски напомнил я. – Скорее всего, она будет спокойной, но если я ошибаюсь, назавтра ждите революцию. В городе много студентов, это публика неспокойная. Обыватели смертно боятся, торговля остановилась, гвардия в себе не уверена…

– Гхм, – громко кашлянул доселе сдержанный пан Богуслав, но я не обратил на него внимания.

– Страх – движущая сила любого народного возмущения, – продолжал втолковывать я. – А мы видим не простой страх, а настоящий ужас. Ужас перед непознанным, мистическим, дьявольским! Наиболее религиозные люди будут искать убежища в церквях, те, кто потрусливее, начнут прятаться в подполах или сбегут при первой возможности – как только власти откроют город. Понесут бациллу паники на юг. Остальные, если князь ничего срочно не предпримет – вы слышите, срочно, прямо сейчас, без отлагательств! – провозгласят в Дольни-Краловице республику и только из страха начнут расправляться с «виновными». Собственными согражданами, выдуманными колдунами и, конечно, с бездеятельной властью. Думаете, такое невозможно?

– Вполне возможно, – стараясь сохранять спокойствие ответил Озимек. – Не надо меня стращать, я пуганый и не такими, как вы… Значит, не можете предложить ничего стоящего? В таком случае я вас больше не задерживаю.

– Могу предложить, – решительно сказал я. – Если, конечно, вы забудете о существовании Совета Первого Поколения.

– Я служу князю, королю и подданным Моравии, – не раздумывая сказал пан Озимек. – Моя задача – хранить государство от потрясений. Совет? А что Совет? Чем он нам помог или чем поможет?

– Еретические мысли высказываете…

– Да плевать! – взревел шеф секретного ведомства. Нервы сдали. – Совет столетиями является эдаким пугалом для ворон – призраком, букой в шкафу! Все о нем знают, но никто не говорит! Вдруг его вообще не существует? Я давал присягу не Совету – а князю Краловицкому Якубу, да хранят его святая Маргарита и Господь наш! Тут люди умирают! Или говорите – или пошли вон, пан Николай с Граульфа!

Ну что ж, попробуем выложить карты на стол. Озимек хитер, но последние слова сказал искренне – он не за себя боится, а за тех, кого поставлен оберегать.

– У меня есть хороший друг, – осторожно начал я. – Не здесь. Очень далеко. На другой планете.

– И что же?

– Он – владелец этой планеты. Ну например, как отец господина фон Барта владеет своим баронством.

– Владелец планеты? – изумился пан Озимек. Меркурианцу такое понять сложно. – Целого мира?

– Именно. Это честный, добрый и ответственный человек, родился еще на Земле, равно как и я. Считайте – Первое Поколение. Он очень богат, у него своя армия – не такая, как здесь, а оснащенная машинами.

– Все равно плохо понимаю, как нам могут помочь машины, – заметил пан Озимек, но в его глазах мелькнула искорка заинтересованности. – Машина против демона? Не смешно.

– Не смешно, зато вполне возможно, – парировал я. – Вообразите себе механизмы, которые способны выискивать и уничтожать только и исключительно существ демонических? Никаких людских потерь, никакой крови. Пан Барт свидетель – с помощью такого устройства я уничтожил сильнейшего монстра на Бондарной улице, перед самым рассветом.

Десятник молча кивнул, подтверждая.

Я снял с запястья браслет, положил на стол. Приказал псевдоразуму:

– Покажи глобус Меркуриума.

Вспыхнул ярко-голубой конус, распадающийся на многоцветье тысяч тончайших лучиков, под потолком кабинета возникло объемное изображение планеты.

– Это не магия, это техника, – сказал я. – Очень сложная машина, обладающая возможностью мыслить почти как человек. За пределами Меркуриума такие широко распространены.

– К чему вы ведете? – перебил меня Озимек.

– Человек, о котором я говорю, может нам помочь. Военной силой. Не ущемляя суверенитета его светлости князя и короля, над принадлежащими им землями – как союзник.

– Сколько придется заплатить? – Меркурианцы не верили в бескорыстность, этот вопрос был вполне предсказуем. Отвечать придется соответственно.

– Вам дороже золото или человеческие жизни? Моему другу плевать на Совет Первых и Гвардию Небес, они для него ничего не значат. Другой вопрос: согласятся ли князь и высшие дворяне на появление чужаков и учтут ли возможный гнев Совета, который падет на тех, кто осмелится нарушить тысячелетние устои?

– Эти «устои» давно обесценились, – вздохнул пан Озимек. – Дольни-Краловице – университетский город, инопланетные ваганты знают, какова жизнь в других мирах и какова здесь. Частенько они смеются над нами, донесения ложатся мне на стол регулярно. Я умею делать выводы и наблюдать, Меркуриум отстал от цивилизаций других людей на многие столетия. Рассказывайте подробно. Перед тем как пойти к князю, я хочу знать все и желательно получить доказательства.

– Вы их получите, – убежденно сказал я.

Я попытался активировать линию Планка, но псевдоразум браслета сообщил, что сверхдальняя связь действует постоянно. Следовательно, Удав ведет непрерывноенаблюдение за событиями. Голограмма глобуса Меркуриума сменилась эмблемой Лация: золотой ликторской связкой с раскинувшим крылья орлом.

Полтора часа спустя пан Озимек смотрел на меня почти восторженно.

– Отправляйтесь в замок, – сказал он. – Я переоденусь в парадный костюм, нельзя же являться к его светлости в затрапезном… Только бы в городе ничего не произошло до нашей беседы с князем!

– Доволен? – спросил я у фон Барта, едва мы вышли на крыльцо. Конфиденты тайной службы ненавязчиво взяли нас «в коробочку»: охрана – дело святое.

– Выглядит как сказка, – откровенно сказал десятник, покачав головой. – Не верится!

– Ничего, уверуешь. Прибавим шагу, скоро два пополудни будут бить, а тебе вроде к четырем?

* * *

Очередной сюрприз ожидал меня у ворот замка – Вильрих фон Зоттау ожесточенно препирался с гвардейцами, категорически не желавшими пропускать в резиденцию светлейшего посторонних. Отсылки на то, что Вильрих прекрасно знаком с алхимиком паном Николаем, да и сам является особой королевских кровей, не помогали: у нас приказ! А будете возмущаться, господин хороший, придется отправить вас куда следует – для выяснения. Ступайте сударь, ступайте.

– Объявились наконец? – невежливо сказал я, тронув остийца за плечо. – Где вас носило, принц?

Вильрих обернулся и шепнул под нос заковыристое словечко, сделавшее бы честь любому запойному мусорщику из неблагополучного квартала Малоградец, что за Овощным рынком. Даром что племянник короля Остмарка, хоть и непутевый.

– Скажите этим олухам… – начал было Вильрих, но я жестом попросил его замолчать.

– Приказ есть приказ. Подождите меня здесь, я сбегаю к сотнику гвардии, попрошу его сделать исключение: сами понимаете, в городе события…

– Еще какие, – проворчал Вильрих.

Пан Стеклы дал разрешение, моего высокородного приятеля проводили в Башню Алхимиков. Гинек организовал горячий обед – гусь в подливе и вареные клубни с зеленью.

– Присоединяйтесь без стеснения. – Я указал Вильриху на лавку возле накрытого стола. – Не ел больше суток, голоден как волк.

– Потрясен вашей беспечностью, нашли время…

– Что же, с голоду умирать? Выпейте вина. Предстоит серьезнейший разговор, выше высочество. Только дайте слово дворянина, что не будете перебивать, а потом ответите на мои вопросы с предельной честностью.

– Как угодно, – пожал плечами остиец. – Вы наконец-то решились на откровенность?

– В виду недавних событий – да. Когда вернулись из Ополья?

– Второй день.

– Про Эльзбет знаете?

– Наслышан. – Вильрих посмурнел. – Кажется, я знаю, чьих рук это дело.

– Потом расскажете, мы еще вернемся к убийству пани Лоденицкой, тем более что дело близко касается нас обоих… Вы были правы, всё рушится, мы балансируем на самой грани.

– Рад, что наконец-то заметили.

– Злая ирония сейчас неуместна. Без вашего деятельного участия, принц, из неприятностей не выбраться. Грядут большие события. Значит, я могу вам полностью довериться?

– Я привык отвечать взаимностью друзьям. Если вы действительно считаете меня своим другом.

– Скорее, товарищем по несчастью. Держитесь крепче за что-нибудь, вот вам новость номер один: герцог Визмар вернулся на Меркуриум.

– Как?.. Что вы сказали? – У остийца глаза на лоб полезли. – Откуда это известно? Риттер фон Визмар?

– Нет, не сам герцог. Наследник. Несколько недель назад я виделся с ним и даже сопровождал в Морской замок. Вы и ваши сообщники входите в число приверженцев Визмара, я правильно догадался? Участвовали в давнем мятеже или косвенно его поддерживали?

– В общих чертах вы правы, – нейтрально сказал принц. – В самых общих. Расскажите в подробностях, в свою очередь обещаю ничего не скрывать.

На всякий случай я умолчал о некоторых деталях путешествия в Готию – например, о том, что наш незадачливый Степа не принадлежит к расе homo novus, такие секреты лучше придержать до поры до времени. В остальном я постарался держаться истины, обратив особое внимание на обнаруженные в замке Визмаров документы – карты Гельвеции в блокнотике с черной обложкой. Если Вильрих связан с мятежниками, он наверняка слышал об интересе старого герцога к побережью Анконы и странностях южного материка.

Принц слушал, затаив дыхание, не переспрашивая и ничего не уточняя. Изредка кивал, будто подтверждая мои слова.

– Описание замка точное, – заключил он. – Я бывал там, очень давно. Значит, вы оставили наследника в Готии?

– Вряд ли его станут искать в таком захолустье. Пока я не выясню, каковы намерения и планы у людей, держащих сторону Визмаров, о вашей встрече с ним и речи идти не может. Считайте меня доверенным лицом наследника. Ваша очередь говорить, принц. Итак?

– Не боитесь? Есть секреты, за которые платят жизнью. В случае, если события начнут развиваться по наихудшему сценарию, не пощадят и алхимика-граульфианца, не посмотрят на заступничество гильдии и влияние, которым вы пользуетесь…

– Очень страшно, – фыркнул я. – Те самые люди, которые убили Эльзбет из Лоденице, стреляли и в меня. Спасибо пану Озимеку, уберег. Вы очень вовремя скрылись из столицы, уехав в Градец Опольский, вас тоже поджидали – тайная служба князя потянула за ниточку, и ведет она в Остмарк. Покушения связаны с вашей деятельностью? Они убирают всех, с кем вы близко контактировали? Чьи интересы задеты? Совета?

– И Совета тоже. В последние десятилетия идет крупное столкновение нескольких групп меркурианской элиты. Первого Поколения, наиболее знатных и влиятельных дворянских семей, представителей крупнейших торговых домов, а также четвертую силу: весьма многочисленную, но небогатую прослойку поместных дворян, владеющих крошечными фьефами – последние молоды, далеко не каждый получает возможность проявить себя на государственной службе, большинство должностей заняты… Некогда крупные землевладения с появлением детей-наследников дробятся на более мелкие – каждому следует выделить участок. Людей все больше, естественная убыль населения отсутствует, подступает кризис: лет через триста свободными останутся только тундра да болота. Понимаете?

– Кажется, да, – согласился я. – Никогда не задумывался об этом аспекте меркурианской жизни.

– Очень зря. Молодежи некуда растрачивать накопленную энергию, мелкие свары между дворянами и даже войны не в счет. Бороться с угрозой перенаселения можно одним способом: отпустить желающих в другие миры. Готовить людей к этому, учить способам выживания, разрешить путешествовать по Металабиринту.

– Ловко, – присвистнул я. – Воображаю, каково мнения Совета Первых по данному поводу!

– Конечно, они и слушать ничего не хотят. Придет конец самоизоляции, значит обрушится и непрочная система общественных взаимоотношений, структура нашей субцивилизации изменится, а резких необратимых перемен они боятся больше всего. Едем дальше: недовольство среди молодежи зреет издавна, но сломать традиции, выступить против сложившегося порядка можно только организованно, обладая серьезным превосходством если не в числе, то в… кхм… вооружении. Напомню, что Риттер фон Визмар потерпел неудачу – общество тогда еще не созрело, а герцога выставили перед всей планетой эдаким кровожадным злодеем, захватчиком и мелким тираном, решившим потешить свое самолюбие. В то время как фон Визмар, человек очень одаренный и умный, видел проблему комплексно: развитие Меркуриума заходит в тупик, найти выход из которого будет очень и очень непросто. Остается одно: резать по живому.

– Вот герцог и резанул от души, – разочарованно сказал я. – Опередил свое время, так?

– Воистину. Тогда кризис лишь стоял на пороге, а сейчас он ворвался в дом, начав крушить мебель и бить хозяев… Гром грянул: зверье бушует, паника нарастает, люди уходят с севера, никто не знает, что именно делать, напряжение скоро выплеснется – и какую форму примет всеобщее выражение недовольства, лучше не гадать. История Земли, которую я изучал подробно, стараясь приобрести опыт и знания, пестрит не самыми оптимистичными примерами. Уяснили, к чему я веду?

– Не совсем. Одно верно: или экстренные реформы, или массовый бунт и война всех против всех на фоне природной катастрофы. Были утром на площади у кафедрала? Как впечатления?

– Это еще не бунт, но дело к тому идет. Слушайте внимательно: возвращение Визмаров ожидалось, к нему готовились. Совет Первых полностью себя изжил, старые королевские дома желают сохранить влияние, в свою очередь чахнет торговля и снижаются урожаи. Коммерсанты открыто говорят о снижении годового оборота почти на четверть, а это свидетельствует о скором обрушении экономики в Остмарке, Моравии и Лимбурге, северных государствах, на которые пришелся основной удар. Про Готию я и не упоминаю, за Танвальдскими горами творится сущая чертовщина, зиму готийцы вряд ли переживут. Именно поэтому меня беспокоит то, что наследник остался на севере, слишком опасно…

– Потом обсудим, что делать с младшим Визмаром. Ответьте предельно ясно: вы готовите новый вооруженный мятеж? Против Совета? И рассчитываете победить быстро, поскольку времени на длительную военную кампанию у вас нет? Каким образом? Вы сказали о «превосходстве в вооружении» – что имелось в виду?

– Приведу пример. – Вильрих расстегнул верхние пуговицы кожаного колета, вынул из-за пазухи небольшую блестящую вещицу и положил на скатерть. – Знаете, что это такое? Конечно знаете, вы же граульфианец…

Ох, ну ничего себе! Передо мной лежал портативный плазменный пистолет «Грендель». На рукоятке эмблема фирмы в виде отпечатка кошачьей лапы – Юнона-II, производство концерна «Физелер». Такой вещице на Меркуриуме взяться неоткуда! Неужто кто-то из наших алхимиков втихую занимается контрабандой? Да за такое убивать надо!

Вильрих, увидев мое вытянувшее лицо, криво усмехнулся:

– Большинство точек перехода на суше не действуют, – сказал принц. – За оставшимися ведется строжайшее наблюдение, вы сами рассказывали. Остается океан. Слышали о Свободных Торговцах?

– Немыслимо, – потрясенно выдавил я. – И давно вы с ними сотрудничаете?

– Со времен мятежа 3138 года. Визмар знался с гильдией Вольной Ганзы и прежде.

Увлекшийся Вильрих поведал мне крайне занимательную историю – окажись столь важные сведения в руках тайного ведомства любого крупного государства, гильдию уничтожили бы незамедлительно, любыми способами. Ганзейцев и прежде недолюбливали за излишнюю независимость, плохо укладывающуюся в рамки неофеодального менталитета меркурианцев, но после откровений его светлости я понял: эти ненормальные ходят по самому краю.

Во-первых, Торговцы нарушили строжайший запрет на перемещения по Лабиринту. Наши средства слежения поверхность океана не охватывают, только прибрежную полосу, оттого Университет и не получал информации о гравитационных возмущениях в точках перехода. Во-вторых, попран основополагающий закон «Большой Игры»: ввоз на Меркуриум высокотехнологичных устройств разрешен одним лишь граульфианцам и в строго ограниченных количествах. Совет Первых дополнительно разрешил нам построить резервную базу «Доннар» в Арктике – как раз на случай «непредвиденных ситуаций», но и только.

Между прочим, Гвардия Небес является непобедимой лишь потому, что противостоять ей на планете некому – против атмосферно-космического штурмовика, вооруженного лазерами с арбалетом, не попрешь. Но если в руках дружков Вильриха окажутся современные переносные средства ПВО, универсальные винтовки, генераторы полей и прочие юнонианские игрушки, остановить Гвардию не составит никакого труда. Про армии Остмарка или нашей Моравии я лучше умолчу – один «веерный» разряд, и конная сотня гвардейских кирасир попросту испарится!

– …Как погляжу, вы решительно настроены. – Я покачал головой. – Не боитесь, что донесу?

– Никто не поверит. А если и поверят – будет слишком поздно. Выступление в Остмарке назначено на сентябрь.

– И под какими же лозунгами? Каким способом поведете народ к всеобщему счастью?

– Лозунги мы только что обсуждали. Защитить людей от чудовищ. Отстранить от власти изоляционистов. Ликвидировать Совет. Если не управимся с монстрами самостоятельно, просить от имени Меркуриума помощи в других мирах.

– Последнее уже сделано, – отозвался я. – Да-да, не удивляйтесь. Считайте, что это моя бескорыстная помощь. От имени гильдии алхимиков.

«Воображаю, что сказали бы в Университете, услышав эти слова, – мимолетно подумал я. – В службе безопасности меня безо всяких „но“ и „если“ попросту выпотрошили бы, а бренные останки бросили на съедение собакам».

Пришлось в подробностях объяснить Вильриху смысл нашей с Удавом задумки и дополнительно рассказать о беседе с паном Озимеком, уже вовлеченным в заговор. Принц только руками развел:

– Фантастика… Собственная планета? Так не бывает!

– Вот видите, к чему привела самоизоляция Меркуриума? – ханжески сказал я. – Вы решительно ничего не знаете о ближайших и дальних соседях. Не имеете никакого представления о многообразии субцивилизаций.

– Не успеют, – приуныл Вильрих. – Минимум два месяца на подготовку? Переброска космических кораблей по Лабиринту займет еще несколько дней в объективном времени…

– Подготовка к масштабной операции требует времени, не спорю. Локальная акция вполне осуществима – если пан Озимек уговорит князя Якуба и светлейший направит через меня официальную просьбу о защите на Лаций, первые подразделения прибудут в Дольни-Краловице нынешним же вечером. Действующая точка сингулярности находится в нескольких милях от города. Не знали?

– Ого! – Принц вытер пот со лба ладонью, жест абсолютно плебейский. – Немедленно примчится Гвардия Небес!

– Чепуха. – Я махнул рукой. – Есть другая опасность, посерьезнее… Кстати, где вы остановились?

– Как обычно, на постоялом дворе Злой Клары.

– Надеюсь, никто не пострадал ночью? Я очень беспокоился за Клару и ее девчонок.

– Обошлось. Какая-то тварь залезла на чердак, но пробраться в дом не сумела. Хозяйка вооружила всех постояльцев ножами и ухватами с кухни. Боевая женщина.

– Вот и возвращайтесь к Кларе, передайте от меня привет. Ждите. Начнется самое интересное, я пришлю за вами Гинека, моего слугу, а скорее всего приду сам. И еще, принц: никому ни слова, ни намека. Даже если в городе находятся ваши друзья, участвующие в… ну… в запланированном мероприятии в Остмарке, будьте скромны. Пока не время открывать козыри.

– Можете на меня положиться, пан Николай. Мы теперь уже не товарищи по несчастью, как вы изволили выразиться. Мы государственные изменники и заговорщики, покусившиеся на святое: на «Большую Игру». Этого нам не простят.

– А никто о прощении и не просит, ваша светлость. Главное, не разрушить из лучших побуждений весь Универсум Меркуриума – мира уникального. Поверьте, другого такого нет. Частенько случалось так, что, вытравляя очевидное зло, люди не могли остановиться и начинали крушить все, что видят. История Земли от шумеров до Катастрофы тому подтверждение.

– Знаю, – кивнул Вильрих. – Надеюсь, мы остановимся вовремя.

* * *

Как и ожидалось, пан Щепан с ночи безвылазно сидел в центре наблюдений. Выглядел шеф скверно: мешки под глазами, нездоровая бледность, взгляд с легкой сумасшедшинкой. На центральный большой экран выведены сводки, полученные от прочих двадцати шести лабораторий, разбросанных по материку Скандза и единственной резидентуры Университета на Гельвеции. Большинство значков красные и золотистые, зеленых или синих всего пять. Режим кризисной ситуации.

– Двадцать две массовые атаки в полосе от шестьдесят пятой до сороковой параллели, – убитым голосом сообщил пан Щепан. – Мы, Градец Опольский, Любомеж, Костелец-над-Римавой. В Остмарке – Премниц, Шельдау, Майрхофен, твари замечены в остийской столице – Регенсбурге. То же самое в Готии и на островах Грюнзее. И мы ничего не можем поделать!

– Университет? – коротко спросил я.

– Инцидент расследуется, – сказал Щепан. – Представляешь? На все мои призывы о помощи ответ простой: инцидент расследуется! Я добился одного, Граульф в ближайшие дни пришлет специалистов для отлова «новых видов»… Они там окончательно спятили! Категорически запретили любую самодеятельность, даже активное сопротивление! Больше того, эскадра фрегатов с Норика ушла с орбиты Меркуриума и совершила внутрисистемный прыжок за пояс Койпера! Никаких объяснений не последовало!

У меня с языка едва не сорвалось, что «объяснений» от университетских бонз на этот счет никогда и не появится: похоже, Удав добился своего. Командование ВКС Норика не стало выводить «Гепардов» из системы, но убрало боевые корабли подальше от планеты. Разумный компромисс, вроде бы фрегаты здесь, соглашение с Граульфом не нарушено, но и просьба принцепса удовлетворена.

Мне неизвестно, на какие рычаги надавил Удав и каким образом договорился с норикианцами, однако факт налицо: они дали понять, что чинить препятствия не собираются. Отлично, хоть одна хорошая новость!

Позиция Университета оставалась для меня сущей загадкой: на Граульфе прекрасно понимают, что «Легенда» рушится на глазах, во время недавних бесед в деканате мне открыто говорили: руководители проекта серьезно озабочены происходящим, но поступающие на Меркуриум директивы этому прямо противоречат!

Заговор в самом Университете? Исключено! Ошибка, искреннее заблуждение? Возможно, но маловероятно. Или так было задумано изначально, много столетий назад – что для нас значит время? Да об этом и думать не хочется!

Я быстро обрисовал пану Щепану, каково пришлось жителям города минувшей ночью, рассказал о чудовище с Бондарной, в ответ получил очередной заряд самых черных ругательств. Шеф был маловменяем, особенно если учитывать усталость и десятки «красных меток», которыми была окружена карта прилегающей к Дольни-Краловице местности. Чудовища никуда не ушли, всего лишь затаились до ночи…

Ой-ой-ой, это уже очень серьезно – окрестности густо населены, множество беззащитных деревень и хуторов, город к обороне не готов, в этом у меня была возможность убедиться лично.

– Никуда не уходите из Башни Алхимиков, – попросил я пана Щепана. – Лучше вообще не покидайте бункер, Гинек принесет поесть. Сколько времени? Без четверти пять? Прошу вас, что бы ни случилось, не торопитесь с докладом на Граульф.

– Это почему? – Шеф воззрился на меня страдальчески.

– Увидите.

Я вихрем взлетел по винтовой лесенке наверх.

* * *

Обстановка ухудшалась с каждым часом, и граульфианские твари были виновны в этом лишь косвенно. Оцепление вокруг святой Маргариты прорвано – гвардия получила приказ оттеснять толпу, но оружие не применять ни в коем случае, не хватало только новых смертей! Погромов и грабежей не отмечено, благородным этого не позволяет дворянская честь, простецам – генетически заложенная схема поведения. До поры до времени, конечно.

Народное возмущение возглавил епископ Дольни-Краловице Беренгар – его высокопреподобие, поначалу освистанный, а затем безоговорочно принявший сторону паствы, возглавил шествие к княжьему замку: святая Мать-Церковь от имени народа требовала от власти действенной защиты. Мы же вознесем молитвы и окажем любое вспомоществование – никто из священников не уклонился, монахи-андроиды как и всегда подчинились высшим религиозным иерархам.

Подножие скалы, на которой вздымалась крепость светлейшего, было окружено тысячами людей. Хватит одной искры, чтобы пожар заполыхал – благородные забудут о традициях и клятвах и поведут за собой зависимых простецов. И никакие РНК-ингибиторы не помогут…

По странному совпадению, за мной прислали именно Богуслава фон Барта, десятника гвардии – он дожидался меня на первом этаже башни, у входа в лабораторию.

– Гинек сказал, будто ты очень занят, – быстро проговорил Барт, смахивая пальцами в сторону светлую челку. Взгляд серьезный донельзя. – Давай быстро за мной, князь требует. У светлейшего депутация, магистрат города, выборный дворянский совет. Все собрались. Требуют дать слово алхимикам – Юлиуш Озимек настоящий спектакль устроил! Только бы получилось!

По спине забегали мурашки размером с небольшого слона – я никогда не был, да и не собирался быть деятелем, от которого зависят судьбы мира, и недолюбливал многочисленные собрания. Что наговорил дворянам пан Озимек, хотелось бы знать? У лысого коротышки красноречия не отнимешь!

– Бегом за мной, – скомандовал Богуслав. – Там жарко, приготовься.

Мурашечные слоники заметно подросли.

Вместить такое количество людей – по моим оценкам, около полутора сотен – мог только большой церемониальный, он же тронный, зал. Готическая архитектура, знамена, шпалеры по стенам, статуи святых и великих предков, узкие стрельчатые окна, забранные витражами – верх помпезности и величия. Моравия – княжество древнейшее, появилось в первые годы заселения Меркуриума, основано выходцами из Чехии, Силезии и частично южных областей Германской империи. Традиции почитаются свято, одновременно у нас допускается вольномыслие – в Дольни-Краловице больше всего инопланетных студентов. Да вот, справа от трона светлейшего переминается с ноги на ногу ректор Августинской школы изящных искусств в черной мантии, рядом директор семинарии Иезуитов, епископ в фиолетовом облачении…

Избранная стихийным народным собранием «депутация» многочисленна и наиболее беспокойна – предводители студенческих товариществ, богатейшие купцы, главы гильдий. Чужестранные посланники кучкой стоят в сторонке, но вид у них хмурый и встревоженный. Возле тронного возвышения собрались военные – я углядел пана Стеклы и его ближайших помощников. Ни одного простеца, что неудивительно – интересы низшей касты представляют хозяева.

Я поискал взглядом пана Юлиуша Озимека, но его милость куда-то запропастился. Благочиние в зале не соблюдалось – люди шумели, громко переговаривались, спорили, не выказывая должного уважения монаршему престолу. Светлейший, в обычной, а вовсе не парадной одежде попирал назначенное ему золоченое кресло, украшенное золотым геральдическим львом, и взирал на сборище недовольно.

Наш князь – не человек, а чистый бриллиант. Якуб Краловицкий, владыка Моравский, третий в династии, получил корону после смерти отца двести девяносто четыре года назад – папеньку убили в сражении при Горячице, когда возник пограничный спор с Лимбургом: редкий случай гибели коронованной особы на поле брани. Якуб по природе добряк, внимательный, участливый и благожелательный, выглядит на пятьдесят с небольшим лет – седоватый, с пухлыми щеками и вечно удивленным взглядом светло-голубых глаз.

Князь не тиран и не самодур (как отдельные дворяне в титулах малозначительных), правит справедливо, из развлечений предпочитает охоту и балы, до безумия любит жену, княгиню Малгожату, и четверых детей – самому младшему всего-навсего семнадцать лет. Идеальный глава неофеодального государства, умеющий подобрать разумных людей на ключевые посты, но слегка теряющийся при возникновении неординарных ситуаций.

Куда уж неординарнее – город в мятеже! Явление исключительное. А предыдущая ночь и вовсе стала воплощенным кошмаром! Всякое случалось, но такое?…

Когда мы с Богуславом вошли в тронный зал, десятник, шествовавший по правую руку от меня, вытянул меч из ножен на четверть – показать лезвие. Старый обычай, знак – человек, которого сопровождает гвардеец, находится под особой охраной, любой, кто попытается на него напасть или нанести оскорбление словом, становится врагом государства.

Мелочь, а приятно. По крайней мере, алхимика не порвут в лоскутки прямо сейчас как злонамеренного колдуна, знающегося с нечистой силой.

«Депутация» притихла, высшие дворяне проводили меня долгими оценивающими взглядами. Алхимики отродясь вызывали подозрения.

Материализовался пан Озимек – оказывается, он стоял за троном, как и полагается охранителю. Таков обычай, ничего не поделаешь; правила приличия и освященные веками придворные церемонии никто не отменял – приближенные князя обязаны соблюдать этикет!

Я подошел к возвышению, преклонил правое колено. По меркурианским понятиям я дворянин, ничего не поделаешь. Князь шевельнул ладонью – можно встать, подойти и поцеловать перстень: высшая милость, для избранных. Каждому присутствующему дали понять, что пан Николай в фаворе, пускай и не является меркурианцем. Эта мелочь для благородных играет огромное символическое значение!

Церемониймейстер стукнул жезлом по мраморному полу. Ясно, значит светлейший доселе не высказывался, а только слушал речи подданных – снова и опять этикет! Горожане и титулованное дворянство разводили парламент с демократией, так и не выслушав мнение главы государства (если быть совсем точным – автономии с очень широкими полномочиями в составе королевства).

Его светлость встал. Государственными регалиями Якуб обременен не был, скипетр, корона князя и цепь ордена святого Вита лежали на особой подставке возле трона, однако «меч возмездия» в богатых ножнах прислонен к подлокотнику августейшего трона, его придерживает гвардеец в полном облачении. Очередной знак: собрание посвящено исключительно деловым вопросам, страна находится в состоянии войны.

Зал утих моментально – феодальная дисциплина, ничего не попишешь! Якуб вполне мог бы остановить шум и возгласы с самого начала собрания, но давал людям возможность выпустить пар: выговаривайтесь, обсуждайте выступления, монарх мешать не будет. До поры.

– Большинство поддерживает пана Озимека, – скороговоркой шепнул мне на ухо Богуслав, когда я отошел от трона. – Люди перепуганы до дрожи…

– Возлюбленные подданные, гости из внешних миров, – произнес его светлость. Барт мигом заткнулся. Сказав первую фразу, старина Якуб поклонился троекратно, выражая почтение и благоволение трем сословиям – дворянству, священству и купечеству. Кивнул и в сторону вагантов – студенты приносили немалый доход в казну. – Зная о трагических и ужасных событиях, постигших столицу и окрестные поселения, мы, князь Краловицкий, следуя рекомендациям наших верных советников и добрых слуг, желали бы услышать ваше слово. Гроза не миновала. Готовы ли мы принять вспомоществование от наших сородичей, обитающих вне пределов Меркуриума – людей дворянского сословия, готовых незамедлительно прибыть сюда, дабы бескорыстно оборонить всех нас от подступившего зла, исторгнутого преисподней?

У меня сложилось впечатление, что разворачивающимся передо мной представлением кто-то умело руководил, режиссировал, знал, какие чувствительные струны собравшихся надо задеть. И только когда я перехватил взгляд Озимека – толстяк незаметно подмигнул, – стало окончательно ясно, кто тут хозяин.

Сразу за князем вышел епископ. Преподобный был немногословен, сказал только, что борьба с адскими порождениями – дело не только меркурианцев, а каждого из людей, иначе и другие миры окажутся под властью сатаны. Святая Церковь делает что может, но только если каждый осознает, что…

Ну и так далее. Прочие словеса предназначались людям верующим, а я верю сугубо в удачу и судьбу. Эти две красавицы меня доселе не подводили, пускай и устраивали каверзы.

Затем, будто нарочно, позволили говорить главе студенческих общин – парень родом с Пятой Овна: вполне цивилизованная система, он прибыл на Меркуриум учиться философии и религиоведению. Вагант сообщил, что недавней ночью погибли четверо студентов, защищаться было невозможно. Если так будет продолжаться, никто и никогда из его мира больше не посетит меркурианские школы, пускай и славящиеся уникальными традициями на все планеты Конвенции…

Пан Озимек – превосходный организатор. За несколько часов заразить категорически противоречащей всем прежним устоям еретической мыслью девяносто процентов собравшихся в парадной зале людей? Умелая пропаганда плюс игра на живом страхе. Некоторые сомневались; кроме того, я был уверен, что здесь присутствуют агенты Совета Первых, однако общий настрой было не изменить – ПОЖАЛУЙСТА, СПАСИТЕ НАС! Мы больше не хотим отдавать родных и друзей на растерзание монстрам! Мы устали бояться!

Я вышел на сцену последним, финальный акт.

Князь сказал прямо: алхимики – наши друзья, пан Николай вместе с гвардией бился с демонами, тому есть многочисленные свидетели. Мне же пришлось коротко объяснить, что гости из дальних миров будут необычны обликом и непременно используют магию – но магия это не бесовская, напротив, волшебство человеческого разума принесет избавление от напасти!

Теперь пусть каждый отдаст свой голос. Мнение большинства утвердит князь Краловицкий и издаст надлежащий указ.

Мы победили с колоссальным перевесом. Сто сорок девять «за», трое «против», шестеро предпочли не голосовать, следовательно воздержались.

Юлиуш Озимек подал светлейшему заранее подготовленный рескрипт на подпись.

Четверть часа спустя его огласили в городе. Людям настоятельно рекомендовали с наступлением ночи укрыться и ни в коем случае не показываться на улицах. Толпа быстро разошлась: горожане были потрясены столь необычным решением, но возмущаться никто не стал: лучше уж люди с других планет, чем родные меркурианские чудовища!

До заката оставалось три с половиной часа.

* * *

Меня очень интересовало, насколько быстро Совету Первых станет известно о событиях в Дольни-Краловице. Радио на Меркуриуме нет, передавать информацию через спутники связи могут только сотрудники Университета из закрытых центров наблюдений, остаются голубиная почта и конные гонцы, на побережье возможна доставка депеш быстроходным кораблем.

Загвоздка в следующем: где располагается Совет, неизвестно (я так и представлял себе мрачное подземелье, где за круглым столом заседают седобородые старцы в зловещих черных плащах с капюшонами). Местонахождение базы Гвардии Небес также засекречено. Старые столицы? Регенсбург? Карлштайн? Заполярье? Необитаемые океанские острова? Да где угодно!

Откуда я знаю, является ли король Остмарка членом Совета или в него входит моя подружка Клара Волошкова, гильдейская трактирщица? Вдруг у них есть тайный способ мгновенного оповещения друг друга об экстраординарных событиях? Кроме того, четыре устаревших штурмовика и два беспилотника Гвардии Небес вовсе не обязательно являются единственными специальными средствами, находящимися в распоряжении Совета, – вдруг они приберегли на самый крайний случай что-нибудь помощнее и посерьезнее?

В любом случае пути назад нет. Будь, что будет. Удав не станет отменять намеченную на ближайшее время операцию по переброске на Меркуриум десятой преторианской центурии – отряда, прошедшего ускоренный курс подготовки для действий в условиях нашей планеты. На самом деле в центурии не полная сотня бойцов, а всего тридцать пять.

Скажете, мало? На первый взгляд мало, но если учитывать оснащение передовой группы Лация, можно с уверенностью сказать, что моравская столица окажется под надежной охраной. Действовать будет автоматика, на совести людей – управление сложнейшими устройствами, предназначенными для охоты на университетский бестиарий.

– Собирайтесь, принц. – Я вломился в комнату Вильриха без стука, его высочество валялся на постели с книжкой. – Час пробил. Скоро стемнеет, поэтому возьмите посеребренное оружие, пригодится. Я попросил Клару передать конюху, чтобы тот немедленно оседлал вашу лошадь. Поторопитесь!

– Едем встречать гостей? – догадался остиец. Быстро облачился в кожаный подкольчужник, попросил меня затянуть ремешки. – Я, признаться, взволнован – мы творим историю, пан Николай.

– Готов обменять эту высокую миссию на тихую жизнь где-нибудь в провинции, – огрызнулся я. – Поверьте, выращивать капусту значительно легче, чем ворочать судьбами целых миров…

– Говорите с таким видом, будто раньше только и занимались выращиванием капусты, – поддел меня Вильрих. – Неужели вам совсем не интересно?

– Да, не интересно, – уверенно подтвердил я. – Знаете такое слово – «ответственность»? Боюсь, что мы наломаем дров и потом нам придется всерьез отвечать за…

– Ах, оставьте, – поморщился Вильрих. – Что вы как ребенок? Лучше надломать дров, чем наблюдать за тем, как планета погружается в кровавый хаос. Я готов, идемте. И выбросьте из головы посторонние мысли – сомнения только навредят.

– Давным-давно так говаривал один адмирал, из чувства сострадания отдавший приказ полностью уничтожить население планеты Земля…

– Потом расскажете.

Мы спустились в обеденную залу таверны, помахали ручкой Кларе (хозяйка машинально попыталась всучить нам пирожков и холодного мяса на дорожку). Карасик пошел голова в голову с породистым гнедым жеребцом принца.

Королевские ворота закрыты, но у меня с собой была подписанная князем бумага, обязывающая стражу исполнять любые распоряжения пана алхимика. Правая створка распахнулась ровно настолько, чтобы в проем прошли лошади, затем ворота снова затворили – от чудовищ они не спасут, но человеческую психологию не изменишь: за городской стеной чувствуешь себя защищенным.

Солнце отстояло от горизонта на две ладони, следовательно, окончательно стемнеет примерно через час. На тракте за мостом через реку и в перелесках пустынно и тихо, даже лесные птицы куда-то подевались – естественно эволюционировавшие животные остро чувствуют присутствие чужой жизни и пытаются не сталкиваться с искусственными тварями, которые заведомо сильнее, умнее и агрессивнее. Мои амулеты тускло посвечивали цветными лучиками – значит, неподалеку бродят граульфианские уродцы, надо смотреть в оба глаза, мало ли…

Небольшое расстояние до точки перехода мы преодолели быстро и без приключений, лошадки вышли на поросшую густой травой прогалину. Пахло хвоей и цветочной пыльцой, отличное место для загородного пикника. Правда, в ближнем леске могут скрываться каттакан или арфаксата, способные в любой момент испортить вам отдых…

– Здесь? – Вильрих посмотрел на меня вопросительно. Помолчал, настороженно огляделся. Безошибочно указал на точку схождения гравитационных линий: – Кажется, я что-то вижу. Другим зрением, не глазами.

– Однажды научитесь, как пользоваться этой способностью, – сказал я. – Подержите поводья, надо кое-что сделать.

Я спешился, быстро проверил браслет, который теперь выполнял функции маячка – сигнал по линии Планка ушел на Лаций, прием подтвержден, полная готовность.

– Отведем лошадей подальше, – окликнул я Вильриха. – Они непривычны к технике, могут испугаться. Насколько я понял, на Меркуриум перебросят крупный объект.

В подробности Удав меня не посвятил, времени не было обговаривать детали первой высадки лацианцев. Принцепс мельком обмолвился, что преторианцы прибудут на «матке», пилотируемом аппарате, функции которого – контроль и управление над автоматическими станциями. Как именно будет проводиться «санация», я представлял плохо, отстал от новейших веяний науки. Тем более что развитие технологий на Юноне и Лации происходит слишком уж стремительно, не уследишь.

Остиец слегка нервничал, что меня не особо удивляло – ему впервые в жизни доведется увидеть, как осуществляется переход через Металабиринт. Днем принц рассказывал о Свободных Торговцах с некоторой завистью – они были единственными меркурианцами, имевшими возможность посещать иные планеты, не привлекая к себе ненужного внимания; некоторым сообщникам принца по заговору удавалось вместе с ганзейцами побывать за пределами родного мира, но Вильрих так и не сподобился.

Я отлично знал, что никаких грандиозных эффектов ждать не приходится: когда человек выходит из Лабиринта, создается впечатление, что он появляется из пустоты. Никаких вспышек, искр и сияния, всё донельзя просто – эту технологию мы опробовали еще на Гермесе, без малого тысячу стандартных лет назад.

Пока оставался открытым вопрос «как скоро?». Долго нам ждать или нет? Прямого лабиринтного канала Лаций-Меркуриум нет, надо совершить двадцать восемь прыжков – от Магеллановых Облаков до Млечного Пути дорога неблизкая. Впрочем, я шел на Лаций по одному алгоритму, а удавовские мулодцы вполне могли отыскать менее затратный способ перемещений. Полную схему Лабиринта, бесконечности бесконечностей, составить под силу разве что Господу Богу.

Прошло десять минут, пятнадцать, двадцать. На западе полыхал ярчайший закат, светило кануло за край мира. Восходила первая из трех лун, крупный астероид Гери, захваченный гравитацией планеты.

– Разведем костер, – предложил Вильрих. – В темноте неуютно. Вдобавок огонь отпугнет зверье.

Мысль разумная, тем более что я на излете слуха начал различать звуки, издаваемые «нестандартной фауной», – тихий стрекот демонов класса «Inferno», скулеж волколаков и ворчание хищников. Наступление страшилищ на юг продолжается: это уже не миграция отдельных видов, а широкая экспансия.

Поводья лошадок примотали к стволу тонкой рекомбинантной березы, быстро собрали кучу сухих веток, запалили костер. Поляна озарилась пляшущими языками золотого пламени – огонь успокаивал и придавал уверенности в себе. Детектор движений постороннего присутствия в радиусе четверти километра не фиксировал, значит мы в относительной безопасности.

Это случилось внезапно, я от неожиданности вздрогнул. Секунду назад мы с Вильрихом оставались на прогалине одни, а сейчас над травяным полем висел темный с серебристыми полосами диск диаметром метров сорок – очень здоровая бандура, впечатляет. Я почувствовал всплеск гравитационной активности, лацианский браслет вздрогнул.

Они пришли. Ф-фух, можно расслабиться.

На куполе диска образовались десятки отверстий, из которых с тихим шипением взмыли небольшие летательные аппараты, не крупнее сковороды с кухни Злой Клары. Мерцают зеленые и красные огоньки. Поднялись высоко в воздух, рассредоточились, образовывая широкое кольцо.

– Это вы Николай Крылов? – ожил браслет. Голос мужской, низкий, на латыни незнакомец говорит без акцента, классический выговор. – Индивидуальный биоэнергетический фон идентифицирован, все в порядке, вы опознаны. Благодарю за встречу.

– С кем я разговариваю?

– Не узнали? – Из браслета послышался смешок. – Принцепс попросил меня лично проследить за первым этапом вторжения… Деций Эмилий Квилин, к вашим услугам.

Вот даже как? Сам Первый консул?

Я покосился на Вильриха, он, как и любой образованный дворянин, знает латинский – как принц отреагировал на подозрительное слово «вторжение»? Его светлость не заметил, внимание Вильриха полностью занимал прибывший с Лация дискообразный корабль.

– Жду распоряжений по дислокации, – напомнил о себе старина Деций. – Вы тут хозяин. Десант и автоматические «Охотники» полностью готовы к бою, я хочу уточнить, где удобнее расположить материнский корабль.

Я вызвал из памяти браслета схему города, «глазки» змеек создали идеальную проекцию – достаточно вытянуть руку, и перед тобой возникает радужная голограмма. Вильрих лишь охнул. Ничего, пусть привыкает.

– Удобная стоянка возле Опольских ворот, – сообщил я. Мысленно определил нужную точку, на карте вспыхнула зеленая отметка. – Желательна маскировка, чтобы местные не глазели. Не поймут. Вернее, поймут, но не оценят.

– Принято, – согласился Деций. – Так устроит?

«Летающая тарелка» начала исчезать, силуэт размывался. Полминуты спустя корабль сгинул. Ясно, полимерный камуфляж. Качество идеальное!

– Принять вас на борт? – спросил консул.

– Спасибо, незачем. Мы лучше на лошадках, животные на корабле будут лишними. Сами доберемся.

– Как скажете. «Охотники» уже зафиксировали двести шесть целей с повышенной биоэнергетической активностью. – После этих слов Деция я непроизвольно задрал голову, высматривая в темнеющих небесах левитирующие устройства, на которые была возложена главная миссия: искать и истреблять чудовищ. – Перевожу материнский корабль на основную стоянку. Надеюсь, там не болото?

– Ровное поле, незасеянное. Грунт плотный, суглинок.

– Отлично, порадовали. Ожидаю вашего сигнала из города, вы должны лично проинструктировать патрули.

– Какие патрули? – снова не понял я.

– Десант, – уточнил консул. – Выделяю тридцать человек, «Охотники» поддерживают людей с воздуха. Гарантирую, что спустя три-четыре часа после начала операции мы полностью очистим охраняемый радиус.

Где-то над вершинами деревьев ненавязчиво зашуршало – невидимый диск поднялся выше и полетел на северо-запад, к городу. Я быстро распутал поводья Карасика, Вильрих последовал примеру.

Только я поставил ногу в стремя, как вечно флегматичный мерин будто взбесился. Карась поднялся на дыбы, тоненько, с привизгом заржал, отбросил меня в сторону и галопом ринулся в лес, в темноту. Жеребец Вильриха рванул вслед.

– Чер-рт, – прорычал принц, прыгая на одной ноге. – Скотина, по колену копытом саданул! В чем дело?

По моим рукам, шее и спине пробежала знакомая дрожь, нечто наподобие воздействия статического электричества – предчувствие нешуточной опасности. Над головой тускло взблеснуло, я поднял взгляд и увидел золотистые капли, медленно-медленно стекавшие с небес. Две, пять, семь… Напоминает огненный дождь.

Первая «капля» ударила в той стороне, куда улетел лацианский корабль. Не рядом с городом, а по нашу сторону реки, южнее русла Римавы. Ослепляющая вспышка, грохот, вершины деревьев колыхнулись.

Что это может быть? Норикианские фрегаты? Они же покинули орбиту Меркуриума!

Второй сполох совсем рядом, не больше чем в километре. Ударила волна обжигающе-горячего воздуха, над лесом встала огненная стена, приближающаяся со скоростью урагана. Тактический ядерный удар? Нет, я бы почувствовал всплеск гамма-излучения, появляющегося при взрыве!

– За мной! – взревел я, понимая, что промедление станет фатальным. – Схватил Вильриха за ворот, толкнул вперед. Ревущий пламенный вал приближался, стало трудно дышать. – Быстрее! Сдохнем ведь!

Ихнее высочество не сплоховал – припустил как заяц, напрочь позабыв об ушибленном колене. Инстинкт самосохранения на высоте.

Для того чтобы настроиться на точку сингулярности, оставались мгновения – на мне начала дымиться одежда, казавшийся жидким огонь залил поляну. Я успел поймать ладоньВильриха, определил затверженное раз и навсегда направление и нырнул в Лабиринт.

Слегка закружилась голова. Есть переход.

– Матерь Божья, – только и сказал остиец, повалившись наземь. Выдохнул, похлопал ладонями по тлеющим суконным штанам, загасив ползущие по ткани искорки. – Пан Николай, где мы? Другой мир? Что произошло?

– Не знаю, – сквозь зубы процедил я. – Одно могу пообещать твердо: кое-кому за это придется ответить. Я человек не злой и не мстительный, но всему есть предел!

– Не вы один такой, – прокряхтел Вильрих фон Зоттау. – И все-таки что это за место?

– Земля.

– Земля?!.. Настоящая?

– Единственная.

ЗАВЕРШЕНИЕ ЧАСТИ ВТОРОЙ

АНДРЕЙ МАРТЬЯНОВ ЧУЖИЕ РУССКИЙ ДЕСАНТ

Сергею, брату и просто хорошему человеку. Надеюсь, ничего подобного никогда не случится. Даже через триста лет.

Андрей (Hunter)

Пространство и время. Микроны и световые годы. Секунды и тысячелетия. Жизнь и смерть. Вселенная – великое Ничто – хранит и накапливает все это. Многое скрывают недра пространства и времени, глубины матеря Веденной. По ее воле зародилась жизнь, не всегда высокоорганизованная и далеко не всегда разумная.

Формы жизни… Разные, очень разные. Одни из этих форм не поднялись выше примитивного состояния и руководимы лишь инстинктами. Инстинктом самосохранения, выживания, продолжения рода. Это присуще всем живым организмам. Но другие сохранили и это и обрели величайшее достижение биологической жизни – разум. Десятки тысяч лет растила и лелеяла его маленькая планета – третья планета звездной системы на краю Галактики. Солнечная система. Пришел срок – и разум, обжив свою планету, вырвался однажды в космос. Разум воплотился в теплокровных, дышащих кислородом двуногих созданиях, чья жизнь построена на углероде. Колонизировав свою звездную систему, разум вышел в Большой Космос, не подозревая, что в бескрайних глубинах может таиться и его смерть. С самоуверенностью, которой можно только удивляться, человек уходил все дальше и дальше в космос. Да, были жертвы, но они – ничто в сравнении с колоссальными богатствами других миров.

За какие-то триста лет с того дня, когда человек впервые увидел свою планету из космоса, человечество сделало гигантский прыжок во Вселенную. Растоптав законы Эйнштейна, когда была выведена формула сверхсветовой скорости, нога человека ступила на поверхность уже более двух сотен миров. Разные они были. Люди же гнались за знаниями и богатством. Планеты, подходящие для существования хрупкого организма человека, колонизировались, и вот уже Ойкумена людей разбросана по многим системам Галактики – колоссальная империя с метрополией в колыбели цивилизации, на Земле. Все было под властью человека. Многому он научился, великая сила была на его стороне – созданный в помощь себе искусственный разум,, мощный военный и торговый флот из сотен кораблей. Но лишь один Бог знает, какие чудеса встретятся на пути землянина в бескрайнем пространстве.

…Во всем секторе созвездия Нероид лишь одна планета некогда была заселена людьми. Нет, вовсе не из-за хороших условий для жизни. Только минеральная руда, богатая редкоземельными элементами, привлекала к Фиорине человека. Исчерпав свои богатства, планета перестала интересовать коммерсантов и земные правительства и была оставлена без внимания. Единственное применение, которое ей нашли, – быть тюрьмой. Тюрьмой, откуда не сбежишь. Но и это заведение лет через двадцать ликвидировали, и население Фиорины сократилось до двадцати семи человек, решивших остаться там навсегда. А вскоре и последние обитатели мрачного холодного мирка обрели вечный покой.

ПРОЛОГ

Женева…

Господи, какой это прекрасный город! Где-то вдалеке, в голубоватом мареве вырисовываются черты гор, искрятся розовыми и серебристыми цветами снежные шапки пиков, шумит выбивающаяся из середины озера тугая струя фонтана, а налетающий с Альп ветерок относит брызги к городу, бросая на лица людей невесомую прохладную пыль. Тишина, старинные здания, удивительно флегматичные и вежливые швейцарцы, для которых любой иностранный гость является едва ли не ближайшим родственником, – к Маше рано утром подошла пожилая невысокая дама, гулявшая с собачкой, и спросила по-немецки: "Фройлен, простите, может быть, вам не место в гостинице? А у меня в доме свободная комната! Не подумайте, я не стану брать с вас деньги…"

Маша, улыбнувшись, ответила отказом. Дама, судя по виду, огорчилась и, заново извинившись, оставила русскую в одиночестве.

…Она стояла облокотившись на ограду набережной, ничуть не обращая внимания на стекающие по лицу тонкие полосочки воды. Перед Машей лежала серо-голубая гладь славного на весь мир Женевского озера, далеко в вышине раздраженно скрипели чайки (и откуда морские птицы появились здесь, почти в середине континента?). Над противоположной стороной озера виднелась оранжевая точка – к аэропорту подходил чартерный рейс с лунной базы: крупные рейдеры никогда не приземляются на планету, а пассажиры, прибывшие с планет Солнечной системы или из отдаленных миров, пересаживаются на станции "Гэйтуэй" на легкие флайеры, способные летать как в атмосфере, так и в космосе…

Несмотря на то что у женщины на груди искрилась голографическими цветами представительская карточка младшего советника по биологической безопасности Комитета Организации Объединенных Наций, ни один человек, будь то женевский бюргер, простой гражданин Азиатского Союза или Российской империи, не смог бы заподозрить в ней человека, который во многом определяет политику ООН по отношению к инопланетным живым организмам. Последних в просторечии обычно именуют Чужими.

Крепко сложенная тридцатипятилетняя женщина с мягким лицом, русыми волосами, увязанными позади в хвостик, перевязанный голубой ленточкой, одетая в синевато-зеленый спортивный костюм, выглядела обычной туристкой, причем далеко не из среды богатых людей. Женева, непризнанная столица Земли, своей деловой атмосферой обязывала гостей носить строгие костюмы, вольности позволялись только праздным путешественникам, возжелавшим своими глазами обозреть красоты Альпийских гор. Машу, однако, подобные условности мало интересовали – кому какое дело до ее одежды? В конце концов, сегодня не официальный прием у Генерального секретаря ООН, а закрытое чрезвычайное заседание.

Рабочее время в Женеве обычно начинается с семи утра, а потому на набережной возле комплекса ООН было пустынно. Служащие еще полтора часа назад разошлись по офисам, дети отправились в школы, и пейзаж оживляли лишь несколько унылых праздных туристов, зачем-то поднявшихся в такую рань, желая погулять по берегу. Люди в основном пожилые: опрятные немецкие бабушки, толстые американки с мужьями, одна дама явно из Южной Америки – смугла, ярко одета, очень громко говорит по-испански, что-то втолковывая не то камердинеру, не то телохранителю.

А вот быстро шедший вдоль поребрика человек в светлом бежевом плаще выбивался из общей благолепной картины. Маша заметила его издалека – мужчина буквально выбежал на набережную с одной из боковых улиц старинной части города, едва не налетел на чистившего камни набережной маленького колесного робота и, только оказавшись рядом с гулявшими людьми, замедлил шаг.

"Наверное, на работу опаздывает, – решила Семцова, отворачиваясь. Незнакомец перестал быть ей интересным. – Как бы мне не опоздать…"

Она покосилась на правое запястье, украшенное старинным "Ориентом" с сине-голубым циферблатом. Что ж, еще минут десять можно подышать свежим воздухом, а уж потом направиться по указанному в официальном приглашении комиссии адресу. Идти всего-то шагов пятьдесят.

– Мисс Семцова? – Голос тихий, запинающийся. – Выслушайте меня, пожалуйста.

Так. Маша развернулась всем корпусом и слегка напряглась. Спешивший незнакомец стоял прямо перед ней. Говорит по-английски с явным американским акцентом.

– Ну? – коротко спросила Маша. Она никогда раньше не видела этого человека, а общение с неизвестными людьми может быть чревато даже на улицах безопасной Женевы.

– Это вы Мария Семцова? – продолжал напирать мужчина. Глаза его были испуганными и красными, словно не спал целую ночь. Ощутимо пахло алкоголем, только не свежим, а скорее выпитым вчера вечером. Несмотря на то что человек одет в гражданское, чувствуется военная выправка.

– Да, это я. – Маша не собиралась вступать в долгие дискуссии.

– Вы эксперт комиссии по инопланетным видам жизни? – Слово "эксперт" человек произнес запнувшись, – Вы почти не ошиблись.– Маша говорила спокойно. Она уже поняла, что перед ней не уличный грабитель или мошенник. Последние, кстати, не рискуют появляться в тщательно охраняемой центральной городской зоне – здесь резиденции посольств, конторы ООН… И неизвестно, куда пронырливая швейцарская служба безопасности вмонтировала видеокамеры наблюдения – малюсенькие, с ноготок ребенка, бесцветные пластинки, передающие сигнал в управление.

– Моя фамилия Эрон. – Человек дохнул перегаром, склонившись к Машиному лицу. – Я был лейтенантом тюремной базы Фурия-161. Слышали такое название?

– Слышала,– подтвердила Семцова. – Погибшая тюремная колония? Вирусы?

– Какие вирусы?! – простонал Эрон. Он снял военное кепи песочного цвета с невыцветшим кружком на ткани (наверное, когда уволился из армии, пришлось спороть кокарду) и рукавом вытер лоб. Семцова заметила, что американец лысоват. По виду – лет сорок, не меньше. – Не было там вирусов! – Последнюю фразу он буквально выкрикнул.

– Я читала отчет Компании, – пожала плечами Семцова. – И все-таки что вам нужно?

– Вот. – Эрон сунул руку в карман и мгновенным движением вложил в ладонь Маши миниатюрную коробочку с дискетой. – Вы независимый эксперт. Доверять "Уэйленд-Ютани" или ООН нельзя. Замешано наше правительство… А вы – русская. Может быть, сумеете это опубликовать.

– А что здесь? – Маша посмотрела на дискетку. Стандартный биочип с памятью на искусственных нейронах. Может вместить океан информации.

– Видеозапись, – бросил Эрон. – Полет спасателя "Сулако", причина его катастрофы, все события на Фиорине…

– Где вы это взяли? – поинтересовалась Семцова, машинально отправляя дискету в карман куртки. – Почему отдали мне?

– Лейтенант Рипли разбилась на нашем планетоиде… Колонисты успели спасти только эту женщину. Она умерла потом. – Бывший тюремный охранник выплевывал фразы отрывисто и, как казалось, с трудом подбирал слова. – Я же сказал, что нужен независимый эксперт. Хиллиард и даже ооновцы, узнав об этих существах, все покроют. А я видел такую тварь. Не дай вам Бог столкнуться с ней нос к носу!..

– Какую тварь? – нахмурилась Маша. Она окончательно запуталась. Обе названных Эроном фамилии ей были знакомы: Рональд Хиллиард – это начальник отдела робототехники концерна "Уэйленд-Ютани", за создание андроидов типа "Бишоп" получивший Нобелевскую премию лет восемь тому, а Рипли… Ну да, разумеется! Та самая женщина, поставившая абсолютный рекорд пребывания в гиперсне. После того как ее корабль не то разбился, не то столкнулся с астероидом, американка Эллен Рипли катапультировалась на челноке и спала в криогенной капсуле лет шестьдесят. Или пятьдесят семь? Об этом много писали в журналах около трех месяцев назад. Что с ней сталось дальше – Семцова не знала. Одну сенсацию сменила другая, фамилия Рипли исчезла с первых полос, и дело постепенно забылось.

– Чужой организм,– выдавил Эрон.– Большой. Очень опасный… А? Что?

– У вас не будет зажигалки? – Пожилой седоволосый мужчина задержался возле Эрона и Семцовой, тронув американца за плечо. Последний вздрогнул.

– Н-нет, – заикнулся Эрон. – Я бросил курить.

– Простите.– Седоволосый турист кивнул и побрел дальше, в сторону лодочного парка.

– У меня есть зажигалка, – крикнула вдогонку Маша, но мужчина не обернулся. Да и черт с ним. Семцова глянула на Эрона: – Продолжайте.

– Вы все увидите на видеоза… – Речь бывшего лейтенанта перешла в хрип, он пару раз хватанул ртом воздух и неожиданно рухнул на мостовую. Семцова не успела его подхватить.

– Черт! – Маша бросилась на колени, быстро перевернула Эрона на спину и с размаху ударила по щеке ладонью. Получилось звонко. – Эй?! Что стряслось?

Серые глаза американца безмятежно смотрели в небеса. Семцова положила два пальца ему на шею. Пульсации на сонной артерии нет.

Один удар кулаком по грудине, другой – древний способ восстановить работу сердца. Вдох, выдох. Несколько нажатий. Стандартный реанимационный прием. Вокруг начали собираться туристы, маленькая дама в свитере с вытканным французским флагом выудила из ридикюля невесомую коробочку радиотелефона – надо полагать, вызывает медицинскую службу…

Эрон, раскинувшись, лежал на набережной Женевского озера и уже не видел ничего. Разве что во сне, который стал для него бесконечным, бывший лейтенант охраны Фурии-161 мог встретить тех, о ком попытался рассказать ксенологу из России.

– Нет, нет, эта мадемуазель стояла лицом к мужчине, ладонями опершись о поребрик, – Француженка, вызвавшая машину экстренной медицинской помощи, упорно отстаивала свою точку зрения. – Мадемуазель, как я видела, не дотрагивалась до… умершего.

– Спасибо, мадам. – Сержант полиции перенес свое внимание на Машу: – Итак, объясните заново. Вы стояли, разговаривали. Что случилось потом?

Семцова была шокирована происшедшим и потому не сразу услышала вопрос полицейского. То, что Эрон умер не своей смертью, а был убит, выяснилось немедленно по прибытии медиков. На плаще американца, пониже левого плеча, висел маленький неприметный приборчик – "Оса". Оружие убийцы-профессионала. Черная пластиковая вещица несла в себе электрический заряд изрядной мощи и по сигналу хозяина наносила жертве удар тока определенной частоты, вызывавший сбой в работе сердечной мышцы – фибрилляцию. Затем устройство продолжало посылать электрический импульс, постоянно расстраивая работу сердца. А посему никакие действия, предпринятые Машей, а затем и реаниматологами "скорой помощи", положительного результата не принесли. А когда один из парамедиков догадался осмотреть одежду Эрона и обнаружил "Осу", было поздно. Вполне естественно, что полиция приехала немедленно.

– К нам подошел человек, – вспомнила Маша. – Попросил у мистера Эрона зажигалку, но тот отказал. Вернее, ответил, что не курит. Потом человек ушел.

– Внешность? – коротко спросил сержант.

– Честное слово, не помню, – смущенно ответила Семцова. – Я его видела секунд двадцать и в основном со спины. Футов шесть ростом, лет пятьдесят пять, акцент… Скорее, американец из Новой Англии.

– Уже неплохо, – согласился полицейский. – Что ж, вы можете идти, мадемуазель. Если потребуется, мы вас обязательно найдем. Как я вижу, вы опаздываете?

Он не ошибся – Маша действительно постоянно поглядывала на часы. Комиссия начала работу уже двадцать минут назад, а госпожа консультант не успела пока даже пройти регистрацию. Эта странная смерть… Однако наиболее странными были слова Эрона.

О дискете, переданной ей так неожиданно скончавшимся бывшим лейтенантом, Семцова вспомнила, лишь когда впопыхах искала по карманам электронную записную книжку – необходимо было представить охраннику-андроиду файл с официальным приглашением от председателя комиссии…

Чужие… Под этим понятием может крыться как мельчайший вирус, так и развитой организм длиной эдак с полкилометра, отдаленно напоминающий земного динозавра… Правда, динозавры на Земле погибли сотни миллионов лет назад, а вот, например, на Афродите, что в системе Альтаира, подобные твари живут посейчас, плодятся и являются украшениями лучших зоопарков Земли. Только перевозить их очень неудобно – не каждый торговый рейдер может вместить в грузовой отсек эдакую громадину и обеспечить жизнеспособность организма на время транспортировки.

Эволюция на всех обследованных людьми планетах, к великому удивлению скептиков и ученых, придерживающихся давнишнего, традиционного (и, разумеется, ошибочного) мнения, лет сорок—сорок пять назад вынуждены были принять теорию давным-давно умершего шведа, жившего в конце XIX века, – Сванте Аррениуса. Таковая же гласила: "жизнь на других планетах должна походить на земную". И эволюция биологических организмов в отдаленных мирах действительно была во многом параллельна развитию углеродных клеток обитателей Голубой планеты…

Да и сэр Чарльз Дарвин был прав весьма во многом… Но почему только Земля породила биологический вид Homo sapiens sapiens? Человек исследовал почти двести миров. Всего на тринадцати из них была обнаружена биологическая жизнь, основанная на углероде. И нигде не нашлось даже намека на зарождение существа, близкого к двуногому, прямоходящему и разумному человеку.

Новые проповедники, пытающиеся создать "оригинальные" теории Вселенной и жизни, говорят, будто человек – венец творения и более нигде в Галактике Млечный Путь невозможно найти столь развитого существа. В этом якобы воля Бога, создавшего Вселенную.

Другие безапелляционно заявляют: "Человек суть ошибка Творца". И разумеется, "высшее существо", которое уже двадцать три века (а если учитывать веру иудеев, все тридцать столетий) доминирует на маленькой планете Солнечной системы, не более чем неудачный эксперимент, а поэтому ни один мир не породил столь омерзительной твари – человека. Человек работает лишь на саморазрушение. Он губит лучшие творения Бога – с начала двадцатого века вымерло более четырехсот видов животных, триста видов растений, пятьдесят пять процентов насекомых и лишь океан сохраняет свою прежнюю независимость. И только потому, что правители мировых держав додумались оставить водную стихию нетронутой, значительно ограничить рыболовство и категорически запретить сбросы в море вредных веществ.

Мария Семцова не обращала внимания на модные в последнее время идеи. Она считала себя просто Человеком. Человеком с большой буквы. Еще семь лет назад, в университете Санкт-Петербурга, на факультете биологии и биологической робототехники, она поняла: главное – не жизнь, а разум, в чем бы он ни воплощался. В нынешнюю эпоху с человеком может конкурировать биологический робот, но все равно… Некоторые спрашивают, кто человечнее: андроид или живой организм, рожденный от матери и отца и получивший душу, как принято утверждать, от Господа Бога?..

Русская модель андроидов, известная под общим наименованием "Искусственный Гуманоид с Органическим Разумом", обычно называемая "ИГОРем", является лишь внешним подобием человека, но, к сожалению, он может работать только по заданной программе, а таковая не предусматривает полной самообучаемости и наличия эмоций. А вот робот, созданный американской компанией "Уэйленд-Ютани", стал "почти настоящим" человеком. Никаких отличий – внешность, поведение, обучаемость, физиологические возможности, да и некоторые иные способности андроидов типа "Бишоп" сделали их незаменимыми помощниками хозяев-людей. И все-таки ни "Бишопов", ни "ИГОРей" никак нельзя сравнивать с обычнейшим гражданином Европейского сообщества, подданным Российской империи или любой другой страны, сообщества людей, объединенного под бело-голубым знаменем ООН. Единственно, робот, в отличие от человека, не знал, что такое предательство или подлость. В этом искусственный организм был совершенен и не поддавался присущим человеку слабостям.

…Маша, пока андроид проверял ее документы и приглашение, мельком глянула на часы. Половина десятого. Она безнадежно опаздывала. Заседание Комитета по биологической безопасности в Конгресс-центре комиссии ООН началось уже давно…

Что характерно, тема этого небольшого закрытого конгресса, на который были приглашены только ведущие специалисты в области ксенологии и "потенциальные обвиняемые" (а именно руководители американской коммерческой компании "Уэйленд-Ютани"), была для Семцовой далеко не безызвестной. За последние два месяца в космосе случились две тяжелейшие аварии. Во-первых, из-за взрыва реактора атмосферного процессора на планетоиде Ахеронт погибла достаточно крупная по нынешним меркам колония людей, а во-вторых, лишь полторы недели назад в прессе появились сообщения о странных событиях на Фиорине.

Слухи ходили разные. Семцова, еще в Петербурге и Москве наслышанная от представителей комитета Российской империи по колонизации планет, находящихся вне Солнечной системы, о странностях, сопровождавших полет американского корабля "Сулако", высланного на помощь поселенцам Ахеронта, поняла, что дело весьма и весьма нечисто. Американцы (а вернее, руководители Межпланетной коммерческой торговой компании "Уэйленд-Ютани") объясняли сотрудникам ООН это происшествие либо "неожиданными и катастрофическими сбоями в аппаратуре", либо "появлением неизвестного ранее вируса, уничтожившего экипажи упомянутых кораблей, а заодно и колонию на планете".

Затем полностью погибла тюремная база Фурия-161. Говорили, будто спаслись двое, и Маша сейчас даже вспомнила имена… Ну разумеется! Лейтенант Эрон, умерший на глазах у Семцовой столь внезапно и таинственно, действительно служил на Фиорине. Еще проскакивало имя одного из заключенных тюрьмы. Как же его звали? Мор… Морг? А, верно, Морс! Сообщалось, будто этого убийцу-маньяка перевели в другое тюремное заведение. Смешно другое – если слухи о биологической опасности верны, то на Фиорину вновь отправится крейсер "Патна", уже побывавший на орбите этой планеты. Компания в официальном пресс-релизе недавно сообщала, что "Патна" тогда "эвакуировала с Фурии-161 всех уцелевших".

"Эрон, Эрон… – Андроид работал быстро, но мысли Семцовой текли еще быстрее. – Полицейские сказали, что это убийство. Да я и сама не сомневаюсь – "Оса" отлично описана во всех детективных романах… Что он мне передал? Что на дискете? И не за этот ли биочип бывший охранник отправился к праотцам?"

– Проходите, мисс Семцова, – удивительно вежливо, как умеют лишь одни андроиды типа "Бишоп", сказал привратник.– Смею напомнить, что вы опоздали на тридцать пять минут. Пожалуйста, пройдите дополнительную регистрацию в центре безопасности. По коридору прямо.

– Спасибо,– кивнула Маша. Андроиды были для нее лишь механизмами, которым рука мастера придала человеческий облик, однако забывать о вежливости не следовало. Во всех журналах пишут, что "Бишопы", наделенные эмоциональным центром, ужасно обидчивы.

Она прошла через арку металлоискателя, поприветствовавшего новую гостью Конгресс-центра тихим одобрительным писком: чрезмерной массы металла и оружейного пластика не обнаружилось. Затем Маша двинулась вперед по коридору, как и указал биоробот. Стены по современной моде были выложены голубоватыми стальными полосами, наверху мягким светом горели лампы… Жутковатый техногенный интерьер. Сплошная эргономика. Хоть бы цветочки в горшках поставили.

"Вирусы… – раздумывала Семцова, шагая по почти бесконечному коридору. Ее провожали лучи рассеянного лазера, не наносившего ущерб глазам, но следившего за каждым движением человека, попавшего в здание ООН. Безопасность, понимаете ли… Террористов сейчас пруд пруди – фанатики так называемого Нового Джихада, движения, возникшего после Азиатской войны. Тогда Россия, Америка и Европа воевали против объединившихся под знаменем новой (а вернее, старинной и не так давно воскресшей) секты исмаилитов арабских государств Ближнего Востока.– "Уэйленд-Ютани" утверждает, что Фурия-161 погибла от инфекционного заболевания. Но почему Эрон начал разговор о каком-то крупном существе? Если таковое было, то откуда оно взялось и куда исчезло? Почему американцы молчали? О любой новой форме жизни, обнаруженной в других мирах, необходимо докладывать в ООН. А может быть, Эрон просто спятил от пережитого? А если переболел и это заболевание воздействовало на мозг наподобие энцефалита или бешенства? У него развилась постинфекционная психопатия? Но его смерть… Кто и за что его убил? А дискету я все-таки посмотрю сегодня вечером… В случае чего надо будет передать ее полиции".

…Коммерсанты далеко не всегда были чисты на руку, особенно бизнесмены Запада или Юго-Восточной Азии. В России и Европе бизнес в космосе контролировался государством, поэтому злоупотреблений было не слишком много. А в Соединенных Штатах компания "Уэйленд-Ютани", превратившаяся в колоссальную межзвездную коммерческую империю, мало-помалу подбирала под себя государство. Достаточно сказать, что вице-президент США был одновременно вице-президентом Компании.

Сейчас "Уэйленд-Ютани" подставила саму себя. Прозвучало магическое слово – "вирус". Может быть, объяснение о "неполадках на корабле "Сулако" и аварии на Ахеронте" Компании еще сошло бы с рук. Равно как и гибель колонии на Фиорине.

Но если идет разговор о неизвестном и явно враждебном вирусе, то непременно должна быть назначена авторитетная комиссия (действуют законы ООН, принятые всеми космическими державами!), выделено специальное военное подразделение для обеспечения и охраны технического персонала, а также необходимая аппаратура и межзвездный рейдер с гиперпространственным двигателем для доставки исследовательской экспедиции к месту происшествия.

Комиссия по расследованию начала работу сегодня, 15 мая 2279 года. Если расследование не выявит ничего экстраординарного и "Уэйленд-Ютани" документально докажет, что техника безопасности при содержании принадлежащей ей тюремной колонии не была нарушена, то на Фиорину отправится обычный рейдер с вирусологами, каковые обследуют каждый миллиметр жилого комплекса, выискивая чужеродный микроорганизм. Но если вдруг выяснятся необычные детали, например, присутствие высокоразвитых и враждебных человеку существ… О!.. Тогда на орбите Земли комиссию ООН ждет разведывательный крейсер "Патна" (кстати, этот корабль принадлежит Вооруженным Силам Соединенных Штатов Америки, оснащен всей необходимой техникой и имеет на борту ядерное оружие), и команда биологов, военных, а также технических специалистов немедленно вылетит на Фиорину для подробнейшей инспекции.

А Мария Семцова будет там консультантом, специалистом-ксенологом. Стандартная командировка. Таких за последние семь лет у Маши было двенадцать на дюжину. Прилетели, осмотрели, взяли пробы, сделали выводы… Обычно ничего страшного не обнаруживалось. Прионы, вирусы, растительные бактерии – против этих неразличимых глазу существ всегда найдется способ борьбы. Лишь редкие (один на тысячу!) микроорганизмы не поддавались создаваемым на Земле антидотам. А иногда и вовсе заскучавшие колонисты подшучивали над службой биологической безопасности, поднимая беспричинную панику, обнаружив в своем поселении абсолютно безвредный грибок и требуя немедленного прибытия специалистов.

Однако пересланное Семцовой приглашение на этот раз выглядело настораживающе. Сутки назад Маша получила по закрытой компьютерной сети ООН следующий текст:

"Секретно. Только для адресата.

От: Комитет по биологической безопасности ООН; Межпланетная коммерческая торговая компания "Уэйленд-Ютани" (США).

Кому: мисс Марии В. Семцовой, консультанту ООН по вопросам чужой жизни, Институт прикладной ксенологии, Санкт-Петербург. Российская империя.

Уважаемая леди!

В связи с известными событиями на планете Фиорина (система Нероид), вызвавшими гибель 27 заключенных тюремного комплекса Фурия-161, мы просим Вас прибыть на заседание экстренной комиссии ООН в качестве консультанта по вопросам ксенологии и чужой биологической жизни. Все подробности происшествия будут Вам представлены по прибытии.

Не исключена возможность Вашего участия в исследовательской экспедиции к объекту Фиорина в связи с вероятностью продолжения работы комиссии в регионе обнаружения биологической опасности.

С определенной долей уверенности мы можем заявить о присутствии на объекте Фиорина/Фурия-161 не зарегистрированной ранее формы биологической жизни, опасной для вида Homo sapiens.

Просим немедленно подтвердить Ваше согласие на участие в конференции либо прислать официальный отказ.

Работа комиссии начинается 15 мая 2279 года 9:00 пополуночи, зал 23, Комплекс ООН, Женева, Швейцария, Европейское сообщество.

Подпись: Директор Комитета по биологической безопасности ООН

Флориана де Бритой.

Представитель МКТК "Уэйленд-Ютани" Рональд Хиллиард".

Почему депеша подписана не только госпожой директором, но и вице-президентом "Уэйленд-Ютани"?

Почему ООН так заинтересовалась событиями на Фи-орине? Может быть, следящие станции надгосударственной организации перехватили одно из сообщений Компании, не подлежащее широкой огласке? И все-таки, что за информацию передал Маше лейтенант Эрон?

– Р-разберемся, – буркнула себе под нос Семцова и выложила на стол капитана службы охраны представительскую карточку.

– Что, простите? – переспросил швейцарец. Это был человек. Ответственные должности поныне оставляются за людьми.

– Ничего,– мрачно ответила Маша.– Я просто опаздываю.

– Двадцать третий зал. – Капитан указал рукой направление. – Можете вдти, мадемуазель.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

– …"Уэйленд-Ютани" отказалась от промышленной разработки олова на Фиорине около четырех лет назад. А когда-то здешние шахты давали не меньше тридцати процентов всей добычи этого металла.

– Почему же тогда завод был закрыт? Если здесь использовался труд заключенных и старинное оборудование, не требующее больших затрат и вложений, наверняка сталелитейное предприятие было рентабельным…

– Далеко возить. Олово недавно обнаружили на одном из континентов Плутона в Солнечной системе. Это буквально под боком Земли. Соответственно, каторжную тюрьму, как только был построен жилой комплекс, перевели на Плутон, а на Фиорине были оставлены лишь несколько заключенных – поддерживать жизнеспособность колонии.

– Интересно… Значит, погибли именно эти люди?

– Вы невнимательно слушали доклад на конференции, Мария Викторовна. Мне кажется, вы тогда были заняты совершенно другими мыслями.

– Это точно… Огромный комплекс металлургического завода был мертв. Жесткое временное освещение, наросшие на стальных арках тусклые сосульки, пронизывающий холодный сквозняк… Прошло лишь двадцать шесть дней с того момента, как сеть КОМКОН уведомила всех абонентов: "Фурия-161. Последняя информация. Тюрьма закрыта. Все работы прекращены. Оставшееся оборудование продается на металлолом". Гигантская система, включавшая в себя десятки шахт, перепутанные коридоры тоннелей и заброшенные жилые помещения, умерла в тот миг, когда последний человек покинул Фиорину. Механизм не может существовать без помощи своего создателя.

Двое людей стояли неподалеку от лепестковой двери, ведущей к центральному плавильному цеху. Они говорили по-русски.

– Мария Викторовна, – осторожно сказал невысокий, крепко сложенный мужчина лет двадцати пяти – двадцати семи и смущенно пригладил ежик темных волос,– скажите, а вы вообще понимаете, для чего мы сюда прибыли? Американцы вложили в эту экспедицию немыслимые деньги, снова запустили систему жизнеобеспечения…

– Понимаю. Даже лучше, чем хотелось бы, – устало ответила Семцова. – Извините, Сергей. Подробнее объясню потом. Когда время будет. Сдается мне, ваше подразделение выдернули зря. Тут некого опасаться.

– Мы уже больше суток ходим без защитных костюмов, – нейтральным голосом сказал мужчина в военной форме. Хоть вы меня успокойте – здесь и на самом деле нет никаких вирусов?

– Ни одного,– кивнула Семцова.– Кроме тех, которых привезли с собой люди. Обычные штаммы гриппа, пару часов назад я обнаружила в смывах канализации вирус гепатита… Все остальное не представляет интереса. – Подозрительно.

– Мне тоже так кажется.

Они стояли и болтали о ерунду лишь бы занять время. Да, собственно, о чем можно ещё говорить?

"Патна" пришла к Фиорине почти двое суток назад, поначалу было высажено военное подразделение вкупе с несколькими биологами, затем в комплекс заброшенных построек спустились инженеры "Уэйленд-Ютани", в рекордно короткий срок оживившие, казалось бы, давно погибшую колонию. Но все одно – здесь витал запах смерти.

Представителей ООН, составлявших немногочисленную, но более чем компетентную комиссию, челнок доставил на планету в последнюю очередь. Их жизнями нельзя было рисковать. Это закон: вначале спускаются военные и передовая исследовательская группа, они обшаривают все закоулки, берут первые пробы, а уж затем должны прибыть серьезные специалисты. Те, кто имеет право от имени Организации Объединенных Наций вынести свой вердикт и стать свидетелями либо обвинения, либо защиты.

Таковых же на борту "Патны" было трое. Во-первых, бессменный на протяжении уже двух десятков лет председатель Ассоциации ксенологов профессор Роберт Ирвин Блейк – эдакий седоватый сморчок, чопорный англичанин, старательно придерживающийся традиций. Его помощником была русская – госпожа Мария Викторовна Семцова, доцент кафедры ксенологии Санкт-Петербургского университета. Третий эксперт был выбран американцами. Доктор Рональд Хиллиард. Этим именем все сказано. Гениальный ученый, нобелевский лауреат, создатель искусственного разума и искусственного человека, вице-президент и начальник отдела компании "Уэйленд-Ютани", и прочая, и прочая… В довесок можно сообщить, что мистер Хиллиард был одним из самых богатых людей планеты, занимая третье место после владельца компании "Майкрософт" Уильяма Гейтса Восьмого и самого модного писателя последнего времени – немца Гунтера Райхерта. Времена "нефтяных шейхов" давно прошли. Ценился интеллект.

"Уэйленд-Ютани" не поскупилась. На ее средства (причем использованные не по решению суда, а добровольно, волею совета директоров) был снаряжен один из новейших крейсеров, оснащенный гиперпространственными двигателями, были наняты лучшие специалисты. Господин Ван-Льюен, генеральный директор Компании, сообщил в Женеву, что даже финансирование военной операции, буде таковая станет необходимой, он возьмет на себя.

Бан-Льюен перестарался. Он настолько искренне делал вид человека, не виноватого ни в чем, что у недолюбливавших дельцов из-за океана руководителей ООН возникли какие-то странные, ничем в принципе не обоснованные подозрения. Когда потенциальный виновник гибели нескольких десятков людей швыряет миллиарды буквально в открытый космос для того, чтобы доказать свою правоту, поневоле начнешь задумываться… Разумеется, "Уэйленд-Ютани" – самая богатая корпорация Земли, какой бы штраф или ограничение деятельности на Компанию ни был бы возложен, Ван-Льюен откупится. Следовательно, американцы почему-то очень хотят вернуться на Фиорину. И вернуться туда на законном основании.

Мадам Флориана де Бритон, заместитель Генерального секретаря Организации, сделала ход конем. Она взяла все то, что предлагала "Уэйленд-Ютани", – крейсер, техническое и материальное обеспечение, однако в деталях не пошла на поводу у Компании. Американцы предлагали отправить в качестве охраны биологов свое сопровождение – два взвода известной "Звездной пехоты", перед которой (если верить фильмам и рекламным роликам в Интернете) "все цветет, за ней все горит". Госпожа де Бритон, благо была наделена соответствующими полномочиями, вежливо отказала и нашла компромиссный вариант. Военные действительно отправились вместе с экспедицией. Да, таковую возглавляла компания "Уэйленд-Ютани" в лице своего вице-президента мистера Хиллиарда. Но в то же время…

Армейским отрядом командовал американец – полковник Ретт Гор, подписавший два года назад контракт с ООН и несколько раз возглавлявший особо опасные операции. А вот кого Гору передали в подчинение!.. Ох-ох!

Можно до хрипоты спорить о том, кто лучше и круче – американская "Звездная пехота", европейские "Серые береты" или русский внеземельный спецназ "Волкодав". В Российской империи двух мнений по поводу своего космического десанта не существовало – они самые-самые-самые!.. В конце концов, пятнадцать лет назад, во время Азиатской войны, именно "волкодавы" захватили укрепленный дворец нового аятоллы Ибн-Саббада в Тегеране, в то время как американцы были заперты в Персидском заливе и вяло огрызались тактическими ударами по прибрежным городам арабов.

Два взвода "волкодавов" сейчас проходили необходимую подготовку в центре ООН в Кобленце и были срочно вызваны распоряжением Генерального секретаря. Император России Михаил IV и его правительство не возражали.

Надо было видеть рожи руководителей "Уэйленд-.Ютани", когда высокая темноволосая и смуглая госпожа де Бритон сообщила о своем решении. В нее не стали кидаться различными предметами, лежавшими на столах зала заседаний, лишь потому, что это было неприлично. Черт побери! Русские! Вечные конкуренты! Только их нам сейчас не хватает!

Однако приказ был передан в Комитет по обороне ООН, и на следующий день самолет с двумя десятками русских десантников, срочно переброшенных из учебного центра, приземлился в Женеве. Командовал ими тихий, вежливый (можно заметить, до отвращения вежливый) лейтенант Сергей Казаков. Так сказать, старший "волкодав".

Мария Семцова, просидев четырнадцать часов в конференц-зале, где не услышала ничего нового, кроме изощренного вранья штатовцев, отстаивавших перед ликом грозной ООН свою невиновность, после окончания заседания и вердикта госпожи де Бритон уединилась в индивидуальной видеокабине, обнаружившейся в женевском здании, и просидела там еще восемь часов, лишь изредка выбираясь в буфет за чашкой крепчайшего кофе и сигаретами.

То, что она увидела, было столь же невероятно, насколько и реально.

А женевское телевидение трубило: "Первое убийство в нашем городе за последние восемь лет! Гражданин США Джеймс Эрон умер сегодня в половине девятого утра на набережной озера!"

Никто не знал истинных причин его смерти. Кроме заказчиков.

Мария Семцова, просматривая дискету, могла догадываться…

– Сергей, скажите, а вы нашли хоть что-нибудь?

– Нашли,– вздохнул Казаков.– Очень немного. Здесь кто-то успел поработать до нас. Судя по отчетам, которые я читал, "Патна" посещала эту планету около месяца назад.

– А причина? – подняла бровь Семцова. – Как я полагаю" это была спасательная акция? Сигнал СОС?

– Не совсем. – Лейтенант замолчал. Информация была секретной, и раскрывать ее он не имел права. Хотя… В Антарктическом центре слежения был перехвачен закодированный сигнал, отправленный с Фиорины в центральный офис "Уэйленд-Ютани". Диспетчеры передали его в надлежащие инстанции, а затем запись попала в руки Комитета по безопасности ООН. Тогда и выяснилось, что руководители Компании беззастенчиво лгут. По их версии, население Фурии-161 вымерло от вирусной инфекции. В действительности все выглядело несколько по-другому.

К счастью для человека, техника в нынешние времена развита до уровня, когда крупные аварии в космосе становятся крайне редкими. Бывает, погибают отдельные люди на шахтах или орбитальных станциях, но в большинстве случаев причина их смерти не в отказе аппаратуры, а в нарушении самим человеком элементарных правил техники безопасности. Но в последние недели случилось несколько катастроф, которые так или иначе должны были заинтересовать и Организацию, и правительства некоторых стран.

Для начала поступил автоматический сигнал бедствия с Ахеронта, где находилась колония Хадли. Туда был отправлен спасательный рейдер "Сулако", который вскоре таинственно исчез вместе со всем экипажем. Вскоре последовали события на Фиорине. В общей сложности не меньше двухсот жертв. "Уэйленд-Ютани", которой принадлежали оба поселения и рейдер, понесла колоссальные убытки – двадцать миллиардов долларов, а может, и поболее. Но руководство Компании не обратилось в страховые агентства, а мистер Ван-Льюен на пресс-конференции в Вашингтоне заявил, что в аварии на Ахеронте виновных нет. Произошел сбой в работе реактора атмосферного процессора; "Сулако", предположительно, тоже погиб из-за фатальных нарушений в центральном компьютере, а население тюрьмы Фурия-161, как это уже неоднократно объявлялось в прессе, вымерло от воздействия чужеродного вируса.

У ООН не было поводов назначать расследование до поры, пока была расшифрована передача с Фиори-ны. Запись была странной – показания нейросканера, изрядно искаженные помехами. Но когда выяснилось, что объектом исследования являлась лейтенант флота Эллен Рипли, входившая в состав экипажа "Сулако", высоколобые специалисты в Женеве задумались.

Во-первых, госпожа Рипли никак не могла очутиться на Фиорине, находящейся в другом рукаве Галактики. Во-вторых, на картинке, переданной сканером, было отчетливо различимо неизвестное ранее живое существо, скорее всего паразит, вселившийся в организм человека. В-третьих, связь с Фурией-161 вскоре была прервана, а "Уэйленд-Ютани" никак не объяснила присутствие на этой отдаленной планете члена экипажа пропавшего рейдера.

Странности продолжались. Руководитель полета, вице-президент Компании Рональд Хиллиард, своим приказом установил неоправданно жесткую дисциплину на корабле. Военные не имели права общаться с биологами и медицинским персоналом (Компания зачем-то откомандировала на "Патну" группу лучших хирургов в добавление к штатной бригаде медиков, сопровождавшей армейский отряд). Биологи, едва спустившись на планету, по приказу руководства занимались не поиском чужих микроорганизмов, а брали смывы крови, каковой в коридорах жилого комплекса было удивительно много. На свалке тюрьмы были обнаружены останки давно вышедшего из строя биоробота, и тотчас с корабля пришел приказ: "Упаковать, доставить челноком на "Патну", обращаться с крайней осторожностью".

Военные попытались задать вопрос – где тела пострадавших? Если двое человек были спасены, то где находятся трупы еще двадцати пяти людей из числа заключенных и обслуживающего персонала? Хиллиард промолчал.

А через несколько часов взвод под командованием Казакова, проводивший обследование территории, наткнулся на разбитую спасательную шлюпку. Идентификационный номер на корпусе и полустершиеся буквы "Сулако" говорили только об одном: по крайней мере один человек с американского рейдера спасся и совершил аварийную посадку на Фиорине. Видимо, это и была Эллен Рипли, с чьей передачей командование подразделения былоознакомлено.

Казаков доложил о находке полковнику Гору, а тот потребовал встречи с Хиллиардом. Последний ответил, что всему свое время.

Маше Семцовой было одновременно и скучно, и интересно. Уж она-то, просмотрев спасенные Эроном записи, во всех подробностях знала, что происходит. Еще на Земле, в Женеве, у нее возникло желание срочно передать дискету в Комитет по безопасности и тем самым сразу вывести Компанию на чистую воду. Однако она решила промолчать и подождать. Интересно, насколько далеко зайдет Компания в своей лжи?

Маша отдавала себе отчет в том, что нарушает закон. Фактически, ее действия могли быть названы укрывательством или, в лучшем случае, утаиванием свидетельских показаний. Но Семцова была не юристом, а биологом. Судя по записям видеокамер "Сулако", обнаружившейся на диске телеметрической информации катапультировавшегося с крейсера челнока и разрозненным данным компьютера Фурии-161, каким-то чудом сохраненным Эроном, человек столкнулся не с обычным крупным животным, а с первой разумной формой жизни…

Без сомнения, эти зверюги были опасны. Маша, просмотрев записи, долго не могла прийти в себя – одно существо менее чем за сутки истребило всех заключенных Фурии; твари, расплодившиеся на Ахерон-те, погубили Хадли в течение недели, а затем буквально вырезали отряд американской морской пехоты, прилетевший на помощь поселенцам. Милые такие зверюшки…

Маша приняла решение, когда челнок с собранным ООН и "Уэйленд-Ютани" экипажем "Патны" карабкался на орбиту Земли, доставляя людей к крейсеру. Ра-зумеется, еще можно было отказаться от полета, отдать дискету властям и тем самым спровоцировать самый громкий судебный процесс в истории, но… Маша, за-крыв глаза, представила слегка раскачивающуюся перед ней черную зубастую морду таинственного существа, знакомство с которым так усиленно пыталась скрыть Компания, и подумала: "Гори оно все огнем! Я просто хочу на них посмотреть. Да и это вряд ли получится – зверя с Фиорины убили, Рипли умерла и унесла с собой зародыша, на месте колонии Хадли сейчас выжженная радиоактивная пустыня… Когда вернемся с Фурии, тогда и поговорим".

"Уэйленд-Ютани" сработала неаккуратно, проводя спасательную операцию в тюремном комплексе. Они оставили после себя множество следов: конечно, трупы заключенных были скорее всего сожжены в плавильных печах; частицы чужого существа, убитого заключенными, вероятно, вывезены для исследований, но в то же время господин Ван-Льюен и прочие президенты – вице-президенты – руководители не догадались как следует упрятать улики. Они были уверены, что ООН никогда не заинтересуется погибшим поселком-тюрьмой. Разбитая шлюпка, кровь на стенах, следы кислоты, составлявшей, судя по видеозаписям, внутренностную жидкость чужой твари…

Маша подсознательно чувствовала – Компания что-то готовит. Что именно – было непонятно. Созданная Хиллиардом атмосфера разобщенности на корабле, его постоянные отказы общаться со специалистами – как с биологами, так и с биотехниками или военными – наводили на размышления. Создавалось впечатление, что господин руководитель полета чего-то ждет. Может быть, даже некоего сообщения с Земли. Хиллиард и его помощник оставались на орбите, не спускаясь на планету, хирурги-американцы тоже. Господин Блейк, оксфордский профессор, постоянно сидел в закрытой для остальных лаборатории и занимался чем-то непонятным.

Семцова старательно выполняла возложенные на нее обязанности. За те несколько часов, которые экспедиция провела на Фиорине, она взяла достаточно проб, чтобы определить – нет здесь никаких опасных вирусов. Да, впрочем, это ей было понятно изначально. Версия "Уэйленд-Ютани" об опасных микроорганизмах являлась только прикрытием. И все-таки чего ждет Хиллиард?

Казаков и Мария Викторовна разговаривали уже около получаса. Лейтенанту сейчас тоже было нечего делать: жилой комплекс обследован и признан безопасным для человека, его подчиненные взяли под охрану основные точки бывшей тюрьмы и шлюз, ведущий к посадочной площадке, на которой стоит челнок, биологическая бригада собрала нужную информацию… Часа через полтора-два модуль стартует с Фиорины, вернется на "Патну", и крейсер возьмет курс на Землю. А затем последует нудная рутинная работа: составление отчетов, рапортов и докладов, в которых будет значиться одно и то же – чужие вирусы не обнаружены, колония безопасна, причины гибели заключенных не выяснены.

– Мне кажется,– проворчал Казаков, притушивая сигарету о металлическую плиту двери шлюза,– что вы, Мария Викторовна, знаете чуточку больше, чем я. И дураку понятно, что здесь нет никакой инфекции. А вы бродите по комплексу с этим приборчиком, – лейтенант указал взглядом на прикрепленный к рукаву Сем-цовой детектор движений живых организмов, – пытаетесь кого-то выследить, рассматриваете какие-то кислотные потеки… По-моему, дырка в полу, которую мы нашли в бывшем медицинском блоке, была просто выжжена кислотой, пролитой неосторожным доктором или медицинским техником.

– Да? – мрачно усмехнулась Маша. – Сергей, вам не кажется, что в такой маленькой больнице, как здесь, на Фиорине, никто не будет хранить концентрированную кислоту? Она просто не нужна. Кроме того, ожог на металле совсем новый, ему около месяца. Я просмотрела данные по оснащению медчасти Фурии и не нашла в описи опасных окислителей.

– Это металлургический завод,– ответил Казаков.– Может быть, принесли с предприятия?

– Ерунда, – поморщилась Маша. – В одном вы правы, лейтенант. Я действительно знаю больше, чем вы. Только мои знания сейчас не пригодятся. Здесь никого нет, кроме нас, людей.

– Сейчас нет? – Казаков проницательно глянул в глаза Семцовой. – А месяц назад кто-то был? Я имею в виду, не человек?

Маша помедлила и едва заметно кивнула,

– И куда он исчез? – полушепотом спросил Казаков. – А может быть, они? Кто перерезал здешних зэков?

– Не скажу, – твердо ответила Маша. – Это не от недоверия к вам, лейтенант. Я еще сама толком ничего не знаю.

– Тогда хотя бы скажите, чего следует бояться.– Казаков напустил на лицо хмурость. В конце концов, он отвечает за безопасность гражданского персонала и должен знать, что происходит вокруг и какова может быть угроза. Вечно эти ученые темнят, не желая раскрывать свои тайны, которые рано или поздно станут явью!

Маша решилась:

– Крупный организм, чуток смахивает на огромное насекомое. Черная окраска. Хищник. Обычно нападает сверху, с потолка. Это все, что я могу сейчас сказать.

– И на том спасибо, – буркнул лейтенант. – Пойдемте? Нам скоро нужно будет эвакуироваться с планеты. – Он помедлил и добавил: – Это, конечно, не мое дело, Мария Викторовна… У "волкодавов" простой приказ: охранять научный персонал от любой опасности и в случае непосредственной угрозы уничтожить все, что встанет на пути исследователей. Но если то, что вы сейчас сказали, – правда, то почему нас не предупредили? Командование войсками ООН должно знать о таких вещах.

– Они не знают, – тихо сказала Маша. – Никто не знает. Кроме меня и этих долбаньгх американцев, которых поставили над нами командовать. Понимаете? Боюсь, мы сейчас работаем не на Организацию, а на "Уэйленд-Ютани". Сергей, если вдруг кто-то из ваших солдат увидит хоть что-нибудь необычное, не забудьте отразить это в рапорте, хорошо?

– Конечно. – Казаков слегка поклонился, будто благовоспитанный самурай.– О, черт, рация! Извините…

Запищала миниатюрная трубочка, лежавшая в кармане его куртки. Очень неудобный способ связи – во время боевых операций применяется шлем-каска со встроенным коммуникатором, микрофоном и видеокамерой, а сейчас что вояки, что работающие на Фиорине ученые расслабились, не видя опасности, и позволили себе отойти от строгих инструкций.

– На связи! – рявкнул Казаков в трубку, помещавшуюся в ладони. Выслушал. – Что? Ничего не трогать! Оставайтесь на месте! А? Да, специалист будет.

– В чем дело? – вскинулась Маша, когда лейтенант прервал связь. – Ваши ребята что-то обнаружили?

– Чужеродный организм,– быстро ответил Казаков. – Маленький, если верить определителю массы. Вес не более двух килограммов. Кроме того, он очень мало движется. Надеюсь, колонисты забыли здесь кошку…

– Какую кошку? – возмутилась Маша. – Где это? Идемте быстрее! Слава Богу, вы догадались приказать своим не подходить близко.

Лейтенант обиделся. Все-таки "волкодавы" не полные идиоты, каковыми обычно принято считать всех военных. Догадался! Он просто следовал инструкции, в которой четко сказано: "Любое приближение к чужеродному организму без защитного костюма крайне опасно". А таковых костюмов сейчас не было даже у биотехников, которые, насвистывая веселые песенки, работали в просохших за последний месяц трубах канализации колонии, забирая образцы всех возможных бактерий, которые могут здесь обнаружиться.

– Сообщение от шлюза "В", это неподалеку от свалки. – Казаков умел владеть собой и никак не продемонстрировал свое отношение к неразумным штатским лицам, коих, разумеется, представляла Мария Викторовна.– Поможете, если что?

– Будем считать, что там кошка, – хмыкнула Маша. – А если нет, я советую вам отдать приказ стрелять по любому движущемуся объекту, не являющемуся человеком.

– Сурово.– Казаков кивнул и ткнул пальцем в кнопку, открывающую дверь в сталелитейный цех.– Пойдем здесь, будет короче. Я не зря двое суток сидел над планом колонии. Могу гулять здесь с закрытыми глазами.

Семцова шла за спиной лейтенанта, и почему-то ее глодало очень нехорошее предчувствие. На Фиорине не должно быть никаких живых существ крупнее выживших на таком холоде кишечных палочек. А тут живой организм весом не меньше двух килограммов! Подобная масса уже подразумевает то, что организм многоклеточный. И одно это настораживает.

Оно сидело на стене, метрах в двадцати от разбитого челнока с рейдера "Сулако". Изначально заметить его было просто невозможно: существо забилось в щель меж стальными пластинами – клепки обшивки разошлись и образовали укрытие, в котором оно могло спать и регенерировать.

Несколько позже, месяца через три, следственная комиссия на Земле установит причину появления на "Сулако" этих созданий. Лейтенант Рипли, покидая Ахеронт на десантном катере, привезла с собой материнский организм, и за то краткое время, пока он находился на корабле, случилась очень неприятная вещь – мажа сумела оставить несколько личинок. Один заразил американку, позже погибшую на Фиорине, другой атаковал принадлежащую заключенным собаку и развился в крупный организм, истребивший население тюрьмы… Две личинки погибли при ударе спасательного катера о ледяную поверхность Фиорины. Выжило лишь одно существо. Его сильно ранило, почти разрезало пополам обрывком металла, однако жизненно важные центры организма не были задеты. Тварь заползла в укрытие и стала дожидаться времени, когда тело восстановится и появится возможность вновь выйти на охоту.

– Дохлое,– уверенно сказал кто-то из солдат, кивая подошедшему лейтенанту на торчащие из почти неприметной щелки узкие паучьи лапы с маленькими присосками. За спиной Казакова, нахмурившись, стояла русоволосая женщина в штатском. Она и ответила:

– Если, как вы, капрал, выражаетесь, это существо "дохлое", то каким образом детектор движения на него среагировал?

Капрал, имени которого Маша не знала, снисходительно посмотрел на "госпожу консультанта" (ну что взять с гражданского персонала?) и объяснил таким тоном, будто разговаривал с недоразвитым ребенком ясельного возраста:

– Этот прибор, – военный ткнул пальцем в укрепленный на левом рукаве темный экранчик в обрамлении сероватого пластикового корпуса и целого сонма цветных кнопок, – реагирует на любую биологическую массу, перемещающуюся в пространстве. Даже на листик березы, сорванный с ветки.

– Значит, оно только что двигалось.– Казаков мрачно покосился на своего подчиненного, нагнулся и, подняв с пола обломок ржавой трубки, вытянул руку. Потыкав в непонятное создание сим предметом, он обернулся и подозвал Машу: – Мария Викторовна, что это?

Семцова знала ответ на этот вопрос. Она не зря прогоняла полученную от умершего в Женеве Эрона видеозапись через многочисленные фильтры, добиваясь наилучшего качества изображения. Личинка. Личинка чужого существа, способная отложить в организм человека эмбрион.

Тварь, ничуть не прореагировав на действия лейтенанта, по-прежнему не шевелилась.

– У вас есть прочный герметичный контейнер? – Маша дернула Казакова за рукав. – Зверя нужно оттуда вытащить и обязательно изолировать. Только… Сергей, пожалуйста,– Семцова понизила голос до шепота,– американцам ни слова, особенно руководству экспедиции. Мы должны взять его с собой, но пускай это существо исследуют не в Вашингтоне или Далласе, а в Женеве.

Казаков промолчал. Дело в том, что его инструкция четко предписывала докладывать вначале вышестоящему военному начальнику, а затем и гражданскому руководителю о контакте с любым живым существом, не относящимся к изученным видам. Нарушить приказ?..

Его мысли сбил новый вопрос Маши, обращенный к высоченному капралу, возглавлявшему отделение "волкодавов:

– И все-таки животное двигалось? Если оно мертво, то шевелиться никак не может. Закон природы…

– Перемещалось, – расплывчато ответил военный, пожав плечами.– Сквозняк, подвижка металла… Да у него мог коготь отсохнуть и разломиться! И оно упало откуда-нибудь сверху! Я же вам сказал – детектор реагирует на любое движение биомассы, даже мертвой.

– Да, – подтвердил Казаков, прищуривая и без того узковатые темные глаза. – Мы были обязаны запрограммировать детектор движений так, чтобы он мог уловить даже каплю крови, падающую с потолка.– И добавил немного извиняющимся тоном: – Это, конечно, самый чрезвычайный режим, но вы должны понимать…

– Отлично понимаю,– кивнула Маша. Она уже вытянула из сумки резиновые перчатки и, отстранив Казакова, шагнула вперед. Отчасти она понимала, что очень рискует, но если вояки утверждают, что существо мертво, значит, так оно и есть. Нечего бояться. В любом случае "волкодавы" сумеют ее защитить.

"Эллен Рипли наверняка тоже так думала, спускаясь со "Звездной пехотой" на Ахеронт, – мелькнула у Семцовой несуразная мысль.– Америкашки были подготовлены ничуть не хуже, чем люди нашего лейтенанта. И где они все теперь?"

Маша решительно отогнала слегка панические инстинктивные выкладки, столь нежданно появившиеся в голове, подняла руки и осторожно взялась за одно из щупалец сероватого паукообразного существа, высовывавшееся из щели в металле. В конце концов, здесь только один Чужой и тот маленький. Рипли на LV-426 столкнулась с полутора сотнями взрослых чудовищ и смогла унести ноги… Так стоит ли бояться маленькой и вдобавок мертвой личинки?

Семцова потянула существо за длинную тонкую лапу, оканчивающуюся желтоватым коготком. Небольшое плоское тело неожиданно легко подалось, и вскоре из щели выглянуло округлое туловище, шлепнул по стене длинный безжизненный членистый хвост…

"Сейчас оно мне скажет: "Отстань, зачем за лапы дергаешь?",– фыркнула про себя Семцова, стараясь не обращать внимания на насмешливые физиономии солдат, окруживших ее. Видимо, они, люди, привыкшие сталкиваться с реальной опасностью, полагали, что ученый-ксенолог уж слишком осторожничает. Только Казаков оставался серьезным.

– Никогда ничего подобного не видел,– пробормотал лейтенант.– Мария Викторовна, это те самые, большие и черные, нападающие с потолка? По-моему, оно маленькое и серое…

– Когда оно поселится к вам в грудную клетку, а потом родится, разорвав ее, то станет большим и черным, – шепотом парировала Семцова.– И вообще, мне кто-нибудь даст контейнер? Или мне тащить эту мерзость на "Патну", волоча за хвост?

Казаков зыркнул на одного из солдат так, что Маше показалось, что рядовой сам готов превратиться в требуемый контейнер. Просто удивительно, как этот невысокий и не кажущийся особо сильным лейтенант заставляет своих громил-"волкодавов" подчиняться не устным приказам, а, так сказать, визуальным.

Контейнер стоял у ног Семцовой через несколько секунд.

– Во-от, – проворковала Маша, открывая серебристым ключиком крышку, обитую керамикой. Личинка – она оказалась тяжеленной, килограммов пять, не меньше, врал детектор – по-прежнему безвольно свисала с ее руки. И никто не замечал очень слабого подрагивания щупалец. – Сейчас мы тебя положим на место, отвезем куда следует… О, черт!.. Держите ее! – Ни хера себе дохлая!.. – матюгнулся обычно сдержанный Казаков. – Оружие к бою!

Маше почудилось, что сейчас лейтенант рявкнет: "Взять живой!"

Чужое существо ожило с внезапностью маленького смерча. Ударив щупальцами по Машиной руке, оно заставило Семцову разжать ладонь, соскользнуло вниз, на пол, а потом… Чужой замер на грязных бетонных плитах пола буквально на секунду, словно размышляя, и, оттолкнувшись хвостом, как пружиной, прыгнул Маше на грудь. Пуля автоматической винтовки, выпущенная кем-то из военных, ударила в то место, где сидела маленькая тварь, мгновение спустя.

Дальнейшего Маша почти не помнила. Резкие, хрипловатые и чуть картавящие приказы Казакова, чьи-то сильные руки, обхватившие ее за плечи, яростная матерщина солдат и…

Вокруг шеи обвилось что-то холодное и жесткое, голову облепили длинные, с человеческое предплечье, членистые пальцы. Маша, пытаясь отодрать от себя казавшуюся ледяной шершавую мерзость, схватила ее обеими руками за основание хвоста, все туже стягивающего горло, но не преуспела. Разжимая зубы, в рот Семцовой устремилась скользкая узкая трубка, прорвалась за корень языка, ниже гортани, раздвинула голосовые связки и застыла где-то в груди.

"Конец,– это было последней мыслью Маши. Сознание меркло. – Она убьет меня и всех нас. А идиот капрал говорил – дохлое, дохлое…"

Потом была темнота. Вслед за ней пришли сны. Из кровавого тумана вышла высокая темноволосая женщина с большими карими глазами и какой-то очень доброй улыбкой. Темно-голубая форма американского торгового флота. И вышитая цветной капроновой нитью нашивка на груди: "Ellen Ripley".

"Привет,– сказала она.– Поговорим?"

– Носилки! – тихо приказал Казаков, когда все попытки оторвать от гражданского советника по биологической безопасности Марии Семцовой странное коричневато-серое существо не увенчались успехом. Тварь прилипла к ее голове будто пластырь. – К челноку!

Лейтенант был достаточно умным человеком для того, чтобы понять – случилось нечто очень и очень плохое. Разрозненные слова Семцовой, ее неясные намеки, вся увертюра к этой истории были более чем подозрительны. И вот теперь здесь, на Фиорине, на колоссальном расстоянии от Земли, произошло то, что не должно было произойти. Казаков не зря подозревал, что отдыхающая сейчас на "Патне" бригада хирургов Компании еще покажет свой профессионализм. И точно так же он подумал, что врачей везли на Фиорину как раз для такого случая.

Щелкнули крепления носилок. Опустился колпак криогенной капсулы. Пилот, англичанин по фамилии Фарелл, начать прогревать двигатели.

Казаков сел в свое кресло. На его лице, как, впрочем, и всегда, было выражение безмятежного спокойствия, чреватое очень крупными неприятностями для…

Впрочем, неважно для кого.

…Мистер Рональд Хиллиард, получив экстренное сообщение с Фиорины, находился в своей каюте. Он улыбался. Он взял два приза из трех. У него есть Чужой, и Земля дала разрешение на продолжение экспедиции. Остался третий приз: инопланетный корабль.

Почтенный седоволосый человек на Земле получал по чеку деньги. Большие деньги. Только он да еще господин Хиллиард знали, в чем состояла услуга, оплаченная "Уэйленд-Ютани".

На городском кладбище Бэнгора, штат Мэн, хоронили убитого несколько дней назад бывшего лейтенанта тюремной службы Джеймса Эрона. Присутствовали его жена, четверо детей и несколько дальних знакомых.

Мария Семцова видела сны. Она вместе с Эллен Рипли пила прохладный горький кофе в разрушенных и продуваемых всеми ветрами помещениях погибшей колонии Хадли. У ног темноволосой американки сидела маленькая девочка по имени Ньют, а за спиной Рипли стоял высокий худощавый капрал с вымазанным лицом и автоматической винтовкой на плече: Дузйн Хикс. Они разговаривали.

Личинка Чужого, несколько съежившаяся от холода капсулы гиперсна, делала то, что ей предназначено изначально. Клетка эмбриона перемещалась по маточной трубке вниз, в организм носителя, в его грудную клетку.

Вселенная молчала. Ее не волновали столь ничтожные события.

ГЛАВА ВТОРАЯ

На геостационарной орбите над поверхностью Фиорины висел исследовательский крейсер "Патна". Огромный, ощетинившийся антеннами радаров и дулами систем вооружения, освещенный сотнями бортовых огней, набитый исследовательской аппаратурой, окруженный металлом и пластиком пузырь воздуха, сохранявший в себе пятьдесят две человеческие жизни.

Пройдите от центрального внешнего шлюза к лифтам, поднимитесь на второй этаж-уровень корабля, сверните направо по коридору, и вы сразу очутитесь у дверей медицинского комплекса. Три операционные, большой зал интенсивной терапии, отдельные каюты-палаты… Ничуть не хуже, чем на околоземной станции "Гэйтуэй". Настоящий госпиталь. А оборудование такое, что доктора многих земных клиник истекли бы слюной от зависти, увидев собранные здесь чудеса техники. "Уэйленд-Ютани" не скупится.

Однако сейчас пациент здесь был только один. Женщина. Ее тело покоится на отдельной платформе, окруженной лианами пластиковых трубок, непонятными для простого смертного приборами в корпусах спокойных сероватых и голубых цветов. Перемигиваются индикаторы, попискивают звуковые сигналы. Искусственный разум бьется за жизнь человека. Все необходимые для персонала данные выводятся на дисплей центрального терминала медицинского отдела корабля. За пультом доктор и медтехник, готовые прийти на помощь аппаратам, если те вдруг не справятся.

Врач Федор Логинов, старший бригады, человек лет тридцати с густой русой шевелюрой и короткой бородкой, скучающе смотрел на экран компьютера. Ответственность за жизнь спасенной сейчас лежала только на нем. Женщина должна выжить любой ценой. Логинов, однако, не очень хорошо представлял, для чего ее вытягивать из лап смерти, которая слишком уж крепко ухватилась за нее.

Пошли уже вторые сутки с поры, когда специальная медицинская бригада и военные доставили на "Патну" с поверхности невзрачной планетки, возле которой сейчас находился крейсер с Земли, эту женщину – привезли в состоянии глубокой комы. Основной штатный персонал удалили в свои каюты под предлогом того, что пострадавшей должна заниматься специальная бригада – хирурги из Соединенных Штатов, якобы специально подготовленные и знающие, как помочь. Больше всего Логинова убило то, что даже после операции руководитель полета не соизволил сообщить включившимся в работу реаниматологам о сути проведенного несколько часов назад хирургического вмешательства. Хиллиард сказал просто: "Вытащите ее".

И вот уже сорок часов женщина на грани. На лезвии бритвы. За гранью – ничто.

Пока же существование человека поддерживают лишь машины, заставляющие двигаться по сосудам кровь, наполняя организм регенерирующими органы препаратами и обезболивающим.

Логинов заново взглянул на дисплей, где высвечивались личные данные женщины:

"МАРИЯ В.СЕМЦОВА. КОНСУЛЬТАНТ-КСЕНОЛОГ. ЛИЧНЫЙ НОМЕР – В-29828".

"Да-а, – мрачно подумал врач,– скудноватая информация. Ни слова о том, где и кем она работает, даже даты рождения нет… И отчего это вокруг госпожи Семцовой поднялся такой шум? Похоже, что Компании ее жизнь уж слишком необходима. Но если так, то зачем такая невероятная секретность? Даже личную дискету этой самой Семцовой нам не предоставили".

Неспешный ход его мыслей прервало попискивание коммуникатора. Логинов дотянулся до кнопки, включающей видеосвязь, и на маленьком мониторе появилось изображение.

– Да?

– Это вы, мистер Логинов? – Федор тотчас узнал Рональда Хиллиарда, большую шишку в руководстве Компании. Доктор терпеть не мог этого напыщенного америкашку, даже ни разу не показавшегося в общей кают-компании крейсера, где обедал технический и медицинский персонал. Обед, понимаете ли, господину Хилдиарду относили в каюту. Гордый… И за что только Нобелевскую премию дали?

– Слушаю вас, сэр, – с готовностью отозвался врач по-английски. С начальством лучше разговаривать на его языке. Во всех смыслах этого выражения…– Что вас интересует?

– Как она?

– Плохо. Прогноз не самый благоприятный. По оценке компьютера – восемьдесят процентов из ста за ее смерть. Травмы исключительно тяжелые… Хуже другое – хирурги нам оставили лишь минимум информации. – И, чуть помолчав, Федор добавил извиняющимся тоном, будто был в чем-то виноват: – Это очень неприятно, сэр.

Худое лицо Хиллиарда на экране скривилось, он вздохнул и наконец произнес:

– Что ж… При любом изменении ситуации немедленно докладывайте.

И больше ни слова. Вот гад!

Видеосвязь отключилась, а Логинов снова уставился на экран своего компьютера и, удовлетворяя терзавшее его любопытство, начал копаться в базе данных крейсера. Несколько минут работы были вознаграждены – врач нашел-таки дополнительные сведения о Семцовой, но Федора сразу же постигло полнейшее разочарование. Мозг "Патны" соизволил сообщить не в меру любознательному доктору только следующее:

"Мария Викторовна Семцова. В-29828. 27.05.2279 ПРООПЕРИРОВАНА ПО ПОВОДУ ИНОРОДНОГО ТЕЛА БРЮШНОЙ ПОЛОСТИ. ПОСТОПЕРАЦИОННОЕ СОСТОЯНИЕ – КРАЙНЕ ТЯЖЕЛОЕ. ДЛЯ ПОЛУЧЕНИЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНОЙ ИНФОРМАЦИИ НАБЕРИТЕ КОД ДОСТУПА".

– Да где я тебе возьму этот код, железяка? – недовольно пробурчал Логинов. "Вот интересность какая,– подумал он,– эта милая дама была прооперирована специальной бригадой хирургов, которых готовили к неким необычным медицинским процедурам в центре экстренной помощи "Уэйленд-Ютани" еще на Земле. Этих спецов эвакуировали в Солнечную систему сразу после завершения работы, а нас, медперсонал "Патны", к ним и близко не подпускали… И какое это еще "инородное тело"? Черт знает что!

…Было в произошедшем за последние дни отчего прийти в изумление. Мало того, что в этой спешно организованной экспедиции принимали участие военные – да не простые, а отборное подразделение десанта, подчиненное не кому-нибудь, но лично императору или министру обороны России, а заодно Генеральному секретарю ООН; подразделение, вооруженное так, что при желании запросто могло истребить половину населения тридцатимиллионной Москвы минут за двадцать; вдобавок руководство Компании за считанные часы собрало всех лучших медиков, работавших в ее организациях, и предоставило для рейда к Фиорине новейший из разведывательных крейсеров, превосходящий скоростью многие военные корабли межзвездного класса. Перед отправкой и уже во время полета слухи ходили разные. Вначале якобы "Патна" направлялась к планетоиду LV-426, в систему Z-3, и только в последний момент, перед гиперпрьгжком из Солнечной системы, персонал ООН известили, что курс лежит на Фиорину, Обстановка абсолютной секретности угнетала. Подразделение десанта было изолировано от остального экипажа, и общаться с военными руководство экспедиции запретило строжайше. Даже бригады реаниматологов и хирургов почти не общались между собой. Неужели эта невероятная заваруха началась только ради обследования давно заброшенной колонии, бывшей к тому же тюрьмой?

Недели за две до отправки на Фиорину Логинов слышал о том, что на LV-426 ушел спасательный корабль с группой колониальной морской пехоты… А ведь первоначальным пунктом назначения "Патны", возможно, была именно эта планета. Странно. Даже очень. Логинов помнил и название корабля, отправленного на LV-426 (или, как планетоид числился в регистре, Ахеронт),– рейдер носил имя "Сулако". Похоже, сначала "Патна" летела именно в помощь этому кораблю… Отчего же курс был столь резко изменен?

С Ахеронтом было связано какое-то известное в медицинских кругах имя. Точно не славянское. Скорее, английское или американское. Похоже, женщина. Ну точно, Эллен Рипли!

Рипли… Логинов был уверен, что вычитал его в одном из европейских медицинских журналов. Или где?..

– Эврика! – вдруг воскликнул врач, от радости шлепнув ладонью по корпусу сервера. Сидевший рядом медтехник бросил на коллегу удивленный взгляд. – Вспомнил!

Несколько месяцев назад фамилия этой женщины фигурировала в научном отчете госпиталя околоземной станции "Гэйтуэй", на конференции по космической медицине. Вроде бы Рипли провела чрезвычайно большой срок в анабиозе, или – если использовать сленг астронавтов – гиперсне. Она спала что-то около пятидесяти лет, катапультировавшись с потерпевшего аварию корабля на спасательном челноке. А перед этой историей, произошедшей столь давно, ее корабль совершил посадку на Ахеронте.

Впрочем, какая разница? Мисс Рипли сгинула неизвестно куда; вполне возможно, что после реабилитации в Центре внеземельной медицины она снова отправилась в космос и сейчас работает на дальних линиях, а что скорее – Рипли просто погибла, когда исчез спасательный рейдер… Но Логинову не давала покоя некая смутная взаимосвязь между полетом "Сулако" и экспедицией роскошного (эдакий космический "Титаник") и неимоверно дорогого крейсера "Патна" к Фиорине. Он ощущал ее чисто подсознательно, инстинктом человека, пятнадцать лет проработавшего в Дальнем Космосе.

– Ничего не понимаю! – Федор ударом ладони по клавиатуре отключил информационную базу и снова повернулся к мониторам службы контроля за больным. Никаких изменений.

Тишину реанимационного блока нарушало только тихое пощелкивание и гудение аппаратуры. Старший медтехник Андрей Ильин, не обратив внимания на неожиданный возглас Логинова, углубился в изучение жизненных показателей пациентки, выводимых на дисплеи центрального терминала, так, будто это занятие интересовало его более всего в жизни. И кроме того, ответственность за четкую работу всех агрегатов лежала именно на нем, а работу свою он любил. Андрей, молодой, рыжеволосый и исключительно общительный парень, был информационной душой всей маленькой бригады реанимации и экстренной помощи. Он впитывал слухи как губка воду и потом охотно делился с близкими друзьями-сослуживцами получаемыми невесть из каких источников сведениями.

– Андрей! – Голос Логинова прозвучал в тишине как выстрел. – Эй, Андрей Леонидыч, отвлекись на минутку. Ты случайно не в курсе, что случилось со спасательной экспедицией на Ахеронт?

Медтехник выпрямился, потянулся, заложив руки за голову и выгнув назад шею, включил стоявшую в пределах досягаемости кофеварку и уставился на врача своими серо-зелеными глазами, – По слухам, – он хитро прищурился и понизил голос,– все население колонии Хадли на LV-426 погибло в результате неизвестной эпидемии или же после взрыва атомного реактора атмосферного процессора. Ну, ты, наверно, слышал об этих жутких машинах… Вот и все, что я знаю. Да ты и сам мог отсмотреть эту информацию либо по телевизору, либо в Интернете. И Руби Род в своей радиопрограмме говорил…

– Буду я слушать такое трепло, как Руби Род!.. А что тогда стряслось с этим кораблем? – поднял брови Логинов. – Где отряд штатовской морской пехоты? Ведь мы, как полагаю, вначале должны были исследовать именно Ахеронт, искать пропавший "Сулако"…

Ильин помолчал, в нарушение всех правил безопасности медицинского отсека закурил, громко щелкнув зажигалкой, и только затем проговорил: – Я знаю лишь одно – связь с "Сулако" потеряна, а сам рейдер до сих пор не найден. И еще. Там внизу, на Фиорине, наш десант нашел спасательный катер с "Сулако". Делай выводы.

– А что ты знаешь про эту Марию Семцову, кроме предоставленных нам данных? – Логинов кивнул в сторону платформы, на которой лежала женщина.

Андрей пожал плечами:

– Только то, что и ты. Она наша, из Питера. Кажется, работает на ООН и имперское правительство в качестве специалиста по внеземным формам жизни. По-моему, имеет ученую степень и очень неплохо зарабатывает. В университете должна была пройти военную кафедру, а значит, имеет чин не меньше чем лейтенант флота. Впрочем, это только мои соображения.

Логинов покачал головой и, неодобрительно посмотрев на Андрея, притушившего сигарету в пустой коробочке из-под анестетика, сказал озабоченно:

– Знаешь, меня больше волнует здоровье Семцовой, а не ее научные заслуги и доходы. Хиллиард уже душу из меня вытряс. А в случае неблагоприятного исхода он со злости настучит в Комитет по медицине ООН и нас просто уволят, как не справившихся со своими обязанностями. Шутка ли – угробить консультанта Генерального секретаря Организации! Приказано вытянуть ее с того света любой ценой.

– Сказать легко, а попробуй сделать, – буркнул Андрей.

Прошел час, другой. Реаниматологи, понимая, что сейчас их личное вмешательство ничего не изменит – машины работали четче и внимательнее людей, – пили кофе и трепались о всякой ерунде, строя невероятные версии о происшествии на "Сулако". И вдруг динамики автодоктора, опекавшего Семцову, истошно заверещали, давая понять, что произошли некие изменения. Логинов и Ильин рванулись к терминалу, подозревая худшее. Но все было как раз наоборот.

– Фантастика! – бормотал врач, видя, как меняются цвета индикаторов. Компьютер уже оценивал состояние больной как стабилизирующееся, и прогноз летального исхода составлял сейчас немногим более пятидесяти процентов.– Андрей, ты взгляни, регенерация тканей проходит нормально, клетки мозга восстанавливаются… Если дело так пойдет дальше, то через сутки ее можно будет привести в сознание!

– Неплохие новости для Хиллиарда, – едко заметил медтехник.

– Ладно тебе, – отмахнулся Логинов. – Кстати, не знаешь, как скоро будем возвращаться на Землю? Я буду спокоен, только когда передам эту больную в госпиталь на "Гэйтуэе".

– Не представляю, Феденька.– Субординации, принятой в серьезных госпиталях Земли, здесь никто не придерживался, а потому отношения между врачами и медтехниками были самые дружеские.– Я слышал, будто исследовательская группа биологов прочесывает каждый дюйм колонии на Фиорине. Думается, Компанию интересует не одна только наша подопечная. Между прочим, – но учти, это исключительно между нами, – руководство "Уэйленд-Ютани" и ООН не стали бы снаряжать экспедицию такого масштаба только ради отлова идиотских вирусов. Посуди сам: на "Патне" отправили кучу исследовательской аппаратуры, бригаду лучших хирургов, отряд наших "волкодавов", биологов… У военных какая-то особая инструкция, о которой остальным ничего не известно. Здесь же представители высшего руководства Компании, Внесолнечной администрации колоний Соединенных Штатов, чиновник из ООН. Здорово, а? Не проще ли было послать на Фиорину обычный спасательный корабль международной медслужбы? И проще, и дешевле! "Уэйленд-Ютани" просто пойдет по миру, если будет снаряжать подобные экспедиции только ради охоты за чужими вирусами!

– Продолжай, продолжай… —подбодрил Андрея заинтересовавшийся его мыслями врач. – Меня тоже это немного смущало.

Ильин перешел на шепот, словно опасаясь, что их разговор подслушают:

– На нашу экспедицию американцы явно угрохали не один миллион долларов. Что стоит за всем этим, подумай хорошенько? А какое "инородное тело" сидело в животе у Семцовой? А почему из всех людей, населявших Фиорину раньше, уцелели лишь двое-трое? Кажется, они сейчас на Земле? Я точно не знаю…

– Ну, может быть, кто-то остался на планете…– неуверенно предположил Логинов. Ильин презрительно фыркнул:

– Ага, конечно! Им там здорово живется с отключенной системой жизнеобеспечения и при температуре окружающей среды в минус сорок—пятьдесят градусов. Мой бывший приятель по Международному колледжу в Праге оказался в составе вспомогательной группы медтехников, высаживавшейся на Фиорину месяц назад,– они американских военных сопровождали. Он успел по старой дружбе шепнуть мне еще на Земле, будто двое заключенных, которых оттуда вытащили, – единственные оставшиеся в живых. И вот еще: они видели там существо. Чужое существо. Его кто-то убил, когда спасатели и коммандос спускались в жилой комплекс. Опять же ничего точно не знаю. Это все слухи. Но чужое существо, как говорят, действительно было. Крупный многоклеточный организм.

– А… а что оно из себя представляло? – тихо спросил Логинов. – Ты хочешь сказать, будто на Фиорине находилось неизвестное науке высокоразвитое создание внеземного происхождения? Невероятно…

– Да, – подтвердил медтехник. – Больше ничего ; не знаю. Поговорить подробнее не получилось. Сам знаешь, как Компания и ее сотрудники хранят свои тайны. Я попытался поговорить с хирургами, оперировавшими нашу подопечную, но они смотрели на меня словно на полнейшее ничтожество. Американцы, одно слово… Понты гнут, зарабатывают в десять раз больше нас, а деньги "Уэйленд-Ютани" способны заставить их молчать даже под пыткой, – Ничего не узнал? – огорченно сказал врач полувопросительно-полуутвердительно. Хотя и так все было понятно,

– Разумеется, – кивнул Андрей. – Для них ООН то же самое, что для нас – туалетная бумага. Подтерся и выкинул. Для Компании персонал ООН ничего не значит. Ильин подошел к столику, залпом выпил подостывший кофе и, бросив на врача серьезный взгляд закончил – Однако чую всеми потрохами, эта история еще не подошла к финалу… Американцы еще дадут нам прикурить.

– Дурацкая какая-то история… – вздохнул Логинов. – Но, может быть, ты прав.

Первый проблеск сознания. Как тонкий луч света во мгле. Ей было знакомо это чувство. Боль. Она тоже знакома. И ощущение жизни – жива… Жива?.. Эта мысль заполнила ее мозг, и вместе с ней ворвался страх. Огромный, всепоглощающий. Почему? Память вернула последние секунды того дня.

Разговор с лейтенантом "волкодавов" (кажется, его зовут Сергей Казаков?..). Срочный вызов к тюремному складу мусора. Тяжелая желтовато-серая тварь, похожая на огромного паука. Она должна была быть мертвой. И вдруг ожила. А потом – шаг вперед. В объятия смерти. Затем – тьма… За тьмой – сны. Странные сны. Очень живые и яркие.

Она помнила, с кем говорила. Кто приходил во сне. Темноволосая женщина с маленьким ребенком и высоким худощавым воякой-американцем.

Маша помнила их имена и помнила все, что они ей рассказали.

"Жива? – Мысли ворочались тяжело, с натугой, отягощенные обезболивающими и наркотиками. – Неужели правда? Но почему?.. Чужой должен был убить меня… Разорвать грудь и выбраться наружу. Жаль, что не было шанса поступить так, как сделала Эллен Рипли, – шагнуть в озеро огня…"

Семцова открыла глаза, приложив к этому простому движению все свои силы. Она еще не верила. Нет, не может быть. Вокруг огромное количество техники, трубки, журчание растворов, вводимых в вену, фейерверк разноцветных огоньков. И голос. Мужской низкий баритон.

– Семцова, вы меня слышите?

– Пить…– Она ощутила движения своего языка и губ. . – Мне очень жаль, но пока вам нельзя. После операции ваша пищеварительная система еще не пришла порядок. – Кто вы?

Семцова увидела склонившегося над ней мужчину с врачебными нашивками на униформе.

– Мое имя Федор Логинов. Я ваш лечащий врач. Как вы себя чувствуете?

– Ужасно, все тело болит… Где я?

– Этот корабль называется "Патна", сейчас вы в палате интенсивной терапии медицинского отсека.– Мужчина по-доброму улыбнулся. – Ручаюсь, что скоро вы будете на ногах.

Тотчас жуткое воспоминание пронзило мозг Семцо-вой как стрелой. Снова тот день. Гладкая холодная тварь, охватывающая голову сильными членистыми щупальцами. Крики военных, удар ледяного тела Чужого в лицо.

Эмбрион достался "Уэйленд-Ютани". Американцы отвезут его на Землю. Это конец. Твари начнут плодиться быстрее, чем комары на болоте.

Хиллиард выиграл.

Выиграл?

Или еще можно что-то сделать? Но для этого нужно выжить.

"Я выживу, – сказала Маша сама себе. – Рипли тоже выжила. И сделала должное – все, что было в ее силах. Я от нее не отстану".

Семцова провалилась в тьму забвения.

* * *

Вновь свет. Стрекотание аппаратуры. Сколько прошло времени? День, два, месяц? Семцова чувствовала себя уже лучше, яснее было в голове. Боль, хотя и приглушенная обезболивающими, еще оставалась во всех членах. Маша оглянулась, почему-то обратив внимание на расположение вентиляционных люков. Странная, вроде бы не свойственная ей привычка.

– Доброе утро,– произнес тот же голос, что и в прошлый раз.

– Доброе, доктор… э-э?..

– Доктор Логинов. Вам что-нибудь нужно?

– Да, я хочу знать, что со мной произошло. Как я оказалась здесь? Убей Бог, почти ничего не помню…

– Как? – удивленно спросил врач. – Вас привезли с поверхности Фиорины. Очень тяжелые травмы. Потом операция. Теперь вам значительно лучше, благодаря нашим усилиям. Я думаю, вы уже можете поговорить с человеком, который вам многое объяснит. Могу поздравить, Мария Викторовна, у вас удивительно крепкий организм, не всякий выживет после такого…– Говоря это, Логинов вставлял ампулы с обезболивающим в инъектор. – Вы на редкость быстро восстанавливаетесь, это даже странно.– Он нажал на кнопку, и струйка жидкости впрыснулась в вену. Боль постепенно уходила.– А теперь, Семцова, если не возражаете, к вам посетитель…

Рональд Хиллиард нервно ходил по операторской медицинского отсека, стряхивая сигаретный пепел прямо на пол. Стеклянные створки двери, ведущей в палату, с легким шуршанием разъехались, и оттуда вышел Логинов.

– Сэр,– обратился он к Хиллиарду. – Она в сознании, и вы можете побеседовать, хотя ее состояние все еще оставляет желать лучшего. Убедительно прошу, не разговаривайте с больной более пятнадцати минут – любое сильное психологическое воздействие усугубит положение.

– Когда вы сможете поставить ее на ноги? – повернулся Хиллиард к Логинову.

– Не ранее чем через десять суток. После подобного хирургического вмешательства женщина чудом выжила. Сейчас процесс регенерации идет нормально, но я ничего не гарантирую. И ради Бога, сэр, старайтесь не волновать ее. Семцова и так очень напряжена.

– Хорошо. – Хиллиард натянул халат, не сразу попав в рукава, и, выругавшись вполголоса, нажал кнопку У двери.

– Только пятнадцать минут, – крикнул вдогонку врач.

Хиллиард порывисто вошел в палату и приблизился к платформе.

– Семцова? – тихо позвал он. Женщина открыла глаза ипокосилась на нежданного визитера. Странно знакомое лицо. Такое впечатление, будто она его видела уже несколько десятков раз. Ну разумеется! Только "Бишопы", произведенные Компанией, носят одно и то же лицо-маску.

– Ты андроид? Искусственный организм?

– Нет, Маша. Жаль, что мы раньше не удосужились познакомиться. Я генеральный конструктор отдела робототехники компании "Уэйленд-Ютани". Мое имя Рональд Хиллиард. И я лишь создал андроидов серии "Бишоп". Рад видеть, что вы поправляетесь.

Он изобразил на лице улыбку, очень дружелюбную и ласковую. Но приглядевшись как следует, Семцова поняла, что этот человек лишь очень похож на биоробота. Только похож. Слишком много жесткости в лице господина Хиллиарда, высокомерной снисходительности, которая отсутствовала у всех, как это ни странно, потрясающе человечных андроидов. Синтетический человек лучше настоящего. Это она успела понять, когда просматривала запись с Ахеронта. Тогда искусственный организм сделал все, чтобы спасти людей… А этот – очередное чудовище из Компании – ничем не лучше Чужого. Он получил желаемое, что же "Уэйленд-Юта-ни" хочет теперь? Наверняка они вынули зародыш и переправили в свои лаборатории.

– В сторону ненужные слова, мистер, – слабо прошептала Семцова. – Почему я здесь? Мне никто ничего не говорит. Вы в курсе, что мне все известно? Кто-то приказал убрать Эрона, но я сохранила его дискету. Я все видела.

– Я знаю, – нагнул голову начальник отдела Компании. – Меня очень интересует этот диск. Если говорить откровенно, мы обыскали ваши вещи, каюту, но ничего не нашли. Впрочем, вы умная женщина и могли оставить его на Земле, например в банковском сейфе или передать кому-то из знакомых… Верните запись, пожалуйста. В конце концов, это будет неплохой благодарностью за то, что мы спасли вам жизнь, – Жизнь? Для чего? – Семцова устало закрыла глаза. – Теперь я могу сожалеть только об одном. Я по своей глупости ничего не сообщила в Комитет ООН по биологической безопасности. И, если говорить начистоту, вам была нужна не я и не дискета, а это чудовище. Ведь вы сумели извлечь эмбрион чужого существа из моей грудной клетки?

– К сожалению, нет, – секунду помедлив, произнес Хиллиард. – Животное погибло. К моменту начала операции зародыш не успел достаточно развиться и не смог выжить вне человеческого организма. Нам достались только его труп и мертвая личинка.

Семцова едва заметно усмехнулась углом рта.

– Это ложь. – Хиллиард услышал ее тихий вздох. – Я вам не верю. После всего, что натворили люди из вашей проклятой организации… Если эта история всплывет, вы сядете в тюрьму на три пожизненных срока, а Компании запретят деятельность в Дальнем Космосе.

– Поверьте, все, что я вам сказал,– правда,– хладнокровно ответил Хиллиард.– Знаете, что было дальше? После того как вас атаковал чужой организм? Хирурги трудились почти сутки – они никогда не сталкивались ни с чем подобным. А спустя еще несколько часов мистер Блейк, исследовав найденного у вас над диафрагмой зародыша, признал, что существо питалось кислородом, получаемым из вашей крови. У него есть орган наподобие жабр… Сами посмотрите выкладки профессора, когда выздоровеете. Если только вернете дискету.

– Кто-нибудь еще пострадал? – подняла глаза Семцова.

– Нет, – равнодушно пожал плечами Хиллиард. – То, что на Фиорине обнаружилась живая личинка, было просто чудом. И, увы, она была одна… А теперь послушайте меня.

– Ну? – буркнула Маша.

– Компания добилась своего,– тихим, размеренным голосом сказал американец. – И неважно, каким способом – подкуп, лоббирование… ООН передала командование над нашей экспедицией руководству "Уэйленд-Ютани". Это случилось чуть больше пятидесяти часов назад. Теперь я и мистер Пауэлл имеем право отдавать приказы военным, биологам и всем членам экипажа "Патны". Есть три варианта развития событий. Первый: вы отдаете нам дискету и мирно продолжаете с нами сотрудничать. Как вознаграждение – доступ к информации, которой владеет Компания. Второй: вы не отдаете дискету, и я своей властью отправляю вас на Землю с самыми худшими рекомендациями. Сами знаете – вы нарушили технику безопасности, приказы руководства… Мы найдем, что доложить комиссии ООН. Третий вариант – наиболее прискорбный. – Хиллиард преувеличенно тяжко вздохнул и посмотрел на потолок, давая понять Маше, что именно хочет сказать. Однако угрожать напрямую он не решился.

Маше было все равно. Первый вариант, второй, третий… Да хоть пятидесятый! Но в то же время, если она получит доступ к информации, появится возможность узнать подлинную историю катастроф на Ахеронте и Фиорине. И, может быть, выполнить просьбу погибшей женщины по имени Эллен Рипли – истребить, выжечь, выкорчевать племя беспощадных пришельцев… Не зря Маша так долго говорила в своих снах с бывшим лейтенантом торгового флота США, начавшей свою карьеру более шестидесяти лет назад на буксире "Ностромо"…

Семцова откинула голову на подушку. Что ж, решено. Если Хиллиард сейчас не врал и зародыш погиб, то ему придется очень постараться, чтобы заполучить себе другой. Только где он его найдет? На Фиорине наверняка больше не осталось привезенных с "Сулако" личинок, а обшарить всю Галактику не в состоянии даже всемогущая Компания.

"Тогда начнем игру, – мелькнула мысль. – В крайнем случае придется искать поддержки у наших. У Казакова, например".

– Дискета?..– шепнула Маша.– Я соглашаюсь с вашим первым предложением, сэр. Женева, филиал "Вестерн-Юнион Банк", сейф тридцать два. Код доступа можете найти в моей электронной записной книжке, на страничке "Личное".

Хиллиард удовлетворенно кивнул:

– Семцова, поверьте, мне очень жаль, что все получилось так скверно. Мы в неоплатном долгу перед вами. Да, руководство Компании совершило много ошибок, и мы готовы их исправить…

– Исправить? – с горечью произнесла Семцова. – Да каким образом, объясните? Вы сможете вернуть жизнь всем погибшим из-за ваших "ошибок"? Вспомните о колонии Хадди на Ахеронте. Ради этого проклятого монстра вы погубили сто пятьдесят семь человек, отряд морской пехоты… Вспомните, что это были ваши соотечественники. – Семцова замолчала, тяжело переводя дыхание, дававшееся с большим трудом, но все же нашла в себе силы продолжить: – А на Фиорине умерли все, кроме двоих или троих людей. И если правда то, что Чужой, развивавшийся во мне, издох, то я могу лишь поздравить человечество.

Хиллиард, отвернувшись от Семцовой, которая отрешенно закрыла глаза, видимо не собираясь поддерживать дальнейший разговор, заложил руки за спину и неспешно прошелся по палате. Наконец он остановился и проронил:

– Я рад, что вы согласились с нами сотрудничать. Все-таки вы, мисс Семцова, профессионал, с которым, как я полагаю, будет интересно и приятно работать, – и после короткой паузы добавил: – Кстати, у меня для вас два сюрприза.

– Это какие же? – холодно спросила Семцова, не поднимая век.

– Ну, во-первых,– Хиллиард достал из кармана блестящую голографическую карточку, – это лицензия для доступа к центральной базе данных корабля. Я специально подготовил ее для вас – знал, что не откажете. Вы ученая, а для людей вашего склада прежде всего знания и информация. Насколько я знаю, вы имеете чин лейтенанта торгового флота?

– В России это звание именуется "поручик",– усмехнулась Маша.– Впрочем, неважно.

Получите капитанскую карточку.– Американец сунул узкую полоску пластика в ладонь Семцовой.– Я не имею права присваивать звания, тем более подданной другого государства, но могу назначать на должность. Все-таки я командую гражданским персоналом "Патны". А второй сюрприз?

– Вы вскоре увидите вживе того самого, – Хиллиард вьщелил голосом последние слова,– того самого "Бишопа". Вы знакомы с ним по видеозаписям, полученным от Эрона.

– Не поняла…– изумилась Маша. Начальник отдела объяснил:

– На Фиорине мы обнаружили останки андроида. Мои робототехники, изрядно потрудившись, скопировали его память, манеры, черты характера с сохранившихся микросхем на новые. Личная программа и матрица личности введены в тело андроида той же серии. "Бишоп", спасший Рипли, капрала Хикса и девочку на Ахеронте, видимо, станет вашим… ну, скажем так, консультантом. Он многое знает о чужих существах…

Тихонько зашипел пневматический замок, створки дверей разошлись, и в бокс вошел доктор Логинов. Лицо его было недовольным, но допустить резкость по отношению к Хиллиарду он не смел.

– Сэр, – осторожно начал врач. – Я не могу позволить продолжать дальнейший разговор с больной. Это может серьезно ей повредить. Поторопитесь, пожалуйста.

– Да-да, ухожу, – кивнул Хиллиард и, взглянув на женщину, бросил небрежно: – Что ж, мисс Семцова, попрашшйтесь.

Начальник отдела робототехники быстрым шагом покинул палату, даже не оглянувшись. У него было еще много других дел.

Щелкнул инъектор, вводя обезболивающие и транквилизаторы, и Маша снова забылась сном.

* * *

От черно-серого камня посадочной площадки Фурии-161 оторвался последний челнок и, завывая двигателями, ушел в мутную атмосферу Фиорины. Люди, находившиеся в модуле, сыграли последний аккорд в мрачной истории завода-тюрьмы. Навсегда отключена система жизнеобеспечения, центральный компьютер, охлаждены печи и плавильни. Фурия-161 умерла. Вряд ли нога человека еще ступит когда-либо на негостеприимную поверхность маленького мирка. История этой планеты уже в прошлом.

Молчит радиомаяк, и в созвездии Нероид не осталось ни единой заселенной людьми звездной системы. А челнок, сделав прощальный круг над монолитом бывшего жилого комплекса, ворвался в верхние слои атмосферы, вышел в открытый космос и устремился к громаде десантного корабля. Через несколько минут "Патна" приняла маленький модуль в свои стальные объятия. Миссия была исполнена.

Ожили электронные цепи крейсера, корабельный мозг отдал команды, и в реакторах двигателей началась управляемая термоядерная реакция, приводившая корабль в движение. Вначале медленно, будто нехотя, а затем все быстрее и быстрее "Патна" уходила от чужого солнца и ненужной людям планеты к Земле. Команда компьютера – и включены гиперпространственные двигатели, вытолкнувшие гору металла и композитных материалов далеко за пределы скорости света. Вводить экипаж в гиперсон не было необходимости – крейсера этого класса, последнее удивительное достижение мысли человека, чудо инженерного разума, преодолевали за секунды расстояния, через которые свет шел столетия.

До пределов Солнечной системы было пять суток пути.

Триста лет назад, стоя у самых истоков космической эры, один из писателей того времени сказал:

"В бесконечной Вселенной не существует ничего нового, ничего неповторимого. Странный случай, миг чудесный. Поразительное совпадение событий, обстоятельств и взаимоотношений… Все это, может быть, уже не раз бывало на планете, оборачивающейся вокруг светила, галактика которого девятикратно возрождалась заново через каждые двести миллионов лет.

Беспредельно множество цивилизаций и миров, существовавших и существующих. Все они тешили себя тщеславным заблуждением, будто во времени и пространстве не было и нет других подобных (и не подобных). Бесчисленно количество людей, подверженных такой же мании величия. Они воображают себя единственными, неповторимыми, незаменимыми и лучшими из тварей природы. Их будет еще множество. Множество плюс бесконечность…"

Прав был этот стародавний литератор, ох как прав!

Ричмонд Пауэлл, тоже начальник отдела "Уэйленд-Ютани", только, в отличие от Хиллиарда, отвечавший за биологические изыскания, обвел взглядом собравшихся в конференц-зале "Патны". Здесь собрались все руководители экспедиции, двое офицеров, командовавших отрядом десанта, биологи, представитель ООН. Начиналось первое заседание спешно организованной мистером Хиллиардом комиссии, расследовавшей события на Фиорине. Пауэлл знал многих из присутствовавших лично, кроме разве что офицеров коммандос, сидевших в дальнем углу зала с профессионально непроницаемыми выражениями на лицах. Рональд Хиллиард, руководитель проекта, сидел рядом с Пауэллом, рассеянно перебирая отпечатанные на голубоватой бумаге документы.

– Что ж, господа. – Мистер Пауэлл поднялся, опершись костяшками пальцев о гладкую поверхность стола. – Будем подводить итоги. Однако вначале я хотел бы сказать, что многие подробности вы услышите впервые. Я проясню некоторые моменты случившейся истории тем, кто не знает ее до конца. Началось все давно. Около шестидесяти лет назад наши автоматические корабли зарегистрировали поступающий с одной из планет системы Z-3 сигнал радиомаяка явно неземного происхождения. После расшифровки мы поняли, что некто посылает в пространство сигнал предупреждения. Привожу дословно дешифрованный текст. – Пауэлл достал из папки бумагу, кашлянул и зачитал следующее: – "Сообщаем о выходе из-под контроля потенциально опасной формы жизни, перевозимой нашим кораблем…" Далее идет цифровой знак,– пояснил он и продолжил читать дальше: – "К кораблю не приближаться и по возможности уничтожить. Экипаж погиб".

– Масса полезной информации,– саркастически заметил с задних рядов полковник коммандос. "Уэй-ленд-Ютани" настояла, чтобы общее руководство над военными осуществлял представитель американской армии, но зловредные ооновцы, в пику чрезмерным требованиям концерна, отправили в экспедицию человека, абсолютно никаким боком не касавшегося Компании. Полковника Ретта Гора.

Пауэлл поднял глаза и посмотрел на военного неодобрительно. В головах у этих громил мозгов не больше, чем у мыши. Молчал бы лучше, чем позориться перед специалистами-ксенологами…

– Да, мистер Гор, оповещение было кратким. Тогдашнее руководство "Уэйленд-Ютани" решило проверить этот сигнал. Первый же корабль, чей курс пролегал вблизи той системы, был послан на планету, с которой поступал сигнал маяка. В наших справочниках и регистре Организации она числится как LV-426, или Ахе-ронт. Там обнаружился потерпевший катастрофу чужой корабль…

– Тот самый Ахеронт, где недавно погибла целая колония? – снова встрял полковник Гор.

– Да, – коротко ответил Пауэлл, морщась. – Один из членов экипажа корабля "Ностромо", приземлившегося на LV-426, подвергся нападению неизвестного ранее существа, находившегося на инопланетном корабле, где был установлен радиомаяк.

– И вы послали туда людей с торгового корабля, не предупредив об опасности? – изумленно спросил присутствовавший здесь же Логинов, который наконец получил возможность удовлетворить свое любопытство, – врач не ждал, что его тоже пригласят на совещание. Ошибся.

Пауэлл только развел руками.

– Один из членов экипажа был предупрежден, и ему были даны соответствующие указания, – объяснил он. Про то, кем был этот "член экипажа", и про его задание Пауэлл не стал распространяться. Очень уж неприглядно стала бы выглядеть эта стародавняя история. – Но ситуация непредвиденно изменилась, и события стали развиваться неуправляемо. Чужое существо оказалось настолько опасным, что менее чем за сутки уничтожило весь экипаж "Ностромо", кроме уорент-офицера Эллен Рипли.

– Что-что? – переспросил Логинов. Его догадки подтверждались.– Вы говорите о той самой Рипли? Рекордсменке по пребыванию в криогенном сне? И события с "Ностромо" произошли шестьдесят лет назад?

– Я сейчас все объясню,– слегка раздраженно откликнулся Пауэлл. – Имейте терпение. Рипли катапультировалась на АСК, уничтожив чужое существо и взорвав материнский корабль. Ее челнок сошел с курса и дрейфовал в космосе пятьдесят семь лет. Сама Эллен Рипли находилась в анабиозном сне. Потом ее случайно подобрал оказавшийся поблизости транспортный корабль. После восстановительной терапии на комиссии по расследованию причин гибели "Ностромо" Рипли рассказала обо всем случившемся. Откровенно говоря, мы ей не очень-то и поверили. Происшествие случилось давно, и никто не хотел копаться в давно забытой истории. На LV-426 в то время уже более двадцати лет жили люди. Жили мирно. И все же один из чиновников "Уэйленд-Ютани" отдал приказ перепроверить показания госпожи Рипли. Один из колонистов нашел по указаниям из центра инопланетный транспорт и тоже подвергся нападению чужого организма. Вскоре с колонией на Ахеронте была потеряна связь. Посланный на помощь отряд колониальной морской пехоты полностью погиб. Мы выяснили, что причиной смерти поселенцев и военных стали невероятно размножившиеся существа, точь-в-точь совпадающие по облику с описанными Рипли ксеноморфами. Только когда с борта "Сулако" начали поступать автоматически передаваемые данные о событиях на EV-426, мы окончательно поняли, с чем имеем дело. Но об этом – после.

– Жаль,– буркнул Гор.– По-моему, как раз о таких вещах следует рассказывать в первую очередь. Вы говорите, говорите, сэр. Нам всем страшно интересно.

– С LV-426 спаслись лишь трое, – Пауэлл напустил на лицо маску нарочитой скорби,– уорент-офицер Рипли, посланная туда как консультант, один морской пехотинец и случайно выживший ребенок из семьи колонистов. Двое последних погибли при падении АСК с "Сулако" на Фиорину. Сопровождавший их робот серии "Бишоп" был поврежден настолько, что выполнение запрограммированных функций было сведено к нулю. Сейчас, кстати, робототехники его восстанавливают.

Хиллиард самодовольно улыбнулся – восстановление личности андроида было делом сложнейшим, но у подчиненных ему специалистов были золотые руки и платиновые мозги. В их талантах он нисколько не сомневался. Дураков в Компании не держали. Пауэлл же продолжал свой рассказ:

– По последним данным, одно из взрослых чужих существ все же пробралось на "Сулако", сумело оставить там зародышей, которые неизвестно каким образом вызвали пожар на корабле, в результате которого гибернационные капсулы с людьми были автоматически катапультированы на борту спасательного челнока. Последний оказался поврежден и совершил жесткую посадку на Фиорине. Эллен Рипли осталась жива чудом, прочие погибли. И главное: в этом же челноке на Фиорину прибыло существо, о котором мы сейчас говорим. Вскоре мы получили сигнал нейросканера, показывающий, что в теле мисс Рипли находится зародыш Чужого. Этим и объясняется первая экспедиция "Патны" к данной планете несколько недель назад. Взрослое существо истребило практически все население учреждения Фурия-161, а затем, несмотря на строжайшие приказы руководства Компании, было убито оставшимися в живых заключенными и Эллен Рипли.

– А как же зародыш, находившийся внутри нее самой? – спросил кто-то из зала.

– Нам не удалось спасти этот экземпляр, – помедлив, ответил Пауэлл. В его бесцветном голосе скользнула едва заметная нотка сожаления. – Женщина покончила с собой. Бросилась в котел с расплавленным металлом в момент, когда спасатели вошли в жилой комплекс колонии.

– Следовательно, экспедиция, в которую Компания вложила восемь миллионов долларов, почти не дала практических результатов,– мрачно заключил Хиллиард.

На некоторое время установилась полная тишина, благо после слов Хиллиарда добавить было нечего. Однако у многих возникли вопросы. Никто не видел, как русский лейтенант слегка тронул за руку своего командира. Гор и Казаков обменялись понимающими взглядами, и полковник вновь поднял руку, испрашивая позволения говорить:

– Вы тогда искали Чужого? – Темно-зеленые ирландские глаза мистера Гора то ли насмешливо, то ли настороженно смотрели на руководителя полета.– И сейчас прилетели перепроверить? То, о чем вы говорите, существенно отличается от официального доклада Компании на комиссии ООН. Во всяком случае, вирусами здесь не пахнет. А как мне доложили мистер Казаков и его сержанты, один из членов экспедиции подвергся нападению небольшого, но весьма агрессивного создания, не относящегося к известным биологическим видам. Объясните все до конца.

– Объяснить? – Пауэлл помрачнел,– Извольте. Как профессиональный биолог скажу, что обнаруженное на Фиорине существо уникально. Мы обследовали несколько десятков миров и пока не сталкивались ни с чем подобным. Моим подчиненным удалось три недели назад собрать останки взрослого Чужого, убитого на Фиорине, и провести некоторые исследования. Мы передали информацию господину Блейку, а затем компьютер восстановил внешний облик животного и отчасти внутреннее строение. Изучение существа на клеточно-молекулярном уровне уже дало невероятные результаты, пусть очень многое пока и не выяснено. Если кто не знает, с нами находится профессор ксенологии Блейк из Оксфорда. Консультант по… по вопросам чужой жизни. Надеюсь, мистер Блейк сейчас вам кое-что разъяснит, у него это получится лучше.

К столу, за которым восседали руководители рейда, подошел человек лет шестидесяти, полный, с густыми седыми волосами, зачесанными назад, и высоким лбом настоящего интеллектуала. Кто-то из военных откровенно фыркнул – уж больно умным выглядел этот старичок; наверняка начнет сейчас сыпать длиннющими и малопонятными терминами, делая вид, что это элементарные слова, которые обязан знать любой ребенок.

Профессор откашлялся, неожиданно достал из кармана пиджака большой клетчатый платок и громко высморкался, вызвав этим новые смешки среди офицеров. Ничуть не обращая внимания на веселящихся русских "волкодавов", Блейк начал свою речь тихим, чуть надтреснутым старческим голосом:

– Господа! Рассказывать о нашей находке можно часами, но я постараюсь быть сдержанным. Сравнительный анализ строения клеток ксеноморфа, условно называемого нами Чужим, со всеми известными нам видами биологической жизни, похоже, вызовет переворот в науках, и не только изучающих живых существ. Открытия, уже сделанные нами за последний месяц, относятся и к генетике, и к атомно-молекулярному строению химических соединений, а также к науке о размножении. Первые же исследования оставшихся частей существа привели меня в изумление. Мало того, что жизнь Чужих основана не на углероде, как у всех изученных форм жизни, а на кремнии, так мы вдобавок еще столкнулись с типом клетки, метаболическая активность которой не угнетается при любых условиях окружающей среды, кроме вакуума. Всем известно, что атмосфера каждой из планет, имеющей таковую, состоит из многих газов, чаще всего присутствуют водород, азот, кислород, иногда что-нибудь более сложное, например метан, сероводород, инертные газы и прочее. Так вот, – профессор выдержал паузу для достижения большего эффекта, и даже военные не посмели нарушить ее, – межтканевая жидкость Чужих, обладающая разъедающим действием практически на любой материал, кроме особо стойкой керамики,– уникальный реагент. Она способна адсорбировать из любой атмосферы необходимые для метаболизма клетки кислород и азот, выделять из любых газовых смесей любые компоненты и доставлять их тканям. Сама же клетка Чужого настолько уникальна и непонятна, что на анализ ее микроструктур и исследование их функций уйдет не один месяц, а то и годы. Именно кремний – основной костяк химических соединений, составляющих организм Чужого,– делает этих существ исключительно прочными и сильными. Добавлю, что кремний связан с гораздо большим количеством атомов металлов, нежели молекулы углерода в наших телах.

– Вы хотите сказать, что Чужой наполовину сделан из железа? – обратился к профессору полковник Гор.

Не теряя хладнокровия, Блейк ответил чуть язвительно:

– Не наполовину, конечно. Между прочим, к металлам относится не только железо. Может, вам перечислить периодическую таблицу элементов, точнее, первые две ее группы?

Ретт Гор, сложив руки на груди, развернулся в кресле и стал смотреть в другую сторону.

– Слушайте дальше, – махнул рукой англичанин. – Анатомическое строение Чужих пока вообще не поддается анализу. Мы сумели реконструировать по останкам их анатомию, но назначение девяноста процентов органов нам непонятно. Работы предстоит исключительно много. А теперь я могу показать вам, как выглядит Чужой внешне.

Блейк бросил взгляд на оператора, сидевшего возле компьютера, тот кивнул и, предвкушая реакцию зрителей, улыбнулся, выводя изображение со своего дисплея на большой настенный экран. Оператор уже успел насмотреться на восстановленный компьютером облик Чужого и не удивился, когда по залу разнесся шум удивления и отчасти ужаса.

Трехмерная цветная картина, выведенная на плазменный дисплей, потрясала. Внешний вид монстра был настолько необычен и абсолютно далек от привычной реальности, что было чему испугаться.

– Вот взгляните.– Слегка улыбаясь, профессор взял указку и поднес к экрану.– Мы можем четко разделить голову, туловище, хвост и лапы – привычные земные понятия. Однако лишь беглого взгляда хватает, дабы понять – этот зверь отличается от всего известного науке на сегодняшний день. На планетах с развитой жизнью ее формы близки к земным. Эволюции шли практически параллельно. А таких разительных отличий мы никогда доселе не встречали. Могу, например, сказать, что в голове Чужого нет мозга как такового, отсутствует единый центр всей нервной сие-темы. Наличествует лишь комплекс органов чувств, от которых отходят… э… ну, назовем это нервными стволами. Таковые сходятся в ряд крупных узлов в туловище под наиболее защищенной кремниево-металлическими щитками его частью. Можно было бы предположить, что Чужие лишены высшей нервной деятельности и сходны с обычными земными беспозвоночными, но, как показывает практика, это иллюзия. Чужой вовсе не туп, как пробка. Отчет "Уэйленд-Ютани" о событиях на LV-426, который я успел изучить досконально, показывает, что данные ксеноморфы являются высокоорганизованными существами, способными создавать семейные сообщества и действовать с определенной долей логики. Это уже дает возможность предполагать наличие разума, пусть даже и в крайне примитивной форме. – Профессор запнулся, а потом тихо добавил: – Это только гипотеза, но мало ли…

– Мистер Блейк, пожалуйста, несколько слов о размножении, – попросил Пауэлл.

– О, господа, это совершенно отдельная тема,– мечтательно закатил глаза Блейк, словно сама мысль об этом чуде природы приводила его в восторг. – Нам стало известно, что главой и родоначальницей семьи Чужих является крупная однополая особь, а может статься, и гермафродит. Назовем ее, по аналогии с термитами или муравьями, маткой. Матка откладывает яйца, или, скорее, споры, из каковых выходит нечто вроде личинки, прикрепляющейся к дышащему существу, например к человеку. – От этих слов в зале многих передернуло, а профессор заулыбался еще шире. —– Личинка внедряет в организм носителя зародыша и, выполнив тем свою функцию, отмирает. Имплантированный зародыш быстротечно развивается, используя жизненные ресурсы организма хозяина, а затем, прорвав оболочку его тела, выходит на свободу. Далее Чужой развивается наподобие земных насекомых – после однократной линьки он стремительно растет и превращается вот в такое чудище.– Профессор снова ткнул указкой в экран.– Как именно развивается матка Чужих и откуда она берется, нам пока не ясно. Возможно, для ее появления необходимо особое яйцо – снова напрашивается аналогия с земными животными, в частности пчелами. Сейчас могу сказать лишь одно – мы классифицировали этот биологический вид и дали ему временное название: "универсальный межвидовой паразит, жизнь которого основана на кремнии". Длинно, конечно, но пока ничего оригинальней не придумаешь. Требуются длительные и серьезные исследования. Спасибо за внимание. А особая благодарность – господину полковнику Гору за его искренний интерес к вышеизложенному.

По залу прокатился хохоток, а профессор Блейк спокойным шагом вернулся на свое место рядом с бригадой биологов, смотревших на него с самым искренним уважением. Несмотря на ироничное замечание Блейка, Ретт Гор угомониться не пожелал и вновь подал голос:

– Мистер Хиллиард! Мои подчиненные получили от вас подробные инструкции и описания Чужого всего два часа назад. К чему такая секретность? Кроме того, мы просмотрели автоматические передачи с "Сулако" и знаем, на что способны эти зверюги. Я знал лично лейтенанта Гормана и некоторых солдат из его подразделения. Это были отличные, опытные ребята. Пускай их было немного, но они были великолепно вооружены и обучены действовать в подобных экстремальных ситуациях. А то, что я видел в трансляциях с "Сулако", вообще не вписывается ни в какие рамки. Старые схемы военных действий к этим существам неприменимы! Звери эти ловки, хитры и, боюсь, намного умнее, чем предполагает уважаемый мистер Блейк. Вы, как я понимаю, собирались заполучить Чужого живьем и вывезти его на Землю?..

– Не на Землю! – резко возразил Хиллиард. – Если это чудище вырвется на свободу на Земле, то последствия будут катастрофическими. В намерения "Уэй-ленд-Ютани" входили исследования Чужих в лабораториях на Луне или Венере. Исследовательские центры там автономны, и выскользнуть из них невозможно.

Гор не отступался, продолжая с истинно военной, нахрапистостью напирать на руководителя отдела рои бототехники Компании:

– А вам известно, что ввоз любых инопланетных форм жизни в Солнечную систему и колонии строжайще запрещен Коммерческим кодексом, Уставом ООН и законами Соединенных Штатов? Любые формы жизни представляющие потенциальную опасность для человека, при проникновении на земные корабли или в пределы любой из планет Солнечной системы подлежат немедленному уничтожению всеми возможными средствами, вплоть до применения ядерного оружия? Параграф двести семьдесят семь, к слову. Умышленный ввоз – уголовное преступление…

– Да, полковник. Все это мне известно, – без тени смущения ответил Хиллиард. – Но нам впервые встретилось существо подобного типа. Это переворот в биологической науке! Сами подумайте: новый принцип построения жизни, а самое главное, есть предположение, что эти существа разумны, пускай даже отчасти. Лунная исследовательская база, в которой мы проводим биологические изыскания, надежна на все сто процентов. В наши планы входило только лишь изучение Чужого, а в случае возникновения реальной опасности – уничтожение.

– Но теперь этой возможности нет: Чужой с Фиорины мертв, и ученым достались только его останки. Насколько я знаю, русская леди, подвергшаяся нападению личинки, осталась в живых, а зародыш, поселившийся в ее организме, был удален хирургами и убит. Словом, оба полета "Патны", что прошлый, что нынешний, были практически безрезультатны…– полувопросительно-полуутвердительно молвил Гор.

– Нет, сэр. Как руководитель проекта и этой экспедиции, хочу вам сообщить, что мы выпустили из поля зрения исключительно важную деталь.– Хиллиард встал, подошел к экрану монитора и переключил изображение. На дисплее высветился рельефный план неизвестной никому местности.– Прошу взглянуть, это подробная карта северного полушария планеты LV-426. Взрыв атмосферного процессора на Ахеронте превратил в пар колонию Хадли, а также накрыл территорию в радиусе тридцати миль. По нашим данным, местонахождение инопланетного корабля приблизительно в сорока пяти – пятидесяти милях к северо-востоку от эпицентра произошедшего взрыва. Кроме того, чужой корабль был защищен от ударной волны и теплового излучения вот этим горным хребтом. – Хиллиард провел пальцем по экрану, указывая на темную цепь взгорий. – Таким образом, мы предполагаем, что иноземный корабль не пострадал, а если и случились повреждения, то они невелики.

– Что вы хотите этим сказать? – Гор аж привстал с кресла, а люди в зале начали недоуменно переглядываться. Многие начали понимать, что именно подразумевал мистер Рональд Хиллиард.

И точно.

– Несколько часов назад я получил приказ от президента "Уэйленд-Ютани" мистера Ван-Льюена, подтвержденный распоряжением Внесолнечной колониальной администрации и руководством ООН, в частности мадам Флорианой де Бритон, – тяжело роняя слова, словно нехотя, проговорил Хиллиард. – Нам предписано отправиться в звездный сектор Z-3, высадиться на Ахеронте и исследовать чужой корабль. По возможности, следует найти хотя бы одно яйцо существа и перевезти его в одну из лабораторий, конечно соблюдая все меры предосторожности. В биологическом центре, предположительно на Арктуре или на Луне, на подопытных животных проследят весь цикл развития Чужих и попытаются начать их исследовать. Таким образом, "Патна" меняет курс и направляется к планетной системе звезды Z-3 и спутнику LV-426. Капитан крейсера уже получил соответствующие распоряжения.

– Постойте-постойте! – воскликнул навигатор "Патны", также присутствовавший на конференции.– Вы хоть представляете, о чем говорите, сэр?! Мы сейчас находимся в гиперпространстве, и обычные законы движения к нашему кораблю неприменимы. Нельзя же развернуться, словно обычный самолет, и полететь в другую сторону! В этом случае придется выныривать в неизвестной точке космоса, заново искать ориентир, а вы сами знаете, что корабельное время полета в гиперпространстве непредсказуемо изменяется при полете от одной точки к другой, в отличие от обычных линейных расстояний. Да я прямо сейчас прикидываю, что подобное изменение курса выльется в двух-трехмесячное блуждание вне реального мира!

– Он совершенно прав, —– вскочив, подхватил полковник. Казаков зачем-то тоже встал. – У нас нет такого запаса пищи и воздуха! Приказ вашего начальства невыполним – LV-426, образно говоря, в другом конце Галактики!

– Мистер Гор, – с укоризной покачал головой Хиллиард. – Во-первых, не мне вам говорить, что приказы, а тем более (господин начальник отдела едва заметно ухмыльнулся) приказы ООН, следует выполнять, а не спорить с ними. Во-вторых, выход из положения простейший, и он уже найден. Еще на орбите Фиорины мы эвакуировали на модуле часть персонала на Землю, оставив только необходимых специалистов. Теперь мы введем экипаж в анабиоз, тем самым сэкономив и еду, и воздух. Запасы кислорода пополним на LV-426, благо атмосферные процессоры, разбросанные по планетоиду, еще должны работать в автоматическом режиме. Это окончательное решение, не подлежащее обсуждению. Собственно, просто делайте вашу работу, за которую вам платит федеральное правительство и Организация. Вы давали присягу.

– …Своей стране и своей планете, а не вам,– угрюмо буркнул полковник.

– Мистер Хиллиард. – Теперь поднялся доктор Логинов. – А кто будет осуществлять уход за пострадавшей в медицинском блоке? Ее же нельзя вводить в анабиоз!

– Мисс Семцовой придется лететь с нами, – отрезал Хиллиард. – Ее опыт и знания незаменимы, и, каково бы ни было ее состояние, она пригодится как консультант. Если Семцову нельзя укладывать в гибернационную капсулу, эти несколько недель она проведет под присмотром андроида. Еды и воздуха на одного человека хватит… Все, прекращаем ненужные разговоры. Теперь мне хотелось бы обсудить подробности планируемой операции на LV-426…

Люди покинули конференц-зал "Патны" лишь через несколько часов. Расходились подавленными, молча, с хмурыми лицами. Почти каждый из присутствовавших на крейсере раньше надеялся поучаствовать в таком вот рейде, дающем надежду на первый в истории контакт с чужой разумной жизнью, но теперь отчего-то никто не проявлял радости. Слишком уж дурно попахивала история, начавшаяся много десятилетий назад с посадки буксира "Ностромо" на никому не известной мертвой планетке… И был это запах смерти.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Командир крейсера "Патна" Кристофер Хоуп не был профессиональным военным. Восемнадцать лет из своих сорока двух он отдал космосу. Закончив Академию "Голдстар", Хоуп начал свою карьеру штурманом на пассажирском корабле, курсировавшем между планетами Солнечной системы. В те годы начиналась широкая колонизация планет других звездных систем, и вскоре Криса перевели вторым пилотом на линию Земля – Альфа Центавра I – Сириус. Работа, несмотря на хорошую оплату, оказалась скучной и рутинной, и честолюбивому Хоупу хотелось чего-то большего. Решившись, он подал рапорт с просьбой о переводе во Внешний Корпус, и ему неожиданно повезло. О таком назначении даже мечтать не приходилось: второй пилот разведывательного корабля. Он побывал во многих переделках, успел налетать не одну сотню световых лет, дослужился до капитанских нашивок и вдруг совершенно неожиданно был переведен со своего рейдера капитаном на военно-исследовательский крейсер. О переводе ему сообщили за двенадцать часов до вылета, о цели же экспедиции он узнал только по прибытии на корабль. Хоупа выбрали капитаном "Патны" не только за многолетний опыт, но и за участие во многих экспедициях, не слишком известных общественности.

Его последний полет на одну из планет системы Альтаира тоже был засекречен. Команда биологов отлавливала там какие-то новые вирусы, и слава Богу, что биологический отсек рейдера был герметичен. По дороге к лунным лабораториям паршивые вирусы вырвались на свободу и за пару часов уничтожили всю команду биотехников. Никто из экипажа корабля, к счастью, не пострадал, а биологический отсек пришлось отстрелить от корабля и уничтожить вместе с телами погибших. Чистая удача, что лаборатория пристыковы-валась к кораблю, а не являлась его частью. После того рейса границы банковского счета капитана Хоупа значительно расширились. А за полет к Фиорине и LV-426 Хиллиард обещал досрочную пенсию и такую премию, что Хоуп ушам своим не поверил, услышав сумму. За такие деньги можно было без всяких сомнений сесть за штурвал незнакомого корабля.

А кораблик оказался что надо. Звездолетов подобного типа существовало пока только пять. Четыре входили в состав Вооруженных Сил, а этот, "Патну", использовало правительство, сдавшее ее сейчас в аренду "Уэйленд-Ютани", которая, в свою очередь, передала корабль в распоряжение ООН. По скорости, уровню защиты и вооружению "Патна" превосходила большинство рейдеров, имеющихся в распоряжении Дальнего Флота Соединенных Штатов, Европейского сообщества и Российской империи.

Сейчас "Патна" меняла курс. Для изменения маршрута кораблю требовалось перейти на досветовую скорость, затем следовало перепрограммировать бортовой компьютер и, изменив ориентацию корабля, вновь преодолеть световой барьер. Хоуп развернул кресло к пульту электронного навигатора и набрал личный цифровой код. На мониторе вспыхнула надпись: "ЧАСТИЧНЫЙ ДОСТУП", а секундой позже появился запрос: "ВАША ПОЛНАЯ ИДЕНТИФИКАЦИЯ?" Капитан прижал ладонь правой руки к стальной пластине на пульте, и после тихого щелканья компьютер выдал фразу: "ПОЛНАЯ ИДЕНТИФИКАЦИЯ ПРОВЕДЕНА. РАЗРЕШЕН ДОСТУП К СИСТЕМЕ УПРАВЛЕНИЯ. ВАШ ЗАПРОС?"

Хоуп быстро набрал на клавиатуре: "ПРОГРАММА СМЕНЫ КУРСА. ВЫХОД НА ДОСВЕТОВУЮ СКОРОСТЬ".

Компьютер немедленно отозвался: "ЗАПРОС ПОЛУЧЕН. ВКЛЮЧЕНА СИСТЕМА ТОРМОЖЕНИЯ. СВЕТОВОЙ БАРЬЕР БУДЕТ ПЕРЕСЕЧЕН ЧЕРЕЗ 60 СЕКУНД. СКОРОСТЬ КОРАБЛЯ ПО ОТНОШЕНИЮ К ИНЫМ ОБЪЕКТАМ ПОСЛЕ ОТКЛЮЧЕНИЯ ГИПЕРДВИГАТЕЛЯ – 140 ТЫС. МИЛЬ/СЕК.".

Щелчок. Сотни индикаторов вспыхнули всеми цветами радуги. По кораблю разнесся размеренный голос речевого синтезатора: "Прошу внимания! Через минуту корабль выходит на досветовую скорость. Членов экипажа и пассажиров просим занять места и пристегнуться. Повторяю…"

Центральный компьютер тем временем высвечивал на экране результаты работы программы: "ОТКЛЮЧЕНЫ 2-й И 4-й ГИПЕРДВИГАТЕЛИ. ВСЕ СИСТЕМЫ КОРАБЛЯ В НОРМЕ. ТОРМОЖЕНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ. ОТКЛЮЧАЕТСЯ СИСТЕМА ИСКУССТВЕННОЙ ГРАВИТАЦИИ".

Щелчок. Вспышка очередной группы индикаторов на пульте. Хоуп ощутил нарастающую легкость во всем теле, легкое головокружение, и вот уже незакрепленные предметы начинают плавно перемещаться в воздухе.

Больше у Хоупа не было необходимости смотреть на монитор. Его взгляд был устремлен на центральные иллюминаторы. Почти два десятка лет он наблюдал эту картину и ни разу не мог досыта насмотреться на великолепное зрелище. Вот свет звезд, кажущийся сияющими линиями, все больше фокусируется, проходит все части радужного спектра, постепенно начинает исчезать эффект Доплера, резкая ослепляющая вспышка освещает командный отсек, корабль содрогается от удара о невидимую стену… И звезды снова встают на свои места, из иллюминаторов открывается изумительный вид на Млечный Путь, и механически –жизнерадостный голос компьютера оповещает экипаж: "Прошу внимания! Крейсер "Патна" вышел из гиперпространства. Гравитационное поле будет включено через десять секунд. Спасибо".

Искусственная гравитация при входе и выходе в гиперпространство отключалась во избежание возможных перегрузок. Через некоторое время Хоуп вновь почувствовал знакомую тяжесть, а на экране появилась бегущая строчка: "ГИПЕРДВИГАТЕЛИ ПОЛНОСТЬЮ ДЕЗАКТИВИРОВАНЫ. ВСЕ СИСТЕМЫ В НОРМЕ. ПОЛОЖЕНИЕ КОРАБЛЯ В ПРОСТРАНСТВЕ СТАБИЛЬНО. ПРОШУ ВВЕСТИ ПАРАМЕТРЫ ИЗМЕНЕНИЯ КУРСА".

Те, кто мог со стороны наблюдать появление "Патны", были бы поражены эффектностью этого спектакля. Еще секунду назад абсолютно пустое пространство в районе звезды с невыразительным кодом-названием SWK-1427-MW (что расшифровывалось как вполне банальное: "звезда типа белый карлик номер 1427 Галактики Млечный Путь") озарилось ярчайшей вспышкой чисто-белого света и будто из ничего возникла громада крейсера. Секундой позже вспыхнули навигационные огни, расцветив "Патну" точно причудливую рождественскую елку. Лазерный сканер, методично прощупав ближайшее пространство и не обнаружив поблизости ни космических кораблей, ни опасных метеоритных потоков, сообщил об этом на центральный пульт и отключился. Компьютер же выводил тем временем корабль на эллиптическую орбиту вокруг ближайшего небесного тела – звезды SWK-1427-MW, так как у приборов ориентирования не было теперь четкой привязки к определенному объекту.

В командный отсек вошел Рональд Хиллиард.

– Ну что, Крис, все в порядке? – небрежно осведомился он у капитана Хоупа.

– Птичка в норме и прилетела туда, куда требовалось. Сейчас я введу новый курс, и можно с чистой совестью ложиться спать.– Хоуп слегка пнул основание пульта.

– А где мы сейчас? – поинтересовался Хиллиард.

– Примерно в четырехстах световых годах от Земли, а название этой звездочки вам все равно ничего не скажет. Ни один из планетоидов этой системы не имеет атмосферы, так что поселения людей отсутствуют.

– Ясно, – кивнул Хиллиард. – Как долго мы будем добираться до LV-426?

– Сейчас узнаем.– Хоуп запросил компьютер о продолжительности полета. Через секунду высветился ответ.– В районе звезды Z-3 и LV-426 мы окажемся через шестьдесят девятьсуток при максимальной скорости полета и при условии, что стартуем в течение двенадцати часов. Слишком долго, но, к сожалению, мы совершенно в другом секторе, да и искривление пространства играет роль… Надо начинать готовить экипаж к гиперсну.

– Ну, тогда сообщите, когда все будет готово, а я пока навещу робототехников. Думаю, они уже провели восстановление андроида, доставленного с Фиорины.

Хиллиард вставил свою личную карточку в прорезь замка командного отсека, дверь бесшумно отъехала в сторону, и руководитель экспедиции вышел в коридор. Створка так же тихо закрылась, щелкнули магнитные замки, и на идентификаторе вновь вспыхнула красная лампочка. Капитан развернул кресло в сторону компьютера и начал набирать программу нового курса.

Рональд Хиллиард работал на "Уэйленд-Ютани" со дня окончания колледжа. Уже в молодости он обращал на себя внимание незаурядным умом и способностями. Его дипломная работа на тему "Робототехника и проблема искусственного разума" была оценена по достоинству, и он получил приглашение поступить на работу в отдел разработки роботов-андроидов Компании.

За несколько лет благодаря своему таланту и исключительной трудоспособности он дослужился до начальника отдела и вошел в совет директоров. Его главной заслугой была проектировка и воплощение в жизнь идеи робота-человека. До него уже создавались некоторые подобные модели, но только Хиллиарду удалось создать андроида, ничем не отличающегося (по крайней мере внешне) от живого человека. Первого андроида серии, получившей название "Бишоп".

Эти роботы во многом превосходили людей. Они были сильнее, выносливее, могли находиться в таких сферах обитания, где человек не выдержал бы и минуты. Они были быстры и точны, но в то же время прекрасно уживались с настоящими людьми, обладали чувством юмора (порой весьма своеобразным) и могли ценить прекрасное. Их рассудительность, точность в выполнении любых, даже самых сложных, заданий делали андроидов незаменимыми спутниками и помощниками исследователей с Земли. Пусть искусственные люди были до чрезвычайности дороги, а производство (или рождение?) занимало не один месяц и было настолько сложным, что над производством одного синтетика трудилось одновременно не менее двухсот человек, – но они себя целиком оправдывали и окупали. Вначале создавался механический скелет синтетика и его компьютерный "мозг", куда закладывалась индивидуальная программа. Затем механический скелет "обшивался" биологическими мышцами, иннервированными органами чувств, и покрывался точнейшей имитацией кожи. На шестьдесят пять процентов андроид состоял из биологической ткани, специально выращиваемой в биотехнических лабораториях. Клетки искусственного организма нуждались в подпитке кислородом, белками, витаминами, минеральными солями, так же как и человеческие, поставляя энергию для кибернетического мозга.

Самой трудной задачей было соединить плоть и металл, заставить их работать вместе, не отторгая друг друга. Хиллиард добился этого. Его детищем стало полуживое-полумеханическое существо, уже не бывшее машиной, но приближающееся к человеку; обладающее эмоциями и разумом, в полном смысле этого слова. Мир признал эту работу, у Хиллиарда лежала в кармане Нобелевская премия, но он хотел большего. Он мечтал создать робота, способного работать везде – в вакууме, под водой, в любой атмосферной среде, под давлением в тысячи атмосфер. Нынешние синтетики могли многое, но не все.

Исследования Хиллиарда постепенно зашли в тупик, и вдруг на сцене появились эти существа – Чужие. Их невероятное, универсальное строение привлекло Хиллиарда как робототехника. В качестве биологического оружия Чужие его не слишком интересовали. Не то чтобы он был пацифистом, но использовать эти восхитительные создания для столь низменных целей ему претило. И так уже развитие вооружений достигло такого уровня, что изобрести что-то по-настоящему новое было просто невозможно. Хиллиард хотел использовать возможности Чужого в своих новых разработках, а если – бывают же чудеса на свете! – эти существа окажутся разумными, то ему, Рональду Хиллиарду, обеспечено место в истории человечества как первому установившему контакт с иной цивилизацией. Да, Чужие опасны, их поведение порой немотивированно, но они же Чужие! Нельзя ведь требовать от обезьяны и улитки одинаковых действий в схожих ситуациях. Прежде всего Чужие должны быть изучены биологами и биотехниками, а уж потом можно будет попробовать поговорить с ними по душам.

"…Хотя вряд ди такое получится,– подумал Хиллиард. – Из видеозаписей "Сулако" следует, что Чужие рассматривают любой другой биологический вид, в том числе людей, только как пищу или носителей своих эмбрионов".

Хиллиард спустился на лифте в биотехнический отсек корабля и пошел по длинному, ярко освещенному коридору. Мягкое пластиковое покрытие пола делало его шаги совершенно беззвучными. Полную тишину нарушало только отдаленное гудение двигателей где-то сзади да легкое стрекотание люминесцентных ламп. Хиллиард остановился возле двери с надписью: "Отдел робототехники. Вход разрешен исключительно специальному персоналу", поискал по карманам личную карточку, найдя, сунул в прорезь замка. Цветовой индикатор сменил цвет с красного на зеленый, сработала пневматическая система, и створки дверей разъехались. В огромном зале стерильно-белого цвета, забитом сверху донизу разнообразным оборудованием, находились всего два человека. Робототехники оглянулись, услышав шаги, и приветствовали шефа.

– И вам добрый день, ребята, – откликнулся Хиллиард. – Как дела с андроидом? – Он кивнул в сторону саркофага, под прозрачной крышкой которого виднелось неподвижное тело, вроде бы принадлежащее человеку.

– Полный порядок, сэр, – бодро отрапортовал один из техников. – Взгляните сами.

Хиллиард подошел поближе. Синтетик в капсуле лежал с закрытыми глазами, но на экране монитора жизненных функций горели зеленые квадратики, а мерцающие строчки текста гласили:

"Бишоп, андроид. Идентификационный номер 19704. Индивидуальная программа с памятью перенесена на новые микросхемы. Повреждений в цепях памяти и личной программе не обнаружено. Личная программа помещена в биомеханическую структуру серийный номер 4310, идентичную первоначальной. Возможности выполнения запрограммированных функций: моторные – 100%, сенсорные – 100%, периферические – 100%, интеллектуальные – 100%".

– Молодцы! – похвалил техников Хиллиард.– Остается только оживить его.

– Конечно, сэр. Энди, дай импульс, – обратился один из техников к своему коллеге.

Энди коснулся одной из сенсорных кнопок на корпусе саркофага. Внутри капсулы выдвинулись два гибких стержня с пластинками на концах. Один укрепился на шее синтетика, другой – на животе. Техник нажал кнопку еще раз, вспыхнула надпись "Разряд", в саркофаге проскочила розовая искра. Стержни скрылись в стенках, а прозрачная крышка откинулась.

Андроид Бишоп снова вернулся к жизни.

Он открыл глаза, несколько секунд с явным изумлением оглядывался по сторонам, затем сел, опираясь руками на края капсулы, и внимательно посмотрел на Хиллиарда.

– Сэр?

– Добрый день, Бишоп,– спокойно сказал Хиллиард.

– Здравствуйте, сэр. Где я нахожусь?

– На борту крейсера "Патна".

Бишоп помолчал, а затем неуверенно спросил:

– Если я правильно понимаю, меня восстановили?

– Да, хотя это было нелегко. Ответь, каково твое последнее воспоминание перед полным отключением? Андроид, почти не раздумывая, ответил:

– Я был поврежден. Мисс Эллен Рипли подключила меня к автономному источнику питания и говорила со мной. Это происходило после аварии АСК на планете Фиорина. Она спрашивала о…– Бишоп неожиданно запнулся и с тревогой оглядел помещение. – Она жива?

– Нет, – бесстрастно ответил начальник отдела. – Рипли умерла приблизительно через сутки после разговора с вами.

– А…– начал Бишоп.

– Об остальном мы поговорим позже, – поспешно перебил Хиллиард.

– Я хотел узнать, живы ли капрал Хикс и ребенок, – стоял на своем Бишоп.– Девочка по имени Ньют Джордан, мы вывезли ее из погибшей колонии на Ахеронте…

– Вскоре вы все узнаете. А сейчас пойдемте со мной. Вот, оденьтесь.– Хиллиард кивнул на пакет с одеждой, лежащий рядом. Пока Бишоп вылезал из капсулы и одевался, Хиллиард с удовольствием смотрел на свое творение. Человек, да и только. Никому не придет в голову, что это робот. Единственное отличие – вытатуированный номер на левом запястье. Он почти не заметен…

Бишоп оделся, пожал руки робототехникам и вместе с Хиллиардом вышел в коридор. Внешне они были практически неотличимы друг от друга. Многие считали проявлением крайнего тщеславия тот факт, что Хиллиард придавал свои созданиям свой же облик. По образу и подобию, так сказать…

В коридоре Бишоп внезапно остановился, взял Хиллиарда за руку повыше локтя и настойчиво повторил свой вопрос:

– Сэр, здесь нас никто не слышит. Скажите, что случилось с Хиксом и девочкой? Они живы?

– Разве лейтенант Рипли не сообщила вам о них во время последней беседы? – попытался уйти от ответа Хиллиард.

– Нет, мы говорили о другом,– кратко отозвался Бишоп.

– Мне очень жаль, но они погибли. Андроид вздрогнул, выпустил руку Хиллиарда, а затем негромко спросил:

– Их убило это существо, Чужой? – Нет, они… Словом, при вашей посадке на Фиорину АСК упал в воду, и они захлебнулись.

На лице Бишопа появилось выражение горя и разочарования. Пусть это была лишь работа косметической программы, но выглядело слишком по-человечески. Хиллиарду даже стало слегка не по себе.

– Вы можете рассказать, как умерла Эллен Рипли? – помедлив, спросил Бишоп.

– Она покончила с собой. Мисс Рипли убила и себя, и чужое существо, находившееся в ее организме.

– Вы убили взрослого Чужого, находившегося на Фиорине?

– Да. Вернее, его убила ваша подруга. Бишоп помолчал, а потом очень по-человечески, настороженно и в то же время грустно, спросил:

– Рипли умерла быстро?

– Да,– лапидарно ответил Хиллиард.– Давайте мы поговорим об этом позже. Если вы сами захотите.

– Жаль, что так случилось,– пробормотал Бишоп. – Я всегда знал, что для обычного человека Рипли действует очень неплохо.

Они подошли к лифту и остановились, ожидая кабину.

– Кстати, Бишоп, сейчас мы направляемся в командный отсек, я хочу познакомить вас с капитаном, – небрежно сообщил Хиллиард. – Вы, помнится, можете выполнять функции пилота-навигатора, а потому будете замещать капитана во время перелета.

Андроид удивленно взглянул на Хиллиарда:

– Простите, сэр, а куда мы направляемся? Если я правильно понял, на Землю?

Створки дверей лифта разошлись, Хиллиард вошел первым, бросив на ходу:

– Нет, на знакомую вам LV-426. Бишоп замер возле самых дверей.

– Куда-а? – подозрительно протянул он.

– Я же ясно сказал – на Ахеронт! – раздраженно ответил Хиллиард. – Наша миссия не закончена.

– Но ведь колонии Хадли больше не существует… – растерянно сказал Бишоп, входя в лифт. – Ядерный взрыв… Вам должно быть известно об этом!

– Мы прекрасно знаем, что там произошло! – огрызнулся Хиллиард. – Послушайте, Бишоп, будет гораздо лучше, если вы будете делать то, что вам приказывают, и воздержитесь от лишних вопросов!

Бишоп неопределенно хмыкнул, но ничего не ответил.

Капитан Хоуп заканчивал работу. "Патна" была последним словом земной техники, а потому для управления кораблем не требовались ни штурман, ни навигатор. С их работой вполне справлялся центральный бортовой компьютер, в шутку именуемый экипажем Хозяином. Достаточно было задать ему необходимые координаты, а все необходимое для прокладывания курса он делал сам. Несколько систем контроля и дублирования могли успешно заменить Хозяина в случае выхода из строя, хотя такая ситуация представлялась совершенно невероятной. Потому командный отсек на крейсере был самым небольшим, но зато и самым защищенным помещением. Все пространство перед пятью центральными иллюминаторами трапециевидной формы занимал пульт электронного навигатора. На десятках мониторов высвечивались диаграммы и показатели жизнедеятельности всех элементов крейсера. Здесь же возвышалось единственное кресло, принадлежавшее капитану. Возле боковых стен располагались системы ручного управления кораблем, установленные скорее только ради традиции. Чуть сзади и слева находился стальной шкафчик с личным оружием капитана, открывавшийся в редчайших случаях. Хоуп вообще считал, что его стоит убрать отсюда. Ладно еще на звездолетах, перевозящих заключенных на планеты типа Фурии-161, – там действительно иногда случались бунты, тем более что невольных пассажиров в гиперсон не погружали и они бодрствовали порой по три-четыре месяца. И это в условиях дикого холода и отвратительного питания. Компанию и правительство подобные мелочи мало интересовали, а расхлебывать печальные последствия приходилось экипажам кораблей.

Но "Патна" все же разведывательный корабль, а Хоуп сейчас им командует. Мало ли что может случиться. Хотя вряд ли – стандартная экспедиция, обычный полет. По крайней мере, с точки зрения навигации и пилотирования, а на планету ему, капитану, спускаться не придется. Сиди себе, работай с компьютером, глазей в иллюминатор, а счет в банке все растет и растет. А по окончании полета, если верить заверениям Хиллиарда, можно спокойно и безбедно провести остаток жизни в уютном домике где-нибудь в штате Мэн, слушая вой ветра в соснах зимой. Хоуп не успел обзавестись семьей, работа не позволяла. На Земле он бывал редко, не больше двух-трех недель в году, если не считать отпусков. Да и что такое отпуск? Месяц на Гавайях или в Греции, а потом снова космос. Недаром самый высокий процент разводов среди пилотов Дальнего Флота. В этом вопросе Крис проявил разумную осторожность и не женился. Ни к чему лишние трагедии и переживания. А сейчас ему сорок два. Всего только сорок два, лучшие годы для мужчины. И полжизни впереди, причем жизни безбедной. Все у него появится – и дом, и жена, да и радиации он нахватался не слишком много, так что и на наследников можно рассчитывать. Вот только закончится этот последний полет…

В принципе капитан Кристофер Хоуп был человеком вполне порядочным. Экипажи, с которыми ему приходилось работать, любили и уважали его. Он никогда не страдал излишним самомнением. Проведя почти два десятка лет в космосе, Хоуп на собственном опыте усвоил нехитрую истину: будешь задирать нос – окажешься в дерьме. Тем более работая на разведывательных кораблях. Там шкура каждого зависит от соседа, с которым идешь в одной упряжке. Хоуп при надобности мог исполнять обязанности компьютерного техника, инженера, врача и кого угодно. Обладая спокойным и уживчивым характером, он прекрасно ладил и с начальством, и с подчиненными. Пусть выполняемая им работа порой не заслуживала названия чистой, но в том не было его вины – он выполнял приказы.

Только об одном он вспоминал с неприятным осадком в душе. Года четыре назад в одной из недавно основанных колоний, удаленной от Солнечной системы на сотню парсеков, вспыхнула эпидемия. Эта планета в системе Веги была идеальна для заселения: кислородная атмосфера, вода, низкий уровень радиации. За восемь лет туда перебралось почти двадцать тысяч человек. И вдруг на этой благополучной планетке началось черт знает что. Вначале поступали сообщения о вспышках непонятной болезни, уносившей ежедневно десятки жизней. Прибывший туда отряд биологов и спасателей погиб почти полностью в первый же день. Эпидемия охватила центральное поселение колонии, из уцелевших городков сообщали, что и у них появились заболевшие, а многие из колонистов хотели эвакуироваться, благо имелись собственные космические корабли. Правительство и руководство "Уэйленд-Ютани" настолько испугались возможности распространения эпидемии в других колониях, что приняли конфиденциальное решение уничтожить обитателей планеты. Эту миссию сомнительного свойства возложили на Хоупа. Его корабль расстрелял поселения ядерными ракетами. Тот факт, что больше половины населения Дэлирама – так называлась колония – было не заражено, прошел мимо внимания отдающих приказы. А всю историю списали на взрыв вышедшего из строя реактора энергоустановки. Дэлирамская трагедия надолго засела в памяти капитана Хоупа – но приказ есть приказ…

Гибель колонии Хадли на Ахеронте заставила всплыть эти давние воспоминания. Похожий сценарий. Только на Ахеронте взорвался атмосферный процессор, вот и вся разница. Что же произошло на самом деле, Хоуп не знал, хотя его предположения были недалеки от истины. Ему отчасти было известно о существовании Чужих. Хиллиард сообщил капитану о цели экспедиции – тщательно обследовать территорию Фиорины (по крайней мере, вначале), а также попытаться отловить экземпляр чужого живого существа. Если, конечно, оно там найдется. Что это за существо – Хиллиард подробно не объяснил, но ясность того, что именно непонятный Чужой более всего интересует Компанию, вызвала в воображении Хоупа образ клыкастого монстра, почему-то смахивающего на персонажа древнего романа ужасов – собаку Баскервилей.

Потом, как выяснилось, на Фиорине никого в живых не осталось, и руководство, получив какие-то засекреченные приказы из центрального офиса "Уэйленд-Ютани", приказало направиться к LV-426.

На сегодняшнее совещание Хоупа не пригласили, но еще до его начала он получил новые инструкции. Очередная смена курса. Ну что же, на Ахеронт так на Ахеронт.

"Патна" начала разворот. По левому борту зажглись сопла микроракетных двигателей, и массивный нос корабля величественно поехал вправо. Светочувствительные элементы системы внешнего слежения отыскали среди мириадов звезд свет маленькой Z-3 и подали сигнал в командный отсек. Незамедлительно на экране компьютера появилось сообщение: "ПЕРЕОРИЕНТАЦИЯ ЗАКОНЧЕНА, ОРИЕНТИР ОБНАРУЖЕН. ПОВОРОТ ПО РЫСКАНЬЮ НА 29'45"".

Далее все было просто и знакомо. Найдя ориентир – свет необходимой звезды, – электронный навигатор направлял корабль в нужный сектор Галактики. В этот район лучи Z-3 шли сотни лет, и звезда успела сместиться на порядочное расстояние. Приближаясь к ней, компьютер будет корректировать курс корабля по ее свету, искаженному временем и пространством. По достижении окрестностей звезды гипердвигатели будут отключены, и лишь тогда потребуется вмешательство капитана. А за состоянием корабля в гиперпространстве, пока люди спят, будет наблюдать робот-андроид, обычно входящий в состав экипажа корабля. Однако на этот раз андроида на борту почему-то не оказалось. Вернее, он был, но не функционировал, и Хоуп уже собирался позвонить робототехникам и намекнуть, что до вхождения в гиперпространство осталось несколько часов и робот ему скоро понадобится.

Хоуп только потянулся к коммуникатору, когда мелодичный звонок сообщил, что в отсек пришли посетители. Как Хоуп ни старался, он до сих пор не мог привыкнуть к тому, что роботы серии "Бишоп" один к одному напоминают своего создателя. Вот и сейчас он сидел в кресле и, хлопая глазами, смотрел на стоявших перед ним Хиллиарда и андроида. Правда, на одном был дорогой костюм, а на другом – военная куртка, а под ней синяя рубашка в клетку, но по лицу и фигуре – вылитые близнецы.

– Бишоп,– представил Хиллиард своего спутника. – Он будет замещать вас во время гиперпрыжка. У него имеется квалификация пилота-навигатора. Бишоп, это капитан Хоуп.

– Очень приятно. – Хоуп приподнялся с кресла и пожал синтетику руку. – Вам уже приходилось летать на кораблях такого типа?

Бишоп многозначительно промолчал, и капитан не стал переспрашивать, решив, что "Патну" вряд ли доверят начинающему пилоту. Ну не признаваться же, что "Сулако" был единственным кораблем, на котором работал Бишоп со дня своего "рождения". Там он выполнял обязанность первого помощника, но фактически являлся капитаном. По документам его начальниками являлись командиры военных подразделений, которые перевозил "Сулако", однако в дела навигации и пилотирования они никогда не влезали, да и вообще старались ему не мешать. Андроид был единственным отвечавшим за корабль и груз. "Патна", как уже понял Бишоп, была кораблем куда большим и сложным, тем более и командовал ею человек. Ну что ж, придется поработать здесь.

Утром Логинов, как обычно, принял смену у своего коллеги, выпил традиционную чашку кофе, ознакомляясь в это время с состоянием своих подопечных, вернее, подопечной.

Ну-с, как там поживает наша уважаемая Мария Викторовна Семцова? Кровь, дыхание, работа сердца и мозга в норме, регенерация тканей идет полным ходом. Логинов еще раз с удивлением отметил про себя, какой крепкий организм у этой женщины. Питание она по сей день получала внутривенно, но если все будет нормально, то уже сегодня ей можно будет дать сок с мякотью и хлеб.

Доктор повернулся к пульту. На отдельных экранах высвечивалась энцефалограмма, показания о работе сердца, кривая температуры, кровяное давление. Все близко к норме. Прекрасно. Теперь можно и пойти пообщаться. Автодоктор автодоктором, но больной самой виднее, лучше ей или хуже. Да и положительные эмоции тоже не помешают.

Врач встал, надел маску и вошел в палату. Семцова лежала с закрытыми глазами, но мгновенно повернулась, услышав шаги.

– Рад вас видеть, – приветливо сказал Федор, присаживаясь на край кровати.

– Добрый день… – прозвучало в ответ.

– Ну, как вы себя чувствуете? – поинтересовался Логинов, отметив, что сегодня пациентка выглядит гораздо лучше – исчезла мертвенная бледность, появился блеск в глазах, да и голос звучит куда бодрее.

– Спасибо, доктор…– Она замялась.

– Федор. Называйте меня просто. Ну, если хотите – Федор Николаевич.

– Спасибо, Федор.– Женщина слабо улыбнулась. – Лучше. Только страшно хочется есть. И курить. Я могу попросить сигарету?

– О нет. Поесть мы вам сегодня дадим, но курить вам пока нельзя. Органы после операции восстанавливаются не сразу.

– Я была слишком плоха? – спросила Семцова.

– Когда вас прооперировали, можно было смело говорить о возможном переходе клинической смерти в биологическую. Все решали секунды… Но зачем вам это знать? Теперь вам лучше, и это главное.

"Лучше. Нет, не лучше", – промелькнуло в голове у Семцовой. Американцы знали о дискете лейтенанта Эрона, и скорее всего Хиллиард успел передать агентам Компании, чтобы ее забрали из женевского банка. Теперь невозможно будет доказать причастность "Уэйленд-Ютани" к событиям на двух отдаленных планетках и к гибели десятков ни в чем не виноватых людей. И почему она сразу не передала дискету в следственный комитет ООН!?.

– Федор, скажите… На Фиорине, кроме меня, никто больше не пострадал? – тревожно спросила она.

– Успокойтесь,– отозвался Логинов.– Все живы и здоровы. И военные, и биологи. Только вам почему-то не повезло. Но сейчас все позади, не так ли?

– Как знать… – ответила Маша.

– Док, зайди сюда! – неожиданно прогремел голос из коробки коммуникатора. Логинов оглянулся и увидел за стеклом нетерпеливо машущего руками Андрея Ильина, рядом с которым стояли еще две фигуры.

– Извините, Семцова. Я нужен там, но сегодня еще обязательно зайду.

Семцова кивнула и снова закрыла глаза. Логинов вышел в ординаторскую, где его ждали Хиллиард и Бишоп.

– Добрый день, сэр, – поприветствовал он Хиллиарда и перевел взгляд на его спутника. Реакция врача была примерно такой же, как и у капитана корабля.

– Познакомьтесь,– подал голос явно довольный Хиллиард.– Андроид Бишоп – доктор Логинов, лечащий врач мисс Семцовой.

Федор во все глаза смотрел на Бишопа и только спустя пару секунд понял, что тот протягивает ему руку. Она была теплой и человеческой. Логинов редко общался с андроидами, но считал их грубой подделкой под людей. Сейчас же перед ним стоял самый настоящий человек. Как он сам, как Ильин, как Хиллиард… Черт возьми, до чего же они похожи…

– Можем мы сейчас поговорить с госпожой Семцовой? – Хиллиард вопросительно взглянул на врача.

– Попробуйте, сэр, – отозвался Логинов. – Но очень недолго. Пожалуйста, наденьте халаты и маски.

Бишоп, натягивая халат, слегка усмехнулся. Раз уж его, синтетика, дипломированный врач считает возможным разносчиком заразы, то сходство с ними, людьми, у него есть. Выдыхаемый синтетиками воздух не может быть заражен микробами, потому что в их легких нет среды, где могли бы размножаться вирусы или бактерии. Врач-то это должен знать.

Логинов взял пульт дистанционного управления и, нажав пару кнопок, заставил кровать изменить положение так, что Семцова теперь полусидела.

– Можете войти, – кивнул он Хиллиарду. Тот краем глаза взглянул на Бишопа:

– Ступайте пока один, я зайду попозже.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

– Мисс Семцова?..– Бишоп положил руку поверх покрывала, и женщина устало открыла глаза.

– Мистер Хиллиард? – На ее лице отразилась плохо скрываемая гамма чувств – от горечи до почти отвращения.

– Мистер Бишоп,– улыбнулся он в ответ.– Я андроид. Искусственный человек. Может быть, назвать мой личный номер?

Маша осмотрела визитера из-под полуприкрытых век. Если он говорит правду, то на его левом запястье обязана быть татуировка – штрих-код и несколько цифр.

– Покажите левую руку,– потребовала Семцова. Бишоп безмолвно подчинился. Все верно – этот… этот… получеловек? робот? – лишь слепая копия с обычного представителя вида Homo sapiens. И лицо у него противное. Точь-в-точь такое, как у господина Хиллиарда. И вообще, что ему нужно?

Бишоп опередил вопрос Семцовой. Он начал говорить:

– Меня попросили помочь вам. Господин вице-президент сказал, будто вы подверглись нападению чужого существа и сумели выкарабкаться. – Он сделал движение, похожее на вздох.– В отличие от…

– От Эллен Рипли? – перебила Маша. – Вы… Ты…

Семцова запнулась. Во-первых, она не очень хорошо себе представляла, как нужно обращаться к андроиду. Нужно ли строить английские фразы в вежливой форме, адекватной русскому обращению на "вы" или… Ну не разговаривать же с обычным компьютером как с британским королем или императором Японии? А во-вторых, Маша запоздало сообразила, что перед ней именно тот Бишоп. Как раз его она видела на смутных и дергающихся видеозаписях с Ахеронта и "Сулако". Тогда напрашивается вопрос: зачем Хиллиарду потребовалось присылать восстановленного андроида к госпоже консультанту? Просто поговорить? Или за этим кроется еще одна непонятная уловка вице-президента Компании?

– Разговаривайте со мной просто, – тихо сказал Бишоп.– Некоторые мои знакомые прежде и вовсе называли меня "ходячим калькулятором".

– Наверное, от зависти,– фыркнула Семцова.– О чем будем говорить? Ведь ты пришел сюда далеко не за тем, чтобы просто познакомиться?

– И за этим тоже. Мне приказано ответить на любые ваши вопросы.

– Любые? – насторожилась Маша. – В том числе касающиеся чужих существ?

– Да, – коротко сказал андроид. – Спрашивайте. Я все помню. В мельчайших подробностях.

– Но зачем? – сдавленно воскликнула Семцова и тут же осеклась. Что главное для ученого? Верно, информация! А если Хиллиард по непонятным соображениям предоставляет ей доступ к ожившему компьютеру, в памяти которого хранится бездна знаний, впечатлений, собственных заметок и логических заключений… Зачем хлопать ушами?

– Итак, – хрипло начала Маша. – Можно поиграть в вопросы и ответы? Хорошо. Насколько я знаю, ты был включен в состав экипажа спасательного рейдера "Сулако", отправленного несколько недель назад к Ахеронту. Вы вышли на орбиту этой планеты. Что произошло затем?

…Бишоп говорил короткими, четкими, иногда даже односложными фразами. Он действительно замечал и помнил все. Высадка морской пехоты, первые открытия в погибшем жилом комплексе Хадли; разгром, учиненный Чужими десантникам возле реакторов станции регенерации воздуха… Многое. То, чего не было на видеозаписях лейтенанта Эрона. Маша будто бы сама присутствовала на Ахеронте, видела низкие буро-серые облака, с невероятной скоростью несущиеся к горизонту. Слышала рев урагана, грохот бьющегося в агонии атмосферного процессора, наблюдала за фигуркой Эллен Рипли с маленькой Ньют на руках; Рип-ли, готовой шагнуть в пропасть, спасаясь от того, что вылезало из– шахты лифта № 27. И появившийся словно ниоткуда модуль с Бишопом за штурвалом. Рассказ андроида неуловимо перенес ее на Ахеронт. Снова, будто на показывающем видеозапись мониторе, перед ней прошли Хикс, Васкес, Горман, напуганное лицо Картера Берка. Уровень "С" процессорной станции…

И короткий, но жестокий бой в шлюзовом отделе "Сулако". Рипли все-таки сумела выкинуть материнский организм в открытый космос.

– Бишоп, – прошептала Семцова. – Но каким, черт побери, образом?.. Я всегда полагала, что разрушение тела андроида влечет за собой его смерть. На "Сулако" тебя разорвали надвое…

– Старый калькулятор вновь послужит людям, – почему-то улыбаясь, сказал он.– Правда, во время последнего свидания с мисс Рипли – последним человеком, с которым я говорил,– я выглядел похуже. Однако теперь мой костюм обновлен, вычищен и отутюжен. Правда, чтобы вернуть мою душу из царства мертвых, здешним техникам пришлось изрядно повозиться. Они привезли с Земли новенькое тело, и я до сих пор не могу к нему привыкнуть… Вы-то как? – Бишоп оглядел палату. Безмолвное нагромождение техники, сияющее гирляндами огоньков, было даже чем-то красиво.– Я погляжу, мои механические коллеги – ваши единственные спутники здесь?

– Единственные.– Семцова шевельнула ладонью. Этот жест должен был означать и скуку, и разочарование, и какую-то невнятную тоску. Перед ее глазами до сих пор стояло лицо бывшего уорент-офицера корабля "Ностромо" Эллен Рипли. Темные живые глаза, рыжий кот на руках. Кажется, кота звали Джонсом. Маша вспоминала странные сны, людей, с которыми она говорила… Впрочем, сейчас это ненужная лирика. Если уж решила выяснить все до конца и, если выражаться образно, подхватить выроненное погибшей Рипли знамя, нечего разводить сопли.

– Продолжим, – горько вздохнула Семцова. – Ты знаешь, что произошло на Фиорине?

– В общих чертах. Тогда мне было…—– Бишоп коротко хмыкнул, – немного не до того.

– Ты знаешь, что Чужой был внутри мисс Рипли? – резко спросила Семцова.

– Господин Хиллиард рассказал мне об этом, – каким-то металлическим голосом ответил Бишоп.– Материнское существо какое-то время находилось на "Сулако", но я и предположить не мог, что оно было способно… Способно оставить несколько личинок. Не представляю, когда Рипли умудрились заразить эмбрионом, наверное, в гиперсне. Там, на Фиорине, она наверняка почувствовала его, уже после нашего последнего разговора. Нейросканер подтвердил ее подозрения. Когда уничтожили взрослое существо и прибыли спасатели, Рипли покончила с собой, а заодно и с ним. Вернее, с ней. – Говоря это, Бишоп неотрывно смотрел в одну точку где-то за правым плечом Семцовой, а голос его звучал механически и невыразительно.

– Это все Хиллиард рассказал? – прищурилась Маша.

– Верно,– подтвердил андроид.– Почему-то он не стал ничего скрывать от меня.

– А тебе не кажется, – осторожно начала Семцова, – что в действиях животных, с которыми ты, Эллен Рипли и американские десантники столкнулись на Ахе-ронте, прослеживается некая доля логики? Что они умеют думать?..

– Я еще тогда подозревал это… – пробормотал Бишоп.

– Как ты сказал? – Семцова подалась вперед и схватила андроида за руку. – Что подозревал? Что значит – "тогда"? Где?

– На Ахеронте. Я понял, что в их головах достаточно мозгов. Я успел поработать в медицинской лаборатории с документами…

– Ну и что? – нетерпеливо потребовала продолжения Семцова.

– Я никому об этом не сказал, да и времени не было. Я обнаружил отчет о появлении первого Чужого в Хадли. Когда с инопланетного корабля привезли зараженного колониста, произошло то, что должно было произойти. Родилось взрослое существо. Оно появилось в герметичном медицинском отсеке и не сумело выскочить оттуда – его успели запереть. Тамошние биотехники изучали зверя, пока он был еще маленьким, в период до первой линьки. Они общались с ним. С первых минут появления на свет. И даже догадались покормить его. Они не решились его убить. Я читал записи наблюдений. Спустя четыре часа произошла линька, Чужой вырос до нормальных размеров, но агрессивных намерений не проявлял. Просто висел на потолке. Не представляю, как персонал колонии его не боялся. Как вспомню эти морды, просто передергивает.– Бишоп и в самом деле содрогнулся от отвращения. – Люди заходили через шлюз к нему в отсек, давали сырое мясо. Он ел и, повторяю, никого не тронул, только наблюдал. А потом исчез. Охрану выставить не додумались, а шлюз по чьей-то неосторожности оказался не заперт. Мисс Семцова, поверьте, Чужой сам – сам! – открыл створки и сбежал. Для этого требовалось открыть замки как минимум двух дверей шлюза. Он не сломал их, а просто нажал необходимые кнопки. Его искали, но в помещениях колонии так и не обнаружили.

– Откуда ты знаешь все это? – Теперь настала очередь Маши удивляться.

– Один из предусмотрительных биологов нацепил на Чужого передатчик, по которому его можно было бы засечь в случае побега.

– Он мог сбросить или потерять его! – возразила Семцова.

– Вовсе нет. Побег обнаружили почти сразу, и зверя начали искать. Просканировали территорию колонии – никаких результатов. Тогда стали просматривать радаром прилегающую местность и заметили быстро удаляющийся сигнал передатчика. Погоню снаряжать не стали. А с утра произошло нечто совсем невероятное – Чужой вернулся! Пришел к главному входу в колонию и принес с собой четыре споры с личинками. За ночь он добрался до корабля, взял яйца и отправился обратно.

– Бишоп… Ты что, хочешь сказать, что это не слепой инстинкт? – Семцова возбужденно смотрела на андроида.

– Похоже на то, – кивнул Бишоп. – Существо отвели в лабораторию. Именно отвели. Чужой ни на кого не кидался и шел следом за людьми. А вот споры с личинками в биологический отсек не донесли. Появившиеся из них паукообразные создания атаковали людей в самый неожиданный момент. Пострадавших принесли в медицинский блок и попытались снять паразитов. И тут взрослый Чужой словно взбесился – отогнал медперсонал и никого не подпускал к телам. Даже в этой ситуации он никого не убил! По-настоящему он разозлился, только когда люди в него начали стрелять. Я так понял, что особых повреждений твари не нанесли, а когда потекла кислота, стрельбу прекратили. Помещение забаррикадировали, Симпсон, глава поселения, попытался передать сообщение о случившемся. Однако кабель оказался поврежден. Мария Викторовна, я подозреваю, что это сделал Чужой.

– Бред! – отрезала Семцова. – Бишоп, это же звери! Животные! Пусть умные и хитрые, пусть высокоорганизованные, но ни одно инопланетное существо, будь оно даже трижды разумным, не сможет понять, что такое кабель экстренной связи, а тем более сообразить, где он находится! – Ее голос звенел от перевозбуждения.

– Факты. Факты говорят сами за себя, – продолжал Бишоп. – Когда кабель проверили, обнаружилось, что он разъеден кислотой. Понимаете, кислотой! Я сам не знал, что здесь думать.

– Что случилось потом? – нетерпеливо спросила Маша.

– Родились четыре существа. И вместе со взрослым Чужим скрылись в вентиляционном люке. А что было после, вы наверняка знаете не хуже меня.

– Интересная история. Я бы сказал, очень интересная, – донесся от дверей голос Хиллиарда. – Сколь захватывающая, столь и фантастичная. Бишоп, вы уверены, что вам это не приснилось? – В голосе руководителя экспедиции звучала откровенная насмешка.

Ни Семцова, ни андроид, увлеченные разговором, не услышали, как Хиллиард вошел в палату.

– Сэр, я лишь рассказал о том, что знаю,– спокойно ответил Бишоп. И, помолчав, добавил: – В истории с гибелью колонии Хадли вообще много странного. А то, о чем я сейчас говорил, к сожалению, невозможно перепроверить. Однако все факты были зафиксированы в документах медицинской лаборатории. И это правда. Как правда и то, что в трагедии на Ахе-ронте виновно руководство компании "Уэйленд-Ютани". – Бишоп в упор посмотрел на Хиллиарда. Тот, поправив халат, подошел к платформе и уселся в кресло медтехника, рядом с прибором очистки крови.

– Мисс Семцова, Бишоп,– после затянувшейся паузы обратился к ним американец. – Поверьте, инициатива проверить район, где находился инопланетный корабль, исходила от покойного мистера Берка. Я ничего не знал об этом…

– Но ведь погибли все, понимаете, все! – резко перебила его Семцова. – Сто пятьдесят семь колонистов плюс взвод морской пехоты. Не буду уж вспоминать об экипаже "Ностромо"! И этой несчастной Эллен Рипли, которая сделала все, чтобы Чужие не появились на Земле! – Маша судорожно перевела дыхание. – Указание Берка, про которого мне рассказал Бишоп, о проверке района, где находился инопланетный корабль, не могло пройти без санкции руководства Компании. Когда мы вернемся на Землю…

Семцова замолчала и отвернулась. Она поняла, что, возможно, сделала ошибку, поддавшись эмоциям. Теперь, после уговора с Хиллиардом, необходимо показывать свою лояльность.

Бишоп держал консультанта за руку, успокаивая и поддерживая. Хиллиард безмятежно барабанил пальцами по подлокотникам кресла.

– Картер Берк погиб, – уверенно сказал он. – Документов, подтверждающих его указания, тоже не осталось. Да, нам придется ответить, но только в случае, если вы дадите свидетельские показания. Однако вы одна, а нас много. И других свидетелей произошедшего на Ахеронте нет. И мы вообще-то заключили сделку. Не так ли?

Они всегда такие. Слово "сделка" для американца звучит так же, как "воля Господа Бога". Янки не исправить.

– Есть я, – невозмутимо сказал Бишоп. – Сэр, вы, как создатель роботов, подобных мне, должны прекрасно знать, что память обо всем увиденном, услышанном, прочитанном и так далее автоматически записывается на кристаллические схемы в моем мозгу. Вы не догадались их перепроверить и стереть эту информацию при моем восстановлении. В суде будет достаточно воспроизвести записи, и тогда станет ясно, где в этой истории чистая случайность, а где преднамеренные действия.

К негодованию Семцовой и Бишопа, Хиллиард равнодушно пожал плечами:

– Воля ваша. Но позвольте напомнить вам, что вы, Бишоп, всего лишь робот, и юридически не имеете права давать показания в суде. Так что вы вряд ли сможете серьезно помешать нашим дальнейшим планам.

– Каким планам? Что вы еще задумали? – вне себя от гнева выкрикнула Семцова.

– Они снова летят на Ахеронт, – ответил за Хиллиарда Бишоп. Тот утвердительно кивнул:

– По предположениям "Уэйленд-Ютани", инопланетный корабль уцелел после взрыва процессорной станции. Он находился достаточно далеко от эпицентра. Мы обследуем его и…

Внутри Маши словно что-то перевернулось. Лица Бишопа и Хиллиарда начал затягивать непрозрачный туман, а сама она почувствовала, что плавно улетает куда-то влево. Семцова потеряла сознание, и тут же на пульте медицинского отсека вспыхнули тревожные красные сигналы. Логинов и Андрей Ильин сорвались с места и влетели в палату.

– Я же говорил вам – она еще слишком слаба! Немедленно выйдите! – возмущенно бросил Логинов Бишопу и Хиллиарду. – Что там случилось? – Это уже относилось к Ильину, орудовавшему за пультом управления автодоктором.

– На энцефалограмме все в порядке,– доложил Ильин.– Деятельность мозга без изменений. Сердце тоже в норме.– Андрей щелкнул переключателем и перевел взгляд на соседние приборы.– Чуть упало давление., но в остальном все благополучно. Обычный обморок, как защитная реакция на психологическое воздействие. Сейчас я впрысну ей успокаивающее.– Ильин подошел к шкафчику с лекарствами и достал несколько ампул. – Это быстро приведет ее в чувство. Но еще парочка подобных стрессов – и деятельность мозга будет нарушена. Пострадавшая и так далеко не в лучшем виде, – пробурчал он, вставляя ампулы с "Диазепамом" в инъектор.

Нажатие кнопки – и тонкая блестящая игла выползла из контейнера, лазерный сканер автодоктора нашел вену и направил иглу. В момент укола Семцова очнулась.

– Где они? – требовательно спросила она, обводя взглядом палату.

– Мистер Хиллиард и Бишоп вышли, – махнул рукой в сторону ординаторской Логинов. – Вам не стоило так сильно волноваться. Как вы сейчас?

– Прекрасно, – с сарказмом ответила Семцова. – Позовите Хиллиарда.

– Я же сказал – на сегодня хватит, – твердо сказал врач.

– Черт возьми, да позовите же его! – В ее голосе было столько настойчивости, что Логинов только развел руками и подошел к коммуникатору:

– Мистер Хиллиард, зайдите сюда. – Помедлив, он добавил: – Пожалуйста.

Тот, затушив сигарету, поднялся и снова вошел в палату.

– Вы спасли меня, чтобы снова подвергнуть такой же опасности? – накинулась на него Семцова. – Самоубийцы! Да от вашей экспедиции не останется никого, даже чтобы прочитать заупокойную молитву, если хоть одно из этих существ появится здесь! Вы наверняка знаете все о Чужих! И понимаете, что… что… мы все умрем! Как экипаж "Сулако"! Как заключенные на Фиорине! Как Эллен Рипли, в конце концов!

– Госпожа Семцова, давайте побеседуем об этом попозже, – умоляюще произнес Хиллиард, взглядом указывая на медтехников.

– Ну уж нет! – У Маши начиналась настоящая истерика.– Лучше убейте меня прямо сейчас! Я уже видела одного Чужого и больше не хочу повторять подобное удовольствие! Хотя я бы с радостью посмотрела, как эта тварь откусит вам голову!

– Мария Викторовна, умоляю, успокойтесь, – вмешался Логинов. – А вам, сэр, лучше удалиться, – обратился он к Хиллиарду.

Транквилизатор уже начинал действовать, и Семцова постепенно засыпала.

– Хиллиард, оставьте эту затею… Я вас предупреждаю… Я знаю, что говорю…– все тише бормотала она. Глаза ее наконец закрылись.

Директор отдела робототехники потихоньку вышел из палаты, оставив Логинова и медтехника наедине с больной.

Бишоп, скрестив руки на груди и прислонившись к стенке информационного терминала, ожидал Хиллиарда в ординаторской. Когда тот вошел, Бишоп тревожно спросил:

– Что там случилось?

– Да ничего серьезного, – кивнул в сторону палаты Хиллиард. – Просто реакция на мои слова.

– Вы могли убить ее этим, – довольно резко произнес Бишоп.

– Она все равно бы узнала правду,– пожал плечами Хиллиард. – К тому же, когда мисс Семцова встанет наноги, мы постараемся убедить ее помочь нам. У нее большой опыт в… – он запнулся, – скажем так, в ксенологии. И теперь она достаточно знает о Чужих. Такой специалист, любопытный и настойчивый, незаменим.

– От меня вы помощи не дождетесь. – Напряженность в голосе Бишопа все еще не пропала. – Я тоже кое-что знаю о Чужих. Почти то же самое, что и вы. Вы видели записи с Ахеронта и "Сулако". Вы действительно надеетесь управиться с Чужими? – Он вопросительно посмотрел на Хиллиарда.

– Если верить вашему рассказу о появлении первого Чужого в колонии Хадли, то да. В случае если корабль инопланетян уцелел, мы обследуем его и постараемся найти споры. Возьмем две-три, не больше, доставим на Луну и там, в лабораториях, на подопытных животных проследим цикл развития существа. В случае если родится взрослый Чужой, мы попытаемся если не приручить, то по крайней мере поладить с ним. После вашего рассказа мне это уже не кажется невероятным.

– А представьте, что произойдет, если хоть одно существо попадет на Землю? Вдруг окажется, что даже простая особь способна отложить яйцо, из которого родится матка? Это потенциальная угроза для цивилизации! Для вашей цивилизации. Думаю, на нас, синтетиках, Чужие паразитировать не смогут. На Ахеронте за две недели эти твари уничтожили полторы сотни человек.– Бишоп оторвался от терминала и заходил вперед-назад по отсеку. – Вообразите, каковы будут последствия, если хоть одна-единственная способная размножаться особь окажется в крупном городе, сумеет спрятаться и отложить яйца? Что именно случится, если появятся не десяток-другой, а сотни подобных существ? Ни одна армия не справится с распространением этой заразы. А ведь Чужие могут жить и в воде, я точно знаю это еще по Хадли! – Андроид старался говорить спокойно и как можно убедительнее. – Думаю, что даже при условии оказания населением Земли сопротивления все – вы понимаете, ВСЕ! – двадцать миллиардов человек, ее населяющие, плюс подходящие по размерам для подселения эмбрионов животные, включая даже китов и дельфинов, будут истреблены не более чем за год! А теперь представьте нашу планету, заселенную миллиардами этих чудовищ!

– Бросьте ваши фантазии! – поморщился Хиллиард. – Лаборатории на Луне абсолютно надежны. Даже если Чужие вырвутся из-под контроля, им не вылезти на поверхность земного спутника, где, впрочем, они не смогут выжить. Там вакуум… Лаборатории автономны и не связаны с другими базами и колониями. В случае крайней опасности мы сможем их уничтожить. Кроме того, перевозить споры мы будем в специальном отсеке, полностью отделенном от корабля. В экстраординарном случае мы катапультируем его и взорвем. Но, уверяю вас, ничего страшного не произойдет. С чужим существом будет общаться только специализированная бригада биотехников, предварительно обученная и подготовленная! Мы знаем, с чем имеем дело.

– Нет, не знаете! – стукнул кулаком по стене Бишоп. – Не знаете и не можете знать! Вы смотрели видеозаписи, но и только! Вам приблизительно известно строение и возможности Чужих, но вы не хотите признавать одного.– Бишоп выдержал паузу, внимательно смотря на Хиллиарда, и медленно и раздельно проговорил: – Любой Чужой – смерть для всех вас. Ни один человек не может быть обучен и подготовлен к общению с этими монстрами. Я пытался убедить вас отказаться от задуманных планов, но вижу, что это бесполезно. Могу сказать только одно – никто из находящихся на "Патне" не выживет, если вы продолжите выполнять ваш сумасшедший план.

– Тоже мне оракул,– усмехнулся Хиллиард.– Вам, Бишоп, сейчас придется много поработать, так что оставьте ваши мрачные предсказания и выполняйте что вам приказывают. Ваша задача на предстоящий полет такова, – Хиллиард заговорил тоном, не допускающим возражений,– вы поможете врачам уложить экипаж в гиперсон, а во время полета будете следить за состоянием крейсера. Ясно?

– Да, сэр, – несколько отрешенно ответил Бишоп, глядя в одну точку.

– Раз ясно, то отправляйтесь к капитану. Если вы будете нужны мне или другим руководителям экспедиции, вас вызовут. Все, идите.

Бишоп еще раз взглянул через окно в палату, где лежала Семцова и работали Логинов с Ильиным, слегка поклонился Хиллиарду и вышел из отсека. Хиллиард задумчиво посмотрел ему вслед, как-то неопределенно покачал головой и, подойдя к коммуникатору, набрал код капитанской рубки корабля. Через несколько секунд раздался голос Хоупа:

– Капитан слушает. Хиллиард, это вы?

– Да, капитан. Я только что отослал к вам андроида. Я прошу вас, – Хиллиард тщательно подбирал слова,– на время, пока мы будем в гиперсне, заблокируйте файлы, отвечающие за управление крейсером. Никто, кроме вас, не должен получить доступ к системам "Патны". В случае чрезвычайной ситуации компьютер должен вывести вас из анабиоза. А в чем дело? – недоуменно спросил Хоуп.– Зачем такие предосторожности? – В андроиде. Ничего точно не скажу, но с Бишопом что-то не так. У Других роботов я никогда не наблюдал подобного состояния.

– Да что с ним? – донесся из решетчатого динамика не на шутку встревоженный голос Хоупа.

– Ничего страшного, но у меня имеются основания временно не доверять ему. Так что примите к сведению мои указания. – Хиллиард быстрым движением отключил связь. Выйдя из медицинского блока, он отправился в свою каюту, глядя прямо впереди себя недовольными глазами.

"Нет, – рассуждал он. – Определенно, при перезаписи мы повредили какую-то часть его программы…" Хиллиард слишком много знал о роботах, чтобы предположить, что Бишоп сошел с ума. У андроидов такого не бывает. Все-таки строение мозга синтетического человека чисто механическое, пусть он и обладает разумом. Но в то же время андроид никогда не стал бы кричать на человека, а уж тем более – осуждать его решения. В них изначально заложено подчинение людям! Однако эти возможные нарушения программы очень беспокоили Хиллиарда. Безусловно, Бишоп не взорвет "Патну", пока весь экипаж находится в гиперсне, – робот не может причинить вреда человеку. Но… Черт его знает!

Хиллиард вполголоса выругался, так и не придя ни к какому решению, и захлопнул за собой дверь своей каюты.

В густо-желтом свете SWK-1427-MW "Патна" казалась гигантским золотым самородком, плывущим в черной бездне космоса. Огромный в понимании человека, но ничтожно крохотный в масштабах Вселенной комок металла-все быстрее и быстрее уходил от одной чужой звезды к другой. Гостеприимное и родное Солнце скрывалось сзади и слева от крейсера, а под его брюхом разворачивалась гигантская спираль Галактики, взрастившей человека, – ядро и отходящие от него два рукава, наполненные мириадами звезд, только одна из которых была вечно желанна и любима каждым из людей. Безбрежно пространство, бесконечно время, бесчисленно количество миров и вечна Вселенная. Все остальное имеет границы. Все, кроме Разума. В каких бы формах он ни проявлялся, в каких бы измерениях ни существовал, в каком бы времени ни преумножал себя – разум присутствовал всегда. Всегда с момента творения. И пусть одно его воплощение уходило в вечность – тут же, пусть на другом конце мироздания, возникало ему на смену другое. Разум был столь же необходим Вселенной, как свет и пространство, он такая же ее часть, как квант или галактика, он так же вечен, как она сама. Чего не скажешь о жизни…

Перед глазами Кристофера Хоупа зелено-голубоватым светом сияли на экране буквы: "КУРС РАССЧИТАН. ЛОГАРИФМИЧЕСКАЯ ПРОГРАММА КУРСА ВЫВЕДЕНА НА МОНИТОР 12. ЗАДЕЙСТВОВАНА СИСТЕМА ЭЛЕКТРОННОГО ПРОГРАММИРОВАНИЯ. ПЕРЕСЕЧЕНИЕ СВЕТОВОГО БАРЬЕРА ЧЕРЕЗ 250 СЕКУНД. ОТСЧЕТ НАЧАТ".

Его несложная капитанская работа была полностью выполнена. Программа нового курса заложена в центральный компьютер корабля, проверены и перепроверены все системы крейсера. Теперь, пройдя невероятное расстояние через малоизвестную и таинственную область космоса, называемую для простоты гиперпространством, "Патна" вновь материализуется только спустя 1350 часов в другом конце Галактики. В эти часы жизнь экипажа будет находиться полностью в руках компьютера и Господа Бога. Хоупу всегда становилось немного не по себе в момент перехода из реальной жизни в глубины гиперсветовых скоростей. Каждое тело, достигнув скорости света и не защищенное гиперполем, по законам физики должно перестать существовать. Материальный распад. Пересекая световой барьер, любой корабль, лишенный защиты, так же как и его экипаж, распадается не то что на молекулы и атомы, а на элементарные частицы, которые и продолжают двигаться со скоростью, доступной только свету. Защищенная щитом гаперполя "Патна" пересечет роковую грань и, увеличив скорость до десятков световых лет в секунду, уйдет из мира существующего. Хоуп завороженно вглядывался в центральные обзорные иллюминаторы. Вот уже начал появляться эффект Доплера: звезды, находящиеся прямо по курсу корабля, стали приобретать ярко-синий оттенок. Речевой синтезатор привычно известил экипаж об отключении поля искусственного тяготения, неистово взревели где-то позади двигатели, последние сигналы индикаторов сменили цвет с красного на зеленый, и окутанная переливающимся голубовато-зеленым ореолом "Патна", достигнув скорости света и превысив ее, навсегда ушла из района маленькой невзрачной звездочки в неизвестность.

…Двести с лишним лет назад неизвестный никому физик-теоретик из Оксфордского университета сделал, казалось бы, невозможное. Он посягнул на самое святое в физике – теорию относительности. Старик Эйнштейн, наверное, переворачивался в гробу, когда Вадим Эндерби читал свой доклад на всемирном конгрессе физиков в Минске, полностью опровергающий выводы Эйнштейна и напрочь переворачивающий существующий взгляд на устройство мира. Множество ученых, придерживавшихся старой доктрины, пытались отыскать ошибки в вычислениях Эндерби, но его доводы были настолько логичны и неоспоримы, что со временем и самые яростные консерваторы смирились.

Несколькими годами позже, по воле случая и ошибки в производстве микропроцессоров, появилась микросхема, ставшая основой нового типа разума на планете Земля. Разума механического. Случайность не прошла незамеченной, и после долгих доработок человек получил незаменимого помощника и друга. Пусть это была пока лишь машина, напичканная сложнейшей электроникой, но эта машина стала разумна, как и ее создатель. Так два величайших открытия – одно случайное, другое сделанное человеком, чьи портреты теперь украшали все университеты мира,– круто изменили жизнь на Земле. Но кто знает, что они еще могут принести цивилизации, кроме безбрежных сокровищ Вселенной? За все время, потраченное человеком на освоение своей собственной Солнечной системы и планет Галактики, он не встретил ни единого живого существа, стоявшего бы по интеллекту на одном уровне с ним. Да, жизнь на других планетах была. Чаще всего – вирусы, бактерии, микроорганизмы… Лишь на Афродите в системе звезды Альтаир была обнаружена высокоорганизованная жизнь – крупные животные, растительность, но и там о зачатках разума даже речи не шло. А люди исследовали немногим больше трехсот звездных систем своей Галактики из почти двухсот миллиардов.

Цивилизация людей уходила все дальше и дальше в глубины неизведанного…

ГЛАВА ПЯТАЯ

Сорок два человека, находившиеся в чреве межзвездного крейсера, спали. Нет, это был вовсе не привычный каждому ночной сон, с его обычными физиологическими стадиями. То состояние, в котором пребывал экипаж "Патны", даже собственно сном можно было назвать с большой натяжкой. Оно скорее напоминало смерть; пусть временную, пусть продолжавшуюся всего несколько недель – но человека, заключенного в саркофаг из металла и пластика, с температурой тела около шестнадцати градусов и метаболическими процессами, замедленными в тысячи раз, трудно назвать спящим. Но многие люди видели сны: мозг, продолжавший работать даже в таком состоянии, старался хоть как-то скрасить пребывание человека в неустойчивом пребывании между жизнью и смертью. У большинства спящих сны не отличались особым разнообразием и яркостью, но некоторые люди в гибернационном отсеке крейсера отличались достаточно гибким воображением и более чем яркими впечатлениями от событий, случившихся с ними раньше. Ведь сон – лишь обрамление реальности.

Память о прошедшем давала о себе знать даже здесь, в тесном коконе, залитом ровным бело-голубым светом контрольного освещения. Беспокойнее всего вела себя женщина в криогенной камере № 18. Если бы творец сновидений Морфей распределил бы ее кошмары на всех остальных, то, похоже, в системах, подающих в кровь спящих вещества, подавляющие активность мозга к концу полета ничего бы не осталось.

Но поскольку консультант-ксенолог ООН Маша Семцова легла в свою капсулу почти на месяц позже остальных, аппарат довольно успешно справлялся с задачей максимального угнетения всех жизненных функций ее организма.

После того как крейсер сменил курс и направился к Ахеронту, экипаж, чтобы не терять времени на бесполезное бодрствование, был уложен в анабиоз. На борту не спали только двое – Бишоп и Семцова, состояние которой требовало продолжительного лечения. На восемнадцатые сутки Семцова впервые сумела самостоятельно встать на ноги, хотя была еще очень слаба. На двадцать четвертый день нейросканер бесстрастно известил бодрствующих, что здоровье Мащи пришло в норму, и Бишоп уговорил ее тоже лечь спать.

…Андроид сидел в капитанском кресле командной рубки "Патны" и наблюдал за ползущими по экрану строчками текста. Меньше чем через четыре часа крейсер выйдет в заданный район. Технические устройства корабля точно выдержали заданный курс и вывели его к звезде Z-3. Скоро отключатся гипердвигатели, компьютер разбудит экипаж, и крейсер окажется на орбите Ахеронта.

Если бы Бишоп был человеком, то плюнул бы на возможные последствия, захватил один из двух челноков, пристыкованных к "Патне", и улетел подальше с корабля, направляющегося к проклятой планете.

Именно этот план предлагала Семцова, когда окончательно встала на ноги. Когда она достаточно окрепла, чтобы совершить самостоятельную экскурсию по кораблю, то первым делом отправилась в командный отсек. Больше всего на свете она не хотела лететь на Ахеронт, а потому пыталась сделать все, чтобы задуманная начальством "Уэйленд-Ютани" операция не состоялась. Бишоп с неприятным осадком вспоминал, как Мария Викторовна изобретала самые невероятные способы помешать Хиллиарду и Компании выполнить свои замыслы. Это уже начинало попахивать безумием. Она хотела одновременно сбежать на челноке, взорвать крейсер, умертвить экипаж, находящийся в гиперсне, и, наконея, лично прикончить Хиллиарда.

Так что предусмотрительность руководителя экспедиции оказалась не напрасной. Все системы управления "Патной" были заблокированы, и возможности подсоединиться к центральному компьютеру не существовало. Бишоп пытался успокоить точно взбесившуюся Семцову, но все уговоры были напрасны. Только когда он лично показал ей заблокированный реакторный зал, наглухо запертые шлюзы, которые вели к автономным челнокам, и продемонстрировал, что при нажатии кнопки "ДОСТУП" на пульте компьютера на мониторе высвечивается стандартная фраза "ДОСТУП К ИНФОРМАЦИИ И ПИЛОТИРОВАНИЮ ЗАКРЫТ", Семцова смирилась с существующим положением дел, обреченно пробормотала: "Это конец" – и согласилась отправиться в гибернационную капсулу. Бишоп проследил за этой процедурой, чтобы убедиться, что Семцовой напоследок не придет в голову новая невыполнимая идея, и пожелал ей приятных сновидений. Пусть это было простым проявлением вежливости с его стороны, но Маша, укладываясь в саркофаг, подумала про себя, что в данной ситуации это пожелание выглядело просто издевательством. На тот момент до Ахеронта было чуть больше месяца пути.

Сейчас же это время составляло ровно три часа сорок минут. Бишоп перевел взгляд на таймер – через сорок минут "Патна" выйдет из гиперпространства, но это уже дело корабельного компьютера, вмешательства андроида здесь не требуется. Бишоп поднялся с кресла, вышел в коридор и спустился в гибернационный отсек корабля. В этой экспедиции люди будут выводиться из анабиоза в порядке очереди: сначала отряд русских "волкодавов" – двадцать человек – вместе с командиром, полковником Реттом Гором, и капитан Хоуп. Затем проснутся медики и биологи, а последними из гиперсна выйдут Хиллиард, Пауэлл, Блейк и пара бюрократов из ООН и правительства США, а также робототехники, вспомогательный персонал – и консультант Семцова.

Пройдя между рядами капсул, Бишоп убедился, что все аппараты в порядке и на экранах, установленных на основаниях саркофагов, жизненные показатели каждого человека в норме. Камеры, в которых находились военные, уже начали процесс вывода людей из гиперсна. Бишоп видел, как кривая температуры на миниатюрных дисплеях медленно ползет вверх, атмосферное давление внутри капсул приближается к обычному, учащается пульс и дыхание людей, оживляются линии энцефалограмм. Убедившись, что процесс размораживания проходит без осложнений, Бишоп еще раз оглядел криогенный отсек и вернулся в рубку. Пока он поднимался на лифте наверх, его сенсоры уловили снижение и, на несколько секунд, полное исчезновение гравитации. Значит, корабль перешел на досветовую скорость и "Патна" начинает торможение. В рубке Бишоп бросил взгляд на дисплей, показывающий скорость корабля по отношению к ориентиру: цифры постепенно уменьшались, а в иллюминаторах уже можно было разглядеть оранжевую звезду. На вспомогательных мониторах плыли увеличенные изображения вращавшихся вокруг нее планет. Одна из них носила зловещее имя Ахеронт.

Прозрачные колпаки над последними двенадцатью капсулами плавно поднялись вверх. Семцова услышала, как справа кто-то шумно зевнул и знакомый голос произнес:

– Похоже, приехали.– Это оказался Хиллиард.

Семцова приподнялась на локтях и огляделась. Большинство криогенных капсул уже пустовало, и только в нескольких соседних шевелились еще не проснувшиеся до конца люди. Из стоявшего рядом агрегата вылезал взъерошенный, как мокрый воробей, Хиллиард. Потянувшись и сделав несколько энергичных движений руками, он повернулся в сторону Семцовой.

– Рад видеть вас в добром здравии, уважаемая коллега, – приветливо сказал он и, подойдя к капсуле, протянул руку: – Ну же, выбирайтесь.

– Я уж как-нибудь сама, – буркнула Семцова, садясь. Старая боль дала о себе знать легкой отдачей во всем теле.

– Идемте в душ, думаю, это вас несколько взбодрит. Да и после нескольких недель гиперсна пахнем мы все вовсе не как фиалки. – Хиллиард по-прежнему стоял рядом. Семцова, не обращая на него внимания, разминала затекшие мышцы. Оглядываясь вокруг, она обратила внимание на пожилого человека, озабоченно копавшегося в своем шкафчике с одеждой. Наконец он извлек из кармана пиджака очки с толстыми стеклами и торжественно нацепил их на нос. Перехватив ее заинтересованный взгляд, Хиллиард сообщил:

– Это профессор биологии Блейк – ученый с мировым именем. Вы наверняка слышали о нем.

– Разумеется. Но боюсь, что после того, как вы спуститесь на Ахеронт, о нем больше никто не услышит. – Семцовой совершенно не хотелось поддерживать дальнейший разговор, и она, демонстративно отвернувшись, прошла к душевой. Хиллиард, заметив среди остальных Ричмонда Пауэлла, подошел к нему:

– Как спалось?

– Отвратительно, – скривился Пауэлл. – Особенно сейчас. Такое чувство, что меня полгода хранили в холодильнике. Это мой первый дальний перелет, вы же знаете.

– Видите эту женщину? – Хиллиард кивнул в сторону душевых кабинок, возле одной из которых стояла Семцова.

– Это и есть та самая Мария Семцова? – догадался Пауэлл.

– Да. Совершенно оправилась после инцидента на Фиорине.

– Ну и прекрасно. – Пауэлл сделал несколько приседаний, и его суставы издали неприятный скрип.– Думаю, она во многом нам поможет.

– Что-то я начинаю в этом сомневаться,– проворчал Хиллиард и тоже направился в душ.

Семцова, подставив голову под тугую струю горячей воды, обдумывала план дальнейших действий. Единственным ее союзником оставался только Бишоп. Она рассчитывала на возможную помощь Казакова и его подчиненных (все-таки соотечественники, тоже недолюбливающие американцев!). За долгие дни, проведенные в госпитальном блоке, Семцова точно решила для себя, что сделает все возможное, лишь бы помешать компании "Уэйленд-Ютани" заполучить живого Чужого. Пусть даже ценой собственной жизни. Проблема одна – как это сделать? Что ж, по ходу развития событий станет видно, как быть. Но очевидно – для начала следует хотя бы внешне согласиться со всеми планами Хиллиарда и попытаться войти к нему в доверие. Семцова хмыкнула: "С этого момента становлюсь паинькой. Если получится".

Она смыла с себя пену и выключила воду. Натянув новое белье, лежавшее здесь же в непромокаемом пакете, Семцова вышла из кабинки и, отыскав в ряду шкафчиков с одеждой тот, на котором красовалась табличка с ее именем, открыла его и начала одеваться. Несмотря на тягостное настроение, остаткам ее самолюбия польстил обнаруженный в шкафу пакет с новеньким темно-серым комбинезоном, украшенным тремя серебристыми шевронами капитана торгового флота. Только нашивки почему-то были американскими – звездно-полосатые флажки и ублюдочный короткоклювый орел. В верхнем слева кармане лежала ее лицензия и личная карточка – пропуск с правом посещения всех отсеков корабля. Такая вещь могла очень пригодиться.

Мельком взглянув на свое отражение в зеркале, укрепленном на дверце, Семцова с удовлетворением отметила, что выглядит не так уж плохо и даже волосы изрядно отросли и начали слегка виться. Затянув пряжку ремня и схватив сзади шевелюру розовой резинкой в короткий хвостик, она закрыла шкаф и, обернувшись, наткнулась на Хиллиарда.

– Недурно смотритесь, – подытожил он, внимательно оглядев Семцову сверху донизу. Сам он был одет в строгий деловой костюм, на галстуке поблескивала золотая булавка. Бриллиант, укрепленный на ней, сверкал вызывающе.– У меня к вам есть серьезный вопрос, капитан.– Он снисходительно посмотрел на знаки различия, вышитые на одежде Маши. – И я задаю его в последний раз.

– Слушаю,– холодно отозвалась Семцова.

– Я еще раз предлагаю вам помочь нашей экспедиции. В вопросе о Чужих вы бесценный консультант, и я не хотел бы…

– Мистер Хиллиард, я уже согласилась оказывать вам максимальное содействие, – перебила его Семцова. – Я постараюсь применить все свои знания о чужой жизни. Не будем больше возвращаться к этому вопросу.

– Мы обеспечим вам полную безопасность. У вас даже не будет необходимости спускаться на планету, – заверил Хиллиард.

– Тогда в чем будет заключаться моя задача? – Семцова постоянно напоминала себе, что в этот момент ссора с Хиллиардом ей нужна меньше всего.

– Вы будете давать дополнительные инструкции бригадам биологов и военных. Кроме того, вы и Бишоп – единственные, кто знает хоть что-то о Чужих. Я имею в виду создания, за которыми мы охотимся. Так вы согласны?

Семцова, задумавшись, смотрела на мерцающие огоньки одной из криогенных капсул. "Хорошо, – рассуждала она. – Буду действовать как задумала, то есть соглашаться. А потом посмотрим…"

– Если вы хотите от меня только этого, – она перевела взгляд на Хиллиарда, – то, пожалуй, мы договоримся. Но у меня есть условие.

– Какое? – Он нетерпеливо теребил лацкан пиджака.

– Я хочу получить гарантии, что в случае гибели хотя бы одного человека по вине Чужих вы уничтожите все экземпляры, какие вам удастся получить. – Она помедлила и добавила: – Если удастся.

– Считайте, что эти гарантии у вас в кармане.– Хиллиард широко и с явным облегчением улыбнулся. – Рад, что мы с вами достигли взаимопонимания. А сейчас пойдемте перекусим. Делами займемся чуть позже.

Несмотря на то что Семцова тщательно изучила корабль во время выздоровления, сейчас, проходя по многочисленным коридорам, она все равно не переставала удивляться его размерам и оснащению. Этот военно-исследовательский крейсер напоминал ей роскошный пассажирский рейдер – настолько здесь все блистало чистотой и комфортом. Стены и полы всех отсеков и коридоров покрывал мягкий пластик спокойных тонов, освещение было ярким, но не резким. И никаких тебе заваленных хламом помещений и проходов, даже в технических складах с оборудованием, где традиционно царит так называемый рабочий беспорядок. Семцова, оглядывая помещения корабля, по въевшейся привычке ксенолога, частенько путешествующего в качестве консультанта в отдаленные колонии, отметила, что вентиляционная система на "Патне" достаточно разветвлена, но трубы слишком узкого диаметра, чтобы в них мог протиснуться Чужой…

Бишоп ведь говорил, что Чужие любят скрываться именно в широких и теплых вентиляционных каналах.

По пути в кают-компанию Хиллиард с видом опытного экскурсовода рассказал Маше, что крейсер делится на шесть уровней-этажей, над которыми располагается командная рубка – центр управления кораблем. Кроме того, пояснил он, на днище крейсера закреплены два спускаемых модуля, настолько больших, что было проще пристыковать к корпусу, чем строить для них ангары. Кроме них на нижнем, шестом уровне, в грузовом отсеке, находились еще два аварийных спасательных челнока. Основные спускаемые корабли были способны совершать посадки на планеты, а также передвигаться в космосе автономно, как небольшие космические корабли. В одном из этих модулей и будет развернута биологическая лаборатория, и на нем группа военных, биологов и врачей спустится на Ахеронт для исследования неизвестного корабля и отбора яиц Чужих.

Пройдя через гибернационный отсек, занимавший весь пятый уровень "Патны", Семцова и Хиллиард поднялись на лифте в кают-компанию, где повар-автомат трудился изо всех своих механических сил, стараясь накормить людей, испытывающих после долгого сна резкое чувство голода. Найдя незанятое место, Хиллиард проводил консультанта к столику, где уже расположились двое военных, и даже помог Маше донести подносик с едой. Неслыханная учтивость!..

Один из сотрапезников, как заметила Семцова, носил полковничьи погоны, второй – невысокий крепкий парень лет двадцати пяти – был лейтенантом. Погоны российские, с вензелем императора…

– Вы, наверное, уже знакомы.– Хиллиард указал на привставших офицеров: – Полковник Ретг Гор, командир подразделения коммандос, и лейтенант Сергей Казаков.

– Да, мы встречались на Фиорине. – Маша слегка нагнула голову.

– Очень рад, что вы поправились. – Лейтенант встал и протянул ей руку. Подмигнул.

– Я и сама рада, – невесело усмехнулась Маша. – Поверьте, Сергей… э-э?.. – При Хиллиарде лучше было не показывать свое знакомство с командиром "волкодавов".

– Сергей Владимирович, – заново отрекомендовался Казаков, глумливо ухмыльнувшись. По взгляду Маши он понял, что вскоре предстоит разговор один на один.

– Я вас оставлю, – пробурчал вице-президент Компании. – У меня еще дела… Кушайте. Хиллиард отбыл.

– Госпожа Семцова, присядьте. – Ретт Гор до смешного напомнил Маше орангутанга. Высоченный, едва не на две головы длиннее Казакова, темно-рыжие, очень жесткие волосы и огромные, поросшие светлой щетинкой, кисти рук. На улице такого встретишь – испугаешься. По сравнению с этим янки, имевшим, скорее всего, ирландские корни, русский лейтенант выглядел заморышем.

Впрочем, Гор не оправдал Машиных опасений. Она-то полагала, будто все американцы на этом корабле – полнейшие подобия Хиллиарда. А господин полковник, не давая соседям по столику и слова вымолвить, мигом начал едва не матерно крыть руководителей экспедиции, тупых чиновников, "Уэйленд-Ютани" и всю космическую программу в целом. Причем две трети его фраз она не могла разобрать – мешали жуткий американский акцент, который не переваривает любой человек, изучавший классический английский язык в университете, и целый арсенал жаргонных словечек…

– Господин полковник, мы все поняли,– через несколько минут, когда уже подошло время для десерта, остановил излияния Гора Казаков и повернулся к Маше, пояснив по-русски: – Он просто хочет домой. Ретта сорвали с учебной базы в Реймсе – он преподавал в центре подготовки войск ООН тактику ближнего боя.

– Верно. – Семцова поначалу и не поняла, что полковник произнес это слово на чистейшем русском языке. – Простите, Мария. Я несколько увлекся. – Гор запнулся и сделал неуклюжий комплимент: – У вас очень красивое имя. Но мне больше нравится Мэри.

После чего снова начал излагать свои мысли. На русском. Чтобы Казаков и Маша его лучше понимали.

– Вот я вас спрашиваю,– Гор попутно осушил полулитровый пластиковый стакан с кока-колой буквально двумя глотками, – на Земле хоть один человек знает, как воевать с тварями, найденными на Ахеронте? Я смотрел записи! Бронированный таракан с кислотой внутри! Дерьмо одно! Я учил лейтенанта Гормана и его сержантский состав в Академии еще два года назад! И что? Их перебили за милую душу! Хотя, скажу я вам, Горман был никакой командир. Молод еще! А вот сержант Эйпон – я его отлично помню, здоровенный такой ниггер – это да! Это серьезно. Весь этот взвод я подготавливал еще в Майами. А потом, когда ооновцы перехватили инициативу в Реймсе…

– А я тоже проходил стажировку в Реймсе, – заметил лейтенант.– В центре войск ООН были ваши морские пехотинцы. Я тогда был еще сержантом, и в нашей группе был американец. Кажется, он тоже входил во взвод Гормана. Капрал… Хай… А, ну правильно – Хикс. Дуэйн Хикс.

– Как вы сказали, Сергей? – резко повернулась к нему Маша. Хикс? Человек из снов?.. Тот, кого так и не успела полюбить Эллен Рипли?

– Ну…– почему-то смутился Казаков,– капрал. Очень приличный парень. Тихий такой. Мне в спарринге едва нос не сломал.

Гор фыркнул, едва не разбрызгав остатки кока-колы.

– Совпадения, – прошептала Маша больше в свой адрес, нежели к кому-то обращаясь. – Случайности… Хикс и Рипли, Семцова и Казаков. Ахеронт. И Бишоп здесь же околачивается…

– Что вы сказали? – насторожился лейтенант.

– Звездец нам всем, господа хорошие, – вызывающе громко сказала Маша, Технари, сидевшие за соседним столиком, оглянулись. Семцова поднялась, отодвинула поднос и четко произнесла: – Сергей, приходите как-нибудь поболтать. Только поскорее.

Она развернулась и зашагала к лифтам.

Обнаружив в ванной комнате своей каюты бритвенное лезвие, Маша, проявив несвойственную ей агрессивность, спорола звездно-полосатые нашивки со своей формы, столь любезно подаренной Хиллиардом, и спустила их в унитаз. Так как других знаков отличия у нее не было, Семцова решила: "Теперь я сама за себя".

В центре управления кораблем капитан Хоуп и Бишоп выводили крейсер на заданную орбиту. Двигатели торможения сделали свое дело, снизив скорость до вполне пригодной для маневрирования. Со всех сторон в чем-то изящного корпуса "Патны" мерцали бортовые огоньки, ровным голубым светом сияли сопла двигателей. Хоуп не отрываясь наблюдал за показаниями приборов, а Бишоп стоял перед системой ручного управления кораблем и с точностью, недоступной людям, корректировал курс. Гигантский корабль выписал в пространстве над Ахеронтом немыслимый пируэт и вышел на экваториальную орбиту на высоте примерно в тысячу миль. Хоуп, повернув один из переключателей, выключил тактический экран, показывающий рельефную карту местности под кораблем.

– Бишоп,– неожиданно окликнул андроида Хоуп. – В каком районе планеты находилась колония?

– Восемью сотнями миль севернее экватора, сэр, – отозвался Бишоп. Он подошел к информационному терминалу и вызвал на экран объемное изображение Дхеронта, разделенное пересекающимися линиями.– По данным сети КОМКОН – квадрат номер четырнадцать. – Андроид указал на мигающую красную точку на схеме.– Правда, радиомаяк уничтожен, но мы сможем обнаружить требуемый район по повышенному уровню гамма-излучения в эпицентре взрыва.

– Прекрасно,– пробормотал Хоуп.– Ага, вот и терминатор.

Бишоп выглянул в обзорный иллюминатор. Часть планеты, освещенная местным ярко-оранжевым солнцем, плавно уходила назад, уступая место ночной стороне, погруженной в непроглядный мрак. Андроид вернулся к системе управления кораблем. Объемная картинка на экране, показывающая положение "Патны" по отношению к Ахеронту, стояла у него перед глазами. Желтая точка, обозначающая крейсер, постепенно приближалась к квадрату №14. Бишоп включил прибор, показывающий уровень радиации на поверхности планеты,– по мере приближения к искомой области показания счетчика возрастали. В то же время лазерный эхолот нащупал внизу крупную впадину. На экране, отображающем рельеф местности, возникла огромная воронка явно искусственного происхождения, расположенная посреди равнины, ограниченной двумя горными хребтами. Память о десятимега-тонном термоядерном взрыве, уничтожившем колонию Хадли.

Хоуп нажал кнопку внешней связи, наклонился к микрофону, и его голос разнесся по всем помещениям крейсера:

– Уважаемые господа, говорит капитан Хоуп. Наш корабль вышел в заданный район и находится на стационарной орбите планеты LV-426 – Ахеронт. Все операции по маневрированию завершены, положение крейсера стабильно. Установки искусственного тяготения постепенно снизят силу тяжести до восьмидесяти трех процентов, что соответствует норме этой планеты. Просьба всему экипажу через полчаса собраться в конференц-зале.

– Спасибо.– Хоуп отключил связь и повернулся к Бишопу: – Ты прекрасно справился с работой. Кстати, это приглашение относится и к нам – Хиллиард наконец-то решил объяснить, во что нас втянул… Запрограммируй пока автопилот, чтобы мы никуда не сходили с орбиты, а я посмотрю спектр электромагнитных излучений в этом районе.

Многочисленные устройства локации и сканирования миля за милей прощупывали поверхность планеты, скрытую густым облачным покровом. На экране, показывающем степень инфракрасного излучения, в нескольких местах вспыхнули огоньки. Хоуп нажал кнопку "пауза" и окликнул Бишопа:

– Посмотри, что это может быть? Засечены мощные источники тепла.

Бишоп, закончив работу с автопилотом, подошел к пульту и присел на ручку кресла:

– Насколько я помню, на Ахеронте установили около тридцати атмосферных процессоров. Они работают в автоматическом режиме и выбрасывают в верхние слои атмосферы горячий воздух, очищенный от примесей. Скорее всего, тепловой определитель заметил именно их. То, что мы ищем, должно давать электромагнитное и, возможно, альфа-излучение. Посмотрите в этих диапазонах.

Хоуп щелкнул несколькими переключателями и стал просматривать изображение рельефа местности к северу и северо-востоку от эпицентра взрыва. Однако мерцающую зеленую точку первым заметил Бишоп:

– Капитан, похоже, вот это мы и ищем. Увеличьте изображение.

Хоуп дождался, когда малахитовое пятнышко доберется до середины экрана, и, нажав "паузу", увеличил масштаб карты до максимальных размеров. На скалистом образовании, обозначенном тонкими голубоватыми линиями, четко вырисовался зеленый подковообразный силуэт.

– Это он,– завороженно глядя на экран, пробормотал Хоуп. Компьютер зарегистрировал положение объекта и выдал на вспомогательном экране характеристику: "МОЩНЫЙ ИСТОЧНИК МАГНИТНЫХ ВОЛН КВАДРАТЕ АС-14. ТОЧНЫЕ КООРДИНАТЫ – А-146-С-494".

– Отлично, мы засекли его, – возбужденно произнес Хоуп. Андроид сохранял обычное для созданий его вида спокойствие.

– Остается только направить в этот район радиомаяк для спускаемого модуля, – напомнил Бишоп.

– Вот ты и займись этим, – отозвался капитан.

Андроид вернулся к терминалу, подсоединился через него к микрокомпьютеру одного из автономных радиомаяков, прикрепленных к корпусу "Патны", и ввел программу запуска с координатами района поиска. Подобные радиомаяки представляли собой миниатюрную ракету с собственной двигательной установкой и системой наведения. Набрав команду "пуск", Бишоп взглянул на экран радара, убедившись, что от большого светящегося пятна, обозначавшего крейсер, отделилась крохотная точка, стремительно удалявшаяся в сторону атмосферы LV-426. Чувствительные элементы наведения уловили сигналы от источника излучения и точно направили радиомаяк в заданный район. Через несколько минут рядом с объектом на поверхности планеты появился пульсирующий значок, почти совместившийся с изображением корабля.

– Все, – облегченно вздохнул Хоуп. – Наша задача выполнена. – Взглянув на таймер, он охнул и вскочил с кресла. – Бишоп, идем, совещание уже началось!

Андроид еще раз осмотрел аппаратуру и, не заметив никаких отклонений в показаниях приборов, отправился следом за капитаном.

Когда они вошли в конференц-зал, оказалось, что весь экипаж "Патны" уже в сборе и ждут только их. Хоуп быстро прошел к креслу Хиллиарда и, наклонившись, что-то быстро прошептал ему на ухо. Тот удовлетворенно кивнул головой и начал рыться в разложенных перед ним бумагах. Хоуп отыскал свободное место и уселся.

Бишоп, стоя у дверей, осматривал зал. Несколько рядов кресел были полностью заняты. В центре зала был установлен овальный стол, предназначенный для руководителей экспедиции. Там расположились Хиллиард, представители Компании, Пауэлл и Блейк, а также командир коммандос. Кроме того, там же, рядом с темноволосым лейтенантом, сидела Семцова. Синтетик различил нашивку с именем офицера: "Лт. С. В. Казаков".

Знаки различия на форме были не американскими – бело-сине-красный флажок с желтым щитком. На щите красовался угольный двуглавый орел с коронами. И надпись: "Russia".

Семцова, заметив Бишопа, помахала рукой в знак приветствия и что-то сказала лейтенанту Казакову, тоже посмотревшему в сторону андроида.

Обведя взглядом собравшихся, Хиллиард поднялся с кресла. Голоса постепенно стихли.

– Господа, – начал он. – Думаю, сейчас настало самое подходящее время, чтобы развеять обстановку секретности, сложившуюся вокруг нашей экспедиции. Многие из вас, – он бросил взгляд в сторону военных, – лишь недавно в подробностях узнали о цели нашего рейда, однако часть экипажа по-прежнему остается в неведении. Сейчас наш корабль находится в системе Z-3, точнее – на орбите планеты LV-426, или Ахеронта. Более двадцати лет назад планета была колонизирована людьми. Поселение под названием Хадли с населением в полторы сотни человек, как было установлено несколько суток назад ("Вранье! – подумала Семцова.– И какое! Ну вы у меня дождетесь!"), полностью погибло в результате столкновения с чужой агрессивной формой жизни и последующего взрыва ядерного реактора одного из атмосферных процессоров. Иноземная форма жизни изначально была обнаружена на космическом корабле также внеземного происхождения, совершившем посадку на этой планете. Посланный на помощь жителям колонии взвод морской пехоты был уничтожен. Но об этих событиях, а также особенностях чужих существ я бы попросил рассказать нашего консультанта. Прошу вас, – обратился он к женщине.

Хиллиард сдержал слово, данное Маше. Он действительно предоставил ей полный доступ ко всем сведениям о Чужих, которыми владела Компания. Семцова, просидев четыре часа возле информационного терминала, теперь знала о черных хищниках почти все. Только почему для доклада Хиллиард вызвал именно Машу? Не Блейка, не своих специалистов?

Проверка на "вшивость"? В смысле – на благонадежность?

"Будет вам благонадежность,– зло подумала Семцова, проходя меж рядами кресел к микрофону. – Вот сейчас я попробую рассказать правду. При наших десантниках американец не сумеет заткнуть мне рот…"

Ее рассказ занял около часа. Начав с рейса "Ностромо" и закончив описанием последней стычки с Чужим на Фиорине, Семцова четко, со всеми деталями рассказала давнюю историю некоей Эллен Рипли. Упомянула и о преступном распоряжении Картера Берка обследовать инопланетный корабль, о гибели отряда морской пехоты и о том, как ничего не подозревающий экипаж "Ностромо" было отправлен на LV-426. По ходу повествования в зале то и дело раздавались удивленно-растерянные возгласы, а Хиллиард с каждой новой фразой менялся в лице, причем в сторону, не предвещавшую ничего хорошего.

– …После всего, что вы услышали, я думаю, все присутствующие должны сделать соответствующие выводы. Чужие представляют смертельную угрозу для человечества, и в особенности для изолированных колоний. А мысль об использовании их в качестве биологического оружия просто нелепа. Я полагаю, что руководство компании "Уэйленд-Ютани" может быть виновно в гибели экипажа корабля "Ностромо" шестьдесят лет назад, в уничтожении колонии Хадли, подразделения морской пехоты и поселения Фурия-161. Кроме того, нынешняя экспедиция была специально задумана ради того, чтобы на законных основаниях отловить несколько экземпляров Чужих и начать исследование данных существ в лабораториях "Уэйленд-Ютани", – резко закончила она и села на место.

– Ну знаете…– прошипел Хиллиард.

Семцова отвернулась. На лицах руководителей полета появилось выражение явного замешательства. Ричмонд Пауэлл попытался исправить положение:

– Господа, утверждения консультанта Семцовой больше всего основаны на эмоциях. Ей пришлось многое пережить после крайне неприятного инцидента на Фурии, и я могу понять ее чувства. Но нельзя недооценивать колоссальное научное значение открытия подобной формы биологической жизни. Кроме того, там, на поверхности, находится внеземной космический корабль – это же первая за всю историю человечества возможность исследовать достижение чужого разума, установить, кто его создал, и, возможно, найти способ установить контакт с другой цивилизацией! – Голос Пауэлла дрожал от возбуждения.– Только представьте, какие возможности нам открываются! Кроме того, не исключено, что сами Чужие обладают определенной степенью интеллекта!

– Ага, конечно, – подал голос один из военных. – После рассказа Марии Викторовны можно составить прекрасное представление об умственных возможностях этих зверюг!

– Скорее уж, об их гастрономических пристрастиях,– язвительно добавил еще кто-то.

– Не понимаю вашего сарказма, – парировал Пауэлл. – Я прошу выслушать рассказ андроида, лично участвовавшего в событиях на Ахеронте.

Отыскав взглядом Бишопа, Пауэлл попросил его рассказать о появлении первого Чужого в колонии Хадли. Подойдя к столу, Бишоп слово в слово процитировал содержание документов, найденных в медицинском блоке поселка Хадли. После его выступления средислушателей поднялся такой шум, что Хиллиарду пришлось несколько раз настойчиво призывать всех к тишине.

– Джентльмены, успокойтесь, прошу вас. – Он возвысил голос почти до крика, и постепенно разговоры смолкли. – Несмотря ни на что, – Хиллиард бросил в сторону Семцовой недовольный взгляд, – так вот, повторяю, несмотря ни на какие измышления, мы должны выполнить свою задачу. Вам за это платит деньги Организация Объединенных Наций, и, осмелюсь напомнить, деньги немалые. Итак, на сбор подразделениям коммандос и биологов отводится пять часов. После того как челнок с полным оснащением спустится на Ахеронт, группа десанта обследует корабль инопланетян, а биологи займутся поиском и отбором яиц чужих существ. Разумеется, при этом они должны будут соблюдать все возможные меры предосторожности. Мы считаем, что взрослые существа погибли при взрыве энергоустановки колонии, поэтому тяжелое вооружение скорее всего не понадобится. Полковник Гор и лейтенант Казаков получили соответствующие указания. Кроме того, вся группа десанта прошла усиленную подготовку, готова к любым неожиданностям и только что получила от меня подробный инструктаж по обращению с Чужими. В случае возникновения чрезвычайной ситуации мы немедленно вышлем помощь. На "Патне" остаются только инженеры и руководство экспедиции.

Повернувшись к Семцовой, Хиллиард тихо произнес:

– И вы, уважаемая мисс, тоже останетесь здесь.

– И слава Богу! Посещения Фиорины под вашим чутким руководством, мистер, мне хватило вот так,– она провела большим пальцем по горлу.

– Ну что ж, – подвел итог Хиллиард. – В таком случае все свободны и могут приступать к подготовке.

Люди поднялись со своих мест и, продолжая шумно обсуждать услышанное, направились к выходу. Семцова поймала за рукав Сергея Казакова, подтянула его к себе и, посмотрев ему в глаза, негромко сказала:

– Казаков, берегите себя. Учитывая сказанное мной, возможны любые… э… неожиданности.

– Маша, не беспокойтесь так, все будет хорошо. – Но в его голосе не слышалось особого оптимизма. Он резко повернулся и вышел из зала. Хиллиард, все еще сидевший за столом, знаком подозвал Семиову к себе.

– Я не ожидал от вас такого, – недовольно сказал он.– Мы, кажется, договорились? Как выражаются в вашей стране: "Уговор дороже денег"?

– Я говорила правду, сэр, и вы это знаете. – Внутри нее начал закипать неукротимый гнев. – И главное то, что люди, которых вы отправляете вниз, ее узнали. А отправляете вы их на верную смерть. – И, смерив Хиллиарда презрительным взглядом, Семцова вышла. Хлопнуть дверью, к ее великому сожалению, не получилось – конструкция не та.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В грузовом отсеке крейсера кипела работа. Громадное помещение, заполненное техникой и людьми, на данный момент было самой оживленной частью "Патны". Автоматические погрузчики с недоступной человеку осторожностью переправляли через открытые створки шлюза в спускаемый модуль исследовательскую аппаратуру, "волкодавы" распаковывали контейнеры с оружием, которое очень даже могло пригодиться. В дальнем конце отсека, сияя титановой обшивкой, возвышались два спасательных челнока. Рядом с ними находился закрытый шлюз, ведущий в запасной атмосферный модуль, пристыкованный к корпусу "Патны". Если посмотреть со стороны, то казалось, что на днище торпедообразного крейсера, расширенного к корме, где находились двигательные установки, прикреплены два обтекаемых, со слабо выступающими крылышками стабилизаторов, подобия огромных реактивных снарядов.

Бесцельно слоняясь по кораблю, Семцова, все еще взбудораженная после перепалки с Хиллиардом, спустилась в грузовой отсек. Картина суеты, царившей здесь, живо напомнила ей фантастические фильмы из разряда пошлых голливудских боевиков.

Подойдя к оружейному складу, Семцова заметила импульсную винтовку, лежавшую поверх остального оружия. Пользуясь тем, что поблизости никого не оказалось, она вытащила винтовку из контейнера и внимательно осмотрела. Знакомая система. Общались с этим оружием на военной кафедре питерского университета. М-41-А с тридцатимиллиметровым гранатометом. Кажется, именно это оружие спасло жизнь Эллен Рипли и маленькой девочке Ньют на уровне "С" атмосферной станции на Ахеронте. Машинально взглянув на счетчик боезарядов, Семцова отметила, что магазин полон.

– Маша, осторожнее, это не игрушка, – услышала она голос Сергея Казакова.– Не думаю, что она вам пригодится.

– Я умею обращаться с этой штукой, – отозвалась Семцова. – Меня учили. Когда-то. Хотя по теме "Стрелковое оружие" я сдавала зачет два раза…

– Тогда, мне кажется, вам лучше положить винтовку на место, – улыбнулся Казаков. – Вы же будете здесь, в безопасности, а рисковать жизнью – моя профессия.

Семцова осторожно уложила оружие обратно в контейнер.

– Сергей, вы позволите мне осмотреть челнок, на котором вы отправитесь… туда?

– Спросите разрешения у нашего предводителя. – Лейтенант кивком указал на Ретта Гора, руководившего погрузкой. – Думаю, он не станет возражать. Идемте.

Казаков подвел Семцова к полковнику, и она повторила свою просьбу. Гор пожал плечами и сказал:

– Если вам это интересно, мисс,– пожалуйста.– Полковник с некоторым неудовольствием осмотрел Машину форму и приметил отсутствие нашивок. Что возьмешь, русская, да еще из гражданских… – Только будьте осторожнее с погрузчиками, – и тут же отошел к группе солдат, возившихся с каким-то прибором и изредка переругивавшихся.

Семцова спустилась по трапу в челнок. Уже на первый взгляд назвать это сооружение просто челноком было довольно сложно. Это был типичный исследовательский корабль, чересчур большой для простого спускаемого аппарата. Она прошла по длинному коридору, с одной стороны которого, судя по всему, находился биологический отсек, отделенный тройным стеклом, не пробиваемым даже выстрелом в упор из смарта – самого опасного и разрушительного ручного оружия. Надпись на шлюзе, ведущем в отсек, гласила: "Вход только для специального персонала". Здесь же был выгравирован значок, означавший абсолютную герметичность этой части модуля.

"Ну-ну, – усмехнулась про себя Семцова. – Посмотрим, долго ли выдержит эта "герметичность".

Она представляла себе, сколь невероятна сила Чужих, и очень сомневалась, что даже такая совершенная защита устоит перед их натиском.

Через стекло Семцова заметила трех биотехников, проверяющих установленные у стен контейнеры. Похоже, яйца Чужих будут содержаться именно там.

Пройдя дальше, она оказалась в кабине пилотов. Двое военных – один сержант со знаками различия британской армии, второй в чине капрала (этот был испанцем – красно-желтый флажок с гербом короля Санчо VIII) – мельком взглянули на стоявшую в дверях женщину и продолжили работу. Подойдя ближе и встав за их креслами, Семцова увидела высвечивающийся на экране объемный силуэт иноземного корабля и рядом мигающую точку радиомаяка. Оба пилота занимались программированием курса и не обращали на нежданную гостью никакого внимания. При взгляде на экран Семцову передернуло от какого-то подсознательного ужаса, и дурные предчувствия с такой силой охватили сознание, что она покинула кабину пилотов с максимальной быстротой. Проходя обратно к выходу, Маша отметила, что практически все солдаты нагружены полным боевым снаряжением, а врачи с биотехниками уже спустились в модуль. Среди медиков она заметила доктора Логинова. Узнав Семцову, он подошел к ней.

– Ну, Мария Викторовна, могу поздравить вас с возвращением к жизни. После такого хирургического вмешательства не всякий мог бы выжить.

– Спасибо, Федор, – тепло улыбнулась она. – Спасибо за все. Вы тоже отправляетесь на Ахеронт?

– Да, – вздохнул Логинов. – Может быть, понадобится и моя помощь. Впрочем, будем надеяться, что ничего подобного не произойдет. Счастливо вам!

– И вам удачи, – отозвалась Семцова и поспешила к выходу. Поднявшись в грузовой отсек "Патны", она увидела только полковника Гора и Казакова. Последний уже был полностью упакован в боевую амуницию – защитный костюм, множество легких непонятных приборов, закрепленных на рукавах и груди, винтовка с лазерным прицелом за спиной.

Один из техников "Патны" окликнул ее:

– Посторонитесь, пожалуйста. Маша поспешно отскочила в сторону. Мимо прогрохотал автопогрузчик с громоздким оборудованием. Через несколько секунд он исчез в шлюзе челнока.

Гор отдал последние распоряжения и направился к лифту. В грузовом отсеке остались только Семцова и Казаков. Не сказать, что у лейтенанта был испуганный вид, но выглядел он озабоченно.

– Сергей, – обратилась к нему Семцова. – Не исключено, что это наша последняя встреча. На всякий случай я хочу дать вам один совет.

Тот удивленно взглянул на нее:

– Слушаю, Мария Викторовна.

– Может, без церемоний, а? Будьте проще. Когда вы окажетесь внизу, на корабле, постарайтесь не геройствовать. Я не знаю, есть ли там взрослые Чужие, скорее всего, их уничтожило взрывом. Вы, конечно, знаете о личинках этих существ?

– Да, американцы нас подробно проинструктировали,– подтвердил Казаков.

– Так вот, когда войдете в корабль, ни в коем случае не спускайтесь в шахту, находящуюся в зале сразу за входом… Я просмотрела самый первый отчет Эллен Рипли на комиссии по расследованию гибели "Ностромо". Шахта ведет вниз. А там… Там несколько тысяч спор, и в каждой – такая же зверюга, что набросилась на меня на Фиорине.

– Маша, это дело биологов. Они будут работать в скафандрах высшей защиты,– напомнил Казаков.– Моя задача только охранять их и по возможности обследовать корабль.

– Если я правильно поняла, вы командуете отрядом

военных?

– Там, внизу,– я,– подтвердил Казаков.– Но полковник будет постоянно на связи, и фактически руководство операцией принадлежит ему.

– Сергей, и самое важное.– Семцова положила руку ему на плечо. – Ни за что не приближайтесь к зародышам этих существ! Пусть с ними работают биологи, но предупреждаю: Кейн, член экипажа "Ностромо", тоже встретился с ними в скафандре, и все же личинка смогла пробить защитное стекло. Их сила невероятна. Сколько вас всего?

Казаков удивленно поднял брови:

– Вы же знаете. Девятнадцать военных плюс я, а все остальные – биологи, техники и прочее.

Сделав паузу, Семцова прикинула в уме, сколько же людей остается на "Патне", Почти весь экипаж спустится на Ахеронт, значит, на борту крейсера будут только она, капитан корабля, Хиллиард, Пауэлл, старикашка профессор да чиновник из правительства, имени которого она не знала.

"Ах да, – неожиданно вспомнила она. – Еще мистер Гор. И кроме того, двое инженеров, которые будут осуществлять связь с челноком. Вместе со мною – девять, не считая Бишопа, которого решили не вводить в состав группы десанта. Значит, на челноке тридцать человек".

В этот момент раздался сигнал зуммера – челнок .был готов к старту. Казаков резко повернулся.

– Ну, до встречи. Если что, иногда вспоминайте обо мне, – с едва заметным оттенком горечи произнес он.

– До встречи,– кивнула в ответ Семцова.

Казаков нырнул в шлюз челнока, и через несколько секунд переборки шлюза стали медленно сдвигаться. Когда они сошлись, раздался сигнал, сообщающий о полной герметизации, и замигали огни предупреждения. Маша повернулась и быстро пошла к лифту.

Экипаж спускаемого модуля располагался по своим местам. Биологи и биотехники, перепроверив и закрепив аппаратуру, пристегивались ремнями к своим креслам; военные, половина из которых была операторами смартов – "умных винтовок", укрепили оружие в специальных стойках и тоже закрепились на сиденьях. Казаков, пройдя пилотскую кабину, плюхнулся в свободное кресло и, пробежав пальцами по клавишам компьютера, затребовал информацию о состоянии модуля. Машина немедленно ответила, что все в полном порядке, челнок герметичен и для запуска реактора осталось лишь нажать кнопку старта. Казаков откинулся на спинку кресла, надел наушники с микрофоном и вызвал на связь оперативный командный отсек "Патны". На экране вверху появилось изображение полковника Гора.

– Господин полковник, к вылету готовы,– отрапортовал Казаков и взглянул на пилотов. Те молча кивнули, подтверждая его слова.

– Ну, тогда с Богом, – раздались в наушниках слова полковника.– Удачи вам, ребята. Оставайтесь на связи постоянно.

Сержант Николас Фарелл, пилот челнока, начал методично включать тумблеры, оживляющие двигательную и навигационную системы модуля. Вспыхнули зеленые сигналы, и он доложил:

– Приготовиться, пять секунд… Две… Пошел! – почти крикнул он. – Есть расстыковка!

Между "Патной" и челноком появился маленький промежуток.

– Включаю двигатели,– объявил Ник.

Модуль все быстрее и быстрее скользил в пространстве вдоль огромного днища крейсера. Навигационные огни стали сливаться в сплошную линию. Перегрузка вдавила всех в кресла и навалилась на каждого обитателя челнока невероятной тяжестью.

Через несколько мгновений спускаемый аппарат вырвался из гравитационного поля "Патны". Позади слышалось шипение двигателей. Облака Ахеронта постепенно приближались.

– Движемся точно на сигнал радиомаяка, – сообщил второй пилот, смуглый испанец Лео Аргедас. – Сбоев в системе навигации нет. В атмосферу войдем через шесть минут.

– Отлично, – пробормотал Казаков, глядя на экран с постепенно вырисовывающимся силуэтом чужого корабля и мигающей точкой маяка рядом.

– Идем на снижение. – Фарелл уперся взглядом в датчик высоты. – Сто тысяч футов до поверхности. Входим в плотные слои атмосферы. Выпускаю дополнительные стабилизаторы. – Он потянул один из рычагов вниз. Из корпуса модуля выросли четыре крыла, а сверху стали медленно подниматься два трапециевидных киля. Обтекаемая торпедообразная форма аппарата, наиболее приемлемая для полетов в вакууме, уступила место подобию огромного боевого самолета. В ту же секунду брюхо модуля коснулось облаков и он провалился в мутную мантию атмосферы LV-426. Начало ощутимо трясти, но двигатели успешно справлялись с бурными потоками газов в верхних слоях воздушного покрова Ахеронта.

– Тангаж двадцать градусов, – сообщил пилот и, взглянув на один из приборов, добавил: – Температура за бортом минус пятьдесят два.

На мерцающем экране засияла топографическая карта местности. В левом верхнем углу светился сигнал радиомаяка.

– Видимости нет, на поверхности пылевая буря, – автоматически докладывал Фарелл. – Высота пятнадцать миль. Расстояние до объекта – четыреста миль.

– Скорость? – перебил Казаков.

– Тысяча девятьсот в час, скоро перейдем на дозвуковую. Входим в нижние слои атмосферы.

Казаков взглянул в иллюминатор. Наступало утро, и в темно-красном свете здешнего солнца уже можно было кое-что разглядеть внизу. Воздух стал более прозрачен, а приборы показывали, что температура снаружи стала повышаться, – атмосферные процессоры, разбросанные по планете, делали свое дело.

Под брюхом челнока стремительно мелькали холмистые равнины и скальные образования. Унылый и безрадостный мир.

– А состав воздуха? – обратился Казаков к навигатору.

– Приемлемый для дыхания, – отозвался тот. – В основе азот и кислород, если верить анализатору. Фон гамма-излучения повышен, да это и неудивительно после взрыва атмосферной станции. Непосредственной опасности для здоровья, впрочем, нет… Просто нельзя долго там задерживаться.

– Высота три тысячи футов, сэр,– сообщил Фарелл. – Мы на подходе.

Секунду спустя раздался хлопок и рев двигателей стал гораздо слышнее.

– Вышли на дозвуковую.– Фарелл потянул штурвал на себя. – Снижаемся.

Аппарат плыл в воздухе Ахеронта. Светало довольно быстро, и пробивавшийся сквозь плотные облака ярко-оранжевый свет освещал разворачивающуюся под ним картину. Скорость уменьшилась до трехсот миль, и Казаков неотрывно смотрел в иллюминатор. Вдали показался иззубренный скальный хребет, а на равнине перед ним он заметил гигантскую воронку – след взрыва, уничтожившего колонию Хаяли и населявших ее монстров.

– Мы почти у цели,– прохрипел навигатор.

– Выхожу к сигналу маяка, – подхватил Фарелл и чуть повернул штурвал вправо.

Челнок, пролетев над безжизненной равниной, приближался к гряде скал. Взглянув на экран радара, навигатор с дрожью в голосе сказал, посмотрев на Казакова:

– До объекта около десяти миль! Посмотрите, может, он уже виден.

Казаков отстегнул ремни и, нагнувшись над пультом управления, стал вглядываться вперед, прильнув к центральному обзорному окну. В оранжевом свете дня его взгляду предстало такое, что он не смог сдержать удивленного возгласа.

– О Господи! – Он неотрывно смотрел вниз. На скалистом холме в нескольких километрах перед ними возвышался гигантский силуэт космического корабля. Даже при сильном ветре, гоняющем тучи пыли, его можно было хорошо рассмотреть.

– Сделай круг над объектом,– приказал Казаков пилоту. – И сбавь скорость до минимума.

– Есть, сэр, – четко ответил тот и взялся за штурвал.

Даже с высоты в тысячу футов чужое сооружение выглядело совершенно невероятно. Отдаленно напоминающее подкову создание чуждого разума имело округленные, сглаженные формы, резкое утолщение на изгибе "подковы", а два ее окончания были слегка изогнуты навстречу друг другу. Корпус сиял на солнце матовым цветом слоновой кости. Казаков настолько увлекся этим зрелищем, что даже не обратил внимания на слова пилота:

– Сэр, мы должны садиться. Радиомаяк прямо под нами.

– Что? – переспросил Казаков.

– Мы осуществляем посадку.

– Да-да. Конечно. – Он вышел из оцепенения, вернулся в кресло и пристегнулся.

Фарелл включил тумблер автопилота. Тот должен был точно вывести челнок к маяку, отыскать сканером ровное место, где можно будет безопасно приземлиться, и посадить корабль. Ветер снаружи был умеренной силы, и приборы без особых затруднений справлялись со своей задачей. Вперившись взглядом в высотомер, пилот беззвучно шевелил губами, отсчитывая десятки футов, остающиеся до поверхности. Загорелись индикаторы, оповещавшие о включении двигателей мягкой посадки, и модуль слегка встряхнуло.

– Выпустить посадочные опоры и шасси! – скомандовал пилот. Навигатор мгновенно среагировал на приказ, и на брюхе челнока открылись люки, из которых высунулись металлические трубы с огромными колесами из пластика, устойчивого к любым условиям внешней среды.

Модуль висел в нескольких футах над землей. Сканер еще раз прощупал поверхность и, найдя ее приемлемой для посадки, послал команду автопилоту, плавно подавшему челнок вниз. Пневматические амортизаторы смягчили посадку, так что при прикосновении модуля к земле экипаж ощутил только легкий толчок.

Казаков и Фарелл посмотрели друг на друга. Последний, ничего не говоря, поднял вверх большой палец правой руки. Казаков и навигатор ответили тем же.

Выглянув в окно, Казаков увидел метрах в пяти от носа челнока автоматический маяк, лежавший на груде камней. С этой точки корабль инопланетян видно не было – он находился за холмами. Фарелл нажал кнопку селекторной связи, объявив всем:

– Ребята, мы приземлились! Начинайте готовиться к работе,– и, обратившись к Казакову, спросил: – Лейтенант, сообщить полковнику о посадке?

– Конечно, – ответил тот, возясь с застежками бронежилета и распихивая по карманам запасные обоймы для импульсной винтовки.– А я пошел туда,– Он кивнул в сторону грузопассажирского отсека. – Пока светло, мы должны добраться до этого чертова корабля. Фарелл повернул кресло к пульту и связался с оперативным центром на "Патне".

Оперативный центр слежения на "Патне" представлял собой темное помещение, освещенное только множеством экранов на главном пульте. Два инженера-связиста и полковник Гор восседали перед ним, контролируя информацию, непрерывно поступающую с модуля. В случае отказа системы управления челноком они могли автоматически связаться с ним и вывести обратно на орбиту с помощью приборов дистанционного управления. Чуть позади находились кресла для остальных, и сейчас в них устроились Семцова, Пауэлл и Хиллиард. Бишоп восседал за отдельным пультом и контролировал телеметрическую информацию, получаемую с модуля. При приближении челнока к объекту, как Хиллиард именовал инопланетный корабль, Семцова все напряженнее вглядывалась в экран внешнего обзора, передававший изображение с видеокамер челнока. Когда на экране появилась воронка – след взрыва ядерного реактора,– Семцова отвернулась и беззвучно выругалась. Никто из присутствующих этого не заметил, да она и не хотела лишний раз показывать свое отношение к людям Компании. Внутри у нее все кипело от ненависти к Хиллиарду и его приспешникам.

"Возьми себя в руки, – повторяла Маша себе. – Ты еще успеешь отомстить за всех. За Рипли, Хикса, за экипаж "Ностромо", за несчастных колонистов, которых они – настоящие чудовища, а не люди! – отдали в лапы самой страшной из всех смертей…"

Тут раздался восхищенный возглас Хиллиарда:

– Вы только посмотрите! – Он указывал на экран внешнего обзора модуля. Челнок проплывал над инопланетным кораблем, описывая в воздухе плавный круг. Семцова, напрягшись, привстала с кресла.

– Да, это он, – подтвердила она, мельком взглянув на Хиллиарда, но тот неотрывно глядел на экран.

– Невероятно, грандиозно! – выкрикивал начальник отдела.

На лице Пауэлла тоже выражался искренний восторг, смешанный с удивлением. Зрелище было потрясающее. Но вот корабль пропал из поля обзора камер челнока, и по экрану потянулись коричневые скалы.

– Они готовятся к посадке, – нарушил тишину инженер-связист. Через несколько минут на пульте зажглись зеленые огоньки, означавшие благополучное приземление челнока на Ахеронт. Тут же пилот челнока вышел на визуальную связь – на одном из экранов появилось изображение Фарелла.

– Все в порядке. Мы сели на ровную поверхность.– Его голос доносился из динамика над пультом.– Прошу метеосводку. С виду погодные условия нормальные, по показаниям приборов состав здешнего воздуха пригоден для дыхания.

Инженер повернулся к Бишопу:

– Бишоп, посмотрите, пожалуйста, метеоусловия в районе приземления челнока.

Бишоп переключил несколько тумблеров и осмотрел появившуюся карту движения атмосферных потоков на Ахеронте.

– В радиусе трехсот миль все спокойно, но с запада идет ураган,– сообщил он и, взглянув на показания датчиков, добавил: – Скорость ветра до ста двадцати футов в секунду. Пусть поторопятся. У них в запасе четыре часа.

Связист вновь взглянул на экран и проговорил в микрофон:

– Фарелл, передайте Казакову: через четыре часа возможен ураган. Работайте быстрее.

Полковник надел наушники и тоже обратился к пилоту челнока:

– Вызовите Казакова.

– Слушаюсь, сэр,– ответил тот и вызвал по селектору лейтенанта. Через минуту его лицо появилось на экране монитора:

– Это лейтенант Казаков.

– Вижу, Сергей, – махнул рукой Гор. – Последние инструкции. Ваше дело – охранять биологов и техников. Не думаю, что вам встретятся взрослые существа. Оружие, однако, применять только в случае непосредственной угрозы жизни научного персонала и вашей. Понятно?

– Так точно, сэр! – ответил Казаков.

– Тогда все. Конец связи.– Экран погас, но тут же вспыхнул другой, с изображением плана челнока и передвигающимися по нему голубыми точками.

– Что это? – тихо спросила Семцова у инженера.

– Передатчики личных данных. Такие имеются у каждого члена экипажа челнока. Если сигнал исчезнет – значит, человек мертв, – бесстрастно ответил тот. Машу передернуло от этих слов.

– А как же мы улавливаем сигналы на таком расстоянии? – заинтересовался Хиллиард.

– Очень просто, – отозвался инженер. – Высокочувствительная аппаратура на челноке принимает данные с ПДЛ, усиливает их и передает нам на корабль.

– А-а… – протянул Хиллиард и со скучающим видом стал рыться в папке, лежащей у него на коленях. Семцова нервно поискала по карманам сигареты, щелкнула зажигалкой и глубоко затянулась. "Они все смертники", – твердила она про себя. В глубине души она была уверена, что на Ахеронте обязательно произойдет новая катастрофа. Один вид корабля инопланетян говорил об опасности, таящейся в его недрах. Впрочем, все незнакомое и непонятное всегда вызывает опасения…

Так, мучаясь дурными предчувствиями, Маша и осталась в оперативном отсеке "Патны" ждать следующего сеанса связи.

На относительно ровной площадке между двумя холмами возвышался серебристо-черный десантный модуль, крепко вцепившийся в базальт шасси и боковыми упорами. Чужая планета, чужой мир. Скальные образования и потоки застывшей лавы освещались оранжевым светом здешнего солнца, который с трудом проникал через плотный облачный покров атмосферы. Такой ландшафт можно, конечно, встретить и в прочих мирах, однако здесь, на Ахеронте, он казался совершенно непривычным для взгляда землянина. Холмы отчасти защищали челнок от резких порывов ветра, но и сюда, в это небольшое ущелье, проскальзывали вихри, несущие с собой пыль и небольшие камешки, цокавшие по обшивке челнока.

Для Ахеронта такая погода была достаточно спокойной, если учитывать тот факт, что сильные ветры и мощнейшие ураганы были на этой планете обычным делом. Атмосферные процессоры, установленные на большей части северного полушария Ахеронта, все же делали свое дело. С той давней поры, когда "Но-стромо" совершил посадку на LV-426, температура на планете повысилась и в экваториальных регионах летом доходила до плюс восемнадцати. Фильтры, очищавшие и обогащавшие воздух кислородом и азотом, сделали его пригодным для дыхания человека, а вмерзшая в поры базальтовых монолитов вода конденсировалась, испарялась, и дождь на небольшом планетоиде стал уже совсем не редким явлением. Через несколько лет, возможно, начали бы образовываться реки и озера, а на искусственной почве можно было выращивать растения. Спустя несколько десятков лет планета имела шанс стать вполне приемлемой для обитания. Однако судьба решила иначе.

Казаков, как командир группы, отдавал последние распоряжения. Под его началом было подразделение "волкодавов" из корпуса специального назначения Вооруженных Сил Российской империи, и, кроме того, он имел право командовать группой биологов и компьютерных техников. В состав воинского подразделения входили два сержанта и два капрала, не считая пилотов челнока, состоящих на службе в ООН. Из двенадцати рядовых шестеро были операторами смартов. Все эти люди прекрасно знали, с чем, возможно, придется столкнуться, и поэтому уровень защиты у них был на порядок выше, чем у солдат лейтенанта Гормана, погибших здесь несколько месяцев назад. Военные были облачены в специальные комбинезоны, пропитанные составом, устойчивым к любым видам кислот, а бронежилеты вдобавок обшиты плитками керамики повышенной прочности. Таким же керамическим составом покрывались шлемы и щитки, защищавшие руки и ноги. Биологи же в своем отсеке поспешно влезали в конструкции, отдаленно напоминающие скафандры. Стекла их масок, по расчетам профессора Блейка, должны были защитить от нападения личинок Чужих. На челноке оставались только пилоты да бригада врачей, чьи услуги, учитывая необычность ситуации, могли бы понадобиться.

В грузопассажирском почти не было слышно обычных шуток и переругиваний, привычных для людей, профессия которых – постоянно рисковать жизнью. Лично проверяя бронежилеты и оружие у своих подчиненных, Казаков шестым чувством офицера войск спецназа чувствовал напряжение и даже страх своих солдат, хотя внешне все выглядели спокойными. Слишком спокойными.

Взглянув на таймер, Казаков прикинул, что до начала урагана, о приближении которого сообщили с "Патны", осталось немногим более трех часов. Значит, действовать надо быстро. Старший бригады техников подбежал к нему и доложил:

– Господин лейтенант, у нас все готово. Можем отправляться. – Он указал взглядом на открытые люки гусеничного транспортера-вездехода, на котором предстояло добраться до объекта.

– Ребята, быстро загружаемся и поехали, – громко приказал Казаков, и солдаты начали запрыгивать в шлюз вездехода, грохоча тяжелыми ботинками. Последними в вездеход с большим трудом протиснулись биологи в своих громоздких скафандрах. Казаков прошел в кабину водителя и, усевшись в кресло, надел шлем, сразу связавшись с Фареллом: – Ник.– На экране появилось его изображение.– Можно нас отпускать.

– О'кей, Сергей.– В командном отсеке Фарелл переключил один из тумблеров, по всему челноку захлопнулись герметизирующие отсеки переборки, а платформа, на которой стоял вездеход, начала медленно опускаться вниз. Перед глазами Фарелла вспыхнуло сообщение на мониторе: "РАЗГЕРМЕТИЗИРОВАН ГРУЗОПАССАЖИРСКИЙ ОТСЕК. КОНТАКТ С АТМОСФЕРОЙ ДАННОЙ ПЛАНЕТЫ".

Из нависающего над базальтово-гранитной плитой поверхности Ахеронта брюха челнока начала постепенно выползать платформа с вездеходом. Через несколько секунд она коснулась земли. Пилот челнока подал сигнал Казакову, и тот потянул на себя штурвал, приводя транспорт в движение. Двигатели вездехода взревели, выбросили облако газов, он съехал с платформы, тут же начавшей подниматься и втягиваться обратно во внутренности челнока. Створки шлюза наглухо закрылись, спускаемый аппарат вновь стал неприступной крепостью, а транспорт на очень небольшой скорости начал пробираться меж нагромождений скальной породы и гранитных валунов, направляясь в сторону, где возвышалась громада чужого корабля.

Гусеницы дробили небольшие камни и обломки кварца, по стеклам обзора и корпусу вездехода пощелкивали поднятые ветром мелкие кусочки местной породы. Казаков меланхолично смотрел в иллюминатор. Руки автоматически делали привычную для них работу, транспорт уверенно шел вперед.

С глухим ревом транспортер заполз на холм, за которым находился источник электромагнитного излучения. Сбросив оцепенение, Казаков перепроверил показания приборов и слегка увеличил скорость. Тяжелый вездеход, гремя гусеницами, неуклонно двигался по грунту, мерцая габаритными огоньками. Через несколько секунд машина выбралась на вершину холма. Совсем недалеко, метрах в двухстах, на скальном монолите, освещенный неясным оранжевым светом, возвышался чужой корабль. Словно огромное морское животное выбралось на сушу отдохнуть, удобно устроившись на каменном постаменте. В лучах здешнего солнца мягко блестела оболочка чужака и ясно различались две оконечности "подковы", загнутые вовнутрь. По странной прихоти неведомых архитекторов правая имела более острый угол наклона. Остатки чужой мощи – неизвестной, но, судя по размерам сооружения, могучей силы создателей…

Времени на размышления уже не оставалось, и Казаков, подведя транспортер как можно ближе к кораблю, к тому месту, где в его корпусе виднелись три темных провала, заглушил двигатели. Несколько мгновений он сидел молча, как бы внутренне собираясь, а затем резко поднялся с кресла и прошел из кабины в пассажирский отсек вездехода.

Все были готовы. Операторы смартов в последний раз перепроверяли свое грозное оружие, биологи пристально осматривали оборудование. Казаков надел каску, взял свою винтовку и, удостоверившись, что магазин полон, обратился к остальным.

– Мы находимся рядом с объектом,– медленно, четко, чтобы каждое его слово было понятно, произнес он.– Двое, капрал Буслаев и рядовой Русаков, останутся охранять транспортер. Открывать огонь по любому – повторяю, по любому! – живому существу, которое попытается приблизиться. Понятно?

– Слушаюсь, лейтенант. Надеюсь, к членам отряда это не относится? – с усмешкой ответил Буслаев. Именно этот высоченный и невероятно сильный капрал первым обнаружил на Фиорине личинку, атаковавшую консультанта…

– Капрал, здесь не полигон, а это – не Земля! – серьезно сказал Казаков. – Перед нами несколько миллионов тонн чужого корабля, а в его грузовом отсеке – зародыши опаснейших существ. Вы сами видели, что случилось с Марией Семцовой, и знаете, в чем опасность и насколько она реальна. Если не хотите разнообразить собой завтрак этих чудовищ или стать папой милого чужого младенца, повнимательнее следите за индикаторами движения живых существ. Теперь все ясно?

– Так точно, лейтенант! – козырнул капрал.

Казаков нажал кнопку, и люк медленно открылся. В транспортер ворвался воздух Ахеронта, чуть пахнущий аммиаком, однако вполне пригодный для человеческого дыхания.

Первые шестеро солдат во главе с Казаковым выбрались из вездехода и рассредоточились, выстроившись неровным полукругом. Индикаторы движения молчали, только ветер гонял пыль и заунывно свистел в скалах. Научная группа, выгрузив снаряжение и своих коллег, закованных, точно в старинные латы, в скафандры высшей защиты, двинулась за ними. Последней транспортер покинула вторая группа военных, прикрывавшая тыл.

До чужого корабля было не более сотни шагов пути вверх по склону скалы, который, к счастью, не был особенно крутым. Медленнее всех поднимались биотехники – очень уж неудобно было взбираться наверх в их неповоротливом и тяжелом облачении.

Первыми до корпуса корабля и трех овальных шлюзовых отверстий добрались Казаков и рядовой первого класса Саша Баулин. Блестящая обшивка титанического сооружения уходила на много десятков футов в высоту. Баулин осторожно, словно опасаясь удара током, дотронулся до поверхности корабля.

– Очень интересно, – проворчал он и обратился к Казакову: – Командир, вы не замечаете здесь ничего странного?

– Чего именно? – оглядывая гладкую поверхность шлюзов, спросил Казаков.

– Это не металл, а нечто вроде пластика. Нигде нет следов сварки или клепки. Абсолютно ровная поверхность. – В доказательство своих слов Баулин постучал по стене. – И обратите внимание – никаких острых углов, нигде. Все сглажено, закруглено.

– Да,– отозвался Казаков и взглянул на индикатор. Там, где им и полагалось, светились розовые точки, означавшие продвижение членов его отрада. Кроме этого – ничего.

Вскоре группа собралась на относительно ровной площадке у шлюзов. Казаков подошел к одному из отверстий и посветил внутрь фонариком. Метрах в пяти от них виднелись еще три дыры, более узкие, а за ними стояла непроглядная темнота. Сами отверстия имели идеальную овальную форму и были около десяти футов в высоту и шести в самой широкой части. Казаков оглядел притихший отряд и скомандовал:

– Отделение сержанта Корпачева, вперед. За ними – научный персонал. Всем смотреть в оба! Сразу за входом будет большое помещение. Пошли. – Он первым нырнул в темноту.

Пройдя по короткому коридору, люди оказались в большом зале. Нигде никаких следов присутствия живых существ. Серые панели стен, опоясанных по периметру стальными поручнями, уходили в высоту, создавая впечатление огромной клетки. Индикаторы движения молчали. Зная, что Чужие обычно нападают сверху, почти все направили лучи фонарей в потолок. Пусто. Баулин взглянул на Казакова:

– Что здесь, по-вашему, было?

– Не знаю, – пожал плечами лейтенант. – Я не ксенолог. Возможно, какая-то часть грузового отсека.

Солдаты осторожно разбрелись по залу, компьютерные техники, расставив и выключив аппаратуру, сканировали зал в поисках возможных спрятанных коридоров. Вскоре прибор зарегистрировал наличие пустоты за панелью, а один из биотехников наткнулся на отверстие в полу.

– Похоже, именно это мы и ищем! – громко сказал он. – Идите все сюда!

Казаков подошел к дыре, возле которой столпилась команда биологов, растолкал их и склонился над колодцем. Снизу тянуло теплым воздухом и каким-то странным запахом.

– Ну что же, начинайте работу, – коротко сказал он и направился к техникам, возившимся с одной из серых панелей стен. Похоже, за ней прятался коридор, ведущий в глубину корабля. Никаких кнопок, рычагов, замков, ничего указывающего на возможность открыть. Разве что один из участков стальной трубки, опоясывающей плиту, был необычно загнут вверх.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

"Патна", подобная гигантскому золотистому жуку, мирно висела в пространстве над Ахеронтом, чья атмосфера, пронизанная лучами местного солнца, уже не казалась в свете дня мрачным провалом в Ничто. Изредка вспыхивали миниатюрные сопла микроракетных двигателей, корректировавших орбиту, мерцали бортовые огни, да каждые полчаса из корпуса крейсера появлялась чаша антенны экстренной связи, которая автоматически передавала сигналы о состоянии корабля в Центр транспортного контроля Солнечной системы.

По земным понятиям уже настала ночь, и все руководство проекта разбрелось по своим каютам. В операторской центра слежения оставались только Бишоп, Семцова, полковник Гор да один из инженеров-связистов. Больше трех часов прошло с момента посадки модуля на LV-426, пилоты оставались в челноке, регулярно выходя на связь каждые двадцать минут, а вот об исследовательской группе, ушедшей на чужой корабль, было пока ничего не известно. На центральном мониторе по-прежнему отражалась рельефная карта местности с изображениями челнока, транспортера и подковообразного силуэта инопланетного монстра. Больше двух часов назад синие точки, обозначавшие поисковый отряд, исчезли в зеленоватом свечении "подковы". На экране остались лишь шесть отметин на схеме челнока и две рядом с вездеходом.

Рассудительный Бишоп объяснял исчезновение сигналов ЦДЛ тем, что корпус корабля, куда отправились люди, экранирован и задерживает любые радиолучи. Таким образом, наблюдателям на "Патне" оставалось лишь регистрировать сигналы, исходящие от пилотов спускаемой группы и врачебной бригады, не принимавшей участия в вылазке, да от двоих охранников у транспортера. С каждой проходящей минутой напряжение нарастало.

"Почему так долго? У них ведь есть предостережение об урагане, – думала Семцова. – Что там еще могло произойти?"

Ретт Гор сохранял по крайней мере видимость спокойствия, хотя на душе у него тоже было тяжко. "Слишком долго они там копаются. Всего-то дел: спуститься в колодец, о котором говорилось в отчете Эллен Рипли перед следственной комиссией, отобрать несколько яиц существ и подняться наверх. Максимум сорок минут. Разве что они обнаружили проход в глубь корабля, а это может задержать отряд лейтенанта Казакова".

О худшем варианте развития событий полковнику думать не хотелось.

В тот момент, когда Маша Семцова потянулась за очередной, неизвестно какой по счету сигаретой, с разницей в несколько десятков секунд на экране погасли два сигнала передатчиков личных данных, исходившие от транспортера. Инженер за пультом глухо выругался и попытался настроить монитор, решив, что его работу нарушили какие-то помехи. Однако там по-прежнему виднелись только четкие сигналы с челнока, и более ничего. Семцова вскочила с кресла, выронив тлеющую сигарету, и подбежала к полковнику.

– Что случилось, что? – Она довольно резко потребовала объяснений. Полковник решил не обращать внимания на недопустимый по понятиям военной субординации тон госпожи консультанта.

– Не знаю, – сквозь зубы ответил Гор, лихорадочно переключая тумблеры на пульте. – Сигналы потеряны. Возможно, просто интерференция… Сядьте!

Семцова послушно опустилась в кресло рядом. Позади раздался невозмутимый голос Бишопа:

– Попробуйте вызвать на связь челнок, они могут вывести на наши экраны изображение видеокамер, установленных на транспортере.

– Вы правы, Бишоп. – Полковник схватил наушники, одновременно вызывая на связь Фарелла. Его изображение почти сразу появилось на одном из мониторов.

– Сэр, исчезли сигналы ЦДЛ капрала Буслаева и рядового Русакова. Последний раз они связывались с нами двенадцать минут назад и передали, что у них все нормально!

– Послушайте меня, Фарелл. – Полковник очень старался говорить спокойно, но это у него плохо получалось. – Немедленно свяжитесь с бортовым компьютером вездехода и дайте нам картинку с обзорных камер, поняли меня?

– Слушаюсь, сэр! – Пилот модуля пробежался пальцами по клавишам на пульте.– Изображение на дисплеях тринадцать и пятнадцать.

Вспыхнули еще два экрана. На борту "Патны" трое людей и андроид увидели только голые скалы, крохотные вихри, переносившие пыль, кусочки пемзы да часть чужого корабля. Камеры на вездеходе развернулись, показывая панораму, но и вокруг вездехода не было ничего и никого. Только Семцова углядела на экране 13 смутную тень, мелькнувшую в скалах. Мгновение мозг обрабатывал полученную информацию, чуть дольше он боролся с психологическим шоком, и только спустя несколько секунд Семцова поняла, чья это была тень. Дрожащими руками она выудила из почти пустой пачки сигарету, нашарила в кармане зажигалку и глубоко затянулась.

– Кончено. Я видела Чужого. Такого же, как на записях с "Сулако". Казаков и его люди погибли,– тихо, но внятно проговорила женщина, глядя чуть расширившимися глазами на Ретта Гора.– Я знаю, что говорю.

– Да, это был Чужой. Взрослый, – подтвердил Бишоп, тоже заметивший проскользнувший силуэт. Полковник вытер пот со лба:

– Это невозможно! Хиллиард утверждал, что все взрослые особи были уничтожены во время ядерного взрыва! Как они там очутились?! – От мнимого спокойствия полковника не осталось и следа.

– Не представляю, – покачала головой Семцова. – Знаю только то, что все мертвы. Прикажите челноку стартовать. Казакову и его подчиненным мы уже ничем не поможем.

Она отвернулась и до крови закусила губу, чтобы не разрыдаться.

Ветер гонял низкие тучи и завывал в скальных лабиринтах. Погода явно портилась. Прошло уже два с лишним часа, как Казаков увел людей в возвышавшуюся на плоскогорье иноземную громадину, и капрал Буслаев начинал терять терпение. Минуты ожидания тянулись бесконечно, да еще и Русаков своей типичной сибирской угрюмостью навевал тоску. Буслаев попытался пару раз завязать разговор, но напарник отделывался односложными фразами, неотрывно смотря на индикатор движения живых организмов. Все было спокойно, если не считать того, что примерно полчаса назад за завываниями ветра они расслышали вроде бы выстрелы внутри корабля. Однако звук был настолько тих и неясен, что Буслаев решил не обращать на него внимания и не сообщил о возможном происшествии на челнок.

Близилось время очередного сеанса связи, капрал забрался в транспортер, отложил винтовку и вызвал фарелла:

– Сержант, у нас все в порядке, Казаков со своей группой пока непоявлялись.

– Хорошо, ждите, – отозвался Фарелл. – Как только кто-нибудь из наших выйдет из корабля, пусть немедленно свяжется. Что-то Казаков там долго возится… Счастливо! – И экран погас.

Буслаев еще пару минут посидел в кресле, не желая вылезать наружу, к пронизывающему ветру и мрачному подчиненному. Но любое бездействие в этом невеселом уголке Галактики быстро утомляло, и, прихватив винтовку, капрал направился к люку. Легко соскочив на базальтовую плиту, на которой стоял транспортер, он огляделся в поисках рядового. Русаков впился глазами в тихо попискивающий индикатор движения.

– Есть четкий сигнал движения в ста двадцати метрах от нас. – Русаков поднял взгляд на Буслаева. – Исходит от борта корабля. Вон там. – Он махнул рукой в сторону изгиба "подковы".

– Кто-нибудь из наших, – несколько легкомысленно предположил капрал. – Может, они выбрались через другой вход?

– Нет, посмотри, сигнал синий, а не розовый. Это кто угодно, только не люди.

Сигнал датчика действительно имел синий цвет и медленно приближался. Вскоре он раздвоился, что означало присутствие в опасной близости от вездехода пары неидентифицируемых живых существ. Быстро перепроверив оружие, два человека заняли позицию за транспортером. Пока никого видно не было. Русаков взглянул на индикатор.

– Они приближаются. Тридцать метров. Слева и сверху. Двадцать пять. Двадцать. – Его голос заметно Дрогнул.

– Как только увидишь, стреляй, – прошептал Буслаев и снял оружие с предохранителя.

– Десять метров. Они спускаются от корабля к нам, – продолжал докладывать Русаков.

– Сейчас я взгляну. Их уже должно быть видно. – Буслаев осторожно выглянул из-за транспортера. Все та же голая скала с возвышавшимся над ней колоссом, и больше ничего. Ни одного движения. – Там никого нет, – озадаченно проговорил Буслаев. – Посмотри со своей стороны.

– По-прежнему десять метров. Они остановились. Сигналы совсем рядом. Сейчас посмотрю. – Русаков высунулся, коротко вскрикнул и, вскинув винтовку, дал короткую очередь. Очень недалеко, за ближайшими камнями, раздался короткий обиженный писк и какое-то шипение. Буслаев никого не заметил и сейчас всматривался в глубокую тень, отбрасываемую скалой.

– Кого ты подстрелил? – толкнул он рядового.

– Кажется, это была та самая зверюга, о которой нам говорили. Только крупнее… Откуда они здесь взялись?

– Не знаю, но думаю, что нам стоит забраться в транспортер и стрелять из башенного пулемета, – отозвался капрал.– Снаружи становится неуютно.

– Пошли,– согласно кивнул Русаков, и они начали медленно пробираться к люку, не обращая внимания на вновь запищавший сигнал индикатора. Сейчас главнейшей задачей было дойти до люка и оказаться в практически неприступном вездеходе. Буслаев двигался впереди, и до спасительного люка оставалось уже совсем немного – фута четыре, от силы шесть. В этот момент сзади раздался дикий вопль человека…

Огромная темно-коричневая тварь совершенно бесшумно подкралась сзади, и острый наконечник ее щупальца с легкостью пронзил бронежилет рядового Русакова. Четырехпалые лапы, украшенные длинными и очень острыми когтями, довершили дело. Крик стих.

Буслаев разинув рот смотрел на стоявшее рядом чудище, разгибавшееся для нового удара. Длинный членистый хвост с шипом на конце ходил влево-вправо, массивная голова медленно поднималась, с шипением разошлась первая пара челюстей с такими огромными и острыми зубами, что и в кошмарном сне не приснятся, за ней из клыкастой пасти вылезла вторая. Зубы на внутренней челюсти были помельче, но их тоже было, мягко говоря, более чем достаточно. Чудовище издало тихий, никак не вязавшийся с его размерами, писк и сделало шаг в сторону Буслаева.

Многолетняя выучка сделала свое дело, капрала как пружиной подбросило в воздух, и через пару мгновений, сам того не сознавая, он оказался внутри транспортера и что было сил вдавил клавишу, закрывавшую люк. Медленно, слишком медленно крышка люка поплыла вниз. Черная блестящая лапа успела втиснуться в узкое пространство, остававшееся между крышкой и корпусом вездехода, вначале остановив его движение, а затем начав медленно открывать люк. В образовавшуюся щель протиснулась морда второго зверя, раскрывшего челюсти, и капрал, от ужаса позабыв, как нажимать на курок, со всей силы двинул прикладом в открытую зубастую пасть:

– На, жри!

Челюсти с равнодушием машины сомкнулись, и от прочнейшего оружия остались одни щепки. Тотчас взорвался магазин с патронами, вдребезги разнеся голову монстра. Поток разъедающей все и вся жидкости хлынул на капрала Буслаева.

Первого монстра от взрыва спас люк, который животное все еще придерживало лапой. Наклонившись, зверь внимательно осмотрел останки своего собрата и, убедившись, что человек тоже мертв, развернулся и бросился прочь.

Пока Казаков и компьютерные техники возились со стенной панелью, бригада биологов установила у темного провала в полу приспособление, напоминающее миниатюрную лебедку с прочным стальным тросом. Вначале к карабину на конце троса пристегнули три контейнера, куда предполагалось поместить яйца существ, и, протиснув их в отверстие, стали опускать вниз. Вскоре счетчик пройденных метров замер на цифре 30. Трос ослаб, подтверждая, что контейнеры достигли дна шахты. Один из техников взялся за второй трос и вопросительно посмотрел на облаченного в скафандр руководителя научной группы Михаила Корпачева.

– Тридцать метров. Вы спускаетесь?

– Да. И сразу же за мной идут Хорчек и Стеклы. – Корпачев кивнул на стоявших рядом коллег из Чехии, облаченных в такие же скафандры. Он опустил лицевую пластину шлема, пристегнул пояс к тросу и подошел к дыре. Техник проверил крепление троса, батареи мощного фонаря и дал контрольный вызов переговорному устройству на шлеме. Корпачев ответил, что слышит его хорошо, и, сев на край отверстия, начал медленно спускаться вниз. Когда он опустился на пару метров в глубь шахты, за ним последовали двое оставшихся биологов.

Упираясь в гладкую стену и придерживаясь за трос, на котором опустили контейнеры, Корпачев медленно полз вниз. Датчик термозащиты скафандра показывал повышение температуры в шахте, но система охлаждения прекрасно справлялась.

Пискнуло переговорное устройство и в наушниках раздался голос техника:

– С вами все в порядке? Хорчек и Стеклы уже начали спуск.

– Пока все в норме, дна не видно, – ответил Корпачев и посветил фонариком вниз. Луч освещал только ровные стены шахты. Оттолкнувшись, он увеличил скорость спуска. Цифры на датчике температуры быстро росли, дойдя уже почти до пятидесяти градусов, а стены колодца начали плавно расширяться. Создавалось впечатление, что он находится внутри конусообразной трубы, сужающейся кверху. Еще раз взглянув вниз, Корпачев заметил в свете фонаря силуэты контейнеров, лежавших посреди шахты, а через несколько секунд стенки колодца разошлись и он повис в пустоте. Спустившись еще на несколько метров, биолог оказался на твердой поверхности. Рядом лежали контейнеры, а вокруг царила непроглядная тьма, разрезаемая только лучом его фонаря. Корпачев связался с техником наверху:

– Я внизу, буду ждать, пока спустятся Хорчек и Стеклы.

– Слышу, Михаил. Будь осторожнее, они уже на подходе.

Корпачев посветил вверх и увидел в темной трубе шахты спускающегося Хорчека. Спустя минуту все трое были уже внизу.

Осветив фонариками помещение, в котором они оказались, биологи были поражены его размерами. Зал оказался намного больше верхнего, и, в отличие от него, здесь все стены были покрыты бесформенными непрозрачными образованиями, на вид мягкими и эластичными. Хорчек подошел к стене и потыкал рукой в перчатке одно из них – поверхность слегка спружинила. Материал был похож на каучук, но только похож. Поднеся фонарик совсем близко к непонятной поверхности, Корпачев открыл контейнер с инструментами, висевший на поясе, вынул титановый нож и попытался сделать срез. Однако лезвие лишь безвредно скользнуло по гладкой поверхности, даже не оставив следа.

– Михаил, посмотри, кажется, вот это нам и нужно! – Стеклы указывал в центр зала. От изумления его восточноевропейский акцент превратил русскую речь в набор малопонятных изломанных фраз. Корпачев и Хорчек, оторвавшись от безнадежных попыток вскрыть хоть одно настенное образование, подошли к нему.

Начиная от середины помещения и далее в глубь зала громоздились сотни яйцевидных предметов. Покрытые чем-то похожим на кожу очень грубой выделки, они имели идеальную овальную форму и около двадцати пяти дюймов в высоту. Корпачев провел лучом фонаря по сторонам, но так и не заметил, где кончается зал. Все видимое пространство было занято яйцами Чужих.

Хорчек обратил внимание на пару ближайших спор, отличающихся от прочих, и присел рядом. Верхняя часть оболочки была раскрыта в виде четырех разошедшихся в стороны лепестков. Внутри было пусто, а споры почти разрушились от времени.

– Похоже, именно отсюда вышла личинка, которая накинулась на того парня с "Ностромо", – заметил Хорчек. – Помните, об этом упоминали американцы?

– Возможно, – отозвался Корпачев и нажал кнопку коммуникатора, вызывая группу техников, оставшихся наверху. В наушниках раздался голос Сергея Казакова:

– Михаил, я только собирался связаться с вами. Нам удалось открыть дверь, ведущую в глубь корабля. А что там у вас?

– То, что и ожидали увидеть. Здесь очень тепло, по нашим датчикам – больше пятидесяти градусов. И к тому же полно яиц Чужих!

– Сколько? Скажите хоть приблизительно. – Голос лейтенанта звучал довольно встревоженно.

Корпачев еще раз осветил фонарем зал. Ряды яйцеобразных предметов уходили далеко в темноту.

– Не знаю, лейтенант. Похоже, не одна сотня, если только не несколько тысяч.

Секунду Казаков молчал. В наушниках раздавался только треск помех.

– Ну хорошо. Попробуйте осмотреть зал подробнее, но будьте предельно осторожны. А я поведу свою группу внутрь корабля. Удачи вам, и давайте побыстрее.

Коммуникатор щелкнул и отключился.

– Интересно, – проворчат Корпачев. – Осмотреть подробнее. Как вам это понравится? – Он посмотрел на своих коллег. Даже сквозь толстые стекла скафандров их лица выглядели озабоченно.– В таком случае отцепляйте тросы. Пойдем глянем, что там внутри,– Корпачев махнул рукой в темноту.– Особое внимание на индикаторы движения! – Он указал на прибор, укрепленный на запястье скафандра. – И держите оружие наготове.

У всех троих на правом бедре был пристегнут портативный импульсный пистолет, а гнетущая тьма да и, мягко говоря, необычная обстановка заставили биологов вытащить оружие и снять его с предохранителей.

Осторожно пробираясь между рядами коричневатых кожистых яиц, они начали продвигаться в глубь помещения, придерживаясь стены. Тяжелые скафандры сковывали движения, и потому идти приходилось медленно. Метров через пятьдесят скопления спор с зародышами совсем загородили путь, и, когда три человека с трудом миновали их, луч фонаря Стеклы выхватил из темноты какую-то бесформенную и неподвижную массу огромных размеров. Черный силуэт был, как минимум, метров двух в высоту и имел округлые очертания, а снизу от него отходили два толстых отростка, лежавшие на полу помещения. Чех Мирослав Стеклы недоуменно взглянул на Корпачева:

– Михаил, что это, по-твоему?

– Не представляю. Но, похоже, оно неодушевленное. Индикатор движений молчит. – Корпачев указал на экран.– Подойдем поближе.

– Может, не стоит? – робко заикнулся Хорчек. – Наша задача – только собрать споры и как можно быстрее свалить отсюда. Мне здесь совсем не нравится…

Корпачев с раздражением взглянул на него:

– Думаешь, я в восторге от этого места? Дойдем до этой штуки, осмотрим и будем подниматься наверх. Сам подумай, за все новые открытия полагаются огромные премии… Короче, идем.– И Корпачев первым двинулся к темневшей впереди громадине.

Подойдя ближе, все трое замерли в полном остолбенении. То, что перед ними возвышался взрослый экземпляр Чужого, не вызывало никаких сомнений. Огромная голова на длинной суставчатой шее прижалась к груди, и морды существа видно не было, а шипастый гребень на черепе возвышался над туловищем. Шесть членистых конечностей плотно прижались к телу, многометровый хвост, свернутый в кольца, безжизненно лежал на полу зала. От туловища отходили две полупрозрачные трубы, теряясь где-то в темноте. Свет фонарей отражался от матово-черного хитинового покрова чудовища, не подающего никаких признаков жизни.

– Пресвятая Дева, – еле слышно прошептал Стеклы, оглядывая громоздящуюся перед ними массу. – Да что же это такое?..

– Похоже, матка Чужих. Наше счастье, что она мертва,– ответил потрясенный Корпачев и, превозмогая страх, приблизился к плотно свернутому хвосту и осторожно потрогал, тут же отскочив как ошпаренный. Даже через перчатку он явственно ощутил пульсацию в теле чудовища.– Ребята, уходим, и быстро!

– Он живой! – едва переводя дух, выдавил Корпачев. Спустя мгновение все три индикатора движения начали издавать слабый писк. Хвост гиганта начал медленно разворачиваться, а трое биологов попятились назад.

– Это же сколько лет оно здесь просидело? – ошарашенно поинтересовался Стеклы.

– Профессор Блейк говорил, будто эти твари способны погружаться в некое подобие спячки… Но ведь "Ностромо" приземлился здесь почти шестьдесят лет назад! А сколько корабль простоял тут до того? Да они что же, бессмертны? – почти в истерике прокричал Хорчек. Не сговариваясь, все трое повернулись и с максимально возможной скоростью кинулись прочь от чудища. На их несчастье, Хорчек споткнулся об одно из яиц, Стеклы и Корпачев налетели на него и тоже не удержались на ногах.

А в каких-то десяти метрах от них громадное существо медленно выпрямилось и подняло голову. Перед тремя онемевшими от ужаса людьми вырастала фигура, словно вышедшая из Дантова Ада: расправлялись колоссальные щупальца, поворачивалась голова, мерцали огромные глаза, отливавшие в свете фонарей металлом зубы казались длинными тонкими кинжалами, а грандиозный, напоминавший жабо гребень, венчавший череп, был даже прекрасен, завораживающим неземным великолепием. Индикаторы движения теперь верещали вовсю.

Выпрямившийся во весь свой шестиметровый рост, Чужой, казалось, с удивлением смотрел на барахтавшихся на полу людей, однако с места не двигался. Только постепенно расправлял членики конечностей, словно затекших после долгой спячки.

Корпачеву наконец удалось встать и помочь подняться своим коллегам. Не раздумывая, они бросились к выходу из пещеры.

Никто из них в суматохе и темноте не заметил, что на некоторых близлежащих спорах стали появляться выпуклости.

Корпачев на бегу нажал кнопку внешней связи и услышал в наушниках спокойный голос биотехника:

– Что стряслось? Вы уже готовы?

– Какое, к чертям, готовы! – проорал в микрофон Корпачев. – Здесь взрослый Чужой, и, похоже, это материнский организм! Не знаю как, но мы разбудили эту скотину! Как только пристегнемся, поднимайте нас немедленно, ясно?

– Понял вас, – быстро ответил техник. – Мы готовы. Дайте знать, когда пристегнетесь.

В эту секунду несколько яиц словно взорвались изнутри, и к трем людям, судорожно цеплявшим к поясам карабины подъемных тросов, ринулось около десятка паукообразных тварей, передвигавшихся с немыслимой скоростью. Индикаторы движений зашлись от писка. Хорчек первым заметил движение и, выхватив пистолет, открыл огонь. Два маленьких монстра разлетелись на кусочки, разбрасывая кислотные брызги. Корпачев и Стеклы, тоже заметив опасность, начали палить наугад по любой движущейся тени.

Но силы были явно неравны. Все новые и новые споры раскрывались, выпуская из своих недр крохотных стремительных убийц. Одно из существ, оттолкнувшись хвостом, кинулось на Хорчека, уцепилось многочисленными щупальцами за скафандр и прилипло к лицевому щитку. Отбросив бесполезный пистолет, незадачливый исследователь попытался отодрать монстра руками, но тот, плотно обвив хвостом шею и крепко вцепившись в выступы на шлеме, не поддавался. Из брюха личинки выползла тонкая мясистая трубка и принялась шарить по прозрачному стеклу. Разбить его никак не удавалось, и тогда из едва заметных желез, расположенных вокруг трубки, брызнули струйки желтоватой жидкости. Стекло не выдержало, его поверхность пошла пузырями и после очередного удара оно лопнуло. Расширив щупальцами отверстие, личинка проникла внутрь шлема. Последнее, что почувствовал Хорчек, была холодная трубка, настойчиво протискивающаяся ему в рот.

Потом он потерял сознание.

Прижавшись к стене, двое оставшихся биологов продолжали отстреливаться от наседавших на них личинок. Зал освещался упавшими на пол фонарями и вспышками импульсных выстрелов, но даже при этом скудном свете были видны десятки, если не сотни маленьких тварей, выползавших из раскрывающихся спор. Отталкиваясь, как пружинами, мощными хвостами, они огромными прыжками устремлялись к двум отчаявшимся людям. Непрерывно раздававшиеся выстрелы уничтожали немногих из них, но не могли сдержать все прибывавшую живую лавину.

Личинка взвилась в воздух, уцепилась за плечо Корпачева, однако не сумела как следует закрепиться, и человек сбросил ее с себя, а мгновением позже прикончил выстрелом. Брызнувшая кислота попала на скафандр, однако покрытие из устойчивой керамики выдержало. Капли стекли на пол, оставив на гладкой поверхности неглубокие борозды.

– Михаил, что делать, что?! – кричал Стеклы, отбрасывая от себя очередную рвущуюся вперед тварь. – Хорчек уже мертв, они разбили стекло шлема! Они и до нас сейчас доберутся!

Тут Корлачева осенило. К шлему скафандра был прикреплен дополнительный экран, обычно служивший для предохранения от ультрафиолетового излучения и от радиации. Какая-никакая, но защита. Одним движением он опустил щиток, точно забрало, и Стеклы последовал его примеру. Темная пластина экрана снизила видимость практически до нуля, но биологи, помня, где оставили свисающие сверху тросы, совершили последний рывок в центр зала. Несколько личинок бросились на них, одна, особенно удачливая, обвила хвостом шлем чешского биолога и выпустила струйки кислоты. Опущенная защитная пластина устояла; ее поверхность только зашипела и пошла пузырями, но дыры не образовалось. Личинка, не желая сдаваться, начала бить по стеклу своей трубкой, когти на щупальцах протиснулись в едва заметные щели между защитным щитком и прозрачным лицевым стеклом скафандра, но прочная конструкция выдержала и этот натиск. Личинка отвалилась, и в этот момент произошло нечто невероятное. Все до единого маленькие монстры прекратили атаку. Некоторые, правда, еще попытались проверить на прочность скафандр Корпачева, но вскоре оставили это безнадежное занятие. Все они начали медленно расползаться по залу, некоторые повисли на стенах наподобие огромных уродливых пауков.

Корпачев повернулся к насмерть перепуганному Стеклы, едва различая очертания его скафандра сквозь темную защитную пластину.

– Слушай, почему они оставили нас в покое? – слабым голосом спросил он.

– Не знаю. Хотя, помнишь, профессор Блейк что-то говорил о коллективном разуме у Чужих? Может, поняли, что им не удастся пробить наши шлемы, и не стали повторять попытки… Кстати, что с Хорчеком?

Они приблизились к лежащему на полу Хорчеку. Лицевая пластина шлема была разбита, а лицо почти полностью закрывала серо-коричневая неподвижная масса. Корпачев наклонился и посмотрел показания одного из приборов, закрепленных на скафандре биолога, – Жив, – после некоторого молчания сказал он. – Сердце работает, кислород продолжает поступать в организм. Его надо быстро отправить наверх, наверняка хирурги смогут извлечь из него зародыша этой твари… Цепляй карабин.

Пока Стеклы пристегивал трос к поясу скафандра Хорчека, Корпачев ответил на сигнал вызова коммуникатора, назойливо пищавший в наушниках уже несколько минут.

– Корпачев на связи.

– Первая группа, что у вас?! – раздался встревоженный голос техника.

– Полная неудача, – мрачно сказал биолог. – Яйца взять не удалось. Хорчека атаковала личинка, он без сознания. Мы с Мирославом сумели отбиться. Взрослое: существо пока не двигается с места, но кто его знает… Поднимайте нас и будьте осторожны – тут полно проклятых личинок!

– Понял вас. – Коммуникатор отключился, а трос, к которому был пристегнут пострадавший исследователь, натянулся, и тело в скафандре медленно поплыла вверх. Корпачев пристегнул карабин к своему поясу, проверил крепление у Стеклы и уже собирался подать сигнал к подъему, когда неожиданно начал попискивать индикатор движения. Синее пятно на экране все больше увеличивалось, и Корпачев с замиранием сердца понял: огромный монстр, затаившийся в темноте, решил вступить в игру.

– Быстрее поднимайте нас! – крикнул он в микрофон. – Быстрей!!

Чудовище, осторожно ступая между своих мерзких порождений, пробиралось к ним. При каждом шаге многотонной массы пол слегка содрогался. Судя по тому, что существо наклонило голову и выдвинуло обе пары челюстей, настроение у него было отнюдь не мирное. Биологам ничего не оставалось, как открыть огонь.

Несколько разрядов ударили в туловище матки, брызнула желтая кислота, и огромное животное, разъярившись от боли, издало жуткий тоненький вопль и метнулось к людям, передвигаясь с необычной для его размеров быстротой. Одно из щупалец с острым гарпунообразным наконечником просвистело совсем рядом с Корпачевым, выбив искры из металлического пола.

Трос, к которому пристегнулся Стеклы, наконец задергался, и человек начал медленно подниматься вверх, к зияющему в потолке отверстию, продолжая поливать энергетическими импульсами беснующегося рядом монстра. Когтистая лапа схватила воздух в каком-то полуметре от болтающегося на тросе человека. Вскоре Стеклы исчез во тьме отверстия, а раненая матка перенесла свое внимание на Корпачева.

– Поднимайте меня, черт бы вас побрал! Оно сейчас убьет меня…– Эта фраза была последней, услышанной техниками в верхнем зале. Обезумевшее от боли чудище атаковало человека. Четырехпалая лапа обхватила его поперек туловища, сомкнулись гигантские челюсти, прочнейший скафандр треснул, как ореховая скорлупа, и красная кровь человека смешалась с желтой внутренностной жидкостью, вытекавшей из многочисленных ран на туловище и голове гиганта. Отшвырнув бездыханное тело, Чужой издал победный вопль и, выпрямившись во весь свой немалый рост, уставился на отверстие в потолке.

Биотехники наверху, услышав предсмертный вопль Михаила Корпачева, включили барабан наматывания лебедки на максимальную скорость. Вскоре в темноте колодца возник светлый раскачивающийся силуэт. Старший техник нагнулся над отверстием, осторожно посветил туда фонариком и перевел встревоженный взгляд на своих коллег:

– Ребята, похоже, это Хорчек. Он не шевелится. Будьте предельно осторожны! И продолжайте поднимать Корпачева и Стеклы. Быстро!

Когда подвешенное на тросе неподвижное тело оказалось в пределе досягаемости, биотехники и помогавшие им военные схватились за крепления скафандра и вытащили его на пол.

– Черт побери, – пробормотал один из солдат, глядя на лицевую пластину шлема. Как таковой ее просто не было, виднелась лишь зияющая дыра с оплавленными краями, а внутри, там, где полагалось находиться лицу Хорчека, свернулась отвратительная темно-серая тварь, плотно обхватившая длинными щупальцами голову биолога.

– Несомненно, это личинка Чужого,– констатировал кто-то из биотехников. На него все зашикали. Зрелище было малоприятное. Гадкое животное практически не подавало признаков жизни и не двигалось, но, когда осмелевший солдат из подразделения Казакова попытался потрогать ее, тварь слега дернулась и плотнее прижалась к лицу Хорчека. Но ощупь она оказалась плотной и шершавой, при прикосновениях слегка пульсировала, однако никаких агрессивных действий против стоявших вокруг людей не предпринимала.

Все присутствовавшие в зале столпились вокруг тела Хорчека и заметили Стеклы, только когда он выбрался из люка и встал на ноги. Тогда все бросились к нему:

– Где Корпачев? Что там у вас стряслось? – Биолога закидали вопросами, едва он успел снять шлем скафандра.

На Стеклы было страшно смотреть. В слабом желтовато-оранжевом свете, исходившем из близлежащих шлюзов, он показался выходцем из могилы. Губы его тряслись, глаза смотрели с таким ужасом, будто он только что выбрался из ада. Поняв, что его надо привести в чувство, один из военных вытащил из кармана флягу с коньяком и заставил ничего не соображавшего биолога сделать несколько глотков.

– Ну говори же! – подтолкнул его кто-то из техников.

– Ребята, отсюда надо убираться,– с трудом выговорил Стеклы по-чешски, однако, чуть придя в себя, продолжил на понятном все русском: – Там внизу, – он ткнул в сторону провала на полу, – тысячи личинок Чужих и взрослое живое существо огромных размеров! Если они учуют нас или выберутся оттуда – нам крышка…

– Что с Корпачевым?

– Когда меня уже начали поднимать, взрослая тварь накинулась на нас. Мы стали стрелять. Корпачев погиб. Она убила его. Отсюда нужно немедленно уходить, врачи еще могут помочь Хорчеку…– сбиваясь, ответил Стеклы. – А где Казаков?

Ему показали на поднятую стенную панель и уходивший в глубь звездолета темный коридор.

– Они сумели открыть проход. Вы спустились вниз, а Казаков со своими людьми отправился осмотреть внутренние помещения корабля, – ответил военный в чине капрала. – Нам дан строжайший приказ ждать их.

– Да вы с ума посходили! Пан Хорчек умрет, если его немедленно не доставить на "Патну"! – схватился за голову Стеклы. – А если Чужим приспичит выбраться из этой дыры, то вряд ли мы сможем с ними справиться! Взгляните на скафандр Хорчека – они же его в решето превратили!..

– У меня приказ, – жестко прервал разошедшегося биолога капрал. – Ждать Казакова. Отверстие пока можно закрыть аппаратурой. Ну, давайте живее!

Сам он склонился на провалом и опустил в него индикатор движений живых организмов и фонарь. Луч света выхватывал из темноты только ровные гладкие стены, но индикатор начал чуть попискивать, и на экране появились несколько синих пятнышек. Судя по показаниям датчика, до источника движения было около сорока футов и он постепенно приближался.

– Они ползут сюда, – испуганно проговорил Стеклы, тоже увидевший на экране резво перемещающиеся точки. – Что будем делать? Скоро они поднимутся наверх…

– У нас в пищевых запасах есть термосы с кофе, можно налить им по чашечке, – съехидничал рядовой первого класса Максим Немиров – почти полное подобие Казакова: тоже низенький, невзрачный, но не дай Бог кому-нибудь встать против этого человека в спарринге или направить на худощавого "волкодава" оружие…

Он, взяв инициативу в свои руки, отогнал всех от отверстия и приказал лечь на пол. Сорвав с пояса пару осколочных гранат, он швырнул их одну за другой в провал. Мгновение стояла полнейшая тишина, а затем над дырой взвился ослепительный столб обжигающего белого огня. Грохот от разрыва пролетел по всему кораблю, заставив огромный корпус содрогнуться.

– Макс, ты с ума, часом, не сошел? – прошипел лежавший рядом капрал. Люди поднимались, отряхиваясь и кашляя от поднявшейся в воздух пыли. Кто-то навел фонарь на отверстие в полу, и все заметили какой-то странный предмет, выброшенный наверх ударной волной взрывов. Недалеко от края провала в луже дымящейся желтой жидкости слабо шевелилась изуродованная личинка Чужого. Оторванные щупальца подергивались, в туловище торчал глубоко засевший треугольный осколок гранаты, мощный хвост точно побывал под прессом. Существо находилось при последнем издыхании, однако упорно пыталось выдернуть уцелевшими щупальцами проткнувший его предмет. Вытекавшая из множества ранок кислота разъедала пол, над быстро образующимися трещинами поднимался легкий дымок. Вскоре маленькая мерзость дернулась последний раз и затихла, но даже в дохлом животном, лежавшем под ногами людей, ощущалась сила и огромная ярость.

– Мы отвлеклись, – произнес Немиров, оторвав всех от рассматривания личинки.– Может быть, еще сотня-друтая этих тварей поднимается сейчас по трубе.

Он подбежал к провалу, потерявшему свою правильную форму и все еще исходившему клубами дыма, и сунул туда коробочку индикатора. Бросив короткий взгляд на показания, он вскочил как ошпаренный.

– Быстрее тащите все сюда! Надо как-то загородить выход! Множественные сигналы метрах в пятнадцати.

Из груды оборудования поспешно вытащили захваченную с собой прочную сеть, растянули над отверстием и придавили края лазерными сканерами, вещмешками и пока не использованными тяжелыми смартами. Капрал попытался связаться с Казаковым, и вскоре в наушниках сквозь треск помех возник голос лейтенанта:

– Капрал Ланской? Что там у вас?

– Сергей, здесь черт-те что творится! Корпачев мертв, Хорчек без сознания, вдобавок на него прицепился Чужой. На нас по тоннелю ползут личинки. Какие инструкции?

– Ждите нас на месте, если опасность будет слишком высока – пробивайтесь к транспортеру и вызывайте Фарелла. Мы нашли другой выход из корабля, это метрах в двухстах прямо по коридору. Если что – подгоняйте вездеход туда. Мы возвращаемся. Все, конец связи. – Казаков выключил рацию.

В затянутом плотной сетью отверстии явственно послышалось шуршание. Взяв оружие наизготовку, военные во главе с капралом Ланским осторожно приблизились к дыре.

Крепко вцепившись в ячейки сети, на ней устроилось не меньше десятка личинок Чужих, выползших из недр нижнего зала. Увидев (или почувствовав) приближение людей, носители эмбрионов зашевелили щупальцами, пытаясь когтями разорвать сеть, но она пока не поддавалась. А снизу ползли все новые и новые маленькие чудовища, и вскоре сеть начала ощутимо провисать под их тяжестью.

– Они скоро прорвутся,– мрачно констатировал Немиров. – Надо уходить в транспортер, предупредите Казакова. Он говорил, что в двухстах метрах к северу есть еще один выход. Мы подождем его там.

– Так и сделаем, – согласился Ланской, косясь на раскачивающуюся и все больше выгибающуюся вниз сеть.– Только стоит закрыть стенную панель, чтобы эти твари не ударили Казакову в тыл. Пан Мирослав, – повернулся он к биологу. – Сколько их там, по-вашему?

– Явно не одна сотня. Похоже, гранаты не нанесли им большого вреда. Они учуяли, что здесь много живых людей, и просто так не отстанут. Молю Бога, чтобы огромная тварь, которая прячется внизу, не сумела взобраться наверх…

Немиров и еще трое военных налегли на снятую со стены серую панель и медленно поставили ее на место. Ланской связался с Казаковым:

– Сергей, ты слышишь меня? Подтверди прием!

– Слышу хорошо, капрал. Двигаемся дальше. Как у вас? – отозвался Казаков.

– Задержали Чужих сетью, но она скоро не выдержит. Мы перебираемся в транспортер. Вначале доставим пострадавшего в модуль, а потом будем ждать вас у второго входа. Вход в этот зал мы заблокировали. Будьте предельно осторожны, их тут сотни!

– Отлично,– отозвался Казаков.– Ищите второй выход неподалеку от вашего, ближе к головной части корабля. Встречайте нас там!

…И произошло то, что должно было произойти, – сеть не выдержала огромной массы личинок, повисших на ней, выскользнула из-под удерживающей ее аппаратуры и полетела вниз. С десяток паукообразных существ, удержавшихся на закраине люка, издавая тонкий писк, бросились на людей. Подобные гигантским прыгающим насекомым, личинки, оттолкнувшись хвостами, взвились в воздух, однако отменная реакция бойцов войск спецназа спасла жизнь многим. Густым басом взревел смарт Немирова, пули разорвали Чужих на мелкие ошметки, брызжущие желтой кислотой; к нему присоединилась "умная винтовка" одного из солдат, поливая огненной струей отверстие, из которого выбирались все новые и новые твари.

– К выходу, быстрее к выходу! – кричал Ланской, посылая импульсный заряд из своей винтовки в маленьких чудовищ. – Вытащите раненого!

Вернее было сказать, пострадавшего, а еще вернее – пострадавших. Зазевавшийся биотехник почувствовал, как что-то тяжелое прицепилось ему к бедру, скользнуло на живот и дальше на грудь. Толстый хвост личинки обвился вокруг шеи пытавшегося отбиваться человека, присоски на щупальцах вцепились в голову, и в рот протиснулась мягкая трубка, несущая в себе не самую приятную смерть во Вселенной. Через секунду техник был без сознания.

Один из солдат выхватил из-за спины огнемет, и тугая струя огня ударила в шевелящуюся на полу и стенах серую массу. Воздух наполнился едким дымом горящего пластика и органики, кислотные испарения разъедали легкие. Группа людей, продолжая отстреливаться и унося двоих пораженных личинками, начала продвигаться к шлюзам.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Погода заметно портилась. На западе громоздились черные тучи, однако район, где лежал чужой корабль, еще хорошо освещался пробивавшимся сквозь атмосферные облака оранжевым солнцем. Пробравшись сквозь шлюзы, Ланской издалека увидел темневший внизу бронетранспортер и несколько раз выстрелил в воздух. Вопреки его ожиданиям, возле машины никто не появился.

"Где же этот проклятый Буслаев? Заснул он там, что ли?" – раздраженно подумал Ланской, прыгая вниз по скалам. Вскоре вся группа выбралась из отверстий, ведущих прямиком в маленький местный филиал ада.

То ли личинок испугал яркий наружный свет, то ли Чужие отступили по каким-то другим, известным только им причинам, – преследовать людей они не стали. Дав по отверстиям шлюзов прощальный залп, Немиров и еще двое солдат, прикрывавшие отход, стали спускаться к транспортеру.

Именно Немиров, оглядев еще раз местность, заметил в нескольких метрах от вездехода нечто, отдаленно напоминающее стоящий торчком камень причудливого вида. Опустив с козырька каски бинокль, он вгляделся получше. Рядом с валунами, у самого борта иноземного корабля стоял взрослый Чужой и, казалось, внимательно наблюдал за спускающимися к вездеходу людьми.

– Капрал Ланской, подойдите! – рявкнул Макс, ловя неподвижную фигуру Чужого в прицел смарта, и указал подбежавшему капралу на насторожившегося в отдалении монстра.

– Стреляй! – последовал короткий приказ, и Немиров, нажав на спусковой крючок, вдребезги разнес туловище монстра, даже не попытавшегося скрыться.

– Он был один? – тяжело дыша, спросил Ланской.

– Я видел одного, да и детекторы пока молчат. На них только сигналы от нашего отряда.

Тут их внимание привлекли крики людей, уже спустившихся к вездеходу. Немиров и Ланской запрыгали по камням вниз. Столпившиеся вокруг транспортера биотехники и военные расступились, и глазам капрала предстало малоприятное зрелище.

В целом мощный бронетранспортер не пострадал, лишь только задний входной люк был слегка оплавлен по краям. У левого борта валялось донельзя изуродованное тело рядового Русакова. Создавалось впечатление, что его рвала на куски стая бешеных собак.

Но самым страшным и удивительным было то, что из полуоткрытого люка торчало ребристое тело взрослого Чужого. Он тоже был мертв. Мощные ноги, выраставшие из туловища под невероятным углом, прижатые к телу четырехпалые лапы, заканчивающиеся кривыми когтями длиной с человеческое предплечье, безвольно повисшие щупальца с присосками и острыми гарпунообразными наконечниками… На конце членистого хвоста виднелся острый черный шип, да и сама тварь была черно-коричневого цвета с каким-то металлическим отблеском.

– За ноги вашу мамашу… Что же здесь произошло? – прошептал один из биотехников.

– То, что случится и с тобой, если мы вовремя отсюда не выберемся,– мрачно ответил Ланской. – Попробуем открыть люк и вытащить оттуда дохлую тварь. Надеюсь, зверь не повредил технику… А то я его второй раз убью!

Люк легко пошел вверх, люди, превозмогая отвращение, ухватились за покрытые слизью длинные конечности монстра и выволокли его из грузового отсека вездехода. Тонкая шея Чужого заканчивалась лишь осколками черепа, а заглянув внутрь транспортера, один из биотехников зажал рот рукой и отбежал в сторону. Его вырвало.

Ланской осторожно сунулся в машину. Взорвавшийся магазин импульсной винтовки нанес грузовому отсеку колоссальные разрушения, но самым неприятным было не это.

– Похоже, это был Буслаев,– с дрожью в голосе проговорил Немиров, заглянув через плечо капрала в отсек.

Волна кислоты накрыла голову и грудь капрала Буслаева, разъев ткани до костей. Явственно просматривался череп, скелет грудной клетки и плечевого пояса, но ниже, куда кислота не успела просочиться, зрелище было ужасным, так же как и стоявший в вездеходе запах.

– Его надо вытащить отсюда, – с трудом проговорил Ланской. – Побыстрее! – прикрикнул он на притихших солдат. – И осторожнее, может, кислота еще не дезактивировалась. Я попробую связаться с Фареллом.

Переступая через обломки аппаратуры и сидений, он пробрался в кабину, сбросил каску и надел чудом уцелевшие наушники, одновременно нажав кнопку коммуникатора, На передней панели вспыхнул голубоватый прямоугольник экрана, и появилось чуть искаженное помехами изображение Фарелла.

– Кто это? – Видимо, система визуальной связи после взрыва изрядно пострадала и передаваемая на челнок картинка была еще хуже, чем принимаемая здесь.

– Капрал Ланской. У нас крупные неприятности.

– Мы наблюдаем за вашими ПДЛ уже несколько минут. Где Казаков?

– Все еще на корабле. У нас двое убитых, нет, трое,– поправился капрал, вспомнив о Корпачеве.– И два человека поражены личинками Чужих. Подготовьте операционную и предупредите врачей! В этом корабле сотни чертовых личинок, взрослая матка в нижнем отсеке и Бог знает что еще! А у вездехода мы нашли мертвого Чужого-бойца и подстрелили еще одного. Буслаев и Русаков мертвы, эта тварь убила их раньше, чем мы спустились.

В эфире повисло молчание – видимо, Фарелл сообщал невеселые новости остальным. Затем передатчик ожил, и пилот спросил:

– А что с Казаковым? Он отдавал вам какие-нибудь распоряжения?

– Да, приказал ждать его с группой у второго выхода из звездолета, метрах в пятистах от нашего. Мы сначала доставим раненых, а потом вернемся за ним.

– Только побыстрее – ураган приближается, – предупредил Ник.

– Понял вас, – ответил Ланской и отключил связь. Выйдя из кабины и пробравшись по развороченному грузовому отсеку, он выглянул наружу и увидел, как солдаты и биотехники заваливают камнями тела двоих погибших "волкодавов". – Быстрее, быстрее! – замахал руками Ланской. – Мы должны доставить раненых на челнок и успеть вернуться за группой Казакова.

Вскоре весь отряд, погрузив людей, пораженных личинками Чужих, в транспортер, забрался внутрь. Ланской и Немиров заняли места водителей, и вездеход словно нехотя двинулся вперед. Все сидели молча, избегая смотреть на Хорчека и биотехника, лица которых были закрыты отвратительными масками смерти.

Если бы Ланской догадался включить камеры внешнего обзора и внимательнее посмотреть на экраны, то увидел бы, что вслед за движущимся к модулю транспортером, скрываясь в тени скал, пробираются три темные фигуры. Явно не человеческие.

Получив сообщение русского капрала, Фарелл немедленно связался с оперативным центром на "Патне", где уже и так царил полнейший переполох. Поднятые с постелей Хиллиард и Пауэлл, видя, что весь их проект разваливается, как карточный домик, ударилисьв яростную и бессмысленную перебранку между собой, однако затихли, когда поступил сигнал вызова с челнока. Ретт Гор, подавшись вперед, впился взглядом в мерцающее изображение на мониторе:

– Что у вас, сержант?

– Господин полковник, только что вышел на связь капрал Ланской из группы Казакова… – начал Фарелл.

– Слушаю! – нетерпеливо перебил Гор.

– Лейтенант и часть его подразделения исследуют корабль. Похоже, они отыскали проход внутрь. У людей капрала Ланского трое убитых и двое поражены личинками Чужих. Кроме того, он доложил, что на корабле обнаружились взрослые существа. Сейчас раненых доставят к нам, а затем капрал с отрядом отправится за Казаковым. Больше он ничего мне не сообщил. Готовьте операционные, повторяю – у нас двое пострадавших…

– Понял вас, сержант. Действуйте в соответствии с обстановкой и будьте постоянно на связи.– Экран погас и полковник вытер пот со лба: – Я был уверен, что все кончится гораздо хуже…

– И у нас есть два экземпляра этих существ, – подвел итог Хиллиард.

Тут не выдержала Семцова, хранившая до сих пор молчание. С красным от злости лицом она яростно набросилась на Хиллиарда:

– Ах, два экземпляра?! Ах ты сука! Кто говорил, что эксперименты будут проводиться на подопытных животных? Так, значит, вот кого ты считаешь подопытными животными! Это еще будет просто здорово, если Казаков и его люди выберутся оттуда живыми! Или напомнить, сколько жизней Компания положила из-за этих тварей, а?

Она ощутила, как на плечи ей легли чьи-то руки и мягко, но непреклонно усадили обратно в кресло.

– Успокойтесь,– твердо произнес Бишоп, стоявший сзади. – Мария Викторовна, успокойтесь. Тем, кого поразили личинки Чужих, спасут жизнь, как недавно спасли и вашу. Мисс Семцова, держите себя в руках. Пожалуйста,– добавил он с легкой улыбкой и тотчас перевел взгляд на Хиллиарда, уже готового вступить в бой. Тот смутился и отвернулся, сделав вид, будто ничего не произошло. Люда на корабле по-прежнему продолжали наблюдать за экранами, но теперь уже в полной тишине.

Капрал Ланской, мрачно вглядываясь в стекло переднего обзора, гнал транспортер к челноку. Обогнув один из холмов, последний из небольшой гряды, он увидел возвышающийся над базальтовой плитой посадочный модуль. Было еще достаточно светло, чтобы разглядеть стремительные обтекаемые формы, белый силуэт земного шара в синем круге – символ Организации Объединенных Наций и красующийся на стабилизаторе белый значок Вооруженных Сил Соединенных Штатов. Все-таки "Патна" принадлежала американцам…

Фарелл, заметив приближающийся транспортер, встал с кресла, потянулся от долгого сидения на одном месте и прошел в грузовой отсек. Он решил лично встретить группу Ланского и первым узнать, что именно произошло на инопланетном звездолете. Сюда же спустилась бригада врачей, уже оповещенная о наличии пострадавших.

Подойдя к пульту, управляющему опускающейсягрузовой платформой, Фарелл нажал несколько кнопок, набрал код, и, когда запищала сигнализация, платформа неторопливо поползла вниз. Ветер Ахеронта внес в почти стерильный грузовой отсек мелкую пьшь, а транспортер, вкатившись на платформу, приглушил двигатели и поплыл вверх на подъемнике. Щелкнули замки, вспыхнул зеленый сигнал, оповещавший о полной герметизации салона, и Фарелл подбежал к заднему люку транспортера. Едва заглянув в разгромленный, оплавленный кислотными брызгами грузопассажирский отсек машины, он отшатнулся. У самого входа лежали Хорчек и биотехник, лица которых скрывала плотная серая масса. Затем из глубины машины послышался шорох и шаги – капрал Ланской пробирался к выходу.

– Это они и есть? Чужие? – кивком указывая на непонятных серых тварей, спросил Фарелл.

– Да. Людей надо быстро доставить в медико-биологический отсек. Может, удастся спасти… Выносите их,– обратился он к своим.

Тела осторожно вытащили из транспортера, стараясь не касаться того, что крепко прицепилось к их лицам. Медики немедленно переложили их на носилки и укатили в медицинский отсек, туда же прошли Фарелл и Ланской. Пока с Хорчека сдирали скафандр, так его и не защитивший, и снимали одежду с биотехника, фамилия которого оказалась Краснов, все оставшиеся в живых столпились у огромных прозрачных окон, наблюдая за действиями врачей.

Федор Логинов, запрограммировав сканер, втолкнул платформу с телом Хорчека под арку прибора. Вскоре на экране компьютера начали появляться данные о состоянии биолога, а из принтера толчками поползла лента с распечаткой. Затем ту же процедуру повторили с Красновым. Тщательно изучив бумаги, Логинов поднял глаза на Фарелла.

– Вот что я скажу, сержант,– начал он.– Их состояние волне удовлетворительно, все важнейшие органы работают, однако в несколько замедленном режиме. Самое худшее то, что им обоим уже имплантирован зародыш этого существа… Чужого. Для оказания помощи нам следует как можно скорее возвращаться на "Патну". Только там есть операционные, специально оборудованные для подобных случаев. Все, что мы можем сделать для пострадавших сейчас, – замедлить процесс развития Чужих, поместив пострадавших в криогенные камеры. Когда мы взлетаем?

– Боюсь, не очень скоро, – мрачно ответил Фарелл, с опаской поглядывая на неподвижных тварей. – Капрал Ланской и его взвод должны вернуться за лейтенантом Казаковым и его солдатами. Туда, на межпланетный корабль. Вы сможете подождать?

– Думаю, что анабиоз приостановит рост зародышей Чужих,– пожал плечами Логинов.– Но лучше бы побыстрее…

– О'кей, доктор. Мы постараемся.

Логинов с медтехником перевезли платформы к анабиозным капсулам, поместили в них тела пострадавших и нажатием кнопки опустили прозрачные крышки. Логинов задал компьютерам капсул программу установки абсолютного анабиоза. При нем температура тела человека опускалась до возможного минимума, а все метаболические процессы замедлялись в тысячи раз. – Ну вот, – обратился он к Фареллу. – В таком виде мы сможем довезти их до операционных на "Патне". И все же я бы попросил вас по возможности не задерживаться.

Фарелл и Ланской вышли из медицинского отсека. Военные уже успели навести в транспортере относительный порядок.

– Загружаемся и поехали. Казаков нас уже наверняка заждался, – обратился Ланской к своей команде, выстроившейся у вездехода.

– Ага, заждался. В желудках этих красавчиков. – Судя по язвительности тона, голос принадлежал Немирову.

– Отставить разговоры! – рявкнул Ланской и первым забрался в транспортер. За ним последовали остальные, рассаживаясь по своим местам. После всего произошедшего новое путешествие к инопланетному кораблю уже не казалось легкой прогулкой. Стеклы и еще один биотехник из прежней команды оставались на борту челнока, тем более что пан Мирослав еще не пришел в себя после психологического шока, вызванного близким знакомством с Чужими и их агрессивным потомством.

Фарелл вернулся на пульт управления, и в грузовом отсеке не осталось никого. Зашипели пневматические подъемники, и платформа с транспортером, ярко освещенная прожекторами, установленными по углам люка, стала опускаться вниз. Ланской рванул на себя рычаг, вездеход с ревом сорвался с места и скрылся в постепенно наступающей мгле. Подъемник пополз наверх, и ни одна живая душа в модуле не заметила, как в узкую щель между платформой и корпусом проскользнули две темные уродливые тени.

Фарелл, усевшись в кресло пилота, вызвал на связь "Патну", доложил полковнику о визите группы капрала Ланского, а потом попросил второго пилота сходить к автоповару – принести кофе и что-нибудь поесть. Лео, уже несколько часов развлекавшийся поединком с компьютером в какую-то малопонятную стратегическую игру, участники которой выглядели не менее жутко, чем обитавшие на планете Чужие, с радостью оторвался от экрана и выскочил в коридор. Кухня находилась в другом конце челнока, рядом с кормовым грузовым отсеком. Аргедас прошел по длинному коридору, заглянул по дороге в окно медицинского отсека, где врачи возились с двумя пострадавшими, доставленными с инопланетного корабля, и помахал рукой своему знакомому – медтехнику Андрею Ильину. Тот подбежал к дверям, набрал код, тяжелая прозрачная дверь высшего уровня защиты отъехала вбок, и Ильин выскочил в коридор.

– Привет! Ну что там с этими парнями? – поинтересовался Аргедас, нещадно коверкая русский язык.

– То же самое, что было с Машей Семцовой, – ответил Ильин. – Помнишь консультантку, пострадавшую на Фиорине? У этих ребят внутри зародыши здешних тварей. Нужно вернуться на корабль, и там мы : попробуем извлечь их. Зрелище, правда, будет не самое приятное… Ты куда, кстати, спешишь?

– Ник послал за кофе, он сидит на пульте, ждет возвращения вашего Казакова и остальных.

– Пожалуй, я прогуляюсь с тобой. Там,– Ильин ткнул в сторону медотсека, – мои услуги пока не требуются. Пошли.– И Андрей двинулся к пищевому блоку.

– Эй, сеньор доктор, а закрыть дверь? – вдогонку крикнул испанец.

– Ничего, эти твари и так не сбегут,– хмыкнул Ильин. – И, кроме нас, туг никого нет.

Пожав плечами, Аргедас побрел за ним.

Проходя мимо шлюза, ведущего в грузовой отсек, Лео приостановился – ему почудился неясный шорох, донесшийся из-за дверей. Он прислушался – все тихо.

"Совсем нервы расшалились", – решил Аргедас и прошел в столовую. Ильин уже вовсю орудовал с авто-поваром, выбрасывающим из своих недр гамбургеры. Сидеть вдвоем в этом плохо освещенном пустом помещении было скучно, и Андрей решил закусить в кабине пилотов. Сложив гамбургеры в бумажные пакеты и налив в термос кофе, они отправились обратно.

– Стой, – тихо сказал Лео, когда они проходили мимо грузового шлюза.– Когда я шел туда, мне послышались какие-то звуки, а теперь опять… Ты ничего не слышишь?

В грузовом помещении что-то явственно громыхнуло и покатилось по стальному полу.

– Может быть, там что-то плохо закреплено,– легкомысленно предположил Ильин. – Пошли, кофе остынет.

– Какое там "плохо закреплено"! – рассердился Аргедас. – Челнок ведь не движется! Скорее всего, плохо закрыт внешний шлюз и ветром закинуло с поверхности какую-нибудь гадость. Пойду посмотрю, а ты подержи. – Он сунул пакеты с едой Ильину и нажал кнопку, открывающую вход. Тяжелая стальная дверь поползла вверх, и Лео вошел в ярко освещенный грузовой отсек, глядя на створки внешнего шлюза. Они были плотно закрыты.

Сзади раздались шуршание и скрежет, а затем – короткий, полный ужаса вскрик Ильина. Аргедас резко обернулся… и возблагодарил Бога за то, что пистолет оказался при нем.

Чужой тихо отделился от перекладины на потолке, плавно спустился по стене, приземлился на пол и выпрямился во весь рост. Чудовище двигалось настолько беззвучно и с такой грацией, что казалось – оно, нарушая все законы природы и физики, переливается из одной точки пространства в другую. Медленно, очень медленно оно приближалось к застывшему на месте человеку. Резкий свет поблескивал на клыках, казавшихся отлитыми из синеватого металла. Первая пара челюстей, истекающая слизью, начала приоткрываться, хвост сворачивался петлями, готовясь нанести удар, обе передние лапы разошлись в стороны, образовав немыслимо совершенную геометрическую фигуру.

Сам того не замечая, второй пилот пятился к створке шлюза, трясущимися руками вытаскивая из кобуры пистолет и ставя его на непрерывный разряд. Как только огромный лаково-черный монстр сделал первое резкое движение, бесшумная голубая молния энергетического разряда рассекла его надвое, а Аргедас совершил невероятный прыжок назад, вылетев в коридор и избежав капель брызнувшей во все стороны кислоты. Весь грузоотсек начал наполняться кислотными испарениями, ожили чуткие детекторы состояния воздушной среды челнока, подняв тревогу. По всему модулю начали захлопываться переборки, и еще не пришедшие в себя Андрей и Лео не заметили быстро промелькнувший силуэт, скрывшийся в стороне реакторного зала. Двое людей оказались зажаты в узком тамбуре между непроницаемыми переборками.

– Т-ты убил его? – Даже в красном аварийном освещении лицо Ильина выглядело бледным, как у покойника.

– Похоже, да, – отрывисто отозвался Аргедас. – Как эта сволочь могла тут оказаться?

– Ты не заметил, он был один? – Андрей затравленно огляделся по сторонам, словно ожидая увидеть в крохотном закутке еще нескольких готовых к атаке чудищ.

– Я видел только одного. Может, в грузовом отсеке прячутся еще штук десять…

В маленьком окошке переборки главного коридора появилось встревоженное лицо Фарелла. Он нажал кнопку, и тяжелая дверь поднялась вверх.

– Что у вас тут творится? – Он раздраженно взглянул на перепуганных Аргедаса и медтехника, а также на рассыпанные по всему тамбуру гамбургеры. – Я тебя куда посылал?

– В грузовом отсеке прятался Чужой, – кратко ответил Лео. – По-моему, я его убил. Можешь посмотреть, только включи сперва вентиляцию на полную мощность.

Фарелл подошел к шлюзу, ведущему к грузовой отсек, открыл панель с распределителями энергии и увеличил обороты вентиляторов. Над входом все еще горела красная лампочка, указывающая на непригодность воздуха в отсеке для дыхания. Через минуту-другую фильтры сделали свое дело и цвет индикатора сменился на зеленый.

Отправив Ильина к себе, в медицинский отсек, со строжайшим наказом никуда не высовываться, Фарелл и Аргедас заняли позиции по бокам шлюза, и Ник нажал кнопку, открывающую дверь.

На полу грузового отсека лежало черное чудовище, рассеченное надвое энергетическим лучом. Верхняя половина валялась почти у самого порога, а нижнюю часть с вывалившимся комом переплетенных внутренностей отбросило почти в центр зала. Вытекавшая из ран кислота стремительно разъедала стальные плиты, и в полу отсека уже начало образовываться довольно большое отверстие. Особенно большой ущерб оказался причинен опускающейся платформе для вездехода: здесь в корпусе челнока возникла сквозная дыра, и на глазах у потрясенных людей задняя часть туловища Чужого провалилась вниз, гулко стукнувшись о землю. Осторожно обойдя дымящиеся кислотные лужицы, Фарелл вошел в зал, огляделся, присвистнул и кивком подозвал Аргедаса:

– Вроде больше никого нет. Ума не приложу, каким способом он сумел забраться внутрь? Как ты его обнаружил?

– Услышал странные звуки в отсеке и решил на всякий случай проверить. Пришлось стрелять, а то бы мы сейчас с тобой не разговаривали… Кстати, кислота теряет свою активность – уже не так разъедает.

Металл под желтыми лужицами внутренностной жидкости Чужого пузырился все меньше и меньше и уже почти не плавился, расширение отверстий прекращалось. Фарелл достал фонарик и подошел к самой большой дыре, в которую вывалилась часть монстра.

– Заделать это в наших условиях невозможно, – тоскливо сказал он, прикинув масштабы повреждений. – Даже не знаю, сумеем ли мы взлететь с такой дырищей в борту. Посмотри сам.

Аргедас подошел к зияющему отверстию с неровными краями, откуда дул холодный ветер, несший песок и мелкую пыль, и, встав на колени, выглянул наружу. Только отменная профессиональная реакция спасла ему жизнь: мимо его лица просвистело что-то острое, и он мгновенно отпрянул назад. Он не разобрал в темноте, что именно это было, но без труда догадался. Со сдавленным криком отскочив от дыры, он с испугом взглянул на Фарелла:

– Там еще один!

– Со страху чего не покажется,– недоверчиво усмехнулся Ник, но все же осторожно заглянул в отверстие. Оттуда на него в упор уставилась тускло поблескивающая морда Чужого.

Зверь рванулся вперед, внутренние челюсти клацнули возле самого лица Фарелла, но тот успел откатиться назад, а Аргедас двумя выстрелами разнес голову монстра, уже пытавшегося забраться в корабль. Хлынули струйки кислоты, некоторые из них попали на бронежилет Фарелла, но, к счастью для пилота, керамические кислотоустойчивые плитки выдержали, и едкая жидкость, не причинив вреда, стекла на пол. Зато отверстие в борту увеличилось еще на несколько дюймов.

– Тебе повезло, – тяжело дыша, заметил Лео. – Я же предупреждал, что там кто-то есть!

– Да пошел ты…– огрызнулся Фарелл.– Лучше подумай, что нам теперь делать!

– Заблокировать грузовой отсек, переборка у него достаточно крепкая и должна выдержать перелет до "Патны". Когда появятся наши, впустить их через посадочный шлюз. Правда, вездеход придется бросить на Ахеронте, но это ерунда.

– Считаешь, мы сможем летать в вакууме с такими повреждениями? А с этим как быть? – Ник указал на останки чудовища, лежавшие у порога.

Они подошли к тому, что осталось от Чужого, предусмотрительно не сводя глаз с дыры в корпусе – вдруг еще кто пожелает проникнуть в челнок. Разряд разрезал огромное животное точно острейшей бритвой, однако пилоты не обнаружили ни единого отверстия, из которого бы вытекала кислота или другая жидкость.

– Ты глянь,– изумленно протянул Фарелл.– Все затянулось. Вот это регенерация!

– Регенерация была бы, отрасти у него заново вторая половина,– с сарказмом ответил Аргедас.– Ты посмотри на эту пасть! Не хотелось бы мне познакомиться с такими зубками поближе…

Он осторожно провел рукой по острейшим клыкам, украшавшим наружные челюсти Чужого. Создавалось впечатление, что вся лицевая часть черепа животного состоит из набора длинных и острых зубов; самый большой был размером почти с человеческий палец. Из полуоткрытой пасти медленно вытекала едко пахнущая

слизь.

– Я вызову биологов, это будет для них большим сюрпризом. – Ник набрал на коммуникаторе код биологического отсека.

– Говорит сержант Фарелл,– рявкнул он в микрофон.– Кто на связи?

– Это Мирослав Стеклы, – раздался голос из динамика. – Что-то случилось?

– Маленькая межпланетная и межвидовая война, – мрачно пошутил Фарелл. – Мы тут добыли для вас Чужого. Вернее, его половину. Она лежит в грузовом отсеке.

Резким щелчком Фарелл выключил коммуникатор. Топот ног в конце коридора возвестил о появлении бригады биологов в полном составе. Первым в отсек ворвался взъерошенный Стеклы, с легким ужасом уставился на царивший перед ним хаос и выругался по-чешски. В отверстиях, проеденных кислотой, свистел усиливающийся ветер, а под ногами у людей простерлась неподвижная черная туша чужого существа. Расширенными от страха глазами Стеклы взглянул на Фарелла:

– Сержант, как он здесь оказался?

– Спроси об этом у него самого,– раздраженно ответил Ник. – Меня надо спрашивать, сможем ли мы убраться с этой проклятой планеты с такими дырами в обшивке. Можете забрать эту мерзость в свою коллекцию бабочек.

Биологи быстро упаковали останки Чужого в черный пластиковый мешок и унесли в свой отсек. Фарелл и Аргедас вытащили из отсека все, что могло бы еще пригодиться в работе, и наглухо задраили дверь шлюза. Закодировав замок, Фарелл уже было собирался возвращаться в кабину пилотов, но задержался, увидев на блестящем полу какой-то слизистый потек. Наклонившись, он дотронулся до тягучей прозрачной массы и поднес пальцы к носу. Минуту он ошарашенно стоял, отсутствующим взглядом уставившись на быстро высыхающую полоску слизи, а затем бегом кинулся в кабину. Аргедас уже безмятежно потягивал кофе из уцелевшего в переделке термоса, вернувшись к своему прерванному поединку с компьютером. Ник проскочил мимо него, бросившись к бортовому компьютеру, и торопливо отстучал запрос о количестве находящихся в модуле живых существ. После некоторой паузы высветилось зеленоватое число 10.

"Так, стоп, главное не торопиться,– приказал сам себе Фарелл. – Я и Лео – двое, двое врачей, трое биотехников и еще двое пострадавших в анабиозе. Получается девять, если только математика наука точная. Кто же тогда десятый?"

– Лео, – негромко окликнул он второго пилота. – Или мне обращаться к тебе "сеньор Аргедас"?

– Сеньор де Аргедас,– рассеянно отозвался тот, лихо расправляясь со скачущим на экране компьютера монстром.– Я из благородной семьи.

– Заткнись, идальго. Неприятная новость. Очень неприятная.

– Что?.. – Аргедас мгновенно позабыл об игре и выпрямился в кресле.

– У нас на боргу находится Чужой Подойди и посмотри сам.

Пока Лео пробирался к компьютерному терминалу, Фарелл вызвал подробный план челнока с обозначениями местонахождения всех живых объектов.

– Вот мы с тобой, – он ткнул в две точки, неподвижно застывшие в пилотской кабине.– Вот врачи, вот биологи, а вот сигнал из реакторного отсека. Тебя он ни на какие размышления не наводит?

Аргедас озадаченно посмотрел на светящийся прямоугольник экрана и неуверенно предположил:

– Может, помехи?

– Ага, как же, – зло отозвался Фарелл. – Сам знаешь, как точно работает эта техника. – Он постучал по корпусу компьютера. – Ну, какие будут предложения?

Аргедас уселся в кресло, откинулся на спинку, зажег сигарету и только после этого ответил:

– Для начала стоит объявить по челноку, чтобы никто не выходил из своих помещений. Во-вторых… Помнишь, в отчете Компании было сказано, будто эти твари боятся огня?

– И что с того?

– Возьмем парочку огнеметов и попробуем выгнать зверюгу в грузовой отсек. Думаю, он увидит дыры в корпусе и сам додумается, как выбраться из челнока наружу.

– Чудесная мысль,– язвительно сказал Фарелл.– Я всегда знал, что ты у нас гений. Только объясни мне, благородный дон, как ты собираешься орудовать огнеметом в реакторном зале, где даже дышать рекомендуется с опаской? Да, и еще: представь, мы открываем дверь в грузовой отсек, а там нас с нетерпением ожидают десяток-другой гостей, готовых прийти на помощь сородичу, обижаемому какими-то мелкими двуногими?

– Но ведь сейчас, если верить твоему всезнайке-компьютеру, внизу никого нет, – парировал Аргедас. – Или ты можешь предложить что-нибудь получше?

– К сожалению, ничего другого в голову не приходит, – вздохнул Фарелл и нажал кнопку селекторной связи.

– Внимание всем, это Николас Фарелл. Хочу сообщить, что у нас на борту прячется Чужой. Запритесь в своих отсеках и никуда не выходите. Мы попытаемся выгнать его наружу.

Сказав это, он с неохотой встал и направился к шкафчику с оружием, толкнув по дороге Лео:

– Чего расселся, пошли на охоту.

Аргедас без особого энтузиазма поднялся с кресла, закинул за спину звякнувшие баллоны огнемета и нацепил на запястье индикатор движения. Они вышли из кабины и двинулись к кормовому грузовому отсеку.

Проходя по коридору мимо окон медицинского отсека, они увидели, что там потушены все имеющиеся огни, кроме красных аварийных. Врачей нигде не было видно.

– Что за чертовщина? – проворчал Фарелл и, подойдя к коммуникатору, нажал кнопку вызова. Никакой реакции не последовало, и только после повторного нажатия из-за гибернационной капсулы появилась голова Логинова. Увидев пилотов, он выбрался наружу и подошел к двери, сжимая в руке пистолет.

– Вы там что, с ума посходили? – прорычал в микрофон Фарелл. – Немедленно включите свет! Уж к вам-то Чужой точно пролезть не сможет, даже если очень захочет,– Он постучал по толстому стеклу,– Сидите спокойно и не волнуйтесь. Мы с ним справимся.

– Хорошо, – коротко отозвался Логинов. – Вам помощь не нужна? – Однако в его голосе совершенно не чувствовалось искренности.

– Нет. – Фарелл отключил коммуникатор и добавил, обращаясь к испанцу: – Пусть лучше сидят здесь, чем болтаются под ногами. Все равно пользы от них никакой.

У двери грузового отсека Ник на секунду задержался, разблокировал ее, и теперь оставалось только нажать на кнопку, чтобы открыть створки. До места, где находился зарегистрированный приборами таинственный десятый живой объект, оставалось около двадцати метров и две аварийные переборки, предусмотрительно закрытые Фареллом, чтобы ограничить передвижения Чужого и оградить себя от внезапного нападения. Подойдя к первой из них, пилоты остановились, и Фарелл посмотрел на индикатор. Сигналов не было.

– Во всяком случае, сейчас он не двигается, – прошептал он. – Открывай!

Аргедас, перебросив ствол огнемета в левую руку, дотянулся до кнопки на стене, и стальной щит с легким шипением уплыл вверх. К реакторному отделению вел узкий коридор с расположенными на стенах панелями приборов и датчиков. Лео критически осмотрел проход и указал на стены:

– Ник, если мы хоть что-нибудь повредим, то устранить последствия будет почти невозможно. И учти, у нас нет запасных блоков для перераспределителей, зато появляется прекрасная возможность обесточить весь челнок.

– Мы не собираемся ничего крушить, постарайся это запомнить. Пользуемся огнеметом только в случае крайней необходимости. Ну почему эта скотина выбрала именно реакторный зал? – в сердцах отозвался Фарелл.

Они осторожно приблизились к переборке между коридором и небольшим по размерам реакторным залом, и Ник бросил взгляд на индикатор. Тот по-прежнему молчал. Решившись, они подняли переборку и ворвались внутрь.

Немыслимое переплетение труб и кабелей освещалось тускло-красным светом, в глубине возвышался корпус компьютера, руководившего двигательными установками модуля и ядерным реактором, подававшим энергию ко всем приборам корабля. Пилоты осторожно двинулись вперед. Ни единого движения, никаких признаков Чужого. Оглядев помещение, Аргедас опустил огнемет и вопросил:

– Ну и где он?

– Не представляю, – озираясь, растерянно ответил Фарелл. – Наверное, спрятался. – Он подошел к компьютеру и включил изображение на мониторе. – Я сейчас подсоединюсь к центральному мозгу модуля, – проговорил он, быстро стуча по клавишам. – А ну-ка взглянем, что у нас творится.,. Бред какой-то! – неожиданно воскликнул он.

Аргедас подошел и через его плечо посмотрел на зеленоватый экран, где светился подробный план челнока. Там, где располагался реакторный зал, светились три зеленые точки.

– Значит, он все еще здесь, – подвел неутешительный итог Фарелл. Одновременно дико заверещал индикатор, укрепленный у него на рукаве. Люди резко обернулись, вскидывая стволы огнеметов. Из-за толстой трубы охлаждения реактора, проходившей сразу над входом в зал, быстро, но не делая резких движений, выбиралась черная переливающаяся масса. Оттолкнувшись парой гибких задних щупалец, Чужой мягко приземлился на пол и, вытянув шею, с явным любопытством уставился на людей. Пилоты отскочили за терминал и присели.

– Не стреляй, может, он сам уберется отсюда,– шепнул Фарелл.

– Идиот! – прошипел в ответ Лео.– Вернее, мы оба идиоты! Мы же не закрыли переборки центрального коридора модуля! Как ты выгонишь его из пилотской кабины, если он туда заберется?

А Чужой стоял в дверях, опершись на все четыре лапы и покачивая головой вверх-вниз, точно принюхивался. Потом он выпрямился и сделал пару осторожных шагов в глубь зала. Палец Фарелла напрягся на спусковом крючке огнемета, но монстр остановился метрах в трех от тумбы терминала. Из полуоткрытой пасти донеслось тихое попискивание, точно животное обращалось к людям. Тут нервы Фарелла не выдержали, и он, высунувшись наружу, проорал:

– Вали отсюда, скотина! Пилат!

Второй пилот не сразу понял, при чем здесь скандально знаменитый прокуратор Иудеи. Потом догадался. Мистер Фарелл успел пообщаться с русскими "волкодавами", что значительно расширило его понятия о восточноевропейских ругательствах. Только британский акцент все портил…

Писк мгновенно прекратился, Чужой попятился, нагнул голову и, резво повернувшись, выскочил из реакторного зала в коридор.

– Надо же, послушался,– хмыкнул Фарелл.

– А теперь посмотри, куда он направился, – предложил Аргедас. – По-моему, проще посмотреть не на этих дурацких индикаторах, а на экране.

– Вот он. – Фарелл ткнул пальцем в движущуюся точку на мониторе. Все боковые отсеки челнока были изолированы, и коридор упирался в место, куда Чужой не должен был попасть ни при каких обстоятельствах, – в кабину пилотов.

Не сговариваясь, Ник и Лео кинулись в погоню за удравшим зверем. Вылетев из реакторного зала, они пробежали мимо кают-компании и понеслись по центральному коридору. В конце светился вытянутый овал открытой двери и там же отчетливо виднелся темный движущийся силуэт причудливого существа, заинтересованно разглядывающего яркие световые индикаторы на панелях приборов.

– Ну и как нам его оттуда выгнать? – удрученно спросил Фарелл.

Чужой услышал раздавшийся неподалеку человеческий голос и замер. Пару секунд он стоял неподвижно, а затем развернулся и наполовину высунулся из кабины. Ник и Лео попятились.

Фареллу спасло жизнь только то обстоятельство, что он стоял позади Аргедаса. Чудовище сорвалось с места настолько стремительно, что пилоты не успели отреагировать и открыть огонь. Огромная тяжелая туша с легкостью подмяла под себя Лео, а Фарелл от внезапного толчка упал и покатился по полу. Истекающие слизью челюсти сомкнулись на голове пилота, и фонтан ярко-красной крови залил стекло медицинского отсека.

Отшвырнув безжизненное тело, монстр кинулся к Фареллу, и тому ничего не оставалось, как нажать на спуск огнемета. Прямо в морду Чужого ударила тугая струя пламени, отшвырнувшая существо обратно к двери пилотской кабины. Облитый горючей смесью Чужой влетел в кабину, точно огромный живой факел, и, заметавшись в узком пространстве, сокрушил центральный пульт управления. Фарелл, поняв, что терять уже нечего, выхватил пистолет и двумя выстрелами в упор добил агонизирующего монстра, схватил баллон огнетушителя и начал борьбу с огнем в кабине. В суматохе он не обратил внимания, что к нему присоединился еще один человек: Андрей Ильин, несмотря на предупреждение, выбрался из медицинского отсека.

Два человека с огнетушителями сумели сбить пламя, но ничего не могли поделать с начавшей растекаться по кабине кислотой, хлещущей из ран Чужого. Она быстро разрушила пластиковое покрытие пола и добралась до проложенных под ним кабелей и проводов. Белая бесшумная вспышка осветила помещение кабины, внизу раздался оглушительный треск, засверкали голубые искры, и в ту же секунду все помещения челнока погрузились во тьму. К счастью, такое положение продлилось недолго – вспыхнуло тусклое аварийное освещение.

В кабине царил полный разгром. То, что не успел уничтожить бесновавшийся от боли монстр, было погублено огнем. Центральный пульт управления был разбит вдребезги, панели приборов дымились, практически вместо всех экранов мониторов красовались дыры с острыми краями, не горел ни один из индикаторов, и в довершение оба штурвала оказались вырваны с корнем. Создавалось впечатление, что существо, чувствуя свой близкий конец, уничтожило все, до чего сумело дотянуться. Сквозь проеденные кислотой в полу дыры виднелись разрушенные толстые кабели, идущие от центрального компьютера к жизненно важным центрам корабля. Разрушения были необратимы, и теперь челнок стал мертвой грудой металла. Запасных источников энергии хватило бы всего на несколько часов.

– Ну и что теперь делать? – задал вполне резонный вопрос Ильин.

– Паниковать… – помотал головой совершенно выбитый из колеи Фарелл. – Взлететь мы уже не сумеем. Полная катастрофа…

– Вы можете связаться с "Патной"? – с надеждой спросил подошедший к разоренной кабине пилотов Логинов. Белизна его медицинского комбинезона резко контрастировала с обгоревшей и закопченной одеждой Фарелла и Ильина.

– Не знаю, – отсутствующим голосом отозвался пилот и злобно пнул тушу Чужого, распластанную на полу. – Скотина!

– Успокойся,– положил ему руку на плечо Ильин. – Успокойся и подумай, что мы можем сделать.

– Что?! – взорвался Фарелл. Его благородная английская речь была изрядно уснащена старыми добрыми славянскими идиомами. – Ждать, пока нас всех не сожрут чертовы твари! Пилат! Все уничтожено, все! – Он ткнул в дымящиеся остатки пульта экстренной связи, выглядевшего так, будто по нему ударили кувалдой, да не один раз.

– Но ведь реактор челнока не поврежден. Энергия должна быть,– напомнил кто-то из сбежавшихся на шум и выстрелы биологов.

– Какой нам от него прок? Центральный компьютер уничтожен, и реактор автоматически отключился – это заложено в программу управления ядерным синтезом. В нашем распоряжении остались только несколько аккумуляторов!

– Подождите-ка! – Логинов на секунду задумался. – Еще не все потеряно. Если перераспределить оставшуюся энергию на передатчик медицинского блока, связанный напрямую с оперативным отсеком "Патны", то мы сможем послать им короткое сообщение. Тогда нам вышлют на помощь еще один челнок. Фарелл недоверчиво посмотрел на врача.

– Это возможно? – спросил он.

– Да. У нас есть свой автономный передатчик. И еще есть источники энергии, питающие гибернационные капсулы. Там очень мощные батареи. Надо только суметь приспособить их к передающему устройству и выдвинуть телескопическую антенну. – Логинов сделал паузу. – Но для этого кому-то придется выбраться наружу.

– Забавно, – пробормотал Фарелл и добавил уже погромче: – Вот будет здорово, если кто-то из местных жителей будет проходить мимо, когда я начну возиться с антенной…

– Почему ты? – вмешался Ильин. – Я, между прочим, разбираюсь в электронике не хуже тебя.

– Потому что каждый должен заниматься своим делом, – резко ответил Фарелл. – Пойду я. У нас еще есть оружие, и мне понадобится еще один человек, который будет меня прикрывать… в случае чего.

– Я пойду с вами, сержант,– подал голос стоявший рядом и внимательно слушавший биолог из Чехии. – Только как мы выберемся наружу?

– Через верхний стыковочный шлюз, – ответил Фарелл. – А сейчас мне нужна пара аккумуляторов, достаточно мощных, чтобы открыть этот самый шлюз. И кстати…– Он повернулся туда, где в луже начавшей подсыхать крови лежало тело Аргедаса. – Его надо убрать отсюда. Жаль, хороший был парень… Хоть и идальго. Ну, за работу!

Биотехники отправились к себе за автономными энергетическими установками, а Логинов нагнулся над телом второго пилота. Прочный шлем был смят как яичная скорлупа, бронежилет из прочнейшего материала разодран в нескольких местах мощными когтями. Повреждения, нанесенные человеку, были безусловно смертельны.

– Ну и ну, – покачал головой Логинов. – Вот это силища… – И, обратившись к стоящему рядом биотехнику, попросил: – Принеси пластиковый мешок, отнесем его к нам…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Здесь все было по-другому. Казакову и его подчиненным довелось побывать на многих планетах за пределами Солнечной системы, но в большинстве своем эти миры уже были обжиты людьми и приспособлены к существованию человека. Многие из них даже походили на Землю по ландшафту и растительности. Но здесь…

Ни один человек еще никогда не встречался с творением чужого разума. Никто и никогда не сталкивался с сооружениями подобного типа, человек ни разу за всю, уже достаточно протяженную во времени, космическую эру не обнаружил никаких признаков других цивилизаций. И вот впервые люди лицом к лицу встретились с тем, что создали не они, а кто-то другой. Чужой разум, чужой интеллект, чужая мощь.

Практически все, кто работал в Глубоком Космосе, были чужды примитивной боязни неисчислимых тайн дальних миров, но то место, где оказалась группа военных и исследователей, навевало страх перед невероятным, непонятным и непостижимым для человеческого разума грандиозным созданием.

Открыть стенную панель в первом зале оказалось до смешного просто – как кажутся простыми любые загадки, когда найден ответ. Казаков инстинктивно взялся за загнутый вниз участок трубы, опоясывающей зал, и потянул его вверх. Абсолютно бесшумно участок стены отъехал вбок, и изумленным взглядам людей предстал плавно уходящий вверх длинный коридор с ровным полом и, что самое странное, слабо освещенный призрачным голубым светом, исходившим, казалось, от округлого потолка. Вдоль стен тянулись те же стальные трубы, что и в зале. Открывшийся проход можно было назвать скорее тоннелем, нежели коридором. Высоченные стены плавно смыкались на высоте где-то пяти-шести ярдов, а ширина была такова, что сюда свободно въехал бы оставшийся внизу вездеход.

Казаков оглянулся на группу биологов, столпившихся возле уводящего в недра корабля отверстия в полу, и сообщил по коммуникатору уже находившемуся внизу Корпачеву, что отправляется исследовать звездолет. Потом подозвал к себе капрала Ланского:

– Твой взвод остается охранять бригаду биологов, а мы попробуем посмотреть, что там внутри. – Он кивком указал на открытый проход. – Постарайтесь постоянно быть с нами на связи. Если получится, – после некоторой паузы добавил он и, повернувшись к своим, скомандовал: – Ну, вперед. У нас и так немного времени.

Девять человек во главе с лейтенантом Казаковым осторожно двинулись по тоннелю. Голубоватое свечение стен и потолка давало достаточно света, чтобы можно было обойтись без фонарей. На глаза не попадалось никаких приборов или технических приспособлений – только гладкие ровные стены, уходящие высоко вверх.

Приблизительно через полсотни метров от двери первого зала подъем закончился, и "волкодавы" уперлись в некое подобие четырехлепесткового шлюза. Лопасти странного серебристого металла, сходившиеся вместе, перегораживали проход.

– Вот и конец нашего путешествия, – вздохнул рядовой Баулин, постоянно находившийся рядом с Казаковым, и стукнул кулаком по перегородке.

Казаков подозвал компьютерного техника, чеченца Аслана Мурадиева, задумчиво созерцавшего закрытый проход:

– Аслан, что скажешь?

– Не представляю, как это можно открыть. Хотя… – Он подошел к темневшей рядом со шлюзом квадратной пластине из неизвестного металла. Все столпились рядом с ним. – Эта штука наверняка имеет отношение к двери, – предположил Мурадиев и вжал пластину в стену. Она не поддалась, и стальные створки не сдвинулись с места. Аслан поднял переносной сканер и провел им по поверхности пластины. – За ней пустота, – констатировал он, смотря на экран прибора.– Видимо, это нечто вроде дверцы, за которой спрятан замок, открывающий шлюз. Вопрос только в том, как нам ее открыть.

– Можно попробовать срезать лазерным резаком, – неуверенно предложил кто-то из солдат.

– Нет, – твердо ответил Казаков. – Подумай еще, – обратился он к Мурадиеву.

Техник принялся ощупывать темный поблескивающий квадрат. Справа на нем был едва заметный выступ, на который никто сперва не обратил внимания. Аслан вжал его в глубь выступающей над стеной пластины, и в тот же миг она посветлела, став почти прозрачной. Отряд удивленно переглянулся.

– Ну, знаете…– покачал головой Казаков,– А дальше что?

За ставшей прозрачной панелью виднелись непонятные знаки разных цветов. Мурадиев осторожно притронулся к поверхности над одним из них. Раздалось отдаленное шипение, и четыре створки шлюза начали медленно втягиваться в стены.

– Хм, это оказалось проще, чем я думал, – разочарованно протянул Аслан.

– Зато мы теперь знаем, как открывать подобные шлюзы, – подвел итог Баулин. – Ну что, пойдем взглянем, что еще найдется интересного внутри?

Казаков первым заглянул в помещение за открывшимися створками и зашел туда. Его глазам предстал довольно большой зал, освещенный ярче, нежели коридор, по которому они только что двигались. Округлая форма была типична для любого межпланетного корабля, куполообразный потолок светился рассеянным белым светом, исходящим из непонятного источника, но не это было главным. Вдоль всех стен зала громоздились приборы неизвестного назначения, и зал выглядел первым несомненно функциональным помещением, встретившимся на пути. На стенах располагались необычно вогнутые внутрь темные экраны, на неких подобиях пультов под ними виднелись приспособления, напоминающие обычную клавиатуру, а над экранами красовались те же знаки, что и на панели, открывающей шлюз. Еще один четырехлепестковый шлюз виднелся в конце зала.

Десантники разбрелись по помещению, разглядывая непонятную технику, которая, судя по большим размерам, была приспособлена для использования существами несколько крупнее и выше человека.

– Ничего не трогать! – предостерегающе крикнул Казаков. – А то еще взлетим на воздух, оттого что какому-то болвану пришло в голову ткнуть в кнопку!

– Здесь все мертво,– негромко сказал Мурадиев, внимательно оглядывая зал.– Но откуда тогда свет, вернее, откуда берется энергия? Может, их энергетические установки еще работают?

– Лейтенант, идите сюда! – Несколько солдат стояли у закрытого шлюза, окружив какую-то темную массу, валявшуюся на полу.

Это оказались останки Чужого. Не оставалось никакого сомнения в том, что он мертв: в панцирных щитках на груди зияла огромная дыра, а на покрытии пола чернели оплавленные следы вытекшей когда-то кислоты.

– Интересно, из какого оружия в него стреляли? – пробормотал Казаков, наклонившись поближе к рваной дыре в грудной части существа, и тут же подумал о том, кто могли быть эти загадочные "они". – И сколько он тут пролежал?

– Впервые корабль обнаружили почти шестьдесят лет назад, – напомнил Мурадиев. – Но неизвестно, когда он приземлился на LV-426. – Аслан по привычке хотел почесать в затылке, но наткнулся на край каски.– Кстати, обратите внимание – нигде в этом зале нет ни пылинки. Абсолютная стерильность.

Казаков пропустил его слова мимо ушей, продолжая осматривать труп существа. Несмотря на прошедшие годы, он прекрасно сохранился и даже сейчас выглядел очень грозно. Чужой практически ничем не отличался от существ, виденных Казаковым в видеозаписях предыдущей экспедиции на Ахеронт, однако был несколько покрупнее.

– Ладно, пойдем. – Он выпрямился и направился к шлюзу, ведущему из зала. Открыть его не составило никаких проблем, черная пластина, закрепленная на стене, сработала, как и в предыдущий раз. Открывшаяся за створками картина поразила всех так, что какое-то время десантники неподвижно стояли на пороге, не решаясь перешагнуть. Галерея, ведущая дальше, так разительно отличалась от стерильной чистоты зала, что казалась совершенно другим миром. Свет, исходящий от стен корабля, был настолько слабым, что пришлось зажечь фонари, мечущиеся лучи выхватывали из темноты свешивающиеся со стен и потолка образования серо-зеленоватого цвета, имевшие несомненно органическое происхождение. Пол прохода усеивали непонятные бесформенные сгустки, походившие на застывший клей и отвратительно чавкающие под ногами. Неровные, бугристые образования покрывали стены и потолок уходившего в темноту коридора, но что самое неприятное – вдоль стен громоздились туши мертвых монстров, один к одному походивших на того, что остался лежать в зале с приборами. Кое-где можно было разглядеть полностью разрушенные неведомым оружием тела, отдельные щупальца, части нагрудных щитков, клыкастые черепа. На поверхности стен и пола виднелись черные отметины, не оставлявшие никакого сомнения в их происхождении, – отметины некогда звучавших здесь выстрелов. Когда-то здесь шел тяжкий бой между обитателями корабля и ордой отвратительных монстров, однако трупов каких-либо существ, кроме Чужих, на глаза пока не попадалось. Из прохода тянуло тяжелым, застоявшимся запахом разложения, не сравнимым ни с каким известным человеку.

Осторожно обходя трупы чудовищ, отряд двинулся по проходу, живо напомнившему Казакову видеозаписи и рассказы инструкторов "Уэйленд-Ютани" об обиталищах Чужих внутри процессорной станции в колонии Хадли. Помещение казалось огромной кишкой какого-то невероятно крупного издохшего животного из-за рубчатых выступов серой массы, сплошь покрывавшей стены.

– Следите за индикаторами движения, – прохрипел Казаков, нервно оглядывая жуткое кладбище.– Вроде они все мертвы, но вдруг…

Остальным тоже не хотелось повстречаться с живыми существами. От этого места веяло чем-то неведомым и очень опасным. Пусть прошли долгие годы с тех пор, как все эти монстры были живы и выполняли две свои единственные функции – убивать и размножаться, но у каждого десантника замирало сердце, пока отряд пробирался через мрачный коридор.

Проход по-прежнему продолжал подниматься вверх. Ощущалось легкое движение воздуха, а Баулин заметил несколько ответвлений от главного тоннеля, наполовину скрытых все той же причудливо застывшей массой. Ток воздуха шел из левого прохода, резко уходящего вниз. Казаков, подойдя к дыре, с большим трудом сдернул свисающие лохмотья непонятного вещества и осторожно посветил фонарем вовнутрь.

– Похоже на вентиляционную шахту,– предположил подошедший поближе Мурадиев. – Тебе не кажется?

– Не знаю, – ответил Казаков, освещая стены прохода. – Попробуем спуститься и посмотреть. Отделение капрала Смирнова остается здесь, остальные за мной! – И он ступил на спускающуюся по уклон ровную поверхность. Пятеро солдат последовали за ним. Спуск продолжался недолго, через пару минут они вышли в небольшой зал, в дальнем конце которого обнаружили источник слабого ветерка, пролетавшего по коридорам, – три овальных отверстия, таких же как в самом первом отсеке корабля. Сквозь них просачивался тусклый желто-оранжевый свет уходящего дня. Казаков выглянул наружу и даже разглядел в наступающих сумерках стоящий под скалой транспортер. Вход, через который исследователи попали в звездолет, и обнаруженный шлюз находились примерно в двухстах метрах друг от друга.

– Ясно. Пошли обратно,– скомандовал лейтенант. – Этот выход используем в случае чрезвычайнойситуации как запасной.

"Не дай Бог, чтобы она возникла",– добавил он про себя.

В тяжелом снаряжении было довольно трудно забираться обратно по крутому и необычно узкому для масштабов корабля коридору. Капрал Смирнов обеспо-коенно посмотрел на лейтенанта, когда тот выбрался в центральный проход, залитый клейкой массой.

– Командир, индикаторы движений засекли сигналы из правого коридора, – доложил он. – Правда, очень нечеткие и длившиеся всего тридцать секунд.

– Этого еще недоставало, – встревожился Сергей. – Может, что-то не в порядке с прибором?

– Нет, эти машинки исключительно точны и защищены от подачи неверной информации, – возразил Смирнов. – Несомненно, движение было.

– В любом случае мы пойдем дальше,– решил Казаков и объявил, обращаясь к стоявшему вокруг отряду: – Всем удвоить внимание! Замечено дви…

Он не договорил – по всему кораблю пронесся отдаленный грохот. Пол ощутимо содрогнулся, некоторые трупы Чужих, точно оживая, изменили положение. Люди схватились за оружие, лучи фонарей заметались по стенам и потолку.

– Что за чертовщина! – с досадой воскликнул Казаков и взглянул на свой индикатор, но там ничего не появилось, зато в наушниках шлема пронзительно запищал сигнал вызова. После короткого разговора с капралом Ланским, оставшимся охранять группу биологов, Казаков обвел взглядом своих солдат: – У исследователей неприятности. Есть жертвы. Там полно личинок этих проклятых тварей. Транспортер будет ждать нас у этого входа… – Его слова заглушил раздавшийся в стороне первого зала вой смарта. Там явно начался нешуточный бой. Казаков уже собрался было вернуться на подмогу отделению капрала Ланского, но тот вновь выщел на связь. Слушая его новое сообщение, Казаков все больше и больше мрачнел. Все солдаты напряженно уставились на него, ожидая известий. Вдали вновь взревел смарт и приглушенно захлопали одиночные выстрелы. Казаков закончил разговор и выключил рацию.

– Они эвакуируются. Проход в наш коридор они заблокируют, – сообщил он. – Будем надеяться, что личинки не доберутся до нас. Всем соблюдать предельную осторожность!

От этих слов у многих по телу побежали мурашки. Теперь они, одиннадцать человек, остались одни в огромном чужом сооружении, наполненном безусловно враждебными тварями. В абсолютной тишине, нарушаемой лишь хрустом сухих останков Чужих и хлюпаньем густой массы под тяжелыми ботинками, маленький отряд двинулся вперед. И без того мрачное настроение десантников усугублялось сознанием того, что сзади их поджидают сотни маленьких, смертельно опасных чудовищ. Добавлял осложнений недавний кратковременный, зато четкий сигнал детектора движений. Тоннель, усеянный мертвыми чудовищами, казался бесконечным.

– Стойте! – неожиданно истошно закричал Мурадиев..– Ни шагу дальше! Всем стоять! – Он вглядывался в экран прибора, улавливающего энергетические лучи, закрепленного на правом предплечье.

– Что? – Казаков инстинктивно отступил назад.

– Лейтенант, дальнейшее пространство облучается рассеянным лазером. Взгляните сами. – Аслан ткнул пальцем в слабо светящийся экран. – Источники излучения находятся наверху на стене, метрах в шести от нас.

– Ну и что? – вмешался Баулин. – Насколько я понимаю, рассеянный лазер – это не смертельно. Проскочим.

Аслан, не отвечая, поднял с пола кусок застывшей слизи и, размахнувшись, швырнул вперед. Откуда-то сверху сверкнули два розовых разряда, и сухой комок разлетелся на мелкие кусочки, не успев упасть на пол.

– Теперь ясно? – осведомился Мурадиев у притихшего рядового. – Наше счастье, что мы успели заметить это излучение. Еще несколько шагов – и с нами случилось бы то же самое, что и с ними. – Он указал на валявшиеся рядом разорванные в клочья туши Чужих. – Похоже, экипаж корабля установил защиту от этих тварей – вроде наших автоматических самонаводящихся пулеметов. Рассеянный лазерный луч улавливает движение, и немедленно открывается стрельба по любому движущемуся объекту.

– Ну и как мы пойдем дальше? – поинтересовался Смирнов,– Или вернемся к шлюзам?

Все с надеждой посмотрели на Казакова, в душе поддерживая предложение капрала. Лейтенант на секунду задумался.

– Возвращаться не будем,– наконец решительно сказал он.– Где источники излучения?

Мурадиев внимательно изучил показания прибора, высветившего на экране две желтые точки. Счетчик показал расстояние.

– Где-то там, – он указал на потолок. – Если удастся уничтожить лазеры, то система прицела наверняка перестанет действовать.

Казаков снял винтовку с предохранителя и, сверившись еще раз с указаниями прибора, наугад дал очередь в потолок. Одна точка на экране Мурадиева замигала и погасла.

– Один готов, – кивнул Аслан, не отрывая взгляд от экрана.– Второй справа и чуть ниже.

Винтовка прогрохотала еще несколько раз, и экран уловителя излучений погас. Чтобы удостовериться в безопасности дальнейшего пути, Казаков швырнул в темноту пару кусков застывшей слизи. Оба благополучно пролетели через коридор, не вызвав новых выстрелов. Путь был свободен.

С тяжестью на сердце Казаков повел свой отряд дальше. Пусть его профессия всегда была связана с риском для жизни, пускай его люди знали, что в любой момент на них может наброситься самое опасное животное из известных земной науке, но все же груз ответственности за их жизни тяготил лейтенанта Сергея Казакова. Формально ответственным за операцию был полковник Ретт Гор, но он далеко, в безопасности на борту "Патны", связи с ним нет, и, соответственно, все заботы ложатся на плечи Казакова, как командира группы. Сообщения о полной неудаче биологов и отдаленный грохот выстрелов тоже не добавляли хорошего настроения, а тут еще и непонятный сигнал индикатора движений…

Боковой коридор, из которого пришел сигнал, остался далеко позади, и Казаков мрачно подумал о возможности того, что в тылу остался опаснейший враг.

"Хотя, с другой стороны, откуда ему взяться, – попытался он убедить сам себя. – Все Чужие, которых мы видели, мертвы, дверь из первого зала, по словам Ланского, намертво заблокирована, так что личинки вряд ли до нас доберутся. Если только не найдут какой-нибудь другой проход…"

Особенно лейтенанта беспокоило известие о живом взрослом существе, находящемся в нижнем помещении корабля. Казакова, как и всех десантников, проинструктировали о возможностях Чужих, и в частности о способности погружаться в некое подобие анабиоза. О том, что в недрах звездолета может спать не один десяток подобных зверюг, даже думать не хотелось. Однако учитывать эту потенциальную возможность было необходимо.

По расчетам выходило, что отряд уже должен приблизиться к изгибу "подковы", где предположительно располагался центр управления звездолетом. Казаков и Мурадиев заметили, что после заградительного барьера рассеянных лазеров слизистые образования на стенах и потолке стали уменьшаться, да и трупы мертвых монстров попадались все реже. Однако дыры, проеденные кислотой, встречались по-прежнему, и Казаков посветил в одну из них фонарем. Тонкий яркий луч не высветил ничего; видимо, дно помещения, располагавшегося под коридором, находилось очень глубоко.

Баудин, обогнавший остальных, остановился у запертого шлюза необычного вида, похожего на диафрагму старинного фотоаппарата. Судя по тому, что створки были вделаны в пол, за ними скрывалась шахта, ведущая вниз. Здесь, как и прежде, на стене помещалась уже привычная темная панель. Когда все собрались у закрытого прохода, Мурадиев, поколебавшись, вжал в пластину крохотный выступ, торчавший справа. Отряд зачарованно наблюдал, как темный щиток меняет цвет с черного на серый, а затем становится прозрачным. За ним открылись все те же три разноцветных знака, отдаленно похожих на иероглифы.

–– Каким мы открывали предыдущие двери? – спросил лейтенант у Мурадиева, разглядывающего яркие изображения за прозрачной стенкой.

– Я наугад ткнул в левый, – пожал плечами компьютерный техник. – Первая дверь открылась сразу, а дальше я просто следовал этолгу примеру. Но эта шахта ведет вниз, и тут может оказаться другой код.

Казаков не раздумывая прикоснулся к прозрачному щитку над левым знаком. Створки начали медленно раздвигаться, и вскоре открылась широкая шахта, ведущая вниз. Баулин, как самый любопытный, немедленно заглянул в отверстие и изумленно присвистнул:

– Ого! Ну и глубина!

Провал и в самом деле уводил вниз на много десятков ярдов. В свете нескольких направленных внутрь фонарей можно было смутно разглядеть дно. В самой шахте курился легкий дымок, а снизу ощутимо тянуло теплым застоявшимся воздухом.

– Похоже на спуск в нижние отсеки,– с видом знатока инопланетной техники сообщил Баулин.

– А если попробовать какой-нибудь другой знак, интересно, что произойдет? – задумчиво произнес Му-радиев и коснулся пластины над средним из странных иероглифов.

Откуда-то снизу донеслось отдаленное гудение, затем треск и приближающийся шорох. С интересом заглядывавшие в шахту десантники увидели, что из стены выдвинулась круглая платформа и плавно пошла вверх. Не дойдя до пола фута три или четыре, она остановилась, почти закрыв собой шахту.

– А вот и лифт, – прокомментировал неугомонный Баулин.

– Похоже, – согласился Казаков. – Только как на нем спускаться? На наших лифтах по крайней мере есть кнопки этажей, а здесь?

Баулин недолго думая спрыгнул на платформу и только спустя несколько мгновений понял всю необдуманность этого шага. Диск мягко спружинил под его весом и начал медленно опускаться вниз.

– Саша, назад! – закричал Казаков, но тому было уже не дотянуться до краев шахты. Кто-то из солдат бросился на живот и протянул Баулину руку, но смог коснуться только кончиков его пальцев. Платформа, тихо жужжа, неумолимо опускалась вниз.

– Трос, быстро! – скомандовал Казаков и, нагнувшись над отверстием, прокричал удаляющемуся Баулину: – Сейчас опустим трос, лови! – и вполголоса добавил: – Когда поднимется, убью!

Платформа опускалась вниз, постепенно увеличивая быстроту движения до темпа современного скоростного лифта. Баулину оставалось только неподвижно стоять на гладкой поверхности и ждать, что будет дальше. Голубоватый круг отверстия шахты становился все меньше и меньше, жара нарастала с каждой прошедшей секундои, дышать становилось все труднее. Внезапно стены шахты расступились и открылся огромный зал, уходивший в глубь корабля. Подъемник прошел еще несколько ярдов и замер на высоте ярда от пола. Баулин, не слезая с платформы, включил фонарь и обвел лучом близлежащие стены зала. Точно такие же, напоминающие расплавленный и застывший пластик, образования занимали все видимое пространство. Не успев как следует оглядеться, рядовой услышал в наушниках тонкий писк вызова.

– Ты… – Казаков с трудом сдержался, чтобы не выругать чрезмерно любознательного подчиненного. – С тобой там все в порядке?

– Да, лейтенант,– отозвался Баулин.– Тут большой зал. Разрешите осмотреться?

– Ладно, только опять не свались куда-нибудь и не вздумай отходить далеко от подъемника. Мы сейчас спустим трос и вытащим тебя.

Баулин поднял голову – далеко наверху светилось крохотное отверстие устья шахты, и вскоре оттуда выскользнул моток стального троса с карабином на конце. Укрепив его на поясе, техник спрыгнул с платформы и осторожно подошел к стене, внимательно осматриваясь по сторонам.

Поднеся фонарь поближе к непонятному крупному образованию, Баулин различил внутри полупрозрачной массы чей-то скелет. Оторвав несколько на удивление легко поддавшихся лохмотьев застывшей слизи, он смог рассмотреть останки получше. Неизвестное существо было раза в полтора крупнее и выше человека, также имело четыре пятипалые конечности, однако руки казались длиннее, чем человеческие. Таз, позвоночник и грудная клетка не отличались ничем необычным, кроме размеров. Спереди ребра были разорваны могучей силой появившегося изнутри Чужого. Подняв фонарь повыше, Баулин увидел, что череп существа до удивления походил на человеческий. Разве что нижняя челюсть несообразно крупная и выдается вперед.

– Ну ничего себе…– пробормотал он, оглядывая открывшуюся картину и напрочь позабыв о включенном передатчике и том, что все его слова слышны наверху.

– Что ты там нашел? – Голос Казакова прогремел в наушниках так неожиданно, что Баулин вздрогнул.

– Лейтенант, здесь полно такой же липкой гадости, что и в коридорах. А еще я нашел скелет, смахивающий на человеческий, но гораздо больше. – Он повел лучом фонаря дальше по стенам и замер.– О, бля…– От изумления Баулин на время потерял дар речи, не отзываясь на настойчивые требования Казакова немедленно доложить, что он там еще откопал.

Почти на всем видимом ему протяжении стены в полупрозрачной застывшей массе находились остовы бывших хозяев корабля. Впаянные в слизистые образования скопления полуистлевших скелетов, находившихся в самых разнообразных позах, некоторые с остатками плоти и клочками того, что могло быть одеждой, с одинаково разорванными грудными клетками, выглядели ужасающе.

– Их тут не один десяток, – наконец сумел проговорить в микрофон Баулин.– Они все мертвы… И мертвы очень давно. Практически полностью разложились. Без сомнения, здесь поработали наши общие знакомые. Все почти так же, как было в колонии Хадли…

– Александр, включи камеру и поставь ее на запись, – перебил Казаков.-– Это наверняка будет интересно для ксенологов.

Маленькая видеокамера крепилась к каске справа и в данный момент не работала. При ее включении изображение автоматически фиксировалось записывающим устройством, вмонтированным в шлем, и заносилось в подобие "черного ящика", собиравшего всю информацию, добытую отрядом. При необходимости Казаков мог вывести картинку, поступавшую с камеры его подчиненного, на маленький экран приемного устройства. Что он и сделал, когда Баулин включил камеру и дал панораму стены.

– Вижу… Баулин, возвращайся. У нас осталось мало времени,– скомандовал лейтенант.

Техник вернулся к платформе и собирался уже дать знак, чтобы его поднимали, но на прощание в последний раз обвел лучом громадное помещение. Из чистого любопытства он посветил на потолок.

Все увиденное раньше не шло ни в какое сравнение с открывшимся зрелищем. Ладони немедленно покрылись липким холодным потом, сердце выпрыгивало из груди, Баулин, сам того не замечая, снял автомат с предохранителя и попятился назад, к шахте.

В самом деле, было чего испугаться. На неровном покрове потолка, в углах у стен, в углублениях причудливо застывшей слизи прятались десятки Чужих. Свернувшиеся в клубки или зацепившиеся лапами и щупальцами за выступы потолка и верхней части стен блестящие в свете фонаря тела не шевелились. Баулин судорожно взглянул на экран индикатора движений – ни единого сигнала!

– Что там у тебя? – пробился в сознание нетерпеливый голос лейтенанта Казакова. – Ты готов? Можно поднимать?

– Командир, тут их гнездо, – еле слышным шепотом прохрипел в микрофон Баулин, совершенно позабыв, что мгновение назад говорил во весь голос.– Господи, их здесь сотни…– И он совершил второй необдуманный поступок. Нервы, и без того натянутые до предела, не выдержали, он вскинул автомат и открыл беспорядочный огонь по расположившимся на потолке и стенах тварям. Автоматическая винтовка оглушительно загрохотала, и смертельный ливень безгильзовых разрывных патронов ударил по уродливым телам. Брызнули струи кислоты, едкая жидкость разлеталась по залу, несколько капель попали на каску и бронежилет, не причинив вреда, с тяжким глухим грохотом рухнули на пол туши убитых Чужих, а Баулин, не помня сам себя, продолжал неистово стрелять. Счетчик боезарядов показал нули, и, торопливо поменяв магазин, он вновь нажал на спуск. Гремели разрывы, помещение наполнялось удушливым дымом, что-то кричал в наушниках Казаков, но Баулину было не остановиться. Трос, к которому он был пристегнут, натянулся, но техник этого не заметил. Заменив очередной опустевший магазин, он, стиснув зубы, стрелял, забыв обо всем на свете.

– Получайте, получайте,– рычал он, не замечая, что на экране индикатора появились синие точки и тихо запищал звуковой сигнал. Только увидев черную тень, метнувшуюся к нему, он понял: Чужие уже не спят. Выстрел отбросил чудовище назад, а разлетевшиеся осколки поразили еще пару очнувшихся существ.

– Поднимайте быстрее, быстрее! – заорал в микрофон начавший приходить в себя рядовой, уничтожая короткими очередями наседавших Чужих. Трос резко дернулся, человек оторвался от пола и, отталкиваясь ногами от стены, поплыл вверх. Когда он уже достиг шахты, снизу вслед за ним рванулась четырехпалая лапа и ухватила за голень. Удерживающийся на стене многочисленными щупальцами с присосками, громадный монстр не желал отпускать добычу и, подтянувшись, перехватил Баулина свободной лапой за пояс. Титановые щиты бронежилета протестующе завизжали под могучей хваткой, керамическое покрытие треснуло, и его осколки посыпались вниз, где шевелились новые поднимавшиеся в шахту чудовища. Вскинувшийся громадный ребристый череп оказался почти на уровне головы обезумевшего от страха десантника. Силы для того, чтобы орать в голос, у Баулина уже не осталось, а когда рядом с его лицом возникла морда Чужого, состоявшая, казалось, из сплошных клыков, он, не рассуждая, ткнул в распахнувшуюся пасть размером эдак с небольшой иллюминатор "Патны" первым, что попалось под руку.

Выбор был не слишком обширным. Винтовка с гранатометом висела за спиной, и единственное, что оказалось поблизости, был шлем с видеокамерой и автономными энергетическими батареями – легкими, но мощными. Огромные челюсти мгновенно сошлись, каска из прочнейшего материала смялась как яичная скорлупа, но накоротко замкнувшиеся аккумуляторы спасли жизнь рядовому первого класса Баулину. Голову Чужого окутала сеть голубоватых искр, он получил сильнейший удар током и, замешкавшись, ослабил хватку. До предела натянувшийся трос рванул Баулина вверх, и тот, сообразив, что просто так ему уйти ни за что не дадут, сдернул винтовку и дал в темноту несколько залпов. Злобный протяжный писк дал понять, что по крайней мере некоторые из пуль достигли цели.

Поднимали его с максимально возможной быстротой, но возможности людей намного уступали возможностям Чужих. Десяток тварей стремительно поднимался по стенам шахты, догоняя ускользающую добычу. Наиболее шустрый из них взлетел по вертикальной гладкой поверхности, выгнул туловище, и прямо в лицо Баулину рванулся острейший наконечник членистого хвоста. Человек успел среагировать и убрать голову, а шип выбил искры из стены напротив. Тут же несколько выпущенных в упор пуль разнесли грудные щитки чудовища, и с обиженным писком оно полетело вниз, сбивая со стены своих сородичей.

Через несколько секунд задыхающийся Баулин, подхваченный двумя десантниками, перевалился через край провала да так и остался лежать на полу. Отряд тем временем открыл ураганный огонь по шахте, не давая монстрам приблизиться.

– Как ее закрыть? – крикнул Казаков компьютерному технику.

– Я сейчас попробую!..– отозвался Мурадиев, кидаясь к прозрачной панели на стене и вдавливая поверхность над третьим знаком. Ко всеобщему облегчению, створки начали закрываться. Казаков успел бросить в стремительно сужающееся отверстие связку гранат, и в ту же секунду, когда шлюз полностью закрылся, по кораблю пронесся ужасающий грохот. Тряхнуло так, что десантники еле удержались на ногах. Аслан от радости несколько раз ударил кулаком по последнему из трех знаков на панели управления. То, что случилось потом, еще больше обезопасило отряд Казакова. Над многолепестковым шлюзом, находившимся чуть ниже уровня пола, выдвинулась толстая стальная плита, которую сначала никто не заметил, и полностью перекрыла шлюз.

Теперь все взгляды устремились на взмокшего и трясущегося Баулина, все еще сидевшего на полу.

– Ну, что ты теперь скажешь? – зло спросил Смирнов. – По твоей милости мы по уши влипли!

Баулин обвел стоявших вокруг товарищей почти безумным взглядом и попытался что-то сказать, но вместо слов вырывалось только неразборчивое мычание.

– Что ты натворил, говори! – потребовал Казаков. – Ну?!

– Я…– наконец выдавил из себя Баулин.– Их там сотни… Сверху…

– Я это видел. Как и то, что они сидели спокойно и не двигались! Какого дьявола ты открыл огонь?

Баулин замолчал, тупо глядя снизу вверх на разъяренного лейтенанта. Казаков, не выдержав, рывком поднял его с пола и пару раз как следует встряхнул. Взгляд Баулина постепенно стал более осмысленным:

– Не знаю, командир. Сорвался…

– Ах, он сорвался! – рявкнул Казаков. – Из-за твоего срыва мы едва не угодили к ним в желудки, идиот! Еще неизвестно, может, эти скоты сумеют прорваться сюда! Да я сейчас из тебя…– Казаков замахнулся, но его руку перехватил Мурадиев.

– Не стоит, Сергей. Надо уходить отсюда. Уходить ко второму выходу.

Его прервал неожиданно раздавшийся писк индикатора. Сзади, откуда пришел отряд, начали поступать сигналы о начавшемся движении.

– Похоже, они до нас добрались,– сдерживая охватившую его панику, спокойно проговорил Смирнов, смотря на экран. – Множественные сигналы ярдах в сорока от нас. Приближаются. Все. Мы отрезаны. – Он поднял тоскливый взгляд на Казакова. – Что будем делать, лейтенант?

Положение сложилось, мягко говоря, не слишком приятное, и все это прекрасно понимали. В наступившей тишине из непроглядной мглы тоннеля явственно доносились шорохи и тихое попискивание, усиливаемое резонансом от стен огромного помещения. Казалось, жуткие твари возились совсем рядом. Дороги назад больше не существовало. На экранах индикаторов все пространство заполняли голубые точки, а счетчик расстояния неумолимо регистрировал приближение несметной орды монстров. Времени на рассуждения не оставалось, и Казаков коротко скомандовал:

– Вперед. Отделение Смирнова прикрывает отход. Не позволяйте им приближаться, иначе мы пропали.

Маленький отряд со всей возможной скоростью рванулся по тоннелю. Операторы смартов выстроились полукругом в арьергарде, готовясь в случае необходимости немедленно открыть огонь. Группа не успела пройти и двадцати шагов, как всех остановил крик Смирнова:

– Стойте! Эти твари не идут за нами – сигналы исчезли!

Казаков взглянул на экран собственного индикатора. Действительно, ни единой отметины, звуковой датчик тоже молчит. Лишь отдельные короткие вспышки указывали, что Чужие по-прежнему находятся где-то в глубине коридора. Что-то мешало им двигаться дальше. Затем пространство галереи пронзил долгий писк, донесшийся со стороны, где замерли на стенах и потолке десятки тварей. На экране неожиданно вспыхнула одна-единственная яркая точка и медленно, точно сомневаясь, стала приближаться к замершим на месте десантникам.

– Они что, выслали парламентера? – недоуменно спросил Мурадиев.

– Стрелять только по моему приказу, – прошипел Казаков, не отрываясь от экрана индикатора. – Ничего не понимаю! Он действительно один. Осветите коридор, он метрах в пятнадцати, не больше!

Звуковой сигнал пищал с постоянно нарастающей частотой. В общем свете десятка фонарей появилась передвигающаяся по потолку темная фигура. Чудовище явно побаивалось и, попав в лучи фонарей, попятилось назад, почувствовав опасность.

– Странно,– пробормотал Смирнов, разглядывая неподвижно сидевшего на потолке Чужого. – По всем правилам поведения хищников, Чужие давно обязаны всей стаей наброситься на нас. Интересно, что ему нужно?

На вопрос, естественно, никто не ответил. Было ясно, что дальнейшая судьба отряда решится через несколько секунд, и все замерли, ожидая дальнейших действий Чужого-одиночки.

Существо медленно переместилось с потолка на стену, цепляясь щупальцами за многочисленные выступы, издало пронзительный писк, спустилось на пол и сделало несколько шажков навстречу людям. У многих от напряжения побелели пальцы на спусковых крючках, но команда стрелять пока не прозвучала.

Чужой остановился ярдах в пяти от отряда и теперь его можно было хорошо рассмотреть. Казаков отметил про себя, что, хотя у данной особи имелись все признаки ее кровожадного вида, этот монстр несколько отличался от тех, каких людям доводилось видеть раньше. Он был около двух метров высотой, с более широкой грудной клеткой и почти отсутствующей шеей, а объемистый череп плавно переходил в спину, накрывая часть туловища существа словно вытянутым овальным куполом. Подвижные наружные челюсти совершенно свободно ходили вверх-вниз и вправо-влево, точно укрепленные на шарнирах, и при необходимости могли скрыться под прочным щитком черепа, нависавшим над ними. Щупальца плотно прижимались к туловищу, передние лапы упирались в пол, а хвост спокойно вытянулся сзади. Чужой явно не собирался нападать, но и подойти ближе не решался, видя ощетиненные дула оружия, направленные на него.

"Хотя откуда ему, инопланетной твари, знать, что именно у нас в руках? – неожиданно подумал Казаков. – Возможно, он как-то чувствует, что подходить ближе опасно?"

– А он какой-то не такой, как те, что внизу.– Слегка дрожащий голос Баулина пронесся по помещению, как громовой раскат, заставив вздрогнуть всех, в том числе и Чужого. – Он поменьше и светлее. Другие были черными, а этот какой-то серебристый…

Вглядевшись повнимательнее, Баулин уверенно добавил:

– И вообще он выглядит по-другому.

– Становится совсем интересно,– тихо произнес биотехник отряда рядовой Усанов. – В таком случае мы столкнулись с двумя различными подвидами одного и того же существа. Слушай, Баулин, а Чужие, с которыми ты воевал на нижнем уровне, они на что были похожи?

– На тебя. Рожа – один к одному, – съязвил Баулин. – Они были такие же, как на видеозаписях с "Сулако". Точь-в-точь.

– Хм, – Усанов запнулся. – А эта тварь смахивает на экземпляр, который орудовал на Фиорине, но опять же – не совсем такой…

– Да вы только посмотрите! – Казаков указал на возвышавшуюся рядом металлически блестящую фигуру. Чужой опустился на все четыре лапы, вытянул морду по направлению к людям и, тихо попискивая, стал скрести одной из передних лап пол. Повторив эту несложную операцию несколько раз, он снова выпрямился и, казалось, с ожиданием уставился на сбившихся в кучку "волкодавов".

– Ну и как прикажете это понимать? – Казаков озадаченно посмотрел на Мурадиева и Усанова, но те явно разбирались в происходящем не лучше него.

– Может, он просит разрешения подойти или предлагает кому-нибудь из нас это сделать? – наконец предположил рядовой.

– Можешь пойти и побеседовать с ним сам, – мгновенно отозвался Баулин. – Я с Чужими наговорился до конца своих дней.

В этот момент Чужой повторил свои непонятные движения и снова выпрямился.

Казаков растерянно смотрел на стоящего невдалеке зверя. Уже почти десять минут тот находился в опасной близости от отряда и не предпринимал никаких агрессивных действий. Тем более что там, в глубине тоннеля, затаилась целая стая этих монстров, тоже не сдвинувшихся за все это время ни на шаг.

"Вдруг это и в самом деле посланник?" – неожиданно подумалось Казакову, но он сразу же отбросил эту мысль, как изначально невозможную. Все его сознание восставало против предположения, что Чужие могут рассматривать людей иначе, чем добычу или вместилище их эмбрионов. Что бы там ни говорили Блейк и Бишоп о возможности разума у Чужих, однако недавние события, происшествие с Баулиным и полученные с его видеокамеры кадры нижних помещений корабля, украшенных развешанными по стенам скелетами, говорили только об одном: это враги. Они – опасная для человека форма жизни. Чужие истребили колонию Хадли, взвод лейтенанта Гормана, поселение на Фиорине… Они будут и дальше губить все и вся. И поэтому каждый Чужой должен быть уничтожен.

Казаков медленно поднял винтовку. Странный зверь, стоявший неподалеку от лейтенанта, вывернул голову, будто всматриваясь в непонятного вида предмет, который держал в руках человек, и недоуменно, судя по тону, пискнул. Палец Казакова напрягся на спусковом крючке. Чужой неожиданно выпрямился, раздвинул передние лапы и снова оглушительно заверещал, словно говоря: "Посмотри, я не хочу нападать на тебя!"

…Очередь прошила панцирь существа, раздробила череп, выбила из туловища какие-то органы. Ударили струйки желтой кислоты, зашипев на покрытии пола. Наверху, на потолке галереи, раздалось слитное шипение, и неожиданно индикаторы движений начали показывать, что сонм жутких тварей начал откатываться назад. Чужие отступали.

– Бейте их! – заорал Казаков, направляя винтовку к потолку коридора и осыпая отсвечивающих в синеватых вспышках выстрелов старым серебром существ пулями.-– Давайте!

Заработали смарты, гулким грохотом отдались удары тяжелых разрывных снарядов о стены галереи, вокруг разносился предсмертный писк Чужих, срывающихся со стен и падающих на пол. Клокотали кислотные брызги, шафрановые струйки внутренностной жидкости существ хлестали по обшивке коридора.

Спустя минуту все было кончено. Несколько десятков Чужих оказались повержены.

– Идем дальше,– тяжело дыша, прохрипел Казаков.– Сейчас мы победили.

– Так это только сейчас, – пробормотал под нос Баулин. – А что будет потом?

– Заткнись! – рявкнул лейтенант. – Сам видишь – их можно одолеть!

– Нас тоже, – последовал ответ.

Группа двинулась дальше, в чрево корабля…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

– Да заткнетесь вы наконец или нет?! – орал, брызгая слюной, покрасневший от злости Хиллиард. – В конце концов, кто руководит экспедицией – я или вы?! Вы здесь только внештатный консультант и не более того, постарайтесь это запомнить раз и навсегда! Все решать буду я, я, а не вы, черт .побери!

– Когда мы вернемся на Землю, я сделаю все, чтобы отдать под суд вас и вашу Компанию! И к бесу нашу договоренность! – Семцова резко отвернулась и села в кресло. Ее колотило от ярости, и, чтобы успокоиться, она достала сигарету, закурила и выпустила облачко дыма.

Яростная перепалка с Хиллиардом, в финале перешедшая просто в вульгарную ругань, вспыхнула в рубке "Патны" почти сразу, как прекратились сигналы с челнока на LV-426 и погасли экраны мониторов. Полную потерю всех видов связи, включая телеметрическую, можно было объяснить двумя возможными причинами. Во-первых, вмешательством Чужих; во-вторых, крупной аварией на самом челноке. Когда стало ясно, что связь окончательно прервана, Бишоп тщательно просканировал территорию рядом с местом посадки челнока и окрестности, прилегающие к инопланетному кораблю. Однако на основании информации, полученной от сканера и лазерного эхолота, компьютер "Патны" бесстрастно подтвердил, что и челнок, и вездеход по-прежнему находятся на своих местах. Бишоп вывел полученные с поверхности планеты картинки на центральный монитор – инфракрасное и магнитное излучение от обоих земных объектов продолжало поступать; соответственно, ни модуль, ни бронетранспортер не повреждены по крайней мере внешне.

– Но почему они не свяжутся с нами хотя бы на аварийной частоте? – удрученно спрашивал Гор у сидевшего за компьютером Бишопа.

– Не знаю,– отозвался андроид.– Скорее всего, У них повреждены важнейшие узлы связи.

– Но тогда бы поступала автоматическая информация от бортового компьютера! – стоял на своем полковник. – А у них молчит все, абсолютно все!

– Следовательно, поврежден компьютер, – спокойно сказал Бишоп.

– Но и тогда Фарелл мог бы с нами связаться! – Ретт Гор от безысходности постепенно терял свой обычный невозмутимый вид. От всех событий последних часов у него голова начинала идти кругом. Никогда еще военная операция, в которой он принимал участие, . не проваливалась так позорно и бездарно, как эта. Он уже потерял нескольких людей, и сейчас, когда пропали сигналы со спускаемого модуля, был уверен, что погибли все находящиеся на Ахеронте. Полковник начинал понимать, каково пришлось лейтенанту Горману. Тщательно спланированная, расписанная почти по минутам операция разваливалась на глазах, и он уже слышал, как трещат по швам его полковничьи нашивки. Потеря подразделения коммандос ООН (кстати, во главе с отлично обученным лейтенантом) плюс челнок, бронетранспортер и дорогостоящее оборудование – за подобное Комитет по обороне и его председатель, адмирал Честер, по головке не погладят. Оправдаться уже невозможно, но следует хотя бы убедиться, что в живых действительно не осталось никого.

И Ретт предложил Хиллиарду послать на Ахеронт второй аппарат – для спасения возможно уцелевших людей.

– Нет, мистер Гор, этот невозможно. По двум причинам, – ответил Хиллиард на его просьбу. – Первое – вся группа десантников наверняка погибла, и второе – у нас нет пилота, способного посадить челнок при такой скорости ветра.– И, сделав паузу, он обвел взглядом всех находящихся в оперативном центре: – Мы улетаем. Экспедиция, к сожалению, оказалась безрезультатной. Придется вернуться еще раз – более подготовленными.

– Как – улетаем?! – взвилась с места Семцова. – У вас все в порядке с головой, сэр? Вспомните, до того как исчезла связь, мы видели сигналы ПДЛ с модуля и с челнока! Они живы! Это просто авария!

– Нет, не просто,– неожиданно вмешался Бишоп.

– Я не разделяю мнения мистера Хиллиарда о немедленном отлете, но все же считаю нужным продемонстрировать вам кое-что.

Он вынул дискету из своего терминала и, подойдя к центральному пульту, вставил ее в один из дисководов:

– Смотрите. Кто-то в модуле минут за десять до полного отключения запрашивает данные о наличии живых существ на корабле. – Пальцы Бишопа пробежали по клавишам и на экране высветился план челнока с зелеными точками, обозначавшими живые организмы. – Вот картинка с главного монитора челнока: в последние минуты. Все это автоматически передавалось на "Патну" вместе с информацией о состоянии модуля. – Бишоп перевел взгляд на Гора, Хиллиарда и Машу,– Обратите внимание на зеленые сигналы. Это живые существа. Мы не знаем, сколько людей оставалось в модуле, но посмотрите в ускоренном режиме.

Бишоп набрал еще одну команду и точки на экране задвигались быстрее.

– Вот,– водил пальцем по монитору Бишоп, комментируя перемещения, – эти двое из пилотской кабины направляются по центральному коридору в реакторный зал, где находится еще один символ. Они вошли в реакторный зал и прошли его почти до конца, когда этот третий начал движение. – Лицо андроида освещалось зеленовато-желтым мерцающим светом дисплея, что придавало ему какой-то демонический вид. Чувствительные фотоэлементы за оболочкой глаз отражали свет и создавалось впечатление, что в глазах андроида горит темный тревожный огонек. – Третий сигнал покинул зал и направился к кабине, остальные двое последовали за ним. А теперь самое интересное…

Бишоп замедлил воспроизведение записи. Через несколько секунд зеленая точка выползла из помещения кабины, на секунду совместилась с одной из находя щихся в коридоре, и та погасла. Еще через секунду первая точка вернулась в кабину и погасла сама. На этом запись обрывалась. – Больше с модуля ничего не поступало, – завершил Бишоп. – Что вы думаете по этому поводу?

– На борту оказался Чужой,– уверенно заявил Гор. – Он прятался в реакторном отсеке, а затем побежал по кораблю…

– …И его загнали в кабину и там убили,– задумчиво подхватила Семцова. – Естественно, что при этом могла быть повреждена система управления модулем и передающие устройства. Пусть мы не знаем, что там случилось дальше, но скорее всего люди живы. Тем более что внешних повреждений челнока нет.– Она указала на экран, куда мозг корабля выводил изображение местности, полученное при помощи сканера. Там по-прежнему виднелся силуэт спускаемого аппарата.

– Возможно, живы…– Хиллиард побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. – Все же голову даю на отсечение – прошло более четырех часов, как Казаков увел свой отряд в глубь корабля, и с тех пор от него не поступало никаких сведений, что означает только одно – он и его люди погибли. И еще – пилоты челнока нашли бы способ связаться с нами, если даже и было повреждено большинство передающих устройств. Они не сделали этого, и вывод – люди в модуле тоже мертвы. А у нас нет пилота, способного посадить челнок при таком урагане, что сейчас внизу, это я уже говорил. Если вы, господа, укажете мне на капитана Хоупа, то я своей властью запрещаю ему покидать корабль. Все. Сейчас я передам Хоупу распоряжение взять курс на Землю.

Хиллиард встал и уже собирался направиться к выходу из оперативного отсека, когда Семцова не выдержала. Точно подброшенная пружиной, она пулей пролетела через помещение и, схватив начальника отдела робототехники и члена совета директоров компании "Уэйленд-Ютани" за грудки, несколько раз с силой приложила его к стене, так что раздался отчетливый стук ударявшейся о стену головы. Помешать ей никто не успел.

– Слушай, скотина, – зашипела она в лицо растерявшемуся Хиллиарду, – там, внизу, живые люди, которых мы можем спасти! Если твой план провалился, то это не означает, что за провал должен расплачиваться своей жизнью кто-то другой!

– У… уберите от меня эту сумасшедшую! – сдавленно прокричал извивающийся Хиллиард, тщетно пытаясь вырваться из цепких рук Маши. Пауэлл нерешительно шагнул к нему, но полковник железной хваткой вцепился ему в предплечье и усадил на место. Если бы Семцова видела это, она была бы очень благодарна мистеру Гору.

На долю Хиллиарда выпало еще несколько чувствительных ударов о стену, после чего в возникшую в оперативном отсеке драку вмешался Бишоп. Семцова, отпустив изрядно помятого Хиллиарда, кричала, просила, требовала, умоляла – все тщетно. Если бы она не набросилась на руководителя экспедиции с кулаками, то, может быть, Хиллиард и прислушался к ее доводам, но теперь убеждать его в чем-либо было совершенно бесполезно.

Сейчас, сидя в своем кресле, Мария Викторовна раздумывала над планом дальнейших действий. Да, меньше всего на свете она хотела попасть на Ахеронт. Да, она боялась, и большая часть сознания уговаривала ее не делать глупостей, а спокойно вернуться на Землю и, если получится, устроить Хиллиарду и Компании веселую жизнь. Но… Она была обязана прийти на помощь отряду десанта, хотелось того или нет.

Семцова потушила сигарету и встала, осмотрев операционный отсек. На местах оставались только Гор, Бишоп да один из инженеров, упорно пытавшийся наладить связь с челноком.

– Бишоп, выйди на минутку, надо поговорить, – обратилась она к андроиду и вышла в коридор. Бишоп последовал за ней, и, когда створки дверей сошлись и они оказались в тихом коридоре, Семцова резко повернулась к нему:

– Бишоп, как ты смотришь на все это?

– Скверное положение, госпожа консультант. Я уверен, что часть людей еще жива.

– И что ты посоветуешь? – Семцова внимательно рассматривала лицо андроида, но оно оставалось бесстрастным.

– У нас есть приказ, и я не могу его не выполнить. Мне очень жаль, но я только робот. – В его голосе явно послышались извиняющиеся нотки.

– А помнится, на "Сулако" ты сказал Рипли, что предпочитаешь термин "искусственный человек",– едко напомнила Семцова. Бишоп некоторое время задумчиво смотрел на нее, а затем прямо спросил:

– Что вы задумали, Маша?

– Неважно,– отмахнулась она,– Модуль какого типа пристыкован к "Патне"?

– Космический аппарат класса "Меркурий 112" с гиперпространственным двигателем и возможностью полетов в атмосфере. Ядерная энергетическая установка, бортовой компьютер модели СН-427013-Т с автономным источником питания,– не задумываясь выдал Бишоп и осторожно поинтересовался: – Зачем это вам?

– Какие погодные условия сейчас в районе приземления челнока? – не обращая внимания на его вопросы, продолжала Семцова.

– Ураганный ветер. Вы не сможете посадить челнок, нужен специалист, – отозвался Бишоп, мгновенно сообразив, к чему клонит его собеседница. – Это же не автомобиль и не атмосферный флайер…

– По крайней мере, буду знать, что погибла не ради интересов этой проклятой Компании, – буркнула Семцова и протянула руку: – Удачи тебе, искусственный человек…

Бишоп не ответил на рукопожатие, а просто подошел ближе и, взглянув ей в глаза, четко и медленно проговорил:

– Я полечу с вами. Нам понадобится оружие, а десантники увезли его с собой. У капитана должен храниться запасной комплект. Идите к нему и постарайтесь забрать.

– Как? – озадаченно спросила Семцова. Это было единственное, чему она удивилась за последние часы.

– Неважно. Придумайте что-нибудь. Я пока подготовлю челнок к полету. Встретимся в нижнем ангаре через пятнадцать минут.

– Порядок, – кивнула Семцова и побежала к лифту. В глубине души она не сомневалась, что в нужный момент Бишоп не подведет. Так и получилось. О том, что произойдет дальше, думать не хотелось. Будем действовать в зависимости от ситуации. Главное – вытащить людей с этой проклятой планеты и самой не угодить в лапы Чужих. Что потом скажет Хиллиард – не имеет никакого значения.

Она не представляла, как отобрать оружие у капитана Хоупа. Видела его Семцова всего несколько раз, и он не показался ей человеком, которого можно одолеть в драке.

"Ладно, посмотрим", – решила Маша, вставляя свою идентификационную карточку в прорезь замка двери командного отсека. Створки разъехались, и она вошла. Хоуп сидел в своем кресле, погруженный в работу с компьютером, но услышал шаги и обернулся.

– Добрый день, мисс, – приветливо сказал он, жестом подзывая ее поближе. – Вы что-то хотели узнать?

– Да нет, просто хотела посмотреть, как управляется современный корабль, – ответила Семцова первое, что пришло на ум.

– Пожалуйста. – Он снова повернулся к монитору, продолжая набирать какие-то команды. Компьютер отвечал тихим жужжанием и пощелкиванием. Маша подошла поближе.

– Что это? – спросила она, разглядывая центральный экран, на котором мелькали быстро сменяющие друг друга диаграммы, схемы и фрагменты звездных карт.

– Программа курса на Землю. Это работа часа на два, – бросил Хоуп, не отрываясь от терминала и всем своим видом показывая, что ужасно занят, однако не имеет ничего против присутствия Семцовой, если только она воздержится от постоянных расспросов.

Маша потихоньку осматривала отсек, и ее внимание привлек небольшой, однако достаточно увесистый кассетный блок, стоявший возле одного изтерминалов. Что он тут делал и почему находился не на своем месте – оставалось неизвестным, но Семцова решила найти ему несколько другое применение. Осторожно подняв тяжелый блок, она на цыпочках подошла к креслу, над спинкой которого возвышались голова и плечи Кристофера Хоупа, прицелилась и, втянув в себя воздух, нанесла удар точно по затылку. Капитан беззвучно осел в кресле, а из ранки на голове потекла густая темная кровь, быстро запачкав кресло и воротник форменной белой рубашки. Убедившись, что Хоуп жив, но без сознания и пробудет в таком состоянии еще минут десять, Семцова бросилась к серому стальному ящику у дверей отсека. Именно там должно было храниться личное оружие капитана.

Вся беда состояла в том, что ящик оказался заперт, однако это было делом поправимым. Вернувшись к телу капитана, Семцова быстро обшарила его карманы и в одном из них обнаружила то, что ей требовалось, – идентификационную карточку. Вертя в руках пластиковое удостоверение и рассматривая сверкающее в лучах ламп голографическое изображение личного номера на ней, Маша неожиданно почувствовала вдохновение. Теперь она знала, что ей делать. Недаром компьютерное программирование было одним из ее любимых увлечений…

Спустя мгновение карточка оказалась в прорези на пульте центрального компьютера "Патны", а на экране появилась надпись:

"ДОСТУП ПОДТВЕРЖДЕН. ВАШ ЗАПРОС, КАПИТАН ХОУП?"

Семцова быстро отстучала на клавиатуре:

"ПЕРЕДАЧА КОМАНДОВАНИЯ КОРАБЛЕМ КОНСУЛЬТАНТУ МАРИИ В. СЕМЦОВОЙ С ПОЛНЫМ ДОСТУПОМ КО ВСЕЙ ИНФОРМАЦИИ".

После некоторой паузы машина высветила на экране еще одну строчку:

"ВАША ПОЛНАЯ ИДЕНТИФИКАЦИЯ?"

Семцова с запоздалым сожалением подумала, что в подобном случае наверняка предусмотрен какой-то особенный код, и уже хотела отказаться от своей затеи, но заметила на приборной панели стальную пластину, подняла безвольно висевшую руку капитана и плотно прижала его ладонь к металлическому квадрату идентификатора. Компьютер отозвался почти сразу:

"ЗАПРОС ПРИНЯТ. ПРОШУ ВВЕСТИ ДАННЫЕ КОНСУЛЬТАНТА МАРИИ В. СЕМЦОВОЙ".

Она вытащила карточку Хоупа и вставила на ее место свою, затем приложила правую ладонь к блестящей пластине на пульте. Дисплей гостеприимно высветил зеленую строчку:

"РАД ПРИВЕТСТВОВАТЬ, КАПИТАН СЕМЦОВА. ВАШ ЗАПРОС?"

– Как все просто! – пропела "капитан Семцова". – А меня посадят… За самоуправство и угон корабля. Плевать!

Маша облегченно вздохнула, посмотрела на часы, убедившись, что у нее еще осталось время до встречи с Бишопом, и лихорадочно застучала по клавишам. За пять минут общения с компьютером "Патны" она успела заблокировать системы управления крейсером, двигательные установки, систему электронной дальней связи – одним словом, корабль мог стать управляемым, только лишь когда она, Мария Викторовна Семцова, вернется с Ахеронта. Не вернется – значит, "Патна" станет просто очень большим куском железа, набитым сложнейшей, но бездействующей электроникой. Ничего, не пропадут. Рано или поздно в Центре транспортного контроля заинтересуются, почему крейсер молчит, и вышлют спасательную группу. А до того – посидят. Маленькая месть господину Хиллиарду и Компании.

Хоуп слабо пошевелился, и новый капитан "Патны" поняла, что ей пора удирать. На прощание она открыла уже с помощью своей личной карточки стальной сейф у стены и вытащила оттуда две знакомых ей импульсных винтовки с гранатометом и пару пистолетов незнакомой конструкции. Запасных обойм к пистолетам в шкафу не оказалось, и Маша сперва хотела оставить их на месте, но вспомнила, что видела перед отправкой такие же у Казакова, и сунула оружие за пояс. Прихватив с собой личную карточку капитана, она выскользнула в коридор, оставив Хоупа в одиночестве приходить в себя и соображать, что стряслось. Тяжелые автоматические винтовки с полными магазинами били женщину по ногам, но одновременно придавали уверенности в том, что она сумеет смести с пути любого, кто попробует ее остановить. Не замеченная никем, Семцова вбежала в лифт и беспрепятственно спустилась на шестой уровень корабля, к грузовым отсекам. В огромном помещении Маша, оглядевшись, не обнаружила ни одной живой души и рванулась к открытому шлюзу челнока. Осторожно забравшись внутрь, она бегом преодолела коридор и ворвалась в пилотскую кабину, едва не врезавшись в Бишопа.

– Как прошла беседа с капитаном? – поинтересовался он, включая приборы управления модулем.– Я было хотел пойти и тоже принять участие в разговоре.

– Ну, если учесть, что капитаном корабля вот уже целых десять минут является некая Мария В. Семцова, то поболтали мы просто замечательно, – отозвалась она, складывая принесенное оружие в пустующее кресло навигатора.

– Не понял, – удился Бишоп, отрываясь от приборов и поворачиваясь к ней. Семцова невесело усмехнулась:

– Капитан был так любезен, что потерял сознание… пока я перепрограммировала бортовой компьютер. Без моей личной карточки и отпечатка правой ладони "Патна" ни на микрон не сдвинется с орбиты. В случае чего – не забудь привезти Хиллиарда с приятелями обратно.

– Однако…– покачал головой Бишоп.– Надеюсь, с капитаном все в порядке? Хоуп в общем-то неплохой человек.

– Маленькое сотрясение мозга и ничего больше, – без тени улыбки ответила Семцова, устраиваясь в кресле второго пилота и пристегиваясь.– Мы летим или как?

– Еще пять минут,– отозвался Бишоп, вводя в компьютер недостающие параметры. – Лучше проверьте, задраен ли шлюз. Нам ни к чему лишние пассажиры.

Маша посмотрела на один из экранов и убедилась, что шлюз закрыт. Поколебавшись, она подняла наушники, лежавшие на пульте, пристроила микрофон и вызвала на связь оперативный центр крейсера. Загорелся монитор, на котором появилась изумленная физиономия Ретта Гора.

– Мисс Семцова? Где вы? – На борту второго челнока. Мы с Бишопом отправляемся на помощь тем, кто еще жив.

Гор задумчиво потер подбородок… а затем произнес то, чего Маша никак не ожидала:

– Желаю удачи. Вы все-таки решились. Считайте, что я ваш союзник.

– Спасибо,– несколько растерянно ответила Маша. – Да, сделайте одолжение, позовите мистера Хиллиарда, – с ядовитой улыбкой добавила она. Спустя минуту на экране возник слегка взъерошенный Хидлиард.

– Ну, что вы еще затеяли? – зло осведомился он.

– Решила слетать на Ахеронт – подышать свежим воздухом, – съязвила Семцова. – Или вы против?

– Мы в любом случае улетаем! Немедленно вернитесь! Вы ответите за все! – завопил Хиллиард. Даже на экране была видна вся сложная гамма чувств, отражавшихся на его лице. Мельком взглянув на спокойного как скала Бишопа, сражавшегося с системой управления модулем, Семцова в очередной раз поразилась, насколько же они не похожи: создание и создатель, человек искусственный и человек настоящий. Хотя черты лица те же самые.

– Вы никуда не улетите, – резко прервала Маша словесный водопад, извергаемый начальником отдела робототехники. – Подробности можете выяснить у капитана Хоупа. Без моей персоны ваш крейсер – шикарная груда металлолома.

На минуту Хиллиард исчез с экрана, но было слышно, как он разговаривает с уже очнувшимся и пришедшим в оперативный отсек Хоупом. Вскоре господин вице-президент снова материализовался, и на его лицо было страшно смотреть, настолько его перекосила гримаса ненависти. Семцова подумала, что, будь у Хиллиарда возможность добраться до борта челнока, он бы задушил консультантку из России собственными руками.

– Ненормальная баба! Вы представляете, что наделали?! Немедленно вернитесь и перепрограммируйте компьютер, потом можете убираться хоть к черту на рога! Я не знаю, что…

Дальнейшее перечисление грозящих ей кар Маше слушать не захотелось, и она отключила связь. Ей доставило огромное удовольствие позлить Хиллиарда и его коллег, но дальнейшее будущее рисовалось не в самых радужных тонах. Первую часть своего плана она сумела выполнить, и даже удачнее, чем рассчитывала, но дела со второй половиной обстояли гораздо сложнее. Предстояло лететь в полную неизвестность, единственным ориентиром служил радиомаяк рядом с челноком. На поверхности бушует ураган редкой даже для Ахеронта силы, а кругом бродят Чужие, только и выискивающие, кем бы пообедать. Не самая лучшая перспектива, особенно если учесть, что она смутно представляет свои дальнейшие действия после того, как модуль доберется до планеты.

– Все готово к вылету, – металлическим голосом сообщил Бишоп. Создатель этой серии андроидов дал им весь набор человеческих эмоций, и Бишопу было не по себе. Проще говоря, он не мог отделаться от чувства страха.

– Готово, так поехали,– глухо отозвалась Семцова. Произнести эти слова она смогла с большим трудом.

Бишоп поудобнее устроился в кресле, потянул штурвал на себя и быстрым движением перевел тумблер, командующий стыковочным механизмом, в верхнее положение. Спустя несколько мгновений челнок слегка тряхнуло, а все индикаторы вспыхнули зеленым светом, сообщая о полном отрыве от материнского корабля. Рычаг, активизировавший двигатели, был переведен вверх, и отпрыск "Патны", ничтожно маленький по сравнению с крейсером, рванулся в пространство.

Тошнота стальными кольцами схватила желудок Семцовой, уплывший куда-то к горлу, пока челнок выходил из гравитационного поля, и она судорожно вцепилась в рукоятки кресла. За иллюминаторами мелькали ближние звезды, затем кабина осветилась жгучими лучами местного солнца и наконец впереди появилось быстро приближавшееся клокочущее облачное покрывало Ахеронта. Бишоп направил корабль вниз, туда, где в разрыве облаков просматривался вихрь с темным глазом посредине. Казалось, что челнок засасывает в гигантскую воронку, и это впечатление усиливалось кружащимися вокруг черного пятна облаками.

– Бишоп, может, войдем в атмосферу там, где поспокойнее? – жалобно прокричала Семцова, но андроид лишь отрицательно помотал головой и направил челнок в беснующиеся облака. В тот же момент началась такая тряска, что Семцова горько пожалела о предпринятой авантюре. Впрочем, через мгновение ее куда больше заняла другая проблема – как бы не прикусить язык и не вылететь из кресла.

Умело манипулируя двигателями и штурвалом, Бишоп пытался уменьшить вибрацию, но шторм оказался так силен, что тяжелый челнок начал сбиваться с курса. Сигнал маяка, искаженный помехами, изредка пропадал, но андроид, вцепившись в штурвал, снова выводил корабль на требуемый курс. Видимость была нулевая, фильтры двигателей едва справлялись с потоками пыли, поднятыми ветром в верхние слои атмосферы.

– Внизу будет полегче, – ободряюще сказал Бишоп, не отрываясь от мерцающих датчиков на панели управления. – Хорошо, что у нас ядерная установка, а не ракетная. Мы бы тогда давно уже были мертвы.

– Где мы? – спросила Семцова, вглядываясь в экран радара, где маленькой точкой мерцал далекий радиомаяк.

– Милях в восьмистах от цели. Лететь при таком урагане не менее часа. Сидите спокойно. Искусственные люди, как известно, не устают, – слегка улыбнулся Бишоп.

Семцова откинулась в кресле, стараясь не обращать внимания на резкие толчки и воздушные ямы, когда казалось, что желудок вместе со всем содержимым остался где-то в километре позади. Сейчас ее жизнь находилась в надежных руках, и она мысленно поблагодарила Создателя, что Бишоп рядом с ней. Именно за его существование Семцова могла многое простить Хиллиарду. Безнадежно плохой человек не мог сотворить настолько совершенное создание…

С такими мыслями Маша незаметно уснула и не видела снов.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Нестабильная атмосфера Ахеронта была богата сюрпризами даже после десяти лет непрерывной работы гигантских атмосферных процессоров, разбросанных по поверхности планетоида. Земной корабль приземлился на LV-426 по прошествии тридцати двух лет, миновавших с момента, когда экипаж капитана Далласа впервые спустился на камни этого безрадостного мира, следуя на неизвестный сигнал тревоги. Тогда система Z-3 находилась далеко за пределами внешнего обитаемого кольца, и разведывательный рейдер, исследовав все пять планетоидов, вращавшихся вокруг звезды, установил сигнальный маяк именно на LV-426.

Почему выбор пал непосредственно на этот обломок скалы, было неизвестно, но вскоре здесь был выстроен один из центров транспортного контроля, а еще через несколько лет его расширили до перевалочного пункта грузовых кораблей, следовавших из отдаленных миров в Солнечную систему. Уже тогда Внесолнечная колониальная администрация США и "Уэйленд-Ютани" заинтересовались этой небольшой планетой, а вскоре решили использовать LV-426 как постоянное местообита-ние людей. Мешало одно: воздух LV-426 был непригоден для дыхания. Но эта проблема устранялась быстро. За четыре года на Ахеронте установили девять станций по переработке воздуха, и, когда его состав стабилизировался и уже можно было обходиться без тяжелых и дорогих скафандров, Внесолнечная колониальная администрация и "Уэйленд-Ютани" приняли программу широкой колонизации. Поселение Надежда Хадли примостилось у подножия одного из атмосферных процессоров, реактор которого давал более чем достаточно энергии для нормальной жизнедеятельности колонии.

Население Хадли изначально представляли в основном инженеры и строители, возводившие все новые и новые перерабатывающие станции, а когда человек уже мог без особых проблем существовать на LV-426 (с легкой руки какого-то колониста, прозванного Ахеронтом), к ним присоединились и семьи. Колония Хад– ли разрасталась, и население ее достигло 157 человек, а вскоре должны были прибыть еще около двухсот, когда в мирную жизнь людей вмешалась неведомая и грозная сила, источник которой многие годы громоздился на скальном плато к северо-западу от поселения. Если бы атмосфера LV-426 была поспокойнее, то, возможно, страшная развязка наступила бы несколько раньше. Однако за все двадцать лет обитания на Ахеронте никто из людей не заметил огромное создание чужого разума, по несчастливой случайности находившееся бок о бок с колонией. Горячий воздух, выбрасываемый жерлами процессоров, не позволял автоматическим спутникам уловить инфракрасное излучение от инопланетного корабля, а ветры, бушующие на поверхности, подавляли всякое желание колонистов исследовать территорию вокруг поселка.

Чужие сумели за две недели полностью истребить все население Хадли. Никто не знал и не узнает, какая страшная битва шла все эти четырнадцать дней в жилых комплексах маленького городка, битва, последним аккордом которой явилась миссия подразделения лейтенанта Гормана. И вот, спустя лишь несколько недель, на Ахеронте снова появились люди, совершенно, следует отметить, не кипевшие желанием познакомиться с существами, которых некогда обнаружил в этом затерянном мире экипаж буксира "Ностромо". Однако знакомство состоялось гораздо быстрее, нежели предполагалось…

Несмотря на то что небо на западе уже давно приобрело грязный серо-черный оттенок, первый шквал урагана налетел на удивление внезапно. Фарелл про себя прочитал короткую молитву, возблагодарив Всевышнего за то, что конструкторы догадались сделать модуль достаточно тяжелым, – ветрам челнок уж точно не перевернуть. Даже ахеронтским. Сколько времени будет длиться ураган, пилот и представления не имел, но прекрасно понимал, что второй челнок при таких отвратительных погодных условиях с "Патны" не пришлют. Риск слишком велик, да и ни один нормальный пилот не сядет за штурвал – вероятность разбиться при посадке крайне велика. Остается лишь ждать, но все же передать на крейсер краткое сообщение о случившемся в последние часы совершенно необходимо. Загвоздка одна. Каким образом вручную вытащить антенну медицинского блока из корпуса челнока при такой погоде?

Все прочее уже было сделано. Логинову удалось присоединить аккумуляторы пустующих анабиозных капсул к передатчику, да заодно и к лампам освещения. Таким образом, медицинский отсек стал единственным освещенным помещением корабля. Оставшиеся в челноке люди решили устроиться с максимальным удобством и даже перетащили в отсек Логинова автоповар из кают-компании. Без еды жить уж больно тоскливо.

Врач объяснил, что мощности батарей только одной гибернационной капсулы хватит, даже при таком расходе энергии, почти на полгода. А десять свободных батарей обеспечат челнок электричеством лет эдак на шесть. Никто, конечно, серьезно его слова не воспринял, но жить при свете, да еще с работающим автоповаром и (что, может быть, не менее важно) компьютером было гораздо веселее.

Биологи во главе с Мирославом Стеклы были в полном восторге от пусть и немного обгоревшего, но целого трупа Чужого, которого Фарелл убил в кабине. Отказавшись от благ цивилизации, неутомимые исследователи удалились к себе в отсек, выпотрошили труп и занялись работой – последнее удалось только после великодушного разрешения Фарелла воспользоваться энергией медицинского блока. Один из биологов периодически прибегал за кофе, с горящими глазами сыпал непонятной терминологией и между этим вставлял нормальные английские фразы, дающие понять каждому, что Чужой – чудо природы.

Фарелл так не думал.

Пару раз он подходил к капсулам, где лежали тела двоих людей с паразитами на лицах. Глубокая гибер-нация делала свое дело, но неприятная мысль о том, что эмбрионы Чужих могут развиваться с одинаковой скоростью в любых условиях, занозой сидела в голове. Если так, то Хорчека и Краснова уже не спасти. Оба маленьких Чужих, сидевших на их головах, намертво вцепились в жертвы и никак не реагировали на замораживание. Пока Фарелл созерцал эту неприятную картину, сзади подошел Логинов с чашкой кофе в руке:

– Ник, какое счастье, что заработал компьютер и все диагностические системы. Я посмотрел распечатку. Эмбрионы минимально увеличиваются в размерах, а самое интересное, что, по данным сканера, мы имеем двух разных существ.

Фарелл быстро развернулся и схватил врача за плечо так сильно, что тот поморщился, едва не расплескав свой кофе.

– Что? Каких разных?

– Не знаю, – Логинов пожал плечами. – На матку это мало похоже, нам описывали, как она выглядит при сканировании. Просто некоторые анатомические отличия. Думаю, что Блейк разберется.

– Интересно. Надеюсь, что у руководства хватит ума не брать с собой этих тварей, а немедленно умертвить после операции.

– Им виднее, – отмахнулся Логинов. – Но, если честно, я не хотел бы повстречаться с такой гадиной на Земле.

– М-да, – процедил сквозь зубы Фарелл. – Мне кажется, Бишоп и мисс Семцова были правы, когда говорили на конференции, будто эти твари – прямая угроза нашей цивилизации. Да, кстати,– оживился он. – У нас есть энергия, может быть, мы сможем выдвинуть антенну автоматически?

– Нет, ты сам знаешь, что всеми этими делами командует центральный компьютер. Я должен послать запрос ему, а он даст разрешение. Вообрази, что произошло бы, выдвини я антенну во время полета в атмосфере? Поэтому и сделана такая предосторожность – защита от дураков.

Фарелл недовольно поморщился – все это он прекрасно знал. Так что теперь придется вылезать наружу и вытаскивать антенну самому. И это на таком-то ветру, который может унести человека, будто пушинку. Придется принять все возможные меры предосторожности.

Оставив Логинова, пилот взял фонарик и выбрался в коридор. Вернувшись в разгромленную кабину, он выглянул в иллюминатор. Вокруг челнока плясали тучи пыли, ветер ревел в скалах так, что было слышно даже внутри модуля. Видимость была практически нулевая, и вдобавок короткий день подходил к концу. Стало окончательно ясно – никто не прилетит. Фарелл вернулся в коридор и, пройдя к грузовому отсеку, открыл один из небольших складов с аппаратурой. Все необходимое для короткой вылазки наружу имелось в наличии. Фарелл, выбрав легкий скафандр, моток стального троса, мощный фонарь и кое-что из инструментов, отправился обратно в медицинский блок, по пути заглянув к биологам.

Стеклы и двое его помощников упоенно работали, несмотря на тусклое освещение. Тихо попискивали какие-то приборы, тумба электронного микроскопа возвышалась, будто серая скала, помаргивали разноцветные огоньки, а на столе громоздилась черная туша Чужого с вывороченными внутренностями. Стеклы, увидев пилота, оторвался от радиоуглеродного анализатора и бросился к нему:

– Ник, это невероятно! Ты просто не поверишь!

– Знаешь, после всех наших приключений можно поверить во все, – усмехнулся Фарелл. – Что ты раскопал?

– Только послушай. – Глаза Стеклы светились восторгом. Он, похоже, совсем забыл о происшествии в инопланетном корабле.– Я взял пробу с нескольких отмерших чешуек со шкуры этого красавца и засунул их в анализатор, пытаясь узнать хотя бы приблизительный возраст существа.

– Ну и?

– Знаешь, что эта сволочь утверждает? – Биолог расплылся в счастливой улыбке, кивнув на прибор.

– Что?

– Возраст доставшегося нам зверя не менее трехсот и не более трехсот пятидесяти лет! – Стеклы сделал паузу, чтобы дать Фареллу время насладиться этим великим открытием. Тот отнесся к нему довольно прохладно.

– Надо же, а выглядит так, будто только вчера родился,– проговорил пилот.

– Это только подтверждает версию Блейка о том, что Чужие способны впадать в длительную спячку, – увлеченно продолжал Стеклы, пропустив мимо ушей колкость.– Неизвестен, единственно, механизм пробуждения. Видимо, эти ублюдки чувствуют приближение организмов, способных служить им пищей или которые можно использовать в качестве носителей эмбрионов. А теперь послушай…

– Ладно,– перебил его Фарелл, отмахиваясь.– Все это страшно интересно, но можно я послушаю потом? Вы приготовили для меня переносные батареи? Может, вы и хотите сидеть на Ахеронте до конца света, копаясь в вонючих кишках этого урода, а вот я желаю поскорее убраться отсюда подальше.

– Ах да, сейчас… Эрни, где батареи? – Биолог окликнул своего коллегу, манипулирующего непонятным прибором, в который был засунут обрезок внутреннего органа существа.

– Там посмотри, около стола,– ответил Эрни, не отрываясь от своего аппарата.

И действительно, у стола стояли два небольших, но исключительно мощных аккумулятора. Их энергии хватило бы для того, чтобы открыть шлюз и вытащить наружу антенну передатчика. Фарелл заметил находившийся тут же небольшой прибор и мысленно поблагодарил биологов за оказанную услугу. Переносной дешифратор был как нельзя кстати: с его помощью можно было за несколько секунд открыть любой электронный замок и в том числе замок маленького щита, закрывавшего гнездо антенны. Теперь нужно только выбраться наружу.

Присоединив дары биологического отсека к своему арсеналу, Фарелл уже собрался уходить, но повернулся к столу и еще раз посмотрел на распластанного там монстра.

– Слушай, пан Мирослав, а как же вы избегаете ожогов кислотой?

Стеклы оторвался от своего анализатора и непонимающе посмотрел на Ника.

– Она же дезактивировалась! – сказал он с.таким видом, будто все разом объяснил. – А как?

– В момент смерти существа жидкость, заменяющая им кровь, которую ты называешь кислотой, заполняет пространство между клетками, вступает в реакцию с межклеточной жидкостью и частично окисляет некоторые ткани… – тоном человека, рассказывающего сказку ребенку, отстающему в умственном развитии, начал Стеклы, но Ник раздраженно замахал руками:

– Все, все! Больше никаких вопросов. Объясняйте это вашему профессору. – И пилот выскочил из биологического отсека. Сразу же подумалось о том, как приятно вдохнуть свежий воздух после непереносимой вони, стоящей в помещении у биологов. Теперь надо только влезть в скафандр, позвать Ильина, раз уж он вызвался помогать, и вылезать наружу. При мысли об этом Фарелл слегка поежился. Ветер снаружи усилился настолько, что явственно были слышны удары камней, поднятых им, по обшивке челнока и какой-то непонятный скрежет. Фарелл прошел не более пяти-шести шагов в сторону медицинского блока и вдруг понял, что царапающий звук исходит изнутри челнока, из дальнего конца коридора. Там находился грузовой отсек. Ник представил себе проеденные кислотой дыры в обшивке модуля и потенциальную возможность нового визита Чужих. Этого еще не хватало!..

Швырнув все, что было у него в руках, на пол, Ник кинулся в медицинский отсек. Логинов с Ильиным пили кофе, и медтехник потчевал врача очередной сплетней. Когда Фарелл влетел в отсек, они оба выпрямились, уставившись на его побледневшее лицо.

– Ник, что случилось? Ты встретил привидение? – весело спросил медтехник.

– Похоже, мы снова в осаде, – быстро ответил Фарелл. – Бери винтовку и быстро пошли со мной!

– Да что такое? – Логинов перепугался не на шутку.

– Ничего особенного, если не считать того, что у нас гости и ломятся они в дверь грузового отсека. – Ник схватил свою винтовку и подал оружие Ильину. – А ты, Федор, запрись хорошенько и постарайся перераспределить энергию на тот отсек. Нам будет необходимо освещение.

Логинов рванулся к компьютеру, а Фарелл с мед-техником, выйдя из блока, двинулись по коридору в сторону, откуда исходил скрежет. Если это и был Чужой, то сейчас он вел себя исключительно осторожно, потому что слышен был только вой урагана снаружи и ничего больше. Когда люди заглянули за угол, то у обоих отвисла челюсть. Стальной щит переборки был отодвинут вверх, а на замке шлюза горел зеленый индикатор, указывающий, что дверь не взломана, а открыта самым обычным образом. Из грузового отсека резко потянуло сквозняком, в коридор влетала пыль, но в свете фонариков не было заметно и единого движения. Включилось общее освещение – Логинов сумел провести электричество. Теперь можно было как следует оглядеться.

– Ну и что ты об этом думаешь? – спросил Ильин. – Может быть, кто-нибудь из наших вернулся?

– Ага, конечно. И куда он делся?

– Ну не думаешь же ты, будто один из Чужих сумел сам открыть дверь? Это же не человек…– Медтехник выглядел совсем беспомощно.

– Не знаю. Я же явно что-то слышал, да и дверь не могла сама открыться…

Скрежет на этот раз донесся из кают-компании, и тотчас же оттуда высунулась уродливая морда Чужого, но, увидев людей, зверь сразу скрылся. Фарелл настолько опешил, что даже не успел поднять оружие и выстрелить.

– Ну, что вы на это скажете? – жалобно вопросил Ильин. – Что теперь делать?

Оставив его вопрос без ответа, Ник подал пример быстроты и решительности. Двумя прыжками достигнув прохода, откуда выглянул Чужой, он быстро нажал кнопку у двери, и переборка захлопнулась. Не успел он закодировать замок, как в щит двери изнутри был нанесен могучий удар и на толстой стальной плите появилась небольшая выпуклость. Далее последовала серия не менее мощных толчков. Фарелл критически осмотрел бугры на двери и почесал в затылке.

– Ну, знаешь… не всякое оружие может пробить эту дверь, а тут – живое существо. Стеклы не ошибался, когда говорил, что Чужие – это венец творения.

Шутки шутками, но оба человека видели, что на щите переборки уже начали появляться трещинки. Разъяренное чудовище продолжало рваться из закрытого помещения, и дверь могла не устоять под бешеным натиском. Произошло это довольно быстро. После очередного удара, от которого содрогнулся весь челнок, в переборке появилась огромная рваная дыра, в которую вылетел сложившийся едва ли не вдвое Чужой, сбив с ног медтехника, стоявшего достаточно далеко. Ильин кубарем покатился по полу, выскочившая из рук винтовка отлетела в сторону, а монстр развернулся к Фареллу и выпрямился. Разделяло их не более шести футов, и Ник внезапно понял, что если он начнет стрелять, то не избежать ожогов кислотой, которая наверняка разлетится по всему коридору при попадании в цель разрывными пулями.

К счастью, этот Чужой явно не спешил нападать, а просто стоял, раздвинув лапы и не двигаясь, как статуя. Медленно отступая, Ник с удивлением обратил внимание на то, что данный монстр совершенно не похож на тех, которые нанесли визит в модуль два часа назад. Зверь был помельче прежних и лишь немного крупнее человека. Если те чудовища были окрашены в черный с прозеленью цвет, то этот блестел в неярком свете ламп красивым серо-стальным оттенком и казался гораздо изящнее. Череп нависал над сравнительно небольшим туловищем вытянутым куполом, но зубов у этого красавца было не меньше, чем у его черных собратьев.

Когда Фарелл, пятясь, выбрался в главный коридор модуля, Чужой осторожно двинулся за ним, не сводя с человека глаз. Ник, увидев, что расстояние уже позволяет ему нанести удар первым, поудобнее взялся за винтовку и поймал в прицел морду существа. Мысль о благонамеренности Чужих никак не могла прийти ему в голову.

Грохнул выстрел, но Чужой, каким-то чудом увернувшись, сделал быстрый выпад вперед. Фарелл сумел увидеть лишь длинный хвост, метнувшийся в его сторону, острый наконечник вонзился ему в бедро, а гибкое щупальце выбило винтовку из рук.

"Все, конец", – успел подумать Ник, но этот странный монстр отскочил назад, забрался на потолок и, свесив голову, замер. Фарелл почувствовал, как по телу стала разливаться противная слабость, зазвенело в ушах, начала кружиться голова, и он со вздохом сполз по стене на пол.

– Делай со мной что хочешь…– пробормотал Ник перед тем, как потерял сознание. Чужой, увидев, что человек упал, осторожно сполз вниз, подобрался к телу и осторожно дотронулся до него лапой. Человек не шевелился. Маленький монстр секунду постоял рядом, а потом бросился к открытой двери грузового отсека и нырнул в нее.

Плита переборки медленно опустилась, и на ней загорелся красный индикатор.

Ильин лежал на полу, боясь пошевелиться, и наблюдал за происходившим со стороны. Когда Чужой исчез в грузовом отсеке, медтехник осторожно поднялся, еще не веря в то, что остался жив. Ситуация виделась ему абсолютно абсурдной. По всем правилам чужое существо должно было убить обоих людей, а оно не только этого не сделало, но вдобавок позорно сбежало с поля битвы. Вначале Андрей пребывал в убеждении, что Фарелл мертв; лишь подобравшись ближе, увидел: пилот дышит, и, кроме небольшой раны на правом бедре, повреждений у него нет. Но отчего у Ильина ум зашел за разум, так это от вновь закрытой переборки грузового блока. Вполне возможно, Чужой не стал убивать людей потому, что был уже сыт, но как это животное могло додуматься закрыть шлюз? Этого медтехник решительно не понимал.

– Все сюда! Быстро! – гаркнул он и, отложив винтовку, нагнулся над Фареллом. Дыхание было ритмичное, но ослабленное, пульс на центральных артериях прощупывался – словом, пилот остался жив, и ему необходимо было быстро оказать помощь.

Через минуту все обитатели челнока сбежались к площадке перед запертой дверью в грузовой зал.

– Он жив? – первым делом спросил Логинов, озабоченно глядя на полулежащего у переборки Ника.

– Что характерно, да,– кивнул Андрей.– Давай быстренько перенесем его к нам.

– А что вообще случилось? – поинтересовался один из биологов, сжимавший в руках пистолет. Медтехник вздохнул:

– Понятия не имею. Но думаю, что вам следует немедленно провести химический анализ вещества, которое должно присутствовать в наконечнике хвоста той твари, с которой вы возитесь. Я видел, как Чужой поцарапал его, – Андрей указал на кровоточащую рану на бедре Фарелла. – И, кстати, необходимо закодировать замок этой двери.

– Чужой был один? – переспросил пораженный Логинов.

– Открой и посмотри! – взорвался Ильин. – Если эти скоты заберутся к нам оттуда, то мы точно никогда и никуда не улетим! Все, пошли…

Мирослав Стеклы кинулся к замку переборки, а четверо остальных людей осторожно понесли Фарелла к медицинскому блоку. Предварительно сняв бронежилет и комбинезон, его положили на платформу, и мед-техник включил диагностическую систему. Пока машина обследовала все функции организма пилота, Логинов осматривал рану на правом бедре пострадавшего. Глубокая царапина, словно нанесенная узким и тонким кинжалом, не представляла никакой угрозы для жизни. Но все же именно через нее яд проник в кровь. Оставалось только ждать результатов анализов.

– Федор, я приблизительно понял, в чем тут дело, – произнес Ильин, глядя на показания автодоктора. Врач осторожно пробрался к монитору и уставился на него:

– Ну и что это, по-твоему?

– Компьютер провел сравнительный анализ инородного вещества в крови, и выясняется забавная картина. – Андрей поднял взгляд на Логинова. – Токсин, введенный в организм Чужим, избирательно парализует некоторые функции коры и ствола мозга, полностью обездвиживая человека. Однако яд не влияет на работу внутренних органов и желез, а лишь резко ее затормаживает. Если я правильно оценил положение, то земных аналогов этому веществу нет. А как специалист, скажу – если Фарелл проснется и с ним ничего не станется, то этот токсин – великолепное средство для наркоза…

– Нет аналогов? В таком случае, мы не сможем найти нужный антидот. Скверно.– Логинов выглядел исключительно расстроенным. – Тогда необходимо просто подключить Фарелла к аппарату гемосорбции… Может быть, это даст результат.

Ильин на секунду задумался, а после произнес:

– Федор, ты читал в отчете "Уэйленд-Ютани", как Чужие обездвиживали своих жертв подобным способом? Насколько я помню, кто-то из отряда колониальной морской пехоты с "Сулако" пострадал от аналогичного токсина, но очень быстро выкарабкался.

– Было дело, – кивнул Логинов. – Даже фамилию пораженного помню – это был лейтенант Горман. Давай все же примем меры предосторожности. Очистка крови Фареллу все одно не повредит.

Врач шагнул в сторону и передвинул платформу с телом пилота к небольшому аппарату. Когда все приготовления были закончены и система гемосорбции заработала, медтехник и врач, взяв по сигарете, молча уселись в кресла, прислушиваясь к реву беснующегося снаружи шторма. Дверь в коридор на всякий случай была открыта, но со стороны грузового отсека не доносилось никаких подозрительных звуков.

– Как ты думаешь, откуда там взялось столько этих тварей? – первым нарушил молчание Логинов.

– Не представляю. – Андрей вдруг уронил сигарету на пол, нагнулся, поднял, снова прилепив к нижней губе. – Конечно, этот маленький урод залез в проплавленную дыру, но как он и другие разыскали модуль, ума не приложу. Как Чужие могут чувствовать человека на таком расстоянии? А почему они умеют открывать двери?..

– Фантастика, – вздохнул врач, сокрушенно качая головой. – Все-таки чувствуешь себя неуверенно, зная, что чертовых зверюг отделяет от нас только плита переборки… Может быть, их загнал к нам ураган?

– Дурацкое предположение, – развел руками Ильин. – Хватит строить догадки, есть вещи поважнее. Представь, что будет, если Ник не сможет выкарабкаться и вытащить антенну? Похоже, придется поработать самостоятельно. Неизвестно, сколько Фарелл так пролежит, – Андрей кивком указал на неподвижного пилота.

Тему медтехник поднял не самую приятную. Чудовищный шквал, неистовствующий снаружи, и как минимум один Чужой, удравший через грузовой блок и явно шныряющий неподалеку, казались непреодолимыми препятствиями. Выбираться за борт очень и очень не хотелось, но перспектива быть сожранными непосредственно в собственном доме (а каждый обитатель челнока считал модуль именно домом, пусть даже и временным) смотрелась вовсе непривлекательно.

Щит, закрывавший вход в грузовой отсек, был несколько потолще и ненадежней пробитого насквозь тем необычным серебристым монстром, но Андрей прекрасно понимал, что перед натиском нескольких Чужих и он не устоит, а особенно если тварей соберется много. И медтехник Андрей Ильин решился на самый смелый –поступок в своей жизни.

– Знаешь, Федор Николаевич, я, пожалуй, пойду и сделаю,– медленно проговорил он. В голове уже вставали образы слюнявых морд Чужих, сидящих вокруг верхнего шлюза модуля и поджидающих обед.

– В таком случае, чем быстрее мы начнем, тем быстрее закончим и получим работающую связь, – ответил на эти слова Логинов. – Я видел в коридоре скафандр и оборудование, которое приготовил Ник. Все равно антенну придется вынимать, так зачем откладывать дело на потом?

– Верно, совершенно незачем, – отозвался Андрей и, коротко выдохнув, встал. Выйдя в коридор, он собрал батареи, взял скафандр и, заново обратив внимание на то, что со стороны грузового отсека не доносится никаких посторонних звуков, вернулся к Логинову. – Федор, помоги мне надеть этот проклятый скафандр. Ник правильно решил, что там можно будет работать только в нем.

– Думаешь, я разбираюсь в этом? – озадаченно сказал Логинов, осматривая комбинезон из легкого, но очень прочного материала. – Все-таки я врач, а не пилот или военный…

– Будто я разбираюсь больше тебя, – сердито буркнул Андрей, возясь с застежками и креплениями. Ему все же удалось расстегнуть скафандр и кое-как забраться внутрь.

– Теперь надень на меня шлем и закрепи теми застежками на основании,– Ильин ткнул пальцем в перчатке в шлем скафандра.

С горем пополам Федору удалось закрепить его, и медтехник, проверив показания датчиков на левом рукаве, остался доволен: контакта с наружной средой не было, кислородная смесь подавалась исправно. С этой процедурой они справились успешно. Теперь оставалось лишь взять нужное снаряжение и обвязаться тросом.

– Пошли, будем надеяться, что все пройдет гладко. – Голос Андрея сквозь шлем звучал довольно глухо. Громыхая прикрепленными к поясу аккумуляторами, Андрей выбрел в коридор и добрался до трапа, уводящего вверх, к шлюзам. Логинов последовал за ним. Поднявшись наверх, медтехник открыл пластинку, загораживающую замок. Красным мерцал индикатор со словом "ЗАКРЫТО", и Андрей, закрепив клеммы дешифратора в нужных местах, включил прибор. Несколько секунд тихого гудения, и на замке вспыхнул зеленый огонек, а створки шлюза начали медленно раздвигаться. Спустя мгновение откинулся верхний колпак, и в модуль ворвался воздух Ахеронта и клубы пыли.

– Готово!! – надсаживаясь, прокричал Андрей стоявшему внизу врачу. – Привяжи меня к перилам трапа и подай винтовку. – Оружие было обременительной, но весьма нужной вещью в создавшейся ситуации, и Ильин скорее отказался бы от дешифратора, чем от винтовки.

Когда он вывалился на обшивку челнока, то ветер с такой силой ударил по защитной оболочке скафандра, что едва не сбросил человека на землю. К сожалению, конструкторами модуля не были предусмотрены хоть какие-нибудь подобия перил или выступов, за которые можно было бы уцепиться. Ильину пришлось лежа на животе ползти вперед, к носу челнока, туда, где находилось гнездо параболической антенны медицинского блока. Было очень темно, невиданной силы ветер резко затруднял передвижение, но Андрей метр за метром продвигался вперед. Аккумуляторы, вдруг ставшие неимоверно тяжелыми, и громоздкая винтовка жутко мешали, поднятые ветром мелкие камни щелкали по обшивке модуля и скафандру. Словом, это путешествие длиной в двадцать футов было самым утомительным и опасным за всю жизнь медтехника.

Ильин уже задыхался от напряжения, когда луч фонаря, укрепленного на шлеме, выхватил квадрат, очерченный тонкой щелью, и красную надпись на нем: "ТЕЛЕМЕТРИЧЕСКАЯ АНТЕННА М. Б. 661385". Теперь оставалось только отодвинуть щит и вызволить спасительное приспособление из его тюрьмы. Это оказалось бы делом достаточно нетрудным в нормальных условиях, но сейчас данная работа была почти невыполнимой. Минуту передохнув, Андрей раскодировал щиток, закрывавший собой запирающий механизм и, осторожно подцепив, открыл его. Ни один из индикаторов не горел, и, сняв с пояса батареи, Ильин начал прикручивать проводки от них к энергетической системе замка. Когда все было готово, он пустил ток, и замерцавший красный сигнал на замке дал понять, что половина дела сделана. Присоединив дешифратор, Андрей прошептал краткую молитву и нажал на кнопку. Панель, закрывающая гнездо, медленно уползла в обшивку модуля, и медтехник соскользнул в открывшуюся дверцу. Тут ветер донимал уже меньше, и работать стало гораздо легче. Он вскрыл электромагнитный механизм, выдвигающий антенну, спрятанный на самом дне гнезда, и подключил еще один аккумулятор.

Андрей сумел опередить появляющуюся сбоку сложенную антенну лишь на пару секунд и выбрался обратно на обшивку модуля прежде, чем она его раздавила в узком гнезде. Когда бесформенная металлическая глыба выползла на ярд над поверхностью челнока, распрямились аккуратно сложенные стальные трубки и раскрылось некое подобие огромного зонтика, Ильин облегченно вздохнул. Все. Теперь можно возвращаться. То, что произошло дальше, несмотря на окружавшую темноту, зафиксировалось в мозгу Андрея с фотографической четкостью, пускай и длилось это в течение секунд тридцати. После удачно проведенной операции медтехник совершенно забыл от радости о еще одной крупной опасности, которая могла подстерегать в любой момент, и поэтому при виде находившегося в двух метрах от него огромного черного силуэта Андрея парализовало от страха. Немыслимо громадный, черный как смоль Чужой, совершенно игнорируя резкие порывы ветра, стоял рядом, и распахнувшаяся зубастая пасть не предвещала человеку ничего хорошего. В свете фонаря разглядев монстра, медтехник подсознательно отметил, что тот, наподобие других, которых сейчас изучают биологи, большой, черный и чрезвычайно противный.

Чудовище собралось для последнего смертельного рывка, вытянуло к человеку передние лапы, присело и…

Откуда-то справа ему наперерез метнулся знакомый Андрею небольшой серебристый силуэт. Длинные, острейшие когти черного монстра были всего в нескольких дюймах от скафандра, когда маленький быстрый клубок сбил темного Чужого-бойца с ног, два силуэта сплелись, словно в схватке, и скатились по обшивке модуля вниз на землю.

Раздумывать над произошедшим было некогда. Тот факт, что первый Чужой пытался напасть на человека, был неоспорим, как неоспоримо было и то, что маленькое чудовище, побывавшее на челноке, помешало своему собрату это сделать. Однако поразмыслить об этом следовало в спокойной обстановке. Ильин ползком двинулся к шлюзу, крышка которого едва просматривалась во мраке. Ветер теперь не мешал, а помогал ему продвигаться вперед, и Андрей, держась за трос, преодолел двадцать футов расстояния на удивление быстро. Перед тем как спуститься назад в модуль, он оглянулся и увидел чуть покачивающуюся на ветру антенну передатчика. Рядом с ней, вцепившись всеми конечностями ищупальцами в обшивку модуля, сидел маленький Чужой, прекрасно просматривающийся даже в темноте и сквозь завесу пыли.

Ильин тяжелым мешком свалился в отверстие шлюза. Логинов, Стеклы и один из биологов, увидев его, отбросили винтовки, схватились за крепления скафандра и спустили Андрея по трапу в центральный коридор модуля. Логинов начал снимать с него шлем.

– Андрей, тебе это удалось? – спросил он, когда шлем скафандра уже валялся на полу.

– Вы закрыли шлюз? – тревожным голосом спросил Ильин.

– Какая разница?! Ты вытащил передающий блок?

– Какой, к чертям, блок?! – разозлился Ильин. – Там, – он махнул рукой наверх, – меня уже пытались съесть. Если бы не… – Он запнулся и оглядел своих коллег.– Мне помогла та тварь, которая недавно забиралась сюда. Закройте шлюз!

– Хорошо, хорошо, – засуетился Стеклы и полез вверх по трапу. Едва он выбрался на площадку непосредственно под отверстием шлюза и подошел к шифрующему замок устройству, металлический звук сверху заставил его резко обернуться. Все тот же небольшой красивый Чужой сидел на краю люка и заглядывал внутрь челнока, вывернув голову под неимоверным углом. Сейчас он и Стеклы в упор смотрели друг на друга, но ни тот, ни другой не предпринимали никаких действий. Биолог превратился в статую, в мыслях уже прощаясь с жизнью, но чудовище не двигалось, рассматривая человека. У чешского исследователя не было сил даже закричать – в этом случае ему бы пришли на помощь, но Чужой успел бы сделать из него "pate". Первым сложившуюся патовую ситуацию нарушил Чужой, просто спустившись сверху на площадку. Стеклы вжался в угол, а маленький монстр сделал пару шагов к шифратору замка и завороженно уставился на мерцающие огоньки, совершенно не обращая внимания на дрожащего от ужаса человека.

– Эй, Мирослав! Что ты там копаешься? – донесся снизу голос Логинова. – Давай спускайся вниз, надо изолировать помещение шлюза!

Чужой мгновенно среагировал на голос, мягко подпрыгнул, уцепившись щупальцами за края шлюзового люка, и исчез во тьме. Сам не свой, Стеклы одним прыжком достиг шифратора замка и настолько быстро задраил шлюз, что ему мог бы позавидовать даже андроид.

– Господи, да что с тобой случилось? – спросил: Логинов, увидев кубарем слетевшего с верхней площадки биолога. Тот был белее молока, и колотило его, словно при лихорадке.

– Т-там б-был Ч-чужой! – пискнул он, немного придя в себя. – Метрах в двух от меня. 3-залез через открытый шлюз, а твой голос его спугнул. Он точно такой, о каком говорил Андрей.

– Ладно, все это мы обсудим потом, а сейчас пошли к нам, думаю, что удастся связаться с "Патной". – Логинов взял едва стоящего на ногах биолога, закрыл люк и потащил в медицинский блок. Там собрались все оставшиеся в живых члены его экипажа, а Ильин, обжигаясь кофе, в красках расписывал свои приключения наверху, и, что самое главное, на терминале передатчика сиял зеленый символ, означающий, что связь возможна. Когда Логинов вошел, все повернулись к нему.

– Ну что, господа? – проговорил он, усаживаясь в кресло.– Похоже, у нас появился шанс выбраться отсюда, но прежде я хотел бы прояснить некоторые моменты нашего здесь пребывания.

– Это какие же? – вставил австралиец Джо Рэнгли, биолог из группы Мирослава Стеклы.

– Произошло несколько странных событий, связанных с чужими существами. Первые два Чужих,, пробравшихся к нам, были точно такими же, как их описывали доклады Эллен Рипли на следствии по делу "Ностромо", а затем и специалисты Компании: большие, черной окраски и очень агрессивные. Одного из таких зверей вы сейчас изучаете. Но несколько часов назад произошло следующее: зверь самостоятельно открыл переборку прохода, ведущего в грузовой блок. Наш пилот Ник Фарелл и Андрей, мой помощник, попытались выгнать его из челнока или убить, но Чужой не сделал им ничего плохого и скрылся.

– Как же! Ничего плохого! – буркнул Стеклы, указывая на платформу с телом Фарелла.

– С ним ничего страшного. Думаю, что через час или два мы поднимем его на ноги, – отозвался Логинов и продолжил: – Затем, когда Андрей выбрался на обшивку модуля с целью выдвинуть антенну, он подвергся нападению обычного Чужого и неминуемо погиб бы, если бы не тот же Чужой, побывавший на челноке. И последнее. Только что пан Стеклы закрывал шлюз, ведущий наверх, и снова столкнулся с тем же экземпляром, который не нанес ему никакого вреда, хотя находился бок о бок с человеком. Вот и все.

– Остается только пригласить его к нам на партию преферанса, – хихикнул Ильин. – Но не согласиться с тем, что это маленькое чучело спасло мне жизнь, нельзя. Кроме того, он выглядит гораздо симпатичнее той твари, с которой вы возитесь, – закончил Андрей, глядя на Стеклы.

– И кроме того, в описаниях Эллен Рипли и видеоотчетах об экспедиции лейтенанта Гормана не было видно ничего похожего на Чужого такого вида. Судя по всему, он настроен к людям довольно-таки лояльно, чего не скажешь о больших черных особях, – добавил Логинов. – Судя по всему, это просто другая их разновидность. Но какая?

– А есть разница? – поморщился Рэнгли. – Надо быстро отсюда улетать. Мне безразлично, какой именно представитель этой породы меня сожрет. Им нельзя доверять ни на йоту. Вспомните колонию Хадли. Если есть связь, то вызывайте Хиллиарда, и пусть они присылают другой челнок для эвакуации.

– Да, верно, – согласился Стеклы. – Отчего бы не попробовать прямо сейчас.

Логинов пересел к передающему блоку, проверил работу маленькой видеокамеры и набрал код. Сверху на крыше челнока чаша антенны стала медленно поворачиваться, отсылая в пространство пакеты импульсов, способных достигнуть приемников "Патны". Спустя секунд двадцать на экране высветился код оперативного отсека крейсера, и Логинов нажал кнопку "ВЫЗОВ". Тут же на вспомогательном экране появилось лицо одного из инженеров оперативного центра. Логинов схватился за микрофон.

– Это челнок С-130, вызываю "Патну"! Слышите меня?

– Да, слышим! Слава Богу, вы отозвались! Кто это?

– Мое имя Логинов. Немедленно позовите кого-нибудь из руководства.

Лицо инженера моментально исчезло с экрана, там появилась физиономия полковника Ретта Гора.

– Да, это Гор. Рад слышать и видеть вас. Где сержант Фарелл? Что с группой Казакова?

– Я врач экспедиции Федор Логинов. Ситуация очень неприятная, господин полковник. У нас на борту двое пораженных личинками Чужих, второй пилот Ар-гедас погиб, Фарелл ранен и не скоро придет в себя. Системы управления модулем полностью уничтожены, есть повреждения корпуса. О группе Казакова ничего неизвестно. Мы просим о помощи.

– Та-ак,– протянул Гор.– Все дело в том, что консультант Семцова и робот-андроид сорок минут назад завладели челноком и начали спуск на планету, вопреки приказам руководства. Сейчас я попробую связаться с ними и отдать соответствующие распоряжения.

– На поверхности невероятной силы ветер,– напомнил Логинов. – Вряд ли они смогут посадить челнок.

– На все воля Господа,– благочестиво ответил Гор. – Оставайтесь на связи и держитесь. Семцова мчит к вам на помощь. Я свяжусь с вами, как только возникнет нужда.

– Спасибо, господин полковник. – Логинов вытянул руку и отключил передатчик. После нескольких часов напряжения и безысходности появилась слабая надежда.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Не отрывая левой ладони от штурвала, Бишоп активировал дополнительные атмосферные стабилизаторы, и челнок стало болтать немного меньше. Вот уже около часа они летели в атмосфере LV-426, и лишь благодаря великолепной реакции робота челнок все еще не разбился. Бишоп был уверен, что если бы сидел сейчас за штурвалом маленького десантного модуля, на котором уже однажды спускался на Ахеронт, то его жизнь и жизнь пассажиров оказались бы в огромной опасности. Но этот большой и тяжелый корабль, несмотря на чудовищной силы ветер, уверенно шел вперед, повинуясь его руке.

Ни о какой визуальной ориентации не могло идти и речи. Облака нависали над поверхностью очень низко, и Бишоп вел челнок только по показаниям приборов. Семцова безмятежно спала в кресле второго пилота, и разбудить ее не могли даже самые резкие толчки. До сигнала радиомаяка оставалось чуть больше двухсот миль. И Бишоп не мог без содрогания думать о том, как будет приземлять челнок при таком урагане, – одно неверное движение, и конец. Мерцающая точка на радарной сетке все приближалась. Запищал сигнал вызова, и Бишоп, надев наушники, включил экран видеосвязи. По напряженному лицу Ретта Гора можно было судить о том, что случилось из ряда вон выходящее , событие.

– Это вы, Бишоп?

– Да, сэр, это я. Слушаю вас, – ответил андроид, не сводя глаз с приборной панели.

– Бишоп, нам удалось связаться с челноком на поверхности планеты. Вы слышите меня?

– Да, продолжайте.

– Там есть живые люди. Если сумеете посадить челнок, вы должны переправить их к себе и, если будет возможность, эвакуировать подразделение капрала Ланского – они находятся возле инопланетного корабля. Всех доставите на "Патну". Вы поняли меня?

– Да, сэр,– невозмутимо ответил Бишоп.

– Сохраняйте связь со мной и будьте осторожны.

Быстрым движением Бишоп выключил экран. Они были на подходе. Сигнал маяка был совсем рядом, и андроид включил все системы внешнего слежения. Тут, внизу, челнок болтало значительно сильнее, чем в верхних слоях атмосферы, и, когда он попал в особенно сильную струю ветра, двигатели, работающие на малых оборотах, не справились и корабль стало неумолимо сносить вправо и вниз. Единственное, что Бишопу оставалось, – это схватиться за штурвал и резко повернуть его влево. На очень низкой высоте и при колоссальной скорости ветра модуль рванулся влево. Бишоп до конца открыл клапаны двигателей, и те взревели с такой мощью, что казалось, корабль разлетится сейчас в клочки.

Ситуация стала критической. Слышался дикий визг стали, оказавшейся под экстремальным давлением, какой-то грохот в помещениях челнока. Тряска усилилась настолько, что андроид стал опасаться за целостность челнока. Проснувшаяся Семцова сидела в своем кресле судорожно вцепившись в подлокотники, не говоря ни слова. Каким-то чудом Бишопу удалось выровнять заваливающийся на левый бок челнок и снова направить его на сигнал радиомаяка. За стеклами иллюминаторов не было видно ничего, кроме бьющих в обшивку струй ливня. До радиомаяка оставалось всего метров тридцать, но Бишоп, упрямо не снижая скорости, вел корабль прямо на него. Включать автопилот для посадки было бесполезно, и андроид решил довериться своему умению и опыту. Включив сканер, он увидел впереди, между двумя скальными образованиями, относительно ровную площадку, на которой вырисовывался силуэт второго модуля, и направил челнок туда.

За несколько метров до выбранного места посадки Бишоп включил двигатели реверса и активировал основные. Его и Семцову бросило вперед, и только пристежные ремни спасли от удара о приборную панель. Бишоп грубо подал челнок вниз, едва успев включить двигатели мягкой посадки. Резкий удар и дикий скрежет, разнесшиеся по челноку, дали понять, что посадочные опоры вошли в соприкосновение с почвой Ахе-ронта. Еще несколько секунд продолжался рев энергоустановок и лязг металла о металл, потом все внезапно стихло. Слышен был только вой урагана снаружи и тихое пощелкивание бортового компьютера.

Семцова вопросительно посмотрела на синтетика:

– Ну что?

– Мы сели, э-э… капитан. Второй челнок в тридцати метрах от нас. Еще немного – и мы бы разбились. Наверно, это самая опасная посадка в моей жизни, – ответил Бишоп, отключая аппаратуру.

– Мы можем с ними связаться? – спросила Семцова, вглядываясь в иллюминатор и пытаясь хоть что-нибудь там различить.

– Боюсь, что нет. Туда надо идти.– Бишоп повернулся к ней.– Не боитесь?

– Нет. Раз уж я взялась за это дело, то его следует довести до конца, – устало ответила Семцова. – Мы ничего не повредили при посадке?

– Скорее всего нет, – отозвался Бишоп, читая отчет компьютера. – Только надо действовать быстро. Идемте.

Маша отстегнула ремни, поднялась с кресла и последовала за Бишопом, прихватив с собой оружие. Он провел ее к одному из складов и вытащил скафандр.

– Вот, одевайтесь, – бросил он. – Думаю, что нам проще будет выйти отсюда через пассажирский шлюз.

– А ты, Бишоп? – непонимающе посмотрела Семцова на андроида.

– Мой организм способен переносить такие условия, как снаружи, и без защиты. А вам она нужна.

Бишоп расстегнул комбинезон и помог Маше туда забраться. Закрепив шлем, он взял свою винтовку и направился в кормовую часть челнока. Семцова пошла за ним. Рядом с грузовым отсеком находился так называемый пассажирский шлюз, через который люди могли попасть в челнок с поверхности планеты или из помещения ангара. В начале открывалась внутренняя герметичная дверь, а затем расходились лепестки четырехстворчатого стального щита, предохранявшего от радиации, и уже после открывался внешний люк на обшивке челнока. Бишоп быстро преодолел две первые преграды и повернулся к своей попутчице:

– Капитан, до второго челнока не больше двадцати шагов. Мы должны будем найти точно такой же шлюз. Я пойду позади вас и очень прошу следить за окружающей обстановкой. Вполне возможно, что чужие существа бродят здесь, учуяв людей в челноке. Ну, пошли?

– Пошли,– коротко ответила Семцова, и Бишоп нажал кнопку на внешнем люке.

Ущелье было несколько защищено от урагана двумя скалами, но несмотря на это, шквал был на редкость силен. Ступив тяжелыми башмаками на базальтовую плиту, Маша почувствовала, как мощный поток воздуха буквально сбивает ее с ног. Если бы не было скафандра, то дышать она не смогла бы. Посмотрев вперед, Семцова увидела темнеющую громаду челнока и, согнувшись от ветра, медленно пошла вперед. Бишоп возился с дверью. Наконец андроиду удалось ее закрыть, и он тоже двинулся вслед Семцовой. Ни один из чувствительных рецепторов Бишопа пока не засек врага, однако он держал оружие наготове.

Эти двадцать шагов дались им ценой почти полного истощения сил. На полпути Машу сбило с ног ветром, и, не в состоянии подняться, она поползла. Бишоп пожалел, что она не обвязалась тросом, – какая-никакая, но дополнительная страховка. В темноте андроид видел гораздо лучше человека, и это дало ему возможность убедиться, что, хотя внешне челнок Фарелла не пострадал, ни один из бортовых огней не горит, за стеклами кабины света тоже нет. А это что за выпуклость на обшивке сверху?

Бишоп напряженно вглядывался в бугорок возле одного из килей. В конструкции такая деталь была не предусмотрена, а на личное творчество обитателей челнока рассчитывать не приходилось. Значит, это нечто постороннее, и Бишоп мог дать девять из десяти за то, что наверху сидит один из Чужих.

А Семцова подобралась уже совсем близко к боковой опоре модуля и пыталась встать на ноги. Бугорок не двигался, и Бищоп кинулся к Маше со всей возможной в таких условиях скоростью, догнал и сбил с ног.

– Что такое? – прокричала она в микрофон скафандра.

Андроид не ответил и, прижав палец к губам, потащил ее к дверям шлюза у правого борта. Семцова, почуяв опасность, беспрекословно повиновалась, и вскоре они подползли к темному, резко очерченному люку шлюза. Бишоп, отыскав щиток замка, стал копаться в электронике. Маша нервно оглядывалась, но тонированное стекло маски мешало обзору, и она не заметила маленькую быструю тень, соскользнувшую с корпуса корабля и спрятавшуюся за массивным шасси из прессованной резины. Высунув голову из-за своего убежища, маленький монстр осторожно наблюдал за людьми, предпочитая не спускаться вниз.

Семцова с надеждой посмотрела на Бишопа. Тот продолжал борьбу с электронной запирающей системой шлюза. Наконец вспыхнул зеленый индикатор, а люк медленно пополз влево. Оказавшаяся за ним четырех-лепестковая плита тоже раскрылась, и Бишоп с Сем-цовой вползли в маленькое помещение шлюза. Поработав с ручками на герметичной двери, андроид открыл ее и сделал приглашающий жест рукой.

– Заходите, мисс. И, пожалуйста, не стреляйте по любому движущемуся предмету, – сказал он и захлопнул внешнюю переборку шлюза.

Семцова осторожно двинулась вверх по трапу. Было темно, не горело даже аварийное освещение, и только впереди на щите, закрывающем этот проход, мерцал красный сигнал. За ней поднялся Бишоп и осмотрел переборку.

– Ну, с этим мы справимся быстро, – весело произнес он и нажал кнопку на замке. Стальной щит отскочил вверх, они выбрались в слабоосвещенный коридор модуля. Семцова сбросила шлем скафандра и огляделась. Свет лился из окон медицинского блока слева, и там явно находились люди. Пройдя дальше по коридору, она разглядела сидящих в отсеке двух человек, чьи лица были ей хорошо знакомы. "Это же именно те, кто наблюдал за мной после операции", – вспомнила Семцова и осторожно постучала в окно, но прекрасная звукоизоляция не донесла стук до ушей Логинова и Андрея, сидящего за компьютером. Ни один не посмотрел в сторону прозрачной перегородки, и Маше пришлось отыскать кнопку на входной двери, после чего стало возможно войти в отсек. Врач и медтехник вскочили как ошпаренные и схватились за оружие.

– Добрый день, Федор Николаевич! Привет, Андрей! – улыбнулась Семцова.– Это всего лишь ваша старая пациентка.

– Откуда вы здесь? – ошарашенно глядя на нежданную гостью, спросил Ильин.

– Вы что, не слышали, как садился наш челнок? – раздался позади голос Бишопа. – Мы же приземлились совсем рядом!

– И разве вас не предупредил полковник, что мы летим вам на помощь? – добавила Семцова.

Ильин сел и опустил пистолет. Ему верилось и не верилось в случившееся. Теперь они спасены.

– Садитесь, Мария Викторовна, рад вас видеть.– Он указал на кресло.– Да, мы знаем, что вы угнали второй челнок, но были уверены, что садиться на поверхность вы не будете… Мы, конечно, слышали шум ваших двигателей, но решили, что это ветер. Спасибо вам, Семцова.

– Благодарите Бишопа, а не меня. Если бы не он, мы бы сейчас с вами не разговаривали. А теперь расскажите, что у вас случилось. И что это? – Она подошла к криогенным камерам, в которых лежали пострадавшие. Лишь мельком заглянув туда, она отскочила, закрыв лицо руками. Кошмар продолжался.

– Что у вас случилось, Федор? – спросила она глухим голосом.

– Многое, – коротко ответил врач и поведал обо всем, что произошло на челноке, во всех подробностях, не забыв упомянуть и о странном серебристом монстре, который к тому же спас жизнь Ильину.

– …Я не знаю, чем мотивировано поведение этого существа, но неоспоримо то, что оно не хотело убивать никого из нас.

– Чушь! – Семцова возмутилась так, словно ей нанесли личное оскорбление. – Поверьте мне, Федор, не бывает хороших Чужих и плохих Чужих. Есть только хищные животные, которых мы называем Чужими и которые представляют для всех людей смертельную угрозу. Одного "хорошего" Чужого хватило, чтобы уничтожить колонию Хадли, если верить рассказу Бишопа. Отличных от себя живых существ они используют исключительно в своих интересах. Еда. Потомство. Больше ничего. И поэтому мы быстро перегружаемся в наш челнок и летим за Казаковым и теми, кто находится в транспортере, ожидая его возвращения. Кстати, вы не поддерживаете связь с вездеходом?

– Нет,– мотнул головой Логинов.– Когда один из этих черных скотов разгромил наш пульт управления, мы потеряли бортовой компьютер и все системы связи. Просто счастье, что у нас в отсеке имелся свой передатчик.

– Да, вам повезло, – согласилась Семцова. – Хил-лиард уже хотел взять курс на Землю, когда отключилась связь. Он был уверен, что все мертвы.

– Что-о? Он хотел бросить нас на этой проклятой планете? – возмущенно спросил Ильин. – Это правда? Американцы совсем сбрендили?

– Абсолютно, – резко обрубила Семцова и, повернувшись к Бишопу, подозвала его к себе. Когда он приблизился, Маша взяла его за руку: – Бишоп, ты сможешь вернуться на наш челнок и подогнать транспортер?

– Смогу, – кивнул андроид. – Вы примете его через люк грузового отсека? – обратился он к Логинову.

– Ну, не знаю. Там платформа подъемника серьезно повреждена кислотой. Фактически, дыра в обшивке.

– Тогда необходимо проверить, работает ли подъемник, – сказал Бишоп и, взяв винтовку, вышел из отсека. Ильин кинулся за ним.

Когда они подошли к переборке, андроид осмотрел щит и взглянул на медтехника:

– Через этот проход скрылся ваш красавец?

– Да. Надо быть осторожным, может быть, он еще внутри. – Андрею очень не хотелось вновь нос к носу столкнуться с Чужим, и он отошел от двери подальше, держа наготове винтовку.

– Посмотрим,– буркнул Бишоп. Он сомневался, что тот Чужой находился за дверью. Вспомнился неясный силуэт на обшивке челнока возле киля. Значит, вот где он спрятался… Быстро раскодировав замок, Бишоп открыл переборку и заглянул в отсек, освещая фонариком все его углы. Пусто. Только сквозь неровные края дыр в полу порывы ветра заметали пылинки и кусочки железа.

– Мне понадобится энергия, чтобы опустить платформу. Думаю, что она выдержит вес вездехода, – повернулся он к стоявшему на почтительном расстоянии Ильину.

– Конечно, сейчас, – отозвался медтехник и со всех ног побежал в медицинский блок к Логинову. Ждать Бишопу пришлось недолго, и через пару минут вначале замерцали, а потом вспыхнули в полную силу лампы освещения. Тут же подбежал Андрей.

– Я спущусь в эти отверстия, незачем снова открывать шлюз,– указал Бишоп на дыры в полу,– а ты, Андрей, опусти платформу. Я снизу посмотрю.

Бишоп присел над крупным отверстием, свесил ноги и мягко спрыгнул вниз. Андрей, подойдя к пульту управления подъемником, набрал нужные команды, и, к счастью, платформа, пусть и с неаккуратной дыркой посередине, все же поплыла вниз. Когда она коснулась земли, Ильин осторожно выглянул наружу, свесившись через край открывшегося провала. Бишоп стоял внизу и что-то кричал, но шум урагана заглушал его слова. Андроид, убедившись, что его не слышат, только махнул рукой и стал пробираться под брюхо челнока в направлении второго модуля.

Медленно проходя под днищем корабля, Бишоп обдумывал рассказ Логинова о необычном существе, которое вертелось возле челнока. Неспроста все это. Прекрасная фотографическая память позволила андроиду вспомнить всех Чужих, с которыми он когда-либо имел дело, но ни единый не подходил под зверя, какого описал мистер Логинов. "Странно, – думал Бишоп, – ростом чуть выше человека, серебристая окраска, куполообразный высокий череп… Совершенно нестандартный тип поведения. Даже когда сержант выстрелил в него, он только лишь обездвижил человека, но не убил, хотя возможность была. И почему этот Чужой так настойчиво пытается пробраться в челнок?"

Одна из огромных посадочных опор загородила Бишопа от бьющего в лицо ветра с дождем, и он присел перед последним рывком, чтобы осмотреться. Посветив фонариком под брюхо челнока и не обнаружив ничего подозрительного, он уже собрался двинуться дальше. Что-то тонкое и гибкое с гарпунообразным наконечником вылетело сверху из-за спины и, ухватившись за верхнюю рукоятку винтовки, вырвало оружие из рук. При всей своей отменной реакции, Бишоп совершенноне понял, что это было, – настолько молниеносно все произошло. Винтовка подлетела кверху, и Бишоп осторожно поднял голову.

В другое время увиденное показалось бы довольно комичным, но сейчас Бишопу было не до смеха, В гнезде посадочной опоры, среди труб и кабелей, сидел тот самый назойливый Чужой, крепко вцепившись щупальцем в отобранную винтовку, и глядел во все глаза на андроида.

Бишоп был созданием, способным мыслить логически в любой ситуации, но в сложившемся положении он не знал, что делать. На основании информации, полученной ранее, можно было предположить, что зависшее над головой существо не будет причинять вред, но, вспоминая других монстров, искусственный человек понимал, что возможна роковая ошибка. Оставалось только ждать действий со стороны Чужого, что Бишоп и сделал, усевшись обратно под опору. Была надежда, что Чужой сумеет распознать в роботе-андроиде механизм, а не живого человека.

Существо, не выпуская из щупалец винтовку, выползло из своего убежища и спрыгнуло на землю перед Бишопом. Он старался не шевелиться и только молча осматривал стоящего перед ним зверя. Да, он в точности такой, как описывал Ильин. В сравнении со своими черными собратьями даже красив. Только вот что у него на уме?

Чужой первым решил начать действовать. Подойдя к напрягшемуся андроиду, он низко наклонил голову, чуть приоткрыл пасть и высунул из нее нечто похожее на толстый стержень, украшенный десятками маленьких острейших зубов. Он поводил им вправо-влево, словно обнюхивая, а потом на конце стержня открылась миниатюрная пасть, зверь издал тонкий пищащий звук, а сам отодвинулся назад и снова замер. Увидев, что на Бишопа это не произвело никакого впечатления, Чужой повторил свой маневр и в придачу слегка подтолкнул андроида лапой.

"Чего он от меня хочет?" – терялся в догадках Бишоп. Он немного выпрямился – Чужой настороженно следил за его движениями, но с места не сходил.

– Уходи и не мешай мне, – решительным голосом громко сказал Бишоп, следя за реакцией маленького чудища. Услышав человеческую речь, тот наклонил голову и еще раз пискнул.

– Ну что тебе? – словно обращаясь к надоедливому ребенку, проговорил Бишоп и стал потихоньку подниматься, защищенный от ветра широкой посадочной опорой. Стоявший на задних лапах Чужой был ненамного выше его. Оружие существо все еще прижимало к туловищу щупальцами, изредка переводя на него взгляд, но неизменно возвращаясь к Бишопу. Андроид настолько осмелел, что сделал шаг к замершему зверю и вытянул руку. Чужой не пошевелился и опять коротко пропищал. Мозг Бишопа быстро проанализировал все четыре звука, произведенные монстром, и получилось, что первые два были совершенно идентичны по длительности и тональности.

"Может быть, он хочет что-то сказать мне? – задал Бишоп самому себе вопрос.– Но что?"

Тут ему в голову пришла интересная идея. Для человека эта мысль граничила бы с безумием, но андроиду, не обремененному спонтанными эмоциями, не виделось в ней ничего экстраординарного. И он решился.

Превозмогая вложенное в его программу чувство отвращения, Бишоп вытянутой рукой коснулся гладкого, как бильярдный шар, черепа существа и осторожно погладил его. С ответом Чужой не стал медлить и, вытянув одно из щупалец, дотронулся кончиком до головы Бишопа. Тогда тот медленно и плавно опустил руку и взялся за ствол винтовки.

– Отдай ее мне! – громко сказал он.

Монстр смотрел на руку андроида, крепко ухватившую оружие. Бишоп осторожно потянул винтовку на себя, и тотчас Чужой отвел лапой его руку, одним прыжком добрался до опоры и несколько раз ударил винтовкой по толстому стальному столбу, а потом, развернувшись, приблизился к Бишопу, протягивая исковерканное оружие.

– Спасибо, – хмыкнул Бишоп, вертя в руках бесформенный кусок железа.

"Итак, он понял, что я от него хочу, но, зная опасность, исходящую от оружия, сломал винтовку, прежде чем возвратить, – подумал Бишоп. – В его действиях прослеживаются сильные элементы логики. Ну что ж, продолжим…"

Чужой по-прежнему стоял рядом, наблюдая за андроидом. Бишоп подошел к существу, протянув руку, взял за правую верхнюю лапу и потянул на себя. Чужой отстранил конечность и, приоткрыв пасть, издал писк, который Бишоп определил по тону как предостерегающий. Но андроид не желал сдаваться. Он сделал несколько шагов по направлению ко второму челноку, вернулся, опять потянул Чужого за лапу и снова отошел. Случилось то, на что Бишоп и надеялся, – Чужой, пригнувшись к земле, сделал несколько шагов за ним.

"Понимает, понимает!" – пронеслась радостная мысль, и Бишоп двинулся дальше к челноку, сгибаясь под мощными порывами. Ледяной ливень превратил сухую пыль в вязкую липкую кашу, и идти было очень трудно, но Бишоп, оглядываясь, видел, что Чужой неотступно следует за ним футах в шести позади. Преодолев разделявшее два челнока расстояние, андроид добрался до люка пассажирского шлюза и, открыв его, забрался внутрь.

– Иди сюда! – стараясь перекричать ветер, обратился он к жутковатому новому знакомцу, и Чужой, вцепившись лапами и щупальцами в края люка, перевалился в помещение шлюза, встряхнулся, как мокрая собака, и уставился на Бишопа, будто спрашивая: "Ну, влез, дальше что?"

Андроид открыл внутренний люк, забрался наверх по трапу, следя за существом, не отстававшим ни на шаг. Когда Чужой очутился в коридоре челнока, Бишоп включил освещение и теперь смог как следует рассмотреть своего спутника. Да, все признаки этого биологического вида были на месте. Выглядел этот необычный экземпляр почти так же, как и чудовища в колонии Хадли, но отказать ему в известной изящности и соразмерности форм было нельзя. Но морда… Внезапно Бишопу подумалось: а ведь наверняка этому существу люди тоже кажутся нелепыми уродцами, невероятными страшилищами. Сейчас сгорбившийся, мокрый монстр производил скорее жалкое, чем грозное впечатление. Струйки воды стекали с прочнейшего панциря на пол, а сам Чужой робко оглядывал помещение, в которое его заставили войти.

Бишоп нахмурился, что-то вспомнив, и двинулся в кают-компанию. Зверь, перебравшись на потолок, осторожно пополз за ним. Войдя в помещение кухни, андроид вскрыл один из пищевых складов, нашел упакованный в пластик кирпич мясного концентрата, развернул его и, подняв голову, проговорил:

– Ты, наверно, это искал в кают-компании, когда залез в тот модуль? На-ка, попробуй! – и подбросил спрессованный концентрат в воздух. Мелькнуло длинное щупальце, и кирпич оказался пронзенным острым наконечником, будто шомполом. Чужой свернулся в клубок, и андроид не мог видеть, чем он занят, но по аппетитному похрустыванию Бишоп понял, что он ест.

Итак, еще одно предположение оказалось верным. Услышав от Ильина о помещении, где впервые был обнаружен этот странный Чужой, Бишоп подумал, что он мог забраться в кают-компанию, почуяв пищу. Единственная странность, что существо могло запросто пообедать обездвиженным Фареллом, но выбрало другой "путь для насыщения. Словом, чем дальше – тем непонятнее. Посмотрим, на что он еще способен, маленький серебристый Чужой.

Увидев, что зверь (хотя теперь его уже и зверем назвать сложно) справился с подачкой, Бишоп выдал ему еще один кирпич концентрата, который тот немедленно схрумкал – только крошки полетели, и вышел из отсека. Чужой, не мешкая, последовал за ним.

Так как этот челнок был точнейшей копией другого – исследовательским кораблем стандартного типа, здесь тоже имелись медицинский, технический и биологический отсеки. Бишоп решил, что для его маленького эксперимента больше пригодится компьютер медицинского блока, имевший прямую связь с центральным компьютером корабля. Он открыл прозрачную дверь, вошел и уселся перед терминалом. Когда на экране появилось слово "ЗАПРОС?", Бишоп задумался, как поточнее выразить вопрос. В данном случае это было сложным делом – разумная машина могла ответить только на четко сформулированные фразы. Краем глаза Бишоп увидел своего нового приятеля, осторожно изучающего приборы, расставленные у стен. Он напоминал посетителя музея, рассматривающего редкие экспонаты: наклонит морду поближе, осмотрит под всеми мыслимыми и немыслимыми углами и задумчиво перейдет к следующему раритету. Криогенные капсулы Чужой разглядывал с потолка – наверно, решил, что так будет лучше видно.

Бишоп только покачал головой и вернулся к компьютеру. Он был уверен, что все звуки, которые издавало существо, что-то означают. Таковые были, видимо, неким подобием речи. Теперь следовало провести их сравнительный анализ и попробовать расшифровать. Работа, конечно, трудная, но попытаться можно. Надо только получить исходный материал.

Включив записывающее устройство, Бишоп издал своим речевым синтезатором писк, аналогичный тому, какой он услышал от Чужого в первый момент их встречи, и стал наблюдать за реакцией существа. Услышав звук, Чужой, доселе мирно висевший на потолке, мгновенно слез вниз и, подбежав к андроиду, разразился целой серией звуков, продолжавшейся не менее сорока секунд. Бишоп пискнул еще несколько раз, воспроизводя все, что слышал от своего собеседника за время общения с ним.

Если бы у Чужого на морде было что-нибудь вроде мимических мышц, то выглядел бы он сейчас, наверно, очень озадаченно. Но существо только отступило на шаг, приоткрыло пасть, украшенную частоколом зубов, и выдало Бишопу трех-четырехминугную "речь", зафиксированную компьютером. Этого было вполне достаточно, и Бишоп задействовал программу речевого анализа.

Экран монитора погас, и лишь в нижнем левом углу мерцал зеленый символ, означавший, что программа работает. Бишоп откинулся на спинку кресла и оглянулся на Чужого, Тот сидел рядом, и, судя по пробегавшим по длинному хвосту волнам, было ясно, что существо возбуждено, да и сам Бишоп чувствовал, что он, возможно, на пороге первого контакта с представителем чужой цивилизации. Странная, однако, цивилизация. У Бишопа не возникало никаких сомнений, что хозяева огромного звездолета, передавая сигнал предупреждения, в котором говорилось об "опаснейшей форме жизни, вышедшей из-под контроля", имели в виду именно Чужих. Далее, если вспоминать, мягко говоря, нецивилизованное поведение этих монстров в колонии Хадли и нападение взрослых особей на бригаду биологов и военных сейчас, то возникал вопрос: откуда же взялся этот красавец, совершенно не похожий на прочих своих собратьев? Почему в его действиях нет даже намека на агрессивность? Что он хочет от людей, приземлившихся на этой планете? А в том, что Чужой хотел нечто определенное, Бишоп не сомневался. Может быть, ответ подскажет компьютер?

Наконец-то машина показала строчки текста, и андроид, дернувшись вперед, уставился на монитор. Он верил и не верил. Несмотря на то что точного перевода "речи" Чужого на английский язык не было, компьютер расшифровал достаточно терминов для того, чтобы Бишоп понял: перед ним разумное существо, владеющее речью и имеющее достаточный уровень интеллекта для общения. Стандартная лингвистическая программа компьютеров этого типа была достаточно несовершенна, и, без сомнения, более осмысленный контакт станет возможным только в случае, если получится воспользоваться куда более мощным бортовым мозгом "Патны".

Из длинного текста, высветившегося на экране, следовало, что серия звуковых сигналов, подвергшаяся обработке, представляет собой цепь связанных по смыслу понятий, часть из которых аналогов в английском языке не имеет, а большинство из понятных может трактоваться по-разному. Однозначной идентификации была подвержена лишь часть сигналов, которые соответствуют словам: "большой", "много", "опасно", "путь (проход)", "быстро". Также имелись различные трактовки остальных звуков, которые издавал Чужой. Все пять расшифрованных слов относились к продолжительной фонеме, которую Чужой выдал непосредственно перед тем, как Бишоп ввел запись в программу. Используя всю полученную информацию, компьютер сумел составить 96 разных по смыслу текстов – 96 вариантов того, что желало сообщить существо. Бишоп со всей возможной быстротой, доступной роботу его серии, стал просматривать тексты, пытаясь соотнести их с создавшейся на данный момент ситуацией. Вскоре он получил приблизительную картину смысла "речи" Чужого. Получился достаточно бессвязный, но вполне понятный текст, который Бишоп дополнил необходимыми, на его взгляд, словами.

– М-да. Вот уж не думал, что у первого разумного существа из другого мира будет настолько мерзкая морда… – пробормотал Бишоп, еще раз посмотрев на склонившуюся голову зверя, не сдвинувшегося ни на дюйм за все время, пока андроид работал с компьютером, и добавил погромче: – Ну так кто же ты такой, а?

Чужой наклонил голову и, коротко пискнув, снова поднял ее. Затем с ничего не выражающим видом вытянул вверх щупальца, подпрыгнул, зацепился за трубу какого-то кабеля на потолке, повис и свернулся в клубок. Похоже, что общение с Бишопом ему немного надоело и он решил отдохнуть. Андроид снова повернулся в экрану, в сотый раз изучая имеющийся текст.

После обработки получилось, что Чужой сообщал о существах, подобных Бишопу, "находящихся в чем-то большом, в опасности, которой очень много, путь назад им закрыт; им надо быстро помочь". Этого было достаточно для того, чтобы уяснить: речь идет о подразделении лейтенанта Казакова, находящемся в иноземном космическом корабле. Соответственно, следует принять совет этого непонятного существа и действовать быстро.

Бишоп встал и вышел из отсека, оставив дверь открытой. Чужой немедленно развернулся и двинулся вслед. Проведя много времени за компьютером, Бишоп не сомневался, что Семцова и другие, запертые в соседнем челноке, начали беспокоиться, и необходимо возвращаться как можно скорее. Вопрос только, что делать с Чужим, не отстававшим теперь от андроида ни на шаг. Бишоп вообразил реакцию консультанта-ксенолога, если они появятся вместе. Тогда жизнь существа окажется, мягко говоря, под угрозой – Семцова не станет слушать доводы о том, что он разумен, и, несомненно, схватится за оружие. А кто знает, может быть, этот Чужой поможет вытащить Казакова и его людей из той "опасности", в которой они оказались? Очень жаль, что невозможно связаться с Семцовой и все ей объяснить. Впрочем…

Бишоп прошел в кабину и, сев в кресло пилота, запросил у компьютера данные о всех системах связи, имеющихся на челноке. Выяснилось, что с помощью одной из антенн он может осуществлять видеопередачи узконаправленным лучом. Оставалось только сориенти-ровать его на приемную антенну медицинского блока второго модуля. Мгновенно произведя необходимые операции, Бишоп направил радиолуч туда, где предположительно находился приемник соседнего челнока, и вызвал Логинова. Экран наверху осветился неровным светом, побежали полосы помех, но на вызов ответили – Бишоп различил лицо Федора Логинова и попытался получше настроить связь. Это ему удалось почти сразу, радиолуч был точно направлен на приемную антенну.

– Доктор, вы слышите меня? – проговорил Бишоп в микрофон и сквозь сухое потрескивание услышал ответ:

– Да, Бишоп, это вы? – Врач выглядел удивленно,

– Скажите, изображение нормальное? – спросил андроид, все еще держась за ручку настройки.

– Да, да, что случилось? Почему вас так долго нет? Мы заждались!

– Позовите Марию Викторовну, пожалуйста, – сказал Бишоп, не обращая внимания на вопросы Логинова. Почти сразу его физиономия исчезла и показалось лицо Семцовой.

– Бишоп, в чем дело? Мне кажется, что пригнать транспортер – не такая уж и сложная задача. – Взгляд у нее был подозрительным.

– Мисс, прошу вас спокойно выслушать все, что я скажу, – начал Бишоп. – Дело в том, что я здесь не один.

– Кто-то из группы Казакова? – перебила его Семцова.

– Нет, думаю, вам лучше это показать. – Он развернул кресло так, чтобы маленькая видеокамера выхватила сидящего сзади монстра. Чужой вертел головой, разглядывая многочисленные приборы пилотской кабины, видимо пытаясь понять, что происходит.

Бишоп услышал сдавленный крик, лицо Семцовой на экране исказила такая гримаса ужаса, что он немного пожалел о не сделанных вовремя предварительных объяснениях. Но, раз уж начал, надо доводить дело до конца, и Бишоп, не дожидаясь, когда Маша начнет говорить, быстро заслонил собой Чужого и продолжил:

– Прошу вас правильно понять меня. Это существо разумно. Это тот Чужой, который забрался в ваш челнок, а затем спас жизнь мистеру Ильину. Я сумел войти в контакт с ним и с помощью компьютера расшифровал его речь. Он сообщил, что Казаков и его люди в опасности, их надо выручать! Мария Викторовна, это вовсе не такое чудовище, с которыми имели дело Рипли и жители Хадли. Поверьте, он никого из нас не тронет!..

– Бишоп, ты думаешь, я поверю в этот бред? – С экрана смотрели глаза Семцовой, наполненные холодом и недоверием.– Не знала, что роботы способны сочинять сказки.

– Это правда, – коротко ответил Бишоп и, помолчав, добавил: – Когда вы встретитесь с ним, вы убедитесь в моей правоте.

– Когда я встречусь с ним, я его уничтожу! – зло рявкнула Семцова. Бишоп увидел, как она быстро нагнулась к пульту передатчика, и секундой позже экран погас.

– Ну и что мне теперь с тобой делать? – удрученно сказал андроид, повернувшись к Чужому. Тот лишь дернул хвостом в ответ и снова уставился на один из мониторов с изображением плана местности. Бишоп поднялся, сызнова осмотрел аппаратуру и двинулся к грузовому отсеку. Прежде чем он добрался до шлюза, Чужой рванулся вперед, как обычно, по потолку, остановился у щита, закрывающего вход, и, осторожно коснувшись когтем кнопки замка, открыл его.

– А ты, как я погляжу, неплохо разбираешься в технике? – с удивлением глядя на чудовище, проговорил Бишоп. – Ну, раз так, пойдем со мной.

Он открыл задний люк транспортера и прошел в кабину. Чужой с недоверием оглядел вход, но, все же решившись, протиснулся внутрь. Помещение было достаточно тесное, и существу пришлось свернуться в клубок – теперь оно казалось едва ли не втрое меньше своего обычного размера. Манипулируя с приборами дистанционного управления подъемника, Бишоп лихорадочно думал о том, как же защитить своего нового необычного друга от ослепляющей ненависти Семцовой. Сомневаться, что Чужой может оказать какую-никакую помощь, не приходилось. Так же ясен был тот факт, что нельзя позволить уничтожить существо, обладающее разумом. Наилучшим вариантом было выпустить Чужого из транспортера, когда они окажутся снаружи, а уже потом, уговорив русскую консультантку, можно будет попытаться использовать его. Наверняка существо никуда не уйдет от челнока и будет где-то рядом.

Платформа подъемника поползла вниз, и, когда она коснулась поверхности планеты, вездеход медленно сполз на базальтовую плиту и стал двигаться ко второму модулю, темная громада которого просматривалась даже сквозь сплошную пылевую завесу. Не доезжая нескольких ярдов до цели, Бишоп выключил двигатели, вышел из кабины и подошел к Чужому. Тот, увидев андроида, повернул к нему морду и коротко пискнул.

– Знаешь, я не могу взять тебя с собой туда,– извиняющимся тоном проговорил Бишоп. – Тебя могут убить. Погуляй-ка пока снаружи.– И Бишоп, открыв задний люк, махнул рукой.

Чужой не сдвинулся с места и только наблюдал за действиями андроида.

– Ну, иди! – Бишоп слегка подтолкнул Чужого к выходу.– Иди же!

Тот не двигался и, казалось, еще крепчевцепил-ся лапами и щупальцами в стенки вездехода. Было совершенно ясно: он не понимает, чего от него хотят. Тогда Бишоп решил использовать другую тактику. Припомнив, как на "языке" Чужих звучит слово "опасно", он три раза воспроизвел нужный звук и указал в сторону темневшего рядом модуля. Тут же монстр одним движением выпрыгнул из вездехода и мгновенно скрылся в темноте. Бишоп успел лишь заметить его силуэт, когда Чужой ловко взобрался на обшивку челнока и скрылся за одним из стабилизаторов. Андроид вернулся в кабину, предусмотрительно закрыв за собой люк, и подвел машину под брюхо модуля. Посмотрев в обзорное окно наверх, Бишоп увидел потоки света, пробивавшиеся сквозь обширные отверстия, проеденные кислотой в подъемнике.

Что ж, придется выходить наружу, зайти через пассажирский шлюз и опустить платформу. Только Бишоп подумал об этом, как подъемник пополз вниз, – Логинов заметил через иллюминатор приближающийся транспортер и избавил андроида от лишней работы. Теперь оставалось надеяться на то, что поврежденная платформа выдержит вес тяжелой машины. Если бы Бишоп был настоящим человеком, то, въезжая на нее, он прочел бы молитву. Однако религиозность была чужда роботам, и он смело надавил на педаль газа. Вскоре вездеход благополучно добрался до грузового отсека модуля.

– Ну наконец-то! – воскликнул Стеклы, когда Бишоп выбрался из вездехода. – Напугали же вы нас! Кстати, вас очень хочет видеть Семцова,– добавил биолог.

– Хорошо,– кивнул Бишоп.– И я попрошу всех собраться в медицинском блоке. У меня есть сообщение чрезвычайной важности.

– Знаем! – отмахнулся Логинов. – Про ваше приключение с этой мерзкой тварью?

– Это вовсе не мерзкая тварь, как вы изволили выразиться, доктор, – серьезно ответил Бишоп. – Вы ошибаетесь. Идемте же.

Через пять минут все люди собрались в медицинском блоке. Семцова сидела с отчужденным видом и даже не взглянула в сторону Бишопа. Когда все расселись, андроид, под удивленные возгласы биологов, изложил все, произошедшее с ним. Семцова в течение всего рассказа не сказала и слова, лишь только нервно курила сигарету за сигаретой. Когда Бишоп закончил, она встала, прошлась по отсеку и, уставившись на него, проговорила:

– А теперь, Бишоп, послушай, что я думаю по этому поводу. Я хочу повторить: нет хороших или плохих Чужих. Если этот экземпляр не тронул тебя, это вовсе не значит, что он не станет убивать меня, доктора Логинова, Андрея и всех, кто здесь присутствует. Пусть он разумен, пускай ты смог общаться с ним, но вспомни третий уровень процессорной станции колонии Хад-ли. Вспомни о тех людях. Несмотря ни на что, все, понимаешь, все эти твари должны быть уничтожены.

– Но ведь он пытался предупредить, что Казакову и его людям грозит опасность,– возразил андроид.– И вспомните, как он предотвратил нападение большого черного Чужого на мистера Ильина. Он не будет убивать никого из вас!

– Разговоры разговорами, но мне кажется, что теперь следует перебираться на исправный челнок, попытаться помочь Казакову, а потом улетать с этой проклятой планеты. Тем более у нас двое людей, нуждающихся в экстренной помощи, – вмешался Логинов, указывая на капсулы, в которых лежали двое пораженных паразитами.– И кстати, кто отправится к инопланетному кораблю? Там ведь еще и взвод капрала Ланского…

– Пойду я, – коротко сказала Семцова, – и думаю, что Бишоп мне поможет, не так ли? – Она вопросительно посмотрела на андроида. Тот лишь медленно кивнул в ответ.

– Тогда перегружаем аппаратуру и пострадавших в транспортер, и – поехали.– Логинов встал и начал собирать документы со стола. Биологи во главе со Стеклы вскочили и едва не бегом кинулись в свой отсек упаковывать в контейнеры останки мертвых существ, а Ильин, подойдя к гибернационным камерам, включил систему восстановления – втащить громоздкие, тяжелые капсулы в вездеход не представлялось возможным, и пострадавших оставалось только перенести туда. Таким образом, работа нашлась для всех, и вскоре довольно вместительный транспортер был забит доверху. Бишоп отправился в реакторный отсек, для того чтобы дезактивировать ядерную установку челнока. Все еще находившегося без сознания Фарелла перенесли в вездеход И прикрепили ремнями к одному из кресел. Сборы заняли не больше двадцати минут, и в царящей суматохе никто не вспомнил о продырявленной платформе.

Пока Стеклы и Эрни Бассет упаковывали в контейнеры свою аппаратуру, Рэнгли направился в грузовой отсек, неся пакеты с образцами тканей и органов, взятых с трупа Чужого, с которым они работали. Забравшись в транспортер, он рассовал пластиковые мешки по полкам у потолка и хотел уже направиться за новой партией, как чья-то тень загородила люк.

– Мирослав, это ты?..– Рэнгли повернулся, и все, что он успел увидеть,– метнувшиеся в его сторону челюсти немыслимых размеров Чужого. Монстр вытащил человека из машины, спеленал щупальцами и быстро направился к темным дырам в полу.

Семцова и Бишоп вошли в грузовой отсек именно в тот момент, когда в отверстие, цепляясь когтистыми лапами, продирался еще один громадный монстр, сверкая ребристым черным панцирем. Забравшись в помещение, чудовище расправило членистое щупальце, и одновременно к застывшим от ужаса Бишопу и Семцовой развернулся первый зверь.

"Ну вот и все", – проскочила мысль у Маши. Страха она уже не ощущала – он исчез в первые же секунды, осталось лишь ощущение полной обреченности и ясное осознание конца. Окончания всего. Бежать было бесполезно, да и куда? Оружие осталось в медицинском блоке, беспечно забытое. Что ж, теперь еще несколько секунд – и все… Семцова медленно сползла по стенке на пол и закрыла глаза.

И тут, словно серебристая молния, из неровной дыры в обшивке выметнулся старый знакомый Бишопа. Произошедшее дальше не заняло и четверти минуты. Маленький изящный Чужой вихрем налетел на отвратительную тварь, одним движением челюстей перекусил щитки, закрывающие тонкую шею монстра, который сразу после этого с тяжким стуком повалился на пол. Развернувшись ко второму чудовищу, серебристый Чужой налетел на него, но черный гигант уже успел приготовиться к бою, отшвырнув мешающее тело человека, и два представителя одного неземного вида сплелись на полу в смертельной схватке. Щупальца со свистом рассекали воздух, слышалось клацанье зубов, яростный скрипучий писк. Черное чудище вцепилось обоими челюстями в грудной панцирь своего противника, который казался намного меньше и слабее, но серебристый Чужой ловко вывернулся, оплел щупальцами голову черной громадины и резко дернул ее вниз. Раздался громкий хруст, большой монстр мгновенно обмяк, и его тело распласталось на полу. Битва была окончена.

Бишоп осторожно приблизился к трупу черного Чужого и внимательно осмотрел его. Прочнейшие щитки на шее были раздроблены, из раны тонкими струйками вытекала кислота. Монстр не подавал никаких признаков жизни.

Андроид повернулся к Семцовой. Она все еще сидела у стены, не в силах подняться, и Бишоп, подойдя, потряс ее за плечо:

– Мария Викторовна! Вы слышите меня?

Она подняла веки, посмотрела на Бишопа, а потом обвела взглядом грузовой отсек. Невдалеке, подобные огромным черным кляксам, громоздились на полу две блестящие туши, рядом с транспортером в луже крови лежали останки Рэнгли, а наверху, в углу потолка, рядом с лампой висел небольшой серебристый Чужой.

– Это… это сделал он? – указывая взглядом на существо, спросила Семцова слабым голосом.

– Да, – подтвердил андроид. – На этот раз он спас жизнь вам. Не надо его бояться. Он не причинит никому вреда – видите, он сам боится вас. Давайте я помогу вам встать. – И Бишоп, протянув руку, поднял женщину на ноги.

– Может быть, ему еще можно помочь? – все еще нетвердо проговорила Маша, глядя на тело Рэнгли, хотя по неестественной позе тела и огромной луже крови было ясно, что биологу помощь никогда больше не понадобится. Еще одна жизнь, отданная за интересы Компании. Сколько же их будет еще?..

Бишоп взял консультанта за плечи, развернул к себе и, глядя прямо в глаза, произнес:

– Маша, теперь вы мне верите? Вы обещаете не трогать это существо? – Он кивнул в сторону неподвижно висевшего на потолке Чужого.

Семцова молчала, переводя взгляд то на распластанные туши громадных монстров, то на труп человека, еще пять минут назад бывшего живым, то на сияющего металлическим блеском Чужого, спасшего ей жизнь. После пережитого все ее существо сопротивлялось мысли, что эти твари могут не причинять вред людям. Нет, это не обычные живые организмы, это настоящее, почти бессмертное воплощение зла, ужаса, смерти. И все же…

Семцова отвернулась от Бишопа и несколько раз ударила кулаком по стене. После минутной паузы она наконец проворчала:

– Хорошо. Я не трону его, но запомни, Бишоп, он останется здесь, на этой планете. И если ты заведешь разговор о том, чтобы взять его с собой, то я… – Семцова так выразительно посмотрела на андроида, что тот невольно попятился.– Ты меня понял?

– Да, мисс. Мы не возьмем его с собой, – медленно проговорил Бишоп. – Позовите остальных, пусть они с ним познакомятся. – На лице андроида появилась обычная мягкая улыбка.

Грохот автоматной очереди разорвал наступившую тишину подобно плазменному резаку, рассекающему металл. Ни Бишоп, ни Семцова вначале даже не поняли, что произошло, и только тяжелый стук падения массивного тела и предсмертный вопль, изданный существом, позволили им осознать случившееся.

В проходе шлюза, бледный как полотно, стоял Андрей Ильин, сжимая в руках оружие, из дула которого все еще вился дымок. Сам медтехник тяжело дышал, обводя испуганным взглядом помещение грузового отсека челнока. А на полу, заливая блестящий металл покрытия кислотными струйками, лежал тот, кто, возможно, стал бы первым разумным созданием из другого мира, с которым люди сумели найти контакт. Щупальца Чужого еще судорожно подергивались, обе пары челюстей были приоткрыты, изо рта широким потоком выплескивалась толчками какая-то темная жижа вперемешку с ярко-желтыми струйками внутренностной жидкости существа. Несколько разрывных пуль вдребезги разнесли грудь и часть куполообразного черепа Чужого, и помочь ему было уже невозможно, да и как? В агонии существо сумело приподнять развороченную голову и издать тихий, протяжный звук, в котором Семцова каким-то шестым чувством различила укор и непонятную надежду. Чужой дернулся в последний раз и замер уже навсегда.

– Зачем? Зачем ты это сделал?! – Бишоп повернулся к бледному, перепуганному медтехнику. – Ты же видел, что он не собирался нападать на нас!

Андрей, наверно в сотый раз, ошарашенно оглядел ярко освещенный зал и уставился на Бишопа:

– Я… я услышал шум и решил, что здесь творится неладное, а увидев этих… это… ну, словом…– Он выразительно посмотрел на мертвых гигантов, чешуя которых отливала иссиня-черным блеском.

– Ты убил того, кто избавил меня и мисс Семцову от неминуемой смерти. Это он, спасший тебя тогда, наверху, уничтожил этих тварей, Андрей.– Бишоп в упор смотрел на медтехника. – Возможно, ты совершил самую крупную ошибку в своей жизни. Это существо было разумным.

– Но я был уверен, что эта тварь хочет напасть на вас! – в отчаянии вскричал Ильин. – Что еще мне оставалось делать, когда, войдя сюда, я увидел все это! – Он жестом указал на трупы Чужих и тело биолога.

– Что ж, ты прекрасно отблагодарил его за спасение своей жизни. – Бишоп отвернулся, подошел к телу серебристого Чужого и молча постоял над ним. Да, пускай он всего лишь биоробот, но в последнее время Бишоп все больше разочаровывался в представителях вида Homo sapiens. Какое там "человек разумный"! Способность к мышлению подразумевает под собой прежде всего владение логикой, а не экспансивные действия под влиянием обстоятельств!

Бишоп от души благодарил своего создателя именно за то, что в его программе отсутствовала излишняя эмоциональность, как у человека. Прагматизм – да, был. Эмоции – ну что ж, если его сделали двойником человека, то и этот людской недостаток был присущ, но в гораздо меньшей степени. И вот сейчас этот недостаток ярко показал себя. Со стороны своего биоэлектронного разума Бишоп смотрел на произошедшее в последние минуты не как на трагическое недоразумение, а как на откровенное проявление несовершенства человека. Он прекрасно понимал, что в действиях Андрея было стремление помочь ему и Семцовой, но ведь медтехник отлично знал об этом необычном Чужом, который мог бы принести немало пользы. Нет, никогда андроиду не понять то странное создание, называющее себя человеком, по образу и подобию которого был сконструирован.

На звук выстрелов в отсек сбежались все обитатели челнока и сейчас, стоя тесной группой, молча ждали, что же скажет профессиональный ксенолог. Маше тоже было не по себе.

За долгое время общения с Чужими человек впервые встретил представителя этой породы, не только не пытавшегося убить его, а даже спасшего ему жизнь, прикончив при этом двух своих сородичей. К тому же, если верить Бишопу, он еще и разумен… Так. Разумен. А не проявлением ли высокого интеллекта со стороны гигантского монстра было свитое под реактором атмосферного процессора колонии Хадли гнездо? Тот факт, что материнский организм воспользовался обычным лифтом, когда преследовал Рипли и спасенную Ньют? Обычный зверь до этого не додумался бы. Соответственно, эти чудовища знакомы с техникой, а раз так, то доля разума есть у всех Чужих. Тогда встает вопрос: отчего они настолько агрессивно настроены к людям? Почему смысл их существования составляет только убийство и размножение? Но ведь это несчастное существо не убило ни одного человека, а наоборот, предотвратило нападение своих черных собратьев на людей. Здесь таится непонятная и неразрешимая пока загадка, которую, впрочем, Семцова вовсе не стремилась разгадывать. Однако посоветоваться с Бишопом все же следовало.

Маша оторвалась от стены и развернулась к немногочисленной группе ее товарищей по несчастью, занесенных слепой судьбой в этот страшный мир. Да нет, судьба здесь совсем ни при чем. "Уэйленд-Ютани". Название: этой коммерческой компании, превратившейся из обычного финансово-промышленного концерна в чудовищную империю, раскинувшую свои щупальца почти на все обжитые миры, вызывало у Семцовой уже не ненависть, как после первых разговоров с Хиллиардом, а непримиримую яростную злобу, подобно той, что она испытывала к черным Чужим-убийцам. И к этой ярости добавилось стремление непременно рассказать людям, какими чудовищными путями дельцы "Уэйленд-Ютани" добиваются своих зачастую откровенно преступных целей. И Семцова твердо решила, что об этом узнают все, если только она останется на сей раз в живых. Как после возможной встречи с Чужими, так и после общения с шайкой Хиллиарда. Свидетели преступления не нужны…

– Ну, что сделано, то сделано,– вздохнув, обратилась она к остальным. – Сейчас наша задача – перебраться в исправный челнок и попытаться если не спасти, то хотя бы узнать о судьбе лейтенанта Казакова и его людей.

– Мы готовы, – тихо проговорил Стеклы. – Только давайте переложим тело Джо в гибернационную капсулу на этом челноке. Пусть для него и Аргедаса он станет последним пристанищем.

– Так и сделаем, – кивнула Семцова и почувствовала, как предательская влага напилась в глазах. Смерти, смерти, сколько же их еще будет?

Маша отвернулась и, чтобы хоть чем-нибудь занять себя, забралась в транспортер и стала бесцельно перекладывать вещи с места на место. Тем подобием похорон пусть занимаются другие.

– Мисс? Госпожа консультант,– послышался позади тихий голос Бишопа, – я могу чем-нибудь помочь?

Вздрогнув от неожиданности, Семцова оторвала лицо от ладоней, вытерла слезы рукавом и, не оборачиваясь к андроиду, ответила:

– Можешь. Но об этом позже. Если они закончили, собирай всех, и поехали. Времени мало. – И она стала методично щелкать тумблерами, оживляя механизмы транспортера.

Вскоре появились остальные. На лицах людей не отражались никакие эмоции, глаза смотрели почти безразлично, но все же в них можно было уловить оттенки страха. Когда все кое-как разместились, стараясь держаться подальше от двух пострадавших, лежащих прямо на полу в проходе с отвратительными паразитами на лицах, Бишоп задраил кормовой люк и, задевая беспорядочно накиданную аппаратуру, пробрался в кабину. Семцова сидела в кресле с безучастным видом, на ресницах все еще блестели слезы, и андроид, решив не беспокоить ее сейчас, занял место перед приборной доской и начал спускать платформу подъемника. Вездеход, рванув с места, взревел двигателями, заскрежетали о базальтовый монолит гусеницы, и тяжелая, мощная машина поползла сквозь пыльную мглу к спасительному модулю, возвышавшемуся впереди. Каждый думал о своем, но в подсознании у всех пятерых находящихся в сознании людей занозой сидела лишь одна мысль: неужели весь этот кошмар скоро кончится?

В мощном свете фар сверкнула титановая обшивка челнока с выделяющимися буквами "PATHNA", на стабилизаторе яркими цветами сиял звездно-полосатый флажок, указывающий государственную принадлежность данного транспортного средства, а на носу челнока гордо сверкала эмблема компании "Уэйленд-Ютани".

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Невзирая на все трагические события последних часов, люди, оказавшиеся практически в полной безопасности, повеселели. Бишоп надежно загерметизировал все шлюзы, ведущие наружу, компьютер показал, что внутри модуля находятся только те, кто и должен быть в наличии: пять человек, один робот-андроид и двое пострадавших. Последних вновь поместили в криогенные капсулы в надежде, что заморозка затормозит развитие личинок. Логинов со своим помощником тотчас занялись Ником Фареллом – яд, введенный ему Чужим, постепенно выводился из организма. Судя по показаниям анализатора, концентрация чужеродного вещества в крови снизилась почти вдвое, его активно выводили почки. Вскоре после того как Ника положили на платформу и Ильин подключил диагностическую аппаратуру, пилот слегка пошевелился и издал несколько тихих невнятных звуков.

– Ага. Уже получше! – пробурчал Логинов, наблюдая за показаниями компьютера.– Семцова! – обратился он к стоящей рядом женщине. – Если не ошибаюсь, люди сталкивались с воздействием подобного токсина? Я читал о чем-то схожем в отчете "Уэйленд-Ютани". Что скажете?

– Да, Федор. Один из американских морских пехотинцев тоже пострадал от этого яда. Лейтенант Горман, командир группы. Помнится, он пришел в сознание часа через три.

– Следовательно, мистеру Фареллу почти ничего не угрожает. Думаю, скоро наш англосакс встанет на ноги, – подытожил Логинов.

Стены медицинского блока сверкали белизной, расставленные по периметру и свешивающиеся с кронштейнов приборы разбрасывали вокруг яркие металлические блики, тихо жужжал компьютер, и раздавалось мерное гудение аппарата очистки крови. Мирная, привычная картина, которую можно наблюдать во всех лечебных заведениях Земли и Внеземелья. Единственное отличие было в том, что за толстыми и крепкими стенами небольшого космического корабля, нашедшего себе кратковременный приют в забытом Богом отдаленном мире, бродили самые страшные и жестокие чудовища, порожденные не иначе как самим дьяволом.

– Федор, Андрей, я прошу вас пройти в кабину, и позовите остальных. Будем решать, что делать дальше, – после недолгой паузы проговорила Семцова и направилась к двери. Уже за порогом она обернулась и, внимательно посмотрев на своих товарищей по несчастью, усталым голосом сказала: – И захватите, пожалуйста, все оружие, какое у нас есть.

Дверь тихо закрылась.

– То, что она задумала, – просто самоубийство! – мрачно сказал Логинов, поднимаясь с кресла.– Я почти уверен, что Казаков и его люди погибли. Пускай там, рядом с этим проклятым звездолетом, сидит капрал Ланской и его взвод, но ведь их можно вызвать к нам и по радио! Не полезет же она внутрь инопланетного корабля искать Казакова!

Ильин, ничего не ответив, неопределенно покачал головой и, собрав со стола две автоматические винтовки и несколько магазинов к ним, направился к выходу. Он не сомневался, что консультант Мария Семцова и Бишоп полезут куда угодно. Логинов молча последовал за ним.

Во вместительной пилотской кабине после прибытия пятерых человек и Бишопа стало тесновато. Кресел на всех не хватило, и Стеклы с Ильиным присели на консоль одной из приборных панелей. На небольшом столике кучей был свален весь имевшийся в их распоряжении арсенал: четыре винтовки с гранатометами, три пистолета да два пулемета, причем в одном из них боезапас был израсходован более чем наполовину. Бишоп первым нарушил выжидательную тишину:

– Итак, господа, не мне говорить, что положение создалось крайне неприятное. У нас имеется два возможных плана действий. Первый: бросить всех, кто, возможно, еще ждет помощи, на произвол судьбы и немедленно стартовать. – Услышав эти слова, Логинов и кое-кто еще невольно встрепенулись. – Второй: я и госпожа Семцова на вездеходе направляемся к иноземному кораблю и пытаемся хотя бы выяснить, что именно там произошло. Если обнаружатся живые люди из военного подразделения – постараемся вывезти их.

– Вы вдвоем? – удивленно переспросил Логинов. – Что вы двое сумеете сделать против целой орды этих мразей?! Вызовите капрала Ланского по рации, пусть они вернутся, и тогда мы улетим. Я уверен, что Казаков погиб.

Услышав это, Маша судорожно дернулась и уже хотела ответить резкостью, но сдержала себя.

– Я пытался вызвать транспортер на всех частотах, в том числе и на аварийной, – глядя на Логинова бесстрастными глазами, медленно произнес Бишоп. – Они не отвечают. В чем причина, мы не знаем.

– А передатчики личных данных? – встрял Стеклы. – Принимающая система исправна, и мы должны были их уловить, – он кивнул на центральный пульт.

Бишоп отрицательно покачал головой:

– Нет. Сигналы ПДЛ не поступают.

Все замолчали. Последнее сообщение могло означать только одно: все мертвы. У собравшихся в кабине людей мурашки ползли по коже при мысли о том, что из всех опустившихся на эту планету в живых остались только пятеро…

– Тогда выход один. Мы улетаем, – твердо сказал Логинов.

– Нет, мы никуда не полетим! – взорвалась Семцова. – Я и Бишоп все равно поедем туда, даже если эта затея будет стоить мне и ему жизни. Хоть кто-то из военных должен был уцелеть! Все. Решено.– Она встала, обвела взглядом всех собравшихся и четко, словно командуя на плацу, произнесла: – Я и Бишоп отправляемся немедленно. Все вы остаетесь здесь, мы дадим вам часть оружия. Вы будете ждать нас ровно сутки. К этому времени сержант Фарелл окончательно оправится, и если мы не вернемся, то через двадцать четыре часа пилот сможет поднять корабль в воздух и вывести на орбиту. Самое главное я вам еще не сказала. Мне удалось полностью блокировать все двигательные установки "Патны" и отключить системы связи. Как только вы выйдете в открытый космос, Фарелл с борта модуля должен будет немедленно дать сигнал SOS в самом широком диапазоне. Не забудьте! Только после этого вы пристыкуете челнок к крейсеру. Спасатели прибудут быстро. Итак, сутки вы ждете моего возвращения. Все, – резко закончила она и так посмотрела на Логинова, который попытался было возразить, что слова застряли у него в горле и врач счел более благоразумным промолчать.– Двинулись, Бишоп! – не снижая тона, рявкнула Семцова, сгребла со стола три винтовки, оба огнемета и сунула за пояс пистолет.

– Постойте! – подал голос Ильин.– Я поеду с вами!

– Андрей! – воскликнул Логинов, укоризненно глядя на медтехника, но тот, не обратив на своего коллегу никакого внимания, забрал из рук Семцовой часть оружия и тоже вышел из кабины.

– Спасибо, Андрей, – не оборачиваясь, сказала Маша. Правда, медтехник, подчинившись неожиданному порьшу, по прошествии нескольких секунд начал понимать, что этот благородный жест может стоить ему жизни, но отступать было поздно.

Когда они спустились в грузовой отсек, в центре которого массивным стальным монстром возвышался транспортер, андроид потянул Машу за рукав. Она обернулась:

– Что?

– Мисс Семцова, вам не кажется, что вы одеты, прямо скажем, не по сезону? – Бишоп критически осмотрел ее красивый капитанский костюм со следами споротых нашивок.– Надо заметить, что сила ветра снизилась, но снаружи проливной дождь! Да и вам, мистер Итьин, тоже следовало бы переодеться,– обратился он к стоящему рядом медтехнику, сиявшему белизной своего медицинского комбинезона с изображенным на рукаве золотым кадуцеем.

– Ну и что ты можешь предложить? – озадаченно спросила Семцова. Мысль о лучшей и более соответствующей погоде одежде как-то ее не посетила, да и прежде не до того было. А ведь Бишоп совершенно прав!

Андроид усмехнулся, забрался в транспортер и открыл один из стенных шкафов. Там, аккуратно сложенные и упакованные в пластиковые пакеты, лежали непромокаемые военные пятнистые комбинезоны. На специальных креплениях висели легкие титановые бронежилеты, покрытые керамическими плитками, каски с закрепленными на них биноклями и инфракрасными визорами. В нижнем отделении стенного шкафа рядами выстроились легкие, но чрезвычайно прочные десантные ботинки с титановыми щитками, защищавшими голени и бедра.

– Бишоп, откуда все это? – часто заморгав от удивления, спросила Семцова. Ильин смотрел на этот склад с не меньшим восхищением.

– Капитан, вы забыли, что мы участвуем в военной экспедиции, пусть и под гражданским руководством. Организация Объединенных Наций позаботилась о снаряжении, – снисходительным тоном ответил андроид. – Если вы не хотите простудиться в вашей, не спорю, красивой, но абсолютно непрактичной одежде, выберите себе все по размеру и переоденьтесь. Мы идем не на прогулку, – и, повернувшись к Ильину, добавил: – Вас, Андрей, это тоже касается.

– А как же ты, Бишоп? – спросила Семцова, достав из пакета пятнистый костюм и разворачивая его.

– Боюсь, мне тоже придется на какое-то время превратиться в десантника, – копаясь в шкафу, ответил андроид. – Не забывайте, мои кожные сенсоры тоже чувствительны к холоду и сырости., И кроме того, мне совершенно не хочется вторично побывать в том неприятном состоянии между жизнью и смертью, в котором довелось пребывать после посадки на Фиорину. – Он выразительно посмотрел на Семцову, и она отвела взгляд.

Выбрав полный комплект защитной одежды, андроид ушел за вездеход переодеваться, предоставив Маше и Ильину самим разбирать экипировку. Когда вся троица предстала друг перед другом в новом облачении, то их было не узнать. Семцова, хорошо зная возможности Чужих, нацепила на себя все мыслимые доспехи, найденные в транспортере, и даже попыталась надеть второй бронежилет, но это оказалось слишком тяжело и неудобно, так что от этой идеи пришлось отказаться. Ильин в полном облачении коммандос ООН да еще с автоматической винтовкой в руках выглядел настолько грозно, что, несмотря на дружные протесты Семцовой и Бишопа, не утерпел и сбегал в медицинский отсек покрасоваться перед Логиновым. Времени было мало. Остающиеся на корабле собрались в грузовом отсеке, и Семцова, подойдя к Логинову, отозвала его в сторону:

– Федор, вы здесь остаетесь за старшего. Я очень прошу вас поддерживать связь с нами постоянно. И главное…– Семцова на секунду запнулась,– если я не вернусь, сделайте все, чтобы Хиллиард не смог заполучить этих тварей. Ну, удачи вам! – Она протянула руку, и Логинов ответил ей крепким пожатием.

Тяжелый люк транспортера поплыл вниз, отсекая трех человек, идущих практически на верную смерть, от привычного мира. Да-да, именно человек, потому что ни у кого не повернулся бы язык назвать Бишопа нечеловеком. За короткое время общения с андроидом у Логинова и остальных ушло навсегда чувство предубеждения к биороботам серии "Бишоп". Это был странный гибрид живого организма и машины, но в нем было слишком уж много человеческого… Возможно, в будущем такие вот "Бишопы" будут выделены в отдельный биологический вид и встанут наравне с людьми. Но это в будущем.

Ветер снаружи действительно стал стихать, центр урагана уходил на восток, а сильный ливень прибил пыль к поверхности и хлестал по развороченным ветрами каменным глыбам и скалистым холмам. Влаги в часто встречающихся углублениях натекло уже столько, что вездеход иногда наполовину погружался в воду, но все же с неумолимой настойчивостью полз к выходу из теснины между двумя холмами, где нашли себе пристанище два земных космических корабля, один из которых навсегда останется на этой планете.

Бишоп меланхолично оперировал рычагами управления транспортером, вглядываясь в прорезаемую прожекторами мглу. Семцова снова и снова проверяла винтовку, зная, что ее жизнь сейчас зависит только лишь от надежности оружия, а Ильин вертелся в своем кресле, стараясь поудобнее приладить крепления непривычных бронежилета и каски. Два настоящих человека и один искусственный – маленькая армия, решившая бросить вызов несметной орде таинственных монстров, неизвестно как заброшенных волей провидения на эту глыбу камня, затерянную в глубинах Вселенной.

Бишоп мельком пробегал взглядом по небольшим экранчикам над центральным обзорным стеклом, на которые выводилось изображение, построенное по данным с камер внешнего слежения вездехода. Доли секунды хватило ему для того, чтобы заметить на одном из мониторов неясный силуэт. Андроид резко нажал на педаль тормоза. Маша, вскочив, подбежала к нему.

– Бишоп, что случилось? – Ее глаза блестели, но на лице уже промелькнула тень страха. Андроид молча переключил изображение в инфракрасный диапазон, и тотчас глыбы камней, окружавшие транспортер, засветились темно-красными уродливыми силуэтами.

– Началось…– проворчала Маша.– Черт возьми. Откуда их столько?

– Не представляю, – бросил Бишоп. – Садитесь за управление, а я попробую поохотиться на Чужих с башенного пулемета. – Он отстегнул ремни, вскочил с кресла и побежал в грузопассажирский отсек. Тонкая лесенка уводила вверх, к закрепленному на кронштейне вращающемуся креслицу. Там же находилась и система управления пулеметом.

Бишоп приник к окуляру прицела ночного видения, поймал в него одну из теней и, коротко взглянув на счетчик боезапаса, нажал на спуск. Синие молнии трассирующих пуль пронзили мглу. Семцова нажала на педаль газа и, целиком сосредоточившись на приборах управления, рванула машину вперед. Где-то сверху захлебывался пулемет, через окно она замечала голубые трассы пуль, но задача была одна – быстрее добраться до цели. В свете прожектора прямо перед транспортером словно из-под земли выросла громадная жуткая фигура, но Маша, стиснув зубы, до отказа выжала педаль газа. Транспортер содрогнулся от столкновения с тяжелым телом Чужого и, отбросив его в сторону, понесся дальше. Ощутимо трясло, надрывно трещали попавшие под гусеницы камни, что-то падало в грузовом отсеке, однако Семцова, не снижая скорости, вела машину к чужому кораблю, откуда, словно из врат ада, выходили его кошмарные порождения. Яркие лучи прожекторов выхватывали бесформенные нагромождения валунов и потоки застывшей лавы. Семцова, включив сканер, стала ориентироваться только по приборам. Скальный хребет становился все ниже и ниже, и вскоре между двумя холмами открылся узкий проход. Тогда Семцова бросила машину влево, по направлению к уже различимому даже в туманной мгле плато, выраставшему из поверхности планеты, к низкому взгорью, на котором покоился мертвый корабль из другого мира. Треск пулемета наверху прекратился, и в кабину, хватаясь за что ни попадя при особо сильных толчках, вошел Бишоп.

– Ну? – коротко спросила Маша, не отрываясь от приборов.

– Их было штук двадцать—двадцать пять. Мне совершенно непонятно, откуда они тут взялись и почему выбрались наружу из корабля. Я сумел подстрелить почти всех.

– Мы тоже думали над этим,– раздался сзади голос Ильина. – И решили, что Чужие чувствуют человека и стремятся к местам скопления людей. Но как на таком расстоянии они смогли учуять нас в челноке?

– Это уже не важно,– сквозь зубы проговорила Семцова. – Скорее всего эти твари просто спали внутри корабля, пока рядом не появились люди.

– А их количество говорит о том, что настоящих хозяев звездолета было довольно много,– закончил мысль Бишоп. – Единственный пока не разрешенный вопрос в том, откуда появился серебристый Чужой, которого вы, мистер Ильин, так неосторожно лишили жизни? – Бишоп с укором посмотрел на медтехника, и тот, смешавшись, отвернулся. – Будем надеяться, что мы сумеем встретить там какого-нибудь представителя этой же породы, и я попробую завязать контакт с ним. – Бишоп прильнул к обзорному окну, долго в него смотрел, а потом снова опустился в кресло.– Мисс Семцова, похоже, мы на подходе,– медленно сказал он, указывая на экран сканирующего устройства.

На черном фоне четкими синими линиями выделялся корпус иноземного корабля, а сдвинув луч чуть вправо и увеличив разрешение, при желании можно было разглядеть силуэт второго вездехода, стоящего приблизительно в четверти мили от них. Маша направила транспортер прямо на него, а Бишоп, сбросив каску, надел наушники и попытался связаться с капралом Ланским, но услышал лишь шелест и треск помех.

– Ничего,– Бишоп огорченно развел руками,– Может быть, люди ушли в глубь корабля?

В это хотелось верить, но разум подсказывал, что дело обстоит иначе. Вездеход быстро прополз под одной из изогнутых дуг "подковы", нависшей над землей, словно рука погибшего исполина, и, взревывая двигателями, направился вдоль скалы на северо-восток, туда, где находился транспортер группы Казакова. Семцова включила все фары и прожектора, сноп света разрезал почти непроглядную темноту, в его лучах серебрились капли дождя, заливавшие обзорный иллюминатор. Все камеры внешнего слежения показывали местность только в инфракрасном диапазоне, Бишоп напряженно следил за экраном, но врага нигде не было видно.

– Мы нашли! – воскликнула Семцова, вглядываясь в обзорное стекло. – Подъедем как можно ближе!

Бишоп с Ильиным бросились к ней и тоже прильнули к стеклам. Да, действительно, метрах в двадцати пяти от них, тускло мерцая армированными боками в свете прожекторов, на относительно ровной гранитной плите стоял такой же гусеничный вездеход. Никаких деталей пока рассмотреть было нельзя, но уже отсюда было видно, что не горит ни один из габаритных огней. Бишоп попытался посмотреть в прибор ночного видения – силуэт на экране слабо светился, но это вовсе не указывало на то, что внутри машины находятся живые люди: тепловое излучение могло исходить, например, от двигателя или работающего компьютера.

И тут Маша так резко нажала на педаль тормоза, что медтехник и Бишоп с трудом смогли удержаться от падения.

– Что? Что случилось? – взбудораженно спросил Андрей, глядя на застывающее, как маска, лицо Семцовой.

– Посмотрите сами,– тихим голосом сказал Бишоп, глядя в окно.

Вблизи в свете прожекторов открылась картина, которую раньше было невозможно рассмотреть за расстоянием. То, что вначале Семцова и Бишоп приняли за причудливые нагромождения камней, оказалось огромным кладбищем Чужих. Черные тела покрывали пространство на полтора десятка метров вокруг транспортера, кое-где виднелись отдельные куски туловищ, зубастые черепа, оторванные длинные конечности. Самым ужасным было то, что в этой жуткой мешанине явственно были видны и изуродованные до неузнаваемости тела людей.

Стиснув зубы, Семцова осторожно подвела машину совсем близко ко второму вездеходу, и смысл разыгравшейся здесь трагедии стал яснее. Задний люк вездехода был не просто взломан – он был начисто уничтожен совместными усилиями многих десятков монстров. Бой, по-видимому, шел жесточайший, о чем свидетельствовали нагромождения черных угловатых тел возле бронемашины.

– Мария Викторовна! Госпожа Семцова! – Бишоп потряс ее за плечо.– Надо выйти посмотреть, может быть, кто-нибудь жив…

– Да, – еле слышно ответила Маша, но с места не сдвинулась. Выбираться наружу не хотелось. Страшно. И страшны не Чужие, а то, что окружало транспортер. Не хочется смотреть на мертвых людей.

– Мисс Семцова, идемте же! Вокруг, судя по приборам, никого нет. – Бишоп неожиданно замолк. – Мария Викторовна, – начал он уже тише, – поймите, надо пережить и это…

– Надо… – выдохнула она и поднялась. Ильин, тоже пребывавший в шоке от открывшегося зрелища, встряхнулся и быстро снял винтовку с предохранителя. Все трое направились к выходу.

– Прошу вас, будьте осторожны, – как-то неловко обратился Бишоп к Семцовой, но она только повела плечом и бросила в ответ:

– Если бы я была осторожна, то мы с тобой сейчас летели бы домой на "Патне" и пили кофе с мистером Хиллиардом. Теперь разговоры об осторожности можно не заводить. Не время и не место, – и нажала на кнопку открытия люка.

Ветер продолжал реветь, однако ураганные порывы не валили с ног, и уже можно было спокойно дышать. С омерзением обходя уродливые тела, все трое двинулись ко второму вездеходу. Изнутри слабо пробивался темно-красный свет – создавалось впечатление, будто там горел огонь. Перепрыгивая через громадную ребристую тушу, Семцова машинально отметила, что описаний подобных Чужих она прежде не встречала – ни в отчете Рипли, ни в выкладках биотехников "Уэйленд-Ютани". Широченная грудная клетка, мощный череп, украшенный несколькими острыми шипами. Да и само чудовище было едва ли не вдвое крупнее человека. Бишоп не сводил глаз с укрепленного на рукаве индикатора движения, но пока все было спокойно. Пока… Он не сомневался, что Чужие, сколько бы их ни было, недалеко и следует быть начеку, если имеется хоть минимальное желание остаться в живых. Ильин замыкал цепочку, озираясь как испуганный ребенок, и был готов открыть огонь по любой движущейся тени – нервы у него были взвинчены до предела.

Они были уже в нескольких шагах от транспортера, как вдруг пискнул детектор движения. Семцова, мгновенно среагировав, вскинула винтовку и бросилась к Бишопу, не сводящему глаз с маленького экрана радара.

– Одиночный сигнал в трех метрах слева, – проговорил он.– Объект движется очень медленно. Ничего не понимаю… – Он выхватил фонарик и направил луч в сторону, откуда шел сигнал. Зрелище было устрашающим и жалким одновременно: по трупам своих сородичей на людей полз тяжко изуродованный выстрелами Чужой, цепляясь за землю передними когтистыми лапами. Нижние конечности существа были раздроблены и не действовали, вывалившиеся из ран внутренние органы волочились по земле, но зверь в своей неутолимой злобе еще пытался напасть на людей. Из обеих пар челюстей текла вязкая прозрачная слюна, череп дрожал, когти с трудом цеплялись за грунт и тела мертвых Чужих, но и умирающее чудовище все еще жаждало того, для чего был предназначен его род,– жаждало крови, убийства, смерти.

Единственным выстрелом Бишоп разнес голову монстра, и тот, дернувшись последний раз, затих.

– Ублюдок! – неожиданно злобно для робота прошипел Бишоп и, отвернувшись, вновь направился к развороченному вездеходу. Следом за ним туда подошли Семцова и Ильин. Вход перегораживала громадная черная туша, и все трое, брезгливо переступив через нее, вошли в машину. Пластиковые покрытия стен были оплавлены, стоял нестерпимый запах гари – похоже, кто-то, отчаянно сопротивляясь, орудовал огнеметом прямо в транспортере. Здесь же лежали три страшно изуродованных человеческих тела. Перевернув одно из них лицом вниз, Бишоп указал на сохранившуюся нашивку с именем на форменной куртке. Капрал Ланской. Через все тело тянулись три глубокие рваные раны, нанесенные когтями Чужого. Невидящие глаза с неестественно расширенными зрачками выражали такой дикий ужас, что Семцова невольно отвернулась.

– Похоже, что в живых не осталось вообще никого. – Бишоп посмотрел на Ильина, и их взгляды встретились. Медтехник выглядел не лучшим образом, и чувствовалось, что он на грани истерики. Еще несколько секунд, и он взорвался бы, но вдруг из кабины донеслось слабое шуршание и тихий стон. "Живой!" – мелькнуло в голове Семцовой, и она не раздумывая бросилась в сторону, откуда пришел звук, забыв о том, что встретить ее может и не человек.

Это был человек. На полу кабины транспортера, наполовину заваленный какими-то ящиками, лежал единственный уцелевший в этой страшной бойне. Стон прозвучал заново, и все трое, раскидав придавивший солдата хлам, вытащили его на относительно свободное место. Одежда и волосы были опалены, от бронежилета остались лишь жалкие обломки, а через всю правую половину груди тянулась огромная рана.

– Андрей, где здесь может быть аптечка первой помощи? – быстро спросила Семцова, склоняясь над раненым.

Ильин, бывший профессионалом в своем деле, мгновенно забыв о всех переживаниях, кинулся к одному из стенных шкафов, выбил прикладом не поддавшийся с первого раза оплавленный замок и вытащил голубой ящичек со знакомым изображением змеи, обвившей жезл Меркурия. Содрав с пострадавшего остатки одежды, медтехник вскрыл пакет с антисептиком, посыпал им рану и заклеил ее широким пластырем, моток которого также нашелся в ящике.

– Необходимо перенести его в нашу машину,– проговорил Андрей, вводя обезболивающее. – Его нельзя оставлять тут. Думаю, что я сумею привести его в сознание.

– Так и сделаем, – кивнула Семцова. – Ну, беремся? Бишоп, ты прикроешь нас в случае чего.

На импровизированных носилках, сооруженных из найденных пластиковых мешков, уцелевшего вынесли из разгромленного броневика и под бдительной охраной Бишопа дотащили до своего транспортера. Наглухо заперев люк и отправив Бишопа в кабину следить за обстановкой, Семцова с Ильиным занялись раненым. Семцова выдвинула из стены некое подобие скамьи, куда положили военного, пристегнув для верности ремнями. Ильин подключил к руке лежащего человека биомонитор и диагностер, и вскоре на миниатюрном экране высветился текст. Прочтя, Ильин повернулся к Семцовой.

– Все, что может показать эта машина, она показала. У него, – Ильин кивнул в сторону пострадавшего, – сотрясение мозга и тяжелая кровопотеря. Следов какого-либо отравления нет. Не знаю, как он выжил в этой заварухе… Сейчас попробую влить в него плазмо-заменитель и регенерирующий раствор. – Андрей достал из сумки пластиковые флаконы, наполненные желтоватой жидкостью, и, нацепив на руку раненого инъектор, вставил трубки от флаконов. – Это приведет его в чувство минут за десять, – закончил он с видом человека, знающегосвое дело.

– Отлично, спасибо тебе, Андрей, – потрепала его по плечу Семцова. – А я пока отлучусь к Бишопу. – Она поднялась, поправила сбившийся на бок бронежилет и прошла в кабину, освещенную лишь призрачным зеленоватым светом мониторов.

– Ну, что с нашим счастливцем? – обернувшись на шорох ее костюма, спросил Бишоп.

– Прямой угрозы жизни нет. Андрей обещает привести его в сознание минут через десять. Что у тебя?

– Ничего, – Бишоп пожал плечами. – Местные жители не появлялись, на экранах все чисто, но…– Бишоп сделал паузу,– сенсоры уловили звуки, исходящие от корабля, и компьютер расценил их как выстрелы.

– Это означает, что еще кто-то жив? – Глаза Семцовой вспыхнули надеждой. – Бишоп, боюсь, нам придется идти внутрь. Хотя особого желания делать это я не ощущаю…

– Придется так придется, – равнодушно пожал плечами андроид. – Только наше вооружение, мягко говоря, оставляет желать лучшего. В разбитом транспортере я заметил две "умные винтовки". Если они не повреждены, вы сумеете управиться с таким оружием?

– Если потребуется, сумею, – решительно ответила Семцова и потянулась за наушниками. Набрав код, она вызвала на связь челнок, и на вспыхнувшем сверху экране появилось лицо Логинова.

– Привет, Мария! – Голос врача в наушниках звучал чуть приглушенно.– Какие новости?

– Плохие,– коротко ответила она.– Весь взвод капрала Ланского погиб. Здесь случилось настоящее побоище с этими тварями. В живых остался только один, Андрей пытается помочь ему.

Лицо врача помрачнело.

– Я же предупреждал, что так и будет, – тихо проговорил он.– Про Казакова и его людей что-нибудь известно?

– Нет. Может быть, мы сумеем узнать о них у подобранного нами солдата.

– Вы возвращаетесь? – с надеждой спросил Логинов.

– Нет. Боюсь, нам придется совершить экскурсию в глубь корабля, как бы опасно это ни было.

По лицу доктора было заметно, что он очень хотел посоветовать Семцовой обратиться к психиатру, и как можно скорее. Но все же врач сдержался.

– Поступайте как знаете, – с некоторым раздражением в голосе ответил он. – Но предупреждаю – через сутки мы улетаем. Сержант Фарелл уже начал приходить в сознание, – и, помедлив, добавил уже мягче: – Я не для того спасал вам жизнь, чтобы вы отдали ее даром. Желаю удачи.

Экран погас, и Семцова сняла наушники. Впереди была неизвестность и армия чудовищ, поджидавших на каждом шагу. Но менять свои планы Семцова не стала бы – не в ее это характере.

– Я буду с вами до конца, Маша, – неожиданно нарушил паузу Бишоп. – Обещаю это твердо.

– Спасибо. Я давно хотела тебе сказать, что ты – не робот. Ты – человек. Роботы там, на "Патне", – Семцова ткнула пальцем в потолок.

– Взаимное спасибо. Андроидов редко принимают всерьез, думая, что мы лишь грубая подделка под вас, людей. Вы первая после Эллен Рипли, кто признал во мне личность, стоящую наравне с вами. – Бишоп пристально посмотрел на Семцову. – Ладно, пойдемте посмотрим, как там дела у мистера Ильина и его подопечного.

Пока они разговаривали, Андрей приложил все свои профессиональные знания медицинского техника первого класса, и когда Бишоп с Семцовой вошли во вместительный пассажирский отсек транспортера, то увидели аккуратно перевязанного человека, цвет кожи десантника сменился с синевато-белого на нормальный розовый. Он был уже в сознании и с нескрываемым удивлением смотрел на насупившегося медтехника, возившегося с забарахлившими биомониторами. Семцова подошла ближе.

– Ну как вы? – фальшиво бодрым голосом спросила она.

– Отвратительно, – поморщился десантник. – Откуда вы здесь? Кажется, я узнаю вас. Ведь вы – консультант-ксенолог? Мария Семцова?

– Да,– она кивнула головой.– Что произошло здесь, и как ваше имя?

– Ну, во-первых, где я? – задал встречный вопрос раненый.

– Рядом с вашим разгромленным транспортером. Как ни тяжело мне говорить подобное, но, похоже, вы единственный, сумевший выжить. Мы приехали к вам на помощь, но опоздали. Мне очень жаль. – Семцова смущенно развела руками.

Десантник ничего не сказал и запрокинул голову назад. По лицу было видно, как тяжело ему было услышать такие слова, но все же, переборов боль душевную и физическую, он поднялся на одном локте и представился:

– Рядовой второго класса Вадим Шмарцев, был во взводе капрала Ланского. Казаков распорядился ждать его здесь… Там наверху есть дополнительный выход из этого проклятого звездолета. Наши должны были выйти оттуда. Мы связывались с Казаковым минут за десять до того, как на нас напали эти зверюги. Казаков вступил с ними в бой и отходил внутрь корабля – это все, что я о нем знаю. А потом…– Шмарцев запнулся и, вновь сделав над собой усилие, продолжил: – Потом Чужие стали вылезать из отверстий в корабле. Наружная охрана была смята сразу, нам удалось запереться в транспортере и стрелять из башенного оружия. Мы уложили не меньше полусотни Чужих, потом они взломали задний люк и уничтожили почти всех. Некоторых унесли с собой. Я видел… – Он подавил вздох и замолчал.

– Как ты остался жив? – тихо спросил стоящий поодаль Бишоп.

– Как? Я стрелял из смарта через центральный иллюминатор. Зверюга наскочила сверху, просунула в окно лапу и зацепила за бронежилет. Вы сами знаете, какие прочные эти бронежилеты, а он разлетелся от когтей на куски… Видимо, зверь ранил меня когтем,– Шмарцев взглядом указал на перевязанную рану. – Потом что-то взорвалось, меня отбросило, и больше я ничего не помню. – Он откинулся на спину и закрыл глаза.

– Знаете, его сейчас лучше не беспокоить,– озабоченно сказал Ильин, глядя на Машу. – Пускай отдыхает. Я накачал его обезболивающими и транквилизаторами, он должен уснуть.

– Пускай, – согласилась Семцова и, повернувшись к Бишопу, сказала: – Ну, собирайся, надо идти.

– Куда идти? – в панике вскричал Ильин. – Куда вы собрались? Надо сматываться отсюда, пока Чужие не вернулись!

– Мы идем внутрь корабля, – твердо ответила Семцова. – Ты остаешься здесь, будешь наблюдать за ним, – она указала на Шмарцева и взглянула на таймер: – Если не вернемся через двадцать часов, уезжай и улетай с этой планеты. Вездеход крепкий, на иллюминаторы опустишь бронещиты. Будет нападение – отстреливайся из башенного пулемета.

– А вы видели, что Чужие сделали с тем транспортером? – заорал Ильин.– Я не желаю такой смерти!

– А я сказала, что ты будешь ждать нас здесь! – прорычала Маша, хватая медтехника за грудки и как следует встряхивая. – Понял?

По лицу Семцовой было видно, что она не шутит, и Ильину осталось только согласиться. Печально вздохнув, он лишь махнул рукой, снова присел к скамье, на которой лежал Шмарцев, и стал угрюмо менять пустой флакон с плазмозаменителем на новый.

– Мария Викторовна, – неожиданно поднял голову он, – искренне надеюсь, что все пройдет благополучно.

– Спасибо, Андрей. – Семцова распихивала по карманам оставшиеся магазины от винтовок. – Правда, если честно признаться, мне так не кажется.

– Слишком пессимистичное настроение для такой смелой женщины, как вы. – Бишоп был уже полностью готов и даже предусмотрительно захватил заплечный ранец с несколькими пакетами еды.– Но в сложившейся ситуации, с точки зрения робота,– он усмехнулся, – наши шансы уцелеть могут оцениваться, как два к эн в степени эн. Ума не приложу, откуда в этом звездолете такое количество Чужих. На мой взгляд, их не менее нескольких сотен.

– На месте разберемся, – ответила Семцова и, взяв винтовку, повесила ее на плечо.– Ну, пошли?

Бишоп молча подошел к люку, мельком взглянул на индикатор движения и нажал кнопку. Стальная плита плавно поползла вверх.

– Пока, Андрей, – Семцова махнула рукой. – Жди нас и не вешай нос!

– Удачи! – буркнул Ильин, наблюдая, как Бишоп и Семцова выбираются наружу в промозглую мглу ахеронтской ночи. Как только они вышли, он запер задний люк, кинулся в кабину и, нажав несколько кнопок, опустил бронещиты на иллюминаторы, после чего вездеход стал похож на небольшую неприступную крепость. Неприступную для человека…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Ветер снаружи вновь усилился, и Маша была готова от всего сердца поблагодарить Бишопа за его предусмотрительность. Десантные костюмы, в которые они были одеты, оказались достаточно теплыми и прекрасно защищали от хлеставшего ледяного ливня. Перебираясь через завалы черных тел Чужих, Бишоп не сводил глаз с индикатора движений, пока успокаивающе молчавшего, а его спутница освещала фонариком дорогу к искореженному транспортеру. По сторонам она старалась не смотреть, но взгляд невольно выхватывал среди мертвых Чужих тела людей в залитой кровью десантной форме. "Они дорого отдали свои жизни",– подумала Семцова, поспешно отводя глаза от трупа десантника, все еще сжимавшего в руках оружие, от которого, видимо, нашел свою смерть громадный монстр, скрючившийся рядом. Кислотные брызги разлетавшейся в клочья плоти монстра от попадания разрывными пулями залили человеку лицо и грудь, ткани шеи едкая жидкость разъела почти полностью.

– Бишоп, пойдем быстрее,– умоляющим тоном попросила Семцова, и андроид ускорил шаг. Вскоре они забрались в разгромленный вездеход, и Бишоп по-хозяйски стал отбирать еще годное к употреблению оружие. Более всего его интересовали уцелевшие смарты. Пошарив по помещениям машины, Бишоп принес и свалил на свободное место на полу три грозных орудия, равных по мощи которым конструкторы ручного оружия еще не создавали.

Семцова, пристроившаяся в уголке и старавшаяся не смотреть в сторону, куда Бишоп перетащил тела людей, нашедших здесь свою смерть, привстала и подошла к андроиду:

– Что скажешь?

– Пока не знаю.– Бишоп присел на корточки, взял один из смартов и, вынув блок с микросхемами, внимательно осмотрел его. – Этот вроде бы не поврежден, но магазин пуст. Проверим остальные.– И Бишоп, осторожно отложив тяжелый смертоносный аппарат, взялся за следующий и сразу же отрицательно покачал головой. Поисково-определительное устройство было разбито, стабилизирующая подвеска повреждена каплями кислоты и не функционировала, экран прицела растрескался. Словом, этот смарт был годен только на металлолом. Третий находился в еще худшем состоянии, и, таким образом, у них оставалось только одно неповрежденное орудие.

– Знаете, Мария Викторовна,– поднимая глаза, сказал Бишоп,– думаю, что этот… э-э… агрегат придется взять мне. Я все же гораздо внимательнее, да и реакция у меня получше.

Семцова пожала плечами:

– Бери, мне хватит винтовки и огнемета. Между прочим, как обращаться с огнеметом? И кстати, ты нашел к нему обоймы? – Маша кивнула на исправный смарт.

– Да, их было достаточно. Если бы Чужие не взломали входной люк, взвод Ланского мог бы продержаться гораздо дольше.

Пошарив по стенным шкафам, Бишоп нашел небольшой автоматический диагностер и, прогнав оружие через последнюю электронную проверку, остался доволен. Все системы смарта работали так, словно он только что сошел с конвейера. Бишопу осталось только вставить питающие электронику батареи и вложить обоймы. Закрепив оружие на поясе, пару раз проведя тяжелым дулом вверх-вниз, вправо-влево, он торжествующе улыбнулся и, посмотрев на Семцову, произнес:

– Ну вот, кажется, две машины слились в одну. Думаю, что сумею с ним управиться, – и добавил уже более серьезно: – Надо идти, неизвестно сколько времени мы будем блуждать в этом чертовом звездолете, а, – он бросил взгляд на таймер, – через двадцать часов челнок стартует.

– Да, мне тоже не очень-то хочется оставаться на этой гостеприимной планетке, – ответила Маша, поднимаясь. – Идем, хотя нет, подожди. – Она хлопнула себя по лбу, словно что-то вспомнила, и кинулась в кабину. Несмотря на царивший там хаос, передатчик был цел, и Семцова, надев наушники, поднесла было пальцы к рукояткам настройки, но обернулась к стоящему у входа Бишопу. – Слушай, по какому каналу вызывается наш транспортер? – Она кивнула в ту сторону, где в паре десятков ярдов стоял их вездеход.

– По четырнадцатому,– мгновенно ответил Бишоп. – А что вы хотите?

– Сейчас узнаешь. – Мария Викторовна, набрав код, стала ждать ответа. Ильин откликнулся мгновенно.

– Эй, Андрей, это Семцова, как вы там?

– Да ничего,– последовал короткий ответ.– Где вы находитесь?

– Рядом. Послушай, растряси этого Шмарцева и любым способом узнай, на какой частоте они связывались с Казаковым. Понял?

– Хорошо, сейчас. – Голос в наушниках смолк, и был слышен только тихий треск помех. Семцова напряженно ждала, Бишоп, как обычно, бесстрастно стоял позади, придерживая одной рукой тяжелый смарт. Наконец Ильин ответил: – Маша, вы меня слышите?

– Да, да, говори!

– Шмарцев сказал, что все военные передатчики настроены на постоянную частоту, но номер канала он не помнит. Если вы найдете в транспортере хоть один исправный аппарат, то сможете говорить с Казаковым, – и после короткой паузы добавил: – Если он еще жив…

Семцова резким движением выключила рацию и обвела взглядом кабину. Ничего.

– Бишоп, надо найти десантный передатчик. Уверена, что здесь есть хоть один.

– Конечно. – Бишоп издал звук, похожий на вздох, и, повернувшись, вышел в грузопассажирский отсек.

Семцова последовала за ним. На полу валялась чья-то каска, так и не защитившая своего обладателя от сокрушительной ярости Чужих. Андроид, подняв ее, снял с левой стороны небольшой прибор со встроенным микрофоном.

– Вот, – протянув руку, он показал Семцовой найденное устройство. – Дайте вашу каску.

Женщина взяла лежащий на одной из полок шлем и протянула Бишопу. Сняв аналогичное устройство, он быстро прикрепил найденный передатчик к шлему, а потом стал настраивать свой на его частоту. Андроид медленно вращал ручку настройки, и вскоре в наушниках его каски коротко пискнуло.

– Надевайте! – скомандовал Бишоп, и Семцова, нацепив шлем, закрепила его и вопросительно посмотрела на синтетика. Тот нажал на миниатюрную кнопку под козырьком каски, и в динамиках возник его голос: – Ну, слышно?

– Да, Бишоп, спасибо. Ты уверен, что это именно та волна, на которой ведут переговоры военные?

– Безусловно. Я снял передатчик со шлема одного из погибших и соответственно настроил свой на нужную волну. Если Казаков или кто-либо из его людей живы, то, возможно, мы сумеем связаться с ними. Правда, отсюда это сделать вряд ли удастся. Посмотрим, что будет внутри корабля. Ну как, вы готовы?

– Да, – кивнула головой Семцова, и они направились к выходу.

– Маша, у меня к вам имеется одна просьба,– Бишоп неожиданно задержал ее за рукав,– если мы встретим там существ, похожих на зверя, вертевшегося возле челнока, сначала подумайте, а потом стреляйте. Разум мне подсказывает, что они настроены миролюбиво к людям. Вспомните, как Чужой спас вам жизнь.

Семцова как-то странно посмотрела на андроида и, ничего не ответив, нырнула в отверстие люка. Бишоп последовал за ней, осторожно придерживая смарт.

На Ахеронт опустилась ночь. В непроглядной тьме с трудом можно было различить возвышавшуюся впереди скалу, над которой нависал неясный гигантский силуэт – пятно абсолютного мрака. Дождь хлестал с прежней силой, ветер почти валил с ног, ботинки скользили в липкой и жидкой грязи, в которую превратилась пыль. Оглянувшись, Семцова увидела позади только смутное мерцание габаритных огней транспортера, казавшегося громадным бесформенным валуном.

Карабкаться вверх по ставшим скользкими от влаги каменным нагромождениям было утомительно, неудобный бронежилет и тяжелое оружие страшно мешали, и Семцова неминуемо несколько раз упала бы, не приди на помощь быстрая и твердая рука Бишопа. Вскоре подъем стал настолько труден, что пришлось отыскать под особенно большим камнем укрытие от дождя и ветра, чтобы немного передохнуть.

Последние метры дались Семцовой с таким трудом, что она, выбравшись на относительно гладкую площадку возле уходящей ввысь стены корабля, привалилась к его обшивке и замерла, пытаясь отдышаться. Бишоп же выглядел так, будто не было утомительного и тяжелого подъема – андроиды всегда были бодры и неутомимы. Что ж, кое в чем биороботы превосходят людей…

Чтобы не срывать голос, перекрикивая ветер, они общались только через переговорные устройства в шлеме, благо батареи были заряжены полностью.

– Ну как, можете идти дальше? – прозвучал в наушниках голос Бишопа.

– Пожалуй, да. – Семцова с трудом оторвалась от стенки корабля и косо посмотрела на андроида: – Что-нибудь есть?

– Нет. Индикатор движения молчит, а в инфракрасном диапазоне только легкое свечение от обшивки этого сооружения. Похоже, поблизости нет ни единого Чужого. Идемте. – Бишоп подал женщине руку, и они направились к зияющим в корпусе отверстиям.

Три точно таких же отверстия, как и в хвостовой части звездолета, вели внутрь. Андроид осторожно посветил фонариком, сверился с индикатором. Если доверять прибору, то поблизости не находилось никаких живых существ. "Входящие, оставьте упованья", – вспомнились Семцовой слова Данте, когда они оказались перед округлыми проходами. Но, отметя все сомнения и страхи, она решительно шагнула в неизвестность.

Всеохватывающего первобытного страха, испытываемого раньше перед Чужими, Семцова теперь не ощущала. Ей подумалось, что человек способен привыкнуть ко всему, даже к невозможному. Сейчас она видела в Чужих только врагов – опасных, хитрых, умных. Но с ними можно было бороться. Семцова прошла через все отрицательные чувства к Чужим – через ужас, ненависть, отвращение, злобу. Сейчас оставалось только ощущение врага, которого следовало уничтожить. Да, пускай они разумны, пускай Чужие где-то в отдаленном безвестном мире создали свою, совсем не похожую на земную, цивилизацию, но в этом мире, мире людей, нашлись особи, возжелавшие использовать чужое воплощение смерти в целях, которые могут поставить под угрозу существование их собственной цивилизации.

С максимальной осторожностью они прошли через отверстия шлюзов и оказались в небольшом квадратном помещении. Правда, квадратным его можно было назвать только с большой натяжкой – все углы были закруглены. В дальнем конце темнела арка, а за ней в свете фонариков просматривался уходящий вверх и влево проход. Посветив на пол, Бишоп неожиданно нагнулся и окликнул Семцову:

– Посмотрите сюда. – Он указывал на пол. В темном слое пыли ясно отпечатался след рифленого десантного ботинка. Проведя лучом фонаря по полу, они обнаружили еще несколько аналогичных оттисков, среди которых вплетались совершенно непонятные отпечатки, отдаленно походившие на следы огромной птицы.– Или люди Казакова, или кто-то из команды капрала заходили сюда,– констатировал андроид.– Кстати, и наши с вами общие знакомые тоже успели наследить. Однако ума не приложу, почему часть следов на полу… Чужие же предпочитают передвигаться по потолку.

При этих словах Семцова по привычке подняла фонарь и осветила верхнюю часть помещения, подсознательно ожидая увидеть там хорошо знакомые ребристые тела, готовящиеся к нападению. Но потолок был вопиюще пуст и лишь слегка отливал серым.

– Не пугайтесь, – успокоил ее Бишоп. – Рядом никого нет. Зато вот там, – он ткнул в сторону прохода в глубь корабля, – нас может поджидать множество неприятных сюрпризов.

– Приятных или нет, а идти все равно надо, – решительно заявила Семцова и направилась к темной дыре. Бишоп обогнал ее и бросил через плечо:

– Двигайтесь сзади. Все-таки у меня смарт и индикатор движений. Если мы хотим выбраться отсюда живыми, то должны соблюдать минимальные правила безопасности.-– И он первым шагнул в темноту, выставив перед собой дуло смарта.

Проход оказался небольшим, его высота немногим превышала рост человека. Сразу за поворотом начался резкий подъем, но подошвы почему-то не скользили по гладкому, точно стеклянному покрытию пола, и через пару минут луч фонаря Бишопа высветил отверстие, выводящее в какое-то большое помещение. Он помог Семцовой выбраться из туннеля, и, когда она огляделась, ей показалось, что сердце вот-вот выскочит у нее из груди. Стены, покрытые толстыми слоями причудливо застывшей слизи, какие-то обломки, тихо похрустывающие под ногами, и повсюду – неподвижные завалы из громадных черных тел Чужих…

– Похоже, Казаков наткнулся на здешних тварей и попытался уйти через этот проход,– сдавленным голосом сказала Маша, указывая на отверстие, из которого они только что выбрались.

– Может быть, – пожал плечами Бишоп и склонился над ближайшим мертвым монстром. Затем посветил на пол, прошел по галерее чуть дальше и вернулся назад.– Рад сообщить, что вы ошиблись. Эти существа погибли уже давно. Я нашел следы от ботинок десантников, они ведут вон туда, – он махнул куда-то в глубины галереи.– Кажется, еще не все потеряно. Идемте быстрее. И кстати, включите передатчик – вдруг они нас услышат.

На ходу Семцова включила рацию и нажала кнопку вызова.

– Казаков, отвечайте, это Семцова, ответьте! – несколько раз прокричала она в микрофон, но в ответ донесся настолько сильный рев помех, что пришлось выключить переговорное устройство, чтобы не оглохнуть.. Семцова озадаченно посмотрела на Бишопа.

– Полное молчание. И послушай сам – такие помехи не могут идти от внешнего излучения, на поверхности рация ведь работала нормально!

Андроид включил свой передатчик, прислушался, а затем растерянно признался:

– Ничего не понимаю. Возможно, где-то на корабле находится источник, создающий подобные шумы, но Шмарцев ведь говорил, что они связывались с группой Казакова без всяких проблем. Не могла же здешняя атмосфера внезапно отказаться проводить радиоволны?

– Ладно, – удрученно сказала Семцова. – Двигаемся дальше. Может, потом выясним, в чем тут дело. Но учти, в иноземной технике я совершенно не разбираюсь.

– Можно подумать, я каждый день разгуливаю по космическим кораблям инопланетян, – отозвался Бишоп, и туг его внимание привлек тихий писк индикатора движений. Две синие точки приближались сзади, и расстояние между ними и людьми быстро сокращалось.

– К стене, светите туда,– скомандовал андроид, отталкивая Семцову к стене и включая прицел смарта. Маша, мгновенно вспомнив, что нужно делать, передернула затвор винтовки и направила луч фонарика в коридор позади них. Бишоп опустил с козырька каски инфракрасный визор. – Чужие! – мрачно сказал он. – Пока не стреляйте.

– Быстро же они нас учуяли,– сквозь зубы проговорила Семцова, всматриваясь в рассеиваемую лучами фонарей тьму коридора.

Через несколько секунд на потолке появились две передвигающиеся с огромной скоростью громадные черные фигуры, и андроид, загородив собой Семцову, поймал их в экран прицела и нажал на спуск.

Слепящая полоса огня – и неимоверный грохот в клочья разорвал обступающую двоих землян тишину. Он длился всего пару мгновений, но Семцовой они показались часами. Наконец смарт умолк, а на пол обрушились два слабо подергивавшихся глянцевито-черных тела.

– Быстро вперед, – Бишоп довольно невежливо подтолкнул застывшую на месте Семцову. – Боюсь, сейчас их тут будет сотня.

– Куда "вперед"? – вдруг взвилась Семцова. – Мы даже не знаем, в какую сторону идти, вернее, где теперь Казаков и его люди!

– Там, – андроид показал во тьму коридора. – Следы ведут туда. Или вы решили отступить?

Это было уже слишком. Не отвечая, Семцова послушно побежала в указанном роботом направлении. Бишоп последовал за ней, поминутно бросая взгляды на детектор, но прибор пока не выдавал никаких тревожных сообщений.

На всем протяжении коридора встречались завалы из трупов Чужих, проход постепенно поднимался вверх, а запах разложения усиливался до совершенно невыносимой вони. Семцова периодически включала коммуникатор, однако в наушниках по-прежнему звучал вой и скрежет помех, и ничего больше. Бишоп порой освещал фонарем пол и с удовлетворением отмечал, что кое-где слизистые образования на полу раздавлены тяжелыми ботинками. Значит, они идут в правильном направлении.

Через несколько десятков метров стены галереи внезапно очистились и стало светлее – словно из самих стен и потолка лился ровный голубоватый свет, недостаточно яркий, чтобы видеть все в деталях, но силуэт идущего рядом Бишопа просматривался четко.

– Мария Викторовна,– неожиданно дернул он ее за рукав.– Посмотрите сюда!

То, что Семцова издалека приняла за какую-то темную бесформенную массу, оказалось огромным скоплением тел мертвых существ. Разбрызгавшаяся кислота проела пол, и, чтобы подойти к этому кладбищу, приходилось обходить многочисленные дыры с оплавленными краями.

– Боже мой…– только и сумел проговорить Бишоп, когда они оказались совсем рядом. – Без сомнения, это работа людей Казакова.

Все мертвые Чужие оказались точными копиями небольшого существа, с которым андроиду удалось на краткий срок завязать подобие контакта: раздробленные пулями панцири, отливающие серебристо-металлическим цветом; куполообразные вытянутые черепа, прикрывающие туловище, да и сами Чужие размером не превышали человека. Все тела были свалены одной большой кучей, и лишь несколько мертвых чудищ лежали отдельно. Бишоп подобрал несколько неразорвавшихся пуль и показал их Семцовой.

– Вот вам неоспоримое свидетельство того, что здесь побывал лейтенант Казаков. У меня складывается впечатление, что этих существ методично расстреляли, а они даже не пытались напасть или убежать, а просто сидели скопом в одном месте. И кстати, туг нет следов человеческой крови и ни одного погибшего человека…– Он помолчал и печально добавил: – Боюсь, что с этой цивилизацией контакт у людей теперь не получился…

Семцова перевела взгляд на андроида:

– Послушай, вспомни колонистов, погибших на этой планете! Полторы сотни несчастных людей. – Она сама удивилась злобным ноткам, зазвучавшим в ее голосе. – Эти скоты не очень-то считались с нашей цивилизацией. И поверь, я ничуть не жалею о произошедшем здесь.

Бишоп молча выслушал эту короткую, но, на его взгляд, слишком эмоциональную речь и лишь развел руками. Немой язык человеческих жестов был изначально заложен в его личной программе, а общаясь с людьми, он невольно перенимал их движения, выражавшие те или иные эмоции. Да, он прекрасно понимал, что у этой женщины есть все причины так говорить, но какая-то часть его биоэлектронного разума подсказывала, что на маленькой, позабытой всеми гшанетке произошло столкновение двух сил – человеческого интеллекта и разума Чужих, воплотившегося в этих жутких на вид существах. Он не сомневался, что Чужие, чьи тела почти полностью загораживали проход, были носителями новой, неизвестной ранее духовной силы, способной постигать и познавать, такой же, какой обладал сам Бишоп и окружавшие его люди, силы, именуемой разумом. После короткого и несчастливо завершившегося контакта с одним из этих существ Бишоп не сомневался, что общество людей столкнулось на Ахеронте с представителями другой, абсолютно чуждой и таинственной цивилизации, волей случая заброшенной в этот мир. И даже не одной, а двух, если принять предположение, что нашедший здесь свое последнее пристанище космический корабль сотворен руками неких третьих существ, уже давно погибших и не оставивших о себе никакой памяти.

Самой неразрешимой загадкой для Бишопа оставался тот факт, что Чужие, уничтожившие колонию Хадли, и те, что лежали сейчас изуродованными трупами у его ног, несомненно относились к одному и тому же биологическому виду, однако при этом вели себя по-разному и пусть не слишком разительно, но все же отличались друг от друга внешне.

Но ведь и обезьяна похожа на человека, хотя пропасть между этими двумя представителями класса приматов огромна. Не в этой ли аналогии может крыться разгадка?

– Мисс Семцова, давайте не будем тратить время на пустые споры. – Бишоп повернулся к взбудораженной женщине. – Наша задача – поскорее отыскать лейтенанта с его людьми и выбраться отсюда.

– Ты прав,– быстро согласилась Маша, чувствуя, что зря затеяла разговор о том, кто больше виновен в случившемся, и вопросительно взглянула на андроида: – Куда дальше?

– Сюда. – Бишоп стал осторожно перебираться через жутковатую баррикаду, загораживающую проход. Семцова последовала за ним. Следующие метры, пройденные по широкому коридору, показали, что побывавшие здесь люди стали поспешно отходить в глубь корабля: смазанные отпечатки военной обуви вели вперед. Призрачный голубоватый свет, исходивший от стен и потолка, чуть усилился, а от основного коридора стали отходить вправо узкие, более темные туннели. Никакого движения воздуха не ощущалось, но дышалось достаточно легко: видимо, система вентиляции каким-то образом еще проводила наружный воздух в недра корабля. Абсолютная тишина нарушалась только звуками их шагов да тихим потрескиванием, исходившим от включенной системы наведения и прицела смарта, висевшего на плече у Бишопа. Пол галереи по-прежнему поднимался вверх, и, по прикидкам Семцовой, они уже поднялись до половины высоты корабля. Вскоре тоннель резко свернул вправо, дав понять, что начинается изгиб "подковы", а за поворотом обнаружился наглухо закрытый шлюз. Перед ним тоннель расширялся, образуя небольшую залу с куполообразным потолком.

Но что удивило Машу более всего – нигде по пути не встретилось ни одного технического приспособления. Только голые, слабо светящиеся стены да толстый слой неизвестно как сюда попавшей пыли на полу. Четырехстворчатый шлюз был первым явно механическим устройством.

Здесь создатели корабля почему-то отошли от своего пристрастия к скругленным формам. Все четыре плотно сходившиеся друг с другом стальные лопасти, словно выраставшие из стен, имели вид треугольников. Да и сами очертания шлюза лишь отдаленно напоминали овал; скорее это был прямоугольник со слегка сглаженными углами. Когда Семцова и Бишоп подошли к темным, в отличие от окружавших их светлых стен, плитам, стараясь не затаптывать четкие следы многих людей, то выяснилось, что они заканчиваются непосредственно у шлюза. Андроид обнаружил рядом с отпечатками ног людей и свидетельства пребывания Чужих – несколько свежих слизистых подтеков на стенах. Да и пыль кое-где была примята вовсе не человеком.

– Без сомнения, Казаков и его отряд, спасаясь от преследования, прошли здесь, а тот факт, что наши зубастые знакомцы гнались за ним, очевиден. – Бишоп дотронулся до еще не застывшего комка слизи и сразу же вытер руку. – Кстати, это был тот вид, с которым я имел дело в Хадли, – большие черные твари.

– Почему ты так считаешь? – удивилась Семцова.

– Посмотрите,– андроид указал дулом смарта на стену. Действительно, всего в нескольких метрах от них на мерцающих голубым светом покрытиях стен остались отметины от пуль, а на полу валялся осколок черного панциря. – Видимо, отступая, они просто ранили одно из нападавших существ, – все еще осматривая зал, заметил Бишоп. – Кстати, обратили внимание, что мы не нашли ни одного мертвого Чужого? И еще. – Он повернулся к Семцовой. – Как только мы подошли к этому месту, забарахлил прицел смарта, да и индикатор движений тоже не в лучшей форме. Вот, посмотрите. – Он вытянул руку с нацепленным на предплечье прибором. Семцова взглянула на круглый экран детектора. Ровные синие линии, ритмично пробегавшие по дисплею и изображавшие радиолучи, теперь были смазаны, а счетчик расстояния до объекта движения, точно сойдя с ума, выдавал все новые и новые, но абсолютно не имевшие ничего общего с реальностью цифры. Бишоп отцепил прибор с рукава и передал его Семцовой:

– Попытайтесь засечь меня. Должен появиться розовый сигнал.– Он отошел на несколько ярдов и не спеша прошелся по залу. Маша озадаченно следила за показаниями индикатора – ни звуковой, ни цифровой реакции не последовало.

– Ну и что ты скажешь по этому поводу? – Она подняла глаза на подошедшего андроида.

– Мощное электромагнитное излучение. Я чувствую его внутренними сенсорами. Не бойтесь, – добавил он, заметив легкий испуг на лице Семцовой. – Оно не оказывает на меня воздействия. Мой мозг и все электронные цепи защищены исключительно надежно и не выйдут из строя. Плохо то, что теперь мы похожи на слепых котят. На нас в любой момент могут внезапно напасть – это первое, и мы не можем заметить движения людей – второе.

– В любом случае надо идти вперед. – Маша сама не верила, что говорит это. Все в ней кричало – надо уходить, бежать из этого механического чудовища, в чреве которого она оказалась, и делать это как можно быстрее! Оставаться тут – значит обречь себя на смерть, в когтях которой однажды уже довелось побывать. Но с языка слетали другие слова…

Бишоп, как обычно, был невозмутим.

– Вперед так вперед, но сначала надо открыть эту дверь. – Он подошел к шлюзу и еще раз быстро осмотрел его. Внимание андроида привлекла темная пластина, выступавшая из стены слева от прохода, и он осторожно начал ощупывать ее, пытаясь определить, не является ли она какой-нибудь разновидностью замка, как вдруг замер и сделал Семцовой знак не шевелиться. – Вы слышите что-нибудь? – прошептал он. Маша внимательно вслушалась и была вынуждена признать, что до нее не доносится ни единого звука,– гробовая тишина, окружавшая их, ничем не нарушалась. Только спустя несколько мгновений она сообразила, что имел в виду андроид. Из коридора, по которому они пришли, раздавалось очень тихое поскре-бывание, шуршание, а изредка – тихий писк. Звук постепенно нарастал, приближаясь, и Семцова судорожно стиснула винтовку, поняв, что они отрезаны. Впереди непробиваемые стальные плиты, а о том, что копошилось позади, думать не хотелось. Она достала из кармана пару гранат и сунула их за пояс. Когда кончатся боезаряды, можно будет бросить гранату себе под ноги… По крайней мере, это быстрая смерть.

– Бишоп, ты сможешь его открыть? – быстро спросила она у андроида, продолжавшего возиться с темной пластиной.

– Смотрите за выходом из коридора, и если что заметите – стреляйте, – не оборачиваясь, ответил Бишоп. Панель, как он уже определил, была не металлическая, а из какого-то пластика, и не исключено, что за ней скрывался ключ к запертой двери. Внезапно его пальцы наткнулись на маленький выступ сбоку, и андроид, не колеблясь, вдавил его в пластину. В этот же момент несколько Чужих появились на сцене, выйдя из левой кулисы.

Семцова равнодушно отметила, что это были обычные черные Чужие-бойцы. Пальцы сами сбросили предохранитель, плотно обхватили оружие, и вот уже три тяжелых нескладных тела с душераздирающим писком рухнули с потолка на пол, разбрызгивая вокруг себя желтые кислотные струи, а сзади напирали новые и новые чудища.

Раненым зверем взревел смарт Бишопа, гибельным свинцовым ливнем накрывая шевелящееся пространство коридора. Груда ребристых, искалеченных пулями трупов у входа в зал начала быстро увеличиваться в размерах, но остановить нескончаемый поток десятков и десятков монстров не смог даже смарт. Коридор был слишком широк, и вот уже несколько черных громадин сумели прорваться в зал и пулей взлетели по гладким как стекло стенам на потолок, а за ними устремились их сородичи. Казалось, их не может остановить ничто: ни стрельба из винтовки, ни лазер, ни даже ядерный взрыв. Чужие напоминали безумные машины, которые должны любой ценой выполнить заложенную в них программу, пусть даже ценой собственного существования.

Семцова уже была готова схватиться за гранаты, когда сильная рука схватила ее за застежки бронежилета и рванула куда-то назад. От неожиданности Маша потеряла равновесие и несколько раз перекувырнулась на полу, не выпуская из рук винтовки. Мельком она заметила, что стены, окружавшие ее, внезапно потемнели. Пока рассудок безуспешно пытался осознать, что все-таки происходит, взгляд уловил Бишопа, зачем-то бьющего одной рукой по стене, а второй придерживающего свое смертоносное оружие, из толстого дула которого все еще вылетали полосы белого огня.

Все прекратилось так же внезапно, как и началось. Семцову внезапно окружила непроглядная бархатная тьма, затихло постукивание панцирей и скрежет когтей Чужих, прекратился непереносимый рев оружия, но все это продолжалось лишь мгновение. Темноту разрезал яркий луч фонаря, и в ореоле такого близкого, земного света она увидела Бишопа и четыре плотно сомкнувшиеся стальные плиты за его спиной.

– Тебе все-таки удалось… – полуутвердительно-полувопросительно прохрипела Маша и приподнялась на одном локте. Бишоп подошел и протянул ей руку, помогая встать. На какое-то время они оказались в безопасности, но что могло ожидать их в кромешной темноте нового коридора, было пока не ясно. Пока же Семцова машинально отряхнулась и вопросительно посмотрела на андроида.– Бишоп, каким образом…– медленно начала она, но Бишоп перебил ее:

– Позже. Лучше оглянитесь вокруг. – Он обвел фонарем помещение. Семцова, ожидавшая увидеть десяток-другой монстров, приготовившихся к атаке, при его словах схватилась за винтовку, но Бишоп остановил ее руку.

– Ну ничего себе… – Глаза Семцовой округлились, когда она всмотрелась в окружавшие ее стены.

Этот коридор не поднимался вверх, как предыдущий, пол был ровным и без единой пылинки. Стены поднимались на высоту около пяти метров, но никакого сияния от них не исходило по одной простой причине: во всю видимую длину коридора, куда только достигал луч фонаря, на серых панелях мерцали различными цветами многочисленные символы, невесть что обозначавшие. Кое-где виднелись темные вогнутые экраны, вмонтированные в стены. Возможно, они являлись подобиями иллюминаторов, так как располагались только слева, а сам коридор, подчиняясь подковообразной конструкции корабля, уводил вправо и дальше постепенно расширялся.

– Если это не центр управления, то я просто ничего не понимаю в технике, – пробормотал Бишоп. – И кажется, я начинаю кое о чем догадываться…

– О чем? – озадаченно спросила Семцова.

– Смотрите.– Андроид коснулся крайнего иероглифа, находящегося рядом со шлюзом и напоминавшего многолучевую звезду с небесно-голубой точкой в центре. Округлый потолок коридора начал медленно наливаться ровным белым светом, постепенно разгоняя темноту. Секунд через тридцать можно уже было выключить фонарик – настолько стало светло. При включенном освещении окружающее стало выглядеть еще загадочнее и внушительнее.

– А теперь глянем, что показывают по телевизору, – невозмутимо сказал Бишоп, дотрагиваясь до белого знака под одним из больших экранов. Семцова не поняла, почему он выбрал именно этот иероглиф,– слишком он был сложным по сравнению с тем, с помощью которого андроид включил свет. О смысле первого знака мог бы догадаться и ребенок, настолько он был прост, а этот был непредставимым сплетением каких-то линий и завитков.

Вогнутый экран мгновенно вспыхнул, и Маша без особого труда сообразила, что на нем изображено. На густо-синем поле белые линии очерчивали план звездолета, где они находились, или по крайней мере план этого этажа, так как их местонахождение отмечалось красной точкой. В некоторых местах на экране стояли такие же красные иероглифы, и один располагался совсем рядом с их коридором. Внезапно он поплыл по экрану, четко придерживаясь линий, обозначавших проход, из которого они только что выбрались.

– Знаете, мисс Семцова, – задумчиво протянул Бишоп. – Кажется, мы нашли вещь, которая может в дальнейшем очень нам помочь. Вы помните, на "Патне" я показывал план челнока со схемой размещения живых организмов?

– Да, конечно.– Семцова пока не слишком понимала, что к чему.

– Смотрите.– Бишоп, стараясь не касаться экрана, пальцем начал показывать: – Вот здесь мы вошли в корабль. Видите, три прохода? – Маша кивнула. – Дальше мы направились по этому коридору, дошли до зала, повстречались с нашими черными приятелями, а затем вошли сюда. Ясно?

– Да, и что?

– Посмотрите внимательно на тот знак, что уходит по коридору назад, к выходу. Ого! Да он раздвоился! – И действительно, странный красный символ распался на два таких же: один заполз в боковой тупиковый коридор и замер на месте, а второй продолжил движение. – Это же отслеживание передвижений и наличия групп Чужих, а может, и отдельных особей! Они все обозначены одинаковыми символами! А мы с вами сейчас находимся в изолированном коридоре, выходящем, если верить плану, в какой-то огромный зал. Теперь взгляните.– Бишоп указал на значок, отличающийся от других: – Этот знак тоже красного цвета, однако он имеет другой вид. Он встречается только один раз, и я могу с уверенностью предположить: он означает людей. Живых людей! Ну-ка, прогуляйтесь по коридору в ту сторону!

Семцова послушно промаршировала шагов десять, затем обернулась.

– Ну что? – крикнула она Бишопу, зачарованно наблюдавшему за новым значком, появившимся на экране. Он был полностью идентичен тому, на который указывал Бишоп, и находился почти совсем рядом с указателем местоположения экрана.

– Мои предположения оправдались. Идите сюда. – Он махнул рукой, и Маша почти бегом вернулась обратно и нетерпеливо потребовала:

– А теперь, Бишоп, объясни мне все с самого начала. Как ты умудрился открыть шлюз? – Она с некоторой опаской покосилась на толстые стальные плиты, точно ожидая, что они откроются сами по себе и Чужие ворвутся в этот безопасный, по словам Бишопа, –отсек корабля.

– Все оказалось проще, чем я думал, – начал андроид, все еще глядя на светящийся экран. – Логика простая: если Казаков и его люди прошли в этот коридор, значит, смогли открыть шлюз. То, что первоначально он был закрыт, очевидно – вспомните, сколько пыли скопилось в помещениях, по которым мы прошли, а тут стерильно, будто в операционной. Меня сразу заинтересовала темная панель на стене, и, появись Чужие пятью минутами позже, нам бы не пришлось расходовать боеприпасы. На пластине я нашел небольшой выступ, нажал на него – пластина сразу изменила цвет, и на ней появились три иероглифа. Похожие на те, что вы видите вокруг. Один из них и был ключом к двери и сработал, как только я дотронулся до него. Дальнейшее было, как говорится, делом техники – я втолкнул вас в коридор и запер дверь. Посмотрите, вот еще одна такая пластина, слева,– Бишоп указал на темневший на стене прямоугольник.

– Ну хорошо, сейчас нам повезло, – сказала Семцова, выслушав пояснения андроида, – Как ты включил свет, мне тоже понятно, но расскажи, каким образом ты догадался, как включается экран? И не можешь ли объяснить, почему работают энергоустановки, ведь этот звездолет явно торчит здесь не одну сотню лет!

– Насчет энергии сказать ничего не могу, а дело с экраном оказалось простейшим. Знак, включивший изображение, почти аналогичен тому, который открывалдверь, но к нему добавлено изображение корабля. Видите?

Маша присмотрелась – и действительно, одной из составляющих сложного знака была крохотная темная подкова, в точности повторяющая очертания корабля.

– Поняли? – Бишоп снисходительно улыбнулся. – Несложная шарада. Правда, единственная, которую мне удалось разгадать… Вряд ли эти символы можно назвать словами в нашем смысле этого понятия. Ладно, пускай во всем этом разбираются лингвисты и ксенологи, а мы должны решить, что нам делать дальше.

– Как – что? – удивленно сказала Семцова. – Теперь мы знаем, где находится Казаков. Быстро смотаемся за ними и вернемся обратно.

– Ага…– Бишоп снова уставился на экран.– Смотрите, мы сейчас в головной части корабля. Чуть дальше располагается огромный зал, а за ним переплетение непонятных ходов и коридоров. В одном из них и находятся люди. Судя по схеме, они почему-то стоят на одном месте, что довольно странно. Все помещения в этой части звездолета изолированы, и Чужих там нет, да и пробраться сюда они вряд ли смогут, если только не додумаются, как открывать шлюзы.

– Бишоп, – чуть помолчав, тихо спросила Маша, – ты не понял, откуда здесь такое количество этих тварей?

– Скорее всего, экипаж корабля был довольно многочисленным, и Чужие использовали всех хозяев звездолета как носителей своих эмбрионов. Другого объяснения я найти не могу… Разве что они перевозили большое количество взрослых особей, впавших после падения корабля на LV-426 в анабиоз. Идем дальше?

– Да.– Семцова встрепенулась и, посмотрев на счетчик боезарядов в винтовке, сменила магазин – оказывается, она успела почти все израсходовать.– Ты запомнил схему, Бишоп?

Андроид издал преувеличенно тяжкий вздох и укоризненно воззрился на консультантку:

– Знаете, мисс Семцова, у нас, синтетиков, есть одна полезная особенность – мы запоминаем все, что видели и слышали, до мельчайших деталей. За время нашего общения вы могли бы к этому и привыкнуть.

– Ладно, ладно, намек понят и принят к сведению, – отмахнулась Семцова. – Надо действовать побыстрее, у нас не так много времени в запасе.

Бишоп уверенно двинулся вперед, и Семцова без: опаски последовала за ним. Ярко освещенный изгибающийся коридор постепенно расширялся, по левую руку то и дело попадались темные экраны, а стены были просто испещрены сотнями разноцветных иероглифов. Температура начала медленно подниматься, и вскоре стало довольно жарко, так что Семцова вся взмокла в своем тяжелом облачении, но не решилась снять даже каску: воспоминания о нападении Чужих в зале возле шлюза были слишком свежи, а замечание Бишопа о том, что Чужие могут догадаться открыть створки, никак не выходило из головы. Андроид же выглядел одинаково и при жаре, и при холоде и не обращал внимания на брюзжание Маши, заявлявшей, что скоро тут можно будет изжариться, только озабоченно оглядывался по сторонам да поглядывал на окончательно вышедший из строя индикатор движений.

Коридор внезапно оборвался, и Бишоп, шедший первым, остановился, да так резко, что женщина врезалась ему в спину и уже хотела высказать все, что думает по поводу хваленой реакции и осторожности искусственных людей.

Слова застряли у нее в горле, когда андроид молча указал рукой вперед.

Громадный грузовой отсек "Патны", находившейся в невообразимой дали от планеты, показался бы спичечным коробком по сравнению с открывшимся их глазам пространству. Изогнувшийся плавным полукругом зал с типичным для здешней архитектуры куполообразным потолком, излучавшим бело-голубой свет, растянулся в длину не меньше чем на полмили, занимая весь изгиб "подковы". Вдоль стен зала один над другим протянулись три яруса проходов, а коридор, из которого вышли Бишоп и Семцова, выводил на самую верхнюю галерею. Подойдя к краю, Маша осторожно взглянула вниз и присвистнула от изумления: до дна зала было никак не меньше ста метров и оно терялось в туманной дымке, курившейся внизу. Как можно спуститься на нижние галереи, было неясно – поблизости она не заметила ни лестницы, ни чего-нибудь, хоть отдаленно напоминающего лифт. Семцова обернулась к андроиду, лицо которого по-прежнему сохраняло бесстрастное выражение, и слабым от волнения голосом спросила:

– Ну и как тебе все окружающее? – Она еще раз обвела взглядом колоссальное помещение.

– Любопытно,– спокойно ответил он.– Стоит спуститься вниз и осмотреть все повнимательнее. Кстати, обратите внимание, как красиво!

Он показал куда-то влево, где над изгибом верхней галереи серебристо-голубым цветом мерцала гигантская трехлучевая звезда с неким подобием огромного бриллианта посредине. Металл или какой-то неизвестный материал, из которого она была выполнена, словно сам светился изнутри, а прозрачный камень даже в неярком свете переливался сотнями граней, разбрызгивая вокруг себя блики всех цветов радуги.

– Красиво, – вздохнула Маша. – Но мы, к сожалению, пришли не для того, чтобы исследовать сооружение неизвестной цивилизации. Где проход, ведущий к людям?

– Сейчас попробую сориентироваться. – Бишоп подошел к ближайшему темному экрану, вмонтированному в стену.– И кстати, схема, которую мы недавно видели, показывала наличие и перемещение живых объектов только на этом ярусе, а вот что творится внизу, пока мне неясно. Так что смотрите внимательнее по сторонам, или Чужие разнообразят наше общество.– И Бишоп начал внимательно изучать иероглифы под монитором, а Маша, приблизившись к краю помоста, на всякий случай привела оружие в боевое положение. Андроид, решив действовать, осторожно дотронулся до одного из значков под экраном, но добился только появления строчки, состоящей из сотни непонятных символов. После долгих манипуляций он что-то недовольно проворчал, и, оставив несговорчивый дисплей в покое, подошел к Семцовой.

– Ничего не получилось, – извиняющимся тоном сказал он. – Для расшифровки нужен мощный компьютер с хорошей лингвистической программой, а схему этой части корабля мне никак не вызвать. Ни одного символа, похожего на знакомые нам.

– Ты, кажется, говорил, что при твоей памяти мы отыщем Казакова без проблем, – чуть насмешливо напомнила Маша, – Я этого не отрицаю. Нам следует идти по этой галерее направо, во-он до тех проходов, – Бишоп указал на виднеющиеся в дальнем конце зала темные овальные отверстия.– Единственное, чего я опасаюсь, так это удара в спину. Чужие вполне могут подняться снизу. Человек, конечно, не сумел бы, а при их возможностях это пара пустяков, и опередить Чужих мы вряд ли сможем. Кстати, вам не стоит надолго задерживаться туг – в этом зале высокий фон гамма и альфа-излучения. Еще получите изрядную долю радиации… Все приборы, какие у нас есть, отказали, даже таймер. Я так подозреваю, что реактор и двигательные системы корабля расположены прямо под нами.

– Странное инженерное решение,– мрачно ответила Семцова.– Впрочем, наша техника существам, построившим этого монстра, тоже бы показалась непонятной.

Галерея, или, скорее, широкий помост, по которому они отправились к темневшим вдалеке отверстиям, был довольно большим – около четырех метров. Никакого ограждения по краям не имелось, зато по стене на высоте человеческого роста крепился металлический поручень, похожий на тот, что опоясывал стены в самом нижнем отсеке в хвосте корабля. Из огромного провала тянуло сухим жаром, с Семцовой пот лил в три ручья, но она не обращала внимания на подобные пустяки, поглощенная новыми впечатлениями. Еще бы, она – первая из людей (если не считать лейтенанта Казакова и его отряд) попала в самое сердце грандиозного создания разума, о существовании которого ее цивилизация и не подозревала. Ее удивляло многое, например то, что нигде не видно никаких кресел или сидений, везде только темные мертвые экраны да мерцание сложных символов-иероглифов. Их шаги гулко разносились по всему ярусу, и даже поскрипывание ремней бронежилета и позвякивание оружия усиливались во много раз. Больше никаких звуков слышно не было.

Бишоп остановился рядом с овальными проходами в неизвестность и достал фонарик. Проходы, уводившие из главного зала, не освещались, и в них уже через несколько метров сгущалась непроглядная тьма.

Все время, пока они шли сюда, Семцову терзала малоприятная мысль: люди (если они там есть) собраны в одном месте и не движутся. Слишком это напоминало кадры с третьего уровня процессорной станции Хадли, куда Чужие притащили все уцелевшее население колонии. Ей не хотелось даже предположить, что подобное могло произойти с Казаковым и его группой.

– Бишоп, куда идти? – пересилив себя, спросила она переминавшегося с ноги на ногу андроида.

– В центральный коридор и дальше налево во второй проход. Если верить плану, там должен быть небольшой зал, в котором и находятся люди. Правда, за это время они могли уйти… Однако мы их все равно разыщем.

– Сомневаюсь, чтобы военные могли куда-либо уйти, – едва слышно пробормотала Семцова, но Бишоп все равно услышал, повернулся и взял ее за плечи.

– Маша, я знаю, о чем вы думаете,– спокойно проговорил он, глядя ей в глаза. – Будем надеяться на лучшее. А если… Если это окажется не так, наша совесть будет чиста – мы сделали все возможное.

И он, круто повернувшись, решительно шагнул в темный тоннель.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Маша узнала многое. Куда больше, нежели любой ксенолог, мечтающий о первой встрече с чужим разумом. Она видела записи с рейдера "Сулако", сама едва не погибла на Фиорине, читала короткие, но емкие доклады Рипли, представленные следственной комиссии по делу "Ностромо"… И наконец, сама оказалась в гнезде Чужих. В самом логове.

Если вначале Чужие неизменно пребывали рядом с ней в ночных снах, вызывая страх и злобу, то теперь чувство ужаса перед этими существами сменилось не то чтобы на безразличие, а скорее, на неопределенную гамму чувств, в которой смешивались и отвращение, и ненависть, да в придачу часть какого-то смутного понимания. Маша подсознательно ощущала, что странные зубастые твари тоже имеют право на жизнь, существование, но право это не должно осуществляться за счет людских жизней.

Пускай где-то, в самых отдаленных мирах Галактики, существует планета, на которой зародилась эта необычная и абсолютно чуждая жизнь, пусть эти жуткие твари, как утверждает Бишоп, обладают настоящим интеллектом, но в данных обстоятельствах Чужих можно расценивать лишь как врагов. В своей правоте Семцова не сомневалась: первыми напали все-таки они, Чужие. Она просто физически чувствовала, как ужас перед ними уходит, растворяется, но остается другой страх, пересилить который невозможно. Страх за людей. Пускай ее с лейтенантом Казаковым свела чистая случайность, однако Маша чувствовала себя ответственной за его жизнь. Если бы дискета Эрона попала в руки ООН, эта экспедиция никогда не состоялась бы. Все были бы живы.

Семцова поймала себя на мысли, что к людям, именующим себя цивилизованными, всегда имеющим чистые воротнички и не вымазанные в чужой крови или оружейном масле руки, – людям наподобие Хиллиарда, Пауэлла или погибшего здесь, на LV-426, Картера Бер-ка – она испытывает совершенно аналогичные чувства, что и к черным клыкастым громадинам, по которым всего полчаса назад вела ураганный огонь из своей винтовки. И что с этими "людьми" она вела бы себя столь же хладнокровно, приведись подобный случай. Именно эти чудовища в дорогих костюмах от лучших модельеров послали на верную смерть экипаж буксира "Ностромо", да и катастрофы на Ахеронте можно было бы избежать, не пожелай мистер Картер Берк перепроверить показания офицера Рипли на следственной комиссии в надежде на финансовый выигрыш. В той игре проиграли все. В этой – победит она, Семцова. Каких бы усилий это ей ни стоило.

…Одна-единственная женщина, против которой стоит поистине несокрушимая армия вышедших из самых пучин космического ада чудовищ и вдобавок не менее мощная организация, опутавшая своими щупальцами почти все обжитые людьми миры.

Одна против всех. А из союзников лишь робот-андроид, который сейчас спокойным шагом двигается впереди в глубь темного коридора. Да, может быть, несколько соотечественников, во главе с невысоким вежливым лейтенантом. Есть надежда, что он еще жив.

…Они прошли по сумрачной галерее мимо первого, уводящего влево, прохода, а затем Бишоп начал замедлять шаг и вскоре остановился, прислонясь спиной к стене. Семцова прижалась к его плечу:

– Почему остановился?

– Второй коридор, метрах в пяти от нас. Неужели вы ничего не чувствуете? – Бишоп повел носом: – Принюхайтесь-ка!

Семцова изо всех сил втянула в себя воздух, а затем начала медленно фильтровать его в носовых проходах, пытаясь что-либо учуять. И тут ее озарило. Этот запах был ей знаком – терпкий аромат слизи, которую выделяли Чужие. Он был слабым, очень незаметным, и к нему примешивалась так же давно известная вонь оружейной гари. Означало это только одно: там, за поворотом, слева, в зальчике, взвод Казакова был отрезан и принял бой. Если верить виденному раньше красному значку на экране, десантники живы, но заражены.

"Стоп, – подумала Семцова, – если верить карте корабля, то рядом нет ни единого Чужого. Соответственно, они используют то помещение как инкубатор? Тоже нет. Потому что в данном случае мы бы увидели сигнал, исходящий от производящей споры матки, а были видны исключительно значки человека. Следовательно, наши ребята просто обездвижены и все. Тогда вперед!"

– Бишоп, чего ты застыл? – Семцова подтолкнула андроида в спину. – Идем же!

Бишоп развернулся и испытующе взглянул на нее:

– Маша, вы готовы ко всему?

– Да, – одним выдохом ответила Семцова.

– Тогда двигаемся. Вы, как обычно, позади и чуть правее меня. С одной стороны вас будет прикрывать стена.

Бишоп заново посветил на потолок, после направил фонарь в глубь галереи и, не заметив ничего подозрительного, медленно направился к зияющему слева крупному провалу. Запах Чужих усиливался с каждым метром, но глаза не замечали ни единого движения. Бишоп приостановился у края коридора и, вытянув руку, осторожно посветил внутрь, настороженно заглядывая в проход. Ничего. Даже пылинки не плясали в четком и ярком луче фонаря. На стенах и потолке коридорчика не было видно и признаков пребывания здесь Чужих. Чистые, голые стены, сделанные из какого-то матово-коричневого материала, которые словно подчеркивали мрачность здешней обстановки. И ни единого шороха или звука.

Андроид снял смарт с предохранителя, кивком позвал Машу и шагнул в проход. Она последовала за ним.

Продвигались они медленно, глухую тишину нарушали только звуки шагов, и поэтому внезапно раздавшийся шепот, показавшийся Семцовой громом небесным, заставил ее сердце забиться значительно быстрее.

– Мария Викторовна, этот коридор длиной метров пятнадцать. Если мне не изменяет память, помещение за ним небольшое, метра три на четыре. Первым вхожу я. Кстати, иногда оглядывайтесь, мало ли что…

Семцова резко развернулась и направила луч своего фонаря назад – голые стены и ни единого движения.

Коридор закончился внезапно, и вошедший первым Бишоп резко оттолкнул Семцову назад, чтобы она не увидела зрелища, открывшегося его взгляду.

По всему периметру стен, крепко запеленатые в слизистые коконы, были развешаны люди. Это и был взвод лейтенанта Казакова.

– Что? Что там? – Маша рванулась вперед, и андроид не успел удержать ее. – Так я и думала… – пробормотала она, отрешенно оглядывая стены зала. – Они мертвы? – обратилась она к андроиду.

– Сейчас выясним. Судя по значку на мониторе – живы, и обратите внимание – здесь нет ни единой споры, из которых появляются личинки. – Он осветил пол, и действительно, ни единого яйца, порождавшего из себя маленьких убийц, не было. – Это довольно странно, – продолжил Бишоп, – возможно, людей только лишь обездвижили, но вот для каких целей? – Он задумчиво поскреб подбородок. – Давайте снимем одного и посмотрим, что именно произошло. Диагностер у меня с собой.

Андроид уже было вынул нож и подошел к ближайшему кокону, как Семцова вдруг дернула его за рукав и указала на странного вида темную кучу в углу зала.

Все, чем были вооружены десантники Казакова, было аккуратно сложено в углу, справа от коридора. Здесь лежало все: смарты, винтовки, пистолеты, и даже несколько десантных ножей были разложены на полу в идеальном порядке. Все, до единого предмета.

– И вы теперь будете утверждать, что Чужие – существа, не обладающие разумом? – взглянул на Семцову андроид.

– Сначала окажем помощь людям,– она указала на стены, украшенные десятком коконов, – а уже потом будем рассуждать о разумности этих тварей, – огрызнулась Маша. – Ну, быстрее!

Снять кокон со стены и обрезать окутывающую человека слизь оказалось делом достаточно простым – вещество уже подсохло, и кое-где начинало ломаться. Полностью освободив одного десантника от клейкого состава, Семцова первым делом взглянула на нашивку на форме: "Рядовой П. Косач", Бишоп выволок из заплечного мешка диагностер, мгновенно присоединил к голове и груди Косача миниатюрные присоски и включил монитор. Прибор, конечно же, не работал. Мощнейшее излучение от стен корабля забивало любые сигналы. Экран пришлось погасить.

– Тогда займемся обычным и доступным каждому непрофессионалу исследованием. – Андроида отказ диагностера, казалось, совершенно не смутил. Бишоп пощупал пульс на центральных артериях, посмотрел зрачки, провел с телом человека еще какие-то непонятные для Маши манипуляции. И тут случилось то, чего ни Бишоп, ни Семцова ожидать не могли: рядовой Косач издал слабый стон и чуть приоткрыл веки:

– Де-е… а…

– Что вы сказали? – переспросил андроид, наклонившись как можно ближе к голове десантника.

– Где… где я? – Косач ответил уже четче, а после того как Бишоп потрепал его по щекам, взгляд "волкодава" стал гораздо осмысленнее. – Кто вы?

– Мы – люди, – не вдаваясь в подробности, резюмировал андроид. – А вы пока лежите и приходите в себя.

– Пить дайте, – тихо попросил Косач, и Семцова, мгновенно сорвав с пояса флягу с водой, влила ему в рот немного жидкости.

– А мы пока займемся остальными, – твердо сказал андроид, глядя на хлопочущую возле военного Машу, – и побыстрее. Чем скорей мы приведем их в порядок, тем будет лучше.

Бишоп заново вынул загнанный было в ножны десантный кинжал, подозвал Семцову, и они занялись следующим коконом.

Вся работа по освобождению людей заняла немногим более получаса, и по прошествии этого времени на полу зальчика корабля Чужих лежали одиннадцать десантников Внеземельного корпуса Российской империи во главе с лейтенантом Казаковым. Люди приходили в себя медленно, были резко заторможены, но Бишоп, отыскав у десантников индивидуальные аптечки, сделал каждому какую-то инъекцию, и через несколько минут люди стали двигаться куда активнее.

Семцова неразлучно сидела с Казаковым, и, пока тот окончательно не пришел в себя, отпаивала водой из фляги. Только после того, как речь лейтенанта стала осмысленной, а глаза из стеклянных вновь превратились в нормальные глаза живого человека, Маша попробовала выяснить, что именно случилось с его взводом.

…Приключения подразделения Казакова, произошедшие вслед за десантированием на Ахеронт и проникновением военных вместе с группой биологов в иноземный корабль, Семцовой были известны. Но каким образом весь взвод очутился в этом закутке, обездви-женный и спеленатый слизью Чужих? Этот вопрос Маша хотела прояснить непременно и прямо сейчас.

– Вы что, действительно вдвоем с этим роботом отправились искать меня и моих людей? – спросил Казаков, и хотя голос его был очень слаб, но в словах, произнесенных с видимым усилием, сквозило безмерное удивление.

– Как видите, – без обиняков ответила Семцова, – я решила, что довольно будет смертей ради интересов Ван-Льюена, Хиллиарда и прочих мерзавцев. Мы пошли вдвоем – я и этот… андроид. Сергей, если вы помните, ответьте – что с вами приключилось и как вы оказались здесь? Про свои похождения я расскажу после.

Казаков отхлебнул воды из фляги, которую Семцова держала в руках прямо перед ним, и коротко обрисовал ситуацию, вкратце изложив события, произошедшие после того, как его группа вошла через шлюз в главную галерею, ведущую в центральный зал корабля. Ничего там не обнаружив, взвод попытался спуститься вниз – туда, откуда исходило тепло,– рассчитывая найти хоть что-нибудь, указывающее на существ, которые построили этот корабль, или обнаружить бортовое оборудование, способное пролить свет на устройство инопланетного рейдера.

Как и у Семцовой с Бишопом, у взвода отказали все электронные устройства, и приходилось двигаться вслепую. Казаков приказал свернуть в один из коридоров, уводящих из центрального зала, и там на людей напали Чужие… Монстров было невероятно много – они появились спереди, сзади, сверху; лезли из боковых коридоров. Более всего запомнилось, что, когда солдаты открыли огонь по Чужим, последние вцеплялись в оружие и вырывали его из рук людей. С их-то силищей! Убитых среди Чужих было немного, и последним воспоминанием Казакова был удар неизвестного, но очень острого предмета в левую ягодицу. Очнулся он только сейчас. Самое удивительное – все солдаты его взвода живы и, похоже, здоровы. А главное – не заражены.

– А вы, Сергей, вот на это посмотрите, – Маша указала рукой на груду оружия, аккуратно сложенного в углу помещения. – Как вам это понравится?

Приглядевшись, Казаков только помотал головой и снова откинулся на вещмешок, который Семцова заботливо подложила ему под голову.

– Не знаю, что и думать…– пробормотал он.

– Извините, что докучаю вам, лейтенант. – Семцова потеребила его за рукав. В кончиках своих пальцев она ощутила едва заметную дрожь. – Ради Бога, вспомните, какого цвета были твари, которые напали на вас? Черные?

Казаков задумчиво посмотрел куда-то вверх и неторопливо ответил:

– Вы знаете, Мария Викторовна, мне кажется, будто они были… ну… немного другими. Какого-то металлического цвета. Их окраска была гораздо светлее панцирей Чужих, которых нам описывали раньше. Между прочим, мы уничтожили большую группу аналогичных чудовищ еще во внутренних коридорах корабля. А в чем, собственно, вопрос?

– А вот в чем. – Забыв, что Казакову, пораженному ядом Чужих, сейчас достаточно тяжело воспринимать информацию, Семцова изложила лейтенанту "волкодавов" все ее приключения и авантюры, начиная от блокирования систем управления "Патны", вплоть до похождений в недрах иноземного корабля. Особый акцент в своем рассказе Семцова сделала на маленьком серебристом монстре, вертевшемся вокруг их челнока.

– Бишоп утверждает, будто они разумны,– добавила Маша.

Казаков посмотрел на андроида, возившегося с кем-то из солдат, и скривился:

– Возможно… Я тоже мог бы об этом подумать, глядя на это оружие, лежащее в таком порядке, и видя, что мы все до единого живы. Но даже если версия о разумности Чужих верна, то почему-то мне очень не хочется в нее верить. – Казаков грустно вздохнул и замолчал.

– Кстати,– встрял Бишоп, краем уха слушавший разговор,– никто действительно не заражен. Тут нет ни единой мертвой личинки – носителя эмбриона, а ведь они умирают сразу после того, как сделают свое дело.– И он снова отвернулся, занявшись одним из десантников, которого особенно мутило после поражения нейротропным ядом.

Семцова как бы невзначай взглянула на таймер и произнесла про себя краткую молитву, возблагодарив Бога за то, что часы были механические, а не электронные. Этот "Ориент" с синим циферблатом и позолоченными стрелками был у нее на руке еще с давно канувших в вечность студенческих времен. Но не в этом дело. До отлета челнока оставалось восемнадцать часов. Надо немедленно убираться отсюда. А дальше… А вот что дальше? И моментально в мозгу вспыхнул цветком фейерверка план дальнейших действий. Только бы уговорить Казакова!..

– Бишоп, иди быстро ко мне! – не допускающим возражений тоном приказала она андроиду. – А теперь присядь рядом, и давай ты, я и лейтенант поговорим о том, что мы сделаем, если выберемся наружу и сумеем возвратиться на "Патну".

Шептались они минут десять, в основном говорила Семцова, а Бишоп и Казаков слушали. Уже достаточно пришедшие в себя солдаты могли расслышать возмущенно-протестующие возгласы лейтенанта, немедленно забиваемые грозными фразами, произносившимися женским голосом. Андроид молчал и лишь изредка качал головой. А еще через несколько минут рядовой Косач заметил, как женщина и лейтенант Казаков, его непосредственный командир, пожали друг другу руки.

Казаков поднялся при помощи Бишопа, перевел взгляд на Семцову, нервно дернул шеей и тихо проговорил:

– Маша, в любом случае ответственность за вашу выдумку буду нести я. И меня потом могут расстрелять – трибунал не посмотрит на идеи гуманизма. Но… уговор дороже денег. – И, развернувшись к своим, четким командирским голосом приказал:

– Взвод, разобрать оружие, привести себя в порядок и занять оборону у выхода!

Медленно, слишком медленно для солдат вышколенного спецназа, "волкодавы" нашли свое оружие. Таковое, кстати, пребывало в идеальном порядке: ни винтовки, ни смарты не были повреждены. Затем операторы смартов расположились полукругом у прохода, а за их спинами заняли позицию остальные: компьютерные и биологические техники, вооруженные автоматическими винтовками. Если придется драться, то – до последнего, пускай по телам еще и разлита противная, мешающая привычной быстрой реакции слабость.

Казаков и Семцова вышли вперед.

– Взвод, слушать приказ. Там, за стенами корабля, нас ждет транспортер и челнок, на котором мы уберемся с этой планеты. Прорываться наружу, возможно, придется с боем, но вы – солдаты, а не старые девы. Так?

– Та-ак! – хором проревело десять глоток.

– Или у меня что-то со слухом? – поднял голос до крика Казаков. – Что вы сказали?

– Та-а-а-ак! – потрясая оружием, проорали десантники. У Семцовой заложило уши от этих воплей, но она понимала, что Казаков пытается настроить своих людей на победу.

– Если вы будете неосторожны, вас ждет что? – Лейтенант изо всех сил надрывал свои голосовые связки.

– Сме-е-ерть! – рявкнули в ответ солдаты.

– Смерть кому?!!

– Сме-ерть врагу-у!

– Молодцы, – уже тише проговорил Казаков. – Слушать дальше. Эта женщина, – он указал на Семцову, – может занимать должность капитана флота, и я назначаю ее своим заместителем. В случае моей смерти командует она. Ее имя – Мария Викторовна Семцова. Ясно?

– Да, командир! – нестройным хором ответили десантники. – Капитан Семцова, командир!

– Дальше! Если мы выкарабкаемся из этого дерьма и вернемся на крейсер, капитан Семцова будет его капитаном! Вы будете выполнять ее приказы наравне с моими. Возражения есть?

– Не-ет!

– Отлично, и не забывайте, что вы не ублюдки, наращивающие себе задницы в пивных, а солдаты великой России! – закончил резко Казаков и повернулся к Маше, несколько обескураженной его речью: – Ну что, будем прорываться?

– Да, – кивнула она. – Первым идет Бишоп, он внимательнее нас и раньше сумеет заметить опасность. Бишоп! – Семцова повернулась к андроиду. Тот, не говоря ни слова, шагнул в мрачную глубину коридора.

– Оставайтесь пока здесь, – бросил он через плечо, – если там пусто, я вернусь за вами.

Через секунду его черный силуэт вышел из круга света фонариков и исчез во тьме. Лишь гулко отдающиеся звуки шагов давали понять, что андроид не исчез, как фея в волшебной сказке.

Бишоп не стал включать свой фонарь, потому что прекрасно видел в темноте, да и его фотоэлементы прекрасно улавливали инфракрасное излучение, исходящее от Чужих. Искусственный человек умел больше настоящего. Выйдя из коридора в центральную галерею, Бишоп оглянулся и, не заметив ничего подозрительного, кинулся со всех ног назад. Буквально влетев в зал, где находились остальные, андроид быстро проговорил:

– Скорее, все за мной, там все чисто. Операторы смартов – двое за мной, двое прикрывают сзади.

И маленький отряд рванулся вперед. Возможно, для того, чтобы умереть. Об этом сейчас никто не думал, мысли у всех были одинаковые: выбраться из этого адского места любой ценой. Пусть некоторые останутся здесь, в недрах этого жутковатого иноземного чудовища навсегда, но другие будут жить. О собственной жизни никто не думал.

Бишоп еще раз быстро глянул в галерею и уверенно двинулся по ней к большому залу. Сразу за ним грохотали ботинками Косач и Титов, операторы смартов, за ними двигался весь отряд, а в арьергарде мягкими хищными движениями диких зверей крались Сусоров и Тимченко – также вооруженные самым грозным ручным оружием. И по-прежнему ни единого постороннего движения или звука. Впереди забрезжил призрачный белый свет – это означало, что отряд выходит к гигантскому залу, где, возможно, сосредоточены все системы управления кораблем. Вскоре все они вышли на верхнюю галерею гигантского помещения и огляделись. Все та же матовая белизна стен, сияющая в центре звезда и больше ничего.

– Приборы не работают вообще никакие,– констатировал Казаков.—– Бишоп, что скажешь?

Андроид, стоявший на неогороженном краю галереи, завороженно смотрел вниз на клубящийся в глубине провала туман.

– Скажу, что реактор этого корабля под нами, там. Вниз спуститься мы никак не можем. – Бишоп сделал широкий жест рукой, указывая на то, что никаких переходов или лестниц, ведущих на нижние галереи, нет. – Придется возвращаться тем же путем, каким мы все пришли сюда, но я…

– Смотрите! – Истошный крик одного из солдат перебил речь андроида. – Вон там, внизу! – Он тыкал пальцем в направлении стены зала, чуть правее и ниже.

По стене напрямик к группе десантников полз Чужой, сияя в белом свете панцирем цвета старого серебра.

– Не стрелять! Не стрелять никому! – рявкнул Бишоп. – Убить это существо вы всегда успеете. Лейтенант! – Андроид повернулся к Казакову. – Сейчас я пойду к этому Чужому. Огонь открывайте только в крайнем случае, ясно?

– Здесь приказываю я! – жестко возразил Казаков. – Маша, что скажете? – обратился он к стоящей рядом Семцовой.

После секундного раздумья она быстро проговорила:

– Не стреляйте, пусть Бишоп идет.

– Ну хорошо, – сквозь зубы рыкнул Казаков. – Взвод, не стрелять без моей команды!

Солдаты отошли от края пышущей жаром бездны к стене, операторы смартов заслонили собой остальных. Словом, взвод был готов принять бой.

Бишоп как стоял на краю платформы, так и не сдвинулся с места. И лишь когда Чужой все так же медленно и словно неуверенно вскарабкался на ее край, осторожными шагами двинулся к замершему существу.

Этот Чужой был красив настоящей неземной, необычной красотой. Панцирь мерцал всеми оттенками серебра – от темно-серого до ослепительно белого, длинный куполообразный череп закрывал большую часть сравнительно невеликого туловища, на ритмично изгибавшемся членистом хвосте сверкали металлические блики. Но, как бы это существо ни было красиво в сравнении со своими черными собратьями-убийцами, Бишоп понимал, что на уме у клыкастой твари может быть все, что угодно.

Андроид остановился в двух метрах от Чужого и развел руки, как бы показывая, что он не вооружен, хотя вырвать из-за спины смарт было делом нескольких мгновений. И тут Чужой распрямился в полный рост, раздвинул щупальца и передние лапы в похожем жесте, издав громкий и резкий писк.

Бишоп услышал позади клацанье оружия людей Казакова, его предостерегающую команду и возглас Семцовой. Однако сейчас он не обратил на это и малейшего внимания. Андроид прокручивал в своей памяти все звуки, которые слышал от маленького Чужого, с которым он "познакомился" в челноке с "Патны", и не нашел между тем, что "произнес" сейчас возвышавшийся рядом с ним монстр, и ранее услышанным никакой аналогии.

И тогда Бишоп решился. Он смодулировал своим речевым синтезатором расшифрованное компьютером челнока слово "проход" на языке Чужих и стал ждать реакции Чужого.

Для Маши Семцовой эти мгновения растянулись на долгие часы, если не годы, лишь четкие удары сердца отсчитывали секунды. Она подсознательно чувствовала, что сейчас – именно сейчас! —– решается судьба всех людей, стоящих с ней плечом к плечу. И возможно, спасение придет оттуда, откуда ожидать его было немыслимо. Маша ощутила, как по лбу, стекая на глаза и застилая их, струится холодный липкий пот, пальцы сжимают холодную сталь винтовки, а всего в нескольких метрах поодаль друг перед другом стояли пусть и искусственный, но все же человек, и порожденное другим миром создание.

Услышав знакомый звук, Чужой быстрым, изящным движением подобрался к Бишопу вплотную, наклонил клыкастую морду прямо к его лицу и снова издал серию тонких звуков, а затем столь же плавно отодвинулся назад. Теперь все зависело от выдержки десантников Казакова, пальцы которых лежали на спусковых крючках, и Семцова изо всех сил вцепилась лейтенанту в плечо, как бы предостерегая.

Казаков понял.

– Оружие разрядить, – тихо, но со сталью в голосе скомандовал он. Военные знали, что произошло со взводом Гормана в атмосферном процессоре Хаяли после похожей команды. Если картина, разворачивающаяся перед их глазами, лишь спектакль, предназначенный для отвлечения внимания людей, это означает одно – смерть. Смерть, которой они чудом избежали совсем недавно.

– Это приказ! Выполнять! – Казаков произнес это таким тоном, что ему подчинился бы и сам дьявол. Секундой позже ни одна винтовка или смарт не могли выстрелить даже случайно, а одиннадцать мужчин и одна женщина замерев смотрели на фигуры у края галереи.

"Ну, ну же!" – мысленно взывала Семцова к андроиду, и тот, словно откликнувшись на немой призыв, четко и раздельно, глядя прямо на чудовище, воспроизвел звуки, означавшие "проход" и "показать".

Чужой резко выпрямился и застыл, подобно некоей сюрреалистической статуе. Мгновение спустя он прижал щупальца к телу и медленно двинулся к одному из темневших на стене экранов. Казалось бы, неуклюжая, когтистая лапа вытянулась к мерцающим под ним символам и коснулась некоторых из них. Бишоп, двигавшийся позади, остановился и стал ждать, что же произойдет дальше.

Экран осветился. По темно-синему фону пробежали строчки иероглифов, а затем стали появляться белые линии с крупным зеленым подковообразным силуэтом в центре. Недалеко от травянисто-зеленого изгиба, изображавшего звездолет, светились четыре точки аналогичного цвета. Андроид мгновенно понял, что видит план окружающей местности с изображением корабля, в котором они сейчас находятся, а также двух вездеходов и обоих челноков, стоящих неподалеку.

Но думал Бишоп сейчас о другом. Разумность Чужих теперь доказана окончательно. Они (или по крайней мере то существо, с которым он общается) понимают речь, умеют обращаться с аппаратурой, и похоже, этот… это… ну, словом, уже не зверь, а просто Чужой понял, что конкретно от него хотят. Прекрасно, но как быть дальше? А вот как…

Чужой выжидающе посмотрел на андроида и тихонько пискнул. В этом созвучии Бишоп различил вопросительную интонацию. "Ну что ж,– подумал он,– не зная языка, будем общаться жестами. Надеюсь, Чужой меня поймет, очень надеюсь…"

Медленно, стараясь не делать резких движений, которые существо могло бы неправильно расценить, андроид поднял руку, указал на кучку людей поодаль, а затем поднес ее к экрану, провел пальцем от изображения звездолета до точек, показывающих местоположение транспортеров, в одном из которых их ждал медтехник Андрей Ильин.

Чужой не шевелился. Бишоп повторил те же движения, на этот раз добавив звуками два спасительных "слова", произнесенных три минуты назад.

Чудо, ожидаемое всеми, наконец свершилось. По крайней мере, так показалось Бишопу. Чужой подобрался совсем близко к экрану, повернул голову в сторону сбившихся в тесную группу "волкодавов", затем, посмотрев на Бишопа, совершил аналогичное движение лапой по экрану и коротко пискнул. Это можно было расценивать только как понимание и согласие. Однако торопиться Чужой не стал. Нанеся одним из гибких щупалец серию быстрых ударов по окружавшим экран значкам, он явно указал движением головы и лапы на вогнутый монитор. Видимо, призывал Бишопа к вниманию.

Темно-синее поле сменилось белым и по нему запрыгали строчки красных иероглифов. "Текст" был очень длинным, и андроид еще раз мысленно поблагодарил своего создателя (в данный момент сидящего в тиши и уюте "Патны") за свою абсолютную фотографическую память. Возможно, текст, плывущий перед его глазами, и есть ключ к разгадке всего того, что произошло на этой ничтожной планетке.

Начертанные словно живой кровью символы мелькали еще пару минут, затем Чужой новым движением щупальца с острым наконечником отключил экран и повернулся к андроиду. Уже чисто автоматически Бишоп отметил, что из клыкастой пасти этого существа не выделяется такое огромное количество слизи, как у черных существ… И вдруг с изумлением вновь оглядел гладкий по виду череп Чужого.

Справа, на скате "купола", защищавшего туловище, явственно просматривались четыре глубокие царапины. Сомневаться в том, откуда они взялись, не приходилось. Это был след когтей такого же существа. Однако Бишоп никак не мог припомнить случая, чтобы Чужие дрались между собой. Разве что случай с Андреем Ильиным на обшивке челнока и происшествие в грузовом блоке указывали на противоположное. Черные звери всегда действовали против людей вместе, и стычек между Чужими наблюдать ни разу не приходилось. Это доказывал опыт спасательной экспедиции лейтенанта Гормана и Картера Берка.

Очередной вопрос, на который нет ответа…

Чужой тем временем, не обращая внимания на пристальный взгляд Бишопа, продолжал непонятные манипуляции с настенным экраном. Даже неискушенному землянину было понятно, что существо умеет обращаться с совершенно неизвестной людям аппаратурой. Еще несколько молниеносных движений щупальцем, и неожиданно в тишине зала раздался тихий мелодичный звук, а из щели под погасшим уже дисплеем выползла тонкая, металлическая с виду, пластина с небольшими зазубринами по краям. Изящным и легким движением массивной лапы Чужой вытащил оказавшийся совсем небольшим предмет из отверстия, но тот выскользнул и упал на пол галереи.

Бишоп по-прежнему не двигался, только лишь наблюдал. Ему было все любопытнее и любопытнее.

Чужой быстрым движением развернулся в сторону Бишопа, коротко пискнул и совершенно недвусмысленно подтолкнул отливающую металлом пластинку к андроиду. Тому ничего не оставалось делать, кроме как нагнуться и поднять предмет. Это была довольно увесистая, несмотря на свои небольшие размеры, видимо стальная, плата. Повертев ее в руках, Бишоп углядел на поверхности два отверстия, которые, очевидно, служили для подсоединения данного информационного блока к компьютеру. Сомнений в том, что эта вещь была неким носителем информации, у Бишопа не возникало.

"В любом случае это нам пригодится", – решил андроид и быстро упрятал необычный подарок в карман брюк над коленом.

Чужой ждал. Вернее сказать, выжидал дальнейших действий людей, замерев совершенно неподвижно. Бишоп уяснил, что надо начинать действовать. До вылета челнока оставалось немногим более четырнадцати часов.

– Идите все сюда, – как можно спокойнее произнес он, оборачиваясь к остальным. И добавил с решительными нотками в голосе: – Предупреждаю, не вздумайте стрелять. Похоже, это существо дает нам единственный шанс выбраться отсюда. Ну, идите же! Он никому не сделает ничего дурного.

Медленно, очень медленно, инстинктивно выставив вперед дула оружия, пусть даже и не заряженного, десантники во главе с Казаковым и Машей придвинулись к Бишопу. Они столпились вокруг спокойно стоящего и не без интереса рассматривавшего людей чудища.

Существо не сделало ни единого резкого движения и, похоже, давало тем, кого оно наверняка считало Чужими, время пообвыкнуться со своим присутствием или же, наоборот, само присматривалось к людям. У Семцовой мелькнула мысль о том, что у нее уже выработалось чисто инстинктивное отвращение к Чужим. Маша никак не могла заставить себя подойти к вертевшему головой во все стороны зубастому чучелу. Видя сверкающую металлом живую уродливую массу, возвышавшуюся над касками молча стоявших солдат, Семцова почувствовала предательскую дрожь в коленях.

"А ведь сейчас стоит ему нанести несколько точных ударов, и никого из нас не останется в живых",– мелькнула короткой молнией мрачная мысль. Однако, увидев, как один из десантников настолько осмелел, что провел ладонью по панцирю, покрывающему Чужого, а тот, будто обычная земная собака в ответ на ласку, низко нагнулся к человеческой руке и словно "обнюхал" ее, Семцова почувствовала, как беспокойство начало отступать. Впрочем, ни о каком доверии к громадным насекомоподобным тварям и речи пока идти не могло.

Между тем люди, поняв, что монстр не проявляет никакой агрессивности, сбились вокруг него тесной кучкой. Куда только делся обуявший всех так недавно ужас при одном только появлении Чужого?! Каждый, включая и лейтенанта Казакова, старался как следует рассмотреть существо и дотронуться до него хотя бы одним пальцем. По лицу лейтенанта медленно расползлась улыбка, которую Маша оценила как глумливую. Вот, мол, "контакт с внеземной цивилизацией"!

Бишоп стоял рядом, сияя такой ослепительной победной улыбкой, на какую только был рассчитан его эмоционально-мимический блок. Сам Чужой тоже осмелел и вовсю терся среди людей. У Маши всякий раз екало сердце, когда она видела, как мощная, снабженная громадными когтями лапища тянулась к кому-нибудь из десантников. Чужой осторожно касался одежды, оружия и, наконец, взявшись за винтовку Баулина, потянул ее к себе.

– Эй, ты чего? Отдай! – Рядовой испуганно вцепился в свое оружие, но тотчас вмешался Бишоп.

– Дайте ему посмотреть, – сказал он, положив руку солдату на плечо. – Не думаю, что Чужой повредит ее. Ему тоже интересно…

Баулин подчинился мягкому голосу андроида, к тому же говорившего по-русски без всякого акцента, и снял винтовку. Существо с осторожностью, казавшейся немыслимой для такой махины, поднесло оружие совсем близко к морде и, как следует рассмотрев со всех сторон, вернуло хозяину.

– Все-таки, Мария Викторовна, они плохо видят или воспринимают видимое совершенно не так, каклюди, – с интересом наблюдая за этой сценой, горделиво сказал Бишоп.

– И дальше что? – Семцова начинала злиться. – Меня сейчас меньше всего интересует, как и чем видят Чужие! Если ты собираешься извлечь практическую пользу из своих знаний, то, пожалуйста, попроси эту скотину показать дорогу наружу. Только говори с ним повежливее, а то еще обидится! Вдруг Чужие и чувствуют все не так, как мы…

Пропустив колкость мимо ушей, Бишоп обернулся к остальным:

– Господа, прошу вас, оставьте его в покое, вы же не в зоопарке! – громко произнес он.– Лейтенант, пожалуйста, отведите своих людей!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Казакову не пришлось отдавать команду – андроид уже успел завоевать непререкаемый авторитет (насколько это было возможно для искусственного человека). Его слову подчинялись почти так же, как и приказам лейтенанта. Мигом прекратив изъявления если не дружелюбия, то искреннего любопытства к странному угловатому чудовищу, люди отошли на несколько шагов, а сам Бишоп вновь попытался объясниться с Чужим.

Семцова, вслушиваясь в звуки, издаваемые андроидом, и наблюдая за реакцией существа, отметила про себя, что эти двое нелюдей (или не-людей? Большая разница…) недурно понимают друг друга. Через пару минут Чужой исторг резкий громкий писк и, решительно развернувшись, двинулся к одному из зиявших в стене галереи темных проходов.

– Ну, двинулись? – коротко выдохнул Казаков, обращаясь скорее к самому себе, чем к остальным.

– Идемте быстрее. – Бишоп довольно бесцеремонно подтолкнул Семцову и подумал про себя о том, что на нее в последние часы слишком часто стало находить непонятное оцепенение, явственно проявлявшееся именно в те моменты, когда следовало действовать не рассуждая.

Грохот двух с лишним десятков кованых ботинок тяжелым эхом отозвался от стен и потолка зала. Чужой при всей своей массивности и нескладности рванул вперед с такой быстротой, что людям пришлось максимально ускорить шаг. Зверь нырнул в темный с округлыми стенами проход, и сразу же перебрался на потолок. Видимо, заключил Бишоп, так передвигаться ему было легче.

– Послушай,– Семцова на ходу дернула андроида за рукав, – я уже готова уверовать в то, что проклятая бестия обладает таким же разумом, как я и ты, но если это западня, то…

– Мисс, прошу вас, – перебил ее Бишоп на более привычном его электронному разуму английском языке, – мы, по-моему, уже достаточно обсуждали данный вопрос. Конечно, можно вернуться к пути, по которому мы пришли сюда. Но думаю, что у отряда господина лейтенанта недостаточно сил, чтобы противостоять тем родственникам нашего проводника, которые, видимо, поджидают нас в той стороне. Следовательно, я прошу вас закрыть обсуждаемую тему. Это единственный путь к спасению вашей жизни и жизней тех, кто рядом.

Вся тирада была сказана с необычным для искусственного человека раздражением, и Семцова с обидой поджала губы.

"Или я стала подозрительной до того, что начинаю сходить с ума, или ничего не понимаю. Не верю я в благие намерения этой твари", – подумала она, наблюдая за мелькавшими впереди в свете фонариков щупальцами Чужого.

Коридор начал сильно забирать влево, изредка по пути встречались ответвления. На стенах не замечалось странных рисунков, как в центральном зале, ни экранов, ничего. Обычная, гладкая до зеркальности поверхность сероватого цвета. Люди шли молча, только кто-нибудь из солдат изредка ругался сквозь зубы, поскальзываясь на отполированном полу. Минут через двадцать быстрого марша, почти бега, коридор начал резко уходить под уклон, и все кончилось тем, что Баулин поскользнулся и, падая, свалил Казакова и сержанта, шедших позади. Все трое покатились вниз, сбивая с ног остальных. Вскоре весь отряд съезжал по уходящему в глубину корабля коридору с криками проклятий и недвусмысленными угрозами в адрес Чужого, уверенно двигавшегося по потолку. Перепуганная Маша вцепилась было в рукав куртки андроида, но через минуту стремительный полет по этому подобию рождественской горки кончился, и десантники вывалились на довольно просторную и ровную площадку в неопрятной путанице собственных конечностей.

– Бишоп, черт бы тебя побрал вместе с твоим…– начал было Казаков, но, осмотревшись, мгновенно проглотил все слова, которые хотел сказать.

– Пресвятая Богородица…– только и сумела прошептать Семцова, окинув взглядом помещение, в котором оказалась.

Небольшой по меркам строителей корабля, но впечатляющий для глаза человека зал освещался таким же матово-голубым светом, что и прочие отсеки, в которых побывали Семцова, Бишоп и остальные. Призрачные лучи лились с купола потолка, стены же были обычного серого цвета. Однако вовсе не здешний дизайн вызвал у людей состояние, близкое к шоку.

…Сказать, что зал был набит Чужими, значит – не сказать ничего. Серебристая шевелящаяся масса покрывала все пространство до выхода в следующую галерею, также освещенную, – это означало, что существа находятся и там. Бишоп, прикинув на глаз количество собравшихся здесь особей, решил, что тут наличествует около полутора сотен Чужих. Мерцающие серебром панцири, извивающиеся щупальца, сотни оскалившихся пастей, слитное потрескивание стукавших о пол и стены конечностей…

На секунду Казаков искренне пожалел о своем приказе разрядить оружие. Даже Бишоп был несказанно поражен и, как он потом признался Семцовой, напуган этим впечатляющим зрелищем.

– Добегались… – коротко подвел итог путешествию по кораблю кто-то из солдат. По голосу вроде бы Косач.

Однако ни единое из собравшихся здесь существ не собиралось нападать. Наоборот, слитная живая масса подалась чуть назад, а Чужой, игравший роль проводника, сполз со стены на пол, одним махом оказался рядом с Бишопом и вцепившейся в него Семцовой, протягивая андроиду одно из щупалец. Жест был настолько понятный, что Бишоп не раздумывая протянул руку. Чужой мигом поставил его на ноги.

– Поднимайтесь, они вас не укусят, – чуть насмешливо бросил синтетик, повернувшись к простертым на полу "волкодавам". – И без глупостей! Если хоть кто-нибудь выстрелит, то наша песенка спета!

– Встать! – прошипел Казаков и вскочил на ноги, подавая пример остальным. Все начали медленно подниматься, и вот уже до смешного маленькая группка людей встала плечом к плечу против сонмища жутких существ, каких не могло бы породить и воображение Иеронима Босха.

Семцову била такая дрожь, что она с трудом держалась на ногах и, не будь рядом Бишопа, непременно упала бы. У прочих вид был ненамного лучше. Следующая минута прошла в полной тишине – хозяева и гости разглядывали друг друга. Разве что первые чувствовали себя намного увереннее.

– Бишоп, что, по-твоему, нам следует делать дальше? – тихо спросил его Казаков.

– Посмотрим. – Андроид снова выглядел спокойным и невозмутимым.

Внезапно Чужой с царапинами на панцире (тот самый, которого люди встретили в большом зале корабля) коротко и громко пискнул, будто подал команду. Этой команде подчинились. В сплошном ряду ребристых тел и острых щупалец наметился узкий проход, и вскоре все Чужие расступились, образовав коридор, ведущий к зияющему входу в галерею, уходящую далее в недра корабля.

– Нам ничего не остается делать, кроме как пойти туда, – обвел взглядом людей Бишоп. – Сами понимаете, альтернативы нет. Если Чужие не убили или не обездвижили нас сейчас, значит, они вообще не собираются это делать.– После некоторой паузы андроид строго сдвинул брови и добавил: – Попрошу всех держать себя в руках.

И он, поддерживая Машу одной рукой, осторожно двинулся вперед.

– Что стоите? За ним!! – рявкнул Казаков. Даже у вечно флегматичного лейтенанта начали сдавать нервы. Следовать последней рекомендации андроида было ох как нелегко! Особенно шагая среди окружавших со всех сторон клыкастых морд… Впрочем, и весь отряд, если взглянуть со стороны, уже не казался взводом бесшабашных молодцов. Скорее напротив – люди, через силу пытавшиеся сохранить остатки выдержки, выглядели жалко и напуганно. Лишь железный приказ Бишопа сдерживал некоторых от искушения вставить в винтовку или смарт обойму и уничтожить, испепелить, выжечь до последнего всех этих проклятых Чужих…

Зал остался позади. Теперь люди шли по широкому и светлому проходу вслед за Чужим-провожатым, а позади слышалось потрескивание сотен и сотен когтей, панцирей, щупалец. Стая почти беззвучно шествовала за спинами гостей, не давая надежды даже на попытку отступления.

– Так, путь назад отрезан, – пробормотал Казаков, косо посмотрев на андроида. Тот не удостоил его ответом и продолжал уверенно шагать вперед. Маша, превозмогая страх и продолжая следить за направлением, была уверена, что сейчас они идут в глубине противоположного крыла звездолета. Следовательно, челнок все дальше и дальше. На что только рассчитывает Бишоп? Она предвидела западню и оказалась права! Теперь у отряда нет никаких шансов выстоять против такого количества зубастых и когтистых монстров. Ну что ж, видимо, судьба действительно предопределила Маше Семцовой, скромному консультанту-ксенологу из питерского университета, умереть на этой планетке…

Галерея плавно изгибалась вправо и разительно отличалась от всего виденного ранее. Прежде всего, отсутствовали следы постоянного пребывания Чужих в виде слизистых потеков и грандиозных строений, которые они обычно возводили, – вокруг сплошной металл или пластик. Но в то же время никто из отряда Казакова не забывал, что в десятке метров позади накатывается неотвратимый вал отливающих сталью панцирей. Наверху сиял бело-голубым светом потолок, по которому скользил вперед странный проводник. Однако наиболее интересны были стены, вздымавшиеся в высоту на три-четыре человеческих роста.

На сером покрытии были глубоко выгравированы тысячи иероглифов, подобные тем, что украшали панели в центральном зале корабля. Длиннейшие тексты перемежались с темно-коричневыми, выдающимися из стен пластинами, на которых светился один и тот же белый знак: стилизованное, даже чисто геометрическое изображение человека. А если не человека, то того самого антропоморфного существа, чьи останки видел Баулин, неосторожно спустившийся в логово черных Чужих в противоположном крыле иноземного крейсера.

– Что вы думаете об этом? – взглянул на Семцову андроид, пытаясь отвлечь женщину от мрачных мыслей. Но Маша была так увлечена собственными переживаниями, что не обратила на вопрос никакого внимания. Тогда Бишоп отошел чуть вперед и приблизился к одной из коричневых пластин, собираясь подробно ее рассмотреть.

– А ну-ка,– прогудел он себе под нос и сделат попытку ощупать панель. Не успел Бишоп до нее дотронуться, как сверху раздалось не обычное пищание, а буквально визг существа, вихрем слетевшего с потолка на стену прямо над андроидом. Еще продолжая верещать, Чужой без какой-либо осторожности ударил андроида острым наконечником щупальца. Этот удар отшвырнул Бишопа от стены; не удержавшись на ногах, он свалился на пол и прокатился несколько шагов. Казаков и мгновенно вышедшая из транса Семцова кинулись было к нему, но Бишоп мгновенно вскочил на ноги.

– Ты в порядке? – спросила Маша.

– Я – да, спасибо бронежилету. Вы на него посмотрите, – Бишоп указал на Чужого. Монстр был разъярен – так, по крайней мере, показалось растерявшимся десантникам. Он скользнул со стены на пол и, размахивая щупальцем совсем как человек, яростно пищал, перемежая свою выразительную речь красноречивыми жестами, указывавшими на выпуклый кусок металла или пластика на стене. Высказав наконец все, что наболело, Чужой снова перебрался на потолок, и оттуда раздался повелительный звук. Он снова пополз вперед.

– Ну и ну…– коротко выразил свое отношение к происшествию андроид.– Пошли. Все-таки мы пока живы и никто не пострадал.

Маленький отряд снова двинулся по описывавшему большой овал коридору, а позади раздавалось сухое потрескивание, означавшее, что армия монстров, остановившаяся было, вновь двинулась за людьми. Бишоп со всей дарованной ему заботливостью опять взял Семцову под руку, но мысли его (если можно назвать мыслями происходившие в электронных нейронах процессы) были слишком заняты последним эксцессом. Наконец он не выдержал.

– Мисс Семцова? Послушайте, при всей вашей неприязни к этим существам, нельзя не сказать о том, что этот наш…– он указал на потолок,– э-э… знакомый был явно напуган, когда я подошел к стене. Вы слышали звук, который он издал?

– Слышала, – кивнула Маша, – тварь, похоже, перепугалась почище, чем я, когда его увидела. Хотелось бы знать, что находится там, под этой штукой. – Она посмотрела на очередной темный квадрат.

– Я бы тоже не отказался. Думаю, что мы вскоре выясним, что именно Чужим от нас требуется и куда нас заставляют идти. Там все прояснится.

– Из нас сделают десерт, – пессимистично заключил слышавший андроида Казаков. Его темные, чуть узковатые глаза смотрели настороженно. – И надо добавить, произойдет это очень скоро. Взгляните.

Коридор описал в недрах звездолета неполный овал и закончился тупиком. Те же стены с сотнями значков, стальной пол и больше ничего. Разве что в глухой стене, в которую упиралась галерея, темнел черный как смоль квадрат с закругленными углами и ярко-красным, в отличие от других, человекоподобным силуэтом.

– Зачем было приводить нас сюда, когда можно было сожрать сразу? – задал риторический вопрос Баулин, настороженно озираясь.

– Помолчи-ка, приятель, – толкнул его кто-то из десантников. – Лейтенант, что будем делать?

– Прежде всего не будем задавать дурацких вопросов, – ответил за Казакова Бишоп, мигом перестроившись на русскоязычную речь. – Мы тут оказались не случайно.

События следующих мгновений подтвердили его правоту. Чужой сполз сверху на пол и оказался рядом с последней пластиной. Подцепив когтем, он отодвинул ее и подался чуть назад и в сторону, чтобы люди увидели то, что оказалось под пластиной. Несколько больших, с человеческую ладонь, белых прямоугольников на темном фоне, и ничего больше. А потом монстр вытянул щупальце и коснулся трех из них. Наступившую тишину прорезало, как ножом, ядовитое шипение, и стена слева разошлась в стороны, образовав вход.

– Нам что, туда? – поинтересовался Немиров.

– Видимо. – Казаков пожал плечами и пошел вслед за Бишопом и Чужим, уже скрывшимися в проходе. – За мной!

Это оказался не очередной коридор, как все предполагали, а колоссальный, отлично укрепленный шлюз. Ушедшие внутрь створки превышали по толщине все виденные когда-либо Семцовой, Бишопом и всеми прочими, вместе взятыми. За первыми стальными плитами, только что надежно перегораживавшими дорогу, угадывались и вторые, и третьи. Через несколько десятков метров люди наткнулись на обычный четырехстворчатый шлюз, который был задраен. Поводырь немедленно открыл его уже знакомым людям способом.

В секунду, когда пластины ушли внутрь стен, из открывшегося взглядам людей помещения хлынул поток световых лучей такой невероятной интенсивности, что глаза, привыкшие к полумраку, не сразу к нему адаптировались. Похожий на все прочие купол потолка, сиявший потрясающей, стерильной белизной, десятки освещенных вогнутых экранов, на порядок превосходивших размерами те, что были установлены в большом зале, и море света…

Единственным нюансом, нарушавшим этот величественный порядок, была дыра с оплавленными почерневшими краями на одной из стенных панелей почти у самого пола. Сантиметров сорок в диаметре, не меньше…

Из отсека в глубины корабля уходили два закрытых шлюзами прохода. Чужой, развернувшись к Бишопу, что-то пропищал, одно из щупалец потянулось к андроиду. Тот, сообразив, что существо просит подойти, приблизился к дыре, возле которой остановился поцарапанный проводник.

По выгнутым наружу обрывкам металла Бишоп понял, что повреждение было вызвано не воздействием оружия, а некоей аварией, произошедшей внутри этого странного сооружения. В отверстии виднелись переплетения оплавленных кабелей, сложные и казавшиеся миниатюрными для размеров звездолета механизмы, также поврежденные и изломанные.

Десантники столпились вокруг Бишопа и Чужого, а Маша Семцова краем глаза заметила, что остальные монстры даже и не сунулись в этот зал, остановившись возле входа в шлюз. Идти дальше Чужие не пожелали.

– Что скажешь, Бишоп? Что они хотят? – спросил Казаков, озабоченно глядя то на Бишопа, то на возвышающегося рядом с ним Чужого.

– Пока не знаю, но, похоже, догадываюсь… – Закончить фразу андроид не успел. Чужой осторожно схватил его за руку, когти сомкнулись на запястье наподобие огромных наручников, и монстр мягко, но настойчиво подвел Бишопа к одному из экранов на стене. Несколько точных ударов второй лапой по цветным значкам вокруг монитора, и перед взорами удивленных людей предстал подробный план звездолета. Еще несколько очень быстрых манипуляций, и изображение правого крыла "подковы" увеличилось.

– Ну вот, теперь понятно, где мы оказались,– удовлетворенно сказал андроид.– Вот, посмотрите…– Он до смешного походил на университетского профессора, читавшего лекцию.– Мы сейчас внутри достаточно большой секции, окруженной коридором, по которому пришли. Не пойму только, отчего секция выделена зеленым цветом среди белого.

– Дальше-то что? – отозвался Казаков. – Ты вроде бы собирался выводить нас наружу…

– Безусловно, собирался, но я подозреваю, будто эти…– синтетик обернулся назад, кивнув в сторону копошившихся в отдалении Чужих, – что-то от нас хотят. Но вот что именно?

– Мы потеряли еще полтора часа, – мрачно заметила Семцова. Сейчас она гораздо сильнее боялась опоздать к сроку, назначенному медтехнику, который ждал их в транспортере. Сонмище Чужих за спиной уже смущало Машу значительно меньше.

– Подождите, подождите! – Бишоп с интересом рассматривал изображение на экране. Схема постепенно увеличивалась, и вот на фоне переплетенных изумрудных линий появился бордово-красный участок. – Если не ошибаюсь, нам показывают место, где мы сейчас находимся, разве что план крупнее. Вот, взгляните – аналогичное расположение экранов. – Бишоп водил пальцем по монитору.– Совершенно ясно, что точка повреждения указана красным: вот она полностью заняла дисплей. А ну-ка…

Чужой невозмутимо наблюдал, но в этот момент щупальце, заново протянувшееся к панели управления монитором, дотронулось до следующего значка. Экран разделился на две части: зеленая и красная схемы. Чужой едва слышно пискнул, указав лапой на развороченный участок стены, а после ткнул в зеленую часть экрана.

Семцова первая поняла, что же от них требуется.

– Ребята, похоже, эти чучела желают, чтобы мы это починили… – В ее голосе одновременно сквозили удивление и неприязнь.– Черт возьми, да они что, считают, будто мы сумеем сделать ЭТО?! – Маша все больше распалялась, и Казаков довольно невежливо схватил ее за рукав, притянул к себе и шепотом по просил замолчать. Как ни странно, она послушно притихла.

– Видимо, Мария Викторовна права,– пробурчал Баулин, так и не одобривший "обет молчания", явно принятый остальными своими коллегами, сейчас державшимися излишне насупленно. Впрочем, веселиться было нечему.

– Но зачем это им? – снова сорвалась Семцова.

– Не знаю! – отрезал Бишоп. – Однако мы обязаны это сделать. Так, компьютерные техники – быстро ко мне, вместе с инструментами. Остальным пока отдыхать.

– Бишоп, время! – воззвала Маша к андроиду.– Кто знает, вдруг мы сумеем прорваться? Лейтенант, черт побери,– она резко развернулась на каблуках к Казакову, – как старший по званию, я приказываю вам пробиваться к выходу. Можете раздать обоймы своим солдатам.

Отошедший в сторону Казаков прыжком вернулся к Семцовой и, взяв за плечи, хорошенько встряхнул.

– Во-первых, вы капитан торгового флота, а не армии. Во-вторых, капитанское звание, а вернее, должность вам даровал этот янки Хиллиард и не подтвердил лицензией,– жестко проговорил лейтенант, глядя в глаза женщине,– В-третьих, Маша, взгляните на выход отсюда и вы тотчас все поймете. Этих тварей слишком много. И еще.,.– Он коротко выдохнул и продолжил уже поспокойнее: – Я не собираюсь стрелять по… разумным существам, вы поняли? – И, оглянувшись на свой взвод, Казаков тоном, не терпящим возражений, рыкнул: – Усекли?! Отдыхать! Компьютерные техники – к Бишопу. Выполняйте!

Мурадиев и Смирнов отделились от общей группы и, снимая заплечные мешки, подошли к андроиду, разглядывавшему экран. Прочие же, сложив оружие, расположились несколько поодаль. Если приказано отдыхать – что ж, будем отдыхать. Чувство условности никогда не было присуще этим людям, и даже под бдительным надзором десятков оскалившихся морд, высовывавшихся из шлюза, десантники непринужденно расположились на полу. Уже немного успокоившаяся Семцова и Казаков присоединились к Бишопу и техникам.

– Кажется, я начинаю многое понимать.– Бишоп поочередно разглядывал оба чертежа.– В результате аварии оказались поврежденными четыре кабеля и вот эти штуковины,– андроид указал на зеленое поле, ткнув пальцем в изображение непонятных квадратиков со сложным рисунком. – Только вот что именно делают данные приборы, и зачем Чужим настолько необходимо привести этот участок в порядок?..

– Если Чужие разбираются в технике, то почему же им самостоятельно никак этого не сделать? – задал встречный вопрос Смирнов.

– Тонкая работа, – Бишоп поскреб затылок, – посмотрите внимательно на их конечности, и сразу станет ясно, что с такой массивностью и крупными размерами ничего сделать нельзя.

– Или у Чужих отсутствуют нужные инструменты, – закончил Казаков.– Вы считаете, есть возможность помочь им?

Бишоп не ответил. Ситуация и впрямь являлась донельзя абсурдной. Несколько людей с Земли находятся внутри колоссальной, построенной неизвестно кем и когда машины, так вдобавок нынешние хозяева таковой требуют произвести ремонт в их владениях… Бред.

– Эх, жаль, что никто из Чужих не говорит по-русски или на английском, – вздохнул Мурадиев. – Ну, Бишоп, надо пробовать.

Андроид подошел к дыре, осмотрел ее внутренности и бросил взгляд на техников:

– Соединить и заизолировать кабель труда не представляет. Одного не пойму, где мы возьмем… – андроид что-то с силой рванул на себя из отверстия, – где мы возьмем это вот?

У Бишопа на ладони лежало приспособление, отдаленно напоминавшее микросхему, разве только вдвое превосходящее размерами индикатор движения. Сам механизм был наполовину разрушен, изнутри торчали тонкие прозрачные волокна и обломки пластика.

– Насколько я могу сообразить, взорвалось аналогичное устройство, – пояснил он, – Внутри их должно находиться пять, и все они соединены между собой и главными кабелями. Функция этого прибора мне неясна, но, возможно, перед нами некий вариант предохранителя.

– Почему пять? – удивленно спросила Семцова. – И почему ты думаешь, будто взрыв произошел именно из-за этого, как ты говоришь, предохранителя?

– Очень просто, капитан.– Андроид вернулся к экрану. – На плане подобных устройств именно пять, а здесь я разглядел только четыре. Посмотрите, я нашел небольшие осколки. Моего пространственного воображения хватило, чтобы сопоставить их, – становится очевидно, что разнесло именно такой блок. – Бишоп помолчал и неожиданно улыбнулся: – Я чуток более сложная машина, чем вы думаете…

– Здорово. Мы даже не знаем, каковы смысл и предназначение данных блоков, не имеем понятия о принципе действия, а хотим починить…– Мурадиев выглядел мрачнее тучи.– К тому же, если предохранителей пять, каждый поврежден, то я не вижу ничего, способного их заменить. А запчастей нам не предоставили.

Бишоп на мгновение задумался и, встрепенувшись, хлопнул себя ладонью по лбу:

– Какой же я дурак! Тоже мне, чудо технобиологии… Ну конечно!

Пускай эти фразы никому ничего не прояснили, но дальнейшее развитие событий показало, в чем состоит замысел андроида. Он поднял голову к висевшему на стене и с интересом наблюдавшему за людьми Чужому, протянул руку, в которой держал поврежденный механизм, издав характерный звук. Чужой моментально слез на пол и воззрился на подставленную ладонь. Семцова на всякий случай поспешила укрыться за спиной Казакова.

– Ну давай, давай же! Попробуй понять, что нам нужно! Ты должен это знать! – уговаривал Бишоп серебристого монстра. Даже когда последний склонил голову совсем низко, почти касаясь клыками руки, и на ладонь упали несколько капель густой прозрачной слюны из пасти, андроид не отодвинулся. И наконец Чужой выпрямился, уставившись на Бишопа, всем своим видом выражая непонимание.

– Вовсе ничего у тебя не выйдет, – пессимистично оценил эту сцену Казаков.

– Подождите! – отмахнулся Бишоп и, кинувшись к обгоревшему отверстию в стене, не без натуги выдрал оттуда еще один поврежденный блок, правда, находившийся в худшем состоянии. Чужой, склонив голову, следил за действиями синтетика и, когда перед безобразной мордой чудища заново оказалась рука андроида, держащая уже два поврежденных механизма, только лишь разразился водопадом немыслимых звуков, в которых писк и шипение перемежали друг друга.

Бишоп уже готов был отказаться от своей затеи и попробовать найти другой выход из положения, как существо щупальцем вырвало у него один бесформенный кусок материала и повертело перед собой. Затем из распахнувшейся слюнявой пасти вылезла вторая пара челюстей, и Чужой словно обнюхал предмет этим стержнем, украшенным десятками миниатюрных зубов. А секунд через тридцать вокруг разнесся торжествующий визг такой силы, что безмятежно задремавшие у стены десантники вскочили и чисто рефлекторно схватились за оружие.

– Спокойнее! – прикрикнул на них Казаков, продолжая наблюдать за действиями Чужого. А тот, фамильярно ухватив остолбеневшего андроида за ремень бронежилета (вернее, не ухватив, а подцепив изогнутым когтем длиной со среднее человеческое предплечье), потащил за собой в дальний угол зала к закрытому шлюзу. Казаков, Семцова и оба техника рванулись вслед, а прочие тоже направились за ними.

– Сидите тут,– бросил Казаков, через плечо.– Мы скоро вернемся…– И моментально подумал, что в сложившейся ситуации лучше было бы не давать подобных обещаний. Солдаты с недовольным гудением уселись обратно, настороженно поглядывая на шевелящуюся массу, закупорившую шлюз, через который они вошли сюда. Кто их знает, этих зверюг, вполне могут кинуться и сожрать… Слава у Чужих дурная и вид несимпатичный.

Бишоп с трудом освободился от вцепившегося в него Чужого, который теперь переваливаясь шел к закрытому проходу и тихо шипел, если можно так выразиться, себе под нос, ни к кому не обращаясь. Андроид отметил про себя, что существо гораздо хуже передвигается по полу, нежели по потолку и стенам. Странно. Похоже, в естественных условиях (в каких еще "естественных"?!) они живут, подобно летучим мышам, почти исключительно на вертикальных поверхностях.

– Бишоп, – хлопнул андроида по плечу догнавший его Казаков. – Думаете, зверь понял, что нам от него нужно?

– Ставлю десять долларов. Или семь русских рублей. Я понял,– Андроид и бровью не повел.

– Где ты их возьмешь, эти десять долларов? Искусственные люди не получают жалованья,– встрял Смирнов, посейчас не веривший в очевидное.

– У лейтенанта, – ухмыльнулся Бишоп. – Он проиграет.

Лепестки металла, перегораживавшие дальнейший путь, разошлись, и люди забрались в соседний отсек, оказавшийся очень небольшим и замкнутым со всех сторон.

– Что прикажете делать в этой каморке? – Казаков критически осмотрел помещение размером с биологический отсек челнока с "Патны".

Шлюз за спинами наглухо закрылся, и тотчас пол начал быстро опускаться вниз. Темно-серая дверь исчезла над головами, а метров через двадцать пять подъемник остановился. Чужой щелкнул когтем по пластине на стене справа от аналогичного верхнему шлюза и выполз в следующее помещение. Глазам изумленных людей предстал длинный прямоугольный зал с обычными закругленными углами и голубым куполом наверху. Но вовсе не это заставило Семцову судорожно схватиться за руку Бишопа, а остальных застыть с широко раскрытыми глазами.

– Знаете, джентльмены, я посоветовал бы никому дальше не ходить.– Бишоп обеспокоенно посмотрел на своих спутников и по выражению их лиц понял, что этот совет бьшо давать излишне. Никто не посмел бы даже на шаг выступить из шахты подъемника. Ни за какие деньги, будь это доллары или более дорогие золотые российские рубли.

В этом отсеке было полно сложной и совершенно непонятной техники, но предметы, приведшие всех, исключая андроида, в состояние, за которым следует либо обморок, либо истерика, к материальным достижениям техногенной цивилизации не относились. Они были аккуратно расставлены на высоких подобиях стеллажей, протянутых вдоль стен зала.

На прозрачных витринах в идеальном порядке красовались споры с личинками Чужих, расставленные в три-четыре ряда.

"Вот и случай проверить, смогу ли я, как синтетический организм, являться носителем эмбрионов…" – подумал Бишоп и решительно шагнул вперед, следуя за удалявшимся монстром. Все опасения исчезли сами собой через несколько секунд, настолько бьшо интересно вокруг. Под внимательными взглядами четверых товарищей по несчастью, выглядывавших из открытого проема шлюза, Бишоп, забыв обо всем на свете, осматривал зал и наконец приблизился к одной из спор. Темное яйцеобразное образование с кусочками застывшей слизи, шершавая матовая поверхность, стандартные размеры – полметра в высоту. Вроде бы никакой угрозы, но андроид, не желая рисковать сам и подвергать опасности спутников, лишь оглядел яйцо снаружи, не трогая руками, и поспешил за Чужим, остановившимся у стены перед громадным экраном.

Серебристый зверь, сосредоточенно орудуя щупальцами, набирал неизвестную команду на подобии земной компьютерной клавиатуры,– как и полагалось, под вогнутой матовой поверхностью дисплея красова-лись десятки цветных иероглифов, а на нем самом вепыхивали красные значки. Бишоп застыл рядом, терпеливо дожидаясь дальнейшего.

Экран очистился, и тотчас же на нем тонкими белыми линиями стал вырисовываться силуэт детали, которая и требовалась людям. Вскоре ее трехмерное изображение мерцало перед глазами андроида, а Чужой, повернувшись к нему, издал звук, каковой, если судить по интонации, стал бы понятен и динозавру: "Что, это тебе нужно?"

– Молодец, соображаешь! – похвалил Бишоп Чужого, а тот, заново ударив по какому-то иероглифу, осторожно достал из появившейся в стене щели изображенный блок и галантно подал его андроиду.

– Э, нет! Мне их нужно пять, ты понял? – проговорил Бишоп, чувствуя некоторую обиду,– похоже, способности монстра оказались ниже ожидаемых.

Чужой стоял свернув голову на бок и наблюдал за синтетиком, явно не понимая, что же еще от него хотят. Бишоп, вспомнив свой эксперимент с первым встреченным Чужим этой породы, протянул вперед руку с полученной деталью и громко "выговорил" известное ему "слово" на понятном монстру языке: "много".

Реакция не замедлила появиться. Чужой мигом сообразил, каковы требования маленькой двуногой твари. Несколько молниеносных ударов щупальцем по тому же значку, и необходимые детали посыпались из отверстия будто из рога изобилия. Их хватило бы с запасом.

– Здорово! – восхитился Бишоп. – Слушай, зверь, а если изобразить там стодолларовую купюру, мы все станем миллионерами?

Чужой не понял ни шутки, ни всего сказанного. А жаль.

Собрав с пола блестящие прямоугольники, оказавшиеся довольно тяжелыми, Бишоп решил, что тут делать больше нечего и пора возвращаться. Неизвестно, как долго придется провозиться с ремонтом, а времени в обрез. Никто их ждать не будет, и наверняка Ильин уже подумывает, что Маша Семцова с Бишопом мертвы, и собирается возвращаться, несмотря на категорический приказ госпожи консультанта ждать двадцать полных часов. Тщательно оглядев зал еще раз, стараясь подробно запомнить любые, самые незначительные детали, Бишоп быстро двинулся к подъемнику, Чужой последовал за ним, не отставая ни на шаг, и вскоре вся компания снова оказалась наверху.

– Одного я не могу сообразить: зачем нашим уродцам хранить своих личинок там? И кто отложил яйца, которые мы видели, – первым нарушил молчание Казаков.

– Не представляю, сэр,– мотнул головой андроид. – Как и не совсем понимаю то, каково предназначение части корабля, внутри которой мы находимся. Если вы внимательно рассматривали план, то можно было заметить, что данный отсек состоит из нескольких уровней-этажей и абсолютно автономен. Тут своя энергосистема, видимо, есть отдельный реактор.– Бишоп указал пальцем в пол, подразумевая, что источник энергии расположен глубоко внизу. – Я до сих пор не соображу, отчего для Чужих так важно устранить имеющиеся повреждения.

– Не думаю, что удастся это выяснить,– сказал Мурадиев и, подойдя к поврежденному участку, осмотрел внутренности дыры. Работы было много.

– Маша, я полагаю, что вы должны передохнуть, – внимательно посмотрел на Семцову Бишоп. – Да и вы, мистер Казаков, тоже. А мы пока займемся делом.

– Не называй меня "мистер",– буркнул лейтенант.– Это американизм. Если говоришь по-английски, используй британское обращение – "сэр".

– Да, сэр, – невозмутимо ответил андроид. – Как вам будет угодно… Сэр.

– Сколько займет ремонт? – спросила Семцова, глядя на часы. Время уходило катастрофически быстро.

– Ну-у… часа два. – Этот срок андроид назвал просто так, без всяких оснований, лишь для того, чтобы успокоить свою спутницу. Бишоп отвернулся и, присев возле Мурадиева, рывшегося в своем мешке, начал помогать техникам в отборе необходимых инструментов. Вскоре все втроем уже копались в оплавленной дыре, изредка перекидываясь непонятными для непрофессионалов фразами.

Иногда Бишоп подходил к экрану с изображением схемы приводимого в порядок участка, долго рассматривал ее и возвращался обратно. Вскоре послышался треск сварочного аппарата да краткие, но исключительно выразительные фразы обжигавших пальцы техников.

Семцова устроилась на полу рядом с остальными людьми, но не решилась по примеру явно плюнувших на всех Чужих скопом десантников снять ужасно мешавшие каску и бронежилет. Минуты летели быстро, и она, привалившись спиной к стене, вдруг ощутила дикую усталость, которая не давала о себе знать за все время, прошедшее от посадки челнока на Ахеронте.

Заснуть Маша боялась: сказывался глубоко прижившийся страх перед Чужими, а здесь, рядом, находились сотни этих тварей, одна из которых висела сверху на стене, едва не над головой. Зато сейчас было время поразмыслить над всем произошедшим. Последние события окончательно сбили ее с толку. Начиная с нападения черных Чужих-хищников на челнок и спасения, явившегося в виде маленькой верткой серебристой твари и заканчивая этой совершенно невероятной историей с молчаливым приказом ее родичей привести в порядок эту, видимо, исключительно необходимую Чужим часть корабля.

Да, теперь отрицать их разумность было бы абсурдно. Чужие сами показали несколько ярких примеров своей потрясающей сообразительности, да и Бишоп утверждает, будто у них имеется своя речь. Не верить ему после всего увиденного никаких оснований нет. Одно неясно напрочь: имеются два рода единой расы. С первыми из которых люди раньше встречались – взять ту же Эллен Рипли. И сказать, что ее общение с инопланетным разумом было приятным, никак нельзя… Череда бесконечных убийств, жуткие, не поддающиеся никакому цивилизованному анализу события в Хадли, наконец, катастрофа на Фиорине, и самое последнее – варварское уничтожение людей здесь, рядом с кораблем…

И после всего этого появляются существа совершенно во всем, кроме окраски и размеров, похожие на своих собратьев, однако не проявляющие никакой агрессивности по отношению к людям. По крайней мере, пока.

Безусловно, все Чужие принадлежат к единому биологическому виду, но откуда взялась такая невероятная разница в поведении, и отчего имеются различия во внешнем виде? Да и вообще, какой из миров является родным домом для этих зверюг? Что это за корабль? Какой цивилизации он принадлежит?..

Десятки, сотни вопросов без ответа.

Постепенно Маша Семцова, сама того не желая, провалилась в дрему.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Еще полчаса назад Бишоп был совершенно не уверен в успехе начатого дела. Аслану Мурадиеву удалось соединить толстые, в человеческую руку, кабели и покрыть их моментально застывающим на воздухе изолирующим раствором из пульверизатора, отыскавшегося среди прочих инструментов. На аварийной схеме цвет восстановленных участков немедленно менялся с красного на зеленый. Поразмыслив, Бишоп понял, что четыре из добытых им блоков должны быть соединены с кабелями и, похоже, действительно играли роль неких предохранителей.

А вот куда девать пятый блок, который, судя по схеме, обязательно должен присутствовать, было совершенно неясно. Бишоп несколько раз отходил к монитору и, вернувшись, пристально рассматривал оригинал, но ни к какому решению прийти не мог – очень уж схематично все изображалось. Сейчас, когда девяносто процентов работы было выполнено, это казалось особенно обидным. Мурадиев со своим коллегой угрюмо молчали, не предлагая своих услуг, – они понимали еще меньше андроида. Бишоп поднял с пола один из оставшихся блоков и заново как следует его рассмотрел. Так, четыре отверстия, из которых выходят проводки, металлический корпус с синим иероглифом на одной стороне и больше ничего. Все такое же, как и у других, но… Еще раз осмотрев знак на корпусе, Бишоп чуть улыбнулся. Ответ на загадку был до смешного простым: иероглиф очень походил на букву "X" с квадратами по центру и на концах перекрещенных палочек. Итого – пять квадратиков.

– Ну-ка, дайте мне сварочник! – воскликнул андроид, с улыбкой глядя на Аслана. Приняв аппарат из рук техника, он подошел к поврежденному участку системы чужого корабля. Каждый из блоков был приварен к кабелю четырьмя отходившими от них проводами. Соответственно, пятый "предохранитель", по рассуждениям Бишопа, должен соединять четыре оставшихся. Быстро соединив провода в соответствии со своими расчетами, он с точностью, до которой обычному человеку было далеко, приварил их и, брызнув на точки соединений из баллончика с изолянтом, взглянул на монитор. Все красные цвета исчезли, и общее изображение вновь стало салатного цвета. Это означало победу.

– Бишоп, слава Аллаху, тебе это удалось…– начал было изумленный Мурадиев, но андроид отмахнулся, понимая, что сейчас важнее не его объяснения и не воля какого-то виртуального бога, о котором упомянул солдат. Андроидам религиозность была чужда.

Искусственный человек поднял голову к Чужому, чуть покачивавшемуся на стене, и позвал его писком. Спустя секунду существо стояло рядом и то смотрело на экран, то буквально засовывало морду в дыру, будто убеждаясь в истинности случившегося. Бишоп топтался рядом и, когда Чужой порывисто развернулся к нему, обнажив в наводящей дрожь "улыбке" обе челюсти, заново попробовал объяснить, что теперь людям требуется выйти из корабля наружу. Техники за это время разбудили всех остальных.

Чужой, внимательно выслушав отрывистые звуки, которые издавал Бишоп, внезапно выпрямился и исторг жуткий скрежещущий звук. Невольно оглянувшийся андроид увидел, как терпеливо ждавшие в глубине шлюза монстры начали выползать из своего убежища.

У проснувшейся мгновенно, как кошка, Маши Семцовой упало сердце. Можно сказать, в правую пятку. Неужели люди требовались проклятым тварям только до этого момента, а теперь Чужие в благодарность за сделанное добро уничтожат отряд?

Однако поток клыкастых чудищ направился не к десантникам, а ко второму шлюзу, соседнему с подъемным механизмом. Разомкнулись створки, и Чужие один за другим начали исчезать в темной галерее, уводящей куда-то вверх.

– Бишоп, дальше что? – недоуменно взирая на все это, спросил Казаков.

– Подождем, – отозвался андроид, не веря, что его могли обмануть. У него сложилось слишком хорошее мнение о серебряных Чужих.

Наконец шевелящийся поток начал иссякать, а зверь с четырьмя царапинами на панцире, постоянно надзиравший за людьми, разразился потоком звуков и взмахнул передними лапами. Двое из последних существ отделились от общей массы и, подобравшись к людям, застыли рядом. Тотчас первый монстр протянул щупальце к андроиду и, оплетя им правую руку Бишопа, потянул за собой. Все стало ясно без слов.

– Двигаемся за ними, быстренько! – командным тоном сказал Бишоп на идеальном русском языке (как хорошо, что Хиллиард догадался ввести в лингвистическую программу своих "детей" знание самых распространенных языков Земли!), и десантники почти бегом рванулись к шлюзу, выводящему в овальный коридор. Эскортом были трое существ, которые немедленно перебрались на потолок и передвигались теперь только по нему.

– А вы мне не верили…– с легкой укоризной заметил андроид, смотря на Семцову и лейтенанта Казакова. Последний как-то невнятно промычал:

– Да-а… И вообще.

Очень многозначительно. Особенно когда слышишь это из уст "волкодава". Интересно, что он этим хотел сказать?

Маша была куда более прагматична:

– Когда мы будем сидеть в транспортере и при этом окажемся живы, тогда я искренне скажу спасибо этим скотам. – Семцову смутить было нелегко, к тому же она посейчас не верила в чудесное спасение.

Потянулись длинные галереи со спусками и подъемами, лабиринт темных, с затхлым запахом коридоров. Все это время странные проводники отряда ни разу не сбавили скорости движения. Было ясно, что все внутренности звездолета Чужим были известны наизусть. Машинально Семцова взглянула на часы: прошло почти десять часов с момента, как она распрощалась с Ильиным. Времени еще хватало, и оставалось надеяться, что медтехник не испугался и не укатил обратно к челноку или не разделил судьбу взвода, которым командовал капрал Ланской.

Вскоре, съехав по наклонному ходу на собственных задах, "волкодавы", следуя за мерцающими в свете фонариков всеми оттенками серебра странными фигурами, очутились в громадной темной галерее, где любой звук отдавался от стен и потолка гулким, протяжным эхом. Сразу вскочив на ноги и отыскав распластавшиеся по потолку силуэты Чужих, десантники рванулись было за ними, но всех остановил возглас Семцовой:

– Стойте! Даостановитесь же! – В ее голосе звенел почти восторг.

– Что? – развернулся Казаков.– Что случилось?!

Маша, наверно впервые за все прошедшие часы улыбнувшись, послюнявила палец и подняла руку. Недоумение продолжалось недолго. В коридоре явственно ощущался ток воздуха, обычного свежего ахеронтского воздуха с легким аммиачным запахом.

– Да, – быстро сказал Бишоп, – выход совсем неподалеку, – и, повернувшись к Казакову, добавил: – Лейтенант, я бы посоветовал приказать вашим людям снова зарядить оружие. Не следует забывать о том, что снаружи нас могут ждать любые сюрпризы.

– Конечно.– Казаков выглядел немного смутившимся. Забывать простую истину, что они не на прогулке, а Ахеронт – не ублюдочный американский Диснейленд, не стоило.

Следующие минуты галерею оглашало клацанье оружия, и даже Бишоп, проверив свой смарт, с удовлетворением отметил, что все системы этого сложного оружия снова работают совершенно так, как должны. Критически осмотрев своих подчиненных, Казаков довольно хмыкнул и проговорил:

– Сейчас нам предстоит последний рывок. Уверен, что через полтора часа мы уже будем в полной безопасности, на орбите. С трудом верится, но мы, похоже, выбрались.

– Покажите мне выход наружу, и тогда я тоже в это поверю, – пробубнил Баулин, но никто не обратил на его фразу внимания. Эйфория охватила весь отряд. Казаков прекрасно понимал, что преждевременное ощущение победы может снизить внимательность и ослабить элементарную осторожность. Подобное неминуемо приведет к трагическим последствиям, если учесть тот факт, что снаружи, вполне возможно, разгуливают ближайшие родственники тех тварей, что сейчас висят над их головами. А черные Чужие настроены куда менее доброжелательно. Допустить гибель своих людей, тем более нечаянную, в момент, когда они почти уже вырвались из ада, Казаков не мог.

– Так! Собраться! – гаркнул он так, что Бишоп слегка поморщился: сенсоры андроида, улавливающие звук, не были рассчитаны на эдакие децибелы.

Весь отряд притих, и десантники вытянулись будто на плацу. Лейтенант продолжил:

– От вас всех, и от меня в том числе, сейчас требуются предельная собранность и четкость действий. В сложившейся ситуации я приказываю вам уничтожить любое живое существо, которое встретится на пути к транспорту, если от него появится голубой сигнал на детекторе движений…

– И этих тоже? – грубо перебил Бишоп, указывая взглядом на три тени, маячившие над головами. – Что с вами, мистер Казаков?

– Всех, кроме существ, похожих по окраске на этих! И не "мистер", а "сэр", сколько можно повторять! – ничуть не смутился лейтенант и повернулся к андроиду: – Поймите, Бишоп, мы слишком близки к спасению. Я не хочу разделять судьбу Гормана и его морских пехотинцев.

Казалось, что даже двуглавая птица, символ империи Его Величества Михаила IV, усевшаяся на рукав форменной куртки лейтенанта, стала смотреть серьезнее. И клювы черного орла агрессивно заострились.

– Не забывайте, кому конкретно вы им обязаны, – сквозь зубы вымолвил Бишоп и, обращаясь уже ко всем, громко сказал, переходя с английского на русский: – Джентльмены… О, простите. Господа! По моему мнению, мы находимся внутри правой дуги, отходящей от головной части сооружения, то есть мы сумели пройти сквозь весь звездолет. Я не могу сказать точно, куда именно мы выйдем, но полностью поддерживаю слова лейтенанта Казакова: любым способом следует добраться до транспортера, который ждет недалеко от того места, где вы вошли внутрь корабля. Вы уже поняли, что Чужие, с которыми мы общались в течение последних часов, не желают нам вреда, в отличие от громадных черных чудовищ, встреченных ранее. Черных тварей не остановит ничто, кроме ору-, жия, но я прощу вас: прежде чем стрелять, сначала смотрите, во что целитесь. Сейчас попрошу всех следовать за мной. Выход – там, – Бишоп указал рукой, в правую сторону,– именно оттуда тянет ветер.

И, развернувшись, он быстро пошел вправо. Обиженный Казаков не говоря ни слова последовал за, ним, и вскоре слитный топот двух десятков ног разнесся по темной галерее. Трое Чужих двинулись туда же.

Через сотню метров показался уводящий вниз коридор, и Бишоп уверенно нырнул под его довольно низкий свод, посматривая на индикатор движений. Темно-голубое поле с пробегавшим раз в секунду изображением радиолуча пока оставалось чистым.

– Давайте сюда, вокруг никого! – донесся снизу его голос, и вскоре все десантники вместе со своим командиром и Машей Семцовой оказались в таком же небольшом помещении с тремя овальными выходами наружу, как и в противоположном крыле чужого звездолета. Через отверстия ветер заносил бурую пыль, а зальчик был скупо освещен грязно-серым мутным светом, пробивавшимся с открытых пространств. Вслед за людьми из наклонного прохода выползли трое серебристых Чужих и моментально забрались на потолок.

– Они что, намерены проводить нас прямо до вездехода? – удивленно спросил кто-то из солдат, смотревший, задрав голову, наверх.

Существа замерли, и только движения челюстей да подрагивание щупалец не позволяли принять их за безобразные творения скульпторов-сюрреалистов.

– Бишоп и операторы смартов – вперед! – скомандовал Казаков. Сейчас он снова стал лейтенантом подразделения специального назначения – знаменитых "волкодавов", командующим боевой операцией. – Остальные позади. Мария Викторовна, держитесь рядом со мной!

Когда люди выбрались наружу и огляделись, стало ясно, что отряд находится между двумя дугами "подковы", ближе к окончанию правой из них. Хмурый день, низкие, несущиеся куда-то с колоссальной скоростью облака; хорошо, хоть дождя нет и ветер не сваливает с ног. Все пространство до возвышавшейся в полумиле от десантников серо-матовой стены противоположного оконечья корабля, больше напоминавшей гладкую крепостную стену, занимали хаотичные нагромождения валунов и заполненные водой углубления.

Мертвая, без единого движения равнина. Все детекторы молчали.

Казаков пристроился за громадным камнем, лежавшим рядом с ведущими в корабль шлюзами, обозрел окрестности в бинокль, словно не доверяя индикаторам движений живых организмов, однако тоже ничего подозрительного не обнаружил. Позади, совсем рядом, внезапно раздался звук сползающих камешков, и резко обернувшийся Казаков выставил вперед дуло винтовки. Сейчас опасаться было нечего – всего-навсего трое старых знакомцев выползали наружу вслед за людьми. Не обращая никакого внимания на десантников, Чужие продвинулись вперед и рассредоточились на расстоянии метров пятидесяти друг от друга. Чужой со шрамами на панцире, оказавшийся в центре, обернулся и, призывно заверещав, начал пробираться дальше. Ни дать ни взять – три закованных в блестящие латы рыцаря из сказок Томаса Мэлори, решившие прочесать местность.

– Лейтенант, давайте за ними,– крикнул Бишоп из-за своего укрытия, – полагаю, они собираются охранять нас до конца.

– Вперед! – скомандовал Казаков и осторожно пошел меж беспорядочно наваленных камней, постоянно поглядывая на детектор. Однако на экране сияли только три голубых пятна на том расстоянии, что и положено. Короткими перебежками, от одного валуна к другому, десантники начали медленно пробираться через плоскую равнину.

Двигаться было трудно. Ботинки скользили по отполированным нескончаемыми ветрами камням, груды мелкого гравия осыпались, иногда, словно выстрел, шелкал перевернувшийся под чьей-нибудь тяжестью камень. Кроме этих звуков и свиста ветра, ничего более не слышалось. Один из солдат, поскользнувшись, свалился в глубокую, заполненную ледяной водой яму, и его громогласные проклятия, срезонировавшие от окружавших с трех сторон стен корабля, заставили сердце испереживавшейся Маши едва не выпрыгнуть из груди.

Ничто не нарушало безжизненности базальтового плоскогорья. Перед глазами людей не было ни единого движения, кроме мелькания трех странных фигур в отдалении. Впрочем, не находилось и намеков на то, что отряд поджидают у противоположного крыла звездолета.

Именно здесь, меж двух мертво вытянутых рук иноземного гиганта, в окружении взметнувшихся к низкому, в грязных разводах облаков небу стен неведомого чудовища из другого мира, чьи недра содержали в своих глубинах сотни неразгаданных тайн, Маша Семцова вдруг почувствовала всю ничтожность человека, столкнувшегося с неизвестным.

Даже в самых смелых фантазиях и снах она не предполагала такого финала краткой и трагической истории посадки "Ностромо" на LV-426, случившейся многие годы назад. Что, интересно, чувствовала ее предшественница, Эллен Рипли, впервые увидев эту планету?

Это прозвучит странно, но Маша, коснувшаяся тайного тайн, одна из первых людей увидевшая творение рук иной и наверняка высокоразвитой цивилизации, она, ставшая свидетельницей и участником первого за всю историю Земли непосредственного контакта с чужим разумом, не ощущала необычности и торжественности во всем минувшем. Она увидела многое в этом корабле, даже больше, чем ожидала. Но увидеть – не значит понять. Разгадать замысел строителей, узнать, кто они, откуда, о чем думали в свои последние часы перед тем, как погибнуть в объятиях черных страшилищ, ставших многие годы спустя причиной смерти десятков людей с ее планеты. Никто, включая Бишопа, глубже других проникшего в тайну чужого разума, живущего в серебристых подобиях убийц Эллен Рипли, колонистов Хадли, солдат американской колониальной морской пехоты и русских "волкодавов", ни единый человек не знает, кто такие Чужие и откуда взялись… И вряд ли когда-нибудь эта загадка будет раскрыта.

Мрачная, надо сказать, загадка.

Очень скоро (если повезет) люди навсегда покинут Ахеронт, а уж советник ООН Мария Семцова сделает все, чтобы ни единый земной рейдер не приблизился к этому проклятому планетоиду. Она знала, как это сделать. Но для начала следовало вернуться в тишину комфортабельной и безопасной "Патны", дрейфующей где-то в невообразимой вышине, за толстым слоем облаков, скрывающим от космоса каменистую поверхность LV-426.

…До нависшего над скалой левого оконечья корабля идти пришлось чуть больше получаса, но этот очень короткий полукилометровый переход стоил многих сил даже тренированным военным, не говоря уж о Семцовой. Безусловно, шагать по ровным коридорам звездолета было куда легче, нежели перебираться через завалы булыжников, каждый из которых так и норовил выскользнуть из-под ног. К тому же сказывалось постоянное напряжение последних часов.

В конце концов все собрались под чуть загнутым внутрь краем той части корпуса, где находился известный еще со времен "Ностромо" вход в корабль. Скала образовывала здесь узкую расселину, ведущую на равнину, где должен был стоять вездеход. Висящий над головами в полусотне метров над поверхностью Ахеронта стабилизатор корабля настолько заслонял серый дневной свет, что пришлось включить фонарики. Остановились здесь потому, что ни единый из сопровождавших взвод Чужих не пошел дальше. Сейчас трое монстров висели, чуть покачиваясь, на отвесной стене звездолета и тихо шипели, будто рассерженные змеи.

– Ничего понять не могу,– глядя наверх, сказал Бишоп. – Или наши зубастые дружки решили, что сделали свое дело, и хотят вернуться, или просто боятся идти дальше. Никогда не слышал от них подобных звуков…

Лейтенант после этих слов задумался и наконец сказал:

– Знаешь, Бишоп, определенная опасность, полагаю, есть. Когда биологи спустились вниз по шахте в первом зале корабля, то… – Он запнулся и бросил короткий взгляд на напряженно слушавшую их Семцову. – Ну, словом, там находилось исключительно много личинок. Вы же знаете всю эту историю… Кстати, Бишоп. – Казаков выразительно посмотрел на мерцающий в полумраке экран детектора, укрепленного на рукаве андроида.– Там есть неопознанные сигналы?

– Ничего, по крайней мере прямо по проходу, – последовал ответ.

– В любом случае придется идти дальше, – справедливо заметил Баулин.

– Не спорю, – нагнул голову Казаков. – Этот проход явно ведет вниз. Видите, – он указал рукой в узкую щель между скалами, – просматривается часть равнины и холмы. Надеюсь, обрыв не крутой.

– Да, – подхватил Бишоп, – идти внизу и безопаснее и проще, чем передвигаться вдоль корпуса корабля. И еще, мне кажется, следует… – Он перебил сам себя и поднял ладонь, требуя тишины: – Вы ничего не слышите?

– Ну, бля…– Казаков мгновенно понял, что андроид имеет в виду. – Быстро все за мной!

И лейтенант недолго думая скатился в уходящую к подножию скалы расселину.

Чуткий слух искусственного человека позволил различить звук, на который люди не обратили внимания. Сквозь свист ветра откуда-то снизу и справа прорывалось обрывистое туканье, и опытный слух сразу расценил бы его как стрельбу из тяжелого башенного пулемета. Вездеход явно был в осаде.

Щель, пробитая потоками воды в мягком камне и служившая стоком дождевой влаги с плоскогорья вниз, на равнину, действительно выводила к подножию невысокого плато, на краю которого покоился звездолет. Казаков и не отстававший от него Бишоп вылетели по скользкой поверхности на относительно плоское место под скалой и, дождавшись остальных, осторожно высунулись из-за каменного завала, закрывавшего обзор. Картина открылась неутешительная.

– Рассредоточиться полукругом, операторы смартов – на переднюю линию! Держаться не дальше двадцати футов друг от друга. Мурадиев и Баулин следят за тылом. – Казаков отдавал приказы четко и спокойно, пускай перед его глазами и разворачивался жутковатый спектакль. – Короткими перебежками вперед! Огонь открывать с минимального расстояния!

Оба транспортера находились там, где и должны были находиться, – в двух или трех сотнях метров дальше от первого входа в корабль. Один вездеход был окружен темными глянцевыми кляксами панцирей мертвых чудовищ, а вокруг второго черные пятна шевелились. Чужие-хищники явились в количестве не меньше двадцати штук, еще столько же зверей, видимо, было уничтожено. И без бинокля явственно виделось, что низенькая башня с торчащими из нее двумя толстыми стволами быстро вращается на крыше машины, а окружающее пространство периодически освещается вспышками коротких очередей.

Помня, как был уничтожен взвод Ланского, медтехник Андрей Ильин или уцелевший в недавней бойне рядовой Шмарцев, оставшиеся в броневике, отгоняли на удивление громадных тварей от заднего люка, не рассчитывая истребить всех. Медтехник обещал продержаться и пока отстреливался, дожидаясь возвращения Семцовой и Бишопа. Люди Казакова быстро приближались, с опаской поглядывая на скалу справа, откуда могли скатиться новые монстры, но четкий взгляд Бишопа уловил только три светлые тени, пробирающиеся вдоль корабля наверху. Фланг был прикрыт, и держали там оборону нелюди… Или не-люди?

* * *

Эта местность была довольно плоская, крупные камни попадались редко, и двигаться скрытно не получалось. Чужие заметили людей удивительно быстро, но, по счастью, черных зверюг было немного. Вдобавок дело происходило на открытом пространстве, а не в помещении. Смять числом и хитростью, как Чужие это обычно делали, они сейчас не могли. Как только десяток черных развернулись и скачками начали приближаться, Казаков выпрямился во весь рост и, перекрикивая ветер, скомандовал:

– Беглый огонь!!

Слитный вой нескольких смартов сотряс воздух на много километров вокруг. На огромных хищников с трех сторон обрушился сметающийся ливень тяжелых пуль, вдребезги разносящих прочные панцири и клыкастые черепа. Атака длилась не больше трех минут, и за это время возле вездехода не осталось ни одного живого монстра. Не ушел никто, однако положение оставалось сложным.

– Множественные сигналы сверху, от корабля! – проорал Казакову Баулин. И Бишоп, взглянув на свой монитор, едва не выругался, что роботам-андроидам было совершенно несвойственно. Почти все поле экрана мерцало голубыми точками, а счетчик расстояния выдавал постоянно уменьшающиеся цифры.

– Быстро к машине,– прокричал он и, отыскав глазами Семцову, кинулся к ней, хватая за руку.– Скорее, Маша, наше спасение в скорости!

Черная масса подобно лавине стекала со скалы вниз. Тут уже ни о какой обороне и речи идти не могло. Чужих было слишком много. Несколько выстрелов из подствольных гранатометов их ничуть не смутили, пускай и нанесли малозаметный урон их численности.

Последние сто метров до броневика люди преодолели на одном дыхании, перепрыгивая через истекающие кислотой громадные туши. Положение становилось невероятно опасным. На бегу Казаков заметил, что несколько тварей кинулись не к машине, а куда-то в сторону – пытались отсечь. Хорошо еще, что Чужие не столь быстро передвигаются по земле: если бы им представилась возможность нападать сверху, то не осталось бы даже минимального шанса выбраться.

Из транспортера отряд заметили еще во время первой и успешной атаки на осадивших машину чудищ. Едва кто-то из десантников оказался у заднего люка, броневой щит, закрывающий вход, начал подниматься, и человек проскользнул внутрь, а сверху снова ударил пулемет. Бледный как полотно Ильин, сжимая винтовку, стоял у входа и помогал отставшим забираться в машину.

Бишоп буквально закинул Семцову в люк, короткой очередью из своего смарта сразил словно выросшего из-под земли Чужого, дождался, пока последний из "волкодавов" влезет внутрь, и сам нырнул в люк.

В последний момент длинная суставчатая лапа метнулась за ним, когти зацепили за бронежилет, но два пистолетных выстрела заставили жуткую конечность отдернуться, и стальная плита поплыла вниз. В сужающуюся щель ударили еще с десяток выстрелов, и наконец люк закрылся, превратив вездеход в подобие громадной консервной банки.

Казаков, еще сжимая в руке пистолет, ринулся было в кабину. Но тотчас взревели двигатели, и от толчка лейтенант самым непотребным образом полетел на пол. Бишоп, подобно сказочной фее, видимо, мог мгновенно перемещаться в пространстве: сейчас, вцепившись в ручки управления транспортера, андроид пытался развернуть тяжеленную машину. Все щитки на иллюминаторах были опущены., ничего из происходящего снаружи видно не было, но мощные удары по обшивке красноречиво свидетельствовали о том, что "консервную банку" настойчиво пытались вскрыть.

Поднявшись, Казаков, стараясь не смотреть на перепуганное лицо Семцовой, взбежал по лестнице, ведущей в поворотную башню, и увидел там перевязанного и, похоже, едва живого Шмарцева, намертво вцепившегося в пулемет.

– Вадим, это я, Казаков! – позвал он, пытаясь перекричать грохот оружия, и, схватив Шмарцева за здоровую руку, заорал ему прямо в ухо: – Пошел вниз, я тебя сменю! Быстро!

Тот посмотрел на лейтенанта совершенно одуревшими от страха и боли глазами, но смысл сказанных слов понял.

– Да, командир, – и, кривясь от боли в раненой груди, сполз с кресла, уступив его Казакову.

Бишоп, имея возможность ориентироваться только лишь, по приборам, рванул вездеход вперед. Насмерть перепуганный Ильин, пристроившийся в кресле рядом, молился только об одном: чтобы кислота из тел раздавленных гусеницами Чужих не разъела металл. Тогда их уже не спасло бы ничто. Машину встряхивало ежесекундно – Бишоп решил идти напролом и сшиб уже не одного монстра, попавшегося на пути. Внешне андроид был спокоен, как никогда. Повернувшись к Ильину, он ровным голосом произнес:

– Андрей, я очень рад вас видеть, но давайте оставим изъявления чувств на потом. Пожалуйста, свяжитесь с челноком и сообщите, что мы возвращаемся.

– Да, конечно,– засуетился медтехник, – сейчас…

Хоть какое-то дело могло отвлечь от переживаний, и, надев наушники, он вызвал Логинова. Прыгающее изображение его лица появилось на миниатюрном дисплее сверху:

– Андрей, ну наконец-то!

– Федор Николаевич, мы едем! Все целы! Тут полно этих тварей! – срывающимся голосом кричал Ильин.

– Хорошо, хорошо, мы вас встретим, успокойся! Как Маша?

– Она… она тоже цела.– Андрей откинулся назад и посмотрел в салон, словно желая увериться в правильности своих слов. Прошедшие часы стоили ему многих седых волос, истрепанных нервов, и медтехник поклялся себе, что если вернется на Землю, то сразу подаст рапорт об отставке из Космического Корпуса империи. И уедет в какую-нибудь глушь. В Саратов, например… В губернскую больницу.

Казаков был серьезно обеспокоен. Да, прорваться удалось, и сейчас на пути несущегося как стрела транспортера не было ни единого Чужого, но оставалась проблема, о которой и думать не хотелось. Это было принятое им предложение Маши Семцовой, которое она изложила ему, еще когда отряд находился внутри чужого корабля.

Механически осматривая окрестности в инфракрасный прицел и видя там только удалявшиеся уродливые силуэты, на которые можно было уже не тратить снаряды, Казаков уже сочинил у себя в воображении текст вердикта военного суда Организации Объединенных Наций, приговаривающего лейтенанта Сергея Владимировича Казакова за измену и вооруженный мятеж к смертной казни. Через повешение. И никакое заступничество имперских властей России и национального министерства обороны не поможет. Если только апелляция к императору… Все равно повесят. Или расстреляют.

"Ладно, – решил он, – будем смотреть по ситуации. Кто знает, может быть, это делать и не придется".

Тут он крепко приложился лбом о прицел: Бишоп затормозил излишне резко. Казаков с легким изумлением обнаружил, что вездеход остановился. Спрыгнув в салон, лейтенант решил, что андроид начинает сходить с ума от всего пережитого, если такое заболевание, как ситуационный психоз, возможно у искусственного человека. Под настороженными взглядами солдат и невзирая на слабые протесты Семцовой, синтетик стоял у открывающейся задней двери.

– Бишоп, твою мать…– начал было Казаков, совсем позабыв, что у биоробота матери вовсе не было. Если только отец?.. И тот Хиллиард, тупой янки. Господи, что за дурацкие мысли…– Что все это значит?

Андроид оглянулся на его голос:

– Лейтенант, опасности сейчас никакой, мы отъехали от корабля больше чем на пару километров и Чужие-хищники нас не преследуют. Если не боитесь, выйдите со мной, надо кое с кем поговорить. – Бишоп лукаво улыбнулся и вылез наружу.

Казаков вздохнул, оглянулся на своих и отправился вслед. Вездеход, немного поврежденный кислотными брызгами, но по-прежнему крепкий и неприступный, стоял на гребне холмистой гряды, протянувшейся с севера на юг. Где-то дальше и правее должен был находиться мерцающий рядами огней челнок, а позади величественно возвышался на базальтовом постаменте иноземный корабль. Вершина возвышенности продувалась со всех сторон, и Казакова едва не сбил с ног ураганный порыв ветра. Держась за борт машины, он отправился за скрывшимся в тени слева Бишопом. В следующий момент Казаков просто онемел от увиденного.

Чужой показался ему в полумраке едва не вдвое больше и безобразнее обычного, и рука чисто инстинктивно потянулась к пистолету. Казаков не без усилия подавил в себе желание разрядить обойму, когда увидел спокойно стоявшего рядом со сказочным чудищем андроида. А вглядевшись получше и различив четыре приметных рубца на "шлеме" Чужого, успокоился совершенно.

– Сюда, господин лейтенант, – гостеприимно протянул ему руку Бишоп, казавшийся меньше своего роста рядом с массивным Чужим-громилой. – Да не бойтесь вы, – добавил андроид чуть раздраженно. – Не видите разве, это же наш старый знакомый.

Казаков осторожно подошел и уставился на покачивающуюся в нескольких метрах от него морду, которая никоим образом не стала симпатичнее от того, что этот монстр послужил непосредственной причиной спасения отряда. Ситуация все равно, по мнению Казакова, была на редкость фантастичной и не укладывалась в голове. Погибла большая часть их экипажа, жалкие остатки военного подразделения чудом (и никак , иначе!) вырвались из когтей смерти, и вот вездеход со знаком ООН и буквами "PATHNA" стоит на вершине холма в миле от чужого звездолета, а робот-андроид и лейтенант вооруженных сил Российской империи смотрят на отвратительное создание, вдобавок еще и наделенное разумом. Ну не идиотизм ли?..

– Кстати, как вы умудрились не заметить его? – вопросил Бишоп. – Я испугался, что вы не разберетесь и подстрелите ненароком. Я пытался кричать, чтобы вы не стреляли…

– Да… задумался,– смущенно отозвался Казаков. Это замечание обескураживало. Подобная невнимательность ему была не свойственна. – Бишоп, давайте скорее. Что нужно этой твари? – добавил он, не наблюдая никаких действий ни со стороны Чужого, ни со стороны андроида. Они просто стояли и смотрели друг на Друга.

– Он не тварь, мистер Казаков. Он такой же, как и мы. Не обращайте внимания на внешность. Видимо, этот странный народ так же чувствует и переживает, как люди. Заметьте, Чужие не стали мстить людям за то, что вы, не разобравшись, перебили целый отряд таких существ внутри корабля. Он преследовал нас до этого места, потом выскочил перед машиной. Так неожиданно, что я едва успел остановиться. Он просто хочет попрощаться…

Чужой на протяжении довольно сбивчивой речи Бишопа стоял как обычно, слегка наклонив голову, наконец, не выдержав, нагнулся совсем низко и исторг из недр своей пасти поток резких звуков, продолжавшихся сравнительно долго. Пару раз он разворачивался по направлению к темневшему вдали гигантскому силуэту, коротко взвизгивая и шипя.

– Ты что-нибудь понял? – с легкой иронией в голосе спросил Казаков у андроида, который внимательно слушал этот поток бессвязных, по мнению военного, фонем.

– Абсолютно ничего, – признался Бишоп. – Но я все запомнил. Кто знает, может быть, и пригодится. Вы посмотрите повнимательнее на это существо – возможно, что вы являетесь последним человеком, видевшим таких Чужих… Хорошо, лейтенант, идемте, надо ехать. – И, повернувшись к существу, андроид, ничего не говоря, похлопал ладонью по гладкому панцирю. Человеческий жест. Жест, который жутковатый тускло-серебристый монстр понял. В ответ он вытянул тяжеленную, оканчивающуюся когтями, способными рвать металл, лапу и коснулся сначала бронежилета Бишопа, а потом и Казакова. А затем ткнулся мордой в плечо биоробота и русского лейтенанта. На одежде остались капли тягучей слюны.

Чужой развернулся и, скакнув, опираясь на длинный хвост, в сторону, исчез в сумраке.

– Все, возвращаемся.– Андроид быстро подошел к раскрытой створке люка.

– Что вы там делали? – напряженно спросила Семцова, когда они забрались в вездеход и Казаков закрыл кормовой люк. Бишоп, не отвечая, отправился в кабину, перешагивая через вытянутые в проходе ноги. Лейтенант, буркнув что-то невнятное, нахмурился и полез обратно в пулеметную башню. Маша, разозлившись, отправилась за андроидом и, бесцеремонно выгнав Ильина в салон, устроилась в кресле рядом.

– Вот все и закончилось, мисс, – проговорил Бишоп, глядя на мерцающие экраны приборной доски и манипулируя штурвалом. – Наша экспедиция завершена. Может быть, теперь мне всерьез называть вас капитаном?

– Экспедиция – да. Ты, надеюсь, не забыл, что нам предстоит сделать? А насчет капитана… Ерунда какая! Посмотрим…

Бишоп минуту помолчал, а затем повернулся к Сем-цовой и, глянув ей в глаза, медленно, раздельно произнес:

– Я еще раз повторяю, ваша затея безумна. Но вы человек… Я вынужден подчиниться. – А после короткой паузы добавил: – Однако я помогу вам сознательно. Это принятое решение. Если вам будет понятнее – индивидуальная программа более высокого уровня. Приоритет.

Семцова кивнула и уставилась в передний обзорный иллюминатор, с которого Бишоп уже убрал заслонявший стекло броневой щиток. Если Казаков не подведет (а не должен подвести! Во-первых, он свой – русский. Во-вторых, он сам видел, что к чему), то ее действительно безумный план будет выполнен.

Вездеход быстро катился вперед, слегка вибрируя. Казаков, уже не отвлекаясь и не думая ни о чем, кроме дела, оглядывал окружающую местность в некий гибрид перископа и прицела с инфракрасным видением, но даже единого намека на преследование не было. Внизу, в салоне, Баулин, быстро нашедший общий язык с истосковавшимся по общению за часы, проведенные взаперти, медтехником, живописал тому свои приключения, а остальные впервые за несколько часов расслабились по-настоящему – просто молча сидели, полуприкрыв глаза.

И вот позади последний холм, бронированный жук победно урча сполз в небольшую долину, где совсем рядом друг от друга словно вырастали из лавового поля стремительные силуэты атмосферных модулей. Один из них уже отлетался навсегда. Громыхнула, опускаясь, ярко освещенная платформа, и только Бишоп успел выключить силовые установки, въехав на нее, как вездеход скрылся в чреве челнока. Зашуршали замки герметизации грузового отсека. Погасли мощные прожектора и красные огоньки световой сигнализации.

Все. Приехали.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Прилив напряжения схлынул, оставив после себя белый песок усталости. Еще держался в дальних закоулках сознания "эффект присутствия" Чужих, но, едва лишь неживой голос информационной системы челнока провозгласил, что "подъемная платформа грузового отсека герметизирована, контакта с наружной средой нет", на весь отряд Казакова шквалом налетело одуряющее чувство безопасности. Пускай соберутся все твари, которые только остались там, снаружи, – в челнок не сможет пробраться даже мельчайший вирус, не то что огромное чудище. А взять модуль штурмом… Что же, попробуйте!

– Ну, Мария Викторовна, поднимайтесь! – Бишоп встал и протянул Семцовой руку. Она поймала его ладонь и вылезла из кресла, заново оглядев кабину вездехода. Аккуратный, как все синтетики, Бишоп успел уже отключить все приборы, кроме системы памяти внешних обзорных камер – чтобы не стерлось ничего из заснятого ими. Предусмотрительность…

Позади, в салоне, послышалось шипение пневмо-замка, открывающего заднюю дверь, и глухие голоса двигавшихся медленно, словно сонные мухи, десантников. Пальцы бегали по застежкам бронежилетов, водворялось на свои места оружие. Понимая, что к выходу пока не протолкнуться, Семцова последовала общему примеру и сбросила бронежилет с каской, избавилась от тяжелых, распиханных по карманам обойм для винтовок, оставив при себе только пистолет. Спрыгнул сверху Казаков, его резкий голос подогнал солдат: операция закончена, но порядок есть порядок. Уже через минуту все выбрались в грузовой отсек.

Логинов, очухавшийся Фарелл, биологи в полном составе уже находились здесь. Семцова, Бишоп и заметно повеселевший Ильин сразу оказались в центре внимания. Казаков и Фарелл делились друг с другом впечатлениями последних суток, только врач, быстро сообразивший, что военные едва держатся на ногах от голода и усталости, хлопнул в ладоши, приглашая всех в кают-компанию. Толкаясь в узком коридоре, Логинов под руку вел Машу, объясняя, что автоповар начал работать, едва медтехник известил о возвращении отряда. Биологи таращили глаза на Бишопа, вкратце обрисовывающего приключения в инопланетном корабле. Словом, встреча была теплая, и все просто радовались тому, что остались живы.

– У нас тут ничего особенного не происходило, – говорил Логинов, откусывая кукурузный хлеб.– Этот англичанин, пилот Фарелл, очнулся почти сразу после вашего отъезда, а потом мы просто следили за поступавшей от Андрея информацией и очень за него переживали…

– Боже мой, Мария Викторовна, – перебил медтехник, – последние два часа были просто ужасны. Если бы не Шмарцев, думаю, мною просто бы пообедали! Это счастье, что он остался жив и, главное, показал, как обращаться с пулеметом.

Усердно работающие челюстями десантники все, как один, засмеялись, даже Бишоп улыбнулся. Из дальнейшего, очень эмоционального, рассказа Ильина выяснилось, что первое время после того, как Семцова и Бишоп отправились за Казаковым и его людьми, прошло спокойно – ни один Чужой вблизи транспортера не появлялся. А часа за полтора-два до возвращения отряда эти твари, похоже, разнюхали, что в машине находятся люди, и Ильин со сменявшим его Шмарцевым успешно оборонялись при помощи башенного пулемета. Пару раз особенно наглые монстры запрыгивали на крышу броневика, но были сметены оттуда пулями. Ильин очень хотел уехать и точно сделал бы это, когда кончились бы боеприпасы, но, по счастью, Семцова и остальные вернулись очень вовремя.

– Спасибо, Андрей, – коротко поблагодарил медтехника Казаков и, потянувшись через стол, пожал его руку.

– Доктор, а как с теми двумя? – тихо спросил Бишоп Логинова.

– Вы имеете в виду пораженных паразитами? – тоже не повышая голоса переспросил врач.

Бишоп кивнул и краем глаза взглянул на Семцову, но она была слишком увлечена беседой с биологами и ничего не слышала.

– Да-

– Новости малоприятные, я не хотел сразу всех огорчать. —– Взгляд Логинова стал озабоченным и встревоженным. – Дело в том, что, несмотря на гиберна-цию, зародыши развиваются, правда медленнее, нежели обычно. Как только мы окажемся на "Патне", этих людей необходимо оперировать.

– Вы не возражаете, если я попозже взгляну на показания сканеров? – попросил Бишоп.

– Конечно, конечно, как только будет время, заходите. Я уже сделал очень любопытные наблюдения о развитии эмбрионов, думаю, это вас заинтересует! – Логинов постепенно увлекался своим рассказом. – А изменение химического баланса в организме человека… Господи, что это еще?! – вдруг воскликнул врач, и все находившиеся в кают-компании вскочили на ноги.

И было от чего.

Пол под ногами вздрогнул, стеклянные стаканы на столах начали отбивать мелкую чечетку, а откуда-то снаружи в челнок проник густой нарастающий рев, сменяющийся глухим грохотом. На поверхности Ахеронта явно происходило что-то нехорошее.

Фарелл пулей вылетел в коридор и кинулся в центр управления. За ним побежали Казаков и Бишоп. Всег поддавшись общему порыву, вскоре столпились у входа в кабину.

Пальцы Бишопа бешено мелькали над клавиатурой, пилот, сидя в своем кресле, осматривал экраны внешнего обзора челнока, а Казаков пытался что-то разглядеть в иллюминаторы.

– Черт знает что происходит! – бормотал Бишоп. – Регистрируется сейсмическая активность, эпицентр совсем рядом. Этого не может быть, ведь LV-426 – практически монолитная скала!

– Где, где рядом? – обернулся на его слова Каза-ков.

– В шести-семи километрах… – Бишоп изменился в лице. – Этого нам только не хватало! Там же находится звездолет!

– Что могло произойти? Взрыв реактора? Почему именно сейчас? – гадал Фарелл, перебегая взглядом с одного монитора на другой.

Тряхнуло еще раз.

– Надо улетать немедленно, – сказал Фарелл своему отражению в темном мониторе, и его пальцы потянулись к приборам над головой, к панели у переднего обзорного окна.

Зловещее рычание снаружи достигло немыслимого для звука предела, и на самой глубокой и протяжной его ноте в центр управления модулем начал проникать струящийся тревожный белый свет. Блеклые полосы поползли по лицу пилота и стали быстро укорачиваться, бледнея и угасая. Рев уходил куда-то ввысь, постепенно унимаясь.

– Да вы только посмотрите! – простонал, глядя на экран радара, Фарелл.

По зеленому полю все быстрее и быстрее ползла яркая точка. По монитору системы обнаружения посторонних объектов побежала красная тревожная строка: "Внимание экипажу! Неидентифицируемый объект! Расстояние…" Но туда никто не смотрел. Казаков вывернулся как змея, глядя через обзорное окно вверх, и бледные отсвечивающие тени ползли по его лицу.

– Они улетели…– выдавил лейтенант, не веря сам в то, о чем говорит.

– Не-ет, – тихо отозвался Бишоп.– Уровень излучения в районе местоположения звездолета почти на прежнем уровне – корабль на планете.

– Тогда что это было? Что?!! – взорвался Казаков.– Кроме корабля Чужих и наших челноков здесь нет ни единого способного летать объекта! А если и был, мы бы давно засекли постороннее присутствие!

– Не горячитесь. – Бишоп словно не заметил крик лейтенанта.– Что это было, я не знаю, хотя и догадываюсь. Когда поднимемся в воздух,– андроид повернулся к пилоту, – необходимо будет совершить облет того района. Возможно, мы тогда поймем, что именно произошло.

– Ну а хотя бы приблизительно можно что-то сказать? – встревоженным голосом спросила пробившаяся через строй сгрудившихся у входа в кабину десантников Семцова.

Пальцы Бишопа вновь коснулись клавиатуры, и он, вглядевшись в ряды строчек на мониторе, сообщил:

– Я знаю только, что в нескольких километрах отсюда с поверхности стартовал крупный объект, очень быстро достиг второй космической скорости и вышел из атмосферы планетоида. А через несколько секунд наши приборы зарегистрировали ударную волну, возникающую при преодолении светового барьера…

– Бред,– заявил Фарелл, услышав сказанное Бишопом. – По твоим словам, от момента взлета до гиперпространственного прыжка прошло совсем немного времени. То есть они "прыгнули", практически не разгоняясь. Такого не может быть! – И пилот взглянул на Казакова, словно ища поддержки своим мыслям. Тот только помотал головой:

– Не может, не может… а вот есть! Ну ладно, все одно мы ничего понять не сможем, потому не стоит ломать голову. – Казаков выпрямился и обвел всех взглядом.– Я прошу весь экипаж собраться в медицинском блоке. Бишоп пока займется предполетной подготовкой. Мне и консультанту Семцовой нужно всем кое-что сказать.

Вскоре все уцелевшие разместились вокруг стола в обширном, ярко освещенном отсеке. Маша, обведя взглядом людей, с честью выдержавших все испытания, выпавшие на их долю, начала понимать, что ее план не встретит особых возражений со стороны военных, чего она, признаться, побаивалась. "Волкодавы" выполнят приказ Казакова. А вот рассчитывать на полную поддержку биологов и медиков было сложно.

– Ребята, – начал Казаков. – Я попросил вас прийти сюда, так как мы с вами находимся в исключительно трудном положении. Все мы подчинены руководителю этой экспедиции мистеру Хиллиарду, который представляет интересы коммерческой компании "Уэйленд-Ютани". Из-за указанных интересов на Землю вернется только треть людей, спустившихся сюда, на LV-426. Из-за американцев я потерял больше половины моего подразделения, погибла часть экипажа нашего челнока, не говоря уже о смертях многих десятков людей ранее. Причина – существа, которых все мы видели. В планы руководства Компании, вероятнее всего, входит доставить одного или нескольких Чужих в Солнечную систему или даже на Землю для, как выражается Хиллиард, "исследований". Это – уголовное преступление. Ни одна биологическая форма жизни из других миров не должна быть ввезена на планеты нашей системы, и я не желаю быть соучастником преступления. Кроме того, у нас на борту находятся двое Чужих…

– Что? – перебил, нарушая субординацию, Баулин. – Где?

– Вон там.– Казаков указал на две криогенные капсулы. – Внутри двое людей, пораженных личинками Чужих. Эмбрионы уже развиваются в их организмах. Хиллиард сделает все, чтобы доставить пострадавших на Землю, не убив зародыши. Зная, что такое Чужие, вы можете представить возможные последствия.

– Да, лейтенант Казаков абсолютно прав, – прозвучал голос Логинова. – В их грудных клетках находятся зародыши, и я думаю, что замораживание лишь приостановило развитие Чужих, но не прекратило окончательно.

– Это какие Чужие? – задал не вполне понятный вопрос Мурадиев. – Я имею в виду…

– Вы имеете в виду, не являются ли эти зародыши существами, с которыми вы повстречались на звездолете? – закончил за Мурадиева врач. – Нет, это эмбрионы обычных черных Чужих-убийц. Заметны некоторые анатомические отличия…

– Позвольте, я продолжу, доктор? – спросил Казаков.– Итак, едва мы прибудем на "Патну", от этих созданий необходимо избавиться любым способом, но также совершенно необходимо сохранить жизнь их носителей. Нужная аппаратура на крейсере имеется. Как вы думаете, док, – Казаков повернулся к Логинову, – вы сами сможете с этим справиться?

– Скорее всего, да, – медленно произнес Логинов после короткого раздумья. – А Бишоп очень мне поможет. Насколько я помню, в операционном блоке установлен робот-хирург, который сможет справиться с подобной… м-м… операцией. В задачу человека входит лишь управлять им. К тому же руководство явно позаботилось о том, чтобы вложить в машину необходимую программу.

– Очень хорошо, – кивнул Казаков. – Беда в одном – Хиллиард и прочие руководители проекта всеми силами будут противиться уничтожению Чужих. Еще хуже другое. Точно известно – на Ахеронте сохранились десятки подобных существ, а возможно, и сотни. Инопланетный корабль, если верить Бишопу, здесь, и ничто не помешает "Уэйленд-Ютани" выслать на LV-426 новую экспедицию. Присутствующая здесь Маша Семцова нашла выход из сложившейся ситуации, и я вижу, что этот путь – единственно правильный.

Казаков замолчал и взглянул на консультантку. Маша поднялась с кресла и выбралась вперед. На словах ее план был прост. После стыковки с "Патной" военные под командованием Казакова арестуют и изолируют руководителей экспедиции, а она, Семцова, попытается расконсервировать систему обороны корабля, которая имеет несколько ракет с ядерными боеголовками. Если все получится, то территория, где находится остов звездолета, будет обстреляна этими ракетами. Затем "Патна" вернется в Солнечную систему и сдастся властям Российской империи или представителям ООН.

Десантники выслушали ее спокойно. Они предполагали кое-что в таком роде, но гражданский персонал явно не одобрил затею Семцовой. После короткого молчания первым об этом заявил Логинов.

– Вы знаете, Маша,– осторожно начал он, глядя в сторону, – я, конечно, понимаю всю опасность, исходящую от Чужих, но вы представляете, что нас всех может ждать на Земле? Я не говорю о Сергее Казакове, которого сразу после этой авантюры отдадут под трибунал… Я имею в виду нас, биологический и медицинский персонал. Организация Объединенных Наций, плоха они или хороша, платит нам очень большие деньги. А если подходить с юридической точки зрения, руководит экспедицией не этот вшивый американец Хиллиард, а ООН. Естественно, что все мы будем уволены из флота, и хорошо, если никого не подвергнут судебному преследованию за соучастие…

– Тогда вы, доктор, тоже будете изолированы вместе с Хиллиардом и прочими, – отрезала Семцова. – Это в должной мере обеспечит вашу безопасность. Кто еще желает посидеть взаперти вместе с доктором Логиновым? – Онапосмотрела на биологов с некоторой агрессивностью.

– Подождите, подождите, – влез Андрей Ильин, – я хочу сказать вот что. Федор, – он повернулся к врачу, – мы все здесь пережили многое и уже нарушили тьму всяких разных инструкций, это первое. А раз уж мы ввязались в эту историю, то я совершенно не уверен в том, что такие свидетели, как все мы, нужны Компании. Руководство "Уэйленд-Ютани" может заткнуть нам рот любыми методами – от увольнения до, что уж тут скрывать, убийства.

– Полностью согласна, – поддержала его Маша. – Человек, от которого я впервые узнала о Чужих, был убит на моих глазах. Прямо в центре Женевы. Не ошибусь, если скажу, что убийцу наняла Компания.

Ильин продолжил:

– Я сам, после того как посидел в транспортере возле этого проклятого корабля, полностью согласен с консультантом Семцовой. Меня беспокоит только одно – на корабле остались… ну, те, вторые Чужие. Нехорошо получится, если Мария Викторовна действительно решила уничтожить звездолет…– Он говорил уже совсем робко. – Вы же сами знаете, что они разумны.

– Да, верно, – кивнул Казаков, – все-таки светлые существа очень помогли нам.

– Эту проблему мы разрешим уже на "Патне", – холодно сказала Семцова, – сейчас речь не об этом, дорогие мои. Я не призываю вас вступать в заговор. Кому дорога карьера и безопасность, посидят в своих каютах до окончания полета, а потом смогут пожаловаться властям на мое вероломство и измену лейтенанта Казакова. Какие возражения?

Молчание. Весь отсек напоминал сейчас какую-то причудливую группу восковых фигур из музея мадам Тюссо. Только помаргивание мониторов да стрекотание кислородного регенератора вносили сомнительное разнообразие в эту сцену.

– Ладно! – этот выкрик Логинова заставил Семцову вздрогнуть. – Это чистое безумие, конечно, но я согласен с вами, Маша. На Земле как-нибудь выкрутимся. А вы, коллеги, что скажете? – Он повернулся к биологам, сидевшим с откровенно растерянным видом.

– Я? Я с вами…– сокрушенно вздохнул Стеклы.

– Ну вот и прекрасно, – хлопнул себя по колену Казаков, видимо решивший, что мнение Стеклы разделят и остальные. – Теперь попрошу всех занять свои места – мы улетаем.

– Наконец-то, – непроизвольно вырвалось у кого-то. По лицам людей ясно можно было прочесть, что этот приказ Казакова никто оспаривать не собирается.

"Волкодавы" направились в грузовой отсек: транспортер не был закреплен, да и весь персонал занялся рутинной предполетной подготовкой. Семцова вместе с Сергеем Казаковым и Фареллом вернулись в кабину, оставив в медицинском блоке мрачного Логинова вместе с медтехником.

– Поговорили? – коротко спросил Бишоп, не отрываясь от монитора. – А я тут кое-что выяснил насчет того непонятного объекта.

– Ну? – заинтересовался Казаков.

– Приблизительная масса – двенадцать тысяч тонн, зарегистрировано присутствие на борту биологической жизни, стартовал он непосредственно из района, где находится звездолет, – перечислил андроид. – Есть еще технические подробности, но это малоинтересно.

– И что ты думаешь по этому поводу? – нахмурилась Семцова.

– Ничего, – Бишоп пожал плечами, – я уже высказал свое мнение. Пока мы не осмотрим корабль, ничего не поймем. Да и, честно говоря, если осмотрим, то вряд ли от этого что-либо изменится.

– Ник, давай-ка займемся делом,– решительно прервал андроида Казаков и, устроившись в кресле второго пилота, включил навигационную систему, углубился в изучение показаний бортового компьютера. Фарелл вздохнул, занял свое место и начал щелкать десятками тумблеров, оживлявших громадный и сложнейший организм атмосферного модуля.

Кабина озарилась мерцанием десятков индикаторов, полыхнули бледно-синим и зеленоватым огнем мониторы внешнего наблюдения, а где-то позади появилось глухое гудение разогревающихся турбин. Компрессоры вентиляции засасывали внутрь корабля воздух Ахеронта, фильтруя из него кислород и выбрасывая обратно примеси. Снаружи, осветив мрачную равнину и обрывистые холмы, включились посадочные прожектора. Начали перемигиваться красные и зеленые навигационные огни. Весь челнок мелко вибрировал, разогревая свои системы, и вот перед глазами Фарелла появился сигнал "К взлету готов". Модуль готовился покинуть Ахеронт, оставляя на этой скале больше половины своего экипажа…

Для Маши это был первый экстремальный старт с чужой планеты. И, как она надеялась, последний. Сейчас она ощущала свою силу, и прежде всего это чувство основывалось на том, что за спиной стоят полтора десятка людей, готовых помочь обычному ученому-ксенологу Марии Семцовой избавить мир от клыкастой мерзости, которую давным-давно подобрал с LV-426 "Ностромо". Если ее план будет осуществлен, то черезнесколько часов полумрак Ахеронта вдребезги разнесет сияние куда более яркое, нежели то, что испускает здешнее блеклое солнце…

Федор Логинов вместе с верным медтехником отключили всю ненужную аппаратуру, проверили ее крепление, но ни тот, ни другой не удосужились бросить взгляд на стеклянные купола гибернационных капсул, полагая, что там все по-прежнему. Будь они повнимательнее, то смогли бы увидеть, как одна из личинок сползла с лица своего носителя. Во второй капсуле паукообразная тварь медленно, словно растеряв свою стремительность от холода, шевелила двумя десятками членистых щупалец, освобождая голову человека от своего смертельного объятия…

Селектор разнес по челноку голос Бишопа, предлагавшего занять кресла и пристегнуться. Логинов и Андрей поспешили внять его совету.

Фарелл уже держал руки на штурвале. Бишоп с внимательностью, присущей лишь биороботам его модели, заканчивал программировать автопилот, сидя чуть позади, на штурманском месте. Маша пристроилась на ручке его кресла, категорически отказавшись отправиться в пассажирский отсек к остальным. В обычных условиях Казаков не потерпел бы такого нарушения техники безопасности, однако сейчас он и не вспомнил об инструкции.

– Ну, с Богом… – пробормотал Фарелл и включил двигатели вертикального взлета.

Темное ущелье окуталось клубами пыли, эхо разнесло разрывающий слух свист рвущегося на свободу раскаленного газа, и многотонный челнок оторвался от грунта. На высоте двадцати пяти метров уползли в свои шлюзы лапы-опоры и шасси, а черно-серебряный силуэт, наклонившись на нос, вначале медленно, а затем все быстрее и быстрее начал скользить в воздухе. Узкая долина осталась позади, и там, меж холмов, остался родной брат уходившего к западу корабля – мрачный памятник погибшим здесь…

Над скалами нависали угрюмые коричневатые тучи. Фарелл старался вести челнок как можно ниже, выполняя просьбу Казакова и Бишопа совершить облет таинственного звездолета. Подковообразный силуэт показался почти через минуту. Семцова вцепилась в подголовник кресла пилота, вглядываясь в туманный полумрак, окутывающий плоскогорье. Бишоп, поднявшийся со своего места, первым рассмотрел новый элемент в контурах корабля.

– Ник, пожалуйста, сделайте круг над объектом и сбросьте скорость до минимума… – Андроид неотрывно смотрел вперед. Когда модуль пронесся над правой дугой звездолета, все, исключая занятого управлением Фарелла, увидели, что в прежде гладкой поверхности появилось громадное овальное углубление с идеально ровными краями. Словно из тела корабля был вырван целый сегмент – даже издали можно было понять, что в поперечнике он составляет не менее двухсот-трехсот метров.

– Вот и ответ,– мрачно сказал Казаков, глядя в иллюминатор. – Причем ответ сразу на все вопросы.

– Да, господин лейтенант,– отозвался Бишоп.– Теперь ясно, для чего Чужим потребовались наши услуги и кто улетел с планеты. Это сколько же они ждали тех, кто сумел бы им помочь?..

– Значит, улетели… – Казаков недоверчиво качал головой.– Наши серебристые знакомцы эвакуировались отсюда. Вопрос только, остались ли на LV-426 черные твари?

– Думаю, что у вас найдется время обсудить это, – проворчал Фарелл по-английски.– Я включаю автопилот и ухожу из атмосферы. Мисс Семцова, Бишоп, вернитесь на свои места и держитесь крепче. Я постараюсь поддерживать гравитацию на стандартном уровне, но перегрузок все равно не избежать.

Плоскогорье и чужой гигант скрылись в плотных облаках, взревели с новой силой двигатели, и модуль стал взбираться наверх, в космос. Бишоп сильными руками биоробота схватил Машу, удерживая от падения. Людей вдавило в кресла. Начало ощутимо трясти – мощные газовые потоки швыряли челнок вправо-влево, но вот облачный покров остался внизу, и очистившееся небо начало приобретать все более темный цвет, обнажая точки звезд. Через несколько секунд автопилот убрал атмосферные стабилизаторы и включил двигатели последней ступени. Еще немного, и модуль, оставляя в разреженном воздухе верхних атмосферных слоев белоснежный инверсионный след, преодолел притяжение LV-426 и вырвался в холодные просторы межзвездного пространства. Экспедиция на Ахеронт завершилась.

Великолепная в своей мощи "Патна" появилась пугающе внезапно. Секунду назад крейсер был лить одной из тысяч мерцающих точек-звезд, а сейчас модуль стремительно приближался к всплывшему из звездного тумана гигантскому силуэту. Вот уже стали видны го-лографические, отсвечивающие всеми цветами радуги буквы названия корабля и белая пятиконечная звезда в синем поле – опознавательный знак флота Соединенных Штатов.

Автопилот на удивление быстро и точно подвел челнок к крейсеру. Мягкий толчок – это означало, что стыковочные узлы вошли в соприкосновение. Сверху и сзади появилось тихое шипение и легкое поскребы-вание металла о металл, экран автопилота залился белым, и компьютер сообщил: "СТЫКОВКА ПРОИЗВЕДЕНА. СБОЕВ В БОРТОВОЙ СИСТЕМЕ ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ НЕТ. СПАСИБО ЗА ХОРОШИЙ ПОЛЕТ".

– Пожалуйста, пожалуйста. Не стоит благодарностей…– пробормотал Казаков, глядя на строчки.– Ну что, пойдем? – Он повернулся к Семцовой.

– А что делать? – кивнула она.– Бишоп, будь любезен, собери всех у стыковочного шлюза и держись рядом со мной.

– У них нет оружия, – сказал Казаков, когда андроид вышел в коридор.– Отсюда следует, что наш замысел легко осуществим. Я боюсь только за полковника Гора.

– Почему? – Семцова взяла сигарету. Никаких, по ее мнению, осложнений сейчас возникнуть не могло.

– Ну, во-первых, у старины Ретта должен быть пистолет, а во-вторых, – Казаков сделал паузу, – он старше меня по званию, и приказы полковника мои солдаты, в соответствии с инструкцией ООН, должны выполнять. Вы понимаете, Маша?

– Понимаю, – хмуро сказала Семцова. – Я возьму Гора на себя. Ладно, идем. Чем быстрее закончится эта история, тем лучше.

Когда Семцова, Казаков и Фарелл подошли к трапу, ведущему наверх, все уже собрались. Военные были вооружены – пускай операторы "умных винтовок" сменили свое грозное оружие на обычные винтовки, вид у отряда все же был достаточно грозный. Биологи и Логинов с медтехником стояли чуть поодаль, явно не одобряя воинственные приготовления, однако молчали. Увидев пистолет за поясом у Семцовой, Ильин только хмыкнул. Втайне от своего коллеги он тоже припрятал кое-что под куртку еще до отлета с LV-426.

С мягким шуршанием уплыл в сторону люк, Семцова первая взбежала по лесенке наверх, за ней последовали солдаты во главе с Казаковым. Все понимали, что дело предстоит нешуточное и впоследствии всем вполне может быть предъявлено обвинение в вооруженном мятеже. Однако возможность заново встретиться нос к носу с Чужими страшила больше.

Огромный зал нижнего грузового уровня "Патны" встретил отряд абсолютной тишиной и безмятежным полумраком. Никто из остававшихся на крейсере людей не вышел их встретить, хотя Хиллиард и прочие наверняка знали, что челнок вернулся. Если все каналы дальней связи и были блокированы, то связь с атмосферным модулем была, да и информация с поверхности LV-426 на "Патну" поступала автоматически. Маша надеялась, что кто-нибудь из руководства спустится вниз и его можно будет арестовать сразу, без лишнего шума, а затем быстро захватить оставшихся. Что ж, придется подниматься наверх.

– К лифтам, – скомандовал Казаков своим, словно уловив мысли Семцовой. – И, ребята, стрелять только при оказании сопротивления и только прицельно! Не дай нам Бог повредить какие-нибудь важные механизмы!

Баулин вдавил кнопку вызова, и почти тотчас створки дверей большого грузового лифта разошлись.

– Мне кажется, следует послать людей осмотреть второй уровень корабля,– словно невзначай заметил Бишоп.– Может быть, они в своих каютах…

– Верно,– согласился Казаков.– Аслан, возьми еще троих. Осмотрите там все. Потом приведите арестованных в оперативный центр.

Дверь раскрылась на втором этаже "Патны". Мурадиев и трое десантников с ним, держа оружие наизготовку, вышли в полутемный коридор. Побледневший Логинов повернулся к Семцовой:

– Маша, с вашего позволения, мы с Андреем тоже пойдем. Попробуем подготовить операционную.– И врач осторожно выскользнул наружу.

– И мы с ними. – Стеклы с коллегами выскочили в коридор следом за Ильиным. Семцова только чуть презрительно хмыкнула, посмотрев вслед. Инстинкт самосохранения и боязни начальства у них на высоте…

Последний, самый верхний блок крейсера, в отличие от сумрачных коридоров внизу, встретил взвод Казакова ярким светом плафонов под потолком. Никто – ни Семцова, ни десантники, потерявшие счет времени, – не обратил внимания на часы – по временному счету "Патны" сейчас было 4.15 пополуночи. Большая часть людей, оставшихся на корабле, спали. Но не все.

Дверь оперативного центра, находившаяся чуть правее лифта, отошла в сторону так быстро, что Семцова невольно вздрогнула. На пороге стоял Ретт Гор.

– Я рад, что вы вернулись, – тихо сказал он. – Я следил за вами все это время.– И, чуть помедлив, полковник добавил: – Казаков, можете отпустить солдат. Пускай отдыхают. А вас и мисс Семцову попрошу задержаться для…

Он запнулся. Направленные стволы винтовок и выражение лица Маши дали ему понять, что происходит нечто необычное.

– Вы не могли бы отдать мне свой пистолет, сэр? – ледяным тоном сказала Семцова и, подойдя к Гору, вытащила оружие из кобуры, не встретив никакого сопротивления.

– В чем дело? Что вы себе позво…

– Идите вперед.– Маша бесцеремонно толкнула полковника обратно в полумрак за дверью и оглянулась. Казаков встряхнулся:

– Вперед! – Он и десантники ворвались в помещение вслед за Семцовой.

– Всем оставаться на местах! Будем стрелять при любом движении! – гаркнул кто-то из солдат. Этот грозный возглас мог произвести впечатление на кого угодно, но, кроме Гора, в комнате находился только один инженер связи.

– Где остальные? Ну?! – Семцова направила пистолет в лицо полковнику и щелкнула предохранителем.

– Посмотрите на часы. Сейчас ночь,– спокойно ответил он.– Хиллиард и его компания отдыхают. Спят в своих каютах. А сейчас, лейтенант,– он обратился к Казакову, – потрудитесь объяснить, что происходит?

Семцова быстро взглянула на Казакова и кивком указала на дверь:

– Идите вниз за остальными. Мурадиев может не справиться. Ну же!

Бросив ей благодарный взгляд, Казаков быстро выскочил из отсека вместе со своими солдатами, оставив у дверей только Бишопа. Сомневаться в том, что Семцова любым способом нейтрализует Гора, не приходилось. А брать эту миссию на себя лейтенанту ох как не хотелось: годы военной службы не прошли даром, и для него командир всегда оставался командиром.

Семцова уселась в кресло напротив Гора, однако достаточно далеко, чтобы успеть выстрелить, в случае, если тот вздумает обезоружить ее. Выглядел полковник неважно. Красные от недосыпа глаза, осунувшееся лицо. Красивый черный с серебром китель был помят, а левый рукав выпачкан в сигаретном пепле. Минувшие часы для Гора тоже оказались тяжелыми. "Не такими тяжелыми, как для нас, – мелькнула мысль, – похоже, он действительно сильно переживал, но ничем не мог помочь". Семцова вспомнила, как Гор пожелал ей удачи, когда она с Бишопом покинула "Патну" на челноке. Зря военных почитают тупыми исполнителями приказов, не способными на сочувствие. Будет жаль, если полковника придется убить.

– Может быть, мисс, вы мне объясните, что происходит вокруг? – первым нарушил молчание Гор. Голос, по крайней мере, у него был ровный. Никаких эмоций.

– А вы разве ничего не понимаете? – ядовито ответила Семцова, наблюдая краем глаза за находившимся перед пультом перепуганным инженером. Тот сидел тише мыши возле своего терминала и с опаской поглядывал на вооруженную пистолетом взъерошенную женщину. – Мистер Гор, я думаю, вам будет интересно узнать, как мы провели время там, внизу. И какие приняли решения. Рассказать?

– Да, – коротко буркнул полковник.

В общих чертах и очень кратко Семцова обрисовала ситуацию, сложившуюся за последние 48 часов. Более подробно она остановилась лишь на том, что собирается сделать сейчас и какова роль Казакова в задуманной авантюре. Весь рассказ занял не более пяти минут.

– Ну, знаете ли…– Гор покачал головой,– я совершенно не одобряю ваш план, и вы прекрасно понимаете отчего. – Он сделал паузу и, неожиданно резко выдохнув, поднял голову: – Послушайте меня, Мэри… Ох, простите, Мария. Официально я подчиняюсь ООН и министру обороны своего государства. И, хотя мне поручено выполнять указания Хиллиарда, я, как военный и гражданин США, не могу исполнять преступные приказы. Я не хуже вас понимаю, что произойдет, если "Уэйленд-Ютани" удастся доставить этих тварей в Солнечную систему. У нас найдется серьезное оправдание. И я из двух зол выбираю меньшее… – он опять запнулся, – я с вами.

– Если это уловка, чтобы получить назад оружие, то у вас ничего не выйдет, – медленно процедила Семцова.

– Оставьте пистолет себе,– устало махнул рукой Гор. Волна странного чувства, чуть похожего на то, какое охватывает мальчишку, залезшего в чужой сад за яблоками, нашла на этого человека, которому по роду службы эмоции были запрещены. Прагматик и военный, сидящие в нем, говорили о том, что подобное решение может привести к краху карьеры, серьезным неприятностям, изгнанию из флота и еще черт знает к чему. Но что-то посильнее заставило сказать полковника эти слова. Над прочими чувствами превалировало ощущение, никогда доселе им не испытанное, – ощущение жуткого, отупляющего страха перед чужими существами, виденными, правда, только на экране. И которые, по счастью, сейчас были далеко. Очень далеко.

Металлический скрежет наполнил медицинский отсек прицепившегося к брюху "Патны" челнока. Звук напоминал усиленный в тысячи раз скрип ножа по фарфоровой тарелке, но лишь только напоминал… Стекло одной из гибернационных капсул, забрызганное изнутри красным, вдруг пошло трещинами, и скрежет сменился серией сильных настойчивых ударов. С тупой, но непререкаемой силой прозрачный купол не смог справиться, толстое стекло брызнуло десятками осколков, вымазанных прозрачной слизью и алой, яркой жидкостью. Маленькое, очень юркое существо выползло наружу, цепляясь коготками за края отверстия, чуть передохнуло на крышке капсулы, повело черной, блестящей, словно металлической, головой вправо-влево. Истошное верещание забилось под обшивкой челнока – крик, в котором сочетались слепая ярость, жажда жизни и радость от данного кем-то бытия.

Спустя пару минут во второй капсуле, стоящей левее, стекло тоже оказалось залитым чем-то напоминающим томатный сок. Было 4.25 пополуночи.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

– Да прекратите же толкать меня и уберите оружие! Какое хамство! – Голос Хиллиарда донесся из коридора, перекрывая появившийся шум шагов и цоканье оружия. Голос, следует заметить, очень возмущенный. – Вы не у себя в тайге! В конце концов, я отправлю официальную жалобу вашему императору!

– Идут. – Семцова встала. – Ну, мистер Гор, вы не передумали?

– Нет, не передумал, – решительно ответил полковник и тоже поднялся навстречу входящим.

В зал оперативного центра, довольно бесцеремонно подталкиваемые дулами винтовок десантников, ввалились Хиллиард, Блейк и остальные.

Взглянув на них, Семцова невольно фыркнула. Высокое начальство было поднято прямо с постелей, и надо полагать, не слишком вежливо. Сам шеф отдела робототехники, бледный, с растрепанными волосами, без галстука, еще пытался сохранить положенный по должности респектабельный вид, но… Блейк, двое чиновников да и прочие были явно напуганы происходящим. Семцова отметила, что только капитан Хоуп абсолютно невозмутим и выглядит относительно бодро.

– Черт побери, что вы опять придумали?! – с ходу набросился на Семцову Хиллиард, но неожиданно инициативу перехватил Гор, мало обращая внимания на изумленные взгляды Казакова:

– Сэр, я представляю здесь, на "Патне", правительство Соединенных Штатов, а также командование войск ООН. С целью предотвращения задуманного преступления я вынужден объявить, что вы, мистер Хиллиард, и некоторые другие гражданские лица арестованы мною. Вы будете находиться под стражей до конца полета.

– Что-о?..– Глаза Хиллиарда округлились, а сам он покраснел до корней волос.– Да вы, полковник, понимаете, какое…

– Понимаю. – Гор любезно улыбнулся, но в голосе его была сталь. – Всех вас сейчас отведут в каюты, я попрошу остаться только капитана Хоупа. Все, разговоры окончены! Лейтенант Казаков, уведите этих джентльменов.

Казаков, еше не до конца разобравший, что за невероятная перемена случилась с полковником, недоуменно взглянул на Семцову, но она только кивнула:

– Выполняйте…

Не обращая внимания на слабые протесты, представителей "Уэйленд-Ютани" увели обратно. Казаков только успел расслышать хриплый шепот Баулина, ни к кому не обращенный:

– И зачем было таскать туда-сюда? Заперли бы сразу… или пристрелили…

– Баулин!.. – Голос лейтенанта прозвучал настолько свирепо, что тот решил придержать свои мысли при себе.

– Вы тоже можете пойти в свою каюту, – подтолкнул Бишоп сидевшего у пульта связиста. Инженер вскочил будто ужаленный и бросился к двери. Семцова не смогла сдержать усмешку.

– Сядьте, капитан. – Гор указал Хоупу на кресло. В обширном оперативном центре остались только Маша, андроид и двое военных. Освещение так никто и не включил, свет изливался лишь от десятка мониторов да двух небольших настольных ламп возле столиков с какими-то бумагами.

Обстановка была успокаивающая, но Семцова понимала, что разговор с Хоупом будет тяжелым. Коды для использования ядерного оружия знает только он, и никто больше. Несмотря на то что Семцова взяла управление крейсером в свои руки, формальное капитанство означало возможность использования лишь оборонительного оружия. Боеголовки держались за семью замками, и всю систему кодирования и расконсервации знал только настоящий капитан крейсера, на которого руководство флота и министерства обороны накладывали всю ответственность за их сохранность.

– Надеюсь, я не очень сильно вас ударила тогда? – Семцова села в кресло, положив ногу на ногу, правая рука лежала на рукоятке засунутого за пояс пистолета скорее по привычке: Бишоп и Гор были рядом, да и за дверью остались двое "волкодавов".

– Да нет, ничего. – Хоуп говорил вежливо, но в глазах сквозила настороженность.– Ловко вы, мисс Семцова, все это провернули. Мистер Хиллиард остался очень недоволен. – Он вытащил из кармана сигареты и предложил Маше и Гору. Взяла только Семцова.

– Скажите, мистер Хоуп, на борту "Патны" есть ядерное оружие?

– Конечно,– кивнул капитан.– Это ни для кого не секрет: четыре термоядерных заряда по пятьдесят мегатонн и восемь тактических боеголовок по пятнадцать килотонн каждая. Почему вы об этом спрашиваете, разве вам это не известно? – Хоуп уже начал понимать, что эту сумасшедшую интересует доступ к ракетам. Но зачем?

– Мисс Семцова спрашивает оттого, что нас интересуют коды для доступа к стратегическим ракетам, и вы, капитан, должны рассказать все, что знаете. – Полковник в упор смотрел на Хоупа. – Скажите добровольно, и вы избавите себя и нас от больших неприятностей. Вы не хуже меня видели, что происходило внизу, и понимаете, для чего нам нужна… э-э… бомба. Помогите нам, а заодно и всем людям Солнечной системы.

Хоуп молчал, поглаживая левой рукой подлокотник. Часы на стене показывали 5.29 утра.

Подобного шока медтехник Андрей Ильин не испытывал никогда. С этим не могли сравниться даже кошмарные часы, проведенные в транспортере возле корабля Чужих. Пулей вылетев из шлюза, соединявшего челнок с "Патной", он, судорожно озираясь, кинулся к лифтам и долго не мог попасть ладонью по кнопке вызова – его била крупная дрожь. Чисто автоматически медтехник подумал, что его надпочечники, наверно, выбросили в кровь годовой запас адреналина. Широко раскрытыми от ужаса глазами Андрей оглядывал потолок грузового отсека, в полной уверенности, что вот-вот обнаружит на серой обшивке черные силуэты Чужих. Но огромный зал оставался пуст – ни единого шороха или движения. Только нагромождения контейнеров у стены да два небольших спасательных катера нарушали гладкое однообразие.

Около получаса назад он, Логинов и биологи закончили готовить робота-хирурга к операции. Покопавшись в данных компьютера, Ильин нашел запись хода операции, сделанной Семцовой, и программу, составленную еще на Земле, в медицинском центре "Уэйленд-Ютани". Конечно, Семцову оперировали высококлассные специалисты, не слишком полагавшиеся на робота, но их эвакуировали с "Патны", когда крейсер был еще на орбите Фиорины. Так что, как заключил Логинов, все придется делать самим, да вдобавок надо будет позвать Бишопа – в таких делах он разбирается хорошо, как, впрочем, и во всем остальном.

Когда все оказалось готово, Андрея послали в челнок – поставить одну из капсул на размораживание, да и Стеклы сказал, что сам вскоре пойдет туда, чтобы забрать труп одного из Чужих и перенести наверх, для продолжения исследований. Биологи гадали, разрешит ли Семцова отпустить к ним из заключения Блейка, ибо его знания в области биологии были исключительно обширны и работать с Чужими дальше без профессора было сложно.

Андрей почувствовал странный запах, еще когда спускался в модуль, но не придал этому значения. Лишь войдя в отсек, где стояли капсулы длительной гибер-нации, он понял, что произошло.

"Патна" перестала быть безопасным местом. В толстенных стеклах, которые и из пистолета-то было сложно разбить, зияли дыры с неровными краями, на полу валялись осколки и краснели капли крови. Ильин, с первого мгновения охваченный мерзким, липким страхом, заставил себя заглянуть внутрь одной из капсул и сразу же отскочил, с трудом подавив тошноту. Посмотрев на данные системы жизнеобеспечения капсулы, медтехник только успокоил совесть: все индикаторы сменили цвет с зеленого на красный. Человек был мертв. Второй – тоже. И туг Андрей наступил на что-то мягкое, но очень упругое…

Хуже всего было то, что лежащая на полу мерзость шевелилась. Медтехник зачарованно, словно кролик на змею, смотрел себе под ноги: серая паукообразная тварь, сползшая с лица своего носителя и выбравшаяся наружу из капсулы гиперсна, умирала, подергивая в агонии двумя десятками членистых ног.

Ильин попытался закричать, но голосовые связки издали только слабый стон.

И тут Андрей неожиданно понял, что эта умирающая нечисть уже не причинит ему никакого вреда. Убить может другой – тот, кто сумел сокрушить прочный корпус капсулы. И это существо может оказаться совсем рядом. Возможно, оно уже за спиной.

Ильин кинулся к выходу из челнока настолько быстро, что своротил по пути столик с сияющими титаном и сталью хирургическими инструментами, рассыпавшимися по полу с тонким дребезжанием…

– Послушайте, Хоуп, я не хотел бы прибегать к исключительным мерам, но вы прекрасно знаете, что подчиненные мне люди обучены… гм… специальному воздействию в случае, если противник намерен скрывать информацию. – Гор многозначительно посмотрел на капитана, и его взгляд не предвещал Хоупу ничего хорошего.

– Вы не посмеете! Знаете, как это называется?

– Еще как посмеем! – зло рыкнула Семцова. Долгое словоблудие ей уже изрядно поднадоело. Они потратили более получаса на вежливые уговоры, но Хоуп твердо стоял на своем: доступ к ракетам имеет только капитан, и он не собирается разблокировать систему обороны корабля.

– Ну что ж, я искренне сожалею… – Гор поднялся и с невинным видом развел руками. – Лейтенант, возьмите двоих солдат и проводите мистера Хоупа в медицинский блок. Заодно господину капитану там окажут первую помощь после беседы с вами.

Казаков стоял прислонившись к стене возле двери в коридор. Услышав слова полковника, он только подумал, что за такую "операцию" трибунал добавит лишние двадцать лет заключения. И хорошо, если суд будет в Санкт-Петербургской губернии – там хоть смертная казнь отменена давным-давно. А так – лет двести – двести пятьдесят в общей сложности уже точно заработано…

Казаков оторвался от стены и уже направился к креслу Хоупа, но неожиданно капитан поднял руку:

– Ладно, черт с вами! Но на следствии я буду все отрицать, поняли?

– Говорите федеральным властям своей страны все, что вам будет угодно, капитан,– поморщилась Семцова. – А сейчас пойдемте в рубку. Время крайне ограничено…

– У вас будет время в тюрьме, – пробормотал под нос Хоуп, но, перехватив испепеляющий взгляд Гора, поднялся и медленно пошел к выходу. Все, включая Бишопа, двинулись за ним.

Войдя в командный центр "Патны", Семцова только удовлетворенно хмыкнула. Даже если капитан и пытался снять кодировку с главного компьютера корабля, то у него абсолютно ничего не вышло. На приборных досках почти все индикаторы отливали рубиново-алым цветом, а добрая половина мониторов была выключена. Крейсер оказался совершенно неуправляемым. Громадное обзорное окно впереди закрывали опустившиеся броневые щиты. Поверхности LV-426 видно не было.

– Дайте вашу карточку, мисс Семцова,– проворчал Хоуп. – Без нее мы даже метеорологический зонд не запустим, не то что…

Маша порылась в карманах и, обнаружив в одном из них свою идентификационную карточку, вставила ее в прорезь на главной консоли. Вся работа по "размораживанию" "Патны" заняла не больше трех минут.

– Бишоп, ты сможешь заложить программу в боевые части ракет? – повернулась к андроиду Семцова.

– Конечно. – Бишоп подошел к терминалу и пробежал пальцами по клавиатуре компьютера, управлявшего ракетными системами обороны.– Сколько боеголовок вы собираетесь отправить вниз?

– Четыре, – решительно заявила Маша. Хоуп только выругался. – Четыре тяжелых заряда, – добавила она. – Корабль Чужих должен быть полностью уничтожен.

– На мой взгляд, хватит и одной, – раздался позади авторитетный голос полковника,– при условии если заряд попадет точно в район корабля, от него абсолютно ничего не останется.

– Все четыре! – Семцова даже не обернулась. Ей была нужна гарантия. Взрыв, эквивалентный в общей сложности двумстам миллионам тонн тротила, Чужим совершенно точно не пережить.

Хоуп, сидевший в своем кресле, выглядел предельно злым и расстроенным. Событий, подобных произошедшим на "Патне", во всей истории освоения космоса еще не бывало. Ну, случалось, террористы угоняли пассажирский рейдер, было несколько случаев бунта экипажа, но чтоб такое! Хоуп сам себе не верил. Военное подразделение (да еще и русское!) захватывает принадлежащий правительству США крейсер с ядерным оружием на борту и требует у капитана доступ к использованию ракет?! Это уже чересчур!

– Ну, Хоуп? – оторвал капитана от грустных размышлений голос Семцовой. – Мы ждем с нетерпением!

Капитан только покачал головой, вскрыл опечатанный ящичек, вынув находившийся в нем маленький серебристый ключ, вставил его в замок на пульте и повернул. Монитор перед ним высветил слово: "ЗАПРОС?"

– Все готово, – тихо произнес Хоуп через некоторое время.– Вы получили желаемое, и, надеюсь, я могу идти?

– Вы даже не посмотрите на это? – Казаков подошел к пульту, глядя в обзорное стекло, с которого компьютер убрал стальные щиты. Теперь вид на Ахеронт был открыт. Серо-белые облака внизу сливались в вихри и потоки, а поверхность четко ограничивала полоса терминатора – на лежащее под "Патной" полушарие LV-426 надвигалась ночь, – и лишь вокруг крейсера блистали тысячи звезд, а сам он купался в лучах чужого солнца, постепенно уходящего за край Ахеронта.

– Было бы на что смотреть… – У Хоупа дернулась щека.– Мне это зрелище не доставит никакого удовольствия.

– Пусть идет! – Марию Семцову Хоуп уже не занимал. Свое дело господин капитан сделал. Оставалось поставить последнюю точку в истории с Чужими. Сейчас она этим и займется.

– Ну что, Бишоп? – Она повернулась к андроиду, завершавшему ввод координат в боеголовки ракет. Бишоп поднял на нее взгляд – на сей раз его лицо ничего не выражало, лишь в зрачках отражался алый свет монитора, на котором были обозначены только два слова: "ДА" и "НЕТ".

– Все готово. Две боеголовки должны упасть точно в районе корабля. Погрешность не больше двухсот метров. Остальные – в радиусе двух-трех тысяч метров от цели. Взрыв накрывает территорию в несколько тысяч квадратных километров – там будет выжжено все. И еще… – Бишоп запнулся. – Я не исключаю возможности того, что сдетонируют реакторы звездолета, и мощь взрыва многократно усилится.

– Ну и чудесно, – кивнула Маша. – Дай-ка я сама все сделаю.

Бишоп уступил место, но, когда Семцова поднесла пальцы к клавиатуре, вдруг положил ей руку на плечо:

– Еще одна деталь. Вблизи эпицентра взрыва окажутся еще два атмосферных процессора, работающих в автономном режиме.

– И что из того?

– А то, что LV-426 – сравнительно небольшой планетоид. Суммарная сила толчка по поверхности от одновременного взрыва нескольких мощных ядерных устройств в одном районе может привести к непредсказуемым последствиям.

– И к каким же? – насторожился Гор, а Семцова убрала руку с клавиатуры и сделала страдальческое лицо: нате вам, новая проблема!

– Скорее всего сила толчка окажется такой, что LV-426 сойдет со своей орбиты и скорее всего потеряет атмосферу.

– Ну и дальше? – не поняла Маша. Она не видела в этом никакого препятствия.

– Планета будет навсегда потеряна для колонизации, вот и все,– пожал плечами Бишоп.

– Ах вот оно что! – отмахнулась Семцова. – Не беда! Я, конечно, понимаю, что это будет дополнительным пунктом обвинения против нас, однако…– Она быстро надавила клавишу "ENTER" и, широко улыбнувшись, добавила: – Сделать уже ничего нельзя – ракеты ушли!..

* * *

…На белоснежной броне сияли последние лучи заходящей звезды, отливали синим и красным маленькие звездно-полосатые флажки на гладких округлых боках. Четыре отделившиеся от "Патны" тени уходили к Ахеронту, выбрасывая плазменные языки из ускорителей: последний прощальный привет мрачному мирку от земной цивилизации. Несколько вспышек обозначили отделение от конусообразных наконечников пустых топливных баков – четыре звездочки-точки лишь ускорили и без того стремительное движение и несколькими мгновениями спустя скрылись в плотных облачных вихрях.

Бишоп оказался единственным, кто сообразил опустить на окна обзора защитные фильтры, но, несмотря на предосторожность, Семцова и другие на несколько мгновений потеряли возможность нормально видеть. Тьму ночной стороны Ахеронта разорвала вспышка такой непредставимой силы, что мозг "Патны" автоматически включил дополнительные защитные экраны, задерживающие потоки ионизирующих излучений. Пока люди терли глаза и бормотали нелестные эпитеты в адрес собственной непредусмотрительности, андроид с озабоченным видом наблюдал за показаниями приборов, менявшимися с каждой секундой. Его прогноз начинал сбываться.

Орбита Ахеронта сместилась, и намного: сила толчка от нескольких мощных ядерных взрывов, многократно усиленная детонацией реакторов звездолета и расположенных в эпицентре атмосферных процессоров, была колоссальной. "Патна" должна была немедленно покинуть этот район: возникла дополнительная опасность. От LV-426 откололся крупный осколок. Планетоид был просто базальтовым монолитом – видимо, когда-то крупный астероид пролетал мимо звезды Z-3, и траектория его полета была такова, что незыблемые законы небесной механики сделали его планетой…

Сейчас огромный кусок Ахеронта и с ним множество обломков поменьше были отброшены в пространство, а за основным фрагментом увязалось большое облако пыли и мелких камней. "Патна" неминуемо должна была попасть под метеоритный дождь, если бы осталась в этом секторе. Поэтому было необходимо срочно уходить.

Семцова добилась своего: инопланетный звездолет полностью уничтожен, ни один из Чужих выжить в таком аду не мог, а планетоид LV-426 теперь представлял собой новый пояс астероидов и медленно рассеивающееся газопылевое облако – существование каких-либо форм жизни здесь представлялось отныне весьма проблематичным.

– Ну,– коротко выдохнул Гор,– дело сделано. Что дальше?

– Дальше? – переспросил Бишоп.– А вот что…

Андроид быстро перебрался к центральному терминалу и активизировал режим ручного управления "Патны".

– Надо поскорее убираться отсюда, – бросил он. – Берем курс на Землю, а там станем ориентироваться по обстановке. Но сначала выйдем из-под удара обломков LV-426. Взгляните-ка!

Бишоп скомандовал компьютеру убрать с иллюминаторов защитные фильтры и ткнул пальцем в сторону обзорного окна.

– Видите?

– Да-а…– мрачно протянула Семцова. – Впечатляет.

На "Патну" надвигалось быстро расширяющееся облако пыли и газов, тащившее за собой и более крупные осколки породы. Судя по радару, некоторые осколки Ахеронта имели настолько внушительные размеры, что столкновение с одним из них стало бы губительным для крейсера.

– По показаниям приборов, взрыв был эквивалентен… Да их зашкалило! Много больше двух гигатонн тротила. Не понимаю, отчего энергия взрыва так усилилась… – усердно продолжал информировать Бишоп.

Люди с удивлением и трудноскрываемым страхом наблюдали за развертывающейся картиной катастрофы, вызванной их же собственными руками. Андроид еще что-то говорил, но Семцова не слушала. Произошедшее теперь не волновало ее: поставленная цель была выполнена.

Она сумела выжечь, испепелить, уничтожить осиное. гнездо, свитое Чужими на LV-426. Она отомстила за всех: за экипаж "Ностромо", за взвод Гормана, за Эллен Рипли, за колонистов Фиорины, за тех, кто погиб в последние дни. Угроза Чужих ушла навсегда, и теперь ни один Хиллиард, Берк или кто иной не сможет послать на верную смерть других людей. Теперь она, Мария Семцова, может твердо сказать: от непосредственной угрозы человечество избавлено. А уж поведать людям своей планеты о том, что ею испытано, что видено, что скрыто от общества холодной и жестокой волей бизнесменов-убийц в дорогих костюмах, Маша постарается. Постарается вдобавок и отправить в тюрьму Хиллиарда с шайкой. Так что окончательной точки в эпопее, начатой более полувека назад так нелепо погибшей Эллен Рипли, еще не поставлено.

На очереди возвращение в Солнечную систему и борьба с теми, у кого, как и у Чужих, нет души, а разум направлен только на одно: у тех, правда, – пиша и размножение, у вторых – деньги и власть.

Щелкнул замок, дверь командного отсека, ведущая в главный коридор, скользнула в сторону, и, повернувшись, Маша увидела бледного, с отвисшей челюстью и дрожащими руками, Андрея Ильина. За ним стояли Логинов и Стеклы. Их вид тоже оставлял желать лучшего, врач едва не плакал.

– С вами все в порядке, ребята? – первым шагнул к ним Казаков. – Что-нибудь произошло?

– Еще как… – загробным голосом прошептал медтехник, – случилось то, что не должно было случиться!

– Ну и ну! – сжал ладони в кулаки Гор. – И как теперь прикажете поступать?

Полковник первым нарушил всеобщее молчание, наступившее после сбивчивого рассказа Ильина. Еще пять минут назад казалось, что время Чужих ушло навсегда, а сейчас… Где-то в недрах крейсера бродят двое монстров, и у людей не оставалось сомнений в том, что, если немедленно не принять меры, жизнь всех находящихся на "Патне" людей будет поставлена под серьезную угрозу. Все помнили, как один-единственный Чужой меньше чем за 12 часов перебил экипаж "Ностромо". Теперь же их двое. Правда, и людей побольше, вдобавок вооружены они значительно лучше. Однако рассчитывать на удачу в противоборстве было бы, как минимум, идиотской самонадеянностью.

– Андрей, ты посмотрел, сколько времени прошло после того, как… ну, после смерти людей? – Семцова стояла прислонившись к боковой приборной панели и нервно выкуривала одну сигарету за другой. Руки заметно дрожали, пепельница была наполнена окурками.

– Капсулы перестали функционировать после четырех двадцати утра, а в чем дело? – опередил медтехника Бишоп, сумевший вывести на свой терминал данные медицинского блока челнока. – Еще зафиксировано там нахождение подвижной формы жизни, два экземпляра. – Андроид постучал пальцем по консоли. Он тоже был поражен последними новостями. Неприятности валились на экипаж "Патны" будто из ящика Пандоры. И когда все это кончится?

– Так, значит, уже прошло почти два часа? – побледнел Казаков,– Эти скоты бродят тут два часа?! Давайте объявлять общекорабельную тревогу!

– Самое интересное в другом… Чужие наверняка успели пройти первую линьку и выросли до больших размеров. Мы в заднице, господа, – выразительно заключила Семцова.

– Мы точно окажемся в указанном вами месте, если немедленно не уберемся отсюда. – Бишоп успевал следить за всем. – Через двадцать минут осколки этого проклятого Ахеронта обрушатся на корабль. Сейчас надо устранить непосредственную опасность. Господин лейтенант, быстро помогите мне.

После нескольких десятков секунд напряженного диалога с компьютером навигационная программа вывела на экран все необходимые сведения для прыжка к Солнечной системе. "Патну" мягко толкнуло – крейсер сдвинулся в пространстве, холодным голубым светом вспыхнули сопла двигателей, и, слегка развернув корпус, рукотворный айсберг из стали и пластика начал все быстрее и быстрее уходить прочь от темной глыбы, некогда носившей название Ахеронт, а ныне грозящей поразить земной рейдер своими осколками.

– Разгоняемся до световой, а там видно будет. – Бишоп осматривал центральную панель и вдруг развернул кресло к консоли экстренной связи. Взглянув на Семцову, он набрал аварийную частоту Антарктического центратранспортного контроля Солнечной системы.

"СООБЩЕНИЕ ВЫСШЕГО УРОВНЯ ПРИОРИТЕТНОСТИ. ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ КРЕЙСЕР "ПАТНА" РЕГ. № 412167.HW.US. ЭКСПЕДИЦИЯ НА LV-426 ЗАКОНЧЕНА. НА ПЛАНЕТОИДЕ ОБНАРУЖЕНА ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ОПАСНАЯ ФОРМА ЧУЖОЙ ЖИЗНИ. ЯДЕРНАЯ БОМБАР-ДИРОВКАЕУ-426 В 5.50 УТРА ПО КВ. НА БОРТУ "ПАТНЫ" ДВА КСЕНОМОРФА; ПЫТАЕМСЯ УНИЧТОЖИТЬ. В СЛУЧАЕ УГРОЗЫ ЖИЗНИ ЭКИПАЖА ПОКИНЕМ КОРАБЛЬ И ВЗОРВЕМ РЕАКТОРЫ. ПЕРЕДАЛ БИШОП АНДРОИД S-16518-A КОНЕЦ СООБЩЕНИЯ".

– Уведомление уже там. Воображаю, какие лица будут у связистов "Уэйленд-Ютани". – Бишоп посмотрел на остальных. – Заодно мы проинформировали официальные власти ООН…

– Стоимость экстренной связи высока,– кивнул Гор.– Похоже, что цена передачи данного текста в долларовом исчислении превосходит мое годовое жалованье, а зарабатываю я немало…

– Плевать! – Семдовой были безразличны затраты Компании. – Лучше скажите, что мы теперь будем делать? Двое взрослых Чужих перебьют весь экипаж за несколько часов.

Казаков смотрел то на Марию Викторовну, то на Бишопа.

– Давайте соберем всех людей в одном помещении. Так будет легче обороняться, и мы не погибнем поодиночке, – наконец сказал лейтенант. – И необходимо наблюдать за перемещениями существ по кораблю…

– Да,– Бишоп пробежал пальцами по клавиатуре. – Излюбленное место обитания Чужих-хищников – вентиляционная система…– Андроид указал взглядом на появившуюся на мониторе схему крейсера, – При данных обстоятельствах она вряд ли подойдет нашим незваным попутчикам. На этом корабле воздуховоды крайне узкие, твари не смогут нападать на нас оттуда. Чужим, видимо, придется действовать только в открытую, из коридоров. А кроме того, мы сможем постоянно наблюдать за ними. Повсюду установлены видеокамеры, и нам остается только осматривать все помещения "Патны". Схема размещения живых существ пока подготавливается… Мистер Логинов, скажите пожалуйста, когда вы шли из оперблока сюда, случайно не заметили ничего подозрительного? Запах, пятна слизи, может быть… э… кровь?

– Нет, – мотнул головой доктор и бросил быстрый взгляд на своих коллег.– Мы добрались без всяких… приключений и ничего подобного не видели.

Биологи и Ильин дружно закивали, подтверждая слова врача. Правда, тот упустил существенную деталь: они примчались наверх столь быстро, словно за ними гналась цела орда Чужих, и от страха почти ничего не помнили.

– Хорошо, тогда созываем всех к нам. Помещение командного центра довольно большое и недурно защищено. Мы сможем тут продержаться. – Гор уже поднес палец к кнопке громкой связи, но Бишоп отстранил его руку и покачал головой:

– Зверюги могут пробить дверь в коридор. Теперь вообразите, что случится, когда мы начнем стрелять. Там, под полом, находится главный процессор корабельного компьютера. Хотите повторения той же истории, что и с челноком Фарелла? Представляете последствия отказа техники во время нахождения корабля в гиперпространстве?

– Верно, – развел руками полковник. – Тогда что делать?

– Автопилот запрограммирован, скоро "Патна" пересечет световой барьер и почти через восемьдесят часов окажется в нашей системе. Необходимо наглухо запереть центр управления и уйти отсюда. А где мы соберем экипаж и пассажиров?.. Пожалуй, в оперативном центре наружного слежения. Вдобавок оттуда несколько выходов.

– Ну, идем? – Семцова поднялась и поправила пистолет за поясом. – Бишоп, или нет, лучше вы, полковник, крикните своим по громкой, чтобы пришли сами в оперативный блок и привели арестованных. И еще следовало бы…

Договорить она не успела. Запищал сигнал аварийной внутрикорабельной связи на центральной панели – настойчиво вызывали командира корабля или любого, кто его замещает. У Семцовой моментально возникло ощущение, что снова стряслось что-то очень нехорошее и Чужие явно успели приложить к этому свою когтистую лапу. Она оказалась права. Едва Бишоп ткнул пальцем в кнопку ответа, как усиленный динамиками срывающийся голос рядового Косача ворвался в отсек:

– Казаков?! Командир, у нас большие проблемы! Вы меня слышите?!

– Да, да, говорите! – Андроид резко наклонился к микрофону, и мимический центр его мозга привел выражение лица Бишопа в соответствующее положение: встревоженное и озабоченное. Впрочем, выглядело это вполне натурально.

– На уровне "В" творится черт знает что! У меня такое чувство, что здесь поработали наши приятели с Ахеронта! Вам лучше прийти и посмотреть самим.

– Много людей погибло?

– Несколько человек. Приходите – увидите, – многообещающе закончил Косач, и связь отключилась. Моментально сквозь толщу корабельных переборок до слуха находящихся в командном центре донесся звук выстрелов – кто-то бешено палил из импульсной винтовки, Семцова побледнела: звук явно шел снизу, с уровня "В" – пассажирского этажа крейсера. Именно там было размещено все руководство экспедиции и находилась большая часть солдат. В налетевшем на мозг Семцовой вихре страха проскользнуло только одно ощущение, которое можно было бы охарактеризовать как злую радость: похоже, что Хиллиард с Пауэллом получили возможность лично пообщаться с Чужими.

– Все, теперь корабль сам доставит нас домой.– Бишоп невозмутимо поднялся и скорым шагом двинулся к двери. – Все за мной, и ради Бога, будьте осторожны!

Звуки выстрелов внизу прекратились.

Андроид быстро закрыл ведущую в командный центр дверь, закодировал замок, и небольшая группа напуганных людей, вздрагивающих при каждом шорохе, двинулась к лифту.

В ту секунду, когда Бишоп ударил рукой по кнопке вызова лифта, в командном отсеке вдруг вспыхнул монитор экстренной связи и ярко-голубые буквы сообщили:

"ОТ СЕТИ КОМКОН – "УЭЙЛЕНД-ЮТАНИ" –"ПАТНЕ" 412I67.HW.US. ПРИКАЗЫВАЕТСЯ СЛЕДОВАТЬ В СИСТЕМУ АРКТУР. КСЕНОМОРФОВ СОХРАНИТЬ ДО ПРИБЫТИЯ. ЛАБОРАТОРИЯ ПОДГОТОВЛЕНА. ПОДТВЕРДИТЬ ИСПОЛНЕНИЕ. ВАН-ЛЬЮЕН".

Почти сразу после того, как "Патна" получила строгое указание генерального директора Компании, мозг корабля, пренебрегая волей главы одной из мощнейших корпораций Земли, на несколько секунд отключил гравитационное поле. По электронным цепям, ведущим к гиперпространственным двигателям, пробежал безмолвный приказ, "Патну" окружил радужный ореол, и крейсер слегка толкнуло. Корабль преодолел световой барьер и ушел к Земле. Исчезла звезда, носившая в каталогах название Z-3, исчез полуразрушенный планетоид LV-426, а от инопланетного звездолета остались одни воспоминания. Но в существующей под стальной обшивкой несущегося в родную систему корабля реальности оставалось нечто такое, что делало воспоминания об Ахеронте осязаемыми.

Чрезмерно, невероятно и страшно осязаемыми…

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Невесомость появилась лишь на долю секунды, но Семцова почувствовала, как к горлу подступила тошнота, а когда крейсер вздрогнул и вновь появилась гравитация, все находившиеся в кабине лифта повалились на пол. Ильин уже был готов приписать это очередной проделке Чужих и схватиться за пистолет, с которым не расставался еще с Ахеронта, но Бишоп остановил его руку. Тут же створки дверей разошлись в стороны, и все почувствовали резкий запах оружейного дыма, а поднявшийся первым Казаков удивленно взглянул на четверых своих подчиненных, направивших на лифт дула винтовок. Фарелл первым понял, в чем дело.

– Господи, это вы! – Пилот шагнул вперед и помог подняться Семцовой. – Тут у нас такое было! Вон, смотрите.

В сизой дымке, оставшейся от выстрела, было видно, что на полу широкого коридора в лужах собственной крови лежали трое людей. Одним из них, судя по нашивке на куртке, был Сусоров, оператор "умной винтовки"; побывавший здесь Чужой разорвал его почти надвое. Но похоже, что ни один из монстров не пострадал, хотя осветительные лампы были разбиты и на стенах имелось множество отметин от пуль. Бишоп увидел что-то на полу и, присев, стал рассматривать внушительную дыру размером с мужской кулак.

– Видимо, вы ранили Чужого, но не очень сильно, – констатировал андроид.– Кислота не смогла пройти сквозь все перекрытие и вытечь на следующий уровень.

– Помолчи, пожалуйста,– шикнула Семцова.– Ник, рассказывайте, что произошло.

– Не скажу точно, – пожал плечами Фарелл. – Мы заперли всех арестованных в кают-компании, – он указал на закрытую дверь, возле которой лежало то, что осталось от троих десантников, и, взглянув на Казакова, оправдывающимся тоном добавил: – Так их было легче охранять.

– Ну, и дальше?

– В коридоре у входа остались трое ваших подчиненных, господин лейтенант. Все остальные пошли отдыхать в соседний отсек. Минут двадцать назад кто-то ударил по замку нашей двери, потом в коридоре началась стрельба. Ну мы, конечно, попытались выломать дверь – замок не работал. Вон, видите?

Фарелл указал на искореженную и пробитую пулями дверь небольшой комнаты отдыха справа по коридору. Бишоп отметил, что по замку пришелся такой сильный удар, что непонятно, как сама дверь не вылетела. Повреждение нанесено снаружи – складывалось впечатление, будто по запирающему устройству изо всех сил саданули кувалдой. А англичанин тем временем продолжал:

– Мы прострелили замок и вышибли дверь, но им, – пилот глазами указал на останки трех солдат, – помощь уже не требовалась. В том, что это сделали Чужие, – сомнений нет, вдобавок мистер Баулин видел одного из зверей там, – пилот кивнул на дальний конец коридора.

– Вас четверо, а где остальные? – подал голос полковник Гор.

– Баулин пошел вслед за Чужим и взял с собой еще троих. Они решили, что, может быть, сумеют прикончить зверя.

– Это же чистое самоубийство! – воскликнул Логинов. – Нам надо держаться всем вместе. Ведь на борту двое Чужих!

У Фарелла округлились глаза:

– Двое?!! Откуда они тут взялись? В коридоре мы видели только одно существо! Откуда они на корабле?

Ильин кратко рассказал о всех неутешительных событиях последних двух с половиной часов. Вид у Фарелла и трех других десантников был совершенно удрученным. Когда медтехник закончил рассказ, пилот только сплюнул и ударил кулаком по стене:

– Я вот только одного понять не могу: как эта тварь сумела незаметно подобраться к Сусорову? Ведь перед тем, как наши открыли огонь, Чужой сломал замок! Да что же вокруг происходит, черт подери?!

– Вряд ли мы когда-нибудь это узнаем,– пожал плечами Бишоп. – Вы, господа, забыли об одном: что сталось с мистером Хиллиардом и остальными? Они все заперты, и изнутри нет ни звука.

– Давайте посмотрим… – Казаков осторожно перешагнул через кровавую лужу и нажал на кнопку, открывающую дверь в кают-компанию. Замок не сработал, на индикаторе по-прежнему горел красный сигнал.

– Похоже, что у них серьезные неприятности,– пробормотал Бишоп, вытащив из кармана нож, подошел к двери и, подцепив кончиком лезвия пластину, закрывающую электронное устройство, управляющее работой переборки, критически хмыкнул: – Странно. Заперто изнутри. Но контакты не повреждены, и вроде бы с замком все в порядке.

Андроид постучал в дверь кулаком и прислушался. Его острый слух не улавливал за переборкой никакого движения. Тогда Бишоп осторожно поменял контакты в панели управления и еще раз нажал на кнопку. Дверь плавно ушла в сторону. Логинов издал сдавленный стон, а Семцова схватилась за руку Бишопа.

– Ни хрена себе… Что же здесь произошло? – У Казакова создалось впечатление, будто в небольшой кают-компании взорвалась вакуумная бомба. Мебель была разнесена в щепки, тостеры и кофеварки выглядели так, словно по ним проехал гусеничный вездеход, большая часть светильников оказалась разбита. Посреди этого разгрома лежали два растерзанных человеческих тела. Семцова смогла узнать Пауэлла. А второй… При взгляде на останки другого человека стало дурно даже привыкшим к виду крови военным и биологам. Одна рука была оторвана и валялась поодаль, половину черепа вместе с большей частью лица как бритвой срезало. Впрочем, скорее, не бритвой, а зубами. Зубами Чужих. Видимо, люди, находившиеся в этом помещении, пытались сопротивляться, но…

– А где тела остальных? – первым задал терзавший всех вопрос Стеклы.– Где еще шесть человек? Куда они… – Он неожиданно осекся. В стене кают-компании, справа, зияла неровная дыра, в ту же сторону вели цепочки из капель крови. Бишоп первым осмелился подойти к отверстию и заглянуть внутрь. Попутно он дотронулся до слизистого потека на краю проломленной стены.

– Там подсобное помещение – хранилище запасов продовольствия,– проговорил андроид. Он забрался в соседний отсек, и теперь голос звучал несколько приглушенно. – Я начинаю понимать, как Чужой сюда попал. Здесь шахта грузового подъемника, идущая вплоть до нижнего уровня корабля. Выходы есть на каждом этаже. Видимо, он или, скорее, они утащили людей именно через эту шахту. Я не сомневаюсь, что здесь побывали оба существа. – Бишоп вылез обратно и осмотрел разгромленную кают-компанию.– Только вот как второй попал сюда из коридора и зачем убил охранников?

– К черту мотивации их поведения! – выкрикнула Семцова. – Они уже уничтожили почти половину людей, оставшихся на крейсере! Нам нужно немедленно убираться с "Патны" и уничтожить корабль. Мы не сможем долго сопротивляться.

– Мария Викторовна права,– подтвердил Логинов. – Пересаживаемся на челнок и немедленно покидаем крейсер!

Никто не заметил, как над краем пролома появилась бахрома членистых ног. Существо напряглось, выбирая жертву, и, резко оттолкнувшись хвостом, взвилось в воздух. Упругий сгусток чужой жизни ударился в спину Ретта Гора, вцепился когтями в одежду и в одно мгновение достиг головы человека.

Гор успел схватиться руками за длинный хвост паразита и, издав хриплый стон, попытался оторвать его от шеи, но сил не хватило. Бишоп с Казаковым кинулись на выручку, и маленькая тварь, разъярившись, издала пронзительный звук, похожий на скрежет ножа о тарелку, и еще больше усилила хватку. Из розовато-серого брюха выскочила мясистая трубка и стала бешено тыкаться в лицо полковника, пытаясь попасть в рот потенциального носителя эмбриона. Фарелл, подскочив, ухватился за хвост Чужого, и вместе с андроидом и Казаковым они сумели оторвать паразита от лица Гора, отцепить коготки от его воротника и, держа личинку на весу, застыли. Один из солдат вскинул винтовку.

– Стреляй! – рявкнул Казаков. – Прицельно! Ну!!!

Они размахнулись, и маленький монстр, извиваясь и скрипя, полетел вверх. Тут же грохнул выстрел, и во все стороны полетели желтоватые капли кислоты: пуля разметала тварь на куски, а Маша едва сумела увернуться от кислотной струи. Пол под ногами зашипел и покрылся пузырями.

– Скорее бежим отсюда! – гаркнул Казаков и, довольно бесцеремонно схватив задыхавшегося Гора за шиворот, рванулся к двери. Бишоп едва успел захлопнуть переборку: в черном проеме в стене кают-компании уже шевелились маленькие серые тени. Острое зрение андроида успело заметить как минимум четырех паразитов, протискивающихся из щели грузового подъемника.

– Всем быстро на челнок! – скомандовал андроид. – Я должен еще заглянуть в командный центр. Вот рация, возьмите. Если будет необходимо, свяжитесь со .мной! Черт знает что происходит!

– Зачем? – Семцова машинально сунула переговорное устройство в карман и испуганно уцепилась за его. рукав. – Надо уходить отсюда! Они же перебьют нас, как слепых котят!

– Да, да! Но ведь еще остались Баулин и трое солдат, мы не знаем, куда они ушли. Кроме того, необходимо уничтожить крейсер: когда он в беспилотном режиме выйдет из гиперпространства в Солнечной системе, можно представить, насколько теплая встреча будет ждать спасателей, которые попытаются его исследовать! – Бишоп говорил очень быстро и беспокойно оглядывался. – Одна из двух тварей, которые родились уже на корабле, без сомнения, являлась материнским организмом. Мы не сумели распознать его при сканировании. Быстро идите в челнок. И не забывайте иногда оглядываться! Кстати, Маша, отдайте мне вашу личную карточку – без нее ничего не получится!

– А как же Хиллиард и остальные? – потрясенно спросил Логинов. – Что будет с ними?

– Они уже мертвы. Или почти мертвы, – бесстрастно ответил андроид, и двери лифта закрылись за ним. Через пару секунд Семцова, Казаков и остальные спускались в нижний грузовой отсек "Патны", где их ждал челнок. Этот небольшой корабль недавно спас много жизней, и теперь атмосферному модулю предстояло сделать это снова.

Баулин остался один…

Когда Чужой, появившийся в коридоре, всего за несколько секунд прикончил троих людей из его взвода, в том числе и капрала, Баулин, как рядовой первого класса, должен был принять командование. Сержант Фарелл в счет не шел – он относился к другому подразделению, вдобавок был англичанином и поэтому распоряжаться оставшимися в живых "волкодавами" формально не мог.

Общими усилиями выбив дверь каюты, десантники обнаружили лишь растерзанные тела своих, а в дальнем конце коридора вдруг мелькнула знакомая Баулину странная фигура.

Он был готов ко всему, но только не к появлению на "Патне" твари, один к одному схожей с животными, повстречавшимися на нижнем уровне чужого звездолета. Времени на раздумья не оставалось – если проклятый зверь сумел пробраться на борт "Патны", значит, его необходимо уничтожить. Одного короткого взгляда хватило, чтобы понять: прошмыгнувший в отдалении Чужой черен как смоль и представляет из себя самого обычного хищника. Хорошо, если он один…

– Титов, Усанов, Тимченко, за мной! – рявкнул Баулин, не обращая внимания на предостерегающий возглас сержанта Фарелла. Кто он такой, чтобы тут командовать? Тварь должна быть мертва, иначе она перебьет немногих, оставшихся на корабле людей!

Коридор упирался в двери грузового подъемника, работавшего автоматически. Шахта проходила сквозь все уровни крейсера. И именно в ней скрылся громадный черный монстр. Это было заметно по каплям человеческой крови, падавшим с его когтей или зубов. Ублюдок выбил решетку шахты и забрался в коридор пассажирского отсека. Только какого черта Сусоров и бывшие рядом не заметили подбиравшееся к ним существо? Или Чужой сумел подкрасться незаметно?

Баулин вызвал подъемник и, взглянув на Тимченко – оператора смарта, много лет прослужившего в войсках спецназначения, – спросил:

– Как думаешь, где зверь может прятаться?

– Да где угодно. – Тимченко поднял глаза к потолку и повел плечом. – Помнишь, в отчете, представленном американцами, говорилось, будто эти скоты предпочитают сидеть либо в вентиляции, либо в теплых помещениях?

– Так, погоди, – Баулин уставился на схему корабля, находившуюся рядом с пультом управления подъемником. – Давайте думать. Грузовой отсек не подойдет, медицинский блок – тоже вряд ли… Постойте, ребята, из шахты есть выход в реакторный зал, вернее, в коридор, ведущий к нему. Не оттуда ли звери заявились?

Усанов скривился, обернулся через плечо и, снова осмотрев побоище, оставленное Чужим, проворчал:

– Слушай, будет куда проще подождать остальных и потом всем вместе отправиться на поиски. Нас всего четверо, и эта зверюга вполне способна перебить всех поодиночке…

– Не проще,– отрезал Баулин.– Если мы будем держаться одной группой и не разбегаться, Чужой нас не достанет. Поехали в реакторный зал.

Платформа лифта подошла быстро, и все четверо, осторожно ступив на нее, осмотрели подъемник. К сожалению, в спешке никто не догадался захватить с собой индикатор движений, и теперь приходилось рассчитывать исключительно на собственную реакцию. Отчасти Баулин оказался прав: на полу платформы обнаружилось несколько слизистых подтеков, свидетельствующих о недавнем пребывании Чужого. Только вот вопрос – куда он делся? А капли слюны, надо полагать, просто упали с высоты на опущенный на самый нижний уровень "Патны" подъемник…

– Едем к двигательной установке. – Баулин не изменил своему решению и ударил кулаком по кнопке пульта грузового лифта, на которой был изображен трехлепестковый значок радиации – красный на белом треугольнике. – Не иначе Чужой сидит возле замедлителей.

Широкая платформа подъемника поползла вниз. Четверо десантников быстро проверяли боеспособность оружия, от которого сейчас зависели их жизни. Наконец шурщание моторов прекратилось, и с одной стороны шахты появился ярко освещенный проход к огромному помещению, в котором были установлены реакторы, дающие энергию гиперпространственным двигателям. Впереди все было чисто.

– Я и Тимченко впереди, остальные двое прикрывают тыл, – прохрипел Баулин. – Двойное внимание! Если мы повредим важный узел, то окажемся в полной заднице. Корабль сейчас выдает несколько скоростей света, запомните, болваны!

– На себя посмотри,– буркнул Усанов, но, выполняя приказ, отошел чуть назад.

Двигались осторожно, обращая внимание на любой звук, будь то стрекотание воздухозаборника кислородного регенератора или шорох поворачивающейся вправо-влево видеокамеры наблюдения. Зверюга либо пряталась, либо укрывалась в другом месте.

– Чужие здесь не ходят, – тихо сказал Титов, оглядываясь.– Посмотри, нигде нет следов, Слизь, запах отсутствуют. Похоже, ты ошибся…

Чужой нанес удар, как всегда, неожиданно. Часть кабелей, ведущих от ядерных реакторов к мозгу "Патны", проходила над подвесным потолком коридора. Между ним и переборкой, разграничивающей уровни крейсера, оставалось небольшое пространство, которое зверь и использовал для передвижения. Существо в буквальном смысле слова свалилось на головы рядовых Усанова и Титова. Чужой зацепился хвостом за кабели, пробил решетку подвесного потолка, одним движением лапы отбросил Усанова, раскроив ему бронежилет, подхватил второго человека и с немыслимой быстротой скрылся наверху. Баулин и Тимченко не успели выстрелить, боясь задеть товарища. Удаляющийся шум свидетельствовал о том, что Чужой вместе с добычей направился к реакторному залу.

– Титов! – Тимченко подбежал к упавшему возле стены коридора десантнику.– С тобой все в порядке?

…Когти Чужого не только раздробили бронежилет, но еще полоснули по открытой шее человека, задев яремную вену, из которой выходил ровный поток темной крови. Титов еще часто-часто дышал, пытался протянуть руку, видимо ожидая помощи, но моментально стало ясно: он не жилец. Такое повреждение можно было устранить только квалифицированному специалисту-медику.

Сердце остановилось спустя тридцать секунд…

– Он прикончил уже двоих! – сквозь зубы процедил Тимченко. – Теперь у меня с этой скотиной собственные счеты! Саша, пошли! Чужой там, где ты и говорил. Я слышал, как он прошмыгнул к энергоустановкам!

Реакторный зал от коридора отгораживала опускающаяся толстая переборка без обзорного стекла. Оба оставшихся в живых десантника пробирались к ней медленно, поминутно взглядывая на решетчатый потолок, за которым мог притаиться Чужой. Наконец стальной щит ушел в стену, и взглядам людей открылось помещение, в котором, как они предполагали, устроил свое гнездо черный зверь.

– Иисусе! – только и выдохнул Баулин. – Откуда?..

Отсек уже не имел вида обычного технического зала: часть оборудования укрывали свежие слизистые потеки, грозившие со временем превратиться в огромные строения, какие были возведены Чужими на звездолете или в колонии Хадли, но пока существа не успели привести творение человеческих рук в привычный для себя вид. А возле купола реактора восседала странная многоногая тварь, из брюха которой высовывались две полупрозрачные желтоватые трубки метра два-три длиной…

– Материнский организм,– прошептал Баулин.– Только этой бляди нам еще не хватало!

Тимченко погиб быстро. Чужой-самец ударил по остановившимся у входа в отсек людям сверху. Они не удосужились посмотреть на трубу охладителя, нависшую над головами. Зверь вонзил наконечник хвоста оператору смарта в плечо, подцепил лапами и утащил за собой, скрывшись в переплетении толстых белых кабелей.

Отброшенный в сторону ударом членистой конечности Баулин, мигом уяснив, что следующая очередь за ним, вначале на четвереньках отполз обратно в коридор, а потом, вскочив на ноги, кинулся к лифту. Уже когда закрывалась дверь подъемника, словно из ничего появилась жуткая черная фигура и крючья когтей метнулись в суживающуюся щель между створками, пытаясь достать человека. Гладкие длинные сабли искорежили бронежилет и разорвали плечо и грудь…

Тихо загудел мотор лифта, вскоре платформа остановилась на пассажирском этаже, и Баулин, надеявшийся увидеть своих, выполз в коридор.

Бишоп был спокоен. Еще по опыту LV-426 андроид знал, что Чужие не реагируют на него, как на прочие живые организмы. Очевидно, они чувствуют, что синтетический человек не может быть носителем эмбриона или служить пищей. Бишоп невольно улыбнулся: вот интересно, не сломают ли Чужие зубы, если все-таки захотят попробовать синтетика, – "кости"-то ведь у искусственного организма сделаны из титанового сплава. Впрочем, проводить подобный эксперимент у Бишопа желания не возникало. Андроид запрограммирован на самосохранение. Он сознавал, что после того, как "душу", записанную на микросхемах, переселили в новое тело, нечто странное происходило в его биоэлектронных синапсах. Да, Бишоп по-прежнему справлялся со всеми заложенными в основную программу функциями, но иногда его действия не соответствовали изначальной схеме.

Вот и сейчас андроид вроде бы должен идти и спасать возможно живого еще Хиллиарда (если, конечно, это не он лежал в кают-компании с отсеченным лицом) и прочих, кого утащили с собой неожиданно вернувшиеся из небытия монстры: биоробот не мог причинить вред человеку ни действием, ни бездействием. Однако Бишоп не делал требуемого программой. Почтение к своему создателю и его коллегам у Бишопа исчезло неизвестно куда, и никакого желания вытаскивать этих людей из лап Чужих не было. Единственно – логический центр подсказывал, что так или иначе люди, похищенные Чужими, уже мертвы или будут мертвы через несколько часов. Главная задача сейчас – спасти Марию Семцову и ее товарищей по несчастью, как несколько месяцев назад пришлось спасать Рипли, Ньют и капрала Хикса.

Он, искусственный человек, синтетик, андроид, робот, подделанный под человека, это сделает.

Бишопа очень беспокоила судьба Баулина и еще троих солдат, сдуру погнавшихся за Чужим. Самодеятельность в общении с черными хищниками была совершенно не к месту, ибо возможность поплатиться жизнью за беспечность была равна практически ста процентам. Андроид быстро вскрыл командный отсек и подошел к главной приборной панели. Автопилот исправно выполнял свою работу, "Патна" прорывалась сквозь пространство, пятнадцатикратно перекрывая скорость света; навигационные приборы ориентировались на искаженный эффектом Доплера далекий свет земного Солнца. Тихо. Спокойно. Гигантский организм крейсера функционирует без малейшего сбоя. На горевшее на одном из мониторов грозное указание Ван-Льюена андроид не глянул вовсе. Не до того.

– Так, посмотрим, что у нас есть… – пробормотал Бишоп себе под нос и, быстро включив систему визуального контроля за помещениями корабля, начал просматривать изображения, поступавшие от расставленных по всей "Патне" видеокамер. Практически все коридоры и каюты пустовали – нигде ни единого движения. Бишоп еще раз нажал на клавишу, и тут взгляд его остановился на мониторе, дававшем панораму реакторного зала корабля.

– Вот они!.. Ах, мерзавцы! И это всего за несколько часов!

Камера медленно поворачивалась, выводя четкое изображение на экран. Андроид уже наблюдал подобную картину. На Ахеронте. В колонии Хадли.

Чужие, как обычно, избрали своим местообитанием самую теплую часть корабля. Бишоп в который раз поразился их работоспособности: гигантский цилиндр, заполненный плутониевыми стержнями, теплообменник, замедлители частиц были сверху донизу облеплены той напоминавшей смолу слизистой субстанцией, которую андроид видел на уровне "С" станции Хадли и в чужом звездолете. Зоркий глаз синтетика разглядел фигуру взрослого Чужого, ползавшего по этим фантастическим сооружениям справа налево, видимо накладывавшего новые слои слизи. А внизу… Внизу, раскинув в стороны две пока еще совсем небольшие трубы яйцекладов, сидела матка Чужих. Она пока не достигла настолько устрашающих размеров, как та, с , которой сражалась Рипли на "Сулако", но уже выглядела весьма грозно. Разглядев что-то знакомое, Бишоп увеличил изображение и направил камеру точно на странную, словно распятую фигуру, вплавленную в застывшую слизь.

Хиллиард.

Монитор четко показывал его обезображенное непредставимым предсмертным ужасом лицо, а ниже, на груди своего двойника, Бишоп разглядел зияющую дыру. Начальник отдела робототехники "Уэйленд-Ютани" получил свое. Все-таки ему довелось повстречаться с существами, которых он так настойчиво жаждал увидеть.

Справа и выше от тела Хиллиарда, как насекомые в янтаре, висели еще несколько человек, которых Бишоп не сумел опознать.

"Все кончено, – подумал андроид. – "Патна" для нас потеряна, надо возвращаться на челнок".

И словно ответив на его мысли, сидевшая в центре зала кошмарная тварь подняла увенчанную костистым гребнем голову, раздвинула обе пары челюстей и издала немыслимый, ужасающий вопль. Тотчас же из левого яйцеклада с омерзительным звуком, точно переданным микрофонами видеокамеры в командный центр "Патны", вылезла округлая спора, покрытая тягучей слизью, и опустилась на пол. Черный Чужой-самец, подхватив яйцо с маленьким паразитом-убийцей, перенес его в дальний угол зала, где уже находились несколько таких спор. Некоторые из них уже были раскрыты…

"Так, значит, матка первое время тоже действовала как самая обычная рабочая особь и только совсем недавно занялась устройством гнезда! Уже родившиеся экземпляры пока не достигли крупных размеров и опасности не представляют… Против нас могут действовать лишь несколько личинок и один взрослый самец. Надеюсь, в ближайшие полчаса он не додумается выйти на охоту. Шансы увеличиваются".

Бишоп выключил монитор и несколько секунд сидел без движения. Последний груз, тяготивший его, свалился. Раньше андроид надеялся, что пробравшиеся на "Патну" Чужие относятся к тому виду, с которым он установил контакт на Ахеронте. Теперь можно уничтожить корабль, ставший гнездом этих… этих в принципе несчастных существ, лишенных своего родного мира, своей среды обитания, и обреченных скитаться по Вселенной. И убивать. Убивать для того, чтобы выжить и продолжить свой род.

Но может быть, Бог (или дьявол) создал Чужих только для этого? Нет ответа.

Андроид взялся за рацию.

– Семцова, вы меня слышите?.. – Бишоп, получив утвердительный ответ, коротко сообщил на модуль о своих последних открытиях. – Ждите, у меня дел на пять минут…

И тут на замке двери вспыхнул зеленый огонек. В командный отсек кто-то вошел.

До модуля оставшиеся в живых добрались быстро и без приключений. Казаков, держа наготове винтовку, выглянул из лифта и, не заметив ничего подозрительного в громадном зале, подал знак остальным. У Семцовой бешено колотилось сердце, она задыхалась и от перенапряжения, и от страха. Спасибо Фареллу: когда Маша прыгнула на трап, ведущий в челнок, ботинок соскользнул, и она переломала бы себе кости, если б пилот не успел подхватить ее у последней ступеньки.

– Ну что же вы? – Фарелл укоризненно посмотрел на Семцову. Она только отмахнулась. Пилот, Казаков и полковник сразу же пошли в кабину, Косач и еще двое солдат задраили люк шлюза, но остались на месте – должен был подойти Бишоп, да, глядишь, Баулин с ребятами еще живы. Маша, биологи и доктор, постоянно сопровождаемый Андрем Ильиным, отправились в медицинский блок.

Картина не изменилась. Крышки двух гибернационных капсул разбиты, осколки и подсохшая кровь на полу, а в сами капсулы Семцова решила не заглядывать. И без того тошно. Иноземный рейдер уничтожен, все Чужие на LV-426 превратились в пар, даже замысел с "военным переворотом" удался. После оставалось лишь вернуться на Землю… И что же?

Почти половина вернувшихся с Ахеронта "волкодавов" погибла, руководство экспедиции вместе с Хиллиардом – тоже (так им и надо!), крейсер кишит размножившимися с невероятной быстротой Чужими. А если Бишоп не сумеет взорвать корабль, то "Патна" через несколько десятков часов вынырнет из гиперпространства в Солнечной системе. Естественно, прибудут спасатели… О том, что произойдет затем, и думать не хотелось. Вот вам и "исследовательская экспедиция".

От бессильной злости Семцова схватила со столика первый попавшийся предмет и изо всех сил швырнула в стену. Выбор оказался не самым удачным – небольшая ампула с аммиаком брызнула сотнями стеклянных осколков и каплями нашатыря. Отсек наполнился неприятным запахом, но медтехник с врачом и биологи ни единого слова не сказали.

Логинов, прекрасно понимая, что происходит с Семцовой, удивлялся, каким образом она еще держится на ногах. Доктор тоже смертельно устал и теперь хотел только одного: забыть навсегда этот проклятый Ахеронт, Чужих, всю эту гнусность, случившуюся за последние несколько суток… И не совершать того, что по молчаливому соглашению он делал вместе с Ильиным и биологами.

Медтехник, сохраняя на лице отрешенное выражение, вскрыл обе разбитые капсулы гиперсна, и сейчас они все вчетвером упаковывали в черные пластиковые мешки останки людей, погибших после того, как их грудные клетки разорвали выбирающиеся из тел носителей маленькие Чужие. Когда работа была завершена, врач вопросительно посмотрел на остальных.

– Ну, – буркнул он, – что станем с ними делать? Не оставлять же тут…

– Надо отнести наверх, в грузовой зал "Патны", – хрипло проговорила Семцова, не глядя на Логинова, – взрыв крейсера их… похоронит. – Она пересилила себя и, наклонившись, взялась за край мешка. – Ну что стоите? Беритесь! Понесли.

Зал над шлюзом по-прежнему пустовал. Никого. Ильин осторожно выглянул из-под крышки люка и вылез по трапу наверх. Семцова и биологи подали ему первый мешок с телом, затем второй, вышли наверх сами и вместе оттащили черные свертки к ближайшей стене. Двое кликнутых десантников обеспечивали безопасность, наблюдая за отсеком.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа…– пробормотал Логинов, касаясь тремя пальцами лба, – покойтесь с миром.

– Аминь, – подтвердила Семцова и дернула врача за рукав: – Давайте обратно, мало ли что…

Все спустились в челнок, и шлюз снова отгородил людей от пространства крейсера.

Маша сжав кулаки отправилась в кабину пилота, даже не взглянув в сторону медицинского блока.

…Бишоп мгновенно развернул кресло и, вскинув винтовку, хотел было выстрелить в появившегося в проеме неожиданного гостя. Человеческий силуэт, вернее, даже не один, а два. Капитан Хоуп, поддерживая раненого Баулина, втащил его в отсек и моментально закрыл дверь в коридор. Солдат, лишившись опоры, сполз по стене на пол. На "волкодава" было жутко смотреть: волосы опалены, бронежилет разодран, правый рукав куртки просто отсутствует, а на плече глубокая рваная рана, из которой сочится кровь. Хоуп выглядел получше, по крайней мере не был ранен. Но выражение ужаса с лица капитана не сходило.

– Я знал, что здесь кто-то должен находиться,– выдохнул капитан, вытирая рукавом пот с шеи. – Бишоп, что происходит на корабле? Откуда взялись эти вонючие твари?

– Долго объяснять, – коротко ответил андроид. – Капитан Хоуп, окажите любезность, перевяжите господина Баулина, а я тем временем займусь необходимым делом. И никаких вопросов больше.

Хоуп, быстро обыскав десантника, вытащил из его нагрудного кармана пакет первой помощи и начал бинтовать рану, изредка кидая удивленные взгляды на Бишопа, ведущего диалог с мозгом корабля. Баулин же сквозь зубы поносил всю родословную Чужих, вплоть до атомов металла, включенных в структуру их клетки, такими словами, что привыкший за много лет службы на флоте к подобным речениям капитан морщился.

Бишоп, закончивший сложную операцию с компьютером, наконец смог слегка отвлечься.

– Что с вами случилось, Хоуп? Отчего вы живы?

– Интересный вопрос,– ощерился капитан, затягивая бинты.– Я сидел в своей каюте – специально попросил этого русского лейтенанта поместить меня отдельно – и был там, когда началась чертова стрельба. Наверное, пуля попала в замок, с дверью пришлось повозиться. В коридоре – настоящее побоище, никого нет. Я думал, все погибли. – Хоуп выругался, да так, что даже у примолкшего на секунду Баулина округлились глаза. – Потом я встретил вот его, едва живого, притащил сюда. Простая история. Могу я узнать наконец, в чем дело? Эй, Бишоп?

В этот момент андроид нажал на клавишу "ENTER". На мониторе сияли красным слова команды: "ОТКЛЮЧЕНИЕ СИСТЕМЫ ОХЛАЖДЕНИЯ РЕАКТОРОВ А; В; С; 0; ВЫПОЛНИТЬ НЕМЕДЛЕННО".

Экран очистился, а через секунду на нем вспыхнуло:

"КОМАНДА ВЫПОЛНЕНА. УГРОЗА РАСПЛАВЛЕНИЯ СЕРДЕЧНИКОВ РЕАКТОРА. НЕУПРАВЛЯЕМАЯ ТЕРМОЯДЕРНАЯ РЕАКЦИЯ ЧЕРЕЗ 18 МИНУТ. ПОДТВЕРДИТЕ КОМАНДУ "ДА"/ "НЕТ"".

Бишоп нажал "ДА". Появилось "ВЫПОЛНЕНО".

– Поднимайтесь! – Андроид вскочил с кресла и бросился к Баулину, помогая тому встать.– "Патна" очень скоро разлетится на элементарные частицы.

– Что-о? – Казалось, Хоуп сейчас упадет в обморок.

– А вы, полагаю, мечтаете попасть в желудки Чужих, капитан? Надо успеть добраться до челнока. Все остальные наши уже там. Ну давайте же, Хоуп, не время причитать над своей посудиной! – Бишоп поднял за здоровую руку Баулина и открыл дверь в коридор.

В этот момент во всех помещениях "Патны" полыхнули аварийные огни и завыла сирена, подтверждая слова андроида. Процесс перегрева реакторов стал необратимым. Через полтора десятка минут крейсер перестанет существовать.

Оба лифта находились на этаже и ждать кабину не пришлось. Андроид подтолкнул свободной рукой капитана, несколько шокированного известием о неожиданной эвакуации, втащил в лифт Баулина, усадив его на пол, и надавил самую нижнюю кнопку. Блестящие створки сошлись, едва слышно заурчали моторы наверху, и кабина медленно поползла вниз.

– "Патна" стоит семь миллиардов долларов…– сокрушенно бормотал Хоуп, покачивая головой.– Это был мой последний полет перед пенсией… Если после следствия и суда меня не засадят лет на двадцать пять, а попросту уволят без пособия и рекомендаций, буду считать, что повезло.

Баулин посмотрел на капитана исподлобья, скрипнул зубами и, не выдержав, прорычал через силу:

– Заткнитесь, мистер, а? Станете писать мемуары, кучу денег заработаете!

Хоуп, не обратив внимания на вопиющее нарушение субординации, лишь отмахнулся. Бишоп, растянув рот в невеселой улыбке, снова поддел капитана:

– Озаглавите книгу "Я и Чужие". Бестселлер обеспе… Опять двадцать пять! Да сколько можно?!

Неожиданно лифт резко остановился, кабина резко дернулась, послышался скрежет металла о металл. Спустя еще секунду погасли основные лампы, и освещение теперь давал только небольшой аварийный индикатор. Голос информационной системы, донесшийся из динамика над кнопками этажей, вежливо напомнил, что экипажу предлагается немедленно покинуть корабль.

– Это они? – Капитан ошалело взглянул на Бишопа, мигом сообразившего, что снова случилось непредвиденное, и уже вскрывавшего панель управления.– Нам не выбраться…

– Подержите винтовку, сэр,– монотонным голосом ответил андроид, даже не посмотрев в сторону Хоупа. – Сейчас разберемся. Времени у нас полно…

Баулин снова прошипел несколько интересных словечек, которых Бишопу доселе слышать не приходилось, и наконец добавил на английском:

– Ненавижу американцев! Прекрасный трехместный гроб, господа! И вдобавок кремация за счет "Уэйленд-Ютани"!

– Точно! – язвительно бросил Бишоп, выдергивая из-под открытой крышки пульта непонятного вида железку. – А какой фейерверк состоится по случаю нашей смерти! В Голливуде позавидуют.

Он быстро повернулся к капитану и протянул на ладони свою добычу:

– Извольте видеть, Чужие не виноваты. В результате перепада напряжений полетел предохранитель мотора. Вызовем ремонтную бригаду или попробуем выбраться самостоятельно?

– Юмор висельника…– буркнул Баулин, зачарованно выслушивая новое предупреждение, гласившее, что до взрыва реактора остается двенадцать минут.

Хоуп застыл в шоке и теперь смотрел куда-то за плечо андроида, в стену кабины, облицованную деревянными плитками.

– Похоже, мы между первым и вторым уровнями, – быстро проговорил Бишоп, ни кому не обращаясь. – Следовательно, до дна шахты метра три или чуть больше. Троса нет. Давайте выбираться.– Он грубо встряхнул капитана и громко сказал ему в лицо: – Хотите поджариться в ядерном тостере или предпочитаете сломать пару конечностей?

– Выбираем второе,– морщась ответил за себя и Хоупа Баулин.– Надеюсь, на челноке найдется обезболивающее?

– …И не найдется кусачих диких животных, – проворчал Бишоп. Он выхватил из рук отрешенного капитана оружие, внимательно осмотрел пол кабины и, отстранив людей, всадил несколько пуль в пластик покрытия, туда, где виднелись следы клепки. Несколько сильных ударов подошвой ботинка довершили дело, и в полу лифта образовалась квадратная дыра, а выбитый сегмент улетел в полутьму шахты.

– Умышленная порча имущества Компании, – углом рта улыбнулся десантник и сплюнул в провал.– Нет, я конечно, понимаю, что вывинчивать пришлось бы долго…

– Кончайте болтать! – прикрикнул на него Бишоп. – Я прыгаю первым, затем вы отправите за мной мистера Хоупа, а потом прыгнете сами. Я постараюсь, чтобы ваше приземление получилось относительно мягким. Все делаем быстро!

Андроид забросил винтовку на плечо, сел на край отверстия и, еще раз прикинув расстояние, соскользнул вниз. В самый последний момент зрительные сенсоры уловили непонятное движение на самом дне шахты, в углу, но думать об этом сейчас было некогда.

Покойный Хиллиард недаром проектировал роботов этой серии так, чтобы биомеханический организм мог выдержать перегрузки, непосильные для обычного человека. Кроме того, электронное подобие вестибулярного аппарата, наличествовавшее в мозгу андроида, точно рассчитало траекторию падения тела, а двигательные синапсы заставили Бишопа полусогнуть конечности таким образом, чтобы в момент приземления не повредить суставы. Полет с высоты трех с половиной метров не причинил андроиду особого вреда, разве что он ободрал ладони "в кровь" – выступила белесая жидкость, доставлявшая тканям кислород из искусственных легких. Несколько секунд центральный процессор заново настраивалцепи, передающие сигналы от мозга к органам.

Бишоп встряхнулся, встал на ноги, сделал несколько резких движений руками и ногами, окончательно убеждаясь, что его внутренние системы не пострадали, вытер, ладони об одежду и быстро осмотрелся. Так и есть, дверь, ведущая из шахты в грузовой зал, на месте, но увы, закрыта. Он собрался было крикнуть Хоупу и Баулину, чтобы готовились к прыжку, но вдруг вспомнил о замеченном неподалеку движении. Ну конечно, без Чужих не обошлось… Серая многоногая личинка Чужого сидела на стене возле рельса, по которому двигался лифт, не обращая на замершего Бишопа и малейшего внимания. Гадать, каким образом маленькая тварь забралась в шахту, времени не оставалось. Необходимо было действовать.

– Эй, Бишоп! – прозвучал сверху голос. – С тобой все в порядке?

– Подождите минуту, не прыгайте! – выкрикнул андроид, не сводя глаз с зашевелившегося Чужого. Похоже, существо среагировало на движение в кабине и человеческий голос. Стрелять Бишоп не хотел – потечет кислота, а модуль находится прямо под ним, за обшивкой крейсера, да и разгерметизация во время полета на гиперсветовой не принесет ничего хорошего. Тогда выход один…

– Насколько я помню, они не кусаются. За отсутствием зубов… – пробурчал под нос Бишоп, подбираясь к твари и вытягивая левую руку. В правой он держал готовое к бою оружие. Кто знает, вдруг Чужой успеет сорваться с места?

Дальнейшие события произошли за короткие секунды. Быстрым, незаметным человеческому глазу движением Бишоп схватил личинку за толстый хвост у основания, рывком отодрал от стены и прижал тоненько заверещавшее чудище к груди. Чужой извивался, царапал коготками по одежде, пытаясь вырваться, но железную хватку андроида преодолеть не сумел. В это время Бишоп двумя выстрелами снес с дверей шахты запирающие механизмы и плечом отодвинул одну из створок. Путь был свободен – капитану Хоупу и Ба-улину лишь оставалось спуститься вниз.

На весь грузовой зал разнеслись слова бортового компьютера "Патны", продолжавшего информировать экипаж о состоянии корабля. Восемь минут.

"Что с ней делать? – лихорадочно соображал Бишоп, с трудом удерживая разбушевавшуюся тварь.– Отпускать никак нельзя…"

Взгляд упал на моток толстой медной проволоки, которую, видимо, когда-то позабыли в шахте небрежные техники. Решение пришло само собой. Воздав должное невнимательности и рассеянности людей, андроид бросил пока ненужное оружие на пол, подхватил катушку с кабелем и, схватив окончание проволоки, начал быстро обматывать ею яростно дергающиеся щупальца личинки. Секунд тридцать спустя Чужой был обездвижен, лишь длинный суставчатый хвост продолжал бешено извиваться. Опутанная металлом тварь полетела в угол шахты, издав при ударе об пол возмущенный визг, а Бишоп задрал голову и прокричал:

– Хоуп, давайте вниз, тут безопасно!

– У меня на этот счет другое мнение! – раздался возглас капитана, похоже немного пришедшего в себя. – К нам ломятся сверху!

– Прыгайте! – рявкнул андроид, расслышав глухие удары, донесшиеся со стороны кабины лифта. Значит, явился взрослый Чужой. Ну что ему стоило лишние полчаса посидеть в реакторном зале?

Хоуп нырнул в проломленную Бишопом дыру первым, решив не дожидаться, пока Чужой, неизвестно как забравшийся в шахту и теперь исступленно выламывающий крышу кабины, доберется до него. Сперва послышался звук падения тела, мигом сменившийся руганью: Бишоп хоть и успел подхватить капитана, но сам упал под его тяжестью; Хоуп же сильно приложился виском о рельс лифта, однако сознания не потерял.

Баулин, успев разглядеть, как разбился плафон погасшей лампы и как в узкий пролом протискиваются щупальца черного хищника, пожелал Чужому поскорее издохнуть и отправился вслед за капитаном. Его приземление оказалось чуть более удачным: сильно удариться не пришлось, благодаря цепким руками Бишопа, но все равно рядовой первого класса шмякнулся о металлический пол будто мешок с костями. На мгновение перехватило дыхание. Баулин открыл глаза и… Его зрение сохранилось только благодаря реакции незаменимого андроида.

Скрученный проволокой маленький Чужой, видимо уяснив, что просто так ему не вырваться, применил иную тактику. Трубка, выскользнувшая из брюха личинки, изогнулась, прошла через переплетения медного кабеля, возле ее основания неожиданно образовались желтые капельки, и прямо в лицо десантнику брызнули струйки внутренностной жидкости Чужого. Бишоп, однако, успел отбросить пинком личинку, схватил военного за ворот изодранной куртки и поднял на ноги.

– Так это с ним ты возился? – выдавил Баулин, глядя на корчившегося, зло попискивающего Чужого и струйки дыма, поднимающиеся от металла, вступившего в реакцию с кислотой. Бишоп отчаянно сдирал с правой ноги ботинок, на который попало несколько капель.

– Именно с ним,– коротко ответил андроид, отбрасывая поврежденную обувь. Кислота смогла разрушить толстенную кожу ботинка и добраться до стопы. Ничего. Ногу восстановят, а центр, моделирующий болевые ощущения, можно на время дезактивировать…– Быстрее, джентльмены, она сейчас освободится!

Личинка Чужого, проплавив часть проволоки, уже начала сбрасывать мешающие движениям оковы. Хоуп, лицо которого было залито кровью из разбитого виска, вылез из шахты в грузовой блок первым, помог выбраться Баулину, а вслед наружу выскочил Бишоп. Кислота повредила ему сустав стопы, и поэтому андроид сильно прихрамывал.

– Винтовку там забыл, да и черт с ней! – пробормотал Бишоп. – Капитан, помогайте! Нельзя оставлять,. Чужим открытую дорогу к челноку!

Они вдвоем навалились на створку, зашуршали ролики, на которых крепилась дверь, и, едва шахта пассажирского лифта оказалась закрыта, личинка, оттолкнувшись хвостом, прыгнула вперед, а сверху, проломив наконец крышу кабины и обнаружив дыру в днище, с грохотом рухнул взрослый Чужой. Бишоп до конца надеялся, что черный хищник не успеет прорваться вниз, но просчитался. Теперь от людей его отделяла лишь непрочная дверь.

Подхватив с одной стороны тяжело дышащего Баулина, повязка которого насквозь пропиталась кровью, андроид свободной рукой вытянул из кармана рацию:

– Семцова! Открывайте, мы рядом! Держите оружие наготове, лучше всего огнеметы! Здесь нельзя стрелятъ пулями!

Вдвоем с Хоупом они потащили раненого к шлюзу, ведущему в челнок. Пятнадцать метров, десять, пять – начала отходить крышка люка. Можно рассмотреть силуэты военных. Кажется, там Казаков, один из операторов смарта и Ретт Гор. Быстрее, осталось совсем немного!

Черный Чужой раздвинул передними лапами двери лифта и рванулся к трем движущимся человеческим фигурам. За ним, отбивая коготками дробь по металлическому покрытию пола, устремилась маленькая паукообразная тварь.

Эти короткие мгновения растянулись для капитана Хоупа на часы. Все виделось будто при замедленном воспроизведении видеозаписи. Медленно, очень плавно, и одновременно стремительно как молния приближалась темная угловатая фигура, блестел в голубоватом свете ламп гладкий вытянутый череп, острый длинный хвост зверя извивался подобно хлысту…

Запомнилось, как непонятная, но могучая сила ударила в спину и, увлекая за собой вцепившегося в остатки рубашки Баулина, капитан буквально влетел на трап, сбив с ног человека в черном кителе… Потом темнота и покой.

Хоуп и Баулин скатились в коридор челнока и остались лежать неподвижно. Шипения огнеметов наверху они не слышали.

* * *

– Поехали, поехали, поехали!!!

Крик вихрем ворвавшегося в кабину Казакова раздался над самым ухом Фарелла, но пилот, остававшийся профессионалом даже сейчас, вновь пробежал глазами по приборной панели за штурвалом, оценил красоту изумрудного сияния индикаторов, оповещавших о данном компьютером челнока разрешении на расстыковку и готовности двигателей смягчить удар при прохождении светового барьера. Только после этого Фарелл потянул штурвал на себя, не забыв крикнуть в микрофон громкой связи:

– Ну, держитесь! Сейчас покатаемся! Никто не видел, как это случилось. Происходящее за пределами скорости света всегда остается тайной. Невольные пассажиры модуля – и то не все, а лишь бывшие в сознании – ощутили чудовищной силы толчок, заставивший маленький корабль несколько раз кувырнуться в пространстве, различили грохот падающего и срывающегося с креплений оборудования да вой аварийной сирены.

Маша Семцова, накрепко пристегнутая ремнями к штурманскому креслу, вдобавок видела экран с данными о присутствии на челноке живых организмов. Таковых на борту находилось четырнадцать.

Все свои. И ни одного Чужого.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

– Что самое любопытное в этой истории – мы все остались живы…– отрешенно сказал Фарелл, глядя в переднее обзорное окно челнока, за которым веселыми искорками поблескивали звезды. – Все до одного, представьте!

После длительной паузы, последовавшей за словами пилота, Семцова поморщилась и хмуро ответила:

– Ну да, конечно. Из всего экипажа уцелели четырнадцать человек плюс Бишоп. Впрочем, если сравнивать с "Ностромо", Хадли или Фиориной, такое можно счесть небывалым везением.

Ретт Гор, давно растерявший всю положенную по чину холодную неприступность, небритый и уставший, проговорил сзади:

– Безусловно, счет не в нашу пользу, но, пусть это звучит парадоксально, решающий матч мы выиграли. Надеюсь, о Чужих теперь не услышат никогда. Наворотили мы дел, однако вспомнить приятно…

Семцова откровенно фыркнула и задумчиво добавила:

– А у меня появилась перспективка: проспать в анабиозе лет шестьдесят, как Эллен Рипли. Постойте, постойте.– Она наморщила лоб, вспоминая, и чуть улыбнулась: – Ну да, родилась я в двести пятидесятом, а сейчас двести семьдесят девятый. Когда проснусь, будет две тысячи триста тридцать девятый. Неплохо… Во-первых, про нас все забудут и не станут возбуждать судебное преследование. Во-вторых, мне будет девяносто лет. А вам, Сергей Владимирович, сколько? Чуть поменьше?..

Тут уже всю кабину огласил взрыв хохота. Смеялись долго, взахлеб, словно через смех, у некоторых больше походивший на истерику, выходили остатки нечеловеческого напряжения минувших дней.

– А вы… А вы будете недурно выглядеть для девяностолетней старухи, – сквозь слезы простонал согнувшийся едва не вдвое Казаков. – Ах, простите, тогда вам исполнится всего восемьдесят девять, уважаемая госпожа консультант, а круглый юбилей мы будем праздновать только через год! Пригласите?

– Если у нас на борту к назначенному времени останется еда, я вас разморожу, Сергей, и закачу потрясающую вечеринку! – Семцова уткнулась лицом в штурвал, не в силах поднять голову от душившего ее не то смеха, не то рыданий. – А не останется – придется растрясти пана Стеклы на пару кусков мяса Чужих. Биологи – люди запасливые…

Снова громкий и неостановимый смех. Но за этим неожиданно накатившим весельем скрывались абсолютно не радующие экипаж проблемы. Многие из таковых, по общему мнению, были напрочь неразрешимы.

За все время, прошедшее с первого полета земного корабля в гиперпространстве, никто не смел откалывать такой номер – отстыковать от материнского рейдера автономный модуль в момент, когда корабль движется за световым барьером. Невозможно рассчитать и представить, что именно произойдет с челноком в данном случае: область, лежавшая за пределами скорости света, не поддавалась изучению. Теоретически, не защищенный гиперполем челнок должно было разнести на кванты, а если защита имеется, то неизвестно, куда его могло занести. Путешествия по искривленному пространству, в котором даже время подчиняется другим законами, таит множество неприятных сюрпризов. Так получилось и с покинувшим "Патну" челноком.

…Когда Бишоп понял, что Чужой настигнет их с Хоупом и Баулиным всего в нескольких шагах от шлюза, ведущего в модуль, он толкнул людей вперед, а сам бросился на пол и откатился в сторону, открывая свободу действий солдатам с огнеметами. До взрыва крейсера оставалось немногим больше четырех минут. Военные, предводительствуемые Гором, сумели отогнать Чужих – большого и маленького – от входа, втащили внутрь андроида, чья одежда уже занялась пламенем от попавших на куртку капель напалма, и захлопнули люк прямо перед носом слегка подкопченного, но разъяренного как сам дьявол черного хищника, видевшего, что добыча ускользает. Полторы минуты ушли на окончательную герметизацию шлюза и контрольную проверку.

Фарелл активировал двигатели модуля и его гапер-поле, едва оказавшись в кабине, полчаса назад. Бортовой компьютер откровенно паниковал, выбрасывая на мониторы сообщения о том, что действия пилота могут стать губительными, а последствия окажутся непредсказуемыми. Еще бы: силовая установка челнока была в десятки раз слабее двигателей "Патны", и при отрыве от материнского корабля модуль должен был непременно резко снизить скорость движения, а затем и вообще выскочить из гиперпространства в один Бог знает каком районе. Не исключено, что точка "выныривания" окажется возле поверхности какой-нибудь звезды или, если угодно, в центре ядра любой из планет… Фарелл, Маша Семцова и лейтенант Казаков прекрасно понимали, что грозит всем в случае фатальной неудачи, но по безмолвному соглашению решились – других вариантов не было. Либо мгновенная смерть при взрыве крейсера или в момент преодоления светового барьера, либо возможное спасение…

– Один против двух,– сказала тогда Семцова.– Неплохие шансы. У Эллен Рипли, например, обычно было значительно меньше.

И они рискнули. Пилот догадался отключить искусственную гравитацию на челноке, когда расходились последние стыковочные крепления, но все одно перегрузка была невероятной. Бишоп потом сообщил, что она многократно превышала самые чрезвычайные нормы, и просто чудо, что металл выдержал и челнок не рассыпался в прах. Небольшой корабль кидало и трясло так, что большая часть оборудования вышла из строя, а когда модуль выбросило (вернее, вышвырнуло) из гиперпространства, разом отказали два реактора, не выдержавшие перегрузок, и компьютер отстрелил от корабля плутониевые стержни, разогревшиеся до температуры, при которой начинается неуправляемая цепная реакция…

Вторым чудом стало то, что практически никто из людей серьезно не пострадал во время этого краткого, но донельзя опасного и непредсказуемого полета кувырком. Отделались ушибами и ссадинами. Только Ильин не успел пристегнуться – медтехник крепко впечатался в противоположную его креслу стену, сломав нос и повредив ключицу, да Шмарцев, тот самый, единственный уцелевший из взвода капрала Ланского, получил по голове сорвавшейся со штанги камерой внутреннего слежения. Баулин и Хоуп, про которых в невероятной кутерьме, происходившей в последние секунды перед стартом, просто забыли, остались под опекой немного обгоревшего, но сохранившего ясность ума и силу Бишопа. Андроид сумел удержать потерявших сознание людей, прижимая их к полу коридора.

Только когда выяснилось, что челнок, вернувшись в реальный мир, не слишком сильно пострадал, бывшего капитана "Патны" и рядового первого класса перенесли в медицинский блок, каковой после лихого эксперимента Фарелла и Марии Семцовой больше походил на поле боя, нежели на аккуратный лечебный центр. Логинов, прилежно затыкавший тампоном медтехнику кровоточащие ноздри, лишь удрученно охнул, увидев новых постояльцев своего разгромленного комплекса – из всей техники работали только криогенные капсулы да простые ручные инструменты. Окончательно выбила врача из колеи и привела в состояние близкое к помешательству просьба Бишопа осмотреть его стопу, поврежденную кислотой, и, если возможно, чем-нибудь помочь…

Чудо третье и последнее: челнок перешел световой барьер в чистом космосе, не угодив в астероидный поток, звезду или планету, однако именно это радостное обстоятельство и стало корнем всех проблем. Навигационные программы компьютера решительно отказывались опознавать этот район. Система ориентации честно известила экипаж, что расположение корабля относительно внешнего обитаемого кольца ей неясно, как именуется расположенная неподалеку двойная звезда с тремя вращающимися вокруг нее крупными телами – тоже неизвестно, и в какую именно часть Галактики занесло челнок – компьютер не имеет представления. Возможно, это даже совсем другая галактика. Рассчитать приблизительное местонахождение корабля после незапланированного полета через искривленное пространство невозможно.

Вот так. Впервые разумная машина отказывалась помочь своим создателям из-за собственного неведения…

– Абсолютно не смешно,– проворчала Семцова, когда остальные утихомирились.– Давайте подведем итоги. Во-первых, я не зря упомянула о неприятной возможности заснуть в анабиозе на несколько десятилетий. Если в ближайшее время нас не подберут, волей-неволей придется укладываться спать. Кислорода и пищи у нас очень мало.

Мигом посерьезневший Казаков потер ладонью коротко стриженный затылок и, вздохнув, заметил:

– Нас четырнадцать. Криогенных капсул на борту десять. Из них две сломаны Чужими. Все равно шестерым и Бишопу придется остаться. Это не выход.

– Может быть… – хмуро сказал Гор. – Какая именно звезда перед нами – неизвестно, радиомаяков не слышно, ни один Центр транспортного контроля не отвечает. Однако это не означает, что мы очутились слишком далеко от обитаемых миров или транспортных путей.

Фарелл ткнул пальцем в монитор системы дальней связи и огорченно сказал:

– Господин полковник, вы же видите – экстренная связь или не работает, или компьютер не может найти ориентир. На просьбу о помощи станции слежения давно бы ответили. Я уже посылал уведомление два раза…

– Вот как? – послышался сзади голос Бишопа. – Только позвольте полюбопытствовать, куда именно вы отправляли сигналы бедствия?

Андроид стоял у входа в кабину, придерживаясь за плечо полковника. Даже после оказания доктором Логиновым посильной помощи нога андроида почти не функционировала. Врач так вообще заявил, что его не учили анатомии синтетических организмов и тому, каким именно способом следует лечить биороботов…

Фарелл вызвал электронный блокнот и вывел строчки на центральный дисплей.

– Вот, пожалуйста, посмотрите, – указал он на экран. – Само собой, в Солнечную систему, на Арктур и Альтаир. И на перевалочную базу флота на Альфе Центавра. Если бы операторы получили сигнал, то мигом бы вычислили наше местоположение и прислали ответ.

– Та-ак, – протянул андроид. – Значит, на Альтаир… Посмотрите в иллюминатор, пожалуйста. А потом скажите, что конкретно вы там видите.

– Звезды,– коротко ответил за английского сержанта Казаков.– И больше ничего. Кроме этой дурацкой системы, конечно.

За обзорным стеклом виднелась двойная звезда – вокруг крупного голубоватого солнца вращался остывающий белый карлик – и три планеты на их орбите. Одна – газовый гигант, вторая – скала без атмосферы, наподобие Ахеронта, последняя же скрывалась в густой пелене облаков.

– Между прочим, – проворчал Фарелл, – нам даже до этих планет добираться не менее суток. В рабочем состоянии только один реактор. Само собой, гипердвигатель активировать невозможно – энергии не хватит. Даже при условии, что мы знали бы, в какой точке Галактики находимся, до ближайшего обитаемого мира пришлось бы добираться немыслимо долго. А сейчас челнок не сможет выдать даже половины скорости света.

Бишоп поморщился:

– Мы говорим не о состоянии двигателей, а о передатчике. Вы пробовали, мистер Фарелл, просто дать сигнал S0S в широком диапазоне? Не направленным лучом, а самым обычным способом? У меня сложилось впечатление, будто вы сами себе создаете проблемы.

– Что ты имеешь в виду? – недоуменно спросил пилот, а все остальные с интересом взглянули на невозмутимое лицо Бишопа.

– Пошлите сигнал SOS в окружающее пространство и увидите. Кстати, было ли проведено контрольное тестирование компьютера? Не исключено, что машина могла быть повреждена после нашего запоминающегося путешествия.

– Черт возьми, объяснишь ты или нет? – возмутилась Семцова, наблюдая, как пилот набирает на клавиатуре очередной призыв о помощи. Тотчас же антенны модуля начали передавать сигнал бедствия.

– Скажите, Мария Викторовна,– елейным голосом начал Бищоп. – Какие оценки у вас были по астрономии? В университете, я имею в виду?

– Это было давно, – отрезала Семцова. – И вообще, я биолог, а не астронавт. Рассказывай, что ты вычислил?

Бишоп проковылял к креслу пилота, уселся на ручку и ткнул большим пальцем в иллюминатор:

– Слишком надеетесь на технику, господа. А она имеет свойство портиться. Двойная звезда, три планеты… С другой стороны, похожих систем в космосе множество, но так ошибаться и паниковать, когда корабль всего в нескольких миллионах километров от Сириуса…

– Сириуса?! – взвыл Фарелл.– Альфа Большого Пса! Девять световых лет от Земли! Торговая база ЕЭС и России! Мы все идиоты!

– Невероятно.– Полковник Гор вгляделся в обзорное окно и хлопнул себя ладонью по лбу.– Но почему компьютер…

– Сейчас узнаем. – Фарелл отвлекся от манипуляций с передатчиком, развернул кресло к главному терминалу и запустил программу проверки жестких дисков, содержавших всю основную информацию.– Посмотрим, вдруг действительно сбой…

Компьютер несколько минут грустно попискивал и мерцал индикаторами. Люди застыли, ожидая результатов. Наконец на мониторе появилась итоговая таблица.

– По причине чрезмерных перегрузок повреждены более четверти всех кластеров, на которых записаны файлы программы, отвечающей за ориентацию корабля,– продекламировал Казаков показанный текст и повернулся к остальным: – С чем вас всех и поздравляю! Естественно, что машина не могла опознать эту звезду!

Молчавшая до сих пор Семцова мрачно посмотрела на плывший в пространстве Сириус и поинтересовалась:

– Как считаете, если бы нас выбросило возле Земли, мы бы тоже так сидели и гадали, в какую конкретно чужую галактику нас занесло и кто построил виднеющиеся внизу Нью-Йорк, Москву или Париж?

От злой радости она пнула валявшийся под ногами индикатор движений живых организмов. Прибор отлетел к стенке.

– Зовите всех! – воскликнул Гор.– Пускай тоже посмо…

И тут запищал сигнал вызова. Находившийся неподалеку объект, обладавший простым коротковолновым передатчиком, вызывал экипаж челнока. Казаков первым рванулся к консоли, отобрал у Фарелла наушники и включил монитор над креслом пилота. Появилось нечеткое, но достаточно качественное изображение мужчины средних лет, темноволосого и темноглазого.

– Bon jour! M'entendez-vous? Qui m'appelle? – донесся из динамика голос.

Казаков посмотрел на Бишопа широко раскрытыми глазами:

– ЭТО КТО?

– Представления не имею, – пожал плечами андроид. – По-моему, человек.

– Сам вижу, что не Чужой,– огрызнулся Казаков. – Здесь кто-нибудь говорит по-французски?

– Я говорю,– ответил Бишоп, принимая из рук лейтенанта наушники с микрофоном. Надев их, андроид проговорил, глядя на экран:

– C'ect le shattle С-130 avec UNO. Nous venous de la Acheront…

Дальнейший разговор для всех остальных был совершенно непонятен, и лишь когда сеанс связи окончился, а Бишоп отложил в сторону наушники, выяснилось следующее – на помощь модулю идет торговый рейдер Европейского Экономического Сообщества. А операторы французской колонии на одной из планет системы Сириуса вот уже несколько часов пребывают в полнейшем недоумении от странного поведения экипажа вынырнувшего неизвестно откуда корабля.

Бишоп, едва сдерживая смех, рассказал, что европейцы наблюдают за модулем с самого его появления возле границ этого мира, не понимая, отчего маленький корабль завис в пространстве и отсылает сигналы бедствия в самые отдаленные системы вместо того, чтобы просто подойти к обитаемой планете и информировать Центр транспортного контроля с помощью обычной радиосвязи. Вполне естественно, что базы на Арктуре или в Солнечной системе не отвечали на запросы Фарелла: неизвестные недоумки находятся в нескольких часах лета от крупной колонии, оснащенной спасательными кораблями, а тратят деньги и энергию на дальнюю связь! Между прочим, французы выслали спасателей еще три часа назад и рейдер на подходе…

– Достойный финал всей истории, – хмыкнул Гор. – Не опознать Сириус! И кроме того, меня не арестуют тотчас, а вынуждены будут передать официальным властям Соединенных Штатов. Еще сутки можно погулять на свободе…

– Это далеко не финал, – рассудительно сказал Бишоп.– Вот. Я думаю, эта штуковина некоторым образом компенсирует "Уэйленд-Ютани" и ООН потерю крейсера.

Андроид расстегнул карман над коленом и, вынув небольшую стальную пластину, подаренную Чужим на инопланетном корабле, протянул ее Семцовой.

– Я сохранил это,– проговорил он.– Полагаю, здесь записана кое-какая информация, способная пролить свет на происходившие в последнее время события. В том числе на полет "Ностромо"…

– Ну нет! – Семцова выхватила блок из рук Бишопа. – Компания не получит ничего! А если сведения, хранящиеся в этой коробке, действительно ценны, то проще будет передать их представителям имперского правительства, Организации Объединенных Наций или вообще в прессу. Все должны узнать, что представляет из себя эта ублюдочная Компания! Ну и сволочи же эти американцы!

Полковник Гор помрачнел после таких слов. Впрочем, обижаться было не на что. Представители его страны показали себя в последнее время не лучшим образом.

– Пусть будет так, – согласился андроид. – А цивилизация людей получит возможность убедиться, что чужая разумная биологическая жизнь присутствует во Вселенной.

Маша убрала вещицу в нагрудный карман, скрестила руки на груди и задумалась. Разумная биологическая жизнь… Чужая жизнь. Да, без сомнения, человечество уже достаточно узнало о существах, именуемых Чужими. Впрочем, полученный объем знаний слишком мал, чтобы утверждать, будто Чужие создали свою цивилизацию. Они улетели с Ахеронта, но воспользовались для этого плодом разума других созданий – существ, останки которых видел Баулин, спустившись на нижние уровни старого корабля…

Вопросов множество. Да, можно предположить, что Чужие (по крайней мере, имеющие металлическую окраску) не просто животные. Что существует два подвида одной расы, известен их способ размножения… А когда биологи передадут в лаборатории Земли сохраненные останки взрослых существ, среди которых есть и тело маленькой серебряной твари, спасшей (что уж говорить!) жизнь многим людям, то ученые выяснят их строение, анатомию, возможно, смогут объяснить, чем именно отличаются разумные Чужие от черных хищников-убийц. Но теперь, после уничтожения звездолета, никто и никогда не установит, с какой целью неизвестные гума-ноиды перевозили на своем корабле именно эту форму жизни. Откуда, куда и зачем они летели? Каким образом Чужие "вышли из-под контроля", как гласило предупреждение, зафиксированное компьютером "Ностромо"? И почему серебряные твари не вступились за обитателей корабля, как вступились за людей, сумевших им помочь? Отчего они не перебили черных собратьев, с которыми, как было видно, отношения складывались не лучшим образом? Как долго они ждали появления способных оказать им содействие существ? Почему не проснулись, когда неподалеку, в Хадли, поселились люди?.. Или расстояние препятствовало?

Главная проблема – темные хищники. Именно о них Семцова знала больше всего. Внутреннее строение отчасти сумел разъяснить так нелепо погибший профессор Блейк. Как оксфордский ученый ни восхищался уникальным организмом Чужого, его радость невозможно обосновать. Универсальный паразит, уничтожающий все встретившееся на пути, не может быть достоин любования.

Черный Чужой может паразитировать абсолютно на любом существе, способном дышать легкими. Пример тому – Фиорина. Личинка заразила собаку, и появился Чужой, значительно отличающийся от тех, которые поражали людей. И в то же время встреченные на неизвестном звездолете твари очень разнились размерами с существами, уничтожившими колонию Хадли… Следовательно, паразитируя на разных биологических видах, Чужие могут существенно отличаться обликом друг от друга. В чем причина? В разности химического строения организма-носителя или его биологического вида? В величине? В среде обитания? Или, может быть, в степени разумности существа, зараженного эмбрионом? Тогда, спрашивается, откуда берутся серебряные Чужие, несомненно наделенные настоящим интеллектом, имеющие собственную речь и социальную организацию?

Наверное, очень суровый мир породил этот странный разум. Организм, способный существовать при любой атмосфере, давлении, способный адсорбировать кислород и азот даже из воды… Чужие, как говорил Бишоп, вынуждены обитать исключительно на "потолке", соответственно, реальная среда, в которой они живут, расположена (если судить по человеческим понятиям) под поверхностью приютившего их мира. Впрочем, данное заключение тоже спорно. Не исключено, что имелись некие причины, заставившие и черных, и "металлических" Чужих перебраться на вертикальные или располагающиеся над обычной поверхностью планеты плоскости. Хотя даже к концу двадцать третьего века от рождества Христова человечество так и не поняло, что именно побудило летучих мышей жить не так, как обычные животные, а вниз головой…

А вдруг эти животные были выведены искусственно? Так же как много лет назад в земных лабораториях выводили вирусы, способные превратиться в истребительное биологическое оружие? Представьте: одна цивилизация проигрывает войну другой цивилизации – войну, ведущуюся обычными средствами, – и вот под рукой оказываются эти универсальные паразиты, для которых понятие "чужой" обозначает всех, кроме сородичей. Будь это люди или животные с Земли, а также любой другой биологический вид, зародившийся в одном из отдаленных миров.

Где найти ответы?..

В этой железке? Не зря ведь, наверное, Чужой с четырьмя шрамами на панцире дал ее андроиду?

А что впереди? Естественно, уже теперь придется объяснять властям европейско-русскои колонии, каким образом челноку удалось выбраться с LV-426, что произошло с "Патной" (а это, кстати, тоже интересный вопрос. Крейсер канул в гиперпространство, и что случилось с ним – известно лишь Господу Богу. Все надежды возлагались только на то, что Бишоп все сделал правильно и "Патну" постигла судьба "Ностромо").

Маша Семцова твердо решила требовать от представителей Европейского Сообщества передачи оставшихся в живых представителей экипажа "Патны" лишь сотрудникам ООН или правительству Российской империи, надеясь добиться от них справедливости.

Но если в дело вмешается "Уэйленд-Ютани" (такое вмешательство просто гарантировано), то остается рассчитывать, что чиновники комитетов ООН не пойдут на поводу дирекции всемогущей корпорации. Судебный процесс обещает быть исключительно громким… "Мария Семцова против "Уэйленд-Ютани" – хорошо звучит! Дожить бы только. Господа из руководства могут пойти на все, чтобы скрыть подробности истории об экспедициях трех погибших кораблей – "Ностромо", "Сулако" и "Патны". Впрочем, заткнуть рот всем оставшимся в живых они вряд ли сумеют. За лейтенанта Казакова и его людей обязательно заступится Министерство обороны Российской империи, да и сам император наверняка не останется в стороне. Еще будучи наследником трона, нынешний государь Михаил Александрович проходил военную подготовку в учебном центре "волкодавов" в Екатеринбурге…

Все-таки нас осталось четырнадцать. И Бишоп в довесок.

– …Вон они! – вдруг закричал Фарелл. И действительно, из звездного тумана со стороны Сириуса к челноку подходил крупный рейдер, перемигивавшийся зелеными и красными ходовыми огнями. Уже стало возможно различить на борту транспорта лазоревый флажок с желтыми звездочками, выстроившимися в круг, – европейский символ – и черного коронованного двуглавого орла на золотом щите – герб Российской империи…

– Насколько я помню, – наморщил лоб Казаков, – стыковочные узлы стандартны на всех типах транспортных кораблей. Только на наших, русских, старых рейдерах они отличаются по ширине.

– Почему? – поднял бровь Гор.

– Чтоб влезало больше, наверное, – отмахнулся Бишоп. – Мистер Фарелл, ну-ка пустите меня за штурвал. Предстоит работа для синтетика. Я буду более точен при стыковке с незнакомым кораблем, а автопилот запускать я сейчас не советую. Компьютер изрядно барахлит после наших кувырканий в гиперпространстве.

– Позовите всех! – радостным голосом воскликнул Казаков. – Пусть посмотрят! Все-таки мы выбрались!

Фарелл объявил по селектору хорошие новости, и вскоре почти все пассажиры модуля сгрудились у входа в кабину. Медтехник с врачом явились первыми, за их спинами маячила биологическая бригада, изрядно поредевшая после неудачной экспедиции, а совсем позади виднелись четверо "волкодавов", сейчас улыбавшихся во весь рот. Не хватало только капитана Хоупа и Баулина, до сих пор находившихся без сознания.

Грузовой корабль подошел к челноку на минимальное расстояние, Бишоп вел непонятные для других переговоры на французском с его капитаном, а все остальные просто веселились, искренне радуясь счастливому окончанию авантюры, в которую их вовлекла воля совета директоров "Уэйленд-Ютани". Казаков поднял неосторожно брошенный на пол Семцовой индикатор живых организмов и шутки ради направил уловитель на медиков. Ильин взмахнул несколько раз рукой, и моментально на маленьком экране появилась розовая точка сигнала.

– Что за чертовщина? – вдруг запнулся лейтенант и резко выкрикнул: – Замрите все! Маша, смотрите!

На дисплее индикатора явственно светилась четкая голубая точка, говорящая только об одном: неподалеку, в конце коридора, там, где располагалась кают-компания, находился живой объект, не относящийся к виду Homo sapiens…

– Но как?..– Рука Семцовой непроизвольно потянулась к пистолету.– Этого не может быть… Мы же двадцать раз проверяли!

– Чего не может быть? – Бишоп снял наушники, повернулся к людям и, осмотрев индикатор, тихо сказал: – Так. Чужой…

– Оружие к бою! – рявкнул Казаков и, схватив прислоненную к терминалу винтовку, выскочил в коридор, вытягивая вперед индикатор. До объекта, дающего синий сигнал, было около шести метров, и он был скрыт дверью столовой.

– Мистер Фарелл, займите свое место! – скомандовал андроид и, протолкнувшись через сбившихся в кучу людей, подбежал к лейтенанту. – Где он?

– Рядом, – быстро ответил Казаков. – Гражданскому персоналу остаться здесь. Мария Викторовна, заприте дверь с другой стороны. Мы попробуем его изолировать.

– Подождите, – прервал его Бишоп. – Вдруг это… э-э… свой? Я имею в виду светлых Чужих?

– Откуда? – прошипел кто-то из военных. – Они же все смылись с Ахеронта!

– Ладно! – рявкнул Казаков. – На месте разберемся!

Щелкнул замок двери, ведущей в кабину, а Казаков, Бишоп и четверо десантников, вооруженные пистолетами, двинулись к кают-компании. Лейтенант сейчас искренне жалел, что приказал подчиненным убрать все оружие в транспортер, едва челнок перешел световой барьер и все начали немного прибираться в корабле – разгром тогда царил полнейший… Сейчас винтовки очень пригодились бы.

Они подошли к опущенному металлическому щиту двери. Казаков и андроид заняли позицию напротив, по два солдата встали по сторонам. Лейтенант осторожно нажал кнопку замка, и переборка поползла вверх.

– Не стрелять! – выкрикнул андроид.

На пороге стоял рядовой первого класса Баулин, в одной руке державший еще горячий бутерброд, а в другой термос с кофе.

– Вы чего это? – ошарашенно спросил он, глядя на наставленные на него дула оружия. – Что, и поесть нельзя?

– Ты откуда взялся? – яростно набросился на очнувшегося десантника Казаков. – Где Чужой?

– А здесь есть Чужой? – У Баулина отвисла челюсть, и он машинально поднял глаза на потолок. Сверху никого не было. – Я проснулся, людей нет. Захотел есть, пошел в столовую…

– Что такое? – донесся голос Семцовой, которая не выдержала и примчалась к кают-компании со взведенным пистолетом в руке, – Дайте сюда индикатор. – Бишоп выразительно глянул на лейтенанта и, забрав прибор, осмотрел его. – Так и есть. Мисс Семцова сбила настройку, когда неосторожно ударила аппарат ногой. Теперь любые сигналы, поступающие с расстояния более пяти метров, фиксируются как посторонние… Вы, однако, паникер, господин Казаков.

Лейтенант потупился, но тут же фыркнул, не в силах сдержать подступавший хохот. В эту секунду пол под ногами слегка качнулся, наверху послышалось шипение и скрежет стали. Металлический голос информационной системы бесстрастно доложил:

"СТЫКОВКА ПРОИЗВЕДЕНА. СБОЕВ РАБОТЫ УЗЛА НЕТ. ГЕРМЕТИЧНОСТЬ КОРАБЛЯ НЕ НАРУШЕНА СПАСИБО ЗА ХОРОШИЙ ПОЛЕТ!"

Семцова выронила пистолет и, метнувшись к трапу стыковочного шлюза, взглянула наверх. С шуршанием разбежались треугольные листы металла, отошел в сторону люк, и из открывшегося прохода донесся человеческий голос:

– Comment allez-vous, mademoiselle?

– Не понимаю, – призналась Маша. – Но все равно спасибо!..

Выписка из решения Комитета ООН по безопасности.

22 сентября 2279 года, Женева

Швейцарская Конфедерация, Европейское Сообщество.

"…По результатам экспедиции военно-исследовательского крейсера "Патна" к планетам LV-237 (Фиорина) и LV-426 (Ахеронт) приняты следующие решения, одобренные генеральным секретарем Организации Объединенных Наций и правительствами заинтересованных стран:

– Межпланетный торгово-коммерческий концерн "Уэй-ленд-Ютани" (США) лишается лицензии на производство работ вне пределов Солнечной системы сроком на семь лет. Все учреждения, собственность и колонии, принадлежащие "Уэйленд-Ютани", на указанный срок передаются под непосредственное руководство ООН. Доходы с предприятий перечисляются на счета Организации Объединенных Наций.

– Правительству Соединенных Штатов Америки рекомендуется начать официальное расследование противоправных действий руководства концерна "Уэйленд-Ютани" и по окончании такового передать лиц, виновных в гибели людей в колониях Надежда Хадли и Фурия-161, под юрисдикцию Международного суда (Гаага, Королевство Нидерландов).

– Комитету по безопасности ООН провести адекватное следствие по делу о гибели лейтенанта торгового флота США Эллен Ришт.

– Освободить от уголовной ответственности за непреднамеренные преступления следующих лиц:

1. Кристофера Джеймса Хоупа (США) – капитана крейсера "Патна".

2. Ретта Малкома Гора (США) – командира подразделения вооруженных сил специального назначения ООН.

3. Казакова Сергея Владимировича (Российская империя) непосредственного начальника подразделе ния войск ООН, участвовавшего в экспедициях к Фиорине и Ахеронту.

4. Семцову Марию Викторовну (Российская империя) – консультанта ООН по вопросам чужой жизни.

– Также от ответственности освобождаются все выжившие участники вышеупомянутой экспедиции (список прилагается). Правительствам суверенных государств, чьи представители участвовали в рейде крейсера "Патна", настоятельно рекомендуется не преследовать указанных лиц как в уголовном, так и административном порядке.

– Признать действия военных специалистов и консультантов крейсера "Патна" правомерными и адекватными сложившейся экстремальной ситуации.

– Обязать концерн "Уэйленд-Ютани" выплатить вышеупомянутым лицам, а также родственникам погибших (список прилагается) финансовую компенсацию за моральный ущерб в установленном законами ООН размере.

– Родственникам членов экипажа буксира "Ностромо" (США) и крейсера "Сулако" (США) также выплатить финансовую компенсацию из средств ООН и концерна "Уэйленд-Ютани".

– Перевести лейтенанта Казакова С. В. в подкомитет по обороне ООН (Тулуза, Французская Республика) на должность начальника группы Внеземельного корпуса специального назначения.

– Предоставить консультанту ООН Семцовой M. B. оплаченный отпуск не менее 120 дней.

– Признать колонии Фурия-161 и Надежда Хадли не пригодными для проживания людей.

– Признать планетоид LV-426 (Ахеронт) более не существующим и удалить его из регистра ООН.

– Капитанам и экипажам рейдеров, осуществляющих полеты вне пределов Солнечной системы, предоставить все имеющиеся материалы по правилам поведения и безопасности в случае контакта с ксеноморфами, обнаруженными на планетоиде LV-426…"

Полный текст постановления следственной Комиссии ООН от 22 сентября 2279 года можно найти в официальном журнале Организации и в общемировой сети Интернет (http://www.uno.news./security/aliens).

Андрей МАРТЬЯНОВ ЧУЖИЕ: ОПЕРАЦИЯ «РЮГЕН»

С благодарностью за поддержку — Марине Кижиной как соавтору, Сергею, А. Семенову, М. Семеновой и многим другим.

«…Безусловно, расследование, проведенное независимой группой экспертов под эгидой Организации Объединенных Наций, доказало определенную степень виновности руководства Межпланетной торгово-коммерческойКомпании „Уэйленд-Ютани“ в трагических событиях наотдаленном планетоиде системы Нероид. Мистер Ван-Лъюен по-прежнему утверждает, что его подчиненныедействовали лишь из лучших побуждений и не следуетсваливать вину за ахеронтскую катастрофу только напредставителей Компании. Безусловно, ситуация вышлаиз-под контроля, но разве возможно было прогнозировать подобное развитие событий и здраво оценить степень опасности, исходящей от существ, обнаруженныхнаLV-426?

Однако я не могу оправдать варварских действийэкипажа крейсера «Патна» и русских военных специалистов, принявших самое на первый взгляд верное решение — все, что потенциально опасно для человека, должно быть уничтожено. Подобная солдафонская этикапривела к непоправимым последствиям: полностью разрушен инопланетный корабль, обнаруженный наLV-426,и земная наука потеряла уникальную возможность исследовать творение чужого разума, а возможно, впоследствии установить контакт с иной цивилизацией.Следствием радикальности русских военных и научныхконсультантов также стали дикое и неоправданное посвоей жестокости истребление представителей новогобиологического вида, катастрофа крейсера «Патна» игибель выдающегося ученого современности — доктораРональда С. Хиллиарда, лауреата Нобелевской премии(2261 год, созданиеискусственного разума и синтетического гуманоида на биотехнологической основе).

Исходя из вышесказанного, я могу предположить,что захват «Патны», несанкционированное использование ядерного оружия и дальнейшие действия русскихбыли заранее спланированной в недрах Службы безопасности Российской Империи акцией, направленной наустранение с рынка космических перевозок и торговлиполезными ископаемыми основного конкурента в лице Компании «Уэйленд-Ютани». Если это правда, то я могу только поздравить российские корпорации — имс блеском удалась эта сомнительная авантюра, прикрытая именем и авторитетом столь уважаемой организации, как ООН…»

Выдержка из статьи Лоренса Бейджа «Славянская охота на чужих». «Нью-Йорк Тайме», 19 января 2280 года.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ГДЕ ЖИВЕТ ЧУЖОЙ?

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ВЫЗОВ В МИНИСТЕРСТВО

20—21 января 2280 года,Санкт-Петербур

Б-б-бу-у!

Традиция сохранялась неизменной пятьсот семьдесят лет. Пушечный раскат, грянувший над серо-свинцовыми водами Невы, по которой шли на запад мелкие льдинки, означал, что в столице Российской Империи наступил полдень. Голубоватый дымок повисел над бастионами тускло-коричневой крепости, будто раздумывая, подниматься ли ему к небесам или уйти по направлению восточного ветра, к стрелке Васильевского острова и Дворцовому мосту.

Утро сегодня было преотличное — в меру холодно, в меру солнечно, да и ветер не особо силен. Каждый уважающий себя горожанин после воскресного рассвета обязательно пойдет погулять.

Правящие особы, к великому сожалению, подобной радости лишены. Нет, вовсе не из-за отсутствия времени или желания. Сан не позволяет, и вдобавок только в сказках можно наткнуться на государя, беспечно разгуливающего по улицам столицы. Безусловно, Петр Великий мог себе позволить нечто подобное. Так на то он и Великий, и время было совсем другое: никаких террористов, никаких бодигардов с тихарями, не отходящих и на единый шаг от царственного патрона. Конечно, вполне можно заглянуть в Зимний сад, укрытый со всех сторон стенами дворца и многочисленными системами обнаружения посторонних, но уж поверьте — это никакая не прогулка, а одно расстройство.

Человек, полулежавший на диване и просматривающий доставленные с утра газеты, мог оказаться кем угодно. Внешность еще ни о чем не говорит. Пушистый черный свитер и черные джинсы с мягким ремнем может носить и университетский профессор, и наемный убийца. А если судить по слегка всклокоченной, начавшей седеть шевелюре, короткой рыжевато-коричневой бороде, большим ладоням и стоптанным домашним туфлям на босу ногу, сторонний наблюдатель мог подумать, что перед ним какой-нибудь скромный научный работник или входящий в эпоху жизни, подводящую к старости, небогатый художник…

Человек разместился в не слишком роскошной, однако утонченно-красивой и навевающей спокойствие Ореховой гостиной Большого Зимнего дворца и чувствовал себя здесь как дома. Листал он не «желтую» прессу, а бегло просматривал ведущие европейские и американские газеты на английском, немецком и французском языках, да изредка чертыхался под нос. Курил мужчина обычнейшие крепкие папиросы, но пепельница отчего-то была серебряной, изготовленной в виде осетра с откидывающейся спинкой. Специалист-антиквар подавился бы собственной слюной при виде такого небрежного обращения с раритетом конца XIX века. Будто бы на всякий случай на боку осетра была выгравирована маленькая корона и надпись латинскими буквами: «Faberge».

— Ур-роды, — проворчал человек и с видимым отвращением отбросил в сторону пухлую «Нью-Йорк Тайме», взявшись за доставленную из Парижа утреннюю «Фигаро». Просмотрел передовую статью и снова буркнул: — И эти ничуть не лучше.

Рядом, на ореховом столике, стоял маленький приборчик в коричневатом корпусе, явно призванном имитировать стиль гостиной. Гладкие, слегка утопленные кнопки, миниатюрный динамик и два индикатора — простота и эргономика.

Бородатый мужчина в черном свитере вытянул руку, коснулся аппарата и тотчас услышал донесшийся из изящной коробочки полный готовности голос секретаря:

— Слушаю?

— Алексей Васильевич, уже полдень. Все собрались?

— Сидят, — фыркнули из коммуникатора. — Масса многозначительных взглядов и дурацких разговоров. Только…— Человек, находившийся на другом конце линии, запнулся.

— Что еще?

— Адмирал Бибирев здесь. Уже два раза просил о встрече, но я, как и приказано, отвечал, что вы заняты.

— Бибирев? — Обитатель Ореховой гостиной нахмурился. — Хорошо, пригласи. Остальные подождут. Отправь их к половине первого в Малый зал для совещаний. Я приду. И слушай, кто после тебя заступает?

— Я до девяти вечера, — мигом ответил невидимый собеседник. — Потом дежурство штабс-капитан Снегирева.

— Отлично, — согласился бородатый. — Передай ему все папки, которые я оставил, и скачай файлы с моего сервера, те, что с пометкой «срочно».

— Не первый день работаю, Михаил Александрович, — не то почтительно, не то обиженно ответили из динамика. — Адмирала звать?

— Я же сказал — зови. — Человек отключил связь, чтобы не тратить время на лишние переговоры с общительным секретарем, быстрым, буквально кошачьим движением поднялся с дивана, уронив газетную кипу, и подошел к закрытому бару. Насколько он помнил, господин Бибирев более всего уважал армянские коньяки. Вот и представилась возможность потешить вкусы адмирала флота.

Двери в Зимнем не скрипели, хотя многим петлям было более пятисот лет, но бородатый уловил, что в гостиной появился посетитель. Последний неслышно вошел и, в соответствии с этикетом, остановился в трех шагах от порога. Вот интересно, отчего ботинки адмирала ступают по паркету абсолютно беззвучно?

— Ваше императорское величество?

— Я за него, — усмехнулся хозяин гостиной. — Доброе утро, Николай Андреевич. Понимаю, что пошло предлагать коньяк с утра, но… Обрати внимание — тридцатилетняя выдержка. Густой, как мед.

— Благодарю, — улыбнулся в ответ адмирал. Впрочем, заподозрить военного в высоком, белоснежно-седом старике, облаченном в серый статский костюм, с темно-малиновым галстуком и преобычнейшей толстой папкой в руках, было почти невозможно. Престарелый бюрократ, не более. Ох обманчива внешность…

— Как здоровье внучки? — не оборачиваясь, спросил хозяин. — Я ужасно беспокоился. Знаешь, мне кажется, что все-таки ты зря позволил ей пойти в Академию.

— Господи, — вздохнул адмирал, преувеличенно театрально разводя руками. — Ты думаешь, меня спрашивали? От Натальи я получил только заявление наподобие: «Хочу летать, и все тут! И ты, дедуля, не вмешивайся». И между прочим, эта коза сдала экзамены с пометкой «Лучшие работы». А теперь она разбила тренировочный самолет и чудом осталась жива.

— Ничего страшного, — добродушно хохотнул мужчина в черном и подал седому адмиралу рюмку с темно-коричневой и чудесно пахнущей жидкостью. — Четыре ребра, перелом правого предплечья и легкое сотрясение мозга…

— Ваше величество прекрасно осведомлены, — нарочно ехидным голосом сказал Бибирев.

— Газеты надо читать. В светской хронике только об этом и пишут.

Внезапно с лица хозяина кабинета сползла улыбка, и он вроде бы бесстрастно и спокойно глянул в лицо посетителя своими темно-серыми глазами:

— Ну? В чем дело? Я уже забыл, когда ты появлялся в последний раз в моем кабинете самолично.

— Я, Ваше величество, — адмирал тотчас принял правила игры и заговорил серьезно, — появляюсь здесь только в критических ситуациях. Боюсь, что это тот случай. Не скажу, что это проблема вселенского масштаба, но… Кто знает?

— А именно? — поднял бровь человек, которого титуловали высшим званием Империи. — Что случилось на этот раз? ООН подняла цены на нефть, которую добывает со временно конфискованных скважин «Уэйленд-Ютани»?

— Интереснее, — чуть склонил голову набок Бибирев. — И вы, государь, проницательно отметили участие в этом деле американцев. А точнее — наших старых знакомых из «Уэйленд-Ютани».

— Хватит, — поморщился император. — Переходи на нормальный язык, Николай. Церемониальные кур-туазности оставь на потом.

— Ну хорошо, — пожал плечами адмирал. — А теперь слушай. Только позволь, я сначала присяду. Надеюсь, сидеть в присутствии августейшей особы, да тем более если таковая пребывает в состоянии неофициальном…

— Говори, — передернулся хозяин гостиной. — И садись, черт бы тебя побрал. Может быть, тебе еще и табурет принести?

— У нас действительно неприятности. — Седой, следуя приказу, непринужденно устроился на диване и закинул ногу на ногу. — На этот раз никаких шуток. Это тебе не цены на нефть или минералы. Речь идет о безопасности империи. И возможно, о ее выживании.

— Мрак, — фыркнул собеседник адмирала, но сразу же осекся. Если руководитель Службы государственной безопасности России говорит настолько серьезно, значит, дело нешуточное. Адмирал Бибирев никогда не стал бы произносить случайных слов. Не в его это натуре — натуре профессионала высочайшего класса, завоевавшего своим умом и многолетним опытом должность своего рода «серого кардинала», стоящего за спиной императора.

— Так что случилось?

— Михаил, ты помнишь дело, почти год назад поднятое ООН по поводу незаконных действий американцев с некоей неизвестной формой жизни? Помнишь заголовки: «Чужие», «Плотоядные монстры» и прочие удовольствия? Кажется, я тебе отправлял отчет некоего лейтенанта Казакова, участвовавшего в экспедиции к LV-426?

— Помню. Читалось интересно и было похоже на сказку. Если бы не приложенные видеозаписи…

— Это не сказка, — проговорил адмирал. — Это гораздо хуже.

— Хуже? — Государь чуть изумленно поднял брови домиком. — Что может быть хуже этих зубастых оглоедов? Если я правильно помню, найденные американцами животные являются хищниками, паразитами и кем-то там еще… Извини, но я не очень хорошо разбираюсь в биологии.

— Я в этой науке вообще полный профан, — вздохнул Бибирев. — Зато у меня есть огромный отдел по биологической безопасности, занимающийся как раз такими проблемами. Видишь ли, если бы угроза исходила только от данного вида чужой жизни, я бы тебя не беспокоил и мирно занимался своими делами.

— Мирно? — Михаил Александрович рассмеялся, показав крупные зубы. — Знаешь, понятие о твоей конторе менее всего ассоциируется с этим словом.

— «Новый Джихад», — коротко бросил адмирал, мигом прервав добродушный хохоток патрона. — Теперь понял?

— Еще не хватало…— несколько растерянно проговорил хозяин после непродолжительной паузы. — Но позволь, каким образом могут быть связаны между собой неофидаи и прошлогодняя история «Патны»? Как я понимаю, у фидаев несколько другой профиль. Терроризм, похищения, убийства и в идеале — зеленое знамя ислама над всем миром. Кроме того, у секты нет ни единого борта, способного выйти в пределы космоса, даже ближнего… Мы и американцы несколько лет назад намертво перекрыли им все возможные каналы.

— Перекрыли, — согласился престарелый адмирал. — Однако за последние недели была отмечена подозрительная активность в Тегеране и Аламуте… А террористы захватили японский корабль — помнишь? Подробности — чуть позже. Американцы на днях отправили в халифат своих эмиссаров, негласно конечно. Посланцы высокопоставленные — люди из ЦРУ, агент службы федеральной безопасности из Вашингтонского управления. Информация о возможной встрече янкесов с шейхом Эль-Джафром вскоре должна поступить, я тоже не сижу без дела. После Азиатской войны мы оставили в халифате достаточно серьезную резидентуру… Интересно другое, Мишенька, — америкашки послали в Тегеран не просто сотрудников разведки, а специалистов из подразделения «Грифон».

— Весело, — нервно фыркнул император. — Тех, что занимаются безопасностью колоний США в Дальнем космосе? Причем конкретно биологической безопасностью? Но что им понадобилось от шейха?.. Нет, я понимаю, Эль-Джафр косвенно поддерживает «Новый Джихад»… О Господи!

— Понял наконец? — Адмирал Бибирев дернул щекой. — Теперь, пожалуйста, перестань бегать по гостиной, а то в глазах рябит. Сядь, выпей армянского и выслушай меня от начала до конца. Ничего страшного пока не случилось.

— Меня ждут к половине первого, — машинально напомнил Михаил. — Министр финансов, председатель государственного банка и какие-то филиппинцы с очередным сногсшибательным проектом и стандартной просьбой о кредитах.

— Подождут, — поморщился адмирал. — В конце концов, они могут встретиться и с премьером. Не забудь, сегодня воскресенье. Сядь, расслабься и послушай интересную историю.

Его императорское величество Михаил IV и адмирал флота Николай Бибирев разговаривали до пяти вечера. Потом адмирал ушел. О чем шла беседа — осталось неизвестным.

Переговоры с филиппинскими предпринимателями пришлось вести срочно вызванному с дачи министру.

Теперь, по прошествии пятнадцати лет, каждый школьник может прочитать в учебнике новейшей истории о крупнейшем за последние двести лет вооруженном конфликте, скромно именовавшемся Азиатской войной. Дело не то чтобы забытое, но прочно отошедшее в прошлое и решенное раз и навсегда.

Начать следует с предыстории. В конце XX и начале XXI веков в Центральной Азии существовало множество экстремистских движений, объявлявших себя, «подлинными последователями Магомета», но имевших к настоящему исламу самое косвенное отношение. С, 1997 по 2005 годы ортодоксальная группа «Талибан» полностью захватила власть над Афганистаном и даже самоуверенно попыталась присоединить к своему террористическому государству Среднюю Азию вплоть до Бухары. Затем начала досаждать великим державам бесконечными акциями насилия (которые, как утверждали, руководители организации, проводились «во славу Аллаха»). Первым удар по зарвавшимся талибам нанес Иран, к нему присоединились другие арабские государства, но искоренить ересь целиком и полностью не удалось.

В течение XXI века как-то сама собой перекроилась карта мира. Впервые за историю человечества изменения границ произошли не в результате войн, а по доброй воле народов и благодаря усилиям политиков. В 2042 году Пакистан, Иран и Афганистан объединились в единое государство, названное поначалу Исламским Союзом. На протяжении следующих двадцати лет к Союзу присоединились Ирак, Сирия и Иордания, а вслед за ними эмираты и королевство Аравийского полуострова. Экономическое сообщество Японии, Кореи и Тайваня породило «Азиатского дракона». Прочие государства Индокитая вскоре поняли, что лучше быть в составе единой страны, сильной и благополучной, чем пропадать поодиночке в борьбе с гигантским конкурентом.

Китай, Монголия и Индия остались сами по себе, единственно, потомки Чингисхана были вынуждены примкнуть к, сохранившему верность идеям Мао Цзэдуна, Пекину на правах автономии.

На севере же и западе Евразийского материка события развивались куда интереснее.

Процесс объединения в Европе шел полным ходом со дня подписания вошедших в историю Шенгенских соглашений, однако единое правительство Европы отвечало лишь за общую экономику, оставляя государствам Евросоюза все права политической независимости. Россия, как водится, пошла по более тернистому пути.

В 2005 году, в самый разгар кризиса и чудовищной инфляции, прямо перед выборами нового президента из партии власти, созданной недоброй памяти Борисом Ельциным, военным надоела полная анархия, царящая в государстве. 14 сентября 2005 года случился государственный переворот, что называется, «по-преториански». Мятеж военных произошел почти бескровно. Жители огромной страны, привыкшие к внезапным изменениям своей судьбы, с холодной бесстрастностью одобрили действия генерала Макарова и с типично русским фатализмом стали ждать, когда он объявит себя президентом, наворует не меньше, чем прежние правители, старательно прикрывавшиеся «демократией», обеспечит всех своих сторонников, после чего все вернется на круги своя.

Однако все произошло вопреки стандартным сценариям. Особенно неприятный сюрприз достался на долю Америки, уверенной в том, что Северо-Американские Штаты теперь остаются единственной великой державой в мире. Самоуспокоенность и погубила тогдашнего президента Роджерса… Генерал-полковник Федор Сергеевич Макаров, ныне считающийся едва ли не легендарным национальным героем, был не только военным, но и политиком выдающегося ума. Разумеется, для того, чтобы утвердить свою власть, генерал вначале прибег к наиболее популярным всегда и во все времена мерам. Очень жестко, иногда воздействуя самым обычнейшим террором, он снизил влияние преступности, буквально за несколько месяцев {опять же жесткими мерами) частично восстановил производство, а самое главное — устроил показательный судебный процесс над старым руководством. Открылись преинтересные вещи. Некоторые бывшие властители обладали многомиллиардными долларовыми состояниями (ныне конфискованными), несколько предыдущих премьеров являлись владельцами многочисленных подставных фирм, а самое главное…

Когда вскрылись (причем документально доказанные, да так, что ни один адвокат не мог подкопаться) факты непосредственного сотрудничества «демократических» премьеров, министров, вице-премьеров и прочей шушеры с правительством США, американский президент откровенно запаниковал. Его «агенты влияния» были бездарно провалены, и Америка прибегла к удару ниже пояса — начала достойную известной «холодной войны» невиданную кампанию пропаганды против России. В ход пошли не раз выручавшие лозунги: «Долой военную диктатуру!», «Нарушение прав человека» и «Грязная милитаристская хунта снова восстанавливает империю зла».

Господин Макаров ответил контрприемом. Он объявил, что будет президентом страны только до времени, когда соберется Земский Собор, который будет обязан… Восстановить монархию!

У политиков на Западе попадали челюсти.

Несмотря на буйство американцев и отчасти европейцев, генерал все-таки созвал земство и сумел протащить новую Конституцию. Встал вопрос о монархе, наделенном президентскими правами. Фраза генерала Макарова «В России возможны только две формы власти — монархия либо диктатура» разошлась по всему миру.

Конституция, которая начинала действовать I января 2008 года, предусматривала, разумеется, не абсолютизм, но парламентско-монархическую систему, в которой главе государства предоставлялись определенные преимущества. Макаров буквально за месяц провел переговоры с царствующими дворами Норвегии, Дании, Объединенного королевства, испанским домом Бурбонов и, получив согласие европейцев, более склонных принять русского царя из своей среды, чем военную диктатуру, представил Земскому Собору несколько кандидатур.

Вполне естественно, что генерал закулисно содействовал избранию младшего сына принца Чарльза и внука благополучно царствующей королевы Англии, Шотландии и Уэльса Елизаветы Второй. Во-первых, за английского принца говорил его юный возраст, во-вторых, он был сыном уважаемой в Европе и столь безвременно погибшей в 1997 году леди Дианы Спенсер, а в-третьих, происходил из чтимой всеми европейскими дворами династии Виндзоров.

Напористый и хитрый генерал получил одобрение английской королевы и ее куда более несговорчивого сына, срочно подыскал принцу русскую невесту (из уцелевших потомков какого-то не слишком известного дворянского рода), и вскоре младший Виндзор, приняв православие, был коронован в Кремле 20 декабря 2008 года под именем императора Всероссийского Андрея Первого. Он же стал основателем новой династии, несмотря на яростные и злобные нападки престарелых, вырождающихся и забывших русский язык Романовых. Однако против решения Земского Собора не попрешь.

Народ безмолвствовал, как верно заметил старинный поэт. Люди уже привыкли, что от перемены власти следует ждать лишь изменений к худшему. Но все было как раз наоборот. Генерал-полковник, а затем государственный канцлер превратился в легитимного председателя правительства. Макаров был тенью конституционного главы государства на протяжении еще восьми лет (правда, за эти годы ни разу не собиралась Государственная Дума… что и к лучшему).

А потом постепенно начал приводиться в действие классический «чилийский вариант». Жестко, если не сказать жестоко, наведя порядок в стране, генерал принялся отпускать вожжи. Это было не слишком легко — конечно, коммунистическая партия была запрещена сразу после переворота, некоторые социалисты либо были грубо истреблены, либо сидели на юге Франции или в Америке на своих виллах, купленных на деньги, награбленные в девяностых годах, но Макаров успел сделать более чем достаточно для перехода от откровенной диктатуры к приемлемой для Запада демократии.

Не стоит забывать о том, что «аферист из ВДВ» сумел найти в стране грамотных экономистов и даже такое чудо, как честных политиков, восстановил высокотехнологичные производства и, будто глядя в будущее, с особенным рвением способствовал развитию космической индустрии.

Вскоре Макаров ушел на отдых и, будучи уже в отставке, был убит фанатиком-коммунистом…

По стране объявили семидневный траур. Однако генерал-полковник Макаров сумел направить историю России в необходимое русло и создать основы для последующего величия.

За триста лет, прошедших со дня его смерти, Империя объединила в единое государство все потерянные при «демократах» и «смутном времени» XX века провинции, вышла в Дальний космос и, наконец, получила возможность говорить на равных, а то и свысока с Америкой, Европой и Исламским Союзом — основными и опасными соперниками.

Нет нужды описывать все события упомянутых трех столетий. Но одно из них более чем достойно краткой справки — так называемая Азиатская война 2264 года, грозившая перерасти в мировой ядерный конфликт, а по сумме жертв превзошедшая даже незабываемую Вторую мировую войну.

Упомянутое выше псевдоисламское движение «Талибан» много десятилетий находилось в подполье, однако не прекращало деятельности. Для возрождения требовалась новая идеология, и наконец она была найдена в темных пучинах прошлого. Мысль о том, что все новое — хорошо забытое старое, подтвердилась.

…Давным-давно, в начале XII века, в горах Персии возникла секта так называемых исмаилитов под водительством Горного Старца Хасана ас-Саббаха. В нынешние времена исмаилитов, или, как их еще называли, фидаев, следовало бы объявить террористической организацией, где иерархия строится на беспрекословном подчинении вождю — шейху.

Хасан ас-Саббах создал свое учение, не слишком отличавшееся от законов шариата и Корана, но в то же время совершенно новое. Хасан придумал имама, которому «известны все замыслы божьи», а главный постулат исмаилитской ереси звучал так: «Познание Бога разумом и размышлением невозможно. Познание возможно только личным поучением имама». Все человечество, не признающее имама, известного одному Хасану ас-Саббаху, погрязло в заблуждениях. Таким образом, мусульмане, не принадлежащие к исмаилитам, попадут в ад, христиане и иудеи — тоже. Каждый не исповедующий учение Старца — нелюдь, а если кто-то смеет противостоять исмаилитам в открытую, то его смерть неизбежна.

Захватив крепость Аламут в горах Северного Ирана, Хасан ас-Саббах распространил свое влияние вплоть до побережья Средиземного моря на западе и Багдадского халифата на востоке и стал властелином никем не признанного государства. Исмаилиты террором или обманом заняли множество крепостей вокруг Аламуга, используя свою славу непримиримых врагов сельджукских завоевателей. Но когда часть Палестины находилась под рукой христиан, а знаменитый султан Саладин изрядно поприжал исмаилитскую вольницу, могущество секты пошло на убыль и фидаи все чаще нанимались к людям, не имеющим отношения к учению Старца. В том числе и к некоторым христианам, коим требовались услуги прекрасно обученных убийц.

В общем, дела это давние. Кто бы мог подумать, что в начале XXIII века, идеология ас-Саббаха возродится приняв еще более уродливые формы, вполне, однако, достойные техногенной и информационной цивилизации? Причин для того было несколько: экономический упадок арабских стран из-за резкого падения цен на нефть, которую в немалых количествах добывали в космосе, на Венере и спутниках Юпитера, превращение Исламского Союза в огромное и нищее аграрное государство, обладавшее, впрочем, мощной армией и запасами ядерного оружия, а также постоянный проигрыш Тегерана в соперничестве с великими державами.

Заново воскресшие исмаилиты-неофидаи благополучно победили на выборах под лозунгами «Долой диктатуру монополий Запада и Севера!» и «Азия — для истинных мусульман». А потом шейх ибн Сабади, усевшийся в президентское кресло в Тегеране, направил энергию голодного и обозленного народа на военные приготовления. В Вашингтоне, Женеве и Петербурге забеспокоились, тем более что шейх, объявивший себя новым аятоллой, решил повысить свою популярность очень жестоким террором по отношению к иноверцам — как к индусам и курдам, так и к правоверным мусульманам, не принявшим правителя-еретика. Разумеется, ибн Сабади вытурил из страны представителей всех иностранных фирм, конфисковал принадлежащие обосновавшимся в Исламском Союзе транснациональным корпорациям предприятия, а что хуже всего — объявил Священную войну против всех, не почитающих тайного имама, Коран и зеленое знамя Пророка.

В мире запахло средневековьем.

Когда Арабские эмираты, приверженные традиционному исламу, заявили о своем неприятии шейха и выходе из Союза, Сабади утопил в крови Дамаск и некоторые города побережья, пригрозил Израилю, что государство евреев в Палестине доживает последние свои дни, а 7 августа 2264 года внезапно напал на Индию, утверждая, что правительство Дели чинит гонения на исмаилитов в своей стране. Так оно, несомненно, и было — кому же нравятся откровенные террористы и фанатики?

Снежный ком покатился под гору, все более и более увеличиваясь. Газеты писали, будто новый аятолла ибн Сабади являлся просто больным человеком и страдал параноидальным синдромом, но этот факт вовсе не оправдывает того, что по его приказу на Дели была сброшена атомная бомба, атакованы ракетами Иерусалим и Тель-Авив, спасенные от разрушения только глобальной системой противоракетной обороны, созданной за несколько десятилетий до этого Россией и Соединенными Штатами. А потом плохо вооруженная, но многочисленная армия шейха направилась в сторону Средней Азии, тем самым нарушив границы Российской Империи.

Разумеется, ибн Сабади вскоре получил полновесную войну с Россией, Европой, Индией и не замедлившими влезть в конфликт Соединенными Штатами. Американцам было плевать на религию и психопата шейха. Их интересовали только конфискованные исмаилитами заводы и дешевая рабочая сила, которую они потеряли после прихода нового аятоллы к власти.

Высокотехнологичная война подразумевает под собой краткие сроки ее проведения. На орбите Земли, над территорией Исламского Союза, висели боевые корабли великих держав, способные накрыть земли противника куполом радиопомех, обрубить все системы связи и серией магнитных импульсов вывести из строя большую часть электронной техники исмаилитов.

Что и было проделано. Но маньяк ибн Сабади успел нанести тактическими низколетящими ракетами еще несколько чувствительных ядерных ударов по Индии, одна боеголовка прорвалась до израильской Хайфы, две серьезно задели Кипр, а в Персидском заливе был почти полностью уничтожен средиземноморский флот США.

Великие державы разозлились окончательно.

Президент Америки Стивен Гонт в сердцах предложил союзникам испепелить к чертям собачьим всю Центральную Азию от Багдада до Исламабада, но с ним, к счастью, не согласились. Решено было ограничиться уничтожением стартовых площадок ракет, командных пунктов, мест дислокации армейских группировок и, возможно, самого шейха ибн Сабади, отсиживавшегося в тегеранском бункере.

По душу последнего и было отправлено русское подразделение внеземного десанта под названием «Волкодав». Быстро спланированная операция, вопреки прогнозам скептиков, перепуганных ядерным кулаком исмаилитов, прошла успешно: спецназ высадился, захватил дворец нового аятоллы, арестовал его приближенных, а сам ибн Сабади поступил так, как поступают большинство проигравших войну диктаторов, — приняв яд, покончил с собой.

Десять лет территория Исламского Союза находилась под управлением Организации Объединенных Наций. Затем, при содействии ООН, в стране снова провели выборы, к власти пришел популярный в народе шейх Эль-Джафр, лояльно относившийся к Западу и России. Индусы в качестве компенсации оттяпали себе территорию Пакистана, мир постепенно зализывал радиоактивные гнойники — слава Богу, уже давно имелись средства для очистки земли от продуктов ядерного распада.

Фидаи так и не угомонились.

Через несколько лет тайная, исключительно глубоко законспирированная организация последователей аятоллы ибн Сабади, принявшая название «Новый Джихад», начала действовать старыми методами. Покушения на руководителей других стран, диверсии на производствах, угоны пассажирских рейдеров, доставлявших с Земли колонистов на другие планеты Солнечной системы и Дальнего внеземелья во имя Аллаха.

Правда, к Аллаху деятельность исмаилитов не имела никакого отношения. Но разве в этом будет разбираться кто-нибудь, кроме специалистов?

Безусловно, службы безопасности Империи, США и европейских государств пытались противостоять отлично организованным и обеспеченным великолепной техникой фидаям, но полностью разгромить «Новый Джихад» было невозможно. И террористы уже десять лет держали в напряжении все правительства мира.

Если кто и был благодарен джихадовцам — так только писатели и киношники. Каждый второй литературный или кинобоевик был посвящен фидаям, а таковые ничуть не препятствовали индустрии развлечений. Как-никак реклама в мировом масштабе…

…Похоже, именно об этой сектантско-террористической организации и беседовали январским утром 2280 года император России и начальник его секретной службы.

Мария Викторовна Семцова оставила машину на автостоянке, бросила несколько монеток в парковочный счетчик — грабеж! Полчаса стоянки обходятся в аэропорту в целых тридцать копеек! — и, мягко хлопнув дверью автомобиля, зашагала к терминалу, принимавшему международные рейсы. Начинало рассветать, с севера задувал холодный ветер, несший колкие снежинки. Чуть дальше, в стороне Пулковских высот, мерцали бесчисленные огоньки новых районов Петербурга — мегаполиса, протянувшегося еще на полтора десятка километров за гряду холмов. Теперь авиационные трассы проходили прямо над городскими-кварталами, опоясавшими огромное поле аэропорта.

Старые здания Пулкова снесли еще лет двести назад, и теперь их изображения можно увидеть только на фотографиях. Взамен были сооружены три новых терминала, два из которых обслуживали внутренние и международные рейсы. Третий комплекс, стоящий на отшибе, принимал орбитальные челноки, прибывавшие с пересадочных станций на Луне и с огромного искусственного спутника «Гэйтуэй», вращавшегося на орбите Земли.

Сегодня был понедельник, а ранним утром первого рабочего дня недели активность в аэропорту снижается до минимума, благо отпускники, туристы и возвращающиеся из командировок люди должны были прилететь в выходной день, то есть вчера.

Маша зашла в здание международного терминала, совершенно не обратив внимания на веер почти незаметного луча сканера, ощупавшего новую посетительницу, дабы проверить — нет ли при ней оружия или пластиковой взрывчатки. Биоробот, стоявший в дверях, проводил человека вежливым полупоклоном.

Людей действительно мало. Две стайки иностранных туристов (немцев, если судить по черно-бело-красным флажкам на куртках), вероятно, должны отправиться ближайшим рейсом в Берлин. Отдельно от других расхаживают профессионально насупленные дяденьки в длинных темных плащах и с изящными чемоданчиками в руках — русские бизнесмены, отправляющиеся по своим делам на Запад. Шуршат роботы-уборщики, более похожие на черепашек, собирающих пыль в свое округлое чрево. Автоматы по продаже напитков и бутербродов мерцают веселыми огоньками.

Благолепие… Однако опытный глаз путешественника без труда различает неприметные фигуры полицейских в темно-синей форме, украшенной символикой МВД — сжимающим в лапах щит и меч двуглавым орлом с одной короной. Военный патруль, незаметно прохаживающийся мимо пассажиров. Будто напоказ установленные по всему залу миниатюрные видеокамеры наблюдений, бронестекла над кассами… Безопасность в аэропорту поставлена на высший уровень.

Объявили берлинский рейс, подданные кайзера Фридриха, громко крича что-то по-немецки, табуном рванулись к стойке регистрации, а Маша, пропустив взглядом развешанные под потолком телевизоры с одинаковой и немного идиотической развлекательной программой, обратила внимание на большое табло с расписанием. Транзитный самолет компании «Эр-Франс» из Парижа и далее через Новосибирск в Токио должен приземлиться через десять минут.

— Успела, — буркнула Маша себе под нос. — Но все равно это свинство.

«Свинством» было то, что человек, которого она встречала, позвонил Маше за пятьдесят минут до приземления прямо из самолета. Он не просил встретить, а только доложил, что приезжает и хотел бы увидеться. Естественно, Мария Викторовна, плюнув на оставленную домашнюю работу, сорвалась и, каким-то чудом не попав в аварию, успела добраться с Петроградской стороны, где была ее квартира, до аэропорта за полчаса.

Маша нашарила в кармане двухкопеечную монету, отправила кругляш в прорезь автомата и получила от робота-торговца свою баночку с квасом и металлически-неживое «Большое спасибо». Затем поднялась по эскалатору на второй этаж и, подойдя к огромному окну, всмотрелась.

В предрассветных сумерках ярко вырисовывались оранжевые огоньки, ограничивавшие полосы, сияли голубым прожектора на вышках, а в морозном воздухе стремительно приближались посадочные огни парижского борта, заходившего со стороны залива.

Прижавшись лбом к стеклу, Маша наблюдала, как узкий и стреловидный остроносый «Конкорд-2000» — гиперзвуковой самолет, преодолевающий расстояние от Парижа до Питера за один жалкий час, коснулся бетонной полосы, на удивление изящно вырулил на основное поле, где его взял под свою опеку маленький тягач аэродромных служб и подкатил к терминалу. Тогда же радостно зарычали движки стоящего рядом немецкого «мессершмитта» — белого, толстенького и напоминавшего прилизанного баварского ребенка. Тевтоны, загрузившись пассажирами и багажом, поползли к освободившейся полосе. Черный орел кайзера, вырисованный на киле, смотрел на русскую вьюгу насмешливо и любопытно. Под его когтями светилось синеватое изображение флажка Евросоюза с выстроившимися в круг золотыми звездочками — Германия, хоть и входившая в Европейское сообщество, по примеру России тоже около двухсот лет назад восстановила монархию.

— Ну, пошли встречать, — вздохнула Маша. — И чего ему вдруг приспичило прилететь?

Пограничные формальности были короткими. Пассажиры, высаживающиеся в Петербурге, немногочисленны, от силы человек десять, — кто ездит путешествовать зимой? Таможня оказалась к ним благосклонна, ничьи документы не вызвали претензий чиновников. Где-то в отдалении снова взвыли двигательные установки французского самолета, торопящегося уйти дальше на восток, к благословенным берегам островов Страны восходящего солнца.

Маша стояла в зальчике сразу за таможней, дожидаясь внезапного гостя. Вышли две толстые француженки, судя по виду — туристки, с маленькими сумочками и одной-единственной невесомой тележкой, на которой громоздился коричневый чемоданчик, за ними появился серьезный господин исключительно делового вида, потом…

— Ого-у! Привет! Больше полугода не виделись?

— Как оно в Тулузе? — ответила Маша на приветствие несколько более сварливым голосом, чем ей хотелось. — И вообще, лейтенант, у нас тут мороз. Теплые вещи взяли?

Перед Машей стоял невысокий темноволосый молодой человек. Черная военная форма, украшенная серебряными галунами и нашивкой на правом рукаве с изображением навострившей уши крупной собаки. Из-за этой эмблемы «волкодавов» иногда называли «Обществом собаководов», на что десантники ужасно обижались.

Мимо чинно продефилировал военный патруль, начальник — капитан внутренних войск — осмотрел черный с серебряными пуговицами китель лейтенанта, но приставать не стал. Космический корпус Империи в армии уважали, а если уж видели шеврон «волкодавов» — так и вообще начинали завидовать.

— В Тулузе? — нахмурился военный с двумя маленькими звездочками на светлых погонах. — Там хорошо. Тепло. Яблоки. Да, Маша, большое спасибо, что вы меня встретили… Просто мне совершенно не у кого остановиться в Питере, а гостиница… В гробу видел.

— Дорого? — подняла бровь Маша. — Не смешите меня, Сергей. Мало того что вы получаете зарплату, в четыре раза превышающую мою, так я думаю, что Министерство обороны могло оплатить вам постой. Может быть, даже в «Астерии».

— Вы не в духе, — фыркнул лейтенант. — Ну и ладно. Ну и пойду в гостиницу. Буду там сидеть в гордом одиночестве. Водку пьянствовать и безобразия нарушать.

— Ну-ну. — Маша приняла слова военного за чистую монету. — Я пошутила. Едем ко мне. У вас серьезные дела? Надолго?

— Сколько вопросов…— хмыкнул мужчина в черной форме. — Расскажу по дороге. Мария Викторовна, вы на машине?

— Разумеется, — кивнула Маша. — Идем. Вы забрали багаж?

— Какой багаж? Меня высвистали самым срочным образом из центра подготовки, запихнули в самолет с ясным приказом: сегодня к часу дня быть в приемной министра обороны. Странно как-то…

Маша поперхнулась:

— К часу дня? Сегодня, в понедельник? Ничего себе…

— То есть? — насторожился лейтенант.

— У меня приглашение туда же и в то же время, — ответила Семцова. — Послание по электронной почте пришло вчера вечером. Я как дура перерыла весь гардероб в поисках подходящего костюма. Все-таки неприлично являться к министру в спортивной куртке.

— Спишите на рассеянность ученого. — Сергей снял фуражку, пригладил темный ежик на голове и критически осмотрел Машин утепленный сине-зеленый спортивный костюм для пробежек и белые кроссовки. — Вам не холодно на питерском морозе?

— А вам не надоело стоять здесь и болтать? — улыбнулась Маша. — Идемте к машине. Отвезу вас к себе, накормлю, а к часу дня отправимся по назначению.

— Ой, забыл, — неожиданно смутился лейтенант. — Вот, возьмите. Подарок из солнечной Франции.

Он залез в сумку, висящую на плече, пошуровал там и вынул небольшую бутылку с вином светло-пурпурного цвета.

— Розовое анжуйское, — вздохнула Маша, бросив взгляд на этикетку. — Господи, сколько же оно стоит?

— Оно стоит нашей встречи. Едем?

* * *

В половине первого дня неподалеку от арки Главного штаба, почти на углу Невского проспекта и Большой Морской улицы припарковалась темно-вишневая машина «Барс» — автомобиль высокой проходимости. В правительственном квартале Петербурга она выглядела несколько странно.

Двое людей, оставив «Барс» на попечение приглядывавшего за стоянкой биоробота-андроида, вышли на Невский, затем нырнули под арку и, пройдя по Дворцовой площади направо, вошли в пятый подъезд длиннющего желтовато-белого здания, в котором разместилось военное ведомство Империи.

— Лейтенант Сергей Казаков, — отрекомендовался охране военный, выкладывая на стойку пластиковое удостоверение. Блюстители глянули понимающе.

— Мария Семцова, профессор кафедры ксенобиологии Петербургского университета. — Маша была несколько смущена подозрительными взглядами, но, едва она предъявила начальнику охраны свою личную карточку, багровое лицо здоровенного подполковника расплылось в любезной улыбке.

— Вам не в Генштаб, — сказал тот, переводя взгляд маленьких холодно-голубых глаз с лейтенанта космического спецназа на русоволосую женщину. — Сейчас вас проводят. Если имеете при себе оружие, опасные лекарственные препараты или любые электронные устройства — сдайте, пожалуйста. Получить сможете немедленно по окончании визита.

Затем Машу и лейтенанта Казакова повели какими-то бесконечными коридорами, более похожими на описанные в романах подземные ходы старинных замков. Семцова приблизительно чувствовала направление — под Дворцовой площадью, в сторону реки. Пришлось миновать четыре поста охраны, спуститься на лифте куда-то вниз, а затем снова подняться.

«Куда нас ведут? — попутно размышляла Семцова, косо посматривая на своего спутника. Казаков выглядел спокойным и едва только не насвистывал. — Напустили, понимаешь, таинственности…»

Когда они, миновав длинный, ярко освещенный и выстланный серовато-жемчужной ковровой дорожкой коммуникационный туннель, оказались во внутреннем дворе Зимнего дворца, Маша сдавленно охнула.

— Сюда, пожалуйста, — сказал провожатый, указывая на одну из дверей. — Приготовьте еще раз документы.

Когда Семцова полезла в карман за карточкой, он тихо добавил:

— Думаю, не стоит напоминать, что не нужно ничему удивляться или по крайней мере не следует показывать своих чувств.

Маша понимающе кивнула, а Казаков почему-то ухмыльнулся, но тут же снова напустил на лицо серьезность.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ПА-ДЕ-ДЕ НА ВЫСШЕМ УРОВНЕ

21 января 2280 года,Санкт-Петербург,Россия

…Марию Семцову и лейтенанта Казакова со всем должным уважением доставили на второй этаж дворца, в крыло, выходящее окнами на Неву и Петропавловскую крепость. То есть в покои, отведенные для проживания императорской семьи. Прочие части Зимнего оставались известнейшим музеем мира, а здесь, в двадцати комнатах второго и третьего этажей, находилась резиденция Его величества.

— Пройдите сюда. — Гвардейский офицер бесшумно раскрыл дверь, чуточку церемонно поклонившись неожиданным гостям. — Вас ждут.

Казаков оставался бесстрастным и насквозь невозмутимым, будто такие встречи у негопроисходили каждый день. Он еще до приезда в столицу предполагал, что внезапный отзыв из Франции может означать все, что угодно, — от опалы (неизвестно, впрочем, за что) до резкого повышения (для которого, впрочем, тоже не имелось особых причин). Его реакцию можно было охарактеризовать словами: «Будь что будет».

В отличие от офицера внеземного корпуса Маша откровенно побаивалась. Кто, в конце концов, она такая? Специалист по инопланетным формам жизни, биолог, лишь однажды участвовавший в по-настоящему трудной экспедиции, консультант ООН, несколько лет назад получивший ученую степень доктора ксенобиологии, и ничего больше. Вызов в Министерство обороны несколько изумил Машу, но кто знает — вдруг военные нарыли в одном из новых миров исключительно опасный вирус и хотят узнать мнение специалиста? Тогда следовало бы пригласить наиболее признанных ученых наподобие академика Когана или доктора Казанского университета Насырова…

Однако Маша сообразила, что столь срочный и малоожидаемый визит Сергея Казакова, с которым она побывала в неприятном и надолго запомнившемся путешествии в два отдаленных и насквозь чужих мира, а также просьба немедленно прибыть в Министерство могут быть связаны между собою. Но каким образом? Кажется, тогда экипаж «Патны» замел большинство следов, а что не сумели сделать военные, закончила ООН — «дело Чужих» официально объявлено закрытым.

И вот теперь, по прошествии восьми месяцев с появления челнока «Меркурий» в системе Сириуса, долгих разбирательств в комиссиях ООН и следственном комитете Империи, забытая газетчиками и спецслужбами «госпожа консультант» опять понадобилась сильным мира сего. Кто знает, а вдруг повод для встречи не имеет никакого отношения к давним событиям на Ахеронте? В исследованных мирах отыщется более чем достаточно других биологических опасностей…

Небольшая комната встретила гостей теплыми бежевыми тонами мебельной обивки, неярким, успокаивающим глаз освещением и запахом настоящего камина — в очаге полыхали березовые дрова, пламя рвалось вверх, уводя почти невидимый дым в широкую трубу.

Маша, войдя сюда, еще почувствовала запах лимона — совсем свежего, пожалуй, еще неспелого — и неясный аромат крепкого, но очень качественного спиртного.

— Добрый день. — Маша услышала хриплый тихий голос, принадлежавший, вероятнее всего, человеку в возрасте. — Проходите. Усаживайтесь где удобнее.

Лейтенант, не ешьте меня глазами — встреча неофициальная.

Казаков, неожиданно для Семцовой вытянувшийся едва не в струну, слегка успокоился, быстрым движением сорвал фуражку с головы, но все-таки, несмотря на мягкое указание «расслабиться», щелкнул каблуками.

— Садитесь, — недовольно поморщился высокий седоволосый мужчина, скрывавшийся в мягком полумраке комнаты. Он разместился в глубоком кресле рядом с камином и держал в правой руке хрустальную рюмку. — Мария Викторовна, вам коньяк не предлагаю за его удивительной крепостью, не предназначенной для дам, а вот вы, господин лейтенант, вполне можете отведать. Не беспокойтесь, Сергей, вы сейчас не на службе. Немного жидкого огня, потребленного внутрь, никогда не помешает.

Казаков повел себя вполне адекватно. Невозмутимо уселся напротив пожилого господина в статском платье, легко подхватил бутылку с коричнево-золотой жидкостью, плеснул в свой бокал и, не забыв про Машу, налил ей в высокий тонкостенный стаканчик апельсинового сока из оказавшегося на столе пластикового флакона.

Семцова на негнущихся ногах прошла к столу, опустилась на стул и тихонько позавидовала Казакову. Судя по выражению лица, лейтенант выпивал вместе с особами, входящими в правительство Империи, каждый выходной, например после партии в преферанс или игры на бильярде.

Маша узнала человека, встретившего их в уютной комнате Зимнего дворца. Его показывали по телевизору. Редко, правда, и только в связи с какими-нибудь экстраординарными событиями. Седоволосый шестидесятипятилетний старикан, сухощавый и меланхоличный, занимал почтенную должность начальника Службы государственной безопасности России. Если вдуматься, столь высокопоставленные персоны не имеют привычек вызывать к себе скромного ученого-биолога да самого обыкновенного лейтенанта для бесед о погоде…

— Отличная вещь, правда? — Престарелый улыбнулся, только лишь пригубив коньяк. — Вижу по лицу, вам, Сергей Владимирович, нравится.

Казаков кивнул, несколько быстрее, чем требовалось.

— Оставьте неуместное смущение, — недовольно поморщился седой. — Полагаю, мне все-таки следует представиться, хотя бы даме. Бибирев, Николай Андреевич. Адмирал флота, если изволите. На прочие титулы и звания не обращайте внимания. Побеседуем? — Он хитро и быстро глянул в глаза Казакову и Семцовой. Увидев там понимание, продолжил: — Вообще-то вы совершенно зря стесняетесь, право. Повторюсь — сегодняшняя встреча ни вас, Сергей, ни вас, Маша, — вы позволите к вам обращаться подобным фамильярным образом? — ни к чему не обязывает. Кроме одного — если вы откажетесь от разговора и моего предложения, будете молчать до самого фоба. Все, что вы здесь услышите, абсолютно конфиденциально. Если не сказать — засекречено настолько, что любые сведения, открытые кому бы то ни было, начиная от ближайших родственников и заканчивая сотрудниками чужестранных разведок, могут повлечь за собой неприятности самого фатального характера. Извините, что приходится выражаться, подобно интригану политику из дешевого боевика, но…

— Я понял, — деревянным голосом сказал Казаков. Одновременно он посмотрел на Машу и прочел в ее глазах согласие.

— Замечательно. — Адмирал Бибирев как-то по-детски хлопнул в ладоши. И вдруг он хищно и быстро наклонился вперед и, уставившись на Казакова ледяным взглядом серо-голубых глаз, спросил очень жестким голосом: — Что вы скрыли? Я имею в виду, какие подробности вашего чудесного приключения на LV-426 неизвестны следователям ООН и даже мне?

Сергей Казаков от неожиданности стал выглядеть так, будто столкнулся лицом к лицу с очковой змеей, размерами превосходящей динозавра. Адмирал застал его врасплох, да и Маша напряглась. Она прекрасно понимала, на что намекает грозный и всемогущий предводитель имперской госбезопасности.

— Ну…— протянул лейтенант. — В общем ничего.

— Врете, Сергей Владимирович, — перебил Бибирев. — Сразу вижу, что врете. Послушайте, ооновцам вы могли вешать на уши любую лапшу. С различными приправами. В конце концов, вы принимали присягу, в отличие от госпожи Семцовой (у Маши екнуло сердце), и обязаны…

— Я знаю свои обязанности, — неожиданно зло рыкнул Казаков. — Да, по общему уговору мы умолчали некоторые детали. Кроме того, на нас оказали серьезное давление люди генерального секретаря ООН. Насколько я понимаю, им были нужны рычаги, способные повлиять на «Уэйленд-Ютани» и доказать виновность Компании в действиях, противоречащих кодексу Организации.

— И вы не стали посвящать посторонних в свои тайны, — вздохнул адмирал, снова коснувшись губами многогранной рюмки. — Нехорошо-с… Понимаю, что полная откровенность перед международным судом или ооновским генсеком могла привести к определенным последствиям, и вердикт, гарантировавший вам, лейтенант, дальнейшую службу и карьеру, а госпоже Семцовой денежную премию, выглядел бы несколько по-иному. В этом я вас не виню. Но почему вы, — Бибирев молниеносно переводил взгляд с Казакова на Машу, похоже спрашивая их обоих, и взгляд этот не сулил ничего хорошего, — почему вы предпочли говорить неправду, даже когда вернулись в Россию? Вы, господин лейтенант, и вы, госпожа Семцова, откровенно лгали моим сотрудникам, расспрашивавшим об инциденте с «Патной». Почему вы стерли большинство видеозаписей, когда находились без присмотра на Сириусе? Отчего был поврежден «черный ящик» челнока?

— Я расскажу, — не выдержала Семцова. — Я понимаю, что вы, адмирал, имеете в виду. Да, по общему уговору выживших членов экипажа «Патны» мы должны были рассказать только половину правды.

— Обычно, — холодным тоном сообщил адмирал, — такие действия именуются чуть более неприглядно — сговор. Вы продолжайте, это я так, к слову.

— Я продолжу, — вмешался Казаков. — Честно признаться, ваше высокопревосходительство, мы очень боялись, что какое-либо из правительств Земли… не буду скрывать, включая правительство Его величества, захочет использовать полученные нами сведения в… не слишком благовидных целях.

— Биологическое оружие? — любезно улыбнулся Бибирев.

— Да, — без лишних слов согласился Сергей. — Самое разрушительное и опасное за всю историю человечества. Способное принести гибель даже его владельцу.

Адмирал стрельнул глазами на Машу:

— А вы что скажете?

— Я боялась именно того, о чем сказал лейтенант, — подтвердила она.

— Идиотизм, — как-то очень сокрушенно покачал головой адмирал флота, он же начальник имперской ГБ. Затем Бибирев поднял глаза к потолку с истинно страдальческим выражением на лице и проговорил: — Знание об опасности, замечу — чужой опасности, делает нас вооруженными и защищенными от малоприятных неожиданностей в будущем. И мы не собираемся использовать полученные сведения для, как вы только что выразились, «неблаговидных целей». Боюсь, господа, вы перестраховались. Аналитики центра эпидемиологии достаточно долго сидели над вашими отчетами… Отмечу, не совсем правдивыми, но хорошо написанными. Специалисты отлично поняли, с чем вы имели дело на Фиорине и LV-426. Я не решусь предложить императору разработку подобной биологической программы. Это чистое самоубийство.

— Покойный мистер Хиллиард, — как бы невзначай заметила Маша, — придерживался другой точки зрения. Он полагал, что справится с Чужими. Или по крайней мере сумеет исследовать их универсальный организм.

— Хиллиард был гением, — покорно кивнул адмирал, — но слегка сумасшедшим, как и большинство ученых. Не в обиду вам, Мария Викторовна… Думаю, вам не нужно объяснять действие вируса, враждебного нашему виду, — Человек разумный. Так вот, пообщавшись с чужими тварями, вы наверняка могли понять, что такое разумный вирус. Я, конечно, несколько преувеличиваю, но… Ваши выкладки и привезенная с LV-426 информация повергли в ужас не только биологов всех стран мира, но и политиков. Понимаете? Если кто-нибудь, например, столь же умный, но не столь знаменитый, как Рональд Хиллиард, найдет способ клонировать этих чудовищ, а что самое страшное — управлять ими… Мне договаривать?

— Не надо. Нет, — в один голос произнесли и Маша, и Казаков.

— Но…— Семпова несколько по-детски, будто в школе, подняла руку. — Ваше высокопревосходительство, позвольте спросить?

— Слушаю, — участливо нахмурился адмирал.

— Мы, а вернее, я и лейтенант Казаков уничтожили находившийся на LV-426 инопланетный звездолет. Именно там было основное гнездо чужих существ. Их больше нет. Вы же сами знаете, Николай Андреевич, что мы использовали, пусть и без разрешения, ядерное оружие. Уничтожены все Чужие. Насколько я слышала, та звездная система объявлена запретной зоной для посещения земных кораблей…

— Дальше? — невозмутимо поднял бровь Бибирев.

— Дальше? — Маша чуть запнулась, но продолжила говорить связно: — На нашем челноке с LV-426 были привезены три трупа чужих существ. Ни одна клетка в их организмах на момент прибытия челнока к Сириусу не функционировала. Мертвая органика, понимаете? Соответственно, клонировать их невозможно. Угроза полностью ликвидирована. Почему вы нас расспрашиваете?

— Да потому, — вдруг рассердился адмирал, — что все три экземпляра были переданы ООН для исследований. Организация старательно замалчивает результаты экспертиз и все данные по Чужим. А я знаю, что один из трех трупов чужих существ, мягко говоря, необычен. Во-вторых, почему ни на одной видеозаписи нет изображения чужого существа со светлой окраской? Только ради Бога, не говорите мне, что это был единственный экземпляр или случайная мутация!

Маша несколько секунд помолчала, затем отхлебнула из бокала немного апельсинового сока и полезла в сумочку за сигаретой. Похоже, сейчас придется говорить правду. Настоящую правду, а не то ее подобие, которое было представлено следственной комиссии ООН. Однако вначале следует узнать истинные мотивы, побудившие адмирала Бибирева вызвать Марию Семцову и лейтенанта Казакова в Зимний дворец.

— Да, — медленно и осторожно начала Маша. — Мы вынуждены были скрыть от ООН и от… скажем так, специальных организаций (Казаков чуть фыркнул, услышав столь дипломатичное название ведомства, возглавляемого адмиралом Бибиревым) некоторые подробности.

— И вы не ждали, что рано или поздно мы раскопаем упомянутые «подробности»? — вежливо осведомился пожилой адмирал. — Вспомните мудрость древних: «Все тайное рано или поздно становится явным».

Незнамо почему Мария Семцова решилась:

— Мы доложили ооновцам, а точно так же и вам, только об одной разновидности Чужих. О темноокрашенных крупных хищниках, обнаруженных еще американцами почти шестьдесят лет назад. Слышали такое название — «Ностромо»?

— Безусловно, — подтвердил Бибирев. — Грузовой корабль, потерпел аварию на LV-426. из всего экипажа выжила только уорент-офицер Эллен Рипли. Затем она около шести десятилетий пролежала в дрейфующей по космосу криогенной капсуле. Ее спасли, затем включили консультантом в состав исследовательской экспедиции на Ахеронт… Кажется, там она и погибла?

— Нет, — поправила адмирала Маша. — Рипли умерла на Фиорине. Это планета-тюрьма, население которой уничтожил Чужой. Спустя три недели на эту планету прилетели ооновцы и мы… В отчетах все сказано.

Бибирев вытянул вперед руку, будто успокаивая Семцову, и сказал:

— Я осведомлен о событиях на орбите Фиорины. Вы упомянули о новой разновидности Чужих. Оставим в стороне ваши частные переживания — я слышал, у вас произошел инцидент с чужим существом…

— Инцидент? — вмешался Казаков. — Господин адмирал, я сам лично видел, как Марию Викторовну атаковал паразит и что произошло дальше! Не беру в расчет мои личные ощущения, но думаю, что упоминать об этом случае несколько неэтично. Особенно в присутствии госпожи Семцовой.

— Верно, — неожиданно быстро согласился адмирал Бибирев. — Простите, Мария Викторовна… Так вот, я хотел бы услышать от вас настоящую историю полета «Патны». Постарайтесь уложиться в сорок минут. Затем мы отправимся на встречу с людьми, которых ваш рассказ должен весьма заинтересовать.

— А если мы откажемся? — бесцеремонно спросила Маша. — Доказательств нет. Вы же сами сказали, что видеозаписи стерты, Организация Объединенных Наций молчит. Что до белого Чужого, то это игра природы, мутант-альбинос. Или вы будете нас легонечко пугать, как принято в серьезных конторах?

— Зачем же? — брезгливо ответил Бибирев и разочарованно покачал головой. — В таком случае вы отправитесь обратно. Сергей Владимирович полетит в Тулузу, в центр подготовки войск ООН. Вы заберете свою машину со стоянки и поедете домой. А у меня появится много лишней работы, которую с вашей возможной помощью я сумел бы сделать за несколько часов… Решайте. В любом случае вам не грозят никакие последствия, это я обещаю, слово офицера.

Маша подумала буквально секунду и, не ожидая такого от себя самой, буркнула:

— Мы согласны.

Адмирал преувеличенно облегченно вздохнул. Сергей Казаков сидел так, будто обратился в каменную горгулью.

— Через сорок минут, — Бибирев глянул на часы, — нас будут ждать. Уложитесь?

Маша, непривычная к правительственному церемониалу, наивно поинтересовалась:

— А кто?

— Потом узнаете. Ну, Мария Викторовна, я слушаю. Да и вы, Сергей, не оставайтесь в стороне. Если будет нужно, дополняйте.

— Прелюбопытнейшая история. И вы семь месяцев хранили молчание? Герои-партизаны…

— Нас никто не спрашивал, — улыбнулся Казаков адмиралу, сидевшему опершись локтями на колени. Пальцы его были сложены лодочкой у рта, а глаза шарили по уставленной старинными фотографиями каминной полке. Выглядел Бибирев озадаченно. — Все были увлечены скандалом с «Уэйленд-Ютани», а следственной комиссии ООН очень хотелось посадить Компанию в большую грязную лужу. Женевская комиссия, похоже, не обратила внимания на то, что часть видеозаписей была нами стерта. А пилоты челнока и летавший с нами биоробот так виртуозно поработали с «черными ящиками», что повреждения выглядели самым естественным образом. Будто от перегрузок…

— Конспираторы доморощенные, — меланхолично протянул адмирал. — Ладно, не буду вас и дальше разыгрывать. Эта беседа, если позволите столь неэстетично выразиться, являлась своеобразной проверкой на вшивость. Требовалось убедиться, будете вы и дальше врать или нет. Что же до вашего рассказа… Вообще-то нам давно все известно.

— Э… — крякнул лейтенант, а Маша вдруг покраснела. Если их секрет, как выясняется, не секрет вовсе, тогда какого, извините, хрена его шпионское превосходительство устроил спектакль с допросом?

…Уже будучи на Сириусе, к которому вынесло бежавший с «Патны» челнок, Мария Семцова и остальные выжившие участники экспедиции действительно учинили маленький заговор. Пока руководство французской колонии связывалось с властями на Земле, пока ждали спасательного корабля Организации, было время обдумать дальнейшую политику действий. По общему согласию решили не упоминать на грядущем следствии о Чужих с металлической окраской, а единственный труп подобного существа, находившийся у биологов, заявить не иначе как случайным мутантом. В идеале его следовало бы уничтожить, но научный персонал встал на дыбы и предъявил Казакову вместе с полковником Гором и Машей ультиматум: ученые поддержат общее решение при условии сохранения всех вывезенных с LV-426 образцов чужой жизни. Да и европейцы, встретившие потрепанный и поредевший на две трети экипаж «Патны», ради пущей подстраховки немедленно отправили трупы Чужих, подстреленных на Ахеронте, в карантин. Вытащить их оттуда было невозможно.

Умный Бишоп немедленно начал разводить философию на предмет странной мотивации людских поступков: как же так, впервые встретились с чужим разумом, научились немного контактировать, оказали друг другу помощь — и теперь срочно предать все глухому забвению?

Семцова настойчиво объяснила андроиду, каковы могут быть перспективы. Любое из правительств Земли в состоянии ухватиться за нить, ведущую к Чужим, рано или поздно отыскать их… Что потом? А если серебристо-металлические разумные твари не захотят иметь с человечеством никаких общих дел? Или начнут военные действия, чтобы отвадить настырных двуногих? Безусловно, на стороне людей мощные лазеры, плазменные и импульсные установки, способные разнести на кванты планетоид размером с Луну, ядерное оружие и прочие прелести цивилизации. Но тут как раз встает вопрос не о мотивации человеческих действий, а о логике Чужих. Вдруг человечество окажется для них потенциальным врагом? Последствия ясны, Бишоп? Вот и хорошо. А дискету, полученную на чужом корабле, мы вообще в глаза не видели. Спрячь ее или уничтожь. И не надо пудрить мне мозги красивыми словами о контакте с внеземной цивилизацией и мирном сосуществовании.

Андроид забрал носитель информации себе, клятвенно пообещав ничего никому не говорить. Хотя в его синтетических глазах было заметно искреннее огорчение.

Бишоп остался в Женеве, затем переехал в Цюрих, куда его отправили для исследований тел чужих существ, — ооновцы решили, что робот сумеет им помочь в изысканиях, и конфисковали андроида у проштрафившейся «Уэйленд-Ютани». Люди, вернувшиеся с Ахеронта, отбарабанили на следствии и суде заученную версию событий: прилетели, постреляли черных тварей, сами едва унесли ноги, и вообще во всем виноваты бизнесмены из Америки. Распните их!

Когда за дело берется столь основательная надгосударственная организация, как ООН, на пути специалистов из Женевы лучше не вставать — сметут. Генеральному секретарю, между прочим, уже давным-давно надоели жалобы большинства космических держав на беспредел на рынке межпланетных перевозок, чинящийся «Уэйленд-Ютани», превратившейся в монополиста и крупнейшего конкурента.

Кроме кучи мелких неприятностей, «Уэйленд-Ютани», за спиной которой ликующе прыскали в кулак концерны Европы, России и Азии, отделалась запрещением на производство работ в Дальнем космосе сроком на семь лет, что называется, с конфискацией — все предприятия Компании на указанное время были переданы ООН, каковая теперь могла серьезно подправить свой бюджет с помощью их доходов.

Газеты и телевидение целых три месяца верещали от восторга, смаковали невиданный в истории внеземного бизнеса вердикт ООН, а затем, когда пришло сообщение об обнаружении на одной из планет системы Большого Пса развитой жизни — то есть теплокровных животных, превышающих размерами мышку, — с наслаждением отдались новой сенсации. Скандал с «Уэйленд-Ютани» перекочевал на вторые полосы, а затем начал благополучно забываться. В Голливуде сняли эффектный боевик про Чужих — очень непохожих на настоящих, — и на том история путешествия «Патны» отошла в разряд малоинтересных.

Бывший экипаж крейсера разъехался по домам и на новые места службы: Семцова отправилась в трехмесячный отпуск, который провела на Кавказе; Казаков благополучно работал в составе подкомитета по обороне ООН во Франции… И вот они снова встретились, но на сей раз не в космосе, а в столице Империи.

— …Знали? — Маша помотала головой, освобождаясь от старых воспоминаний и первой нарушая длительную паузу, возникшую после неожиданного признания адмирала. — Каким образом?

— Мария Викторовна, — одними губами улыбнулся Бибирев, — я же не спрашиваю, где вы купили вашу замечательную и, как погляжу, очень дорогую косметику?

— В Гостином дворе, — несколько глуповато ответила Семцова и тут же опять смутилась: — При чем здесь моя косметика?..

Казаков дипломатично помалкивал, едва сдерживая неуместный смех.

— Разумеется, ни при чем. — Его высокопревосходительство взял длинными узловатыми пальцами коричневую сигарету из коробочки на столе, предложил Маше и щелкнул громадной серебряной зажигалкой. — Видите ли, возможности моей скромной организации чаще преуменьшают, чем преувеличивают. Если называть вещи своими именами — наша Служба может все или почти все. Когда сталкиваются интересы дилетантов, коими являетесь вы, и интересы Конторы, в шести случаях из пяти побеждает Контора. Простите за столь вульгарный силлогизм… Нам просто было временно не до вас, и потому разговор состоялся сегодня, а не, допустим, сразу по вашем прибытии из Швейцарии.

— «Не до нас»? — медленно повторил слова Бибирева лейтенант. — Могу я попросить объяснения, почему именно сейчас у Службы безопасности проявился внезапный интерес к событиям на Ахеронте и нашим скромным персонам?

— Чуть попозже вы все узнаете, — ответил адмирал, мимоходом глянул на часы и поднялся. — Идемте со мной. Познакомлю с интересными людьми. Господин Казаков, вы военный, а посему должны иметь достаточно представления об этикете и субординации. Хотя встреча самая что ни на есть приватная., учитывайте, что ваша задача — молчать, слушать и отвечать на вопросы. Если захотите что-то спросить — сначала попросите разрешения… К вам, милейшая Мария Викторовна, это тоже относится. Извините, что так резко указываю… И кстати, прошу учесть, что вы приглашены пока только в качестве консультантов и непосредственных свидетелей. Может быть, вскоре ваш официальный статус изменится в более прогрессивную сторону.

Маша слегка кивнула, а Казаков насупился. Тоже мне воспитатель нашелся! И так понятно, что рядовой новобранец не имеет никакого права приставать с расспросами к унтер-офицеру, а уж тем более к командиру роты. Но если адмирал напомнил об этикете, значит, встреча будет действительно особенной.

Они вышли в коридор, украшенный старинными шпалерами и какими-то вазочками на стойках, миновали два поста гвардейской охраны, каковая обращала внимание на шествующих по коврам дворца визитеров не больше, чем на пылинки в солнечных лучах.

— Сюда, пожалуйста. — Адмирал вежливо посторонился, пропуская даму вперед, шагнул в дверь вслед за Машей, оставляя Казакова в арьергарде.

Обычный зал для заседаний, каких множество во всех городах мира. Мебель старинная, но удобная, посередине длинный овальный стол черного дерева, на стенах картины с морскими баталиями — если судить по флагам, российский флот века восемнадцатого увлеченно громил шведов. Больше всего умиляли цветочки в китайских фарфоровых вазах вдоль стен и два компьютера на отдельном (видимо, секретарском) столике — современная техника выглядела среди архаичной обстановки неприкаянно. На дальней стене — большой плоский экран на жидких кристаллах, будто шутки ради забранный в деревянную раму.

Люди, сидевшие за столом, курили, один пил минеральную воду, другой что-то полушепотом доказывал соседу. Но едва адмирал появился в дверях, все гости перевели взгляд на него и двоих новоприбывших.

— Госпожа Семцова, господин Казаков, — отрекомендовал Бибирев спутников и чуть подтолкнул Машу, взглядом указывая на три свободных кресла у ближнего края стола. Сказал шепотом: — Не бойтесь, они вас не съедят. Располагайтесь и не обращайте ни на кого внимания.

Маша и лейтенант уселись рядом, адмирал устроился слева от них, и Семцова начала исподтишка разглядывать присутствующих людей, которые явно ждали прибытия еще кого-то.

Прямо напротив сидел чуть полноватый, но крепкий и розовощекий мужчина лет пятидесяти в золотых эполетах и аксельбантах генерал-фельдмаршал а. Это лицо было знакомо — министр обороны Слепцов. Рядом — крупная дама с недовольной физиономией откровенной, начинающей стареть стервы. Вице-канцлер по делам колоний. Говорят, может съесть человека без соли, но как администратор незаменима.

Еще дальше — двое мужчин средних лет, один в очках, другой в феноменально затрепанном свитере («Как такого сюда пустили?» — подумала Маша). Вдобавок эти двое говорили громче всех, не обращая внимания на свирепые взгляды госпожи вице-канцлера. За ними с непроницаемыми ликами восседали двое иностранцев — русский всегда отличит человека из-за границы. Аура у них, что ли, другая? Господа были высоки, арийски беловолосы и вообще больше напоминали восковые фигуры. Еще один мужчина в военной форме, подполковник лейб-гвардии. Потом новое знакомое лицо — министр внутренних дел Зубровский.

— Ничего себе, — одними губами прошептал Казаков на ухо Семцовой. — Чувствуете, как здесь пахнет властью?

— Угу, — согласилась Маша и, посмотрев на соседа слева, окончательно уяснила, насколько. прав Казаков. Рядом безмятежно попивал ледяной нарзан государственный канцлер и камергер двора, лысоватый и скучающий князь Илья Головин. Маша заметила, что галстук у канцлера повязан неправильно.

Приоткрылась дальняя дверь, в нее нырнул какой-то гвардеец и неожиданно громко провозгласил, вытягиваясь во фрунт:

— Его величество император Всероссийский Михаил Четвертый!

Двоих шумных гостей — очкастого и его потрепанного собеседника — пришлось подтолкнуть, чтобы вовремя встали. Потрепанный среди общей тишины закончил фразу:

— …Нет, в этом вопросе я с тобой совершенно не согласен. Биполярные молекулы… ой, здравствуйте.

— Добрый день, Александр Трофимович. — Его величество милостиво улыбнулся. — Так что там с биполярными молекулами?

— С ними-то все в порядке, — вытаращился низкорослый и щуплый дяденька в свитере, — Зато вот он ничего в этих вопросах не понимает! — И ткнул большим пальцем в соседа.

Император улыбнулся еще раз, вежливо кивнул всем и никому, поправил воротник рубашки и, быстро пройдя к своему креслу, бросил остальным:

— Присаживайтесь, господа.

Маша осторожно присела на самый краешек кресла. Вот тебе и приглашение в Министерство обороны... Ничего себе! В кабинете собрались все имеющие наибольший вес представители имперского правительства, канцлер, вице-канцлер, какие-то заграничные господа с физиономиями статуй, изображающих Зигфрида с Хагеном. В довесок — парочка ученых с явственно прослеживающейся сумасшедшинкой в глазах, не известный никому лейтенант «волкодавов», а также еще более неизвестная консультантка ООН, она же доктор ксенобиологии.

Гвардейский подполковник, видимо, занимал должность личного адъютанта его величества и находился в курсе всех дел. Он представил гостей. Маша сделала для себя новые открытия: светловолосые здоровенные буржуи оказались, естественно, немцами. Тот, что повыше и справа, был генерал-майором Отто Дитрихом из военной разведки Кайзеррейха, второй — офицером германских Люфтваффе Вальтером Ренном. Что они здесь делали — пока оставалось непонятным.

Господа ученые происходили из какого-то отдаленного института со специфическим названием «Калуга-9», что сразу же говорило: мы жутко, секретные. Сии ученые мужи наверняка взросли под бронированным крылышком адмирала Бибирева. Видимо, штатные аналитики.

С остальными все вроде было понятно.

Казаков, в отличие от Маши, сообразил, что означает присутствие тевтонцев. Россия и Германский Кайзеррейх были давними и близкими союзниками. И ту и другую державу уже много десятилетий объединяло соперничество с заокеанским Западом и арабами, в результате чего две империи старательно дружили против США, обнаглевших в последнее время японцев и совершенно распустившихся террористов. «Нового Джихада». Генерал Дитрих, насколько знал лейтенант, был далеко не последней фигурой в правительстве императора Фридриха и вторым человеком после господина фон Эшенбурга, начальника тевтонского шпионского ведомства. Если уж Отто Дитрих явился в Петербург самолично, значит, дело серьезное и спецслужбы России и Германии снова будут работать в тесной связке.

Но лейтенант, убей Бог, не мог понять, при чем здесь существа, обозначавшиеся словом «Чужие».

Судя по тому, что его величество сразу после общего знакомства посмотрел на адмирала, право выступать первым предоставлялось именно Бибиреву. Тот придвинул кресло ближе к столу, стиснул пальцы в замок, уперся в них подбородком и начал своим обычным, скучновато-меланхоличным голосом:

— Нуте-с, господа, приступим к нашим танцам. Имею, как выразился классик, сообщить вам пренеприятное известие. Не отвлекаясь на лирические отступления, выражу самую суть: по всей видимости, правительство Соединенных Штатов в одной из крайне отдаленных от Земли лабораторий проводит опыты по клонированию существ крайне опасного инопланетного биологического вида. Все вы перед началом сегодняшней встречи получили от меня надлежащую информацию об этих животных и, полагаю, успели с ней ознакомиться.

— Биооружие? — коротко спросил министр обороны.

— Пока еще нет, — шевельнул бровью Бибирев. — Но вскорости — может быть. На данное время — только эксперименты.

Маша, позабыв о предупреждениях адмирала на предмет субординации, слегка побледнела и громко спросила, не дожидаясь разрешения говорить:

— Вы уверены? Но откуда они могли взять исходный экземпляр?

— Не торопитесь, — моргнул шеф государственной безопасности. — Ну-с, полагаю всем будет интересно услышать эту историю из моих уст с некоторыми существенными дополнениями. Если подходить пунктуально, проблемы начались почти шестьдесят лет назад, когда руководство компании «Уэйленд-Ютани» отдало приказ экипажу буксира «Ностромо» проверить странный сигнал бедствия, поступающий с одной из планет системы Z-3. Сигнал искусственного происхождения, но не принадлежавший ни одному из земных кораблей.

В противовес ожиданиям Семцовой, никаких удивленных возгласов не последовало. Вскоре она уяснила почему. Адмирал продолжал говорить тихо и хрипло:

— Думаю, ни для кого из присутствующих здесь не секрет, что в космосе мы далеко не одни. Единственно, мы еще никогда всерьез не контактировали с чужими цивилизациями, однако в обследованных мирах не раз и не два обнаруживались следы чужого пребывания — разбитая техника, кое-какие отходы… Вспомните, чего только стоит разрушенное поселение неких гуманоидов на Марсе и их сфинкс, развалины неизвестно чьих храмов на Афродите и уникальная планета Пикник, буквально нашпигованная артефактами, назначение которых по большей части до сих пор не установлено… Однако за всю историю освоения космоса, начиная от полета Гагарина триста двадцать лет назад вплоть до вчерашнего дня, мы не сталкивались лицом к лицу с непосредственными носителями чужого разума, то есть с существами, обладающими настоящим, схожим с нашим, интеллектом.

— Знаете, — бесцеремонно влез очкастый аналитик, — если судить по вашему отчету о событиях на LV-426 восемь месяцев назад, то последнее утверждение, мягко говоря, нелогично.

— Ничего подо… — начал было громко возмущаться его потертый сосед, но заткнулся, увидев властный жест адмирала.

— Вам, господа, еще будет предоставлено слово, — голосом, который почему-то вызвал у Маши ассоциации со скорпионом или не менее ядовитой тварью, пресек выступления ученых мужей Бибирев. Адмирал глянул на остальных и с полуулыбкой добавил: — Прошу прощения, тут имеет место неразрешимый конфликт мнений. Господин Гильгоф полагает Чужих разумными, а господин Митрофанов, наоборот, видит в них только высокоорганизованных тараканов.

Оба аналитика надулись, но спорить перестали.

— Итак, — продолжил адмирал, — никаких достоверно зафиксированных встреч с разумными существами, никаких радиоперехватов, никаких носителей информации, способных пролить свет на наших соседей по Галактике, нет ни у нас, ни у соответствующих служб иных стран. И вот шестьдесят лет назад примитивный грузовой корабль на какой-то занюханной планете натыкается на отлично сохранившийся чужой звездолет, подбирает с него неизвестную форму жизни, а «Уэйленд-Ютани», которой принадлежал «Ностромо», скрывает от всех сам факт этого происшествия.

Следующие двадцать минут адмирал излагал знакомую Маше до малейших подробностей историю американки Эллен Рипли, полетов «Ностромо», «Сулако» и катастрофических событий в колониях Надежда Хадли и Фурия-161. Затем Бибирев вкратце обрисовал перипетии, сопровождавшие экспедицию подчиненного ООН крейсера «Патна», упомянул, что в одного из членов экипажа внедрился эмбрион инопланетного существа (у Семцовой вдруг начал побаливать старый шрам на груди).

— …Так вот, — его высокопревосходительство сделал паузу и бросил чуть извиняющийся взгляд на Машу, — несмотря на то что присутствующие здесь госпожа Семцова и лейтенант Казаков сделали все, чтобы предотвратить дальнейшую опасность, а если говорить проще — в мелкую пыль разнесли планетоид LV-426 с помощью захваченных у американцев термоядерных зарядов, кое-что ускользнуло от их внимания. Эмбрион, извлеченный у Марии Викторовны, выжил.

— Что? — задохнулась Маша. — Хиллиард мне клялся и божился, что зародыш погиб! Черт побери…

— Простите его, он солгал, — холодно ответил адмирал. — Мы проверили. Челнок, эвакуировавший бригаду хирургов, оперировавших вас, в Солнечной системе не появлялся, доктор Смит, проводивший вмешательство, вообще бесследно исчез. Видимо, эмбрион Чужого сразу после извлечения был подсажен подопытному животному и благополучно развился во взрослое существо. Именно с этим экземпляром американцы сейчас и проводят эксперименты.

— Где они засели? — буркнул министр обороны, да и прежде спокойные германцы оживились.

— Могу назвать только приблизительный квадрат, в котором следует вести поиски. Система звезды Гамма Феникса из одноименного созвездия. Поблизости нет никаких колоний, но зато обширная планетная система — вокруг звезды вращается целая дюжина миров… Дайте картинку!

На плоском мониторе вспыхнуло схематичное изображение небесной сферы, усеянное тысячами ярких пятнышек. Сфера медленно вращалась, сдвигаясь в сторону южного полушария, и наконец к центру экрана подплыло выделенное оранжевыми линиями созвездие в виде пятиугольника, из вершины которого выходила тонкая стрелочка, подводящая к искомой звезде. Сама система располагалась аккурат между созвездиями Скульптор и Гидра.

— Здесь, — проговорил адмирал. — Увеличьте, пожалуйста.

Он полез в нагрудный карман пиджака, вытащил лазерную указку, помогавшую владельцу тонким красноватым лучом выделять искомые точки, и внятным голосом лектора продолжил:

— Вот, замечательно укрупнили. Гамма Феникса подобна Солнцу, только несколько побольше. Двенадцать планет, исследованных в разные годы нами, американцами и французами. Четыре из них представляют коммерческий интерес — кислородная атмосфера, полезные ископаемые. Планеты внушительные, сила тяготения в среднем в полтора раза превышает земную, но человек вполне может адаптироваться. Пока система не колонизирована — очень далеко, почти двести световых лет. Видимо, где-то там янки и спрятали свою лабораторию.

Вмешался император:

— Николай Андреевич, может быть, поступить проще, следуя примеру господина Казакова? — Лейтенант аж поперхнулся. — Послать крейсер или два, просканировать все окружающее пространство и угостить обнаруженную базу самую обыкновенной атомной бомбой? Насколько я понимаю, колония не зарегистрирована, осложнений с Вашингтоном не предвидится. — Его величество повернулся к министру обороны. Тот только руками развел.

— Хоть сейчас, — ответил генерал-фельдмаршал. — От патрулирования свободны четыре дальних рейдера с ядерным оружием. У каждого на борту несколько атмосферных бомбардировщиков. Уделают за милую душу. Две недели — и все кончено. Это если учитывать дорогу туда и обратно.

— Господа, господа, — забеспокоился Бибирев и похлопал ладонью по столешнице. — Самое простое решение не всегда самое верное.

— Отчего же? — подал голос доселе молчавший министр внутренних дел. — Если лаборатории и этого американского выселка действительно нет в регистрах… Теоретически в Вашингтоне могут догадаться, кто провел акцию, однако крупного скандала не последует. Но только объясните мне, для чего вообще уничтожать помянутый исследовательский комплекс?

— Отвечаю на последний вопрос, — тихо сказал Бибирев. — Вы внимательно читали справку, подготовленную центром эпидемиологии? Раз читали, то представляете, насколько опасной может быть одна только мысль об использовании найденных на Ахеронте животных в качестве биологического оружия. Госпожа Семцова имела возможность пообщаться с ними вплотную, и, думаю, она не станет опровергать мои доводы.

Адмирал вопросительно посмотрел на Машу, давая знак, что теперь она может высказаться. Доктор ксенобиологии начала без обиняков:

— Бесспорно, Чужие — животные уникальные. Это не просто новая форма жизни, а новый принцип построения жизни. Я имею в виду клетку на кремниевом еталлической основе, фантастическую регенеративную способность, универсальный сорбент-окислитель, использующийся организмом в качестве крови…

— Во-во, — закивал потертый консультант из «Калуги-9», но мордастая вице-канцлерша так на него шикнула, что развязный ученый вжался в кресло.

— Всем вышеперечисленным нельзя не восхищаться, — продолжила Маша. — Но есть непреодолимое препятствие: этот организм существует только за счет паразитизма. Английский профессор Блейк, бывший с нами на «Патне», пытался классифицировать данных животных, предложив формулировку: «Универсальный межвидовой паразит, жизнь которого основана на кремнии». По-моему, очень точно. Эти существа могут развиваться в любом дышащем кислородно-азотной смесью организме, превосходящем размером некрупную собаку. Полагаю, подойдет кто угодно — от дельфина до обезьяны или, например, жирафа. Кроме того, животные с LV-426 невероятно умны, хитры, передвигаются с огромной скоростью, и неизвестно, каким набором органов чувств располагают…

— Поясните, пожалуйста, — буркнул адмирал.

— Во-первых, они наверняка обладают стандартным комплексом. Обоняние, осязание, слух и так далее… Несомненно, зрение. Глаз в нашем понимании у Чужих нет, они предпочитают рассматривать предметы вблизи с помощью некоего странного органа, похожего на дополнительную пару челюстей. Вдобавок они способны чувствовать теплокровный организм на расстоянии, причем довольно большом, передвигаться по любым плоскостям, включая отвесные и вертикальные. Любят тепло, плотоядны, организуют семейные сообщества, возглавляемые крупной особью, условно именуемой маткой…

— Мы читали об этом в отчете адмирала Бибирева, — сварливо заметила мадам из ведомства по делам колонизации. — Я хотела бы узнать ваше мнение, — вице-канцлерша близоруко взглянула на бумагу и, прочтя Машино имя, будто нехотя добавила: — Мария Викторовна. Насколько они опасны?

— Эти животные, — внятно сказала Семцова, — представляют исключительную опасность. Одна особь за двенадцать часов может истребить экипаж стандартного транспортного корабля, даже при условии, что люди попытаются сопротивляться. Взрослое существо, попадая в человеческое поселение, начинает заниматься размножением с невероятной скоростью. Если отыщется достаточно… э-э… носителей для эмбрионов, за которыми обычно охотятся самцы, за сутки он четырехкратно воспроизведет численность семьи. Чужой растет очень быстро — три-четыре часа на развитие эмбриона, часа два — срок до первой линьки, и в финале — взрослая особь. Итого — шесть-семь часов. Прибавьте к этому коллективный разум группы: мгновенную самообучаемость, неплохую защищенность самого животного — панцирь можно разбить только с помощью огнестрельного оружия — и разъедающую внутреннюю жидкость, противостоять которой могут только определенные виды керамики. Для эффектного финала скажу, что взрослый Чужой-самец охотится постоянно, ища пропитание и все новых носителей для эмбрионов. Пример: в город с населением в миллион человек попадает один такой зверь. Через несколько часов — не более четверти суток — Чужих будет не менее десятка. Геометрическая прогрессия. Интересующиеся могут подсчитать, за какое время паразиты сумеют уничтожить миллионный город и сколько их будет. И как вы теперь думаете, опасны они или нет?

— Посылать рейдер? — кашлянул министр обороны и покосилсяна Его величество. Император молча воззрился на адмирала.

— Вы еще не в курсе всех аспектов дела, — быстро сказал начальник имперской службы безопасности. — Посему не будем принимать скоропалительных решений. Ломать — не строить. Думаю, все представили, с чем теоретически мы можем столкнуться. Черных Чужих-хищников, разумеется, придется уничтожать. И займемся этим мы. Но за последние дни произошло несколько событий, на первый взгляд никак не связанных с обсуждаемой здесь проблемой. Первое: около месяца назад террористы «Нового Джихада» угнали японский военно-исследовательский корабль, приземлившийся в Гонконге для смены плутониевых стержней в двигательных установках.

Изображение на мониторе сменилось — теперь показывали фотографию небольшого космического корабля с атмосферными стабилизаторами и названием «Киото», вырисованным латинскими буквами и иероглифами.

— Насколько мне известно, рейдер был из новостроев — гиперпространственные двигатели, несколько спускаемых аппаратов. Джихадовцы, что для них совершенно нетипично, не потребовали за корабль никакого выкупа и не выдвинули политических требований. Их руководство взяло ответственность за теракт на себя, на том и заглохло. Наши службы слежения в Солнечной системе и центры транспортного контроля некоторое время держали «Киото» в поле зрения, но, прежде чем его сумели догнать военные крейсера ООН, захваченный рейдер преодолел световой барьер и исчез неизвестно куда.

— И что? — проворчал государственный канцлер, которого, похоже, одолевала вселенская скука. — Ваше высокопревосходительство, террористы захватили не наш борт, а японский. Следовательно, пусть спецслужбы Токио и разбираются.

— Дослушайте до конца, князь, — отмахнулся Бибирев. — Второй аспект проблемы. Через какое-то время в Тегеран прибыли американские эмиссары, из службы безопасности и стратегической разведки. Потребовали встречи с шейхом Эль-Джафром, который, несомненно, имеет влияние на предводителей «Нового Джихада», хотя и ограниченное. Представьте, разговор янкесов с шейхом был настолько приватным, что я получил о нем только отрывочные сведения, не представляющие никакого интереса по нашей сегодняшней теме. Любопытно другое: американцев после встречи тут же выставили из Тегерана — просто отвезли в аэропорт, засунули в самолет и помахали ручкой на прощание. Государственный канал телевидения Исламского Союза что-то невнятно пробурчал о стойком неуважении США к суверенитету Халифата и исламу. Впрочем, это дежурное обвинение арабов. Затем случилось третье: аллах-акбаровцы отправили американских представителей не межконтинентальным рейсом, а специально заказанным чартером — через Дамаск в Анкару. И надо же случиться такому несчастью: над Турцией в районе хребта Мунзур и истоков Евфрата — территория до сих пор дикая и необжитая — самолет разбился. Следствие заявило, что это результат поломки двигателя… Вранье, разумеется. После войны мы постоянно следим за Исламским Союзом с орбиты, и компьютер одной из станций за сорок секунд до катастрофы отметил старт ракеты «земля — воздух».

— И дальше? — наконец-то заинтересовался канцлер.

— Дальше? — Адмирал выглядел торжествующе, правда, неизвестно, по какому поводу. — Подумайте сами — «Новый Джихад» получил борт, имеющий возможность перемещаться в гиперпространстве, затем в столицу Халифата прямо-таки бегом прибывают специалисты из ЦРУ и федеральной безопасности, причем не простые, а отвечающие за эпидемиологию и биологию, о чем-то весьма напряженно беседуют с шейхом, тот их выгоняет с тихим скандалом и, насколько я понимаю ситуацию, для верности приказывает убрать, ничуть не опасаясь конфликта с США, будто держит туза в рукаве. Кстати, японский корабль до сих пор не найден. Какие следуют выводы?

— «Новый Джихад», вероятно заинтересовался американскими разработками, — ответил на вопрос Бибирева министр Зубровский. — Может быть, их агенты раздобыли часть закрытой информации…

— А сами террористы, — эхом отозвался шеф разведки, — теоретически могут заполучить животное, если приложат надлежащие усилия и старание. Поэтому наша задача опередить всех и устранить саму причину угрозы. Воображаете, каким может быть дальнейшее развитие кризиса, если неофидаи получат в руки такое средство давления на великие державы? Тем более что уже имеется прецедент…

— Совершенно верно. — Маша услышала новый голос и повернулась. Заговорил немецкий генерал-майор, причем на чистейшем русском языке с едва заметным акцентом, который можно было бы спутать с прибалтийским. — Я позволю себе дополнить слова герра адмирала. Восемь дней назад мы потеряли колонию, маленькую исследовательскую базу в системе звезды Z-12. Там находилось четырнадцать человек, в основном ученые, искавшие полезные ископаемые. После потери связи мы выслали спасательный военный корабль Люфтваффе. Десант нашел полностью уничтоженный поселок… Людей, по нашему мнению, вначале перебили, причем самым жестоким образом, а тела вывезли. Масса крови и следов, уцелевших даже после пожара, — нападавшие сожгли комплекс. В окрестностях базы найдено несколько кислотных потеков и частиц явно биологического происхождения. На кремниево-металлической основе. После всего, что я здесь узнал, могу предположить — кто-то применил упоминавшееся недавно биологическое оружие. В качестве эксперимента. Затем эвакуировал трупы и… самих исполнителей.

В зале поднялся шум, да такой, что сам император несколько раз тщетно призвал собеседников к тишине.

— Черт знаете что такое! — Генерал-фельдмаршал Слепцов раскраснелся и стукнул кулаком по столу. — Америкашки окончательно сбрендили? Да я разнесу их исследовательский центр вдребезги и пополам!

— Рейхсканцлер тоже собирался принять незамедлительные военные меры, причем самого жесткого характера, — сказал генерал Дитрих. — Тем более что мы работаем совместно с Министерством обороны Российской Империи и имеем доступ к информации, получаемой его высокопревосходительством адмиралом Бибиревым. Германский Кайзеррейх не допустит повторения подобных инцидентов, будь они направлены против подданных императора Фридриха или Его величества Михаила Четвертого. В силу союзнических обязательств Германия примет участие в любой акции, которую будет проводить правительство России.

— Постойте, — громко произнес адмирал. — Господа, утихомирьтесь. Уважайте хотя бы императора.

Бибирев поднялся, оперся пальцами о черную столешницу и внятно произнес:

— Мы совместно со специалистами из Берлина уже разработали операцию, о которой только что говорил господин Отто Дитрих. Полагаю, вам стоит выслушать предварительный план.

Архишпион Империи неожиданно взял за локоть Казакова и заставил его встать. Лейтенант выглядел обескураженно.

— Вот один из наших главных танцоров, — усмехнулся Бибирев. — Уверен, что исполнение акции следует поручить людям, опытным в подобном деле и сталкивавшимся ранее со столь необычной опасностью. А теперь позвольте, я пройду к экрану и покажу, что предлагают мои специалисты и генерал-майор Дитрих.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПРИВАТНЫЕ БЕСЕДЫ

21 января 2280 года,Санкт-Петербург, Россия

Высокое собрание разошлось часа через три.

Разговаривали много и долго. Спорили, выслушивали мнения аналитиков, приставали с вопросами к Маше и Казакову. Наконец решение было принято и оставалось только переходить к активным действиям. Император отпустил всех участников встречи и сам отправился в жилые покои.

Бибирев, продолжавший опекать своих гостей, отвел Семцову и лейтенанта в личный кабинет; глубоко выдохнув, словно после тяжелой работы, опустился в кресло.

— Ф-фу… Знаете, если бы дело не касалось международной политики, я разрешил бы все проблемы самостоятельно. Несомненно, посоветовался бы с Его величеством или начальниками определенных ведомств, и только. Мария Викторовна, отчего вы так расстроены? Во-первых, еще не поздно отказаться. А во-вторых, может быть, стоит попросить секретаря, чтобы принес нам кофе?

— Пожалуй, — отозвалась Маша. Было непонятно, какое из предложений Бибирева она имеет в виду. Хозяин кабинета проворчал что-то в микрофон коммуникатора, спустя минуту появился неслышный лакей с подносом, оставил его на столе и столь же бесшумно исчез за дверью.

— Я ведь по лицу вижу, — мягко начал адмирал, взявшись за ручку вычурного серебряного кофейника, — вам не хочется никуда ехать. Это вот господину Казакову по молодости лет и романтической профессии такие авантюры интересны…

Лейтенант вежливо кашлянул в кулак. Бибирев был абсолютно прав: Сергей вполне добровольно выбрал род занятий и носил погоны не без удовольствия. Как-никак подразделение «Волкодав» — одна из самых элитных частей армии, где просто не бывает случайных людей. К тому же — ноблесс оближ, как выражаются в благополучной Франции. Операция грозит быть не столько опасной, сколько интересной, а в учебном центре ООН под Тулузой можно умереть от скуки.

Маша рассуждала совсем по-другому. В очередной раз сталкиваться нос к носу с прежней опасностью — стоит заметить, весьма зубастой и когтистой — категорически не хотелось. Однако вставала нешуточная проблема нравственного характера: если люди, целиком и полностью отвечающие за положение дел в Империи (включая даже самого государя), просят помочь… Отказывать, ссылаясь на страх за свою жизнь, просто неудобно. И непатриотично. Надвигающаяся угроза достаточно серьезна, а Маша никоим образом не желала бы однажды увидеть Чужого, висящего на водосточной трубе ее собственного дома. А если «Новый Джихад» или любые другие террористы заполучат в руки оружие такой силы, то соответствующий пейзаж станет объективной и фатальной реальностью.

— Конечно не хочется, — тихо сказала она. — Но раз это необходимо… Только мне нужно будет взять из дома некоторые вещи, отдать ключ консьержке, предупредить в университете, что не выйду на работу…

— Это решаемо, — понимающе кивнул Бибирев. — Можете заехать домой сразу после окончания нашей беседы. Конечно, мои сотрудники возьмут вас под ненавязчивую опеку, так будет легче вам и спокойнее мне. С университетским начальством мы разберемся самостоятельно — просто оформим вам командировку в ту же самую «Калугу-9». Никто ничего не заподозрит.

— Замечательно, — согласилась Маша и вдруг вздохнула: — Вот дьявольщина! Тридцать лет — не самый подходящий возраст для подобных приключений. Лет бы на пять пораньше…

— Ничего подобного, — встрял Казаков. — Самый активный возраст для женщин — с двадцати до тридцати трех. Для мужчин — с двадцати двух.

— Прислушайтесь к мнению профессионала. — Адмирал протянул Маше малюсенькую чашку с настоящим арабским кофе и, внезапно сдвинув брови, заговорил серьезно: — Мария Викторовна, Сергей, вероятно, мы не увидимся до самого завершения операции, хотя в самом экстренном случае я обязательно свяжусь с вами. Хочу признаться откровенно: обычно подведомственная мне организация не привлекает к подобным делам посторонних людей. Ни для кого не секрет, что служба государственной безопасности располагает соответствующими специалистами, учеными, подразделениями быстрого реагирования — уж простите, господин лейтенант, ничуть не уступающими по головорезной подготовке «волкодавам». Но! — Адмирал поднял тонкий указательный палец к потолку. — Ситуация настолько необычна, что я вынужден включить в состав экипажа вас. Как единственных людей, знающих о гипотетической опасности хоть что-то. У вас есть опыт, а таковой не заменишь никакими учебными программами или предварительным инструктажем. Вот ответьте, Сергей: существа, о которых мы сегодня говорили, могут поражать на расстоянии?

— Могут, — не задумываясь ответил Казаков. — Сам видел. Они в состоянии выплюнуть из пасти кислотную струю приблизительно на три-четыре метра, но редко используют эту способность.

— Почему? — Бибирев наклонил голову и подался вперед.

— Вероятно, боятся повредить тела потенциальных носителей эмбрионов, которые должны остаться живы вплоть до полного развития зародыша, — предположил лейтенант. — Еще Чужой может ударить хвостом, впрыснуть яд…

— Достаточно, — прервал адмирал. — Конечно, все это можно было бы объяснить и моим резвым волчатам из группы «Полюс», но есть большая разница… Вы наблюдали Чужих вблизи и даже общались с их разумной разновидностью, а ребята из «Полюса» будут вынуждены довольствоваться учебными видеозаписями и лекциями преподавателей.

— Поэтому вы и разрешили мне самому подобрать команду? — не то вопросительно, не то утверждающе сказал Казаков. — Список людей, которых я хотел бы видеть в составе экспедиции, я предоставлю к вечеру. Ничего, если туда войдут несколько иностранцев?

— Крайне нежелательно. — Бибирев, возражая, поднял руку ладонью вперед, но, секунду поразмыслив, спросил: — Кто конкретно?

— В качестве пилота атмосферного модуля я хотел бы видеть Николаса Фарелла из Великобритании, — пожал плечами лейтенант. — Летчик высокого класса, летал с нами на LV-426, в курсе всех дел…

— Но не в курсе наших замыслов, — проворчал адмирал. — Хорошо, подумаю.

— Бишоп, — решительно заявила Маша и поставила чашку на стол. — Полагаю, ваше высокопревосходительство, вам не составит труда вытащить его из Цюриха. Биоробот этой серии во многих случаях может оказаться незаменимым, а опыта общения с Чужими у него побольше, чем у всех нас, вместе взятых.

— Будет вам андроид, — неожиданно быстро согласился Бибирев. — Я и сам считаю, что этот живой компьютер очень пригодится в случае возникновения неординарных ситуаций. Ну что ж… Кофе допили? Отлично. Вас проводят, господа. Мария Викторовна, за вами ближе к вечеру, часов в десять, заедут два офицера. Постарайтесь к этому времени подготовиться. И ради Бога, не берите с собой много личных вещей, только самое насущное… Вас обеспечат всем необходимым. Господин Казаков, вы пока останетесь в здании Министерства обороны. Кстати, мы назвали этот проект немного по-разбойничьи — «Рюген». Помните, в раннее средневековье было такое поселение приморских славян на Балтийском море? Замечательные были пираты, даже викингам по шее надавали!

…Маша, оставив автомобиль в подземном гараже, миновала пожилую консьержку и поднялась наверх. В квартире ее никто не встретил — Семцова жила одна и не держала ни собаки, ни кошки. Как можно ухаживать за животным, когда на несколько месяцев в году приходится улетать в дальние командировки?

Она все-таки собрала немного вещей в сумку, уселась перед выключенным телевизором и стала ждать. В десять должны были прибыть люди адмирала.

Маша достаточно четко представляла себе, во что впуталась. Безусловно, грядущий полет по степени опасности не шел ни в какое сравнение с прошлогодней экспедицией «Патны». Восемь месяцев назад экипаж погибшего крейсера действовал больше на свой страх и риск, не имея поддержки с Земли, а сейчас за спиной воздвигалась мощная Контора, действовавшая с согласия правительства, да и подготовка к операции ведется куда лучше.

В изложении адмирала Бибирева и его коллег из Германии план выглядел следующим образом: рейдер с российско-немецким экипажем, но без всяких опознавательных знаков должен появиться в районе Гаммы Феникса, отыскать укрытую на одной из планет лабораторию, попутно уничтожив ретрансляционный спутник дальней связи (если таковой обнаружится), затем на планету выбрасывается десант, захватывает американскую колонию, ликвидирует все живое — от Чужих до людей, — скачивает с центрального компьютера поселения всю информацию и снова исчезает в холодных далях космоса.

Если прибегать к юридическим терминам, планируемая операция вполне подпадала под уголовную статью, повествующую о пиратстве. Любой корабль, не оснащенный системой опознания «свой-чужой» и с отсутствующими знаками государственной принадлежности, расценивался как пиратский и подлежал немедленному задержанию, а в случае оказания сопротивления — уничтожению, благо прецеденты бывали. Сразу вспоминалась история пятилетней давности с бунтом экипажа американского военно-транспортного корабля «Мичиган». Капитан рейдера был убит, «вторым после бога» стал первый помощник, который увел судно неизвестно куда. Официальные власти посчитали корабль погибшим. И надо же такому случиться — спустя три месяца «Мичиган» вынырнул неподалеку от Альтаира и приземлился возле торговой базы европейцев, которую его команда начисто разграбила. После долгой охоты, проведенной американским военным флотом, выяснилось, что джентльмены удачи образца XXIII века обустроились на одной из самых отдаленных, но пригодных для проживания людей планет в созвездии Лебедь, создали там свою колонию, а продовольствием и необходимыми вещами обеспечивали себя с помощью вульгарных набегов.

Вполне естественно, Машу слегка покоробило ясное и недвусмысленное решение адмирала истребить не только Чужих, возможно клонируемых в лаборатории, но и людей. Самых обычных ученых и исследователей, которые, по большому счету, ни в чем не виноваты. Какая разница, чей приказ они исполняют — министерства обороны США или одного из отделов «Уэйленд-Ютани»? Все-таки это люди… Но большая политика не предусматривала столь лирического подхода к безопасности Империи, поэтому Мария Семцова предпочла не вмешиваться. Хотя сразу же возникли неприятные мысли, явно почерпнутые из детективов и кинобоевиков: «Свидетелей всегда убирают, мертвые ничего разболтать не могут; простой человек, встрявший в дела Конторы, долго не протянет…»

Однако, поразмыслив, Маша отбросила столь пессимистичные прогнозы. Да, безусловно, акция не слишком «чистая», но госбезопасность России и ГРУ Министерства обороны выглядят прямо-таки белыми ангелами по сравнению с американцами. А последние либо не ведают, что творят и с чем связались, либо действительно решили подергать демона за хвост и посмотреть, что из этого выйдет.

Семцова подозревала, что существующая исследовательская программа янкесов по Чужим не ограничится лабораторными изысканиями на отдаленном планетоиде. Рано или поздно подключатся институты в Солнечной системе, а возможно, и на Земле. Представим, что хотя бы один Чужой сумеет перехитрить людей и выбраться на свободу… Что будет дальше? Если спохватятся вовремя — зараженную территорию придется выжигать дотла, а если нет… Допустим, сбежавший Чужой успеет нырнуть в океан. Его внутренностная жидкость сумеет адсорбировать кислород из воды, как, впрочем, и из любой другой среды. Если Чужой будет способен размножаться, то через некоторое время из океана полезут сотни хищников, готовых захватить сушу в качестве среды обитания. Затем — глобальная катастрофа. Человечество сможет выжить только благодаря тому, что около пятисот тысяч людей сейчас находятся в колониях Дальнего космоса…

«Можно вообразить, — мрачно усмехнулась про себя Маша, — как остатки людей с Земли эвакуируются, например, на Афродиту, благо эта планета как нельзя более точно копирует наши природные условия. Только одного понять не могу, почему Чужие — по крайней мере черные хищники — размножаются подобно вирусу, напрочь губящему организм-носитель? Неужели у них отсутствует система регулирования численности популяции? Адмирал был прав, сравнивая их с вирусами… Представим, что человечество — единый организм, где каждый из нас — отдельная клетка. Обычный вирус, существо изначально паразитическое, поражает клетку и заставляет ее воспроизводить себе подобных. Один к одному. Чужие тоже могут использовать „клетки“ нашего сообщества для самовоспроизведения… Вот и думай тут».

Одним словом, Маша скрепя сердце одобрила идею адмирала Бибирева и участвовавшего в разработке программы Отто Дитриха. Лучше обойтись малыми жертвами, чем рисковать всем, что имеешь. Да и мысли об «устранении свидетелей и исполнителей» скорее глупые, чем обоснованные. Конечно, придется молчать в тряпочку до конца жизни, но следует вспомнить, сколько людей, участвовавших в еще более секретных операциях, благополучно дожили до старости в своих домах и в окружении любящих родственников.

Семцовой и на этот раз отводилась скромная роль консультанта-биолога. Адмирал предоставил ей в помощь одного из своих аналитиков — доктора Вениамина Гильгофа из таинственной «Калуги», того самого болтливого очкарика, что присутствовал на совещании и горячо отстаивал разумность Чужих. Что ж, еще один специалист в области ксенологии отнюдь не помешает. Пусть даже с тараканами в голове.

Маша отлично понимала, что грядущая экспедиция совершенно незаконна, однако предполагала, что Контора Бибирева наверняка разработала несколько операций прикрытия на случай возникновения чрезвычайных ситуаций, начиная с внезапного появления американцев в районе проведения акции и заканчивая вмешательством один Бог знает кого, включая «Новый Джихад», инопланетян и самого черта. Хотя, опять же теоретически, никаких осложнений не предвиделось — прилетели, Казаков со своими «волкодавами» зачистил территорию от любых живых существ крупнее кишечной палочки, Маша и доктор Гильгоф забрали всю наработанную американцами документацию, погрузились на корабль и улетели. Но не будем забывать — гладко все только на бумаге, а в жизни…

— Жуткая авантюра. — Маша сказала эти слова вслух, чтобы развеять сгустившуюся в пустой квартире тишину, встала и, совсем было собравшись отправиться на кухню приготовить что-нибудь поесть (неизвестно, когда будут кормить в следующий раз), обернулась на звуковой сигнал компьютера, доселе находившегося в режиме ожидания. В верхнем правом углу темного монитора горела синим латинская буква «Е», окруженная вращающимся кольцом-орбитой. Модем принимал вызов от общемировой сети Интернет.

— Какого?.. — нахмурилась Семцова. Небось снова дергают по ооновским делам, все-таки она еще остается штатным консультантом Комитета по биологической безопасности. Маша быстро подошла к компьютеру, коснулась клавиатуры, запуская программу виртуального диалога, и…

«Добрый вечер, Мария Викторовна, — проступили на экране темные буквы. — Рад, что вы оказались дома».

Абонент предпочел сохранять анонимность — окно обратного адреса пустовало.

«С кем я говорю?» — набрала Маша.

«С другом, — мгновенно ответили с той стороны. — Может быть, такая формулировка покажется вам несколько вульгарной, но она является истинной».

«И что нужно этому другу?» — Пальцы привычно стучали по клавишам.

«Не буду отвлекаться на частности. Что вам обещалгосподин Бибирев?»

Семцова застыла с раскрытым ртом, не торопясь отвечать. «Друг» попался не в меру осведомленный. Буквы продолжали появляться:

«Предлагаю вам в три раза больше той суммы, которую вам заплатит адмирал. Вы серьезный специалисти достаточно много знаете по интересующей меня тематике. Понимаете, что я имею в виду?»

«Не бибиревская ли это Контора шутит? — подумала Маша. — А если нет, то кто? Американцы? ООН? Нет, последние бы представились. Организация обычно работает в открытую. „Джихад“? Бред, кто я такая, чтобы они мною заинтересовались? И это нестилистика аллах-акбаровцев — насколько я знаю, они предпочитают начинать с угроз и не скрывают своей принадлежности. Может, перезвонить по сотовому в службу безопасности сети, пусть засекут, откуда сигнал?»

«Понимаю, — дипломатично отстучала Маша. — Похоже, вы очень хорошо информированы».

«Не пытайтесь отследить происхождение сигнала. Все равно ничего не получится, — ответил неизвестный, будто прочитав на расстоянии мысли Семцовой. — Как вы совершенно верно заметили, я неплохо осведомлено последних событиях. Кстати, можете рассказать онашей беседе сотрудникам уважаемого господина Бибирева. Им будет интересно. Итак, после окончания некоей миссии я хотел бы получить от вас определенныесведения. Не о ходе проведения самой миссии, разумеется, я в высокую политику не лезу»,

«Тогда что вас интересует?»

«Чужие существа. Не волнуйтесь, мне не требуетсяживой экземпляр. Я предпочел бы заглянуть в данныеамериканских исследований. Могу подтвердить предположение милейшего адмирала — США действительнопроводит эксперименты с этими существами».

«Вот к американцам и обращайтесь! — начиная злиться, ответила Маша. — Или свяжитесь с ООН, они до сих пор исследуют тела Чужих».

«Знаю. У них нет ничего занимательного. Мне нужныданные о структуре и функциях именно живой клеткиЧужого, а не мертвой, с которой имеют дело специалисты в Женеве и Цюрихе. Кстати, поздравьте — ясумел расшифровать часть записей с носителя, оставшегося у вашего приятеля-андроида. Не беспокойтесь,Бишоп ничего не знает. Просто мои агенты в эпидемиологическом центре ООН на короткое время позаимствовали диск, а потом вернули обратно».

«Кто вы такой?» — Маша уже представляла, какой неприятный разговор у нее состоится с Бибиревым или его помощниками. Неизвестный абонент (если, конечно, не шутил) знал чересчур много.

«Пока это не имеет значения, — всплыла на мониторе новая строка. — Согласны? Моя цена, раз уж вы не хотите назначать свою, — двадцать пять миллионов долларов. Или, если угодно, пятнадцать миллионов золотых рублей по действующему курсу. На счете в банке Швейцарии или Голландии. Не думайте, что это много, скорее, цифра занижена. Ваше решение?»

Маша задумалась. Разумеется, деньги неизвестно от кого она ни в коем случае не возьмет, тем более что рано или поздно адмирал Бибирев узнает об этом. Тогда — крышка, если называть вещи своими именами. Но в мире есть ценности, значительно превосходящие золотой российский рубль, равный ему фунт стерлингов или более дешевую бумажку с портретом американского президента. А вдруг получится выторговать?

«Нет».

«Боитесь, что госбезопасность России следит за вашей линией Интернета? Не беспокойтесь, к нашему он-лайну пока никто не подключился. Если такое вдруг произойдет, я немедленно разорву связь, благо моя система слежения за посторонним вмешательством если не совершенна, то по крайней мере надежна. Я повторяю вопрос — согласны?»

«Мне нужны не деньги, — ответила Маша, — а кое-какая информация. Обещаю, что до определенного времени не стану ее разглашать».

«Совсем другой разговор, — мгновенно переслал строку неизвестный. — Спрашивайте, не стесняйтесь. Только, пожалуйста, не допытывайтесь, кто я такой».

Мария Семцова сидела за компьютером еще три четверти часа, принимая сообщения по открытой линии и быстро отвечая на них. Она понимала, что если ее разговор со странным абонентом до сих пор не прервали, значит, и на самом деле ведомство его высокопревосходительства адмирала Бибирева абсолютно не в курсе, что госпожа консультант без их ведома покупает весьма таинственную информацию в обмен на обещание разгласить другую, не менее секретную.

«Думаю, теперь вы осведомлены, а значит, вооружены— Маша так и представила сидящего где-нибудь на другом конце планеты, а то и вовсе на Луне или Венере, какого-нибудь пожилого горбоносого интригана. Необычная беседа подходила к концу. — Повторюсь: мне неинтересно, что вы будете делать в планетной системе, куда направляетесь. Я, как вы понимаете, не побегу к местному резиденту американского разведывательного управления доносить, что русские замышляют нечто экстраординарное. То, о чем я хочу узнать, не имеет отношения к военной, технической или другим сферам действия цивилизации. Моя цель — наука ради науки и знания ради знаний. Как только вы вернетесь, я обязательно найду вас».

«Прощайте», — отрезала Маша. Она была одновременно и рада, и зла.

«Надеюсь, вы останетесь живы, — закончил «мистер Всезнайка». — Большой привет адмиралу Бибиреву.Доброй охоты, Маугли».

— Дожили, — рявкнула Маша, когда связь оборвалась, а на экране всплыл значок, оповещающий владельца компьютера, что задействован введенный в программу вирус, стирающий запись разговора. — Ценитель Киплинга, понимаешь! Мудрый Удав Каа! Акела промахнулся!

Она осеклась. Загадочный компьютерный визитер предоставил Семцовой потрясающий набор сведений, касавшихся разработок «Уэйленд-Ютани» и связанных с ними правительственных проектов, за которыми лично надзирал нынешний президент США Рассел Фарадей. Сюда же добавлялись некоторые сведения о террористах «Нового Джихада» и фрагмент записи с диска, полученного Бишопом на инопланетном корабле во время экспедиции «Патны». Правда, эта запись еще не была дешифрована, но Мудрый Удав Каа уверял, что она крайне важна, а ключа к шифру он пока подобрать не смог.

Маша еще некоторое время ошеломленно посидела перед погасшим монитором домашнего компьютера, пока ее не заставил вздрогнуть звонок в дверь. Она подошла, глянула на экран домофона и безбоязненно открыла.

— Мария Викторовна?

Двое молодых широкоплечих парней в самой обычной гражданской одежде. И не подумаешь, что ребята с такими простецкими рожами трудятся на благо ведомства адмирала (не такого и всемогущего, как выяснилось после разговора с неизвестным информатором).

— Да, я. — Маша заставила себя улыбнуться. — Отправляемся, что ли? Выглядевший более серьезным высокий и квадратнолицый офицер кивнул. В его ладони посверкивала голограммой личная карточка сотрудника имперской безопасности.

Темно-синяя «Волга-премьер» с бесшумным газовым двигателем и пятизначным правительственным номером вырулила с Каменноостровского проспекта, где помещалась квартира Семцовой, направо, к набережной, миновала мост Свободы и многогранный стеклянный саркофаг, которым укрыли «Аврору» лет сто пятьдесят назад, ибо под воздействием внешней среды крейсер революции начинал разрушаться, проехала мимо Военной Михайловской академии и направилась дальше, оставив позади Финляндский вокзал, с которого уходили скоростные поезда на север, к скандинавским столицам. Единственный сохранившийся в Петербурге памятник Владимиру Ленину и его любимому броневику выглядел уныло на фоне январского снега, запорошившего газоны площади, и мерцающих объемных рекламных щитов, протянутых вдоль берегов Невы.

Мрачноватые опекуны не дали никаких пояснений, однако Маша и без их подсказок догадалась, что «Волга» движется по направлению к одному из четырех городских аэропортов — Ржевке. Сейчас автомобиль минует Арсенальную набережную и уйдет налево по проспекту Петра Великого. Семцова не хуже прочих горожан знала, что Ржевка обслуживает только внутренние рейсы да заодно чартеры правительства, наподобие Внукова в Москве. Следовательно, вылет на орбиту состоится не из Питера. Иначе везли бы в Пулково или, например, на базу стратегической авиации под Ропшей.

По всему было видно — адмирал если берется за дело, то исполняет его качественно. Автомобиль, присланный за Машей, был роскошен, охрана бдительна: третий офицер сидел за рулем, а двое других — справа и слева от Семцовой на заднем сиденье. Перед водителем зеленовато мерцал узкий экранчик компьютера — Маша таких еще не видела и могла только догадываться о его назначении. Наверное, какая-то система безопасности специально для средств передвижений высоких особ.

Семцова попыталась завязать разговор, спросив:

— Простите, до отлета я смогу увидеться или переговорить с господином Бибиревым? Хотелось бы сообщить кое-что срочное… — Как-никак Маша должна была рассказать адмиралу о факте разговора через Интернет с не пожелавшим представиться, однако на редкость хорошо осведомленным господином. Некоторые детали беседы, конечно, придется скрыть, но, как и условились с неизвестным, до времени.

— Свяжетесь с его превосходительством из самолета, — ответил верзила, сидевший по правую руку.

— Спасибо, — хмыкнула Маша. — Скажите, если не секрет, что это за штука светится на лобовом стекле? Бортовой компьютер автомобиля? Какая-то новая модель?

— Именно, — подтвердил тот же офицер. — Полезная вещь, своего рода дополнительный телохранитель. Вы же едете на машине одного из заместителей адмирала… О черт! Сглазили!

— Что сглазила? — не поняла Маша. «Волга» мгновенно вильнула куда-то в сторону, перестраиваясь из среднего ряда в левый, резко увеличила скорость, а скрытый динамик истошно заверещал. На плоском экранчике часто-часто заморгали красные латинские буквы: «ATTACK DETECTION!»

Дальше началось нечто неописуемое. Маша свалилась на пол (она так и не вспомнила, самостоятельно или с посторонней помощью), сверху ее прикрыл один из телохранителей, откуда-то снаружи раздалось пронзительное шипение, потом глухой удар, визг тормозных колодок и звон разбившегося стекла. Как выяснилось потом, это было вовсе не трехслойное бронированное стекло «Волги», а витрина одного из роскошных магазинов на набережной.

Со стороны все выглядело следующим образом.

«Волга-премьер» цвета ночного моря, нарушив все правила движения по скоростным трассам внутри города, вначале резко забрала влево, затем внимательный человек мог бы усмотреть, как из отверстия, открывшегося в бампере, вперед и в стороны разлетелся веер ярких, до рези в глазах, огней, поднявшихся над дорогой, затем неясная серая тень, быстро двигавшаяся в воздухе со стороны Невы, задела один из горячих огоньков… Бухнул оглушительный взрыв, разворотивший покрытие набережной.

Две посторонние машины как перышки слетели в Неву, отброшенные ударной волной, третья просто перестала существовать — ракета взорвалась прямо над ней. Правительственная «Волга», ничуть не пострадав, проскочила вперед, вылетела на встречную полосу и браво таранила магазин модной одежды «Елизавета». Естественно, заорала сигнализация.

— Твою мать!.. — емко высказался самый молодой из бодигардов. — Все живы?

— Вы меня сейчас задавите, — проворчала Маша. — Разрешите мне сесть?

— Лежите смирно! Когда явится дорожная полиция и наши, тогда…— Он поискал глазами, куда бы сплюнуть, но только рявкнул в воротник куртки: —

Это сто второй! У нас альфа-три!

Семцовой подобный птичий язык был знаком по детективным романам — каждое происшествие обозначается своим кодом, чтобы не говорить лишних слов. Лежать на полу под сиденьем было неудобно, и научный консультант будущей секретной экспедиции недовольно заворочалась.

— Хотя бы скажите, — раздраженно буркнула Маша, — что это было?

Бодигард еще раз выматерился, но все-таки ответил:

— Похоже на ракету с вакуумным зарядом. Если бы не наша тепловая система отведения удара, сейчас сидели бы на облачке и получали у апостола Петра под расписку арфу. Вы на арфе играть умеете? Нет? И я не умею.

Следуя инструкции, из автомобиля не выходили, а уехать было никак нельзя — «Волга» прочно застряла в ажурных металлических стойках ограждения витрины. Дорожная полиция и вертолеты спасательной службы явились, впрочем, мгновенно. Посреди набережной грустно догорал какой-то фургончик, тоже поврежденный взрывом.

Потом все закрутилось в быстром и отлаженном ритме. Место инцидента оцепили, движение перекрыли, в морозном воздухе поблескивали синие и красные маячки полицейских машин, осколки разбитых воздушной волной стекол выглядели рассыпанными бриллиантами, шуршали двигатели вертолетов…

Машу и ее спутников извлекли из «Волги-премьера» еще более неразговорчивые и выглядевшие злыми молодые люди и, не слушая вопросов Семцовой, довольно бесцеремонно затолкали в один из вертолетов. Буквально через минуту аппарат со знаками МВД был уже в воздухе. Водитель остался внизу, видимо разбираться с коллегами и объяснять им, что произошло.

Маша, как ни прислушивалась к себе, так и не смогла понять, как именно следует относиться ко всем событиям минувшего насыщенного дня. Странно, но она даже не испугалась происшествия на набережной. То ли не поняла, в чем дело, то ли у нее просто не хватило времени бояться по-настоящему. Ну да, взорвалась бомба… Система безопасности автомобиля сработала, как ей и было положено. Господа телохранители честно защищали вверенный им «объект перевозки» в виде некой М. В. Семцовой, потом прилетели явно подстраховывавшие полицейские…

Все закончилось благополучно, как в кино. И только одно беспокоило.

«Вот любопытно, — думала Семцова, невидящими глазами глядя в обзорное стекло. Далеко внизу проплывал залитый золотистыми и голубыми огнями ночной город. — Если бы я ехала в аэропорт на своей машине? Без всякой охраны? Почему адмирал прислал за мной профессиональных бодигардов и отлично защищенную „Волгу“ своего зама? Вариантов два: либо Бибирев знает то, чего не знаю я, и опасается вмешательства некоей посторонней силы, или же мне спасла жизнь инструкция… Наверняка в каком-нибудь из гэбэшных параграфов сказано, что будущего участника секретной операции нужно охранять со всем прилежанием. Господи Иисусе, меня ведь на самом деле хотели убить! Но кто? И самое главное — за что? Может быть, мой неизвестный компьютерный абонент внезапно решил, что слишком много разболтал? Ерунда! Или нет?»

Маша вдруг начала паниковать. В конце концов, и вертолет можно достать ракетой. Или в двигателе что-нибудь сломается… Что за умельцы прямо в центре тщательно оберегаемой столицы Империи постреливают по правительственным машинам вакуумными боезарядами? Такую вещь не купишь запросто в магазине оружия. Вот и дополнительный вопрос к адмиралу.

Она не успела перепугаться как следует и начать себя «накручивать» только потому, что вертолет благополучно и очень мягко приземлился прямо на летном поле Ржевки, у левого крыла большого темно-зеленого военно-транспортного самолета с армейскими опознавательными знаками — три кольца российских национальных цветов: белый кружок внутри, его опоясывают синий и красный обвод. Рядом красовался черный геральдический щит с белым силуэтом насторожившейся собаки. Понятно, «волкодавы».

Два оставшихся телохранителя помогли Семцовой выбраться из маленького и неудобного винтокрылого летательного аппарата, участливо проводили до узкого трапа, ведущего в чрево армейского транспорта, сунули под нос двум охранникам в черно-сером камуфляже свои карточки службы безопасности. Военные молча кивнули и посторонились.

Маша прошла через грузовой отсек самолета, меньше чем на четверть загруженный какими-то пластиковыми ящиками, нажала кнопку, открывающую дверь в пассажирский салон, и лицом к лицу столкнулась с Казаковым. Он уже сменил свою парадную форму на черный комбинезон «волкодавов» и берет такого же цвета, лихо заломленный на правое ухо. С кокарды хитро поглядывала серебристая собачья голова.

— Вы еще живы, господин де Жюссак? — чуть ехидно вопросил лейтенант, цитируя «Трех мушкетеров». — Ладно, Мария Викторовна, не обращайте внимания на плоский милитаристский юмор. Мне уже сообщили о вашем дорожном приключении.

— Издеваетесь, Сергей? — Маша выдавила улыбку. — Между прочим, это было жутко неприятно. Меня засунули под сиденье и сели сверху.

Стоящий за спиной гэбэшник фыркнул.

— Примите в целости и сохранности, — сказал он и тронул Машу за плечо. — Теперь вы под охраной армии. А нам, уж простите, пора.

— Спасибо. — Госпожа консультант неловко кивнула. Казаков ухватил ее за рукав и решительно потащил дальше по салону. Туда, где перед терминалом связи сидели трое вояк, габаритами больше смахивавших на медведей.

— Адмирал ждет на открытой линии визуального контакта уже несколько минут, — пояснил лейтенант, жестом выгоняя с кресла одного из сержантов. Кивнув на связистов, добавил: — При них можете говорить непринужденно.

Маша уселась, почувствовав, как сиденье мягко спружинило, ткнула пальцем в клавишу ввода и заметила, как загорелся красный индикатор на видеокамере над кристаллическим монитором. Тотчас появилось узкое и безмятежное лицо Бибирева.

— Я очень сожалею об этом прискорбном инциденте, — без предисловий начал адмирал. — Знаете ли, в наш век пара и электричества всякое случается…

— Можете прислать официальные извинения, — хрипло сказала Маша. — Только мне от этого не легче.

— Чем вы, собственно, недовольны? — состроил обиженную мину Бибирев. — Прокатились с комфортом на машине замминистра, поучаствовали в сцене из кинобоевика, не получили ни царапины… Ладно, теперь серьезно.

Благородная физиономия его высокопревосходительства и впрямь приняла озабоченное выражение. Семцова же не торопилась задавать вопросы. Он сам все расскажет, а если что утаит… Ну ведь не устраивать допрос с пристрастием человеку, третьему в иерархии страны по значимости после императора и государственного канцлера?

Снаружи загудели двигатели, громадная транспортная машина сдвинулась с места и наверняка начала рулежку к полосе. Маша по привычке щелкнула замком ремня безопасности.

— Мария Викторовна, скажу откровенно, — меланхолично продолжал Бибирев, — жизнь вам спасло чудо. Я уже получил кое-какую информацию с места происшествия. В вас стреляли с левого берега Невы, видимо с крыши одного из зданий делового центра.

Семцова поняла, что имеет в виду адмирал. За Смольным монастырем, как раз между комплексом городской управы Петербурга и Александро-Невской лаврой, находился коммерческий квартал столицы — несколько высотных зданий, поднимавшихся к небу, будто сверкающие зеркальным стеклом сталактиты. На нью-йоркский Манхэттен это, конечно, мало походило, но функцию этот район выполнял приблизительно такую же: банки, резиденции крупных корпораций, Петербургская биржа…

— Сейчас мои сотрудники обследуют все возможные точки, откуда террористы могли запустить ракету по вашему автомобилю. Согласитесь, с площадок на крышах сорокаэтажных небоскребов обзор прекрасный, особенно если найдется соответствующая аппаратура… Впрочем, это уже не суть. Я сам разберусь. Вы, наверное, напуганы?

— Подождите, сейчас я упокоюсь и тогда смогу побояться как следует, — легкомысленно брякнула Маша. — Однако простите, Николай Андреевич, я несколько разочарована.

— В чем? — поднял брови адмирал.

— Это странное покушение… Сегодня, когда приехала домой, я имела крайне необычный разговор через Интернет с отлично информированным анонимом…

— Знаю, — согласился Бибирев. — Я же еще днем предупредил, что буду старательно васопекать. Но к сожалению, я знаю только о факте вашей компьютерной беседы с неким таинственным лицом. Компьютерщики моего учреждения, увы, не отследили сигнал — ваш абонент может быть только гением-программистом, создавшим универсальную систему защиты и кодирования сигнала… Мне известны несколько таких умников, причем сорок процентов из них работают на меня или генерал-фельдмаршала Слепцова. Замечу, я просто физически не успел подключить их к линии, чтобы обеспечить ваше спокойствие… Еще сорок процентов подобных спецов служат ООН,европейцам или янкесам, а остаток — любители, не подконтрольные никому. Так о чем вы ворковали с нашим загадочным незнакомцем?

— О Чужих, — напрямик заявила Маша. — Этот человек утверждал, будто знает о предстоящей экспедиции, и попросил меня по окончании рейса предоставить ему некоторые материалы. Если, конечно, американцы хоть что-то сумели узнать.

— А вы?

— Я? — Семцовой было неудобно врать адмиралу, но…— Я кое о чем его поспрашивала.

— Сколько сулил? — быстро задал вопрос Биби-рев.

— В три раза больше, чем вы, — честно призналась Мария Викторовна. — Но вы ведь мне ничего не обещали, кроме стандартной оплаты командировки? А ноль сверх гонорара, помноженный на три, равен нулю?

— А потом? — продолжал наседать адмирал.

Маша почувствовала, как самолет, бежавший по полосе, оторвался от бетонного покрытия и резко ушел в воздух. Слегка начало щемить под ложечкой. Однако взлет ничуть не повлиял на качество изображения монитора.

— Потом? — Маша почесала в затылке. — Потом он предложил двадцать пять миллионов долларов. Или такую же сумму в рублях по официальному курсу. Мне за пять жизней столько не заработать… Я не согласилась.

Бибирев молчал, будто дожидался дальнейших признаний.

— Я…— Семцова запнулась. — В общем, я вытянула из этого человека кое-какие сведения. Вам интересно?

Она ожидала какого угодно ответа. Теоретически Бибирев мог сейчас отдать приказ пилотам посадить самолет обратно на Ржевку и вышвырнуть болтливую госпожу консультанта из проекта, а вдобавок обеспечить Маше огромное количество самых разнообразных неприятностей. Что ей стоило разорвать связь с «мистером Всезнайкой» немедленно, в самом начале подозрительного разговора? Но реакция адмирала Семцову просто ошеломила. Начальник службы государственной безопасности Российской Империи пожевал губами, посматривая куда-то в сторону от видеокамеры, затем качнул головой и преспокойнейше произнес:

— Нет, не интересно. Полагаю, это была чисто профессиональная информация, а я не собираюсь забивать себе голову лишним багажом.

— Но…— заикнулась Маша.

— Вы все правильно сделали, — пожал плечами Бибирев с самым безразличным видом. — Если когда-нибудь этот человек снова решит поговорить с вами — не противьтесь.

— Да в чем дело? — Семцова теперь по-настоящему забеспокоилась. Чисто автоматически отметила про себя — самолет уже набрал высоту и лег на соответствующий курс. Только куда?

— Понимаете, — медленно начал адмирал, — в этом беспокойном мире существуют силы, скажем так… э-э… надгосударственные. Точнее, внегосудар-ственные, не имеющие отношения к имперским министерствам, тайным службам великих держав или финансово-промышленным кругам. Списывать их со счетов было бы неосмотрительно, а то и глупо. В общем, сейчас ни о чем не беспокойтесь. Я подозреваю, с кем конкретно вы общались, и постараюсь проверить. А как только, — Бибирев неожиданно сменил тему, — мои фокстерьеры разнюхают след лисы, запулившей по вам вакуумной боеголовкой, я с удовольствием вам сообщу. Всего хоро…

— Последний вопрос! — поторопилась Маша. — Куда мы летим? То есть я и Сергей Казаков?

— Вот он вам все и расскажет, — улыбнулся Бибирев. — До свидания. Надеюсь, через несколько недель увидимся и вы заслуженно получите не ноль, помноженный на три, а немного больше. Доброй охоты, Маугли.

Связь была разорвана со стороны адмирала мгновенно. Экран просто погас, и только в уголке полыхал золотом значок Министерства обороны.

Мария Семцова застыла, будто ее удар хватил. Для полноты картины не хватало только текущей слюны из угла рта. Бибирев, конечно, не врал (люди его положения не размениваются на дешевые розыгрыши и откровенную ложь) — неожиданным абонентом Интернета, разговаривавшим с Машей, он сам быть никак не мог. Но откуда он узнал, как попрощался со штатным консультантом экспедиции Мудрый Удав Каа, явившийся из виртуальных далей всемирной компьютерной сети? Что за чертовщина?

— Поговорили? — участливо спросил из-за спины Казаков. — Мария Викторовна, ау! Отчего такой бледный вид?

— Да так, — нервно хмыкнула Маша. — Вот, кстати, адмирал сообщил, будто вы, Сергей, знаете все и расскажете мне о дальнейших наших действиях.

Самолет чуточку затрясло — воздушные ямы. Господин лейтенант уселся на подлокотник кресла, в котором разместилась Семцова, и скучным голосом отрапортовал:

— Часа через полтора мы приземлимся в Плесецке, на космодроме Вооруженных сил. Там сидим около суток, ждем остальную команду. Потом выходим на орбиту Земли, пересаживаемся и отправляемся в Дальний космос искать приключений на свою, извините, задницу.

— Да ничего, — махнула рукой Маша. — Я еще по прошлому путешествию к LV-426 привыкла к военному жаргону. А если вспоминать мои командировки и долгое общение с колонистами в дальних мирах, материться я научилась ничуть не хуже вас.

— Отлично, — откровенно фыркнул Казаков. — Идемте, познакомлю кое с кем. На этихсержантов не обращайте внимания — они только нас провожают и не входят в состав основной группы.

Маша отстегнула ремень и, увлекаемая лейтенантом, прошла дальше, в сторону пилотской кабины. Обнаружился еще один отсек с удобными креслами, обитыми синим бархатом, столиками, на которых громоздились бутылки с хорошим вином. Двое офицеров в серо-сизой форме германских ВВС при виде дамы встали.

Маша быстро окинула тевтонцев взглядом. Один в чине капитана, другой — обер-лейтенанта. Плетеные погоны с ромбиками, квадратные петлицы с дубовыми листьями и столь же квадратные челюсти. Смотрят, однако, вполне доброжелательно.

— Это и есть наши подельники. — Казаков улыбнулся углом рта. — Господа, позвольте представить самого умного человека в нашей компании головорезов — Мария Викторовна Семцова, консультант по вопросам чужой жизни.

— Очень рада, — кивнула Маша.

— Тот, который повыше и помрачнее, — продолжал Сергей, — офицер особого отряда по борьбе с терроризмом…

— Юлиус Эккарт, — чуть поклонился обер-лейтенант. Говорил он на русском. — Счастлив познакомиться, госпожа Семцова.

— Карл Реммер. — Рыжеватый капитан отнесся к Маше не менее любезно. И языком Пушкина и Толстого владел столь же свободно. — Присаживайтесь, ваша компания отлично скрасит скучную мужскую вечеринку.

Семцова пожала протянутые руки, не глядя на многозначительную ухмылку Казакова, выглядевшего по сравнению с высоченными и широкоплечими германцами, прямо скажем, маленьким и невзрачным.

— Большое спасибо, — ответила Маша, мигом вспомнив, что присутствие союзников на борту этого самолета ничуть не противоречит правилам игры, затеянной адмиралом Бибиревым. — Только, пожалуйста, господа офицеры, давайте не будем пока говорить о делах. Для этого время еще найдется.

Большой самолет цвета бурых морских водорослей плыл над облаками, посеребренными убывающей луной. Далеко в небесах поблескивали звезды, холодно посматривая на обжитый людьми мир. До Плесецка оставалось чуть больше часа пути.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. В ДОРОГУ ДАЛЬНЮЮ…

23 января 2280 года,космодром Плесецк, Россия

— Ой, Маша, ну вы таки не понимаете! Все разговоры о дальнейшем развитии цивилизации основаны только на внешнем впечатлении! Если теперь можно приготовить роскошный обед всего за сорок секунд с помощью консервантов и домашней квантовой печи, то это вовсе не означает, что мы далеко ушли от предков, скакавших на диких лошадях и объедавшихся полусырым мясом, поджаренным над костром! Обезьяну тоже можно научить нажимать на кнопки!

Семцова в продолжение этой бурной речи скатала снежок и запустила в собеседника.

— Вот! — восторжествовал худощавый мужчина в теплом комбинезоне на меху. — Очередное доказательство нашего варварства! Никаких аргументов, одни агрессивные действия, компенсирующие незнание и непонимание! Так что получите!..

Прогуливавшийся с Машей человек, поправив очки, нагнулся, зачерпнул пригоршню снега и довольно неумело отправил снежный катыш в спину госпожи консультанта. Как ни странно, попал.

— Да вы продолжайте, Веня, — благожелательно закивала Семцова, отряхнувшись. — Я слушаю очень внимательно.

— Так вот, к вопросу о цивилизации и цивилизованности…

Они гуляли уже больше двух часов. Пользуясь правом беспрепятственного прохода куда угодно на территории базы, Маша и доктор Гильгоф отправились побродить по зимнему еловому лесу, окружавшему протянувшийся на много километров комплекс, принадлежавший военно-космическим силам. Тем более что возможность в следующий раз побывать на свежем воздухе представлялась очень нескоро.

Маша находилась в Плесецке около суток и маялась бездельем. Лейтенант Казаков и его германские коллеги пропадали неизвестно где, вплотную занимаясь подготовкой к полету, а госпоже консультанту делать пока было абсолютно нечего. Семцова, получив карточку-пропуск, устроила сама себе экскурсию по ангарам (в некоторые строения ее, впрочем, не пустили), понаблюдала за скучным и отнюдь не эффектным стартом какого-то рейдера… То ли дело лет триста назад, когда люди отправлялись в космос на «огнедышащих драконах», ракетах на газовом или твердом топливе. Наверняка выглядело красиво — рев пламени, дымный шлейф, палочка-спичка ракеты, уползающая в небо… Тогда никто не имел представления о ядерных двигателях, установках, моделирующих гравитацию, или полетах со скоростью, превышающей скорость света.

Кстати, именно о техническом прогрессе и разгорелся Машин спор с Гильгофом.

— Наше стремительное движение вперед, — чуть задыхаясь, будто от астмы, втолковывал доктор из «Калуги-9», — в действительности является самым обычным топтанием на месте! Только топчемся мы по-разному — когда быстрее, когда медленнее, иногда подпрыгиваем, потом приседаем. И это почему-то гордо именуется прогрессом!

— А разве нет? — спросила Маша.

— А разве да? — в классическом «одесском стиле», которым он очень любил щеголять, ответил вопросом на вопрос Гильгоф. — Посудите сами: за триста лет космической эры произошло только два стоящих открытия. Благодаря вашему покойному приятелю Хиллиарду и «Уэйленд-Ютани» человечество уподобилось Богу-творцу, создав подделку под живую жизнь и настоящий разум. Я имею в виду высокоразвитый искусственный интеллект. Второе — теория этого англичанина Эндерби, позволившая нам выйти в Дальний космос.

— Знаете, — осторожно призналась Маша, — мне почему-то жалко Альберта Эйнштейна и его многочисленных последователей, так долго заблуждавшихся…

— Эйнштейн был гениальным мистификатором! — горячо воскликнул доктор. — Не знаю, зачем ему понадобилось создавать правильную в принципе теорию, подтверждения которой встречаются на каждом шагу, и одновременно вставлять в свои выкладки крайне незаметные ошибки, успешно никем не замечаемые почти сто пятьдесят лет. Полагаю, он сделал это умышленно…

— Почему? — вытаращилась Маша. — Зачем было Эйнштейну сознательно обманывать?

— Шутка, — пожал плечами Гильгоф. — Фантастический по своей продуманности розыгрыш, в особо крупном размере, как выразились бы костоломы из следственного отдела нашего несравненного адмирала… Вам никогда не приходило в голову, что Эйнштейн — человек исключительно одаренный и способный заглядывать в будущее — просто не хотел, чтобы его сограждане однажды покинули пределы Солнечной системы?

— Вы хотите сказать…— запнулась Семцова.

— Я не хочу ничего сказать! — нетерпеливо перебил ее доктор. — Выводы можно сделать самостоятельно. Если события будут развиваться и дальше в направлении, по которому мы, то есть абстрактное «человечество», идем уже много десятилетий, то может встать вопрос о выживании Homo sapiens как вида. Только не говорите, что мы плодовиты, приспособляемы и изобретательны.

— Я и не говорю…— Маша была несколько сражена напором аналитика и даже не пыталась возражать. Однако отрицать, что предположения Гильгофа разумны и обоснованны, было трудно. Доктор увлеченно продолжал:

— Эйнштейн, вероятно, предвидел, что человечество за пределами своего мира, о котором, к слову, мы до сих пор знаем очень мало, столкнется с опасностями вообще непознаваемыми. Вчера вирусы, сегодня эти ваши монстры-Чужие, а завтра? Вдруг какой-нибудь исследователь наткнется в одной из дальних планетных систем на такое апокалипсическое чудовище, с которым можно бороться только путем массового самоубийства? Поэтому старик Альберт и решил всех запутать… И надо же такому случиться — этот болван Эндерби посидел над теорией относительности, откопал противоречия, выдвинул свои тезисы…

— И что теперь?

— Теперь? — тихо рассмеялся Гильгоф. — Теперь мы с вами вынуждены тащиться к черту на кулички. Благодаря тому же Эндерби. Если бы люди слушали Эйнштейна — пройдоху и обманщика, — на сегодняшний день мы с трудом осваивали бы Солнечную систему. Поверьте, ничего страшного в этом бы не было. Полезных ископаемых, источников энергии и загадок, столь необходимых людям, на наших девяти планетах более чем достаточно. На одной Венере нефти хватит еще на двадцать тысяч лет. Так нет же! Ухватились всеми конечностями за новую игрушку — гиперпространственный двигатель, сунули нос почти в триста чужих миров, наследили, набросали окурков, яблочных огрызков и банок из-под кока-колы, а теперь удивляемся: откуда на нас свалилась напасть в виде ваших зубастых знакомцев?

— Случайность, — упрямо возразила Маша. — И некомпетентность американцев, которые решили связаться с демоном, о котором не имеют никакого представления!

— Ой, только не надо все валить на дядю! Янки, безусловно, лопухи, но вот от вас я никак не ожидал разговора о «случайностях». Запомните — ничто в мире не происходит случайно. Включая упомянутое топтание на месте. Смотрели старинные фантастические фильмы? Например, «Пятый элемент»? Наверняка смотрели, классика все-таки. В двадцатом веке люди полагали, что будущее — это царство высоких технологий. Летающие автомобили, гигантская перенаселенность, совершенство аппаратуры. Действительность опровергла эти домыслы. Мы ничего не изобретаем, мы просто совершенствуем изобретенное ранее. В тысяча девятьсот семидесятом году компьютер весил полторы тонны и с трудом мог сложить два и два. Сейчас компьютерный процессор не превышает массой нескольких миллиграммов и отвечает на вопрос раньше, чем его задашь. Внешне — да, несомненный прогресс. А суть одна и та же. Принцип одинаковый!

— Логично, — закивала Маша. — Автомобили по-прежнему ездят по дорогам на земле, до сих пор используются бензиновые двигатели, мужчины носят такие же пиджаки, как и пару сотен лет назад, лучшим косметическим средством до сих пор считается розовое масло, а самым разрушительным оружием остается ядерное.

— Именно! — радостно воскликнул Гильгоф. — Человек из двадцатого века чувствовал бы себя здесь как дома. Конечно, потребуется какое-то время на адаптацию, но через неделю вы не отличите его от соседа по дому. Техногенная цивилизация не развивается, а совершенствуется. Чувствуете разницу между этими двумя понятиями?

— И что, по-вашему, ждет человечество, Вениамин?

— Вырождение! — безапелляционно заявил доктор. — Мы попросту зажремся. А когда появится кто-нибудь, начиная от простейшего вируса, против которого не найдем вакцину, и заканчивая более высокоразвитыми существами, — вымрем. Не сразу, конечно, это процесс долгий. Нас должны подстегнуть, направить в новое русло развития. И наплевать, что мы будем долго морщиться от боли и на теле появятся шрамы от плети. Лучше немного потерпеть перемены, чем медленно угасать. Ваши Чужие могут стать одним из вариантов такой плети. Я почти не сомневаюсь в том, что сейчас у человечества появился неординарный конкурент в лице этого биологического вида. Соответственно, начнется борьба за выживание, чаще именуемая эволюцией. Я не вижу в найденных на LV-426 животных воплощения зла. Только конкурентов. Которые, теоретически, могут обставить нас в три хода. Задул ветер, понес колкие мелкие снежинки. На севере темнеет рано, а потому следовало возвращаться в комплекс, чтобы не заплутать. Маша взяла увлекшегося доктора Гильгофа под руку и повела обратно.

— Вы пессимист, Веня, — сказала она. — По-моему, все не так мрачно.

— Возможно, — сморщил нос Гильгоф. — Мудрость древних гласит: «Пессимист — хорошо информированный оптимист». А на предмет моей теории… Вам понравилось? Нет? Конечно, она никому не нравится. Включая адмирала. Как думаете, почему я напросился лететь с вами?

— Проверить на опыте? — предположила Маша. — Лицом к лицу встретиться с «конкурентами» человечества? А если съедят?

— Значит, — усмехнулся доктор под нос, — человечество в моем лице не выдержало соперничества. Становится холодно, идемте в дом…

Семцова, оставив позади несколько постов молчаливой охраны, прошла по коридору здания, в котором разместилось командование Плесецкой базы, не без труда нашла отведенную ей комнатку-конуру. Гильгоф отправился куда-то по своим делам — доктора вызвали по радиотелефону на один из складов.

«Вот интересно, — размышляла Маша, отстегивая куртку темно-синего комбинезона. — Теория у очкарика — кстати, почему он носит неудобные очки, а не линзы? И вообще, операцию можно сделать… Издержки имиджа? — самая что ни на есть шизофреническая, но звучит отлично. Чужие — конкуренты землянам! Катализатор эволюции! Хорошие заголовки для сенсационных статей. Однако адмирал Бибирев не стал бы держать в своей Конторе откровенно безумного человека, а благородная сумасшедшинка, явственно прослеживающаяся у Гильгофа, была свойственна ученым во все времена — от Диогена до Эйнштейна… Блин, но как он загнул с Эйнштейном!»

Постучали в дверь. Маша открыла, обнаружила младшего сержанта в черной форме, державшего в руках закрытую пластиковую чашку совершенно громадных размеров.

— Господин майор прислал вам чай, — буркнул сержант.

— Какой господин майор? — не поняла Маша, но сразу вспомнила, что один из сотрудников штаба откровенно строил ей глазки с самого момента появления Семцовой на базе. — Да, спасибо. Вы не знаете, где может быть лейтенант Казаков из подразделения «Волкодав»? Утром он вроде бы крутился как раз в штабном здании…

— Нет, — отрезал сержант, передал Маше бокал, в котором плескалось не менее литра горячей жидкости, щелкнул каблуками и исчез.

Семцова устроилась на диванчике, взяла электронный блокнот, сохранявший в памяти сведения, переданные Мудрым Удавом Каа, и еще раз просмотрела очень странный документ, невесть какими путями раздобытый таинственным визави адмирала Бибирева. Это была снятая ручным сканером копия личного бланка не кого-нибудь, а директора Центрального разведывательного управления США. Удав Каа, судя по всему, располагал колоссальными возможностями…

В документе значилось следующее:

«Подразделению „Грифон“. Строго секретно.

Обеспечение безопасности объектаS—801 перепоручается Министерству обороны. Надлежит немедленнопередать все файлы и документы сотрудникам группы«Лпач», прибывающей на место 01.02.2280. Особое внимание уделить отчету об операции «Рейн». Предоставить все материальные доказательства успешного завершения акции. Об исполнении доложить лично по каналу „Огайо"».

На первый взгляд, бред бредом, понятный только посвященным специалистам из ЦРУ. Единственный напрашивающийся вывод — янки переподчиняют одну из своих секретных баз оборонщикам, хотя раньше она принадлежала разведке. Можно опереться на дату — первое февраля этого года. Возможно, новые хозяева прибудут в свои владения именно в этот день. Но это только первый взгляд.

Удав Каа, как окрестила Маша своего интернетовского знакомого, поделился с ней своими подозрениями, основанными на дополнительных источниках информации. По его мнению, речь шла именно о базе, где янкесы проводили эксперименты с Чужими. Скорее всего, лаборатория раньше принадлежала «Уэй-ленд-Ютани» и теперь конфискована или задействована правительством США для своих целей. Операция «Рейн», упомянутая в документе, наверняка подразумевает испытание нового вида биологического оружия в погибшей немецкой колонии. Название-то откровенно тевтонское, река такая есть в Кайзеррейхе…

Это, конечно, только предположения Удава, но очень уж правдоподобно они выглядят. В таком случае кораблю с российским десантом нужно появиться в районе Гаммы Феникса до первого февраля, успеть сделать все дела и тихо исчезнуть, не привлекая возможного внимания. Но при чем здесь «Джихад»? Тем более что американцы сами терпеть не могут террористов-исмаилитов…

Информатор передал Семцовой еще несколько своих заключений по разработкам, проводимым «Новым Джихадом». Прекрасно организованные террористы действительно пытались создать свое бактериологическое производство, однако пока особых успехов не достигли. Доступ к по-настоящему опасным исходным материалам, как земным, так и инопланетным болезнетворным организмам, был перекрыт начисто. Пробирки с образцами культур хранились в тщательно охраняемых великими державами лабораториях.

— Да, черт побери! — рявкнула Маша, заслышав очередной стук в дверь. Не иначе теперь скромный до назойливости майор прислал свежие розы. — Ну?

На пороге стоял взмыленный Казаков. Никаких роз при нем не наблюдалось.

— Чего сидите? — с ходу начал он. — В курсе, что вылетаем через двадцать минут? Мы уже обыскались! А Гильгоф не помнит, где он вас потерял!

— Почему так срочно? — опешила Семцова. — Ведь собирались ночью… Астрономы мне что-то объясняли по поводу эклиптики…

— Бегом! — шикнул лейтенант. — Берите вещи и топайте за мной! Двенадцатый ангар, там челнок. Все собрались давным-давно. Зачем вы отключили свою рацию?

— Да я ее и не включала, — опомнилась Маша, кидая в сумку блокнот и хватая с дивана куртку. — Извините…

— Ваше счастье, что не вы у меня сержантом, — на ходу сказал Казаков. Он повел Машу к длинному закрытому туннелю, протянувшемуся от здания командования к ангарам. — Ладно, забыли. Пока вы гуляли с доктором, — кстати, он доктор каких наук? — заявилась куча знакомого народу. Аж ностальгия пробирает и хочется снова подышать аммиачным ахеронтским воздухом.

— Кто приехал? — Семцова перебросила сумку на другое плечо и, завидев впереди очередной караул, машинально полезла в карман за карточкой.

— Наши старые врачи — Ильин с Логиновым, помните? Ник-англичанин… Убей Бог, не пойму, отчего Бибирев согласился с моим предложением впутать в эту историю иностранца. Странно, правда?

— Бишоп здесь?

— Пока нет. Мне сообщили, что его удалось выдернуть из Цюриха. Наверное, будет ждать нас уже на орбите… Вдобавок нам отрядили лучших ребят из «волкодавов» да несколько человек из германского подразделения «Фальке».

«Фальке — сокол, — мысленно перевела Семцова. — Отряд по борьбе с терроризмом. Как же все вокруг напоминает старую песенку: „Раз пошли на дело я и Рабинович“… Только вместо Рабиновича — Веня Гильгоф. С тараканами в голове и безумными теориями. Весело».

Атмосферный модуль оказался самым стандартным — обычный пассажирский аппарат «Ярослав», доставлявший людей с Земли на орбитальные станции и крупные межзвездные корабли. Последние никогда не приземлялись на планету — очень уж большие, а их ядерные двигатели могли разрушить и без того нестойкий озоновый слой. Крейсера наподобие приснопамятной «Патны» строились в космосе, в доках станции «Гэйтуэй» или на предприятиях Луны.

Казаков взбежал по трапу серебристо-черного челнока, отправил Машу в пассажирский салон, а сам исчез за переборкой пилотской кабины.

— О, здравствуйте! — Семцова, пробираясь между рядами кресел, прямиком наткнулась на бородатого и высокорослого сорокалетнего мужчину. Доктор Федор Логинов. Именно он был ее лечащим врачом на «Патне». — Как я рад вас видеть, Маша! Не ожидал, что еще раз полетаем вместе.

— Я тоже, — призналась Семцова. — Где вы работали после нашего… э-э…

— В орбитальном госпитале. Вы садитесь, слышите — двигатели запускают?

Маша пролезла к квадратному, со скругленными краями, иллюминатору. Челнок, общим видом более напоминавший небольшой сверхзвуковой самолет, уже выбрался из ангара и полз к полосе. «Ярославы» не были оснащены двигателями вертикального взлета, что, впрочем, им и не требовалось, — это не военная модель, а чисто гражданская. Даже опознавательные знаки челнока на фюзеляже, как заметила Семцова, принадлежали одной из маленьких авиакомпаний, а никак не Министерству обороны.

— Что вообще стряслось? — надоедал Маше врач, усевшийся в кресло рядом. — Меня да и Андрея Ильина — помните его? Конечно помните! — так вот, нас вызвали с работы, привезли сюда, взяли подписку о неразглашении…

— Снова повоюем с Чужими, — безжалостно сказала Семцова. — Вас что-то не устраивает, доктор? Признаюсь, это я и лейтенант Казаков попросили, чтобы вас включили в состав экспедиции.

Логинов, похоже, отнюдь не удивился.

— Я ожидал чего-то такого, — грустно сказал он. — Знаете, очень не хочется опять попасть в историю наподобие случившейся на LV-426. Но я человек подневольный — подписал контракт с Космическим корпусом, к тому же офицер запаса… Неужто снова где-то обнаружили этих тварюг?

— Вы угадали, — не вдаваясь в подробности, ответила Маша. — Смотрите, взлетаем! Терпеть не могу старты с крупных планет! А где Андрей?

— Во втором пассажирском салоне, — ответил врач, торопливо пристегивая ремень. — Это трепло успело познакомиться с каким-то ужасно умным евреем из высоколобых и теперь спорит с ним о будущем цивилизации.

— Понятно, — вздохнула Семцова. — Похоже, эти господа прямо-таки созданы друг для друга.

Челнок притормозил, вырулив на полосу, позади истошно завизжали двигатели. Однако пилот придерживал машину, ожидая, пока установки не выдадут требуемые для взлета обороты. Модуль неожиданно резко ринулся вперед, и внезапно легкая тряска прекратилась — аппарат ушел в воздух.

— Поехали, — фыркнул Логинов, повторив сакраментальную фразу Юрия Гагарина, преследовавшую всех астронавтов уже почти три сотни лет. В этот же момент начала исчезать сила тяготения — агрегаты, отвечавшие за комфорт пассажиров, устраняли ненужные перегрузки. Спустя несколько секунд раздался хлопок, обозначавший, что модуль мимоходом преодолел скорость звука, остались далеко внизу темные облака, а звездное небо начало быстро приближаться, превращаясь из темно-синего, вечернего, в бездонно-черное.

Двигатели второй и третьей ступени вступили в действие своевременно, и челнок, пробороздив верхние слои атмосферы, выбрался в открытый космос. Пилот уверенно вел аппарат к станции «Гэйтуэй». Лишь немногие его пассажиры знали, что на орбитальном комплексе предстоит еще одна пересадка — на этот раз нужно было перейти на отправляющийся к Проксиме Центавра немецкий торговый рейдер «Кайзер Вильгельм», а затем…

Адмирал Бибирев старательно заметал любые следы. Системы слежения американцев (благо космическое пространство не делилось границами и зонами влияния) могли лишь зарегистрировать старт с космодрома Плесецк небольшого челнока и отметить, что он пришвартовался к порту «Гэйтуэй». Подобное происходит ежедневно по нескольку раз.

Куда же потом отправятся пассажиры челнока — дело десятое. Даже если какой-нибудь бдительный американский наблюдатель отметит, что люди из Пле-сецка пересели на борт «Кайзера Вильгельма», — это означает лишь одно: новые колонисты или ученые отправляются на Проксиму.

В действительности странному отряду, возглавляемому лейтенантом Казаковым и его германскими коллегами, в районе помянутой звезды предстояло снова сменить транспортное средство и бесследно раствориться в бездне Галактики Млечный Путь.

Район ближайшей к Солнечной системе звезды — Проксимы созвездия Центавра — местечко крайне скучное и неинтересное. Впервые земной корабль появился тут чуть больше двухсот лет назад, в самом конце двадцать первого века. Потом люди отправились дальше, оставив возле звезды перевалочную базу. Так как Проксима имела только два естественных спутника-астероида, представлявших собой громадные каменные осколки, размерами лишь немногим уступающие Луне, то для пущего удобства экипажей транспортных кораблей были построены впечатляющие своими размерами порты. Здесь могли швартоваться огромные межпланетные рейдеры, их груз перемещался на более легкие и маневренные транспорты, отправляющиеся к Земле. Лететь-то всего ничего — даже старинные и считающиеся ужасно медлительными корабли на твердом топливе преодолевали расстояние от Проксимы до границ Солнечной системы за четверо суток. Когда же появились более совершенные двигатели, позволявшие в десятки раз перекрывать скорость света, путешествие от колыбели человечества к ближайшей базе можно было вовсе не заметить, настолько оно оказывалось быстрым.

Танкер «Кайзер Вильгельм» (принадлежавший, если верить судовым документам, немецкой компании «Черный орел») прибыл к внешнему кольцу контроля Проксимы Центавра спустя двенадцать часов после вылета из Солнечной системы. Округлый и кажущийся ужасно неповоротливым грузовик причалил к терминалу искусственного спутника «Форпост-1», руководство над которым осуществляли Европейское экономическое сообщество и Российская внеземная компания — основные конкуренты американцев, построивших также вращавшийся на орбите звезды «Форпост-2».

Маша Семцова неоднократно видела эти спутники либо в телевизионных передачах, либо в учебных программах Интернета, однако сама ни разу здесь не бывала. Все исследовательские рейсы, в которых она участвовала, отправлялись прямо из Солнечной системы к месту назначения.

— Фантастика! — Маша, выглядывая в иллюминатор, рассматривала медленно приближающуюся гигантскую станцию «Форпост-1». Это был настоящий межзвездный торговый дом, более всего похожий на скопище пчелиных сотов, соединенных меж собой ажурными стальными перекрытиями, трубами коридоров и штангами, удерживающими вместе отдельные части сооружения. Доки, складские ангары, танки, вмещавшие нефть и жидкий газ, отсеки для хранения руды, десятки швартовочных портов… И маленький жилой комплекс для обслуживающего персонала. Освещение скупое — тусклые синеватые бортовые огни да оранжевые и зеленые маяки причалов. Но все-таки «Форпост-1» впечатлял именно своими размерами. Даже орбитальная станция «Гэйтуэй» была поменьше.

— Вы правы. — Семцова услышала за спиной голос Бишопа. — Очень масштабная постройка. Наверное, лет через двадцать пять «Форпост» вполне сумеет заслужить статус искусственной планеты.

— Вероятно, — кивнула Маша.

С андроидом они встретились на «Гэйтуэе», во время пересадки. Бишоп (как, впрочем, и всегда) был слегка задумчив, немногословен и потрясающе аккуратен во всем, начиная от скромной, но чистой одежды и заканчивая своим странным невмешательством в дела людей. Его, впрочем, можно понять — биологический робот, наделенный искусственным разумом, априори не станет расспрашивать высшее существо, то есть человека, о чем бы то ни было. Он получает приказ и выполняет его. Хотя, как сообразила Маша, на этот раз андроиду ничего не объяснили. Может быть, он сам догадывался о дальнейших перспективах (логический центр у синтетиков развит получше, чем у человека), но виду не подавал, даже увидев очень знакомые по экспедиции «Патны» лица.

Кстати, о лицах. Покойный Рональд Хиллиард то ли из-за тщеславия, то ли шутки ради придал всем биороботам серии «Бишоп» свой собственный облик. Оттого Семцова, буквально нос к носу столкнувшись с андроидом перед посадкой на германский рейдер, на краткий миг опешила, подумав, что явилось привидение бывшего вице-президента «Уэйленд-Ютани». Но мистер Хиллиард уже несколько месяцев был мертв — душу у него отняли Чужие, а тело сгорело вместе с взорвавшейся «Патной». Так что нечего бояться призраков.

Во время перелета синтетик болтал с Машей обо всем и ни о чем, рассказывал об исследованиях в Цюрихском институте ксенологии, принадлежавшем ООН, честно доложил, что специалисты Организации поныне не могут уяснить принцип построения жизни у Чужого, хотя все три тела инопланетных тварей давным-давно разобраны по косточкам, если можно так выразиться.

Семцову очень интересовало, обнаружились ли серьезные различия между организмами черных Чужих и их светлоокрашенных разумных собратьев. Бишоп в ответ только пожал плечами, сказав, что анатомически эти существа почти идентичны. Даже нервные узлы, разбросанные по всему организму и, вероятно, выполняющие функцию мозга, у тех и других по размерам не отличаются. Есть небольшая разница в химическом строении — и только. Ясно одно — Чужой, как организм универсальный, обладает не только стандартными органами чувств, но и некими дополнительными, наподобие теплового зрения, биологического сонара и еще черт знает чего.

Словом, даже с наисовременнейшей техникой, используемой ООН в изысканиях, возиться придется долгие годы. Вот если бы имелся живой экземпляр…

Маша тотчас подумала, что Бишоп вполне сумеет удовлетворить свое научное любопытство на американской базе, где, как явствовало из размышлений адмирала Бибирева и совершенно точных сведений Удава, штатовцы проводили работы именно с живыми существами.

— Прибыли, поднимайтесь! — После того как танкер «Кайзер Вильгельм» слегка толкнуло и его бортовые шлюзы соприкоснулись с портом базовой станции, лейтенант Казаков пробежался между рядами кресел, подгоняя своих подчиненных и научный персонал. За его спиной постоянно маячил по-северному спокойный тевтон — любезный и скрытный, рыжеватый и выбритый капитан Реммер. Он уже снял форму офицера Люфтваффе, оставшись в неприметном серовато-сизом комбинезоне без знаков различия.

Маша за время, пока торговый рейдер шел от Земли к Проксиме, от скуки успела побродить по пассажирскому салону, познакомиться почти со всеми участниками экспедиции, а заодно поприветствовать старых друзей. Хотя из людей, участвовавших в прошлогоднем полете «Патны», здесь были только врачи, английский пилот да лейтенант Казаков с Бишопом, если, конечно, последнего можно назвать настоящим человеком. Маша подумала, что можно.

Военных, как это ни странно, было очень мало. Четверо абсолютно незнакомых Маше солдат из подразделения «Волкодав» во главе с сержантом — кажется, его фамилия Ратников — да еще четверо немцев из «Фальке» вместе с обер-лейтенантом Эккартом. Итого шестнадцать человек и биоробот. Маловато… Вспомнив, что на «Патне» солдат было почти в три раза больше, Семцова слегка забеспокоилась и решила потом прояснить этот вопрос у Казакова.

— Мария Викторовна, вы что, заснули с открытыми глазами? — Андроид подтолкнул Машу, взял ее за локоть и быстро повел к выходу вслед за остальными.

Казаков громогласно поторапливал:

— Быстрее! Где доктор Гильгоф, черт бы его побрал? Вениамин Борисович, что вы канителитесь, как старая дева на могиле своей болонки? Маша, давайте за мной! Резвее!

— А куда спешим? — задала вполне резонный вопрос госпожа консультант. — Вы же ничего не объясняете!

Вышли через шлюз, прибывшую группу никто не встречал. По приказу лейтенанта свернули налево, в абсолютно пустынный, покрытый металлической обшивкой коридор с холодным голубоватым освещением.

Казаков, возглавлявший небольшой отряд, топал вперед с видом человека, знающего все и обо всем. Вот он нырнул в уводящий куда-то в сторону узкий проход, над которым горела надпись «Порт 211», и вскоре наткнулся на закрытую много лепестковую дверь, более всего напоминавшую диафрагму старинного фотоаппарата. Ударил ладонью по красной клавише, засунул в щель свою личную карточку, и, когда сигнал сменился на зеленый, стальные створки начали расползаться. За ними обнаружилась сложная система шлюзов и неширокий пластиковый трап, уходивший вниз, в полутьму. Казаков легко сбежал по ступенькам, фотоэлемент засек движение человека, и тотчас в квадратном провале разгорелся яркий, приятный глазу желтоватый свет ламп.

Когда остальные спустились, лейтенант продолжил командовать:

— Ратников со своими — направо! Обер-лейтенант Реммер — за ними! Госпожа Семцова, господин Гильгоф и доктора следуют за мной.

Маша наконец сообразила, что сейчас они находятся внутри небольшого, "но довольно комфортного на вид космического корабля неизвестной ей конструкции. Если на челноке «Меркурий», на котором Семцовой привелось спускаться на LV-426, был длинный центральный коридор и по его сторонам располагались научные, грузовые и пассажирские отсеки, то здесь все было устроено несколько по-другому.

Проход, изредка прорезаемый эллиптическими иллюминаторами, тянулся вдоль правого борта, где-то впереди изгибался влево и, видимо, оканчивался в кабине пилотов. По левую руку имелось несколько раздвижных дверей-переборок — одна чуть позади стыковочного шлюза и две неподалеку от кабины. Казаков провел Машу, врачей, андроида и выглядевшего прирожденным скептиком Веню Гильгофа к передней дверце.

— Сюда. — Он ткнул пальцем в кнопку, и створки бесшумно разъехались. — Здесь несколько тесно, зато…

Лейтенант обвел отсек площадью самое большее в тридцать квадратных метров таким жестом, будто показывал экскурсантам «Мону Лизу» в Лувре.

— Ого! — поднял бровь ученый из «Калуги-9». — Начальство, как погляжу, не скупится. Мило.

— Это все, что вы можете сказать? — притворно возмутился Казаков. — Признаюсь, его высокопревосходительство выделил нам небольшой корабль, однако по оснащению он превзойдет иной крейсер.

Маша застыла на пороге раскрыв рот. Даже в университете Санкт-Петербурга, прекрасно финансируемом и считающемся одним из самых оснащенных учебных заведений мира, о такой аппаратуре можно было только мечтать. Радиоуглеродный анализатор, к примеру, был размером не более ладони, электронный микроскоп напоминал небольшой сундучок вместо обычной «скалы» в половину человеческого роста, компьютеры, судя по маркировкам, мощнейшие, способные за доли секунды обрабатывать триллионы битов информации… Не говоря уж об остальных полезных штуковинках, являющихся мечтой каждого человека, занимающегося серьезной наукой.

Очень компактно, исключительно надежно и невероятно дорого. Подобные удовольствия может позволить себе только могучая сила, за которой стоит не менее могучее государство. То есть адмирал Бибирев и его Контора.

— А что за стенкой? — деловито поинтересовалась Маша, указывая большим пальцем за спину, в сторону кормы.

— Гибернационный отсек, — пояснил лейтенант. — Пригодится. Лететь до Гаммы Феникса долго, вот и поспим. Еще дальше — оружейный склад, небольшая кают-компания и отсек, в котором находится десантный транспортер.

— Слышал я о таких кораблях, — закивал Гильгоф. — Вернее, не то чтобы слышал, а участвовал в их разработке. Их всего создано четыре штуки. Если не ошибаюсь, малый военно-исследовательский катер серии «Морана» с ядерной двигательной установкой, дальностью действия более пятисот световых лет и…

— Веня, — моментально влез медтехник, — и все-таки я хочу спросить — вы доктор каких наук?

— Всяких, — чарующе улыбнулся Гильгоф. — Господин Казаков, так я угадал или?..

— Угадали, — вздохнул лейтенант. — Она самая, «Морана». Прошу любить и жаловать. Название серии давали какие-то мрачные шутники, посему данный конкретный борт именуется вообще чудесно — «Триглав». Змей Горыныч, если понаучному. Вы располагайтесь…

Казаков исчез, позабыв закрыть дверь. Доктор Логинов и его верный медтехник Андрей Ильин мигом начали препираться из-за мест возле медицинского терминала (маленький, но роскошный реанимационный комплекс на двоих пострадавших или больных), Гильгоф устремился к аппаратуре, будто к сонму любимых родственников, а Маша, поняв, что здесь пока делать нечего, отправилась прогуливаться по «Триглаву» и выяснять точное местоположение всех помещений.

Для начала она вышла в коридорчик и, свернув влево, добралась до головного отсека корабля.

Ух, круто!

Два места пилотов, отдельный компьютер штурмана, который сейчас был целиком и полностью оккупирован ушедшим в общение с разумной машиной Казаковым. Скромная на первый взгляд приборная панель — окажись тут специалист наподобие последнего капитана «Патны» Кристофера Хоупа, таковой пускал бы слюни от восторга. Какой прежде всего должна быть техника? Верно, простой! Потому что, как известно всем, сложная техника имеет крайне неприятное свойство портиться в самый ответственный момент и в том месте, которое труднее всего починить. Много лет назад люди пошли по ошибочному пути усложнения технологий и управления, но вовремя отказались… Здесь все просто: навигационные приборы, несколько радаров и сканеров, система ручного управления, основной терминал искусственного мозга корабля, отвечающий за жизнедеятельность аппаратуры, дублирующие комплексы, управляемый человеком штурман — и больше ничего, за исключением нескольких мелочей, не делающих погоды.

Собственно, с подобной механикой мог справиться и натасканный в компьютерных играх-симуляторах тинейджер. Единственно, он не сумел бы вести корабль в атмосфере и совершать некоторые особо сложные маневры (например, уклонения от астероидов-призраков, не видных на радаре и определителе массы постороннего объекта) — за этим до сих пор следит человек. Пусть машина во многом совершеннее Homo sapiens, но превзойти венец творения во всем искусственному разуму пока не удалось.

…Первым глазеющую по сторонам Машу заметил давно и хорошо знакомый ей сержант Фарелл. Этому невысокому молодому англичанинуво время экспедиции на Ахеронт не слишком повезло — его едва не сожрал Чужой-хищник, челнок, которым командовал Ник, оказался поврежден настолько, что превратился из первоклассного корабля в груду никому не нужного металлолома, и в довершение всех неприятностей пилоту досталась изрядная доза нейротоксина, которым Чужие обычно парализуют своих жертв. Просто удивительно, что он мог повторно согласиться на подобную экспедицию… А может быть, и не соглашался?

— Идите сюда. — Фарелл призывно замахал рукой. Когда Семцова оказалась в пределах досягаемости, ухватил ее за рукав куртки и едва не силой усадил на подлокотник кресла. В отличие от остальных, он предпочел говорить по-английски. — Только посмотрите, какая роскошная техника! Эх, жаль, что я здесь только вторым пилотом, а то бы мы полетали!

— В таком случае живыми до места назначения мы бы точно не добрались, — съязвила Маша, прекрасно зная, какие финты обычно вытворяют пилоты, оказавшись в открытом космосе. Между прочим, именно Фареллу принадлежала идея отстыковать от бьющейся в агонии «Патны» челнок, не выводя материнский корабль из гиперсветовой области. Как ни странно, все остались живы, отделавшись ушибами и легким испугом.

— Обижаете, мисс, — насупился пилот. — В моем послужном списке нет ни единой аварии!

— Значит, вы их достаточно умело скрывали, — безжалостно сказала Маша. — Хоть кто-нибудь мне скажет, когда мы отправляемся и каково время в пути? Или это невероятно секретные сведения?

— Отправляемся скоро, лететь недалеко, — в тон Семцовой ответил Казаков. — Мария Викторовна, когда отчалим и перейдем световой барьер, все узнаете.

Маша придвинулась ближе к креслу штурмана и вгляделась в плоские экранчики навигационной системы. Судя по всему, ни Казакову, ни пилотам не требовалось самостоятельно рассчитывать курс — это было сделано заранее. На центральном экране мелькали графики логарифмической программы, вступавшей в действие после активации автопилота. В задачу людей входило только оживить организм маленького корабля, потом же катер все делал самостоятельно.

— Ну вот, — слегка гнусаво пробормотал лейтенант, — если продолжать ассоциации со Змеем Горынычем, мы начистили когти, развернули крылышки, хлебнули бензину и можем спокойно отправляться.

— При чем здесь бензин? — не поняла Маша.

— Драконы плюются огнем, — наставительно сообщил Казаков. — Это во всех сказках говорится. Наверное, они устроены по принципу огнемета — сначала выпьют горючего, а потом отрыгивают.

— Чушь. — У Семцовой загорелись глаза. — Как ксенобиолог, могу сказать, что существо, похожее на гипотетического дракона из сказки, обитает на планетоиде LV-713 в системе Ориона и именуется Draco vivernus. Это по-латыни. Механизм огнеметания у этой маленькой ящерицы крайне прост, и она замечательно обходится без всякого бензина. У Draco vivernus есть особый орган, вырабатывающий метан, и вдобавок ящерки оснащены своего рода биологическим электрогенератором. Почти таким же, как у морских скатов или амазонских угрей. Особь выдыхает газ, затем следует воспламенение от искры… Получается маленький фонтанчик пламени.

Казаков стоял скрестив руки и наклонив голову.

— Маша, — проникновенно начал он, — это все ужасно интересно. Если хотите, я когда-нибудь непременно приду в университет на вашу лекцию, послушать, каких еще чудовищ породили Другие миры. Но, во-первых, мы сейчас вылетаем, и посему я просил бы вас отправиться в пассажирский отсек. Во-вторых, надо благодарить судьбу, что у наших зубастых приятелей с LV-426 нет подобных органов. В-третьих… А это еще что?

Чуть левее от места пилота-навигатора находился терминал дальней связи — исключительно полезная вещь при полетах за пределами Солнечной системы. В отличие от космических кораблей, преодолевающих расстояние пусть через искривленное, но пространство, этот агрегат работал по совершенно иному физическому принципу. Пилот, находясь буквально в любой точке Вселенной, имел возможность мгновенно связаться с одним из центров транспортного контроля с помощью миниатюрного гравитационного привода. Среди непрофессионалов это устройство называлось «Портал» — в память телепортационных устройств, используемых волшебниками в старинных сказках и описанных многочисленными писателями-фантастами.

Каково кратчайшее расстояние между двумя точками? Прямая? Ничего подобного! Оно равно нулю. Гравитационный привод, установленный на чашах антенн, сворачивал пространство в одной точке таким образом, что местонахождение антенны корабля и принимающего комплекса на Земле фактически совмещались. В результате чего сигнал моментально перемещался от передатчика к приемнику и обратно. К сожалению, подобный фокус пока можно было произвести только с объектами нематериальными, наподобие света или радиоволн, — молекулы любых органических или неорганических веществ при транспортировке через гравитационный привод разрушались. Кроме того, «Портал» мог открыть лишь минимальную червоточину в пространстве. Этот прибор был редким, дорогим, потребляющим массу энергии, и оснащенных им кораблей насчитывалось едва ли больше сотни.

Однако дальняя связь сейчас молчала. Кто-то вызывал челнок с помощью направленного луча. Судя по частоте, с которой появлялся вызов, абонент был очень настойчив.

— Не может быть. — Казаков плюхнулся в кресло и протянул руки к клавиатуре. Обернувшись, он крикнул пилотам: — Ник, быстро отследи источник! Капитан Реммер, перекройте все системы связи, кроме антенны, принимающей сигнал!

Он нажал на клавишу ввода и, не глядя на стоящую за спинкой сиденья Машу, пояснил:

— Это не могут быть свои — они взломали комплекс защиты от постороннего вмешательства… Значит, проникли в мозг корабля и лезут напрямую. Что за шутки?

— Бибирев? — подняла бровь Семцова. — Какие-нибудь запоздалые инструкции?

Пока загружалась программа визуальной связи, Казаков ответил:

— Его высокопревосходительство понятия не имеет, что мы здесь находимся. Равно как и все правительство, учреждения госбезопасности и прочие структуры Империи. Нас вообще не существует, уяснили? Полная автономность. Диспетчерская служба «Форпоста» пребывает в уверенности, что к этому порту пристыкована какая-то перевозящая руду баржа. Именно ее код передается на центральный компьютер станции…

Наконец появилось изображение. Казаков ошеломленно крякнул и шепнул под нос такую фразу, что Маша покраснела.

Никакого лица абонента на мониторе не было. Вернее, было… Компьютерная анимация. Мультфильм. Картинка с добродушным розовощеким и шевелящим усами Дедом Морозом. Или, если угодно, Сайта Клаусом. Дед Мороз в красной, отороченной белоснежным мехом шубке сидел в ледяном кресле. В окошке его домика было видно северное сияние. У ног в валенках лежал большой мешок с подарками.

— Что за…— нервно начал командир экспедиции, но Дед Мороз поднял затянутую в варежку ладонь и приветливо помахал ею. Над его головой появилась надпись, как в комиксе:

«С прошедшим Новым годом, господин лейтенант!» Казаков покосился на Фарелла. Пилот разочарованно шепнул:

— Эта сволочь ретранслирует луч через местный спутник связи, оснащенный «Порталом». Я не могу его засечь.

«Ясненько, — подумала Маша. — Значит, наш снеговик может находиться и в соседнем комплексе „Форпоста“, и на Земле, и вообще где угодно. Ну и ну!»

«Откуда вы знаете, что я лейтенант?» — отстучал на клавишах Казаков.

Дед Мороз беззвучно рассмеялся. Всплыли новые красные буквы:

«На корабле работает видеокамера. Так что опознать вас и заглянуть в ваш послужной список — задачка для начинающего. Выйти через ваш компьютер к системе внутреннего наблюдения корабля не представляет особого труда. Не хотите, чтобы я вас видел, — выключите».

Казаков дернулся было к клавише, но почему-то не стал ее трогать. Вместо 'этого он набрал:

«Что вам нужно?»

«Вопрос следует поставить по-другому: что нужновам? На выбор — выполнить приказ, доблестно пасть, оказаться в руках противника и капитулировать или вернуться на Землю и попасть под огонь большого начальства. Нужное подчеркнуть».

«Это угроза?»

«Что вы как ребенок, насмотревшийся плохих боевиков? Это предупреждение. Мне, между прочим, отвашей гибели будет ни жарко ни холодно. А в самомнеприятном случае господин Бибирев получит скандална весь мир — русские убийцы варварски истребили мирную колонию. Представляете заголовки?»

«Какую колонию?» — Лейтенант благоразумно сделал вид, что знать ничего не знает.

«Не прикидывайтесь, я говорю совершенно серьезно».

«Если серьезно, — яростно отбил Казаков, — ты бы, приятель, представился и показал свою настоящую рожу вместо этой дурацкой картинки. Конец связи».

Прежде чем лейтенант отключил терминал, появилась последняя надпись:

«Не жалуйтесь потом, что вас не предупреждали!»

Добродушный Дед Мороз на мониторе внезапно превратился в черный скелет, закинувший ногу на ногу, а подарочный мешок обернулся пороховой бочкой с горящим фитилем. На округлом боку бочонка почему-то был нарисован маленький звездно-полосатый флажок. Фитиль догорел, бочка взорвалась, беззвучно полыхнув оранжевым и белым цветом.

Экран погас.

ГЛАВА ПЯТАЯ. КОРАБЛЬ, КОТОРОГО НЕТ

Ориентировочно — 24/25 января 2280 года,где-то в Дальнем космосе

Если бы в радиусе, достаточном для визуального контакта, очутился какой-нибудь военный или торговый корабль, а его капитан вздумал бы выглянуть в иллюминатор, то таковой капитан несказанно бы удивился.

От одного из многочисленных портов искусственной планеты «Форпост-1» отделился небольшой крутобокий катер типа «Морана» без опознавательных знаков. Система транспортного контроля, проверив этот объект, честно известила бы интересующихся — перед вами австрийский лихтер «Дунай», направляющийся с грузом ванадиевой руды на перерабатывающий завод в Солнечную систему. Тот факт, что «Морана» имела к лихтерам такое же отношение, какое балетная труппа Мариинского театра к производству крепких спиртных напитков, как-то ускользнул от внимания системы. Как и то, что катер направлялся куда угодно, только не к Земле.

«Форпост» выпустил странный борт за пределы охраняемого кольца вокруг станции, в центре управления которой внезапно забарахлили определители массы (кто же будет следить за каким-то неприметным оператором из службы навигации, нажавшим не ту клавишу?), а затем черный кораблик начал все быстрее и быстрее уходить от системы Проксимы Центавра. Приблизительно через полтора часа приборы «Форпоста» зафиксировали мгновенный всплеск квантового излучения, свидетельствующий о том, что неподалеку некий объект пересек световой барьер и исчез из зримого мира.

Небольшая голубовато-белая Проксима не обратила на столь ничтожное событие никакого внимания, занятая любимым развлечением — на поверхности звезды зарождались несколько гигантских протуберанцев. Где-то позади теплым желтым огоньком сияло столь близкое от первого форпоста цивилизации людей Солнце. Одним словом, Вселенная пребывала в своем обычном состоянии полусна.

А на десантном катере «Триглав», как выразилась консультант-ксенолог Мария Семцова, царили страсти в духе Ф. М. Достоевского.

— За ноги вашу мамашу! — ярился Казаков. Остальные с пиететом внимали. — Мне еще в Академии говорили — не лезь в большую политику, пропадешь!

На закрытое экстренное совещание в тесной пилотской кабине были приглашены только офицеры, Маша Семцова да доктор Гильгоф, как человек из ближайшего окружения адмирала Бибирева. Все-таки он работал на Контору уже долгие годы и мог хотя бы предположить, что означают подобные выверты.

Под словом «выверты» понималось следующее. После того как закончился разговор с футуристическим Дедом Морозом, явившимся на челнок с помощью направленного трансляционного луча, и старта «Триглава» с орбитальной станции, события вроде бы вошли в надлежащую колею: как и обещал адмирал, катер не был задержан в пределах границы обитаемого мира, никто на «Форпосте» и ухом не повел, что все судовые файлы системы опознания «свой—чужой» являются виртуозной подделкой. Сам «Триглав» преспокойно начал разгон до скорости света.

Как известно, уходя в глубины гиперпространства, корабль превращается в блуждающий атом, находящийся во «второй Вселенной», в ином плане бытия. Реальность мира сохраняется только под защищенной гиперполем оболочкой модуля, а что творится снаружи — неизвестно. Ну не поддавалась изучению эта область… Доподлинно были установлены лишь несколько аксиом: радиоволны тут не проводятся, свет, пространство и время невероятно искажаются, а следовательно, никакая связь с настоящим материальным миром невозможна. Не работает даже система «Портал».

Именно поэтому лейтенант Сергей Казаков, как начальник сомнительной экспедиции, принял решение вызвать большое начальство, курирующее операцию «Рюген», на аварийной частоте до момента гиперпрыжка.

Результаты вызова оказались не просто сногсшибательными, а шокирующими в степени N.

Безусловно, Казаков и его прямой помощник, германский капитан Реммер, отлично знали, что, если «Триглав» выйдет на связь обычным образом, любая служба транспортного контроля Российской Империи заявит: «Подобного корабля в регистрах не значится», а затем, чего доброго, натравит на неизвестных патрульный рейдер, дабы проверить — что за птичка порхает там, где ее принципиально не должно быть?

Однако существовал запасной вариант, предусмотренный на случай самых чрезвычайных ситуаций. Через сложную систему кодирования и разрешения доступа можно было выйти лично либо на самого адмирала, либо на руководителя проекта со стороны Германии генерал-майора Отто Дитриха. Казаков счел, что экстремальная ситуация наступила. Имелось неопровержимое свидетельство, что операция «Рюген» рассекречена. Что самое обидное — не после ее завершения, но в самом-самом начале.

Дед Мороз доказал это так же просто, как бином Ньютона.

У Семцовой возникли смутные подозрения — не вмешался ли снова Удав Каа? Все-таки он узнал о намерениях Бибирева в тот же самый день, когда состоялось совещание в Зимнем дворце… Кроме того, адмирал упомянул, что таинственный Машин собеседник является не только хорошим программистом, а, скорее, компьютерным гением. Лишь подобный человек мог походя взломать систему зашиты бортового мозга «Триглава» и, плюнув на все шифры и кодировки, выйти на прямую связь. Если эта нелепая выходка с Дедом Морозом и грозными предупреждениями действительно была устроена Удавом, то возникает крайне неприятный для всех членов экспедиции вывод: ему на самом деле требовалось срочно предупредить экипаж «пиратского» катера. Но предупредил он самым странным образом. Проще было самому сесть перед видеокамерой и все объяснить.

Или Удав {если это, конечно, он) так боится своего явления миру? Все одно — можно было придумать более серьезный способ общения.

Система мгновенной связи «Портал» немедленно соединила лейтенанта Казакова с управлением государственной безопасности в Петербурге, но…

Аудиовизуальный разговор был следующим.

— Код двадцать шесть — ноль-семь. Тема «Богомол». Пароль доступа — «Ледяная шапка», — отрапортовал Казаков появившемуся на экране мрачному мужику в штатском. Судя по всему, оператору-связисту управления.

Последний или был хорошим актером, или действительно опешил. Было видно, как оператор вытаращил глаза, покосился куда-то в сторону, видимо на монитор, где высвечивались данные абонента, и наконец грозно вопросил:

— Вы кто такие?

— Код двадцать шесть — ноль…— начал повторять лейтенант. Его прервали.

— Эта система кодирования, мил человек, — ядовитым голосом перебил Казакова оператор, — изменена полтора года назад. Ты что, из черной дыры вывалился? Крутой хакер, да? Давно по мозгам не получал? Ты понимаешь, куда влез, мудак?

Физиономия лейтенанта вытянулась.

— Мне нужно поговорить с адмиралом Бибиревым…— неуверенно заявил он.

— А может быть, с самим императором? — Судя по изображению, человек на Земле гонял трекболом курсор по экрану соседнего компьютера, пытаясь дознаться, откуда идет сигнал. — Та-ак…

Последовала пауза. Казаков ждал.

— Ты, красавец, находишься на незарегистрированном корабле в районе Проксимы Центавра, — наконец радостно выдал оператор. — Сторожевой рейдер Вооруженных сил уже выслан с базы «Форпост» для вашего задержания. Удачи! В следующий раз думай, прежде чем соваться куда не просят!

Связь обрубилась.

Надо было видеть лица Казакова, обоих пилотов и Маши, присутствовавшей при этом диалоге.

— Что же теперь делать? — несколько растерянно спросила Семцова.

Вместо ответа лейтенант попытался наладить связь на аварийной частоте командного центра стратегических сил, но ответа от армейского компьютера не дождался. При попытке войти в систему немедленно срабатывала блокировка связи и высвечивалось ярко-красное предупреждение «Неверная кодировка».

— Они действительно отправили вслед за нами патрульный корабль, — меланхолично сообщил Фарелл, косясь на радар.

— Не догонят, — уверенно ответил капитан Рем-мер. — Мы уже почти разогнались до световой. Прыжок через восемь минут. Герр Казаков, принимайте решение.

Легко сказать — принимайте решение! Малоприятные странности, сопровождавшие вылет с «Форпоста», обескуражили лейтенанта. Адмирал Бибирев много раз давал понять, что операция «Рюген» не просто секретна, а как бы вообще не проводится. Нет такого проекта. И корабля «Триглав» нет. А лейтенант Космического корпуса С. В. Казаков в данный момент находится в отпуске. Отдыхает в пансионате на Рыбинском водохранилище под Москвой. Понятно?

«О какой секретности может идти речь, черт возьми? — Казаков молча пялился в темный монитор. Остальные выжидающе глядели на него. — Даже не смешно! Безусловно, я сам, к примеру, хотел, чтобы с нами отправился Фарелл, но я не понимаю адмирала, который согласился с присутствием подданного другого государства у нас на борту. Ладно тевтоны — они хоть союзники и взяли на себя часть обеспечения проекта. И дальше? Этот дебильный Дед Мороз, мать его… Такое впечатление, что о „Рюгене“ знает вся ойкумена, а наши имена сейчас фигурируют в заголовках всех сводок новостей. Какого ляда они бросили нас?»

Под словом «они» лейтенант подразумевал родимое Министерство обороны и Контору адмирала Бибирева.

Дело в том, что названные оператору-связисту госбезопасности коды и пароли просто не могли не работать! Их не могли отменить «полтора года назад» — они были введены одновременно с началом операции. Казаков с помощью этой системы еще с борта станции «Гэйтуэй», висящей на орбите Земли, связывался с управлением и коротко доложил, что все в порядке! Почему не отвечает центр командования стратегическими силами? Система электронных паролей достаточно сложна, разумеется, и изменяется постоянно, в соответствии с принятым алгоритмом, но достаточно однажды зазубрить его, чтобы в любой день и в любое время выйти на связь. А тут — гробовое молчание. В доступе отказано. Вот.

— Шесть минут, — нейтральным голосом напомнил Реммер. — Патрульный рейдер не приближается. Идет следом за нами.

— И с его борта стартовали четыре истребителя. Собираются взять нас в клещи, — заметил пилот-англичанин. — Странно, но нет никакой команды остановиться. Такое впечатление…

— Такое впечатление, — продолжил за Фарелла Казаков, — что они с ненавязчивой наглостью выдворяют нас из системы Проксимы. Мол, господа, убрались бы побыстрее. А вот интересно…

Он быстро щелкнул несколькими переключателями на терминале связи и идентифицировал корабль-преследователь. За «Триглавом» шел легкий сторожевой рейдер Российского флота «Казань».

Лейтенант хитро глянул на пилотов, успокаивающе похлопал Машу по ладони и, когда монитор выдал надпись: «СВЯЗЬ УСТАНОВЛЕНА», жалобным голосом прокричал в микрофон:

— Говорит лихтер «Дунай». В чем, простите, дело? Если это необходимо, мы прекратим разгон и остановимся для досмотра. Подготовьте, пожалуйста, стыковочные шлюзы.

Никакого ответа. Сканирующее окружающее пространство устройство показало трехмерную картинку: военный корабль поотстал, зато четыре истребителя, выжав из двигателей всю возможную мощь, приближались быстрее и быстрее. «Триглав» слегка вздрогнул, истошно заверещала система безопасности корабля. Автоматически включилась магнитная защита. Капитан Реммер выругался по-немецки.

Маша, забеспокоившись, глянула на передние иллюминаторы. Среди звезд мелькали синеватые молнии, исчезавшие где-то далеко впереди, в черноте.

— Какие нахалы! — возмутился Казаков и почему-то заулыбался. — Нет, подумайте только — предупреждающий выстрел по корпусу, а затем… Сами видите.

Истребители по-прежнему держались в восьми-девяти милях позади, продолжая активно постреливать плазменными разрядами, проходившими совсем рядом с бортами «Триглава». Будто предупреждали: еще раз заведете разговор о капитуляции — будет хуже.

— Нас на самом деле вытолкали за дверь, — нервно хихикнул германский капитан. — Прыжок через полторы минуты. Господа, быстро по местам!

И глянул на Казакова. Тот кивнул. Маша едва не бегом бросилась в свой отсек, чтобы занять кресло.

Черный, почти неразличимый в ночи космоса силуэт, казалось бы, не двигался относительно звезд. Но это только на первый взгляд. «Триглав», используя подконтрольную человеку цепную реакцию в плутониевых стержнях реакторов, мчался вперед с умопомрачительной скоростью. Постепенно его корпус начал окутываться туманным радужным ореолом генерируемого мозгом корабля гиперполя, полыхнули бело-оранжевым сопла двигателей последней ступени. На миг моргнула точечная вспышка, вокруг которой начала распространяться заметная глазу кольцеобразная ударная волна световых частиц. «Несуществующий» катер бесследно исчез из материальной Вселенной.

Четыре остроносых истребителя, прошив постепенно растворяющуюся в вакууме волну света, изящно развернулись, описав дугу, и направились к сторожевому кораблю. Выполнивший свою задачу рейдер заскользил в пространстве обратно к станции «Форпост-1».

— Правильно, правильно, в большую политику лезть совершенно не следует. — Веня Гильгоф держал в руке термос с чаем и поглядывал в иллюминатор, за которым бушевал какой-то безумный синевато-бело-желтый вихрь из смешанного светового потока бесчисленных звезд. Выглядело красиво, но жутковато. «Триглав» уже больше часа двигался в гиперпространстве. — Сергей, вы читали Тору? Ах нет? Плохо… Умная книга, я вам скажу. Помнится, Моисей — ну, о нем-то вы наверняка слышали? — изрек однажды: «Даров не принимай, ибо дары слепыми делают зрячих».

— И что? — буркнул Казаков. — Доктор, вы по делу говорите, а не цитируйте Тору.

— Кто вам сказал, будто я ее цитирую, это я просто, к слову, — возмутился доктор неведомых наук. — Поверьте, я очень уважаю нашего очаровательного адмирала — в конце концов, он кормит меня и мою семью. Но посудите сами — сколько упомянутых даров мы получили? Я имею в виду — вообще? Сейчас под подарком можно понимать все, что угодно. Начиная от этого не слишком шикарного, но крепкого и надежного корабля, предупреждения Деда Мороза, странного поведения рейдера патрульной службы Проксимы Центавра и заканчивая некоторыми другими малозначительными деталями. Я уж не говорю о недвусмысленном отказе Николая Андреевича Бибирева беседовать с вами. От такого количества подарков действительно может закружиться голова, и из зрячих мы постепенно станем слепыми. Мы не напуганы, мы удивлены. Удивление приводит к замешательству. Замешательство — к потере способности адекватно оценивать ситуацию. Отсутствие адекватной реакции — слепота. Видите, как прав был старик Моисей?

— А применительно к этому моменту у вас нет соответствующей цитаты? — усмехнулась Маша. Из-за тесноты пилотской кабины ей пришлось усесться на подлокотник и держаться за плечо лейтенанта.

— Есть, — согласился Гильгоф. — Только не из Торы. Из христианского Нового Завета. «В начале было Слово». Не будем толковать это с теологической точки зрения, глянем прагматически. Слово подразумевает общение. Общение — обмен информацией и анализ таковой. Кто имеет сказать что-нибудь умное?

Воцарилась настолько долгая тишина, что Семцова про себя рассмеялась: «Судя по общему молчанию, ничего умного породить мы не можем».

У двери почти незаметно нарисовался Бишоп, хотя его вовсе не приглашали. Однако никто не был против его присутствия.

— Давайте сделаем так, — наконец подал голос Казаков. — Пусть каждый из офицеров и научных сотрудников выскажет свое мнение о происходящем. Вспомнит любые детали, которые могут хоть как-то пролить свет на наше положение. Знаете, господа, я, да и, наверное, большинство находящихся здесь военных привыкли мыслить простыми и ясными категориями: у нас есть приказ и мы должны его выполнить. Собственно, за жизни людей в погонах я не боюсь. Как-никак мы профессионалы. Но странности, сопровождающие эту операцию, заставляют меня беспокоиться о гражданском персонале…

Говорили долго, зачастую (по мнению Маши и Казакова) разводя ненужное словоблудие. Слава Богу, никому и в голову не пришло оспаривать приказ руководства. Семцова рассказала об Удаве Каа, странном нападении на машину по дороге в аэропорт и своих мыслях о Деде Морозе, вернее, о его происхождении.

Бишоп с обычным невозмутимым лицом поведал о непонятных закулисных интригах в исследовательском центре в Цюрихе. По его словам, начальство биологического отдела комплекса ООН ни в коем случае не хотело отпускать его по запросу адмирала Бибирева, изящно замаскированному под заявку Московского университета и кафедры ксенологии, выпрашивающей андроида «для консультаций по вопросам чужой жизни». В конце концов, Бишоп был только машиной, вещью и не имел права самостоятельно распоряжаться собой.

В самый последний момент все вдруг резко переменилось. К директору исследовательского комплекса Организации явились какие-то господа (не славяне, как педантично уточнил Бишоп. Незнакомцы изъяснялись на слишком чистом английском языке без минимального акцента, который андроид обязательно распознал бы). Спустя час Бишопа отправили в аэропорт, и вскоре он уже оказался на станции «Гэйтуэй», где его встретили люди адмирала Бибирева.

Капитан Карл Реммер, подумав, сообщил, что в специальных подразделениях ВВС Германии циркулируют смутные слухи о некоей частной организации, не зарегистрированной ни в одном из государств мира. Коммерция, собственный флот, не всегда законный бизнес (наподобие торговли оружием или сильнодействующими химическими средствами)… Разумеется, об истинном владельце или владельцах никто не знает, все операции проводятся через подставных лиц. Спецслужбы Кайзеррейха несколько раз пытались раскрыть эту гигантскую, судя по всему, сеть, но не преуспели.

Доктор Гильгоф, выслушав немца, задумчиво почесал подбородок.

— Ну-у, знаете, герр гауптман, про такие организации ходили слухи во все времена. Тамплиеры, розенкрейцеры, мафиозные структуры вроде Коза Ностры, японской Якудзы или шанхайских Триад… Ладно, думаю, господин Бибирев не будет меня ругать, если я сейчас раскрою часть маленькой государственной тайны. К сожалению, я сам этими вопросами никогда не занимался, только слышал от коллег… Сейчас развитие, точнее, совершенствование техники достигло того уровня, когда индивидуум, обладающий достаточными средствами, может стать независимым от любого государства или мощной финансовой организации. Я подозреваю, что подобные люди существуют. Некоторые, развлечения ради, поддерживают экстремистские движения наподобие «Нового Джихада» — как думаете, откуда у исмаилитов берутся огромные деньги для проведения своих операций? Некоторые просто маются дурью — слышали, как в Австралии осуществлялся проект орошения пустыни Гибсона?

— Оросили? — подняла бровь Маша.

— Нет, — хихикнул доктор. — Вложили полтриллиона долларов, вызвали экологическую катастрофу, но бананы там как не росли, так по-прежнему и не растут… Слушайте дальше. Подозреваю, что в нашу историю вмешался некто третий. Я понятия не имею, что он собирается делать: противодействовать, сотрудничать или просто валять дурака за наш счет.

— Верно-верно, — вскинулась Семцова. — Мне еще адмирал говорил о неких, как он выразился, внегосударственных силах. Веня, то, что вы рассказали о независимых индивидуумах, наводит именно на такую мысль. Но черт побери, доктор, как может человек, пусть даже владеющий серьезной и, наверное, законспирированной организацией, помешать спецслужбам такой великой державы, как Российская Империя?

— Кто вам сказал, что он будет мешать? — развел руками Гильгоф. — Кроме того, если этот человек достаточно богат, влиятелен и независим, его самолюбию будет льстить соперничество с могучими конторами наподобие нашего ГБ, разведывательного управления Америки или тайной службы Кайзеррейха. Вы не предполагаете, что сей джентльмен из неких личных побуждений начнет помогать потерпевшим неудачу сотрудникам одной из спецслужб? По-своему, конечно. Честно признаться, я бы обратил самое пристальное внимание на предупреждение Деда Мороза.

— Мне тоже очень не понравилась пороховая бочка с американской символикой, — мрачно сказал Казаков. — Что это может означать? То, что американцы собираются применять Чужих в качестве биологического оружия? Или что мы летим прямо к ним в лапы? Теоретически, если наш таинственный абонент знает об операции «Рюген», о ней могут знать и янкесы. Вдруг он и им подбросил информацию? Хочет столкнуть нас лбами, а сам будет сидеть в первом ряду партера и посмеиваться над этой комедией.

— Ой, не будем углубляться в семиотику! — воскликнул Гильгоф. — «Тайны символа пороховой бочки»! «Сакральное значение фигуры Деда Мороза»! Не смешно. Собственно, наша задача предельно ясна: прибыть на место, вам, господа военные, исполнить свой долг, мне и госпоже Семцовой — свой. Вернемся в Солнечную систему, тогда и будем разбираться, что произошло и почему Контора Бибирева нас бросила…

— Почему мы так уверены, что военная разведка Рейха и тайная полиция Российской Империи отвернулись от нас? — поднял руку капитан Реммер. — В принципе, мы действительно находимся в автономном плавании и нас предупреждали, что такое может произойти. Откуда мы знаем, вдруг герр адмирал и господин фон Эшенбург продумали еще несколько систем дублирования и безопасности специально для нашего отряда?

Казаков потер ладонью лоб и, соглашаясь, произнес:

— Логично… Если и дальше развивать теорию негласных операций, то, может быть, нам отведена роль группы прикрытия, а основную задачу будут выполнять совсем другие?

— Если не ошибаюсь, — вкрадчиво начал Бишоп, — единственными людьми, общавшимися с Чужими, являемся мы. Даже ходячему калькулятору наподобие меня известно, что конторы и их руководители просчитывают свои шаги на много ходов вперед. Я не сомневаюсь, что мы еще поучаствуем в истории с исследовательской лабораторией на Гамме Феникса. Пока, согласитесь, мы ничего предпринять не можем. Господин Реммер упомянул об автономном плавании?

Отлично. Следовательно, наши действия непредсказуемы. Я предлагаю в ближайшие часы лечь спать, а уже по прибытии на место оценивать ситуацию.

На том и порешили. Зачем лишний раз забивать себе голову и беседовать ни о чем, строя самые безумные предположения? У военных — приказ, который они обязаны исполнить. А на лирические переживания гражданского персонала можно просто не обращать внимания.

Через два часа люди уже находились в гибернационных капсулах. По корабельному времени лететь до Гаммы Феникса оставалось двести девяносто часов. Или чуть более двенадцати суток.

Бишоп, естественно, спать не укладывался. Электронно-биологический организм не нуждался в отдыхе, и андроид был оставлен Казаковым следить за системами корабля в ожидании прибытия к отдаленной звезде.

Лампы освещения на «Триглаве» погасли, короткий коридорчик и небольшие помещения погрузились в полутьму. Где-то позади мерно шумели двигатели.

Андроид Бишоп играл в трехмерные шахматы с центральным компьютером корабля и пока одерживал верх. Искусственный мозг «Триглава», занимая на игру только одну пятисотмиллионную часть своей памяти, вел катер к Гамме Феникса.

Известно, что расстояние, именующееся «световой год», приблизительно равняется трем с половиной триллионам километров. Очень немного по меркам Вселенной, но для человека — головокружительно и фантастично. Остается только увеличить эту цифру в двадцать раз, и станет ясно, насколько далеко от Земли находится искомая навигационной системой катера «Триглав» звезда.

Люди никогда не сумели бы выйти в области Дальнего космоса и посетить миры, расположенные дальше, за Сириусом, солнцами созвездия Центавр или иных ближайших звезд, не появись теория англичанина Эндерби, а вслед за нею — редкие по своей простоте и одновременно остроумию устройства, генерирующие защитное поле для искусственных объектов, оснащенных гиперпространственными двигателями! Именно благодаря гиперполю земные корабли «выталкивались» в момент пересечения светового барьера во «вторую Вселенную», а ее странные законы позволяли им увеличивать скорость движения до совершенно немыслимых пределов.

Расстояния, которые световые кванты преодолевали с быстротой, доступной только элементарным частицам, почти перестали существовать для человека. Что такое скорость света? Ничто. Квант ползет как черепаха. Его скорость фиксирована — 300 тысяч километров в секунду. Уйти в гиперпространство он не может, а посему даже на' плевое расстояние от Сириуса до Земли ему приходится тратить аж целых семь лет. Но если бы помянутый квант пересек невидимую границу, а что самое главное — знал, как покинуть область, лежащую за пределами материального мира, он мог бы вольно путешествовать от Земли к любой звезде или системе Галактики Млечный Путь, а то и всей Вселенной. Как человек.

…Бишоп находился в странном, присущем лишь биороботам, состоянии между сном и явью. Его периферические синапсы отдыхали, тело было расслаблено и бездействовало. Сторонний наблюдатель, не знавший, что перед ним робот, мог подумать: «Человек устал и уснул прямо в кресле».

И был бы не прав. Андроиды никогда не спят, отрешившись от всего сущего. Создатель этой серии биороботов, покойный мистер Рональд Хиллиард, не мог допустить, чтобы его почти совершенные творения уставали и тратили время на такую ерунду, как отдых. Но «Бишопы» вдобавок были разумными (точнее, крайне удачно имитирующими разум) созданиями и во время, когда их услуги людям не требовались, просто экономили энергию — биомеханический организм не оснащен таким устройством, как ядерный реактор, и все силы для постоянного функционирования добывает от постоянно происходящих в его искусственных клетках химических реакций. Почти таких же, как у человека, но гораздо более активных. Поэтому, кстати, и температура тела у андроидов чуть выше, чем у людей. Искусственный организм — это своего рода маленький химический завод.

По прошествии двенадцати полных суток, во время которых центральный компьютер «Триглава» спокойно и невозмутимо направлял десантный катер сквозь незримый мир гиперсветовых скоростей к отдаленной планетной системе, Бишопа из заторможенного состояния вывел мигающий зеленый сигнал на главном терминале мозга корабля.

«ПЕРЕСЕЧЕНИЕ СВЕТОВОГО БАРЬЕРА ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ МИНУТ. ЗАМОРАЖИВАЮЩИЕ КАПСУЛЫ ПОСТАВЛЕНЫ НА РАСКОНСЕРВАЦИЮ. СОСТОЯНИЕ ЭКИПАЖА УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНОЕ. СПАСИБО».

— Пожалуйста, — почему-то вслух ответил Бишоп.

Сейчас ему надо было заняться самым обычным делом: приготовить еду на полтора десятка человек, потом проследить, как проходит адаптация экипажа, выведенного из анабиоза, а затем взяться за свою стандартную работу техника-консультанта. Андроид спокойно относился к тому, что предстоит сделать, — он сумел изжить страх перед чужими существами, столь явно дававший знать о себе во время давнего путешествия вместе с Эллен Рипли и взводом морской пехоты к Ахеронту. Наоборот, теперь ему было интересно. Недаром Бишоп больше полугода работал в Комитете по биологической безопасности ООН и лаборатории, изучавшей тела Чужих, привезенные из последней, крайне неудачной, экспедиции.

А теперь он узнает, что его бывшие владельцы — министерство обороны США и Компания «Уэйленд-Ютани» — сумели усмирить буйных чудовищ, загнать их в клетку и исследовать не мертвые организмы, а живых особей. Любопытно, как это у них получилось?..

Андроид подумал, что сам все увидит. Ему пока не объясняли всех целей операции, проводимой русским правительством, и его несколько смущало присутствие военных («Что они еще придумали?»), но Бишопу было приятно, что он снова будет работать с госпожой Семцовой, показавшей себя на LV-426 с лучшей стороны, и таким спокойным человеком, как лейтенант Казаков. Конечно, последний был «спокойным» только с точки зрения людей, а андроида иногда удивлял некоторой импульсивностью и неадекватностью решений, но он же человек. Существо несовершенное и действующее не по законам логики, а руководствующееся эмоциями.

Капсулы анабиоза раскрылись, когда «Триглав» уже начал торможение в пространстве, окружавшем звезду Гамма Феникса. Поскольку четкий ориентир задан не был, бортовой мозг вывел корабль на высокую орбиту близлежащей планеты — сиренево-розового газового гиганта с бурлящей атмосферой.

— Ну-с, господа, и что мы имеем?

На этот раз собрались в научном отсеке. Здесь хотя бы можно было присесть и не толкаться. Казаков позвал своего германского коллегу из группы по борьбе с терроризмом, сержанта Ратникова и, разумеется, весь персонал «высоколобых», включая обоих врачей. Остальных военных и двух пилотов попросили пока не входить. Бишоп присутствовал на правах наблюдателя.

— Холодно, вот что мы имеем, — пожаловался доктор Гильгоф. — Между прочим, в космосе я бывал, но никогда не покидал пределов Солнечной системы. И уж, конечно, не ложился спать почти на две недели в этот гроб, залитый ледяной слизью!

— А я, наоборот, отлично выспалась, — пожала плечами Маша.

— Еще бы, — проворчал ученый сварливым голосом, — беспробудно дрыхнуть почти триста часов! Можно отоспаться на несколько лет вперед.

Логинов с медтехником молчали и чуть кривились. Занудство Гильгофа им уже начало надоедать. То ему то не так, то ему это неправильно: на компьютере установлена устаревшая версия программы лазерного сканирования пространства, кофе из автоповара отдает явным суррогатом и тому подобное.

— Закончим прения, — повысил голос лейтенант. — Вениамин Борисович, у нас просто нет времени. Вы все-таки у нас специалист, уже провели кой-какие исследования… Вот и скажите, каковы результаты.

Гильгоф с мрачным выражением на лице включил громадный монитор, на котором тотчас появилось схематическое изображение звездной системы. Вокруг крупного желтого солнца вращалась дюжина планет самого разного вида.

— Итак, перед нами Гамма Феникса. Кто хочет посмотреть модель в натуральную величину — выгляните в иллюминатор. Насколько я понимаю, мы ищем человеческое поселение?

— Причем замаскированное, — любезным шепотом добавил Казаков.

— Именно! Планет двенадцать. Поскольку район этого созвездия находится на отшибе и за пределами внешнего обитаемого кольца, официально зарегистрированных колоний здесь нет. Встает вопрос — где может обитать человек, не подвергая себя особому риску в виде мощного солнечного излучения, капризов погоды, перепадов температур или вулканической активности?

— Наверное, — робко вставил медтехник, — нужно сразу отбросить самые дальние планетоиды. Очень холодно?

— Сообразительный молодой человек, — улыбнулся доктор Гильгоф. — Далеко пойдете. Еще мнения?

— Люди не могут жить на газовых гигантах, а их здесь целых пять, — высказался немецкий обер-лейтенант.

— Но на их спутниках — вполне, — дополнил Казаков. — На спутниках Юпитера в нашей Солнечной системе полно колоний.

— Еще? — наклонил голову ученый.

— На двух планетах, располагающихся ближе всего к звезде, — высказалась Маша. — Чрезвычайно мощный фон излучения, и, в отличие от дальних миров, там невероятно жарко. Как у нас на Меркурии.

— Пять баллов, — согласился доктор. — Что же в таком случае остается в активе? Из полной дюжины спутников Гаммы Феникса мы вычитаем пять газовых шаров, две жарких и три холодных планеты, и остается…

— Два искомых мира! — радостно воскликнул Ильин. — Верно.

— Да, — удовлетворенно кивнул Гильгоф и, поводив мышкой по столу, выделил изображения двух достаточно крупных сфероидов. — Прошу любить и жаловать. Планеты LV-932 и LV-934. В миру носят запоминающиеся названия Сцилла и Харибда. Остальные объекты этой звездной системы тоже называются по именам всевозможных мифологических чудовищ. Видимо, первые исследователи были изрядными знатоками древнегреческих и римских баек о монстрах.

— Между прочим, — преувеличенно зловещим голосом заметил лейтенант, — Чужих впервые нашли на планете, называвшейся Ахеронт. Ни о чем не говорит?

— Только о скудости человеческой фантазии, — отмахнулся Гильгоф. — Хотя ассоциация великолепная — путешествие от Ахеронта к Сцилле и Харибде. У человека с воображением мороз по коже будет драть от подобного сочетания. Ладно, слушайте дальше.

Картинка, разделившись на две части, значительно увеличилась. При осмотре можно было видеть, что Харибда является красновато-бурой планетой, несколько смахивающей на Марс с крайне нестабильной атмосферой и двумя гигантскими шапками льда на полюсах.

— Эта красная красавица, — увлеченно повествовал Гильгоф, — теоретически подходит для колонизации. Воздух пригоден для дыхания человека, есть вода. Температурный режим неплох, особенно на границе субтропической и полярной зон. Суточные перепады всего в пятьдесят-шестьдесят градусов…

— Ничего себе «неплох»! — возмутился доктор Логинов. — Днем вас зажарят, а ночью вызамерзнете! Что же там творится на экваторе?

— В полдень, — пояснил ученый муж из таинственной «Калуги-9», — температура повышается до ста пятидесяти градусов по шкале Цельсия. Можно отправляться загорать. Кроме того, Харибда славна тектонической нестабильностью, громадными вулканами — хотя именно благодаря им на планете кислородная атмосфера — и невероятно мощными ураганами. Лабораторию там, конечно, спрятать можно. К примеру, в районе полюсов на снежно-ледяных куполах. Температура почти постоянная, то есть близка к абсолютному нулю.

— Смеетесь? — фыркнул Казаков. Он со все большей внимательностью приглядывался ко второй планете, медленно вращавшейся на экране. — Да никакие конструкции не выдержат таких температур!

— Итак. — Гильгоф не обратил на него никакого внимания и, взяв лазерную указку, направил красноватый лучик на LV-934. — Теперь перейдем к не менее симпатичному чудовищу Сцилле. Будь я на месте руководства «Уэйленд-Ютани» или любой другой, не менее серьезной организации, построил бы исследовательский комплекс именно здесь.

— Объясните, — попросил молчаливый немецкий обер-лейтенант.

— Очень просто. — На лице Гильгофа появилось вдохновение. — Да, планета холодная. Да, количество солнечной энергии, получаемой ею, минимально. Но есть множество располагающих к себе факторов. Кислородно-азотная атмосфера как самый главный параметр существования наших, человеческих, организмов. Во-вторых, Сцилла — старая планета, полностью сформировавшаяся. Никаких вулканов, никаких подвижек земной коры, а следовательно, землетрясений, крупных оползней и прочих связанных с ними удовольствий. В связи с малым количеством испарения с поверхности и холодным воздухом циклоны и антициклоны спокойны. Серьезные бури возникают только в районе экватора. Скалы покрыты снегом и льдом. Есть развитая жизнь. Мария Викторовна, может быть, вы что-нибудь добавите из своей области знаний? Как ксенобиолог?

— Ну-у… — Маша подняла глаза к потолку, вспоминая все сведения о системе Гаммы Феникса. — Не ошибусь, если скажу, что Сцилла очень давно породила свою жизнь в виде некоторого количества безопасных для человека вирусов, паразитирующих на растениях и водорослях. Океаны крупные, однако находятся под коркой льда, отчего вода на несколько градусов теплее… Последний раз исследовательская экспедиция Центра биологии ООН была на LV-934 лет двадцать назад. Они нашли кое-что по мелочи…

— Точнее, пожалуйста, — вежливо попросил Казаков. — Мне бы не хотелось столкнуться на поверхности с чем-нибудь зубастым и агрессивным наподобие белого медведя или саблезубого мамонта.

— Не говорите ерунду, Сергей. Какие мамонты, тем более саблезубые? — поморщилась Семцова. — Этот древний мир, может быть, и сохранил некоторые реликты из эпохи, предшествовавшей глобальному оледенению, но могу вам гарантировать, что наши ученые не находили на Сцилле никаких животных крупнее рептилий длиной с ладонь. Полагаю, что эволюция на планете прекратилась, когда наступило резкое похолодание. Вероятно, оно было вызвано падением очень крупного метеорита…

— А что там могло жить до похолодания? — насторожился Гильгоф. — Наверное, исследовательские экспедиции не особо углублялись в подробности местного бытия? Прилетели, констатировали, что имеется жизнь, основанная на углероде, взяли пробы вирусов и смотались на Землю — отдыхать от зверского холода?

Маша немножко смутилась. Безусловно, очень многие миры, открытые человеком, никогда не исследовались досконально. На это требуется много времени и еще больше денег, которыми не располагали ООН или правительства великих держав. Если бы человек вздумал тщательно обшарить все пригодные для его существования планеты, людское сообщество пошло бы по миру — мало кто знает, в какую гигантскую сумму обходятся подобные экспедиции, проводящиеся под лозунгом «Знание ради знаний».

— Если предположить, — осторожно начала Маша, — что пятнадцать—двадцать тысяч лет назад на поверхности Сциллы существовала развитая жизнь, останки которой сейчас погребены под ледниками и снежным покровом, то я думаю… Возможно, мы увидели бы нечто похожее на нашу мезозойскую эру. Об этом говорит одно только наличие многоклеточных организмов, доселе выживших. Скорее всего, эволюция Сциллы шла параллельно земной эволюции, как и на большинстве других планет.

— Ну-ну, — подбодрил Машу Гильгоф. — Теоретически, опасные людям существа могли выжить?

— Специально для вас, доктор, — огрызнулась Семцова. — Могли! Эволюция всегда найдет путь к выживанию. Если это так, значит, гипотетические крупные животные остались в более теплом океане, пустотах под скалами… Да где угодно! Экспедиция ксенологов работала на Сцилле не более месяца и только в одном районе. Что они могли найти?

— Ничего, — вздохнул Казаков. — Вот, помнится, полтора года назад я ездил в Африку, в отпуск. В национальный парк Серенгети, посмотреть на львов.

Видел только всяких антилоп с зебрами, хотя популяция львов там самая крупная в мире. Потом спрашиваю у гида — где львы? А он говорит: в этот сезон они откочевали, поэтому найти их практически невозможно. И это в одном парке, в ограниченном пространстве! А тут целая планета!

— Гениальное сравнение. — Ученый своим излюбленным жестом поднял палец к потолку. — Но, господа мои, о чем мы говорим? Изыскиваем каких-то гипотетических тварей, когда у нас есть конкретная и ясная задача — поиск американской лаборатории, где янки клонируют или каким-либо другим образом воспроизводят существ, которых Мария Викторовна называет Чужими. Я предлагаю искать на Сцилле. Кто «за»? Все? Отлично. На том мои функции аналитика выполнены, и я передаю эстафету технарям.

Казаков мигом потянулся к кнопке коммуникатора и вызвал кабину пилотов:

— Ребята, снимаемся с орбиты и резво летим к планетоиду LV-934 Сцилла. В округе спокойно?

Послышался голос Фарелла:

— Да, сэр. Ни одного постороннего искусственного объекта. Никаких радиоволн, всплесков излучения или других признаков цивилизации. Тихо, как на кладбище.

Челнок очень мягко толкнуло, и со стороны кормы пришел негромкий шуршащий звук — заработали маневровые двигатели.

Система Гаммы Феникса сама по себе была очень красивой.

Звезда пребывала в расцвете своей жизни — большое, приблизительно в три раза крупнее Солнца, светило яростно отрыгивало протуберанцы, изредка обжигавшие планеты-скалы, наиболее приближенные к его поверхности, выбрасывало в пространство гигантские языки слепящего огня, бурлило вырывающимися из недр плазменными вихрями… Лейтенант Казаков, более склонный к прямолинейным армейским понятиям, назвал Гамму «водородной бомбой непрерывного действия» и во многом был прав.

«Триглав», небольшой десантный модуль (и, буквоедски подходя, пиратское судно), подкрался к окрашенной в белые, голубые и тенисто-серые тона планете подобно блуждающему астероиду. Позади оставались расцвеченные во все цвета радуги самодовольные газовые гиганты, представлявшие собой беспримерные скопления водорода и инертных газов, — несостоявшиеся звезды, так и не сумевшие возжечь в своих глубинах термоядерную реакцию. На дальних орбитах вращались буровато-черные скучные планеты — промерзшие скалы, которым свет местного солнца не дарил энергии, достаточной для жизни. Медленно и величественно проплыла мимо челнока Харибда, не сумев поймать в свой водоворот маленькое творение человеческих рук, — ее красное, будто больное, лицо посмотрело на «Триглав» со снисходительностью фельдмаршала, узревшего на улице пьяного кадета.

Вот она, снежная Сцилла!

— На стационарную орбиту становиться нет смысла. — Николас Фарелл покосился на капитана Реммера, наблюдавшего сквозь обзорное стекло за нарождающимся возле экватора планеты ураганом. Черный «глаз» вихря незаметно смещался к южному полушарию.

— Правильно. — Розовощекий и светлый тевтон глянул на показания автопилота. — Думаю, машина сама выведет нас на эллиптическую… Но черт возьми, сержант, приборы говорят, что гравитация на LV-934 в одну и две десятых раза превышает земную! Значит, груз в десять килограммов превратится в двенадцать! А это что еще?

Система поиска внезапно зарегистрировала кольцевую волну. Это могло означать две вещи: либо неподалеку кто-то взорвал атомную бомбу, либо же рядом (то есть в радиусе десятка миллионов километров) из гиперпространства вышел другой корабль.

— Господин Казаков! — Реммер одним движением пальца включил внутрикорабельную связь. — У нас гости!

Лейтенант, а с ним Маша Семцова и Бишоп появились в кабине через несколько секунд.

— Где гости? — выдохнул Казаков. — Еще не хватало!

— Популярное здесь местечко, — вздохнул Фарелл. — Однако нам от этого не становится легче. Да, квантовая волна была, и это вовсе не последствия ядерного взрыва. — Пилот мягко пробежался пальцами по клавиатуре. — Судя по спектру излучения, мы действительно имеем дело с другим кораблем, но…

Англичанин странно замялся, а у Казакова вытянулось лицо.

— Что — «но»?

— Он исчез, — прохрипел Фарелл, зачарованно глядя на монитор, где поблескивало зеленовато-синими буквами заключение центрального компьютера «Триглава». — Появился возле границ системы, мы успели зарегистрировать его массу — около двухсот тысяч тонн, — а затем буквально растворился, продвинувшись в пространстве не более чем на полмиллиона километров — стандартное расстояние для торможения после пересечения светового барьера. Система «свой-чужой» не отвечает. Она просто не успела его засечь.

— Не может быть, — раскрыл рот лейтенант. — До сих пор еще никто не додумался до такой вещи, как блокада пространства и эфира! Это из репертуара фантастических романов! Может быть, компьютер барахлит?

— Нет, — уверенно сказал Фарелл. — Вся наша техника работает отлично.

— Чертовщина, — буркнула Маша, и ей сразу же вспомнилось изречение пророка Моисея, процитированное доктором Гильгофом. Еще один подарочек, чтобы закрыть глаза экипажу «Триглава»?

— Ищите! — приказал Казаков жестким голосом. — Ищите людское поселение на Сцилле. А с этим невидимым визитером потом разберемся. Чем быстрее мы найдем американскую лабораторию тем быстрее вернемся домой!

Незаметные лучи сканеров начали прощупывать поверхность холодной планеты. Компьютер отвечал людям, что внизу только лед, снег и камень. И никого больше — ни своих, ни чужих.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. БЕСПОЛЕЗНЫЕ ОТКРЫТИЯ

Ориентировочно — 9 февраля 2280 года, планетаLV—934 Сцилаа, система звезды Гамма Феникса

— Температура за бортом минус тридцать два по Цельсию, — скучающим голосом сообщил Фарелл. — Зато отличная погода. Гляньте, какое яркое солнце! К ночи, конечно, станет холоднее…

— До заката управимся, — уверенно ответил Казаков. — Гильгоф мне объяснил, что на Сцилле сутки равны тридцати восьми земным часам. Кроме того, мы в северном полушарии, а в это время года здесь темнеет поздно… Ник, пойдешь с нами. На «Триглаве» останется капитан Реммер. Похоже, нас никто не ждет.

Наверное, так и было. Комплекс построек, притулившийся у крутых склонов обледеневших скал, обнаружился совершенно случайно. Луч сканера, прощупывавший с орбиты поверхность Сциллы, вначале наткнулся на не относящиеся к естественным образованиям сооружения, затем было установлено наличие металла и пластиковых конструкций… Доктор Гильгоф чисто интуитивно начал поиск именно в этом районе, прекрасно сознавая, что найти затаившуюся базу, соблюдающую радиомолчание, почти невозможно — для этого пришлось бы осмотреть всю поверхность большой планеты. Пусть сканеры работают быстро, такое предприятие все равно займет не менее двух суток.

А тут ткнули пальцем в небо, вернее, нашли. Чудеса!.. Но любопытные открытия на этом отнюдь не закончились.

Мало того что от базы не поступало радиосигналов, так еще полностью отсутствовало тепловое излучение от построек, радиоактивный фон был резко снижен (словно бы у американцев сломался реактор, дававший тепло и свет в лаборатории), не регистрировались шумы или вибрация… Обычно устанавливаемый в колониях маяк-пеленгатор молчал.

Создавалось ощущение, что все население вымерло или слишком уж хорошо скрывало свое присутствие.

Однако было бы неосторожно доверять первому впечатлению. Несомненно, обнаружилась именно та лаборатория, о которой говорили на тайном совещании в Петербурге, — когда на одном из экранов появилось ее изображение, специалисты опознали, что подобные строения производятся Компанией «Уэйленд-Ютани» и являются стандартным поселком-основой, разрастающимся потом в колонию. То есть здесь действительно обосновались американцы — любые поселенцы обычно используют для постройки зданий отечественные конструкции.

Военные подготовились мгновенно. Оружие, теплая одежда, транспортер — все это только ждало момента, когда люди высадятся на планету. Маша Семцова вспомнила свой вопрос и как бы невзначай поинтересовалась у лейтенанта Казакова:

— Сергей, вы всерьез предполагаете справиться такими малыми силами? Пять ваших людей, столько же союзников, еще вы… Одиннадцать. По-моему, чтобы захватить комплекс, требуется группа побольше. Штатовцы наверняка будут оказывать сопротивление… И не забудьте — там еще Чужие.

Казаков, по-птичьи склонив голову, внимательно посмотрел на Машу:

— Мария Викторовна, я же не феодальный замок собираюсь штурмовать. Что вы, честное слово… По правде говоря, комплекс из шести зданий можно зачистить и половиной имеющихся сил. Знаете, сколько «волкодавов» десантировалось в Тегеран для захвата дворца аятоллы ибн Сабади? Сорок два человека. Против полутысячи охранников и сотрудников службы безопасности. Берут не числом, а умением.

Умение, однако, демонстрировать не пришлось. Когда «Триглав» вошел в атмосферу и снизился к самой поверхности планеты (чтобы, не дай Бог, катер не заметили радары американской колонии), наконец-то заработал биосканер. Каковой и засвидетельствовал полное отсутствие в строениях базы любых живых существ. Этот прибор был слишком прост для того, чтобы врать. Да и пилоты с удивлением отметили, что система защиты «Триглава» не засекает никаких радарных лучей.

Лейтенант подумал, поскреб лоб указательным пальцем и приказал капитану Реммеру совершить облет территории. Даже если там есть люди, которые непременно заметят катер, и десантники лишатся фактора внезапности, это все равно ничего не изменит. Но скорее всего, людей на базе нет. Вообще никого нет. Биосканер среагировал бы даже на организм Чужого, как реагирует на любой живой объект крупнее лабораторной крысы. Что, черт возьми, тут стряслось?

— Вариантов три, — глубокомысленно заключил Гильгоф, когда катер приземлился на снежную равнину приблизительно в километре от построек. — Первое: базу срочно эвакуировали, потому что американцы неким образом пронюхали о рассекречивании своего проекта. Второе: кто-то успел поработать до нас. И третье: всех обитателей съели Чужие, вырвавшиеся на свободу.

— Возражение, — буркнула Маша, глядя в иллюминатор, где бурлил снежный вихрь, поднятый двигателями «Триглава». — В последнем случае мы обязательно засекли бы Чужих. Эти животные предпочитают тепло, а теплее всего в помещениях колонии. Они бы устроили там гнездо, на что непременно среагировал бы определитель биомассы.

— Я забыл о четвертом, самом неприятном варианте, — будто не слыша речь Семцовой, продолжал доктор. — База — ловушка. Неизвестно чья, неизвестно, кем устроенная, и неизвестно, для кого приготовленная.

— То есть? — нахмурился Казаков. — Полагаете, нас ждут?

— Вы самовлюбленный эгоист, — насмешливо фыркнул Гильгоф. — Неужели вы считаете, что вся мафия и все спецслужбы Вселенной, исходя слюной от нетерпения, только и мечтают, как бы поймать именно вас?.. А если серьезно, господин лейтенант, то вам давным-давно стоило уяснить: идет Большая Игра. Мы уселись за стол и взяли карты, не зная ни правил, ни имен участников. Что остается в таком случае? Правильно, лезть напролом, блефовать, идти ва-банк и посматривать по сторонам в поисках запасного выхода, на случай если вдруг начнется кабацкая драка.

Лейтенант только вздохнул:

— Ну, имена-то более-менее известны. «Уэйленд-Ютани», правительство США, теоретически — «Новый Джихад», эта ваша «третья сила» и приятель госпожи Семцовой, появившийся из Интернета… Танцуют все!

— Ни хрена мы не знаем, — отверг предположения Казакова Гильгоф. — Можем только догадываться. Но сейчас я уверен в одном — комплекс необитаем. Разумеется, если бы вы планировали военную операцию, я не стал бы напрашиваться идти с вами до зачистки территории… Но сейчас, может быть, вы возьмете нас с собой?

— Участие гражданских лиц, не имеющих статуса сотрудников Министерства обороны, в любых акциях, проводимых подразделениями специального назначения, — нарочито занудным голосом процитировал Казаков, — строжайше запрещено параграфом триста шестнадцать, пункт девять особой инструкции командования Вооруженных Сил. А, плевать! Собирайтесь, поехали! Но учтите: если там распылено химическое или вирусное оружие — последствия за свой счет.

— А похороны — за счет правительства, — мрачно пошутила Маша. — Не беспокойтесь, я захвачу с собой кой-какие вещицы, которые нас обезопасят.

Приземистый гусеничный вездеход сполз с опустившейся платформы грузового отсека «Триглава», поднял вокруг себя маленькую снежную бурю и двинулся по обледеневшему насту к видневшимся в отдалении постройкам. Челнок, оставшийся позади, выглядел среди слепящей синевы и белизны мерзлого поля, как черный жук, усевшийся на салфетку.

Маша, нахально пробравшаяся в кабину, не без интереса рассматривала приближающуюся базу. Судя по всему, именно этот комплекс имелся в виду в одном из документов, предоставленных ей Удавом. Кажется, он фигурировал под названием «объект S-801». И если судить по тому же файлу, лабораторию еще восемь дней назад должны были передать под охрану министерства обороны США и какой-то группы «Апач». Кто знает, вдруг люди из таинственного «Апача» вывезли всех сотрудников и подопытных животных в другое место?

— Сергей, — окликнула Маша сидевшего за штурвалом транспорта Казакова, — слушайте, а вдруг там все заминировано? Мы войдем и…

— Проверим, — невозмутимо сказал лейтенант. — В крайнем случае пустим вперед Веню Гильгофа.

— Почему все самое тяжелое таки всегда достается на долю бедного ученого еврея? — пожаловался откуда-то из салона доктор и добавил уже нормальным голосом: — Не радуйтесь, ставить эксперимент на мне не придется. Вы, Сергей Владимирович, все-таки профессионал и должны знать элементарные вещи. Если американцы перемещали лабораторию, здесь оставались бы только закопченные развалины под огромными сугробами. Следы таких предприятий всегда заметают… Боюсь, нас ожидает гораздо более пакостный сюрприз, нежели вульгарные мины.

— Обнадежили, — улыбнулся углом рта Казаков.

— Поглядим. — Доктор пожал плечами. — Но если хотите знать, мне это не нравится. На вашем месте я оставил бы на челноке не только капитана Реммера, но и нескольких солдат.

Семцова теперь могла рассмотреть колонию во всех подробностях. Шесть положенных набок громадных цилиндров, установленных на высоких решетчатых опорах и соединенных между собой закрытыми со всех сторон ребристыми трубами коридоров. Никакого защитного ограждения — кого бояться? Сцилла необитаема, земной корабль может появиться в этом районе только случайно. Отдельное здание — энергетическая установка с маленьким, но мощным ядерным реактором. И странность номер раз: Маша отчетливо разглядела, что кабели, ведущие к основным строениям, повреждены.

— Видите? — Она тронула Казакова за плечо.

— Вижу, — подтвердил лейтенант. Ему было не очень удобно вести машину, будучи облаченным в тонкий и стягивающий, но отлично сохраняющий тепло комбинезон, предназначенный специально для планет с низкими температурами. — И вижу не только это. Эккарт, — Казаков кивком указал германскому обер-лейтенанту на одно из зданий базы, — кто-то выполнил нашу работу…

— Да, — кратко ответил немец из антитеррористической группы. — Здесь шел бой.

Жилое помещение, окрашенное в желтоватый цвет, с громадными черными цифрами «04» на округлом боку, носило явные следы воздействия огнестрельного оружия. На стене чернела россыпь отметин разрывных пуль, чаша антенны была рассечена плазменным разрядом, а квадратные окошки-иллюминаторы разбиты.

«Значит, группа „Апач“ не успела принять командование над объектом, — нахмурившись, подумала Маша. — Или не справилась с порученной задачей. Кто же в таком случае здесь резвился?»

Вездеход величественно фыркнул, остановившись у самого большого цилиндра, в основании которого зияла темная пасть раскрытого прохода. Ни один разумный человек не оставит на таком холоде дверь, ведущую в жилые помещения, открытой. От взгляда лейтенанта также не ускользнуло, что наружные огни не горели и даже красный сигнальный маячок на мачте дальней связи погас.

— Высаживаемся, — скомандовал Казаков. — Двое остаются в транспортере. Остальным надеть маски. Предельное внимание! Прицельный огонь по любому живому объекту!

Семцова различила тихий удрученный вздох Бишопа.

Лейтенант не зря приказал натянуть на лица маски из мягкой шерсти — из всех присутствующих только андроид мог относительно спокойно переносить мороз и не бояться воздействия стылого воздуха на кожу. Маша, выбравшись наружу вслед за военными и докторами, даже сквозь шерсть почувствовала, насколько здесь холодно. Хотя на Земле, возле полюсов или в местах с континентальным климатом наподобие Сибири или центральных районов Канады, бывает и похолоднее. Зато к ночи в этом районе Сциллы температура опустится почти до сотни градусов ниже нуля. Неуютно.

— Первое отделение — вперед, — скомандовал Казаков в микрофон шлема. — Второму рассредоточиться по флангам, операторы смартов прикрывают.

Происходившее немножко напомнило Семцовой видеозапись высадки взвода лейтенанта Гормана в колонию Хадли на Ахеронте. Быстро, четко, слаженно — за многие годы схема десантирования отработана до мелочей.

— Здесь никого нет, — шепнул сзади Гильгоф. — Видите, все детекторы движений живых организмов и биосканеры молчат…

Первые четверо десантников уже нырнули внутрь, остальные постепенно подтягивались, грозно поводя дулами смартов и автоматических винтовок. Вскоре военные исчезли в глубине комплекса, оставив одного из своих снаружи для надзора за ситуацией. Спустя несколько минут уже начавшая замерзать Маша услышала тихий писк своей рации.

— Слушаю, — проговорила она в микрофон.,

— Заходите, — раздался в маленьком динамике голос Казакова. — Мы обошли большую часть базы. Никого живого, зато множество интересных артефактов, предназначенных специально для вас, Бишопа и Вениамина Борисовича. Позовите заодно врачей.

— Идем, — быстро ответила Семцова.

Внутри комплекса было холодно и мрачно. Тускло горели флуоресцентные лампы аварийного освещения, на полу хрустел под ботинками наметенный ветрами снег. Кое-где на стенах темнели следы выстрелов.

— Я предупреждал, — шуршал позади ученый. — Нас опередили…

Маша не слушала. Оказавшись на развилке коридоров, она снова щелкнула переключателем рации и вызвала Казакова.

— От центрального прохода куда — направо, налево?

— Направо, затем поднимайтесь на второй этаж, — ответил лейтенант. — Я вам такое покажу — обхохочетесь!

Госпожа консультант, а с ней компания «гражданского персонала» в составе Вени Гильгофа, доктора Логинова, медтехника и Бишопа последовали инструкции командира операции, нашли трап, ведущий на второй этаж следующего помещения, миновали раскрытый и, видимо, некогда отлично защищенный шлюз. Сразу за ним стоял Казаков вместе со своим сержантом и кем-то из солдат.

— Эккарт и его люди обшаривают соседние корпуса, — пояснил лейтенант. — Ну, господа, если нервы крепкие — милости прошу. Давненько такого не видел.

Маша, глянув, охнула, врачи сохранили профессиональное безразличие, а Гилыоф присвистнул.

Видимо, именно здесь и содержали Чужих. Левую сторону длинного, не меньше сорока метров, помещения занимали отгороженные толстыми прутьями вольеры. Поблескивающий металл решеток по ближайшем рассмотрении оказался титаном. Керамическая облицовка, тяжелые электронные замки, видеокамеры наблюдения, сейчас не работавшие. С правой стороны располагались компьютерные терминалы, какие-то неизвестные Маше приборы… А возле дальней стены, противоположной от входа, громоздилось множество человеческих тел. Не меньше тридцати. Целая гора. Промерзшие, естественно. Застывшая на морозе кровь казалась буро-черной.

— Все убиты из бесгильзового огнестрельного оружия, — без предисловий начал Казаков, подходя к телам и присаживаясь на чудом уцелевший складной стульчик. — Такое впечатление, будто их согнали сюда и методично расстреляли. Видите, как много сколов на керамических пластинах на стене?

— Крайне познавательная экскурсия, — фыркнул под нос Гильгоф. — Впрочем, учитывая, что мы намеревались сделать то же самое…

Бишоп весьма неодобрительно посмотрел на доктора, но смолчал. Казаков выковырял из превратившейся в лед крови небольшой заостренный предмет и предъявил остальным. Из его скрытого маской рта шел пар.

— Патрон автомата М-41-А, — пояснил он. — Используется во всех странах мира, от России до Бразилии и Соединенных Штатов. У нас на борту, кстати, тоже имеется несколько подобных автоматических винтовок. Произведен патрон, судя по маркировке, в Бельгии. Ни о чем не говорит, правда?

— Доктор, — Гильгоф вопросительно покосился на Логинова, — вы не могли бы хоть приблизительно определить время смерти этих людей?

Врач, неотступно сопровождаемый коллегой-медтехником, невозмутимо подошел к малоприятной на вид куче человеческой плоти, присел рядом на корточки и зачем-то поскреб пальцем по обледеневшей куртке одного из мертвецов. На нашивке значилось: «Apache. Dr. В. Dawson».

— Если бы не воздействие низких температур, — слегка разочарованно проговорил Логинов, — можно было бы говорить конкретнее. Мне кажется, они лежат тут не меньше двух недель. Скорее всего, больше. Может быть, даже месяц.

Лейтенант Казаков и остальные замерли, будто сами превратились в обледеневшие статуи.

— Месяц? — тихо повторил Гильгоф. — Их прикончили не вчера, не три дня и не неделю назад?

— Нет, — уверенно сказал врач. — И обратите внимание на трупы, лежащие в самом низу…

— Потом! — рявкнул Казаков. Если бы его лицо не скрывала шерстяная маска, Маша могла бы с уверенностью сказать, что он открыл рот от изумления. — Господа танцоры, что же это получается? Летели мы сюда двенадцать дней, лабораторию разгромили задолго до нашего отбытия с Земли, а наше высокоумное начальство, выходит, парило нам мозги?

— Теоретически, — хмыкнул ученый, попутно рассматривая странные повреждения на одном из трупов — будто кто-то откусил человеку часть бедра, — адмирал мог не знать, что база уничтожена. А мог и знать… Теперь даже я ничего не понимаю. Если предположить, что к началу операции Бибиреву уже было известно о ликвидации лаборатории неизвестным вооруженным отрядом, зачем посылать сюда корабль с десантом? Если же адмирал не знал о здешних событиях, что нам теперь делать?

— Самое разумное, — медленно начала Маша, — возвращаться домой и доложить обо всем, что произошло. Собственно, наша работа уже выполнена.

Тут она заметила, что одна из дальних клеток секции открыта, а на полу громоздится что-то бесформенно-черное. Семцова быстро шагнула вперёд, нырнула под поднятую решетчатую дверь и обомлела.

У ее ног лежал мертвый Чужой-хишник. Панцирь животного был разбит выстрелами, одна конечность практически оторвана, вытекшая из пасти слизь застыла прозрачными сосульками. Вокруг разбрызганы желтоватые кислотные капли, так и не сумевшие разрушить керамику, облицовывавшую клетку.

— Какой красавец, — восхитился доктор Гильгоф, склоняясь через плечо Маши. — Удивительное создание! Вот дьявол, он не кажется мне страшным, а наоборот — великолепным!

— Потому что дохлый, — подал реплику Казаков. — Я все ждал, когда вы его заметите. И обратите внимание на то, что остальные клетки пусты, а замки на них открыты. Персонал станции в наличии, пусть и не в самом приглядном виде. Где же Чужие?

Никто не успел ответить на вопрос лейтенанта. Откуда-то слева, из другой части комплекса, послышались глухие выстрелы. Солдаты подразделения «Фальке» палили длинными очередями.

— Ратников, за мной, — очень спокойно сказал лейтенант и сорвался с места, успев перебросить андроиду свой пистолет. — Бишоп, на тебе охрана гражданских лиц. Как только все закончится, придем за вами.

— А-а…— вырвалось у Маши. Оставаться в комнате, загроможденной трупами, без охраны военных было очень неуютно. Казаков отмахнулся и, будто призрак, растворился в полутьме коридора. Оживленная стрельба продолжалась.

— Черт. — Гильгоф угрюмо посмотрел вслед убежавшему лейтенанту. — У нас даже нет оружия, кроме этого дурацкого пистолета! Но честное слово, это не может быть Чужой. Похоже, животных вывезли из лаборатории. Беда-то какая…

— Отойдите подальше от выхода, — скомандовал андроид людям. — А лучше укройтесь за аппаратурой.

Сам Бишоп, пронаблюдав, как остальные отбежали в глубину комнаты и присели за металлическими столами, прижался к стене справа от двери, сбросил пистолет с предохранителя и удовлетворенно отметил, что Казаков выдал ему не обычное пулевое оружие, а систему «Звезда», стреляющую крайне разрушительными и опасными плазменными разрядами.

Звуки выстрелов внизу наконец-то затихли, но Маша не успокоилась, пока Казаков не вызвал ее на связь.

— Спускайтесь, здесь безопасно, — сообщил он. — Осмотр лаборатории отложим, нашлось кое-что поинтереснее.

— Безопасно? — недоверчиво переспросила Семцова. — Тогда почему стреляли? — Увидите…

Под неусыпной охраной Бишопа доктор Гильгоф, врачебная бригада и сама Маша сошли по лестнице в уже знакомый коридор. Вдалеке в светлом дверном проеме виднелась фигура военного. Туда и направились.

— Значит, реликты? — Когда Маша вошла в помещение, некогда исполнявшее роль столовой, Казаков глянул на консультантку так, словно она была в чем-то виновата. — Кто твердил, будто на Сцилле отсутствуют звери крупнее лягушек? Вряд ли это чучело было любимым домашним животным обитавших здесь янкесов!

— Я не говорила ничего подобного! — возмутилась Семцова. — Я только сказала, что здесь могут обитать выжившие после оледенения твари. Покажите, что там у вас?

Она отстранила солдат, окруживших крупное, странно выглядящее тело, распластавшееся на полу. Увиденное впечатляло.

— Похоже, именно эта зверюшка откусила несколько кусочков от трупов наверху, — хладнокровно произнес Гильгоф, склоняясь над неприятного вида зверем, изрешеченным пулями. — Пришла сюда пообедать и нарвалась на ваших людей, лейтенант.

— Нарвалась? — не без возмущения сказал Эккарт и выставил вперед ногу. Титановый с керамическим напылением щиток, прикрывавший голень немецкого обер-лейтенанта, был сильно деформирован, а в одном месте даже пробит насквозь. Не будь этой защиты, Эккарт остался бы без ноги. — Эта гадина первая напала на нас! И была весьма агрессивной!

— Интересно, — озадаченно Протянула Маша. — Агрессивное поведение, говорите? Быть того не может. Это же типичный эндемик, с какой стати ему бросаться на неизвестных существ, то есть на вас? Поздравляю, господа, открыт новый биологический вид! Премия от ООН обеспечена.

Здоровенное, не менее двух метров длиной и сантиметров восемьдесят шириной, животное более всего смахивало на неудачную помесь рака, трилобита и черепахи. Округлый панцирь, покрытый к тому же густой белесой шерстью, защищал тело, из-под бронированного щитка высовывалась уродливая голова (да не одна, а целых две!).

— Похоже на насекомое, — констатировала Маша, — однако перед нами явная мутация, видимо обусловленная высоким фоном солнечного излучения. Видите две головы? Крайне неестественно для углеродной жизни. А жвалы у этого красавца действительно серьезные. Вам повезло, господин Эккарт.

Двойные, изогнутые серпом, челюсти существа длиной в полторы ладони были украшены острыми, как бритва, зазубринами. Под основной челюстью поблескивали несколько более мелких дополнительных жвальцев и нечто вроде клешней. Глаз на каждой голове было аж по восемь штук.

Маша не без натуги перевернула тварь на спину, отметив, что членистых ножек у животного, как и положено по закону эволюции, шесть. Значит, все-таки насекомое. Только они могут выжить в любых условиях, насекомым плевать на радиацию, мороз или долгую бескормицу. Госпожа консультант полезла в сумку за цифровым фотоаппаратом.

— Новый биологический вид, — усмехнулся Гильгоф. — Как назовем? Уродец Эккарта обыкновенный? Можно на благородной латыни: bestia Eccarti vulgaris…

— Этот уродец, доктор, — недовольно сказал германец, — носился со скоростью пули и издох, только когда мы всадили в него полную обойму. Если таких вот «уродцев» здесь бродит много, нам светят неприятности.

— Мы и так по уши в неприятностях, — огрызнулся ученый. — Маша, хватит возиться с этой гадостью! У нас совершенно другие задачи. Лейтенант, дайте мне двух компьютерных техников… Посмотрим, вдруг на здешних серверах сохранились хоть какие-то данные.

— Вот и займитесь, — согласно закивала Семцова. — А я не программист, я ксенобиолог. Пока вы трудитесь, Веня, я просто обязана как следует осмотреть эту… это…

— Волосатую черепаху, — подсказал Казаков. — Предупреждаю, на «Триглав» вы ее возьмете только через мой труп. А вот дохлого Чужого обязательно прихватим. Ладно, мы идем дальше — обшаривать базу. Ратников, — повернулся он к сержанту, — останешься с Марией Викторовной. И чтоб в оба глаза!..

Приблизительно в течение сорока минут Маша занималась таинственным животным, разгуливавшим по мертвому поселку. Оставленный присматривать за ней сержант скучал, но помогать не отказывался. В помещениях базы было тихо и спокойно — «волосатая черепаха», похоже, относилась к разряду хищников-одиночек и явилась на инспекцию своих владений.

Гильгоф, Бишоп и двое военных тщетно бились над испорченными компьютерами в центральной лаборатории в здании, где,, вероятно, проживало руководство колонии. Казаков со своими людьми и Эккартом запаковали мертвого Чужого в пластиковый мешок и погрузили в транспортер. Чудовище оказалось тяжеленным — не меньше центнера. Но вопрос, откуда все-таки американцы взяли достаточно большое количество чужих существ, оставался открытым. Судя по следам в пустых клетках, тварей было не меньше девяти. Может, и больше.

Обнаружилось еще несколько трупов людей, убитых в коридорах или своих комнатах. Некоторые тела были серьезно повреждены челюстями заглядывавших в открытый комплекс насекомоподобных зверюг — Казаков, разыскав на складе колонии почти полностью съеденное тело, прибежал за Машей и врачами, чтобы те определили причину повреждений. Семцова и доктор Логинов, прибыв к месту происшествия, уверенно заявили: Чужие здесь ни при чем, раны нанесены уже после смерти от пули. Да и если бы хоть один Чужой, вырвавшись на свободу, потрудился над телом, следы были бы совершенно иными — и Маша, и доктор еще на Ахеронте вдоволь насмотрелись на оставляемые черными хищниками раны. Просто явились местные обитатели и полакомились падалью.

Казаков обратил внимание Маши и врача на странность номер два. Склад был полностью опустошен — концентраты, консервы, техника аккуратно вывезены либо нападавшими, либо еще кем-то. Но если бы американцы побывали здесь после разгрома лаборатории, они наверняка захватили бы и трупы сотрудников базы…

— Логично, — согласился врач, без малейшей брезгливости рассматривая почти голый скелет, оставшийся от человека. — Потом они ликвидировали бы сам объект. В любом случае никакой здравомыслящий военный или гражданский руководитель этого проекта не стал бы бросать труп нашего ахеронтского знакомца в клетке. Видимо, безвестные агрессоры очень торопились. Но почему они пристрелили найденного нами Чужого?

— Может, эта особь была больна? — предположил Казаков.

— Вряд ли, — замотала головой Семцова, внимательно осматривая пустое складское помещение. — Чужой слишком универсален для того, чтобы болеть… О, лейтенант, а это что? Вы туда уже заглядывали?

Вопрос относился к небольшому, огороженному поручнями люку в полу. Язычок громоздкого замка был отодвинут, следовательно, из склада можно было пройти еще куда-то вниз без помощи техников и их аппаратов, вскрывавших любые электронные запоры.

— А ну посмотрим, — заинтересовался Казаков. — Я хотел туда сунуться, но ждал кого-нибудь для прикрытия. Мало ли что…

Крышка люка подалась в сторону неожиданно легко. Узкая металлическая лестница с перильцами уводила вниз. Лейтенант кивнул Маше и врачу, они зажгли фонари и наклонились над темным провалом. Казаков на всякий случай включил детектор движений живых организмов и, вытянув руку, проверил, как обстоят дела внизу. Синий лучик пробежался по миниатюрному экрану, заверив людей, что в подвале отсутствуют любые многоклеточные существа, включая изредка шнырявших по колонии белых ящериц (Семцова при виде сих мелких рептилий решила, что грядет еще одно открытие, однако, порывшись в своем электронном блокноте, с сожалением выяснила, что этот вид давным-давно известен ученым). Каким только образом рептилии умудряются выживать на таком холоде?

— Спускаемся, — решил Казаков. — Вдруг найдем чего интересное?

И первым нырнул в провал, съехав по перилам лесенки на локтях. Маша и Логинов безбоязненно отправились вслед.

Это была обширная ледяная пещера, дно которой устилал тонкий пластик темно-голубого цвета, а вдоль стен, изукрашенных темными полосами многолетних слоев льда, тянулись опустевшие полки. Неведомые разбойники, погромившие колонию S-801, добрались и сюда.

Трупов не было. Какой нормальный человек в момент нападения останется в холодильнике?

Лучи фонариков беспорядочно шарили по стенам. Вскоре выяснилось, что американцы, обнаружив подо льдом большую систему природных каверн, со свойственной им практичностью использовали ее в своих целях, устроив под зданием склада естественный холодильник.

— Идемте дальше, — махнул рукой Казаков. — Здесь еще один проход, видите?

Троица прошла по ледяному коридору в следующий зал. Маше стало неуютно, хотя она никогда не страдала клаустрофобией. Слишком тут было мрачно. Зато дальнейшие открытия стоили нескольких минут тотчас забывшегося страха.

Эта каверна была чуть поменьше предыдущей. Снова наверх уводила лесенка — над пещерой находилось еще одно строение базы (отлично ориентирующийся в пространстве Казаков сообщил, что это наверняка пятый блок с жилыми помещениями). С потолка свисали толстенные сосульки, переливающиеся в свете фонарей всеми оттенками синего и серебристого цветов. Грабители сюда не добрались — вероятно, времени не хватило. Вдоль стен выстроились герметичные теплоизолирующие контейнеры (судя по маркировке, заполненные батареями и деталями компьютеров). Посреди зала торчал компактный снегоход, что говорило о наличии прямого выхода из пещер на поверхность. Иначе как бы машину втащили сюда? В дальнем углу поблескивали несколько неестественно смотревшихся в ледяном подземелье гибернационных капсул.

— Ух, какая вещь! — восхитился доктор Логинов, заметив их. — Лейтенант, Маша, посмотрите! Последняя модель, разработка «Уэйленд-Ютани». На челноке с «Патны» стояли почти такие же, но эти гораздо совершеннее. Никакой замораживающей жидкости, так называемый «сухой сон». Е-моё, это что еще такое?

Одна из пяти капсул находилась в активном рабочем состоянии. Энергетическая система функционировала, и, судя по зеленым индикаторам на приборной панели, кто-то или что-то, находившееся внутри, было живо.

— Ни хрена себе, — только и выдохнул Казаков, — ну ни хрена! Вот теперь наша экспедиция точно удалась!

Он провел затянутой в перчатку ладонью по прозрачному куполу аппарата для глубокого анабиоза, счищая иней. В капсуле лежал и спал человек. На нагрудном кармане его куртки красными буквами было вышито: «Apache. Col. J. F. Cermet».

— Мать моя, — продолжал разоряться лейтенант, попутно тыкая пальцами в клавиши и устанавливая капсулу на разморозку. — Если этот господин — нет, вы только посмотрите на нашивки, настоящий полковник! — не улегся спать до прискорбного происшествия, случившегося с лабораторией, мы заполучим живого свидетеля! Слава Богу, мы догадались обшарить пещеры!

— Я тут скоро сама в анабиоз впаду, — недовольно сказала Маша. — Вытаскивайте его побыстрее, Сергей. Мне не терпится вернуться на «Триглав». Военные комбинезоны, конечно, теплые, но гляньте на термометр!

Семцова подняла руку с укрепленным на ней многофункциональным прибором, способным помочь человеку в ориентации на местности и определении любых параметров окружающей среды. В уголке экрана отражалась температура — минус тридцать пять по шкале Цельсия. Значит, на поверхности планеты полные сорок. И вообще, дело шло к вечеру, а после захода Гаммы выжить в этом предполярном районе Сциллы можно только под защитой толстых стен транспортера или челнока.

— Вы поставили капсулу на быстрое размораживание, — заметил Логинов, наблюдая за действиями Казакова. — Это может ему повредить только потому, что снаружи слишком холодно. Внутренний микроклимат капсулы сейчас установится на уровне комнатной температуры, а потом человек снова попадет на мороз. Одет он, сами видите, не по-полярному.

— Ничего, потерпит, — бессердечно сказал лейтенант. — Дотащим до транспортера, а там отогреется.

Спустя несколько минут спящий в капсуле человек зашевелился, открыв глаза. Прозрачная крышка медленно поднялась, американец резким движением вскинул голову и посмотрел на людей. Маша прочла в его глазах не просто страх, а самый настоящий смертный ужас.Плохие сны, что ли, снились?

— Кто вы? — медленно и настороженно спросил человек.

— Лейтенант Казаков, Вооруженные силы Российской Империи, — последовал ответ командира «волкодавов» на английском языке. — Это мои коллеги. Не беспокойтесь, мистер, вы в безопасности.

— Полковник армии Соединенных Штатов Америки Джек Кеннет, — машинально произнес американец. Губы у него дрожали, а изо рта валил густой пар. Внезапно он дернулся, будто от электрического разряда, и мельком взглянул на потолок. — Уходите отсюда, быстрее! Не знаю, откуда вы взялись, джентльмены, но уходите…

— Почему? — не понял лейтенант. — Хотя вы правы. Рядом с базой стоит наш вездеход. Сумеете дойти? Там тепло, и мы сможем вас накормить.

— Тише! — шикнул полковник Кеннет и, подняв трясущийся палец, указал куда-то наверх. — Убираемся отсюда, раз так. Только, пожалуйста, тихо.

Маша подняла глаза, затем направила луч фонарика вверх и обомлела. Прямо над их головами, уцепившись щупальцами за ледяные выступы, на потолке сидел свернувшийся в клубок черный Чужой-хищник. Зверь, похоже, спал.

— Теперь объясните все по порядку, — требовательным голосом произнес Казаков. Обогреватели транспортера работали на полную мощность, наполняя салон теплым воздухом. — Что произошло? Как долго вы спали в капсуле? Кто убил ваших коллег и разгромил лабораторию?

— Сначала ответьте, — тихо сказал американец, — какое сегодня число по времени вашего корабля?

— Девятое февраля, — подсказала Маша. — Две тысячи двести восьмидесятый год.

— Повезло, — хмыкнул полковник и отпил приготовленного Казаковым горячего какао. — Сюда могли прилететь через год, а то и через десять. К тому же у меня был крайне неприятный сосед…

— Вы говорите, говорите, — любезным тоном ягуара, беседующего с антилопой о смысле жизни, напомнил лейтенант. — В благодарность за ваше спасение вы могли бы просветить нас относительно местных неурядиц.

— Кто все-таки напал на S-801? — добавила Семцова.

Кеннет после ее слов изумленно вскинулся:

— Откуда вы знаете, как называется база? Эта информация была предназначена только для президента, его ближайших советников, министра обороны или директора Центрального разведывательного управления! — Но тут же американец сник и даже (по Машиному впечатлению) слегка уменьшился в росте.

Семцова решила окончательно его добить и заодно вызвала несказанное удивление у Казакова.

— Базу должны были передать под управление группы «Апач», к которой вы относитесь, первого февраля, — нежным голосом пропела Маша. — Похоже, вы прибыли принимать дела задолго до этой даты. Все шло отлично, пока около месяца назад на колонию не напали. Я права?

— Мисс, — у полковника отвисла челюсть, — подобные сведения вы могли получить только на совещании в Белом доме полтора месяца назад! Наверное, мы недооценили возможности русской разведки…

— А то! — горделиво воскликнул Казаков, хотя сам ничего не понимал. Маша так и не рассказала ему о документе, полученном через Удава Каа. — Ну? Не откроете ли нам подробности?

— Я давал присягу, — спокойно ответил Кеннет. — Но я понимаю, что здесь собрались профессионалы, способные каким угодно образом выбить нужные сведения. Начиная от сканирования клеточной памяти мозга и заканчивая пиявками, приставленными к причинному месту. Так?

— Так, — согласился лейтенант. — Только пиявок мы не захватили. Но в случае чего найдем замену. Я слушаю вашу интереснейшую повесть, господин полковник.

…Маша точно не помнила, как они вернулись к транспортеру, волоча смертельно замерзшего американца. Она была уверена, что с такой быстротой не бегала со времен спортивных занятий в университете, — за спиной все-таки оставался вполне живой, хотя и впавший в глубокую спячку Чужой. Естественно, что ни его, ни полковника Кеннета биосканер не зарегистрировал. Во-первых, они находились под поверхностью ледника, а во-вторых, температура тела каждого была понижена до уровня, когда никакой сканер не среагирует на имеющуюся в наличии биомассу. Собственно говоря, и тот и другой с точки зрения прибора были мертвы. Только человек вводился в подобное состояние высокими технологиями, а Чужой умел самостоятельно превратить себя в полнейшую копию обледеневшего трупа.

Семцова вспомнила, как чехословацкая биологическая бригада, работавшая на «Патне», определила возраст одного из Чужих, подстреленных военными. По их мнению, существу было не менее трехсот лет. Следовательно, способность черных хищников к анабиотическому сну просто невероятна — полная консервация организма, отсутствие любых химических реакций в клетках и сопутствующая дисфункция органов. И приборы на Чужого реагировали адекватно — мертвое тело.

Разумеется, как только Маша, лейтенант Казаков и врач узрели на потолке пещеры блестящую антрацитовую тварь, Сергей поднял тревогу. Военные под командованием Эккарта и сержанта Ратникова блокировали все выходы из ледяного подземелья в жилой комплекс, компьютерщики активировали замки люков, заперев их намертво, а компания исследователей во главе с лейтенантом провела маневр, спокон веку именующийся отступлением на заранее подготовленные позиции. Чужой по-прежнему мирно спал. Его точно не интересовало мельтешение двуногих тварей, вызванное одним лишь его присутствием.

От Казакова поступил приказ пока что не убивать зверя. Пусть дрыхнет. Когда оживет — тогда и видно будет. Распоряжение было вполне обоснованно — остроглазый лейтенант заметил, что на панцире спавшего существа закреплен какой-то неизвестный маленький прибор. Может быть, устройство являлось только радиомаяком, способным показать людям местонахождение зверя в случае его побега, а может… Американцы большие выдумщики на предмет всяких оригинальных пакостей.

Казаков, Семцова и прибившийся к ним доктор в это время отогревали американского полковника и поили его какао. Веня Гильгоф, андроид и их помощники продолжали вылавливать информацию из уцелевших кластеров разбитых выстрелами компьютерных терминалов.

— Я не знаю, кто именно атаковал S-801, — уверенно сказал Кеннет. — В середине января, точнее, утром пятнадцатого числа приземлился корабль с японскими опознавательными знаками. Точно помню название — «Киото». Так как база S-801 была глубоко засекреченной и считалась находящейся в безопасном месте, у нас имелось очень мало оружия. Штурмующих было около сорока человек. Научный персонал согнали в лабораторию на верхнем этаже третьего блока и просто расстреляли. Некоторых, похоже, забрали с собой. Руководителя проекта убили на моих глазах. Когда я понял, что все кончено, забрался в ледниковые каверны под базой и спрятался. Что происходило наверху — не знаю. Услышав, что корабль улетел, я прогулялся по помещениям колонии, выяснив, что, кроме меня, живых людей здесь не осталось, а животные… эвакуированы. Я принял самое простое решение. На всякий случай у нас имелось несколько гибернационных капсул — вдруг кто-нибудь из персонала заболеет, а мы не сможем ему помочь? Останется только заморозить больного до прибытия профессиональной врачебной бригады. Я готовил капсулу к активации и вдруг ввалилось одно из животных, которых разводили биологи… Думал — все, конец. Сожрет и не подавится. Наверное, зверь сбежал в момент погрузки в другую клетку… Тварь на меня и не посмотрела, уселась на потолок и, похоже, заснула. Чужих у нас хорошо кормили… Я и выбрал одну из двух перспектив — либо замерзнуть, либо улечься спать в анабиоз, пусть даже над головой висит эдакое чучело. Надеялся, что рано или поздно прилетят военные и меня вытащат. Только если зверь не проголодается раньше и не вскроет капсулу. Я видел кой-какие видеозаписи, знаю, на что способны эти чудища… Вот все, что я могу сказать.

Некоторое время царила тишина, нарушаемая только приглушённым гудением обогревателей да доносящимся из кабины вездехода попискиванием системы обнаружения посторонних объектов.

— Коротко, но емко, — наконец изрек лейтенант. — И по-прежнему ничего не понятно. А вот скажите…

— Да, скажите, — Маша опередила с вопросом Казакова, — операция «Рейн» была подготовлена правительством или это частная инициатива какого-нибудь вашингтонского начальника?

Семцова до сих пор не была уверена, что указанная в цэрэушном документе акция действительно подразумевала испытание биооружия в колонии Кайзер-рейха, и сформулировала вопрос так, чтобы подловить американца. То есть сделала вид, что ей все прекрасно известно.

И полковник Кеннет, не поперхнувшись, заглотил наживку:

— И об этом знаете? Это был приказ советника президента по национальной безопасности. Воображаю, какой скандал начнется, если вдруг эта история всплывет в прессе… Но ведь не всплывет, правда?

— Это почему? — грозно нахмурилась Маша.

— Ведь вы прилетели сюда за чужими существами? Одного — моего соседа по спальне — без осложнений можете отловить. А к чему вам разглашать важнейшую тайну современности? У вас есть Чужой — отлично. Раскрыв нас — раскроете себя… Держите козырь в рукаве.

— Такие вопросы решаю не я, — ответила Семцова. — И не вы. Предоставьте эту проблему более высоким инстанциям. А с точки зрения этики операция «Рейн» являлась военным преступлением.

— Какая этика? — страдальчески воздел глаза Кеннет. — Простите за анахронизм, но вы что, с луны свалились? Думаете, руководство вашего Министерства обороны никогда не пошло бы на подобный эксперимент? Когда исследования заходят достаточно далеко, необходимо проверить их результаты на опыте.

— Интересный опыт! — всерьез возмутилась Маша. — Десантировать в беззащитную исследовательскую колонию этих чудищ и спокойно наблюдать, как они будут истреблять людей! Давайте мы вас посадим в клетку к двум голодным русским медведям и начнем наблюдать за их и вашим поведением да скрупулезно заносить в компьютер отчет о мотивации поведения хищников и жертвы.

— Лирика, — отрезал полковник. — Хотя меня оправдывает то, что сотрудники «Апача» к акции не имели никакого отношения. И потом…

Казаков недовольно смотрел на Машу. Хорошая у госпожи консультанта информационная подготовка, ничего не скажешь. Только почему он, командир операции, ничего не знает? И в конце концов, лейтенанту не давали покоя пока что неясные, но заметные опытному человеку намеки американца. Почему он сказал, будто Чужого можно с легкостью поймать? Ах во-от оно что…

— Как вы управляли животными? — в лоб ударил Казаков, и теперь уже настал черед Маши и благоразумно молчавшего доктора изумиться. — Я всегда полагал, что это невозможно.

— Нет ничего невозможного, — после паузы нехотя буркнул Кеннет. — Ответ на вопрос лежал на поверхности, протягивай руку и бери. Слышали о коллективном разуме Чужих? Достаточно было смоделировать своего рода «центр семьи»…

Вдруг в приоткрытом дверном проеме кабины показалось крайне озабоченное лицо сержанта Фарелла, оставленного охранять вездеход.

— Господин лейтенант, — быстро сказал он, — экстренно вызывает капитан Реммер! Он что-то засек…

— Иду, — бросил Казаков и, повернувшись к американцу, сказал: — Не продолжайте, пока я не вернусь, мне тоже интересно…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. НЕЖДАННЫЕ ГОСТИ

Ориентировочно — 9 февраля 2280 года,планетаLV—934 Сцилла

Спустя мгновение Казаков пулей вылетел из кабины, прогрохотав ботинками по металлическому полу транспортера, попутно сорвал с одной из полок бинокль и ударил кулаком по кнопке, открывающей заднюю дверь машины. Мгновенно стало холодно.

— Да что стряслось? — забеспокоилась Семцова, выскакивая вслед за лейтенантом. Он стоял на снегу, приставив окуляры к глазам, и смотрел куда-то в небо, из бело-голубого превращавшееся в синее с фиолетовым. Желтый глаз Гаммы Феникса клонился к горизонту.

— Реммер утверждает, что в атмосферу неподалеку от этого района вошел спускаемый аппарат, а на орбите планеты завис крупный корабль. Наверное, те самые красавцы, прибытие которых мы засекли на подходе к Сцилле.

Маша задрала голову. Точно, в темнеющем небе протянулась белая ниточка инверсионного следа. Судя по направлению, челнок шел прямо к базе S-801.

— Эвакуируемся, — сказал Казаков и, включив рацию, закрепленную на шлеме, крикнул в свисающую к губам трубочку микрофона: — Код десять! Ребята, всем быстро обратно! Сворачивайтесь! Повторяю — код десять!

— Что такое «код десять»? — на всякий случай поинтересовалась Семцова.

— Незапланированное безотлагательное отступление, — пояснил лейтенант, продолжая недобро коситься на небо. — Надеюсь, Гильгоф и компания сумели найти хоть что-то полезное. Если не успеем улететь — огребем неприятностей. Явились американцы, причем вовсе не скрываются, идут с включенным радиомаяком. Словно предупреждают: «Вот и мы, бежать бесполезно».

Лучи уходящей за край планеты звезды упали на приближающийся челнок, превратив его в блестящую золотую точку, за которой тянулся длинный, постепенно расплывающийся след горячего воздуха. В дверях базы появился обер-лейтенант Эккарт со своими подчиненными, потом Бишоп с доктором Гильгофом. С тыла прикрывали «волкодавы».

— Быстрее! — рявкнул Казаков, тут же сообразив, что его приказ бесполезен. Они не успевали. Американец снижался слишком быстро. Транспортер не сумел бы, опередив внезапного визитера, добраться до «Триглава», находившегося не меньше чем в километре от колонии.

— Дед Мороз оказался прав в своих пророчествах, — уныло признал лейтенант. Веня Гильгоф, сжимавший в руках объемистый пластиковый контейнер, с неприязнью уставился на подошедший совсем близко летательный аппарат. Стандартный военный модуль F-350 «Гурон» сделал низкий круг над базой и, зависнув в воздухе, начал опускаться на ледяное плато как раз между «Триглавом» и комплексом поселения, перекрывая дорогу к челноку.

— Назад, — быстро скомандовал Казаков. — В комплекс! Господин Эккарт — в правое крыло, Ратников — в левое. Маша, доктор, идите с ними. Сержант, заберите американца с собой. Глаз не спускать!

Он щелкнул переключателем диапазонов на рации и прошипел в микрофон:

— Реммер, вы меня слышите? Пока не двигайтесь с места. Включите все системы защиты челнока.

Семцова подумала, что показанная Дедом Морозом пороховая бочка с американским флажком готова взорваться. А он ведь предупреждал и сказал напоследок, чтобы потом не жаловались…

Под атмосферными стабилизаторами приземляющегося «Гурона» явственно виднелись установленные на станках желтовато-белые ракеты. Да еще несколько крайне несимпатичных систем плазменного удара.

— Я же говорил! — почти радостно пропыхтел Гильгоф. — Говорил вам — это ловушка! И никто меня не слушал!

— Помолчите, а? — возмутился топавший рядом медтехник. Вся группа шла за сержантом Ратниковым к пятому блоку колонии. — И без того тошно.

Более всего Машу пугали клацание оружия и почти неразличимое попискивание систем наведения смартов, которыми были вооружены военные. Неужто начнется драка? Да, в чудесную переделку угодил экипаж «Триглава» — силы-то неравны. Зачем американцам штурмовать базу людскими силами? Сейчас «Гурон» как вмажет по уцелевшим строениям из всего бортового…

Казаков понял, что отводить транспортер куда-либо в сторону не имеет смысла. Все равно заметят, да и десантный катер торчит на равнине, будто небоскреб посреди Сахары. Эх, времени не хватило, может, и успели бы смотаться…

Лейтенант сидел у штурвала вездехода, ожидая вызова от американцев. Это действительно были они — на серебристом борту «Гурона» сияла белая пятиконечная звезда в синем поле, а на высоком киле поблескивал синим и красным маленький флажок с полосами и звездами. Прежде чем начинать палить, они просто обязаны связаться либо с транспортером, либо с капитаном Реммером…

Предположения оправдались: пискнула рация и кто-то, не представившись, проговорил на английском:

— Джентльмены, оставайтесь там, где находитесь. К вам идет парламентер.

И ничего больше. Связь прервалась.

Штатовский модуль опустился на поверхность Сциллы приблизительно в двух с половиной сотнях метров от колонии. Казаков, через переднее стекло вездехода наблюдавший за ним в бинокль, рассмотрел, как отодвинулась в сторону округлая дверь, опустился узкий трап и по нему на ледник сошел человек в темно-синем комбинезоне, шерстяной маске такого же цвета и полностью закрывающем голову шлеме. Спустился и как ни в чем не бывало зашагал к транспортеру. Его подошвы взметывали ледяную пыль.

Человек был один. Без всякого оружия. Может, где-нибудь у него и был припрятан пистолет, но чего-либо громоздкого наподобие смарта или автоматической винтовки не наблюдалось.

Маша, разумеется, нервничала, но вида старалась не показывать. Сержант Ратников отогнал ее и остальных специалистов к дальней стене помещения, а сам вместе с солдатами занял позиции по сторонам от разбитых окон жилого здания. Устроились они на втором этаже. Какое-никакое, а господство над местностью. Но каким образом даже такое грозное оружие, как смарт, может противостоять отлично защищенному атмосферному штурмовику наподобие «Гурона»?

Андроид ненавязчиво опекал американского полковника, находившегося здесь же, и был готов при любом сюрпризе мягко и ласково скрутить Кеннета. Биоробот, бесспорно, не в состоянии нанести человеку вред действием или бездействием, но кто сказал, что оправданные меры по иммобилизации буяна — вред? Правда, Кеннет пока вел себя образцово. Только сказал, обращаясь неизвестно к кому:

— Простите, джентльмены и вы, мисс, но…— Если вытянуть шею, в оконном проеме можно было увидеть стоящий неподалеку «Гурон» и его опознавательные знаки. — Но боюсь, теперь объяснения придется давать вам.

Небо стремительно меняло цвет на зеленоватый с лиловыми и пурпурными прожилками. Нижний краешек слепящего диска звезды уже коснулся бескрайней белой равнины, скупо разнообразившейся вкраплениями темных скал. Сильно похолодало — Машин приборчик показывал минус пятьдесят два градуса. Пока терпимо, но вскоре после заката эта цифра почти удвоится. Однако в Антарктиде случается мороз и похлеще… Хотя комбинезоны военных и исследователей могли держать температуру до ста десяти градусов ниже нуля, у Маши начали мерзнуть ноги и кончики пальцев. Медтехник Ильин вместе с доктором Гильгофом тоже как-то странно переминались с ноги на ногу. Американец, очевидно, промерз до костей. Впрочем, Кеннет, выглядел бодро, будто предчувствовал скорое завершение своих бедствий.

Семцова, не сумев перебороть любопытство, подобралась ближе к окну, чтобы бросить взгляд на происходящее у вездехода. И была поражена. Маша ожидала чего угодно: полусотни американских спецназовцев, нагрянувших поставить нахальных соперников на место, десятка бронетранспортеров, танков или еще чего-то в этом роде. Но внизу, рядом с гусеничным вездеходом, где остался Казаков, стоял всего один человек. Темно-синяя одежда, флюоресцирующие нашивки на рукавах и штанинах отражали апельсиновый свет медленно заходящего солнца. Кто это? Что происходит?

— Странно, — прошептал Веня Гильгоф. — Крайне неординарное поведение. Они не собираются нападать на нас. Следовательно, заготовили какую-то особенную гадость

— Я счастлива, что с нами такой оптимист, как вы, — огрызнулась Маша. — Посмотрим, что будет дальше.

Краем уха она различила какой-то смутный скрип, доносящийся снизу, с первого этажа, но решила, что шумит ветер или люди обер-лейтенанта Эккарта сменили позиции.

…Казаков настолько засмотрелся на разыгрываемый американцами диковинный спектакль, что даже не сообразил вовремя открыть дверь вездехода подошедшему «парламентеру». Какого беса, интересно, янкесы прислали своего человека, когда переговоры вполне можно вести с помощью радио либо стандартной аудиовизуальной связи? Штатник, однако, выглядел человеком решительным. Он ведь наверняка догадывался, что может стать потенциальным заложником.

Раскрылись створки, человек быстро забрался внутрь и, опытным взглядом нашарив запирающее устройство, опередил Казакова, коснувшись пальцем кнопки.

— Там холодно, — пояснил он. — А у вас натоплено.

Американец сбросил капюшон, одним движением стянул с лица маску и улыбнулся лейтенанту стандартной, ни о чем не говорящей улыбкой. Такое выражение лиц характерно для воспитанных банкиров, встречающих представителей фирмы, задолжавшей по счетам. На вид ему было не больше сорока лет. Армейская стрижка, гладко выбрит. Глаза зеленоватые и безмятежные, взгляд человека, уверенного в своем превосходстве над противником.

— Майор Томас Гуделл, военно-космический корпус США, — с ходу представился гость и вопросительно приподнял бровь. — Сэр?

— Называйте меня Сергей, — уклончиво ответил лейтенант. — Чему обязан таким вниманием?

— Если желаете, господин лейтенант, — Гуделл не обратил на вопрос Казакова никакого внимания, — обойдемся без званий.

— Лейтенант? — переспросил Казаков.

— Именно, — подтвердил американец и опустился на сиденье. — Специальное подразделение Вооруженных сил России «Волкодав», последние полгода — работа на ООН в центре подготовки в Тулузе, затем вас откомандировали в подчинение имперской СГБ. «Господи Иисусе, — почему-то очень спокойно подумал Казаков, — интересно, хоть кто-нибудь во Вселенной догадывается, что операция „Рюген“ секретна? А мы действительно в заднице…»

— Чего вы хотите? — спросил он.

— Первое — отзовите своих людей из помещений базы. Снаружи мороз, и они скоро замерзнут. Второе — на ваш челнок пересаживается, предоставленный мною пилот, а все вы приглашаетесь к нам в гости. Наверху, на стационарной орбите, находится теплый и удобный рейдер «Франклин Рузвельт». Затем вы беседуете с представителями министерства обороны моей страны, наделенными гораздо большей властью, чем я. Видите, как просто?

— И о чем мы будем беседовать с этими «представителями»? — ядовито вопросил Казаков.

— Понятия не имею, — пожал плечами американский майор. — Но могу предположить, что речь пойдет о нарушении суверенитета Соединенных Штатов Америки, выразившемся в захвате данной колонии. Или о том, что вы здесь натворили. Убийство мирных граждан, знаете ли…

— Вы отлично осведомлены, что колонию разгромили задолго до прибытия моей группы, — ответил Казаков. — У нас имеется свидетель. Между прочим, ваш соотечественник и полковник армии.

— Кто-то выжил? — по-настоящему удивился майор Гуделл. — Жаль, что до сегодняшнего дня мы не обшарили базу как следует. Как человек не окочурился на такой холодине?

— Неважно, — отрезал лейтенант. — Свидетель есть. Как вы узнали, что наш десант высадится сегодня?

— Да мы об этом и не подозревали! — признался Гуделл. — «Рузвельт», соблюдая полное молчание во всех радиодиапазонах и защищенный магнитным полем, отражающим лучи радара, уже несколько недель находится в этой системе. О базе на Сцилле знало только правительство США, несколько абсолютно надежных людей из «Уэйленд-Ютани» и те, кто ее разгромил. Из какого источника последние добыли информацию — выясняется. Аналитики из Лэнгли решили, что террористы обязательно вернутся. Вот мы и ждали.

— Почему? — не понял Казаков. Он до настоящего времени не мог уяснить, врет американец или нет. С чего бы ему врать? Все-таки сейчас он диктует условия.

— Вы или кто другой, — сказал майор, — сейчас неважно, кто именно разрушил поселок, — позабыли здесь некоторые вещи, полезные для дальнейших исследований. Очень торопились. Автоматический сигнал о нападении на базу "был передан через гравитационный привод системы «Портал», едва раздались первые выстрелы. Разумеется, на перехват немедленно вышел наиболее быстроходный корабль с военными, но, к сожалению, они не успели. Пришлось устроить засаду. Вероятность нового появления уничтоживших S-801 людей была мизерной, но все-таки мы дождались.

— Дождались, да не тех, — буркнул Казаков.

— Какая разница? — Майор снова выдал лучезарную улыбку. — Я понимаю, что здесь поработали не вы, но кому-то ведь нужно побыть виноватым? Все свидетельствует против вас. Мы снимали с орбиты — благо небо было чистым, — как ваш десант вошел в колонию с оружием. Вам будет трудновато доказать свою невиновность… Кстати, вы не предполагаете, что свидетель, которым вы так хвастаетесь, вас же и обвинит? Только не делайте возмущенное лицо. Вмешались в развлечения для взрослых — расхлебывайте последствия. Словом, зовите своих и поехали. Гарантирую каждому личную неприкосновенность и лишь минимальное ограничение свободы.

— Какова альтернатива? — осведомился Казаков.

— Да никакой, — пожал плечами Гуделл. — Если откажетесь и попробуете оказать сопротивление, мы вас уничтожим. Следственному комитету будут предъявлены неопровержимые доказательства ликвидации террористической группы.

— В незарегистрированной колонии? В ООН вас и слушать не будут!

— Незарегистрированной? — притворно удивился майор. — С какой стати? Девять суток назад мы подали официальную заявку в Комитет по колонизации отдаленных планетных систем Организации Объединенных Наций. Прошение было тотчас удовлетворено.

— Ну и что? При желании ооновские следователи раскопают, что заявка была фальшивой, поселок уничтожен почти месяц назад, а регистрация произошла задним числом.

— У них не возникнет такого желания, честное слово. Ну что, согласны с моим предложением? Естественно, что после судебного процесса вам будет закрыт въезд в Россию, но правительство Америки вполне сумеет позаботиться о вас и ваших людях.

— Вашему правительству, — поднял глаза Казаков, — требуется крупный скандал, способный скомпрометировать государственные организации Российской Империи?

— Вы удивительно проницательны, — кивнул Гуделл. — Однако подобные тонкости пусть решают политики. Я понимаю, что вы давали присягу и служите свой стране, но, окажись я в аналогичном положении, я бы не раздумывал. Поймите, исполнители страдают всегда. Нужно уметь проигрывать.

— Я умею проигрывать, — медленно сказал лейтенант. — А если я вас сейчас пристрелю?

— Ничего не изменится. — Майор оставался невозмутимым и никак не среагировал на угрозу. — Как только перестанет функционировать вшитый под кожу передатчик моих личных данных, по комплексу поселка и вашему челноку будет нанесен удар с орбиты. Моя жизнь не играет роли. Я тоже исполнитель. Ну?

— Нет, спасибо. — Казаков встал. — Дверь там. Не хотите, чтобы я вышвырнул вас отсюда пинком, — убирайтесь сами. Ясно?

— Более чем. — Гуделл тоже поднялся на ноги и сделал шаг к двери. — Вы вызываете уважение, сэр. Мне жаль, что все так обернулось. Даю вам еще час на раздумья. Примете другое решение — свяжитесь со мной на любой волне. А когда полностью зайдет солнце, не забудьте прочитать молитву…

Американец вышел из вездехода, шлюз за ним закрылся, а Казаков, оборвав ремешок, сдернул с груди бинокль и швырнул его в стену. Система электронного наведения прибора жалобно взвизгнула, посыпались осколки линз.

Снег из белого стал синим, на восточной стороне неба появились звезды, выстраивающиеся в чужие созвездия. Маленькая человеческая фигура споро продвигалась по ледяной равнине от базы к усевшемуся на снег штурмовику «Гурон».

Вслед майору Гуделлу смотрел русский лейтенант, прижавшийся лбом к обзорному стеклу вездехода. Казаков знал, что положение окончательно стало безвыходным. Теоретически, можно связаться с сидящим в челноке капитаном Реммером и отдать приказ ударить по «Гурону» ракетой или плазменным разрядом, только что изменится? Парящий над поверхностью Сциллы рейдер мигом превратит в пар всю территорию базы и окружающее пространство на много километров в радиусе.

— Возвращайтесь. — Казаков вызвал сержанта Ратникова и обер-лейтенанта Эккарта. — Есть разговор.

Белоснежная Сцилла не была одинока в своем движении через бесконечные пространства космоса — вокруг планеты вращались два астероида, некогда захваченных ее тяготением. Огромные, изрытые впадинами и кратерами камни могли послужить отличным укрытием кому или чему угодно.

Именно из глубины одной из впадин стартовала ракета «Титан» с ядерной боеголовкой. «Титан» был совершенным, чудесным оружием. В узком стреловидном корпусе таилась аппаратура, стоившая миллионы долларов, — она могла «отвести глаза» почти любой системе противоракетной обороны, в нужный момент включить магнитное поле, защищавшее груз от плазменного или лучевого оружия, постепенно приобретавшего все большую популярность, и, пройдя через все барьеры, доставить начинку к цели.

Светлый стремительный силуэт ракеты взмыл над поверхностью астероида, электронный навигатор засек ориентир, разогнал снаряд до предельной скорости, и, когда сбросившая пустые топливные баки ракета приблизилась к объекту — расцвеченному бортовыми огнями патрульному рейдеру флота США «Франклин Рузвельт», — в боеголовке сверкнула электрическая вспышка. Разогревшийся металлический стержень плотно вошел в пространство между двумя полушариями оружейного плутония.

Спустя миг началась неуправляемая ядерная реакция.

Защита «Рузвельта» обнаружила ракету, когда та приблизилась меньше чем на полмили к борту корабля. Ни электронный мозг крейсера, ни тем более капитан не успели ничего предпринять. «Франклин Рузвельт» сгорел менее чем за полсекунды, а над поверхностью Сциллы на несколько мгновений зажглось маленькое солнце.

Переждав опасность, из недр астероида-луны поднялся, мерцая соплами двигателей, корабль с японскими опознавательными знаками — белым флагом и разбросавшим лучи восходящим солнцем. На броне красовалось название, выведенное иероглифами и латинскими буквами, — «Киото».

«Киото» направился в сторону планеты, а если точнее — к ее северному полушарию.

Звука взрыва никто не услышал. Что вполне естественно — американский корабль находился не менее чем в тысяче, а то и двух тысячах километров над поверхностью Сциллы. Вечерний пейзаж озарился очень яркой вспышкой, а над головами людей в темно-синем небе появилась постепенно угасающая звезда первой величины.

— Что такое? — Казаков, вышедший встречать своих, оторопело посмотрел наверх. Прочие тоже замерли, наблюдая, как медленно тает бело-синее огненное пятно, а вокруг него распространяется голубое мерцающее кольцо ударной волны.

— Или я никогда не видел ядерных испытаний, — задумчиво сообщил Гильгоф, — или кому-то сильно не повезло… Лейтенант, о чем вы говорили с американцами?

— Об условиях почетной сдачи, — быстро сказал Казаков, не опуская взгляда. — Но кажется, все отменяется. На первый взгляд, грохнула бомба мощностью не меньше сотни килотонн.

— Заколдованное местечко, — подала голос Маша. — Ладно, что будем делать дальше? И вообще, Сергей, пустите нас в машину! Очень уж холодно.

Температура воздуха понизилась до минус шестидесяти. Медлительная Гамма Феникса уползла за горизонт более чем на три четверти, показывая только верхний свой край.

Семцова и вечно любопытный Веня Гильгоф пропустили вперед военных (ученый передал кому-то из них свой драгоценный контейнер с неизвестным Маше содержимым), потом врачей и постепенно превращающегося в ледяную статую американского полковника, сами оставшись досматривать, как догорает в небе искусственная звезда.

— Быстро внутрь! — Казаков был без маски, поэтому у него мерзло лицо. — Если «Гурон» нас атакует, то хотя бы умрем в тепле!

Ученый первым поставил ногу на ступеньку, за ним собиралась войти Маша, но…

Мария Семцова, консультант по вопросам чужой жизни, запомнила эти мгновения до глубокой старости.

В ее поле зрения еще оставались два корабля, стоящие на леднике, а заодно и большая часть неба.

Было видно узнаваемое, но слишком искаженное пространством созвездие, на Земле именуемое Южным Крестом. И именно оттуда появились темно-синие с золотым ореолом молнии, ударившие по снежному покрову Сциллы.

— Ложись! — диким голосом заорал Казаков, сгреб Машу и замешкавшегося Гильгофа за вороты комбинезонов, швырнул их на твердый лед, покрытый тонким слоем мерзлого снега. В нескольких сотнях метров от мертвой колонии уже вспухали оранжево-черные облака разрывов: капли плазмы, сброшенные неизвестно кем, уничтожили «Триглав» и сразу за Ним — челнок американцев.

Так как «Гурон» находился слишком близко к вездеходу и зданиям базы S-80J, воздушная волна от взрыва слегка сдвинула многотонный транспортер и разбила строения, обращенные к равнине. Их просто снесло ветром. Посыпались осколки — металлическая часть обшивки «Гурона» с шипением врезалась в лед не более чем в полутора метрах от головы Маши. Звук взрыва протолкнулся в уши, заставив ее, Казакова и доктора Гильгофа на несколько мгновений оглохнуть. Полился горячий дождь — Семцова какой-то частью сознания уяснила, что огонь испарил поверхность ледника, но капли еще не успели остыть при падении. Это какая же мощь у плазменных пушек, которыми орудовали неизвестные экстремисты, наблюдавшие за своей акцией с безопасной орбиты Сциллы?

— Живы? — Это был голос Казакова. — Я тоже немножко жив. Мать твою, да что здесь происходит? Интересный был вопрос.

Черные дымные клубы медленно рассеивались в почти неподвижном воздухе, поднимаясь к расцвеченному пока еще тусклыми вечерними звездами небу. На востоке горел оранжево-пурпурными красками закат. От «Триглава» и американского «Гурона» остались лишь неприятные человеческому глазу остовы. Менее крупный российский катер превратился в груду закопченных обломков, разбросанных в радиусе двухсот метров. «Гурон» еще сохранял форму — можно было различить кабину с выбитыми стеклами и деформированные стабилизаторы в передней части корабля, зато корма модуля вообще перестала существовать, полностью испаренная высокотемпературным разрядом.

— Красиво сработано. — Когда вызванный взрывами смерч утихомирился, из вездехода наружу высыпал почти весь уцелевший экипаж. Веня Гильгоф, поднявшись на ноги, вытащил из своей сумки маленькую, умещавшуюся в ладони видеокамеру и принялся снимать, заодно комментируя: — Жаль, что не успел заснять основные события. Итак, мы видим, что два космических корабля — один якобы ничейный, другой принадлежавший флоту Соединенных Штатов — полностью уничтожены. Кем — неизвестно. За несколько секунд до описываемого происшествия я и некоторые мои коллеги заметили вспышку от ядерного взрыва, происшедшего в космосе.

— Можно, я дополню? — угрюмо сказал Казаков и повернулся так, чтобы Гильгоф сумел его заснять. Когда миниатюрная линза объектива оказалась направлена точно на лейтенанта, он громко и отрывисто произнес: — По имеющимся у меня сведениям, на орбите Сциллы находился штатовский рейдер «Франклин Рузвельт». Предположительно, именно он и порадовал нас прощальным фейерверком. Потом некто, расправившийся с «Рузвельтом», ударил по нам.

— Снято! — усмехнулся ученый. — Теперь давайте-ка заберемся внутрь вездехода, врубим печку на полную катушку и обсудим, что делать дальше. Думаю, всем понятно, что, избежав одной неприятности, мы со всего размаха влипли в следующую, не менее фатальную.

— Если хотите согреться, доктор, — пожалуйста, — зло буркнул Казаков. — Я прогуляюсь и осмотрю место происшествия. Это быстро, не беспокойтесь, не замерзну.

— А в Торе ничего не сказано про наше положение? — поддела Гильгофа Маша.

— В Торе сказано про все! — заявил ученый. — Я бы охарактеризовал происходящее фразой Иакова: «Как страшно сие место!» Пожалуй, господин лейтенант, я еще недостаточно промерз, чтобы отказать вам в своем обществе. Идемте поглядим, что осталось от американцев.

Отправились вчетвером — Казаков, Маша Семцова, опять не сумевшая одолеть собственное любопытство, Бишоп, которого никто не звал, и, разумеется, Веня Гильгоф.

К счастью, расстояние до «Гурона» было небольшим — всего-то метров двести пятьдесят. До «Три-1 глава» идти было гораздо дальше.

— С севера приближается облачный фронт, — внезапно подал голос Бишоп и, вытянув руку, указал на полоску абсолютной тьмы, накатывающейся со стороны полюса Сциллы. — Для полноты впечатлений нам только снежной бури не хватает.

— Да уж, положеньице, — пессимистичным тоном отозвался Гильгоф, целеустремленно топая вслед за Казаковым и молчаливой Машей. — Бишоп, вы, как существо, наделенное логикой в большей степени, нежели человек, как оцените перспективу?

Бишоп подумал, кашлянул и полушепотом произнес:

— Жопа.

Гильгоф восторженно ухнул:

— Исключительно емко и крайне необычно для искусственного организма. Ой, Бишоп, поверьте, я достаточно много общался с андроидами, даже разрабатывал кое-какие схемы для русской модели биороботов, но, честное слово, ни один из них не умел ругаться! А вообще-то вы правы.

— Между прочим, — произнес андроид, — я начинаю чувствовать себя очень неуютно. И вовсе не потому, что мороз. Мне кажется, здесь очень высокий фон ионизирующего излучения.

Они как раз подошли к черному скелету, еще час назад являвшемуся великолепным, прекрасно оснащенным атмосферным штурмовиком. Казаков не без удивления разглядывал дымящиеся обломки.

— Нам неслыханно повезло, — наконец изрек лейтенант. — Во-первых, агрессия неизвестных джентльменов с орбиты направлялась только против летательных аппаратов. Если бы ударили по транспортеру и зданиям колонии, мы бы сейчас не разговаривали. Во-вторых, не взорвались боеголовки этих ракет. — Он широким жестом указал на лежащие у края выжженной плазмой воронки искореженные желтые снаряды. — Сработала система защиты от внешнего воздействия. Иначе нас бы просто смело.

— Это ядерные ракеты? — спросила Маша, чисто инстинктивно отодвигаясь в сторону.

— Нет, — покачал головой Казаков. — Самые обычные. Если верить маркировке — пластиковая взрывчатка. Но нам для путешествия на тот свет хватило бы.

— А это что? — заинтересовался Гильгоф, подходя к недлинной металлической трубе, валявшейся поодаль. Он всмотрелся, наклонившись, и вдруг заорал: — Всем назад! Быстро!

Казаков уже усвоил, что ученого из «Калуги-9» лучше слушаться и не перечить ему. Сказано — бежать, значит, надо бежать. Бросились в сторону, и, когда обломки «Гурона» остались шагах в пятидесяти за спиной, запыхавшаяся Маша спросила:

— Веня, что вы отыскали?

— Мама дорогая, — выдохнул Гильгоф. — Как не везет, а? Мария Викторовна, включите-ка дозиметр!

Семцова щелкнула переключателем своего многофункционального «помощника», восседавшего на рукаве. Жидкокристаллический экран залился красным цветом, а динамик выдал яростный предостерегающий треск.

— Господи! — только и произнесла Маша. — Фон гамма-излучения в триста раз превышает норму!

— Там повсюду раскидан плутоний из ядерных реакторов двигателя корабля, — пояснил Гильгоф. — Полагаю, мы схватили изрядную дозу, прогуливаясь вокруг разрушенного «Гурона».

— Ведем себя как полные идиоты, — сокрушенно ответил Казаков, быстро шагая к вездеходу. — Ну ладно, мы люди, нам простительно… А ты, Битлоп, почему ушами хлопал?

— Он предупредил, — ответил за андроида Гильгоф. — Но я не обратил внимания. Можно было сразу догадаться, что при взрыве радиоактивные материалы разбросает на несколько десятков метров вокруг. Когда придем, нужно будет съесть по таблетке из личной аптечки.

Семцова знала, что современная медицина достигла такого уровня, когда лучевая болезнь излечивается быстро и не оставляет последствий, но рисковать все равно не хотелось. Тем паче что дозиметр продолжал паниковать — гамма-фон был чрезмерно высоким даже на удалении от обломков американского корабля. Разбитые взрывом стержни реакторов усеяли своими частицами очень большую территорию. Значит, долго оставаться возле базы будет нельзя — чистое самоубийство.

Изрядно стемнело, и единственными огнями, видимыми на равнине, были фары вездехода да несколько костерков там, где раньше находились корабли, — видимо, догорал пластик. Маша очень хотела как можно быстрее оказаться в салоне транспортера — хоть какая-то защита от холода и радиации. Но вот что делать дальше?

— Тихо. — Казаков вдруг запнулся и предостерегающе поднял руку. — Доктор Гильгоф, у вас инфракрасный визор? Дайте, я свой разбил.

— Вот. — Ученый не без удивления посмотрел на лейтенанта, протягивая бинокль. — А что такое?

— Ничего, — ледяным голосом произнес Бишоп. Андроиды могли видеть в любых диапазонах, вплоть До ультрафиолетового. Искусственный человек вдруг потянул за руку Гильгофа, роняя его за наметенной снежной дюной. Маша, еще по опыту Ахеронта привыкшая полагаться на андроида, без раздумий шлепнулась рядом. Казаков присел на корточки, продолжая рассматривать вездеход.

Вокруг транспортера плавно и пружинисто разгуливал крупный Чужой-хищник.

— Разбудили все-таки, — разозленно процедил лейтенант. — Это тот самый, которого мы нашли в подвале. Проснулся и вышел на охоту, скотина. Хорошо еще, на нас теплоизолирующая одежда и он не может видеть нас в красном спектре.

Чужому надоело рассматривать вездеход, и он, оттолкнувшись хвостом, запрыгнул на крышу машины. Поковырял лапой антенну, завороженно уставился на красный габаритный огонек, попытался зацепить когтем верхний люк транспортера, но остался несолоно хлебавши — вскрыть громадную консервную банку было почти невозможно. Если бы Чужих был десяток, вероятно, они смогли бы взять вездеход приступом, но одному животному справиться с бронированным жуком было не под силу.

Зверь слез с крыши и снова заходил кругами. Обнюхал стержнем второй пары челюстей гусеницы и наконец заинтересовался обзорными стеклами кабины.

— Вот тварь, а? — прошептал Казаков. — Вы посмотрите, что делает!

К сожалению, этот тип вездехода не предусматривал опускающихся бронированных щитков, закрывавших иллюминаторы. Подобная защита, как помнила Маша, спасла во время экспедиции «Патны» на Ахеронт медтехника и одного из военных, вынужденных просидеть несколько часов в броневике, окруженном двумя десятками Чужих. Если зверюга разобьет окно, ее, конечно, убьют, но Чужой разгерметизирует машину…

Пискнула рация.Лейтенант мигом ответил на вызов:

— Что?.. Да, видим… Нам никак к вам не пробраться, он заметит и атакует. Что?.. Да, открывайте огонь.

— Нет! — Гильгоф выкрикнул это слово так громко, что Маша еще сильнее вжалась в снег, опасаясь, что Чужой услышит и прибежит на голос. — Лейтенант, ни в коем случае! Не убивайте его!

— Нам что, до конца света торчать в этом сугробе? — раздраженно шикнул Казаков. — Он убьет всех, кроме Бишопа, если мы попробуем прорваться в вездеход. Ох, не было печали… Что ему стоило поспать еще полчаса?

— Сказано — не убивайте, — железно скомандовал ученый. — Отвлеките его любым способом. Мне нужно добраться до машины, и тогда увидите фокус.

— Пошел ты в задницу со своими фокусами! — грубо рявкнул лейтенант. — Шестьдесят два градуса мороза, снег вот-вот пойдет! Если разразится буря, мы друг друга не найдем, не то что машину! С ума сошел?

— Фи, поручик, — хмыкнул Гильгоф. — Делайте, что говорю! Хоть раз в жизни послушайте совета старого умного еврея. Повторяю: отвлекайте животное как угодно. Как только я окажусь в машине, действия Чужого станут… э-э… контролируемыми.

«Что он задумал? — смятенно подумала Маша, пока Казаков размышлял над словами ученого. — Это же чистое самоубийство!»

— Пойду я один, — внезапно решил лейтенант. — Едва внимание зверя будет отвлечено на меня, бегите к вездеходу.

Он пробурчал в микрофон рации отмену приказа об открытии огня и неожиданно вскочил на ноги.

— Эгей! Чучело! Смотри, пришел обед! — Лейтенант замахал руками и со всех ног бросился к полуразрушенным зданиям базы S-801. — Эй, я здесь!

«Псих — заключила Маша. — Вот к чему приводит многолетняя служба в Вооруженных силах! А Гильгоф еще хуже! Что, черт возьми, он задумал?»

Чужой обернулся на звук человеческой речи, на мгновение замер, явно ничего не понимая (обладай его морда способностью к мимике, на ней появилось бы весьма озадаченное выражение), и наконец бегом припустил за движущимся силуэтом. Маша, наблюдавшая за зверем, еще раз отметила для себя, что по горизонтальной поверхности Чужой движется гораздо медленнее, чем по вертикальной или отвесной.

— Ждите! — гаркнул Гильгоф и, встав, побежал к транспортеру.

Направившийся совершенно в другую сторону, Чужой не заметил господина ученого. Зверь охотился на лейтенанта.

— Надо помочь. — Маша вдруг услышала голос Бишопа. — Животное догонит мистера Казакова быстрее, чем Вениамин Борисович сможет показать свой фокус.

— Мы все сумасшедшие, — ответила Маша, но вдруг откуда-то появилась волна бесшабашного азарта. Если Гильгоф говорит, что сумеет обуздать зверя, значит, так оно и есть — доктор, конечно, изрядная балаболка, но к работе относится очень серьезно. И потом, вдруг действительно получится обставить черного хищника?

— А мы здесь! — На этот раз выкрик принадлежал Маше.

Андроид указал ей, куда следует бежать — к первому блоку базы. Бишоп математически рассчитал траектории всех движущихся объектов — троих людей, Чужого и самого себя. Если зверь погонится за двумя зайцами и замешкается хотя бы на несколько секунд, то не сумеет атаковать лейтенанта или Гильгофа.

Чужой, расслышав новый голос, приостановился, повернувшись мордой к Маше, и пискнул. К сожалению, на вторую жертву он обратил гораздо меньше внимания. Зверя по-прежнему занимал Казаков, изо всех сил бегущий к центральному входу в колонию.

— За ними! — неожиданно скомандовал Бишоп и рванулся вслед за животным.

Семцова едва поспевала за андроидом. Гильгоф уже бил ладонью по кормовой двери транспортера.

Казаков прекрасно понимал, что скрываться от угольно-черного громадного зверя в зданиях базы — занятие самоубийственное. Чудище мигом переберется на потолок, а значит, начнет передвигаться гораздо быстрее. Обязательно догонит. Убить человека для Чужого — дело нескольких секунд… Именно поэтому лейтенант принял решение вскарабкаться на крышу одного из блоков по металлическим конструкциям, удерживавшим цилиндрические здания базы. Тем более что несущие элементы были изрядно повреждены ударной волной от взрыва «Гурона» и их переплетения для тренированного человека стали почти идеальной лестницей. Для Чужого, впрочем, тоже. Казаков надеялся, что конструкция не выдержит веса тяжеленного чудища. А самое главное — только бы Гильгоф вовремя успел со своим неизвестным экспериментом!

Лейтенант в прыжке уцепился за стальную балку, подтянулся, забрасывая ногу на ажурное сплетение металлической решетки, но быстрый как молния Чужой в последнем рывке настиг человека и успел схватиться передней лапой за левую голень.

— Уйди на хер! — заорал Казаков и несколько раз пнул животное по гладкому черепу кованой подошвой правого ботинка. С таким же успехом можно было бить по бетонной стене.

Удары, способные проломить голову человеку, ничуть не подействовали на Чужого. Продолжая держаться оснащенной роскошными когтями «ладонью» за ногу лейтенанта, зверь перебросил вес своего туловища на задние лапы, взмахнул хвостом, и его острый наконечник ударил в металл в сантиметре от лица Казакова, выбив искру.

Человек продолжал рваться наверх, но животное было слишком тяжелым, а его хватка — слишком сильной. Совсем рядом от спины Казакова несколько раз щелкнули внутренние челюсти Чужого. Лейтенант матерился на чем свет стоит.

Конструкции, поддерживающие здание, с угрозой затрещали. Они и так были разломаны взрывом, а тут еще дополнительная нагрузка… Еще минута — и металл не выдержит. Помог быстроногий Бишоп.

Андроид, прекрасно зная, что зверь не будет на него реагировать как на живое существо, но только как на досадную помеху, сумел ухватить Чужого за кончик длинного шипастого хвоста и как следует дернуть. Зверь повернулся, плюнул в Бишопа струей кислоты, но, к счастью, разъедающая жидкость пролетела мимо синтетика.

И тут воздушные переплетения стальных рам сломались.

Маша, наблюдавшая со стороны, увидела, как на снег медленно-медленно обрушиваются поддерживающие цилиндр жилого строения конструкции, как Чужой, разжав хватку, летит в громадный сугроб, а вслед за ним туда же падают лейтенант Казаков и андроид.

«Конец, — подумала Семцова. — Добегались. Гильгофа лично пристрелю!»

Чужой выбрался из снежного завала на удивление быстро. Встряхнулся, как собака, возмущенно пискнул и шарахнулся в сторону — оседавшее здание базы грозило его придавить. Спустя несколько секунд из сугроба вынырнул Казаков и оказался лицом к лицу со стоящим в трех шагах животным.

— Кыш отсюда, скотина! — Лейтенант, похоже, не потерял самообладания, сделав то, что обычно приводит в краткое замешательство любого зверя. А именно — начал кричать.

Маша предполагала, что у Чужих очень нежный слуховой аппарат, они наверняка побаиваются резких звуков, и оказалась права — черная тварь отскочила на пару шагов. Осознав, что особой угрозы нет, Чужой замер в атакующей позе: лапы широко расставлены, верхние конечности выпрямлены, как и несколько пар щупалец с присосками, хвост напряжен и украшающий его шип с ядом направлен в лицо человеку…

— А теперь, — Семцова услышала резкий скрипучий голос Гильгофа, — наш приятель отойдет назад. И без всяких разговоров!

Дальнейшее поведение Чужого привело Машу в полное изумление.

Чудище, на лакированном панцире которого еще поблескивали последние отсветы отгоревшего заката, действительно сделало десяток шагов назад, скрючилось, убрав щупальца, и замерло.

— Лейтенант, где Бишоп? — Доктор Гильгоф безбоязненно подошел совсем близко, ничуть не обращая внимания на Чужого. — А, вот вы где, милейший! Выкапывайтесь из сугроба и идем домой,

— Сдуреть…— громко вздохнул Казаков. — Я уж думал — все, пи… конец, в смысле. Как это у вас получилось, Вениамин Борисович?

Маша, глянув на Гильгофа, увидела в его руках какой-то небольшой прибор, очень похожий на примитивный комплекс дистанционного управления. На пульте горели зеленые индикаторы.

— Все объясню, когда окажемся в тепле, — отрезал Гильгоф. — Не бойтесь, животное вас не тронет. Идем в вездеход. Господин лейтенант, да на вас смотреть страшно! Глаза будто у покойника.

— По вашей милости, доктор, я едва им не стал, — хмыкнул Казаков. — А действительно холодно. Пошли внутрь…

Зимние ураганы на Сцилле, как выяснилось, имели привычку начинаться с внезапного шквала и частых снежных зарядов, изо всех сил лупивших по бортам транспортера. Приземистая машина, отъехавшая подальше от зданий базы и укрывшаяся между торчащими скалами, заметно вздрагивала и покачивалась.

Чужой, не трогавшийся с места, пока люди преодолевали расстояние от жилого корпуса до вездехода, при первых сильных порывах ветра поднялся, покрутил головой, точно оглядываясь, и скрылся в недрах S-801. Возможно, он решил вернуться в пещеру-склад и снова впасть в спячку, раз уж охота выдалась такой неудачной.

Едва оказавшись в машине, госпожа консультант, изнервничавшаяся за последние сорок минут, чисто машинально глянула на свой прибор-«помощник». В салоне транспортера было плюс двадцать пять градусов. Хорошо-то как… За бортом трещал семидесятиградусный мороз и начинала мести вьюга.

Вездеход был не слишком большим и тесноватым для более чем полутора десятка набившихся внутрь людей. Но машина предохраняла от непогоды, а самое главное — отлично защищенные борта не пропускали излучение плутония, разбросанного взрывом, уничтожившим «Гурон». В углу, занимая дополнительное место, громоздился мешок из толстого черного пластика, скрывающий найденный в лаборатории труп Чужого.

Американский полковник сидел насупившись, да и остальные члены отряда выглядели не лучше. Казаков понимал, почему его люди впали в уныние. Только Веня Гильгоф казался ничуть не расстроенным, а скорее даже радостным.

— Ну так! — сказал лейтенант, едва отогревшись и обратив на себя всеобщее внимание. — Подведем итоги. Сначала посчитаем хорошее: пока что мы в тепле, в относительной безопасности, располагаем небольшим запасом воды, еды и оружия. Теперь плохое: у нас нет корабля, чтобы эвакуироваться отсюда, погиб капитан Реммер, остававшийся на «Триглаве», мы не можем связаться не то что с начальством на Земле, но даже с ближайшим центром транспортного контроля, тепла и энергии нам хватит не более чем на двое суток. Такое же положение с материальным обеспечением.

— Нападавшие на S-801, — неожиданно вставил полковник Кеннет, — не вывезли часть складов. Если пошарите — найдете еду.

— Это не выход, — помотал головой Казаков. — Когда кончится горючее в вездеходе, мы окажемся на диком холоде.

— Гибернационные капсулы, — подсказал Гильгоф и, заметив скучные взгляды остальных, добавил: — Я не говорю, что оставшиеся на базе аппараты для анабиоза выручат всех, если мы решим кого-то положить спать. На них установлены мощнейшие аккумуляторы. Если снять батареи с капсул и присоединить к неповрежденным системам обогрева одного из зданий колонии, мы получим теплое жилише. Минимум на месяц,, может быть, больше.

— Уже лучше, — согласился командир экспедиции. — Дальше? Ну, Веня, вы же аналитик!

— Э-э… — протянул Гильгоф. — Вот, например, госпожа Семцова утверждает, что подстреленная обер-лейтенантом Эккартом и его десантниками тварь является огромным насекомым. Собственно, чистый животный белок… Когда проголодаемся, сможем употреблять их в пищу. Мария Викторовна, я прав?

— Теоретически…— фыркнула Маша. — Человек может есть все, что не является для него ядовитым. При нужде я проведу анализы, благо аппаратура с собой, а не осталась на «Триглаве». Этих существ, «уродцев Эккарта», или «bestia Eccarti vulgaris», как вы их обозвали, Веня, есть можно.

— Думаю, это не кошерная еда, — вздохнул Гильгоф. — но я проявлю гибкость. Ладно, хватит шуток. Ситуация пренеприятная. Мы можем продержаться месяц, может быть, два. А может, сутки или всего несколько часов. Вы что, господа, забыли о тех неизвестных и, наверное, очень неприятных личностях, которые превратили в пар американский рейдер на орбите и наши челноки? Где гарантия, что они не высадятся здесь и не устроят нам обструкцию?

— Никакой гарантии, — проворчал Казаков, вертя в пальцах патрон от автоматической винтовки. — Остается только ждать. Я очень надеюсь на систему дублирования нашей операции.

— А я нет, — оптимистично заключил ученый. — Все-таки мы действительно оказались в автономном плавании. Да и сколько можно ждать? Год, три?..

Небобыло полностью затянуто низкими тучами. Даже через обшивку вездехода было сльппно, как завывает буря и бьют по броне снежные заряды. Если долгая ночь на Сцилле — а это полных девятнадцать часов — ознаменуется мощным бураном, транспортер окажется полностью заметенным снегом и превратится в своего рода братскую могилу.

Может, действительно стоило укрыться в неразрушенных зданиях колонии? Тем более что под базой имелся комплекс естественных пещер…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. AVE, CAESAR!

Ориентировочно — 9/10 февраля 2280 года, планетаLV—934 Сцалла

Если военные сидели молча, а некоторые попросту спали, то доктор Гильгоф говорил громогласно, жестикулировал и иногда даже брызгал слюной, вызывая раздражение хмурого американского полковника, разместившегося рядом с доктором. Однако Кеннет молчал и старался слушать крайне внимательно — частенько в русскоязычной речи Гильгофа проскакивали знакомые понятия. К своему величайшему сожалению, Кеннет слишком плохо знал русский язык, иначе узнал бы, что доктор вплотную приблизился к раскрытию тайны базы S-801.

— Они действительно умеют управлять животными! — почти кричал Гильгоф, адресуя свою речь Казакову и Маше. В правой его ладони был зажат прибор в пластиковом корпусе с десятком клавиш и несколькими индикаторами. — Охальники, разгромившие лабораторию, были полнейшими кретинами! Они вывезли Чужих, часть аппаратуры, зачем-то потратили драгоценное время на грабеж складов, но позабыли вещи, ради которых, по моим соображениям, и затевалась эта авантюра. Наверное, просто не знали, что к чему, а выяснить подробности на месте им оказалось не под силу. Вот в чем суть!

— Подождите, подождите, — сморщил нос лейтенант. — Веня, не так быстро. Давайте по порядку.

Сидеть нам здесь долго, поэтому расскажите обстоятельно, торопиться все равно некуда.

Маша попутно отобрала у Гильгофа его видеокамеру, поставила на режим автоматической записи и закрепила ее на штативе. Если никто не выживет, то рано или поздно кто-нибудь найдет пленку и поймет, что происходило на Сцилде.

Ученый выдохнул, успокаиваясь, и сказал:

— Ну, если по порядку… Предполагалось, что Чужие — существа совершенные. Так?

— Согласна, — ответила Семцова. — Если под совершенством понимать уникальные свойства их организмов. Но я не вижу ничего восхитительного в… их э-э… повадках!

— Совершенные паразиты, — на всякий случай уточнил Казаков. — Могут выжить в любой среде, кроме вакуума. В последнем, кстати, я тоже не уверен. Помните отчет об экспедиции «Сулако» на Ахеронт? Лейтенант Эллен Рипли привезла материнский организм на корабль. Где сидел зверь во время перелета? Верно, на обшивке челнока. Я прав, Бишоп?

— Не напоминайте мне об этом, — скривился андроид. — Признаться, это я был виноват. Не обратил внимания, что масса атмосферного модуля увеличилась больше чем на тонну. Самка отлично перенесла путешествие в космосе, а потом… Вам было бы приятно, если бы вас разорвали на две части?

— Нет, неприятно. — Гильгоф покачал головой. — Но сейчас не об этом. Если мы говорим: «высокоразвитое существо», то подразумевается высшая нервная деятельность — разум и речь.

— Чужие разумны, — подтвердила Маша. — Не знаю, как черные хищники, а вот светлоокрашенные существа, которых мы обнаружили на LV-426, без всякого сомнения обладали высокоразвитым интеллектом.

— Мы говорим о хищниках, как о более типичной разновидности, — перебил доктор. — Бишоп, например, участвовал во вскрытии привезенных из прошлого путешествия тел и отлично знает, как выглядит нервная система Чужих. Просветите нас?

— Никакого образования наподобие мозга у этих животных нет, — с авторитетным видом ответил андроид. — Цепь крупных нервных узлов под панцирем, крайне разветвленная периферия, множество органов чувств, назначение которых нам осталось непонятно…

— Вот оно! — торжествующе выкрикнул Гильгоф. — Еще одно свидетельство невероятно высокой приспособляемости организма Чужого! Что происходит, когда человеку стреляют в голову и задевают мозг? Смерть, верно? А у зверя разбросано по всему туловищу, скажем так, множество запасных мозгов. Если поврежден один, его функции мигом берет на себя другой нервный узел, точно так же связанный с периферической нервной системой, как и все остальные. Ему переподчиняются зрение, обоняние и все остальные чувства, а 'следовательно, даже раненый Чужой может продолжать активно действовать. Ладно, это неважно. Рассказать, что раскопали американцы из группы «Грифон», которая занималась исследованиями в этой лаборатории?

— Рассказать! — хором ответили Маша и Казаков. Остальные тоже заинтересовались.

— Как я уже упомянул, напавшие на колонию разбойники оказались лопухами из лопухов. Может быть, они просто не знали, к каким потрясающим результатам привели исследования. Итак, экстремисты вывезли животных и, вероятно, кое-кого из персонала, разбили большую часть компьютеров, но!.. Во-первых, они напрочь позабыли, что информация сохранилась на жестких дисках терминалов лаборатории. Во-вторых, не удосужились замести следы. В-третьих, забыли несколько вот этих штуковин. — Гильгоф продемонстрировал всем свой приборчик, помогший обуздать Чужого.

— Что это такое? — потребовала Семцова.

— Я еще не до конца разобрался в сохранившихся файлах, — ответил доктор. — Но то, что успел просмотреть, недвусмысленно говорит — между собой черные Чужие общаются с помощью речи. Так же, как мы. Звуками они передают простейшую информацию и команды: «пойди туда», «возьми то», «это моя территория», «там есть еда», ну и так далее. Но, судя по вашим описаниям, Мария Викторовна, серебристые Чужие обладают гораздо более развитой речью, недаром Бишоп сумел установить контакт…

— Сумел, — подтвердил андроид, кивая головой. — А в Цюрихе я перекачал из своей памяти все слышанные мною звуки в гораздо более мощный компьютер и пытался расшифровать. Получилось неплохо, — пожалуй, я смогу более-менее сносно общаться со светлыми Чужими.

— У, здорово! — восхитился любопытный медтехник. — Скажи что-нибудь по-Чужому!

Бишоп нахмурился, подумал пару секунд и смоделировал своим речевым синтезатором несколько фраз, выразившихся в писке и посвистывании. Маша поежилась — у нее создалось четкое впечатление, что рядом находится Чужой, только она его не видит.

— А перевод? — поднял бровь Ильин.

— «Снаружи очень холодно, небо темное, а кое-кто лезет без разрешения в чужие разговоры», — парировал Бишоп и смущенно добавил: — Чисто приблизительно, конечно.

— Стоп! — вдруг поднял руку Гильгоф. — Бишоп, вы ведь общались достаточно долго и с теми и с другими. Скажите, у черных и светлых Чужих один язык?

— Не совсем, — задумался андроид. — Встречаются звукосочетания, близкие по форме и значению, но у хищников они более примитивны. Иногда они просто кричат — вот, например, ваше слово «ура» не несет на себе семантической нагрузки, а только эмоциональную. То же самое у черных Чужих.

— Два диалекта, — мигом согласился ученый. — Один развитый, другой нет. Хорошо, не будем отвлекаться. Здешние спецы были настоящими профессионалами. Даже жалко, что их перебили… Американцы выяснили, что Чужие могут воспринимать и издавать инфразвуки и это позволяет им поддерживать связь между собой на огромном расстоянии. Я пока не знаю, как сотрудники S-801 воспроизводили популяцию животных, но убежден, что у них был материнский организм.

— Блин! — поразилась Маша. — Каким образом? . — Не испытывайте чувства вины, — бесстрастно сказал Гильгоф, — Может быть, зародыш, извлеченный из вашего тела после хирургической операции на «Патне», и был самкой. Вы же не виноваты, что Хиллиард не убил животное… Так вот, возвращаясь к предыдущей теме. Самка, как вожак, издает инфрасигналы определенной частоты, воспринимаемые рабочими особями. Последние всегда подчиняются. Достаточно определить частоту, записать приказы самки в этом диапазоне, а потом их транслировать с помощью вот этого приборчика. Просто, как все гениальное.

— Здесь, — Казаков глянул на инфразвуковой ретранслятор, найденный доктором в колонии, будто на личного врага, — вероятно, записаны только самые распространенные приказы?

— Не забудьте, господин лейтенант, эта штуковина спасла вам жизнь, — напомнил Гильгоф. — Предположительно, штатовцы сумели расшифровать только часть сигналов, издаваемых самкой. Наиболее простые, разумеется. Выявили их опытным путем. Этого набора вполне достаточно, чтобы адекватно управлять рабочими особями. Только у меня появилось одно неприятное соображение. — Ученый кивнул влево, в угол машины, где лежал мешок с трупом чужого существа. — Вон того зверя скорее всего убили потому, что не могли с ним сладить. Если хоть одно из десяти животных оказалось неподконтрольным, значит, разгромившие базу люди могут столкнуться с серьезной опасностью. Мне плевать, сожрут их или нет, но если вот такой таракан выберется на свободу и не найдется никаких способов его приструнить… Понимаете?

— Тихо, тихо. — Маша отчего-то забеспокоилась и даже вскочила с сиденья. — Веня, я тут набрела на одну мысль. Если американцы действительно вырастили материнский организм (Гильгоф кивнул, соглашаясь), то можно узнать — где он? Трупа матки мы здесь не видели. Самку не могли увезти — она слишком громадная, весит не менее тонны, а то и больше. Где взять клетку таких размеров? Кроме того, вы говорите, обычным хищником-самцом можно управлять? А можно ли управлять самкой? Может, самка сама по себе, она глава семьи и никому не позволит собой командовать. Она откликается, если следовать вашей теории, только на сигналы другой самки или послания самцов — например, об опасности, о пище, о существах, пригодных для подселения эмбриона, и тому подобное. Какой вывод?

— Какой угодно, — пожал плечами доктор. — На выбор: она спит в ледяных пещерах под базой, сбежала при эвакуации и была убита в двух-трех километрах отсюда, оказалась вывезена, — может, Чужого можно усыпить? По крайней мере, следов самки мы не нашли, ни спор, ни личинок.

— Да мы и не искали, — огорченно сказал Казаков. — Осмотрели только часть пещер, а после веселья, устроенного нам и американцам черт знает кем, мы не в состоянии продолжать поиски. Снаружи семьдесят пять градусов мороза, снежная буря и абсолютная темнота.

— Хуже другое, — после паузы проговорил Гильгоф и в упор посмотрел на американского полковника. — Мистер Кеннет сообщил, что колонию атаковал рейдер «Киото». Помните это название? Конец декабря прошлого года, история в Гонконге. Акция «Нового Джихада». Теперь ясно, в чьихруках Чужие, которыми можно управлять?

— Не факт, — запротестовал Казаков. — Аллах-ак-баровцы, безусловно, угнали этот корабль, но они могли двадцать раз перепродать его кому угодно. Хотя именно за террористов «Джихада говорит невероятная наглость в проведении атаки на колонию. По крайней мере можно было догадаться изменить опознавательные знаки или название корабля. Мистер Кеннет, — лейтенант перешел на английский, — вы точно помните, что возле S-801 приземлился именно „Киото“?

— Абсолютно, — подтвердил американец. — Я сам видел этот рейдер. Надпись на борту иероглифами и латиницей.

— Для полного счастья нам не хватает только фанатиков-исмаилитов, — неожиданно влез в разговор английский пилот. Фарелл давно понял, что попал в переделку почище ахеронтской. Только теперь вряд ли можно рассчитывать на помощь. — Джентльмены, не забудьте о том, что мы не знаем, кто именно уничтожил наш челнок и спускаемый аппарат с американского крейсера. А ядерный взрыв на орбите?

Казаков только вздохнул. Фарелл рассудительно добавил:

— Я оцениваю шторм снаружи не менее чем в три балла по стандартной шкале Саффир-Симпсона. Атмосферное давление сейчас девятьсот сорок пять миллибаров, скорость ветра — почти пятьдесят метров в секунду. Вдобавок густой снег. Даже если ударившие по нам люди захотят приземлиться, ничего не выйдет. Нужен либо гениальный пилот, либо тяжелый корабль, который не сдует… У нас есть время до окончания бури.

— Время на что? — вздохнула Маша. — Куда мы денемся, если после шторма террористы захотят с нами поговорить? Или не захотят… Транспортер отлично виден в инфракрасном диапазоне. По нам просто бабахнут ракетой или плазмой. И все. — Будем ждать, — решительно сказал Казаков. — Когда погода успокоится и станет не так холодно, надо будет выйти и прикончить Чужого. Зачем его здесь оставлять? Мало ли кто нарвется потом, когда мы замерзнем…

— Вы умеете поддержать настроение, — рассмеялся Гильгоф. — С вашего позволения, еще раз напомню Тору, хоть вы ее и не читали. «Не должно скорбеть сердце твое, ибо за то благословит тебя Господь». Не знаю почему, но я уверен — мы выберемся.

— Легко сказать, — проворчал лейтенант недовольно, — да трудно сделать. Ну что, приготовим чай на всех?

Прошло еще четыре часа.

Девятнадцатичасовая ночь на Сцилле близилась к середине. Небо закрывали черные, с невероятной скоростью несущиеся к юго-востоку облака, шторм и не думал затихать. Мороз был невероятный — компьютер вездехода заявил, что снаружи почти минус девяносто, и, если бы кто-то из людей попытался разгерметизировать машину, должна была сработать «защита от дурака»: мозг транспортера полностью заблокировал бы двери на пять попыток. Только с шестого раза кормовую дверь можно было открыть, и то после громкого сигнала предупреждения.

Напряженный день остался позади, люди заснули. Дежуривший Бишоп, сменив Фарелла за штурвалом машины, изредка подавал транспортер вперед на несколько метров, выбираясь из заноса. Иначе снегопад к утру полностью бы погреб людей под толстым слоем жесткого белого льда.

На утро составили следующий план: когда температура поднимется до приемлемых цифр — хотя бы до сорока градусов, — техники отправятся снимать батареи с гибернационных капсул, найденных в пещерах-холодильниках, а остальные займутся поиском уцелевших в складских помещениях продуктов. Менее всего разбит третий блок колонии, по крайней мере там уцелели окна, а несколько пулевых отметин на стенах можно было заделать герметиком. От Гильгофа поступило предложение активировать ядерный реактор базы, но его отвергли как волюнтаристское: при недавнем осмотре выяснилось, что реактор сильно поврежден стрельбой и запуск может повлечь серьезную аварию. А снаружи и без того разбросан плутоний — радиационный фон начал повышаться даже внутри защищенного транспортера.

Ну что еще оставалось делать? Все-таки строения колонии были неплохо сконструированы: несколько слоев обшивки, преграждающих путь ионизирующему излучению, жаре, холоду, ультрафиолетовым лучам… И в здании будет куда просторнее, нежели в невероятно тесном салоне вездехода, где невозможно даже вытянуть ноги.

Дальнейшая перспектива рисовалась в самых мрачных тонах.. Даже если обнаружится продовольствие, за водой (точнее, за снегом, который потом надо будет растапливать) придется ездить за несколько километров в сторону — окрестности базы радиоактивны. Потом, когда кончится еда, некоторое время можно будет протянуть, отлавливая «уродцев Эккарта» и маленьких ящериц. Но кто знает, вдруг громадные насекомые окажутся несъедобными или встречаются крайне редко: одна особь на тридцать квадратных километров? И как их искать? В общем, неприглядная складывается картина. Дополнительным штрихом была угроза появления боевиков «Нового Джихада» или другого противника, которому не нужны будут свидетели.

Бишоп выполнял свою работу с тщательностью человека и точностью машины, благо был помесью их > обоих. Педаль газа вдавить, скорость минимальная, для экономии энергии погасить габаритные огни… Вездеход осторожно выбирается из наметенного сугроба, ползет метров на тридцать вперед, продавливая снег гусеницами из высокостойкого пластика, и наконец останавливается, чтобы выждать еще полчаса, пока его снова не завалит мириадами снежинок…

«ВЫЗОВ НА ВОЛНЕ Р-900! ПОЖАЛУЙСТА, ОТВЕТЬТЕ!» — На мониторе терминала связи посреди черного фона мигали багровые буквы.

Мимический и логический центры мозга андроида отправили его лицевым синапсам недвусмысленный приказ — изобразить удивление. Что Бишоп и сделал.

Даже рот приоткрыл. Кто-то выходил на связь. На русском языке.

«ВЫЗОВ ПРИНЯТ. ОЖИДАЮ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫХ СВЕДЕНИЙ», — не раздумывая, отбил синтетик. Интересно, что будет дальше? И вообще, нужно будить людей.

«ОСТАВАЙТЕСЬ НА МЕСТЕ. ИДУ ПО СИГНАЛУ ВАШЕГО РАДИОМАЯКА», — ответил некто. На радаре вездехода засияла яркая зеленая точка. Бишоп определил, что неизвестный объект находится не далее чем в десятке километров от базы S-801. Только почему локатор не засек его гораздо раньше? Будто из ничего появился…

— Поднимайтесь! — громко выкрикнул андроид. — Очередные гости!

— Что? — моментально, будто кошка, проснувшийся Казаков нырнул в кабину. За его плечом воздвигся сержант Ратников, а позади виднелись заспанные лица Марии Семцовой, врачей и доктора Гильгофа. К лейтенанту, расталкивая остальных локтями, пробился Эккарт.

— Вас ист? — Спросонья он заговорил по-немецки, но мигом перешел на русский: — Ого, это еще кто?

— Понятия не имею, — шепнул Казаков. — Объект передвигается в атмосфере. Господи Боже, да как он летит при таком шторме?

— Не знаю, — ответил за Эккарта Бишоп. — Определитель массы показывает: это крупный корабль. Не менее семнадцати тысяч тонн. Система «свой — чужой» не реагирует. Ого!

— Что? — подался вперед Казаков, уставившись на монитор. — Нет, ребята, это уже совсем не смешно!

Неизвестный челнок вообще не был опознан. То есть программа компьютера, отвечающая за регистрацию и идентификацию любых механических объектов, со всей ясностью и непреложностью утверждала: «Тип корабля неизвестен». Следовательно, приближающийся модуль не производился ни одной фирмой Земли, занимающейся космической индустрией. Означать это могло следующее: либо на Сциллу приземлялся корабль засекреченной частной разработки, либо… Инопланетяне? Бред!

Сквозь снежный туман стали видны ярчайшие посадочные огни. Корабль подходил совсем близко, буквально накрывая вездеход своим корпусом. Таинственные «пришельцы» продолжали информировать:

«НЕ ДВИГАЙТЕСЬ С МЕСТА. ВЫХОДИТЬ НАРУЖУ ДЛЯ ПЕРЕСАДКИ НЕ ПОТРЕБУЕТСЯ. ПРОЦЕСС ПОГРУЗКИ ЗАЙМЕТ НЕ БОЛЕЕ ПЯТИ МИНУТ».

— Какой погрузки? — ошарашенно вопросил Казаков. — Куда?

— Какая разница! — по-змеиному зашипел Гильгоф. — Где моя видеокамера? Маша, куда вы ее поставили? А, вот! Пустите к иллюминатору! Лейтенант, перестаньте пихать меня локтем! Господи, да что это такое?

Глухо стукнул металл о металл. Вездеход оказался точно под брюхом летательного аппарата. Машину довольно резко толкнуло, Маша охнула, ударившись локтем о дверь переборки, а доктор Логинов едва не упал. Транспортер вдруг подался вверх, закачался, ослепительно блеснули в обзорных стеклах прожекторы. Затем свет померк, уступив место мягкому поблескива-нию бело-голубых люминесцентных фонарей. Где-то за обшивкой машины грохнуло, будто захлопнулись огромные ворота, и наступила тишина.

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, — высветилось на мониторе. — ОКРУЖАЮЩАЯ СРЕДА ПРИЕМЛЕМА ДЛЯ ОБИТАНИЯ ЧЕЛОВЕКА».

— Ну? — яростно спросил Гильгоф у Бишопа. Тот ответил:

— Атмосфера идентична земной. Содержание кислорода, влажность, фон излучения — в норме. Отравляющих веществ нет. Температура плюс восемнадцать градусов. Живых существ в радиусе ближайших десяти метров не зарегистрировано.

— Вылезем или отсидимся? — спросил у себя самого Казаков. — Пожалуй, вылезем. Если бы нас хотели убить, сделали бы это давным-давно. На жилище злодея это не очень похоже.

— На жилище обыкновенного злодея, — поправила Маша. — Кроме того, лейтенант, откуда вы знаете, как выглядит жилище злодея?

— В кино видел. Замок Дракулы, — отрезал Казаков. — Ребята, выбираемся. Похоже, нас пригласили в гости.

— Неплохо, — процедил Веня Гильгоф, стоя у дверей вездехода. — Но к сожалению, теория об инопланетном происхождении этой штуки не проходит…

— Я же говорил — должна быть операция прикрытия, — радостно воскликнул Казаков. — Эгей, есть кто живой?

— Пройдите, пожалуйста, через шлюз, — донесся серьезный мужской голос из скрытого где-то под пластиковыми панелями стен динамика. — Затем следуйте по правому коридору до трапа и поднимайтесь на второй этаж.

— Он еще и двухэтажный, — ахнула Маша, наблюдая, как открывается широкая дверь. — Значит, это не обычный челнок. Стандартные спускаемые аппараты никогда не бывают многоярусными.

— Что-то не похоже это на операцию прикрытия, — вставил Эккарт, разглядывая просторный отсек, где находился транспортер. — Как они нас сюда втащили, ума не приложу.

— Нам дали четкое и ясное указание, куда идти, — ответил Казаков. — Значит, так и сделаем. Прихватите на всякий случай оружие. Кстати, заметили, что корабль не движется? Мы по-прежнему торчим на Сцилле.

Дальнейшие открытия превзошли все и всяческие ожидания.

Длинный и широкий корпус странного корабля прорезался двумя параллельными коридорами, ведущими от входа в реакторный отсек к юту и соединенными между собой двумя проходами. По сторонам коридоров находились прозрачные двери, ведущие в затемненные помещения. Было видно, что внутри размещается какая-то аппаратура.

— Напоминает «Патну», не правда ли? — Маша покосилась на Казакова, и тот только кивнул.

— Да, роскошно. Покойный «Триглав» по сравнению с этой штучкой выглядел летающим корытом. Прямо-таки уменьшенная копия «Патны».

Под ногами пружинило бежевое ковровое покрытие; лампы освещения, слегка напоминающие вытянутые матовые овалы, давали мягкий и устойчивый свет. Двери слева, скорее всего ведущие в каюты, были облицованы темными деревянными панелями. Коридор закончился, упершись в большое помещение трапециевидной формы, занимающее носовую часть корабля. Оно смахивало на столовую или прекрасно оборудованную кают-компанию. Пластиковые столы «под дерево», автоповар в шикарном корпусе, на стенах, между четырехугольными иллюминаторами, сейчас закрытыми шторками, — пейзажи Земли. И не обычное трехмерное изображение с подсветкой или репродукция, а самая настоящая живопись.

— Жилище эстета, — хмыкнул врач, глядя на идеальный порядок, царящий в общей зале. Мягкие сиденья, телевизор с жидкокристаллическим экраном…— Мне здесь нравится.

— Кажется, нам сюда. — Справа располагалась металлическая винтовая лестница, ведущая на второй уровень корабля. Казаков недоверчиво потрогал ажурные кованые перила. Разумеется, теперь не могло и речи идти об «операции прикрытия». Стандартные военные и исследовательские корабли никогда не оборудуют настолько роскошно — подобные излишества обходятся чересчур дорого. И вдобавок лейтенант никак не мог опознать тип корабля. Случается, конечно, что частные лица из среды очень обеспеченных предпринимателей позволяют себе нехитрые развлечения наподобие челночных модулей, способных летать в космосе и доставляющих скучающему владельцу маленькие радости: я, мол, летал отдыхать на Афродиту на собственной яхте!.. Но подобные «яхты» всегда оборудовались на основе стандартных космических кораблей, производимых известными фирмами — «Уэйленд-Ютани», европейской «Альфой» или российским концерном «Энергия». А эта конструкция не подходит ни под один известный тип… Очень странно.

— Поднимайтесь, — сообщили по внутри корабельной связи. Тот же голос. Мужчина лет пятидесяти. — Извините, что не вышел встречать вас лично. К сожалению, для меня это пока затруднительно. Идите в кабину, там и познакомимся.

— С кем познакомимся? — громко сказал Бишоп и почему-то почесал в затылке. — Все наши биосканеры молчат. Если опять не происходит чего-то необычного, то я уверенно могу сказать — корабль пустой. Людей нет.

— Кто же разговаривает? — У медтехника вытянулось лицо.

— Речевой синтезатор мозга корабля, — тотчас предположил Гильгоф. — Андрей, это же старый фокус!

Казаков первым взбежал по ступенькам лесенки, мимоходом приказав своим оставаться пока внизу. За лейтенантом поднялись Маша, ученый, вездесущий Бишоп и Эккарт. Заодно Казаков позвал Фарелла, как единственного уцелевшего пилота.

— Такого не бывает, — убежденно проскрипел Гильгоф, едва оказавшись наверху. — Ущипните меня. Мы замерзли, и нам снится последний сон.

Второй уровень корабля занимал значительно меньшее пространство, чем основной этаж. Три секции, не разделенных переборками, являлись надстройкой над корпусом, плавно выступающей над фюзеляжем модуля наподобие горба. Первая секция была собственно кабиной — три кресла для пилотов и штурмана, приборная панель перемигивается огоньками всех цветов радуги, черные штурвалы, громадные обзорные окна… За ней следовало отделение связи. Любые системы на выбор: терминал гравитационного привода, аудиовизуальная связь, радио любых диапазонов, здесь же находились мониторы внутреннего и внешнего наблюдения. Справа от прохода располагалось кресло, установленное на длинной узкой рельсе и способное перемещаться вдоль всего терминала. Эдакий мобильный командный пункт.

Третий отсек побольше. Видимо, предназначен для отдыха пилотов. Столик, несколько кресел и откидных полок-кроватей, сейчас задвинутых в стены. Холодильник, бар, миниатюрный автоповар…

Но удивляли не эти удобства. Лейтенант и доктор Гильгоф наметанным взглядом определили — в рубке собраны лучшие образцы производимой на Земле навигационной техники и систем управления. У Казакова отвисла челюсть, когда он разглядел на пульте внешнего слежения закрытый стеклянный колпаком красный рычажок под замочной скважиной и висящий на длинной цепочке ключ. Здесь что, даже ядерное оружие есть?

Фарелл только охнул, пройдя вперед и как следует рассмотрев свое будущее рабочее место. Да, приборы самые лучшие, последние разработки, о некоторых из них пока можно прочитать только в специализированных военных журналах.

— Система дальней навигации «Орион», — слабым голосом сказал пилот самому себе. — Можно умирать счастливым… Еще ее не запустили в производство, и она считается самым секретным проектом NASA. Ребята, обратите внимание — здесь аппаратура самых разных фирм! Наши — английские, американцы из «Уэйленд-Ютани», Япония… Система маневрирования в пространстве — русская, от «Энергии». Если я правильно помню, в России ее пока только испытывают.

— Испытывают, — язвительно подтвердил Гильгоф. — И хотелось бы узнать, что за умник продал опытный образец, считающийся государственной тайной? Меня допускали к разработке только на стадии завершения, поэтому знаю… Мы, конечно, представляли этот комплекс на авиакосмическом салоне в прошлом году, — помните, какой фурор был в Фарнбо-ро? — но детали проекта засекречены почище, чем коды к использованию «черного чемоданчика» главы государства. Бред какой-то…

— Господа, отчего же вы не присаживаетесь? Казаков вздрогнул от звука чужого голоса. Это кто еще? И почему его раньше не заметили?

— Что за цирк? — нервно спросил Гильгоф. — Вы откуда взялись, человек хороший?

Вся компания отступила на шаг назад. В одном из кресел салона отдыха восседал поседевший, но моложаво выглядевший мужчина с серыми глазами, тяжелой челюстью и короткой стрижкой, чуть лысоватый на макушке, одетый почему-то в древнеримскую тогу — белую с красно-золотым меандром.

— Вы кто? — повторил Казаков, непроизвольно кладя руку на автоматическую винтовку. — Хозяин?

— Хозяин, — согласился мужчина. — Господин лейтенант, не следует так нервничать. Оставьте оружие в покое. И вообще, уважаемые гости, не нужно бояться. Простите, что подслушивал ваши разговоры, но вы были правы — если бы мне требовалась ваша смерть, она немедленно последовала бы. Корабль отлично вооружен, а защищен еще лучше.

— Можно узнать, — выступила вперед Маша Семцова, — как все-таки ваше имя? А то неудобно… Вы нас, похоже, знаете, а мы пребываем в неведении.

— Вы замерзли, Мария Викторовна? — Хозяин любезно улыбнулся. — Посмотрите в баре, найдете все, что душе угодно. От вульгарной водки до самых изысканных ликеров. Что до моего имени, то извольте: Гай Юлий Цезарь, сенатор, а впоследствии император Рима.

— Издеваетесь? — сквозь зубы прошипел Казаков. — Мы серьезно спрашиваем! Что это, черт возьми, означает? — Вы недовольны своим спасением? — с огорчением поднял брови Цезарь, не поднимаясь с кресла. — Хотите и дальше сидеть на морозе? Ждать помощи неизвестно от кого? И это в то самое время, когда на орбите висит рейдер «Киото», пережидая бурю для того, чтобы спуститься вниз и поговорить с вами по душам, попутно забрав некоторые исключительно ценные предметы, найденные Вениамином Борисовичем?

— Кто вы такой, в конце концов? — рявкнул Казаков, сжимая кулаки.

— Кто? — неожиданно воскликнул Бишоп. Андроид первым уяснил, в чем дело. — Да вот кто!

Искусственный человек без всякого страха прошел к хозяину, поднял руку, стянул с нее перчатку и, театрально пошевелив пальцами, запустил ладонь прямо в грудь Цезарю. Рука Бишопа погрузилась в тело почти по локоть, но мужчина не обратил на это никакого внимания.

— Вы что, — безмятежно спросил он, — никогда не встречали гол о графических фантомов? Добро пожаловать на борт «Юлия Цезаря», господа! То, что вы видите перед собой, — только виртуальное изображение личности бортового компьютера.

— Как сделано!.. — Гильгоф аж за голову схватился, с восторгом наблюдая за фантомом. — А мы купились, идиоты! Нет, вы гляньте, какая красота! Кто ж так насобачился создавать иллюзии? Это не совмещенные лазерные лучи! Видимо, совершенно новый принцип построения изображения! Эй, Цезарь, а ходить ты можешь?

— Могу, — кивнулхозяин. — Простите, что не пришел вас встретить. Программа моих перемещений запускается только при полной активации всех систем малого рейдера, на борту которого вы находитесь. Сейчас корабль отдыхает. Господа, метеорологический прогноз неблагоприятен еще как минимум на двенадцать часов. За это время в данный район планеты никто не сунется. Можете отдыхать. Как только придет время, я вас разбужу.

— Какое время? — настороженно переспросил Гильгоф. — Эй, эй, ты куда?

Изображение бывшего римского императора несколько раз моргнуло, дернулось, и фантом растворился. Кресло осталось пустым.

— Мозг корабля на вызовы не отвечает. — Бишоп, которому фокусы владельцев «Цезаря» были малоинтересны, уже вовсю общался с компьютером центра управления. — Зато появился подробный план этой замечательной машины. Нас действительно приглашают отдохнуть. Кстати, все управление кораблем и системы связи полностью заблокированы…

— Шикарная тюрьма, — заключил Казаков. — Но не возвращаться же на мороз? Ладно, будем ждать. Для начала осмотрим корабль и как следует пообедаем. Надеюсь, автоповар здесь не виртуальный.

Лейтенант перегнулся через перила винтовой лестницы, ведущей вниз. Оттуда к нему повернулся десяток лиц, на которых уже сияла отнюдь не призрачная надежда.

— Ратников! — гаркнул командир экспедиции. — Осмотри все в правом коридоре! Эккарт и его взвод изучают левый. Огонь не открывать!

Маша тоже спустилась вниз, решив самостоятельно пройтись по невиданному кораблю. Любопытно, какие еще сюрпризы им приготовлены? Оставаться с Гильгофом и докторами, которым Казаков препоручил надзирать за полковником Кеннетом (американец, похоже, смирился со своей судьбой и поглядывал на все происходящее с философским выражением на лице), почему-то не захотелось. Тем более что ученый уже начал потрошить бар, вытянув оттуда бутылку мерзкой и воняющей самогоном рисовой водки сакэ.

Следующий общий сбор состоялся только по прошествии восьми часов. За это время «Цезарь» был изучен сверху донизу. Неожиданно сами по себе активировались реакторы корабля, давая гораздо больше энергии. Будто бы биоэлектронный мозг старался помочь людям как следует осмотреть его владения. Машу невероятно напугало явление фантома (все в той же белой тоге и дебильном лавровом венке на голове) в момент, когда она прогуливалась по коридору, рассматривая находящиеся за прозрачными стенными панелями научные отсеки. Там уже копошились Гильгоф и врачи, пришедшие в неописуемый восторг от предоставленного оснащения.

— Хотите отдохнуть, Мария Викторовна? — Призрак, невероятно похожий на живого человека, возник за спиной Маши, заставив ее сердце заколотиться в два раза быстрее. Цезарь стоял на ковровой дорожке, но его сандалии не приминали ворс, отчего иллюзия не была полной. — Пожалуйста, следуйте за мной.

Он бесшумно двинулся дальше по коридору и наконец остановился возле одной из дверей. Без всякого участия Маши щелкнул замок.

— Ключ на столике, — сообщил Цезарь. — Там же компьютер, оснащенный всеми необходимыми для вас программами. В шкафчике чистое белье и более удобная одежда, чем ваш комбинезон. Какие-нибудь просьбы?

— Ну-у… — протянула Маша, теперь уже совсем без боязни глядя на фантома. Невероятно, даже складки тоги колышутся при любом движении. — А чашку кофе?

— Пакетики с концентратом — в ящике стола, Я уже включил нагреватель, поэтому кипяток будет готов через полторы минуты, — пояснил Цезарь. — За бутербродами придется сходить к автоповару в кают-компанию. Еще что-нибудь?

— Ты чей? — несколько невнятно спросила Маша. — Я имею в виду, кто твой хозяин?

— Сожалею, но эта информация закрыта. — Губы призрака очень натурально шевелились в такт звукам (да какой он призрак! Привидения обычно колышутся, через них просвечивает окружающая обстановка, и… Не существует никаких привидений! А это — всего лишь плод работы техники высочайшего класса. Кажется, что, если дотронешься до тоги, почувствуешь под пальцами льняную ткань). — Со временем вы все узнаете. Простите, я должен переместиться, у господина лейтенанта на складе оружия возникли некоторые проблемы.

Фантом растворился, будто его и не было никогда. Маша по-хозяйски вошла в каюту, осмотрелась (ни дать ни взять номер отеля «Хилтон» на одного человека!). Щелкнул нагреватель и металлическим неестественным голосом сообщил: «Вода достигла температуры кипения. Доброго чаепития».

— Фантастика! — Госпожа консультант расхохоталась. Все еще вздрагивая от смеха, Маша заглянула в ванную комнату каюты, отметила, что душ работает, и начала стягивать с себя армейский комбинезон. Цезарь не врал — в шкафчике взаправду обнаружились новые чистые вещи, теплое одеяло и простыни из настоящей шелковой ткани. Владелец корабля не скупился даже на мелочи.

«Вот интересно, — подумала Маша. — Что за проблемы у Казакова на оружейном складе? Постойте, здесь и оружейный склад имеется? Впрочем, ничего удивительного. Пускай мужчины развлекаются со своими любимыми игрушками, а я лучше отдохну. Если нас убьют, то, по крайней мере, следует умереть с приятными впечатлениями!»

В душе была и холодная, и горячая вода. Из отдельного маленького краника тонкой струйкой выливался безумно дорогой натуральный хвойный шампунь.

…А лейтенант Казаков и не думал отдыхать. Когда его подчиненные вскрыли один из отсеков «Цезаря», то раздался такой дружный радостный вой десятка глоток, что лейтенант понял: в этом раю лучше оставаться навсегда.

Смарты самых последних моделей, с автоматическим наведением и прицелом, работающим в любых диапазонах — обычный, инфракрасный, принимающий сигналы от любого движущегося объекта и обнаруживающий затаившегося противника. Безгильзовые винтовки с лазерным прицелом, легкие пехотные гранатометы, оснащенные «умными снарядами», мины почти любых образцов, ракетницы, уникальные, производящиеся буквально единицами в Канаде индикаторы движения живых организмов, принимающие сигналы в радиусе до трех километров… Четыре системы немецкой фирмы «Zorgen» — универсальное оружие для проведения секретных операций, — устройство, отсылающее одновременно до двухсот пуль к цели, ракетомет, стрелы с отравленными головками и еще бес знает что. Тяжеленькая вещица, но очень полезная. Отдельно стояли мини-ракетные установки «Сорокопут» — боеголовка с ядерным зарядом сверхмалой мощи, способным, однако, за мгновение уничтожить целый полк противника. Канистры с отравляющими веществами. Нашлись также два десятка пистолетов «Звезда», стреляющих плазменными разрядами, станковый дезинтегратор — эта штуковина могла превращать в молекулярную пыль любой металл — и несколько огнеметов с полностью заряженными баллонами. И прочее, прочее… Словом, волшебная сказка, в которой очутился человек, понимающий толк в оружии.

И повторяющаяся странность: все системы вооружения произведены в самых разных странах — Япония, Россия, США, Европейский союз, Южно-Африканская Республика… Настоящая коллекция всего самого лучшего, самого безотказного и разрушительного. С подобным арсеналом можно за пару часов полностью зачистить крупный город.

…Итак, выяснилось следующее: «Цезарь» имел восемь крупных отсеков и складов. Любому человеку, интересующемуся наукой, медициной, военным делом, здесь можно было найти все, что душе угодно для любимых занятий. Пространство между двумя коридорами в центре корабля было занято под каюты экипажа — четыре индивидуальных (видимо, для офицеров) и три общих, каждая на десять мест. Жизненного пространства хватало с избытком. Гильгоф вслед за Машей и после того, как внимательнейше изучил установленную в биологической лаборатории челнока аппаратуру, захватил в пользование каюту с начищенной бронзовой табличкой «Капитан». Казаков предпочел оставаться со своими людьми и устроился в менее комфортной, но тоже отлично оборудованной общей комнате. Заснул лейтенант со счастливым лицом и каплями оружейной смазки на одежде. Тем более что обед, приготовленный поваром-роботом, был великолепен, как и сам «Юлий Цезарь». Нашлась даже икра черная и холодное пиво — сказка…

И никто ни о чем не беспокоился. Неизвестный хозяин этого замечательного летательного аппарата сделал все для того, чтобы люди почувствовали себя в безопасности, или просто отвлек их внимание, превратив корабль в подобие набитой оружием и лучшей техникой пятизвездной гостиницы. Но из гостиницы можно выйти в город, а вот отсюда куда? На восьмидесятиградусный мороз?

Из всего экипажа не спали только поставленные на всякий случай на стражу двое солдат да Ник Фарелл вместе с Бишопом. Последние старательно изучали все особенности системы пилотирования «Цезаря», чтобы в сложный момент не попасть впросак. Попутно обнаружилось, что корабль действительно имеет на вооружении четыре ракеты, а начинка у них самая опасная: две с обычными атомными бомбами по двадцать пять килотонн и еще две несли термоядерные заряды такой мощи, что у англичанина глаза на лоб полезли, когда он увидел справку компьютера. Подобные милые штучки имелись на вооружении только у армий России, США и Китая и держались под семью замками. Никакая частная организация, а тем более обычное физическое лицо не могли даже мечтать об обладании такими игрушками. И все равно ясно: «Цезарь» не может принадлежать государственным структурам любой великой державы. Хотя бы потому, что некоторые компьютерные программы навигации, обороны или управления кораблем являлись частной разработкой и не несли на себе никаких известных на Земле товарных знаков. Военные всех государств используют только свое собственное программное обеспечение, над которым тщательно и долго работают специалисты из закрытых институтов наподобие «Калуги-9».

— Бишоп, а что ты на это скажешь? — Пилот потянул андроида за рукав и ткнул указательным пальцем в один из мониторов. На экране мерцало вырисованное синими линиями изображение корабля, а вокруг него змеились несколько разноцветных ореолов, будто «Цезарь» оказался в самой середине радуги.

Андроид повернулся, сдвинув брови, рассмотрел, читая русскоязычный текст, и пояснил:

— Системы защиты, судя по всему. Никогда ничего подобного не видел. Ну, красный цвет — это понятно. Генерация магнитного поля, отводящего астероиды, некоторые виды снарядов и осколки. Желтый ореол — молекулярная защита при полетах в атмосфере: здешняя установка уплотняет окружающие корабль молекулы воздуха, и посторонние объекты, ударяясь об это поле, отбрасываются в сторону.

— А фиолетовый и зеленый? — выпятил нижнюю губу Фарелл.

— Не знаю. Просто не знаю. Поройся в базе данных.

— Вас не должно это особенно интересовать. — Бишоп и пилот обернулись. За их спинами стоял Цезарь в своей дурацкой тоге. Наверное, у владельца корабля своеобразное чувство юмора, раз он позволил виртуальному мозгу воплощаться в образ римского императора. — Какая разница? Челнок полностью защищен от всех видов излучения и энергетических разрядов любой разновидности. Даже если неподалеку случится ядерный взрыв, мы уцелеем с большой долей вероятности. Главное — не очутиться в эпицентре. Не забивайте себе головы ненужными вопросами. Всем, что касается оборонительной и защитной техники, заведую я. Господа, я уже разбудил ваших коллег, а посему прошу спуститься в кают-компанию.

Для беседы о дальнейших перспективах нашего сотрудничества. Буря постепенно затихает, надо улетать, а у нас еще найдутся дела на Сцилле.

— Дела? — Когда фантом (как обычно без предупреждения) исчез, Фарелл поднял взгляд на Бишопа. — Какие дела?

— Не знаю. — Андроид снова был вынужден признаться в неведении. — Но раз сказано — надо идти.

— Я, сержант армии Его величества короля Великобритании и Ирландии, должен слушаться какое-то привидение! — сокрушенно вздохнул Фарелл. — Надеюсь, устами этого призрака говорит его хозяин — человек. Было бы обидно потом узнать, что мы натолкнулись на самостоятельно существующий и сбежавший от людей корабль, компьютер которого сошел с ума. Классический сценарий для фантастического фильма.

— Ничего подобного в реальной жизни не бывает, — с авторитетным видом сказал Бишоп. — Вы, люди, отнюдь не самоубийцы. Никто из вас не позволит разумной машине выйти из-под своего контроля. Мистер Фарелл, это же основной принцип построения искусственного интеллекта!

— Кто его знает, — фыркнул пилот. — Триста лет назад, например, считали, что скорость света непреодолима. А что теперь? Ладно, пошли. Послушаем, что он нам наворкует.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. КТО КОМУ КОНКУРЕНТ?

Ориентировочно — 10 февраля 2280 года,планетаLV—934 Сицлла

— Я никогда на это не соглашусь! Слушай, голографический урод, да ты понимаешь, чем может кончиться подобная авантюра?

— Уверяю вас, господин лейтенант, операция проработана до мелочей и абсолютно безопасна. — Фантом Цезарь не обратил никакого внимания на сыпавшиеся последние пять минут в его адрес откровенные оскорбления. — Будут задействованы все системы безопасности экипажа и корабля. Я знаю, с чем имею дело.

— Слыхала я такие речи! — в атаку на компьютер корабля вступила Маша. — Тебе, дружок, известно такое имя — Рональд Хиллиард? Так вот, упомянутый господин тоже был уверен, что все предусмотрено и никаких неожиданностей быть не может. Только Чужие об этом не знали. Результат самый плачевный — погибло почти пятьдесят человек, а сам Хиллиард познакомился с этими тварями что ни на есть вплотную.

— Я слышал об этом, — успокаивающим тоном ответил Цезарь. Создателями фантома было продумано все — даже эмоциональная окраска его речи. — Но от имени моего владельца я настоятельно рекомендую исполнить эту просьбу. Потом можете уничтожить животное.

— А если не согласимся, тогда что? — Казаков агрессивно подался вперед и едва не вытянул руку, чтобы схватить Цезаря за грудки. Вовремя одумался: смешно выглядело бы. Человек атакует привидение!

— Сожалею, — лицо фантома изобразило искреннюю печаль, — но в этом случае я буду вынужден попросить вас покинуть корабль. В случае отклонения данного предложения, у меня найдутся способы выставить вас вон. Не беспокойтесь, я не стану никого убивать. Сами умрете на морозе следующей же ночью.

— Сволочь ты, а не император. — Казаков сказал как плюнул. — Вот последствия приема роскошных подарков!

— Я не являюсь подарком, — ответил мозг корабля. — Я лишь выполняю приказы хозяина, которые может изменить только он сам. Когда операция будет закончена и ваша команда выполнит свои функции, я доставлю вас на Землю. Хозяин просил передать дословно следующее: «Господа, если хотите получить самые высокие награды от правительства России и притом остаться живыми, выполните мою просьбу. Кстати, вам будет открыт доступ к информации о проектах „Нового Джихада“ и месторасположении базы, где находятся Чужие».

— Твой хозяин вполне мог отыскать обычных наемников и предложить им претворить в жизнь свои фантазии. Мы-то здесь при чем? — Мария Семцова тоже разозлилась. Душ и горячая вода — это, конечно, прекрасно, но вся роскошь на поверку оказалась знаменитым бесплатным сыром из мышеловки.

— Наемникам нужно платить, — очень натурально пожал плечами фантом. — А вы подвернулись на редкость вовремя. Вы же понимаете, что успешное выполнение и даже перевыполнение миссии в интересах правительства будет вознаграждено тем же самым правительством. Мой хозяин…

— Хочет на елку влезть и задницу не ободрать! — перебил Гильгоф. — И прибегает к самому вульгарному шантажу! Передай ему, что так делать неприлично.

— Передам, — согласился Цезарь. — Обязательно. Ну, господа, думайте. У вас не так много времени. Не понимаю, чего вы боитесь? Корабль отлично защищен как снаружи, так и изнутри. Вы вооружены более чем хорошо. Живой организм Чужого вывозить на Землю не требуется. Попробуйте здраво оценить ситуацию. Вам только теоретически грозит опасность. Положительных сторон в деле значительно больше. Сейчас я уйду. Через двадцать минут извольте дать решение.

На сей раз фантом не стал эффектно исчезать в никуда, а царственно прошествовал к трапу, ведущему в кабину, и с достоинством знающего себе цену порфироносца поднялся по ступеням. Тога колыхалась, лавровый венок чуть съехал на правое ухо.

— Наверняка подслушивает, — опечаленно вздохнул Гильгоф. — Нуте-с, господа авантюристы, что решим?

— Выбор небогатый. — От волнения у обер-лейтенанта Эккарта усилился акцент. — Можно, конечно, устроить героическое самоубийство — например, активировать мины с оружейного склада и взорвать «Цезаря» к чертям…

— …И он усыпит нас или отравит газом еще на полдороге к складам, — перебил Казаков. — Нерационально. Другие соображения?

— Гордо хлопнуть дверью и уйти, — предложила Маша.

— И далеко мы уйдем? — мигом взбунтовался один из врачей. — Мария Викторовна, мне кажется, что нас просят не о самом невыполнимом деле. Конечно, риск есть, но после исполнения открываются потрясающие перспективы…

Действительно, перспективы были неплохие. Улететь со Сциллы на шикарном «Цезаре», проверить на прочность оборону «Нового Джихада» и героями вернуться домой. Для исполнения этого захватывающего дух проекта требовалось всего ничего: поймать сбежавшего обратно в комплекс S-801 Чужого и взять у существа образцы живой ткани.

Цезарь изложил программу жутковатого эксперимента с предельной ясностью. Господин Гильгоф при помощи инфразвукового ретранслятора, найденного в американской лаборатории, выманивает зверя из укрытия, заставляет его пройти в исследовательский центр корабля, где животное усыпляют и безбоязненно забирают пробы. Потом Чужого отправляют обратно, «на улицу», и там пристреливают. Или, если угодно, подвергают эвтаназии и забирают труп с собой для дальнейших исследований.

На словах все выглядело крайне просто. Цезарь обещал, что примет самые строгие меры безопасности. А бортовая лаборатория корабля оборудована всеми необходимыми инструментами для проведения столь необычного опыта.

— Но как его усыпить? — бушевал тогда Гильгоф. — Мы почти ничего не знаем о морфологии этого существа! О его физиологических возможностях! Сорбент-окислитель дезактивирует любой яд, который мы введем в организм животного! Травить газом? Вдруг Чужой только чихнет от нервно-паралитического соединения или вообще словит кайф, как от марихуаны? Нам еще не хватало на борту прибалдевшего Чужого с галлюцинациями и наркотическим возбуждением! Представляете, что он может натворить?

Цезарь ответил, что попытка не пытка, в лаборатории можно найти любые наркотизирующие вещества и перепробовать их действие по очереди. Маша резонно заметила, что настолько крупный и опасный хищник, как Чужой, вряд ли останется доволен, если ему начнут прыскать в морду всякой отравой. Вдруг он выйдет из подчинения? И вообще, даже если животное заснет, то каким образом брать клеточные пробы? Кислота разъест любые инструменты.

— Предусмотрено, — ответил мозг корабля. — Большая часть оснащения для полостных пункций выполнена из материалов на основе керамических соединений. Ваша задача — переместить в анализатор хотя бы несколько живых клеток.

И тут Машу осенило.

Что просил привезти из экспедиции Удав? Правильно, образцы живой ткани или хотя бы сведения об исследованиях американцев! Наука ради науки, понимаете ли… Интересно ему, этой, упомянутой уважаемым адмиралом Бибиревым «внегосударственной силе». Напрашивается очевидный вывод — «Цезарь» принадлежит именно Удаву. Но позвольте, адмирал намекнул, что говоривший с Семцовой через Интернет человек — гениальный программист. Так сказать, хакер от Бога. Откуда у программиста, пусть и наделенного почти сверхъестественными способностями, такое количество денег? «Юлий Цезарь» даже на самый непрофессиональный взгляд стоил много миллиардов долларов. Откуда могут взяться средства для приобретения самой последней техники, наиболее секретных разработок и компьютерных программ (следовательно, владелец корабля имеет возможность либо подкупать, либо неким образом шантажировать ученых в лабораториях мира, а с ними и военных, отвечающих за безопасность и тайну исследований). Подобные развлечения может позволить себе исключительно богатый и влиятельный человек. Кем он может быть?

Маша вспомнила имена самых обеспеченных людей планеты. Владелец корпорации «Майкрософт» Уильям Гейтс Восьмой? Зачем ему это нужно? Безусловно, на него работают наиболее выдающиеся компьютерщики мира, но Гейтс никогда не интересовался биологией — двум богам служить нельзя. Директора «Уэйленд-Ютани»? Тем более бред: они никогда не стали бы помогать русским спецслужбам, особенно после скандального судебного процесса, едва не разорившего Компанию. Господин Ван-Лъюен, генеральный директор «Уэйленд-Ютани», наверняка хотел бы заполучить живого Чужого. Да, собственно, он владел им — база S-801, как выяснилось, была совместной разработкой Компании и министерства обороны США.

Кто еще? Люди, разбогатевшие совсем недавно благодаря своему таланту? Киноактеры, писатели, те же хакеры? Глупее мысли и представить нельзя… Мафия? В этом случае сам собой напрашивается вывод: если организованной преступности Европы, России или Америки требуется Чужой, то они предпочли бы видеть живой организм, а не образцы тканей, интересные только узким специалистам. Мафия вообще занимается не биологическими изысканиями, а более прозаическими делами: торговлей оружием, наркотиками, галлюциногенной химией, редкоземельными элементами — обычные занятия преступных организаций во все времена с поправкой на космическую эру. Зачем мафии Чужие? Конкурентов пугать? Держать в качестве необычного домашнего животного?

Смешно!

Если «Цезарь» действительно принадлежит Удаву, то следует подумать над следующим: что представляет собой «внегосударственная сила», уважаемая самим всемогущим Бибиревым? Еще одна Контора, некогда входившая в государственные структуры, а затем вышедшая из-под контроля? Звучит фантастично. Ни одна держава никогда не допустит существования абсолютно независимой Конторы.

Но если последняя не вредит государству, а, наоборот, сотрудничает с ним? И вдобавок владеет почти неисчерпаемыми банковскими счетами, имеет выходы на военно-промышленные структуры других стран, доступ к наисекретнейшим бумагам, содержит своих агентов влияния в правительствах? Разве Бибирев станет резать курицу, несущую золотые яйца?

«Кажется, я забралась в область абсолютных вымыслов, — с грустью подумала Маша. — С одной стороны, ничего подобного не может существовать. С другой — „Цезарь“ более чем реален. И Удав переслал мне документы ЦРУ с грифом „совершенно секретно“. Вдобавок он знал, о чем говорилось на совещании в Зимнем дворце, о лаборатории на Сцилле… Может быть, именно он пытался предупредить нас при помощи дурацкого мультика с Дедом Морозом? Учитывая фантом римского императора, можно предположить — у Удава чуточку странное чувство юмора».

— Что решим? — Казаков спросил больше у самого себя, нежели у других, и наконец признался себе, что выбора нет. Лейтенант в упор глянул на Гильгофа. — Вениамин Борисович, получится сделать то, что нас просят?

— Если подходить к проблеме с технической стороны, — с видом академика, критикующего диссертацию молодого аспиранта, изрек Гильгоф, — мы можем натолкнуться на непредсказуемые сложности. Загнать животное в корабль я вполне сумею. Затем…

Господин ученый пожевал губами, уставившись на потолок с огромным овальным светильником, на стекле которого пестрела нарисованная карта мира доколумбовой эпохи, и, подумав, сказал:

— Лично мне не хочется возвращаться на мороз. Я человек южный, люблю тепло. По-моему, Цезарь и его владельцы не хотят нам зла. Рассудим здраво: предложен вполне естественный гешефт — мы поможем им, они помогут нам. Лейтенант, какая диспозиция?

— Раз так, — оживился Казаков, — мы выходим наружу, отыскиваем зверя, вы, Вениамин Борисович, под нашей охраной препровождаете его в лабораторию корабля и приступаете к взятию анализов живой ткани.

— Не я, — мигом открестился Гильгоф и указал на Машу. — Я не биолог, а технарь! Пускай подобными экзерсисами занимается госпожа Семцова.

— Спасибо, — безнадежно усмехнулась Маша. — Заставляете единственную присутствующую на корабле женщину копаться в кишках живого хищника? А вдруг он меня покусает?

— Сделаем прививку от бешенства. — Казаков едва подавил смех и, повысив голос, воззвал: — Эй, Гай Юлий! Ты где? Мы согласны!

Фантом не появился, зато голос из динамика над автоповаром произнес:

— Очень рад, что представленные мною доводы вас убедили. Располагайте имуществом корабля по своему усмотрению. Если потребуется, я немедленно помогу вам консультациями. Спасибо.

Уже через десять минут вся команда военных, Маша, доктор Гильгоф и андроид собрались у шлюза, ведущего к трапу и выходу из корабля. Мария Викторовна не без отвращения снова влезла в армейский комбинезон — тесноватый, но отлично предохраняющий от холода. Казаков и Эккарт вооружили своих людей так, словно предстоял штурм крепости, — наверное, очень хотели испытать в деле новое оружие. Однако привезенные с собой винтовки и смарты стандартного армейского образца тоже прихватили — неизвестно, как поведут себя подаренные владельцами «Цезаря» игрушки. Толстая дверь шлюзового отсека уползла в корпус корабля, в помещение белыми клубами ворвался морозный воздух. Широкая лестница трапа опустилась на снег.

— Между прочим, — Гильгоф натянул на лицо шерстяную маску, — в уставе рыцарского ордена тамплиеров — помните таких? — было сказано, что рыцари имеют право охотиться только на львов.

— Мы же не тамплиеры, — почему-то весело сказал лейтенант. — Однако мне кажется, что Чужие ничуть не уступают этим большим ленивым кошкам. Вперед, охота начинается!

Осторожный рассвет начал окрашивать облачное небо в серовато-оранжевые цвета. Над Сциллой висели густые сумерки, но по крайней мере исчезла непроглядная ночная тьма, да и буран притих — повалил густой снег, нагромождая вокруг разбитых строений базы горы сугробов. Снег на этой планете имел одно располагающее к себе качество — повышенную плотность. В его сугробах нельзя было утонуть, провалившись по самую шею. Легко преодолевались даже наиболее серьезные заносы. Крупные, очень жесткие снежинки сминались под ботинками в массу, похожую на брикет льда, и люди утопали в сугробах лишь по голень.

На цилиндрические здания разрушенной колонии намело огромные, очень смахивающие на взбитые сливки, украшающие пирожные, снежные шапки. Четвертый блок вообще рухнул — поврежденные опоры не выдержали дополнительной массы. Остальные здания уцелели, только были по самые окна заметены вьюгой.

Встал вопрос: где мог спрятаться Чужой? Если отряд вступит в здания комплекса, то подвергнет себя нешуточной опасности. Вдруг животное не заснуло, а уселось в засаду и поджидает неосторожных жертв? Зверь мог атаковать откуда угодно — из вентиляции, из складских помещений, из кают… Радиус действия ретранслятора, который сжимал в руках Гильгоф, ограничивался только десятью метрами, а здания колонии (и уж тем более ледяные пещеры внизу) раскинулись на большой территории. Решено было тщательно осматривать каждое помещение, предварительно изучив его с помощью детектора движений и определителя биомассы.

Температура повысилась до вполне терпимых цифр. С начала рассвета было около минус пятидесяти, и каждый час мороз уменьшался на два-три градуса.

Отряд, внимательно обыскав основные здания, продвигался дальше. Административный корпус, склад, жилые помещения пустовали. Доктор Гильгоф периодически отправлял в пространство сигнал, который можно было охарактеризовать словами приказа «Иди сюда!», но зверь не появлялся.

И только когда люди пришли в лабораторию, стало ясно — Чужой где-то поблизости.

— Ого! — Казаков, выставив перед собой автоматическую винтовку, мягким кошачьим шагом прошел мимо опустевших клеток к маленькому и очень неприглядному кладбищу, где были свалены тела бывших сотрудников базы. — Посмотрите, наш приятель побывал здесь!

Вероятно, Чужой, огорченный неудачной охотой на живого человека, забрел в помещение исследовательского центра пообедать. Маша, находившаяся под неусыпной охраной сержанта Ратникова и немецкого капрала, фамилии которого она не помнила, по просьбе Казакова осмотрела несколько тел. За прошедшую ночь на них появились знакомые повреждения. Явно поработали челюсти черного хищника — если громадные насекомые, изредка появлявшиеся на базе, аккуратно срезали серповидными жвалами куски мертвой плоти, то Чужой действовал по своему обычному принципу. Вначале внутренние челюсти захватывают мясо, втягивают добычу в пасть, а уже затем основные клыки откусывают изрядный кусок.

На промерзших трупах эти отметины были очень хорошо заметны — сохранились даже следы саблевидных зубов Чужого.

— Он голодный, — заметил Гильгоф. — Новое осложнение. Не думаю, что зверю было приятно питаться мерзлым мясом. Если обратить внимание на количество… э-э… извиняюсь перед дамой, съеденного и на размеры животного, то получается, Чужой только слегка перекусил.

— Предлагаете его покормить? — прищурился Казаков, с неудовольствием рассматривая повреждения на трупах. — Постойте-ка… Бишоп, я слышал, что на Ахеронте ты кормил своего серебристого знакомца. Чем?

— Мясным концентратом, — тотчас ответил андроид. — Он съел не меньше пяти килограммов. Может, и этот будет жрать? На продовольственном складе «Цезаря» я нашел достаточно много таких брикетов…

— Зарегистрировано движение, — вдруг выкрикнул Гильгоф, вытягивая левую руку с закрепленным на рукаве детектором. — Тридцать метров, сорок семь градусов левее. Масса объекта — килограммов пятьдесят.

— Второй объект. — Сержант посмотрел на свой индикатор, начавший тихо попискивать. — Идет в том же направлении.

Судя по сигналу аппарата, улавливающего изменения плотности воздуха, возникающие при движении живых организмов, Чужой и еще кто-то (скорее всего волосатый насекомыш, названный в честь немца Эккарта) находились в соседнем здании, соединенном с лабораторией прямым коридором.

Казаков и первая группа военных быстро прошли через туннель, за ними отправился научный персонал, прикрываемый четырьмя операторами смартов. Ну точно: черный хищник охотился.

Чужой, как разглядел стоящий у шлюза лейтенант, восседал на потолке, внимательно наблюдая за перемещением «уродца Эккарта». Насекомое с целеустремленностью маленького танка ползло по полу в направлении лаборатории. Мелькали толстые членистые лапы, многочисленные фасеточные глаза на двух головах отражали тусклый утренний свет, льющийся из окон. Ни тот ни другой, судя по всему, людей пока не видели, но представляли серьезную опасность. Челюсти насекомого по силе не уступали хватке Чужого.

Казаков жестами указал своим на движущуюся мохнатую тварь, приказывая ее немедленно прикончить, но Чужой опередил. Зверь, дождавшись, когда двухголовый «уродец» будет проползать точно под ним, оторвался от потолка, упал сверху на так ничего и не сообразившего местного падалыцика, одним движением лапы проломил покрытый шерстью панцирь, одновременно ударив существо наконечником хвоста в одну из голов. Насекомое дернулось, умирающе пошевелило лапами и почти мгновенно издохло. Чужой взялся за обед.

— Сергей, — прошептал Гильгоф, — пустите меня вперед.

Вениамин Борисович, как потом было оценено, поступил исключительно глупо, что едва не стоило ему жизни. Заметив движение, Чужой оторвался от трапезы, повернул морду к человеку и зашипел. Би-. шоп мгновенно оценил этот звук как предостерегающий. Животное , предупреждало гипотетического конкурента, что ему не следует рассчитывать на добычу.

Несколько секунд Чужой изучал силуэт, появив-. шийся прямо перед ним на расстоянии трех-четырех метров, два раза коротко пискнул…

Андроид, оттолкнув обоих лейтенантов — и Казакова, и Эккарта, — бросился вперед. Он понял, что речь Чужого была обращена к материнскому организму: «Атаковать?» — спрашивал он. Не получив ответа от главы семьи, зверь принял решение самостоятельно, сопроводив его подобием боевого клича. Доктор Гильгоф как ни в чем не бывало стоял перед животным, вытянув руку с ретранслятором и сюсюкая:

— Ах ты мой маленький… Иди сюда, дружить будем… Твою мать!!!

Зверюга кинулась на ученого быстрее молнии. Гильгоф просто не успел нажать нужную клавишу, отправлявшую приказ: «Стой спокойно, не обращай ни на кого внимания». В то же мгновение сильная ладонь Бишопа ухватила доктора за рукав, дернула, и Гильгоф покатился по полу, прикрываемый андроидом. Челюсти Чужого рассекли воздух в месте, где стоял ученый секунду спустя.

— Стоять! Никому не двигаться! — Гильгоф не потерял контроля над ситуацией, даже сильно ударившись спиной о пол. Больше всего он боялся, что военные начнут стрельбу.

Чужой замер, пригнувшись, и, видимо, размышлял, на кого броситься — на Казакова и Эккарта или на доктора? Зверя сбивал с толку Бишоп — вроде бы теплокровное существо, но в то же время неживое. Андроид находился всего в полутора метрах от Чужого. Просто стоял с уверенным видом. Вряд ли зверь станет нападать на искусственного человека, в котором в почти равных пропорциях смешались плоть и металл. Чужой отнюдь не глуп — синтетические люди несъедобны и не могут служить носителем эмбриона. Следовательно, они не подходят в качестве объекта охоты.

— О, получилось! — взвизгнул от радости Гильгоф. Его палец, затянутый в ткань перчатки, лежал на одной из клавиш ретранслятора, полностью утапливая ее в корпус. — Со мной все в порядке! Не вздумайте стрелять!

— Брать живым…— зло бросил Казаков. — Вот как это называется. Доктор, еще один такой выверт — и я вам морду набью, честное слово!

Ученый встал как ни в чем не бывало и пружинистой походкой победителя подошел к Чужому. Животное сидело на полу в позе, которую знакомый с системой анималистических знаковыражений Бишоп без труда определил как «жест подчинения». Чужой не двигался и, казалось, вообще не обращал внимания на человека.

— Ой, забыли взять видеокамеру! — сокрушенно охнул Гильгоф. — Какой был бы кадр — я и мой Чужой! Я — рядом с наиболее жутким хищником, встречавшимся людям за всю историю цивилизации! Маша, они все-таки не выдержали конкуренции! Помните наш спор в Плесецке?

Семцова помнила. Но ей не давала покоя мысль, что они упустили некую важную деталь. Какую? Если она не вспомнит и вовремя не предостережет, этот «укрощенный» Чужой еще даст прикурить всей команде. Но что упущено? Что забыто? Маша никак не могла сообразить.

Зверь действительно подчинялся. Было странно видеть, как огромный (если вытянется в полный рост, то превзойдет человека высотой раза в полтора) Чужой-хищник, универсальный и опаснейший убийца, безмятежно переносит хамские действия со стороны доктора Гильгофа. Ученый, ничуть не боясь, похлопывал ладонью по закрывающему череп гладкому панцирю, проводил пальцем по острейшим клыкам длиной не менее семи-восьми сантиметров, подергивал чудище за лапу, будто здороваясь… Неужели Чужих на самом деле можно обуздать, используя лишь моделируемый техникой инфразвуковой сигнал материнского организма — королевы, возглавляющей семью?

«Конкуренция, значит… — подумала Маша, наблюдая за беспечным ученым. Не будь на его лице маски, она смогла бы рассмотреть торжествующую улыбку, достойную Ньютона, которого ударило по голове знаменитое яблоко. — Что-то здесь не так. Я уверена. Мы обставили Чужих в одном ходе, но партию пока не выиграли. Что-то не так…»

Вениамин Борисович переключил ретранслятор на другой диапазон, отдав зверю приказ «Следуй за мной», и махнул рукой остальным:

— Идем к «Цезарю». Не беспокойтесь, я полностью контролирую психику животного и его действия. Сергей Владимирович, ради Бога, опустите оружие. Этот красавец никого не тронет!

Маша оценивала процессию как наиболее сюрреалистическое зрелище, виденное ею за всю жизнь. Впереди, на почтительном расстоянии, шествовали Андрей Ратников и лейтенант, за ними с видом триумфатора выступал Веня Гильгоф вместе с чужим существом, замыкали странный парад все остальные. Семцова посматривала под ноги, чтобы случайно не наступить на волочащийся длинный хвост черного хищника.

Снегопад не прекратился, но утро постепенно разгоралось. Теперь не надо было использовать инфракрасный бинокль, чтобы рассмотреть окружающую местность. Вдалеке чернели скальные образования, желто-черные строения базы выглядели редким цветовым пятном на сплошной снежной равнине, а выкрашенный серебристой краской «Юлий Цезарь» казался теплым и добродушным созданием, порожденным техногенной цивилизацией Земли.

Сейчас можно было подробно рассмотреть внешнюю конфигурацию корабля. Да, большой. Гораздо крупнее челнока «Меркурий», на котором Маша несколько месяцев назад спускалась на Ахеронт, не говоря уж о погибшем «Триглаве». Два загнутых книзу трапециевидных атмосферных крыл а-стабилизатора, два киля с непонятным символом — римская ликторская связка, на которой восседает золотой орел императоров. На груди птички пристроилась свернувшаяся в кольцо змея. Неизвестный никакой современной геральдике элемент. А самое главное — название корабля, «ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ», было написано кириллицей.

Маша только ахнула. Значит, этот малый рейдер действительно произведен отечественной фирмой. Не станут же американцы, европейцы или подданные японского императора изображать имя корабля алфавитом, использующимся только на территории Российской Империи и в Болгарии? В то же время корабль мог быть построен где угодно (Семцова отметила, что очертания рейдера ей совершенно незнакомы. Причем не только ей — система опознания тоже никак не отреагировала на конструкцию «Цезаря»), и знаки на борту могли быть нанесены после продажи транспорта…

— Маша, не зевайте, — проворчал Бишоп, когда консультантка едва не упала, запнувшись о сорванный трос, и будто невзначай добавил: — Не нравится мне все это.

— Что не нравится? — насторожилась Семцова, Уставившись в лицо андроиду. Чужой почти не беспокоил, словно был непреложной частью реальности.

— Корабль не нравится, — тихо сказал Бишоп, указывая на «Цезарь». — Зверюга не нравится. Побывали бы вы на Ахеронте вместе с экспедицией «Сулако» и Эллен Рипли… Я на подобных тварей там насмотрелся — до конца жизни хватит. Слишком легко мы надели на Чужого виртуальный намордник. Подозрительно легко, вам не кажется?

— Кажется, — согласилась Маша. — Но, Бишоп, посмотри — все довольны. Поймали Чужого, сейчас выберемся с этой дурацкой Сциллы, полетим неизвестно куда, зато с комфортом…

— Мы еще не выбрались, — резонно ответил анроид, неприязненно поглядывая на черную ребристую спину зверя. — Только когда я окажусь на Земле, беспокойство пройдет. Боюсь, домой мы вернемся не скоро…

Шлюз «Юлия Цезаря» гостеприимно открылся, опустился трап, и Казаков, первым взбежавший по нему, пропустил вперед доктора Гильгофа и его крайне необычного спутника. Голос фантома сообщил, что животное следует доставить в лабораторию «А», где уже подготовлена необходимая аппаратура.

Толстенная, не меньше ладони, дверь закрылась, герметизируя рейдер, и люди остались наедине с изощренно-умным бортовым компьютером корабля и зубастым черным хищником, порожденным далеким и, наверное, очень суровым миром.

Чужой вел себя более чем спокойно.

Казаков, вдоволь пообщавшийся с Чужими восемь месяцев назад, во время экспедиции американского крейсера «Патна» к Ахеронту, зверю не доверял, да . и не собирался доверять. Именно поэтому подчиненные лейтенанту военные не отводили от Чужого оружейные дула и были готовы пристрелить его при первых же признаках неповиновения. Однако черное чудище словно и не видело людей — зверь медленно прошел по коридору вслед за ученым, заинтересовался яркими цветными индикаторами на замке двери исследовательского центра, осторожно «обнюхал» второй парой челюстей толстое стекло отсека и невозмутимо подождал, пока Гильгоф не «позовет» его внутрь.

Страшное и непознаваемое чудовище перестало быть загадкой. Да, большой, да, очень сильный, да, неприятно выглядит (хотя, с точки зрения Гильгофа, зверь был просто неотразим: соразмерные формы, красивая матово-черная с зеленым отливом окраска… ну и так далее), но все же случилось невероятное — человек еще раз доказал всей Вселенной (а скорее, самому себе), что именно он является венцом творения. Можно загнать в клетку тигра, засадить в цирковой бассейн косатку или содержать пираний в домашнем аквариуме. Точно так же оказалось возможным найти управу на этот странный вид инопланетного хищника, несомненно развитый и высокоорганизованный.

Вениамин Борисович Гильгоф настолько уверовал в силу человеческого разума, что прямо бравировал своим открытием. Собственно, открытие-то совершил не он, а ученые лаборатории S-801, но доктор с обезоруживающей бесцеремонностью счел, что победа над Чужими принадлежит всему человечеству, следовательно, и ему тоже. Он категорически не разделял подспудных опасений Маши, высказанных полушепотом, и безапелляционно заявил, что, «судя по сохранившимся файлам, технология управления чужим существом абсолютно совершенна». И это верно только потому, что, в отличие от серебристых разумных Чужих, черные хищники гораздо более примитивны. Примитивной тварью можно управлять, не особо напрягаясь. Ведь имеется разница между человеком и обезьяной? Верно?

— Акула тоже примитивная, — парировала Семцова. — Но в Австралии до сих пор огораживают пляжи, не особо надеясь на отпугивающие акул сигналы.

— Ерунда! — легкомысленно махнул рукой Гильгоф. — Американцы добились своего, и теперь мы вполне можем воспользоваться их наработками. Да уже воспользовались! Посмотрите только!

Чужой, почему-то выглядевший очень несчастным, как мокрая болонка под дождем, сидел на полу лаборатории «Юлия Цезаря», почти прижавшись телом к жесткому ворсу пластикового покрытия, которым специально выстилали отсеки, чтобы не скользила обувь. Чужой даже не казался большим.

«Зверьдействительно кое в чем красив, — отрешенно подумала Маша, издали разглядывая Чужого. — Слишком необычен. Если бы здесь находилось не живое существо, а, допустим, статуя из черного камня, до миллиметра повторяющая его формы, то какой-нибудь миллионер выложил бы кучу денег, чтобы поставить ее у себя в саду и показывать гостям. И все-таки не будем забывать, что он живой. Живой…»

Военные не отходили от дверей лаборатории, с мрачными лицами наблюдая, как Гильгоф готовит «камеру» для Чужого. Настоящий хозяин «Юлия Цезаря» оказался человеком удивительно дальновидным — в научном отсеке располагался закрытый со всех сторон пуленепробиваемым стеклянным куполом блок, отдаленно напоминавший громадную криогенную капсулу необычной формы. Овальная дверца, отдельный терминал управления, какие-то трубки, подведенные к вершине капсулы… Тесновато, конечно, но животное там легко поместится.

Гильгоф заблаговременно успел изучить это устройство под руководством фантома Юлия Цезаря — мозг корабля объяснил доктору, что тот видит перед собой некое подобие газовой камеры, куда из припрятанных под полом баллонов может накачиваться любое газовоздушное соединение, теоретически способное усыпить Чужого. Когда зверь заснет, достаточно будет с помощью манипуляторов взять все необходимые анализы живых тканей, а затем выставить Чужого вон с корабля.

Цезарь материализовался, едва только животное ввели в лабораторию. На сей раз виртуальная фигура красовалась в багрово-фиолетовой тоге, символизирующей победу и превосходство. Фантом вежливо отошел в угол, посоветовал не обращать на него внимания и пристроился в одном из кресел. Машу он нервировал, Казаков, Эккарт и их люди посматривали на шуточку владельца малого рейдера неодобрительно, а Бишоп с Гильгофом, кажется, вовсе не заметили появления компьютерного призрака.

— Теперь пойдем со мной. — Ученый направил на животное ретранслятор и отжал пару кнопок. Закрепленный на черепе Чужого маленький прибор усилил сигнал и передал его нервным центрам животного.

Зверь поднялся и сделал несколько осторожных шагов в сторону камеры. Семцова инстинктивно отшатнулась, хотя ее и Чужого разделяло не меньше пяти метров. Гильгоф посторонился, пропуская чудище в открытый узкий шлюз, и, когда оно оказалось внутри прозрачного блока, отдал команду «Сидеть спокойно».

— Можете идти, — бросил он Казакову. Лейтенант поднял брови. — Отсюда он не выберется. Там трехслойное кварцевое стекло с пластиковым покрытием, пол керамический и усиленный внизу титановой плитой. Консервная банка.

— Я хочу посмотреть, — упрямо сказал Казаков. — И вообще, чего вы раскомандовались?

Гильгоф лишь поморщился. Бишоп стоял с каменным выражением на лице. Чужой осторожно изучал камеру, изредка тычась мордой в прозрачные стены. Капельки слюны стекали по стеклу.

— Хорошо-о, — протянул ученый. Его пальцы порхали над клавишами компьютера, управлявшего блоком. — Приступим. Бишоп, что опробовать для начала?

— Стандартные наркотизаторы. — Андроид ткнул пальцем в появившийся на мониторе список химических веществ, имевшихся в распоряжении исследователей. — Только мне кажется, ничего не получится. Его кровь моментально удалит любой яд, содержащийся в атмосфере.

— Посмотрим. — Гильгоф выбрал курсором наиболее подходящее, по его мнению, соединение и нажал клавишу «ВВОД». — Для начала распылим препараты кетаминового ряда с добавлением бензодиазепинов…

Из трубки над головой Чужого пополз едва заметный и мгновенно растворяющийся в воздухе капсулы белесый туман. Зверь поднял морду, заслышав тихое шипение, вывел из пасти стержень со второй парой челюстей, попробовал распыляемое вещество «на вкус» и… И чихнул. Очень натурально. Прямо как собака, сунувшая нос в коробочку с перцем.

Маша Семцова откровенно фыркнула, затем последовали смешки Казакова и других военных, толпившихся у входа в лабораторию. Чужой сидел в своей прозрачной клетке, ничуть не реагируя на вводимые вещества.

Через минуту Гильгоф разочарованно развел руками.

— Если его легкие впитывают газы так же, как и наши органы дыхания, — сказал он, комментируя, — то Чужой должен был свалиться еще сорок секунд назад. Я ввел дозу, способную заставить стадо бегемотов больше суток беспробудно дрыхнуть… Попробуем что-нибудь другое.

Спустя полчаса все наблюдатели, начиная от Семцовой и заканчивая прибежавшими поглазеть на невиданное развлечение докторами, начали скучать. Гильгоф с Бишопом травили бедного зверя всеми возможными наркотизаторами и их сочетаниями, но тому было хоть бы хны. Чужой иногда чихал, иногда попискивал, а чаще просто безучастно поглядывал на людей, изредка щелкая челюстями и поводя хвостом. Решение подсказал Бишоп.

— Фторотан использовали, Вениамин Борисович? — вежливо спросил андроид. — Нет? И не нужно.

— Я даже нервно-паралитический газ туда запустил, — с огорченным видом ответил Гильгоф, указывая на камеру. — Чтоб этой твари пусто было! Не хочет он спать! А если начнем действовать манипуляторами до того, как он заснет, рассчитывая только на воздействие инфразвукевого сигнала, зверь начнет бунтовать. Кому понравится, когда в тебя тычут иголками?

— Любой организм, — задумчивым голосом сказал Бишоп, — обязан реагировать на изменение атмосферного давления. Понимаете?

— Ты гений! — заорал ученый, мигом уяснив, что имеет в виду андроид. — Как я, болван, сразу не догадался! Почему ты раньше не сказал?

Не слушая ответа Бишопа, Гильгоф рванулся к компьютеру, набирая команды.

Что происходит с человеком или любым другим высокоорганизованным млекопитающим, когда резко понижается давление? Концентрация кислорода в крови уменьшается, зато возрастает содержание азота, мозг начинает испытывать кислородное голодание — и следует потеря сознания. Чужой, конечно, не принадлежит к классу Mammaria, но вдруг его организм отреагирует сходным образом? Ведь известно, что клетки Чужого питаются именно кислородом, — здесь эволюция не пошла на уступки новой разновидности жизни. Значит…

Гильгоф поставил камеру на вентиляцию, чтобы удалить следы отравляющих веществ. Ему было известно, что человек падает в глубокий обморок, как только давление опускается до двенадцати psi. Доктор пошел на лихой эксперимент, уменьшив давление еще в два раза.

Чужой откровенно забеспокоился. Завертел головой, несколько раз царапнул когтями стекло, завозил хвостом по полу, а затем под возгласы наблюдавших за камерой людей повалился с ног. Еще некоторое время дергались щупальца и сжималась-разжималась когтистая «ладонь» Чужого, но вскоре, когда атмосферное давление в камере достигло минимальной отметки, зверь полностью лишился сознания.

— Не слышу аплодисментов! — Гильгоф развернулся всем телом к Маше и Казакову, победоносно посмотрел на остальных, включая Юлия Цезаря, молча наблюдавшего за эпопеей с усыплением Чужого, и сам хлопнул в ладоши.

— Аплодисменты положены Бишопу, а не вам, — жестокосердно сказала Маша, кивая на скромно стоящего неподалеку андроида. — Это он догадался! Веня, сейчас быстро забираем образцы живых тканей, выпроваживаем это чучело наружу и…

— Логично, — согласился Гильгоф, жестом подзывая Машу и андроида. — Так и сделаем. Мария Викторовна, Бишоп, вы биологи, вам и работать. Вы лучше знаете, как забирать пробы клеток.

Дурное дело нехитрое. Бишоп, полгода просидевший в Цюрихе, копаясь в кишках чужих существ, неплохо знал их анатомию, а Семцова была профессионалом, которому не раз приходилось встречаться с ксеноморфами самых разных обличий и размеров, начиная от вирусов и заканчивая гигантскими рептилиями с Афродиты, очень похожими на динозавров, вымерших на Земле сотни миллионов лет тому назад.

Взять у Чужого жизнеспособные клетки для их дальнейшего замораживания и исследований было просто в теории, но дело могли осложнить технические трудности.

Маша, почувствовав себя в своей стихии, начала командовать и андроидом, и Гильгофом:

— Веня, быстро рентгенограмму! Бишоп, активируй томограф. Потом проведем исследования ядерно-магнитным резонансом. Я точно должна знать, где какой орган находится, когда зверь лежит в таком положении. Ведь мы не можем его передвинуть, верно?

— Здорово! — быстро прошептал на ухо доктору Логинову, стоящему у дверей, медтехник. — Никогда бы не подумал, что такое возможно.

Казаков посматривал на засуетившихся ученых с настороженностью. Он по-прежнему не доверял Чужому. Хотя…

«Они его усыпили, — для себя отметил лейтенант. — Значит, если мы в дальнейшем столкнемся с Чужими, достаточно будет резко уменьшить атмосферное давление в корабле, чтобы обездвижить зверя. Интересное наблюдение… Как раньше не догадались?»

Работа шла вовсю. Получив рентгеновские снимки, томограмму и распечатку с выводами компьютера, управлявшего комплексом ядерно-магнитного резонанса, Маша задействовала сенсорные манипуляторы — и здесь предусмотрительность владельца «Цезаря» была достойна высшей похвалы. Он каким-то образом сумел сделать тончайшие хирургические инструменты из темной и не очень презентабельной на вид, но исключительно стойкой керамики, которой была нипочем даже органическая кислота, содержащаяся в организме Чужого.

…Длинная тонкая игла, направляемая механической рукой, выползшей из основания камеры, вонзилась в череп зверя, не без натуги преодолевая кремниево-металлическое соединение, из которого был «построен» панцирь существа, затем под контролем постоянно действующего томографа прошла внутри организма Чужого к нервному узлу, засасывая в узкий канал межтканевую жидкость и живые нейроны. Еще несколько уколов — в туловище, крупные сосуды. Выступали желтые капельки разъедающей внутренностной жидкости, стекая на пол по гладкому телу и оставляя на керамических плитках темные следы…

— Маша, достаточно, — тихо сказал Гильгоф, поглядывая на монитор, где появлялись все новые и новые данные, свидетельствующие об успехе операции. — Мы добыли материала больше, чем нужно. Часть клеток уже заморожена. Отпустите его.

Семцова никак не ожидала, что первый в истории науки эксперимент с живым чужим существом пройдет настолько гладко. Животное никак не реагировало на вмешательство в его организм и, усыпленное низким давлением, находилось без сознания. Значит, исследователи с Земли (какая разница, кто именно?! Пустьдаже Удав Каа, не подчиняющийся никакому государству или коммерческой структуре!) получат возможность беспрепятственно изучить все качества и свойства живых клеток Чужого, разгадать тайну его генофонда и, возможно, найти способ контактировать с этими чудовищами.

Смешно другое. Эти знания будут накапливаться, аккуратно фиксироваться, наверняка появятся серьезные научные отчеты, но… Черных хищников осталось очень мало. Один здесь, еще десяток в руках у террористов «Нового Джихада» (последних вскоре должны будут обнаружить спецслужбы великих держав и безжалостно уничтожить), возможности связи с разумными серебристыми Чужими никакой, а следовательно, этот биологический вид отойдет в разряд фантастики. Если планета, породившая этот вид жизни, достаточно удалена от земного Солнца (Тысяча световых лет? Двадцать тысяч? Миллион?), то земляне встретятся с Чужими еще очень не скоро.

Маша вспомнила свою давнюю мысль, возникшую еще на Ахеронте: вдруг Чужие выведены искусственно? Тогда с какой целью неизвестная цивилизация занималась генетическими экспериментами и биоинженерией, достигнув таких невероятных высот в построении кремний-металлических клеток? Некоторое время назад даже на Земле проводились опыты по созданию живого организма на кремниевой основе (соседний с углеродом элемент!), но исследования закончились полнейшим крахом. Ученые не смогли соединить кремний и тот виртуальный флюид, что именуется жизнью.

Как может выглядеть мир, в котором, благодаря невероятной, непредсказуемой эволюции, появились Чужие? Если их много, то на ком они паразитируют? Или они нашли для себя симбиотический организм, способный без особых проблем для себя выращивать зародышей? Почему животное стойко переносит любую атмосферную среду, содержащую любые газы и вещества, губительные для человека? Почему, в конце концов, Чужие предпочитают не ходить по земле, а передвигаться по вертикально-отвесным поверхностям, то есть по потолку? Или на своей планете Чужие живут в пещерах?

Еще вопросы… Чужой удивительно силен, агрессивен, отлично защищен. Следовательно, по законам биологии, он имеет серьезных врагов-хищников, от которых нужно защищаться! (Что же это за апокалипсическое чудовище, способное противостоять Чужому и побеждать его?) Отчего Чужой буквально нашпигован кислотой? Понятно, что это универсальный сорбент, предохраняющий Чужого от вредных газов и позволяющий обороняться (достаточно вспомнить, что защищающийся зверь плюет в противника струей кислоты!), но разве можно представить хоть одного известного человеку ксеноморфа, имеющего настолько отработанный и всепобеждающий механизм обороны?

И напоследок: отсутствие механизма регулирования численности популяции, способность на долгие годы впадать в анабиоз, отсутствие органов зрения в привычном человеческом понимании, зато в наличии все мыслимые и немыслимые способы обнаружения противника (сонар, инфракрасное зрение, восприимчивость к инфра и ультразвуку и много всего прочего). С чем столкнулись люди? Кто они, Чужие?..

— Мария Викторовна, — Гильгоф подергал Машу за рукав, — вы над чем задумались? Смотрите, наш красавец просыпается. Я повышаю давление в камере. Когда он окончательно очухается, мы его выведем наружу и пристрелим, как ни жаль.

— С какой стати? — Маша непонимающе посмотрела на доктора. Ей почему-то стало жалко Чужого. Пусть хищник, пусть убийца, но он ведь живой, и, в конце концов, он не виноват, что создан таким! Проще будет быстро и безболезненно убить зверя в камере.

— Господин лейтенант приказал, — нейтрально, однако не без иронии, ответил Гильгоф. — Он не желает видеть эту морду на своем корабле. Хотя, как мне кажется, рейдер вовсе не принадлежит изумительному господину Казакову.

— Подождите-ка, — послышался голос Бишопа, — посмотрите на животное!

Чужой медленно, словно пьяно, поднялся на задние лапы, обвел мордой заметных через стекло людей, яростно запищал, саданул хвостом о пол и неожиданно бросился вперед, ударившись черепом о прозрачные стены камеры. Стекло выдержало.

— Сейчас я его успокою, — кивнул ученый, взяв ретранслятор и нажимая на нем кнопки. — Не волну…

— Черт! — Семцова отступила на шаг. — Веня, в чем дело?

Гильгоф не мог ответить. Прибор не действовал.

Зверь, уяснив, что пробить стену капсулы невозможно, отступил, выгнулся, и вдруг по стеклу ударила тугая струя желто-шафрановой кислоты.

— Лейтенант! — истошно заорал Гильгоф. — Сюда, быстро!

Казаков, обер-лейтенант Эккарт и остальные еще десять минут назад ушли в кают-компанию, убедившись, что Чужой безопасен. Даже фантом исчез, предоставив людям самостоятельно разобраться с укрощенным чудищем.

Стеклянный колпак не выдержал. Может быть, несколько капель внутренностной жидкости Чужого и не сыграли бы особой роли, но на сей раз монстр устроил настоящий ливень из кислоты. Камера постепенно разрушалась.

— Сматываемся! — рявкнула Маша, толкая ученого к двери. — «Цезарь» сумеет заблокировать этот отсек, и Чужой будет изолирован! Ну что вы канителитесь, Веня?! Быстро!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

Ориентировочно — 10 февраля 2280 года,планетаLV—934 Сцилла

На сей раз Чужой не дал никакой форы. Вчера, во время охоты на Казакова, его обманули с помощью технических ухищрений, но в настоящий момент зверь явно решил взять реванш за постыдное поражение и устроить временным хозяевам «Цезаря» веселую жизнь.

— Почему эта сволочь не действует?! Ну почему?!

Гильгоф, словно и не замечая, что Чужой уже вовсю выбирается из дыры в корпусе «газовой камеры», возмущенно теребил найденный в колонии S-801 инфразвуковой ретранслятор. Он не собирался мириться с поражением, только что почувствовав сладкий вкус победы над «конкурентом», и, если бы не Бишоп и Мария Семцова, так наверняка и остался бы стоять в научном отсеке, с туповатым видом пялясь на внезапно скончавшийся прибор.

Андроид был, как всегда, быстр и точен в своих действиях. Вытолкав Машу в коридор, он буквально выбросил из лаборатории оглушенного своей неудачей доктора, с помощью прихваченного с собой прибора дистанционного управления выключил основной терминал компьютера, управлявшего исследовательским комплексом, и сам мигом выскочил за дверь. Чужой в это время уже освободился и стоял пригнувшись и растопырив когтистые передние лапы — и дурак понял бы, что это угрожающая поза.

Бортовой мозг «Цезаря» тоже не спал. Все-таки это была отличная машина, наделенная интеллектом, способностью к логическому мышлению и в том числе определенным набором эмоций. Едва люди и Бишоп покинули лабораторию, «Цезарь» полностью обесточил помещение, намертво запер дверь и включил аварийные огни. Чужой, когда погас свет, дернулся, будто в испуге, мягко отступил на шаг назад, раскрыл пасть и сердито запищал. Так как теперь его отделяли от коридора толстая дверь и огромные прямоугольные бронестекла, Бишоп, к своему сожалению, не сумел различить звуковой сигнал.

— ТРЕВОГА ПО КОРАБЛЮ! НАРУШЕН СТАТУС БИОЛОГИЧЕСКОЙ ЛАБОРАТОРИИ! ПРИСУТСТВИЕ НЕЧЕЛОВЕКА! ПОВТОРЯЮ: ПРИСУТСТВИЕ НЕЧЕЛОВЕКА! — оглушительным голосом речевого синтезатора известил «Цезарь» остальных.

Первым примчался Казаков. За его спиной хмуро возвышались обер-лейтенант Эккарт со своими громилами из антитеррористического подразделения, до удивления спокойный сержант Ратников и озабоченные происшедшим врачи.

Зверь осторожно бродил по темной лаборатории, натыкаясь на аппаратуру и переворачивая легкие пластиковые кресла. Изучал обстановку. Сквозь толстое обзорное стекло он выглядел неясной угловатой тенью, перемещающейся в глубине помещения.

— Что, черт вас задери, произошло? — Разъяренный Казаков набросился на бледного Гильгофа. — Отвечайте же!

— Он… он перестал слушаться, — почти заикаясь, ответил доктор. — Не могу понять почему. Разбил стекло камеры…

— Убью! — рявкнул лейтенант, сгребая незадачливого ученого за манишку, и, брызгая слюной, прокричал ему в лицо: — Кто говорил, будто эта тварь полностью подконтрольна? Кто меня уверял, что Чужой теперь стал домашним животным, с которым дети могут играть, как с собакой? Иди теперь туда и усмиряй его как хочешь! Как его выгнать?

Чужой, осмотревшись в помещении (видимо, темнота ему не была помехой — как-никак он располагал исключительно полезным «биологическим прибором ночного видения»), начал пристально изучать пол. Просто царапал лапой по шершавому пластику покрытия. Зачем — непонятно. Однако сейчас никто не смотрел на зверя.

— Я…— пролепетал ученый, поправляя свои очки, — я…

— Головка от…— начал было Казаков, но Маша вовремя положила ему ладонь на плечо.

— Оставьте, — твердо сказала консультантка и не без труда оторвала лейтенанта от доктора Гильгофа. — Потом разберемся, почему это произошло. Нужно думать, что делать дальше.

— Убить проклятую тварь! — тотчас последовало предложение от Эккарта. — Причем убить немедленно!

— Потечет кислота. — Семцова, нахмурившись, посмотрела на германского обер-лейтенанта. — И потом, если мы откроем дверь, Чужой одним прыжком доберется до человека, стоящего в проеме.

— Запустить туда Бишопа со смартом! — Сержант выступил вперед. — Он же сам говорил, что Чужие на него не реагируют как на живое существо!

— Кислота, — снова напомнила Маша. — Читали мой отчет о событиях на Ахеронте? В нашем челноке, прямо в кабине пилотов, убили Чужого. Окисляющая жидкость уничтожила очень важные кабели и главный процессор корабельного компьютера. Естественно, что мы потом не смогли взлететь…

— Если мне отдадут подобный приказ, — вмешался андроид, — я, конечно, пойду. Но честное слово, очень не хочется. Мария Викторовна высказала более чем разумное предположение. Мы можем повредить корабль, не только убив животное, но и… Я плохо представляю себе последствия стрельбы из смарта, тем более разрывными снарядами, в маленьком помещении. Пожар? Короткое замыкание? Несомненно, противопожарная система «Цезаря» сработает, но к чему лишние трудности?

— Не нужно стрелять! — с болью в голосе воскликнул несколько очухавшийся Гильгоф. — Повредите аппаратуру! Там в криогенном хранилище его клетки, биологический материал! Невосполнимая потеря для исследователей!

На ученого никто и не посмотрел. Какие могут быть рассуждения о непреходящих научных ценностях, когда всего в нескольких метрах от людей, крепко уверовавших в свою безопасность, находится Чужой, отделенный лишь плотным стеклом? Да плевать гнусному монстру на эту хлипкую перегородку! Разбил специально укрепленную капсулу, разобьет и ее! Разбежится, ударит всем корпусом об окно — и начнется…

Чужой закончил свои изыскания на полу, вытянул щупальца, подпрыгнул, будто кенгуру, опираясь на хвост, зацепился передними лапами за проложенный по потолку кабель и повис, изредка поводя головой из стороны в сторону.

— Стрельба отменяется, — сказал Казаков, поразмыслив. — Может, закачать в этот отсек отравляющий газ? Потом провентилируем помещение или спрыснем антидотом… А, дьявол!

— Сообразили? — грустно улыбнулась Маша. — Его не возьмет никакое химическое соединение. Вещества, от которых любой человек окочурится через пять секунд, для Чужого — что для нас испорченный неприятным запахом воздух. Мерзко, конечно, но дышать можно.

Зверь медленно и плавно перемещался по потолку лаборатории, будто выбирая подходящую позицию. За ним наблюдал только Бишоп, но и андроид не понимал, в чем смысл эволюции Чужого.

— Ударить током? — продолжал строить варианты расправы с Чужим Казаков. — Понизить температуру в лаборатории и заморозить? Тварь нужно побыстрее выставить наружу…

Яркими переливами засияла пурпурная тога, блеснули золотые браслеты на запястьях, и зарябило в глазах от квадратиков меандровой тесьмы. Фантом изволил явиться самолично. Созданный компьютером корабля призрак прошествовал к людям из дальнего конца коридора со стороны двигательной установки и реакторного отсека.

— Еще один любитель давать обещания! — Казаков враждебно посмотрел на «хозяина» корабля. — Ты, мудак, что твердил? «Мол, у меня все рассчитано, эксперимент безопасен, все под контролем»?

— Не ругайтесь, пожалуйста, — ответил Цезарь, остановившись в двух шагах от лейтенанта. — Среди нас все-таки присутствует женщина. Я действительно полностью контролирую ситуацию.

— Вот как? — выкрикнул доктор Логинов и ткнул пальцем в сторону окна. — Ты погляди, что творится в лаборатории!

— Пока ничего особенного, — пожал плечами Цезарь. — Животное не проявляет деструктивных намерений и спокойно висит на потолке. Господин Гильгоф, я только что отослал владельцу корабля информацию о проведенном, опыте и его успехе. Вам и госпоже Семцовой просили передать искреннюю благодарность и сообщение о том, что на ваши личные банковские счета на Земле переведена сумма, достаточная для компенсации внезапных неудобств.

— Пусть он засунет свои деньги в задницу! — разъярилась Маша. — Этот твой босс, случаем, не сказал, что нам делать с Чужим?

— Принятие решения доверено мне. — Фантом переместился к прозрачной двери лаборатории, бесшумно положил ладонь на стекло и воззрился в прореженную лучами коридорных фонарей темноту с видом гениального полководца, осматривающего неприятельскую армию с господствующей над местностью высоты. Вылитый Юлий Цезарь перед битвой с галльским вождем. — Сожалею, что вы так быстро позабыли о собственном небольшом открытии. Я наблюдал, как вы обездвижили ксеноморфа путем резкого понижения атмосферного давления в капсуле, куда он был заключен. Сейчас мы повторим этот опыт в более крупном масштабе.

— То есть? — недоверчиво нахмурился Казаков. Бишоп согласно кивнул, мигом поняв, что хочет сделать его биоэлектронный коллега.

— Из лаборатории будет полностью откачан воздух, — безмятежно пояснил Цезарь. — Когда давление упадет до нужных цифр…

— Чужой тоже упадет, — обрадованно закивал Гильгоф. — Но с потолка. Пока животное будет приходить в себя, мы наденем кислородные маски и вытащим его наружу. Самое мудрое решение, как всегда — самое простое!.. Преклоняюсь перед создателями логических центров разумных компьютеров.

— Большое спасибо, — вежливо ответил Цезарь. — Процесс выкачивания воздуха из герметичного отсека уже начат. Он займет не более пяти минут.

Чужой забеспокоился. Повел головой из стороны в сторону, несколько раз ударил хвостом по покрытию потолка, сместился еще на пару метров в сторону и свесился вниз, будто что-то рассматривая. Что именно?

— Знаете, — как обычно, нейтрально-безразличным голосом сказал андроид Маше, — мне почему-то не нравится его поведение. Дальнейшие события произошли почти мгновенно.

Животное вдруг резко выгнулось (у Семцовой его движение, неизвестно отчего, вызвало ассоциацию с отдачей пистолета во время выстрела) и применило свое убойное оружие, выплюнув из внутренней пары челюстей узкую струйку кислоты. На пол. В одно определенное место, к которому оно давно примеривалось.

Капли жидкости канареечно-лимонного цвета брызнули на темно-синий ворсистый пластик, появился незаметный сизый дымок, и поврежденная кислотой поверхность начала проседать. Разъедающего субстрата оказалось вполне достаточно, чтобы разрушить толстый коврик, лежащее под ним основное пластиковое покрытие пола и металлическую переборку…

— Что такое? — очень по-человечески изумился Цезарь. На лице фантома появилось до смешного озадаченное выражение.

Спустя мгновение изображение «призрака» заморгало, цвета резко исказились, блеснули розовые холодные искорки и Цезарь исчез. Из скрытого под деревянной панелью коммуникатора внезапно раздался голос, в котором не было ни единой человеческой нотки, — речь обычного синтезатора:

— ВНИМАНИЕ! ЧРЕЗВЫЧАЙНАЯ СИТУАЦИЯ! НАРУШЕНА РАБОТА СИСТЕМЫ ЭНЕРГЕТИЧЕСКОГО КОНТРОЛЯ! АВАРИЙНАЯ ПРОГРАММА БУДЕТ ЗАПУЩЕНА ЧЕРЕЗ ВОСЕМЬДЕСЯТ СЕКУНД ПОСЛЕ ОБРАБОТКИ ИНФОРМАЦИИ О ТЕКУЩИХ ПОВРЕЖДЕНИЯХ! ЭКИПАЖУ ПРЕДЛАГАЕТСЯ УКРЫТЬСЯ В ГЕРМЕТИЧНЫХ ОТСЕКАХ! ПОВТОРЯЮ: ЧРЕЗВЫЧАЙНАЯ СИТУАЦИЯ! НАРУШЕНА РАБОТА СИСТЕМЫ…

Свет моргнул и погас. Везде. В коридорах, каютах, медицинском блоке, помещении для отдыха пилотов, реакторном отсеке… Только основной терминал управления кораблем в кабине еще радовал Николаса Фарелла мерцанием индикаторов.

Слабо, давая неприятный темно-багровый свет, загорелись миниатюрные лампы аварийного освещения. Маша едва могла рассмотреть лицо стоящего рядом андроида.

— Поврежден кабель, — жалобно пискнул Гильгоф.

— Ну что еще теперь? — рявкнул лейтенант, осматриваясь.

— В сторону! Всем в сторону! Разбегайтесь! — Бишоп ухватил в охапку Марию Семцову и потащил за собой к юту корабля и лестнице, ведущей на второй этаж. Спасибо мистеру Хиллиарду — создатель биороботов серии «Бишоп» предусмотрел, что его детищам может понадобиться ночное зрение, что, собственно, и спасло жизни членам команды лейтенанта Казакова. Андроид видел, что собирается делать Чужой.

В искусственных синапсах Бишопа промелькнула краткая тревожная мысль: «Это сделал он, Чужой. Сумел распознать, где находится кабель, проводящий энергию от реакторов к мозгу корабля! Но как, каким образом?»

Чужой, мгновенным движением взлетев на потолок, отполз к дальней стене, замер на секунду, затем пулей ринулся к стеклам, отгораживающим лабораторию «Цезаря» от коридора, совершил прыжоксверху вниз — и всей своей тушей, весящей не меньше сотни килограммов, ударился об окно. Обычно подобные стекла выдерживали выстрел из любого ручного оружия, огромное давление или высокую температуру, предохраняя от локального пожара, однако на этот раз созданная человеческими руками конструкция не смогла противостоять ярости громадного и взбешенного инопланетного хищника. Или, может быть, в стекле была небольшая трещинка — дефект, пропущенный заводом-изготовителем? Или Чужой был достаточно умен, чтобы направить удар в знаменитую критическую точку?

Так или иначе, черный клубок живой плоти, окруженный фейерверком мельчайших острых стеклянных осколков, вылетел в коридор. Никто не успел выстрелить — люди, благодаря предупреждению Бишопа, отбежали на значительное расстояние, а Чужой, ничуть не мешкая, уцепился за потолок лапами и тонкими щупальцами, со скоростью ракеты промчался над головами экипажа и скрылся в проходе между двумя основными коридорами корабля. Будто понимал: если он останется здесь хотя бы на мгновение, его изрешетят пулями.

Яркий свет галогенных ламп включился менее чем через двадцать секунд после побега животного. «Юлий Цезарь» справился с локальной катастрофой — энергия, поступавшая к главному процессору корабля, была пущена по резервным кабелям.

Разбитое стекло, валяющееся на мягком ковровом покрытии коридора, безобразная дыра в проеме обзорного окна лаборатории, напуганные люди и… И Чужой, вырвавшийся на свободу.

— Наверх! — скомандовал Казаков. Лейтенант снова попытался взять ситуацию под контроль. — На верхний уровень! Ратников прикрывает, научный персонал пропустить вперед!

Гильгофа, Машу, доктора Логинова и сопровождавшего его медтехника военные, ни на миг не ослабляя внимания, довольно грубыми тычками отправили бежать по проходу, к винтовой лестнице, а затем, следуя приказам командира, поднялись сами. Чужой не появлялся — наверное, затаился в самом дальнем углу корабля.

В небольшой каюте второго уровня рейдера стало тесно. Собрались все, предварительно задраив прочный люк, ведущий в кают-компанию, расположенную в передней части «Цезаря». Машу откровенно трясло. Было страшно. Этот страх усиливался воспоминанием, что всего полчаса назад она была твердо уверена в превосходстве человека над необузданной стихией — Чужим.

— Бишоп, быстро дай мне выход на мозг корабля. — Казаков вовсе не казался напуганным, а наоборот, успокаивающе-деловым. — Он восстановил поврежденные системы? Вот и отлично.

— Я полнейший идиот. — В тишине эта реплика Гильгофа прозвучала, как серия выстрелов.

— Несомненно… — Мария Викторовна стояла за спиной лейтенанта, дожидавшегося в маленьком отсеке связиста контакта с главным компьютером «Юлия Цезаря».

— Мы недооценили Чужих, — шепнул доктор. — Вернее, я недооценил. Знаете почему?

— Почему? — Семцова посмотрела на ученого не без отвращения. Господа высоколобые всегда считают себя центром Вселенной, не обращая внимания на бренную реальность. Вот Гильгоф и доигрался с огнем.

Доктор вытянул руку, в которой по-прежнему сжимал инфразвуковой ретранслятор. Прибор выглядел как обычно. Овальная пластиковая коробочка с несколькими индикаторами и полутора десятками серых клавиш.

— Вот, — сказал ученый, указательным пальцем левой руки подталкивая дужку очков выше на переносицу. — Мы надеемся только на технику, а Чужой исключительно на себя. Хотите знать, отчего он не реагировал на сигнал?

Семцова и Казаков подозрительно уставились на Вениамина Борисовича, выглядевшего крайне несчастным. Эккарт, внешне сохранявший полное спокойствие, пригладил ежик белых волос, что наглядно выдало тревогу обычно невозмутимого тевтонца. Солдаты просто стояли и смотрели.

— Это вы видите? — плачущим голосом проговорил Гильгоф, указывая на маленький жидкокристаллический экранчик на приборе, размером чуть меньше ногтя. На сером поле ярко выделялись угольно-черные точки, выстроившиеся в ряд. — Понимаете, что это значит? Я нашел ретранслятор в лаборатории. Он пролежал там не меньше месяца, на холоде, без соответствующего ухода. Месяц, понимаете? Заряд аккумулятора сошел на нет, а я не проверил. Ясно?

— Батарейки сели, — пораженно сказал Казаков. — Веня, я вам уже обещал морду набить?

— Набейте. — Семцова впервые видела доктора Гильгофа, обычно невероятно самоуверенного и ничуть не сомневающегося в своей правоте, настолько удрученным. — Вам таки от этого станет легче? Я совершенный осел! Хотя нет, осел хоть что-то соображает…

— Две ошибки, — выступил вперед Бишоп. — Серьезные ошибки. Первая принадлежит вам, господин Гильгоф. Вторая — компьютеру корабля. Цезарь не предполагал, да и не мог предполагать, так же как все мы, что животное умеет распознавать — абсолютно не знаю, каким образом, — наличие электрического тока. Наверное, у него имеется специальный орган. Чужой почувствовал электричество под полом лаборатории и, видимо, сообразил, что, уничтожив кабель, он получит возможность выйти на свободу, а заодно навести панику в среде противника. Две ошибки. И Чужой ими' воспользовался.

— А вы, Веня, — безжалостно сказала Семцова, — проиграли конкуренцию. Нет?

— Проиграл, — без всяких возражений согласился Гильгоф. — Эта тварь действительно.обставила нас в первой партии. Но ведь турнир не закончен?

— Не закончен, вы совершенно правы, — послышался знакомый голос. Цезарь воскрес. Правда, теперь фантом не выглядел столь роскошно, как прежде. У тоги был синеватый отлив, цвет на лице виртуального изображения смещался к красному спектру, лавровый венок вообще исчез, превратившись в белесую тень, выглядевшую весьма неестественно. Будто над головой фантома повисло облачко тумана. — Извините за резкий сбой в системе. Подобная ситуация не была предусмотрена.

— Интересное заключение, только данный вывод следовало сделать еще до начала операции с животным! — Маша не без удивления посмотрела на Цезаря. Изображение римского императора подергивалось, будто у него был нервный тик. — Знаешь, приятель, я как биолог скажу: Чужой вообще не может быть подконтролен. Я наконец-то сообразила, почему мне казалось, что мы не сможем подчинить себе животное. Есть разные психотипы, верно?

Семцова с решительным видом повернулась к притихшим слушателям, желая объяснить свою мысль не столько компьютеру «Цезаря», сколько людям.

— Сергей Владимирович, — Маша в упор уставилась на Казакова, — вы знаете, что такое психотип?

— Приблизительно, — удивился Казаков. — А что?

— Психотип, — доктор Логинов подал голос и, бесцеремонно оттолкнув военных, выбрался на небольшой пятачок, образовавшийся посреди круга людей, — психотип является определенной формой поведения разумного существа, сложившейся в зависимости от воспитания, условий и правил, установленных обществом или самим собой. Я верно сказал, Маша?

— Не совсем верно, но доходчиво, — согласилась Семцова.

— Так к чему вы ведете, Маша? — не понял Казаков. Лейтенант поглядывал на задраенный люк, ведущий вниз, опасаясь, что Чужой рано или поздно явится за добычей.

— У Чужих точно так же могут быть разные психотипы, как и у нас, — торжествующе провозгласила госпожа консультант. — Я давно, со вчерашнего вечера, думала, что в этой истории есть пробелы. Белые пятна. Откуда взялся труп Чужого в лаборатории американской базы?

— Его застрелили, — уверенно сказал медтехник, решив вмешаться в разговор.

— Зачем понадобилось убивать животное, если у людей, захвативших колонию, имелся инфразвуковой ретранслятор, отобранный у американцев? Почему наш приятель, который сейчас прячется на первом этаже корабля, сбежал? Только потому, что кончились батарейки в приборе, на который так надеялся Веня Гильгоф? Или оба эти существа чем-то отличались от остальных рабочих особей? Психотипом? Они не всегда подчинялись материнскому организму? Не знаю почему. Возможно, их изолировали от общения с основной стаей в период взросления. Может, они не так восприимчивы к сигналам матки или имитация сигнала прибором отличается от подлинного?

— Вы гений, Маша! — воскликнул Гильгоф.

— Нам от этого ничуть не легче. — Лейтенант решил вернуться из научных дебрей в реальную жизнь. — Теоретические проблемы можно обсудить и на Земле. Пока из всего услышанного я могу сделать единственный полезный вывод: возможно, нам достался Чужой с нестабильной психикой. И что теперь следует предпринять?

Проклятущая тварь обнаружилась быстро — достаточно было вывести на мониторы центра управления «Цезаря» изображение с видеокамер, расставленных по всему кораблю. Зверюга устроилась в теплом медицинском отсеке, — наверное, Чужому этот блок приглянулся отсутствием света. Корабельный мозг не стал полностью изолировать животное: вдруг Чужой поймет, что его снова пытаются запереть, и предпримет враждебные действия? Цезарь уверил людей, что сейчас они в безопасности — люк, ведущий в кабину пилотов, выломать невозможно. Но Маша все равно подумывала о том, что Чужой обязательно найдет лазейку.

— Вениамин Борисович, — Казаков повернулся к ученому, — вы можете подзарядить аккумуляторы своего ретранслятора? Вдруг сигнал подействует и мы сумеем выгнать Чужого с корабля?

— Попробовать-то можно, — согласился Гильгоф и поскреб пальцем переносицу. — Никогда не предполагал, что окажусь в настолько дурацком положении…

В двух сотнях световых лет от дома, рядом с полусумасшедшим ксеноморфом и отрядом чокнутых десантников, не знающих, что делать дальше… А все почему? Потому что не слушался маму с папой, которые хотели, чтобы я стал музыкантом!

— Веня, не блажите, — фыркнула Семцова, наблюдая, как Гильтоф вытаскивает из коробочки ретранслятора прямоугольный серебристый аккумулятор. — Все не так уж и плохо.

— Верно, — согласился Гильгоф. — Все гораздо хуже. И вообще, по календарю нашего корабля — господин Казаков, посмотрите на экран! — сегодня суббота. Я не должен работать! Чужих пусть всякие гои гоняют!

— Если вы через десять минут не приведете ретранслятор в рабочее состояние и не прекратите пораженческих разговоров, — вкрадчиво начал лейтенант, — эти гои устроят еврейский погром. Думаю, даже полковник Кеннет присоединится.

— Неприкрытый антисемитизм! Я буду жаловаться в ООН…— с охотой продолжил шутливую перепалку ученый, однако его прервали.

— Т-твою мать! — вдруг протянул Ратников. — Мы же забыли про этого долбаного американца! Оставили в каюте и закрыли снаружи! Профессионалы, бля!

— Наша экспедиция наверняка войдет в историю, — заметил Гильгоф, пытаясь найти подходящую для приборчика батарею, — в качестве образца того, как не следует проводить секретные операции. По-моему, мы совершили все мыслимые ошибки.

— Вы вообще молчите! — рявкнул Казаков и повернулся к Бишопу, спросив: — В каюте, где сидит американец, есть коммуникатор? Свяжи меня с ним.

Черное бесформенное пятно, заметное на одном из экранов, показывающих обстановку в медицинском центре корабля, начало смещаться. Голос Цезаря предупредил:

— Будьте внимательны, животное покинуло убежище и движется в сторону жилых помещений.

— Кеннет, вы меня слышите? — прокричал Казаков на английском в микрофон коммуникатора.

— Да, сэр, — послышалась речь американца из маленького динамика. — В предоставленной мне каюте очень уютно… Какие-то проблемы?

— Именно, — подтвердил лейтенант. — Сидите тише мыши. Не вздумайте двигаться. Зверь сбежал и теперь бродит по кораблю. Мы попытаемся его нейтрализовать…

— Понятно, — коротко ответил Кеннет. — Возникнут сложности — свяжусь с вами… Черт, они уже возникли!

Казаков повернулся к монитору, показывающему правый коридор «Цезаря». Чужой ломился в дверь каюты. Бил лапами и всем корпусом по тонкой переборке.

— Чрезвычайная ситуация! — некстати напомнил Цезарь. — Угроза жизни члена экипажа!

— Так сделай что-нибудь! — выкрикнула Маша. Она прекрасно знала, что Чужой, учуявший человека, сделает все, чтобы прорваться к жертве. Чужие уничтожали и не такие преграды…

— Ратников, Эккарт, со мной! — бросил лейтенант и отжал клавишу, открывающую люк, ведущий вниз. — Остальные сидят здесь. Угораздило ж этого янки…

— Сейчас все будет готово. — Доктор Гильгоф по-прежнему бился с аккумулятором. — Не лезьте на рожон! Да куда вы, черт побери?

Казаков не слушал. Чужого требуется ликвидировать любым способом, пока зверь не причинил еще больше неприятностей. Самое простое решение — немедленно пристрелить. Даже если хлынет кислота и повредит важные системы «Цезаря», корабельный компьютер обязательно найдет способ дублирования вышедших из строя участков. Хуже другое — если будет пробит корпус, уже никто никогда никуда не улетит. При желании, конечно, можно заделать пробоину герметикой, но это займет много времени. Не стоит забывать и о находящемся на орбите Сциллы «Киото» — захваченный «Новым Джихадом» рейдер был ясно виден на радаре, но пока не собирался спускаться на планету, пережидая снежную бурю.

…Чужой, углядев в дальнем конце коридора людей, не стал бросаться на более легкую добычу. Кроме того, зверюга наверняка могла распознавать степени опасности. Поэтому Чужой еще больше усилил натиск на дверь каюты, где помещался Кеннет, и наконец пробил ее.

Семцова, расслышав жуткий протяжный вопль, поняла, что американцу конец, — так кричат только один раз в жизни, осознав, что впереди бесконечность. Кеннету, однако, повезло — Чужой убил его мгновенно, разорвав когтями шейные артерии и грудную клетку. Из дверного проема, ведущего в каюту, выплеснулся фонтан крови и еще что-то мерзкое, слизистое и красное, со шлепком упав на светло-бежевый коврик и забрызгав стены. Маша мельком подумала: «Слава Богу, в каюте не установлена видеокамера… Не хотелось бы это увидеть».

Расправившись с американским полковником, Чужой подозрительно притих. Из каюты больше не доносилось ни звука — зверь словно уселся в засаду, дожидаясь, пока остальные люди не подойдут поближе.

Казаков, его сержант и германский обер-лейтенант медленно, осмотрительно и бесшумно продвигались вперед, надеясь, что Чужой не додумается атаковать их прямо сейчас, а останется в помещении. Там его можно будет спокойно пристрелить, тем более что каюты отделяются от основного корпуса корабля несколькими переборками, способными задержать не попавшие в цель пулиавтоматических винтовок. Но опять же, если потечет кислота…

Чужой снова показал людям, что он вовсе не дурак, а во многом даже умнее и хитрее маленьких и слабых двуногих. Создавалось впечатление, что он видит противников прямо сквозь стены (наверное, так оно и было, если вспомнить о способности зверя воспринимать тепловое излучение и колебания воздуха, вызванные перемещением предмета в пространстве). Казаков жестами дал понять Эккарту и Ратникову, что он первым встанет в дверном проеме и попробует срезать Чужого очередью из автоматической винтовки, а им, если эта попытка закончится неудачей, предстоит сыграть в трио вторые скрипки и добить чулише. Лейтенант замер перед рывком вперед в полутора шагах от двери каюты, но…

Чужой тоже не зевал. Значительно позже, здраво оценивая сложившуюся ситуацию, Казаков заподозрил, что зверь действительно разумен, ибо только разумное существо может додуматься взять заложника. Вот тебе и безмозглый хищник-убийца!..

Из-за разбитой двери черной молнией вылетело длинное щупальце, незаметным человеческому глазу движением оплело дуло винтовки и рвануло ее из рук лейтенанта. Он даже не успел нажать на спусковой крючок и дать очередь. Рывок заставил Казакова на миг потерять равновесие, однако Чужому этого было достаточно. Как только человек проявил слабость, зверь ею воспользовался. Другим щупальцем он ударил Казакова по голеням, окончательно сбивая с ног, и, наконец, сграбастал за туловище мощной и необоримой лапищей. Теперь Чужому было нечего опасаться.

— Пусти, сука! Пусти, кому сказал! — орал, надрываясь, Казаков.

Он понимал, что положение сложилось аховое: зверюга подтащил его к себе и, держа обеими передними лапами, выставил человека перед собой. Над головой лейтенанта нависала гладкая, угольно-черная оскалившаяся морда, на волосы падали капельки холодной тягучей слюны. Внутренняя челюсть зверя вытянулась вперед, сам Чужой длинно и победоносно заверещал и без всякой боязни выбрался в коридор, прямо под Дула Ратникова и Эккарта. Последние застыли.

— Тварь! Мразь! Отпусти!

Казаков сообразил, что произошло нечто доселе необычное — зверь не убил его сразу, а просто оплел своими лапами и щупальцами, — но продолжал выкрикивать в адрес Чужого самые вычурные оскорбления. Объятия у зверюги были жесткие — не пошевельнуться. Даже ногой не ударить. Такое впечатление, что в тиски угодил.

Подоженьице. Эккарт и Ратников за время многолетней службы не раз сталкивались с террористами, бравшими заложников, однако сейчас они просто не представляли, что следует делать. Не переговоры же с ним вести! А Чужой стоял, вытянувшись во весь свой двухметровый рост, с самым, если можно так выразиться, невозмутимым и наглым видом. Нате-с, выкусите! Начнете стрелять — убью вашего. Патовая ситуация.

— Господин лейтенант, с вами все в порядке? — брякнул Эккарт первое, что пришло на язык.

— Нет! — хрипло ответил Казаков, морщась. Густая вязкая слюна животного стекала по его лицу. — Не в порядке! Да прихлопните его, в конце концов!

— Уберите оружие! Пожалуйста, уберите вашу громыхалку, сержант!

Явился Бишоп. Андроид отлично понимал, что принимать решение нужно незамедлительно, ибо рано или поздно у Чужого кончится терпение и он попросту оторвет лейтенанту голову, а затем бросится на остальных. Его непременно убьют, но какие будут потери?

— Один выстрел в голову! — продолжал шипеть Казаков на своих. — Прямо в морду!

— Кому, вам? — не без доли цинизма бросил Бишоп. — Не дергайтесь, вы его раздражаете! Сейчас что-нибудь придумаем.

Чужой, пятясь, начал медленно отступать назад. Если он сорвется с места и сбежит, Казакова можно считать покойником. Зверь непременно прикончит его. Бишоп сделал единственную вещь, показавшуюся ему разумной, — попытался заговорить с Чужим. Память андроида вмешала достаточно сигналов, используемых Чужими при общении между собой. Он выбрал сигнал, означавший понятие «Стой на месте», и шагнул к Чужому.

Зверь был сбит с толку. Никаких его единоплеменников рядом не наблюдалось, однако с ним пытались заговорить на его «языке». Правда, это была речь других Чужих, которых он никогда не встречал, но все равно они были свои.

Андроид понял, что в своих действиях выбрал верное направление, и повторил приказ:

— Отпусти добычу и уходи.

Чужой зафыркал, и Бишоп идентифицировал это как ответ: «Боюсь». Чего он боялся? Людей? Боялся отпустить человека? Или чего-то третьего?

Отпусти, — повторил Бишоп.

Зверь растерянно повел головой, коснулся второй парой челюстей головы Казакова и… И начал постепенно ослаблять хватку.

Естественно, что наладившийся зыбкий контакт Бишопа с Чужим прекратился, как только в коридоре появился Веня Гильгоф. В его правой ладони красовался ретранслятор инфразвуковых сигналов.

— Я уже иду! — провозгласил многоученый аналитик. — Сержант, не стойте столбом, отойдите! Бишоп, к стене! Сейчас я его…

Чужой попятился и неожиданно сжал грудь Казакова так, что лейтенанту стало тяжело дышать. Хвост зверя изогнулся дугой, кончик с поблескивающей на острие капелькой нейротропного яда устремился прямо в лицо доктору. Еще немного — и ударит.

— Лейтенант, отчего вы так бледны? — весело поинтересовался Гильгоф, направляя свой прибор на Чужого. — Эй, красавец, отпустил бы господина Казакова. Он невкусный, честное слово.

— Идиот, — слабым голосом выдавил изсебя командир экспедиции, попутно пытаясь определить, мокрые у него штаны или нет. Кажется, пока нет.

«Это ж надо так опростоволоситься, — думал он, — болтаешься как последний дурак в когтях жуткой твари, которая не в каждом ночном кошмаре приснится! Воображаю, как это будет выглядеть на видеозаписи, — почему-то озаботился Казаков и, наклонив голову, попытался вытереть мокрую от слюны Чужого щеку о его же лапу. На ошупь зверюга была шершавой и холодной. — Нет, если эта история кончится благополучно, меня всю оставшуюся жизнь дразнить будут!» Чужой продолжал потихоньку отступать. А Гильгоф с ужасом понял, что ретранслятор по-прежнему не действует. Новая батарея была полностью заряжена. Индикаторы свидетельствовали — сигнал, моделирующий приказ материнского организма, идет. А зверь никак не реагирует.

Казаков так до сих пор и не знает, за чье здоровье ему следует ставить свечку в церкви. Бишопа? Или компьютера «Юлия Цезаря»?

Фантом, созданный мозгом корабля, появился прямо перед мордой Чужого, сбивая животное с толку: с виду человек, а на самом деле пустота. Бишоп снова отдал приказ на языке серебристых Чужих— «отпусти». Маша Семцова потом смеялась, говоря, что у зверя от обилия впечатлений и звуков не выдержали нервы. Видимо, так и случилось — Чужой взвизгнул, отскочил назад и резко отшвырнул в сторону Казакова, который непременно разбился бы о стену, не подхвати его вовремя незаменимый андроид. Одновременно Чужой ударил хвостом по ладони стоящего всего в трех шагах онемевшего Гильгофа и вдребезги разбил ретранслятор — только микросхемы полетели. После чего подпрыгнул, уцепился щупальцами за гладкое пластиковое покрытие потолка и юркнул в проход между двумя коридорами. Военные успели выстрелить, но пули ударили в стены, оставив глубокие выщербины.

Упавшие на пол Бишоп и Казаков медленно поднялись, затем лейтенант нетвердым шагом подошел к господину аналитику и с ходу заехал Гильгофу кулаком в переносицу. Из ноздрей доктора закапала кровь.

— Что вы делаете? — заорал Веня, хватаясь ладонью за лицо. — Лейтенант, вы с ума сошли!

— Чтобы в следующий раз не лезли не в свое дело! — спокойно ответил Казаков. — Вернемся на Землю — напишете жалобу адмиралу Бибиреву. Понятно?

— Понятно, — буркнул Гильгоф, думая, что сейчас с разозленным и напрочь вышедшим изсебя командиром экспедиции лучше не спорить. — Но драться-то зачем?

— Джентльмены, вы закончили выяснять отношения? Тогда стоит подняться наверх, — нейтральным тоном заметил Бишоп. — Чужой может напасть на нас в любую минуту. Кажется, мы его окончательно довели. Сергей, — повернулся андроид к лейтенанту, — я не верю в то, что вы называете Богом, но, похоже, сегодня вы остались живы только благодаря вмешательству этой инстанции.

…Гамма Феникса всходила над Сциллой, давая начало новому пасмурному и снежному дню. В скалах, у склонов которых расположилась мертвая база S-801, выл ледяной ветер, снежные вихри разбивались о серебристую обшивку корабля, над останками «Гурона» и катера «Триглав» уже намело не меньше полутора метров снега. Два громадных насекомых, поименованных с легкой руки Гильгофа «уродцами Эккарта», заглянули в разгромленный комплекс колонии на предмет завтрака, но, встретившись у кучи промороженных человеческих тел, передрались из-за добычи.

Люди, собравшиеся в рубке «Юлия Цезаря», спорили. Мозг корабля ненавязчиво напомнил им, что необходимо стартовать с планеты в течение ближайшего получаса, и неважно, останется на борту Чужой или нет, — система оповещения о наличии посторонних кораблей сообщила, что рейдер «Киото», находящийся в космосе, начал маневры, предшествующие входу в атмосферу. Не менее чем через тридцать минут «Киото» окажется на поверхности Сциллы и тогда… А что тогда?

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ЧУЖОГО

Ориентировочно — 10 февраля 2280 года, планетаLV—934 Сцилла —

Мария Викторовна Семцова резонно предполагала, что у военных (особенно входящих в состав специальных подразделений) нервная система должна быть более чем устойчивой. Мало ли в какие передряги попадешь за время службы? Однако сейчас Маша поглядывала на лейтенанта с изрядным беспокойством. Казаков был смертно бледен, его правая щека подергивалась, а руки заметно дрожали. Госпожа консультант поежилась, представив, что пришлось пережить лейтенанту, Казаков же до самого окончания этого прискорбного эпизода вел себя вполне адекватно и лишь потом, когда снова вернулся на второй уровень «Цезаря», испугался по-настоящему.

— Выпейте водки. — Заботливый Бишоп добрался до бара, нашел бутылку с «огненной водой» американского производства и налил Казакову полный стакан. Тот выпил, словно воду. — И вообще, господин лейтенант, не стоит так расстраиваться. Все кончилось хорошо.

— Теперь я знаю, что такое Чужие, — медленно проговорил Казаков. — Я их видел и считал, что это просто звери. По крайней мере, эти черные.

— А теперь? — участливо спросила Маша.

— Теперь? Я понял, почему их называют именно Чужими. Словами выразить не получается. Те, двухголовые насекомые, которых мы нашли в колонии, такими не кажутся. Они похожи на земных клопов, скарабеев, майских жуков, короче — инсекты…

— Ой, можно мне? — заторопился побитый Гильгоф. Доктор по природе своей был не обидчив и уже забыл рукоприкладство лейтенанта. Он понимал, что Казакову пришлось несладко и, хотя командир не получил никаких серьезных повреждений, его моральное состояние оставляло желать лучшего. И тут под руку лезет самоуверенный ученый, глубоко убежденный в непобеждаемой мощи земной науки. Неудивительно, что таковому ученому пришлось поплатиться за свои заблуждения. — Сергей, я, кажется, понимаю, о чем вы.

— Да? — Казаков исподлобья воззрился на доктора. — Я уже имел неоднократную возможность убедиться в вашем блестящем уме, Веня.

— Оставим пикировки, — вдохновился Гильгоф. — Когда-то я прошел курс психологии экстремальных ситуаций и немножко разбираюсь в символических образах. Так вот, эпоха антропоцентризма оставила нам в наследство «священный эгоизм» человека. Мы непоколебимо уверены в своей правоте, разумности и уникальности нашего вида. Триста лет… Тридцать десятилетий космической эры мы полагали, что ни один ксеноморф из другого мира не может конкурировать не то что с нами, но даже с нашими домашними собаками.

— Веня, вы говорили это сотню раз, — напомнила Семцова.

Гильгоф только отмахнулся, продолжая развивать свою теорию:

— Да поймите, Чужой и есть чужой, то есть не наш. Помните такое слово — «инопланетянин»? С чем оно ассоциируется? С тех пор как начали писать фантастические романы и снимать по ним фильмы? Правильно, с дебильным созданием, у которого лампочка вместо носа, глазки на пружинках и летающая тарелка в качестве средства передвижения. Утрирую, конечно, но суть одна и та же. Чужой — не киношный инопланетянин. Невозможно представить это животное, учитывая семантику данного слова, в виде мирного существа. Это слово, «чужой», отлично трактуется в английском языке. Alien исходно означает «ненатурализованный иностранец» или «незваный пришелец», «мигрант». Или, благодаря прошлогодней истории на Ахеронте, в которой вы, Маша, и вы, Сергей, принимали участие, «страшная тварь из другого мира». Наложите все эти понятия друг на друга, смешайте и посмотрите, что получится.

— Страшный незваный пришелец из иных миров, — вздохнула Маша. — Настоящий чужак.

— Именно! Чужой абсолютно иномирен и бесчеловечен, не познаваем. Мы можем исследовать его анатомию, физиологию, но не психику. Человек никогда не поймет, как думает Чужой, о чем, что лежит в основе его сознания? Как он воспринимает мир? Полагать, что он просто животное, уже нельзя. Это цивилизация. Чужая цивилизация. Думаю, вы можете ощутить разницу между понятиями «чужой» и «иной»? «Иное» можно понять, «иное» экзотично, но не опасно. А когда мы сталкиваемся с «чужим», да еще и несущим на себе тотальный ужас в виде угрозы не только извне, но и изнутри, мы должны понять: с ним лучше вообще не сталкиваться. Пусть живет сам по себе. Я заблуждался. Чужие нам не конкуренты. Они существа параллельной реальности. Им нет дела до людей.

— Скажете тоже, — вмешался доктор Логинов. — По-моему, все как раз наоборот. Универсальный убийца…

— Стереотип! — рьяно возразил Гильгоф. — Во всех случаях контакта людей и Чужих мы первыми задевали их. Согласитесь, мы ничего не знаем о среде их обитания, происхождении, цивилизации. Что для нас цивилизация? Компьютеры, города, Шекспир, Аристотель и картофель фри. Вдруг, с точки зрения Чужого, ничего из вышеперечисленного не имеет никакого значения? Он просто не понимает нас, как мы не можем понять его. Я склонен предполагать, что обе известных разновидности Чужих — как темные, которых мы называем хищниками, так и светлоокрашенные, найденные на Ахеронте и улетевшие неизвестно куда, — суть две расы разумного вида, два разных сообщества. Мы не можем представить, что творится в их головах, обращаем внимание только на внешние проявления — паразитизм, плотоядность, стремление к бесконтрольному размножению. Кто знает, вдруг тварь, находящаяся внизу, сейчас сидит в уголке и сочиняет нечто равное, а то и превосходящее по значению речи Сократа? Нечего улыбаться, господа! Человек доселе не сталкивался с нематериальной цивилизацией, владеющей только лишь мыслью. Мы даже представить себе такого не можем! Можно упомянуть слабое подобие, знакомое каждому, — дельфины у нас на Земле. Сейчас никто не спорит — они разумны. Но человек по сей день не может установить с ними контакт, понять суть их мыслительных процессов. Для нас дельфин остается просто большим морским млекопитающим. Чужим. Только Чужим привычным, не кусающимся и приятно выглядящим. Дельфин — точно такой же Чужой. Чуждость проявляется не во внешнем облике, количестве когтей, зубов или щупалец. Она кроется в голове. — Гильгоф постучал себя указательным пальцем по лбу. — В мозгах. В химических процессах, происходящих в нейронах!

— Вы, доктор, — после некоторого молчания сказал лейтенант, — достаточно точно выразили мои чувства. Кстати, извините за несдержанность там, внизу… Когда Чужой меня схватил, я подумал, что лучше очутиться в когтях тифа. Тигр объясним. А этот — нет.

— Чужой не убил вас, — кивнул Гильгоф, посматривая на лейтенанта поверх очков. — Вы стали его заложником. Первый случай в истории, когда эта зверюга не приканчивает попавшегося ей человека.

— Кстати, я понял кое-что из реплик Чужого, — как бы невзначай сказал Бишоп. — Чужой сказал, что боится. Очень сильно боится.

— Его страх можно оправдать, — подтвердил ученый. — Как бы вы себя повели, будучи оторванными от привычного мира, знакомой обстановки, общения с себе подобными, оказавшись в окружении тварей, которые ставят над вами непонятные эксперименты, тычут в морду оружием или стремятся убить при первой же возможности? Знаете медицинскую статистику? Дети, рожденные в дальних колониях, более подвержены стрессам и предрасположены к психическим заболеваниям. Действует генетическая память — память о своей планете… Вообще, о своем. Этот зверь сейчас пребывает в самой что ни на есть чужой обстановке. Мы для него — чужие. Не менее страшные, чем он для нас. Мне его жалко. Я могу его жалеть, а вот понять… Никак.

— Кажется, я начала осознавать, что натворили американцы, — вдруг произнесла Маша, едва только не хватаясь за голову. — Попробуем представить себя на месте Чужого. Я — ксенобиолог М. В. Семцова — в ином мире, среди непонятных существ, засадивших меня в клетку. Сидевших в соседних клетках собратьев-людей увозят неизвестно куда. Потом в вольере ставят телевизор, где появляется изображение человека, к которому я испытываю доверие. Этот фантом, играя на моей вере, начинает приказывать, что и как мне делать. До определенного момента я слушаюсь — пусть это не человек, а только его подобие, но чисто подсознательно я тянусь к нему. Когда же начинаю понимать, что меня обманули… Ясно, какие чувства могут проснуться? И чем они вызваны? Чужое окружение, обман, полнейшее разочарование. Что остается делать?

— Продать свою жизнь подороже, — отозвался Казаков.

— Если Чужой, а вернее, все те животные, которые находились на этой базе, — Гильгоф побледнел, и Маша решила, что он сейчас упадет в обморок, — будут действовать по изложенной Марией Викторовной схеме, то… Не завидую людям, в руках которых оказались животные. Да вы понимаете, на какое сомнительное открытие мы сейчас набрели? Как американцы сами не додумались?

— У янки на первом месте безоговорочный практицизм, — растягивая слова, произнес Эккарт. — Вы, русские, больше думаете о душе. Да и каждый немец сентиментален. Сотрудники американской лаборатории видели одно: нажимаешь на кнопку — Чужой слушается. Остальное не имеет значения. Никто из них не сомневался в том, что такое поведение животных может продолжаться до бесконечности. Американцы не углублялись в недра психологии разумного существа, полагая, что Чужой — только зверь с высокоразвитыми рефлексами и инстинктами.

— Исходя из всего вышесказанного, — заключил Бишоп, — можно предположить: колония S-801 была бы через некоторое время разгромлена самими Чужими. Они нашли бы лазейку и начисто вырезали своих мучителей. Но их опередили. Сейчас кто-то — предполагаю, что боевики «Нового Джихада», — держит в руках бомбу замедленного действия. И часы тикают. Рано или поздно Чужие выйдут из-под контроля. Хорошо, если это случится не на Земле. Локальную эпидемию можно будет остановить.

— Поговорили… — буркнул Казаков. — Хватит, господа мои, копаться в психологии Чужого. Что дальше делать будем? Зверя необходимо любой ценой нейтрализовать. Я не хочу, чтобы этот обиженный и несчастный монстр находился у нас на борту. Эй, Цезарь, ты меня слышишь?

— Безусловно, господин лейтенант, — ответил голос. — Ваша дискуссия представляется мне крайне интересной. Не беспокойтесь, я предпринял некоторые меры, пока вы беседовали.

— Что на этот раз? — пессимистично спросил Казаков, полагая, что компьютер «Цезаря» снова совершил какую-нибудь ошибку, представлявшуюся ему невероятно логичной и разумной. — Каждый раз, когда ты говоришь «не беспокойтесь, все сделано», у меня мурашки по коже ползут.

По мнению Семцовой, лейтенант был прав. Корабельный компьютер оказался достаточно умен, чтобы совершать самые невероятные глупости. Мозг «Юлия Цезаря» полагал, что весь мир создавших его людей подчиняется железной логике, а на самом деле… В случае с людьми, наверное, так и было. Но не с Чужим.

— Я опустил переборки, разделяющие кормовую часть корабля с ютом, — обиженным голосом доложил Цезарь. — Животное находится в коридоре возле грузового отсека, оснащенного подъемной платформой. Шлюз отсека открыт, в данный момент платформа опускается, открывая выход из помещений корабля наружу. Если животное не покинет борт в течение ближайших десяти минут, я буду вынужден стартовать с помощью автопилота и тем самым взять Чужого с собой.

— Ну уж нет! — возмутился Казаков. — Ты сможешь приоткрыть переборки, чтобы было достаточно пространства для прохода людей? Мы попробуем его выгнать.

— Предложение отвергается, — ответил Цезарь. — Я не имею права подвергать ваши жизни дополнительной опасности. Обратите внимание, пожалуйста, на мониторы семь и девять центра управления.

— Что еще теперь? — убитым голосом пробурчал лейтенант. В сопровождении Эккарта, Маши и андроида он пробрался, спотыкаясь о ноги остальных, из помещения для отдыха пилотов в отделение связиста, устроился в кресле, предложив Семцовой присесть на подлокотник, и посмотрел на указанные Цезарем экраны.

Видеокамера № 7 следила за коридором и шлюзом грузового отсека корабля. Казаков заметил только мелькнувший черный силуэт и перевел взгляд на девятый монитор.

— Он уходит, — откомментировал Бишоп. — Уходит от чужих. В колонии ему будет одиноко, но спокойно. Зверь.просто уляжется спать, дожидаясь лучших времен. Он нас боится не меньше, чем мы его.

— Да-а…— выдохнул Казаков.

Камера показывала, как Чужой, осторожно перебирая лапами, выбрался по потолку из коридора в грузовой отсек (Цезарь мгновенно захлопнул переборку, отгораживая существо от основных помещений корабля), дернулся, заслышав за своей спиной металлический лязг опустившейся двери, и вытянулся вперед, оглядывая помещение. Платформа, на которой стоял гусеничный вездеход, с тихим шипением пневматического привода коснулась снега, открыв Чужому широкие ворота, — он мог беспрепятственно покинуть «Цезарь».

Зверь нехотя слез с потолка, случайно задев одну из ламп дневного света и разбив ее, постоял, водя мордой из стороны в сторону, и шагнул вперед. Черная лапа утонула в снежном покрове.

Было видно, как Чужой медленно идет в сторону базы, от которой его отделяло не меньше сотни метров, — расплывчатая клякса абсолютной черноты на белом поле. Один раз зверь обернулся, замер, и микрофон видеокамеры донес до людей его писк.

— Кажется, — полушепотом сказал Бишоп, вслушиваясь, — этот крик выражает отрицательные эмоции. Мы ему не понравились.

— Он нам тоже, — скривил губы Казаков. — Колонию придется уничтожить. Мы не должны оставлять в живых это чучело.

— Некогда! — Сержант Фарелл сидел за штурвалом челнока, глядя, как начинают оживать системы управления и навигации. На центральном мониторе появилась надпись:

— «ПРЕДПОЧИТАЕТЕ РУЧНОЕ УПРАВЛЕНИЕ ИЛИ СЛЕДУЕТ ВКЛЮЧИТЬ АВТОПИЛОТ?»

— Предпочитаю ручное, — громко и весело сказал Фарелл. — Когда еще придется управлять такой машиной? Господин лейтенант, пока запускаются двигатели, я прошу всех спуститься вниз. Сейчас там безопасно и есть кресла. Пристегнитесь.

— Ненавижу пилотов, — доверительно прошептала Маша на ухо Казакову. — Воображаю, какой это будет старт! Нас всех размажет по стенкам, несмотря на систему, снижающую воздействие перегрузок…

— Да плевать, — небрежно отмахнулся тот. — Главное — мы убираемся отсюда.

Спустя восемь минут многотонный «Юлий Цезарь», подняв настоящую снежную бурю, оторвался от поверхности Сциллы, на мгновение завис в воздухе и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее заскользил вперед, постепенно набирая высоту. Далеко за кормой остались разбитые желтые цилиндры строений S-801, черные базальтовые скалы да запорошенные снегом остовы «Триглава» и американского «Гурона».

Пока что человеческие потери экспедиции не превышали допустимого минимума. Погиб один член экипажа — сгоревший на «Триглаве» капитан Реммер — и незадачливый американский полковник из группы «Апач».

Чужой, попутно забив встретившееся громадное насекомое, нашел вход в ледяные пещеры, поудобнее зацепился за скользкий свод, свернулся клубком и попытался заснуть. Температура его тела медленно понижалась. Снов он не видел. К хорошему очень быстро привыкаешь.

«Цезарь», если смотреть непредвзято, по всем параметрам вполне подошел бы и для личного корабля главы государства. А что? Навряд ли этим малым рейдером побрезговали бы президент Соединенных Штатов, английский король или придирчивый германский кайзер. Комфортная обстановка, все мыслимые удобства, великолепная защита и не менее качественное техническое оснащение.

Маша была не права, заподозрив Ника Фарелла в лихачестве, которое могло быть спровоцировано обладанием столь потрясающим кораблем, — какому же пилоту не захочется проверить все качества рейдера, от скоростных до аэродинамических? Ник, однако, позволил себе одно-единственное чудачество: он повел «Цезарь» в космос не по параболической кривой, а почти вертикально. Амортизация кресел и комплекс искусственной гравитации сделали все, чтобы пассажиры не чувствовали излишних перегрузок, но Маша подумала про себя, насколько неприятно ощущать свой желудок отделившимся от тела и несущимся вслед в нескольких километрах за кормой судна.

«Цезарь», словно бы походя минуя вторую космическую скорость, без осложнений и трудностей прошил атмосферу ледяной планеты. От момента взлета до выхода в вакуум прошло не более семи минут. Двигателей практически не было слышно — только отдаленное гудение, сопровождающееся мягкими взревываниями при активации системы очередной ступени. Для такого крупного корабля это было необычно. Видать, истинный владелец «Цезаря» и движки поставил на свое детище самые новые — очень может быть, что их еще только проектировали и испытывали в каком-нибудь ужасно секретном конструкторском бюро Америки, Европейского сообщества или России.

Через обзорные стекла кабины было отлично видно, как исчезли далеко внизу серебристые перистые облачка, как небо постепенно сменило цвет с темно-голубого на зеленый, а потом фиолетово-лиловый и как вспыхнули капли огня — звезды. Из мрака космоса неожиданно выполз похожий на изъеденный мышами желто-коричневый кусок сыра громадный астероид, спутник Сциллы, и неторопливо проплыл мимо.

— Гравитационное поле планеты успешно преодолено, — сообщил Фареллу Цезарь. — Корабль находится в открытом космосе. Сэр, ваша задача выполнена, я перевожу управление на автопилот и начинаю разгон до скорости света. Прыжок через восемнадцать минут. Мне необходимо время для коррекции курса.

Экипажу предлагается собраться в кают-компании для получения информации. Система ручного управления рейдером отключилась, штурвал автоматически отъехал в сторону, давая понять пилоту, что все прочие заботы берет на себя мозг корабля. Большая часть индикаторов сменила цвет на/запрещающий красный и предупреждающий желто-оранжевый. На центральном мониторе появились слова: «Активирован комплекс дальней навигации«Орион». Результаты выводятся на дисплей № 2 пульта оперативной связи».

Фарелл отстегнул ремни безопасности, по-хозяйски осмотрел свою вотчину, сейчас оккупированную разумным компьютером «Цезаря», и зашагал к винтовой лесенке, ведущей вниз. Цезарь, предупредив пилота, должен был оповестить об общем сборе и всех остальных.

Виртуальное изображение римского императора (теперь он снова был в полном порядке, такой же красивый и естественный. Неполадки в системе устранялись самой же системой) находилось возле огромного плоского экрана телевизора, установленного в кают-компании на юте корабля. Машинально покосившись в сторону коридора, в котором совсем недавно бесчинствовал Чужой, Фарелл заметил, как по полу ползают миниатюрные роботы-уборщики, собирая разбитое стекло и уничтожая следы крови. «Интересно, что они сделали с телом американца? — подумал он. — Неужели упаковали в мешок и положили в холодильник?»

Разумеется, пришли все. Семцова, нахмурившись, восседала за овальным столом по правую руку от лейтенанта, Гильгоф посверкивал очками и белой полоской пластыря на разбитой переносице, военные настороженно поглядывали на призрак. Один только Бишоп едва не зевал и делал такое лицо, будто ему заранее все известно.

— Никого не забыли? — Казаков оглядел собравшихся. — Врачи где? А, вон куда вы забились. Отрываетесь от коллектива… Бишоп, не маячь, сядь куда-нибудь. Маша, может быть, вам кофе налить?

— Нет, спасибо, — отказалась госпожа консультант, завистливо поглядывая на тевтонских союзников, дующих пиво, которое отлично приготовлял из концентрата автоповар «Цезаря». — Начнем? Чего тянуть?-

— Уважаемая Мария Викторовна абсолютно права, — согласился фантом, поворачиваясь к Маше и обходительно наклоняя голову. — Господа, прошу внимания.

Господа старательно изобразили на лицах требуемое внимание.

— За время, проведенное нами на Сцилле, в широком мире, а точнее, в пределах обитаемого кольца произошло несколько событий, интересующих нас всех. Помните недавнюю договоренность? Вы добываете для моего хозяина образцы живых тканей чужого существа, я предоставляю необходимую информацию по деятельности террористической группы «Новый Джихад» и даю вам возможность…

— Помним, помним, что дальше? Давай без увертюр, — перебил Казаков. Призрак, на его взгляд, был излишне велеречив. — Куда мы летим?

— В данный момент право выбора предоставляется вам, — ответил Цезарь. — В зависимости от вашего решения я могу доставить вас на Землю или к месту событий, напрямую связанных со знакомыми нам всем ксеноморфами и происшествием на базе S-801. Ознакомьтесь, пожалуйста, с материалами, пересланными через гравитационный привод системы «Портал» несколько часов назад.

Осветился телевизионный экран. Проскользнула белая надпись на синем поле: «Файл 342 от 6 февраля 2280 года. Подождите, идет загрузка».

Послышалась знакомая бодрая мелодия. Маша не сразу уяснила, что прокручивается заставка новостей английской компании Би-Би-Си. Что за чертовщина? При чем тут информационная программа Британской радиовещательной корпорации?

Было заметно, что из блока сюжетов за ненадобностью вырезан первый, — мелькнула тяжелая челюсть английского короля Ричарда V. Судя по всему, Его величество изволил прибыть с визитом куда-то за границу. Затем возникла физиономия комментатора — полного дяди лет сорока в темно-сером костюме. Слева от него в верхнем углу экрана были видны латинские буквы «TERRORISM!» и картинка с жутким бородатым громилой в хаки, темных очках и зеленой повязке на голове. Громила сжимал в руке автомат — судя по силуэту, российский «Калашников-250» с системой автонаведения. Хоть в энциклопедии такую картинку печатай, в соответствующей главе, повествующей о терроризме.

— Очередная варварская акция «Нового Джихада», — естественно, по-английски, брезгливо-безразличным тоном ведущего теленовостей, откомментировал мордастый дядя. Услужливый компьютер «Цезаря» на всякий случай сопроводил его речь титрами на русском и немецком. — После непрекращающихся угроз в адрес правительств стран Европы руководство законспирированной секты исмаилитов решилось на беспрецедентные действия, направленные против мирных граждан.

Розовое лицо комментатора исчезло, появились репортажные кадры. Съемка велась с какого-то летательного аппарата. Унылая местность («Явно не Земля, — решила Маша. — Очень уж нехарактерные для нашей планеты холмы»). Крупный план выхватил стандартный комплекс зданий. Почти точная копия S-801. Такие же желтовато-черные цилиндры исследовательской базы.

— Разгром террористами совместной англо-американской колонии на планете LV-706, — послышался голос за кадром, — вызвал бурную реакцию правительства Его величества и государственного департамента Соединенных Штатов Америки. Но, как выяснили наши корреспонденты, эта акция была лишь демонстрационной и боевики «Джихада» продолжают шантажировать руководство заинтересованных государств, угрожая очередным применением своего нового биологического оружия.

Следующий кадр. Снимали уже в зданиях колонии. Кровавые брызги на стенах, камера поспешно минует разорванные человеческие тела, однако не заметить, что…

— Ой, — громко сказал Гильгоф.

— Вот вам и «ой». — Лейтенант аж рот открыл, когда «Цезарь» сделал для внимательных наблюдателей стоп-кадры, чтобы можно было в подробностях рассмотреть картинку с видеозаписи. — Аллах-акбаровцы забросили на эту дурацкую базу споры Чужих, ясно как день. Результат налицо.

— Тихо, дайте послушать! — шикнула Семцова, подаваясь вперед.

— …Специалисты-ксенологи из Центра по изучению чужой жизни в Глазго, — толстяк в сером снова вылез на экран, — предполагают, что оружием послужили ставшие известными после судебного процесса над «Уэйленд-Ютани» в сентябре-октябре прошлого года ксеноморфы, обнаруженные на планете LV-426. Остается неизвестным, каким образом террористы «Нового Джихада» сумели заполучить этих животных и использовать их в своих целях. Представители «Уэйленд-Ютани» комментировать данный факт отказались.

Появилось изображение здания конгресса США и сходящий с парадной лестницы президент Компании мистер Ван-Льюен, окруженный журналистами. Почтенный конгрессмен и руководитель «Уэйленд-Ютани» отмахивался от репортеров, как от назойливых мух. Завершающий кадр показывал его отъезжающую машину, вокруг которой вились люди с портативными видеокамерами и цифровыми фотоаппаратами.

— Требования боевиков-сектантов остаются прежними, — добавил комментатор Би-Би-Си, выкраивая на своей поросячьей роже горестное выражение. — Немедленное освобождение из тюрьмы международного суда в Гааге представителей свергнутого войсками ООН правительства нового аятоллы ибн Сабади и в первую очередь арестованного Интерполом полтора месяца назад имама Фейруллаха ас Нухайба, отвечавшего в секте исмаилитов за закупки вооружения и напрямую руководившего несколькими громкими акциями террористов. К сожалению, спецслужбы Великобритании и США отказываются каким-либо образом помочь прессе осветить данное событие, мотивируя это тайной следствия. Однако можно сделать вывод, что сейчас террористическая организация «Новый Джихад» заполучила в свои руки опаснейшее оружие, способное заставить правительства Европы, Америки, а прежде всего арабских государств Ближнего Востока отказаться от своих планов полного искоренения экстремистской секты. Правительство Российской Империи пока что сохраняет тревожащее молчание. О развитии событий мы будем извещать вас по мере поступления информации. Сейчас переходим к блоку видеосюжетов, посвященных очередному кинофестивалю…

Монитор залился синим. Несколько минут царило неприятное молчание.

— Уж по крайней мере, — вздохнул Казаков, — мы в этом не виноваты. Исмаилиты нас опередили.

Маша нервно теребила пальцами рукав своей куртки. Она прекрасно понимала, что может означать сообщение британского телевидения, продемонстрированное компьютером «Цезаря». Исмаилиты — худшие из фанатиков. Им абсолютно плевать (да скорее, они и вовсе не понимают, с чем столкнулись) на возможную опасность, исходящую от Чужих. Кроме того, совершенно ясно — у них есть материнский организм, производящий споры. Следовательно, большинство колоний в Дальнем космосе сейчас подвергаются самой нешуточной опасности, а в перспективе не исключен занос этой зубастой и клыкастой «инфекции» на Землю. Безусловно, все космическое пространство в Солнечной системе самым внимательным образом контролируется великими державами. Система безопасности от вторжения посторонних объектов в радиусе пятисот тысяч километров от атмосферы Земли была создана в начале XXIII века, после весьма неприятного инцидента с астероидом, сошедшим с орбиты и едва не врезавшимся в Землю. Но астероид был большой, его вовремя обнаружили и уничтожили ядерными зарядами, а здесь… Достаточно дать крупную взятку сотрудникам карантинной службы — и споры окажутся на Земле. Последствия? Неконтролируемое размножение Чужих, массовые жертвы среди населения, «дезинфекция» зараженного пространства теми же атомными бомбами… И то — если успеют вовремя, сообразив, чем грозит нашествие Чужих. В общем, мрак. Трепещите.

— Весело. — Казаков потер лоб ладонью. — Какие у кого соображения?

Молчание. Все дожидались ответа Цезаря, по-прежнему стоявшего у монитора с невероятно самодовольным видом.

— Пожалуйста, господа, — сказал голос призрака, — прослушайте аудиосообщение от моего хозяина. Тогда вы поймете, каковы будут дальнейшие действия. Естественно, при условии вашего согласия.

— Согласия? — едва только не взвыл Казаков. — О чем ты говоришь, безмозглая железка? Если твой босс имеет выходы на «Джихад», знает, где они содержат животных, и не говорит об этом, то я его лично пристрелю! Слышал недавний разговор, да? Понимаешь, что очень скоро Чужие, захваченные аллах-акбаровцами, полностью выйдут из-под контроля? Ясно, о чем говорю?

— Терпение, господин лейтенант, — абсолютно невозмутимо произнес Цезарь. — Сначала прослушайте сообщение.

Семцова и Казаков аж поперхнулись, узрев на экране телевизора новый мультик. Бишоп ухмыльнулся, устроился поудобнее и стал наблюдать. Остальные сидели с самым растерянным видом.

На сей раз таинственный незнакомец пошутил совсем не оригинально. Они ожидали увидеть Деда Мороза, Винни-Пуха или, на худой конец, какого-нибудь популярного персонажа современных комиксов, но им досталась картинка из триллера.

Трехмерное изображение кресла в кабине космического корабля. В кресле расположился Чужой. В одной лапе рюмка, наполненная коричневой жидкостью, во второй сигара. С теплящегося кончика струится голубоватый дым. Морда самая гнусная. Клыки несколько гротескно увеличены. Словом, ожившая карикатура.

Впечатление несколько портило то, что создатель программы не сподобился создать виртуальному Чужому мимику. Поэтому зверюга просто открывала пасть в такт звукам, что выглядело неестественно.

— Господа, не будем тратить время, — сказал Чужой голосом хозяина и затянулся сигарой. Из второй пары челюстей вылетела струйка дыма.

Маша, сама того не желая, оживленно фыркнула и мельком подумала: «Босс пытается нас по-своему развеселить, сбить напряжение. Неплохой ход».

Голос хозяина продолжал:

— Итак, вы помогли мне, я помогу вам. Не думайте, что все исмаилиты фанатичны и неподкупны. Среди них встречаются люди, которые тоже любят владеть пухлой чековой книжкой, зарегистрированной в женевском или цюрихском банке, и не желают отдавать свои деньги на бездарную идеологию. Именно через них я знаю то, о чем не подозревает господин Бибирев, а также его визави в ЦРУ, Интеллиженс Сервис или, например, Моссаде. По моему приказу «Цезарь» должен будет направиться в район созвездия Дракон. Вас интересует Бета Дракона, более известная как Растабан. Именно там, в колонии Европейского сообщества — планета LV-17, южное полушарие, — будет проведена следующая акция «Джихада». Колония крупная, население сто тридцать человек. Это .очень серьезный удар. Вы можете спросить, почему я не предупредил заинтересованные правительства, дабы они послали туда военные подразделения? Очень просто: любой корабль из района Земли просто не успеет прибыть вовремя. Вас не слишком много, но вы отлично вооружены. Помимо того, я продумал несколько дублирующих программ, способных вас обезопасить. Вы можете принять мое предложение, можете отказаться. Решение сообщите Цезарю. В зависимости от него мозг корабля проложит требуемый курс. Большое спасибо.

С этими словами Чужой заглотил содержимое рюмки (на ее донышке обнаружился нарисованный череп с костями) и, вдруг схватившись щупальцами за горло, изобразил отравленного, свалился под кресло и издох. Монитор погас под смешки военных.

— Я не понимаю, кто здесь кому морочит голову? — Гильгоф задал сам себе риторический вопрос и сразу на него ответил: — Без сомнения, головы морочат нам. Господин лейтенант?

— Что? — буркнул Казаков. — Неужели он думает, что мы откажемся? Давайте вспомним, что приказ не выполнен, — мы должны были уничтожить базу и прежде всего Чужих. Любое дело нужно доводить до конца. И потом, я всю жизнь мечтал спасти мир!

— Очень смешно, — совсем невесело усмехнулась Маша. — Оценим ситуацию здраво. Если исмаилиты решатся на крупную акцию после того, как международный суд и правительства держав не выполнят их требования, — а я уверена, что не выполнят, это же основной закон — никогда не договариваться с террористами! — можно себе представить, с чем мы столкнемся на Растабане. Хорошо, если фидаи будут контролировать поведение Чужих. А вдруг нет и мы повстречаемся с дикой ордой этих чудищ? Помните численность населения? Сотня рыл — это вам не шутка! Они же могут заразить всю колонию!

— Если, если…— невнятно промычал лейтенант, по привычке приглаживая волосы. — Этот мужик сказал, что мы великолепно оснащены оружием. Все правильно. С подобным арсеналом я не побоялся бы выйти против целой бригады штатовского спецназа с танками и вертолетами поддержки!

— Вас, по-моему, заносит, Сергей, — вяло возразил Гильгоф. — У нас нет ни плана операции, ни информационной основы. Нет даже приблизительного плана колонии, где, возможно, придется действовать. Пойди туда — не знаю куда…

— На крайний случай, — заметил Эккарт, — мы располагаем ядерным оружием. Это устраняет неразрешимые проблемы…

— Но создает новые, — парировал ученый. — Объяснить? Допустим, при возникновении экстремальной ситуации мы будем вынуждены ударить по объекту ракетами. Потом нас же обвинят в неправомерном использовании вооружения, применение которого санкционируется только главами ядерных держав и руководством Организации Объединенных Наций. Один раз подобная выходка господину Казакову сошла с рук, но повторный инцидент… Американцы начнут орать, что мы запросто уничтожили мирную колонию, вместо того чтобы обойтись силами пехоты. Опять заголовки: «Русские варвары! Медведи вырвались из тайги! Государственный терроризм!» Представляете?

— Веня, — нежнымголоском проворковала Сем-цова, — скажите, у вас в Калуге есть бункер? Поглубже?

— При чем здесь бункер? — начал выходить из себя Гильгоф. — Вы по делу говорите!

— Да при том, — Маша не изменила издевательски-любезного тона, — что, если Чужие окажутся на Земле, только одному проценту населения удастся спрятаться в защищенных от любой напасти подземных убежищах. Вам это нужно?

Доктор неизвестных наук только вздохнул и заткнулся.

— Предлагаю разобраться на месте, — со своей обычной рассудительностью сказал Бишоп, прерывая неприятную паузу. — План колонии? Какая ерунда! Достаточно соединиться при помощи гравитационного привода с любым интернетовским сервером на Земле и заглянуть в справочники. Полагаю, Цезарь не откажет нам в такой маленькой услуге. Корабль, на котором мы находимся, предоставляет нам редкую возможность обмануть радарные комплексы противника, действовать внезапно и быстро, оборона…

Пол под ногами чувствительно качнулся. Маша едва не вылетела из своего кресла, но вовремя уцепилась за рукав Казакова. Бишоп замолчал и настороженно оглянулся. Еще один толчок.

— Не беспокойтесь, — сказал фантом. — Прошу извинить за неудобства.

— В чем дело? — вскочил Казаков. Он прекрасно знал, что дальние рейдеры «вздрагивают» подобным образом только в двух случаях: если проводится экстренный маневр, предотвращающий столкновение, и если системы защиты корабля отводят чужой удар.

— Нас преследуют, — ответил Цезарь. — Повторно прошу не беспокоиться. Меры безопасности приняты автоматически.

— Кто преследует? — рявкнула Маша.

Умный, но не понимающий человеческой психологии компьютер рейдера, видимо, посчитал, что если он самостоятельно, не дергая людей, попробует устранить опасность, то избавит экипаж от лишних стрессов. Человек же предпочитает лично увидеть опасность — незримый враг страшнее явного.

— Военно-исследовательский транспорт «Киото», зарегистрированная собственность министерства обороны Японии, — нехотя оповестил Цезарь. — Он следует за нами достаточно давно. Нанес несколько ударов плазменными разрядами по корпусу. Прошу не беспокоиться, включены все комплексы защиты обшивки.

— Если он еще раз скажет «не беспокойтесь», — прорычал Казаков, вихрем взлетая по ступеням винтовой лестницы, ведущей в рубку, — я разобью главный терминал здешнего компа кувалдой! По нам стреляют, а мы узнаем об этом последними!

— Не бе… — начал было Цезарь, но вовремя осекся. — Господа, уровень вооружения «Киото» не позволяет данному кораблю нанести нам сколь-нибудь значительные повреждения.

— Пошел в задницу, — отозвался лейтенант. — Не до тебя!

Объект был полностью идентифицирован. Мониторы оперативного центра корабля показали схемы «Киото» во всех проекциях. Вражеский корабль находился не более чем в восьмистах милях за кормой «Цезаря» и медленно приближался. Выяснилось, что террористы уже выпустили по рейдеру около двенадцати разрядов, но все плазменные «капли» были отведены защитными полями, генерируемыми реактором корабля.

— «ПЕРЕХОД НА РУЧНОЕ УПРАВЛЕНИЕ НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ», — уведомил бортовой компьютер пилота, с размаху плюхнувшегося в свое кресло. Фарелл только выругался и защелкал тумблерами. Все инструкции военных ведомств космических держав с редким единодушием твердили: во время боя в космосе управлять кораблем, как атакующим, так и атакуемым, надлежит человеку.

«Киото» подходил со стороны звезды, что несколько затрудняло работу комплекса наведения энергетических пушек: излучение Гаммы Феникса создавало слишком много помех. Мозг корабля, сочтя, что приказ человека является более приоритетным, чем его собственная программа обороны, не вмешивался. Для дальнейших действий Казакова, Фарелла и примчавшегося им на помощь Бишопа не возникало никаких препятствий.

Пилот резко изменил линейную траекторию движения корабля, потянув штурвал на себя и влево.

«Цезарь» исполнил в пространстве невероятный пируэт, ушел из сектора обстрела и, описав дугу, начал заходить в тыл «Киото». Сейчас его можно было хорошо рассмотреть через иллюминаторы кабины — размером с «Цезаря», формы более грубоваты, броня отражает лучи близкой звезды, темно-голубым полыхают сопла двигателей…

Человек, сидевший за штурвалом «Киото», тоже не был дураком. Наверное, опытный пилот. Сражение между двумя космическими кораблями в вакууме разительно отличается от обычного воздушного боя — у противников значительно больше возможностей для маневра и нет угрозы свалиться на землю. Беззвучно мелькают синие и розовые линии плазменных разрядов, исчезая в далях космоса, изредка загораются оранжевые язычки двигателей маневра…

— Подойдут ближе, — хрипло выкрикнул Фарелл, не оборачиваясь, — попробуйте снять их залпом из четырех пушек! На «Киото» стоит только магнитная защита, поле не выдержит сильного энергетического удара!

— Знаю, — сквозь зубы шикнул Казаков. Сейчас его корабль оказался в более выгодном положении — Гамма Феникса осталась в стороне, помехи исчезли. Лейтенант, не особо доверяя новшествам, внедренным в военное дело лишь несколько лет назад, — мощным лазерам и плазменным орудиям, — остался верен традиции. Ракеты с нацеливанием на массу куда проще и надежнее: если наведение верно, вражеский корабль наверняка не сможет уйти.

На зеленом поле монитора наконец появилось изображение «Киото» в виде мерцающего белого силуэта, пискнул зуммер, давая понять, что программа заложена в боевые части ракет и цель захвачена устройством, отвечающим за точность удара. Палец коснулся клавиши «ВВОД», тотчас на установленном под стабилизаторами «Цезаря» торпедообразном контейнере открылся маленький лепестковый шлюз, и окруженная быстро растворяющимся в вакууме облачком газов ракета«Тритон» отправилась к цели. За ней — вторая. Врядли ракеты полностью уничтожат противника, но по крайней мере серьезно повредят корпус и вынудят «Киото» отойти в сторону. Потом врага можно будет добить энергетическими разрядами.

«Киото» резко вильнул в сторону, уворачиваясь от двух ничтожно маленьких светлых теней, выпустил шлейф ракет, устанавливающих заграждение, — при их взрыве образуется облако осколков, способное обмануть процессор простенького, но точного компьютера, размещенного в боеголовках. Получилось. Одна из ракет «Цезаря», поврежденная стальным обломком, неуклюже закувыркалась и беззвучно взорвалась — моргнула оранжевая вспышка, и веером разлетелись угасающие искры.

Вторая ракета тоже оказалась обманутой, но другим способом: пилот, сидящий за штурвалом «Киото», резко увеличил скорость, включив дополнительные двигатели, и сломя голову ринулся к астероиду-луне. Вскоре от боеголовки отсоединился опустевший топливный бак, а сам конус, несущий в себе осколочный заряд, способный изрядно повредить обшивку корабля противника, оказался притянут гравитацией гигантского ноздреватого камня. «Киото», развернувшись, снова зашел для атаки.

— Они меня достали, — мрачно сказал Казаков. — Бишоп…

— Постойте, — оборвал лейтенанта андроид, — мне категорически не нравятся их действия. Мистер Фарелл, нам нужно уходить, причем как можно быстрее.

— А что такое? — Казаков вытаращился на монитор, показывающий положение двух кораблей в пространстве относительно Сциллы.

— На «Киото» сообразили: плазменный разряд на нас не действует, — быстро пояснил Бишоп, обеспо-коенно просматривая показания компьютера. — Только что с их борта стартовала ракета, и «Киото» немедленно после запуска изменил курс на противоположный нашему. Компьютер сейчас идентифицирует снаряд, но полагаю, что его навигатор реагирует на массу. Сложите стартовую скорость ракеты, ее собственное ускорение и ускорение, сообщенное ей материнским рейдером… О, посмотрите!

«Цезарь» наконец-то выбросил на экран обработанные программой опознания данные. Снаряд типа «Титан», восемь емкостей с топливом, бортовой компьютер и… И ядерный заряд в боеголовке.

— Как они нас не любят, — сокрушенно покачал головой Казаков. — Что ж, против лома нет приема, окромя другого лома. Но лично мне очень жалко использовать наши атомные бомбы, тем паче что их всего четыре штуки. Удираем, господа. Ракета нас догонит через семь минут, то есть «Цезарь» окажется в зоне поражения, созданной эпицентром взрыва. Ник, черт возьми, ты меня слышишь? Мы можем прыгнуть немедленно?

— Двенадцать минут, — помертвевшим голосом сообщил пилот. — Мы потеряли скорость на маневрах, пока крутились, уходя от ударов «Киото». Не успеваем!

— Эй, Цезарь! — в голос заорал лейтенант, оглядывая кабину и следующие за ней помещения. Фантом непременно должен околачиваться где-то поблизости. В конце концов, он сам прекрасно сознает, что под угрозу поставлена не только жизнь людей, но и его собственное существование. А любой разумный компьютер запрограммирован на самосохранение. Машине хочется жить не меньше, чем человеку. — Ты куда пропал, скотина? Цезарь!

Мелькнув красным и золотым, фантом быстро прошел из комнаты отдыха пилотов к оперативному центру корабля.

— Сожалею, но маневр уклонения выполнить невозможно, — сообщил он. — Кроме того, господа, мы превысили допустимую скорость, при которой я могу запустить ракеты перехвата.

— А что делать? — обомлел Казаков. — Слушай, приятель, ты учти — там атомная бомба. И топлива ей хватит, чтобы догнать нас! Осталось шесть минут!

— Мои расчеты показывают, что в момент нахождения в тепловом эпицентре взрыва корабль потеряет все поля защиты. — Речь Цезаря прозвучала настоящей издевкой. Лейтенант подумал о том, что никогда не встречал компьютер с суицидальным комплексом. Разве только в фантастических романах. — Я же говорил: слушайтесь меня. Вы сами создали себе проблемы. И мне тоже.

— У тебя в закромах обязательно должно быть… — начал Бишоп, но фантом властно простер руку вперед, что, видимо, означало обычное: «Не беспокойтесь, все под контролем».

— Немедленно займите свои места, — процедил Цезарь голосом, в котором утонченно смешались отвращение и презрение. Отличный речевой модулятор, ничего не скажешь. Может передать любую эмоцию. — Мистер Фарелл, передайте управление автопилоту. Я попробую что-нибудь сделать, но предупреждаю: серьезных перегрузок не избежать. Исполняйте.

— Командует тут еще! — неслышно прошептал Казаков, вытягивая ремни безопасности своего кресла и щелкая замками. Он очень надеялся, что вездесущий мозг рейдера предупредил остальных. — До старости этот полет не забуду!..

…В общем пространстве Вселенной столь маленькая драма была ничтожна. Разве человек заметит микроскопическую бактерию из грязной канавы, которую пожирают вирусы? Впрочем, по сравнению с одноклеточным организмом сам вирус был лишь ничтожной точкой. Какое дело Галактике Млечный Путь или, например, самодовольной звезде, носящей имя Гамма Феникса, до жалкой молекулы космоса, пускай даже она несет на своей поверхности гордую надпись «Юлий Цезарь»?

В холодном пространстве межзвездного вакуума расплылось ослепительно белое пятно чистого огня, меняя цвет сначала на голубой и синий, а затем на желтоватый и красный. Во все стороны расползлось световое кольцо, задев мрачновато-насупленный астроид, несколько тысячелетий назад превратившийся в луну ледяной Сциллы, — на огромный каменный обломок это не произвело никакого впечатления. Хлопушка, да и все. Вот если бы Гамма Феникса неожиданно решила покончить с собой, превратившись в сверхновую… Какой бы чудесный, пускай и невероятно опасный фейерверк состоялся! А тут?.. Смех один. Петарда.

Спустя двадцать минут «Киото», благополучно переждавший ядерный взрыв на безопасном расстоянии, явился в точку пространства, где сгорел «Юлий Цезарь». Приборы захваченного террористами рейдера отчетливо показали: зарегистрирована только квантовая ударная волна, возникающая в момент неуправляемой ядерной реакции, и больше ничего. Прыжка через световой барьер не было. Следовательно, противник уничтожен.

«Киото» выровнял свое положение в пространстве и направился в сторону холодной Сциллы.

Ни капитан пиратского судна, ни один член его экипажа даже предположить не могли, какой неприятный сюрприз ожидает их на поверхности планеты. Впрочем, сейчас все люди, находящиеся на борту «Киото», были живы и по-своему радостны и счастливы.

В глубоком сугробе, поднимавшемся в двухстах метрах от мертвой американской базы, зарегистрированной в секретных документах под грифом «S-801», неподалеку от снежного горба, укрывшего остов челнока «Гурон», и желтых конструкций, служивших некогда человеческим жильем, под коркой наста, образовавшегося после восхода звезды и начала очередного скучного дня, лежал неприметный металлический цилиндр. На единственном дисплее, размером со спичечный коробок, мерцали красным латинские буквы: «ARMED».

Сцилла, на снежных полях которой до последнего времени двадцать тысяч лет не происходило ничего необычного, ждала продолжения. Следующий акт спектакля, сценаристом и режиссером которого являлся бортовой компьютер сгинувшего в никуда «Юлия Цезаря», должен был начаться в момент приземления рейдера с японскими опознавательными знаками.

Одинокий Чужой, забравшийся в естественный «холодильник» под зданиями базы, проснулся. Его что-то встревожило. Существо обладало тем, что у людей именуется «обостренной интуицией», и очень боялось, но решило дорого продать свою жизнь. Все равно ему было нечего терять.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ «…НО ПАРАЗИТЫ— НИКОГДА!»

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. В НЕБЕСАХ И НА ТВЕРДИ

Ориентировочно ~ 15 февраля 2280 года, планетаLV—17 Геон, звезда Растабан, созвездие Дракон

— Перспективка, однако…— Казаков, развалившись, сидел в одном из кресел кают-компании и со строгостью взирал на компьютерных техников. — И что, ничего нельзя сделать?

— Абсолютно ничего, — вздохнул Бишоп. — Там не просто отключено энергоснабжение периферийных комплексов, но даже прострелены замки. Устройства невозможно починить и нечем заменить. Они все сидят взаперти, будто надеются, что это их спасет.

— А где Чужие устроили гнездо?

— Представления не имею, — развел руками андроид. — Я знаю, что в округе бродит не меньше дюжины животных, но… Требуется более тщательная экспертиза объекта и прилегающей местности. Понимаю, господин лейтенант, что соваться в комплекс не хочется, однако, если мы действительно хотим помочь, придется действовать. Причем достаточно быстро. Ворота взорвем… Пока не зашло солнце, животные будут проявлять меньшую активность: время Чужих — ночь. Господин Гильгоф совершенно правильно предположил, что они относятся к разряду лунарных существ.

— Да и вы хороши, Сергей, — немедленно съязвил помянутый Гильгоф, устроившийся напротив, за столом. Он имел весьма отдаленное представление об армейской субординации и, как его ни одергивали, постоянно критиковал командира экспедиции. — Тоже мне, слуга царю, отец солдатам… Коли называете себя профессионалом, значит, обязательно должны знать, что следует предпринять в подобном положении.

— Для начала, — хищно начал Казаков, сверкая глазами на господина ученого, — я, как только стемнеет, выпру вас с борта «Цезаря». Будете приманкой.

— Нелогично и нецелесообразно, — отверг инсинуации лейтенанта Гильгоф. — Послушайте, в зданиях несомненно должны иметься какие-нибудь запасные выходы, вентиляционные трубы, система подземных коммуникаций! Люди здесь живут тридцать лет, а следовательно, сделали все для обеспечения комфортной жизни. Дырку в заборе, например…

— Дырку в заборе? — не выдержала Семцова, внимательно слушавшая перепалку. — Вениамин Борисович, как вы себе это представляете? Для чего подобная «дырка»? Мало того что отсутствует забор как таковой… Воображаю: какой-нибудь колонист выносит украденные из медицинского центра базы наркотики, чтобы из-под полы продать местным аборигенам. Из таковых на Геоне имеются только несколько видов совсем мелких насекомых, лишайники, мох да привезенные с Земли крысы с мышами. Перестаньте говорить глупости.

— Но должен быть выход! — Ученый никак не желал смириться с новым поражением. — Иначе грозят самые тяжелые неприятности! Мы даже не знаем, сколько в комплексе Чужих, а сколько людей? Как вооружены последние? Успели подать сигнал SOS или нет? И не стоит забывать о джихадовцах. Эти милейшие люди заперлись вместе с остальными поселенцами. В крайнем случае они сначала положат оставшееся в живых население колонии, а потом сами… — Гильгоф сделал руками такой жест, будто завязывал на веревке скользящую петлю. — Ждать прибытия посланных властями спасателей не имеет смысла. Не успеют.

— Знаю, — буркнул Казаков. — Вот вы, Веня, считаетесь здесь самым умным. Почти таким же, как Бишоп. Придумайте, что делать. Мы не можем торчать на Геоне до бесконечности, а употреблять взрывчатку для разрушения заваренных или забаррикадированных проходов я не стану. Будут новые жертвы среди населения. В главном здании не меньше сотни человек, скученность, теснота. Осколки разлетятся на несколько метров…

— Новые жертвы появятся очень скоро, — напомнила Маша и хмуро посмотрела в узкий прямоугольный иллюминатор. — До заката часа четыре, Чужие ночью взбодрятся и дадут колонистам прикурить.

На несколько минут установилась полная тишина. Люди молчали. Только автоповар, занятый приготовлением все новых порций крепчайшего кофе, шипел и пофыркивал.

Над скалистой поверхностью Геона висел крупный оранжево-багровый глаз местного светила, отражая едкие и насыщенные ультрафиолетом лучи в зеркале большого соляного озера, расположившегося в одной из глубоких впадин плоскогорья. Формой озеро напоминало Байкал, только уменьшенный в несколько десятков раз, — такой же изогнутый неширокий и длинный полумесяц с белеющими соляными дюнами на берегах и огромными кристаллами отложений хлористого натрия, поднимавшимися к сине-фиолетовому небу наподобие менгиров-пирам ид удивительно правильной формы. Здание опреснительной установки, доставлявшей воду человеческому поселку, стояло на северном оконечье полумесяца и выглядело неестественно посреди накопленных столетиями залежей соли.

Однако не соль привлекла людей на Геон. Неподалеку от озера, метрах в пятистах в стороне, темнел громадный карьер, где открытым методом разрабатывалось месторождение редкоземельных элементов. В добываемой руде в изрядном количестве содержались магний, хром, молибден и многие другие полезные человеческому сообществу металлы. Выработку затем доставляли транспортерами на небольшой, однако весьма производительный наисовременнейший обогатительный завод. Заключенные с приснопамятной Фиорины истекли бы слюной от зависти к поселенцам Геона — никаких мрачных корпусов, низких холодных коридоров и изнурительного ручного труда. Даже сейчас, при полном отсутствии людей, в здании завода продолжалась работа: это был единственный освещенный комплекс построек — к заводу почему-то энергия от электростанции поступала. Или там имелась своя, независимая от реактора жилого комплекса установка?

Почти три десятка приземистых двухэтажных и прямоугольных зданий, связанных между собой многочисленными проходами и кабелями, сгрудились у подножия и на склонах невысокой выветрившейся горы «столовой» формы — подобные образования еще можно в больших количествах увидеть в пустынях Соединенных Штатов или в Австралии. Коричневые скалы постоянно встречались на всем протяжении засушливой равнины, простершейся от экватора Геона до зоны южного тропика, где начинался занимающий все южнее полушарие планеты безжизненный океан. Поселок Айрон-Рок, принадлежащий Европейскому экономическому сообществу, был пока единственным на планете, но в планах европейцев значилась постройка еще двух-трех, благо Геон являлся настоящим кладезем полезных ископаемых. Только одно месторождение, разрабатываемое уже три десятилетия, давало не меньше двадцати процентов всей мировой добычи хрома.

Собственно, в обновляемой каждые полгода электронной энциклопедии Комитета ООН по колонизации о Геоне можно было прочитать следующее:

«Планета класса А, с кислородно-азотной атмосферой и примитивной углеродной жизнью. Опасных бактерий или вирусов не обнаружено. Условия внешней среды приемлемы для обитания. Среднегодовая температура: +22°С. Первое посещение — 2249 год, основание постоянной колонии Айрон-Рок — 2252 год. На 31 декабря 2279 года население базы составляет 132 человека. Специализация — поиск и разработка редких металлов».

Неподалеку от самой базы находилась отлично оборудованная посадочная площадка — как-никак транспортные корабли наведывались в этот мир с частотой раз в два месяца, чтобы забрать продукцию обогатительного предприятия. За широким бетонным полем надзирала диспетчерская вышка, управляемая компьютером почти без вмешательства человека. Сбоку от нее поднимались два металлически-блестящих ангара, скрывавших атмосферные летательные аппараты и один-единственный челнок, способный летать в космосе. Вертолеты служили для проведения геологических разведок на материке и отслеживания странных процессов, иногда происходящих в атмосфере Геона.

В данный момент поле занимали два корабля, никоим образом не относящихся к европейским металлургическим фирмам или военным патрульным кораблям, изредка навещавшим крупные поселения людей. В центре небольшого порта громоздился рейдер с выведенным на борту белой краской странным названием «Шейх-уль-Аллах» — представитель вымирающей породы кораблей, построенных в тридцатых годах нынешнего века.

Вообще-то около пятнадцати лет назад, еще до Азиатской войны, этот корабль назывался «Олим-пик» и принадлежал одной из подставных британских фирм, занимавшихся контрабандой в пределах Солнечной системы. В один прекрасный день «Олим-пик» был продан некоему обеспеченному господину с европейским именем, но центральноазиатской физиономией, а затем исчез из поля зрения инспекторов регистра ООН. Лишь очень немногие руководители тайных служб государств Земли знали о существовании «Олимпика-Шейха», оборудованного новыми двигателями и более современным бортовым компьютером. Переименованный рейдер стал одним из немногих кораблей, оставшихся в распоряжении «Нового Джихада».

«Шейх-уль-Аллах» был не просто развалюхой, а корытом из корыт. Несколько десятилетий напряженной эксплуатации оставили на нем неизгладимые следы — ржавый и побитый метеорными осколками корпус, шрамы от плазменных разрядов, помутневшие стекла иллюминаторов… Заслуженная галоша, которой самое место на свалке.

Рядом с «Шейхом» «Юлий Цезарь» смотрелся как холеный породистый щенок, усевшийся бок о бок с облезлой помойной шавкой. Казаков, после приземления на Геоне, как следует рассмотрев соседа по посадочной площадке в иллюминатор, что-то презрительно проворчал о том, что, мол, «тяжела и неказиста жизнь простого террориста». Маша с Гильгофом только ухмыльнулись и, не сговариваясь, многозначительно похлопали по бежевой пластиковой обшивке стен шикарного «Цезаря».

В другой ситуации приземление рядом, буквально на одно и то же поле, с кораблем потенциального противника выглядело бы беспримерной наглостью и безрассудством. Однако Фарелл мягко посадил «Цезарь» на белоснежные бетонные плиты, получил от мозга корабля вежливое «Большое спасибо за хороший полет» и одним движением пальца отстегнул ремень безопасности. Пилот знал, что бояться нечего. По крайней мере пока.

Полет от Сциллы до Геона занял всего четверо полных суток, или пять тысяч семьсот шестьдесят минут. Корабль был не только удобен, но и невероятно быстроходен — обычный военный рейдер преодолел бы немыслимое расстояние между созвездиями Феникс (которое можно увидеть в южном полушарии Земли) и Дракон (в северо-западном) за гораздо больший срок.

«Цезарь» не оплошал и в истории с догонявшей корабль ракетой. Умная машина с точностью до секунды рассчитала свои возможности вкупе с ресурсами двигателей, и прыжок через световой барьер состоялся лишь за несколько мгновений до взрыва. «Ворота» пространства захлопнулись за кормой рейдера, волны взрыва и фотонный «отблеск» гиперпространственного прыжка наложились друг на друга, создав мощную интерференцию, отчего приборы «Киото» так и не смогли распознать, что недруг уцелел и благополучно исчез из пределов обитаемого мира в «параллельную Вселенную» сверхсветовых скоростей.

Потом, когда экипаж и сам корабль оказались в полной безопасности, явившийся к экипажу во время ужина фантом мстительно заметил, что эти мерзавцы с «Киото» еще получат свое, если уже не получили. Отвечая на назойливые расспросы Гильгофа, центральный компьютер рейдера объяснил, что оставил на Сцилле (естественно, без всякого совета с людьми) маленький подарок для незваных гостей, которые решатся посетить базу S-801. Какой подарок? Очень простой: килограмм плутония в упаковке и со взрывателем, реагирующим на тепловое излучение и массу сверх полутора тонн. Наверное, от «Киото» уже ничего не осталось, равно как и от Чужого, спрятавшегося в колонии. Гильгоф в который раз заявил, что ему жалко зверя, но доктора никто не слушал.

На ближайшие дни имелось два варианта действий. Первый: отдохнуть естественным образом, то есть все часы полета до системы Растабана откровенно бездельничать, отсыпаться и при желании использовать богатую видеотеку корабля чисто ради развлечения. Продуктов и кислорода было в избытке, а посему не следовало беспокоиться о перерасходе этих двух основных составляющих жизнеобеспечения во время длительного перелета. Второй: лечь спать в криогенные капсулы всего на четыре дня.

Волюнтаристским распоряжением Казаков согнал всех в отсек с камерами глубокой гибернации — он не хотел расхолаживать команду четырьмя сутками вынужденного бездействия. Категорически отказались погружаться в гиперсон только Маша и Гильгоф, которым не терпелось провести первые исследования живых клеток Чужого, сохранившихся в холодильнике научного центра. Лейтенант снова пробурчал что-то нелестное в адрес «яйцеголовых», но махнул на Семцову и почтенного ученого рукой, отправившись спать. Естественно, что Бишоп, никогда не нуждавшийся в криогенном сне, остался бодрствовать вместе с неутомимыми исследователями. К слову, именно аккуратный андроид заделал листом пластика неприглядную дырку в полу лаборатории, из которой выглядывали оплавленные кабели, и подмел стеклянные осколки, пропущенные роботами-уборщиками.

Продрав глаза через девяносто шесть часов, господин лейтенант забрался в душ, быстро оделся и первым делом бросился в лабораторию — проверить, что успели натворить за четверо суток его подопечные. Подсознательно Казаков ожидал, что Маша Семцова и восхитительный доктор Гильгоф склонировали не меньше сотни Чужих, а опыты с генетической информацией привели № тому, что звери стали зелеными, травоядными и размером с домашнюю кошку.

Научный отсек был завален пустыми пластиковыми стаканчиками из-под кофе, засохшими бутербродами, в углу обнаружилась даже пустая бутылка из-под коньяка. Маша посмотрела на лейтенанта красными от недосыпа глазами, отрешенно поздоровалась и снова уткнулась в окуляры электронного микроскопа. Ве-ня Гильгоф спал в кресле, положив на лицо тонкие бумажные листы распечаток. Один только Бишоп был, как всегда, свеж и бодр.

— Ну и ну, — раскрыл рот Казаков, обозревая поле научного сражения. — Бишоп, объясни, что здесь происходило?

— Сэр. — Андроид взглядом указал на похрапывающего Гильгофа и расплывчато ответил: — Мария Викторовна и Вениамин Борисович занимались работой. Очень интересные материалы, не желаете взглянуть?

— Не желает, — громко сказала Маша, не отрываясь от своего микроскопа. — Сергей, если вы увидите это, вы тут же бросите армию и уйдете в биологи. Министерство обороны потеряет перспективного офицера, страна останется без защиты, а Нобелевскому комитету — если вы будете очень настойчивы — придется занимать в долг, для того чтобы дать вам все премии в области биологии за ближайшие пятьдесят лет. Этого я не могу допустить. Кстати, мы что, уже прилетели?

— П-прилетели, — несколько заторможенно ответил Казаков, не понимая, в чем дело.

Бишоп, видя его замешательство, пояснил:

— Открытие столетия, господин лейтенант. Если объяснять с помощью специализированных терминов, вы вряд ли что-нибудь поймете. Если по-простому — генофонд Чужого приблизительно в пятнадцать—двадцать тысяч раз сложнее человеческого. Сколько у вас, людей, групп хромосом? Сорок? У меня в биологических тканях шестьдесят две. У Чужого… Мария Викторовна?

— Триста девяносто тысяч, — буркнула Семцова. — Океан генетической информации. Такое впечатление, что предок Чужих старше любого живого существа с Земли не меньше чем на два миллиарда лет. За менее короткий срок эти твари не смогли бы накопить такое количество генетических знаний. Наша клетка по сравнению с их — то же самое, что счетные таблички древнего Египта рядом с процессором компьютера последней модели. Само совершенство. Сдуреть можно…

— Можно, — осторожно сказал Казаков. — Только, Маша, не нужно дуреть прямо сейчас. Не забыли — у нас еще дела. И разбудите Гильгофа.

«Цезарь» безошибочно вышел к требуемой планете — Геон был лишь ненамного меньше Земли и точно так же являлся третьей планетой системы Рас-табана. Искомый объект (конкретно — база Айрон-Рок) обнаружился без особых затруднений, хотя радиомаяк, обычно устанавливаемый в колониях, молчал.

Потом начались мрачные чудеса.

Перво-наперво выяснилось, что группу Казакова опередили, — компьютер «Цезаря» однозначно определил принадлежность корабля, обнаруженного сканерами на посадочной площадке колонии. Это был безнадежно потерянный «Олимпик» старинной постройки.

В базе данных рейдера также нашлись свидетельства того, что «Олимпик» в настоящее время использовался «Новым Джихадом» (благо был давным-давно продан арабам) и применялся террористами для проведения акций за пределами Солнечной системы. Судя по сведениям, предоставленным владельцем «Цезаря», древний рейдер неоднократно встречался с боевыми кораблями великих держав, был «засвечен» во многих террористических акциях, но постоянно уходил от преследования. Где находилась база террористов, не знал даже всеведущий компьютер, ибо Земля и все посадочные площадки, способные принимать малые рейдеры, находились под контролем России, США и Европы. Значит, исмаилиты основали свою пиратскую колонию где-то за пределами основного обитаемого кольца, расположенного вокруг Солнца.

Интересно было совсем другое. Казаков предполагал, что при любом раскладе придется встретиться с джихадовцами на Геоне. А биосканер дал людям понять, что «Олимпик», расположенный неподалеку от колонии завод, станция опреснения воды и хозяйственные постройки необитаемы. Там нет ни одного человека и вообще никаких живых существ крупнее лабораторной мыши. Все люди, по показаниям прибора, тщательно изучившего колонию с низкой орбиты, на которой висел «Цезарь», находились в центральном здании базы.

Когда на мониторе сканера появилась эта информация, лейтенант присвистнул, а Маша, прибежавшая из научного отсека корабля, расстроилась едва не до слез. Она решила, что повторилась история колонии Хадли на Ахеронте, — Чужие (а в том, что животные действительно присутствуют на Геоне, Семцова не сомневалась) успели перебить все население или стащили людей в одно место, в гнездо. Но почему тогда пуст «Олимпик» и точный прибор не регистрирует на его борту живых организмов? Где руководители джйхадовской акции? Даже если все террористы находятся на территории базы, они должны были оставить хотя бы одного человека для охраны корабля!

Маша высказала свои подозрения Казакову и Эк-карту. После манипуляций с биосканером картинка, вырисовывающая силуэт комплекса базы, и синие точки, обозначавшие живые организмы, максимально увеличилась. Стало заметно, что люди двигаются, перемещаясь в помещениях и коридорах административного здания, а значит, не поражены личинками Чужих и не упакованы в коконы. Уже лучше. Но почему больше сотни человек собрались в одном-единствен-ном помещении? И потом, почему биосканер отвечает, что в наличии всего сто двенадцать живых организмов со вшитыми под кожу ПДЛ — передатчиками личных данных?

— Мне все ясно, — безапелляционно заявил проснувшийся, но все еще бледный из-за переутомления Гильгоф. — Давайте посчитаем. Точное число сотрудников металлургического завода нам известно из ооновского справочника. Сто тридцать два. Террористов может быть человек двадцать. Округляем, получаем сто пятьдесят. Внизу только сто двенадцать живых людей или не-людей. Куда подевались остальные? Либо перебиты во время штурма базы, либо уничтожены Чужими. Вам не представляется реальной возможность того, что аллах-акбаровцы все-таки подорвались на той самой мине замедленного действия, о которой мы говорили несколько дней назад? Животные вышли из-под контроля хозяев. В результате чего сложилось интересное положение: все люди, чтобы защитить себя от взбесившихся животных, уразумевших, что их нагло обманывали, искусственно моделируя «речь» материнского организма, заперлись в одном из помещений. Все, понимаете? И преступники, и жертвы. А вокруг бродят Чужие.

Гильгоф наклонился над монитором, пристально осмотрел изображение и вдруг ткнул пальцем в одну из синих точек.

— Вот, глядите, — сказал он. — Живой организм, который, если судить по описанию сканера, обладает массой от семидесяти до ста килограммов, находится далеко в стороне от центрального жилого здания. Кто это? Спрятавшийся человек из колонистов? Джиха-довец в бронежилете, стоящий в охране внешнего круга обороны? Или Чужой? Вот еще один, и еще… Если это Чужие, то я не понимаю, почему они не сидят в гнезде. Впрочем, я уже давно отказался понимать мотивации поведения наших зубастых приятелей. Какие у кого соображения?

— Простые, — отрезал Казаков. — Эккарт, Ратников и… пожалуй, Бишоп. Мы приземляемся на посадочной площадке, затем вы возьмете половину людей и обследуете внешний периметр колонии. Думаю, посадка пройдет без эксцессов, раз уж на «Олимпике» нет людей, способных атаковать нас. Потом, когда осмотримся, будем решать. Цезарь, ты где?

Фантом не замедлил материализоваться и состроил на лице вопросительное выражение.

— Можешь переслать в самые крупные центры транспортного контроля сигнал бедствия? — спросил лейтенант, не глядя на электронного призрака. — Чтобы сюда прибыли военные и представители официальных властей? Боюсь, такими малыми силами нам не справиться.

— Сигнал уже пошел, — невозмутимо ответил Цезарь. — Ближайшая военная база находится не менее чем в сутках полета. Я не гарантирую, что прибудет специальное подразделение, но определенную поддержку вы получите.

— Тогда снижаемся. — Казаков подтолкнул присутствовавшего здесь же пилота локтем. — Ник, быстро за штурвал, снимай режим автопилота и входи в атмосферу. Через час мы уже должны быть внизу.

— Слушаю, сэр, — на русском языке, но с жутким акцентом ответил Фарелл.

«Цезарь» снялся со стационарной орбиты и направился к желтовато-коричневым скалам Геона. Тяжелая багровая звезда Растабан бесстрастно посматривала на металлопластиковую пылинку. Ее красные лучи поигрывали на изгибах обшивки и отражались в стеклах обзорных окон кабины рейдера.

— Нет, ну какой беспредел, а? Черт, надо было спокойно корпеть в «Майкрософте» у Гейтса и носа не высовывать! Сейчас, наверное, уже начальником отдела был бы! Искатель приключений, а? Не-ет, если выберусь отсюда — с Земли больше ни ногой! Лучше уж мусорщиком в черном квартале Лондона, чем здесь!

Человек, сидевший в неглубокой пещерке на склоне горы, возвышавшейся над базой Айрон-Рок, разговаривал сам с собой, потому что больше поговорить было не с кем. Слыша собственную речь, он немножко успокаивался, изгоняя страх, и нарушал окружавшую его тишину. Это было не слишком безопасно — бродившие в окрестностях животные слышали даже самые тихие звуки на большом расстоянии, но… Плевать.

Ростом человек был высок, темноволос и сероглаз, одет в потрепанный, но еще добротный комбинезон темного песочного цвета и кепку армейского образца с длинным козырьком. Звали его Дугалом Мак-Эваном, и в соответствии с чудом сохранившимся электронным паспортом ему было двадцать восемь лет, родился в Эдинбурге, холост, в настоящий момент имеет выездную визу за пределы Европейского сообщества.

К сожалению, указанные «пределы» находились эдак в сотне световых лет ближе к ядру Галактики, на планете Земля.

Дугал сбежал четыре часа назад, сумев равно обмануть охрану и Чужих, взявших административный корпус в плотное полукольцо. Сейчас, днем, Чужие не проявляли особой активности и лишь изредка обследовали территорию — каждый самец выбрал для себя отдельный участок, тщательно им охраняемый. Чуть сложнее было обставить вооруженных наемников, занявших позиции у всех входов и выходов, но, в конце концов, для чего дана человеку голова? Мистеру Мак-Эвану никак не хотелось оставаться в комплексе жилых построек еще на одну ночь. Такой поступок граничил бы не просто с безрассудством, но с гипертрофированной суицидальной манией. Было ясно, что еще ночь-две — и взбесившиеся Чужие вырежут подчистую и поселенцев, и мрачных мордоворотов, нанятых «Джихадом».

Когда план побега созрел окончательно, пришлось идти к командиру боевиков (почти единственному из всей террористической группы настоящему арабу), которого все подчиненные называли господином Ясуром, и выпрашивать у него разрешение выйти за охраняемый периметр. Ясур — очень спокойный и вежливый человек, между прочим закончивший университет в Багдаде, а затем учившийся аж в самой Сорбонне, — был умен и долго выспрашивал Дугала, зачем ему нужно покидать на скорую руку укрепленный корпус. Дугал ответил, что у него будто бы появилась идея, как обуздать Чужих, внезапно отказавшихся повиноваться, но гипотезу требуется обязательно проверить на практике. Для проверки понадобится обязательно найти хотя бы одного Чужого и пообщаться со зверем вплотную с помощью ретранслятора.

— Вы сумасшедший, — тихо, на безукоризненном английском ответил господин Ясур. На его круглом лице явственно отражалась усталость, — Впрочем, если угодно, идите. Поверьте, мне не будет жалко, если вас сожрут. Все-таки именно вы, мистер Мак-Эван, уверяли, будто животные безопасны.

— Они и были безопасны, сэр, — буркнул Дугал. — Я не знаю, что произошло.

Господин Ясур щелкнул пальцами два раза, подзывая одного из своих помощников, кивнул на Дугала и сказал:

— Отправь с ним кого-нибудь.

«Только охранника мне не хватало! — Мак-Эван огорченно потер ладонью лицо, но от возражений благоразумно воздержался. Ясур при всей своей интеллигентности не терпел, когда ему противоречили, и запросто мог своим спокойным и вежливым голосом приказать ликвидировать бунтаря. Как уже не раз случалось. — Ладно, посмотрим, кто кого переиграет. Не думаю, что ради меня станут жертвовать самым сообразительным и быстрым членом группы».

Дугал, слушая на Земле радио или телевизионные передачи, был уверен, что все боевики «Нового Джихада» представляют собой исключительно туповатых неграмотных крестьян откуда-нибудь из Междуречья, окрестностей Багдада или Тегерана, каковым запудрили мозги и сунули в руки оружие. И разумеется, ошибался.

Руководство секты исмаилитов не рисковало жизнями своих единоверцев, предпочитая платить наемникам из самых разных стран. Так что в боевой группе господина Ясура кроме него самого граждан Исламского Союза было всего трое. Остальные являлись людьми как с белой, так и с темной кожей, которым хорошо платили за опасную профессию и которые не задавали вопросов. Подданные королевств Европы, государств Американского континента, азиаты, русские… И весь этот винегрет громко именовался «арабскими террористами». За «идею» трудился только господин Ясур со своими помощниками. Остальные — за деньги.

Напряжение в отряде, захватившем Айрон-Рок, чувствовалось со вчерашнего дня, когда стало ясно: возникла не предусмотренная никакими планами и директивами руководства чрезвычайная ситуация. Новейшее, совершенное и безукоризненно действовавшее в течение последнего месяца биологическое оружие отказалось повиноваться своим владельцам. Когда Чужие, высаженные в Айрон-Рок и нагнавшие ужаса на поселенцев, позволили господину Ясуру ставить свои условия начальникам колонии, боевая группа взяла под охрану все важные объекты, системы связи и жизнеобеспечения, но через несколько часов…

— Кого тут проводить? Тебя?

Дугал только вздохнул. В сопровождающие ему выделили самого настоящего питекантропа. Причем не простого, а наделенного сообразительностью и вниманием. Этого здоровенного ниггера, по происхождению вроде бы канадца, звали Маликом. Рожа самая отталкивающая — Дугал никогда не был расистом и спокойно относился к неграм или желтокожим азиатам, но любой белый человек, увидевший Малика, немедленно вступил бы в ку-клукс-клан. Ростом метра два, сложение медведя, на лице несколько розовых шрамов и впридачу светлая татуировка на правой щеке в виде отрезанной головы. Персонаж фильма ужасов про сексуального маньяка, охотящегося за сдобными голливудскими блондинками.

— Меня. — Дугал не стал тратить время на долгие прелюдии. — Нужно выйти на улицу, к склону горы, и попробовать найти хотя бы одного зверя.

— Веди, — громыхнул Малик. На его поясе был укреплен охватывающий бедра пластиковый станок, на котором крепилась «умная винтовка» — смарт.

— Я жду вас часа через два, — не меняя безразлично-спокойного тона, сказал господин Ясур, огладив ладонью короткую темную бороду.

Дугал незаметно ухмыльнулся, понимая, отчего руководитель акции выбрал для сопровождения компьютерного техника, лучше всех других умевшего общаться с Чужими, именно Малика. Последний был теоретическим предводителем бунта наемников — они уже начали поговаривать о том, что «на такое мы не подписывались», и косо поглядывать на Ясура вместе с его заместителям и арабами. Дугал подозревал, что бунт окажетсябессмысленным и ничего не изменит в сложившемся положении, но мог понять наемников: одно дело воевать с людьми и совсем другое — с Чужими.

Сопровождаемый здоровенным негром, Дугал вышел из кабинета (до вчерашнего дня принадлежавшего администратору колонии Айрон-Рок), спустился вниз, в большое помещение, где на полу сидели заложники — почти сотня инженеров, рабочих и членов их семей, — и, стараясь не смотреть в их лица, быстро зашагал к единственному незабаррикадированному выходу. Там он прихватил заранее приготовленную сумку, надеясь, что Малик не сообразит ее обшарить (в сумке лежали несколько полиэтиленовых пакетов с водой, таблетки концентрата, заменяющие полноценный обед, ноутбук и портативная система связи, украденная во время безумной паники прошедшей ночи из контейнера самого господина Ясура).

Дугал знал, что делал. Ему очень хотелось жить. Он не сомневался, что военные корабли Европейского сообщества подойдут к Геону в течение ближайших нескольких суток. Когда прибудут десантники, вызванные еще до полного захвата станции «Джихадом», все кончится. Армия уничтожит Чужих и боевиков, если к тому времени хоть один из террористов останется жив. В последней сентенции Дугал очень сомневался. Еще вчера вечером людей, находящихся в Айрон-Роке, было сто пятьдесят семь. К утру в живых остался девяносто один человек. Чужие, ночью проведя атаку на здание, где были собраны все заложники под охраной террористической группы, истребили шесть с половиной десятков людей, не щадя никого. Следующая ночь будет для Чужих не менее урожайной.

Какой выход? Верно, спрятаться вне поселения. И, располагая приобретенными на Сцилле знаниями, обмануть животных. А когда приземлится хоть один прилетевший на помощь Айрон-Року корабль, попробовать связаться с его капитаном и предупредить, что в опустевшей колонии десантников-спасателей ждет зубастый сюрприз.

Быстро продумав план дальнейших действий, чудом уцелевший во время ночной резни Дугал собрал сумку (по счастью, за последний месяц террористы к нему уже привыкли, и бывший компьютерщик базы S-801 пользовался некоторой свободой) и выбрал место для укрытия — громадную гору с плоской вершиной, поднимавшуюся сразу за строениями колонии. Можно будет найти пещеру где-нибудь на высоте и наблюдать оттуда. Воды и питательных таблеток должно хватить на полторы недели. Заряда аккумулятора в ноутбуке и передающем устройстве, даже при непрерывном использовании, — на месяц. Если какому-нибудь идиоту Чужому не взбредет в голову обшарить прилегающие к Айрон-Року окрестности, жить вполне можно. А господин Ясур уверен, что бежать некуда… И террористы, и население колонии отрезаны от посадочной площадки, на которой стоит корабль, Чужими, не пропускающими никого, — попытка пробиться к «Шейху», рейдеру, принадлежащему исмаилитам, не увенчалась успехом. Потеряли троих, но ни один Чужой не пострадал. Ясур принял решение ждать неизвестно чего. В крайнем случае, пусть даже с невероятными жертвами, любым способом прорываться к кораблю через систему засад, устроенных животными в многокилометровых коридорах и помещениях базы.

…Дугал, набросивший на плечо сумку, и его сопровождающий осторожно выбрались из шлюза нижнего этажа административного здания, оставив за спиной троих очень недовольных охранников — двух американских наемников и китайца. Попискивал индикатор движений живых организмов, прикрученный Маликом черной изолентой к прикладу смарта. Пока в округе было тихо.

— Сейчас направо, — сказал Дугал. — Смотри повнимательнее, мало ли… Прошлой ночью они атаковали как раз из этого коридора.

— Заткнись, — грубо прошептал неф. — Сам говорил, что звери реагируют на звук. И называй меня «сэр».

— Иес, сэр, — вложив в этот короткий рапорт всю свою желчность, проворчал Дугал и подумал:, «Да я скорее павиана назову сэром, ты, образина!.. Буга-бута!»

Без приключений миновали два коридора. Затем требовалось выйти на улицу, прямо под жесткое красноватое солнце, пробраться между складов по узкому проходу, войти в находящееся у самого подножия горы здание механической мастерской и через нее выбраться за пределы Айрон-Рока.

Под открытым небом палило немилосердно, обжигая кожу. Даже Малик, не говоря о Дугале, обливался потом и старался держаться в тени. Уровень ультрафиолетового излучения на Геоне почти в восемь раз больше нормы. Недаром профессиональным заболеванием здесь считался рак кожи. Слава Богу, злокачественные опухоли научились радикально лечить еще пятьдесят лет назад. Чужие по-прежнему не давали о себе знать, хотя компьютерный техник был уверен — животные совсем рядом, ждут и наблюдают.

Люди вдвоем вошли в относительно прохладный комплекс мастерских, крадучись миновали станки в красивых пластиковых корпусах, но тут Малик остановился и окликнул Дугала:

— Эй, приятель, ты куда? Там граница базы.

— Мне необходимо выйти наружу, — ответил техник, мучительно соображая, каким образом можно будет избавиться от этой черной обезьяны. Пока ничего путного в голову не приходило.

— Как хочешь, а из помещений я ни ногой, — уперся наемник. — И ты никуда не пойдешь! Решил поссать на природе?

— У меня важный эксперимент… — заикнулся было Дугал, но вовремя понял, что таких слов Малик просто может не знать. Мелькнуло давнее воспоминание о службе в морской пехоте британского флота — все-таки учили драться. Но с таким чудовищем, у которого вдобавок смарт в руках и пистолет в кобуре?.. Самоубийство. Может быть, получится уговорить?

— Слушай, Малик, — доброжелательно начал Дугал, стараясь выглядеть бодрым и не боящимся абсолютно ничего, — я должен осмотреть базу с высоты. С горы, понимаешь? Тогда я засеку (он потряс сумкой) приборами местоположение животных. Если мы будем знать, где они находятся, сможем их перебить по одному. Хочешь, оставайся здесь и подожди меня.

Сейчас день, Чужие никогда не выходят под яркий свет. Не любят они его. Согласен?

— У меня приказ, — отрезал Малик. — Сопровождать тебя. И точка. Куда ты — туда и я. Но за пределы базы я не высунусь. Если тебе нужна высокая точка — полезай на крышу.

«Влип так влип», — сокрушенно подумал Дугал. внимательно осматривая механический цех. Из узких окон под потолком лились играющие в пыльном воздухе красно-оранжевые лучи Растабана, стоявшего в зените. Полдень на планете Геон только миновал. Техник пытался найти поблизости какую-нибудь тяжелую железку, которой можно будет ударить Малика по голове, едва тот отвернется. Хотя о такой череп («Кость дюйма два толщиной, не меньше…» — фыркнул про себя Дугал) любая железяка сломается.

Цех был безукоризненно чистым. Покрытый тугоплавким пластиком пол, автоматические агрегаты-роботы, обрабатывающие любые детали без участия человека, несколько маленьких автопогрузчиков… С потолка свисает цепь крана, украшенная на конце тяжеленным крюком, но она слишком высоко. Постойте-ка, а это что такое?

Если бы оглядывающийся в поисках противника Малик сейчас посмотрел на своего подопечного, он увидел бы, что Дугал смертно побледнел и буквально за мгновение покрылся потом. Мак-Эван смотрел наверх. А сверху на него смотрел Чужой.

Зверь устроился на двух длинных рельсах, протянутых под самым потолком. Обычно по ним перемещалась платформа крана. Крыша механического цеха была высоко — не меньше двадцати метров, но Чужой с его способностью передвигаться по любым плоскостям имел отличное пространство для самого неожиданного маневра. Луч детектора движений не замечал животное — он распространялся только на десяток метров вперед, но никак не вверх. Если бы Малик помнил объяснения Дугала, господина Ясура и осведомленных о поведении Чужих специалистов, нанятых джихадовцами и входивших в состав отряда террористов, он непременно посмотрел бы, что творится над головой. Но Малик раньше'встречался только с противниками-людьми. Сила привычки.

— Э-э… — тихонько протянул Дугал, чисто машинально отступая назад и стараясь не смотреть под потолок: Он еще надеялся, что Малик увидит зверя и срежет его очередью из смарта.

— Что? — повернулся негр, подозрительно глядя на Дугала. — Эй, хонки, ты в порядке?

— Н-нет, — выдавил компьютерный техник и, подняв дрожащий указательный палец, ткнул его к небесам. — Смотри!

Чужой опередил. Животное безошибочно определило, кто из двоих людей представляет для него наибольшую опасность. В буквальном смысле этих слов Чужой свалился на голову Малику. С высоты почти двух десятков метров — крыши стандартного трехэтажного дома.

Дугал сам не понял, как отлетел в сторону. Инстинкт самосохранения заставил его совершить прыжок, достойный самца кенгуру в расцвете сил, техник больно ударился плечом и затылком о корпус слесарного станка и уже был не в силах подняться на ноги.

Чернокожий наемник не увидел причину своей смерти. На него обрушилось нечто очень тяжелое, холодное и острое, моментально сломав позвоночник там, где шейные позвонки переходят в грудные. Когти Чужого, изрядно смахивающие на кривые турецкие кинжалы, перехватили человека за шею, рванули, и к ногам Дугала подкатилось что-то окровавленное и круглое. Голова Малика. Чужой в какой-то исступленной ярости продолжал терзать тело жертвы. Такое впечатление, что он просто вымещал на нем свою злость.

«Это была плохая идея, — мелькнуло в голове у Дугала. — Нужно было оставаться в жилом комплексе. Мы продержались бы еще двое суток… Спаси меня, Господи!»

Чужой, который сейчас был раскрашен не только в свой обычный черный с зеленым отливом цвет, но и в красные пятна человеческой крови, повернулся мордой ко второй жертве. Он чувствовал свое превосходство. Выпрямился, чуть склонил голову набок и, едва слышно ступая по пластиковым листам, устилавшим пол, медленно направился к Мак-Эвану. Тот все еще лежал у основания слесарного станка, не в силах пошевелиться.

Зверь прямо-таки кичился победой над двуногими. Дутал автоматически заметил, что его шаг слегка напоминает походку гордого королевского гвардейца, охраняющего Букингемский дворец. Идет словно петух, только что потоптавший курицу из курятника соседа.

И вдруг Чужой остановился в двух метрах от человека.

Он наклонил голову, тихонько шикнул и зачем-то отступил на шаг назад. Раскрылись челюсти, из которых появился серовато-черный стержень с маленькими зубками. Передние когтистые лапы опустились. Чужой пристально «рассматривал» человека.

Дугал, не потерявший способность соображать, заикаясь, произнес:

— Н-ну? Ты чего? Д-давай, обед подан.

Чужой не двигался. Что, черт возьми, происходит? Может быть, он обеспокоен тем, что жертва не пытается убежать? Или?..

Мак-Эван осторожно рассмотрел черную бестию, стоявшую над ним. Чужой как Чужой, ничего особенного. Высокий, зубастый и слюноротый. Но что-то было знакомое в этом звере… Манера поведения, движения, жесты. И маленькая коробочка усилителя сигнала ретранслятора, закрепленная на черепе. Наконец Дугал понял, кого увидел.

— Мистер Пиквик? — произнес человек. — Ты что, меня помнишь?

Чужой, услышав кличку, присвоенную ему давным-давно, еще на ледяной Сцидле, длинно и, как показалось Дугалу, обрадованно заверещал. Память компьютерного техника, несколько месяцев работавшего с животными, не смогла идентифицировать этот звук, но, судя по интонации, он был благожелательным. Невероятно!

Да, перед Дугалом находился именно Мистер Пиквик. Самый спокойный и, если можно так выразиться, рассудительный Чужой из маленькой стаи, выращенной специалистами базы S-801. Это животное не погибло при штурме лаборатории террористами «Джихада», а было взято ими с собой, подобно еще нескольким особям, уцелевшим при сдаче колонии нападавшим. И, судя по всему, Мистер Пиквик помнил человека, общавшегося с ним на протяжении долгих недель.

— Слушай, — неуверенно начал Мак-Эван, одновременно понимая, что зверь не может распознать человеческую речь, — может, ты отпустишь меня? Я, наверное, не очень вкусный. Посмотри, там лежит толстый и большой ниггер. Куча мяса и сала. Согласен, да? Эй, эй, не делай резких движений, ты меня пугаешь!

Чужой внимательно выслушал человека, неопределенно махнул передней лапой и отступил еще на шаг.

— Можно, да? Только, пожалуйста, отойди подальше. Я сказал — отойди! Мы же друзья! Помнишь, я тебе дал лишний кусок мяса, когда… Неважно. Помнишь? А как мы гуляли по леднику? Вот молодец. Хороший зверь…

Чужой, словно внимая уговорам, осторожно отходил в сторону. Однако от его внимания не ускользнули дальнейшие действия старого знакомца. Дугал нашел в себе силы встать, забрать свою сумку с припасами и необходимой техникой и неторопливо подойти к тому, что осталось от Малика. Человек шел ва-банк, понимая, что выиграет либо все, либо ничего. Мак-Эван наклонился, отстегнул крепления приклада смарта от пояса Малика и, преодолевая тошноту, отвернулся, стараясь не смотреть на вывороченные внутренности. Руки мгновенно стали липкими от крови. Затем Дугал потянул рукоятку оружия на себя.

Собственно, бывший компьютерный техник разгромленной колонии на Сцилле мог уразуметь, что Чужой умеет распознавать вооруженного человека. Зверь, сейчас залезший на корпус одного из станков наблюдал, и Мак-Эван, вплотную знакомый с системой жестов Чужих, определял его позу как предостерегающую. Если оружие окажется в руках человека,. Мистер Пиквик прыгнет и убьет противника.

«Что делать, что делать? — лихорадочно раздумывал Дугал. — Без смарта мне никак не обойтись. Пусть это новая модель, но я сумею понять, как с ним обращаться… Возьму — Пиквик меня, несомненно, прикончит. Останусь без оружия — прикончат его собратья, если найдут мое убежище».

И Дугала осенило. Он со вчерашнего вечера понимал, что большинство Чужих не подчиняются приказам инфразБукового ретранслятора по причине, известной лишь им одним. Но сигнал идет — это точно показывает сам прибор, следовательно, Чужие его слышат. Если получится… Банк сорван!

Человек осторожно расстегнул молнию сумки, запустил руку внутрь и, покопавшись, извлек серый овальный прибор с многочисленными клавишами. Стараясь не ошибиться, набрал команду. Сигнал означал следующее: «Не буду тебя наказывать, уходи. Уходи быстрее».

Чужой понял. Словно полностью доверившись человеку, который одним движением мог перехватить «умную винтовку» и нажать на спуск, Мистер Пиквик развернулся, перепрыгнул на корпус соседнего станка, а затем исчез в открытой широкой двери цеха.

— Ф-фу… — выдохнул Дугал. — Пожалуй, я тоже пойду.

Тащить на себе тяжеленный смарт было нелегко, но человек понимал, что «умная винтовка» является его единственной защитой. Мак-Эван, выискивая наиболее легкие пути подъема, через пару часов забрался на половину высоты господствующей над местностью горы,обнаружил пещерку с узким выходом и затаился.

Дневная часть суток планеты Геон, равная земным четырнадцати часам, постепенно уходила, давая свободу багровым сумеркам. Колония внизу молчала. В нескольких десятках метров от убежища Дугала Мак-Эвана за огромным камнем сидел страдающий от ярких лучей светила Растабан Чужой, носивший имя Мистер Пиквик. Зверь с интересом наблюдал за человеком.

В механическом цехе завода Айрон-Рок находились еще несколько черных хищников. Некоторые решили подкрепиться, окончательно уничтожив тело бывшего сержанта канадских вооруженных сил и бывшего наемника Малика Айби, другие осматривали помещение. Чужие знали, что здесь побывал еще один двуногий, почему-то оставшийся живым.

Вокруг посадочной площадки вздымалась желто-коричневая пыль, поднятая двигателями большого серебристого рейдера.

Дугал Мак-Эван, посматривая в бинокль с элек-. тронным увеличением, распознал на килях неизвестного корабля вырисованную золотом дикторскую связку и кириллические буквы: «Юлий Цезарь». Название ему ни о чем не говорило, а вот герб на борту…

— Наконец-то они обо мне вспомнили, — прошептал Дугал. — Сколько можно было тянуть?

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ЧАСТНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ В СТИЛЕ ЭПОХИ

Ориентировочно — 16/17 февраля 2280 года, планетаLV-17 Геон, звезда Растабан, созвездие Дракон

Сразу после приземления вспомнилось о том, что следовало бы немедленно сделать вылазку. В первую очередь необходимо осмотреть «Шейх», стоящий рядом на посадочной площадке, — шлюзы старинного корабля были открыты, биосканер не регистриро^ вал присутствия на его борту жизни, и при желании, покопавшись в бортовом компьютере, там можно было найти интересную информацию.

Казаков после недолгого раздумья приказал маленькой десантной группе, в которую, естественно, был включен и Бишоп, как следует проверить и ближайшие здания. Внутрь не заходить, а только провести визуальную разведку на местности. Андроид, выяснив, что ситуация с внешней средой абсолютно противоположна положению на Сцилле — здесь было жарко и сухо, — повеселел, сказав, будто Чужие в настоящий момент должны быть относительно ленивы и безопасны. Растабан светит слишком ярко, да и на открытом пространстве за пределами комплекса колонии животные наверняка не станут кидаться в атаку на новоприбывших. Кто-то высказал предположение, что ра зозленные и перенервничавшие джихадовцы, засевшие в центральном корпусе, непременно начнут стрельбу, завидев неизвестных людей, прилетевших на странном корабле, но Казаков увеличил изображение, поступавшее с видеокамеры внешнего обзора, и, постучав согнутым пальцем по монитору, сказал:

— Видите, они опустили бронещиты на окна. Заметьте, главный корпус, где собрались все люди, окружен еще несколькими строениями, которые прикроют нас в случае опасности со стороны боевиков. Вот, гляньте: два жилых здания, ангар для вездеходов, еще какая-то постройка… Энергоблок. Можно идти, ничего не боясь.

— Не думаю, — флегматично сказал Эккарт, посматривая на экран своими словно бы выцветшими светло-серыми нордическими глазами, — что господа террористы такие уж идиоты. Если они укрепились в одном здании, страшась Чужих, значит, будут рассматривать людей не как врагов, а как возможных спасителей. Вы бы начали стрелять в таком положении, господин лейтенант?

— Бес их знает, — хмыкнул Казаков. — Сами понимаете, резоны их поступков не всегда… э-э… адекватны общепринятым.

Маленькая разведывательная экспедиция отсутствовала почти два часа. Казаков, остававшийся в oneративном центре «Цезаря», следил за своими при помощи миниатюрных видеокамер, укрепленных на шлемах военных, однако, слушая их комментарии, не совсем понимал, что происходит в округе.

Когда Эккарт, его команда и Бишоп вернулись и рассказали, что видели, выяснилось следующее: заглянув перво-наперво на борт «Шейха», отряд нашел пустые переносные клетки, где наверняка раньше содержались Чужие, и двух мертвых пилотов. Последние, без сомнения, были убиты животными. В криогенном отделении корабля обнаружились полтора десятка замороженных спор, наверное вывезенные со Сциллы. Обер-лейтенант без раздумий и при молчаливом одобрении андроида вскрыл отсек и всадил в каждую спору по разрывной пуле из автоматической винтовки, уничтожая зародышей. Одной опасностью меньше.

Проникнуть на территорию самой базы с центральных выходов, ведущих к небольшой электростанции, заводским корпусам, аэродрому или карьеру, где продолжали пыхтеть огромные роботы, добывавшие руду/ оказалось невозможным. Все ворота закрыты, замки на них сломаны, а электроэнергия по непонятной причине не поступает — реактор энергетического комплекса работал, это стало ясно, когда отряд заглянул на станцию, где нашлось еще четыре трупа, разорванных, как выразился сержант Ратников, «в мелкие лоскутки».

Изредка попискивали детекторы движений живых организмов, но сигнал был слишком удален и шел со стороны основных построек базы Айрон-Рок. Вероятно, отдельные особи Чужих перемещались по контролируемой ими территории. Наружу звери не выходили, хотя имели возможность, — это человек привык к дверям, шлюзам и воротам, а любой Чужой без особого для себя труда мог ползать по широким вентиляционным шахтам или техническим туннелям, где были проложены кабели энергоснабжения и другие коммуникации.

— Они там все с ума посходили? — кипятился Казаков, выслушав доклад Эккарта. — Зачем нужно было запираться? Они сами устроили себе ловушку!

Маша потерла пальцами виски и высказала предположение:

— Может быть, Чужие вначале находились за периметром построек? Посмотрите на схему — вспомогательные корпуса выстроены четырехугольником, образующим большой внутренний двор с другими зданиями. Видимо, люди рассчитывали, что Чужие не прорвутся. Животных содержали на корабле… Значит, в момент, когда отказали ретрансляторы, все Чужие или большинство из них находились вне колонии.

— …Но, учитывая их способность лазать по стенам и потолкам, — вставил необычно молчаливый сегодня Гильгоф, — они без труда оказались внутри. Как думаете, лейтенант, мы сможем имеющимися в наличии силами деблокировать административный корпус и вывести оттуда людей? Поселенцам, да и террористам, там крайне неуютно, я полагаю.

— Взорвать ворота, — мигом начал строить планы Казаков. — Зачистить территорию, прилегающую к основной улице поселка, выставить охранение… Тьфу, у нас просто людей не хватит. Хотя… Джихадовцы вооружены, и наверняка очень неплохо. Может, попросить их помочь? Они откроют центральный выход из корпуса, возьмут под охрану…

— А потом перестреляют всех нас вместе с заложниками, заберут себе «Цезарь» и улетят, — как бы невзначай заметила Маша. — Сергей, вы же не выходили на улицу, значит, перегреться не могли. Странные у вас мысли, однако… Сами помните, что люди из «Нового Джихада» никогда не шли на переговоры с властями.

— Никто меня не захватит, — подал голос из динамика мозг корабля. Звучало обиженно — с соответствующей интонацией. — За кого вы меня принимаете? Я выставлю с борта любого чужого — и человека и зверя!

На замечание Цезаря никто не обратил внимания. — Какой дурак вам сказал, будто мы представляем власть? — Гильгоф вскочил с кресла, широко и глумливо улыбнувшись. — Мы, если смотреть непредвзято, никто! Корабль не зарегистрирован, опознавательных знаков никаких, обликом больше напоминаем авантюристов на большой дороге: свободная коммерция, мелкий гешефт! Частное предприятие «Спасение утопающих за счет самих утопающих». Чип и Дейл. Машу назначим Гаечкой. Поняли?

— Веня, что вы несете? — изумилась Семцова, настороженно посматривая на Гильгофа. — Какая еще Гаечка?

— Правильно делаете, что не смотрите дебильные американские мультсериалы, — хохотнул ученый. — Мы вполне можем договориться с «Новым Джихадом». У нас все козыри в руках, ясно? У них же такими операциями не круглые болваны заведуют? Обязательно найдется хоть один умный человек, который поймет, что мы, в теории, предоставляем им шанс избавиться от Чужих без особых потерь и вдобавок сохранить реноме. Им помогают не официальные власти великих держав, а… некто. Предположим, компания приятелей свихнувшегося миллионера, решившая поиграть в галактических пиратов.

— Остается только… э-э… — Казаков едва сдерживал смех. — Найти черную тряпку, намалевать Веселого Роджера с косточками и отправиться на переговоры. Вениамин Борисович, вы большой шутник, но рациональное зерно в ваших выкладках, без сомнения, имеется. Мы действительно никто.

— Теперь смотрите. — Гильгоф снова приобрел вдохновленный вид Уильяма Шекспира, придумавшего наконец сюжет «Гамлета». — Если у нас получится связаться либо с руководством Айрон-Рока, либо с террористами, мы представляемся им как угодно, растолковываем план действий и еще до заката здешнего солнца организуем операцию по выводу людей из зданий колонии. Джихадовцы, без всяких сомнений, согласятся. Они отрезаны от своего корабля взбесившимися Чужими, у них не слишком много людей, способных держать в руках оружие, и они сейчас просто сидят и ждут у моря погоды. Не забудьте, у нас сохранился старый вездеход, еще с «Триглава», а в кормовом ангаре «Цезаря» я видел роскошную бронемашину с башенным пулеметом. Вот вам дополнительная защита. У нас море самого лучшего оружия, включая дезинтеграторы и ядерные устройства сверхмалой мощи, автоматические пушки, которые мы можем расставить вокруг летного поля и запрограммировать их только на отстрел не-людей… .Что нам какие-то Чужие? Мы круты!

— Я безумно уважаю вас как аналитика, — кивнул лейтенант. — Вы случайно не учились в академии Генштаба?

— Учился, — согласился Гильгоф, не обращая внимания на вытаращившиеся глаза военных. — Однако это было слишком давно. Не верите? Зря. Ну что, принимаете мое предложение?

За пятнадцать минут ожесточенных споров, изучения карт местности и самой колонии появился четкий, спланированный едва не посекундно план операции, внешне выглядевший самым привлекательным образом. Казаков аж раскраснелся, удостоверившись, что стратегическая инициатива снова в его руках. Дело было за небольшим: любым способом связаться с людьми, находящимися в административном корпусе Айрон-Рока. И учесть непредсказуемый фактор в виде Чужих, которые имели неприятную привычку своими изощренными интригами сводить на нет любые планы людей.

— Если у джихадовцев отыщется десять человек, готовых к бою, — активно участвовавший в обсуждении Эккарт почесал подбородок, — они смогут держать в секторе обстрела всю правую сторону главной улицы Айрон-Рока и в то же время охранять вход в корпус, пока мы будем выводить заложников. Левый фланг прикроют бронетранспортер и два наших оператора смартов. Расстояние от ворот колонии до рейдера — четыреста метров. Можно преодолеть за десять минут, даже если идти медленно. Раненых, если таковые имеются, переправим к «Цезарю» на втором вездеходе.

— Главное, чтобы террористы согласились, — справедливо заметила Маша. — Только что мы с ними будем делать потом? Позволим улететь? И вообще, почему мы решили, что Чужие вышли из их подчинения? Трупы пилотов, найденные на их корабле, пока ничего не означают.

— Ой, не будьте такой мнительной! — запротестовал Гильгоф. — Животные неподконтрольны, это легко доказывается всеми нашими последними открытиями. Я думаю, «Новый Джихад» будет нас на руках носить в благодарность за спасение их драгоценных шкур от поедания Чужими. Кстати, для полного впечатления о самих себе как об авантюристах, с террористов еще можно денег потребовать… Пускай свяжутся с Землей по гравитационному приводу и переведут кругленькую сумму на наши счета. Чем не пиратская акция? Гешефт очевиден! Ой, лейтенант, только не делайте такое лицо!

Казаков, глядя на разбушевавшегося ученого, кривился так, будто разжевал целый лимон.

— Бишоп, — лейтенант повернулся к андроиду, старательно прослушивавшему радиодиапазоны за пультом связиста, — нашел их волну? Не поверю, что боевики не используют рацию хотя бы ради связи с постами, отслеживающими входы-выходы на предмет Чужих.

— Пока молчание, — нахмурился Бишоп. — Не исключаю, что джентльмены из террористической группы знают о восприимчивости Чужих к радиоволнам и стараются не обнаруживать себя лишний раз. Простите… Эт-то что еще?

Радио по-прежнему молчало, но внезапно на мониторе устройства, принимающего передачи направленного лазерного луча, появилась аршинная красная надпись: «ЭКСТРЕННЫЙ ВЫЗОВ!»

Казаков, Эккарт и ученый переглянулись, а Маша разинула рот. Значит, джихадовцы, увидев посадку корабля, решили связаться первыми.

— Ничего подобного! — Бишоп понял, о чем думают люди, и, пробежав пальцами по клавиатуре, вывел объемную картинку на монитор. — Передача идет не с территории городка. Сигнал устойчив, но наше приемное устройство не настраивалось специально на вызывающего. Кто-то либо вручную, или же с помощью очень точной механики направил на нашу антенну передающий луч. Постойте-ка… Ага, засекли! Он или они находятся в восьмистах метрах за периметром Айрон-Рока и приблизительно на полкилометра выше. Видимо, на склоне горы. Момент… Есть!

Бишоп подтянул ближе ко рту свисавшую с его наушника тоненькую трубочку микрофона и осторожно проговорил:

— «Юлий Цезарь», центр связи. — По случаю того, что неизвестный человек, давший сигнал, отправил его в англоязычной кодировке, Бишоп ответил по-английски и сразу переключил канал связи на громкоговоритель, чтобы слышали остальные.

— Эй, ответьте! Прием свободный? — донеслось из динамиков.

— Сэр, не стоит беспокоиться, — раздельно сказал андроид в микрофон. — С кем я говорю?

— А я с кем? — Человек явно нервничал, его слова звучали резко и отрывисто. — Я вас вижу, но не могу опознать государственную принадлежность.

Бишоп покосился на Казакова, но тот отрицательно махнул рукой, давая понять, что не желает раскрывать инкогнито.

— Корабль принадлежит независимой коммерческой компании, — ответил неизвестному андроид. — Представьтесь, пожалуйста.

— Я думал — военные…— разочарованно протянули в микрофоне. — Ладно, черт с вами. Здесь, в Айрон-Роке, очень серьезные неприятности, связанные с опасной формой инопланетной жизни. Плюс террористы из «Нового Джихада». Господа, если у вас на борту есть гравитационный привод системы «Портал», пожалуйста, немедленно свяжитесь с официальными властями на Земле или арктурианским центром транспортного контроля и подайте сигнал бедствия. Положение самое серьезное.

— Мы знаем о происшедшем и прибыли вам на помощь, — дипломатично сказал Бишоп, вызвав вздох изумления у абонента. — Я снова прошу вас представиться. Вы сотрудник базы Айрон-Рок?

— Не совсем. — Прежде чем ответить, человек выдержал напряженную паузу. — Долгая история. Я не здешний. Мое имя — Дугал Мак-Эван, я англичанин. Вы можете забрать меня отсюда?

— Откуда? — уточнил андроид.

— Я… Я сбежал из комплекса. Поднялся на гору. Приблизительно полкилометра по склону, десять-двенадцать градусов левее высокой ретрансляционной антенны. Видите ее?

— Видим, — согласился Бишоп, прекрасно помня, как выглядит колония и где именно находится пятидесятиметровая башня ретранслятора. — Вы сейчас в безопасности? Есть поблизости чужие существа?

— Пока нет, — неуверенно ответил человек по имени Дугал. — Я боюсь долго разговаривать, они могут услышать. Вы поможете мне выбраться?

Андроид снова посмотрел на Казакова, и его мимический центр отдал приказ лицевой мускулатуре изобразить вопросительное выражение. Лейтенант, мгновение подумав, кивнул.

— Хорошо. Через некоторое время мы попробуем что-нибудь сделать для вас. Ваше местоположение, мистер Мак-Эван, нам известно, будьте добры, не передвигайте свой передатчик и оставайтесь рядом с ним.

Казаков шагнул к терминалу, быстро отобрал у Бишопа наушники и спросил по-английски:

— Скажите, что происходит в самой колонии? Сколько.там людей?

— Не меньше сотни. Восемнадцать человек из… в общем, террористов, остальные — местное население. Мистер, вы меня слушаете? Все забаррикадировались в главном здании, но, боюсь, это не поможет. Звери ночью обязательно атакуют снова. А до заката совсем недолго. Слышите?

— Да, — буркнул Казаков в микрофон, одновременно посматривая на экран, где был изображен план местности. — Так. Через пятнадцать минут к основанию Горы, туда, где стоит метеорологическая будка, подойдет транспортер. Сумеете спуститься?

— Разумеется, сэр! — Голос стал радостным. — Буду очень рад, сэр! Прекращаем связь?

— Отбой.

Лейтенант осторожно положил наушники на пульт и вопросительно воззрился на остальных.

— Едем, — не дожидаясь решения Казакова, воскликнул Гильгоф. — Путешествие туда-обратно займет от силы двадцать пять минут. Бишоп в это время продолжит вызывать административный корпус Айрон-Рока. В конце концов, мы получим свидетеля, прекрасно знающего обстановку.

— Только откуда взялся помянутый свидетель? — задумчиво протянула Маша, сложив руки на груди. — Не местный, как он выразился… Может, человек из террористической группы? Наемник?

— Тем лучше, — сказал Казаков и, отжав кнопку коммуникатора, выкрикнул: — Ратников, Рябцов, Семенов! Готовьте транспорт из второго ангара. Едем на прогулку!

— Нас возьмете? — Гильгоф обиженно посмотрел на командира экспедиции. — Я давно не был на свежем воздухе.

— Давайте, — согласился Казаков. — Но если вы, доктор, опять сунетесь не в свое дело…

— Понял, понял, — замахал руками ученый и, увлекая за собой Машу, бросился к лесенке, ведущей на первый уровень «Цезаря». — Не беспокойтесь, я буду нем как рыба. Просто хочется посмотреть.

…Тяжелая, подсвеченная красными габаритными лампами и ненужными днем прожекторами, удерживаемая толстыми стальными поршнями платформа ангара номер два поползла вниз. Когда черный, широкий и приземистый броневик, ворча почти бесшумными двигателями, соскользнул на бетон летного поля, сканеры «Цезаря» проверили окружающее пространство на наличие посторонних объектов и, не обнаружив ничего опасного, дали сигнал компьютеру корабля поднять платформу.

Маша в который уже раз подумала, что роскошества наподобие такого транспортера может позволить себе только очень богатый человек, и сказала об этом лейтенанту. Казаков был полностью согласен. Вездеход двигался не на бензиновом, дизельном или электрическом двигателе. Привод каждого его колеса был оснащен не больше не меньше как собственным ядерным реактором размером с килограммовую консервную банку. Четыре пушки, несколько тяжелых пулеметов, простейшее управление… И как всегда, максимальный комфорт для пользователя. Это не считая многослойной обшивки — титан, сверхстойкий пластик, теплоизоля-тор, прослойка материала, задерживающего ионизирующие излучения, и так далее… Машина могла уцелеть, даже оказавшись в эпицентре ядерного взрыва. Разумеется, модель транспортера военным была неизвестна. Очередная частная разработка.

— Вот интересно, — отвлеченно бурчал Казаков, сидя за штурвалом машины. Рядом с ним во втором кресле разместился сержант, а рядового первого класса Семенова отправили управляться с башенным пулеметом. Мария Семцова, наклонившись и пытаясь при толчках не стукнуться головой о низкий потолок, стояла за креслом водителя, вцепившись в подголовник. — Очень любопытно будет узнать, сумеют ли Чужие в случае нападения вскрыть эту машину? Мария Викторовна, помните, как на Ахеронте чертовы зверюги уничтожили один из наших броневиков? Едва только не по винтику разобрали…

— Я, конечно, не специалист, — ответила Маша, — но, по-моему, броневик очень… добротный.

— Добротный! — фыркнул лейтенант. — Скажете тоже! Это настояшая сказка!

Транспортер, мягко прошелестев колесами из прессованного термостойкого пластика по бетонному полю аэродрома, обогнул обшарпанный корабль джиха-довцев, вышел на выложенную белыми плитами дорогу, ведущую к центральным воротам Айрон-Рока, и прямо перед ними повернул налево, в обход комплекса строений.

Маша, глядя в иллюминатор, видела простершуюся вокруг желтовато-коричневую равнину с вырастающими из нее обветренными пиками, пылевые вихри, поднимаемые ветерком, и далекое белое пятно — окрестности солевого озера, с темнеющей над его берегом станцией опреснения воды. Поступает ли сейчас вода в корпус Айрон-Рока, в котором собрались осаждаемые Чужими люди? Умные твари могли догадаться разрушить водопровод…

— Лейтенант, тормози! — Ратников вдруг подался вперед и, прищурившись, уставился на серую стену колонии. — Стой!

Машу при торможении чуть бросило вперед.

— Что случилось?

— Семенов, пока не стрелять, — сообщил лейтенант в микрофон коммуникатора и получил подтверждение от рядового. — Мария Викторовна, гляньте! Нас почтили вниманием!

Зверь, замеченный Ратниковым, свешивался с крыши одного из окружавших главные здания базы одноэтажных заводских цехов. Непередаваемая наглость — Чужой сидел прямо на виду, являясь отличной мишенью. Как только машина остановилась, существо деловито спустилось по отвесной стене на прокаленную местным солнцем почву и пружинисто подошло к заинтересовавшему его объекту.

Маша отшатнулась, когда слюнявая и зубастая морда черного хищника уткнулась в стекло, и уже хотела было потребовать у Казакова опустить на иллюминаторы щитки. Чужому достаточно плюнуть кислотой, и стекло не выдержит. Правда, он вряд ли проберется в узкое прямоугольное окно вездехода.

Обследовав передние иллюминаторы и не найдя ничего интересного, Чужой прошелся вдоль левого борта, затем стало слышно, как он вскочил на крышу машины, видимо решив узнать во всех подробностях, как выглядит пулемет на вращающейся башне.

— Сергей, — Маша потеребила лейтенанта за рукав, — это животное не с базы S-801. Оно выведено здесь.

— Откуда знаете? — прищурился Казаков.

— Вспомните, полковник Кеннет говорил, будто на всех Чужих, воспроизведенных в лаборатории на Сцилле, был закреплен усилитель сигнала ретранслятора. Мы же сами такой видели… А когда это чучело промелькнуло в окне, я заметила, что на его черепе нет никаких посторонних включений. Этот — по-настоящему дикий.

— Ну, раз так… — с театрально-огорченным видом развел руками лейтенант и наклонился к микрофону внутренней связи: — Семенов, ты здесь? Убери этого урода с крыши.

Чужого буквально сдуло с корпуса вездехода очередью тяжеленных, в два пальца толщиной, снарядов пулемета. От животного практически ничего не осталось — череп сейчас валялся справа от машины, разорванное туловище слева, правая верхняя конечность вообще улетела в сторону метров на десять. Капельки кислоты, случайно попавшие на броневик, не сумели преодолеть первоклассную броню, оставив на ней только выемки глубиной не больше полусантиметра.

— Одним меньше, — констатировал Казаков. — Кстати, мы до сих пор не знаем, сколько всего взрослых Чужих орудуют в Айрон-Роке. Надеюсь, шотландец, — как его? Мак-Эван? — которого мы должны забрать, даст более точную информацию.

— Двадцать — двадцать пять особей, — подал голое из салона Гильгоф. — Не больше. Потом объясню, откуда взялась эта цифра. Так мы едем или будем причитать над трупом подстреленного вами, Сергей, Чужого-тинейджера?

— В следующий раз будет соблюдать правила дорожного движения, — невозмутимо ответил лейтенант и подал вверх рычаг, активирующий реакторы двигательной установки вездехода.

Черный, похожий на безногого таракана броневик с неизменной золотистой дикторской связкой и орлом римских цезарей (у Маши этот символ вызывал некоторое недоумение и сразу напрашивались ассоциации с какими-нибудь неофашистами… Но в таком случае должны быть прочие обязательные атрибуты — топорик и молнии) лихо пробежал по бездорожью и песчаным кочкам, окружавшим комплекс зданий Айрон-Рока, безошибочно вырулил к серебристому кубическому строению, на крыше которого громоздился лес разнообразных антенн, миновал его и наконец, подняв облако желтоватой пыли, остановился у крутого отрога «столовой» горы.

В данный момент индикатор движения реагировал только на один сигнал, и в то же время начал попискивать установленный в кабине приемник, распознававший передатчики личных данных живых людей, — эту миниатюрную капсулу вшивают под кожу всякому человеку, работающему в Дальнем космосе. Единственно, картину портили редкие вспышки на детекторе, обозначавшие еще один живой организм, но Казаков решил, что это обычная интерференция, обусловленная сильным ультрафиолетовым излучением приближающегося к горизонту пурпур но-багрового Растабана.

— Давайте выйдем наружу, — предложил лейтенант, оглянувшись на Машу и Гильгофа. — Не бойтесь, если вдруг появятся Чужие, мы сумеем засечь постороннее движение задолго до того, как они успеют приблизиться. Сразу укроемся в броневике, а Семенов откроет огонь.

Жара навалилась на людей подобно огромному зверю. Если в машине было относительно прохладно благодаря кондиционерам, то снаружи… Градусов тридцать пять, не меньше. Солнце жжет немилосердно. Горячий ветер. У забирающейся в рот пыли неприятный кислый привкус.

— Как здесь люди могут работать? — недовольно сказач Гильгоф, прикрывая ладонью глаза от красного ока приближающейся к горизонту звезды.

— На Сцилле, — справедливо заметила Маша, уже почувствовавшая, как на шее и на лице начинают высыпать крупные бисерины пота, — вы, Веня, жаловались, что вам холодно. Ого, глядите, вот он!

В сотне метров от транспортера по камням прыгал человек, одетый в песочный комбинезон и зеленоватую камуфляжную кепку. Он размахивал руками и кричал что-то неразличимое.

— Что такое? — насторожился Казаков, прищуривая глаза и пытаясь рассмотреть визитера. — Чего он орет?

— От радости, наверное, — презрительно фыркнул Гильгоф и вдруг насторожился: — Один момент…

Дугал Мак-Эван, бывший научный сотрудник американской лаборатории S-801, бежал вперед, к людям, и кричал:

— Не стреляйте! Не вздумайте стрелять! Мать вашу, не стреляйте!

Казаков поднес к глазам бинокль, пошарил по округе и увидел, что вслед за человеком, в полусотне метров позади, перемещается постоянно скрывающийся за огромными камнями черный силуэт. Врал детектор, никакая это не интерференция. Чужой отлично научился прятаться и обманывать умный прибор. Но почему тогда человек требует от своих спасителей не открывать огонь?

— Маша, доктор Гильгоф, быстро в машину, — непререкаемым тоном скомандовал лейтенант. — Что-то странное здесь происходит…

Ветер донес до Казакова крик субъекта в бежево-коричневом комбинезоне: л. — Не стреля-айте-е!

Подбежав к транспортеру, стоявшему у подножия скального образования, обливающийся потом и красный от солнечных ожогов Дугал первым делом нырнул в машину, а затем едва не набросился на стоящего у задних дверей транспортера Казакова, поднявшего винтовку для выстрела, — Чужой благоразумно спрятался за камнем, но изредка высовывался, и в него можно было бы попасть.

— Я же вам кричал. — Дугал вцепился в оружие лейтенанта. — Не надо убивать этого зверя!

— Почему?

— Не надо, и все! Он никого не тронет, если вы не будете палить в него. Мистер Пиквик мне жизнь спас!

— Какой мистер Пиквик? — окончательно запутался Казаков.

— Вот тот Чужой. Поехали отсюда, пока другие не набежали!

Чужой по имени Мистер Пиквик выглянул из-за валуна, наклонил голову и опять скрылся, не желая подставлять себя под пули.

— Ладно, потом все объяснишь. — Казаков забрался в машину и задраил кормовые люки. — Семенов, видишь зверя над нами? Метров сорок в сторону от вышки?

— Так точно, — донеслось сверху, с места стрелка.

— Не трогай его пока. Ясно?

Транспортер тихо заурчал двигателями, развернулся и пополз обратно, к базе, а затем в сторону посадочной площадки. Чужой, руководствуясь непонятными для людей соображениями, пополз следом, стараясь, однако, скрываться либо за камнями, либо за углами окружавших основной комплекс Айрон-Рока заводских корпусов.

— Дугал Мак-Эван, очень рад познакомиться, мисс. — Человек в желтоватом комбинезоне наконец заметил Машу и доктора Гильгофа. — Просто удивительно, как вовремя вы появились.

Разговор не успел разгореться, хотя ученый, старательно блюдя так понравившуюся ему версию о пиратском происхождении «Цезаря», представился «мистером Беньямином Гильгофом из Тель-Авива, исследователем на вольных хлебах», и сразу начал расспрашивать Дугала. Не успел тот ответить на первые вопросы, как машина подрулила к кораблю, из кабины выбрался лейтенант и сказал по-английски:

— Эй, приятель, твоя зверюга идет за нами.

— Что? — изумился Мак-Эван. — Где?

— Сидит на краю летного поля. Слушай, я его пристрелю! Если он проберется на наш корабль…

— Я тебя сам пристрелю! — неожиданно взорвался Дугал. — Поднимайтесь на борт, он никого не тронет! Сидит — и пускай себе сидит.

И действительно, Чужой выждал, пока опустится платформа и, забрав машину, снова закроется. Потом он осторожно пересек открытое забетонированное пространство аэродрома, зацепился за одну из посадочных опор «Цезаря» и скрылся в ее гнезде. В тени Чужому было полегче, нежели на открытом солнце.

Вокруг мистера Мак-Эвана разместились члены экипажа «Цезаря», молча наблюдая за новоприбывшим. Гильгоф шепотом подбивал Машу заключить пари. Предметом спора должно было быть количество съеденного гостем. Семцова только морщилась, шикая на доктора.

— Независимая корпорация, значит? — Дугал утер подбородок, по которому стекала струйка соуса, и в который уже раз обвел взглядом помещение столовой. — Хорошо живете, с удобствами. Мистер, положите мне еще мяса… Так вот, я умираю от любопытства — вы кто такие?

— По-моему, — проворчал лейтенант, — ты скоро умрешь от засорения желудка, вызванного перееданием.

— У вас, сэр, — не преминул заметить Дугал, — восточноевропейский акцент. Надписи на корабле — русские. Вон тот джентльмен с коричневыми волосами (он кивнул на Бишопа) говорит по-английски очень чисто, хотя, скорее, с американским произношением. У тех господ — немецкий акцент. Если вы пираты, так сразу и скажите. Только что-то я не слышал о пиратах последние пять лет…

— В определенной степени, — задумчиво начал андроид, опережая Казакова, уже настроившегося ответить гостю какой-нибудь грубостью, — мы можем именоваться пиратами. Только не профессиональными, а… начинающими. Кстати, на английском я говорю ничуть не хуже русского и еще десятка самых распространенных языков Земли. Я — синтетический человек, биоробот. Если интересно — серия «Бишоп», производство «Уэйленд-Ютани».

— Ого! Да ты стоишь не меньше трех миллионов долларов! — невежливо заметил Мак-Эван. — Странные вы люди, господа… Любопытный корабль, собственный андроид (Бишоп недовольно поморщился — его немножко задевало, когда люди относились к нему как к вещи), завидное вооружение… Хорошо нынче живут пираты, пусть даже и начинающие. Мужики, вам случайно классный электронщик не нужен?

— Не нужен, — изобразив на лице зверское выражение, сказал лейтенант. — Мистер, кончайте жрать и ответьте на десяток вопросов или…

— Вздернете на рее? — икнул Дугал. — Знаю, читал книжки про пиратов. Хорошо-хорошо, сэр, не беспокойтесь. Я расскажу, что знаю. Но по-моему, вы знаете куда больше меня.

— Вопрос первый, — жестко начал Казаков, понимая, что на этого болтуна следует нагнать страху, иначе он так и не проникнется серьезностью положения. Видимо, мистер Мак-Эван, очутившись в безопасном и крепком корабле, окончательно уверовал в свое спасение и то, что люди с «Цезаря» не сделают ему ничего плохого. — Первый и главный: кто ты такой?

Казаков пригрозил, что если мистер Мак-Эван вздумает врать — ему не поздоровится. Его попросту выставят на улицу, и пусть он там разбирается с Чужими как хочет. Самостоятельно.

Сбивчивый, немного путаный рассказ Дугала поведал о многих интересных вещах. Вкратце он объяснил, что раньше работал по контракту на «Уэйленд-Ютани»: «Нет, вы не знаете, где эта база. Планета Сцилла в районе звезды Гамма Феникса. Жуткая дыра. Что, вы там были? Ничего себе…» — затем был захвачен террористами «Джихада» и больше месяца «по принуждению» должен был участвовать в их акциях. Да, гвоздем программы были Чужие. Откуда террористы знали о базе S-801? Понятия не имею. Наверное, продал какой-нибудь американец, посвя-. щенный в это дело. Да, я летал на LV-17, где джи-хадовцами было опробовано новое оружие. Отказаться? Вы что, с ума сошли? Они бы меня просто пристрелили! «Киото»? Слышал такое название. Именно на этом корабле нас эвакуировали со Сциллы, а потом перевели на «Шейх-уль-Аллах». И животных всех оставили на старом корабле. «Киото», как я слышал от господина Ясура (это их начальник), отправился обратно на Сциллу забрать оставшиеся ретрансляторы, забытые в спешке, и заодно уничтожить все следы пребывания там людей из «Нового Джихада».

— А откуда вы все знаете? — недоумевал Дугал. — Программа «Кедр» считалась абсолютно секретной. Вот и доверяй штатовским спецслужбам! Джихадовцы знают, вы знаете… Вы что, представляете какую-нибудь русскую корпорацию? Конкуренты «Уэйленд-Ютани», да?

— Как много вопросов…— прервал Дугала Казаков. — Учти, твоя настоящая задача — не задавать вопросы, а отвечать на мои. Или отправишься дальше прятаться в пещерах.

— Хорошо, сэр, — пожал плечами англичанин. — Что вас еще интересует?.

— Расскажи, что случилось с Чужими? Сколько животных сейчас в Айрон-Роке?

— Всего двадцать штук. Двадцать первый — Мистер Пиквик. Сами сказали, что он прячется в гнезде посадочной опоры вашего корабля. Из двадцати особей четыре вывезены со Сциллы вместе с Пиквиком, еще шесть… э-э… родились на LV-17, где проводилась первая акция, остальные появились на свет здесь. Господин Ясур приказал подбросить споры в колонию.

— Материнский организм?

— Нет, сэр. Самку убили на Сцилле. Террористы добрались только до холодильников, где мы хранили споры с зародышами, и забрали их с собой.

— Когда Чужие вышли из-под контроля?

— Вы и об этом знаете? Я не представляю, что случилось с животными. В самом начале операции в Айрон-Роке они слушались, как обычно. Все ретрансляторы действовали. Только когда на свет появились твари, выведенные уже здесь — было заражено десять колонистов, — я отметил у животных психическую нестабильность. Вчера вечером они напали на людей господина Ясура, уже захватившего колонию в свои руки. Ясур со злости приказал расстрелять двоих биологов, отвечавших за ретрансляцию сигнала, и эвакуировал всех людей — и своих, и заложников — в главное здание. Чужие не позволяли нам выйти в сторону летного поля, а после заката начали массированную атаку. Обычно эти животные не убивают просто так, ради интереса. Они либо стаскивают жертв в гнездо, либо используют в качестве пищи. Прошедшей ночью Чужие именно истребляли нас — планомерно, методично, со своей невероятной хитростью. Вояки из людей господина Ясура смогли ранить только двух-трех животных, но ни одного не убили. Зато Чужие…

— Сколько жертв?

— Не меньше шестидесяти человек за одну ночь. До рассвета они не дали нам ни минуты покоя. Потом ушли. Когда взошло солнце, господин Ясур попытался с оставшимися боевиками прорваться к кораблю, но ничего не вышло. Чужие нас не пропустили. Еще ночь, ну, может быть, две — и они уничтожат всех.

— Сколько боеспособных людей осталось у этого твоего Ясура?

— Вчера вечером, когда все были живы, — двадцать пять. Утром выяснилось, что осталось двенадцать. Точнее, уже одиннадцать. Когда я сбежал из Айрон-Рока, один Чужой… Словом, он убил моего сопровождающего.

Гильгоф подозрительно нахмурился, слушая, и спросил:

— А почему он вас не убил?

— Это был Мистер Пиквик, сэр. Он меня узнал не стал трогать. Я с этим зверем очень долго работал на Сцилле. Пиквик самый спокойный из всей стаи. |И умный. Он тоже участвовал в атаке на главный корпус, я его видел, но… Он не станет делать ничего плохого именно мне. Он слышит приказы ретранслятора, однако, в отличие от всех остальных Чужих, исполняет команды. Если только прибор в моиx руках. Зверь мне доверяет. Почему — не знаю, верное, оттого, что я всегда хорошо к нему относился.

Снова задал вопрос Казаков:

— Мы можем связаться с командиром джихадов, как его?..

— Господин Ясур, — напомнил Дугал. — Очень филичный, образованный человек, хотя и фанатик, наверное, не сможете. Террористы были настолько уверены в том, что акция пройдет без сучка и задоринки, что не взяли с корабля ни одной системы дальней связи. Только переносные рации с минимальным комплектом батарей. Вы не сумеете их достать направленным лучом или радио любого диапазона — у джихадовцев свой особый код, который никто не знает. Перехватить их сигнал невозможно, и точно так же невозможно вступить с ними в контакт, не зная кодировки. А когда Чужие — вот умные твари! — обесточили центральные здания, повредив кабель электростанции, полностью отказал гравитационный привод и все прочие системы дальней и ближней связи.

— А ты? — Казаков слегка пнул носком ботинка сумку Дугала, стоящую под столом. — Ты же смог разговаривать с нами!

— Портативный ноутбук, при нем — складная антенна, способная посылать направленный луч на расстояние до трехсот миль, и установленная программа экстренной связи. Разработка корпорации «Майкрософт». Глючит иногда, но Гейтсы всегда этим были грешны. Выпустят программу с недоделками, потом изволь докупать к ней недостающие аксессуары… Я эти штуки постоянно с собой таскаю, вещь полезная. Только антенну спер у господина Ясура. Он, наверное, очень злится… Это была единственная.

— И тем самым ты, придурок, лишил нас возможности поговорить с колонией и освободить людей, — со злостью в голосе рявкнул лейтенант, хлопнув себя ладонью по колену. — Нам кровь из носу нужна связь с Ясуром! До заката два часа. Если мы не выведем заложников до наступления темноты… Сколько прошлой ночью погибло? Шестьдесят человек? Воображаю, какую резню устроят сбрендившие Чужие сегодня! Ты хоть понимаешь, что они мстят людям? Если раньше они относились к нам только как к существам, пригодным в пишу и для выращивания эмбрионов, то теперь… Мы для них враги. Врагов Чужие будут уничтожать.

— Почему? — округлил глаза Дугал. — А Мистер Пиквик? Он вполне нормален, если можно так сказать про Чужого.

— Стой, стой! — вскричал Гильгоф, вскочив.со своего кресла так, будто сидел наеже. — Пиквик — я правильно запомнил кличку этойтвари? Он тебя слушается? Конкретно тебя — дружка-приятеля? Есть!

— У вас, Вениамин Борисович, — вздохнула Маша, — очередной гениальный план?

— Именно! Укрепить на Чужом портативную систему связи и послать его в Айрон-Рок. Его не обязательно пристрелят. Если Чужой проявит сообразительность, в чем я уверен, он доставит прибор на место, а сам потихоньку смоется, если уж мистеру Мак-Эвану так хочется сохранить его жизнь.

«Ну, это он зря надеется… — мельком подумал лейтенант. — Когда эвакуируем людей, Чужими придется заняться вплотную. И перебить всех до одного!»

— Это мысль, — рассудительно сказал Бишоп. — Или, например, можно послать человека под охраной Чужого. То есть не совсем человека. Животные не видят во мне врага. Я для Чужих только механизм. Понимаете? По крайней мере, я сумею растолковать этому господину Ясуру наш план.

— Ратников, быстро на склад. — Казаков принял решение мгновенно, не раздумывая. — Возьми два аппарата, работающих в коротковолновом диапазоне, и тащи в ангар транспортера. Мистер Мак-Эван, отправляйтесь туда же. Вообще-то это наш единственный шанс. Бишоп самостоятельно не сможет пробраться через заваренные ворота или переплетения вентиляционных шахт, а Чужой наверняка отлично ориентируется. Проводник — лучше не придумаешь. А если вдруг наши сумасшедшие зверюги распознают в Бишопе угрозу, сумеет защитить.

— Влип я с вами, джентльмены, — вздохнул Дугал. — Знаете, я, пожалуй, тоже пойду. Один раз выбрался из Айрон-Рока, выйду и второй раз.

— Можете остаться, — бросил Казаков. — В вашем участии нет никакой надобности.

— Ясур мне поверит, а вот вашему роботу… Это еще подумать надо. Придется, конечно, изобрести правдоподобную версию смерти Малика…

— Сомневаюсь, что террористы вам поверят, — критически заметил Гильгоф. — Вы пропадаете неизвестно куда, и одновременно исчезает один из их людей. Потом вы объявляетесь в компании андроида и Чужого, заявляя, что появились неизвестные пираты, готовые безво… ну, почти безвозмездно провести спасательную акцию. Да вам пулю в затылок пустят!

— Верно, — огорчился Дугал, уже настроившийся на героический поступок. — Тогда пускай идет один только синтетик. Но лучше бы, конечно, вдвоем.

— Может, я пойду? — робко заикнулась Маша, хотя понимала, что суется в безнадежное дело. Преодолеть выставленные Чужими «караулы», договориться с чокнутым предводителем террористов и вернуться обратно целой и невредимой?

— Вы с ума сошли! — едва только не хором произнесли Казаков, Эккарт и доктор Гильгоф. Лейтенант продолжил за всех остальных:

— Послушайте, Маша, да аллах-акбаровцы не станут вас слушать только потому, что вы женщина! Никуда вы не пойдете!

— Ничего подобного, — возразила Семцова. — Именно потому, что я женщина, будет больше доверия, чем, например, вам, Сергей. Вспомните, что приснопамятная Эллен Рипли…

— Не надо про Рипли! — схватился за голову Казаков. — Маша, вы что, феминистка? Выступаете за полное равноправие женщин? Вы хоть понимаете, что шансов вернуться оттуда живой у вас ноль целых хрен десятых? Что, если Чужой, про которого говорил мистер Мак-Эван, такой же полоумный, как и остальные, а сейчас просто прикидывается филантропом? Да он вас сожрет и не поперхнется…

— Меня будет охранять Бишоп, — сказала Семцова. — Кроме того, мы возьмем с собой самое лучшее оружие. И я не феминистка, а ксенолог. Если честно, всю жизнь мечтала о Нобелевской премии. Понимаете, какие возможности открываются? Вживую исследовать не просто Чужих как вид, а Чужих во взаимодействии с человеком в экстремальной ситуации?

— Ненавижу ученых, — мрачно сказал лейтенант. — Вам приключений на Ахеронте показалось мало? Ну и катитесь. Между прочим, вы подчиняетесь не мне, а господину Гильгофу, как старшему над научной группой. Его и спрашивайте.

Маша вопросительно посмотрела на доктора Гильгофа:

— Веня, вы меня правда отпустите?

— Идите, идите, — мелко закивал ученый. — Вас отправят домой в цинковом гробу, а я присвою результаты ваших исследований и сам заграбастаю Нобе-ля. Обещаю каждый месяц приносить цветы на могилу.

— Ну, раз Вениамин Борисович согласен, — бесстрастно сказала Семцова, — я пошла переодеваться. Сергей, приготовьте мне винтовку М-41-А. Я с ней научилась обращаться на Ахеронте.

Она с самым независимым видом вышла из кают-компании, оставив позади изумленных мужчин, и отправилась в свою комнату — необходимо было сменить чистый светло-синий костюм, найденный в шкафчике занятой ею каюты «Цезаря», на что-нибудь более подходящее к полевым условиям.

«Я полная дура, — мелькнуло в голове. — Страшновато, особенно если учитывать рассказ Дугала. Но, черт возьми, там почти сотня живых людей!..»

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ПЕРЕГОВОРЫ ПО-ДЖИХАДОВСКИ

Ориентировочно — 16/17 февраля 2280 года, планетаLV—17 Геон, звезда Растабан, созвездие Дракон

План доктора Гильгофа в его собственном изложении выглядел чрезвычайно красивым, но, как известно, гладко все бывает только на бумаге. В порыве творческого экстаза многомудрый ученый напрочь позабыл об одной маленькой детали: как Чужой отнесется к появлению незнакомых ему людей? Зверь, конечно, не убил мистера Мак-Эвана, а затем отправился вслед за вездеходом, однако никак нельзя заподозрить, что Чужим двигали благие намерения. Вдруг стая послала Мистера Пиквика специально для того, чтобы вблизи рассмотреть новый корабль и разведать, можно ли будет забраться внутрь?

Казаков, несколько вооруженных солдат и слегка побледневший Дугал стояли у шлюза, ведущего наружу. Гильгоф терся у дальней стенки, не желая выходить первым. Стальные плиты двери, едва слышно поскрипывая, уползли в корпус «Цезаря», на одежды людей упали красно-оранжевые лучи звезды, и мгновенно стало жарко.

— Дугал, — лейтенант повернулся к бывшему технику лаборатории S-801, — прошу. Давай вперед. Мы показываться не будем.

— Это почему? — заикнулся англичанин. — Сэр, а вдруг…

— Вдруг? В таком случае мы закроем дверь и придумаем какой-нибудь другой план, — сказал Казаков, пожимая плечами, но все-таки добавил ободряюще: — Иди-иди. Ты будешь находиться в секторе поражения. Если Чужой вздумает напасть, мы его пристрелим.

«Не факт, — одновременно подумал Казаков. — Отнюдь не факт… В зверюгу нужно всадить не меньше полной обоймы, прежде чем она окончательно сдохнет. Бишоп, между прочим, что-то говорил о важнейших нервных узлах в организме Чужого, при повреждении которых животное мгновенно обездвиживается, но едва ли мы сможем бить настолько точно».

— Бедного Дугала, как всегда, подставили, — вздохнул Мак-Эван и шагнул вперед, на опустившиеся ступеньки трапа. — Не забудьте потом отправить открытку моим родителям в Глазго…

Он медленно сошел на бетон летного поля, зачем-то подбросил в ладони ретранслятор и оглянулся. :

— Эй, Мистер Пиквик! Ты где?

Молчание. Чужой делал вид, что ему нет дела до человека. Только в гнезде посадочной опоры «Цезаря» можно было различить неясное шевеление. На землю упала прозрачная капелька тягучей слюны.

Дугал демонстративно прогулялся вдоль борта корабля, нервно насвистывая, вернулся обратно и наконец отжал одну из клавиш своего прибора. В пространство ушел сигнал: «Иди сюда».

Секунд тридцать спустя из глубокой тени высунулась черная морда существа. Чужой приоткрыл пасть, поводил стержнем со второй парой челюстей, словно нюхая воздух, и нехотя начал спускаться вниз по столбу опоры. Дугал инстинктивно отшатнулся, но вовремя подумал о том, что Чужому нельзя показывать свой страх. Твари, как он знал по опыту работы на Сцилле, достаточно тонко чувствуют настроение людей. Людей? Минуточку… Техник стоял и смотрел на Чужого, начиная соображать, что зверь сам боится. Характерные движения, позы, слишком осторожно перемещается в пространстве. Одновременно Чужой напряжен и только ждет момента, когда можно будет ринуться в атаку, защищая собственную жизнь. Вооруженных людей он не видит, но, безусловно, ощущает их присутствие.

— Джентльмены, — громко сказал Дугал, не глядя в сторону шлюза, — закройте, пожалуйста, двери, иначе животное не выйдет. По-моему, он вас испугался.

Казаков, не долго думая, нажал красную кнопку замка, выполняя просьбу нового члена команды. Нахальный шотландец слишком долго работал с Чужими и скорее всего неплохо знает их повадки. Хочет остаться без охраны? Ради Бога, но последствия — за свой счет.

И действительно, Чужой осмелел. Он развалистой походкой подошел к покрывшемуся мерзким липким потом человеку, спокойно «осмотрел» его и пискнул. Значит, снова узнал.

— О'кей, о'кей, — засуетился Дугал. — Пиквик, ты меня радуешь. Вот скажи, почему ты умный, а все остальные твои собратья глупые? Ладно, я пошутил. Та-ак… Стой смирно, сейчас будем разговаривать.

Дугал опустился на корточки, раскрыл свой непременный ноутбук, поставив его на бетон, и запустил программу речевого анализа. Пот заливал глаза, и приходилось поминутно вытирать лоб рукавом. Когда компьютер был подготовлен к приему звуковых сигналов, техник набрал на ретрансляторе довольно сложную команду и, коснувшись клавиши «Передача», направил прибор на Чужого.

Зверь «выслушал». Отступил на несколько метров назад, затем снова приблизился и, прекрасно зная, что нужно делать, повернул морду к портативному компьютеру, на котором был укреплен микрофон, — несколько месяцев экспериментов не забылись. Дугалу почему-то показалось, что животное сейчас плюнет в ноутбук струей кислоты. Однако Чужой издал серию долгих и низких звуков, программа их мгновенно зафиксировала и выдала результат:

«Пользователю: идентифицированные зооморфные звуки представляют собой набор понятий, характеризующихся как серия вопросов. Наиболее близкие аналоги в английском языке: „Почему?“, „Опасно?“, „Не нужно“. Продолжить операцию?»

— Ах ты скотина! — буркнул Дугал, недобро поглядывая на Чужого. — Не хочешь? А чего ты боишься? Я ж не могу сидеть тут и уговаривать тебя…

Собственно, изначально Дугал предлагал Чужому отвести его и еще нескольких «членов стаи» в комплекс колонии. Чужой заартачился, причем было непонятно, означает его «опасно» опасность для него самого или для людей.

— Хорошо, попробуем еще раз, — сказал техник и начал осторожно набирать новую серию команд. Чужой откровенно заскучал и передвинулся под плоское брюхо корабля, в тень. Человек, в отличие от него, боялся удаляться от шлюза. Мало ли что взбредет Чужому в голову! С виду он тихий да смирный, но в тихом омуте, как известно…

Открылась и тотчас же снова опустилась тяжеленная дверь над трапом, и в проем нырнул Бишоп. Чужой отбежал в сторону, зашипел (что означало одновременно агрессивные намерения и удивление) и на всякий случай уцепился за стойку шасси, намереваясь при любой опасности спрятаться. Чужой был явно сбит с толку: с виду новоприбывший — человек, по сути — нет. Другой запах, по-другому выглядит в инфракрасном спектре, чувствуется электрический ток внутри тела. Нет, не человек. Зверь успокоился и снова спустился на землю, замерев в нескольких метрах в стороне.

— Что тебе нужно? — грубо спросил Дугал у андроида. — У меня уже есть один компьютер,

— Сэр, — выдержанно сказал Бишоп, не подавая вида, что подобное обращение его обижает. Команда «Цезаря», а особенно люди, бывшие с ним на Ахеронте, относились к человеку искусственному даже получше, чем к настоящему. — Не могли бы вы помолчать несколько минут?

— Ты что себе позволяешь? — возмутился Дугал. — Твоя задача — выполнять команды людей! Иди обратно.

— Я выполняю команду командира корабля. — Андроид решил не обращать внимания на наглеца и под удивленным взглядом Дугала пошел прямо на Чужого. Животное стояло возле шасси, недоуменно следя за перемещениями странного объекта. Машин, как знал Чужой, можно не бояться. Кроме тех, которые в руках небольших, слабых двуногих тварей.

Суть рассуждений Бишопа состояла в следующем: если Чужой, как это было заметно, не желает или боится выполнять команды Дугала, то наверняка среагирует на речь серебристых Чужих, с которой андроид был поверхностно знаком. Если у животных, как утверждала Маша, несколько суток просидевшая за исследованиями ДНК Чужого, действительно невероятно развитая генетическая память, значит, твари обязаны помнить, как разговаривают «высшие» существа — Геона, и спустимся по трапу светлоокрашенные Чужие, обладающие истинным интеллектом.

Бишоп подумал и, вспоминая свой опыт, полученный за время приключений на Ахеронте в инопланетном корабле, сформулировал основные фразы. В переводе на язык людей его требование выглядело бы так: «Отвести меня и еще одно существо моего вида туда, где находятся остальные. Провести самым коротким путем. По дороге охранять от любого нападения».

Чужой в буквальном смысле раскрыл рот. Теперь он не понимал вообще ничего. Коллективный разум его стаи уже давно пришел к выводу, что получаемые сигналы королевы семьи — подделка и слушаться их не стоит, пока не появится настоящая матка. Лишь к единственному конкретному человеку Мистер Пиквик относился почти как к члену стаи — он говорил на одном языке с Чужим и со времени рождения никогда не делал ему ничего плохого. Пиквик привык к Дугалу, который был постоянной частью чужой реальности. Стабильной и более-менее безобидной частью.

Но сейчас генетическая память безошибочно подсказала зверю: перед ним одно из созданий, способных приказывать даже главе семьи. Чужой чувствовал — что-то здесь не так, но тональность и система речи Бишопа, аналогичная звукам «высших», заставила черного хищника слушаться.

Чужой «ответил» согласием и принял позу подчинения.

— Фантастика! — растягивая гласные, крикнул Дугал. — Я же говорил, что вы знаете больше меня! Зачем было выталкивать меня наружу, на это солнце? Проверить хотели? Что ты ему сказал?

— Сэр, — Бишоп даже не смотрел на техника, — я прошу вас разговаривать со мной в вежливой форме. Возвращайтесь, пожалуйста, на корабль. Прочими проблемами я займусь самостоятельно.

Андроид, напрягая свой речевой синтезатор, приказал Чужому на время спрятаться, опасаясь, что животное перегреется на жести и направился вслед за Дугалом, к ведущему в корабль шлюзу.

— Если все подготовлено, я отправляюсь.

Бишоп осмотрел небольшой по виду, но очень вместительный армейский рюкзачок, в который были уложены несколько портативных раций, переносной компьютер и компактная система связи, действующая с помощью направленного лазерного луча. Там же присутствовал комплект легких батарей, а боковые кармашки оттопыривались несколькими гранатами с вакуумным зарядом — мало ли какая неприятность приключится по дороге? Чужой, нет сомнений, неплохой охранник, однако надо учитывать, что кроме него в зданиях Айрон-Рока сидят еще двадцать штук громадных, злобных и испытывающих к человеку патологическую неприязнь зверюг.

— Что значит — «я отправляюсь»? — Переодевшаяся в зеленовато-коричневый армейский комбинезон Маша искренне возмутилась. — Бишоп, кажется, я приняла решение!

— Господин Казаков категорически против. — Андроид указал на лейтенанта. — Остальные тоже. Я предлагаю вам остаться. Поймите же, что вы будете для меня только обузой. На меня одного Чужие не обратят никакого внимания. В крайнем случае я способен более адекватно обороняться или заставить животных отступить с помощью имитации звуковых сигналов серебристых Чужих.

— Вот и отлично, — согласилась Маша. — У тебя есть замечательное средство воздействия на хищников, что позволит нам без каких-либо осложнений пройти в административный корпус. Неужели тебе не понять, что настоящему человеку террористы поверят больше, чем… чем тебе? Сергей, я непременно должна пойти! Буду потом рассказывать внукам…

— …Если вас там сожрут Чужие или пристрелят террористы, у ваших внуков будет очень мало шансов появиться на свет, — с раздражением ответил Казаков. — В последний раз прошу — откажитесь. Это же… Даже не самоубийство, а что-то гораздо хуже! На Земле загляните к психоаналитику, пусть определит, откуда идут подсознательные суицидальные намерения! Если так уж необходим человек, то я могу пойти сам.

— Ничего подобного, — фыркнула Семцова. — Поезд ушел. Я иду, и никто меня не отговорит. Хватит дискуссий. Сергей, где моя винтовка?

— Иисусе…— простонал Казаков. — Вам что, не дают покоя сомнительные лавры Эллен Рипли? Хотите, чтобы про вас тоже сняли кино в Голливуде? Возьмите. Магазин полон, два сменных. У Бишопа пистолет с плазменными зарядами и гранаты. На связь будете выходить через каждые пять минут. Ясно?

— Ясно, — спокойно сказала Маша. — Можно идти, господин лейтенант?

…Решили так: Бишоп, как существо выносливое и обладающее неприсущими человеку качествами, отправится к центральным воротам колонии пешком. Вместе с Чужим. Жарко, конечно, но андроид выдержит и даже не запыхается. Остальная команда вместе с Машей прибудет к внешнему периметру Айрон-Рока на транспортерах. Фарелл, мистер Мак-Эван, доктор Гильгоф и двое врачей останутся на «Цезаре» поддерживать связь с основной группой и, если операция будет слишком кровавой, подготовить медицинский блок корабля к приему раненых. Первую помощь на месте событий могут оказать и сами военные — обучены, да и личных аптечек в достатке.

Сейчас Казаков и его «волкодавы» снесут либо с помощью дезинтегратора, либо минами заваренные центральные ворота и высадят Машу на территории базы, когда подойдет андроид вместе с Чужим. Второй вездеход, где будет находиться Эккарт и его антитеррористическая группа, возьмет под охрану главную улицу Айрон-Рока. В общем, старый план с небольшими дополнениями. После того как Мария Семцова вместе с Бишопом установят связь с оперативным центром корабля и станет ясно, насколько террористы готовы к сотрудничеству, будет избран один из двух дальнейших сценариев. Первый: прорваться в здание, уничтожить боевиков «Джихада», а затем вывести заложников (в этом случае неизбежны массовые жертвы). И второй: эвакуировать всех людей из Айрон-Рока с помощью самих террористов, что гораздо предпочтительнее. Остается надеяться, что Маша и андроид сумеют уговорить «господина Ясура», о котором рассказывал Дугал.

Оба транспортера — предоставленный владельцем «Цезаря» и второй, уцелевший после неудачной экспедиции на Сциллу, — пробежали по светлым, идеально ровным плитам посадочной площадки, оставив за собой башню автоматического центра транспортного контроля, вырулили на широкую дорогу, ведущую к Айрон-Року, чьи корпуса, выстроившиеся в ровный квадрат, напоминали старинную крепостную стену, архитектор которой страдал пристрастием к прямым линиям и техногенной эстетике.

Огромные двустворчатые ворота, ведущие к обширному внутреннему двору базы, были, естественно, закрыты, а автоматические запирающие устройства повреждены направленными выстрелами. Руководители акции, проводимой «Джихадом», лишь создали для себя дополнительные проблемы, решив, что Чужие не прорвутся за ограду, — любой черный хищник мог без всякого труда забраться по отвесной стене, а вот люди были не в состоянии выйти обратно к летному полю. Таким образом, и заложники, и террористы оказались в двойной осаде: Чужие находились внутри комплекса, а снаружи его опоясывали наглухо запертые строения — Дугал объяснил, что по приказу Ясура перекрыли все выходы, кроме единственного, через который компьютерный техник сбежал в горы. Конечно, боевики «Джихада» могли взорвать закрытые ворота, но Чужие не выпускали людей из центрального здания, нападая на любого, осмелившегося высунуть нос наружу.

Казаков знал, что операцию непременно нужно завершить до заката, потому что в темноте придется полагаться только на приборы ночного видения и системы автонаведения оружия. А к ночи Чужие станут гораздо более активны, и им не составит труда нанести людям ощутимый урон. По расчетам программы ориентации «Цезаря» в пространстве, заход солнца на Геоне должен произойти через один час сорок минут.

Машина, в которой находился Эккарт и его люди, оставалась пока в арьергарде — господин обер-лейтенант повернул свой гусеничный вездеход налево и остановился метрах в двухстах от центрального въезда в базу. Казаков же лихо притормозил перед воротами, сержант перепроверил показания биосканера и детектора движений, улавливавших только два сигнала — от Бишопа и от Чужого, двигавшихся позади, и кивнул командиру: «Можно».

Кормовые люки транспортера открылись, и Казаков вместе с двумя рядовыми вытащил из машины некий странный прибор, больше напоминавший пушку с широким раструбом, оснащенную тяжелым энергетическим блоком и собственным миниатюрным компьютером. Подобные боевые устройства были приняты на вооружение армией Империи всего года два назад и все еще не получили широкого распространения — игрушка слишком дорогая, невероятно нежная и капризная. Между прочим, специалисты, ее разрабатывавшие, сами не до конца понимали, что именно изобрели и на каких физических принципах она работает.

Этот тип оружия назывался малоосмысленным словом «дезинтегратор», принятым скорее в лексиконе авторов фантастических романов или фильмов, а также больших любителей компьютерных игр. Суть его действия состояла в следующем: синтезируемый поток лучей с определенной длиной волны разрушал связи между молекулами металлов, превращая стальные плиты в невидимую человеческому глазу пыль. Работал дезинтегратор только вблизи от объекта поражения, жрал уйму энергии и накрывал лишь очень небольшую площадь, не более двадцати квадратных метров. Однако для створок ворот Айрон-Рока этого было вполне достаточно.

Казаков при помощи своих солдат установил орудие рядом с правым бортом вездехода, вполголоса чертыхаясь, набрал команды на клавиатуре, сфокусировал поток лучей на объекте…

На маленьком прямоугольном мониторе появилось слово «Разряд», а спустя секунду на глазах у изумленных зрителей тяжеленные металлические пластины, из которых были собраны ворота, просто исчезли. Словно их и не было никогда. Ветерок унес облачко пыли.

— Настоящее волшебство, — завороженно пробормотала Маша, выбравшаяся из вездехода посмотреть на действие невиданного оружия. — Круто. Ни дать ни взять — магия.

— Техника, — презрительно отозвался Казаков. — И потом, уже требуется смена батарей. Хотя вещица полезная. Если бы мы подорвали створки минами, на звук сбежались бы Чужие со всей округи. Ладно, ребята, убираем обратно. И смените на приборе аккумуляторы — может, придется… э-э… растворять двери административного корпуса.

Транспортер миновал широкий пролом в воротах и въехал на территорию Айрон-Рока. Через иллюминаторы были видны сильно поврежденные трупы, разбросанные по центральному проезду, — в основном люди в камуфляже без всяких знаков различия. Наверняка террористы, пытавшиеся прорваться к выходу из комплекса. Кое-где валялось оружие. Окружающие одноэтажные здания смотрели выбитыми выстрелами стеклами и щербинами от пулевых попаданий.

— Если верить схеме, — вслух рассуждал лейтенант, — вокруг нас жилые строения. Прямо по курсу — два хозяйственных. Сразу за ними — корпус администрации. К сожалению, туда мы проехать не сможем.

Скрипнув черными колесами по дорожному покрытию, вездеход остановился перед темно-желтым зданием, в котором, видимо, находился технический центр и насосная станция, подававшая воду на обогатительный завод и в дома поселенцев. Машина Эккарта, как и было приказано, миновала ворота и замерла по правую сторону от въезда.

Ждали только Бишопа.

Андроид в сопровождении угловатого черного существа, больше походившего на футуристическую помесь насекомого, ящера и какого-то безумного робота, появился через пять минут. Если андроид шел уверенно, то Чужой настороженно обошел транспортер, стоящий у центрального входа, и зашипел, а затем с молчаливого одобрения Бишопа перебрался с земли на стену жилого здания и полз под самой крышей по отвесным пластиковым облицовочным панелям. На всякий случай Казаков пока не открывал дверь машины.

— Бишоп, ты меня слышишь? — Лейтенант переключил рацию на прием. — Вы готовы?

— Я-то готов, — послышался из динамика приглушенный голос андроида. — Мария Викторовна еще не отказалась от своего сумасбродного, прошу простить за ясность формулировки, решения?

Казаков покосился на Машу, но та лишь кивнула. В ее глазах не было и капли сомнения. В действительности госпожа консультантка побаивалась, но… Она была уверена в двух вещах: в Бишопе и, как ни странно это звучит, в Чужом. Это был ее шанс доказать людям, что страшные хищники такие же разумные существа, как и представители вида Homo sapiens. Маша всерьез хотела пойти на первый настоящий контакт с другой цивилизацией. Не такой, как на Ахеронте, где серебристые Чужие непреложно доказали свою разумность. Сейчас предстояло выявить безусловное разумное начало, присутствующее у черных Чужих. В конце концов,, следовало представить доктору Гильгофу неопровержимое свидетельство ошибочности его теории «двухконкурентов». Никакой, если честно, Чужой не конкурент. Он просто не принадлежит этому миру. Как можно конкурировать, например, со сверхновой звездой, загоревшейся в самой отдаленной галактике? Для человека она не представляет интереса и никак не влияет на его бытие. Так же, как и Чужие. Их просто нужно избегать, и все будет спокойно. Каждый сам по себе.

— Успокой зверя, — передал Казаков андроиду. — Мария Викторовна идет к вам.

Маша, с трудом преодолев боязнь, выбралась из заднего люка вездехода, перебросила выданную Казаковым винтовку за спину и огляделась. Бишоп стоял рядом, шагах в пяти. Чужой по приказу искусственного человека спустился вниз и теперь, слегка раскачивая длинным ребристым хвостом, «рассматривал» новый объект.

— Я передал ему сигнал о том, что вы не являетесь врагом, — вполголоса сказал андроид Семцовой и добавил совсем тихо, будто боясь, что Чужой услышит: — Если зверь сейчас нападет — быстро прыгайте в машину, я сумею его задержать на несколько секунд.

— А если нет? — столь же неслышно прошептала Маша.

— Значит, не нападет никогда, — уверенно ответил Бишоп, наблюдая за животным.

Чужой, не особо чинясь, подобрался к живому человеку. Андроид периодически попискивал «по-Чужому», давая понять зверю, что опасности нет никакой и перед ним отнюдь не враг.

Маша отвернулась, сморщив лицо, когда морда Чужого оказалась прямо напротив. Животное, тихонько шипя и капая слюной, тщательно изучило человека, слегка отпрянуло, почувствовав оружие, но оставалось спокойным. Наконец Чужой замер и резко пискнул — в этом звуке отчетливо слышалась вопросительная интонация.

— Он вас принял, — сказал андроид Семцовой. — Похоже, теперь бояться этого Мистера Пиквика не нужно. Он не видит угрозы. И согласен выполнить мою просьбу.

— Тогда вперед? — подняла бровь Маша и шепнула в рацию: — Сергей, мы отправляемся. Ждите. Если через час не появится сигнал… Ну, сами знаете, что делать.

Казаков слишком хорошо помнил компьютерную карту Айрон-Рока, предоставленную незаменимым «Цезарем», для того чтобы понять: из точки, где сейчас находится транспортер, до корпуса администрации идти по коридорам базы, даже отвлекаясь на разговоры и возможный осмотр достопримечательностей, не более пятнадцати минут. Сто пятьдесят метров. Вначале через основной коридор, проложенный между водонапорной станцией и техническим центром, затем по второму внутреннему двору. Если двери здания, где сейчас находятся люди, заварены, значит, джихадовцам потребуется не более десяти минут на расконсервацию шлюза. Самое большее — полчаса. Но придется ждать час.

Бишоп занял позицию между Чужим и Марией Викторовной, а зверь, выполняя приказ андроида, двинулся вперед, к разбитой стеклянной двери коридора. Индикатор движений, закрепленный на рукаве Маши, изредка помаргивал неясными вспышками — самый близкий живой объект регистрировался на расстоянии метров двадцати. Значит, «дикие» Чужие учуяли гостей.

Мистер Пиквик вел своих двуногих подопечных вперед, ничуть не отвлекаясь, — сосредоточенностью и точностью выполнения приказа он больше напоминал бездушную машину. Поворот налево по коридору, Чужой забирается на потолок и движется дальше, причем достаточно медленно для того, чтобы Маша и андроид за ним поспевали. Семцова отлично знала, с какой невероятной быстротой Чужие могут ползать по отвесным поверхностям, и была несколько удивлена «заботливостью» Пиквика.

— Бишоп, твоя работа? — прошептала она на ухо синтетику. — И как ты насобачился с ними общаться?

Андроид не ответил. Его беспокоила окружающая тишина. Кроме Мистера Пиквика, в радиусе десятка метров не было ни одного Чужого. Если верить детектору, два зверя притаились справа и слева, в соседних постройках, но пока что не решались на активные действия.

«Интересное положение, — подумал Бишоп. — Было бы логичнее предположить, что Чужие набросятся на любого человека, проникшего в комплекс. Но суть в том, что мы идем внутрь, а не наружу. Прямиком в мышеловку. Зачем убивать нас сейчас, когда можно будет доставить себе удовольствие ночью, во время атаки всей стаи? Вот если мы повернем обратно, тогда нападения не избежать. И потом, нас сопровождает один из членов стаи. Такой же Чужой, как и все остальные. Может быть, поэтому животные не видят в нас врагов?»

Широкий коридор закончился и вывел странную компанию, состоящую из живого человека, робота-андроида и зубастого ксеноморфа, на гладкий внутренний двор, окружавший двухэтажное административное здание, сейчас более напоминавшее сероватую металлическую коробку. На все окна опущены толстые бронещиты, центральный вход наглухо заперт и вдобавок подперт снаружи подогнанным к зданию трактором с широким отвалом.

— Примитивная конструкция, — глухо сказал андроид. — Посмотрите наверх. Видите выломанные решетки вентиляционных люков? Чужим не нужны двери. Они могут войти где угодно.

— У меня такое чувство, — поежилась Маша, — что мы видим перед собой громадную братскую могилу.

— Не беспокойтесь. — Бишоп вытянул вперед руку с детектором движений и сразу зарегистрировал множественные сигналы. Прибор доложил, что за стеной находится не меньше пятидесяти-шестидесяти движущихся объектов. Эта цифра объяснялась тем, что некоторые люди могли спать и не двигаться. — Ничего страшного пока не произошло.

— А как попасть внутрь? Дверь заварена, еще этот дурацкий трактор…

Андроид повернулся к Чужому, смирно стоявшему рядом, и передал ему какой-то сигнал, который Маша расценила как: цепочку какофонических звуков без всякой смысловой нагрузки. Зверь поразмыслил секунду, подошел к стене корпуса и быстро полез наверх, к вентиляционному люку под крышей.

— По его мнению, это самая короткая дорога, — пояснил Бишоп. — Подождите еще минутку.

Новая серия повизгиваний, шипения и писка. Чужой с разочарованием, отлично переданным жестами, спустился обратно на землю. Бишоп продолжал общаться, терзая слух Семцовой. Чужой изредка отвечал.

— Ничегоне понимаю. — Андроид огорченно развел руками. — То есть я понимаю, что он хочет мне сказать, — заметьте, Маша, это настоящий контакт с чужим разумным существом, взаимный диалог, — но он утверждает, что другие пути опасны. Причем очень опасны.

— Веревка есть? — деловито спросила Семцова. — Как погляжу, вентиляционные ходы здесь широкие, проползти сумеем. Если Чужие пробирались по ним в здание, значит, и мы попадем. Нужно только забраться наверх.

— Сожалею, — совсем тихо прошептал андроид. — Но этого я не предусмотрел. Был уверен, что можно пройти по земле к открытому выходу, через который мистер Мак-Эван попал наружу. А Чужой совсем не хочет туда идти. Наверное, опасается вооруженных людей.

— Нам они не страшны, — возразила Маша, но сразу осеклась. А если джихадовцы установили на подходах к зданию мины? Или автоматические пушки, реагирующие на любое движение? Вот будет весело! А подобные меры безопасности, несомненно, были приняты. — Бишоп, подумай, как на нас прореагируют наемники или их руководство, когда мы свалимся им на головы из люка вентиляции, да еще в сопровождении Чужого?

— Мистер Пиквик всегда сможет уйти. Я его отошлю, — ответил андроид. — Жалко, конечно, что нет веревки. Пожарная лестница? Таковой что-то не видно. Ага! Маша, у меня есть одно несколько сюрреалистическое предложение. Надеюсь, вы не испугаетесь.

Семцова мигом поняла, о чем ведет речь Бишоп.

— Ну, знаешь… — Она критически осмотрела слегка покачивающегося из стороны в сторону Мистера Пиквика, но поняла, что это действительно выход. — И как ты себе это представляешь?

— Очень просто…

Маше ужасно не хотелось дотрагиваться до Чужого, который казался ей склизким и холодным. Она ошибалась — гладкий панцирь Мистера Пиквика нагрелся на солнце и был совершенно сухим. На ощупь шкура Чужого напоминала твердую отшлифованную кость. В общем, ничего страшного, если не считать нескольких маленьких деталей: черный хищник был вполне живым, в брюхе у него что-то булькало и от него почему-то сильно пахло старой бумагой. Мистер Пиквик отнесся к прикосновению человека вполне благожелательно и, опустив морду, изучил Машину ладонь своими внутренними челюстями. Семцова брезгливо отерла ладонь, на которую упала капелька слюны, о брюки.

— Безусловно, есть определенный риск, — академическим тоном говорил андроид. — Я не знаю, вдруг у него сработают основные инстинкты? Ну как, Мария Викторовна, согласны?

Времени оставалось меньше полутора часов.

— Согласна, — кивнула Маша. — Но учти: я могу не выдержать и заорать.

— Не нужно, — сказал Бишоп, хмурясь и придумывая, как точнее сформулировать приказ Чужому. — Не двигайтесь, пожалуйста, и отнеситесь к животному спокойно.

Андроид снова зачирикал, и Мистер Пиквик его понял тотчас.

Маша закрыла глаза, когда над ней нависла черная угловагая фигура и широченные когтистые «ладони» потянулись к ее телу. Однако она даже не ощутила, как Чужой поднял ее над землей передними лапами. Пиквик понес Машу, будто заботливая мать ребенка, — острые когти не ощущались, правая лапа поддерживала человека за бедра, левая — за спину и шею. Вполне удобно, если не считать того, что зверь прижал Машу к себе, а на плечо ее куртки падала слюна. Щека Семцовой касалась жесткой груди существа, и были слышны неясные поскрипывания, доносящиеся из его организма. Очень похоже на работу сердца, только тоны другие и одновременных ударов не два, а четыре.

… Цепляясь за стену гибкими дополнительными щупальцами, которые, подобно осьминожьим, были украшены бесчисленными маленькими присосками, и мощными задними лапами с короткими когтями, Чужой взобрался на высоту второго этажа, повернул голову к Бишопу, остававшемуся на земле, и пискнул — мол, что дальше? Андроид заверещал в ответ.

Семцова почувствовала, как хватка Чужого постепенно разжимается, освободила руки, прежде скованные почти неощутимыми, но мощными объятиями Пиквика, уцепилась за край вентиляционной шахты, подтянулась и быстро перебралась внутрь. Сердце бешено колотилось — до самого последнего мгновения Маша была уверена, что Пиквик — «добрый Чужой»? — либо ее уронит, либо утащит куда-нибудь.

«Невероятно, — оторопело подумала Семцова. — Я первый и единственный человек, оставшийся в живых после пребывания в лапах данного конкретного чужого существа! Если учитывать, что Чужие таким способом переносят парализованных жертв в гнездо, то относятся они к носителям эмбрионов очень бережно».

— Бишоп! — Она развернулась в широкой четырехугольной шахте и высунула голову наружу. Чужой, все еще сидевший на стене, обернулся на резкий звук и недовольно шикнул. Семцова начала говорить потише, чтобы не раздражать неожиданного и жутко выглядящего помощника. — Бишоп, забирайся.

— Я бы рад, — вполголоса произнес андроид, попутно раскрывая кобуру с пистолетом. Следивший за ним Мистер Пиквик насторожился и слегка напрягся. — Маша, если что — удирайте. Насколько я помню схему, эта шахта идет прямо над потолком второго этажа. Повернув направо во второе по счету ответвление, вы окажетесь рядом с выходом в директорский кабинет. За меня не беспокойтесь, я просто прикрою ваше отступление.

— Да в чем де… Ой! — Семцова сама не заметила, как начала отползать в глубь шахты. Сейчас на сцене появились еще двое Чужих. Они сидели прямо напротив, на крышах водонапорной станции и каких-то мастерских. Эти звери, в отличие от Мистера Пиквика, были настроены отнюдь не доброжелательно — длинные хвосты подрагивают, пасти оскалены, шипят, будто змеи. Причем морды Чужих обращены не к Бишопу, машине, заключенной в корпус из биологических тканей, а прямо к госпоже консультанту. Они загоняют ее в здание. Если один из Чужих напряжется, то сумеет перепрыгнуть с крыши напротив прямо на административный корпус, нырнет в вентиляцию и…

— Уходите быстро! — непреклонным голосом сказал Бишоп. — Да быстрее же! Я очень постараюсь их отвлечь. Если меня разорвут — потом подберете микросхемы и поместите их в новое тело. Считай, я почти бессмертен…

Маша, волоча за собой тяжелую винтовку и рюкзачок с приборами, поползла по шахте вперед, стараясь не забыть объяснения андроида — второй коридор направо и вниз.

Где-то за спиной яростно завизжали Чужие. Животные были чем-то очень раздражены.

По Машиным расчетам, расстояние от вывода шахты наружу, под крышу, до места назначения составляло метров тридцать. Ход был прямым как стрела, с несколькими более узкими боковыми ответвлениями. Мысленно поставив себя на место Чужих, Семцова мельком подумала о том, что звери выбирают себе самые лучшие позиции для атаки. Человеку ползать в вентиляции не слишком удобно, а вот Чужому… Очень похоже на накатанное шоссе в туннеле. Цепляйся себе за гладкие металлические стенки присосками — и вперед, в бой.

Весьма неприятно было видеть пулевые отверстия в стенках шахты — джихадовцы прошедшей ночью сообразили, где прячутся Чужие, и палили в потолок, надеясь задеть вентиляцию и животных. Судя по отсутствию следов кислотной внутренностной жидкости Чужих, хищники ничуть не пострадали. А вот Маша вполне может попасть под огоны жестяные стенки хода изрядно громыхают под коленями и локтями, ее могут услышать или засечь детектором движений и начать стрельбу. Поэтому Маша старалась передвигаться максимально тихо.

Она была почти уверена, что Бишоп, оставшийся на улице, применит оружие, чтобы преградить животным путь в здание администрации, но гулкая шахта не доносила отзвуков выстрелов, только какой-то странный грохот. Задумываться о происхождении этих звуков не было времени.

Первое ответвление осталось позади, Маша свернула во второе, проползла по нему еще метров десять и замерла, краем уха расслышав клацание оружия. Так и есть — ее засекли детектором движений. Еще минута, и террористы не выдержат. Совсем не хочется умереть от рук людей.

«Как поступить? — быстро соображала Маша. — Дугал говорил, будто в здании наемники из разных стран, а их командир говорит на английском не хуже лондонского лорд-мэра. Ладно, попробуем… Вентиляция отлично проводит звуки».

— Не стреляйте! — закричала она по-английски, не думая, что резкий звук может привлечь Чужих, наверняка шастающих где-нибудь поблизости. — Джентльмены, я человек с приземлившегося корабля! Надеюсь, вы говорите на английском языке?

Первые несколько секунд стояла тишина, и Семцова подумала, что ее не услышали. Наконец, отражаясь от стен шахты, пришел звук человеческой речи:

— Мы вас видим на детекторе движений. — Голос мужской, выговор правильный, без всякого акцента. — Идите вперед, мы вас встретим. Если имеете при себе оружие — сбросьте нам.

«Отлично! — обрадовалась Маша. — По крайней мере не пристрелят. Точнее, не пристрелят прямо сейчас».

Метра через три ход начал уводить вниз, под углом градусов в тридцать—сорок. Маша, следуя приказу, отправила по наклонной плоскости винтовку, которая сразу вывалилась в выбитое отверстие шахты, и съехала вниз сама. Не удержалась и едва не упала — ее вовремя подхватили у стены большой комнаты, куда выходило ответвление шахты.

— Привет. — Она довольно невежливо оттолкнула удерживающего ее человека в коричнево-желтом «пустынном» камуфляже и огляделась. Шестеро вооруженных мужчин, дула винтовок пятерых направлены на незваного гостя. Последний, не очень высокий, полноватый дяденька с округлым лицом и черной бородкой, держит ладонь на кобуре пистолета. По его взгляду Маша поняла, что бородач здесь главный. — Господа, уберите ваши стрелялки.

— Кхм, — кашлянул человек с пистолетом и почему-то пожал плечами. — Вы, собственно, кто? Отряд амазонок?

. — Какой уж там отряд. — Маша никогда не думала о том, как следует разговаривать с террористами, и решила вести себя естественно. — Я одна, сэр. Если не ошибаюсь, я говорю с… э-э… начальником?

— Не ошибаетесь, — вежливо ответил бородач и махнул рукой своим людям. Боевики опустили оружие. — Позвольте спросить, как вы это узнали?

— По глазам, — ответила Семцова, рассматривая остальных. Двое наверняка арабы, прочие европейцы и один наемник, лицом смахивающий на китайца или корейца. Смотрят подозрительно. Кабинет с хорошей мебелью, наверняка когда-то принадлежал директору местного завода или администратору базы. — Давайте не будем тратить время. Вот, возьмите.

Маша протянула низкорослому свой рюкзак, один из телохранителей тотчас подхватил его, отодрал «липучки», на которых удерживалась крышка, заглянул и молча передал начальнику.

— Это радует, — без всяких эмоций сказал человек с бородой. — Если угодно, можете называть меня господином Ясуром. Имена моих соратников вам будут малоинтересны. Как обращаться к вам, мадемуазель?

— Э-э… — Маше ужасно не хотелось раскрывать свое собственное имя, и она придумала аналог с при-плетением восточного орнамента. — Мирьям.

— Вы мало похожи на Мирьям, — не меняя тона, сказал господин Ясур и, переложив рюкзак на стол, вынул небольшой контейнер в бежевом корпусе. — Недурно. Не понимаю одного — почему ваше начальство послало к нам именно женщину? Может быть, вы не знаете, кто мы?

— Террористы, — брякнула Маша. — «Новый Джихад»? Мы опознали ваш корабль.

— Мы не террористы, — наставительно заметил господин Ясур. — Мы преследуем совсем иные цели, которых вам, как жительнице Европы, не понять. Вы ведь европейка, я не ошибаюсь? Полька? Ах русская… Неважно. Оставим идеологические споры, сейчас они ни к месту. Мадемуазель, я жду объяснений. Вы знаете, кто я такой и какую организацию представляю. Но теряюсь в догадках — кто стоит за вами? Присаживайтесь. Мораддин, приготовь даме кофе.

Маша была изумлена. Образ злобного террориста с гранатометом и в зеленой повязке, на которой белой краской намалеваны цитаты из Корана, померк. Господин Ясур не выглядел страшным людоедом, да и его ближайшие помощники тоже. К Маше как к женщине они отнеслись вполне безразлично, хотя были опасения, что фанатики-исмаилиты с представительницей прекрасного пола и разговаривать не станут. А тут — кофе предлагают, и один из соотечественников Ясура (Мораддин — имя, несомненно, арабское) даже принес чашку, не заставляя гостью лишний раз вставать с кресла.

— Господа, — начала Маша, осторожно подбирая слова, — начну с того, что корабль, на котором я прилетела, и его экипаж не представляют никакие официальные власти. Безусловно, мы лично не одобряем методы ваших действий…

— Если не одобряете, то что вам нужно? — Ясур вдруг остро и недобро глянул Маше в глаза.

— Первое: спасти заложников. Второе: помочь вам выбраться отсюда. — Вдруг вспомнилась одна из дурацких идей Гильгофа, и Маша, сама того не желая, добавила: — За определенную плату, разумеется. И третье: закончить разработанный нами собственный проект, связанный с чужими существами, от которых вы все здесь прячетесь.

Ясур пожевал губами, в упор уставившись на гостью, и наконец сказал:

— Кое-что звучит правдоподобно. А кое-что — нет. Если вам нужны эти отродья, я имею в виду животных, и деньги, то почему вы так беспокоитесь о заложниках? Это довольно странно.

— Вам-то какое дело? — чуть грубовато спросила Маша. — Неужели вы не понимаете, что ваша операция провалена? Вам предлагают помощь по низким расценкам. Активируйте комплекс связи и договаривайтесь с моим руководством. Во втором дворе находятся два наших броневика, вооруженные люди. Мы разработали детальный план эвакуации людей из здания. Думайте, пожалуйста, быстрее. До заката совсем недолго, а когда стемнеет…

— Кто вам сказал, — вежливо улыбнулся господин Ясур, — что я приму вашу помощь? Клянусь именем моего отца, я сейчас могу приказать Мораддину или кому угодно из моих людей вывести вас в боковой коридор и пустить пулю в затылок. Представляемое мною сообщество борцов за веру, которое вы, европейцы, обидно называете сектой, всегда рассчитывало лишь на собственные силы и не прибегало к помощи посторонних, тем более иноверцев.

— Вы хотите сказать, — Маша похолодела, но пыталась не подавать виду, — что, например, вот этот джентльмен (она ткнула пальцем в усевшегося на край стола светловолосого громилу явно скандинавского происхождения) — исмаилит? По-моему, это наемник.Как вы выразились, «посторонний» и «иноверец». Если вы действуете с помощью наемников, господин Ясур, спешу вас успокоить — мы тоже в своем роде наемники. И нас не интересует идеология.

— Значит, деньги, да? — хмыкнул Ясур. — Посмотрим. На вашем корабле есть гравитационный привод? То есть я могу связаться с Землей?

— Пожалуйста, — величественно кивнула Маша, словно делая Ясуру огромное, одолжение, — В любое время и с кем угодно.

Семцова, заслышав подозрительный писк зуммера, не сразу поняла, что сработал один из детекторов движений, закрепленный на прикладе винтовки такого же невысокого, как и Ясур, Мораддина. Тот сразу что-то бросил по-арабски начальнику. Наемники мгновенно схватили оружие и направили его на выход из вентиляции.

— Любопытно, — пробормотал Ясур, переводя взгляд с детектора на портативный определитель биомассы. — Уважаемая Мирьям, это не один из ваших соратников?

Приборы отчетливо регистрировали движение, но почему-то передвигавшееся где-то неподалеку в шахтах воздуховодов существо не воспринималось ими как живое.

Семцова вскочила с кресла и под удивленными взглядами террористов бросилась к отверстию:

— Бишоп, это ты?

— Разумеется, — донесся до нее металлический голос. — Один момент, пожалуйста.

— Не стреляйте, — сказала Маша Ясуру. — Это наш биоробот. Он меня сопровождал, но ему пришлось отвлечься по дороге… Меня преследовали животные, а он попытался их нейтрализовать.

— Биоробот? — поднял брови Ясур. — Дорогая игрушка… Он вооружен? Крикните ему, чтобы оставил оружие или передал нам.

Когда подсумок с фанатами и пистолет свалились из вентиляционного хода на пол, в тени отверстия показалось лицо Бишопа.

— Можно спуститься?

— Извольте, — как обычно, безразлично-вежливо сказал Ясур, а Маша подбежала к мигом очутившемуся в комнате андроиду.

— Ты как? Что там было?

— Чужие передрались, — ответил он. — Мистер Пиквик победил своих сородичей и заставил отступить. Он сидит у входа в вентиляционною сеть. С вами все в порядке?

Внимательно слушавший Ясур заметил:

— Теперь я, кажется, понимаю. У вас есть собственные животные? Я имею в виду чужих существ?

— Долгая история, — ответила Маша. — Господин Ясур, я снова спрашиваю — вы согласны с моим предложением?

— Сядьте на место, мадемуазель. Мораддин, Олаф, следите за роботом. Я не верю, что эти создания безопасны.

Предводитель джихадовской группы открыл коробку передатчика, повозился с антенной и проворчал:

— Я этому мерзавцу Мак-Эвану лично глотку перережу, если он, правда, еще жив… Кстати, госпожа Мирьям, один из моих людей не у вас околачивается? Он вчера вечером украл антенну дальней связи. Потом заверил меня, что придумал план спасения от животных, вышел за пределы базы и не вернулся. Похоже, он убил Малика, своего сопровождающего, и сбежал. С таким везением, как у мистера Мак-Эвана, можно было миновать все засады Чужих и при виде нового корабля…

Маша ничего не ответила.

Через пять минут связь с оперативным центром «Цезаря» была установлена, Гильгоф, находившийся на корабле, подключил каналы транспортеров, и теперь можно было беспрепятственно общаться как с рейдером, так и с лейтенантом Казаковым. Однако Ясур требовал не этого.

На мониторе комплекса, принесенного с собой Машей, возникло лицо Гилъгофа, господин Ясур уселся за стол, настроил малюсенькую видеокамеру и на безупречном английском сказал ученому, дожидавшемуся начала сеанса связи:

— Это вы командир корабля?

— Исполняющий обязанности, — ответил Гильгоф. По его лицу было видно, что доктор просто тащится от столь замечательного приключения — ведет переговоры не с кем-нибудь, а с самыми опасными и жестокими террористами современного мира. — Надеюсь, мои коллеги живы и здоровы?

Ясур махнул рукой Маше, заставив ее подойти, продемонстрировал изображение абоненту и отослал Семцову обратно.

— Переключите меня на систему «Портал», — потребовал бородач таким голосом, словно просил официанта принести ему новую порцию мороженого. — Установите на гравитационном приводе частоту FM-112. Когда ответят, я буду разговаривать.

…Из корпуса «Цезаря» выползла антенна странной восьмиугольной формы, поднялась на полтора метра, и через пару минут вокруг нее сгустилось непроглядно-черное облачко — гравитационный привод «сворачивал» пространство в одной-единственной точке, практически совмещая свое местонахождение с приемником на Земле. Удивительное устройство, ничего не скажешь. Если бы человек мог проходить через раскрытые приводом «ворота», то за короткое мгновение весь экипаж «Цезаря» очутился бы на Земле. В тот день, когда ученые додумаются, каким образом перемещать через систему «Портал» живую материю, космическому кораблестроению навеки придет конец, люди забудут о долгих перелетах и криогенном сне, а любые точки Вселенной станут доступны человеку.

Маша слышала, как Ясур говорил с кем-то по-арабски, но ничего не могла понять. Бишоп явно знал, в чем суть разговора, благо позволяла его лингвистическая программа — в память андроидов закладывались основы полутора десятков самых общеупотребительных языков Земли.

— Я сожалею. — Господин Ясур внезапно оборвал связь и посмотрел на Машу. — Наши требования по освобождению шейха Фейруллаха не выполнены Гаагским судом и Европарламентом. Мы останемся здесь до конца. Мораддин, отведи даму в помещение, где находятся остальные заложники.

— Что? — раскрыла рот Семцова. — Да поймите, ваши требования никогда не будут выполнены! Вы так хотите умереть? Закат меньше чем через час! Потом придут Чужие, которым наплевать на политику, и устроят здесь погром!

— Мы остаемся, — непреклонно сказал Ясур. — Тайный имам исмаилитов учит, что отступление перед опасностью — один из величайших грехов.

— Подождите-ка. — Маша повернулась и увидела, что заговорил доселе молчавший светловолосый человек очень высокого роста. Кажется, Ясурнедавно назвал его Олафом. — Так дела не делаются, мистер. Мне платят за работу, а не за бесполезную смерть!

— Сержант, мы остаемся, и это приказ, — спокойно ответил бородатый предводитель. — Займите свое место в цепи охраны комплекса. Вам платят, смею напомнить, именно за исполнение приказов. Если наши требования, представленные властям Европейского сообщества, не будут выполнены, погибнут все. И мы, и заложники.

— Да пошел ты в жопу, — тихо и даже чуточку нежно сказал Олаф, поднимаясь. — Я буду выполнять разумные приказы. Сэр, я настоятельно прошу вас изменить свое решение.

Наемник выглядел грозно — почти на три головы выше Ясура, руки выглядывают из-под закатанных выше локтя рукавов, будто покрытые светлыми волосками узловатые бревна, светло-голубые глаза превратились в два комочка льда. С таким человеком не особо поспоришь — по стенке размажет. Да и вооружен неплохо. Автоматическая винтовка, гранаты, несколько метательных ножей…

Мораддин незаметно переместился поближе к Ясуру, а тот ответил:

— Повторяю — это приказ. Исполняйте. В твоем, Олаф, контракте оговорена подобная ситуация. Мы будем держаться до конца.

Олаф выругался под нос, зло махнул руками и, повернувшись спиной, двинулся к выходу. Еще два наемника отправились за ним. Машу колотило — ее поместят вместе с остальными заложниками, а когда ночью придут Чужие, шансов уцелеть остается слишком мало. Если только Бишоп не воспользуется своими способностями «разговаривать» с хищниками на языке серебристых Чужих и не защитит ее. Впрочем, Ясур может изолировать андроида…

Семцова так и не поняла, каким образом стоявший метрах в трех от стола Бишоп за мгновение преодолел это расстояние, сгреб ее за ворот и уронил на пол, закрывая собой от выстрелов. Олаф, уже коснувшись кнопки замка двери, мгновенно развернулся, выхватил пистолет и всадил пулю прямо в лицо господину Ясуру. Исмаилита бросило назад, он повалился вместе с креслом, а двое других наемников короткими очередями срезали Мораддина.

Когда Маша открыла глаза, она увидела, что над ней и Бишопом стоит громадный человек с белыми волосами и протягивает руку:

— Вставайте, мисс.

Семцова протянула ладонь, и наемник мгновенно поставил ее на ноги.

— Ясур был полным идиотом, — пояснил он, кивая на лежащее в луже растекающейся крови тело исмаилита. — А я хочу выбраться отсюда. —

— Спасибо, — выдавила Маша.

— Меня зовут Олаф Берген, — представился наемник. — Сержант. Есть еще прозвище — Кнехт. Называйте как хотите, мисс. Вы на самом деле можете нас вытащить?

— Кто теперь командует? — запинаясь, спросила Маша.

— Наверное, я, мисс. — Олаф по прозвищу Кнехт усмехнулся. — Все ребята, нанятые «Джихадом», уже несколько лет ходят под моим командованием. Давайте снова поговорим с вашим руководством.

Он кивнул на комплекс связи.

— Называйте меня Марией. — Семцова протянула Олафу руку и тотчас поморщилась от слишком крепкого пожатия. — Хорошо, поговорим. Только учтите, сэр, — время уходит.

— Я знаю.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. БЕЗУМНЫЕ СТАДА

Ориентировочно — 16/17 февраля 2280 года, планетаLV—17 Геон, звезда Растабан, созвездие Дракон

— Тяжелый день.

— Это точно, господин лейтенант.

Казаков снял почти невесомые наушники и аккуратно положил их на приборную панель вездехода. Доклад Маши, который он только что прослушал, казался невероятным. Госпожа консультант ухитрилась за короткое время учинить локальный государственный переворот, каким-то образом устранила руководителя террористической группы (по крайней мере, она сообщила, что теперь отрядом, находящимся в комплексе, командует мистер Берген) и добилась самого главного: основная операция начиналась через двадцать минут.

Оставалось абсолютно неясным, кто такой «мистер Берген» и что человек со скандинавской фамилией делает в стане исмаилитов, но если помянутый мистер разбирается в военном деле и полностью одобрил план Казакова, то какая разница? Главное, чтобы теория без особых потерь воплотилась в практику.

«Значит, Чужих у нас девятнадцать штук, — быстро подсчитал лейтенант, — плюс к ним дрессированная тварь, с которой управляется Бишоп… Многовато, конечно. Однако Чужие наверняка не сунутся на открытое пространство. Мы собираемся выводить людей по открытой дороге, следовательно, имеем определенное преимущество. Этот Берген со своими прикроет тыл, в смысле — административный корпус, а мы будем следить за главным проездом колонии. Только вот что делать с этим…»

Казаков выглянул в узкий иллюминатор вездехода и критически осмотрел стоящий прямо на дороге водонапорный комплекс. В обычное время здание ничуть не мешало поселенцам — попасть с основной территории базы к корпусу дирекции и центру управления заводом можно было по широкому коридору со стеклянной крышей, проложенному аккурат между ним и каким-то техническим строением. Своего рода естественная баррикада, отделяющая высокое начальство от простых рабочих, с контролируемым проходом, позволяющим отсекать лишних посетителей.

— Берген? — Лейтенант снова взял наушники и вызвал на связь людей из осажденного здания администрации. — Слышите меня?

— Да, сэр, — мигом отрапортовал наемник. — Мы готовимся. Что, есть изменения?

— Я сейчас проведу небольшую предварительную акцию, — сказал Казаков. — Если у вас на окна опущены бронещиты, никакого ущерба не будет. Но теоретически… Может произойти возгорание. Противопожарная система в комплексе работает?

— Конечно, сэр, — ответил Берген. — Она была частично повреждена вчера ночью, но основные трубы разбрызгивателей уцелели, а питание датчиков дымо-уловителей автономно. Мы проверяли, сэр.

— Тогда держитесь за что-нибудь. — Лейтенант посмотрел на Ратникова, и тот, поняв, что нужно делать, кивнул. — Сейчас грохнет.

— Понял.

Это, конечно, была не лучшая идея и чреватая непредсказуемыми осложнениями, но вести всех заложников по коридору между зданиями было бы куда опаснее. Узкое пространство плохо простреливается, особенно если там находятся люди. Рикошет, осколки стекла, поврежденные конструкции… Если во время эвакуации там появятся Чужие, паники и давки не избежать. Дополнительные жертвы.

В борту транспортера откинулся автоматический люк, и из углубления выползла ракетная установка с четырьмя снарядами. Заряд самый обычный — пластиковая взрывчатка. Если действовать аккуратно, насосную станцию попросту снесет, откроется широкий проезд, по которому сможет двигаться транспортер… Да и не только транспортер! Завод большой, следовательно, где-то в близлежащих ангарах должны находиться крупные транспортные средства. Грузовики, например. Зачем вести людей пешком, если можно погрузить их в машину и за два-три рейса вывезти к посадочной площадке?

Ратников покосился на лейтенанта, ожидая приказа.

— Один заряд в основание комплекса, — сказал Казаков, видя, что бортовой компьютер показывает — ракеты полностью готовы, остается только навести их и нажать пресловутую красную кнопку. — Второй под крышу. Двойная ударная волна расчистит пространство.

— По-моему, — неожиданно послышался до отвращения знакомый голос. Казаков и не понял сразу, кто это. Гильгоф? Да нет, он пока смирно сидит на корабле. Ох ты, е-мое! Он и сюда пробрался! — По-моему, вы действуете ошибочно.

— Тебя не спросили. — Лейтенант мрачно посмотрел на фантома. Правда, мозг корабля значительно уменьшил Цезаря, и на приборной консоли стоял карлик высотой от силы в две ладони. Однако надменное выражение на роже ничуть не изменилось.

— Вы создадите завал и тем самым еще более осложните проведение акции, — сообщил Цезарь. — Не сердитесь, это не мой совет. В данный момент за вами ведется постоянное наблюдение с Земли через систему «Портал». Хозяин советует быть осторожнее…

— Какого хрена он лезет со своими советами? — вышел из себя Казаков и, повернувшись лицом к видеокамере размером с зажигалку, процедил: — Слушай, мужик, не лезь под руку. Большое спасибо, конечно, за корабль и оружие, но все-таки ты нас в своем роде нанял, потому что не можешь сам явиться сюда разбираться с Чужими и всем этим бардаком. Целую, до связи.

— Вас поняли, — ответил через секунду Цезарь. — Принесены извинения.

— Скажи ему, — буркнул Казаков и указал глазами сержанту на терминал управления ракетами. Ратников мгновенно навел снаряды. — Так вот, скажи ему… Цезарь, ты меня слышишь? Здесь не компьютерная игра, а мы вовсе не ее персонажи, подчиняющиеся игроку. Нехрен дергать за ниточки. Сержант, давай.

Две узкие, выкрашенные в темно-красный цвет ракеты сорвались со станка одна за другой, моментально миновали разделяющее транспортер и водонапорную станцию двадцатиметровое расстояние, пробили тонкую обшивку здания и, разумеется, взорвались. Корпус словно лопнул изнутри — вначале сверкнули две одновременных бело-розовых вспышки, затем крыша комплекса поднялась в воздух и была отброшена далеко в сторону, еще в полете разламываясь на множество черных обломков. Взрыв разбил стены в мелкое крошево, разлетевшееся вокруг в облаке пыли и дымного оранжевого огня. Над снесенным зданием поднялся огромный белый клуб пара, из разрушенных емкостей с пресной водой выплеснулась сизо-голубая волна, накрыв вездеход Казакова и растекшись дальше по центральной улице поселения. В небо ударил тугой фонтан, устроив невиданный на Геоне дождь. По корпусу машины защелкали осколки.

Когда все успокоилось, лейтенант огляделся. Водонапорного комплекса как не бывало, равно и половины соседнего здания. Россыпь обломков на земле. Проехать, впрочем, можно — они лежат не одной грудой. На улице воды едва не по колено, но она постепенно убывает, заливаясь в подвальные помещения окружающих зданий. Самое главное, что стал прекрасно виден корпус администрации, действительно ничуть не пострадавший, — только кучи дымящегося пластика и покореженных металлоконструкций у стен.

— Можно будет расчистить, — сказал Ратников, вглядываясь. — Видишь, они подперли центральный вход в дом бульдозером? Если машина заведется, мы ее отгоним и заодно… Кстати, Сергей, в водокачке сидели две твари. Больше не сидят.

Он ткнул пальцем в экран детектора движений.

— Осталось семнадцать, — согласился Казаков. — С приятелем Бишопа — восемнадцать. Противник несет ощутимые потери.

— Вот еще один. — Сержант показал на синюю точку, замигавшую почти в самом центре экрана индикатора. — Сидит прямо перед нами, скотина. На крыше здания напротив.

Казаков убрал защиту с окон транспортера, взял бинокль и пригляделся. Знакомый силуэт — Мистер Пиквик хоронился от взрыва за бордюром, окружавшим крышу административного корпуса. Как ни удивительно, но в округе было тихо. Чужие делали вид, будто их здесь и вовсе нету.

«Что они могут замышлять? — недоумевал лейтенант, обеспокоенно посматривая на детекторы и определители живой биомассы. — Почему животные затихарились? Солнце еще не зашло? Да они могут действовать в любое время суток, просто ночь для Чужих предпочтительнее. Или рассчитывают провести массированную атаку? Хотя, скорее всего, они поняли, что воевать с нами бесполезно».

— Берген! — Казаков снова позвал командира наемников. Ответ пришел через пять секунд:

— Сэр?

— Начинаем расчистку центрального входа Будьте готовы. Кстати, кому пришла в голову дурацкая идея поставить бульдозер у дверей? — Не помню, сэр. Мы решили, что это будет дополнительной защитой от тварей.

— Хорошо, ждите. Как только уберем чертов трактор, начинаем. Маша решила, что сегодня больше не стоит ничему удивляться. Она умудрилась покататься на настоящем Чужом-хищнике, твердо уяснила для себя, что черные зверюги — разумные существа, Бишоп — гений, а террористы вовсе не такие кровожадные людоеды, какими их принято изображать в средствах массовой информации. Правда, Маша ошибалась в одном: вояки, с которыми ей пришлось организовывать эвакуацию людей из Айрон-Рока, хоть и подпадали под уголовную статью, красочно повествующую о терроризме, захвате чужой собственности и заложников, но на самом деле не проповедовали экстремистской идеологии «Нового Джихада», а просто выполняли свою (пускай и неприглядную) работу.

Сержант Олаф Берген — в далеком прошлом датчанин, а теперь «гражданин мира» — Маше в чем-то понравился. Человек точно знал, чего он хочет от жизни, умел по-своему, но эффективно разбираться в сложных ситуациях и прежде всего был исключительно практичен.

— Мисс, понимаю, что условия ставить глупо, — сказал Олаф после первого разговора с Казаковым, — но я должен.

Семцова театрально подняла бровь. Ей понравилось исполнять роль «Железной леди», за которую, видимо, ее приняли террористы. Даже эти громилы были изумлены тем, что женщина в одиночку (андроида за боевую единицу они не принимали) пробралась в корпус, ничуть не испугавшись Чужих. Приблизительный ход мыслей наемников можно было себе представить: «Если у этих подозрительных коммерсантов из Восточной Европы женщины такие, то каковы же мужики?» Олаф, вероятно исходя из этой посылки, общался с лейтенантом Казаковым очень уважительно.

— Условия? — удивленно переспросила Маша.

— Первое: вы не станете требовать с нас денег, — заявил мистер Берген. — У нас их просто нет. Джихадовцы дали аванс, но я не думаю, что вам его хватит, Посудите сами, мисс, — вы владеете навороченным кораблем, конструкцию которого Ясур даже не сумел опознать, биороботом… Такие Бишопы стоят безумных денег. У вас лучшая аппаратура, какую я только видел. Что я могу заключить? Наши деньги для вас — мизер. Плюнуть и растереть. Или вы из принципа?

— Бог с ними, с деньгами, — отмахнулась Маша. — Не нужны. Еще условия?

— Вы дадите нам уйти раньше, чем явятся официальные власти и военные Европейского сообщества. Как мы будем удирать — это дело только наше. Главное — не препятствуйте. Но если мы попадемся, обещаю, что мои ребята будут твердить: «Кто такие — не знаем, общались мало, имена неизвестны, улетели неизвестно куда». Согласны?

— Поговорите с господином лейтенантом…

Олаф поговорил. Как ни странно, Казаков ответил согласием. В конце концов, он не полицейский и у него сейчас конкретное задание, отвлекаться от которого не следует.

Итак, наемник объяснил Маше, что в данный момент в здании находятся семьдесят пять местных, то есть заложников, и шестнадцать боевиков — господин Ясури его первый заместитель Мораддин уже не в счет. Единственно, число наемников в ближайшие минуты сократится еше на два человека.

— Почему? — не поняла Семцова, но Берген только поднял палец, прислушиваясь. Почти сразу невдалеке хлопнули несколько винтовочных выстрелов. Маша едва сдержала испуг.

— Мисс, — серьезно сказал Олаф, — это были люди господина Ясура. Они могли быть опасны. Возможная опасность должна быть устранена.

— Методы у вас…— поморщилась Маша, но белобрысый сержант только пожал плечами:

— У вас другие? Если вы со своей командой занимаетесь такими опасными авантюрами, то должны знать основные законы нашего жанра. Ладно, оставим. Этих двоих джентльменов сейчас будет судить их Аллах, и не думаю, что его вердикт будет положительным. Это же не настоящие мусульмане, сектанты. Вот посмотрите на мистера Во. — Олаф указал на одного из своих людей, того самого, с восточной внешностью. — Мистер Во из Индонезии. Он у нас упертый мусульманин, и я, как последователь лютеранской церкви, не вижу в этом ничего плохого. Мистер Финнеган, — Олаф представил второго своего «коллегу по бизнесу», — родом из Ирландии, он католик. И мы никогда не ругаемся.

— Потому что я сразу даю в рыло первому, кто скажет плохое о римском престоле и святейшем Папе, — с улыбкой заметил огненно-рыжий Финнеган. — Не обращайте внимания, мисс. Мы все слегка чокнутые, но не переходим разумных границ, как джихадовцы. Мы не фанатики.

— А кто? — наклонила голову Маша.

— Уборшики, — преспокойно ответил ирландец: ±- Ведь кто-то должен выполнять такую работу?

— Все, хватит разговоров, — громко сказал Олаф, но, обращаясь к Маше, почему-то добавил: — Мистер Во закончил с отличием университет в Дели по специализации «современная философия». Финнеган до службы в армии, после которой подался к нам, был механиком.

— А вы? — поразилась Семцова.

— А я, — невозмутимо ответил Олаф, — был профессиональным писателем. Детективы, боевики — стрельба, беготня и мафия на каждом шагу. Один раз даже премию Агаты Кристи получил. Лет пятнадцать назад. Но завязал, слишком мало платили.

Наемники заржали, Маша поперхнулась. Ну и компания! Философ, механик и писатель? Кто же остальные? Ветеринары или преподаватели музыки? Вот до чего доводит романтика большой дороги… Или это все-таки шутка?

— Хорошо, мисс. — Олаф встал, набросил на плечо винтовку и повлек Семцову к выходу. — Сейчас вы поговорите с заложниками, они вам больше поверят. Вы женщина, и они раньше вас не видели. Объясните все. Обеспечение порядка во время эвакуации я возьму на себя. У нас осталось не больше часа. Эй, андроид, пойдешь с нами.

Бишоп молча подчинился. Ему эти люди очень не нравились.

Они вышли из директорского кабинета, двинулись по коридору в сторону лестницы, ведущей на первый этаж — в большой холл, где были собраны уцелевшие обитатели Айрон-Рока.

Спустя минуту в отверстии вентиляции опустевшей комнаты показалась жуткая черная рожа Мистера Пиквика. Чужой изучил обстановку, бесшумно спустился вниз и слегка закусил тем, что осталось от господина Ясура. Потом зверь снова поднялся в вентиляцию и медленно отправился вслед за Бишопом.

— …Ну и ну. — Маша стояла на верхней площадке лестницы, ведущей в большое прямоугольное помещение. — Мистер Берген, разве можно так обращаться с людьми?

— Обстоятельства заставили, мисс. — На лице Олафа не было ни сожаления, ни огорчения. — Это тоже часть работы, но одна из самых малоприятных.

Семь с лишним десятков насмерть перепуганных людей с бледно-зелеными лицами и затравленными глазами сидели на полу в громадном холле. Больше двух третей — мужчины, остальные женщины и даже несколько детей. Кое-где на стенах виднелись размазанные брызги крови, а в дальнем углу лежали укрытые брезентом трупы — Олаф объяснил, что после бойни, устроенной Чужими прошлой ночью, свалить всех погибших в не столь уж и большой подвал было невозможно. Места не хватает.

Запах стоял соответствующий. Хорошо, что вдоль стен были расставлены синие пластиковые контейнеры, явно принесенные со склада, — там хранилась вода в пакетах, и захваченное население Айрон-Рока не испытывало недостатка в жидкости на такой жаре. Кондиционеры ведь перестали действовать, когда отключилось электричество.

— Говорите что хотите, — шепнул на ухо Семцовой Олаф. — Только не вызовите панику. Иначе нам придется стрелять, уж не обижайтесь, мисс.

Маша, переспросив: «Значит, что хочу?» — и получив утвердительный кивок, немного подумала, вышла вперед и, схватившись ладонями за перила ограждения лестницы, громко сказала:

— Господа, прошу внимания. — Несколько десятков глаз уставились на нее, однако Семцова старалась не смотреть на отдельных людей, а постоянно переводила взгляд. Неприятно видеть представителей своей цивилизации в качестве скота, подготовленного на убой. Внизу никто не произнес ни слова, даже не начал перешептываться. — Господа, я представляю Европейское сообщество и Организацию Объединенных Наций. В данный момент наш корабль находится на аэродроме

— Айрон-Рока. Мы провели переговоры с террористической группой и полностью выполнили условия и требования этих джентльменов. Через несколько минут начнется эвакуация из здания в район посадочной полосы. Господа, со мной прибыли военные, которые возьмут под охрану дорогу до аэродрома, поэтому бояться чужих существ, о которых все вы знаете, не следует. — Леди, — раздался голос снизу. Маша так и не рассмотрела, кто говорит. — Спасибо, но существа очень опасны. Вчера после заката они убили несколько десятков человек прямо здесь, хотя сопровождающие вас люди были вооружены и отстреливались. У нас есть раненые…

— Это бывший директор базы, — опять же шепотом сообщил Берген. — Не помню, как его зовут. Ох, простите, ваш босс меня вызывает — Запищала рация, и Олаф ответил:

— Да?.. Конечно. Я все понял.

Затем он громко выкрикнул, так, чтобы слышали все:

— Не беспокойтесь, сейчас за стенами нашего корпуса произойдет взрыв! Военные будут сносить здание, загораживающее прямой проход к выходу из колонии. Еще раз повторяю: без всякой паники! Закройте головы руками!

Сильный толчок едва не сбил Машу с ног, но ее одновременно подхватили Олаф и андроид. С потолка холла посыпались осколки лопнувших осветительных ламп, здание содрогнулось и заскрипело, затем послышался непонятный шум. Плеск воды?

— Что за чертовщина? — рявкнул Олаф. Шум быстро нарастал. — Эй вы, слышите? Всем быстро встать на ноги! Шевелитесь!

Для пущей убедительности он несколько раз выстрелил в потолок. Команда оказалась вполне своевременной, потому что через щели в дверях, низкорасположенных окнах и отверстия коммуникаций начала проникать вода, заливая пол.

— Все в порядке! Все в порядке! — орал Берген с лестницы. — Просто снесли водонапорную станцию! Уровень воды сейчас снизится!

Заложники стояли молча. Тишина сохранялась еще с минуту, нарушаемая лишь дыханием людей да журчанием воды.

Маша вздрогнула от неожиданных выстрелов, раздавшихся из коридора, вход в который располагался в дальнем конце зала. Палили увлеченно, длинными очередями. На ее рукаве ожил детектор движений, настроенный на определение чужих существ. Не меньше пяти зверюг, не дожидаясь захода солнца, атаковали со стороны механических мастерских. Еще четыре сигнала поступали от заваленного запасного выхода и вентиляции.

Маша с тихим ужасом представила, что произойдет, если Чужие вломятся в корпус и очутятся посреди людской толпы. Сами животные причинят невероятный ущерб, а наемники начнут стрелять, увеличивая числопогибших.

— Берген! — Она повернулась к Олафу. — У вас есть мины? Гранаты? Как угодно, но нужно сделать пролом в стене.

— Начнется давка, — быстро ответил сержант. — И вообще, о чем вы говорите? Куча осколков, ударная волна… Будем обороняться, пока не подойдут ваши.

Он ударил пальцем по кнопке рации и выкрикнул в микрофон:

— Джентльмены! Эй, снаружи! Поторопитесь, у нас неприятности! Чужие существа!

Толпа внизу пришла в какое-то непонятное, но явно паническое движение, зароптала, послышались испуганные выкрики. Стрельба продолжалась, постоянно усиливаясь. Державшие оборону здания наемники столкнулись с Чужими лицом к лицу.

Из шипящего динамика донесся голос Казакова:

— Еще минуту! Мы готовы снести двери корпуса. Проводите эвакуацию осторожно!

— Идиот! — рыкнул Берген и сплюнул. — Какая, к чертям, осторожность? Тут через миг начнется давка, как в Вавилоне!

Далее начали происходить странные вещи.

Олаф, которому наемники подчинялись беспрекословно, приказал своим людям любым способом отгонять Чужих или хотя бы не давать животным возможность прорваться в холл первого этажа. Но когда снаружи донеслось смутное механическое рычание (ни Маша, ни Берген поначалу не поняли, в чем дело. Бишоп предположил, что, вероятнее всего, слышны двигатели каких-то крупных машин), Чужие внезапно прекратили атаку и скрылись в глубине здания. Судя по показаниям детекторов, зверюги перемещались куда-то в сторону и покидали административный корпус. Зачем?

— Сэр. — К Олафу подбежал один из его наемников, в его речи Маше померещился знакомый акцент. Значит, в бесшабашную команду Бергена входят и соотечественники-русские. — Сэр, звери отступили. Мы ранили двоих.

— Так. — Олаф оглянулся и снова прислушался. Он категорически не понимал, что именно задумали «коммерсанты» из России. Рев двигателей нарастал, и это явно не мог быть военный транспортер — последние всегда двигаются тихо. — Возьми Финнегана, мистера Герберта и Жука. Встаньте рядом с выходом. Когда снесут дверь, следите за толпой. Чтобы порядок был у меня!

— Сделаем, — кивнул наемник и ушел.

— Господа, осторожнее, — зашипела рация знакомым Маше голосом сержанта Ратникова. — Мы включаем дезинтегратор. Уберите людей от входа на несколько метров.

— Понял, — ответил Берген и, изобразив на лице удивление, посмотрел на Семцову: — Мисс, а что это за хреновина такая — дезинтегратор?

— Сейчас увидите, — преспокойно ответила Маша, а Олаф крикнул вниз:

— Всем подвинуться! Финнеган, мать твою, я зачем тебя там поставил? Пошевели своей ирландской задницей и отгони заложников от центрального входа!

В холле стало еще теснее, люди жались к стенам, уверенные, что дверь будут взрывать и не избежать дождя осколков. Олаф, Семцова и Бишоп быстро сбежали вниз по лестнице, протолкались, распихивая притихших заложников, к дверям — двум широким, раздвижным металлическим плитам высотой в полтора человеческих роста — и встали у стен.

— Взрыв? — тихо спросил Берген у Семцовой, но она только покачала головой. И тут же у предводителя наемников отвалившаяся челюсть едва не стукнулась об пол. Поврежденные двери, запертые толстыми четырехугольными засовами, на глазах начали растворяться в воздухе. Мгновенно в полутемное и душное помещение залетел теплый, но все-таки свежий и разгонявший вонь ветерок и заползли багровые лучи заходящего солнца.

— Чудеса, — проворчал Олаф Берген. — Мисс, я все больше начинаю уважать вашу контору. Хотя мне кажется, что вы не профессиональные наемники.

— Это почему? — Семцова осторожно выглянула в образовавшийся проем.

— Ваш транспортер, — ответил Берген, указывая на машину с «Юлия Цезаря», стоявшую совсем неподалеку. — У моей команды неплохие каналы, по которым гуляет закрытая для прочих информация. Подобные вездеходы штучно производятся на одном секретном заводе в Колумбии. Теоретически завод принадлежит правительству, а практически — мафии и героиновым картелям. Хотя, повторяю, мне нет дела, на кого вы работаете.

«Забавно, — отрешенно подумала госпожа консультант. — Южноамериканская мафия-то здесь при чем? Или наш невероятно засекреченный хозяин имеет некое отношение к картелям? Вот еше одна ниточка, ведущая к нему…»

— Всем стоять! Стоять, кому сказано! — орали наемники, сдерживая толпу, уже готовую ринуться к открывшемуся выходу. Прозвучали несколько выстрелов в воздух. Подействовало — заложники попятились.

Маша, озираясь и рассчитывая увидеть на близлежащих крышах скопища Чужих, выбежала за порог административного здания и в сопровождении неизменного Бишопа направилась к транспортеру. В окружающем пейзаже произошли существенные изменения: водонапорная станция отсутствовала как таковая, под ногами хлюпала вода, сверху сыпались капли от бьющего невдалеке фонтана — взрыв повредил водопроводную сеть, ведущую от опреснительной станции на озере к Айрон-Року. Повсюду масса бесформенных обломков, воняет жженным пластиком. Рядом со зданием администрации громоздятся два тяжелых грузовика с огромными кузовами — на таких махинах перевозили руду из карьера к обогатительному заводу.

Казаков выскочил навстречу Маше из вездехода.

— Фу! Вы все-таки живы! Мария Викторовна, вы авантюристка! Марш в броневик, и чтобы я вас больше не видел!

— Человек — тварь неблагодарная, — отбила удар лейтенанта Семцова. — По-моему, я вполне удовлетворительно выполнила свою работу. А вы что натворили?..

Маша красноречиво обвела рукой окружавший транспортер погром и недовольно вытерла рукавом капли воды с лица.

— Идите, — отмахнулся Казаков. — Хотя нет, подождите. Бишоп, возьми в машине смарт, встань возле левого угла комплекса и следи за обстановкой. Эккарт со своими отслеживает Чужих на центральной улице.

Маша зашагала вслед за лейтенантом, мельком отметив, что его сержант и двое рядовых расставлены по периметру площадки перед административным зданием, а третий находится в башне пулемета вездехода.

— Зачем грузовики? — спросила она.

— Чем тащить заложников пешком, проще отвезти. Сколько там народу? Шестьдесят пять человек? Нормально, перевезем. Кузова вместят по три десятка.

Берген шагнул вперед и вежливо кивнул Казакову:

— Сэр, это вы проводите операцию?

— А вы — Олаф? — скорее утвердительно, нежели вопросительно сказал лейтенант. — Времени мало, поэтому начинайте выводить людей. Что за стрельба была недавно?

— Животные, сэр. Но сейчас они ушли. Детекторы показывают, что они прячутся в боковых зданиях.

— Непонятно… Хорошо, выделите двоих своих людей, пусть сядут за руль грузовиков. Остальные разместятся вдоль бортов, прикрывать заложников, если Чужие решатся на нас напасть во время транспортировки.

— Да, сэр, — ничуть не обижаясь на командный тон Казакова, ответил Берген и, быстро зайдя через пролом в холл нижнего этажа здания, скомандовал: — Мистер Во, Герберт, к машинам. Двигатели завести, но с места до моей команды не трогаться. Отозвать всех из дальних коридоров. Финнеган, дубина, следи, чтобы не было давки. Джентльмены, приказы господина лейтенанта, — Олаф ткнул пальцем в Казакова, — выполнять как мои. Приступайте.

За двадцать минут почти совсем стемнело. Свет давали лишь яркие фары броневиков и двух самосвалов, а люди лейтенанта периодически зажигали осветительные шашки. Это время потратили на вывод людей Айрон-Рока из здания — классический приказ всех спасательных операций «женщины и дети идут первыми» был выполнен, двое наемников по указанию своего сержанта помогали бывшим заложникам забраться через высокие борта в кузов и взяли под охрану машины.

Берген подошел к Казакову:

— Сэр, мы почти закончили. Удивляюсь, что пока все так гладко идет.

— Вам что-нибудь нужно? — спросил лейтенант.

— Я прошу подтвердить ваши слова, сэр, — спокойно сказал Берген. — Когда мы окажемся на аэродроме, я со своей командой улечу на «Шейхе», в смысле на «Олимпике»… без всяких препятствий с вашей стороны.

— Повторяю, я не полицейский, — невозмутимо ответил Казаков, наблюдая, как последних заложников сажают в машины. — Катитесь. Между прочим, с нашего корабля сообщают, что в пространство, окружающее Геон, вошли два военных корабля Европейского сообщества. Минут через тридцать—сорок они приземлятся.

— Черт. — Олаф нахмурился и, повернувшись к своим, выкрикнул: — Быстро! Все по местам! Казакова сзади за плечо тронула Маша:

— Сергей, проблема. Нельзя оставлять живых Чужих. Европейцы теоретически смогут их забрать с собой.

— Я помню приказ, — сквозь зубы ответил Казаков. — Пожалуй, до прилета военных мы сможем уничтожить базу. Не могу же я сейчас посылать людей в здания охотиться на тварей? Потери представляете? Наступает ночь, стемнело… Что-нибудь при думаем, но потом.

…Никто из людей не заметил, как Чужой, казавшийся в сумерках неясной черной тенью, перевалил через ограждение колонии и двинулся к «Цезарю». Зверь.быстро миновал летное поле, забрался, как и раньше, в гнездо шасси и притих. Мистер Пиквик чувствовал, что вскоре произойдет нечто очень нехорошее, но боялся подойти к созданию, говорившему с ним на языке Высших. Андроида окружали люди, а у них было оружие. Единственного человека, которому Пиквик хоть немного доверял, а именно Дугала, зверь не нашел.

«Гладко, все слишком гладко, верно сказал Олаф, — с беспокойством думал Казаков, забираясь в вездеход. Обер-лейтенант Эккарт, Бишоп и компьютерный техник из числа наемников минуту назад доложили ему, что детекторы и определители массы реагируют на Чужих, собравшихся в две группы справа и слева от центрального проезда. Но к счастью, наружу не выходят, предпочитая оставаться в опустевших зданиях. — Или зверюги уяснили, что нападать на нас бессмысленно, или… У них есть свой собственный план. Все равно надо ехать. Военные прибудут через несколько десятков минут… За это время нужно успеть полностью зачистить территорию от Чужих и смыться самим. Не резон светить нашу команду перед армией Европейского сообщества. А если мы позволим сбежать наемникам Олафа, то в глазах закона будем выглядеть соучастниками».

— Бишоп. — Казаков обернулся и нашел взглядом стоящего в тени, но чуткого и внимательного андроида. — Езжай на первом грузовике. Ты будешь там полезнее.

Бишоп молча прошел к первой машине, ловко вскарабкался на крышу кабины и подготовил смарт — ему очень не нравилась царившая вокруг тишина. Как затишье перед бурей.

Вездеход Эккарта, стоящий у въезда в Айрон-Рок, должен был пропустить броневик Казакова, затем грузовики и замкнуть цепочку. Таким образом, заложников охраняли две боевые машины, способные открыть огонь по любому противнику. Люди Бергена заняли свои места на бортах кузовов. Маша сидела в транспортере рядом с местом водителя и настороженно поглядывала в иллюминаторы — не мелькнет ли где знакомая тень Чужого. Приборы, регистрирующие движения живых организмов, утверждали, что Чужие пока не пытаются покинуть закрытые корпуса базы.

— Берген? — позвал Казаков, поднося микрофон ко рту. — Три-четыре, поехали! Только очень осмотрительно.

— Постараемся, — коротко ответил Олаф и оборвал связь. Тотчас с новой силой взревели двигатели грузовиков, и машины, переваливаясь на обломках снесенного взрывом здания, одна за другой тронулись вперед. Предстояло преодолеть около двухсот метров по территории базы, миновать ворота, а за ними — около полукилометра открытого пространства до посадочной площадки.

Машины двигались медленно, установленные на кабинах дополнительные фары и небольшие прожектора были повернуты вбок, освещая дома справа и слева. Со стороны пустыни дул ставший вечером прохладным ветер. Казаков уже почти убедил себя, что ничего страшного не произойдет. Однако, зная привычки Чужих, нельзя было быть уверенным ни в чем.

— Движение в корпусе справа. — Ратников следил за детектором. — Группа животных перемещается с первого этажа на второй. То же самое слева. Идут всей стаей.

— На второй? — забеспокоилась Маша.

— Там на всех окнах щиты, — ответил Казаков и слегка увеличил скорость транспортера. — Прежде чем они сумеют их выломать, мы проскочим. Хотя… Черт возьми! Они вылезут на крышу!

Лейтенант схватил рацию и вызвал Бергена:

— Олаф! Жмите на газ! Быстрее! Смотрите нав… Ой, блин! Маша аж взвиз-гнула, когда на корпус вездехода обрушился мощный удар, ничуть, однако, не повредивший броневику.

— Что такое? — выкрикнула она, понимая: Чужие, выбравшись на крыши корпусов, начали прыгать сверху. Они не собирались позволять людям беспрепятственно покинуть территорию базы.

Семнадцать черных хищников — это много или мало? Наверное, слишком много. Пускай ты вооружен по последнему слову техники, под твоим командованием два десятка головорезов, способных в одиночку справиться с целым взводом, но невозможно противостоять массированной и жесткой атаке умных, хитрющих и крайне озлобленных тварей…

Чужие рвались вперед, чтобы убивать. Им не требовались носители эмбрионов или пища. Звери, как вывезенные со Сциллы, так и родившиеся уже здесь, на Геоне, мстили людям за то, что двуногие с присущей им наглостью вторглись не просто на чужую территорию, но в чужое сознание, за то, что пытались сделать из них, Чужих, примитивных рабов, выполняющих команды. Рабский бунт всегда страшен.

Ныне сидящий в тепле и уюте «Цезаря» доктор Гильгоф справедливо говорил о невероятно развитом общественном разуме Чужих и о неотвратимом наказании людям за бессмысленные эксперименты над тем, что невозможно понять. Атаковавшим колонну с заложниками животным было все равно, кто именно ставил опыты над ними и их сородичами. Прежде всего это делал Человек. И сейчас Чужие уничтожали человека как символ чужого, непонятного и враждебного для них мира.

Твари разделились на три отряда. Первый, состоящий из трех особей, должен был сдерживать вездеход Казакова и не давать людям возможности выйти из машины, а заодно устранять опасность от пулемета — свалившийся на крышу транспорта Чужой мгновенно плюнул кислотой на толстые дула орудия, приведя их в полную негодность, и попытался добраться до сидящего в пулеметном гнезде рядового Семенова, но тот успел опустить на стекло иллюминатора толстую бронированную створку. Вездеход остановился, А видеокамеры наружного слежения показывали жуткую картину.

Вторая группа Чужих — восемь или десять громадных сильных зверюг — спрыгнула с крыш зданий прямо в кузова грузовиков, начав бойню среди заложников и прежде всего уничтожая людей с оружием. Бишопа, как существо «неживое», один из Чужих просто сбросил на землю, отобрав у него смарт и сломав когтями оружие, а затем, решив, что андроид нейтрализован, начал ломиться в дверь кабины, где сидели Олаф и двое его наемников. Стекло в окне лопнуло с первого же удара, узкоглазый индонезиец мистер Во попытался выстрелить из-пистолета в морду Чужому, но пуля лишь задела его череп. Мгновением позже в глаз человека вонзился острейший наконечник хвоста зверя. Олаф выскочил через другую дверь, открыл пальбу и, упав, откатился к стене здания.

— Стреляйте! Стреляйте же! — надрывался Берген, непонятно к кому обращаясь. Его, конечно, не услышали.

Эккарт и его подчиненные находились в некотором отдалении, а посему сумели сразу уничтожить третью группу Чужих, направившихся в сторону их вездехода. Затем по приказу обер-лейтенанта специалисты «штучной работы» из антитеррористического подразделения выбрались из броневика и стали прицельно отстреливать Чужих. Продолжалось это недолго: звери мгновенно засекли, откуда стреляют, и, оставив двоих сородичей продолжать расправу, всей стаей рванулись к броневику. Эккарт и один из рядовых едва успели скрыться за толстой дверью машины. Остальные погибли — налетевшая орда смела людей, полностью устранив опасность для себя. Но все же еще трое Чужих были убиты.

Ситуация безвыходная, это Казаков понял, как только началась атака. Стрелять в Чужих из смартов невозможно, как, впрочем, невозможно и выбраться из машины — едва откроется задняя дверь, караулящий снаружи Чужой сразу полезет внутрь, поливая все вокруг кислотой из пасти. Пулемет не работает. Применить ракетную установку? Каюк и Чужим, и заложникам.

В первые секунды разъяренные звери, прыгнувшие прямо в людскую гущу, убили около двадцати человек — работали когтями, мощными хвостами, клыками, кислотными струями. Семцова, которая слышала доносимые микрофонами видеокамер звуки снаружи, зажала уши руками — слитный вопль многих десятков людей разрывал слух. Колонисты Айрон-Рока посыпались из кузовов машин, пытаясь убежать, но Чужие настигали бегущих и сразу уничтожали, бросались к следующему человеку, один взмах лапой — и конец…

У Бергена уцелело лишь пятеро наемников, которые сейчас, сгруппировавшись, заняли оборону, пытаясь ураганным огнем отогнать наседавших на них чудовищ и не подпустить Чужих близко, — иначе не избежать поражения кислотой. Финнеган оказался снайпером и бил шныряющих между домов Чужих одиночными выстрелами, но все равно урон пока был несущественным — из семнадцати хищников уничтожены только пять штук, а остальные слегка ранены.

— Нужно прорваться любой ценой, — рявкнул Казаков. — Маша, сидите здесь! Мы попытаемся выйти… Ну что еще теперь?

Возник фантом — он снова был маленьким и стоял на приборной панели.

— Никуда не выходите, — безапелляционно скомандовал Цезарь. — Сейчас я попытаюсь хотя бы на несколько минут устранить опасность.

— Как?! — Лейтенант сбросил предохранитель винтовки и уже протянул руку к кнопке, открывающей задний люк транспортера.

— Через десять секунд я начинаю транслировать с корабля мощный инфразвуковой сигнал, который пойдет через установленные на транспортере усилители, — ответил Цезарь. — Думаю, это оглушит или временно парализует чужих существ. Начинаю обратный отсчет. Пять, четыре…

Над передними колесами вездехода открылись небольшие люки, откуда выскочили две трансляционные антенны. Чужой, стоявший прямо перед машиной, вдруг попятился… покачнулся и грузно рухнул на бетонную плиту дороги.

— Сигнал почти в сотню раз сильнее того, который способны воспринимать органы животного, — невозмутимо сообщил Цезарь. — Скажите спасибо доктору Гильгофу, это он придумал, как напугать или обездвижить Чужих. Сейчас быстро эвакуируйте уцелевших. Я жду вас на аэродроме, все шлюзы открыты. Предупреждаю — военные корабли «Людовик Святой» и «Глазго» вошли в воздушное пространство Геона и приземлятся через несколько минут.

Тишина снаружи нарушалась только плачем нескольких женщин и стонами раненых. Где-то неподалеку вполголоса матерился Олаф. Все до одного Чужие были парализованы — их чувствительные органы слуха не вынесли удара, нанесенного «Цезарем». Животные валялись на покрытии дороги, свешивались с кузовов грузовых машин…

— Ратников, возьми двоих и быстро прикончи всех зверей. — Казаков выскочил из вездехода и, подавая пример, пустил короткую очередь в череп свалившегося неподалеку Чужого. — Эй, Олаф, ты жив?

— Жив, сэр. — Из полутьмы показалась широкоплечая фигура наемника. Берген сжимал правой ладонью рассеченное когтем бедро. — Надо сматываться, сэр.

— Пускай твои ребята быстро засунут оставшихся заложников и раненых в первую машину, — сказал лейтенант, посматривая на Ратникова, который ходил между простертыми на бетоне телами Чужих и с почтительного расстояния расстреливал их, опасаясь брызг кислоты. — Сейчас здесь будет европейская армия. Бишоп, ты где? Ты живой?

Казаков обошел грузовики, стараясь не обращать внимания на множество окровавленных трупов, лежащих возле колес, и наконец обнаружил андроида, придавленного черной тушей Чужого.

— Как гадко, — поморщился Бишоп. — Сергей, мы совершили серьезную ошибку, но теперь уже ничего не исправить. Надо было дождаться военных… Помогите мне выбраться. К счастью, кислотой не задело, но мне никак не вытащить ноги.

Казаков, поднатужившись и схватившись обеими руками за свободную от кислотных капель заднюю лапу Чужого, стащил тело чудища с андроида. Бишоп поднялся на ноги.

— Кажется, никакие внутренние системы у меня не повреждены, — пробормотал синтетик. — Но я очень сильно ударился грудной клеткой и головой, падая с грузовика… Впрочем, ерунда. Давайте я помогу грузить пострадавших.

Ратников выполнил приказ в точности — каждому Чужому, даже уже мертвому, досталась очередь по черепу. Сержант специально бил в лицевую часть, чтобы разрушить челюсти существа, без которых оно не сможет выжить даже в случае, если выстрелы не заденут основные нервные узлы.

С грехом пополам уцелевших обитателей Айрон-Рока запихнули в кузов первого грузовика, оставив трупы на улице. Пунктуальный андроид посчитал, что из шестидесяти пяти заложников после нападения Чужих в живых остался только тридцать один человек. Если бы вовремя не был нанесен удар инфразвуковыми волнами, никто не уцелел бы. Из трех десятков жителей колонии было не меньше шестнадцати серьезно раненных, остальные насмерть перепугались, впав в состояние, граничащее с каталепсией.

Эккарт, как и предполагалось изначально, замкнул колонну на своем вездеходе, машинально продолжая осматривать местность через прибор ночного видения, но нигде не замечалось и единого движения. Через несколько минут машины остановились на взлетной полосе Айрон-Рока. Маша, первой выскочившая из броневика, сразу уставилась на покрывшееся звездами синевато-зеленое небо. В вышине посверкивали красными и зелеными бортовыми огнями два крупных корабля, подходящих к Айрон-Року со стороны заката.

— Сэр, — Берген, прихрамывая, подбежал к Казакову. Его штанина была разрезана ножом, а на ране красовался широкий голубой пластырь, — мы улетаем. Очень не хочется встречаться с европейцами и объяснять, кто мы да что здесь делаем.

— Валяйте, — согласился лейтенант. — Мы сделаем то же самое. Заложников оставим на посадочной площадке, им помогут и эвакуируют отсюда. Удачи, Олаф. Только, пожалуйста, никогда больше не нанимайся к «Новому Джихаду».

— Не буду, сэр. Я потерял три четверти своих людей на этой проклятой планете. Прощайте, сэр. Вам тоже удачи.

Берген, созвав своих, исчез в шлюзе потрепанного «Шейха» — бывшего «Олимпика». Завыли двигатели вертикального взлета, старинный корабль тяжеловесно поднялся в воздух, быстро уходя на восток, в сторону от приближающихся военных рейдеров. Казаков заметил, как от одного европейского корабля, двигающегося в атмосфере, отделились две тени — вероятно, истребители, ринувшиеся вдогонку за корытом Олафа Бергена, Впрочем, пускай Олаф по прозвищу Кнехт сам теперь разбирается с трудностями. Не маленький.

Казаков и Маша быстро вышли вперед, к группе заложников, с трудом вылезших из кузова и теперь стоявших рядом с грузовиком. К ним повернулись абсолютно отрешенные лица, покрытые слоем крови и пыли.

— Господа, — сказал Казаков на английском, — сейчас здесь будут военные корабли Евросоюза. Мы улетаем. Мне жаль, что все так получилось, но самое главное, что вы остались живы. До свидания.

Оба вездехода, один ведомый сержантом Ратнико-вым, второй — обер-лейтенантом Эккартом, взобрались на подъемные платформы «Цезаря», шлюзы закрылись. Компьютер корабля уже давным-давно прогрел двигатели и ожидал только команды стартовать с Геона.

Первым делом лейтенант побежал из грузового отсека в кабину — необходимо было срочно взлететь. Он не испытывал ни малейшего желания сталкиваться с представителями официальной власти, а корабли европейцев уже подошли к Айрон-Року на расстояние десяти километров. Еще пара минут — и они зависнут над бетонной полосой.

— Фарелл! — Казаков стрелой взлетел по винтовой лестнице кабины. — Отправляемся, быстро! Здравствуйте, Вениамин Борисович, давно не виделись. Ду-гал, если скажешь хоть слово, я тебя пристрелю на месте. Где врачи, у себя? Пусть посмотрят господина Эккарта, кажется, ему на руку попала кислота… Ник, мы летим или нет?.

— Летим, — ответил пилот и потянул штурвал на себя.

— Господин лейтенант, счастлив вновь видеть вас на борту. — Голографический фантом императора Древнего Рима материализовался прямо перед Казаковым. — Вы позволите отправить Айрон-Року прощальный подарок? Четыре вакуумных ракеты. Мне не хотелось бы узнать, что случайно выжившее животное осталось на базе и попало в руки властей.

— Пали! — ответил Казаков. — Только осторожно, всего в четырехстах метрах от базы — живые люди. Сделай так, чтобы они не пострадали.

— Без всякого сомнения, — утвердительно сказал компьютер корабля. — Мы уже поднялись на порядочную высоту, ракеты запущены.

От серебристого борта «Цезаря» к опустевшему Айрон-Року устремились четыре узких и длинных силуэта, оставляя в теплом воздухе Геона почти незаметный дымный след. Цезарь не обманул — взрыв боеголовок был рассчитанным, и осколки строений базы улетели в сторону гор, ничуть не повредив оставшимся на аэродроме бывшим заложникам.

— У нас на хвосте истребители, — выкрикнул Фа-релл. — Кстати, господин лейтенант, корабль террористов ушел от преследования. Они пересекли световой барьер, почти не разгоняясь! Движки у них стоят те еще!..

— Господа, ни о чем не беспокойтесь, — ввернул Цезарь свою излюбленную фразу. — Истребители, стартовавшие с бортов военных рейдеров, не смогут причинить мне никакого вреда. Мы в верхних слоях атмосферы Геона. Скорости света корабль достигнет через двенадцать минут. Удачного полета!

В кабину пробрался Бишоп, выглядевший почему-то очень расстроенным.

— Жалко, — сказал он, ни к кому не обращаясь, — мне просто его жалко.

— Кого? — не поняла Маша.

— Мистера Пиквика. По-моему, из этих созданий он был первым и единственным, решившимся на контакт с человеком. Жаль, что мы его убили.

— Я… Я не знаю, как сказать, господа. — Цезарь, блистая своей пурпурной мантией, развел руками. — Животное, которое вы называете Мистером Пиквиком, в данный момент у нас на борту…

— Что-о? — взвился Казаков. — Где?

— Не беспокойтесь, он изолирован. Стойка правого шасси. Если судить по показаниям биосканера, животное приняло позу, соответствующую спячке. Я решил не выгонять его.

— Он решил! — воскликнул Казаков. — Куда мы его денем? На Землю зверь попадет только через мой труп!

— Здорово, — восхитился Дугал, но говорил тихо, видимо опасался лейтенанта, который не раз угрожал расправиться с говорливым напросившимся пассажиром.

— Чужого нужно выкинуть за борт, — сказала Маша.

— Что-нибудь придумаем, — сверкнул очками Гильгоф.

— Я не позволю его тронуть, — тихо, но непреклонно заявил андроид. — В конце концов, высадим на какой-нибудь необитаемой планете.

— Вы все идиоты, — вздохнул лейтенант, — А я вам потворствую по доброте душевной. Цезарь, куда летим, на Землю?

— Ничего подобного, господа, — ответил компьютер. — Первая остановка, безусловно, в Солнечной системе. Основная марсианская база ООН Центрополис. Видимо, там мы и расстанемся. Готовьте криогенные капсулы, до Солнечной системы лететь двадцать восемь суток.

— Ну спасибо. — Казаков едва не сплюнул. — И какая гадость ждет нас на Марсе?

— Увидите.

ЭПИЛОГ. ЧТО ПОЛУЧАЕТ ПОБЕДИТЕЛЬ?

20 марта 2280 года, Россия, Санкт-Петербург, Штаб-квартира имперской безопасности

— Мария Викторовна, я прекрасно понимаю ваши чувства, но поверьте, мы полностью контролировали ситуацию. При возникновении по-настоящему безвыходного положения немедленно запускался механизм дублирования. После уничтожения «Триглава» на Сцилле мы уже готовили вашу эвакуацию, однако… Вмешалась другая сила.

— Вы, ваше высокопревосходительство, нас просто подставили!

— Именно. Но если выражаться изящнее, никто никого не подставлял — вашей команде предоставили полную свободу действий,.которую вы и использовали по мере своего разумения. У меня нет никаких претензий к господину лейтенанту, работал он грамотно, а вот доктор Гильгоф…

— А что доктор Гильгоф? — возмутился «господин ученый», который, как недавно выяснилось, не столько ученый, сколько талантливый любитель. Профессия у Вени Гильгофа, равно как и имя, оказались совершенно другими. — Я стараюсь, играю перед ними «сумасшедшего ученого», ни за что ни про что получаю в рыло от бесподобного лейтенанта Казакова, изобретаю безумные теории, которые почему-то подтверждаются практикой… Что в итоге? Я же и виноват!

— Помолчите. Маша, налейте себе еще чаю. Сергей Владимирович, а вы-то чем недовольны? Кушайте пирожные, они очень свежие.

Четверо самых разных по облику, статусу и социальному положению людей восседали за круглым столиком в комнате отдыха при личном кабинете адмирала Николая Андреевича Бибирева, попивали чай и беседовали. Нельзя сказать, что разговор проходил на повышенных тонах, — Казаков в основном помалкивал, доктор Гильгоф вставлял едкие замечания, и только Мария Семцова, абсолютно не привыкшая к странным правилам игр, ведущихся закрытыми ведомствами, потихоньку возмущалась. Адмирал вежливо выслушивал, кивал, а затем пытался ясно и доходчиво объяснить консультантке по вопросам чужой жизни свою позицию. Основную суть его речений можно было выразить просто: «К сожалению, поступить по-другому мы не могли».

«Автономное плавание» команды Казакова завершилось всего несколько дней назад при самых странных обстоятельствах. Малый рейдер с названием «Юлий Цезарь» вынырнул из гиперпространства у границ Солнечной системы, миновал автоматические станции, составлявшие внешний круг обороны, был пропущен патрульными крейсерами к обитаемому Марсу и в режиме автопилота совершил посадку на красную планету.

Центрополис — громадное поселение и фактическая столица — Марса представлял собой полностью закрытый стеклопластиковыми куполами и закопавшийся под землю город с населением почти в шестьдесят тысяч человек. Для условий Внеземелья подобная колония считалась исключительно крупной — колонизацию Марса начади еще лет сто пятьдесят назад, планета была богата полезными ископаемыми, а потому люди устроились здесь всерьез и надолго. Бесчисленные заводы, опасные производства, строительство которых запрещалось на Земле по экологическим требованиям, лаборатории, исследовательские центры… Имелась в наличии даже обширная археологическая база — не столь давно на Марсе обнаружились следы пребывания неизвестных гума-ноидов, покинувших планету около двадцати тысяч лет назад.

Но корабль миновал Центрополис, увещевая своих пассажиров, что он ни в коем случае не приземлится в городе хотя бы потому, что на борту находится Чужой. На вопрос Казакова, куда именно сейчас направляется корабль, Цезарь ответил:

— Это не существенно. Комплекс частных построек. Больше вам ничего знать не нужно.

И действительно, меньше чем через два часа полета в атмосфере на радаре обозначился контур небольшого поселка с двумя причалами для космических кораблей небольших размеров. «Цезарь», по-прежнему не доверяя управление собою людям, завис над комплексом, осторожно опустился на поверхность. Тотчас над рейдером поднялся электромагнитный защитный экран, затем полупрозрачный купол, отделявший корабль от атмосферы, и…

— Господа, прошу извинить. — Дугал, которого никто не звал, заявился в кабину. — Не могли бы вы меня выпустить?

— Куда? — не понял Казаков. — Сиди! Мы неизвестно где находимся, что нас здесь встретит…

— Мистер Мак-Эван, — вдруг сказал фантом, присутствовавший в кабине наравне с людьми, — я опустил трап с правого борта. Владелец этого поселка также просит выйти с господином Мак-Эваном Бишопа и помочь в транспортировке животного в вольер. Остальных прошу оставаться на месте.

— Куда транспортировать? В какой вольер? — забеспокоился Гильгоф, вскакивая с диванчика помещения для отдыха пилотов. — Мак-Эван, в чем дело? Вы что-то знаете?

— Вам дадут объяснения, — с самым невинным видом улыбнулся Дугал. — Позже. И не я. До свидания, всем спасибо, особенно вам, господин лейтенант, — выручили как раз в тот момент, когда я уже не рассчитывал на помощь. Хотите совет на будущее? Не торопитесь принимать все сказанное первым встречным за правду. Хотя… Я на самом деле когда-то давно работал на «Майкрософт» и даже служил в британской армии. Думаю, еще увидимся. Бишоп, пойдем.

Андроид бросил непонимающий взгляд на Казакова, лейтенант лишь пожал плечами — иди, мол, если надо. Вид у команды был озадаченный.

— Госпожа Семцова может понаблюдать, если ей это интересно, — сообщил Цезарь. — Хозяин позволил. Мария Викторовна, попутно заберите дискеты со своими исследованиями из научного отсека и несколько капсул с живыми клетками существа для своих исследований. Для хозяина я сделал копии всех файлов.

Маша переглянулась с остальными и, решившись, отправилась вслед за Мак-Эваном и Бишопом. Гильгоф попытался было двинуться за ней, но Цезарь остановил его резким для компьютера окликом.

Семцова спустилась по ступенькам трапа на металлический пол ангара, в котором находился корабль, и присвистнула. Хорошо устроился владелец базы! Несколько транспортеров, погрузчики, лампы, моделирующие натуральный солнечный свет… Возле шасси стоит транспортер с большим вместительным контейнером, рядом с ним два андроида знакомой серии — «Бишопы». При них человек.

— Мисс, пройдите, пожалуйста, к компьютерному терминалу в дальнем конце зала. — Невысокий человек лет тридцати вытянул руку, показав Маше на закуток, отделенный от основного помещения матовыми пластиковыми стеклами. — С вами хотят поговорить.

Семцова без лишних слов зашагала в указанном направлении, отбросила полиэтиленовую занавеску. Внутри обнаружился столик, на котором лежал ноутбук в синем корпусе, и кресло. На мониторе портативного компьютера уже чернели слова:

«В прошлый раз я пожелал вам доброй охоты. Удачно поохотились?»

Маша, опустившись в удобное передвижное кресло, подвинула ноутбук к себе и набрала:

«Кто вы все-таки такой?»

«Может быть, вам об этом расскажет адмирал. Неужели у вас не найдется для меня хотя бы одного слова благодарности ? Или вам не понравились Цезарь и оперативность, с которой я работаю?»

«Ваш Цезарь — жуткий зануда».

Маша обернулась на шум, отодвинула рукой занавесь кабинки и увидела, как Бишоп и Мак-Эван осторожно препровождают только что проснувшегося, а потому несколько заторможенного Чужого в контейнер. Зверь вел себя вполне адекватно, ни на кого не бросаясь. Приказы Мистер Пиквик по-прежнему выполнял.

«Играете с огнем, — отстучала Семцова по клавишам. — Кто мне вкручивал, что ему не требуется живая особь? Понимаете, что я немедленно доложу об этом на Земле, примчатся бомбардировщики и сравняют этот поселок с землей?»

«Ничего подобного, — появился ответ Удава Каа. — Господин адмирал не захочет со мной ссориться. Мы, по неписаному соглашению, стараемся не причинять друг другу излишних неприятностей. Сотрудничество всегда выгоднее, чем конфронтация. А животное с сопровождающим сегодня же отправится очень далеко отсюда. В совсем другую звездную систему. Я представляю, что значит слово «безопасность».

«Сопровождающим? Значит, Мак-Эван — ваш человек? Вы с самого начала пристроили его на S-801?»

«Это стоило больших трудов… Неважно. Во-первых, большое спасибо за то, что вы выполнили наш договор и добыли для меня все интересующие материалы. Помните, как вы за время перелета от Сциллы до Геона почти четверо суток трудились над биологическими образцами? Цезарь переслал мне часть результатов. Это потрясающе. Кстати, вы действительно мечтаете по-, лучить Нобелевскую премию? Могу похлопотать. Только напишите в течение года соответствующее исследование».

«По-моему, это коррупция, — усмехаясь, набрала Маша. — А почему ваш транспортер, предоставленный вместе с Цезарем, построен на заводе, принадлежащем колумбийским картелям?»

«Купил по случаю. И не говорите мне про коррупцию. Все будет более чем легально, я не собираюсь подкупать Нобелевский комитет. Не все в этом мире зависит от денег. Вы проделали колоссальную работу, и она должна быть достойно вознаграждена. Кстати, о вознаграждении. Деньги, которые я вам обещал, переведены на ваш личный счет в Центральный банк России. Чековую книжку получите у управляющего Санкт-Петербургским филиалом».

«Ответьте на последний вопрос. — Пальцы снова пробежались по клавиатуре. — Для чего вам Чужой?»

«Узнаете через некоторое время. Не беспокойтесь, я не сумасшедший и это великолепное создание не интересует меня в качестве биологического оружия. Просто я хочу быть первым. Первым, кто добьется настоящего контакта с чужой цивилизацией. После вас, конечно. Привет очаровательному лейтенанту Казакову. И еще: не слишком доверяйте доктору Гильгофу. Он тоже профессионал… в своем деле. Прощайте. Когда будет нужно, я найду вас».

Монитор погас. Маша крутанулась в кресле, будто на вертящейся карусели. Ответ на главный вопрос она так и не получила. Кто такой Удав Каа? Откуда взялась эта «третья сила»?

Заурчал электрический двигатель транспортера, на котором стоял темный контейнер, машина скрылась в шлюзе, ведущем куда-то в глубину марсианского поселка. Дугал Мак-Эван, запрыгнувший в кабину рядом с водителем, даже не попрощался. У трапа «Цезаря» остались только Бишоп и двое его сородичей-андроидов.

— Мария Викторовна, — позвал Бишоп. — Отправляемся. «Цезарь» доставит нас на Землю за несколько часов.

…Исчез в черной дали вакуума красноватый Марс, за иллюминаторами рейдера горели невероятно крупные звезды и вился толстый хвост Млечного Пути. Земля появилась спустя четыре часа: ради преодоления небольшого расстояния между красной и голубой планетами не стоило входить в гиперпространство, но «Цезарь» выжал из своих двигателей почти полную скорость света — людям хотелось побыстрее вернуться на свою планету. Каким-то невероятным образом компьютер корабля обманул станции слежения, висящие на стационарных орбитах вокруг Земли, отвел глаза системе противовоздушной обороны Российской Империи, беспрепятственно войдя в атмосферу почти над центром страны, и наконец приземлился.

— Степь да степь кругом, — констатировал Казаков, выглядывая в обзорное окно кабины через плечо Фарелла. — Цезарь, мы где сейчас?

— В ста пятидесяти километрах к западу — Оренбург. Хозяин известил ваше руководство. Приблизительно через полчаса за вами прибудут сотрудники господина Бибирева. За это время прошу разгрузиться и вывезти наружу транспортер, оставшийся от вашего предыдущего корабля. Мне чужого не нужно.

— Первый раз встречаю компьютер с таким раздутым самомнением, — фыркнул Гильгоф. — Ладно, выгружаемся. Маша, вы забрали обещанные дискеты? Очень хорошо. Потом дадите мне скопировать.

«Почему Каа сказал, что Гильгофу лучше не доверять? — мельком подумала Семцова. — Странно».

Через двадцать минут черный вездеход, по оснащению и защите не шедший ни в какое сравнение с броневиком из ангаров «Цезаря», стоял на покрытой тающим снегом степной земле. Казаков вышел из корабля последним, но оглянулся и крикнул в пустой шлюз:

— Ну, бывай, император! А сколько ты, кстати, стоишь?

— Двенадцать миллиардов рублей. — Фантом появился в некотором отдалении, не желая выходить на солнечный свет, где краски его костюма выглядели бы куда более блекло. — До свидания, господин лейтенант. С вами было очень приятно сотрудничать.

«Цезарь», взревывая двигателями и поднимая за собой водяную пыль от растопленного соплами грязного снега, рванулся в небо и спустя несколько секунд исчез, растворившись в голубом небе. Вертолеты с символами госбезопасности на бортах уже подходили к месту посадки.

Всех участников операции «Рюген» в тот же день доставили в Петербург военно-транспортным самолетом. Машу под охраной отправили домой, а Казакова и остальных прямо из аэропорта увезли в Министерство обороны. Через день за Марией Викторовной приехала адмиральская машина. Семцова, предупрежденная звонком секретаря Николая Бибирева, принципиально не стала надевать приличное платье, а облачилась в потертый спортивный костюм из детского желания хоть как-то насолить. Встретивший ее адмирал и бровью не повел.

Зато Казаков выглядел на удивление чистенько — видать, отмылся, отдохнул и… На погонах у него было уже не две звездочки, а четыре. Всего за сутки просквозил из лейтенантов аж в капитаны. Однако…

Но более всего Машу поразил уже сидевший рядом с новоиспеченным капитаном растяпа Гильгоф. Больше не было никаких дурацких очков, длинных волос, увязанных сзади в хвостик, и драного комбинезона. Вениамин Борисович был чисто выбрит, имел на себе форму полковника сухопутных войск и разноцветную орденскую планку на левой стороне кителя цвета морской волны.

— Ой, Маша, ну зачем делать такое лицо? — Движения, впрочем, не изменились. Больше напоминает куклу-марионетку. — Ну и что? Ну полковник. Вы, когда закончили университет и военную кафедру, тоже получили звание. У меня похожая история.

— Он сотрудник специального отдела биологической безопасности Министерства обороны и имперского ГБ, — усмехаясь, заметил великолепный седой адмирал, усаживаясь и забрасывая ногу на ногу. От его начищенных коричневых туфель едва только солнечные зайчики по стенкам не прыгали. — Грубо говоря, шпион от биологии. Вы разочарованы, Маша?

Семцова, наоборот, расхохоталась, ничуть не стесняясь Бибирева, и, давясь от смеха, обратилась к Казакову:

— Сергей, это невероятно! Вы дали по морде полковнику! Помните, тогда, на Сцилле?

— Я уже извинился, — хмуро сказал капитан.

— Мрак, — продолжала смеяться Маша. — Веня, но как вы вошли в образ! Цитаты из Торы, вечно болтаетесь под ногами, суете нос во все щели… Гы-ы!..

— При всем при том, — недовольно заметил Би-бирев, — доктор Швар… Э-э… Гильгоф упустил этого мерзавца Мак-Эвана. Маша, не обращайте внимания, продолжайте называть Вениамина Борисовича так, как привыкли. Его настоящее имя, — Бибирев нахмурил брови, театрально делая зловещее лицо, и прошептал, как театральный злодей: государственная тайна. Тс-с!

На этот раз рассмеялись все, но адмирал неожиданно резко прервал общее веселье:

— Теперь к делу. Отчет господина лейтенанта, простите, уже капитана, я просмотрел. Наворотили дел, ничего не скажешь. Мария Викторовна, буду ждать от вас собственных впечатлений в эпистолярном жанре. Напишете докладную записку на мое имя со всеми подробностями. Между прочим, вам, госпожа Семцова, я не предлагаю никакого материального вознаграждения хотя бы потому, что несколько дней назад вы стали одной из самых обеспеченных невест страны. Нет? Так зайдите в Госбанк и посмотрите на состояние вашего личного счета. Конечно, если желаете орден или еще что-нибудь наподобие — скажите. Андрея Первозванного дать не смогу, но Георгия третьей степени — пожалуйста. Но вам это нужно? Я могу наградить вас гораздо более щедро.

— Как? — не поняла Маша.

— Отвечу на ваши вопросы, — скривил угол рта в улыбке Бибирев. — Почти на все.

— Кто такой… ну, человек, который предоставил нам корабль?

— Сила, стоящая вне государства, но не враждующая с ним. Если называть вещи своими именами, этот господин — преступник. Ему за шестьдесят лет, наш соотечественник, богаче Уильяма Гейтса Восьмого раз в восемь. Мафиози высочайшего полета. Бывший руководитель сети торговцев оружием и наркотиками, охватившей все континенты мира. Колоссальные связи — большинство коррумпированных правителей разных стран попали к нему в зависимость. Одни только проценты с его вкладов в независимые банки Швейцарии и Бельгии в полтора раза превышают годовой бюджет моей Конторы. Понимаете? На старости лет он решил стать патриотом и отойти от дел. Он очень интересуется наукой, поддерживает самые невероятные авантюры не ради прибыли, а ради удовлетворения собственных амбиций, меценатствует… Кстати, одна из целей проведенной вами операции состояла в том, чтобы заставить его хоть ненадолго всплыть на поверхность. Мы вынужденно работаем вместе с ним, но по закону обязаны его поймать. Хотя не особо стремимся к последнему. Это очень полезный человек, однако если он станет нашим врагом — грозят серьезные неприятности. Пока он более чем лоялен к имперским властям. Учтите, что лет десять назад именно он продавал ядерное оружие «Новому Джихаду». Теперь, правда, раскаивается.

— А «Джихад»? — жадно спросила Маша. — Как террористы узнали о базе S-801?

— Они люди простые, без зауми. Помните Кеннета? Американского полковника, которого загрыз Чужой? Кеннет продал этот секрет джихадовцам. А когда понял, что террористы его устранят, как лишнего свидетеля, скрылся. Американцы, узнав, что база сдана с потрохами самым опасным из ныне существующих террористов, забеспокоились, отправили своих представителей в Тегеран для разговора с руководством Исламского Союза, поддерживающего «Джихад». Посланников ликвидировали. Смысла в этом было мало, но арабы очень любят дешевые театральные эффекты. Смотрите, господа из Вашингтона, мы вас ничуть не боимся. Достаточно сбросить на столицу США две-три споры чужого существа и… Хорошая была страна Америка.

— Вот еще что, — нахмурилась Семцова. — Вы, ваше высокопревосходительство, обещали выяснить, кто и, главное, зачем пытался меня убить? Тогда, вечером. Я ехала в аэропорт.

— Вот этого, — после долгой паузы проговорил адмирал, — я пока не знаю. Если рассуждать логически, ваша смерть никому бы не принесла выгоды. Кроме, пожалуй, серьезных врагов нашего общего знакомого, которого вы называете Удавом Каа. У столпов мафиозного мира всегда имеются опасные противники. Видимо, действовал один из них. Этот неизвестный засек ваш разговор через Интернет с Удавом — кстати, вы очень метко его окрестили — и с невероятной оперативностью организовал покушение. Есть некоторые нити, мы их прорабатываем, но… Узнаете позже.

— Хорошо, — протянула Маша, отхлебывая чай. — Значит, подобные инциденты могут случиться и впоследствии… Последний и самый важный вопрос: почему вы нас бросили и не оказывали никакой поддержки?

— Поддержку оказывал Удав Каа, — спокойно ответил Бибирев. — И мы тоже. Только мы были незаметны. Простите за то, что патрульные военные корабли демонстративно выставили вас из системы Проксимы Центавра и операторы дальней связи сделали вид, что «Триглава» вообще не существует. Кое-кого следовало убедить: никаких операций прикрытия нет, вы независимы и автономны. Полная свобода деятельности. Вы выполнили приказ и с минимальными потерями вернулись обратно. Все.

Маша подумала и все-таки решилась спросить еще раз:

— А результаты? Я не говорю о науке, я говорю о политике. Что-нибудь полезное мы сделали?

— Разумеется, Мария Викторовна. Через несколько дней наше правительство представит в ООН неопровержимые доказательства причастности президента США Рассела Фарадея к незаконным исследованиям в области ксенобиологии и использовании биологического оружия на мирном объекте — пресловутая операция «Рейн». Россию поддержат сами пострадавшие — мы согласовали действия с рейхсканцлером Германской империи и руководством Британии и Франции, которым принадлежал Айрон-Рок. В перспективе — импичмент президента США, скандал на весь мир и полное запрещение деятельности «Уэйленд-Ютани».

— Неужели это была только политическая акция? — ошарашенно сказала Семцова.

— Увы. Большая политика — дело невероятно грязное.

Тут Бибирев улыбнулся, но не как обычно, а по-доброму, и заметил:

— Маша, да поймите, с вашей помощью мы обогатили науку бесценными данными, спасли несколько десятков людей из Айрон-Рока, изрядно щелкнули по носу «Новый Джихад», отвратили угрозу, исходящую от самих Чужих как неконтролируемого биологического оружия. Поверьте, Мария Викторовна, эта история пока не закончена. Чужие все еще рядом — вспомните, что вашему Удаву достался живой экземпляр. Вы не завершили исследования. А что принесет будущее — неизвестно. Надеюсь, я смогу положиться на вас, как на ценного сотрудника…

— Я — сотрудник государственной безопасности? — медленно произнесла Маша, пробуя эти слова на вкус.

— Внештатный, — шепнул Бибирев.

— Посмотрим, ваше высокопревосходительство. В одном вы правы бесконечно — история с Чужими отнюдь не кончилась….

Санкт-Петербург, осень—зима 1998 года

Андрей Мартьянов При участии Елены Хаецкой Der Architekt Том 1. Без иллюзий

Роман

Вместо предисловия

Про внутреннюю политическую жизнь нацистской Германии за последние 70 лет написано много книг — как исторических, так и мемуарных. Несколько хуже освещена тема экономики Третьего Рейха, но и тут исследований хватает.

Однако все эти труды обладают одним из двух недостатков: либо они заведомо критичны по отношению к Третьему Рейху, либо излишне апологетичны к людям, о которых ведут речь, — последнее в первую очередь относится к мемуарам и биографиям. Увы, большинство мемуаристов, занимавших при нацизме видные посты, откровенно стремились преуменьшить свою роль в нацистской административной машине — особенно там, где это касалось военных преступлений, — и в то же время преувеличить свою оппозиционность режиму.

У военных мемуаристов к этому прибавилось еще и стремление оправдать свои поражения, всемерно занижая как военную, так и экономическую мощь Германии. Оценивая имевшиеся в их распоряжении ресурсы, они охотно оперируют удобными им количественными параметрами (число танков, самолетов, солдат в боевых частях), при этом не упоминая параметры неудобные: количество автотранспорта, объем выпущенных боеприпасов, а зачастую даже просто общую численность войск.

С качеством боевой техники вообще возникла парадоксальная ситуация: хвалебные оды непобедимым советским танкам КВ и Т-34 в исполнении «битых немецких генералов» охотно цитировались советской пропагандой. Но вот служебные отчеты по сравнению нашей и немецкой боевой техники, подготовленные специалистами еще в 1940-х годах, почему-то говорили строго обратное. В них указывалось на низкую бронепробиваемость советских пушек вкупе с высоким качеством немецкой брони, отмечался высокий уровень технического исполнения немецких машин, их высокая надежность и ремонтопригодность, наконец — неизмеримо лучшие условия для работы экипажа в боевой обстановке. А ведь именно эти условия, а вовсе не цифры из умных справочников, обеспечивают победу в реальном бою.

Одна маленькая деталь: немецкие танки еще с конца 1930-х годов имели цементированную броню, которая заметно повышала ее снарядостойкость. В то же время советская промышленность вплоть до 1944 года не могла наладить производство цементированных броневых плит большой толщины — слишком высок оказался процент брака при их обработке. В результате броня немецких средних танков, на бумаге не слишком толстая, на практике оказывалась более мощной, чем у советских машин.

С другой стороны — а могло ли быть иначе? Уже в начале XX века маркировка товаров «Made in Germany», введенная англичанами для обозначения массового дешевого ширпотреба и поначалу означавшая примерно то же, что «Made in China» в конце XX века, внезапно стала признаком высокого качества при относительно невысокой цене. Уже к Первой мировой войне Германия имела наивысшие в Европе темпы экономического роста, самую передовую в мире промышленность, самых квалифицированных рабочих — и самых лучших солдат. Да, переоценка этого превосходства раз за разом оборачивалась против немцев, но нельзя сказать, что она была совершенно беспочвенной!

Можно по-разному оценивать темпы и масштабы подъема немецкой экономики после прихода к власти нацистов, но нет сомнений в том, что такой подъем действительно был. Хорошо известно, что Гитлер считал рост жизни среднего немца главной своей заслугой и даже в годы войны всячески противился сокращению гражданского производства в пользу производства военного. В результате полный перевод германской экономики на военные рельсы был осуществлен только к 1943 году, что оказалось большим счастьем для противников Германии.

Однако ни один из этих фактов не дает нам представления — как все происходило? Даже если экономические решения принимал лично Гитлер, как и кем они проводились в жизнь? Можно ли было действовать лучше, или, наоборот, управленческий аппарат нацистской Германии действовал с максимальной эффективностью?

Гораздо больше мы знаем о военных решениях и о конфликтах между политическим и военным руководством Германии, а также между ОКВ (Главное командование вооруженных сил) и ОКХ (Главное командование сухопутных войск). Известно, что в 1938 году германский генералитет пришел в ужас от Мюнхенского шантажа, считая, что Германия не способна даже на быструю кампанию против Чехословакии. Хорошо известен и скепсис германского командования относительно кампании 1940 года на Западе, и оппозиция ОКХ операции «Везерюбунг» — вторжению в Норвегию, которое в итоге осуществлялось под руководством ОКВ. Многократно описан конфликт между Гитлером и высшим германским генералитетом относительно приоритетности тех или иных операций на Восточном фронте в августе — сентябре 1941 года: генералы (и в их числе Гудериан) стояли за продолжение наступления на Москву; Гитлер считал, что сначала надо обеспечить правый фланг наступления, одновременно захватив промышленные и сельскохозяйственные районы Украины.

Если в позиции военных 1938–1940 годов при желании можно узреть элементы саботажа, то относительно действий на Востоке очевидно: военное руководство Германии расходилось с политическим руководством не по вопросу целей, а во взглядах на способы их достижения. Даже нацистские методы ведения войны не вызвали протеста у военных. Сдержанно возмутился лишь начальник военной разведки адмирал Канарис, остальные проглотили и «Приказ о комиссарах», и «Приказ об особой подсудности в зоне „Барбаросса“». Лишь приказы о тотальном уничтожении евреев вызвали сдержанное недовольство, да и то скорее потому, что возлагали на армию дополнительные и не особенно приятные функции. Впрочем, это не помешало Манштейну потребовать от шефа «айнзатцгруппы D» Отто Олендорфа, чтобы снятые с убитых евреев часы были переданы в распоряжение его штаба для награждения отличившихся офицеров — тем самым поставив себя на уровень банального мародера… Да и в своих мемуарах уцелевшие генералы не приписывали себе борьбы с режимом — они искренне доказывали, что хотели только выиграть войну, а Гитлер им мешал…

Трудно представить себе, что Гудериан не понимал, что нельзя наступать на Москву, не ликвидировав мощную группировку советских войск под Киевом, все еще нависавшую над правым флангом группы армий «Центр». В итоге мы вынуждены предположить, что либо германский генералитет действительно обладал отвратительным стратегическим мышлением («Мои генералы совершенно не разбираются в военной экономике!» — в сердцах воскликнул Гитлер), либо реальной подоплекой оппозиции военных «повороту на юг» была некая борьба в германском военном руководстве, невидимая глазу современных историков.

И в том, и в другом случае германская военно-политическая машина неожиданно рисуется в совершенно непривычном свете: вместо единого, идеально работающего механизма мы видим отсутствие дисциплины, некомпетентность и тотальную политическую грызню, а вместо всемогущего фюрера — задерганного истеричного коротышку-рейхсканцлера, пытающегося добиться выполнения своих приказов и совсем не уверенного в том, что поступающие к нему доклады отражают реальную действительность, а не являются фальшивками…

Чтобы эта картина сложилась воедино, следует понять одну важную вещь: в 1933 году к власти в Германии пришла коалиция, состоявшая из весьма разнородных сил: «революционного» нацизма, военных и крупного бизнеса. Нацисты обладали массовой поддержкой, деловые круги — финансами и контролем над экономикой, военные — силовым аппаратом рейхсвера и традиционным влиянием в элите общества: отставные генералы традиционно занимали посты «силовых» министров, входили в руководство большинства политических партий, часто становились канцлерами, а фельдмаршал Гинденбург с 1925 года являлся рейхспрезидентом.

Ни одна из этих сил не имела возможности удержать власть в одиночку при противодействии остальных. Коалиция же была средством достижения общих целей: все ее участники были едины в том, что следует наконец-то установить в стране внутреннюю стабильность, обеспечить Германии внешнюю экономическую экспансию (прерванную поражением в Мировой войне), а в перспективе — добиться и прямого военного реванша.

Безусловно, разные участники коалиции имели разные взгляды на приоритетность указанных целей, а также на методы их достижения. Именно это и вызвало борьбу внутри коалиции, не закончившуюся даже с началом Второй мировой войны. Но в любом случае не может быть и речи об однородности и «тотальности» нацистского государства. Следует признать: цели нацистов были не только их целями, в той или иной степени они разделялись всеми политическими силами Третьего Рейха.

При этом изначально нацисты были всего лишь младшим партнером в этой коалиции, а само возведение Гитлера на пост рейхсканцлера было обеспечено двумя важными акциями военных. Первая из них имела место весной 1932 года, когда прусская полиция (в то время контролируемая социал-демократами) получила доказательства подготовки нацистскими военизированными формированиями вооруженного мятежа. Прямолинейный и решительный генерал Вильгельм Гренер, занимавший одновременно пост министра рейхсвера (то есть военного министра) и министра внутренних дел, издал приказ о запрещении СА и СС, и тут же столкнулся с обструкцией своих подчиненных: командующего сухопутными войсками генерал-полковника Курта фон Хаммерштейн-Эквордта и командующего 1-м военным округом (Восточная Пруссия) генерал-лейтенанта Вернера фон Бломберга. Против запрета нацистских боевиков выступили также командир 2-й дивизии Федор фон Бок и командир 3-й дивизии фон Штюлпнагель — интересно, что именно они позднее приобрели репутацию «оппозиционеров» гитлеровскому режиму.

Особенно же постарался давний выдвиженец и протеже Гренера — начальник Войскового управления (Труппенамт) генерал Курт фон Шлейхер. Он также подписал приказ своего начальника, но одновременно при поддержке Гинденбурга начал кампанию против приказа, а также впрямую против Гренера.

В итоге эта беспрецедентная для Германии кампания, организованная военными против военных, привела к отставке Гренера и всего правительства. Указ о запрете СА и СС был отменен. 1 июня прежнее правительство ушло в отставку, канцлером Германии вместо Брюнинга стал Франц фон Папен, а Шлейхер в награду за свою активность получил пост военного министра.

Новое правительство не пользовалось популярностью, а сам Папен даже был исключен из своей партии Центра. Тем не менее 20 июля он совершил шаг на грани военного переворота — в нарушение конституции страны объявил о роспуске социал-демократического правительства Пруссии, того самого, что пыталось запретить нацистских боевиков. Одновременно Берлин был объявлен на военном положении, а функции исполнительной власти здесь были переданы командующему 3-м военным округом генералу Герду фон Рундштедту — еще одно знакомое имя… Цель этой акции была вполне прозрачна: требовалось отстранить от власти социал-демократов и «зачистить» прусскую полицию, что полгода назад обнаружила подготовку нацистов к вооруженному мятежу. В итоге антинацистски настроенный шеф прусской полиции Зеверинг был отправлен в отставку, а социал-демократы, не желая ссориться с генералами (при которых работали «кровавыми собаками» еще в 1919-м), в очередной раз трусливо проглотили пощечину.

Однако новое правительство, прозванное «кабинетом баронов» (среди его членов было пять титулованных аристократов и два директора крупных корпораций), явно не пользовалось поддержкой — и не только населения, но и ведущих центристских партий, не говоря уже о левых. Поэтому военные не решились довести дело до конца и вывести на улицы войска, а сначала постарались заручиться поддержкой справа.

Шлейхер начал переговоры с нацистами об условиях их вхождения в правительство. На свою беду он вел их одновременно с тремя нацистскими деятелями — Гитлером, Штрассером и Рёмом… Гитлер требовал себе поста рейхсканцлера, на что генерал был не согласен: ведь он сам метил на него, ради него поступился «честью немецкого офицера» и ударил в спину Гренеру.

В итоге переговоры провалились, а в последних числах ноября правительство Папена также ушло в отставку. Наконец-то Шлейхер сам занял вожделенный пост рейхсканцлера. Увы, ненадолго… В конце января командующий 1-м военным округом генерал-лейтенант фон Бломберг посетил Гинденбурга и от имени рейхсвера потребовал создания коалиции с широким участием нацистов. 28 января под давлением Гинденбурга Шлейхер подал в отставку, а на следующий день он, вместе с Хаммерштейн-Эквордтом и начальником центрального управления министерства рейхсвера генералом фон Бредовом, предложил Гинденбургу назначить рейхсканцлером Гитлера.

30 января 1933 года Гинденбург назначил нового рейхсканцлера — Адольфа Гитлера. Военным министром в правительстве Гитлера стал фон Бломберг, но уже 1 февраля генерал фон Бредов был смещен со своего поста и заменен генералом Вальтером фон Рейхенау, известным своими симпатиями к нацистам. В октябре 1933 года генерал Адам был назначен на должность командующего 7-м военным округом, а вместо него начальником Войскового управления стал генерал Людвиг Бек — будущий руководитель заговора 20 июля 1944 года, после провала не сумевший даже как следует застрелиться…

1 февраля 1934 года Хаммерштейн-Экворд был также отправлен в отставку, а должность главнокомандующего сухопутными силами занял генерал Фрич. Шлей-хер более не занял никаких военных постов и 30 июня 1934 года был убит во время «Ночи длинных ножей» вместе со своим старым знакомым Эрнстом Рёмом…

Столь долгий экскурс в историю возникновения нацистского режима мы привели здесь, чтобы показать: будущая «оппозиция» Гитлеру в свое время приложила немало усилий, чтобы привести его к власти, естественно, на роли младшего партнера в коалиции. То же можно сказать и про «гражданское» крыло заговора 20 июля, и в первую очередь про его лидера, Карла Гёрделера, имперского комиссара по ценам, обер-бургомистра Лейпцига, а затем советника при дирекции электроконцерна «Бош».

В отличие от военных, в мире крупного бизнеса не существует чинов и званий, и даже по занимаемой должности не всегда можно определить истинный вес топ-менеджера. Однако еще в 1932 году Брюнинг, уходя с поста рейхсканцлера, рекомендовал Гёрделера как своего преемника. Уже в 1935 году, при его уходе с должности рейхскомиссара по ценам, Крупп предлагал Гёрделеру занять пост в совете директоров своей компании. Тогда это запретил Гитлер, очевидно, полагая, что перескок крупного государственного чиновника с поста контролера за ценами в кресло директора крупной частной корпорации будет выглядеть слишком вызывающе, особенно на фоне тогдашней антикапиталистической риторики нацистов. Это позднее, к началу 1940-х, россказни о «национальной революции» и вообще о революционном характере нацистского режима прекратились, задевать друг друга даже на словах у участников коалиции стало не принято…

На этом фоне обстановку, царившую в нацистской Германии, трудно назвать иначе, чем коалиционной грызней: каждый из участников коалиции преследует свои интересы и отказывается брать на себя чужую работу, особенно там, где она не соответствует его интересам. Из-за этого саботажа приходится создавать параллельные, дублирующие структуры, которые начинают конфликтовать с уже существующими.

Крупный бизнес Германии вовсе не был заинтересован в выполнении социальных программ нацистов, скептически относился он и к внешней экспансии, осуществляемой военными средствами, предпочитая экспансию экономическую и не желая рвать устоявшиеся связи с партнерами из западных стран. В этом плане военная экспансия на Восток была ему более по душе — отсюда родился и «Генеральный план „Ост“», и менее глобальные планы по освоению «Восточных территорий», к которым приложили руку деловые круги. Достаточно вспомнить скромного юриста Эрхарда Ветцеля, советника по юридическим вопросам при руководстве НСДАП, а затем заведующего расово-политическим отделом Министерства Восточных территорий. Один из главных разработчиков «Плана „Ост“» (а по совместительству — видный теоретик «окончательного решения»), вернувшись в 1956 году после советской тюрьмы в Западную Германию, он сразу же получил там пост советника министерства внутренних дел Нижней Саксонии — то есть даже через 15 лет сохранил свой вес и связи в определенных кругах. Можно также вспомнить, что Людвиг Эрхардт, отец западногерманского «экономического чуда», многолетний министр экономики в правительстве Аденауэра, в итоге сменивший его на посту бундесканцлера, начинал свою карьеру экономиста в Имперском министерстве экономики под непосредственным начальством все того же группенфюрера Отто Олендорфа…

Напротив, военные выступали за силовую экспансию, хотя побаивались Англии и поначалу считали внешнюю политику Гитлера излишне авантюрной. Однако почти все они дружно не любили нацистов, особенно же их военизированные структуры, не подчиняющиеся армии. Нацисты платили генералам той же монетой, а Геринг вообще взялся за создание собственного рода войск — Люфтваффе, целиком подконтрольного ему, а через него — партии. Чуть позже при партии начала создаваться и отдельная сухопутная армия — СС. Естественно, это не могло понравиться генералам, особенно если учесть, что к 1939 году затраты на авиацию составляли уже треть всего военного бюджета Германии. В конце концов рейхсмаршал дотянулся даже до флота: когда началось строительство авианосца «Граф Цеппелин», Геринг добился, чтобы палубная авиагруппа корабля подчинялась ему, а не флоту. В итоге авианосец так и не достроили, но ВВС свои палубные самолеты построили и испытали — хотя и оказалось, что делать им совершенно нечего…

В этом свете становится понятным и отсутствие особо теплых отношений между армейцами и авиацией и явная, демонстративная (и взаимная) неприязнь военных к эсэсовцам. Вовсе не потому, что СС занимались чем-то нехорошим (сами армейцы кое-где прекрасно занимались тем же самым), а потому что они — «чужие». При этом и в нацистах, и в их методах так или иначе нуждались все участники коалиции, но всячески старались от них дистанцироваться: дескать, мы тут ни при чем, у нас ручки чистенькие…

Отсюда — все подковерные игры армии, противостояние ОКХ и ОКВ («карманного» Генштаба, созданного Гитлером под себя), постоянная «оппозиция» генералов планам Гитлера, доходившая до открытого неподчинения и саботажа. Отсюда такой же саботаж представителями старых политических элит и крупного бизнеса решений и программ нацистских властей — там, где они не отвечали интересам деловых кругов Германии. Совершенно наособицу стояла корпорация дипломатов «старого» Министерства иностранных дел, которая в «коалицию» не входила и действительно пребывала в ужасе от ее совместных планов.

В результате создается впечатление, что разные структуры Рейха работали как бы спиной друг к другу, делая вид, что другой структуры просто не существует. Хотя при этом нельзя не признать великолепное взаимодействие ВВС с сухопутными войсками на тактическом и оперативном уровне.

Ну и, конечно, возникает невольный вопрос: если даже в условиях взаимного соперничества, подсиживания и разброда нацистское государство сумело добиться весьма серьезных успехов — как экономических, так и военных, — то что же было бы без этого разброда. А главное, какие силы смогли разбудить нацисты, если им все равно удалось то, что не удалось никому?.. Что бы произошло, если бы в Германии действительно случилась настоящая — а не фальшивая — революция, сумевшая консолидировать все политические силы страны или хотя бы заставить их, пусть даже грубой силой, не тянуть каждая в свою сторону и работать в одной упряжке, как это было в СССР?..

Владислав Гончаров

Предварение. Человек в синей шинели

— Гляди-ка, Люка, какой франт…

— Пьяный, что ли? — Люка прищурился.

В неясных отсветах портовых огней, проникавших в переулки квартала Ла Кабюсель, разглядеть силуэт человека было непросто. Шинель или темное пальто, фуражка вроде бы военно-морского образца, однако без кокарды. Трость в руке — металлический наконечник постукивает по булыжникам мостовой. Мерцает тускло-оранжевым огонек сигареты.

…Господин в фуражке неторопливо шел по улице Мадрагвилль, тянущейся вдоль Новой гавани мимо пакгаузов, нефтяных танков и железнодорожных путей сортировочной станции. Этот район и в довоенное-то время не считался респектабельным — неистребимые запахи нефти, угольной пыли и креозота, да и публика весьма сомнительная, — а теперь соваться в Ла Кабюсель вовсе не рекомендовалось. Особенно после заката. Уличного освещения нет, — экономия! — полиция режется в карты в участке в трех кварталах выше, даже грязненькие припортовые бордели и те закрыты: дефицит клиентов.

С колокольни церкви Сен-Луи донесся перезвон — четверть третьего ночи.

— Пощупаем? — вполголоса сказал Люка. Покосился на компаньона — Жак не возражал. В конце концов, незнакомца с тросточкой сюда никто не звал. Лишится часов и нескольких франков — так впредь умнее будет.

— Не подаст ли сударь отставным матросам на выпивку? — Люка оторвался от стены дома с облезлой вывеской «Литораль. Бар и комнаты» и решительно загородил дорогу. Жак оставался чуть позади и справа, страховал. — В горле пересохло — страсть.

Сударь остановился. Без малейших эмоций оглядел обоих клошаров. Парочка живописная, что и говорить. Брезентовые куртки, картузы самого пролетарского вида, рожи мало что много дней небритые, так еще и благообразностью не отличающиеся. Премерзкие рожи, прямо скажем, даже в темноте хорошо заметно. Перегаром разит.

Бросив сигарету, господин преспокойно сунул руку во внутренний карман шинели, — именно шинели, темно-синей, сейчас кажущейся черной, без единого знака различия. Извлек банкноту. Молча отдал.

Так.

Люка глазам своим не поверил — пять тысяч франков довоенного образца с богиней Никой, «Francs Victoire». Редкость по нынешним временам несказанная: в 1940 году после отступления из Дюнкерка значительную часть ассигнаций Банка Франции вывезли из страны, так что новому правительству в Виши пришлось начать печатать свои деньги, обесценивающиеся с каждым прошедшим месяцем…

Странный незнакомец продолжал сохранять абсолютную невозмутимость — другой на его месте давно начал бы взывать о помощи или умолять о пощаде, с угодливой торопливостью расставаясь со всеми имеющимися в наличии ценностями и при этом уверяя, что ни бумажник, ни перстень, ни карманный брегет ему вовсе не нужны. Особенно учитывая нож, которым лениво поигрывал на заднем плане Жак — лезвие взблескивало тонкой серой полоской.

Люка терпеть не мог таких пошлостей, то ли дело этот — стоит, ни слова не сказал, смотрит безмятежно. Заслуживает уважения.

Господин едва слышно (и будто бы разочарованно?) вздохнул, повесил трость на локтевой сгиб, полез за портсигаром. Чиркнул спичкой — золотистый язычок пламени выхватил из темноты грубоватое красное лицо с широкими скулами, темные брови над глубокими глазницами, выбивающиеся из-под морской фуражки седые волосы.

Глаза синие, цвета моря.

— Мсье… — Люка отшатнулся. Мозаика сложилась мгновенно. — Мой адмирал!.. Я… Мы…

Вытянулся. Непроизвольно бросил руку к засаленному картузу:

— Старший матрос Люка Блан, линкор «Бретань»! В отставке с тысяча девятьсот тридцать пятого года, мой адмирал!

— Надеюсь, этого хватит? — ровным голосом сказал седой, указав взглядом на злосчастную купюру, сжатую в левой ладони бывшего старшего матроса.

— Мой адмирал… — Люка отступил на шаг назад. Голос тоже узнал. Неуверенно протянул ассигнацию. — Извинения! Примите!

— Оставьте, — поморщился человек, которого упорно называли «адмиралом». — Какие мелочи, право. Можете идти.

— Слушаюсь! То есть… Вас проводить, мой адмирал?

— Нет, благодарю. Ступайте.

— Тут небезопасно, мой адмирал!..

— Знаю. Идите же.

Тросточка застучала по камням. Коренастая фигура в длинной флотской шинели затерялась в полумраке — его превосходительство неспешно отправился дальше, свернув с улицы Мадрагвилль на Рю д’Александри.

— …Вот я тебя, скотина! — Люка замахнулся на приятеля, но не ударил, только покачал кулачищем в воздухе. — Позор какой! Ты бы и у маршала Франции своей поганой железкой под носом вертел?

— А я знал?! — возмутился Жак. — Сам же сказал — пощупаем, пощупаем. Дощупались! Вот дерьмо!

Люка промолчал. Растерянно пожал плечами. Встретить в припортовых кварталах Марселя самого морского министра адмирала Франсуа Дарлана, любимца и кумира французского флота, он никак не ожидал. Галлюцинация?

Нет. Пять тысяч франков вполне осязаемы.

Стыдобища. Бесчестье для военного моряка!

— Ну и ну, — Люка сплюнул. — Что сделано, то сделано — не вернешь. Пошли к «Синему омару», там до утра открыто. Хоть выпьем за здоровье… Сам знаешь кого.

— Чего это ему взбрело разгуливать среди ночи черт знает где? — протянул Жак. — Странно. Ладно, пошли.

* * *

Капитан первого ранга Жозеф дю Пен де Сен-Сир откровенно волновался. Подступало утро, небо над Прованскими Альпами посветлело, ветер с моря разогнал облака — погода налаживается, C.440 Goeland полностью заправлен и готов к вылету, три истребителя сопровождения ожидают команды на взлет.

Его превосходительство изволит отсутствовать — минувшим вечером Дарлан взял машину и отправился в город, как обычно отказавшись от сопровождения охраны. С недавнего времени за адмиралом наблюдалась столь опасная экстравагантность — в Виши он тоже предпочитал гулять ночами без телохранителей, будто нарочно рисковал…

C.440 вылетел вчерашним вечером из Виши по направлению к Марселю. Предполагалось переночевать на военном аэродроме Мариньян, а с рассветом отправиться дальше — в Алжир, где умирал от полиомиелита сын адмирала Ален. Телеграмма о том, что положение безнадежно, пришла в шесть пополудни, болезнь осложнилась сердечной недостаточностью.

Премьер Пьер Лаваль предоставил морскому министру свой самолет, и Дарлан вместе с начальником штаба контрадмиралом Бюффе и несколькими офицерами Военного бюро отправился в путь. Исходно останавливаться в Марселе причин не было, но метеорологическая служба дала неблагоприятный прогноз — облачный фронт от Мальорки до Корсики, штормовое предупреждение, лучше переждать на земле.

— Это невыносимо! — простонал де Сен-Сир, приложившись лбом к грязноватому стеклу. За окном серел рассвет. — Если через полчаса он не появится, будем объявлять тревогу…

Господин капитан относился к тому типу людей, коих в декадентской литературе начала века традиционно называли «нервными» — «нервные пальцы», «нервный взгляд», «нервные манеры». У Анри де Ренье или Мориса Метерлинка такие герои всегда были положительными и запредельно романтичными, но совершенно безмозглыми — в отличие от худощавого, вечно бледного и донельзя аристократичного де Сен-Сира, куда лучше смотревшегося бы при дворе поздних Людовиков, чем в штабе адмирала Дарлана.

Жозеф де Сен-Сир был не то чтобы гениален, но очень умен. А прежде всего обладал фантастической интуицией и не считал нужным скрывать свое мнение в присутствии шефа — по крайней мере, он был первым (и единственным), кто озвучил невозможную, на грани ереси и пораженчества мысль, что весенняя кампания 1940 года окажется абсолютно, катастрофически провальной. Тогда, утром 12 мая, после сообщения о взятии немцами форта Эбен-Эмаэль, Дарлан лишь беззлобно отругал своего любимца наедине, но уже две недели спустя осознал, насколько оказался прав капитан…

Де Сен-Сир точно знал, в чем причина странных ночных прогулок адмирала — Дарлан искал смерти. Единственный выход, которого он желал. Слишком силен оказался моральный надлом после поражения, слишком непопулярным среди французов становилось l’État franḉais^[10], а вместе с «Французский государством» — и сам адмирал. Он с горечью упоминал о своей мечте, которую вынашивал так долго и которая теперь вряд ли осуществится — закончить свои дни сенатором от департамента Лот-э-Гаронн.

Тупик.

На капитана, так и не прилегшего отдохнуть, этим утром «нашло» — вроде бы ничего необычного, в половине пятого доставили шифровку из Виши, секретариат премьера. Депеша самая срочная, лично в руки, степень секретности максимальная. Первый раз, что ли? Осложнения в Алжире, очередные эскапады купленного с потрохами англичанами де Голля? Боши опять что-нибудь выдумали?

Какая, в сущности, разница?

Однако Жозеф де Сен-Сир будто обжегся, приняв пакет из рук офицера связи. Можно сколько угодно говорить о том, что интуиция как вид познания весьма сомнительна, но…

— Кажется, это он, — капитан первого ранга вздрогнул, услышав голос контр-адмирала Бюффе. Он тоже подошел к окну. В утренних сумерках было видно, как через пост на въезде в аэродром проследовал черный Peugeot 401. — Наконец-то.

Дарлан вошел стремительно, зло. Словно был чем-то крепко разочарован. В ответ на приветствия только поморщился. Осведомился, готов ли самолет.

— Ваше превосходительство, — де Сен-Сир шагнул вперед. — Экстренное, из столицы.

— Столица? — в синих глазах Франсуа Дарлана мелькнул яростный огонек. — Выбирайте выражения, мсье капитан! Давайте! Моего шифровальщика сюда.

Сен-Сир понял, что сморозил лишнее — сравнить Париж и Виши? Это чересчур.

Десять минут спустя господин адмирал поднялся из-за стола, смерил тяжелым взглядом капитана первого ранга. Покосился на застывшего у окна Бюффе.

— Вылетаем. Погода, насколько я понимаю, позволяет. Ах да, Алжир отменяется. Обратно, в Виши.

— Но, господин адмирал, — Жозеф де Сен-Сир вытянулся. — Ваш сын, Ален?

— Франция, — жестко и громко сказал Дарлан. — Прежде всего Франция. Ален мне простит. Но сначала сделаем вот что…

С аэродрома Мариньян были отправлены шифровки в Тулон — командующему базой Жану де Лаборду и морскому префекту Андре Марки.

Боевая готовность. В случае возможного нападения любой ценой защищать телефонный и радиоцентры, форты и прежде всего форт Ламальг, где дислоцируется командование. Особое внимание на главный арсенал и береговые укрепления. При любой попытке атаки использовать все наличные силы для защиты базы в Тулоне.

Подпись — Франсуа Дарлан. Вице-президент Французского государства, адмирал флота.

Отдельная сентенция в тексте не допускала двойных толкований. «Это мой личный приказ. Консультации и запросы в канцелярию премьера и главы государства до моего отдельного распоряжения категорически запрещаю. Исполнять в точности».

Caudron C.440 Goeland поднялся в воздух с западной полосы Мариньяна, вслед за ним взлетели истребители. Транспорт совершил разворот к северу, пробил редкую облачность и поднялся до четырех тысяч метров.

Капитан де Сен-Сир, сидевший в кресле напротив адмиральского, помалкивал — субординация. Что, однако, не мешало пристально наблюдать за его превосходительством. Интересно, очень интересно…

Дарлан оставался бесстрастен, напоминая приходского священника, только что выслушавшего исповеди деревенских прихожан, раскаявшихся в своих немудрящих грехах. Уставился в прямоугольный иллюминатор, созерцая проплывавшие под брюхом самолета Прованские Альпы. В левой руке сжимал нераскуренную трубочку — свою любимую, старинную и почерневшую, еще времен Великой войны, когда в чине лейтенанта командовал артиллерийской батареей.

Обычно адмирал предпочитает сигареты, трубочку достает только в случаях особенных.

— А что, Жозеф, — Дарлан почувствовал пристальный взгляд капитана. Обратился неформально. — Мы ведь еще сразимся? Вернем честь знамени Франции?

— С кем, ваше превосходительство?

— Ну а вы как думаете? Есть с кем.

— Сейчас? — задохнулся де Сен-Сир, моментально всё поняв. — Как?

— Узнаете, — кивнул Дарлан. Чиркнул спичкой, затеплив трубку. — Думаю, уже сегодня вечером. Мир изменился, господин капитан первого ранга. Если, конечно, меня не обманули и это не ловушка, призванная спешно вернуть нас всех в Виши…

— Что могло измениться за двенадцать часов? Пожелай Лаваль вас арестовать…

— Какая чепуха! — поморщился адмирал. — Почитайте-ка, что скажете?

Дарлан покопался во внутреннем кармане шинели, вытащил смятое послание — под ровными строчками запутанных цифр и литер фиолетовыми чернилами шифровальщика был выведен исходный текст панической депеши премьера.

— Днем 3 ноября, значит… — преувеличенно спокойно сказал капитан де Сен-Сир, пытаясь унять внезапно появившуюся дрожь в руках. Неприлично, другие офицеры могут заметить! — Подтверждено?

— Не знаю. Не знаю, дружище. Но если правда — это шанс. Огромный.

— Для кого? — еще более осторожно шепнул Сен-Сир.

Его голос заглушил гул моторов самолета, но Дарлан прочитал по губам. Ответил так же тихо:

— Для Франции, сударь. Для Франции.

Часть первая МИНИСТР

Рассказывает Альберт Шпеер

I. Ближний круг

Днепропетровск — Растенбург,

6–8 февраля 1942 года

Это ж дурдом какой-то, — недовольно ворчал Зепп Дитрих. — Они не знают, что от бригады считай ничего и не осталось? Технику всю потеряли. Штыков половина от начального состава! И все равно, только я пятый батальон сформировал, а его под Ленинград — фон Кюхлеру и его 18-й армии штаны держать! Надо же! Много они там батальоном навоюют!

— Активных действий на юге пока не предвидится, — возразил я, пожав плечами и не обращая внимания на неистребимое косноязычие Дитриха. — А Манштейн в Крыму пока справляется и без вашей помощи, обергруппенфюрер. В любом случае новый танковый батальон из Вильдфлекена следует на усиление Лейбштандарта.

— Да ну, — недовольно отмахнулся Дитрих. — До весны нам здесь делать решительно нечего! Вы за окно гляньте, Альберт!

Поезд медленно шел по заснеженной голой степи. Всех цветов — белого, серого и черного, появлявшегося, когда мы проезжали мимо выгоревших зданий на редких станциях. Мир монохромной фотографии, без единого яркого пятна.

— Выпьем, — решительно сказал обергруппенфюрер и потянулся за початой бутылкой «Круазе». Хороший алкоголь пришлось сюда везти из Берлина, когда неделю назад я напросился на самолет Дитриха, летевший в Днепропетровск. — Кроме как свински нажраться, идей никаких…

С бокалом в руке я прошелся вдоль окон вагон-салона. Темнело, при вечернем освещении равнина становилась сине-фиолетовой. Как обычно — ни единого огонька. Пустыня пустыней. Если абстрагироваться от реальности, можно без особых затруднений вообразить, что находишься в Антарктиде или Гренландии.

…Мне пришлось отправиться в Рейхскомиссариат Украина по настоятельной просьбе доктора Тодта, который во время декабрьской инспекции имел возможность лично убедиться в разразившейся транспортной катастрофе невообразимых масштабов — ни с чем подобным мы не сталкивались за все два с половиной года войны, начиная от Польской кампании. Войсковая организация с пресловутой русской зимой не справлялась, и дело было даже не столько в природных условиях (поверьте, в Норвегии ничуть не теплее!), а в системном крахе инфраструктуры на перерастянутых коммуникациях.

Главным врагом оказался не мороз, а расстояния, кроме того, русские при отступлении старательно уничтожали все железнодорожные объекты — за минувшие дни я успел вдоволь насмотреться на взорванные депо, водокачки и поврежденное полотно. Разумеется, среди эйфории, порожденной успехами прошлых лета и осени, никто всерьез не задумывался о восстановлении транспортной сети, ограничиваясь лишь самым необходимым ремонтом. Казалось, что вот пройдет неделя или две, максимум месяц, боевые действия в России прекратятся, и уж тогдаможно будет заняться делом в спокойной обстановке, но…

Но теперь мы имеем то, что имеем. Намертво вставшие поезда с техникой и боеприпасами. Раненые, насмерть замерзшие в вагонах. Некоторые части оказались в полной изоляции в редких поселках и городишках, без снабжения и продовольствия.

На нашей встрече в Хинтерзее 27 декабря доктор Тодт прямо сказал: «Зреет недовольство. Пока что глухое, неявное, но тем не менее это настораживающий и печальный факт. Если мы не предпримем немедленных действий, наши армии на Востоке окажутся в сложнейшем положении…»

Совершенно аналогичные слова я слышал от чиновников Рейхсбана и генералов ВВС из штаба моего старого друга Эрхарда Мильха — те, кто непосредственно сталкивался с почти непреодолимыми проблемами, не питали никаких иллюзий.

Решение выработали меньше чем за час. Управление строительства автобанов берет на себя восстановление железных дорог центра и севера России, мне отводится самый тяжелый участок: Украина. Пришлось высвободить тридцать тысяч рабочих и инженеров, настоящая трудовая мобилизация — между прочим, фюрер не соглашался с этой идеей на протяжении двух недель, и только панические сообщения в Ставку заставили его подписать подготовленные мною бумаги. Чего нам стоило промедление, я хорошо осознал, прилетев в Днепропетровск.

Сформированный за несколько дней «Стройштаб Шпеера» отправился в Рейхскомиссариат заранее, для оценки обстановки. Ежедневные отчеты, поступавшие в Берлин, не радовали — как и было сказано, мы столкнулись с транспортной катастрофой. Я поначалу глазам своим не верил, читая сообщения: инфраструктура как таковая отсутствует полностью. Совсем. Нет ни-че-го — костылей, шпал, рельсов. Что русские не успели вывезти — взорвано.

Надо лететь на Восток и разбираться лично. Такого просто не может быть! Пускай Советский Союз в техническом отношении и отставал перед началом войны от Германии, но не настолько же! Впрочем, у меня не было оснований не доверять своим сотрудникам.

30 января переделанный в пассажирский самолет Heinkel He.111 вылетел из Темпельхофа — возвращавшийся в свою бригаду обергруппенфюрер Дитрих согласился взять меня с собой, вместе будет веселее. Я, однако, никакой веселости не испытывал. Вовсе наоборот, за четыре часа полета настроение испортилось окончательно: пилот ориентировался по железнодорожной линии Киев — Смела — Днепропетровск, и на протяжении четырехсот километров я сумел разглядеть лишь два состава, двигавшихся на запад.

— Оценили? — спросил тогда Зепп Дитрих, заметивший растерянное выражение на моем лице. — Войска на юге практически отрезаны от поставок из тыла. Положение хуже не придумаешь. Справитесь, а, Шпеер?

— Постараюсь, — кратко и без всякой уверенности ответил я. Дитрих, поняв интонацию, лишь усмехнулся криво.

— Эту хрень на Востоке надо было осенью закруглять, — неожиданно сказал он. — Любой ценой. Стоп-приказ как под Дюнкерком, сепаратный мир, да что угодно! Мне вся эта бодяга не нравится категорически…

И снова уткнулся в иллюминатор.

Я промолчал.

* * *

Неделя прошла беспокойно. Подтвердились худшие опасения — «Стройштаб Шпеера» не сгущал красок и не дезинформировал руководство. Незамерзающие водокачки? Отсутствуют. Восстановление уничтоженных разъездов? Почти исключено — нет строительного леса и взять его негде. Строительство новых платформ для разгрузки техники? Только насыпные, поскольку нет бетона, да и с насыпными ничего не получится — почва смерзлась, доставить гравий невозможно.

Хорошо, что с электричеством перебоев пока не отмечалось: меня отвезли в расположенный рядом город Запорожье, осмотреть плотину Днепрогэса, подлатанную нашими строительными частями. Шла подготовка к установке дополнительных турбин немецкого производства — но опять же доставить необходимое оборудование сейчас было невозможно.

Проведя несколько дней в Днепропетровске, Зепп Дитрих уехал в Мариуполь, его Лейбштандарт сейчас дислоцировался в прифронтовой полосе, ожидая пополнений. Однако мы вдвоем успели совершить несколько поездок по окрестностям — мой штаб расположился в нескольких спальных вагонах, инженерный состав сумел пробиться до Синельниково и Павлограда, но пути к Сталино оказались заметены и нам пришлось возвращаться. Обергруппенфюрер оставался мрачен, много пил и взирал на наши старания скептически — он не хуже любого инженера понимал, какой объем работ предстоит.

На фронте тем временем тоже не происходило ничего хорошего — армейское руководство уведомило нас, что русские развернули наступление со стороны Балаклеи и Лозовой^[11], прорвавшая фронт танковая часть шла на Днепропетровск. У меня особую тревогу вызывал железнодорожный мост через Днепр, с невероятным трудом восстановленный после осенних боев — при ремонте использовалось дерево, достаточно было его поджечь, и вся наша южная группировка в районе Ростова оказалось бы отрезана до самого конца зимы даже от того минимального снабжения, что имелось на сегодняшний день.

Обошлось. 6-я и 17-я армии восстановили фронт, а приблизившиеся к Днепропетровску всего на два десятка километров танки русских упустили инициативу — перерезать единственную тонкую артерию не получилось. При этом в нашем «Стройштабе» на полном серьезе велись обсуждения, как действовать в случае появления противника.

Удирать, господин Шпеер. В нашем распоряжении всего несколько винтовок и брошенное еще осенью поврежденное 3,7-сантиметровое орудие без снарядов.

Но и удирать-то некуда, дороги непроходимы, железнодорожные пути заметены.

— Отправляйтесь домой, — напрямую сказал мне руководитель штаба, Ханс Лист. — К геройству вы не расположены, принести своим присутствием прямой пользы не сумеете. Это объективная реальность, Альберт. Общее впечатление составили? Вот и чудесно. Доложите в Берлине.

— Вы отлично знаете, каково мое впечатление, — устало и недовольно ответил я. — Ледяной апокалипсис, не больше и не меньше. Фюрер и армейское руководство будут требовать от меня точных сроков, а что им пообещать — ума не приложу.

— В самом лучшем случае, — сказал Лист, подумав, — полтора месяца. Объективно — не меньше двух. Ремонтные поезда с основной технической базой в Люблине движутся по оси Ковель — Коростень — Киев, рано или поздно доберутся и до нас.

— До Люблина тысяча сто километров, — напомнил я. — Два месяца? Уверены?

— Тут ни в чем нельзя быть уверенным. Ни в чем.

— Хорошо, — я кивнул. — Вот и осмотрю трассу на всем протяжении. Готовьте литерный.

Ханс Лист посмотрел на меня, будто на умалишенного.

— Поездом?

— Почему бы и нет?.. Можно попытаться.

* * *

Оказалось, и впрямь «нет» — состав из четырех вагонов всю ночь едва полз, то останавливаясь для расчистки путей, то снова набирая неслыханную скорость в десять — двадцать километров в час. Я задремал, а на рассвете обнаружил, что поезд прибыл на подозрительно знакомую станцию: закопченный пакгауз с провалившейся крышей, полуразрушенное здание вокзала красного кирпича постройки 1880-х годов с двумя башенками по центру — ужасный псевдорусский стиль царских времен…

Снова Днепропетровск? Ну конечно!

В подавленном настроении я зашагал к вагону-ресторану на боковых путях, где располагался «Стройштаб». Вытянутое лицо господина Листа дало понять, что персонал не в восторге от моего возвращения, но делать нечего — прорваться сквозь снежные завалы поезд не сумел.

— И что же делать? В мои планы не входит застрять на краю света до самой весны, которая здесь наступит в лучшем случае в конце апреля!

— Думаю, выход мы отыщем, — Лист поднял трубку полевого телефона. — Как раз с утра отправил пакет с документами для секретариата доктора Тодта на аэродром, самолет, на котором вы прилетели с обергруппенфюрером Дитрихом, возвращается в Германию. Надеюсь, он еще не улетел. Минутку, я узнаю.

Можно сказать, что мне повезло — Герхард Найн, пилот личной авиаэскадрильи фюрера, без лишних разговоров согласился взять на борт дополнительного пассажира. Как раз сейчас расчищают полосу, господин Шпеер успеет до нас добраться.

— Что значит «успеет»? — переспросил я у Листа.

— Аэродром в Подгородном, примерно десять километров отсюда. Автомобиль для вас найти не смогу, придется пешком. Я провожу, разумеется.

— Господи, — только и вздохнул я. — Хорошо, идемте. Надеюсь, прогулка по городу безопасна?

— Смотря с какой точки зрения, — невозмутимо ответил Лист. — Подождите, поищу для вас зимнюю шапку.

В двадцатых годах я совершал восхождения в Альпах, ходил на байдарках. Словом, имею определенную подготовку. Но одно дело забираться на гору с полным альпинистским снаряжением, и совершенно другое — передвигаться по городу, в котором прекратили действовать практически все службы коммунального обеспечения. Наледь в несколько слоев, сугробы, через которые протоптаны узкие тропинки. Из-под снега видны бесчисленные следы боев за город в прошлом августе — завалы никто не разбирает, а руководству Днепропетровского округа Рейхскомиссариата Украина до облика города нет никакого дела.

Расчищена только площадь перед Историческим музеем, где теперь резиденция штадткомиссара Рудольфа Клостермана, и некоторые центральные улицы — там, где расположены управы. В остальном полнейшая разруха. Смеркается, а в уцелевших зданиях неровный свет керосинок и свечей едва ли в четверти окон, электричество есть только в домах, занятых немецким военным и техническим персоналом.

— Ужас просто, — я в очередной раз поскользнулся, и если бы не Лист, вовремя ухвативший меня за рукав шинели, непременно расшибся бы на льду. Мы как раз вышли на набережную с улиц, примыкавших к вокзалу. — Десять километров? Вы уверены?

— При необходимости хожу в Подгородное хотя бы раз в неделю, привык. Выделить «Стройштабу» автомобиль власти комиссариата отказались — бензина нет, каждая единица техники на счету. Ай, что тут объяснять, сами видите!

За всю нелегкую дорогу к аэродрому мы встретили лишь четверых гражданских — две старухи, мальчик в овчинной шубке, беззаботно катавшийся с горки на огрызке доски, и прилично одетый господин с седой бородкой, какие носят провинциальные врачи или театральные критики старой школы.

Дважды остановили патрули, не без удивления изучившие мои документы: «Доктор Шпеер?.. Невероятно!» Причем невероятность была вполне предсказуемой, репутация «кабинетного» берлинского архитектора, статс-секретаря и Генерального инспектора по делам строительства и реконструкции Имперской столицы не допускала мысли о моем появлении в этом обледенелом медвежьем углу. О визите в Днепропетровск был извещен штадткомиссар, однако господин Клостерман даже не соизволил нанести визит вежливости — только со стороны военных, жизненно заинтересованных в восстановлении железной дороги, я встретил теплый прием.

Уж не знаю, как мы добрались до Подгородного — под ветром я замерз до полусмерти и начал всерьез думать о том, что встречу финал карьеры в очередном сугробе. Необычайно экзотическая смерть для главного архитектора Рейха. Воображаю себе некрологи!

Вот и аэродром — оказывается, он мало пострадал во время взятия Днепропетровска. В стороне валяются с трудом опознаваемые остатки русского бомбардировщика ТБ-3, видимо, разбитого на земле, административное здание и домик радиоузла целы, полосу расчищают два десятка человек с лопатами. Несомненно, местные жители.

— Эй, эй потише! — Лист замахал руками, узрев, как меня окружили пятеро русских, что-то возбужденно галдевших и тыкавших руками мне в лицо. — Назад! Отцепитесь от него!

Они не говорили по-немецки, я и Ханс Лист не понимали русского. Лишь минуту спустя до меня начало доходить, что хотел донести особо настойчивый субъект, небритый, в темной телогрейке и обязательной ушанке. Он попросту зачерпнул в правую ладонь снега и начал бесцеремонно растирать мне лицо. Щеки ничего не чувствовали.

Обморозился! Попомнишь тут студенческие походы в Тирольские Альпы!

— Greifen, — с чудовищным акцентом сказал небритый, сунув мне в руку извлеченный из кармана фуфайки неожиданно чистый, белоснежный носовой платок. — Beri, vytirai!

— Спасибо, — слабым голосом прохрипел я. Лист чуть подтолкнул меня в спину, идем, мол!

— …М-да, — гауптман Найн узнал меня с полувзгляда, едва мы вошли в протопленное служебное здание с сохранившимися советскими плакатами в помещении для пассажиров. — Я думал, так и не появитесь — эдакий буран!

— Сможем взлететь? — сразу осведомился я. При одной мысли о пешем возвращении на вокзал мне становилось нехорошо.

— Думаю, да, задувает как раз вдоль оси полосы, если не изменится в ближайшие полчаса — поднимемся против ветра как миленькие. Не беспокойтесь, доктор Шпеер, не в первый раз.

— В Берлин? — с надеждой спросил я.

— Нет, — отрицательно покачал головой Найн. — Пункт назначения Растенбург, Восточная Пруссия, основная база эскадрильи. Оттуда вы запросто доберетесь до столицы.

Привередничать не приходилось. Ждать другого борта в Германию? Увольте. Кроме того, я раньше не бывал в Растенбурге, хотя и принимал участие в строительстве комплекса ставки — из берлинского управления, разумеется. Ну что ж, пусть будет Растенбург.

— Переночую здесь, — сказал мне на прощание Лист. — Утром вернусь в штаб. Доброй дороги, Альберт…

He.111 взлетал в кромешной тьме, но оптимизм Найна оправдался. Незадолго до полуночи мы без затруднений преодолели облачный слой и вышли на высоту в четыре километра под звездное небо, взяв курс на северо-запад. Я почти тотчас заснул, не представляя, сколь резкий поворот в моей судьбе готовят предстоящие два дня.

* * *

Примерно за час до посадки в Восточной Пруссии меня разбудил штурман и пригласил в кабину — командир Найн оказался любезным человеком, извлек из ящичка возле кресла пилота термос с теплым кофе и бумажный пакет с бутербродами, передал мне. Известил, что полет проходит абсолютно спокойно, погода в отличие от Украины преотличная, скоро мы увидим огни Кёнигсберга по правому борту, а там и до ставки рукой подать…

Щеки горели ярким пламенем — жжется так, будто я выплеснул себе на лицо кастрюлю кипятка. Оно и к лучшему, значит, я зря боялся серьезного обморожения, отходит.

— Наконец-то полностью обустроили аэродром «Вольфшанце», — неторопливо журчал Найн, решив, что в его обязанности входит развлекать высокопоставленного пассажира разговором. А может быть, просто от скуки, ведь кроме капитана, штурмана и меня самого на борту больше никого не было. — Раньше тяжелые машины наподобие «Кондоров» садились в Гердауэне, тридцать пять километров от Растенбурга. Гостей перевозили в ставку «Юнкерсами-52», летный персонал жил в городе, что, согласитесь, не очень удобно. Впрочем, большая часть «Кондоров» нашей эскадрильи так и остается на аэродроме Гердауэна, вы ведь знаете пристрастия фюрера.

— Знаю, конечно…

Гитлер недолюбливал предоставленный в распоряжение рейхсканцлера комфортабельный Fw.200 — отлично помню, как он с отчетливо видимой опаской интересовался у меня и фельдмаршала Мильха, насколько надежен механизм выпуска шасси и велика ли опасность, если таковой не сработает при посадке, — ведь придется садиться на воду?

При всем своем увлечении техническими новшествами фюрер не стремился опробовать их на себе, предпочитая проверенную временем «Тетушку Ю» с жестким креплением шасси. При дальних перелетах, однако, все равно приходилось пользоваться «Кондором».

— Мы дома, — уверенно сказал Найн, кивком указав на россыпь оранжевых и желтоватых огней внизу, за фонарем кабины. — Обязательной светомаскировки в Кёнигсберге нет, русские тут не появляются, а бомбардировщики англичан попросту не дотянут… Господин Шпеер, вернитесь в салон, начинаем снижаться.

Двадцать пять минут спустя He.111 приземлился в «Вольфшанце». Капитан Найн на прощание пожелал мне счастливого пути до Берлина и высказал надежду, что мы еще полетаем вместе — приятно иметь на борту некапризного пассажира.

Я только хмыкнул: да уж, по сравнению с Герингом или надутыми гауляйтерами я, должно быть, смотрелся образцом скромности и ненавязчивости.

Вскоре Герхард Найн стал пилотом моего личного самолета, но давайте соблюдать очередность событий.

* * *

— Одну минутку, доктор Шпеер, — дежурный на аэродроме взялся за телефон. Быстро с кем-то переговорил и передал трубку мне, шепнув: — Полковник Рудольф Шмундт на линии…

Шмундт? Прекрасно. Главный адъютант Гитлера вхож к шефу практически в любое время, но сейчас около половины четвертого ночи, скорее всего, фюрер отправится отдыхать.

— Здравствуйте, весьма рад, — для столь позднего времени голос полковника был неожиданно бодрым. — Да, спит. Разумеется, утром я незамедлительно доложу о вашем прибытии. Прислать машину на аэродром? Ожидайте.

Посадочная площадка находилась чуть восточнее ставки, вне особо охраняемого периметра. Если я правильно помню инженерный проект «Вольфшанце», автомобиль должен миновать три закрытых зоны до «Sperrkreis I», где находились собственно резиденция Гитлера, штабной комплекс и несколько бункеров для приближенных. Четверть часа в дороге, с учетом всех проверок. Тем более, что большинство офицеров охраны прекрасно знают меня в лицо, едва ли не во всеуслышание титулуя «любимчиком».

— Ого! — возглас Хайнца Линге, камердинера фюрера, оказался, может быть, и не совсем корректен, но в узком кругу строгий протокол отходил на второй план и блюсти субординацию было необязательно. — Неожиданно, неожиданно! Мне позвонил Шмундт, приказал встретить и устроить. Вы голодны, доктор?

— Не отказался бы от горячего ужина.

— Идемте!

Оберштурмбаннфюрер Линге, круглолицый и добродушный, работал с Гитлером, кажется, с 1935 года, по протекции Зеппа Дитриха. Его официальная должность языком бюрократическим обозначалась как «шеф персонального обслуживания». Сиречь на плечах Линге лежала забота буквально обо всем, обеспечивающем комфортную жизнь в государственных резиденциях, от рейхсканцелярии до Берхтесгадена и «Вольфшанце». Кухня, прачечные, своевременная доставка почты и прессы, вегетарианские продукты, подбор одежды и так далее до бесконечности.

Ума не приложу, как бывший каменщик из Бремена сумел перевоплотиться в идеального камердинера? Кроме того, Линге отличался еще одной редкой особенностью — он не испытывал усталости. После часа-двух сна выглядел свежим и отдохнувшим, всегда всё успевал и был изумительно внимателен к любым мелочам. Не слишком щедрый на похвалу Гитлер называл его «добрым волшебником», и в правоте фюреру не откажешь.

— Гостевую комнату в западном крыле вам немедленно подготовят, — Линге поставил передо мной поднос с разогретым ужином, сотрудники столовой давно ушли отдыхать. — Простите, доктор Шпеер, меню несколько ограничено. Вино?

— О нет, благодарю, — ответил я. «Ограниченность» предложения выражалась в венском шницеле, зеленом горошке, листьях салата и картофельном пюре с соусом. — У меня в настоящий момент осталось всего два желания, горячая ванна и мягкая постель.

— Ванна наполняется, я сразу дал распоряжение прислуге, — чуть отвлеченно произнес Линге, уставившись в потолок. Так с ним всегда случается, когда поставлена очередная задача, которую следует разрешить не просто незамедлительно, а вот сию же секунду. — Разумеется, бритвенный прибор! Или вам прислать утром парикмахера?

— Я бреюсь самостоятельно с пятнадцати лет, Хайнц. Увы, собственная бритва, которую я вожу в саквояже, после недели в России и впрямь затупилась.

Линге исчез, будто растворившись в воздухе. Ну да, магия.

По сравнению с консервами, употреблявшимися «Стройштабом» в вагоне на Днепропетровском вокзале, ужин показался мне восхитительно вкусным. Снова примчался Линге, сказал, что «всё устроено» и, попутно вынув из кармана серого кителя блокнотик, доложил:

— В ставке находится генерал от инфантерии Рудольф Герке, начальник военно-транспортной службы Вермахта. Назначить встречу? Думаю, вам найдется, что обсудить, господин Шпеер.

— Как вы умудряетесь?!

— Мельком слышал позавчера, будто генерал как можно скорее желал увидеться с вами в Берлине по возвращении из инспекции в Рейхскомиссариат, — как ни в чем не бывало пожал плечами камердинер, — ничего сложного.

— Назначайте, — махнул рукой я. — Разбудите в восемь.

— Как будет угодно. Вы закончили с ужином? Тогда остается исполнить прочие желания: спальная комната, ванна, бритвенный прибор. Чистое белье. Прошу за мной.

И усмехнулся хитро.

* * *

Утренняя беседа с Герке и командующим железнодорожными войсками генерал-лейтенантом Отто Вилем оказалась безрадостной — военные не хуже меня знали, какова обстановка на Востоке.

— Реорганизации, реорганизации, — брюзжал Рудольф Герке. — Зачем? Месяц назад фюрер переподчинил Управление железных дорог на Востоке Имперскому министерству транспорта, что внесло еще большую неразбериху! Я не хочу сказать, что министр Юлиус Дорпмюллер дилетант, однако он слишком плохо знаком с реалиями России! В моем ведении остаются лишь три дирекции полевых железных дорог и военное управление в Варшаве, не способное наладить приемлемого сотрудничества с гражданской службой Рейхсбана!

Я молча выслушивал. Генерал, пятидесятивосьмилетний военный инженер старой кайзеровской школы, болезненно худой (до меня доходили разговоры доктора Брандта, что Герке страдает от серьезного заболевания поджелудочной железы), в целом был прав — коммуникациями на оккупированных землях следовало заниматься военным железнодорожникам, а не Дорпмюллеру, в настоящий момент напрочь парализованному «особой ситуацией со снабжением», как чиновники министерства предпочитали именовать бедствие на Украине.

— Теперь вопросом транспортного кризиса занимаются целых три ведомства, — недовольно поддакнул Отто Виль. — Включая ваш «Стройштаб», господин Шпеер. Остается надеяться на вашу неиссякаемую энергию — вы, как известно, работаете быстро.

Я пропустил неприятную колкость мимо ушей. Генерал-лейтенант явно намекал на язвительное замечание недолюбливавшего меня рейхсляйтера Роберта Лея — дело было давненько, восемь лет назад, когда я заведовал отделом «Эстетики труда» в Трудовом фронте. «Ах, специалист по эстетике? — сказал тогда Лей на заседании руководства. — Вот и занимайтесь прямым своим делом. Вы халтурщик от природы, Шпеер, но работаете быстро. Меня это устраивает. К Дню труда первого мая вы должны переделать все заводские помойки в скверы и цветники».

Слова рейхсляйтера широко разошлись и стали поводом для многих злых шуток, поутихших, правда, к середине тридцатых, когда за мной окончательно закрепилась репутация «архитектора фюрера» и даже «фаворита». И вот, надо же, напомнили…

— Уверен, мы наладим бесперебойное сообщение в ближайшее время, — нейтрально ответил я и распрощался. Всё, о чем должны были узнать Герке и Виль, я рассказал, о совместных мерах мы договорились, прочее маловажно.

Впрочем, разговор с генералами стал для меня еще одним тревожным звонком — все, с кем я сталкивался по вопросам военного строительства, так или иначе жаловались на чрезмерную заорганизованность и путаницу с постоянно меняющимся руководством. Что с этим делать, ума не приложу…

— Фюрер примет вас ближе к вечеру, после совещания, — известил меня Хайнц Линге. — Отдыхайте, доктор.

* * *

Весь короткий световой день я гулял по территории ставки, благо погода стояла восхитительная — яркое солнце, легкий морозец, безветрие. Запорошенные снегом сосны Гёрлицкого леса. Разительное отличие от неуютного промозглого Днепропетровска.

Заглянул во вторую охранную зону «Sperrkreis II», надеясь застать Фрица Тодта в его двухэтажном домике за железнодорожным вокзалом. К сожалению, разминулись — министр два часа как отправился к Гитлеру. Неожиданно встретил адъютанта фюрера от Люфтваффе Николауса фон Белова и Еву Браун; они ходили на лыжах.

— Альберт, как замечательно, что вы приехали! — Ева всегда хорошо ко мне относилась, мы впервые познакомились в тридцать четвертом году в Оберзальцберге и с тех пор дружили. В синем шерстяном костюме для лыжного спорта, с ярко-соломенными волосами, выбивавшимися из-под вязаной шапочки, и разрумянившимися щеками она выглядела блестяще, хоть сейчас на обложку журнала. — Я так соскучилась по вам и госпоже Шпеер, здесь такое уныние!.. Не откажетесь проводить нас?

Неторопливая прогулка до центральной резиденции фюрера заняла полчаса, которые мы провели за ничем не обязывающей болтовней. Молчун фон Белов предпочитал в разговор не встревать, лишь когда зашла речь о моем путешествии в Россию, осведомился, на чем я прилетел в Растенбург. Случайно не He.111 курьерской эскадрильи?

— А что, собственно, такого? Самолет был предоставлен обергруппенфюреру Дитриху…

— Да ничего, — с непонятной интонацией сказал Николаус. — Формально приказ вы не нарушили.

— Что за приказ? — удивился я. — Надежная, хорошая машина!

— В прошлом декабре, — начал объяснять фон Белов, — фюрер категорически запретил всем министрам, рейхсляйтерам и фельдмаршалам пользоваться двухмоторными самолетами.

— Что? — я ушам своим не поверил. — Тогда как он не доверяет «Кондору»?

— И тем не менее. У меня вчера была серьезная стычка с доктором Тодтом из-за этого распоряжения.

— Стычка? Бросьте, полковник! Министр Тодт один из самых флегматичных и уравновешенных людей, каких я знаю!

— Они поругались при мне, — сказала Ева Браун. — Николаус напомнил Тодту о запрете, а тот громко ответил, будто «такие приказы его не касаются».

Если традиционно осторожная в словах подруга Гитлера сказала «громко», значит, доктор Тодт действительно рявкнул на адъютанта фон Белова. Да какая в конце концов разница, на каком именно самолете летает имперский министр вооружений, проводящий большую часть времени в разъездах по разбросанным по Германии, Генерал-губернаторству и Богемскому протекторату предприятиям?

— Формально вы приказ не нарушили, — упрямо продолжил Николаус. — Поскольку к перечисленным выше категориями должностных лиц не относитесь. Но я рекомендовал бы…

Ева лишь глаза закатила — ее всегда тошнило от мерзкого канцелярита, на котором частенько изъяснялись военные, помешанные на своих уставах, директивах и предписаниях. Я попытался отшутиться — мол, фельдмаршальского звания мне не видать до гробовой доски, в министры скромный архитектор не метит, да и перспектива карьеры рейхсляйтера кажется мне сомнительной. Зачем вам еще один Роберт Лей?

Госпожа Браун хихикнула — она Лея тоже терпеть не могла.

* * *

…Вернувшись к себе, я переоделся — надо же, Хайнц Линге, отлично знавший, что с собой у меня один небольшой саквояжик с немудрящими личными вещами, отыскал отличный костюм точно по размеру, судя по несрезанным биркам швейной мастерской Мариенфельда, новый, с иголочки. Бордовый галстук и безупречно-белая сорочка так же лежали на столике возле дивана, на котором я провел предутренние часы. Талант!

А вот и сам камердинер — не преминул заглянуть, сугубо для формальности узнал, нет ли у меня дополнительных просьб, выслушал благодарности за безупречный прием и сообщил, что доктора Шпеера ожидают в столовой ровно в 19.30 к ужину.

— Фюрер непременно желает встретиться, — доверительно сказал Линге. Выстроил на лице слегка огорченное выражение. — Тяжелый день выдался. Не огорчайте его.

Даже так? В устах Линге такое предупреждение выглядит серьезно. Я, пожалуй, лучше других знаю, что обозначает «тяжелый день» для Гитлера — о нет, фюрер не станет срываться и шумно распекать первого попавшегося под руку. Вопреки слухам, он редко повышает голос, только когда требуется произвести впечатление и подтвердить свой непререкаемый авторитет.

Скорее я столкнусь с апатией и нежеланием заниматься важными делами — следовательно, доклад о положении на Востоке придется отложить на грядущий день.

— Половина восьмого, — заново напомнил Хайнц Линге. — Как и обычно, на столе будет карточка с вашим именем. Осталось полчаса, может быть, пройдете к связистам? Вас соединят с женой по правительственной линии, я распорядился.

— Слушайте, Линге…

— Весь внимание, господин Шпеер?

— Где вы этому научились?

— Прошу прощения, не совсем понял вопрос.

— Повторяю: как вы это делаете? Начиная от костюма до памяти о том, что я не разговаривал с Маргарет с января месяца?

— Привычка, доктор. Узел связи — налево по коридору, увидите табличку…

* * *

Линге был совершенно прав: выглядел Гитлер переутомленным. Он вместе с Фрицем Тодтом вышел из двери, ведущей к комнате для совещаний, подал мне руку, сказал «Здравствуйте, профессор Шпеер» и молча сел за стол. Вот так официально — «профессор». Ни единого лишнего вопроса. Обычно он проявляет куда большую учтивость, непременно осведомляется о здоровье Маргарет и детей, стараясь поддерживать реноме радушного и гостеприимного хозяина — в довоенные времена у Гитлера это неплохо получалось.

Сегодня всё ровно наоборот. Обычно к ужину приглашается несколько человек из самого близкого окружения, по левую руку от фюрера сидит Ева Браун, приходят секретарши и офицеры ставки. На этот раз даже намека на «домашнюю обстановку» не наблюдалось. Больше того, отсутствовал Мартин Борман, давно превратившийся в ходячий предмет мебели при рейхсканцлере. Только я, доктор Тодт, сам Гитлер и полковник Шмундт.

Подали первую перемену блюд. Молчание. Мне становилось неуютно.

— Вы существенно потеряли в весе за время с нашей декабрьской встречи, — фюрер наконец-то повернулся в мою сторону. Взгляд тусклый, будто бы сонный. Говорит без всякой сочувствующей интонации, без малейшей эмоции, просто обозначает факт. — Вас плохо снабжали при поездке в Рейхскомиссариат?

— Видите ли, — осторожно начал я, стараясь не переключаться сразу на неприятные вопросы, которые поставила передо мной Украина, — снабжение моего строительного штаба было вполне достойным для условий прифронтовой полосы, но положение с обеспечением некоторых частей, непосредственно участвующих в боевых действиях…

— Прифронтовой полосы? — вздернул брови Гитлер, не дослушав. — Разве? Днепропетровск — это глубокий тыл.

— Условный тыл, мой фюрер, — буркнул доктор Тодт. — Январское наступление русских, поставившее под угрозу коммуникации на направлении Днепропетровск — Таганрог…

— Танки большевиков находились всего в двух десятках километров от нас, — подхватил я, хотя это и выглядело невежливо по отношению к рейхсминистру.

— Чепуха, — Гитлер небрежно отмахнулся. — Вы же отлично знаете, что их бессмысленная операция под Лозовой окончательно провалилась.

Я снова попробовал перевести беседу в интересующее меня русло, попытавшись объяснить, что по сравнению с отдельными подразделениями, сражающимися на передовой, «контора Шпеера» на Украине отнюдь не бедствовала — Зепп Дитрих неделю назад в красках рассказывал мне о продолжающемся с декабря нарушении поставок муки в полевые хлебопекарни, отсутствии медикаментов и невозможности эвакуировать тяжелораненых. Фюрер бесстрастно посоветовал обсудить вопрос позже, с доктором Тодтом: кажется, именно в его ведении находится задача восстановления железных дорог?

Я едва сдержался, чтобы не напомнить о приказе, который мы утром обсуждали с генералами Герке и Отто Вилем. При чем тут «Организация Тодта»? Списать такую забывчивость на чрезмерную загруженность делами и утомление Гитлера? Сомнительно, у него феноменальная память, особенно если речь идет о его личных распоряжениях! Или это плохо закамуфлированный выпад в сторону рейхсминистра, на которого при ухудшении ситуации можно будет списать ответственность?

Совместная трапеза произвела на меня странное впечатление. Озвученное Хайнцем Линге желание фюрера «непременно встретиться» ничем себя не проявило, он оставался холодно-отстраненным, против обыкновения, поддерживать разговор не желал, равно и не ударился в другую крайность — длительный монолог. Приглашение было всего лишь данью учтивости?

Что-то произошло, но что именно, я никак не мог уяснить.

Разъяснения последовали от Фрица Тодта два с половиной часа спустя, когда наконец-то закончилась их приватная беседа с фюрером, продолжавшаяся едва ли не весь день с перерывом на ужин. Поправлюсь, частично приватная — к ним периодически вызывали референтов по исполнению Четырехлетнего плана от ведомства Геринга, представителей Министерства авиации, я узнал руководителя Имперского союза промышленности Вильгельма Цангена, вышедшего от фюрера раскрасневшимся и недовольным.

Тодт заглянул ко мне около половины двенадцатого вечера. Я позвонил прислуге, попросив принести вино и легкую закуску. Министр опустился в кресло и несколько минут беззвучно смотрел прямо перед собой. Настолько подавленным доктора Тодта я прежде не видел.

Нельзя сказать, что мы были с ним близкими друзьями, однако нас объединяло происхождение из респектабельных баденских семей, техническое университетское образование и общий отдых в довоенные времена — он тоже любил лыжные прогулки в Альпах и предпочитал уединение в горах.

— Знаете, господин Шпеер, — бесцветным голосом произнес рейхсминистр, едва пригубив вино, — иногда я начинаю понимать всю глубину мифа о коринфском царе Сизифе. Мало того, что ноша непосильна, так еще и труд бесполезен…

— Ну-ну, оставьте, — преувеличенно бодро сказал я. — Безусловно, занимая посты сразу трех министров, вы перегружены, на вас лежит колоссальная ответственность, но…

— Шпеер, вы не понимаете, — жестко сказал доктор Тодт. — Я всегда был с вами откровенен, не так ли?

— Я ценю это.

— Экономика рушится, — без обиняков заявил министр. — Специалистам этот вывод очевиден. Мы не выдерживаем военного напряжения ни в одной из областей, начиная с транспорта и заканчивая производством вооружений, финансами и дефицитом важнейших ресурсов. Я даже не упоминаю о нарастающем кризисе с квалифицированной рабочей силой! Вам еще очень повезло в том, что фюрер согласился передать в подчинение «Стройштабу» часть рабочих, занятых на объектах внутри Германии. Видимо, это был знак личного расположения.

Я невольно поморщился. До декабря 1941 года Гитлер категорически отказывался помогать военной промышленности и организациям, занимавшимся восстановлением разрушенных в недавних сражениях объектов, персоналом и материалами, снимать рабочих и инженеров с его «личных» строек было прямым святотатством — автобаны, монументальные партийные здания и находившаяся в моем ведении реконструкция Берлина доселе оставались неприкосновенными священными коровами.

— Я в отчаянии, — упрямо продолжал Тодт, желая выговориться. Мне пришлось встать и затворить полуоткрытую дверь в коридор, незачем лишние уши. — От нас в экстренном порядке требуют завершения строительства заводов для производства пикировщиков в Австрии, но снабжение горючим с января сократилось до одной шестой минимальной потребности! От встреч с рейхсмаршалом Герингом я стараюсь уклоняться всеми силами — заявленная им программа развития авиапромышленности невыполнима принципиально, экономические требования завышены в разы! Но он ничего не желает слушать!

— Подождите, доктор, — сказал я. — Основной целью вашего министерства является наращивание производства вооружений для сухопутных сил в связи с вызывающей опасения ситуацией на Востоке. При чем тут форсирование развития авиапредприятий?

— Четырехлетний план как краеугольный камень экономики Рейха! — Тодт, противно сюсюкая, передразнил Германа Геринга. — И никакого внимания на объективную реальность! У меня, извольте видеть, нет прямого письменного указания фюрера, а под геринговской четырехлеткой стоит его подпись! Приоритеты вам ясны, Шпеер? Войну надо заканчивать, и я не устану это повторять!

Я выдержал паузу. Фриц Тодт еще в минувшем ноябре на встрече в рейхсканцелярии напрямую высказал Гитлеру эту еретическую мысль. Другому такое с рук бы не сошло, но, во-первых, фюрер пребывал в отличном расположении духа, во-вторых, министра защитил непререкаемый авторитет, во многом завоеванный уникальной для нашего высшего руководства сдержанностью: в отличие от многих руководителей его ранга Тодт не испытывал стремления к раздражающей роскоши, почти не общался со «старыми борцами» (хотя сам был членом партии с 1923 года) и предпочитал скромный образ жизни в кругу семьи.

Помнится, Гитлер тогда отшутился — мол, будь у Александра Великого в ближайших помощниках столь же осторожный экономист, вопрос похода в Индию был бы незамедлительно снят, но зато крошечная Македония стала бы «эллинистической Швейцарией» и раем для бюргеров.

— Которых немедля вырезали бы фракийцы со спартанцами, — не преминул добавить Мартин Борман, давно имевший зуб на доктора Тодта. На меня, впрочем, тоже: начальник Партийной канцелярии чудовищно ревновал всех, к кому фюрер испытывал уважение и дружеские чувства. — Нельзя сравнивать бездеятельное мещанское благополучие с величайшей империей, построенной Александром!

Гитлер сделал вид, что на это замечание внимания не обратил, тотчас переведя разговор на другую тему. Однако выпад Бормана мне запомнился очень хорошо.

— Рано утром я возвращаюсь в Берлин самолетом, — устало сказал доктор Тодт. — Есть одно свободное место. Я охотно согласился бы взять вас с собой, заодно по дороге подробно обсудим насущные дела…

— Никаких возражений, — с готовностью отозвался я. — Время дорого, а поезд из Растенбурга будет идти около полусуток. Во сколько мне быть готовым?

— Машину подадут в половине седьмого, в восемь вылет. Буду вас ждать, господин Шпеер. С вашего позволения откланяюсь — попытаюсь выспаться…

Руки друг другу мы не подали, надеясь на скорую встречу утром. Рейхсминистр коротко кивнул и вышел за дверь.

Больше Фрица Тодта живым я не видел.

* * *

— Очень, очень хорошо, — Гитлер, неожиданно разрумянившийся, в приподнятом настроении и с искренним интересом разглядывал любительские фотографии с Нюрнбергской стройки, завалявшиеся у меня в саквояже еще с декабря. — Вот этот снимок мне особенно нравится — ваша идея с отражением Конгрессхалле в водах пруда изумительна!

Я польщенно улыбнулся: фотографию делал самостоятельно, с наиболее удобного ракурса, от южного берега озера Дютцендтайх, на берегу коего и воздвигалась громада Конгрессхалле, Зала Собраний.

— Мой фюрер, вообразите, какой эффект даст вечерняя подсветка здания прожекторами…

— Прожекторами с блекло-голубыми светофильтрами, — дотошно уточнил Гитлер. — Мрамор отделки будет выглядеть колоссальной ледяной глыбой, айсбергом эпических размеров, рассекающим волны!

Все-таки я сумел развеять хандру фюрера, стоило лишь затронуть его излюбленную и тщательно вынашиваемую мечту — комплекс партийных съездов в Нюрнберге, где строительство пока еще продолжалось, пускай и не с довоенным размахом. Он лишь сожалел, что снимков чересчур мало, а ведь так хотелось бы взглянуть на уже завершенную внутреннюю колоннаду, под сводами которой без затруднений проедет танк Pz.IV! — Да по сравнению с вашим безупречным творением римский Флавиев амфитеатр выглядит детской песочницей!

…После того, как ушел доктор Тодт, я собрался прилечь до утра, однако в дверь постучали и на пороге комнаты появился Николаус фон Белов.

— Фюрер приглашает вас в свой кабинет, господин Шпеер.

Я мельком взглянул на часы: двадцать минут первого. Боюсь, вздремнуть не получится.

— Сообщите, что буду незамедлительно, — сказал я адъютанту, отыскал взятые с собой в Днепропетровск материалы, способные сейчас заинтересовать Гитлера, и отправился в гости. Поздний прием в личных апартаментах, как и всегда, свидетельствовал о расположении и дружеских отношениях.

Сперва фюрер произвел то же впечатление, что и за ужином, — расстроен и устал. Обстановка кабинета, в отличие от Бергхофа или рейхсканцелярии, подчеркнуто скупая, «походная», с жесткими стульями, мрачноватыми гравюрами на стенах и безыскусными овальными плафонами для ламп. Ничто не должно отвлекать от работы.

Изучив за долгие годы темперамент и увлечения Гитлера, я сделал вид, будто спохватился, что забыл показать последние фотографии «Города партийных съездов», сделанные мною в один из солнечных дней позапрошлого месяца, когда я на два дня оказался в Нюрнберге с плановой инспекцией строительства.

Преображение было почти мгновенным. Фюрер извлек из кармана кителя футляр для очков: «Дайте-ка, дайте взглянуть. Почему вы раньше молчали?»

Более чем на полтора часа мы исчезли из реального мира. Хайнц Линге принес блюдо с пирожными, кофе для меня и травяной чай для Гитлера, едва заметно подмигнул от двери (объяснимая фамильярность — доволен, что я позволил шефу развеяться), после чего оставил нас наедине.

Я не психолог, но в такие моменты мне казалось, что я вижу настоящего Адольфа Гитлера, а не один из его сценических образов, которые он скрупулезно разрабатывал и традиционно использовал на публике. Маски древнегреческой пьесы, в точности по Софоклу: величие, гнев, надменность, дружелюбие, участие — фюрер с необычайной легкостью менял их по несколько раз на дню.

Однако именно сейчас все наносное было отброшено, и я видел перед собой не вождя германской нации, не главнокомандующего, обремененного титанической борьбой на тысячекилометровых фронтах, а пожилого архитектора-любителя в круглых очках с простой оправой, увлеченно рассуждающего о тонкостях строительства, в которых и не каждый выпускник университета разбирается. Он даже позволял себе подтрунивать над своим детищем:

— Два года назад французы в журнале «L’Architecture d’Aujourd» ругали меня за пристрастие к крупным архитектурным формам. Шпеер, вы сами показали мне статью? Несоразмерность запросов и возможностей, видите ли! Как прикажете отвечать на подобные выпады? Я, разумеется, промолчал — не объявлять же во всеуслышанье, что подданныеРейха обиделись бы на фюрера за упадническую мелочность и отсутствие размаха, тогда как декларируется создание Тысячелетней империи?!

— Да, май тридцать девятого, — этот эпизод мне хорошо запомнился. — Они еще сравнивали вас с Луисом Салливаном, подчинившим себе крупнейшую страну Европы…

— Вызывающая чепуха! — возмущенно воскликнул Гитлер. — Невежественные дилетанты! Салливан уверял, будто форму в архитектуре диктует функция! Посмотрите на американские города, Нью-Йорк, Чикаго! Бездушие, лапидарность в формах, абсолютное отсутствие эстетики и сплошной функционализм, вызывающий одно отвращение! Я иногда стыжусь того, что стиль «Баухаус» родился именно в Германии — надо было только додуматься: «Утилитарное и удобное по определению красиво!» Еврейские бредни! Не удивлен, что последователи «Баухауса» сейчас обосновались в Америке и в Палестине, под английским крылышком!

Я согласно покивал: «Staatliche Bauhaus», архитектурное объединение из Дессау под руководством Людвига Миса ван дер Роэ, провозгласило «интернациональную утилитарность» ведущей концепцией в строительстве, наплодило в Веймаре и даже в крупных городах ужасающих коробок в стиле «стекло-бетон» и вполне справедливо вызвало гнев Гитлера — «Баухаус» разбежался в 1933 году, сразу по приходу фюрера к власти, что само по себе показательно.

Часть тамошних архитекторов вернулась к традиционным формам, часть эмигрировала и поливала нас грязью в американских газетах — допустим, руководитель «Баухауса» Вальтер Гропиус, сперва уехавший в Англию, а затем в Северную Америку, заявлял, будто объединение «было разгромлено штурмовиками», хотя перед НСДАП в 1933–1934 годах стояли куда более важные задачи и «утилитаристов» тогда никто и пальцем не тронул — сами предпочли покинуть ниву национальной архитектуры.

Одновременно Гитлер полагал неоклассическое здание германского посольства в Санкт-Петербурге^[12], построенное ван дер Роэ и Петером Беренсом перед Великой войной, исключительным образцом нордического зодчества…

Разговор шел в нужном мне направлении. Я припомнил свои невеселые приключения в Днепропетровске, сказав, что большевики отошли от модернистских направлений в архитектуре и возвращаются к традиционным формам — я видел жилые здания недавней, предвоенной постройки с колоннами дорического ордера, поддерживающими балюстраду со скульптурами, а новый корпус университета, законченный в 1936 году, мало чем отличается от моих собственных работ.

Нашлась и фотография — конечно, не слишком качественная, с сугробами и кучами щебня на переднем плане. Следы войны. Фюрер покачал головой:

— У Сталина, бесспорно, есть архитектурный вкус. Облик полностью соответствует задачам школьного воспитания, строго и торжественно. Расскажите лучше, как вы там жили, в южной России? Я недаром заметил, что вы похудели.

Прекрасно. Он сам попросил! К моему огромному сожалению, превратные, а то и совершенно неверные представления Гитлера о настроениях и событиях на фронте проистекают из-за того, что окружение старается оградить его от «неприятной» или «нежелательной» информации; особенно в этом преуспел Мартин Борман — вот уж поистине злой гений! Надеюсь, у меня получится кратко и емко обрисовать действительное положение дел.

Фюрер слушал благосклонно, задавал уточняющие вопросы, соглашался с отдельными моими выводами. И одновременно становился все более отчужденным. Когда я с предельной осмотрительностью намекнул на пессимистичные пророчества Фрица Тодта, Гитлер сурово оборвал:

— Я знаком с особым мнением рейхсминистра вооружений Тодта. Просил бы впредь таковое при мне не озвучивать. Как всякий интеллигент, господин Тодт излишне… — фюрер пожевал губами, подбирая верное слово. Ограничился безобидным: — Излишне впечатлителен. Хорошо, я считаю, что Ваше ходатайство о переводе части рабочих Трудового фронта на восток оправданно. Подготовьте к утру соответствующую директиву, я подпишу.

— К утру? — озадачился я. — Но в восемь я собирался вылететь в Берлин. Впрочем…

Сейчас около трех пополуночи. Гитлер просыпается примерно в десять или в половину одиннадцатого, кроме того, я так и не поборол недосып прошедших дней. Тем временем фюрер может и передумать, такое на моей памяти случалось не раз.

Мир не рухнет, если я задержусь в Растенбурге на день-другой.

— Вот что, Линге, — пожелав Гитлеру спокойной ночи и уверив, что к завтраку все необходимые документы будут составлены, я покинул кабинет и сразу наткнулся на вездесущего камердинера. — Будьте добры, сообщите доктору Тодту, что я задерживаюсь в ставке, и принесите извинения от моего имени. Может быть, передать через дежурных адъютантов, если вы ляжете отдыхать?

— Будет исполнено, господин Шпеер, — кивнул оберштурмбаннфюрер. — Доложу лично. Добрых снов, доктор.

Я провалился в глубокий мягкий сон почти мгновенно. Успел подумать о нюрнбергском строительстве — фюрер вновь сумел внушить мне непререкаемый оптимизм: наш общий замысел непременно будет реализован! И это прекрасно.

* * *

Разбудил меня дребезжащий телефонный звонок.

— Алло? Шпеер? Шпеер, это вы?

Речь была возбужденная, срывающаяся.

— Кто говорит? — я спросонья помотал головой.

— Карл Брандт!

— Брандт? — я не без труда узнал голос личного врача фюрера. — Отчего вы кричите? Что стряслось?

— Фриц Тодт только что погиб в авиационной катастрофе!

— Что?!

— Самолет разбился в лесу Гёрлиц! Боже мой… Выживших нет!

Я аккуратно положил трубку.

Если бы я не задержался до глубокой ночи у Гитлера…

Если бы он не уступил в вопросе с рабочей силой для восточных железных дорог…

Если бы…

* * *

…Ранним утром 8 февраля, когда доктор Брандт паническим тоном сообщил мне о гибели Фрица Тодта, я предполагал, что часть его многочисленных обязанностей ляжет на меня.

Доктор Тодт занимался не только производством вооружений: в его ведении находилось управление всем дорожным строительством, всей воднотранспортной инфраструктурой, включая мелиорацию, отвечал он и за электроснабжение Рейха; да еще четырехлетний план под руководством Геринга, технический отдел в НСДАП, председательство в объединении технических союзов — нагрузка колоссальная. Девять десятых основных индустриальных программ были сосредоточены в его руках, а ведомство Тодта давно переросло статус обычного министерства, превратившись в колоссальный государственный концерн.

Гитлер и раньше предлагал мне помочь Фрицу Тодту — например, взяться за работы по возведению Атлантического вала. Я с трудом сумел отговориться, приведя вполне логичный довод: оборонительные сооружения и выпуск военной техники настолько крепко связаны между собой, что разделять их бессмысленно, это внесет дополнительную неразбериху.

Фюрер неожиданно согласился, уняв свою неизбывную страсть к кадровым перестановкам, но в то же время прозрачно намекнул, что министр Тодт переутомлен и мне рано или поздно придется принять хотя бы строительный сегмент, поскольку в этом вопросе я преотлично разбираюсь.

Вторым сигналом стало мое декабрьское назначение на восстановительные работы в России; фактически я возглавлял «пожарную команду», работавшую в тесном сотрудничестве с «Организацией Тодта». И вот теперь, после того как ее глава неожиданно погиб, отвертеться уже не получится, хотя я никогда не стремился получить официальную государственную должность — в таком случае мне придется уделять стройкам в Берлине и Нюрнберге, главному своему делу, куда меньше времени…

Утром в столовой «Вольфшанце» только и разговоров было, что о произошедшей катастрофе. Николаус фон Белов, смотревшийся мрачнее грозовой тучи, не преминул напомнить о вчерашнем разговоре — доктор Тодт полетел в Берлин на He.111, а ведь его неоднократно предупреждали!

— Насколько мне известно, — раздраженно ответил я, — из тысячи трехсот выпущенных на сегодняшний день самолетов этого типа абсолютное большинство потеряны в боях, а не в результате аварий! Что же, из-за нелепого случая прикажете окончательно закрыть программу производства бомбардировщиков? Вы можете объяснить, что вообще произошло? Почему?

Фон Белов ничего толком ответить не сумел — самолет взлетал при хорошей погоде и отличной видимости, поднялся на небольшую высоту, а затем… Затем произошло непонятное, рассказы свидетелей противоречивы. Со слов военных, охранявших аэродром, «Хейнкель» якобы взорвался в воздухе, но спасательная команда, немедленно отправленная к месту падения, не обнаружила большого разброса обломков, как обычно происходит в таких случаях. Следствие ведется.

— Вам невероятно повезло, господин Шпеер, — заключил полковник фон Белов. — Кажется, вы собирались лететь вместе с Фрицем Тодтом?

Я невольно содрогнулся.

После полудня меня отыскал шеф-адъютант, группенфюрер Юлиус Шауб, — выражение на его широком лице было настолько многозначительным, что я понял: надвигается неизбежное.

Гитлер принял меня в той самой комнате, где мы разговаривали ночью. Сразу дал понять, что встреча не частная, а официальная, и он встречается со мной как рейхсканцлер Германии.

— Мой фюрер, позвольте выразить самые искренние соболезнования…

— Да-да, благодарю вас, — как-то слишком быстро произнес Гитлер и отвел взгляд. — Это очень болезненная потеря. Вот что… Господин Шпеер, я принял решение назначить вас преемником доктора Тодта во всех должностях. Поздравляю.

И протянул руку.

Я решил, что ослышался или фюрер выразился неточно.

— Безусловно, я приложу все силы, чтобы достойно выполнить все строительные программы, которые находились в ведении Фрица Тодта…

— Во всех должностях, — повторил Гитлер, выделив эту фразу голосом. — Приказ о вашем назначении министром, отвечающим за выпуск вооружений и боеприпасов, подписан.

— Но я в этом ничего не понимаю! — от неожиданности я дал волю эмоциям, повысив голос. — Я не могу поручиться, что справлюсь с поставленной задачей!

— Справитесь, — уверенно сказал фюрер. — Другой кандидатуры у меня попросту нет. Вы отличный технический специалист. Свяжитесь из Растенбурга с министерством, выезжайте в Берлин и приступайте. Вы свободны, господин Шпеер.

— Разрешите? — только я собирался повернуться к двери, в кабинет заглянул Юлиус Шауб. — В приемной находится рейхсмаршал Геринг, только что приехал. Настаивает на срочной встрече. Вы его не вызывали.

— Хорошо, пусть войдет, — фюрер преувеличенно тяжело вздохнул и посмотрел на меня едва ли не страдальчески. Геринг раздражал его еще со времен провала воздушного наступления на Англию осенью сорокового года. — Доктор Шпеер, останьтесь, кажется я знаю, зачем он здесь…

Позже мне рассказали, что рейхсмаршал примчался в ставку на личном поезде из Роминтенской пущи, где выстроил поместье рядом с превращенной в музей охотничьей усадьбой кайзера Вильгельма II. Он и саму усадьбу однажды собирался занять, да Гитлер одернул — такие памятники должны принадлежать германскому народу!

Учитывая, что от Роминтена до ставки было не меньше ста километров, Геринг бросился в Растенбург, едва ему сообщили об авиакатастрофе.

Рейхсмаршал себе не изменил. Светло-голубой с золотом китель, белые брюки, запах дорогих духов и зачесанные назад волосы, уложенные с помощью бриолина. Геринг лучился энергией, никакого следа часто налетающей на него хандры или апатии. Складывалось впечатление, будто он отчасти радуется происшедшему — всем известны вечные конфликты Геринга с Фрицем Тодтом, которого шеф Люфтваффе полагал докучливой помехой для реализации собственных грандиозных планов. Достаточно вспомнить программу развития авиационной промышленности, по мнению Тодта заведомо обреченную на провал.

Последовали очень скупые и формальные слова сочувствия. Фюрер молчал, только кивнул в ответ. Меня рейхсмаршал и вовсе игнорировал — не бог весть какая персона, подумаешь, архитектор, вхожий к Гитлеру!

— Мой фюрер, — Геринг предпочел сразу взять быка за рога, никаких дипломатических увертюр. — Полагаю, в данных обстоятельствах будет разумно, если я приму функции доктора Тодта, которые он исполнял в рамках Четырехлетнего плана! Вы знаете, насколько глубокие проблемы возникали в результате его вмешательства, теперь я сумею устранить эти шероховатости и…

Рейхсмаршал осекся, наткнувшись на пристальный взгляд Гитлера — когда требуется, фюрер умеет остановить зарвавшегося сановника без единого слова. Магнетизм какой-то, других слов и не подберешь!

— Преемник Тодта только что назначен, — холодно сказал он. — Представляю вам имперского министра Шпеера, господин рейхсмаршал.

Это прозвучало настолько недвусмысленно, что Геринг моментально растерял боевой пыл — на его лице проскользнули сразу несколько быстро сменяющих друг друга выражений. Обида, разочарование, по-моему, даже испуг — прямой отказ фюрера мог означать все более растущее отчуждение между вождем и его давним соратником. Однако он быстро собрался, придал себе уверенный вид и сказал вкрадчиво:

— Простите, мой фюрер, но я не хотел бы принимать участие в похоронах Фрица Тодта, поскольку всем известно о существовавших между нами острых разногласиях. Это будет выглядеть неприлично…

— Неприлично будет выглядеть, — Гитлер продолжал гипнотизировать рейхсмаршала немигающим взглядом крупных голубых глаз, — если второй человек в государстве не появится на церемонии, посвященной памяти погибшего министра Рейха. Вы все поняли?.. Министр Шпеер, ступайте, а нам с господином Герингом еще найдется что обсудить.

Рейхсмаршал посмотрел на меня угрюмо.

— Вы с ума сошли! — перед тем, как группенфюрер Шауб затворил дверь, я расслышал, как Гитлер в голос рявкнул на командующего ВВС. — Что подумает нация, если…

Фюрер начал кричать. Это значит, он раздражен не на шутку и собирается указать рейхсмаршалу на его место. По большому счету не столь уж и великое, после английского фиаско.

Ох. Боюсь, в лице Геринга я нажил серьезного врага. Оборотная сторона медали.

Делать нечего: назначение оформлено, пути назад нет. Как я это выдержу, сумею ли управиться с огромным и сложным хозяйством Тодта — совершенно другой вопрос. Я не разбираюсь в специфике, никогда не служил в армии, мое знакомство с «вооружениями» ограничивалось охотничьими ружьями в чужих коллекциях (я сам не охотник и не умею стрелять!) да сломанной пушкой в Днепропетровске, которую мы осматривали на случай внезапного появления русских…

— Не знаю, поздравлять или сочувствовать, — Хайнц Линге явился в комнату связистов, где я разговаривал с Берлином, а именно с оберрегирунгсратом Конрадом Хааземаном, фактическим заместителем Фрица Тодта. Хааземан вызвался немедля вылететь в Растенбург, чтобы ознакомить меня с текущими делами, самолет должен приземлиться ближе к вечеру. — Господин Шпеер, я не слишком ошибусь, если скажу, что случившееся отбило у вас охоту к полетам?

— Вы очень точно описали мое настроение, Линге. А в чем дело?

— Распоряжение фюрера, для вас подготовят спецпоезд. Отправление за полчаса до полуночи.

Очередной знак внимания, причем исключительный. Поскольку Гитлер никогда ничего не делает просто так, эта демонстративная любезность даст понять всем недоброжелателям, что в случае возникновения трений с высшими чиновниками уровня Геринга я в любом случае получу поддержку рейхсканцлера.

На моей памяти фюрер лишь дважды разрешал пользоваться своим поездом: в число избранных входили адмирал Дениц и, в знак особого расположения, Винифред Вагнер, невестка знаменитого композитора и руководительница Байройтского оперного фестиваля.

Я оказался третьим.

* * *

…Вместе с Конрадом Хааземаном мы прогуливались по скупо освещенной платформе вокзала «Вольфшанце». После заката начался снегопад, начало мести. Вместе с нами в Берлин ехала и Ева Браун, очень расстроенная смертью доктора Тодта — обычно она гостила в ставке недолго, предпочитая Берлин или Бергхоф.

По левую руку на запасном пути стоял поезд «Азия», принадлежащий Герингу, — вагоны были выкрашены в мраморно-белый цвет, рейхсмаршал и тут предпочитал оставаться экстравагантным.

Мы отправлялись в путь на «Америке», большинство спецпоездов для высших должностных лиц носили географические названия. Роскошь совершенно непозволительная — семнадцать вагонов, из них две платформы с зенитными орудиями, два мощных локомотива. И ведь не откажешься, это решительно невозможно…

— Зато не будем стоять на каждом полустанке, — Хааземан уловил мои мысли. — Высший приоритет в движении. Утром окажемся на Силезском вокзале и сразу поедем в министерство, ваше расписание на ближайшее несколько дней я составил. Одиннадцатого числа похороны доктора Тодта, тринадцатого совещание в Министерстве авиации под руководством фельдмаршала Эрхарда Мильха с директорами промышленных предприятий… Не волнуйтесь, господин Шпеер, вы быстро втянетесь в новый ритм работы.

Я ничего не ответил. Только сейчас пришло окончательное осознание того непреложного факта, что направление моей жизни изменилось навсегда. Я долго оттягивал этот момент, всеми силами пытаясь устраниться от государственной службы, но с судьбой не поспоришь.

Любопытно, не окажись я случайно в Растенбурге, состоялось бы это назначение или нет? Гитлер частенько принимает решения импульсивно, кроме того, в своей единственности и неповторимости я глубоко сомневаюсь. Может быть, фюрер полагает, что, заменив мною строптивого и неуступчивого Тодта, сумеет избежать имевшихся прежде неразрешимых разногласий?

— Прошу пройти в вагон, господа, — окликнул нас стюард в форме СС. — Поезд отправляется.

II. Цельно и объемно

Имперский протекторат

Богемия и Моравия, Прага.

19–23 мая 1942 года

«Кондор» шел над покрытым хвойным лесом Рудным хребтом, по левому борту прекрасно различалась гора Фихтельберг, самая высокая точка Саксонии. Пройдет еще несколько минут, и самолет покинет воздушное пространство Рейха — формально Богемия в состав империи не входит, оставаясь странным государственным образованием под германским протекторатом и с германским же руководством, при этом имея собственное правительство и президента, Эмиля Гаху.

С минувшего февраля мне по рангу полагался собственный Fw.200, почти такой же, как у фюрера, — с одиннадцатью креслами в пассажирском салоне, белыми шторками на иллюминаторах и стюардом. От услуг последнего я отказался: незачем занимать лишнее место, способное пригодиться одному из моих ближайших помощников, а кроме того, самолет я использую в целях служебных, а не развлекательных.

После зимней трагедии в Растенбурге я начал относиться к авиации несколько предвзято, но ничего не поделаешь — преодолевать большие расстояния поездом или автомобилем не получится, время слишком дорого.

Герхард Найн в тот злосчастный день напророчил, будто мы «еще полетаем вместе». Так и вышло — капитан курьерской эскадрильи стал моим личным пилотом. Мы идеально сходимся характерами, поскольку Найн по темпераменту выраженный флегматик, терпеть не может суету и шум, к своим обязанностям относится ревностно, да и опыт немалый — начинал еще в «Люфтганзе» с 1931 года, а перед самой войной летал на «Кондоре» в Бразилию, куда планировалось открыть регулярную трансатлантическую линию…

Сегодня наш путь лежал в Прагу — мое первое посещение протектората в качестве официального лица; в программе осмотр заводов фирм «Шкода» и BMM^[13], играющих значительную роль в военной промышленности, каковую я теперь возглавляю.

Его превосходительство Альберт Бертольд Конрад Герман Шпеер, имперский министр вооружений и боеприпасов, глава «Организации Тодта», Генеральный инспектор по реконструкции Берлина и прочая, и прочая. Включая даже депутатство в рейхстаге от Западного округа столицы.

Мое превосходительство.

Кто бы мог подумать, что этим все закончится.

* * *

— …Прага через двадцать минут, — командир Найн выглянул из кабины. — Садимся в Ружине, аэродром Кбелы занят военной авиацией. В любом случае вас встретят, доктор Шпеер, подтверждение по радио получено.

Внизу пестрели квадратики крестьянских полей, зияли угольные карьеры под Билиной, виднелась извилистая лента Влтавы. Безмятежный провинциальный пейзаж, Богемия недаром считается наиболее спокойной областью, находившейся в прямой сфере влияния Германии. Никакого сравнения с оккупированной Югославией или Россией.

«Кондор» заложил крутой вираж — терпеть не могу резкий крен на борт, почему-то мне всегда кажется, что самолет при таком маневре непременно завалится на крыло и разобьется. Я вцепился левой рукой в спинку стоящего впереди кресла и успокоился, когда машина выровнялась.

Ружине вполне узнаваем — архитектурную композицию пражского аэропорта я отлично запомнил по Всемирной выставке в Париже 1937 года, где ее создатель, инженер Адольф Бенеш, получил золотую медаль и почетный диплом. Мне тогда достался гран-при за проект «Города партийных съездов» в Нюрнберге.

Шасси «Кондора» коснулись бетонной полосы, капитан Найн уверенно и изящно вырулил к двухэтажном зданию аэропорта, над которым развевались два знамени — германское и бело-красно-голубое, флаг протектората. За стеклом иллюминатора виднелось несколько автомобилей, выехавших на летное поле.

Найн сам открыл дверь по левому борту, аэродромная служба моментально приставила легкий трап в семь ступенек.

Добро пожаловать в Прагу, господин рейхсминистр.

Никак не могу привыкнуть к тому, что я стал одной из наиболее влиятельных персон в стране — приятные, но докучливые мелочи в виде обязательных орденов, вручаемых в соответствии с протоколом при визитах глав дружественных держав, государственная резиденция (я ею не пользуюсь), высокое жалованье (никак не дотягивающее, правда, до моих гонораров за архитектурную деятельность) и прочие сопутствующие чину привилегии не отменяли навязчивого внимания со стороны должностных лиц Рейха. Поехать куда-либо инкогнито, как в старые времена, ныне невозможно, я стал узнаваем.

Вот и здесь не обошлось без встречи на высоком уровне. Я-то надеялся, что обойдусь скромным рандеву с представителем министерства при канцелярии протектората, можно будет сразу приступить к делу, но…

С Рейнхардом Гейдрихом я мельком виделся несколько раз в Берлине, на приемах в рейхсканцелярии. Близко мы общались лишь однажды, перед Олимпиадой 1936 года — Гейдрих входил в Германский Олимпийский комитет, а я как раз помогал архитектору Отто Маршу спешно переделывать проект стадиона в Берлине, вызвавший резкое неудовольствие рейхсканцлера.

Дело дошло до того, что вспыливший фюрер хотел вовсе отменить игры, заявив, будто модернистская концепция стадиона с застекленными промежуточными стенами смахивает на террариум и ноги его там не будет — Адольф Гитлер, как глава государства, в этот стеклянный ящик не полезет! Скандал едва удалось уладить, а когда Олимпийская арена была почти готова, с проверкой от комитета приехал Гейдрих, в те времена носивший звание группенфюрера.

Шесть лет назад он произвел впечатление очень целеустремленного и серьезного человека, с прекрасным классическим воспитанием, обходительного и вежливого. В форме СС он появлялся только на официальных мероприятиях, для визита на стадион Гейдрих предпочел строгий костюм идеального кроя, подчеркивающий спортивную фигуру, которую несколько портили излишне широкие бедра.

Помню, что группенфюрер не перебивая выслушал меня и Отто Марша, благосклонно оценил проведенную реконструкцию, в итоге мы поболтали о перспективах команды Германии на играх (я интересовался греблей, а Гейдрих пентатлоном и фехтованием), и на этом наше знакомство закончилось — впредь, тем не менее, при редких встречах в столице или Оберзальцберге мы традиционно раскланивались.

— Здравствуйте, господин Шпеер, рад приветствовать вас на земле Богемии, — к самолету быстрым шагом подошел очень высокий блондин; рост по моей оценке не меньше метра девяносто. Внешне он практически не изменился, такие же резкие черты лица, широкий лоб философа, близко посаженные глаза, нос с аристократической горбинкой.

Я сразу отметил, что привычного «Хайль Гитлер!» не последовало.

— Счел необходимым лично засвидетельствовать свое почтение и пригласить в свою резиденцию.

Я с трудом удержал вздох. Ненавижу официоз, мне громких словес и в Берлине хватает.

— Добрый день, господин обергруппенфюрер, я польщен…

— Богемские наливки, хорошая музыка и приятная беседа, — понизив голос сказал Гейдрих и чуть улыбнулся углом рта. — Вам понравится.

Забавно. Неужели на этом протокольная часть и закончилась? Не ожидал.

— Прошу извинить, у меня очень напряженный график и…

— Поверьте, никто не введет вас с курс дела лучше, чем я, — уверенно сказал обергруппенфюрер. — Время к шести, рабочий день на чешских предприятиях заканчивается. Вашу свиту разместят в Прагербурге, а вас, господин Шпеер, я похищаю. Сопротивление бесполезно.

— Свиту? — я невольно оглянулся. — Со мной только советник министерства Штерн и референт комитета по производству бронетехники…

— Вы скромняга, как погляжу, — несколько более панибратски чем следовало, ответил Гейдрих. — Рейхсмаршал в апреле притащил сюда целый караван, полсотни раззолоченных дармоедов. Извините за резкость в оценках, но я предпочитаю называть вещи своими именами. Итак, едем. Разрешите представить, мой адъютант Герберт Вагниц, он поведет машину.

Вагниц молча козырнул.

— Это не слишком легкомысленно? — не без удивления осведомился я. Обергруппенфюрер ездил на кабриолете «Мерседес 770» с открытым верхом, более того, не замечалось обязательной для чиновника такого ранга охраны. Только два автомобиля, предназначенные для моей крошечной «свиты». — Рейхсляйтер Франк в Польском генерал-губернаторстве…

— Сравнение некорректно, — Гейдрих устроился рядом со мной на заднем сиденье. — Польша и Богемия — это два разных универсума, две почти не взаимодействующие вселенные. А с учетом проводимой в генерал-губернаторстве политики, Гансу Франку скоро придется пересаживаться на танк; это не шутка, а реальность…

Я предполагал, что мы отправимся в Прагербург, Пражский град. Рейхспротектор Константин фон Нейрат занял в марте 1939 года пустующий и заброшенный два десятка лет назад дворец Габсбургов, отреставрировал его и оставил в наследство фактическому преемнику — формально Рейнхард Гейдрих «исполнял обязанности» отправленного в бессрочный отпуск Нейрата.

«Мерседес» неторопливо проехал по пригородам, вырулил на шоссе Прага — Карлсбад, и двадцать минут спустя мы оказались в центре древней столицы.

На автомобиль Гейдриха с приметным номером «SS-3» никто не обращал и малейшего внимания, разве что редкие патрули да полицейские в темно-зеленых чешских кителях и смешных старомодных галифе козыряли вслед. Прага выглядела мирным городом. Магазины работают, хорошо одетые прохожие, в парке Летна, разбитом еще при Франце-Иосифе, играет духовой оркестр. Сущая идиллия.

— Вам решительно не о чем беспокоиться, господин Шпеер, — неторопливо объяснял обергруппенфюрер. — Звучит странно, но в свое время чехи ухитрились развязать «первую мировую войну», пятнадцатый век, гуситы. Подумать только, полтысячелетия назад эта полусонная нация поколебала устои всей Европы, разгромила несколько крестовых походов против гусовой ереси, чешские отряды разбойничали на пространстве от Литвы до Рейна и от Балтики до Венгрии!

— О нынешних богемцах такого не скажешь, — отозвался я. Машина затормозила у поворота на набережную. В уличном кафе под бежевыми тентами расположились представительные усатые господа с развернутыми газетами в руках и женщины с детскими колясками. Теплый весенний ветерок доносил запах кофе и свежей выпечки. — Сплошная умиротворенность.

— На том и надорвались, — сказал Гейдрих. — Помните университетский курс истории? Разоренная и наполовину вымершая страна, «бескоролевье», трон от последнего чешского Ягеллона, короля Людвига, переходит к Габсбургам. Которые, собственно, за несколько столетий накрепко вколотили в головы богемцев очевидную аксиому, гласящую, что германец — существо высшего порядка.

— Неужели эта уверенность крепка в них до сих пор? После гибели Австро-Венгрии и двадцати лет республики?

— Менталитет нации есть вещь неизменная, доктор Шпеер. Знаете, как они почитают императрицу Марию-Терезию? Мать отечества, не больше и не меньше — при этом чистокровная немка, Марию-Терезию сейчас запросто приняли бы в женское подразделение СС-хельферин, не проверяя родословную на предмет предков-евреев!

Я мельком отметил, что обергруппенфюрер не чурается черного юморка, и это хорошо: люди, принципиально лишенные чувства юмора, мне несимпатичны, да и работать с ними трудно.

Гейдрих непринужденно продолжал:

— Уверяю, у моей администрации нет никаких проблем с богемцами — из семи с половиной миллионов населения протектората больше восьмисот тысяч вступили в организованные нами профсоюзы, местная полиция лояльна, люди законопослушны и трудолюбивы. Гражданское правительство Эмиля Гахи и премьера Крейчи полностью следует в русле политики Рейха, сын министра просвещения Моравеца поступил на службу в СС… Больше нам от Богемии ничего не требуется, ведь верно?

Я только головой покачал. Успехи Рейнхарда Гейдриха на протекторском поприще были общеизвестны и вызывали жгучую зависть у отдельных руководителей оккупированных областей.

Упомянутый Ганс Франк так и не сумел навести порядок в Польше, куда хуже дела обстояли у Вильгельма Кубе в Генеральном комиссариате Вайсрутения, несколько поспокойнее было на Украине, управляемой Эрихом Кохом. Но в любом случае все новоприобретенные земли к востоку от Одера не шли ни в какое сравнение с благоденствующим протекторатом.

И я не думаю, что в этом процветании заслуга «менталитета чешской нации», о котором Гейдрих упомянул не без оттенка пренебрежения, — обергруппенфюрер построил тут маленький «частный Рейх». Для себя. Личное благоустроенное поместье размером с целую страну.

К моему удивлению мы не поехали к холму Прагербург, над которым главенствовали готические башни собора Святого Вита, а свернули на Карлов мост и оказались на восточном берегу Влтавы. Позади остались площадь Крестоносцев и собор Святого Франциска, «Мерседес» направился вверх по Роханьской набережной.

Обергруппенфюрер решил показать гостю Прагу? Но я бывал тут раньше, в тридцатых!

— Я живу за городом, — пояснил Гейдрих в ответ на мой вопрос. — В Паненских Бржежанах… Кошмарный язык, я научился верно произносить это название только через два месяца. Поместье совсем недалеко, по Дрезденскому шоссе на север.

Мы с ветерком промчались по асфальтированной дороге, на обочинах сохранились довоенные черно-белые указатели «Drazd’any-Dresden-Dresno. 145 km». Поворот направо, к небольшой чистенькой деревеньке.

— Это было монастырское владение, еще с XIII века, — не уставал просвещать меня Гейдрих. — Поселок крошечный, меньше пятисот жителей, из них около трети судетские немцы. Сразу за ним частное владение, в прошлом веке принадлежавшее графу Матиасу фон Ризе-Шталльбургу, он и построил тут замок примерно сто лет назад…

— Неужели? — я вздернул бровь, ожидая увидеть именно «замок» в классическом понимании. Мы подъезжали к двухэтажному дому в стиле позднего барокко с двускатной черепичной крышей. Неподалеку виднелся купол часовни, выстроенной в аналогичной манере. Парк, мраморные чаши на квадратных постаментах, английские клумбы. Видно, что за усадьбой ухаживают. Охраны я снова не заметил.

— Считайте это слово метафорой, — обергруппенфюрер распахнул дверцу автомобиля. — Если заинтересуетесь, после обеда я провожу вас на холм, там находится «Верхний замок» начала тысяча семисотых годов, в виде форта, а перед вами — обычный жилой дом не самого богатого австро-венгерского аристократа. Вернее, разорившегося аристократа: перед Великой войной поместье за долги конфисковал банк и перепродал еврейскому коммерсанту Блоху, сбежавшему в Америку после аншлюса Судет и перехода Богемии под протекторат. Усадьбу конфисковали, сначала тут поселился фон Нейрат, а по его уходу с должности в Бржежаны перевез семью я… Будьте как дома, господин Шпеер, никаких китайских церемоний.

* * *

В гостях у четы Гейдрих я действительно чувствовал себя уютно. Во-первых, в семье тоже были дети, два мальчика и девочка, чинно поприветствовавшие «досточтимого господина министра», когда обергруппенфюрер представлял меня домашним.

Во-вторых, госпожа Лина Гейдрих фон Остен, как и моя Маргарет, этой весной ждала ребенка — малыш должен родиться в следующем месяце. Тем не менее устраняться от обязанностей гостеприимной хозяйки Лина не собиралась и тотчас пригласила меня и мужа к столу.

В-третьих, фактический протектор Богемии и Моравии (при его-то почти неограниченной власти!) держал очень скромный штат прислуги — богемец-лакей, воспитательница из Ганновера для взрослеющих мальчиков и две пожилые женщины из Бржежанов, помогавшие хозяйке на кухне. Лина предпочитала готовить сама.

Попомнишь тут Каринхалл Германа Геринга и его вызывающую оторопь роскошь, более напоминающую венский двор кайзера времен упадка Габсбургов! Фюрер считал поместье рейхсмаршала «ужасной пошлостью» и предпочитал избегать приглашений в Каринхалл, но запретить Герингу такое немыслимое расточительство или не решался, или удовольствовался тем, что дворец формально находился «в собственности германского народа».

Беседовать за обедом о делах не принято, поэтому мы ограничились обсуждением чешской национальной кухни (по мнению госпожи Лины, слишком жирной и тяжелой) да новостями кинематографа — наряду с Берлином и Мюнхеном Богемия в последние годы стала одним из крупнейших европейских центров киносъемок, студии «Баррандов» и «Люцерна» снимали фильмы по заказам рейхсминистерства пропаганды, а Йозеф Геббельс питал далеко не всегда целомудренную страсть к чешским актрисам — история его давнего романа с Лидой Бааровой была общеизвестна.

— Пойдемте в курительную комнату, — предложил Гейдрих после десерта. — Я сам не курю, но для гостей держу неплохой выбор сигар и трубочного табака. Заодно постараюсь осветить некоторые подробности нашего здешнего бытия — уверяю, таких сведений от промышленников или министерских сотрудников вы не получите. Они вряд ли способны видеть картину цельно, объемно, а мои возможности более широки.

В этом вопросе я абсолютно согласен с обергруппенфюрером — несмотря на «почетную ссылку» в Прагу, Рейнхард Гейдрих оставил за собой пост руководителя РСХА. Подозреваю, что повелитель Богемии является самым осведомленным человеком в империи.

Нет, не Гитлер, а именно он — фюрер зачастую предпочитал устраняться от расстраивающей его информации, а ближайшее окружение этим охотно пользовалось, поддерживая пагубную тенденцию и не желая огорчать главу государства. В результате «цельности картины», о которой только что говорил Гейдрих, в ставке не наблюдалось, что вело к множеству неприятных коллизий…

Курительная была выдержана в классическом «габсбургском» стиле — деревянная обшивка стен, охотничьи трофеи, несколько выцветших гобеленов, серебряные подсвечники, камин. Обергруппенфюрер извлек из бара бутылку «Шато де Триак» двадцать девятого года, я набил трубку и расположился в кресле.

— Вы ведь не политик, господин Шпеер? — полувопросительно-полуутвердительно сказал хозяин замка. — То есть никогда раньше не занимались политикой как таковой, верно? Не выступали на митингах и партийных съездах, не участвовали в принятии важных решений…

— Какие митинги, о чем вы? С моей чудовищной косноязычностью? Перед большой аудиторией я теряюсь и не могу слова вымолвить!

— Знаю, — кивнул Гейдрих. — Оратор из вас никакой, помнится, в тридцать девятом году перед днем рождения фюрера вы поставили его в довольно неловкое положение.

Я вежливо посмеялся — было такое. Накануне пятидесятилетия Гитлера мне пришлось открывать для автомобильного движения новую трассу в Берлине, все ожидали, что я выступлю с трибуны перед Бранденбургскими воротами, но собравшаяся вокруг многотысячная толпа ввела меня в каталепсию и я выдавил в микрофон лишь две фразы: «Мой фюрер, докладываю о завершении строительных работ „оси Восток — Запад“. Пусть дело говорит само за себя!»

Гитлер, привыкший к многословности соратников на торжественных церемониях, тогда поперхнулся воздухом, возникла долгая пауза, и лишь полминуты спустя он сказал несколько слов в ответ. Потом, уже на банкете в рейхсканцелярии, фюрер с юмором заметил, что это была хорошая речь, одна из лучших, которые он когда-либо в своей жизни слышал. Больше меня к публичным выступлениям не принуждали никогда.

— Если вы не занимались политикой, то теперь политика вплотную занялась вами, — продолжил Рейнхард Гейдрих. — Как вы себя ощущаете в роли одного из ведущих министров? Не очень приятно, а?

Обергруппенфюрер попал в точку, причем весьма для меня болезненную. Не успел я занять кабинет на Паризерплац, 3, как оказался в вихре самых невероятных интриг, о каких прежде и подозревать не мог. Рейхсмаршал Геринг расценил мое назначение как покушение на его авторитет, все три рода войск в вопросах производства вооружений и разработки новых технологий тянули одеяло на себя.

У меня ум за разум заходил, когда пришлось столкнуться с бесконечными спорами о «пределах компетенции» различных ведомств и группировок — Министерство финансов, армия, флот, промышленность, смертно надоевший Четырехлетний план и, разумеется, неопределенные государственно-правовые формы моего министерства: не было даже документальной фиксации сферы моей деятельности и прямых обязанностей!

Кошмар, одним словом. Не будь прямой поддержки со стороны Гитлера, я бы столкнулся с ворохом принципиально неразрешимых проблем и с позором ушел в отставку через месяц после назначения.

— Описанное вами — никакая не политика, — сказал Гейдрих, выслушав мои осторожные жалобы на царящий в экономике и промышленности плохо управляемый хаос. — Видна ваша неопытность, господин Шпеер, уж простите за прямоту… Однако вы верно уловили направление: основная опасность заключена не в русских армиях в заснеженных степях, не в английском флоте и не в гигантском потенциале Североамериканских Штатов, которым мы столь опрометчиво объявили войну в декабре. Нас погубит внутренняя борьба группировок, я это утверждаю не впервые, но никто не желает слушать. Может быть, хоть вы, человек новый, обладающий свежим и трезвым взглядом, поймете.

— Что именно мне следует понять?

— То, о чем напрямую говорил покойный доктор Тодт. Война в экономическом и военном отношении проиграна. Точнее, неминуемо будет проиграна, если сложившаяся у нас система продолжит действовать так, как действует сейчас, — с нажимом сказал Рейнхард Гейдрих.

С ответом я не нашелся. Меньше всего ожидал услышать подобные слова от руководителя РСХА.

— Я не утверждаю, что сама идея Четырехлетнего плана была порочной, — обергруппенфюрер предпочел не замечать моей растерянности. — Но его исполнение вызывает обоснованные и неприятные вопросы. Мало того, что экономика подчинена напрочь неспособному к кропотливой будничной работе Герингу, так еще из этой сферы изгнаны мешающие его амбициям профессионалы. Я осознал, что мы подходим к краю бездны, после отставки Яльмара Шахта с поста министра и главы Рейхсбанка — его оценки полностью совпадали с мнением Фрица Тодта. Когда два человека, занимающихся серьезным делом, утверждают одно и то же, к ним лучше прислушаться.

— «Большевизация экономики», — сказал я, припомнив резкие слова Шахта, за которые, по мнению многих, он поплатился министерским портфелем. — Количественный рост при снижении качества и эффективности. Я сталкиваюсь с этим ежедневно.

— Вот видите? — развел руками Гейдрих. — А я в свою очередь ежедневно получаю соответствующие донесения по линии нашего тихого ведомства. Валютные запасы мизерны. Государственный долг в настоящий момент около ста пятидесяти миллиардов марок, то есть не менее трети всех денег, находящихся в обращении. И он продолжает расти с устрашающей быстротой. Безумная кредитная политика, государственных векселей сейчас выпущено на двадцать пять миллиардов, но они ничем не обеспечены. Управленческий аппарат увеличился вшестеро по сравнению с тридцать четвертым годом. Вопиющий дефицит квалифицированной рабочей силы. Я могу привести десятки подобных примеров, впрочем, вы знаете обо всем ничуть не хуже меня — да только сведения разбросаны по десяткам сводок, отчетов и рапортов.

— Цельная картина? — мрачно повторил я. — Но простите, почему вы завели этот разговор именно со мной?

— А с кем еще? — подался вперед Гейдрих. — С рейхсмаршалом? Или с управляющими его «Рейхсверке Герман Геринг»? С Борманом? С Гиммлером? Хорошо, предположим, я составил подробный меморандум и отослал его фюреру. Вообразим, что бумага прошла строжайшую цензуру Бормана и попала на стол канцлера. Что дальше?

— Боюсь, ничего, — я пожал плечами. — В лучшем случае грозит очередная реорганизация, в худшем вы отправитесь вслед за Шахтом.

— Даже если вы попытаетесь лично переговорить с фюрером? Используя ваше… э-э… влияние на Гитлера?

— Влияние?

— Не прибедняйтесь, доктор Шпеер. Фюрер настолько явно оказывает вам всемерную поддержку, что опасаться нечего. Мне докладывали о февральском совещании в Министерстве авиации. Вы произвели настоящий фурор — никто и никогда в Рейхе не вступал в должность подобным образом! Расскажите в подробностях, мне интересно. Не возражаете?

— Что вы, господин обергруппенфюрер, какие возражения?..

* * *

Гейдрих излагал чистую правду. Фактически тогда я ехал во вражеский стан, и приятельские отношения с фельдмаршалом ЭрхардомМильхом ничего изменить не могли: Геринг продолжал считать меня прямым и опасным конкурентом. Ничего не оставалось, кроме как попросить помощи у фюрера, прибывшего из Растенбурга в Берлин на похороны доктора Тодта.

— …Даже так? — Гитлер, выслушав, посмотрел на меня поверх очков. — Понимаю вашу неуверенность, Шпеер. Поступим нестандартно: я без предупреждения приеду в министерство и буду ожидать в зале заседаний кабинета министров. Если появятся затруднения или против вас кто-нибудь посмеет выступить открыто, смело прерывайте совещание и передайте присутствующим мое личное приглашение. Надеюсь, уж ко мне-то они прислушаются…

Когда требовали обстоятельства, фюрер умел произвести надлежащий эффект. Сразу после начала конференции, когда в пленарном зале Министерства авиации собрались высокие гости, — министр финансов Функ, руководители промышленности, армейского и флотского отделов вооружений, фельдмаршал Мильх от ВВС, уполномоченные по Четырехлетнему плану, — Гитлер в буквальном смысле этих слов с черного хода вошел в здание и, категорически запретив сообщать о своем визите, устроился по соседству, в «кабинетном» помещении.

Последовали не слишком оптимистичные выступления участников совещания о финансовых затруднениях и неразберихе, создаваемой конкуренцией трех родов войск. Чиновники сходились в одном: остро требуется единоначалие, одно руководящее лицо, которому будет подчинена вся структура.

Дальнейшее напоминало хорошо срежиссированный фарс. Поднялся Вальтер Функ, устремил взгляд на фельдмаршала и с патетикой героя дурной мелодрамы воскликнул:

— И кто мог бы лучше, чем вы, дорогой Мильх, подойти для этой роли? Вы, пользующийся полным доверием нашего высокочтимого рейхсмаршала! Я полагаю, что говорю от имени всех присутствующих, когда прошу вас взять эту задачу на себя!

О моей скромной персоне никто не вспомнил — оказывается, обязанностями рейхсминистра вооружений и боеприпасов должен заниматься человек Геринга. Тот факт, что верноподданническое заявление Функа было заранее согласовано, никаких сомнений у меня не вызывал.

Ну что ж, введем в действие артиллерию главного калибра.

Функ еще продолжал говорить, красочно расписывая, каких неслыханных успехов мы достигнем и какие скрытые резервы раскроем под руководством господина фельдмаршала, как я незаметно подтолкнул Мильха локтем и сказал вполголоса:

— Эрхард, вы председательствуете? Прекрасно. Окажите любезность, прервите совещание — оно будет немедленно продолжено, но не здесь, а в зале заседаний кабинета, где нас ожидает фюрер.

— Фюрер? — развалившийся в кресле фельдмаршал выпрямился и заморгал, будто спросонья. — Здесь?

— Здесь, здесь, — я с трудом сдержал торжествующе-саркастичную улыбку. — Извольте выполнять.

Я знал Эрхарда Мильха много лет, он являлся одним из редких людей в высшей иерархии государства, с кем мы вне официальной обстановки общались на «ты». Фельдмаршал умный человек, он моментально всё понял.

Мильх прервал щебетавшего жаворонком министра финансов, сухо объявил, что предложение, безусловно, лестное, однако в настоящий момент он настолько загружен работой, что принять таковое не может. Лицо Функа изумленно вытянулось.

Объявили перерыв, я попутно успел вкратце проинформировать собравшихся, что пятнадцать минут спустя нас примет рейхсканцлер Германии.

Гитлер обещание сдержал. Публично было дано распоряжение вычленить из Четырехлетнего плана задачи наращивания производства вооружений, прежде всего учесть потребности вермахта и флота (еще один завуалированный выпад в сторону Геринга) и передать их в ведение доктора Шпеера, известного своими организаторскими заслугами в области строительства и сейчас, ради нашего общего дела, приносящего личную жертву, приняв на себя столь колоссальную ответственность…

— Надеюсь, вы отнесетесь к нему как джентльмены, — закончил фюрер. — И сотрудничество будет не только плодотворным, но и по-спортивному честным.

Я вышел из Министерства авиации триумфатором.

* * *

— Это, знаете ли, carte blanche, — покачал головой Гейдрих, выслушав. — «Как джентльмены»? Именно так и выразился?

— Дословно.

— Брависсимо, доктор. Изумительный дебют. Реакция Мильха?

— Спокойная, — ответил я и, подумав, добавил: — Есть одна существенная деталь. В своей речи фюрер делал упор на оснащение армии и военно-морских сил, избегая темы Люфтваффе, поэтому Геринг остался при своем, да и фельдмаршал Мильх на меня не в обиде. Мы с ним вполне успешно сотрудничаем в последние недели, его рекомендации очень ценны.

— Хорошо, пускай. Но это не решает других проблем. Поднимемся в мой рабочий кабинет, покажу вам кое-какие любопытные документы. Вы приехали в Богемию с инспекцией? Вот и оцените, как работает промышленность протектората. Точнее, на кого она работает. Равно и с какой эффективностью.

* * *

— Но… Но как?.. — заикнулся я. — Как эта система вообще ухитряется существовать?

Два с половиной часа спустя мы вновь спустились в курительную. Стемнело, в доме зажгли лампы. Сказать, что я остался в шоке от услышанного, значит не сказать ровным счетом ничего.

— Есть немаловажный объективный фактор, — Рейнхард Гейдрих назидательно вытянул палец к потолку. — Колоссальная инерция, оставшаяся от кайзеровских времен. Помните фразу Бисмарка о войне, выигранной германским учителем?

— Если быть совсем точным, «Битву при Кёниггреце выиграл прусский учитель», — угрюмо процитировал я. — Да и вообще авторство этого афоризма принадлежит Оскару Пешелю^[14], Бисмарк лишь во всеуслышание повторил, а репортеры, как всегда, переврали. Но при чем тут…

— Да при том, что благодаря «прусским школьным учителям» у нас до сих пор осталось немалое количество великолепных профессионалов в большинстве отраслей. Чиновники, инженеры, военные. Заметьте, не новые «партийные кадры», не, простите, клошары, прыгнувшие после тридцать третьего года в гауляйтеры, имея семь классов образования и окопную школу Великой войны, а настоящие, крепкие специалисты. Которые и принимают на себя всю тяжесть.

— Получается, — со скупым смешком ответил я, — мы с вами, господин обергруппенфюрер, этими клошарами и являемся. С таким-то подходом.

— Отнюдь нет, — пожал плечами Гейдрих. — По крайней мере, не вы, человек университетский и не воевавший. Я, наверное, тоже: поступил во флотское училище сразу после войны, а Кригсмарине — это элита, кодекс чести и, с какой стороны ни посмотреть, глубокие знания, которые в курсантов вбивали упорно, старательно и на всю жизнь. Пояснить мысль?

— Потрудитесь.

— Гармонию развития Германского Рейха прервала Первая мировая. И прежде всего в плане образования. Качества человеческого материала. Мальчишки шли на фронт в семнадцать лет, пять лет на фронте отнюдь не способствуют интеллектуальному развитию. Опыт исключительный, да, но опыт и интеллект — это принципиально разные вещи. В итоге к 1918 году мы получаем огромную армию огрубевших недоучек, лишь ничтожная доля которых смогла себя преодолеть и пойти дальше. Послереволюционный кризис, ставка на грубую силу и безысходность социального положения довершили их формирование — оставалось отыскаться вождям, которые направят энергию этой массы в определенном направлении. Такие вожди нашлись. Коммунисты. И мы. Мы в итоге победили, пообещав этим людям радужные перспективы и, что самое скверное, во многом реализовав обещания. Вчерашний штурмовик SA садится в кресло регирунгсасессора полиции, а результат? Много он там наработает?..

— Кажется, понял, — тихо сказал я. — Знаете, как-то прежде задумываться конкретно над этой проблемой не приходилось. Вы ведь абсолютно правы, господин Гейдрих!

— Еще бы, — удовлетворенно кивнул шеф РСХА. — Уяснили, наконец? Десятки, возможно, сотни тысяч дилетантов на управляющих должностях. Партия дала им возможность выдвинуться наверх, это прекрасно. За годы борьбы люди заслужили место под солнцем. Но партия не позаботилась о главном — о просвещении своих членов, я подразумеваю множество «старых борцов». Об их образовании, желательно профильном. Чиновник должен понимать, что он делает. Знать, как работает механизм, что приводит этот механизм в движение. Они — не понимают. Некоторые догадываются, но интуитивно, народной сметкой, присущей низам.

Гейдрих умолк, перевел дух и продолжил полминуты спустя:

— В результате мы имеем безграмотных гауляйтеров и бургомистров, безграмотных руководителей над безграмотными исполнителями; имеем всеобъемлющее дилетантство, пока что компенсируемое представителями старшего поколения, на чьих плечах всё и держится. Временно. Пока они живы и владеют нитями управления. Тодт, Шахт, Нейрат и многие другие уже за бортом. Причем кадровый кризис на всех уровнях, от вершин до низов. Помните, что во всеуслышание заявил генерал-полковник Франц Гальдер? «Той пехоты, которая была у нас в 1914 году, мы даже приблизительно не имеем», и это опять же последствия Великой войны и крушения «германской школы»!..

«Потрясающая по своей глубине ересь, — не без смятения подумал я. — Концепция „дилетантского государства“ с таким же дилетантом во главе. Это проверка? Или Гейдрих искренен?»

— Ваш взгляд, — мягко сказал обергруппенфюрер. — Взгляд изменился. Подозреваете меня в провокации? Бросьте, пожелай я навредить вам, доктор, нашел бы куда более примитивные и действенные способы, а не тратил несколько часов драгоценного времени на информирование министра Шпеера о нависшей над всеми нами беде. Можете ничего не отвечать, просто примите мои слова к сведению.

— Вот почему вы здесь, в Праге? В почетной ссылке? — буркнул я, догадываясь. — Пытались озвучить эту мысль наверху? Разумеется, такое никому не понравилось.

— Третий Рейх, — без обиняков сказал Рейнхард Гейдрих, — по вышеназванным причинам к сегодняшнему дню превратился в одно из самых нелепых государств в мировой истории. Впрочем нет, знаю еще одно, нелепее — Польша до 1939 года. Поляки вполне закономерно плохо кончили, а теперь эта угроза замаячила перед нами. Если немедленно не предпринять мер к спасению. Впрочем, иногда меня посещает обдающая морозом мысль — слишком поздно.

— Но что же делать? — оторопело сказал я.

— Не знаю, — обергруппенфюрер поднялся с кресла. — Призываю вас подумать. Вечереет, завтра тяжелый день у обоих, лакей проводит вас в спальню. Завтрак в семь, машину подадут к половине девятого утра. Спокойной ночи, доктор…

И ушел, оставив меня в состоянии, близком к полной опустошенности.

* * *

Заснуть я не мог до полуночи. Ворочался, прислушивался к чужим звукам, доносящимся из-за окна, включил лампу и попробовал читать прихваченный с собой из Берлина отчет, но буквы прыгали перед глазами и я не мог отделаться от мысли, что сегодня не слишком умело сыграл роль Фауста, встретившегося с Мефистофелем.

Наконец, не выдержав, я облачился в домашний халат, оставленный в спальне прислугой, и спустился вниз, в обширную кухню. Включил свет. Нашел молотый кофе и сахар, сварил на газовой плите сразу три порции — это других от кофе бодрит, а меня, наоборот, тянет в сон. Устроился на табурете, глядя в темное окно, выводящее на задний двор.

Надо попытаться еще раз вспомнить всё, что я когда-либо слышал о Гейдрихе. Сплетни, мимолетные разговоры в кулуарах имперской канцелярии и на личных встречах с фюрером. Что-то мне рассказывали жена и Ева Браун, но эти сведения были настолько неинтересны, что со временем окончательно выветрились из головы.

И всё же, и всё же… Кое-что я помню.

Очень у многих имелись веские основания Гейдриха не любить, а то и опасаться. Слишком работоспособен, слишком умен, невероятно быстрая и успешная карьера, чересчур много власти в одних руках. Помнится, года два назад Мильх в приватном домашнем разговоре шепотом озвучил — «А что, возможно и преемник…», пускай было общеизвестно, что официальным преемником является рейхсмаршал, уже тогда начавший терять былую популярность.

Кстати, о последнем. Именно Геринг, иногда способный блеснуть остроумием, запустил в обиход одно из заглазных прозвищ Рейнхарда Гейдриха — «Четыре „Х“», «Himmlers Hirn heifit Heydrich», безусловно, обидное для рейхсфюрера СС — «Мозг Гиммлера зовется Гейдрих», прозрачно намекая, что большая часть работы в этом ведомстве выполняется не Гиммлером, а его излишне шустрым заместителем.

На месте рейхсфюрера я бы непременно задумался, ибо шутки шутками, а в таком неслыханном гадюшнике, как высшие круги СС (уж поверьте, я знаю не понаслышке, много лет был свидетелем тамошних интриг, о которых в рейхсканцелярии были отлично осведомлены!), подсиживания, внутренние войны группировок и просто мелкие гадости конкурентам за чины и должности — дело самое обычное, можно сказать, житейское.

Гитлеру иногда приходилось лично вмешиваться и своей волей решать возникавшие конфликты, после чего он частным образом жаловался мне на «отсутствие порядка» даже в столь влиятельной организации. Показательно, не правда ли?

Тем не менее Гейдрих стоял неколебимо, будто гранитный утес среди бушующего моря интриг. Однако в сентябре прошлого года он получает звание обергруппенфюрера и генерал-лейтенанта полиции и одновременно с этим — какая неожиданность! — назначение с очевидным понижением: исполняющим обязанности рейхспротектора в Прагу.

Гейдриха под благовидным предлогом выставили из Берлина, это было очевидно любому наблюдателю. Убрали подальше, оставив, правда, в прежних чинах. Но в его кабинете на Принц-Альбрехтштрассе теперь расположился группенфюрер Эрнст Кальтенбруннер, человек мне малознакомый и столь же малоприятный — без повышения, без официального занятия должности, но это всё равно знак.

Как это случилось, в чем причина — не знаю. Гитлер при мне не обмолвился и словом, любые разговоры в Ставке решительно (но без угрожающего тона) пресекал, а следовательно, можно сделать вывод, что господин обергруппенфюрер стал чересчур много себе позволять, вдобавок приобретя огромное влияние. Такое у нас мало кому прощается.

Но с учетом вечернего разговора и тех документов, что показал мне Гейдрих, прошлогодняя история предстала передо мной в совершенно ином свете.

Это уже не просто глухое недовольство. Это оппозиция. Не заговор, не подготовка к мятежу, а серьезная оппозиция, которая понимает, что крах неизбежен. В чем Гейдрих и попытался настойчиво, но без ненужного воодушевления меня убедить.

И представляет эту оппозицию руководитель Главного имперского управления безопасности.

Дожили.

Любопытно, как давно Гейдрих задумался? Явно не вчера. И скольких сумел убедить?

…Спать, спать. В конце концов, мне еще предстоит выполнять прямые служебные обязанности наступающим днем. А в свете открывшихся реалий это будет стократ сложнее.

* * *

Богемия не зря именовалась «фабрикой Европы» — вслед за распадом Австро-Венгрии и появлением на политической карте Чехословакии обитатели маленькой страны совершили изумительный экономический прорыв.

В 1928 году, всего через десять лет после окончания Первой мировой, Чехословакия вышла на десятое место в мире по промышленному производству, а это, знаете ли, заставляет относиться к богемцам с уважением. Достаточно вспомнить, что до войны чехословаки поставляли оружие почти всем странам Европы, а когда судьба Богемии окончательно решилась в Мюнхене, начали снабжать германскую армию. Чем весьма успешно занимаются до сих пор.

Успешно? Здесь я преувеличил. Благодаря стараниям тех самых «дилетантов», о которых в красках рассказывал мне вчера Гейдрих, богемское экономическое чудо превратилось в богемское экономическое чудище, на смертный бой с которым мне и пришлось выйти…

Наследство нам досталось богатое, не поспоришь. Огромные запасы угля в Судетах, развитая металлургия (орудия здешнего производства по качеству не уступают крупповским!), машиностроение, химическая промышленность, прекрасная транспортная сеть — всего не перечислить. Бриллиант из короны Габсбургов перекочевал к новым владельцам.

Но, как водится, есть нюансы. Имя самому главному нюансу — концерн «Рейхсверке Герман Геринг». Монстр, созданный трудами «нашего высокочтимого рейхсмаршала», если повторять слова Функа на памятном совещании в Министерстве авиации.

— …А я ничего не могу поделать, — разводил руками мой собеседник, господин Антон Шенк, директор по снабжению предприятия BMM. Он как раз происходил из плеяды «старых профессионалов», для которых современная экономика Рейха являлась одной леденящей кровь загадкой. — Хорошо, контракт на поставку машин для вермахта подписан, поставки согласованы, производство развернуто. Но как мне прикажете поступать, когда волевым решением… — Шенк поднял глаза к потолку, явно не решаясь упоминать громкие имена, — вольфрам и никель идут не нам, а в авиационную промышленность, где опять же не используются напрямую, а отправляются на склады: вдруг да понадобятся в среднесрочной перспективе? Это далеко не единственный пример! Отвечать за срыв поставок военного заказа для действующей армии придется мне… Возможно ли работать в таких условиях, господин министр? Как?

— Никак, — буркнул я. Несчастный директор исторгал вполне обоснованные жалобы на царящий в сфере снабжения бардак уже почти час. — Будьте добры, подготовьте бумаги по заказу на стратегические металлы и дайте мне телефон.

— Телефон? — недоуменно переспросил Шенк.

— Именно. Давайте попробуем обойтись без долгих бюрократических согласований, запросов и переписки.

«Ну, кто-то сейчас у меня получит, — не без злорадства подумал я. — Все-таки в использовании административного ресурса и министерского авторитета есть свои маленькие прелести!»

Разговор с берлинским управлением «Рейхсверке» занял ровно семь минут.

— Да, это Шпеер. Что значит — «какой Шпеер»? Вы там совсем ополоумели?! Да, извинения принимаются. А теперь, господин коммерции советник, слушайте меня очень внимательно… Доложите лично рейхсмаршалу? Докладывайте, это даже к лучшему. Возражения? Прекрасно, в таком случае вам придется говорить лично с фюрером. Ах, никаких возражений?..

— Ваш заказ прибудет в Прагу послезавтра, — сказал я Шенку, положив трубку. Директор взирал на мою персону, сняв пенсне и вытаращившись, будто увидел божество, спустившееся прямиком с Олимпа. Я пожал плечами: — А что вы хотели, Шенк? Привыкайте к новым методам работы. И не стесняйтесь обращаться напрямую в будущем. На первом месте — требования армии, остальное второстепенно!

Козырять именем Гитлера было с моей стороны несколько опрометчиво, фюрер этого не любит, однако чиновник из корпорации Геринга не станет проверять, испугается. Ему достаточно знания о том, что министра Альберта Шпеера во всех начинаниях поддерживает лично канцлер — я постарался, чтобы эта информация за последние месяцы распространилась как можно более широко.

Предоставленный Гейдрихом автомобиль ожидал во дворе заводского управления BMM. Я постоял на крыльце, шумно втянул носом ароматы, с которыми теперь накрепко связана моя жизнь: угольный дым, горячий металл, креозот. Сидевший за рулем шарфюрер посмотрел на меня вопросительно: едем?

На часах половина седьмого вечера. Возвращаться в Бржежаны рановато, радушный хозяин за завтраком предупредил, что сам окажется дома лишь около девяти. Почему бы не заглянуть в Прагербург? Погода отличная.

— В крепость, — скомандовал я водителю, вольно расположившись на заднем сиденье «Мерседеса». — Хочу погулять.

Ненавязчивую охрану ко мне все-таки приставили. За моим автомобилем с раннего утра следовал неприметный «Опель» с еще более неприметными личностями в штатском, наверняка вооруженными чем-то очень действенным и эффективным. Конечно, обергруппенфюрер может себе позволить передвигаться по «собственному» городу без сопровождения, но не дай бог что-нибудь неприятное произойдет с господином рейхсминистром — бывали ведь случаи, достаточно вспомнить покушение на Эрнста фон Рата в Париже в ноябре 1938 года.

Промышленный комплекс BMM расположен сравнительно недалеко от центра города на Колбеновой улице, до Прагербурга ехать не больше восьми километров. Град территория охраняемая, но меня заверили, что в Праге я могу посещать любые места, какие заблагорассудится. Главное не соваться в подозрительные районы вроде Жижкова — да и то тамошняя дурная слава начала улетучиваться после того, как германские власти удалили из города всех цыган. Помню, лет шесть назад в городе было не так чтобы не протолкнуться, не встретив цыгана, но число грязных попрошаек оказалось существенно выше, чем в любой другой из посещенных мною столиц Европы.

Я покинул машину на Градчанской площади и неторопливо зашагал мимо резиденции архиепископа, прошел через ворота Матиаша во второй двор. Неприметные личности чинно шествовали следом, метрах в двадцати за мной. Удивительное дело, часовые не обратили на меня и малейшего внимания, будто министра Шпеера тут и вовсе не было — уверен, господин Гейдрих постарался.

Наслаждаться изумительной архитектурой и дворцами Прагербурга не было ни малейшего желания. Хотелось подумать в тишине и одиночестве — неприметные личности не в счет, в конце концов, они на службе и желания мне мешать не изъявляют. Дисциплина.

…Предъявленные мне вчера обергруппенфюрером досье на многих наших промышленников (как представляющих государственные структуры, так и лиц частных) поначалу показалось мне чем-то из области эсхатологической мифологии — ничего подобного попросту не может быть! Это исключено! Это не оправдывается никакой логикой! Гейдрих же выкладывал на стол передо мной документы, подлинность которых не вызывала сомнений. И от каждой бумаги исходил запах беспрецедентного воровства и прямой государственной измены.

Примеры? Сколько угодно. Фирма «Société du Pneu Englebert», исходно бельгийская, теперь с преобладанием германского капитала. Ее основатель, Оскар Энгльбер, начинал еще в 1877 году со штамповки резиновых ковриков и детских сосок, одиннадцать лет спустя он организует производство пневматических шин для велосипедов и входящих в моду автомобилей. В 1926, компания открывает завод в Аахене и сегодня является крупнейшим поставщиком шин, прежде всего для вооруженных сил. Часть акций, разумеется, выкуплена вездесущей «Рейхсверке Герман Геринг».

Это всё прекрасно, к качеству продукции и срокам исполнения контрактов к «Englebert» нет никаких претензий. За исключением одной небольшой, почти никому не заметной детали: фирма успешно продолжает сотрудничать с англичанами со взаимным размещением заказов, платежами через банк «Credit Suisse» и товарооборотом через нейтралов — та же Швейцария, Швеция и Испания. Партнеры? Да хоть «Daimler Motor Company» из Ковентри, тоже занятая в производстве стратегической военной продукции. С британской стороны, само собой^[15].

— Никакой ошибки? — потрясенно спросил я у Гейдриха. — Фальсифицированные бумаги? Происки конкурентов? Немыслимо — прямое сотрудничество с врагом! Когда гибнут наши летчики и подводники, эти… Эти… Но тогда почему вы молчите? Никому не докладываете? Вы начальник службы Имперской безопасности! Господин обергруппенфюрер, это ваша прямая обязанность!

— Повторяю исходный тезис о вашей политической неопытности, доктор Шпеер, — усмехнулся Рейнхард Гейдрих. — Документацию по «Englebert» мои орлы раздобыли, да. Заметьте, на немецком и английском языках. Секретные контракты, платежные поручения, деловая переписка — более чем достаточно для военно-полевого суда с непременной виселицей в сухом остатке…

— Не преувеличивайте, — я вздохнул. — Дела о государственной измене рассматривает Народная судебная палата, а не военные.

— Считайте мои слова неудачной метафорой, доктор Шпеер, но в упомянутом сухом остатке тогда гильотина^[16]. Встает насущный вопрос: как мне дать ход делу, если во главе предприятия номинально стоит Геринг, как председатель «Рейхсверке»? Скомпрометировать второго человека в империи после фюрера?

— Вот дьявольщина, — только и сказал я.

— Конечно, я доложил рейхсфюреру. Гиммлер поразмыслил и распорядился отправить бумаги под сукно. Пускай занимаются своими мелкими гешефтами, в конце концов, никакого существенного вреда «Englebert» не причиняет, а если смотреть широко — одна сплошная польза. Кто-то ведь должен обеспечивать моторизованные части шинами? Зачем ради нескольких прохвостов из директората портить отношения с рейхсмаршалом, который непременно огорчится и в расстроенных чувствах наломает дров? Мне продолжать, или одного эпизода будет достаточно?

— Продолжайте, — я безнадежно махнул рукой. — Только я не уверен, что хочу всё это знать.

— При чем тут «хочу» или «не хочу»? — очень серьезно сказал обергруппенфюрер. — Вы обязаны быть осведомленным. Среди окружающего нас карнавала безответственности должны быть люди, которые твердо знают, каково истинное положение вещей. Которые не станут питать иллюзий.

Я и прежде подозревал, что РСХА — контора серьезная и бездельников там не держат, в отличие, допустим, от партийного аппарата. Рейнхард Гейдрих снова подтвердил эту истину: «экономическое» досье было составлено исключительно скрупулезно. Я бы даже сказал, пугающе.

Комплексного плана развития экономики нет и в состоянии войны быть не может. Пресловутая четырехлетка имеет под собой только демагогические цели — пятилетние планы русских, у которых Гитлер подхватил эту идею, подразумевали создание мощной промышленности, которой в СССР не было, создание системы с вертикальными и горизонтальными связями; у нас же это превратилось в череду абсолютно бессвязных и зачастую нелепых мероприятий.

Тут мы хотим сталелитейный завод, вот здесь автостраду, вон там реконструкцию Берлина, а еще дальше — народный автомобиль. Как эти планы будут взаимодействовать — непонятно, а взаимодействовать такие проекты обязаны! В итоге около 80 процентов государственных доходов уходит на непродуктивные цели. Кошмар.

Кстати о «народном автомобиле». Реализацию проекта «машины для каждого» KdF начали в 1938 году, построили огромный завод, возле которого появился новый город для рабочих с нестерпимо пафосным названием Штадт дес КдФ-Вагенс бай Фаллерслебен. Потратили почти сто семьдесят миллионов марок. Причем большая часть этих средств была собрана с подданных Германии в качестве аванса за автомобили, предполагавшиеся выпускаться в будущем — финансовые операции шли через Трудовой фронт Роберта Лея.

Естественно, никакого KdF в настоящий момент нет и в ближайшее время не предвидится — завод перешел на выпуск военной продукции, кюбельвагенов, танков, амфибий. 340 000 простых немцев вложили свои деньги в этот проект, и нет никакой уверенности в том, что в один прекрасный день они получат свой KdF.

Тем более откуда взять бензин для столь неимоверного числа частных автомобилей? Вы над этим не задумывались? Никто не задумывался!

А вот, доктор Шпеер, взгляните на доказательства того, что партайгеноссе Лей положил в собственный карман около десяти миллионов рейхсмарок из аванса на строительство предприятия. Как вы думаете, откуда у него роскошный особняк на берегу Ванзее? Через его руки ежемесячно проходит сумма до пяти миллионов, выплачиваемых в виде налогов Трудовому фронту — как тут не соблазниться?..

Или, к примеру, рейхсляйтер Рихард Дарре, ваш коллега, министр сельского хозяйства, глава Управления аграрной политики НСДАП, руководитель фермерской организации и прочая. Его идея установить внутренний контроль над ценами за продовольствие, чтобы стимулировать внутреннее сельскохозяйственное производство, в корне не так уж и плоха, — здоровый протекционизм, — но реализация… Реализация весьма своеобразная.

Германия вынуждена импортировать продовольствие, своих ресурсов не хватает. В итоге товары, закупаемые на бирже по текущему курсу за границей, перепродаются на германском рынке по курсу, назначенному господином Дарре. Разница существенная; в отдельные годы может достигать нескольких сот миллионов марок.

Куда идут вырученные средства? Нет, не в бюджет. Всё туда же, на содержание орды дармоедов и бездельников, громко именуемых «политико-аграрным аппаратом», чьи представители отыщутся в любой заштатной деревне. Учат крестьян, как выращивать национал-социалистический картофель и убирать сено в соответствии с идеями партии.

Большевистские колхозы в сравнении с этим бедламом выглядят просто образцом патриархальности — иди и работай, никакой политики! Недаром оккупационные власти додумались сохранить в России стройную и вполне эффективную колхозную структуру: красные знают толк в организации.

Нравится? Тем временем скрытые фонды Дарре, по нашим подсчетам, составляют полмиллиарда. Почти как у Лея. И, безусловно, господин рейхсминистр прикупил средневековый королевский замок в Госларе, где расположил свою многочисленную канцелярию.

— Можете подобрать описанному мною подходящее определение? — бесстрастно спросил Гейдрих, одновременно убирая продемонстрированные документы в папки. — Кратко и ёмко?

— Не уверен, — я помедлил с ответом. — Это даже не коррупция. Нечто большее. Спрут…

— Обойдемся без лирических сравнений, — обергруппенфюрер поморщился. — Помните, я упоминал о запредельных расходах на непродуктивные цели? Незачем далеко ходить, тот же Рихард Дарре блестяще справляется с этим несложным делом. Зачем нам в текущий момент сотни экспериментальных ферм по выращиванию шелковичных червей, соевых бобов и тутовых деревьев? Тогда как эти материальные и человеческие ресурсы следовало бы направить на традиционное сельское хозяйство? Парники, где пытаются вырастить гевею бразильскую?

— Что-о? — мне показалось, я ослышался.

— Да-да, каучуковое дерево. Оно и спасет Германию от острого дефицита каучука. В представлении Дарре и его шарлатанов от аграрного управления.

— Но почему вы…

— Почему молчу? — опередил меня Гейдрих. — Не бью тревогу? Не заваливаю рейхсканцелярию меморандумами, докладными и рапортами? Ответ прежний. Дарре из своих «закрытых» фондов финансирует наших романтиков. Субсидии доктору Альфреду Розенбергу на его исследования в области археологии, например. Часть уходит в руки СС. Кое-что рейхсмаршалу. Вы должны понимать. Это система, бороться с которой невозможно.

— Вы даже не пытались…

— Пытался. До прошлого года. Что было воспринято, в том числе и фюрером, как покушение на сакральные привилегии высшего руководства заниматься любым дорогостоящим идиотизмом. Поэтому мы разговариваем с вами не в Берлине, а в Праге.

* * *

Я остановился в самой отдаленной части Прагербурга, там, где Золотая улочка упиралась в круглую башню Далиборка, построенную в XV веке жутковатую тюрьму королей Богемии и священноримских императоров.

Перед войной крохотные строения Золотой улочки были населены. До 1917 года в доме под номером 22 жил Франц Кафка. Теперь, из соображений безопасности, обитателей этого средневекового квартала переселили в другие районы Праги. Игрушечные домики чернеют провалами окон, поскрипывают на ветерке сорвавшиеся с креплений ставни. Далиборка прямо, правее готическая Черная башня, обширный двор и бывшая резиденция магнатов Лобковичей.

Никого. Даже неприметные личности куда-то подевались, видимо, решили, что в пустующем Прагербурге господину рейхсминистру ровным счетом ничего не угрожает. Разве что голубь уронит каплю на шинель «Организации Тодта». Кстати, униформа OT в нынешнем виде появилась именно благодаря протекторату: когда потребовалось обмундировать сотрудников, распотрошили склады бывшей чехословацкой армии. Отсюда и необычная для Германии темно-оливковая расцветка.

— Ваше превосходительство, господин Шпеер? — я дернулся от неожиданности. Чертыхнулся под нос. Из вечерней тени показалась фигура одной из неприметных личностей. Тот, что повыше и в тирольской шляпе. — Простите, не хотел напугать. Вас ожидают возле королевского дворца. Прикажете проводить?

— Ожидают? Кто?

— Господин обергруппенфюрер Гейдрих.

«Сейчас меня арестуют и посадят в Далиборку», — мелькнула дурацкая мысль.

— Идемте, — кивнул я, отгоняя возникшую в голове несуразицу.

Доверять Гейдриху всецело у меня нет ровным счетом никаких оснований. Очевидно, что правитель Богемии ведет некую свою игру, в которую пытается вовлечь меня, но холодная логика подсказывает: провокацией тут и не пахнет. Настоящие провокации выглядят совершенно иначе, проводятся куда тоньше и деликатнее.

Да и зачем ему это? Смысл? Приказ Гиммлера? Не вижу оснований. Пока с СС не возникало никаких трений, рейхсфюрер не видит во мне сколь-нибудь серьезного политического конкурента, в отличие от партийных хозяйственников или ведомства Геринга.

Предположим, исполняющий обязанности протектора Богемии действительно был искренен. Предположим. Но в чем тогда истинная подоплека вчерашнего разговора? Указать на грозящую катастрофу? Это я и без наставлений Гейдриха предполагал. Он думает, что его собственное спасение всецело и полностью зависит от спасения Германии? Кажется, это уже ближе…

— Добрый вечер, доктор Шпеер, — поприветствовал меня обергруппенфюрер, стоявший возле своей открытой машины с номером «SS-З». Светло-серая, идеально подогнанная по фигуре форма. Фуражка в правой руке. В левой картонная папка. — Как провели день?

— Отвратительно, — не стал скрывать я.

— Понимаю, — Гейдрих невозмутимо кивнул. — Садитесь, едем домой, Лина телефонировала, сообщила, что к позднему обеду порадует нас кудлянками с грибами, сливками и взбитым яйцом. Должны же мы попотчевать гостя истинно богемской кухней? Уверяю, это очень вкусно.

— Не сомневаюсь. Благодарю.

Герберт Вагниц захлопнул дверцу автомобиля, сел за руль. «Мерседес» спустился с холма и вырулил на тихую Королевскую улицу.

— Ваших рук дело, позвольте поинтересоваться? — обер-группенфюрер протянул мне папку с завязанными трогательным бантиком тесемками. — Вернее, вы участвовали в разработке?

На твердой обложке желтоватого картона с обязательным грифом секретности присутствовала бумажная наклейка с машинописным текстом:

«ВАЛЬКИРИЯ».

Оперативный план.

Утверждено 4 мая 1942 года.

* * *

«Кондор», взревывая прогреваемыми двигателями, стоял на летном поле Ружине. Я отправлялся в обратную дорогу с расширенным составом сопровождающих — два ведущих инженера «Шкоды» и представитель управления BMM, они должны были участвовать в берлинском совещании, назначенном на следующую среду.

В общей сложности я провел в Богемии четверо суток, успев объездить большинство стратегических предприятий в окрестностях Праги. Стоит отдельно заметить, что Рейнхард Гейдрих при мне «сомнительные» темы более не поднимал, однако сделал всё, чтобы я в полной мере ознакомился с обстановкой. Везде наблюдалось примерно одно и то же — межведомственная неразбериха, взаимное перетягивание одеяла между армией и ВВС, раздутые чиновничьи штаты и тихая коррупция.

Впрочем, по сравнению с Германией, здесь еще поддерживалась некая видимость порядка, опять же благодаря обергруппенфюреру, расставившему на ключевые посты представителей «старой кайзеровской школы» в ущерб неустанно навязываемым из Берлина некомпетентным бюрократам из партаппарата.

Гейдрих предпочитал закрывать вакансии по своему разумению, не особо прислушиваясь к рекомендациям из Партийной канцелярии Мартина Бормана. Чем, конечно, тоже вызывал раздражение. Что он себе позволяет?

— Насколько я понимаю, никакого прекраснодушия и самоуспокоенности в ваших выводах нет? — Гейдрих, как гостеприимный хозяин, лично поводил меня на аэродром. — Что собираетесь предпринять по итогам инспекции?

— То же, что предпринимаю в Германии, — ответил я. — Тотальная реорганизация всей системы производства вооружений.

— Ах, реорганизация… — с нескрываемой иронией повторил обергруппенфюрер. — Видно человека из столицы.

— Нет-нет, это вовсе не то, о чем вы подумали! — я даже руками замахал. — Сейчас покажу. Дайте карандаш с бумагой!

Поскольку перед отлетом мы находились в комнате для официальных делегаций Ружинского аэродрома, требуемое отыскалось без проблем. Адъютант Вагниц сунул мне в руки лист мелованной бумаги и перьевую ручку.

Прежде я демонстрировал эту схему фельдмаршалу Мильху, генералам Фромму и Ольбрихту, директорам ведущих промышленных предприятий и даже рейхсмаршалу — благодаря архитектурному образованию и привычке мыслить в трехмерном пространстве организационный план был представлен в перспективе и объеме.

— Вертикальные линии, — торопливо объяснял я, — это готовая продукция. Танки, самолеты, подводные лодки, бронетранспортеры и так далее. Кольца вокруг этих столбов — комплекты материалов и техники, необходимых для конечного результата. Производство, сведенное воедино: подшипники, электротехника, кованые и литые изделия, оптика. Управляют системой не государственные чиновники, а непосредственно руководители предприятий — связи налаживаются напрямую. Отсюда стандартизация продукции, мгновенный обмен техническими усовершенствованиями и новшествами, разделение труда. Плюс комитеты по отдельным видам вооружений, каждый занимается строго своей сферой, не распыляя сил. Понимаете?

— Неплохо, — кивнул Гейдрих. Вагниц заинтересованно поглядывал из-за плеча шефа. — Впрочем, идея не нова, «самоответственная промышленность» Вальтера Ратенау, Первая мировая — я читал исследования. Однако в наших условиях выстроить такую структуру практически невозможно. Как вам удалось?

Я тяжко вздохнул. Это-то и было самым трудным. «На ура» концепцию «столбы — кольца» воспринял только Эрхард Мильх, уяснив, что перспективы запланированного развития авиации (без излишеств, конечно) становятся вполне достижимыми — никто не станет гнаться одновременно за пятью заказами, как это было раньше; высвобождающиеся мощности можно бросать на другие проекты. Но вот остальные… Больше всего мне досталось от флотских консерваторов во главе с генерал-адмиралом Карлом Эрнстом Витцелем, начальником Управления военно-морских вооружений. Как так, унификация с остальными родами войск? Или вы, Шпеер, думаете, что танковый перископ и перископ для субмарины — это одно и то же? Уломать моряков удалось с трудом, но они по-прежнему питали к моим идеям недоверие.

Обергруппенфюрер, наоборот, моментально сообразил, что к чему. Поинтересовался кратко:

— Штат?

— Двести восемнадцать человек министерских чиновников, остальные разбросаны по предприятиям, — не без гордости сообщил я. — То есть разумный минимум.

— Далеко пойдете, доктор Шпеер, — неопределенным тоном сказал Гейдрих. — Ухитрились сломать устоявшуюся систему, причем за рекордно короткий, олимпийский срок. Поздравляю.

Из вежливости обергруппенфюрер не упомянул, что достичь подобных результатов можно было только после речи Гитлера в Министерстве авиации 13 февраля и уж особенно после 21 марта, когда я, окрыленный открывавшимися возможностями (и одновременно немало рискуя), подсунул фюреру на утверждение неопределенно-расплывчатый документ, в котором решающую роль имела одна-единственная фраза: «Любые интересы немецкой экономики должны быть подчинены необходимостям производства вооружений».

Гитлер был в хорошем расположении духа и подписал, фактически не глядя, тем самым окончательно развязав мне как рейхсминистру вооружений руки и предоставив всю мыслимую экономическую власть. Этим-то указом я и козырял в трудных ситуациях, действуя так, как считал нужным, не оглядываясь на замшелые регламенты, установления и инструкции.

— Время, время, — Рейнхард Гейдрих взглянул на часы. — Три минуты одиннадцатого. Что ж, доктор Шпеер, весьма рад был с вами пообщаться. Вынес для себя много полезного.

— Благодарю, господин обергруппенфюрер. Передайте поклон госпоже Лине.

— До встречи, доктор.

И снова, снова никакого «Хайль Гитлер!».

Вот вроде бы и всё, рабочий визит в Прагу завершен. Командир Найн ждет. Что конкретно я «вынес для себя» из этой поездки, пока сказать затрудняюсь, но давешняя вечерняя беседа с Гейдрихом по-прежнему меня тревожит. Что он хотел сказать на самом деле? Каков скрытый подтекст?

Я шагнул к забранной роскошным зеркальным стеклом двери, выводящей на летное поле, но задержался. Подумал секунду. Обернулся.

— Знаете, — сказал я, — если угодно взглянуть на методы моей работы, приглашаю на совещание в министерстве. Двадцать седьмого мая, в среду, десять утра. Приглашение неформальное, но почему бы руководителю РСХА не ознакомиться поближе с насущными проблемами промышленности Рейха? В конце концов, экономическая безопасность также входит в сферу ваших прямых служебных обязанностей и вы должны быть осведомлены, так сказать, из первых рук. А не только по сводкам и докладам подчиненных.

В голубых глазах обергруппенфюрера на мгновение промелькнуло что-то… Что-то непонятное, странное. Не то удовлетворение, не то искорка азарта. Впрочем, Гейдрих обладал изумительной выдержкой. Ответил с вальяжной ленцой, но крайне учтиво:

— Это было бы любопытно, доктор. Хорошо, если не отвлекут насущные дела, я непременно буду. Неофициально. Доброго пути.

И коснулся двумя пальцами козырька фуражки.

* * *

Вырулив на полосу, «Кондор» замер на несколько секунд. Второй пилот, обер-лейтенант Вилькендорф, выглянул из кабины, окинув немногочисленных пассажиров строгим взором, — все ли пристегнулись? Над горами Рейзенгебирге^[17] грозовой фронт, возможна ощутимая болтанка при наборе высоты.

Взлетели, самолет развернулся к северу — на Берлин. Я открыл замочки лежавшего на коленях портфеля, извлек подшивки с документацией, положил на столик. Но первым делом обратился к папке с надписью «ВАЛЬКИРИЯ», любезно оставленной мне Рейнхардом Гейдрихом.

Теоретически, как рейхсминистр, я имел допуск к документам столь высокой степени секретности, но, какэто у нас водится, никто не удосужился ознакомить меня с оперативным планом, разработанным на случай возникновения в стране внутренних беспорядков или чрезвычайных ситуаций (крупные аварии и катастрофы наподобие разрушения плотин с затоплением обширных территорий, высадка вражеского десанта, вооруженный мятеж и прочее). Я обязан был знать, какие действия следует предпринять при объявлении «Дня W» и как защитить промышленное производство.

В целом что-то подобное я и рассчитывал увидеть. Мобилизационный план, быстрая концентрация всех находящихся на территории Германии вооруженных и вспомогательных частей; ага, вот и параграф по «Организации Тодта», касающийся меня напрямую. Возможно, запроси я документы по «Валькирии» в соответствующих инстанциях, план мне предоставили бы без лишних проволочек, но бюрократическая паранойя снова победила — никаких лишних глаз! Секретность превыше всего!

Ну что ж, кто предупрежден, тот вооружен. По крайней мере, теперь я представляю, как будет формироваться «внутренняя оборона» государства и что обязан буду делать я лично. Остается открытым вопрос — зачем обергруппенфюрер Гейдрих выдал мне одну из номерных копий «Валькирии»? Что-то не похоже это на обычную заботу и желание облегчить труд министра вооружений.

Очень много «зачем» и «почему» привезу я из Праги в Берлин. Ответы же придется искать самому.

«Кондор» от души тряхануло, в молочной мути облаков блеснула малиновая вспышка. Гроза.

Шторм почему-то не вызвал во мне никаких эмоций или опасений, сейчас я не боялся разделить судьбу доктора Тодта. Как говаривал Мильх, отслуживший всю Первую мировую в артиллерии, а затем в авиации, дважды в одну воронку бомба не падает — этой аксиомы придерживались все фронтовики, и у меня нет оснований им не верить.

* * *

Гейдрих, выполняя обещание, прилетел в столицу рано утром 27 мая 1942 года, причем не бортом правительственной эскадрильи, положенным ему по чину, а в одиночестве, на собственном Heinkel He.100 — самолете, выпущенном крошечной серией в 25 экземпляров, да так и не принятом к массовому производству два с лишним года назад.

Как офицер запаса ВВС обергруппенфюрер получил одну из этих машин в личное пользование — поговаривали, в качестве компенсации за поступивший от Генриха Гиммлера категорический запрет участвовать в боевых действиях: летом 1941 года штурмовик Гейдриха сбили русские^[18] и он едва не попал в плен, после чего летная карьера завершилась окончательно.

Исполняющего обязанности протектора Богемии встретили на военном аэродроме Берлин-Гатов сотрудники аппарата РСХА и привезли к нам, на Паризерплац — как и предполагалось, визит выглядел сугубо частным, без соблюдения обязательного протокола, всегда меня безмерно раздражавшего.

После 11 утра, когда конференция была в самом разгаре, я заметил, как к Гейдриху стремительно подошел незнакомый мне офицер СС и начал что-то шептать на ухо. Лицо у него было напряженное, брови сдвинуты.

Минуту спустя мне переправили записку.

«Приношу извинения, доктор. Только что сообщили, в Праге убит статс-секретарь и гауляйтер Судет группенфюрер Карл Франк. Вынужден откланяться, я обязан незамедлительно вернуться в Богемию.

PS: предположительно, бандиты охотились не за Франком. Утром он ехал в моей машине».

Рейнхард Гейдрих поднялся со своего кресла в дальнем углу и быстрым шагом покинул зал заседаний.

III. Враждебное небо

25–29 июня 1942 года.

Берлин — Бремен

Тем вечером я вернулся домой поздно, в четверть одиннадцатого. Именно «домой», поскольку от официальной резиденции я отказался сразу по вступлении на министерскую должность — во-первых, следовало продолжить традиции доктора Тодта и вести себя скромно, во-вторых, предпочитаю жить в доме, построенном собственными руками.

Эту небольшую виллу я спроектировал еще в 1934 году. На деньги, полученные от архитектурных гонораров, купил участок земли в благополучном и зеленом пригороде Шлахтензее на Шопенгауэрштрассе, всего в двух кварталах от озера Шлахтен и раскинувшегося по его берегам парка, носящего имя писателя Пауля Эрнста.

В доме всего одна гостиная с панорамным окном, выводящим во двор — зеленый газон и небольшой квадратный пруд, — затем столовая, на втором этаже под двускатной черепичной крышей спальни и кабинет. Классический стиль, никаких вульгарных излишеств. Здесь уютно, тихо, да и соседи очень милые респектабельные люди: бывший актер немого кино Гарри Пиль, бергасессор и советник горного министерства в отставке Вильгельм Хёллинг, пожилые фабриканты и представители «старой» богемы, не доставляющие никакого беспокойства.

Из всех многочисленных привилегий рейхсминистра с очевидным удовольствием я принял немногие, в частности седан-кабриолет «Хорьх 951А» из гаража рейхсканцелярии со стодвадцатисильным двигателем — люблю хорошую технику, а этот автомобиль целиком соответствовал понятию «технологическая мечта». Водить я предпочитаю сам, пускай это категорически запрещено грозными инструкциями службы безопасности: за рулем машин высших чиновников обязаны сидеть профессионалы!

Между прочим, недавно Мартин Борман в очередной раз нажаловался фюреру — господин Шпеер отказывается подчиняться общим требованиям! Гитлер при встрече меня чуть пожурил, но оставил кляузу рейхсляйтера без последствий: некогда я возил канцлера из Веймара в Мюнхен, и фюрер доверял свою жизнь именно мне, а не личному шоферу.

От машины сопровождения с обязательной охраной отвертеться не удалось, но это было зло привычное: вечером я сам открывал ворота ограды поместья, загонял «Хорьх» в гараж, исходно пристроенный слева от фасада виллы (гараж минувшей зимой пришлось расширить, поскольку новый автомобиль помещался в нем не без труда), после чего сотрудники СД вежливо мне козыряли и оставляли в покое до утра — обычно я выезжал в министерство без четверти восемь. Если, конечно, не считать чрезвычайных ситуаций, теперь возникавших с пугающей регулярностью…

Моя жена Маргарет все еще лежала в клинике «Шарите» — наш четвертый сын появился на свет всего неделю назад, после родов возникли непредвиденные, но не фатальные осложнения и доктора настояли на том, чтобы супруга его превосходительства и младенец остались под наблюдением.

Со старшими детьми оставались спешно приехавшая из Мангейма бабушка, моя мать, и домоправительница, Дагмар Кох — пожилая вдова с педагогическим образованием, которую мы наняли еще в 1939 году. Прочая домашняя прислуга была приходящей, я никогда не хотел держать в доме большой штат.

— Ты выглядишь уставшим, Альберт. Не знаю, как долго ты выдержишь такую нагрузку, — мама, госпожа Луиза Шпеер, расположилась в гостиной с книгой. — Дети поужинали и отправились спать. Фрау Кох тоже, у нее разболелась голова…

— Добрый вечер, — я легко поцеловал мать в щеку. — Ничего страшного, я с юности привык много работать. У вас никаких происшествий?

— За исключением летних каникул. Я бы предпочла, чтобы Альберт-младший, Хильда и Фриц проводили дни в школе. Я давно забыла, насколько это утомительно — пятеро детей в доме.

— Нас у тебя было лишь трое, — снисходительно усмехнулся я.

— Трое, — кивнула мама. — Кстати. Ты ведь сейчас большой руководитель, может быть, стоит подумать о судьбе Эрнста?

— Это его выбор, — твердо сказал я. — Если Эрнст решил выполнить свой долг перед Германией, останавливать его я не посмею.

Речь зашла о моем младшем брате, находившемся в действующей армии. Последнее письмо пришло в конце мая, Эрнст оказался на Восточном фронте, в 6-й армии Паулюса, пока пребывающей в бездействии.

Безусловно, я сумел бы помочь брату с переводом, например, во Францию или Голландию, но в его кратком послании не было ни малейшего намека на просьбу о послаблении как ближайшему родственнику рейхсминистра. Наоборот, он горел энтузиазмом, пускай ситуация на Востоке и продолжала оставаться напряженной, невзирая на все усилия по восстановлению инфраструктуры и регулярного снабжения войск.

Мать помолчала, глядя в сторону. Понимаю ее чувства, но… Но я не вправе решать за другого человека, даже за родного брата. А пользоваться в таком деликатном деле своим влиянием — тем более.

— На ужин датские тефтели в белом соусе, острые овощи и домашний хлеб, — ровно сказала госпожа Луиза. — Как хорошо, что тебе продукты привозят на дом, никаких продовольственных карточек. Я могу заказывать что угодно, без ограничений. Мы с отцом в Мангейме привыкли к карточкам… Может быть, скажешь, это однажды закончится? В газетах только и разговоров об огромных продовольственных запасах в занятых областях России. В 1918 году украинский хлеб спас нашу семью от голода.

Настала моя очередь выдержать неприятную паузу. Распределительную систему ввели сразу после начала Польской кампании, в сентябре 1939 года, сперва на мясо, птицу и масло, теперь в список входит аж шестьдесят два вида продовольственных товаров. Я понимаю, что это ненормально даже в условиях войны, но увы — данная сфера находится вне моей компетенции, все претензии к Рихарду Дарре как инициатору.

Впрочем, едва я вернулся из Праги в прошлом мае, как Дарре с грохотом покинул пост министра сельского хозяйства именно за невозможность обеспечить народ Германии продуктами — выведен из состава правительства личным указом фюрера. На его посту сейчас оказался Герберт Бакке, партийный деятель, статс-секретарь и группенфюрер — такой же дилетант, не придумавший ничего лучшего, как сделать ставку на вывоз продовольствия из оккупированных земель, без внятного плана развития сельского хозяйства в самом Рейхе.

Прав был Гейдрих: эту систему не сломать.

— Спасибо, — коротко сказал я матери. — Покушаю и посижу с документами в кабинете.

— Я сама готовила. Тебе всегда нравились домашние тефтели…

На отдых я отправился в час ночи, почувствовав, что глаза слипаются и больше нет никакой возможности прочесть ни строчки. В постели обнаружились две резиновые грелки с горячей водой — мама… Грустная привычка Первой мировой, когда холод был такой же страшной угрозой для маленьких детей, как и недоедание.

Заснул — как в омут провалился.

* * *

— Альберт, проснись! Проснись немедленно!

— Что?!

В спальне горит свет, возле кровати стоит мать в белом простеганном домашнем халате.

Оперся на локоть, пальцами левой руки протер глаза.

— Что стряслось? Сколько на часах?

— Половина четвертого, — коротко сказала мама. — Ты не слышал телефонные звонки? Аппараты по всему дому дребезжат уже четверть часа. Я подняла трубку. Там какой-то важный господин из Люфтваффе, я не поняла кто, но он немедленно, немедленно требует тебя… В кабинете.

— Да что же делается, — сквозь зубы просвистел я, и не одеваясь ринулся в кабинет. Беспокоить меня ночью можно только в случае совсем уж катастрофических событий.

Больно зацепил ступней о порожек, выругался так, что непроизвольно покраснел: мать, как добрая прихожанка, с детства приучила к тому, что браниться грешно.

— Да?! Шпеер на проводе! Слушаю?!

— Наконец-то, Альберт! Это Мильх. Через полчаса в Темпельхофе, самолет готов!

— Эрхард? Какого черта…

— Массовый налет на Бремен, — резко перебил меня фельдмаршал. — Альберт, это серьезно. Очень. Боюсь, куда хуже, чем бомбардировка Кёльна три недели назад. Жду тебя незамедлительно!

Длинный гудок. Линия разорвана.

— Неприятности? — мать, остановившаяся в дверях, положила ладонь на сердце.

— Англичане, — коротко сказал я. — Англичане бомбили Бремен. Прости, мне сейчас же нужно уехать. Мама, вот что… Если что-нибудь случится, наличные деньги и необходимые документы в этом сейфе. Денег много.

Я кивнул в сторону несгораемого шкафа в углу и набросал на бумажке несколько литер и цифр.

— Это шифр замка. Маргарет и мой душеприказчик, адвокат Вольф, его тоже знают. Вы с отцом и… И дети не пропадете.

Мать промолчала. Проводила меня взглядом.

На сборы ушло десять минут. Ничего лишнего с собой. Одеться, схватить старый саквояжик с гигиеническими принадлежностями, всегда стоящий наготове, спуститься в гараж.

«Хорьх» не подвел. Прямой как стрела автобан на Магдебург — Лейпциг сразу за озером, оттуда по развязке направо, к южному участку внешнего городского кольца «Штадтринг», который я сам открывал в 1939 году. Можно уверенно держать больше ста километров в час: бетонные плиты покрытия идеально пригнаны, никаких встречных или попутных автомобилей.

Вот и аэродром Темпельхоф. Вырулил к южному крылу огромного здания авиационного вокзала, отданному в ведение Люфтваффе и Министерства авиации. Ага, в лучах света фар взблеснули никелированные детали отделки «Майбаха» Эрхарда Мильха — эту темно-малиновую машину нельзя спутать ни с какой другой, собрана по личному заказу. Надо соответствовать традициям византийской роскоши, заведенным рейхсмаршалом Герингом.

Меня ждали, поэтому обошлось без выяснения личности, предъявления документов и прочих формальностей. В конце концов, если на охраняемый военный объект явится неизвестный, громогласно объявит о том, что он рейхсминистр и потребует пропустить, любой часовой обязан действовать по уставу и без оглядок на громкие чины.

Замечу, однажды так не пустили на артиллерийский и танковый полигон Куммерсдорф Адольфа Гитлера, явившегося с незапланированным визитом. Командир караула безусловно опознал фюрера, но с каменным лицом твердил — нет приказа, нет проезда. Гитлер посмеялся, но как человек, служивший в армии, всё оценил, а ответственный унтер-офицер впоследствии получил погоны лейтенанта.

Второй адъютант Эрхарда Мильха, подполковник фон Холленбройх, без задержек провел меня к транспортно-пассажирскому Не.111С фельдмаршала. Мильх, бледный и невыспавшийся, вяло махнул рукой в знак приветствия. Едва я опустился в кресло, дверь задраили и самолет начал выруливать на взлетную полосу.

— Плохо дело, — опустошенно-невзрачным тоном сказал фельдмаршал, глядя не на меня, а в прямоугольный иллюминатор. Было видно, как за «Хейнкелем» следуют готовые к взлету истребители сопровождения. — Альберт, там катастрофа. Ты обязан лететь вместе со мной. Промышленные объекты…

— Знаю, — коротко ответил я. — Надеюсь, у кого-нибудь из твоих офицеров хватило ума позвонить в Министерство вооружений и сообщить, что я отправляюсь в Бремен? Я не успел.

— Хватило, — так же бесцветно ответил Мильх. — Прямое распоряжение фюрера. Он взбешен.

Еще бы. Именно Геринг с пафосом заявлял, будто ни одна бомба англосаксов не упадет на Германию! Впрочем, напоминать об этом Мильху я не стал. Не время.

— Есть предварительные данные о потерях? — напрямую спросил я. — Правдивые? К чему нужно готовиться?

Фельдмаршал страдальчески посмотрел на меня. Сейчас он напоминал кокер-спаниеля, брошенного хозяевами под дождем. У Эрхарда Мильха вообще внешность не военная: он мал ростом (мне чуть повыше плеча), большие залысины, расположенная к полноте фигура и добродушное округлое лицо склонного к эпикурейству владельца сельской пивной. Что не отменяет исключительных деловых качеств и феноменальной работоспособности, а в ближайшем окружении Геринга такое можно считать истинным чудом.

Более того, Эрхард Мильх действительно является профессионалом в области авиации. В двадцатых годах успел поработать у Хуго Юнкерса, затем сделал стремительную карьеру в пассажирской компании «Люфтганза», став ее исполнительным директором.

Ходили мутные и явно недоброжелательные слухи о якобы еврейском происхождении Мильха, но, во-первых, я не испытываю к евреям «партийной» антипатии, во-вторых, убежден, что у фельдмаршала немало завистников: когда Геринг фактически самоустранился от выполнения своих обязанностей, его успешно заменил Мильх, на чьих плечах сейчас и лежит большая часть ответственности.

В том числе и ответственности за то, что случилось в ночь на 31 мая в Кёльне и за происходящее непосредственно сейчас в Бремене.

Не.111 поднялся в воздух. По прямой до подвергшегося нападению города было около трехсот двадцати километров, то есть чуть меньше часа лету. За это время мы с фельдмаршалом могли доверительно переговорить — я и раньше испытывал к Мильху симпатию, приятельствовал с конца тридцатых, а с нынешней зимы, оказавшись с ним в одной упряжи, окончательно подружился.

— Итак, Эрхард?..

* * *

Никогда не считал себя подобием впечатлительной барышни-курсистки, но сейчас мои руки подрагивали. Я слишком хорошо представлял, каковы могут оказаться последствия массового налета на обширный индустриальный центр.

Началось это весной, с бомбардировок крупными силами Любека и Ростока, 29 марта и 29 апреля соответственно, и «беспокоящих», но не слишком эффективных атак на Рурскую область. Любек, как первая жертва, по большому счету не имел военного значения — я нарочно проверял, там не было никакого серьезного промышленного производства, а расположенные в лагуне Пётенитце севернее города доки для постройки подводных лодок совершенно не пострадали. Из чего был сделан очевидный вывод — целью была столица средневековой Ганзы, а не военные объекты. Воздушный террор as is.

Следующим после налета днем, 30 марта, я оказался свидетелем того, как фюрер устроил громкий и, что немаловажно, публичный разнос Герману Герингу. Обычно Гитлер, обладающий бесспорным артистическим талантом, умело дозировал свою ярость и знал, когда нужно остановиться. Но тут он сорвался.

— Вы бездельник! — гремело под сводами рейхсканцелярии. Взмокший и несчастный Геринг, прибывший на экстренное заседание кабинета с участием всех ключевых руководителей, угрюмо смотрел себе под ноги. — Вы неспособны защитить Германию и ее народ! Ваши громкие слова ничего не стоят! Может быть, следует передать ваши полномочия более компетентному и ответственному человеку?!

И так далее. В финале Гитлер прозрачно намекнул, что егери-сибариты в рейхсмаршалах ему не нужны, и если подобное повторится, то…

То что?

Повторилось. Ровно через месяц, в Ростоке, однако без всяких последствий для Геринга: он заперся в Каринхалле, выезжая только на охоту, и практически не принимал участия в командовании ВВС. Фюрер, будучи подверженным перепадам настроения, или простил своего давнего соратника, или окончательно махнул на него рукой — как говорится, горбатого могила исправит, а изгнать рейхсмаршала со всех должностей означает лишь нанести колоссальный ущерб репутации и авторитету правительства. К этим понятиям Гитлер относится трепетно, опасаясь «потерять лицо» и по куда менее важным поводам.

Я, в свою очередь, получил дополнительную нагрузку: восстановлением разрушенного должна была заниматься «Организация Тодта». И ладно бы Любек, Росток или Дортмунд — безусловно, очень жаль потерять старинные соборы или ганзейские архивы пятисотлетней давности, — но, как и предсказывал Мильх, это было только начало. Рано или поздно британцы начнут массовые бомбардировки центров военной индустрии.

Теоретически мы могли противостоять налетам — сразу после трагедии в Любеке я, как министр вооружений, не преминул ознакомиться с последними достижениями в области ПВО. Объяснения я получил от генерал-инспектора Йозефа Каммхубера, создателя как ночной истребительной авиации, так и системы противовоздушной обороны, названной его именем.

— …Мы прикрыли северо-запад Германии непрерывным поясом из прожекторов и зон действия ночных истребителей, — господин Каммхубер показался мне очень энергичным и знающим военным, вдобавок достаточно молодым: ему не исполнилось и пятидесяти. — Радиолокационные станции «Фрейя» и «Вюрцбург» расположены в тридцати километрах позади освещенной зоны и взаимодействуют с постами звукового контроля, истребители, базирующиеся на одиннадцати аэродромах от Дании до Бельгии, могут быть подняты в воздух в любой момент.

— Это прекрасно, — терпеливо сказал я генерал-майору. — Но как в таком случае объяснить фактически безнаказанные акции британцев? Почему система не работает так, как вы описываете? Воздушный щит, если называть вещи своими именами, отсутствует. Ну или дыряв.

— Видите ли, — мне показалось, будто Каммхубер смутился. — Существует осложнение… гм… политического характера, господин министр.

— То есть? — не понял я. — Расскажите, и я постараюсь его разрешить.

Передо мной вновь возникла непреодолимая стена. Оказывается, весной гауляйтеры северных и северо-западных районов, чаще всего подвергавшихся английским налетам, подали фюреру коллективное прошение: огромное количество зенитных прожекторов в составе XII авиакорпуса Каммхубера, это, представьте себе, непозволительная, чрезмерная роскошь! Необходимо передать прожектора частям ПВО, непосредственно прикрывающим важные объекты в тылу!

Гитлер согласился — как было не отреагировать на слёзные увещевания «товарищей по борьбе»?! В итоге «Линия Каммхубера», исходно выстроенная весьма грамотно и рационально, лишилась одного из важнейших компонентов — мощной световой завесы на пути следования вражеских бомбардировщиков.

Генерал-майор, уяснив, что при мне можно говорить непринужденно, и явно рассчитывая на понимание, продолжил. Имеется недостаток радаров, особенно новых станций «Вюрцбург-гигант». Необходимо продлить линию ПВО до швейцарской границы, чтобы не дать англичанам возможности ее огибать. Слишком мало ночных истребителей с бортовыми РЛС. Взаимодействие с наземными частями поставлено из рук вон плохо — приказы на прекращение зенитного огня поступают слишком поздно или зенитчики вообще их не выполняют. Неудивительно, что пилоты ночных истребителей предпочитают отвернуть в сторону, не желая попасть под удар собственных зениток!

— У вас есть четкий, обоснованный с военной и экономической точек зрения план развития противовоздушной обороны на западном направлении? — перебил я. — Требования по материалам, оснащению, технике?

— Так точно, господин министр. На основе анализа боевых действий за последний год и получаемых разведсводок я делаю вывод о дальнейшем усилении мощи налетов. Нет сомнений, английская бомбардировочная авиация имеет долговременную стратегическую цель — путем регулярных бомбардировок уничтожить немецкую промышленность и подорвать моральный дух населения. В настоящий момент наши силы ПВО недостаточны…

— Очень хорошо, — вздохнул я, пускай ровным счетом ничего хорошего в выкладках генерал-майора не было. — Извольте предоставить мне все материалы по дальнейшему развитию «линии Каммхубера», я постараюсь… Точнее, я приму необходимые меры.

Летчик вышел из моего кабинета обнадеженным, а я лишь проворчал под нос несколько хороших баварских словечек, которых благовоспитанному человеку с университетским образованием и знать-то не положено, не то что произносить вслух без малейшей ошибки. Партийные бонзы, желая уберечь свои ленные владения от бомб неприятеля, начали бездумно разрушать единую систему ПВО, да еще и заручились поддержкой фюрера.

Ну что тут скажешь? Восхитительно. И ведь я ничего, решительно ничего не могу противопоставить этой объединенной клике!

Последствия не заставили себя ждать. Налеты на Любек и Росток оказались разведкой боем — в них участвовало от двухсот с небольшим до пятисот самолетов. Геринг, между делом, внезапно проявил инициативу и, игнорировав мои меморандумы о необходимости спешного и массированного усиления противовоздушной обороны, решил отомстить совершенно по-детски: бомбардировками древних английских городов Эксетер, Норвич и Кентербери. Чем, разумеется, еще больше разозлил командование Королевских ВВС.

Ночью с 30 на 31 мая разразилась буря. С множества английских аэродромов в воздух поднялось больше тысячи самолетов, практически все наличные силы английской бомбардировочной авиации, дислоцированной в Метрополии. Они шли несколькими волнами, фронтом шириной в двадцать семь километров. «Линия Каммхубера» оказалась прорвана без каких-либо затруднений — сказался чудовищный недостаток ночных истребителей.

XII авиакорпус противопоставил этой армаде всего двадцать пять самолетов, из которых четверть вернулась на базы по причине технических неисправностей. Англичане пересекли только восемь зон воздушного боя с минимальными силами наших ВВС. В это же самое время сотни пилотов и операторов, наводящих РЛС, ожидали приказа к бою, который так и не поступил — концепция «свободного ночного боя» в Люфтваффе была отвергнута…

Итоги известны мне лучше, чем кому-либо другому: сводки о разрушениях стекались в контору главы «Организации Тодта». Мы отделались сравнительно небольшими людскими потерями благодаря системе раннего оповещения населения — погибло около пятисот человек, пять тысяч ранены. Куда хуже дело обстояло с жилым фондом, сгорели десятки многоквартирных домов, больше 135 тысяч человек пришлось переселить в другие районы страны — а это вызвало колоссальные затраты.

Сегодня настала очередь Бремена, и я подозреваю, что там обстановка значительно хуже.

* * *

— А что я могу поделать? — в голос орал Эрхард Мильх, не обращая внимания на своих адъютантов, сидевших в креслах позади нас. Все равно ничего не услышат, He.111 машина шумная. — К 31 июля все зенитно-прожекторные дивизии, отвечающие за «световые пояса» на западе, должны быть расформированы, а персонал и оборудование переброшены в зоны ПВО вокруг крупных городов. Приказ фюрера!

— Какие силы остаются в распоряжении генерала Каммхубера?

— Шесть оборонительных зон вдоль побережья Северного моря, — прокричал фельдмаршал. — Радары стоят на прежних позициях, «Вюрцбург-гиганты» будут вести вражеские самолеты, радар-дублер — сопровождать наши истребители, офицер управления осуществляет наведение на англичан. Одна немаловажная деталь: у «Гигантов» немалая погрешность в распознавании целей, до пятисот метров! Перехватчикам придется больше полагаться на удачу… Проводится радикальная реформа всего комплекса ПВО!

«Они это нарочно? — подумал я. — У нас существует хоть как-то работающая система, с огромными потенциальными возможностями для ее развития и углубления. Судя по бумагам Каммхубера, мы вполне в состоянии расширить пояса противовоздушной обороны на глубину в двести километров, чтобы разбивать строй бомбардировщиков еще над Бельгией, Голландией или побережьем Фризии! Зачем?..»

Мильх вкратце объяснил, что в задачи «реорганизации», инициированной гауляйтерами, входит создание кругового прикрытия Киля, Гамбурга, Бремена, Берлина, Кёльна и отдельно районов в треугольниках Дюссельдорф — Дуйсбург — Эссен и Франкфурт — Дармштадт — Мангейм. Совершенно неприемлемое распыление наличных сил — вместо общей обороны империи, в результате мы имеем несколько практически не взаимосвязанных зон ПВО. А это означает проблемы с новыми линиями снабжения, логистикой, поставкой боеприпасов, инфраструктурой: не поставишь ведь зенитки в чистом поле?

Впрочем, нет, поставишь. Карл Отто Кауфман, рейхсштадтгальтер, гауляйтер Гамбурга, имперский комиссар обороны Х-го военного округа et cetera, приказал разместить батарею FlaK-88 на Ратушной площади, в самом центре города, где она абсолютно бесполезна. Для поддержания морального духа населения, представьте себе. Эта батарея очень пригодилась бы на подходах к Гамбургу, но пропагандистские цели для Кауфмана оказались важнее практических соображений. И это не единичный случай!

Я однажды с ума сойду. Иногда хочется перестрелять к чертовой матери эту толпу бестолковых дармоедов, вставляющих палки в колеса, способных испохабить любую, самую вменяемую и разумную идею! Нет, это решительно невыносимо!

Что характерно, Мильх тоже отчетливо понимает, каковы теперь перспективы реальной борьбы в воздухе. Особенно в свете данных разведки.

— Судя по последним сводкам, — хриплым простуженным голосом продолжал фельдмаршал, — на прошлой неделе в британский Норфолк прибыли высокопоставленные офицеры из штаба Восьмой воздушной армии США. Ладно бы одни штабисты, это можно интерпретировать как угодно: военное сотрудничество, ленд-лиз и так далее. Но вместе с ними на Острове объявилось сорок шесть бомбардировщиков В-17, которые в боевых операциях не используются. Чего-то ждут. Какие выводы, Альберт?

— По-моему, выводы на поверхности, — я похолодел. — Сорок шесть машин, это только первая группа, причем поставками техники союзнику тут и не пахнет. Они будут действовать самостоятельно!

— Именно, — кивнул Мильх. — Североамериканские Штаты начали сосредотачивать силы бомбардировочной авиации на Европейском театре. Агентура в Исландии докладывает, что в районе городка Кефлавик неслыханными темпами возводится огромный аэродром, способный принимать сотни тяжелых самолетов. Сотни, понимаешь? Сегодня в Англии сорок шесть «Крепостей», заводы «Боинг», по нашим данным, выпускают по десять — четырнадцать самолетов в сутки, вот и считаем… Недосягаемая для германской авиации база подскока в Исландии, затем перелет на Британские острова. Сколько их там будет через месяц? А в начале осени? Через полгода?

Я предпочел промолчать. Будущее рисовалось совсем мрачными красками — при одной мысли о гигантских материальных и человеческих ресурсах США мне становилось нехорошо. Когда эта скрытая мощь выступит против нас, Германии конец.

Уже выступила, если говорить откровенно.

— Я не знаю, что делать, — Эрхард Мильх как-то очень по-дамски, испуганно, дернул плечами в ответ на немой вопрос. — Не-зна-ю. Предпочитаю жить сегодняшним днем.

— Сегодняшний день прямо под нами, — огрызнулся я, ткнув рукой в иллюминатор, за которым вставало золотисто-оранжевое зарево. Самолет подходил к Бремену. — Остается надеяться, что налет закончился и мы не попадем под удар наших зениток и пулеметов «Ланкастеров» или «Москито»…

Из соображений безопасности мы приземлились не на гражданском аэродроме Бремена, вошедшем в строй в 1937 году и до сих пор остающемся самым современным в Германии — четыре бетонные полосы, расположенные звездообразно, новейшее навигационное оборудование, метеорологическая станция, просторный аэровокзал. Гордость рейхсминистра авиации. Былая гордость, поскольку аэродром не функционирует с начала войны, используясь только в военных целях.

Пилот увел «Хейнкель» к окраинам городка Дельменхорст, к базе ночных истребителей, принадлежащей «линии Каммхубера». Приземлились штатно, и сразу же на Мильха обрушился ворох рапортов от встречавших высокое начальство офицеров ВВС.

Силы противника оценивались более чем в тысячу самолетов различных типов, преобладали «Веллингтоны» и «Галифаксы». Сбито около полусотни бомбардировщиков, сведения уточняются. Полиция продолжает поиски английских экипажей, успевших покинуть поврежденные самолеты с парашютами над территорией Рейха. Потеряно семь истребителей Bf. 110 и четыре Ju.88, судьба еще пяти машин неизвестна. Это несомненная удача, господин фельдмаршал!

— Удача? — змеино прошипел Мильх, всем корпусом разворачиваясь к востоку, где в темные небеса над Бременом поднимался мерцающий огненный купол. — Это вы называете удачей, господин майор?..

Я, уяснив, что участие в строго корпоративных авиаторских трениях в сферу моих интересов не входит, подозвал обер-лейтенанта с коричневыми петлицами. Связист.

— Вот что, милейший… Вы меня узнаёте?

— Так точно, господин рейхсминистр! Нам сообщили о вашем прибытии!

— Займитесь-ка делом, вместо того чтобы торчать здесь без всякого смысла. Мне незамедлительно требуется телефонная связь с командованием гражданской обороной или айнзатцляйтером «Организации Тодта» в Бремене Юлиусом Аппелем. Вы сможете это устроить? К сожалению, я здесь без единого сотрудника, мне нужна помощь…

— Слушаюсь, господин рейхсминистр! Прошу следовать за мной.

Обер-лейтенант, имя коего в спешке я так и не удосужился узнать, явил чудеса исполнительности — разыскать господина Аппеля (моего назначенца, получившего должность всего месяц с небольшим назад) удалось за двадцать минут. И это с учетом крайне сложной обстановки в городе, где вовсю продолжались пожары и были серьезно повреждены коммуникации.

— Алло, алло? Да, доктор Шпеер, это я! Аппель слушает! У нас тут ад кромешный!

— Где вы?

— На западном берегу Везера, в Альте-Нойштадте! Я не могу прислать за вами автомобиль, вся техника мобилизована RLB, Имперским Союзом ПВО! В центре чудовищные разрушения, множество раненых и обожженных! Зажигательные бомбы! Из персонала по тревоге собралась всего одна пятая часть! Не приезжайте сюда!

Вот еще. Командовать мною айнзатцляйтер права не имеет.

— Где вы точно находитесь? Адрес?

Юлиус Аппель назвал улицу — Нойштадтсвалль. Отлично, хоть какая-то определенность.

— Немедленно соедините с управлением военной медицины ВВС по гау Везер-Эмс, — скомандовал я. — Будем просить помощи у военных в развертывании полевых госпиталей…

Выручили летчики. Мильх приказал выделить в мое распоряжение «кюбельваген» и вооруженное сопровождение. До штаба Юлиуса Аппеля было около восемнадцати километров, которые мы преодолели с трудом, за полтора часа — приходилось объезжать завалы и очаги пожаров. Правобережная часть города пострадала куда меньше исторического центра, но и здесь наблюдалась полоса разрушений.

По счастью, региональное управление «Организации Тодта» не пострадало — Новый город возводился в двадцатые годы, после Великой войны, никакой скученности построек, способствующей распространению огня. Напротив двухэтажного здания небольшой парк Нойштадс-Анлаген с озерцом, откуда пожарные команды могли брать воду в случае повреждения гидрантов. Над противоположным берегом Везера в предрассветных сумерках поднимались густые клубы дыма.

— Хайль! — Аппель, к которому меня тотчас проводили, растерянным не выглядел, однако было заметно, что неожиданный визит его нервирует. Не время сейчас принимать высокое руководство, работы непочатый край. — Доктор Шпеер, я вас предупреждал, не стоит…

— Бросьте, — поморщился я. — Полагаете, мне надо отсиживаться в Берлине и отдавать приказы по телефону, не зная обстановки? Докладывайте.

По большому счету Юлиус Аппель тоже был «дилетантом» — он не строитель, а математик, причем талантливый, с дипломом Гейдельберга. В армию его не призвали по причине латентного туберкулеза, но мобилизовали на гражданскую службу: в документах, изученных мною после смерти Фрица Тодта, фамилия Аппеля была отмечена в списках кандидатов на повышение.

Я присматривался к нему с февраля и, наконец, в середине мая продвинул наверх быстро, с ОТ-гауптбауфюрера до ОТ-айнзатцляйтера, если говорить армейским языком — из гауптманов аж в оберсты. И не пожалел, все-таки математическое образование развивает логику и способность оценки целого, а не частностей.

На обширном столе развернута карта Бремена — красные флажки на булавках, синие, черные. Многочисленные отметки карандашом.

— Мозаика складывается неутешительная, — строгим голосом начал Аппель, изредка бросая на меня взгляд поверх очков. — Думаю, неразбериха будет продолжаться еще сутки-двое и окончательные сведения мы получим не ранее середины дня завтра. Но по уже имеющимся данным можно смело утверждать, что серьезно пострадали сборочные цеха «Фокке-Вульф Флюгцойгбау», верфи «Дешимаг» и «Вулкан», возможно, повреждено или потоплено несколько подводных лодок — уточняем. Портовые склады тоже… Строящиеся бункеры «Валентин» для укрытия субмарин почти не задеты. Пожары на нефтеперерабатывающем заводе «Корф» ликвидируются, это приоритетная задача. Узловая и сортировочная железнодорожные станции пострадали значительно, ущерб выясняется.

— Гражданские объекты?

— Сведения противоречивые, однако надежд не внушающие, — ответил анзатцляйтер. — Вы отлично знаете, какова старая застройка: деревянные перекрытия, возгорание от зажигательной бомбы моментально перекидывается на соседние здания…

В отдалении глухо бухнуло, стекла задрожали. Заряд замедленного действия или пожарные наткнулись, на свою беду, на неразорвавшуюся бомбу, сдетонировавшую от жара?

— Сколько людей в вашем распоряжении, господин Аппель?

— Все, кто уцелел, видимо.

— «Видимо»? Ни разу не слышал от вас столь неопределенных формулировок!

— А я и не говорю об определенности, — Аппель на мгновение позволил себе раздраженный тон. — В моем подчинении по гау тысяча шестьсот человек, из них тридцать в штабе. Прибыло же в штаб семеро, включая меня. Остальные, скорее всего, еще отсиживаются по бомбоубежищам, причем выходы из бункеров могут быть завалены… Мы запросили помощь от всех подразделений административного округа «ОТ-Ганза», первые отряды прибудут к утру — надеюсь, вы не станете возражать?

— Не стану, — кивнул я. Анзатцляйтер действовал именно так, как и предписывали надлежащие директивы: в чрезвычайной ситуации строительные части «Организации Тодта» должны немедленно перебрасываться в пострадавшие районы для разбора завалов и спешного восстановления стратегически важных объектов. — Трудовой фронт?..

— А при чем тут, позвольте узнать, Трудовой фронт рейхсляйтера Лея? — неподдельно изумился Аппель. — Там свое руководство, нам они не подчиняются. Даже если я буду требовать помощи, Трудовой фронт имеет полное право отказать и выполнять свои задачи.

— Задача у нас всех одна, — безнадежным голосом произнес я. — В кратчайший срок ликвидировать последствия налета. Вы хотя бы согласуете действия?

— Как и предписано: только с RLB, полицией и службой пожарной охраны.

Вот, опять. Дальше предписаний никто не смотрит. Ни мы, ни подчиненные этого безнадежного пьянчуги Лея. Никто. В таком ключе я и высказался. Юлиус Аппель взглянул на меня странно.

— Простите, доктор Шпеер, но я никак не ожидал услышать подобные слова от человека, занимающего министерскую должность.

— Я в чем-то не прав?

— Правы. Но об этом не принято говорить вслух. Подвергать сомнению непреложность однажды заведенного порядка.

— Даже так? — я вздернул бровь. — Объяснитесь, Юлиус. Клянусь, это останется между нами.

— Скажу как математик. Наш «порядок» более чем функционален, но его функциональность чисто механистична. То есть «делаем то, что делаем и что предписано, с предельной точностью и последовательностью». Справедливо?

— Вполне, — согласился я. — И что же?

— Это работает там, где система строилась и отлаживалась в ограниченных пространственно-временных рамках. Старая доимперская Германия с ее ганзейскими городами и карликовыми княжествами. Япония, локально ограниченная и разбитая на тысячи уделов. Понимаете? Ограниченное пространство! Микрокосм с редкими внутренними связями.

— Дальше? — Я подался вперед, чувствуя, что Аппель пытается донести до меня некую очень важную мысль, в поисках которой я провел уже не один месяц, размышляя над непростой ситуацией, в которой все мы оказались.

— При масштабировании количество степеней свободы и неопределенностей в такой системе возрастает сверхпропорционально, и без изменения парадигмы управления она попросту перестает работать. Для поддержания способности хоть к какому-то функционированию схема требует двойного-тройного сквозного контроля и подчинения: государственный аппарат, партия, безопасность и так далее. При быстром масштабировании начинается управленческий ад, каковой мы сейчас наблюдаем повсеместно. То, что было приемлемо четыре столетия назад в небольшом ганзейском городе Бремене с минимумом вертикальных и горизонтальных связей, не может работать в масштабах огромной империи. Я достаточно ясно выражаюсь?

— Кажется, да, — погрустнев, ответил я. — Знаете, Аппель, я провел довольно много времени в южной России и ознакомился с их довоенными, да и нынешними порядками. Выражаясь вашим языком, отсутствие германского «орднунга» в сталинском аппарате — есть функционал не связанных системой степеней свободы. Право на импровизацию, которого у нас нет. Вот почему мы проигрываем на Востоке…

— Проигрываем? — айнзатцляйтер покосился на меня вопросительно. — Разве? Впрочем, ключевое слово тут «импровизация», верно. Что позволяет масштабировать управленческую схему до колоссальных размеров при слабо спадающей эффективности — да хоть Америка, тоже построенная на импровизации и инициативе личности. Некоторые слишком разболтанные степени свободы надо временами связывать, но это вопрос технический, а не фундаментальный… Кажется, доктор Шпеер, мы уже наговорили на несколько приговоров в государственной измене. Осмелились сомневаться и подводить под эти сомнения заумную теоретическую базу.

— Чепуха, — я, коротко рассмеявшись, отмахнулся. — Вернемся к насущному. Простой вопрос: почему мы ничего не делаем?

— Прямо сейчас? В эту минуту? — невозмутимо спросил Аппель. — Да потому что необходимые распоряжения давно отданы, имеющиеся в наличии исполнители действуют, а донесений об изменениях обстановки, требующих моего вмешательства и пересмотра приказов, пока нет. Не пойдем же мы вывозить на тачках битый кирпич и щебень? Стоять с брандспойтом? Не по чину. Механистическая функциональность «порядка», не так ли? Предложить вам кофе, доктор Шпеер?

* * *

Следующие два дня превратились в непрекращающийся кошмар. К десяти утра 26 июня меня «догнали» ближайшие сотрудники Министерства вооружений и «Организации Тодта» — прилетели вслед за мной из Берлина — и наконец-то появилась возможность наладить работу в «шпееровском стиле».

Никакой бюрократии, приказы поступают из единого центра, выполняются беспрекословно и моментально, ослушание грозит долгой, вдумчивой и малоприятной беседой в гестапо с непредсказуемыми последствиями — спасибо Рейнхарду Гейдриху, втихомолку поддерживающему мои необычные начинания.

Обергруппенфюрер издал грозную директиву по РСХА, в которой упоминался мартовский указ Адольфа Гитлера о предоставлении мне исключительных полномочий — вот Имперская безопасность и должна присматривать, чтобыраспоряжения господина рейхсминистра Шпеера не саботировались. В разумных пределах, конечно: методов воздействия на «старых борцов» так и не появилось, увы…

Если уж я вспомнил о Гейдрихе, стоит заметить, что удавшееся покушение на судетского гауляйтера Франка в Праге утром 27 мая и впрямь было направлено на совершенно другую персону — полиции удалось схватить двух британских диверсантов богемского и словацкого происхождения, Йозефа Габчика и Яна Кубиша. Они дали показания.

Основной целью был Рейнхард Гейдрих, в случае неудачи — министр просвещения протектората Эммануэль Моравец (известный своими симпатиями к Германии) или группенфюрер Карл Герман Франк. Последний и оказался в плохое время в плохом месте, а самое главное — не в своем автомобиле, с известным каждому пражанину номером «SS-3».

Представления не имею, взял Франк эту машину из спецгаража по своему желанию или имел разрешение Гейдриха, но факт остается фактом — гауляйтер был убит взрывом гранаты в пражском районе Либень. Осколками ранило одного из нападавших, второго задержали полицейские при содействии обычных прохожих.

Сам Гейдрих отреагировал на это громкое событие сдержанно. Выступил по радио, обвинив в неслыханном злодействе англичан, организовал Карлу Франку пышные похороны, но и только.

Жизнь в Богемии продолжалась обычным порядком, никаких особых мер исполняющий обязанности протектора не предпринял, и это наводило на размышления — в Польше или на Востоке за убийство высшего чиновника Рейха непременно последовали бы внушительные репрессии, что случалось не раз. Очевидно, что обергруппенфюрер оберегал свой немалый авторитет и старался не растерять симпатии богемцев. Наверняка с далеко идущими замыслами…

Мне пришло очень краткое, но теплое письмо. Гейдрих благодарил за своевременное приглашение и очень вскользь намекал, будто в долгу не останется. Обещание сдержал: работать во взаимодействии с РСХА стало гораздо, гораздо легче — по крайней мере, на мои жалобы в адрес зарвавшихся чиновников среднего звена (без разницы, партийных или нет) в СД реагировали моментально. И принимали меры.

Чаще всего хватало обычного внушения. В двух случаях (вполне обоснованно: незачем так яростно отстаивать корпоративные интересы в ущерб государственным!) дело закончилось судом Народного трибунала по обвинению в саботаже с последующей отправкой виновных в лагерь Дахау. Ничуть их не жалею — как говаривал великий Бисмарк, глупость — божий дар, но злоупотреблять им нельзя категорически. Чревато.

Вернемся, однако, в Бремен. Юлиус Аппель оказался безупречно прав — обстановка прояснилась только к 27 июля, когда были оценены потери жилого фонда, приблизительно подсчитан размер ущерба городской инфраструктуре, а военные предоставили данные по разрушениям на своих объектах.

В целом картина напоминала то, что мне пришлось наблюдать в Кёльне почти месяц назад, за некоторыми важными исключениями. Англичане начали действовать более выборочно, тогда как предыдущие налеты носили иной характер: поразить крупную цель как можно большим тоннажем и безнаказанно удрать. При аналогичной атаке на Эссен в ночь на 2 июня из-за плотной облачности и тумана бомбардировщики сбросили груз в нескольких километрах от города, фактически в пустоту — пострадало несколько деревень и пригороды, на земле погибли пятьдесят человек.

На этот раз наблюдались изменения в тактике, это подтвердил и Эрхард Мильх, получивший отчет о действиях ПВО и XII авиагруппы, плюс первые результаты допросов попавших в плен британцев. Вместо слепого коврового бомбометания имело место распределение целей — Пятая группа Королевских ВВС в составе ста сорока машин была нацелена строго на заводы «Фокке-Вульф», самолеты Берегового командования атаковали верфи «Дешимаг», все остальные строем шли на город и порт, снося с лица земли здания в почти четырехкилометровой полосе по направлению с северо-запада на юго-восток.

До основания разрушены 572 здания, частично повреждены больше шести тысяч. Сборочный цех авиазавода «Фокке-Вульфа» попросту перестал существовать — я сразу распорядился о спешном переводе производства в восточные области Германии и Польшу, мы не можем впредь так рисковать авиапромышленностью! Железнодорожное сообщение будет восстановлено не раньше, чем через пять дней — сгорели восемнадцать составов с готовой продукцией.

— …Ничего не поделаешь, это тоже входит в наши обязанности, — увещевал фельдмаршал Мильх, устроившийся рядом с мной на заднем сиденье скромного «Опель Олимпия» с номерами Люфтваффе. — Я очень жалею, что фюрер никогда не приезжает в пострадавшие города поддержать население! Это имело бы колоссальное пропагандистское значение! Появление Черчилля на развалинах преподносится во всех британских газетах как подвиг!

Половину дня пришлось убить на совершенно бесполезное (с моей точки зрения) дело — я, Мильх и примчавшийся из своей резиденции в Ольденбурге гауляйтер Везер-Эмса Пауль Вегенер осматривали закопченные руины, пожимали руки рабочим «Организации Тодта», говорили сочувственные слова оставшимся без жилья и имущества обывателям и позировали фотографам.

Так и воображаю себе завтрашние заголовки в «Фёлькишер беобахтер»: «Правительство Рейха заботится о народе, стойко переносящем тяготы войны с англосаксонской плутократией и большевизмом». Оперативность ведомства доктора Геббельса потрясала, вот уж где работа поставлена с высочайшей степенью эффективности! Официальных пропагандистов пригнали в Бремен в числе двух десятков, с фотоаппаратами и кинокамерами: «Поднимите на руки эту девочку, доктор Шпеер! Пожалуйста, помогите поднести даме вещи, спасенные из разрушенного дома! Вытяните руку, словно вы даете указания рабочим!»

Et cetera, nec plus ultra. Пошлость немыслимая, вызывающая у меня приступы острого отвращения. Нет, я не спорю, в условиях войны пропаганда есть вещь совершенно необходимая и Йозеф Геббельс действительно знает, как выстраивать схему информирования народа о неприятных событиях. Но зачастую его сотрудники переходят все допустимые границы приличий.

Я исправно кривлялся перед объективами, Мильх вздыхал и посматривал на часы (у него тоже дел невпроворот), один группенфюрер Вегенер чувствовал себя в родной стихии — краткие ободряющие речи, обещания, позы на публику, «случайно забытая в кармане» шоколадка чумазому заплаканному ребенку. Забытых шоколадок, по моим наблюдениям, у гауляйтера хватило бы для обеспечения товаром небольшой кондитерской лавки.

Политика, ничего не поделаешь. Но как же противно.

Единственным местом, которое я счел необходимым посетить в обязательном порядке, являлся военный госпиталь в не пострадавшем от налета предместье Химелинген, куда мы с Эрхардом Мильхом сейчас и направлялись. Вегенер с нами не поехал, остался в городе давать ценнейшие указания, командовать и отвлекать на себя внимание геббельсовских молодцев — только за одно это гауляйтеру стоило бы выразить признательность. Вот и прекрасно, общество грустного фельдмаршала мне гораздо приятнее.

— Сколь-нибудь «чувствительными» английские потери не назовешь, — неторопливо говорил Мильх, пока «Опель» двигался по улицам Бремена. — Достоверно известно, что мы сбили сорок три самолета, какое-то количество повредили: машины наверняка не дотянули до британского побережья. Если смогли приземлиться, то, вероятно, будут списаны. Округлим для ровного счета — пятьдесят. Пять процентов от исходной тысячи. Мизер.

— Это был ночной налет, — напомнил я. Благодаря Мильху, обожавшему поучать и растолковывать технические аспекты воздушной войны, за четыре месяца совместной работы я начал более или менее разбираться в авиации. — Днем британцам с их устаревшим корытами рассчитывать на успех вообще нельзя.

— Ты видел, что натворили эти «корыта»? — фельдмаршал посмотрел на меня укоризненно. — Нельзя недооценивать противника, особенно когда у тебя нет серьезных аргументов против. При дневном массовом налете у Королевских ВВС шансы и впрямь отсутствуют, на северо-западе у нас предостаточно истребителей и отлично обученного летного персонала. А теперь представь следующее: тысяча или полторы американских «Крепостей» и «Либерейторов», идущих плотным строем. Днем. Плотность огня оборонительных пулеметов? Что мы сможем противопоставить?..

— Уверен, это случится не завтра и не послезавтра, — фальшиво-ободряюще сказал я, и сам себе не поверил. — Но…

— Но, — эхом повторил Мильх. — Мы обязаны предвидеть наихудшее развитие событий. Требуются новые ночные истребители, нужно развивать «линию Каммхубера» и одновременно прикрывать большие города — идея с круговым зонами ПВО в сущности неплоха, но для ее осуществления необходим разумный подход!

— Разумный подход в сложившихся условиях? — буркнул я. — Эрхард, послушай, тебе эта ситуация не кажется ненормальной? Ты и я далеко не последние люди в государстве, но почему мы ничего, решительно ничего не можем поделать? Не имеем права импровизировать? Действовать во благо, а не во исполнение?

— Есть приказы, — коротко бросил фельдмаршал. — Мы обязаны подчиняться. По крайней мере я. Тебе несколько проще — le carte blanche.

— То же самое говорил Рейнхард Гейдрих почти месяц назад, — машинально сказал я и перехватил встревоженный взгляд Мильха.

— Хочешь дружеский совет? — понизив голос, произнес он. — Держись от Гейдриха подальше. У меня есть веские основания полагать, что он — самый опасный человек в государстве.

— По-моему, руководители разведки, контрразведки и тайной полиции со времен Древнего Рима не отличались ангельским нравом, — я пожал плечами. — В конце концов, Гейдрих возглавляет не христианский приют для вдов и сирот и не благотворительное общество, ведающее раздачей супа бездомным.

— Альберт, ты не понимаешь, — уже полушепотом сказал Мильх, косясь на спину водителя машины. — Никто не знает, что у Гейдриха на уме. Есть в нем какое-то второе дно, нечто накрепко скрытое, известное ему одному. Знаешь, что я слышал у рейхсмаршала после майского покушения на Франка? Когда выяснилось, что обергруппенфюрер Гейдрих жив и здоров, старик скривился так, будто разжевал лимон целиком, и проворчал: «Жалость какая. Всё насмарку…»

— Ты хочешь сказать… — я буквально онемел.

— Я ничего не хочу сказать, Альберт. Помолчу! На самом верху ведется некая игра с огромными ставками, и я предпочитаю оставаться в блаженном неведении относительно ее правил и целей. Погоны фельдмаршала, да и твой министерский портфель в этой колоде — не более чем восьмерка, ну или десятка в лучшем случае. Причем не козыри.

Эрхард Мильх замолчал и отвернулся, уставившись в окно «Опеля».

По левой стороне улицы тянулся завал из темно-багрового кирпича и обгоревших балок. В оцеплении стояли полицейские в бледно-зеленых кепи «Шако». Шуцманы провожали нашу машину безразличными взглядами и снова замирали на месте. Им было не до высоких материй — настоящая, зримая опасность находилась у них перед глазами, впереди, за спиной. В небесах, откуда в любой момент могли обрушиться тонны металла и взрывчатки.

Везде.

* * *

Госпиталь произвел на меня тягостное впечатление, однако я и не пытался убедить себя в том, что реальная жизнь непременно и повсеместно должна быть легка и приятна. За этим — к Герингу, он у нас любитель прекрасного, утонченного и возвышенного.

О высоком визите никого не предупредили, потому обязательных приготовлений в виде белоснежно-стерильных палат, почтительных медсестер и бравых раненых, рвущихся обратно на фронт (обычно подобные сюжеты показывают в выпусках «Вохеншау») не наблюдалось. Начальник госпиталя, хмурый оберфельдарц, к появлению самых настоящих рейхсминистра и фельдмаршала отнесся в целом равнодушно. Без подобострастия.

Желаете взглянуть? Пожалуйста. Извольте накинуть халаты поверх шинелей, это правило для каждого. Да, в приемном отделении следы крови на полу. Раненых привозят до сих пор, мы принимаем и гражданских, выживших под завалами. Медикаментов хватает, спасибо. Койко-мест тоже, в основном у нас проходят лечение выздоравливающие, переведенные из других госпиталей.

Сколько всего поступило с той ночи? Приняли двести девять человек, из них всего тридцать шесть военных, зенитчики и моряки — да вот хоть корветтен-капитэн^[19] Роберт Гизе, командир субмарины U-177.

Желаете его посетить, господин фельдмаршал? Конечно, это возможно, состояние капитэна Гизе не тяжелое…

— Гизе, Гизе, — пробормотал я, пока мы шествовали по длинному коридору госпиталя. — Знакомая фамилия, кажется, я читал в газетах о нем.

— Рыцарский крест Железного креста с дубовыми листьями в прошлом декабре, — тихонько напомнил Мильх. — За успехи в Северной Атлантике. Вручал лично фюрер, в ставке, я присутствовал…

Миссия милосердия принесла одни расстройства. Безусловно, корветтен-капитэн соблюдал субординацию, но весьма прозрачно намекнул Эрхарду Мильху, что военно-воздушные силы… Как бы это сказать? Не оправдывают надежд. Одно дело погибнуть в бою, и совсем другое — вот так. Причем можно сказать, что вчера экипажу U-177 очень и очень повезло.

Роберт Гизе детально рассказал о ночных событиях. Поскольку субмарина стоит на верфи «Дешимаг», — Deutsche Schiff und Maschinenbau, — для устранения выявленных после учебного похода по Балтике дефектов, матросы и офицеры находятся в отпуске на берегу. Постоянную вахту на корабле несут шестеро, сменяясь, таков устав. Командный состав разместили во флотской гостинице, нижние чины в казармах Кригсмарине в гавани.

Воздушная тревога была объявлена в 1.05 пополуночи, примерно за четверть часа до начала бомбардировки — система предупреждения населения сработала если не безукоризненно, то очень вовремя: пятнадцати минут вполне хватило, чтобы спуститься в убежище. Не всем хватило, к огромному сожалению.

— Вам, например, — чуть более ядовито, чем следовало, заметил Мильх.

Корветтен-капитэн согласно прикрыл глаза:

— В офицерском клубе на Штеффенсвег, где я находился, нет собственного бомбоубежища, господин фельдмаршал.

Только в соседнем многоквартирном доме, но офицеры не могут пойти впереди гражданских и не вправе занимать их место. Кроме того, мы полагали, что налет не будет настолько разрушительным и массовым. Сирены воют почти каждый день, но обычно вражеские самолеты не показываются…

Дальнейшее можно описать кратко: гости клуба, по фронтовой привычке наплевавшие на потенциальную опасность, спохватились, только когда в северо-западной части города загрохотало. Да так, что самые убежденные оптимисты поняли: дело плохо. Хуже того, никто прежде не сталкивался с массированным бомбометанием по густонаселенному городу, особенно моряки, привыкшие к несколько иным методам ведения войны.

Первыми суть происходящего уяснили двое офицеров Люфтваффе, имевшие представление о нешуточной опасности, которой грозит налет сотен тяжелых машин. Звуки разрывов приближались с каждой секундой, в здании начали вылетать стекла. Во дворе, как следовало из распоряжений службы RLB, отданных в самом начале войны, были выкопаны щели-убежища, усиленные бревнами по стенам, — какое-никакое, а укрытие. Бегом!

Большинству повезло, успели. Роберт Гизе покинул здание одним из последних, поскольку выпил лишнего и на ногах держался не слишком твердо, чего от меня с Мильхом не скрыл: вы же знаете подводников, господа. На берегу ценен каждый час, вот мы и пользуемся моментом.

Бомба упала за домом, что спасло от осколков, но так или иначе корветтен-капитэна Гизе погребло под грудой обломков кирпича и дерева. Удивительно, отделался он довольно легко — перелом обеих ног, несколько ребер и сотрясение мозга. Ссадины и царапины не в счет. Спасательная команда извлекла его из-под завала на рассвете.

— Судового врача жаль, — закончил свое повествование Гизе. — Знаю, нелепые смерти на войне дело обыденное, но не так же! Два часа назад навестили инженер-механик и двое матросов с лодки, рассказали… Представляете, сама U-177 ничуть не пострадала, хотя стоявшую у противоположного пирса субмарину потопило случайной бомбой. Доктор Клаус Гросс был на борту, когда начался налет. На кой черт он полез наружу, представления не имею. Может, хотел добежать до убежища? Не знаю. Никто не знает.

Его убило прямиком возле рубки шальным осколком размером со спичечную головку — прямо в висок, представляете? Когда тело нашли, никто и предположить не мог, почему доктор Гросс мертв! Потом нашли крошечную ранку с капелькой крови…

— Сочувствую, — коротко и без единой эмоции сказал Мильх. — У вас будут какие-нибудь пожелания, господин корветтен-капитэн? Просьбы? Мы готовы их исполнить незамедлительно.

— Приглядывайте за небом, — проронил Гизе^[20].

— …Вполне извиняю парня за отдельные и вполне оправданные резкости, — сказал я насупившемуся фельдмаршалу, когда мы возвращались в город. — Роберт Гизе совершенно прав: у нас нет действенной защиты городов.

— Знаю! — раздраженно воскликнул Мильх. — Поверь, Альберт, знаю куда лучше тебя! Ответить мы ничем не можем — программа производства тяжелых бомбардировщиков считается неприоритетной, а имеющихся в наличии машин критически мало! В распоряжении авиационного командования «Атлантика» всего три десятка «Кондоров», способных выполнять задачи бомбардировщиков и вдобавок совершенно неспособных конкурировать с «Крепостями»! Тяжелые, медленные…

— Ну а что бы ты сделал, окажись на месте рейхсмаршала? — сорвалось у меня с языка. — У тебя отыщется доступная пониманию неспециалиста концепция дальнейшего ведения воздушной войны? Кроме Геринга, есть три фельдмаршала авиации — ты, Кессельринг и Хуго Шперле! Неужели нет никаких разработок? Никаких планов?

— Есть, — сказал Мильх, как плюнул. — Планы Германа Геринга.

«То есть полное отсутствие каких бы то ни было вменяемых планов, — мысленно продолжил я. — Существуют „пожелания“ рейхсмаршала, во многом принципиально нереализуемые, в значительной мере фантастические и составленные при абсолютном непонимании экономических реалий. Так-так. Что, впрочем, не отменяет главного: у нас по-прежнему в наличии талантливые конструкторы, многообещающие проекты и практически не пострадавшая за время войны производственная база. А это немало, господин рейхсминистр. Очень немало. При разумном использовании, конечно. Чего нам так недостает — разумности…»

* * *

Самое сильное впечатление своей жизни я получил, именно находясь в Бремене — наши мытарства в Днепропетровске, угроза прорыва русских танков, пронизывающий ледяной ветер украинской степи и постоянное ощущение опасности не идут ни в какое сравнение с малоприятным вечером, который мы провели вместе с Юлиусом Аппелем и его сотрудниками.

Гауляйтер Пауль Вегенер пригласил разместиться у него в Ольденбурге, городе, совершенно не пострадавшем от налетов, — всего-то пятьдесят километров к западу, по не загруженной транспортом автостраде можно преодолеть за полчаса максимум. Я вежливо отказался, сославшись на необходимость постоянно присутствовать в разрушенном городе и координировать действия подчиненных мне служб — речь идет о важнейших оборонных объектах!

Вегенер будто бы мимоходом заметил, что если министру империи приходится разгребать последствия каждой авиационной атаки, то его помощников стоило бы отправить на фронт, там они будут нужнее. Уехал с кислым лицом — обиделся. Да и плевать, если откровенно.

Ночевал я в штаб-квартире «Организации Тодта» на Нойштадтсвалль — гостиницы в Бремене или уничтожены, или используются для временного размещения потерявших жилье горожан за государственный счет. Айнзатцляйтер развел руками, сообщив, что в доме отыщется несколько комнаток, обычно предназначенных для постоянно дежурящего персонала. Удобств мизер, но это единственное, что можно предложить.

Я отшутился — в «ревущие двадцатые», в мои студенческие времена, здешние удобства показались бы верхом роскоши! Койка, одеяло, ванная комната, привозят горячий обед. Что еще нужно человеку? А прежде всего до «рабочего места» ровнехонько десять шагов. Шумно? Перетерплю, не впервой.

За исключением сожравших четыре с лишним часа пропагандистских мероприятий вкупе с нашей поездкой в госпиталь днем 27 июня, прочее время занимала донельзя напряженная работа. Не скрою, замечание Пауля Вегенера было обоснованным: рейхсминистр вовсе не обязан заниматься проблемами, ставшими едва ли не повседневными, для этого существует немалый штат помощников.

Однако я впервые столкнулся с вопросом безотлагательной передислокации обширного производства, а именно завода «Фокке-Вульф» — полагаю, что спонтанно принятое решение незамедлительно вывести его из угрожаемого района на восток является правильным и не подлежащим обсуждению. Я обязан лично проследить, как реализуется приказ, и получить незаменимый опыт на случай возникновения аналогичных ситуаций в будущем.

Будем честны: не «на случай возникновения», а «при безусловно ожидаемом возникновении». Эту формулировку при всех я старался не использовать, но подтекст понимал каждый из моих сотрудников.

Мильх, как ответственный за авиапромышленность в своем ведомстве, способствовал всеми силами — понимал, что я прав. Силезия, генерал-губернаторство, возможно, Богемия — в нынешних обстоятельствах куда более безопасны, чем прибрежная зона Северного моря.

Решить такой вопрос меньше, чем за двое суток, крайне сложно, почти невозможно, но мы справились. Выбор подходящего места необычайно важен: требуются гарантированное снабжение электроэнергией, развитые транспортные пути, да еще переориентация поставок комплектующих, рабочая сила и ее обеспечение, продовольствие, строительные материалы. Десятки ключевых деталей и тысячи второстепенных!

С исполнительным директором «Focke-Wulf Flugzeugbau GmbH» Куртом Танком мы сидели девять с половиной часов, твердо решив не расходиться, пока не примем принципиальное решение и не просчитаем все возможные препятствия и огрехи…

К вечеру 28 июня таковое решение было принято: «Фокке-Вульф» рассредоточивает предприятия в районах Мариенбурга, Коттбуса и Позена, эвакуация начинается тотчас по восстановлении железной дороги. Никаких согласований, никаких разрешений от гауляйтеров, никаких задержек с выделением земельных участков — вопросы военной промышленности являются первостепенными, отвечает за них министр Альберт Шпеер. Он же берет на себя всю полноту ответственности и самостоятельно решит затруднения с Министерством финансов и Рейхсбаном, обязанным предоставить подвижной состав по первому требованию.

Очень тяжелый день. Запредельно тяжелый.

— Отлично справляешься, — Мильх, оставшийся у меня в гостях после неимоверно долгого совещания с Куртом Танком, открыл бутылку с коньяком. Разместились мы в комнатке под самой крышей бременской резиденции «Организации Тодта», фельдмаршал скинул китель, оставшись в галифе и сорочке с пятнами пота под мышками. Подтяжки у него смешные, французские, синенькие с золотистыми лилиями Бурбонов. — Энергия бьет ключом. Клянусь, они насмерть перепугались, когда услышали, что бумажная волокита не предусмотрена, а любые возникающие затруднения будут решаться тобою лично, в приказном порядке! Их система миропонимания разрушена самым бессердечным образом!

— Иначе нельзя, — зевнув, ответил я. — Кажется, ты хочешь получать самолеты Fw. 190 прямо сейчас? А не через полгода? Не через год? При этом не разбираясь с жалобами генерал-губернатора Польши и его прихлебателей на то, что под территорию завода в Позене выделен участок девственного заповедного леса, где водятся кабанчики и расположен любимый охотничий домик рейхсмаршала?

— Ты серьезно? — Мильх выпрямился.

— Нет же, нет! Чепуха. Обыкновенный индустриальный район, ну откуда там кабанчики?.. Я о другом думаю: сам факт эвакуации на восток огромного завода заставляет признать, что война вошла в новую стадию — не наступательную, а оборонительную. Хочешь знать, о чем я беседовал с доктором Тодтом в ночь перед его гибелью?

— Ты уже как-то рассказывал. Заявления на грани пораженчества.

— Можно трактовать и так, — согласился я и взял рюмку с коньяком. — Прозит! Но Фриц Тодт сумел обосновать свои выкладки, причем я не нашел существенных возражений. Центральный постулат — война в экономическом отношении проиграна еще осенью 1941 года.

— Слышал, — Мильх картинно закатил глаза, словно говоря: «Какая, право, ерунда! Реальность говорит об обратном!»

— …И вот почему, — с нажимом продолжил я. — Из всех разведсводок, поступающих с Востока, мало кто обратил внимание на критически важные сообщения. Нет, вовсе не число танков, самолетов и живой силы, имеющихся в распоряжении Сталина, это интересно в основном военным. Речь о другом. Что большевикам удалось спасти? Не взорвать, не разрушить, не сжечь при отступлении — в Днепропетровске я вдоволь насмотрелся на развалины. Именно спасти. Вывезти за Волгу и на Урал. Цифры, — наверняка неполные! — в нашем распоряжении есть. И меня они приводят в ужас не меньше, чем покойного доктора Тодта.

— Постой, постой, — фельдмаршал уставился на меня с видом не то озадаченным, не то потрясенным. — Ты подразумеваешь эвакуированные русскими материальные ценности?

— Именно, дружище. Скажу больше, по моей просьбе весной было составлено два реестра. Первый: общая численность и профиль промышленных предприятий на занятых нами территориях России по состоянию на 1 июня 1941 года. Второй: что мы имеем там же сейчас, в настоящий момент. Если сравнить, то получится, что вместо областей с вполне развитой индустрией, крупным металлургическим и машиностроительным производством, огромным добывающим сектором и так далее мы получили едва ли не пустыню. Тридцать шесть процентов от исходных мощностей. Тогда как во Франции два года назад — девяносто четыре процента. Куда всё подевалось, спрашивается?

— Ну-у… — поразмыслив, протянул Мильх. — Разрушения, последствия городских боев, саботаж местного населения.

— Отпадает, — сказал я. — Продвижение вермахта было довольно стремительным, многие города мы брали фактически без боя, неповрежденными. Я сделал отдельный запрос по Харькову, волосы дыбом встали. Когда конкретно Рунштедт взял Харьков, не напомнишь?

— Кажется, в конце двадцатых чисел октября, — неуверенно ответил фельдмаршал, доселе не понимая, к чему я клоню. — Это самый крупный русский город, оказавшийся в наших руках, и как раз в случае с Харьковом нельзя сказать, что он достался нам малой кровью, вовсе наоборот…

— Не в этом дело, — перебил я. — Харьковские паровозостроительный, тракторный и авиационный заводы исчезли. Сгинули. Растворились. Нет, они не разрушены бомбами и не взорваны, они именно исчезли. Остались голые корпуса, стены. Спрашивается — куда исчезли? Где они сейчас? Ответы на эти вопросы у меня тоже найдутся. Причем речь идет не только о трех колоссальных предприятиях: например, куда-то подевался весь транспортный парк Южной железной дороги. Министерство по делам Восточных территорий Альфреда Розенберга по моей просьбе составило подробную справку об ущербе, нанесенном промышленности Харькова, — тридцать два процента было уничтожено вследствие боевых действий и намеренных подрывов перед сдачей русскими города, остальное эвакуировано. Ты внимательно меня слушаешь?

— Господи боже, — выдохнул Мильх. — И такая картина… повсеместна?

— Нет, конечно. В Донбассе обстановка куда более благоприятная, русские попросту не успели вывезти значительную часть предприятий из Сталино и Ворошиловграда. Но в целом статистика далеко не в нашу пользу. Большевики сохранили промышленность и очень скоро наверстают потери. Доктор Тодт понял это первым.

— Альберт, ты не преувеличиваешь? — с сомнением осведомился фельдмаршал. — Хорошо, тридцать шесть процентов от довоенных мощностей русских в наших руках, где больше, где меньше. Для ровного счета, треть. Еще треть списываем на разрушения. Последняя треть эвакуирована, предположим. Но это же мало! Потери при транспортировке, нарушение производственных цепочек, трудности при размещении на новом месте — мы только что обсуждали ровно то же самое с Куртом Танком! И это не один завод, а десятки!

— Сотни, — поправил я. — От трех с половиной до четырех сотен, в худшем для большевиков случае. В лучшем — свыше пятисот. Ты думаешь, они вывозили фабрики по производству швейных машинок, фарфора или скобяных изделий? Ничего подобного! Наоборот! Эти заводы уже сейчас выпускают бронетехнику, самолеты и орудия! А теперь ответь, твои бомбардировщики смогут помешать русским строить танки на Урале или в Сибири? Дотянутся, накроют цели и вернутся обратно невредимыми?.. Во-от, кажется, теперь ты проникся. Или по-прежнему считаешь Фрица Тодта паникером и пораженцем?

* * *

Мильх ушел от меня в состоянии ошеломленно-задумчивом: аргументы возымели действие. Фельдмаршал человек исключительно осторожный, но, как технократ, не склонен взирать на мир сквозь розовые очки и предаваться беспочвенной мечтательности. Пусть знает, что военные победы (бесспорные, тут сомнений нет) — это лишь часть рисунка, постепенно превращающегося в далеко не самую обнадеживающую картину.

Я посмотрел на едва початую бутылку «Фрапена» двенадцатилетней выдержки и поставил ее под койку — завтра с утра нужно проснуться со свежей головой, а спать осталось не больше семи часов. Штора светомаскировки задернута, осталось потушить лампу и закутаться по детской привычке в одеяло с головой.

Сирены воздушной тревоги взвыли час сорок минут спустя.

* * *

— Одевайтесь немедленно! — айнзатцляйтер Аппель пинком распахнул дверь в мою комнату. В руке электрический фонарик, хорошо хоть не бьет лучом в глаза, а светит на пол у изголовья кровати. — Не включайте свет, незачем!

— Неужели снова? — прохрипел я, пытаясь попасть левой ногой в правую штанину брюк. — Бритты решили окончательно разделаться с Бременом?

— Только что позвонил адъютант Эрхарда Мильха, с аэродрома в Дельменхорсте, — скороговоркой произнес Аппель. — Передал распоряжение фельдмаршала: незамедлительно обеспечить вашу безопасность, любой ценой. Над Северным морем обнаружен строй бомбардировщиков, двигающихся в нашу сторону, больше двухсот самолетов, XII авиакорпус поднят по тревоге… Да быстрее же, доктор! Не будьте копушей!

— Выражаетесь в точности как моя мама, когда я с трудом просыпался утром в школу, — беззлобно огрызнулся я, накидывая шинель поверх рубашки, возиться с кителем времени нет.

— У меня трое детей, а это обширная практика, применимая и к столичному начальству, — с неожиданным мрачноватым юморком отозвался Аппель. — За мной!

Мы кубарем скатились по лестнице на первый этаж. Выскочили через боковую дверь во внутренний дворик — я сразу заметил «грибки» системы вентиляции убежища, устроенного со всем тщанием: это тебе не примитивные щели, а настоящий бункер, пускай и расположенный на сравнительно небольшой глубине. Нас догнали еще трое, дежурный по штабу ОТ, кажется, его фамилия Дитрих, телефонистка с коммутатора фройляйн Брейтель и мой референт Ольгерд Динст, тоже ночевавший в доме.

Ббу-у-у! Густой насыщенный рев протолкнулся в уши так, что их слегка заложило. Всегда думал, что музыка разрывов звучит несколько по-другому, но на практике выяснилось совсем иное: с севера накатывала физически ощутимая звуковая волна, слившаяся в грозное урчание одного из титанических монстров древнегерманских легенд — будто мировой змей Ёрмунганд по неизвестной прихоти покинул океанские глубины и выполз на сушу. Над темными крышами сверкали золотистые и блекло-голубые сполохи.

Айнзатцляйтер подтолкнул меня ко входу в укрытие, за которым начиналась бетонная лесенка, уводящая вниз. Шагнул следом, задраил стальную дверь. Освещение слабое, тусклые лампочки, забранные проволочной решеткой, по стенам.

— Типовое сооружение, еще довоенных времен, — пояснил Аппель. — Все государственные учреждения должны оборудоваться своим бомбоубежищем. Инструкция.

— Механистическая функциональность? — невольно съязвил я.

— Совершенно верно, доктор. Спускайтесь. Не скажу, что там очень уютно, но запас воды, продовольствия и даже неплохого алкоголя в наличии. Генератор рассчитан на двенадцать часов непрерывной работы, на крайний случай отыщутся свечи. Принимайте это как не самое приятное, но все-таки приключение. Читали в детстве Жюля Верна?

— Жюль Верн ни разу не описывал бомбардировку Парижа несколькими сотнями «Веллингтонов», дорогой Юлиус…

Обстановка внизу самая спартанская. Убежище рассчитано на двадцать пять — тридцать человек, полный штат бременского штаба. Койки в два яруса, аккуратно застеленные синими флотскими одеялами, отдельная квадратная комнатка для руководителя: телефон, карта города на стене. Склад доверху забит консервами, картонными коробками с итальянскими макаронами, запасными лампочками и полевыми аптечками. Обязательные противогазы. Три электроплитки. Тесная уборная, из крана над раковиной постоянно течет струйка холодной воды.

При необходимости отсидеться вполне можно, бетонные перекрытия с гравийной подушкой в теории должны выдержать прямое попадание, однако проверять устойчивость сооружения на практике я абсолютно не желаю.

— Мы здесь ненадолго, — с невозможным спокойствием предрек Аппель. — Предыдущая воздушная тревога продолжалась четыре часа до сигнала отбоя. Этой ночью, полагаю, всё закончится куда быстрее. Фройляйн Брейтель, вас не затруднит вскипятить воду и приготовить кофе на всех? И найдите галеты с баночкой джема, устроим ранний завтрак.

Снаружи грохотало всерьез, с потолка на одежду опускались невесомые частицы отслоившейся штукатурки. Пол ощутимо подрагивал, значит, бомбы ложатся близко. Слишком близко.

Айнзатцляйтер ошибся с расчетом времени. Едва телефонистка поставила на электроплитку объемистый кофейник зеленой эмали, как случился локальный апокалипсис, других слов и не подберешь. В первые секунды я даже не сумел осознать, что вообще произошло.

Звука я почему-то не услышал. Не уверен, что подобная метафора изящна, но бункер будто подпрыгнул — плитка вместе с кофейником полетели со столика на пол, лампы моргнули, две из них лопнули, выбросив синие искры. Из вентиляционных отдушин под потолком вырвались густые клубы серой пыли и дымка. В воздухе запахло чем-то отвратительно-кислым, химическим.

«О, нет, — промелькнула мысль, — отравляющие вещества в бомбах…»

Сознание померкло, зрение заместилось яркими до рези разноцветными пятнами.

Очнулся я оттого, что господин Аппель, — интеллигентный математик в очках! — отвесил мне несколько тяжеленных пощечин. Рука железная. Присел рядом на корточки, прищурившись посмотрел в глаза.

— Ничего страшного, очень легкая контузия, да и то сомнительно, — со знанием дела сказал Аппель. Голос звучал приглушенно, будто сквозь ватные беруши. — Доктор, возьмите себя в руки! Поднимайтесь с пола, грязно!

Встал, наклонился, протянул руку.

— Вонь… — хрипло выдавил я.

— Так пахнет сгоревшая взрывчатка, — невозмутимо пояснил айнзатцляйтер. — Вы что же, не проходили обязательные для руководящего состава ОТ курсы гражданской обороны? Затянуло через вентиляцию, противохимических фильтров нет, никто ведь не станет использовать зарин, иприт и прочую гадость против городского мирного населения? Женевский протокол от 1925 года подписан Германией и Великобританией.

Как он умудряется совмещать холодный ум и прекраснодушную уверенность в незыблемости отживших свое правил ведения войны? Рыцарство окончательно умерло вместе с Освальдом Бёльке и Манфредом фон Рихтгофеном двадцать с лишним лет назад, а им на смену пришли те, кто отдавал приказы под Ипром и Лоосом. И такие как я — двести тысяч тонн отравляющих боеприпасов Третьего рейха находятся в моей юрисдикции, пускай и покоятся сейчас на бдительно охраняемых складах, ожидая приказа…

Неожиданно выключился генератор, свет погас. Аппель, чертыхнувшись, извлек из кармана фонарик.

— Ничего страшного, сейчас найдем карбидные лампы. Господин Дитрих, займитесь. Доктор Шпеер, с вами все в порядке? Как вы себя чувствуете?

— Как последний идиот, — не стал скрывать я, постигнув очевидную истину: никакой контузии. Я просто насмерть перепугался и свалился в обморок, будто юная послушница, обнаружившая в своей келье пьяного матроса с ополовиненной бутылкой рома. — Я, знаете ли, прежде имел дело с боеприпасами только на артиллерийском полигоне в Куммерсдорфе, причем взрывались они в нескольких километрах от наблюдательного пункта…

— Берлинским чиновникам полезно узнать суровую правду реальной жизни, — изрек Аппель преувеличенно-ханжеским тоном.

Чувство юмора у него в наличии, и айнзатцляйтер позволяет себе подтрунивать над рейхсминистром, что в других условиях выглядело бы святотатством, злонамеренным покушением на незыблемые устои и циничным надругательством над самим понятием «субординация». Такие люди мне не просто нужны, а необходимы как воздух!

Шутки, впрочем, скоро кончились. Взрывов больше не слышно, значит, налет закончился. Аппель поднял телефонную трубку, в надежде связаться с полицией или пожарными, но телефонная линия оказалась повреждена, гудок отсутствовал.

Поднялись наверх, к выходу. Запирающий механизм работал, но сама бронедверь не поддавалась, какие усилия не прикладывай.

— Скверно, — покачал головой айнзатцляйтер. — Вывод, кажется, очевиден: завал. Защитные двери всегда открываются наружу, потому и не открыть… Аварийного выхода нет, проектом не предусмотрен, следовательно, придется сидеть здесь до рассвета и ждать, пока нас откопают.

— Откопают ли? — хмуро заметил Динст.

— Нас всего пятеро, припасов при разумной экономии хватит на несколько месяцев, — ободряюще сказал Аппель. — Да и водопровод, как я заметил, не поврежден… Ну-ну, не смотрите на меня так! RLB обязан в первую очередь расчищать выходы из бомбоубежищ, это аксиома. Будем ждать. Надеюсь, никто не боится замкнутого пространства? В условиях войны от этого страха надо избавляться как можно скорее. Вдоволь побоимся после победы, нарочно здесь запремся и устроим вечеринку!

Нет, определенно, нашивки ОТ-айнзатцгруппенляйтера, сиречь руководителя стройуправления, он сегодня заслужил. Равно и перевод в Берлин, поближе ко мне. Только бы не загордился, стремительное возвышение портит людей необычайно.

Время я не считал — забыл наручные часы в комнате. Просто улегся на откидную кровать, прикрыл глаза рукой, защищаясь от резкого света карбидных фонарей, и попытался задремать. Начинать разговор никому не хотелось, все устали и перенервничали. Господин Аппель, как человек, начисто лишенный рефлексии, почти сразу заснул и посапывал так мирно, что казалось, он находится у себя в супружеской спальне. А ведь неизвестно, остались ли в живых его родные, дом семьи всего в двух кварталах отсюда, могло накрыть…

Сон не шел. Угнетающая обстановка, раздражающие запахи, чувство полной отрезанности от внешнего мира. Ничего себе, угодил в переплет. Для рейхсминистра это даже как-то… Как-то неприлично. Вот Герман Геринг сейчас, вероятнее всего, почивает в огромной спальне Каринхалла с отделкой под барокко и горя не знает — отчет о событиях в Бремене ему предоставят с утренней сводкой, за обильным завтраком.

Боже, какая бессмыслица в голову лезет. Тогда как всерьез подумать надо о другом: что делать дальше? Рекомендация обергруппенфюрера Гейдриха «видеть картину целостно и объемно» окончательно излечила меня от соблазна впасть в самообман — самый распространенный недостаток руководства Германии.

Недостаток? Слишком мягко. Как однажды совсем по другому поводу выразился Антуан Буле де ля Мерт: «Это хуже, чем преступление. Это ошибка». Да, страшная ошибка всеобщего самообмана. Именно всеобщего, поразившего практически каждого — от фюрера до безусого фаненюнкера, рвущегося в бой, чтобы сложить голову за Германию.

А за многоцветной ширмой из знамен и штандартов прячется та самая «суровая правда реальной жизни», о которой с печальной иронией говорил сегодня Аппель: лавинообразно нарастающий управленческий кризис, разрушающаяся экономика, не способная выдержать нагрузку мировой войны, сверхсверхбюрократия, а прежде всего — уйма «государств в государстве».

Партия. Вермахт. СС. Корпорации. Особняком стоят Люфтваффе и Кригсмарине. «Принципиально новый, истинно национал-социалистический род войск», — как любит характеризовать Геринг свою авиацию, и консервативный военно-морской флот, где необычайно сильны кайзеровские традиции.

Могу назвать еще с десяток позиций, от Трудового фронта и отдельной касты Министерства иностранных дел до проклятущего Управления четырехлетнего плана или Дойче Юнгфолька! У всех задачи «наиболее приоритетны», все до единого требуют денег, ресурсов, поддержки, грызутся за полномочия и сферы контроля, лезут не в свои дела с бесценными и столь же нелепыми предложениями, саботируют важнейшие решения только потому, что они могут принести гешефты конкурентам, а в этом случае лучше вообще ничего не делать, чем позволить сопернику вырваться вперед.

…Наверное, все до единого дети, читавшие приключенческие романы, изучали азбуку Морзе — когда-то и я не избежал этого увлечения, тоже играл со сверстниками в «пиратов» на озере Коллер под Мангеймом. Тире-две точки. Тире-точка. Снова и снова. Морской код DN, «Иду к вам на помощь», обычно отдающийся флажковой сигнализацией!

Кто-то колотил камнем во внешнюю дверь убежища — DN, DN, тире-две точки. Тире-точка! Ну конечно же, Бремен — морской город, как еще подать сигнал запертым в бункере? Вот и пригодились, казалось бы, накрепко позабытые и ненужные во взрослой жизни знания ранней юности!

— Поднимайтесь! — громко сказал я. — Господин Аппель?

— Слышу, — донеслось из полутьмы. — Тоже опознали код? Кажется, нас все-таки откопали. Пойдемте, взглянем. Надеюсь, это не английский десант. Но если так, я буду отбиваться гербовой печатью, а вы забрасывайтепротивника чернильницами.

Я нервно усмехнулся.

Тяжелая дверь с неприятным скрипом отошла в сторону. Я зажмурился: день пасмурный, но все равно утренний свет оказался слишком ярким.

— Как вы нас напугали, — послушался знакомый голос. Опознать нетрудно, это Густав фон Холленбройх, адъютант Мильха. — Мы думали, что случилось худшее.

«Я их напугал, надо же! Я!»

Ого, да здесь не меньше полусотни людей — военные, рабочие «Организации Тодта» в оливковой «богемской» униформе, несколько гражданских, полицейские. К спасению моей персоны из подземного узилища приложены немалые силы. Мильх постарался, никаких сомнений.

Пейзаж претерпел изменения в радикально худшую сторону: здание штаба ОТ исчезло, снесено до фундамента — похоже, бомба угодила точнехонько в него. Деревья в парке напротив сгорели, голые черные стволы еще дымятся. Соседние дома частично обрушились, а вот каменная лютеранская церковь в сотне метров вверх по улице, судя по виду, не пострадала вовсе — сверкает цветное стекло витражной розетки на фасаде; как не выбило ударной волной, непонятно.

— Архив и текущая документация, — замогильным голосом сказал Аппель, стоявший за моей спиной. Первое о чем он подумал, увидев руины штаба. — Расстрелял бы Черчилля самолично!

— Если вам и повезло в том, что бумаги сгорели и избавили от лишнего балласта, — фыркнув, отозвался я, — все же лучше не рассчитывать на повторение подобных событий, которые будут постоянно привносить в работу необходимую свежесть. Юлиус, забудьте! Я не стану требовать строгой отчетности, обещаю. Главное — все живы!

— Это нужно заканчивать, — после короткой паузы вполголоса сказал айнзатцляйтер, исподлобья поглядывая на кирпичное крошево и обгоревшие листки, гоняемые ветерком. — Заканчивать как можно скорее. Немедленно. Как угодно. Вы понимаете, что я имею в виду, доктор.

— Господин Шпеер, — шагнул вперед фон Холленбройх. Вид у подполковника был озадаченный, вероятно, он не получил четких инструкций от фельдмаршала, что со мной делать, буде рейхсминистр отыщется живым и здоровым. — Прикажете сопроводить в Дельменхорст на аэродром? Если нет других распоряжений?

— Поезжайте, мы справимся, — Аппель дружески тронул меня за плечо. — Здесь вам делать нечего, доктор. Это не ваша задача. Отправляйтесь. Всё необходимое вы успели сделать. Благодарю за приятную компанию, мы отлично провели минувший вечер. Со смыслом.

«Что он имеет в виду?» — подумал я. И сразу осознал, что знаю ответ на этот вопрос. Его только что озвучил сам Аппель.

Заканчивать. Как именно — не принципиально. Были бы инструменты в руках. А их нет.

— Я вызову вас в Берлин, едва обстановка нормализуется. Любые — слышите, любые! — ваши требования по снабжению будут удовлетворены немедленно. Достаточно запроса в мой секретариат.

— Спасибо, доктор Шпеер. Мне очень приятно работать под вашим руководством.

Кажется, это не просто обязательно-вежливая формулировка. Юлиус Аппель подразумевает нечто большее. Выражает надежду. Невозможно подводить людей, надеющихся на тебя и тебе доверившихся.

— Едем, — я решительно кивнул Холленбройху. — Фельдмаршал на аэродроме?

— Так точно, господин рейхсминистр!

* * *

Спустя два дня, уже в Берлине, я узнал, что повторная бомбардировка Бремена в ночь с 28 на 29 июня не носила масштабного характера — видимо, англичане решили, что бдительность наших ПВО притупилась и нового удара спустя двое суток никто не ожидает.

По данным Мильха в этом налете участвовали двести девять машин, сбито одиннадцать, причем из-за низкой облачности британцы промахнулись и вместо железнодорожного узла (как показали очередные пленные) бомбы посыпались на предместья, где я и находился.

Дома среди многочисленной корреспонденции меня ожидала депеша от брата, переданная не почтой, а через знакомого офицера связи ОКХ в ставку и далее мне лично: незаменимый Хайнц Линге поспособствовал.

Я сразу показал письмо маме. Заканчивалось оно так:

«…Я ничуть не жалуюсь, в действующей армии на Востоке вовсе не так ужасно, как это частенько описывают слухи: самая обычная служба. Мы здесь в ожидании больших событий, но, полагаю, тебе куда лучше знать, каких именно.

Мои поздравления Маргарет с рождением сына, это замечательная новость.

Люблю всех вас. Скучаю, надеюсь, приеду в отпуск осенью, в ноябре. Твой всегда — Эрнст Шпеер».

* * *

17 июля 1942 года Шестая армия вермахта начала генеральное летнее наступление.

Целью были Сталинград и Кавказ.

Эрнст оказался в гигантском водовороте людей и событий, решивших судьбу цивилизации на долгие десятилетия вперед.

Часть вторая СОЛДАТ

Рассказывает Эрнст Шпеер

1. Охота на кабана

Первый русский солдат, которого я увидел совсем близко, лицом к лицу, был мертв. В чем мне, несомненно, повезло куда больше, чем обер-лейтенанту Хельке и лейтенантам Штраубе и Вальдау.

Я познакомился с ними, когда прибыл в Харьков в начале июля сорок второго. Той зимой русские предприняли отчаянную попытку отбить у нас «первую столицу Украины». Попытка эта провалилась и стоила русским большой крови, а германский контроль над Харьковом утвердился окончательно.

Харьков выглядел вполне европейским, ухоженным, даже красивым. Мне доводилось видеть его и прежде, но это случилось зимой и мельком; теперь же у меня появилась возможность пройтись по его чисто подметенным улицам, полюбоваться на каштаны и липы местного парка. Солдаты посещали кинотеатр, для офицеров работали целых два театра — оперный и драматический.

Шестого июля сорок второго года я прибыл в штаб Шестой армии, поскольку привез пакеты из ОКХ, которые обязан был вручить лично. Меня принял командующий армией — генерал Паулюс. Разговор длился весьма недолго: он поблагодарил меня за аккуратное исполнение приказа, пожелал успехов в прохождении службы и сообщил, что мой полк — Второй танковый — находится сейчас в Макеевке, откуда он в ближайшие дни выступит через Артемовск на Триполье, где мне и рекомендовано воссоединиться с моими товарищами.

Трудно представить себе кого-то, кто менее был похож на покойного фон Рейхенау, чем новый командующий. Он был строен, сумрачно-печален и утонченно-красив. Внезапно при виде его меня охватило дурное предчувствие. Командующий не должен быть похож на скорбного ангела, подумалось мне невольно. Это не способствует подъему боевого духа в солдатах.

К счастью, во время разговора Паулюс резко повернулся к свету, и отчетливо проступили морщины у рта, мешки под глазами, а потом он улыбнулся и окончательно утратил всякое сходство с надгробной фигурой:

— Поздравляю вас также с наградой, обер-лейтенант Шпеер.

Я позволил себе недоуменно поднять бровь.

Возникла неловкая пауза.

Генерал Паулюс определенно не из тех, кто умеет ловко и изящно разрешать подобного рода ситуации, и если уж случался какой-нибудь конфуз, он просто молча ждал, пока кто-нибудь другой не подберет нужные слова или не сведет дело к шутке.

Беда заключалась в том, что я тоже не мастер дипломатической элегантности. Поэтому я просто брякнул, не подумав:

— Какая еще награда?

С заметным облегчением Паулюс ответил:

— Обер-лейтенант Эрнст Шпеер был представлен к Железному кресту двадцать шестого мая сорок второго года.

Формулировка ответа подсказала мне, что перед встречей со мной он лично ознакомился с моим личным делом.

Возможно, отчасти его заинтересовала моя фамилия — Шпеер. Не может быть, чтобы он не слышал ее раньше. Вообще Паулюс — основательный человек, любит документацию и умеет ею пользоваться.

Может, оно и к лучшему, — продолжал размышлять я. В прошлом году, когда мы шли сквозь Россию, одушевляемые неумолимым порывом, нам требовался неистовый вождь, вроде Вальтера фон Рейхенау — воплощение неколебимого воинственного духа. Теперь же, когда надо закрепить победу и навечно утвердиться в европейской части России, потребен человек расчетливый, трезвый, с аналитическим складом ума.

Признаюсь, я получаю удовольствие от подобных размышлений. Мне важно отдавать себе полный отчет — в каких событиях я участвую, на каком этапе операции нахожусь и с кем имею дело. Это странным образом успокаивает.

— Я не получал награды и впервые о ней слышу, — сказал я наконец.

Генерал сел за стол, сделал заметку в блокноте и отозвался:

— Это будет исправлено, обер-лейтенант. Согласно документам, у вас остается еще три дня отпуска. Проведите их в Харькове, посетите театр, насладитесь в последний раз культурой, прежде чем вновь окунуться в дым сражения. К концу недели, полагаю, я улажу вопрос с вручением вам Железного креста.

После этого он снова встал, четким движением подал мне руку, и мы простились.

* * *

Я поселился в гостинице на одной из центральных улиц. Кажется, улица называлась Ssumskaja, или как-то похоже. Стоял летний вечер, в раскрытое окно влетал теплый ветерок, слышны были голоса проходящих внизу людей: говорили по-русски и по-немецки, голоса звучали спокойно, приветливо.

Доносился женский смех и легкий стук каблучков. Я заснул в удивительно мирном, спокойном состоянии духа. Ближе к полуночи меня разбудил выстрел, прозвучавший где-то далеко в ночи. Несколько минут я лежал с открытыми глазами в темноте и прислушивался, но выстрелов больше не было, и я снова заснул.

Утром я спустился к завтраку. В гостинице жило много офицеров, догуливающих отпуск. С двумя такими, из 16-го саперного батальона, я оказался за одним столом. Они выглядели очень веселыми и начали было рассказывать мне запутанную историю, где фигурировали охота, дикие кабаны и опытные егермейстеры, но затем к нам с убийственно-вежливым «Позвольте» подсел оберштурмфюрер СС, и разговор перешел на более общие темы, а потом и вовсе завял.

Эсэсовец завтракал очень умеренно, демонстративно пил одну лишь воду, отказываясь даже от кофе, и с легким неодобрением посматривал на нас, жирно намазывающих масло на булочки — честно говоря, довольно черствые. Когда он с тем же холодным «Приятного аппетита, господа» удалился, один из моих новых приятелей пробурчал:

— Их тут пруд пруди. Прямо через плечо заглядывают.

— Они для этого созданы, — фыркнул второй. — Заглядывать и отслеживать.

— Лучше бы бандитов ловили, — сказал первый.

— Вы начали рассказывать что-то про охоту, — напомнил я. Меня мало интересовал эсэсовец и то, чем он занимается. В самом деле, у каждого свой долг, своя сфера ответственности. — Что-то не пойму — какая охота может быть летом? Я, конечно, не охотник, но мне казалось, что этим делом занимаются осенью, когда животные уже нагуляли жир и успели завести потомство.

— У этих кабанов мало шансов уцелеть, коль скоро они оказались в эпицентре военных действий, — со смешком отозвался второй офицер, — а тут удачно совпали сразу несколько обстоятельств…

Он не договорил — поперхнулся булочкой и принялся кашлять. Похоже, оказавшись в этих диких степях, все мы утратили какие бы то ни было манеры. Прямо вот не знаю, что мы будем делать, когда снова окажемся в Берлине на великосветском приеме… ну, допустим, хоть у моего замечательного брата. Наверное, нажремся шампанского как свиньи и будем отмачивать окопные шутки на страх пожилым графиням.

— Его отец много лет был егермейстером у графа Леопольда Шитовски-Шимборски, — пояснил первый офицер, похлопывая приятеля по спине. — Сам Гуго, разумеется, с детских лет увлекается охотой и превосходно разбирается во всех ее тонкостях. Так, Вальдау? — наклонился он к лицу своего товарища.

Тот обтерся салфеткой и кивнул.

Так я познакомился с лейтенантом Вальдау. Он участвовал в разминировании Харькова. Ему было двадцать два года, как он нехотя сообщил. Белокурый, с нежным румянцем, он стригся почти наголо. Едва его волосы отрастали, как начинали сами собой складываться в девчачьи локоны — что, вероятно, вызывало гнусные насмешки со стороны его лучших друзей.

Второго лейтенанта звали Курт Штраубе. С третьим их приятелем, обер-лейтенантом Хельке, я познакомился вечером, когда мы вчетвером посетили местный очаг культуры — оперетту.

В Харькове имелся настоящий драматический театр, где местные актеры с ввалившимися глазами играли душераздирающие русские пьесы, в которых никто не понимал ни слова. К счастью, как объяснили мне мои новые товарищи, вскоре сюда приехала берлинская оперетта.

Вечером у Вальдау с лейтенантом Штраубе вышел короткий спор по поводу искусства.

— Лично мне больше нравилась драма, — объявил Штраубе. — Она отвечает германскому ощущению трагического. А в заунывных песнопениях на музыку Чайковского слышится обреченность этого печального, полудикого народа, рассеянного в пыльных степях.

— Театр должен поднимать настроение солдат, — возразил Вальдау. — В толк не возьму, почему ты этого не понимаешь.

— Для меня загадка совершенно в другом: как может поднимать настроение солдат такая вульгарщина, — ответствовал Штраубе. — Черт тебя побери, Вальдау!.. Как будто с тобой можно всерьез дискутировать об искусстве! Ты еще ребенок. Приходскую школу хотя бы закончил или был исключен за неуспеваемость? — С этими убийственными словами Штраубе повернулся ко мне: — А вы что скажете, Шпеер?

Я мгновенно почувствовал себя ужасно старым:

— Музыка приемлемая, но актеры… Вы обратили внимание на примадонну? У нее такое лицо, словно она страдает запором, но ни за что не признается в этом обстоятельстве.

— Она приехала в Харьков вовсе не для того, чтобы рассуждать о своих запорах, — возразил Вальдау, уязвленный. — А голос у нее ничего, приятный. И танцует с огоньком.

— У нее толстые ляжки, — добавил я безжалостно. — Ей бы не следовало демонстрировать их с такой готовностью. Вам, выросшим в послевоенные годы, конечно, кажется, что раскормленная женщина — это верх эстетизма и благополучия, но…

Вальдау посмотрел на меня так, словно слова: «Что вы, старики, можете понимать в женщинах?» — только что застряли у него в горле. Он даже покраснел.

Да, я старше их всех. Мне тридцать шесть. И я до сих пор только обер-лейтенант. В моем возрасте и с моим послужным списком нормальные люди уже командуют полками.

— Мы, баварцы, знаем толк в бабах, — вывернулся Вальдау, удачно обходя тему моего возраста. — Им следует быть в первую очередь пригодными для деторождения.

У меня имелись серьезные подозрения насчет того, что Вальдау вообще имел какой-то опыт с женщинами. Такие юноши обычно брезгливы и стыдливы. Черт бы их всех побрал с их бьющей в глаза молодостью.

Мы зашли в пару мест, пропустили по стаканчику-другому коньяка и вернулись в гостиницу.

Перед тем, как оставить Харьков, русские постарались разрушить здесь как можно больше: взорвали мосты, заложили мины по всему городу и во всех сколь-нибудь значимых объектах. Вальдау рассказывал, что заминированы были даже старинные особняки, в которых, по предположениям русских, немцы могли разместить свои штабы и прочие учреждения.

— Самое подлое, — сказал Штраубе, — это мины замедленного действия.

— Нужно было нагнать русских пленных, чтобы они подрывались на своих собственных минах, а не рисковать жизнью немецких солдат, — мрачно проговорил обер-лейтенант Хельке. — Впрочем, сейчас-то что!.. При фельдмаршале фон Рейхенау все было по-другому. Он им пощады не давал. Он всегда помнил, где наши враги, а где — друзья.

— По-моему, это естественно, — вступил я. — Пока граница между врагами и друзьями не размыта, нам нечего опасаться. Беда наступает, если она начинает размазываться.

— Отлично сказано, Шпеер! — подытожил Хельке. Он угостил меня последним стаканчиком коньяка, уже в баре гостиницы. Здесь наливали неплохой коньяк знакомым офицерам. Нужно было только знать правильного буфетчика.

Не немца. «Старого украинца». Из тех, что были с нами в прошлую войну.

И ненавидели Сталина.

* * *

Наутро у меня имелись в Харькове дела. После того, как наши саперы разминировали город и отремонтировали то, что попытались уничтожить русские, здесь снова заработали отдельные заводы. Харьков стал главной ремонтной базой Рейха на Украине. Мне предстояло принять здесь десять танков и вместе с этим подкреплением догнать свой полк уже в Артемовске или Триполье, откуда планируется большое наступление на Волгу.

Весь день я был занят на заводе. У ворот меня встретил рыжий саксонец.

— Унтер-офицер Кролль! — отрапортовал он и вытаращил на меня свои голубые глаза.

Еще один молокосос.

Я отмахнул в ответ.

— Докладывайте, Кролль.

— Придан вам в помощь, господин обер-лейтенант. Второй танковый.

— Давно из Фатерлянда? — вопросил я строго.

— В Харькове десять дней! — ответил он, блеснув глазами.

— Гражданская профессия есть? — поинтересовался я у этого дитяти гор и лесов.

— Водитель, — с гордостью кивнул он. — Водил самые обыкновенные автомобили. А теперь буду водить танк.

— Ну, покажешь сейчас, как ты умеешь водить танк, — сказал я голосом пожилого, терпеливого учителя.

От Кролля невыносимо разило «гражданкой». Кроме того, следует признать: существуют на свете люди, которых бесит саксонское произношение. Я, например. Мне хочется считать себя швабом. Но это, в общем, ровным счетом ничего не значит. Через несколько дней, максимум через пару недель, мы с Кроллем уже будем ближе, чем любые родственники. Не друзья, подчеркиваю, а именно родственники: родственников не выбирают, и среди них попадаются утомительные личности, но время от времени приходится жертвовать ради них чем-нибудь крайне необходимым, вроде жизни или новых носков. И саксонское произношение отойдет куда-нибудь на десятый план, в область анекдотов.

Кролль это тоже понимает. Интуитивно. А может, ему кто-нибудь успел объяснить.

— Так, Кролль, — продолжаю я. Мне все-таки хочется, чтобы он смутился и опустил свои голубые, ну право слово, девичьи, глазки. Я, откровенно говоря, начал говорить пошлости.

— Ты должен учитывать, что у меня очень тонкая, нервная натура. Внешне я могу выглядеть как заурядный солдафон с высшим техническим образованием — из тех, кто путает алкоголизм с интеллигентностью, — но душа у меня исключительно сложная. Вряд ли тебе кто-нибудь это расскажет, ведь здесь нет никого из моих прежних сослуживцев.

— Точно так! — отвечает Кролль невозмутимо. Этого малого ничем не проймешь.

И до позднего вечера мы с ним принимаем танки. Водитель из Кролля действительно хороший, и устройство танка он более-менее знает. «Эрфурт», — объяснил он, когда я спросил, где он проходил начальную подготовку.

Вечером я уже валюсь с ног.

— Где ты остановился, Кролль?

Он называет какую-то гостиницу для германских солдат, — понятия не имею, где это, и даже не знаю, по пути ли нам.

— Ладно, — говорю я.

Меня ждет приятный вечерок с лейтенантами, которые знают «нужного» украинского буфетчика и предпочитают примадонн с запором и толстыми ляжками.

Я хлопаю Кролля по плечу в знак одобрения и ухожу.

— Хайль Гитлер! — говорит он мне в спину.

Какой милый мальчик. Но кромешный идиот.

* * *

В гостинице, однако, моих новых приятелей нет и следа. Жаль, потому что мне не хочется заводить новых друзей. И шататься по Харькову в одиночку тоже неохота. Так что я просто отправляюсь спать.

* * *

Следующий день похож на предыдущий, как родной брат, за той только разницей, что завтракаю я в полном одиночестве. Зато на заводе меня ожидает Кролль, и мне приятно видеть его рыжую физиономию. Началось. Мы уже сослуживцы. И пока что это мой единственный подчиненный.

Около полудня меня ожидает неприятный сюрприз в виде давешнего офицера СС.

— Оберштурмфюрер Хартман, — представляется он. — Я хотел бы поговорить с вами.

У него бесцветное лицо, бесцветная прядь волос, сухой голос.

— Мне некогда, — отвечаю я.

Кролль напрягся, я вижу, как он тихонько перебирается в тень, туда, где эсэсовец не будет его видеть. Но до Кролля вездесущему оку сейчас, по всей видимости, нет никакого дела. В противном случае он был бы немедленно обнаружен и выведен на свет.

— У меня осталось несколько дней, а я должен принять все эти танки и… — Я вижу, что мои слова падают в пустоту. Эсэсовец меня даже не слышит. С тем же успехом я мог исполнять песенку про милого Августина.

— Пополнение, с которым вы отправляетесь на фронт, прибудет только в воскресенье, — холодным тоном произносит Хартман. — Произошел из ряда вон выходящий случай, который я расследую.

Я пожимаю плечами:

— Нельзя ли поговорить здесь?

— Нет.

— Хоть объясните, с чем это все связано?

— Все расскажу в свое время. Такие вещи не обсуждаются прилюдно и на ходу.

— Ладно. — Я сдаюсь. — Кролль, идите сюда.

Мой унтер-офицер нехотя выползает из своего убежища. Я всерьез начинаю подозревать, что он виновен в краже какой-нибудь консервной банки. Больно уж преступный у него вид.

— Сейчас мне надо отлучиться, — говорю я очень строгим тоном и показываю глазами на эсэсовца. Тот спокойно раскрывает серебряный портсигар, вынимает сигарету, закуривает. Ему нет до наших разговоров никакого дела — так все это надо понимать. — Вы, Кролль, можете идти отдыхать. Встречаемся завтра. Все равно пополнение, для которого мы принимаем танки, прибудет только в воскресенье. Так что на фронт мы отбываем не раньше следующей среды.

Кролль с облегчением кивает.

Мы с эсэсовцем остаемся вдвоем.

И тут он задает свой вопрос:

— Для начала скажите мне, в каких отношениях вы состояли с обер-лейтенантом Хельке, а также лейтенантами Штраубе и Вальдау?

— Пару раз вместе выпивали, — отвечаю я.

— Где познакомились?

— В гостинице.

— До этого встречались?

— Нет.

— О чем вы говорили?

— О разной ерунде. О женщинах, театре. О коньяке.

Я замолкаю.

Эсэсовец смотрит на меня бесцветным взглядом. У него как будто есть в запасе все время мира. Внезапно я слышу, как он рявкает:

— Хватит валять дурака! Отвечайте по существу вопроса!

Краска с опозданием наползает на его бледное лицо.

Я наблюдаю, как он багровеет, и, когда он делается цвета вареной свеклы, раскрываю рот и ору на него в ответ:

— Не кричите на меня! Я боевой офицер, я награжден Железным крестом!

Мой собеседник — все еще красный — отвечает неожиданно спокойным голосом:

— Все это мне известно. Я хочу услышать от вас подробности ваших разговоров с вышеназванными лейтенантами.

— Какие подробности вас интересуют? — Я все еще готов взорваться. В конце концов, я не шутил, когда предупреждал Кролля о том, что натура у меня тонкая и нервная. — Если насчет женского белья или…

Он морщит нос и, наконец, говорит прямо:

— Кабанья охота.

Я так ошеломлен, что даже не сразу понимаю, о чем он. Очень медленно, постепенно до меня доходит смысл сказанного. Следует отдать Хартману должное — он молчит довольно терпеливо, ожидая, пока я сопоставлю в голове все факты.

— Да, — медленно произношу я. — Кажется, лейтенант Вальдау — егермейстер или сын егермейстера у какого-то господина из охотничьего ведомства Геринга… Во всяком случае, он хвастался тем, что разбирается в охоте.

— Он не говорил, что собирается поехать на охоту? — настаивает эсэсовец.

Я пожимаю плечами:

— Может быть, и говорил. Разговор перескакивал с темы на тему. К тому же мы выпили. Теперь я могу узнать, что случилось и к чему весь этот допрос?

Эсэсовец морщится, как меломан, услышавший фальшивую ноту:

— Допрос выглядит совершенно иначе, господин лейтенант. Можете мне поверить. В другом помещении. И другим тоном. Но ситуация сложилась сейчас крайне неприятная. Вы пока свободны. Надеюсь, что смогу в любой момент найти вас в гостинице.

— Или здесь, на заводе, — добавляю я. — Завтра я намерен закончить работу.

Он неопределенно пожимает плечами и направляется к своему мотоциклу.

Кто он?

Почему именно я?

Почему мундир СС — так грубо и показательно?

Если я в чем-то виноват, меня в чем-то подозревают, то почему не Тайная полевая полиция?

Что за странности?

* * *

История нравится мне все меньше и меньше. И чем дольше я над ней размышляю, тем больше неприятного в ней обнаруживаю. В конце концов я принимаю решение — явиться к командиру нашей Шестнадцатой танковой дивизии генерал-майору Хубе. Справлюсь о моей награде. Может быть, узнаю какие-нибудь новости о пропавших лейтенантах.

* * *

Генерал-майор Ганс Валентин Хубе находился у себя в штабе дивизии, который оборудовали в здании бывшего клуба — который, в свою очередь, по-моему, устроен в бывшей церкви. За прошедшие месяцы я достаточно насмотрелся на русские церкви и научился распознавать их характерный силуэт, даже когда он больше не венчался китайскими «луковками» — большевики снимали их, превращая эти здания в клубы, кинотеатры или склады.

Над входом было вывешено большое знамя со свастикой. Ветерок лениво шевелил шелковые края, пыльная собака скучно валялась на деревянном крыльце. Ей определенно не было никакого дела ни до великой германской идеи, ни до крушения большевизма на Украине.

* * *

Я представился дежурному и попросил о встрече с командиром дивизии, после чего уселся на неудобный стул с коленкоровым сиденьем и спинкой, выкрашенной белой краской, и приготовился долго ждать. Хубе обычно часами сверял карты с оперативными сводками, созванивался с другими генералами, готовил радиограммы — в общем, руководил. Германские генералы любят, чтобы все было четко обозначено на карте. Любят командовать.

Наверное, если бы я стал генералом, то оценил бы всю прелесть этих занятий. Но я оставался всего-навсего командиром танка, и мои заботы обладали плотью и кровью. Мои заботы не издавали приятные шуршащие звуки, если по ним провести карандашом; о нет, они, разумеется, испускали много различных звуков, однако ни один из них я не назвал бы приятным в общепринятом смысле слова.

К моему удивлению, Хубе принял меня почти мгновенно. Я вошел и сказал: «Хайль Гитлер!», глядя поверх головы генерала на огромный портрет фюрера, который Хубе повсюду возил с собой.

Рядом с Хубе сидел новенький полковник. Под «новенький» я подразумеваю: только что из Фатерлянда. Таких легко выделить из общей массы — не столько по хорошо отутюженным парадным брюкам, сколько по взгляду, в котором еще не погасли любопытство и некоторая озабоченность судьбой дикарей, коих надлежит привести к покорности и в определенной мере цивилизовать.

— Знакомьтесь, — Хубе повернулся к полковнику, — обер-лейтенант Эрнст Шпеер, один из лучших наших офицеров. Недавно представлен к Железному кресту.

Боже. То представлен, то уже награжден.

Я едва не засмеялся.

В глазах полковника мелькнуло узнавание, хотя мы раньше никогда не встречались, — у меня хорошая память на лица, и уж эту физиономию я бы не забыл: немного рыхлая, с плоскими серыми глазами и румяными губами. Я предположил, что он неоднократно слышал мою фамилию в связи с другими обстоятельствами. И в связи с другим человеком — с моим старшим братом Альбертом, который с каждым годом становился все более известной фигурой в Рейхе. Фигурой значимой.

Так многие реагируют. Слышат мою фамилию и начинают раздевать меня глазами, словно пытаясь выяснить, что такого во мне особенного, если, имея столь влиятельную родню, я остаюсь всего-навсего обер-лейтенантом.

— О, вы — тот самый Эрнст Шпеер! — воскликнул полковник и протянул мне руку. Рука была пухлая и чуть влажная. — Полковник Клуге.

Я обменялся с ним рукопожатием.

На миг я заподозрил, что сейчас он задаст мне дежурный вопрос — о моей службе. У меня имелось наготове стандартное объяснение. Собственно, сила его заключалась в том, что оно было правдой. Я — солдат Рейха. Я не намерен пользоваться влиянием моего брата для того, чтобы сделать карьеру.

Такая карьера была бы бесчестьем для нашей семьи, для Фатерлянда, для дружбы фюрера. Сыновья многих генералов служат в армии в небольших офицерских чинах. Мой сослуживец и друг — сын покойного фельдмаршала фон Рейхенау. Никто из нас не уклоняется от исполнения своего воинского долга. Потому что, черт побери, это было бы просто некрасиво. Мы, представители известных семей, должны подавать пример всем остальным.

Обычно я испытываю некоторую неловкость после подобных монологов. Особенно если слушатели бледнеют от волнения и говорят, что я действительно подаю пример истинного благородства. Некоторые даже приседают от сильных чувств и почтительности.

Но полковник Клуге произнес нечто совершенно иное:

— Я имел удовольствие познакомиться с вашим другом, лейтенантом Вальдау, господин лейтенант, и он оставил крайне приятное впечатление. Он, кстати, отзывался о вас с большим уважением как о настоящем немце и фронтовике.

Так. Значит, этот хрустящий свежими кальсонами оберст знает мою фамилию отнюдь не по газетам. Мне вдруг стало не по себе.

На миг я утратил самообладание и спросил с ненадлежащей прямотой и даже грубостью:

— Ну и что он про меня наговорил, этот Вальдау?

Хубе впился в меня взглядом:

— А вы что можете о нем сказать?

— Да почти ничего! — стараясь спрятать досаду, ответил я. Сперва непонятный эсэсовец, теперь полковник с генералом Хубе… — Мы едва познакомились.

— Но вы же составили о нем какие-то личные впечатления? — настаивал Хубе.

— Если совсем личные, не подкрепленные никакими фактами, — сказал я, — то, откровенно говоря, он показался мне хорошо воспитанным, милым, честным юношей. Ничего выдающегося в нем я не заметил.

Полковник и Хубе переглянулись.

Затем Хубе криво улыбнулся. Противное предчувствие поселилось в желудке и принялось посасывать под ложечкой. Иногда я путаю это чувство с голодом. Случается, поскребешь ложкой в консервной банке — и всякое предостерегающее посасывание в желудке сразу прекращается. Но не на этот раз.

— Я слышал, на Украине много дичи, — сообщил полковник. — Вальдау как егермейстер взялся устроить для высшего командного состава охоту по всем правилам. Я давно мечтаю затравить настоящего украинского кабана. Он не приглашал вас принять участие?

Значит, Вальдау и в самом деле не просто так болтал об охоте… Я едва мог поверить услышанному.

Несмотря на театр, на нарядно одетых женщин и европейский облик Харькова, я ни на секунду не забывал и другой Украины, которую видел в сорок первом: угловатые тощие козы, выгоревшие поля, убогие, обмазанные глиной домики с крышами, на которых росла трава. И эти люди с дикими, неподвижными лицами, в уродливой, бесформенной одежде. Они провожали нас взглядом так, словно мы свалились с далекой, чуждой, враждебной им планеты. Марсиане из популярного в двадцатые годы романа Герберта Уэллса.

— Подобная охота стала бы не просто развлечением, это — своего рода символический акт, — серьезным тоном заявил полковник Клуге. — Деяние, если угодно, воспроизводящее миф.

— Предпочитаю судить по результатам, — брякнул я.

По лицу генерала Хубе я понял, что от полковника Клуге — берлинской шишки с хорошими связями — наш командир ожидал каких-то важных благ, поэтому и спускает ему всю болтовню о «мифологических деяниях». Вполне вероятно, что-то от этих благ перепадет и нам. Я бы предпочел, чтобы это оказалось горючее для машин. Мой брат, наверное, сказал бы, что у меня совершенно нет честолюбия. Но это как посмотреть. Прибыть в свой полк во главе колонны только что отремонтированных танков, с подкреплением и горючим, — это ли не способ создать себе определенную популярность? Кроме того, я не терял надежды сверкнуть Железным крестом.

Однако Хубе повернул разговор на крайне неприятную тему:

— С вами уже беседовал оберштурмфюрер Хартман?

— Да, однако он был невнятен, — сказал я, не скрывая досады. — Ничего не объяснил.

— Дело в том, что Вальдау и, очевидно, Хельке и Штраубе вчера утром выехали подыскать место для охоты и до сих пор не вернулись, — сказал полковник Клуге, стараясь сохранять приличную германскому воину невозмутимость. — Мы обеспокоены. Это не является нарушением дисциплины, поскольку оба они формально находятся в отпуске, но…

Я не понимал одного: почему все это высказывается мне. Конечно, я обеспокоен судьбой трех немецких офицеров, но по большому счету у меня в Харькове есть свое задание.

— Все более-менее свободные люди брошены сейчас на поиски, — сказал Хубе. — Я лично прошу вас, — он подчеркнул слово «лично», — содействовать оберштурмфюреру Хартману.

«Если ему потребуется мое содействие, — подумал я, не сводя с Хубе оловянного взгляда, — он просто прикажет и стесняться не станет».

Но генерал-майор умел разговаривать с офицерами. Он чуть наклонился ко мне и проговорил доверительным тоном:

— Отнеситесь к этому делу так, словно оно — ваше кровное. Собственно, так оно и есть.

Я отсалютовал военным, кайзеровским манером, снова сказал «Хайль Гитлер» и вышел из здания штаба дивизии. Собака валялась на том же месте в том же положении. Флаг вдруг поймал ветер и с треском распрямился. Солнечный луч прошел сквозь свастику, наполнил шелк алым сиянием. Может быть, все еще не так плохо, подумал я. В конце концов, я действительно склонен во всем в первую очередь замечать худшее.

* * *

На поиски пропавших офицеров был собран отряд из двадцати человек, в основном — из Шестнадцатого мотоциклетного батальона (он частично базировался прямо в Харькове) и из числа размещенных здесь эсэсовцев. Памятуя совет генерал-майора Хубе, я выразил желание добровольно присоединиться к поисковому отряду. Своему унтер-офицеру я дал задание — проверить двигатели двух последних танков самостоятельно. Немного поработав с Кроллем, я не сомневался в его добросовестности: этот парень любил технику, и надобности стоять у него над душой никакой не было.

Хартман встретил меня уверенным кивком:

— Я не сомневался в том, что вы изъявите желание принять участие в спасательной операции.

— Вы уверены, что нам осталось кого спасать? — осведомился я.

— Нельзя во всем видеть только дурное, — назидательно произнес офицер СС. — Сознанию германца должна быть свойственна некоторая упругость, мускулистость. Вы должны видеть мир энергично — ведь он представляет собой лишь сцену, место самовыражения вашего духа.

Я пожал ему руку:

— Прекрасные слова, Хартман. Надеюсь, мы отыщем наших товарищей.

Я видел, что Хартман нешуточно гордится своим умением видеть людей насквозь. И что у него имеются определенные основания для такой гордости. Впрочем, за душой у меня и нет ничего, что я хотел бы спрятать от вездесущего ока. Обер-лейтенант Эрнст Шпеер — весь как на ладони. Открыт и ясен. За исключением легких нюансов — но у кого, прости господи, таких нюансов не имеется!..

* * *

На мотоциклах мы отправились на юг от города. Здешние леса похожи на небольшие зеленовато-коричневые кляксы: их совсем немного, и все они расположены по правому берегу здешних рек — разливающихся весной, пересыхающих в жару, замерзающих зимой.

Здешняя природа совершенно не похожа на нашу. Даже у дубов и кленов листья здесь совершенно иные — крупнее и более грубые, примитивные. Как будто создатель кромсал украшения для этой страны крупными ножницами, наспех.

Дороги были разбиты гусеницами, и на обочине я увидел два больших русских танка — довольно частая для этих краев картина. Ближний завалился боком в кювет, передние катки были смяты, гусеница сорвана. Башня повернута вбок, так что пушка почти уперлась в землю. Странно, подумал я, такое впечатление, будто сражение произошло только вчера. А если это так, то каким образом русский танк оказался здесь, так близко к Харькову? Заблудился?

Сам не зная почему, я остановил мой мотоцикл и подошел ближе к танку. Вот там он и лежал, тот первый русский, которого я удосужился рассмотреть близко. Я не заметил на нем ран или следов крови. Он как будто составлял одно целое со своей грязно-зеленой формой, выгоревшей и пропыленной. Его белые волосы чуть шевелились под ветром, они были одного цвета с местными растениями-метелками и выглядели такими же сухими.

И почему-то я сразу понял, что это русский. Не по его форме — странно, что это был не танкист, а пехотинец, — и не по тому, что он оставался здесь непохороненный, а по каким-то совершенно иным приметам. Он и лежал как-то по-другому, не так, как наши — повернув голову набок и распластав руки, будто последним усилием держась за землю. Его пальцы погрузились в пыль.

Широкоскулое загорелое лицо с выделяющимися белыми бровями не имело возраста. Оно вообще не воспринималось как человеческое. Мне казалось, что я смотрю на мертвое животное, на диковинного зверя.

С руки русского сбежала ящерка и скрылась под камнем. Пока она не сбежала, испугавшись меня, я вообще не замечал ни ее, ни камушка. На миг мертвец как будто пошевелился, еще более утверждая свою связь с этой землей, на которой он лежал.

Я выпрямился. Подбитый танк таращился тупым орудием на своего мертвого товарища. Солнце заливало всю картину, припекало, между лопаток поползла струйка пота. Я смотрел на эсэсовца, хмуро стоявшего на дороге. Он решил подождать меня. Его сапог зеркально сверкал на солнце.

И внезапно уверенность затопила меня. Скоро все здесь переменится. Как бы крепко ни держались русские за свою землю, какое бы единство с нею ни составляли, — мы пришли сюда навсегда, мы покорим здешние степи и леса, мы перейдем Волгу и завладеем русскими заводами за Уралом. Совсем скоро все здесь преобразится, наполнится новым дыханием, новым смыслом.

Я вернулся к мотоциклу.

— Что там? — спросил Хартман.

— Мертвый русский пехотинец, два подбитых пятидесятидвухтонных танка. Непонятно, как они здесь оказались. Возможно, заблудились, — ответил я. — А впрочем, ничего особенного.

— И что же вы там делали так долго, если «ничего особенного» не обнаружили? — осведомился Хартман. По неизвестной причине я ему сильно не нравился. Он мне, впрочем, тоже.

— Любовался, — огрызнулся я. — Вы не допускаете мысли, что подобная картина ласкает взор германского солдата?

— Допускаю, — ответил он хладнокровно и завел мотор.

Я опасался, что поиски затянутся до ночи и нам придется разбивать лагерь где-нибудь в Balka. Так называются здешние овраги — настоящие реки пыли, рассекающие землю, словно окопы времен Великой войны. Перед рассветом здесь становится холодно, а звезды огромны и их какое-то чертово количество. Человеку не стоит слишком долго таращиться в эту бездну. Лично у меня после сеансов созерцания «бархатной» украинской ночи во всем ее космическом великолепии наутро такое ощущение, будто я накануне перепил дрянного шнапса. Возможно, так не у всех. Вполне допускаю, что Хартман — человек с куда более крепкими нервами, и взаимные переглядывания с бездной не оказывают на него такого разрушительного воздействия.

Он вдруг остановил мотоцикл и сделал мне знак поступить так же.

— Какой он… был, лейтенант Вальдау? — обратился он ко мне. И добавил: — Я неофициально спрашиваю. Я читал характеристики.

— Не сомневаюсь, что читали, — пробормотал я. — Интересно, что и командующий Хубе задавал мне тот же самый вопрос.

— Ничего удивительного, — сказал Хартман с обезоруживающей искренностью. — У Вальдау большие связи в старом германском аристократическом мире, и это обстоятельство придает делу особенную… остроту. — Он сделал легкую паузу, и мне показалось, что он в последний момент заменил слово. На что он вообще пытается намекать? Угадывать мне было неохота. Как будто у меня своих забот мало.

«И почему мне упорно кажется, что я все-таки влип в историю? — подумал я. — Скорей бы уж фронт!..»

— Если вы уже высказали свое личное мнение генерал-майору Хубе, — сказал эсэсовец, — то поделитесь, пожалуйста, и со мной.

— Вряд ли это поможет поискам, — сказал я.

Он поморщился. Я понимал, что таких, как я, Хартман повидал за свою карьеру десятки, если не сотни. Армейских офицеров, которые считают себя умнее, чем он.

— Я спросил вас как боевого товарища, — сказал он резко. — Как камрада.

Он употребил слово, которое было в ходу между настоящими товарищами, не по назначению.

— Как камрад, отвечу вам, — сказал я, — что молодых офицеров, похожих на Вальдау, я нередко встречал в армии. Все они воображают, будто эта война нарочно случилась, чтобы у них появилась возможность пуститься в захватывающие приключения. Ни участие в боевых действиях, ни гибель товарищей не способны умерить их авантюризма. Если угодно, перед нами — настоящий немецкий юноша-идеалист, читатель Карла Мая. Я бы предпочел в своем экипаже таких не иметь.

— Вот теперь вы искренни, — удовлетворенно кивнул эсэсовец.

— Я всегда искренен, — я нахмурился.

— Видите ли, я добивался от вас неформального признания, — загадочно молвил Хартман.

Мне не понравилось слово «признание». И я не стал этого скрывать. В конце концов, какие тайны могут быть между камрадами?

— Что вы имели в виду под «признанием»? — осведомился я. — В чем я только что вам признался?

— В том, что как командир вы предпочитаете избегать воспитательной работы среди подчиненных вам офицеров, младших и по званию, и по опыту, и по возрасту. Впрочем, на данном этапе это обстоятельство не входит в сферу моей компетенции. Я просто хочу указать вам на него — на тот случай, если у вас возникнут неприятности.

— По-дружески предупреждаете?

— Если угодно, да, — кивнул Хартман. — Примите этот совет и больше внимания уделяйте воспитательному моменту. Вы и как старый член партии обязаны это делать.

Ну естественно, он знает, что я старый член партии. Он знает обо мне все. Он же для этого создан — все знать. Если где-нибудь у антиподов существует двойник Эрнста Шпеера — будьте уверены, оберштурмфюрер Хартман и его уже прощупал до последней косточки и вынес о нем справедливое суждение.

— Я хочу кое-что прояснить, — заговорил я после короткой неприятной паузы. — С моей точки зрения, воспитание молодых людей закончилось сразу же после того, как добропорядочная боннафрау Пфуфф перестала вытирать им их сопливые носы.

— Это вы так считаете, — сказал Хартман.

Наш разговор оборвался, когда внезапно впереди над маленькой рощей взлетела туча грачей. Посыпались черные перья, раздался оглушительный грубый грай. На дороге стояли остальные мотоциклисты.

Мы подъехали ближе и поняли, что наши поиски закончились.

На самом краю рощи росло большое дерево, его ветви протянулись над дорогой.

Сначала я не понял, что именно вижу. Просто потому, что не ожидал этого увидеть. С ветвей свешивались очень длинные, вытянутые белые коконы. Один немного раскачивался, остальные свисали неподвижно.

Я слез с мотоцикла, подошел ближе и просто стоял и смотрел.

Из оцепенения меня вывел громкий страдальческий хрип: моего эсэсовца выворачивало прямо на зеркальные сапоги. Он рыдал, всхлипывал и продолжал блевать. Это тянулось какое-то время. Грачи возмущенно орали над нашими головами. Они не переставали ни на мгновение. Вся роща, насколько я могу видеть, была загажена этими назойливыми птицами.

Затем Хартман иссяк. Он выпрямился, вынул из кармана надушенный платочек, изящным движением обтер лицо и ликвидировал капельку с рукава, отбросил скомканный платочек в пыль и подошел к повешенным.

Меня окатило резким запахом одеколона.

— Это они, господин лейтенант? — осведомился Хартман. — Вы можете их опознать?

Мотоциклисты уже деловито обсуждали, как быть: кому-то придется лезть на дерево и затем ползти по ветке — срезать веревки.

— Если русские сумели забраться, так и ты сумеешь, — донеслось до меня.

— Ты их видел? — злился солдат, который был действительно небольшого роста и щуплого сложения. — Ты русских видел? Я на них, по-твоему, похож?

Штраубе висел на веревке в нескольких метрах от меня. Он был мертв, как и тот пехотинец возле большого танка, но — в отличие от него — он еще оставался человеком. Его вид напоминал мне о бренности всего сущего — и конкретно моего бытия в том числе. Все мы подвешены на нитке, которую ничего не стоит перерезать. Такова судьба солдата, и с этим ничего нельзя поделать.

— Кого я видел — русских? — злясь, кричал первый мотоциклист. — Видел я их!.. Сквозь прицел!.. Мать твою, ты полезешь или нет?

— Эти азиаты мелкие, как ящерицы, — плевался солдат.

У большевиков, мы это заметили еще в прошлом году, действительно в войсках много азиатов. Не знаю, как они называются, но это явно не славяне: у них смуглые лица, всегда сильно сморщенные, и глаза-щелки. Они и в самом деле похожи на ящериц.

Хартман не стал вмешиваться в спор. Он вынул пистолет и тремя точными выстрелами срезал все три веревки. Тела рухнули на землю. Штраубе при падении, по-моему, сломал ногу. От хруста кости меня самого пробрало до костей — но эсэсовец, только что такой чувствительный, и бровью не повел. Очевидно, дневной запас своей сентиментальности он только что выблевал в украинскую пыль.

— Итак, обер-лейтенант Шпеер, вы подтверждаете, что эти люди — лейтенант Вальдау, лейтенант Штраубе и обер-лейтенант Хельке? — повторил Хартман.

— Да, — сказал я и поперхнулся. — Подтверждаю. Это они.

— Посмотрите внимательнее, — настаивал Хартман. — Вы знаете их в лицо. Это определенно они?

— Определенно, — кивнул я.

Я наклонился над Вальдау. На виске у него вился локон. Коротенький, золотистый локон, игравший на солнце. Какой контраст с тусклыми белыми волосами русского, подумал я. Прекрасный германский юноша, погибший от руки бандита. Только потому, что собирался организовать большую охоту на вепря. Практически Зигфрид, мать его за ногу.

Хартман присел на корточки и обеими руками перевернул Вальдау на живот. Я увидел на спине мертвеца бумажный листок в клеточку — вырванный из школьной тетради и приколотый булавкой к одежде. На листке были выведены русские буквы — фиолетовыми чернилами, с правильным нажимом пера.

— Господи, да это же писал ребенок! — вырвалось у меня.

Хартман аккуратно отколол листок и поднес к глазам.

Точно так же, подумал я вдруг, кленовый листок, упавший на спину Зигфрида, погубил в свое время этого великого героя.

— Что там написано — вы можете разобрать? — спросил я Хартмана.

Тот ответил:

— «Смерть немецким оккупантам».

И, аккуратно сложив листок, спрятал его в кармане.

— Вы читаете по-русски? — удивился я.

— У меня довольно много талантов, — неопределенно ответил Хартман и шевельнул своим хрящеватым носом, словно принюхивался к чему-то. — Впрочем, на таких табличках всегда пишут одно и то же. — Очевидно, в этой местности до сих пор действуют бандиты, — продолжал Хартман. — Сами они, с подачи своего преступного правительства, предпочитают именовать себя «партизанами». Этим лживым словом они пытаются облагородить свои отвратительные деяния. Как нетрудно догадаться, слово — всего лишь набор звуков, которые вообще могут не иметь никакого значения. Суть деяний определяется отнюдь не словами. Бандит может назваться хоть карбонарием, хоть партизаном, хоть сподвижником, — все равно он остается самым обычным преступником.

* * *

Мы доставили тела погибших в Харьков. Им устроили пышные похороны на том самом военном кладбище, которое разбили в парке, в самом центре города, недалеко от моей гостиницы. В тот же день прибыло пополнение для нашего Второго танкового, и я был занят. В среду утром на большой пыльной площади за мостом, недалеко от собора — кажется, рыночной, — была организована показательная казнь пойманных бандитов. Тех ли самых, которые виновны в гибели троих немецких офицеров, или других таких же, — никто не разбирался. Согнали местных жителей — пусть полюбуются. Женщины визжали и пытались вырваться, но их не пускали, тогда они принимались плакать и закрывать лицо руками и платками.

Половина моих новобранцев находилась на заводе — заправляла танки. Человек пятнадцать, и в их числе унтер-офицер Кролль, пошли со мной на площадь — смотреть казнь.

Все происходило быстро, деловито и некрасиво: выволокли человеческие существа в плохой одежде и поставили на скамью под виселицей. Скамья определенно была из какой-то школы, из физкультурного зала. У нас в детстве были похожие.

Преступники сильно отличались от полноценных людей. Я даже не сразу определил их пол и возраст. Громко зачитали приказ, затем вышибли скамью у них из-под ног, и почти сразу все было кончено.

— Неприятное впечатление, — обратился я к унтер-офицеру Кроллю. — А с первого взгляда Харьков показался мне красивым и приветливым городом.

Кролль был очень бледен.

— Наверное, танки уже готовы, господин лейтенант. Когда отправляемся?

— В полдень, — ответил я.

И в самом деле. Скорей бы уж фронт.

2. Весенний забег

— Вот бы нам сейчас во Францию! — мечтательно произносит Кролль.

Во главе колонны из десяти танков и шести грузовиков, сопровождаемые ротой мотоциклистов, мы движемся по пыльной дороге от Харькова к Триполью на соединение со Вторым танковым полком.

На самом деле Кролль просто болтает. Сомневаюсь, чтобы в этой рыжей голове держалась хотя бы одна серьезная мысль. Для этого она слишком молодая, слишком рыжая, слишком саксонская. Я отдыхаю душой, когда позволяю Кроллю трепаться, или с умудренным видом рассуждаю с ним о жизни, о войне и о танковых войсках.

— Какая чушь! — обрываю я Кролля. — Зачем тебе понадобилась Франция?

Он слегка краснеет.

Я не позволяю ему ответить:

— Ты там хоть был? Или только на картинках смотрел?

— А ребята говорят… — начинает было Кролль.

— Твои ребята там тоже не были, в отличие от меня, — я сердито фыркаю. У Кролля смешное, растерянное лицо. — Поверь старому солдату, нет там ничего хорошего. Нечего там делать полноценному человеку, мужчине.

* * *

Неожиданно на меня наваливаются воспоминания, которые до сих пор не утратили своей остроты. Я все еще раздражаюсь, когда думаю о Франции.

Нет уж, благодарю покорно.

У многих, кто сейчас воюет в Африке и в России, сложилось довольно ошибочное впечатление, что во Франции открыт филиал специального солдатского рая, куда германские воины попадают, причем живьем, за хорошее поведение. Никаких бандитов, «партизан» и прочих разбойников. Зато полным-полно француженок — податливых, элегантных, изумительно глупых, если попытаться их разговорить, но с такой, знаете ли, извечной женской тайной во взгляде… Причем там это у всех, от графини до проститутки. Национальная особенность. Хочешь трагедии — просто не давай ей разговаривать и придумывай за нее реплики. Хочешь, чтобы тебе наплевали в душу, — спроси загадочную незнакомку, о чем она замечталась, и услышишь в ответ что-нибудь вроде «pain blanc, des bas de soie, des pilules contraceptives».

И после этого они говорят, что немцы — грубый и циничный народ. Мы, по крайней мере, не прикидывается неземными созданиями — нет, мы твердо стоим на земле и не считаем нужным скрывать это.

— Эх, — вздыхает Кролль, и его голубые гляделки мечтательно затуманиваются. — Ребята говорят, во Франции — обычная гарнизонная служба. Замки старинные, лебеди, климат мягкий.

— И женщины, — прибавляю я.

Нечего мне голову морочить. Знаю я, о чем он думает.

Но Кролль меня уже немного изучил, отпираться не стал — все равно будет изобличен в лукавстве и высмеян.

Он хлопает рыжими ресницами:

— Ну а что такого?

— Так ведь на Украине тоже есть женщины.

— Здесь они какие-то противные, господин обер-лейтенант, — произнося это, Кролль покрывается краской. — Одни пугаются и сразу на все готовы, другие подхалимничают, а еще такие попадаются, что зубами скрипят, вроде как — гордо покоряются обстоятельствам. А я, знаете, такого совсем не люблю. Что, так уж я им всем противен, что ли, чтобы такой театр представлять?

— Ты что, уже всех перепробовал? — я не выдерживаю, начинаю смеяться. — Сколько дней у тебя было в Харькове — десять?

Кролль честно краснеет.

— Да вряд ли уж всех, господин обер-лейтенант, — признает он наконец с обезоруживающей честностью. — На такое кто же способен?.. Я к тому, что фальшивые они, здешние. Второй сорт, славянки.

Мне на память снова приходит тот убитый русский.

— На нас они не похожи — точно. Да только француженки тоже фальшивые. Русские прислуживаются, а француженки — те холодно, не меняя выражения лица, в уме рассчитывают, сколько из тебя можно материальных благ вытащить.

— Да ну? — Кролль поражен в самое сердце.

— Поверь мне. — У меня тон знатока.

Я и в самом деле знаю, что говорю. Все испробовано на собственной шкуре.

* * *

В детстве мы с братом постоянно слушали рассказы о Великой войне. Мне было восемь лет, а брату Альберту девять, когда война началась. Гремела музыка, вокруг вообще стало очень много сверкающего металла: шлемы, трубы. Все это плыло над головами, отражалось в солнечном свете и тут же припорашивалось пылью. Цветы, букеты, письма, платки. Женщины дарили охапки цветов солдатам. Потом эти цветы валялись вдоль железнодорожных путей.

Мир, о котором мы раньше только читали в книжках, вдруг весь распахнулся перед нами. Совсем близко зазвучали названия французских городов, до которых еще недавно нам совершенно не было никакого дела.

И во всех этих городах я побывал двадцать пять лет спустя. Названия были те же самые — Седан, Камбрэ. Я не нашел в них ровным счетом ничего интересного. Может быть, я очутился там слишком поздно. А может, там действительно не было ничего такого, ради чего стоило бы туда спешить.

* * *

В сороковом наш полк отдыхал после Польского похода в старых казармах в Айзенахе. Мы привыкли считать этот городок в Тюрингии своим домом. Маленькие улочки убегали вверх, к горам, игрушечные фахверковые домики, выкрашенные в основном синей краской, источали тишину. Когда ветер дул благоприятный, можно было унюхать запахи местной пивоварни, которая работала на благо Айзенаха и во славу всей Тюрингии с конца XIX века. В огромных деревянных чанах таинственным образом оживало пиво, которое подавали потом в тяжелых глиняных кружках, всегда холодное, густое, с пеной, оставляющей на губах ощущение мимолетного поцелуя. Когда речь заходит о пиве, германский воин сразу превращается в поэта.

В январе сорокового года произошла очередная перетасовка командного состава. Мы к этому уже привыкли. Новые танковые соединения появлялись одно за другим. Наш полк — один из первых в Германии — щедро делился с «младшими братьями» подготовленными кадрами, техникой, персоналом и, конечно, опытными командирами.

Я находился в полку практически с самого начала. Помню, как в конце октября тридцать пятого мы вступали в Айзенах — наш гарнизонный город. Личный состав тогда черпали из двух источников: во-первых, из кавалерии, а во-вторых, из автотехнического персонала. Я принадлежал, условно говоря, ко второй категории. У меня имелся диплом инженера, и к тому времени я несколько лет работал в компании «Майбах».

* * *

Я принял решение идти в армию в сентябре тридцать пятого. Как многие важные решения, это просто снизошло на меня, без всякой логики. Что-то вроде озарения. Думаю, в нашей семье это самый распространенный способ принятия важных решений. Просто идешь погожим сентябрьским деньком, и солнышко светит еще по-летнему, с особенной «осенней грустинкой», как мы когда-то писали в диктантах (и я вдруг почти воочию увидел эту «грустинку», выведенную фиолетовыми чернилами с правильным нажимом пера, изысканным готическим почерком). Идешь, и редко попадается под ногами упавший с дерева лист. Прошла девушка, пробежали дети — по-летнему загорелые руки и ноги, у некоторых рваные сандалии, один в хорошей обуви, а один — босиком, и у разноцветного мяча нет ни единого шанса ускользнуть от этой стайки.

И вдруг понимаешь: вот оно, вот Германия, в которой ты всегда хотел жить. Германия, которая больше не унижена, Германия, которая скоро заставит с собой считаться. Германия, где больше нет голодных детей и девушек в лохмотьях, готовых торговать собой ради умирающей семьи.

Я пришел домой. Дома была только мама. Наша стройная, моложавая, умная мама.

Как обычно, мы взялись за руки и она поцеловала меня в щеку. Она, как и весь этот день, была охвачена умиротворением, покоем.

И тут, неожиданно даже для самого себя, я произнес:

— Мама, я собираюсь пойти в армию.

Она чуть отступила назад, посмотрела на меня внимательно.

— Какой род войск? — спросила она.

— Танки.

Она чуть качнула головой. Из-под легкой косынки выбилась каштановая прядь. Мама поправила ее привычным жестом и спросила:

— Почему не авиация?

Я удивился:

— Авиация?

— В детстве вы с Альбертом интересовались дирижаблями. Альберт никогда не отличался крепким здоровьем, так что я не думала, что он может посвятить этому жизнь. Но ты — другое дело. Ты у меня крепыш.

— Я у тебя работаю на заводе фирмы «Майбах», а они делают двигатели для танков, — напомнил я.

Мама подняла палец:

— И для самолетов, Эрнст, не забывай об этом.

Тут я рассмеялся. У нее был такой серьезный вид. Ей бы в штабе заседать и выдвигать стратегические инициативы.

— Мама, ты действительно хочешь, чтобы я сделался летчиком?

Засмеялась и она, обняла меня. От ее волос пахло свежими пирогами.

— Нет, Эрнст, я буду рада любому твоему решению. Танки так танки. — Она выпрямилась и уверенно, спокойно подняла руку в германском приветствии: — Хайль Гитлер, сынок.

Теперь настал мой черед пристально вглядываться в маму.

— Мама, ты член партии?

— Да, а что такого? — Она блеснула глазами. — Тебя что-то смущает?

— Ничего… Я просто не предполагал, что ты можешь интересоваться политикой.

— Почему же немецкая женщина не может интересоваться политикой? — с вызовом осведомилась мама. — Если хочешь знать, я уже четыре года как вступила в партию. Никто, правда, не в курсе. Ни отец, ни Альберт.

— Но почему мы не знали?

Она пожала плечами:

— К слову не приходилось. Я считала, что это только мое дело, личное. То, что я думаю, во что я верю. Это… — она помолчала, подбирая слова. — Это как религия.

— А как ты пришла к этому? — не отставал я.

— Да очень просто… Однажды я выглянула в окно и увидела, как маршируют молодые люди в коричневых рубашках. Знаешь, Эрнст, это ведь было время хаоса. Полный развал и с ценами, и с продуктами, и с тем, что у людей в головах. Временами казалось, что у нас, немцев, совершенно нет будущего. Нас просто вычеркнули, унизили, обобрали и отбросили. И вдруг в этом море всеобщей неопределенности — островок порядка. Просто несколько десятков молодых людей, но они были аккуратно одеты и шли в ногу. Я ведь домохозяйка, Эрнст, я немецкая домохозяйка и ничто так не ценю, как порядок. Я сказала себе: «Вот оно. Вот то, что нужно, — по крайней мере, мне». И на следующий день вступила в партию.

Что ж, мама, подумал я, похоже, я действительно твой сын. Приблизительно так же, скорее иррационально, чем логически обоснованно, я принял собственное решение. И в октябре уже входил вместе с новообразованным Втором танковым полком, подчиненным командованию Первой танковой дивизии, в гарнизонный город Айзенах.

Это были первые дни существования гарнизона. Танков у нас было два — две крохотные «единички». Офицеры ехали на лошадях. Капельмейстер Ульрих с тремя хриплыми трубачами исторгал из своего оркестра все, что мог, и звучала вся наша полковая музыка вполне оптимистически: трубы, ржание лошадей, громыхание гусениц.

Все окна в домах, несмотря на прохладный день, были распахнуты настежь, оттуда выглядывали лица. Девушки махали нам руками, полотенцами, ветками. Дети бежали за танками, когда полк уже вошел, — ребятишки знали всё лучше всех и поджидали полк за границей города. Разумеется, их никто не отгонял, а командир нашего первого (моторизованного) подразделения майор Кельтч помахал им рукой с высоты кавалерийского седла, тем самым поселив в их сердечках горячую мечту скорее вырасти и тоже сделаться танкистами.

Майор Кельтч — с головы до ног германский офицер: пробор, бриолин, тонко подкрученные усы, немного рассеянный взор выпученных глаз, изумительной красоты выправка, чуть-чуть полный стан и ухоженные белые руки с нервными, как у женщины, пальцами. При виде него становится ясно, что кинематограф не лжет — по крайней мере, иногда.

Жителей заранее предупредили, чтобы не выстраивались вдоль улиц.

Предостережение отнюдь не лишнее: улочки здесь такие узкие, что танки могли пройти только мимо самых худых обитателей Айзенаха. Пара лишних сантиметров выступающего вперед пивного брюха — и несчастный случай обеспечен.

Мы прошли через весь город, где сразу же начались праздничные гуляния и были выкачены бочки с местным пивом, и выстроились на плацу перед нашими новыми казармами. Подполковник фон Приттвиц унд Гаффрон принимал под свое начало Второй танковый полк.

Подполковник тоже был верхом. Он отдавал честь довольно небрежно, привычным легким жестом. Вдруг подумалось, что с таким командиром хорошо будет служить — надежно. В нем ощущалась сила многолетней привычки к армии — привычки, которая несколько лет дремала, никем не востребованная, и вот была воскрешена по первому же зову боевой трубы.

Он сказал несколько ободряющих слов, затем махнул музыкантам и развернул лошадь хвостом в нашу сторону. Лошадь заплясала и двинулась танцующим шагом к казарме. Подполковник постукивал стеком себя по сапогу.

Только сейчас, когда мы достигли гарнизона, я с обостренной ясностью ощутил, что нахожусь в самом начале великого пути. Я возблагодарил господа бога, которого знал в детстве и которого почти забыл в беспорядочные годы юности, за то, что мне еще достаточно мало лет и я успею принять деятельное участие в том огромном деле, которое предстоит всем немцам.

Казармы еще не были достроены. Некоторые стояли без дверей, и практически везде отсутствовали отопительные системы. Не было возведено и ограждение: только столбы, отмечающие места, где должны находиться ворота. Единственное, что успели соорудить к нашему появлению, были ангары для размещения техники.

Через десять дней прибыли первые новобранцы. Второй взвод укомплектовали выходцами из Силезии, а мой, первый, осчастливили сынами Тюрингии и Саксонии. По правде сказать, мы не столько осваивали технику, сколько занимались строительными работами. Доводили до ума казармы, изучали великое искусство кладки печей. Я сообщал об этом маме в пространных письмах, которые она, как я надеялся, с гордостью читает вслух у семейного очага.

«Как и брат Альберт, которым ты гордишься больше, чем мной, — писал я с наивной армейской претензией на юмор, — я сделался архитектором. Правда, только на нынешнюю зиму, когда суровая необходимость заставила меня и моих товарищей вставлять окна, прилаживать двери и исследовать проблему щелей в косяках всесторонне и со всевозможным тщанием…»

Я не объяснил маме, почему принял решение сделаться танкистом, возможно, просто потому, что и сам не до конца отдавал себе отчет в своих побуждениях. «Майбах»? Моторы? Мне хотелось смеяться, когда я вспоминал об этом.

Светлый день, улыбка встреченной девушки, мама и тишина субботнего, чисто прибранного дома, где пахнет пирогами? Вот это — гораздо ближе к делу. Германия — выше всего. Та Германия, которой не было в детстве этих ребятишек, встречавших нас на окраине Айзенаха. Та, которую мы должны им подарить. Та, которую мы сами почти не застали…

За танками — будущее. Вот во что я инстинктивно поверил, когда резко изменил свою судьбу. В конце концов, разве не интуиция определяет все по-настоящему великие поступки? Я никогда не претендовал на величие, но мне хотелось стать частью этой истории, и инстинкт подсказал мне — как этого достичь.

* * *

В середине ноября тридцать пятого года меня вызвали в штаб полка. Майор Кельтч разговаривал с кем-то по телефону, не вынимая изо рта сигареты. Она ловко плясала на его пухлой нижней губе. «Хорошо!» — отрубил Кельтч, положил трубку и повернулся ко мне:

— Унтер-офицер Шпеер, соберите отделение и отправляйтесь сейчас на железнодорожную станцию. Прибыли шесть танков. С учетом тех, которые уже имеются, наш полк теперь располагает восемью машинами. Так что после того, как вы отгрузите танки, доставите их сюда и завершите сборку и необходимый ремонт, мы сможем, наконец, по праву называться танковым подразделением.

Я отсалютовал и вышел.

Мы с новобранцами в основном занимались изучением тех танков, что имелись в наличии. Я рассказывал о моторе «Майбах». Мы ходили строем, стреляли в цель из личного оружия. Но больше всего нас занимали печи и дыры в стенах наших казарм.

Я собрал мое отделение.

— Так, гуси («гуси» было наше прозвище), теперь слушайте меня хорошенько. Наши танки наконец-то прибыли. Торчат на станции и ждут, пока мы возьмем их на руки и отнесем в гнездышко.

Мои саксонцы принялись жевать губами и переглядываться. Я понял, что им уже кое-что известно. Невозможно скрыть новости от солдата.

— Да?.. — я кивнул подбородком Генриху Тюне, маленькому, верткому уроженцу Дрездена, слесарю с вечными цыпками на руках, непропорционально больших для такого хрупкого человека. Как и многие из его поколения, Тюне плохо питался в детстве и рано начал курить — этим объяснялась его внешность вечного подростка.

Тюне вечно задавал всякие неудобные вопросы, которые у других только вертелись на языке. Поэтому лучше было все выяснить с самого начала.

— Что ты хотел меня спросить, Генрих? — повторил я более неформально.

Тюне покосился по сторонам с таким видом, будто только что спер чужой запас табака, и брякнул:

— Болтают, будто танки совсем в разобранном состоянии… Лежат в ящиках, как железный хлам.

— А что, если так? — повысил я голос. — Боишься трудностей, танкист Тюне?

— Так это… А кто их будет собирать и все такое? — настаивал Тюне.

— Попробуй сам ответить на этот вопрос, Тюне.

Уроженец Дрездена молчал. Я обвел глазами остальных:

— В чем дело? Никто не хочет помочь товарищу?

Тюне наконец решился:

— Никто и не говорит, что мы не хотим чинить танки. У нас только такой вопрос, господин унтер-офицер: пока мы чиним танки, кто докончит для нас печку? И крыша у нас течет. Зарядят дожди — начнем кашлять.

Я разозлился, потому что дрезденец был прав.

— Кто еще думает, что мы не справимся? — рявкнул я.

Желающих возражать не нашлось.

— Разойдись, — я махнул рукой. — Через полчаса выходим на станцию.

Поезд уже ждал нас, когда мы прибыли. Я даже присвистнул: не ожидал такое увидеть — это был огромный старый бронепоезд времен Великой войны. Я предъявил бумаги, мы сняли пломбы с вагонов и по деревянным сходням сгрузили танки.

Башни были сняты, пулеметы демонтированы. У двух машин не завелся двигатель, их пришлось налаживать прямо на платформах. Это была только половина обещанного, еще три танка должны были приехать на втором бронепоезде приблизительно через неделю, как сообщили в полк из Берлина.

Я попросил еще два отделения в помощь. Мы работали до наступления темноты. Хотели, чтобы утром все три танка уже находились на месте. Один действительно добрался до казарм, у второго на полпути отказал мотор, третий при повороте потерял гусеницу, завертелся и свалился в кювет. Хорошо, что этого никто не видел.

Мы остались возле поврежденных танков на ночь, а утром я попросил, чтобы мне дали еще людей. Все рвались нам помочь, так что добровольцев оказалось больше, чем требовалось. Подполковник в этот день уехал в Дрезден, а майор Кельтч — вероятно, по рассеянности, — позволил всем желающим отправиться к новым танкам. В результате мы работали, окруженные целой толпой курящих, галдящих и смеющихся солдат.

Время от времени мы подзывали то одного, то другого и заставляли подержать здесь, подвинтить там. К полудню мы вытащили танк из кювета и разобрались с гусеницей.

После этого мы только тем и занимались, что ремонтировали и отлаживали наши танки. А в следующую субботу прибыл второй бронепоезд, посланец из прошлого с подарками для будущего. Мы так были увлечены работой, что напрочь забыли о печках, щелях, плохо подогнанных рамах и дырках в крыше. Первый же холодный дождь напомнил о нашей беспечности.

«Ты теперь меня бы не узнала, — писал я маме в эти дни. — Мы живем в постоянных лишениях, как будто находимся не в казармах в сердце Тюрингии, а на бивуаке, в походе, посреди враждебной и чуждой страны. У нас холодно, и с потолка течет, наши одеяла влажны, иногда приходится спать, обмотав горло шарфом. Но никто не жалуется. Все мы увлечены только одним: нашими машинами. Их нужно поскорее довести до ума, чтобы можно было начать тренировки. Весной предстоят маневры и никто в полку не хочет ударить в грязь лицом. Много внимания мы уделяем физической подготовке. Мы бегаем, прыгаем, поднимаем штангу, чтобы на спортивных состязаниях достойно представлять наш полк».

Я всерьез полагал, что мы подвергаемся лишениям и закаляем дух и тело достаточно для того, чтобы впоследствии пережить самые тяжелые испытания, какие только могут выпасть на долю солдату. Да все мы так считали.

* * *

За всеми этими делами зима прошла незаметно, а в мае следующего, тридцать шестого, года мы впервые выступили из Айзенаха и двинулись к полигону Ордруф, который размещался на краю Тюрингенского Леса.

К тому времени я получил первое офицерское звание. В мае в Тюрингии еще стоит весна, и в густой темной зелени леса, покрывающего старые, пологие, все повидавшие горы, звенели птичьи голоса. Мне казалось, что рев моторов ни в малейшей степени не нарушал здешнюю гармонию — и точно, мы как будто не пугали птиц своим появлением, напротив, они ликовали при виде грозных боевых машин, медленно продвигающихся по старым дорогам, которые помнили, надо полагать, еще римских легионеров.

Офицерские квартиры размещались в крошечном старинном замке времен миннезингеров. Здесь было тихо, на рассвете еще колыхались белые туманы и фазаны выходили из запущенного парка, чтобы бродить по дорожкам. Ординарцы спотыкались о них, а один из них как-то выронил кофейник и облил бедного фазана утренним кофе.

Мы занимались стрельбами до конца июня. Осенью предстояли маневры, а летом нам привезли еще машины. Теперь в полку было в общей сложности двадцать два танка, и мы вылизывали их с утра до вечера.

* * *

Осенью солдаты первого призыва после введения всеобщей воинской повинности покидали полк. Вечером, накануне отбытия, ко мне неожиданно зашел Генрих Тюне. У него не было штатского костюма, и он подчеркнул свое состояние просто тем, что расстегнул воротничок и снял пояс.

Я кивнул ему:

— Что тебе, Генрих?

— Так, поговорить. — Он просочился в комнату.

Мой сосед, лейтенант Майер, сейчас отлучился в город. У него было, насколько я знал, свидание с местной девушкой, на которой он собирался жениться. Благопристойное свидание в присутствии родителей юной фройляйн, которым совсем не хочется, чтобы их привлекли к ответственности за «сводничество». Меня подобные вещи напрягали, и я предпочитал обходиться без местных девушек с их бдительными маменьками и унылыми папеньками, у которых явно есть более интересное занятие, чем просиживать в гостиной с потенциальным зятем.

У Генриха при себе имелся шнапс. Раньше я никогда не замечал, чтобы он выпивал. Наверное, он и таким способом пытался показать, что он теперь человек штатский.

— Не будешь скучать по полку, Тюне? — спросил я, наполовину развлекаясь, наполовину недоумевая.

Он тряхнул головой:

— Не особенно… Вы к нам хорошо относились, вот я и хочу спросить: как по-вашему, будет война?

— Странный вопрос, Генрих. — Я достал две маленьких рюмочки, налил. — Сам ты как полагаешь?

— При нынешнем курсе — обязательно, — кивнул Генрих.

— И почему же ты не хочешь остаться в армии?

— Потому что это будет несправедливая война, — сказал Тюне. — И ничем хорошим для нас она опять не закончится.

— Тюне, тебе не кажется, что ты ведешь какие-то предательские разговоры? — насторожился я.

— Вы меня знаете, — он выглядел грустным, — я ведь никогда не вру. Что думаю, то и говорю.

— Ну так я тебе тоже скажу то, что думаю, — отозвался я. — Германия должна забрать то, что по праву принадлежит ей. То, что у нее отняли обманом и предательством. Мы знаем, кто наш враг, кто только и ждет удобного момента, чтобы напасть и попытаться снова нас унизить, обобрать. Я хочу лучшего будущего для Германии.

— Я тоже, — тихо проговорил Тюне.

Я вдруг понял, что он пытается мне сказать.

— Ты коммунист?

— Был… Наверное, до сих пор… Не знаю, — признался он наконец.

— Зачем ты все это мне говоришь?

— Я хочу, чтобы вы мне объяснили, как мы будем жить. Может быть, я и останусь в армии. В Дрездене у меня нет работы. Да и вообще меня там никто не ждет. А вам я доверяю.

У меня не было никакого желания заниматься проблемами душевного мира Генриха Тюне.

Поэтому я сказал ему:

— В общем, так. Я считаю, что Гитлер — это будущее Германии. Порядок, сила, гордость. Мы имеем право отомстить за то, что с нами сделали в восемнадцатом. Если бы ты видел, как на аэродромах уничтожали самолеты… — я махнул рукой. — Я тебе высказал свою точку зрения. Все эти твои лишние откровения о том, что ты был коммунистом, — всего этого я не слышал. Ты хороший слесарь, хороший механик, хороший водитель. В полку тебе найдется место.

Тюне медленно поднес руки к горлу, застегнул пуговицы. Я понял, что он решил остаться. Может быть, я его убедил. Может, просто подтвердил то, что он всегда знал внутри себя. Я не священник, чтобы копаться во всех этих вещах.

* * *

Дни побежали один за другим. Тот самый порядок, который в свое время пленил нашу мать, а потом и меня. В октябре прибыло пополнение — новобранцы нового призыва. В ноябре мы лишились сразу двух рот и шести офицеров — их перевели во вновь образованный Седьмой танковый полк. В январе тридцать седьмого к нам в Айзенах прибыло еще одно танковое соединение, из Касселя. Они быстро и деловито пристроили свои казармы к нашим, и теперь у нас появились товарищи, друзья и соперники.

Я помню кучу каких-то мелочей, вроде бы несущественных, но имеющих один общий смысл: они означали неуклонное наращивание нашей мощи, возрождение страны, которое шло семимильными шагами, как в сказке.

Помню невероятное попурри, которое исполнил наш духовой оркестр под командованием (иначе не скажешь) капельмейстера Ульриха в честь прибытия генерала Лутца, и состояние эйфории, которое охватывало нас, когда мы слушали эту возвышенную духовую музыку и видели свои готовые к бою, ревущие боевые машины.

Помню, как весной тридцать седьмого наши танки впервые начали оборудовать рациями. Это существенно облегчало работу. Теперь координация осуществлялась быстро, точно и скрытно, не то что раньше, когда приходилось подавать сигналы флажками.

* * *

Но лучше всего почему-то помнится забег по лесу в апреле тридцать седьмого года. Это было спортивное состязание, устроенное для отдыха и укрепления товарищеского духа. Мы мчались как сумасшедшие по лесу, скользя по тропинкам, кое-где уже нагретым и горячим почти по-летнему, а кое-где — с холодными лужицами и даже пятнышками снега. Юная листва готова была вспыхнуть зеленым пламенем, пронизанная светом, — как это всегда бывает в апреле, — многие птицы уже вернулись из теплых краев и заливались радостным пением. Сердце стучало как сумасшедшее, в ушах бился пульс, горло перехватывало, в груди горело. Мы бежали и бежали, время от времени между стволов деревьев мелькал чей-то мундир. Пару раз я падал и просто лежал на земле, наслаждаясь ее теплом, ее ласковым дыханием.

Под конец мы уже не бежали, а шли, но все равно не сдавались — упорно брели к цели. И даже спустя десятки лет, думаю, оставшиеся в живых участники того «исторического забега» наверняка припомнят многие его подробности…

И никто из нас не сможет сформулировать — почему нам так памятно это, казалось бы, незначительное событие.

Возможно, потому что именно тогда мы вдруг поняли: все сложилось. Два танковых полка, расквартированные в Айзенахе. Тюрингия, весна. Моторы. Вечно греющиеся «Майбахи» наконец заменены «Круппами». Рации почти во всех танках. Отличное состояние техники — то, чего мы добились за эти два года. Впереди летние маневры, потом — осенний смотр… Мы знали, что будем на высоте.

* * *

В июле тридцать седьмого мы погрузились на железнодорожные платформы и отправились в Нойхаммер, в Силезию. Ребята из нашего старого второго отделения ликовали — наконец едут на родину.

Странное дело — мы, немцы, столько лет страдали из-за раздробленности Германии, столько стремились к объединению. И вот, когда Германия наконец стала единой, — мы начинаем в мыслях дробить ее. Пруссаки свысока смотрят на саксонцев, баварцы держатся друг друга и никого, кроме земляков, не терпят в своих подразделениях…

Может быть, так выражается естественная привязанность к малой родине. С которой, собственно, начинается любовь к родине великой. Время от времени меня, что называется, «пробивало на философию». Возможно, сказывалось образование, полученное в классической гимназии. Впрочем, маневры быстро прочистили мне мозги.

В Нойхаммере нам предстояло отрабатывать совместные действия с пехотой, с противотанковыми подразделениями. Проблема ставилась в какой-то мере теоретическая и предполагалось решить ее на практике.

Вопрос вот в чем. Военное искусство Средних веков, всесторонне исследованное Гансом Дельбрюком, чьи увесистые тома занимали почетное место в личных библиотеках офицеров высшего командного звена, предполагало, что рыцарь сражается против рыцаря, а пехотинец — против пехотинца. Те господа, которые мыслили танк чем-то вроде логического продолжения лошади (а это неизбежно, коль скоро первые танковые полки комплектовали кавалеристами), естественно, предполагали, что танк должен сражаться против танка, пехотинец, как водится, — против пехотинца, а артиллерист — против артиллериста.

Такая неприятная штуковина, как противотанковое орудие, вызвала к жизни новое бурление военной теоретической мысли. Танк против танка или танк против пушки? К чему готовиться, как действовать в том или ином случае?

Командовал маневрами генерал-полковник фон Браухич. Маневры захватили нас целиком и полностью. Даже во сне я видел мой танк, получал команды по рации, наводил орудие, слушал мотор и однажды проснулся в холодном поту: мне почудилось, будто вся рота пошла в атаку, а мой танк застрял. Что-то с мотором. Причем это был не крупповский мотор, а старый, «Майбах». Я проснулся с криком.

Оказалось, рядом храпел мой старый товарищ Тюне. Звук его храпа преобразился в моем утомленном сознании в ворчание мотора, готового выйти из строя и вывести из боя мой танк — чем опозорить меня навеки.

С досады я ткнул Тюне кулаком. Он всхрапнул, перевернулся на бок и утих. Я долго лежал в темноте с открытыми глазами.

Картина, которая разворачивалась перед нами несколько дней кряду, все стояла перед моим взором. Широкое поле и десятки, сотни танков стремительно несутся по нему, вздымая пыль. Эта железная лавина двигалась вперед неостановимо. Не было на свете силы, способной преградить ей путь. Смешны казались сейчас какие-то дипломаты, политики, все эти господа с мягкими отвисшими усиками, одетые в пиджачки, с важным видом изрекающие приговор Германии. Побеждена! Никаких танков! Никаких самолетов! Никакой вооруженной мощи!

Я тихо рассмеялся. Скоро и следа от этих господ не останется. Мы просто наплевали на них. И нам за это абсолютно ничего не сделали.

В Нойхаммере мы выжимали из наших танков все, что только можно. Техники показывали свое искусство, водители состязались в скорости, стрелки — в меткости. Затем настал черед ориентирования на местности: каждый командир получил карту и точку назначения. Мой экипаж пришел шестым в роте. Не самый лучший показатель, но и не худший.

Двухкилометровый забег выиграли силезцы, зато в плавании — нужно было одолеть стометровку — пьедестал почета достался моему башенному стрелку Курту Пфайлю.

Заканчивался грандиозный спортивный праздник, в который вылился финал маневров в Нойхаммере, настоящим турниром — зрелищем для рядового состава: офицеры соревновались в стрельбе в цель из личного оружия. Я довольно быстро выбыл из состязания и присоединился к болельщикам.

Все мы страстно желали победы нашему командиру майору Кельтчу. Когда он, небрежно и ловко, вскидывал руку с пистолетом, у меня прямо сердце замирало. Казалось, нет ничего важнее, чем услышать отчетливый звук выстрела и затем, после паузы, нужной для осмотра мишени, выкрик дежурного: «Девять!» или «Десять!».

Кельтч сохранял невозмутимое выражение лица и только поигрывал платком, который мелькал у него между пальцами, как у фокусника.

После вполне ожидаемой победы он праздновал в офицерской столовой и поставил всем исключительно хороший коньяк.

Тот август был теплым и ласковым. После Нойхаммера мы двинулись к полигону на берегу Балтийского моря, где не столько занимались стрельбами, сколько бродили по окрестностям и купались. Вода была уже холодной, и мы страшно веселились, когда затаскивали в море какого-нибудь мерзляка. Мне кажется, мы никогда больше не смеялись так много, как в те дни.

У нас было немного времени для отдыха в родных казармах, после чего мы двинулись на полигон Кенигсбрук под Дрезден.

Был самый конец августа, двадцать седьмое или двадцать восьмое число. Небо в эти дни становится ласковым, голубым, и такого же цвета голубые цветочки мелькают на обочине дорог, словно пытаясь задержать уходящее лето.

У нас нашлось время для цветочков (почему я, собственно, их упоминаю), поскольку наш полк не сразу приступил к тренировкам, а дня два обустраивался на месте.

* * *

В Кенигсбруке собралась вся Первая танковая дивизия: кроме нашего Второго полка еще Первый (их гарнизон располагался в Эрфурте) плюс танковая бригада полковника Шаля.

Дивизионные маневры были посвящены отработке взаимодействия подразделений на поле боя; у нас были рации — почти на всех танках, — так что в большинстве случаев работать было сплошным удовольствием. Машина, надежно отлаженная нашими техниками, слушалась идеально. В конце маневров отличное состояние нашей техники даже отметил в своей речи генерал танковых войск Лутц. Он сказал, помнится, что был приятно удивлен тем, как быстро и как хорошо отладили мы танки, которые получили отнюдь не в идеальном состоянии.

— В конце нынешнего, тридцать седьмого года нам еще предстоят большие маневры вермахта, — говорил Лутц. — И сейчас мое сердце переполняется гордостью, когда я думаю о том, каких успехов достигли наши изумительные танковые войска. Горячий дух германского воина одушевил неодушевленный металл, готовый ринуться в бой, чтобы отомстить за поруганную родину и принести свет народам Европы.

Большие маневры проходили в Мекленбурге. Присутствовали фюрер и Муссолини. Они лично наблюдали за финальной фазой маневра, когда наша «Черная армия» разгромила «Голубую». Мы прошли на танках по пересеченной местности, «заняли» несколько городков, — везде нас восторженно встречало местное население, так что танки буквально ехали по букетам цветов и лентам, — мы уклонялись от обстрелов и, в свою очередь, подавляли огневые точки противника. Под конец над полями пролетели наши самолеты — наводящие ужас «Штуки» с их характерным подвывающим звуком, от которого у неподготовленного человека душа уходит в пятки, а у нас сердце наполнялось гордостью и ликованием.

Фюрер обратился к войскам с речью. Я впервые видел его так близко. Брат говорил о впечатлении, которое он производит: никогда не знаешь, какого Адольфа Гитлера ты встретишь — ожидаешь громогласного вождя, оратора, зовущего в бой, а видишь сердечного собеседника. Вот и мне в тот день казалось, что каждое слово фюрера было обращено лично ко мне. Он затрагивал какие-то глубинные струны моей души, когда говорил о Германии, о возрождении мощи вермахта, о предстоящих свершениях. Все это было просто, ясно и легко доходило до сердца.

Я вдруг понял, что у меня мокрое лицо, — слушая фюрера, ябессознательно плакал. Но в тот миг я не стыдился своей чувствительности. В тот день в строю многие плакали.

* * *

Весной тридцать восьмого я ехал из Эрфурта в Айзенах на мотоцикле. У меня был отпуск, который я решил провести в каком-нибудь городе, где меня никто не знает. На протяжении нескольких лет я практически не оставался в одиночестве: рядом со мной постоянно находились люди.

Это одна из особенностей нашей службы, и тут уж ничего не поделаешь. Как говорится, в танке тесно. В эту, казалось бы, ничего не значащую сентенцию танкист вкладывает колоссальное количество оттенков смысла.

Я хотел снять номер в маленьком пансионе и провести дни очень тихо. Может быть, встретиться с девушкой и посмотреть с ней хороший фильм, а потом зайти в кафе. Выпить пива с добрыми горожанами. Каждое утро покупать пирожки в одной и той же лавочке. Читать газету за завтраком.

Я планировал съездить также на пару дней домой, повидаться с мамой и, если получится, с Альбертом. Альберт был в эти дни страшно занят, так что я не был уверен в том, что он захочет тратить время на младшего брата-солдата. Но кто знает? Семья есть семья, кровь не водица.

Когда до конца отпуска оставалось всего несколько дней, я взял мотоцикл и поехал в Айзенах. Мне подумалось, что нужно сообщить о том, куда я направляюсь, командиру полка, — в те дни им стал теперь уже подполковник Кельтч.

Шел дождь, но я упрямо двигался по дороге. В воздухе чувствовалось дыхание весны. На мне был хороший водонепроницаемый плащ и шлем. Мотоцикл слушался, как добрый конь, и мне приятно было ощущать его покорность человеческой воле. По сравнению с танком мотоцикл был совсем маленьким, и совладать с ним было куда проще.

Так я думал, пока внезапно не услышал противный визг и не увидел, как земля взбрыкнула и прыгнула на меня. Сверху, вращая колесами и выбрасывая прямо мне в лицо клубы дыма, на меня рухнул мотоцикл.

Полагаю, на несколько секунд я потерял сознание. Когда очнулся, дождь поливал меня с прежним равнодушием, мотоцикл, подыхая, продолжал по инерции вращать колесами, язычок пламени плясал возле бензобака.

Из последних сил я отполз от предателя-мотоцикла и скатился в кювет. Потом раздался взрыв. Я оглох, в голове загудело, перед глазами потемнело, — словом, я заполучил небольшую контузию. Я попробовал встать на ноги и тут же рухнул с громким воплем: определенно, левая нога была сломана. Мне оставалось выбраться на дорогу ползком и попытаться привлечь к себе внимание проезжающего транспорта.

Приблизительно через полчаса появился армейский грузовик. Я боялся, что он меня раздавит, но, с другой стороны, прятаться от него было неразумно, если я хочу, чтобы меня обнаружили. Я размахивал руками, и каждое движение отзывалось в ноге жуткой болью.

Ребята из Первого танкового, к счастью, смотрели по сторонам, поэтому, подняв веер воды из лужи и забрызгав меня грязью с головы до ног, они затормозили. Из машины выскочил унтер-офицер и подбежал ко мне.

Я назвался и объяснил, что сломал ногу. Унтер наморщил свое маленькое личико, похожее на мордочку комнатной собачки:

— Откуда вам известно, что сломана нога? Вы доктор?

— Черт побери, она распухла, как полено, и дьявольски болит! — резко ответил я. — Разумеется, она сломана.

— Вывих тоже может дать такой эффект, — сообщил унтер.

— Вы доктор? — заорал я из последних сил и на мгновение отрубился — опять потерял сознание.

Из забытья меня выдернул новый приступ боли — оказывается, добрые мои товарищи-танкисты тащили меня в машину. Так я добрался до Эрфурта. В машине я ждал: какое решение примет относительно меня подполковник Химмельспфот, командир Первого танкового.

Подполковник оказал мне честь, явившись лично посмотреть на происходящее. Я назвался и еще раз объяснил, что не справился с управлением на скользкой дороге и поэтому сильно повредил ногу.

Подполковник Химмельспфот сердито морщил свое лошадиное лицо. Его густые прокуренные усы вздрагивали.

Это был старый служака, но я видел, что он отчаянно боится сделать что-то не то. Полагаю, в годы Великой войны он допустил какую-то ошибку, которая пагубно сказалась на его дальнейшей карьере, и теперь страшно боялся повторения.

— Зачем же вы поехали куда-то на мотоцикле в такую погоду? Вы, кажется, в отпуске?

Конечно, он уже проверил мои документы.

— Да, я в отпуске, но мне хотелось на пару дней раньше вернуться в мой полк, — ответил я.

Желтые усы подполковника снова шевельнулись.

— Похвально, — проговорил он с непонятной иронией. — Что ж, полагаю, я должен составить рапорт и отправить вас в госпиталь. Вылезайте-ка из грузовика, мы пересадим вас в коляску мотоцикла.

Мне пришлось, с моей ногой, кое-как выбраться наружу, причем я опять упал. Подполковник, следует отдать ему должное, протянул мне руку, помогая подняться. Так я и стоял, опираясь на подполковника, пока подогнали мотоцикл с коляской. Потом меня еще помучили, запихивая в коляску.

Закончилась эта возня тем, что я почти на полгода был выведен из строя: нога срасталась неправильно, кости болели, я не мог ходить — и так далее.

Я проводил время в госпиталях, а потом — дома. Польский поход нашего полка прошел без меня.

* * *

В дни болезни я много читал. Прочел «Майн кампф», «Заратустру». Удивительно, но в сорок втором, на Украине, я уже не мог воспроизвести ни слова оттуда. Как будто эта, совсем другая, страна, где совсем другие расстояния, города, законы, отменила всю нашу германскую премудрость раз и навсегда и потребовала от нас какой-то другой премудрости, азиатской.

Собственно, основная культурная задача наша здесь как раз в том и заключается, чтобы оставаться немцами, чтобы по возможности показать этим бедным азиатам с их ущербным разумом, в чем состоит арийская идея. Саму идею они, естественно, воспринять не в состоянии, — она им слишком чужда, слишком возвышенна для них, — однако мы обязаны оставаться воплощением этой идеи. Хорошо тренированные, всегда подтянутые, всегда готовые к сражению. Мы для них непонятны — тем лучше. Пока они нас не могут понять — мы остаемся сами собой. Я бы даже сказал, наша непонятность для русских — главный критерий того, что мы верны себе.

Сохранить то, чем мы являемся. Не предать это.

Я мог выпустить из памяти слова сами по себе — но невозможно изъять даже не из памяти, а из всего естества воспоминание о том, как перед арийской идеей пала Европа.

Как пала Франция.

3. Чудо блицкрига

Падение Франции стало для нас не просто чудом — оно явилось живой демонстрацией истинности всего, чему учил фюрер, к чему он призывал, к чему он нас вел.

Я вернулся в полк в марте сорокового года. К тому времени мои товарищи уже побывали в боях. Несколько человек погибло в Польше. Я немного прихрамывал, перед дождем нога начинала ныть, но в целом со мной все обстояло нормально.

Наш полк изрядно окреп. Теперь он состоял из двух средних и четырех легких рот, да еще четырех командирских танков впридачу, — мы представляли собой грозную силу.

Однако имело смысл учитывать тот факт, что только наши «четверки» могли хоть как-то противостоять тяжелым французским танкам B1. Мы, естественно, не могли знать — сколько в точности танков выставят против нас «лягушатники». И все-таки не стоило забывать, что французы могли — с технической точки зрения — оказаться сильнее.

Фюрер напутствовал нас вдохновляющими словами. Он сказал, что исконный германский дух проведет нас по древним землям, пропитанным германской кровью, он направит нас к неизбежной победе, какой еще не видывала Европа за все века существования цивилизации. Ничто не устоит перед нами, потому что наш гений будет лететь, расчищая нам дорогу своими сумрачными крылами.

И все вышло в точности по слову вождя.

* * *

В полдень 9 мая сорокового года полк выступил по направлению к Виттиху. Теперь каждый танк был оснащен рацией, и мы ощущали наше единство. Мы ехали с открытыми люками по Рейнланду. Скоро впереди показался Битбург — древний город с двухтысячелетней историей, ровесник христианства, — он появился на месте римского лагеря на перекрестье древних торговых путей на Мец, Трир, Кёльн.

Теперь слева между деревьями то и дело поблескивала гладь реки. Тяжелые синие воды скользили между деревьями, по равнине. Впереди тянулись старые пологие горы, заросшие лесом. Здесь царили романтика и сумерки.

Мы направлялись к границе Люксембурга. Суетливые человечки с обвисшими усами, одетые в пиджачки, — те самые импотенты, которые когда-то запретили Германии владеть оружием, — то-то сейчас они засуетились, забегали по своим заботливо обставленным кабинетикам, закричали о «нейтралитете», о «невозможности вторжения», об «агрессии». Мы не слышали их — заглушая жалкий лепет старого мира, ревели наши моторы, звучали смеющиеся голоса наших товарищей.

Перед нами затихла Европа. Она еще не понимала. Мы уже подмяли под себя Чехию, Польшу, мы уже триумфально присоединили к нам исторические земли Австрии, — а они все еще «не понимали»…

Французы говорят, что «часовой механизм несчастья впечатляет». Это было сказано о блицкриге, гениальной стратегии, которую сумел воплотить фюрер. Именно мы, немцы, запустили эти часы и заставили бельгийцев и французов бежать от вертящихся стрелок с головокружительной быстротой.

10 мая в шесть утра мы пересекли границу, а в полдень последовал приказ захватить Нефшато. Танки взяли этот город сходу. Здесь мало нашлось внешних отличий от городов Рейнланда, пейзаж оставался знакомым. Нам не пришлось даже открывать огонь, мы просто вошли в город и заняли его.

Нефшато открыл нам дорогу к Буйону. Этот укрепленный пункт на юге Бельгии — «ключ к Арденнам» — хмуро взирал на нас с высот своих средневековых замковых башен, когда танки приблизились к нему по хорошо ухоженной европейской дороге, настеленной поверх старой римской «via», помнившей подбитые гвоздями сапоги легионеров. Европа как будто дремала, погруженная в грезы былого, а мы посланцами грядущего стучали в ее ворота бронированным кулаком, и ворота после короткой задержки распахивались перед нами.

Буйон пал после нескольких выстрелов утром 11 мая. Мы не останавливались, мы катились железной лавиной, неудержимо, как тогда, в памятные дни маневров.

Арденнский лес раскинулся перед нами. Мы шли по тем самым местам, где четверть века назад годами стояли друг против друга армии, не в силах продвинуться на несколько километров. Как нож сквозь масло, проходили мы там, где сотнями ложились в землю убитые.

Вечером одиннадцатого я стоял возле танка — у нас было несколько часов для краткого отдыха. Земля источала густой грибной запах — в глубинах грибниц созревали сморчки, лес набухал грядущим летом, и я вдруг до самой глубины души почувствовал силу этого возрождения: подобно природе, Германия возрождается прямо сейчас, у нас на глазах, вместе с нами.

Мудрость фюрера ощущалась во всем. В том, как он организовал наступление, быть может, вопреки некоторым премудростям тактиков; впрочем, сейчас, в дни молодости железного мира, не существовало еще общепризнанных премудростей, все было в новинку, все происходило впервые.

Наши танковые соединения были приписаны пехотным частям, но действовали самостоятельно. Железные машины собраны в единый кулак. Именно танки фюрер сконцентрировал на решающих направлениях удара, и наш дряхлый противник, словно бы застрявший в восемнадцатом году, просто не успевал отреагировать.

Потом уже я слышал разговоры о том, что фюрер поступил безумно смело, оголив наши фланги; но разве нас не прикрывали самолеты? Страшные воющие пикирующие бомбардировщики поддерживали наши танки у Мааса. Они вылетали непрерывно, небо было заполнено их криком охотящихся хищных птиц.

Говорили: а что, если бы французы и англичане не полезли во Фландрию, в ловушку, уготованную им фюрером? А что, если бы они разгадали его замысел? Разве можно было так сильно рисковать?

Но в те дни мы даже не задумывались над этим. Я понимал тогда — и понимаю сейчас: фюрер совершенно не рисковал. Он точно знал, что делает. Он повелевал народами, как пастух повелевает стадами, и свободные его дети, немцы, подчинялись ему добровольно, с радостной сыновней готовностью; другие же подчинялись воле фюрера на бессознательном уровне. Германская кровь французов слишком разбавлена, но все же та капля германского, что еще сохранилась, слышала зов фюрера. Разум цивилизованного человека не распознавал смысл этого призыва, но кровь повиновалась.

Французы и бельгийцы подчинились его воле — против своей воли. Они не могли не подчиниться.

По Арденнскому лесу бежали французские и бельгийские солдаты, охваченные паникой — древним ужасом перед наступающим гением, перед древним божеством, именуемым «ужас». Небо стонало и выло, словно самый воздух отяжелел от присутствия сотен «Штук».

* * *

Германские танки вышли к извилистой речке Семуа. Она отмечала границу Франции. Местами берега ее были плоскими, заболоченными, покрытыми густой яркой зеленью, но кругом были холмы и дальше, мягкой волной, закрывали горизонт горы.

Семуа впадает в Маас. Это — наш путь. На рассвете двенадцатого мая танки форсировали Семуа. Перед нами была линия Мажино и далее — Седан.

Столько воспоминаний скрыто в этих именах!.. В приказах о дальнейшем наступлении содержалось также поздравление с наступающим праздником Троицы, и поневоле вставали в памяти строки из поэмы другого великого германского гения — Гёте:

Троицын день наступил, праздник веселый: оделись В яркую зелень леса, поля запестрели цветами…

Мы учили эти стихи в гимназии, и я с удивлением обнаружил, что до сих пор помню их наизусть.

Мы вошли в лес восточнее Седана и ждали, пока наши инженерные войска наведут переправу через Маас.

Я бездумно курил, любуясь тем, как солнечный свет угасает между ветвями деревьев; был вечер. Становилось прохладнее. Я слышал, как стучат топоры. Несколько раз донесся звук выстрела. Может быть, кому-то показалось, что приближаются французы, а может, и правда имело место движение на противоположном берегу.

Больше всего меня интересовало, прибыли ли грузовики с горючим. До сих пор перебоев не случалось, но тут они почему-то задержались. Дорога у Семуа в одном месте проваливается в болото, вот об этом я и раздумывал, но как-то рассеянно. Потом бросил окурок и пошел вздремнуть.

Утром нам пришлось прикрывать наших строителей: с той стороны Мааса начался регулярный обстрел. Мы стремились подавить огонь противника, пока он не разнес уже возведенную переправу. Потом прилетели наши самолеты, проутюжили местность огнем, так что французы отступили, оставив на берегу десятки лежащих фигурок.

Много раз я слышал о переживаниях солдата, впервые совершившего убийство в бою. Дескать, когда такое происходит, когда человек видит тех, у кого отнял жизнь, то испытывает ужас. Да беднягу просто наизнанку выворачивает, и долго потом он не может успокоиться. Не знаю, может быть, так и происходило в девятнадцатом веке, когда у всех было больше времени на сантименты. Я смотрел на мертвых французов и ровным счетом ничего не чувствовал. Могу добавить, что и мои товарищи тоже не испытывали никаких особенных переживаний по этому поводу.

Мы просто ждали, пока переправа будет наведена, и наконец рано утром, едва стало светло, — еще до появления на небе дневного светила, — двинулись через мосты. Перед нами был Седан, еще одно слишком памятное название и еще один небольшой, разочаровывающе обыкновенный город.

На противоположном берегу нас впервые встретили французские тяжелые танки.

Это были те самые В1 — громоздкие, с высоким корпусом, похожие на танки англичан времен прошлой войны. 75-миллиметровая пушка пряталась между гусениц и могла стрелять только вперед. Впрочем, для большинства наших машин хватило бы и 47-миллиметровой пушки, стоявшей сверху, в маленькой броневой башне. По счастью, сидящего там человека просто не хватало, чтобы стрелять из этой пушки, а при этом еще и наблюдать за полем боя.

Всего таких машин было шесть. Они тяжеловесно спускались под гору к реке от Седана. Видимо, подходили к городу издалека и теперь вступили в бой.

С момента создания нашего полка это было первое сражение танков против танков. Первый открыл огонь, но мой стрелок почти сразу попал ему в гусеницу, и танк остановился на месте — готовая мишень.

Четвертая рота нашего полка под командованием лейтенанта Краевски вырвалась вперед, продвигаясь к цепи холмов. Французы пытались остановить наши «тройки» и «четверки», но тщетно: рота Краевски мчалась вперед. Мы поддерживали ее у моста.

Заняв высоту, танки четвертой роты преградили путь остальным французам, отрезав В1 от города. Нам оставалось уничтожить их, а Краевски следил за тем, чтобы к ним не подошло подкрепление.

В этом сражении у нас был подбит один танк, а у французов уничтожены все. Два экипажа погибли полностью, остальные — кто уцелел — сдались в плен.

Они-то нам и рассказали о том, какие слухи ходят по Франции уже несколько дней. Меня удивил один взъерошенный, очень потный французский лейтенант с красными ушами, он был невероятно молод и все время повторял: «Мы знали, что вас тысячи, что вы идете как железная саранча… Мы должны погибнуть, везде ваши шпионы…»

Мы ничего не знали о шпионах, которые, оказывается, «везде», а он твердил об этом как о чем-то само собой разумеющемся. Он говорил по-немецки бойко — объяснил, что родом из Лотарингии. Как Жанна д’Арк, добавил он с вызовом, до которого никому из нас не было дела.

Все давние истории о героизме французов, все средневековые легенды теперь утратили всякий смысл. Мы творим новую легенду, новый миф — германский миф, который на наших глазах становится реальностью.

Помимо болтовни о шпионах, он сообщил ценную информацию о том, что в районе небольшого местечка Хемери сосредоточились относительно серьезные силы противника. Мы приняли это к сведению, поэтому обстреляли и заняли Седан и двинулись к юго-западу.

Там действительно обнаружился противник: какая-то забытая кавалерийская часть и одно орудие времен Великой войны. Мне было искренне жаль лошадей. Орудие подбило один из танков прежде, чем мы успели подавить его. Я видел, что несколько всадников пытаются обойти нас и, очевидно, прорваться к Маасу. Сражение оказалось недолгим, большая часть французов попала в плен, двое или трое ускакали прочь. Мы их не преследовали.

Хемери выглядел приятным городком: дома не выше четырех этажей, маленькая центральная площадь с фонтаном и мэрия с пожарной каланчой, где бледный толстяк с трехцветной французской лентой через пузо, тряся губой, вручил полковнику Кельтчу ключи от города. Несколько жителей города с вытаращенными глазами и чахлыми ветками в руках пытались снискать расположение победителей, изъявляя покорность их воле. Было очевидно, что их выгнали на площадь силой, возможно, применяя угрозы. Какой контраст с жителями Австрии, которые на самом деле были счастливы воссоединиться со своими разделенными собратьями!..

Пленных загнали в помещение пожарной части — там было достаточно места. Штаб полка разместили в помещении местной библиотеки. Остальные заняли квартиры кто где. У нас, как было объявлено, появилось несколько дней на отдых, прежде чем мы продолжим наше наступление.

Приходили известия о том, что другие танковые соединения германской армии успешно продвигаются в глубь французской территории. Уж не знаю, чем там занималось французское командование и о чем думало их правительство, но определенно не о том, чтобы продолжать оборону.

Они позорно отступали. Да они попросту драпали! Они спасали свою шкуру и теряли свою страну. Потому что такова была воля фюрера, она подавила любое их возможное сопротивление.

* * *

Днем 15 мая меня вызвали в штаб на общее совещание для всего командного состава. Мы смотрели на большую карту и получали дальнейшее задание. В те дни в нашей армии еще не действовал приказ, согласно которому каждый офицер знает ровно столько, сколько требуется для выполнения конкретного порученного ему дела, напротив — стремились расширить кругозор офицеров, в том числе и младших, чтобы они понимали, какая великая задача перед ними стоит.

Мы видели на карте слово «Париж» и понимали: скоро этот город, «столица мира», как его величают, падет к нашим ногам.

— Мы получили новый приказ: наступление в этом направлении, — указка полковника Кельтча коснулась карты.

Послышался знакомый вой самолетов. К городу приближались «Штуки». Кельтч на миг замер, поднял глаза. Замерли и мы: приятно было слышать этот звук и знать, что у нашего врага сердце уходит в пятки в ожидании неминуемой гибели с небес.

Звук приблизился, самолеты как будто пошли на снижение.

— Какого черта?.. — начал было Кельтч.

Он первым понял, что происходит.

Раздался грохот, потом еще, еще и еще… «Штуки» шли друг за другом, снижались и сбрасывали бомбы с пикирования — один самолет за другим.

Способность соображать я окончательно потерял после того, как здание библиотеки рухнуло и нас погребло под развалинами.

* * *

Я пришел в себя на больничной койке. Светлые стены, усталое лицо сестры милосердия.

Она заметила, что я очнулся, и махнула мне рукой.

— Где… — прошептал я.

Она быстро подошла ко мне, сильно шурша накрахмаленной юбкой.

— Тише, тише. Вы в госпитале в Седане. Когда вам станет получше, вас отправят в Германию. Вас нужно основательно подлечить.

— Что… — опять шевельнул я губами.

— Что произошло? Об этом вам расскажет обер-лейтенант Краевски. Он уже здесь. Минут десять назад как раз спрашивал, можно ли ему вас повидать.

Обер-лейтенант Краевски, невысокий, подтянутый, с трагически сжатыми губами и ясным, добрым взглядом, уже входил в палату. Белый халат развевался на его плечах, как плащ или скорее как крылья ангела.

— Рад видеть, что вы очнулись, — быстро заговорил он. — Мне потребуются ваши показания. На меня повесили расследование этого ужасного несчастного случая. Сами понимаете… — Он развел руками. — Повысили в звании и отправили писать рапорт.

Я ничего не понимал. В те дни я успел осознать лишь одно: я чертовски невезучий человек. То есть это как посмотреть. По сравнению с теми, кто погиб, я, конечно, счастливчик. Но почему-то так выходит, что вокруг меня постоянно случаются идиотские несчастья — по недосмотру, глупости, халатности. И уж если можно кого-то ранить, сломать кому-то ногу, взорвать чей-нибудь мотоцикл или устроить неполадку в двигателе танка, — то это будет мой бок, моя нога, мой мотоцикл и, уж конечно, это окажется мой танк.

— Эскадрилья наших пикировщиков имела неверные данные, — поведал Краевски. — На их картах Хемери был отмечен как город, все еще занятый противником. Досадная оплошность, понимаете ли. Они просто не получили новой информации о расположении наших войск. Возможно, мы продвигались на территорию противника слишком быстро. Так или иначе, летчики были уверены, что Хемери — одна из целей, и разбомбили город. Погибли три десятка пленных: пожарная часть, мэрия и каланча были признаны приоритетными объектами. Кроме того, несколько бомб попало в библиотеку, где размещался, как известно, штаб полка.

— Кто?.. — прошептал я. У меня страшно болел бок.

— К сожалению, погибли почти все наши офицеры: полковник Кельтч, обер-лейтенант граф Харрах, обер-лейтенант фон Фюрстенберг…

Краевский перечислял имена, а я почему-то думал о том, что эта потеря, при всей ее тяжести, не является катастрофой: Германия воспитала десятки, сотни храбрых, умных офицеров. Сколько бы их ни погибло, на смену им придут другие, и они будут не хуже.

Но Кельтч!.. Он был нашим кумиром. Теперь его нет, и в моем сердце образовалась пустота.

Краевски показал мне рапорт и спросил, нет ли у меня каких-либо уточняющих или опровергающих сведений. Подобными сведениями я не располагал, поэтому подписался, и обер-лейтенант милосердно оставил меня в покое.

* * *

Я застрял в госпиталях на несколько месяцев. Пока наши ребята размещались в гарнизонах, кадрили француженок и катались смотреть город Париж, который, естественно, пал и охотно предоставил все свои сокровища к нашим услугам, — я валялся на больничных койках и питался жидкой кашкой. В Германию меня не отправили, сказали, что я и в полевых госпиталях прекрасным образом поправлюсь.

Под конец я оказался в монастыре, где за мной ухаживали французские монахини. И это были отнюдь не прекрасные бледные создания, чья девственная красота лишь оттенялась белоснежным покрывалом, о нет, это были пожилые тетушки с одутловатыми физиономиями, которые ругали меня на своем лающем языке (кто утверждал, что французский — язык любви, тот солгал) и меняли мне повязки шершавыми холодными руками.

Вероятно, они считали, что, выражая отвращение ко мне, они проявляют свой патриотизм. У меня не было никакого желания обсуждать с ними это. Я тщетно пытался добиться хотя бы приличного питания. В соседней палате монашки выхаживали одного из французских пленных, раненых при том же набеге, и, уж конечно, с ним они вели себя как курицы-наседки с любимым цыпленком. Надеюсь, этого хлыща с кадыкастой шеей и взором опереточного героя после лечения отправили в лагерь.

* * *

Едва я смог держаться на ногах, как покинул гостеприимную обитель и на попутной машине, со знакомым офицером, отправился в Париж.

— Когда мы подходили к Парижу, навстречу валила толпа гражданских, — рассказывал он. — Они просто не ожидали, что мы появимся так быстро. Все они рванулись во все стороны, подальше от «оккупации». Везли с собой невообразимый хлам, тащили детей, престарелых тетушек, какие-то древние сундуки… Половину вещей просто сбрасывали, мы давили их гусеницами танков. Люди шарахались в кусты. Иногда мы действительно в них стреляли, потому что они не давали проехать. А они даже не сразу понимали, что видят перед собой германские танки. Знаете, камрады, это было противно.

Париж меня разочаровал. Он оказался будничным, серым, скучным. Женщины отчетливо разделялись на «хоть сейчас, господин офицер» и «лучше умереть, проклятый оккупант». Которые «лучше умереть» — те выглядели так, что и в правду было лучше умереть, чем иметь с ними хоть что-то общее. Первая же категория вела себя до крайности деловито, так что возникало ощущение, будто занимаешься бухгалтерией, а не любовью.

Уличные кафе, художники, музыка и прочие «чудеса Парижа» — все это выглядело так же убого и скучно, как и женщины, и я с радостью обменял бы всю «столицу мира» на одну кружку доброго пива на Александерплатц.

* * *

…Ничего этого я рассказывать Кроллю не стал. Во-первых, долго, а во-вторых, Кролль не понял бы и половины. И вообще незачем ему копаться в моем сложном душевном мире.

Я просто сказал ему, что все француженки — шлюхи, одни дешевые, другие — дорогие, а сама Франция — помойка, которую предатели-правители отдали нам по первому же требованию. Вот и все.

* * *

Бесславное ранение под Седаном вынудило меня пропустить парад победы в Париже. Всё повторялось: немцы уже сражались под Седаном, немцы уже входили в Париж победителями. Что ж, избранниками судьбы становятся не по личному желанию, а по прихоти вышеназванной капризной особы. У нас нет способов повлиять на ее выбор. Ты либо избранник, либо валяешься в госпитале, пока остальные под полковую музыку гарцуют у Триумфальной арки.

Впрочем, грех мне жаловаться: если кто-то и заслужил проехаться на белом коне по Елисейским полям на виду у «столицы мира» (и на страх ей), так это наш героический полковник Кельтч. Вместо этого он уже пребывает на иных Елисейских полях, если таковые, конечно, не выдумка местных кюре, и эти поля — окончательные.

Я же провел в Париже несколько дней и затем попробовал догнать свой полк в Орлеане, где в течение месяца сослуживцы чистили перышки и чинили танки. Наверное, хорошее то было время. Только я его не застал. Когда я прибыл в Орлеан, там уже никого не было, и только темные, в белых потеках от голубиного помета памятники Орлеанской деве (их здесь десятки) провожали меня мрачными пустыми глазницами.

* * *

В середине октября Второй танковый возвращался в Айзенах. Я взял билет второго класса до Эрфурта. В Орлеане меня догнало звание обер-лейтенанта, так что я щеголял мундиром и сверкающими сапогами, у меня было рассеянное выражение лица, как и подобает раненому в боях воину, и хорошая крепкая трость, купленная еще в Париже.

Я ни с кем не разговаривал и читал газеты, на каждой станции покупая свежие.

Германия встретила меня легким дождиком. Осень пахла супом с клецками, на площадях готовились к пивному празднеству. В Эрфурте я хорошо набрался в компании незнакомых людей, каждый из которых жаждал угостить героя-офицера. Мы громко пели, обнимались, разбили несколько кружек, в общем, хорошо провели время. Нас даже хотели арестовать за нарушение общественного порядка, но я показал документы и был отпущен с надлежащими почестями.

В полку меня встретили дружески, спокойно. Несколько дней я отдыхал и знакомился со своим новым экипажем — прибыло пополнение.

Время маневров, спортивных состязаний, поездок на Балтийское море, где стрельбы чередовались с беспечным пляжным времяпрепровождением, осталось позади. Наступала пора суровых испытаний: мы должны были проверить себя в деле.

Прямо в сочельник сорокового года пришло распоряжение отправляться в Румынию. Мы получили ответственное задание — обучать союзников искусству танкового боя.

* * *

В Румынию я не поехал. Сказался больным и отпросился в отпуск. Мою просьбу охотно уважили. Возможно, сама история моего ранения вызывала некоторое смущение в высших командных кругах, а может, брат Альберт замолвил за меня словечко.

Я его в те дни так и не повидал, он был слишком занят работой. Мама кормила меня пирогами с картошкой и яблоками и обсуждала со мной вопросы политики. Мне же хотелось просто помолчать. Я пытался воспринимать мамины разговоры как обычное женское журчание, но то и дело улавливал в ее бурном речевом потоке слова, на которое не мог не реагировать, хотя бы инстинктивно. Мама говорила о великой Германии, о предстоящих завоеваниях, о грядущей войне. «Война, конечно же, неизбежна, но пойдет нам на благо. Она всколыхнет нашу кровь, она заставит бюргеров вспомнить о том, кем на самом деле были их предки. В каждом солдате проснется его предшественник, его далекий родич — отважный германский воин, сражавшийся мечом и боевым топором».

— Мама, ты это всерьез? — хотелось мне ее спросить.

Она говорила все это, не переставая замешивать тесто или чистить картофель.

— Я горжусь моими детьми, — спокойно ответила мама, когда я все-таки не выдержал и задал ей этот вопрос. — И потом, я убеждена — ты думаешь точно так же.

Я неопределенно пожал плечами. В общем и целом я был с нею согласен. Просто мне было странно слышать все это от мамы…

* * *

Мой отпуск заканчивался в мае сорок первого. Врач подписал бумагу, согласно которой мое здоровье было признано полностью восстановленным, и я отправился к своим однополчанам. С собой я вез целый мешок домашней выпечки. Мама постаралась на славу.

* * *

В начале лета мы стояли на территории генерал-губернаторства. 18 июня в полк неожиданно прибыл генерал-полковник Вальтер фон Рейхенау. Он прилетел на «Шторьхе» «по конфиденциальному делу», то есть обставил свое прибытие с минимальной помпой: всего один адъютант и два денщика.

В четвертой роте, куда теперь отправили и меня, служил лейтенантом Фридрих Карл фон Рейхенау. Ему было двадцать лет. Это был голубоглазый меланхолик, любитель творчества безнадежных романтиков вроде Гёльдерлина. Держался он замкнуто, что не удивительно, учитывая, кем был его отец.

Только однажды он решился на откровенный разговор со мной, и то, полагаю, лишь потому, что я случайно застал его плачущим.

Он сидел возле своего танка, в ангаре, и при виде меня быстро обтер лицо платком.

— Простуда, — коротко объяснил он.

Я видел слезы в его глазах, и он знал, что я их заметил.

Я сказал очень мягко:

— Передо мной можете не притворяться, Фридрих.

Он тяжело, глубоко вздохнул:

— Ладно. В конце концов, у вас есть старший брат — личный друг фюрера, так что вы, наверное, понимаете…

И выложил всё. Как хотел заниматься литературой. Писал стихи. Мечтал найти девушку, которая поняла бы его. Чистая любовь, возвышенный брак, общее поэтическое творчество: он начинает строку, она заканчивает. Слияние душ вплоть до телепатии.

— Но отец, естественно, и слышать об этом не хотел. Он считает, что армия содержит в себе достаточно музыки и поэзии. Во всяком случае, их довольно, чтобы напитать душу молодого человека — это его слова, — прибавил Фридрих.

— Вы неплохо справляетесь, — заметил я.

Он вскинулся:

— Естественно! Я же фон Рейхенау! Я не могу справляться плохо. Мы все делаем на совесть. Так принято, наша семья — с большими традициями. Иногда просто накатывает печаль. Не знаю, насколько это постыдно — испытывать ее.

— Никакие чувства не постыдны, даже страх, — сказал я. — Поверьте мне, Фриц, я ведь старше вас. Постыдными бывают только поступки. Что до эмоций — с годами мы учимся скрывать их, вот и всё. Мы не в силах управлять ими, мы в силах лишь не позволить им управлять нами. Помните об этом, и ваш отец по праву будет гордиться вами.

Фридрих пожал мне руку и попросил разрешения считать своим другом.

Как правило, я стараюсь не брать на себя обязательств дружбы, но, в конце концов, — почему бы и нет? Парень нуждался в ком-то, с кем мог бы поговорить в лирическую минуту.

Генерал-полковник фон Рейхенау свалился на нашу голову, как всегда, неожиданно. Он отправился в штаб, провел там некоторое время, затем заявился на квартиру, которую его сын Фриц разделял со мной и обер-лейтенантом Кукей-ном. От него пахло роскошным одеколоном, его вздернутый нос воинственно устремлялся в потолок, монокль сверкал в выпученном голубом глазу.

Вальтер фон Рейхенау коротко обнял сына, обменялся рукопожатием с его боевыми товарищами, затем уселся в лучшее кресло и вытащил из кармана фляжку с умопомрачительным коньяком.

— Я привез кабана, которого лично подстрелил в лесах Тюрингии, — сообщил генерал-полковник. Он был еще и заядлым охотником. — Сегодня на ужин у вас будет дикий вепрь, пища, достойная германских воинов.

«По крайней мере, эти речи произносит фон Рейхенау, а не моя мама, — подумал я. — Однако старый хрен что-то очень уж торжественно выглядит».

«Старый хрен» и другие грубые наименования служили для любовных прозвищ, которыми солдаты весьма щедро награждали любимого военачальника. Если кто и вызывал в нас чувство, близкое к восторгу, так это был именно он, фон Рейхенау, воплощение всего, о чем только можно мечтать: старинный род, древняя воинская традиция, передаваемая из поколения в поколение, чисто арийская внешность, спортивный дух, любовь к охоте, конному спорту, стрельбе в цель. Не было такого спорта, в котором фон Рейхенау не преуспевал бы. Он вполне мог убить голыми руками медведя и съесть сырым его сердце. По крайней мере, мы в это верили.

— Хочу, чтобы вы узнали это первыми и от меня, — таинственно проговорил генерал-полковник, открывая фляжку. — Скоро нам предстоит по-настоящему большая война. Это будет блицкриг, как в Польше и во Франции, но ставки непомерно более высоки. Германия нуждается в железе, в нефти, в новых пахотных угодьях. Мы отправляемся в Россию. Точная дата уже известна — 22 июня. Это будет величайшая победа Германии, и я счастлив, — в голубых глазах генерал-полковника сверкнули неподдельные слезы, — да, счастлив, — повторил он, — что я вместе с моим сыном буду принимать участие в этом историческом событии.

Мы выпили, встав и прокричав «Хайль Гитлер!». В это мгновение никто из нас, даже Фридрих, не сомневался в том, что нам невероятно повезло.

* * *

К 22 июня сорок первого года наш полк состоял из двух средних и четырех легких рот. Сорок пять «двоек», двадцать три «тройки», двадцать «четверок» и десять командных танков. Вся эта громадина выступила в поход в полдень.

Нам пришлось идти своим ходом, переправляться через Буг и к 28 июня двигаться на соединение с 16-й дивизией.

В тот день мы впервые увидели русские танки — как потом узнали, это были средние Т-34. Они отходили к местечку Верба, если судить по карте.

Мы буквально наступали им на пятки. 29 июня около шести вечера наш полк окружил Вербу и захватил ее. Это был маленький городок, тонущий в садах; деревья до середины ствола вымазаны побелкой, дома с белыми стенами, в центральной части — торговые ряды и колокольня; здание церкви превращено в склад.

Наши танки въехали в местечко, производя непрерывный обстрел. Верба показалась мне некрасивой, и я не испытывал сожаления, когда выстрелом разметывало очередной дом.

Нам пришлось изрядно повозиться с колокольней. Обер-лейтенант Краевски считал, что ее необходимо уничтожить. Фридрих фон Рейхенау возражал: мы могли бы использовать ее для корректировки огня, для осмотра местности. Краевски был настроен пессимистично: «Если русские нас отсюда выбьют, мы десять раз пожалеем о том, что не сломали колокольню».

— Но господин обер-лейтенант, почему вы считаете, что русские непременно выбьют нас отсюда?

— Мы не знаем, сколько у них сил на этом участке. Делаем, что можем, однако следует быть готовыми ко всему, — хладнокровно произнес Краевски.

И, черт побери, он оказался прав: ночью русские танки пошли в атаку. Мы не могли понять, много ли их — но, думаю, их было не менее тридцати, и они наползали на Вербу со всех сторон. Завязался ночной бой, горело несколько домов, вспыхнул танк, и я разглядел красную звезду и выскакивающие из люка черные фигурки. Я показал на них пулеметчику, и мы сняли всех троих, пытавшихся спастись.

Из створа улицы выехал еще один русский танк. Он пытался попасть нам в гусеницу, так что мы дали задний ход — в улице было не развернуться, снесли какое-то дерево, впилились в стену дома, затем все-таки развернулись и ответили огнем из пушки. Русский в этот момент стоял к нам боком, и нам удалось его подбить. Второй выстрел угодил ему в бензобак. Пламя лизнуло стену танка, и теперь дело было лишь за пулеметчиком. Последнего я убил из своего люгера. Он махнул руками и упал прямо под гусеницы.

Окраина Вербы сотрясалась от взрывов, по небу скакали багровые вспышки — там шел бой. Затем я получил по рации приказ отходить. «Временно оставляем Вербу», — Краевски повторил приказ несколько раз, чтобы не оставалось сомнений.

Ладно.

Мы деликатно вернули местечко русским и отошли.

* * *

Два дня мы приходили в себя после этой атаки. Было тепло и до странного тихо. Грохот с фронта долетал как отдаленная гроза. Хотелось купаться, лежать на земле, ни о чем не думать. Впервые за последнюю неделю я нормально побрился.

Прилетал транспортник, привез почту, сигареты, консервы. Я получил, вот диво, мятую рождественскую открытку от Альберта. Брат желал мне успехов в боевой работе и крепкого здоровья. Это было приятно. Долго же путешествовали эти пожелания. Наверное, половину Европы успели объехать.

1 июля мы снова двинулись на Вербу. Благословенна, разумеется, предусмотрительность обер-лейтенанта Краевски, который приказал разрушить колокольню.

Русские дрались за эту Вербу так, словно она была важнейшим стратегическим пунктом. Вообще в их поведении многое оставалось необъяснимым.

Нам на помощь подошел 64-й пехотный полк, а с ним — еще шесть танков и два орудия.

Имея такие силы, Второй танковый охватил Вербу полукругом, и к ночи она снова перешла в наши руки. На рассвете мы с Фридрихом фон Рейхенау отправились подсчитывать потери, наши и русских.

Я называл, Рейхенау записывал. Мы потеряли десять танков. Пленных русских было немного, ими занимались пехотинцы.

В те дни я не всматривался в лица врагов, меня они вообще мало занимали. Я думал о другом.

— Вы обратили внимание, Фриц, — дружески заговорил я с лейтенантом, — что в одних случаях русские сразу отступают, а в других бьются, что называется, насмерть?

— Гм-м, — сказал Фридрих фон Рейхенау и сделал очередную пометку у себя в планшете. — Итого двадцать пять русских танков. Неплохой урожай.

— И чем это может быть вызвано? — продолжал я. — Не могу сказать, чтобы те объекты, которые они сдавали почти без боя, не обладали стратегической ценностью. Или что эта вот Верба — такой уж важный пункт…

— Вы пытаетесь найти логическое объяснение там, где его нет и быть не может, Шпеер, — сказал фон Рейхенау. — Возможно, у русских и имеется какой-то план обороны. Да только вспомните Францию. Мы ведем стремительную войну. Что бы ни затевало вражеское командование, оно просто не поспевает за нами. Мы развиваем наступление быстрее, чем они успевают адекватно ответить. Поэтому все командиры противника просто реагируют на факты. — Он задумчиво посмотрел на облака, проплывающие над нашими головами. Явно собирался дождь, в воздухе парило. — Взять, к примеру, какого-нибудь моллюска. Вы ведь ловили моллюсков, Шпеер?

Я содрогнулся.

— Ненавижу моллюсков, — признался я. — А французы их едят. Знаете, Фриц, я, наверное, не смог бы переспать с француженкой, если бы вовремя вспомнил о том, что она ест моллюсков. У меня просто не хватило времени сообразить это. А потом было уже поздно.

Он засмеялся:

— И что вы сделали?

— Ничего, прополоскал рот, заплатил ей и ушел. Отличное средство от сомнительных связей.

— Думать о моллюсках? — Фридрих улыбнулся. — Ладно, возьмем любое другое примитивное существо. Крыса вас устроит? Возьмем крысу. И ткнем в нее ножом. Не сильно, просто чувствительно. Она дернется, не так ли? Русские — как эта крыса. Мы колем — они дергаются. Одни огрызаются, другие удирают. Ими никто не руководит. На этом участке, к нашему невезению, нам попалась сильная и злая крыса. На других были трусливые. Только и всего.

— Логично, — кивнул я. Мне понравилось его объяснение.

* * *

Пошел дождь. Он лил с перерывами все второе число и не прекратился и третьего. 3 июля, под проливным дождем, мы двинулись дальше,направляясь к Боркам. Дороги размыло.

Я считаю русские дороги каким-то странным феноменом. Обер-лейтенант Штумме из нашей роты полностью разделял это мнение. Вечером он громогласно рассуждал в офицерской столовой:

— Можно было бы предположить, что это какое-то особенное оружие, какая-то хитрая русская стратегия, направленная на то, чтобы выводить из строя технику врагов. Но, господа, я не в состоянии осознать их отношения к самим себе. Ведь сами они как-то вынуждены передвигаться по этим дорогам! И нельзя сказать, чтобы их транспорт был каким-то особенным. Мы же видели их автомобили, их грузовики, танки… Все это точно так же вязнет, тонет… Нет, не понимаю! Что за дикость?..

Не существует в мире ничего более отвратительного, чем эта размытая глина, по которой почти невозможно ходить, чем эти потоки жидкой грязи, в которых человек вязнет выше колена, а машина — почти по колесо… Как можно довести собственную страну до такого состояния? Захватывая другие земли, римляне первым делом строили там дороги. Где есть дорога — там есть и цивилизация. Перед нами же простиралось гигантское пространство, где никакой цивилизацией и не пахло.

* * *

7 июля мы приняли тяжелый бой у Старо-Константинова. Город был чем-то похож на Седан: круглые массивные башни замка, в плоских берегах причудливо изгибающаяся синяя речка.

Рейхенау, Штумме и я наступали со стороны ивовой рощи. Мы скрывались между деревьями и хорошо видели русские средние танки, которые двигались по дороге в сторону города. Мы выдвинулись вперед и открыли огонь. Нам удалось подбить два танка, когда пять последних развернулись и, легко одолевая крутой овраг, ломая кусты, поползли прямо в нашу рощу. Мы отошли назад, в рощу, и стреляли из укрытия: каким-то из здешних штормов тут повалило несколько деревьев, и они создали естественную преграду. Тем не менее русский танк, прежде чем вспыхнуть, успел повредить гусеницу танку Рейхенау. Я подбил два танка: отчетливо видел, как они задымились. Удалось ли выбраться экипажам, не знаю, потому что почти сразу перед нами вспыхнул танк обер-лейтенанта Штумме.

Мы с башенным стрелком выбрались из танка, чтобы помочь Штумме. Я прикрывал, а стрелок подбежал к горящему танку. Потом он вдруг нырнул за гусеницу и открыл огонь: к нам приближались русские. Они бежали между деревьями, перепрыгивая через упавшие стволы старых ив. Стреляло, по-моему, лишь несколько человек: мне показалось — быть может, при плохом освещении это только почудилось, — будто даже не все из них были вооружены.

Мы произвели несколько выстрелов, затем в дело вступил мой пулеметчик. Русские залегли. Еще один их танк показался в роще. Мы вернулись в свою «четверку» и развернулись навстречу неприятелю. Затем я услышал, как стреляют слева: подошло еще два наших танка. Русских мы отбили.

Вечером оказалось, что, помимо обер-лейтенанта Штумме, мы потеряли унтер-офицера Клаппрота и шестерых рядовых.

В местном костеле Иоанна Крестителя — мрачный образчик местного барокко, немного напоминавший дрезденские церкви, только меньше и грубее, — прошла панихида по погибшим. Пели местные старухи в черных платках, проникновенно, дрожащими голосами. Я впервые слышал их язык, он звучал гнусаво, нараспев, даже когда они просто разговаривали.

Мы устроились в городе. Предстоял ремонт, кроме того, мы ждали подвоза горючего. Ночью дождь прекратился, и утро было солнечным. Мы просушили одежду, обувь, даже искупались в реке. Несколько местных наблюдало за нами. Кто-то прятался в ивах на берегу, а два мальчика выбрались по скользкому глинистому берегу к самому болотистому спуску и смотрели, как мы плаваем.

Еще с вечера Краевски предупредил, чтобы мы не расслаблялись: бандиты здесь могут оказаться где угодно, поэтому, пока двое купаются, один должен быть настороже и с оружием. Но никого, кроме детей, мы не видели.

А они таращились на нас так, словно никогда не встречали мужчин с хорошим сложением и развитой мускулатурой. Может быть, мы им представлялись каким-то заморским чудом.

— Как думаете, — спросил меня Рейхенау, когда мы уже обсушивались на солнце (полотенец у нас, разумеется, не было), — здешние девицы тоже за нами сейчас наблюдают?

— Помните о моллюсках, Рейхенау, — произнес я строгим тоном, подражая учителю гимназии. — Никогда о них не забывайте.

Фриц покатился со смеху. Таким веселым я его еще не видел.

— Что, хорошо? — невольно я улыбнулся ему в ответ.

— Наконец-то солнце! — сказал Фридрих. — Я уж соскучился. Думал, над Россией оно никогда не взойдет.

— Напрасно обрадовались, — заявил Краевски, снимая ремень и передавая мне автомат (теперь была его очередь купаться). — Хорошая погода — лётная погода.

— Это справедливо в обе стороны, — заметил Фридрих. — Наши самолеты в такую погоду тоже летают лучше.

У меня имелся собственный, не слишком приятный опыт бомбовых налетов. Я не стал об этом распространяться. Зачем? И без того всяких забот нам хватает.

К вечеру действительно прилетели самолеты с красными звездами. У нас не было ни одного зенитного орудия. Пытались отстреливаться с рук из пулеметов. Русские сбросили бомбы и улетели, а через полчаса вернулись и повторили. Не очень-то впечатлила их наша стрельба.

Одна бомба угодила в костел, несколько — на городскую площадь, но сильнее всего досталось танкам. Русские ясно видели, где расположена наша часть, и бомбили довольно точно.

Мы потеряли семь танков. Погиб радист Херманн. Утром обнаружили в овраге тяжело раненного обер-лейтенанта фон Гуттенберга: он скончался к полудню, и мы похоронили его на кладбище возле костела вместе с остальными.

На следующий день подошли артиллеристы и зенитчики, и мы задержались в Старо-Константинове еще на несколько дней для ремонта. Горючее доставили на грузовиках ночью того же дня, однако механики не успевали закончить работу.

11 июля прибыл адъютант из штаба и доставил распоряжение от генерал-полковника фон Рейхенау. Следовало реорганизовать полк. Все боеспособные танки собрали в единое подразделение под командованием майора графа фон Штрахвитца.

Мы получили приказ двигаться в направлении Монастырщины.

4. Причуды топографии

В России трудно бывает понять, город перед тобой или большое село. Мы говорили об этом с обер-лейтенантом Краевски, когда по очереди смотрели на Монастырщину в бинокль.

— Я заметил, здесь иногда попадаются вполне приличные строения одинаковой архитектуры из красного кирпича, — поделился своими наблюдениями Краевски. — Полагаю, то последствия усилий царского правительства внедрить в эти края хоть какую-то цивилизацию. Лично я нахожу эти попытки весьма трогательными. — Он фыркнул. — Мне они напоминают стремление американских миссионеров принести свет христианства племенам каннибалов. Чем обычно это заканчивается, все мы знаем.

Название «Монастырщина» на наших картах выглядело чудовищно: европейские буквы категорически отказывались складываться в это дикое слово.

Краевски, смеясь, рассказывал за обедом, как чуть было не попал впросак несколько дней назад.

— Я получил приказ двигаться по направлению к Lysya-Gora и не нашел этого пункта на карте. Очевидно, у большого начальства карты подробнее, но моя отказывалась сообщать что-либо о данном населенном пункте. В конце концов, я вынужден был прибегнуть к тому, что у большого начальства называется «солдатской смекалкой»: не знаешь где — спроси врага. Мы изловили местного жителя и начали расспрашивать его про Lysya-Gora. Он все твердил, что понятия не имеет ни о какой «Лисьей горе» — Fuxberg. И только спустя сутки из штаба пришло уточнение. «Lysya», оказывается, читается как «Лысая», то есть — der Kahle Berg.

Мы рассмеялись, однако не слишком весело. Названия тут и впрямь такие, что поневоле иногда вызывают оторопь.

— По сравнению с Lysya-Gora эта наша Monastyrschtschina выглядит довольно невинно, — заключил Краевски. — Это всего лишь Klosterburg, как мне удалось установить.

Краевски — пруссак, чистокровный и стопроцентный. Как у многих пруссаков, у него славянская фамилия, но звучит она совершенно иначе, нежели здешние, даже не знаю, как их назвать, топонимы. В ней ощущается отзвук воинственности, чистоты, силы. «Monastyrschtschina» — это вообще ни на что не похоже. И выглядит соответственно.

Расползшийся блин одноэтажных строений и развалин Kloster^ покрывал, как лишай, крутой склон Суходонецкой Balka — еще одно «изобретение» местных степей. Слово «Balka» выучили мы все и даже не пытались подбирать для него аналоги в родном языке. Это приблизительно то же, что в Африке называется «вади» — пересохшее русло. Только Balka гораздо брутальнее, что ли. Это настоящая расселина в земле. Как будто самая твердь отказалась носить какого-нибудь ужасного злодея и все его войско и нарочно разошлась, дабы поглотить их. Balka тянутся, как шрамы, через широченную степь. Дно их совершенно сухое, пыль течет по ним, как вода. Интересно также, что через Balka не строят мостов. По крайней мере, мы таковых не видели.

Это такое же явление, как и здешние «дороги» в принципе: непонятно, как справляются с подобными вещами местные, но чужаки останавливаются в полном недоумении. Конечно, применительно к русским невозможно употреблять слово «правила», но все-таки как-то они должны здесь жить, не так ли?

Монастырщина взирала на нас со своего высокого склона. Нам не пришлось штурмовать склон, мы двигались по высокому берегу, и, возможно, только это нас и спасло.

Тем не менее Монастырщина несколько раз переходила из рук в руки. Мы топтались на этом месте четыре дня. Русские отчаянно дрались у своей Balka. Здесь отличились наши «двойки», объединенные под командованием обер-лейтенанта Кукейна.

Потери мы несли тяжелые. Сначала мы влетели в село и сходу подбили два русских танка. Кукейн занял развалины монастыря. Ночью русские по обыкновению перешли в атаку и лупили из орудий во все, что двигалось или казалось подозрительным. Они подкатили артиллерию — утром выяснилось, что это всего две старых пушки.

Они разворотили одну из уцелевших до сей поры монастырских стен и вывели из строя три наших танка.

Рассвет явил картину разрушения некрасивого села: над развалинами поднимался противный дым, ходила костлявая коза и с философским видом тянула в пасть чьи-то забытые и чудом уцелевшие штаны, свисавшие с дерева.

Людей мы не видели. Местные жители не то ушли, не то закопались в землю. Днем сражение возобновилось, и нам пришлось отойти: десяток русских танков вполз в Монастырщину, пытаясь нас окружить.

Наши «четверки» вступили в бой к вечеру. Мы хотели выдавить противника из села. Русские огрызались и упорно не отходили. Внезапно прямо перед моим танком показалась фигура, она выскочила, как чертик, взмахнула рукой и отпрыгнула. Водитель выругался, танк подскочил, и по броне что-то стукнуло.

Танк загорелся.

Башенный стрелок зачем-то выскочил наружу, и его тотчас сняли пулеметной очередью. Русский засел где-то в развалинах и оттуда стрелял по нашим танкистам.

— Разворачивай! — закричал я водителю.

Не думаю, что он меня услышал. Скорее всего, он и сам понял, что делать. В пылающем танке мы отъехали назад, под прикрытие полуразрушенных домов, и уже там выбрались наружу. Водитель сильно обжег руки, его потом пришлось отправить в госпиталь.

Окончательно мы завладели Монастырщиной к 25 июля и оттуда двинулись к Бугу — на этот раз не Западному, а Южному.

* * *

3 августа мы перешли Буг и два дня отдыхали у города Первомайска. Еще один безобразный русский город.

Мы ждали подкрепления, и пятого числа к нам подошли румыны. Это были танкисты, знакомые нашему полку еще по сороковому году, когда Второй танковый обучал союзников и вместе с ними проводил маневры.

Румыны представлялись мне почти такими же чуждыми, как русские: их язык, манера держаться, даже тембр голоса — все вызывало недоверие. Они довольно небрежно относились к технике и, по-моему, практически не понимали, что такое дисциплина. Впрочем, меня это не касалось. Я просто дал себе зарок постараться не иметь с ними дела. Обидно проиграть только из-за того, что твой союзник — плохой солдат.

5 августа мы снова выступили в поход и через день остановились у Вознесенска. Здесь имелся удобный аэродром — или то, что можно было так назвать, — и граф Штрахвитц запросил самолет, чтобы отправить в тыл наших раненых. Сам граф тоже получил небольшое ранение в руку — попал под обстрел, когда ехал в штабном автомобиле. Следует отдать должное мужеству графа и его водителя.

Самолет прибыл седьмого. Обер-лейтенант фон Клейст временно взял на себя командование нашим соединением — тем, что осталось от Второго танкового. Раненых погрузили, а выгрузили пакет с новым заданием от командования.

Генерал-полковник фон Рейхенау хотел, чтобы мы взяли для него город Николаев — важный порт и военно-морскую базу.

Фриц фон Рейхенау был мрачен, когда заговорил со мной тем вечером.

— Не подумайте, Шпеер, чтобы я боялся, — заверил он меня, — но я устал. Говорят, человек всегда заранее чувствует, погибнет он или нет. Я совсем не ощущаю приближение смерти. Мне просто хочется еще раз полежать на чистых простынях, укрывшись пышным теплым одеялом. И чтобы в комнате хорошо пахло. Думаю, тем, кто из богатой семьи, труднее мириться с лишениями войны.

Он посмотрел мне в глаза и улыбнулся неожиданно ясной, детской улыбкой.

— Я могу признаться в этом только вам, Шпеер, потому что вы старше и… никому этого не расскажете.

Я заверил его, что нет, не расскажу.

— К черту поэзию, к черту музыку, к черту девушек, — произнес Рейхенау. — Я хочу просто чистую постель и нормальную немецкую сосиску.

— Скоро у всех будут немецкие сосиски из украинских свиней, — ответил я. — Думайте так, и все обойдется.

Он вдруг уставился на меня широко раскрытыми глазами:

— А что вы думаете про меня — я ведь действительно не умру?

— Фриц, вы будете жить долго, — заверил его я. — Вы определенно меня переживете. Я не вижу вас мертвым. Совсем. А это значит, что, пока я жив, вам вообще нечего опасаться.

Фриц вдруг нервно рассмеялся:

— Вы это нарочно сказали, чтобы я за вами приглядывал в бою.

— Вы и без того должны за мной приглядывать, — ответил я. — А я буду приглядывать за вами. Лично мне нравится, как идет война. Немного усталости — это нормально.

Николаев огрызался корабельными пушками и сдаваться не собирался. Нас постоянно бомбили русские самолеты. Не знаю, где они брали столько техники. Казалось, их резервы неисчерпаемы.

Мы постоянно несли потери. Я мог бы всю карту утыкать крестами, обозначая именами погибших товарищей населенные пункты и реки, которые мы прошли.

Краснополье — обер-лейтенант фон Гуттенберг, лейтенант Штамм.

Бердичев — унтер-офицер Гольм.

Умань — лейтенант Финке и весь его экипаж.

А вот при форсировании Южного Буга в реку упал танк лейтенанта графа Ледербурга, но граф и все члены экипажа выбрались на берег живыми. Здесь нет креста, к счастью, только зарубка для памяти.

Монастырщина… Столько смертей…

И проклятый город Николаев, где полегла вся первая рота. Обер-лейтенант Пейль, фельдфебель граф Пюклер, весь экипаж обер-лейтенанта Эдельхойзера…

Мы брали город камень за камнем, шаг за шагом, везде оставляя пятна своей крови. Наши самолеты вытесняли из воздуха русских, мы выдавливали русских с земли и сбрасывали их в море, но и в море у них были опорные пункты, их корабли, которые мы пытались разбить нашими пушками.

* * *

Николаев пал 16 августа.

После этого нам дали два дня на отдых. У нас осталось двадцать три танка, которые почти все нуждались в ремонте.

Только 21 августа мы смогли выступить из Николаева. Мы двинулись к Кировограду. Вот сейчас я был рад даже румынам. Кроме того, нам придали пехотный полк, и это тоже облегчало задачу.

25 августа Кировоград был взят. У моего нового танка была повреждена гусеница, и мы задержались для ремонта.

Вернулся граф Штрахвитц, по-прежнему с перевязанной рукой, с шоколадом в посылках, с письмами из дома, которые он любезно захватил для нас, с известием о том, что наши раненые размещены в госпиталях, за ними ухаживают лучшие врачи Германии, а сами они шлют нам товарищеский привет и надеются на скорую встречу. На шее у графа сверкал новенький Рыцарский крест. Мы искренне поздравили его с наградой.

* * *

8 сентября полк выступил на Кременчуг. Шел проливной дождь. По Balka текли потоки грязи. Днем все было серо и мрачно, к ночи на нас налетели русские бомбардировщики, и земля буквально поднялась на дыбы.

Русские налетали не так, как наши, — не организованно, звеньями, одно за другим, — а как попало. Они нависали огромной тучей и вываливали весь свой бомбовый запас, а потом возвращались на второй заход и поливали землю из пулеметов. Казалось, не будет конца их бомбам — они просто кидали и кидали, не целясь, не разбираясь, по площадям. Поэтому они и бомбили ночью — при таком изобилии боеприпасов им просто не было нужды экономить.

Под сильным огнем, под бомбами, падающими с неба, из-под туч, мы подошли к Днепру.

Здесь уже был готов плацдарм, и мы сумели переправиться через реку. Русские не скрывали изумления, когда наши танки вдруг возникли перед ними на противоположном берегу Днепра. И как всякие азиаты, при неожиданном развитии событий они растерялись и побежали.

Днепр — огромная река. Как и все в России, он необозрим и разнообразен. Кругом тянутся плоские степи и нам трудно оценить весь размах и всю мощь этого знаменитого потока. Думаю, Днепр в какой-то мере сопоставим с Дунаем — по размерам. По красоте, разумеется, Дунай не сравнится ни с чем: на этой реке стоят прекраснейшие европейские столицы. Красота же Днепра, если таковая и имеет место, израсходована напрасно на некрасивые здешние города, где церкви — единственный вид архитектурных сооружений, достойный упоминания, — обезображены и лишены своих китайских «головок».

Пятнадцатого сентября мы уже были восточнее Киева — древней столицы России — и помогли замкнуть кольцо вокруг советских войск, бесполезно огрызавшихся на нас из окружения.

* * *

Киев был наш. Но не успели мы отпраздновать эту победу, как наш командующий фон Рейхенау прислал новый приказ. Нашей новой целью стала первая столица Советской Украины — один из крупнейших ее городов, промышленный центр, сердце этой местности — город Харьков.

* * *

Преследуя отступающие русские войска, мы вышли у Новомосковска к железнодорожной ветке Харьков — Запорожье, разделились на две части и двинулись на юго-восток вдоль путей.

Нашей половиной командовал Краевски. Его головной танк все время терялся в тумане. Визуальный контакт оставался минимальным. К счастью, радиостанции работали без перебоев.

Внезапно впереди мы услышали выстрел.

Я приказал догнать танк Краевски, и тут увидел, что из тумана выходят три русских пятидесятидвухтонных танка.

Бой завязался мгновенно, яростный и беспорядочный. Мы просто стреляли друг в друга.

Похоже было, что русских не меньше, чем нас, удивила эта встреча. Я подбил первого монстра прежде, чем тот сообразил развернуться или открыть огонь. Не спрашивайте меня, как я это сделал. Затем они опомнились и обрушились на танк обер-лейтенанта Мюллера, который находился на небольшом холме и был лучше виден. Краевски уничтожил второй русский танк. Третий на большой скорости помчался прочь от нас и почти сразу исчез в тумане.

«Не преследовать! — прозвучало в рации. — Продолжаем движение».

Мюллер был ранен, и нам пришлось ненадолго задержаться, пока его осматривали и оказывали ему помощь.

Раненый, он продолжал командовать танком. Но, к счастью, больше мы сопротивления не встречали.

Нам пришлось возвращаться и проделать довольно большой крюк, когда путь нам преградили противотанковые заграждения. Из этого мы сделали вывод, что приближаемся к какому-то важному объекту. Теперь мы еще больше хотели пройти именно в том направлении.

С другой стороны насыпи двигались танки Штрахвитца. Мы их не видели, но знали, что они там. Расстояние между нами было приблизительно в один километр. Наконец впереди показался транспортный узел Андреевка.

Здесь была организована оборона русских, и нам пришлось разнести в клочья вокзал — очередное красное строение царских времен, а затем пройти танками по всему небольшому городку, выгоняя оттуда солдат в грязно-серых гимнастерках. Русские десятками сдавались в плен. Мы передали их стрелкам. Мюллеру помогли выбраться из танка и пересадили в штабную машину: командующий Вальтер фон Рейхенау лично прибыл на место боев.

* * *

Это было вполне в его духе. Старый перец ненавидел руководить боем на расстоянии. Ему требовалось видеть все своими глазами. Кроме того, как мне кажется, ему просто нравилось быть на виду и подвергать себя опасности. В мирное время он довольствовался охотой и спортивными состязаниями, но ничто не могло заменить нашему полководцу самое упоительное из занятий мужчины — войну. Думаю, он горько сожалел о том, что родился так поздно. Если бы только была у него возможность гарцевать на белой лошади под вражескими ядрами! Но, увы, эпоха Наполеона миновала.

Вот он, Вальтер фон Рейхенау, собственной персоной, и его сын бледнеет в танке от волнения. Что ж, отец вполне может им гордиться. Им и всем Втором полком — точнее, тем, что от полка осталось. Мюллер обвис в машине, весь белый, с синими губами. Большая потеря крови, во взоре догорают остатки мужества. Нельзя же, в самом деле, грохнуться в обморок прямо при командующем.

Сверкание пенсне, стремительные движения, взмахи коротких сильных рук. Вальтер фон Рейхенау говорит громко, отчетливо.

— Превосходно! Я очень доволен! — срывается с сухих губ, прокуренные усы встопорщены, как у охотничьей собаки, почуявшей дичь. — Мы направляемся к Донцу, далее — через Елантчиковское… — он сам смеется над диким названием, — к Сталино и… впереди Харьков!

Затем Вальтер фон Рейхенау коротко обнимает сына, пожимает руки его боевым товарищам и вместе со Штрахвитцем реорганизует остатки нашего полка. Все «тройки» собираются под командой обер-лейтенанта Кукейна (которого за героизм непременно следует представить к награде), «четверки» остаются за обер-лейтенантом Краевски, «двойками» командует лейтенант Штейн. Граф Штрахвитц по-прежнему командует всем подразделением в целом.

— Все приказы в пакете, я убываю!

Рейхенау в сопровождении нескольких адъютантов величественно усаживается в автомобиль. На заднем сиденье корчится бедняга Мюллер. Рейхенау оборачивается к нему:

— Вы доказали свою храбрость, обер-лейтенант. Теперь спокойно можете терять сознание. Погодите, я дам вам платок, так будет удобнее.

Вздымается пыль, машины отбывают.

Нам предстоит двигаться к этой Елантчиковской. Язык сломаешь!

* * *

16 октября мы снова в пути. Здесь русские решили потрепать нас. Они упорно не желали отступать, хотя заранее было понятно, что дело их проиграно.

Я могу понять воинов, старающихся спасти свою честь. Черт возьми, я могу понять даже французов!.. Были же там эти курсанты, породистые мальчики верхом на породистых лошадках, которых бросили, продали и предали господа в пиджачках. Тем не менее мальчики решили держаться во что бы то ни стало. Они не могли спасти Францию, но решили спасти свою честь. За три дня мы истребили их почти до последнего человека. По духу они были ближе нам, чем их правители, которые так подло спасали свою шкуру.

Так вот, французские аристократы на лошадках и мотоциклах, с винтовками и пулеметами против лавины германских танков, — это в какой-то мере мне близко и, можно сказать, понятно. Эти люди, как уже было сказано, спасали свою честь — и не имело значения, какой ценой.

Но у русских все обстояло совершенно иначе. Кажется, у них вообще не существует понятия «чести». Во всяком случае, не в том смысле, что у нас, людей германской крови. Они попросту другие. Физически другие, в том нет их вины, что, впрочем, не снимает с них ответственности.

Они отступают, как и всякие азиаты, когда видят, что враг сильнее. И вдруг что-то ударяет им в голову, — упрямство, злоба, простая глупость, — и они вдруг закапываются в землю и начинают огрызаться из последних сил. Как сказал Фриц, всегда может попасться сильная и злая крыса.

Поэтому мы то проходили сквозь Украину, как нож сквозь масло, повторяя Французский поход, то вдруг застревали, буквально утыкаясь в непроходимую стену. Со всех сторон на нас откуда-то лезли и лезли, бежали и бежали — люди, танки, орудия. Мы попадали в тугой узел и увязали в нем на несколько дней, пока не уничтожали все: технику, людей. Люди, впрочем, сдавались десятками — это когда в них просыпались азиаты с их врожденной покорностью победителям и хитрой, глубинной жаждой выжить любой ценой. Были, однако, и другие, совсем дикие — эти умирали, лишь бы не склонить голову.

Рейхенау отдал четкий приказ: уничтожать всех комиссаров и евреев, и это делалось сразу же после того, как очередная группа пленных оказывалась в наших руках. С комиссарами все было просто: у них были знаки различия, и они имели при себе соответствующие документы. Евреев определяли, снимая с пленных штаны — или предлагали другим пленным выдать их в обмен на какие-нибудь блага, вроде сахара. Затем отобранных пленных уводили в сторону и расстреливали. Мы в этом не участвовали, этим занимались СС, но разговоры в столовой я слышал.

— Я бы не хотел возиться с пленными, — сказал Фриц фон Рейхенау. — Это отвратительно. Вы видели их глаза?

Мне пришлось признаться, что нет, не видел. И не собираюсь. Для себя я не допускал подобной возможности — очутиться в плену. Да и никому из нас такое в голову не приходило. Мы хорошо знали, как русские обходятся с пленными — если сразу не убивают их, то подвергают всевозможным лишениям: сажают в сырые ямы, не кормят и не дают воды.

— Не понимаю, почему мы вообще это обсуждаем, — сказал я наконец. — Какое это имеет отношение к нам? Азиаты — они и есть азиаты: в атаку бегут толпой, потом толпой сдаются.

Он нехотя признал, что я, конечно, прав, но… Его глодала какая-то тяжелая мысль.

Я положил руку ему на плечо:

— Мы все устали, Фриц. Завтра опять переход, и одному Богу известно, что мы встретим в этой земле чудес.

Он слабо улыбнулся:

— Как обычно: грязь, дурные дороги… и танки.

* * *

Блицкриг был изумительной альтернативой позиционной войне, которая четверть века назад высосала нашу страну, словно вампир, и бросила ее в хаос революции. Максимум, на что можно было надеяться в те годы, — это на личный подвиг, который возвысит тебя над обыденностью. Сейчас Германия совершала массовый подвиг, который поднимал ее на необозримую высоту над всеми народами. И я был частью этого великого дела.

Однако в середине октября сорок первого мне было дано — на несколько дней — испытать на собственной шкуре, что такое «позиционная война». Именно так мы воспринимали сражения под Еланчиковской: за неделю мы продвинулись всего на двадцать пять километров.

* * *

Я поделился своими соображениями с графом Штрахвитцем. Граф курил огромную сигару — несомненно, подарок фон Рейхенау, который никогда не забывал о том, что «маленькие радости прокладывают путь к большим деяниям». Когда солдат доволен, он готов умирать. Солдат должен умирать счастливым. В штатском мире эти рассуждения звучат напыщенно и фальшиво, моя мама, несмотря на весь ее арийский дух, их бы, наверное, не поняла. Но на фронте мы как-то очень хорошо сознавали всю правоту нашего командира.

Штрахвитц, блестя Рыцарским крестом и пыхтя генеральской сигарой, выглядел совершенно счастливым.

— А, Шпеер! — приветствовал он меня неформально.

По возрасту, а главное — по связям в высших эшелонах власти — я вроде как был ему почти ровней. В редкие часы отдыха, которые нам выпадали, он время от времени вспоминал об этом. Я по-прежнему оставался всего лишь командиром танка. Впрочем, это обстоятельство меня устраивало: принимать решения, от которых зависит жизнь более чем четырех человек, — это не по мне. Я вполне доверяю мудрости наших ротных и полковых командиров.

— Хороший вечерок, господин полковник, — я подошел ближе и остановился, поглядывая на небо.

Небо на Украине жирное, как их знаменитое сало, тяжелое, всегда насыщенное — то изнуряющей жарой, то обильными дождями. Сейчас оно явно собиралось удивить нас еще чем-нибудь — градом, например. За все то время, что мы шли по этой территории, еще ни разу не было града. Возможно, уже пора.

Полковник угадал кое-какие из моих мыслей, потому что внезапно заговорил о Великой войне:

— Сколько вам было лет, Шпеер, в четырнадцатом году?

— Восемь, господин полковник.

Он задумчиво пожевал губами. Огонек сигары качнулся в полутьме.

— Гм. Ну да. Вы, наверное, сейчас сравниваете ту войну и эту. Многие так делают… Это естественно. Но никакого сравнения быть не может. Каждая война — особенная.

Мы должны так на нее смотреть, словно она единственная и последняя. Последняя, после которой Рейх навсегда утвердится в обитаемой Вселенной как единственная держава, достойная своего имени.

Мы помолчали. Штрахвитц откровенно наслаждался моментом: вечер, сигара, задушевный разговор с сослуживцем, грядущие победы и награды.

— Вы думаете, раз мы за неделю продвинулись всего на двадцать пять километров, то это уже «позиционная война», — продолжал Штрахвитц. — Дорогой мой Шпеер, как же вы заблуждаетесь! Я говорю с вами потому, что поначалу у меня самого возникали подобные же ассоциации. Но разница слишком очевидна. Дело даже не в количестве километров, хотя в семнадцатом году продвинуться хотя бы на пять километров за месяц уже означало добиться колоссального успеха, это считалось чуть ли не прорывом. Ту войну можно было лишь прекратить. Эту мы завершим победой. Пока мы топчемся у Еланчиковской, германский орел уже распростер свои крылья над Киевом, впереди нас ожидает Харьков — вторая столица Украины…

Штрахвитц оказался, разумеется, прав: 19 октября мы вошли в Еланчиковскую, от которой остались лишь дымящиеся развалины и среди пепелищ — нелепые кривобокие печки с задранными к небу трубами.

Мы были так измотаны боями, что расположились на ночлег прямо в местном зернохранилище, где догнивали остатки зерна — видимо, еще с прошлого года. В нынешнем урожай не собирали. Поэтому мышей здесь почти не водилось. Во всяком случае, мы на это надеялись. Я закутался в колючее одеяло, натянул на голову свитер, который прислала мне мама (он был уже дырявый и вечно влажный от здешней сырости, но расставаться с ним я не собирался), и мгновенно захрапел.

Около четырех ночи нас разбудил рев моторов. Мы вскочили как ужаленные, но это оказались наши грузовики. Нам наконец-то подвезли горючее, чтобы мы могли наступать дальше.

* * *

Быстрым маршем, не встречая больше сопротивления противника, мы дошли до железнодорожной линии Таганрог — Сталино. Станция, к которой мы вышли, называлась «Успенское». Мост через реку был взорван — постарались русские. Оборонять Успенское наземными силами они, видимо, были уже не в состоянии, но к полудню прилетели самолеты с красными звездами и принялись бомбить нас. Зенитная артиллерия еще не подошла, поэтому мы даже не пытались сбивать их. Под бомбами наши саперы наводили переправу. Около часу дня подошел 64-й пехотный полк. Объединившись, мы перебрались через реку и очистили Успенскую от русских.

Здесь тоже было много пленных, с черными, закопченными, звериными лицами. Они быстро делались жалкими, когда их собирали в кучу и, как стадо, угоняли по дороге в наши тылы.

Я блаженно курил, прислонившись к нашему танку, и в голове моей установилась прекрасная пустота. Как будто я был первым человеком, только что сотворенным и не ведающим абсолютно ничего: ни таблицы умножения, ни спряжения глаголов, ни устройства танка, ни даже слова «мама». Кругом было тихо, и я рассеянно слушал, как качается в воздухе ветка кривого яблоневого дерева. Ветка напомнила сказку братьев Гримм «Гусятница» — довольно жуткую, как и все их сказки, и в тот же миг пустота разрушилась: я вспомнил, что прожил уже почти половину отпущенного человеку срока и успел узнать довольно много.

— …господин обер-лейтенант!..

Я окончательно очнулся от своей задумчивости, аккуратно погасил окурок и посмотрел на своего пулеметчика, Хайнца Трауба.

— Что там, Трауб?

— Только что обер-фельдфебель Штраух нашел в лощине склад с горючим! — сообщил Трауб. — Так что, похоже, в Успенской мы задержимся.

— Мы в любом случае здесь задержимся, — сказал я. — Слишком много танков нуждается в ремонте.

Я оказался прав: мы действительно застряли в Успенской на целую неделю. Русские прилетали бомбить нас каждый день. Мы обзавелись двумя зенитными установками и отгоняли их, так что большого урона они нам не нанесли. Подозреваю, их целью был тот самый склад топлива — они отступали слишком быстро, мост взорвать успели, а со складом промахнулись. Топливо из этих запасов поступало в нашу дивизию еще довольно долго.

В Успенской также обнаружилось большое зернохранилище — оно было даже больше, чем в Еланчиковской. Туда мы отправляли пленных, и за несколько дней их собралось несколько тысяч. Пока мы возились с танками, они проходили мимо по дороге, волоча ноги и не глядя по сторонам. Всегда одна и та же процедура: перед тем, как закрыть за ними ворота, им предлагали добровольно перейти на сторону победителей. Некоторые доказывали свою полезность и оставались по эту сторону ворот, другие же угрюмо исчезали в загоне, и их запирали, как скот.

Мне предлагали взять русского механика, готового чинить наши танки. Он утверждал, по словам унтер-офицера Трауба, что разбирается в них. Я сказал, что ни один русский пальцем не прикоснется к моей технике. Трауб выглядел разочарованным — ему явно хотелось переложить на пленного всю тяжелую и грязную работу, но я отказался даже обсуждать это с ним.

23 октября русские самолеты прилетели перед рассветом, еще в темноте. Казалось, земля восстала на своего Создателя: бомбы рвались ежесекундно, не было ни единого мига передышки, и все-таки скоро мы услышали, как бьют в ответ наши зенитные орудия. Где же наши истребители? Нет ничего более унизительного, чем просто ждать, убьет тебя следующей бомбой или произойдет чудо, и ты останешься в живых.

Совсем близко грохнуло так, что заложило уши, и я увидел, но не услышал, как Тюне что-то кричит. Он приблизился к самому моему уху и повторил:

— Сбили русский самолет!

Значит, это он взорвался. Наконец прилетели наши истребители, и скоро русские убрались.

Уже светало, я выбрался из укрытия. Успенская горела. Несомненно, целью бомбардировщиков был склад. Танки стояли замаскированные и почти не пострадали. Зато железнодорожная станция и пути были практически снесены с лица земли.

Склад с горючим, как ни удивительно, уцелел — здесь русские промахнулись. Что и не удивительно, учитывая, что прилетали они в темноте.

Зато, может быть, с досады, они уничтожили все более-менее заметные объекты Успенской — в том числе и зернохранилище. Я пришел туда, когда солнце только-только поднялось над горизонтом и еще не прекратило бесполезных попыток пробиться сквозь тучи. На месте зернохранилища осталась разрытая земля, в которой смешались в кучу останки людей и разрушенные строения. Весь лагерь военнопленных — тысяч десять человек, если не больше, — был превращен в однообразное месиво.

Я смотрел на это дело рук человеческих и искал в себе хоть каких-то чувств. Тюне, человек простой, чуть ли даже не из народа, блевал где-то в кустах. А я ничего не ощущал. Может быть, я просто отказывался верить тому, что увидел.

* * *

Мы покинули проклятую Успенскую только 27 октября. Русские продолжали бомбить нас, однако таких сильных налетов уже не случалось. Дороги по-прежнему оставались плохими, но, к счастью, больше не было дождей. Танки продвигались в глубь вражеской территории. 64-й пехотный по-прежнему оставался с нами. Мы шли в одном направлении, ребята иногда ехали у нас на броне, хотя это было не слишком для них удобно — «четверка» для такого плохо приспособлена.

— Найти бы их аэродром, — мечтательно говорил Тюне. — Я бы там все разнес. У них половина самолетов — деревянные. Этажерки. Одного попадания хватит.

— Тебя, Тюне, нервируют налеты? — осведомился я иронически.

Он пожал плечами:

— У всех свои слабости. А у вас, господин Шпеер? Неужели вы воистину человек из стали и железа?

Я пропустил мимо ушей неформальное обращение. Тюне был моим старым камрадом, и одно только то, что мы с ним до сих пор уцелели, могло считаться чудом.

— Естественно, герр Тюне, у меня имеются слабости. Я боюсь клопов.

— Вы это серьезно?

— Серьезнее не бывает. Я предрасположен к клопам. Это мое проклятие. Когда мы с братом были детьми, мы ездили на отдых на Балтику. Недалеко от тех мест, где потом проходили маневры. И там, герр Тюне, я узнал, что подвержен этому самому проклятию. Один из всей семьи. Только меня кусали клопы. Прочие постояльцы ничего подобного на себе не испытывали. Верите?

Тюне пожал плечами и не ответил.

Я поднял палец:

— Вот, Тюне, видите: и вы проявляете скептицизм. Вы, мой боевой товарищ, с которым я, можно сказать, прошел огонь, воду и последнюю папиросу. Так что же говорить о хозяине гостиницы? Этот обыватель твердил одно: «За все годы существования моей гостиницы ни один клиент ни разу не пожаловался на то, что его якобы кусают клопы. И только один мальчик выдвигает против меня столь нелепое обвинение! Я отказываюсь признавать, что это правда. Наверняка данный ребенок склонен к розыгрышам». Я никогда не был склонен к розыгрышам, Тюне, и мои родители об этом знали, и мой брат тоже знал об этом. Но все молчаливо согласились с хозяином гостиницы. Потому что действительно никого больше клопы не кусали. Только меня.

— И как вы объясните этот случай? — недоверчиво спросил Тюне.

— Никак. Это правда, — сказал я. — Возможно, моя группа крови слишком лакома для клопов. Как только я появляюсь где-нибудь, по тайным клопиным коммуникациям расходится информация о том, что легендарное, любимое всеми, долгожданное блюдо Эрнст «Кровавый» Шпеер прибыл. И они стекаются со всех сторон, дабы отведать долгожданного яства.

— Вообще-то я вам верю, — вдруг сказал Тюне. — Действительно, такое случается. У меня была когда-то любовница, так вот, у нее имелся дрянной блохастый пес. Какой-то породистый, хотя с виду — тряпка тряпкой. И пес этот всюду валялся, на диване, на креслах и даже у нее в кровати. Так вот, меня блохи с этого пса кусали, а ее — ничуть.

— Насекомые охочи до благородных германских кровей, — сказал я мрачно. — Ничего не поделаешь, таково наше бремя.

Мы продвигались по территории, где вообще не было людей. Ни следа — ни человека, ни скотины. Все как вымерло. Под хмурым дождливым небом вид пустых деревень угнетал — как будто здесь крылась некая зловещая тайна.

Возле танка стояли, покуривая, двое пехотинцев и с ними Трауб.

Я окликнул его:

— Трауб! Идите сюда.

Трауб пожал плечами и, дурашливо шевеля сигаретой, зажатой между зубами, направился ко мне.

— Осмотрели деревню?

— Точно так, господин лейтенант, — браво ответил Трауб. — Пусто.

Внешне эти дома были такими же, как большинство на Украине. В конце концов я решил просто зайти внутрь и глянуть, что там такое. Когда я открыл дверь, то не знал, чего ожидать: обычной тесноты, сбившихся в кучу домочадцев, черных закопченных икон в углу? А может, бандитов, засевших в засаде?

Внутри домика застыла тишина. Ни души, как и во всем поселении. Идеальный порядок во всем: в центре стол, накрытый скатертью, в углу буфет городской работы со стеклянной посудой, кровать, накрытая простым покрывалом. А на стене, на аккуратном куске белого полотна, висел вышитый крестиком девиз: FUR TRINK UND BROT SEI DANK DER GOTT.

Меня как будто перенесло куда-нибудь в Шпреевальд. Мгновенно, одним мановением волшебной палочки. Братья Гримм и все такое. Я смотрел на этот девиз, моргал и не знал, что и думать.

Вечером в штабе я узнал, что раньше эти деревни принадлежали немцам: они поселились в этих краях еще в восемнадцатом веке. Когда началась война, их всех собрали и увезли в Сибирь, не позволив взять с собой ничего из имущества.

Вот теперь я ощущал желание отомстить за этих людей, за наших соотечественников, которые по какой-то причине предпочли не возвращаться в Фатерлянд и связали свою судьбу с неблагодарной Россией. Снова и снова перечитывал я девиз, который вышивала крестиком чья-то немецкая мама — похожая, быть может, на нашу, — и понимал: она нарочно оставила эти слова для меня, для нас, для тех немцев, которые войдут в деревню и почувствуют нужду в материнском наставлении, в тепле родного дома.

Возможно, это были лишь мои иллюзии, но в те минуты они казались мне вполне реальными.

* * *

29 октября мы захватили деревню с говорящим названием Голодаевка. Один из русских пленных объяснил Тюне, что означает это слово, а Тюне рассказал мне. Вообще поразительно, как много русских знает немецкий язык. «Они считали Германию второй страной, после России, где должен будет победить коммунизм, — рассказал Тюне. — Поэтому многие учили язык — надеялись общаться с германскими товарищами по Интернационалу».

Я предупредил Тюне, чтобы он поменьше разговаривал с пленными.

— Мало ли кто еще знает о ваших коммунистических симпатиях, — добавил я.

Тюне чуть покраснел:

— Никаких симпатий давно уже нет, господин лейтенант…

— Нет, но они ведь были, а вы же знаете гефепо^[21]… Оно повсюду и уж точно в курсе всех наших мыслей.

— Надеюсь, что в курсе, — мрачно сказал Тюне. — Очень надеюсь, потому что мои мысли теперь целиком и полностью проникнуты духом национал-социализма. Если уж на то пошло, я просто хотел повеселить вас русским названием — здесь, несмотря на все плодородие почв, случались сильные голодовки, настолько памятные, что это закрепилось в названиях их поселений.

* * *

5 ноября мы стояли у Атаманово-Вассовской. Русская авиация опять активизировалась. Продыху не стало от бомбовых налетов. Опять зарядили дожди. Русские летали и в нелетнуюпогоду — для этого у них достаточно плохие и тихоходные самолеты. Мы лишились обнаруженного в Успенской склада, и дополнительного топлива не стало — нам снова пришлось полностью зависеть от своевременного подвоза на грузовиках. Дожди поливали дорогу непрерывно, и грязь с каждым днем становилась все глубже. Казалось, вода пытается размыть всю почву, какая только могла скопиться здесь за тысячи лет, докопаться до самого земного ядра.

Мы застряли в грязи. Даже танки отказывались форсировать эти липкие потоки. Не говоря уж о грузовиках.

Наши командиры благоразумно решили, что настало время немного отдохнуть, подлечиться, починить технику. Заодно дождаться горючего. Необходимо было также отправить в тыл раненых. И получить новые приказы из штаба армии.

— Украина — южная страна, — рассуждали мы с Тюне. — Непонятно, почему здесь так холодно.

— Летом здесь было жарко, — напомнил Трауб.

Мы с Тюне посмотрели на него одновременно.

— Мне не нравится ваш пессимизм, унтер-офицер Трауб, — заявил я.

Трауб сказал:

— Вам бы все шутки шутить, господин лейтенант.

— Здесь кто-то шутит? — удивился я. — Да я серьезен как никогда. Эта чертова Украина с ее невозможным климатом, с ее отвратительными дорогами пытается нас угробить.

— Мы проведем зиму в европейском городе, — уверенно произнес Трауб. — Это будет Киев или Харьков. Хотя я предпочел бы Париж.

«Если сравнивать с Атаманово, то Париж, несомненно, лучше, — думал я рассеянно. — Но, возможно, Харьков окажется не такой дырой…»

Мы отправили самолетом в тыл обер-лейтенанта Кукейна. Он был ранен при налете еще на Успенскую, сначала нам показалось — легко, но затем к ранению добавилась простуда, грозившая перерасти в воспаление легких и Бог еще знает во что. Германская армия не может позволить себе роскошь потерять столь выдающегося офицера, поэтому Кукейна, бессильного, в жару, на носилках погрузили в самолет. «Тетушка Ю» подняла его в облака, и скоро мать-Германия раскроет своему героическому сыну любящие объятия. Если только «Тетушку» не собьют русские.

В последнее время их самолеты летают все чаще и бьют все злее: кажется, у них где-то неиссякаемый источник техники. Скорее всего, их снабжают наши исконные враги — англичане. А людей в России неограниченный ресурс. Когда будет выработан славянский материал, на смену придут азиаты.

Мы вручили Кукейну письма для родных, и он слабым голосом обещал, что отправит их, как только окажется дома.

Я писал маме о немецких поселениях, где не осталось ни одного жителя, «но жив еще немецкий дух», рассказывал смешные случаи из солдатского быта, хвалил моих товарищей. «Враг отступает перед нами почти без сопротивления, — писал я, — и скоро эта земля, некрасивая и плохо ухоженная, узнает настоящего хозяина. Привет и хайль Гитлер!»

* * *

В ночь на 19 ноября я проснулся от холода. Говорят, в аду жарко — черти поджаривают грешников на сковородках и все такое. Я бы поменялся с этим адом, потому что в том аду, где внезапно пробудились среди ночи все пехотинцы 64-го и все танкисты 2-го танкового, было дьявольски холодно. Среди ночи внезапно ударили морозы — стало минус пятнадцать, не менее.

Мы развели костры, мы сожгли все, что удалось найти горючего и бросить в огонь, и все-таки не согрелись. Мороз схватил льдом жидкую грязь. Когда рассвело, мы увидели, что наши танки не просто завязли в грязи — они намертво вмерзли в нее.

Никогда — ни до, ни после — не слышал я таких слов. В жизни не подозревал, что люди в состоянии так ругаться. Поначалу мы еще пытались выйти из положения — прогревали моторы, разводили костры. Но скоро стало понятно, что все это бесполезно. Украина впилась в нас своими мертвыми пальцами, как старуха-колдунья, — и непременно сделает попытку утащить нас к себе в подземное царство.

Самое скверное было то, что у нас не имелось никакой зимней одежды. Считалось, что кампания закончится до наступления настоящих холодов. Похвальный оптимизм, который, к несчастью, не оправдал себя. В результате каждый утеплялся, как мог. Большинство превратили одеяла в плащи. Имелись и другие изобретения, вроде соломы, набитой в сапоги. По деревням искали русские шубы и шапки, и некоторые счастливчики действительно что-то находили.

Мой экипаж отправился на подобный промысел двадцатого числа. Мы забрели в одну маленькую деревню, и прямо на окраине нас обстреляли из пулемета. Оказывается, там засели бандиты.

Те из русских, кто не попал в плен и ухитрился вырваться из наших клещей, никогда не уходили далеко: вооруженные, они неизменно возвращались и пытались наносить урон нашим войскам при любой возможности. У нас рассказывали, что русские расстреливают своих без вопросов, если те хотя бы несколько дней побывали в окружении. Подозревают, что они начали работать на немцев. Кстати, подозрение небезосновательное: к нам действительно переходили красноармейцы, как я уже говорил, те, кто мог быть использован на технических или тяжелых работах. Эти помощники были истощены и довольно часто умирали от переутомления, но недостатка в них никогда не наблюдалось. Мы всегда могли заменить умерших свежим материалом.

Бандиты же вели себя нагло, иногда устраивали налеты, но до сих пор ни разу не нападали на Атаманово-Вассовскую — очевидно, у них недоставало сил, чтобы штурмовать этот хорошо укрепленный и бдительно охранявшийся объект. Зато солдаты, отошедшие от основных частей, считались у них лакомой добычей.

— Здесь же не было бандитов! — унтер-офицер Трауб выглядел так, словно его обманули в наилучших ожиданиях и он жаждет получить от начальства внятный ответ — почему такое произошло.

Я мог лишь пожать плечами:

— Вчера не было, сегодня появились. Такова нынешняя ситуация, Трауб. Вы должны привыкать.

Мы пришли к выводу, что наши соседи разбили очередную русскую часть, и эти разбойники — из числа уцелевших. Они бесцельно поливали нас из своего пулемета, пока не закончились патроны. Русские, как мы заметили, всегда щедро расходуют боеприпасы, не заботясь о том, как будут их пополнять: характерная их особенность, которая приносила свои плоды, когда боеприпасов хватало, и гибельная в тех случаях, когда они оказывались загнанными в ловушку.

Мы отсиделись в канаве, дожидаясь, пока патроны у них иссякнут, а потом бросились на врага с автоматами. Но когда мы добежали до пулемета, там уже, естественно, никого не было.

Мы не стали обходить эту деревню, справедливо подозревая, что бандиты — неизвестно еще, сколько их там, — затаились в одном из домов и следят за каждым нашим шагом. Попусту рисковать танкистами ради того, чтобы выкурить нескольких бандитов из берлоги, мне не хотелось. Я считал, что жизнь даже одного квалифицированного танкиста не стоит десятка жизней русских варваров.

Командир полка выслушал мой доклад и обещал передать его командиру 64-го, чтобы тот, в свою очередь, отправил людей очистить деревню.

21 ноября, когда пехотинцы двинулись на деревню, там уже никаких бандитов не оказалось.

Досадный инцидент, что и говорить.

Мы покинули Атаманово 30 ноября.

5. Дрезденская история

6 декабря сорок первого года у Ново-Петровки нас встретила какая-то недобитая русская танковая часть. Боеспособными оставались у нас не более двадцати танков. Все мы были уставшими, нас постоянно мучил холод. Человек определенно может приспособиться к чему угодно, только не к холоду.

Русские танки валили с холма, как огромные насекомые. Вокруг них и позади них бежали стрелки — характерные грязно-серые фигурки. Наша артиллерия открыла огонь. Мы двигались вперед, не останавливаясь ни на миг. Местность здесь была равнинной, с невысокими холмами; единственную неприятность представляли овраги и Balka, перерезавшие степь и сопоставимые с окопами Великой войны; но наши танки, в отличие от неуклюжих монстров той эпохи, превосходно умели одолевать такие препятствия.

Вдруг мой танк остановился и резко повернулся на месте. Второй толчок сопровождался характерным звуком: я понял, что мы горим. Трауб убит, башенный стрелок тяжело ранен. На мне горел комбинезон, я сумел потушить его, только выскочив из танка. Тюне оказался невредим и вытащил башенного стрелка. Левая рука у меня была сильно обожжена. Некоторое время Тюне тащил на себе нашего раненого, но скоро опустил его на землю и оставил. Мы с Тюне бросились к соседнему танку — это была «четверка» обер-лейтенанта Краевски.

Вместе с пехотинцами мы бежали по полю, замерзшая грязь громко хрустела под нашими ногами и под гусеницами танка. Тяжелые темные тучи висели так низко, что, казалось, пытались давить на наши головы.

Неожиданно я увидел прямо перед танком Краевски русского — он как будто вырос из-под земли: серая фигура с круглой каской на голове, взмах рукой — и танк загорелся. Я выстрелил в него из люгера, и он исчез под гусеницами танка, продолжавшего двигаться вперед. Этот человек — если он действительно был человеком, в чем я на миг усомнился, — просто нырнул обратно в землю, из которой на миг высунулся. Танк остановился. Он пылал.

Мы подбежали ближе, застучали в люк, пытаясь открыть его. Тюне прикрывал меня, когда я залезал в танк. Краевски был серьезно ранен, мы выволакивали его вдвоем — он оказался чертовски тяжелым. У Тюне кровь текла из-под шлема, пачкая лоб. Мы остались на месте, остальные побежали вперед. Рядом с нами действовали артиллеристы, а мы больше ничего не могли сделать. Скоро русские отошли. Они потеряли десять танков, мы — два.

И вдруг все исчезло — это произошло неожиданно, без малейшего предупреждения. Как будто кто-то повернул выключатель и убрал меня из здешнего мира.

* * *

Когда я возвратился в мир живых, стояла ночь. Я обнаружил себя в вонючей маленькой избе на высокой голой кровати, кругом набились солдаты. В крошечном окошке стояла тьма. Оно было наполовину заколочено досками, и хорошо было слышно, как дождь или град лупят по стене.

У меня горела обожженная рука, горел бок, невыносимо хотелось пить. Я хотел позвать Тюне, но не смог выдавить из себя ни звука. По крайней мере, здесь было тепло. Немецкий солдат, обученный искусству выживания, породил великую мудрость: зловоние лучше холода.

Мир снова выключился, хотя мне казалось, что этого никогда не произойдет, и следующее, что я увидел, было утро: незнакомые солдаты копошились вокруг — это были ребята из пехотного мотополка, как я понял, — потом явилась полевая кухня и внезапно рядом со мной возник Тюне с миской жидкого горячего супа.

Я спросил, нет ли воды. Тюне сверкнул повязкой на голове — ему, как он объяснил, сорвало лоскут кожи со лба, ничего страшного.

— Колодец тут есть, но в него сбросили трупы, — сообщил он. — Пришлось рубить и топить лед. Не знаю, есть ли вода или все пошло на похлебку. Могу сходить узнать.

Он куда-то пропал и спустя вечность принес мне в кружке какую-то жижу, которую я жадно выхлебал. При моем невезении я вполне мог подцепить дизентерию или другую болезнь, проистекающую от пития грязной воды, но в тот момент мне было это безразлично.

Спустя короткое время в избе почти не осталось народа, а когда посветлело окончательно, ко мне пришел командир полка — граф фон Штрахвитц.

— Обер-лейтенант Шпеер, — сказал он, — вас и обер-лейтенанта Краевски мы срочно отправляем в тыловой госпиталь. Сейчас в расположение полка, в двух километрах от Ново-Петрово, прибыли два Ju-52, и один из них готов забрать раненых. Вас отвезут в Харьков.

* * *

Тогда, в декабре сорок первого, я почти не разглядел «первую столицу Советской Украины». Мы пролетели над разрушенными районами, приземлились на аэродроме за городом, откуда нас на машине доставили в госпиталь. Город до сих пор не был разминирован до конца.

Мы проехали по центру Харькова, и я вспомнил предсказание унтер-офицера Трауба о том, что зиму мы проведем в цивилизованном европейском городе. Бедняга. Его положили в мерзлую землю, которую пришлось взрывать гранатами, чтобы выкопать братскую могилу. Харьков вполне соответствовал этому определению, по крайней мере, в старой своей части, где разрушения не слишком бросались в глаза.

Сохранилось что-то вроде парка или сада. В окно машины я увидел голые мокрые стволы и между ними странное сооружение, похожее на пирамиду или мавзолей древности. Затем мы свернули на красивую широкую улицу, где вообще не было заметно никаких следов войны, а по мостовым ходили женщины в элегантных пальто и шляпках. Я вдруг понял, что тысячу лет не видел нормальных женщин, не похожих на те туземные чучела, которые изредка попадались нам в разгромленных деревнях, и меня это шокировало.

* * *

В госпитале нас с Краевски неожиданно навестил Фридрих фон Рейхенау.

Краевски был плох и к разговорам не расположен, я же, напротив, нуждался в том, чтобы меня отвлекали от боли, которая постоянно грызла левую руку. Ожог — чертовски неприятная штука.

Фриц принес ломаный шоколад.

— Наш полк, точнее, то, что от него осталось, перебазировался в Макеевку, недалеко от города Сталино, — сообщил он. — Отец говорит, что у командования нет намерения использовать Второй танковый для активных боевых действий нынешней зимой: задачи летней и осенней кампании полностью выполнены.

Он артистически, в лицах, передавал рассказ отца, 1 декабря ставшего командующим группой армий «Юг», о визите фюрера в Полтаву, где размещался штаб командования Шестой армии. Это произошло совсем недавно — 3 декабря. Как раз в те дни, когда мы грызлись за безвестную Петровку, или как там она называется.

— Фюрер прибыл в Полтаву и почти прямым текстом сообщил отцу, что следующим летом от группы армий «Юг» потребуется огромное напряжение — мы будем развивать наступление. Отец блестел пенсне и с невозмутимым видом объяснял фюреру, по какой причине Ростов-на-Дону был отбит русскими через неделю после взятия нашими войсками. Могу представить себе эту картину!..

Фриц тихо засмеялся. Генерал-фельдмаршал фон Рейхенау — истинный национал-социалист — завораживал фюрера своим исконно германским, почти звериным магнетизмом, и фюрер, не скрывая, наслаждался общением с ним.

— А что фюрер? — спросил я, заинтригованный.

— Фюрер? Минут двадцать, говорит отец, произносил речь о роли нефти в военной экономике и пшена в питании солдат. Начал с глубокой древности и закончил нынешним днем. Эрудиция фюрера потрясает.

— Роль пшена? — переспросил я. — В питании солдат?

Когда я так переспрашиваю, то чувствую себя умственно отсталым. Это еще с детских времен.

Фриц сощурился:

— Отец приказал подать на стол картофельные оладьи и овсяную кашу — солдатскую пищу. Это вызвало у фюрера определенные ассоциации. Между нами говоря, отец не очень хорошо себя чувствует, хотя в жизни не признается в этом.

— А вы как это поняли?

— Он же мой отец, — Фриц качнул головой. — Я просто это вижу. Он не из тех, кто будет хворать или жаловаться. Просто в какой-то из дней упадет и больше не встанет. Как воин древности, сраженный незримой стрелой валькирии.

— Валькирии не стреляли в воинов, тем более невидимыми стрелами, — поправил я. — Как прямой потомок Нибелунгов, вы должны об этом знать, Фридрих.

Фриц махнул рукой:

— Да какая разница, вы ведь понимаете, о чем я говорю. Мне бы очень не хотелось, чтобы отца положили в эту проклятую русскую землю.

— Я не знал, что вы так сентиментально к нему относитесь, — осторожно заметил я.

— Он же мой отец, — повторил Фриц. — Вы, наверное, видели немецкое военное кладбище в центре Харькова?

— Кладбище?

— Да, в городском саду.

Я вспомнил странное сооружение, мелькнувшее между деревьями.

— Полагаю, да, видел.

— Старинная прусская традиция, — пояснил Фриц. — Отец распорядился ввести ее в завоеванных городах. Чтобы жители никогда не забывали о тех, кто отдал свои жизни за то, чтобы принести им свет цивилизации. Среди прочих офицеров там похоронен командир 68-й пехотной дивизии Георг фон Браун. Отец лично знал его и весьма скорбел о его гибели.

— А как он погиб? — поинтересовался я.

— В ноябре местный террорист взорвал помещение штаба^[22] на улице, которая при большевиках носила имя Дзержинского, — один из их комиссаров и тоже, кажется, террорист. Генерал фон Браун трагически погиб. После этого были проведены операции по выявлению в городе террористов, многие были схвачены и в назидание жителям повешены прямо на балконах домов. Зрелище впечатляющее. Однако начальник штаба отца, генерал Паулюс, морщил нос и публично критиковал данное решение. Он говорит, что намерен привлечь местное население на нашу сторону.

— Паулюс? — снова переспросил я. Фриц рассказывал слишком быстро — мой измученный рассудок не поспевал за его повествованием.

— Ну да, — подтвердил Фриц. — Генерал Паулюс — воспитанный и интеллигентный человек, аристократ с тонким душевным миром. Почти как я… — Он смешливо сморщился. — А что отец? Грубиян, медведь, рубака. Бандитов и террористов — вешать, недочеловеков истреблять, а душевные терзания — это для барышень. Кстати, отец оказался прав по части «симпатий местного населения»: все эти украинские добровольцы, которые взялись работать вместе с немецким правительством над установлением нового порядка, на самом деле не столько заботятся о наших интересах, сколько пытаются под шумок отделить Украину от России — и заодно от Германии. Хотят использовать немцев в собственных интересах. Предатель на предателе. А чего ожидать от тех, кто переходит на сторону победителей? Во Франции происходило то же самое.

— И что в результате? — спросил я.

— В результате мы с вами и Краевски летим в Германию, — сказал Фриц фон Рейхенау. — Зимой активных боевых действий не предвидится, а здоровье у нас пошатнулось. Отец считает, что будет полезно подлечиться на родине. Для себя он, разумеется, ни о каком лечении и заикаться не позволяет: генерал-фельдмаршал фон Рейхенау не покажет слабости ни перед кем.

Молодой человек нервно сжимал и разжимал пальцы.

— Что вас мучает, Фриц? — спросил я.

Как всегда, новости из «высших эшелонов», смешанные со слухами и внутренними переживаниями самого Фрица, захватили меня. Думаю, из него получился бы хороший писатель, он умел развлекать и никогда не щадил себя при рассказах — не пытался выставить себя в более выгодном свете.

— Боюсь разочаровать отца, — ответил Фриц, как всегда, с обезоруживающей откровенностью. — Боюсь до судорог.

Мне кажется, он отправляет меня в отпуск просто потому, что я ни на что не гожусь. К следующей весне война уже закончится, а я…

Я перебил его:

— Вот уж о чем бы я не беспокоился. С этой войной мы не разберемся так быстро. Поймите, Фриц: мы остались зимовать в России. Весной начнется новое большое наступление. Мы все верим в гениальность фюрера, которая подскажет ему правильное направление главного удара. Мы завершим войну в сорок втором. И вы будете в этом участвовать. Как и я.

— А сами вы что думаете? — спросил Фриц. — Что, по-вашему, нас ожидает?

Я повернулся удобнее, вытянул руку вдоль туловища. Мне не нравилась повязка — рука распухла, возле кисти бинт впивался. Надо будет попросить врача сменить ее.

— Понятия не имею. Нужно верить в судьбу, Фриц, и выполнять свой долг так, как велит нам совесть. А чем все это закончится — покажет будущее.

* * *

Перед самым отъездом ко мне явился Генрих Тюне. Он выглядел смущенным, чему я поначалу не придал никакого значения — обычный для него плутоватый вид, бегающие глаза, привычка теребить пальцы, тощие, красноватые, с обломанными ногтями. (Не скажу, чтобы среди нас было распространено увлечение маникюром, но руки Тюне выделялись уродством даже здесь.)

— Хорошо бы вам подлечиться и отдохнуть, господин лейтенант, — сказал Тюне после серии вздохов и взглядов в окно и на потолок. — Уж если кому подлечиться, так это вам. Так что счастливо вам добраться до Фатерлянда ну и там… тоже.

Он мялся, ерзал на стуле и вздыхал.

— Выкладывай, что у тебя на уме, — потребовал я.

Тюне так и вскинулся:

— В каком смысле — «на уме»? Ничего такого. Просто вот зашел пожелать доброго пути.

— Ага, — сказал я насколько мог язвительно. Я ему не верил. Генрих Тюне нечасто пускался в разговоры. Не в его характере. — Давай, говори честно. О чем думаешь?

Он молчал.

— Не валяй дурака, Генрих, — сказал я. — Мне-то можешь признаться.

— Да? — уронил он. — В чем угодно?

— Именно.

Думаю, мы оба в тот миг вспомнили наш давний разговор, когда он открыл мне свои коммунистические симпатии. После такого, надо полагать, он в состоянии доверить мне любую, даже самую постыдную тайну.

— Ладно. — Он еще раз тяжело вздохнул и, наконец, вытащил из кармана листок бумаги, сложенный в несколько раз. — Вот.

Он положил листок мне на грудь. Я скосил глаза, не решаясь взять в руки бумажку.

— Объяснишь?

— Письмо, — сознался Генрих. — А вот тут, — он запустил руку в другой карман и после долгих поисков извлек оттуда другой клочок бумаги, чудовищно измазанный, — тут адрес. Это в Дрездене. Не знаю, найдется ли у вас время, господин лейтенант, туда съездить. Но если бы нашлось…

Я прочитал адрес и имя. Девушку звали Труди Зейферт. Она жила где-то на окраине, судя по адресу.

— А почему ты не можешь отправить ей записку просто по почте? — удивился я. — Письма доходят постоянно, я регулярно получаю из дома.

— По почте я тоже посылаю, — сказал Генрих, — но мне нужно, чтобы опытный человек поглядел собственными глазами. Составил, так сказать, впечатление. Потому что по письмам не всегда можно понять. Я, например, не понимаю. А вы в людях разбираетесь и потом мне все честно сообщите: как она там и о чем думает. Может, она вообще про меня не думает, а на письма отвечает просто из долга, чтобы не обижать солдата. Ну и надеется втайне, что я не вернусь. Бывает же и такое?

— Да запросто, — подтвердил я, не подумав. Это было бессердечно, признаю. Я пожал Генриху руку: — Ладно, Тюне. Не беспокойся. Выполню твое поручение и все тебе честно сообщу.

— Я на вас сильно рассчитываю, господин лейтенант, — со значением произнес Тюне и удалился.

* * *

Нас троих — Краевски, Рехйенау и меня — погрузили на самолет и доставили в центральный госпиталь в Лейпциге. Краевски задержался там дольше всех, у него было проникающее ранение в грудь, повреждено колено, и многие считали, что он не выкарабкается. Это было бы жаль, потому что он храбрый человек и хороший командир.

Меня, кое-как залатанного, отпустили в отпуск на месяц, после чего я получил назначение в учебную танковую часть в Айзенахе.

* * *

Странно было возвращаться в наши старые казармы и видеть там совсем молодых людей — юношей нового поколения, выросших совсем в другой Германии, где господствовали совершенно новые идеи.

Я говорил уже, что после нескольких месяцев фронта я отвык от женских лиц, от неповторимого женского магнетизма, от их голосов.

Но еще большим потрясением, пожалуй, стал вид этих молодых людей: они были новенькими, как обмундирование со склада. После моих боевых товарищей эти казались мне особенно чистыми, неиспорченными — ни снаружи, ни внутри. Разумеется, все они курили и сквернословили, но никому еще не доводилось ругаться от той злости, боли или того бессилия, которые нам пришлось пережить на Украине. И курили они иначе. Они делали это просто для удовольствия или чтобы выглядеть старше.

Вообще порой мне казалось, что мы принадлежим к разным племенам. Я ни с кем из них не мог сойтись дружески. Это было невозможно не только из-за моего возраста или статуса, но и из-за какой-то непреодолимой черты, которая отделяла фронтовика от новобранца. Если они попадут в действующую армию и война продлится достаточно долго, всякие различия между нами сотрутся. Но пока что пропасть между нами казалась непреодолимой.

Иногда я просто не понимал этих детей: они смеялись над чем-то, что было мне чуждо, их радовали вещи, которых я попросту не замечал, и не обращали внимания на то, что представлялось мне сейчас самым важным.

Они выказывали мне все признаки уважения, беспрекословно подчинялись любым приказам и, по их словам, мечтали только об одном: служить Рейху на полях сражений. Я не вникал в то, что происходило за прозрачной стеной, которая отделяла нас друг от друга. Я просто учил их воевать. Мы изучали матчасть, проводили стрельбы. Я не думал ни о чем. Время шло незаметно.

* * *

В середине января сорок второго я выбрал наконец время поехать в Дрезден. У меня было два дня выходных. Я прибыл в город на поезде и пешком отправился на Хайнц-Мюллер-штрассе, где жила фройляйн Зейферт. Вещей с собой у меня почти не было, о ночлеге я не задумывался. Что-нибудь подвернется. Денег хватало.

Многие считают Дрезден красивым городом. Наверное, так оно и есть: все эти тяжелые пышные завитки барокко, подстриженные сады, дворцы и высокие каменные дома, каждый с каким-то своим, только ему присущим обликом. Но мне он всегда казался подавляющим.

Может быть, в такой архитектуре и имеется скрытый смысл. Ведь если долго сдавливать человеческий дух, то он разрывает оковы и взмывает в небеса, гневный, освобожденный, несущий легкое и чистое пламя ярости. Именно для такого духа и стали вместилищем огромные, полные воздуха строения, которые проектирует мой брат для Рейха. Под куполами его дворцов можно летать на самолете.

Чем ближе я подходил к окраине, тем более прозаические мысли меня посещали. Больше я не раздумывал об архитектурных стилях и о связи внешнего облика города с состоянием человеческого духа. Может быть, я устал от этих мыслей, не очень-то для меня привычных, и они мне попросту надоели, может быть, все дело в самой окраине — она была ровно такой же, как в сотнях других городов — конечно, исключая русские.

Труди Зейферт не оказалось дома — она пошла в церковь. Ах да, сегодня же воскресенье. Когда я подъезжал к Дрездену на поезде, то слышал согласный звон колоколов. Соседка, которая сообщила мне о местонахождении фройляйн Зейферт, всячески пыталась угодить господину лейтенанту — еще бы, фронтовик, офицер, да, видно, не из простых.

— Я могу проводить вас до этой церкви, — предлагала добрая домохозяйка, сверля меня пронзительными маленькими глазками. — Заодно вознесете хвалу Господу за то, что извел вас из пасти огненной.

— Нет, благодарю вас. — Что-то не хотелось мне показываться на глаза Господу. Лучше бы он не вспоминал обо мне подольше.

— В таком случае, господин лейтенант, прошу ко мне, — она улыбнулась. — Я как раз испекла булочки с изюмом. Выпейте кофе, пока вернется фройляйн Зейферт. Я знаю, что она получает письма с Русского фронта. Эта тяжелая война!.. — Она шумно вздохнула. — Такая тяжелая! Мы несем ужасные потери — и все ради того, чтобы защитить нашу родину от угрозы большевизма.

Я видел, что ей хочется поговорить об угрозе большевизма и о том, сколько большевиков истребил господин лейтенант лично, собственными руками, — вот этими, которыми он будет брать булочки с изюмом с подноса доброй домохозяйки.

Мне совсем не улыбалось провести с ней утро наедине. Поэтому я поблагодарил и отказался. Она нехотя ушла к себе. Я просто уселся на ступеньках перед дверью фройляйн Зейферт, закурил и уставился в пустоту.

Я увидел Труди минут через сорок. Людей на Хайнц-Мюллер-штрассе немного, но все-таки человек десять за это время прошло мимо меня, кое-кто даже оглядывался, но я сидел не шелохнувшись. А вот ту самую девушку я определил мгновенно. Она шла торопливо, как привыкла, наверное, ходить всю жизнь: она из рабочей семьи, и времени на неспешные прогулки у нее не было. Она и на танцы, и в кино так ходит. В ее неровной, дергающейся походке мне почудилось что-то подростковое. Она была худенькая и небольшого роста. Под стать Генриху Тюне. Я погасил папиросу и встал.

Не доходя до меня десяти шагов, она вдруг насторожилась. Ее лицо вдруг побледнело, глаза сделались большими и темными. Она остановилась, покачала головой, словно отгоняя дурные мысли. На ней было простое пальто из темной ткани, на голове вязаный платок.

— Здравствуйте, фройляйн Зейферт, — заговорил я. Голос прозвучал хрипло — просто от того, что я слишком долго молчал.

К тому же я, оказывается, замерз.

Она моргнула, все еще настороженная. Я заметил, что она не улыбнулась, хотя, как мне казалось, самый мой вид должен внушать расположение.

— Я товарищ вашего друга, Генриха Тюне, — добавил я. — Нет-нет, не пугайтесь, он жив и здоров. Прислал со мной письмо, просил передать лично.

— Лично? — Она недоверчиво подошла ко мне и протянула руку в детской рукавичке. — Почему?

— Просто так, — сказал я.

— Вы друзья?

— Я его командир, — ответил я. — Генрих хороший солдат.

— А почему он не приехал? С ним что-то случилось?

— Наш полк остался на зиму в России, — объяснил я. — А я был тяжело ранен в бою и вернулся — обучать молодых солдат.

— Да, и потом они тоже отправятся на фронт. — Она тяжело вздохнула и отвернулась.

Я наконец вытащил письмо Тюне и вложил ей в руку.

— Спасибо. — Не глядя на меня, она сжала письмо рукавичкой.

Я потоптался рядом. Она просто стояла, как будто ждала, чтобы я ушел.

— Не пригласите меня на чашку кофе? — спросил я наконец прямо.

— У меня… Простите, господин лейтенант, у меня нет кофе, — ответила Труди. — Закончился.

— В таком случае, может быть, прогуляемся до магазина? Мы могли бы купить кофе вместе, — предложил я.

— Сегодня воскресенье! — она засмеялась с видимым облегчением: ей совсем не хотелось, чтобы незнакомый лейтенант покупал для нее кофе, но как отказать герою войны — она не знала. — Магазины закрыты.

— В таком случае вы позволите мне прислать вам кофе? — спросил я.

Труди опустила голову и прикусила губу.

Я видел, что ей неприятно, но почему-то никак не мог остановиться.

— Труди, — проговорил я как можно более мягко, — послушайте меня. Ничего дурного я вам не желаю. Просто немного помочь девушке моего товарища. Я неопасен. Я почти старик.

Она вдруг рассмеялась:

— Вы? Старик? Неопасны? Боже мой!.. Ладно, идемте ко мне. Вам нужно отогреться. Давно меня дожидаетесь? Небось замерзли на таком холоде!

Я заверил ее, что по сравнению с тем морозом, который встретил нас в русских степях, здешние температуры — мелочь, недоразумение.

— Фрау Хартман, конечно, успела отследить нашу встречу, — добавила Труди Зейферт, метнув взгляд на соседнее окно. — Ну да и ладно. Пусть думает что хочет, старая карга.

— Хартман? — переспросил я.

— Да, а что? — Девушка опять насторожилась. Она казалась пугливой, как птичка. — Вы с ней уже познакомились? Она вам что-то сказала обо мне?

— Нет, просто мне не нравятся люди с фамилией Хартман, — ответил я и ничего больше объяснять не стал.

Мы вошли в квартирку Труди. Мебель у нее была самодельная, фанерная, выкрашенная бледно-голубой краской, узкая койка застелена солдатским одеялом. Никаких украшений или растений на подоконнике, только на стене вышивка с благочестивым девизом, при виде которого я невольно вздрогнул. От Труди это обстоятельство не укрылось.

— Что с вами, господин лейтенант? Здесь довольно холодно, — добавила она, — я растоплю печку.

Печка у нее была старая, круглая.

Я уселся на единственный стул, стоявший возле деревянного стола, накрытого вязаной скатертью. Сидел и смотрел, как она возится.

Терпеть не могу людей, которые приходят в гости и сразу начинают проявлять инициативу: без спроса рубят дрова, заваривают чай и все такое. Если хозяйке понадобится помощь, она скажет.

— Вы живете одна, фройляйн Зейферт? — спросил я.

— Да. С тех пор, как погиб мой брат, — добавила она. — Родители умерли еще в двадцатые.

— Ясно.

После долгой паузы она заговорила сама, как будто тепло от печки растопило какой-то лед внутри нее самой:

— С Генрихом мы познакомились на танцах. Мы оба работали на механическом заводе. Он… — Она замялась.

Я сказал:

— Я знаю, что он участвовал в рабочем движении. Но это в прошлом.

— Да, конечно, — с облегчением проговорила Труди. — Мы с ним давно не виделись. Какой он? Все такой же смешной?

Я не ответил. Вместо этого я показал на вышивку, висящую у нее на стене:

— В России была целая республика немцев. Вы знали об этом? Еще в восемнадцатом веке немцы переселялись в эту большую страну в поисках работы, карьеры… Несколько поколений они трудились на благо своей новой «родины». И как она отплатила им — знаете?

Труди Зейферт съежилась и уставилась на меня огромными глазами. Я видел, что она боится услышать что-то ужасное.

Безжалостно я продолжал:

— По приказу Сталина всех немцев погрузили в поезда и отправили в Сибирь. А их дома теперь стоят пустыми. Нетронутыми, но совершенно мертвыми. Сталин боялся, что они с любовью встретят своих соотечественников. Что перейдут на нашу сторону и будут нам помогать. Что увидят в нас освободителей.

— Они ведь могли вернуться в Фатерлянд, когда фюрер позвал их, — тихо отозвалась Труди. — Многие так и поступили. А эти люди почему-то остались в России. Что же удивительного в том, что они поплатились за это? Ошибки порой обходятся нам слишком дорого.

Я пожал плечами:

— Просто хочу сказать вам, Труди, что эта война заставила меня многое увидеть по-новому. Мы побывали в сражениях, многократно подвергались опасности, не раз теряли боевых друзей. Я был ранен. И все-таки ничего более страшного, чем те пустые немецкие деревни, я не видел. И в одном доме на стене висел такой же девиз, как у вас, — тоже вышитый крестиком… До войны мы видели в таких картинках воплощение чересчур назойливой материнской заботы. Но сейчас я так не думаю. Совсем не думаю.

Девушка долго молчала, я видел, как она украдкой вытирает слезы.

Потом Труди спросила:

— Зачем вы мне это рассказали?

— Потому что я, в общем, никому больше не могу этого рассказать, — признался я. (На самом деле у меня был заранее готов ответ на этот вопрос.)

Труди встала:

— У меня есть суп с клецками. Вы будете есть?

— Ужасно голоден. — Я тоже поднялся со стула.

Но она не спешила на кухню. Стояла, свесив красноватые натруженные руки, посреди своей суровой комнаты.

Я рассматривал ее, не стесняясь и не скрывая любопытства. Простая фабричная девушка, думал я, у нее было нелегкое детство, безрадостная юность. Сейчас опять настали непростые времена — идет война, стране приходится напрягать все силы ради победы. Но после победы все переменится. Ради этого мы и сражаемся. Именно ради этого. Ради таких, как Труди.

— Иди ко мне, — сказал я тихо и протянул к ней руки.

Она шевельнулась, глянула на меня исподлобья, но осталась на месте.

— Если не хочешь, я просто уйду, без обид, — прибавил я. — Самое главное, Труди, — ничего не бойся.

Всхлипнув, она бросилась ко мне, обхватила меня за шею костлявыми руками и зарыдала.

— Я… — проговорила она сквозь слезы. — Я так хочу просто быть живой!

Я оставил у Труди все деньги, кроме тех, которые нужны были мне для покупки билета на поезд, и обещал заехать еще. Когда я уходил, она сидела за столом, подперев кистью руки острый подбородок, и мрачно сверлила меня своими темно-серыми глазами.

Я аккуратно закрыл за собой дверь и вышел на улицу. Фрау Хартман торчала у окна, и я сразу встретился с ней взглядом. Она улыбнулась мне кисло-сладкой улыбкой и задернула шторы.

* * *

В поезде я развернул газету, купленную на вокзале, и прочитал известие о гибели командующего войсками группы армий «Юг» Вальтера фон Рейхенау. Русские сбили самолет, в котором находился генерал-фельдмаршал, недалеко от Лемберга. Уцелевших не было^[23].

Я сложил газету и долго смотрел в окно без единой мысли. Пробегали железнодорожные станции, среди белого снега — острые красные крыши церквей, входили и выходили люди. Кругом звучала немецкая речь. А я как будто перенесся мыслями туда — в заснеженные степи, где танки вмерзают в жидкую грязь. Мне не хватает веры, подумал я.

Новым командующим Шестой армией в январе был назначен бывший начальник штаба фон Рейхенау — генерал Паулюс. Нас в Айзенахе это все касалось опосредованно — до отправки на фронт оставалось несколько месяцев. Солдат не привык задумываться дольше, чем на пару дней вперед.

Несколько раз еще я ездил в Дрезден. Труди подарила мне свою фотокарточку.

* * *

Наконец, в конце июня сорок второго, шестьдесят новобранцев и двадцать танков погрузились на поезд и двинулись в сторону Восточного фронта. Я выехал раньше, с пакетами для командования и другими поручениями.

* * *

— А у вас есть девушка, господин обер-лейтенант? — спрашивает Кролль.

По нашим подсчетам, мы догоним наш Второй танковый на реке Донец, где-то южнее Лисичанска. Если только я правильно произношу все эти названия.

Вместо ответа я показываю ему карточку Труди.

— Можно? — Он осторожно берет ее двумя пальцами и долго разглядывает, вертя перед глазами. Мне прямо интересно — что можно высматривать столько времени в таком обыкновенном лице?

Наконец я сердито отбираю у него карточку.

Он смотрит на меня с любопытством.

— Не думал, что у вас такая девушка, господин обер-лейтенант, — говорит наконец Кролль.

Тут мне делается обидно, я просто готов взорваться и сказать какую-нибудь глупость, вроде того, что Труди вовсе не моя девушка и что ее карточку я взял просто так, чтобы было что показывать товарищам, когда все начнут хвастаться и рассказывать, вздыхая, какие красавицы ждут их дома.

— И что не так с моей девушкой? — спрашиваю я немного более резко, чем стоило бы.

— Она похожа на работницу с фабрики, — отвечает чересчур проницательный Кролль.

— А почему, Кролль, я не могу завести отношения с хорошей работящей немецкой девушкой, которая сейчас стоит у станка ради того, чтобы Германия скорее одержала победу над врагом? — вопрошаю я.

Но он только отмахивается:

— Да ладно вам, господин обер-лейтенант, мне-то можете всю правду сказать.

От такого обращения у меня глаза на лоб вылезают:

— Что ты себе позволяешь?

Кролль ухмыляется, и я понимаю, когда сделал ошибку: не нужно было откровенничать с ним насчет моей личной жизни. Еще покойный Вальтер фон Рейхенау говорил: «Никогда не пейте шнапс с подчиненными. Можете пить в их присутствии, можете даже нажраться в хлам, — но не берите их в свою компанию». А я нарушил этот великий завет. И теперь рыжий саксонец вообразил, будто он со мной на равных.

— Вот что, Кролль, — говорю я, — скоро ты поймешь, что все это не имеет ровным счетом никакого значения. Главное — чтобы на родине тебя хоть кто-то ждал. Лично меня ждет хорошая честная немецкая девушка. А теперь заткнись и не смей рассуждать о ней.

— Ясно, — говорит Кролль. И больше мы к Гертруде Зейферт не возвращаемся, но я невольно начинаю думать о Генрихе Тюне. Однако чем ближе мы к фронту, тем менее существенной представляется мне та дрезденская история.

* * *

Мы поднимаем тучи пыли. Не вполне понятно, где здесь, собственно, дороги: степь лежит перед нами одной сплошной широкой дорогой. Видны следы огромных масс людей, техники и скота, которые прошли здесь до нас: мы замечаем трупы лошадей, искалеченные танки, кое-где и мертвых людей. Зияют глубокие воронки от бомб. Везде пропахала почву война. Мы несемся вперед — свежая кровь для германских жил.

Стоит изнуряющая жара. Мы задыхаемся от пыли. Вот впереди сверкнула лента реки, но вид текущей воды не сулит облегчения: своим сиянием она лишь слепит глаза, и трудно надеяться, что ее влага освежит нас и что она подарит нам хотя бы чуть-чуть прохлады. Над рекой поднимается черный столб дыма: горит мост.

— Похоже, нам туда, — обращаюсь я к Кроллю.

* * *

Мы поехали на огонь и скоро действительно заметили наши танки с крестами.

Я прокричал на ходу:

— Какой полк?

— Второй танковый! — ответил мне незнакомый танкист и оскалил зубы. — Вы топливо привезли? И свежее мясо? — И побежал кому-то докладывать.

Кролль остановил машину. Я выпрыгнул, прошел к берегу реки.

Кругом с громким треском качалась трава, желтая, высохшая, острая, как нож. Под ногами вдруг хлюпнуло, я сделал еще шаг, увяз, выдернул ногу, добрался до воды, зачерпнул, плеснул себе в лицо.

Сразу стало легче. Я выпрямился. Мокрые волосы прилипли ко лбу. Вот и Донец, дальше — излучина Дона и Сталинград, средоточие русских военных заводов и мистическое сердце России, город Сталина. Пронзим сердце — убьем страну.

Я повернул голову влево и посмотрел на пылающий мост. Горело ровно на середине. На противоположном берегу, среди воронок, в нелепых положениях застыли русские танки — им хорошо досталось от нашей артиллерии.

Дивизия собиралась здесь для нового решительного наступления. Я еще раз вдохнул полной грудью горячий сухой воздух и отправился искать командира.

Теперь Вторым танковым командует полковник Сикениус — суровый вояка с крепким брюхом, небольшого роста, с широченными плечами и квадратным подбородком. У Сикениуса есть изумительная способность выдвигать нижнюю челюсть вперед, как ящик стола, если нужно подчеркнуть какую-то особенную мысль в разговоре. Собеседника настолько впечатляет эта внезапно выдвинутая челюсть, что он уже не в состоянии забыть всего с этим связанного.

Я отдал командиру документы, доложил о своих впечатлениях на словах — о новобранцах, о новых и отремонтированных танках, о положении в Харькове. Не стал только рассказывать идиотскую историю об охоте и партизанах — это, думаю, лишнее.

— Водитель у вас уже есть, — задумчиво произнес Сикениус. — Двух пулеметчиков подберете сами из новобранцев. Башенный стрелок… — Он нахмурился, потер ладонью лоб. — Недавно мы потеряли несколько танков и… — Он оборвал себя, вынул из кармана фляжку, глотнул, не предлагая мне угоститься, и махнул рукой: — Все, ступайте. Ступайте, лейтенант. Разберетесь на месте. Вы бывалый фронтовик, схватите на лету.

Когда наш полк покинул Макеевку, в его составе были тринадцать «двоек», сорок семь «троек» и двадцать «четверок». Считая наши, будет тридцать две «четверки».

Точнее — было бы.

На подходах к Триполью наша 16-я дивизия встретила очередную группу«злых крыс» — русские оборонялись здесь с особенным ожесточением. Хуже того, наши разведчики обнаружили впереди минное поле. Для разведки выслали вперед две роты 16-го разведбатальона. И тут произошло серьезное столкновение между командиром первой разведроты капитаном фон Лорингхофеном и командиром разведбатальона майором фон Вицлебеном. Лорингхофен, не стесняясь в выражениях, кричал, что нельзя посылать солдат на верную смерть: минное поле установлено достоверно и, пока оно не обезврежено, отправлять туда разведчиков бесполезно.

— Вы просто дадите русским повод получить удовольствие от гибели немецких солдат! — орал Лорингхофен. — Это граничит с…

Тут, как говорят очевидцы, фон Витцлебен потянулся за «вальтером» и холодно произнес:

— А ваши речи, господин капитан, граничат с предательством. Я отдал приказ. Посылайте людей. Мы должны беспрепятственно пройти по той дороге, которая отмечена на наших картах. Иначе мы не выйдем к месту встречи в срок. Вы хотите поставить под угрозу общее наступление германской армии?

И Лорингхофен, обливаясь потом, отдал приказ, а потом смотрел, как треть его роты полегла на минном поле.

По разведанной дороге двинулись танки — мы потеряли еще несколько машин вместе с экипажами. Зато на следующий день противник поддался, и движение по направлению к Донцу продолжилось.

— И вот мы здесь, — заключил обер-лейтенант Майер, с которым я разговаривал.

Майер был летчиком. Заметив его форму, я выразил удивление: до сих пор я не видел, чтобы танкисты и летчики действовали в составе одного подразделения. Когда я выразил недоумение, обер-лейтенант кивнул:

— Это новое распоряжение. На самом деле я не нахожусь в подчинении у полковника Сикениуса. Я отвечаю за связь и за взаимодействие Панцерваффе и Люфтваффе. Как вы понимаете, в условиях большого наступления это необходимо.

Я не имел представления о масштабах операции, в которой принимал участие. Мы все просто ощущали — инстинктом воина, — что оказались вовлечены в нечто грандиозное. Слова обер-лейтенанта Майера лишь подтвердили и усилили это ощущение.

Солнце уже садилось. Майер спросил у меня закурить. Я рассеянно протянул ему пачку. Спросил о моем прежнем экипаже. Точнее, меня интересовал только один человек — Генрих Тюне.

Обер-лейтенант Майер сначала нахмурился, пытаясь вспомнить, потом энергично кивнул:

— Помню такого. Погиб несколько дней назад. Вроде даже спрашивал про вас. Если бы вы прибыли к нам восьмого числа, то еще застали бы его в живых.

Я поблагодарил обер-лейтенанта и пошел в одиночестве посмотреть, как догорает мост.

Солнце уже садилось, в наступающей темноте пожар выглядел эффектно. В это мгновение Труди Зейферт и все сложности любовного треугольника не просто выглядели чем-то неважным — их не существовало вовсе. Я находился во вселенной, где до таких мелочей никому не было дела.

— Генрих, — пробормотал я. — Генрих. Черт тебя подери.

Мост с треском обрушился в реку. По незримым в темноте черным водам понеслись, быстро угасая, рыжие клочья пламени.

— Утром у саперов начнется работа, — прозвучал над моим ухом голос Кролля. — Идете спать, господин лейтенант?

Мы ночевали в палатке Майера. Домов здесь не было — сгорели или были разбиты снарядами. В сам Лисичанск дивизия не входила. Это хорошо. Ненавижу русские города.

12 июля мы перешли реку по наведенному саперами понтонному мосту и добрались до Боровского. Жара стояла невыносимая. Мы получили приказ и заняли позицию на узком участке у Новоайдара. Русские почти не давали о себе знать.

Прибыло наконец пополнение, и вместе с ним — Фридрих фон Рейхенау.

Фриц заметно окреп, зима, проведенная в Германии, явно пошла ему на пользу. Он возмужал, раздался в плечах. Я с какой-то странной грустью подумал о том, что Фриц еще растет, мужчина из юноши до сих пор не сформировался. На войне люди взрослеют быстрее, чем в обычной жизни, но это по большей части касается их морального состояния, а не физического.

— Что ж, Фриц, ваш покойный отец был прав, когда отправил вас в отпуск, — сказал я, когда мы пожали друг другу руки и обменялись самой необходимой информацией (она касалась танков, новых командиров и тому подобного). — Теперь вы набрались сил и, несомненно, принесете Фатерлянду куда больше пользы.

Фриц молча кивнул, лицо его омрачилось.

— Мы все сожалели о гибели вашего отца, — прибавил я. — Хотя, я знаю, обычно это служит очень слабым утешением.

— Мой отец — солдат до мозга костей и до последнего мгновения, — кивнул Фриц. — Знаете обычай давать умирающему германскому воину в руки меч — чтобы он предстал перед своим богом во всеоружии? Испустить дух безоружным — значит быть опозоренным.

— Годится для поэмы, — кивнул я.

— Поэма! — Фриц фыркнул. — Отца хватил удар. Помните, я говорил, что он нездоров? Ха. Если кто-то из нас и нуждался в отдыхе, так это он. С другой стороны, не думаю, что отдых предотвратил бы неизбежное. У него было высокое кровяное давление. Рано или поздно это должно было случиться. Учитывая его темперамент и образ жизни… В общем, он просто упал — посреди совещания в штабе. Как стоял, так и рухнул. Парализовало левую половину тела, один глаз угас, зато второй, надо думать, пылал бешеной яростью. Вальтер фон Рейхенау повержен!.. Гибель богов!.. Его немедленно погрузили в самолет, чтобы отвезти в Германию, в госпиталь. Врач неотлучно находился при нем… И вот тут-то и случилось.

— Русские сбили самолет? — подсказал я. — В газетах писали.

— Русские там были, — подтвердил Фриц. — Но самолет упал не поэтому. Поломка двигателя. Пробоин на борту не нашли. Отец, как и все остальные, был мертв, когда на место крушения прибыла спасательная команда. Фюрер предполагал сначала произвести расследование и выяснить, когда и как умер Вальтер фон Рейхенау — от болезни или при крушении. Но потом все это было отринуто как несущественное. Существенны только факты: Вальтер фон Рейхенау мертв. Погиб на поле боя, как воин. Даже если его и хватил удар во время совещания в штабе — все равно он погиб как воин.

— Абсолютно точно, — сказал я. — Нам его не хватает.

Фриц скривил губы:

— Мне тоже. Хотя еще год назад я проклинал его за то, что он отправил меня в действующую армию.

— Я этого не слышал, — предупредил я.

Фриц махнул рукой:

— Всем известно, что мы с отцом очень разные. Но понятие о чести у нас одинаковое, и я выполню свой долг до конца. Постараюсь сделать так, чтобы отец мог гордиться мной.

К этому времени мы уже допили вторую бутылку шнапса и говорили вполне откровенно.

— Вы видели нового командующего? — поинтересовался Фриц. — Генерала Паулюса?

— Видел, — сказал я. — Похож на вас.

— Тогда беда, — сказал Фриц и захихикал.

Он уже здорово набрался.

* * *

Мы с Кроллем получили двух пулеметчиков и башенного стрелка из числа новичков. Меня это не слишком устраивало — хотелось, чтобы хотя бы один член экипажа, кроме меня, был из числа обстрелянных. Но выбирать не приходилось.

Тем более что время обвыкнуть у ребят будет: русские быстро и почти не огрызаясь отходили, сейчас они как будто не слишком возражали против нашего присутствия.

17 июля у местечка Baranikovka мы угодили под бомбежку. Каким принципом руководствуются русские, устраивая то бомбардировки, то засады, то минные поля, — я так и не понял. Все происходит стихийно, как будто у них вообще нет разумного руководства. Вчера была гроза, сегодня прилетели самолеты с красными звездами. По-моему, они не слишком заботятся о прицельном бомбометании. Просто вываливают все бомбы на то место, где, по их диким представлениям, находится дорога. Как будто в степи нельзя взять влево или вправо — там все те же кочки, все те же Balka, та же сухая земля.

Осколком был, однако, ранен полковник Сикениус, и командование полком временно взял на себя командир 1-го батальона подполковник фон Бассевитц.

Затем прилетели наши «сто девятые», и небо быстро очистилось от красных звезд.

При поддержке Люфтваффе германские танки уверенно двигались по русской степи. С нами наступали артиллеристы, моторизированные стрелки, пехота. Казалось, весь мир наполнен нашей военной техникой, нашими солдатами.

Тут русские как будто опомнились и бросили на нас свои танки. У Nisch-Businovka и Ssuhanovka мы встретили их яростное сопротивление. Нашей целью была переправа через реку Liska. Речка эта маленькая, вертлявая и тонет в болотах, частью пересохших, а частью — питающихся подземными ключами. Танк может завязнуть на ее берегах — а может проскочить почти по сухому. Предсказать это заранее невозможно.

Т-34 упорно истребляли нашу пехоту. Русские кидали в танки гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Некоторые зачем-то стреляли по броне из автоматов. Наша Вторая рота под командованием капитана графа Брюля действовала вместе с артиллеристами, и, если бы не штурмовые орудия, плохо бы нам пришлось. Мой пулеметчик Руди Леер, девятнадцатилетний паренек из Ростока, сын портового рабочего, был весь зеленый, когда бой кончился. Второй новичок, Георг Хюнер, оказался покрепче. Лучше всех держался Кролль: просто вел танк вперед, один раз — я точно видел — подмял русского под гусеницу. И за все это время — никаких эмоций. Внимательный, спокойный, даже доброжелательный.

После боя он жадно пил воду, лил себе за шиворот. Вздыхал и улыбался.

— Ты, Кролль, никогда таксистом не работал? — спросил я его.

— Нет, а что? — Он вдруг насторожился, ожидая от меня подвоха.

— Ничего. Хорошо водишь машину, — сказал я.

Кролль засиял всеми своими рыжими веснушками.

В этот день русские потеряли пятьдесят два танка. Наш рекорд.

* * *

6 августа мы форсировали реку Лиска и двинулись в сторону Острова.

Через два дня, восьмого, на рассвете мы находились к северо-западу от города Kalatsch. Нашей целью была высота, обозначенная на картах как «высота 150,7». Именно там ожидали нас русские танки.

Командир нашей роты граф Брюль передал по рации: «Противник впереди».

Русских было хорошо видно. Не знаю, кто так гениально разместил их танки, но в ярких лучах восходящего солнца мы прекрасно видели впереди два десятка «тридцать четвертых», готовых к бою.

Сражение длилось весь день. Русские дрались за каждый метр. Только к четырем часам вечера высота стала, наконец, нашей, мы очистили район от русских — они погибли практически все и все их танки были повреждены или уничтожены. Несколько оставшихся иванов пристрелила особая команда — сейчас мы готовились к большой операции и пленных не брали.

С нашей стороны были потери: три «четверки», обер-фельдфебель Прёгель, лейтенант Аутцен, унтер-офицер Вайс… Новая скорбная метка, новая могила на бескрайних русских просторах.

* * *

Мы расположились прямо в степи. Здесь, куда ни кинь взгляд, не было ни единого дома, ни одного поселения. Мы разместились просто в Balka. Если настелить на дно веток и бросить одеяло, то получится вполне сносный ночлег.

Этой ночью Кролль ухитрился где-то раздобыть шнапс и напиться до положения риз. Мне сообщил об этом Руди Леер. От Руди тоже попахивало спиртным, но он держался на ногах и вполне успешно изображал трезвого.

Руди отсалютовал и произнес нормальным голосом:

— Разрешите обратиться, господин лейтенант. Там… — И вдруг он пролепетал: — Кролль там странно себя ведет.

Я вспомнил разговор с эсэсовцем в Харькове. О том, что я избегаю воспитательной работы с молодым пополнением. В то время как моя роль как командира не ограничивается отданием приказов во время боя. Я обязан подавать им пример воинской дисциплины, храбрости и верности долгу — это раз; и второе — я должен их воспитывать как-то еще.

Я преодолел свинцовую лень, которая гнула меня к земле и упорно вжимала в одеяло на дне нашей Balka.

— Что случилось? Говори толком, Леер!

— Кролль… Странно себя ведет, — повторил Руди.

— Идем.

Я нехотя пошел за ним. Кругом стояла черная ночь, все огни были погашены, костров не разводили. Светили только звезды, чуть позже над краем степи показалась гигантская кровавая луна.

Когда мы добрались до Кролля, тот спал, раскинув руки.

Я посмотрел на спящего водителя, перевел взгляд на Руди, ничего не сказал и просто вернулся к себе.

* * *

23 августа пришел приказ. Началось!

Еще до рассвета мы выступили. В лучах восходящего солнца сверкали крылья бесчисленных самолетов — они летели на Сталинград.

Сталинград.

Наша главная, наша конечная цель.

Пронзишь сердце — убьешь страну.

Сотни самолетов гудели, наполняя воздух, — стальная саранча, кара небесная нашим врагам. Развернувшись широким клином, мчались по степи наши танки — весь Второй танковый, катили орудия, мотопехота. Вся 16-я дивизия вышла в поход, объединенными силами, при поддержке Люфтваффе, — все до единого человека видели перед собой одну-единственную цель.

Мы двигались в первой волне XIV танкового корпуса — на острие атаки. Солнце поднялось над степью, обдавая нас ослепительным светом. Пыль была пронизана сиянием, мы рвались на восток, окруженные чистым пламенем беспощадной ярости.

6. «Красный Октябрь», черный ноябрь

Думаю, дело преимущественно заключалось в том, что у него была нога. Поэтому мы и приняли его к себе. Приветили практически как брата, не разбираясь — стоит ли он вообще столь доброго отношения.

Смотреть на него жалко: жидкий вязаный шлем, ботинки, на щеках белые пятна. Он всунулся в подвал и с ужасом уставился на нас. Нас там сидело человек пятнадцать — по крайней мере, столько живых я насчитал утром. При неблагоприятном стечении обстоятельств мы вполне могли бы сожрать и его, причем в сыром виде.

К груди он бережно, как младенца, прижимал здоровенную мерзлую лошадиную ногу.

— Эй, Трансильвания, — окликнул я испуганного румына. — Входи, раз заглянул. Входи, не бойся.

Он что-то выпалил на родном языке и сделал попытку удрать. Тут я поднялся с места и, ухватив его за лодыжку, затащил к нам. Он скатился со ступенек и, должно быть, больно ударился головой, однако ногу не выпустил.

— Ладно тебе, — сказал я. — Покажи-ка папаше Шпееру, что там у тебя такое. Сдается мне, из этой штуки получится горячий обед.

Румын вращал глазами, словно дикарь с каких-нибудь жарких островов, бормотал по-своему — и стойко удерживал свою добычу.

Я разогнул его пальцы по одному и отобрал мясо.

— Прогони его, Эрнст, — потребовал Фриц. — Лишний едок нам ни к чему.

— Он замерзнет снаружи, — ответил я. — Я не могу хладнокровно убить живого человека. К тому же это ведь его нога. Давайте сохраним хотя бы остатки порядочности.

— После того, как эти так называемые союзники нас предали? — прошипел Фриц, с ненавистью глядя на румына. Только злоба способна была сейчас оживить Фридриха фон Рейхенау: если он не бесился и не сыпал проклятиями, то впадал в каталепсию. С поэтами, полагаю, такое происходит сплошь и рядом.

— Они нас не предавали, — подал голос Кролль. Он пытался оживить костер, слабо тлевший на бетонном полу. — Просто сдались.

До чего же у него противный саксонский выговор. Иногда просто по морде дать хочется.

— Вот именно, — подхватил я. — Вся румынская армия сдалась, а этот парень почему-то нет. Давайте попробуем выяснить почему.

— Отбился от своих и потерялся, — высказал предположение Леер.

Мой экипаж уцелел весь, только Хюнеру отстрелили мочку уха, и он щеголял с безобразной толстой повязкой на голове.

— Ладно, товарищи. У нас есть мясо. Кто пойдет за водой? — спросил я строгим тоном.

Леер махнул рукой, ругнулся и взял котелок. Проходя мимо румына, он грубо толкнул его. Рукавицы болтались на его шее, привязанные веревкой. На Леере был русский полушубок, весь в пятнах и дырах.

Рваный полушубок был самой теплой одеждой, которой мы располагали. Мы сняли его с мертвого русского офицера.

Это случилось в начале ноября. Тогда мы ожидали, что со дня на день нам доставят зимнее обмундирование. Считалось, что вот-вот. На аэродроме Питомник пилоты определенно говорили, будто где-то в районе города Kalatsch уже стоит состав с теплой одеждой и прочими благами цивилизации. Скоро, скоро все это добро погрузят на трудолюбивых и храбрых «Тетушек Ю» и привезут прямо к нам. По воздуху. Чтобы быстрее.

Потом поползли невнятные слухи о том, что как раз этот состав разбомбили русские. Как и все, что исходило из Питомника, это были лишь слухи, но мы им вполне поверили. Потому что никакого зимнего обмундирования к нам так и не прибыло.

Я самолично отправился в Питомник за боеприпасами. У меня имелся приказ — бумага за подписью командира полка полковника Сикениуса; ремень перетягивал меня туго, а осанка у меня была прямая и гордая.

В Питомнике кипела весьма бурная жизнедеятельность. Садились и взлетали самолеты, ходили заляпанные пятнами техники с сытыми харями, кто-то на кого-то орал, из склада десятками выносили ящики и куда-то их потом деловито уносили.

Пришлые люди, вроде меня, выделялись потемневшей кожей, ввалившимися щеками и голодным взглядом. То был благородный голод — по горючему, по боеприпасам. Ну и, если возможно, по чему-нибудь, что можно затолкать в брюхо.

Я ткнулся со своей бумагой к нескольким складским крысам. На меня смотрели — кто с любопытством, кто с легким презрением, — но ничего путного не сообщали. Разводили руками и создавали вид дикой озабоченности. Потом к ним заглядывал кто-нибудь или звонил аппарат, и они просили меня выйти.

Я уже подумывал, не пристрелить ли мне кого-нибудь, как вдруг наткнулся на знакомое лицо.

— Краевски!

Краевски, с погонами майора, хромая, подошел ко мне и пожал руку.

— Здравствуйте, Шпеер, — проговорил он. — Как видите, теперь я тыловая крыса.

— Черт побери, — сказал я вместо приветствия. — Зачем вы вернулись на фронт? С вашими ранениями…

Он перехватил мой взгляд, ухмыльнулся:

— Здесь мне лучше. Спокойнее. По крайней мере, могу разговаривать как привык и не стесняться увечья. Дома сидеть — скукотища.

— А разве в Фатерлянде прекрасные фройляйн не расточают вам, герою войны, свои обольстительные улыбки?

— Прекрасные фройляйн предпочитают не инвалидов, а целых мужчин. Полностью укомплектованных, как танк с конвейера. И желательно с деньгами и положением, — скривился Краевски. — Кстати, я могу обратить этот вопрос к вам, Шпеер. Что вы-то делаете на фронте? Могли бы найти в Фатерлянде хорошее место при своем брате. Все-таки рейхсминистр!

— Вы никогда не были младшим братом, господин майор, — ответил я. — Особенно если старший брат на голову вас умнее. Вам просто не понять, что это такое.

— Предпочитаете фронт?

— Как и вы.

— Хотите выпить? Есть русская водка.

Мы отправились к нему в кабинет и приговорили бутылку водки.

— Лучше, чем шнапс, — заметил Краевски. — Или, возможно, я просто к ней привык. У меня тут целый ящик. Боевой трофей, между прочим. А вы зачем в Питомнике?

— Боеприпасы, — лаконически ответил я, протягивая ему бумагу.

Он даже не взглянул на листок.

— С боеприпасами полное дерьмо, — сказал он просто. — Думаю, в Берлине нас уже списали. Летчики говорят, Сталинград считается Wehrmachtsaschloch. А? Что скажете?

Он выпил еще. Я думаю, у него побаливала нога.

— Возможно, доля правды в этом есть.

Мы дружно рассмеялись.

— Герр майор, а что с теплой одеждой? — поинтересовался я. — В этой жопе вселенной чертовски холодно. Помните, какой была прошлая зима в здешних степях?

— Гм, — молвил герр майор. — М-да…

Газеты писали, уверенно и определенно, что «ни один германский солдат не будет в эту зиму испытывать мук холода» и что «о наших героических сынах Фатерлянд позаботился — ни в чем не будут знать они нужды». Леер уверял, что газеты бывают страшно полезны, и как доказательство, оборачивал ими ноги — бумага, говорил он, хорошо греет, главное, чтобы и сапоги были на пару размеров больше, чем надо.

— Ну так что же? — наседал я.

— Ничего, — сказал герр майор. — Понимаете? Ровным счетом ничего. Ноль. Прекрасные германские дамы собирали теплые вещи для героических солдат Сталинграда и целыми вагонами отправляли их на Восток. Каждая фрау и каждая фройляйн из более-менее состоятельной семьи внесла свой вклад. Газет не читаете?

— Газеты идут на другие нужды, — сказал я.

— Больше никому в этом не признавайтесь, — посоветовал Краевски. — Мне тоже не стоило этого слышать. Так вот, Шпеер… Еще выпьете?

— И прихвачу с собой, — сказал я.

Он протянул мне две бутылки из своего запаса. Водка была, собственно говоря, единственным надежным способом согреться.

— Так где же наши утепленные кальсоны? — настаивал я, распихивая бутылки по карманам и стараясь сделать так, чтобы их не было видно. У меня, конечно, просто так ничего не отберут, но не хотелось бы стрелять по своим.

— Их не существует, — мрачно сообщил Краевски. — В Калаче разгрузили вагон и обнаружили там, мать их, женские шубы и муфты.

Он закурил и сквозь дым наслаждался эффектом, который произвели его слова.

— Муфты, господин обер-лейтенант, можете себе представить. Я спросил, на какое место наши героические солдаты будут надевать себе эти муфты. Ответ меня не обрадовал. Вас, полагаю, тоже.

— Ну почему же, — пробормотал я. — Возможно, меня бы он очень обрадовал. Прежде чем возмущаться, стоило спросить настоящего фронтовика.

— Ладно, — Краевски еще раз посмотрел на мою бумагу. — Могу выделить вам четыре ящика семидесятипятимиллиметровых снарядов. Но вот насчет теплой одежды — позаботьтесь сами. Как там Рейхенау — жив?

Я кивнул.

— Хороший малый, только не на своем месте, — сказал Краевски и пожал мне руку. — Желаю вам удачи, Шпеер. Похоже, дела здесь складываются совсем паршиво.

— Рейх победит, — сказал я. — Даже если мы все погибнем.

По лицу Краевски я видел, что он — быть может, втайне даже от себя самого, — сильно сомневается в этом.

* * *

23 августа — Господи, как давно! И какая стояла жара! — мы выступили в наш последний поход. Адольф Гитлер в Берлине, генерал-полковник барон фон Рихтгофен в воздухе, Эрнст Шпеер в своем танке, аллилуйя, аминь. 25 числа, по приказу фюрера, Сталинград должен был рухнуть к нашим ногам. В прямом и переносном смысле.

Самолеты летели впереди нас вестниками смерти, снова и снова обрушивали они на город свой смертоносный груз, и с небес видна была распростертая вдоль водного потока гигантская пылающая змея длиной в пятьдесят километров. Сталинград весь был объят дымом, пламенем, пылью. За один день наша авиация нанесла ему смертельный удар, уничтожила сотни, тысячи домов.

Мы двигались в северном направлении и вышли к Волге в десяти километрах от Сталинграда.

Вот она, мать русских рек, средоточие этой страшной земли. Мы остановились, выбрались из танков. Артиллеристы уже разворачивали орудия. Работали споро, слаженно.

Я поднялся на высокий берег и остановился, чтобы полнее напитаться мгновением. С вершины открывался грандиозный вид на реку. Она здесь достигала ширины километра в два, два с половиной. Южнее нас по небу ползли дымные облака — там горел город. А за спиной у меня простирались бескрайние голые степи. Степи, которые уже принадлежат нам.

Несмотря на бомбежки, по Волге продолжали двигаться какие-то суда, и наши артиллеристы сразу же занялись ими. Им удалось пустить ко дну пару барж.

Сопротивление противника на западном берегу Волги было очень слабым. Здесь они впервые применили американские танки — легкая добыча для наших «четверок», пробивать их броню было куда легче, чем у Т-34. В позиции на обратном скате они пробивались без труда — нужно было только подойти как можно ближе и открыть как можно более плотный огонь.

Кроме танков, с которыми мы разделались за пару часов, нас постоянно обстреливала вражеская артиллерия: в нескольких километрах от нашей первой цели, предместья Rynok, находилась батарея русских. Только к середине 26 августа мы сумели подавить ее огонь и уничтожить орудия. Здесь мы потеряли один танк.

— Давай, Кролль! Вперед! — Я не знал, слышит ли меня саксонец, но танк, как сумасшедший, мчался сквозь разрывы и взлетающие комья земли, слышно было, как по броне чиркают пули и осколки.

Мы ворвались на батарею и разнесли ее. Автоматчики бежали за танками, добивая все, что подавало хоть малейшие признаки жизни. Прошло еще полчаса, прежде чем батарея была уничтожена полностью.

Мы выбрались из танков, но легче дышать не стало: снаружи стояла почти такая же жара. Мы жадно пили воду.

— Баба! — услышал я возмущенный голос унтер-офицера Хетцера.

Воображение нарисовало мне испуганную селянку в белом платке, с глупым лицом и вытаращенными глазами. «Яволь, герр официр». Однако Хетцер показывал на убитого русского, лежавшего возле орудия с раскинутыми руками. Я не видел еще лица, я видел только руку, сжатую в кулак. И рука эта определенно была женской. Загрубевшей, грязной, но женской.

— Да тут целое орудие обслуживали бабы, — добавил Хетцер. — Ведьмы.

Он плюнул.

— Обслуживали бы лучше господ офицеров, — добавил он зло, из чего я заключил, что убитая женщина была молодой и в какой-то мере привлекательной.

Я давно уже отметил такую особенность: некоторые русские солдаты, которые при жизни выглядели зверьем, уродливым в своей злобе, после смерти приобретали какое-то ясное, благостное выражение лица. Отсюда очевидна мудрость фюрера: русские должны быть истреблены или обращены в прислугу. В таком виде они гораздо симпатичнее.

До Рынка оставалось два километра.

— По машинам!

Мы ворвались в предместье. Жителей там уже почти не оставалось. Если и были какие-то, то мы их не заметили. Мы смели предместье с лица земли практически мгновенно. По крайней мере, мне так показалось.

Впереди русские пытались навести переправу, по ней били наши тяжелые орудия, самолеты неустанно бомбили ее. Грохот сражения доносился до нас так отчетливо, словно мы находились в самом его центре, — река хорошо проводит звуки, — но мы просто отдыхали. Повалились на землю и смотрели в небо, где вместе с природными облаками носились дымы, творение военного гения.

Я даже заснул минут на пятнадцать. Давно не было у меня такого крепкого, такого сладкого сна.

* * *

Рынок стал нашим временным пристанищем. Русские переправили свои орудия на другой берег Волги — точнее, то, что осталось от их орудий. Тогда мы еще не знали, что откуда-то из Сибири к ним подходят «сталинские органы». На протяжении всей осени с левого берега русские лупили по нашим войскам через Волгу, через головы своих солдат, упрямо оборонявших узкую полоску на правом берегу.

Мы застряли в Рынке на неделю. Пехота безнадежно отстала от танков, мы просто ждали, когда, наконец, к нам подтянутся гренадеры. Рынок кишел бандитами. Из развалин постоянно стреляли. Стоило очистить один дом, как принимался стрелять другой. Русским, как тараканам, не было конца. Кажется, их рожали прямо здесь, взрослыми, вооруженными и обмундированными.

— Соседи, наверное, уже в центре города, — высказал предположение Фриц фон Рейхенау. — А мы тут сидим.

— Пока под задницей костер не развели, сиди себе спокойно, — ответил я.

— Ты офицер, Шпеер, — сказал Фриц. — Ты должен мыслить шире, чем твои солдаты. Я бы даже сказал, ты должен мыслить стратегически.

— Если все начнут мыслить стратегически, наступит коллапс, — сообщил я. — Курить осталось?

Фриц машинально протянул мне пачку и продолжил:

— Прорыв неостановим. Он продиктован неумолимой волей народа, рвущегося к единой цели — к победе.

— Фриц, не обязательно меня агитировать, — напомнил я.

— Я не агитирую, я говорю то, что думаю, — ответил он. — Когда прорыв замедляется, наступает кошмар позиционной войны. Поверь мне, Шпеер, если мы завтра не двинемся дальше, мы здесь завязнем.

— Кто я такой, чтобы спорить с сыном фельдмаршала? — согласился я лениво.

На самом деле я был доволен передышкой. Хотя от русских бандитов действительно не было житья. Но это как с клопами: кого-то кусают, а кто-то спокойно спит посреди клоповника до самого утра.

* * *

В начале сентября сорок второго мы были уверены в том, что эти триста метров, отделяющие нас от Волги, мы пройдем за пару дней. В десяти километрах к северу от города мы уже спустились к самой реке. Однако дальше нас ожидал промышленный район Сталинграда с его заводами-крепостями, и вот там-то засели русские, которые определенно задались маниакальной целью — ни в коем случае не подпускать нас к Волге.

В Сталинграде я вспомнил французское присловье про «часы несчастья». Чертовы лягушатники оказались правы: Сталинград заставил нас перевести часы. Счет шел на дни, на метры. Но дни складывались в недели и месяцы, а метры упорно не желали складываться в километры.

Мы получили приказ обходить Сталинград с запада и занять рабочий поселок Тракторного завода.

Рабочие поселки все одинаковы — вот и этот напомнил окраину Дрездена, где жила бедняжка Труди Зейферт. Кстати, я ни разу не написал ей с тех пор, как мы расстались, а ее карточка измялась в моем кармане.

Кроме деревянных бараков, здесь были каменные дома-коробки, выкрашенные грязно-розовой краской. Из каждого дома, из-за каждого угла в нас стреляли. Артиллерии у русских здесь не было, только пара хилых американских танков.

Яростное сопротивление ждало нас в местном Доме культуры с облупленными белыми колоннами: там определенно укрепилась какая-то регулярная часть. С верхнего этажа непрерывно стрелял пулемет — сколько же у них боеприпасов? Никогда не устаю этому удивляться. Мы штурмовали Дом культуры как настоящую крепость и разворотили его стены, а потом довершили разрушение, въехав внутрь на танках.

По обрушивающейся лестнице бежали русские автоматчики. Они осыпались с нее, как муравьи с ветки.

— Давай назад! — приказал я Кроллю.

Танк выскочил из развалин, и Дом культуры обрушился. Потом я видел, как из развалин выводят трех русских, уже безоружных.

У нас сохранился запас консервов и мы хорошо пообедали. Была середина сентября — тепло, но не жарко, самая приятная погода. Мы все еще ждали соседей — предстояло скоординировать действия с пехотным полком и нашими артиллеристами.

Фридрих фон Рейхенау поздравил меня со званием капитана — повышение прошло почти незаметно, можно сказать, его заволокло пороховым дымом. Фриц похудел, стал более жилистым, из его глаз исчезли беспокойство и любопытство — признаки молодости. На Восточном фронте взрослеют быстро.

— Пленных пристрелили, — сообщил он. Взял трофейную папиросу, быстро выкурил ее. Окурок сунул в карман. — Прискакал унтер полевой жандармерии на лошади. На настоящей лошади, представляешь, Шпеер? Здесь этих лошадей полно. Красивые, кстати. Ужасно жаль, когда животные погибают.

— И что жандарм? — спросил я.

Меня «цепные собаки» раздражали. То есть я понимал, что они необходимы. Но они все равно меня раздражали.

— Разорался, что попусту расходуем материал. Из пленных набирают вспомогательные отряды. Для разной грязной работы, ну, понимаешь.

— Еще бы.

— Наверняка, мол, среди пленных нашлись бы желающие помочь великой Германии — и все такое. А мы их всех выстрелом в затылок — и под стену.

— Ну да, — сказал я лениво.

— Мне хиви противны, — добавил Фриц. — Верить им не могу, а быть на войне с тем, кому не веришь…

— Они-то как раз дерутся до последнего, — сказал я нехотя. Мне совсем не хотелось обсуждать эту тему. — Среди своих они считаются предателями. Если попадутся — то всё, даже разговоров не будет.

— Вот и правильно, — сказал Фриц. — Они же и есть предатели.

— Я не понимаю, Фриц, почему ты вообще это со мной обсуждаешь, — сказал я.

— Да просто так… — Фриц вздохнул, вынул из кармана окурок, рассмотрел его и выбросил на землю. — Устал я что-то.

— Думаю, теперь у нас будет немного времени для отдыха. Поселок очищен, можно и поспать. Завтра вряд ли новый бой. Самое раннее — послезавтра. Так?

Фриц криво улыбнулся:

— Так.

* * *

Из поселка нас бросили на сам Тракторный завод. Русские оборудовали там неприступную цитадель, пригнали орудия, установили пулеметы. Мы теряли танк за танком и в конце концов превратили их в неподвижные огневые точки. Наша артиллерия наконец-то подошла, но ее было недостаточно.

Русские засели во всех цехах. Против нас дрались не только солдаты, но и здешние рабочие, их можно было узнать по одежде — пиджакам, спецовкам. Они хорошо знали свой завод, а мы просто шли — из цеха в цех, из здания в здание. Но когда мы проходили очередной огромный зал и врывались в следующий, в спину нам ударяли сидевшие в засаде русские: выскакивали из какой-нибудь не замеченной нами дыры и били.

Почему-то я хорошо помню 17 сентября. Мы с Фрицем забрались в контору сборочного цеха. Она располагалась на «насесте» — из нее можно было просматривать весь цех. Удобное место. Если не считать того, что сам ты представляешь собой отличную мишень — тебя-то тоже со всех сторон видно.

Этажом выше шел бой, мы слышали непрерывные выстрелы, рушилось что-то тяжелое. На стене висел выгоревший календарь, 6 мая было отмечено красным кружком. Почему? Что там у них происходило шестого мая сорок второго года на этом заводе?

Я выдвинул ящик конторского стола. Там все еще стоял стакан в подстаканнике. На дне стакана остался коричневый налет от чая. Рядом в мятой коробке лежал колотый сахар.

— Хочешь? — спросил я Фрица, протягивая ему коробку.

Мы захрустели сахаром. Потребность в сладком может доводить человека до истерики.

Я сунул несколько кусков в карман, остальное отдал Фрицу — он еще почти ребенок, ему это нужнее. Впрочем, в моем экипаже все были почти детьми. Во всяком случае, по сравнению с папашей Шпеером.

Внезапно Фриц подавился сладкой слюной и выругался.

Я посмотрел вниз: в цех ворвались русские и сразу открыли огонь. Один, даже не глядя на нас, задрал автомат и полил очередью контору. Зазвенели стекла. Мы дружно нырнули на пол, а потом скатились вниз по лестнице. Фриц несколько раз героически выстрелил из пистолета, но ни в кого не попал.

Мы побежали, пригибаясь и петляя, к нашим. Неожиданно вступил пулемет. Мы едва успели упасть на пол и проделали последние метры ползком. За пулеметом лежал Руди Леер.

Русские исчезли так же внезапно, как и появились.

— Руди, мать твою, — сказал я. — Ты нас чуть не угробил.

Руди смотрел на меня так, словно вообще не понимал, кто я такой и откуда взялся. Я сунул руку в карман, вытащил сахар.

— Держи.

Он схватил и бросил в рот. Я раздал куски остальным — Хюгелю и Кроллю. За сахаром сунулся унтер из чужого экипажа, я его оттолкнул:

— У своего командира проси.

Кролль безжалостно захрустел сахаром, нагло глядя прямо ему в глаза.

— Мой командир убит, — сказал унтер мрачно.

— Сочувствую, — ответил я. — Но это не меняет дела. Так-то, сиротка.

В этот день русские еще несколько раз пытались выбить нас из сборочного цеха. Вечером, когда стемнело, они забросали нас гранатами. «Сиротку» убило, но мы обнаружили это, только когда рассвело. Я отправил в рот последний кусок сахара и приказал, чтобы тело унтера отнесли в «наш» угол. В цеху мы устроили два морга — для русских и для наших погибших. Они лежали в разных углах. Русских было больше.

К утру, наконец, пришло подкрепление — пехотная рота. Сразу стало шумно. Русские пока затаились.

— Без артиллерии их не выбить, — делился наблюдениями капитан Шлейн, командир гренадер. — Главное управление завода — полноценный пулеметный бункер. Может, они изначально так строили, в расчете на войну. А может, успели укрепить. Но стены там — хороший кирпич, в каждом окне по пулемету, перед самим зданием навалены заграждения, пока доберешься — кишки развесишь. А вообще уму непостижимо — как они дерутся! Иногда кажется, что их невозможно истребить. Их там миллионы.

— Я думаю, — вступил в разговор Фридрих фон Рейхенау, — что секрет русских очень прост: они спокойно могут жертвовать любым количеством людей. Вы понимаете, какая страшная, нечеловеческая свобода кроется за этим словом — «любое количество»? Не имеет значения, сколько солдат мы бросим в прорыв — у них всегда будет больше. Их человеческий ресурс неисчерпаем. Мы готовы на осмысленные жертвы, но не подобает же нам, европейцам, подражать этим азиатам в их чудовищных гекатомбах?

Капитан Шлейн моргнул. Он явно не понял и половины из сказанного Фрицем. Зато, как и полагается хорошему военному, сразу ухватил суть:

— Это точно, русских там — как тараканов. Но с артиллерией мы их размажем.

* * *

В этот день, 18 сентября, русские атаковали Рынок и попытались отбить его. Мы узнали об этом к вечеру вместе с известием о том, что центральный вокзал города — наш.

Нашими были девять десятых Сталинграда. До победы оставался один шаг, один выстрел, сто метров, разделяющие нас и реку.

Мы решили пока отложить штурм главной конторы завода. Нужно дождаться артиллерии. Незачем бросать живую силу на крепкие стены, если можно разнести их пушками.

21, 22, 23 сентября. Бои идут в центральной части города. Горизонт пылает, постоянно бьют орудия.

Наконец, 24 сентября, центр занят, и теперь артиллерия движется на север, к заводам, к нам на выручку.

Во всяком случае, мы на это надеемся.

Мы отбили еще два цеха, потеряв при этом пять человек. Ночью схватили диверсанта, который пытался проникнуть в расположение стрелковой части и взорвать там связку гранат. Фриц пошел посмотреть на него, а я отказался.

— Зачем тебе еще один русский? — спросил я. — Этого добра здесь и без того слишком много.

— Пусть скажет, много ли народу в главной конторе.

— Ты все равно не поймешь, — напомнил я. — Ты же не говоришь по-русски.

— Может быть, он знает немецкий, — сказал Фриц.

Я пробормотал, что он безнадежный романтик, и спокойно заснул. Когда Фриц вернулся, я не знаю, но выглядел он поутру неважно.

— Ну, много русских обороняет контору?

Фриц пожал плечами:

— Не выяснил.

* * *

27 сентября прибыли пушки, и мы разнесли к чертовой матери главную контору. От нее не осталось камня на камне. В буквальном смысле слова. Сколько там было людей, понять уже невозможно, да и есть ли смысл доискиваться?

Вместе с артиллеристами прибыли и наши танки — четвертая рота второго танкового.

Я как старший из оставшихся офицеров Второй роты получил приказ от полковника Сикениуса — вместе с моими людьми двигаться к заводу «Красный Октябрь».

С нашим единственным уцелевшим танком мы выступили в южном направлении.

— Наконец-то идем вперед, — поделился со мной Фриц.

— Тракторный завод еще не сдался, — напомнил я. — За каждым углом засело по русскому с гранатой.

Он махнул рукой:

— С Тракторным разберутся. А мы все-таки идем вперед. Меня просто убивало это топтание на месте.

Наступал октябрь.

* * *

Днем 2 октября наши бомбардировщики подожгли нефтяные баки недалеко от завода «Красный Октябрь». Зрелище напоминало извержение вулкана, горящая нефть широким потоком хлынула к Волге. Все было затянуто черным, жирным дымом, и пожар не утихал потом еще целых три дня. В это время танки обошли завод «Красный Октябрь» и ударили по цеховым помещениям.

* * *

…Ну так вот, по поводу полушубка. В начале ноября резко похолодало, а в середине месяца ударили морозы. Волга покрылась льдом — по ней могли теперь свободно передвигаться не только люди, но даже машины. Выкрики «русс Волга буль-буль», которые при всем своем идиотизме поднимали настроение солдат, утратили связь с реальностью. Никакого «буль-буль» на Волге больше не наблюдалось.

Унтер-офицер Пфальцер из пехотного полка и я наткнулись на русского, когда пробирались по территории завода «Красный Октябрь» — между обломками, замерзшей бетонной арматурой, глыбами льда. Русский лежал в такой позе, что сначала нам показалось, будто он собирается стрелять. Пфальцер аж позеленел весь. Думал, вот нам и конец. Мы действительно шли с ним довольно беспечно. Эта часть завода уже принадлежала нам, и русские здесь не тревожили нас дня три. А тут этот.

— Он мертвый, — сказал я, рассмотрев его как следует.

Некоторые звери — например, кошки, — умирая лежат не так, как лежали бы живыми. По кошке сразу видать, что она дохлая. А другие — собаки, к примеру, — те и в мертвом виде часто лежат так, словно просто спят. Нужно учитывать это обстоятельство, приближаясь к собаке. С равным успехом она может оказаться и дохлой, и спящей.

Я высказал эти соображения Пфальцеру, но он, по-моему, меня не слушал. Он разглядывал русского.

Я знал, о чем думает Пфальцер, потому что и сам думал о том же: на русском был совершенно целый полушубок. Прекрасный и теплый, большого размера.

— Прикрывай, а я сниму, — сказал я Пфальцеру. — Может, тут и живые где-то остались.

Он настороженно водил автоматом у меня над головой, а я, стоя на коленях, сдирал с русского затвердевший полушубок, как шкуру с убитого кабана.

— Готово, — сказал я.

Пфальцер тускло смотрел на меня. Мне стало жаль его. Ему не больше двадцати, это его первая русская зима.

— Забирай, — я бросил ему полушубок.

Благородные поступки — это те, в которых ты раскаиваешься несколько раз. Во-первых, мгновенно, через секунду после красивого жеста, но это еще ничего, это можно пережить, потому что к раскаянию примешивается гордость за себя. Однако спустя некоторое время тебя накрывает вторая волна раскаяния, и это уже волна холодной злобы, квинтэссенция которой заключается в словах «я же говорил».

Я же говорил тебе, Шпеер, что добрые дела наказуемы.

Не помнишь? Очень напрасно не помнишь.

Вечером согревшийся Пфальцер попал под обстрел и был вытащен мертвым из-под огня. Драгоценный наш полушубок оказался весь изрешечен осколками и покрыт пятнами крови.

Я пришел в такую неистовую ярость, что едва не пнул мертвеца, но в последний момент сдержался. Чтобы не подавать дурной пример подчиненным, я вышел из цеха — мы все еще торчали на заводе «Красный Октябрь» — и долго глотал морозный воздух, пока не обжег себе горло.

* * *

10-го числа я взял трофейную машину — американский «Додж» — иотправился на аэродром.

Фриц провожал меня мрачно:

— Ты не вернешься.

— Глупости, Фриц.

Он схватил меня за руку:

— Скажи мне правду, Шпеер, ты ведь договорился с кем-то из пилотов? Тебя заберут отсюда?

— Фридрих фон Рейхенау, вы подозреваете меня в намерении дезертировать, — сказал я, высвобождаясь. — Полагаете, я не пристрелю вас за это?

— Скажи правду, — настаивал он. — Я же твой друг. Не лги мне. Это последняя просьба. Пожалуйста.

Несколько дней назад из Сталинграда на самолете эвакуировали командира нашей дивизии — генерал-майора Хубе. Он имеет слишком большую ценность для Рейха, чтобы можно было им пожертвовать.

Когда мы получили это известие, то поначалу не могли поверить. Хубе, наш храбрый, наш неукротимый командир!.. Он нас покинул. Это просто не укладывалось в голове.

Я теперь был капитаном и командовал ротой — точнее, тем, что от нее осталось. Моя карьера стала развиваться слишком быстро, и я непременно испытывал бы трудности с командованием, если бы в моей роте не осталось всего пятнадцать человек (с учетом румына — шестнадцать).

— Что, дела совсем плохи, господин капитан? — спросил Леер, когда мы обсуждали отлет Хубе и назначение нового командира дивизии, генерал-майора Гюнтера Ангерна.

Все-таки на редкость бестактный тип этот Леер. Как я могу вести воспитательную работу среди подчиненных, когда они всё знают лучше меня и уже успели сделать соответствующие выводы?

— Дела не так уж плохи, — ответил я. — К нам пробивается танковая армия папаши Гота.

— Русские пишут, что папаша Гот не придет, — безжалостно сказал Леер, показывая мне листовку. Этот мусор сбрасывали на наши головы каждый день. — Его разгромили еще неделю назад. Наша группировка на Кавказе окружена и уничтожена.

— Мне странно видеть, что немецкий солдат верит большевистской пропаганде, — сказал я холодно.

Неожиданно Фриц расхохотался:

— Перестань, Шпеер! Ты лучше нас знаешь, что это правда.

Леер сказал упрямым тоном:

— Это не пропаганда, господин капитан. Ведь папаша Гот до сих пор не пришел. Почему?

— Иди к черту, Леер, — сказал я. — Откуда мне знать?

— В таком случае, почему Хубе сбежал? — настаивал Леер.

— Мы что, обсуждаем здесь решения главного командования вермахта? — осведомился я. — Хорошо. Генерал-майор Хубе вовсе не сбежал. Он эвакуирован, поскольку потребовался Фатерлянду на другом участке фронта. Наш командующий генерал-полковник Паулюс остается на боевом посту. Он предан долгу до конца. Мы должны брать с него пример.

— Да ладно вам, — вмешался Кролль. — Все ведь понятно. Мы окружены, и нам не выбраться. Из Сталинграда вывозят все ценное. Хубе, например. А всякий хлам, вроде нас, бросают за ненадобностью.

— Во-первых, я хочу, чтобы все большевистские листовки были уничтожены, — сказал я. — Совсем не нужно, чтобы кто-то увидел, что вы держите у себя этот… хлам. Во-вторых, прекратите предательские разговоры. Я ничего не слышал. Если Фатерлянду нужно, чтобы мы умерли, мы умрем. Достойно и с честью. Понятно?

Я обвел их взглядом. Никому из них умирать не хотелось. Черт возьми, как будто мне хотелось сложить кости в этой мерзлой земле!

Я знал, о чем они думают. О том, что мне, в моем преклонном возрасте, легко рассуждать о смерти, а они едва начали жить. Знали бы они, что и в тридцать шесть, и в сорок жизнь кажется такой же желанной, как в двадцать. Если доживут до моих лет — поймут.

— Я еду на аэродром, — объявил я. — Привезу продукты. Где наш полушубок?

Лошадиную ногу — взнос румына — мы давно съели. Осадная норма хлеба определенно не устраивала молодых парней, а суп, который мы варили из ошметков, чье происхождение я не решаюсь выяснять, не стоил пролитых над ним слез.

Нам сообщали, что ежедневно германским воинам Сталинграда доставляют 500 тонн продуктов. Самолетами. Например, Фрицу об этом написала его мама. Как ни странно, время от времени мы получали почту. Трогательные, полные веры в нас и наше дело письма из дома. С огромной задержкой, но получали.

«Милый Фридрих, ты терпишь неслыханные лишения ради окончательной победы, но мы знаем, что наша героическая авиация делает всё ради отважных сынов родины. Все усилия германской армии и жителей Германии объединились в едином порыве. Я постоянно слушаю радио и знаю, что мой мальчик окружен заботой Отечества и своих боевых товарищей».

Фриц прочитал это письмо и вдруг бурно разрыдался. Я осторожно вынул листок из его руки и прочел сам.

Фриц сердито отобрал письмо у меня, скомкал его и спрятал в кармане. Вытер глаза кулаком, как ребенок.

— Что уставился, Шпеер? — проворчал он наконец. — Это же я, старый Фриц. Узнал меня?

— Да вот, размышляю об усилиях нашей героической авиации, — ответил я.

Контейнеры с грузами действительно прибывали по воздуху. Но их было явно меньше, чем считала благодушная мамаша фон Рейхенау. А до нас они не добирались вообще.

В общем, я плюхнулся на продранное осколками сиденье «Доджа» и двинулся в сторону аэродрома Питомник.

«Ты не вернешься», — предрек Фриц.

— Ошибаешься, старый Фриц, — пробормотал я, с трудом пробираясь по «улице» между заводскими помещениями. Они все были усыпаны щебнем и напоминали ущелья. — Ошибаешься. Если меня не убьют, я вернусь. Я не сбегу.

Капитан Эрнст Шпеер не намерен бежать. Может быть, он младший, может, он всегда был глупее Альберта, но всяко не трусливей. И сейчас он не побежит… А, черт!..

Из окна четвертого этажа меня обстреляли из автомата. Это было неожиданно, дом казался не просто необитаемым — он был разрушен, выжжен изнутри. Остался только «скелет», коробка.

«Додж», вихляясь, несся по дороге.

Я выехал за пределы завода и поселка и погнал по голой степи. Если меня сейчас заметит русский самолет, то последствия могут быть неприятными. Но в воздухе русских не было.

Неожиданно меня остановили наши грузовики. Они сгрудились поперек пути. Я тоже остановился. Выходить не стал — ждал, когда ко мне подойдут.

С одного грузовика спрыгнул пехотный майор. Отсалютовал.

— Капитан Шпеер, — представился я. — Мне нужно на аэродром Питомник.

— В Питомнике русские, — сообщил майор. — Поворачивайте.

— Я никуда не уеду, — разозлился я. Почему-то этот майор с лошадиной мордой, с грязной повязкой на ладони, воплощал для меня в эти мгновения всю мерзость бытия, все эти нудные дни сидения в промозглых заводских цехах, под обстрелом. Тупая, жалкая война — от подвала к подвалу, от развалины к развалине! И тут какой-то пехотный майор с кислым видом сообщает, что аэродром потерян.

— Что теперь? — заорал я неожиданно для себя. — Куда мне? У меня рота!.. И все голодные. Голодные, понимаешь ты? Стрелять нечем, жрать нечего!

Он терпеливо слушал. Потом сказал:

— Поезжайте южнее, вон туда. Там маленький запасной аэродром в Гумраке. Туда самолеты еще садятся. Но будьте осторожны, русские займут Гумрак самое позднее через пару дней. Может, они уже там. Нет сведений.

Не поблагодарив, я свернул в ту сторону, куда указал майор.

Сейчас среди офицерства модными были разговоры о самоубийстве. Стоит или не стоит пускать пулю в лоб? Сдаваться в плен или же любой ценой избегать плена? Говорят, русские делают с пленными страшные вещи.

Возникали один за другим разные дикие планы по выходу из окружения. Например, всем переодеться русскими и на угнанном грузовике выехать из Сталинграда. Другой вариант — замотаться во все белое и двигаться на лыжах. Собралась даже группа спортсменов. Не знаю, что с ними стало, лично я их больше не встречал.

«Додж» одинокой блохой полз по белой степи в сторону аэродрома. Пролетел самолет — «Штука». Несомненно, он видел американскую машину. Мое счастье, что он счел ее слишком незначительной целью. Не хотелось бы вторично пострадать от собственной же авиации.

Гумрак был совсем маленьким аэродромом. Я видел несколько наших самолетов, совершенно искалеченных, — мне объяснили, что русские только что отбомбились по аэродрому и уничтожили на земле десяток транспортников.

Я спросил майора Краевски. Мне сказали, зло и буднично, что он на складе.

Я побежал туда.

Краевски, тощий, как палка, сильно хромая, расхаживал среди контейнеров и сыпал проклятьями. Завидев в раскрытых дверях мой силуэт, он хриплым голосом закричал:

— Вон отсюда!

— Капитан Шпеер, — представился я.

— Хоть сам святой Варфоломей, — огрызнулся Краевски.

— Краевский, это я, Эрнст Шпеер, — повторил я, подходя ближе.

— А, черт! Шпеер!.. Слушайте, но это смешно. — И Краевски действительно расхохотался во все горло. Он хохотал и кашлял и хватался за стену. Его трясло.

Я подошел к нему, взял его за локоть.

— Прекратите, майор. Что с вами?

Он посмотрел на меня полными слез глазами и снова зашелся хохотом.

— Шпеер! Ну надо же! С ума сойти! Жаль, что вы — Эрнст. Это как-то… несерьезно.

Я чуть не ударил его. Отвратительные шуточки касательно буквального значения моего имени преследовали меня в гимназии. Потом я отбил у шутников желание острить на сей счет.

— А вы не знаете? — спросил Краевски, пытливо разглядывая меня ввалившимися глазами. — Господи, да этот осел ничего не знает! Живет как в раю в счастливом неведении!..

— Что случилось?

Я вдруг понял, что поведение Краевски очень мало связано со мной и даже с ситуацией на аэродроме. Происходило что-то гораздо более существенное.

— До передовой новости с возлюбленной отчизны совсем не доходят, понимаю, — сказал Краевски. — В Германии был переворот. Фюрера больше нет. Хайль Шпеер! Рейхсканцлером стал ваш родной брат, Альберт.

Я посмотрел в безумное лицо Краевски, убедился в том, что он не шутит, — и потерял сознание.

* * *

До сих пор я вполне искренне считал, что падать в обморок — это такая привилегия холеных барышень, которым делается дурно от волнения, духоты и туго затянутого корсета.

Оказывается, боевой офицер вполне может грохнуться без чувств. Таковы факты, господа мои, таковы факты.

Краевски наклонился надо мной и тряхнул, схватив за плечи.

— Хватит, Шпеер.

Слабость в коленях была у меня исключительная.

Краевски вдруг скользнул ладонью по моему лбу и вскрикнул:

— Да вы горите! У вас начинается тиф. Вас надо отправить в Германию.

— Нет, — сказал я немеющими губами. — Я должен вернуться к своим, на «Красный Октябрь». У вас есть… ящики? Ящики с… едой?

— Рейхсканцлер не скажет мне спасибо, если его брат… — начал было Краевски.

В этот момент до нас донесся вой самолетов и грохот рвущихся бомб.

Краевски выругался, бросил меня (я стукнулся головой об пол), выскочил наружу, затем вернулся и потащил меня к выходу.

— Где ваша машина? — закричал он прямо мне в ухо. — Русские уже здесь!

В дыму я вдруг увидел русский танк. Сколько их я истребил — и вот они снова передо мной. Я повернулся туда, где оставил «Додж».

— Ящики, — тупо настаивал я. — С едой.

Голодное лицо Леера так и стояло у меня перед глазами.

Краевски молча показал на пылающий склад и потащил меня к машине. Он вел «Додж» под бомбами, а я болтался на заднем сиденье и ни о чем не думал. Русские самолеты летали прямо над нами, один или два, кажется, пытались нас расстрелять, но большинство видело американскую машину и не обращало на нас внимания.

Мы неслись мимо пустых, выжженных коробок домов. Иногда в просветах между развалинами видна была река, потом опять поднимались черные пальцы сгоревших зданий. «Додж» ехал без дороги, и я видел трупы — людей и лошадей. Каменно застывшие, они торчали из сугробов рядом с искалеченной техникой — танками, машинами, орудиями. Валялись мотоциклы, оторванные колеса, несколько раз мы проезжали мимо сбитых самолетов. Все это было обмороженное, ледяное. Единственным, что двигалось здесь, был снег, гонимый ветром. Снег набегал на мертвецов и лизал их лица.

«Додж» чихнул и остановился.

— Что? — спросили я.

— Бензина нет, — ответил Краевски. Он вышел из машины и осмотрелся по сторонам. Потом вернулся ко мне: — Идти сможете?

— Не знаю, — честно ответил я.

— Я тоже не знаю, — раздраженным тоном бросил Краевски. — Нога болит. В машине сидеть — замерзнем. Я думаю, до «Красного Октября» здесь недалеко.

Мы выбрались из машины и заковыляли. Несколько раз я всерьез задумывался о том, чтобы упасть и больше не вставать. Для чего мучиться, куда-то идти? Впереди плен. Плен или самоубийство. Зачем стараться, если можно умереть без особенных усилий?

Но мне не хотелось умирать, вот в чем дело.

Краевски тащил меня, и я ненавидел его за это. Потом кто-то второй подошел и взял меня поперек живота, еще более грубо и неловко.

— Domnul locotenent, — услышал я знакомый голос.

— Черт тебя возьми, Трансильвания, я уже давно капитан, — сказал или подумал я. — Мог бы запомнить.

Он не столько помогал, сколько мешал мне идти. И еще он был ужасно холодный на ощупь. Одежда на нем задубела, немецкие рукавицы не гнулись. Все вместе мы ввалились в наш подвал.

Кролль развел костер прямо на бетонном полу. Мы так до сих пор и не поняли, захватили мы завод «Красный Октябрь» или частично он все-таки принадлежит русским. Живут они здесь, как и мы, или только совершают набеги?

— Ты вернулся, — сказал Фриц с непонятной интонацией. Мне показалось, что он зол на меня.

Я молча лег поближе к огню и закрыл глаза. Меня колотил озноб, а мгновение спустя мне стало очень жарко. Потом я, наверное, спал. Трансильвания, оказавшийся чертовски хозяйственным парнем, добыл где-то еще кусок лошади. Он просто мастер по этой части. Надо будет представить его к Железному кресту. Краевски рассказывал, будто в Питомнике осталось несколько ящиков Железных крестов, которые фюрер когда-то заботливо прислал своим храбрым солдатам. Мама Фрица об этом, наверное, не знала — иначе тоже написала бы в письме.

* * *

Когда в подвал вошли русские, никто из нас даже не пошевелился. Краевски был теперь старшим по званию. Он сказал, что главное — чтобы нас не забросали гранатами. Русские не всегда спрашивают — будут враги сдаваться или нет, а без лишних разговоров бросают гранату. В принципе, они правы — так гораздо проще.

Но эти вроде не собирались нас истреблять. По крайней мере, не прямо сейчас. У них было хорошее настроение. Мы слышали, как они переговариваются между собой веселыми голосами. Меня поразило, какими здоровыми были эти голоса: звучные, даже не хриплые.

Потом я увидел сапоги. Теплые хорошие сапоги из свалянной шерсти. Они спустились на пару ступенек. Вот показался полушубок, перетянутый ремнем. Человек остановился, потоптался на ступеньке, что-то спросил, как показалось — даже приветливо, — затем наклонился. Автомат уверенно и спокойно висел на крепкой шее русского.

И наконец я разглядел равнодушное лицо и светлые, почти белые волосы, прилипшие ко лбу. Широкие скулы, прищуренные светлые глаза, бледные сжатые губы. Иней выбелил брови и волосы.

Он не просто был похож на первого русского, которого я рассматривал пристально, лицом к лицу, — того мертвеца в жаркой степи на обочине дороги, возле подбитого танка. Нет, он был точно таким же. Может быть, даже тем же самым. По крайней мере, так показалось мне в первое мгновение.

Я вздрогнул и закрыл глаза. Но и с опущенными веками я продолжал видеть это неистребимое русское скуластое лицо, так не похожее на те, к которым я привык, — не похожее на лицо человека.

Затем я услышал первое русское слово, обращенное к нам — и ко мне лично:

— Davaj!..

Он шевельнул автоматом, улыбнулся и повторил приглашающий жест. Он хотел, чтобы мы вышли из подвала. Первым встал Трансильвания и выпалил что-то на своем языке. Русский оставил его монолог без внимания, только повторил «Davaj!» и показал подбородком наверх. Он спустился в подвал, осмотрелся по сторонам, хмыкнул.

Леер протянул ему смятую листовку. Русский сказал «choroscho» и показал жестом, чтобы тот сохранил листовку, не выбрасывал.

Фриц застыл на месте. Он отвернулся от русского и смотрел на меня неподвижными умоляющими глазами. Как будто я мог исправить дело и простым приказом по роте отменить этот кошмар.

Русский посветил в мою сторону фонариком, потом что-то крикнул наверх. Появилась женщина — толстая женщина в толстом полушубке, ремень едва сходился на ее талии. На плече у нее болталась сумка с крестом.

— Я врач, — проговорила она на спотыкающемся немецком. — В Сталинграде среди немцев эпидемия. Тиф, дизентерия. Нельзя, чтобы распространялась. Ферштейн? Это ясно? Больные есть?

Все молчали.

— Не бойтесь, — сказала она, явно поняв, о чем все подумали.

Вообще-то пристрелить меня — было бы самым правильным. Я бы не колебался.

Она подошла ко мне и внимательно посветила в мое лицо. Я криво улыбался. Губы у меня тряслись. Она выглядела очень строгой, как будто намеревалась отчитать меня за плохое поведение. На миг мне подумалось, что она спросит — что я, взрослый человек, делаю среди этих мальчишек?..

Леер снова показал листовку и повторил, что поверил большевистской пропаганде — что с нами будут хорошо обращаться. Русский подтолкнул его в спину, без злобы, но довольно сильно. Леер, спотыкаясь, выбрался из подвала.

Фриц подошел ко мне ближе и загородил собой.

— Не трогайте его, — сказал он зло.

Краевски куда-то исчез. Я не видел, чтобы он сдавался. Возможно, он ушел еще вчера. Я плохо соображал в последние дни.

Женщина сказала что-то непонятное, потом повернулась к своему спутнику и о чем-то распорядилась.

— Послушайте, — проговорил я, обращаясь к ней, — послушайте, вас наградят… сообщите моему брату…

Уж кого-кого, а моего брата теперь разыскать будет нетрудно, думал я.

Русский подошел к Фрицу, схватил его за пояс и оттащил от меня. «Davaj!» — повторил он сердито. Фриц задерживал их.

Фриц пытался сопротивляться, но русский ударил его по голове и вышвырнул из подвала.

— Мой брат, — еще раз сказал я. — Сообщите моему брату, пожалуйста.

Женщина-врач смотрела на меня, не понимая.

Потом с важным видом кивнула и произнесла по-немецки:

— Да. Все люди братья.

И полезла из подвала наверх — распорядиться о чем-то. Я слушал ее громкий, грубоватый голос, и мне хотелось смеяться.

Часть третья МЯТЕЖНИК

Рассказывает Альберт Шпеер

IV. Исполнители

14–15 сентября 1942 года.

Винница — Киев

— Вы вот это видели?..

Генерал-полковник Фридрих Фромм извлек из бокового кармана кителя сложенную вчетверо газетную вырезку. Передал мне.

Статья на английском языке, одна колонка. Я сразу обратил внимание на подпись — ничего себе, Роберт Мак-Гован Баррингтон-Вард, главный редактор «The Times»!

Броский заголовок: «Наперегонки с зимой». Строчкой ниже, шрифтом помельче — «Германские надежды: уничтожить Россию к 31 октября».

В первом же абзаце упоминается «тридцатисемилетний немецкий инженер-архитектор, профессор Альберт Шпеер, один из наиболее доверенных и приближенных людей Гитлера».

— Что за чертовщина? — я поднял взгляд на Фромма. — Где вы это раздобыли?

— Вражеская пресса исправно доставляется через Испанию и Швецию, — пожал плечами генерал-полковник. — Английским владеете? Прочитайте внимательно. Уверен, на статью уже обратили внимание все заинтересованные стороны, начиная от рейхсляйтера Бормана и заканчивая вашими оппонентами в окружении Геринга…

Мы прогуливались по аккуратно усыпанным речным песком дорожкам в мрачноватом хвойном лесу к северу от украинского городка Винница. Здесь, на левом берегу Южного Буга, располагалась еще одна «главная квартира фюрера» — комплекс «Вервольф», куда в июле были перенесены ставка и штаб оперативного руководства ОКВ. Территория поменьше, чем в Растенбурге, но тоже построено с размахом, а прежде всего здесь достаточно пространства для уединенных прогулок без лишних и навязчивых свидетелей.

Генерал Фромм пригласил «подышать свежим воздухом» сразу по моему прилету из Берлина, я едва успел оставить личные вещи в гостевом домике. Не скажу, что «Верфольф» производит благоприятное впечатление: день солнечный, теплый, в лесу пахнет грибами и сыростью, однако ветви темно-изумрудных елей, сплетшиеся над нашими головами, создают густую тень, а поскрипывание стволов окончательно превращает декорации в подобие готического романа. Так и ожидаешь, что из-за очередного поворота покажется бородавчатая ведьма из стихов Новалиса или новелл Эрнста Гофмана. А то и гриммовский людоед…

— Поняли теперь? — Фромм, заметив, что я закончил чтение, остановился. — У «Таймс» отличные информаторы, не находите?

— Можно позавидовать, — кивнул я. — Причем есть веские основания полагать, что носят они форму СС.

— Вовсе не обязательно, — ответил генерал-полковник. — У вас хватает недоброжелателей, Шпеер. Особенно в партийной среде.

Судя по датировке наверху газетной страницы, статья в «Таймс» вышла 7 сентября, четыре дня назад. Мистер Мак-Гован очень смело интерпретировал мои слова, произнесенные на одном из расширенных совещаний в присутствии Мильха, Фромма и еще полутора десятков ведущих руководителей промышленности и тыла.

«Наше чувство всем нам подсказывает, что в этом году мы стоим перед решительным поворотом нашей истории, — вот точная цитата, дословно воспроизведенная Мак-Гованом. — Война должна быть завершена в кратчайший срок; если это не удастся, то Германия ее проиграет. Мы должны закончить боевые действия до конца октября, до начала зимы, или мы потерпим поражение. И выиграть войну мы можем только тем вооружением, которое у нас есть в данный момент, а не тем, которое появится в будущем году».

Далее главный редактор «Таймс» делал приятные лондонскому читателю выводы — если пораженческие настроения распространились даже на рейхсминистра вооружений и боеприпасов, то «кровь, пот и слезы», некогда предложенные Уинстоном Черчиллем народу Британии, целиком оправданы; вместе с американскими и русскими союзниками мы сумели поколебать фундамент, на котором зиждется непрочное здание «Тысячелетнего рейха». И так далее, и так далее.

Нехорошая статья. Не сомневаюсь, она давно легла на стол Гитлеру и он оценил содержание. Вообразим реакцию Черчилля, появись в «Фёлькишер беобахтер» подлинное заявление фельдмаршала Артура Харриса с аналогичным контекстом.

— Вас пытаются скомпрометировать, Шпеер, — сказал Фромм. — Свои же. Иначе каким образом ваши слова стали известны за Ла-Маншем? Интрига примитивная, но действенная. В то, что на тогдашней конференции присутствовал английский агент, я не верю, слишком высокопоставленные лица были приглашены. Тем не менее одно из этих лиц отыскало способ передать стенограмму на Запад. Прекрасно понимаю английских пропагандистов, ход их мыслей совершенно прозрачен — нельзя упустить возможность выбить из-под вас кресло, вы стали чересчур опасной фигурой.

— Опасной? — невесело усмехнулся я. — Технократ в министерском кресле?

— Даже не сомневайтесь, — уверенно подтвердил генерал-полковник. — С февраля по август вы ухитрились удвоить выпуск боеприпасов, танков производится на двадцать пять процентов больше, а общих вооружений на двадцать семь. Как командующий армией резерва я получаю все цифры! Вы очень опасны, Шпеер. Потому что вы с потрясающей быстротой достигли невероятных успехов там, где оказались бессильны остальные. Здесь вам завидуют, а зависть — второе по силе чувство после ревности. В Лондоне вас боятся: английская разведка не зря ест свой пудинг, отчеты о невиданных успехах непременно ложатся на стол Черчиллю, Эттли и Энтони Идену. Возможно, неполные, необъективные, но вполне достаточные для серьезных выводов.

— Вы меня нарочно пугаете, господин Фромм? — я попытался отшутиться, хотя и осознавал, что генерал-полковник, как человек мне симпатизирующий, искренне пытается предостеречь. Тем более, что он и Мильх разделяли мои взгляды. — Скромный архитектор, волею случая очутившийся не на своем месте и занявшийся непривычным ему делом, выглядит опаснее вермахта, Люфтваффе и Кригсмарине? Может быть, тогда мне стоит в одиночестве прокатиться в Сталинград, и от одного моего грозного вида русские разбегутся в панике?

— Вы отлично понимаете, что я имею в виду, — отрезал Фридрих Фромм. — Берегитесь, Шпеер. Я говорю вам это как друг. Берегитесь…

* * *

Вот такой разговор. Ничего не скажу, генерал-полковник за двадцать минут сумел испортить мне настроение на весь день. Дело вовсе не в скандальной статье «Таймс»: я хорошо знаю Гитлера, к вражеской пропаганде он относится с вниманием, но без параноидальной подозрительности: сам великолепно разбирается в тонкостях идеологической войны.

Фромм прав: если интрига исходила от партийного руководства, рейхсляйтер Борман давно успел преподнести шефу новость в самых черных красках, упирая на слово «пораженчество». Поскольку Мартин Борман человек бесспорно хитрый, сообразительный, но вместе с тем недалекий, у меня найдутся в рукаве ответные козыри — секрета из своего выступления я не делал, стенографисты вели записи, копия была отправлена в рейхсканцелярию. А вот как записи попали в Англию — это нужно спросить у Службы безопасности, которую по линии НСДАП курирует опять же господин рейхсляйтер! Кто недосмотрел?

Словом, отговорюсь, не впервой. Другое дело, против меня начали действовать активно, что само по себе наводит на малоприятные размышления. Слишком многим я ухитрился встать поперек дороги, а учитывая «неопытность в политике», по определению Рейнхарда Гейдриха, еще и сам (вполне сознательно) провоцирую влиятельных персон — Роберт Лей теперь со мной вовсе не разговаривает и публично называет «хамом».

Лею досталось поделом, ничуть не сожалею о своем демонстративном зубоскальстве. Началось с того, что в рамках программы по экономии денег, строительных материалов и разумному распределению рабочей силы я выбил у Гитлера распоряжение о замораживании всех излишних строительных работ на территории Рейха — всех без исключения. Оберзальцберг, реконструкция Берлина, комплекс Партийных съездов!

Фюрер повздыхал, однако моим увещеваниям внял. Хорошо, прекращаем. Временно, конечно. Обязательно выделить средства на консервацию строек, чтобы ни единая плитка не обвалилась.

Что тут началось! Я оказался погребен под горой петиций, просьб и беззастенчивых требований гауляйтеров и крайсляйтеров, многие приезжали лично и уговаривали: «Этот объект необходимо завершить, в виде исключения!»

Взятки совали, — не деньгами, конечно, до такой похабщины даже Фриц Заукель не опустился, — но клятвенно обещали «участочек земли под частное строительство», «помощь в снабжении» или «хорошие подарки».

Я оставался тверд как кремень: нет, и точка. Приказ фюрера!

Окончательно меня вывела из себя пространная ламентация Роберта Лея — у него, вообразите, в образцово-показательной усадьбе не достроен столь же образцово-показательный свинарник! Лей учинил полное подобие битвы при Ватерлоо, лишь бы отстоять этот стратегически необходимый объект, подключил к боевым действиям Бормана, собрал подписи под петицией в своем гау и наушничал в рейхсканцелярии, обвиняя меня в неслыханном, небывалом вероломстве. В финале принялся «нарезать круги» (по ее же собственному определению) вокруг Евы Браун, надеясь на поддержку перед фюрером, но и там получил стойкий отпор — отношения с Евой у Лея были натянутые.

Когда этот бедлам мне окончательно наскучил, пришлось отказать в письменной форме, причем я сугубо из вредности постарался, чтобы депеша распространилась в соответствующих кругах. Официальный заголовок гласил: «Руководителю Имперской организации НСДАП и Руководителю Трудового фронта. Относительно Вашего свинарника!..»

Шуточки про «свинарник Лея» преследовали рейхсляйтера неделями, сам Гитлер во всеуслышание несколько раз так называл Трудовой фронт («Как успехи у него в свинарнике, господа?»), а я нажил еще одного нешуточного врага.

Стоит ли говорить, что значительная часть усилий пропала даром: несколько дней спустя Мартин Борман получил у фюрера распоряжение прямо противоположного содержания и возобновил стройку в Оберзальцберге. Я, в свою очередь, настоял на очередном приказе Гитлера о консервации этого объекта, но Борман его игнорировал.

Руки опускаются, иных слов и не подберешь. Добиться хоть какого-то контроля над расходованием дефицитных материалов, находящихся в ведении партфункционеров, было невозможно. Никак. Если моим сотрудникам и удавалось вскрыть злоупотребления, любые приказы оставлялись без внимания — «старые борцы» меня ни во что не ставили, твердо зная, что заручатся сочувствием фюрера.

Оставалось сосредоточиться на прямых обязанностях. Хоть в этой области удалось переломить курс к стагнации, наметившийся осенью 1941 года, и вывести военную индустрию на подъем…

В ставке я появлялся обычно раз в две недели, оставался дня на три-четыре, иногда отправлялся в поездки по округе — если получится, завтра или послезавтра навещу Киев с одной определенной целью: надо встретиться с обергруппенфюрером Гейдрихом, как раз прибывающим в Ровно с визитом к рейхскомиссару Эриху Коху, а затем направляющимся по делам в бывшую столицу Украины.

Что за срочность — непонятно, но Гейдрих в приватном послании настаивал, и я не мог отказать ему в просьбе. Протектор Богемии очень мне помогает по линии РСХА, — от промышленного шпионажа до тихого улаживания вечных конфликтов с партийными бонзами.

Добытые его агентурой сведения о новых английских системах противорадарной борьбы «Moonshine» переданы нашим ученым без промедления и согласований, будь они сто раз наисекретнейшими — эта пакость отражала и усиливала сигнал наших станций ПВО «Фрейя», отчего несколько самолетов, оснащенных «Moonshine», создавали видимость приближения сотни бомбардировщиков и вынуждали поднимать в воздух множество истребителей, тогда как настоящая атака производилась совершенно в другом районе.

Это не единственный пример. В кои-то веки мы наладили моментальное взаимодействие между разведкой и промышленностью, о чем при докторе Тодте и подумать было невозможно.

Вернемся, однако, в «Вервольф». Никаких изысков в винницкой ставке нет — поскольку ожидать авианалетов противника в глубоком тылу не приходится, сооружено всего лишь три небольших бункера, остальные постройки на поверхности. Здания для гостей очень скромные, бревенчатые, крыши покрыты дерном, кое-где растянуты масксети.

Мебель типовая, дешевая, вода в ванной комнате пускай и прошла через несколько фильтров, но все равно попахивает болотом. Никакого хлорирования, Гитлер полагает, что оно вредно для здоровья. Питьевую воду в любом случае доставляют из артезианских скважин цистернами.

— Безобразие, — вслух сказал я самому себе. — А где мыло, полотенца и туалетная бумага?..

Сказывалось отсутствие Хайнца Линге: его зоркий глаз в «Вервольфе» приглядывал только за апартаментами фюрера, забота о гостях перекладывалась на эсэсовское подразделение «персонального обслуживания», выполнявшее свои обязанности с ленцой.

Ага, до меня здесь ночевал какой-то военный, под столиком возле постели валяется упавшая и позабытая фотокарточка — незнакомый майор Люфтваффе с симпатичной барышней, на обороте надпись «Дорогому Курту от Ангелики. Мюнхен, 2 мая 1942». Надо будет передать Линге, пускай отыщет владельца: человеку наверняка дорог этот снимок.

Другой на моем месте принялся бы скандалить, но я ограничился кратким внушением дежурившему по корпусу гауптшарфюреру, получил извинения и всё требуемое. Гитлер ждет меня к половине восьмого вечера, а сейчас только шесть. Времени вполне достаточно для того, чтобы расслабиться и принять ванну.

Сегодня в повестке дня должны стоять вопросы производства бронетехники, вместе со мной из Берлина прилетел генерал-полковник Гейнц Гудериан — из-за конфликта с фельдмаршалом фон Клюге прошлым декабрем его перевели в резерв главного командования. На участии в предстоящем разговоре Гудериана, попавшего в немилость, настояли я и Фромм, а рейхсканцлер (к моему удивлению) не стал противиться — полагаю, вновь сыграла свою роль переменчивость настроения фюрера.

Он мог неделями и месяцами злиться на проштрафившегося военного или чиновника, а затем вдруг приглашал к себе, вел учтивую беседу и возвращал к работе в прежней должности, а то и с повышением. Довольно непоследовательная кадровая политика, но таков стиль Гитлера, все давно привыкли.

Генерал-полковник, известный невозможно строптивым нравом, «проштрафившимся» себя вовсе не считал, и дело состояло даже не в столкновении с Клюге, обвинившим его в неисполнении приказов и дезинформировании командования, что повлекло отставку Гудериана под Рождество 1941 года. Это был только повод.

Я хорошо знал подоплеку из позднейших разговоров с Гитлером: «Быстрый Гейнц», со свойственной ему прямотой, заявил фюреру, что главное командование вермахта не способно руководить современной войной. Вот так, без обиняков. В ОКВ-ОКХ необходимо назначить офицеров, имеющих фронтовой опыт, особенно в условиях русской зимы. Они и должны принимать важнейшие решения, а не паркетные шаркуны в аксельбантах, никогда не показывающиеся на передовой. Иначе существующие проблемы только усугубятся.

Гитлеру, разумеется, показалось, что это резкое заявление является покушением на его авторитет — главнокомандующий, по мнению Гудериана, не способен подобрать толковых штабистов?! Это неслыханно!

Последствия известны.

Генерал-полковник восемь месяцев оставался вне строя, но о Гудериане не забыли: наш общий знакомец обергруппенфюрер Зепп Дитрих открыто выразил ему свою поддержку, а я по совету Фридриха Фромма привлек ведущего танкиста-практика консультантом по танкостроению. Сработались мы моментально, особенно полезны были его советы в вопросе развертывания производства новейших тяжелых танков Pz. Kpfw VI «Тигр», которые мы готовились запустить в крупную серию в самое ближайшее время.

Что ж, прекрасно, я заполучил исключительно компетентного специалиста, а о чем недоброжелатели шепчутся за моей спиной, меня волновало в самую последнюю очередь. Открытые намеки Бормана о «недоверии», которое фюрер испытывает к Гудериану, демонстративно игнорировались. Мне по-прежнему было позволено многое, и я беззастенчиво пользовался этим преимуществом.

…Если мероприятие официальное и протокольное, то ни о каком гражданском костюме речи не идет: придется явиться к фюреру в униформе «Организации Тодта», хотя моя жена неоднократно говорила, что китель господину рейхсминистру Шпееру подходит как корове фартук. Смешно смотрится, военной выправки никакой, и нет забавнее зрелища, чем сутулящийся штатский архитектор, напяливший мундир. Я Маргарете не возражал, всё верно.

Вновь и опять собирается «узкий круг» — по моим наблюдениям, Гитлер начал уставать от «шпееровских набегов», как он именовал возглавляемые мною делегации различных технических специалистов, частенько появляющиеся в ставке, но к обсуждениям новой военной техники фюрер пока не охладел.

Приглашены Карл Отто Заур, доставшийся в наследство от доктора Тодта мой заместитель по министерству, министериаль-директор Ксавьер Дорш, главный инженер фирмы «Хеншель Верке» Эрвин Адерс. Гудериан, конечно же — или в качестве «неизбежного зла» под крылышком добренького министра Шпеера, или, наоборот, рейхсканцлер простил генерал-полковника за прошлогоднюю историю и готов выслушать его мнение.

Я прибыл к дому Гитлера за двадцать минут до начала. Бункер «Верфольфа» тесный и сырой, фюрер здесь часто простужается, оттого предпочтение отдается наземным сооружениям — сентябрь теплый, сегодня воздух прогрелся до плюс двадцати трех. Окна открыты, только проемы задернуты слегка пожелтевшими легкими занавесками, которые на моей памяти отроду не оправляли в прачечную. Еще один симптом того, что винницкую «главную квартиру» считают временной.

Зашел не с «парадного» крыльца, где принимали остальных визитеров, а со стороны дворика, эта привилегия за мной сохранилась.

— Хайль, мой фюрер!

Рейхсканцлер Германии сидел на веранде, в плетеном кресле с авиационным журналом «Адлер» в руках. На столике — надо же! — свежий британский «Панч», чашка с зеленым чаем и тарелка кремовых бисквитов. Гитлер любит сладкое.

Позади кресла, в двух метрах, статуей замер делано-скучающий оберштурмбаннфюрер Линге. Чуть кивнул мне в знак приветствия.

— Шпеер? — фюрер отвлекся от чтения, снял очки, сунул в нагрудный карман френча. Поднялся, протянул руку. — Здравствуйте, здравствуйте. Зачастили в гости. А мне, представьте, здесь совсем не нравится. Очень нездоровое место, постоянный кашель… Но я обязан находиться как можно ближе к фронту! Присаживайтесь, времени у нас пока предостаточно! Как ваш новорожденный?

Все-таки он умеет быть необычайно обходительным. При любом визите Гитлер непременно осведомляется о здоровье Маргарет и младшего сына, в июне послал моей жене огромную корзину цветов в клинику «Шарите» и открытку с пожеланиями скорейшего выздоровления.

Зная фюрера почти девять лет, могу уверенно сказать, что это не позерство, не обязательная церемониальная вежливость, а присущая ему искренность, пускай и проявляющаяся крайне редко, а с началом войны и вовсе начавшая исчезать. Он боится, что такого рода жесты расценят как ненужную сентиментальность, которая в условиях «грандиозной борьбы», развернувшейся на планете, будет выглядеть пускай и мимолетным, незаметным, но проявлением слабости.

Оставаться «человеком без маски» фюрер теперь не может себе позволить, и боюсь, что маски начали навсегда замещать живого человека. Только в общении наедине в нем еще мелькают отстветы того Адольфа Гитлера, с которым мы когда-то обсуждали восхитительные архитектурные проекты, его мечту и цель жизни…

Непринужденно поболтали о всяких милых пустяках. Новая итальянская кинокомедия «Гарибальдиец в монастыре» слишком вульгарна. Потсдамская студия UFA начала съемки третьего в истории Германии полнометражного цветного фильма «Мюнхгаузен» с блистательными Гансом Альберсом и Мариной фон Дитмар в главных ролях — доктор Геббельс привозил в ставку пленки с уже отснятыми эпизодами, впечатления самые положительные, звездный состав!

Шпеер, кстати, посмотрите на семнадцатую страницу «Панча», он лежит на столике — там карикатура на вас, по-моему, очень смешно!

Я едва не закашлялся. Кажется, английский юмористический журнал оказался в распоряжении Гитлера отнюдь не случайно. Дата выпуска 6 сентября, статья в «Таймс» появилась утром 7-го, выпуски «Панча» как раз успели развезти подписчикам. Интересно.

Карикатура неплохая, споров нет. Я нарисован очень похоже, художник-график несомненно ознакомился с моими фотопортретами. Обстановка деревенской токарной мастерской, станок на заднем плане, озадаченный министр Шпеер с огромным напильником в руках стоит перед тисками, в которых зажат миниатюрный танк Pz. Kpfw IV. Под ногами в куче мусора валяются устаревшие модели — 38(t), Pz. Kpfw I и так далее.

Подпись: «Выиграть войну мы можем только тем вооружением, которое у нас есть в данный момент, а не тем, которое появится в будущем году».

«Таймс». Слово в слово.

В два распахнутых окна мастерской таращатся пририсованными умильными глазками русский Т-34 и английский «Черчилль», направившие на меня стволы башенных орудий.

— По-моему, очень подходяще к теме сегодняшней встречи, — весело сказал Гитлер. — Альберт, не смущайтесь, вы же отлично знаете, в каком виде бритты изображают меня! Глупо обижаться на пропаганду противника!

«Альберт, — заметил я. — Он назвал меня по имени, что означает предельную доверительность. Не „господин Шпеер“, не „доктор“ или „профессор“, не „министр Шпеер“. То, что фюрер читал статью, очевидно. Однако реакция именно такая, как я и предполагал, — „пропаганда“, которой не следует верить. И он решил меня подбодрить. Прекрасно!»

— Время, мой фюрер, — послышался вкрадчивый голос Хайнца Линге. — Осталось пять минут.

Гитлер никогда не носил наручных или карманных часов — первые он считал неудобными и сжимающими запястье. Карманные же были признаками презираемых буржуазности и мещанства. Функции хронометра и будильника исправно выполнял камердинер.

— Идемте, Шпеер, — рейхсканцлер кивнул в сторону двери с веранды в дом. — Точность — вежливость королей?

— …И долг всех добрых людей, — закончил я знаменитую фразу Луи XIV, зная, что фюреру нравится именно ее завершение, о котором постоянно забывают. — Я могу спросить?

— Конечно.

— Ваше отношение к генерал-полковнику Гудериану после известных событий…

— Оставьте, — перебил Гитлер, чуть скривившись, — В данный момент мне достаточно того, что вы его рекомендовали. Возмутительно нагл, но много знает.

Я сразу понял — не простил. Лишь пошел на очередную уступку мне лично.

* * *

«Быстрый Гейнц» подтвердил реноме невоспитанного смутьяна, но, по счастью, высказался не во время четырехчасового совещания (генерал старался отмалчиваться, и лишь в самые острые моменты дискуссии вступал в разговор), а поздно вечером, когда мы втроем, — я, Фридрих Фромм и сам Гудериан, — собрались в комнатке гостевого дома, взбодриться глоточком «Раймона Раньо», привезенного мною из недавней поездки в Париж.

— Это же безумие! — на просьбы говорить потише Гудериан не обращал внимания. — Отправлять новейшую секретную технику на второстепенный участок фронта, вдобавок абсолютно не подходящий для применения тяжелых танков! Я бы еще допустил их участие в операциях под Сталинградом, на плацдармах у Волги, но только не в чертовых финских болотах! Шпеер, я понимаю, повлиять на его решение вы не в состоянии, однако нельзя ли… — тут генерал-полковник все-таки понизил голос, — Нельзя ли как-нибудь… э-э… приостановить выполнение приказа?

— Называя вещи своими именами, саботировать, — Фромм, как всегда, за словом в карман не лез. — Машины переданы военным, да, но Министерство вооружений способно в любой момент отозвать их с передовой.

Предположим, по причиневыявленных технологических недостатков, не так ли?

— Недостатков хватает, — я кивнул. — Это тема первостепенной важности, держу на постоянном контроле. Отчеты по эксплуатации танков под Ленинградом ложатся мне на стол ежедневно. Трансмиссия, двигатели, всё недоработано! Пожалуй, отзыв возможен, но каков риск? Вы должны это твердо осознавать, господа.

Речь шла о перспективной модели Sd.Kfz.181 «Тигр», которой мое министерство вплотную занималось с ранней весны, когда был окончательно утвержден проект тяжелого танка прорыва от фирмы «Хеншель» — буквально сейчас, в эти самые дни намечалось впервые отправить в бой несколько машин, прошедшим августом собранных на заводе в Касселе.

Обстановка под Ленинградом складывалось непростая, русские вели наступление с востока на оборонительные позиции нашей 18-й армии, продавив фронт почти на десять километров и угрожая прорвать кольцо окружения вокруг города, и это несмотря на то, что группу армий «Север» в июле усилили частями резерва 11-й армии, исходно предназначенными для поддержки наступления на Сталинград.

В ставке понимали серьезность положения, и Гитлер, как обычно экспромтом, предложил направить в район русского наступления готовые «Тигры». Да, машин всего шесть, но, как три недели назад заявил фюрер: «…С ними ничего не может случиться! Они неуязвимы и могут разбить любое танковое наступление противника»^[24]. Осторожные возражения фронтовых генералов о том, что «Тигры» вряд ли устоят против тяжелой артиллерии противника или массированной атаки силами, допустим, танкового полка, были отметены — ничего равного этой машине нет!

Я получил недвусмысленный приказ: как можно скорее «отгрузить» готовые образцы 501-му и 502-му тяжелым танковым батальонам, в мае этого года переформированным в Эрфурте специально под новую технику из тяжелых рот истребителей танков. Предложение дождаться, когда промышленность выпустит еще хотя бы двадцать — тридцать «Тигров» для качественного усиления боевых частей, не прошло, как я ни бился.

В итоге «Тигры» отправились железной дорогой в распоряжение группы армий «Север». Причем, как водится, не обошлось без глупейших накладок. «Хеншель» фирма в основном вагоностроительная, один из крупнейших в Европе поставщиков железнодорожного оборудования, паровозов и платформ. Но и здесь проявилась ужасающая несогласованность между гражданским и военным производством, каковая привела к очередному конфузу — в июне выяснилось, что танк попросту не влезал ни на одну из серийно выпускаемых транспортных платформ «Хеншеля», ни по массе, ни по размеру. В Рейхе не оказалось ни единого вагона, способного перевозить груз в 60 тонн!

Мне пришлось срочно вмешаться и устроить нагоняй инженерам корпорации, целиком поглощенным техническими аспектами своего танка и напрочь позабывшим об ограничениях, налагаемых железнодорожной инфраструктурой. Новая шестиосная платформа SSyms была спроектирована и изготовлена прямо-таки в рекордный срок, но вот незадача — теперь забыли о железнодорожном габарите, изменить который можно только перешивкой колеи, расширением тоннелей, радиусов поворота пути и в итоге закономерным банкротством Германии на следующий же день.

Тут я впервые за время министерства сорвался и пригрозил, что если немедленно, — то есть завтра, а лучше сегодня к вечеру! — выход найден не будет, последуют самые печальные для конструкторов и руководства «Хеншель» выводы. Попросту я мог нажаловаться Рейнхарду Гейдриху, способному пустить в ход репрессивный аппарат. Как следствие, кое-кто провел бы незабываемый отпуск в Дахау.

Надоело, честное слово! Это война, а не загородная прогулка с пикником!

К моему безмерному удивлению, решение предоставили спустя несколько часов: для соответствия габаритам придется снимать с шасси танков внешние катки и во время транспортировки использовать узкие гусеницы в 520 миллиметров. Что, само собой, повлекло новые расходы — металл, рабочее время, загруженность станков, — но делать было нечего.

Когда я рассказал о бурных событиях, развивавшихся летом вокруг платформ для «Тигров», Гудериану, опальный генерал-полковник не знал, смеяться ему или плакать. Заметил только «Везде у нас так!» и посетовал на типично германское пренебрежение всем, что не входит в зону ответственности одного конкретного исполнителя, будь это примитивный стрелочник или конструкторский коллектив. Ну и отсутствие внятного технического задания со стороны заказчика, обязанного предусмотреть логистические габариты, тоже сыграло немаловажную роль.

Имя непосредственного заказчика мы отлично знали — Адольф Гитлер. На совещании в штабе командования сухопутными войсками Германии 26 мая 1941 года именно фюрер настоял на концепции тяжелого танка.

— …Много они там навоюют! — продолжал возмущаться Гудериан, вымеряя комнату шагами, вправо-влево, вправо-влево. Будто хищник, запертый в клетке. — А вы, Шпеер, все-таки не рискуйте, я глупость посоветовал! Отзыв техники могут расценить как вредительство^[25], и тогда вас ничто не спасет!

— Придумаю что-нибудь, — легкомысленно отозвался я. — Жаль, очень жаль, что сегодня не удалось протолкнуть вашу идею!

— Идею?! — «Быстрый Гейнц», судя по выражению лица, едва не сплюнул прямо на пол, но вовремя одумался и спустил камнепад таких замысловатых словечек, что генерал Фромм закашлялся и посмотрел на меня, будто извиняясь. Не уверен, что подобную лексику и в штрафном батальоне услышишь. — Кому нужны эти идеи? Ему?! К дьяволу!

Гудериан, едва став внештатным консультантом Министерства вооружений, однажды высказал мысль, показавшуюся мне более чем разумной: тяжелые танки — это, безусловно, прекрасно, но теряется основной смысл существования бронетанковых войск — по большому счету, «Тигр» — это всего лишь орудие противотанковой обороны! Обороны, понимаете? Тогда как танки предназначены для ведения решительного наступления!

Не проще ли будет максимально нарастить выпуск отлично зарекомендовавших себя Pz. Kpfw IV, давно избавившихся от «детских болезней»? Налаженные технологические цепочки, простота производства и ремонта, невысокая трудоемкость, низкая средняя цена — 110–115 тысяч рейхсмарок против расчетных 250–270 тысяч за одного «Тигра». Нам требуется массовый танк, пускай и не обладающий репутацией «чудо-оружия»! «Тигр» должен остаться лишь машиной качественного усиления, не более!

Сегодня я вновь пытался донести эти соображения до фюрера, но тот непоколебимо стоял на своем: планирование неизменно, армия должна получить 265 «Тигров» с длинноствольным 8,8-сантиметровым орудием. А чтобы освободить производственные мощности, следует прекратить выпуск Pz. Kpfw III. Новым Pz. Kpfw IV усилить лобовую броню. Этого достаточно. Надеюсь, ни у кого нет возражений?

Возразишь тут, как же.

— Декларирован переход к обороне, — завершил свой эмоциональный спич генерал-полковник. — Подтекст озвученных решений именно таков. Теперь остается гадать, когда большевики и англо-американцы окажутся в Берлине. Мой прогноз — 1947 год в наилучшем для нас случае.

— Что же вы, право? — Фромм тяжко вздохнул. — На фоне успехов в районе Сталинграда и на Кавказе?

— Видимых успехов, не более того, — сухо ответил Гудериан. — Сталинград до сих пор не взят. Рихард Руофф и фон Клейст топчутся под Новороссийском и Моздоком, но дальше продвинуться не в состоянии. Пат, господа. Перерастянутые коммуникации, ударной силы — танков! — не хватает, войска выдохлись, резервы отсутствуют. Если мы удержим эти позиции — прекрасно, а если нет? Думаю, я больше не вернусь на службу. Не хочу в этом участвовать.

С тем генерал-полковник, даже не попрощавшись, быстрым шагом вышел в коридор. Хлопнул дверью.

— Резок, но хотя бы предпочитает говорить правду, — снова вздохнул Фридрих Фромм. — Знаете, господин Шпеер, недавно Гудериан получил телеграмму от Эрвина Роммеля с предложением заменить его в качестве командующего в Африке из-за болезни фельдмаршала. Что вы думаете? Отказался. Да и фюрер не одобрил. Мы теряем хороших опытных командиров, господин рейхсминистр. Фон Рунштедт отстранен с переводом на Запад, а еще Гёпнер, фон Лееб, генералы Ферстер и Кюблер… Мне это не нравится.

Я предпочел воздержаться от комментариев — кадровые перестановки в армии и «чистка» после неудач зимы с 1941 на 1942 год касались меня в последнюю очередь, однако нервная обстановка в военном руководстве не могла не настораживать.

— Обойдется, — без всякой уверенности сказал я. — Скажите, Фромм, как мне лучше попасть отсюда в Киев? Автомобиль? Не так уж и далеко, всего двести пятьдесят километров…

— Вы рассудок потеряли? — генерал-полковник и впрямь посмотрел на меня, будто на умалишенного. — В прошлом году такая поездка без вооруженной охраны еще могла оказаться безопасной, но сейчас Украина кишит партизанами! Наши осткомиссары постарались, население озлоблено. Только самолет! В крайнем случае, поезд через Казатин и Фастов с потерей времени: железные дороги остаются перегруженными.

— Хорошо, — согласился я. — Благодарю за компанию, господин Фромм. Увидимся в Берлине через три дня…

* * *

В нынешнем году я был в России шесть раз, сентябрьский приезд — седьмой. Обычно визит ограничивался несколькими днями, осмотром трофейной техники и обязательным докладом в ставке. Два месяца назад доехал до Днепропетровска, произведшего, в отличие от февраля, благоприятное впечатление: город отчасти привели в порядок, много зелени по берегам реки, следы боевых действий куда менее заметны, чем зимой.

По совету Фридриха Фромма в Киев я отправился самолетом. Базу для курьерской эскадрильи соорудили к северу от «Вервольфа», в Калиновке, рядом с которой разместилась ставка Германа Геринга «Штрайнбух», где рейхсмаршал бывал только наездами. «Полевую» жизнь он не любил, считая ее некомфортной и утомительной, но добротное бетонированное летное поле построить не преминул, облагообразив брошенный русскими в 1941 году грунтовый аэродром.

Зная, что лететь всего ничего, Герхард Найн не стал поднимать самолет на большую высоту. Появление в этом секторе истребителей противника невозможно a priori, до линии фронта сотни километров, а у партизан, орудующих в украинских лесах, средств ПВО, к счастью, нет и быть не может. «Кондор» спокойно шел на полутора тысячах, давая возможность немногочисленным пассажирам полюбоваться осенними пейзажами, а через сорок пять минут приземлился на построенной еще перед войной полосе у Поста-Волынского, откуда до центра города было меньше получаса езды на автомобиле.

По прибытии Ксавьер Дорш и трое сотрудников министерского секретариата отправились в гостиницу, а я оказался под опекой гауптштурмфюрера Герберта Вагница, отлично знакомого мне по поездке в Прагу. Рядом с местом водителя окрашенного в фельдграу «Опель Капитана» восседал неприятный тип в штатском: холодно-отчужденное бледное лицо, угреватый нос и колючий взгляд.

— Не обращайте внимания, — усмехнулся Вагниц, проследив мой взгляд. Адъютант Гейдриха встретил меня у самолета, едва подали лесенку. — Местная полиция безопасности, таковы правила. Рожа отвратная, но отлично знает город и хорошо стреляет.

— Русский? — я удивленно вздернул бровь.

— Что вы, господин Шпеер! Фольксдойч. Жил здесь при большевиках, за год службы зарекомендовал себя с наилучшей стороны. Его фамилия Левински, так и обращайтесь. Впрочем, он неразговорчив.

— Вот и прекрасно, — кивнул я, передавая саквояжик Вагницу. — Обергруппенфюрер ожидает?

— Не сейчас. Предполагалось, что вы прилетите к вечеру, в настоящий момент шеф занят. Мне приказано показать вам Киев. Правда, экскурсовод из меня не получится, а добиться разъяснений у господина Левински будет еще сложнее.

— Тогда давайте просто кататься.

— Если вы голодны, можем отправиться в ресторан «Им Дойчен хаус» или открытое кафе над Днепром, погода солнечная, отличный вид…

— По дороге решим. Едем.

— Для начала — в цитадель.

«Цитаделью» Вагниц назвал тысячелетний монастырь на обрывистых холмах по западному берегу Днепра, обнесенный крепостной стеной при царе Петре — этот комплекс в обязательном порядке изучается всеми архитекторами, как образец зодчества эпохи Комнинов. Я предполагал, что именно там увижу: один из древнейших храмов был разрушен взрывом почти год назад, официальная пропаганда уверяла, что подорвали Успенский собор красные, но доктор Геббельс как-то рассказал мне, что это был прямой приказ рейхскомиссара Эриха Коха.

«Он просто бескультурная скотина! — непритворно возмущался Геббельс. — Хорошо, пускай спецштаб Альфреда Розенберга вывез из Киево-Печерского монастыря ценности, мы обязаны их спасти и укрыть во время войны! Но зачем было уничтожать византийскую церковь, построенную еще при императоре Алексее Комнине византийскими же архитекторами? Кох оправдывался „идеологическими причинами“ — пассаж совершенно невразумительный, тем более что „идеологическим центром“ русских собор не являлся со времен большевистской революции! Монахов коммунисты изгнали, а там устроили антирелигиозный музей! Это то же самое, что взорвать Парфенон, римского Святого Петра или Софию в Константинополе! Свинья!»

Доктора Геббельса можно понять — гауляйтер Восточной Пруссии и рейхскомиссар Украины даже среди «старых борцов» выделялся неуемностью и фанатичным усердием в проведении «восточной политики». По части роскоши он едва не перещеголял Германа Геринга, и пускай взять эту недостижимую высоту не удалось, Кох удовлетворился огромными земельными владениями, полудесятком замков и страстью к коллекционированию всего, до чего мог дотянуться.

При этом сам фюрер называл Эриха Коха человеком «малообразованным и не способным ценить прекрасное» — в устах Гитлера это было не самой лицеприятной характеристикой, поскольку до недавнего времени в Рейхе эстетика тщательно культивировалась и прослыть неотесанным грубым мужланом среди высшего руководства считалось чем-то абсолютно неприемлимым.

Говоря напрямую, убедительное большинство партийных кадров таковыми мужланами и являлось, но, по крайней мере, не предъявляло претензий на высокую образованность, подобно Коху. Помню, его однажды вселюдно высмеял Геринг (при всех недостатках, рейхсмаршал отлично разбирался в искусстве), когда на выставке фламандских художников в Потсдаме гауляйтер начал с пафосом рассуждать о творчестве Яна ван Эйка, при этом указывая на картины Рогира ван дер Вейдена и спутав живопись XV века с образцами века XVI.

Результаты его деятельности в Киеве я оценил в полной мере, побродив возле развалин Успенского собора. Груды битого кирпича и щебенки, уцелел только юго-восточный придел апостола Иоанна под темно-зеленым куполом-луковицей. На остатках стен потемневшие от сырости фрески, под ногами осколки мозаики и алтарной резьбы. Следы пожара на соседних зданиях — барочный архиепископский дом, типография, Трапезная церковь. Я неоднократно видел Печерский монастырь на снимках и архитектурных планах, сегодня от него осталась лишь тень, обожженный скелет, над которым главенствовала стометровая Великая колокольня, тоже поврежденная взрывом.

Как и в Прагербурге, в Киевской цитадели опасаться было некого — германские власти разрешили снова открыть монастырь во главе с архиепископом, но только в «нижней» части, где располагались пещеры, использовавшиеся монахами еще девятьсот лет назад. «Верхнюю» террасу заняли полевая жандармерия и айнзатцкоманда СС, кое-где торчат стволы зенитных орудий FlaK-88 — охраняемая военная зона. Спасибо Вагницу, он предусмотрительно обеспечил меня спецпропуском за подписью военного коменданта и штадткомиссара.

— В город? — осведомился гауптштурмфюрер, когда я вернулся к машине. — У нас еще примерно сорок минут. Смотреть в центре не на что — большевики при отступлении взорвали почти все здания на Эйхгорнштрассе, основной магистрали Киева. Выгорело несколько кварталов, восстанавливать их до окончания войны нет смысла, да и заниматься этим некому.

— Может быть, Софийский собор? — неуверенно сказал я, подсознательно ожидая, что и этого памятника XI века теперь не существует.

— Замечательно! — Вагниц просиял. — Он прямо на Владимирской, нам не придется никуда спешить, штаб-квартира полиции безопасности в двух шагах!

Опасения оказались напрасны — София стояла там, где и положено. Затем прогулялись по окрестным улицам, Рыльскому и Стрелецкой. Гауптштурмфюрер шел рядом со мной, неприветливый господин Левински чуть позади, зыркая на прохожих своими бесцветными маленькими глазками.

Киев выглядел неухоженным и провинциальным в самом дурном смысле этого слова — фасады давно не подновлялись, за скверами никто не следил, много мусора и палой осенней листвы. Никакого сравнения с благоденствующей Прагой. Украинская вспомогательная полиция в черных шинелях, набранная из местных жителей, неопрятна и заискивающа: я одет в гражданское, плащ и шляпа, отчего подобострастных козыряний удостаивался только Герберт Вагниц, как офицер в форме СС.

Витрины редких магазинов оформлены изумительно безвкусно, я задержался перед одной, чтобы оценить набор выцветших дамских шляпок, вышедших из моды, кажется, еще в 1938 году. Экзотика, ни дать ни взять.

Чумазые мальчишки — чистильщики обуви. В Германии я таких не видел с середины тридцатых годов. Закутанная в платок старуха, торгующая — поштучно! — луковицами и головками чеснока за оккупационные марки. Постоянно слышна немецкая речь, в Киеве полным-полно подданных Рейха, работающих в самых разных сферах: Осткомиссариат, снабжение армии, торговля.

Очень много военных, начиная от выздоравливающих раненых и заканчивая классическими «тыловыми крысами» — вот, например, шествует располневший кригссекретарь, явно чиновник комендатуры, за ним великовозрастная украинская девица с корзинкой, наполненной покупками: прислуга.

— Пора возвращаться, господин Шпеер, — тихо подсказал Вагниц. Обернулся. — Левински, как быстрее? Налево?

Левински кивнул. Я впервые услышал его голос:

— Так точно. Рейтарштрассе. Прямиком к управлению, я потом заберу машину от Софии и принесу саквояж господина министра…

Мы вышли прямиком к монументальному серому с рустованным основанием зданию в четыре этажа. Четырехколонный портик по центру — с первого взгляда определялось, что оно исходно задумывалось как административное, в стиле позднего ренессанса. В любом городе Германии можно встретить его близнецов, выстроенных при кайзере Вильгельме: массивные наличники над окнами, строгие дорические колонны, вальмовая мансардная крыша с заломами, треугольный фронтон. Никаких излишеств, такие здания обречены символизировать государственную мощь, а оттого всегда выглядят тоскливыми и мрачными^[26].

— Киевское гестапо и территориальные подразделения РСХА, — Вагниц указал на огромные деревянные двери главного входа. Двое часовых в форме СС, над ними имперский флаг, хакенкройцфане. Причем флагшток остался старый, советский, с серпом и молотом на навершии: почему-то никто не додумался его поменять. — Наверху прекрасные комнаты для гостей, вы можете там спокойно переночевать.

— Я подумаю, — пришлось уклониться от прямого ответа. — Сколько на часах?

— Без десяти пять. Обергруппенфюрер Гейдрих как раз должен освободиться. Прошу за мной, ваше превосходительство.

* * *

Изнутри резиденция полиции безопасности выглядела ничуть не гостеприимнее, голая рациональность. Вестибюль перекрыт сомкнутым сводом с распалубками, опирающимися на колонны квадратного сечения. Помпезная парадная лестница, длинные холодные коридоры с высокими потолками и паркетным полом, выстеленным потертой темно-малиновой дорожкой, видимо, унаследованной от прежних хозяев.

Вагниц объяснил, что до войны здесь квартировал НКВД, отчего германским властям не пришлось решать бытовые вопросы — есть всё необходимое, от внутренней тюрьмы до котельной, гаража и кухни, снабжавшей заключенных и персонал. Очень удобно.

Поднялись на третий этаж, свернули налево. Если не считать поста охраны внизу, по пути встретились только два человека: пожилой чиновник в пенсне и с папочкой под мышкой да очень спешивший куда-то армейский офицер в майорском чине. Незаметно, чтобы работа здесь бурлила. Наверное, к лучшему, по принципу идеального государства, изложенному Платоном, «сословие стражей» должно бездействовать, не теряя, однако, бдительности.

— Сюда, — шепнул Вагниц. Открыл дверь, за которой располагалась комната секретаря. Сидевший за столом унтерштурмфюрер вскочил и отсалютовал.

— Хайль Гитлер!

— Хайль, — коротко отозвался я, подивившись на черную униформу альгемайне-СС с единственным погоном «шультершнюр». В Германии такой китель нынче почти не увидишь. Провинция…

— Заходите же, — Рейнхард Гейдрих поднялся мне навстречу. — Прошу простить, условия походные. Счел обязанным заказать горячий обед, доставят через сорок минут. Вагниц, можете нас оставить. Меня нет ни для кого, включая рейхсфюрера, если он внезапно решит позвонить.

Гейдрих занял колоссальный кабинет, вне всяких сомнений до войны принадлежавший очень высокопоставленному комиссару, возможно, даже министру тайной полиции, или как у русских называется такая должность? Необъятный рабочий стол под сукном. Отделка стен под красный гранит, лепной потолок, старинная люстра. По стенам светильники необычной факельной формы, установленные на пилонах.

Возле окон, выводящих на Владимирскую, несколько псевдоантичных кресел с золотистой обивкой и овальный изразцовый столик. За ним мы и расположились.

— Почему именно Киев? — сразу спросил я.

— Вы в столице слишком заняты, а кроме того, застать вас в Берлине практически невозможно, — развел руками Гейдрих. — Равно как и меня, впрочем.

Я отметил, что обергруппенфюрер похудел, тени под глазами. Взгляд тоже изменился, из безмятежно-уверенного стал пронизывающим и беспокойным. Похоже, Гейдрих совершенно не высыпается и работает на износ.

— Здесь удобнее, — продолжил он. — Гарантия от лишних ушей и взглядов, а нам найдется о чем поговорить наедине, господин Шпеер. Как живется в ставке?

— Скучно, — мне удалось не раздумывая подобрать наиболее верное и емкое определение размеренному бытию в Виннице. — Совещания, заседания, оперативные карты, опять совещания… Фюрер обеспокоен обстановкой под Сталинградом, город не пал, тяжелые бои.

— Знаю, знаю, — Гейдрих поморщился. — Значит, как обычно, пустая говорильня?

— Я бы не стал утверждать так однозначно. Фронт — огромная и сложная машина, управлять которой очень непросто.

— Ну хоть вы, Шпеер, воздержитесь от банальностей! — раздраженно воскликнул обергруппенфюрер. — Возвращаясь к вопросу «почему Киев?». Во-первых, вы оказались рядом, в «Вервольфе». Во-вторых, я приехал сюда… гм… убирать грязь за рейхскомиссаром. В-третьих, я хотел бы обсудить с вами вопрос, не терпящий отлагательств и напрямую связанный с «во-вторых».

— Грязь? — недоуменно переспросил я, зацепившись за это слово. — То есть?

— Понимаете ли, — меланхолично сказал Гейдрих, — Эрих Кох с чистым сердцем полагает, будто Украина является его личным поместьем, где рейхскомиссар может вытворять все, что душе угодно, без оглядок на общегосударственные интересы. Хотите, к примеру, узнать, какова экономическая обстановка в городе? Все-таки данный вопрос непосредственно лежит в плоскости ваших профессиональных интересов, доктор.

— Полагаю, обстановка не лучшая, — я вспомнил недавнюю прогулку. — Можно подробнее?

— Сколько угодно. Надеюсь, поверите мне на слово, без предъявления документальных доказательств?

— Разумеется.

— Правда такова: экономической жизни в Киеве нет. Предполагается, что Украина после победы навсегда останется в сфере нашего влияния, верно? План по колонизации, переселенцы… А куда переселяться? В лес, в поле? Промышленность парализована, видимость хоть какой-то деятельности сохраняется лишь в сфере обслуживания — парикмахерские, пекарни, швейные мастерские. Консервная фабрика, дрожжевой завод и элеваторы работают на нужды армии. Это что угодно, но только не экономика в общепринятом понимании! Из трехсот тридцати тысяч работоспособных, зарегистрированных в прошлом году на бирже, реально трудились только сорок тысяч, сейчас еще меньше. Затем: представители «Круппа» посещали киевский кабельный завод, предполагая развернуть производство. И что же? Отказались, попутно вывезя остатки оборудования в Германию!

— Почему? — удивился я. — Смысл? Очень дешевая рабочая сила, транспортная система налажена, поставки сырья возобновимы. С коммерческой точки зрения…

— Да при чем тут коммерция? — Гейдрих посмотрел на меня озадаченно. — Неужели вы не понимаете? Стоит вопрос восстановления инфраструктуры, а это очень дорого. Причем восстановления, чего скрывать, во враждебном окружении. Здесь не Богемия, доктор, увы… Никто не желает связываться с «новыми землями на Востоке», и в этом центральная ошибка нашей политики.

— Постойте, — я покачал головой. — Я действительно не понимаю!

— Помните наш вечерний разговор в Паненских Бржежанах? Тотальный дилетантизм и вопиющая некомпетентность? Вот достоверный портрет Эриха Коха. Полагаете, человек, закончивший двухлетний курс средней коммерческий школы, впоследствии железнодорожный телеграфист, способен рационально управлять владениями размером с две Франции?

— Ну как-то же у него это получается!

— Как-то… — Гейдрих закатил глаза. — Как-то получается, да. При этом захлебываясь в сознании собственных очень невеликих достоинств. Я участвовал в разработке плана колонизации Восточных земель, в теории он должен частично претворяться в жизнь. По крайней мере, в районах Винницы, Каменец-Подольска и Житомира, где сейчас обитают около пяти с половиной миллионов коренных жителей… Согласно принятым решениям нежелательные в расовом отношении элементы должны быть переселены на восток, за Урал и замещены немецким населением. Ваше мнение, это выполнимо в настоящих условиях?

— Конечно же нет! — не раздумывая ответил я.

— А Розенберг и его теплая компания по-прежнему носятся с идеей начать колонизацию перечисленных областей. Немедленно. Крым еще, но это маловажные детали… Предположим, около двадцати пяти процентов украинцев подлежат германизации. Спрашивается: куда девать остальных? Четыре с лишним миллиона человек?

— К чему вы ведете, обергруппенфюрер?

— К той самой «грязи», которую необходимо побыстрее начать выметать. Не торопитесь, господин Шпеер, объяснения последуют. Хорошо, пускай часть населения Украины можно отправить в Германию в качестве неквалифицированной рабочей силы, что и делается — о вопросе остарбайтеров вы осведомлены не хуже меня. Но это капля в море! Министерство по делам Восточных территорий настаивает: вопрос надо решать, график срывается, план по переселению этнических немцев выполнен на четыре процента. Почему так мало? А потому что жить здесь нельзя, смотрим пункт об отсутствии нормальной экономической деятельности. Дефицит электроэнергии, нет хороших дорог, обслуживание сельскохозяйственной техники в лучшем случае затруднительно, а по факту нереально, в лесах бандиты. Кто сюда поедет?

— Никто, как ни пугай грозными приказами, — согласился я. — Тем более что отправить местных жителей «за Урал» вообще не представляется возможным. Мы пока даже не сумели выгнать русских за Волгу!

— Прекрасно, — согласился глава РСХА. — Начали осознавать глубину проблемы? Кох, к примеру, осознал давно и, в отличие от своего коллеги в Минске гауляйтера Вильгельма Кубе, взялся за дело рьяно. На второй год войны у Кубе хватило ума приостановить «восточную политику», отчего Гиммлер считает его чуть ли не гуманистом.

— Что означает «рьяно»? — я по-прежнему не догадывался, в чем смысл откровений Гейдриха. О происходящих на Востоке жестокостях я был наслышан, в частности от Йозефа Геббельса, убежденного, что крайне суровый курс, проводимый на оккупированных землях, невероятно вредит целям пропаганды, разлагает войска и способствует усилению партизан: Правобережная Украина прошлой осенью о большевистском подполье и не слышала, а год спустя леса западнее Днепра представляют нешуточную опасность!

— Население одного только Киева сократилось в три с лишним раза по сравнению с довоенным, оценивавшимся нами в девятьсот с небольшим тысяч. Большевики эвакуировали около трехсот тридцати тысяч человек, перепись населения, проведенная германскими властями в апреле этого года, указывает на триста пятьдесят две тысячи, это подтверждено документально. На работу в Германию, по данным на 1 сентября, отправлено примерно пятьдесят. Итого семьсот тридцать, с допущениями в большую или меньшую сторону. Куда пропали сто семьдесят тысяч?

— Ну-у… — протянул я. — Естественная убыль, многие могли уехать в деревни, где сытнее, чем в городе, погибли во время боев, полицейские репрессии против коммунистов и пособников.

— Хорошо, списываем еще двадцать, не более, — согласился Гейдрих. — Остается сто пятьдесят, которые никак не оправдаешь «естественной убылью». Хотите знать, где они?

— Не уверен, — после паузы сказал я, начав осознавать, о чем толкует собеседник. Тихие разговоры в Берлине ходили, но я полагал слухи преувеличенными и недостоверными.

— Эрих Кох отличный исполнитель, — обергруппенфюрер встал, подошел к рабочему столу, извлек из верхнего ящика стопку фотографий и машинописные бумаги. Вернулся. — Талант исполнителя состоит в том, чтобы реализовывать предписанное, а то и невысказанное, но желаемое начальством, на практике. При этом ничуть не задумываясь. Никаких эмоций, рефлексии и мыслей о последствиях. У рейхскомиссара это получается безупречно. Где потерявшиеся сто пятьдесят тысяч человек из общего населения Киева? Вот здесь…

Он остановился справа от моего кресла и аккуратно выложил на столик первую карточку. За ней вторую. Третью.

— …И здесь. И еще вот здесь. Вот тут тоже. Снимать экзекуции и их результаты категорически запрещено, но многие нарушают приказ, приходится конфисковывать фотографии и пленки…

— Прекратите, — взмолился я. Под грудиной сжался мерзкий тошнотный комок. — Что это за ужас?

— Это часть масштабнейшего государственного проекта, за реализацию которого в значительной мере отвечаю и я, господин рейхсминистр, — ровным тоном ответил Гейдрих. — А по большому счету и вы, как член правительства Рейха. Помните, что я пять минут назад говорил о проблеме восточной колонизации? Она решается и такими методами, что уж скрывать. Теперь вспомним выкладки доктора Тодта, Яльмара Шахта, ваши собственные умозаключения… Что произойдет с нами всеми, окажись война проиграна? А она проиграна, Шпеер, будем честны хотя бы перед самими собой.

— Повесят, и я сочту это самым благополучным исходом, — мой голос дрожал. — Но… Кто? Кто приказал вытворять такое?! Самодеятельность Коха? Не верю! Вы только что произнесли — «исполнитель»!

— Исполнитель, — Гейдрих медленно склонил голову. — Как и я, как и многие. Не изображайте святую невинность, вы отлично знаете, без чьей санкции в нашей удивительной стране не происходит ничего. Санкция есть.

— Это же… Невозможно! Да, я осведомлен о «Приказе о комиссарах», однако большевики идейные и вооруженные противники! Но гражданское население? На снимках именно гражданские! Женщины! С детьми!

— Не только, — обергруппенфюрер говорил с невозможным, запредельным спокойствием. — Отдельные категории военнопленных. Все без исключения неработоспособные евреи, политически неблагонадежные элементы. Долго перечислять. Извините, мне необходимо отлучиться на четверть часа, можете пока изучить отчетность по подразделениям СС на Украине, внимательно посмотрите фотографии, — их в пачке около пятидесяти, — а уж потом… Потом приступим к самой важной части разговора.

Рейнхард Гейдрих чеканным, будто на плацу, шагом двинулся в выходу из кабинета. Перед тем как открыть дверь в секретарскую, оглянулся и сказал будто невзначай:

— Кстати. Окажись вы волею случая главой кабинета министров, кого назначили бы на ключевые посты? Подумайте. Только умоляю, никаких дилетантов!

* * *

…Украина, Шталаг 339, Киев-Дарница. 68 тысяч, в основном военнопленные.

Тоже Киев, концентрационный лагерь Сырец. 19 тысяч, евреи и прочие гражданские.

Особый полигон Weiberschlucht, Киев. Исходно в ведении айнзатцгруппы С, приданной группе армий «Юг», в настоящий момент подчинен киевскому СД. 127 тысяч по состоянию на август 1942, спецмероприятия продолжаются.

Богдановка, под румынской юрисдикцией. 55 тысяч, гражданские.

Шталаг 325, Лемберг. Сателлитные лагеря еще в шести населенных пунктах. В общей сложности 140 тысяч; военнопленные, гражданские.

…Отчетность налажена безупречно. Колонки, графы, имена ответственных, порядковые и итоговые цифры, архивные регистрационные номера, печати. Аналогичные сводки я получаю ежедневно: танки, артиллерийские орудия по категориям, боеприпасы, вспомогательная техника. Да только здесь речь идет совсем об ином.

Попомнишь тут недовольство Геббельса «эксцессами на Востоке». Эксцессами. Государственным проектом, как сказал Гейдрих, и почему-то мне кажется, что обергруппенфюрер не лукавил: это не частная инициатива осткомиссаров, размах чересчур велик.

Вероятно, Рейнхард Гейдрих подозревал, что я обвиню его в подлоге документальных свидетельств. Какой вменяемый и здравомыслящий человек поверит в намеренное и систематическое уничтожение сотен тысяч человек, проводимое германской администрацией с самого начала Восточной кампании? Часть бумаг датирована сентябрем — октябрем 1941 года, сразу после взятия Киева. Вот и приложена кипа фотографий, подделать которые невозможно. Многие с поясняющими надписями на обороте, от чтения которых меня прошибал ледяной пот.

Господи боже. Если узнают на Западе… Отдельные сведения наверняка просачиваются и к большевистскому руководству, недаром в последнее время на радио зачастили опровержения «лживой красной пропаганды» и красочные рассказы о зверствах коммунистов.

— Насмотрелись? — я вздрогнул. Гейдрих вошел незаметно. — Что-нибудь скажете?

— Нет. Сказать нечего.

— Очень зря. Я вам показал вершину айсберга, а ведь еще есть Польша, Бессарабия, Прибалтика. Глава Рейхскомиссариата Остланд Генрих Лозе докладывает, что прибалты отлично справляются и без непосредственного участия германских подразделений. Эстония, допустим, благодаря поощряемым инициативам местного населения сейчас вообще свободна от евреев. И не спрашивайте меня, куда они подевались. Совершенно точно не переселены за Урал… Судя по выражению вашего лица, новость не из приятных? Тем не менее вы не протестуете, не требуете немедленного разбирательства и наказания виновных, как поступил бы на вашем месте любой неосведомленный. Отчего?

— Вы же сами сказали, есть санкция, — хрипло сказал я. — Бессмысленно.

— Всегда знал, что вы очень умный человек, — обергруппенфюрер забрал бумаги и фотографии, вновь отправив их в стол. Щелкнул замочком. — Давайте я расширю ваш кругозор. Собственно, в Киеве я контролирую несколько иную и крайне важную операцию. Директиву о проведении «Спецакции 1005» я издал еще полгода назад, в марте, а с конца мая она начала активно проводиться в жизнь под моим личным руководством… Не буду вдаваться в ненужные подробности: если в двух словах, подразумевается эксгумация тел, их сожжение и последующее погребение пепла. Объем работы, как вы догадываетесь, немалый, а оправдание «Спецакции 1005» более чем правдоподобное — подготовка освобожденных территорий для колонизации.

— Вдруг какой-нибудь фермер-переселенец из Шлезвига однажды наткнется на яму с десятком-другим тысяч трупов и поднимет шум?

— Повторяю: правдоподобное оправдание, которому поверили все, включая рейхсфюрера Гиммлера. Настоящая цель несколько сложнее. Вы не особенно удивитесь, если я скажу, что хочу жить? Долго. У меня семья.

— А это-то здесь при чем?! — едва ли не со стоном сказал я. — Мы имеем геноцид в России и неимоверное количество жертв! Помните, как после Великой войны союзники хотели засудить за военные преступления Вильгельма Гогенцоллерна и его приближенных? Только благодаря королеве Нидерландов Вильгельмине Оранской его не выдали французам! Очень сомневаюсь, что вы, я или Гиммлер найдем убежище в Голландии, подобно бывшему кайзеру! После… После этого!

— Успокойтесь и дослушайте! — прикрикнул Гейдрих. — Понимаю ваши чувства, но сейчас нет времени на эмоции. Итак. Я хочу жить. Вы тоже, все-таки пятеро детей. Равно и многие другие, осознающие, что кризис Германской империи на пике, и если тотчас же, немедля, не принять самых радикальных мер, мы окажемся на короткой дороге в никуда. В ничто, в пропасть, из которой уже не выберемся. Версальский договор покажется манной небесной…

— У вас есть конкретные предложения? — я наконец взял себя в руки. — Этот странный вопрос о предположительном составе кабинета… Такие решения принимает фюрер!

— Фюрер, — эхом повторил Гейдрих. — Мы давали ему личную присягу, верно? «Я клянусь тебе, Адольф Гитлер, как фюреру и как канцлеру Рейха, в верности и смелости…» Присягу можно и нужно трактовать так: в сложившихся условиях нам должно хватить верности и смелости спасти фюрера.

Молчание. Мне дали время осмыслить последнюю фразу. Толкование в контексте действительно получается донельзя широким.

— Временное отстранение от непосредственного руководства, — вкрадчиво сказал Рейнхард Гейдрих, выждав минуту. — Подчеркиваю, временное. Изоляция. Попутно убрать всех, кто оказывает на него неблагоприятное влияние. Начать мгновенно и жестко ломать устоявшуюся систему. Чистка партийного аппарата в стиле Сталина, беспощадная и решительная, нам есть чему поучиться у лидера большевиков. Дать армии возможность вести войну без вмешательства… Скажем так, без вмешательства политиков: достаточно четко определить цели, которых мы хотим достигнуть в войне, но без фантазий наподобие прорыва в Персию через Кавказ. Вот конкретные предложения.

— Вы не шутите? — я непроизвольно охнул. — Это государственная измена в дистиллированном виде!

— Неправда. Это выполнение присяги… Доктор Шпеер, я вас не неволю. Если угодно, я прямо сейчас прикажу Вагницу отвезти вас на аэродром. Отдам документы и фотографии, чтобы вы предъявили их фюреру и попросили объяснений. Если объяснения вас удовлетворят, расскажите о моем вероломстве, и мы больше никогда не увидимся. Мое дело будет рассматривать не Народный трибунал, а Высший суд СС, вас не привлекут к очным ставкам в качестве свидетеля обвинения, там своя кухня… Согласны?

— Не согласен, — отрекся я. — Мать с отцом воспитали меня в дореволюционных традициях, и я испытываю отвращение к доносительству. Даже в самых благих целях. Я не уйду, пока не получу внятных разъяснений!

— Извольте, — обергруппенфюрер сцепил пальцы замком, опершись на них подбородком и поставив локти на столешницу. — В Вермахте существует заговор. Настоящий заговор против Адольфа Гитлера. Имена называть не стану, это второстепенно. Армейская оппозиция действующему режиму существовала всегда, но оставалась сравнительно безобидной: глухое ворчание в среде офицерской элиты, осуждение партийных бюрократов и чрезмерного усиления СС как альтернативного вермахту вооруженного формирования и так далее. Большинство недовольных сдерживает присяга, однако есть и радикалы, готовые действовать. Добавочно, поддержка такого рода настроений в Министерстве иностранных дел, Министерстве экономики, среди промышленников, отлично знающих, каковы перспективы… Эту информацию до сегодняшнего дня я держал исключительно для себя, не отправляя выше: зачем? Вы первый. Нет, второй посвященный. После Константина фон Нейрата, формально моего непосредственного начальника по протекторату Богемия и Моравия.

— …Готовились однажды выступить в качестве спасителя отчизны? — съязвил я. — Раскрыть подготовку к мятежу в подходящий момент?

— В том числе, — преспокойно согласился Гейдрих. — Это вопрос политики. Но после событий под Москвой я подумал, что энергию армейских оппозиционеров следовало бы направить в нужную сторону и их руками спасти Германию, при этом оставаясь в тени.

— Удобно, — я откинулся на спинку кресла и покачал головой. — При неудаче заговора виновниками оказываются военные, при успехе — вы выходите на одну из первых ролей в государстве. Позвольте узнать, а кем вы себя видите в последнем случае?

— Э-э… — мне показалось, что Гейдрих чуть заметно улыбнулся. — Рейхсфюрером, не более. Я честолюбив в меру. При том, что структуру альгемайне-СС лучше всего будет ликвидировать как бесполезную и потенциально опасную в новых условиях. Важнейшие подразделения выделим в отдельные ведомства, а остальных разгоним. Оставим только Ваффен-СС, боевые части. Это пока лишь предварительные наметки, не более.

— Хорошо. А кем вы видите меня в данной схеме?

— То есть как — кем? — обергруппенфюрер не мигая посмотрел мне в глаза. — Канцлером Германии. При ваших-то изумительных организаторских способностях и небанальном мышлении!

— Канцлером? — я потянул за воротничок рубашки. — Но… Как же фюрер?

— Фюрер останется фюрером. Символом. Кресло рейхспрезидента резервируется за ним.

— Декоративная должность рейхспрезидента, не способного принимать важные решения? A’la Пауль фон Гинденбург?

— Временно, — сказал Гейдрих. — Временно. Пока мы не наведем порядок, не избавимся от паразитической партийной прослойки и не отыщем способ прекратить войну с наименьшими для Германии потерями. Теперь готов выслушать ваши соображения, доктор Шпеер…

* * *

Адольфу Гитлеру я обязан всем — стремительной и успешной карьерой архитектора, возможностью проектировать и строить то, что хотелось, а не тратить время на скучнейшие частные заказы. Обязан триумфом «главного зодчего империи», чьи сооружения простоятстолетиями — Цеппелинфельд, Конгрессхалле и стадион в Нюрнберге, «новая» рейхсканцелярия, множество незавершенных проектов, которые я хотел бы увидеть оконченными еще при своей жизни. Наконец, благодаря фюреру я стал одним из первых лиц государства, ответственным за его будущее и будущее народа Германии.

Будущее, сейчас находящееся под угрозой, — этот неоспоримый и печальный факт за последние месяцы я осознал, вероятно, куда глубже Фрица Тодта, начавшего бить тревогу одним из первых.

Выбор невелик: оставить всё как есть, продолжать ревностно исполнять свой долг, наблюдая при этом стремительный распад и зная, что все труды напрасны, или…

Или начать активно противодействовать.

Предательство? Да, все признаки измены налицо, но дальше терпеть просто невозможно. Не под силу. В конце концов, Гейдрих предложил не самый худший выход: фюрера на какое-то время изолируют в ставке, уберут таких одиозных личностей, как Мартин Борман, гауляйтер Лей или этот кошмарный Иоахим фон Риббентроп. «Ближний круг» предполагалось заменить полностью, не исключая Генриха Гиммлера — «Я не хочу больше считаться его мозгом, для мозга такое тело оскорбительно», с обычным мрачноватым юмором сказал обергруппенфюрер, намекая на обидное прозвище шефа «Четыре „Х“», «Ха-ха, Ха-ха».

Технические подробности задуманного остались для меня тайной, и я отлично понимаю Рейнхарда Гейдриха: случись, что министр Шпеер ринется в «Вервольф» с докладом об открывшемся плане мятежа, сам руководитель РСХА или успеет бесследно исчезнуть, или покончит с собой, чтобы прикрыть остальных. Но сам факт того, что Гейдрих мне доверился, говорит о многом.

Подозрений в намеренной провокации, как в Праге, у меня сейчас не возникло — я подсознательно чувствовал, что изложенное обергруппенфюрером чистейшая правда. И армейский комплот, равно и намеки на «обширные возможности» претворить этот план в жизнь во взаимодействии с «иными государственными структурами, где сильно недовольство происходящим». Главное — стремительность, умеренный цинизм, тщательно дозированная наглость и слаженность действий, которые придется умело направлять…

Политическая программа? Какие мелочи, доктор Шпеер, не о том думаете! Программу вам составит любой советник МИД, обученный красивому слогу, а Министерство пропаганды убедит нацию в том, что это единственно верный путь! Цель, цель, прежде всего видеть конечную цель и всеми силами стремиться к ней! Как промежуточная стадия, прекращение боевых действий хотя бы на одном из фронтов, предпочтительно Западном — подвигнуть Черчилля на такой шаг будет очень и очень непросто, но придется пойти на уступки, возможно, огромные. Будем решать по обстановке, доктор.

Прежде всего сам замысел не вызывает у вас отторжения?

— Это очень, очень серьёзно, — подумав, ответил я, принципиально решив не говорить «да» или «нет». — Одно скажу: вам придется найти другого канцлера. Такая должность не для меня. Исключено.

— Боитесь не справиться… — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Рейнхард Гейдрих. — Или испугались ответственности? Что ж, воля ваша. Ответственности бояться поздно, с сегодняшнего дня ход истории Рейха в том числе и в ваших руках… Так куда все-таки отправитесь завтра?

* * *

Я не стал возвращаться в ставку, следующим утром вылетев из Киева в Берлин.

Встретиться с фюрером, попытаться объяснить, донести настоящее положение дел, попробовать уговорить, я решил твердо.

Но не сейчас.

Не сейчас.

V. Ванзейская пастораль

30 октября — 4 ноября 1942 года.

Берлин

Я не раз задумывался над вопросом о «точке расхождения» — когда, когда Германия вступила на нынешний путь? Нет, это, безусловно, не 30 января 1933 года и не назначение Адольфа Гитлера рейхсканцлером вместо Курта фон Шлейхера. Канцлерство вождя НСДАП лишь следствие куда более глубоких и сложных процессов.

Истоки надо искать гораздо раньше, в «ревущих двадцатых» и послевоенных метаниях разочаровавшегося общества — разочаровавшегося буквально во всём, в революции, демократии (вернее, той уродливой форме государственного устройства, которая после 1918 года у нас почему-то называлась демократией), в политике как таковой, в девальвировавшихся ценностях: «Бог, Кайзер, Отечество»…

Бога, как гласили новые доктрины, нет или он слишком далеко, кайзер бросил свою страну на произвол судьбы, а сама страна барахталась в гнилостном болоте невиданного в истории национального унижения. Германия так и не поверила, что Антанта добилась победы на поле боя, и презирала политиков, заключивших 11 ноября перемирие — Эберт, Шейдеман, Грёнер и остальные навсегда остались в истории «ноябрьскими преступниками», и это вовсе не пропагандистский штамп.

Было потеряно больше, чем могла пережить нация: рухнула империя, земли отторгнуты, армия оболгана и уничтожена не в битве, а по прихоти политиков, поддавшихся иностранному нажиму, экономика в руинах.

В 1923 году мне исполнилось восемнадцать — как раз тот возраст, о котором очень метко сказал Франсуа Гизо, премьер правительства короля Луи-Филиппа Орлеанского: «Кто не республиканец в двадцать лет, у того нет сердца; кто республиканец после тридцати, у того нет головы». Сердца у меня, видимо, не было — в годы величайшего кризиса Веймарской республики я был далек от политики. Меня и братьев воспитывали в соответствии с буржуазной консервативной традицией, и, несмотря на революцию, мы считали, что власть и признанные авторитеты в обществе — от Бога.

Но были и другие. Наши сверстники, выходцы из приличных семей, жаждавшие изменить жизнь к лучшему (в соответствии со своими представлениями о «лучшем»), при этом абсолютно не представляя, как это сделать.

Главное — действие! Действие как самоцель.

Они-то первыми и нацепили алые банты коммунистов или нарукавные повязки НСДАП. А ведь было множество других радикальных течений и политических сект: организация «Консул», троцкистский «Ленинбунд», «Младогерманский орден», «Общество Туле», левая оппозиция коммунистам, правая оппозиция им же и так далее до бесконечности. Это не считая уймы сепаратистов: рейнский сепаратизм, баварский, силезский, отрицавшие саму идею веймарского федерализма! Казалось, еще немного — и мы вернемся к состоянию «лоскутного одеяла» германских княжеств добисмарковской эпохи, а Германия как общая родина всех немцев прекратит существование.

Но вот канцлером становится Густав Штреземан, ликвидировавший гиперинфляцию (отлично помню, как покупал почтовую марку за миллиард, чтобы отправить письмо матери из Карлсруэ в Мангейм), начинается стабилизация, и «ревущие» двадцатые за несколько лет неожиданно превращаются в «золотые» — это было подобно вспышке фейерверка, извержению Везувия. Всё изменилось как-то сразу, резко; исчезло ощущение безысходности, полуголодное существование большинства заместилось сравнительным достатком, хотя бедность и безработица среди низов сгладились лишь частично.

Когда многим больше не надо ежедневно думать о куске хлеба, возникают другие потребности.

Сказочный расцвет кинематографа, ставшего едва ли не основным предметом экспорта Германии — имена Марлен Дитрих, Эриха Поммера и Фридриха Мурнау гремят по всему миру, от красной России до Северо-Американских Штатов. Насыщенная театральная жизнь. Недели не обходилось без новой художественной выставки. Класс артистический, литературный, творческий процветал как никогда.

И начинал сначала втихомолку, а затем все более и более громко проявлять недовольство. Деньги появились, теперь захотелось вершить судьбы.

С осени 1925 года я начал учиться в Берлинском Техническом институте в Шарлоттенбурге. С умонастроениями столичного студенчества знакомился не понаслышке, сам иногда участвовал в дискуссиях, но без увлеченности.

«…Демократия превратилась в плутократию, — таков был основополагающий тезис. — Всепроникающая коррупция, безумные доходы малочисленной элиты, упадок нравов и морали, на каждом шагу предательство национальных интересов. Надо что-то делать!»

Началось бегство в сторону упрощения. Мой университетский профессор Генрих Тессенов однажды сказал: «…Мышление наших современников стало слишком уж сложным. Необразованный человек, какой-нибудь крестьянин, гораздо легче смог бы решить все проблемы, именно потому, что он еще не испорчен. Он также отыскал бы в себе силы для реализации своих простых идей».

Он пришел. Тот самый человек, способный найти простые решения сложных задач. Направивший идеализм молодежи, начавшей забывать тяжкие годы войны и послевоенного краха, по единственному радикальному направлению: достаточно устранить плутократию и коммунистическую угрозу, вернуть народу чувство собственного достоинства, и вот тогда-то…

Очень показателен тот факт, что моя мать, женщина «старой формации», вступила в НСДАП почти одновременно со мной, сохранив свой шаг в тайне как от отца, так и от меня — этот секрет раскрылся только в конце тридцатых. Каковы оправдания? Ровно те же, что и мои: жажда порядка, противостоящего хаосу, желание получить уверенность взамен всеобщей беспомощности и наконец-то завершить эпоху послереволюционной смуты не путем долгой и постепенной эволюции, а тотчас же.

Сейчас.

Как можно быстрее.

Решить сложное простым.

Хайль Гитлер!

* * *

— Вот что, господин Аппель, — я побарабанил пальцами по столу. — У меня к вам незначительная и сугубо приватная просьба.

— Весь внимание.

— Не могли бы вы завтра сопровождать меня на одно… мероприятие. Неофициальное. В половине десятого утра я за вами заеду. Если не ошибаюсь, вы живете на служебной квартире в Тиргартене?

— Рядом, господин министр. На Литтенштрассе.

— Значит, я верно запомнил. Спуститесь к парадному входу в указанное время, форма «Организации Тодта» не обязательна, штатский костюм. Оповещать кого-либо об этой поездке не следует, даже супругу. Особенно супругу.

— Как вам будет угодно, доктор Шпеер.

Юлиус Аппель, с июля 1942 года переведенный из Бремена в центральное управление ОТ в ранге айнзатцгруппенляйтера и моего заместителя, ничуть не изменился — те же гладко зачесанные назад темные волосы, непременные очки, снисходительный взгляд и спокойная уверенность человека, знающего себе цену.

Семью он тоже перевез в Берлин, пускай я и предлагал устроить жену и детей где-нибудь в провинции: столицу бомбили регулярно, хотя и не с такой интенсивностью, как северо-западные области Германии. Отказался, что само по себе вызывало уважение. А кроме того, Аппель был одним из редких сотрудников, кому я мог доверять полностью — после первых признаков если не опалы, то по меньшей мере серьезного недовольства фюрера отдельными моими действиями Дорш и Карл Заур начали устраивать за моей спиной мелкие козни, пока не доставлявшие особых хлопот. В том-то и дело, что «пока».

Со времен Макиавелли известно, что нет надежнее способа привязать к себе человека, чем его облагодетельствовать, одновременно давая понять, что он всем тебе обязан. В случае, если ты сам окажешься на краю пропасти, то неизбежно потянешь вслед и своих протеже. Принцип нехитрый, но действенный.

Тем более что Аппель пока не обзавелся в Берлине нужными связями и знакомствами, наоборот, многие завидуют его мгновенной карьере и пытаются подсидеть — доносы недоброжелателей я получаю регулярно, однако ничего существенного и предосудительного в них не нахожу: новый руководитель стройуправления не ворует, к подношениям от чиновников относится разборчиво, в тяге к роскоши не замечен.

Больше того, за две недавние командировки в Россию Юлиус Аппель отлично себя проявил — на Днепровской электростанции в Запорожье пущены новые турбины, строительство оборонительного рубежа по западному берегу Дона завершено успешно. Разумеется, лично айнзатцгруппенляйтер этими объектами исходно не занимался, но сумел добиться окончания работ в кратчайший срок и навести порядок в подразделениях ОТ на юго-востоке. Деловая хватка отличная, при необходимости способен без сантиментов отправить виновников задержек и неудовлетворительных показателей под трибунал, строг как к подчиненным, так и к самому себе.

Это меня полностью устраивает. Человек, не развращенный столичными интригами, способный, а прежде всего верный.

Вечером 30 октября я вызвал Аппеля к себе в кабинет — ничего особенного, спешный доклад, внимания не привлечет. У меня ежедневно бывает до полусотни чиновников министерства и «Организации Тодта», военные, служащие самых разных ведомств, инженеры. Журнал посещений я вести запретил, незачем плодить бессмысленные бумаги.

Завтра суббота, формально день нерабочий — в здании на Паризерплац останутся только оперативные дежурные и еще десятка два сотрудников, обеспечивающих непрерывную координацию между важнейшими промышленными объектами. Прочие, включая начальство, отдыхают: стараюсь беречь персонал, людям и так нелегко.

Несомненно, Юлиус Аппель предпочел бы провести день с семьей, но от моего предложения посетить некую важную встречу не отказался, пускай и имел полное право.

Что за встреча, с кем, по какому вопросу, не спросил. Это тоже свидетельствует о многом, ненужное любопытство ему чуждо.

— Может быть, по бокальчику амонтильядо? — предложил я. — Употребление алкоголя в служебном кабинете — это единственная привилегия, которую можно себе позволить, зная, что тебе не вынесут порицания. Согласны?

— От таких предложений не отказываются, — мимолетно улыбнулся Аппель. Снова замолчал, предполагая, что я сам расскажу всё необходимое.

Небогатый личный бар у меня располагался в левой тумбе стола. Там же хранились простые фужеры темно-синего стекла.

— Ваше здоровье, доктор, — провозгласил господин Аппель. Чинно пригубил. — Значит, половина десятого?

— Именно, — я решился. — Хочу сразу предупредить: мы должны будем увидеться с весьма влиятельными персонами, которых… Которых не устраивает положение, сложившееся в Германии. И способных решительными действиями предотвратить назревающий кризис.

— Понимаю, — без паузы ответил Аппель. — Могу я уточнить, насколько влиятельными?

— Уж точно не бюрократы средней руки, — сказал я, остерегаясь до времени упоминать персоналии. Неизвестно еще, как воспримет мой заместитель по «Организации Тодта» эдакую крамолу.

— Чего-то похожего следовало ожидать, — он едва заметно повел плечами. Выдержка изумительная. — Другое дело — методы. «Решительные методы» можно толковать очень пространно в самую разную сторону. Утопить страну в крови гражданской войны и как следствие потерпеть стремительное поражение в войне с внешним противником или остановиться на малом, выигрывая многое. Вы играете в шахматы? Мат ферзем на втором ходу партии по незащищенной диагонали. Но получается «Мат дурака» только в одном случае — если игрок-противник или очень неопытен, или очень невнимателен. А мне кажется, что дело обстоит совершенно иначе.

«Прекрасно соображает, — я постарался не подать виду, что слова Аппеля мне понравились. — Схватывает на лету, моментально уловил, о чем идет речь. И начал выстраивать комбинации».

— Самые опытные и внимательные шахматисты не раз попадали в аналогичную ловушку, — парировал я. — Важна базовая идея.

— Революция технократов? — хладнокровно осведомился мой выдвиженец. — Против охлократии романтиков?

— Ну знаете… — я ошеломленно выпрямился. — Как у вас это получается?

— Что конкретно? А, формулировки? Ровным счетом ничего сложного, достаточно видеть очевидное. Глухое недовольство вызрело в основном в среде профильных специалистов, я знаю, о чем говорю. Инженерный корпус. Эксперты в технологической области. Ученые. Гуманитарную интеллигенцию не берем, ей достаточно внешней стороны, фасада, создаваемого пропагандой, и забавных игрушек, жупелов, подсунутых вместо реальной науки. Аналогично и с романтически настроенными кругами, обитающими в мире своих фантазий. Вы верите в то, что нордическое искусство превосходит, например, китайское или сиамское?.. Я не верю, поскольку нельзя сравнивать несравнимые категории. Железное и твердое — это вовсе не одно и то же. Я понятно излагаю?

— Вполне, — покивал я. — Предельно доходчиво.

— Схожий тип мышления, обусловленный образованием в области точных наук, — справедливо заметил Аппель. — Нам обоим около сорока лет, а…

— …А кто республиканец после тридцати, у того нет головы, — перебив, подхватил я, снова припомнив аксиому Франсуа Гизо. — Значит, никаких возражений?

— Я просто не знаю, против чего возражать, господин Шпеер. Надеюсь, этот вопрос прояснится завтра. Простите, но время к десяти, я хотел бы вернуться домой к ужину.

— Вас подвезти?

— Нет, благодарю. Иначе зачем мне выделен служебный автомобиль с шофером?

Ни единого лишнего вопроса. Никаких вздохов и заламываний рук. Умница.

Подозреваю, до состояния полного отторжения системы довели не только меня и Аппеля, но и несчитанное множество других «технократов» — взять хотя бы Мильха. Фельдмаршал втихомолку возмущается, сетует на невозможность работать, клянет на чем свет стоит поражающих своей бессмысленностью чинуш, способных порождать на свет лишь такую же бессмысленность, но предпочитает смириться. Долг, присяга, да и Эрхард слишком боязлив.

Опорой будущего станут такие вот Аппели — рассерженные профессионалы. Если, конечно, у нас получится.

* * *

Охлаждение отношений с Гитлером началось в конце сентября, когда я на свой страх и риск все-таки последовал совету Гейнца Гудериана и «притормозил» участие новых «Тигров» в боях под Ленинградом.

Документальное прикрытие было выполнено идеально: на основании поступивших докладов о поломках (которых и впрямь был переизбыток!) технические специалисты бронетанкового управления быстренько составили разгромный отчет, пестревший заумным формулировками, разобраться в которых мог только специалист — обычно «эпициклические шестерни суммирующих планетарных рядов», «неуправляемая пробуксовка фрикционов» или «дифференциальный двухпоточный механизм поворота» вызывают у среднестатистического чиновника ступор и желание как можно быстрее убрать пестрящую непонятными словесами бумагу с глаз долой.

Оснований для отзыва машин предостаточно: на завод «Хеншеля» в Касселе военные присылали рекламации вместе с дефектными узлами, двигатели перегревались, трансмиссия ломалась с удручающей частотой, и в итоге за шестью танками, отправленными под Ленинград, постоянно должен был плестись целый караван с запасными комплектующими и восемнадцатитонными тягачами на случай буксировки.

Отчет, переданный сперва в рейхсканцелярию, а оттуда непосредственно в ставку, бросал тень на инженеров фирмы, но я нарочно добавил абзац о необходимости избавиться от «детских болезней», которыми страдает любая новая машина.

И конечно, документ отправили задним числом, когда «Тигры» были эвакуированы в Новгород, где их ждала многочисленная делегация «Хеншеля», отправленная туда самолетом — разбираться с систематическими неполадками.

Собственно, ничего криминального в моих действиях не наблюдалось: пускать в бой неисправную технику категорически запрещено, читайте устав и соответствующие инструкции. Ответственные за поставку армии недоработанных машин, разумеется, будут найдены и строго наказаны. Дата, подпись.

Как я и ожидал, растянутый на двадцать с лишком страниц неудобочитаемый отчет добрался до «Вервольфа» только в десятых числах октября. Моментально последовал наисрочнейший вызов в Винницу — мне пришлось бросить все текущие дела, примчаться в Темпельхоф, оседлать «Кондора» и отправиться получать заслуженный разнос.

Тыл прикрыт надежно: свидетельства военных, заключения экспертов, выводы заводских специалистов, секретные телеграммы из Новгорода со списком выявленных дефектов. Я искренне предполагал, что фюрер внимет голосу разума и согласится с моей инициативой. Но не тут-то было.

Ничего похожего я не упомню со времен начальной школы. Учился я в привилегированном частном заведении «старого образца», где телесные наказания (в отличие от государственных школ) отменены не были, за провинность могли отхлестать линейкой по пальцам и поставить на два часа перед классом, чтобы проказник, осмелившийся съесть на уроке леденец, осознал всю глубину своего падения.

— …Я требую и буду требовать, чтобы мои приказы исполнялись в точности! — Гитлер не кричал, просто говорил очень громко, размеренно, четко артикулируя каждый звук. Его немигающий гипнотизирующий взгляд откровенно пугал. — Шпеер, столь возмутительное самоуправство не сойдет вам с рук! Поставлена под угрозу вся оборонительная операция в районе Ладоги!

Это было, мягко говоря, преувеличением. Русская Вторая ударная армия окружена, значительная часть атакующей группировки Волховского фронта уничтожена, Манштейн и фон Кюхлер восстановили положение. Фюрер избыточно драматизировал ситуацию, причем делал это совершенно сознательно: отсутствие шести танков никак не могло повлиять на бои в районе Мги — Синявино. Надо было отхлестать ослушника линейкой по пальцам.

Я попытался показать оправдательные документы. Бесполезно.

— Шпеер, впредь я запрещаю, — слышите, запрещаю! — вам вмешиваться в ситуацию на фронте! Вы не военный! Занимайтесь тем, чем вам предписано по должности! И если танки были недоработаны — это ваша вина!

И так далее, на протяжении получаса. В присутствии Кейтеля, генерал-полковника Йодля, Бормана и многих офицеров ставки. Я стоял вытянувшись, уши багровели. Ответить на несправедливые обвинения было решительно невозможно, Гитлер не давал мне и слова вымолвить. Полное подобие капризного ребенка.

Тут я впервые осознал, что вижу перед собой чужого человека. Я как-то упоминал, что маски постепенно замещают в фюрере настоящую жизнь. Явью считается вымышленный мир очередного сценического образа — представьте, как отыгравший пьесу актер и после занавеса остается Гамлетом, Ричардом III или Шейлоком, будучи не в силах покинуть роль и вернуться в реальный мир.

Я наблюдал нечто схожее. Адольф Гитлер, которого я знал почти десять лет, исчез. Осталась маска, и разглядеть под ней истинный облик не удавалось, как я этого ни желал.

Последовал короткий приказ: без промедлений завершить ремонт техники и вернуть таковую в боевые части. Об исполнении доложить лично. Идите!

Вот такой замечательный визит в ставку. Всего я там пробыл не больше часа, о семи часах в воздухе по дороге туда и обратно можно не упоминать. Ровно так же можно не упоминать и о том, что я не сумел задать тяготившие вопросы о «восточной политике». Стало ясно — ответа не будет.

* * *

…Общая обстановка на Востоке не улучшалась. Операция «Северное сияние» по взятию Ленинграда провалилась, соединиться с финнами не удалось. Мы завязли в позиционных боях под Сталинградом. Русские по-прежнему удерживали Кавказ.

В Африке Роммель с трудом держал оборону под Эль-Аламейном против многократно превосходящего силами неприятеля.

Летние успехи терялись на фоне возникшей тревожной паузы перед большими событиями.

И, как справедливо заметила «Таймс», подступала зима. Зима, обогнать которую мы не сумели.

* * *

Ехать от Шлахтензее до Тиргантена всего ничего. С Лейпцигского автобана направо по Бисмаркштрассе, до площади Звезды, затем через парк и на северный берег Шпрее. Движение на улицах минимальное, следом за моим «Хорьхом» обязательное сопровождение от СД. Сколько угодно, господа, ничуть не возражаю.

Я прибыл за десять минут до условленного времени, пришлось подождать. Юлиус Аппель спустился к выходу из парадной в точности к половине десятого. Педант. Серое пальто распахнуто, скромный костюм в елочку, темно-синий галстук.

— Садитесь, — я открыл правую переднюю дверь автомобиля и махнул рукой. — Мы никуда не опаздываем, почему бы не прокатиться по городу? Утро прелестное.

— Для служб противовоздушной обороны — в самый раз, — легко согласился Аппель. — Воздух прозрачный, ни облачка, легкий морозец…

— Вы ужасны в своем прагматизме, — фыркнул я. — Однако не возразишь, любой бомбардировщик будет видно за два десятка километров невооруженным глазом.

Я неторопливо проехал мимо парка Монбижу, через мост до собора Берлинер-Дом и дальше на юго-запад по Унтер-ден-Линден к Бранденбургским воротам. Эти внутригородские трассы, входившие в план реконструкции столицы, я сам когда-то проектировал. До войны.

— Будем считать, что мы сегодня отправились на загородную прогулку, — сказал я. — Нас пригласили в Ванзее, это между Целендорфом и Потсдамом, на озере. Вилла Марлир, слышали?

— Ни разу, доктор.

— Принадлежит хозяйственному управлению РСХА, по смерти хозяина, промышленника-фармацевта Эрнста Марлира, здание года два назад приобрела полиция безопасности, используется как гостевой дом…

— Значит, РСХА, — ничего не выражающим тоном произнес Аппель. — И кто же выступит в роли гостеприимного хозяина?

— Обергруппенфюрер Рейнхард Гейдрих, — я ответил напрямую. — Это имя вы точно должны знать.

— Наслышан, конечно. Вспоминая нашу вчерашнюю беседу, вы хотите сказать, что… Что господин Гейдрих и есть та самая «влиятельная персона», которую не устраивает путь, по которому идет Германия? О нем я бы подумал в последнюю очередь.

— Почему? — брякнул я.

— Меня всегда настораживали люди, неудовлетворенные своим положением, — задумчиво сказал мой заместитель, — Вспомним, к примеру, Бонапарта. Был первым консулом — захотел стать императором французов. Стал императором французов — возжаждал стать королем королей. Получил во владение Европу — пожелал Азию. А дни закончил на Святой Елене. Новый Бонапарт будет Германии не по силам.

— Вы преувеличиваете, — успокаивающе сказал я. — Даже определенной части элиты СС стало понятно, что требуются кардинальные изменения, иначе система пожрет саму себя.

— Система, замкнутая на одну-единственную персону, рухнет без посторонней помощи, как только уберут стержень, — убежденно ответил Аппель. — Исторических примеров не счесть. Тот же Наполеон — без него Империя существовать не могла, что убедительно доказали Сто дней. Цезарь. Фридрих Барбаросса. Ричард Львиное Сердце. Савонарола. Ян Жижка. Стоило выдернуть из исторического контекста личность, как дело, этой личностью вдохновляемое, стремительно рушилось.

— Нет-нет, — я притормозил на углу Хеерштрассе, собираясь повернуть на юг, вдоль берега озера Штессен. — Никто не говорит об… кхм… устранении личности, о которой вы говорите. Есть более мягкий способ…

— Вы в это верите? — Аппель развернулся ко мне и посмотрел изумленно. — Верите, будто можно изменить систему, оставив нетронутой первопричину ее существования? Жить только при лунном свете, когда на небе осталось солнце?

— А что вы предлагаете? — нахмурился я. — В разгар войны сообщить нации, что вождь, за которым шли восемьдесят миллионов, оказался не прав? Ошибался? Лгал? Представляете, что произойдет? Последствия? Деморализованная армия, потерявшие ориентиры граждане, парализованный государственный аппарат?

— Я далеко не идеалист и уж точно не романтик, доктор Шпеер, — сказал Юлиус Аппель. — Массам знать правду вовсе не обязательно. Людей интересует совсем другое: когда всё это наконец-то прекратится.

— Представления не имею, — я ничуть не погрешил против истины. — Но, может быть, сегодня мы приблизим финал?

— Как знать, — кивнул Аппель. — За исключением одной потенциальной возможности: если из Ванзее мы все под бдительной охраной не отправимся прямиком на Принц-Альбрехтштрассе для задушевного разговора с коллегами господина Гейдриха. Полагаете, такой вариант исключен?

Я предпочел не отвечать. Схожие мысли меня преследовали, пусть и не являясь навязчивыми.

— Подъезжаем. Кажется, сейчас направо, по Ам Гроссен Ванзее… Да, точно, вот указатель.

* * *

В 1914 году «Марлир» проектировал мой коллега и отчасти учитель, Пауль Отто Баумгартен, куда более знаменитый крупными работами тридцатых годов — театрами «Саарпфальц» и «Аугсбург», реконструкцией исторических зданий, вместе мы трудились над «новой» рейхсканцелярией и государственной резиденцией министра пропаганды Геббельса. Фюрер поручил Баумгартену строительство оперы в Линце, но этот проект сейчас заморожен — война.

Его прежние постройки времен монархии монументальностью не отличались. Индивидуальные заказы, как правило, от людей весьма обеспеченных — поместье «Хирш-фельде» для угольного магната и миллионера-филантропа Эдуарда Архольда, виллы «Кунхайм» и «Либерман», мавзолей-усыпальница княжеского дома Шаумбург-Липпе. «Мар-лир» выдержан в той же неоклассической стилистике, принятой в начале века.

— Очень мило, — сказал Аппель, когда автомобиль миновал ворота. — Ландшафтный парк, побережье… У хозяйственников РСХА неплохой вкус.

С архитектурной и эстетической точки зрения придраться решительно не к чему. Строгие формы, портик, беседка в парке, копии греческих скульптур, как мраморные, так и бронзовые. Живые изгороди. За деревьями видна пронзительно-синяя гладь озера Ванзее. Обязательные пристани для яхт. Тихий живописный уголок.

Машин на площадке перед домом немного, всего четыре. Конечно, мы приехали раньше, а назначено ровно на десять утра. У входа двое, серые шинели СД.

В дом мы прошли беспрепятственно, охрана, безусловно, знала, что доктора Шпеера с сопровождающим ожидают.

К моему безмерному удивлению, первым, кого я увидел в холле, оказался обегруппенфюрер Зепп Дитрих. Он тоже приехал несколько минут назад — снимал кожаный плащ возле небольшого гардероба. Прислуги не замечалось.

— Шпеер? — кажется, Дитрих изумился не меньше моего. И был, как всегда, чудовищно косноязычен: — Здесь? Ха, становится все интереснее и интереснее! Я прилетел с Руана, с самого ранья. Слышали ведь, что Лейбштандарт снят с фронта и переведен во Францию на переформирование? Чертовски рад вас видеть, Шпеер, — наши приключения на Украине забыть невозможно!

— Познакомьтесь, это мой ближайший помощник по «Организации Тодта» господин Аппель…

Из холла мы прошли в гостиную с огромным камином. Стены отделаны мрамором, пасторальные изразцы, живые пальмы в керамических вазонах по углам. Накрыт очень скромный шведский стол, Smorgasbord — несколько бутылок с вином и минеральной водой, бутерброды, крошечные пирожные. Значит, кто-то из обслуживающего персонала в доме остался…

— Не беспокойтесь, — Рейнхард Гейдрих появился в дверном проеме, уводящем направо, судя по всему, в столовую. С ним еще двое. — Весь штат я привез с собой из Праги, посторонних на вилле нет. Здравствуйте, господа. Исполню долг хозяина: церемониймейстер по понятным причинам отсутствует, представлять придется мне. С рейхспротектором Богемии Константином фон Нейратом вы, доктор Шпеер, знакомы. Бригадефюрер Отто Олендорф…

— Протектор я только номинально, — заметил Нейрат, величественный седой старикан. — Господин Шпеер, очень рад. Мы не виделись больше года, по-моему?

— С позапрошлого сентября, — уточнил я. — Господин Олендорф, рад приветствовать.

С бригадефюрером я тоже прежде общался. Выдвиженец Гейдриха, начальник III управления РСХА. Мы плотно контактировали по вопросам экономики и рабочей силы, чем занимались отделы A и D его ведомства. «Дилетантом» Отто Олендорфа никак не назовешь, Кильский университет, правоведение и экономика с отличием. Без его содействия мне было бы очень тяжело за несколько месяцев вывести военную промышленность к уверенному взлету.

— Как вы понимаете, — сказал Гейдрих, лукаво поблескивая голубыми глазами, — наша сегодняшняя встреча посвящена строго техническим аспектам: взаимодействие СД и промышленности. Каждый из вас получит надлежащий протокол. Не забудьте его прочесть, чтобы в случае… э-э… каких-либо накладок хотя бы твердить одно и то же.

— Накладки, значит, будут? — Зепп Дитрих взглянул на обергруппенфюрера исподлобья.

— Я предпочитаю просчитывать любые вероятности, — спокойно ответил Гейдрих. — Именно темой производственных вопросов я оправдал перед рейхсфюрером свой визит в Берлин. Кальтенбруннер тоже в курсе.

— Кто еще ожидается? — спросил я.

— Немногие. Доктор Шпеер, вы не ребенок, должны понимать: чем меньше посвященных, тем больше шансов. Должны прибыть граф Вернер фон дер Шуленбург, он представит Министерство иностранных дел — за рекомендацию следует благодарить господина фон Нейрата, как крупнейшего авторитета в МИД. С ним статс-секретарь Ульрих фон Хассель. От вермахта генерал Фридрих Ольбрихт, заместитель командующего армией резерва.

— То есть генерал-полковник Фромм в курсе? — невольно вырвалось у меня.

— Он еще не знает, в курсе или нет, — улыбнулся Рейнхард Гейдрих. — Похвальная осторожность. Представителей Люфтваффе не будет, Мильх ненадежен и трусоват, куда проще поставить его перед фактом впоследствии…

— Итого девять человек, — подвел итог Зепп Дитрих. — Трое от СС, трое от Министерства иностранных дел, считая с господином фон Нейратом, двое из «Организации Тодта» и Министерства вооружений, один армейский…

— Вам мало, обергруппенфюрер? — вздернул брови Гейдрих.

— Мне — завались, — грубовато ответил командир Лейбштандарта. Он всегда выражался с фронтовой прямолинейностью.

— Слышите? Подъехал автомобиль. Я, с вашего позволения, отойду…

* * *

Столовая. Огромный гобелен со сценами охоты на южной глухой стене. Узорчатые обои цвета морской волны, старинные портреты в овальных рамах. Резная деревянная мебель. Окна с темно-малиновыми шторами выходят на озеро.

Перед каждым участником встречи лежит светло-желтая картонная папка с «итоговым протоколом» — я мельком ознакомился. Трудовая мобилизация, рабочие из Франции, остарбайтеры, список производств, поддержка МИД в отношении правительства Виши, участие III управления РСХА в направлении потоков рабочей силы.

Вполне правдоподобно. Только на еще более правдоподобные (да что там, подлинные!) выкладки относительно небоеспособных «Тигров» под Ленинградом никто не обратил внимания.

— Опережая возможные вопросы, — сказал Гейдрих, когда гости расселись вокруг овального стола. — Прослуш-ки на вилле «Марлир» нет, запись предстоящего разговора исключена. Здесь и прежде проводились секретные совещания, информация о которых не должна просочиться за эти стены. Предлагаю еще раз представиться, по кругу, ход часовой стрелки. По сложившейся традиции себя оставлю напоследок, начнем с бригадефюрера Олендорфа.

— …Альберт Шпеер, архитектор, в настоящий момент рейхсминистр по делам вооружений и боеприпасов, руководитель «Организации Тодта», — сказал я, когда дошла очередь.

Я сидел напротив Гейдриха, спиной к окну. Справа Юлиус Аппель. Слева генерал Ольбрихт, лысоватый, с постным лицом законченного бюрократа. Образ дополняли круглые очки и тоненькие французские сигареты, чересчур манерные для кадрового военного. Тыловик, что взять.

— Хотел бы призвать выражаться открыто, — продолжил Гейдрих. — Иносказания, метафоры и недоговорки только вызовут вопросы и заставят потерять время. Итак… Через несколько дней рейхсканцлер, рейхспрезидент и фюрер германского народа Адольф Гитлер собирается покинуть ставку «Вервольф» под Винницей и отправиться в Оберзальцберг. Предусмотрено два промежуточных пункта посадки. Первый — Смоленск, с посещением штаба группы армий «Центр» и встречей с командующим, генерал-фельдмаршалом Гансом фон Клюге. Затем Растенбург, ночевка. Точная дата прибытия в Смоленск — третье ноября, следующий вторник, утро. Визит будет продолжаться около шести часов. Затем перелет в Восточную Пруссию. Этот день и должен стать решающим, господа.

— Ваша степень готовности? — спросил Константин фон Нейрат.

— Подразумевается Растенбург? Ситуация как нельзя благоприятна. Командование вермахта еще не успеет покинуть «Вервольф», это во-первых. Во-вторых, рейхсмаршал Геринг, Генрих Гиммлер и другие представители высшего руководства должны будут находиться в Берлине. Охрана ставки в Растенбурге заменена еще две недели назад и выполнит любой приказ. Как только из Растенбурга поступает сигнал «День W», в действие вводится план «Валькирия»…

— Постойте, не надо спешить! — запротестовал я. — Сначала объясните, что такое «День W»?!

— Полная изоляция главной квартиры «Вольфшанце» от внешнего мира, — хладнокровно пояснил обергруппенфюрер. — Останется только одна линия связи, под моим контролем. Официальная версия — мятеж внутри партийного руководства, пожелавшего отстранить фюрера от власти. В соответствии с оперативным планом «Валькирия» по тревоге поднимаются армия резерва и отдельные части Ваффен-СС, дислоцированные в Европе. Дитрих, координация по этой линии на вашей совести.

— Так точно, — буркнул Зепп Дитрих. — Но я не хочу стрелять в своих. Никто не хочет.

— Надеюсь, обойдется без стрельбы, — отозвался Гейдрих. — Господин Ольбрихт, тотчас же вступаете вы: Берлин должен перейти под полный контроль армии резерва в течение двух часов. График занятия правительственных объектов вы получили. Прежде всего — радио и коммуникации. Арест гауляйтеров, всех без исключения. Некоторых, чьи имена в списке «В», потом отпустим и привлечем к работе, но значительная часть должна быть ликвидирована.

— Кажется, вы только что сказали, что обойдется без стрельбы, — хмуро сказал я.

— Без крупных столкновений, — уточнил Гейдрих. — Доктор Шпеер, представьте, что с вами и вашей семьей сделает Роберт Лей, если ему удастся взять верх? Вообразили в подробностях? Вот именно поэтому забудьте о гуманизме. Жертвы неизбежны. Наша задача ограничить жесткие репрессии сравнительно узким кругом. Далее. Едва в руках выступивших против «партийного переворота» частей окажется машина пропаганды, за дело принимаются мастера риторики. Граф Шуленбург?

— Подготовлено, — коротко отозвался пожилой дипломат.

— Великолепно. Теперь давайте обсудим некоторые важнейшие детали. Несогласованность действий может оказаться губительной.

* * *

Я чувствовал себя на этой встрече статистом. Если Гейдрих, Олендорф или фон Нейрат понимали друг друга с полуслова, то у меня осталось множество вопросов, от которых глава РСХА или отмахивался как от «маловажных», или попросту переводил разговор на параллельную, но другую тематику.

Было очевидно: Рейнхард Гейдрих каким-то образом ухитрился связать между собой оппозиционеров-радикалов из вермахта и МИД, причем повернул всё таким замысловатым образом, что сам оказался во главе путча, перехватив инициативу. По отдельным недовольным репликам генерала Ольбрихта и графа Шуленбурга я осознал, что обергруппенфюрер однажды поставил их перед нехитрым выбором — или действовать вместе, или о заговоре станет известно Гитлеру. Примитивный шантаж, но работает безотказно.

Тогда-то я и вспомнил о словах Гейдриха: «Эту информацию я придерживал для себя». Окажись исполняющий обязанности рейхспротектора Богемии на месте гауляйтера Судет Карла Франка в пражском предместье утром 27 мая, все сведения, изобличающие потенциальных мятежников, умерли бы вместе с ним — предназначенное сугубо «для себя» в служебном сейфе не хранят и копий в архивы не сдают, это фундаментальная истина…

В целом программа выглядела адекватно: прежде всего необходимо отстранить от власти партию в лице наиболее скомпрометировавших себя руководителей, громогласно заявить об очищении НСДАП от ренегатов и изменников, обновлении рядов, приливе свежей крови. Пропаганде массы верят, и этим обстоятельством необходимо воспользоваться в полной мере. Фюреру начнут докладывать об истинном положении дел. При должной настойчивости он обязательно поймет, какова ситуация, и вернется в реальность. А пока Растенбург будет наглухо изолирован, новое правительство начнет работать — огнем и мечом.

«Правительство», впрочем, сказано громко. Гейдрих точно и без обиняков определил планирующуюся форму государственного устройства: военная диктатура с самыми чрезвычайными полномочиями. Одновременно никакого авторитаризма, решения принимаются коллегиально, простым большинством.

Лучшие силы генералитета занимаются фронтом. Технократы — экономикой. Дипломатический корпус — поиском возможностей для заключения перемирия с Западом.

Тотальная ликвидация всех до единого несуразных проектов наподобие выращивания каучуковых деревьев и ферм с шелкопрядами. Мобилизация всех трудовых резервов — женщины, подростки, отправка на работу высвободившихся чиновников, а их целая армия…

Неподчинение — лагерь. Упорствование — расстрел. Никакой сентиментальности. Все согласны?

— Я старый человек, семьдесят в феврале, — сказал на это фон Нейрат. — Жизненный опыт большой, многое пережито… Отвечу — да.

— Да, — подтвердил граф Шуленбург. Статс-секретарь Хассель кивнул. — Другого выхода нет.

— Согласен, — пожал плечами бригадефюрер Олендорф. — Это очевидно.

— Делать нечего, — отозвался Юлиус Аппель. — Пусть лучше так, чем… Чем то, что есть.

— …Доктор Шпеер? — окликнул меня Гейдрих.

— Да, — сказал я, не раздумывая. — Испачкать руки? Они и так грязные.

— Я вас услышал, господа, — сказал обергруппенфюрер. — Констатирую: соглашение по принципиальному вопросу достигнуто. Теперь хотелось бы поговорить о грязных руках. Олендорф, будьте любезны, ознакомьте собравшихся о ходе «Спецакции 1005». Осведомлен должен быть каждый. Хотя бы для того, чтобы знать о потенциальных последствиях военного поражения…

* * *

В Ванзее мы провели два с половиной часа с кратким перерывом на завтрак, разъезжаться начали около половины первого.

Рейнхард Гейдрих попросил остаться только генерала Ольбрихта — якобы следует обсудить несколько частных задач, стоящих перед Резервной армией. Возможно, так оно и было: острая нелюбовь военных к СС могла в итоге привести к ненужным инцидентамв столице, особенно учитывая план ареста Гиммлера и всех чинов «главного ведомства личного штаба рейхсфюрера» в Халензее-Кюрфюрстендам силами армии, пока Гейдрих со своими приверженцами займутся молниеносной чисткой на Принц-Альбрехтштрассе.

Знай я тогда, какой именно вопрос решали наедине Гейдрих с Фридрихом Ольбрихтом, может быть, и пошел бы на попятную. Но утром 30 октября все сомнения были отринуты: пути назад нет. Остается положиться на волю Провидения и надеяться, что обергруппенфюрер не ошибается в своих расчетах — все-таки Гейдрих шел к «Дню W» больше года, со времен ссылки в Прагу.

Хорошо его понимаю: повелитель Богемии жаждет обрести вполне заслуженное. При столь блистательной карьере Гейдриху надоело выступать в роли «мозга Гиммлера», а учитывая нешуточную взаимную ненависть между различными группировками внутри СС, он обоснованно боится за свою жизнь: «старые борцы» этого выскочку откровенно не любят, рейхсфюрер видит в нем потенциального конкурента.

А если учитывать мутные разговоры, в которых мелькало донельзя опасное слово «преемник», начнешь задумываться, являлось ли июньское покушение целиком спланированным в британской «Интеллиженс-сервис», или англичан к этой мысли активно подталкивали извне. К примеру, из Каринхалла.

Мотивы Рейнхарда Гейдриха ясны — считает себя недооцененным (прав Аппель!) и вдобавок ясно видит, что динамика развития страны полностью потеряна, а регресс во всех сферах жизни Германии приведет к скорому краху. Не осуждаю. Честолюбие вело вперед многих, главное вовремя остановиться.

Беспокоило одно: в Ванзее практически не поднимался вопрос о персоналиях в новом правительстве Рейха. Как-то мимоходом упомянули, что Зепп Дитрих возьмет на себя командование Ваффен-СС (вполне логично, с его-то непререкаемым авторитетом!), Гейдрих заменит рейхсфюрера, Константин фон Нейрат возглавит внешнеполитическое ведомство. И всё. Ни единого слова о перестановках в армии (разве что единогласно решено «убрать к чертовой матери этого кретина Кейтеля!»), молчание по поводу кандидатуры на канцлерское кресло, неясна осталась судьба доктора Геббельса. На все мои вопросы ответ был один: давайте сначала проведем операцию, а уж затем…

Они что-то недоговаривают. «Они» — троица Нейрат — Гейдрих — Олендорф, в чьих руках сосредоточены все нити. Рассудок, однако, подсказывает: такие нюансы должны быть учтены непременно, обергруппенфюрер многократно повторял, что кадровый вопрос является первостепенным и наиважнейшим. Иначе нам не вытянуть страну из болота, какими бы благими не выглядели намерения.

И эти недоговорки меня настораживают.

* * *

— Полагаете, нам удастся выйти сухими из воды? — спросил Аппель по дороге в город. — После всех эксцессов на Востоке? Рассказ бригадефюрера Олендорфа, признаться, звучал устрашающе. Вы знали об этом раньше?

— В общих чертах, — недовольно отозвался я. — В сентябре господин Гейдрих ознакомил подробно. Я и представить не мог, что репрессии имеют такие колоссальные масштабы. Ладно бы евреи, всё к этому шло в последние годы, но положение с военнопленными? Славянским населением, на чью поддержку в борьбе с большевизмом можно было рассчитывать? Как в принципе можно было такое допустить?..

— Вы слышали, доктор: решение принималось на самом высоком уровне. Остальные выполняли приказы. Оправдание весьма сомнительное, но невыполнение приказа чревато. Оставим пока этическую сторону дела, я не священник и не философ, чтобы морализаторствовать. Вопрос один: что дальше?

— Дальше?.. Господин Аппель, вы не торопитесь? Давайте прогуляемся на свежем воздухе.

Я повернул с бетона, идущего вдоль берега шоссе Хафель, на грунтовый проселок, упирающийся в небольшой пляж Куххорн, куда обычно отправлялся с семьей на пикники в теплое время года. Конец октября, сейчас там, скорее всего, пустынно.

— Будто и войны никакой нет, — сказал Юлиус Аппель. Автомобиль мы оставили у въезда на пляж, сами медленно пошли к берегу. — Только небо, вода, лес и абсолютная тишина. Не подумаешь, что где-то под Сталинградом в эту минуту гарь, грохот и пламя…

— Мой родной брат там, — заметил я. — Пишет редко, в основном матери. Полагает, я слишком занят, чтобы читать письма. У вас кто-нибудь из родственников служит в действующей армии?

— Как у всех, доктор. Племянник в Африканском корпусе, Шестьсот шестой зенитный батальон. А брат жены погиб еще во Франции, под Камбрэ, в сороковом — глупейшая смерть, парадоксальная. Убило обломком вражеского истребителя, развалившегося в воздухе. Стой в шаге правее, ничего бы не случилось, а тут — надо ведь такому случиться, — с ясных небес прилетает исковерканный кусок железа.

— Сочувствую, — сказал я, чувствуя фальшь в собственном голосе. — Скажите… То, что мы сейчас делаем, это правильно?

— Правильно, — ровно сказал Аппель. — Другого выхода нет и быть не может. Хотели услышать мое откровенное мнение, поэтому мы уединенно любуемся видами Ванзее? Отвечу: государство в настоящий момент не способно к выполнению поставленных перед ним задач. Эффективность отрицательная, правящая верхушка не способна к изменениям в лучшую сторону, зациклена на идеологии, и проявлений гибкости ожидать от нее не приходится. Половинчатые меры не спасут. Убирать надо всех, причастных к… Предыдущему периоду.

— Меня? Вас? Мы более чем причастны.

— Не преувеличивайте. Элита формировалась без нас, мы здесь люди случайные. Обергруппенфюрер Гейдрих представляет элиту, но отторгнут ею, поскольку en masse это люди недалекие, корыстные и малообразованные. Посредственности. Гейдрих на их фоне слишком выделяется. Как и вы, заметим. Поэтому я и упомянул об опасности половинчатых мер. Следует устранить причину. Того, кто окружает себя посредственностями, дабы бриллиант гения сиял как можно ярче.

— То есть? — осторожно переспросил я.

— Так называемая «изоляция» — опасная полумера.

— Вы предлагаете…

— Предлагаю здесь не я, — жестко сказал Аппель. — До нынешнего утра я занимался своим стройуправлением и думать не думал о большой политике. Но сегодня всё изменилось, поскольку вы пригласили меня в Ванзее. Сейчас здесь находятся не рейхсминистр и шеф «Организации Тод-та» вместе с ОТ-айнзатцгруппенляйтером, а двое государственных преступников, ходящих под гильотиной. Поэтому я считаю себя вправе говорить с предельной открытостью. Гитлер должен умереть, нравится вам это или нет. Личный друг он вам или нет. Преклоняетесь вы перед ним или нет. Я достаточно ясно выразил свою позицию, доктор Шпеер?

— Яснее некуда, — вздохнул я. — Вы, оказывается, радикал, господин Аппель. В молодости, наверное, симпатизировали коммунистам?

— Представьте, не симпатизировал. Наша семья строго монархическая, отец не принял революцию восемнадцатого года. Я лишь стараюсь предусмотреть все перспективы, линии и возможности. Когда у «старых борцов» останется в руках знамя, живой символ, мы неизбежно проиграем. Никакая «изоляция» не спасет. Разве вы этого не сознаете?

— Но как же в таком случае поступить?..

— Вам? Никак. Оставьте право на поступки Гейдриху. Это его стихия.

* * *

Никогда не подозревал себя в латентной паранойе, но после встречи на вилле «Марлир» появилось непрекращающееся чувство беспокойства. Не хотелось подходить к телефону, проезжающие по улице автомобили вызывали подозрение, любой задержавшийся у ворот прохожий казался шпиком. Маргарет поглядывала на меня озадаченно, но молчала — усталость и переутомление вызывают похожие симптомы, а я не отдыхал с лета 1941 года и нашей последней совместной поездки в Альпы.

Может быть, стоит отправить семью к родителям жены, подальше от столицы? Нет, лучше не рисковать, спешный отъезд вызовет подозрения. Гейдрих предупредил — ни в коем случае не следует предпринимать опрометчивых шагов, будьте естественны. Отправьтесь в гости, возьмите с супругой ложу в Берлинской опере — кажется, в воскресенье 1 ноября дают «Волшебную флейту» Моцарта? Дирижирует сам Вильгельм Фуртвенглер, на сцене Макс Лоренц и Мария Мюллер. Сходите непременно. И ждите, в надлежащий момент вас известят.

Ожидание и было хуже всего. Следовало занять себя чем угодно, только не пребывать в праздности. Фуртвенглер? Очень хорошо. Ложи для аппарата правительства всегда резервируются, достаточно позвонить и заказать. Здание оперы пострадало во время налета в прошлом году, фюрер дал указание восстановить его как можно быстрее, и новый сезон открылся вовремя, как всегда постановкой «Майстерзингеров», — если не объявят воздушную тревогу, мы проведем волшебный вечер.

Обошлось, небо осталось спокойным. В антракте пообщались с четой Геббельс, так же присутствовавшей на спектакле. Если дамы предпочли обсуждать вполне естественные для них вещи — дети, мода и экономия семейного бюджета в нынешние непростые времена (доктор Геббельс тоже предпочитал жить скромно, в небольшом поместье на острове Шваненвердер), то нас не обошла самая актуальная тема последнего времени — Сталинград.

— С точки зрения информирования народа о событиях на Волге, — торопливо говорил министр пропаганды, — ситуация кошмарна! Прежде всего из-за огромного числа извещений о смерти из частей, входящих в состав Шестой армии! Семьдесят первая дивизия фон Хартманна уже потеряла четверть состава убитыми, это не считая огромного числа санитарных потерь! Мы продолжаем трубить о грандиозной битве, сражении, затмившем Росбах и Лейтен, а на деле… На деле я побаиваюсь, как бы Волга не обернулась вторым Кунерсдорфом. Мы там застряли, блицкриг превратился в позиционную войну.

— Ну что вы, — наивозможно бодро сказал я. — Паулюс справится. Временные трудности.

Доктор Геббельс посмотрел на меня странно.

— Знаете, господин Шпеер, — сказал он, понизив голос, — я всегда полагал вас самым здравомыслящим министром Германии. Выраженный прагматик, незашоренный взгляд, практик, а не витающий в облаках мечтатель.

— Вы мне льстите.

— Хотя бы и так. Мне не симпатичен окончательно впавший в летаргию Геринг, пробудить которого способны лишь трубы Страшного суда, и то ненадолго. Упоминать о Лее, Дарре или Розенберге и вовсе не стоит!

Я деликатно промолчал. Отношения Геббельса и рейхсляйтера Розенберга точнее всего характеризовались словами «как кошка с собакой». Это была не привычная и обыденная вялая внутрипартийная грызня, а полнейшее взаимное неприятие, граничащее с плохо скрываемой жаждой физического уничтожения оппонента. Утихомиривал их только Гитлер, заставляя вести себя в рамках пристойности.

— Позвольте вам не поверить, — продолжал тараторить доктор Геббельс. Он, когда взволнован, говорит неимоверно быстро. Так в нем проявляется тщательно скрываемая холерическая эмоциональность натуры. Никакого сравнения с идеальной дикцией и холодным спокойствием публичных выступлений. — Вы же осознаете, должны, обязаны осознавать, что идеалы национал-социалистической революции нивелированы этой омерзительной кликой, дискредитирующей фюрера в глазах народа!..

Монолог продолжался до самого звонка к следующему действию и произвел на меня неоднозначное впечатление — вроде бы никакой крамолы, вполне обоснованное возмущение творящимися безобразиями, невозможностью воздействовать на проворовавшихся «партмещан» законными методами, ложью, вводящей в заблуждение нацию и фюрера.

Однако я вновь почувствовал то же двойное дно, о котором упоминал Мильх касательно обергруппенфюрера Гейдриха. Контекст, правда, был совершенно иной. Геббельс косвенно давал понять, что мы с ним люди одного склада, беззаветные трудяги во благо отечества, тогда как большинство прочих — человеческий мусор, вынесенный на поверхность прибоем революции.

Набивается в союзники? Против кого? По большому счету мы и прежде-то поддерживали ровные и едва ли не дружеские отношения, хотя бы потому, что в сферу политическую я не влезал, а получив министерский портфель, ограничился только прямым своим делом: производством всего, что стреляет, взрывается, бомбардирует, торпедирует или, на худой конец, лежит на складах, ожидая своего часа.

Или министр пропаганды догадывается? Мода на собственную «полицию безопасности» в различных ключевых ведомствах появилась давненько, и пускай осведомители Геббельса, Роберта Лея и даже фюрера молодежи Артура Аксмана в подметки не годятся службе РСХА, кое о чем пронюхать они вполне могли. Урывочно, недостоверно, но все-таки…

Нет, исключено. Обвинять Гейдриха можно в чем угодно, кроме непрофессионализма. Безусловно, от недосмотров и просчетов никто не гарантирован, это обязательные издержки. Но обергруппенфюрер отчетливо понимает: если произойдет непоправимое, наилучшим выходом для всех, кто намедни заседал в живописном ванзейском поместье, окажется героическое самоубийство. Для него — в первую очередь.

— Второй акт начинается, — напомнил я доктору Геббельсу. — Всегда был в восторге от арии Царицы Ночи в исполнении госпожи Мюллер.

Рейхсминистр осекся и даже чуть отшатнулся, будто наткнувшись на невидимую стену.

— Вы разве… Разве не поняли, что я хотел сказать?

— Прекрасно понял, — беззастенчиво соврал я. — Мне необходимо обдумать ваши слова.

— Обдумайте, — сказал Геббельс и ушел в свою ложу с самым загадочным видом.

Все-таки что он имел в виду?

После спектакля мы с Маргарет поужинали в ресторане «Хорхер», где обычно собиралась берлинская архитектурная братия, затем вернулись домой. Я сделал несколько телефонных звонков коллегам относительно завтрашнего совещания по теме создания стратегического запаса легирующих материалов с учетом поставок с Балкан, из Турции, Никополя, Финляндии и Северной Норвегии. Отошел ко сну.

Понедельник 2 ноября ничем не отличался от прочих насыщенных рабочих дней. Документы на подпись, деловые встречи, поездка на завод концерна «Даймлер-Бенц АГ», разговор с членом совета директоров Отто Хоппе. Как обычно, в министерстве я провел больше двенадцати часов, вернувшись в Шлахтензее, когда давно стемнело. Осведомился у жены, поступали ли телефонные звонки. Да, из отдела по снабжению продовольствием — завтра должны привезти заказанные продукты. Больше ничего.

С утра вторника я изо всех сил убеждал себя, что ничего особенного произойти не должно. Всё хорошо. Ознакомился с дневным графиком и списком записавшихся на прием. Раз в два часа устраивал себе короткий перерыв — в кабинете была обязательная радиоточка, которую я прежде никогда не использовал, но тут попросил секретаря раздобыть где-нибудь небольшой репродуктор. Послушал берлинское и мюнхенское вещание. Музыкальные программы, новости, фронтовые сводки.

В шесть вечера я с колоссальным трудом подавил искушение потребовать соединить с Отто Олендорфом — при необходимости я всегда говорил с руководителем Третьего управления напрямую, по линии спецсвязи СД. Телефонный аппарат, связывающий с Принц-Альбрехтштрассе, был одним из четырех, стоящих на моем столе — министерский коммутатор, рейхсканцелярия, ОКВ, РСХА.

«Никакой самодеятельности, — я осторожно положил трубку обратно на рычажки. — Ждать, ждать».

Семичасовой выпуск новостей по радио оригинальностью не отличался: доблестная Шестая армия сражается на Волге, у русских отбита высота такая-то, ожесточенные схватки в северной части Сталинграда. Африканский корпус Роммеля героически сопротивляется британским силам в районе Эль-Аламейна. Денежная реформа в Бразилии. Театральный фестиваль в Париже.

— Мне слегка нездоровится, — я забрал плащ и вышел в секретарскую. — Поеду домой. Распоряжения прежние: оперативные дежурные обязаны разбудить меня в случае любой чрезвычайной ситуации.

— Разумеется, господин министр. Всё как обычно.

Нарочно сделал круг по Берлину на автомобиле. От Паризиенплатц до Фридрихштрассе, на север, налево по Инвалиденштрассе до Гауптбанхофа. Тишина. Обычная городская жизнь с поправками на военное время.

Ничего не вышло? «Кондор» фюрера должен был прибыть в Растенбург самое позднее к трем пополудни!

— …Что-нибудь случилось? — Маргарет за ужином посматривала на меня с вполне объяснимой тревогой. — Альберт, ты бледен.

— Н-нет, — против воли заикнувшись, ответил я. — Очень устал. И аппетита нет. Уложишь детей без меня? Я недолго позанимаюсь в кабинете, хорошо?

Радиоприемник я решил не включать принципиально. Извлек из портфеля рабочие бумаги, попытался сосредоточиться. Получилось, еще со студенческих времен я приучил себя относиться к работе с полной самоотдачей.

Напольные часы отзвонили одиннадцать. Половину двенадцатого. Без четверти. Полночь.

Я отправил документы в стол и пошел в ванную комнату.

* * *

— Альберт, — меня сильно трясли за плечо. Жена. — Альберт, пожалуйста!

— Что? — я вскинулся, вынырнув из незапомнившегося сна. Знаю только, что это был кошмар. — Телефон? Передай, я сейчас спущусь.

— Военные. Окружили дом. Пока не входят. У въезда в сад бронеавтомобиль… И полевая жандармерия.

— Черт… Где мой халат?

Первым делом посмотрел на часы. Семь часов десять минут.

— Я хотела разбудить Хильду и Фрица, пора в школу. Госпожа Кох готовит на кухне завтрак, она первая увидела…

Я подошел к окну, слегка отодвинул штору. Точно — на улице, в рассветных сумерках, за воротами поместья стоит бронемашина, солдаты. Много, не меньше трех взводов. Два черных «Опеля».

— …По радио передают только военные марши и Вагнера, — полушепотом продолжала Маргарет. — Я хотела послушать новости, но диктор сказал, что через два часа будут передавать сообщение чрезвычайной важности и обращение верховного главнокомандующего вермахта к нации.

— Как? — я резко развернулся. — Не «фюрера и верховного главнокомандующего», а просто «главнокомандующего»? Ты точно запомнила?

— Да… Альберт, я боюсь за детей. Что происходит?

— Успокойся и возьми себя в руки. Если… Если случится что-нибудь непредвиденное, забирай малышей и немедленно отправляйся к родителям в Гейдельберг. Я пока ничего не знаю… Пойдем вниз, звонок. Повторяю: будь абсолютно спокойна!

Это арест, почти наверняка. Дело провалено.

Доигрались в вершителей судеб!

Домоправительница Дагмар Кох с перепуганным видом стояла у распахнутой двери.

— Капитан Штельцер, адъютант начальника гарнизона Берлина генерала фон Корцфляйша, — представился молодой военный.

За его спиной стояли четверо: лейтенант и два ефрейтора, вооруженные автоматами. С ними офицер СД в звании гауптштурмфюрера.

— Это вы Бертольд Конрад Герман Альберт Шпеер?

— Да, это я, господин капитан. Чем обязан визитом?

— Могу я попросить ваши документы, удостоверяющие личность?

— Вы спятили, капитан?! Я министр правительства! Фотографий в газетах не видели? В чем…

— Документы, пожалуйста, — вежливо, но непреклонно потребовал Штельцер. — Я обязан знать в точности.

— Маргарет, удостоверение рейхсминистерства у меня во френче, будь добра принести. Госпожа Кох, найдите в кабинете мой общегражданский паспорт, он в верхнем ящике стола слева, там не заперто… Возмутительно! Капитан, вы понимаете, что я вынужден буду сообщить о ваших действиях в Управление имперской безопасности? Вы позволите позвонить?

— Через пять минут вы сможете звонить куда угодно.

Удостоверение и паспорт перекочевали в руки Штельцера. Изучил. Вернул с коротким кивком.

— Господин Шпеер, — чеканя каждое слово, произнес капитан, — я обязан доставить вас на Вильгельмштрассе для представления его превосходительству рейхспрезиденту Германской империи генерал-фельдмаршалу Иобу-Вильгельму фон Вицлебену. Я же отвечаю за вашу личную безопасность.

— О, господи… — только и выдавила Маргарет.

Я потерял дар речи. Итак, невозможное стало возможным. Они это сделали.

Но при чем тут фон Вицлебен? Рейхспрезидент? Что за вздор?

— Вы позволите одеться, капитан?

— Разумеется. Убедительно прошу вас поторопиться. Обстановка в столице сложная.

— Э-э… Понимаете ли капитан, у меня семья… Маленькие дети.

— Это предусмотрено приказом коменданта. Ваш дом останется под охраной двух взводов и жандармерии, в случае необходимости госпожу Шпеер и детей перевезут в рейхсканцелярию.

— Полагаю, для… для предстоящей встречи с господином Вицлебеном больше подойдет штатский костюм, — от потрясения, неожиданности и постепенно охватывающего чувства смятения я не сумел сказать ничего, кроме сказочной по своему размаху глупости. — Как думаете?

— Не вправе советовать, — нейтрально ответил капитан.

— Я могу спросить?

— Умоляю, господин Шпеер, без лишних слов, время коротко, — отрубил Штельцер.

— Как адъютант коменданта столицы вы обязаны знать. Осуществляется план «Валькирия»?

— Так точно, — опередил капитана впервые заговоривший незнакомый гауптштурмфюрер. Козырнул. — Мой непосредственный начальник обегруппенфюрер Гейдрих приказал передать вам следующее, дословно: «День W». Вы должны знать.

— «День W», — как сомнамбула повторил я. — Но… Где фюрер?

— Вчера, примерно в полдень по берлинскому времени, вылетевший из Смоленска самолет фюрера исчез, его до сих пор не нашли. Скорее всего, авиакатастрофа. Войска гарнизона Большого Берлина подняты по тревоге, введены в действие все директивы плана «Валькирия». Пожалуйста, не задерживайте, доктор Шпеер. Вас ждут…

Завершение тома первого IHRE EVE

3 ноября 1942 года.

Белоруссия

В партизанском отряде «Сталинское знамя» с комиссара Шмулевича сильно удивлялись и относились к нему странно: каждый понимал, что обойтись без Шмулевича напрочь невозможно, человек он дельный и полезнейший, но слишком удивительный. Решительно не такой, как все. Достаточно упомянуть, что обращались к нему всегда по имени и отчеству; не «товарищ комиссар» и не «товарищ Шмулевич», а непременно «Семен Эфраимович». Он сам настоял, мягко, однако непреклонно, еще летом 1941 года, когда в едва сбившемся отряде, вынужденном остаться далеко за линией фронта, состояло всего-навсего одиннадцать человек списочного состава.

Обитал единоличник Шмулевич в собственном блиндаже, пускай и маленьком, одевался всегда чисто и аккуратно, трофейными немецкими шмотками брезговал, иногда предпочитал гражданское (вообразите только — в лесу он вполне мог надеть пиджак с галстуком и светлой рубашкой!), но чаще носил повыцветшую форму лейтенанта НКВД, каковым некогда и являлся в действительности.

Разговаривал тихо и вежливо, никто ни разу не слышал, чтобы комиссар повышал голос. К каждому обращался на «вы». В блиндаже содержал массу книг, от классиков марксизма (должность обязывала) до старорежимных изданий Льва Толстого с «ятями» и «ерами».

Роста Семен Эфраимович был среднего, возрастом чуть за сорок, всегда носил очки в тонкой золотой оправе. Маленькие «гитлеровские» (ну или почти как у врага народа Генриха Ягоды) усики под носом были устоявшейся частью облика, прочей растительности на лице не имелось: комиссар аккуратно брился два раза в день и непременно с горячей водой. Все это делало Шмулевича белой вороной и объектом тихих (в основном доброжелательных) насмешек, причем только за глаза — все знали, что с комиссаром шутки плохи.

Тихий-то он тихий, но человек абсолютно безжалостный, невероятно умный и не склонный к буржуазным предрассудкам в виде слюнявого гуманизма.

Командовал «Сталинским знаменем» бывший учитель арифметики из 3-й средней школы Молодечно Петр Заславский — парень молодой, не военный, до войны лишь дважды бывавший на сборах, но внезапно открывший в себе немалый талант тактика. Война частенько обнаруживает в людях доселе скрытые дарования.

За без малого полтора года действий в глубоком тылу немцев, невзирая на карательные рейды и вдумчивую охоту за партизанами, развернутую противником минувшим летом в Белоруссии, отряд уцелел, значительно пополнился и активно бесчинствовал на коммуникациях в треугольнике Глубокое — Поставы — Докшицы, доставляя немало головной боли немецкому коменданту Молодечно, ответственному за этот район северной Белоруссии.

Основную базу (опять же по выбору успевшего хорошо ознакомиться с округой Шмулевича) создали в Свенцянских грядах, на островах почти непроходимого болота, откуда берут исток Березина и Сервечь. Впрочем, болото оказалось «непроходимым» исключительно для непосвященных, то есть для немцев — добры молодцы товарища Заславского по нынешней осени даже ухитрились притащить сюда угнанное у немцев самоходное артиллерийское орудие «Мардер» с почти полным боекомплектом, каковое торжественно доставили в расположение отряда. Для этого пришлось попотеть и положить через топь километровую гать (ее затем сразу же разобрали), зато теперь у «Знамени» имелась собственная артиллерия.

Комиссар оценил машину, молча развернулся и ушел к себе — писать представления на награждение отчаянных сорвиголов, тем же вечером отправленные по рации в Москву.

Свенцянские гряды — укрытие надежное, другим отрядам, действующим южнее и западнее, повезло значительно меньше. Неподалеку проходит единственное шоссе Вильно — Полоцк, узкоколейка от Швенчениса на Друю, а вокруг — леса, не замерзающие зимой болота да речушки с топкими берегами. Не зная троп, не подберешься. И напротив, немецкие гарнизоны в Бегомле, Вилейке, Сморгони и других городках находятся в прямой досягаемости; если действовать в меру нагло, до определенной степени осторожно и наносить удары там, где не ждут, можно добиться немалых успехов.

Обладавший хороший памятью Шмулевич знал в лицо и по имени каждого из восьмидесяти двух партизан отряда, работа с кадрами находилась в его ведении. Большинство — белорусы в возрасте от четырнадцати до шестидесяти лет, двадцать девять кадровых военных из числа окруженцев 1941 года, шесть женщин, работающих в «госпитале» и по хозяйству, да еще «агентура» в близлежащих городках и деревнях.

Не много, но и отнюдь не мало, все люди проверенные — этим Шмулевич занимался лично, каждый новичок в отряде отправлялся на длительную философскую беседу к товарищу комиссару.

Заславский знал о Шмулевиче мало — тот был скрытен и не любил рассказывать о своей персоне. Участник Гражданской, воевал с Фрунзе в Туркестане и Крыму. С двадцатых годов комиссар работал в НКВД, следователем в самом Ленинграде. Поздней осенью 1938 года был арестован, но через два месяца отпущен, восстановлен в звании и должности, однако в 1939-м от греха подальше переведен из Ленинграда в провинциальный Молодечно.

Как сказал сам Шмулевич, «органы разобрались, ничего особенного». Обвинение? Бросьте, сущая чепуха — ну посмотрите внимательно на мой профиль, в каком это месте я немецкий шпион? Повторяю: разобрались. Будь я шпионом, где бы я сейчас находился, здесь или там?

И потом, какой уважающий себя фашист возьмет в шпионы человека с фамилией «Шмулевич»? Вы смеетесь?

Эвакуировавшуюся в июне 1941 года из Молодечно автоколонну с документацией местного управления НКВД уничтожили с воздуха штурмовики, немцы отрезали дорогу на восток, ничего не оставалось делать, как уходить в лес и либо пробираться к своим через фронт, либо оставаться и организовывать сопротивление.

После встречи с Заславским товарищ лейтенант НКВД и показал свои немалые способности. Думаете, легко сплотить, вооружить и заставить слаженно действовать совершенно разных людей, от гражданских беженцев из Вильно до спасшихся из разбомбленного эшелона доктора с семьей и военинженера, приписанного к наголову разгромленной в приграничных сражениях 1941 года танковой части?

Это очень и очень нелегко! А в довесок попробуйте обеспечить людей всем необходимым на болотных островах Свенцян — медикаменты, продовольствие, теплые землянки.

Кому этим заниматься, кроме Шмулевича? Да никому.

— Вас наркомом ставить надо, — сказал Заславский комиссару уже в ноябре первого года войны. — Как вы все успеваете, Семен Эфраимович? Вы хоть иногда спите?

— Трех-четырех часов в сутки вполне хватает, — комиссар убавил огонь на немецкой спиртовке и обмакнул помазок в помятую кастрюльку с кипяченой водой. — Вот что я думаю, товарищ Заславский: нужна устойчивая связь. Хорошая рация, причем очень хорошая. Трофейная. Я знаю, где взять. Выделите мне десять человек помоложе и посообразительнее, придется прогуляться в Будслав…

Рацию добыли через два дня. Потерь во время операции не было.

— Связисты у них неплохо живут, — сказал вечером Шмулевич опешившему командиру. Выложил на стол пухлый бумажник. — Вот, посмотрите — кажется, немцы получили денежное довольствие, я счел нужным позаимствовать. Пятьсот двадцать рейхсмарок, а не оккупационные фантики.

— Зачем нам здесь деньги?

— Что-нибудь купим.

— У кого??

— У немцев. Или у спекулянтов. В коммерческих магазинах Молодечно достаточно заграничных товаров — немецкий аспирин или шоколад нам очень пригодятся… Передайте деньги Соловью, у него безупречные документы, и он вне подозрений, все-таки полицай. Список я составлю через час.

Товарищ Соловей, в первую очередь коммунист, а уж в последнюю очередь полицай с безупречными документами, через шесть дней передал в отряд вещмешок, набитый самыми полезными вещами — упоминавшийся немецкий аспирин, запасные лампы для рации, пакеты со стерильными бинтами и таблетки сухого спирта. Потратил, в сущности, копейки — немецкие интенданты (как тыловым интендантам и положено спокон веку) в Молодечно были вороваты и к стороннему заработку относились без глупых предубеждений.

И так всегда.

Шмулевич умудрялся совмещать нахальные и стремительные атаки на вражеские объекты с непринужденной экспроприацией всего «полезного».

— Я по роду службы слишком много общался до войны с настоящими бандитами, — пояснил комиссар. — И знаю, как правильно организовать классический налет в стиле Мишки Япончика, слыхали про такого? Известен был в свое время, знаменитость. Почему бы не попробовать самому? Скажу вам честно, товарищ Заславский, налетчик из меня получается неплохой, пускай и с небольшими помарками. Обещаю исправиться.

* * *

Тем утром Шмулевич привычно поднялся в семь, зажег трофейную спиртовку и согрел чай — немецкие брикеты ничем не хуже чая английского, продававшегося в Ленинграде до войны. Распорядок дня традиционный: сперва в блиндаж к радистам, за сводкой и сообщениями из Центра. Потом на «штаб» к Заславскому, где собираются все командиры взводов: в отряде все как в армии. Политзанятия — тоже святое. Разумеется, обычная ежедневная хозяйственная инспекция. Обеспечение еще важнее политучебы, голодным или больным в бой не пойдешь, в этой сфере должен поддерживаться идеальный порядок.

Руководство отряда, связь и госпиталь расположили на самом крупном острове, двести на четыреста метров. Почва здесь каменистая, пологая возвышенность покрыта купами сосен и берез. Западнее на много километров тянется сплошное болото с чахлыми кривыми березками и чернеющими пятнами гиблых омутов. Прочие острова выстроены в изогнутую линию на северо-восток, еще дальше — полоса бурелома и дремучие дебри до самой Двины.

Подходов к базе всего четыре, с разных направлений — возможность немедленной эвакуации и отступления отряда на одну из запасных стоянок предусматривалась в обязательном порядке. Тут вам война, а не пляски с гулящими девками в деревенском шинке. То, что немцы отроду не появлялись на Свенцянских болотах, еще ничего не значит: если очень захотят — придут, и вот тогда рассуждать будет поздно.

Что сообщают с Большой земли? Сталинград и еще раз Сталинград. Неудивительно — оборона города продолжается с упорством невероятным. На других фронтах позиционные бои «местного значения», освобождены два населенных пункта, заявление Народного комиссара иностранных дел товарища Молотова… В целом, ничего нового.

Позавтракали в штабной землянке: пшено с неприятно пахнущим топленым жиром, каждому по ломтику немецкой колбасы из жестяных банок вермахтовского пайка. Сырой серый хлеб — и счастье еще, что такой есть, зерно приходится экономить, зима на носу. Снова жидковатый чай с таблетками сахарина. Жить можно.

По большому счету, ничто не предвещало экстраординарных, просто-таки вопиющих событий, грянувших после полудня и ввергших в глубокую оторопь даже вечно невозмутимого комиссара Шмулевича.

Посты по периметру партизанской базы выставлялись в обязательном порядке, особое внимание наблюдатели уделяли угрожаемым направлениям — тропки противнику, скорее всего, неизвестны, однако гарантий никто дать не может. Неожиданный визит эсэсовской зондеркоманды, поддерживаемой фельджандармами и тыловыми частями, ничуть не исключен, сколько раз другие нарывались! Последствия всегда были тяжелыми — большие потери или полное уничтожение отряда. Бдительность и еще раз бдительность!

Без четверти час комиссара насторожил чересчур громкий гул авиационных двигателей, но это явно был не легкий разведчик, которые иногда летали ради изыскания партизанских стоянок — «Шторх» гудит совсем иначе, звук высокий, дрожащий. Значит, ничего опасного, здесь частенько ходят самолеты из Вильно или Кёнигсберга на Минск.

Странный грохот, смахивавший на отдаленный орудийный выстрел, Шмулевича не заинтересовал — если прислушиваться к каждому непонятному звуку, никаких нервов не хватит…

А через полчаса примчался раскрасневшийся и взмокший Степка, пацан пятнадцати лет, возглавлявший в отряде службу вестовых — возраст ничего не значил, Степка уже честно заработал медаль «За боевые заслуги». Выпалил задыхающейся скороговоркой на деревенской смеси русского, белорусского и коверканного польского:

— Таварыш ком… Тьфу ты, Сямен Эфраимович! Тамка…

— Степан, вытрите лицо снегом. Что у вас? Более связно, пожалуйста.

— Самалет! Упал! Вялизарны! Агню няма!

— Где конкретно?

— Дык, километра чатыры… з паловай. За Свидельской топью…

— Сами видели?

— Так! Сам! Не выбухнуу гэты зараза, зверзиуся у лес — тольки дрэвы у щэпы! Курва!

— Степа, не тараторьте… И не сквернословьте. Учитесь докладывать спокойно. Что значит «большой»? Транспортный «Юнкерс»?

— Да не, Сямен Эфраимович! Ци я «Юнкерсов» николи не бачыу? Зусим други! Чатыры маторы!

— Вы близко подходили?

— Таварыш Гарэленка як забачыу, дык дазор вакол паставиу, а мяне сюды, до вас!

— Самолет… — вполголоса протянул Шмулевич. — И не взорвался. Очень, очень интересно. Быстро доложите командиру отряда. Капитана Бутаева и доктора Раппопорта ко мне мигом!

Степка ринулся со всех ног.

Комиссар оценил ситуацию мгновенно. Вариантов два по два: это или грузовик, или тяжелый бомбардировщик. Немецкий — или, соответственно, советский, союзникам в небе над Белоруссией делать решительно нечего, не ближний свет от берегов Альбиона. Логика подсказывает, что советским бомбардировщиком одиночный самолет быть не может — очень далеко от линии фронта, почти тысяча километров. Следовательно, принадлежит он германским ВВС.

Итак, немецкий транспортный борт. Остается взглянуть на груз — возможно, он не слишком сильно поврежден. Оружие, продовольствие? Все зависит от того, шел самолет с запада или востока, этого Степка не заметил…

Если что-то полезное падает с неба — грех не воспользоваться.

Павел Бутаев, капитан-пограничник, чудом уцелевший в июне 1941-го и в одиночку добравшийся на своих двоих до Свенцян аж из-под Гродно, возглавлял взвод, полушутя-полусерьезно называемый отряда «Особым отделом». Но если в регулярной армии Особые отделы занимались известно чем — контрразведка и борьба со скрытым врагом в рядах РККА, — то Бутаев начальствовал над дюжиной лучших диверсантов «Сталинского знамени». Каждого отбирал сам.

Во взводе всегда и постоянно было только тринадцать человек — если погибал один, на его место капитан в тот же день находил замену. Отказников не было, ходить в числе «чертовой дюжины» почиталось за честь. Недавно угнанный «Мардер» числился на совести Бутаева и его подчиненных. Между прочим, капитан был единственным, кто именовал Шмулевича не по устоявшейся в отряде традиции, а «товарищ комиссар» и никак иначе.

— Соберите людей, — тихо сказал Шмулевич Бутаеву. — В полном составе. Слышали уже?

— Степка успел растрепать… Идем проверить?

— А вы как думали, Павел Никифорович? Может быть, кто-то остался жив, зачем рисковать?

— Так вот зачем вам доктор?.. Надеетесь «языка» взять?

— Обычная предусмотрительность, — пожал плечами комиссар. — Перебдим. В игры мы с вами до войны наигрались, теперь все всерьез.

— Ясное дело, — прогудел здоровяк-капитан, легко согласившись и не заметив оттенка легкой иронии в словах Шмулевича, все-таки оба перед 22 июня принадлежали к одному ведомству. — Одного боюсь: как бы они самолет искать не начали.

— Упал далеко от нашего расположения, обойдется. Осень, дороги развезло, комендантская рота из Молодечно появится не раньше, чем к вечеру. Если вообще появится. И все же поторопимся.

* * *

— Вусь тамка вон, бачыце, — Степка вытянул руку. — Наскрозь праз ельник прайшоу, зараза. Навалач нямецкая!

— Степан, кажется, я запрещал вам браниться. Особенно в присутствии старших по званию…

— Выбачайце, Сямен Эфраимович!

— Первое отделение налево, второе со мной, — скомандовал Бутаев. — Смотреть в оба! Без надобности огонь не открывать. И потише давайте.

Спустя пять минут комиссару стало ясно: глазастый Степка оказался совершенно прав, никакой это не «Юн-керс-52». Хвостовая часть большого самолета отвалилась при ударе и валяется в полусотне метров от фюзеляжа, нос сильно изуродован, стекла кабины разбиты. Вокруг много обломков — обшивка крыльев; лопасть одного из винтов вошла в покосившуюся столетнюю ель больше чем наполовину. Опознавательные знаки на киле — германские.

— Гражданский, что ли? — спросил капитан и полез в карман за махоркой.

— С ума сошли, немедленно затушите папиросу! — проворчал Шмулевич. — Чувствуете, бензином несет за десять верст! Прикажите остальным не подходить, вы — за мной.

— Можна з вами? — заикнулся недисциплинированный Степка.

— Извините, Степан, нельзя. Потом посмотрите. Я вас обязательно позову.

— Як скажаце.

— Степан, вы в армии. Отвечать следует: «Так точно».

— Як скажаце!

Шмулевич едва сдержал улыбку. Но не время для шуток, совсем не время.

В комиссаре проснулся следователь: ничто не должно быть тронуто до осмотра места… Нет, не преступления. Места аварии.

Добрались через завалы из еловых веток до хвостовой части.

— Весьма любопытно, — Шмулевич снял очки, вытащил из кармана шинели фланелевую тряпочку (шинель у него была обычная, пехотная, без знаков различия), протер стекла, вернул очки на место. — Товарищ капитан, ничего необычного не замечаете?

— Тут будто кусок выдран, — указал Бутаев. — Кресел по левому борту нет, а справа сохранились. Гляньте, мертвяк в снегу. Кажись, армейский полковник. Ого! Вот повезло… Разрешите обыскать?

— Не разрешаю. Успеется. Идем дальше. А вы не ошиблись, капитан — это не военный самолет. Точнее, не боевой. Кажется, никто не выжил… Может, и к лучшему. Меньше заботы.

Вот и корпус. У наблюдательного Шмулевича не осталось сомнений: в небе над Свенцянами произошло нечто очень и очень странное — достаточно оценить повреждения на линии разлома фюзеляжа и хвоста.

Был взрыв на борту.

Это никакая не зенитка, листы обшивки выгнуты наружу — вырван целый сегмент!

— Вот это номер цирка Чинизелли, с его маленькими милыми пони! — выдержка комиссару изменила, когда он осмотрел задний отсек самолета, отделенный от носовой части перегородкой с деревянной дверцей. Много трупов, все в чине от полковника и выше. Два эсэсовца в сером. Нескольких в момент катастрофы выбросило из салона, придется откапывать из подтаивающих сугробов. Портфели, папки, разбросаны печатные листы с какими-то документами. — Боже ж мой… Бутаев, вы понимаете, что с неба упало?

— Звезда Героя, — хмыкнул капитан. — И, думаю, не одна. Самолетик-то штабной. Кликнуть ребят?

— Подождите… Дверь заклинило. Надо посмотреть, что в переднем салоне.

— Дайте сюда. Сейчас.

Перекосившуюся дверцу удалось вскрыть с четвертого раза.

— Идите, посмотрите в кабину, я пока огляжусь. Ступайте осторожнее, видите, какой тут разгром…

Шмулевич присел на корточки и тихо присвистнул. Первая мысль: надо немедленно, как можно быстрее, еще до заката эвакуировать отряд на резервную базу. ТАКОЙ самолет будут искать, и искать самым тщательным образом, с привлечением всех наличных сил!

У ног комиссара лежал мертвый генерал-лейтенант, сразу за ним — эсэсовский обергруппенфюрер.

Что еще? Две девушки в обычных темных платьях и белых передничках — обслуга, вероятно. Трое гражданских, еще два военных. Разлетевшиеся бумаги и карты. Брызги крови на бежевой внутренней обшивке, разбитые фарфоровые чашки.

— Пилоты погибли сразу, месиво, — Шмулевич обернулся, услышав голос Бутаева, выбравшегося из искореженной кабины. — Планшет вот прихватил. Товарищ комиссар? Семен Эфраимович? Вы чего? Да что стряслось-то?

— Вы меня назвали по имени и отчеству, — выдохнул Шмулевич и вытер ладонью холодный пот со лба. — День сегодня и впрямь необычный. Начинаем работать. И чтоб ни одной бумажки не пропало! Головой отвечаете!

— Так точно, отвечаю… Глядите, а вот этот, в коричневом френче, живой. И генерал тоже. Пар изо рта!

Справа, у самого борта, лежал пожилой человек с полностью залитым кровью лицом — ударился лбом о металлическую кромку столика, кожа и волосы надо лбом содраны. Правая рука явно сломана — кисть вывернута неестественно. У генерал-майора ВВС разорван китель, на груди кровь — ребра, что ли, переломал?

— Доктора сюда. Бегом, — решительно сказал комиссар. — Один гражданский и один генерал, это лучше, чем совсем ничего. Гораздо лучше! Что вы стоите столбом?! Давайте же!

* * *

— Не нравится мне это, — комиссар Шмулевич опустил бинокль на грудь. — Не нравится до крайности, товарищ Заславский. Пока они слишком далеко и кружат за озером Нарочь… Однако скоро стемнеет, немцы отправят авиациюна аэродромы. А завтра?

— Завтра они вернутся, — буркнул командир отряда. — Ничего не скажешь, повезло нам…

— А вы не расстраивайтесь. Ведь действительно повезло? С темнотой уходим на «точку два», оставаться на островах нельзя. Жаль бросать базу, но жизнь дороже.

— Что ж это за самолетик такой? Генштабовский?

— Очень вероятно. Я бегло просмотрел некоторые документы — на большинстве аббревиатура «OKW», Верховное командование вермахта. Да, Заславский, вы правы. Это Генштаб или нечто весьма близкое — командование армии, к примеру. Несколько генералов… — комиссар выдержал паузу и повторил: — Повезло. Прикажите людям собираться, до заката всего два часа. Чем дальше уйдем, тем лучше.

Самолеты начали летать во второй половине дня: звук моторов доносился с запада и северо-запада, то приближаясь, то почти совсем исчезая. Из отряда, действовавшего под Сморгонью, по рации кратко сообщили — кружат над лесами, идут тройками, будто прочесывают. Гарнизон в самой Сморгони подняли по тревоге, больше ничего не известно.

Похоже, у немцев произошло что-то очень серьезное.

— Серьезнее некуда, — проворчал Шмулевич, получив от связистов радиограмму. — У нас за такую потерю командование ВВС под трибунал бы пошло. С вытекающими.

На месте катастрофы трудились не покладая рук полтора часа: как и приказал комиссар, не должно было пропасть ни единой бумажки! Обыскали трупы, документы складывали в мешки. Двоих тяжелораненых — гражданского с разбитой головой и генерал-майора на волокушах переправили в «госпитальный» блиндаж с указанием доктору Раппопорту и его помощницам сделать все возможное: ценность этих пленных сложно преувеличить.

Шмулевич составил шифровку для Минского подпольного обкома и первого секретаря ЦК КП(б)Б Пономаренко: захвачены важнейшие документы противника, любой ценой требуется переправить их на Большую землю. Как — вам решать. Обстоятельства «захвата» комиссар не уточнил — все потом.

Ответ пришел вскоре — принято, поддерживайте связь. О решении будет незамедлительно сообщено.

Одна беда: принять самолет с Большой земли в районе Свенцян невозможно, мешки с неслыханными трофеями придется переправлять в отряд «Большевик», базирующийся сотней километров восточнее, под Лепелем.

Далековато, но не беда — походы за Березину не были для подчиненных товарища Заславского чем-то из ряда вон выходящим. Бутаев со своими ходил летом четыре раза — и ничего, вернулся жив-здоров.

— …Совсем плох, — объяснил комиссару доктор, указав на пожилого мужчину, первым доставленного в лазарет. — Теменная и лобные кости раздроблены, правый зрачок увеличен, поднимается температура.

— И что? — наклонил голову Шмулевич.

— Кровоизлияние в мозг, Семен Эфраимович. Симптомы как в учебнике, последствия летальной травмы. Он не выживет. Даже будь у меня возможность сделать трепанацию в таких… гм… антисанитарных условиях, это не помогло бы.

— Разрешите взглянуть?

— Конечно.

Этому человеку было лет за пятьдесят. Коротко постриженные темные волосы с густой проседью, кровь отмыли небрежно, что искажало черты лица. Одет в черные брюки и бежево-коричневый френч с четырьмя пуговицами и накладными карманами. На правом нагрудном кармане единственный Железный крест, дата — 1914 год. Значит, воевал еще в Империалистическую. Выше — круглый золотистый значок со свастикой. Черный знак за ранение.

— Обыскали? — повернулся комиссар к доктору.

— Оружия и документов нет. Только письмо на немецком языке, написано от руки. Несколько безделушек, ручка с золотым пером — сломалась напополам, — и две пастилки в фольге. По-моему, лекарство. Посмотрите на столе… Кстати, обратите внимание, усы у него как у Гитлера.

— У меня такие же, — криво усмехнулся Шмулевич. — Не сомневаюсь, какой-то гражданский чиновник из Пруссии, не из крупных. В лучшем случае снабженец, интендант; знаки различия отсутствуют, одет — скромнее не придумаешь. Меня больше интересует генерал-летчик.

— Тяжелое сотрясение мозга и пять ребер справа, — уверенно сказал доктор. — Придет в себя.

— Присматривайте в оба глаза. Я пришлю двоих бойцов Бутаева.

Комиссар подошел к столу, застеленному сероватым льном, перебрал пальцами найденные у пожилого вещицы и забрал только письмо: иногда личные послания куда интереснее для разведки, чем штабные документы.

Мельком глянул на подпись:

«…Ihre Eve. Berghof, Obersalzberg. 27. Oktober 1942».

Выходит, отправлено неделю назад. Кто она, эта Ева?.. Впрочем, сейчас это совершенно неважно.

* * *

«Точка два» была одной из запасных баз отряда — в сорока километрах на северо-восток, в лесах за речкой Дисна. Такая глухомань, что Свенцяны покажутся едва ли не центром мирозданья. Погода к вечеру начала портиться, закапал холодный дождь — это хорошо, немцам будет труднее напасть на след.

Отряд пойдет пятью группами по разным тропам, такие предосторожности обязательны: не повезет одним, выберутся другие. Через два дня все должны собраться в новом лагере.

— Может, зря мы?.. — неуверенно сказал Заславский комиссару. — А если самолет не найдут?

— Этот — точно найдут, — отрубил Шмулевич. — Поверьте, чувство опасности меня пока не подводило, а сейчас в груди щемит очень уж нехорошо. Мы не просто отступать должны, а ноги уносить. Так, чтобы пятки сверкали. Кому будут нужны наши трофеи, если завтра немцы обложат Свенцяны со всех сторон и начнут выкуривать нас артиллерией? Штурмовики с воздуха? Предпочитаю рассчитывать на худшее.

— Так я разве спорю, Семен Эфраимович? Глядишь, ночью и проскользнем.

— Пленного генерал-майора беречь как зеницу ока, себе в хлебе отказывать, а его кормить. Не представляю, как мы его доставим в расположение «Большевика» в Лепель, однако что-нибудь придумаем…

— А второй?

— Умер час назад. В сознание не приходил.

— Бросим здесь?

— Зачем оставлять лишние следы? Приказал Степке и его вестовым забрать труп из лазарета и оттащить к Свидельской топи. Набили карманы камнями — и в омут, никто не найдет. Степка крест с френча открутил, паршивец — трофей захотел.

— Да пропади он пропадом, этот немец, не бог весть какая фигура… Я выступаю с первой группой, вы с третьей, Бутаев с пятой. Направление на Подсвилье, и поосторожнее, когда станете пересекать виленское шоссе — раз объявлена тревога, движение будет и ночью.

— Вы будете учить меня осторожности, товарищ Заславский? — комиссар Шмулевич снял очки и недоуменно посмотрел на командира. — Смею вас уверить, это лишнее.

Хлопья мокрого, мгновенно тающего снега продолжали сыпаться с темного неба на жухлую траву.

Заканчивался третий день ноября 1942 года.

Санкт-Петербург — Самара — Буэнос-Айрес

2012–2013

Биографический справочник

Действующие и упоминаемые персонажи

Бакке, Герберт (1896–1947) — с мая 1942 года рейхсминистр продовольствия и сельского хозяйства, обергруппенфюрер СС. Образование высшее, агроном.

В условиях острейшего дефицита продовольствия в Германии сделал ставку не на развитие собственного сельского хозяйства, а на вывоз продовольствия с оккупированных территорий. «План Бакке» предусматривал «конфискацию излишков сельскохозяйственной продукции из Украины с целью обеспечения Рейха» и одновременно физическое уничтожение «лишнего населения» в СССР, экстремальное сокращение пайков для гражданских лиц в Украине и Белоруссии, а также максимальное сокращение довольствия сельского населения. В результате выполнения «Плана Бакке» от голода умерли от полутора до двух миллионов советских военнопленных, точные цифры неизвестны до сих пор.

Герберт Бакке повесился в камере нюрнбергской тюрьмы 6 апреля 1947 года из опасения быть выданным американцами Советскому Союзу.

Борман, Мартин (1900–1945) — рейхсляйтер, рейхсминистр без портфеля, обергруппенфюрер СА, почётный обергруппенфюрер СС, личный секретарь А. Гитлера. Образование среднее специальное (сельское хозяйство).

По сложившейся традиции Бормана считают «серым кардиналом» за спиной Гитлера, едва ли не полностью определявшим политику Германии. Он в действительности имел большое влияние по линии НСДАП как фактический руководитель партийной организации, что переросло в прямое противостояние с Альбертом Шпеером, пытавшимся усилить роль кабинета министров в принятии экономических решений. В основном благодаря Борману и его непродуманной политике «партмещане» (по выражению Геринга) приобрели огромное влияние, обусловившее неслыханную коррупцию, по сравнению с которой положение в России XXI века можно считать едва ли не идеальным.

В 1998 году генетическая экспертиза останков, найденных при строительстве дороги в Берлине, подтвердила, что скелет принадлежит именно Мартину Борману. Домыслы о его «эмиграции в Южную Америку» были окончательно развеяны.

Брандт, Карл (1904–1948) — рейхскомиссар здравоохранения, группенфюрер СС, генерал медицинской службы, личный врач Адольфа Гитлера. Образование высшее (врач).

Инициатор «Акции Тиргартенштрассе, 4» — евгенической программы по стерилизации, а затем и физическому уничтожению людей с психическими расстройствами, умственно отсталых и наследственно отягощённых больных, а также обычных пациентов, находящихся на лечении больше 5 лет. В Германии жертвами программы эвтаназии стали 70 тысяч подданных Рейха, впоследствии эта политика продолжалась и на оккупированных территориях — к концу войны около 275 тысяч человек по данным Нюрнбергского процесса.

Повешен после «Процесса врачей» в тюрьме Ландсберг.

Браун, Ева (1912–1945) — один день 30 апреля 1945 официально носила имя Ева Гитлер. Подруга А. Гитлера с 1929 года. Образование среднее.

Практически все мемуары характеризуют Еву Браун как тихую, «домашнюю» девушку, не принимавшую участия в политической жизни Германии. Слово Альберту Шпееру: «…Ева Браун была вне политики и едва ли когда-нибудь пыталась влиять на Гитлера. Но со своим острым взглядом на реальности повседневного быта она иногда критически высказывалась по поводу разного рода неполадок мюнхенской жизни. Борману это было не по душе, потому что после каждого такого случая его тут же вызывали на ковер. Она была спортивна, хорошая неутомимая лыжница, с которой мы вместе устраивали прогулки и за пределами огороженной зоны. <…> Для историка Ева Браун может представлять интерес только как фон, на котором раскрывались характерологические особенности Гитлера».

Покончила с собой вместе с мужем 30 апреля 1945 года.

Геббельс, Йозеф (1897–1945) — рейхсминистр народного просвещения и пропаганды, рейхсляйтер по вопросам пропаганды НСДАП, гауляйтер Берлина. В течение двух дней (30 апреля — 1 мая 1945) являлся предпоследним рейхсканцлером Германии. Образование высшее (доктор наук, филология).

При всей приверженности национал-социализму, Геббельс был одной из «белых ворон» в окружении Гитлера. На фоне партийных посредственностей из числа «старых борцов» высокообразованный, умный и язвительный министр пропаганды резко выделялся, отчего приобрел стойкую нелюбовь многих партийных руководителей, что давало простор для самых невероятных интриг в верхах. Общеизвестен его затянувшийся конфликт с Альфредом Розенбергом. Одним из первых начал осознавать, что «восточная политика» в оккупированном СССР ни к чему хорошему не приведет, однако повлиять на ее проведение не мог или не хотел.

Большинство известных цитат Геббельса или подаются вне контекста, или их смысл изменен на прямо противоположный. Например, знаменитое «Чем чудовищнее ложь, тем легче в нее поверить» сказано про Уинстона Черчилля, тоже не особо разборчивого в методах пропаганды. А фраза «Когда я слышу слово культура, я хватаюсь за браунинг» (Wenn ich Kultur ho re… entsichere ich meinen Browning) в действительности является цитатой из пьесы Ханса Йоста «Шлагетер» от 1933 года.

Покончил с собой 1 мая 1945 года в Берлине.

Гейдрих, Рейнхард (1904–1942) — начальник Главного управления имперской безопасности, исполняющий обязанности имперского протектора Богемии и Моравии, обер-группенфюрер СС. Образование высшее (офицер ВМС).

Одна из самых сложных фигур Третьего Рейха. Совершил невероятный карьерный взлет: в 1931 году Гейдрих носил звание оберштурмбаннфюрера СС, в 1934 он становится уже группенфюрером. Именно Гейдрих подает идею о создании Службы безопасности (СД) и Полиции безопасности (зипо). В 1939 обе эти структуры, а также гестапо объединяются в РСХА, которое Рейнхард Гейдрих и возглавляет.

Одновременно с руководством РСХА в 1941 году Гейдрих становится исполняющим обязанности протектора Богемии и Моравии, где проводит сдержанную политику, стараясь сохранить лояльность чехов. Некоторыми исследователями назначение Гейдриха в Прагу расценивается как понижение, поскольку в его руках оказалась сосредоточена власть практически над всеми спецслужбами Германии, что могло представлять опасность для партийного руководства.

Умер (04.06.1942) от заражения крови после покушения, совершенного английскими диверсантами чешского происхождения, 27 мая 1942 года.

Геринг, Герман (1893–1946) — рейхсминистр Имперского министерства авиации, рейхсмаршал Великогерманского рейха. Образование высшее, военное (Прусская военная академия).

В межвоенный период Геринг сделал очень много для развития военной и гражданской авиации в Германии, однако после назначения Уполномоченным по Четырехлетнему плану (фактически скопированному со сталинских пятилеток) занялся явно не своим делом — экономикой, в которой понимал очень мало. Во многом благодаря Герингу от руководства экономикой были отстранены профессионалы, Яльмар Шахт и Фриц Тиссен. Впоследствии вступил в конфликт с Альбертом Шпеером из-за раздела сферы экономических полномочий, но вынужден был уступить. Его роль в экономике Германии считается резко отрицательной и деструктивной. Большинство мемуаристов описывают Геринга как человека, решительно не способного к ежедневной рутинной работе, а сам Шпеер в своих «Воспоминаниях» выносит ему окончательный приговор: «В 1943 году Геринг впал — и на этот раз окончательно — в летаргию. Только в Нюрнберге он проснулся снова».

Покончил с собой в ночь перед исполнением приговора Нюрнбергского трибунала 15 октября 1946 года.

Гиммлер, Генрих (1900–1945) — рейхсфюрер СС, рейхсминистр внутренних дел Германии. Образование высшее (агроном).

В январе 1929 года численность СС составляла всего 280 человек, и эта структура не представляла собой реальной политической или боевой силы по сравнению с СА (более 30 тысяч человек). Только благодаря энергии и тщеславию Гиммлера «охранные отряды» приобрели колоссальный авторитет, а в 1930 году Гитлер прямо заявил: «Задачей СС отныне будет являться полицейская служба внутри партии». В 1933 году в СС состояло уже 52 тысячи человек, а к 1943 году общая численность составляла более 300 тысяч.

В итоге Гиммлер, как и многие в руководстве Рейха, «выпал из реальности». Шпеер описывает его деятельность следующим образом: «Гиммлер шел откровенно каким-то своим шарлатанским путем, сваливая в одну кучу верования древнегерманской прорасы, элитизм и убежденность в пользе потребления исключительно свежих натуральных продуктов, и все это он начинал облекать в экзальтированные полурелигиозные формы. Над этими его „исканиями“ подшучивали прежде всего Гитлер и Геббельс, и надо признать, что Гиммлер сам как бы приглашал к этому своей тщеславной тупостью».

Покончил с собой 23 мая 1945, попав в плен к американцам.

Дарлан, Франсуа (1881–1942) — адмирал флота, главнокомандующий ВМФ Французской республики, а после поражения 1940 года и «Французского государства», известного как коллаборационистский «Режим Виши». Образование высшее, военное (училище ВМФ «Эколь Наваль»).

После разгрома Франции, которое Дарлан пережил тяжело, но тем не менее согласился участвовать в правительстве Виши, адмирал получает сразу несколько высших должностей: министр внутренних дел, обороны и иностранных дел. Невзирая на сотрудничество с немцами, он отказывается передать им мощный французский флот, после чего уступает (под нажимом из Берлина) значительную часть полномочий премьер-министру Лавалю. В настоящий момент многие историки обвиняют Дарлана в трусости и карьеризме — он вполне сумел бы заменить Шарля де Голля в качестве вождя французского сопротивления, отдав приказ безгранично доверявшим ему морякам эвакуироваться в Африку и английские порты и противостоять Германии с территории колоний.

Убит в Алжире фанатиком-монархистом Фернаном де ла Шапелем 24 декабря 1942 года.

Дарре, Рихард (1895–1953) — рейхсминистр продовольствия (1933–1942), обергруппенфюрер СС. Образование высшее (агроном).

За время своего министерства подвергался жесткой критике со стороны серьезных экономистов и предпринимателей наподобие Фрица Тиссена. Настаивал на строжайшем ограничении импорта продовольствия (к примеру, Аргентина предлагала обширные поставки мяса в обмен на размещение заказов на промышленных предприятиях Германии, но Дарре отказал), в результате чего продовольственная безопасность Рейха оставляла желать лучшего: страна не могла полностью обеспечить население продовольствием. Одновременно с этим проводились нелепые и дорогостоящие сельскохозяйственные эксперименты, по сравнению с которыми деятельность академика Т. Д. Лысенко в СССР может считаться более чем эффективной и разумной.

Продовольственный кризис в Германии послужил причиной отставки Дарре в мае 1942 года. В 1949 году осужден на 7 лет заключения, но выпущен в 1950 году. До самой смерти работал агрохимиком.

Дитрих, Йозеф (Зепп) (1892–1966) — оберстгруппенфюрер (по состоянию на 1942-й обергруппенфюрер) СС, генерал-полковник Ваффен-СС. Командир 1-й танковой дивизии СС «Лейбштандарт СС „Адольф Гитлер“». Образование среднее (восьмилетняя школа).

Классический пример «человека из народа», сделавшего во времена Третьего рейха блистательную карьеру. Дитрих был как раз тем, кто «университетов не кончал» — в молодости работал в пекарне, помощником механизатора, разносчиком хлеба и т. д. В Первую мировую показал себя храбрым солдатом (австро-венгерская медаль за «За храбрость» и прусский Железный крест I и II класса), стал одним из первых танкистов Германии — артиллерист при 6-фунтовой пушке трофейного британского танка Mk.V. С Гитлером знаком со времен «Пивного путча» 1923 года, затем стал одним из телохранителей фюрера.

Совместно с Гейдрихом участвовал в устранении руководства СА («Ночь длинных ножей», 1934 год). Прошел всю Вторую мировую войну, начиная от бескровного аншлюса Австрии (1938) и заканчивая Венской операцией в 1945 году.

Был дважды осужден после войны (американским судом и судом ФРГ), досрочно освобожден в 1959 году.

Каммхубер, Йозеф (1896–1986) — генерал авиации, командир XII авиакорпуса. Образование среднее.

Фактический создатель т. н. «линии Каммхубера» — системы ПВО Германии на западном направлении, оснащенной «световыми поясами», постами раннего предупреждения, станциями РЛС и зенитными комплексами, с отдельными зонами действия ночных истребителей. Общая длина «линии» составляла около 900 километров, глубина до 30 километров. Один из теоретиков ночного воздушного боя.

После 1945 года и денацификации генерал Каммхубер поступает на службу в Люфтваффе ФРГ, в 1962 году получает звание генерал-полковника. Умер в возрасте 89 лет.

Кох, Эрих (1896–1986) — гауляйтер и обер-президент Восточной Пруссии, начальник гражданского управления округа Белосток, рейхскомиссар Украины, обергруппенфюрер СА. Образование среднее (торговля).

Одна из самых зловещих персон в высшем руководстве Третьего рейха. Управлял огромной территорией — Восточной Пруссией, Цеханувским и Белостокским округами Польши, а также Украиной, граничащими между собой, за что получил прозвище «герцог Эрих». Отличался крайней жестокостью по отношению к населению оккупированных территорий даже на фоне других осткомиссаров, что послужило причиной резкого усиления партизанского движения в Украине с 1942 года. Общее число жертв среди гражданского населения к 1943 году составляло около 30 % от общего населения 1939 года.

Приговорен к пожизненному заключению в Польше, умер в тюрьме в 1986 году.

Кубе, Вильгельм (1887–1943) — генерал-комиссар (руководитель оккупационной администрации) Генерального округа Белорутения. Ранее занимал различные административные должности в Германии. Образование высшее (филолог).

Легенда о якобы «гуманизме» Кубе в оккупированной Белоруссии жива до сих пор и проистекает в основном из мемуаров бывших нацистских руководителей. Да, генерал-комиссар, ссылаясь на катастрофический недостаток рабочей силы, вступил в резкий конфликт с СС, которые действовали «своими методами» В одной из докладных Кубе сообщал в Берлин: «Если в такой форме, как до сих пор действовала полиция, будут продолжать действовать вермахт и ОТ, то в следующую зиму мы будем иметь не только партизан, а восстание всей страны…» Тем не менее его «забота» о местном населении была вызвана исключительно экономическими причинами — Минская дирекция железной дороги, предприятия вермахта и строительные организации Тодта, располагавшиеся в городе, требовали срочно заполнить 9600 вакансий, а рабочей силы не было. В любом случае геноцид на территории Белоруссии ассоциировался с именем Вильгельма Кубе.

Убит 22 сентября 1943 года в результате операции, проведенной партизанами.

Лей, Роберт (1890–1945) — рейхсляйтер, обергруппенфюрер СА, заведующий организационным отделом НСДАП, с 1933 года руководитель Германского трудового фронта. Образование высшее (доктор наук, химия).

В 1930-е годы как руководитель Трудового фронта сделал многое для улучшения положения германских рабочих и создания обширных социальных программ, но после их сворачивания в связи с войной почти полностью утерял интерес к организационной работе. Фриц Тиссен в своих воспоминаниях «по горячим следам» (они были написаны в 1940 году, задолго до Победы) пишет о повальной коррупции, охватившей Трудовой фронт, низком культурном уровне Лея и колоссальных объемах воровства в подчиненных ему структурах. О хроническом алкоголизме рейхсляйтера упоминают все мемуаристы, а Герман Геринг после самоубийства Лея в Нюрнбергской тюрьме (повесился на трубе унитаза 25 октября 1945) воскликнул: «Слава Богу! Этот бы нас только осрамил. Это хорошо, что он мёртв. <…> В общем, я не очень удивлён. В нормальных условиях он спился бы до смерти».

Мильх, Эрхард (1892–1972) — генерал-фельдмаршал и генерал-инспектор Люфтваффе. Образование высшее (военное).

С 1921 по 1928-й увлеченный авиацией Мильх прошел все карьерные ступени в корпорации «Юнкерс», от клерка до члена совета директоров, а затем стал исполнительным директором авиакомпании «Люфтганза», выведя ее на ведущие позиции в Европе. После прихода к власти Гитлера Эрхард Мильх, как крупный авиационный специалист, становится статс-секретарем Министерства авиации под руководством Геринга и начинает заниматься авиационной промышленностью. Считался самым деятельным организатором в ведомстве рейхсмаршала и даже претендовал на его кресло, однако Гитлер отказался сместить Геринга даже после катастрофического провала снабжения 6-й армии под Сталинградом.

Был осужден в 1947 году на пожизненное заключение, но выпущен из тюрьмы в 1955 году. В ФРГ работал отраслевым консультантом.

Нейрат, Константин фон (1873–1956) — дипломат, в 1932–1938 годах министр иностранных дел, протектор Богемии и Моравии. Группенфюрер СС. Образование высшее (юрист).

Дипломат «старой кайзеровской школы», карьеру начинал в 1903 году вице-консулом в Лондоне. С 1932 года — министр в правительствах рейхсканцлеров Франца фон Папена, Курта фон Шлейхера и Адольфа Гитлера. В 1938 году отставлен с должности из-за конфликта с Гитлером — Ней-рат был убежден, что политика фюрера приведет Германию к краху. Назначен протектором в Богемию, однако вскоре отправлен в «бессрочный отпуск» и заменен Рейнхардом Гейдрихом. Поддерживал связи с оппозиционными группировками в МИД, но большой активности в их деятельности не проявлял.

Осужден в Нюрнберге, освобожден досрочно в 1954 году.

Олендорф, Отто (1907–1951) — группенфюрер (по состоянию на 1942-й бригадефюрер) СС и генерал-лейтенант полиции. Начальник III управления РСХА. Образование высшее (право, экономика).

На службе в СД с 1936 года, выдвиженец Гейдриха. Представлял в СС «оппозиционную фракцию» интеллектуалов — как видный экономист резко критиковал Четырехлетний план и отдельные программы, инициированные партийной номенклатурой, отчего был временно отодвинут на второй план, но, благодаря, опять же, Гейдриху, через несколько лет занял пост начальника III управления (вопросы государственного строительства Рейха, иммиграции, расы и народного здоровья, науки и культуры, промышленности и торговли).

Повешен после «процесса айнзатцгрупп» 1946–48 годов. Прошения о помиловании были отклонены, поскольку в 1941 году Олендорф возглавлял айнзатцгруппу D, действовавшую в Украине, Бессарабии и в Крыму (число жертв оценивается примерно в 90 тысяч).

Ольбрихт, Фридрих (1888–1944) — генерал пехоты, один из участников «заговора 20 июля». Образование высшее (военное).

Представлял радикальную оппозицию в вермахте, с 1942 года активно действовал в заговоре против Гитлера (группа Хеннинга фон Трескова). Как заместитель командующего армией резерва принимал участие в разработке оперативного плана «Валькирия», реализация которого в 1944 году оказалась полностью провальной.

Расстрелян 21 июля 1944 в Берлине вместе с полковником Штауффенбергом и другими мятежниками 20 июля.

Паулюс, Фридрих (1890–1957) — германский генерал-фельдмаршал, по состоянию на 1942 года генерал-полковник. Командующий 6-й армией вермахта, капитулировавшей в Сталинграде. Образование высшее (военное).

Образец военного интеллектуала, чья карьера (включая Первую мировую) проходила в основном на штабной работе. К началу Второй мировой — начальник штаба 10-й армии, с 1940 года по 1941 был заместителем начальника штаба ОКВ, принимал ведущее участие в разработке плана нападения на СССР («Барбаросса»).

По смерти Вальтера фон Рейхенау становится командующим 6-й армией, входившей в группу армий «В», сдался в плен 31 января 1943 года. Затем, после долгих колебаний, участвовал в просоветском комитете «Свободная Германия», освободившись из плена, жил в ГДР, в Дрездене, где преподавал военное искусство.

Рейхенау, Вальтер фон (1884–1942) — германский генерал-фельдмаршал, командующий 6-й армией вермахта до 1 декабря 1941 года.

Один из редких военных аристократов, полностью поддерживавших нацизм. Невзирая на очевидные профессиональные заслуги (его армия брала Париж, а в 1941-м Киев и Харьков), вполне может числиться военным преступником — именно Рейхенау издал приказ «О поведении войск в Восточном пространстве» (Das Verhalten der Truppe im Ostraum), развязывавшем армии руки для террора против гражданского населения.

Умер от инсульта.

Розенберг, Альфред (1893–1946) — рейхсляйтер, обер-группенфюрер СА. Начальник Внешнеполитического управления НСДАП, рейхсминистр оккупированных Восточных территорий. Образование высшее (архитектор).

Оставляя в стороне «расовую теорию» Розенберга, можно сказать, что его деятельность в Третьем рейхе была одной из самых нелепых и бессмысленных, как и большинства фанатичных идеологов. Его фундаментальное творение «Миф XX века», считавшийся теоретическим обоснованием национал-социализма, вызвал резкую критику Гитлера и Геббельса как труд «совершенно невразумительный, запутанный и неудобочитаемый». Альберт Шпеер вспоминает: «Официально эта книга считалась учебником по идеологии, хотя в беседах за столом Гитлер без обиняков говорил, что это малопонятный бред, написанный самоуверенным прибалтом».

Созданное специально «под Розенберга» Имперское министерство оккупированных Восточных территорий, как и многие подобные организации, немедленно погрязло в коррупции и дележе награбленного в СССР, а сам Розенберг, по свидетельствам дневников Й. Геббельса, отказывался расформировать эту бессмысленную структуру даже в марте 1945 года, когда ни о какой «восточной политике» и речи быть не могло.

Повешен по приговору Нюрнбергского трибунала.

Тодт, Фриц (1891–1942) — рейхсминистр вооружения и боеприпасов (1940–1942), обергруппенфюрер СА. Образование высшее техническое (гражданское строительство). Доктор наук (1931).

В должности генерал-инспектора путей сообщения разработал концепцию массовой строительной организации, получившей его имя. «Организация Тодта» до войны занималась строительством автобанов, новых железнодорожных веток и оборонительных рубежей на случай войны («Западный вал»). Одним из первых в руководстве Рейха осознал, что война против СССР заранее проиграна, и в 1941 году (ноябрь) рекомендовал Гитлеру прекратить боевые действия «как можно скорее».

Погиб в авиационной катастрофе, причины которой до сих пор неясны — вполне исправный личный самолет Тодта без видимых причин взорвался в воздухе после взлета из ставки Гитлера в Растенбурге. Расследование инцидента СД не привело к каким-либо очевидным результатам.

Франк, Ганс (1900–1946) — генерал-губернатор оккупированной Польши (1939–1945), рейхсляйтер. Образование высшее (юрист, доктор наук).

Сделал карьеру на юридической стезе, в частности до 1933 года являлся адвокатом НСДАП и провел более полутора сотен процессов, защищая членов нацистской партии. Разработал уголовный кодекс «новой Германии», кратковременно занимал должность министра юстиции, был президентом Германской юридической академии, основателем Института германского права и президентом Международной юридической палаты. В 1939 году назначен генерал-губернатором оккупированной Польши. Был обоснованно обвинен рейхсфюрером Гиммлером в коррупции, однако сумел уйти от партийной и судебной ответственности благодаря покровительству Гитлера. Конфликт Ганса Франка с СС продолжался до конца войны.

Повешен по приговору Нюрнбергского трибунала.

Франк, Карл Герман (1898–1946) — обергруппенфю-рер СС, генерал войск СС и полиции. Гауляйтер Судетской области. Образование незаконченное высшее (правоведение).

Назначенный рейхспротектором Богемии и Моравии, Константин фон Нейрат мало уделял внимания подчиненной ему области, фактическая власть находилась в руках Карла Германа Франка. Благодаря интригам и доносам последнего, Нейрат был отправлен в бессрочный отпуск, а заменивший его Рейнхард Гейдрих довольно быстро поставил выскочку на место, не опасаясь идти на открытый конфликт. После покушения на Гейдриха, проводившего в Богемии «политику умиротворения», Франк начинает массовые репрессии — по его приказу уничтожены чешские деревни Лидице и Лежаки и убито более 1300 гражданских лиц.

Повешен в Праге властями Чехословакии в 1946 году.

Фромм, Фридрих (1888–1945) — германский генерал-полковник. Командующий армией резерва. Образование высшее (военное).

Было близок к оппозиции в вермахте с 1942 года, но активного участия в заговоре не принимал. Его крайняя осторожность в 1944 году во время «заговора 20 июля» во многом привела к провалу «Валькирии». Пытаясь завуалировать свое косвенное участие в мятеже, приказал арестовать и расстрелять участников заговора — Ольбрихта, Штауффенберга и других. Попытка устранить свидетелей ни к чему не привела: Фромм был арестован по приказу рейхсфюрера Гиммлера и затем расстрелян в марте 1945 года при подходе советских войск.

Функ, Вальтер (1890–1960) — рейхминистр экономики, президент Рейхсбанка. Образование высшее (филолог, журналист).

Типичнейший представитель «дилетантской бюрократии» — личность настолько серая, неинтересная и бесхарактерная, что рассказывать о нем нет никакого особого смысла. В 1933 году стал статс-секретарем Министерства народного просвещения и пропаганды и в этом качестве также пресс-секретарем правительства. Сменил множество «кабинетных» должностей, в 1938 году после отставки Яль-мара Шахта неожиданно назначен рейхсминистром экономики. В мемуарах Альберта Шпеера и прочих деятелей режима традиционно характеризуется как человек бесхарактерный, угодливый и ничего не понимающий в порученном ему деле.

Осужден в Нюрнберге на пожизненное заключение, вышел из тюрьмы в 1957 году по состоянию здоровья.

Шахт, Яльмар (1877–1970) — президент Рейхсбанка (до 1939 года), рейхсминистр экономики (до 1937 года), рейхсминистр без портфеля (до 1942 года). Три высших образования (медицина, филология, политэкономия).

Карьеру начал при монархии, за пять лет службы в «Дрезднер банк» (1903–1908) прошел по служебной лестнице до заместителя директора. В 1916 году возглавил частный Национальный банк Германии (частное предприятие, не путать с Рейхсбанком). В 1923 году становится председателем Рейхсбанка, принимает меры против гиперинфляции, стабилизирует курс рейхсмарки. Один из авторов и идеологов «золотых двадцатых», переломивших курс послевоенной стагнации Германии. Из-за разногласий с Гитлером ушел с поста министра. В январе 1939 направил Гитлеру письмо, в котором указывал на недопустимость правительственного курса, который приведёт к краху финансовой системы Германии и гиперинфляции. Письмо осталось без ответа. Почти одновременно с Фрицем Тодтом в 1941 году заявил, что война с СССР «в экономическом отношении проиграна». Контактировал с участниками заговора полковника Штауффенберга, арестован, заключен в концлагерь Дахау.

Оправдан в Нюрнбергском трибунале. Затем снова арестован и проговорен к каторге, но освобожден по апелляции в 1948 году. В ФРГ возглавлял банк «Schacht GmbH».

Шпеер, Альберт (1905–1973) — рейхсминистр вооружений и боеприпасов с 1942 по 1945 годы, глава «Организации Тодта». Званий в СС или СА не имел. Образование высшее (архитектура, доктор наук, профессор).

Для Альберта Шпеера достаточно единственной характеристики — он один на Нюрнбергском процессе полностью признал свою вину и прямо сказал «Да, я виновен в преступлениях национал-социалистического режима». После назначения на министерскую должность показал себя выдающимся и исключительным организатором и экономистом, продолжавшим поддерживать военное производство Германии вплоть до весны 1945 года. Напрямую выступил против приказа Гитлера о «выжженной земле», подразумевавшего полное разрушение инфраструктуры государства. После поражения Германии с Альбертом Шпеером консультировались представители союзников, где основной вопрос звучал так: «Как вам это удалось?..», подразумевая возможность производить военную технику и боеприпасы едва ли не до последнего дня войны в условиях тотальных бомбардировок и крушения общей экономической инфраструктуры.

Приговорен в Нюрнберге к 20 годам заключения, которые отбыл полностью.

Шпеер, Эрнст (1903–1942?) — родной брат рейхсминистра Альберта Шпеера, офицер вермахта, предположительно погибший/умерший под Сталинградом.

О судьбе Эрнста известно очень мало — А. Шпеер в своих мемуарах упоминает, что Эрнст служил в 6-й армии Паулюса, попавшей в окружение. Рейхсминистр просил своего друга фельдмаршала авиации Мильха оказать помощь в эвакуации брата, но ничего не вышло.

Фотографий Эрнста Шпеера не сохранилось. Его история, описанная в романе, реконструирована по сохранившимся воспоминаниям и документам об истории 2-го танкового полка.

Официально Эрнст Шпеер считается пропавшим без вести в Сталинграде.

Шуленбург, Вернер фон дер — (1875–1944) — немецкий дипломат, граф, посол в СССР до июня 1941 года. Два высших образования (военное и правоведение, доктор наук).

Еще один представитель плеяды «старой школы». С 1903 по 1914 годы вице-консул в Испании, Австро-Венгрии и Российской империи. С 1919 года секретарь МИД Германии. В 1934 году становится послом в СССР, продвигая идеи о сближении Германии и Советского Союза. В значительной мере «пакт Молотова — Риббентропа» его заслуга. Категорично выступал против войны с СССР. Вопреки распространенной легенде («…без объявления войны»), именно Шуленбург вручил наркому иностранных дел В. М. Молотову германскую ноту об официальном объявлении войны в половине шестого утра 22 июня. Боевые действия к этому времени продолжались уже два с лишним часа.

Затем не занимал важных должностей в МИД Германии, сотрудничал с «заговорщиками 20 июля», фактически был в оппозиции с 1941 года. После провала мятежа арестован СД и повешен 10 ноября 1944 года.

Андрей Мартьянов Елена Хаецкая ПРОЕКТ «ГЕРМАНИЯ»

Авторы искренне благодарят С. Б. Буркатовского за идеи, без которых эта история могла бы выглядеть совершенно иначе.

А. Мартьянов, Е. Хаецкая

КРАТКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

Для чего существует альтернативно-историческая фантастика? Почему люди, интересующиеся историей, даже неплохо в ней ориентирующиеся, начинают читать или даже сочинять такого рода произведения?

Мы с ранних лет слышим расхожую фразу — «История не знает сослагательного наклонения». Свершившийся факт может быть переосмыслен с позиций морали, нравственности, актуальной общественной идеи, но он останется фактом.

Предположим, завтра ученые мужи Сорбонны объявят миру, что Наполеон Бонапарт был на самом деле пламенным гуманистом, либералом и беззаветным строителем нового, ультрадемократического миропорядка. А отсталая крепостническая Россия, этот кровавый жандарм Европы, угрожала его планам.

Весь мир согласится с учеными мужами из Сорбонны. Россию обвинят в бесчисленных военных преступлениях, ей припомнят применение климатического оружия и миллионы обесчещенных парижанок. Но как бы дикий, брутальный казак с нагайкой ни смущал умы просвещенных европейцев, каким бы благоговением ни окружалось имя Наполеона, реальность от этого не изменится: в июне 1812 года Наполеон вторгнется в Россию, в декабре того же года Наполеон из России бежит.

А если британские ученые докажут, что в 1815 году англичане спрятали Бонапарта на острове Святой Елены от злобных русских, стремящихся уничтожить ростки мировой демократии, то мир согласится и с этим. Однако факт останется фактом — в 1821 году Наполеон на этом острове умрет.

Тогда для чего же взрослые неглупые люди превращают историю в набор детских кубиков и строят модели мира, которого не случилось?

Несколько известных мне западных произведений, чьи авторы «подыграли» Наполеону в России, выглядят беспомощным эскапическим реваншизмом. Вообще на Западе с альтернативной фантастикой дело обстоит трудно. К примеру, Америка, в которой победили не северяне, а конфедераты, — это типичная антиутопия. Выродившиеся белые алкоголики почем зря угнетают симпатичных негров, феминисток, людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией, а также поддерживают Гитлера с Муссолини. И, разумеется, никакого джаза и рока — только кантри, исполняемое коротко стриженной деревенщиной.

Несколько европейских попыток создать мир, в котором Гитлер умер во младенчестве или был убит антифашистами непосредственно перед «Пивным путчем», поражают откровенной слабостью, как с точки зрения литературной ценности, так и элементарной логики. Насильственным образом исключив из истории личность, ставшую символом германского нацизма, западный автор зачастую не берет на себя труд рассмотреть цепь исторических причин, приведших Германию к нацизму.

Учитывая элементарные законы физики, любой ребенок может построить из кубиков ненастоящий замок. Однако, нарушая эти законы, даже самый гениальный архитектор не может создать, даже из наилучших строительных материалов, ни замка, ни трансформаторной будки.

Нарушая законы истории, никто не напишет полноценного литературного произведения в жанре альтернативной фантастики. Кубики рассыплются, характерам персонажей не за что будет уцепиться, замысел обернется фальшью.

В России к «кубикам истории» принято относиться с уважением. Предположим, некий реконструктор-монархист, влюбленный в каждую пуговицу на мундире офицера царской армии, напишет вполне графоманский роман о том, как белые спасли царя и отменили революцию. Там будут ожидаемо картонные герои, обращение «господа офицеры!» на каждой странице будет заглушаться хрустом французской булки, а германский агент Ульянов и его клеврет жидомасон Троцкий потрясут читателя своей сатанинской кровожадностью и навязчивым желанием погубить Русь-матушку… Но даже в этой пафосной ерунде мы не найдем пренебрежения к законам, которым подчиняются исторические события. Потому что для нашего читателя, а тем более для нашего автора история существует отнюдь не в виде мертвых дат в учебнике.

Для европейца или американца уже нет Наполеона или генерала Ли. Они умерли, их войны закончены. Их дела и судьбы остались в пугающем мире без анальгетиков, Интернета и мобильных телефонов, то есть — в забвении. Стерильное и комфортное «сейчас» в понимании западного человека существует без связи с прошлым.

Наше настоящее, напротив, крепко стоит на вчерашнем дне. Мы можем чтить нашу историю, можем хулить ее, но поставить историю на полку и забыть наш человек просто не в силах.

Очевидной окажется у российского абстрактного графомана-реконструктора еще одна сильная сторона. Человеческие характеры, возможно, выйдут у него слабыми и трафаретными, но, будьте уверены, неодушевленные персонажи: мундиры, оружие, даже заклепки на бортах броненосцев — получатся выпукло, вкусно, предметно и, не побоюсь этого слова, — правдиво.

Автор посильнее, взявшись за любимую тему, воссоздаст неслучившуюся реальность, упирая на другие грани «кубиков истории». С упоением и азартом он погрузится в описание рекогносцировок, штабных выкладок, генеральных планов и тактических деталей. Возможно, человеческие лица у него тоже получатся несколько плакатные, а лирические отступления и внутренние монологи героев вызовут у читателя недоумение. Зато всё, что касается офензивы, дефензивы и фуража, будет исполнено безупречно-достоверно.

Ну и наконец писатели по-настоящему сильные, мастеровитые, литературно одаренные создают произведения, в которых стиль, язык и умение раскрывать образы оживляют исторический антураж, академическую военную теорию и политические мотивы знаковых персонажей. Сейчасперед нами книга именно таких авторов.

Тема, за которую они взялись, еще ближе к нам. Она более живая, чем три наших революции или героический витраж Средневековья. Победа Советского Союза в Великой Отечественной войне в наши дни оценивается гораздо шире, чем исторический факт. Эта победа стала одной из нациообразующих идей, сплотивших Россию. Именно в этом качестве у нее появились и враги, исторические ревизионисты всех мастей, отечественного и зарубежного «производства». Некоторые из них пытаются столкнуть как бы две победы, две идеи — победу СССР, случившуюся «вопреки» руководству страны или благодаря заградотрядам НКВД, и победу антигитлеровской коалиции, читай «западной демократии», которая, между прочим, на самом деле определила облик мира, границы многих государств и сферы их влияний вплоть до настоящего времени.

Не опускаясь до полемики с этими господами по вопросам заградотрядов, авторы решили строить «неслучившийся мир», в котором именно эта, вторая победа, со всеми ее последствиями, окажется под большим вопросом. Мир без «плана Маршалла», без превращения Европы в конгломерат марионеточных государств, подчиняющихся «победителям». Мир, в котором Третий рейх, избавившись от обезумевшего фюрера, попытается исправить свои ошибки — не мановением волшебной палочки, а волей и трудом архитектора новой Германии.

Авторов уже упрекнули в чрезмерных симпатиях к немцам, в «любовании фашистской эстетикой», едва ли не в сочувствии тем, кто пошел за Гитлером покорять неполноценные народы. Поразительно, что люди, научившиеся составлять подобного рода критические замечания, толком не научились читать. Обвинить авторов в том, что они разделяют доктрину национал-социализма, можно только не прочитав первого тома. Из текста А. Мартьянова и Е. Хаецкой прямо следует, что колоссом на глиняных ногах оказалась как раз нацистская военная машина, управляемая даже не Гитлером, а посредством него — главными людоедами всех времен и народов, некомпетентными бюрократами и бездушными олигархами. На фоне которых солдаты, убивающие с оружием в руках, действительно иной раз и кажутся невинными овечками.

Из текста «Архитектора» очевидно ясна позиция авторов — смертельно ранен этот колосс был не где-нибудь, а именно у нас под Сталинградом. Этот факт не мог быть изменен или отменен даже в альтернативно-исторической фантастике. Он прямо вытекает из соблюдения законов, которым подчиняются детали «исторического конструктора».

Вызывает уже технический интерес, как, к примеру, могли бы развиваться события во время операции «Сатурн» в случае ее реального осуществления. Как мы знаем, после окружения 6-й немецко-фашистской армии Паулюса в районе Сталинграда советское командование начало подготовку операции с целью разгрома противника на среднем Дону и наступления на Ростов. Вместо этого удар пришлось перенаправить на юго-восток для разгрома Морозовской группировки противника, шедшей на помощь к запертому в котле Паулюсу.

План начальника генштаба Красной армии Василевского выглядел безупречно.

Василевский о замысле операции «Сатурн» писал так: «Ближайшая цель операции — разгром 8-й итальянской армии и немецкой оперативной группы „Холлидт“. Для этого на Юго-Западном фронте создать две ударные группировки: одну — на правом фланге 1-й гвардейской армии (в составе шести стрелковых дивизий, трех танковых корпусов и необходимых средств усиления) для нанесения удара с плацдарма южнее Верхнего Мамона в южном направлении, на Миллерово; другую — в полосе Третьей гвардейской армии к востоку от Боковской (в составе пяти стрелковых дивизий и одного механизированного корпуса) для одновременного нанесения удара с востока на запад, также на Миллерово, чтобы замкнуть кольцо окружения. В дальнейшем, разгромив итальянцев, подвижные войска фронта выходят на Северский Донец и, захватив переправу в районе станции Лихая, создают благоприятную обстановку для развития дальнейшего наступления на Ростов».

Восьмая итальянская армия представляла собой серьезную количественную силу — десять дивизий, уже проявивших себя в боях. Правда, германское командование справедливо полагало, что итальянцы прилично воюют только под их — немецким — присмотром. И действительно, любой серьезный успех, которого достигала Восьмая армия, не обходился без помощи немецких танков. Так, в июле 1942 года итальянцами был разбит советский плацдарм у населенного пункта Серафимович, и там же Третья пехотная дивизия успешно отбила довольно серьезную атаку советских войск. Немецкое командование отзывалось об этих успехах иронически…

Оставленные без присмотра на левом фланге, между румынскими и венгерскими войсками, итальянцы отнеслись к подготовке оборонительных рубежей весьма беспечно. Не было выкопано даже обыкновенных траншей. Пришедшее в ужас командование поручило «страховать» итальянцев армейской группе «Холлидт», названной в честь командующего ею генерала К. А. Холлидта.

В составе этой группы были Сорок восьмой танковый и Семнадцатый армейский корпуса.

Именно оперативная группа «Холлидт», мешавшая прямому наступлению на итальянский участок фронта, приняла на себя первый удар. Против нее в ходе состоявшейся операции «Малый Сатурн» было брошены силы трех армий, и к январю 1943 года группа была отброшена к Ворошиловграду.

Насколько эффективным был бы первоначальный план Василевского — можно только догадываться. Возможно, «Холлидт», вынужденная оборонять одновременно и свой, и итальянский участки фронта, в самом деле была бы обессилена раньше.

Но что последовало бы после? Предположим, что Манштейн не пришел бы на помощь Паулюсу. Советской стороне не пришлось бы отражать его атак, направленных на то, чтобы разомкнуть кольцо вокруг Сталинграда. Первая часть операции «Сатурн» была бы осуществлена в срок и малыми потерями. Советские войска, собранные у Сталинграда в единый кулак, не дождавшись полного разгрома армии Паулюса, снова разделяются, и отборные ударные корпуса занимают Ростов и движутся дальше, к Кавказу. Допустим, скорость их продвижения не позволяет врагу укрепиться и серьезного сопротивления он не оказывает… но линия фронта растягивается, ударные корпуса удаляются от ее центрального участка всё дальше и дальше.

Есть мнение, что Манштейн, сорвавший своей неудачной попыткой прорыва операцию «Большой Сатурн», оказал нам серьезную услугу. Возможно, если бы вместо поспешного и плохо подготовленного наступления он передислоцировался, выбрал нужный момент и атаковал позже, на другом участке фронта, ему удалось бы отсечь от основной армии ударные корпуса, движущиеся к Каспию и Азову, а затем и вернуть Ростов — удобную позицию и для обороны, и для дальнейшего наступления. Советским войскам снова пришлось бы разделяться, ударного кулака уже не получилось бы, и — как парадоксально это ни прозвучит — вполне вероятно, что в результате Сталинград немцам удалось бы удержать.

Но, по счастью, Манштейн сам не мог принимать решений такого уровня, а приказ из ставки Гитлера был совершенно недвусмысленным — спасать Паулюса, срочно и любой ценой.

Создается впечатление, что связь между фронтом и Верховным командованием была у немцев нарушена в обе стороны. Погибающим от холодов солдатам вермахта Берлин присылал презервативы и шоколад, а фронт, в свою очередь, посылал в Берлин сводки, расходящиеся с действительностью. Хваленый немецкий орднунг к концу 1942 года сохранял только видимость упорядоченности…

Вернемся к нашим гипотетическим предположениям.

Активные военные действия на Кавказе в этот период времени могли побудить Турцию нарушить свой нейтралитет. Этот нейтралитет, к слову сказать, был весьма условным. Фактически до вступления советских войск на территорию Европы Турция негласно сохраняла за собой статус «невоюющего союзника Германии», щедро поставляя Рейху незаменимую в военной промышленности хромовую руду, медь, кожу, хлопок, а также богатый ассортимент продовольственных товаров и сырья.

Планы нападения на Советский Союз у Турции были, и особое внимание в этих планах уделялось интересам Турции на Кавказе. Турция претендовала — ни много ни мало — на территории Азербайджана и Армении. За это стоило бы повоевать. Но относительное спокойствие на кавказском участке фронта, а затем ухудшающаяся обстановка на Волге превратили нерешительность в откровенное нежелание вмешиваться всерьез.

Надо сказать, что Турция сохраняла дипломатические отношения с Германией вплоть до осени 1944 года, а свои обязательства по военным поставкам выполняла почти до самого конца войны. Но это не помешало депутатам меджлиса М. Э. Бозкуту и М. Окмену опубликовывать следующие заявления.

«Турция была верна своему союзу (с Англией и Францией) и оказала союзникам большую помощь, чем воевавшие страны…»

«Если бы Турция не противостояла как твердая скала гитлеровской Германии, то результаты двух побед — под Эль Аламейном и Сталинградом — были бы более чем сомнительны. В героизме Сталинграда есть также доля славы турецкого народа, который, как скала, оборонял проливы и свои границы…»

Есть в этом дипломатическом бесстыдстве что-то от былого величия Блистательной Порты, когда при помощи интриг и торгашества Османская Империя контролировала едва ли не половину Европы! Да только времена изменились…

Теперь представим, что происходило и могло произойти в оккупированной Франции, если бы реальные события развивались несколько иначе.

Франция оказалась единственной среди великих держав Европы, которым пришлось пережить полный военный разгром и, как следствие, оккупацию. Для гордого сознания свободного француза — республиканца, воспитанного на идеалах Просвещения и Великой революции, — это было шоком. Но факт остался фактом, как его ни трактуй (а он был оттрактован, и отнюдь не авторами альтернативных писаний, но дальновидными и умными политиками): Франция была, опять же, единственной из захваченных немцами стран, где создание законного правительства напрямую обуславливалось обстоятельствами военного поражения.

Иначе говоря, разбитые в ошеломляюще короткие сроки гордые французы вытащили из закромов военной славы старенького Маршала и попытались сделать вид, что «так и надо».

Естественно, сколько ни говори «халва», во рту слаще не станет. Французы очутились в ситуации, когда им пришлось жить, год за годом, в состоянии позора. Этого не в силах вынести ни одна нация.

Здесь следует вспомнить о том, что француз по «историческому воспитанию» своему — республиканец. А республиканское сознание основано на представлении о том, что общественные связи — это результат добровольно заключенного договора между равноправными индивидуумами и обществом (государством). Идея Вишистского государства — идея объединения «Великой Франции» на национальной почве, более того, попытки встроить эту «Великую Францию» в более общую «Великую Германию», в «новую Европу», — воспринималась республиканским сознанием как контрреволюционная. Собственно, так оно и было.

Республиканское сознание отвергает «неизбежность сотрудничества с нацистами». Стержневая мысль Просвещения, на котором, повторимся, взращен француз, — «с угнетателями не только можно, но и должно бороться». Угнетенный имеет право на восстание.

Именно в этом — разгадка того изумительного факта, что в Сопротивлении участвовали отнюдь не маргиналы, но вполне солидные люди: служащие, знать, интеллигенция, рабочие, землевладельцы. Это не люмпены, которым нечего терять, кроме своих цепей. Это граждане, прочно и хорошо встроенные в социальную структуру.

А ведь им приходилось бороться против правительства, считавшегося законным. И эти люди должны были, следовательно, обладать не только личной храбростью, необходимой для всякой борьбы, — они также должны были быть готовы идти на нарушение закона. Законопослушные буржуа с легкостью преступали закон! Почему?

Потому что эту готовность поддерживала в них давняя, освященная веками традиция сопротивления тирании.

Именно поэтому Сопротивление обрело форму подпольного государства и, когда пришел час, предложило себя обществу в качестве легитимной альтернативы режиму Виши.

Естественно, Сопротивление не было однородным. Одно дело — небольшой саботаж мелкого чиновника, и совсем другое — силовые акции, предпринимаемые крайними левыми, в первую очередь коммунистами, которые сами себя, с истинно французским пафосом, называли «партией расстрелянных» (что, в общем, соответствовало действительности — Французская компартия была объявлена вне закона еще до оккупации, к тому же она считалась самой «лютой» в Европе, «лютее» советской…).

Активных участников Сопротивления объявляли террористами и охотились за ними беспощадно. (Впрочем, по статье терроризма «проходила» и Зоя Космодемьянская, не будем об этом забывать.) Союзники, в первую очередь англичане, поставляли Сопротивлению оружие — но часто с условием: коммунистам оружие не давать.

В сорок третьем году вся Франция была оккупирована немцами, и противостояние стало гораздо острее. Но это в реальной истории. В альтернативном же мире «Архитектора» после Сталинградской катастрофы начинается также отвод частей вермахта из Франции. Буржуазный мир, когда «все грехи прощены» и любое, даже микроскопическое участие в Сопротивлении дает французу моральную индульгенцию и моральный же орден за отвагу, — всё то, что так мудро провозгласил де Голль, — всё это наступает уже в сорок третьем.

Теперь вопрос: что будет с теми, кого немцы называли «террористами», с активными участниками Резистанса? Совершенно определенно, они будут объявлены вне закона еще раз. «Замирение» предполагает, что никаких силовых акций быть не должно. Врага больше «нет». Логично так-же считать, что в условиях перемирия, когда мир больше не поделен на черное и белое, размываются также этические границы.

Но «партия расстрелянных» на то и разделяет крайние взгляды, чтобы не смириться с этим. Предстоит последняя силовая акция, после которой, очевидно, партия расстрелянных станет таковой не только по названию.

Объектом становится реально действовавший Легион «Триколор» (у этого военного соединения были разные названия, остановимся на том, который употребляется в романе, — для простоты). Сила художественного произведения — в том, чтобы поместить нечто известное в такие обстоятельства, которые показали бы сущность явления во всей ее полноте. Чтобы персонажам было буквально некуда спрятаться.

«Триколор», фашистская воинская часть, укомплектованная «французскими патриотами», и в том числе некоторыми русскими белоэмигрантами, отправилась сражаться с врагами демократии — то есть большевиками — в Россию. Закончили эти патриоты как самые обычные каратели: поручено им было охранять дороги — дороги взрывали «террористы» (в данном случае белорусские партизаны) — а «террористов» поддерживало местное население — и вот уже наши борцы за демократию и против зверя большевизма сжигают крестьянские дома и убивают стариков, женщин и детей…

Худой мир, говорят, лучше доброй ссоры. Но в худом мире, который Франция заключает с Германией Шпеера, будет место для Легиона «Триколор» и не будет места для участников Сопротивления — «террористов».

Это тоже цена мира. Глядя из исторического далёка, мы согласны с этим смириться.

Но мы, мудрые читатели, — это одно, а персонажи романа — совсем другое. Да, они потерпели поражение, но если уж уходить со сцены истории — то уходить с грохотом.

Франция в этих условиях залижет свои раны раньше. Но цена для нее, вероятно, оказалась бы не то что выше, а грязнее.

Впрочем, главный субъект любого художественного произведения — все-таки отдельный человек. Как на судьбах самых разных людей скажутся происходящие события? Какие выборы придется делать персонажам? Альтернативный ход развития истории до предела обостряет эти выборы, делает их мучительными — и подчас гораздо менее однозначными.

Впрочем, для того, чтобы читателю понимать душевные движения героев, авторам не потребовалось отправлять в сорок второй год наших современников — так называемых «попаданцев». В «Архитекторе» не действует российский спецназовец из девяностых годов и не поражает всех приемами современной борьбы, а также знанием неслыханных технологий. И ампулы с пенициллином у него в кармане не завалялось. И вообще его в романе просто нет и быть не может.

В этом смысле «Архитектор» представляет собой традиционный роман. В нем практически нет фантастики. Всей фантастичности — переставлено несколько кубиков. И возник совершенно другой узор калейдоскопа.

Но люди — люди остались людьми. Им немного «подыграли» — помогли сделать их мир чуть-чуть менее кровавым. Теперь дело за персонажами — справятся ли они с новыми условиями или, как это часто бывает, опять «всё испортят» и заварят кровавую кашу уже в другом уголке планеты.

В. В. Нестратов

ПРЕДВАРЕНИЕ УРАВНЕНИЕ С ТРЕМЯ НЕИЗВЕСТНЫМИ

Белоруссия — Москва,

5–6 ноября 1942 года

— Пристегнитесь, товарищ комиссар. Спокойного полета не обещаю.

Летчик меньше всего напоминал «сталинского сокола» с плаката ОСОАВИАХИМ — бравого молодца с лучезарной улыбкой и белобрысым чубом, выбивающимся из-под фуражки. Вовсе наоборот, капитану было лет около тридцати, лицо хмурое, неприметное, большие красные ладони, словно у путиловского пролетария. Это даже к лучшему — значит, с Большой земли прислали не зеленого новичка, а человека с большим опытом. Пилота, которому можно доверить наиважнейшее задание партии и правительства.

— Пристегнуться? — Семен Шмулевич не сразу понял, что имеет в виду строгий капитан.

— Машина американская, два месяца как с конвейера, — невозмутимо пояснил летчик. — У союзников специальные ремешки предусмотрены — на случай болтанки. На наших ПС-84 с Алматинского завода ремней нет, а здесь — обязательно. Вы садитесь, сейчас покажу. Конструкция нехитрая…

«Дуглас-Скайтрэйн» С-47 и впрямь был новехоньким, с едва уловимым ароматом краски и искусственной кожи. Длинные лавки вдоль правого и левого бортов, но не жесткие, как в помянутом ПС-84, выпускавшемся в Советском Союзе по лицензии, а с обивкой, для пущего удобства. На фюзеляже и крыльях никаких опознавательных знаков — красные звезды и бортовой номер отсутствуют, спецборт. Более того, экипаж облачен в темно-синие комбинезоны и куртки на бараньем меху, военная форма не предусмотрена. О том, что командир носит капитанские «шпалы» и зовут его Тихомолов Борис Ермилович, комиссар «Сталинского знамени» узнал при кратком знакомстве, когда «Дуглас» приземлился в белорусской глухомани.

Второй пилот оказался ненамного младше Тихомолова и тоже производил впечатление профессионала. Были еще двое. Сопровождающие. Шмулевич наметанным глазом сразу определил, по какому ведомству служат эти товарищи — крепыши с уверенно-плавными движениями, отменно предупредительные. Взгляды, тем не менее, острые, пронизывающие, буквально ощупывающие собеседника от пяток до макушки.

Впрочем, они и не скрывали — 4-е Управление НКВД СССР, отвечаем за то, чтобы с вашей головы, товарищ комиссар, и единый волосок не упал. Разрешите спросить, с парашютом раньше прыгали?

— Разве придется? — не удержался язвительный Шмулевич.

— Всё в этой жизни возможно, — философски ответил тот бугай, что повыше ростом, с румяным лицом человека, много времени проводящего на свежем воздухе и занимающегося физкультурой. Говорил он с легким остзейским акцентом. — Все-таки через линию фронта летим.

— Не доводилось, — отрекся комиссар. — Рассказывайте, что надо делать.

Подробные инструкции воспоследовали. Если самолет перехватят и придется покинуть борт, прыгаем вместе. «Дуглас» машина живучая, летчики постараются любой ценой перевалить на нашу сторону, однако в случае выброски над оккупированной территорией мы обязаны спасти груз и доставить в расположение любой части РККА. Это не так уж и невозможно, если знать, как именно действовать. Примите личное оружие — немецкий автомат с запасными рожками, отечественный ТТ, четыре гранаты. Пользовались когда-нибудь?

— Я комиссар партизанского отряда с июня сорок первого, — ледяным тоном произнес Семен Эфраимович. — Вы смеетесь?

— Ни-ни! — Розовощекий примирительно поднял руки ладонями вперед. — Я обязан спросить, понимаете? После выброски, на земле, исполняете приказы мои и товарища Лосева. Беспрекословно, никакой самодеятельности.

— А ну как потеряемся после парашютирования?

— Не потеряемся, — заверил Шмулевича здоровяк из 4-го Управления. — Не впервой.

Чувствовалось, что «не впервой». Оба два, что Лосев, что румяный латыш Петерс («Нет, не родственник», — сразу предупредил он при встрече), выглядели прошедшими огонь, воду и дюжину медных труб диверсантами. Птенцы гнезда товарища Берии, никаких сомнений. Очень такие упитанные птенчики. Выпусти на Гитлера — никакого Сталинградского фронта не понадобится, порвут голыми руками. Одно их присутствие в самолете обнадеживает.

Похоже, в Центре подошли к организации переброски с предельной тщательностью, и, хотя операцию планировали за считанные часы, задействовали всех — от высшего руководства НКВД, товарища Пономаренко, подпольного обкома компартии Белоруссии, до агентуры в глубоком тылу противника.

— Готовы? — Из кабины выглянул капитан Тихомолов. — Тогда поехали… Петерс, олух царя небесного, дверь наконец задрай!

«Даже так? — подумал комиссар Шмулевич. — Подозреваю, наши пилоты вовсе не числятся в штате военно-воздушного флота».

На этот раз Семен Эфраимович ошибся: летный состав привлекли из 750-го полка авиации дальнего действия. Но выяснить этот факт удалось значительно позже, только в Москве.

Ленд-лизовский «Скайтрэйн» взлетал почти в кромешной темноте. Единственными пятнышками света были костерки, разведенные по направляющей через каждые двенадцать метров. Едва самолет оторвался от земли и с низким гудением прошел над верхушками черных елей, костры погасли.

Партизаны лепельского отряда «Большевик» свою задачу выполнили — борт с Большой земли успешно принят, груз отправлен по назначению, теперь судьба невероятных трофеев в руках авиаторов.

Трофеев настолько немыслимых, что даже осторожно-оптимистически настроенный комиссар Шмулевич доселе не верил в счастливую звезду, в самом буквальном смысле этих слов свалившуюся ему на голову вскоре после полудня 3 ноября 1942 года.

* * *

Подполковник Ульрих Лёвенгаупт как раз сегодня должен был праздновать свое пятидесятидвухлетие. Вернее будет сказать, «отмечать», поскольку устроить сколь-нибудь достойный праздник в такой немыслимой дыре, как Молодечно, решительно невозможно по вполне объективным причинам — этот грязненький, тускло-серый городишко с покосившимися халупами, неистребимой вонью на покрытых размякшей глиной улицах и скотоподобным населением меньше всего ассоциировался со словом «праздник». Но уж лучше пропахший подгнившим деревом и влажной штукатуркой офицерский клуб в Молодечно, чем навевающие смертную тоску болота Свенцян…

Особенно в текущих обстоятельствах.

«Боевым» офицером господин подполковник перестал числиться давным-давно, с перемирия 1918 года, когда Великая война для него закончилась на фронте в Бельгии. Всех воспоминаний — сырые окопы, госпиталь после осколочного ранения да Железный крест Первого класса, врученный не кем-нибудь, а самим принцем Максом Баденским.

— Вы не потомок шведского генерала Адама-Людвига Лёвенгаупта? — осведомился тогда его высочество.

— Весьма отдаленный, — бодрясь, ответил лейтенант, превозмогая боль в рассеченном французской сталью бедре. — Младшая линия!

— Отлично, продолжайте-продолжайте, — рассеянно сказал принц и перешел к койке следующего героя, оставив потомка по младшей линии в глубоком недоумении.

Что потом? Баварский фрайкор. Штабист в Рейхсвере и Вермахте. Медали за выслугу лет. Рутинная кабинетная работа. Новая война и тыловые должности — кому нужен на фронте так и не избавившийся от хромоты близорукий ветеран? С лета нынешнего года господин подполковник назначен заместителем начальника гарнизона Молодечно, будь проклята эта гнусная деревня вместе со всем ее содержимым во веки веков, аминь.

Видимо, каждому из Лёвенгауптов злым роком предназначено бесславно закончить свою карьеру в России.

— …Скверно выглядите, господин подполковник, — сказал моложавый бригадефюрер, бодро шагавший по спешно наведенной саперами гати и ничуть не боявшийся ступить начищенными сапогами в холодную смрадную жижу или испачкать полы длинной шинели. — Может быть, вернетесь к автомобилю? Я прикажу вас проводить.

— Нет, благодарю, — сипло выдавил Лёвенгаупт. — Простите, я не могу идти быстро. В восемнадцатом году часть осколков из моей ноги извлечь не сумели, а на повторную операцию я так и не решился…

— Что же вы сразу не сказали? — нахмурился бригадефюрер. — Эй, там! Не торопитесь!

Эсэсовцы, оберегавшие берлинского гостя, послушно замедлили шаг. В любом случае торопиться особо некуда: установлено достоверно, на месте катастрофы все мертвы.

Столь бурного оживления вокруг Свидельской топи отродясь не наблюдалось. Комендантские роты из Молодечно и Сморгони, армейские инженеры, из Минска срочно прибыли резервный полицейский батальон и айнзатцкоманда-8. Район оцеплен — мышь не проскользнет. Да что мышь, блоха не проскочит! Ведется постоянное наблюдение с воздуха, пускай погода и оставляет желать лучшего.

…К рассвету на аэродроме Молодечно приземлились сразу четыре самолета: возглавлял делегацию самолично начальник III управления РСХА Отто Олендорф. С ним прибыли двое совсем уж зловещих персонажей. Гестапо — заместитель Генриха Мюллера штандартенфюрер Фридрих Панцингер и гауптштурмфюрер Хорст Копков, почему-то отрекомендовавшийся при знакомстве как «детектив», что само по себе было крайне необычно.

Да еще несколько экспертов-криминалистов, охрана, непонятные господа в статском платье, двое военных в полковничьих чинах — армейская контрразведка?

Снизошедшие на грешную землю Молодечно небожители особенно угнетающе смотрелись на фоне невероятных, просто-таки немыслимых сообщений из столицы Рейха — мятеж в партийных рядах, вероломная попытка изменников из верхушки НСДАП отстранить фюрера от власти, истинные патриоты Германии решительно пресекли «путч гауляйтеров», как происходившее теперь вполне официально именовали в передачах Берлинского радио.

Гром грянул ближе к вечеру 3 ноября. Боевая тревога по всем тыловым частям Генерального округа Вайсрутения, гарнизоны — в ружье, отпуска и увольнительные отменены. Фельджандармерию и подразделения СС экстренно стягивают в район сосредоточения Глубокое — Подсвилье, озеро Алоизберг.

Русские высадили многочисленный десант? Нет, вздор! Это исключено.

Что конкретно стряслось, оставалось неизвестным до 18:30 местного времени, когда командиру гарнизона доставили шифрограмму, каковой тот незамедлительно поделился с Ульрихом Лёвенгауптом: самолет, принадлежавший штабу группы армий «Центр», вылетевший утром из Смоленска, не прибыл вовремя в точку назначения Растенбург, связь потеряна. Основные версии — аварийная посадка или катастрофа. Район поисков предварительно определяется как 55-56-й градусы северной широты, 27-28-й градусы восточной долготы. Немедленно приступить к поискам всеми наличными силами.

— «Предварительно определяется», — мрачно сказал тогда Лёвенгаупт. — Несколько сотен квадратных километров! Лес, непроходимые болота, бездорожье. Как они себе это представляют?..

Прозвучавшие вопросы были очевидными эротемами, что, впрочем, не отменяло их актуальности. Во-первых, наличных сил кот наплакал — едва батальон наскрести можно. Крошечные гарнизоны в Докшицах, Глубоком и Бегомле. Дополнительно местная полиция. Запросить помощь в Полоцке и Борисове? Судя по всему, потеря настолько чувствительная, что обеспокоили и соседей, тоже будут искать.

Но ладно бы чащоба и бездонные трясины. Есть куда более неприятная проблема — партизаны…

Вскоре стало ясно, что наверху к случившемуся относятся с предельной серьезностью. Подняли авиацию с аэродромов в Минске, Вильно и Динабурге. Поиски с воздуха велись до темноты, возобновившись на рассвете 4 ноября. Именно летчики к полудню нашли разбитый «Кондор» — Свенцянские гряды, северо-восточнее колоссального болота, называющегося Свидельской топью.

Подполковник Лёвенгаупт, как ответственный за операцию по линии военной комендатуры Молодечно, лишь выругался шепотом. Он-то отлично знал, каковы особенности местности — малозаселенная полоса шириной в пятьдесят километров и длиной в двести, практически до Витебска и Полоцка, с севера ограниченная узкоколейной веткой на Друю, а с юга стратегически важной железной дорогой Минск — Орша — Смоленск.

Фактически — пустыня с покинутыми деревнями, разрезаемая единственным шоссе на Витебск. И, разумеется, рассадник большевистских бандитов — где-то там, в Свенцянах, пряталась немаленькая группа партизан, оцениваемая территориальной полицией безопасности более чем в шесть десятков штыков. Выкурить их оттуда к настоящему моменту возможным не представлялось: крайне осторожны и хитры, очень толковый командир. В СД предполагали, что данный отряд составлен из обученных диверсантов, заброшенных красными с воздуха.

(Комиссар Шмулевич, знай он о столь лестной оценке, лишь посмеялся бы — в «Сталинском знамени» не было ни одного выпускника диверсионных спецшкол, сплошь окруженцы 1941 года, местные, да немного гражданских беженцев из советской Литвы. Однако, как выразился бы острый на язык Семен Эфраимович, «Что ж, положение обязывает — лицо не потеряно».)

…Дальнейшее можно описать словами «скучная рутина» — рекогносцировка, наведение гати, разведка на местности. Радиодонесения поступали каждые несколько часов: да, обнаружена брошенная бандитская база — судя по всему, партизаны покинули таковую в небывалой спешке, день или два назад. Самолет найден в четырех километрах от стоянки, выживших нет. Какие последуют распоряжения?

Информацию оперативно передавали по линии СД. Едва стало известно об обнаружении «Кондора» фельджандармами и айнзатцкомандой-8, из Берлина пришел грозный приказ: ничего не трогать до прибытия оперативной группы РСХА. Встретить на аэродроме Молодечно, обеспечить автотранспорт и вооруженное сопровождение.

Подпись: Рейнхард Гейдрих, рейхсфюрер СС.

Рейхсфюрер — не больше и не меньше.

* * *

Невзирая на крайне тревожную обстановку в столице Рейха, бригадефюрер Олендорф с сопровождающими прилетел на рассвете и немедленно отправился к Свенцянским грядам.

* * *

— Это что еще такое? — Отто Олендорф остановился в недоумении. — Откуда оно здесь?

На риторический вопрос — риторический ответ. Подполковник Лёвенгаупт не нашел ничего лучше, как возвестить следующую истину в последней инстанции:

— Это? Самоходная артиллерийская установка на шасси Panzer II модификации F…

— Неужели? — вздернул брови Олендорф. — Изумительно. Но какого черта данная установка делает посреди теоретически непроходимого болота, да еще и с намалеванной на борту красной пентаграммой?

Примерно так должен выглядеть шикарный представительский «Хорьх» где-нибудь в Антарктиде или на ледниках Гренландии. На берегу одного из островов, где расположились партизанские блиндажи, сиротливо торчал самый настоящий Marder II. Немного траченный сыростью и непогодой, с облезающей краской «панцерграу» на внешней стороне открытой боевой рубки, но, тем не менее, смотревшийся вполне внушительно. Не замечалось, чтобы самоходка была повреждена.

Среди окружающего тоскливого пейзажа Marder был до крайности чужероден. Германский «балкенкройц» и впрямь замазан, а на его месте красовалась большевистская темно-алая звезда с чуть кривоватыми лучами. Будто ребенок рисовал. Чудеса.

— Партизаны, — пожал плечами Лёвенгаупт, явно растерявшись. — Бригадефюрер, по заводскому номеру мы непременно выясним, какой части принадлежала машина, виновные в потере военного имущества будут привлечены к ответственности…

— Оставьте, — поморщился Олендорф. — Не до того. Поспешим, световой день короток, а работа предстоит самая тщательная.

Бригадефюрер отлично понимал, что партизанское укрытие на Свенцянах было если не идеальным, то в любом случае великолепно защищенным от внезапного вторжения извне. Куда ни глянь — гнилые трясины с мутными промоинами, заполненными грязно-бурой водой, купы деревьев на островах, выстроившихся по болоту серповидной цепочкой. Место невероятно отдаленное и гиблое — саперы, наводившие переправу, из сил выбились. В отдалении виден тянущийся на многие километры черный бурелом, а за ним, если верить картам, сплошные леса вплоть до реки Дюна, или, как ее называют русские, Западная Двина.

Сущий кошмар, декорации для готического романа о средневековых ведьмах. Но с тактической точки зрения место для большевистской базы подобрано с умом. И, будто назло, объект «Феникс», как отныне в наисекретнейших документах РСХА именовался сгинувший борт Курьерской эскадрильи, рухнул именно сюда. Что невероятно усложняло поставленные задачи.

Самое неприятное: от офицеров айнзатцкоманды достоверно известно, что партизаны успели похозяйничать на месте катастрофы. Данный факт приводил бригадефюрера в состояние, близкое к отчаянию. Могло произойти самое худшее, немыслимое. Непредставимое.

— Вон там, смотрите! — вытянул руку бледный ротмистр полевой жандармерии, одним из первых побывавший на «точке» еще вчера. — Отвалившаяся хвостовая часть, корпус находится левее и дальше четырех елей с обломанными верхушками…

«Это он, „Фокке-Вульф 200“, личное имя „Иммельман III“, — удостоверился Отто Олендорф, подойдя ближе. — Стандартный двуцветный камуфляж, отлично различим бортовой номер 2600, разделенный по две цифры „балкенкройцем“ на корме. Боже мой…»

Было от чего содрогнуться. Здесь, в осенней дымке над белорусским болотом, развернулся последний акт одной из величайших драм в истории Европы. Статистам осталось лишь прибраться на сцене, чтобы освободить подмостки для нового спектакля.

Бригадефюрер остановился в нескольких метрах от хвоста самолета. Обернулся к выглядевшему откровенно напуганным ротмистру: он тоже в полной мере ощущал ледяное дыхание провидения.

— Подробно место происшествия изучали?

— Никак нет! По радио поступил категорический приказ: никаких действий не предпринимать, если только не будут обнаружены выжившие! Таковых не было… Исключительно поверхностный осмотр!

— Что ж, прекрасно, — буркнул Олендорф. Кивком подозвал Панцингера и Копкова. — Работайте. Копков, вы лучший следователь управления, я на вас надеюсь. Ничто не должно ускользнуть от вашего внимания и внимания ваших подчиненных. Ничто, поняли?

— Более чем понимаю, — не по уставу, вполголоса, ответил гауптштурмфюрер. — Разрешите приступать?

* * *

— …Вы, часом, не заговоренный? — вышедший из кабины «Скайтрэйна» товарищ Тихомолов непринужденно присел на лавку рядом со Шмулевичем. Машину вел второй пилот. — Прямо довоенный рейс куда-нибудь в Крым или Тифлис!

Комиссар выглядел безмятежно, хотя на борт самолета он поднялся второй раз в жизни. Прежде Шмулевич летал только гражданским маршрутом Ленинград — Минск в 1939 году, на почтово-пассажирском аэроплане К-5.

— Линию фронта мы прошли четверть часа назад, между Усвятами и Велижем. Небо чистое, безоблачное, однако ни истребителей, ни зенитного огня противника…

— Я материалист, в заговоренность не верю, — усмехнулся Шмулевич. — А вот определенное везение присутствует, спорить не буду. Знаете ли, я даже ранен никогда не был. Прошел Крым, Туркестан, Дон… В сорок первом, в июне, когда эвакуировали совслужащих из Молодечно, попал под налет «Юнкерсов» — девятерых сотрудников райуправления НКВД убило, а на мне ни единой царапины. И так до сих пор… Постойте, Велиж, кажется, вовсе не на московском направлении?

— Не кажется, а совершенно точно, — согласно кивнул капитан АДД. — Обходим Ржевско-Сычевский выступ, занятый противником по направлению на Торжок — Калинин, оттуда возьмем южнее, к Москве. Отдыхайте, нас только что встретили.

— Встретили? — не понял комиссар.

— А как же? Истребительное сопровождение авиации Калининского фронта, над Клином передадут Шестьдесят пятому авиаполку Осназ РККФ, они нас до Измайлово и проводят. Вы важная персона, товарищ Шмулевич, на моей памяти такой эскорт впервые…

— Топлива-то хватит?

— Обижаете. Самолет, считай, пустой. Ходу чуть больше, чем на восемьсот километров при максимальной дальности в шесть тысяч без груза… Не замерзли?

— Прохладно, но терпимо, — отозвался комиссар.

В салоне «Дугласа» температура была минусовая, кроме того, дышалось из-за высоты тяжеловато. Товарищи из 4-го Управления всё предусмотрели, снабдив Шмулевича полушубком из монгольской овчины, унтами и ушанкой, в результате чего Семен Эфраимович сейчас больше напоминал папанинца с фотографии в журнале «Огонек».

Предлагали фляжку с «пятью звездочками», самую малость причаститься, но Шмулевич решительно отказался — еще не хватало, прилететь в Москву с запахом! А вот чай из термоса лишним не будет.

Комиссар не преувеличивал: везло ему сказочно, всегда, начиная с Гражданской. В отряде «Сталинское знамя» Шмулевича почитали за живой талисман — непонятно почему, но у него всегда и всё получалось. Крайне редкая порода людей — истории известны удивительно счастливые игроки в карты и записные бретеры, пережившие не один десяток дуэлей, деловые люди, благодаря фортуне сколотившие из единственного медяка миллионные состояния. Полководцы, не проигравшие ни одной битвы. У Семена Эфраимовича размах был поскромнее, да он к большему и не стремился — от добра добра не ищут.

Черно-синее небо за квадратными иллюминаторами «Скайтрэйна» начало окрашиваться в нежнейший белесый с пронзительной лазурью цвет, появились золотисто-оранжевые полоски. Скоро восход. Около получаса назад машина развернулась над Калинином к югу и начала снижаться. Отодвинувший меховую шапку на затылок и уткнувшийся лбом в холодное стекло комиссар отчетливо различал вдалеке три вытянутые, хищные тени — истребители, шедшие за транспортом. Товарищ Тихомолов не преувеличивал, охранение рядом.

Впрочем, по-другому и быть не может. Удача, удача… Самая невероятная.

Садились в предрассветных сумерках, окружающий пейзаж был окрашен в темно-фиолетовые и сине-черные цвета, ни единого огонька — светомаскировка. Лишь на две минуты прожектор подсветил полосу и снова погас.

Последний массовый налет вражеской авиации на Москву случился 16 июня 1942 года, до октября к столице несколько раз прорывались небольшие группы самолетов, и строжайшие требования ПВО никто не отменял.

— Добро пожаловать на Большую землю, — с присущей большинству остзейцев запредельной серьезностью сказал товарищ Петерс. — Видите, как хорошо всё получилось? Оружие оставьте здесь, в Москве оно вам не понадобится. Вещички тоже, казенные.

— Измайлово — это где? — спросил Шмулевич. — Я плохо знаком с московской географией, в городе доводилось бывать, но только по служебным делам, в центре…

— Восточные пригороды, — уверенно отозвался Лосев, видимо, живший в Москве. — Бывшее село Измайлово, тут при Петре Первом была царская усадьба. Видели в Ленинграде ботик Петра? Вот отсюда, с Просяного пруда, русский флот и пошел, царь в Измайлово на лодке катался.

— Ага, разумеется, понял, о чем вы, — согласился комиссар, — бот сейчас в Военно-морском музее Ленинграда выставлен, в Адмиралтействе,^[27] я посещал когда-то с экскурсией… Что дальше, товарищи? Куда меня направят?

— Это не мы решаем.

Самолет остановился. Петерс споро открыл пассажирскую дверь по правому борту, сбросил коротенькую лесенку в четыре ступеньки, сваренную из стальных трубок. Выглянул наружу. Понимающе хмыкнул.

— Ну вот, а вы беспокоились. Целый комитет прибыл.

Поодаль от «Скайтрэйна» остановились три черных автомобиля: ЗИС-101 и две «эмки».

Комитет там или не комитет, но Семен Эфраимович счел себя обязанным заглянуть в кабину и пожать руки летчикам. Полет обошелся без происшествий, но ведь следует понимать, что это не банальный гражданский рейс из точки А в точку Б, а рискованная экспедиция в глубину оккупированной территории с пролетом над фронтом!

Спустился на грунт аэродрома, позади сопел румяный Петерс, обхвативший драгоценный мешок с бумагами словно родного брата, потерянного во младенчестве и чудом вернувшегося к семейному очагу десятилетия спустя.

— Пономаренко, — отрекомендовался не слишком высокий, но крепко сложенный товарищ в распахнутой шинели и френче без знаков различия. Залысины, густые брови, умный взгляд темных, чуть навыкате, глаз. — Начштаба партизанского движения при Ставке. Да мы знакомы заочно, товарищ Шмулевич.

— Точно так, Пантелеймон Кондратьевич, — комиссар пожал протянутую руку Первого секретаря ЦК КПБ. — Вот и добрался…

— Майор Крюков, — Пономаренко указал взглядом на сопровождающего военного, — начальник Второго, сиречь белорусского, направления оперативного отдела Штаба.

— Здравия желаю, — по-военному ответил Шмулевич. Чуть смутился: в потрепанной шинели и фуражке с потертым околышем выглядел комиссар не слишком авантажно, особенно если сравнивать с дородным майором при орденах.

— Не тушуйтесь, — улыбнулся товарищ Пономаренко, безусловно заметив тень, проскользнувшую во взгляде комиссара. — Мы отлично понимаем, откуда вы прибыли. Сейчас отправимся в город, отдохнете, вечером будьте готовы к встрече. Очень значимой встрече.

— А груз? — напрямую спросил Шмулевич.

— Тотчас же отправят куда следует. Садитесь в автомобиль, поедем.

Крюков устроился на переднем сиденье рядом с водителем, Пономаренко и комиссар сзади. «Эмки», без всяких сомнений, принадлежали охране — одна впереди ЗИС-101, вторая шла следом. Вырулили с аэродрома, мимо строяистребителей и ленд-лизовских транспортов, на Стромынское шоссе; обширный Измайловский парк остался по левую руку. Застройка в этом районе сплошь деревянная, не выше чем в два этажа, никак не подумаешь, что находишься в главном городе СССР. Скорее провинциальный райцентр, особенно если взглянуть на попадавшиеся навстречу телеги, запряженные понурыми лошадками.

Задавать вопросы Шмулевич не решался — субординация, — но от неловкого молчания его спас товарищ первый секретарь и начальник штаба ЦШПД:

— Расскажите, что все-таки у вас случилось? — сказал Пономаренко. — Из полученных коротких шифровок общую картину составить довольно сложно, а учитывая некоторые сопутствующие обстоятельства… Скажем прямо, обстоятельства чрезвычайные, мы прямо-таки не знаем, что и думать.

— Обстоятельства? — переспросил комиссар. — Простите, Пантелеймон Кондратьевич, я не в курсе. Газет у нас не печатают, да и радиоточек в лесу не наблюдается.

— Давайте сначала вы. Вкратце.

Вкратце? Прекрасно. За годы работы в органах Шмулевич отлично научился концентрировать важнейшие сведения в сухих, доходчивых и предельно простых фразах — умение, которое всегда пригодится, особенно при составлении рапортов руководству.

Да, упал четырехмоторный самолет. Предполагается, что в хвостовой части взорвалась бомба или граната, возможно, неаккуратное обращение с боеприпасами. На борту было двадцать четыре человека, включая летчиков, выжили двое. Первый, безусловно гражданский, умер через два часа от тяжелейшей травмы головы. Имя второго удалось установить — Гюнтер Кортен. Сначала мы решили, что он генерал-майор, позже по документам выяснили: генерал-лейтенант авиации и командир Первого авиакорпуса, так называемое «Luftwaffenkommando Don». К сожалению, доставить в Москву не получилось, очень тяжелое состояние, не перенес бы полет — остался в лазарете отряда «Большевик», есть надежда, что выживет… Допросить, по понятным причинам, не удалось.

Остальные? Мы особо не присматривались, значительная часть трупов была сильно обезображена при падении самолета. Тут еще одна загвоздочка: в отличие от нас, немцы далеко не всегда носят при себе бумаги, удостоверяющие личность. Всё что нашли — сберегли.

— Кстати, — Пономаренко будто спохватился. — У вас же с собой хоть какие-нибудь документы есть? Сохранились? Нет, не думайте, я всецело вам доверяю и твердо знаю, что Семен Шмулевич это именно вы, однако…

— Партбилет, — комиссар извлек из внутреннего кармана прорезиненное трофейное портмоне, защищавшее бумаги от сырости, — и удостоверение НКВД, выданное в управлении Молодеченского района Белорусской СССР в ноябре 1939 года, меня туда направили после освобождения Западной Белоруссии. Не мог же я потерять партийный билет, в конце концов!

— Замечательно, — покивал товарищ Пономаренко. — Но сами понимаете, с вами сегодня переговорят сотрудники органов, это обязательная процедура.

— Прикажете продолжать?..

Что было дальше? Пришлось незамедлительно уносить ноги на резервные базы, разделившись — очевидно же, что штабной самолет примутся искать с предельной настойчивостью! Так оно и случилось: судя по скупым донесениям, немцы подняли все наличные силы.

Затем пеший переход до Лепеля, в расположение «Большевика». Самолет. Москва.

— Теперь слушайте меня очень внимательно, — пожевав губами, сказал Пантелеймон Кондратьевич, глядя куда-то поверх плеча водителя ЗИСа. — В Германии сейчас происходит черт знает что, по-другому и не скажешь… За два дня, прошедших с белорусского инцидента, то есть за время, пока вы пробирались со Свенцян до Лепеля, общая политическая ситуация у противника изменилась самым коренным образом.

— Простите? — Шмулевич выпрямился. — Нельзя ли подробнее?

— Подробности очень хотели бы знать все и каждый в Ставке, включая… — Пономаренко вытянул к потолку машины указательный палец, безусловно, подразумевая Самого. — Пока обходимся сообщениями германского радио, информацией, поступающей от союзников и нейтралов. Называйте как хотите: мятеж, переворот, революция — главного факта это не отменяет. Гитлер или свергнут, или убит, или просто сгинул незнамо куда. Якобы партийные функционеры захотели отстранить фюрера от власти, но вмешалась другая группировка и подавила путч фашистских бонз. Чрезвычайное положение по всей Германии. Про самого Гитлера пока ни слова — его будто не существует и не существовало никогда.

— Вы полагаете… — У комиссара под грудиной сжался приторно-сладкий комок, как с высоты падаешь. — Полагаете, будто авария под Свенцянами и события в Германии взаимосвязаны?

— Скажите, вы осматривали тела? Подробно?

— Безусловно! Обыскали каждого! Я докладывал в радиограмме.

— И там не было никого, похожего на…

— Дэр малэхамовэс зол зих ин дир фарлибм,^[28] — потрясенно выдавил Шмулевич. Откуда только в памяти всплыли давно позабытые острые словечки времен детства за чертой оседлости? — Виноват, товарищ первый секретарь.

— Вы подумайте, подумайте, — ничего не выражающим голосом сказал Пономаренко. — Времени у вас предостаточно, до семи вечера. Вспомните самые незначительные подробности. Это невероятно важно.

ЗИС выехал с Краснопрудной улицы на Комсомольскую площадь, миновал Северный, Ленинградский и Казанский вокзалы, оттуда свернул на Каланчевскую и проследовал дальше к центру.

* * *

— Вот полный список тех, кто находился на борту при вылете из Смоленска. — Фридрих Панцингер передал Олендорфу лист с машинописными строчками. — Экипаж, штандартенфюрер Карл Баур и бортинженер Цинтль, опытнейшие пилоты…

— Знаю, — раздраженно ответил посланец Гейдриха. — Все как один «опытнейшие», «испытанные» и «профессиональные»! Кто там был еще? Так-так, адъютант Рудольф Шмундт, оберштурмбаннфюрер Линге, две секретарши, Герда Кристиан и Йоханна Вольф, доктор Брандт… Весь ближний круг. Рейхсляйтер Борман, само собой — доигрался, скотина! Остальные по большому счету люди случайные: генерал-лейтенант Кортен, обергруппенфюрер Ганс Ламмерс как член Совета по Обороне Рейха, штабные, советник Имперского управления вооружений Штрауб из ведомства Шпеера… Всё. Копков, ваше заключение?

— Подрыв устройства без оболочки в кормовой части, скорее всего — под предпоследним рядом кресел по левому борту, где сидений два, а не одно, как напротив через проход, — уверенно отчеканил Хорст Копков. — Тех, кто находился на сидениях, предположительно вышвырнуло воздушным потоком в образовавшийся пролом. Из двадцати шести человек на месте найдено только двадцать два, все до единого уже опознаны.

Бригадефюрер Олендорф угрюмо промолчал, уставившись в список невидящим взглядом. Итак, взрыв произошел в хвосте «Кондора», тактический номер 2600. Там обычно сидят «гости фюрера», те, кого он из любезности или по срочной необходимости взял с собой в полет.

Сам Гитлер всегда располагался в кресле у столика впереди, левый борт — и никак иначе: самолет оборудован системой спасения, под сиденьем главы государства вмонтирована специальная панель. В случае опасности фюрер должен был потянуть за красную ручку, после чего панель убиралась и в днище самолета открывался люк размером примерно метр на метр, через который можно выпрыгнуть с парашютом.

Сесть в другое кресло исключительно дотошный и пунктуальный рейхсканцлер не мог — действовали правила безопасности, которым Гитлер подчинялся безропотно, как солдат-новобранец фельдфебелю. Не успел. Не успел или физически не мог.

Какие выводы? Кошмарные, говоря откровенно.

Итак, найдены и опознаны двадцать два человека. Куда исчезли еще четверо? Гюнтер Кортен, доктор Карл Брандт, советник Штрауб?

А с ними — рейхспрезидент и рейхсканцлер, фюрер германского народа Адольф Гитлер?

Дело в том, что кормовой салон «Кондора» отделен от переднего перегородкой с дверью, закрывающейся на защелку. Переборка слегка пострадала от осколков при взрыве, но гауптштурмфюрер Копков утверждает, что вскрыта дверь была уже после катастрофы. На земле. Говоря проще — выбита.

А если учитывать исчезновение всей документации, включая летные карты пилотов, частные письма, которые наверняка возили с собой пассажиры, бумажники и даже карточки со служебным меню из крошечного буфета, заключение напрашивается само собой: практически моментально оказавшиеся возле разбитого самолета партизаны получили в свои руки не только секретнейшие бумаги, но и пленных. Как минимум двух, не забываем о вырванных взрывом креслах сзади — Копков наверняка не ошибается.

Положение, будем откровенны, паршивее не придумаешь.

…К утру 6 ноября тела были эвакуированы в Минск, куда и направилась оперативная группа Отто Олендорфа. Для вскрытия привлекли военных врачей, предварительно взяв с них подписку, грозившую немыслимыми карами за разглашение, а в приватной беседе с эскулапами разъяренный бригадефюрер пригрозил, что при малейшей попытке обмолвиться посторонним хоть полусловом, хоть полунамеком, виновник и его коллеги (все до единого!) будут немедленно вздернуты на струне от пианино! И это не пустые угрозы! Коллективная ответственность, как у большевиков. Ясно?

Яснее некуда.

Неожиданностей не последовало: у всех травмы, несовместимые с жизнью, типичные при авиационных происшествиях. Никаких признаков насильственной смерти.

— Все останки — самолетами в Берлин, на дополнительное исследование, — распорядился Олендорф, пускай и понимал, что ничего нового столичные специалисты не откроют. Правила есть правила, особенно в настолько щекотливом деле.

Внезапно пришло донесение от агентуры СД в Ушачах, Лепельского уезда — мальчишки нашли в лесу «мертвого немца», по детской непосредственности растрепали об этом взрослым, а там быстро дошло и до местной полиции. Возможно, в другое время сигнал остался бы незамеченным, мало ли по окрестным пущам лежит незахороненных жертв наступления 1941 года? Тем более если речь идет об Ушачах — шоссейный узел, русские здесь сопротивлялись особенно яростно. Но пока не отменено особое положение по округу, любая подобная информация бралась под особый контроль.

И надо же, повезло. В двух километрах к западу от городка отыскалось тело в оливковой форме «Организации Тодта», очень сильно поврежденное. Метрах в трехстах от него при прочесывании наткнулись на разбитое авиационное кресло с бежево-коричневой в клетку обивкой.

Незамедлительно выехавший на место Хорст Копков и его сотрудники достоверно установили: это труп господина Штрауба, одного из референтов доктора Альберта Шпеера. Получается, взрыв произошел более чем в сорока километрах от места падения самолета…

В уравнении осталось три неизвестных.

С этими тремя неизвестными придется идти на доклад к Гейдриху по возвращении в Берлин.

Но прежде всего отдать приказ немедленно — безо всяких проволочек! — разыскать партизан! Как угодно, каким угодно способом, не считаясь с потерями!

* * *

Обещанные товарищем Пономаренко сотрудники органов беседовали со Шмулевичем всего-то сорок пять минут. Двое, с армейскими, а не с чекистскими петлицами, примерно одного возраста — капитан и старший лейтенант. Очень вежливые. Капитан русский, лейтенант, судя по внешности и акценту, откуда-то с Кавказа.

Пришли в номер гостиницы «Москва», куда определили комиссара по личному распоряжению Пономаренко, чинно представились, предъявили удостоверения Управления Особых отделов НКВД.^[29] Товарищи Леонтьев и Даудов, последний, как затем выяснилось, осетин родом из Орджоникидзе.

Вопросы ставились привычные. В Гражданскую у Фрунзе воевали? Бухарская операция? В подчинении у Белова Ивана Панфиловича, осужденного по делу Тухачевского в 1938 году?

Шмулевич, глазом не моргнув, подтвердил — всё верно, да только врага народа Белова лично видел последний раз ровнехонько двадцать три года назад, в Коканде, когда никто и не помышлял о причастности комдива к антисоветским группам. Из Коканда по комсомольской путевке был направлен на усиление Ленинградского Госполитуправления.

«Знаем, знаем, — согласно покивали товарищи из УОО. — Это мы так, строго для проформы спросили. А теперь будьте любезны рассказать, когда и по каким обвинениям вы арестовывались в уже упомянутом 1938 году? Кто еще проходил по делу? Обстоятельства? Имя следователя? Даты? Где содержались? Сокамерники?»

Шмулевичу, знакомому с внутренней чекистской кухней не понаслышке, а самым непосредственным образом, всё стало понятно до хрустальной прозрачности. Дела, по одному из которых он проходил, всегда были совершенно секретны. Утечка крайне маловероятна, да и какому иностранному шпиону придет в голову ворошить архивы в поисках следственных дел (каких тогда были тысячи!) ради того, чтобы прикинуться безвестным Семеном Шмулевичем?

Работа у товарищей поставлена грамотно: никто, кроме самого комиссара, не в состоянии подробно рассказать о его далеко не самых приятных приключениях в 1938-39 годах, когда новый нарком НКВД Берия устроил форменный разгром ежовских кадров. Что называется, «под раздачу» попал и Шмулевич, хотя причислить его к ежовцам было затруднительно: с 1936 года он трудился по линии Отдела охраны ГУГБ, приглядывая за иностранным дипкорпусом и консульствами в Ленинграде, отчего бурные события Великой Чистки коснулись Семена Эфраимовича лишь краешком.

Взяли в декабре 1938-го. Следствие. Шили традиционные «шпионаж» и «антисоветскую пропаганду» (был донос о неосторожных словах на тему «лес рубят — щепки летят, но не слишком ли много щепок?»), привязали дело к ленинградским ежовцам, но получалось плохо — при всем желании Отдел охраны никак не мог участвовать в «необоснованных арестах» или «преступных методах ведения следствия», за которые Лаврентий Павлович сажал и расстреливал не менее ретиво, чем приснопамятный нарком Ежов. Несколько раз без ожесточения, скорее рутинно, дали в зубы — признавайся, гад!

Не признался.

А потом про Шмулевича забыли. Сидел в Доме предварительного заключения, небезызвестной «Шпалерке», аж до апреля тридцать девятого без единого допроса. Неожиданный вызов к следователю, скупые извинения, снятие всех обвинений, восстановление в партии, но не в звании. Невеликая должность участкового в пригородной Ржевке, при железнодорожной станции — а как иначе после ареста и пятна на биографии?

Осенью того же года приглашение в Большой Дом — стране и партии требуются проверенные кадры для работы в освобожденных от владычества панской Польши областях. О «пятне на биографии» волшебным образом было забыто навсегда, но Шмулевич ясно осознавал: Молодечно станет для него не просто «почетной ссылкой», а серьезным экзаменом — не справишься, пиши пропало. Звание вернули — лейтенант НКВД, приравненный к армейскому капитану или капитан-лейтенанту РККФ.

На самолет, в Минск за инструктажем, а потом к месту назначения. Вместо ленинградской квартиры — комната в скромном доме у толстой фельдшерицы Двойры Турфельтауб, принявшей, впрочем, нежданного жильца гостеприимно и кормившей вкусно. При поляках было куда хуже, чем при большевиках.

Двойру расстреляли немцы в июле 1941 года. Пухлая, страдающая одышкой старуха в первый же день войны пошла работать в госпиталь. После сдачи Молодечно ее убили не за то, что она была еврейкой, — прикончили вместе с ранеными.

Вот и вся история.

— На память вы пожаловаться не можете, — невозмутимо согласился товарищ Леонтьев. — Если играете, то не хуже артиста Алейникова, во что, впрочем, я не верю — отдельные подробности не знает никто, кроме вас и… И еще некоторых. Удостоверение НКВД у вас изъяли при поселении в гостиницу, под расписку, позвольте вернуть — оно подлинное, мы проверили.

Капитан положил на стол потрепанные красные «корочки». Хорошо хоть партийный билет не тронули, это выглядело бы сущим святотатством.

— Теперь… — Рядом с удостоверением на столешницу легла типографски отпечатанная зеленоватая карточка с красной косой полоской. — Вот пропуск для беспрепятственного движения по Москве в комендантский час, на всякий случай. За подписью коменданта города. Деньги, здесь двадцать червонцев, должно хватить на первое время — сходите хоть в клуб ВВС на углу Неглинной, совсем рядом, там есть ресторан. Столовая в гостинице, опять же. Голодным не останетесь. Прочее, наподобие военного билета, карточек, расчетной и вещевой книжки, получите через сотрудников партизанского штаба, товарищ Пономаренко полностью в курсе дела, вы под его ответственностью.

— Ну спасибо…

— Не за что. Это тоже входит в наши обязанности. Я за вами загляну в восемнадцать тридцать. Будьте готовы.

— Всегда готов, — не преминул подлить яду в голос Шмулевич. — Но, дико извиняюсь, у меня даже нижнее белье такое, что самому распоследнему зимогору станет стыдно.

— Ах, конечно! — хлопнул себя по лбу товарищ Леонтьев. — Ну-ка поднимитесь! Рост метр шестьдесят пять?

— Шестьдесят четыре.

— Считай, как товарищ Даудов, — капитан кивнул в сторону молчаливого и щуплого осетина в лейтенантском звании. — Немедленно распоряжусь. Вы отдыхайте. И не стесняйтесь, на тумбочке у входа в номер телефон — позвоните вниз, вам сразу принесут чай и закуски.

* * *

Всё тот же ЗИС-101 остановился возле северного угла здания Сената, напротив Арсенала и Никольской башни. В машине, не считая водителя, трое — Семен Шмулевич, товарищ Леонтьев (объявившийся точно в назначенное время, минута в минуту) и Пантелеймон Пономаренко, который, несмотря на занятость, счел необходимым лично препроводить белорусского гостя на беседу. Или таково было прямое указание.

Ехать от гостиницы «Москва» до Кремля всего ничего, минута, можно было бы и пешком пройтись, не особо утруждаясь. Но раз положено на автомобиле — значит, так тому и быть. Шторки на окнах машины были наполовину задернуты, но Шмулевич успел подивиться на кремлевские стены, грязно-белые, с намалеванными черной краской подобиями окон: маскировка, с высоты наверняка кажется, что это жилой квартал. Побелка стен не подновлялась с 1932 года,^[30] оно и к лучшему — яркая краска слишком контрастна, хороший ориентир для вражеских бомбардировщиков.

Товарищ Пономаренко слегка нервничал, вытирал платком лоб, покачивал головой, искоса поглядывая на Шмулевича — не подведет ли? Сам комиссар ощущал себя неловко и непривычно: как и было обещано, в номер доставили новехонькую гимнастерку и синие бриджи (и то, и другое великовато), шинель комсостава (в самый раз) и сапоги, которые вовсе не налезли — пришлось требовать поменять, что было тотчас исполнено. Заодно принесли мелкие принадлежности, необходимые каждому мужчине: от теплых зимних кальсон до бритвы и помазка. Хоть сейчас на парад.

Семен Эфраимович искренне полагал, что на Спасских воротах последует самая пристальная и дотошная проверка. Ничего подобного: товарищи из охраны, в бекешах и ушанках (начало подмораживать) приникли с обеих сторон к стеклам автомобиля, узнав отдернувшего шторку Пономаренко и сохранявшего абсолютную безмятежность Леонтьева, просто махнули — проезжайте, мол. Никаких сомнений, были предупреждены.

Со Спасской улицы на площадь, правее, мимо здания Совмина, к Никольским воротам. Подъезд Сенатского дворца, крыльцо под темным железным навесом.

— Это место называется «уголок», — полушепотом пояснил товарищ Пономаренко. — Окружено с трех сторон — башня, Арсенал… Выходите.

Леонтьев остался в машине, значит, выполнял лишь функции провожатого. Первый секретарь поднялся на крыльцо вперед Шмулевича. Дверь распахнулась. На лице военного у входа ни следа удивления или непонимания — кто, мол, таковы?

Плохо освещенный вестибюль, открытый гардероб. Верхнюю одежду вешаешь на крючки самостоятельно, никакой обслуги, да и вообще безлюдно — один молчаливый привратник, хмуро, но без лишней настороженности присматривающий за двумя визитерами.

— Лифт, пожалуйста, — наконец-то проронил блюститель, указав куда-то в глубину вестибюля.

И снова никакого личного досмотра, обыска, проверки спецпропусков, хотя Пономаренко и выдал таковой Шмулевичу при вечерней встрече. Надо думать, что на территории Кремля посторонние не могут очутиться ни при каких обстоятельствах. Если уж прошел за стену — значит, свой.

Поднялись на второй этаж, Пономаренко уверенно свернул из зальчика перед лифтом направо, в широкий коридор. Огромная деревянная дверь, судя по ручке с головой царского орла, осталась еще с дореволюционных времен. За ней — просторная приемная с ярко светившей люстрой, столом, заваленным газетами (надо же, в том числе и иностранными!), бумага для записей, отточенные карандаши в бронзовом стаканчике. На жостовских подносах бутылки «Боржоми». Стулья вдоль стен. И снова никого. Где личная охрана?

Приоткрылась вторая дверь, в приемную выглянул слегка полноватый товарищ в гражданском костюме, элегантном, глубоко-синем, с жилеткой и галстуком. Запонки белоснежной сорочки темно-лилового аметиста. Из нагрудного кармашка пиджака выглядывает часть оправы пенсне или очков.

— Ждем, ждем, здравствуйте. — Он шагнул к Пономаренко и Шмулевичу, протянул руку. По-русски говорит правильно, но с акцентом. — Значит, вот вы и есть тот самый комиссар? Вы редкий человек, товарищ Шмулевич. Заставили меня удивиться, а это, знаете ли, оч-чень нелегко. Чрезвычайно.

— Здравствуйте, товарищ нарком, — ровно выговорил Шмулевич.

Узнал сразу.

— Можете называть по имени-отчеству, я не обижусь.

— Как прикажете, Лаврентий Павлович.

Товарищ Берия производил впечатление самое благоприятное — голос кавказски-мягкий, никаких властных манер (присущих обычно руководителям среднего звена на местах, старающихся выглядеть если не вершителями судеб, то людьми, «облеченными доверием и полномочиями», как говаривал Салтыков-Щедрин), одет почти щегольски, приветлив и любезен. Но достаточно вспомнить, какая необоримая мощь сосредоточена за спиной этого человека, и невольно становится не по себе.

— Совещание… Даже не так. Не совещание, а неофициальная непротоколируемая встреча пройдет в крайне ограниченном составе, — предупредил Берия. — Запомните накрепко, товарищ Шмулевич: вы здесь никогда не были. Запомнили? Вот и договорились… Что же мы стоим? Идемте чай пить, только заварился.

Вот так просто «чай пить». И где?! При всей своей флегматичности Шмулевич с колоссальным трудом удержался от тяжкого вздоха, обычно выражавшего у него запредельно сильные эмоции. Теперь-то стало окончательно ясно, с кем предстоит «важная беседа».

Прошли через секретарскую, немаленький кабинет с рабочим столом лысого, как коленка, товарища, или старательно делавшего вид, что неимоверно занят с бумагами, или на самом деле погруженного в работу с головой. В ответ на тихие приветствия он лишь кивнул, не поднимая глаз и что-то невнятно промычал. Берия мельком уточнил, что это товарищ Поскребышев, а во-он тот комиссар госбезопасности третьего ранга — товарищ Власик.

«Ничего себе „нет охраны“», — подумал Шмулевич, бегло оценив вроде бы дремлющего в кресле Власика. Последний лениво глянул на новоприбывших и снова прикрыл веки, но секундного, мимолетного столкновения взглядами хватило, чтобы уяснить — истинный цербер. Такие глаза встречаются лишь у одной породы людей: кто способен убить, не рассуждая и не философствуя, стоит почувствовать опасность. На подобных Власику личностей Шмулевич вдоволь насмотрелся за свою революционную молодость. Да и потом, работая в органах, встречал не одного и не двоих. Не ошибешься и не спутаешь.

— Вы, товарищ Пономаренко, свободны, — сказал Берия первому секретарю. Тот понимающе кивнул и вышел обратно в приемную. Выходит, «неофициальная встреча» и впрямь только для узкого круга.

…Сталин неспешно прохаживался по ковровой дорожке вдоль длинного стола для заседаний политбюро. Чуть склонив голову воззрился на гостя. Мягко подошел к комиссару.

— Знаете ли, товарищ Шмулевич, — не здороваясь произнес Верховный, — такого подарка к двадцатипятилетию Октября народ и партия никак не ожидали. Хороший подарок… Партия коммунистов и советские граждане вам этого не забудут. Проходите, садитесь, товарищи.

Личный кабинет Сталина был обширен, но строг — деревянные панели по стенам, в отдалении рабочий стол под сукном. Темно-зеленые шторы плотно задернуты, окна же обязаны выходить на кремлевский Арсенал. Монументальные шкафы, круглый столик с тремя телефонными аппаратами — черным, красным и белым. Фотография в рамке: портрет Ленина, читающего газету «Правда». На длинном столе и впрямь сервирован чай в подстаканниках.

Расселись. Молчали. Верховный еще раз прошелся по кабинету туда-сюда, наконец, расположился напротив Шмулевича. Вытащил из кармана черную с золотистым и салатово-зеленым коробочку фабрики «Ява», сдвинул брови, оглянулся на свой рабочий стол, где оставалась знаменитая трубка. Махнул рукой, будто отгоняя комара, и закурил папиросу.

— Подождем минутку-другую, — сказал товарищ Сталин. — Сейчас подойдут замнаркома обороны и товарищ Молотов. Пейте чай. Курите, конечно, если хочется… Не стесняйтесь, товарищ Шмулевич.

— Я не курю, спасибо, — механически ответил комиссар.

Похоже, единственный, кто здесь не привык стесняться (кроме хозяина, конечно же!), так это нарком НКВД. Берия невозмутимо придвинул поднос, передал один стакан Шмулевичу. Второй, вот просто так, буднично, передал Сталину. Взял щипчиками колотый рафинад из хрустальной сахарницы, поболтал ложечкой. Сказал бодро:

— Относительно подарка вы, товарищ Сталин, попали в самую точку. Надлежащие службы успели поверхностно ознакомиться с документацией…

Верховный что-то проворчал по-грузински. Берия осекся: следовало дождаться остальных, а уж затем приступать.

Сначала в кабинете появился пожилой военный с маршальскими звездами на петлицах. Лицо усталое, болезненно-бледное, но в нем сразу чувствовалась порода, нечто старорежимно-благородное, в нынешние времена почти потерянное. Внешность узнаваемая — товарищ Шапошников. Сразу за ним вошел Молотов: уверенно-деловитый, привыкший больше слушать, чем говорить.

— Борис Михайлович, — Сталин вновь поднялся, обошел вокруг стола. — Что скажете о картах и директивах противника, отправленных вам сегодня утром?

— Подлинные, — четко ответил маршал. Встал, когда к нему обратился Верховный.

— Садитесь, не тратьте себя, — машинально сказал Сталин. Шапошников послушался. — Далее?

— Дезинформации не усматривается, документы полностью соответствуют текущей обстановке на фронте. Проводим самый внимательный анализ.

— Спасибо. Товарищ Берия, по вашей линии?

— То же самое, — не стал вдаваться в подробности нарком. — Как и у товарища Шапошникова, работа по углубленному изучению продолжается.

— А вот сейчас, — Верховный сделал паузу, будто подбирая слова, — сейчас все мы очень внимательно выслушаем товарища Шмулевича. Рассказывайте. Во всех подробностях. Никакого смущения, от дел вы ни меня, ни товарищей из политбюро и наркомата обороны не отвлекаете. Нынешнее дело первое по значимости. Понадобится — будем сидеть здесь хоть до завтрашнего утра.

Шмулевич уложился в полтора часа: если сам Верховный требует «во всех подробностях», значит, так надо. А началось всё, когда на острова посреди Свенцянских болот примчался взмыленный Степка-вестовой с удивительным известием: в четырех с небольшим километрах упал самолет…

Комиссара почти не перебивали, пускай он и был непривычно многословен, стараясь припомнить любые, пусть самые малозначащие на первый взгляд детали. Как потребовал у капитана Бутаева затушить цигарку, поскольку сильно воняло разлившимся горючим, могло ненароком вспыхнуть. Как первым делом осмотрели отвалившийся хвост, найдя в подтаивающем осеннем снегу первый труп — полковника Вермахта с размозженным черепом. Как Бутаев выбивал дверь в передний салон.

Пятна подсыхающей крови на внутренней обшивке салона. Вдребезги разбитая кабина. Степка, отвинтивший Железный крест у…

У кого?

— Давайте еще раз, — попросил товарищ Берия. — Этот… Этот непонятный гражданский. Умерший в вашем лазарете. Что конкретно при нем нашли? Детально?

— Ручка с золотым пером, не именная, я бы заметил, — ответил Шмулевич. — Два серебристых брелока, на одном изображение какого-то здания и надпись по-немецки «Нюрнберг — город партийных съездов», думаю, обычные сувениры. Что-то вроде пастилы в фольге, наш доктор предположил, что лекарство — пахло эвкалиптом. Личное письмо, оно приложено к другим бумагам, положили в коричневый портфель крокодиловой кожи с латунной накладкой и граверной надписью «Ob. R. Schmundt». Портфель доставлен в Москву вместе с прочими трофеями.

— «Ob.» — традиционное сокращение от «oberst», «полковник», — меланхолично вставил Шапошников. — Да и фамилия Шмундт хорошо знакома по десяткам разведсводок: старший адъютант Гитлера. «R» — Рудольф. Всё сходится.

Лаврентий Павлович внимательно посмотрел на Шмулевича поверх пенсне, без дозволения Верховного встал и быстрым шагом вышел в секретарскую. Звонить кому-то?

— Та-ак… — протянул товарищ Молотов. — Любопытно.

— Очень верно замечено, — практически без акцента отозвался Сталин. — Предположим… Только предположим, товарищи, пока нет окончательных доказательств, что мы сейчас говорим об одном определенном лице по имени Адольф Гитлер. И что он действительно исчез на дне белорусского болота. Косвенных подтверждений предостаточно, но будем осмотрительны в выводах… Что дальше?

— Я не верю в провокацию такого масштаба, — немедля отозвался Молотов. — Он, безусловно, большой прохвост и мистификатор, но не верю и точка! Разбить правительственный самолет именно в районе действия партизан, подбросить подлинную документацию, пожертвовать людьми? Добавим сюда громкие события в Берлине. Нет, это слишком. Проверить и перепроверить неоднократно, убедиться, получить подтверждения из других источников — это необходимо, но…

— Я не об этом, товарищ Молотов, — слегка поморщился Верховный. — Вопрос ребром: что дальше? Борис Михайлович?

— Политические оценки давать остерегусь, на это есть политбюро, — ровным голосом ответил Шапошников. — С точки зрения строго военной, у нас на руках оказалось больше козырей, чем можно вообразить. Оперативное планирование противника, прежде всего. Думается, в Германии сейчас идет тяжелейшая схватка за власть между различными группировками, а это непременно отразится на управлении войсками и фронтом. Нельзя терять момент.

— Согласен. — Сталин подошел к своему столу, взял трубку, повертел в руках. Положил обратно. — Они уже прямо назвали имя нового канцлера. Шпеер.

Взгляд в сторону Молотова.

— Лично при довоенном визите в Германию не встречался, — сказал нарком. — Недавний выдвиженец, до февраля этого года серьезных должностей не занимал, ведал строительством гражданских объектов, по образованию архитектор. Молод, невероятно работоспособен, политикой никогда не увлекался, после назначения на министерство показал себя отличным специалистом в военной экономике. Редкий талант, прямо скажу. Непонятно, как он очутился в канцлерах — некая внутренняя и очень сложная интрига, с учетом, что по последним данным практически всё прежнее руководство партии нацистов или ликвидировано, или просто исчезло… А Шпеер считался креатурой и другом Гитлера.

— Проходная фигура? Марионетка? — уточнил товарищ Сталин. — Человек, которому будут указывать другие? Но кто? Военные? Крупная буржуазия? Или, не исключено, он ставленник Западных держав, сумевших устранить Гитлера руками внутригерманской оппозиции фашизму?

— Неизвестно. Ситуацию придется наблюдать в развитии.

— Согласен, — повторил Верховный.

Вернулся Лаврентий Павлович, не сказав и слова, опять присел к столу. Судя по его лицу — с азартным и эдаким охотничьим выражением — где-то в глубинах огромной машины наркомата Берии завертелся невидимый механизм, шестеренки зацепились зубчиками и пошла работа. Настоящая работа, в которую включились десятки людей на пространстве от Лубянки до Берлина и от Стокгольма до Рима.

И всё из-за нескольких строчек, написанных дамским почерком на дорогой веленевой бумаге, с подписью «Ihre Eve».

— Я вот об одном думаю, — товарищ Сталин некоторое время стоял спиной к гостю и соратникам. Потом медленно развернулся, повстречавшись взглядом с каждым. — А как прикажете прямо сейчас объявить советскому народу о случившемся у немцев? В каком контексте? Что товарищ Поспелов, как главный редактор «Правды», завтра напишет в передовице? Что партия и правительство Советского Союза скажут людям?

Снова молчание. Каждому было понятно — такие вопросы решает лично Верховный. Каждому, но не Семену Шмулевичу, не знакомому с кремлевским этикетом. Комиссар решил, что если вопрос задан, то и отвечать необходимо:

— Может быть, проявить осторожность?

Шмулевич заметил, как на него взглянул Молотов — недоуменно. Берия улыбнулся углом рта, и только Шапошников остался стоически невозмутим.

— Продолжайте, — заинтересованно сказал Сталин.

— Нейтральная формула. Что-нибудь вроде «буржуазно-демократической революции» или «олигархического переворота». Трактовать впоследствии можно как угодно.

— Очень хорошо, — помедлив, произнес Верховный. Снова взял незажженную трубку со стола, машинально поднес мундштук к губам. — А уж в зависимости от действий нового руководства Германии мы решим — буржуазная это революция или демократическая.

Сталин опять сделал паузу, прошелся вдоль стола и тихо, но очень внятно повторил:

— Да, именно мы решим.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ КАНЦЛЕР Рассказывает Альберт Шпеер

— I — ВАЛЬКИРИЯ^[31]

Берлин,

4 ноября 1942 года

Буду предельно откровенен: в моей жизни хватало моментов, которые в литературе или кинематографе именуются «острыми». В минувшем феврале лишь чудо спасло мне жизнь и я не погиб в одном самолете с доктором Тодтом. Несколько лет назад мой автомобиль (а ехал я с женой и детьми) попал под обвал в Альпах, колоссальная гранитная глыба свалилась на горное шоссе всего в пяти метрах от машины — ощущения самые мерзкие, руки потом тряслись до вечера, и я не мог сидеть за рулем.

Летом на моем личном самолете отказали сразу два двигателя, но пилот, Герхард Найн, после успешной посадки заверил, что это сущая чепуха, вытянули бы даже на одном из четырех — по-моему, капитан был неискренен. В Днепропетровске «штаб Шпеера» оказался под угрозой атаки русских танков, прорвавших фронт, и нам пришлось пережить несколько крайне волнительных часов: отбиваться нечем, а эвакуироваться решительно невозможно — зима, железнодорожные пути завалены снегом так, что поезду не пробиться.

Немало седых волос добавила ночевка в бункере под Бременским штабом «Организации Тодта» — я никогда прежде не попадал под массированную бомбежку. А если учитывать, что английская бомба угодила прямиком в здание штаба, тем не менее не разрушив убежище, будем считать, что я родился с серебряной ложкой во рту.

Про такую мелочь, как обрушившиеся леса на одной из берлинских строек, можно вовсе умолчать — я всего-то сломал палец, упав с высоты третьего этажа. Повезло.

Словом, богатых жизненных впечатлений хватало с избытком. Но все перечисленные случаи вместе взятые не идут ни в какое сравнение с исключительными событиями, начавшими разворачиваться ранним утром в среду 4 ноября. Доселе на здоровье жаловаться мне не приходилось, однако перед рассветом, после визита капитана Штельцера, адъютанта начальника гарнизона Большого Берлина генерала фон Корцфляйша, меня едва удар не хватил.

— …Господин Шпеер, — эти слова Штельцера я запомнил на всю оставшуюся жизнь, — я обязан доставить вас на Вильгельмштрассе для представления его превосходительству рейхспрезиденту Германской империи генерал-фельдмаршалу Иобу-Вильгельму фон Вицлебену!

Прежний мир, пускай не самый гостеприимный и уютный, но такой привычный, рухнул. Будущее, в свою очередь, виделось туманным, опасным и непредсказуемым.

* * *

Мой ближайший помощник, начальник стройуправления «Организации Тодта» Юлиус Аппель, несколько дней назад весьма точно заметил, что если из исторического контекста будет выдернута личность, вдохновляющая свою эпоху, то все труды означенной личности рухнут, сгинут в небытие — примеров тому неисчислимое множество, от Александра Македонского до Бонапарта и Бисмарка. «Железный канцлер» ушел из политики, не подобрав преемника, способного продолжить его дело, и созданная Бисмарком Вторая Германская империя погибла спустя всего двадцать восемь лет, что по меркам историческим — мгновение.

После разговора с Аппелем мне стало по-настоящему страшно при мысли о том, что нам отведен куда более недолгий срок. Стержень, на котором всё держалось, безжалостно удален.

Впрочем, не следует забегать вперед, чем грешат многие мемуаристы. Будем придерживаться строгой хронологии событий.

* * *

…Получить сколь-нибудь внятную информацию о происходящем у капитана Штельцера и явившегося вместе с ним офицера СД из «штаба Гейдриха» не получилось, пришлось довольствоваться малым. Они обмолвились об исчезновении самолета фюрера, но больше на эту тему решительно ничего сказать не могли. Введены в действие директивы оперативного плана «Валькирия», разрабатывавшегося на случай внутренних беспорядков в Рейхе или высадки вражеского десанта. Столица на военном положении, отдан приказ «День W». Началось всё в половине третьего ночи, когда была объявлена всеобщая тревога.

— Это всё, господин Шпеер, — решительно заявил капитан. — Побыстрее, пожалуйста.

Я перевел взгляд на перепуганную жену и домоправительницу фрау Кох, тоже выглядевшую ошеломленной. К счастью, старшие дети остаются наверху, хотя им пора на занятия. Штельцер упомянул, будто моя вилла на Шопенгауэрштрассе останется под охраной военных, это прекрасно, но…

— Оставайтесь дома, — тоном, не терпящим возражений, заявил я Маргарет. — Никаких поездок в город, никакой школы. Даже в сад не выходите! Я позвоню, как только смогу! В крайнем случае солдаты переправят вас в Рейхсканцелярию, у них приказ.

Жена осталась безмолвной. Идеальная немецкая женщина — слово главы семьи не подлежит оспариванию и сомнению.

Я быстро поднялся по лестнице на второй этаж. Если уж речь зашла о «представлении рейхспрезиденту» (но, черт побери, при чем тут старик Вицлебен? Что Гейдрих с присными от меня скрывали?), ни о каком гражданском костюме речь не идет, тут я дал маху.

У меня есть мундир НСДАП с нашивками гауптдинстляйтера, однако его я надевал один раз в жизни, при примерке. Нет, исключено. Если всё пойдет так, как и задумано, партия отходит на второй, а то и третий план. Кроме того военные, мягко говоря, недолюбливают партийных функционеров.

Только официальная форма — я, как глава «Организации Тодта», еще полгода назад запретил тратить время и деньги на разработку парадного обмундирования ОТ и Министерства вооружений, а потому министерский мундир оливкового «богемского» цвета отличался от прочих лишь серебряным кантом по краю воротника. Никаких излишеств и павлиньих расцветок в тошнотворной стилистике Розенберга и Геринга!

Сборы заняли ровно пятнадцать минут, включая торопливое и не слишком аккуратное бритье. Хорошо, не порезался — было бы совершенно неприемлемо явиться на Вильгельмштрассе с окровавленной физиономией!

Господи, о чем я только думаю?!

Надо забрать портфель с бумагами из кабинета. Подумав мгновение, я заодно прихватил из ящика стола «Вальтер РР», который возил с собой исключительно при командировках в Россию — с оружием обращаюсь плохо, как и положено «умнику», но сейчас пистолет явно не помешает.

Замечательно: обойма полная, поставлен на предохранитель — ногу себе не прострелю. «Вальтер» отправился в правый карман бриджей.

Адъютант Штельцер, сопровождавшие его армейский лейтенант, два ефрейтора с автоматами и гауптштурмфюрер, имя которого я выяснить не удосужился, терпеливо ждали у входа. Героически пытавшаяся сохранять самообладание фрау Кох успела шепнуть, что Маргарет ушла к детям. «Только непременно, непременно телефонируйте, господин Шпеер, когда всё определится!»

Что «определится»? Когда меня возьмут под стражу и расстреляют как государственного изменника, которым я, безусловно, являюсь? Или когда Вицлебен вдруг навесит мне Рыцарский крест Креста Военных Заслуг с бриллиантами?

— Разумеется, фрау Кох, — быстро сказал я, стараясь казаться непринужденным. Получалось так себе. Плохо получалось. Взглянул на Штельцера: — Поеду на своей машине.

— Не возражаю, господин рейхсминистр. Но поведу я.

— Делайте что хотите. — Мне это было безразлично. — Идемте в гараж.

«Хорьх 951А», как и всегда, завелся с одного поворота ключа. Штельцер заставил меня сесть назад вместе с гауптштурмфюрером (тот догадался представиться — Карл Дитмар, первый раз слышу), спереди посадил своего лейтенанта.

Впереди поехал бронеавтомобиль ADGZ, сущая архаика, производившаяся в Остмарке для полицейских нужд. Эмблемы на корпусе эсэсовские, значит, из той партии, что заказывалась рейхсфюрером Гиммлером на заводе «Штайр» в прошлом году, документы по поставкам проходили через мое ведомство.

Дорога привычная — с Шопенгауэрштрассе направо по Шпанишеаллее, мимо озера, выезд на Магдебургско-Лейпцигский автобан, теперь налево и вперед — до пересечения с Кайзердамм, входящей в городскую ось «Восток — Запад».

Ехали аккуратно: «Хорьх» способен развивать отличную скорость, но перед нами шел ADGZ, не способный выжимать больше семидесяти километров в час — в дороге броневик уверенно держал пятьдесят пять километров. Зато без лишнего риска.

— Танки? — упавшим голосом сказал я, увидев, как мы обгоняем колонну Pz.IV старой модификации D с коротким 7,5-сантиметровым орудием, двигавшихся к городу в районе Гюневальда. Я насчитал пятнадцать машин, три взвода. — Откуда?

— Училище Панцерваффе в Крампнице,^[32] — приняв мой вопрос буквально,ответил капитан Штельцер. — Тактический знак с оленем, ошибиться невозможно. Выдвигаются к городу.

Ничего себе новости. Значит, дело обстоит настолько серьезно, что в столицу вводят войска? Впрочем, я изучал план «Валькирия» подробно, такие меры предусмотрены.

Что же за адскую похлебку заварил Рейнхард Гейдрих?

Большая развязка в Шарлоттенбург-Вильмерсдорф, тут начинается «Штадтринг», городское кольцо, так пока и не достроенное в полном объеме. Чуть дальше поворот на Кайзердамм, и снова Pz.IV — две машины, много солдат. Нам приказали остановиться.

Капитан выскочил из машины, подбежал к начальствующему офицеру, показал какие-то бумаги. Вернулся.

— Всё в порядке, проезжаем. Они в подчинении начальника гарнизона…

Удивительное дело: вроде бы сегодня среда, начало дня, но движения по Кайзердамм, Бисмаркштрассе, Тиргартену и далее вплоть до Шарлоттенбург не наблюдалось вовсе — ось «Восток — Запад» была накрепко перекрыта военными. Я и предположить не мог, что в самом Берлине и окрестностях находится столько подразделений, способных за несколько часов парализовать жизнь огромного города! Перед Бранденбургскими воротами и слева, возле здания Рейхстага, настоящий армейский лагерь — танки, бронетранспортеры, оцепление.

Тем не менее на Унтер-ден-Линден и далее на Вильгельмплац мы проехали беспрепятственно — сработали пропуска капитана Штельцера. Вот и донельзя знакомое здание «Новой» рейхсканцелярии, сколько трудов в него вложено…

Мы притормозили не у парадного входа со стороны Фоссштрассе, а направились прямиком ко въезду во двор, от площади. Здесь тоже столпотворение: совместно армейцы из артиллерийской школы в Ютеборге и Ваффен-СС. Последних на треть меньше, по беглой оценке.

Военные заставили выйти из машины и показать документы. Тут в дело вступил гауптштурмфюрер Дитмар: несколько слов, брошенных начальнику усиленного караула, и предъявленная карточка произвели магическое действие, нас пропустили мигом, отсалютовав. Меня проводили донельзя странными взглядами, в которых смешивалось искреннее любопытство и немалое потрясение.

Что это? Стрельба? Где-то неподалеку, буквально в квартале-двух, отчетливо раздавались короткие автоматные очереди. Низко застрекотал MG-42, этот звук ни с чем не спутаешь!

— Не представляю, — ответил Карл Дитмар на мой неозвученный вопрос. — Поторопимся, господин Шпеер!

Во «Дворе Почета» Рейхсканцелярии поддерживался относительный порядок — людей в форме, безусловно, куда больше, чем даже при построении лейб-караула, встречающего главу иностранной державы, но суеты не наблюдается. Кстати, лейб-караул в черной форме исчез, его заменили не менее внушительные парни в фельдграу, с нашивками Wachregiment Berlin.

— Боже мой, Альберт! Наконец-то!

Совершенно неожиданно навстречу мне вышел граф Вернер фон дер Шуленбург. Даже не вышел, почти выбежал, что для его шестидесятисемилетнего возраста выглядело чуть легкомысленно. Зато взгляд сиял.

— Ваша охрана доложила по рации, что вы приехали!

— Охрана? По рации? Доложила? — Я замер на ступеньках крыльца.

— Конечно же, на броневике установлена рация! Вам, как специалисту по военной технике, стыдно не знать!

Граф выглядел перевозбужденно, будто юный кадет, впервые идущий на свидание к прелестной дочке мельника. Сбежал по ступенькам вниз, подал руку. Увлек меня к дверям резиденции.

— Я здесь с четырех ночи, — тараторил Шуленбург. Такая манера речи для дипломата неприемлема, но граф не стеснялся. — Обстановка, конечно, сложная, но мы постепенно берем верх! Вицлебен вас ждет!

В принципе, я имел полное право остановиться и немедленно — слышите, тотчас же! — потребовать объяснений. Однако мы шли по Мраморной галерее, и я не находил надлежащих слов. Без преувеличений, я доселе ничего не понимал.

— Рейхспрезидент примет вас без проволочек, — сказал Шуленбург. — Никаких церемоний, протокола и так далее. Не время. В зале кабинета министров. Прошу.

Последняя дверь направо, сразу за личными помещениями и кабинетом фюрера — зал заседаний правительства находится в самой дальней части Мраморной галереи. Обстановка ничуть не поменялась с моего предыдущего визита. Длиннющий стол, слева полная дюжина стульев с имперскими орлами на спинках, справа одиннадцать, кресло председателя. Пол выложен плитами розового и темно-сиреневого камня. Размер зала помню до сих пор — девятнадцать метров на тринадцать с половиной.

На дальней стене огромный гобелен с античной сценой, рядом глобус на деревянной подставке, напротив столик для стенографисток — сейчас он занят двумя сотрудниками СД, притащившими с собой пехотные радиостанции Torn. Fu.g. Вот, значит, откуда стало известно о моем прибытии.

Вицлебен, Гейдрих и фон Нейрат. Обергруппенфюрер в кожаном плаще, будто только что вошел или, наоборот, собрался уходить. Последняя догадка оказалось верной.

— Проходите, Шпеер, — первым сказал Рейнхард Гейдрих. — Заранее прошу простить, что не поставили вас в известность безотлагательно, было не до того. Разрешите представить вам, господин Шпеер, фельдмаршала фон Вицлебена.

— Но мы знакомы… — будто невинное дитя, ответил я. И тотчас поперхнулся своими словами. Подразумевалось нечто совсем иное.

— Вы, как обычно, не дослушали, — каким-то чужим, крайне холодным и торжественным тоном, какого я от Гейдриха никогда прежде не слышал, произнес обергруппенфюрер. — В настоящий момент генерал-фельдмаршал Иоб фон Вицлебен принял… Временно принял на себя обязанности рейхспрезидента Германии в связи с предполагаемой гибелью фюрера Адольфа Гитлера.

Сам Вицлебен, седой, изумительно величественный, как и любой офицер старой школы, молчал. На дворянском, чуть надменном лице ни единой эмоции. Будто ничего и не происходит.

— Господин действующий рейхспрезидент и фельдмаршал, — продолжил Гейдрих, — позвольте представить вам Бертольда Конрада Германа Альберта Шпеера, занимавшего пост рейхсминистра вооружений и боеприпасов при предыдущем правительстве.

«Предыдущем? — ахнул я, стараясь не подавать виду. — Разыгрывается некая церемония, что бы там ни говорил пять минут назад фон Шуленбург! Не экспромт, а заранее спланированная церемония! О нет!»

— Данными мне полномочиями, — теперь заговорил престарелый фельдмаршал, — я своим указом, датированным сегодняшним числом, отменил закон 1934 года об объединении постов президента и канцлера Германии. Извольте ознакомиться.

В действие вступил Константин фон Нейрат. Подошел ко мне, вручил надлежащую бумагу. Действительно, всё так, юридические обоснования полновесные: если нет Гитлера, а политическое завещание такового не оглашено, то преемственность власти гарантируется той же «Валькирией» — оперативный план был создан в том числе и на случай экстраординарных ситуаций, когда погибает всё руководство страны. Президента и канцлера назначают «по опыту и заслугам».

До подписания указа Вицлебен носил оба титула. Но указ вступил в законную силу с момента подписания.

— Как рейхспрезидент Германии, — продолжил Вицлебен, — и учитывая ваши исключительные заслуги перед страной и нацией, я предлагаю вам, господин Шпеер, немедленно сформировать правительство в качестве канцлера Германской империи.

Все трое в упор смотрели на меня. Гейдрих — взгляд волка. Нейрат — взгляд лиса. Вицлебен — взгляд коршуна. Только граф Шуленбург оставался за моей спиной.

— Прошу вспомнить об ответственности, которую вы несете перед Отечеством, — чуть мягче сказал фельдмаршал. — Как и все мы. Германия не должна погибнуть.

— Я… — Взять время «подумать»? Невозможно! Ответ необходимо дать сейчас, меня поставили перед окончательным выбором. Делай что должно, и будь что будет! — Я принимаю ваше предложение, господин рейхспрезидент.

Нейрат извлек из папки текст присяги — я смутно помнил, что клятва канцлера произносилась в вольной форме, в отличие от прописанной в старой конституции присяги президента, однако они и это предусмотрели. Видимо, чтобы я не запинался.

— Ich werde meine Kraft für das Wohl des deutschen Volkes einsetzen, die Gesetze des Reiches wahren, die mir obliegenden pflichten gewissenhaft erfüllen und meine Geschafte unparteiisch und gerecht gegen jedermann führen…

Вот и всё. Хватило нескольких секунд.

Никаких фотографов, прессы, депутатов рейхстага и детишек с букетами цветов. Я машинально отметил, что занятые с радиостанциями офицеры в нашу сторону вовсе не посмотрели, будто вовсе не были свидетелями исторического события.

— Поздравляю с назначением, — Гейдрих заговорил нормальным голосом. — Можете приступать немедленно, ваш рабочий кабинет за стеной.

— Подождите… — Я опомнился. Осознал.

— Нет-нет, я и так слишком задержался. — Обергруппенфюрер ясно понимал, что я подразумеваю этим невнятным стоном, но сделал вид, будто ничего не заметил. — В ваше распоряжение, господин Шпеер, на время чрезвычайного положения выделены несколько сотрудников СД, они будут обеспечивать устойчивую связь. Руководитель группы — уже знакомый вам гауптштурмфюрер Дитмар.

Признаться, я не помню, как очутился в канцлерском кабинете — кажется, граф Шуленбург проводил? Слишком велико было потрясение. Едва я осознал, что остался в этом огромном помещении один, то пришел в состояние ничем не оборимого ужаса. Багрово-красный мрамор, абсолютная тишина и чувство полнейшего одиночества. Нечто похожее я испытал в детстве, когда в частной гимназии меня за провинность заперли в полутемном зале для собраний, где не было никого и ничего, кроме жестких стульев, кафедры и портрета кайзера над ней — Вильгельм взирал на ослушника немигающим взглядом, осуждая и порицая.

Хватит, Шпеер, возьми себя в руки. Теперь ничего не исправишь.

Я посмотрел налево, на рабочий стол главы правительства, сейчас девственно чистый — книги, документы, даже писчий прибор отсутствуют, только лампа с золотистым абажуром. Сразу за столом дверь в личные помещения, над ней позолоченный медальон с аллегорией «Мужество», классический сюжет — рыцарь, дьявол и смерть, изображенная в виде скелета. Накрепко позабыл, как мне пришла идея украсить кабинет панелями с олицетворением четырех добродетелей, «Мудрость», «Осмотрительность», «Мужество» и «Справедливость», но самая жуткая из них, с оскаленным голым черепом Смерти и выглядывающим из-за плеча рыцаря адским демоном, сейчас первой попалась мне на глаза.

Доигрался в аллегории и символы. Дьявол и Смерть над столом, который отныне формально принадлежит мне. Нет, ни за что, никогда за него не сяду! Кресло с алой обивкой всегда будет принадлежать другому!

Я бессильно опустился на обитое серебристо-голубой материей длинное канапе перед камином в противоположной стороне зала. Сверху, с ростового портрета, на меня строго взирал Отто фон Бисмарк. Поискал по карманам коробку с сигаретами, вынул зажигалку. Мелькнула мысль: «Фюрер не переносит табачного дыма, курить в его кабинете строжайше запрещено!»

Фюрер? Здесь его нет. Весьма вероятно, его теперь вообще нет — подробности мне сообщить не соизволили. Хорош «канцлер», не осведомленный даже о том, что случилось с его предшественником!

— Разрешите? — бесцеремонно громыхнуло от парадной двери, ведущей в Мраморную галерею.

Дитмар. Створки почти шестиметровой высоты отворились бесшумно, как и проектировалось. За спиной гауптштурмфюрера трое, в серой форме. У ног какие-то ящики.

— Где прикажете расположиться, господин Шпеер?

Понятно. Связисты, обещанные Гейдрихом.

Я машинально посмотрел на огромный стол о шести резных ножках с мраморной столешницей возле окон — чисто декоративное украшение. Если убрать лампы с тремя плафонами и часы под стеклянным колпаком, за ним можно хоть взвод разместить!

Канцлерская карьера началась с того, что я, Карл Дитмар и его подчиненные таскали кресла, чтобы устроиться с полным удобством. Я предпочел занять место с торца, спиной к Смерти с дьяволом и канцлерскому столу. Две армейские рации, полевой телефон, выводящий на коммутатор РСХА. Откуда-то принесли пачку бумаги и писчие принадлежности.

Дитмар посмотрел вопросительно.

— Общая сводка по обстановке в Берлине. — Это было первое, что пришло мне в голову. — Сколько на часах? Без четверти девять? К десяти часам ровно начальника гарнизона ко мне на доклад. Прямо сейчас пригласите графа Вернера фон дер Шуленбурга, я полагаю, он в зале заседаний кабинета министров и… В столовой есть кто-нибудь?

— Так точно! Было дано распоряжение прежний персонал в Рейхсканцелярию не допускать, но там военные…

— Кто-нибудь из них в состоянии сварить кофе? Много?

— Э… Так точно!

— Действуйте!

Гауптштурмфюрер, наконец-то получивший не требующие двойного толкования приказы, ринулся исполнять.

Удивительно, но стоило понять, какую именно информацию я желаю получить прямо сейчас, безотлагательно, как механизм завертелся. Работа пошла сама собой, будто так было всегда.

Соединить с ОТ-айнзатцгруппенляйтером Аппелем из Министерства вооружений и боеприпасов? Его ищут, это займет какое-то время. Позвонить по линии городской телефонной сети? Простите, это временно невозможно. Правительственная связь тоже пока не работает, только внутренняя, от Управления Имперской безопасности. Желаете немедленно отправить сообщение вашей семье? Для этого существует фельдъегерская служба. Вызвать офицера?

Полчаса ушло на вдумчивый разговор с графом Шуленбургом — мы уединились в пустующей комнате шифровальщиков рядом с кабинетом канцлера. Итак, из Минска подтвердили: разбившийся самолет фюрера найден утром наблюдателями с воздуха, в труднодоступной местности, ничего другого пока сказать невозможно. Причина катастрофы? Не представляю, господин Шпеер. Что-то наверняка знает фельдмаршал Вицлебен, но в данный момент его не следует отвлекать: как новый главнокомандующий он занимается формированием Генерального штаба, структура ОКВ его же указом упразднена.

— Как при кайзере? — спросил я.

— Видимо. Это дела военных. Не сомневаюсь, Вицлебен справится. Ваша задача, Шпеер — правительство. Дееспособное правительство!

— Хотите сказать, — я едва дар речи не потерял, — что состав кабинета не был заранее оговорен? Что тогда мы обсуждали в Ванзее меньше недели назад?

— Извините, не совсем верно выразился, — сказал Шуленбург. Полез в карман сюртука, вынул сложенный вчетверо лист бумаги. — Вот список кандидатур. Выберите тех, кто, по вашему мнению, наиболее достоин и способен. Вам с этими людьми работать.

Я бегло пробежал глазами предъявленный документ. Из старого руководства не осталось практически никого. Возвращается Яльмар Шахт, на своем месте остается Юлиус Дорпмюллер (транспорт и Рейхсбан), на мое место в Министерстве вооружений предлагается Альфрид Крупп фон Болен унд Гальбах. Единственные три кандидатуры, которым не предусмотрена альтернатива.

Иностранные дела, как и предполагалось, фон Нейрат и сам Шуленбург — выбирайте, господин рейхсканцлер.

— Ваше мнение о дальнейшем ходе работы МИД? — Я уставился на графа. — Общая доктрина?

— Хватит заниматься только войной, пора вспомнить, что существуют и политика с дипломатией, — не задумываясь ответил Шуленбург. — Мы слишком давно не занимались политикой. Для начала — зондирование мнения руководства воюющих держав о заключении перемирия. Хотя бы на одном из фронтов.

— Черчилль и Сталин вряд ли пойдут на такое.

— Всё зависит от условий, которые мы сможем предложить. Британию и Россию возглавляют очень сложные, целеустремленные и упрямые люди, но, будучи послом в Москве, я успел хорошо изучить руководство большевиков: они прагматики. Сталин никогда не простит нам нападения в июне сорок первого года, но из голого прагматизма примет очевидные выгоды временного прекращения боевых действий. С Черчиллем сложнее — он слишком подвержен эмоциям, импульсам, способен на безрассудства, кроме того, самая минимальная уступка с его стороны безвозвратно повредит репутации премьера. Как следствие — проигранные выборы в будущем. Это Британия.

— Здоровый цинизм, а? — бросил я. — Откровенно говоря, Сталина я боюсь гораздо больше, чем англосаксов. Возможно, он прагматичен, но, как все азиатские тираны, мстителен и недоверчив.

— Главное — ввязаться в драку, а там посмотрим, — граф повторил некогда изреченную Бонапартом истину.

— Вы действительно хотите занять этот пост? — прямо спросил я.

— Это не честолюбие, господин Шпеер. Мне страшно за будущее. Когда человеку страшно, он сделает всё, чтобы предотвратить грозящую опасность.

— Вы, безусловно, уже думали о высшем штате министерства?

— Ульрих фон Хассель, статс-секретарь, — без малейшей паузы отозвался Шуленбург. — Вы виделись с ним в Ванзее. Нейрат, разумеется. Можно привлечь Генриха Брюнинга, несправедливо позабытого. Это основной костяк. Персонал Риббентропа безжалостно удалить.

— Нейрат? Вы уверены, что сработаетесь? Когда-то он являлся вашим непосредственным начальником, вряд ли он согласится занять второстепенную роль!

— Поговорите с ним сами, Шпеер.

— Ну что ж… Пожалуй, сейчас на этом и закончим. Надеюсь, никто не требует от меня объявить состав кабинета в ближайшие же полчаса?..

* * *

В механистической функциональности германского «порядка» есть и свои положительные стороны. К полудню 4 ноября я имел достаточное представление о текущей обстановке и моя «походно-полевая рейхсканцелярия», как пошутил Дитмар, работала в самом напряженном режиме.

В словах гауптштурмфюрера был свой резон. Подавляюще-торжественный канцлерский кабинет всего за несколько часов преобразился: критический недостаток утилитарной мебели компенсировали тем, что я попросил военных перенести из столовой два круглых стола со стульями и поставить их у южной стены, ближе к камину. Штат возрос до восьми человек — фон Корцфляйш и подчиненный ему комендант Берлина генерал Хазе, явившиеся ко мне на прием из ОКХ на Бенделерштрассе, также предусмотрели создание армейского узла оперативной связи и выделили мне «адъютанта от комендатуры», что лишним не оказалось. Победит тот, кто владеет информацией в полном объеме.

Нашелся Аппель, точнее, его оперативно отыскали по моему прямому приказу и доставили на Вильгельмштрассе — если начальник стройуправления и был взвинчен при виде царящей в городе суматохи, то виду не подавал. Как обычно собран, деловит и готов к любым трудностям.

— Побудете денек министром вооружений, Юлиус, — огорошил я Аппеля, едва мы поздоровались. Он лишь бровь вздернул. — Просто мне некого сейчас найти себе на замену. Ничего сложного. Немедленно займитесь мобилизацией «Организации Тодта» в соответствии с планом «Валькирия», все предписания вы обязаны помнить.

— Знай мой престарелый отец, какую блистательную карьеру совершит непутевый отпрыск, — Аппель снял пальто и бросил на кресло, — он наверняка раскаялся бы в подзатыльниках, которыми щедро потчевал меня в детстве. Где лучше расположиться?

— Где угодно.

Господин Аппель, как я уже отмечал, абсолютно не страдал рефлексией. Оглядевшись, он узрел свободный стол, подошел к нему, проверил, работают ли телефоны (правительственная спецсвязь частично начала действовать к одиннадцати утра), и тотчас потребовал соединить с нашей главной конторой на Паризерплац, 3. Тот факт, что Аппель занял рабочее место канцлера, его ничуть не смутил и не взволновал — по-моему, он не обратил на это и малейшего внимания.

Единственным, о чьем отсутствии я сейчас жалел, был мажордом Рейхсканцелярии Канненберг — обаятельный толстяк, умело руководивший хозяйственной деятельностью и, в частности, кухней. Увы, но Гейдрих приказал отстранить весь старый персонал до единого человека, особенно тех, кто напрямую соприкасался с Гитлером: они «шефа» боготворили, а следовательно, были потенциально опасны. Отсутствие Канненберга означает, что все мы сегодня останемся голодными — в кабинет доставили два армейских котелка с жидковатым кофе, однако на этом кулинарные способности оккупировавших здание военных иссякли: они и посуду-то приличную найти не удосужились!

— Закажем в ресторане гостиницы «Адлон» через два квартала, пошлем курьера, — подсказал выход Аппель, услышав мои невнятные жалобы, — у меня с собой есть немного наличных, потом компенсируете из министерских фондов…

И снова взялся за телефонную трубку. Любопытно, этот человек подвержен хоть каким-нибудь эмоциям? Убежден, в случае внезапного конца света айнзатцгруппенляйтер первым делом составит подробный план действий, оформит его в соответствии с инструкциями, директивами и предписаниями вышестоящих органов, а затем потребует завизировать бумаги в Небесной канцелярии и поставить печать.

…Итак, что же мы имеем по состоянию на 11:45 утра?

Подчиненные генералу фон Хазе войска полностью заняли город, «Валькирия» сработала безотказно. Так называемый «Охранный батальон» (отдельная часть численностью до полка) контролирует центр, поднят гарнизон Шпандау, с ними кадеты пиротехнического и инженерно-технического училищ Вермахта.

Добавочно — танковые училища в Крампнице и Вюнсдорфе, курсы усовершенствования Панцерваффе в Гросс-Глинике, пехотное училище в Дёберице, унтер-офицерское в Потсдаме. Эти занимают важнейшие транспортные узлы, Лертский вокзал, вокзалы Анхальт, Восточный и Гамбургский, перекрывают магистрали. Создан опорный пункт в Цейхгаузе и бывшем королевском дворце.

Две ударные группы патрульной службы сухопутных войск захватили Министерство пропаганды, доктор Геббельс арестован еще ночью дома, на вилле на острове Шваненвердер. Препровожден на Принц-Альбрехтштрассе, во внутреннюю тюрьму РСХА.

Осложнения с радиоцентром на Мазуреналлее продолжались до девяти часов — эсэсовская охрана отказалась сдать оружие, пришлось применить силу. Сейчас здание контролируют 4-й учебный батальон и 2-я кадровая рота. Радиостанцию Кёнигс-Вустерхаузен удалось взять силами одной танковой разведроты без единого выстрела, отказавшиеся подчиниться приказу Гейдриха эсэсовцы разоружены и заперты.

Хуже всего дело обстоит с «Главным ведомством личного штаба рейхсфюрера» в Халензее-Кюрфюрстендам, бой продолжается до сих пор, используется бронетехника. Казармы Лейбштандарта «Адольф Гитлер» на Финкенштейналлее окружены, но обошлось без инцидентов — Зепп Дитрих постарался, у него колоссальный авторитет.

Сорок минут назад поступило шифрованное сообщение от Гейдриха — бывший рейхсфюрер Генрих Гиммлер погиб в перестрелке (на самом деле, как я узнал два дня спустя, застигнутых врасплох Гиммлера, Рудольфа Брандта, Карла Вольфа, начальника Feldkommandostab RFSS^[33] Курта Клонбауха и некоторых других высших чинов без ненужной лирики расстреляли во дворе замка принца Альбрехта на Вильгельмштрассе, 102, верные Гейдриху офицеры во главе с Олендорфом).

О том, что происходит в Каринхалле, сведений пока нет, но рейхсмаршал также подлежит незамедлительному аресту…

Скоро двенадцать, а это значит, что по радио будут передавать записанное заранее обращение Вицлебена. Общую канву я представляю, граф Шуленбург обрисовал в двух словах, да и на недавней встрече в Ванзее это обсуждалось. Однако есть важнейший нюанс, который путает все карты — до сих пор неизвестно, жив фюрер или нет.

Больше всего меня потрясли вовсе не введение чрезвычайного положения и не танки возле Бранденбургских ворот. Исходно речь шла о различных вариантах «изоляции» Гитлера с обязательным условием: фюрер остается символом, знаменем, но отстраняется от управления и прежде всего — от командования войсками. Какое-то время он может оставаться в Оберзальцберге или Восточной Пруссии под внимательной охраной, с гарантией удаления людей, оказывающих на Гитлера дурное влияние — прежде всего имелись в виду Мартин Борман и его партийная клика.

«Какое-то время» — понятие крайне расплывчатое, но исходно подразумевалась как минимум стабилизация на фронтах под руководством высшего генералитета и партийная чистка.

В давешнем приватном разговоре с Аппелем мы обсуждали и совсем иной вариант. «Знамя» и «символ» — это, конечно, прекрасно, но что произойдет, если означенный символ перестанет принадлежать нам? Решительное устранение высшей прослойки НСДАП, ленивых зажравшихся функционеров, не подразумевает ликвидацию или отправку в лагеря восьми с лишним миллионов членов партии! А среди них обязательно найдутся те, кто останется недоволен действиями новых властей и сохранит слепую преданность фюреру… Особенно если он жив.

Вывод, кажется, очевиден: оппозиционной партэлите среднего звена нельзя оставлять живое знамя, вокруг которого она сможет объединиться. Последствия окажутся плачевными: гражданское противостояние при ведении войны с внешним противником незамедлительно приведет государство к закономерному и быстрому краху.

Я был категорически против убийства. Дело даже не в том, что я всем обязан Адольфу Гитлеру и считаю (считал?) его своим другом, если у него вообще могут быть друзья. Повторю тезис о стержне, каркасе, на котором держится эпоха: убери его — и здание рухнет. Этого я опасаюсь до дрожи.

Не думаю, что англичанам или русским пришлось бы легко, уйди из жизни Черчилль со Сталиным. Впрочем, англичане переживут утрату куда более спокойно, Черчилль всего лишь политик, а не вождь, в этом существенное отличие Британии от Германии и Советов. Политики заменяемы.

— Разве здесь нет обычного радио? — отвлек меня от невеселых размышлений Аппель. — Простите, доктор Шпеер, но я ранее не бывал в Рейхсканцелярии и не знаю, где таковое найти. Не хотелось бы пропустить речь фельдмаршала Вицлебена.

Я озадаченно крякнул. В здании совершенно точно не найдешь обязательных для каждого немецкого дома Volksempfanger, «народных радиоприемников» в дубовых или бакелитовых корпусах, еще одного любимого детища фюрера. В столовой и комнатах отдыха стоят огромные стационарные монстры — радио с проигрывателем грампластинок, а вот банальные компактные приемники отсутствуют. Впрочем…

— А ну идемте, — кивнул я Дитмару. — Сейчас отыщем.

В личных комнатах Гитлера, это я помню совершенно точно, имелся вещательный приемник Philips 990 X — я сам подарил его фюреру два года назад к Рождеству и он оставил презент в Рейхсканцелярии. Конечно, не «Олимпийский чемоданчик»,^[34] отличающийся сравнительно небольшими габаритами, но принести его в кабинет трудностей не составит. Что мы и сделали.

Поскольку электрические розетки ради пущей эстетики были убраны в нижний ящик канцлерского стола, пришлось потеснить господина Аппеля. Успели вовремя, без двух минут двенадцать. В динамиках рокочет музыка Вагнера, увертюра к «Тангейзеру».

Интересно, кто ныне занимается пропагандой, если Геббельса заключили под стражу? Статс-секретарь Вернер Науман? Исключено, его тоже предполагалось арестовать как правую руку министра. Отто Дитрих, имперский шеф прессы? Нет, невозможно. Радиовещание сейчас под безусловным контролем СД, значит, дело, скорее всего, поручено штандартенфюреру Эрвину Шульцу, начальнику отдела I-B.

Я согласно покивал, услышав знакомый голос — Ганс Фриче, самый известный радиоведущий Рейха, с этого года глава Отдела радиовещания Министерства пропаганды и народного просвещения — Гейдрих как раз предполагал оставить его в покое и, в зависимости от умонастроений Фриче после «Валькирии», посадить в опустевшее кресло Геббельса.

Он хотя бы не фанатик, а человек здравомыслящий; кроме того, к когорте «старых борцов» Ганса Фриче не отнесешь — в партию он вступил в 1933 году, переметнувшись к победителю из монархистско-консервативной «Немецкой национальной народной партии», DNVP Франца фон Папена и Альфреда Гугенберга, самораспустившейся после назначения Гитлера канцлером…

Фриче был краток: внимание всем, говорит Берлинское радио, сейчас вы прослушаете обращение к нации и Вермахту верховного главнокомандующего и рейхспрезидента Германской империи. Внимание!..

Я вновь отметил, насколько преобразился величественный кабинет канцлера. Все присутствующие гурьбой столпились вокруг принадлежавшего Гитлеру стола с инкрустацией — полуобнаженный меч мозаикой на столешнице, так нравившийся фюреру. Совершенно неуместное здесь армейское фельдграу, бледно-серая форма СД, гражданский костюм Юлиуса Аппеля, моя форма ОТ. Пахнет сигаретным дымом, пепел стряхивается прямо на пол. Грязные следы на мраморе. Случайно упавшие бумаги с черновыми записями. Сквозняк из приоткрытого окна.

— Внимание! Говорит Берлинское радио.

* * *

В этот час испытаний…

Окровавленный кинжал, занесенный над Германией вероломной рукой вырожденцев и изменников…

Чудовищное предательство, неслыханное в истории цивилизованных народов…

Когда наши героические солдаты стоят у стен Сталинграда, когда Кригсмарине противостоит врагу на море, а Люфтваффе в воздухе, когда нация напрягает все силы, чтобы привести Рейх к неизбежной победе, эта чудовищная клика осмелилась…

Лишь благодаря своевременным и твердым действиям командования Вермахта и верных патриотов Германии из числа офицеров СС удалось предотвратить трагедию, способную повергнуть страну в бездонную пучину…

Путч беспринципной банды ренегатов будет подавлен со всей беспощадностью…

Переродившиеся элементы в партии и чиновничестве, осмелившиеся покуситься на основы и поколебать фундамент, на котором воздвигнут храм единения нации…

Я, Иоб-Вильгельм фон Вицлебен, принял на себя тяжкое бремя…

Германский народ обязан сохранять дисциплинированность и стойкость перед лицом внутренней угрозы…

* * *

— Ну и ну, — только и сказал Аппель, когда выступление фельдмаршала закончилось и снова взревели вагнеровские трубы. — Кто бы мог подумать, а?

Я с колоссальным трудом сдержал истерический смешок.

Речь Вицлебена, бесспорно, была выстроена по наилучшим канонам риторики, до таких неизмеримых высот даже доктор Геббельс, признанный мастер пропагандистской словесности, редко поднимался. Очень убедительно, особенно в части создания крайне отталкивающего образа «внутреннего врага». В целом каждый, от чернорабочего до профессора, в Германии знает, что бонзы НСДАП попросту зажрались, и это весьма мягко сказано. Знают, но не говорят — чревато.

Сейчас эта истина (абсолютная правда, ни словечка лжи!) публично озвучена, да в каких декорациях! Вероломная попытка отстранить фюрера от власти! Сговор с западными плутократами! Беспрецедентная коррупция, вопиющее воровство, и это на фоне изматывающей войны! Суровое наказание неизбежно!

Ничуть не возражаю по всем пунктам.

— Заметили, — полушепотом сказал мне Аппель, когда остальные разошлись от канцлерского стола, — ни слова о судьбе… Вы поняли, кого. Вас тоже не упомянули — пока существует рейхспрезидент, но где же правительство? Филиппика Вицлебена построена с замечательной грамотностью — озвучена угроза, в подробностях рассказано, как с этой угрозой мы будем бороться, но важнейшие вопросы не освещены. Замолчаны. Упор сделан на эмоции. Услышав об эдаких ужасах, среднестатистический бюргер еще несколько дней будет проклинать вора и заговорщика гауляйтера, однако не станет задавать неудобных вопросов — а где, собственно, фюрер, на чью жизнь гауляйтеры и покушались? Выигрыш времени?

— Полагаю, вы правы, — тихо произнес я в ответ. — Ведь еще ничего не ясно. А вдруг?

— Случись «вдруг», — сквозь зубы процедил «министр без портфеля», — я бы порекомендовал носить с собой пистолет. Повторюсь: выход будет только один — героическое самоубийство.

Я машинально нащупал в кармане «Вальтер». Такой вариант не исключен, чего скрывать. Тем более что пока нет известий из Мюнхена, Гамбурга, Нюрнберга, Вены и прочих важнейших центров — видимый успех «Валькирии» в Берлине не означает, что в прочих городах план развивается с аналогичной безупречностью. Да и в столице, будем честны, не обошлось без стрельбы…

Теперь радио бубнило постоянно — как и раньше, через каждые полчаса оглашали краткие фронтовые сводки, развлекательные программы отменили, новости дня вообще отсутствовали. Передавалась только классика и военная музыка, но перебоев в вещании не было — значит, станции полностью под контролем.

Работа двигалась, но я не скажу, что это была «канцлерская работа» — за последние годы я неоднократно наблюдал, как трудился Гитлер. Собственно, к нему стекалась вся информация о жизни Германии — экономика и производство, доклады полиции об умонастроениях, документы МИД, важнейшие данные разведки и так далее. Фюрер был очень трудоспособен, читал быстро, делал пометки, диктовал секретарям ответы на письма.

А я сейчас занимался в основном сбором сведений о развитии плана «Валькирия» и руководством «Организацией Тодта» вкупе с собственным министерством — Аппель в одиночестве не справлялся, компетенции не хватало — издержки моего прежнего решения замкнуть управление военной промышленности на самого себя и решать важнейшие вопросы «в ручном режиме».

«Организация Тодта», как крупнейшая строительная государственная монополия, играла в «Валькирии» одну из ключевых ролей. Не столь важную, как Армия резерва генерал-полковника Фромма, но и не второстепенную. Гражданская инфраструктура переведена в режим особой ситуации, усиливается штат на электростанциях, берутся под охрану плотины и шлюзы, дополнительный надзор за автострадами, мобилизованы строительные части на случай разрушения важнейших объектов — в движение приведены десятки тысяч человек.

Я быстренько набросал от руки «Чрезвычайную директиву» по ОТ с приказом беспрекословно выполнять все распоряжения нового правительства Германии — при этом отлично понимая, чем рискую, если мрачные пророчества Аппеля сбудутся. Отправил распечатать на машинке и затем разослать телетайпом по всем территориальным управлениями. Привычно написал в конце «Хайль Гитлер!» и тут же зачеркнул.

Сам Аппель не отрывался от телефонной трубки, стараясь убедить руководителей промышленности, что управление остается в наших твердых руках. Говорил с главным конструктором «Фокке-Вульф» Куртом Танком, с Круппом и доктором Порше, с Эрвином Адерсом и Вилли Мессершмиттом — все до единого были до паники встревожены сегодняшними событиями и требовали прямых указаний «досточтимого министра Шпеера». То обстоятельство, что я находился на связи, обнадеживало — значит, доктор Шпеер к «заговору гауляйтеров» непричастен и остается должностным лицом, способным принять на себя ответственность.

Как же они предсказуемы. Это страшное слово — «ответственность». Потом всегда можно сказать, что мы всего лишь выполняли приказы и ничего не знали…

Да какая, в сущности, теперь разница? Мое имя в любом случае попадет во все учебники истории, пусть даже в качестве «однодневного канцлера». Хоть это утешает.

Рейнхард Гейдрих объявился к пяти вечера, запредельно вымотанный, бледный, но сохранявший достаточно бодрости, чтобы не повалиться с ног прямо сейчас.

* * *

— Олендорф вечером улетает в генеральный комиссариат Вайсрутения, — прямо с порога сообщил обергруппенфюрер, — с оперативной группой. Мы обязаны в точности знать, что же там произошло… Все вон!

Последняя реплика относилась к Дитмару, его помощникам и армейцам. Аппель тоже засобирался покинуть кабинет, но Гейдрих его окликнул:

— Вы, айнзатцгруппенляйтер, останьтесь. Или теперь прикажете обращаться к вам как к господину рейхсминистру?

— Как к исполняющему обязанности. — Аппель не остался в долгу. — И не сказал бы, что мне это нравится.

Я быстро понял, в чем причина необычной развязности Гейдриха — от него хорошенько несло коньяком. Понимаю. День выдался нелегкий.

Он плюхнулся — именно плюхнулся, другого слова не подобрать — на канапе. Вытер лицо ладонью — жест совершенно плебейский, окопный.

— Вена, Гамбург, Дрезден, Кёнигсберг и практически весь север у наших ног, — объявил обергруппенфюрер. — О Праге я вообще не говорю. Существенные осложнения в партийных центрах, Нюрнберге и Мюнхене, а также во Франконии. Гауляйтеры Пауль Гислер, Штрейхер и Карл Валь очень быстро сообразили, чем грозят им лично события в Берлине… Там стрельба.

— Догадываюсь, — буркнул я. — Мне доложили, что группенфюрер Валь забаррикадировался в административном здании НСДАП.

— Выкурим, — отмахнулся Гейдрих. — Дело нескольких часов. Взяли Роберта Лея, с этим пьянчугой оказалось проще всего, кажется, он до сих пор не осознал, что стряслось.

— Сколько арестованных?

— Чуть больше тысячи, и это далеко не предел… — дернул плечом Гейдрих. — Поймите же, мы стали заложниками положения: нация услышала о партийном мятеже, причем в самых ужасающих формулировках. Люди, что вполне естественно и объяснимо, ждут самых беспощадных мер. Нам необходимо соответствовать текущему моменту. Раздавить гидру. Без сантиментов.

— Этого я и боялся больше всего. — Я сокрушенно покачал головой. — Кровь, кровь и еще раз кровь. Не боитесь, что в итоге мы получим то же, что было у русских шесть лет назад? Бойню?

— Ничуть не боюсь, — невозмутимо ответил Гейдрих. — Открою вам небольшой профессиональный секрет: в РСХА с огромным вниманием изучали устроенную Сталиным «Великую чистку» тридцать седьмого и начала тридцать восьмого годов. Выводы сделаны. Помимо очевидных плюсов в виде окончательного подавления оппозиции в армии, в среде чиновничества и партии, большевистский режим совершил непростительную ошибку: карательная система в самом буквальном смысле сорвалась с цепи. Особенно это было заметно на уровне исполнителей среднего и низшего звена — Кремль отправлял на периферию директивы с лимитами: расстреливать не больше, чем приказано. Исполнители наоборот, требовали от верхов эти лимиты увеличить… У нас такое исключено, и вы знаете, почему.

Я согласно кивнул. Национальные особенности, ничего не попишешь — верховная власть в Германии может быть сколько угодно неэффективной, малокомпетентной и даже шизофреничной, но исполнители на местах будут реализовывать спущенные с вершины Олимпа приказы беспрекословно и в точности — какими бы идиотскими таковые ни выглядели.

В этом наше преимущество. И наша беда — достаточно вспомнить события последних лет.

— Если хотите, — продолжил Гейдрих, — я распоряжусь прислать вам составленное VI управлением РСХА секретное коммюнике по тогдашним событиям в России. Узнаете много интересного и поучительного.

— Только не сейчас, — незамедлительно отрекся я. — И даже не в ближайшие дни. У меня достаточно других забот!

— Не сомневаюсь, — усмехнулся обергруппенфюрер. Встал. — Господин рейхсканцлер… Что ж, вынужден откланяться, дел и впрямь невпроворот. Поскольку это еще далеко не финал спектакля.

И быстрым шагом вышел из кабинета. Заглянул озадаченный Дитмар — можно возвращаться на рабочие места?

…До позднего вечера канцлерский кабинет посетили многие важные персоны. Из Эссена срочно прилетел (точнее, был доставлен сотрудниками СД) Альфрид Крупп, и мне удалось уговорить его занять пост министра вооружений и боеприпасов, тем более что промышленник уже несколько месяцев являлся моим консультантом, а заодно и главой Имперского совета вооружений. Следует отметить, что Альфрид был крайне осторожен и на прозвучавшее предложение вначале дал расплывчатый, ни к чему не обязывающий ответ. Прозрачно намекнул: пока не прояснена судьба фюрера, говорить о занятии столь важной должности рано. Заодно припомнил судьбу Фрица Тиссена, едва успевшего в 1939 году унести ноги в Швейцарию, спасаясь от гнева Гитлера.

Пришлось покривить душой и заверить Круппа, что фюрер погиб — я подсознательно считал это свершившимся фактом, да и логика подсказывала, что брошенные на поиски «Кондора» колоссальные силы обязаны были показать положительный результат. Однако, пока царит полная тишина. Олендорф тем временем отправился в Молодечно.

Больше всего запомнился визит Генриха Мюллера — человека неразговорчивого, не слишком привлекательного внешне (глубоко запавшие карие глаза, гладко зачесанные темные волосы, грубая нижняя челюсть, больше подошедшая бы крестьянину или гамбургскому докеру), но в своем деле незаменимого. Гейдрих рекомендовал группенфюрера с наилучшей стороны — идеальный исполнитель, аполитичен, профессионал высочайшего класса.

Слово «аполитичность» в отношении шефа Geheime Staatspolizei, тайной государственной полиции, звучало несколько абсурдно, но я был в курсе, что в партию Мюллер вступил только в 1939 году, под давлением Партийной канцелярии Бормана, а до этого успешно делал карьеру, оставаясь вне рядов НСДАП.

Карьера, как и у всех выдвиженцев Гейдриха, примечательная — герой Великой войны, летчик, отмеченный Железными крестами I и II классов и баварским «За военные заслуги». После 1919 года пошел работать в мюнхенскую криминальную полицию, показал себя отличным следователем. К 1933 году Мюллер получает звание инспектора, что приравнивается в табели о рангах к оберштурмфюреру, а когда начальником политотдела в Мюнхене становится Рейнхард Гейдрих, совершает быстрое восхождение по служебной лестнице — именно благодаря влиятельному шефу беспартийный Мюллер получил почетное звание в СС.

— На подпись господину канцлеру, — руководитель IV отдела РСХА счел нужным явиться ко мне не в серой форме Альгемайне-СС, а в зеленом мундире генерал-лейтенанта полиции. Очень интересно, с чего бы это? Хочет подчеркнуть свою независимость и отсутствие политических предубеждений? Служу государству, а не партии? — Аресты столь высокопоставленных лиц должны быть завизированы главой правительства…

Голос у него неприятный, почему-то напомнивший мне эпизод времен далекой молодости — я вместе с несколькими университетскими приятелями загремел в участок за «нарушение тишины и общественного покоя» после чересчур бурного студенческого вечера с возлияниями. Полицайсекретарь разговаривал с нами так же, степенно, с очевидным превосходством и назидательностью. Добавим сюда еще и жуткий баварский выговор Мюллера.

Группенфюрер принес постановления об арестах бывших (уже бывших) членов правительства— составлены, разумеется, задним числом, датировано 8:30 утра, сегодня, 4 ноября 1942 года. Канцлером я еще никаким не был. Надо хоть взглянуть, что вменяют — боже упаси, подпишу постановление о бессудном расстреле…

Верхний лист из папки. Герман Вильгельм Геринг, родившийся 12 января 1893 года, Розенхайм. Так-так, занятно. Незаконное обогащение, активы в иностранных банках, включая вражеские — в Североамериканских Штатах, например. Номера счетов. Нелегальная конфискация государственной и частной собственности в свою пользу, в том числе предметы искусства. Взятки — перечисление имен, сумм, дат. Нецелевое расходование средств из бюджета Империи, махинации со счетами «Рейхсверке Герман Геринг» и дочерних предприятий. Лоббизм в ущерб государственным интересам. И так далее.

Весьма подробный и показательный экстракт. Кто следующий? Роберт Лей? То же самое, даже хуже — пунктов больше. Розенберг… Аналогично.

— И что? — Я поднял взгляд на Мюллера. — У вас на каждого такое досье?

— Так точно, господин рейхсканцлер. — Группенфюрер и бровью не повел. — Это обязанность полиции. Документальные доказательства и свидетели также в наличии, последние дадут показания.

— Но…

— Если вы спросите, — снисходительно опередил меня Мюллер, — почему этим материалам не был дан ход прежде, я не смогу ответить на этот вопрос по соображениям служебной этики. Я выполняю приказы, господин Шпеер. Сегодня таковой приказ поступил лично от рейхсфюрера СС и министра внутренних дел.

— От Гиммлера? — машинально сказал я и тут же густо покраснел. В темных глазах группенфюрера не мелькнуло ни единой эмоции, но я был уверен — Генрих Мюллер подумал что-то вроде: «Он идиот?»

Никакого указа о назначении главы МВД или СС я не подписывал, но министр Вильгельм Фрик арестован, а Гиммлер убит. Гейдрих еще в Ванзее говорил о том, что оба поста следовало бы совместить — вот он и совместил, сам себя назначив. Отлично зная, что никто, включая меня и Вицлебена, против не будет. От старины Шпеера потребуется лишь подпись на официальном бланке, и тоже задним числом. Красота неземная.

Меня снова объяло неприятное чувство — обергруппенфюрер может говорить всё что угодно, но я не могу отделаться от ощущения, что Гейдрих рвется в германские Бонапарты, и что его 18 брюмера не наступило вместе с исчезновением самолета фюрера.

Бумаги я подписал, все до единой, благо в них не замечалось ничего людоедского — краткие обвинительные заключения и только; пусть хотя бы здесь всё будет по правилам. Нет сомнений, настоящие дела куда объемнее и подробнее.

— Да, кстати, — словно бы ненароком сказал Мюллер, — арестованный Йозеф Геббельс в категорической форме настаивает на немедленной встрече с вами. Отказывается принимать пищу с самого утра.

— Не сегодня, — резко сказал я. — Позже. Ступайте, группенфюрер.

— В настоящей обстановке я бы предпочел «генерал-лейтенант полиции», господин рейхсканцлер.

— Очень хорошо. Не возражаю. Вы свободны.

Итак, наша, с позволения сказать, «деятельность» начала принимать видимость законности — бюрократический аппарат вновь запущен и начал работать, пускай и не на полных оборотах.

* * *

Первое «заседание правительства» я собрал ближе к полуночи, в зале собраний кабинета, занятом фон Вицлебеном и его помощниками. Присутствовали далеко не все новоназначенные министры, но основной костяк был в наличии — те, кто непосредственно отвечали за важнейшие сферы жизни страны.

Экономика и Рейхсбанк — Яльмар Шахт. Иностранные дела — граф фон дер Шуленбург. Вооружения и боеприпасы — Альфрид Крупп. Внутренние дела — Рейнхард Гейдрих. Министерство авиации — Эрхард Мильх, до сих пор не уверенный в себе и, говоря откровенно, насмерть перепуганный. Наконец, народное просвещение и пропаганда — Ганс Фриче, внезапно вознесенный моим экспромтным решением из обычных радиоведущих в ранг вершителей судеб: подобрать другую кандидатуру за столь краткий срок я просто не сумел, а остальные согласились.

Не смог доехать лишь Юлиус Дорпмюллер, сейчас находившийся в Вене, но глава железнодорожного ведомства должен был прилететь в Берлин ночью. Армию представляли рейхспрезидент и по совместительству военный министр (должность пришлось восстанавливать) Иоб-Вильгельм фон Вицлебен и начальник вновь созданного Генерального штаба генерал-лейтенант Альфред Йодль. Кейтеля арестовали еще днем.

Встреча нисколько не походила на прежние заседания. Во-первых, без обязательного соблюдения строгого протокола — расселись где кому удобно, никаких представительских костюмов, Крупп так и вовсе без галстука. Военные в повседневной форме. Во-вторых, Гитлер редко собирал правительство, но если такое происходило, действо несло в себе отпечаток сакральности — караул Лейбштандарта, выход канцлера, германские приветствия и рукопожатия, вступительная речь фюрера…

— Давайте начнем, — просто сказал я, усевшись опять же не в канцлерское кресло, а на один из стульев по левую сторону стола. — Я попросил принести из столовой чай, кофе и закуски — оказывается, один из солдат до мобилизации был профессиональным поваром… Извините, несу какую-то чушь…

— Отчего же чушь? — возразил господин Шахт. — Кофе пришелся бы очень кстати — я, да и большинство присутствующих сегодня не обедали. Не тушуйтесь, Альберт, привыкайте.

— Хорошо, — покорно кивнул я. — Полагаю, для начала следует попросить обергруппенфюрера… Э-э… Рейхсфюрера Гейдриха обрисовать текущую обстановку. Без прикрас.

— Вот уж в чем, но в фантазерстве меня обвинить сложно, — усмехнулся по-прежнему бледный, но выглядевший достаточно бодро Гейдрих. Ему удалось поспать полтора часа на диване в одной из комнат для гостей. — Итак. Новости обнадеживающие…

Рейхсфюрер говорил четверть часа: сжато, емко, с четким перечислением «проблемных» объектов, статистикой по арестам «партийных путчистов». Я вновь убедился, что старая шутка Геринга «Himmlers Hirn heißt Heydrich» («Мозг Гиммлера зовется Гейдрих») оправдана целиком и полностью: память у него феноменальная. Ничего нового для себя из отчета министра внутренних дел я не вынес: информация по «Валькирии» стекалась к канцлеру весь день, было очевидно — победа фактически в наших руках, осталось усмирить очаги мятежа на юге. Тем более что кретинские действия гауляйтера Швабии Карла Валя дали повод для продолжения пропагандистской атаки — вот фактическое подтверждение заговора!

Решилось немалое затруднение с рейхсмаршалом Герингом. Замок Каринхалл охраняли полевые части Люфтваффе из полка «Генерал Геринг», преданные своему вождю, как псы. Идею отправить в Каринхалл Мильха в сопровождении офицеров СД отвергли сразу — Эрхард трясся от ужаса, личное мужество никогда не было его сильной стороной.

Выручил не рефлексирующий и не приученный к долгим рассуждениям Зепп Дитрих: три взвода его головорезов при поддержке бронемашин прибыли в лес Шорфхайде, стремительно обезоружили охрану, Дитрих лично арестовал рейхсмаршала и привез его на Принц-Альбрехтштрассе. Командование ВВС временно передано генерал-фельдмаршалу Альберту Кессельрингу, а слегка успокоившегося к вечеру Мильха я едва не насильно, угрожая и запугивая, усадил в министерское кресло:

— Эрхард, нация в тебе нуждается как в великолепном эксперте! Выбирай — или ты занимаешься авиацией Германии, или отправишься в гости к Гейдриху с обвинением в государственной измене!

Волшебное слово «Гейдрих» произвело надлежащее действие. Мильх, умопомрачительно смахивавший на побитого тапком кокер-спаниеля, смирился, пускай и проворчал что-то на тему отвратительного шантажа и «крайне опасной игры, в которую он никогда — слышишь, Альберт, никогда! — не хотел ввязываться, оставаясь верным присяге фюреру!». В то, что Гитлер с огромнейшей долей вероятности мертв, он до сих пор не верил — магия вождя продолжала действовать.

С прочим членами кабинета было куда проще: Яльмар Шахт Гитлера тихо ненавидел и вместе с Вернером фон дер Шуленбургом ранее контактировал с армейскими заговорщиками из группы Хенинга фон Трескова, Ольбрихта и командующего нашими войсками во Франции генерала Карла фон Штюльпнагеля, сыгравшими в сегодняшнем перевороте значительную роль. Альфрид Крупп, по его же собственному выражению, «давно знал, что всё к этому шло», а обалдевший от сегодняшних бурных событий Ганс Фриче предпочитал помалкивать и слушать, что говорят более опытные и влиятельные люди.

Впрочем, к Фриче я был несправедлив, полагая, что опытный пропагандист, в прежние времена постоянно оттираемый на второй план Геббельсом, окажется лишь робким и безгласным исполнителем воли нового правительства. В работе с массовой аудиторией Ганс Фриче разбирался на отлично — в конце концов, он отвечал не только за Германскую пресс-службу и телеграфные агентства, при этом курируя больше двух тысяч печатных изданий.

Фриче объяснил собравшимся, что вся структура радиосетей Германии осталась под контролем Министерства пропаганды, исполнители на местах несколько ошарашены происходящим, но утери авторитета новым руководством не наблюдается — директивы исполняются незамедлительно и в точности. В ближайшие дни следует созвать пресс-конференцию для редакторов ведущих изданий, где следует изложить официальную точку зрения на «путч гауляйтеров». И еще несколько замечаний…

— Поскольку партийное руководство дискредитировано, — с убежденностью говорил Фриче, — в пропаганде нам теперь следует делать упор не на национал-социалистическую идею, а на германско-патриотическую. Империя, Родина, Народ. Герои прошлого — Оттон Великий, Барбаросса, Фридрих, Гинденбург. Я бы даже предложил… кхм… не знаю, как вы к этому отнесетесь, но я бы предложил начать постепенно заменять знамена со свастикой die Hakenkreuzflagge на прежние, времен Второй империи — die Schwarz-Weiß-Rot Flagge, отмененные в 1935 году. Без публичности, директивным порядком, спускаемым руководством ведомств в низы с грифом «для служебных целей». Hakenkreuzflagge оставить лишь для партийных органов — поскольку я не знаю, что дальше будет с партией…

— Партия останется, — бросил Гейдрих в ответ. — Реформированная, обновленная, очищенная. Избавленная от вырожденцев. Возможно, с другим названием. Но в целом предложение интересное, господин Фриче. Патриотическая символика как основа. Возродить штандарты рейхспрезидента и канцлера, старый гюйс…

— Этого мало, — воодушевился Фриче. — Символы, знаки имеют важнейшее значение, в том числе и в области международной политики! Мне не очень нравится название вновь организуемого военного ведомства Kriegsministerium, «министерство войны». Может быть, лучше будет Wehrmachtsministerium — «министерство армии»? Поверьте, заинтересованные стороны за границей увидят этот знак. И оценят.

Мы все повернулись в сторону фельдмаршала Вицлебена. Президент лишь плечами пожал.

— Недурно, — согласился Вицлебен. — Я не возражаю.

— Вы молодчина, Фриче, — подбодрил я министра пропаганды. — Будем ждать от вас новых соображений, сумеете завтра подготовить подробный меморандум по данной тематике? Вот и чудесно… Теперь перейдем к самому важному Вермахт. Фронт. Обстановка на Востоке. Господин генерал-фельдмаршал и рейхспрезидент?

— Как все вы знаете, — тяжело начал Вицлебен, — я незамедлительно расформировал ненужные и мешающие эффективному управлению войсками структуры, и в частности Oberkommando des Heeres в Вюнсдорфе. ОКБ, Верховное командование Вермахта преобразовано в военное министерство, о котором мы только что говорили, на его базе формируется Большой Генеральный штаб по принципам Гельмута фон Мольтке. Также упразднены верховные командования отдельных видов вооруженных сил — сухопутных, авиации и флота, все они будут включены в структуру Генштаба. Надеюсь, рейхсминистр авиации Мильх, в отличие от своего предшественника, возражать не станет?

Эрхард яростно помотал головой. Еще бы он возражал!

— Я счел, что лучшей кандидатуры на пост начальника Генерального штаба, чем Альфред Йодль, в настоящий момент нет, — продолжил президент. — Назначение он получил сегодня, с производством в чин генерал-полковника. Его опыт в качестве начальника оперативного управления ОКВ незаменим, и я полагаю, что не ошибся в выборе. Господин генерал-полковник, прошу вас ознакомить правительство Империи с положением дел на фронте. Ничего не скрывая, не сглаживая и не преуменьшая. Не бойтесь нас огорчить…

— II — «ПОСЛАННИК В НИКУДА»

Берлин,

5–8 ноября 1942 года

Если прибегать к терминологии старинных романистов, мало кто в нашей стране мог именоваться «человеком-загадкой». Большинство приближенных фюрера были просты, понятны, если не сказать — вульгарны. Да хоть Мартин Борман, с его крестьянской хитрецой и дурным воспитанием. О пьянчуге Лее можно вообще не вспоминать.

Тем не менее человек-загадка — по крайней мере для меня — существовал. Раньше мы часто виделись, поскольку оба входили в «ближний круг» Гитлера, однако не дружили, не ходили друг ко другу в гости, да и по служебной линии практически не пересекались.

Советник МИД Вальтер Хевель. Он производил приятное впечатление: плотный, но не толстый, с мягкими чертами лица, низким бархатистым голосом и манерами выходца из достойной буржуазной семьи — насколько я знал, его родители владели фабрикой в Кёльне, разорившейся в «ревущие двадцатые», по окончании Великой войны.

Дальнейшая биография выглядела довольно мутно: в девятнадцать лет Хевель участвовал в мюнхенском путче Гитлера — Людендорфа, был осужден, сидел вместе с фюрером в Крепости Ландсберг, отчего сразу попал в ранг «старых борцов». Потом эмиграция, вернулся в Германию только в середине тридцатых, занял незначительный пост в министерстве, но…

Это самое «но» меня и смущало. Пресловутых «старых борцов» было хоть отбавляй, однако считанные единицы из них могли входить к Гитлеру без доклада. В их числе — Вальтер Хевель. Мне, считавшемуся «другом фюрера» и «любимчиком», и то приходилось докладывать по прибытии в Ставку или Рейхсканцелярию через камердинера Хайнца Линге или одного из адъютантов.

Кроме того, ранг «советник правительства», соответствующий почетному званию Хевеля в СС — штурмбаннфюрер, никак не соответствовал его истинному положению среди «ближнего круга»: у меня давно создалось устойчивое впечатление, что Хевель занимается… Скажем так: некими деликатными поручениями, о которых знают только он сам и Адольф Гитлер.

Впрочем, я старался не забивать себе голову эдакими глупостями, своих забот хватало. Но теперь, когда, по выражению Шуленбурга, следовало заняться политикой, опытные, а главное, доверенные и знакомые с тайнами прошлого кадры были необходимы как воздух. Тем более что советник Хевель не относился к группе Риббентропа в МИД и был равноудален от «старого» министерского персонала, составлявшего отдельную касту, презиравшую риббентроповских выскочек и дилетантов. Он был, если угодно, «вещью в себе».

— …А на Хевеля досье нет, — развел руками Рейнхард Гейдрих, когда я осведомился у него о человеке-загадке. — Я подразумеваю, настоящего досье. Профессионального. Гитлер запретил напрямую. Нет, безусловно, существует папка, где фиксировались отдельные его поездки, контакты, но не более. Что еще? До сих пор не женат, но женщин не избегает, предполагаемый марьяж с дочерью Фрица Тодта распался год назад… Кажется обманчиво простоватым, но это, подозреваю, маска. Хотите его использовать?

— Для начала просто поговорить, — ответил я. — Если, конечно, Хевель не арестован как «старый борец».

— Он не имел никакого реального влияния, — отмахнулся Гейдрих. — Зачем плодить сущности без необходимости? Назначьте время, Хевеля привезут к вам незамедлительно…

* * *

Ночь с 4 на 5 ноября я провел в Рейхсканцелярии — выбраться домой не было никакой возможности, связь с семьей поддерживалась через фельдъегерей и по телефону, когда городская сеть наконец-то заработала. Спать в личных покоях Гитлера я отказался категорически, устроился на диване в комнате отдыха шифровальщиков. Кошмары не преследовали, провалился в сон, как в бездонную пучину.

Рабочий день начался в половине восьмого утра, как и обычно — я проснулся самостоятельно, по привычке, сложившейся за многие годы. Умылся, прошел в столовую. Военных и сотрудников СД резко поубавилось: новый рейхсфюрер поставил доверенную охрану, полностью заменил технический персонал: с кухни доносился запах отличного кофе, жареного бекона и подливок. Завтрак подали незамедлительно. Нормальное функционирование Рейхсканцелярии восстановили менее чем за сутки.

Не успел я взяться за омлет, как явился офицер связи с Принц-Альбрехтштрассе, передал запечатанный пакет. Деликатно отошел к дверям, поскольку депеша высшей степени секретности предназначалась только для моих глаз.

На личном бланке рейхсфюрера Гиммлера, однако, — новые не успели отпечатать. Написано от руки, телеграфный стиль:

«Сообщение от Олендорфа. Все мертвы. Следствие ведется на месте, предварительный вывод взрыв в воздухе. Гейдрих».

По спине пробежал холодок — значит, финал. Бригадефюрер Олендорф не стал бы дезинформировать руководство, гибель самолета подтверждена. Выходит, теперь я законный канцлер Германии. Условно-законный, поскольку настоящим преемником должен был стать Герман Геринг…

Я аккуратно свернул бумагу и положил в карман френча — затем следует отдать ее в личный канцлерский архив, как и полагается. Все-таки я законченный бюрократ.

Выстраивать работу я решил по испытанному методу Гитлера, благо наблюдал за ним много лет. Незачем ломать устойчивые традиции, за одним исключением — при всем желании я не смогу устраивать бесконечные ночные посиделки с длинными монологами на самые разные темы, от методов посадки картофеля до истории наполеоновских войн.

Утренние газеты. Доклад представителей Генштаба по обстановке на фронте — дела идут скверно, прямо скажем. Принять министров и статс-секретарей — внутриполитическая ситуация, сообщения от руководства полиции, дальнейшее осуществление плана «Валькирия». Вопросы военной промышленности — занявший кресло в Reichsministerium für Rüstung und Kriegsproduktion Альфрид Крупп оставил Юлиуса Аппеля в прежней должности, поэтому никаких осложнений не предвиделось, мы понимали друг друга с полуслова.

Провел очень важное совещание со спешно прибывшими в Берлин «оружейными баронами» — я решил окончательно прикрыть несколько самых нелепых проектов в области вооружений, начиная от супертяжелого двухсоттонного танка, проходящего по документации как «Porsche 205», до неадекватных планов переделки перспективного истребителя Ме.262 в скоростной «блиц-бомбардировщик».

Принял Эрхарда Мильха — фельдмаршал оказался неожиданно деловит, а когда я продемонстрировал ему (нарушение правил секретности, да и бог с ними…) сообщение от Гейдриха, только вздохнул:

— Кто это сделал, известно? Альберт, умоляю, не надо убеждать меня в том, что существовал «партийный заговор» и бомбу в самолет сунул лично Геринг! Я же всё понял еще вчера!

— А если ты будешь об этом меньше распространяться, — понизив голос, сказал я, — особенно вне стен этого кабинета, то не лишишься всего, что имеешь. Неужели ты не понимаешь?

— Понимаю, — так же тихо пробормотал Мильх. — Помнишь, я тебя предупреждал — не связывайся с Гейдрихом? Это страшный человек. Хорошо-хорошо, молчу… Что ты от меня хочешь, Альберт? Как от министра авиации?

— Мы это не раз обсуждали прежде. Первое: адекватный, с учетом экономических и ресурсных возможностей, план развития Люфтваффе. Второе, и не менее важное: противовоздушная оборона на западном и северо-западном направлениях. Максимальное усиление «линии Каммхубера». Повысь Йозефа Каммхубера до генерал-полковника и заставь его заниматься только комплексной противовоздушной обороной, возможно, ПВО следует выделить в отдельный род войск и полностью вывести из подчинения Люфтваффе…

Мильх тотчас надулся — всё понятно, «синдром Геринга»: не отдам ничего, и точка! Но это мы еще посмотрим!

Как я говорил прежде, фельдмаршал Мильх — превосходный грамотный специалист в своей области. Уточню: технический специалист, а не вояка, наподобие Кессельринга или Гуго Шперле. Его стихия — это авиационная промышленность, стратегические планы развития производства, удивительное чутье на перспективные авиационные новшества. Однако Мильх слишком долго оставался в тени Геринга, нещадно давившего любую инициативу, расходившуюся с его взглядами. И приобрел отдельные скверные привычки старого штаба Люфтваффе, включая скопидомство.

Придется отучать.

Главное, чтобы Мильх почувствовал перемены: отныне он не стеснен грубым нажимом сверху — поставить ему четкую задачу, пускай работает. С его энергией и знаниями мы наверняка сумеем вывести германскую авиацию если не на принципиально новый уровень, то хотя бы существенно повысим качественную составляющую!

Обед в столовой подали к четырем часам дня — по моему требованию расписание поменялось: раньше обедали ближе к вечеру, в семь-восемь, подстраиваясь под не самый здоровый график бодрствования фюрера. Приглашены двое: граф Шуленбург и Константин фон Нейрат, которого я нашел куда определить — на прежнюю должность, поскольку протекторатом Богемии и Моравии рейхсфюрер Гейдрих отныне заниматься не в состоянии.

Нейрат разбирается в вопросе, знаком с местной спецификой и, главное, всегда оставался сторонником «политики умиротворения» богемцев — этот важнейший промышленный район должен оставаться лоялен Германии.

Мне показалось, что старик отчасти на меня обижен. Фактически фон Нейрат оказался единственным из заговорщиков, кто не получил никакого повышения: рейхспротектором он оставался с 1939 года, однако давным-давно формально находился в «бессрочном отпуске». Я было собирался учредить специально под него «министерство по делам протектората», но это вновь оказалось бы излишним раздутием штатов и созданием очередных бюрократических структур.

Хотя… А что, это неплохая мысль! Мне редко удаются экспромты, но этот, кажется, удался.

— Вы, господин фон Нейрат, — вкрадчиво начал я, — в курсе, что отдельные крупные ведомства Германии нуждаются не просто в реформировании, а буквально в чрезвычайном управлении со стороны опытных людей старой школы… Рейхсляйтер Альфред Розенберг, бывший министр по делам оккупированных восточных территорий, арестован и ждет суда — группенфюрер Мюллер из гестапо вчера ознакомил меня с некоторыми подробностями его деятельности на данном посту. Бездарная административная политика, расхищение культурных и материальных ценностей, полный развал работы на Востоке, и при этом — огромный штат бездельников и воров. Не могли бы вы навести порядок в этом садке со змеями?

Константин фон Нейрат положил столовый прибор и в упор уставился на меня. Помолчал полминуты.

— Вы не хуже меня знаете, что происходит на оккупированных территориях, — тяжело сказал он наконец. — И я не хочу брать за это ответственность. Наследство Розенберга — проклято, извините за высокопарность. Если вдруг победят русские, то он будет первым, кого Сталин вздернет на фонаре. Я окажусь вторым, как преемник. Понимаете мои мотивы?

Еще бы я не понимал. Нейрат, старый лис, начинавший труды по дипломатической линии еще в 1901 году, умеет взвешивать, сопоставлять и делать выводы. В его подчинении окажется штат осткомиссариатов, донельзя испачкавшихся репрессиями против гражданского населения и полностью развращенных тотальной безнаказанностью. Тяжелое наследство, бесспорно.

— Чрезвычайное управление, — повторил я. — Таковое подразумевает не менее чрезвычайные полномочия в рамках «Валькирии». Наказывайте, разжалуйте, арестовывайте, при необходимости расстреливайте — ведомство Рейнхарда Гейдриха вам в этом поможет. Министерство можно переименовать в «Восточное», чтобы исключить слово «оккупация». Выступите с громкими заявлениями в прессе о злоупотреблениях. Пропаганда будет позиционировать вас как Геракла, разгребающего Авгиевы конюшни, что вполне ложится в общую канву новой информационной линии… Впрочем, я не вправе настаивать.

— Я подумаю, — кивнул Нейрат. — Если позволите, соображения по данной теме представлю завтра, в письменном виде.

— Договорились. Буду с нетерпением ждать.

Только бы согласился!

* * *

Ночевать я поехал домой — следовало успокоить жену, со вчерашнего утра не находившую себе места. Вдобавок ночным поездом из Мангейма приехала мама; из-за неразберихи первого дня «Валькирии» моих родителей не успели взять под охрану СД, как полагалось: ближайшие родственники рейхсканцлера и президента, обязаны находиться под постоянным присмотром РСХА.

Мама, услышав по радио о событиях в Берлине, быстро собрала чемоданчик, пешком отправилась на вокзал, купила билет второго класса до столицы и рано утром 5 ноября добралась до моей виллы в пригороде Шлахтензее — охранявшие маленькое поместье военные пропустили ее в дом только после вмешательства моей жены Маргарет, подтвердившей личность фрау Луизы Шпеер…

На сей раз «Хорьх» я вел самостоятельно, отвергнув претензии гауптштурмфюрера Дитмара: на улицах сейчас безопасно, мне вполне хватит двух машин сопровождения с вооруженными телохранителями. Никаких пышных кортежей, канцлерского штандарта на капоте и прочих пошлостей! Скромнее и незаметнее. Запомните, Дитмар, канцлерство — это такая же работа, как, например, управляющий фабрикой или прораб-Vorarbeiter на стройке. Только масштабы несколько иные.

Привыкайте, Дитмар. А чтобы не сидеть без дела в Рейхсканцелярии, пригласите-ка ко мне на ужин одного человека… Пригласите вежливо и озаботьтесь доставкой.

Первое и главное наблюдение: войск в городе поубавилось. Танки на пересечениях ключевых магистралей как стояли, так и стоят, но пехоту отправили обратно в казармы. Очень много полиции — берлинское управление Schutzpolizei мобилизовано в полном составе с приказом помогать военным в поддержании образцового порядка. Чрезвычайное положение не будет отменено еще минимум три дня, распоряжение Рейнхарда Гейдриха, опасающегося «инцидентов».

Надо же, как интересно — на фасаде Старой Библиотеки, выходящем на Унтер-ден-Линден, красуются полотнища цветов старого имперского флага, черный-белый-красный. Судя по всему, Фриче начал реализовывать свою идею с «мягкой» заменой символики. Но вот два немаленьких портрета — мой и фон Вицлебена — совершенно лишние! Как только успели отпечатать?! Необходимо будет попенять министру пропаганды: незачем заменять культ фюрера на культ Шпеера! Будет вполне достаточно портретов в газетах и служебных кабинетах чиновников.

До Шопенгауэрштрассе в Шлахтензее мы добрались, когда окончательно стемнело. Огней мало, пускай воздушной тревоги не было целых шесть дней. Англичане беспокоили редкими налетами на северные районы Германии, но не более. Бронемашины на месте, одна у ворот виллы, другая на углу соседней Кайзерштульштрассе. Четыре патруля.

Военные бдительно проверили мои документы — приказ есть приказ. Отсалютовали: «Извините, господин рейхсканцлер, это наша обязанность». За ограду пропустили только мой автомобиль, «мерседесы» СД остались снаружи.

Вошел, снял шинель «Организации Тодта» в прихожей. В гостиной горят всего две лампы, уютный полумрак.

— Хайль, мой фюрер.

Я от неожиданности закашлялся. У мамы всегда было несколько своеобразное и язвительное чувство юмора, но тут она превзошла саму себя.

Кроме матери в гостиной никого не было — ну разумеется: поздно, Маргарет наверху, укладывает детей.

— Мама, ради бога! Фюрер только один! И здесь его нет. Его вообще больше нет!

— Ну а как прикажешь ныне к тебе обращаться? — Мать выглядела напряженной и нервной. Понимаю, не каждый день твой отпрыск становится главой правительства Империи. — Альберт, что произошло? Что всё это означает?

Сказать правду? Нет, не сейчас, это невозможно. Она меня проклянет.

— Самолет разбился. Группенфюрер… Точнее, рейхсфюрер Гейдрих сообщил днем, что взорвалась бомба. Подробности пока неизвестны. Заговор. Мятежники схвачены. Военные предложили мне… Предложили… Я не мог отказаться, положение в государстве удручающее.

Мать долго молчала. Видимо, поняла, что я недоговариваю. Не лгу, именно недоговариваю.

— Не стану разбрасываться громкими словами об ответственности и долге, — сказала она. — Ты получил достаточное образование, чтобы понимать их смысл. Надеюсь на одно: ты не участвовал в чем-то… подлом.

Мама всегда стояла на уровень выше усредненной немецкой домохозяйки, ограниченной треугольником «Kinder, Küche, Kirche». Она, несомненно, догадывается, что за моим жалким лепетом о разбившемся «Кондоре», бомбе, мифическом «предложении военных» стоит нечто большее. Большее и страшное. Та самая подлость.

— Я отпустила фрау Кох домой, приготовлю тебе ужин сама… — Мать предпочла не дожидаться ответа. — Мы никого не ждем? Ты теперь важная персона, вряд ли стоит приглашать гостей сюда.

— В том-то и дело, что ждем, — сказал я. — Мне позвонят в течение часа. Спасибо.

Наверху пришлось объясняться с Маргарет — ей я изложил ту же версию, что и матери. Жене выдержка изменила: выслушав, Маргарет расплакалась. Она была уверена, что я не справлюсь, что без гения фюрера Германия обречена, а измена в рядах партии означает скорое крушение всего и вся. Попомнишь тут выкладки господина Аппеля про «стержень эпохи»…

Родных пришлось отправить на отдых: отговорился тем, что все устали, перенервничали, а кроме того, у меня сейчас намечена важная приватная встреча. Как раз позвонил Дитмар: едем. Как и было приказано, приглашение изложено вежливо.

Вышел из дома, предупредил охрану — должен подъехать черный «опель» с номерами СД. Пропустить. Машина пусть ожидает, гость пробудет в доме как минимум час, возможно, больше.

Небольшой спектакль с частным и доверительным визитом я затеял нарочно: моя задача — разговорить советника Хевеля, разгадать загадку, а сделать это в помпезном канцлерском кабинете было бы затруднительно. Призрак его прежнего владельца — если вы понимаете, о чем я, — еще долго будет витать под сводами Новой рейхсканцелярии. Тень Гитлера возвышалась бы за моей спиной. Совсем другое дело принять этого человека дома, в столовой, за скромным ужином и бутылкой рейнского.

— …Признаться, вы очень ловко все провернули. — Это было первое, что я услышал от Вальтера Хевеля после формальных приветствий. — Инициатор — Гейдрих? Его не зря сослали в Прагу, но, как выяснилось, это была фатально опасная полумера. Но вы, Шпеер! Вы?! От вас такой прыти никто не мог ожидать!

Говорил он вальяжным, светским тоном, словно речь шла о покупке дорогого охотничьего ружья или премьере в опере. Уселся на предложенный мною стул, закинул ногу за ногу. Нет, это не развязность, являющаяся следствием замешательства или смущения, он всегда так себя вел на моей памяти — Гитлер любил слушать истории Хевеля о его приключениях в Юго-Восточной Азии, рассказывать он мог часами и всегда общался с исключительной непринужденностью.

— Не понимаю, — с наивозможной корректностью ответил я, — вы хотите мне нагрубить или просто называете вещи своими именами?

— Грубить рейхсканцлеру? — усмехнулся советник. — Я не самоубийца. Всего лишь даю понять, что более или менее знаком с ситуацией. Позвольте осведомиться, почему меня не арестовали, тогда как всё окружение Риббентропа с ним самим во главе отправили по тюрьмам и в лагерь Дахау?

— Сами не догадываетесь? — Я решил сыграть в его игру.

— Тоже мне, гипотеза Римана… Шпеер, вы много лет вращались в самых высших сферах, вы очень наблюдательны, у вас хорошая память и профессиональное умение делать логические выводы. Практически всё ближайшее окружение фюрера, за исключением нескольких человек, исчезло. Мне повезло остаться в числе немногих счастливчиков, следовательно, причин тому две: для нового режима мы не опасны, а прежде всего — можем оказаться полезны.

— Будете торговаться? — съязвил я.

— О нет. Предпочту предложить свои услуги без лишних условий, поскольку одно дело — беседовать с вами здесь, и совсем другое — рассказывать ровно то же самое, но в неуютной обстановке внутренней тюрьмы гестапо, общаясь с невоспитанными и прямолинейными сотрудниками группенфюрера Мюллера.

Умен, не откажешь. Однако торговаться будет, исподволь, неявно. И продаст свои знания задорого.

— Сегодня в меню брюссельская капуста, швейцарский кордон-блю из телятины и китайский рис с соусом. — Я поднял начищенные крышки над готовыми блюдами. Спасибо маме, успела приготовить. — Прислуги в доме нет, придется положить самостоятельно…

— Я холостяк, — отмахнулся Вальтер Хевель, взяв с куверта столовую тарелку. — Привык, знаете ли. От вина не откажусь. «Рауэнталь» тридцать второго года? Недурно.

Около четверти часа мы чинно вкушали — ни дать ни взять два степенных буржуа, собравшихся ввечеру за ужином обсудить акцизы на шерсть и биржевые новости. Обменивались малозначительными замечаниями — да-да, у господина Канненберга, мажордома канцлерской резиденции и шеф-повара по совместительству, волшебно получались кенигсбергские клопсы с каперсами. Жаль, что фюрер предпочитал вегетарианскую кухню и для него готовили отдельно…

— Итак. — Хевель откинулся на спинку стула, извлек из кармана пиджака небольшую серебряную сигарницу и спички. — Если позволите, господин Шпеер, начну исповедь с вопроса. Какова конечная цель?

— Простите? — не понял я.

— Конечная цель, — повторил советник. — Куда собирается вести Германию ваше правительство?

— Прекращение боевых действий хотя бы на одном из фронтов на максимально выгодных для нас условиях, — подумав, ответил я. — Предпочтение, конечно, Западу.

— Это цель промежуточная, а я спрашивал о конечной. В случае с фюрером всё было просто: ликвидация Британии или переориентирование таковой в нашу сферу влияния, разгром русских и земли на Востоке. Еще в прошлом году стало ясно, что это недостижимо, но Гитлер последовательно и упорно шел именно к данной цели.

— Хорошо. Завершение войны в Европе без существенных потерь. Второй Версаль станет для нас окончательной катастрофой, после которой на Германии можно будет навсегда поставить крест.

— Ключевые слова здесь «без существенных потерь», — отозвался Хевель и пожевал губами, будто размышляя. — Задачка, однако… Что вы не боитесь потерять из полученного нами с 1938 года? Австрия? Богемия? Польша? Балканы? Франция? Земли в России? Скандинавия? Озвучьте ваши запросы.

— Наверное, об этом лучше спросить графа Шуленбурга, — покачал головой я. — Как ответственного за иностранные дела и внешнюю политику…

— Позвольте огласить прописную истину, — голос Вальтера Хевеля стал жестким. — Политику кабинета определяет не министр иностранных дел, а канцлер. И канцлер принимает важнейшие решения. Истина номер два: международные отношения — это, извините, рынок. Никаких отличий от деревенского базара где-нибудь в Тюрингии лет триста назад. Читали Карла Маркса? Ах, ознакамливались?.. А я читал, и весьма внимательно — в тюрьме Ландсберг хватало времени. Натуральный обмен. Вы мне — двадцать яиц, три битых курицы, кувшин молока и новую лопату. Я вам — свиной окорок, вдобавок вы зайдете ко мне на подворье и почините молотилку. Взаимный обмен ценностями и услугами. Но если починить молотилку окажется слишком сложно и затратно, я вам кроме окорока добавлю в счет гонорара породистого щенка. Понимаете? В Мюнхене 1938 года или Москве 1939-го происходило ровно то же самое — ожесточенный торг.

— Разумеется, понимаю, — согласился я. — Так что же?

— Сейчас, когда планета оказалась ввергнута в новую всеобщую войну, цена мира будет крайне высока. Придется заплатить колоссальную цену, но есть шанс обменяться с противоположной стороной тем, что нам не нужно. Допустим, в вашем деревенском доме переизбыток лопат, у вас их три, а у оппонента одна, и та изношенная. Ясна метафора?

— Выменять на лишнюю лопату самое необходимое, при этом не нанеся урон собственному хозяйству, — я развел руками. — Это же очевидно.

— Именно! Избавиться от ненужного, отягощающего, бессмысленного! При этом сделав вид, будто вы оказываете невероятное одолжение! Если пошарить по кладовкам Третьего Рейха, у нас найдется множество ненужных вещей. Мы не берем, к примеру, Богемию и Моравию — нашу кузницу, важнейший промышленный центр. Но зачем Рейху прямо сейчас Франция?

— Франция? — Мне показалось, что я ослышался.

— Да-да, Франция. Я покусился на священную корову? Конечно, ореол славы июля 1940 года, Компьенский лес, склоненная голова маршала Петена… Это прозвучит неслыханной ересью, но в данный момент Франция — не более чем обуза, не производящая ничего, кроме вина, тряпок, рабочей силы для немецких заводов и бандитов из Резистанса!^[35] Верните ей саму себя — и вы получите верного союзника, а не покорного сателлита. Причем это должно выглядеть благородным жестом, желанием сохранить честь побежденного, исправлением прежних ошибок, вызванных высокомерием фюрера… Если, конечно, вы не собираетесь следовать его политике в отношении французов и правительства Виши.

— Но… — я осекся. — Наши военно-морские базы на Атлантическом побережье! Аэродромы в Нормандии, Пикардии и Артуа! Сельскохозяйственный ресурс — мы зависим от французских поставок продовольствия!

— Отдайте французам Париж, — медленно сказал Хевель, — и они начнут орать на Монмартре «Хайль Шпеер!». Выведите войска до линии Мажино, и станете национальным героем. Найдите им харизматичного лидера, — а не эту бледную поганку Лаваля! — силами пропаганды превратите его в «освободителя», и он подпишет с вами любой договор. Любой. Аренда морских баз, прямая поставка парижских шлюх в солдатские бордели Восточного фронта, ваш личный конный памятник на площади Звезды… Верните Франции Францию.

— Но что скажет Муссолини?

— Дуче уже давным-давно никто не спрашивает, — усмехнулся советник. — Его положение непрочно и, скажем откровенно, он держится сугубо на нашей поддержке. Зато вы получаете прекрасный французский флот, лояльную нацию — представьте, как они встретят любое обнадеживающее движение, наподобие возвращения части военнопленных! Не сразу, постепенно, никакой спешки. Вначале дать понять, что вы готовы к большим, очень большим уступкам — позиционировать это не как слабость, а как великодушный жест… Разработать подробный меморандум?

— Мысль, не лишенная здравого смысла, — пробормотал я. — Допустим.

— Лидер найдется, — продолжил Хевель. — Адмирал флота Франсуа Дарлан. Честолюбив, ненавидит выскочку и слизняка Лаваля, уважаем на флоте и в армии. Предложить ему возглавить правительство в Виши, избавиться от наиболее одиозных деятелей, установить с нашей негласной помощью личную диктаторскую власть, а затем… Затем начинать прикармливать с руки. Французы романтичны и впечатлительны, представьте, как они воспримут въезд «освободителя» в Париж со стороны ворот Фонтенбло. И триумфом Дарлан будет обязан канцлеру Германии.

— Вы невероятный циник, — сокрушенно ответил я.

— Я дипломат, — преспокойно сказал Хевель. — А это одно и то же. Знаете, я скорблю по двум последним годам, поведенным бесцельно, поскольку с началом «Барбароссы» дипломатия окончательно отошла на второй план и заговорили пушки. Фюрер увлекся войной, а я остался без работы.

— Фюрер? — Я перевел взгляд на советника. — Вам его… жаль?

— Я знал его двадцать с лишним лет, — бесстрастно ответил Хевель. — Даже был кем-то вроде камердинера в замке Ландсберг. Восторгался им. Как и все. Как вы. Но сейчас… Сейчас ничего не вернешь. Осталась Германия. И ради нее стоит тряхнуть стариной, пусть даже под руководством человека, который… Кто отдал приказ? Вы, Вицлебен или Гейдрих?

— Не знаю, — честно сказал я. — Меня в эти подробности не посвящали и вряд ли однажды посвятят.

— Верю, — кивнул советник Хевель. — Вы всегда были честным человеком, Шпеер. Скверно, что связались с убийцами.

— Осуждаете?

— Нет. Подсознательно я чувствовал, что нечто подобное должно произойти, но уговаривал себя — всё обойдется, он сможет, он преодолеет, он вытянет. Как это было всегда. Ладно, прекратим этот бессмысленный разговор — может быть, однажды, четверть века спустя, один старик расскажет другому старику, что произошло в действительности. Но не сейчас. Я не хочу это знать сейчас.

* * *

Хевель уехал домой, в Берлин, в четверть третьего ночи — у нас нашлось о чем поговорить. Как я исходно и предполагал, полного ответа на загадку получить не удалось: иные вопросы советник искусно обходил, кое-где недоговаривал, а то и мягко давал понять, что некоторые тонкости обсуждать не желает. Пусть эти тайны умрут вместе с фюрером — сейчас они неактуальны, очень уж много времени прошло, положение радикально изменилось…

Для себя я сделал несколько важных выводов. Хевель действительно выполнял «особые, не требующие огласки» поручения Гитлера. Переговоры о помощи Франсиско Франко во время Гражданской войны в Испании, связь с австрийскими национал-социалистами перед аншлюсом весной 1938 года, миссии в Судетах и Богемии, наконец, проработка соглашения с русскими перед началом войны. Большинство визитов не носили никакого официального характера, переговоры велись закулисно, но в среде европейской дипломатии довольно быстро уяснили: появление «посла в никуда», как Хевель сам себя поименовал, означает, что грядут события. Репутация была создана.

— Очень интересно было работать с русскими, — неторопливо рассказывал советник. — Помните лето 1939 года? Кромешный дипломатический кризис? Обмен нотами и ультиматумами на пространстве от Лондона до Варшавы и Бухареста? Фюрер принял принципиальное решение о проведении операции против Польши 22 мая, перед этим был ультиматум Румынии, обязанной войти в нашу сферу влияния — Германии требовалась нефть.^[36] В марте Сталин на съезде большевистской партии в публичной речи недвусмысленно дал понять — возможность улучшения отношений между намии Советами реальна.^[37] А дальше… Дальше вы знаете: назначение Молотова вместо еврея Литвинова на пост комиссара по иностранным делам, мне и советнику министерства Карлу Шнурре было поручено выйти на советского поверенного в Берлине Астахова и сделать конкретные предложения. Русские согласились. Через несколько дней я полетел в Москву гражданским рейсом, как частное лицо.

— Конец июля? — припомнил я.

— Верно. За неделю до первого официального заявления Риббентропа о сближении с Советами. Меня прекрасно приняли, разговаривал лично с Молотовым. Казалось бы, сын купеческого приказчика, с незаконченным экономическим образованием, а какой дипломатический талант! Наверное, это врожденное. Да и купеческая жилка чувствовалась: торговался он отчаянно, но границ разумного не переходил никогда. В отличие от поляков или Муссолини, всегда желавших забрать себе больше, чем могли переварить!

— Как думаете, — очень осторожно начал я, — в случае… В самом неожиданном случае нам удастся договориться с русскими? Вы рисуете их закоренелыми прагматиками и утилитаристами с холодной головой?

— Думаю, нет, — бесстрастно ответил советник. — Я получал через Абвер сводки по состоянию дел в Советском Союзе в текущем году. Сталин не просто зол. Сталин взбешен. Мы разбудили монстра. Вы знаете, что русские не просто восстановили промышленность после военных поражений, но и…

— Знаю, — перебил я. — Экономическая разведка у нас пока работает должным образом. Признаться, я очень опасаюсь мощи, сосредоточенной на Урале.

— Правильно делаете, — кивнул Хевель. — Военное производство раскачивается, людские ресурсы безграничны, а на фоне нашего топтания под Сталинградом… У меня нехорошие предчувствия, господин Шпеер. Чтобы договориться со Сталиным, необходимо нанести ему серьезнейший удар, вновь поставить в критическое положение. Этого мы сделать не в состоянии.

«Конечно, не в состоянии, — подумал я. — Летнее наступление окончательно выдохлось, проклятущий Сталинград так и не взят, германская военная промышленность работает в изнашивающем режиме, усилить группировку на Волге мы не можем: только вчера генерал-полковник Йодль высказал мнение о том, что Генштабу следует немедленно разработать план отхода наших войск от Сталинграда. Фюрер даже слышать об этом не хотел, но теперь отступление представляется неизбежным…»

— Рекомендации прежние, — сказал Хевель. — Сосредоточить усилия на западном направлении. Для начала — Франция. Превратить ее из побежденного и растоптанного сателлита если не в союзника, то в максимально лояльное государство. Как я говорил, ныне такой вариант более чем возможен.

— Воля ваша, — сдался я. — Пусть это будет первым шагом на дипломатическом поприще. Сможете обговорить подробности с графом Шуленбургом?

— Даете санкцию? — поинтересовался советник. — Что ж, «заниматься политикой» не менее азартно, чем воевать. Меморандум ждите завтра во второй половине дня. А утром я прозондирую обстановку в Виши через агентуру МИД и военной разведки. Кстати, а где адмирал Вильгельм Канарис? Разве он не участвовал в вашем… гхм… предприятии?

— Представления не имею. — Я лишь руками развел. — Гейдрих ничего не говорил.

— Вы слишком мало информированы для канцлера, — вздохнул Хевель. — Слишком мало. Постарайтесь исправить это упущение как можно быстрее: побеждает тот, кто владеет информацией в полном объеме! Особенно когда идет такая война…

* * *

Да, боевые действия продолжались.

Раньше в военные вопросы я вникал лишь постольку, поскольку они были связаны с производством вооружений и боеприпасов, однако теперь приходилось минимум два раза в день знакомиться с фронтовыми сводками, что добавляло общего уныния. Вчера пришло известие о разгроме наших сил под Эль-Аламейном — Африканский корпус и итальянские союзники стремительно отходят под натиском многократно превосходящих британских сил. Роммель отчаянно взывает о помощи: снабжение, техника, люди.

В Сталинградское сражение брошена свежая 389-я пехотная дивизия, но перелома как не было, так и нет — русские продолжают с невероятным упорством держать оборону. На Кавказе неподалеку от Орджоникидзе наши войска перешли к обороне, ведутся позиционные бои — наступление группы армий «А» приостановлено, 1-я танковая армия Эвальда фон Клейста в тяжелом положении. Прорыв на Баку отходит в область желаемого, но недостижимого.

* * *

Хевель прав: предчувствия самые недобрые. Остается надеяться, что генералитет не допустит ошибок. Военные хотели избавиться от вмешательства Гитлера? Извольте, полная свобода действий.

* * *

— Что вы сказали, Олендорф?! — Я едва не сорвался на крик. — Повторите! Вы хоть понимаете, о чем говорите?!

— Более чем, господин рейхсканцлер, — бесстрастно ответил бригадефюрер. — Тело не найдено. В прилегающей к месту катастрофы местности был обшарен каждый квадратный метр, но… Но итог именно таков. Это неоспоримый факт.

…Поздно вечером 6 ноября из Вайсрутении вернулась оперативная группа под руководством Отто Олендорфа. Мне немедленно позвонил Гейдрих: Шпеер, бросьте все дела, хотя бы и наиважнейшие! Я вас жду на Принц-Альбрехтштрассе, в штаб-квартире РСХА. Как можно быстрее!

Встретились мы не в бывшем кабинете Гиммлера на втором этаже, а в бомбоубежище под зданием. Неотлучный Карл Дитмар, фактически превратившийся в моего адъютанта от СД, провел через несколько постов по лестнице к полуподвалу, потом на старомодном лифте с ажурной решеткой вниз. Ярко освещенный коридор с не режущей глаз темно-салатовой краской на стенах и плиткой на полу. Направо толстенная герметичная дверь. За ней что-то вроде скромного зала для конференций: овальный стол, десяток стульев, место стенографиста, радиоточка.

— Никак не могу пожелать вам доброго вечера. — Меня встретил лично рейхсфюрер. — Новости обескураживающие, увы. Олендорф, штандартенфюрер Панцингер и гауптштурмфюрер Копков спустятся через две минуты. Могу предложить вам разве что минеральной воды.

— Что стряслось? — напряженно спросил я. По спине пробежали мурашки размером с гиппопотама. — Он жив?

— Дискуссионный вопрос, — мрачно отозвался Гейдрих. Когда шеф РСХА в дурном настроении, то благодаря античной формы носу и сдвинутым светлым бровям становится похож на горгулью-альбиноса. — Возникло столь неожиданное осложнение, что я, буду откровенен, напрочь обескуражен…

Объявился Отто Олендорф, по виду очень уставший, но как всегда элегантный и чисто выбритый. С Фридрихом Панцингером я был мимолетно знаком раньше — строгий, если не сказать насупленный тип в круглых очках. Хорст Копков, подтянутый крепкий молодой человек, неуловимо смахивающий на Гейдриха, только ниже ростом и волосы темные. Рейхсфюрер рекомендовал его как безупречного следователя и оперативника — схватывает на лету и гениально систематизирует информацию. В конце прошлого лета именно под его руководством были разгромлены несколько резидентур «Красной капеллы»; я видел доклад, представленный Гитлеру.

На привычное германское приветствие рейхсфюрер только отмахнулся — не до того, господа. В былые времена столь предосудительный жест выглядел бы святотатством.

— Докладывайте, бригадефюрер, — бросил Гейдрих. — Глава правительства обязан знать все подробности.

По счастью, Олендорф избежал мерзкого полицейского канцелярита, от которого у меня начинали ныть зубы: излагал просто, доходчиво и скрупулезно. Взрывное устройство оказалось в самолете перед вылетом из Смоленска. Покушение организовывала «армейская оппозиция», окопавшаяся при штабе группы армий «Центр»: офицеры, близкие к фельдмаршалу фон Клюге и лидеру заговорщиков в Вермахте генерал-майору Хеннингу фон Трескову.

Восстановить картину катастрофы труда не составляло: бомба сработала, вырвав сегмент из фюзеляжа самолета и повредив гидравлику. «Кондор» начал стремительно терять высоту. Воспользоваться системой аварийного спасения фюрер или не смог, или испугался — мало кто в этом мире может представить себе Адольфа Гитлера, прыгающего с парашютом.

Дальнейший ход событий стал фатальным: падение вблизи лагеря большевистских бандитов. Партизан, судя по оставленной стоянке, было довольно много — несколько десятков. Они первыми и обнаружили разбившийся «Кондор». Выгребли все бумаги подчистую, даже личные письма. Трупы оставили на месте. На болоте найдены все тела, за исключением четырех, причем с огромной долей вероятности предполагается, что двое — доктор Брандт и советник Штрауб — погибли во время взрыва: их вышвырнуло из салона. Отсутствуют тела генерала Кортена и…

— Иисусе, Мария и святой Варфоломей, — только и выдавил я. Воскликнул в сердцах: — Только не это!.. Вы хоть понимаете, о чем говорите?!

— Лучше, чем хотелось бы, — проронил Олендорф. — Копков?

— Мы убеждены, что фюрер погиб, — сказал Хорст Копков. — В момент падения самолета он, несомненно, находился на своем месте. Ремень кресла оторван, много крови. Судя по вырванным волосам, прилипшим к свернувшейся крови на кромке столика, он ударился головой, травма должна была оказаться смертельной.

— «Должна была» или «оказалась»?! — рявкнул я.

— Оказалась, — упрямо сказал гауптштурмфюрер. — Там же найдены… гм… частицы мозгового вещества, в Минске мы провели исследование биологического материала под микроскопом. Открытая травма черепа. После такого не выживают.

— Но почему исчезло тело? И куда подевался генерал Гюнтер Кортен?

— Не надо думать, что русские кромешные идиоты, — вмешался Гейдрих. — Читать они умеют, а учитывая, что до войны в школах СССР великолепно преподавали немецкий язык, среди партизан наверняка отыскался хоть один, способный разобрать документацию ОКВ-ОКХ, которой был доверху набит самолет! Прекрасный сюрприз для Вицлебена и Йодля — секретнейшие бумаги в руках противника! Русские, несомненно, узнали, кто именно свалился к ним на голову. И, предполагаю, забрали тело с собой. Трофей.

— Вы говорите чудовищные вещи, — потрясенно промямлил я. — Чудовищные!

— Правда частенько бывает устрашающей, — ничуть не смутился рейхсфюрер. — Принимайте ее такой, какая есть. Черт с ним, с Кортеном — что теперь прикажете делать нам? В свете изложенных фактов?

— Государственные похороны, незамедлительно, — отозвался Олендорф. — Открытый гроб, прощание. Найти в любом берлинском морге подходящее тело, загримировать. Нельзя дать русским такой козырь! Вообразите, что произойдет, если они переправят труп за линию фронта и выставят его на всеобщее обозрение в московском зоопарке?!

— Что с партизанами? — напрямую спросил Гейдрих.

— Пока ничего. Данный регион Вайсрутении — сплошные леса, болота и непроходимые дебри с редкими проселочными дорогами. Мы приблизительно определили направление, куда ушли бандиты — северо-восток, двумя или тремя группами. Поиски ведутся всеми наличными силами. У партизан очень сообразительный командир: моментально понял, что надо бежать без оглядки. Базу они покинули в тот же день.

— Вызовите сюда немедленно министра пропаганды Фриче, — распорядился Гейдрих. — Панцингер, вы изложите ему официальную версию и проинструктируете. С похоронами решим так: общее прощание со всеми погибшими, всеми до одного. В Потсдаме, Гарнизонная церковь… Объявить, что по завещанию фюрера погребение должно быть максимально скромным, не допустить массового паломничества — сейчас это не нужно. Затем — Танненбергский мемориал, захоронить рядом с Гинденбургом: символично и достаточно удалено от центра Германии. Шпеер, вы не возражаете?

— Нет, — кратко сказал я. — Но вы можете гарантировать…

— Сейчас, — отрубил Гейдрих, — я ничего не могу гарантировать. Ни-че-го. Фактор случайности, приведший нас к нынешнему положению, никто предвидеть не мог. Окажись я мистиком вроде Гиммлера, увидел бы в этом волю провидения. Однако предпочту остаться материалистом в большевистском понимании данного слова: благодаря цепи нелепых совпадений весь наш замысел оказался под угрозой. Придется исправлять. Олендорф, пожарную команду, как и прежде, возглавите вы — доведите дело до конца.

— Слушаюсь.

— Особое внимание на партизан. Если будет необходимо, запросите подкрепления из Германии — парашютистов Штудента, лучшие части СС, кого угодно! Только найдите их!

— А это не будет лишним? — спросил я. — Насколько я понимаю, противник обладает разветвленной сетью агентуры в Вайсрутении и прилегающих к ней районах Генерального округа Литва. Нашу активность немедленно заметят, и русские сделают однозначные выводы: германские силы что-то ищут, что-то крайне важное… Полагаю, красное подполье уже успело радировать о необычной находке. Зачем давать Москве пусть и косвенное, но подтверждение?

— Там не только предполагаемый, — Гейдрих слегка запнулся, — труп. У них в руках документы исключительной важности! Я в общих чертах представляю, что за бумаги могли находиться в самолете: оперативное планирование, свежие директивы войскам, инструкции ставки. Боже мой, недоумки из штаба фон Клюге преподнесли Вермахту подарочек в стилистике мадам Тофании ди Амадо!^[38] Впрочем… Вы правы, Шпеер, суета окажется слишком заметной. Олендорф, постарайтесь обойтись без ненужной энергичности. Внешне операция должна выглядеть как самая обычная охота за партизанами. И, как вы все понимаете, ни единое слово, произнесенное здесь, не должно выйти за эти стены.

Еще бы. Я давно перестал испытывать трепет при словах «государственная тайна», благо знаю их столько, что половину успел перезабыть. Но сказанное сегодня в бункере под резиденцией РСХА должно умереть вместе со мной. Вместе с Гейдрихом, Олендорфом и его помощниками.

Еще позавчера мне казалось, что мы ходим по грани. Сегодня, полагаю, грань мы переступили…

* * *

Я ожидал услышать этот вопрос от матери с самого ее приезда. Она с удручающей постоянностью намекала: ты теперь первый человек в стране (неправда — первый все-таки рейхспрезидент), у тебя колоссальное влияние, ты можешь командовать фельдмаршалами. Хорошо, слово «фюрер» больше никогда не звучало: мама поняла, что это крайне неуместно.

—.. Ты мог бы позаботиться об Эрнсте. — Слова наконец-то прозвучали. — По радио постоянно говорят о страшных боях на Волге, последнее письмо от твоего брата пришло три недели назад. Я опасаюсь, не случилось бы чего непоправимого. По-моему, с него достаточно Восточного фронта, полтора года. Разве нельзя…

Дальнейшее было предсказуемо. Если Эрнсту так хочется воевать, то почему именно Россия и Сталинград? Он опытный офицер, такие наверняка требуются и в Африке. Я поморщился — именно в Африке обстановка сейчас стремительно ухудшалась, и Генштаб во главе с Йодлем ломал головы, как помочь Эрвину Роммелю. Только Эрнста в Африканском корпусе и не хватало — одно дело позиционные бои в Сталинграде, и совсем другое поспешное отступление к Тунису с хронической нехваткой горючего, боеприпасов и продовольствия.

Эрнст, Эрнст. С его вечным комплексом младшего брата, стремлением к самореализации на фоне совершившего невероятный карьерный взлет умницы-Альберта, с тотальным отсутствием гибкости: попытайся я сейчас перевести Эрнста из его 2-го танкового полка куда-нибудь в Данию, Францию или Грецию, он завалит рапортами непосредственное начальство. Не брошу боевых товарищей и родное подразделение! До конца исполню свой долг перед Великой Германией! Хох, хох, хайль!

Тьфу.

Мама этого понимать не желает. Она человек старого воспитания, для нее фигура канцлера сакральна, мистична — канцлер Империи может всё. Щелчок пальцами — и к моим ногам падут вражеские города, туземные вожди принесут клятву верности, взмоют в небо тысячи самолетов и двинутся в атаку прославленные танковые армии.

Чисто теоретически я и впрямь могу устроить нечто похожее, но только не в случае со злюкой Эрнстом. Убежден, что там, на фронте, он счастлив. В том числе и потому, что не наблюдает в окружающем радиусе родного брата, коего ему со времен школы ставили в пример.

— Я постараюсь что-нибудь сделать. — Ложь во спасение? Почему бы и нет, потом всегда можно отговориться, сославшись на военную бюрократию, издержки боевых действий и любые другие обстоятельства. — Мама, но ты ведь знаешь его настроения…

Мать промолчала, продолжая возиться с разделкой индейки: готовила в доме ныне только она, не допуская на кухню мою жену и домоправительницу. Уверяла, что хочет вспомнить счастливые тридцатые, когда любые продукты покупались в магазине или на рынке без опостылевших продовольственных карточек. Меня и прежде-то снабжали по высшему разряду, а теперь канцлеру полагался вовсе неограниченный ассортимент из правительственного распределителя RMEL.^[39] От этой привилегии я не отказался ради детей — не хотелось вспоминать собственное полуголодное детство времен Великой войны.

Когда мама молчит, не отвечая, это значит только одно: она сердится. Что ж, не буду мешать, тем более что прямо сейчас я ровным счетом ничем не могу ей помочь. У канцлера Германии довольно широкие возможности, но мгновенно извлечь Эрнста из-под Сталинграда, как фокусник достает кролика из шляпы, — это чересчур.

Остается разделаться с десертом — сегодня мать приготовила сырники с корицей и клюквенным сиропом — и идти наверх: поработать с документами часик-другой. Я решил каждый день уезжать из рейхсканцелярии в шесть вечера, чтобы больше проводить времени с семьей, а перевозить жену с детьми в это огромное, холодное и не слишком уютное здание я не решился.

Странно. Раньше я относился к своему архитектурному творению совсем иначе, считал Рейхсканцелярию истинным шедевром, строгим и величественным, полностью соответствующим репрезентативным задачам, стоящим перед ним. Всего за несколько дней резиденция стала восприниматься совсем иначе — контора и контора, ничем не отличающаяся от пропахшей чернилами и сургучом почты в заштатном городишке. Разве только отделка получше.

— Альберт. — Мама внезапно повернулась ко мне. Отложила разделочный нож, машинально вытерла руки о льняное полотенце. — Альберт, я обязана тебя спросить. И услышать в ответ чистую правду. Правду, какой горькой она бы ни оказалась.

О, нет, опять! Кажется, тему с Эрнстом мы по обоюдному молчаливому согласию закрыли, по крайней мере на какое-то время?!

— Альберт, что произошло с партией? — На глазах матери блестели слезы. — Я хочу спросить тебя об этом не как… Не как мать сына. Как один старый член партии другого. Как товарища по борьбе.

Ну и ну. Первую минуту я настолько растерялся, что потерял дар речи. Партия? Да-да, партия, НСДАП. Только сегодня вопрос обсуждался с Гейдрихом — временно решили учредить вместо Рейхсляйтунга «Высший партийный совет» наподобие «Gran Consiglio del Fascismo», давнего изобретения Муссолини. Назначить туда партийных чиновников среднего звена, не успевших запятнать себя коррупцией или открытым воровством, позже провести выборы председателя партии — мы не могли потерять поддержку столь массовой организации с множеством присоединенных союзов и подразделений!

Больше восьми миллионов членов партии должны были знать, что идет очищение рядов, НСДАП избавляется от перерожденцев, ренегатов и саботажников! На пост временного председателя мы назначили Артура Аксмана — до нынешнего ноября рейхсюгендфюрера. Аксман человек молодой и сравнительно безобидный, пользующийся авторитетом у молодежи. Особым умом не блещет, одновременно с тем неплохой организатор. А главное — большая политика не его стихия, Аксмана никогда не воспринимали всерьез и не втягивали в крупные интриги: пусть устраивает для детишек спортивные праздники и парады, это максимум, на что он способен.

Артур Аксман, заметим, самолично явился в РСХА 4 ноября, пытаясь покаяться в существующих и несуществующих грехах и категорически откреститься от «партийного заговора». В конце концов, как руководитель Гитлерюгенда он имел звание рейхсляйтера, а большинство таковых сейчас арестовано… Рейнхард Гейдрих немедля сообразил, в каком качестве Аксман окажется полезен.

— Что с партией, Альберт? — твердо повторила мама.

— Видишь ли, — очень осторожно начал я. — За минувшие годы, особенно с началом войны, произошло очень много страшных и… И неприемлемых для истинных патриотов Германии вещей. Ты знаешь, кто такой Лев Троцкий?

— Да, — сказала мать. — Русский революционер, еврей. Идеолог радикального большевизма. О нем рассказывали на собраниях низовой партийной организации в Мангейме. Очень жестокий и бессовестный человек. Кажется, его убили несколько лет назад. Но при чем тут…

— При том, — с нажимом сказал я, — что в нашей партии завелись свои Троцкие. Самовлюбленные, уверенные в своей безграничной правоте, но вместе с тем неумные и беспринципные люди. Произошло это не сейчас и не вчера.

Она хочет правды? Хорошо, пускай. Я могу рассказать, в какого монстра превратилось частное предприятие имени рейхсмаршала — «Рейхсверке Герман Геринг». Про знаменитый «свинарник Лея». Про то, что производящие танки фирмы «Хеншель» и «Порше» с огромным удовольствием не отправляли бы свои машины на фронт, а устроили грандиозное танковое сражение между собой — с бомбардировками конструкторских бюро конкурента, сносом фабрик и отправкой инженеров соперника в концлагеря. Лишь бы получить государственный заказ.

Про то, что в «фонды гауляйтеров» с начала 1942 года ушло более миллиарда двухсот миллионов марок, растворившихся незнамо где. Впрочем, почему же «незнамо» — порядок есть порядок, суммы учтены. Представительские расходы. Банкеты. Содержание резиденций и строительство новых. Подарки, конечно же (в основном друг другу): «Досточтимый обергруппенфюрер СА и гауляйтер Померании Франц Шведе-Кобург! В ознаменование двадцатой годовщины вашего пребывания в рядах партии фюрера позвольте преподнести вам от гау Кёльн-Аахен картину Питера Пауля Рубенса „Агамемнон“, истинный шедевр творчества великого мастера…»

По документам картина проводится как купленная на бюджет указанного гау. В действительности «Агамемнон» был конфискован в Бельгии у какого-то еврейского коллекционера, в 1939 году предусмотрительно сбежавшего в Британию. Догадаться, в чей карман ушла фиктивная стоимость полотна, нетрудно: группенфюрер и имперский комиссар обороны гау Кёльн-Аахен Йозеф Гроэ. Взят под стражу позавчера.

Уничтожением коррупции в СС сейчас занимается Гейдрих, как человек совершенно бескорыстный — по-моему, он единственный из всего прежнего руководства этой организации не построил себе дворец с огромным штатом прислуги, удовольствуясь скромной виллой под Прагой во времена почетной ссылки в Богемию. Сейчас он расположился с женой Линой фон Остен и детьми на служебной квартире в Берлине. О том, что творилось в его ведомстве с попустительства и безмолвного согласия Генриха Гиммлера и присных, я и думать не хочу. Но знаю, что масштабы воровства не уступали внутрипартийным.

И всё это я должен рассказать матери? Человеку, свято верившему в идеалы национал-социализма и новой Германии? Разочаровать ее навсегда?

Увольте.

Рейнхард Гейдрих — человек настойчивый. Он все-таки прислал мне пакет с кратким экстрактом по донесениям наших разведывательных сетей в России 1936-38 годов и собственноручной припиской: «Весьма занимательное чтиво на ночь. Ознакомьтесь, чтобы лучше понимать ментальность противника и составить представление о методах Сталина в положении, весьма схожем с нашим».

«Краткий экстракт» состоял из полусотни машинописных страниц, где тезисно были изложены соображения как нашей агентуры, так и специалистов, проводивших анализ информации в РСХА. О тогдашних событиях я слышал в основном из радиопрограмм и читал в газетах — но всё же есть разница между пропагандой в прессе (черт, Йозеф Геббельс за прошедшие дни отправил из заключения уже восемь писем на мое имя! Я так ни одно и не прочел) и выкладками профессионалов, от которых зависела внешняя политика государства и информирование рейхсканцлера!

Ситуация выглядела неприглядно. Я привык думать, что большевики — сплоченная, фанатичная партия, безоговорочно подчиняющаяся вождю. Ничего подобного! Уйма фракций и течений, многие из них радикальны — это к вопросу о Льве Троцком, который руководил своими последователями из эмиграции. Оппозиция в армии, промышленности, Коминтерне, собственно в высших эшелонах ВКП (б). Да еще агентура монархических и буржуазно-либеральных эмигрантских кругов в довесок к троцкистам, просто недовольные большевиками люди из числа «бывших», сонм различных националистов, беспрестанная напряженность на Дальнем Востоке. Et cetera, nec plus ultra.

Итог — заговор. РСХА и Абвер убеждены: военно-политический заговор против Сталина существовал, подпитка была как внутренней (оппозиционеры в партии и военном руководстве), так и внешней (международные троцкистские круги). Ого, неофициальные контакты русских генералов с нашими и польскими военными, с Японией, чехословаками, политические амбиции маршала Тухачевского и сплотившейся вокруг него группы!

Неудивительно, что Сталин предпочел нанести упреждающий удар, безжалостно разгромив радикальную оппозицию в верхах, а затем перенеся репрессии на средний и низший уровень. Там-то и началась кровавая вакханалия, о которой рассказывал мне Гейдрих — правительство временно потеряло контроль над исполнителями, что представляло не меньшую угрозу, чем наполеоновские замашки военных и апологетов «перманентной революции» в партии коммунистов.

Финал мог бы оказаться таким же, к какому семимильными шагами шла (да и сейчас пока идет) Германия — захват власти фанатиками-радикалами, дезинтеграция государства, маргинализированная элита, война с внешним противником при незавершенной промышленной революции и не перевооруженной армии. Повторение сценария крушения России 1917 года.

Сталин этого не допустил, без раздумий пойдя на колоссальные жертвы. Я поежился, увидев приблизительные выкладки по арестам-расстрелам 1937 года: арестовано больше миллиона человек, приговорено к смертной казни около шестисот тысяч с допущениями в пятьдесят тысяч в большую или меньшую сторону. Разумеется, в РСХА не знали точных цифр, но могли как минимум предполагать с большой долей вероятности.

Кажется, теперь я понимаю, почему мы до сих пор не взяли Сталинград — опомнившись после катастрофических поражений 1941 года, окончательно сплотив нацию под лозунгом борьбы против «германского нашествия» и почувствовав силу, разгромив наши войска под Москвой, вождь большевиков и его подданные начинают огрызаться. Огрызаться, не боясь удара в спину от внутренней оппозиции, ликвидированной с византийской жестокостью и методичностью, не обращая внимания на случайные жертвы.

Эти соображения тем вечером я аргументированно изложил матери. Любая, самая здравая и благая идея может быть опошлена, извращена и лишена смысла людьми, пытающимися извлечь из нее прежде всего личную выгоду и потешить собственные грешки: тщеславие, корыстолюбие, зависть, гордыню. Так случилось и у нас, к величайшему сожалению. Виновна не партия, не миллионы честных людей, носящих в кармане алый, как свежая кровь, партийный билет НСДАП.

Мы не распознали их вовремя. Не остановили. Не вышвырнули на обочину истории.

Мы это исправим. Партия — как часть народа — избавится от гнили, нарыв будет излечен. Да, хирургическим путем, но иного пути нет. Как это сделал когда-то Сталин, вычистив свою партию от болезнетворных бацилл троцкизма. И воткнув ледоруб в череп его основоположника.

Я не верил в то, что говорил. Лозунги, заклятья и пафосные речи не мой конек, но слова сами слетали с языка. Пусть лучше наши действия будут оправданы перед моей матерью гнусной изменой, чем вещами куда более низменными — открытым разграблением достояния нации, некомпетентностью, возведенной в ранг абсолюта, пошлейшим бюргерством и желанием пристроить к поместью свинарничек ради самой идеи свинарничка. Как воплощения мечты недоучек и деревенщин, лавочников, вознесенных к небесам национал-социалистической революцией…

Пусть лучше так. Ложь, вернее, полуправда во спасение. Во спасение не только отдельно взятой Луизы Шпеер, а всего народа.

* * *

— Хевель, это авантюра. Скажу больше: абсолютно безответственная авантюра! Поэтапный вывод германских войск? Оставление ключевых крепостей на Сомме? Ликвидация оккупационной администрации? Да вы с ума сошли!

Я отложил представленный советником МИД Вальтером Хевелем меморандум в сторону. Взглянул на графа фон дер Шуленбурга, также приглашенного на беседу — старый дипломат бесстрастно пожал плечами. Только сам Хевель остался самодовольно-уверенным.

Встретились мы втроем в зале заседаний кабинета министров Рейхсканцелярии, который я окончательно превратил в свой личный кабинет. Огромный зал с изразцовым рабочим столом и камином, который использовал Адольф Гитлер, меня откровенно пугал. Здесь уютнее, масштабы куда скромнее, можно создать по-настоящему рабочую атмосферу, а не блистать в одиночестве на Олимпе безграничной власти — как там, за стеной…

Вальтер Хевель со своим докладом задержался до 8 ноября, но, поскольку у меня было множество неотложных дел, начиная от назначения второстепенных министров и заканчивая неизбывными проблемами производства вооружений и боеприпасов, я даже подзабыл, что советник обязался представить материалы по Франции. Но когда он потребовал немедленной встречи, явившись с объемистой папкой, в которой мог уместиться «Гамлет» с еще полудесятком пьес Шекспира, да в сопровождении министра иностранных дел, я решил отложить назначенные встречи и принять обоих незамедлительно.

Гитлер не зря ценил советника Хевеля. Меньше чем за три дня он провернул исключительную по своему объему работу. Это был даже не меморандум, а заявка на университетскую диссертацию. По пунктам: внутриполитическая ситуация, характеристики на деятелей французской политики, экономические сводки, а с ними — донесения разведок, нашего посольства в Виши (формально государство маршала Петена было независимым), оценка военного потенциала в метрополии и колониях, ресурсная база.

Великолепно! Но собственно предложения моему правительству выглядели болезненной фантазией, отчего я и возмутился. Хевель предлагал сдать Францию без боя.

— Выслушайте, — с обычной вальяжностью начал советник. — Первое и самое важное: мой protege адмирал Франсуа Дарлан повел себя очень предсказуемо. Мне даже чуточку обидно за него… Господин Шпеер, не думайте, у французов осталась своя разведывательная сеть, и о катастрофе в Вайсрутении адмирал узнал очень быстро. Его самолет летел в Алжир, но как только пришло сообщение о предполагаемой смерти фюрера, Дарлан вернулся в Виши. Предварительно приведя в полную боевую готовность военно-морской флот Франции и крепости на средиземноморском побережье. Нам известно, что он несколько раз встречался с маршалом Петеном как главой государства.

— И что же?

— Дарлан решил воспользоваться ситуацией, однако ему не хватает собственных сил: старый маршал нерешителен, а у премьер-министра Лаваля мощное лобби в Виши. Нам следует немедленно предложить адмиралу помощь, а прочее… Прочее изложено в составленных мною бумагах.

— Исключено, — я решительно помотал головой, будто ребенок, отказывающийся от каши на завтрак. — Оставленная нами Франция будет означать одно: туда придут англичане и американцы. Natura abhorret vacuum.^[40]

— Я разве сказал «оставить»? — мягко возразил Хевель. — Будьте любезны, взгляните на карту, я консультировался с Генштабом и генералом Карлом фон Штюльпнагелем, командующим оккупационными войсками во Франции. Мы оставляем за собой основные точки дислокации подводного флота на побережье — Ла-Рошель, Брест, Лорьян, Сен-Назер, Бордо и прочие. Вермахт постепенно отходит на восток, до зоны немецкой колонизации,^[41] концентрируясь на нескольких плацдармах, с которых, при возникновении кризиса, можно будет бескровно вернуть оставленные провинции за несколько дней — французская армия сейчас пребывает в полном ничтожестве.

— Интересно, — согласился я. — Зону колонизации тоже прикажете отдать?

— Именно. Она нам не будет нужна еще в течение многих лет! Заселять некем. Военные потери, снижение рождаемости, прогнозируемый демографический спад. Эльзас-Лотарингия, не спорю, это святое — исконные земли Германии, но зона колонизации принадлежит к не осуществимым в ближайшей перспективе проектам. Разрешить вернуться благонадежным французам. Вернуть собственность. Двойная администрация, немецкая и французская. Обставить всё это как благодеяния нового правительства — я вам рассказывал.

— Граф? — Я уставился на Шуленбурга.

— Ва-банк, — решительно сказал рейхсминистр. — Риск есть, однако не фатальный. Мы можем больше выиграть, чем проиграть. Пока ничто не говорит о подготовке сколь-нибудь серьезной операции англосаксов по захвату северо-запада Франции. Любой десант исключен, у них просто нет достаточных сил. И не будет еще минимум год. Диверсии, парашютисты, приверженцы де Голля, поддерживаемого Лондоном — сколько угодно. Однако если мы поддержим Дарлана и усадим его в кресло главы Французского государства, он сам начнет искоренять эту заразу всеми доступными силами! Только потому, что честолюбивый и умный военный, получивший абсолютную власть, не станет ею рисковать. Советник Хевель прав: адмирал Дарлан не зря вернулся в Виши. Полагая, что после смерти фюрера железная перчатка Германии на французском горле ослабит хватку, Дарлан попытается взять реванш.

— «Твои слова, Кайфа», — полушепотом процитировал я Библию. — Но… Такое решение обычно принимается всем кабинетом министров!

— В экстренных ситуациях — лично рейхсканцлером, — быстро ответил Шуленбург. — Как человеком, ответственным за внешнюю политику государства. Вы будете отвечать как за триумф, так и за провал, Шпеер.

Вот так. Ну что ж, пусть. Пора принимать самостоятельные решения.

— Когда вы сможете вылететь в Виши? — Я повернулся к советнику Хевелю.

— Незамедлительно. To есть в течение ближайших двух часов, — последовал ответ. — Я могу передать адмиралу Дарлану, что возможные договоренности гарантируются рейхсканцлером Германии?

— Да… Да, гарантируются. Только не увлекайтесь, Хевель!

— Я дипломат, — вновь и чуточку снисходительно напомнил советник. — А дипломат обязан говорить только то, что ему поручили. Ни словом больше.

ИНТЕРМЕДИЯ I 18 БРЮМЕРА

Виши,

8–9 ноября 1942 года

«Кондор» заходил на аэродром Виши-Шармей с севера, прямиком над рекой Алье, чье русло пролегало вдоль длинной взлетной полосы. Внизу чернели квадратики давно убранных крестьянских полей, по правому борту вспыхивал золотистым и багряным лесной массив Сен-Дидье ла Форэ — в Центральной Франции осень мягкая, начало ноября больше напоминает сентябрь в Германии.

Сам аэродром, с 1940 года ставший базой правительственной эскадрильи lʼÉtat français, «Французского государства», ничего особенного из себя не представлял. Грунтовая полоса поддерживалась в хорошем состоянии, забетонирован только перрон перед облупленным светло-серым зданием администрации, где располагались радиостанция, метеорологическая служба и почему-то таможня, хотя в Виши-Шармей садились только французские или немецкие самолеты, которые досматривать было запрещено. Изредка появлялись швейцарские аэропланы с дипломатическими миссиями от нейтралов, но и они в сферу интересов трех скучающих таможенников не входили.

Авиационный парк вишистского правительства, стоявший на поле возле администрации, выглядел убого. Пяток транспортно-пассажирских С.445 Goeland, два фельдъегерских легких С.280 Phalene, немецкий «Физелер-Шторх» и, в качестве «борта номер 1» — подаренный Адольфом Гитлером престарелому маршалу комфортабельный «Хейнкель» Не.111 в пассажирской модификации. Использовался самолет исключительно для перемещений Анри-Филиппа Петена.

Огромный «Кондор» в Виши смотрелся гостем из другого мира — четырехмоторный самолет с изяществом, присущим созданной с любовью и старанием технике, коснулся полосы, начал торможение, и пилот вырулил прямиком к сомнительного вида вокзалу провинциальной воздушной гавани.

Распахнулась дверь в хвостовой части фюзеляжа, летный персонал сбросил лесенку. На бетон спустился самую чуточку полноватый господин в распахнутом пальто темно-серого кашемира, шляпе и при дорогом портфеле крокодиловой кожи с золотой накладкой. Больше всего человек в статском платье напоминал преуспевающего чиновника — не мелкую канцелярскую моль и не министра, а именно знающего себе цену руководителя департамента, профессионала в своем деле, пользующегося доверием и расположением высокого начальства. Очень уж хладнокровно и уверенно он держался, с привычным достоинством.

— Господин Хевель? — Молодой, не старше тридцати пяти лет, французский военный моряк бросил ладонь к фуражке. Говорил на вполне сносном немецком, выглядел до тошнотворности утонченно и аристократично, однако высокомерия не проявлял. — Разрешите представиться: капитан первого ранга Жозеф дю Пен де Сен-Сир. Первый адъютант его превосходительства адмирала флота Франсуа Дарлана.

— Весьма рад, — чуть поклонился господин в шляпе. — Наслышан. Если не ошибаюсь, вы родной правнук наполеоновского маршала Гувиона де Сен-Сира, командовавшего в свое время Шестым баварским корпусом Великой армии при походе императора Бонапарта на Москву?

— Так точно, мсье. — Капитан отчего-то слегка покраснел. — Пройдемте к автомобилю. Адмирал предпочел встретиться с вами не в… Не в городе, а в предместье, по эту сторону реки. Тут совсем недалеко, Бельрив-Сюр-Алье.

«Как он старательно избежал слова „столица“, — подумал Вальтер Хевель. — Конечно, безусловно, столицей может именоваться один только Париж, но никак не заштатный Виши. Примерно то же самое, что перенести столицу Германии из Берлина в какой-нибудь Бонн!»

Машина, против ожиданий, оказалась весьма приличной — бельгийский Imperia Jupiter TA11, на таких красавцах до войны ездили если не миллионеры и принцы, то как минимум генералы с министрами. Безмолвный водитель, тоже во флотской форме. Капитан де Сен-Сир уселся рядом с Хевелем на заднем сиденье. Медленно выехали с аэродрома на гравийное шоссе, в южном направлении.

— Вы сами категорически настояли на неофициальной встрече, — понизив голос, доверительно сказал француз. — Поэтому адмирал Дарлан предпочел именно Бельрив, а не резиденцию в городе.

— Понимаю, — кивнул советник Хевель. — Надеюсь, это не причинит… э… неудобств как принимающей стороне, так и вашему покорнейшему слуге. Беседа может затянуться.

Сен-Сир заверил, что о «неудобствах» и речи быть не может — встреча состоится в средневековом доме XV века, бывшей резиденции богатого и уважаемого торговца, оборудованной всеми современными удобствами. Будьте уверены, там вас никто не побеспокоит. Охрана и внешнее оцепление надежнейшее. Секретность, как вы и требовали, обеспечена в полной мере.

Окружающий пейзаж даже «идиллическим» назвать было сложно. Абсолютное умиротворение, напрочь оторванное от реальности Мировой войны, грохочущей где-то там, вдалеке, в ливийских песках и холодных степях Сталинграда. Домики под черепицей, живые изгороди, степенные коровы с набухшим выменем. Деревенские сорванцы, лениво кидающиеся камнями в пруд. Домашние гуси на обочине дороги.

Автомобиль миновал поворот налево, к мосту через Алье, за которым, собственно, и находился городок Виши. Пять минут спустя въехали в зажиточную деревню. Впрочем, нет, это не деревня, а именно «предместье», как во Франции принято именовать «часть города за городом» — до Виши всего ничего, километра три полей и лесополос, река. Бельрив формально подчиняется тамошней мэрии, но собственно в черту города не входит.

Готический собор, крохотная ратуша, добротные старинные дома — на выселках в средневековье обычно жили иностранные купцы, люди экономные: зачем платить городские налоги? На зданиях сохранились цеховые знаки медников, кузнецов, кожевников. Тут ничего не менялось столетиями. За одним исключением.

Хевель наметанным взглядом углядел военных, стоявших на углах по трое-четверо. Не армейские, флотские, «Troupes de marine fran aise» в синей форме — хотя, казалось бы, откуда появиться морякам в насквозь континентальном Виши?

— Прошу, господин советник. — Когда автомобиль остановился, потомок наполеоновского маршала галантно помог выйти Хевелю из машины. — Вот сюда.

Узенькая улочка без единого прохожего. Нависшие крыши и эркеры старинных двухэтажных зданий создают приятную тень. Пахнет почему-то кошками и деревенской уборной — ах да, не ко всем постройкам подвели канализацию. Архаика. Чувствуешь себя будто во времена Жанны дʼАрк.

Скрипучая лесенка в бельэтаж, деревянные панели по стенам, изумительно искусная резьба. Большая комната с витражными окнами, выходящими на обширный двор. Гобелены. Монументальный стол темного дуба.

…И седой человек в адмиральском мундире без погон и знаков различия, с тяжелым, ощупывающим и недружелюбным взглядом синих-синих глаз цвета моря.

— Господин имперский советник?

— Господин адмирал?

— Прошу присесть… Ваши полномочия?

— Абсолютные. Считайте, что с вами говорит рейхсканцлер Германии.

— Это интересно… Вы понимаете по-французски?

— Увы, скверно. Испанский, английский, малайский — я много лет работал в колониях.

— Остановимся на немецком. Со времен Наполеона III французы знают, что тевтонское наречие необходимо если не для выживания, то по меньшей мере в качестве необходимого зла.

Советник Хевель на откровенную колкость не отреагировал, даже бровью не повел. Устроился на жестком стуле с прямой готической спинкой, положил на стол портфель. Выждал длительную паузу, во время которой адмирал флота Франсуа Дарлан прохаживался между окнами и столом, заложив руки за спину.

«Ритуальнаягрубость по отношению к проклятому бошу произнесена, — понял Хевель. — Теперь он не знает, с чего начать. Что ж, придется взять инициативу на себя».

— Новое правительство Германии приняло решение радикально изменить прежнюю политику в отношении Французского государства, — четко и негромко произнес Хевель. — Что подразумевает пересмотр Компьенского перемирия 1940 года, с последующим подписанием мирного договора между Германской империей и Францией как таковой, какое бы государственное устройство ни выбрали для себя французы. Рейхсканцлер Альберт Шпеер и его правительство полагают, что в качестве главы Франции они предпочли бы видеть человека, пользующегося доверием прежде всего армии как элиты общества. Политического деятеля, не связанного напрямую с капитуляцией двухлетней давности и предпочитавшего не иметь тесных отношений с… С предыдущим руководством Рейха, в числе которого оказались полностью скомпрометировавшие себя люди, ныне отданные под суд германского народа. Я достаточно ясно изложил свою мысль, господин адмирал?

Дарлан приостановился. Всем корпусом развернулся в сторону Вальтера Хевеля. Достал из кармана кителя бело-синюю коробку с папиросами «Gitanes». Чиркнул спичкой.

Наконец, присел напротив.

— Пересмотр Компьенского перемирия? — медленно сказал адмирал. — До какой степени?

— До максимально возможной в существующих условиях войны. Разумеется, мы будем требовать ответных действий, с фиксацией таковых в мирном договоре.

— То есть, обязательства ведения военных действий на вашей стороне? Я не отдам французам приказ умирать за Германию.

— Есть и альтернативный план развития событий, — хищно улыбнулся Хевель. Щелкнул замочками портфеля. — Нам известно, что французские власти в Африке фактически перестали подчиниться правительству Виши и вступили в сговор с англо-американцами — кажется, несколько дней назад вы собирались убедить генерала Альфонса Жюэна в Алжире не связываться с англосаксами? Однако спешно вернулись в Виши? Впрочем, это детали. Взгляните. Документ абсолютно секретен, но у меня имеется разрешение канцлера и Верховного главнокомандующего фельдмаршала фон Вицлебена ознакомить вас с этой бумагой…

Перед Дарланом оказались несколько листов, озаглавленных как «Unternehmen Anton» — операция «Антон». Первая армия Вермахта выступает на восток от Атлантического побережья параллельно франко-испанской границе, одновременно Четвертая армия проводит стремительное наступление из центральной Франции к Виши и Тулону. Что означает полное уничтожение пусть даже призрачной независимости Франции и полную оккупацию.^[42]

— Оказать сопротивление вы не сможете при всем желании, — разведя руками, сказал Хевель, после того как адмирал закончил изучать директиву. — Это будет крах, окончательная и несомненная катастрофа. Германские войска в полной готовности. Избежать этой вероятности в ваших силах, господин адмирал.

— Шантаж?

— Безусловно. Обычный инструмент большой политики. А теперь взгляните на наши предложения и оцените все «за» и «против».

Хевель извлек из портфеля еще несколько машинописных листов и передал собеседнику.

— Маршал Петен уйдет в почетную отставку, — непринужденно сказал Хевель. — С Лавалем и его приятелями вы вольны сделать всё что хотите, с нашей стороны не последует возражений. Германский Рейх признает ваше правительство и гарантирует как ныне существующие границы, так и те, что будут установлены в случае заключения мирного договора между нашими странами. К Рождеству мы готовы оставить Париж. Один вопрос: способны ли вы к действию, господин адмирал?

— А Муссолини?

— У нас существуют более чем весомые рычаги влияния на Италию.

— Испания?

— Франко не вмешается в любом случае. Каудильо блюдет нейтралитет так скрупулезно, что ему могут завидовать Швейцария и Швеция.

— Наши колонии в Северной Африке? Там скверная обстановка.

— Мы поможем вам их удержать.

— Даже при условии недавних военных поражений Африканского корпуса?

— Это вопрос снабжения, который мы решим вместе.

— Господство Британского флота в Средиземноморье?

— Перевес небольшой. Одно только заявление о выходе ВМС Франции из Тулона спутает противнику карты. Тем более что ваш флот жаждет отомстить бриттам за Оранскую резню. За Мерс-эль-Кебир и Дакар.^[43] Разве нет?

Вальтер Хевель ударил в самую болезненную точку. Франсуа Дарлан великолепно помнил тот день, когда «верный союзник» нанес удар в спину поверженной бошами Франции. 1297 погибших от английских снарядов, бомб и торпед. Выведенные из строя новейшие корабли, потопленный линкор «Бретань», атакованный самолетами с авианосцев «Ришелье», выброшенный на мель «Прованс»…

Это при том, что Германия с тех пор не сделала ни единой попытки силового захвата французского флота, да и существовал тайный приказ Дарлана — в случае таковой немедленно топить корабли без всякого сожаления.

— Вопрос с французскими военнопленными?

— Поэтапное возвращение, — ответил Хевель. — Не сразу, конечно. Не смотрите на меня так, это не институт заложничества, а экономические реалии: вы сможете моментально создать больше миллиона рабочих мест для вернувшихся солдат? Ситуация на рынке труда во Франции не самая радужная, а в Германии наоборот, не хватает трудовых резервов — мы сможем найти им занятие, при формальном освобождении из плена.

— Вы не забыли о трехстах пятидесяти тысячах наших рабочих, завербованных через «Службу трудовой повинности»^[44] и отправленных в Германию?

— Не забыли, — возразил Хевель. — Идет война, мы не можем рисковать производством вооружений в условиях боевых действий. Разумеется, данный вопрос будет решен в среднесрочной перспективе, когда хотя бы на одном из фронтов будет достигнуто перемирие.

— Перемирие? — вздернул бровь адмирал. — Германия стремится к перемирию? Я не ослышался?

— Мы собираемся закончить войну в Европе как можно быстрее, — веско сказал Хевель. — И надеемся на вашу поддержку. Если, конечно, озвученные только что предложения вас устраивают.

— Очень сомневаюсь в технической возможности осуществить данный замысел, — бесстрастно сказал Дарлан. — Вы ничего не можете противопоставить усилению Англии, поддерживаемой из-за океана. Только решительная победа на Средиземноморском и Африканском театрах вынудит Лондон пойти на уступки.

— Теперь вы понимаете, отчего правительство Германской империи заинтересовано в восстановлении французского влияния?..

— Полноценная армия, авиация, бронетехника?

— Да, — с полуслова ухватил нить Хевель. — При соблюдении определенных условий.

— Ну что ж, — протянул Франсуа Дарлан. — Давайте перейдем в столовую, там удобнее… Сен-Сир, в чем дело? Я ведь просил оставить нас наедине?!

В кабинет заглянул бледный капитан первого ранга. В руке он сжимал листок бумаги, густо исписанный от руки.

— Мой адмирал… Срочное, из Алжира. Только что от шифровальщиков. Разрешите вас на минуту?

— Дайте, — поморщился Дарлан. Взял депешу, вчитался.

Громко выругался на французском.

Советник Хевель сделал безразличный вид. Внутрифранцузские проблемы его не волновали.

— Господин Хевель? Думаю, вам будет интересно узнать, что англо-американцы сегодня утром начали высадку крупными силами на побережье Марокко и Алжира. Под угрозой Касабланка, Оран, город Алжир. Нашими войсками после непродолжительного боя сдан Сафи.^[45] Простите, но я вас покину: как военный министр Франции, я обязан связаться с нашими частями в африканских колониях…

— Действуйте, — отозвался Вальтер Хевель. — Действуйте, и немедленно. Вы понимаете, о чем я?

— Да, — бросил через плечо Дарлан. — Вас немедленно отвезут в посольство Германии. Оставайтесь там, капитан де Сен-Сир позже сообщит о моем решении.

* * *

Со времен Наполеона III Виши являлся курортным городом, с множеством роскошных отелей, частных шале и санаториев для «чистой публики», прибывающей в город для отдыха на термальных источниках, известных со времен Юлия Цезаря. Великий римлянин останавливался здесь во время тактического отхода легионов после битвы при Герговии.

Курорт исходно устроили при императоре Диоклетиане, возродился он в конце XVI века при короле Генрихе Наваррском, а широкую популярность получил, когда минеральные воды Виши прославила в своих «Письмах» баронесса Мари де Рабютен-Шанталь де Севинье.^[46]

В качестве столицы неоккупированной части Франции Виши избрали именно благодаря мощной туристической инфраструктуре; в тридцатые годы курорт принимал до ста тысяч человек в год. После Компьенской капитуляции в качестве эрзац-столицы рассматривались Клермон-Ферран, Лион и Марсель, но эти города были отвергнуты маршалом Петеном в пользу Виши: всего четыре с небольшим часа поездом до Парижа, в отелях можно разместить немалый штат правительственных чиновников, новейшая телефонная станция, обеспечивающая надежную связь со всей страной. Никакого пролетариата — промышленности в Виши не было, а значит, и вечно бунтующих клошаров в засаленных картузах можно не опасаться. Решено, «столица» теперь расположится на берегах реки Алье!

Окажись Франция крошечным государством наподобие Лихтенштейна, выбор оказался бы идеален. Великолепная архитектура, комфорт, пасторальные пейзажи, обилие ферм в округе — чиновничью орду следовало сытно кормить! — наконец, сравнительная удаленность от немцев: по условиям перемирия демаркационная линия проходила в полусотне километров к северу, через город Мулен, центр бывшей вотчины герцогов де Бурбон.

Но то Лихтенштейн. Франции требовался Париж, и не иначе!

Париж! Виши по сравнению с древней Лютецией выглядел сущей насмешкой.

Укрепления вокруг города отсутствовали, Виши никогда не был крепостью. Немногочисленный гарнизон разместили по предместьям — мстительный Гитлер в 1940-м разрешил поверженной Франции иметь армию численностью всего-то около ста тысяч человек, как бы напоминая об унижении Версальского мира.

На рассвете 9 ноября 1942 года в уютном Виши начали происходить изрядные странности. Поскольку немецкий посол во Франции бригадефюрер Отто Абец был сутки назад отозван в Берлин (и сразу по прилете в Темпльхоф арестован сотрудниками СД как верный клеврет Иоахима фон Риббентропа), за указанными странностями с балкона представительства Германии уныло наблюдал первый секретарь посольства Рудольф Вайс, разбуженный охраной.

Посольство находилось на бульваре Насьональ, угол с улицей Бельжик. Окна выходили на ухоженный парк, непосредственно примыкавший к реке, между набережной и бульваром. Можно было хорошо рассмотреть Пон де Белльрив, мост, ведущий на западный берег Алье. По мосту неторопливо ехали бронемашины — танков у французов не осталось, но легкую бронетехнику договор в Компьене не запрещал.

По аллеям приречного парка перемещались вооруженные военные в синем, те самые «Troupes de marine fran aise», здешний аналог морской пехоты. Четыре взвода взяли под надзор здания дипломатического квартала. Всё происходило буднично, размеренно, будто армейцы с винтовками разгуливали по Виши ежедневно.

— Стрельбы не слышно? — господин Вайс вздрогнул, услышав за спиной спокойный мягкий голос. Вальтер Хевель тоже изволил пробудиться с первыми лучами солнца и покинуть гостевую комнату. — Вот и чудесно. Не было сообщений из Парижа, от генерала фон Штюльпнагеля?

— Были, — признался секретарь. — В четверть шестого утра пришла шифровка: две дивизии, дислоцированные в Ля Гише и Мулене, в полной готовности, при необходимости они окажут поддержку.

— Необходимости пока не наблюдается, — задумчиво сказал советник Хевель. — Отдайте распоряжение: я немедленно должен связаться с Берлином по телефону, закрытая линия. Известите наш МИД, дословно: «Проект „Антон-II“ реализуется, ждем директив». На этом пока всё.

— Разрешите идти? — робко спросил Рудольф Вайс, еще вчера вечером твердо осознавший, что сгинувший бригадефюрер Абец в сравнении с Вальтером Хевелем просто мелкая сошка, даром что считался «наиболее влиятельным германским должностным лицом во Франции». Времена изменились.

— Ступайте.

Хевель постучал пальцами по крышке любимой серебряной сигарницы с малайским узором и изображением мифической птицы Гаруды, вытащил из левого кармана брюк спички. Выпустил облачко ароматного табачного дыма. И надолго застыл, упершись руками в кованую ограду балкона.

Созерцал.

Внизу царила деловитая суета: подкатил колесно-гусеничный броневик Schneider Kegresse Р16, довольно смешной и нелепый обликом. Вылез французский офицер, о чем-то быстро переговорил с гауптштурмфюрером, возглавлявшим охрану дипломатического представительства. Уехал.

Шли на работу гражданские служащие, несколько недоуменно озираясь — что происходит? Торопились молочники: плетеные корзинки с бутылками, полными парного молока. Потянуло запахом выпечки, начали готовиться к обычной дневной работе кафе-шантаны. В парке появилась пожилая няня-домработница с детской коляской — не мать ребенка, это очевидно: слишком просто одета, да и возраст к материнству не располагает. Обменялась фразой-другой с солдатами. Засмеялась почему-то.

День обещал быть ясным — ни облачка. Ветерок, налетевший с реки, кружил золотистые листья, опавшие с кленов и тополей.

Над тихим городом Виши всходило солнце.

* * *

Газета The Manchester Guardian, 11 ноября 1942 года

Из передовицы главного редактора Уильяма Персиваля Крозье

«…Поступившие вчера противоречивые сообщения из Франции подтверждены телеграфным агентством „Havas“ и официальным „Office Français d'Information“. Глава Французского государства маршал Анри-Филипп Петен распустил действующее правительство во главе с премьером Пьером Лавалем, находившимся в этой должности с 18 апреля этого года. Более того, сам маршал Петен подал в отставку, уступив свое место адмиралу флота Франсуа Дарлану, который неожиданно объявил о ликвидации так называемого „Конституционного акта Виши“ от 10 июля 1940 года, наравне с отмененными прежде положениями конституционных законов от 24 февраля 1875 года, 25 февраля 1875 и июля 1875, провозглашавшими Третью республику.

Одновременно с этим адмирал Дарлан распустил Национальное собрание с опубликованием „Акта о консулате“ по бонапартистскому образцу — временными консулами кроме самого Дарлана назначены адмирал Жан де Лаборд и генерал Анри Жиро, который, впрочем, пока не в состоянии приступить к исполнению своих новых обязанностей, поскольку в настоящий момент Жиро командует французскими соединениями в Северной Африке, оказавшими сопротивление нашим и американским войскам, приступившим к освобождению Алжира и Марокко.

Безусловно, конституционный переворот такого рода не мог произойти без согласия немецкой оккупационной администрации и нового правительства Германии, хотя существует обоснованная версия, что, воспользовавшись временной слабостью власти в Берлине, более озабоченной ожесточенной борьбой с внутренней оппозицией, Франсуа Дарлан принял решение избавиться от прогитлеровски настроенной клики Лаваля и вести относительно самостоятельную политику. Однако мы полагаем, что любые попытки „консулов“ освободиться от германского владычества могут натолкнуться на вооруженное противодействие немцев, содержащих в оккупированной части Франции две полевые армии и значительное число боевой авиации.

Никаких существенных внешнеполитических заявлений от Франсуа Дарлана доселе не последовало, за исключением одного: он намерен оборонять африканские колонии от вторжения союзников, что косвенно может указывать на то, что „консулы“ продолжают оставаться в сфере влияния Берлина. Если быть предельно откровенным, то не „консулы“, а один-единственный консул — Дарлан, поскольку Жиро и де Лаборд сейчас, безусловно, не участвуют в принятии важнейших решений.

Мы имеем дело с единоличной диктатурой.

Репортеры британских и американских изданий уже обратили внимание на дату появления „Акта о консулате“ — 9 ноября, или же 18 брюмера по „революционному календарю“ Первой республики: именно в этот день сто сорок три года назад Наполеон Бонапарт совершил военный переворот, разогнав Директорию, Совет пятисот и Совет старейшин, став фактическим главой государства. Возможно, эта дата была выбрана Дарланом далеко не случайно и несет в себе понятный каждому французу смысловой подтекст…»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ВОЕННОПЛЕННЫЙ Рассказывает оперуполномоченный Особого отдела 64-й армии

1. ДАМА ИЗ КРАСНОГО КРЕСТА

Сталинград,

январь 1943 года

После Нового сорок третьего года боевые действия под Сталинградом прекратились. Поговаривали о том, что война вообще скоро закончится. Якобы немцы готовились отвести войска и даже сдать в плен ту армию, что сейчас отрезана на Тамани. Слухи ходили разные, причем верить большинству из них не стоило.

Что происходит сейчас в самой Германии — судить невозможно: не хватает достоверной информации. В «Правде» и «Красной звезде» умно рассуждают о «революции инженеров», но, честно говоря, ни один политрук не может толком объяснить, что это значит и какие из этого последствия.

Мне дали роту, и я мотался по всему Сталинградскому фронту. Мы собирали тех, кто потерял свою часть, кто остался один-двое и не знал, куда податься; искали раненых, больных.

В развалинах скрывались недобитые фрицы. Этих мы выковыривали из самых немыслимых щелей, в основном они даже не пытались сопротивляться. На всю жизнь насмотрелся — не люди, а чучела.

Наши, особенно те, кто подолгу торчал в руинах и блиндажах, тоже, понятно, не ахти как выглядели. Но все-таки до такого скотства, как фрицы, никто из наших не опускался.

Командир приданной мне роты, капитан Пичугин, не уставал дивиться этому обстоятельству.

«Вот и видать, что цивилизация человеку не на пользу, — рассуждал он. — Привыкли одеколоном заливаться и что денщик им мундирчик утюжит. А попали в окружение — и всё, готово, свинья свиньей. Ты не поверишь, товарищ Морозов, я немцами брезгую. Рассудком понимаю, что они тоже люди, а душа отказывается».

Пичугин был вечно простужен и непрерывно курил. А вот водку пить совершенно не мог.

— У меня здоровье слабое, — объяснил он мне при первой же встрече. — Ни спирта, ни водки не приемлет. Прямо как не русский! По этой медицинской причине греться по-настоящему не могу — вот и хвораю.

Хвори свои он лечил папиросами.

— Кашель — такая гадина, только табачным дымом и давить, — объяснял Пичугин.

В роте к капитану относились хорошо, отдавали ему папиросы — «сильно уважали».

В свободное время Пичугин любил беседы на отвлеченные темы. Сильно интересовался Ганнибалом. В газетах много было на эту тему. Сравнивали Сталинградскую битву с древнеримской битвой при Каннах.

— Узнать бы про этого Ганнибала побольше, — сокрушался капитан. — Больно уж зажигательно товарищ Эренбург пишет: мол, настоящая битва при Каннах!

При слове «Канны» он сжимал кулак и медленно, страстно опускал его на колено.

— Кончится война, товарищ Пичугин, будет у тебя время и про Ганнибала книжку почитать, — утешал его я.

Нам в школе учительница что-то про эту битву рассказывала, но я ничего уже толком не помнил. Помнил только, что моего приятеля Митьку Лыкова до колик смешило слово «пунический». Скажет: «Пунический» — и под парту валится от хохота.

Мы оборудовали КП в одном из цехов завода «Красный Октябрь». Цех пришлось расчищать от трупов. Немцев отсюда выкуривали долго и с потерями.

— И что им стоило сразу сдаться? — сокрушался Пичугин. — Вон сколько народу покрошили!.. Видели же, что их дело пропащее, а всё равно… Упрямая нация. И ты гляди, товарищ Морозов, какие аккуратисты: своих в один угол снесли, наших — в другой.

— Ну так и скажи им за это спасибо, — ответил я. — Нам возни меньше: своих похороним, а этих закопаем.

— Разница есть? — осведомился Пичугин.

— Давай, брат, лучше живыми заниматься, — предложил я.

Живых на мертвом заводе отыскалось больше, чем мы ожидали, в том числе и гражданских. Всем без исключений выдавали «чего поесть» — горячую «болтушку» с мукой и кусок хлеба, потом я с каждым коротко разговаривал, смотрел бумаги и оформлял, кому надо, новые. Ну и направлял — кого куда. В цеху, в «конторе», нашлась не до конца использованная «Книга учета», в ней я вел записи.

— Не устал еще, Морозов? — спросил меня капитан Пичугин на второй день.

— А что?

— На-ка. — Он сунул мне ломаный кусок хлеба.

— Добрый ты, Пичугин, — сказал я. — Давай кури.

Я протянул ему пачку папирос.

Он жадно посмотрел на них:

— А ты?

— Обойдусь пока.

Пичугин покашлял, сотрясая цех эхом, задымил и наконец сказал:

— Сейчас тебе целое отделение приведут. Я, пожалуй, с тобой тут посижу.

— Да я справлюсь, — сказал я.

Он покосился на меня с обидным сомнением:

— Да ладно, жалко тебе, что ли? Посижу. — Он поерзал на перевернутом ящике, утверждаясь прочнее.

«Целое отделение» — одиннадцать человек — вошли вслед за двумя бойцами из пичугинской роты. Бойцы — румяные молодцы, недавно из тыла. Рядом с ними те выглядели страшно: ватники рваные, прожженные, лица почерневшие, губ как будто нет, глаза провалились.

Но вошли они организованно, не толпой. Я не успел спросить, кто старший, как вперед выступил высокий человек.

— Старший сержант Мельник.

— Вы командир?

— Точно так.

— Документы есть?

Он криво усмехнулся, расстегнул ватник и вынул из нагрудного кармана линялой гимнастерки партбилет.

— Этого достаточно?

— Да, — сказал я. — А другие есть?

Другие у Мельника тоже имелись. Вообще бумаги обнаружились почти у всех. Не было только у двоих.

Этих и командира я оставил, остальных отправил в соседний цех, где размещалась полевая кухня.

— Рассказывайте, товарищ Мельник, — сказал я. — На каком участке воевали, почему отбились от своих и по какой причине у двоих ваших людей не имеется никаких удостоверений личности.

— Ага, — помрачнел Мельник. — На колу мочало, начинай сначала.

Я вернул ему партбилет. Мельник тщательно спрятал его обратно в нагрудный карман.

— Что значит — «мочало сначала»? — осведомился я. — Давайте говорить по существу дела.

— По существу дела? — переспросил Мельник с иронией.

— Вы кто по профессии, товарищ Мельник? — спросил я.

— А что? — Он насторожился.

— Да ничего, просто так поинтересовался.

— Вы ничего «просто так» не делаете, — сказал Мельник. — У вас всё с подковыркой.

— Видал? — зашептал Пичугин громко и закашлялся.

— Отвечайте на вопрос, товарищ Мельник, — сказал я.

— Я инженер-конструктор, — сообщил Мельник. — В РККА с августа сорок первого года. Одно ранение. В документах всё есть. Можно прочесть. Вы грамотный?

— Семь классов,^[47] — отозвался я рассеянно.

— Ну тогда конечно, — с иронией произнес Мельник. — Всегда приятно встретить высокообразованную личность.

Я положил руки на «Книгу учета», посмотрел ему в глаза:

— Послушайте, Мельник, что лично я сделал вам плохого?

— Так вы же нас в дезертиры записываете! — вскипел Мельник. — Что я, не вижу?

— Ну каков! — восхитился Пичугин и опять задымил.

— А вы дезертир? — спросил я у Мельника и приготовился писать в «Книге учета».

Тут его прорвало. Он стал кричать, как они обороняли Рынок, как силами неполной пехотной роты стояли против немецких танков, как поубивало всех командиров, как их потеряло командование и к ним вообще перестали завозить боеприпасы и провизию.

— Связи не стало!.. Кормились, сердечно извиняйте, мародерством, стреляли — из чего найдем… От роты осталось одиннадцать человек! — хрипел Мельник. Он так орал, что сорвал голос.

Я всё записал, закрыл чернильницу и обратился к Мельнику:

— Ну и почему нельзя было это нормально рассказать с самого начала? Чего кочевряжились-то? Высшее образование демонстрировали?

— Ты мне моим высшим образованием не тычь, — прошипел Мельник. — Меня партия учиться направила.

— Пожалуйста, обращайтесь ко мне на «вы», товарищ старший сержант, — сказал я. — И хватит разводить мамзельские истерики. Только время тянете, а люди голодные.

Я показал на тех двоих, у которых не было документов. Они стояли с обреченным видом.

— Давайте про них. Откуда?

— Оттуда, — просипел Мельник. Очевидно, имея в виду предместье Рынок.

— Так, всё, Мельник, мы с вами, кажется, договорились, — сказал я. — Вы мне быстро сообщаете, о чем я спрашиваю, и я вас отпускаю на обед. Потом вернетесь, покажу, куда идти на сборный пункт.

Мельник подышал сквозь зубы, подергал ноздрями и выдавил:

— Савин и Зинченко.

Я записал фамилии.

— Звание?

— Рядовые.

— Как давно в вашем отделении?

— Зинченко — из соседей, артиллерист. Всех повыбило, он к нам подался. Савин — с самого начала.

— Документы как утратили?

— Не спрашивал.

— То есть? — нахмурился я.

— То и есть, что не спрашивал, — повторил Мельник.

— Почему?

— А зачем? Я их и так знал. Вы бы с ними посидели, как я, под немецким огнем, — тоже бумажками бы не интересовались.

Я молча смотрел на него и ровным счетом ничего не делал. Просто смотрел.

— Не знаю, — выдавил наконец Мельник.

— Хорошо. Пока идите отдыхать, товарищ Мельник. С Зинченко и Савиным я без вас потолкую.

Мельник гордо покинул цех.

— Во гусь! — сказал Пичугин. — А?

— Савин, подойдите. — Я приготовился к долгому, нудному разговору.

Савин оглянулся на товарища, сделал пару шагов к столу.

— Садитесь, — я кивнул на ящик, который только что покинул Мельник.

Савин осторожно присел.

— Имя, отчество, фамилия, год рождения, место рождения, состояли ли в комсомоле или ВКП(б), с какого времени в РККА, почему утратили документы.

— Чего? — растерялся Савин.

Пичугин взял еще одну папиросу и направился к выходу.

— Ну и работка у тебя, Морозов, — проворчал он напоследок.

— Савин, — сказал я, наклоняясь вперед. — Не отвлекайтесь. Как вас зовут?

— Рядовой Савин.

— Имя у вас есть? Как вас мама называла?

— Семен Петрович.

Я записал. Савин с тревогой следил, как я пишу.

— Год рождения? Когда вы родились?

— С седьмого года.

— Образование?

— Четыре класса.

— Где вы родились?

— В Смоленской губернии, Гжатск.

— Ясно…

Савин моргнул. У него были белые ресницы. Вообще, если его отмыть, приличный мужик, наверное.

— Что ясно, товарищ лейтенант? — решился спросить Савин.

— Отобьем и Гжатск от немца, — сказал я.

Тут он вздохнул:

— Я всё думаю, как там мои. Уже сколько времени ни единой весточки нет.

— Найдутся, — сказал я.

— А вдруг померли?

— И такое может быть.

— И кто за это ответит? — с тоской протянул Савин.

— Где и при каких обстоятельствах утратили документы? — спросил я.

Савин вздрогнул, его взгляд наполнился ужасом.

— Закопал, — промолвил он наконец.

— Что закопали?

— Да все… — Он махнул рукой. — Мы в разведку пошли, всех поубивало, а я остался. Думаю — сейчас немец меня живьем возьмет, а что я против немца смогу? В бумагах же все написано. Даже спрашивать не надо. Ну и зарыл. И удостоверение, и все… У меня там карта при себе была, после лейтенанта забрал, когда его застрелило… А потом до своих добрался. Хотел было за документом вернуться, да там уж немец. Так и не откопал.

— Если ваших товарищей спросить, они то же самое расскажут?

Савин задумался.

— Да как они расскажут? — Он махнул рукой. — Их же там не было! А какие были — всех поубивало.

— Личность вашу подтвердят?

— А это да, — сказал Савин, совершенно успокоившись. — Личность подтвердят.

— Все, идите обедать.

Савин замер.

— Могу идти?

— Можете.

Савин беззвучно скрылся.

— Зинченко, подойдите.

Зинченко выглядел увереннее.

— Имя, отчество, год и место рождения… — начал я. Зинченко отвечал быстро, без запинки. Документы у него сгорели вместе с обмундированием.

— Снаряд попал точно в хату, где я всё оставил.

— А вы где находились в этот момент?

— В бане, — сказал Зинченко. Даже под слоем грязи видно было, как он покраснел.

Я не удержался и захохотал. Глядя на меня, начал смеяться и Зинченко.

— Не поверят же, товарищ лейтенант, — сказал наконец Зинченко.

— Мельник же вам поверил?

— Мельник поверил…

Ага, подумал я, вот ты и попался, товарищ Мельник. Всё ты у них спрашивал, и про бумаги интересовался. Это ты передо мной выделывался. Ладно, простим. Когда человек голодный, он, бывает, странно себя ведет.

* * *

Немцев пичугинские бойцы тоже выискивали, но ко мне приводили только тех, в ком признавали офицеров в звании майора и выше. Этих мы записывали и собирали отдельно. Прочих сгоняли в пустой цех, кормили и выставляли охрану. Большой охраны там не требовалось, немцы едва таскали ноги.

Среди фашистов попадались и активные, которые качали права. Особенно наседал на меня один. На нем был рваный синий ватник, поверх пилотки намотан серый козий платок. Лицо лошадиное, выбритое, в длинных глубоких морщинах у рта скопилась грязь.

Он страстно настаивал на «гуманном обращении с военнопленными». Начиная с его драгоценной персоны, само собой. Даже не поленился растолковать русскому варвару, в чем это гуманное обращение должно заключаться: чистая постель, сытная кормежка, переписка с фрау и прочий курорт.

Ну, он не на кого-то, а на лейтенанта Морозова нарвался. Я загодя изучил вопрос — специально. В штабе армии толково мне подсказали.

— Значит, так, — сказал я немцу. — Мы сейчас действуем в рамках «Положения о военнопленных», утвержденного первого июля сорок первого года СНК СССР. Там говорится, что военнопленным будет оказываться медицинская помощь и всё остальное наравне с советскими военнослужащими.

— Да! — обрадовался фриц. — Но вы нарушаете постановление вашего же правительства. Это незаконно.

— Каким образом и что я нарушаю? — осведомился я.

— Нам не оказывается помощь наравне с советскими военнослужащими.

— Посмотрите по сторонам, — предложил я.

Он послушно огляделся. Все-таки приятно иметь дело с дисциплинированными людьми. Им приказываешь посмотреть по сторонам — они смотрят.

— Вы наблюдаете здесь роскошь? — поинтересовался я. — Может быть, французский суп-пюре? Кровать с пуховой периной?

Он перестал понимать, о чем я.

— Вы получаете ровно то же, что и мои бойцы, — сказал я.

— Но у меня отобрали часы! — возмутился фриц.

— Ты, сволочь, всю Украину к себе в карман засунул, а теперь про часы беспокоишься? — взорвался присутствовавший при этом разговоре Пичугин. Я ему переводил, сколько успевал. На армейских курсах немецкому учили хорошо, так в голову вбивали, что помирать случится — и словечка не забуду.

— Могу также процитировать ноту советского правительства от семнадцатого июля сорок первого года, — сказал я немцу, жестом остановив капитана. — Не интересно?

— He интересно, — холодно ответствовал немец.

— Ему только про его часы да жратву интересно, — сказал Пичугин. — Наших, небось, за людей не считал, а теперь, глянь, гуманного обращения требует. Гнида.

— Да успокойся ты, Матвей, — не выдержал я.

— Во мне душа кипит, — сообщил Пичугин и яростно задымил папиросой.

— А теперь слушайте, что я вам скажу. — Я наклонился вперед и уставился немцу в глаза. — Совет народных комиссаров предлагал признать действующей Гаагскую конвенцию от седьмого года при условии, что Германия тоже будет соблюдать ее относительно нас.

— Я не располагаю подобной информацией, — отвернулся немец.

Я хладнокровно гнул свою линию:

— Германия оставила ноту нашего правительства без ответа. Зато ответило ваше командование, которое той же датой издало приказ об уничтожении всех советских военнопленных, которые «могут представлять опасность для национал-социализма».

— Я не имею чести служить в командовании Вермахта, — сообщил немец.

— Вот и хорошо, — сказал я. — А теперь назовите-ка мне вашу фамилию, звание, воинскую часть.

Я взял лист бумаги и приготовился писать. Вид бумаги, готовой превратиться в протокол, на всех действует одинаково, и фриц не оказался исключением. Сразу насторожился.

— Зачем что-то писать? Я — германский солдат. Один из многих. Я сражался за Рейх, за Фатерлянд.

— В таком случае кругом марш. Разговор окончен.

В мою задачу, в общем, не входило допрашивать пленных немцев. Этим занимались другие товарищи. Мне следовало лишь собирать их в группы и организованно направлять в лагеря и госпитали для пленных.

* * *

В двадцатых числах января сорок третьего меня вызвал командующий Шестьдесят четвертой армией генерал-лейтенант Шумилов. Начальник Особого отдела армии майор Силантьев тоже находился на КП. Он хмуро глядел в какие-то бумаги. Когда я вошел, мельком кивнул мне и снова уткнулся в записи.

Присутствовало еще несколько офицеров, те держались в тени и не представились.

За столом, рядом с Силантьевым, сидела стройная женщина в городском пальто с меховым воротником. Она была высокого роста, в шапочке под кружевной косынкой.

Я доложился, как положено. На женщину старался не глазеть. А она, наоборот, разглядывала меня без стеснения.

Командующий зажег новую папиросу от докуренной.

— Садитесь, товарищ Морозов.

Я сел. Листок с отчетом хрустнул у меня в кармане: сколько человек задержано, опрошено и отправлено на сборный пункт. Когда меня вызвали, я решил было, что из-за отчета, но при виде городской дамы понял — разговор пойдет о чем-то другом.

— Знакомьтесь, — командующий повернулся к даме.

Она встала, по-мужски протянула мне руку в вязаной перчатке:

— Пешкова.^[48]

Я вскочил и пожал ей руку.

— Лейтенант Морозов.

Теперь я рассмотрел ее хорошенько. Про нее хотелось сказать, как в радиопередаче к Восьмому марта: «Я помню чудное мгновенье — передо мной явилась ты». Хотя по возрасту она была, в общем, пожилая. Все черты лица у нее были отчетливые, как будто прорисованные карандашом.

— Рада познакомиться, товарищ Морозов, — произнесла она ласковым глуховатым голосом и снова уселась.

Я устроился так, чтобы лучше ее видеть.

— Екатерина Павловна здесь по линии Красного Креста, — сообщил командующий.

Я вздрогнул, вся моя симпатия к этой даме мгновенно улетучилась. Сейчас начнет приставать ко мне, чтобы я нянчился с пленной немчурой. Отбирал у наших бойцов и отдавал битым фашистам. Активный немец уже, наверное, нажаловался, что у него часы сперли.

— Чем могу служить? — осведомился я у Пешковой, натужно вспомнив старорежимные обороты.

И тут заметил, что она едва заметно улыбается.

— Я занималась вопросами военнопленных с двадцатого года, — мягко проговорила Пешкова. — Понимаю, товарищ Морозов, ситуация сейчас совершенно другая. Тем более что от работы в Красном Кресте я отошла пять лет назад. Да и силы у меня уже не те. Собственно, именно так я и сказала товарищу Сталину, когда он вызвал меня в Москву из Ташкента.

Я молчал — пусть уж до конца высказывается, а там решим по обстановке.

Екатерина Павловна продолжала:

— Сейчас очень много горя. — Она задумчиво, привычно провела пальцами по лбу. — Я, товарищ Морозов, не имею обыкновения тратить время на жалость. Сразу оцениваю — в состоянии я помочь или нет. И уже в соответствии с этим — всё остальное.

При этих словах Силантьев как-то особенно громко зашуршал бумагами.

Пешкова сделала паузу и обратилась ко мне:

— У вас ко мне какой-то вопрос, товарищ Морозов?

— Да нет, пока всё ясно.

— Товарищ Пешкова в данный момент занимается помощью сиротам, — вмешался командующий. — Фронтовым детям, детям из партизанских отрядов, детям, обнаруженным в освобожденных районах.

Я наконец-то вынул из нагрудного кармана мой отчет.

— В обследованной местности несовершеннолетних детей не обнаружено.

Силантьев забрал отчет, пробежал глазами.

— Ну что ж, — подытожил он, — молодец.

Пешкова безмолвно ждала, пока мы закончим. Я так понял, у нее на уме что-то еще. Ну и говорила бы скорее, нечего кота за хвост тянуть.

— Вы хорошо владеете немецким, товарищ Морозов? — спросила Пешкова.

— Фрицы не жаловались.

— А лет вам сколько?

— Двадцать шесть. Хотя это к делу не относится, товарищ Пешкова.

— Давайте, Морозов, мы тут сами будем решать, что относится, а что не относится, — резко оборвал Силантьев. — А вы просто отвечайте на вопросы.

Генерал пристально посмотрел на меня. В полумраке, при свете коптилки, сделанной из снарядной гильзы, в папиросном дыму командующий был едва различим. Но все-таки я видел, что он что-то обдумывает, как будто до конца еще не уверен.

— В Красной армии вы с какого года? — спросил он.

— С тридцать седьмого.

— Войну где встретили?

— В Белоруссии на погранзаставе.

Чем дольше он расспрашивал, тем муторнее мне становилось. Все это можно в личном деле прочитать. Он ради Пешковой старался. Чтобы она меня во всей красе понаблюдала.

Командующий пыхнул папиросой так, что та догорела мгновенно и осыпалась прямо ему на пальцы.

А Пешкова вдруг взяла меня за руку — перчатку успела снять, рука у нее оказалась теплая, твердая. Сильная.

— Давайте-ка мы с вами у товарища Шумилова чаю попросим, товарищ лейтенант.

Шумилов грузно повернулся к темноте, темнота зашевелилась, вышла, потом вернулась с чайником. У майора Силантьева запотели стекла очков. Он их не снимал и не протирал. Так и сидел запотевший.

Пешкова разливала чай с таким видом, словно находилась на даче и командовала самоваром. Даже улыбка у нее была какая-то довоенная.

— Тут такие дела, товарищ Морозов, — заговорила Пешкова. — Дети — детьми… В Красном Кресте всегда найдется, кому их опекать. Организацию я наладила, с детьми многие хотят работать… А вот заниматься пленными немцами мало кто станет по доброй-то волюшке. — Она вздохнула. — Конечно, русский человек к пленному жалостлив. Но дело ведь не в том, чтобы жалеть, дело в том, чтобы помочь по-настоящему. — Она сжала свои тонкие губы в нитку. У нее красиво вырезаны крылья носа. Такие бывают у казачек. — Знаю, товарищ Морозов, знаю: помогать немцам — душа не лежит. От одних только детей чего только не наслушаешься, сколько горя от оккупантов хлебнули… Но, — она подняла палец, — раз уж они не погибли в бою и не были расстреляны на месте, нам за них придется отвечать.

Я пожал плечами:

— А что я-то могу? Разве что своей кашей с ними поделиться. Так ее на всех всё равно не хватит.

— Пейте чай, — приказала товарищ Пешкова.

Я послушно выпил сразу полкружки, захрустел сахаром.

— Вот и в двадцатом году пленными поляками, чехами и белыми офицерами никто заниматься не хотел, — продолжала Пешкова. — А если некому, то я могу и должна взяться.

— Так вас поставили пленными немцами распоряжаться? — догадался я.

— Я осуществляю контроль со стороны Международного Красного Креста, — пояснила Пешкова. — Никто не ожидал, что под Сталинградом в плен будет захвачено такое количество людей. И что последуют такие катастрофические последствия. Пленных просто негде размещать. Не хватает продовольствия, нечем топить, да и что топить-то — пустое пространство, без стен, без крыши? Меня товарищи сегодня провезли по Сталинграду — жутко глядеть, одни развалины, а ведь такой был красивый город… — Голос ее чуть дрогнул, она вытерла глаза перчаткой. — Ни для кого условий нет, ни для наших, ни для немцев… Международное положение сейчас меняется. — Она задумалась, отпила из кружки.

Мне нравилось смотреть, как она двигает руками, как наклоняет голову. Похожа на артистку в кинокартине. Вроде ничего особенного, а каждый жест аккуратный, продуманный и в то же время искренний. Такое нечасто встречается. Вообще — редкая женщина.

— Какие-либо выводы из обстановки делать пока рано, — продолжала она. — Товарищ Сталин тоже ничего определенного не говорит. С одной стороны, немцы вроде как покончили с гитлеризмом. С другой — знамена-то они поменяли, а суть наверняка осталась прежняя: «Германия превыше всего». Это тоже со счетов нельзя сбрасывать.

Верно.

…Еще в первых числах января я писал для майора Силантьева отчет «Отношение военнослужащих к слухам о возможной приостановке боевых действий и/или перемирию между Советским Союзом с Германией». Интересно, Пешковой этот отчет показывали?

В середине месяца осведомители принесли мне пачку исписанных листков. Почти ни у кого из них не было и семиклассного образования — большинство имели три-четыре класса, некоторые просто числились «грамотными». Я не один час угробил, разбирая каракули и классифицируя высказывания военнослужащих как «положительные» или «отрицательные». Перепечатывать пришлось самостоятельно — документ считался совершенно секретным.

Отрицательные отзывы сводились, в общем, к следующим мнениям:

«…Сержант Лобарев В. И., колхозник, 1922 года, образование 4 класса, русский, беспартийный, во время отдыха говорил среди сослуживцев: „Сколько народу положили, а для чего? Чтобы теперь с немцем ручкаться? Лично я первого же пристрелю как собаку“.

…Младший лейтенант Колосков И. А., рабочий, 1919 года, образование 7 классов, кандидат в члены ВКП(б), говорил после комсомольского собрания роты: „Сколько нас убеждали, что немец по природе своей зверь и оккупант, а теперь придется всю политическую работу переделывать и заново объяснять, что бывают и хорошие немцы, даже среди фашистской сволочи“».

…Сержант Панасюк М. И., 1914 года, колхозник, грамотный, украинец, беспартийный, говорил во время обеда своим товарищам и всем, кто был у полевой кухни: «У меня фриц всю семьюпожег, так что когда я в Германию приду, пожгу у них там всех, кого увижу, и детей малых, и скотину без всякого сожаления».

Положительные были такие:

«…Красноармеец Ветряков А. А., 1918 года, служащий, образование 7 классов, русский, беспартийный, работая над техническим обслуживанием танка Т-34, говорил членам своего экипажа: „Товарищ Сталин очень правильный момент выбрал: немец ослаблен и на любые наши условия пойдет“.

…Лейтенант Казантаев Т. М., 1923 года, колхозник, образование 7 классов, казах, комсомолец, говорил бойцам взвода: „Наших много полегло, сколько мужчин к семьям не вернется. А нам заново разрушенное отстраивать. Партия решит — пойдем воевать до победы, а если замирение — тоже хорошо, немцам и так отплатили, навсегда запомнят“.

…Капитан медицинской службы Левинсон И. А., 1908 года, служащий, образование высшее, еврей, член ВКП(б), говорил младшему медицинскому персоналу: „Лечить придется невзирая на лица, немцев наравне с нашими. Товарищ Сталин справедливо подчеркивает, что война идет не с немецким народом, а с проявлениями бесчеловечного германского фашизма“».

— …Слушайте, Морозов, — заговорил, перебивая мои мысли, майор Силантьев, — а сами-то вы как на возможное перемирие с немцем смотрите? Если нынче Гитлера нет?

— Добить бы гадину прямо в Берлине, — сказал я. — Но это уж как командование решит.

— А людей не жалко? — спросила Пешкова, окидывая меня испытующим взглядом.

— Так вы же правильно говорите, товарищ Пешкова: на жалость времени нет. Если немцы сами капитулируют — другой вопрос, а если нет — считаю, надо добить.

— А вдруг командование примет иное решение? — спросил Силантьев. Он снял очки и положил на стол рядом с кружкой.

— Командованию видней, я-то всяко подчинюсь. За мнения не сажают, — сказал я.

— Но берут на карандаш, — засмеялся Силантьев.

— Я хочу вот что спросить, — заговорила Пешкова, — имеется ли у вас, товарищ Морозов, личная ненависть к немецкому народу?

Ну и вопросы она задает… По мне, все немцы в основном с гнильцой. Но тут как с картошкой — поскоблишь, и можно в суп.

— Народ в целом можно ненавидеть только теоретически, — сказал я наконец, припомнив довоенную политучебу. — Потому как народ — субстанция абстрактная. А вот конкретные проявления различные бывают. Входишь в сожженную деревню — и кажется, голыми руками фрица бы порвал, какой первый подвернется. А потом приметишь сопливую веснушчатую рожу лет двадцати… Ну и «хенде хох», а потом еще, бывает, и хлебом поделишься… Не всегда, конечно…

— Вы часом не лукавите, товарищ лейтенант, а? — вмешался командующий.

Я пожал плечами:

— Привык говорить правду, товарищ командующий. Столько вранья в жизни повидал!.. Люди врать совсем не умеют. Как дети малые! Брешет, а сам глаза отводит, моргает и губу жмет; ну и всё сразу про него понятно. А я командир Красной армии, мне такое унижение не к лицу.

— Толково, — оценила Пешкова.

— Я и говорю, — подхватил майор Силантьев, — Морозов у меня толковый.

Все эти «цыганочки с выходом» в исполнении начальства нравились мне всё меньше и меньше.

— Скажи ему уж прямо, Силантьев, — подал голос командующий.

— Ладно, — кивнул майор. — Вот какое дело, товарищ лейтенант: придется вам одну… мадаму опекать. Под полную вашу личную ответственность поступает. Вы командир политически грамотный, партиец, без пятен в биографии.

Я перевел взгляд на Пешкову, но она, загадочно улыбаясь, покачала головой. Мол, нет, не ее. Другую. А жаль, я уж понадеялся, что познакомлюсь с ней в серьезном деле.

Майор Силантьев продолжил:

— В ближайшее время в Сталинград кроме сотрудников Красного Креста еще прибывает большая группа зарубежных журналистов. Им разрешен доступ на любые объекты, позволено беседовать с личным составом, делать фотоснимки. Слишком долго капиталистическая пресса публиковала про нас разные злопыхательства. Представляла нашествие германского фашизма на СССР как поход европейской цивилизации на оплот мирового злодейства. Буржуазные писаки утверждали, что немцы несут свет гуманизма в берлогу дикого зверя. Так пусть же весь мир полюбуется на этот «гуманизм»… — Он помолчал и прибавил: — Давайте-ка выпьем что-нибудь покрепче чая.

И сам набулькал мне в кружку заветного спирта. Я так понял, что сейчас мы наконец перейдем к существу вопроса.

— Среди зарубежных гостей будет находиться некая фрау Шпеер. Вот ее-то вам, товарищ Морозов, и надлежит опекать во всё время визита. Справитесь? Немецким владеете, политически грамотны, чрезмерной личной ненавистью к противнику, как мы сейчас выяснили, тоже не страдаете…

Пешкова прибавила:

— Я надеюсь, что фрау Шпеер станет моим союзником «с той стороны» при обсуждении вопроса о частичном обмене пленными.

— Так она работает в Международном Красном Кресте? — спросил я. — Кто она вообще такая? Предварительные данные на нее какие-нибудь имеются?

— Фрау Шпеер — мать нового рейхсканцлера, — сказал Силантьев.

Я поперхнулся. Пешкова улыбалась мне ласково. Командующий засмеялся:

— Фрау-то наверняка строгая. Придется тебе, Морозов, каждый день воротничок менять и ногти чистить. Если совсем туго придется, приходи в штаб армии, товарищи пособят.

— С какой конкретно миссией она приезжает? — спросил я. — С ознакомительной? Списки военнопленных для нее подготовить?

— О списках пока говорить рано, — возразил командующий. — Процесс обмена небыстрый. Пока речь идет о намерениях и отдельных жестах доброй воли.

Силантьев продолжил:

— У канцлера Шпеера имеется младший брат — капитан Эрнст Шпеер. Это информация долгое время оставалась практически совершенно неизвестной, поскольку не имела ровным счетом никакого значения — ни для нас, ни для немцев. Однако теперь обстоятельства переменились. Как следствие, капитан Шпеер становится заметной фигурой. После поражения Шестой армии он, вероятнее всего, находится в плену.

— Так фрау Шпеер прилетает за своим сыном? — спросил я.

— Именно, товарищ Морозов, — кивнул командующий. Он снова закурил, его темные глаза блестели в темноте.

— Это ж искать иголку в стоге сена! — взмолился я. — Списки практически не ведутся, половина фрицев успевает помереть, прежде чем их перепишут…

— Ничего не поделаешь, товарищ лейтенант, кому-то придется разгребать эти завалы, — сказал командующий.

— А нельзя задержать мамашу где-нибудь в Стокгольме? В Москве, если уж она собралась в СССР? Нелетная погода, партизаны там какие…

— Нельзя, — твердым, не допускающим возражений тоном ответил командующий. — Она прибывает с основной группой журналистов. Не сомневаюсь также в том, что она лично настаивает на этой поездке. Возможно, канцлер Альберт Шпеер побаивается своей мамаши. Такое с любыми канцлерами случается сплошь да рядом. Но тебе-то, Морозов, ее бояться совсем не обязательно. Ты же советский человек.

— Да никого я не боюсь…

Какого черта холеную немецкую домохозяйку, а то, небось, и баронессу-графиню, несет в наши степи, да еще при морозе в тридцать градусов? Очень ей надо смотреть на развалины Сталинграда, на горы трупов, пирамиды из касок и брошенных немецких винтовок… Такие, с позволения сказать, пейзажи и здоровенного мужика-то с ног валят.

А вдруг она в обмороки падать начнет? Не хватало мне еще, на смех личному составу, таскать на руках пожилую фрау и подносить ей нюхательную соль.

Не то чтобы я совсем рассиропился, пустил слюну и принялся жалеть фрау Шпеер. Наших матерей немец не жалел. И насмотрелись наши матери на такое…

Но это во мне обычные чувства говорили. Та сторона моей личности, которая каждого немца голыми руками порвать бы хотела. Вторая составляющая чекиста — то есть горячее сердце.

А холодный разум требовал иного, поэтому пришлось мне взять себя в руки. Наверное, я даже молчал не слишком долго.

— Дайте мне с собой водки хорошей или спирта, товарищ командующий, — попросил я. — Фляжки три, если можно. Померзнет у меня фрау-то. Да и для бодрости духа ей не помешает.

— Тут от немцев шнапса осталась пара ящиков, — сообщил командующий.

— Шнапс, между нами, гадость, да и слабенький он, — возразил я.

— А чекист соображает, а? — Командующий закурил, скомкал пустую пачку папирос и бросил на пол, сразу вытащил из кармана новую и положил перед собой. — Ладно, лейтенант, будет тебе водка. Понимаю, не для себя просишь, для дела.

Он подмигнул:

— А шампанского даме не положено. Не заслужили немцы шампанского, а?

Я не стал уточнять, чего, с моей точки зрения, заслужили немцы. Пешкова потягивала чай и молча слушала, о чем мы говорим.

— Мы тоже пока не заслужили, — задумчиво молвил командующий.

— Почему это? — вскинулся Силантьев. Он всегда такие вещи обостренно принимает — на собственный счет.

— Потому что в противоположном случае нам бы его прислали прямо из Москвы, — ответил командующий. — В цистерне с надписью «Живая рыба» — для конспирации… Ладно, товарищ Силантьев, хватит нам с тобой мурыжить лейтенанта. У него теперь забот по горло. Мамаша Шпеер небось пожелает самолично удостовериться, в каких условиях содержатся пленные.

— Кстати, я тоже этого желаю, — подала голос Пешкова. — Только не устраивайте мне «потемкинские деревни», показывайте как есть.

— Вас, Екатерина Павловна, проведем везде и повсюду, без утайки. Приказ товарища Сталина, — заверил майор Силантьев. Водочная слеза подрагивала в углу его выкаченного глаза, зрачок был странно расширен, красная сетка покрыла белок. Майор смертельно устал и держался на последнем вздохе.

Пешкова кивнула ему.

— Договорились. Мне завтра понадобятся автомобиль, водитель и пропуск. Послезавтра я должна уже быть в Москве. Я знаю, что у немцев началась эпидемия тифа. Как бы она дальше лагерей для пленных не пошла. И это только часть проблемы…

— Ну, немцы бы эту проблему решили просто — с помощью одного массового расстрела, — сказал командующий. — В гигиенических целях. А вот мы себе такую роскошь позволить не можем.

— Немцы — тоже, по крайней мере, сейчас, — заметила Пешкова. — Что дает нам надежду вернуть домой хотя бы часть захваченных ими в начале войны красноармейцев. — Она посмотрела на меня. — И ваша миссия, товарищ Морозов, заключается в том, чтобы помочь этому процессу.

— Понял, — кивнул я. — Только у меня вопрос.

— Еще вопрос? Какой непонятливый, — проворчал командующий.

— Есть ли хотя бы намек на то, где может обретаться капитан Шпеер? Известно, где он воевал?

— Воевал он, товарищ Морозов, в составе Второго танкового полка. Ошметки этого полка занимали завод «Красный Октябрь», пока их оттуда не выбили. Куда они подевались потом — выяснять придется вам. Полномочия у вас самые широкие. Действуйте по обстановке. Докладывать — ежедневно. Найдете труп — пусть будет труп, ничего не попишешь. Идите, готовьтесь.

Я козырнул и вышел с КП.

Холодный ветер плеснул мне в лицо, кольнул щеки и нос острыми иголками. Глаза заслезились. Я снял рукавицу, протер лицо, снова надел рукавицу.

О личной жизни гитлеровского руководства было известно очень немногое. Гораздо больше мы знали о командирах, с которыми имели дело непосредственно: о Готе, Манштейне, Паулюсе. А уж кто такой Шпеер и какие там у него родственники — этого никто и подавно не выяснял. Зачем? А теперь вот оказывается — нужно… Правильно говорил мой первый командир, латыш Валдис: не бывает лишней информации, бывает лишь скорбное неумение ее приложить.

Я должен по полной программе подготовиться к встрече с мамашей Шпеер. Не упустить ни одной мелочи. Думай, Морозов, думай. Как тебе, простому лейтенанту Особого отдела, рабочему парню с московской окраины, год рождения семнадцатый, образование семь классов, русский, член ВКП(б), встретить пожилую немецкую даму — родительницу самого влиятельного в «новой Германии» человека?

Я подумал-подумал и для начала отправился на склад, где затребовал валенки небольшого размера и ватные штаны. Новые!

2. ГОСПИТАЛЬ НОМЕР ОДИН

«Виллис» проехал по грунтовке к железнодорожной насыпи, спустился под нее и покатил к Царицынской балке. Кругом не было ничего, кроме развалин. Город казался кружевным — узорная вязь вылущенных домов на фоне пустого неба.

Проходили красноармейцы, проскакивали на большой скорости грузовики. Один раз я видел колонну пленных. Они уныло брели по заснеженной степи, постепенно растворяясь в ее просторах.

— До чего же с лица черные, — поделился я с моим водителем, — как головешки.

— С голодухи, — флегматично пояснил водитель.

«Виллис» вместе с шофером выделил мне майор Силантьев. От себя оторвал. С мясом. Это были его личный «виллис» и его личный шофер.

Фамилия водителя была Гортензий. Сержант Гортензий оказался человеком исключительно сложной судьбы, которая включала в себя мелкие правонарушения, по молодости лет совершенные на территории буржуазной Литвы, переезд в Ленинград в 1940 году, работу сторожем, кладовщиком, киномехаником, затем — Сталинградский фронт, месяц в штрафной роте и два ранения, одно легкое, другое не очень.

Ростом он был немногим повыше ста семидесяти сантиметров, широкий в плечах, костлявый, руки чуть длиннее, чем положено по пропорциям, нос хрящеватый, лоб с выпирающими костями, глаза небольшие, светлые.

Свое личное имя сержант в обиходе скрывал, но по документам я знал, что его зовут Ромуальд Сигизмундович. Лет ему было тридцать четыре.

— А вы откуда знаете, сержант, что непременно с голодухи?

— Нагляделся в Ленинграде, — ответил Гортензий. — Да вы, товарищ лейтенант, в моем личном деле наверняка видели.

— He помню, — искренне ответил я. — Остановите, приехали. Это где-то здесь.

Комендант «Госпиталя для военнопленных номер один» майор Блинов уставился в мои документы так, словно читать не умел, а только прикидывался. И держал их не вверх ногами исключительно по счастливому стечению обстоятельств.

Это был здоровенный мужик под два метра, краснощекий, с мясистым лбом, небольшими серыми глазами, крупными залысинами, седоватый, возраст — лет сорок, сорок три.

— Ну, и что тебе тут понадобилось? — вопросил он, возвращая мне документы и хозяйским взором вцепившись в штабной «виллис».

— Ты, товарищ майор, с моими бумагами хорошо ознакомился? — осведомился я. — Или так, видимость показал? Веди, демонстрируй хозяйство.

— У меня тут полный порядок, — заверил Блинов. — Фриц по струнке ходит.

— Ходит? — переспросил я. — А мне вот докладывают, что фриц у тебя едва ползает и при каждом удобном случае дохнет.

Я сложил свои бумаги и убрал в нагрудный карман. Блинов неотрывно следил за мной.

— В виде политинформации могу сообщить, — продолжал я, — что их менять собираются, на наших. Всех поморишь — кого менять будем? Дело государственной важности, а ты у себя головотяпство^[49] развел.

Блинов побагровел и широко разинул рот, готовясь заорать на меня. Но эти фокусы у него с доходягами из-за колючки проходят, а со мной не пройдут. Я его опередил:

— Жратву твои повара из котла тягают?! Лекарства куда деваете?! На «черном рынке» сбываете? Народное хозяйство подрываете? Заткнись и веди куда скажу.

Майор аккуратно закрыл рот. Несколько раз проверил рукой подбородок — не потерял ли ненароком челюсть. Такую выдающуюся челюсть, конечно, утратить было бы жалко.

Гортензий на нас вроде не глядел, но я приметил, как он клюнул носом руль и ухмыльнулся. Одобряет свое начальство, стало быть.

Это был второй по счету госпиталь для военнопленных, куда мы приехали. В первом, где я искал, — в Гончаре, — раненого народу было понатыкано, как килек, а списков вообще никаких не велось.

Я взял какого-то доктора из немцев — он оказался дантистом и очень напирал на это обстоятельство. Мы вместе обошли бараки и везде задавали один и тот же вопрос: нет ли здесь капитана Эрнста Шпеера? Второй танковый полк? По-моему, по крайней мере половина раненых вообще не понимала, о чем мы спрашиваем. На прощание я подарил дантисту пачку папирос.

Потом мы с Гортензием посетили пару лагерей, где содержались здоровые пленные. «Здоровые» — это значит, более или менее держатся на ногах, не валятся от тифа и не имеют на теле очевидных ранений. В основном почему-то попадались румыны. Румыны мне вообще ни на что не сдались.

Гортензий сочувствовал моим поискам.

— Вы, товарищ лейтенант, если его не найдете, этого капитана, всегда можете предъявить мамашеньке могилку. Крест построить получше, сверху навесить каску, орденок какой-нибудь положить — тут, говорят, этих побрякушек Целые ящики, — веточку еловую… У нас поляки красиво хоронили, в Литве. Прикажете — я сделаю. Поплачет мамашенька, помолится, горстку земли с собой возьмет.

— Какую горстку, какой земли? — не выдержал я. — Сдурел?

Я представил себе, как мамаша Шпеер своими аккуратно вычищенными ногтями царапает здешнюю почву — промерзшую до самой сердцевины, до земного ядра.

Гортензий задумался, потом хмыкнул:

— И то, товарищ лейтенант, ваша правда: тут гранатами взрывать приходится, чтобы могилу выкопать. Это я лишку хватил, с горсткой землицы, признаю.

— Предлагаете выдать мамаше Шпеер пару гранат? — съязвил я.

На самом деле идея сержанта имела смысл. В общем, я практически не верил, что в этой людской каше можно отыскать какого-то конкретного человека.

— Тут поблизости еще три лагеря, — сказал я. — Но начнем с «Госпиталя для военнопленных номер один» — в самом Сталинграде.

— Начальство приказало, а мы — за баранку и вперед, — философски отнесся Гортензий.

И вот мы в «Госпитале для военнопленных номер один». Я поймал себя на том, что прикидываю — где бы лучше разместить одинокий крестик с каской и орденом. Вон, на склоне — развалины какого-то деревянного дома. Наверное, еще с дореволюционных времен стоял. Стоял-стоял, радовал глаз, а потом пал смертью храбрых. Вокруг дома останки сада — судя по стволам, яблоневого. Там в самый раз могилку Эрнста Шпеера организовать…

— Сержант, останетесь в машине, — приказал я. И Блинову: — Провожай.

Мы поднялись по тропинке вверх по откосу балки. Идти было скользко, с Волги задувало мертвящим холодом. Своей широкой спиной майор отчасти прикрывал меня от ветра. Пару раз тупой носок валенка втыкался в маленькую ступеньку, прорубленную в плотном снегу, а потом мы опять ползли по ледяной тропинке.

Вдали я увидел одинокое дерево — черное и мертвое. Пристреливаться в самый раз.

— Вона, — майор махнул рукой в рукавице. — Там.

«Там» из сугроба торчал столб с надписью на выломанном откуда-то куске фанеры: «Госпиталь для военнопленных № 1».

Мы миновали вмерзшие в землю развалины. Женщина, закутанная в толстый серый платок, протащила длинные санки, груженные обгорелыми бревнами. Поверх бревен лежала рогожа, прихваченная веревкой и присыпанная снегом.

— Мертвяков повезла, — заметил Блинов. Мне показалось, что он потянулся перекреститься и только в последний момент передумал.

— Твои? — кивнул я.

— Кто их знает, — искренне сказал Блинов, на миг становясь похожим на нормального человека. — Мои, небось. — Он вздохнул. — Нарочно мрут, сволочи, чтоб тыловому командованию нагадить. Не поверишь, лейтенант, я главврачу даже расстрелом грозил: будешь, мол, плохо лечить — перед строем тебя шлепну, образцово-показательно! А он только ругается. Может, ты с ним побеседуешь?

— Обязательно побеседую, — обещал я.

Майор замолчал, засопел.

Женщину с санками долго еще было видно на белом снегу.

Блинов пнул дверцу ворот, висящую на одной петле. Мы вошли во двор. Здесь было обитаемо — то есть загажено. Загажено — не то слово. Засрано.

Коптила полевая кухня. Вдруг упала труба, вырвался клок пламени. Два человека в грязных ватниках без ворота, ругаясь, забросали ее снегом.

— Черт, — рявкнул Блинов. Он крепко ухватил меня за локоть: — Нам туда. — Он махнул на дыру в склоне балки, обшитую свежими досками.

Я оторопел:

— Это что еще?

— Местные называют — «бункер Тимошенко», а вообще — бывшее бомбоубежище. Оборудовано для жилья. Вентиляция тут, правда, хреноватая, так немцы сами виноваты — не надо было по ней из орудий лупить. Вот теперь пусть сами и дышат, значит, своими родными испарениями.

Он мрачно остановился, потом вытянул шею, вгляделся во что-то и заорал:

— Хальт! Ду! Комм! Шнель!

Сначала я не понял, кому это он, а потом увидел человека, ползавшего вокруг полевой кухни на четвереньках. Лицо у него было распухшее, закопченное, глаза белые. Кончик носа отвалился, там краснела язва.

Услышав рык майора, он замер, потом поднялся, стоя на коленях и хватаясь руками за воздух. Случайно цапнул ладонью полевую кухню, обжегся и взвизгнул.

Я повернулся к Блинову:

— Кто это?

— А это беглец, товарищ лейтенант! — подал голос один из поваров. Он всё пытался водрузить на место трубу. — Удрать пытался. Таскался по степи дня четыре, дополз до расположения нашей пехотной части, там и свалился. Ребята его подкормили, да только нос он себе уже отморозил. Его сюда на грузовике обратно привезли. — Солдат беззлобно выругался. — Он, товарищ лейтенант, мозги растерял.

Он вынул из кармана сухарь и подозвал сумасшедшего:

— На, только не грызи, зубы переломаешь. Сосать надо, понял? — Он показал, как: сунул в рот, почмокал, потом вытащил и ткнул немцу в губы. — Давай. Не то помрешь.

— Он и так помрет, — плюнул Блинов. — Чего возиться?

— Может, и помрет, а может, и нет, — философски заметил солдат. — Каких случаев не бывает!.. Бывает, и выздоравливают. Может, к нему потом разум вернется. Может, он у себя в Германии вообще профессором был… У, сволота!

Неожиданно он пнул пленного валенком. Тот хрюкнул, упал в снег, зажимая сухарь в кулаке.

Блинов наблюдал за этим с явным удовольствием. Даже головой кивал, как бы в такт. Потом спохватился, повернулся ко мне:

— Ладно, идем. Хотите, товарищ оперуполномоченный, посмотреть, в каких условиях у нас раненые содержатся?

— Хочу, — сказал я.

— Фонарик есть?

— Есть.

Я включил фонарик, а Блинов снял лампу, висящую у входа на гвозде и зажег ее, а потом от того же огонька прикурил.

Мы прошли по коридору: я видел сырые стены, сложенные кирпичом, грунтовый пол. Дальше висела тяжелая занавеска с налипшей внизу грязью и комьями снега. За занавеской открылись черные от копоти стены и деревянные нары в три яруса. Воздух здесь был настолько зловонным, что я закашлялся.

— Кури, лейтенант, помогает, — посоветовал майор.

Я поспешно последовал его совету.

— Сколько здесь пленных?

— Да черт их знает, — сказал майор. — Одни помирают, других привозят. Текучка кадров.

Я посветил фонариком. На нарах лежали раненые, бинты у всех без исключения были грязными. Возле стены мостился колченогий стул, на нем — таз с мутной водой. Пустые консервные банки служили «ночными вазами». Многие были опрокинуты.

— Как их кормят? — спросил я коменданта.

— Раз в день горячий чай, — начал перечислять комендант. — Хлеб — килограмм на десять человек. Варится горячий суп с крупой и соленой рыбой. Пробовали давать масло, но от масла они поголовно дрищут, так что масло отменили.

Я еще раз пробежался фонариком по лицам немцев. Никто из них даже не отвернулся. Только один закричал, закрывая глаза ладонями в толстых бинтах.

— Тифозный, — пояснил Блинов. — Ты аккуратней здесь, вши с них так и сыплются. Помрет кто — прямо одеялом сползают. Хоть руками черпай.

— Всё, я на выход, — сказал я.

Неожиданно луч моего фонарика упал в угол комнаты, и там не обнаружилось стены — лишь чернота, уходящая в бесконечность.

— А там что?

— Продолжение, — ответил Блинов. — Тут тоннели тянутся — никто не измерял. И везде людей понапихано. Куда их еще девать? Здесь-то по крайней мере тепло.

Я подошел ко входу в темный лаз, поискал лучом света. Так и есть — лежат, как коконы в муравейнике, вдоль стен на полу, на нарах, кто-то даже на железной кровати.

Я погасил фонарик, повернулся к тоннелю спиной и выбрался на свежий воздух.

Сумасшедший незнамо куда делся, полевая кухня дымила как ни в чем не бывало, один солдат следил за ней, а второй вдруг замер, присел и уставился на меня перепуганными вороватыми глазами.

Я неторопливо вытянул из кобуры пистолет:

— У раненых крадешь, сука?

Солдат дернулся и выронил из-под ватника буханку.

Майор за моей спиной делал ему негодующие знаки. Мол, нельзя же быть таким бараном — попадаться при постороннем! Да еще при ком — при лейтенанте из Особого отдела армии!

— На часы и кольца у немцев хлеб меняете? — Я повернулся к Блинову.

Тот побагровел:

— Ты на что намекаешь? По-твоему, мы мародеры?

— А разве нет?

— Слушай, лейтенант, ну ты же человек — договоримся.

— Мне с тобой, сволочь, договариваться не о чем, — сказал я. — Как ты с пленными обращаешься?

— Как заслужили, так и обращаюсь, — сказал Блинов.

— Ты понимаешь, что здесь будут иностранные журналисты? Есть распоряжение — всюду их пускать и всё им, по их желанию, показывать.

Майор Блинов растянул пасть в ухмылке:

— Поверь мне, товарищ лейтенант, иностранцев сюда на пушечный выстрел не подпустят. А что указанье такое дали — ты ведь не маленький. Если объект закрытый, значит, он закрытый, и его просто не найдут.

— Это не означает, что с людьми можно так обращаться, — сказал я.

Блинов отозвался примирительным тоном:

— Так а что делать-то? Порядок здесь всё равно не навести. Фрицев нагнали в сотни раз больше, чем мы думали, что будет. Они ведь мерзли несколько месяцев, жрали что попало — ну и мрут теперь как мухи. Мне наш главный доктор объяснял. Мол, даже слово новое придумали: «Сердце Шестой армии». И это не такое сердце, которое, знаешь, «любовь» и прочая галантерея, а такое сердце, которое — идет человек себе с виду здоровый, лопатой землю ковыряет или еще что-нибудь полезное для хозяйства делает, и вдруг падает — и готово, не дышит. А это в нем сердце остановилось. Сердце у человека не может такую нагрузку выносить.

Он поднял палец, прислушался.

Я тоже навострил уши, ожидая, что сейчас раздастся крик, стон, какой-нибудь хрип — не знаю уж, что. Но услышал губную гармошку и хоровое пение.

— Видал? — с торжеством произнес майор. — Тоже люди… Поют. Душа у них просит. А ты говоришь — я их нарочно… Что я, не понимаю, что они тоже люди? Все я понимаю, лейтенант…

Он выглядел так, словно лично организовал тут выступление местной самодеятельности.

— Можешь слова разобрать, чего поют? — неожиданно попросил меня майор Блинов. — Может, они там Гитлера во вверенном мне госпитале воспевают, а я и не ведаю?

Я разобрал слова жалобной песни и сначала просто не поверил своим ушам:

Кайзер Вильгельм, кайзер Вильгельм, — выводил дрожащий тенорок под визг губной гармошки, —

— Это песня с империалистической, — догадался я. — Просят кайзера Вильгельма прийти и забрать их домой с Волги. Плохо им на Волге, в Фатерлянд просятся.

— Вишь, черти, — повертел толстой шеей майор, — как дети малые — ничему-то не научились. А? — выкрикнул он в сторону поющих. — Какой вам кайзер? Капут ваш кайзер!

Он так раздухарился, что аж пар из ноздрей пошел. Я поймал себя на том, что любуюсь Блиновым. Про таких мой первый командир латыш Валдис говорил: «Цельнокройная натура».

— Кто еще в госпитале из начальства? — оборвал я победные крики Блинова.

— Так я ж комендант, а товарищ Шмиден — главный военный хирург, — сообщил Блинов. — Раньше тут размещался госпиталь мотопехотной дивизии, вот от них главврача мы и унаследовали. Толковый мужик, еврей из Москвы, до войны начальство резал — аппендициты всякие, ну ты понял. А комендантом — это меня приказом командующий Шестьдесят второй армии назначил.

— Помогает вашему хирургу кто? Другие врачи есть?

— Двое наших, а остальные — немцы, — ответил Блинов. — Мобилизовали пленных, кто посильней, санитарами. Из фрицев несколько докторов нашлось. Даже один ветеринар из Зальцбурга. Экземпляр!

— Позовите Шмидена, — приказал я.

Военврач в звании подполковника товарищ Шмиден явился через десять минут. За это время я успел глотнуть водки. Блинову не дал.

— Мне для внутренней дезинфекции надо, а с тобой, товарищ майор, из одной фляжки я пить не буду, — сказал я. — Вдруг ты заразный?

— А ты мне плесни вот сюда. — Он протянул кружку.

— Нет уж, — сказал я. — Ты у раненых воровал.

— Мародера расстреляю. — Блинов приложил ладонь к груди. — Клянусь, расстреляю паскуду.

Но я всё равно ему водки не дал.

Товарищ Шмиден был откровенно недоволен моим визитом. На нем красовался чудовищно грязный белый халат с большим кровавым пятном на животе. Он сунул руки в снег, отряхнул и, вытащив из-под халата рукавицы, натянул их. Изо рта у него шел пар.

Глаза у него выпуклые, желтоватые. В мирное время, наверное, они просто карие, но сейчас сделались желтые, как у волка. Нос с горбинкой, губы тонкие, подбородок острый, с выраженной ямкой.

Выбежал санитар — немец, быстро нахлобучил доктору ушанку на голову и шмыгнул обратно в помещение.

— Оперуполномоченный Особого отдела Шестьдесят четвертой армии лейтенант Морозов, — представился я.

Шмиден кивнул.

— Руки не подаю, у нас тиф, — предупредил он.

— Вы ведете списки раненых? — спросил я. — Прибытие, убытие?

— Приехали проверять смертность? Высокая. — Шмиден поджал темные сухие, как у ящера, губы. — Очень высокая. Так в отчете и напишите… Блинова-то в каком угодно живодерстве подозревать можете, но не меня. Уж поверьте. Я десять лет учился людей штопать. Чтобы легкие дышали, желудок переваривал пищу, руки-ноги действовали на благо социалистического строительства, а голова соображала. Если бы вы, молодой человек, отдавали себе отчет в том, какое чудо — человеческий организм, как в нем всё дивно устроено… Дайте закурить.

Я угостил его «Казбеком». Он жадно затянулся.

— Фабрика Орджоникидзе, — определил Шмиден, прикрывая глаза. Его как будто на миг отпустила давящая тяжесть. — Да, похоже, важная птица долетела до середины Днепра.

— Мы с вами находимся на берегу Волги, товарищ военврач, — напомнил я. — До Днепра еще далеко.

Шмиден махнул рукой:

— Ладно, давайте — вываливайте честно, зачем вам понадобились списки. Подрыв народного хозяйства путем сознательного уничтожения военнопленных шьете? Не выйдет. Хотите посмотреть нашу камеру дезинфекции? Даю честное слово — ничего подобного вы в жизни не видели. И, даст бог, не увидите.

— Не хочу я вашу камеру дезинфекции, — сказал я. — И ничего я вам не шью, я не портной. Я разыскиваю одного человека.

— Только одного? — иронически переспросил Шмиден. — Я мог бы предоставить вам несколько сотен. Совершенно бесплатно. Можете их хоть в суп покрошить.

— Мне, конечно, трудно вообразить, товарищ Шмиден, что у вас имеется мать, — сказал я. — Но предположим, вы произошли от женщины, как и все нормальные люди. Так вот, признайтесь честно: удовлетворится ваша мать несколькими сотнями каких-то чужих, гадящих под себя немцев, если ей нужен один-единственный маленький Шмиден?

После долгой паузы доктор сказал мне:

— А вы экземпляр.

— Мне нужны списки. Точка, — уперся я.

— Списков нет, — ответил Шмиден. — Не успеваем.

— Даже частично?

— «Частично» — это вы три часа будете разбирать немецкие каракули, которые всё равно наполовину устарели.

— Значит, без толку… — Я вздохнул.

— Кого конкретно вы ищете? — чуть мягче спросил меня Шмиден. — Может, я его помню. Я тут многих по кусочкам собирал.

— Капитан Эрнст Шпеер, — назвал я. И вынул из кармана газетную вырезку.

Там была фотография нового канцлера Германии.

Доктор всмотрелся в ухоженное, интеллигентное лицо Альберта Шпеера, потом вернул мне вырезку:

— Кажется, это новый глава немецкого правительства. Который вместо Гитлера.

— Именно.

— Какое он имеет отношение?.. — Доктор вдруг поперхнулся дымом. — Родственник, что ли?..

— Родной брат. Младший. По идее, должен внешне быть похож. Хотя похудел, конечно, и кожа потемнела. А если нос отморозил и потерял где-нибудь в степях — так и вовсе неузнаваем. Но попытка не пытка.

— Понятно, понятно. — Шмиден что-то соображал, вспоминал.

— Понимаете, товарищ Шмиден, приезжает его мать, — объяснил я. — Вместе с толпой иностранных журналистов.

Шмиден уставился на меня. Его желтые глаза вспыхнули:

— Вам что, поручено сопровождать ее? О, повр анфан! Вы побывали внутри? — Он показал на госпиталь. — Вы понимаете, что мать нельзя сюда пускать ни в коем случае?

— Найдите мне Эрнста. И подберите еще трех-четырех фрицев. То есть, надобность в трех-четырех фрицах автоматически отпадет, если мы Эрнста не отыщем. Но если он здесь…

— Да, мне кажется, я помню его, — проговорил Шмиден медленно, раздумчиво.

У меня от его похоронного тона в животе всё рухнуло.

— Что, помер?

— Перенес тяжелейший тиф, — сообщил Шмиден. — Вчера, по-моему, был еще жив. Он уже не первой молодости. Если бы товарищи о нем не заботились, его точно вынесли бы ногами вперед… Но как вы их куда-то повезете? — Шмиден снова нахмурился. Он поежился, энергично потер себя по плечам. — Они практически нетранспортабельны. Потеряете по дороге. Не знаю, могу ли я вам разрешить…

— Не можете не разрешить, — возразил я.

Он поднял брови:

— Вот как, молодой человек?

— Я уполномочен действовать по обстановке, как сочту нужным, — сообщил я. — Кроме того, вы не переживайте так за них — я сюда приехал на «виллисе».

— И сколько человек вы намерены впихнуть в «виллис»?

— Сколько надо, столько и впихну, — парировал я. — Давайте их сюда. Кстати, про мамашу Шпеер никому ни слова. Это только между нами.

— Десять ящиков тушенки, — сказал врач. Он засунул руки в карманы, поднял плечи и уставился на меня вызывающе.

— Тащите сюда фрицев, черт вас побери! — заорал я.

Он засмеялся и нырнул в темный проем госпитального входа.

* * *

Ждать пришлось довольно долго. Фрицев оказалось четверо. Двое, поздоровее, волокли старика с лицом зеленоватого цвета, четвертый плелся сзади.

Этот четвертый был похож на обиженного рождественского гнома с немецкой открытки. Как будто выскочил из трубы — а никакого Рождества и в помине нет. Ни тебе кексов, ни пухлых фройляйн и мальчиков в коротких штанишках.

Вслед за немцами явился Шмиден.

Я все-таки пожал ему руку:

— Благодарю за сотрудничество.

— Тушенка — и мы в расчете, — сказал он упрямо. — До свиданья, товарищ лейтенант.

Немцы уставились на меня обреченно. Кажется, они были уверены, что их вывели на расстрел.

Я показал им на склон балки:

— Туда.

Они послушно полезли. Я не торопил. Старика они тащили волоком, сами передвигались больше на четвереньках, чем с помощью прямохождения, которое, собственно, и превратило обезьяну в человека.

Наконец мы добрались до «виллиса».

Гортензий аж подскочил:

— Товарищ лейтенант, вы это что?..

Я весело помахал ему:

— Нашел!

Немцы сбились в кучу. Того, что был похож на гнома, трясла крупная дрожь.

«Черт побери, — подумал я, — а Шмиден — тот еще жук. Всучил мне четырех непонятных фрицев. С чего я вообще ему поверил, что это те самые? Даже документы не посмотрел».

Если выяснится, что Шмиден подсунул мне черт знает что, а не искомое, не поздно вернуться и организовать доктору чувствительные неприятности.

Я заговорил по-немецки.

Фрицы вздрогнули, услышав родную речь.

— У вас имеются при себе документы? — спросил я.

Они переглянулись и закивали. «Рождественский гном» забрался к старику в карман и вытащил мятый клочок бумаги. Протянул мне.

Я с трудом разобрал несколько слов на вытертом добела клочке бумаги. Вроде не соврал Шмиден, один из них и впрямь капитан Шпеер.

Я вынул фотографию Альберта Шпеера и протянул старику. Тот нерешительно взял, но пальцы у него оказались настолько слабыми, что он выронил газетную вырезку на снег.

Стоял и смотрел на нее сверху вниз. У него тряслась голова.

— Капитан Эрнст Шпеер? — уточнил я еще раз, возвращая ему документ. — Это ваш брат на снимке?

Он молча кивнул.

— Кто остальные?

— Члены моего экипажа, — тихо сказал Шпеер. — Леер, Кролль… — Он перевел взгляд на «рождественского гнома».

Тот стал белее снега. Казалось, глаза, брови, губы сейчас осыплются с этой мертвой кожи, как вши, сбегающие с трупа.

— …и Шульц.

Следует отдать должное Шпееру — врал он все-таки получше многих. Если бы он не был так ослаблен болезнью, то, не исключаю, сумел бы убедить меня в том, что фамилия его бледного товарища действительно Шульц.

— А если без брехни? — осведомился я.

В немецком языке имеется много очень прекрасных слов для того, чтобы как следует оскорбить человека, задев его самые личные чувства.

Шпеер молчал, только покачивался, как былинка на ветру. Ветер, кстати, усиливался — близился вечер.

— Послушайте, капитан Шпеер, если вы не скажете мне правду, я просто пристрелю этого парня, — я тронул пистолет. — Мне ведь всё равно. Мое задание — найти капитана Эрнста Шпеера. А его, — я кивнул на «Шульца», — я могу заменить кем угодно.

— Разве вы не всех нас собираетесь?.. — пробурчал рыжий Кролль.

— Настаиваешь? — осведомился я.

Кролль замолчал и прижался к Шпееру, как побитый щенок.

Да. Здесь капитан не соврал — Кролль точно из его экипажа.

— Меня зовут Фридрих фон Рейхенау, — неожиданно заговорил бледный молодой человек. Голос его ломался и дрожал.

— Надо же, какая знакомая фамилия, — протянул я. — Где-то я ее слышал, а?

— Вы отлично знаете, где ее слышали, — вступил Шпеер. — Перестаньте издеваться. Делайте то, зачем приехали.

— Я и делаю, — ответил я. — Выясняю личности. А издеваетесь вы над собой сами. Ваш отец, Фридрих, вовремя умер, иначе его бы повесили как военного преступника. Но у нас говорят, что сын за отца не ответчик. Теперь вот что: полезайте в «виллис».

— Нет уж! — завопил мой сержант. — Полную машину вшей мне напустят!

— На морозе вши передохнут, — сказал я безжалостно. — Вы же видите, товарищ Гортензий, что эти люди находятся в состоянии крайнего истощения. Их надо транспортировать как можно быстрее.

— Ладно, упихивайте своих драгоценных фрицев, — пробурчал Гортензий.

«Виллис» сорвался с места. Вырезанная из газеты фотография Альберта Шпеера осталась темнеть на снегу.

* * *

Утро третьего февраля сорок третьего года выдалось не такое свирепое, как предыдущие: всего двадцать градусов ниже нуля. Погода стояла ясная — солнце, безветрие.

Иностранные журналисты должны были прибыть на аэродром Гумрак в четырнадцать ноль-ноль. Ну, «ноль-ноль» — это так, для красного словца. На самом деле ждать пришлось до вечера.

Кроме меня, иностранцев встречало еще несколько человек, в том числе переводчик с английского — специально выписанный преподаватель из Ленинграда, в пальто с каракулевым воротником и каракулевой шапке. Шапка была ему велика, и он постоянно ее поправлял.

Переводчик ворчал, что «намерзся в Ленинграде на всю жизнь» и что «нет больше сил торчать на холоде», хотя на самом деле мы сидели в теплой столовой для летного состава и пили чай. Раздатчицы жалели ленинградца, совали ему сахар, который он шумно разгрызал длинными желтыми зубами.

Меня два дня назад опять вызывал командующий Шестьдесят четвертой армией.

— Наслышан, как ты своего тифозного фрица отыскал, — сказал генерал-лейтенант Шумилов. — Молодец.

— Это не я молодец, это доктор Шмиден, — признал я. — Он Шпеера вспомнил.

— Он что, всех своих больных помнит? — удивился генерал-лейтенант.

— Не знаю, товарищ командующий. Но он в принципе мужик что надо, — сказал я. — В своем деле ас и вообще — с пониманием. За Шпеера, кстати, десять ящиков тушенки затребовал.

— Не жирно ему будет — десять ящиков за одного фрица?

— Он ведь не для себя…

— По вашему мнению, надо удовлетворить?

— Если есть такая возможность — надо.

— Так это всё равно капля в море, — возразил командующий.

— Иногда капли достаточно, чтобы человека спасти.

— Вы, товарищ лейтенант, фрицев за людей считать начали? — прищурился командующий.

— С тех пор, как мы их побили, я их постоянно за людей считаю, — ответил я. — Мы на эту тему уже беседовали. Насчет того, что я не страдаю излишней ненавистью к противнику.

— Ладно тебе, Морозов, — вздохнул генерал-лейтенант. — Не придирайся к словам. Скоро тебе представится хороший случай понаблюдать этих «людей» во всех подробностях. Вот и уточнишь впечатления.

Я насторожился:

— Другое задание? Мамаша Шпеер отменятся?

— Не надейся, — генерал-лейтенант закурил, протянул мне пачку. — Не отменяется. А вот скажи мне, Морозов, если бы ты был канцлером Германии, — отпустил бы ты свою родную мать в Россию?

— Я же не канцлер, товарищ командующий.

— Это тебе повезло, Морозов, что ты не канцлер, — проговорил Шумилов. — Ну так я тебе скажу. Естественно, Шпеер без личной охраны ее к нам не отправил.

— Логично.

— Да погоди ты — «логично»! — с досадой отмахнулся командующий. — Как, по-твоему, кого он приставил ее охранять?

Я стал думать. Посылать с фрау Шпеер целый взвод — жирно, да и без толку. Взвод здесь покрошат — не заметят. Нет, к ней человек двух приставили, не больше, — какие понадежнее.

— Думаю, это пара офицеров ихней госбезопасности, — предположил я.

— В правильном направлении мыслишь, товарищ Морозов, — одобрил командующий. — Но в обстановку проникаешь недостаточно глубоко. Если Шпеер пришлет сюда двух каких-нибудь эсэсовцев, то наши их не сходя с места повесят. И не обязательно за шею.

— Значит, люди не из госбезопасности, а из Вермахта, — сообразил я. — Такие, которые могут гордо объявить, что они, мол, простые солдаты Германии и честно сражалисьза фатерлянд.

— Близко, — кивнул Шумилов. — Ладно, слушай. По нашим данным, это офицеры Люфтваффе — обер-лейтенант Шаренберг и капитан Геллер. Оба асы, креста ставить некуда. Орденов — перечень едва не на две страницы. С одной стороны — красивая декорация для дамы, а с другой — если вдруг неприятный инцидент, они смогут ее защитить, все-таки не хрен собачий, а боевые офицеры.

— Так ее и я смогу защитить, — напомнил я.

— С немецкими летчиками будешь в этом смысле сотрудничать, — приказал командующий. — Любить их не обязательно.

— Да какое может быть «любить», когда они в сорок первом… — начал было я.

— Кстати, — перебил Шумилов, — оцени, до чего тонкая штучка этот Альберт Шпеер — если, конечно, это его идея, а не кого-то шибко умного из его окружения. Оба — и Шаренберг, и Геллер — истребители. Воевали, вроде, не здесь, а в Африке. Мол, они-то честно бились с противником один на один, а мирное население штурмовали другие…

— Будто истребители штурмовкой не занимались, — проворчал я.

— Про это сделаем вид, что забыли, — предупредил генерал-лейтенант. — С нашей стороны, кстати, тоже произведен удачный ответный ход.

Я уже свыкся с информацией про двух зверюг из Люфтваффе и решил было, что это всё, ан нет, у родного командования всегда найдется для тебя еще что-нибудь вдогонку.

— Выпьешь? — предложил Шумилов.

Я кивнул и сам разлил по стаканам водку.

Генерал-лейтенант быстро опрокинул стакан. Горло У него дернулось.

— Они прилетают из Швеции в Москву втроем: фрау и оба ее фрица. Там их встречает и в дальнейшем сопровождает полковник Чесноков, из Управления Особых отделов. Слыхал про такого?

Я помотал головой.

— Пей водку, товарищ лейтенант.

Я послушался и разлил еще.

Командующий потер глаза ладонью.

— Чесноков — любопытнейшая личность. Тебе полезно будет с ним познакомиться. Его называют Три Полковника. Неужели не слыхал?

— Нет, товарищ командующий.

— Чесноков был полковником еще в царской армии, — сказал Шумилов. — Быстро выслужился во время империалистической. Сейчас ему лет шестьдесят… Революцию встретил где-то в Галиции. Он и раньше недоволен был порядками в старой армии, открыто высказывался против тупости командования, неумелого использования техники… В семнадцатом вместе с солдатами перешел на сторону восставшего народа. В РККА с восемнадцатого года. Участвовал в обороне Царицына, под командованием товарища Сталина…

Он замолчал, пожевал губами.

— В тридцать четвертом Чесноков был разжалован и два месяца провел под арестом. Восстановлен. В тридцать восьмом история повторилась и снова ненадолго, органы разобрались, отпустили. Звание полковника ему вернули, почитай, в третий раз. Поэтому — Три Полковника.

— И зачем такой человек будет сопровождать фрау Шпеер? — спросил я.

— Все, свободен, лейтенант, — оборвал меня командующий. — Зайди на склад, распишись там за ватник и валенки. Добыли для тебя маленький размер.

— Это не для меня, — сказал я, отсалютовал и вышел.

…Самолеты из Москвы приземлились на аэродроме Гумрак, когда уже начинало темнеть. Сразу стало шумно и людно. Корреспонденты вышли на поле, не прерывая разговора, начатого еще в самолете. Они оживленно галдели по-английски. Их было шесть человек.

Преподаватель из Ленинграда сразу расцвел улыбкой и устремился к журналистам. Затарахтел, размахивая руками. Они сперва остановились, удивленные таким напором, затем рассмеялись, обступили его, весело и покровительственно похлопали по плечам. Вся группа, бурно общаясь, покатилась в сторону столовой для летчиков.

Из второго самолета тоже посыпались репортеры. Среди них один определенно был русским. Он разглагольствовал по-английски больше всех, громко и с таким ужасающим акцентом, что зарубежные коллеги только похохатывали. Его это совершенно не смущало. Он держался хозяином, который принимает гостей в большом, хорошо обустроенном доме.

Прибыло также несколько фотокорреспондентов из нейтральных стран. Ими должны были заниматься другие товарищи — переводчики из Особого отдела армии, простые ребята с незапоминающейся внешностью. Важных господ из Международного Красного Креста встречала лично товарищ Пешкова.

Мое задание появилось на аэродроме последним.

Сперва показались немецкие «зверюги». Оба без багажа, в отличных кожаных регланах, фуражках и сапогах, блестевших на свету. И — ни одного ордена, даже нагрудных значков за ранения нет.

Обер-лейтенант Шаренберг был лет тридцати — тридцати двух, рост примерно метр семьдесят пять, лицо прямоугольное, обветренное, волосы светлые, жесткие, глаза серые.

Капитан Геллер — лет двадцати пяти — двадцати семи, рост метр восемьдесят, лицо узкое, глаза и волосы темные. Очень крепко сбитый, прямо квадратный. Английским боксом увлекался, что ли? У нас на заставе в сороковом сержант такой был — быка с одного удара завалить мог.

Оба козырнули мне с безразличным видом. Ну, по всему видать — простые солдаты, честно сражались за Фатерлянд.

Вслед за ними выпрыгнул полковник Чесноков, моложавый, высокий, крепкий, сложения плотного, с черными глазами, бритый наголо, «под Котовского». Этот сразу подал мне руку, быстро стиснул и так же быстро вырвал:

— Принимаем даму. Ее там в самолете укачало, так что деликатнее. Как бы этот тонкий немецкий фарфор не треснул.

Мы с полковником аккуратно вынули из самолета шубу. Из-под шубы торчали меховые унты.

Шубу утвердили на ногах. Элегантная шапочка, обмотанная огромным платком, бледное холодное лицо. Подбородок тяжеловат для женщины. Вообще, на первый взгляд, она проигрывала Пешковой — в той больше старорежимной породы, которая от возраста не портится. Я про Пешкову потом дополнительно выяснял насчет происхождения — полтавская дворянка.

Когда дама обрела равновесие, я козырнул ей:

— Добро пожаловать в Сталинград, фрау Шпеер.

Она высвободила из муфты длинные крепкие пальцы и пожала мне руку. Рука у нее оказалась совсем не холеная. У нее руки как у моей матери — с короткими ногтями, ладонь твердая, привычная к домашней работе.

— Я назначен сопровождать вас, — продолжал я.

Кажется, это прозвучало не слишком приветливо. Мол, назначили, вот и подчиняюсь.

Она так и поняла.

— Ничего не поделаешь. — Фрау Шпеер спрятала руку обратно в муфту. — Ни один из нас не хотел бы здесь находиться, но обстоятельства, как всегда, сильнее отдельного человека.

Я удивился тому, насколько легко понимаю ее. Допрашивая пленных, я вечно требовал, чтобы они говорили помедленнее: немцам свойственно тараторить и глотать целые слоги. Кроме того, у них — как и у нас, впрочем — в ходу всякие сокращения. Пока не привыкнешь, не сообразишь, о чем они. Например, Тацинская называется у немцев просто Tazi.

Но в исполнении фрау Шпеер немецкий язык звучал практически красиво. Наверное, впервые я смог это оценить.

Фрау Шпеер рассматривала меня. Не знаю, что она там видела в сумерках.

— Готовы? — осведомился я. — Идемте. Нужно побыстрее разместиться — и на ужин. В столовой уже накрыли.

И зашагал по аэродрому. Они топали вслед за мной: полковник Чесноков под руку с фрау Шпеер, следом за ними обер-лейтенант Шаренберг и последним — капитан Геллер. Этот почему-то всё время оборачивался.

Я отвел моих подопечных в казарму для летчиков, наспех отстроенную после бомбежек. Для фрау Шпеер выделили отдельную комнатку. Сопровождающих ее летчиков и нас с Чесноковым разместили рядом.

— Здесь вы будете жить, — показал я фрау Шпеер ее новое обиталище.

Комнатка была крошечная, зато с настоящей кроватью и стулом. Кровать стояла неплотно к стене — мешал круглый бочок общей с соседним помещением печки. Печка была выкрашена темно-синим, стена выбелена.

Я думал, фрау Шпеер привыкла у себя там, в Германии, к хоромам, но она при виде убогой каморки даже глазом не моргнула:

— Очень уютно. Мне нравится, когда нет лишнего пространства.

— Да и теплее, — подхватил Чесноков, заглянувший мне через плечо.

Оба немца, отстранив Чеснокова и меня, по очереди вошли в комнату фрау Шпеер, постояли возле кровати и вышли. Шаренберг, по-моему, поморщился.

Я обратился к фрау Шпеер:

— Я скажу сержанту, чтобы принес ваш багаж. Вы его в самолете оставили — багаж? И вот еще, фрау Шпеер, вы должны сейчас же вернуть летчику унты. Все равно ходить лучше в валенках.

С этими словами я поставил на кровать новенькие валенки и положил рядом ватные штаны.

— И наденьте это. Так лучше для вашего здоровья. Все-таки — мороз. Это сейчас двадцать градусов, к ночи совсем похолодает. А в степи еще и ветер.

— О, вы заботитесь о моем здоровье, как мило, — заметила она.

Она размотала огромный вязаный платок, сняла шапочку. Я увидел аккуратно причесанные волосы, седые, с белокурыми прядями. На меня пристально смотрели ледяные голубые глаза.

Вообще она оказалась довольно красивой — стройная, рост чуть выше среднего, сложение сухощавое, черты лица правильные, кожа бледная, под глазами заметные синяки — видимо, не высыпается.

— Так я, по-вашему, должна носить эти вещи? — Она подняла тщательно подведенные брови и коснулась ватных штанов.

— Чулки в данных условиях категорически не подходят, — сказал я, сильно покраснев. Я как-то не привык обсуждать с женщинами такие подробности, как нижнее белье.

Утаить мое смущение от взора фрау Шпеер, конечно, не удалось.

— О, — промолвила она, — русские офицеры еще и застенчивы? Это так мило.

— Кстати, о здоровье, — спохватился я и вытащил из кармана флягу с водкой. — Прошу — Vodka. Не этот ваш паршивый шнапс, а хорошая русская Vodka. Если почувствуете, что замерзаете, сразу сделайте глоток. Не бойтесь опьянеть.

— Мне доводилось пить крепкие спиртные напитки, — спокойно сказала она.

— В наших условиях это единственное надежное средство согреться, — добавил я, пропустив ее реплику мимо ушей. — Берегите флягу. И никого не угощайте. У вас, конечно, будут просить… — Я оглянулся на Чеснокова, но тот сделал вид, будто не слышит.

— Хорошо, — кивнула фрау Шпеер.

Она смотрела на меня равнодушно. Явно ждала, чтобы я ушел.

Наверное, так и следовало поступить. Но мне вдруг стало обидно: я столько сил угрохал, столько оперативной смекалки применил — да хотя бы добывая приличную Vodka, — а она этого вообще не замечает. Будто всё как надо и никто ей здесь не делал никакого одолжения.

Ну и ладно. Глупо требовать от женщины благодарности за выпивку. Но кое о чем я ей все-таки напомню.

— Почему же вы не спрашиваете о том, ради чего сюда приехали? — осведомился я почти грубо.

Она положила муфту на кровать рядом с валенками и застыла.

Потом медленно повернулась в мою сторону:

— О чем вы говорите?

— Мы ведь знаем, зачем вы прилетели в Сталинград, правда?

— Я почему-то считала, — тихо, медленно проговорила фрау Шпеер, — что моим делом в Сталинграде занимается другой человек.

Я дернул углом рта:

— Какой еще «другой»? Я и занимаюсь. Всеми вашими делами.

— Я думала, вы просто встречаете, а по делу пришлют кого-то старше… По званию и… возрасту… А разве вы?.. Вы?.. — У нее перехватило дыхание, она поднесла ладони к горлу красивым, картинным и вместе с тем совершенно естественным жестом.

Кого другого я бы помучил, но вот насчет фрау Шпеер не сомневался: если я начну тянуть с ответом, она меня никогда не простит. И даже тот факт, что я откопал ее сынка из-под завалов и поместил в относительно человеческие условия, меня в ее глазах не оправдает. Она будет держать на меня зло до конца жизни. И по какой-то причине меня это совершенно не устраивало.

— Да, я нашел вашего сына, фрау Шпеер, и он жив, — сказал я. — Завтра вы сможете его навестить. По крайней мере, я на это надеюсь.

Она подняла муфту, понюхала ее, поджала губы, посмотрела в темное окно — там была сплошная степь, покрытая снегом, и больше ничего. Ветер гнал снежную пыль — на запад, на запад. Туда, где Германия.

— Переодевайтесь и приходите в столовую. — Я вышел и закрыл за собой дверь.

Если фрау Шпеер и плакала, то по ее виду этого сказать было никак нельзя. В столовую она явилась в преображенном виде: валенки и всё такое. Синее шерстяное платье она выпустила поверх толстых ватных штанов, на плечи набросила вязаную кофту.

Она села в сторонке и попыталась было отказаться от ужина.

— Что-то я устала.

Раздатчица поглядела на нее с неодобрением:

— Иностранцы вечно морду воротят. Вон и американе туда же. Всё вылавливали из тарелок куски, рассматривали, как в музее. Можно подумать, бурой свеклы не видывали. Только этот, с Ленинграда, — он всё съел и еще добавки спросил. Наголодался.

Полковник Чесноков подмигнул фрау Шпеер:

— Вы обижаете здешних стряпух, фрау Шпеер, а это — непростительная дипломатическая ошибка.

Три Полковника шпарил по-немецки бойко, однако полностью пренебрегая падежами и родами имен существительных.

Оба немецких летчика равнодушно рубали разогретый и уже снова остывший борщ. Солдаты, что взять. В поздний час в столовой никого, кроме нас, не было. Английские и американские журналисты куда-то исчезли. Может, в шашки играют и обсуждают международное положение, может, спать завалились.

Чесноков круто посолил поданную ему кашу.

— А вы-то почему не едите, товарищ лейтенант?

— Уже поужинал.

— Ну так повторите. Человек военный должен кушать при каждой возможности.

— Тогда на человеке военном перестанет сходиться ремень.

— И опять же, напрасно вы иронизируете, — сказал Три Полковника. — Посмотрите, как на вас портупея болтается! Это оттого, что вы тощий. Отсюда и неряшливый внешний вид. Вот у меня всё туго натянуто, любо-дорого смотреть.

Он наклонился к фрау Шпеер и кратко перевел ей наш разговор:

— Я уговариваю лейтенанта подать вам пример и поесть.

— И ничего на мне не болтается, — сказал я сердито. — Вы нарочно меня дразните, товарищ полковник.

— Ну, такого серьезного и подразнить не грех, — пробурчал Чесноков.

Фрау Шпеер наконец решилась и взяла немного каши.

— Ешьте, ешьте, лучше спать будете, — сказал ей полковник.

Она отложила ложку, взглянула на меня:

— Расскажите о себе. Как вас зовут?

— Лейтенант Морозов.

Она чуть нахмурила тонкие брови.

— Это довольно сложно выговорить — Morozow. Вот у меня простое имя — Луиза. У русских тоже есть такое имя — Луиза, не так ли?

— Да, — подтвердил я. — Есть такое имя.

— А ваше имя как?

— Вряд ли оно проще, чем Morozow, — предупредил я.

— Назовите! — настаивала она.

— Гм, — я откашлялся. — Меня зовут Терентий Иванович.

Луиза так забавно растерялась, что я прикусил губу, чтобы не засмеяться.

А Чесноков крякнул и сказал:

— Терентий Иванович, значит? Ну-ну.

Я насторожился:

— А что тут такого, товарищ Чесноков?

— Да ничего, — буркнул Чесноков. — Молод ты еще для «Терентия Ивановича».

— Меня вполне устраивает обращение «товарищ лейтенант», — буркнул я.

— Ну, не обижайся, — сказал Чесноков. — Обидчивый какой. Молод еще обижаться.

Луиза улыбнулась:

— А я так надеялась, что вас зовут Ivan.

— Ничего не поделаешь, фрау Шпеер.

— A «Morozow» что-то означает? — спросила она. И пояснила: — Знаете, бывают имена со смыслом: «кузнец», например, «гусь», «толстый»…

— Моя фамилия означает «Frost».

— О! — воскликнула Луиза Шпеер. — Вот как? И вы — только лейтенант? Отчего ж не генерал? Был бы — генерал Мороз.

— Знаете, фрау Шпеер, — ответил я, — большая ошибка считать, будто советское командование из чистого коварства включило под Сталинградом плохую погоду. Советское командование способно на многое, но регулировать температуру воздуха не умеет даже оно. Это первое.

Луиза дрогнула и хотела что-то возразить, но я ей не позволил.

— И второе, фрау Шпеер: напрасно вы думаете, что русские, даже тепло одетые, получают удовольствие, вдыхая воздух, остывший до минус сорока градусов по Цельсию.

— Боже мой, да я просто пожелала вам скорейшего продвижения по службе, — сдалась Луиза Шпеер.

Чесноков слушал наш диалог с удовольствием. Он жевал, и уши у него двигались, собирая в складки кожу бритого черепа.

— Поешьте, фрау Шпеер, — сказал я, поднимаясь. — И сразу идите отдыхать. Завтра трудный день.

* * *

Багаж Луизы состоял из одного небольшого чемоданчика. Сержант Гортензий притащил его к дверям Луизиной комнатки и там оставил.

А вот мой груз, поутру доставленный из Москвы, оказался куда более тяжелым. И забирать его я никому бы не доверил. Командующий по поводу этого груза мне много чего наговорил. Но все-таки запрос подписал. «Десять всё равно не дам, слишком жирно», — предупредил он.

Летчики вручили мне зашитую в толстое белое полотно большую посылку с кучей фиолетовых штампов.

— Что у тебя там, а? — спросил штурман. Он уже был слегка навеселе.

— Что надо. Видишь штамп? Это для Особого отдела.

— Да ладно, все ведь знают, что там консервы, — сказал штурман.

— Может, и консервы, — не стал отпираться я. В армии очень мало секретов, которые остаются секретами по-настоящему.

— Вечно вас, особистов, снабжают отдельно, — заметил штурман. — Скажи-ка, твоя мадам сигарет хороших не привезла?

— Не знаю, не спрашивал.

— Все ты спрашивал, просто делиться не хочешь, — горестно вздохнул штурман.

Я отдал ему предпоследний «Казбек».

Он сунул пачку в карман с обидным равнодушием.

— Ладно, забирай свои консервы. Обожрись ими, — сказал он.

— Обожрусь, не сомневайся.

— Смотри, чтобы рожа не треснула.

— Не треснет, не бойся.

Я ушел, уволок посылку. Чуть пуп у меня не развязался.

* * *

Перед сном я вышел подышать.

Ветер улегся, по темно-синему небу протянулась тонкая красная лента умирающего заката. Ни души кругом — ни одного самолета в небе; ни машины, ни человека — на белом снегу. Ровная степь протянулась до горизонта. Стояла полная тишина. От мороза воздух казался сделанным из хрусталя.

— Куришь? — услышал я голос Чеснокова и с досадой обернулся.

Три Полковника пристроился рядом и тоже задымил.

— Хороший был денек, — заметил он. — А вот завтра ударит настоящий мороз. Это ты молодец, что ватными штанами для фрау озаботился.

— У меня государственный ум, — сообщил я. — Меня сам командующий товарищ генерал-лейтенант Шумилов спрашивал: как бы ты действовал, Морозов, если б ты был канцлером Германии? Я чуток поразмыслил и пришел к выводу, что первым делом раздобыл бы валенки и ватник.

— Правильно говорил товарищ Ленин, что в Советском Союзе любая кухарка сможет управлять государством, — одобрил Чесноков.

— Не говорил такого Владимир Ильич, — сразу возразил я, вспомнив политзанятия. — Это из стиха пролетарского поэта Маяковского:

— А Ленин так сказал: «Обучение делу государственного управления должно вестись сознательными рабочими и солдатами. И к обучению этому немедленно надо привлекать всех трудящихся».^[50]

— Кухарка что же, не из трудящихся?..

Мы помолчали.

Я поймал себя на том, что начинаю привыкать к Трем Полковникам.

— Ты где по-немецки намастрячился, Морозов? — спросил он.

— В армии был у нас специальный курс для всех желающих, — ответил я. — Еще до войны.

— Понятно… Еще до войны, — повторил Три Полковника и вздохнул. — А у меня был домашний учитель Карл Иванович… Ты, наверное, считаешь, что Карл Иванович — это что-то из «Детства» Льва Толстого, ан ошибаешься: это такое особенное состояние русской жизни. Вся русская жизнь тогда стояла, как вода в озере. Так, рябь иногда по поверхности пробегала… Это потом плотина рухнула и потекли потоки огромных вод… И Карла Иваныча смыло, и всё… И я, как следствие, перезабыл немецкий язык практически к едреней матери. Представляешь, всерьез верил, что «Mutter» — мужского рода, раз кончается на -er. Проспорил штурману бутылку водки. — Он плюнул. — Хорошая была водка, московская.

— У нас на погранзаставе, — сказал я, — служил один старший лейтенант, в сорок первом. Так он просто обожал немецкую культуру. Шиллера в оригинале читал… Когда война началась, он чуть с ума не сошел. Как, говорит, может народ, давший миру Гёте, быть таким вероломным!..

— И что с ним случилось, с этим старшим лейтенантом?

— Погиб в первые часы войны, как и почти вся наша застава.

— А ты как выбрался?

— Я по немецким тылам шел с артиллерийской частью. У нас сначала одно орудие оставалось, потом мы его тоже бросили, снарядов-то не стало. За месяц до своих доползли. Нас пятнадцать человек из окружения вышло…

По небу пролетел самолет, и хрустальный мир снова предстал населенным. Больной, израненный мир. Мы отбили его у врага, и теперь нам придется его лечить.

3. СЕРДЦЕ ШЕСТОЙ АРМИИ

Полночи иностранные журналисты маялись животами и со стонами топотали по коридору: не впрок пошла им бурая свекла. Зато немецкие летчики, равно как и мы с Чесноковым, никаких неудобств после ужина не испытывали. Вот не думал, что фриц к бурой свекле приучен.

Луиза Шпеер вообще не подавала признаков жизни, спала бесшумно и, кажется, даже не ворочалась.

Утром на аэродроме село звено наших истребителей. Я пришел в столовую — попросить горячей воды для фрау Шпеер. Пусть у себя в комнате умоется. В столовой уже завтракали и здорово шумели. Оба немца уплетали перловку и бурно обсуждали что-то с нашими — будто и войны никакой нет. Все-таки летуны всегда промеж собой общаться смогут.

Завидев меня, наши истребители замахали руками:

— Товарищ лейтенант, идите к нам! Они тут про Африку рассказывают, не всё понятно — поможете?

Я показал на чайник и жестяную кружку:

— Вода остынет. Погодите, отнесу и вернусь.

— Он к немецкой фрау денщиком приставлен, — сообщила одна из раздатчиц и мстительно поджала губы. Чем-то я ей не угодил.

Когда я постучал, фрау Шпеер откликнулась сразу же. Она была полностью одета и причесана, кровать — аккуратно застелена. Могло создаться впечатление, что Луиза вовсе не ложилась спать.

Я вручил ей чайник и сказал, чтобы она потом приходила в столовую. Непременно нужно позавтракать, иначе не сдюжит поездку.

Чесноков поутру сгинул. Не могу сказать, чтобы я по нему сильно скучал, но его отсутствие меня беспокоило. Дурная ситуация: спрашивать с полковника, да еще из Управления Особых отделов, я не мог, а вот случись с ним что — отвечать придется. Куда же он подевался? И Гортензий тоже пропал. Но Гортензий, скорее всего, возится с «виллисом» или пошел договариваться насчет бензина.

Я возвратился в столовую, взял себе тарелку и подсел к летчикам. Они сразу меня облепили.

— Ты ведь по-немецки шпрехаешь?

Оба германских авиатора, и Шаренберг, и Геллер, выспавшиеся, отдохнувшие, весело скалили зубы и о чем-то рассказывали в промежутках между кашей и компотом.

— Ты их спроси, ты спроси их, товарищ, — приставал ко мне младший лейтенант с детским, страдальчески сморщенным лицом и орденом Красного Знамени на впалой груди, — какие у англичан машины. Мне что интересно: если «Спитфайр» сбивать — как лучше заходить…

— Зачем тебе «Спитфайр» сбивать? — удивился я.

Немцы ели, аж за ушами трещало, и посмеивались.

— Мало ли, — упрямо сказал младший лейтенант. — У нас в полку один был, летал на «Харрикейне». Сам-то я на английских еще не летал. А вдруг что понадобится, лишнее не бывает. Никогда ведь заранее не знаешь.

Я заговорил с немцами об Африке, об английских самолетах. Те положили ложки, задумались, потом Геллер начал рассказывать. Он шпарил быстро, с множеством непонятных слов, делая короткие, стремительные жесты. Я кое-что понимал и переводил как мог, но летчики скоро меня отодвинули и начали опять общаться только между собой на какой-то дикой смеси немецкого, русского и еще черт-те какого. Я спокойно доел кашу.

Чесноков вернулся, когда завтрак уже закончился. Через плечо у него висел ППШ. Он не делал даже попыток что-то выпросить у раздатчиц, сразу подошел ко мне.

— Добыл нам другую машину, повместительнее, — сообщил он. — В штабе армии покочевряжились, но дали. Идем, глянешь, какой красавец.

На дворе стоял «фиат». Настоящий итальянский Fiat-Spa TL.37. Шестиместный, с удлиненным кузовом. Роскошь.

— Видал? — с отеческой гордостью молвил Чесноков и похлопал себя по бокам. — Наши удальцы после капитуляции дрюкнули у какого-то мордатого итальянского полковника в шинели с бобровым воротником. Тот, говорят, плакал неподдельными слезами. Полковника в штаб увели для задушевной беседы, а «фиат» экспроприировали в качестве трофея.

— Вам, товарищ Чесноков, цены нет, — сказал я. — Только вы мне ответьте, пожалуйста, куда вы «виллис» штабной дели?

— А что? — хмыкнул он.

— Ничего, просто душа болит, — ответил я.

— Мы с Гортензием его обратно отогнали. Ваш майор Силантьев уж так обрадовался, не передать. Хотел и Гортензия обратно забрать, да я не позволил. Нам водитель нужен хороший.

— Не сомневаюсь, — пробормотал я, глядя на «фиат». — А это там не красный крест намалеван?

— Точно, хотели госпиталю передать машину, — кивнул Чесноков. — Так мы в госпиталь же и едем, не так, что ли? Да ты не думай, Морозов, — добавил он, — я же не зверь какой-нибудь, раненых оттуда не вытряхивал. Нам всего-то на пару дней. Потом вернем.

Наверное, у меня было какое-то не такое лицо, потому что Три Полковника, понизив голос, прибавил:

— Ты на себя всё не бери, не надо. Я здесь как раз для этого. Чтобы отдельные вещи за тебя решать.

— Я вот чего не понимаю, товарищ полковник, — сказал я. — Вы здесь за старшего?

— Операция поручена тебе, — ответил он. — А я осуществляю контроль.

Он пошевелил растопыренными пальцами: мол, как хочешь, так и понимай.

Я понимать отказывался. Я никак не хотел. Хотя и подозревал, что без самого высокого распоряжения тут не обошлось. Недаром генерал-лейтенант Шумилов вскользь упоминал самого товарища Сталина.

— Или вы мне подчиняетесь, товарищ полковник, и тогда я отвечаю за всю операцию, или вы старший, но тогда и ответственность вся ваша. У вас есть письменное предписание?

— Только устные инструкции… Тебе, товарищ лейтенант, «фиат» не нравится?

— Нравится…

— Ну вот и хорошо. Выводи свою мадаму, да проследи, чтобы потеплее закуталась. Сегодня опять под тридцать. Журналистов по дороге встретил: носы красные, щеки белые, красота — не рожи, а польский флаг.

— А куда они поехали?

— Развалины Сталинграда смотреть. Универмаг, последнее логово Паулюса… Оттуда их прямо к пленным генералам повезут, пусть от генералов себе впечатления составят… Хочешь, я тебе потом английские газеты достану?

— Да мне, в общем, без разницы… Я сам уже все впечатления составил. Да и по-английски не читаю.

— Хоть фотографии посмотришь.

— Что мне фотографии смотреть, я этого добра живьем навидался. Гортензия в штабе накормили?

— Накормили меня, товарищ лейтенант. — Гортензий подошел к нам с полковником. — Ехать можно. Немцы-то готовы?

Как будто их позвали, из столовой вывалились оба фрица. Полностью одетые, в регланах. Померзнут они, надо бы полушубки им дать, подумал я. И ничего не сделал. Дяди взрослые, понимать должны, что не в Африке.

За немцами вышли и наши, не прекращая беседы и смеха. Только тот, худенький, с орденом, поглядывал задумчиво, мрачновато, покусывал губу.

Немецкие асы простились с нашими истребителями за руку и подошли к «фиату». Заглянули внутрь, потрогали сиденья.

— Садитесь, — сказал я им. — Сейчас приведу фрау Шпеер, и можно ехать.

Чесноков, покряхтывая, забрался в машину. Вынул из-за пазухи рукавицы, спрятал руки, поднял воротник, нахохлился. ППШ поставил между колен, заботливо закутал каким-то чехлом. Он расположился с краю. Рядом с Гортензием уселся обер-лейтенант Шаренберг.

— Откуда у вас ППШ, товарищ полковник? — спросил я Чеснокова.

— В штабе разжился. А ты с одним ТТ?

— Так смысла нет, товарищ полковник, мы же не на войну отправляемся.

— Тут везде война, Терентий, — возразил Три Полковника. — Журналистов-то повезли в самый город, там от фрицев более-менее очищено, да и то — кто поручится, что где-нибудь в подвале не засело несколько сумасшедших? А мы двинемся через степь. По дороге — развалины зернохранилища, я по карте смотрел. И еще два поселка. Ты как хочешь, Морозов, а я привык к комфорту.

Он весело позвякал в кармане гранатами.

— Вы бы уж сразу пулемет прихватили, товарищ полковник.

— Просил, да не дали, — невозмутимо ответил Чесноков.

Он посмотрел на меня искоса и прибавил:

— Эх, молодежь. Бояться разучились.

Я проезжал этой дорогой несколько дней назад. В том числе и мимо поселков, и мимо развалин зернохранилища. Никого там нет. Но говорить об этом Трем Полковникам я не стал.

Луиза Шпеер устроилась сзади, между капитаном Геллером и мной. Вязаная шаль изящно прихватывает меховую шапочку; валенки, шуба, муфта. Привядшие щеки разрумянились, глаза отливают синевой в тон зимнему небу.

— Ivanytsch, — приветствовала она меня, очень довольная тем, что нашла наконец имя, которое ей выговаривать не трудно. — Хорошо спали, Ivanytsch?

— Фрау Шпеер, — ответил я, — я всегда очень хорошо сплю. Вообще последние два года в России люди спят на удивление крепко. Вот совсем недавно пришлось расследовать случай, когда танкисты покалечили красноармейца. Красноармеец спал и не слышал, как едет танк. И танк наехал ему на руку. Понимаете? Человек так устал, что не слышал танка. Проснулся от того, что ему ломают кости…

Она удивилась:

— Зачем же вы расследовали этот случай?

— Любые происшествия такого рода требуют внимания. — Я пожал плечами. — Сюда относятся и аварии на марше, и другие небоевые потери.

— И как? — настаивала Луиза. — Чем кончилось?

— Да никак, — сказал я. — Красноармейца в госпиталь, с танкистами поговорили, вот и все. Я, собственно, зачем вам это рассказал? Хотел объяснить, почему крепко спал.

— Понятно. — Луиза поджала губы.

Мы выехали. Капитан Геллер неподвижно смотрел на степь. Как будто наглядеться не мог. А у меня в глазах ломило: белое и белое.

Наконец мелькнуло и темное — наполовину сгоревший танк, немецкий, «тройка»; рядом — столбы, колючая проволока, сбоку покосившаяся вышка. Ветром ее накренило, но она вмерзла в землю, упадет только после оттепели.

— Что это? — спросила меня фрау Шпеер. — Загон для скота?

— Думаю, бывший лагерь для советских военнопленных, — сказал я.

Она повернулась ко мне:

— Хотите сказать, людей здесь держали… как скот? Даже без крыши над головой?

— Вас это удивляет?

Луиза сухо ответила:

— Нет.

После этого она молчала довольно долго. Может, с полчаса. Уж что-что, а молчать эта женщина умеет. Она содержательно молчала, со смыслом.

Люди, которые так молчат, живут тяжелой жизнью. Не в материальном отношении, а в морально-нравственном.

В определенном смысле это, как правило, облегчает мне работу. На таких людей проще давить, потому что они весьма озабочены состоянием собственной совести. Им нужно, чтобы их совесть содержалась в безупречной чистоте.

Порой их охватывает сомнение: так ли это? И в такие минуты им непременно требуется подтверждение какого-нибудь объективного свидетеля. Чтобы он твердо сказал: мол, да, дорогой товарищ, не сомневайся, всё в порядке с твоей совестью человека и гражданина. Ну или наоборот: нет, дружище, наворотил ты дел и придется тебе, как говорится, чистосердечно признаваться и искупать кровью.

Поэтому я спокойно ждал, пока она заговорит первая.

И точно — она заговорила:

— Скажите, Ivanytsch, вы член партии?

Я ответил — да, конечно.

— Я тоже, — просто сказала она.

Это оказалось так неожиданно, что я подскочил. Фрау Шпеер — член партии! В самом логове национал-социализма!..

И только в следующую секунду до меня, дурака, дошло: она говорит о совершенно другой партии. Просто я привык, что партия — одна…

Фрау Шпеер посмотрела на меня с легкой улыбкой, как будто угадала мои смятенные мысли (должно быть, на лице у меня было написано), кивнула:

— Я состою в партии с тридцать пятого года. И для меня — как, очевидно, и для вас это не пустой звук. Вы верите в коммунизм. Я всегда верила в национал-социализм. Но сейчас, после гибели фюрера… Адольфа Гитлера, — быстро поправилась она, — после всего, что произошло, что я вижу здесь, под Сталинградом…

Она запнулась.

— Тяжело, наверное, выносить правду, а? — спросил я.

Она отмахнулась:

— Правда может ранить и даже убить, но не может оскорбить. Правда благородна. Я не боюсь задавать откровенные вопросы. Никогда не боялась. В ноябре я пришла к Альберту и спросила его прямо, как один старый член партии другого: «Что происходит с партией?»

Я обратил внимание на то, что она говорит свободно, не смущаясь присутствием Геллера и Шаренберга.

— И что он вам ответил? — спросил я.

— Неожиданно Альберт заговорил о Сталине, — медленно проговорила фрау Шпеер. — Сталин, сказал он, вовремя очистил свою партию от троцкистской сволочи с ее терроризмом и устремлением в бесплодную «мировую революцию» и занялся созидательным трудом. Фюрер, то есть — Адольф Гитлер — ничего подобного не сделал. И в партии оказались у власти преступные элементы. Те, из-за кого с нами не захотят разговаривать. Сейчас настало время исправлять эти ошибки.

— И как он будет исправлять эти ошибки? Повесит Манштейна? — осведомился я.

Луиза пожала плечами:

— Почему бы и нет? Манштейн — плохой генерал, это стало ясно после провала под Сталинградом. Помимо всего прочего.

Три Полковника беспокойно заерзал на месте, но в нашу беседу не вмешивался.

Я сказал Луизе прямо:

— Думаете, одной только казни Манштейна будет достаточно, чтобы с вами начали разговаривать?

— Вы же без всякой казни Манштейна со мной разговариваете?

— Я с вами разговариваю, потому что вы — мое задание.

Она засмеялась, но я видел, что смутил ее.

— Бросьте, Ivanytsch. Мы с вами оба — разумные люди.

— А вас не пугает перспектива расследований, репрессий? — поинтересовался я.

Прежде чем ответить, она долго смотрела на однообразный белый пейзаж.

— Я, конечно, задала Альберту этот вопрос. Знаете, что он мне сказал? «Если бы Сталин пустил в ход ледоруб не в сороковом, а еще в двадцать девятом, России удалось бы избежать больших бед. Троцкий сбил с толку слишком много хороших людей».

* * *

Мы проезжали развалины, мертвые коробки домов. Поселок был уничтожен еще летом. Из-под снега торчали разбитые орудия, на обочине чернел разбитый советский танк с сорванными гусеницами. Рядом виднелся хрупкий скелет грузовика, обглоданный огнем и ветром.

Гортензий сбросил скорость. Луиза поднесла муфту к лицу, подышала в мех. Вдоль дороги потянулось длинное каменное здание без крыши, с пустыми окнами, — когда-то это был коровник. Кирпичные стены утопали в сугробах.

«Фиат» прыгнул, проскакивая воронку, вильнул и проехал под стеной.

Взрыв прогремел перед самой машиной. Взметнулись комья снега, облепившие лобовое стекло. По машине тяжко застучали осколки, камни. Меня ударило комком мерзлой земли по голове, в глазах потемнело.

Падая, я успел схватить Луизу и накрыть собой. «Бояться разучились» — вспомнились слова Чеснокова.

Я приподнял голову. Сквозь пелену увидел, что Гортензий неподвижно лежит на руле.

Из развалин, перешагивая оконный проем, выступил рослый тощий фриц. У него плохо гнулись ноги — он двигался деревянно. Автомат на его обмотанной тряпками шее дергался и стрелял.

Чесноков выскочил из машины и прыжками понесся к коровнику. Из двух окон по нему вели огонь. В разломе скакнула, развеваясь полами одежды, темная фигура.

Я выпрямился над Луизой и пальнул в идущего на нас немца. У того подогнулись ноги, он упал на колени, помедлил и повалился, доской откинувшись назад.

Я слепо ощупал под собой Луизу, она вся была холодная, кроме губ. От губ шло дыхание.

— Ромек! — закричал я Гортензию.

Из развалин выступил, точно такой же прямой, второй немец. У него тоже прыгал на шее автомат.

Капитан Геллер, пригибаясь, побежал вслед за Чесноковым. На ходу он вытаскивал «люгер».

— Ромек, ты цел? — кричал я. В ушах у меня словно застряли толстые комки пыльной ваты, я не слышал своего голоса.

Гортензий повернулся ко мне. По его лицу из-под шапки текла кровь.

— Цел, — пошевелились его губы.

Второй фриц внезапно переместился от развалин к самой машине, и Гортензий медленно поднял руку с пистолетом. Выстрел отбросил немца, лицо ему разворотило.

Луиза шевельнулась. Я наклонился к ней:

— He поднимайтесь, пока не скажу.

Она кивнула с закрытыми глазами.

Я выполз из машины. С другой стороны дороги ничего не было — ровная белая степь. В глазах у меня мутилось, в голове гудело. Если среди сугробов по другую сторону дороги кто-то прячется, я могу и не разглядеть.

Чесноков был уже возле коровника. Одну за другой Три Полковника метнул туда гранаты, подождал взрыва и кивнул Геллеру. Разделившись, они нырнули внутрь.

После взрыва из коровника выскочил еще один немец. Я услышал несколько отрывистых выстрелов, потом очередь из ППШ.

Я до боли тер глаза рукавицей. Гудение в голове потихоньку унималось. Прячась за машиной, я держал развалины под прицелом. Там что-то опять зашевелилось, потом появилась изможденная фигура с мертво болтающейся головой и растопыренными руками.

Я приготовился выстрелить, как вдруг фигура резким толчком выбросилась на дорогу и неподвижно распласталась на снегу. Вслед за ней возник полковник Чесноков.

Из развалин донесся одиночный выстрел, словно поставили точку. Чесноков поднял голову и встретился взглядом со мной.

— Оружие пусть… оружие у них собрать! — прокричал я.

Выбрался, споткнувшись о засыпанный снегом камень, капитан Геллер. В руке он держал немецкий автомат. Он наклонился, подобрал еще два автомата, передал их Чеснокову. Чесноков помахал мне рукой, и тут развалины вновь ожили: пуля проскочила возле уха полковника, сбила набекрень шапку. Чесноков сказал: «Ах, мать!..» — и прислонился к стене сбоку от пролома. Геллер вжался в мерзлый камень по другую сторону, сделал Чеснокову знак не двигаться и сам, высоко задрав ноги, скакнул обратно в руины.

Я забрался в машину.

— Не поднимайтесь, — твердил я Луизе, хотя та и не думала вставать.

Гортензий пробовал завести машину и бормотал: «Колесо я еще сменяю, колесо тут запасное было, а вот если что с двигателем…» Кровь затекала ему в глаз, он досадливо размазывал ее рукавицей.

На дорогу вывалился здоровенный немецкий унтер. Он сделал враскорячку несколько шагов и упал на четвереньки, похожий на гигантское насекомое.

— Шаренберг убит! — крикнул я. — Гортензий ранен.

Унтер дернулся, словно хотел побежать на четвереньках, но повалился набок, вздрогнул, сжал обмороженную руку в кулак и затих.

— Сволочь, — сказал Геллер равнодушно и убрал «люгер» в кобуру. Шлепнул своего и не задумался.

Чесноков порылся в кармане, вынул еще одну гранату и на прощание швырнул ее в пустой коровник. Стена осыпалась, открывая новый пролом. Три Полковника забросил в машину собранные у немцев автоматы.

— Все, фрау Шпеер, — сказал я. — Давайте я помогу вам сесть.

— Почему вы кричите? — спросила она невыносимо тихо.

— Плохо со слухом, — объяснил я, протягивая ей руку.

Она сильно вцепилась в меня.

— Выпейте водки, — посоветовал я.

Вместо этого она подала флягу мне.

Я глотнул, передал Чеснокову. Тот с удовольствием угостился и подозвал Геллера:

— Причастись, капитан.

Луиза рядом со мной замерла. Она только сейчас увидела неподвижного Шаренберга с темным пятном под мышкой. Гортензий, обтирая лобовое стекло, повернулся к ней и сообщил:

— Дырок в кузове наделали, а так — ничего. Лейтенант вот что-то плохой.

— Может, жив? — спросил я.

Словно в ответ Шаренберг застонал. Геллер подбежал к нему, оскалился, задрав верхнюю губу.

— Гортензий, ехать можем? — спросил я.

— А вот сейчас и проверим, — ответил сержант, заводя машину.

— Это были немецкие солдаты? — спросила фрау Шпеер.

— Да, — ответил я.

Геллер сдирал с Шаренберга реглан. По голым трясущимся рукам Геллера потекла кровь.

— Осколками его, — бросил Чесноков. — Можем не довезти… Давай, Гортензий, гони к госпиталю!

У Луизы застучали зубы. Чесноков вернул ей флягу с водкой, и фрау Шпеер сделала несколько глотков, после чего сунула флягу в муфту. Поразительно, какие вещи женщины умеют прятать в муфте.

* * *

Нашей целью был небольшой госпиталь в Егоровке.

Когда несколько дней назад я доставил туда Шпеера и остальных, мне пришлось выдержать настоящее сражение с тамошним главврачом, толстым, обманчиво-добродушным с виду украинцем по фамилии Перемога. Он глядел на меня, как запорожец на турецкого султана, а я ему даже возразить ничего толком не мог, так окоченел за ту поездку.

Я только и сказал, что мне позарез нужно отдельное помещение для четырех раненых немцев. Любая камора сойдет, лишь бы отдельно.

Тут-то он и взорвался:

— У меня полевой госпиталь, а не курорт для начальства! Люди в два слоя лежат! Советские люди, бойцы и командиры, между прочим! А вы требуете отдельную резиденцию для парочки вшивых фрицев!

Но к тому моменту я уже достаточно отогрелся для того, чтобы сообщить ему, что:

1) вшивые фрицы — тоже люди, хотя в это трудно поверить, да и не особо хочется;

2) они из тифозного барака, так что изолировать их пришлось бы в любом случае;

3) это особо важное задание партии и правительства, которое следует выполнить неукоснительно, и поэтому —

4) у меня имеются неограниченные полномочия от Особого отдела Шестьдесят четвертой армии, в рамках которых я и действую. Вот бумаги.

Всё ясно или будешь в Особый отдел армии запрос отправлять?

— Есть у меня маленький флигелек, — сдался Перемога. Он меня ненавидел за то, чтоподелать со мной ничего не мог. — Мы там бочки с водой держим, карболку, швабры. Туда можно печку поставить и нары сколотить. Одеяла найдутся. Тиф, говорите? Вши?

Я спросил у него сахар, куска четыре. Он сразу вынул из кармана горсть рафинада, как будто ожидал этой просьбы.

— Истощение? — спросил Перемога уже другим голосом. Он трогал щеку изнутри языком, и толстая твердая щека надувалась. — А охранять ваших фрицев случаем не придется?

Я ответил, что в таком состоянии они не то что сбежать — до сортира доковылять не смогут.

— До сортира им всяко ковылять придется, — строго заметил врач. — Разводить антисанитарию не позволю — расстреляю лично.

— Так уж и расстреляете? — Я постарался вложить в голос побольше иронии.

Он ответил:

— Так и расстреляю.

— Прямо вот лично?

— У меня для этих целей особый револьвер припасен.

И он действительно показал мне крошечный дамский револьверчик, который носил в кармане.

— Еще со времен Гражданской. А вы как думали?

Мне пришлось сознаться, что я никак не думал.

Перемога еще раз посмотрел мои бумаги и наконец ушел распоряжаться насчет моих раненых.

…Госпиталь размещался в бывшем здании совхозного правления, на холме. Солдаты вставили выбитые окна, кое-где заменив стекла фанерными листами, привели в порядок крышу, двери, повесили красный флаг. Возле входа находились четыре облупленные, когда-то белые колонны квадратного сечения.

Но мы направились не к главному входу, а к маленькому каменному флигельку, примостившемуся сбоку от центрального здания.

Когда наша машина остановилась, из флигеля как раз выходил рыжий Кролль с ведром. Рыжий был теперь наголо обрит, на нем красовались грубый толстый халат серого цвета и валенки.

Заметив «фиат», рыжий насторожился.

— Можно, я к ним не пойду? — вяло спросил меня Гортензий.

— Не ходите, Гортензий. Отдыхайте.

— Какое «отдыхайте», машину толком посмотреть надо… Чего там фрицы с ней наворотили… Мы же под личную ответственность брали, теперь в штабе попадет.

— Вы лучше свою голову доктору покажите, пусть перевяжет.

— Да с головой всё в порядке, а вот в машине мне дырок наделали…

Я подал руку Луизе. Она утвердила на снегу кругленькие, детские валенки, тяжело оперлась на меня, выпрямилась, осмотрелась.

По опыту допросов я знаю, что люди смотрят на одно и то же, а видят совершенно разное. Кто-то увидел бы здесь наспех отремонтированное здание совхозного правления, кто-то — удачное место для размещения огневой точки, лично я наблюдал госпиталь, который не стыдно показать иностранным журналистам. А вот что, интересно, предстало взорам Луизы Шпеер?

Она вынула руки из муфты, поправила платок, снова сунула руки в муфту, огляделась, поежилась.

— Попрыгайте, — посоветовал я. — Теплее станет.

— Терентий, — обратился ко мне Три Полковника, — шустро сгоняй за лекарем. У обер-лейтенанта дела совсем плохи, как бы не помер. Неприятностей не оберешься.

Кролль украдкой поглядел на нас, зашел за угол, опорожнил там ведро, поставил его на снег, вытер руки о чистый сугроб и, наконец, осторожно приблизился ко мне:

— Здрасьте, господин лейтенант.

— Выглядишь получше, — заметил я.

— Так здесь же кормят, — Кролль пожал плечами и стрельнул глазами в сторону женщины. Бровью мне намекающее двинул: мол, кто это?

На этот нахальный жест я никак не отреагировал.

— Если бы тебя, засранец, не кормили, ты бы еще неделю назад помер, так что не ври.

— Да я и не вру, — рыжий демонстративно обиделся.

— Остальные как?

Кролль засмеялся:

— Фридрих фон Рейхенау учится колоть дрова.

— Молодец. Будет чем заработать на жизнь.

— Русские ржут как кони, потому что это бесплатный цирк, и дают ему за это Kompot.

— А вам что, Kompot не полагается?

— Так лишним не бывает… — простодушно объяснил Кролль. — А кого вы привезли, господин лейтенант?

Он заглянул в машину. Геллер курил и смотрел в другую сторону.

Я направился к госпиталю. Снег поскрипывал под ногами. Очень издалека сипела музыка — так тихо, что казалась галлюцинацией.

Я открыл дверь. Сразу навалился тяжелый госпитальный дух. Солдат на костылях, обмотанный бинтами, как белый медведь, сердито толкнул меня и упрыгал куда-то.

Огромный Перемога быстро шагал мне навстречу — раскачивающейся походкой, размахивая руками. Он занимал собой всё пространство узкого госпитального коридора, так что мы не могли не столкнуться.

— Товарищ лейтенант! — рявкнул Перемога. — Куда вы несетесь сломя голову? Хоть бы по сторонам смотрели.

— Раненого привез, — сказал я.

— Где он?

— Там.

— «Там»! — передразнил меня доктор. — Санитаров, быстро!.. — взревел он. И мне: — Сильно ранен?

— Осколками посекло. Мы толком не смотрели, торопились.

— Принесем сюда, посмотрим.

— Только он… — начал было я.

Перемога насторожился:

— Что еще?

— Он, товарищ военврач, тоже немец, — сказал я.

— Да какая мне разница! — заревел Перемога. — Немец? Очень хорошо! Нашего было бы жалко, а немца — ничуть. А с вами что? Пьяный? В глаза смотреть, в глаза!

— Ничего. Немножко контузило. Там еще водителю нашему кожу на голове содрало. Его бы тоже…

Некрасивая пожилая санитарка остановилась возле меня.

— Чего вы ждете, товарищ лейтенант? — спросила она. — Помогите с носилками.

Я выволок тяжелые носилки на крыльцо. Там топтался Чесноков.

— Давай, — сказал он, кивая на носилки. — Иди к своей фрау. Она молодец, хорошо держится, но и ее до предела доводить не стоит.

— А Гортензий?

— Иди, иди, — повторил Чесноков. — Без тебя управимся.

Геллер помог Чеснокову переложить Шаренберга на носилки. Санитарка шла рядом, посматривая в лицо раненого. Окровавленный Гортензий замыкал шествие и что-то бубнил.

Луиза проводила их взглядом, но спросить ничего не успела.

Я повернулся к ней:

— Вы готовы, фрау Шпеер?

Луиза побледнела, миновала Кролля, так и стоявшего с раскрытым ртом, и открыла дверь флигеля.

— Здрасьте, — в спину ей запоздало проговорил рыжий.

Во флигеле, где помещались пленные немцы, оказалось темно, глаза не сразу привыкли. Перемога не обманул — поставил двухъярусные нары, постелил тюфяки, дал одеяла. Посреди комнаты топилась буржуйка. Рейхенау подкладывал туда маленькие полешки.

На верхней койке дрых, раскрыв рот и похрапывая, Леер, а сын Луизы лежал на нижней, закутанный в два одеяла, и безмолвно наблюдал за действиями Фрица.

Луиза оглядела помещение, впилась взглядом в Леера, резко отвернулась, подбежала к Рейхенау. Тот встал, выпрямился и приветствовал ее четким наклоном головы, после чего побелел и схватился рукой за нары, чтобы не упасть.

Луиза безразлично скользнула глазами по Шпееру, метнулась ко мне, схватила за ворот и прямо в лицо закричала:

— Где он?

Кролль с грохотом выронил ведро.

Честно сказать, я растерялся.

— Где он?! — снова вскрикнула Луиза. — Мать твою, русская свинья, где он?..

Я молча отцепил от себя ее пальцы, взял за запястья и отодвинул подальше. Она не сопротивлялась, только смотрела на меня ледяными, полными ярости глазами.

Тут Шпеер пошевелился наконец на нарах и еле слышно произнес:

— Мама.

Луиза глухо ахнула, схватилась ладонями за щеки и вылетела из комнаты.

Я споткнулся о ведро и приказал Кроллю:

— Прибери.

Луиза стояла, прислонившись к стене флигеля, и сильно дышала, глядя в небо. Я потоптался рядом с ней, а потом громко сказал:

— Хватит валять дурака, фрау Шпеер. Идите туда. Вы же к нему приехали, вот и идите.

— Старик, старик… — шептала она.

— Да ничего он не старик, я по бумагам смотрел, ему тридцать шесть! — рявкнул я. — Полежит в тепле, поест нормальной каши, отдохнет — будет на человека похож.

Она оттолкнулась от стены и, не глядя на меня, вернулась в комнату.

Мы с Гортензием курили. У Гортензия из-под шапки белела свежая повязка. Он спросил, куда поедем дальше.

Я сказал, что, видимо, в штаб Шестьдесят четвертой армии.

— Ага, — безразлично сказал Гортензий и бросил на снег окурок. — А с летчиком пораненным чего делать будем?

— Доставят как миленькие, если будет транспортабелен…

Я заглянул во флигель. Леер по-прежнему спал, Рейхенау сидел на нарах и что-то страдальчески штопал. Кролль хлопотал возле печки.

Луиза сидела рядом со Шпеером и молчала, сложив руки на коленях. И он тоже молчал.

— Фрау Шпеер, — вмешался я в эту семейную идиллию, — пора ехать.

Она без слова поднялась и вышла.

Тогда я приблизился к Эрнсту, всмотрелся в его лицо.

— Да, — сказал я, — вам определенно лучше.

— Неужели? — пробормотал он.

— Вас, очевидно, будут обменивать на кого-то из наших, — сообщил я.

Тут он заволновался:

— Без моего экипажа я не…

— Между нами говоря, капитан Шпеер, вас никто не спросит, — напомнил я. — Да вы ведь не маленький, сами все понимать должны.

Он коротко, горько хохотнул:

— Мама — сильный человек.

— Я заметил.

На выходе я столкнулся с доктором Перемогой.

— Убедились? — осведомился он. — В полном порядке ваши фрицы.

— Да я в этом не сомневался, — ответил я.

— А вот тот, которого вы привезли, — тяжелый, — предупредил Перемога. — Сейчас оперировать буду. Не знаю, может, и помрет. Кто его так?

— Да немцы какие-то заблудшие, — ответил я.

— И на что надеются? — проворчал Перемога. — Перемерзнут, с голоду перемрут… Сами же окрестные деревни по всей округе пожгли. Тут на сотню верст можно живого человека не встретить. А они всё хоронятся.

— Кто хоронится, а кто и нет. Мы пока доехали…

— Ладно, всё, болтать некогда, — оборвал Перемога. — Вечером можете позвонить, спросите, как ваш товарищ. У нас связь восстановили вчера, так теперь покоя нет, звонят и звонят.

Вернулся капитан Геллер, хмурый, молчаливый, за ним — бодрый Чесноков. Чесноков пожал Перемоге руку:

— Благодарю за сотрудничество.

— Рад стараться, — кислым голосом отозвался Перемога, явно нарочно ввернув старорежимный оборот.

Садясь в машину, я слышал, как доктор распекает Кролля за антисанитарию.

* * *

Мы ехали в штаб армии. Луиза положила голову мне на плечо и задремала. Иногда она громко всхлипывала во сне, просыпалась, смотрела на голую белую степь — и опять погружалась в полузабытье.

Неожиданно она произнесла совершенно ясным голосом:

— Меня укачало.

Я сказал Гортензию, чтобы остановил машину. Луиза отошла подальше. Я покурил раза два, когда она наконец вернулась, обтирая лицо снегом.

— Едем дальше.

* * *

Штаб находился в деревне Балочья, в десяти километрах севернее Пичуги, в жилой избе. Рослая сухопарая женщина средних лет и двое детишек, а с ними — бабка ютились в одной комнате, штаб размещался в другой. Печка топилась из той комнаты, где был штаб, поэтому туда в любой момент бесцеремонно входила бабка с охапкой обледеневших дров. Бабка была глухая, разговаривала басом.

Чесноков мне еще загодя сказал:

— Ты по мадаме отчитаешься, а по перестрелке я сам напишу и отправлю куда следует. — Палец в потолок. — Если тебя потом в устной беседе спросят, просто расскажешь, как было.

Луизу в угарной избе сразу потянуло в сон. Я заглянул на хозяйскую половину, спросил у женщины — нельзя ли устроить гостью на кровать. Та согнала ребятишек и помогла Луизе лечь. Громким шепотом осведомилась у меня:

— Чего она так ослабела-то? С виду вроде откормленная.

— Сына нашла, — объяснил я.

— Так радоваться надо, — заметила женщина и пустила из угла глаза сухонькую слезку. — Вон, у меня, — она кивнула на угол, где под потолком притулилась черная икона, — две похоронки. На старшего сына и на брата.

Я вышел в штаб и сел за стол. Самочинно допил чай, оставшийся от командующего, — один только Шумилов кладет столько сахара. Потом явился майор Силантьев.

Я встал. Он махнул рукой и рухнул на лавку у стены, широко, мучительно зевая.

— Ну что там, докладывай.

— В общем, товарищ майор, свидание прошло по плану, — сказал я. — Только вот по дороге нас обстреляли.

От такого известия Силантьев мгновенно проснулся:

— Как — обстреляли? Кто?

— Банда мародеров. В развалинах прятались… По мародерам полковник Чесноков подробно доложит.

— Полковник Чесноков, — с непонятной горечью вздохнул майор Силантьев. — Да уж, Чесноков — сила… Фрау-то часом не зацепило?

— Нет, цела.

— Сильно напугалась?

— Она хорошо держалась, — сказал я. — Сержанта Гортензия по голове немного задело. А вот обер-лейтенант Шаренберг ранен тяжело.

— Черт! — Силантьев аж подскочил. — Где он?

— В госпитале в Егоровке.

— Врач что говорит? Там вообще толковый врач?

— Врач толковый… Туда связь провели, можно вечером позвонить — справиться.

— Ясно. — Силантьев пожевал губами. — А что Шпеер?

— По мне, так поправляется. Хотя полудохлый еще, конечно.

— Как у фрау прошла встреча с сыном?

— Нормально.

— Еще что-нибудь? — спросил Силантьев, сильно двигая бровями. — Может, у тебя имеются какие-то соображения? Не таись, выкладывай.

— Предполагаю, фрау Шпеер захочет сегодня связаться с Москвой.

В комнату ввалился Чесноков. От него пахло морозом, дымком, машинным маслом. Он положил ППШ на скамью, уселся рядом и сразу закрыл глаза.

— Шмайссеры сдал, — сообщил он.

Я замолчал.

— Ну, не стесняйтесь, товарищ лейтенант, — настаивал майор Силантьев. — Какие у вас идеи насчет дальнейших намерений фрау?

— Она попросит, чтобы ей позволили забрать капитана Шпеера прямо сейчас.

— Рекомендации? — Силантьев в упор посмотрел на меня.

— Мои?

Я удивился. Обычно от меня требовали только информацию. Анализом и составлением рекомендаций занимались более компетентные товарищи. Но собственное мнение у меня, естественно, уже сложилось, и я его изложил:

— Считаю, связь с Москвой ей нужно предоставить. Или пусть поговорит с Екатериной Павловной, например, по линии Красного Креста. Товарищ Пешкова ей обрисует ситуацию, да и утешит заодно. А вот капитана Шпеера передавать немцам сейчас преждевременно. Пусть сперва за Дон отойдут, а еще лучше — за Днепр… Ну, это не мне решать…

Чесноков рядом со мной пошевелился и что-то пробурчал невнятное.

Силантьев настойчиво ждал, пока я выскажусь до конца.

Я и высказался:

— Вообще капитан Шпеер еще слишком слабый после тифа. Оклематься бы ему получше. Нельзя его никуда тащить, помрет по дороге. Продует его где-нибудь на сквознячке — и привет.

— А это правда? — прищурился Силантьев. — Или просто удобный предлог задержать его у нас?

— Доктор Перемога подтвердит.

Теперь я отчетливо слышал, как Чесноков похрапывает.

— Кстати, о докторах, — продолжал я, — мне еще нужно встретиться с главврачом госпиталя для военнопленных в Сталинграде, подполковником медицинской службы Шмиденом. Только не в самом его госпитале, а где-нибудь на стороне.

— Зачем?

— Посылка из Москвы, — напомнил я.

— Да, точно. — Силантьев протер глаза. — Почему сам ему не отвезешь, прямо в госпиталь?

— Оставлять фрау без присмотра — не имею права, а тащить фрау в настоящий госпиталь для военнопленных… тоже не имею права.

— Молодец, — сказал майор, — до мелочей всё продумал. Мыслишь политически грамотно.

— Спасибо, товарищ майор.

— Наверное, много времени свободного было, чтобы думать?

— Не жалуюсь, товарищ майор.

— Отправишь фрау в Москву и тогда сам съездишь к Шмидену, — сказал Силантьев. — Ему, небось, недосуг по тайным свиданкам бегать.

Чесноков во сне захохотал.

— Какие-нибудь любопытные вещи в письменном виде сообщить не хочешь? — спросил меня Силантьев.

— Бумага найдется? — спросил я.

— Ну когда же у нас для тебя бумаги не находилось? — Силантьев кивнул на полку, где под старыми банками с чем-то высохшим лежало несколько листков. — Пиши.

Я тщательно записал свои наблюдения и заключил так:

«Складывается впечатление, что фрау Шпеер — самостоятельно мыслящая, умная, волевая женщина. Вместе с тем, разумеется, она будет предельно лояльна к режиму, который устанавливает ее старший сын. Об имеющихся репрессиях в германском партийном и правительственном аппарате, особенно против фашистов гитлеровской школы, высказывалась положительно».

* * *

Громкий бас, внезапно прозвучавший над ухом, вырвал меня из пустоты.

Я подскочил. Оказалось, я заснул прямо за столом. Глухая бабка схватила мой отчет и потащила на себя. В следующее мгновение она с силой поставила горшок с отбитым краем на мои бумаги, ахнула, схватилась за грудь и попятилась. Так задом и выбралась из комнаты. Я слышал, как она топочет в соседнем помещении, охая и гулко причитая.

Я закрыл глаза, сосчитал до трех, открыл их и еще раз осмотрелся.

В руке у меня был пистолет. Другая вцепилась в бумаги, исписанные карандашом. Последняя строчка накарябана совсем невнятно, буквы потянулись книзу и как будто осыпались — видать, дописывал уже во сне.

Так. Почему я держу пистолет? Что вообще произошло?

Чесноков храпел, размякнув на лавке. Рот приоткрыт, голова запрокинута.

Я с подозрением смотрел на него. Видел он или не видел, как я с оружием на бабку кидаюсь?

— Во конфуз-то вышел, — отчетливо проговорил Чесноков. — Нервический ты, Терентий, прям курсистка какая. Нельзя так.

Он крепко растер себе загривок ладонью, вздохнул и поднял на меня свои яркие черные глаза.

— А зачем она отчет забрать пыталась? — пробормотал я и заглянул в горшок. Там плескалось молоко. Совсем немного, на донышке.

Я тряхнул головой, сложил бумаги, спрятал в карман. Вышел на двор, обтер лицо снегом. «Фиат» стоял пустой, зиял парой дырок. Гортензий незнамо куда сгинул. Геллера тоже не наблюдалось.

Я вернулся, выпил молоко.

Нервный я стал, это точно. Бабка мне угощенье принесла, а я на нее с пистолетом. Спросонок, конечно, но все-таки…

— Куда немец ушел, не видели, товарищ полковник?

Чесноков успел опять заснуть. При звуке моего голоса он встрепенулся.

— Покоя от тебя нет, Терентий.

— Где капитан Геллер, не знаете, товарищ Чесноков? — повторил я.

— С Гортензием куда-то подался, — сказал Три Полковника. — Да чего ты, как курица, хлопочешь? Взрослые мужики, разберутся, что им делать. Твоя забота — фрау Луиза.

— Она спит.

— Вот и хорошо, — оборвал Три Полковника. — И я тоже спать хочу.

Я заглянул на жилую половину дома.

— Вон он, прибить меня хотел! — взвыла бабка, едва меня завидев. Она сидела на низкой скамеечке, покачиваясь и держась за грудь. — О-ой, матушка моя, прибить хотел! Немец хотел, теперь наши пришли — опять то же самое!..

— Бабуль, простите, это я во сне, — сказал я. — Я не нарочно.

Женщина-хозяйка смотрела на меня осуждающе, дети — с веселым любопытством. Фрау Шпеер от всех этих криков проснулась и приподнялась на постели.

— Не подходи! Ирод! — рявкнула бабка. Она плюнула себе в подол, встала и вышла на двор. Скоро я услышал стук топора.

Женщина махнула рукой:

— Сейчас такие времена… Все озверели.

— Дяденька командир, дайте пистолет посмотреть.

Дети без всякого страха лезли ко мне.

— Дяденька, у вас сахар есть? Дяденька, вы Гитлера видели?

Я отдал детям остатки сахара, полученного от Перемоги. Сахар так и лежал у меня в кармане, смешавшись с табачными крошками.

Женщина наблюдала за мальчиками с грустной улыбкой.

Я показал за окно, где бабка зверски расправлялась с дровами:

— Мама ваша или свекровь?

— Да просто бабка, — ответила женщина. — Ничейная. Подселилась к нам в ноябре. Боевая бабка. Была в партизанах. Кашеварила и собственноручно забила поленом двух фрицев. Так люди говорят.

— Охотно верю, — пробормотал я.

— Там и оглохла, когда пушка стреляла, — добавила хозяйка.

— А вы кто? — спросил я. — Почему за Волгу не ушли?

— Не успела, — вздохнула она. — Совхозный скот угоняли, началась бомбежка… Петьку в сутолоке потеряла, едва отыскала. Домой зашли — а там уж немец…

Она замолчала.

— По профессии вы кто?

— На что вам знать? — Она пристально взглянула на меня. — Для протокола интересуетесь?

Я не ответил.

Она поправила черный платок, клюнула в мою сторону носом:

— Учительница арифметики, вот кто. У нас в селе большая школа была, со всей округи к нам приезжали. У меня ведь только Петька родной, — она кивнула на мальчика постарше. — А вот этот, — она показала на второго, лет четырех, который, пуская липкую слюну, увлеченно шарил у меня в кармане, — приблудный. В степи подобрала, совсем одичал. Теперь вот обоих поднимать надо. Только тем и живу.

— О чем она рассказывает? — тихо спросила меня фрау Шпеер.

— Про детей, — объяснил я. — Один у нее свой, второй — сирота.

Едва заслышав немецкую речь, учительница закоченела.

— Кого это вы, товарищ лейтенант, ко мне в дом привели? Я думала, она наша. Сына нашла… Порадовалась за нее… А это, оказывается, курва германская.

— Товарищ учительница арифметики, — строго сказал я, — не проявляйте несознательность. Вы же грамотный советский человек. Для вас текущий момент должен быть отчетливо понятен.

— Для меня-то как раз отчетливо понятно, что они тут вытворяли, пока им хозяйничать дозволялось, — холодно проговорила женщина. — Мальца кто осиротил? — Она схватила мальчика, как раз нащупавшего в моем кармане остатки сахара, и дернула к себе.

— Мамка! — взвыл ребенок.

— Кто осиротил его, спросите ее, свою фрау!

— Мамка-а-а-а! — тянул мальчик. Белая головенка его моталась.

— Ну хватит. — Я взял учительницу за руку.

Она отпустила ребенка, вырвалась от меня.

— Ишь какой. Сразу видать, начальник, — съязвила учительница.

— А вам начальники не нравятся? — спросил я.

Я еще раньше приметил у нее под кроватью небольшой продуктовый склад — мешок и десяток консервов. Наверняка от щедрот Шумилова.

— Что мне нравится или не нравится — не ваше дело. Мне детей надо вырастить, — сказала учительница. — И не вам судить меня. Я — мать.

— Ясно, — сказал я. — А я лейтенант Морозов. Вас, простите, как по имени-отчеству?

Тем временем мальчик снова полез ко мне в карман. Мне это порядком надоело, и я показал ему кулак. Он отскочил и начал корчить мне рожи.

— Меня зовут Капитолина Сергеевна, — холодно проговорила учительница.

Я вдруг представил себе, как она входит в класс, обводит учеников орлиным взором и произносит эти самые слова. А дети вразнобой повторяют: «Здрасьте, Капитолина Сергеевна».

— Хотите водки? — просто спросил я.

— Хочу.

— Идемте в штаб.

Она вышла вслед за мной.

Я обернулся к фрау Шпеер:

— Постарайтесь отдохнуть. Вечером генерал-лейтенант приедет, я вас разбужу.

— Хорошо, — послушно сказала Луиза.

Капитолина Сергеевна уже сидела за столом, сложив руки, как ученица.

— Налюбезничались с фрау? — осведомилась она.

— А вы от немцев тоже продукты брали? — спросил я.

— Что я от немцев для моих детей брала, — сказала Капитолина Сергеевна, — это между мной и командиром партизанского отряда «Заря коммунизма». Если так любопытно, найдите товарища Коваленкова Петра Григорьевича. У меня от него секретов не было.

— Это муж ваш? — спросил я и сразу почувствовал себя глупо.

— Муж? — Она зло смотрела прямо мне в глаза. — Коваленков — командир партизанского отряда. А вот про мужа я бы у вашего начальства спросила: где он, где отец Петьки? На тех хоть похоронки пришли, а про него — ни слуху ни духу, и писем нет.

— Послушайте, Капитолина Сергеевна, сейчас под Сталинградом боевые действия закончены. Готовится частичный обмен пленными. Вы глубоко осознаете данный факт или, может быть, виноват — не одобряете его?

— А что вы делаете с теми, кто не одобряет? — с вызовом осведомилась она. — Расстреливаете?

Я молчал.

— Или просто арестовываете? — продолжала она напирать. — А арестовав — куда отправляете, лес валить?

— Вам как отвечать — как полной дуре или как сознательной гражданке? — не выдержал я.

— Мамка-а-а! — звал ребенок из-за занавески.

Не поворачиваясь, она надсадно закричала:

— Петро, глухой, что ли, — не слышишь — Василь чего-то хочет? Дай ему попить или чего там!..

— Вижу, вы сознательная труженица среднего образования, — с напором продолжал я. — В советской стране человек вправе иметь какое он хочет мнение по любому вопросу. Но идет война, положение сложное.

— Ну-ну.

— А вот меня учительница сильно бранила, если я с «ну» начинал, — заметил я. — Говорила: «Не нукай, не запрягал».

— Отыграться захотели? За то, что вам в детстве двойки ставили? — Она сощурила глаза до щелочек.

— Вы от разговора не уходите, Капитолина Сергеевна. Положим, вы у меня болтать начинаете много. Разные глупости. Что немец сильнее, что всем нам конец, сдаваться надо, пока не поздно. И прочее. Представили?

— Да запросто, — сказала она мрачно. — И представлять не надо, так всё и было.

— Хорошо. Что я, по-вашему, должен делать?

— Не знаю. Расстреляете меня.

— Всех, кто глупости болтает, расстреливать — воевать некому будет.

— Так что вы сделаете?

— Посмотрю, как в бою себя проявите. Если плохо — к директору школы вызову и в угол поставлю. А если хорошо — так и медаль вам на грудь.

— Ну да, рассказывайте!

— Не верите?

— Не верю.

— Дело ваше.

— Вы водки обещали.

Я протянул ей флягу.

Она встала, принесла пыльные стопочки, одну побольше, другую поменьше.

— Свадебные, моих родителей, — пояснила она.

Я выпил с ней водки. Она слегка разрумянилась.

Тут из-за занавески к нам вышла фрау Шпеер.

Капитолина Сергеевна сразу уставилась на нее злющими глазами:

— Сына, говорите, нашла? Фрица поганого. Не добили, значит. И очень жаль.

Она встала и удалилась.

Луиза вздохнула, села на скамью рядом со спящим Чесноковым.

— Я бы хотела связаться с Москвой, — сказала она. — С тамошним представительством Красного Креста. Шведского.

— Зачем?

— Как вы думаете, — Луиза взяла оставленную учительницей стопку, понюхала, повертела между ладонями, — мне разрешат взять в Германию Эрнста прямо сейчас?

* * *

К ночи действительно вернулся командующий. Луиза насела на него со своими вопросами, причем суровый командующий был с фрау Шпеер вежлив, как на банкете.

Я выбрался подышать воздухом.

Гортензий с Геллером устроились в соседней избе. Геллер стоял там под окном, курил, глазел по сторонам, хотя смотреть было особо не на что. Завидев меня, приветливо махнул.

— Звонили в госпиталь? — спросил он.

— Нет еще. К ночи связь обещали.

В избе хозяйничала однорукая калмычка по фамилии Иванова. Ей безразлично было, что Геллер — немец. Калмыки, они такие — ненавидят всего минуту, потом забывают.

Руку она потеряла, когда работала в эвакогоспитале в Сталинграде, летом прошлого года. Под обстрел попала.

Она охотно про это рассказала: «Подозренье на чуму вышло. Выехали мы с главным патологоанатомом армии товарищем Грибановым. Задание у нас было — вскрыть умершего и поглядеть, от чего помер, от чумы или от чего иного. Мне, говорит товарищ Грибанов, самая храбрая медсестра нужна. Я и вызвалась. Тут немец летит, батюшки мои! Снизился, сволочь, так и строчит! Я побежала, а он прямо надо мной летит и строчит, и строчит! В руку мне попал. Меня товарищ Грибанов на себе до госпиталя донес, а руку отнять пришлось — нагноение случилось. Я без памяти была».

Женщина эта мне понравилась. Лицо у нее круглое, как тарелка, смуглое, глаза раскосые, черные, когда улыбается, сразу много морщин, а когда серьезная — кожа натянута на скулах и кажется гладкой. Брови выщипывает по моде. Носит платок, низко опущенный на лоб и сзади завязанный узлом.

— Входи, молоденький, входи, угощайся, тут и лишняя кровать отыщется, — приветствовала она меня.

— Это ваш дом, товарищ Иванова? — спросил я.

Она засмеялась. Зубы у нее черноватые.

— Кто ж его знает, чей это дом? Стоял пустой. Я пришла и стала жить. Тут крыша целая и стены держатся. Ставни мне солдаты помогли навесить.

Капитан Геллер спросил:

— О чем она рассказывает?

Я ответил:

— Как руку потеряла. Она медсестрой была, а немецкий летчик на бреющем по безоружным людям стрелял. В нее вот попал.

Геллер отвел глаза. Посмурнел.

Он очень долго молчал. Потом сказал:

— Я не стрелял.

Из дома вышел Гортензий, обтирая на ходу губы.

— Картошка поспела, товарищ лейтенант, — сообщил он, кося глазами на Иванову.

— Заходите, — повторила она приглашение.

— Сейчас зайду… А что, у нас тут чума была? Про тиф слышал, про чуму что-то информация не доходила.

— Да не было никакой чумы! — Иванова махнула рукой. — Одно только подозренье. Другая болезнь была, с чумой сходная, но не такая опасная. Названье мудреное, латынское, не запомнила. Были проведены санитарные мероприятия по изоляции инфицированных, на том хвороба и кончилась.

Медицинскими понятиями она оперировала легко, хотя речь в общем была малограмотная, деревенская.

— Ясно, — сказал я.

До нас донесся шум: выстрел, потом как будто спор. Голоса сперва негромкие, спокойные, поднялись на крик. Геллер насторожился, схватился за пистолет.

— Сержант Гортензий, за мной! — приказал я и побежал в ту сторону, откуда слышались голоса.

Два красноармейца задержали машину. Машина была вроде нашего штабного «виллиса», только куда более потрепанная, исцарапанная, с отметинами от осколков.

В машине сидел старший лейтенант. На нем были комсоставовская шинель, меховая ушанка, рукавицы.

В штабе сейчас находилось начальство — да еще один особо важный «объект» (то есть фрау Луиза), — поэтому каждого, кто пытался проехать мимо, останавливали и проверяли.

— Что происходит? — обратился я к красноармейцам.

Один продолжал держать безмолвного командира под прицелом, второй козырнул и доложился.

— Отказывается документ предъявить. Пытался прорваться мимо нас. Мы по колесу пальнули. Так он с нами не разговаривает.

— Ясно.

Мне хорошо был виден профиль офицера — впалая небритая щека, потухший глаз.

Догадка меня стукнула так, словно кирпич с неба упал. И я преспокойно обратился к нему по-немецки:

— Ваши документы, Herr Offizier.

Он аж подпрыгнул, потом повернул ко мне лицо и горько рассмеялся:

— Ach, so. Разумеется.

И протянул мне бумаги какого-то старшего лейтенанта Рябоконя.

Я посмотрел документы, перевел взгляд на человека в машине:

— Кто такой старший лейтенант Рябоконь?

— А? — Он пожал плечами. — Понятия не имею. Нашел в шинели.

— Шинель с мертвого сняли?

— Так точно.

— Сами и убили?

— Нет, господин офицер, он уже был мертвый. Но если вы захотите узнать, доводилось ли мне стрелять в русских солдат, то…

— Выходите, — оборвал я.

Он выбрался из машины и стоял передо мной мрачный, сутулый.

— Это ж фриц! — протянул опомнившийся от изумления красноармеец. И вскинул на него автомат: — А ну, хенде хох!

Немец смотрел только на меня:

— Я не буду сдаваться.

Я тронул красноармейца за плечо:

— Благодарю вас за бдительность, товарищ. Теперь я сам с ним разберусь.

— А вы, простите, кто? Я вам пленного так просто отдать не могу. Мне его надо в штаб доставить.

Я показал ему свои документы. Особый отдел.

Он козырнул мне и, бросая на немца свирепые взгляды, отошел к своему товарищу.

Я снова заговорил с немцем:

— Сдаваться, значит, не намерены? Ну, и что мне с вами делать?

— Да что хотите, то и делайте…

— Ваше настоящее имя?

Он чуть прищурился:

— Майор Краевски, второй танковый полк.

Тут я насторожился:

— Второй танковый? Случайно, с капитаном Шпеером не служили?

Он сжал губы. Помолчал, потом ответил:

— Вот оно что. Капитаном Шпеером интересуетесь?

— Отвечайте на поставленный вопрос, — потребовал я.

— О да. Хайль Шпеер, — кивнул Краевски. В его глазах мелькнул огонек, но сразу погас.

— Где вы с ним расстались?

— Там же, где со всеми остальными, — в Сталинграде. Как давно — не могу сказать. С тех пор будто вечность прошла.

Майор Краевски может быть полезен, соображал я. Еще не знаю точно, как. Но желательно бы его сохранить. Может, в тот же госпиталь направить, к Перемоге. Завтра решу окончательно.

— Ладно, — решил я, — давайте так: я вас задержу до дальнейшего выяснения. Вы сдадите сейчас мне оружие, мы пойдем в теплую избу, выпьем сладкого чая. Там картошка поспела. Заодно и поговорим.

Он молча отстегнул кобуру и отдал мне.

Я передал кобуру Гортензию и снова посмотрел на немца:

— Больше оружия никакого нет?

Он покачал головой.

— А если я прикажу обыскать?

Он засмеялся сухим, мертвым смехом и вынул из кармана гранату. Граната была наша, лимончиком.

— Нож есть?

Нож имелся складной, в кармане штанов. Кстати, под комсоставовской шинелью обнаружился вполне себе вермахтовский мундир. Только истрепанный донельзя. Где ж Краевски прятался всё время с капитуляции?

— Больше ничего? Только не врите, я вранье сразу вижу.

— Больше ничего.

Мы вошли в избу к Ивановой. Та поставила перед фрицем тарелку с синей надписью «Столовая промкооперации № 2», взяла пальцами картофелину из тарелки Гортензия, потом еще одну — из своей, придвинула угощение немцу.

— Горячего чаю ему налейте, — попросил я.

Немец схватил ладонями стакан, приник к нему и замер.

Геллер сидел сбоку, задумчиво поглядывая на происходящее.

Неожиданно Краевски посмотрел прямо на меня и спросил:

— Как вы догадались?

— По взгляду, — ответил я. — У наших совсем другие глаза. Вы — солдат побитой армии.

Он согласно кивнул.

— Ешьте, ешьте, — сказал я.

Майор осторожно отпил чаю.

— Как вы выбрались из Сталинграда? — спросил я.

— Один человек всегда имеет шанс проскочить там, где армия застряла, — ответил мой собеседник. — Мне чертовски повезло: нашел убитого русского командира, «виллис». Собственно, я обнаружил их вместе. Так сказать, комплектом.

— Горючее для машины где брали?

— Сцеживал из подбитых танков.

— Горючее из танков не годится.

— Это из ваших не годится, — чуть улыбнулся он, — а из наших сойдет. Тут много подбитых наших танков…

— Мне придется доложить о вас в штаб, — сказал я.

— Я не хочу считаться военнопленным, — предупредил он. — Я не сдавался. Рук не поднимал.

— Формально вы не военнопленный, — согласился я. — И я вас, формально, не допрашиваю. Мы просто беседуем за ужином. — И я спросил первое, что пришло на ум: — Откуда вы родом?

— Из Пруссии.

— Далеко же вас занесло… Домой не тянет?

Майор Краевски пожал плечами:

— Бывают невезучие люди, Herr Leutnant, которым везде, где нет войны, плохо. И не то чтобы меня на приключения тянуло. Честно говоря, приключения на Восточном фронте мне совсем не понравились. Но там, на гражданке, и жизнь другая, и люди другие, и всё какое-то пресное, тягомотное. А на войну попадешь — вроде, душа успокаивается.

— Созидательным трудом заниматься не пробовали? — осведомился я. — Говорят, сильно успокаивает нервы.

— Видимо, придется, — согласился он.

— Ну вот и договорились… Вы ешьте, ешьте, только потихоньку. Наголодались в Сталинграде?

— Было такое, — признал он.

Теперь он то и дело посматривал на Геллера. Но у него сил не хватило летчика расспрашивать, а тот упорно молчал.

Гортензий громким шепотом спросил меня:

— А что мы с этим фрицем делать будем?

— Ночевать оставим, — сказал я. — Не на мороз же выгонять. Утром в штаб его отведу. Может, знает что-нибудь полезное.

— Его бы связать! — предложил Гортензий.

— Не нужно.

— Он нас ночью всех перережет, — предрек Гортензий.

— А вы сохраняйте бдительность, товарищ Гортензий.

— Может, напоить его? — предложил, поразмыслив, Гортензий. — Пьяный он никого не зарежет.

— Я обдумывал этот вариант, — сознался я. — Как наиболее гуманный. Да только убьет майора водка, если употребить ее в потребных количествах.

— Что же делать? — Гортензий совсем расстроился. — Не везет мне!

Но я уже принял решение.

— Так, майор Краевски, — обратился я к немцу, — мы отдаем дань вашему мужеству и вашей откровенности. Поэтому, пожалуйста, дайте мне честное слово офицера, что не предпримете никаких попыток сбежать. В противном случае придется вас связывать, а мне бы этого не хотелось — вы, по-моему, нездоровы.

Он дал слово.

— Товарищ Иванова, — я подозвал калмычку, — устройте его переночевать. Оружие он сдал, голодом и холодом ослаблен, от тепла и вашей картошки его развезло — думаю, вреда не причинит. В той же комнате будет спать сержант Гортензий.

— Сделаю, — не моргнув глазом отвечала санитарка.

— Благодарю за ужин. Капитан Геллер, вы уступите майору Краевски кровать?

Геллер молча кивнул. Мне показалось, что эта встреча его сильно поразила. Может быть, даже сильнее, чем утренние мародеры.

Капитан начал понимать, что тут происходит.

Я вернулся в штаб. Командующий что-то писал, фрау Шпеер с заплаканным лицом дремала на лавке у стены. Я понял, что разговор ее с Москвой состоялся.

При моем появлении командующий поднял голову.

— Разобрались, что за стрельба была?

— Разобрался, товарищ командующий.

— До утра ждет?

— Вполне.

— Хорошо. Вы уже позаботились насчет ночлега вашей подопечной? Сами будьте, естественно, рядом. Спать вполглаза! А лучше — совсем не спать.

— Вопрос деликатный, — я вдруг смутился. — В одной комнате с женщинами ночевать?

— Будто до сих пор не приходилось?

— Приходилось, но… не так.

— Скажите просто, что эта фрау на вас страху нагоняет.

— Не столько она, сколько эта учительница, Капитолина Сергеевна, — признался я. — Ох и строга…

— А вы ведите себя безупречно, — посоветовал командующий. — Как и подобает красному командиру.

— Случается, как раз за безупречное поведение от дамы по морде и схлопочешь, — пробурчал я.

С печки донеслось:

— Ирод! Охальник!

Там шумно закопошилась бабка. А с ней и оба мальчика.

— Я не пойму, глухая бабка или не глухая? — не выдержал я.

— Когда надо — очень даже не глухая, — подтвердил командующий. — Так что забирайте фрау и идите отдыхать.

* * *

После ночлега на полу на старом матрасе, выломанном из какой-то доисторической кровати, у меня ломило всё тело. Луиза Шпеер еще спала. Ее лицо было совсем белым, оно почти не выделялось на белом кружеве подушки. Шпильки высыпались из прически и валялись рядом.

Я собрал их и положил на покрытый вязаным пожелтевшим кружевом буфетик.

Постоял рядом с ней, потом постоял у окна. Куда подевалась Капитолина Сергеевна — не знаю.

Мальчики сладко сопели на печи. Ничейная бабка с энергией стахановца уже орудовала где-то в сарае.

Внезапно под окном, где я стоял, возник Гортензий.

Я даже отпрянул от неожиданности:

— Вы с ума сошли, товарищ сержант? Что это вы выпрыгиваете, как чертик из коробки?

— Помер, — трагическим голосом произнес Гортензий.

— Кто помер? Что вы несете?

— Помер! — повторил сержант.

— О ком вы говорите?

— Майор вчерашний. Краевски. Проснулись — а он уже холодный.

— Он ранен был, что ли?

— Да нет… Осмотрели его со всех сторон — следы от ранений на теле есть, но все старые, зажившие. Санитарка подтвердит.

— Покончить с собой не мог? Яд? — предположил я.

— Он жить хотел, — напомнил Гортензий.

— Да не очень-то хотел, если его послушать…

— Не, товарищ лейтенант, с собой он не кончал, — уверенно сказал Гортензий. — Я за ним смотрел. Он как лег, так и заснул. И не двигался больше.

— Тогда остается одно объяснение, — сказал я. — Сердце. Сердце Шестой армии…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ДИПЛОМАТ Рассказывает Альберт Шпеер

— III — ДЕКАН ДИКТАТОРОВ

Неаполь — Берлин,

17 декабря 1942 года

— …Я в политике без малого сорок лет, из них ровно двадцать возглавляю правительство и государство. Вы слишком малоопытны, господин Шпеер!

Всегда его недолюбливал. Сверх меры пафосен, невероятное самомнение, показная брутальность; страсть к позерству и вульгарным эффектам частенько заслоняют личность. Он и к Гитлеру поначалу относился снисходительно, если не сказать враждебно, изменив свое мнение лишь в сентябре 1937 года, после визита в Берлин.

Понятно, что меня — архитектора-выскочку, нежданно вскарабкавшегося на вакантный трон Германский империи! — дуче сейчас и в грош не ставит. Однако мы еще посмотрим, кто кого.

— Небольшой опыт не отменяет того очевидного факта, что я представляю самое могущественное государство планеты, — холодно парировал я. — Чьи вооруженные силы стоят на пространстве от испанской границы до Волги и от Норвегии до Туниса. Отдельные неудачи Вермахта, о которых вы только что упоминали, следует рассматривать именно в контексте «неудач», исправимых ошибок, вызванных недавними изменениями во внутренней политике и кадровыми перестановками в верховном командовании.

Тут я, конечно, отчасти лукавил. Бенито Муссолини можно воспринимать как угодно, но дураком итальянский дуче никогда не был — иначе не усидел бы два десятилетия в премьерском кресле. Он отлично знает, что ситуация под Сталинградом из угрожающей превращается в катастрофическую: 6-я армия Паулюса окружена, попытки деблокады котла успехом не увенчались, а итальянская 8-я армия, прикрывающая левый фланг, фактически разгромлена русскими.

Муссолини винит в гибели большей части итальянского экспедиционного корпуса именно нас.

Есть и еще одна причина неприязни, испытываемой дуче по отношению лично ко мне. Он, безусловно, крайне внимательно наблюдал за ноябрьскими событиями в Берлине и сделал однозначные выводы: вождя итальянских фашистов может постигнуть участь его германского vis-a-vis. Ко мне на стол регулярно ложатся разведсводки о положении дел в Италии, и я отличнознаю, что оппозиция Муссолини существует, пускай и не предпринимает пока активных действий.

Армия настроена прокоролевски (это отмечал еще Гитлер до войны, прямо говоря: «Итальянские вооруженные силы — не фашистские, а монархические, и Муссолини никакого влияния на дух войск вообще не имеет»^[51]). Внутри партии многие считают себя недооцененными, пример тому — Дино Гранди и Галеаццо Чиано, втихую не одобряющие блок с Германией. В такой обстановке мы обязаны выказать дуче наибольшую поддержку — военный союзник из Италии, будем откровенны, скверный, но итальянский флот всё еще остается важным сдерживающим фактором на Средиземном море, отвлекающем на себя британское внимание…

Муссолини нам нужен, особенно в свете намерений Генштаба предельно увеличить активность на африканско-средиземноморском театре, который Адольф Гитлер считал второстепенным и не заслуживающим серьезного внимания. Германия обязана любой ценой восстановить нормальное снабжение корпуса Роммеля, оказавшегося в тисках между высадившимися в Марокко и Алжире американцами и англичанами с главной базой в Египте.

Пока обстановка в Западной Африке неустойчивая и об однозначной победе Эйзенхауэра и Паттона говорить рано. Первый консул Франции адмирал Франсуа Дарлан отдал приказ размещенным в колониях войскам оказывать врагу всё возможное противодействие, так что американцы до времени связаны боями с французами. Но те долго не продержатся — им требуется помощь, обещанная нами Дарлану.

Снабжение Африканского корпуса осуществимо исключительно при контроле над центральным Средиземноморьем. Ключ к нему — Мальта, занятая британцами. Именно к Мальте решено бросить все доступные силы, причем как можно быстрее. Иначе нам придется распрощаться с Африкой и любыми надеждами остановить англо-американцев на южном фланге.

Для согласования позиций с союзником я и прилетел в Италию. Не в Рим, встретиться было решено в Неаполе — визит не носил характер государственного или официального, и уж кого я меньше всего хотел видеть, так это короля Виктора-Эммануила.

Обычная деловая поездка, да еще и засекреченная, Гейдрих настоял. Состав делегации ограниченный: несколько высокопоставленных военных, статс-секретарь МИД, руководитель РСХА Отто Олендорф, получивший эту должность в середине ноября.

Почему именно Неаполь, частенько подвергавшийся атакам бомбардировщиков англосаксов? Дуче любит символику, жесты, знаки: Неаполь — прежде всего родина фашизма, отсюда начался знаменитый «Марш на Рим» 1922 года. Вдобавок именно здесь проходила основная часть программы визита Адольфа Гитлера в Италию четыре года назад — с военно-морским парадом и пышными торжествами. Я тогда сопровождал фюрера в статусе «личного архитектора», с Муссолини виделся строго на церемониальных мероприятиях. Дуче пытается мне напомнить времена былых надежд, когда будущее виделось исключительно в радужных красках — возрождение Римской империи, Абиссиния, итальянский флаг над всем Средиземным морем?

Впрочем, это неважно. Я не верю в символы. Предпочитаю сухие выверенные цифры: численность боевых кораблей и самолетов, потенциальные возможности итальянской промышленности, людские резервы…

Об этом и поговорим.

* * *

Как ни странно, но за истекшие полтора месяца я больше всего сблизился с Вальтером Хевелем, «человеком-загадкой». Раз или два в неделю советник приезжал ко мне домой, ужинать. Появлялся и в Рейхсканцелярии — конечно, когда находился в Берлине, а не занимался разъездами по городам и весям, от Константинополя до Мадрида, при этом без всякого стеснения пользуясь моим личным самолетом. Я не возражал — обстоятельства требовали моего неотлучного присутствия в Берлине, а чтобы слетать по спешным делам в Рур или на новые авиазаводы «Фокке-Вульф» в генерал-губернаторстве, вполне хватало заслуженной и надежной «Тетушки Ю».

Хевель с воодушевлением окунулся в привычную стихию. Закулисные интриги, тайные переговоры, романтика в стилистике времен Борджа и Медичи. Однако польза от его эволюций была, и существенная — советник ухитрился сдвинуть с мертвой точки идею графа фон дер Шуленбурга и оживить нашу международную дипломатию. Если на испанском или турецком направлениях пока крупных успехов не наблюдалось, то в случае с Францией можно было говорить о некоем прорыве. Выглядело это несколько странно, если не сказать опереточно, но развитие ситуации двигалось в нужном направлении.

— Не следует считать французов сплошь эмоциональными мечтателями, не способными на серьезные поступки, — рассказывал мне Хевель, вернувшись из Виши после ставшего уже знаменитым «18 брюмера адмирала Дарлана». — Не забудьте, эта нация подарила миру Бонапарта, Генриха IV, Жанну д'Арк и Ричарда Львиное Сердце!

— Ричарда? — удивился я. — Английского короля?

— Львиное Сердце, к вашему сведению, никогда не говорил на английском языке, предпочитая родной французский, а его родителями были коренная аквитанка Элеонора де Пуату и граф Анри Анжуйский, ставший монархом Англии под именем Генриха II. Он гораздо более француз, чем корсиканец Бонапарт. Однако вернемся к Дарлану. Решительности адмиралу не занимать, он по крайней мере твердо знает, чего хочет: власть и слава, слава и власть. С такими людьми приятно иметь дело, они предсказуемы, прямолинейны и обычно бесхитростны.

— Этот ваш «бесхитростный» властолюбец устроил форменную резню, от которой даже у Гейдриха глаза на лоб полезли, — мрачно сказал я. — Создал себе репутацию.

— Иначе было нельзя, — пожал плечами советник Хевель. — Дал всем понять, что его намерения крайне серьезны и он не станет останавливаться перед такой чепухой, как насилие…

Здесь Хевель ничуть не преувеличивал. Франсуа Дарлан, получив от нас гарантии невмешательства (и срочной помощи при необходимости), показал себя просто-таки персидским сатрапом и деспотом: если маршала Петена тихо отправили в почетную отставку, одновременно изолировав от внешнего мира в одной из прованских деревушек, то Пьеру Лавалю пришлось несладко — на следующий день после захвата власти военными и создания триумвирата консулов премьера обвинили в государственной измене и прочих черных злодействах, отдали под трибунал, сработавший в незамысловатой стилистике сталинских «троек», и два дня спустя расстреляли. Хорошо, обошлось без гильотины. Аналогичная судьба постигла большинство ближайших соратников Лаваля.

Посты «первого консула», военного министра и главы кабинета занял Дарлан, моментально расставивший на ключевые должности своих приверженцев, в основном флотских офицеров, в которых был безоговорочно уверен — адмирал Жан де Лаборд стал морским министром, внутренними делами ведал адмирал Поль-Габриэль Офан, главнокомандующим назначили адмирала Жана-Шарля Абриаля.

Есть хорошее испанское словечко — junta, хунта, означающее подобный тип правления. Франсуа Дарлан, отчасти чувствуя полную безнаказанность (угрозу могли представлять исключительно германские силы на севере Франции, способные подавить мятеж моряков за несколько часов — но гарантии есть гарантии), отчасти вдохновленный открывающимися перспективами, учинил в Виши классическую военную диктатуру, какой мог позавидовать западный сосед — Франсиско Франко с его генералами.

— Они там как с ума посходили, — с усмешкой продолжал Хевель. — Первым же требованием ко мне лично, как полномочному представителю канцлера Германии, был спешный запрос о передаче Франции германскими оккупационными силами конфискованных после Компьена танков S35 Somua в количестве от трех до пяти взводов. Знаете, зачем? Провести парад! Каково?! Мне пришлось мчаться из Виши в Париж, уговаривать генерала фон Штюльпнагеля, согласовывать отправку техники лично с Йодлем… Хорошо, вы вмешались!

— Помню, помню. — Я сам едва не рассмеялся. Экстренная телеграмма Хевеля пришла поздно вечером, я лишь мысленно сплюнул и написал на бланке: «Запрос удовлетворить. Шпеер». В конце концов, дюжина устаревших Somua ничего не решает. — Парад?!

— Именно. С настоящими танками. Кстати, великолепный пропагандистский шаг, если уж основной декларацией правительства Дарлана является «возрождение славы знамен Франции». Само собой, знамен, опозоренных «предателями интересов нации». В чем именно заключалось предательство, не афишируется. Фарс под названием «процесс над Пьером Лавалем» был закрытым, но этот деятель смертно надоел французам, и его казнь по расплывчатым обвинениям была принята с небывалым воодушевлением — народу нравится, когда нелюбимые и презираемые правители получают по заслугам…

— Как бы нам не перестараться, — с сомнением ответил я. — Будет недопустимо потерять Францию на поднимающейся волне галльского национализма и реванша.

— Исключено, — отрезал Хевель. — Весь этот водевиль устроен Дарланом строго для внутрифранцузского употребления. Министром иностранных дел назначен разумнейший человек — Поль Бодуэн. Несмотря на то, что Бодуэн банкир и финансист, дипломатический талант у него присутствует, тем более что таковой пост он занимал в сороковом году, а раньше, при правительстве Поля Рейно, был государственным секретарем по иностранным делам. Он договороспособен. Полагаю, нашему МИД следует побыстрее начать подготовку мирного договора с Францией, предварительно заключив… э… обязывающие закрытые соглашения, о которых мы беседовали ранее.

Это, несомненно, был ключевой пункт. Гавани и авиационные базы на побережье Франции. Военно-морской аспект. Рабочая сила. Французские производственные мощности. Продовольствие.

И только после принятия взаимных обязательств Дарлан сможет произнести историческое «Paris vaut bien une messe».^[52]

— Работайте, господин советник.

— Я стараюсь, господин Шпеер.

Негласную встречу с Бенито Муссолини также устраивал Вальтер Хевель. Не потому, что я не доверял графу Шуленбургу и его сотрудникам — просто Хевель и раньше частенько наведывался к дуче с личными поручениями фюрера, был с ним неплохо знаком и вызывал у спесивого вождя фашистов определенное доверие. Пусть Муссолини увидит, что в Германии существует определенная преемственность и те, кто выполнял крайне деликатные задачи при Адольфе Гитлере, остались на своих местах.

* * *

…Признаться, я перестал просыпаться ночами от не запоминавшихся дурных снов только ближе к двадцатым числам ноября, когда рейхсфюрер Гейдрих в разговоре один на один подтвердил: удержались. Без всяких «кажется», «по-моему», «полагаю» или «надеюсь». Просто — удержались.

Система государственной власти, хотя и пошатнувшаяся, не обрушилась. Перетасовки в военном руководстве если и отразились на положении дел на фронтах, то ненамного — Вицлебен и чины Генштаба уверяли меня, что русские удары под Сталинградом, приведшие к окружению 6-й армии, так или иначе состоялись бы, останься фюрер жив или нет — операции такого масштаба не планируются за несколько дней. Тем более что некоторые оперативные планы пришлось срочно пересматривать: военные были убеждены, что документация из злополучного «Кондора» давно переправлена в Москву…

Генштаб сделает всё возможное, чтобы «откупорить» котел и вывести наши войска из окружения — Сталинград решено оставить, невзирая на редкие голоса в пользу продолжения сопротивления: концепция Гитлера «я не уйду с Волги» исчезла в прошлом, генералитет понимал, что лучше пожертвовать меньшим, чем потерять большее…

Настойчивая пропаганда Ганса Фриче окончательно убедила нацию в том, что мы «спасли Германию». Начались первые открытые судебные процессы по «делам гауляйтеров», широко освещаемые в прессе.

Бывшее высокое руководство пока не трогали — сидят и сидят, тем более что не обошлось без не подлежащих огласке конфузов.

Герман Геринг впал в тяжелейшую депрессию, которую врачи объяснили резкой отменой постоянно применявшихся инъекций морфия. Господи, руководитель Люфтваффе был морфинистом! Этим, похоже, и объясняются длительные приступы апатии и бездеятельность бывшего рейхсмаршала.

Роберт Лей повесился в камере, использовав разорванные на полоски кальсоны. На канализационной трубе, простите. Причина самоубийства была схожа с «болезнью» Геринга: тяжелейший алкоголизм, так называемый «синдром отмены» (во внутренней тюрьме РСХА по бутылке коньяку к обеду и ужину по понятным причинам не подавали), а надзиратели недоглядели. Очень жаль, именно этого мерзавца я бы с колоссальным удовольствием увидел на скамье подсудимых в Народном трибунале.

Гораздо сложнее получилось с доктором Геббельсом. Я упоминал, что он с удручающей настойчивостью заваливал меня письмами — как «подозреваемый» Геббельс имел право раз в день потребовать перо, чернильницу и бумагу для отправки личных депеш, однако он ни разу не написал жене и детям. На Принц-Альбрехтштрассе скопилась целая пачка сероватых конвертов плохой бумаги с простой надписью: «Берлин, Рейхсканцелярия, канцлеру Германской империи».

Я письма не читал. Во-первых, имелись куда более важные дела, во-вторых, я предполагал смысл посланий — или велеречивые обвинения в измене «общему делу», или столь же пространные оправдания. Незачем портить себе настроение, пусть РСХА и Олендорф разбираются!

Заодно пришлось несколько раз отказать в аудиенции фрау Магде Геббельс — памятуя о представленных Рейнхардом Гейдрихом сведениях о чистках в России, я прямо запретил преследования ближайших родственников «заговорщиков». То есть никакого тюремного заключения или концлагеря, в худшем случае высылка в провинцию, когда незаконно приобретенное имущество (поместья, замки или виллы, где проживали семьи) конфисковывалось в пользу государства.

Пришлось распорядиться, чтобы Магде оставили дом на Шваненвердере и берлинскую квартиру, и более того, не сняли министерского снабжения. Не мог же я обречь на полуголодное существование и выбросить на улицу шестерых маленьких детей? Они-то в чем виноваты? Да и сам Йозеф Геббельс, подходя строго, никогда не был замечен в воровстве из казны, взятках и стяжательстве, поразивших подобно чуме практически всё партийное руководство. Жил он, по меркам рейхсляйтеров, довольно скромно, довольствуясь жалованием и гонорарами (правда, очень немаленькими!) от издания своих книг и статей.

Магде Геббельс шесть раз отказали во встрече — вежливо, но решительно. Я было собрался попросить бригадефюрера Олендорфа вежливо намекнуть ей по линии РСХА, что беспокоить канцлера впредь больше не следует, но 15 ноября вдруг раздался телефонный звонок от Рейнхарда Гейдриха:

— Здравствуйте, Шпеер. Не побеспокоил?.. Можно вопрос? Как вы относитесь к перлюстрации вашей личной переписки?

Понятно. Обычный грубоватый юморок, свойственный рейхсфюреру.

— В зависимости от того, с кем переписка, — не остался в долгу я. — Если с любовницей, то отрицательно. Если с румынским маршалом Ионом Антонеску — сугубо положительно, хотя бы потому, что я ничего не понимаю из его велеречивых сообщений.

— Прекрасно, — согласился Гейдрих. — Мы это возьмем на заметку. Простите, но мне надоела бурная активность доктора Геббельса в области эпистолярного жанра, и я вскрыл все до единого письма, адресованные вам. Прочел. И знаете что? Встретьтесь с ним.

— Прошу прощения? — оторопел я.

— Встретьтесь. Геббельс изнывает от бездеятельности, в отличие от других наших подопечных.

— Встретиться? Зачем? Где? Когда?!

— Да хоть в моем кабинете сегодня вечером. Назначим на девятнадцать часов тридцать минут. Если вы не заняты, конечно.

— Не занят, — капитулировав, сказал я. В профессиональных вопросах Гейдриху верить можно. Если рейхсфюрер мягко настаивает на необходимости такого рандеву, значит, оно будет полезно для дела. — Но… Вы считаете это уместным?

— Считаю. Жду вас вечером.

* * *

Подобно мне, Гейдрих тоже предпочел не занимать кабинет своего предшественника, Генриха Гиммлера — я там был однажды, вульгарность неимоверная: руны, золотые венки, черное дерево и монументальные светильники в пилонах. Новый рейхсфюрер предпочел остаться в своем прежнем логове, занимаемом с сентября 1939-го, когда Гейдриха назначили руководителем РСХА.

— Он настаивал на сугубой приватности, — без предисловий начал Гейдрих, едва я вошел. — Придется мне подождать в соседнем помещении, но я, разумеется, буду подслушивать: микрофоны тут установлены.

— Вам по чину не «подслушивать», а «осведомляться», — фыркнул я. — Учитесь дипломатическим формулировкам.

— В узком кругу можно называть вещи своими именами. Его приведут через пять минут, если начнет бросаться с кулаками или попытается запустить чернильницей — орите, охрана за дверью.

Я проводил Гейдриха недовольным взглядом. У него сегодня чересчур искрометное настроение. Знает что-то, о чем не подозреваю я? А вообще, следовало бы дать мне прочитать хоть одно письмо, я даже не представляю, о чем пойдет разговор!

Выглядел Йозеф Геббельс после десяти дней ареста не ахти. Круги под глазами, бледность, мятый светлый пиджак. Ботинки без шнурков. Взор, однако, как и прежде, горящий.

— Вы! — Этот возглас прозвучал вместо приветствия. — Наконец-то! Почему вы так долго тянули?

Что прикажете отвечать? Ссылаться на занятость?

— Садитесь, — я кивнул на один из стульев. — И постарайтесь изложить ваши… просьбы сжато и четко. У меня крайне мало времени.

— Да-да, я понимаю! Мне ежедневно приносят газеты, я имею общее представление о происходящем!

К моему безмерному удивлению, бывший рейхсминистр не стал жаловаться на противозаконное заключение, абсурдное обвинение в участии в «заговоре гауляйтеров» или на условия содержания, хотя, как я догадывался, во внутренней тюрьме РСХА они были вполне приемлемыми. Вовсе наоборот: доктор Геббельс с обычным своим пылом начал критиковать нашу пропаганду. Газеты ему доставляли ежедневно.

Недостаточный акцент на мнение масс. Где организация митингов в поддержку действий правительства? Ошибочно игнорируется Трудовой фронт и процессы внутри него — особенно в свете провозглашенной массовой трудовой мобилизации! Международное направление охвачено крайне слабо, противодействия англосаксам не ведется! Если уж вы начали избегать откровенно антиеврейской риторики, следует усилить внимание к теме британской буржуазии, ради обогащения которой Лондоном начата эта война! Ганс Фриче, возможно, не бесталанен, однако он так и не научился видеть целостную картину, не в состоянии превратить пропаганду в единую систему, в искусство! А партия? Партийная линия?! Идеология в партийной сфере?

— Постойте, — перебил я. — У вас есть какие-то конкретные предложения?

Геббельс изумленно осекся. Проговорил:

— Но они ведь все изложены в письмах! Вы разве… Не просматривали?

— Просматривали, — раздался голос Гейдриха. Рейхсфюрер вошел незаметно. — Здравствуйте, доктор. Позвольте осведомиться, отчего вы всё это время не протестовали? Не писали жалобы во все существующие инстанции на вероломство СД? Безропотно подписали все до единой бумаги с обвинениями, все протоколы допросов? Почему?

— Потому что вы отлично знаете, я невиновен, — ледяным тоном ответил Геббельс. — И если принято решение отправить меня на гильотину, изменить его я не смогу при всем желании.

— Здраво, — кивнул Гейдрих. — Вот что мы сделаем. Отбросив все бюрократические процедуры, заменим заключение здесь на домашний арест. Дело будет рассматриваться в прежнем порядке, но раз уж вы заявляете о невиновности… Следователи обратят на это внимание. Вы, доктор Геббельс, по-прежнему остаетесь подозреваемым, не забудьте.

Я недоуменно воззрился на рейхсфюрера. Интересный поворот. Вполне в духе Гейдриха-прагматика: освободить бестолочей и дармоедов наподобие Розенберга или Дарре? Ни в коем случае! Тут же совсем иное: Йозеф Геббельс может пригодиться, тем более что он сам вызвался, при этом сохранив необходимый минимум личного достоинства. Унижаться, молить о пощаде и требовать справедливости он не стал, избрав практически беспроигрышную тактику. Всегда был умен.

И плевать, что он думает о нас, о смерти Адольфа Гитлера — наверняка догадывается! — об инсценировке «партийного мятежа» и прочем. Под домашним арестом с бдительнейшим, тотальным надзором причинить нам вред он не сумеет. А вот реальная польза может оказаться существенной — ошибки и недосмотры Ганса Фриче доктор Геббельс определил виртуозно.

— …Не боитесь, что скрытая оппозиция воспользуется им как живым символом? О чем мы многократно говорили? — поинтересовался я, когда Геббельса увели. — Вот уж кто идеально подходит к званию «старого борца» и «национал-социалиста номер три» после Гитлера и бывшего рейхсмаршала, так это доктор Геббельс. А оппозиция есть, вы сами докладываете, что мы обидели слишком многих…

— Только не в данном конкретном случае, — возразил Гейдрих. — Каждый его шаг, каждое движение будут фиксировать. Строжайшее наблюдение днем и ночью. Восемь утра — пьет кофе. Восемь пятнадцать — посетил уборную. Восемь двадцать две — листает газету. И так далее. Не думаете же вы, что Имперская безопасность оставит столь важный объект без самого пристального внимания? Пусть работает, материалы будем поставлять фельдъегерской службой.

Так и вышло. Йозефа Геббельса на следующий день вернули домой, на Шваненвердер, к семье. Дозволили, как нейтрально сформулировали бюрократы из РСХА, «ассистировать» Министерству пропаганды. Выходить за пределы поместья запрещено и ему, и фрау Магде. Разумеется, перевод доктора под домашний арест нигде не афишировался, даже в СД об этом знали только в подразделении, занимавшемся круглосуточной охраной, и в самых высших кругах.

Гейдрих оказался прав: после Сталинграда и «Таманского котла» Геббельс очень пригодился нам как пропагандист от природы. Но об этом — ниже.

* * *

Вернемся, однако, в Италию, к которой в это время года меньше всего подходили определения «теплая», «солнечная» или «гостеприимная». Небо над Неаполитанским заливом затянуто низкими серыми тучами, конус Везувия терялся во влажной дымке, постоянно моросил дождь. Оно и к лучшему — не приходится ожидать авианалетов. За последние месяцы город серьезно пострадал от бомбардировок англосаксов.

Встречались мы не в самом Неаполе, а на загородной вилле Эсперо с видом на круглое озеро Аверно — древний вулканический кратер, окруженный холмами, кипарисовыми рощами и виноградниками. Место, дышащее античностью: в одной из пещер на побережье жила кумская Сивилла, там же находился вход в Аид, когда-то здесь располагались резиденции Октавиана Августа и Марка Виспания Агриппы.

Впрочем, сейчас красоты и мифы Аверно интересовали меня в последнюю очередь. Дуче принял германского канцлера с очевидной прохладцей, всем видом давая понять: он — фигура, равнозначная ушедшему в небытие фюреру, а потому какой-то мастеровой, едва отряхнувший с колен строительную пыль, не вызывает у наследника цезарей ровным счетом никакого пиетета. Даже намекнул, что с куда большим удовольствием встретился бы с Рейнхардом Гейдрихом, поскольку «властвовать должен сильный человек». Гордец.

Я принял вызов спокойно — Вальтер Хевель предупреждал, что Бенито Муссолини обязательно испытает меня на прочность. Смутишься, стушуешься — будет только хуже: дуче начнет давить, использовать свой авторитет «декана диктаторов», выставлять неприемлемые требования — он и с Гитлером несколько раз так поступал, взять хоть историю с взятием Франции.

В 1940 году после бездарных действий итальянской группы армий «Запад» принца Умберто в Прованских Альпах, остановленной вдвое меньшим по численности противником, Муссолини все-таки вытребовал у фюрера свою оккупационную зону, аннексировал Ментону и предъявил претензии на Ниццу и Корсику. Отлично помню, как возмущался тогда Гитлер, охарактеризовав притязания итальянцев несколькими хорошими окопными словечками времен Первой мировой. Тем не менее фюрер частично пошел на уступки, чтобы не обижать союзника по «Оси».

Теперь же мне предстояло убедить дуче в том, что Францию необходимо оставить и позабыть фантазии об Alpi Occidentali.^[53] Причем оставить без компенсаций с французской стороны — будет лучше вернуть Африканскую империю и расширить ее с помощью Германии.

Крайне сложная задача, признаться. Особенно на фоне нашего поражения под Эль-Аламейном, продолжающегося наступления генерала Монтгомери в Ливии и высадки американцев. Не говоря уж об отвратительной — чего скрывать! — ситуации под Сталинградом.

Я взял с собой в Италию генерала от артиллерии Вальтера Варлимонта, заместителя начальника штаба оперативного руководства, одного из плеяды «молодых теоретиков» — в конце тридцатых именно он создавал новую структуру командования Вермахтом и вместе с Йодлем разрабатывал «Барбароссу». Был причастен к группе фон Трескова, но активного участия в военной оппозиции не принимал, выступая сочувствующей стороной. Варлимонт и должен был объяснить Муссолини нашу новую стратегию — уделить пристальное внимание Африке и Мальте.

Впрочем, дуче занимала совсем иная тема.

— Что он о себе вообразил? — громыхал Муссолини. — С вашего попустительства Дарлан творит абсолютно недопустимые, возмутительные вещи! Достаточно одного моего слова, чтобы итальянские легионы прошли маршем до Виши и положили этому конец!

На мой взгляд, французский Первый консул и впрямь перестарался с бонапартистской мишурой и заявлениями, которые со стороны разоруженной Франции звучали несколько легкомысленно. Все эти «золотые орлы, прославившие себя под Аустерлицем и Фридландом», «штандарты, развевавшиеся у подножия пирамид», и прочие «походы Великой Армии» вызывали неистовые восторги у французской публики, но до крайности раздражали очень многих по обе стороны фронта — начиная с дуче и заканчивая Черчиллем, вкупе с поддерживаемой русскими и американцами «Свободной Францией» дезертира де Голля.

Значит, марш легионов на Виши? Отлично. Ты попался.

— Хотелось бы уточнить, что во Франции размещены две наших полевых армии, — полубезразличным тоном заметил я. — И Девятый воздушный флот. Не уверен, что итальянский командующий, принц Умберто Савойский, после своих блестящих успехов сорокового года решится на повторную попытку совершить легкую прогулку на северо-запад с учетом этих обстоятельств…

Умей дуче убивать взглядом, меня тут же разорвало бы в клочья. Намек был слишком очевиден: не лезьте, иначе будете иметь дело с германской армией.

— Изложите ваши соображения относительно французского вопроса, — ледяным тоном сказал Муссолини.

— Данный вопрос следует рассматривать комплексно, в контексте изменений политики Германской империи на Средиземноморье, — сказал я. — Вы прекрасно осведомлены о том, что наши части в Северной Африке не способны действовать против англо-американцев без стабильного и гарантированного пополнения людьми и техникой, без устойчивого снабжения и поддержки с воздуха. Генерал Варлимонт?

— Слушаю, господин рейхсканцлер?

— Вам слово. Озвучьте общие позиции Генштаба по африканскому вопросу.

Вальтер Варлимонт дисциплинированно озвучил. Германия изыскивает внутренние мобилизационные резервы и наращивает производство вооружений с целью ликвидировать один из двух фронтов, на которых мы ведем боевые действия. Если в отношении России до наступления следующей летней кампании принят принцип «сдерживания», то, по накоплении сил, решительный удар следует нанести на юге, пока англосаксы окончательно не перехватили инициативу.

Мальта. Предельно возможное усиление Африканского корпуса.

Сбросить Эйзенхауэра и Паттона в Атлантику.

Возобновить наступление на Египет.

— Вы полагаете, это невыполнимо? — сказал Варлимонт, наблюдая за скептическим выражением на лице Муссолини.

— Я полагаю, что Италия за неимением значительного военного потенциала вряд ли сможет поддержать инициативу германского Генштаба, — буркнул дуче. — Наш флот изолирован в гаванях, у британцев превосходство на море и в воздухе.

Неужели он начал здраво оценивать свои силы?

— Бригадефюрер Олендорф? — попросил я. Надо наносить следующий удар. — Вы хотели известить дуче о некоторых сведениях, полученных из «американского» отдела РСХА? Извольте.

Отто Олендорф прекрасно подготовился, благо информацией владел в полной мере.

В отличие от России и Британии, разведка в Североамериканских Штатах оставалась не слишком эффективной. При этом наша (пускай и крайне немногочисленная) агентура чувствовала себя в США неплохо, работала в достаточно комфортных условиях, активно сотрудничала с ирландскими эмигрантами, симпатизировавшими странам Оси. К сожалению, до войны не удалось создать в Северной Америке разветвленную агентурную сеть, Абвер так и вообще свернул свою деятельность в июне 1941 года — оставались только разведчики от Имперской безопасности.

Именно благодаря недостаточному вниманию к североамериканскому направлению мы прошляпили высадку союзников в Африке. Разозленный Гейдрих распорядился утроить усилия — «оживить» агентов в Мексике и Канаде, начать вербовку среди американцев, особенно немецкого и ирландского происхождения. Первые плоды не заставили себя ждать, и мы сочли необходимым поделиться информацией с Муссолини, поскольку отдельные донесения непосредственно касались Италии.

— Сицилия? — Едва дуче уяснил, что ему втолковывает Олендорф, как немедля вышел из себя. В отличие от Гитлера, который весьма расчетливо, с театральными эффектами и выверенной лексикой, распределял свой гнев и умел вовремя остановиться, южный темперамент Муссолини удержу не знал: — Проклятое гнездо! Змеюшник, который Давно следовало залить горчичным газом, вытравив всех, от младенцев до старух!..

И так далее. Сицилию Бенито Муссолини не любил давно и прочно, мне перед поездкой предоставили краткий доклад по теме, чтобы ввести в курс дела.

Мафия. Коза Ностра, с которой дуче боролся последовательно, жестоко и не выбирая методов. До прихода фашистов к власти Сицилия была фактически неуправляема, настоящей властью обладали исключительно вожаки преступных семей, наподобие дона Чичо Куччи, нарочно оскорбившего Муссолини во время его первого визита в Палермо в 1925 году. Дон Чичо, одновременно являвшийся мэром городка Пьяна-деи-Гречи, громко изумился численности охраны премьер-министра и вождя партии, во всеуслышание заявив: «К чему столько полицейских? Рядом со мной Вашему превосходительству нечего бояться, ведь в этом городе приказываю я!» После чего обернулся к публике, провожающей высокого гостя, и произнес: «Чтоб ни один волос не упал с головы Бенито Муссолини, моего друга и лучшего человека на этом свете!»

Муссолини обиды не спустил, а дон Чичо, в старые времена привыкший с пренебрежением относиться к облеченным властью гостям из далекого Рима, не осознал, с кем именно связался.

После жалоб ветеранов Первой мировой и латифундистов Сицилии на чудовищную преступность дуче объявил мафии войну на уничтожение. Новый префект Палермо Чезаре Мори, получивший от главы правительства чрезвычайные полномочия, начал в ноябре 1925 года масштабную операцию против Коза Ностры — сотни арестованных по малейшему подозрению, громкие судебные процессы, пожизненные приговоры. За два года^[54] сицилийская мафия была в самом буквальном смысле этого слова вытравлена: те, кто не попал за решетку, бежали из Италии.

Бежали в Североамериканские Штаты, где снова занялись привычным делом. В те годы эмиграцией руководил дон Вито Касчио Ферра, «король мафиози»; ныне «делами» руководили его многочисленные наследники.

К таковым, по сведениям внешней разведки РСХА, и обратились руководители американского Федерального Бюро Расследований с просьбой «помочь» в борьбе против общего врага — Бенито Муссолини. Только для правительства США дуче был врагом военным, а для мафии — врагом кровным, человеком, лишившим их родины, подвергшим репрессиям обширную родню и разогнавшим сицилийские «семьи».

В обмен на помощь предлагалось позабыть о многих прегрешениях мафии — Америке требуется агентура в Италии, способная вести диверсионную и разведывательную деятельность, а также способная в нужный момент выступить с оружием в руках на стороне союзников. По рукам, синьоры?

Олендорф рассказал, что из США кружными путями, через Францию, Испанию и Турцию направились «авторитетные люди» — с деньгами, а главное, с идеями «освобождения от тирании». Пока их немного, но они есть. Документы по этому вопросу будет переданы итальянской тайной полиции. Вы понимаете, чем в перспективе может грозить нарастающая активность Коза Ностры на итальянской территории? Особенно на Сицилии?

— Отторжением и созданием плацдарма для англоамериканцев, — будто невзначай заметил генерал Варлимонт. — Не забудем, что от побережья Туниса до Сицилии всего сто пятьдесят километров, а в ноябре англосаксы доказали, что способны проводить крупные десантные операции. Тунис и Ливия не должны быть сданы союзникам. Любой ценой.

— …Мальта, — после долгой паузы сказал дуче. — Мальта, будь она проклята! Но как? Какими силами? Командование?

— С германской стороны — фельдмаршал Кессельринг, — мигом отозвался Варимонт, — с итальянской — адмиралы Карло Бергамини или Луиджи Сансонетти. Воздушная блокада Мальты со стороны Люфтваффе, несмотря на то, что остров нашпигован радарами и «Спитфайрами», осуществима. Мы постараемся не повторить прежних ошибок.

— Топливо для нашего флота? Его нет.

— Мы выделим резервы специально под эту операцию, — отозвался я, поскольку экономическая часть планирования висела как раз на канцлере. — Вам и адмиралу Дарлану.

Муссолини скривился: было видно, что упоминание новоявленного французского диктатора ему неприятно. А еще неприятнее взаимодействовать с флотом Франции, буде такое произойдет.

Я отчетливо понимал, что обещание могу и не выполнить: месячная потребность французского флота в мазуте составляла 230 тысяч тонн, итальянского от 150 до 200 тысяч. С учетом экспорта из Румынии в 1,8 миллиона тонн в год и собственно германской добычи также в 1,8 плюс Венгрия 460 тысяч. Учтем не только боевые корабли, но и транспорты!

Мало, очень мало! А ведь сколько нефтепродуктов пожирает Восточный фронт!

Ради одной Мальты мы вынуждены будем посадить Германию на голодный топливный паек, но… Но военные во главе с Вицлебеном настаивают: дальнейшее пренебрежение Средиземноморским театром приведет нас к катастрофе. Благодаря фюреру это направление было позабыто и стало «сиротой войны». Чтобы вынудить британцев закрыть Западный фронт или снизить активность до минимальной, мы обязаны выправить ситуацию и одержать решительную победу! А там можно будет разобраться и с русскими.

Даже если так, мы сумеем обеспечить лишь месяц-полтора активных действий флотов Италии и Франции с гарантией оперативной свободы. Не успеем — поражение неизбежно. Риск колоссальный, и Муссолини это понимает.

Привлечь Испанию не получится: Франко не откажется от нейтралитета, а мы не вправе ставить под угрозу поставки испанского молибдена и марганца, если начнем шантажировать каудильо возможным вторжением…

Экономика, экономика и еще раз экономика — прав был Карл Маркс, это краеугольный камень всего!

— Карло Бергамини, — неожиданно сказал дуче. — Он хороший адмирал. Думаю, ему следует отправиться в Берлин, чтобы обговорить детали с генералом Йодлем и главнокомандующим Вицлебеном.

Я затаил дыхание. Неужели победа? Муссолини осознал, какие последствия принесет потеря Африки? Эрвин Роммель, может быть, и гений, но он не способен воевать без танков, авиации, пополнения и бензина…

У меня нет никаких иллюзий относительно итальянского флота, но его задача — хоть как-то обеспечить прикрытие десанта при комбинированной воздушной и морской операции. Мы сумеем вытащить с Восточного фронта некоторое количество лучших бомбардировочных эскадрилий, Альфред Йодль предложил даже оголить на десять дней ПВО Германии, чтобы отправить выученные экипажи на юг. Задействовать тяжелые Ме.323 с прикрытием истребителей, чтобы высадить на Мальту хотя бы несколько десятков легких танков Pz.II.

Авантюра, конечно. Причем авантюра, разрабатывающаяся Генштабом в спешке, с огромными логистическими и снабженческими трудностями. Но если не сейчас, то уже — никогда.

А передышки на Востоке не предвидится, и этот фактор тоже стоит учитывать.

— Адмирал Бергамини может вылететь на моем самолете сегодня же, — сказал я дуче. — Время очень коротко, ваше превосходительство. Каждый день — на вес золота.

— Знаю, — угрюмо отозвался вождь итальянских фашистов. — Поэтому надеюсь на одно: Примадонна дарует нам чудо.

* * *

— Не эпохальный, но все-таки успех, — покивал граф Вернер фон дер Шуленбург. Я встретился с главой МИД незамедлительно по возвращении в Берлин в тот же вечер. — Вы его припугнули и заставили задуматься. Пути к отступлению у Муссолини давно отрезаны. Даже после Польши он еще мог броситься в объятия британцев, но вслед за французской кампанией и вступлением Италии в войну на нашей стороне Черчилль окончательно поставил на нем крест… Отказ от сотрудничества с Германией быстро приведет фашистское государство к краху, в одиночестве Италия не выстоит, а в Лондоне неоднократно заявляли: уничтожение режима Муссолини — вторая в очереди задача после победы над Германией.

— Черчилль не остановится? — прямо спросил я. — Никаких шансов?

— Отчего же, шанс есть. Единственный. Возвращение Европы к состоянию на 31 августа 1939 года, а в идеале — к домюнхенской системе, с учетом независимости Австрии, компенсации Германией всех военных расходов, разоружения и так далее. Второй Версаль. И мы, и британский премьер понимаем, что это невозможно.

Я беззвучно чертыхнулся под нос. Зондирование британских намерений через нейтралов Шуленбург начал сразу после «Валькирии», шведским дипломатам были даны прозрачные намеки, что новое правительство Рейха готово через посредников начать консультации по вопросу германо-британского урегулирования. Именно «урегулирования»: формула нейтральная, ни к чему не обязывающая. О перемирии и речи не шло — Шуленбург прямо сказал мне, что, если это слово будет произнесено вслух, кабинет Шпеера и дня не продержится: военные воспримут разговоры о замирении с англичанами как измену.

Вскоре последовало выступление Уинстона Черчилля по лондонскому радио — упустить минуту триумфа над своим злейшим врагом он не мог. Сказать, что его речь была оскорбительной, даже хамской — значит не сказать ровным счетом ничего. Начал британский премьер с перечисления всевозможных злодейств Германии начиная с 1933 года. Попрание Версальской системы, перевооружение, захват Австрии, потом Судеты и Богемия, затем Польша — за честь и свободу коей, собственно, и выступила Британская империя.

Основной посыл был таков: Германия — это Гитлер, а Гитлер — это Германия. Порождение преисподней, ввергнувшее планету в огненный вихрь новой мировой войны. Далее шли пышные эпитеты, высокопарные метафоры и незатертые сравнения. Черчилль — умелый пропагандист и разбирается в столь хитром деле не хуже доктора Геббельса.

Приводить здесь полностью этот сомнительный шедевр ораторского искусства смысла нет, тем более что речь ориентировалась строго на британскую публику. Синопсис, в двух словах, таков: «Господь покарал самого чудовищного тирана в истории человечества». Я прислушивался к другому — хватит ли у премьер-министра рассудительности сделать хоть крошечный шажок навстречу? Если уж «деспотия, порожденная самой низкой и подлой идеологией и ее творцом», пала?

Ни слова, ни намека. Наоборот, одни надменные словеса в адрес «преемников Гитлера, чей разум доселе затуманен ядовитыми испарениями национал-социализма». Германия должна отринуть пагубные идеи. Германия должна раскаяться перед всем цивилизованным миром. Германия должна проклясть свое постыдное прошлое. Германия должна…

— Германия никому и ничего не должна, — сказал я тогда вслух. — Значит, война…

Дипломатические каналы этот вывод подтвердили: англичане настроены на борьбу до конца, особенно теперь, когда за спиной Черчилля встали Соединенные Штаты с их неисчерпаемым потенциалом — со стороны фюрера было непростительнейшей ошибкой объявлять войну Америке только ради солидарности с японским союзником. И бесспорно, нельзя не учитывать решающий фактор Восточного фронта, отнимающего большую часть сил, техники и ресурсов.

— Риббентроп оставил нам не самое лучшее наследство, — покачал головой граф Шуленбург. — МИД занимался чем угодно, только не прямыми обязанностями: поддерживать репутацию Германии среди стран, не вовлеченных конфликт, работать с лояльными государствами, изыскивать новых союзников. Мы утеряли влияние в Турции, забыли о весьма перспективном индийском направлении. Доктор Шпеер, вы знаете, кто такой Субхас Чандра Бос?

— Не слышал.

— Радикальный индийский политик, дважды был председателем Индийского Национального Конгресса, глава патриотической партии, выступающий против английского колониализма. С началом войны искал поддержки у русских, после отказа Сталина вышел на представительство Германии… Сейчас сотрудничает с японцами в Бирме. Отношение Риббентропа к Чандра Босу можно охарактеризовать как «презрительно-небрежное»: унтерменш, которого можно использовать только для создания добровольческой части из индийских военнопленных.^[55] Представляете, каковы возможности? Ударить руками самих индусов по Британской Индии?

— Ударить? — с сомнением переспросил я. — Вооружение, обучение, военные советники? Нереально.

— Поможет Япония, — отозвался граф. — И кто говорит о «войне»? Неповиновение и мятежи в колониях, срыв поставок в метрополию, да всё что угодно! Наша задача — признать независимость тех районов Индии, которые будут способны занять мятежники. Но это лишь фантазии, без какого-либо внятного планирования. Я оживил индийский отдел МИД,работа начата, но результатов придется ждать.

— Хорошо, — кивнул я. — Попытаться стоит, особенно координируя действия с Токио. Кстати, а что Сталин? Уинстон Черчилль озвучил свою позицию, донеся ее до всего мира. Рузвельт ограничился письменной декларацией, вся суть которой сводится к лапидарному «если Гитлер умер — это хорошо». Реакция Сталина?

— Он до сих пор молчит, — помедлив, ответил министр иностранных дел. — Несколько статей в русской прессе воспринимать всерьез невозможно, сплошная пропаганда. Равно и определить по ним отношение Москвы к нашему правительству. Молчание Сталина меня беспокоит больше всего. Смею думать, что за время работы в Москве я достаточно изучил повадки лидера большевизма и… И я боюсь, что он готовит для нас неприятный сюрприз.

— По-моему, все неприятности давно случились. Армия Паулюса окружена, несмотря на приказ пробиваться из «котла» и наступление Манштейна, со стороны Котельниково реальных успехов мы пока не видим.

— Сталин молчит, — повторил Вернер фон дер Шуленбург. — И мне, признаться, от этого факта до крайности неуютно…

— IV — STURM BRICH LOS

Берлин,

декабрь 1942 года — январь 1943 года

— То есть как — Четвертая танковая армия отрезана? У вас есть связь с Германом Готом? Это подтверждено?!

Фельдмаршал фон Вицлебен побагровел так, что я испугался: не хватил бы старика удар.

— Господин генерал-фельдмаршал, никакой ошибки, — генерал-полковник Йодль говорил холодно-бесстрастным тоном. — Русский Четвертый механизированный корпус под командованием генерал-майора Вольского после оказания нашим войскам сопротивления отступил за поселок Верхне-Кумский и реку Мышкова. Был дан приказ к началу операции «Доннершлаг», части Паулюса пошли на прорыв, но продвинулись всего на десять километров. После отхода русских Гот прорвался на соединение с Шестой армией силами двухсот двадцати танков, но… Русская Вторая армия Малиновского захлопнула ловушку, обойдя наши войска с северо-востока на соединение с Пятьдесят первой армией. Четвертый механизированный корпус громит наши тылы на внешнем обводе окружения…

Вицлебен потерял дар речи. Эрхард Мильх потянул за воротничок рубашки.

— Мы недооценили резервы противника, — совсем тихо сказал Йодль. — Предположительно, Сталин перебросил немалые силы с других участков фронта. Мы ожидали мощного русского удара на Ржевском направлении, куда были отправлены значительные подкрепления, но всё обошлось кратковременным наступлением, перешедшим в позиционные бои… Сейчас выясняется, что под Сталинградом действуют еще Третий и Шестой механизированные корпуса русских, которые еще полтора месяца назад сосредотачивались против группы армий «Центр».

— Масштабная дезинформация? — голос у меня упал. — И, видимо, в Москве неплохо поработали с документацией, найденной на месте падения «Кондора»?

— Совокупность факторов, — отчеканил генерал-полковник. — Мы предполагали, что после ноябрьских событий в руках Сталина оказались существенные козыри.

— Предполагали… — эхом отозвался я. — Как это мило.

— Дополнительно, огромные проблемы со снабжением Шестой армии Паулюса, — Йодль неприязненно покосился на фельдмаршала Мильха. — Поддержка Люфтваффе по этой части неудовлетворительна.

— Самолетов не дам! — внезапно рявкнул обычно выдержанный Эрхард Мильх. — Я не могу погубить транспортную авиацию под Сталинградом! Особенно в свете мальтийских планов! Ни одной лишней единицы!

— Вы бы хоть наладили поставки самого необходимого имеющимися силами! — повысил голос в ответ Альфред Йодль. — Войскам требуются продовольствие и боеприпасы, а с самолетов сбрасывают ящики с презервативами!

Я повернулся к Мильху и в упор уставился на него.

— Существуют разнарядки по обязательному снабжению, — развел руками Мильх. — Подробные интендантские инструкции. Если положено поставлять в войска презервативы, их будут поставлять! В соответствии с очередностью — сегодня тушенка, завтра патроны, послезавтра награды, еще через день пропагандистская литература…

— Эрхард, — я на мгновение забыл о субординации и назвал фельдмаршала по имени, будто в приватной обстановке, — вы хотите сказать, что это безумие продолжается до сих пор? И вместо продуктов питания и необходимейших боеприпасов нашим солдатам на головы летят ящики с Железными крестами и брошюрками? Немедленно, — вы слышали, незамедлительно! — пересмотреть всю систему снабжения Шестой армии!

— Этим занимаюсь не я, а интендантская служба Вермахта. Люфтваффе работает лишь в качестве почтальона.

Я поперхнулся воздухом. В целом я представлял себе, что армия — механизм до крайности косный, консервативный и неповоротливый, но столь вопиющее, запредельное безобразие — сейчас? Когда весь южный фланг русского фронта находится под смертельной угрозой?

— Мы займемся этим тотчас же, — прервал Йодль нехорошее молчание. — Однако, боюсь, слишком поздно… Никто не рассчитывал на эдакую прыть русских: они переманеврировали Гота и Манштейна, у Сталина существенное численное превосходство как в живой силе, так и в танках. Единственное разумное предложение — немедленно начать отвод войск с Кавказа на линию Дона и занимать оборону. Я понимаю, что это крупное военное поражение, но лишь в таком случае мы удержим фронт на юге.

— Деблокада Шестой армии и Четвертой танковой возможна? Хотя бы теоретически? — растерянно спросил я. — Дать приказ на прорыв?

— Приказ уже отдан, — мрачно ответил генерал-полковник. — Заканчивается горючее, количество боеприпасов крайне ограничено. Герман Гот попытается. Одно можно сказать твердо: операция «Винтергевиттер» в ее исходном виде провалена…

— Манштейн от командования мною отстраняется, — хрипло сказал Вицлебен. — Это позор. На командование группой армий «Дон» назначается генерал-полковник Франц Гальдер. Старый конь борозды не испортит — Гальдер отлично знает этот театр боевых действий,^[56] не склонен к авантюрам, разумен и опытен. Полагаю, он выправит ситуацию, хотя бы и путем утери позиций на Кавказе и Волге…

* * *

У меня еще теплилась надежда — военные справятся. Обязаны справиться! Со своей стороны я, как канцлер, прилагал к тому все возможные усилия. В частности, пытался сломать прежнюю систему разработки и производства военной техники, во многом зависевшую от пристрастий и желаний фюрера, одновременно выстраивая новую, упрощенную и более работоспособную схему.

Генерал Гейнц Гудериан официально вошел в Имперский Совет по вооружениям как ведущий специалист в бронетанковой сфере и моментально выдвинул тезис «рациональности» — то есть никакого распыления сил на множество всеразличных проектов, разрабатывавшихся фирмами Круппа, доктора Порше и корпорацией «Хеншель Верке». В частности, приостанавливалась подготовка к выпуску в серию танка Pz.V «Пантера» — услышав, что в производстве будут задействованы более ста тридцати смежников, а стоимость одной машины превзойдет 117 тысяч рейхсмарок, Гудериан отстоял свою идею о максимальном наращивании производства Pz.IV, отлично себя зарекомендовавшего.

Мне пришлось отменять собственное распоряжение от 4 июня сего года — предполагалось, что к маю 1943-го в войска поступит 250 «Пантер», как и хотел в свое время Гитлер, но я отлично знал, что разворачивающееся в спешке крупносерийное производство неизбежно скажется на качестве. Предсерийные машины, испытывавшиеся в Куммерсдорфе, доказали, что доводить «Пантеру» до ума предстоит еще очень долго: ходовая, трансмиссия и двигатель были ненадежны, на что и указал Гейнц Гудериан.

Решено: выпуск Pz.V откладывается в лучшем случае до лета 1943 года. Сейчас промышленность сосредоточится на максимальном увеличении объема производства Pz. IV с длинноствольным орудием KwK 40 L/48 — по крайней мере, мы способны сделать это без ненужного напряжения, располагая давно отработанной схемой поставок, конвейерными линиями и, что, весьма немаловажно, четкой структурой подготовки экипажей.

Гудериан немного поворчал на тему новых «Тигров», но здесь и я, и министр вооружений Альфрид Крупп были склонны придерживаться исходной позиции: тяжелый танк качественного усиления армии необходим. Заодно (пусть и скрепя сердце) было подтверждено указание фюрера от минувшего октября о переделке готовых шасси танка «Тигр-Порше» в противотанковые САУ — мы не могли пустить их под пресс.

Если относительно бронетехники в Министерстве вооружений частенько возникали бурные споры, то ведомство Эрхарда Мильха, избавившееся от неприемлемых причуд и капризов Геринга, особых беспокойств не доставляло. Фельдмаршал не собирался отказываться от прекрасно справлявшихся с боевыми задачами Me.109 или Fw.190, однако при этом убедил меня, что приоритетной задачей должен стать выпуск реактивного Me.262 — тем более что за 1942 год предполагалось поставить в строй учебных подразделений тридцать самолетов: половина от этого количества сошла с конвейера еще летом, вторую половину дорабатывали сейчас, в декабре.

Позиционировался Me.262 именно как высокоскоростной истребитель и никак иначе — некогда провозглашенную фюрером идею «блиц-бомбардировщика» летчики окончательно отвергли: в свете усиливающихся налетов англосаксов нам требовалась противовоздушная оборона, радикально превосходящая силы противника…

Кстати, о ПВО. Мильху принадлежало странное изобретение «отдельного рода войск в составе Люфтваффе» — с цифрами и документами в руках он доказал мне, что выделять противовоздушную оборону в отдельную структуру с собственной организацией и командованием будет долго и дорого.

— Альберт, кто здесь постоянно разглагольствует о недопустимости раздутия штатов и лишней бюрократии? И «скопидомство» здесь решительно ни при чем! Поэтому Flugabwehr останется в составе ВВС, но как особое подразделение — как ты и просил, командовать будет генерал Йозеф Каммхубер. План по развитию и снабжению мы уже представили. Безусловно, мы заинтересованы в поступлении новейших вооружений — ты не мог бы осведомиться, как обстоят дела с проектом «Вассерфаль» у этих бездельников в Пенемюнде?..

Я лишь руками развел. Непосредственно курируя по линии Министерства вооружений ракетный полигон в Пенемюнде, я имел представление о том, что предприятие доктора фон Брауна всасывает в себя деньги и ресурсы с мощностью аэродинамической трубы, а существенной отдачи пока не видно. Да, 3 октября группа фон Брауна произвела успешный запуск тяжелой ракеты, она пролетела 190 километров и упала с отклонением всего в 4 километра от цели, однако…

Сама концепция «оружия возмездия» в виде ракет А-4 мне с самого начала категорически не нравилась, но отговорить Гитлера было решительно невозможно: фюрер, поначалу относившийся к ракетному проекту скептически, затем увлекся новой игрушкой и с присущим ему пафосом персонажа греческой трагедии описывал, как сотни ракет обрушат беспощадное пламя на головы бриттов. Я же, как человек, привыкший считать, умножать и складывать, отчетливо понимал, что никакого толка из этой затеи не выйдет.^[57]

Хорошо, предположим, что руководитель проекта и начальник полигона в Пенемюнде полковник Вальтер Дорнбергер вместе доктором фон Брауном выполнят свое обещание и будут выпускать по три десятка ракет в сутки (когда это еще произойдет!). Боевая часть снаряда теоретически должна нести 800 килограммов аммотола — итого всего-навсего 24 тонны.

Средняя бомбовая нагрузка одного американского В-24 «Летающая крепость» колеблется от 2200 до 2500 килограммов при полете на дальние расстояния. То есть, всего десять-двенадцать бомбардировщиков за один налет доставят на нашу территорию аналогичное количество взрывчатки. А если самолетов будет двести? Пятьсот? Тысяча?

Прикажете построить тридцать с лишним тысяч ракет, чтобы дать адекватный ответ?

Невозможно.

Это при том, что Пенемюнде отнимает у военной промышленности колоссальные ресурсы. Производственный потенциал можно было бы направить в другую, более рациональную сферу. Но нет, фюрер распорядился разместить стартовые площадки на берегу Атлантики во Франции, спроектировать гигантские бункеры для сборки и подготовки ракет — их возведение должно начаться в январе 1943 года.

Стоимость развлечений Дорнбергера и Вернера фон Брауна запредельная — сотни миллионов марок. КПД, если пользоваться техническими терминами, исчезающе мало. Совсем другое дело — «Вассерфаль», ракета ПВО, о которой упомянул Мильх.

— Вызовите ко мне полковника Дорнбергера, — согласился я с фельдмаршалом. — Прикрывать лавочку в Пенемюнде мы не станем, слишком много трудов и денег вложено, однако я попытаюсь их простимулировать к тому, чтобы приносить реальную пользу, а не заниматься теоретизированиями и пустыми экспериментами.

— В Пенемюнде есть интерес ведомства Гейдриха, — заметил Эрхард Мильх. — Еще при Гиммлере рассматривался вопрос о передаче будущего производства под юрисдикцию концлагерей — бесплатная рабочая сила и сохранение секретности гарантируются, но также имеется гарантия немалого финансирования, которое и требовалось Гиммлеру.

— Я поговорю с рейхсфюрером. Тем более что Гейдрих пытается избавить СС от хозяйственных функций, приводящих только к коррупции и воровству…

* * *

На фоне стремительно разворачивающейся драмы на Востоке успехи нового правительства выглядели бледно, пускай явных провалов не отмечалось. В основном благодаря усилиям Рейнхарда Гейдриха власть за полтора месяца была взята крепко — крови рейхсфюрер не боялся, либерализмом и прекраснодушием не отличался вовсе, а потому любые, малейшие намеки на оппозицию подавлялись в зародыше.

Предыдущая высшая власть была в рекордные сроки демонизирована — во многом благодаря стараниям доктора Геббельса, трудившегося взаперти в Шваненвердере.

Несколько его гениальных находок позволили окончательно перетянуть мнение масс на нашу сторону. Экскурсия рабочих завода MAN в Каринхалл — бывшую резиденцию Германа Геринга — широко освещенная в прессе: взглянуть на разложенческую роскошь. Крупная фотография на первой полосе «Фолькишер Беобахтер»: игрушечная железная дорога, с которой забавлялся бывший рейхсмаршал, вместо того чтобы трудиться на благо нации.

Теперь в Каринхалле организуют приют для сирот, оставшихся без родителей в результате авианалетов, и для детей погибших летчиков Люфтваффе.

Выставка произведений искусства, конфискованных у рейхc- и гауляйтеров. Они будут принадлежать народу. Отмена карточек на отдельные виды товаров, к примеру, на рыбопродукты — таковых мы достаточно получали из Финляндии, Норвегии и Дании, чтобы счесть эту меру экономически оправданной.

Пришлось отчасти приструнить некоторых крупных производителей — после 1940 года мы пожадничали инкорпорировать развитую промышленность Франции в германское военное производство, все поставки шли на основе тендеров, и, разумеется, немецкие магнаты всеми силами подрывали позиции конкурентов, особенно иностранных. Францию лишили доступа к ресурсной базе и значительной части рабочих рук путем принудительной трудовой повинности, вклад французов в наши усилия был мизерный — это положение было необходимо исправить.

К Дарлану снова отправился незаменимый Хевель. Мы размещаем заказы во Франции, прекращаем трудовую мобилизацию, что позитивно скажется на умонастроениях народа, вы наращиваете производство — создаются рабочие места для бывших военнопленных. Особо интересует сельскохозяйственная продукция, цветная металлургия, химическая отрасль. Бокситы — их запасы в средиземноморской бокситоносной провинции немаленькие. Авиационные заводы в Тулузе.

Мы, в свою очередь, продолжим выполнять взятые на себя обязательства. К Рождеству мирный договор будет подписан. Вермахт уйдет из Парижа.

Дарлан согласился, хотя и бросил нам упрек в том, что «Африка почти потеряна» — англо-американцы давили сопротивление французов в Марокко и Алжире безжалостно, Роммель ничем помочь не мог: снабжение Африканского корпуса оставляло желать лучшего. Говоря откровенно, такового практически не было.

— …Самое печальное, что наша ноябрьская… кхм… инициатива в настоящий момент способна привести армию к поражению в России, — сказал Рейнхард Гейдрих во время очередной из приватных встреч. Трижды в неделю рейхсфюрер докладывал канцлеру о внутриполитической обстановке в государстве во всех подробностях: слухи, разговоры в обществе и в войсках, влияние пропаганды, положение с обеспечением продовольствием и так далее. — При всех недостатках канцелярия покойного Бормана с бумагами работала безупречно, список попавшей в руки врага документации с самого начала вызывал содрогание.

— Но, может быть… — вяло предположил я.

Гейдрих перебил:

— Не может, увы. В Вайсрутении и Литве была проведена геркулесова работа по поиску большевистских бандитов. Принципиальная задача — взять живым хоть кого-нибудь из группы, базировавшейся на Свенцянских болотах — весьма осложняется тем, что живыми они предпочитают не сдаваться. Но кое-каких успехов мы достигли: захватили их связного в Молодечно, а затем вышли еще на двоих, оказавшихся непосредственными свидетелями.

— И что же? — напряженно спросил я.

— Ничего существенного, в том-то и дело, — Гейдрих поморщился. — Обобщая: все обнаруженные на месте крушения бумаги были отправлены в Москву курьерским самолетом, повез их лично комиссар, какой-то еврей, не запомнил фамилию… Об интересующей нас персоне ни слова. Была большая суета, командиры приказали немедленно уходить на запасные точки. Одного раненого из самолета унесли с собой, но кого именно?.. Поймите, мы не в состоянии отыскать всех партизан для допроса: чтобы прочесать леса от Молодечно до Смоленска, потребуется весь строевой состав Вермахта!

— Со стороны Москвы по-прежнему ни слова, — хмуро отозвался я. — Окажись у них в руках эдакий козырной туз, раструбили бы на весь мир. Особенно после устроенных нами фиктивных похорон в Танненберге…

Гейдрих, поджав губы, замолчал. «Тело фюрера» и впрямь было упокоено в Танненбергском мемориале, со всеми полагающимися почестями. О важнейшей государственной тайне знали всего шесть человек во всей Империи, включая меня и рейхсфюрера, но тела как такового в двойном гробу — парадном, с внутренней запаянной свинцовой капсулой, — не было. Олендорф предпочел не искать по моргам подходящий труп и возиться с гримировкой: чем меньше людей в эту историю впутано, тем меньше шансов на открытие неприятной правды.

— Не сравнивайте Сталина с Черчиллем и Рузвельтом, — наконец сказал Гейдрих. — Иногда мне кажется, что в его лице Германия столкнулась с самим дьяволом во плоти. Предсказуемость глупости англо-американцев абсолютна: они выставили бы покойника на всеобщее обозрение, пригласили уйму репортеров, Черчилль дал бы обширную пресс-конференцию, где с дубовой высокопарностью и тошнотворной претенциозностью начал рассуждать о возмездии провидения, богине судьбы и прочих немыслимых пошлостях, которые обожают выслушивать подданные Его величества. То же и с президентом Рузвельтом, только более вульгарно, в крикливом американском стиле. А Сталин… Сталин — азиат, с присущим одним азиатам изысканным коварством. Эдакая жутковатая помесь империи Хань, Византии и Ассирии. Он выложит карты на стол исключительно в решающий момент, когда будет твердо знать, что сорвет банк.

— Боитесь? — прямо спросил я.

— Опасаюсь, — дернул щекой Гейдрих. — Сталинград тому подтверждение: кто бы мог подумать, что русские применят против нас нашу же стратегию? Они многому научились с лета сорок первого года, а тут в довесок нелепый случай дарит Москве… Будем откровенны, дарит дубину, которой так щедро попотчевали Паулюса, Манштейна и Гота.

— Часть подразделений Гота успела избежать окружения, — сказал я, припомнив утреннюю сводку. — Танки, оставшиеся на охранение коридора для выхода Шестой армии…

— Этот коридор просуществовал всего пять часов, — холодно ответил Гейдрих. — И был ликвидирован русскими. Впрочем, я надеюсь на Вицлебена и Гальдера, иначе чего тогда вообще стоит наш генералитет? Им мешал фюрер? Прекрасно, теперь не мешает никто — вы ведь не суетесь в оперативное планирование как канцлер? Не командуете?

— Бросьте, что за абсурд! — Я даже руками замахал, не обратив внимания на откровенный сарказм рейхсфюрера. — Гражданский руководитель не вправе советовать Главнокомандующему!

— Вот-вот, — кивнул Гейдрих. — Главное, чтобы после финала сталинградской истории они не спихнули вину на вас. А финал близок, поверьте мне как главе РСХА. Я еще месяц назад распорядился проводить мероприятия по плану «Спецакция 1005» на юге России с предельной интенсивностью, поскольку испытываю самые недобрые предчувствия.

Тут настала моя очередь выдержать долгую паузу. В ноябре, после ареста Альфреда Розенберга, РСХА предоставило мне подробнейший многостраничный доклад о так называемой «Восточной политике», после прочтения которого можно было стать заикой. Да, еще во время сентябрьского визита в Киев Гейдрих ознакомил меня с некоторыми шокирующими аспектами этой самой «Восточной политики», а заодно и с планами «окончательного решения» еврейского вопроса в Европе, но я и подумать не мог, насколько далеко зашла политика уничтожения.

Один только вопрос с русскими военнопленными, оказавшимися в наших руках с июня прошлого года, вызывал леденящий ужас: при транспортировке и в лагерях на сегодняшний день погибло больше миллиона, не считая расстрелов по «Приказу о комиссарах» и ликвидации евреев-военнопленных. А это дополнительно четыреста с лишним тысяч.

Уже за одно это в случае военного поражения нас всех живописно развесят на фонарях вдоль Унтер-ден-Линден, не слушая никаких оправданий о том, что профессор Шпеер или фельдмаршал Вицлебен таковых решений не принимали, да и вообще не были осведомлены.

— Я-то как раз отношусь к числу принимавших решения, — сказал Гейдрих в ответ на мои соображения. — Вдобавок осведомлен куда лучше многих. В том числе о вопросе отношения населения России к германским оккупационным властям вообще и к Вермахту в частности. Если в сорок первом многие были настроены к немцам лояльно, помня времена Великой войны и вполне джентльменское поведение солдат кайзера, то за время кампании сорок второго года мы получили взрывообразный всплеск партизанского движения в генеральных комиссариатах Украина и Вайсрутения, а заодно в центральных и северо-западных областях Советской России, занятых нашими войсками… В сравнении с моей любимой Богемией, где царит полнейшее умиротворение, там — сущий ад. И я не представляю, как теперь выправлять ситуацию. Мы потеряли любые симпатии местных жителей, имевшие место в начале войны во многих областях, особенно вблизи западной границы СССР. Единственно, это не касается Прибалтики.

— Насколько я понял из доклада, с проблемой «юденфрай» прибалты прекрасно справились сами. — Я досадливо покачал головой. — А ведь Россия — это прежде всего незаменимый поставщик продовольствия…

— Не Россия как таковая, — поправил Гейдрих, — а оккупированные районы. Что мне прикажете теперь делать? Остановить репрессии против большевистских или националистических бандитов и их пособников? Невозможно, поскольку зараза будет распространяться дальше с утроенной силой. Призвать к порядку оккупационные силы, развращенные и деморализованные прежней «Восточной политикой»? Слабая вероятность восстановить порядок есть, но придется проводить значительную ротацию…

— Что ж вы натворили, рейхсфюрер…

— Я, как и все, выполнял приказы. Доводил таковые до нижестоящих исполнителей и требовал беспрекословного подчинения. Рассуждать о морали предоставьте не солдатам, а воспитанницам закрытых школ для девочек из приличных буржуазных семей. Если, по мнению фюрера, проводимые… — Он замешкался, подбирая слово. — Пусть будет «проводимые акции», были целесообразны, следовательно, так тому и быть. Но сейчас фюрера нет. Вопрос дальнейшей целесообразности мы должны принимать коллегиально, как и договорено на встрече в Ванзее.

— Уточните, — потребовал я.

— Всё упирается, как и обычно, в экономику. Вы внимательно читали меморандумы по окончательному решению еврейского вопроса в Европе?

— Да.

— Резюме? Как экономиста?

— Раз уж о морали рассуждают исключительно дочки преуспевающих бюргеров, — ядовито сказал я, — то отвечу кратко: бесцельное и преступное расходование сил и денег. Хорошо, всего в зоне ответственности Германии на начало войны было восемь с небольшим миллионов евреев, то есть едоков. Большинство сосредоточены в генерал-губернаторстве и на оккупированной части России. Не напомните, сколько именно?

— Там? Порядка трех с половиной миллионов. Впрочем, ныне всего около трех…

— Румыния?

— Восемьсот тысяч. По триста тысяч в Богемии и Франции. Это самые крупные диаспоры.

— Господи, так давайте оставим французских евреев адмиралу Дарлану, а румынских — маршалу Антонеску! При чем здесь мы? В Германии и на оккупированных территориях работоспособных мобилизовать в соответствии с указом о «Всеобщей трудовой мобилизации». Ничего не умеют делать, кроме торговли? Научиться разбирать завалы после бомбардировок или разбрасывать гравий при строительстве шоссе не так и сложно. Наши потребности даже в неквалифицированном труде огромны! Особенно учитывая возвращение военнопленных по договоренности с французами.

— В настоящий момент построено и готово к эксплуатации два десятка специализированных лагерей, — без каких-либо эмоций сказал Гейдрих. — Несколько из них действуют. По прямому назначению. Депортации евреев в генерал-губернаторстве проводятся с лета — имеется приказ Генриха Гиммлера от 19 июля сего года, так и не отмененный.

— Сколько всего? — сдавленно спросил я. — Сколько всего депортировано? Вы же должны получать цифры?!

— Округляя — миллион.

— И вы ничего не сделали, чтобы это остановить?

— Инерция системы, — пожал плечами рейхсфюрер. — Зная ваше отношение к проблеме, я распорядился притормозить депортации в генерал-губернаторстве. Так что же, отменяем? И всех на работу?

— Вы еще спрашиваете!

— В таком случае я жду разнарядок «Организации Тодта» по применению рабочей силы. Снабжение продовольствием, бараки, транспорт и все сопутствующее для контингента — на совести ОТ. Формально вы остаетесь ее руководителем, верно? Вот и займитесь…

— Займемся, хотя это дело не одного дня, — буркнул я. — Давайте вернемся к «Спецакции 1005» в России.

— Штандартенфюрер Пауль Блобель и его зондеркоманда 1005 трудятся не покладая рук в районе Ростов — Шахты — Батайск. Вам нужны подробности?

От подробностей пришлось отказаться: я достаточно хорошо представлял себе, чем занимаются люди штандартенфюрера Блобеля. «Sonderaktion 1005» была запланирована Гейдрихом еще в прошлом марте, к июню начала разворачиваться в полную силу. Цель — ликвидация «последствий инцидентов на Востоке», как это было сформулировано в секретных документах. «Уборка грязи» — так выражался сам Гейдрих. Говоря совсем просто: уничтожение любых следов массовых убийств на оккупированных территориях, путем эксгумации захоронений и сожжения останков.

Изначально «Спецакция 1005» ориентировалась на области, подлежащие германской колонизации, имея целью поберечь нервы мирных фермеров из Тюрингии, Ганновера или Шлезвига, которые, по плану Розенберга, должны были начать осваивать жирные украинские черноземы. Согласимся, не очень приятно наткнуться на сотни полуразложившихся трупов, копая силосную яму или закладывая фундамент для уютного сельского дома.

Затем сфера действия Пауля Блобеля расширилась на концлагеря в Кульме, Собиборе и Белжеце. А не столь давно зондеркоманду 1005 перебросили под Ростов: Гейдрих, как самый осведомленный человек в государстве, отлично понимал, какую реакцию за границей вызовут сообщения о следах активности зондеркоманды СС 10-а и айнзатцгруппы D, находившихся в том районе с июля 1942 года — в случае возможной сдачи города, разумеется.

Рейхсфюрер решил перестраховаться. 46 тысяч тел только в Ростове и окрестностях. А ведь имелись еще Ставрополь, Кисловодск, Ессентуки, Пятигорск и другие пункты в предгорьях Кавказа — самое угрожаемое на сегодняшний день направление.

Тысячу раз прав Вернер фон дер Шуленбург — Сталин не простит никогда. Даже не войну, не июньский рассвет 1941 года. Убежден, кремлевский вождь знает всё о том, что происходило и до сих пор происходит на его земле. Возможно, не в полном объеме, урывочно, без подробностей — но знает.

И не простит, даже если случится чудо.

* * *

— И думать об этом забудь! — воскликнул Эрхард Мильх. — Ты с ума сошел? Поездка на фронт? Да еще в Ростов? Нет, это исключено. Твое место здесь, в Берлине!

Я всего-то высказал мысль о том, что для поднятия боевого духа войск канцлеру следовало бы посетить район боевых действий. Причем желательно там, где обстановка наиболее сложная — в конце концов, Гитлер не раз и не два отправлялся на передовую. Бывал на фронте под Варшавой, во Франции, вместе с Муссолини посетил Николаев и Первомайск. Присутствие вождя воодушевляло.

— Сравнение некорректно, — возразил фельдмаршал. — Я бы прямо сказал — абсурдно. У тебя полностью отсутствует харизма фюрера и его репутация, много лет взращиваемая пропагандой: он — солдат Первой мировой, прошедший войну в окопах от начала и до конца, кавалер Железных крестов, которые при Вильгельме Гогенцоллерне вручали истинным героям!.. Не хочу тебя обидеть, но интеллигентный выпускник университета будет смотреться там нелепо!

В тот день я присутствовал на коллегии в Министерстве авиации — Эрхард решил не пускать дела на самотек и вызвал в столицу весь руководящий состав ракетного центра Пенемюнде. Руководитель проекта полковник Вальтер Дорнбергер, глава научной группы доктор Вернер фон Браун, инженер-двигателист Вальтер Тиль, ведущий специалист по системам управления Греттруп.

Заодно пригласили и командующего объединенными силами ПВО генерала Каммхубера, поскольку его интерес в беседе стоял на первом месте: «Вассерфаль» — управляемая ракета класса «земля — воздух», заказ на которую команда фон Брауна получила еще в 1941 году, а совсем недавно Министерство вооружений окончательно оформило проектные требования. Задача наивысшей важности, по мнению Мильха.

Полтора часа мы выслушивали нытье — иного слова и не подберешь! — Дорнбергера: недостаточное финансирование, тактика затяжек со стороны правительства, не расставлены приоритеты, Пенемюнде держат на голодном пайке!^[58]

— А вам известно, — жестко спросил я, — что общая ценность Пенемюнде, включая уже потраченные средства, составляет без малого полмиллиарда марок? При текущем ежегодном бюджете в сто пятьдесят миллионов марок? И после этого вы говорите о «полуголодном существовании»?

Полковник Дорнбергер был фанатиком своего дела, а бездумная приверженность какой-либо идее, пусть и самой благой, частенько вредит. Далее нам пришлось оценить длительный спич на тему фундаментальных исследований, непреходящей научной ценности, перспективах выхода за пределы атмосферы Земли^[59] и прочих высоких материях, не имевших никакого отношения к тревожной повседневной реальности.

В одном глава экспериментального центра был безусловно прав: перед группой фон Брауна следовало поставить четкую и не требующую дополнительных толкований задачу. Никто из присутствующих не возражает против фундаментальной науки, однако в условиях войны необходим реальный результат. Мы не можем больше вкладывать колоссальные средства в сомнительные проекты — тут я привел сравнение тридцати ракет А-4 против дюжины бомбардировщиков «Летающая крепость» и их боевой нагрузки.

— Допустим, мы доведем производство наступательных ракет до девятисот в месяц, как и планировалось, — в атаку на Дорнбергера пошел фельдмаршал. — Каждая из них по имеющимся расчетам будет стоить тридцать восемь тысяч марок. Итого…

Мильх быстро начертил в блокноте карандашом несколько цифр в столбик.

— Итого тридцать четыре миллиона двести тысяч марок в месяц, не так ли? Более чем вдвое меньшая по размерам и практически втрое по массе «Вассерфаль» обойдется заказчику, то есть Германской империи, в четырнадцать тысяч марок… И мы будем способны ежемесячно выпускать около трех тысяч зенитных ракет, способных оградить города и промышленные центры от воздушного террора англосаксов. Господин фон Браун, если все усилия сосредоточить на проекте «Вассерфаль», когда будут достигнуты положительные результаты?

— Первые модельные испытания мы сможем провести весной, — ответил молодой ученый. — Фактически проработать конструкцию и двигательную установку на основе опыта работы с А-4 труда не составит, главная загвоздка — система наведения, без которой разработка «Вассерфаль» станет бессмысленной. О промышленном производстве пока говорить преждевременно.

Доктор Браун мне нравился — другой на его месте непременно заявил бы, что отправка ракеты в серию состоится как можно быстрее, и даже назвал даты, а затем оправдывал бы срыв поставок всяческими нелепицами, от недостатка каучука до болезни любимой тетушки. Браун, наоборот, осторожничает. Из него выйдет толк.

Полковник Дорнбергер гнул свое: пример с тяжелыми бомбардировщиками некорректен, надо учитывать затраты на обслуживание, топливо и обучение экипажа! По статистике один В-24 совершает всего пять боевых вылетов, после этого или сбивается, или получает неприемлемые повреждения и подлежит списанию!

— Но за пять вылетов он способен доставить до двенадцати-пятнадцати тонн бомб, — немедленно парировал Мильх. — А сколько сбросит одна воздушная армия, вы считали?.. А численность выпускаемых заводами за день самолетов учитывали? Поймите же, что масштабируемое и налаженное производство в два счета побивает любые высокие технологии вроде вашей А-4!

Выслушали мнение генерала Йозефа Каммхубера. Да, идея преинтереснейшая — двести, а тем более триста батарей «Вассерфаль»,^[60] сосредоточенных на основных направлениях атак вражеских бомбардировщиков, смогут установить надежный воздушный щит. Особенно при поддержке реактивных истребителей Me.262.

На том и порешили. Работы над тяжелой ракетой А-4 временно сворачиваются. Теоретические кабинетные разработки, если в распоряжении Вернера фон Брауна имеется свободный потенциал, — сколько угодно, но опять же без ущерба практической части. Финансирование будет исправным, поставки оборудования своевременными, задание считается исключительно важным.

Мильх объявил о закрытии коллегии, на хмурые взгляды полковника Дорнбергера — как же, его любимому детищу подрезали крылья! — не обратил никакого внимания, а меня пригласил в свой кабинет, на рюмочку «Пьера Феррана».

Я сразу оценил отличие рабочего места Эрхарда Мильха от стола Геринга в Каринхалле: завал из папок, документов, схем и чертежей. Фельдмаршал не лишен личных недостатков, но в бездеятельности или апатии его никак не упрекнешь. Человек занят любимым делом.

— Скверно, — вздыхал Мильх. — Вицлебен с Йодлем считают меня едва ли не вредителем и изменником, поскольку воздушный мост между окруженной Шестой армией оставляет желать лучшего. Никто не принимает в расчет, что транспортников Ju.52 на всех фронтах и в тылу всего восемьсот семьдесят, из них исправна едва ли половина! Армейские запросы невыполнимы — сперва они потребовали доставлять триста кубометров горючего, двести тонн боеприпасов и сто пятьдесят тонн продовольствия ежедневно! Я физически не могу предоставить столько самолетов, даже привлекая к перевозкам все резервные Не.111 и Ju.86! Прикажете оголить две бомбардировочные эскадры? Мобилизовать все боеспособные самолеты, находящиеся в авиашколах, штабах и учреждениях центрального подчинения?

— Я ничего не собираюсь тебе приказывать. Но тот прискорбный факт, что армия Паулюса погибает без снабжения…

— Геринг, в его неподражаемой манере, отмахнулся бы, сказав: «А, пустяки, дело житейское», и отдал надлежащее распоряжение, не заглядывая в будущее и не просчитывая последствия. Я так не могу!

— Разве я спорю?

— Что бы там ни говорил Йодль, — проворчал фельдмаршал, — основная сила Германии — в воздушном господстве. Генштаб готов снизить запросы лишь до трехсот тонн в сутки, и всё равно для полноценной операции требуется от шестисот до семисот транспортников. Потерять их решительно невозможно. Вот, взгляни на вчерашние донесения…

«…18 декабря непрерывные бомбовые удары по аэродромам выгрузки. 19 декабря запрещено использование Ju.52 в дневных условиях из-за противодействия советских истребителей».

— Но ведь в прошлом январе под Демянском транспортная авиация действовала более чем успешно!^[61]

— Тогда и обстановка была принципиально иная, русские почти не противодействовали воздушному мосту в Демянск. А теперь… Теперь мы несем неприемлемые потери. По счастью, Йодль отказался от требования перебросить сто «Юнкерсов» из Африки, они пригодятся на Мальте — если этот проект вообще осуществим.

— Сомневаешься?

— Двум богам служить нельзя, Альберт. Или Восточный фронт, или Африка. Генштаб принял окончательное решение: из-под Сталинграда надо уходить любой ценой. Но и бросить Паулюса умирать в одиночестве они не вправе. Во-первых, как это будет согласовываться с солдатской честью и принципом взаимовыручки? Во-вторых, Вицлебен боится обрушить южный фланг фронта: отступление — это не меньшее искусство, чем атака. Вот и топчутся на месте, не зная, что предпринять. Надеются на талант новоназначенного Гальдера.

— Так что же делать?

— Что делать? — Мильх пристально посмотрел на меня. — Отдать приказ Паулюсу капитулировать и спасать то, что осталось — группу армий «Дон» и войска на Кавказе.

— Капитулировать? — потрясенно переспросил я. — Это… Послушай, это пораженчество!

— Это реальность. Выбирая между потерей меньшего, то есть Шестой армии, и потерей всего, лучше пожертвовать меньшим. Полагаешь, русские всех расстреляют? Нет, ни в коем случае. Пленными они воспользуются в пропагандистских целях, англичане и американцы не одобрят бесполезной жестокости — Сталин побоится испортить репутацию в глазах союзников и предстать варваром, бессмысленно уничтожающим поверженного врага. Хоть кто-то выживет.

— Никому, никому и никогда не повторяй то, что ты сейчас сказал. Германская армия не может капитулировать!

— Может, — с преувеличенным спокойствием отозвался Мильх. — Пример тому — события двадцатидвухлетней давности. Я понимаю, политический удар окажется изрядный, однако не непоправимый. В среде близких к Оси государств возникнут сомнения, особенно у балканских змеенышей. Но из всех тамошних союзников уважения достойны разве что венгры, а вот Румыния и Болгария — мусор… Если наверстаем в Африке, негативные последствия будут сглажены.

— Нет же, нет. Это абсолютно исключено.

— Идешь по стопам фюрера? — с неожиданной едкостью сказал Мильх. — «Мы не уйдем с Волги»? «Крепость Сталинград»? Прости, но ты боишься не за судьбу армии Паулюса. Твои опасения куда более приземленны: на кону стоит репутация канцлера и доверие народа к правительству. Сущий кошмар: стоило «партийной клике» погубить Гитлера, как его преемники проигрывают крупнейшую битву на Востоке… Так?

— Так, — нехотя признал я. — Мы не удержимся.

— А кто взамен? Предложишь народу устроить демократические выборы? Формировать правительство парламентским большинством? Удержимся, и еще как, поскольку альтернативы нам нет. И быть не может! Другие политические силы в Германии отсутствуют. Повывели. Прежде всего, первым начни шумно искать виноватых, пока таковыми не назвали тебя, меня, Шуленбурга или хоть Гейдриха… Исполнители на местах. Манштейн, к примеру. Всегда его не любил.

— Ты, часом, не учился в ватиканской школе инквизиции? — попытался отшутиться я.

— Это политика, дружище. Хватит убеждать себя в том, что ты всего лишь чрезвычайный управленец, эдакий, как говорят в Североамериканских Штатах, manager, призванный вывести корпорацию «Германия» из периода спада и предотвратить банкротство. Проект «Германия» нуждается не только в управляющем, но и в серьезных, настоящих политиках. Стань таковым. Не перекладывай ответственность на других. Это не в твоем стиле.

С ответом я не нашелся.

* * *

Шесть дней спустя генерал-полковник Фридрих Паулюс направил в Генштаб просьбу разрешить капитуляцию — в армии не осталось боеприпасов, начался повальный голод, вспыхнула эпидемия тифа. Попытки деблокады «котла» окончательно провалились.

Русские пошли на риск, оставили в тылу нашу Шестую армию и продолжали наступать на Ростов силами сразу трех фронтов, отсекая измотанные и понесшие серьезные потери части групп армий «А» и «Дон».

Призрак катастрофы окончательно принял материальные очертания.

* * *

— Публичная речь во Дворце спорта? Абсолютно исключено! Вы отлично знаете, что на публике я впадаю в ступор!

Никаких шуток: появление перед большой аудиторией было для меня сущим мучением — даже если предстояло выступить на маленьком митинге среди рабочих одного из военных заводов, то я предпочитал быстро и скованно произнести несколько дежурных фраз в стиле «Фатерлянд надеется на вас, бойцы трудового фронта», а затем перейти к неформальному общению, дававшемуся гораздо легче. Просто разговаривать с фабричными трудягами, вникать в их проблемы, выслушивать пожелания — сколько угодно. Но вещать с трибуны перед десятками тысяч людей? Покорнейше благодарю, нет.

— Вы хотя бы ознакомьтесь, — буркнул Рейнхард Гейдрих, придвинув ко мне несколько листов, перепечатанных на машинке. Оригинал, написанный от руки трудночитаемым почерком, находился здесь же, на столе. — Хорошо, передмассами выступлю я, не впервой, вам оставим обращение по радио. Но вы должны твердо осознавать, о чем идет речь.

Более скорбного, тяжелого и безнадежного по общему настроению заседания «малого кабинета» никогда прежде не было. Вицлебен отсутствовал — находился в Генштабе. Я счел необходимым пригласить только министров внутренних и иностранных дел, пропаганды, авиации и военной промышленности. То есть графа Шуленбурга, Гейдриха, Фриче, Эрхарда Мильха и Альфрида Круппа. Единственный, так никем и не заданный вслух вопрос стоял прямо: как теперь быть?

…Русские прорвали ненадежную цепь охранения оперативного района между тылом группы армий «А» и удерживаемым Вермахтом фронтом по Дону — это оказалось вовсе не сложно, учитывая, что заслон состоял не из полноценных боевых частей, а из потрепанных остатков румынских соединений, тыловиков, обозников и малочисленных германских подразделений. Шестой армии на что-либо надеяться уже не приходилось, русские Юго-Западный и Воронежский фронты нанесли удар через Миллерово на юг в сторону Ростова и, соответственно, в тыл всей нашей группировке на южном крыле Восточного фронта.

Паулюс остался в глубоком тылу противника и вскоре получил от фельдмаршала Вицлебена разрешение начать переговоры о сдаче.

Франц Гальдер пытался реализовать приказ о спешном отходе на северо-запад, но его части смогли с тяжелыми боями прорваться лишь на Таманский полуостров, где заняли оборону — русские вышли на побережье Азовского моря, взяли Ростов, Таганрог и Мариуполь. В итоге мы получили «котел» куда пострашнее Сталинградского — группа «Дон» вырваться не сумела, оказавшись на Тамани и потеряв все румынские части, тылы, три танковые дивизии и значительную часть пехоты.

Спасать положение на южном участке группы армий «Б» направили генерал-полковника Вальтера Моделя, отозванного со Ржевского направления. Бросив в бой все имеющиеся резервы, он восстановил фронт по линии Осипенко — Красноармейское — Славянск — Изюм и удерживал позиции — ситуацию отчасти выправил II танковый корпус СС, спешно переброшенный из Франции.

Описывать наши потери рука не поднимается. Без учета Сталинграда, Шестой армии и отрезанных на Тамани соединений нами оставлены столь крупные центры, как Сталино и Ростов, а заодно весь Кавказ. Германия потерпела сокрушительное поражение — если не в войне как таковой, то в крупнейшей битве этой войны.

Как и предполагал Мильх, ни о каких отставках или куда более решительных действиях — подписавший в присутствии русского генерала Рокоссовского капитуляцию Паулюс даже не застрелился! — и речи не шло. Стояла важнейшая задача: спасти то, что еще можно спасти. Русские фронты выдохлись, у них возникли немалые трудности со снабжением, продолжать наступление сейчас они не могли. После крушения Сталинграда делом чести и престижа стало спасение Таманского «котла», чем немедленно и занялся Генштаб.

А правительству следовало объяснить нации причину постигшего Вермахт неслыханного бедствия. Об экономическом аспекте и говорить нечего: потери танков и автомобилей были равны шестимесячному их производству, орудий — четырехмесячному, минометов и оружия пехоты — двухмесячному. Чтобы восполнить эту брешь к летней кампании, военной промышленности придется трудиться на износ.

Отгремели поминальные колокола, был объявлен трехдневный траур. Теперь предстояло самое сложное: установить новую цель и повести к ней деморализованную нацию. Поднять боевой дух. Твердо заявить, что мы будем сражаться до победы.

Два дня назад рейхсфюрера Гейдриха осенило, и он немедленно отправился с личным визитом в Шваненверде, к доктору Геббельсу. А сегодня утром оттуда привезли две копии, рукописную и печатную, документа, озаглавленного «Nun, Volk, steh auf und Sturm brich los!».

Готовая речь, предназначенная для рейхсканцлера. С точки зрения массовой пропаганды это произведение было почти безупречным. Почти. Ни слова про восточных «унтерменшей». (Кстати, геббельсовскую же брошюру с аналогичным названием, красочно повествующую о неполноценности русских и распространяемую в войсках в 1941 году, Вицлебен еще в ноябре распорядился изъять.^[62] Для нас она уже была бесполезна, а вот русских злила до невероятия: как доносили территориальные подразделения СД, по прочтении этого сомнительного шедевра даже сотрудничавшие с оккупационными властями русские обретали склонность пристрелить первого же встреченного ими немецкого офицера и уйти к партизанам.)

Общий смысл речи сводился к следующему: «Мы крайне недооценили врага — он оказался силен и крепко надрал нам задницу. Но мы мобилизуемся (список конкретных мероприятий), напряжемся (список мероприятий) и одолеем противника. Будет трудно, но победа останется за Германией».

И всё бы ничего, но Йозеф Геббельс, видимо, по долголетней привычке, не сумел отказаться от устаревшей риторики: «международное еврейство», «народ, пробужденный, воспитанный и обученный национал-социализмом», «гений фюрера, поднявший нас на борьбу» et cetera. Меня это совершенно не устраивало хотя бы потому, что в официальной пропаганде мы старались придерживаться иной концепции — отказаться от раздражающих и оскорбительных формулировок, чтобы дать понять симпатизирующим Германии людям в стане противника и среди нейтралов, что эпоха Гитлера закончилась и правительство Шпеера идет новым курсом.

Кстати, я посоветовал Рейнхарду Гейдриху реформировать СС в «президентскую гвардию» — очень уж зловещим и пугающим стало сокращение от «Schutzstaffel», а после того, как рейхсфюрер разогнал бездельников из Альгемайне-СС, отправив большую часть из них на фронт, такие перемены стали жизненно необходимы.

Гейдрих, поразмыслив, согласился с политической оправданностью подобного шага и пообещал предоставить документы по коренной реформе охранных отрядов к февралю-марту 1943 года — столь серьезные перемены должны происходить постепенно. Назначенный командующим Ваффен-СС оберстгруппенфюрер Зепп Дитрих поворчал, заявил, что неуважение к традициям порождает неуважение к начальству, но Гейдрих сумел его уговорить.

…«Народный митинг» в Берлинском Дворце спорта организовывал Артур Аксман, нынешний партийный лидер — разумеется, с нашей подачи. Привитая за долгие годы дисциплина НСДАП на низовом и среднем уровне не позволила партии развалиться, а ее членам впасть в ереси радикализации или оппозиционности. Вовсе наоборот, стремительная чистка в высшем эшелоне открыла для многих ошеломляющие перспективы. Заштатные крайсляйтеры вполне могли теперь перебраться на уровень гау, а то и еще выше — конечно, только после вдумчивой проверки организованными Аксманом комиссиями «Чистые руки». Репрессии изрядно припугнули партчиновников, по крайней мере, еще года два-три воровать они не решатся.

Собрание должно было стать представительным — делегаты от всех имперских организаций, партии, молодежи, армии. Выступить обязан был рейхспрезидент или канцлер, но фельдмаршал Вицлебен категорически отказался, обосновав свое нежелание тем, что он-де солдат, а не крикун-пропагандист, а я сразу понял, что если растеряюсь и начну мямлить, эффект от выступления окажется прямо противоположным ожидаемому.

Вдобавок написанное Геббельсом придется существенно подредактировать.

Положение спас Гейдрих — Дворец спорта он взял на себя. К тому же его фигура вызывала у многих почтительный страх, авторитет был непререкаем, да и большинство воспринимало рейхсфюрера в качестве некоего связующего звена между канувшим в небытие прошлым и настоящим: с тридцатых годов он был популярным объектом пропаганды.

Решили так: за день до «Народного митинга» я записываю речь на радио «Гроссдойчер рундфунк» на Мазуреналлее, ее транслируют по всей Германии, а следующим вечером правительство в полном составе будет присутствовать на собрании, где Гейдрих разовьет в своем выступлении основные постулаты. Постарайтесь предоставить окончательную редакцию как можно быстрее, доктор Шпеер.

Я управился за два часа.

* * *

…Сталинград — великий сигнал тревоги, который подает судьба немецкому народу! Народ, у которого найдутся силы пережить и преодолеть такое несчастье и при этом еще и почерпнуть из него новую мощь — такой народ непобедим. В моей речи к вам и к нации я вспоминаю героев Сталинграда. Эта память накладывает на меня и на всех вас нерушимые обязательства.

…Сейчас не время спрашивать, как всё это произошло. Вопросы могут подождать до тех пор, пока немецкий народ и весь мир не узнает полную правду о бедствиях последних недель, об их страшной и судьбоносной значимости. Героические жертвы наших солдат в Сталинграде имеют глубокое историческое значение для всего Восточного фронта. Они не были напрасными, и будущее покажет — почему. Когда я перескакиваю через прошлое и смотрю вперед, я делаю это нарочно. Время не ждет! Времени на бесполезные дискуссии больше не осталось. Мы должны действовать немедленно, тщательно и решительно.

…Немецкий народ будет бороться. Мы знаем, что сейчас немцы отстаивают всё самое святое, что у них есть: свои семьи, своих женщин и детей, прекрасную и нетронутую природу, свои города и села, двухтысячелетнюю культуру — всё, ради чего действительно стоит жить.

…В этот трудный час каждый должен выполнить свой долг — хочет он того или нет. И мы знаем, что народ это полностью одобряет. Уж лучше сделать слишком много, чем слишком мало, лишь бы только наши усилия привели Германию к победе. Еще ни одна война за всю историю человечества не была проиграна из-за слишком большого количества солдат или оружия.

…Настало время заставить лодырей трудиться. Хватит им нежиться в покое и довольстве. Мы не можем ждать, пока они поумнеют. Тогда уже может быть слишком поздно. Сигнал тревоги должен прозвучать для всего народа. За работу должны взяться миллионы рук по всей стране.

…Наши враги заявляют, что немецкие женщины не в состоянии заменить мужчин в военной экономике. Это может быть справедливо для определенных областей, требующих тяжелого физического труда. Но я убежден, что немецкая женщина полна решимости занять место, оставленное мужчиной, ушедшим на фронт, причем сделать это как можно скорее. Неужели хоть одна жена и мать не отзовется на мой призыв, не встанет к станку ради тех, кто сражается на фронте? Неужели кто-то захочет поставить свой личный комфорт выше национального долга? Неужели кто-то в свете угрожающей нам страшной опасности предпочтет заботиться о своих частных нуждах, а не о требованиях войны?

…В этот час трудных размышлений о судьбе германского народа мы твердо и непоколебимо верим в победу. Мы видим ее перед собой; нам нужно только протянуть к ней руку. Мы должны научиться подчинять ей всё. Таков девиз настоящего момента. И наш лозунг должен быть таким: «Воспрянь, народ, и пусть грянет буря!»

— V — УДАР ГРОМА

Берлин,

январь — февраль 1943 года

У меня есть все основания полагать, что по окончании войны (с любым исходом) благодарные потомки установят конный памятник на Паризерплац именно Вернеру фон дер Шуленбургу — не фельдмаршалам или адмиралам, не канцлеру, не ушедшим в прошлое вождям, а пожилому графу, сумевшему прорвать, казалось бы, непроницаемую завесу, отгородившую Германию от Востока и сталинской России.

Вчера граф Шуленбург встречался в Стокгольме с русской посланницей Александрой Коллонтай. Негласно, разумеется. При посредничестве шведского министра иностранных дел Кристиана Гюнтера.

Когда поздно вечером в Рейхсканцелярию пришла краткая шифрованная телеграмма «Есть проблеск надежды», я бездумно ополовинил бутылку коньяка «Луи Руайе», до того праздно стоявшую в тумбе стола. Не опьянел вовсе, хотя употребил нектар на голодный желудок. Неужели получилось?

…Относительное затишье на фронте продолжалось вторую неделю. Полностью выложившись за время наступления на Ростов, русские приостановили активные операции, при этом накрепко блокировав части групп армий «А» и «Дон» на Таманском полуострове. Мы кое-как (именно «кое-как», к огромному сожалению) наладили мизерное снабжение окруженных подразделений и ломали голову над тем, как эвакуировать их в Крым — второй «Сталинград» привел бы нас к окончательному крушению.

Жизненно необходим был водный транспорт для доставки на Тамань боеприпасов, продовольствия и медикаментов. Катастрофически не хватало самоходных барж, паромов и буксиров, силы прикрытия тоже оставляли желать лучшего. Группировка Кригсмарине на Черном море составлялась из 30-й флотилии подводных лодок (всего-навсего шесть малых субмарин), торпедных катеров типа S-26, минных тральщиков, десантных кораблей «Зибель» и многоцелевых быстроходных транспортов — «линкоров Черного моря», использовавшихся в самых разнообразных целях: минные заградители, сторожевики, охотники за подводными лодками. Всего около 430 боевых единиц, чего было явно недостаточно.

Оставалась надежда на помощь Румынии и Болгарии, но, во-первых, правительства царя Бориса и маршала Антонеску начали осторожничать — сказался психологический эффект, произведенный нашими поражениями на юге России — во-вторых, флоты прибалканских стран тоже не отличались многочисленностью и серьезным тоннажем.

Я помнил эвакуацию англичан из Дюнкерка, когда использовались любые суда, способные держаться на воде — вплоть до частных яхт, вывозивших по нескольку солдат. Но британцы бросили на побережье всё имущество и тяжелое вооружение, чего мы себе позволить никак не могли. Предполагалось организовать конвои маршрутами Керчь — Темрюк, Керчь — Анапа и Керчь — Тамань, но сперва требовалось отыскать требуемое количество плавсредств.

Кроме того, существенную опасность представлял русский Черноморский флот, сейчас базирующийся в портах Батум и Поти — доселе командование противника рассматривало флот как вспомогательное оружие сухопутной армии и не позволяло предпринимать самостоятельных действий, но если положение изменится, наша Таманская группировка окажется в практически безвыходном положении…

…В эти самые дни граф фон дер Шуленбург и сделал главную ставку своей жизни. Посоветовался лишь со мной и рейхсфюрером — оповещать высокопоставленных сотрудников МИД пока не стоило, среди них было много людей прозападной ориентации, «восточные» же устремления Шуленбурга могли быть восприняты в германской дипломатической среде весьма неоднозначно.

Общий посыл был таков: я практически семь лет работал послом в Москве и сумел наладить доброжелательный контакт с руководством большевиков, включая столь непростого человека, как комиссар иностранных дел Молотов. Я могу обратиться к нему с частным посланием, через шведов. Напомнить, что с самого начала полагал войну с Советским Союзом безумием. Использовать личный канал общения.

— Бесполезно, — Гейдрих отмахнулся. — Любезный граф, уровень ожесточения перешел любые мыслимые границы. Тут не помогут никакие прежние связи. Возможно, Молотов некогда и симпатизировал вам, но после полутора лет войны письмо вполне предсказуемо отправится в отхожее место при его кабинете.

— Я не собираюсь апеллировать к призракам прошлого, — горячо возразил Шуленбург. — Хотя утром двадцать второго июня, прощаясь с Молотовым после вручения ноты об объявлении войны, мы все-таки пожали друг другу руки…^[63] И я понимаю ваши доводы, рейхсфюрер. Можно попытаться сыграть на прагматичности большевистских вождей. Все-таки они реалисты и практики. Сделать им заманчивое предложение, одновременно давая понять, что мы готовы уступить в отдельных, ранее принципиальных позициях.

— Что будет воспринято как сигнал слабости. Особенно после Сталинграда.

— Всё зависит от формулировок. Допустим, сколько русских генералов сейчас находится в нашем плену? После двух летних кампаний?

— Много, около полусотни, — без паузы ответил Гейдрих. — Уточнить будет нетрудно. Предложить обмен?

— Для начала передать общий список. Ясно намекнуть, что тех, в ком советское правительство заинтересовано, мы можем отпустить без всяких условий. Ограниченное число, пятерых или семерых. Зачем начать осторожную торговлю по дальнейшему обмену.

— Стоп-стоп, — Рейнхард Гейдрих подался вперед. — Кажется, я сообразил… В первоначальный список можно включить некоего Андрея Власова, генерал-лейтенанта, пошедшего на сотрудничество с нами после пленения в июле сорок второго… Он сейчас здесь, в Берлине, в распоряжении армейского отдела «Wehrmahts Propaganda». При Гиммлере Власовым интересовалось СД, но дальше нескольких допросов дело не пошло. Лично я считаю затею с образованием русских вооруженных частей под эгидой Вермахта бесперспективной, а Власов успел сделать несколько громких заявлений…^[64] Как Сталин относится к предателям, вам объяснять не нужно.

— Шаг абсолютно иезуитский, — сказал я.

— А мы с вами не в гольф играем, доктор Шпеер. Предпочитаю быть живым иезуитом, чем повешенным филантропом. — Гейдрих повернулся к Шуленбургу. — Граф, как полагаете, русские клюнут?

— На такую приманку могут и клюнуть, — согласился министр иностранных дел. — Кроме того, доктор Шпеер, есть еще один важный аспект. Ваш брат…

Я угрюмо замолчал. Сведений о судьбе Эрнста не было никаких. В декабре я просил фельдмаршала Мильха через летчиков, снабжавших Сталинградский «котел», узнать хоть что-нибудь, но Второй танковый полк был разгромлен, выжившие влились в пехотные подразделения, продолжавшие сопротивление, и капитан Эрнст Шпеер окончательно потерялся. Говоря военным языком — пропал без вести.

Убежден, Эрнст убит или умер от тифа. Есть мизерная вероятность, что он в плену, и этого я боюсь больше всего: русские могут использовать его в целях пропаганды или шантажа, ставя меня перед выбором — родной брат или интересы Германии.

— У нас отыщется равноценный обмен, — продолжил Шуленбург. — Сын Сталина, Яков. Он содержится в Любеке, Oflag^[65] X–C, я проверил через ведомство рейхсфюрера.

Точно. Я вспомнил газетные публикации в конце лета 1941 года, было несколько заметок о пленении родного сына советского вождя. Фюрер во время одного из бесчисленных вечерних монологов высказывался по этому поводу в том смысле, что Сталин оказался невероятно беспечен и самонадеян, послав сына на фронт.

— Главное, чтобы они проявили интерес, — сказал граф. — Это непреложный закон дипломатии: если противник пошел на контакт, значит, имеются некие точки соприкосновения. Будет хуже, если в ответ мы получим лишь гробовое молчание.

— Попытайтесь, — нейтральным тоном сказал Гейдрих. — Но я не понимаю, каков конечный смысл?

— Будем смотреть в развитии. Для начала — наладить приемлемое общение, пусть через посредничество. Никогда не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.

— Резонно, — кивнул рейхсфюрер. — Но я предпочитаю оставаться в лагере скептиков.

— «Если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры!»,^[66] — парировал Шуленбург цитатой из Библии. — Надо использовать любой, самый мимолетный шанс.

* * *

— Я поеду сама! — не терпящим возражений тоном заявила Луиза Шпеер. — Слышишь, сама! Пусть русские видят, что мы им доверяем! Если со мной что-то случится — что ж, судьба!

Спорить с моей матерью всегда было бесполезно. Дореволюционное воспитание, издержки XIX века. Формула «Почитай отца твоего и матерь твою» вбита в мамину голову накрепко, оспаривание так же невозможно и немыслимо, как сказочный «дождик снизу вверх». Сын фрау Луизы может быть кем угодно, свинопасом, пролетарием или рейхсканцлером — да хоть папой римским! — но авторитет матери для него непререкаем.

Прошла неделя с необычной инициативы Вернера фон дер Шуленбурга. Молотов ответил. Очень сухо, холодно и немногословно, но — ответил, причем без оскорблений и обвинений в стиле Уинстона Черчилля. Русским чужда вульгарность.

Была выражена заинтересованность «в отдельных предложениях германской стороны». Представитель Советского Союза может встретиться с дипломатом, представляющим Германию, в Стокгольме, все контакты осуществляются через господина Кристиана Гюнтера. Должна соблюдаться строжайшая конфиденциальность, в противном случае согласие будет незамедлительно отозвано.

Шуленбург, взяв мой «Кондор», ринулся в Стокгольм. Три дня тяжелейших переговоров с мадам Коллонтай («Та еще штучка! — по недипломатичному выражению графа, — большевичка, радикальнее любого нашего штурмфюрера конца двадцатых годов!»). Тем не менее Коллонтай в первую очередь являлась посланницей, обязанной скрупулезно выполнять инструкции из Москвы.

Итоги были очень скромные. Советское правительство с удовлетворением восприняло предложение Германии передать безо всяких дополнительных условий отдельных офицеров РККА, содержащихся в плену, но требует расширить первоначальный список до двадцати двух человек. Шуленбург, для вида помявшись, согласился.

СССР примет на своей территории делегацию Международного Красного Креста для наблюдения за состоянием германских военнопленных из бывшей Шестой армии Вермахта — этот процесс должен быть согласован по дипломатическим каналам с президентом МКК Максом Губером (Швейцария). В делегацию могут быть включены представители Германии. В свою очередь СССР требует аналогичной миссии в лагерях для военнопленных в Германской империи, где содержатся советские граждане.

Отдельное соглашение было достигнуто по проблеме «Яков — Эрнст». Бумаг никаких не подписывали, Коллонтай прямо сказала: эпоха письменных договоров с Германской империей закончилась в июне 1941 года, придется верить на слово. Но полученные ею из Кремля директивы недвусмысленны: советская сторона не возражает против равноценного обмена. Посредниками вновь выступят шведы. Однако у соответствующих инстанций Советского Союза в настоящий момент нет никакой информации о капитане Второго танкового полка Эрнсте Шпеере.

Шуленбург рискнул, сказав, что, даже если капитан Шпеер мертв и СССР предоставит свидетельства его смерти, лейтенант артиллерии Яков Джугашвили будет передан советскому посольству в Стокгольме. Но только когда появятся доказательства. Или тело.

— Вы уверены, что вправе ставить условия? — осведомилась у Шуленбурга Александра Коллонтай. — В Сталинграде десятки тысяч трупов. Многие захоронены. Никто не станет проводить массовую эксгумацию только ради того, чтобы найти одного-единственного капитана.

— Понимаю, — кивнул граф. — И потому надеюсь на ваше обещание, что поиски будут предприняты.

Консультации о дальнейшем частичном обмене пленными продолжатся на уровне полномочных представителей.

Вот, собственно, и всё. Более никаких подвижек. Однако вернувшийся в Берлин Вернер фон дер Шуленбург ощущал себя римским триумфатором: дело сдвинулось с мертвой точки. Контакт налажен.

Я совершил вопиющую глупость, рассказав об этом матери, а заодно учинив должностное преступление — факт переговоров в Стокгольме был настолько засекречен, что любой посторонний, случайно узнавший о встрече Шуленбурга и госпожи Коллонтай, навсегда отправился бы в подвалы внутренней тюрьмы РСХА.

Маму яростным пламенем жгла единственная мысль — Эрнст.

— Что надо сделать? Записаться в Красный Крест? — категорически настаивала она. — Ты обязан устроить мне встречу с принцем Карлом Кобургским,^[67] я докажу ему, что эта поездка необходима!

— Мама! — Я старался не выйти из себя. — Поверь, делом Эрнста займутся профессионалы! Люди, работавшие по проблеме военнопленных с самого начала войны, а возможно и в Первую мировую! Что тебе делать в разрушенном Сталинграде? Узнав, кто ты такая, русские отправят тебя в Сибирь!

— Пускай, — твердо сказала мать. — Но я выполню свой долг. Не думай обо мне.

Я капитулировал. В конце концов, мама, сама того не подозревая, высказала здравое политическое соображение: ее визит в составе делегации МКК будет выглядеть жестом доверия. И потом, русские, может быть, и азиатские варвары, но арестовать представителя Красного Креста — это чересчур. Там будут журналисты из Америки и нейтральных стран, выйдет крупный скандал. Сталин на такой шаг не пойдет.

Окончательно взвесив все «за» и «против», я взялся за телефон и попросил телефонистку на коммутаторе правительственной связи отыскать Карла Эдуарда Кобургского. Когда нас соединили, обрисовал просьбу — некоей фрау Луизе Шпеер необходима официальная аккредитация от Красного Креста Германии. Документы будут предоставлены завтра же. Сделаете? Прекрасно, я вам очень благодарен, группенфюрер…

— Мама, ты едешь. — Я вошел на кухню. — Перелет предстоит длительный. Точного маршрута я не знаю, но, вероятно, сперва в Стокгольм, оттуда в Москву. А из Москвы уже на Волгу. Ты уверена?

— Не просто уверена, убеждена. Что ж, взгляну на большевиков живьем. Надеюсь, они все-таки не такие чудовища, как описывали русских в газетах и по радио.

— За семь лет в Москве графа Шуленбурга не зажарили на вертеле и не съели, — мрачно пошутил я. — Это о чем-то да говорит.

* * *

В двадцатых числах января мама улетела в Россию.

Боялся ли я за ее жизнь? Бесспорно. Впрочем, гарантии безопасности миссии МКК были даны Москвой, а при согласовании состава делегации имя Луизы Шпеер вызвало разве что искреннее недоумение — русские уточнили, кем приходится эта дама канцлеру Шпееру.

Ах, матерью? Да, мы согласны ее принять. Личная охрана с германской стороны? Не возражаем, если только телохранители не будут офицерами СС: присутствие таковых в Советском Союзе не просто нежелательно, а принципиально невозможно.

Поразмыслив, я попросил фельдмаршала Мильха как личного друга отыскать двух надежных офицеров-летчиков, способных выполнить столь деликатную миссию. С летчиками всегда проще — еще со времен Первой мировой пилотская каста обособлена, враги их не воспринимают как обычных пехотинцев или артиллеристов. Я уж не говорю про сотрудников СД, которых русские наверняка расстреляли бы не задумываясь сразу на выходе из самолета.

Эрхард Мильх не подвел — нашел двоих авиаторов, находившихся в отпуске после боев в Африке. С ними Луиза Шпеер отправилась поначалу в Швецию, а оттуда — за едва приподнявшийся занавес из брони и льда.

* * *

— Шпеер, вы в курсе, что Уинстон Черчилль сейчас находится в Турции? В Адане,^[68] это в полусотне километров от средиземноморского побережья, недалеко от границы с подмандатной французам Сирией.

Гейдрих, потребовавший срочной встречи с канцлером, объявился не один — вместе с руководителем РСХА Отто Олендорфом и бригадефюрером Вальтером Шелленбергом, с позапрошлого лета исполнявшим обязанности главы Управления VI SD-Ausland, то есть внешней разведки. Да что такое опять стряслось?!

— Я просматривал днем сводку МИД — кажется, британский премьер отправился туда из Касабланки, где встречался с Рузвельтом…

— Черт с ним, с Рузвельтом, — почти грубо ответил рейхсфюрер. — Встреча Черчилля с президентом Мустафой Исметом Иненю — очень плохой сигнал. Хуже некуда. Шелленберг, изложите свои соображения господину канцлеру.

Вальтер Шелленберг происходил из плеяды «молодых да ранних». Всего тридцать три года, плотно работал с Гейдрихом с середины тридцатых, успешная карьера — сам фюрер вручал ему Железный крест первого класса после удачной операции по вскрытию агентурной и диверсионной сети британцев в Голландии. По облику полная противоположность долговязому и широкоплечему рейхсфюреру: роста небольшого, щуплый, темно-русые волосы расчесаны на пробор. О внешности можно сказать одно — дамам нравится.

— Докладывайте, — вздохнул я. Количество плохих новостей в последнее время превосходило все разумные пределы.

— Видите ли, доктор Шпеер, — вкрадчиво начал Шелленберг, — в свете крайне неблагоприятной оперативной обстановки, сложившейся на приазовском участке Восточного фронта, мы возлагали на Турцию значительные надежды. Особенно после отказа болгар предоставить суда для снабжения и эвакуации нашей группировки на Тамани…

Я насупился. Поведение так называемых «союзников» выглядело сущим предательством. Болгарский флот безвылазно сидел на базах в Бургасе и Варне, а румыны после гибели полутора с лишним сотен тысяч человек в сражениях под Сталинградом так и вообще заявили, что понесли неприемлемые потери и им необходимо время для восстановления боеспособности войск. При чем тут флот — непонятно, но кораблей Антонеску тоже не дал.

Выход был: Турция. У нас с Анкарой имелся договор о дружбе и ненападении от июня 1941 года, и хотя Турция формально объявила себя «невоюющей нейтральной страной», прогерманские настроения в армии и среди правых политиков оставались сильны. Президент Иненю придерживался стратегии лавирования, одновременно давая авансы как Оси, так и англо-американцам — Вернер фон дер Шуленбург характеризовал его как человека до крайности осторожного, который сначала семь раз отмерит и будет долго думать перед тем, как отрезать.

Встреча Иненю с Черчиллем означала одно: разворот в сторону Лондона. Да, турки посейчас держали на южных границах СССР четыре армейских корпуса, шестнадцать пехотных и четыре кавалерийские дивизии с одной мотострелковой бригадой и даже были готовы вступить в войну на нашей стороне после окончательного взятия Вермахтом Сталинграда, но капитуляция 6-й армии поставила на этих планах крест.

— Вопрос смещения Исмета Иненю, как политика нерешительного, поднимался больше полугода назад, — продолжал Шелленберг. — У нас до сих пор имеется план с наименованием «Гертруда».^[69] Создать негативное отношение к президенту внутри армии, предельно расширить пропаганду среди народа, использовать недовольство турецкого генералитета… Генерал Эмир Эрликет, один из ведущих военных деятелей Анкары, прямо говорил нашему послу в Турции Францу фон Папену, что «участие в войне против России было бы встречено положительно и в самой армии, и во многих слоях населения».

— Постойте, — я помотал головой. — Вы что, предлагаете устроить переворот в Турции? Давно подготовленный, но не реализованный?

— Именно, — ответил вместо бригадефюрера Гейдрих. — Но только не с целью втягивания турок в войну. Их армия серьезной боевой ценности не представляет. Олендорф? Где подготовленная вами справка по вооруженным силам Турции?

Я представлял, что у потенциальных союзников дела обстоят не самым лучшим образом, но чтобы настолько?.. Переданная Олендорфом бумага окончательно развеяла любые сомнения.

Турецкая армия совершенно не владела современными методами ведения боя и вооружением. Войска обучали по наставлениям времен Великой войны, одновременно с тем не имея горючего в количестве, достаточном для ограниченного парка моторного транспорта — армия почти всецело полагалась на вьючных животных.

Кроме того, недостаточное количество транспортных средств и плохие дороги ограничивали стратегическую мобильность войск; плохо развитая система железных дорог еще в большей степени усугубляла это обстоятельство. Мало крупнокалиберной артиллерии, и в основном она произведена в Первую мировую. Из трехсот самолетов лишь половина современные.

— По-прежнему не понимаю, — сказал я, ознакомившись. — К чему насильственно смещать Иненю, если максимум, на что способна Турция — это сковать части русского Кавказского фронта, в настоящий момент не представляющего для нас никакой угрозы? Я не хочу повторения истории с Италией, когда любое действие войск дуче приходилось поддерживать Вермахту!

— Вот сейчас мы и подошли к ключевому вопросу, — ответил Гейдрих. — Турция располагает неплохим транспортным флотом, пребывающим в бездействии. Это последний шанс для спасения групп армий, застрявших на Таманском полуострове. Францу фон Папену мною и Шуленбургом были даны соответствующие указания: склонить турецкое руководство к сотрудничеству в этом вопросе… Я знаю, они нейтралы. Однако сдать нам корабли в аренду никто не мешает. В конце концов, мы можем обставить всё иначе: подогнать в турецкие порты флотилию «Зибелей» и «конфисковать» суда по негласному соглашению с Анкарой. Со стороны это будет выглядеть очередным вероломством Германии, но турки сохранят лицо перед англичанами и русскими.

— Премьер Шюкрю Сараджоглу настроен резко прогермански, министр иностранных дел Нуман Менеменджи-оглу не столь активно разделяет эти настроения, но договороспособен, — добавил бригадефюрер Шелленберг. — Рандеву Иненю и Черчилля спутало все карты: англичане упорно перетягивают Анкару на свою сторону.

— Так зачем же вы пришли ко мне, рейхсфюрер? — я повернулся к Гейдриху.

— Я прошу разрешения на немедленное проведение операции «Гертруда». Мы не можем выпустить Турцию из своей сферы влияния. Особенно в такой тяжелый момент. План согласован с Генштабом и МИД, Вицлебен не возражает. Стратегическая необходимость. Мы обязаны спасти армию Гальдера. Любой ценой.

— А если я откажу?

— Есть согласие рейхспрезидента, — без единой тени угрозы ответил Гейдрих, но мне отчетливо показалось, что мое мнение в данном вопросе ничего не значит. — Решения принимаются коллегиально, рейхсканцлер Шпеер.

— Это был риторический вопрос, — сказал я. — Насколько я понимаю, последствия аналитиками РСХА просчитаны?

— Нет времени, — без обиняков заявил Рейнхард Гейдрих. — Ва-банк. Авантюра, конечно.

— Что ж… Действуйте. Надеюсь, мне не надо подписывать никаких приказов?

— Доктор Шпеер, — в нарушение субординации подал голос Вальтер Шелленберг и посмотрел на меня укоризненно. — Смею заметить, что, когда проводятся такого рода операции, никто и никогда не документирует действия. Это аксиома.

* * *

Тем же вечером из Стокгольма пришла телеграмма, конечно же, шифрованная. Это была копия сообщения, присланного из Москвы, через шведское посольство у русских. Я глазам своим не поверил:

«Эрнст жив. Согласие на обмен получено. Луиза».

Другой Луизы, способной прислать телеграмму из большевистской цитадели, кроме Луизы Шпеер, я не знал.

Мне докладывали, что Миссия Красного Креста в Сталинграде действует, Советы со своей стороны привлекли к ней Екатерину Пешкову, женщину, в Европе известную, — она активно работала по линии помощи военнопленным после русско-польской войны в начале 20-х годов, была уполномоченной польского Красного Креста.

Впоследствии Пешкова активно помогала политическим заключенным в СССР вплоть до «Великой чистки» 1937 года, когда ее организацию тихо прикрыли — однако Пешкова способствовала освобождению многих несогласных с режимом Сталина, включая этнических немцев, после освобождения из лагерей переехавших в Германию еще при Веймарской республике.

Тот факт, что русские задействовали столь неоднозначную персону, заставлял призадуматься — по моей просьбе в РСХА навели о Пешковой справки, и выяснилось, что она никогда не состояла в большевистской партии, наоборот, входила в оппозиционную партию левых социалистов-революционеров, окончательно и кроваво разгромленных в далеком 1918 году.

Активной благотворительностью занималась с начала Великой войны, работала с беспризорными детьми, политическими каторжниками, военнопленными. Несмотря на довольно резкие высказывания о власти коммунистов, ее не тронули.

И вот после Сталинграда Пешкову извлекли из небытия — она пять лет не занималась общественной деятельностью и вдруг вернулась.

В СД меня уверили, что в тюрьму Пешкову не упекли, до 1941 года она жила в Москве, потом эвакуировалась далеко на восток, в среднеазиатские эмираты, преобразованные Советами в республики.

Новый дебют Екатерины Пешковой на поприще военной благотворительности тоже можно считать звоночком со стороны Москвы — они не возражают против неявного сотрудничества в некоторых областях.

Мы сдержали слово, передав русским двадцать два высших офицера из числа пленных, включая генерал-лейтенантов Власова и Карбышева (между прочим, бывшего подполковника царской армии).

Если Андрей Власов был репатриирован в СССР без согласия с его стороны, то о Карбышеве шли упорные переговоры с мадам Коллонтай: русские настаивали на незамедлительном возвращении генерала. Мы уступили, причем в концлагере Флоссенбург Карбышева спросили — вы хотите променять лагерь в Германии на лагерь в Сибири? Вы уверены? Вы согласны вернуться?

Карбышев ответил коротко: «Безусловно согласен. Когда?»

Спустя неделю мне принесли газету «Правда», полученную через шведов, с портретом Карбышева на первой полосе и заголовком: «Герой Союза ССР, вырвавшийся из фашистской неволи».

Про генерала Власова в выпуске главного пропагандистского органа большевиков не было ни единого слова.

* * *

Шуленбург ожидал ответного шага от Москвы, но такового не последовало — возвращать нам Паулюса Сталин определенно не собирался. Граф заметил, что давать намеки на такую возможность при имеющихся обстоятельствах будет политической бестактностью, и предложил подождать.

Ну что ж, подождем. Да только время очень коротко. Времени не осталось совсем.

* * *

— Рассуждая здраво, в этом нет ничего невероятного, — Вернер фон дер Шуленбург говорил медленно, словно зачарованно. — Вы, Альберт, в курсе, отчего случилась Крымская война в середине прошлого столетия? И почему в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году едва не вспыхнул новый грандиозный конфликт между Россией и Британией, готовой выступить в союзе с Австрийской империей? Тогда средиземноморская эскадра адмирала Джеффри Горнби численностью в сотню кораблей вошла в Дарданеллы и была готова открыть огонь… То же и в Великую войну: обострение отношений между Петербургом и Лондоном вызвала единственная ключевая причина. Красная тряпка для Джона Буля. Проливы. Проливы, которые не должны стать подконтрольны русским ни при каких обстоятельствах!

— Кто бы мог подумать, — потрясенно сказал я в ответ. — Просто не верится!

…«Гертруда» сработала безотказно: контролировать тихую замену турецкого руководства в Анкару отправился лично Рейнхард Гейдрих. Никаких бурных опереточных событий в стиле дарлановского путча в Виши не последовало: Мустафа Исмет Иненю подал в отставку «по состоянию здоровья», последовали перестановки в военной среде — начальником турецкого Генштаба стал четырехзвездочный генерал Салих Омуртак, премьер взялся за исполнение обязанностей внезапно приболевшего президента.

На деле переворот занял всего одну ночь. Францу фон Папену было достаточно запустить давно подготовленный и хорошенько смазанный деньгами и обещаниями механизм: Иненю с ближайшим окружением изолируется, Шюкрю Сараджоглу быстро расставляет на освободившиеся места своих единомышленников при молчаливом одобрении армии. Не было сделано ни единого выстрела: плод созрел давным-давно и просто упал в руки Гейдриха.

Сараджоглу не задумываясь подтвердил все прежние соглашения. Нас особенно интересовала хромовая руда, которой поставлялось до 90 тысяч тонн; продолжалась разработка всеобъемлющего торгового договора: товарооборот к весне 1943 года должен был достигнуть 125 миллионов лир, Германия получала от Анкары в крупных объемах табак, хлопок и провизию, мы поставляли сельскохозяйственную технику, станки, вооружения и военные материалы. Доля Германии в импорте-экспорте Турции возрастала до 38 и 23 процентов соответственно^[70] — очень серьезные показатели, да и в качестве делового партнера турки нас никогда не подводили.

Далее начались закрытые переговоры. Нет, господин Сараджоглу, мы не станем требовать вступления Турецкой республики в войну и уважаем ваш нейтралитет. Однако Германии срочно нужна поддержка в транспортной и продовольственной сфере; кроме того, мы настаиваем на прекращении тесных контактов с Британией.

Попутно выяснилось, что хотел получить от Исмета Иненю в Адане премьер Черчилль. Во-первых, в обмен на материальную и военную помощь союзников Турция должна была выступить против Германии и ее сателлитов, прежде всего на Балканах — подготовить плацдарм для англо-американцев. Во-вторых, радикальное сокращение экспорта в Германию и, как идеал — полное его прекращение. И наконец, присутствие британской военной миссии в Анкаре, которая будет наблюдать за военными поставками и обучать турецких офицеров.

Иненю, как всегда, отвечал уклончиво, делая упор на нерушимость нейтралитета Турции. Включение в программу ленд-лиза, новые танки и самолеты? Не возражаем. Однако Анкара пока не готова к ведению боевых действий.

Президент желал усидеть на двух стульях, но в результате лишился единственного.

Успех был достигнут: Шюкрю Сараджоглу согласился предоставить корабли и провиант для снабжения Тамани. Суда обязаны выходить в море под флагом Рейха, желательны немецкие экипажи. Будут задействованы порты Трабзон, Синоп, Фатса и Гиресун. Основная база — в Синопе, подальше от точек базирования русского Черноморского флота, который наверняка будет противодействовать операции. Способна ли Германия осуществлять воздушную поддержку с крымских аэродромов? Разведка, прикрытие, наблюдение за русскими кораблями?

Вдобавок, именно от Синопа до берегов Таманского полуострова и удерживаемой германскими частями Анапы ближе всего: немногим больше трехсот пятидесяти километров. Сосредоточение барж и лихтеров для эвакуации войск предусматривается в Судаке, Феодосии и Керчи — значительную часть судов еще предстоит перебросить из Эгейского и Мраморного морей, что займет определенное время.

Поступили и ответные запросы: если придется отказаться от британо-американской военной техники, правительству Рейха предлагается рассмотреть вопрос о дополнительных поставках танков, авиации и стрелкового вооружения. Военное министерство Турции предоставит означенные требования как можно скорее.

Фон Папен и Гейдрих не возражали.

И никто непредполагал, к чему в итоге приведет эта тактическая инициатива.

Никто.

* * *

«Додавить» Таманскую группировку у русских не получалось — в отличие от насквозь степного Сталинграда обороне благоприятствовала горно-лесистая местность в районе Крымск — Новороссийск, на самом полуострове оборонительные позиции наспех обустроили по берегам многочисленных озер. Положение с продовольствием и боеприпасами удалось отчасти стабилизировать — «Зибели» безостановочно сновали между Крымом и Таманью, вывозя раненых и доставляя минимум самого необходимого.

Пайки всё равно пришлось урезать до предела, а в случае, если Сталин все-таки отыщет свежие резервы и нанесет рассекающие удары от Ростова, Элисты и Нальчика, по армии генерал-полковника Франца Гальдера придется объявлять очередной траур.

Тем временем через Болгарию в Турцию пошли железнодорожные эшелоны с боеприпасами и продовольствием — вагоны были с болгарской маркировкой. Турецкая сеть железных дорог обладала невысокой пропускной способностью, но, к счастью, в конце тридцатых годов была построена ветка Анкара — Кайсери — Самсун до черноморского побережья и крупного порта. В Самсуне груз распределялся по близлежащим гаваням и морем уходил на северо-восток — турки мобилизовали почти четыреста кораблей, клятвенно обещая довести их количество до шестисот.

Морской мост наладили в кратчайшие сроки — не было угрозы авиационных налетов, русский флот пребывал в бездействии, да и основные трассы проходили на значительном удалении от Батума и Поти. Хотя слово «бездействие» не вполне точно: Кригсмарине перехватило три подводные лодки, одну из которых удалось потопить, были замечены эсминцы, сообщалось о наблюдательных полетах русской авиации. Впрочем, никто и не рассчитывал, что линию Синоп — Тамань долгое время удастся сохранить в секрете.

Нарком иностранных дел Молотов обратился с резкой нотой к правительству Анкары — немедленно остановить снабжение германских войск, что советской стороной воспринимается как враждебный акт, не соответствующий положению о нейтралитете. В противном случае СССР оставляет за собой полную свободу действий.

Шюкрю Сараджоглу ответил: Турецкая республика не оказывает никакой помощи Германии. Что с юридической точки зрения было чистейшей правдой — суда в аренде, вооружение и провиант немецкие.

Шведам и не такое сходило с рук — транзит немецких военных материалов в Финляндию; немецкие транспортные суда перевозили туда войска, укрываясь в территориальных водах Швеции, причем обычно их сопровождал конвой шведских военно-морских сил. Это не говоря о таких мелочах, как опубликованное во всех газетах осенью 1941 года послание короля Швеции Густава V Адольфа фюреру, в котором тот пожелал «дорогому рейхсканцлеру дальнейших успехов в борьбе с большевизмом». Москва тогда молчала.

Но сейчас обстановка изменилась, и заявления Сараджоглу о «транзите» не произвели на Кремль должного впечатления. Последовала вторая нота — еще более угрожающая, на грани объявления войны. Турецкий премьер беспечно отмахнулся, повторив, что транзит грузов не противоречит нейтральному статусу его государства.

Молотов предупредил снова, а когда турки попросту не ответили, разразилась буря.

Русский линкор «Парижская коммуна» при поддержке крейсеров «Красный Кавказ» и «Красный Крым» с охранением из десятка эсминцев и бригады торпедных катеров скрытно подошел к Трабзону и подверг двухчасовой бомбардировке гавань.

Турецкая армия оказалась настолько шокирована, что не предприняла никаких ответных действий, даже самолеты не были подняты в воздух.

Пришли в движение Кавказский фронт и корпуса, дислоцированные в Иране. Русские перешли турецко-иранскую границу и начали наступление на Эгри — Эрзурум. Второй удар пришелся по побережью, со стороны Батума на Ризе.

Было совершено несколько налетов на турецкие порты, снова пострадал Трабзон — в городе вспыхнули крупные пожары. В Офе и устье Ийдере высажены десанты.

В сравнении с грандиозными операциями на русско-германском фронте новый театр боевых действий выглядел несолидно и бледненько: по нашим данным, советское командование задействовало в общей сложности 250 тысяч солдат, очевидно ставя целью как следует проучить Турцию и затем отойти на исходные позиции.

Напугать. Дать понять, что шутки кончились.

Туркам пришлось пережить свое 22 июня. Советы превосходили их в авиации, выучке и техническом оснащении, пусть части русских были малочисленнее. Такой наглости от Сталина в Анкаре не ожидали. Плохо вооруженная турецкая группировка на Южном Кавказе начала стремительный, если не сказать панический отход — увы, там размещались не регулярные части, а мобилизованные прошлым летом новобранцы.

Генеральный штаб любой сколь-нибудь серьезной державы мира имеет проработанный план войны с соседями — пусть даже этот сосед в настоящий момент дружествен или нейтрален. Странно было бы полагать, что Россия в этом ряду — исключение. А уж если располагать предоставленными разведкой сведениями о материальном обеспечении турок, то отчего бы и не рискнуть, не ввязываясь в серьезный затяжной конфликт? В довесок, при подавляющем господстве в воздухе?

— Ерунда, — сказал генерал-полковник Йодль, когда я при срочном визите в Генштаб попросил дать объяснения происходящему в Турции, которую мы фактически подставили под русский удар. — Это ничем существенным не закончится. Кавказский театр слишком сложен для масштабных боевых действий, узкая прибрежная линия не позволит большевикам продвинуться в глубину турецкой территории, перевалы оборонять можно бесконечно.

— И все-таки? — настаивал я.

— Единственную угрозу представляет наступление на Эрзурум с плацдармов в Иране, по долинам рек Аракc и Мурат, по северному берегу озера Ван. Тут Советы могут попасть в западню — достаточно перекрыть пути к отходу. Уверен, их командование сознает всю бесперспективность вторжения в горные районы, хотя русских может поддержать население Курдистана, ненавидящее турок. Выйти на оперативный простор — плато Обрук и районы вокруг Анкары? На мой взгляд, сейчас это невозможно.

Сталин, однако, вошел во вкус — маленький черноморский блицкриг небольшими силами ему явно удался, тем более что русские руководствовались опытом Кавказской армии времен Первой мировой, тогда успешно достигнувшей рубежа Элхеу — Эрзинджан — Огнот — Битлис и озеро Ван.

Так глубоко на территорию внутренней Турции советские войска не зашли — слишком мало сил — но генерал Салих Омуртак совершил чудовищную, непростительную глупость. До смерти напуганный тремя общевойсковыми армиями Советов в Иране, начальник турецкого Генштаба бросил все силы на плоскогорья в районе Эрзурума — Муша, оголив Черноморское побережье и полагая, что созданные десантами плацдармы расширяться не будут: у РККА просто не хватит резервов для наращивания контингента, когда три фронта, обескровленных зимней битвой, удерживают Тамань.

Резервы Сталину не потребовались. Вполне хватало имеющихся подразделений, при активной поддержке флота продвигавшихся дальше на запад по побережью. Цель — ликвидация баз снабжения германских войск.

Фатса. Самсун. Синоп.

Русские нигде не встретили серьезного сопротивления. Мы едва успели увести корабли в Болгарию и Крым. Люфтваффе потопили два русских миноносца, но и только.

После Синопа настала очередь Зонгулдака.

До Босфора оставалось двести двадцать пять километров по прямой.

И вот тогда последовала убийственная нота из Лондона.

* * *

…Правительство Его величества с крайней озабоченностью воспринимает грубейшее попрание Советским Союзом нейтрального статуса Турецкой республики.

…Правительство Его величества настоятельно призывает премьера И. Сталина незамедлительно прекратить боевые действия на территории Турецкой республики, остановить продвижение советских войск и через согласительную комиссию определить зону влияния СССР в восточной Турции.

…Поскольку морские гавани, использовавшиеся для транзита грузов, обеспечивающих снабжение подразделений Германии на Таманском полуострове, заняты подразделениями РККА, правительство Его величества не видит дальнейшего смысла в продвижении советских войск далее к западу.

…Правительство Его величества выражает непреложную надежду, что руководство Советского Союза прислушается к мнению ближайшего союзника по антигерманской коалиции, чтобы избежать фатальных осложнений в наших отношениях.

…Мы не станем безучастно смотреть на нарушение баланса сил в регионе, непосредственно примыкающем к Средиземному морю, где сейчас разворачивается одна из основных битв против альянса Германии и Италии, способная повернуть ход войны в сторону общей победы.

* * *

Это был недвусмысленный ультиматум.

Уйдите из Турции! Немедленно.

Тотчас же!

* * *

— Зная Сталина и Молотова, — чуть нервно усмехнулся граф фон дер Шуленбург, — я могу вообразить, какое впечатление на них произвела высокомерная формулировка про «одну из основных битв» — подразумевалась, конечно же, оккупация Марокко и Алжира. Рядом со Сталинградом и Таманью — швейцарский курорт. Сталин не обидчив на мелочи, однако прямых оскорблений не спускает. Не тот человек.

— Североамериканские Штаты? — напряженно спросил я.

— Рузвельт пока не произнес ни слова. Он, как и обычно, предельно осмотрителен. В Америке сильны изоляционисты, одобряющие войну только потому, что войну США объявил Гитлер. Теперь Гитлера нет, а следовательно, появилась возможность договориться. Рузвельт к сепаратным переговорам не готов — у промышленности колоссальные военные заказы, отменив их, президент незамедлительно потеряет популярность: это рабочие места, лояльность буржуазии, огромный рынок сбыта. Но Америка, ощутив свою силу, на поводу у Лондона впредь не пойдет. У них свои интересы. Все эти разговоры про «солидарность англоговорящих народов» интересны только Лондону — североамериканцы наплюют на лозунги, едва ощутив, что прибыль падает, а долгосрочные вложения не оправдываются…

— He верю в приметы, — проговорил я, — но лучше бы вам не произносить тост с водой в бокале.^[71]

— Будем реалистами, — устало ответил граф. — Такой поворот событий не предусматривался никем. В отличие от политиков старой викторианской школы вроде Невилла Чемберлена, Болдуина или лорда Керзона, хладнокровных, сдержанных и сотню раз обдумывающих любой шаг, Уинстон Черчилль подвержен эмоциям. Внезапным минутным порывам, граничащим с безумством. Помните Галлиполийский десант?^[72] Великая война? Его идея.

— Да, читал, — кивнул я. — Неужели он ничему не научился?

— Черчилль — любитель экспромта, кроме того, он никогда не считал жизни солдат. Потери для него — абстрактные цифры в статистических сводках военного министерства.

— Даже сейчас?

— Именно. Он уверен: русские столь крепко привязаны к Британии, что простят ей дюжину розог. Обычные розги от строгого учителя, прописанные нашалившему ученику. Как в Индии сейчас — наше Министерство иностранных дел начало плотно работать с Субхасом Чандра Босом, мы получаем от него достоверные сведения о бедствии в Бенгалии.^[73] Тем не менее восстания там нет — британцы всыпали розог бенгальским раджам, призвав к повиновению. Со Сталиным такой номер не пройдет.

— На что он вообще рассчитывал? — с искренним недоумением спросил я. — Черчилль?

— Ровно на то же, на что Сталин в Турции. Припугнуть. Дать понять, что теперь пойдет серьезный разговор, а время дипломатии закончилось. Только у кремлевского вождя напугать турок получилось от души. А Черчилль вызвал у Сталина не страх. Отнюдь нет. Ликвидация ленд-лиза? Америка еще не сказала свое слово. Никаких общих операций? А разве мы помним хоть одну совместную советско-британскую военную операцию, кроме бескровной оккупации Ирана? Общее сотрудничество? Наплевать. Черчилль пробудил в Сталине звериную ярость!

— Могу его понять, — покачав головой, сказал я. — Наслушался от вас о менталитете большевистских вождей. Такие хищники, как Сталин и Молотов, простят всё что угодно, кроме предательства и подлости.

— В первую очередь глупости, — дополнил граф. — Прежде всего глупости. Большевики не оперируют затхлыми терминами прошлого века. «Эмоции», «нервичность» или «горячность» для них не существуют. Это люди новой формации. Тогда как Черчилль вышел из девятнадцатого века и им живет — я лично слышал до войны, как он заявил: «Я уверен, что по рождению люди не равны друг другу». Сын герцогини Мальборо навеки остался британским аристократом, бесповоротно убежденным, что отпрыск мелкого таможенного чиновника Гитлер или потомок крестьян Сталин рядом с ним, извините, навоз. Но из навоза прорастают колосья. Что отчетливо показала эпоха европейских революций.

— Так что же теперь, господин Шуленбург?

— Не знаю. Это покажут ближайшие дни.

— Сформулирую иначе: что делать нам? Мне как канцлеру?

— Молчать. И ждать. Silentium est aurum. Провидение даровало нам единственный шанс, и упустить его Германия не вправе…

* * *

Вчера, 2 февраля 1943 года, после истечения «Турецкого ультиматума» британская авиация нанесла бомбовые удары по Баку.

Мы получили сведения о том, что польская армия, сосредоточенная в Иране, начала действия против СССР в Азербайджане, и ее отдельные части — в Красноводске.

Советский Союз выразил «крайнее недоумение», одновременно потребовав выхода из северных портов английских военных кораблей, ведших конвои до «полного прояснения причин инцидентов в Азербайджане и Персии».

Появилась неподтвержденная информация о том, что крейсер «Эмден» якобы открыл огонь в Архангельске.

Из транзитных портов Рейкьявик, Акранес и Квалфьордур сообщили, что британские военные власти в Исландии арестовали девять русских транспортов со всем экипажем. Американцы не вмешивались, наблюдая.

* * *

Босфор и Дарданеллы пока оставались под контролем Турции, пускай малочисленные русские части стояли всего в двух сотнях километров от Константинополя.

ИНТЕРМЕДИЯ II КОМАНДИРОВОЧНЫЙ

Москва — Пехлеви,

декабрь 1942 года — январь 1943 года

Бездействие и праздность комиссару Шмулевичу были противны. Так противны — сил нет. Еще с Гражданской Шмулевич привык подниматься на рассвете и трудиться, причем под этим словом можно было понимать лихую конную атаку на басмачей под Кокандом, кропотливую работу с документами в органах ГПУ-НКВД или планирование операций партизанского отряда, боровшегося с фашистами в Советской Белоруссии.

Едва не полный месяц в ноябре-декабре 1942 года Семену Эфраимовичу пришлось вынужденно бездельничать, отчего комиссар едва на стенку не лез. Курирующие Шмулевича товарищи из Управления Особых отделов исправно поставляли ему контрамарки в московские театры и билеты в кинематограф, приносили требуемые книги, но всеми этими культурными мероприятиями развеять тоску комиссара не могли никак.

После памятной кремлевской встречи никто из высокопоставленных товарищей Шмулевича к себе не приглашал — разве что Лаврентий Павлович Берия на прощание попросил оформить «показания» как полагается, в письменном виде, и передать через капитана Леонтьева.

И еще раз напоминаю, товарищ комиссар, молчание — золото.

Поняли?

Как не понять, товарищ нарком.

А дальше — тишина. Наверху будто решали, куда бы пристроить Шмулевича. Возвращать самолетом в отряд, как и просил? Невозможно, проще и дешевле сразу сдать в гестапо: носителя государственных секретов такого уровня на оккупированную территорию никто не отпустит.

Более того, Леонтьев сообщил, что людей, близко причастных к Свенцянской истории, решено спешно эвакуировать на Большую землю.

Всех, кто видел человека в бежево-коричневом френче, того самого, что умер в лазарете, а потом канул в бездонный омут белорусского болота. Доктора Раппопорта, командира «чертовой дюжины» Бутаева, вестового Степку и еще нескольких, кого поименно назвал Шмулевич.

Никак нельзя допустить, чтобы они попали в руки врага — по донесениям, немцы развернули на партизан самую ретивую охоту, и причина была вполне прозрачна: им требуются доказательства смерти (или не-смерти) помянутого человека во френче.

И ведь получилось, вывезли, с привлечением отлично знакомого комиссару летчика Тихомолова из 750-го полка АДД. Шмулевичу дозволили встретить знакомый «Дуглас» на аэродроме в Измайлово. Заодно притащили чудом выжившего немецкого генерала авиации.

Степку определили в военное училище в Москве, благо возраст уже позволял. Через полтора года станет лейтенантом РККА.

Павла Бутаева после проверки органами как окруженца 1941 года отправили от греха подальше на Дальневосточный фронт, в тамошний осназ.

Доктору Раппопорту с женой нашли места в одном из госпиталей в подмосковном Калининграде, дали комнату. Семья усыновила эвакуированного ленинградского сироту.

У Степки конфисковали трофейный Железный крест, присовокупив к делу. Всем настрого указали держать языки за зубами, иначе…

Сами знаете, не дети.

Шмулевич, как и сказано, пребывал в неизбывной тоске. Написал шесть рапортов с просьбой отправить в действующую армию, однако положительного ответа не получил. Капитан Леонтьев, три-четыре раза в неделю навещавший подопечного, утешал: подождите, вы же видите, какие дела творятся! Не беспокойтесь, о вас не забыли.

Дела творились и впрямь из ряда вон — наше наступление под Сталинградом, армия Паулюса окружена и обязательно будет разгромлена. Удивительная чехарда в самой Германии, «Правда» с «Известиями Советов депутатов трудящихся СССР» публиковали сообщения одно невероятнее другого — новый канцлер Шпеер буквально вырезал всю нацистскую верхушку за единичными исключениями.

Дошло до того, что даже товарищ Илья Эренбург отозвался о герре Шпеере с некоей долей симпатии: «Инженер-буржуа сделал то, чего в начале тридцатых не сумели все германские социал-демократы, предатели рабочего класса, вместе взятые».

Шмулевич не без удовлетворения отметил несколько раз встретившуюся в газетах знакомую формулу «буржуазно-демократическая революция», пускай эта революция и не добилась главного — полного уничтожения фашизма и отказа «Тысячелетнего рейха» от своих безумных притязаний.

Ничего, писала «Правда», Красная армия обязательно наставит немецких капиталистов и недобитых наци на путь истинный.

Наконец свершилось. Объявился товарищ Леонтьев и приказал собраться в пять минут. Форма одежды… Ну не парадная, конечно, таковой у вас пока нет, а соответствующая.

Вас спешно вызывают.

Большая Лубянка.

Любопытно. Значит, судьба решена.

«Эмка» въехала во внутренний двор одного из самых знаменитых зданий Советского Союза. Пост охраны. Короткий коридор, лифт. Еще один коридор, мягко освещенный, с красно-зеленой ковровой дорожкой. В секретарской за столом человек средних лет кавказского облика с петлицами старшего майора НКВД. Представился — Мамулов, начальник секретариата. Шинель можете снять, товарищ Шмулевич, вот вешалка.

Пройдите в кабинет.

— Здравствуйте, — быстро сказал нарком. Комиссар вытянулся. — Да бросьте вы, не на плацу… Присядьте.

Слева в дальнем углу стоял письменный стол, рядом маленький столик с батареей разноцветных телефонов. В центре кабинета большой прямоугольный стол для совещаний со стульями по обе стороны и председательским креслом во главе.

В нем и расположился Лаврентий Павлович — вновь в статском: строгий черный костюм с темно-фиолетовым галстуком.

Блеснули стеклышки пенсне.

— Угощать не буду, не посетуйте, — продолжил народный комиссар. — Крайне занят, едва сумел выкроить для вас, Семен Эфраимович, десять минут. Вы бывали за границей прежде?

Шмулевич опешил. Это-то здесь при чем?

— Никак нет, товарищ Берия. Если не считать поездку в Варшаву, в юности, но то было до революции и Польша заграницей не считалась.

— Замечательно, теперь получите незаменимый опыт, — просто сказал нарком. — Вам доверяется важное задание партии. Отправитесь в Иран.

— К-куда? — невольно вырвалось у Шмулевича.

— Иран. Персия. Вы что же, географию в прогимназии не учили? Инструктаж получите тотчас, в Пятом иностранном отделе наркомата. Но вызвал я вас не для этого…

Берия поднялся, подошел к своему рабочему столу, взял в руки лист твердой типографской бумаги и маленькую красную коробочку. Кивком подозвал Шмулевича.

— Разрешите поздравить вас с присвоением внеочередного звания майора государственной безопасности. А лично от товарища Сталина и политбюро ЦК ВКП(б) позвольте вручить…

Коробочка открылась.

Орден Ленина.

— Наградной лист примите.

— Служу трудовому народу!

— Вот и служите, товарищ Шмулевич. — Берия, когда был предельно серьезен, говорил вообще без грузинского акцента. — Родина и партия, как отметил товарищ Сталин, не забудут ваших заслуг. Можете быть свободны, вас проводят куда следует.

Шмулевич вздернул бровь, услышав донельзя знакомую и двусмысленную формулировку. Берия весело фыркнул:

— Куда следует — это на инструктаж. Идите.

* * *

Без посадок аэроплан обычно шел от Москвы до Баку шесть с половиной часов, но была предусмотрена остановка в Куйбышеве — забрать груз и двоих пассажиров. Так оно даже безопаснее, чем напрямую, пролетая вблизи от линии фронта. ПС-84 принадлежал Главному управлению пограничной и внутренней охраны НКВД СССР — не такой комфортабельный и скоростной, как «Скайтрэйн» или его родной брат «Дакота», но лучше отправляться в дальний путь самолетом, чем несколько дней трястись в поезде.

Шмулевич ясно осознавал, что неожиданная (и длительная) командировка в Персию является своего рода почетной ссылкой — подальше от Москвы. И это еще ничего, могли и в Маньчжурию, как Бутаева, загнать: очень уж страшненьким секретом владели бывшие партизаны «Сталинского знамени».

Персия? И что, собственно, ужасного? Чай, не остров Святой Елены, да и поручение интересное, не каждому такое достается — советский военный представитель при так называемой «армии генерала Владислава Андерса». Это если официально, по документам. Неофициально же сотрудник резидентуры Пятого отдела в городе Пехлеви, где, собственно, и располагались ныне поляки. Цель — налаживание и поддержка агентурной работы в польских формированиях, в которых состояло большое число украинцев, белорусов и евреев: последних насчитывалось около четырех тысяч человек.

С историей армии Андерса новоиспеченного майора госбезопасности подробно ознакомили в Москве. К концу июля 1941 года, после восстановления дипломатических отношений между СССР и польским эмигрантским правительством в Лондоне была принята амнистия «всем польским гражданам, содержащимся ныне в заключении на советской территории в качестве или военнопленных, или на других достаточных основаниях».^[74]

Вскоре было принято решение о формировании на территории Советского Союза польской армии, способной воевать с фашистами вместе с РККА и войсками союзных держав — первоначально численность установили в 30 тысяч штыков, затем увеличили до 60 тысяч.

Невзирая на колоссальное напряжение первых месяцев войны, поляки были поставлены на полное довольствие со стороны советского правительства, им был выдан беспроцентный займ в 300 миллионов рублей (и еще 100 миллионов для содержания польских беженцев), формируемые в Узбекистане и Киргизии части получали стрелковое вооружение и боеприпасы, англо-американцы согласились помочь с обмундированием и снаряжением. Создавались и обучались польские дивизии, разумеется, за счет СССР, хотя формально армия Андерса подчинялась правительству Сикорского, отсиживающемуся за Ла-Маншем.

— Это враги, товарищ Шмулевич, — наставлял будущего «военного представителя» комиссар госбезопасности 3-го ранга из иностранного отдела. — Настоящие идейные враги, вы должны об этом крепко помнить. Едва были обучены первые дивизии, как наше командование поставило вопрос об их отправке на фронт: не забыли ведь, какая тяжелая обстановка складывалась в феврале сорок второго?.. Андерс отказался, его поддержал премьер Сикорский. Обосновали тем, что якобы «подразделения польской армии в СССР не могут быть направлены на фронт до тех пор, пока не будет завершена подготовка всей польской армии».

— А не «якобы»?

— Обычный гонор ляхов: не желаем, чтобы нами командовали москали, да еще и коммунисты. Не любо им, представьте себе! Антисоветские настроения у поляков сильны до чрезвычайности, хотя жрали они русский хлеб, снабжались куда лучше, чем советские тыловые части, получали от нашего народа всё, что запросят… Подворовывали, конечно — приходили сведения о хищении продовольствия и одежды среди лиц польской национальности, отвечавших за распределение вещевого и пайкового довольствия для личного состава.

— Как же их терпели здесь? — изумился Шмулевич.

— Ничего не попишешь, договор есть договор. Англичане настояли. Словом, воевать они отказывались — мол, когда боевые действия начнутся на территории Жечи Посполитой, тогда храбрые жолнежи и поднимут знамя. Тьфу! Как всегда с поляками, шуму много, толку ноль.

— Но при чем тут Иран, товарищ комиссар госбезопасности?

— Да при том, товарищ Шмулевич, что бритты после прорыва немцев к Кавказу сообразили — сил у них на Ближнем Востоке никаких, а германское влияние возрастает. Нужно как-то охранять нефтеносные районы. Долгая история, но кончилось дело выводом польской армии в Персию к взаимной радости всех трех сторон: ляхи, если судить по перехваченным депешам в Лондон, верещали, что их необходимо оградить от «большевистской пропаганды», наша сторона предпочитала больше не кормить заносчивую шляхту, а Черчиллю требовались хоть какие-то войска в Персии. Вот мы их и выпроводили, раз не желают голубую панскую кровушку на советско-германском фронте проливать…

— История, — покачал головой Шмулевич. — Неприлично как-то всё это выглядит.

— Да что там неприлично, товарищ майор! Срам один. Поговаривают, товарищ Сталин прямо рубанул их послу: «Обойдемся без вас. Сами справимся. Отвоюем Польшу и тогда вам ее отдадим. Но что на это люди скажут?..» В общем, с прошлого сентября панове жолнежи сидят под британской опекой в Иране — четыре пехотных дивизии, танковая бригада, кавполк. Всего под семьдесят тысяч человек, из них тридцать гражданских.

— Баба с возу — кобыле легче.

— Это вы изумительно точно заметили, товарищ Шмулевич. Так вот. Польских граждан еврейской национальности в войске Андерса несколько тысяч. В офицерской среде сильны антиеврейские настроения, «жидов» паны крепко не любят. Да по большому счету они сами себя-то не любят… Потом почитаете донесения, как вельможные еще в Узбекистане куражились: пьянки до свинского визга, интриги, до дуэлей со смертельным исходом дело доходило, вообразите! Сущее Средневековье, иначе и не скажешь — будто во временах Стефана Батория навсегда застряли.

— Да ну?

— Ничего не попишешь, народец такой, склочный… Однако настроения в корпусе Андерса мы знать обязаны. Вот вы и поработаете по этой линии. Рядовой и унтер-офицерский состав там разнородный, есть люди, симпатизирующие советской власти. На месте вас введут в курс дела, а я обязан дать вам основы.

— Весь внимание, товарищ комиссар госбезопасности третьего ранга…

* * *

Из столицы советского Азербайджана Баку в персидский город Пехлеви^[75] можно было добраться тремя путями: быстрее всего получалось самолетом, затем автомобилем по шоссе через Ленкорань, а также морем — триста километров по Каспию.

Сказался ли тут недостаток авиатранспорта или некие тонкости в международных отношениях, но в республиканском управлении НКВД Шмулевича направили в порт: как раз сегодня отправляется пароход «Москва», на нем и поедете. В Пехлеви встретят сотрудники нашей военной миссии.

Пароход так пароход, будет время отоспаться. Оказавшись на борту, Шмулевич моментально разговорил одного из матросов — пожилого усатого бакинского армянина, выяснив, что «Москва» в эпоху до исторического материализма именовалась «Императрицей Александрой», построена на Сормовских верфях аж в 1896 году, с началом войны судно вооружили пушками и пулеметами и приписали к ВНОС^[76] Каспийской флотилии.

Налетов немцев на Баку не было, да теперь, скорее всего, и не будет; по распоряжению большого начальства «Москва» используется как грузопассажирский транспорт.

— Вы не беспокойтесь, товарищ комбриг, — усач видел, что на петлицах Шмулевича красуется один ромб, и назвал «по-старому». Одет был Семен Эфраимович в армейское, «военный представитель» в форме майора НКВД будет смотреться нелепо, а звания друг другу соответствуют. — Доставим самым благообразным манером, море спокойное…

Походы кораблей Каспийской флотилии к персидским берегам не были ничем из ряда вон выходящим: в августе-сентябре 1941 года советские и британские войска оккупировали Иран, и сейчас в стране дислоцировался немалый контингент РККА, целых три полноценные общевойсковые армии. Молодой шах Мухаммед Реза недавно подписал с СССР союзный договор. По большому счету, ныне Иран являлся чем-то наподобие «заднего двора» Советского Союза и неисчерпаемой нефтяной скважины для Великобритании, при этом сохраняя видимость суверенитета.

Шмулевич четверть часа постоял на палубе, наблюдая, как в трюм грузят здоровенные деревянные ящики (наверняка военное снаряжение), дождался отхода и спустился вниз. Каюта маленькая, зато отдельная, с собственной уборной — или как отхожее место именуется по-флотски? Все мозги сломаешь с этими морскими терминами, у нормальных людей «веревка», у них так обязательно «конец», а то и «линь».

Прибытие в порт назначения завтра на рассвете — кораблик старый, идет медленно, тем более ради пущего спокойствия «Москва» отправится к Пехлеви не напрямую, а в виду берега. Под полом успокаивающе стучала машина, качка едва ощущалась, за иллюминатором синел Каспий — декабрь месяц, а море словно бы курортное, как в Гаграх до войны…

Война же осталась где-то неимоверно далеко, за Волгой, в лесах под Ржевом, Калининым и Ленинградом. В сталинградских степях.

В дверь каюты постучали, тот самый усатый армянин — товарищ комбриг, пожалуйста, ужинать в кают-компанию. Чем богаты — пшенная каша с американской тушенкой. Зато компот из самого натурального чернослива с айвой. Дары солнечного Азербайджана.

Шмулевич сбросил на койку шинель, проверил наличие документов и партбилета в кармане гимнастерки. Поразмыслил, куда бы сунуть портфель с бумагами и немногими личными вещами, но решил взять с собой, пускай в нем не имелось ровным счетом ничего секретного. Машинально коснулся эмали ордена Ленина слева на груди.

Компот — это святое. Надо идти.

* * *

За два месяца Семен Эфраимович не просто пообвыкся, а успел отчасти полюбить диковинный восточный городок. Вначале Пехлеви оставил не самое благоприятное впечатление — всё чужое.

Чужие запахи, чужая речь, — а говорили тут в основном на гилянском и азербайджанском; не по-зимнему тепло.

Вся, если позволено так выразиться, «цивилизация» сосредоточена в нескольких центральных кварталах, где есть каменные дома европейского обличья, кинотеатр, два ресторана (один открытый советским «Военторгом», а другой почему-то китайский), но зато полным-полно персидской экзотики — восточный базар, кальянные, чайханы и прочий рахат-лукум из «Тысячи и одной ночи».

К тому же здесь было куда чище, нежели в Бухаре, Хиве или Коканде времен Гражданской — персы аккуратный и чистоплотный народ.

Польский лагерь в окрестностях Пехлеви вполне благоустроен — сюда шла американская помощь по ленд-лизу, дополнительно за взбалмошными союзниками бдительно надзирали англичане. Часть корпуса генерала Андерса была выведена в Северный Ирак, штаб располагался в Тегеране, а британцы вдобавок выделили «Командующему польскими войсками на Ближнем Востоке» роскошную виллу в Багдаде, куда Андерс частенько наведывался отдохнуть от праведных трудов.

Тем не менее в Пехлеви оставалось большинство польских военных — сюда прибывали транспорты из Советского Союза с людьми (этнических поляков продолжали выпускать из лагерей или переправлять в Иран с мест постоянного жительства, если они изъявляли желание вступить в «Korpus Polski»), тут же находились склады со снаряжением и парк техники, включая танки (трофейные итальянские вкупе с ленд-лизовскими «Шерманами») и бронемашины.

Ознакомившись по прибытии с обстановкой, Шмулевич охарактеризовал положение армии Андерса как «сказочный бардак» и ничуть не погрешил против истины — поляки целиком и полностью оправдывали свою неистовую репутацию.

Период до конца 1942 года прошел во внутренних интригах, подковерных схватках в верхах, во взаимном подсиживании с должностей и непрекращающейся реорганизации армии — англичанами, которым СССР с колоссальным облегчением спихнул этот змеюшник, предполагалось создать два корпуса, в каждом по две дивизии и в каждой дивизии по две бригады плюс корпусные части.

Это ясновельможного пана Андерса решительно не устраивало, он не желал быть командиром корпуса и иметь соперника в лице командира другого корпуса.

Британцы нервно согласились: хорошо-хорошо, пусть будет один отдельный корпус из двух дивизий, по две бригады в каждой, две танковые бригады и корпусные части.

Андерс начал громко протестовать: он хотел быть только и исключительно командующим армией. Обладать статусом. Наконец, согласились и на это — так появилась «Польская армия на Востоке». И надо же, какая неприятность: генерал моментально начал саботировать все изданные ранее организационные приказы в пользу существующего положения, создавая этим невероятный хаос — требовалось устранить главного конкурента, командира 5-й дивизии Пашкевича…^[77]

Англичане только руками разводили, понимая, что наставить буйных союзничков на стезю порядка практически невозможно и лучше бы как можно быстрее отправить их куда-нибудь повоевать, дабы джьельни жолнежи направили свою неиссякаемую энергию в полезное русло.

— Шляхетская вольница, — безнадежно говорил Шмулевич, знакомясь с оперативными донесениями. — Боже ж мой, как они ухитрились провоевать против Гитлера целый месяц в тридцать девятом?

— На голом энтузиазме, — хохотнул в ответ глава резидентуры в Пехлеви товарищ Самойленко. — Вы почитайте об их отношении к собственному премьер-министру…

Поляки предпочитали не скрывать своих чувств, особенно в подпитии — поскольку ресторанов в городе, как уже упоминалось, насчитывалось всего два, паны офицеры предпочитали «военторговский», где распускали языки так, что никакой агентуры вовсе не требовалось — подсаживайся к столику да слушай, изредка поддакивая.

Генерала брони и главу правительства в изгнании Владислава Сикорского чванливые шляхтичи и в грош не ставили: большинство офицеров разделяли взгляды санацизма правого толка^[78] и боготворили покойного маршала Эдварда Рыдз-Смиглы.

Сикорского, в свое время бывшего в оппозиции к Пилсудскому и Смиглы, полагали «соглашателем», «гнилым либералом» и чуть ли не «большевиком» из-за его договора со Сталиным — при этом волшебным образом забывая, что благодаря этому пакту многие из панов офицеров нынче не валят лес где-нибудь под Тобольском или Краснотурьинском, а пьют русскую водку на теплом каспийском побережье.

Как собиралась воевать эта армия — было совершенно непонятно.

— Вот не скажите, Семен Эфраимович, — возразил товарищ Самойленко. — Когда поляком движет ненависть, он способен на многое. Выпусти этот сброд на немчуру — голыми руками порвут, зубами грызть будут. Хотя бы потому, что немцев они ненавидят прямо сейчас чуть больше, чем нас с вами. Но где Пехлеви, а где те немцы…

Шмулевич, давно научившийся вычленять из речи собеседника ключевое, при этом отметая второстепенное, запомнил прозвучавшие слова накрепко: «…ненавидят прямо сейчас».

Прямо сейчас.

А завтра?

* * *

— Да что ж такое-то? Если жить не даете, то дайте уже поспать!

Семен Шмулевич вскинулся на широкой низкой кровати — жил он в частном доме, у гилянской вдовы среднего достатка, женщины хоть и магометанского исповедания, но вполне домовитой, немного говорившей по-русски (как-никак портовый город, а прочные связи Пехлеви с Россией не прерывались лет двести вне зависимости от войн и революций) и по смерти мужа державшей свое небольшое дело: госпожа Хуршид ведала пекарней, в которой трудились трое наемных рабочих и одновременно ее родственников.

Ну какая тут эксплуатация человека человеком? Натуральный семейный кооператив.

Январские ночи в Персии темные, хоть глаз выколи. Электрического освещения на улицах нет. Если выйти на плоскую крышу дома, можно увидеть лишь несколько огоньков в центре, где стоят богатые дома и иностранные миссии. Однако в проеме, выводившем во внутренний двор, отчетливо взблескивают синеватые и желтые вспышки.

Стрельба. Не так чтобы очень ожесточенная, но постоянная.

Бабахнуло, да так, что окажись в окнах дома госпожи Хуршид стекла — вылетели бы. Тут тепло, поэтому ограничиваются занавесями.

Шмулевич в одних кальсонах выскочил во двор, забрался по приставной лесенке на крышу. Глянул на север — в стороне гавани к звездному небу поднималось грязно-оранжевое облако. Взрыв — похоже, корабль подорвали. Стрельба не стихает, только проявляется спорадически: несколько автоматных очередей здесь, несколько там. Граната, кажется, жахнула…

Снизу кто-то стучит в дверь дома и вопит на гилянском диалекте. Шмулевич научился отличать его от классического фарси — более гортанный, с протяжными гласными.

Послышался голос госпожи Хуршид.

— Се-мен! Се-мен! — Она постояльца всегда так звала, разделяя имя на два слога. — Иди!

Шмулевич кубарем скатился вниз. Покраснел — вспомнил обязательные инструкции: надо чтить местные обычаи, никогда не появляться перед женщиной-мусульманкой с обнаженными руками или шеей (даже рукава нельзя закатывать!), не говоря уже обо всем остальном. За кальсоны, простите, тут могут и камнями побить.

Хуршид деликатно отвернулась, укрыв лицо платком. Проговорила пулеметно:

— Польяк. Ардашир пришел, сказал…

Так. Ардашир. Ее великовозрастный племянник и, считай, управляющий. Так вот кто с улицы орал.

— Польяк убиват руски. Руски всех. Иди…

Госпожа Хуршид ухватила Шмулевича за руку, потянула за собой. Затащила в хозяйский покой. Кинулась к сундуку, извлекла тряпки, едва видимые в полутьме. Масляная лампа бросала на побеленные стены блекло-желтые отсветы.

Ах вот оно что. Мужские шаровары на тесемке, необъятные, по местной моде. Длиннющая, до колен, рубаха, запашной халат с широким рукавом. Почти впору. Видать, усопший супруг Хуршид тоже был мужчиной некрупным. Черная тюбетейка на голову. Правоверный шиит в натуральном виде получился.

— Ардашир. Иди…

Ясно. Ардашир ждет у входа в дом. Надо пойти с ним. Но в доме осталась форма, пистолет. Военный и партийный билеты — их надо забрать немедля!

Забрал. Понятливая хозяйка сгребла галифе, гимнастерку и шинель в охапку, куда-то поволокла. Прятать — дом-то немаленький, восточный, уйма тайных закутков. Замаются обыскивать.

Шмулевич не говорил на фарси, из гилянского диалекта изучил едва десяток слов. Расспросить Ардашира не получится, он языками вообще не владеет. Но, судя по всему, проведет в безопасное укрытие. Да что же происходит, черт возьми?

Завыла сирена предупреждения о воздушном нападении — в Пехлеви ее отроду не включали. Немецкий десант? Да нет, абсурд, откуда? Ближайшие немцы сидят на Таманском полуострове и доедают последний сапог.

Поляки? Но почему? С чего вдруг? Войско Андерса было решено переправить в Палестину, они готовились к маршу на юго-запад…

* * *

Семен Шмулевич всегда был исключительно, феноменально везучим человеком.

Из всей советской миссии в Пехлеви удалось выжить только ему, переводчице военного представительства и двум матросам с транспорта «Чкалов», успевшим броситься с борта горящего судна в воду и выплыть к окраине города, где им помогли иранцы.

После «резни в Пехлеви» утром 31 января 1943 года «Korpus Polski» начал стремительное выдвижение на Ленкорань — Баку. Его поддержали находившиеся в туркменском Красноводске польские части, готовые к отправке в Иран. Советская агентура в армии Андерса не прошляпила — просто всё произошло чересчур внезапно.

Приказ пришел из Лондона.

Ненависть направилась в требуемую сторону.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ТЕРРОРИСТ Рассказывает Эрнст Шпеер

1. АПРЕЛЬ В ПАРИЖЕ

Париж был полон каштанов и ожидания свободы. В витринах, между туфлями на деревянной подошве и пыльными гипсовыми колбасами, место выцветшего Петена занял свежеотпечатанный Дарлан: породистое лицо под фуражкой с пышной морской кокардой, тонкие губы, сложенные в кривоватую грустную улыбку, взгляд чуть в сторону.

Больше всего в Париже наблюдалось, однако, портретов Наполеона, явно разбуженного в неурочный час дурным известием: волосы дыбом, рот в полуоскале. Глазки Бонапарта буравили меня повсюду, куда бы я ни пошел: следили из окон квартир, со стен и оград; наполовину сорванный с афишной тумбы, он и тут продолжал бессильно грозить.

Зря старается корсиканец. Папаша Шпеер повидал людей, у которых взрывом оторвало половину лица. Чем может испугать его бумажный Бонапарт? Плакат сердито хлопал на ветру.

По большому счету, всё это практически не имело ко мне никакого отношения. Я утратил связь с реальностью. И случилось это с тех самых пор, как меня оторвали от моего полка.

С тридцать пятого года я был частью Второго танкового. Первые танки, сделанныенами вопреки воле всей Европы; хвойные леса Тюрингии; запах машинного масла; сельские девушки с цветами на обочинах дорог, весенний забег… И даже в преисподней Сталинграда кровная связь с моим полком оставалась неизменной.

Сейчас я — никто. Просто человек в помятом костюме, в безнадежно штатской шляпе, с документами на чужое имя. Эрнст Тауфер. (Почему не сразу «Мюллер» или того краше — «Шмидт»?) Мне казалось, всем и каждому видно: имя чужое. Разве у меня на физиономии не написано: «Шпеер»? Однако все, кто проверял мои бумаги, просто козыряли, вежливо возвращали документы и пропускали. Видать, слишком заурядная у меня внешность, чтобы что-то заподозрить.

Имперская служба безопасности настояла на том, чтобы отправить меня на отдых под фамилией Тауфер. Мне выдали это решение вместе с документами, безупречно подлинными и даже изрядно потертыми. Мысль, конечно, здравая. В противном случае пришлось бы ехать в Баден-Баден и там принимать вонючие ванны под надзором нескольких охранников в туго натянутых мундирах.

…И вот я в Париже, и жизнь ускользает от меня. Когда я пытаюсь привязать себя к действительности, мне просто не за что уцепиться.

«Знаешь, в чем заключалось революционное новаторство Бонапарта?» — спросил меня как-то Фриц фон Рейхенау.

Когда он так спросил, до меня быстро дошло, что я, в принципе, имею весьма смутное представление о Бонапарте.

«Бонапарт был артиллеристом, — задумчиво продолжал Фриц. Он и не ожидал от меня внятного ответа. — Его вера в пушку была безгранична. Он стал первым, кто решился стрелять из пушек по так называемому мирному населению. Просто взял и пальнул по мятежной толпе. Это произвело колоссальное впечатление на общество. Не говоря уж о том, что Жозефина сразу ему дала. Вот просто не сходя с места, из чистого восторга».

Сейчас, в Париже, я, кажется, понял, что, собственно, имел в виду мой друг Фриц. Интересно, если возникнет «ситуация», воспользуется ли адмирал Дарлан изобретением своего духовного предшественника? Расстреливать безоружных людей из артиллерийских орудий нехорошо, но иногда приходится.

Я сел на скамейку, усыпанную крошечными цветочками, осыпавшимися с каштана, прикрыл глаза, ощущая солнечное тепло на веках. А лично ты, папаша Шпеер, когда был частью благословенного Второго танкового и шел сквозь Украину, как нож сквозь масло, — ты-то сам расстреливал из орудий безоружных людей?

Я снова видел, как рушатся домики с глиняными стенами, крытые соломой, как ломается кирпичная кладка цехов, большевистских «домов культуры», зернохранилищ.

Насколько русских вообще можно считать мирным, безоружным населением? Имеет ли всё это значение? Роднит ли меня с Бонапартом? Позволяет ли войти в этот город, в эту реальность — апрельского Парижа сорок третьего года — или же продолжает втаптывать меня, как в грязь, в какой-то новый, еще не написанный учебник истории?

…«Но, герр Шнубе, для чего нам вообще учить про всех этих давно померших французов?»

«Для того, что мы должны извлекать ценный опыт из уроков истории»…

Я вдруг вспомнил нашего гимназического учителя. Герр Шнубе. У него было какое-то увечье, не позволившее ему отправиться на фронт. Сухая рука, кажется. Как у кайзера. О каких «уроках истории» говорил герр Шнубе, о каком опыте? Как стрелять из орудий по толпе, как воевать зимой в России?

Я сидел под цветущим каштаном в Париже и на полном серьезе верил, что вовремя доставленные теплые сапоги и полушубки могли решить дело под Сталинградом.

Да, я всё еще думал о Сталинграде. На что бы я ни смотрел, с кем бы я ни говорил — я думал о Сталинграде. Об огромном городе на берегу огромной реки, над которым полыхали пожары. И о том, как постепенно этот титанический город сжимался вокруг нас, становясь всё меньше, всё туже, всё теснее, так что, в конце концов, мы, как дети из старой сказки, очутились в кармане у ведьмы. В том подвале, откуда русские вытащили нас и перегнали в лагерь.

Бонапарт глазел на меня с ажурной ограды сада, как охранник. Нечего пыжиться, корсиканец. Тебя тоже побили в России.

Я собирался провести в Париже несколько дней, а затем перебраться в Ниццу — для полного восстановления сил. У меня двухмесячный отпуск. Если понадобится, я могу его продлить. Главное — мое здоровье. Опытный танковый офицер нужен Фатерлянду здоровым. Полным сил.

Дорогу из России я помнил плохо. Швеция осталась практически сплошным провалом. Госпиталь в Потсдаме запомнился лучше. Серые жесткие простыни сменились белыми. Крахмальная подушка кусала щеку.

Один раз меня навестил брат. Несмотря на свою занятость, канцлер явился в госпиталь. Он был с какими-то офицерами, которых оставил снаружи и вошел ко мне один.

Мои соседи по палате — их было трое, в том числе старик с язвой желудка, — уставились на Альберта.

Старик надул и втянул обвисшие небритые щеки и проговорил:

— Ну и ну…

После чего долго, противно кашлял.

Брат в накинутом на плечи летучем белом халате взял стул и уселся рядом с моей койкой. Пожал мою руку, наклонился, поцеловал в щеку. Рука у меня, как дохлая рыба — вялая, влажная, холодная. На месте брата мне было бы противно.

Я смотрел на посетителя и ждал, пока незнакомое уставшее лицо совпадет с тем, которое оставалось в моей памяти — с лицом Альберта.

Полагаю, он проделывал в уме ту же операцию. Допускаю, что ему пришлось труднее, чем мне. Впрочем, тогда я о его чувствах не думал. Тогда мне всё было безразлично. Интересовал меня только я сам, да и то в очень малой степени.

Наконец он слегка улыбнулся, отчего морщины на его лице стали заметнее.

— Плохо выглядишь, — сказал я чужим голосом.

— Ты тоже, — отозвался он.

После этого мы замолчали. Он смотрел в окно, я — на больничную стену. Она была чистая и светлая. Зеленоватая.

Между мной и братом незримо вырастали призраки зданий: фантастические дворцы будущего, которые он задумывал, но уже никогда не построит, и те дома в России, которые я разрушал. Во всем этом была какая-то дьявольская логика: архитектор и его тень, созидатель и разрушитель. Все, что он построит, я уничтожу орудийным огнем. Не лучше ли ему не строить, чтобы мне нечего было уничтожать?

Я понял, что на несколько мгновений заснул и увидел короткий, болезненно-яркий сон.

— Как мама? — пробормотал я.

— Хорошо.

Я хотел спросить о судьбе моих товарищей. Со времени возвращения в Германию я не имел от них известий. Но Альберт опередил меня, заговорив первым.

Он вынул из кармана листок.

— Тебе предоставляется отпуск. Когда выпишешься из больницы, поезжай во Францию. Побывай наконец в Париже. Потом вернешься в строй. Когда будешь готов.

Он встал.

— Рад был тебя повидать, Эрнст.

Я пробормотал «Я тоже» развевающемуся белому халату на его спине.

— Ну и ну, — сказал старик с язвой. — Это ведь сам рейхсканцлер, а? По газете узнал. — Он кивнул на фотографию в газете, лежавшей на подоконнике. — Стало быть, правда, что про тебя говорили, а? Ну и ну!..

И снова закашлялся.

Другой наш сосед, с травмой позвоночника, продолжал спать. Четвертый, молодчик с одутловатым лицом, делал вид, что читает книгу, а сам исподтишка наблюдал, словно запоминал каждое сказанное при нем слово.

— Все, что про меня говорят, — скорее всего, правда, — ответил я старику.

Я понятия не имел, что именно обо мне болтают.

Мне совсем не хотелось ехать во Францию и тем более — в Париж. Я подчинился потому, что привык подчиняться. Кроме того, в предложении-приказе Альберта угадывалась железная воля нашей матери.

Даты в отпускном листе проставлены не были. Мне предстояло вписать их самостоятельно. Я решил, что двух месяцев хватит. Имя там тоже стояло не мое.

— Ну и ну, — сказал старик, заглянув в бумаги, которые я бросил на одеяло. — Вот так дела, сынок.

* * *

Так и вышло, что первым городом, который я по-настоящему увидел после плена, стал именно Париж.

Я сошел с поезда, еще полный каких-то иллюзий.

Например, я считал себя сильным человеком. Естественно, никому я об этом не говорил. Еще не хватало взять и брякнуть кому-то в лицо: мол, пойми, дружище, ведь я — человек сильный! Я чинил танки на морозе, я ночевал в казарме без окон и с дырами в стенах, я прошел с боями всю Европу и еще половину Советского Союза, я выжил в плену… и вот теперь, знаешь ли, я в Париже, как ни в чем не бывало. В руках маленький чемоданчик, путешествую налегке. Прогуляюсь по городу, позавтракаю, найду приличную гостиницу. Вечером — кино. В Париже до сих пор показывают фильмы на немецком языке. Причем в лучших кинотеатрах. Я читал об этом в газете, которую оставил в поезде.

Естественно, ничего этого я не произносил — по крайней мере, вслух, — но я искренне так думал.

И вот тут-то Париж и нанес мне предательский удар.

Внезапно передо мной раскрылась красота. Она пробрала меня до печенок. Это как проникающее ранение брюшной полости.

Несколько лет я не встречал ничего по-настоящему красивого. Только уродство и страдание. Самым приятным впечатлением последних месяцев были чистая простыня — сперва серая, потом белая — и светлая госпитальная стена в Потсдаме.

А здесь я увидел цветы, нарядных женщин, вензель в кофейной чашке. Мужеподобная, плоская Жанна дʼАрк в доспехе венчала угловую башенку солидного, буржуазного здания. На улицах я еще держался. Разбитая витрина, сорванная афиша, тележка с мусором — всё это были мои союзники.

Я прошел мимо старухи в беретике с перышком, в невероятно старомодном пальто и при облезлой горжетке, которая привела бы в ужас любого противника вивисекций. Старуха навязчиво сунула мне под нос кружку для подаяний — мсье, сейчас тяжелые времена! Мсье?

За старушачьей спиной темнел очень старый дом, в котором наверняка жил какой-нибудь герцог Ришелье. Или там Монморанси. На меня глазели каменные львы, такие же древние, как нищенствующая парижанка. Львы и старуха выглядели порождениями одной эпохи.

Пошарил в кармане, отыскались две монетки по пять рейхсмарок, с профилем Гинденбурга. Монеты с неприятным звоном исчезли в кружке.

Обладательница берета и пера попыталась завязать разговор, но я захотел побыстрее уйти и от нее, и от львов. Все они не выглядели симпатичными.

На беду я решил сбежать от людей в Люксембургский сад. Я знал, что там, во дворце, германское командование размещало штаб Люфтваффе во Франции, и вообразил, будто сад до сих пор закрыт для посетителей. Сам я рассчитывал войти по немецким документам.

Но документы у меня не спросили, а сад оказался полон публики.

Старики играли в шахматы, устроившись возле самой ограды. Увядшая женщина в черной шляпке читала книгу, потом вынула из сумочки помаду и, не глядя, обвела губы.

Я нашел пустую скамью, сел — и вот тут мне стало по-настоящему плохо.

Я смотрел на деревья, на статуи, на пруд — и цепенел. Их нетронутая красота отторгала меня, изгоняла из мира. Мне просто не оставалось здесь места. И дело не в призраках Сталинграда, не в тех домах, которые я разрушил, а мой брат не построил. Дело заключалось в том, во что я превратился и какому миру теперь принадлежал.

Бонапарт, между прочим, тоже был убийцей. Но это не имело значения. Люксембургский сад не отвергал Бонапарта, как отвергал сейчас меня.

Разгадка — в грязи и болезни. Герой обязан носить красивый мундир. С эполетами. И побольше золотого шитья. Герой должен быть соответствующим образом декорирован, чтобы этот мир признал его за своего.

А ведь я даже не герой, я солдат разбитой армии. Семь лет я видел только танки, семь лет общался только со своими товарищами. И еще была та некрасивая девушка из рабочего квартала в Дрездене… Мне удобно жилось в моем мире, которого больше нет. Я сам сделал себя чуждым всякой иной красоте, и теперь она мстила.

Я чувствовал, что не могу пошевелиться. Мимо проходили люди, которые меня не замечали. Я стал пустым местом. В принципе, меня это устраивало. Я только не понимал, как долго смогу находиться в таком состоянии и должно ли оно вообще каким-то образом закончиться.

И вдруг всё закончилось.

Рядом со мной на скамейку уселась молодая женщина.

Она повернула ко мне голову и негромко, спокойно спросила:

— Вы позволите?

Я кивнул.

Она говорила по-французски, но я понял, о чем она спрашивает. Меня удивило не то, что она сперва устроилась на скамейке и только потом спросила моего согласия, а то, что она вообще меня заметила. Я-то уж начал считать, что отгорожен от остальных людей непроницаемой стеной. Но она, эта женщина, определенно видела меня.

Она вынула из сумочки книгу, защелкнула замочек. Звук, который я помню с детства. Сумочка мамы, полная загадочных, непостижимых для мальчика предметов, вроде пудреницы.

Украдкой я поглядывал на мою соседку. У нее были мягкие черты лица, чуть привядший овал подбородка. Светлые вьющиеся волосы. Очень длинные сильные ноги. Круглые покатые плечи.

Она убрала прядку со щеки. Читала медленно, иногда отрывала взгляд от страницы и смотрела на пруд. Тогда я тоже переводил глаза на пруд и пытался угадать, о чем она думает. Видит ли она то же, что и я, или перед ее взором возникают какие-то иные картины?

Но в голову ничего особенного не приходило. Просто мне становилось всё спокойнее и спокойнее. Никаких явных причин для этого не имелось. Деревья, статуи, дворец в глубине сада — все они оставались прежними, и я всё еще был собой.

Моя соседка захлопнула книгу, повернулась ко мне и быстро о чем-то спросила.

Я молчал. Если я отвечу ей по-немецки, она просто встанет и уйдет. И я останусь один против всей красоты мира.

Неожиданно она сильно покраснела, что-то быстро произнесла оправдывающимся тоном, и повторила вопрос.

Я разобрал одно слово — captivité^[79] — и безмолвно кивнул в ответ.

Да, милая, ты правильно угадала. Я вернулся из плена. Наверняка ты увидела это сразу, у тебя наметанный глаз. Сейчас полным-полно таких, как я. Сидят в мятых костюмах, с потерянным видом.

Я чисто выбрит. Несколько часов назад я наблюдал свою умытую, спрыснутую одеколоном физиономию в зеркале купейного вагона. Мой костюм — вполне приличный. Куплен мамой. За семь лет я разучился носить костюмы. Пиджак сидит на мне так, словно я его украл. За время болезни мозоли сошли с моих рук, зато ногти облезли и плохо отросли. В общем, я выгляжу как человек, упавший с луны.

Молодая женщина заговорила снова, быстро и горячо. Я схватил ее за руку. Она не удивилась и не испугалась.

Не выпуская ее руки, чтобы она не убежала, я проговорил:

— Вы понимаете по-немецки?

Как я и предполагал, при звуке немецкой речи она дернулась, попыталась вскочить, но я ее не пустил. Тогда она плюнула в меня.

— Не трудитесь, — сказал я. — В меня бросали и камнями, и грязью, и гранатами.

Тогда она хмуро ответила:

— Да. Я говорю по-немецки.

И сунула мне платок, чтобы я вытер лицо.

Я обтер щеку левой рукой, правой продолжая удерживать мою соседку за запястье.

— Останьтесь. Пожалуйста.

— Хорошо, — сказала она.

По-моему, она рассердилась. Она рассердилась на меня как на обычного человека, на мужчину.

Тогда я отпустил ее. Она села удобнее, потерла руку, на которой остались следы моих пальцев, уставилась на верхушки деревьев.

— Прошу прощения, — процедила она наконец. — Я обозналась.

— Вовсе нет, — возразил я. — Я действительно вернулся из плена.

Она метнула на меня недоверчивый взгляд. А я был вне себя от радости — оттого, что она всё еще рядом, что она меня видит, разговаривает со мной. Это означало, что я всё еще здесь, среди живых. Конечно, я существовал и для мамы, и для Альберта, и для своих соседей по палате. Но все они находились по ту же сторону стекла, что и я. Девушка в Париже словно перевела меня через границу.

— Слушайте, что вам от меня нужно? — осведомилась она.

— Где вы научились немецкому?

— У меня были учителя. — Вытянув ноги, она скрестила их и снова погрузилась в молчание.

Мы оба с ней смотрели на ее ноги в туфлях на грубом каблуке.

— Учителя? — переспросил я.

Она пожала плечами:

— Именно. Пожилая швейцарка.

— Швейцарка, — повторил я. — Вот почему я не могу узнать диалект.

Молодая женщина блеснула глазами:

— Естественно. Но во время оккупации это никому не мешало. Я отлично умею имитировать берлинский выговор.

— Выдавали себя за немку?

Она тряхнула светлыми кудрями:

— И весьма успешно.

И тут я брякнул:

— Вы ведь славянка!

И сразу почувствовал, как она напряглась.

— О, какое безупречное расовое чутье! Поздравляю. Кстати, вы первый заподозрили. — Она презрительно скривила губы. — Остальные велись на мои светлые кудри, крепкие ляжки и безупречный выговор.

Да, несомненно, она снова разозлилась на меня.

Я предусмотрительно отодвинулся:

— Знаете, фройляйн, где-то в Африке есть такая змея… Называется «плюющаяся кобра».

— Что?

— А вам в гимназии не рассказывали? Чему вообще учат в женских гимназиях?

Ее голубые глаза потемнели.

— Сейчас-то вы шутите, — тихо произнесла она, — плюющейся коброй дразните… А в прошлом году вы бы меня за такие дела, наверное, пристрелили бы.

Я не стал спорить:

— Может быть.

Мое равнодушие ее злило, и мне это было приятно.

Она сощурилась:

— Не «может быть», а наверняка. Я-то знаю.

— Откуда?

— Потому что год назад… — Она не договорила, отвернулась, махнула рукой.

— Год назад я был не во Франции, — сказал я.

— А где? В Африке? Сражались с кобрами?

— Год назад я был в России.

Она притихла, как будто теперь не меня, а ее вынесло за границы обитаемого мира.

Молчать и ждать — это я могу сколько угодно. Пусть сама решает, когда заговорить.

Девушка наконец спросила:

— Как там… в России?

— Холодно, — ответил я. — Ужасные дороги и холодно.

Она улыбнулась бледно, грустно, поднесла кулачки к подбородку.

— А я помню Петербург и мои финские санки — знаете, с длинными полозьями… Ездили кататься за город, с горки… Снег по пояс… У меня были мокрые рукавички, их потом сушили у камина, и запах стоял особенный — смешной, шерстяной…

Я вспомнил окаменевшие от мороза огромные рукавицы, которые Леер таскал на веревке, перекинутой через шею.

— Вы носили их на веревочке, свои рукавички?

Она кивнула, всё еще улыбаясь.

— Меня увезли из России, когда мне было восемь лет, — сказала она. — Но я до сих пор скучаю. Иногда. Правда, не могу с точностью сказать, по чему я скучаю — по России или по своему детству.

— Для вас это одно и то же, — предположил я. — А вот Германия моего детства была чересчур безрадостной.

— Но вы, вы же скучаете?

— По Германии?

— По России!

Ее светлые славянские глаза глядели не моргая. В таких глазах ничего не прочитаешь. Считается, что они загадочные, но это выдумки русских литераторов: на самом деле они просто мутные.

Я ответил прямо и просто:

— Как можно скучать по аду?

— А разве в аду не интересно? — Она покачала головой. — Там и черти, и огонь, и всякие приключения…

— Предпочитаю рай, — пробормотал я. — Фруктовый сад, откормленные благовоспитанные ангелы, арфы. И чтобы ничего не происходило. Что же касается России — это самое страшное, самое отвратительное место на земле. Будь она проклята.

Она так и вспыхнула. Я здорово задел ее.

Я засмеялся и добавил:

— Кстати, два месяца назад русский охранник за такие слова меня, пожалуй, здорово бы избил.

Я врал. Я понятия не имею, что сделал бы со мной русский охранник.

— Да он вряд ли понимает по-немецки, — возразила она.

— Ну, ему бы я так сказал, чтобы он понял, — отозвался я. — Доходчиво. Это с вами я церемонился и подбирал выражения.

— Вижу, вы уже вполне освоились. Речь стала связной, выражение лица — осмысленным. У вас есть где ночевать?

— Сниму номер в какой-нибудь занюханной гостинице. — Я пожал плечами.

— Не боитесь?

— Я должен чего-то бояться?

— Вы никогда не слышали о La Resistance?^[80]

— Местные террористы, вроде партизан?

— Можно и так считать, — отозвалась девушка. — Я просто вас предупреждаю. Чтобы вы были осторожны. Защитить вас некому. Официально в Париже больше нет оккупационной армии, нет немецких властей. Гестапо если и действует, то, как бы точнее выразиться… Словом, все теперь делают вид, будто гестапо больше не существует.

— А это так? Его в Париже больше не существует?

Она сердито дернула плечом, но ничего к сказанному не добавила.

— Я слышал, в ваших гостиницах полно насекомых, — заговорил я. — Это правда?

— Разумеется. Боитесь насекомых?

— Недолюбливаю.

— В таком случае, гостиница — не лучший выбор, — сказала девушка.

— Сейчас тепло, — заметил я. — Если мне не понравится в гостинице, я запросто могу переночевать под мостом или в парке. Для солдата это не проблема. Я скоро уезжаю в Ниццу. Мне необходимо поправить здоровье на хорошем курорте.

— В Ницце полно всякого сброда, — предупредила девушка. — Я там провела немало времени, пока была оккупация.

— А чем вы занимались во время оккупации?

— Угадайте.

И она переменила позу, положив ногу на ногу. Чертовски красивые ноги. Пожалуй, чересчур сильные. Я представил себе, как эта блондинка с ее швейцарским немецким лягается.

— Вы в Сопротивлении? — предположил я.

— Вы меня раскусили.

По ее тону нельзя было понять, серьезно она говорит или дразнит меня. Я решил принимать на веру всё ею сказанное и продолжил угадывать:

— Связная?

— Почему бы?

— Небось, быстро бегаете.

Она вздохнула:

— Я подрывник.

— Кто? — не понял я.

— Человек, который лезет на мост и устанавливает там взрывное устройство. А потом бабах!.. Представили себе?

Она скинула туфли, вскочила и легко подбежала к ограде пруда. Ограда была каменная, невысокая. Я сидел на скамейке, обостренно ощущая свою мешковатость, разбитость. Я старый башмак. А она легко бежала на носочках по краю ограды. Ни разу не покачнулась, не взмахнула руками, чтобы удержать равновесие.

Когда она вернулась, я заметил, что она даже не запыхалась.

— Видите? Я могу, как муха, пройти по любым перилам, по самому узкому карнизу. — Она низко наклонилась, обуваясь. Ткань синего платья натянулась на ее спине, обозначилась косточка у основания шеи.

— Вы гимнастка?

Она выпрямилась и покачала головой, привычным жестом убрав со щеки прядь.

— Что-нибудь знаете о русском балете?

Я задумался над тем, как преподнести ей неизбежное «нет».

— Правильнее будет сказать, что о моторах «Майбах» я знаю существенно больше.

— Ладно, — сжалилась она. — Я балерина.

— Русская балерина, — повторил я, — террористка, подрывник. Оказывается, мне везет на женщин.

— А чего вы хотели? — нахмурилась она. — Легкого романчика с податливой торговкой цветами? Вот уж кого в Париже всегда навалом. Познакомить? Только учтите, все они теперь страшные патриотки.

— И после ошеломляющей ночи любви она пырнет меня ножом, пока я голый и беспомощный, — подхватил я. — Нет уж, спасибо. Этого счастья я успешно избежал еще в сороковом.

— В сороковом? Избежали? — Моя собеседница подняла брови. — Как же вам это удалось? Мне-то казалось, что в сороковом немцы перли, как саранча, а бежали все остальные…

— Я чертовски ловкий парень, — ответил я, всем существом ощущая тяжесть своих неполных сорока. — Меня вовремя контузило, так что в Париж я не попал.

— Кстати, контузия — хорошая идея, — вдруг произнесла моя собеседница.

Я насторожился:

— Какая еще идея? Хотите завести меня за угол и, пока я голый и беспомощный, хватить по голове?

— Хватит паясничать. — Она взяла меня за руку. — Переночуете у меня. А знакомым я буду говорить, что вы после контузии. Можете время от времени головой трясти — для убедительности.

— Ведь вам это нравится? — осведомился я. — Больные мужчины?

— Особенно немцы, — охотно подтвердила она. — И особенно мертвые.

— Тогда вы нашли то, что искали, — заявил я. — Перед вами идеальный субъект. Стопроцентный немец, и при том — абсолютно мертвый.

— Для мертвого вы слишком бодро меня обихаживаете, — фыркнула она.

— Не обманывайтесь, — ответил я. — Меня убили в Сталинграде. Мой труп разложился в госпитале номер один. Кстати, как вас зовут?

— Нина.

Я пожал ей руку.

— Эрнст.

* * *

— Разве это настоящий Париж? — с презрением говорила Нина.

Мы шли по городу, почти не тронутому войной. Лично мне этого было достаточно. Но Нина брезгливо раздувала ноздри, словно от дурного запаха:

— Мертвая оболочка — не город. Я видела фотографии разрушений Петербур… Ленинграда. Варшавы…

Я тоже видел эти фотографии и не находил в них ничего достойного восхищения.

— Впрочем, вы же были в Сталинграде, — прибавила она. — Вы должны хорошо понимать, что такое город, который не сдался.

— Вы это всерьез? — не выдержал я.

— Что? — Она остановилась посреди улицы, уставилась на меня.

— Всерьез предпочли бы сидеть в подвале под бомбами, замерзать в квартире с выбитыми окнами? Голодая? Каждый раз смертельно рискуя, просто выходя за водой или в туалет?

Она пожала плечами:

— Не знаю, Эрнст. Мы ведь даже не попробовали. В сороковом году я была здесь, в Париже. По улицам расхаживали озабоченные лавочники, говорили друг другу: «Их остановят». Это про вас, — прибавила она.

— Ну, лично меня действительно остановили, — напомнил я.

— В Париже всё происходит на улице, — продолжала Нина. — Кафе, скамейки, мостовая, набережные… Чтобы понять, чем дышит город, достаточно прогуляться и прислушаться.

— И что, до войны здесь был рай на земле? Никто не умирал от голода, не страдал от безработицы?

— Я этого вовсе не утверждаю… Знаете, например, почему я не стала прима-балериной? — вдруг спросила она.

— Интриги? — брякнул я первое, что пришло на ум, вспомнив несколько кинокомедий из театральной жизни. Там неизменно фигурировали капризная прима в короне из перьев и дебютантка с умопомрачительными ногами.

Нина сморщила свой прямой носик.

— Глупости, — отрезала она. — Из-за интриг можно уволиться из одной труппы и перейти в другую. Думайте дальше.

Я честно продолжал строить предположения, одновременно с тем наблюдая одним глазом за тем, как наши силуэты скользят в витринах. Чисто вымытые витрины, небогатый, но стабильный ассортимент. Кафе, булочные, книжные магазины… Шляпы в корзине, как отрубленные головы у подножия гильотины… Искаженные стеклом изображения: Дарлан, Наполеон, Эрнст Шпеер…

Широкая улица была почти пуста. Вдали две велосипедистки, поджарые, как охотничьи собаки, узкими тенями скользили по мостовой. Ни одного автомобиля. Стук каблуков, бранчливый женский голос из раскрытого окна.

— Ну же, Эрнст, — Нина сжала мой локоть. — Ваша вторая попытка.

Я посмотрел на нее. Бледное лицо, золотистые мягкие локоны, падающие на сильную шею.

— Зачем вам эта игра, Нина? Я же всё равно не догадаюсь.

— Провожу время в ожидании, как и мы все, — ответила она. — Война — это не жизнь, собственно говоря, это череда ожиданий. От бомбежки до бомбежки. От приказа до приказа. Разве не так?

Я пожал плечами. Я уж надеялся было, что она сменит тему разговора, но она упрямо вернулась к первому вопросу:

— Ну, так вы наконец сообразили, почему я не стала звездой балета, как Анна Павлова?

Я понятия не имел о том, кто такая Анна Павлова. Настойчивость Нины вывела меня из себя:

— Не обижайтесь, Нина, но все, что мне приходит в голову, — это недостаток у вас таланта.

Она покусала губу, отвернулась:

— Уверены?

— Нет, просто у меня убогая фантазия, — признался я.

— Ладно, — сжалилась она. — Мне не хватает не столько таланта, сколько физических сил.

Я вспомнил, как она бежала на носочках по парапету.

— Разве вы не говорили, что можете пройтись по любому, самому узкому карнизу, да еще с грузом взрывчатки?

Она от души расхохоталась. На щеках у нее появились ямочки. Она похорошела от смеха и одновременно с тем поглупела: настоящая блондинка, мечта германского офицера.

— Взорвать мост гораздо проще, чем станцевать сольную партию в русском балете. А я хронически недоедаю с самого детства. Я рассказываю вам это не для того, чтобы вы меня жалели, — быстро добавила она.

— Эту способность я утратил очень давно, — утешил я Нину. — Если вообще когда-либо обладал ею.

— Бросьте!.. Разве немцы не сентиментальны?

— Всплакнуть, нагрузившись шнапсом… такое вас устроит? Покажите, где продается шнапс, и я вам продемонстрирую сентиментального немца. Только шнапса потребуется много.

Она вздрогнула от отвращения.

— Пожалуйста, не надо.

— Хорошо.

Я покладистый человек. Она должна оценить это.

— Я рассказала вам о себе, чтобы вы понимали: в этом городе можно умирать от голода и всё равно быть счастливой. Не потому, что влюблена, а просто — от всего… Париж был жизнью, воплощенной жизнью, ее дыханием, ее запахом…

Запах. Париж смердит мочой и выпечкой.

Когда я сказал об этом Нине, она рассмеялась:

— Общественные уборные тут на каждом углу. Естественно, только мужские. Дамы не писают. Вы не знали?

— Не знал, — сознался я. — Но вообще это сильный удар по моей сентиментальности.

— Уборные остались, — сказала она. — И кафе. И булочные. Влюбленные на берегах Сены, живописные клошары под мостами, лавки букинистов, всеведущие консьержки. Всё это никуда не исчезло. Умер только город. Мертвые тени в декорациях Парижа. Суррогат. Немцы этого, впрочем, не замечали. Им было всё равно… Накануне падения Парижа по радио вдруг взревела «Марсельеза» и диктор призвал граждан к оружью. И пока тарелка орала: «Все на баррикады! Дух Франции! Славное прошлое! Сражаться за каждый дом, за каждый камень!» — жители поняли всё правильно и бежали. Бежали толпой, топча друг друга, завывая от ужаса. Автомобили застревали в пробках, из окон выбрасывали тюки и чемоданы, дрались за телеги, за лошадей… А спустя несколько часов по пустым улицам, хрустя мусором, прошли немцы.

Я двинул бровями, но промолчал.

— Это было невероятно, — задумчиво продолжала Нина. — На парижских улицах — солдаты, офицеры в чужих мундирах, громко гогочущие… Почему, кстати, немцы всегда так гогочут?

— Любые солдаты шумят, — объяснил я. — Русские, например, ржут. Тоже звук не из самых приятных. Всякий хищник рычит над добычей, заявляя свои права. Таково проявление звериного духа воина.

Нина вздохнула:

— У вас есть деньги?

— Да.

Она приостановилась, словно в раздумье.

— Идемте, — сказала она наконец.

Мы свернули в переулок, миновали несколько домов. Толстая старуха в шлепанцах на босу ногу курила на пороге, перед раскрытой дверью. Она проводила нас неодобрительным взглядом. Нина показала ей язык. Старуха разразилась злобной тирадой и скрылась в подъезде.

— Мы пришли, — сказала вдруг Нина и нырнула в полуподвальчик соседнего дома.

Это оказалась лавка старьевщика. Она выглядела так, словно служила пристанищем для всех окрестных блох. Полумрак скрывал грязь, копившуюся со времен Людовика Шестнадцатого.

На полках громоздились обломки погибшего благополучия: фарфоровые собачки, фетровые шляпки, кофейники, смокинги, альбомы — все они были низвергнуты до низшей ступени падения, обращены из бесценных семейных реликвий в дешевый хлам.

— Анри! — закричала Нина.

Я неловко задел полку, подняв тучу пыли. Нина громко чихнула, и тут зажглась тусклая лампа и возник человек большого роста, с широченными плечами и сломанным носом. Нос этот был гигантским, мясистым. Казалось, он сломался под собственной тяжестью, как ветка фруктового дерева, чрезмерно отягощенная плодами.

Анри взял своей лапой тонкую белую руку Нины, осторожно подержал и выпустил. Затем повернулся ко мне. Он разворачивался всем корпусом, как баржа.

«Camarade» — разобрал я и криво улыбнулся. Нина между тем хлопотливо выбирала какие-то вещи. Анри ворчал, его низкий голос гудел, наполняя помещение.

Нина протянула мне потертые бархатные штаны, старый свитер и кепку и подтолкнула в глубину лавки. Мне совершенно не хотелось переодеваться в это старье. Пусть костюм сидит на мне плохо, зато он новый. Его купила мне мама.

Особенно огорчили меня выбранные Ниной ботинки. Однако я подчинился. Чудовищный Анри с неожиданной ловкостью, любовно сложил мой костюм и завернул его в газету.

Когда я появился в новом обличии, Нина удовлетворенно кивнула, а Анри причмокнул губами и вручил мне сверток. Нина поцеловала его в щеку.

— Что это было? — спросил я, когда мы очутились на улице.

Нина забрала у меня сверток.

— С покупками обычно ходит дама, — пояснила она. — А вы перестанете наконец привлекать к себе внимание.

— Я привлекал к себе внимание? — удивился я. — Мне казалось, я прилично выгляжу.

— Слишком прилично, — фыркнула она. — Выражение лица должно соответствовать одежде. Сразу видно, что вы никогда не имели дела с театром.

Она подвела меня к витрине. Там отразился истощенный мрачный тип, одетый как парижский пролетарий. Я содрогнулся. Во-первых, я себя вообще не узнал. Во-вторых, образ был настолько типичным, что напоминал карикатуру. Однако моя спутница осталась довольна.

— Надеюсь, в этом свитере не водятся блохи, — не выдержал я.

— Обычно Анри стирает всю попадающую к нему одежду, — утешила меня Нина. — И зашивает дырки. Теперь идем ко мне домой. Голодны? Я приготовлю кофе.

— В это время суток я предпочитаю хорошую немецкую сардельку, — сказал я.

* * *

Открытка от Фридриха фон Рейхенау догнала меня в Потсдаме. Мне принесли ее в госпиталь накануне выписки. Я носил ее в кармане вместе с документами. У нормального человека там хранилась бы семейная карточка или, на худой конец, порнографическая открытка, а у меня — записка от однополчанина.

Не знаю уж, где Фриц откопал эту открытку. Наверное, у медсестры выпросил, чтобы отправить через Красный Крест. На куске грубого картона оттиснута милая девочка в гимназическом фартуке, а над ней, как бы в облаке ее мечтаний, вырисовывается советский боец в каске и полушубке. Боец широко улыбается, и эта улыбка определенно не сулит ничего хорошего ни мне, ни Фрицу.

«Говорят, скоро и нас отправят домой, — писал мой товарищ. — Предстоят новые бои за Германию, на новых фронтах. Мое здоровье сильно улучшилось. Леер и Кролль передают привет. Пытаюсь выучить русский, но это невозможно. С любовью, Фриц».

Когда я перекладывал документы из пиджака в карман штанов, открытка выпала, и Нина подобрала ее. Несколько секунд всматривалась в картинку.

— Что там написано? — Я показал на русскую надпись на открытке.

Она поднесла ее поближе к глазам.

— «Отпечатано в типографии имени Володарского», — прочитала Нина. — «Солдатское письмо». — Она перевела взгляд на меня. — Это стандартные письма, за них не нужно платить.

— А девочка? — Я показал на гимназистку. — О чем она пишет бойцу?

— «Папа, защити мое детство», — медленно проговорила Нина и закрыла глаза.

Я отобрал у нее открытку и сунул в карман. Несколько секунд мы молчали. Потом я спросил:

— Вы, наверное, считаете, что я давил танками русских детей?

— Я понятия не имею о том, что вы делали в России, — ответила Нина ровным тоном. — Но этих детей вы определенно лишили детства.

— Вам сколько лет, Нина? — спросил я.

— Тридцать три. А вам?

— Тридцать семь.

Мы шли рядом и молчали. Мне хотелось сказать ей: «Я тоже недоедал. У меня тоже не было нормального детства. Каждую минуту я помнил о том, что мальчик Антуан мог учиться летать на самолетах, а мне это было запрещено, потому что папа Антуана побил моего папу».

Я вдруг заметил в глазах Нины слезы. Мне нестерпимо хотелось обнять ее, но вместо этого я спросил:

— Долго еще до вашей квартиры?

* * *

В Стокгольм меня доставили, как мешок с картошкой.

…В один прекрасный день в сталинградский госпиталь явились два немецких офицера, с ними — русский особист и два санитара, каждый размером с медведя. Офицеры долго хрустели бумагами, недоверчиво разглядывая печати и подписи. Потом санитары сняли меня с койки и поволокли из палаты. У меня не было сил ни отбиваться, ни даже просить о пощаде. Я только не понимал, почему молчат Рейхенау и Леер. Почему они позволяют русским так обращаться со мной? И где Кролль?

— Эрнст, тебя забирают домой, — услышал я голос Фрица. И, естественно, не поверил.

Только одно я и понимал: меня отрывают от моих товарищей.

Меня засунули в автомобиль, повезли. Я заснул. Мне было жарко, потом холодно. Потом — очень холодно. Молодой особист растолкал меня, вывел из машины, а когда я пошатнулся — помог удержаться на ногах. Я видел, что ему неприятно ко мне прикасаться. Поблизости заревел мотор. Я заставил себя открыть глаза и увидел транспортный самолет. Несколько человек, пригибаясь, бежали к самолету.

— Нам туда, — показал особист.

У меня заплетались ноги. Он придержал меня за плечи.

— Возьмите наконец себя в руки, — произнес он по-немецки с жутким акцентом. — Смотреть противно! Почему вы так раскисли? Жалеете себя?

— Да, — буркнул я.

— Врезать бы вам хорошенько, — вздохнул он. — Как же вы мне надоели…

Он подтолкнул меня к люку:

— Забирайте!

Высунулась физиономия, несомненно немецкая, протянулась рука, и меня затащили внутрь. Я устроился в кресле у окна и еще успел увидеть, как особист шагает обратно к машине. Уставший, но здоровый и вполне довольный собой человек. Я обмяк в кресле и задремал. Самолет поднялся в воздух.

Спустя некоторое время рядом со мной уселся один из немцев, приходивших за мной в госпиталь.

— Господин Шпеер, — обратился он ко мне. — Выслушайте внимательно. Это очень важно.

Меня разбирал смех. Важно? Что вообще может быть важно? Все важное закончилось.

Но он оказался настойчивым. Потряс меня за плечо:

— Сосредоточьтесь, пожалуйста. Вы знаете, куда мы направляемся?

Я молчал.

— Сейчас ведутся переговоры об обмене пленными, — заговорил немецкий офицер. — Министр иностранных дел граф фон дер Шуленбург выдвинул инициативу… Швеция как нейтральное государство… Международный Красный Крест… Представитель Советского Союза в Швеции госпожа Коллонтай…

На меня сыпались имена и названия, которые не имели ровным счетом никакого значения. Я собрался с силами и спросил:

— К чему всё это?

— Вам известно, что в начале войны мы захватили в плен старшего сына Иосифа Сталина — лейтенанта Якоба Джугашвили?

Я сказал, что понятия об этом не имел.

— Первоначально мы предполагали обменять Якоба на генерала Паулюса, — продолжал офицер. — Мы рассчитывали на отцовские чувства Сталина. Но у Сталина нет отцовских чувств. Между нами, он — чудовище. Знаете, что он ответил?

Я слабо пожал плечами. Откуда мне знать? Я и о существовании лейтенанта Якоба узнал несколько минут назад.

— Сталин сказал, что не меняет солдат на генералов… Когда Якобу стало об этом известно, он попытался покончить с собой в лагере.

— Разумно, — заметил я.

— Находите? — Офицер покосился на меня так, словно опасался, что я его укушу. — В любом случае, эта сделка не состоялась. Но Сталин, пусть он даже чудовище, понимает: сейчас жизненно необходим жест доброй воли. И ждал с нашей стороны новой инициативы. Следовательно, мы были вынуждены предложить ему какой-то другой обмен, равноценный как в военном, так и в личном отношении. Понимаете?

— Нет.

— Требовался близкий родственник высокопоставленного германского руководителя, и притом такой, чтобы в звании мог быть сопоставим с Якобом. Буду откровенен: будь жив фельдмаршал фон Рейхенау и не случись несчастья с фюрером… — Он поперхнулся.

— Идеальной кандидатурой стал бы Фриц, — закончил за него я. — Но старик Рейхенау погиб смертью храбрых, а фюрер… тоже погиб. Поэтому из могилы выкопали труп Эрнста Шпеера. Вонючий, но всё еще пригодный.

— Ваша матушка была весьма энергична, — добавил офицер многозначительно.

— О, она — настоящая германская мать, — пробормотал я и снова заснул.

Второй самолет, на этот раз шведский, из Москвы в Стокгольм с посадкой в Гельсингфорсе для дозаправки. Я продолжал спать.

Из самолета мы опять пересели в автомобиль. Министерство иностранных дел, где велись переговоры, размещалось в особняке, похожем на коробку от торта. Меня отвели в небольшую комнату, где можно умыться и передохнуть. На подоконнике стоял графин с мутноватой теплой водой. Я плюхнулся на табурет, откинул голову к стене. Несколько раз через комнату проходили какие-то люди: легонько цокали женщины в строгих блузках, стучали сапогами военные.

Миниатюрная пожилая дама в старомодном костюме с круглым кукольным личиком остановилась возле меня.

— Господин Шпеер? — осведомилась она. — Как вы себя чувствуете?

По-немецки она говорила безупречно.

— Как скотина, — ответил я.

Она чуть улыбнулась:

— Ничего, скоро всё закончится. Выпейте воды.

И ушла молодой, бодрой походкой.

Я перевел взгляд на моего сопровождающего:

— Кто это?

— Это советский посол, госпожа Александра Коллонтай.

— А выглядит как гувернантка.

— Она старый большевик и очень сильный дипломат, — сказал мой спутник. — Напрасно вы пытались ее смутить. От слова «жопа» эта дама в обморок не падает.

Я промолчал.

Сейчас эта миловидная старушка обсуждает с влиятельными господами какие-то важные международные проблемы. А в качестве приятного, хотя малозначительного дополнения — подношение канцлеру Германии: его незадачливый младший брат. Лишняя карамелька в рождественском кульке.

Вошло еще несколько человек. Я надеялся, что они, как и остальные до них, пройдут через комнату и куда-нибудь денутся, но эти остались. Один из них, в длинной русской шинели устаревшего образца, долго плескал себе в лицо из умывальника, потом из умывальника же пил. Обтер лицо ладонью, стоя среди комнаты.

Он был бледный, с синевой отрастающей щетины на тяжелом подбородке, с огненными глазами самоубийцы. Поймав мой взгляд, он уставился на меня в упор, бесстыдно, как будто сравнивал и определенно видел, кто из нас двоихмоложе, крепче, лучше.

Внезапно он произнес несколько слов, которых я не понял. Я перевел взгляд на немецких офицеров, потом на русских — те не понимали тоже. Только тогда я сообразил, что это и есть Якоб Джугашвили и что говорит он по-грузински. И как только до меня это дошло, он начал смеяться.

В смехе Якоба звучало не торжество, а твердая уверенность в будущем. Прочная, как всеобщая убежденность в том, что рано или поздно мы все умрем.

Вернулась кукольная Коллонтай. На короткое время задержалась возле Якоба. Она смотрела на него ласково и тревожно, как пожилая тетушка смотрит на подросшего племянника. Затем перевела взгляд на меня, глаза ее стали холодными.

Якоб теперь молчал, лихорадочное веселье сменилось угрюмством. Время тянулось. Я перестал чувствовать вообще что-либо. Просто хотелось лечь в постель, закрыть глаза и перестать быть.

* * *

— А как вы освободились? — спросила Нина.

— Освободился? — Я споткнулся посреди тротуара. Ее вопрос прозвучал неожиданно. О своем избавлении от плена я никогда не думал как об освобождении. Это определенно было чем-то другим.

— Ну да, — она продолжала идти, сосредоточенно глядя себе под ноги. — Например, Анри бежал из немецкого концлагеря. Правда-правда. А вы?

— Меня, Нина, просто выкупили, как полезное животное. Барана, например. Только не воображайте, — быстро спохватился я, — будто я из-за этого переживаю.

— Да? — Она искоса посмотрела на меня. — А что вы чувствуете?

— Да ничего… Иногда мне приходилось слышать: мол, «испытания его сломили»… Что значит — «сломили»? Как это вообще происходит? В чем это выражается? Просто в один прекрасный день подходишь к зеркалу с бритвой, привычно, на миг, задумываешься: побриться или перерезать себе горло? Выбираешь, как обычно, первое и спокойно бреешься… И вдруг всеми печенками осознаешь: ты выбрал это не потому, что продолжаешь бороться, а просто потому, что сломлен, потому, что не способен даже на самоубийство. Так, что ли? Попробуйте сказать это вслух. Прислушайтесь к тому, как это звучит. «Я сломлен, я сломлен»… Еще раз взгляните на отражение в зеркале. Вот лицо человека, который сломлен.

— Это то, что происходит с вами? — спросила она.

— Понятия не имею…

Мне вовсе не хотелось резать себе горло, мне хотелось всего лишь избавиться от себя самого. Любым способом. Появление Нины стало для меня спасением, пусть и на короткое время. Я мог больше не думать о себе, я получил возможность думать о совершенно других людях и бриться с полным равнодушием к тому, что происходит в зеркале.

— Мы пришли. — Неожиданно она остановилась перед обшарпанной дверью. — Входите, передохнем. А вечером я познакомлю вас с товарищами.

2. «ВСЕ СВЯТЫЕ»

Дом был угловым и выглядел необитаемым. Некоторые окна по фасаду, на втором и третьем этаже, были выбиты.

Нина толкнула парадную дверь. Комната консьержки стояла нараспашку. При жидком свете из заклеенного газетой окна видно было, что она наполовину сгорела. Оттуда тянуло стылой влагой.

Вслед за Ниной, пялясь на ее утешительно прекрасные ноги, я поднялся на пятый этаж.

— В самом начале войны в этот дом попал снаряд, — пояснила Нина. — Жильцы разбежались, у многих погибли все вещи.

— Так вы здесь одна?

— Вообще-то я жила здесь с тридцать шестого года, — отозвалась Нина, простукивая каблуками ступеньку за ступенькой. — И коль скоро бежать из Парижа мне не удалось, то и квартиру решила не менять. Никому, кажется, в голову не приходит, что в этом доме еще может кто-то оставаться. Здесь ни разу не случалось ни облав, ни обысков. Сюда вообще никто не приходит — кроме тех, кому обо мне известно. Удобно, правда?

Квартира Нины оказалась маленькой, полутемной, с желтыми засаленными обоями. Трудно поверить, что здесь обитает молодая красивая женщина. И как она ухитряется из куч неопрятно наваленного хлама извлекать свою изящную одежду?

Одна дверца огромного платяного шкафа была раскрыта настежь, и я видел, что на полках, где аккуратные домохозяйки держат белье, громоздятся связки газет, истрепанные балетные туфли, рваные обувные коробки, ненужные фарфоровые предметы, вроде солонок. Гора каких-то вещей, накрытая шалью, вырисовывалась на софе.

Эта квартира битком набита подробностями. Раздолье опытному наблюдателю. Бери любую группу предметов и делай выводы. Вот, например, в горшке с фикусом — окурки самых разных фасонов и сортов, рядом — хрустальная пепельница с отбитым краем, в ней — засохший букет фиалок, пилка для ногтей и католический образок на порванной веревочке. Наверное, всё это что-нибудь да значит. Наверное.

Из-за того, что комната была захламлена, она казалась еще более пыльной, чем лавка старьевщика. Она была не просто обжитой — казалось, с самого сотворения мира в ней обитают люди и клопы.

Клопы. Невольно я вздрогнул.

Нина тотчас это заметила:

— Вам холодно, Эрнст? Вы нездоровы?

— Я вполне здоров… — пробормотал я. — Могу справку из госпиталя показать.

— Тогда почему вас трясет?

— Это так заметно?

Она пожала плечами:

— Возможно, у вас малярия. Обычное дело после плена, так говорили мои знакомые. Если так, то скажите, у меня где-то завалялся хинин. Вообще меня можете не стесняться. Я повидала, наверное, уже всё, что только может повидать женщина моего возраста… Так что вы меня ничем не удивите. Говорите прямо.

Ну, я и спросил прямо:

— Скажите, Нина, у вас водятся клопы?

Вопреки своему заявлению, она выглядела озадаченной:

— Честно признаться, парижские квартиры никогда не отличались особой чистотой, так что блохи у нас — самое обычное дело. Но почему вы спрашиваете? Недолюбливаете насекомых?

Она еще пыталась превратить всё это в шутку.

— В России нас заели вши, — ответил я. — Но вши — факт медицинский и потому скучный. Я же имею в виду таинственную связь между клопами и мной. Если во всем этом доме, Нина, прячется хотя бы один клоп, скоро он меня отыщет.

— Вот и проверим! — засмеялась Нина.

Она опустилась на корточки под окном. Ее силуэт обрисовался на фоне стены: прямая, чуть выгнутая спина, напряженные икры в тонких чулках.

Нина подняла стоявший на полу маленький примус и поставила на подоконник. Отыскала в горшке с фикусом коробок спичек.

— Вскипячу чаю, — пояснила она. — Где-то у меня завалялись сухари и кусок сыра…

Она пошарила на одной из полок платяного шкафа, извлекла из-под груды газет мешочек, сшитый из пестрого старого платья. Сохранились даже пуговицы.

Нина взвесила мешочек на ладони.

— Ой, у меня, оказывается, оставалась еще крупа… — рассеянно проговорила она. — А я-то искала… Да, вот они. Сухари и сыр.

Сыр, завернутый в газету, оказался заплесневелым, и Нина даже не стала притворяться, что это «такой сорт». Зато сухари — вполне годные.

— Надо было купить что-нибудь по дороге, — сказал я. — У меня полно денег. Можно было бы отовариться у какого-нибудь спекулянта.

— Скоро придет Ренье, — отозвалась Нина. — Принесет что-нибудь. Он всегда что-нибудь с собой приносит. Он ужасно хозяйственный.

— Ренье? — насторожился я. — Какой еще Ренье?

Она поставила кипятиться воду. Металлический чайник у нее был маленький, весь избитый многократными падениями.

В полумраке комнаты лицо Нины расслабилось, черты обрели славянскую мягкость. Когда она наклонялась, платье обтягивало ее бок, отчетливо проступали ребра.

— Не ревнивый любовник, если вы об этом подумали, — после паузы сказала Нина.

Я пожал плечами и решился сесть в кресло. Кресло оказалось мягким, продавленным в правильных местах, так что я наконец блаженно расслабился. Честно говоря, мне безразлично, кто такой Ренье.

— Мы познакомились в префектуре, — Нина почему-то засмеялась. — Он работает инспектором.

— Романтично, — заметил я.

— Требовалось переправить двух английских летчиков, сбитых над Францией, — продолжала она. — Они ухитрились приземлиться в оккупированной зоне. Нужны были пропуска, документы.

— Погодите-ка, — остановил я ее. — Вы намерены рассказать мне сагу о героях Сопротивления?

Нина передернула плечами:

— Сопротивление совершенно реально. А вы, наверное, воображаете, будто Сопротивление — это такой особенный миф, изобретенный ради спасения французской чести? Признавайтесь!

Я вспомнил партизан, повешенных в Харькове. Они как будто не вполне понимали, что с ними сейчас будут делать. И еще листок из школьной тетради, где детским почерком было выведено: «Смерть немецким оккупантам!»

— Я вообще никогда не задумывался о вашем Сопротивлении, — ответил я.

— Но вы же воевали во Франции! — настаивала Нина.

— Когда я был во Франции, воевать-то особо не приходилось, — не выдержал я. — Я просто прокатился на танке, пока «везение» не отправило меня в госпиталь. Но если вам на самом деле так любопытно, что я об этом думаю, то мне вообще трудно припомнить, чтобы хотя бы одна страна так основательно обосралась в ходе боевых действий, как ваша драгоценная Франция. Даже голоштанная Польша — и та огрызалась до последнего.

— Народ не может долго существовать в состоянии позора, — сказала Нина и убрала вьющуюся прядь с виска. Она не пыталась оспаривать мое мнение. — Именно поэтому одни французы старательно верили в сотрудничество с оккупационными властями как в единственный путь к возрождению великой Франции, а другие столь же старательно занимались саботажем и на этом основании считали себя героями.

— Вы, например?

— Я, например, — не стала отрицать она. — Если ты сыграл хотя бы крошечную роль в Сопротивлении, то немножко очистился. Стал малой, но необходимой частью грандиозной легенды. Вот почему я так обрадовалась, когда наш машинист сцены шепнул мне, что нужно зайти в районную префектуру, спросить там инспектора Ренье, дать ему понять, кто я такая, и забрать два фальшивых пропуска. Понимаете, я могла бы больше ничего не делать для Сопротивления, только эти два пропуска — и всё…

— Но ведь вы же на этом не остановились, — напомнил я.

Она махнула рукой, не желая отвлекаться:

— В общем, прихожу в префектуру — там сидят восемь инспекторов в ряд, толпятся посетители. Я дождалась, пока народу не стало, подошла к Ренье и принялась «давать ему понять, кто я такая». — Она рассмеялась. — А он, представляете, сидит дуб дубом. Я уж и подмигивала, и щелкала пальцами. Не реагирует! Я наклонилась к нему и говорю: «Вы инспектор Ренье?» Он молча заглянул мне за вырез, потом указал на табличку со своим именем. «А я из балета». Он пожал плечами. Я говорю: «А сейчас я выступаю в Revue». Он спрашивает: «И как, хорошо платят?» Представляете? Я так растерялась, что выпалила: «Да паршиво платят, как и везде!» Он вдруг заморгал, заморгал, потер глаза кулаками. Как ребенок. «Так вы, — говорит, — та танцовщица, которая должна прийти за фальшивыми документами?» Так и брякнул, при всех! Я уж навострилась было бежать, а другие инспекторы сразу оживились, зашумели: «Мы, — говорят, — тут все в Сопротивлении…» Они потом на мои выступления приходили, последние деньги, наверное, потратили…

Чайник закипел. Нина взяла газетный кулек, в котором оставалось немного чая, и заварила.

— И что английские летчики? — спросил я. — Переправили?

— Наверное… Я не интересовалась. Не принято. Чем меньше знаешь — тем лучше.

— А мне-то вы почему это рассказываете? — не выдержал я.

— Я вас не боюсь, — ответила Нина.

Чайные чашки у нее были из тонкого фарфора, но все треснувшие или с отбитым краем.

— Когда я состарюсь, у меня будет чистая квартира и хорошая посуда, — задумчиво проговорила Нина. — Я снова начну читать хорошие книги. Тургенева, Мопассана. Чай не будет отдавать опилками, а кофе — желудями. Мокрые рукавички я повешу сушиться возле камина, и от них будет пахнуть собачкой.

Я всё еще размышлял над услышанным:

— Обидно или лестно — что вы меня не боитесь?

— А вам, конечно, нравится, когда вас боятся? Большой, страшный Зигфрид.

— Вообще-то это утомительно, — возразил я. — Если хочешь наводить страх, нужно всё время придумывать, как бы еще запугать, а если не хочешь — постоянно следить за собой, чтобы не делать резких движений.

— В таком случае, всё в порядке, — хладнокровно заметила Нина. — Можете делать резкие движения, сколько вздумается.

Раздался стук в дверь.

Она сделала мне знак сидеть спокойно (я и так не собирался покидать кресла) и пошла открывать. При ходьбе она чуть покачивала бедрами, и юбка послушно играла вокруг ее колен.

Из прихожей донеслась быстрая, стрекочущая французская речь.

Затем в комнату вошла Нина, за ней — коренастый человек с узко посаженными глазами и тонкими, пугающе синими губами. Он кивнул мне, назвав «камрадом» и еще кучей непонятных слов, и тоже получил от Нины треснувшую чашку с китайскими павлинами. Кажется, пошутил насчет русского чая и спрашивал о кофе.

Нина обратилась ко мне на французском. Она говорила громко, медленно, отчетливо, как с больным, благодаря чему я понял, что пришедшего зовут Дюшан. Ага, небось, он такой же Дюшан, как я — Тауфер. И документы у него такие же убедительно потертые, как у меня. Выданные инспектором Ренье.

А вообще, подумал я, здесь, на пыльном чердаке необитаемого дома, — какое, в принципе, значение имеют имена? Положим, выяснится, что на самом деле этот парень зовется герцог де Монморанси. И что изменится? Да ровным счетом ничего.

Нина сняла примус и с ногами забралась на подоконник, привычно упираясь туфлей в горшок с фикусом. Они с Дюшаном закидывали друг друга потоками фраз.

Нина раскраснелась, отвернулась, замолчала.

— Ренье, — выговорила она после паузы. Видать, увидела в окно, как он идет по улице.

Ренье постучал в дверь спустя несколько минут. Ему открыл Дюшан.

С Ренье явился еще один человек, похожий на юного иезуита. Казалось, он только вчера вернулся из миссии, затерянной среди малярийных джунглей. Насколько Ренье выглядел безупречно заурядным любителем утренних круассанов и вечерних газет — настолько обращал на себя внимание его спутник, хрупкий, бледный, с воспаленными глазами, почти белыми, под бесцветной редкой прядью криво подстриженной челки. По-моему, на нем огромными буквами было написано «Подпольщик».

Но местным службам безопасности, конечно, видней. Может, тут пол-Парижа таких ходит.

Ренье тотчас принялся шуршать какими-то свертками, в комнате запахло сардельками, свежей выпечкой, тушеной капустой. Он знал, где у Нины посуда, и, выронив несколько скатанных в жгут чулок, извлек склеенное блюдо с синим рисунком, изображавшим старинный замок на берегу озера.

Со мной Ренье поздоровался коротким кивком, как со старым камрадом. Его товарищ, напротив, впился в меня взглядом, потом перевел глаза на Нину.

Нина покусала губу и представила меня:

— Это немецкий друг. Он только что из лагеря. Его зовут Эрнст.

До меня не сразу дошло, что она говорит по-немецки. Только что разговор велся на птичьем наречии, и вот на тебе — всё понятно. На мгновение я даже допустил безумную мысль, что набрался французского достаточно, чтобы соображать, о чем ведется беседа.

Значит, Нина все-таки решила сообщить своим друзьям, что я немец. Передумала после того, как заявился юный иезуит. Наверное, он у них важная шишка.

Юноша протянул мне холодную влажную руку:

— Святой.

Он тоже говорил по-немецки.

Я встал и пожал ему руку.

Мне было на редкость неуютно. Не хватало еще, чтобы любители круассанов догадались, кто я такой и из какого лагеря, собственно, вернулся.

Ренье закончил сервировать обед и принес из соседней комнаты крашеные деревянные табуретки. Святой уселся в кресло — очевидно, это было его обычное место, Нина снова забралась на подоконник. Я опустился на табурет с острым предчувствием, что меня сейчас будут допрашивать. Когда один сидит в кресле, а другой — на табурете, такое ощущение неизбежно.

— На самом деле не «Святой», а «Все святые», — пояснила мне Нина по-немецки. — Его имя Тусен.

— И каково это — быть всеми святыми одновременно? — поинтересовался я.

Тусен на мгновение замер, тушеная капуста обвисла по краям ложки.

— Это единственно возможный способ командовать людьми, — ответил он наконец.

Я совершенно искренне поперхнулся, а Тусен как ни в чем не бывало продолжал:

— Быть «Тусеном» означает держать в себе то лучшее, что делает людей святыми. Как будто они отдали тебе это на хранение.

— Как в банке?

— Если угодно…

— Ловко, — сказал я. — Стало быть, носите на плечах всю Францию? Тяжко, наверное?

— Тело не имеет значения, — отозвался Святой. — Я знаю, что выгляжу… не очень. — Он болезненно скривился, изуродовав на мгновение свое фарфоровое лицо.

— Тусен — его настоящее имя, — заметила мельком Нина. — Он родился первого ноября.^[81]

— Какая у вас специальность, Эрнст? — спросил Святой.

Не задумываясь, я ответил:

— Механик.

— Это хорошо, — пробормотал он, раздумывая о чем-то своем.

— Святой, ешь, — напомнила Нина.

Тусен машинально сунул в рот ложку.

Некоторое время все молча жевали. Потом Святой негромко произнес:

— Завтра в Париж возвращается «Триколор».^[82]

Дюшан поморщился:

— Дарлан все-таки пошел на это.

Тусен хмыкнул:

— Ничего удивительного. Наоборот, было бы странно, если бы он не воспользовался Легионом, а отдал его на растерзание красной Москве. Фактически сразу после переворота в Германии, еще в ноябре, начались разговоры о том, чтобы отозвать французских добровольцев с Восточного фронта. Формально они не обязаны больше сражаться за Вермахт, поскольку присягали на верность лично фюреру. А фюрер — фью!..

Он присвистнул, и все засмеялась.

Тусен снова стал серьезным:

— Наш человек в отеле «Маджестик» сообщает, что там вовсю ведутся серьезные приготовления к приему большого количества высокопоставленных лиц. Завозят продукты, крахмалят простыни.

Пока все молчали, Нина вполголоса перевела мне, о чем шла речь.

— Гадина ползет обратно в свое гнездо, — задумчиво проговорил Святой. Он смотрел на свои тонкие, прозрачные пальцы, на которые внезапно упал луч света, пробившегося сквозь пыльное стекло. Пальцы двигались, словно тянули за нитки незримую марионетку. — Вы, конечно, не знаете, Эрнст, — он то и дело переходил с французского на немецкий, — но именно в отеле «Маджестик» в июле сорок первого было принято решение поддержать крестовый поход Гитлера против Москвы. Там избрали центральный комитет Легиона. Оттуда всё и началось.

— Одно из основных условий, которое руководство «Триколора» поставило германскому командованию, — они не будут воевать непосредственно против французов. Легионеры потребовали, чтобы их бросили в пекло войны подальше от Франции. Это выглядело героически, — прибавил Дюшан.

— Многие сочли их истинными патриотами, — заключил Тусен, дергая углом рта. — Героями.

— Вы, коммунисты-интернационалисты, отвергаете национальную идею как объединяющий фактор, — произнес Ренье. — Поэтому вам трудно принять патриотизм такого рода.

— Стреляя по русским большевикам, они рано или поздно начнут стрелять по французам. Сначала по коммунистам, потом — по простым гражданам. Когда переходишь на сторону врага, такое неизбежно. Такова участь всех предателей, — изрек Святой с ужасающим спокойствием. — Нельзя сражаться «за землю» в отрыве от правительства, которое ею управляет. Нельзя воевать за какую-то абстрактную «Францию». Сражаясь за Францию, они на самом деле сражаются за Петена. Им волей-неволей придется стрелять в нас.

(Я не сразу сообразил, что, говоря «вы, коммунисты-интернационалисты», Ренье имел в виду Тусена, возможно — Нину… и меня. Хорошо, что обычно я реагирую на потрясения замедленно — до меня доходит не сразу.)

— А вы разве не коммунист? — спросил я у Ренье.

— Я поддерживал Народный фронт, этого достаточно, — гордо ответствовал Ренье.

— Он считает себя недостойным вступления в Коммунистическую партию, — подал голос Тусен. — Он считает ее партией святых.

— Партией расстрелянных,^[83] — поправил Ренье.

— Это одно и то же, — возразил Тусен.

Я кусал губу, чтобы не рассмеяться. Они такие серьезные, эти люди. Слова имеют для них такое большое значение. Для них жизненная необходимость тщательнейшим образом рассмотреть каждое свое душевное движение и снабдить его соответствующей этикеткой. Жалкая попытка вернуть себе невинность Адама и заново переименовать всю земную тварь. «Партия расстрелянных», «партия святых».

В захламленной комнате Нины, посреди Парижа, я с болезненной остротой ощущал ветхость, изношенность Франции. Государство из лавки старьевщика.

— Стало быть, «Триколор» нарочно попросился на Восточный фронт, лишь бы не поднимать руку на своих соотечественников? — уточнил я.

— Именно, — кивнул Дюшан.

— Господи!.. И куда же их направили, этих бедолаг? — Некстати я вспомнил паренька-румына, которого мы называли «Трансильвания», в его вязаном «шлеме».

— Под Москву, — ответил Дюшан. — До слез по-французски, не находите? Каждому хотелось почувствовать себя маленьким Бонапартом. Разумеется, русские обеспечили им эти ощущения в полной мере.

Я вдруг заметил, что Святой пристально наблюдает за мной, и отвернулся.

Святой бездушно проигнорировал мое желание оставаться незаметным:

— А вы, Эрнст, встречали в лагере русских?

— Да, — выдавил я.

— И какие они?

— Другие, — нехотя ответил я. — Не такие, как французы. Не такие, как немцы. Таких людей… вообще, наверное, не бывает. Они невозможны.

— Нина похожа на них? — спросил Святой. — На тех русских, которых вы встречали?

— Не очень, — сознался я.

Нина, кажется, обиделась.

И напрасно. Она не обижалась бы, если бы могла знать, о ком я думаю.

А я вспоминал толстую женщину-врача в сталинградском подвале. Фактически тогда она спасла нам жизнь. Но обращалась с нами совершенно бессердечно. Как будто мы были дровами или, скажем, валенками. Какими-то предметами, о которых стоит позаботиться. У нее не было времени подбирать для нас новые имена.

— После Москвы «Триколор», заново укомплектованный добровольцами, вернулся на Восточный фронт, — снова заговорил Святой. — На сей раз Легион использовали в Белоруссии.

— Они действовали против партизанских отрядов, — пояснила Нина. — Проводили карательные рейды. Выявляли базы «террористов».

— Но, конечно, ни одного выстрела по соотечественнику они не произвели, — с горечью подытожил Святой. — Под шумок, пока Советы после английского вероломства не начали договариваться с Германией, «Триколор» из Белоруссии поспешно вывели и прямиком направили домой.

— Сталин мог бы потребовать выдачи легионеров, — пояснил Дюшан. — Как военных преступников. И пока «Триколор» находился в Белоруссии, это было вполне реально. Но свистопляска с переворотом в Берлине отвлекла внимание русских от Франции, чем Дарлан и воспользовался. Ему очень кстати испытанный в боях Легион. Фактически — он получает карманную гвардию.

— Не следует забывать и о том, что у Дарлана с «Триколором» — давние и добрые отношения, — вставил Тусен. — Через четыре дня после объявления об организации Легиона, одиннадцатого июля сорок первого года, именно адмирал Дарлан от лица французского правительства принял Легион на государственный счет. Фактически — признал его и заключил в административные объятия.

— И что, они действительно военные преступники, эти французские добровольцы? — спросил я.

Святой резко повернулся ко мне:

— О, не сомневайтесь! Помимо того, что они сражались с партизанскими отрядами, они занимались еще и «умиротворением местности». Так называется физическое уничтожение всех, кто подозревается в связи с партизанами. Фактически — мирное население.

Нина хмурилась — ей не нравился этот разговор. Но я продолжал задавать вопросы, не обращая внимания на ее недовольство:

— И много они перебили мирного населения?

— По сообщениям лондонского радио, которое получало информацию от русских, — около трех тысяч человек, — ответил Святой хладнокровно. — «Пособники террористов» истреблялись целыми деревнями, включая женщин, стариков и детей.

— Но ведь русские могут… — начал было я.

— Врать? — перебил Святой, хотя я собирался сказать «преувеличивать». — Нет, как раз этим сведениям я верю. Дело в том, что данные подтверждаются самим руководством Легиона. Жак Дорио публично хвастался проведенными операциями, в которых он принимал личное участие. Нина хранит газеты, — он кивнул на платяной шкаф.

Нина спустила с подоконника ноги. Я испугался, что она сейчас начнет копаться в бумагах, поднимая тучи пыли и роняя растрепанные подшивки ради пары заметок и какой-нибудь мутной фотографии — но она всего лишь снова разогрела чайник.

— Ты плохо выглядишь, Святой, — обратилась Нина к Тусену. — Доедай и ложись. Я постелю тебе на диване. Не возвращайся сегодня в мастерскую.

— У меня остались кое-какие дела, — возразил Тусен.

— Хочешь умереть раньше, чем мы закончим? — резко спросила Нина. — Никто не требует от тебя, чтобы ты жил просто ради того, чтобы жить, но, пожалуйста, давай завершим начатое.

Несколько секунд Святой раздумывал — определенно, не над словами Нины, а над чем-то более простым и близким — затем кивнул:

— В таком случае, Дюшан, на тебе — все подробности насчет отеля «Маджестик». Кто конкретно ожидается, время, организация охраны. Скорее всего, это будут молодчики из Милиции, так что будь осторожен… — Он вдруг прервался и надолго закашлялся.

— Все сделаю, Святой, не беспокойся, — заверил Дюшан. — Не в первый же раз.

— Может, в последний, — возразил Святой. — Чертов Дарлан развернуться нам теперь не позволит. — Он наклонился в кресле вперед и тронул меня за руку. — Что вас так сильно беспокоит, Эрнст?

— Меня?

Не люблю проницательных людей. Вечно они проницают не то, что надо.

— Да. — Теперь Святой смотрел мне в глаза. Очень спокойный ясный взгляд, после приступа кашля остались слезы, он их не вытирал. — Вы всё время думаете о чем-то. Вы встревожены.

— Ладно, скажу, — буркнул я. — Меня здесь, конечно, не было, но разве Маршал позволял вам разворачиваться? Разве за вами не охотились вишистская милиция и гестапо?

— Естественно, — сказал Святой.

Я выбрал правильную тему и удачно перевел его внимание с моей персоны на подпольную работу: о подвигах и страданиях участников Сопротивления он мог разглагольствовать бесконечно. И это, право же, куда интереснее, чем рассматривать под лупой какого-то сомнительного камрада Эрнста.

— Естественно, за нами охотились, как за диким зверьем, — медленно продолжал Святой. — Но участвовать в нашем Сопротивлении — хотя бы подав кусок хлеба преследуемому человеку — было единственным способом для француза почувствовать себя французом. Перестать быть опозоренным. Побежденным. Сдавшимся. Поэтому нас поддерживало население. Вся страна, весь народ. А Франсуа Дарлан освободил французскую нацию от ощущения вины и позора. Теперь все едины под знаменами Республики и консулата! Все — граждане Франции, ее сыны. Включая и легионеров «Триколора». Проклятье, да скоро они, помяните мое слово, станут символом нашей национальной гордости!

— И, следовательно, никто больше не сочтет за честь подать вам кусок хлеба, — заключил я.

— Фактически наше дело проиграно, — согласился Святой. — Нас перехитрили, что неудивительно, и, что гораздо хуже, воспользовались плодами, взошедшими на нашей крови. Полагаю, в ближайшем будущем Дарлан перейдет к уничтожению наиболее активных руководителей Сопротивления. Впрочем, я умру раньше.

— Ну все, хватит, — прервала его Нина. — Дай задание Ренье и отправляйся отдыхать.

— Как всегда, потребуются документы, — сказал Святой, легко переходя от пафоса к деловитости. — Удостоверения личности для женщины и четырех мужчин. Сделай про запас. Постараемся наняться на работу в «Маджестик» в решающий день. Им потребуются разнорабочие и дополнительные официанты.

— Я могу выступать под своим именем, — возразила Нина. — Меня многие знают по Revue. Потом прикинусь жертвой, как обычно.

— Я всё понял, Святой, — сказал Ренье.

Скоро они с Дюшаном ушли. Святой допивал остывший чай. Нина возилась в соседней комнате.

Мы молчали.

Потом Святой тихо спросил меня:

— Как было в лагере?

— Очень плохо, — ответил я.

— Я встречал нескольких человек из лагеря, — сказал Святой. — Никто ничего не рассказывает.

— Нечего рассказывать.

— Все так говорят. Но что-то же с вами там происходило.

— Не тратьте на это силы, Святой, — сказал я. — Оставьте другим хотя бы малую часть. В конце концов, это наша жизнь, не ваша.

— Вы мне расскажете? — Он впился в меня глазами.

— О чем? О лагере?

Он молча, страстно кивнул.

Я задумался. Наконец я сказал:

— Представьте себе какой-нибудь новый для вас механизм. Вы даже не понимаете, как он работает. Половина деталей вам абсолютно незнакома. Как вы сможете описать его? Не существует слов, которыми вы могли бы воспользоваться. Там есть шестеренки, например, винты, пружины. Но картина всё равно не складывается. Я могу вам сказать, что в лагере люди испытывают голод, что там бывает очень холодно, что там тоскливо, что жизнь быстро теряет смысл, а время останавливается. Но это лишь шестеренки, винты, пружины. Как устроен весь механизм — вы не поймете. И очень хорошо, что не поймете. Вам этого не нужно. Вы и без того слишком много понимаете.

— Все, разговоры окончены, — объявила Нина, появляясь в комнате. Она взяла Святого за руку и, как ребенка, увела за собой.

Я встал с табурета и подошел к полуоткрытой двери, заглядывая в маленькую комнатку — спальню Нины.

Святой стоял возле кровати, опустив руки и свесив голову. Нина расстегнула на нем рубашку, потом брюки. Приказала ему что-то, и он послушно переступил через брюки. Он был очень худым. Нина взяла его за плечи, развернула к себе спиной. Поперек лопаток я увидел несколько воспаленных рубцов. Нина протерла его спину комком ваты. Запахло чем-то медицинским, приятным. Затем Нина завернула Тусена в халат, и оба скрылись из поля зрения. Заскрипели пружины — Тусен улегся на кровать.

Нина вышла из комнаты так стремительно и внезапно, что приложила меня дверью.

— Подсматривали? — осведомилась она.

Я неопределенно пожал плечами и потер ушибленный лоб.

— Это ничего, — утешила меня Нина. — Святой поначалу на всех так действует. Хочется понять, что это за существо.

— И что это за существо?

— Еще не догадались?

— Честно говоря, нет. Фанатик, возможно. Он католик? Иезуит?

— Он краснодеревщик, — ответила Нина.

— Так прозаично?

— Во Франции самая низменная проза жизни в любой момент может внезапно обернуться героизмом, — сказала Нина. — Вы читали рассказ Мопассана «Пышка»?

Я молча покачал головой.

— Понятно, — после короткой паузы заключила Нина. — В моторах «Майбах» вы разбираетесь лучше, чем в беллетристике.

— Приблизительно так, — отпираться было бессмысленно.

— Ладно, вот вам еще одна история. Еще одна история о Сопротивлении, о том, как малое превращается в великое… До войны Святой работал в мастерской, которая принадлежала его семье. Когда пришла весть о том, что немцы перешли Сену, вся семья бежала из Парижа. После скитаний под бомбежками, потеряв близких, Тусен добрался до Тулузы. Деньги кончились, есть было нечего. Ему было семнадцать лет. Однажды, бродя по Тулузе в поисках работы, он прошел по площади Сен-Сернен, не заметив, что вся она окружена полицейскими. Тех, кто входил в этот круг, задерживали и спрашивали бумаги. У Тусена не оказалось никаких документов, они сгорели во время бегства. Задержанных отправили в префектуру и заперли, а в середине ночи затолкнули в фургон и куда-то увезли. Выгрузили в темноте перед каким-то зданием. И здание, и небольшой парк перед ним были обнесены колючей проволокой.

— И что это было? — спросил я. — Лагерь?

— Да, лагерь Клерфон недалеко от Тулузы. Задержанных загнали в здание и начали переписывать. Тусен стоял одним из последних в очереди. Он закашлялся — у него плохие легкие, — и один из французских офицеров неожиданно приказал ему выйти. Они снова очутились в парке. Офицер подвел его к ограждению, раздвинул колючую проволоку, велел выбираться и немедленно уходить из Тулузы. Тусен не стал задавать вопросов. Почему тот человек его спас — осталось загадкой. Но с тех пор Святой в Сопротивлении.

— Так он поэтому спрашивал про лагерь? Хочет знать, чего избежал?

— Мне скоро уходить на работу, — сказала Нина. — Комнат у меня две. Я, уж простите, буду спать на софе, так что постелите себе на полу. — Она кивнула на гору барахла, закрытого шалью. — Возьмите себе одеяло, какое хотите, белье, если не любите спать на голом. У меня всё не очень чистое, но это ничего?

— Ничего, — ответил я. — А вас не смутит, что я буду спать с вами в одной комнате?

Нина тихонько засмеялась.

— Да я могла бы даже переночевать с вами в одной постели, но софа у меня узкая — вдвоем мы на ней просто не поместимся.

Нина собиралась на работу: складывала в сумочку косметику, пропуск. Она непрестанно двигалась, ходила по комнате, заставила меня отвернуться и надела другое платье. Потом я помог ей застегнуть пуговицы на спине. Она двигала лопатками, задевая мою ладонь. Чтобы мне удобнее было застегивать, она подняла и удерживала рукой волосы, открыв шею.

— Невозможно спать, пока ты бегаешь тут, как рассерженная мышь, — раздался голос, и на пороге комнаты появился Тусен в старом полосатом халате. Он стоял босиком на нечистом полу.

— Ты подслушивал? — возмутилась Нина.

— Ну, Эрнст же подсматривал, — засмеялся Святой.

Я понял, что краснею. Со мной такого не случалось уже сто лет.

— Нина рассказала вам про меня, в общем, правильно. И мой интерес к лагерям объясняется именно этим, — кивнул мне Тусен. — Вы поможете нам, товарищ? Сейчас у нас каждый человек на счету.

— Помогу в чем?

— Взорвать главарей «Триколора» в отеле «Маджестик», конечно.

Я ошеломленно замолчал. До сих пор мне казалось, что я понимаю, о чем здесь разговаривают.

Тусен помолчал, всматриваясь в мое лицо, и совсем тихо прибавил:

— Я не сумасшедший и не фанатик, товарищ.

— Святой! Немедленно в постель! — закричала Нина.

Он рассмеялся и бесшумно скрылся в комнате.

Нина надела туфли, набросила пальто. Предупредила, что вернется поздно, Revue заканчивается после полуночи.

Я проводил ее до выхода, вернулся в комнату и начал разбирать вещи. Добыл два одеяла, одно постелил, другим укрылся. Долго лежал без сна, глядя в потолок. Несколько раз Святой принимался кашлять, потом опять затихал за дверью. Мне было очень тепло.

3. ОТЕЛЬ «МАДЖЕСТИК»

Нина вернулась домой около трех часов ночи и долго сидела с Тусеном. О чем-то они тихо разговаривали, несколько раз Нина выходила за питьем или мочила полотенце под краном. К рассвету Святой исчез, а Нина наконец крепко заснула.

Поднялись мы после полудня. Солнечный свет желтой кляксой лежал на полу посреди комнаты и казался чем-то вроде старой собаки. Казалось, подзови его — и он нехотя поднимется, подойдет и ткнет тебе в ладонь холодным носом.

Нина принялась готовить поздний завтрак.

— До одиннадцати вечера я совершенно свободна, — сообщила она, взбивая омлет. — Чем займемся?

Волосы она заколола, подняв наверх, и я видел ее затылок с легким светлым пушком.

Я уже привычно плюхнулся в кресло.

— Вы меня что, усыновили? — осведомился я.

Она, смеясь, обернулась ко мне:

— А вы против?

— После майора Кельтча я еще не встречал человека, которому доверил бы мое усыновление.

— Кто такой майор Кельтч?

— Первый командир нашего полка.

Она подала мне на колени тарелку.

— Ешьте немедленно! Сейчас будут еще хрустящие хлебцы.

Я расковырял ложкой омлет и обнаружил на дне тарелки облезлый золотой вензель.

Нина быстро закончила с готовкой и устроилась на подоконнике, подобрав под себя ноги.

Она разгрызла хлебец, выпила полчашки какао.

— Когда я стану старушкой, непременно заведу у себя гостиную и в ней — большой обеденный стол, накрытый скатертью с тяжелыми кистями… А каким он был, ваш первый командир?

— Он бы вам не понравился, — сказал я. — Он был идеальным германским офицером. Высшей пробы. Усы. — Я показал, какие усы: закрученные. — Отличная выправка. Безукоризненные манеры. Прекрасно держался в седле…

Нина внимательно посмотрела на меня:

— Дело ведь не в нем, а в вас.

— Наверное, — не стал отпираться я. — До тридцать пятого мы все были как сироты. И вдруг нас словно забрали с улицы в большой общий дом. Дали товарищей, работу… Всё, что требуется для счастья.

— Похоже на кинокартину, — заметила Нина. — Кстати, вы давно были в кино?

Я задумался. На ее вопросы следовало отвечать точно. Она не задавала вопросов, если ее не интересовал ответ. И умела терпеливо ждать.

— Не помню, — выдавил я наконец. — Давно.

— Давайте сходим, — предложила она. — На какую-нибудь глупую комедию с песенками.

Ох, не стоило мне вспоминать о Кельтче и тех хороших деньках… Я как будто единым махом протрезвел. Что я вообще сейчас делаю? Сижу с какой-то русской балериной в мансарде полуразрушенного дома, откровенничаю с ней, пью какао. А ведь она подпольщица, террористка. О чем, хотелось бы знать, шептался с ней ночью Святой?

— И много немецких офицеров вы вот так выгуливали в кино? — неожиданно поинтересовался я.

Она подняла тонкие брови:

— Почему вас это беспокоит?

— Так это не должно меня беспокоить?

Улыбка сошла с лица Нины. Она поставила свою чашку, отвернулась к окну и замолчала, замкнулась.

Так. Самое разумное сейчас — нанести визит в ближайший отдел Милиции.^[84] А потом поселиться в респектабельном отеле, как я с самого начала и намеревался. Провести несколько дней в роскоши. Что, в самом деле, Эрнст Тауфер не заслужил маленького личного кусочка роскоши? Вечером — непременно посетить Revue, полюбоваться на ножки француженок. Заказать в номер девочку и шампанское. Или нет, только шампанское, без девочки. Девочка может оказаться террористкой.

Нина, конечно, мгновенно догадалась, о чем я думаю. Молча следила за мной своими светлыми, непроницаемыми славянскими глазами.

Я по-хозяйски открыл ее шкаф, забрал с полки костюм, который Анри вчера так любовно упаковал в газету — Анри со сломанным носом, Анри, совершивший побег из лагеря — развернул, встряхнул. Все-таки мама умеет выбирать вещи.

— Когда сюда придут мальчики из Милиции, здесь, конечно, уже никого не будет, — заметил я.

Нина молчала.

Я навис над ней. От нее пахло чем-то неуловимым — пылью, волосами, пудрой.

— Я ведь прав? — настаивал я. — Успеете смыться?

— Разумеется, — тихо отозвалась она. — Вы абсолютно правы. Никто здесь ничего не найдет. А теперь — уходите, если вы так решили.

Я снова уселся в кресло.

Вчера Нина несколько раз повторила, что не боится меня.

Ну так вот, я тоже ее не боялся. Ни ее, ни всех этих чахоточных подпольщиков. По правде говоря, мне нравилось мое приключение в Париже, где я не был самим собой. Как бы ни поступил Эрнст Тауфер — это не имеет никакого отношения к капитану Эрнсту Шпееру.

Капитан Шпеер, скорее всего, действительно заперся бы в гостиничном номере, напился и беспробудно проспал бы несколько суток. Один. На возмутительно мягкой постели. Без заботливого надзора медсестер. Без мыслей, без необходимости принимать решения. У него бы ничего не болело — кроме головы, и заботливый портье загодя принес бы ему порошки и стакан воды.

И потом на вопросы сослуживцев, хорошо ли ему отдохнулось в Париже, капитан Шпеер с чистой совестью отвечал бы: «Как никогда в жизни! Великолепно! Не знаю даже, с чем сравнить!»

Я осторожно прощупал шкуру Эрнста Тауфера. Как будто она была одеждой, и я еще не вполне в ней освоился.

Святой собирается взорвать каких-то французов. Они сражались в составе Вермахта. Боролись с партизанами на оккупированных территориях. Заодно уничтожили свыше трех тысяч местных жителей.

Раньше я бы не поверил в то, что Вермахт устраивает расправы над гражданскими. То есть я отдаю себе отчет в том, что в ходе боевых действий страдает мирное население. Если деревня оказывается на линии огня, такие потери неизбежны. Это нормально, это война. Но чтобы проводились специальные карательные акции… Честно говоря, мне такое не приходило в голову. Просто не задумывался. Лично я ничего подобного не творил, а чем занимаются другие — определенно не мое дело.

После плена я уже ни в чем не был уверен. Славяне в принципе мало похожи на нас. Порой встречается какое-то сходство, но оно чисто внешнее и обманываться этим не следует.

Русские вообще постоянно ставили меня в тупик. Взять хотя бы коменданта сталинградского госпиталя номер один — майора Блинова. Он занимал важное место в разговорах моих товарищей.

Майор Блинов — типичная славянская свинья, неопрятная и шумная. Военное поражение отдало нашу жизнь в его руки. Естественно, мы старались понять, чего он от нас добивается, чтобы выполнять его повеления наилучшим образом. Этого требовал если не инстинкт выживания, то, во всяком случае, инстинкт дисциплины.

Но постичь желания майора Блинова оказалось невозможным. Он постоянно отдавал взаимоисключающие приказы и неизменно при этом орал и угрожал расстрелом.

Мои товарищи боялись его до обморока. Несмотря на то, что он за всё это время никого не расстрелял.

Германец изначально приучен к другому. Если немецкий командир кого-то приговаривает к расстрелу, то будьте уверены: провинившийся будет расстрелян точно в срок. А Блинов разбрасывался приговорами — и ни разу не привел их в исполнение.

И мы не понимали: это у него такая манера общаться с людьми или же рано или поздно он действительно поставит кого-нибудь к стенке?

О том, что врач, спасший мою жизнь, был евреем, я узнал позднее исовершенно случайно. К тому времени я уже настолько глубоко погрузился в абсурд происходящего, что ровным счетом ничего по этому поводу не почувствовал.

Возможно, в России я заразился специфически русским сумасшествием. С другой стороны, мы, немцы, тоже не чужды странного. У нас есть Гауф и Гофман. Они не появились бы, не будь в натуре германца заложена тяга к темному, мистическому и потустороннему.

В отличие от насквозь прозаического капитана Шпеера, герр Тауфер согласен на приключение в духе Гофмана. И даже если русская Серпентина^[85] его в конце концов прирежет — это будет для него предпочтительнее, нежели просто напиться в гостиничном номере.

— В Париже всё еще идут кинокомедии? — спросил я. — На немецком языке? Я читал об этом в газете, но…

— Естественно, фильмы на немецком продолжают демонстрировать, — отозвалась Нина. — Ведь во Франции до сих пор торчат немцы. Господа офицеры приезжают развлекаться в Париж. Им необходимо обеспечивать культурный досуг.

— А ваше Revue — часть этого досуга?

Она наконец повернулась ко мне:

— Как вы догадались?

Я с облегчением услышал в ее голосе прежние язвительные нотки.

— Большой жизненный опыт, — ответил я. — Только учтите: я категорически отказываюсь рядиться в лохмотья парижского пролетария. В кинотеатр я намерен пойти одетым прилично. Надеюсь, сейчас, когда я выспался и сытно позавтракал, у меня не такой загнанный вид.

— Да, — сказала Нина, помолчав. — Сейчас вы достаточно самодовольны для костюма.

— Вы пойдете со мной? — уточнил я, чувствуя себя тупым.

— Да, — сказала она. И больше не прибавила ничего.

* * *

Кинокомедия оказалась на удивление симпатичной. Когда началась музыка и женщина с сильной талией торжественно вынесла на согнутых руках тяжелую юбку с воланами, меня вдруг охватило чувство, будто я не сижу в темном зале, а плыву, лежа на спине в маленькой лодке. Все тело расслабилось, и в то же время я не мог пошевелиться, а лодка уносила меня всё дальше по реке. Сладкое сопрано заливалось трелями, тонконогие мужчины с набриолиненными черепами совершали милые глупости, а я сидел в оцепенении, еще более глубоком, чем то, которое охватило меня в Люксембургском саду, но гораздо более приятном.

Нина не замечала моего состояния. Когда я наконец повернул голову и глянул в ее сторону, она тотчас ответила на мой взгляд и улыбнулась мне.

На ней было синее шерстяное платье. Белокурые вьющиеся волосы падали на шею. Платье открывало впадинку между ключицами и надежно облегало почти плоскую грудь.

У героини фильма были округлые локотки с ямочками. В отличие от Нины с ее тяжелыми острыми локтями, способными с одного удара пробить дощатую дверь толщиной в пятнадцать миллиметров.

Не успел я это подумать, как в зале зажегся свет.

— Вы проспали финал, — прошептала Нина, сдерживая смех. Ее дыхание щекотало мне ухо.

— Разве? — Я пожал плечами. — В любом случае, мне было очень хорошо. Спасибо, что согласились провести со мной этот вечер.

— Оказывается, вы умеете говорить банальности, — отозвалась Нина.

— Я легко поддаюсь влиянию, — объяснил я. — После такой картины я еще полчаса буду говорить исключительно банальности.

— Вам не понравилось? — удивилась она. — Эти ленты снимали специально для того, чтобы поддерживать дух нации. Здоровое женское тело, жизнерадостная музыка, семейные ценности и счастливая развязка.

— Да, — согласился я, — это ровно то, что требуется.

Мы вышли из Soldatenkino на бульвар. Темнело. Задрожали и тускло загорелись фонари. Сумерки сразу превратились в ночь. Нина взяла меня под руку.

— Как приятно видеть горящие фонари! — заметила она. — Затемнение все-таки здорово действует на нервы.

Рядом с кинотеатром, в соседнем здании, размещалась «Организация Тодта». Вывеску еще не сняли. Нина глянула на силуэт черного орла, и ее лицо омрачилось:

— В Германию до сих пор отправляют людей. Недолгое время после падения Петена мы надеялись, что это прекратится, однако Дарлан выдвинул личную «добрую инициативу». Немецкие заводы по-прежнему будут получать французских рабочих. В сокращенном объеме, но тем не менее. Официально они называются «добровольцами». Если рабство бывает добровольным. — Она зло фыркнула. — Естественно, в первую очередь это затронет недовольных режимом, «террористов», левых социалистов… и, разумеется, коммунистов. Кое-кого отправят на работы прямо из лагеря. Как удачно, не находите? И немцам польза, и нашему правительству меньше мороки. Думаю, Шпеер просто в восторге от этой идеи.

Услышав свою фамилию, я сильно вздрогнул. В какое-то дикое мгновение мне показалось, что меня разоблачили. Что всё это время Нина просто играла со мной. Делала вид, будто верит в «Эрнста Тауфера», недалекого, но, в общем и целом, славного солдата, который хлебнул лиха в плену. А на самом деле она с самого начала знала, кто я такой. Потому и заманила к себе. Попыталась приручить. Вытащила на темную улицу. И сейчас к нам подойдут ее сообщники, приставят пистолет к моей спине и снова будут шантажировать мной моего брата.

— …Что с вами? — спрашивала Нина, видимо, уже не в первый раз. — Приступ? У вас все-таки малярия?

Я опомнился, вытер лоб платком. Черт, я действительно весь мокрый и дрожу.

— Сейчас пройдет, — сказал я. — Не беспокойтесь.

Нина озабоченно разглядывала меня в тусклом свете фонаря. Слабый луч, пронизав ее волосы, вдруг обрел силу, и голова Нины казалась окутанной сиянием. Я смотрел на ее скулы, на ровно очерченные губы.

— Вам получше? — спросила она. — Можете идти? Или нам стоит посидеть?

— Могу идти, — сказал я. — Не обращайте внимания. Так о чем вы говорили?

— О том, что рейхсканцлер Шпеер в восторге от того, что поставки рабочей силы из Франции продолжаются — Нина действительно вернулась к прежней теме.

Постепенно я успокаивался. Ничего она не знает. Просто рассуждает о том, что ее по-настоящему волнует. И это — отнюдь не здоровье Эрнста Тауфера, славного парня, который едва не хлопнулся в обморок посреди бульвара, о нет. Ее занимает политика Дарлана в отношении французских рабочих.

— «Смены» возят в Германию вагонами, как скот, — говорила Нина. — Кому-то удается бежать, но большинство… Вы слушаете?

— Да, — пробормотал я. — В Германии не хватает рабочих рук. И Франция как союзник обязана…

Нина снова остановилась.

— Вот что вы сейчас сказали? Вы хоть поняли, что сейчас сказали?

Я смотрел на ее покатые славянские плечи и не знал, что ответить. У нее плечо как раз под мою ладонь. Если сложить ладонь «чашечкой».

И тут из темноты вынырнул какой-то человек. Как я всё время и ожидал.

Я резко повернулся к Нине, ожидая объяснений. Я был уверен, что это кто-то из ее сообщников.

При виде незнакомца Нина мгновенно изменилась. Ее брови жалобно сложились «домиком», глаза расширились, рот приоткрылся буквой О. Она впилась в мою руку и пролепетала:

— Ernst!.. Je le crains!..

Человек был в штатском костюме и кепке.

— Господин Тауфер? — обратился он ко мне по-немецки. Он говорил спокойно, вполголоса.

Я отцепил от себя Нину, шагнул к нему:

— Что вам нужно?

— Всего лишь поговорить.

— Говорите.

Он наверняка вооружен. Если опередить, я успею уложить его голыми руками. Нужно только попасть кулаком ему в переносицу.

Я уставился между глаз своего непрошеного собеседника.

Он, конечно, меня сразу разгадал:

— Прицеливаетесь?

— Говорите, что вам нужно, и оставьте меня в покое, — приказал я, сжимая кулак.

— Вы — господин Тауфер?

— Да.

— Мы ждали вас, — сказал он.

— Кто это — «мы»?

— Ваша дама знает немецкий? — Он метнул быстрый взгляд в сторону Нины.

Я тоже посмотрел на мою Серпентину. Она отвела глаза.

Я сказал:

— Разумеется, нет. Ей и не требуется. Все, что нужно, она понимает без слов.

— Ernst, je le crains, — повторила Нина жалобным голоском. — Qui est cette personne?^[86]

— Halt's Maul! ^[87] — рявкнул я.

— Зачем же так грубо? — упрекнул меня человек в штатском.

— Да этой корове всё равно, — сказал я.

Нина прикусила губу, и я понял, что за «корову» мне еще достанется.

Тем временем незнакомец продолжал:

— Мы ожидали вас вчера.

— Плохо работаете, — хмыкнул я. — Я и приехал вчера. Вы меня упустили.

Он не на шутку забеспокоился:

— Где же вы провели ночь?

Я показал пальцем на Нину:

— А вы как думаете?

— Вы даром времени не теряете, верно?

— Я и так потерял слишком много времени, — ответил я. — Теперь наверстываю.

Человек вздохнул:

— Были в кино?

— Верно.

— Кто она, вы хоть выясняли?

— Какая-то танцорка из «Ревю».

— Неплохой выбор, — одобрил он. — Танцорки обычно с перчиком… Только не перестарайтесь. Берегите здоровье.

— По-вашему, парижская девочка из кордебалета — это негигиенично?

— Я настоятельно советую вам, господин Тауфер, — сказал мой «опекун», — не ночевать больше по парижским девочкам, а снять приличный номер. Рекомендую отель «Маджестик». Вы будете приятно удивлены. Кстати, это не очень далеко отсюда. Ваша дама наверняка знает.

— Надеюсь, насчет дам там не очень строгие правила? — поинтересовался я как можно более небрежным тоном.

Краем глаза я продолжал следить за Ниной. Я ожидал новой вспышки безмолвной ярости, но, против моих ожиданий, Нина вдруг улыбнулась и устремила на меня сияющий взгляд.

— Oui, oui, le «Majestic»! — промолвила она.

— Видите, дама одобряет, — засмеялся незнакомец. — Нет, суровых правил там нет. Не для немецких офицеров. Желаю приятного отдыха.

Он исчез не прощаясь, так же внезапно, как и появился.

Несколько секунд я стоял неподвижно, не зная, как себя вести. Нина снова повисла у меня на локте и принялась щебетать по-французски. Мы пошли дальше по бульвару. Несколько раз я пытался заговорить с ней о случившемся, но она только теснее прижималась ко мне и продолжала издавать птичьи трели.

Отель «Маджестик» вырос перед нами темной громадой. Внутри, едва разгоняя мрак, горела одинокая лампа.

С освещением в Париже дела обстояли неважно. Горел один фонарь из трех, один из пяти, и то еле-еле. Но всё равно это было лучше полного затемнения. Комендантский час по распоряжению Первого консула Дарлана сохранялся, однако у танцовщицы из Revue имелся специальный пропуск, благодаря которому она могла ходить по улицам до трех часов ночи. Представление заканчивалось в два.

Портье дремал у стойки. Газета шелестела в такт его дыханию.

Нина хлопнула по звонку:

— Эй, Маршан!

Он подскочил, вытаращил сонные глаза.

Отель выглядел уныло, в убранстве преобладал погребальный темно-красный цвет, на высоких окнах — пыльные бархатные шторы с золотыми кистями.

Портье был человеком неопределенного возраста, с серыми волосами, зачесанными через плешку. Глазки маленькие, запавшие, в опухших красных веках — он определенно недосыпает.

— Ф-фу!.. — выдохнул портье. — Это вы, мадемуазель Тихонофф?

Я впервые услышал фамилию Нины. Tichonoff. Если вспомнить названия тех русских местечек, где прошел наш полк, могло быть значительно хуже.

Она быстро заговорила с ним по-французски. Несколько раз украдкой поглядывала в мою сторону. И взгляды эти мне очень не нравились.

Портье кивнул и обратился ко мне. Старательно выговаривая немецкие слова, он произнес:

— Мы рады приветствовать германского офицера в отеле «Маджестик». Извольте взять ключ. Номер совершенно готов и ожидает вас. Желаю приятно провести время.

Я взял ключ и обернулся к Нине.

— У меня есть еще полчаса, так что я провожу вас в номер, — сказала она. — Там и поговорим.

С красивой женщиной под руку я поднимался по мраморной лестнице в роскошный номер. Не удержавшись, я все-таки глянул вниз, на портье. Мне позарез требовался хотя бы один свидетель моего жизненного успеха. Но портье, уронив голову на стойку, безмятежно спал.

В номере стояла кровать. Я жадно уставился на нее. Мне хотелось лечь. Теплое одеяло. Мягкая подушка под головой. Лениво разглядывать потолок, закрыть глаза, заснуть, перестать думать, перестать быть.

Нина подошла к невысокому шкафчику, на котором были приготовлены бутылка вина, бокал и открытка от отеля со стандартным пожеланием приятного отдыха. Налила себе и выпила. Выдохнула.

— Значит, «корова»?

Началось.

— Послушайте, Нина, что я должен был ему сказать?

— А кто он такой?

— Понятия не имею. Поначалу я решил, что это ваш человек.

— Мой?

— Один из ваших заговорщиков, — пояснил я.

— Вам, наверное, кажется, будто я — глава могущественной подпольной организации, — сказала Нина. — И это льстит вашему карликовому самолюбию. Но я всего лишь одна из многих. Если вы сдадите меня Милиции, как собирались, в самом худшем случае из меня выбьют четыре, максимум пять имен. Больше я никого не знаю.

Она наклонилась, расстегнула ремешки туфель, сняла их и бесцеремонно улеглась поверх одеяла.

— Устала, — призналась она.

Я смотрел на нее сверху вниз. Она заложила руки за голову, потянулась. Под платьем едва наметилась грудь.

— Вы заняли мою кровать, — возмутился я.

— Это ненадолго. Я скоро уйду.

— Между прочим, я сам очень хотел лечь, но постеснялся вас.

— А я — нет. — Она пошевелилась, в полумраке белело ее горло. — Иногда мне приходится делить гримерку с несколькими партнерами. И не обязательно одного со мной пола.

— Рассчитываете, что я стану плясать с вами в одном кордебалете? — осведомился я.

Она села, держа спину прямо, как кукла.

— А разве вы уже не пляшете? — спросила она резко. — Послушайте, Эрнст, времени действительно мало. Кто был тот человек? Он точно не из наших.

— Откуда вам знать, что не из ваших? Ведь вы — мелкая сошка, — напомнил я. — Знакомы только с пятеркой вашей подпольной ячейки.

— Бросьте, — отмахнулась она. — Он же с авеню Фош.^[88] Что ему нужно было от вас?

— Вы ведь уверяли, что на авеню Фош теперь никого нет.

— О том, что происходит на авеню Фош, достоверно не известно ни одной живой душе, — сказала Нина. — Например, ни одного арестованного гестапо до сих пор не отпустили. И сведений об этих людях тоже до сих пор нет.

— Полагаю, Фатерлянд заботится о моей безопасности, — сдался я. — Возможно, для этой цели и был задействован какой-то агент службы безопасности. Подробностей мне не сообщали.

Все равно отпираться бессмысленно. Лучше выдать Нине собственную версию, а то она начнет копать и, кто знает, может быть, подберется к истине ближе, чем следовало бы.

— Почему за вами вообще следит гестапо? — настаивала Нина.

— Да откуда мне знать, что им стукнет в голову? — огрызнулся я. — Сейчас в Париже стало неспокойно, вот они и присматривают за немецкими офицерами, приезжающими сюда поразвлечься.

— А может, это вы какой-то особенный? — нахмурилась она. — Кто вы такой, господин Тауфер?

— Да уж всяко не маленький человечек, — сказал я. — Целый капитан.

Она смерила меня недоверчивым взором:

— Что, правда?

— Правда. Командовал танком. Танковым отделением. Даже ротой, кажется.

— Кажется? — переспросила она с нажимом.

— Под конец в Сталинграде трудно было отличить правду от бреда.

Она призадумалась, покачала головой. Ее пушистые светлые волосы разлетелись веером.

— Нет, Эрнст. Вы что-то недоговариваете. Не стали бы они так опекать простого капитана. Вы представляете для них какую-то особенную ценность.

— Знаете что, Нина, — предложил я, — давайте так: вы не лезете в мои дела, а я не сдаю вас СД или Милиции, что еще хуже. Вас и всю вашу милую компанию.

— Так у вас тут действительно какие-то дела?

— Дела у меня не тут, не в Париже, а вообще… — Я сделал неопределенный жест. — Могу дать вам слово, что не расстреливал белорусских детей. Насчет другого не поручусь, и ворованных куриц я тоже ел… Да, у немецкой полиции безопасности имеется ко мне интерес. И вас это не касается. И не коснется. Вам даже не обязательно быть хорошей девочкой. Можете оставаться плохой, на здоровье. Но если вы попытаетесь меня зарезать, учтите, я буду сопротивляться.

Она спустила ноги с кровати, потерла себе икры, обулась.

— Мне пора, — сказала она. — Вернусь часа в три. Переночую у вас.

Я пытался протестовать, но она засмеялась:

— Это будет полезно для вашей репутации.

И, всё еще смеясь, закрыла за собой дверь.

* * *

Около четырех часов ночи я проснулся. Нины не было. Постель оказалась слишком мягкой — у меня ломило всё тело. Наверное, стоило взять одеяло и перебраться спать на пол. Но я заплатил за номер в хорошем отеле и из принципа оставался в кровати, сколько мог. Наконец я понял, что разваливаюсь на куски, накинул гостиничный халат, надел ботинки и спустился по лестнице. Я хотел спросить у портье — как там его, Маршан? — не возвращалась ли мадемуазель Тихонофф.

Однако в том, чтобы задавать вопросы, надобность отпала сразу: мадемуазель Тихонофф стояла, навалившись на стойку, и что-то негромко втолковывала Маршану. Она переступала с ноги на ногу, и всё то время, пока я подходил, я не отводил взгляда от ее шевелящейся юбки.

Маршан жмурился, словно боялся встречаться с ней глазами, и непрерывно качал головой. Она бросила ему в лицо что-то резкое, услышала мои шаги, замолчала и медленно повернулась в мою сторону.

— Не спится? — как ни в чем не бывало осведомилась Нина.

— Заскучал, — признался я. — Не привык спать один.

— Вот как? — хмыкнула Нина. У нее было мертвенно-бледное от усталости лицо. А может, в этом склепе, среди багрового бархата и золотых кистей, все походили на покойников.

— Германский солдат приучен к постоянному существованию в коллективе, — ответил я. — Сначала — казарма, потом — какой-нибудь блиндаж, а под конец — госпиталь.

— Боитесь одиночества?

— И темноты. И еще клопов. Я очень уязвим.

— В таком случае мне будет нетрудно управлять вами, — сказала Нина.

— А чем вы так запугали милейшего господина Маршана? — поинтересовался я. — На нем просто лица нет.

— На нем давно лица нет, — отозвалась Нина. — С десятого мая сорокового года. Но это, впрочем, случилось не с ним одним.

— Пытаетесь вернуть ему самоуважение?

— Просто попросила об одолжении, — пояснила она.

Маршан разразился длинной умоляющей тирадой.

Нина пояснила мне по-немецки:

— Говорит, что не хочет становиться убийцей. Считает, что достаточно помогал Сопротивлению, когда выполнял наши небольшие поручения.

Маршан ошеломленно смотрел на меня. Нина протянула ко мне руку, заставила подойти ближе:

— Это товарищ, — обратилась она к Маршану, представляя меня. — Он был в плену.

Camarade, captivité.

Маршан уставился на меня так, словно искал у меня спасения:

— Ну так объясните ей, что я не могу. Ich kann nicht. — Он пытался говорить по-немецки. — Существует черта, которую человек не в силах переступить. Die Linie. — Он провел ребром ладони по стойке, отмечая границу. — Для меня эта черта — здесь и сейчас.

— Никто не требует от тебя, чтобы ты… — снова заговорила Нина, но Маршана прорвало:

— Я прятал товарищей. Прятал евреев. Носил им еду из кухни, уступал свою кровать. Ни о чем не спрашивал. Брал на хранение какие-то вещи. Передавал письма и сведения на словах. Меня два раза допрашивали в парижском гестапо! Zweimal. Я чуть не умер.

— Как же вас выпустили из гестапо? — удивился я.

— Да вот так и выпустили. — Маршан развел руками. — В тайной полиции тоже люди работают. Не в том смысле, что они способны кому-то сострадать, а в том, что их можно обмануть. Они не боги. Если всё отрицать достаточно долго и убедительно, тебя просто отпускают. Если повезет, конечно. Кроме того, всех сотрудников отеля «Маджестик» время от времени проверяют. Это обычная практика.

— Тогда от чего же вы чуть не умерли? — удивился я.

— От страха, — признался Маршан.

— Маршан — настоящий храбрец, — вмешалась Нина.

— Нет, — твердо сказал Маршан. — Не храбрец.

— Послушай, — она снова наклонилась к нему, — я не могла не сказать тебе, что будет в тех чемоданах. Понимаешь?

— Если бы я не знал, тогда другое дело, — уперся Маршан. — Я никогда никого не убивал.

— Тебе не придется убивать. Просто помоги мне пронести в отель пару чемоданов. Только и всего.

Нина вдруг оборвала себя на полуслове, покачнулась и чуть не упала. Ее пальцы скользнули по стойке, но не удержались. Я вовремя подхватил ее. Она оказалась тяжелой и костлявой.

— Нина, идите спать. Немедленно, — приказал я ей таким тоном, словно разговаривал с Кроллем. — Раздевайтесь и ложитесь в мою постель.

— Пустите. — Она высвободилась. — Что за манера — сразу тащить даму в постель?

— Это инстинкт, — сказал я.

Она начала подниматься по лестнице, держась за перила. Я хотел было последовать за ней, но Маршан задержал меня:

— Послушайте, герр Тауфер. Вижу, вы нормальный человек.

— По-вашему, нормальный человек мог связаться с Ниной? — засмеялся я.

— Это не мое дело, — отозвался портье. — Я о другом. То, что она затевает, — очередная операция Святого. А Святой — он по-настоящему сумасшедший. И они все боготворят его. Пойдут за него на смерть. Понимаете?

— Понимаю, — сказал я.

— Вы хороший человек, — сказал Маршан. — Мне вас жаль. Поэтому я всё это вам и говорю.

— Понимаю.

— Многие рассчитывают уцелеть, — сказал Маршан. — Дожить до конца этого безобразия. Увидеть Францию свободной. Вдохнуть полной грудью воздух Парижа.

— Естественное желание.

— Да, но выживут только те, кто ничего ради этого не сделает, — сказал Маршан. — Кто собирается отсидеться в подвале, а потом, когда кутерьма уляжется, выбраться на солнышко. А вот Святой, например, дожить не рассчитывает. Он будет пускать под откос поезда с боеприпасами для Шпеера, пока не умрет — от пули или от своего туберкулеза.

— Хороший выбор, — сказал я. На сей раз, услышав свою фамилию, я даже бровью не повел.

— Он уже втянул Нину, — продолжал Маршан. — И меня. Не дайте им втянуть и вас. Я не знаю, кто вы, товарищ, но постарайтесь хотя бы вы увидеть лучшие дни.

— Постараюсь, — сказал я. — Благодарю вас.

И я пожал серенькому портье его потную, слабую руку.

* * *

Поезд, отходящий на Суассон, был переполнен. Мы с Ниной, тесно прижатые друг к другу, молчали. Разговаривать по-французски мы не могли, по-немецки — тем более. От духоты клонило в сон. Вокруг непрестанно толпились люди — входили, выходили, таскали корзины, толкались, бранили друг друга. От чего они убегают, что пытаются догнать? Куда их всех несет, зачем? Едешь ты в поезде, идешь пешком или спишь, прорываешься на танке сквозь вражеский огонь или гниешь в госпитале — жизнь движется с одной и той же скоростью, день за днем. Когда-нибудь ты остановишься в своем бесцельном движении, и тебя просто зароют в землю. Всё, ты прибыл к месту назначения. Любая суета здесь лишена смысла. Война учит этой простой истине. Мирная жизнь — тоже, но война учит быстрее.

Мысли ползли в моей голове лениво, в такт движению поезда. Скосив глаза, я видел висок Нины, капельки пота на покрасневшей коже. В заплеванное пыльное окно ничего нельзя было разглядеть. Поезд тащил нас, словно обреченных на убой, сквозь весеннюю Францию, покрытую свежей листвой и цветами.

Вчера я отвел Нину в свой номер, помог ей избавиться от платья. Она больше не требовала, чтобы я отвернулся. Равнодушно скатала и отшвырнула чулки, бросила на пол бюстгальтер. С тихим вздохом упала на постель, закинула руки за голову.

Я стоял над ней и смотрел на нее сверху вниз.

— Ложитесь, — позвала она, даже не пошевелившись. — Вам нужно отдохнуть.

Рядом с Ниной перина не казалась такой невыносимо мягкой. Я даже подумал, что действительно сумею выспаться.

— Почему вы сразу не посоветовали мне отель «Маджестик»? — спросил я.

Она уже задремывала, но тут раскрыла глаза. Они блеснули в темноте.

— Я и не подозревала, насколько вы важная персона, — ответила Нина. — Для обычного немца здесь просто не нашлось бы номера. Обычного немца отправили бы в обычную гостиницу, с блохами. А насчет вас Маршана предупредили заранее. Чтобы он подготовил свежее белье, вино и вообще проявил любезность.

— Откуда вам известно?

— От Маршана, от кого же еще… — Она зевнула. — Когда мы явились, он уже ожидал вас.

— По-моему, он спал, — напомнил я.

— Как и всякий труженик с чистой совестью, — сказала Нина. Она повернулась набок, положила голову мне на руку и мгновенно заснула. Я осторожно высвободился, приподнялся на локте и долго смотрел на ее тонкий профиль, на лицо, такое белое, что оно исчезало, растворялось в крахмальной белизне подушек.

Почему за мной следили люди из службы безопасности — это как раз понятно. Не будь такого, я бы удивился. Брат, возможно, и считает, что меня можно спустить с поводка и отправить на отдых, но Гейдрих — нет, Гейдрих не позволит даже волоску с немецкой головы упасть без его ведома. Особенно с моей головы.

А вот почему мне так настоятельно рекомендовали именно отель «Маджестик», где скоро соберется командование легиона «Триколор» и где ожидается наплыв других важных шишек?

Логичный ответ напрашивался только один: местная служба безопасности не располагает достаточными силами, чтобы отслеживать сразу много объектов, разбросанных по всему Парижу. Поэтому Эрнста Тауфера приплюсовали к Легиону и, таким образом, сократили количество объектов. Других разумных объяснений я не находил. Германская целесообразность.

На вокзале в Париже документы у нас с Ниной не спросили. Значит ли это, что я ускользнул от наблюдения? Или это означает, что, по мнению СД, всё идет как надо?

Мы направлялись в Виллер-Котре.

Утром, за завтраком, Нина подробно мне всё объяснила.

Мы спустились в ресторан отеля около девяти утра. Я думал, актрисы любят понежиться в постели, но Нина высмеяла меня:

— Театр, как и армия, приучает к дисциплине.

— И что, никаких капризов?

— А вы как считаете?

— Никак. — Я развел руками. — Я уже признавался вам, что ничего не смыслю в балете.

— В таком случае, придется вам поверить мне на слово…

В ресторане никого, кроме нас, не было. Официант подавился зевком, когда я подозвал его щелчком пальцев и потребовал кофе и… что там подают на завтрак?

Вот так я съел мой первый парижский круассан.

Нина едва кивнула официанту, не удосужившись подтвердить заказ.

В этот момент я всё еще вспоминал о том, как проснулся утром в отеле. Нина спала, и я снова стал смотреть на нее. Я не знал, сколько времени мне оставалось. Последние минуты полного покоя перед началом нового дня. Женщина никогда не впустит тебя в свою душу, но ты можешь ненадолго разделить с ней жизнь. И условия, на которых тебе это будет позволено, поставит она, а ты — как и положено солдату — просто подчинишься.

Завтрак в отеле? Хорошо. Круассаны? Хорошо.

— …Заветрившиеся! — сердито сказала Нина. — Это он нарочно. Видит, что я с немцем.

— Официант? — Я посмотрел на сонного гарсона, который склонился над книжечкой заказов и что-то туда вписывал. — Решил самую малость поучаствовать в Сопротивлении?

— По-вашему, саботаж — не способ борьбы? — прищурилась Нина.

— Ну, не такой же мизерный! — засмеялся я.

— Я так понимаю, после Сталинграда черствым круассаном вас не смутить?

— В точку, фройляйн.

Несколько минут мы сидели молча. Я не торопил ее. Пусть сама скажет, как хочет провести сегодняшний день.

Она ела быстро, аккуратно и, наклонившись ко мне через стол, проговорила:

— Сегодня придется съездить в Виллер-Котре.

— Хорошо, — сказал я, не задумываясь.

— С чего это вы такой покладистый?

— А вас это не устраивает?

— Спросили бы хоть, зачем мы туда поедем.

— Нина, — сказал я, — вы только не подумайте, будто я чего-то от вас добиваюсь. Но мне безразлично, куда мы поедем и чем будем заниматься. Мне достаточно того, что вы рядом.

Нина выдержала долгую паузу. Потом заставила себя рассмеяться:

— Ого! Вот вы как заговорили.

— Вы же любите правду, — я пожал плечами. — Мне на самом деле всё равно.

— Да? — переспросила она. — Ну, хорошо. — И сразу перешла к делу: — Нужно забрать кое-какие материалы для той акции, о которой говорил Тусен.

— Понятно.

— Да ничего вам не понятно! — Она вдруг рассердилась. — Почему вы ни о чем не спрашиваете?

— О чем я должен спрашивать?

— Хотя бы о том, откуда у нас материалы.

— Ладно. — Я допил кофе, поставил чашку на блюдце и спросил: — Так откуда у вас материалы?

— Знаете, герр Тауфер, это вовсе не смешно. — Нина почему-то сердилась на меня всё больше и больше.

— А я и не смеюсь, — возразил я. И взмолился: — Послушайте, Нина! Я не собираюсь вас допрашивать. Рассказывайте всё, что считаете нужным. Не рассказывайте ничего, если не считаете нужным. Можете даже завязать мне глаза.

— Вам до такой степени безразлично? — Казалось, она не могла в это поверить.

Когда человек служит какой-то идее — Сопротивлению, например, или Второму танковому полку — он узнаёт, что в мире существует нечто гораздо более значительное, чем его собственная жизнь. Это открытие освобождает от глупого житейского беспокойства о самом себе. Год назад я был таким же, как Нина. Наверное, тогда нам было бы проще понять друга.

Но поражение, плен, болезнь — всё это увело меня еще дальше от забот о моей маленькой жизни. Фактически я был привязан к себе лишь тонкой ниткой, которая могла оборваться в любой момент, и это обстоятельство не вызвало бы у меня никакого сожаления.

— Нина, всё, чего я хочу — это оставаться рядом с вами, — ответил я. — Столько, сколько это будет возможно.

Она пытливо всматривалась в мое лицо, как будто пыталась прочесть какие-то письмена. Потом проговорила еле слышно:

— Помните, что я вам рассказывала о неоднородности Сопротивления?

Я кивнул:

— Здешний гарсон, кажется, продемонстрировал нам это в полной мере?

— Боеприпасы для подполья во Францию доставляли англичане, — продолжала Нина тихо, быстро. — Сбрасывали на парашютах. Особые люди подбирали эти посылки и отвозили в тайные хранилища.

— И мы собираемся наведаться на такой склад?

— Да, но тут-то и возникает одна проблема. Англичане категорически против того, чтобы их оружие попало в руки левых радикалов. Коммунистов. Таких, как мы. Людей, которые по-настоящему желают сражаться за свободу. Они называют нас экстремистами. По их мнению, наши силовые акции приносят больше вреда, чем пользы.

— Зачем же тогда они вообще сбрасывают оружие? — удивился я. — Если оно лежит без толку?..

— Вам что, хотелось бы, чтобы французы убивали немцев? — прищурилась Нина.

— Я рассуждаю с точки зрения логики, — объяснил я. — Естественно, я не хочу, чтобы немцев убивали. Ни французы, ни русские. Вообще никто.

— Тс-с! — Она подняла палец. — Не уклоняйтесь от темы.

— А на какую тему мы сейчас говорим? — уточнил я. — Если англичане снабжают террористов оружием, значит, это оружие должно быть пущено в ход в интересах англичан. По крайней мере, будь я англичанином, я считал бы именно так.

— Это же англичане. — Нина сморщила нос. — Разумеется, вы правы: они не столько помогают нам, сколько стараются использовать Сопротивление в собственных целях… В сороковом году они точно так же якобы защищали Францию от немцев. Их бомбардировщики прилетали сюда каждый день.

— О, — сказал я. — Да. Неприятная штука — воздушный налет.

— Вас ранило во время такого налета? — проницательно спросила Нина.

— Можно и так сказать, — ответил я. — Не будем об этом.

Нина кивнула и продолжила:

— Собственно, в сороковом году англичане бомбили что угодно, кроме немецких военных объектов. Бомбы падали на населенные пункты. Убивали жителей. Так называемые союзники снесли с лица земли целые города. А немецкие аэродромы и военные базы оставались в неприкосновенности.

— Вы считаете, англичане делали это нарочно? — удивился я.

— Другого объяснения просто нет, — ответила Нина.

Я мог бы рассказать ей, что меня ранили во Франции свои же. Немецкие летчики по ошибке разбомбили штаб нашего полка. Но не стал. Это произошло еще в те времена, когда я считал свою жизнь чем-то существенным.

Кроме того, мне не хотелось оправдывать англичан. Я ненавидел их больше, чем русских. Русских я плохо понимаю, это люди другой расы. Англичане, напротив, абсолютно понятны, и ненавидеть их легко: я делал это с открытыми глазами, трезво. Я знал, какой подлости от них можно ожидать и почему. С русскими всё по-другому. Даже с Ниной. Особенно с Ниной.

— …Я разговаривала с подругой, — оказывается, Нина уже что-то рассказывала. Я пропустил начало. — Мы выступали тогда в Сен-Мало, готовились к новому театральному сезону. Обсуждали репертуар. Купили мороженое у знакомого старика. Он держал свою тележку на площади. Мы отошли в парк, в тень, и стали есть мороженое. И тут прилетели английские самолеты. Это произошло в одно мгновение: мы только на секунду отвернулись, а когда повернулись обратно — ничего уже не было: ни площади, ни тележки, ни старика… Самолеты исчезли, в воздухе висела пыль, и солнце… — Она протянула руку, словно пытаясь схватить солнечный луч. — Солнце светило сквозь эту взвесь… Это было как в театре, когда быстро меняют декорации. Только это был не театр. Мир подменили за нашей спиной за ту единственную секунду. Вот что сделали англичане.

Третьего июля сорокового года англичане уничтожили французские корабли, стоявшие на рейде алжирского порта Мерс-эль-Кебир. Просто для того, чтобы эти суда не достались Германии. В газетах писали о том, что тогда погибло почти полторы тысячи французских моряков. Страшное варварство. Barbarisme. Barbarei. Наверное, это куда более существенный повод для ненависти к англичанам. Но Нина запомнила другое: они исказили ее мир. Отбросили любимую декорацию и заменили другой, страшной. Они убили полторы тысячи французских моряков и еще одного продавца мороженого. Такое не забывается.

— И после этого вы намерены воспользоваться английской взрывчаткой? — спросил я.

— А что такого? — она с вызовом вскинула голову.

— Да нет, ничего. Наоборот, так даже лучше.

Мы допили кофе и вместе вышли из отеля.

4. ГОЛОВА АДОЛЬФА ГИТЛЕРА

Постепенно в поезде меня разморило, я начал дремать по-настоящему, склонив голову Нине на плечо. Вдруг она игриво подтолкнула меня и сказала по-французски:

— Ну, голубок! Нам выходить. Приехали.

Я тотчас послушно встал, подхватил Нину под руку, и мы очутились на перроне. Поезд исчез как не бывало, и я погрузился в тишину. Теплый ветер прилетел издалека, лизнул лицо, шевельнул на деревьях листья.

— Нам добираться еще километров восемь, — предупредила Нина.

— Хорошо, — сказал я.

Мы зашагали по дороге, и скоро мои хорошие ботинки и костюм покрылись пылью. Нина сняла туфли на каблуках, пошарила под платьем, избавилась от чулок и пошла босиком. У нее твердые пятки, длинные пальцы. Мне вдруг стало дурно, я остановился и несколько секунд просто глотал ртом воздух.

Она повернулась ко мне:

— Вам опять нехорошо?

— Напротив, — пробормотал я. — Мне слишком хорошо.

Она пожала плечами. Сегодня она была не такая, как вчера и позавчера. Деловитая и бессердечная.

— И все-таки вы похожи на тех русских, которых я встречал, — неожиданно сказал я. — В Париже это не так бросалось в глаза, но сейчас я вижу.

— Это комплимент? — осведомилась Нина, помахивая туфлями.

— Чистая правда, — возразил я. — Моя мать считает, что правда не может быть ни комплиментом, ни оскорблением. Правда благородна по самой своей сути.

— Какая у вас мудрая мать, — заметила Нина. — Моя не такая. В молодости она была красивой, слабой и влюбчивой. Очень зависела от мужчин. И, в конце концов, поверив одному из них, уехала за ним из России. Потом он ее, конечно, бросил. А мы с мамой остались во Франции безо всяких средств к существованию. Если бы я не нашла место в балетной труппе…

— А где ваша мама сейчас? — спросил я.

— В Ницце. И там очень погано. Я отсылаю ей деньги.

— Да, — пробормотал я. — Вы определенно другая. Вы никогда не позволите себе зависеть от мужчины.

— Вот как? — Она склонила голову набок. — Так об этом вчера вам нашептывал Маршан? О том, что я слишком доверяюсь Святому, а Святой — безумен?

— Да разве Святой — мужчина? — удивился я. — Скорее, он нечто вроде альрауне… Но в жизни нам всегда приходится кому-то доверять, иначе мы давно сошли бы с ума.

* * *

До городка, который назвался Фавроль, было часа два неспешного хода. Мы с Ниной не торопились. День был теплым, ясным. Вокруг, простираясь до горизонта, празднично зеленели поля. Впереди мелкой горстью каменных домов виднелся сам городок — местность здесь равнинная, просматривается далеко. Приподнялись над крышами домов башенки скромной церкви; на подоконниках, пятная светло-серую кладку стен, в деревянных колодах выставлены цветы.

Мы обошли городок полями, скрываясь среди поднявшегося овса. Здесь было тихо. Тучи порой набегали на солнце, и внезапно зелень полей заволакивала тьма, но спустя несколько минут облака рассеивались, и овес, нагибаясь под ветром, переливался и сиял.

Солдат, в отличие от горожанина, неплохо разбирается в сельском хозяйстве. С этим всё обстоит приблизительно так же, как и с архитектурой — со всеми теми домами, которые мы разворотили нашими танками. Вытаптывая посевы, сжигая урожай, уродуя снарядами пашню, солдат точно осведомлен о том, что именно он уничтожает. Он знает в этом толк.

Я смотрел, как Нина бездумно ведет ладонью по зеленым побегам, запускает пальцы в траву, подставляет лицо ветру. Сейчас она была очень далека от меня и даже не пыталась делать вид, будто это не так.

— Куда мы, в конце концов, идем? — спросил я.

Она обернулась ко мне. Ее лицо сияло, разрумянившись от солнца.

— Тут неподалеку есть одна ферма, — ответила она. — Мы скоро уже будем на месте.

* * *

Усадьба выглядела так, словно прошедшие века не посмели коснуться ее стен. Господский дом, сложенный из больших камней, высился на холме, окруженный хозяйственными постройками. Хлев и конюшня стояли открытыми. На воротах здоровенного амбара висел замок. В открытом загончике бродили весьма симпатичные ярко-розовые свиньи.

Чуть поодаль курчавились всходы на грядках — по-моему, свекла. А дальше, до самой изгороди, снова потянулись зеленые поля.

Посреди хозяйского двора громоздился старый американский трактор, возле которого с гаечным ключом в руке топтался парень лет двадцати, в мешковатых штанах, сапогах, которые явно были ему велики, и грязной, когда-то красной рубахе.

Он повернулся в нашу сторону, прикрывая ладонью от солнца глаза.

— Это я, Нина, — еще издалека крикнула моя спутница. — Скажи-ка, Пьер, мсье Гранте дома?

Пьер пробурчал что-то вроде «да куда он денется». И надсадно закричал:

— Дядя Дэдэ! А дядя Дэдэ!

Я слышал имена — Нина, Пьер, oncle Dede — но думал о другом. Во Франции нет горючего. Горючего для французов, я хочу сказать. Все ГСМ забирала для своих нужд Германия. То ли правительство Дарлана изменило политику на сей счет, и последствия этого послабления стремительно сказались на жизни французского обывателя, то ли дядя Дэдэ и впрямь чертовски хитрый жук.

В принципе, если теперь ситуация с ГСМ чуточку сдвинулась к лучшему и у дяди Дэдэ появилась возможность запустить трактор, который вынужденно бездействовал несколько лет, движок определенно стоит перебрать. А юный Пьер, кажется, с задачей не справляется.

Я рассеянно смотрел на трактор, на Пьера и еще раз прокручивал в голове недавний разговор с Ниной.

— Подпольных складов оружия в округе несколько, но Тусен предложил воспользоваться именно этим. — Нина вертела сорванный цветок, и желтая пыльца постепенно окрашивала ее пальцы.

— Странно, что вы хранили оружие так близко от Парижа, фактически под самым носом у оккупационных властей, — заметил я.

— Практика показала, что опаснее всего перевозить людей или предметы через границу между оккупированной и неоккупированной зонами, — отозвалась Нина. — Действовать внутри границ можно было относительно свободно. Немцы, знаете ли, Эрнст, — большие педанты. Где нужно — проверяют документы, и весьма дотошно, а где этого, согласно их инструкциям, не требуется — ничего не проверяют.

Я промолчал.

Нина задумчиво продолжала:

— Наши либеральные товарищи, союзники англичан в деле освобождения Франции от всего чужеродного, а заодно и от всего леворадикального, просчитались, избрав дядю Дэдэ хранителем своих боеприпасов. Как только предмет, обладающий материальной ценностью, оказывается во владениях дяди Дэдэ, дядя Дэдэ автоматически начинает считать его своей собственностью. И изъять данный предмет не представляется возможным — ни для кого. Если только самого дядю Дэдэ не убедить в целесообразности такого изъятия.

— Хотите сказать, нам придется отбирать у него взрывчатку силой? — уточнил я. — В таком случае, я бы не отказался от чего-нибудь огнестрельного.

— Этого не понадобится, — отмахнулась Нина. — Воспользуемся силой убеждения.

— Способность убеждать — не самая сильная моя сторона, — признал я.

— А вам и не придется, — рассмеялась моя спутница. — Убалтывать дядю Дэдэ буду я. Мы с ним давние знакомые… Собственно, Тусен выбрал именно его потому, что у дяди Дэдэ есть слабые места. И мне они известны.

— Любит хорошеньких женщин? — брякнул я.

Нина, к моему удивлению, покраснела.

— Я и забыла о том, что вы солдафон, — упрекнула она меня. — Не ожидала от вас такой пошлости.

— Да это, в общем, даже не пошлость, — пробормотал я.

Она сверлила меня глазами и злилась. Я чувствовал себя жалким.

Нина прикусила губу.

— Ладно, — сказала она наконец. — В конце концов, должна признать, что вы неплохо держитесь.

— Для солдафона?

— И для немца. Видать, хорошо вас побили под Сталинградом, если на человека стали похожи. Только изредка вотпроговариваетесь. Но вы научитесь.

— Вообще больше ни слова не скажу! — поклялся я.

Нина хмыкнула:

— Вот и хорошо… До войны дядя Дэдэ был главой большой семьи, — продолжила она рассказ. — Он привык повелевать домашними так, словно они были его вассалами. Собственно, это недалеко от истины. Но в сороковом году он потерял обоих младших братьев: одному было тридцать семь, второму — двадцать пять.

— А самому дяде Дэдэ сколько?

— Около пятидесяти. Они сводные, от разных матерей… Дядю Дэдэ их гибель просто подкосила, он разом превратился в старика. До войны, говорят, он был совсем другим. С ним осталась только Жанна — жена самого младшего из братьев. По-моему, после того, как ее Поль погиб, она немного повредилась в уме. Недавно из плена вернулся сын второго брата — племянник. Этот и до войны был придурковатым. Так дядя Дэдэ говорит.

— А вы с ним как познакомились?

— Одно время у него жил Тусен, — ответила Нина.

— Как же такой хозяйственный человек, как дядя Дэдэ, терпел у себя в доме бесполезного нахлебника? — не выдержал я.

— Однако с чего вы взяли, будто Тусен — бесполезный нахлебник? — Нина так удивилась, что даже остановилась посреди поля. — Ничего похожего, герр Тауфер. Может, он и болен, но у него хорошая профессия — краснодеревщик. Это значит, что он умеет работать с деревом. Не только гробы стругать, но и создавать хорошую, добротную мебель, например. Так что не сомневайтесь, дядя Дэдэ приставил его к делу. Тусен отработал каждую кружку молока, каждую краюху хлеба, которыми его здесь потчевали. Если вы не знали, французы — страшные скареды, хуже шотландцев из анекдотов.

— Так какие же у дяди Дэдэ слабые места? — спросил я.

Нина посмотрела мне прямо в глаза:

— Он ненавидит немцев.

Немцы оккупировали Фавроль трижды: в четырнадцатом году, потом в восемнадцатом и, наконец, в сороковом. Так что у дяди Дэдэ имеются веские основания для ненависти.

— Разумно ли, в таком случае, тащить с собой меня? — пробормотал я.

— Помните, что мы говорили о контузии? — сказала Нина. Я не понимал, серьезно она говорит или насмехается. — Оставайтесь контуженым камрадом, и всё пройдет как по маслу.

…Из конюшни к нам вышел человек — коренастый, с жесткими седыми волосами, торчащими из-под засаленной кепки. Хотя весна началась недавно, его лицо уже было покрыто медно-красным загаром. Морщины, исчертившие его лоб и щеки, были глубокими, отчетливыми, как складки коры на старом дереве. Щуря маленькие синие глазки, он уставился на нас с Ниной.

— Здравствуйте, дядя Дэдэ, — сказала Нина.

Дядя Дэдэ посмотрел на ее прекрасные ноги и буркнул:

— Обуйся, Ноно.

Нина послушно надела туфли на босу ногу.

Он невнятно хмыкнул, пожевал тонкими, в нитку, губами, потом перевел взгляд на меня:

— А это с тобой что за какаду?

— Это Эрнст, — поспешно сказала Нина. И снова я услышал слово «captivité», которое послужило мне волшебным пропуском в мир Сопротивления.

Но дядя Дэдэ оказался куда менее доверчивым, чем Анри или Святой. Он издал бессвязное бурчание — обычно такие звуки производит голодное брюхо — и еще глубже вонзил в меня взор своих крохотных глазок.

Я стоял безмолвно, решив во всем положиться на Нину.

— А что он умеет, твой Эрнст? — спросил наконец дядя Дэдэ. Он разговаривал с Ниной, но не сводил взгляда с меня. — Быть пленным, знаешь ли, не профессия.

— Он механик, — сказала Нина. — II — le mécanicien.

— Да? — В голосе дяди Дэдэ прозвучала неприятная ирония. — Механик? А что он всё молчит, твой механик? Ему язык в лагере отрезали?

— Он поляк, — сказала Нина. — Он почти не понимает, о чем мы говорим.

Ну, слово «pôle» я, положим, разобрал. Как и слово «mécanicien», впрочем. Остальное додумал. Больно уж язвительно звучал голос дяди Дэдэ.

Пьер с гаечным ключом глядел на меня со странной смесью тоски и злорадства, а дядя Дэдэ подошел и властным жестом пощупал мою руку. Не пожал мне руку, а именно пощупал — проверил, хороши ли мускулы. При этом он не переставал бурчать сам с собой. Мне вдруг показалось, что Нина привела меня сюда, чтобы продать. В принципе, я бы этому не удивился. И даже, наверное, не особенно бы протестовал. Наше правительство и так продешевило, когда отдало русским в обмен на меня молодого, полного сил и злобы Якоба Джугашвили. А Нина приехала к мсье Гранте за взрывчаткой. Два чемодана прекрасной английской взрывчатки однозначно стоят дороже, чем какой-то Эрнст Тауфер, механик и, как теперь выяснилось, поляк.

Нина быстро спросила меня:

— Сможете привести в порядок трактор? Tracteur?

Она говорила по-французски, но я понял. Я и сам думал об этом.

Поэтому я просто кивнул.

Под пристальным взглядом дяди Дэдэ я снял пиджак, рубашку. Спустил подтяжки. Остался в штанах и майке.

Дядя Дэдэ одобрительно похлопал меня по спине. Пьер передал мне гаечный ключ и отошел от трактора с напускной покорностью. На самом деле втайне он злорадствовал. Я наклонился над мотором. Да, это вам не французская беллетристика и не русский балет. Здесь я кое-что понимал.

Пока я возился с мотором, я мало что замечал. И только внезапно обнаружил, что дядя Дэдэ стоит рядом и изучающе смотрит на мою спину.

— Maigre,^[89] — наконец оценил он меня, поворачиваясь к Нине.

Он присел на каменную лавочку, пристроенную к стене в удачном месте — куда попадало солнышко, — закурил крохотную трубочку и намертво замолчал.

Он сидел неподвижно, грузный и пожилой, почти сливаясь с каменной кладкой дома. Глаз на его морщинистом лице не было видно вовсе. Мясистый нос чуть шевелился, когда дядя Дэдэ затягивался.

Нина легко опустилась рядом с ним, вытянула ноги. Дядя Дэдэ охотно полюбовался ее ногами и, вынув изо рта трубку, о чем-то спросил.

Нина с готовностью кивнула, встала, взялась рукой за щиколотку и внезапно подняла ногу выше головы. Юбка задралась, открыв голое бедро. Пьер ахнул и залился краской, а дядя Дэдэ громко захохотал и шлепнул Нину по бедру. Нина опустила ногу, поправила одежду и снова села. У нее был невозмутимый вид. Дядя Дэдэ всё крутил головой и похохатывал, а потом вдруг уставился на Пьера, вытянул шею и наорал на него. Пьер мгновенно сгинул.

Дядя Дэдэ снова засмеялся и потрепал Нину по руке.

Я попробовал запустить двигатель. Трактор отозвался благодарным урчанием. Оно напоминало голос дяди Дэдэ.

Услышав, что мотор завелся, дядя Дэдэ сразу забыл про Нину. Сунул трубку в зубы, пыхнул и быстро подошел к трактору на своих коротких, кривоватых ногах. Наклонил к мотору жесткое желтое ухо, прислушался. Потом поднял ко мне лицо. Коричневые веки разжались, и на меня уставились два ярко-синих глаза. Дядя Дэдэ заговорил со мной. Он обращался прямо ко мне, непосредственно, и я вдруг почувствовал себя так, словно меня повысили в звании.

Старик повторил несколько раз одну и ту же фразу, а потом рявкнул:

— Ноно!

Нина подбежала к нему, стремительная и льстивая, увязая каблуками в пыли.

Дядя Дэдэ в третий раз сказал то же самое, адресуясь по-прежнему ко мне, а не к Нине.

Нина объяснила по-немецки:

— Он спрашивает, можете ли вы починить танк.

— Oui, — сказал я дяде Дэдэ, чем вызвал его одобрительную ухмылку.

— Пьер! — заорал дядя Дэдэ.

Племянник угрюмо явился.

Дядя Дэдэ велел тому разуться. Его сапоги он вручил мне. Я послушно переобулся. Мои ботинки дядя Дэдэ приказал оставить под скамьей, а мне — следовать за ним.

— Почему мы говорим по-немецки? — спросил я Нину.

— Потому что я не знаю польского, — ответила она. — А немецкий вы кое-как выучили в лагере.

Солнце припекало. Майка на спине взмокла. Мы шли по тропинке, начинавшейся на холме сразу за домом. Здесь рос орешник. Несколько раз я спотыкался о корни, тянувшиеся через тропинку.

Потом деревья стали реже, мы вышли в дубовую рощу, и там, на небольшой поляне, дядя Дэдэ показал мне гору высохших веток. Мы вместе раскидали ветки в стороны, сняли деревянные щиты, и я увидел закопанный в землю по башню танк «Рено».

Натуральный Renault FT-17, дедушка всех нынешних танков.

Дядя Дэдэ любовно огладил танк и с торжеством кивнул мне.

— Он у меня с восемнадцатого года, — сообщил дядя Дэдэ. — Подобрал неподалеку. — Он показал неопределенно, куда-то вниз по холму. — Боши подбили его. Зачем добру пропадать? Рано или поздно понадобится.

Он смотрел на танк так, словно сам посадил его в эту почву, и за долгие годы танк пророс, пустил корни. И вот теперь настало время снимать урожай.

— Нужна лопата, — сказал я наконец по-немецки. И показал, что предстоит копать.

Дядя Дэдэ вложил пальцы в рот и свистнул. Потом предложил мне курить, снова набил свою трубочку, и мы вдвоем устроились отдохнуть возле «Рено». Среди зелени пели птицы, пахло разогретой землей, свежей листвой, металлом танковой брони. Меня вдруг окатило волной такого горячего счастья, что я поперхнулся табачным дымом и закашлялся. Дядя Дэдэ посмеялся надо мной и снова похлопал меня по спине.

— Maigre, — повторил он.

Я закрыл глаза и почувствовал солнечный свет на своих веках. Так пахло в лесах Тюрингии, в тридцать пятом. Я как будто снова стал самим собой — каким был еще до Сталинграда, до Стокгольма, до Потсдама, до Парижа. Я снова стал человеком, который любил двигатели «Майбах», своих товарищей, танки, майора Кельтча — человеком, чья жизнь имела смысл для Германии и для него самого.

Явился босой Пьер, с ненавистью посмотрел на свои сапоги у меня на ногах. На плечах у него лежали две лопаты. Следом за Пьером пришла и Нина.

— А ты что тут делаешь, стрекоза? — обратился к ней дядя Дэдэ. — Иди в дом, Ноно, помоги Жанне с обедом. Видишь, какой он у тебя тощий, этот твой польский механик. Его нужно кормить. Почему ты его не кормишь?

— Не успела, дядя Дэдэ, — виновато ответила Нина.

— Ну так иди, займись женской работой! — велел дядя Дэдэ. — Не вертись под ногами.

— Нина. — Я встал, подошел к ней. — Подождите. Что здесь происходит?

— Потом объясню, — сказала она. — Вы можете наладить для него эту штуку?

— Не знаю, — признался я. — Нужно посмотреть.

Она кивнула:

— Хорошо.

— Как мне себя вести?

— Просто слушайтесь во всем дядю, — ответила Нина и упорхнула.

Дядя Дэдэ весело оскалился, удерживая трубку зубами.

— Закончил болтать? Бери у Пьера лопату. — Он отобрал у племянника лопату и всучил мне, после чего нашел удобный пенек, устроился и принялся наблюдать за тем, как мы с Пьером с двух сторон выкапываем танк.

Через полчаса, весь взмокший, я отставил лопату, снял панель — ржавые болты пришлось сбивать — и получил доступ к мотору. В принципе, двигатель можно было бы починить. Необратимых повреждений я не обнаружил. Только вот потребуются запчасти. А в каком состоянии гусеницы, я еще не понял. Придется копать дальше.

Я подозвал дядю Дэдэ, чтобы показать ему, какие детали придется заменить. Он охотно заглянул в двигатель. Его интересовало всё, что имело отношение к его личному танку. К чудесному смертоносному плоду давно минувшей войны, проросшему в его земле.

Наконец дядя Дэдэ подытожил:

— Его можно починить? Gut?

Я кивнул. Gut. Вполне. Этим старым танкам сноса нет.

Мы вернулись в дом. Пьер плелся сзади, тащил лопаты. Дядя Дэдэ был в приподнятом настроении. Он шумно разглагольствовал и то и дело хлопал меня по плечу. Ему нравилось быть повелителем настоящего танка «Рено».

К обеду я переоделся: заменил сапоги ботинками, надел рубашку. Нина полила из кувшина на руки мне и Пьеру.

Обед накрыли в полутемной огромной столовой. Здесь было прохладно. Вдова погибшего брата Жанна — высокая, на голову выше дяди Дэдэ, худая, вся в черном — поставила на стол огромную кастрюлю, полную картошки, тушенной с мясом.

Свинина. Черт побери, настоящая свинина.

Нина, подвязанная фартуком, с волосами, убранными под платок, помогала расставлять тарелки. Подали бутылку темного вина. Женщины сели за стол последними.

Дядя Дэдэ прочитал благодарственную молитву, налил всем вина и первым приступил к обеду. Я ел, постоянно ощущая на себе взгляд крохотных глазок главы семейства. За обедом благоговейно молчали. Дядя Дэдэ наливал вина еще несколько раз, но только себе, Пьеру и мне, а в последний раз — только себе.

Наконец он объявил, что трапеза окончена, и вышел на двор. Я выбрался вслед за ним. Дядя Дэдэ сидел на лавке и курил. Затем из дома выпорхнула Нина. Она снова подступила к дяде Дэдэ с разговором, а он вдруг намертво замолчал. На его лице жила только трубка, которая время от времени выпускала колечки дыма.

Дядя Дэдэ как будто не обращал на Нину внимания, а она все говорила и говорила. Я видел, как в голове у старика медленно ворочались вековые крестьянские механизмы, устройство которых остается непостижимым для нас, городских. Даже если мы польские механики, пережившие captivité.

Дядя Дэдэ мельком оглянулся на меня и неспешно спросил о чем-то Нину. Та кивнула. Он щипнул ее за бок и встал.

Нина застыла с полуоткрытым ртом. Дядя Дэдэ снова ослепил меня синевой своих глаз и кивнул, чтобы я следовал за ним. Я подчинился. Мы прошли через столовую, где замотанная в удушающий траур Жанна собирала посуду. Дядя Дэдэ на ходу что-то приказал Жанне и повел меня дальше — в кладовую. Там он зажег лампу, обернулся и велел мне следовать за ним. Мы спустились в винный погреб, из погреба проникли в ледник, там совместными усилиями отодвинули один из тяжелых стеллажей, открыли толстенную дверь и наконец очутились в подземелье.

Дядя Дэдэ поводил лампой вверх-вниз, чтобы я лучше мог видеть, и я не удержался — ахнул. Небольшое помещение было набито оружием: винтовки, автоматы, пистолеты, два пулемета, шесть ящиков с гранатами. И коробки со взрывчаткой.

Лицо дяди Дэдэ, подсвеченное лампой, казалось дьявольским: огромный нос, провалы глаз, черные морщины, растрепанные седые космы. Он ухмыльнулся и что-то сказал, махнув в сторону стеллажа, а потом вышел и унес лампу. Он поставил ее на пороге и отошел на середину винного погреба.

Я взял один из ящиков, вскрыл. Взрывчатка английская — мастичная. Я только слышал о такой. В отдельной коробке находились кислотные взрыватели. Не слишком надежно, но компактно и, по-видимому, удобно. Я ведь не знаю, какой у Святого план. Чтобы разнести весь отель «Маджестик», такого количества определенно не хватит. Тут нужен хороший грузовик с динамитом. Но для грузовика нет горючего. Да если и найти — на него сразу обратят внимание. Лучше всего, конечно, авиационная бомба. Англичане — мастера бомбить мирные объекты.

Я взял ящик со взрывчаткой, под одобрительное ворчание дяди Дэдэ вынес из подвала. В этот момент появилась Жанна с двумя большими чемоданами. Она хмуро посмотрела на дядю Дэдэ, потом на меня, бросила чемоданы на пол и вышла. Дядя Дэдэ сказал ей что-то вслед и безрадостно засмеялся.

Я поставил ящик рядом с чемоданом. Дядя Дэдэ помог мне переложить взрывчатку в чемодан. Потом мы проделали то же самое со вторым чемоданом. Тяжеловато, конечно, но до вокзала в Виллер-Котре дотащить можно.

* * *

Тащить, однако, не пришлось — Пьер уже запряг в телегу лошадь. После подвала по-летнему теплый воздух воспринимался как благословение. Нина прощалась с Жанной, целуя ее в сухие щеки. Жанна перекрестила ее, потом обняла и заплакала. Заплакала и Нина.

Дядя Дэдэ прикрикнул на обеих. Я забрал мой пиджак. Дядя Дэдэ пожал мне руку и сказал, что любит поляков.

Я вдруг понял, что он видит нас с Ниной насквозь. И даже то, о чем ни она, ни я не догадываемся, ему тоже известно. Крестьянин так устроен — он может правильно судить обо всем земном с грубой, неотразимой проницательностью. Зато многие более возвышенные материи остаются для него неизведанными. Впрочем, по большей части эти материи не имеют, по большому счету, сколько-нибудь существенного значения.

* * *

Всё, что мы делали, определяла сейчас непоколебимая воля Святого. Затеянная им операция должна была стать последней в его жизни, и он схватился за нее с жадностью старика, на склоне лет встретившего любовь — какую-нибудь бледную цветочницу, которая не сказала решительного «нет» и заставила старое сердце трепетать и рваться.

Мы вернулись в отель около десяти часов вечера. Маршан встретил меня кислой улыбкой, которая неубедительно имитировала радость:

— Хорошо прогулялись, господин офицер?

— О, — ответил я в тон, — погода за городом была просто чудесной. Такой свежий воздух. Позаботьтесь о моем багаже, пожалуйста.

Маршан живо ухватил чемоданы и спрятал их под стойкой с ловкостью, которая заставляла заподозрить в нем вокзального вора.

Отель больше не казался безжизненным склепом. По лестнице, бодро вскидывая колени и блестя сапогами, вверх и вниз перемещались офицеры, из ресторана доносилось хоровое пение «Марсельезы», в холле несколько человек шумно общались между собой и, заметив меня, вдруг на миг замолчали, а потом, как ни в чем не бывало, возобновили беседу. Повсюду ощущался дух товарищества, в воздухе висел сигаретный дым.

Я по-хозяйски обнял Нину за плечи:

— Ты к себе, дорогая, или ненадолго поднимешься в мой номер?

— Я к себе, дорогой, — ответила Нина. — Увидимся на банкете.

— На банкете? — удивился я.

Она приподняла свои русые, тонко выщипанные брови:

— Естественно. Несколько девушек из «Ревю» приглашены выступать.

— И вы в их числе?

— Разумеется. Меня почти всегда приглашают.

— Пользуетесь успехом?

— А почему вы иронизируете, Эрнст? — прищурилась Нина.

— Разве я иронизирую?

— Мне так показалось.

— Вовсе нет. — Я легонько поцеловал ее в лоб. — До встречи.

Ее глаза странно блеснули, она улыбнулась так, словно боялась заплакать, повернулась и вышла, а я подошел к группе офицеров Легиона. Они чуть расступились, впуская меня в свой круг.

Приземистый человек с волевыми, рублеными чертами лица протянул мне руку:

— Добро пожаловать.

— Тауфер, — представился я.

Он улыбнулся — и продолжал улыбаться всё шире — пока я не рассмеялся и не поправился:

— Капитан Эрнст Тауфер.

— Вот так-то лучше, — энергично кивнул он, а остальные подхватили смех. — Выправку не скроешь. Где воевали? Африка?

— Восточный фронт, — сказал я.

Они посерьезнели. Мой собеседник, не выпускавший всё это время моей руки, стиснул пальцы, теперь его рукопожатие стало по-настоящему крепким.

— Что ж, камрад, добро пожаловать. Мы все здесь побывали на Восточном фронте и знаем цену тем, кто там сражался. Лейтенант Жак Дорио. Я был одним из первых, кто записался добровольцем в ряды борцов против большевизма. Я отправился под Москву в чине сержанта и пережил там зиму сорок первого года.

Я кивнул с пониманием. Мне не требовалось притворяться: я действительно уважал этих людей. Пережить зиму в России — для этого нужно большое мужество.

— А вы где были? — спросил Дорио.

— Харьков, — коротко ответил я. Сталинград вызвал бы слишком много вопросов, а мне не хотелось говорить о себе.

— Можно сказать, вам повезло, — вмешался высокий нескладный офицер. Он чуть наклонил голову и представился: — Майор Жан Бридо. После ряда неудач под Москвой, — он метнул взгляд в сторону Дорио, как будто затруднялся упоминать при нем об этом «инциденте», — Легион был переформирован и направлен в Белоруссию. General Bezirk Weißruthenien. Возможно, вы читали в газетах…

— Белоруссия — это ад, — вставил молодой офицер, на вид совсем юноша, с лицом, изъеденным прыщами и шрамами. В отличие от старших, он говорил по-немецки плохо, с сильным акцентом, и запинался, подбирая слова. — Маленький вонючий ад. Леса, болота. Брр!.. — Его передернуло, и он натужно засмеялся. — Болота кишат комарами и партизанами. Брр!.. — Он опять хохотнул, как будто подавился.

— Это не смешно, — остановил его майор. — Наша служба, капитан, — он обращался теперь ко мне, — сильно осложнялась местными бандитами. Собственно, Легион должен был обеспечивать безопасность коммуникаций в оперативном тылу германских войск на юге Vitebschina.

Услышав жуткое русское название, я поневоле вздрогнул — и снова вспомнил вопрос Нины: скучаю ли я по России? И собственный ответ: как можно скучать по аду?

Но там, где звучали эти названия, — там остались мои товарищи. Скучаю ли я по ним? Я даже не помню их лиц. Память о них превратилась в ноющую боль, вроде зубной, которую, как я знал, не залить шнапсом.

— «Тыл» — звучит не очень героически, — вступил другой майор, с костлявым желтоватым лицом. Он выглядел так, словно недавно перенес тяжелую болезнь. — Майор Лакруа.

Я пожал и его руку с очень широкой, мягкой ладонью.

— Там, где русские, — там не бывает «тыла», — произнес я.

Лакруа покраснел от удовольствия, как девушка, которой польстили.

— Вы были там, поэтому и понимаете. Другим этого не объяснить.

— Я был, строго говоря, на Украине, где нет непроходимых лесов и где террористам практически негде прятаться, — возразил я. — Кроме того, на Украине традиционно сильны антирусские настроения, так что там мы встретили определенную поддержку. Ваше положение было гораздо более сложным.

Я нарочно вызывал их на разговор: хотел, чтобы они сами подтвердили мне то, о чем рассказывал Святой.

— Что ж, капитан, — кивнул майор Бридо, — вот вам упрощенная схема того, чем мы занимались. Подразделения Легиона должны следить за тем, чтобы коммуникации оставались в неприкосновенности. Террористы, напротив, стараются эти коммуникации уничтожить. Соответственно, мы стараемся уничтожить террористов.

Прыщавый юноша-лейтенант грубо захохотал:

— Да! Террористы! Они как комары — сколько ни убивай, меньше не становится. Простите. Лейтенант Леруа.

Я пожал его потную ладонь и тайком обтер руку о пиджак.

— Мы уничтожали террористов, а они прятались в домах у местных жителей, — продолжал Бридо.

— И тогда вы уничтожали дома местных жителей? — спросил я в упор.

Майор Бридо пожал плечами:

— Война…

— Да бросьте разводить сантименты! — вмешался майор Лакруа. Его пожелтевшее лицо стало мрачным. — В октябре прошлого года мой батальон вел настоящую войну с бригадой «Chekist». Два моих взвода, в том числе один минометный, вступили в бой с террористами, засевшими в лесах к югу от транспортной линии «Borisov — Orscha». Потом нам в помощь придали солдат СС из моторизированной бригады.

— Возле деревни Staroselje произошло настоящее сражение, — быстро, резко сказал Бридо. — Москва не жалеет для террористов ни оружия, ни людей. Мы точно знаем, что на самолетах в белорусские леса забрасывали кадровых офицеров для руководства бандитами.

— Откуда там столько бандитов? — спросил я.

— Да там полно настоящих преступников, — заметил Лакруа. — Естественно, им нравится убивать. — Он покачал головой. — У меня на глазах подорвался грузовик с французскими солдатами. Наскочил на бандитскую мину. В конце концов, было принято единственно правильное решение: выжечь каленым железом разбойничье гнездо — деревню Staroselje. Солдаты СС и мы плечом к плечу сделали грязную работу. — Он сжал челюсти. — Это вина коммунистов. Нам просто не оставили выбора.

— И много бандитов вы там уничтожили? — спросил я.

— Свыше тысячи, — ответил Лакруа. — Мы ликвидировали их опорную базу и один из отрядов бригады «Chekist», в том числе пятерых советских кадровых офицеров из числа руководства.

— Господа, — вмешался Дорио, — не перейти ли нам в ресторан?

— Жак может пить, не пьянея, как Бахус, — хмыкнул майор Бридо. — А вот нам этого не дано. Кстати, как давно вы с фронта, капитан?

— Порядком, — ответил я. — Я был ранен. Лечился в Потсдаме, теперь решил отдохнуть в Париже.

— Что ж, пользуйтесь последними деньками, — посоветовал Дорио. — Пользуйтесь ими на всю катушку. Скоро германские офицеры перестанут чувствовать себя во Франции как дома. Уж консул Дарлан об этом позаботится. Черт побери, товарищ! Я привык сражаться с немцами плечом к плечу. Я знаю цену фронтовому братству.

— Жак, — остановил его Бридо. — Выражай свои чувства менее откровенно.

— Это приказ? — Дорио поднял на него маленькие, пустые глаза. Я увидел, что он пьян. Бывают такие люди — чем больше пьют, тем больше деревенеют. По виду и не скажешь, что надрались: взгляд холодный, язык не заплетается, речь связная.

— Да, — сказал Бридо. — Это приказ командира. Подчиняйтесь, лейтенант Дорио.

— Я заработал мои погоны под Москвой, — сказал Дорио. — А Дарлан? В сороковом проклятые англосаксы едва не потопили весь… весь его флот… и он даже пальцем не пошевелил! А теперь он стал важной шишкой. Шпеер посадил его на трон Франции. Vive la France! Heil Speer! Бонапарт хренов. Он не будет указывать Жаку Дорио, какие чувства испытывать.

— Испытывай что хочешь, на здоровье, — повторил Бридо, — но следи за языком.

— Мы все рисковали жизнью в белорусских трясинах, — сказал Дорио.

— Я всё помню, — кивнул Бридо. — Мы все это помним, Жак. Просто следи за языком.

— Мы нужны ему, — сказал Дорио. — Дарлану. Мы — его Старая Гвардия, а он — наш Бонапарт. Проверенная в боях, обстрелянная, бесстрашная Старая Гвардия. И сегодня командование Легиона примет окончательное решение по этому вопросу.

— Легион должен занять подобающее ему место в истории новой Франции, — сказал Бридо. — Мы это уже обсуждали. Ты же политик, Жак, ты не новичок в этом деле. Когда ты понял, что коммунистическая партия пытается утопить Францию в трясине интернационализма, ты вышел из коммунистической партии. И был тысячу раз прав. Только национальная идея объединит нас и вернет нам ту страну, которую мы почти потеряли.

— Почти, — сказал Жак. — Вот ключевое слово. Почти. Если Дарлан сумеет это сделать, я подчинюсь Дарлану.

— Он сумеет, Жак. Он сумеет. Он уже сумел.

Дорио отсалютовал и направился в сторону ресторана. Бридо проводил его глазами, но ничего больше не прибавил, а обратился ко мне:

— После официальной части назначен банкет. Присоединяйтесь к нам. Мы будем рады видеть в наших рядах германского офицера — товарища по оружию.

— Разве это не противоречит новой доктрине — Франция для французов? — спросил я.

— Друг мой, — хохотнул майор, — политики, политические доктрины — это одно, а боевое братство, да еще замешанное на крови и грязи Восточного фронта, — это совершенно другое. Никакой Первый консул Дарлан нам в этом не указ. N'est-ce pas?

* * *

Я читал в холле вчерашнюю газету на немецком языке и сам не знал, чего жду. Нина не появлялась. Маршан вызвал коридорного — явился тощий вертлявый парень. Маршан приказал ему отнести багаж господина Тауфера к нему в номер, после чего передал парню известные мне чемоданы.

Тот вдруг знакомо закашлялся. Маршан сунул ему платок, потом стакан воды. Парень выпил воду, вернул стакан Маршану. Маршан обтер края стакана другим платком. Похоже, в карманах он держал целую пачку носовых платков — на все случаи жизни.

Коридорный погрузил оба чемодана на тележку и двинулся к служебному лифту. Он даже не обернулся в мою сторону.

Я сложил газету, рассеянно покурил, затем подошел к Маршану.

— В котором часу банкет?

— В одиннадцать, господин Тауфер, — ответил Маршан.

Я помялся:

— Мне стоит идти?

— А почему бы нет? — Маршан пожал плечами. — Там одних фаршированных уток наготовили на целую дивизию. Заодно полюбуетесь нашим банкетным залом. В отеле «Маджестик» очень красивый зал. Колонны из желтоватого мрамора, — он пошевелил пальцами, — с прожилками.

Я кивнул и не спеша поднялся по лестнице.

Банкетный зал был еще пуст. Забранные бархатными шторами окна до потолка отражались в зеркалах на противоположной стене. Бронзовые канделябры в виде грифонов с женской грудью украшали простенки между зеркалами. Большие столы были расставлены разомкнутым каре. В центре этого каре, перед торцевым столом, где, видимо, предназначено заседать командирам Легиона, на высокой, метра в два, квадратной колонне высилась отлитая в металле голова фюрера. Это было стандартное скульптурное изображение Гитлера, какое еще недавно встречалось в каждом уважающем себя административном здании. Поэтому я не сразу сообразил, что сейчас эта голова была, по меньшей мере, неуместна.

Плафон на потолке остался еще от старых времен. Голая розовая задница какой-то жирной греческой богини нависала прямо над фюрером.

— Кошмар, — сказал я. Мой голос гулко прозвучал в пустом зале.

Я вышел и поднялся еще на один лестничный пролет — к себе в номер.

Не успел я закрыть дверь, как в нее постучали.

— Это коридорный! — раздался голос Тусена.

Я открыл.

Тусен ввалился ко мне, деловитый, озабоченный.

— Принес ваши чемоданы, — сообщил он.

— Пустые? — спросил я.

Он пожал плечами и не ответил. Я налил ему вина из вчерашней бутылки. Мы с Ниной ее так и не допили.

— Подкрепитесь.

Святой жадно припал к стакану.

— Спасибо. Весь день мучает жажда. У меня к вам будет просьба. — Он вынул из кармана какую-то маленькую вещицу, завернутую в платок. Платок принадлежал Маршану. — Подержите у себя. Если со мной что-нибудь случится — Нина знает, что с этим делать.

— А мне можно посмотреть, что это? — осведомился я.

— Можно, но, в общем, вы будете разочарованы.

Я не стал разворачивать вещицу, просто сунул ее в карман. По-моему, Тусена это слегка позабавило. Он вытер губы, красные от вина, и улыбнулся.

— Увидимся в зале.

— Вы там будете?

— Разумеется. Меня наняли в числе других временных работников — обслуживать банкет. Метрдотель по какой-то причине с утра уже страшно пьян. С ним такое редко случается, знаете ли, но тут опять сорвался. И как неудачно — перед таким ответственным мероприятием. В который раз уже Маршану приходится прикрывать его и брать на себя всю его работу.

— Интересно, — пробормотал я.

— Вы находите? — оживился Тусен. — Впрочем, я тоже так считаю. Маршану же пришлось нанимать официантов — в последний момент. И именно он следил за тем, чтобы столы были накрыты как надо.

— Скажите, Тусен… — начал было я.

Он остановил меня:

— Откуда вы знаете мое имя?

— Помилуйте, откуда мне знать имя какого-то француза, нанятого прислугой на один вечер! — возмутился я.

— Очень хорошо, герр Тауфер, очень хорошо. Что вы хотели спросить?

— Почему в зале до сих пор стоит памятник фюреру?

— А, голова Гитлера… — Тусен хмыкнул. — Во Франции всё делается постепенно. У нас даже революции не спешат. Всему предшествуют длительные заседания. Но сейчас уже «голову» начали демонтировать. Так что доступ внутрь колонны — а она внутри полая — обеспечивается очень просто: нужно только отодвинуть уже демонтированную панель. Она там стоит пока просто для приличия и держится, как говорится, на соплях. С этим делом решили пока не торопиться. В отеле считают, что легионерам приятно будет видеть покойного фюрера. Ведь они присягали именно ему, лично. Ну а после банкета, конечно, голову окончательно снимут и куда-нибудь спрячут. В подвале наверняка подготовлен подобающий ящик с опилками.

— Так что с этими чемоданами? — еще раз спросил я. — Зачем вы их мне принесли? Хотите, чтобы их потом здесь обнаружили и начали интересоваться — зачем герру Тауферу два пустых чемодана?

Он молчал.

— Или, быть может, «потом» уже некого будет спрашивать? — настаивал я. — Вы уж предупредите заранее, пожалуйста.

— Мне нужно переодеться, — сказал Тусен. — Могу я воспользоваться вашей спальней?

Спустя несколько минут Святой предстал передо мной одетый в смокинг, как положено официанту хорошего отеля, с приглаженными влажными волосами.

— От чемоданов избавьтесь, — сказал он. — Хоть в окно их бросьте. Это уже не имеет значения. Взрыватель я заложу перед самым началом. За минуту до того, как все перейдут в банкетный зал. Рвануть должно через десять, максимум — двенадцать минут. Вам стоит выйти до того, как…

Я сделал нетерпеливый жест, и Святой кивнул:

— Простите. Я волнуюсь и говорю слишком много.

Он помедлил и нерешительно протянул мне руку. Мне казалось, он хотел меня обнять, но не посмел. Эти французы ужасно сентиментальны.

* * *

Голова Гитлера, венчающая постамент, вызвала всеобщее шумное одобрение.

— Конечно, фюрер во многом вел чересчур жесткую политику, но все-таки это была личность! Настоящий вождь, — доверительно заметил мне пожилой, с морщинистым лицом породистой гончей собаки полковник Эдгар Пуа. — Не то что этот администратор Шпеер. Без обид, мой друг. Мы ценим всё, что делает для Франции новое правительство Германии, но это не отменяет нашего преклонения перед харизмой фюрера.

В отличие от брата, который со свойственными ему искренностью и простотой легко мог признать, что считает Адольфа Гитлера своим другом, я никогда не общался с фюрером в приватной обстановке. Одно время он виделся мне гением, собравшим в себе, как в фокусе, волю немецкой нации. Но, возможно, я преувеличивал — как вообще свойственно человеку преувеличивать власть того, кто отпустил его на свободу и сказал: «Теперь — можно!» Можно быть сильным, можно взять в руки оружие, можно не стесняться того, что ты немец, и не извиняться перед Европой за то, что в восемнадцатом году она тебя растоптала.

Как и тысячи немцев, я считал, что без Адольфа Гитлера Германия погибнет.

Но вот Адольфа Гитлера нет, а Германия осталась…

— Хайль Гитлер, — сказал я. Это было наименьшим, чем я мог выразить мои чувства.

— Тише, — остановил меня Эдгар Пуа, но его запавшие темные глаза смеялись. — Тише, топ ami.

Уже плескало шампанское, Жак Дорио готовился сказать речь, но его постоянно отвлекали — то хлопали по плечу, то рвались пожать руку, то лезли с объятиями. Очевидно, организационное заседание прошло с ошеломляющим успехом.

Рядом со мной оказался пьяненький толстый лейтенант. Бокал плясал в его руке.

— Вы, наверное, считаете, — говорил он на ломаном немецком, — что французы будут безвольные игрушки в руках Вермахт. Фью! Я был там, в Sicherungsdivision, как вы это называете, нами командовал немец — генерал-лейтенант Иоганн Рихерт. Он думал, французские легионеры — его рабы. Засунул нас в дыру посреди болот, кругом на сотни километров — дикари… Как-то раз сидим мы с камрадами и видим — из леса идет отряд русских: бороды, глаза горят, как у зверей, одежда — эти их жуткие Vatnique, рваные, в клочьях… Явились бесшумно, оружие в руках. Стоят, ничего не делают. Rien ne le font pas. Командир нашего отделения говорит: «Да их в два раза больше, чем нас. Перебьют нас, как кур, так что сиди, Антуан, на своем геройском заду». Hėroïque de cul. — Он похлопал себя по толстому бедру. — Мы ждем. Они ждут. И вдруг все они разом скрываются в лесу. Исчезли. Черт, меня аж в пот бросает! — Он действительно обтер лицо ладонью. — Я раньше служил в жандармерии. Начало войны — облава в Тулузе, мы тогда много народу забрали. Кто без документов. Попался парнишка совсем молодой, с туберкулезом… Я его выпустил — жалко. Но он был француз. Français. А с русскими — как с медведем: то ли нападет, то ли убежит. Постоянно ухо востро.

— Господа! — раздался наконец громкий голос Жака Дорио. — Товарищи! Боевые друзья! Настал час, которого мы ждали с таким нетерпением, настал час, которого ждала вся Франция!..

Он говорил долго, на резком, гнусавом парижском французском. Его лицо краснело всё больше и больше. Наконец он поднял бокал, и все встали и выпили.

Торжественность минуты прошла, мы уселись. Я быстро выпил еще пару. Шампанское показалось удивительно освежающим.

В раскрытых дверях появилась Нина, упакованная в огромное платье из толстых белых воланов, почти как у актрисы в той комедии, которую мы смотрели в Soldatenkino. Ее лицо было сильно накрашено — огромные синие ресницы, очень темные, почти черные губы. Волосы забраны под сетку, усыпанную фальшивыми, блестящими камнями.

— О, — произнес я, выбираясь из-за стола. — Одно мгновение, камрады. — Я обращался сразу к толстому Антуану и моему соседу слева, спокойному человеку средних лет, который с удовольствием кушал, непринужденно демонстрируя воспитанные с детства манеры. — Я позволю себе ввести в наше общество очаровательную фройляйн.

Мой сосед слева поднял голову и с интересом посмотрел на Нину.

— Вы успели завести здесь такое приятное знакомство? Поздравляю, камрад. Конечно, ведите ее к нашему столу. Она, кажется, только что выступала в «Ревю». Великолепные ноги. Она будет превосходным украшением стола. Может быть, мы попросим ее станцевать для нас еще раз.

— На столе! — добавил Антуан и засмеялся, брызнув соусом.

Я тоже засмеялся и полез на волю. Должно быть, я здорово шумел, потому что один из официантов обернулся в мою сторону. И тут Антуан застыл с раскрытым ртом.

— Эй, ты! — крикнул он, указывая на официанта вилкой.

Святой — это был он — поднял брови:

— Мсье обращается ко мне?

— Да, ты! — повторил Антуан. — Подойди сюда. Это ведь ты, а? Узнаешь меня? Какими судьбами? Ну, дружище, до чего же я рад, что ты жив-здоров! Помнишь, как мы встретились в Тулузе? Надо же, ты все-таки выбрался!

Он говорил по-французски, но я хорошо понимал смысл происходящего.

И Святой, ни единым движением не выдав, насколько опасно сейчас задерживаться в банкетном зале, спокойно подошел к Антуану и остановился в полупоклоне.

Антуан ткнул пальцем ему в грудь и начал расспрашивать. Святой отвечал вежливо, сдержанно.

Я уже совсем дошел до выхода. Нина тревожно смотрела на меня. Ее накрашенные губы растягивались в мертвой улыбке, она поводила бедрами, так что воланы ее юбки колыхались.

На мгновение я обернулся и поймал взгляд Святого: отчаянные глаза, расширенный зрачок. Святой шевельнул губами — и тут грянул взрыв.

Последнее, что я видел, — голова Адольфа Гитлера, которая пушечно выстрелила вверх и вонзилась в розовую задницу плафонной богини.

* * *

Поезд отправился полчаса назад. «Париж — Страсбург». Купе первого класса. Колеса уверенно стучали под полом, вагон уносил меня всё дальше от отеля «Маджестик».

Доброжелатель с авеню Фош — если только он действительно был оттуда — вручил мне билеты лично. Когда через час после взрыва — была уже глубокая ночь — он ворвался в отель «Маджестик», впору было пожалеть беднягу: шляпа сбита, галстук перекошен, изо рта чуть не пена идет. Он вбежал в мой номер, где застал идиллическую картину: моя парижская любовница, танцовщица «Ревю», поила меня с ложечки остатками красного вина. На ней всё еще был костюм с пышным шлейфом, она только сняла туфли.

Агент сорвал с себя шляпу, рухнул в кресло, вырвал у Нины бутылку и прикончил одним махом. Выдохнул, обдав ее винными парами, улыбнулся кривой и жалкой улыбкой и наклонился надо мной.

Я отвернулся. Мне противно было смотреть на него. Перед глазами у меня всё еще стоял прощальный взгляд Святого.

— Вам рекомендуется немедленно покинуть Париж, — сказал агент. — Куда желаете направиться? В Ниццу?

— К черту Францию, — сказал я чужим голосом. Я плохо себя слышал после взрыва. — Я хочу назад, в Германию.

— Значит, Страсбург, — решил агент. — Вам доставят билет завтра. Принесут прямо в номер. Пока никуда не выходите. Я лично принесу. Поняли?

— И в планах нет никуда уходить, — ответил я, наугад протянув руку и поймав Нину за волан шлейфа. — Мне есть чем заняться.

— Вам чертовски повезло, — сообщил агент. — Здесь просто кровавая каша… Я только что из банкетного зала. Внизу, на улице, нашли пустые чемоданы, в которых, очевидно, пронесли взрывчатку. Почти нет сомнений в том, что замешан персонал отеля.

— Мне это неинтересно, — с трудом двигая губами, сказал я. — Оставьте меня в покое.

— Да. Конечно. — Агент вытер лицо платком, встал, надел шляпу, поправил галстук. — Разумеется. Прошу прощения, господин Тауфер.

Он вышел и аккуратно закрыл за собой дверь.

Нина поправила мою подушку, пригладила мои волосы.

— Он ушел? — спросил я беспокойно.

— Ушел, ушел, — ответила она. — Я подам воды.

— Нина, ложитесь спать.

— Я привыкла подолгу не спать. Бывало, целыми ночами сидела со Святым. Он боялся смерти, знаете? Иногда плакал от страха. Говорил, поверить не может, что скоро умрет.

Я промолчал.

Она принесла мне воды и задремала, сидя рядом в кресле. Я рассматривал ее лицо, обмякшее после тяжелого дня, и живо представлял себе Нину старушкой. Красивой, благообразной старушкой, вроде мадам Коллонтай. У нее будут чистая гостиная, стол со скатертью, чашки без щербин и трещин. Я взял Нину за руку, она даже не пошевелилась.

* * *

Поезд на Страсбург отправлялся вечером. Газеты вышли с огромными заголовками. Я не читаю по-французски, но всё же купил выпуск у мальчишки в огромной, не по размеру, кепке. Занял место в купе первого класса, газету положил на колени. Меня никто не провожал. Париж долго тянулся за окном — угрюмыми домами, фабричными зданиями, скучными предместьями — потом вдруг, как-то незаметно, иссяк и сменился ровными зелеными полями.

Я развернул газету.

На первой полосе красовался банкетный зал отеля «Маджестик». Голову фюрера предусмотрительно убрали из кадра, и картинка выглядела на удивление знакомой: изуродованные стены, трупы, разбросанные среди обломков. Взрыв в отеле «Маджестик» в одно мгновение сдернул ненавистную мне декорацию мира с его белыми статуями среди зелени Люксембургского сада и элегантными женщинами на велосипедах — мира, где мне не было места — и заменил ее привычным зрелищем руин и смерти.

Вернул мне войну.

Я глубоко вздохнул. Я смотрел на фотографию в газете и чувствовал себя исцеленным. Париж не сумел уничтожить меня, хотя, видит бог, очень старался. Будь благословен Святой, он вернул меня к самому себе, домой.

«…Кавалер ордена Почетного легиона, полковник Эдгар Пуа…

…Кавалер ордена Почетного легиона, лейтенант Жак Дорио…

… Кавалер ордена Почетного легиона, капитан Марсель Деа…

…Майор Бридо…

…Лейтенант Леруа…»

Я читал список погибших, рассматривал маленькие фотографии взорванных террористами офицеров Легиона. На снимках они выглядели молодцами: усы, геройский взор.

Газета ничего не писала о Маршане. В статье я не видел его имени. Жив ли он? Арестован? В бегах?

Остальные — Ренье, Дюшан — тоже куда-то сгинули. Нина приняла здравое решение не искать с ними встреч.

— Обещайте, что уедете в Ниццу, — повторял я.

— Да вы действительно контуженый немец, — смеялась она. — Зачем мне ваша Ницца? Думаете, если о моей связи с заговорщиками станет известно, мне это поможет? Лучше уж я буду вести себя как обычно. Это вызовет меньше подозрений.

— Кстати, — вдруг вспомнил я, — Святой оставил мне какую-то вещицу. Сказал, если с ним что-нибудь случится, вы будете знать, что с этим делать.

Нина насторожилась:

— Что за вещица?

— Понятия не имею. Времени не было посмотреть.

— Где она?

— У меня в кармане пиджака.

Нина встала, пошарила в кармане и вытащила сверток — платок, принадлежавший Маршану. Она осторожно откинула уголки — мелькнуло пятно крови. Вчера Святой кашлял, и Маршан дал ему этот платок. Нина тихо вздохнула.

Я приподнялся на постели:

— Ну, что там такое, в конце концов?

Нина горько рассмеялась и протянула мне на ладони игрушечный гробик.

Я даже не сразу сообразил, что именно она мне показывает, настолько это оказалось неожиданным.

— Святой увлекался похоронами мышей и птичек? Бывает такое психическое отклонение, я об этом слышал еще в гимназии… Наш учитель, герр Шнубе…

— Что за глупости, Эрнст! — возмутилась Нина. — При чем тут ваш учитель?

— А говорили, что ваш Тусен горазд не только гробы стругать, — пробормотал я.

— Гробы — в том числе.

— После той кровавой каши, которую он устроил в отеле, понадобится много гробов, — сказал я. — Только стругать их будут другие. Или у него в мастерской хранится запас?

Нина позволяла мне говорить все эти глупости и как будто не слушала. Смотрела на маленький гробик и молчала. Наконец я выдохся.

— Объясните мне, наконец! — взмолился я.

— Ладно. — Она повернулась ко мне. Глаза ее были сухими, губы под помадой растрескались. Она облизнула их, размазала помаду. — Живет в Париже такой писатель — Луи-Фердинанд Селин. Да, я помню, что в литературе вы не разбираетесь. Но тут и не требуется особых познаний в беллетристике. До войны Селин создал пару романов. Писал странным, нервным слогом и сразу стал кумиром интеллигенции. После оккупации Франции мгновенно перешел на сторону победителя. Гитлера. Сочинял… разные отвратительные вещи.

— Так почему вы не взорвали и его? — спросил я.

— Каждая акция сопряжена с риском для товарищей, — ответила Нина. — Селин не стоит динамита. Он сам себя съест. Но оставить его в покое мы, разумеется, не могли. Он страшно суеверен, всего боится. Трясется за свою драгоценную персону. Время от времени Святой подкладывал игрушечные гробики к дверям его квартиры. Селин убежден в том, что его прокляли. Черная магия и всё такое. На полном серьезе. После каждого гробика он запирается на несколько дней, а потом ходит по улицам, озираясь и вздрагивая.

— А ваш Святой, оказывается, злой человек! — сказал я.

— Не поверите, Эрнст, но он смеялся, как ребенок, — ответила Нина.

— Он и был ребенком, — сказал я.

— Он хотел, чтобы мы подложили Селину последний гробик. После взрыва это произведет особенно сильный эффект.

— Не боитесь, что писатель не выдержит издевательств и покончит с собой?

— Это было бы прекрасным выходом, — кивнула Нина. — Но, к сожалению, он слишком любит себя.

— Откуда вы столько знаете о его характере? — удивился я.

— Я прочитала его книги, — объяснила Нина.

* * *

…И днем, когда билеты на поезд были уже получены, мы с Ниной позавтракали в кафе и отправились к дому, где обитал писатель Селин. Мы держались за руки, девушка в простом темно-зеленом платье, окрашенном в домашних условиях, и парижский пролетарий в свитере и кепке. Витрины отражали нас, обычную пару потрепанных жизнью людей, которые нашли свое счастье на улицах Парижа. Которые завтракают в парижских кафе, целуются под парижскими мостами, читают газеты на парижских скамьях, обнимаются в парижских садах. Еще немного — и город растворит меня, я стану его частью. Нет, в самом деле пора уезжать.

Дом, где жил Селин, выглядел неприступной крепостью. Внизу заседала консьержка, мрачный цербер с папиросой на нижней губе. На ней было бесформенное платье, глаза цепко глядели сквозь мужские очки в роговой оправе.

За ее спиной видна была широкая лестница, накрытая ковром.

— Доставка цветов мадемуазель Лабонне, — сказала Нина и кивнула на меня.

У меня в руках был букетик фиалок. Я купил его для Нины.

Консьержка долго жевала губами, пыхтела папиросой, смотрела на Нину, на меня. Я сдернул кепку.

Консьержка что-то повторила несколько раз, потом сердито махнула рукой и закрыла дверь.

Нина вышла, я за ней.

— Нужно зайти с черного хода, — объяснила она. — Я не сообразила.

— А кто такая мадемуазель Лабонне? Она на самом деле здесь живет?

— Разумеется. Консьержка знает всех жильцов. Не только своего дома, но и нескольких окрестных. Мадемуазель Лабонне — дорогая проститутка. И эти цветы — для нее. Всё должно быть достоверно.

И мы действительно вручили мадемуазель Лабонне — опухшей со сна рыхлой блондинке в голубом халатике — букет фиалок. Она сказала: «Как мило», сунула в цветы нос и, не потрудившись дать нам на чай, захлопнула дверь. Мы выждали несколько секунд, а потом, крадучись, поднялись на этаж выше.

Дверь Селина была тяжелой, добротной. Нина осторожно поставила гробик так, чтобы Селин, открывая дверь, непременно наткнулся на него, и мы вместе тихонько сбежали вниз по ступеням.

Когда мы выбрались на улицу, нас встретило летнее тепло. Добрый парижский воздух обнимал нас за плечи, теребил наши волосы.

И мы снова принялись бродить по улицам, по набережным, покопались в старых книгах, заглянули к Анри — поспрашивать о Маршане (Анри ничего не знал), — потом опять посидели в кафе.

Воздух стал грустным — приближался вечер.

Пора было возвращаться в отель, переодеваться и отправляться на вокзал.

Я оставил Нине почти все мои деньги — она взяла, не споря и не ломаясь. Пересчитала, кивнула, убрала в сумочку. Щелкнул замочек. Нина подняла голову.

— Спасибо, — сказала она. Потом, приподнявшись на цыпочки, поцеловала меня в губы. Легонько поцеловала и совсем просто — как будто мы прощались всего на пару часов.

* * *

«…Майор Лакруа…

…Капитан Перье…»

Газета зашуршала. Я сложил ее и бездумно уставился в окно.

Приеду в Берлин и сразу попрошусь на фронт.

Черт побери, на фронте безопаснее.

ЗАВЕРШЕНИЕ ТОМА ВТОРОГО ТЕГЕРАН-43

Тегеран — Москва — Стокгольм,

февраль 1943 года

— Товарищ Шмулевич, давайте еще раз, — устало сказал посол Советского Союза в Тегеране Александр Смирнов. — Вы же представляете, насколько важными могут оказаться эти сведения. В свете чрезвычайно осложнившейся международной обстановки…

— Отлично понимаю, — кивнул Шмулевич. — Архивы нашей миссии, разумеется, уничтожены?

— Был пожар. Впрочем, оно и к лучшему, документы не попали в руки… — Посол запнулся, подбирая формулировку. Слово «противник» произнести не решился. — В недружественные руки. Вы являетесь важнейшим, ключевым свидетелем произошедшего в Пехлеви, к вам поступала информация о настроениях в армии Андерса, агентурные донесения. Неужели ничто не намекало на события?

— Если только косвенно, товарищ Смирнов. Со времен Гражданской и похода на Варшаву белополяки относятся к советской власти с ненавистью, а после тридцать девятого года и подавно — считают, будто мы «пырнули ножом умирающего». Возражать, что к началу освободительного похода РККА правительство президента Игнатия Мосцицкого успело сбежать в Румынию и в Польше образовалось безвластие, бесполезно.

— Бесспорный факт, — охотно подтвердил посол.

— Мы ежедневно получали сообщения наподобие: «Старший штаб-хорунжий Милевський в среде офицеров говорил о том, что после того, как Польша вместе с Англией и Америкой разобьют Гитлера, обязательно придется взяться за большевиков и вернуть Киев со Смоленском…» Я в Белоруссии разговаривал с немецкими пленными, но даже у них столь яростных антисоветских настроений не наблюдалось…

— Неужели?

— Знаете ли, взращенный Гитлером немец-фашист считает нас кем-то вроде разговаривающих собак. Разве можно ненавидеть собаку? Собаку можно пнуть, пристрелить, бросить ей кость, выгнать из дому. Но ненавидеть? А вот белополяк, «природный шляхтич», именно что терзается самой лютой исступленной ненавистью. И всё помнит, до Марины Мнишек, до Суворова, Бонапарта и губернатора Паскевича с генералом Муравьевым. «Большевизанты» им и вовсе поперек горла — одна мысль о народной власти заставляет пана хвататься за сабельку…

— Значит, никаких намеков?

— Я полагаю, что приказ пришел внезапно. От момента получения шифрограммы или пакета из штаба генерала Андерса до выступления прошли считанные часы. Мы ничего не сумели бы предпринять.

— Судя по сводкам других резидентур, так и вышло, — Смирнов задумчиво пожевал губами, уставившись в точку где-то над плечом Шмулевича. — В сухом остатке получился второй Чехословацкий корпус. И союзнички, мать их… Простите. Иных слов подобрать невозможно. Лучше расскажите, как вам удалось выбраться из Пехлеви.

— Со сложностями, — ответил Шмулевич. — Вы отлично представляете, каков современный Иран. Сущая дикость же.

Посол представлял. Программа индустриализации, начатая с 1925 года предыдущим шахом Резой Пехлеви, иранскую глубинку затронула мало — как жили при старой династии Каджаров лет сто-двести назад, так и живут. Общая протяженность железных дорог — меньше двух тысяч километров. Заграничные фирмы (до 1941 года было много немецких) работают только в крупных городах и портах Персидского залива. С прошлого года англичане совместно с СССР начали расширять транспортную сеть для поставок по ленд-лизу.

Однако, чтобы пробраться из прикаспийского порта в Тегеран, Шмулевичу требовалось сначала попасть в Решт, пересечь горный перевал, ведущий к Ростамабаду, откуда и начиналось гравийное шоссе, ведущее к столице. Это при условии незнания фарси, отсутствии денег, да еще в потенциально враждебной обстановке.

Был вариант идти на запад, к дислоцированным на советско-иранской границе частям РККА, но этот вариант Шмулевич отверг как волюнтаристский: поляки выдвигались в ту же сторону, с ними было не по пути. Совсем другое дело — Тегеран, там находились советские подразделения, а главное — практически отсутствовали андерсовцы (за исключением части штаба) и англичане. Если в Тегеране произошла попытка нападения на представителей СССР и Красную армию, то с огромной долей вероятности ее немедля подавили благодаря численному перевесу и безусловному превосходству в технике.

Ситуация оставалась до крайности туманной: Ардашир, сумевший вывести Шмулевича на окраину Пехлеви в не самый респектабельный квартал, ничего толком объяснить не мог, поскольку на русском знал едва полсотни слов, касаемых торговли, о существовании же немецкого языка имел крайне расплывчатое представление.

Старался обходиться жестами. Самый распространенный — произнести «руски», провести ладонью по шее, горестно покачать головой и помянуть всемилостивейшего Ар-Рахмана и Пророка его Мухаммеда, мир и слава Пророку во веки веков!

Спасибо, Ардашир, это и без тебя ясно.

Но какого же черта?..

Невысокий и слегка загоревший под зимним персидским солнцем Шмулевич, да еще в традиционном гилянском наряде, вполне мог потянуть на коренного перса. Тем более, что бородой обрастал мгновенно, что вполне добавляло восточного колорита. Не обращая внимания на бурные протесты Ардашира, на второй день майор вышел в город — посмотреть, что и как. А затем, крайне желательно, немедля исчезнуть из Пехлеви.

Попрощался.

— Да хранит тебя Ваали, — мрачно сказал Ардашир на фарси, поняв речь русского без перевода. — Уходи, если тебе это нужно. Мстить. Так должен поступить всякий мужчина и воин. Аль-Мукаддим^[90] хранит странников.

Вмешался в дела Шмулевича Всемилостивейший и Милосердный или нет, было неясно. Но, возможно, без его участия не обошлось. «В конце концов, именно Аллах заведует этой страной? — как думал майор госбезопасности. — Это же подведомственная ему территория? Я, может, и атеист, но любая помощь не помешает!..»

Выводы из наблюдений неутешительны: консульство и военное представительство СССР сожжены, возле остатков зданий оцепление из поляков. Не пощадили и ресторан «Военторга», помещение разгромлено. В гавани три полузатопленных парохода — команды отчаянно оборонялись и, судя по всему, когда стала очевидна безнадежность сопротивления, открыли кингстоны. Четвертый пароход взорван — начисто отсутствует корма, нос торчит из мутной воды подобно утесу. Перевозил боеприпасы?..

— Никогда бы не подумал, что на старости лет стану конокрадом, — рассказывал Шмулевич товарищу Смирнову. — Уходить из Пехлеви следовало моментально, а поляки, по вечной беспечности, часто оставляли лошадей у коновязи без присмотра. Легко увел хорошего жеребца-четырехлетку, да вспомнил кавалерийское прошлое в армии Михаила Васильевича Фрунзе. За сутки прошел около сотни километров до Ростамабада, по долине реки Сефид. Заночевал в лесу. Отметил, что летали самолеты, судя по звуку — английские.

— Летали, было такое, — сквозь зубы процедил Смирнов. — Повезло вам, что Иран страна отсталая, документов никто спрашивать не будет. По крайней мере, в глухой провинции. Дальше?

— Потом вышел к железной дороге на Тегеран возле Казвина. Коню что, ему бы травка да речка, голодным не останется. Пришлось ночью в дом на окраине залезть, разжился лепешками с бараниной. Повезло. Магометане собак, почитай, в жилище не держат, нечистое животное. Отары охранять — пожалуйста, а чтобы в доме — ни-ни, оттого брех и не поднялся. Поехал на восток, вдоль чугунки — держался в отдалении, но старался колею из виду не терять. Попался уже под Тегераном, в Исламшехре.

— Скажите спасибо, что кому надо попались, — проворчал товарищ посол. — И Особый отдел нашего Исламшехрского гарнизона мигом доложил… Надо отдавать себе отчет, особое положение, с англичанами вроде уже война, а вроде еще и нет. Могли и шлепнуть как шпиона, несмотря на подлинные документы.

— Так значит, война?

— Скорее всего, да. То, что они натворили, дипломатическому урегулированию не подлежит. Товарищ Молотов ясно сказал: подлый удар в спину СССР со стороны Великобритании и ее польского союзника не оставляет советскому руководству выбора.

— «Ее польского союзника», — повторил Шмулевич. — Не нашего общего союзника, а строго британского. Положеньице…

— Это смотря у кого положеньице, — зло рыкнул Смирнов. — Мало Лондону фашистов было? Так еще по собственной дурости захотели с нами насмерть перессориться? За проливы испугались, поганцы! А парад РККА в Дели не хотите?!

— Что? — Шмулевич ушам своим не поверил.

Если рассудить здраво, из Персии открывается прямой путь в британскую Индию.

— Это я так, к слову, — недовольно поморщился товарищ Смирнов. — У нас недостает сил, даже чтобы выбить англичан из Басры или Бушира: всё, что есть, брошено на оборону Азербайджана и в восточную Турцию. Поляки, сволочи, Ленкорань и Астрахан-базар взяли, под угрозой Баку. Вы осознаете, каковы могут быть последствия?

— Осознаю, — кивнул Шмулевич. — Самоубийственная атака, целиком в польском духе. Они там загнутся без снабжения и авиаподдержки.

— Загнутся, но сколько напакостить успеют? Хуже другое, товарищ майор государственной безопасности. Красноводск и Транскаспийская железная дорога, которую мятежные польские части перекрыли. Пока подтянутся наши тыловые дивизии из Туркестана — от Сталинабада и Самарканда путь неблизкий…

— Много их там? Поляков?

— Почти дивизия, полностью вооруженная и экипированная. Ждали отправки в Персию. Туркестанские поставки фронту перекрыты. Временно, конечно, но как надолго? У нас бельмом на глазу Тамань торчит! Потеряем бакинскую нефть, немцы могут и за Сталинград отыграться!

— Ну-ну, не всё так плохо, — возразил Семен Шмулевич. — Наверное.

— Наверное… — совсем уж недипломатично передразнил Смирнов. — А ленд-лиз? Через один лишь порт Бендер-Шахпур в Персидском заливе в сутки проходит больше двух с половиной тысяч тонн грузов! Общий объем транзита через Иран только в январе этого года до пятидесяти тысяч тонн! Американцы, несмотря на все сложности, поставок не прекращают, но англичане начали повально саботировать транзит, выставляя условия: или уходите из Турции, или… А, да что говорить! Лучше два Гитлера, чем такие вот «союзники»! Скорее всего, теперь бывшие.

— Гитлеров-то нынче и вовсе ни одного, — понизив голос, сказал Шмулевич, более для себя, чем для товарища Смирнова. — Повывелись, вот досада. Кхм… Англичане что же, разве не уразумели — теперь не только у немцев война на два фронта, а у них самих? Блистательное достижение.

— Нам от этого не легче. Тем более, единственный театр, где Красная армия сейчас напрямую соприкасается с британцами, — здесь, в Иране. Причем активных действий не способны предпринять обе стороны: англичан слишком мало, а РККА сосредоточены на севере и западе, ведут операции против турок с поляками. Ох и история… Проливы, будь они неладны! Будто свет клином сошелся!

— Возможно, и сошелся, — так же задумчиво ответил Шмулевич. — Попробуй у Североамериканских Штатов Панамский канал отобрать — в порошок сотрут. Растопчут в месиво и не погнушаются сапоги запачкать. Разрешите, товарищ Смирнов, изложить доклад в письменном виде?

— Безусловно. Вас устроят в посольстве, ни о чем не беспокойтесь. Охрана тут надежнейшая, армейская. Англичан и оставшиеся подразделения Андерса в Тегеране пришлось интернировать, так что дальше подличать им не выйдет!

— Интернировали? — протянул Шмулевич. — И впрямь война. Ничего не попишешь.

* * *

Вечером Шмулевич, смущаясь и даже чуть краснея, сходил к мечети возле советского посольства.

Отроду не был суеверен, а тут вдруг накатило.

Поймал толстенького муллу в расшитом халате и тюрбане. Всучил десять червонцев, полученных от Смирнова «на первое время». Сказал по-русски:

— Это тебе, считай, от Ардашира из Пехлеви. Ардашир, ясно? И Аллаху этому вашему.

Ткнул пальцем в небо. Повторил — «Ардашир».

— Помолись. Понял?

— Понял, — на чистейшем русском ответил мулла. — Я из Бухары. Двадцать лет тут живу. Ступай с миром, добрый человек. Всевышний отметит тебя.

Мулла деньги взял, сунул за пояс халата. И дальше пошел, оставив Шмулевича в некоторой растерянности.

* * *

Отдохнуть и суток не получилось. В выделенную Шмулевичу скромную комнату утром следующего дня ворвался взмыленный — иного определения и не подобрать — товарищ Смирнов.

— Собирайтесь безотлагательно! Мы сообщили о вас в Москву, пришла ответная телеграмма: майор Шмулевич экстренно отзывается из Ирана в личное распоряжение наркома НКВД! За подписью комиссара госбезопасности первого ранга товарища Меркулова!

Шмулевич призадумался. В грозовые тридцатые эдакий «спешный отзыв» с заграничной работы зачастую означал самые неприятные последствия с оргвыводами и, в лучшем случае, путевку куда-нибудь за Урал лет эдак на двадцать пять. Однако теперь обстоятельства совершенно, принципиально другие.

Перво-наперво — захотели бы устранить, сделали бы это еще в Москве, а не отправляли в Персию.

Во-вторых, таким вопросом не стал бы заниматься лично начальник Первого отдела НКВД СССР, чересчур мелко для товарища Меркулова!

В-третьих, формулировка «в личное распоряжение наркома» тоже наводит на размышления: желай Берия наказать за провал в Пехлеви (в конце концов, Шмулевич был там обычным сотрудником, а не руководителем резидентуры!), повод к возвращению в Москву нашли бы совсем другой…

Ничего не попишешь, приказ есть приказ. Посольским «Дугласом» из Тегерана до казахстанского Гурьева. Там через час на второй самолет, в Горький. На аэродроме Стригино под парами стоял третий борт — в Москву, к знакомому летному полю в Измайлово.

Шмулевич предполагал, что после посадки сразу отвезут «на беседу», но, к его глубочайшему изумлению, рядом с С-47 стоял четырехмоторный высотный бомбардировщик Пе-8 с бортовым номером 42066.

— Здравия желаю! Узнали? — протянул руку капитан Леонтьев из Управления Особых отделов. — Не виделись-то всего ничего, два с лишним месяца… Нет, товарищ Шмулевич, в Москву мы не поедем. Знаю, устали, перелет был долгим, но дело отлагательств не терпит, поедете дальше… Идемте в штаб аэродрома, переоденетесь.

— Переоденусь? — окончательно утерял нить событий Шмулевич. — Во что? Зачем?

— Там всё и объясню.

Объяснил. Пе-8 пойдет на максимальной высоте, около десяти километров. Будет очень холодно, градусов пятьдесят. Потому обязательны ватные штаны, полушубок на меху, унты, ушанка, рукавицы. В самолете имеется кислородное оборудование, не задохнетесь. Расчетное время в дороге три с половиной часа, может, четыре. Потерпите, все-таки не за океан лететь — считай, рядом…

Куда конкретно? К нейтралам. Стокгольм. С вами отправятся сотрудники НКИД, во главе с Владимиром Георгиевичем Деканозовым, бывшим послом Советского Союза в Германии. Он вам и расскажет, каковы непосредственные задачи. Часть советской делегации переправили в Швецию еще вчера, этим же бортом.

— Напрямую? — Шмулевич непроизвольно покосился в сторону заиндевевшего окна, за которым темнел силуэт бомбардировщика. — Через фронт?

— Совершенно верно, — преспокойно подтвердил капитан. — Через фронт, над оккупированной Прибалтикой, над Балтийским морем. Вы не тревожьтесь, машина ходила за Атлантику, садилась в исландском Рейкьявике — а это вы представляете, какая даль? Бывала в Америке, Англии. Благополучно вернулась обратно — а маршрут пролегал над территориями, где господство фашистской авиации абсолютно. Доставит и сейчас, перехватить Пе-8 невероятно сложно, практически невозможно — истребители на больших высотах задыхаются, не достают… Смеркается. Пройдемте в столовую перекусить, да надо отправляться.

К новому удивлению Шмулевича, в центральном отсеке бомбардировщика были установлены вполне удобные кресла, шесть штук. Летчики проинструктировали — осторожнее с кислородным аппаратом, следите, чтобы не перегнулась трубочка, иначе потеряете сознание. Парашюты? Нет, не предусмотрены — мы не имеем права прыгать над территорией врага. Никто, ни экипаж, ни пассажиры. В случае чего будем вытягивать или на нашу сторону фронта, или до нейтралов.

Познакомились с товарищем Деканозовым, сорокапятилетним грузином, по облику слегка походящим на Лаврентия Павловича Берию — такой же полноватый, с высоким лбом интеллектуала, лысиной и густыми кавказскими бровями.

По-русски говорит с неприметным акцентом, очень культурно: видно, что человек образованный, отчасти со старорежимными манерами. Оказалось, до Революции учился в Бакинском и Саратовском университетах на врача, происходил из интеллигентной семьи.

Судя по специфическим взглядам и молчаливости, четверо сопровождавших Деканозова сотрудников если и относились к Народному комиссариату иностранных дел, то лишь в некоторой мере, что связывала его с другим, не менее солидным учреждением. Да и сам бывший посол не скрывал, что хотя и состоит в номенклатуре НКИД, петлиц комиссара государственной безопасности третьего ранга не снимал.

Окончательно стемнело. Пе-8 вырулил на взлетную полосу, замер на четверть минуты, форсировал двигатели и ушел к темным облакам над московскими предместьями.

* * *

Бомбардировщик набирал высоту долго, больше часа. Хватило времени, чтобы обсудить с товарищем Деканозовым центральный вопрос: а что, собственно, требуется от майора госбезопасности Шмулевича С. Э. не где-нибудь, а в самом Стокгольме? Зачем потребовалась безотлагательная переброска означенного Шмулевича едва не через весь континент?

— Видите ли, — с расстановкой сказал Деканозов. — Вы можете пригодиться как непосредственный свидетель. Да еще и обладающий профессиональной памятью — я читал ваш отчет об инциденте в Белоруссии, учтены все детали, мелочи, которые принципиально не мог знать человек, не видевший… э-э… место происшествия своими глазами.

— То есть, — осторожно произнес Шмулевич, — мы должны будем встретиться с…

Замолчал, не договорив.

— Совершенно верно. С представителями Германии. На очень высоком правительственном уровне. Необходимость вашего личного присутствия пока под вопросом, все зависит от того, в каком направлении пойдет разговор. Считайте, что вы пока в засадном полку. Более подробные инструкции получите на месте, встреча запланирована на завтра — успеем передохнуть, отмыться и привести себя в порядок. К тому же предстоит еще церемония обмена двумя важными пленными. «Церемония» — конечно, громко сказано, но важность этой части протокола нельзя недооценивать.

— Паулюса отдаем? — заподозрил Шмулевич.

— Нет, что вы! — не без возмущения возразил Деканозов. — Такое предложение со стороны немцев было. Очень аккуратное, буквально мимолетное. Товарищ Сталин его отверг. Выяснилось, что под Сталинградом попал в плен родной брат канцлера Германии, Шпеера. Имя второго лица я в настоящий момент называть не вправе, но если обмен состоится без каких-либо затруднений, то…

— То — что? Извините за настойчивость.

— То открывается невероятный простор для комбинаций, — медленно произнес Деканозов. — Теоретически, этот вопрос не входит в вашу сферу компетенции, но вы, товарищ Шмулевич, и так знаете столько, что вариантов всего два — или вас сразу расстрелять во избежание, или дать допуск к сведениям особой важности по первой форме. Иначе вас просто не оказалось бы в этом самолете. Ладно. Вы в курсе о конфликте с Англией?

— Конечно. Испытал на своей шкуре.

— Официального объявления войны не было, но квалифицировать действия британцев иначе невозможно. И все это понимают. Включая Берлин.

— Враг моего врага — мой друг?

— Неверно. После «котлов» под Киевом, Брянском и Ельней в атаку вместе не ходят, согласитесь. А после неслыханного террора на советской территории — особенно. Да что рассказывать, вы ведь партизанили! Однако в Политбюро имеется мнение, что, если сейчас как следует надавить на немцев с учетом всех факторов, пока сила на нашей стороне, мы сможем добиться существенных успехов дипломатическими методами. Советскому Союзу не нужна война на два фронта с учетом возможной потери ленд-лиза. Да что там возможной, почти состоявшейся…

— Продать немцам их же собственную армию на Тамани подороже?

— Улавливаете нить, — довольно кивнул Деканозов. — Расколоть лагерь империализма — задача ключевая. Американцы политикой Лондона очень недовольны, пытаются помирить, но Черчилль уперся рожищами — за ноги не оттащишь! Проливы, проливы, проливы! Как умом повредился!

— Однако если Красная армия там встанет, уже не выбьешь, — резонно заметил Шмулевич.

— Это-то он отлично понимает, оттого и переубедить невозможно. Сейчас англичанин пойдет на всё, включая сепаратный мир с Германией в противовес любым прежним заявлениям. Постараемся Черчилля опередить. Идет насколько тонкая, настолько и ожесточенная игра, однако у нас на руках флеш-рояль. Простите за вульгарность, но мы крепенько держим немцев за причинное место — если они потеряют армию Гальдера, это будет ударом куда страшнее Сталинграда…

Становилось тяжело дышать. Шмулевич, памятуя рекомендации авиаторов, чуть открутил вентиль кислородного аппарата. Температура давно перевалила за минусовую. Осталась далеко позади линия фронта, сейчас Пе-8 проходил где-то в районе Таллина. Летел бомбардировщик ровно, никакой болтанки и непредвиденных маневров — снаряды зениток неподалеку не разрывались, пулеметы бортстрелков молчали. Противовоздушная оборона противника, скорее всего, самолет вовсе не заметила.

Разворот строго на запад, над морем, подальше от эстонских и финских берегов безопаснее — немцы считают Балтику своим внутренним водоемом, авиация Балтфлота из Ленинграда так далеко не летает, следовательно, и ночных перехватчиков Люфтваффе здесь быть не должно.

Стокгольм показался через полтора часа. Непривычно было наблюдать с воздуха приветливо мерцавший электрическими огнями город, не знавший, что такое светомаскировка. На посадку пошли не в аэропорт Бромма, открытый еще в 1936 году королем Густавом V, а почти на сотню километров юго-западнее — к базе королевских ВВС «Скавста». Обе стороны, советская и германская, продолжали настаивать на секретности контактов, и появление Пе-8 на столичном летном поле могло вызвать ненужный ажиотаж среди репортеров и агентов разведок самых разных государств, давно и прочно свивших гнездышки в безмятежной и уютной шведской столице.

Немецкие самолеты, кстати, тоже сажали отдельно — в Баркабю, к северу от города, где располагался испытательный центр авиации шведов. Так что никто не оставался в обиде.

— Приехали, — вполне буднично сказал товарищ Деканозов, когда бомбардировщик остановился у края бетонного поля. — Местного времени всего-то одиннадцать вечера. Они тут люди экономные, автомобилей не предоставляют, а посольские гонять из соображений конспирации нежелательно. Совсем рядом станция железной дороги, на боковом пути нас должен ждать литерный: паровоз, вагон-салон и вагон охраны. Ехать часа два, хоть чаю выпьем да отогреемся. Унты с полушубками — это замечательно, но сидеть в них полную дорогу на лютом морозе неудобственно… Поднимайтесь, товарищ майор, выйдем наружу, разомнемся.

Встречали скромно. Двое офицеров-шведов в синих шинелях, советский военный атташе. Пройдите к автобусу, до платформы два километра, не пешком же идти.

Автобус оказался немецким, «Opel Blitzbus» сорокового года выпуска — несколько десятков таких бегали по Ленинграду до войны, контрактные поставки после экономического договора с Рейхом. Пассажирская дверь широченная, можно пролезть и в полярной сбруе.

Выехали за пределы аэродрома, начался густой хвойный лес. Сугробы. Через несколько минут взблеснули тусклым золотом огни железной дороги и небольшой станции.

— Да не смотрите вы волком, — посоветовал Шмулевичу товарищ Деканозов. — Веселее. Совсем скоро будем на месте. Очень устали?

— Бывало куда хуже, — сказал майор. — Переживу. Непривычно просто. Кругом война, а тут… Прожектора на летном поле, никаких караулов, КПП с одним солдатом, документы даже не посмотрел. Беспечно живут господа нейтралы. Хорошо устроились.

— И нам от того имеется немалая польза, — шевельнул плечами под полушубком Деканозов. — Не убежден, что мне захотелось бы ехать в Берлин для разговора с такой малоприятной личностью, как Рейнхард Гейдрих.

— Гейдрих? — Шмулевич открыл рот, будто школьник. — Эсэсовский фюрер?

— С прошлой недели у них СС называется «гвардией рейхспрезидента», и он теперь не «рейхсфюрер», а «генерал-полковник гвардии». Ну и министр внутренних дел, конечно… Что-то меняется, товарищ майор государственной безопасности.

— Знать бы, в какую сторону меняется, — покачал головой Семен Шмулевич. — Ох, знать бы…

— Так давайте завтра это и выясним.

Санкт-Петербург — Рейкьявик — Санкт-Петербург

2013–2014 годы

БИОГРАФИЧЕСКИЙ СПРАВОЧНИК ДЕЙСТВУЮЩИЕ И УПОМИНАЕМЫЕ ПЕРСОНАЖИ

Берия, Лаврентий Павлович (1899–1953) — советский государственный и партийный деятель, народный комиссар внутренних дел СССР с 1938 по 1945 год.

Член ВКП(б) с 1917 года. Работал в органах ГПУ Азербайджана и Грузии с 1921 года, в 30-х годах — на партийных должностях в Закавказье.

В 1938 году назначается наркомом НКВД, проводит чистку органов от «ежовских кадров», по его распоряжению из лагерей выходит около 300 тысяч человек, осужденных во время «Великой чистки». С началом войны — член Государственного Комитета Обороны, ответственный за контроль над военной промышленностью, постоянный советник Ставки ВГК.

По окончании Великой Отечественной войны курировал советский атомный проект. В ходе борьбы за власть между различными партийными группировками после смерти И. В. Сталина был арестован летом 1953 года и вскоре расстрелян.

Борман, Мартин (1900–1945) — рейхсляйтер, рейхсминистр без портфеля, обергруппенфюрер СА, почетный обергруппенфюрер СС, личный секретарь А. Гитлера. Образование среднее специальное (сельское хозяйство).

По сложившейся традиции Бормана считают «серым кардиналом» за спиной Гитлера, едва ли не полностью определявшим политику Германии. Он в действительности имел большое влияние по линии НСДАП как фактический руководитель партаппарата, что переросло в прямое противостояние с Альбертом Шпеером, пытавшимся усилить роль Кабинета министров в принятии экономических решений. В основном благодаря Борману и его непродуманной политике «партмещане» (по выражению Геринга) приобрели огромное влияние, обусловившее неслыханную коррупцию, по сравнению с которой положение в России XXI века можно считать едва ли не идеальным.

В 1998 году генетическая экспертиза останков, найденных при строительстве дороги в Берлине, подтвердила, что скелет принадлежит именно Мартину Борману. Домыслы о его «эмиграции в Южную Америку» были окончательно развеяны.

Бос, Субхас Чандра (1897–1945) — бенгалец по происхождению, один из лидеров Индийского движения за независимость, почитаемый в настоящее время наравне с Джавахарлалом Неру и Махатмой Ганди. Образование высшее (Кембриджский университет).

Активно боролся с британским колониализмом в Индии, дважды избирался председателем Индийского Национального конгресса. Искал сближения с Советским Союзом, но затем сделал ставку на Германию и Японию. Принимал участие в создании легиона Ваффен-СС «Свободная Индия». В 1943 году возглавил Временное правительство свободной Индии «Азад Хинд» и вооруженные силы Национальной армии, сформированные в оккупированном японцами Сингапуре, в основном из индийских военнопленных и рабочих-мигрантов.

18 августа 1945 года при попытке бежать в Японию погиб в авиационной катастрофе, обстоятельства которой до сих пор не выяснены.

Браун, Вернер фон (1912–1977) — немецкий, затем американский конструктор баллистических ракет и космической техники. Член НСДАП с 1937 года. Два высших технических образования (Германия, Швейцария).

Разработкой ракет занимался с 1934 года, являлся техническим руководителем ракетного центра в Пенемюнде. Под его руководством создана наступательная ракета А-4 (более известная как «Фау-2»), послужившая прототипом для советской ракеты Р-1 и американского проекта «Гермес». Был арестован СД в марте 1944 года по подозрению в симпатии к коммунистам, но по просьбе Альберта Шпеера Брауна освободили и восстановили в должности. В 1945 году сдался американцам, с сентября 1945 года возглавил Службу проектирования и разработки вооружения армии в Форт-Блиссе (штат Техас). В дальнейшем руководил созданием баллистических ракет в США.

Браун, Ева (1912–1945) — также один день (30 апреля 1945 года) официально носила имя Ева Гитлер. Подруга А. Гитлера с 1929 года. Образование среднее.

Практически все мемуары характеризуют Еву Браун как тихую, «домашнюю» девушку, не принимавшую участия в политической жизни Германии. Слово Альберту Шпееру: «…Ева Браун была вне политики и едва ли когда-нибудь пыталась влиять на Гитлера. Но своим острым взглядом на реальности повседневного быта она иногда критически высказывалась по поводу разного рода неполадок мюнхенской жизни. Борману это было не по душе, потому что после каждого такого случая его тут же вызывали на ковер. Она была спортивна, хорошая неутомимая лыжница, с которой мы вместе устраивали прогулки и за пределами огороженной зоны. <…> Для историка Ева Браун может представлять интерес только как фон, на котором раскрывались характерологические особенности Гитлера».

Покончила с собой вместе с мужем 30 апреля 1945 года.

Варлимонт, Вальтер (1894–1976) — генерал от артиллерии, заместитель начальника штаба оперативного руководства ОКВ (1939–1944). Образование высшее военное.

Участник Первой мировой войны. С 1935 года руководит экономическим отделом в Управлении вооружений. В 1936 году состоял представителем Вермахта при генерале Франко в Испании. В 1937 году, будучи полковником одного из управлений Военного министерства, Варлимонт разработал и подготовил план реорганизации Вооруженных сил Германии, который привлек внимание Гитлера. Проект Варлимонта был взят за основу при создании в 1938 году новой структуры армии и высшего военного командования. Участвовал в разработке плана «Барбаросса».

В 1944 году после покушения на Гитлера снят со всех постов. В 1945 году арестован американцами, осужден и приговорен к пожизненному заключению, освобожден в 1957 году.

Вицлебен, Иоб-Вильгельм Георг «Эрвин» фон (1881–1944) — германский фельдмаршал, активный участник «армейской оппозиции» Гитлеру, принимал участие в заговоре полковника Штауффенберга 20 июля 1944 года.

Воевал в Первую мировую войну, после поражения остался в Рейхсвере. С началом Второй мировой командовал 1-й армией Вермахта на Западном фронте, награжден Рыцарским крестом Железного креста. В 1940 году присвоено звание фельдмаршала. В марте 1942 года уволен в отставку по состоянию здоровья.

Как убежденный монархист, поддерживал тесные связи с заговорщиками в Вермахте с 1938 года и в случае успеха переворота должен был занять пост главнокомандующего. В июле 1944 года после неудачного покушения на Гитлера на несколько часов взял на себя эти обязанности, но после провала заговора был арестован, предан суду Народного трибунала и казнен в тюрьме Плётцензее.

Гальдер, Франц (1884–1972) — генерал-полковник, начальник штаба Верховного командования сухопутных войск Вермахта в 1938–1942 годах.

По окончании Первой мировой войны продолжил карьеру в Рейхсвере. 27 августа 1938 года стал начальником Генерального штаба Сухопутных войск вместо ушедшего в отставку Людвига Бека. Поддерживал связь с заговорщиками в армейской среде, но активного участия в оппозиции не принимал. Разрабатывал практически все оперативные планы начального периода войны, в отставке с 1942 года. В 1944 году арестован по подозрению в причастности к заговору Штауффенберга, отправлен в лагерь Дахау, освобожден американцами. После войны работал военным консультантом в ФРГ и США, автор многочисленных книг воспоминаний.

Геббельс, Йозеф (1897–1945) — рейхсминистр народного просвещения и пропаганды Германии, рейхсляйтер по вопросам пропаганды НСДАП, гауляйтер Берлина. В течение двух дней (30 апреля — 1 мая 1945 года) являлся предпоследним рейхсканцлером Германии. Образование высшее (филология, доктор наук).

При всей приверженности национал-социализму, Геббельс был одной из «белых ворон» в окружении Гитлера. На фоне партийных посредственностей из числа «старых борцов» высокообразованный, умный и язвительный министр пропаганды резко выделялся, отчего приобрел стойкую нелюбовь многих партийных руководителей, что давало простор для самых невероятных интриг в верхах. Общеизвестен его затянувшийся конфликт с Альфредом Розенбергом. Одним из первых начал осознавать, что «восточная политика» в оккупированном СССР ни к чему хорошему не приведет, однако повлиять на ее проведение не мог или не хотел.

Большинство известных цитат Геббельса или подаются не в контексте, или их смысл изменен на прямо противоположный. Например, знаменитое «Чем чудовищнее ложь, тем легче в нее поверить» сказано про Уинстона Черчилля, тоже не особо разборчивого в методах пропаганды. А фраза «Когда я слышу слово „культура“, я хватаюсь за браунинг» «Wenn ich Kultur höre… entsichere ich meinen Browning» в действительности является цитатой из пьесы Ханса Моста «Шлагетер» от 1933 года.

Покончил с собой 1 мая 1945 года в Берлине.

Гейдрих, Рейнхард (1904–1942) — начальник Главного управления имперской безопасности, исполняющий обязанности имперского протектора Богемии и Моравии, обергруппенфюрер СС. Образование высшее (офицер ВМС).

Одна из самых сложных фигур Третьего рейха. Совершил невероятный карьерный взлет: в 1931 году Гейдрих носил звание оберштурмбаннфюрера СС, в 1934-м он становится уже группенфюрером. Именно Гейдрих подает идею о создании Службы безопасности (СД) и Полиции безопасности (Зипо). В 1939 году обе эти структуры, а также гестапо объединяются в РСХА, которое Рейнхард Гейдрих и возглавляет.

Одновременно с руководством РСХА в 1941 году Гейдрих становится исполняющим обязанности протектора Богемии и Моравии, где проводит сдержанную политику, стараясь сохранить лояльность чехов. Некоторыми исследователями назначение Гейдриха в Прагу расценивается как понижение, поскольку в его руках оказалась сосредоточена власть практически над всеми спецслужбами Германии, что могло представлять опасность для партийного руководства.

Умер 4 июня 1942 года от заражения крови после покушения, совершенного английскими диверсантами чешского происхождения 27 мая 1942 года.

Геринг, Герман (1893–1946) — рейхсминистр Имперского министерства авиации, рейхсмаршал Великогерманского рейха. Образование высшее военное (Прусская военная академия).

В межвоенный период Геринг сделал очень много для развития военной и гражданской авиации в Германии, однако после назначения Уполномоченным по Четырехлетнему плану (фактически скопированному со сталинских пятилеток) занялся явно не своим делом — экономикой, в которой понимал очень мало. Во многом благодаря Герингу от руководства экономикой были отстранены профессионалы — Яльмар Шахт и Фриц Тиссен. Впоследствии вступил в конфликт с Альбертом Шпеером из-за раздела сферы экономических полномочий, но вынужден был уступить. Его роль в экономике Германии считается резко отрицательной и деструктивной. Большинство мемуаристов описывают Геринга как человека, решительно неспособного к ежедневной рутинной работе, а сам Шпеер в своих «Воспоминаниях» выносит ему окончательный приговор: «В 1943 году Геринг впал — и на этот раз окончательно — в свою летаргию. Только в Нюрнберге он проснулся снова».

Покончил с собой перед исполнением приговора Нюрнбергского трибунала 15 октября 1946 года.

Гиммлер, Генрих (1900–1945) — рейхсфюрер СС, рейхсминистр внутренних дел Германии. Образование высшее (агроном).

В январе 1929 года численность СС (Schutzstaffel) составляла всего 280 человек, и эта структура не представляла из себя реальной политической или боевой силы по сравнению с СА (более 30 тысяч человек). Только благодаря энергии и тщеславию Гиммлера «охранные отряды» приобрели колоссальный авторитет, а в 1930 году Гитлер прямо заявил: «Задачей СС отныне будет являться полицейская служба внутри партии». В 1933 году в СС состояло уже 52 тысячи, а к 1943 году общая численность составляла более 300 тысяч человек.

В итоге Гиммлер, как и многие в руководстве Рейха, «выпал из реальности». Шпеер описывает его деятельность следующим образом: «Гиммлер шел откровенно каким-то своим шарлатанским путем, сваливая в одну кучу верования древнегерманской прорасы, элитизм и убежденность в пользе потребления исключительно свежих натуральных продуктов, и все это он начинал облекать в экзальтированные полурелигиозные формы. Над этими его „исканиями“ подшучивали прежде всего Гитлер и Геббельс, и надо признать, что Гиммлер сам как бы приглашал к этому своей тщеславной тупостью».

Покончил с собой 23 мая 1945 года, попав в плен к американцам.

Гранди, Дино, граф ди Мордано (1895–1988) — итальянский политик, видный деятель фашистской партии. Образование высшее (экономика и право).

Сотрудничал с Бенито Муссолини со времен Первой мировой. Вошел в движение чернорубашечников, был одним из первых 38 фашистских депутатов в Италии. Входил в число «квадриумвиров», организовавших поход на Рим в 1922 году. В 30-е годы занимал различные министерские посты в правительстве дуче. В 1943 году организовал заседание Большого фашистского совета, сместившего Муссолини с поста, после роспуска фашистской партии бежал сначала в Испанию, затем в Бразилию. Вернулся в Италию только в старости.

Дарлан, Франсуа (1881–1942) — адмирал флота, главнокомандующий ВМФ Французской республики, а после поражения 1940 года и «Французского государства», известного как коллаборационистский «режим Виши». Образование высшее военное (училище ВМФ «Эколь Наваль»).

После разгрома Франции, которое Дарлан пережил тяжело, но, тем не менее, согласился участвовать в правительстве Виши, адмирал получает сразу несколько высших должностей: министр внутренних дел, обороны и иностранных дел. Невзирая на сотрудничество с немцами, он отказывается передать им мощный французский флот, после чего уступает (под нажимом из Берлина) значительную часть полномочий премьер-министру Лавалю. В настоящий момент многие историки обвиняют Дарлана в трусости и карьеризме — он вполне сумел бы заменить Шарля де Голля в качестве вождя французского Сопротивления, отдав приказ безгранично доверявшим ему морякам эвакуироваться в Африку и английские порты и противостоять Германии с территории колоний.

Убит в Алжире фанатиком-монархистом Фернаном де ла Шапелем 24 декабря 1942 года.

Деканозов, Владимир Георгиевич (1898–1953) — советский дипломат и сотрудник НКВД, партийный деятель.

Сотрудник ЧК-ГПУ с 1921 по 1931 год, затем занимал административные должности в Грузинской ССР (председатель Госплана, нарком пищевой промышленности). С 3 мая 1939 года заместитель наркома иностранных дел СССР, в 1940-м был назначен послом в Германии с сохранением предыдущей должности. С началом войны интернирован и обменян в Турции на германского посла, графа фон дер Шуленбурга.

В течение войны выполнял секретные дипломатические миссии. В 1953 году после ареста Л. Берии также взят под стражу и впоследствии расстрелян.

Дитрих, Йозеф (Зепп) (1892–1966) — оберстгруппенфюрер (по состоянию на 1942 год — обергруппенфюрер) СС, генерал-полковник Ваффен-СС. Командир 1-й танковой дивизии СС «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер». Образование среднее (восьмилетняя школа).

Классический пример «человека из народа», сделавшего во времена Третьего рейха блистательную карьеру. Дитрих был как раз тем, кто «университетов не кончал» — в молодости работал в пекарне, помощником механизатора, разносчиком хлеба и т. д. В Первую мировую показал себя храбрым солдатом (австро-венгерская медаль «За храбрость» и прусский Железный крест I и II класса), стал одним из первых танкистов Германии — артиллерист при 6-фунтовой пушке трофейного британского танка Mk.V. С Гитлером знаком со времен «Пивного путча» 1923 года, впоследствии стал одним из телохранителей фюрера.

Совместно с Гейдрихом участвовал в устранении руководства СА («Ночь длинных ножей», 1934 год). Прошел всю Вторую мировую войну, начиная от бескровного аншлюса Австрии (1938 год) и заканчивая Венской операцией в 1945 году.

Был дважды осужден после войны (американским судом и судом ФРГ), досрочно освобожден в 1959 году.

Йодль, Альфред (1890–1946) — генерал-полковник, Начальник Штаба оперативного руководства Верховного командования Вермахта.

В Первую мировую служил в артиллерии. С начала 30-х годов — руководитель группы в военном министерстве, затем — различные штабные должности. С 1939 года возглавлял оперативное управление ОКВ. В 1945 году являлся министром без портфеля в последнем правительстве Третьего рейха (Фленсбург). Несмотря на то что в Нюрнбергском трибунале германский Генеральный штаб и ОКВ не были признаны преступными организациями, приговорен к повешению. Посмертно полностью оправдан при пересмотре дела мюнхенским судом в феврале 1953 года, но и этот приговор впоследствии был отменен с оставлением в силе решений Нюрнберга.

Каммхубер, Йозеф (1896–1986) — генерал авиации, командир XII авиакорпуса. Образование среднее.

Фактический создатель т. н. «линии Каммхубера» — системы ПВО Германии на западном направлении, оснащенной «световыми поясами», постами раннего предупреждения, станциями РЛС и зенитными комплексами, с отдельными зонами действия ночных истребителей. Общая длина «линии» составляла около 900 километров, глубина — до 30 километров. Один из теоретиков ночного воздушного боя.

После 1945 года и денацификации генерал Каммхубер поступает на службу в Люфтваффе ФРГ, в 1962 году получает звание генерал-полковник. Умер в возрасте 89 лет.

Копков, Хорст (1910–1996) — штурмбаннфюрер СС, сотрудник СД, один из руководящих работников РСХА. Образование среднее (фармацевт).

С 1934 года работал в гестапо в Восточной Пруссии. Несмотря на отсутствие профильного образования, показал себя отличным следователем. С 1937 года — в центральном аппарате РСХА в Берлине, контрразведка и борьба с саботажем. Участвовал в разработке дела «Красной капеллы». В 1945 году арестован британцами, активно сотрудничал с разведывательной службой МИ-6. Во избежание открытия фактов о причастности к военным преступлениям был объявлен англичанами погибшим. С 1950 года жил в ФРГ под именем Питер Кодерс, о чем стало известно после рассекречивания документов МИ-6 в 2004 году.

Кох, Эрих (1896–1986) — гауляйтер и оберпрезидент Восточной Пруссии, начальник гражданского управления округа Белосток, рейхскомиссар Украины, обергруппенфюрер СА. Образование среднее (торговля).

Одна из самых зловещих персон в высшем руководстве Третьего рейха. Управлял огромными территориями (Восточной Пруссией, Цеханувским и Белостокским округами Польши, а также Украиной), граничащими между собой, за что получил прозвище Герцог Эрих. Отличался крайней жестокостью по отношению к населению оккупированных территорий даже на фоне других осткомиссаров, что послужило причиной резкого усиления партизанского движения на Украине с 1942 года. Общее число жертв среди гражданского населения к 1943 году составляло около 30 % от общего населения 1939 года.

Приговорен к пожизненному заключению в Польше, умер в тюрьме в 1986 году.

Лаваль, Пьер (1883–1945) — французский политический деятель, социалист. Образование высшее (зоолог, преподаватель).

В период Третьей республики занимал различные министерские посты, дважды был премьер-министром Франции. После образования т. н. «Французского государства» в 1940 году во главе с маршалом Петеном сформировал правительство, проводившее коллаборационистскую политику, включая разрешение деятельности гестапо на неоккупированной территории, одобрил высылку евреев в концлагеря. Современниками характеризуется как человек неприятный, с дурными манерами и огромными амбициями.

Осенью 1945 года приговорен к смертной казни за государственную измену и активное сотрудничество с нацистами. Перед исполнением приговора принял яд, но охрана несколько раз промыла Лавалю желудок, после чего он был расстрелян.

Лей, Роберт (1890–1945) — рейхсляйтер, обергруппенфюрер СА, заведующий организационным отделом НСДАП, с 1933 года руководитель Германского трудового фронта. Образование высшее (химия, доктор наук).

В 30-е годы как руководитель Трудового фронта сделал очень многое для улучшения положения германских рабочих и создания обширных социальных программ, но после их сворачивания в связи с войной почти полностью утерял интерес к организационной работе. Фриц Тиссен в своих воспоминаниях «по горячим следам» (они были написаны в 1940 году, задолго до Победы) пишет о повальной коррупции, охватившей Трудовой фронт, низком культурном уровне Лея и колоссальных объемах воровства в подчиненных ему структурах. О хроническом алкоголизме рейхсляйтера упоминают все мемуаристы, а Герман Геринг после самоубийства Лея в Нюрнбергской тюрьме (25 октября 1945 года) воскликнул: «Слава богу! Этот бы нас только осрамил. Это хорошо, что он мёртв. <… > В общем, я не очень удивлен. В нормальных условиях он спился бы до смерти».

Мильх, Эрхард (1892–1972) — генерал-фельдмаршал и генерал-инспектор Люфтваффе. Образование высшее, военное.

С 1921 по 1928 год увлеченный авиацией Мильх прошел все карьерные ступени в корпорации «Юнкере» от клерка до члена совета директоров, а затем стал исполнительным директором авиакомпании «Люфтганза», выведя ее на ведущие позиции в Европе. После прихода к власти Гитлера Эрхард Мильх, как крупный авиационный специалист, становится статс-секретарем Министерства авиации под руководством Геринга и начинает заниматься авиационной промышленностью. Считался самым деятельным организатором в ведомстве рейхсмаршала и даже претендовал на его кресло, однако Гитлер отказался сместить Геринга даже после катастрофического провала снабжения 6-й армии под Сталинградом.

Был осужден в 1947 году на пожизненное заключение, но выпущен из тюрьмы в 1955 году. В ФРГ работал отраслевым консультантом.

Молотов, Вячеслав Михайлович (1890–1986) — Председатель Совета народных комиссаров СССР в 1930–1941 годах, народный комиссар, министр иностранных дел СССР в 1939–1949, 19531956 годах.

На партийной работе с 20-х годов, один из самых видных хозяйственных деятелей периода индустриализации. Заменил М. Литвинова на посту наркома иностранных дел в связи с необходимостью улучшения отношений с Германией, подписал Договор о ненападении от 1939 года. В 1940 году во время визита в Берлин встречался с А. Гитлером.

Зарекомендовал себя как крайне жесткий дипломат, твердо отстаивающий советскую позицию. Принимал участие в Тегеранской, Ялтинской, Потсдамской конференциях.

После смерти Сталина и обвинений в создании «антипартийной группы» в 1957 году направлен послом в Монголию. Впоследствии занимал незначительные должности по линии МИД. После XXII съезда КПСС исключен из партии и отправлен на пенсию, восстановлен в рядах КПСС в 1984 году.

Муссолини, Бенито Амилькаре Андреа (1883–1945) — лидер Национальной фашистской партии Италии, премьер-министр.

Политическую карьеру начал социалистом, но после Первой мировой войны отошел от социалистических идей и начал проповедовать итальянский национализм — как заявлял сам Муссолини, «третий путь, совмещающий революционность и традиционализм». Идеология фашизма имела большой успех в Италии, и к 1922 году НФП становится одной из ведущих политических сил. После «Марша на Рим» Муссолини еще более упрочил свое положение и был назначен королем главой правительства.

Несмотря на диктаторскую форму правления, Муссолини удалось провести социальные реформы, улучшить положение с занятостью и вывести экономику из кризиса. Успешно велась борьба с мафией.

Вступление Италии во Вторую мировую войну на стороне Германии, хронические неудачи итальянских войск на фронте и ухудшающееся положение в экономике привели к стремительному падению популярности Муссолини. В июле 1943 года он был отстранен от должности, арестован, затем освобожден немецкими десантниками под руководством Отто Скорцени. Возглавил «Итальянскую социальную республику», полностью подконтрольную Германии. Расстрелян итальянскими партизанами 28 апреля 1945 года.

Мюллер, Генрих (1900-?) — группенфюрер СС, генерал-лейтенант полиции, руководитель гестапо — тайной государственной полиции (IV отдел РСХА). Образование среднее специальное (механик).

В 1917 году ушел добровольцем на фронт, служил в авиации. После Первой мировой войны поступил на службу в полицию Баварии, где сделал хорошую карьеру как оперативный работник, а позднее следователь. С 1934 года входил в «команду Гейдриха» и был переведен в Берлин. Назначен шефом гестапо в 1939 году.

Безусловно доказанных свидетельств смерти Генриха Мюллера до сих пор не обнаружено, выдвигаются две версии — или он сумел скрыться в Южной Америке, или погиб в мае 1945 года в Берлине и захоронен в неизвестной могиле. Достоверно известно одно: последний раз Мюллера видели живым 29 апреля 1945 года в Рейхсканцелярии.

Нейрат, Константин фон (1873–1956) — дипломат, в 1932–1938 годах министр иностранных дел, протектор Богемии и Моравии. Группенфюрер СС. Образование высшее (юрист).

Дипломат «старой кайзеровской школы», карьеру начинал в 1903 году вице-консулом в Лондоне. С 1932 года — министр в правительствах рейхсканцлеров Франца фон Папена, Курта фон Шлейхера и Адольфа Гитлера. В 1938 году отставлен с должности из-за конфликта с Гитлером — Нейрат был убежден, что политика фюрера приведет Германию к краху. Назначен протектором в Богемию, однако вскоре отправлен в «бессрочный отпуск» и заменен Рейнхардом Гейдрихом. Поддерживал связи с оппозиционными группировками в МИД, но большой активности в их деятельности не проявлял.

Осужден в Нюрнберге, освобожден досрочно в 1954 году.

Олендорф, Отто (1907–1951) — группенфюрер (по состоянию на 1942 год — бригадефюрер) СС и генерал-лейтенант полиции. Начальник III управления РСХА. Образование высшее (право, экономика).

На службе в СД с 1936 года, выдвиженец Гейдриха. Представлял в СС «оппозиционную фракцию» интеллектуалов — как видный экономист, резко критиковал Четырехлетний план и отдельные программы, инициированные партийной номенклатурой, отчего был временно отодвинут на второй план. Благодаря опять же Гейдриху через несколько лет занял пост начальника III управления (вопросы государственного строительства Рейха, иммиграции, расы и народного здоровья, науки и культуры, промышленности и торговли).

Повешен после «процесса айнзацгрупп» 1946-48 годов. Прошения о помиловании были отклонены, поскольку в 1941 году Олендорф возглавлял айнзацгруппу D, действовавшую на Украине, в Бессарабии и в Крыму (число жертв оценивается примерно в 90 тысяч).

Ольбрихт, Фридрих (1888–1944) — генерал пехоты, один из участников «заговора 20 июля». Образование высшее, военное.

Представлял радикальную оппозицию в Вермахте, с 1942 года активно действовал в заговоре против Гитлера (группа Хеннинга фон Трескова). Как заместитель командующего армией Резерва принимал участие в разработке оперативного плана «Валькирия», реализация которого в 1944 году оказалась полностью провальной.

Расстрелян 21 июля 1944 года в Берлине вместе с полковником Штауффенбергом и другими «мятежниками 20 июля».

Панцингер, Фридрих (1903–1959) — оберфюрер СС, полковник полиции, руководящий сотрудник РСХА.

В 20-х годах работал в криминальной полиции вместе с Генрихом Мюллером. С 1940 года назначен руководителем группы «А» в гестапо, затем начальник полиции безопасности и СД в Риге, одновременно возглавлял айнзацгруппу СД. С 20 июля 1944 года — руководитель криминальной полиции Рейха (крипо).

В 1946 году арестован советскими оккупационными властями, приговорен к 25 годам заключения. Отпущен в 1955 году, уехал в ФРГ, где работал во внешней разведке.

Паулюс, Фридрих (1890–1957) — германский генерал-фельдмаршал, по состоянию на 1942 год — генерал-полковник. Командующий 6-й армией Вермахта, капитулировавшей в Сталинграде. Образование высшее, военное.

Образец военного интеллектуала, чья карьера (включая Первую мировую) проходила в основном на штабной работе. К началу Второй мировой — начальник Штаба 10-й армии, с 1940 по 1941 год был заместителем начальника штаба ОКВ, принимал ведущее участие в разработке плана нападения на СССР «Барбаросса».

По смерти Вальтера фон Рейхенау становится командующим 6-й армией, входившей в группу армий «В», сдался в плен 31 января 1943 года. Затем, после долгих колебаний, участвовал в просоветском комитете «Свободная Германия». Освободившись из плена, жил в ГДР в Дрездене, где преподавал военное искусство.

Петен, Анри-Филипп (1856–1951) — маршал Франции, видный полководец времен Первой мировой войны, с 1940 года глава «Французского государства» со столицей в Виши.

После разгрома Франции в 1940 году, упразднения Третьей республики и образования на неоккупированных южных территориях т. н. «l'État français» маршал Петен был наделен диктаторскими полномочиями, в его руки были переданы все три ветви власти. Активно сотрудничал с нацистами.

В 1945 году престарелого маршала отдали под суд и приговорили к смертной казни, но в память о заслугах Петена в Первую мировую войну Шарль де Голль его помиловал, заменив расстрел пожизненным заключением.

Розенберг, Альфред (1893–1946) — рейхсляйтер, обергруппенфюрер СА. Начальник Внешнеполитического управления НСДАП, рейхсминистр восточных оккупированных территорий. Образование высшее (архитектор).

Оставляя в стороне идеологическую деятельность Розенберга (в основном «расовая теория»), можно сказать, что его деятельность в Третьем рейхе была одной из самых нелепых и бессмысленных, как и большинства фанатичных идеологов. Его фундаментальное творение «Миф XX века», считавшееся теоретическим обоснованием национал-социализма, вызвало резкую критику Гитлера и Геббельса как труд «совершенно невразумительный, запутанный и неудобочитаемый». Альберт Шпеер вспоминает: «Официально эта книга считалась учебником по идеологии, хотя в беседах за столом Гитлер без обиняков говорил, что это малопонятный бред, написанный самоуверенным прибалтом».

Созданное специально «под Розенберга» Имперское министерство оккупированных восточных территорий, как и многие подобные организации, немедленно погрязло в коррупции и дележе награбленного в СССР, а сам Розенберг, по свидетельствам дневников Й. Геббельса, отказывался расформировать эту бессмысленную структуру даже в марте 1945 года, когда ни о какой «восточной политике» и речи быть не могло.

Повешен по приговору Нюрнбергского трибунала.

Тихонова, Нина Александровна (1910–1995) — детство провела в Петербурге, в доме Максима Горького, у которого ее мать работала в качестве секретаря. Горький любил и опекал Нину, а о романе его с матерью она узнала лишь много лет спустя. С 1921 года Нина Тихонова жила в Берлине, с 1923-го — в Париже. С детства увлеклась балетом. Классическому танцу училась у таких легенд хореографии, как Ольга Преображенская, Ольга Спесивцева, Матильда Кшесинская, Анатолий Обухов. В возрасте пятнадцати лет дебютировала в Русском романтическом театре. Танцевала в труппе Иды Рубинштейн, в труппе «Русский балет Брониславы Нижинской». В годы войны выступала в «Ревю».

В 1946 году Нина Тихонова ушла со сцены. Поначалу она преподавала в колониях для детей, осиротевших во время войны, и для детей, переживших концлагеря, потом — в основанной ею в Париже «Балетной школе Нины Тихоновой». Ставила балеты в театрах, операх и опереттах (большей частью в провинциальных французских городах), а также танцы в кинофильмах (в частности, в ленте «Мсье Дега»). За выдающиеся заслуги Нина Тихонова была награждена французским орденом Литературы и Искусства. Умерла в Париже 3 января 1995 года, немного не дожив до восьмидесятипятилетия.

Нина Тихонова оставила замечательную книгу воспоминаний «Девушка в синем», где можно найти интересные страницы, связанные с ее участием в Сопротивлении. Страницы эти весьма скупы, но драгоценны своей подлинностью, а главное — заставляют подозревать балерину в том, что очень о многом она умалчивает, из скромности или по каким-либо иным причинам.

Тодт, Фриц (1891–1942) — рейхсминистр вооружения и боеприпасов (1940–1942), обергруппенфюрер СА. Образование высшее техническое (гражданское строительство). Доктор наук (1931).

В качестве генерал-инспектора путей сообщения разработал концепцию массовой строительной организации, получившей его имя. «Организация Тодта» до войны занималась строительством автобанов, новых железнодорожных веток и оборонительных рубежей на случай войны («Линия Зигфрида»). Одним из первых в руководстве Рейха осознал, что война против СССР заранее проиграна, и в 1941 году (ноябрь) рекомендовал Гитлеру прекратить боевые действия «как можно скорее».

Погиб в авиационной катастрофе, причины которой до сих пор не ясны — вполне исправный личный самолет Тодта без видимых причин взорвался в воздухе после взлета из ставки Гитлера в Растенбурге. Расследование инцидента СД не привело к каким-либо очевидным результатам.

Фриче, Ганс (1900–1953) — немецкий журналист, радиоведущий, сотрудник Министерства пропаганды.

В сентябре 1932 года стал руководителем германского новостного радиовещания. Через год вступил в НСДАП, возглавлял отдел радио в Министерстве народного просвещения и пропаганды. Вплоть до 1945 года вел еженедельную радиопрограмму «Говорит Ганс Фриче».

Был арестован советскими оккупационными властями, предстал перед трибуналом в Нюрнберге, где был оправдан. Тем не менее потом суд комиссии по денацификации приговорил Фриче к 9 годам заключения. Освобожден в 1950 году по состоянию здоровья.

Фромм, Фридрих (1888–1945) — германский генерал-полковник. Командующий армией резерва. Образование высшее военное.

Был близок к оппозиции в Вермахте с 1942 года, но активного участия в заговоре не принимал. Его крайняя осторожность в 1944 году во время «заговора 20 июля» во многом привела к провалу «Валькирии». Пытаясь завуалировать свое косвенное участие в мятеже, приказал арестовать и расстрелять участников заговора — Ольбрихта, Штауффенберга и других. Попытка устранить свидетелей ни к чему не привела: Фромм был арестован по приказу рейхсфюрера Гиммлера и затем расстрелян в марте 1945 года при подходе советских войск.

Хевель, Вальтер (1904–1945) — немецкий дипломат, бригадефюрер СС. Образование высшее техническое.

Достоверных сведений о Хевеле очень мало. Участвовал в «Пивном путче», вместе с Гитлером сидел в крепости Ландсберг. По выходе на свободу не стал продолжать участие в борьбе НСДАП за власть, а внезапно эмигрировал в Юго-Восточную Азию, где, впрочем, пропагандировал нацистские идеи. Так же неожиданно вернулся в Германию, был назначен послом в Испании в самое трудное время гражданской войны. С 1938 года — советник МИД первого класса и личный офицер связи Гитлера. Мемуаристы утверждают, что Вальтер Хевель выполнял некие секретные поручения фюрера.

Покончил с собой 2 мая 1945 года.

Чиано, Джан Галеаццо, граф Кортелаццо и Буккари (19031944) — итальянский политик и дипломат, военный летчик, министр иностранных дел Италии с 1936 по 1943 год. Образование высшее (юрист).

Будучи в должности атташе в Бразилии, женился на внебрачной дочери Бенито Муссолини Эдде. Выражал недовольство сближением с Германией, за что лишился министерского портфеля, а в 1943 году голосовал в Высшем фашистском совете за отставку тестя. Бежал в Германию, но немцы выдали графа Чиано «Итальянской социальной республике», где он и был расстрелян чернорубашечниками.

Оставил любопытнейшие «Дневники», сбереженные Эддой Муссолини и изданные после войны в США.

Шапошников, Борис Михайлович (1882–1945) — маршал Советского Союза, выдающийся военный теоретик, в 1937–1940 годах и 1941–1942 годах занимал пост Начальника Генерального штаба РККА.

Бывший полковник царской армии. В мае 1918 года добровольно вступил в Красную армию, занимал различные руководящие посты во время Гражданской войны. Награжден орденом Красного Знамени за участие в разработке планов кампаний РККА в 19191920 годах. Затем командовал Московским, Ленинградским и Приволжским военными округами, руководил военной Академией им. М. В. Фрунзе.

Автор нескольких книг по военному искусству, включая фундаментальный труд «Мозг армии». Во время Великой Отечественной, невзирая на тяжелую болезнь, продолжал работу в Генеральном штабе. Пользовался уважением и доверием И. В. Сталина, будучи его советником в военных вопросах.

Б. Шапошников не дожил до Победы всего 44 дня. Формально является единственным маршалом Союза ССР, потерянным во время войны.

Шахт, Яльмар (1877–1970) — президент Рейхсбанка (до 1939 года), рейхсминистр экономики (до 1937 года), рейхсминистр без портфеля (до 1942 года). Три высших образования (медицина, филология, политэкономия).

Карьеру начал при монархии, за пять лет службы в «Дрезднер банк» (1903–1908) прошел по служебной лестнице до заместителя директора. В 1916 году возглавил частный Национальный банк Германии (частное предприятие, не путать с Рейхсбанком). В 1923 году становится председателем Рейхсбанка, принимает меры против гиперинфляции, стабилизирует курс рейхсмарки. Один из авторов и идеологов «золотых двадцатых», переломивших курс послевоенной стагнации Германии. Из-за разногласий с Гитлером ушел с поста министра. В январе 1939 года направил Гитлеру письмо, в котором указывал на недопустимость правительственного курса, который приведет к краху финансовой системы Германии и гиперинфляции. Письмо осталось без ответа. Почти одновременно с Фрицем Тодтом в 1941 году заявил, что война с СССР «в экономическом отношении проиграна». Контактировал с участниками заговора полковника Штауффенберга, арестован, заключен в концлагерь Дахау.

Оправдан в Нюрнбергском трибунале. Затем снова арестован и приговорен к каторге, но освобожден по апелляции в 1948 году. В ФРГ возглавлял банк «Schacht GmbH».

Шпеер, Альберт (1905–1973) — рейхсминистр вооружений и боеприпасов с 1942 по 1945 год, глава «Организации Тодта». «Почетных» званий в СС или СА не носил, номинально являлся гауптдинстляйтером в структуре НСДАП. Образование высшее (архитектура, доктор наук, профессор).

Для Альберта Шпеера достаточно единственной характеристики — он один на Нюрнбергском процессе полностью признал свою вину и прямо сказал: «Да, я виновен в преступлениях национал-социалистического режима». После назначения на министерскую должность показал себя выдающимся и исключительным организатором и экономистом, продолжавшим поддерживать военное производство Германии вплоть до весны 1945 года. Напрямую выступил против приказа Гитлера о «выжженной земле», подразумевавшего полное разрушение инфраструктуры государства. После поражения Германии с Альбертом Шпеером консультировались представители союзников, и их основной вопрос звучал так: «Как вам это удалось?» Имелась в виду возможность производить военную технику и боеприпасы едва ли не до последнего дня войны в условиях тотальных бомбардировок и крушения общей экономической инфраструктуры.

Приговорен в Нюрнберге к 20 годам заключения, которые отбыл полностью.

Шпеер, Эрнст (1907–1942?) — родной брат рейхсминистра Альберта Шпеера, офицер Вермахта, предположительно погибший/ умерший под Сталинградом.

О судьбе Эрнста известно очень мало — А. Шпеер в своих мемуарах упоминает, что Эрнст служил в 6-й армии Паулюса, попавшей в окружение. Рейхсминистр просил своего друга фельдмаршала авиации Мильха оказать помощь в эвакуации брата, но ничего не вышло.

Фотографий Эрнста Шпеера не сохранилось. Его история, описанная в романе, реконструирована по сохранившимся воспоминаниям и документам об истории 2-го танкового полка.

Официально Эрнст Шпеер пропал без вести в Сталинграде.

Шуленбург, Вернер фон дер (1875–1944) — немецкий дипломат, граф, посол в СССР до июня 1941 года. Два высших образования (военное и правоведение, доктор наук).

Еще один представитель плеяды «старой школы». С 1903 по 1914 год — вице-консул в Испании, Австро-Венгрии и Российской империи. С 1919 года — секретарь МИД Германии. В 1934 году становится послом в СССР, продвигая идеи о сближении Германии и Советского Союза. В значительной мере пакт Молотова — Риббентропа — его заслуга. Категорично выступал против войны с СССР. Вопреки распространенной легенде («…без объявления войны»), именно Шуленбург вручил наркому иностранных дел В. М. Молотову германскую ноту об официальном объявлении войны в половине шестого утра 22 июня. Боевые действия продолжались уже два с лишним часа.

Затем не занимал важных должностей в МИД Германии, сотрудничал с «заговорщиками 20 июля», фактически был в оппозиции с 1941 года. После провала мятежа арестован СД и повешен 10 ноября 1944 года.

Андрей Мартьянов След Фафнира

Автор выражает искреннюю благодарность Ирэне Бленд (Мигдаль-а-Эмек), Сергею Казакову и Елене Хаецкой (Санкт-Петербург) за помощь консультациями и советами.

ПРЕДВАРЕНИЕ

Он на свободе. Он продолжает терзать наш мир. И я не знаю, как Его обуздать.

Впрочем, я уже слишком стар для того, чтобы гоняться за Ним по всему свету. Теперь я могу лишь следить за проявлениями Его мощи, выплескивающейся то в Южной Америке, то в России, или в иной части света, наблюдать за новыми и новыми жертвоприношениями по телевизору или читать о них в газетах. Воображаю, какие завтра будут заголовки в «Таймс»… И моя коллекция пополнится новой подшивкой, а в список имен будут внесены еще семеро.

Он разгуливает по планете семьдесят четыре года. Вернее, Он вырвался из оков, прежде спутывавших Его тринадцать столетий, а что происходило до поединка с Сигурдом (уж простите старика, но я предпочитаю называть знаменитого нидерландца на северный лад), неизвестно никому. Однако уверен, в древности Он так же пожирал души, приумножая силу разрушения. Я никогда не пытался дать научное объяснение этому невероятному феномену, и полагаю, что физики или математики просто высмеяли бы меня, услышав такое объяснение причин тысяч самых чудовищных бедствий, свалившихся на человеческий род после той мартовской ночи 1912 года. Нельзя постичь Его природу средствами материальной цивилизации, увы, увы… Только одна наука способна дать хотя бы небольшое представление – богословие. А вернее, та часть, что занимается демонологией.

Я вздохнул, нажал на кнопку телевизионного пульта и погасил экран. Рука сама собой потянулась к столику, пальцы нащупали переплетенный шершавой коричневой кожей увесистый том. Пошарив в карманах халата я нашел очки, надел и раскрыл книгу наугад. Ну, разумеется…

«Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет, и низверг его в бездну, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время»^[91].

Я – Джералд Слоу, лорд Вулси, точно знаю о каком существе ведется речь в этих строках Апокалипсиса. Еще знаю, что оно было заточено «под печатью» не ровно «тысячу лет», а тысячу триста двадцать семь. С 585 года по Рождеству Христову, до 27 марта 1912-го. Я видел, как печать была сломана. И как Он снова вырвался в широкий мир.

Надеюсь, предсказанное Иоанном в Писании сбудется – это чудовище отпущено лишь на малое время. Но что для Бога мало, излишне много для людей. Семьдесят четыре года – срок полноценной, по нынешним временам, долгой жизни. Все семь десятилетий оно смеялось надо мной. Оно оставляло мне жизнь в самых невероятных передрягах, будто желая доказать: «Передо мною вы – ничто. И все, что делаю я, отягощает и вашу совесть…»

Сегодня 29 января 1986 года. Мой день рождения. К вечеру соберутся гости, фельдъегерь наверняка привезет поздравление от Ее Величества – королева всегда оказывала мне благосклонность. Я помню Елизавету совсем маленькой девочкой… Я многое помню. За девяносто шесть лет, дарованных Богом, я объездил почти весь мир, познакомился с десятками интереснейших людей. В том числе и коронованными особами. Но теперь я остаюсь единственным живым свидетелем странных событий, начало которым положила моя случайная встреча с господином Шлиманом… Боже, какая толща времени отделяет меня от того дня! Как это было давно…

– Милорд. – О, это мой секретарь. Не заметил, как он вошел в кабинет. – Милорд, телефонный звонок. Из Лондона. Госпожа премьер-министр…

Тони относится ко мне будто к хрупкой фарфоровой игрушке. Считает, что на девяностошестилетнего старика и смотреть-то нужно с осторожностью. Вот и сейчас Тони подал телефонную трубку и едва остерегся от того, чтобы поддержать меня за руку. Хотя знает, насколько я это не люблю. Но все равно думает, что человек, который старше на целых семь десятилетий, просто не в состоянии поднять новомодную пластмассовую трубочку с кнопками и донести ее до уха.

Я нарочно сдвинул брови, преувеличенно грозным взглядом вогнал Тони в краску и, сжав зубы от боли в пораженных артритом суставах, поднялся с кресла. Даму, даже по телефону, следует приветствовать стоя.

– Доброе утро, – ее голос невозможно не узнать. – Лорд Вулси, от имени правительства Британии я хотела бы пожелать вам здоровья и долголетия.

Маргарет всегда была чуточку саркастична. Но женщине ее положения это можно простить.

– Спасибо, миссис Тэтчер, – я жестом указал секретарю на дверь и Тони, понимающе кивнув, удалился. – Долголетие – как раз то, чего мне очень недостает.

Она чуть слышно рассмеялась.

– Вы не приедете сегодня, мадам? – я вспомнил, что посылал Маргарет приглашение на сегодняшний сомнительный юбилей, – гостей будет немного…

– К сожалению, не получится. – Я представил, как она огорченно приподнимает левую бровь. Излюбленный жест. – День расписан поминутно… Вы смотрели телевизор, Джералд?

– Да, – подтвердил я. В груди нехорошо заныло. Я словно всей кожей заново почувствовал Его ледяное дыхание. – Кошмарные новости…

Мы очень коротко поговорили о каких-то незначащих мелочах – здоровье моей старшей дочери, выздоравливающей от пневмонии, внуках… Потом распрощались. Но перед глазами постоянно горел вспухший в небе над Атлантикой шар белого огня… Я сейчас не мог думать ни о чем, кроме этого. Привычное ощущение бессильной ярости не отпускало. Я вновь не сумел Ему помешать. А Он сделал старику Джералду подарок на день рождения. Напомнил о своем существовании. Спасибо.

И разговоры за праздничным столом, надо полагать, будут вестись только о сегодняшней катастрофе. Правда, кроме меня, никто не будет знать ее истинных причин. Кроме меня и Годфри. Пускай самый разумный из одиннадцати правнуков, единственный, унаследовавший мой неуемный характер, узнает полную правду.

Сомневаюсь, что Годфри мне поверит, но зато выслушает не перебивая. А, вдобавок, подивится, какое жутковатое наследство оставил ему дед.

Ланч только через сорок минут. Следовательно, скоро нужно одеваться. Но сегодня я могу ненадолго забыть о распорядке.

Я опустился в кресло, и снова включил телевизор. Новости Би-Би-Си.

Как и десятки раз прежде, я начал наблюдать за Его следом. За новым появлением демона, три четверти века утоляющего свою жажду убийства…

* * *

Доживите до моего возраста, чтобы по-настоящему узнать, что такое прилив сил. Только лишь утром я чувствовал себя слабым, разбитым неисчислимыми болезнями стариком, на которого, вдобавок, обрушилось известие о новой проделке старинного бестелесного приятеля. А сейчас четверть одиннадцатого вечера, я стою у парадной лестницы и как ни в чем не бывало провожаю гостей, разъезжающихся после праздничного ужина. От дверей дома потягивает прохладным сквозняком, грудь дышит, как прежде, полно, наполняя голову свежестью, даже боль в суставах ушла, ничуть не беспокоя. Мысли мои ясны и сердце бьется с прежней живостью. Только что раскланявшаяся со мной графиня Лоус даже порадовала меня комплиментом: «Вы, мол, уважаемый сэр Джералд, выглядите не старше, чем на шестьдесят». Казалось бы, мелочь, а приятно.

А вот адмирал Честер подарил (втайне от моих внуков и секретаря) восхитительный индийский кальян из литого серебра и тонкого хрусталя. Старый морской дьявол знает, что я поныне не бросил курить, хотя доктора из Паддингтонского госпиталя категорически запрещают мне даже смотреть на табак.

Как я и ожидал, доставили пакет из Букингемского дворца. Ее Величество Елизавета II Виндзор будто сговорилась со своим очаровательным премьером и пожелала «многих лет жизни на пользу британского народа и монархии». От имени государыни гвардейский офицер вручил мне подарок – шкатулку для бумаг с монаршим вензелем.

– Милорд, – осмелился напомнить о себе Тони. – Здесь прохладно…

В переводе с языка Тони на человеческий язык это должно означать: «Вы, лорд Вулси, застудитесь, подхватите инфлюэнцу, а там и до воспаления легких недалеко. Следовательно, девяносто седьмого юбилея может не быть…»

– Оставь, – я поморщился, отстраняя руку секретаря. – Еще не все гости разошлись.

Тони тяжко вздохнул, будто морской котик на лежбище, и застыл за моим плечом. Скосив глаза, я увидел выражение его лица. Оно со всей прямотой говорило – если вы, милорд, свалитесь прямо здесь, то не я буду в ответе. Однако сумею подхватить падающее тело… Вот дурачок. Словно не видит, что ко мне на краткое время вернулась если не молодость, то бодрость.

Причина этого вовсе не в подарках от Ее Величества, любезностях престарелых аристократок или ободряющих словах давних друзей. Признаться, я устал от общества себе подобных дряхлых развалин, вспоминавших за ужином о парадных туалетах давно почившего короля Георга или довоенные истории из колониальной жизни Индии. Возраст моих гостей, к сожалению, превышал все границы приличий – собрание живых древностей от семидесяти пяти до девяноста лет от роду. Даже любимой дочери – Дженнифер – шестьдесят девять… А я всегда любил молодежь и теперь с ужасом представляю, что спустя всего четыре года мне должно стукнуть целых СТО ЛЕТ! Если, правда, доживу.

Но как не огорчали меня морщинистые рты подруг, навсегда увековеченных в памяти розовощекими яркоглазыми девчонками, как ни удручали их ослепительно белые вставные зубы и неоднократно подтянутые хирургами морщины, сердце начинало радостно колотиться при взгляде на Годфри и Ойгена.

Двое совсем молодых людей неестественно выглядели в окружении увешанных бриллиантами в потемневшей платине сухопарых старух и располневших отставных военных. Боже мой, последние ведь тоже некогда были подтянутыми красавцами лейтенантами…

Годфри, мой старший правнук, как было заметно, чувствовал себя скованно и частенько бросал на меня обиженный взгляд. Он не понимал, зачем прадед пригласил его на этот скучный, но необходимый по этикету парадный ужин. А вот господин Ойген Реннер, к светло-русым волосам и серо-голубым глазам двадцатипятилетнего шалопая которого очень шел черный смокинг, ничуть не смущался, болтая с почтенными матронами и удивляя дам своей осведомленностью в модах тридцатых-сороковых годов. По выражению миссис Беркли, Ойген оказался «удивительно милым и образованным мальчиком для нынешнего времени». Старая напыщенная дура, знала бы ты, с кем именно разговаривала сегодня…

Ойген. Его внезапное появление и подняло мне настроение. Его широкая, добродушная, но в то же время чуточку печальная улыбка, едва заметные тени в уголках глаз и непонятная другим манера оглаживать левой рукой полу смокинга у бедра снова пробудили во мне давние воспоминания. И смешные, и страшные одновременно. Дворецкий, между прочим, не желал впускать никому не известного и не получавшего приглашения господина Реннера в дом, однако тот настоял, чтобы лорду Джералду передали визитную карточку. На обороте картонного квадратика стояла одна-единственная рукописная буква: «Эйч» – «Н». Вернее, даже не буква, а буквица – с завитками, несложным, но завораживающим старинным узорчиком и изображением маленькой головы дракона. Долго, небось, старался, вырисовывал. Чтобы лорд Вулси мог понять, кто навестил его скромный дом.

Ойген прошел в гостиную, как ни в чем не бывало раскланялся со мной и попросил представить гостям. Словно и не замечал моего взгляда, в котором смешались радость, испуг, какое-то сумасшедшее счастье и еще черт знает что… Тони отчего-то решил, будто мне стало дурно и незаметно подсунул в ладонь тюбик с сердечными таблетками. Честное слово, я однажды уволю этого бестолкового секретаря.

…Чинные беседы за аперитивом, беседы седовласых стариков и старух, смех графини Блэкбери, более напоминающий клекот издыхающего под солнцем аравийской пустыни беркута, позвякивание бокалов… Легкий топоток по паркету моего фокстерьера Кухулина, выискивающего подачки, шуршание салфеток и вкрадчивые голоса лакеев… И среди этого привычного шума повторялось снова и снова:

– О да, я слышала. Весь день говорили по радио…

– Мадам, я видел прямую передачу оттуда!

– Ах, баронесса, я, наверное, никогда не смогу забыть лица их родственников!..

– Сколько их было? Семеро? Какой ужас…

– Невероятная катастрофа…

Вот и Ойген. Он моментально нашел затершегося в уголок Годфри, пришедшего на ужин в парадной морской форме капитан-лейтенанта. Два единственных молодых лица. Не считая лакеев, подающих напитки, и неотступно следующего за мной Тони.

– Ты давно служишь на королевском флоте?

– Три с половиной года. На эсминце «Рочестер». Может быть, ты слышал?

Ойген кивает. Вновь какие-то слова об армии, торпедном вооружении, радарах и русскихсубмаринах в Северной Атлантике. Хоть кто-то не говорит о сегодняшней беде.

Как хорошо, что Годфри с Ойгеном так быстро нашли общий язык. Будет легче рассказать моему правнуку всю правду, если Ойген окажется рядом и подтвердит все слова старого Джералда. Он всегда приходил вовремя. Так было прежде и, надеюсь, окажется в будущем.

…Гостиная пустеет, снаружи доносится фырканье автомобильных моторов и мягко хлопают дверцы. Слышно, как полковник Фитц-Аллейн распекает своего водителя – Джордж всегда был невероятным задирой. Между прочим, в 1944 году именно его танк первым прорвался через немецкую оборонительную линию на границе с Голландией. Еще Фитц-Аллейн славен тем, что однажды запустил в хамоватого ресторанного гарсона (это случилось в 69-м, в Париже) бутылкой из-под Шатобриана. Но промахнулся и сосуд разбился о голову парагвайского военного атташе. Скандал едва удалось замять.

Ну, наконец-то! Как обычно, задержавшаяся за десертом толстуха Кэтрин, баронесса Вудчестер, вечно сопровождаемая престарелой компаньонкой, изрядно смахивающей на мокрую ворону, и двумя рыжими пекинесами, церемонно чмокнула меня в щечку, пригласила «поиграть в бридж на следующей неделе» и, переваливаясь, понесла свой живот в сторону гостеприимно раскрытой двери зеленого «роллс-ройса». Баронесса напоминала тяжелый испанский галеон, идущий в атаку на врага. Компаньонка путалась в поводках собачек. Мой фокс терпеть не может этих двух разжиревших плоскомордых ублюдков, до смешного напоминающих дородную сверх всякой меры хозяйку.

– Гости разошлись, милорд, – вкрадчиво отрапортовал Тони. – Мне приказать готовить вашу постель?

– Тони, – я повернулся к осторожному секретарю и тот снова покраснел. Ни дать ни взять – викторианская девица, впервые оказавшаяся в одной спальне с мужчиной. – Вы распорядились о гостевых комнатах для сэра Годфри и мистера Реннера? Я просил это сделать еще до начала ужина…

– Разумеется, сэр, – наклонил голову Тони. – Джентльмены сейчас наверху.

– Отлично, – я несколько ослабил тугой воротничок и наощупь развязал галстук. – Теперь возьмите из бара бутылку «Арманьяка» и рюмки. Оставьте их в Ореховой гостиной. Непременно посмотрите, остались ли сигары в коробке на столике. И, пожалуйста, скажите на кухне, чтобы принесли фрукты. Затем попросите моего правнука и господина Реннера спуститься.

– Сэр, – Тони поднял на меня озабоченный взгляд темно-зеленых саксонских глаз. – Доктор Мак-Алпин…

– Да-да, – я повысил голос. – Мистер Мак-Алпин говорит, что мне следует отправляться на отдых не позднее одиннадцати вечера. Что мне нельзя пить ничего крепче красного вина и ни в коем случае нельзя курить сигары. Вы слышали, что я сказал, Тони? Пойдите и выполните мои просьбы.

«Старый упрямец», – сказали глаза секретаря.

«Я здесь хозяин, а не ты, мой милый», – ответил я всем своим видом.

– Я буду вынужден пожаловаться доктору и леди Дженнифер, – Тони уныло прибег к самой страшной угрозе. Дело в том, что дочь, живущая вместе со мной после смерти мужа, следит за здоровьем и распорядком дня папеньки с ретивостью, достойной иного, более разумного применения. Уверен, что если бы Джен оставила меня в покое и использовала свою энергию на благо, например, министерства обороны, то войну на Фолклендских островах мы выиграли бы не за месяц, а часа за полтора. Хорошо, что комнаты Джен в другом крыле дома.

– Если вы хотя бы единым словом обмолвитесь Дженнифер, то на следующий день вам, Тони, придется искать другую работу, – я использовал наиболее действенное средство. Когда Тони начинает страдать излишним рвением, его пыл можно остудить одним способом: пригрозить выгнать из дому. – Итак, коньяк и сигары… Пожалуй, немножко сладкого. Когда все будет исполнено, идите отдыхать.

– Слушаюсь, сэр, – пробурчал Тони сквозь зубы и, крутанувшись на каблуке, побрел в сторону кухни. Черт побери, как секретарь Тони незаменим, но… Мне неоднократно советовали взять помощника постарше, нежели этот недавний выпускник Оксфорда.

Из-за артрита я даже по дому вынужден ходить с тростью. Трость у меня тяжелая, из черного «железного» дерева. Сделана на заказ в мастерской мистера Ривса, что на Лондон-Бридж Роад. Дело в том, что моя собака с целеустремленностью упрямого бычка и безжалостностью термита уничтожает любой деревянный предмет, хотя бы отдаленно напоминающий палку для игры. Однако «железное» дерево и фокстерьеру не по зубам. После того, как мерзкая псина уничтожила две старых трости, я начал полагать, что фоксы происходят не из рода псовых, а грызунов. Но все равно я очень люблю эту породу. У терьеров, в отличие от пекинесов баронессы Вудчестер, есть одно располагающее качество – сообразительность. Сейчас я расположился на диване в Ореховой гостиной, а Кухулин осторожно, чтобы не потревожить больные ноги хозяина, забрался мне на колени. Свернулся калачиком и задремал. Эдакая живая грелка.

Мне нравится Ореховая гостиная. Комната небольшая, с камином. Все – от обивки стен до светильников и подушек на креслах – выдержано в «ирландских» мягких коричневых тонах. Низкий столик, подсвечники и фотографии на каминной полке. Много фотографий. Одни поновее, в легких пластмассовых рамках, другие облачены в солидные деревянные оковы с толстым стеклом…

Кухулин поднял голову и предостерегающе заворчал. Это угрюмый Тони, вместо лакея, принес коньяк и блюдо с устрицами и лимоном. Сдержанно пожелал мне спокойной ночи. Уходя, столкнулся в дверях комнаты с Ойгеном Реннером, кивнул ему и прикрыл створку. Наверняка секретаря разбирает любопытство – отчего это хозяин вздумал уединиться с молодыми гостями? Что общего может быть у какого-то безвестного мистера Реннера с пожизненным членом палаты лордов и кавалером ордена Подвязки?

Полагаю, Тони упал бы в обморок, лишь краем уха расслышав, как с помянутым «лордом и кавалером» обращается развязная молодежь.

– Привет, Джерри! – Ойген подошел, потрепал меня по волосам и, усевшись в кресло напротив, закинул ногу на ногу. Смокинг и бабочку он снял наверху, оставшись в наполовину расстегнутой сорочке и черных брюках с лиловыми подтяжками. – Рад тебя снова увидеть. Увы, но за ужином особо не побеседуешь…

– Да уж, – вздохнул я. – Лихо ты заговорил зубы графине Блэкбери. Ты, теперь, оказывается, студент Сорбонны?

– Именно, – хохотнул Ойген.

Мне всегда нравилось, как он смеется. И вообще мистер Реннер чертовски привлекательный молодой человек. Даже сегодняшних старух умудрился очаровать. – Изучаю теологию под началом мэтра Франсуа де Бритона.

– А если серьезно? – я кашлянул и воззрился исподлобья на гостя. – Почему ты приехал?

– Сам знаешь, – Ойген внезапно нахмурился и потянулся к бутылке с коньяком. – Ты слыхал, что произошло сегодня? Он тоже помнит о твоем дне рождения…

– Один к одному мои мысли, – я снова вздохнул. – Однако, думаю, это просто совпадение.

– Кто знает?.. – протянул мой друг. – Коньяку? Да, а зачем ты пригласил своего правнука? Годфри извелся от скуки нынешним вечером.

– Я решил ему все рассказать. – Ойген передал мне рюмку с терпко пахнущим напитком и я сжал тонкий хрусталь непослушными пальцами. – Мне девяносто шесть лет. Я обязан оставить наследника…

– Как знаешь, – пожал плечами Ойген.

А вот и Годфри, легок на помине. В дверь осторожно постучали и на пороге гостиной появился мой правнук.

Он выглядит постарше своих двадцати шести лет – зачем-то отрастил усы, которые ему совсем не идут. Годфри, как утверждают все родственники, очень похож на меня в молодости. Столь же высокий – шесть футов, два дюйма – нос с едва приметной горбинкой, темно-каштановые волосы и зеленые глаза. Я действительно замечаю определенное сходство, но не столько во внешности, сколько в характере. Правнук умеет думать и действовать, как некогда и я сам. Одно отличие – в молодости я слишком часто вначале делал, а только потом думал.

– Ты звал меня, grandy-grand^[92]? – правнук вопросительно уставился на меня, мельком покосившись в сторону Ойгена. – Я думал, ты уже давно отправился спать…

– Звал, – подтвердил я. Кухулин соскочил с колен на пол и, неистово виляя коротким хвостиком, подбежал к ногам Годфри. У собаки симпатия к военным. Вероятно, из-за какого-то особенного запаха. – Ты уже познакомился с мистером Ойгеном Реннером?

– Да, конечно, – Годфри быстро оценил обстановку. Коньяк, сигары… Угли в камине багровеют. – Полагаю, будет разговор? Что стряслось, дед? Я не хотел оставаться ночевать, но раз уж ты попросил…

– Посмотри внимательно на мистера Реннера, – сказал я.

Правнук окинул гостя чуть недоуменным взглядом. Наверное, не находил в нем ничего экстраординарного. Обычный парень со светлыми волосами и смазливой физиономией. Боже, как хочется, чтоб так оно и было!

– Что произошло, дедушка? – повторил Годфри.

Ойген криво улыбался.

– Теперь подойди к камину, – приказал я, указывая рукой. – И отыщи на полке большую черно-белую фотографию в бронзовой раме. Принеси сюда, ближе к свету.

Мой озадаченный потомок взял старинный снимок, вернулся к дивану и присел рядом со мной. Кухулин тыкался носом в его брюки и довольно пофыркивал.

– Ну и что? – Годфри протянул мне фотографию. – Зачем тебе это, дедушка? Объясни.

– Рассмотри внимательно, – тихим голосом посоветовал я. – Видишь дату?

– Десятое апреля 1912 года, – прочитал Годфри, – Шербур, Франция.

На черно-белом, потемневшем от времени снимке были изображены трое молодых людей и девушка, лицо которой скрывала вуаль шляпки. Все они стояли на фоне морского залива, а, вероятнее, гавани – на заднем плане виднелся размытый силуэт длинного черного парохода с четырьмя высокими трубами.

– Мы стоим на причале гавани Шербура, – пояснил я, стукнув о столешницу опустевшей рюмкой. – За нашими спинами – силуэт «Титаника». Снимок сделан за полчаса до отплытия. Я – крайний справа. Вглядись, кто находится рядом со мной, в светлом пиджаке?

Годфри метнул взгляд на Ойгена, потом уставился на фотографию. Снова глянул на гостя и снова на фотографию… Открыл рот, словно желая что-то сказать. Зачем-то поцарапал ногтем по стеклу рамки. Машинально погладил крутившегося у ног неугомонного Кухулина.

– Дед, это что, розыгрыш? – наконец произнес он. – Это же кадр семидесятилетней давности! Мистер Реннер наверняка внук или правнук господина, изображенного здесь? Да, готов поклясться на Библии – они исключительно похожи…

– Переверни и прочти надпись на обороте, – сказал Ойген. – Вслух, пожалуйста.

– «Апрель тысяча девятьсот двенадцатого… – послушно продекламировал Годфри. – Джералд Слоу, Тимоти О‘Донован, Робер Монброн, Ева Чорваш и… Ойген Реннер?..»

– Именно. Это я. Верь или не верь, но против фактов идти неразумно, – желчно ответил Ойген на немой вопрос ошеломленного Годфри. – Твой прадед тогда ввязался в незавершенную поныне историю. Возможно, заканчивать ее придется нам с тобой.

– Но дедушка… – Годфри всем корпусом развернулся в мою сторону. – Я прекрасно знаю, что ты каким-то образом связан со странной историей этого корабля… Однако ты ни разу не упоминал ни о каком господине Реннере или других джентльменах, изображенных на этой фотографии… Насколько я помню, ты ехал в Америку путешествовать? Можешь быть, объяснишь, что происходит, и зачем вы с Ойгеном меня пригласили?

– Его, – я указал на гостя, – зовут совсем по-другому… Скажи, а что ты думаешь об утренней катастрофе в Америке?

Годфри немного озадачила столь резкая перемена темы разговора. При чем здесь «Челленджер»? Да, погибли семь астронавтов. Весь мир в шоке, по телевизору только и говорят об этой крупнейшей аварии за всю историю полетов в космос… Но как увязать причуды впадающего в маразм старика и события на мысе Канаверал?

Правнук решил быть твердым и сделал вид, что не расслышал мой вопрос.

– Я хочу рассказать тебе настоящую историю о моем путешествии в Америку на этом корабле, – сказал я, постучав пальцем по фотографии. – Не ту, которую ты слышал в детстве, а настоящую. Если ты полагаешь, что меня поразило старческое безумие и я начал выдумывать какие-то невероятные байки, можешь отправляться спать в свою комнату… А можешь остаться. Но тогда, боюсь, тебе придется верить всему, что будем говорить мы с мистером Реннером.

– Дед, зачем ты так? – обиделся Годфри. – Я отлично знаю, что ты посейчас в здравом уме! Хорошо, я выслушаю тебя.

Кухулин запрыгнул Годфри на колени и лизнул в лицо.

– Замечательно, – прокряхтел я и взглядом указал Ойгену на бутылку с «Арманьяком». Тот немедленно налил всем троим. – Вначале позволь заново представить моего старинного друга. Его настоящее имя тебе должно быть известно. Хаген, сын Гуннара, из Тронье.

…Щелкнул уголек в камине и на мгновение вспыхнула белая искорка, отразившись в глянцевой золоченой этикетке на бутылке мутного стекла. В Ореховой гостиной плавали полосы голубого сигарного дыма, пахло лимоном и деревом… Но, клянусь Господом, я без малейших колебаний отдал бы весь уют старого дома под Фарнборо, каждое оставшееся мгновение жизни и спокойствия за то, чтобы вернуться в тот дождливый день, когда острие лопаты Робера Монброна царапнуло по черному, изъеденному временем металлу. Но стрелки часов не повернуть в обратном направлении. Нельзя исправить ошибки. Возможно лишь смягчить их последствия…

Память все стремительнее уносила меня в водоворот бесчисленных лет, засасывавший с неумолимой силой и головокружительной быстротой.

Да, действительно, март 1912 года был солнечным и теплым. Ливень хлынул только двадцать шестого числа, ближе к вечеру…

Часть первая ЗОЛОТО СЕДОГО РЕЙНА

– …wen bist du denn?

– Ein Teil von jener Kraft, die stets das Böse will und stets das Gute schafft.

Гёте. Фауст. Часть первая

Атли, ты радости

так не увидишь,

как не увидишь

ты наших сокровищ!

Я лишь один,

если Хёгни убит,

знаю, где скрыто

сокровище Нифлунгов!

Эдда. Песнь об Атли. 26

Глава первая МЫ ЕГО НАШЛИ!

Германская империя, побережье Рейна

Ночь и утро 27 марта 1912 года

Мсье Робер де Монброн сидел в луже.

Нет, вовсе не потому, что поскользнулся и упал, или был завален в размякшую от воды густую синеватую глину во время банальной уличной драки на окраине заштатного германского городка. Монброн, как это ни странно прозвучит, наслаждался, шлепая ладонями по коленям и подставляя лицо низвергавшемуся с мутно-серых небес холодному дождю. Его совсем не беспокоило то, что красивый и очень дорогой костюм из валлийской шерсти, купленный Роберу дражайшей матушкой, мадам Жюстин, за бешеные деньги в Париже на Рю де ля Пэ, придет после импровизированной грязевой ванны в полнейшую негодность. Он не боялся простудиться и подхватить ангину. И ему не казалось нелепым столь вызывающее для приличного молодого человека поведение. Монброн был готов купаться в жидкой грязи до самого заката.

– Наконец-то! – беспрестанно повторял он то на родном языке, то по-английски. – Мэтр Шлиман удавился бы от зависти! Mont Deux, наконец-то!.. Джерри, Тим, где вы копаетесь, бестолочи?! Сюда!

Монброн зачем-то набрал полные пригоршни мягкой холодной глины, отдаленно напоминавшей прокисшее бланманже, и вымазал себе лицо. Только глаза да зубы сверкали.

– Сюда-а!! – с новой силой воззвал Монброн. Конечно, можно было подняться и сбегать к палатке. Но очень не хотелось уходить. Робер боялся, что забудет место. Оставалось только орать, надрывая голосовые связки. – Джера-альд! Мистер Роу!

Звук радостного голоса молодого француза метался среди вершин столетних елей, ударял в изрытую пенистыми волнами и дождевыми пузырьками воду Рейна, и наконец достиг слуха людей, которым предназначался. Господа изыскатели соизволили высунуть носы из просторного брезентового шатра и поинтересоваться, кто же вопит неподалеку?

Однако покинуть теплое жилище и выйти под дождь решился только невысокий англичанин средних лет с квадратным меланхоличным лицом. Этот человек – Уолтер Роу – никак не напоминал ученого-археолога. Уж скорее мастеровой или конторщик, обремененный чахоточной супругой да громкоголосым выводком чумазых ребятишек. Подобное впечатление у каждого, завидевшего мистера Роу, весьма усугубляли его мозолистые ладони с короткими, заросшими темным волосом пальцами. Впрочем, настолько сильные руки могут равно принадлежать и гробовщику, и великому пианисту…

Мистер Роу, беззвучно сквернословя под нос, набросил капюшон черного прорезиненного плаща (такой обычно носят английские полисмены), закрывая от усиливающегося ливня голову с седеющими волосами и, грузно перепрыгивая через лужи, направился к деревянным доскам, протянутым через глинистое побережье реки. Мостки и вывели его к источнику неблагозвучия. По пути Роу споткнулся о сбитую ветром толстую ветку, едва не упал и уж было открыл рот, дабы высказать полоумному лягушатнику свои мысли о его глупой выходке. Но…

Уолтера Роу поразили не сюрреалистический облик вымазанного глиной до ушей мсье Монброна, ни его безвозвратно погибший сюртук и не то, что француз, повизгивая от восторга, плескался в липкой кисельной грязи. Минуту назад археолог собирался устроить Монброну примерную выволочку, а заодно искупать в Рейне – нельзя же пустить его в палатку в таком виде! – а сейчас спрыгнул с досок и опустился на колени в ту же самую глубокую лужу. Вода немедленно затекла в сапоги и насквозь вымочила коричневые суконные бриджи. Однако мистер Роу наплевал на столь незначащие мелочи.

Похожие на волосатые сардельки пальцы оксфордского ученого мужа сами собой потянулись к висевшей на шее Монброна темной, залепленной грязью вещице, напоминавшей ожерелье. Коснулись. Ноготь соскреб бурый налет и словно тоненький желтый лучик уселся на тяжелое кольцо.

– Золото, – прошептал Роу. – Боже мой… Ты… Маленький негодяй, где ты это нашел?

Англосакс сгреб правой рукой Монброна за воротник и прерывисто задышал ему в лицо. Тот неуклюже отстранился, сделал обиженный вид, но все-таки не выдержал и рассмеялся.

– Здесь! Я сижу на целой горе такого добра!

Монброн сунул ладонь в глину, покопался в отвратительно чавкающей холодной массе и наконец извлек какой-то тяжелый кругляш. Был обозван ослом. Находку пришлось немедленно отдать бледнеющему на глазах археологу.

– Клянусь крестом Господним! – взвыл англичанин после того, как, поплевав на вещицу, оттер ее о рукав плаща. – Солид Феодосия Второго! Эпоха Аттилы! Сдохнуть можно!

– Это необязательно, – зафыркал Монброн и поплескал ладонью по глине. – Прямо под моим седалищем лежит огромная груда таких монеток!

– Как ты это нашел? – стонал Роу, размазывая грязной ладонью по лицу дождевые капли. – Мы полный день копались возле самого склона холма! Это же в двухстах ярдах!

От волнения французский акцент молодого человека усилился, и он с трудом подыскивал нужные слова, торопясь рассказать:

– Мы полгода ходили прямо по нему! – выкрикивал Монброн. – Как сразу не догадались? Вы сами, мистер Роу, говорили – в этой части низины когда-то проходило русло Рейна! Потом с возвышенностей сошел оползень, закрыв дно возле левого берега! Помните? В «Песне» черным по белому написано: Хаген бросил клад в Рейн, а не спрятал у воды, в пещерах! Мы знали место, где бургунды переправились на восточный берег, приблизительно знали их путь, однако никто не подумал, что природа сама позаботится о кладе!

– Хватит, – оборвал восторженные вопли Роу. – Как нашел, спрашиваю?

– Возвращался в палатку. Дождь начался… – француз покосился в сторону прибрежного уступа, вздымавшегося почти отвесно на высоту тридцати футов. – Лопату нес не на плече, а волочил за собой…

– Убивать надо за такое обращение с инструментами! – проворчал археолог, продолжая, однако, внимательно слушать. – Ну и дальше?

– Лезвие царапнуло по металлу. То есть я потом уяснил, что это металл! – захлебываясь, повествовал Монброн. – Вначале решил – обычный камень. А вы рассказывали, будто в такой глине камней не встречается. Вернулся, пошуровал лопатой, вывернул эту шейную гривну, – он погладил кольцо, громоздившееся на груди. – Манжету запачкал, когда доставал…

Роу мелко затрясся от смеха. Денди, понимаете ли, манжету запачкал! И, надо полагать, счел, что теперь можно поваляться в грязи, уподобляясь нильскому зверю гиппопотаму! Впрочем, какая разница? Если это не просто случайные разрозненные изделия, оброненные столетия назад с проплывавшего по Рейну корабля, а… Да чего сейчас говорить! К утру дождь наверняка закончится, можно будет взять насос, откачать воду из углубления и покопаться более тщательно.

Роу стянул плащ, расстелил его на деревянных мостках, ведущих от лагеря к основному месту раскопок, и, призвав на помощь словно не замечавшего холода и дождя молодого галла, начал выбирать из лужи первые попавшиеся под руку предметы. Видимо, они были навалены бессистемной кучей и, таким образом, серьезный урон кладу нанести было невозможно, даже столь варварскими действиями. Мистера Роу снедало нетерпение и он мысленно простил себе вопиющее нарушение законов археологии.

Когда на плаще воздвиглась неопрятная, истекающая мутной жижей кучка различных предметов, от монет и фибул до невзрачных камешков и отлично сохранившегося воинского шлема, отдаленно напоминавшего римские образцы, мостки заскрипели под тяжелыми сапогами.

– Что вы здесь творите? – голос низковатый, звучный и заинтересованный. Ага, явился бессменный хозяин предприятия – молодой лорд Вулси. – Робер, Уолтер, вы к ужину желаете порадовать нас пирожками из грязи? Не думал, что рейнская глина столь же целебна, как мариенбадская…

– Джерри, – пискнул Монброн, раскашливаясь. – Мы его нашли! Вернее, я его нашел!

Высокий, темноволосый с рыжинкой, англичанин запнулся и, склонившись над простертым у ног изгаженным одеянием мистера Роу, присвистнул.

– Черт возьми, а?.. – выдохнул он, озирая невзрачные богатства. – Невозможно… Это все, что вы обнаружили?

– Какое там! – подал голос археолог, едва не по пояс погружаясь в грязь и шаря руками в самой гуще. – Работы будет на несколько дней! Джерри, прикажи завтра отослать рабочих. Лишние глаза совершенно ни к чему… Все, пока хватит, – Роу перебросил на плащ еще десяток монет, и, сжимая зубы от холода, вылез на мостки. – Идемте к берегу реки, промоем. Джералд, позови остальных! Робер, берись за край плаща! Осторожнее, тупица! Уронишь хотя бы одну вещицу – надаю по шее!

…Крупные дождевые капли стегали по тугому брезенту шатра, складной походный столик окружали все обнаружившиеся в лагере керосиновые лампы и пятеро вымокших до нитки людей безмолвно созерцали перед ними предметы. Золото, несколько серебряных украшений, не ограненные цветные камни и выложенный золотыми пластинками помятый шлем с наушниками и фигурной стрелкой поносья. Только мистер Роу, нарушая благоговейную тишину, бормотал под нос, притрагиваясь то к монеткам, то к вычурным застежкам для плащей:

– Конечно, солиды… Юстиниан… А это – типичный вендельский стиль… Господа, кто знает, вдруг этот шлем некогда принадлежал самому Зигфриду?

– Мы его нашли, – неожиданно громко, ни к кому не обращаясь, сказал лорд Вулси и зачем-то полез в карман жилета за часами. Вынул, подержал в руке, не открывая крышку циферблата, и сразу отправил хронометр обратно на место. – Джентльмены, это невероятно, но мы действительно нашли клад Нибелунгов… По сравнению с нами Шлиман с его Троей или Габриель Густавссон с кораблем из Осеберга – жалкие профаны! Тимоти, посмотри, где запрятано бренди. Предлагаю сегодня напиться! Робер, поедешь утром в деревню, отправишь телеграмму в аббатство…

Звякнула свалившаяся со стола монетка. Джералд, резко нагнувшись, подобрал тускло-желтый кругляшок и уставился на него так, будто впервые в жизни видел подобный раритет. Лупоглазое изображение кесаря Юстиниана окружали греческие полустертые буквицы, а сам император смотрел на представший его очам незнакомый мир не то с растерянностью, не то с восхищением.

Лорд Вулси, отобрав бутылку бренди у рыжего компаньона, обладавшего типично ирландской внешностью и располагающей белозубой улыбкой, небрежно швырнул монету в зеленую жестяную кружку и наполнил ее до краев. Зеленое горлышко бутыли чуточку постукивало по крупповскому металлу.

– Круговую? – Джералд обвел всех собравшихся многозначительным и торжествующим взглядом. – Что ж, я пью за всех нас, господа!

* * *

Разумеется, это была авантюра. Причем авантюра, если так можно выразиться, высшей пробы. Никто и никогда не решился бы на подобное предприятие лишь потому, что оно априори было абсурдным. Но с другой стороны…

Археология до начала ХХ века не являлась точной наукой со своими правилами, законами и незыблемыми установлениями. Копали многие, копали почти везде – от Стоунхенджа в Англии до развалин Читсен-Итца в Мексике, от Дании до Египта и Персидского шахства. Иногда что-то находили. Без сомнения, большинство «диких» археологов были примитивными искателями богатства. Стоит вспомнить одного лишь Генри Раулинсона, сотрудника британской разведки «Интеллиженс-Сервис», прикрывавшего свою шпионскую деятельность в азиатских странах видимостью научных изысканий и археологических поисков.

Обычный агент политического сыска, мистер Раулинсон, стал первым археологом-любителем, прославившимся на весь мир. Он нашел Ниневию, расшифровал ассиро-вавилонскую клинопись, сохранил для Азиатского Королевского Общества Британии множество глиняных табличек… А попутно, выполняя обязанности военного инструктора на жалованьи правительства Персии, организовал против него же заговор, и втихомолку перессорил персов с афганцами. Последствием чего стала многолетняя война… Незаурядная карьера. Шпион-археолог. Интересно, какое занятие ему нравилось больше?

Нет смысла упоминать столь известных людей, как неаполитанца Пьетро делла Валле, открывшего развалины Персеполя; Уильяма Петри, положившего начало исследованиям египетских пирамид, его последователя Шампольона и, наконец, всемирную знаменитость – мэтра Генриха Шлимана.

Теперь, в 1912 году, когда археология превратилась в одну из самых достойных и признанных ветвей исторической науки, Шлимана можно было бы упрекнуть во многом. Скептики говорят: «Этот сын пастора из Мекленбурга, конечно, нашел какое-то маленькое греческое поселение, погибшее от пожара, но разве можно со всей уверенностью утверждать, будто это именно Троя?» Археологи обвиняют: «Бездарь Шлиман искал только золото! Он не обратил внимания и просто выбросил на помойку ценнейшие предметы прикладного искусства, осколки керамики, посуды, обломки орудий труда! Это был бизнесмен и шарлатан, а не ученый!»

Правы все – и прокуроры, и адвокаты. Стоит упомянуть, что мэтр поступил не слишком честно, фактически украв сокровища Трои – он получил разрешение от турецких властей на проведение раскопок в Гиссарлыке лишь в обмен на обязательство отдать правительству Турции все найденное.

14 июня 1873 года юношеская мечта любителя Гомера и удачливого торговца красками Генриха Шлимана осуществилась. Старик Генрих нашел Трою. Вернее, клад троянского царя Приама – несколько килограммов золота, воплощенных в украшениях, ожерельях, кольцах, драгоценной посуде…

Мэтр позже клялся, что его явно противозаконная акция – Шлиман ночью, тайком, вывез все сокровища в Грецию на лодке – была обусловлена опасением, что султан Турции наплюет на историческую ценность найденных предметов и прикажет их переплавить. Вполне естественно, что Шлиман был объявлен в Турции преступником и контрабандистом, возвращение в Гиссарлык теперь было невозможно, но…

Он нашел новое применение своей неуемной энергии. В Греции Шлиман обнаружил могилу царя Агамемнона, буквально набитую сокровищами, а в Тиринфе – дворец Одиссея. А умер он от менингита в Неаполе. Лишь потому, что всегда одевался бедно, и потерявшего сознание на улице человека не опознали и не отвезли вовремя в больницу. Только в госпитале для бедных выяснилось, что в бумажнике старика, изрядно смахивавшего на неаполитанского нищего, находилось целое состояние, на которое можно было бы нанять лучших докторов.

Великая судьба, великие открытия и такая нелепая смерть.

Впрочем, Шлиман прославил себя не только раскопками в Трое и фотографией любимой жены в золотом уборе царицы Елены. Он впервые в истории археологии основал свои изыскания не на исторических сведениях, а лишь на литературных. Он увязал события Гомеровской «Илиады» с реальной местностью, преданиями и легендами населения Гиссарлыка и географическими данными.

«У Гомера сказано, – рассуждал Шлиман, – что поблизости от города Приама находились два источника воды – один теплый, другой холодный. Будем их искать. Кроме того, турецкое название „Гиссарлык“ в переводе означает „дворец“. Откуда может появиться дворец в эдакой дыре? Рядом нет ни одного крупного города!»

И настырный немец начал искать. И нашел. И прославился.

По его стопам пытались идти многие. Но, к сожалению, последователям не хватало шлимановской настойчивости, его ума, убежденности в своей правоте и правоте литературного первоисточника. Кроме того, прошлое оставило не столь уж и много литературных памятников, в которых с точностью описывается местонахождение какого-либо клада или древнего прославленного города. Археологи, любители и профессионалы, конечно же, могли изучить «Беовульфа» и приняться разыскивать «Золотой дворец» – Хеорот; основываясь на «Песне о Роланде», поискать в районе перевала Ронсеваль бесследно сгинувшие сокровища Кордовского халифата, захваченные армией императора Карла Великого, подумать о том, куда мог исчезнуть из осажденного Монсегюра Святой Грааль в 1244 году… Да мало ли на свете знаменитых кладов – начиная от легендарных богатств Камелота и заканчивая драгоценностями инков и ацтеков!..

Джералд Слоу, двенадцатый лорд Вулси, оксфордский выпускник и изысканный британский денди, никогда не предполагал, что станет кладоискателем. Его ждали карьера в Форейн-офисе, огромное наследство и скорый брак с младшей дочерью герцога Йоркского. Провидение, однако, сыграло с лордом Вулси нехорошую шутку.

С чего же все началось?..

* * *

Вообще-то начало сей истории было положено третьего сентября 1890 года, когда на втором этаже дома 12 по Парк-Лейн в Лондоне леди Марджори Вулси произвела на свет крупного, ясноглазого и истошно пищащего младенца. Ребенок был окрещен в Вестминстерском аббатстве спустя неделю и получил имя Джералд в честь одного из знаменитых предков – кажется, прапрадеда по отцовской линии, командовавшего одним из британских кораблей в битве с «Непобедимой Армадой» короля Испании Филиппа. Этот факт, правда, не способствовал поддержанию честного имени семьи, так как всем известно, кто командовал английским флотом и каковы были пристрастия большинства британских мореходов того времени.

Нет, безусловно, сэр Френсис Дрейк – удачливый придворный, любовник самой изумительной британской королевы Елизаветы I Великой и еще более счастливый пират – был джентльменом и отличным военным. Как и его соратники. Впоследствии взрослеющий Джерри поглядывал на портрет прапрадедушки кисти Хиллиарда, висящий в комнате отца, с некоторой боязнью. Далекий предок (если только его переодеть из придворного костюма в кожаные штаны и жилет, на голову повязать красный платок и дать в руку абордажный палаш) смотрелся вылитым корсаром с огненно-наглым взглядом, квадратной англосаксонской челюстью и руками мясника.

Следует заметить, что предка юного Джералда убили на дуэли. Семейная легенда гласила: предок пал от руки самого Френсиса Дрейка, отстаивавшего у лорда Вулси свое право на любезность британской монархини…

Какие были люди, а?!

Наследник славных традиций семьи и единственный сын сэра Артура Слоу, одиннадцатого лорда Вулси, был беспокойным ребенком. Его не смогли исправить ни французский гувернер, ни компаньонки матушки Марджори – изредка игравшие роль воспитательниц старые клуши, от которых воняло дорогой пудрой, благовониями и пoтом в равных пропорциях, ни даже закрытая школа для мальчиков в Винчестере с исключительно строгим уставом и преподавателями-пуританами. Каштанововолосый юный негодяй бил стекла, учась играть в регби, запускал пойманных в подвале школы крыс в комнату преподавателя химии (объясняя затем сей эксцесс разгневанному директору учебного заведения любовью к естествознанию), а однажды, уподобившись герою новомодного американского романа мистера Марка Твена, подсыпал пороху в трубку отца Вильгельма, обучавшего детишек из благородных семей Закону Божьему.

Впрочем, святой отец был сам виноват. Курение никотианы (или, попросту, табачной травы), что ни говори – грех.

Невозможно описать, с каким трудом бедолаги-преподаватели терпели выходки отпрыска одной из благороднейших семей Британии. Стоит упомянуть, что Джерри безобразничал отнюдь не в одиночестве, а сколотил целую банду (так называл его компанию господин директор). В банду входили: разумеется, сам лорд Вулси-младший, Тимоти О’Донован – рыжеволосый сынок американского нефтяного магната из Техаса, отправленный в Англию, «получить приличное образование», и тихий с виду, чуть полноватый наследник банкирского дома «Монброн Ле Пари» Робер Монброн, каковой по желанию своей любезной матушки также должен был закончить столь престижную (и столь дорогую!) школу.

Нет смысла описывать здесь пять лет затяжной войны между интернациональной англо-американо-французской бандой и почтеннейшими учителями колледжа. Можно лишь сказать, что в один прекрасный день все три молодых человека, уже несколько остепенившихся (шестнадцать лет – это не шутка! серьезный возраст…), покинули стены школы, учинив на прощание скандальную шутку – во время благодарственной мессы в церкви на священника (того самого многострадального отца Вильгельма) свалилась привязанная под потолком кукла черта, набитая соломой, вымазанная сажей и с рогами, сделанными из двух морковок.

К счастью, хулиганов уже было невозможно исключить, выгнав с позором из стен старинного и прославленного учебного заведения. Молодые джентльмены с сознанием выполненного долга отправились по домам.

Тимоти уезжал в Америку к родителям и ненаглядному Техасу 7 сентября 1907 года. Естественно, что Монброн и Джералд Слоу провожали его в Ливерпульском порту. Отец Тима был до неприличия богат, поэтому бывший ученик самого знаменитого университета Британской империи возвращался домой на лучшем корабле – «Лузитании», отправлявшемся в свое первое плавание через океан.

Трое юнцов, желая отметить столь серьезное событие, решили поискать экзотики и отправились в обычнейший дешевый припортовый паб. Что там произошло – никому из посторонних в точности известно не было. Можно лишь предполагать, что молодые люди употребили чересчур много дурного пива, подрались с матросами-ирландцами, а господин Монброн потерял чековую книжку и бумажник. Хотя, вероятнее всего, таковые были незаметно изъяты из роберовского кармана ловким воришкой.

Так или иначе, Тимоти О’Донован взошел по трапу шикарнейшей «Лузитании» на верхнюю палубу первого класса с изрядным синяком на скуле, заплывшим левым глазом и разорванным сюртуком. И тогда же, изрядно пьяный, но неплохо соображающий лорд Вулси-младший выкрикнул историческую фразу, которую все трое запомнили навсегда:

– Тим! Эй, Тимми! – последний уже стоял, опершись на перила, ограждавшие палубу парохода. Все оттенки цветов, которыми пылала его поврежденная глазница, могла передать только кисть Рембрандта. – Не бойся, ты уезжаешь не навсегда! У нас еще будет возможность сделать то, что мы хотим сделать! Мы это сделаем!

Маленькая тайна их товарищества, скрываемая даже от ближайших приятелей по колледжу, заключалась в идее фикс, родившейся в воспаленных развитым воображением молодых умах после нескольких уроков литературы, посвященных древнегерманским поэмам. Ни Тим, ни Робер, ни сам Джералд не помнили, кто первым произнес волшебную фразу: «Ребята, а куда все-таки подевался клад Нибелунгов? Вот было бы здорово его найти!»

* * *

– Рабочих сегодня же рассчитать, – командовал лорд Вулси, когда торжественная часть импровизированного банкета над древним золотом завершилась. – Монброн, с мастерами поговоришь ты. Ничего никому не рассказывать – слухи распространятся мгновенно. Придумай какую-нибудь незамысловатую ложь: например, господа сворачивают работы из-за полнейшей бессмысленности. Словом, не мне тебя учить. Сокровищ много, гораздо больше, чем мы предполагали, поэтому мистера О’Донована я отсылаю в деревню. Наймешь два крытых фургона, для вещей и добычи. Понятно?

– Понятно, – кивнул вечно деловитый Тимоти. – Вывозим только дорогие инструменты. Палатки и все такое. Кирки с лопатами похороним в Рейне, а в ящики…

– Мсье, – жалобно подал голос Монброн из своего уголка. – Мы поступаем бесчестно. Изыскания производились на территории Германской империи, мы обязаны заявить властям. Это… Это же уголовное преступление!

Молодой американец посмотрел на концессионера сострадальчески.

– Робер, милый, клад нашли МЫ. Ну хорошо, ты приходишь в полицию, вываливаешь на стол пригоршню древнего золота, а потом? Во всех газетах аршинные заголовки: «Великое сокровище Германии найдено! Клад тевтонских предков обретен!». Про нас забудут через день, а затем втихомолку вышвырнут из страны. Нашли – спасибо, но сокровище извольте оставить Второму Великогерманскому рейху и кайзеру Вильгельму Гогенцоллерну, как подтверждение славного тевтонского прошлого и столь же великого настоящего, возрожденного канцлером Бисмарком…

* * *

(Поскольку до введения наистрожайших законов рейха Третьего вкупе с такими немыслимыми для начала ХХ века ужасами, как SS и гестапо, оставалось еще двадцать с лишним лет, а никому неизвестный герр Адольф Гитлер, провинциальный романтик и мрачный фантазер, ныне являлся всего лишь нищим венским художником, в Германии можно было даже слегка пошалить – это вам не насквозь коррумпированная демократическая страна, наподобие Франции и САСШ, и не строгая монархия, как Российская империя, Япония или Австро-Венгрия, где за темные делишки тебя мигом прищучат и отправят куда следует… Да, пошалить можно. Но только с осторожностями.)

* * *

– Будем действовать по старому плану. И никаких возражений! – непреклонно заявил Тимоти.

Он картинно поиграл швейцарским ножичком, бросив блик от начищенной стали на глаза поморщившегося Монброна. Француз лишь тяжело вздохнул.

– Действовать по плану… – проворчал мистер Роу, повторяясь, – перед нами три границы. Ехать через Голландию или Бельгию опасно – северные страны прямо-таки наводнены тайной полицией кайзера, ведутся военные приготовления. Так что копаем еще две-три ночи, выудим все, что сможем, и собираемся как можно быстрее. Когда мы будем плыть посреди Атлантики, нам уже никто не прижмет хвост. С американцами же… О черт! В чем дело?! Тим, Робер, быстро наружу!

Вопль, крик, стенание и хрипы существа будто бы терзуемого в самом глубоком круге Дантова ада самыми злобными демонами, прорвались через тугой брезент шатра. Того, кто кричал, неизвестные злодеи, как минимум, резали на кусочки тупыми и зазубренными ножами, причем делали это медленно, с расстановочкой и смакованием, в лучших традициях маркиза де Сада.

Заслышав столь чудовищные звуки, любой нормальный человек прежде всего схватится за пистолет или нож, поплотнее встанет плечом к плечу с другом, а уж только потом отправится выяснять, что все-таки происходит в дождливой глубине рейнской ночи.

– Робер, быстро фонарь! – привычный к ситуациям неординарным, мистер Роу мигом принял на себя командование. – Да не проливай керосин, кретин, спалишь нас к чертовой матери! Тим, хватай винчестер! Джерри, у тебя револьвер? Отлично! Вперед! Ох, не было печали…

Орали все сильнее и надрывнее, с привизгом. Будто человека пожирали заживо. И где-то совсем рядом.

Темно. Дождь хлещет, словно многохвостой плеткой по лицу. В тусклом свете двух ламп – карбидной и керосиновой – высвечиваются мостки, ведущие к берегу, к заветной яме.

Тим (американец, что с него возьмешь!) рванул первым, потом остальные. В стоящих неподалеку палатках рабочих начали мелькать огоньки. Тоже услышали. Скверно. Сейчас надо вести себя чем тише, тем лучше. Ноблесс оближ, как выражается мсье Робер. А ноблесс у компании изыскателей с этого вечера стал юридически неустойчив. Незачем нам непредвиденные трудности. И не надо говорить всякие пошлости наподобие, что к звездам пробираются через тернии.

– Вот он! – вскричал Монброн и, расталкивая компаньонов прыгнул к скользкому краю ямы. – Веревку! Тим, дубина, веревку! Или плащ! Да помогите же ему!

Человек, по самый подбородок погрузившийся в жидкую грязь, уже не кричал, а стонал. Из-за налипшей на лицо глины и почти кромешной темноты опознать его было невозможно. Незнакомец явно наполовину захлебнулся, тело сотрясалось в постоянной судороге, и если бы помощь не подошла вовремя, он бы наверняка утонул.

Совместными усилиями переругивающихся и откровенно злящихся на весь подлунный (а, точнее, подоблачный) мир сотоварищей, тело было извлечено на деревянные доски, ныне ставшие похожими на глинистый каток.

– К Рейну, – скомандовал лорд Вулси, – хотя бы отмоем. Не тащить же к нам в палатку эдакого расплывшегося Голема?

Точно, внешне спасенный сейчас напоминал шоколадного солдатика, поставленного возле доменной печи.

Тим, как техасец, а значит, человек к жизненным трудностям вполне приспособленный (и деятельный до невероятия), первым подтащил бессознательного субъекта к набегавшим на галечник холодным рейнским волнам, приказал Монброну стащить с того ботинки, срезал швейцарским охотничьим кинжалом одежду, яростно матерясь на диалекте южных штатов обмыл разорванной рубахой, а затем попросту взвалил на плечо и поволок наверх, к шатру.

Мистеру Роутотчас выпало объясняться с прибежавшим на шум мастером, руководившим рабочими. Ничего, мол, страшного, майн герр, парень напился, едва не утонул, с кем не бывает. Отдыхайте. Вот вам серебряная марка за беспокойство.

– А я его знаю, – немедля открыл рот Робер, едва пострадавшего разместили на складной койке, какие используют офицеры в колониальных войсках. Зажгли все имеющиеся в наличии фонари. Монброн, приподняв брови, разглядывал крепкого, жилистого парня лет восемнадцати. Такое сложение встречается у выходцев из не самых богатых крестьянских семей, где тяжелой физической работы много, а вот с кормежкой частенько бывает туго. Волосы германски-светлые, скулы острые, широкий подбородок, черты правильные. В общем, приодеть да отмыть – будет первый парень на деревне, гроза доверчивых простушек и сеновалов. – Его фамилия Реннер. Я сам нанимал его в Вормсе подсобным рабочим. Тихий, исполнительный, чуть туповатый, как и положено деревенщине, приехавшей в город на заработки. Имя такое смешное… Австрийское.

– Ты бы меньше языком трепал, – огрызнулся мистер Роу, – а воды подогрел. Похоже наш удалец надулся шнапсом или пивом, как последняя баварская свинья, и свалился в промоину. Грязи нахлебался, вдобавок холодина на улице, как зимой в Грампианских горах…

– Кажется, он не пил, – вставил свое слово лорд Вулси, нагнувшись над Реннером. – Нет запаха спиртного.

– Может, эпилептик? – предположил Тимоти, огорченно рассматривая заляпанный грязью винчестер. – У нас на ранчо был такой. Чуть что – колотится, пена у рта.

Наконец Монброн и Роу соорудили некую чудовищную помесь из бренди, кофе и растворенного тростникового сахара, слегка растормошили укрытого хозяйскими пледами Реннера и заставили выпить не менее четверти пинты. Тот ничего не ответил, но посмотрел благодарно. Сине-голубые глаза были затуманены.

– Пускай спит, – бросил Джералд, попутно прикрывая промасленной холстиной груду сокровищ на столе. – Разместимся кому как удобно, не привыкать. А утром – гнать всех в шею! Эх, хорошо бы сейчас выпить. Робер, у тебя не осталось маменькиного ликерчика? Так замечательно согревает!

Монброн скуксился, поворчал, но все-таки полез под лежанку за сундучком, во чреве которого хранилось самое дорогое – кипы французских ассигнаций, пухлая чековая книжка семейного банкирского дома, письма от матушки и бутылочка привезенного из далекой Французской Гвианы бананово-орехового сладкого ликера.

Над седым Рейном рвались к полуночи, в незнаемые для человека дали, пышногрудые валькирии, гневливый Доннар метал яркие голубые искры, размахивая своим знаменитым Мьёлльниром, а великая река настороженно следила, как у ее западных берегов начинает разворачиваться трагический спектакль. Спектакль, начало которому некогда положил Зигфрид Нидерландский. Тысячу триста лет назад.

Оно вернулось. Случайно. Но ждать возвращения Зигфрида не стоило.

* * *

Столь красивое утро на Рейне ранней весной случается редко. Из-за дальних равнин, Баварии, Австрии, из-за просторов необозримой и грозной Российской империи нехотя, будто подчеркивая свои величие и вечность, выкатился багрово-золотой шар, ударил струями тепла по полосам белесо-голубого тумана, разогнал их в клочья и, в несчитаный раз отправился по нахоженной дороге, от восхода к закату, через зенит.

От матерчатых стен шатров поднимались почти неразличимые струйки пара, унося набранную за ночь влагу. Поднятый над берегом унылый бисмарковский флаг «шварц, вайсс унд рот», сиречь «черное, белое и красное» – начал распрямляться на ветерке, обретая видимость значимости и гордости. Рейн поутих и вновь превратился в лазурную атласную ленту, несущую воды от Альп к холодному Северному морю.

Лагерь спал. Рабочие, горные инженеры, мастера, даже шуцман, приставленный от местной полиции следить за порядком и просыпавшийся раньше всех, беспробудно дрыхли. Только в господской палатке, почти такой же, какие используют в Британской Индии инженеры и командиры подразделений колониальных войск, шел тихий разговор. И глаза у спорщиков горели нешуточным азартом.

– А ты уверен? Вдруг мы всего лишь раскопали затопленный корабль викингов, шедший с грузом награбленного на север? При чем здесь Нибелунги? Сами же и сядем в лужу!

– Робер, главное – это не фактическое составляющее клада, а умелая реклама. А уж я постараюсь, чтобы папочка сделал из нас знаменитостей, затмивших Шлимана. Техасская нефть запросто купит нам славу.

– Тим, золота пока выкопали не столь много, килограммов тридцать, ну, пятьдесят… А в Саге говорилось о несметных сокровищах!

– Килограммов пятьдесят? Это сколько в фунтах? А, ваша дурацкая метрическая система! Ясно, двести с лишком фунтов. Не много, не спорю. Но это древнее золото! Древнее, понимаешь? К каждому фунту золота за столетие, считай, прибавляется по унции! Эх, найти бы доказательство, что перед нами настоящий клад Нибелунгов! Не помнишь по тексту «Песни», в кладе была какая-нибудь отличительная вещь? Например, особенный меч или корона, которую носила Кримхильда? Или, допустим, то самое знаменитое копье Хагена, которым он убил Нидерландца? Чтобы всем продемонстрировать!

И так далее, и так далее. Двое самых молодых и самых горячих изыскателей заснуть нынче не сумели. Монброн бодрствовал потому, что никак не мог бросить на произвол судьбы терзающегося горячкой господина Реннера (матушка всегда строго предписывала помогать больным, как бы трудно это тебе не обходилось. Господь потом обязательно воздаст за доброе дело!). А Тимоти, богатый американский ирландец, у которого было все, кроме славы, предавался мечтаниям. Премии от университетов, археологические конгрессы, поздравления от знаменитостей, первые заголовки в газетах… и приключения, само собой. Сами подумайте – вывезти из суровой Германии, через несколько стран и границ, самое интригующее и таинственное сокровище последнего тысячелетия (если, конечно, не считать таковым чашу Святого Грааля!).

Прочие безмятежно спали. Уолтер Роу закопался в пледы, как барсук в нору. Его археологическая светлость Джералд Слоу, лорд Вулси постелил себе настоящую постель с простыней, подушкой и шерстяным одеялом, а спасенный Реннер…

Молодой господин Реннер, подсобный рабочий, сейчас не спал. Из-под полуоткрытых глаз он следил за тихо беседовавшими меж собой рослым рыжим парнем и чернявым полноватым юным мсье.

Реннер понимал из язык, однако никак не мог уяснить: кто они? Хирдманны? Сыновья вождей? А где доспех и оружие? Почему уже настал рассвет, а господа не одеваются к утренней службе? Походный лагерь? Возможно… И вообще, кто они – бургунды, сикамбры или ромеи? Странно. Лучше встать и спросить напрямик. Если это благородные люди, то они ответят честно и прямо. Если нет – тогда и говорить не о чем, а следует искать военного вождя.

Да нет же! Темненький, это досточтимый господин Монброн! А рыжий – Тим, который никогда не задирает нос перед простыми работягами, а нужно – и сам поможет, мужик он крепкий, они в Америке, наверное, все такие. Момент: а что такое «Америка»? И все-таки, где они хранят мечи? Стойки для оружия нигде не видно… Иисус и Приснодева, а как же ОН? Они пришли его освободить? Нет! Постой, Ойген, какой такой «Он»? Ты про кого?

С такими очень странными для современного человека мыслями беловолосый человек, носивший имя Ойген Реннер, провалился в беспокойную полудрему.

Дракон. Сатана. Воплощенный дьявол средь мира рабов Божиих. Он скован, заперт, он закрыт от мира… но откуда может появиться дракон в моей деревушке Линц, в Австрии, живущей под скипетром старого мудрого Франца-Иосифа? Там, среди холмов, где мы играли в войну между Пруссией и Францией, а командиром «пруссов» всегда был сын господина Алоиса Гитлера, начальника таможенной управы… Да-да, я отлично помню Адольфа – худющий парнишка, в чистой, но небогатой одежде. Мы иногда забегали перекусить к его матушке, фрау Кларе Гитлер – она пекла прекрасные пироги со свининой… Но меч, где я мог его оставить? Меч! Пусть не будет меча, но мое копье, которым был пронзен изменник Зигфрид, сумасброд, решивший, что сумеет повелевать Злом, Напастью, Драконом и не приносить горе другим… Ненавижу! Это он погубил всех нас вместе со своим проклятым сокровищем!

Спать, спать… Иначе я сойду с ума. Спать.

Ойген засыпал, однако чувствовал, как меняется мир. Мир, который он давным-давно (разве? Ойгену всего восемнадцать лет!) принял под свою защиту.

* * *

– Робер, бери пролетку, отправляйся к подрядчику. Скажи, что с рабочими я расплатился и передай ему гонорар. На вот тебе двадцать… нет, двадцать пять золотых марок. Ассигнациями не расплачиваемся. Господа, подойдите, получите жалованье.

Два десятка мужиков, кто помоложе, кто постарше, выстроились возле «конторы». Пятнадцать пфеннигов в день, не так и плохо. Щедры иностранцы. Расплачивался самый представительный – всамделишный лорд из-за Пролива, в сюртуке, атласном коричневом цилиндре и с непременной цепочкой на животе. Рабочие гудели: а чего вдруг закончили поиски? Неужто действительно провал?

Да, господа, провал. Концессия себя не оправдала. Нужных государству и частному предпринимательству ископаемых не нашли. Нашли только то, что было нужно найти. Вы уволены. Ищите работу дальше.

– Ойген! – Робер, сжимая в руке горсть серебряных монеток, украшенных распушившим крылья орлом кайзера, радостно ворвался в палатку, где отдыхал болящий. – Держи заработанное, а главное, больше в лужи не падай. Намаялись мы с тобой.

– Ойген? – к прекрасно выспавшемуся за ночь и обретшему обычную жизнерадостность Монброну повернулся… Повернулся…

Он не особо высок, однако статен – такая осанка обычно называется «кавалергардской», будто шомпол проглотил – в обычной рабочей одежде, которую ночью заботливо сложили у койки. Светло-русые, а отнюдь не белые волосы. Худощав, но невероятно жилист, будто из веревок скручен. Ну да, Ойген Реннер.

Взгляд. Вот, что пригвоздило пронырливого, в общем-то спокойного и жизнелюбивого Робера Монброна к порогу. На вас когда-нибудь смотрел Юлий Цезарь во всем величии? А Наполеон? А король Филипп Красивый? На тебя глядят, как на мошку. Крысу. Как на ничто. Как на вещь.

– Ойген, ты чего? – ахнул Монброн, остановившись.

– Шлем Зигфрида Нидерландского, – небрежно сказал Ойген, отбрасывая на стол слегка покореженный, расцвеченный сбитой эмалью и золотой чеканкой шишак. – Откуда он у тебя?

– Н-нашел, – выдавил Монброн, роняя из кулака кайзеровские монетки. – Ойген, да что с тобой? Позвать кого?

– Соблагоизволь назваться, – с величественностью византийского императора проронил Ойген, не глядя на Робера.

– Мы же знакомы, – окончательно растерявшись, выдавил слегка напуганный Монброн. – Помнишь, в Вормсе? Подсобный рабочий и все такое…

«А вдруг он сошел с ума? – мелькнула у Робера мысль, – надо бы поосторожнее… Ладно, представлюсь по-светски».

– Робер де Монброн, Иль-де-Франс, город Париж. Ойген, вспомни, я же…

Робер не договорил. Ойген Реннер, простой парень из австрийской деревни куртуазно поклонился, услышав благородное имя, и назвался:

– Хаген из Тронье, Бургундия. Если я могу… ооо…

– Джерри, мистер Роу, у него опять судороги! Помогите! Тим, отошли за доктором в Кюртен! Давай же!

Ойген упал, тело начали бить конвульсии. Рот извергал мутную пену и слова на непонятном языке.

Надо сказать, что именно в тот момент Робер Монброн очень испугался. Он всегда боялся сумасшедших.

Первым на помощь прибежал лорд Вулси.

Спустя два часа британец тоже начал полагать себя умалишенным.

Этого просто не могло быть!

Сказок не бывает!

* * *

Увы, сказки бывают, и далеко не всегда добрые. Пока двое трудяг бегали в деревню Кюртен за доктором для внезапно и тяжело заболевшего Реннера, случилась еще одна неприятность, да такая, что видавший виды Уолтер Роу только руками развел и понял: концессии пришел окончательный и закономерный карачун.

Трое из подсобных рабочих не подошли к хозяевам за жалованьем. Их позвали, но в шатре, стоявшем ближе всего к воде, оставалось тихо. Кто-то отправился проверить (и разбудить – наверное, просто приняли лишку вчера), и вылетел из небольшой палатки с задыхающимся криком.

– Scheisdreck! Mein Wirt, ist sie die Toten!! Alles die Toten!^[93]

– Ч-чего? – Вытаращился Вулси, а Робер разинул рот и мелко перекрестился. – Быстро покажи, где!

Собралась вся компания и большая часть работяг. Окружили, перешептываясь, палатку. Вперед протолкался шуцман-полицейский, прибежавший из соседнего поселка, но толку от него было чуть. Седоусый ветеран франко-прусской войны, не видевший в своей жизни ничего страшнее утопленников и не разбиравший дел сложнее злодейской покражи поросенка из хлева фрау Гисслер, что живет в последнем доме по дороге на Вормс… И все-таки представитель официальной власти не помешает – его свидетельство будет ценно перед большим начальством.

– Мамочки, – только и выдавил напуганный Робер, заглянув внутрь через плечо насупленного и откровенно растерявшегося мистера Роу. – Их убили, да? Убили? Правда?

– Если ты, молокосос, немедля не заткнешь пасть, – тихо рыкнул археолог, – я лично тебя придушу, а труп вышвырну в реку. Вон отсюда! А вы, милорд, подойдите. Что скажешь, Джералд?

Лорд Вулси посмотрел искоса, будто дрозд на букашку, медленно покачал головой и прохрипел:

– Я, конечно, не врач… Но, бесспорно, это насильственная смерть. И все равно… Кто мог сделать такое? В лагере полно народу. Мы почти до утра не спали, услышали бы крик или борьбу…

– Крик-то мы как раз и слышали, – мрачно произнес Роу. – Этот мальчишка, Реннер. Он?

– Бред, – шепотом ответил Вулси. – Когда мы его нашли, не было никаких следов крови. И чтобы в одиночку сделать такое с тремя взрослыми мужчинами? Никогда не поверю.

– Не знаю, не знаю… – Роу повернулся, высунул голову из низкого шатра и подозвал пожилого шуцмана, выглядевшего одновременно настороженным и опешившим. – Герр Хюгель, посмотрите сами. Боюсь, придется вызывать полицейских из города. Как это у вас называется, префектура? Судебный следователь?

– Разберемся, – буркнул усач в синей с серебром шинели, заглянул, а потом, бледный, как творог, выкатился наружу. Его сразу начало тошнить. При всех.

Отлично начался день… Гора древнего золота, свихнувшийся незнамо на какой почве Ойген Реннер и три растерзанных мертвеца. Просто великолепно!

– Ой, Тимоти, – причитал бледный и взъерошенный Монброн, жадно прихлебывая бренди из запасов мистера Роу. – Я едва сам не умер! Там все в крови – стены, потолок, койки… И… И… Понимаешь, у каждого разрезана… Да что там разрезана, словно палашом разрублена грудь! И сердца нет. А лица… Господи, я, наверное, этого никогда не забуду!

– Заткнись. И помогай, – процедил хмурящийся Тим. – Болван, куда подевал гвозди?! Золото на дно клади. Прикрой брезентом. Ох, влипли! Влипли, так уж влипли!

– Точно, – всхлипнул Монброн, выполняя, однако, предписанные действия. – Если полиция найдет у нас сокровища, решат, что это мы убийцы. Мол, не поделили с нанятыми рабочими клад, поссорились, а остальное вышло так же, как в романах мсье Джека Лондона про «золотую лихорадку» на Клондайке. Что теперь делать, Тим?

– Что делать? – под полог нырнул встревоженный Вулси, – Рассказать полисменам всю правду, умолчав только об одной малозначащей детали. О золоте Хагена.

– Это не золото Хагена, – послышался хрипловатый голос. Реннер, о котором все давно позабыли в суматохе, вновь ненадолго очнулся. – Это золото Фафнира. Дракона. И это золото проклято.

Робер, Тимоти и Джералд только переглянулись. Реннер откинулся на спину и вновь затих.

Глава вторая СЛЕДСТВИЯ БЕЗ ВИДИМЫХ ПРИЧИН

Германская империя, побережье Рейна

27-28 марта 1912 года

– Сударь, разве мне стоит объяснять вам, человеку, бесспорно, образованному, что сталкиваясь со столь тяжким преступлением, полиция обязана провести следствие до конца, не взирая на удобства или неудобства даже самых высокопоставленных и уважаемых лиц. Я просто обязан так поступить, Mein Herr Вулси. С меня будут требовать отчета имперские власти… Я государственный чиновник, существуют правила, предписания. Скажите спасибо, что мы никого из вас не задержали.

– Но господин офицер, все документы в порядке, концессия зарегистрирована в министерстве, в Берлине, посмотрите на подпись статс-секретаря Штрауба! Мы…

– Разговор окончен, сударь. Вы останетесь в Германии, пока расследование не придет к выводу о вашей вине или невиновности. Разумеется, при благоприятном исходе, мы извинимся за доставленные временные трудности и вынужденное бездействие вашего предприятия. Итак, надеюсь, в Вормсе я всегда смогу вас отыскать. Если же вы покинете город – будет отдан приказ о розыске и задержании. Не осложняйте себе положения, оно и без дополнительных эксцессов весьма двусмысленно.

…Если бы Брокгауз и Эфрон добавили в свою знаменитую энциклопедию статью «Бюрократ» и поместили рядом дагерротипный или фотографический снимок означенного существа, то лучшего образца, чем нынешний гость лорда Вулси, издателям было бы не найти. Прямо-таки архетипическая личность.

Темно-синяя полицейская шинель с шитьем по рукавам и вороту идеально подогнана по тощей фигуре, сглаживая ее недостатки; фуражка-кепи с сияющим козырьком, тончайшие лайковые перчатки и лучезарные сапоги, отражающие реальность не хуже самого дорогого зеркала. Тяжелый «полицай-револьвер» на ремне, в начищенной кобуре. Венчает это сооружение маленькая крысиная голова, уши оттопырены, нос похож на вытянутый указательный палец, узкие и явно подкрашенные губки украшаются тоненькими, ниточкой, тараканьими усишками, а идеальный прямой пробор делит темные жидкие волосы на две гладеньких прилизанных полусферы. Воняет бриллиантином, сапожным салом и приторной кельнской водой, причем в равных пропорциях. Картину довершают чудовищно-непроизносимая фамилия «Киссенбарт» и характер потомственного бюрократа в двадцатом поколении: «Без надлежащей инструкции, разрешения, директивы или предписания никому нельзя даже дышать и потреблять пищу!»

Короче говоря, полицейское управление Вормса отправило на место кошмарного преступления своего лучшего сотрудника. Неизвестно, являлся ли обер-фольген^[94] умным или прилежным следователем, но вот приехавший к полудню доктор…

Местный доктор являл полную противоположность обер-фольгену Киссенбарту. Лорд Вулси полагал, что в лагерь прибудет эдакий седенький худощавый старичок с бородкой, саквояжиком и в потертом сюртуке, измученный непременной подагрой и тихим алкоголизмом. Однако его светлость изволили серьезно ошибиться.

Доктору Курту Шпилеру оказалось немногим более двадцати семи лет, он прошлым годом закончил медицинский факультет Гейдельберга, купил небольшую практику в деревне, и, разумеется, ужасно скучал, не зная, как растрачивать энергию молодости в глухой прирейнской провинции – в студенческом Гейдельберге жилось куда веселее. Жаждущие врачебной помощи чахоточные крестьяне, полнокровные бюргерши, страдающие коликами пивовары или вечно беременные жены мелких помещиков смертно надоели, как надоедает любая монотонная работа.

Шпилер примчался на скрипучей двуколке, оказался человеком англоговорящим, образованным и аккуратно одетым, чем немедля заработал симпатии всей, озабоченной утренними происшествиями, компании. Приволок с собой целых два саквояжика с медицинскими инструментами собственного изобретения. Выслушал сбивчивый рассказ концессионеров о событиях. Сказал, что мертвецы подождут, а врачу следует прежде всего позаботиться о живых людях. Засим доктор Шпилер побежал в господскую палатку, к отягощенному безумием Ойгену Реннеру, и сразу заставил Монброна вскипятить воды для мытья рук.

Реннер, пребывавший в странной полудреме, – то просыпался, то снова проваливался в глубочайшее забытье – к появлению энергичного господина Шпилера отнесся вполне безучастно.

А потом завертелось. Явился неприятный следователь Киссенбарт в сопровождении полудюжины конной полиции и тихого, как мышка, серенького помощника в наимельчайшем чиновничьем звании. Обер-фольген устроил громогласное расследование, потратил два часа на изучение места преступления (как положено, с лупой и блокнотиком для записей) допросил всех, до кого мог дотянуться, и закончил свою малоосмысленную, но суматошно-бодрую деятельность только к семи пополудни, когда начало смеркаться.

Вывод господина обер-фольгена потряс даже изрядно повидавшего жизнь Уолтера Роу. Оказывается в лагере орудовал человек, больной маниакальным сумасшествием. Ни больше ни меньше.

– Вы ведь помните дело о Джеке Потрошителе у вас, в Англии, несколько лет назад? – нудел Киссенбарт, попутно скрипя металлическим пером по бумаге протокола – к заполнению официальных документов он, похоже, относился с ревностью монаха-флагелланта, истязающего плоть. – Ну тот, убийца, резавший публичных девиц в районе Уайт-Чипелл? В газетах об этом много писали. И лондонский случай вошел во все учебники криминалистики. Очень похожая стилистика преступления, очень… Господин Вулси, вы не замечали у ваших рабочих или сотрудников… странностей? Ну, там, мучительство над животными, привычка к жестокости с людьми, содомские склонности?

Тимоти громко фыркнул, Роу едва не сплюнул, а Робер зажал рот ладонью, чтобы не захихикать. Лорд Вулси напыжился, весьма искусно разыгрывая оскорбленные чувства, и величественно изрек:

– Когда я нанимаю поденщиков на работу, меня менее всего интересуют их, как вы, герр Киссенбарт, выразились, содомские склонности. А прочего не замечалось. Клянусь честью и титулом.

– Зря-зря, – мелко улыбнулся фольген, – наблюдательность всегда помогает в жизни. Итак, тела перевезут в Вормс, для вскрытия. Немедленно. Надеюсь, повозки вы предоставите.

Слово «надеюсь» звучало недвусмысленным приказом.

– Вскрытием могу заняться и я, господин судебный следователь, – не оборачиваясь, откликнулся доктор, по-прежнему сидевший у постели Реннера. – У меня в Кюртене прекрасная амбулатория с резекционным залом. Заверенный нотариусом и сельским шуцманом отчет я немедленно вышлю в город.

– Вы, простите за невежливую откровенность, молоды и неопытны, – с высокомерной снисходительностью заявил Киссенбарт, захлопывая толстую папку бурой свиной кожи и отправляя оную во чрево портфеля с вытисненным над замочком имперским орлом. – И меня не оставляет мысль об убийце-сумасшедшем. Странно, господа, что никто и ничего не слышал, кроме… Напомню: мастер смены сообщил при допросе, будто один из молодых рабочих ночью едва не утонул. Любопытно, что понадобилось поденщику на месте вашего раскопа? После полуночи, в темноте? Да, и почему я с ним не беседовал?

– Вот он, – Тимоти указал на бессознательного Реннера. – Верно, парень упал в яму и почти захлебнулся. Мы все вместе его оттуда вытаскивали и не заметили ничего подозрительного. Его одежда, понятно, оказалась испачкана в глине, а не в крови. А крови на месте преступления было – сами видели! – словно на чикагских бойнях.

– И все-таки, – непреклонно начал Киссенбарт, – я хотел бы…

– Ах, господин офицер, оставьте! – отмахнулся доктор Шпилер. – Молодой человек очень болен. Вероятно, тяжелейший приступ эпилепсии. И каталепсия вдобавок… Ничего не пойму. Сейчас вы от него ничего не добьетесь.

– Придет в себя – пускай явится в полицейское управление Вормса, – строго приказал обер-фольген, поднимаясь. – Вот именное предписание, вручите. Итак господа, время к вечеру, я возвращаюсь в город. Уверен, вы исполните мои предписания с пунктуальной точностью. Необходимые бумаги я оставил на столе. Честь имею.

– …Уникальная сволочь, – выразил общее мнение о Киссенбарте Джералд Вулси после отбытия полиции и господина чиновника. – Тупой, самоуверенный тевтонский шакал.

– Будьте аккуратнее в словах, милорд, – усмехнулся доктор. – Я ведь тоже немец. Однако вы правы насчет тупости – сего выдающегося таланта у господина обер-фольгена не отнимешь. Версию он выдвинул абсурдную. Я осмотрел повреждения трупов и могу сказать, что… это прозвучит несколько странно, но человек, да еще и массовый маниакальный убийца, всегда убивающий жертвы поодиночке, не смог бы сделать такого. Я читал некоторые исследования по данной тематике и не могу ошибаться.

На доктора уставилось четыре пары заинтересованных глаз. А тот размеренно и авторитетно продолжал:

– По курсу судебной медицины в Гейдельберге мне зачли высший балл, это действительно интересный предмет – в процессе изучения понимаешь, до какой звериной жестокости иногда может дойти человеческая натура. Троих ваших поденщиков убил не человек, это раз. Все произошло настолько быстро, что несчастные даже не успели закричать и позвать на помощь. Или не смогли сами схватиться за ножи. Это два. Тот, кто вырвал людям сердца, обладал невероятной, нечеловеческой силой – грудная клетка, признаться, очень крепкое изобретение природы, поверьте мне, как практикующему врачу, частенько занимающемуся хирургией. Разломать ребра, как корзиночку из ивовых прутьев, невозможно никакому силачу. Это три. Не заметно, чтобы убийца пользовался металлическими инструментами, только какие-то острые изогнутые крюки, наверняка когти – шрамы говорят об этом с полной ясностью. Видимо, действовал хищный зверь. Вот мой вывод.

– Но вокруг не обнаружилось никаких следов! – воскликнул Монброн. – Крупное хищное животное непременно оставило бы на мокрой глине отпечатки лап! И кровавого следа тоже нет. К тому же здесь, в обжитых местах, навряд ли можно встретить взбесившегося медведя или волков… Неподалеку заводы, гавани, железнодорожная линия – откуда в Прирейнской области могут появиться опасные хищники? Хищники с такими непонятными пристрастиями – вырывать сердца у жертв?

– Это и вызывает удивление, – пожал плечами доктор. – И еще одно. Мой пациент, как вы рассказывали, ночью кричал. Вы не предполагаете, почему? И как долго?

– Очень долго, – поразмыслив, ответил Роу. – Не менее трех-пяти минут. Но ведь эпилептики обычно издают перед приступами судорог вскрик.

– Краткий, резкий, очень громкий, – кивнув, подтвердил доктор Шпилер и пригладил слегка вьющиеся русые волосы. – Ключевое слово здесь – «краткий». Секунда, ну три. Самое большее – пять. Понимаете? А господин Реннер вопил, по вашим словам, несколько минут. Так, словно…

– Словно увидел что-то, смертельно его напугавшее, – радостно добавил Монброн, догадываясь. – И бежал, спасаясь от этого чего-то. Будто от баскервильской собаки из романа мсье Артура Конан-Дойля. Не читали? Занятная книжка… Затем мсье Реннер поскользнулся, сверзился в яму. Действительно сударь, следует его расспросить. Когда придет в себя.

– Не нравится мне это, – с нехорошей интонацией сказал Роу, прикладываясь к неизменному бренди. – Очень не нравится. Предчувствие дурное. Кстати, доктор, не выпьете?

– Отчего же нет, благодарю, – Шпилер пересел к столу. – Я, господа, давненько за вами наблюдаю, уж простите за излишнее любопытство. Спрашивал у бургомистра, в земельной управе. Все твердят одно и то же: американо-британская концессия по разысканию каолиновых глин. Ничего себе дельце! Как по-английски – «бизнес»? Стоило ли из-за вонючей глины ехать через Атлантику? Кстати, prosit!

Доктор приложился, мужественно допил душистый коньячный спирт до дна и слегка поморщился.

– О, прекрасный бренди! Но для меня крепковат. Продолжим-с, господа. Рабочих вы наняли немного, копались только в окрестностях, не далее полутора миль от данного места. Я, в отличие от надутого индюка Киссенбарта, не только наблюдателен, но и умею делать выводы.

– И какие же выводы посетили вашу просвещенную голову, доктор? – нехорошо сощурился лорд Вулси.

– Давайте перечислим, – Шпилер непринужденно забросил ногу за ногу и откинулся на матерчатую спинку стульчика. Попутно плеснул себе еще бренди. Отпил. Начал размеренно, будто доцент на кафедре, говорить:

– Рейн недаром называют главной дорогой Европы. А людям свойственно что-нибудь на дороге терять. В этих краях ходит легенда, что во времена Тридцатилетней войны, затонуло судно с церковной десятиной, направлявшейся в Рим, – два десятка сундуков с серебром и золотом. Не столь давно, в 1909 году, во время речного шторма, о камни на левом берегу разбилась паровая яхта герцога Дармштадского. В сейфе судна остались бриллианты – я читал в журнале. Да кого здесь только не бывало – начиная от викингов, франков или ландскнехтов и заканчивая предприимчивыми дельцами, переправляющими по воде контрабанду из Австро-Венгрии и Швейцарии в Гамбург. И почти каждый что-либо терял. Все богатые люди такие рассеянные… Я доходчиво изложил свою догадку?

– Не совсем, – промычал Тимоти, во взгляде которого появилось угрожающее выражение. – Думаете, мы охотимся за кладами Рейна? Тогда объясните, почему ищем на берегу, а не наняли водолазов, чтобы тралить дно реки? Искать затонувшие суда с сокровищами?

– Да просто Рейн несколько раз менял русло! Где сейчас земля – была вода, равно и наоборот. Еще пример: утром вы рассчитали всех рабочих, погрузили на фургоны большинство вещей, однако исполнять наистрожайший приказ господина обер-фольгена и весело ехать в город отнюдь не собираетесь. Значит, что-то действительно нашли и пытаетесь избавиться от лишних глаз.

– Так!.. – Роу угрожающе поднялся, но доктор тотчас примиряюще вытянул ладони вперед.

– Нет-нет, не беспокойтесь, я не желаю вас шантажировать или докладывать властям, что иностранцы разграбляют национальное достояние рейха. Мне просто очень скучно в этой глуши. Представьте только: в один день происходит тройное убийство, я встречаюсь лицом к лицу с таинственной концессией гробо… э… pardon, глинокопателей, да еще и во главе с настоящим британским лордом!..

Шпилер внезапно осекся, уяснив, что зашел чересчур далеко, покраснел, резко смутился и с натугой выдавил: – Простите, если я позволил себе лишнее. Я вовсе не хочу мешать в вашем деле. Если вы, господа, потребуете, я немедленно уеду домой. Порошки опия для вашего молодого друга, разумеется, оставлю. Простите еще раз за чрезмерную развязность. Мне не следовало…

– А ну сядьте на место! – Тим, широкий, как рыжий медведь, надвинулся на доктора, в глазах которого мелькнула обеспокоенность. Мало ли чего ждать от помешанных на неизвестных сокровищах иностранцев? Нож под лопатку, камень на шею и в реку… Нет, они люди благородные, к чему такие мысли? И все же…

– Джентльмены, мы влипли в нехорошую историю, – по-ирландски растягивая слова, начал Тимоти. – И, чует мое сердце, это еще не финал. Из местных жителей мы ни с кем не знакомы, кроме досточтимого доктора. Предлагаю взять его в долю, в обмен за помощь. Док, полторы тысячи северо-американских долларов вас устроит? Триста британских фунтов по курсу лондонской биржи, между прочим…

– За что? – поразился Шпилер и потянул тугую завязку на темно-фиолетовом банте-галстуке. – За молчание? Вы, господа, что, действительно убили тех… поденщиков? Но почему?

– Мы никого никогда не убиваем, – свирепо бросил Роу, с ненавистью глядя на американца. – Я бы советовал вам, доктор, поехать домой и навсегда забыть о сегодняшнем дне.

– Постойте, мистер Роу, – вперед вышел лорд Вулси. – Нам потребуется помощь не стесненного в передвижениях и не привлекающего внимания полиции местного жителя, да еще и хорошо воспитанного, честного молодого человека. Заметили, герр Шпилер сидит с больным уже несколько часов, а ни разу не обмолвился о плате за услуги… Это о многом говорит.

Пауза. Десяток шагов по палатке.

– Учтите, доктор, мы можем втянуть вас в абсолютно противозаконную, но многообещающую историю. Мне, Уолтеру Роу, мсье Монброну и Тимоти О’Доновану требуется немедленно покинуть Германский рейх. Выехать предполагается через Страсбург во Францию, затем в Кале, потом мы сядем на пароход, идущий куда-нибудь… допустим, в Новый Свет. У нас с собой груз. Исключительно ценный. Груз должен покинуть Германию вместе с нами. Тайно. Если поможете – станете очень богатым человеком, обоснуетесь за океаном или в колониях. Вам ведь терять нечего? Семьи-супруги-детей нет, практика, как сами изволили выразиться, скучная… Тысяча пятьсот долларов, предложенные Тимом, – только аванс. Если угодно, можете получить его немедленно. Тимоти?

На столик перед окончательно потерявшим нить событий и запредельно ошеломленным Куртом Шпилером легла слегка измятая пачка бело-зелено-черных денег с портретами незнакомых бородатых мужчин.

– Полторы штуки, цент в цент, – с техасской непринужденностью усмехнулся рыжий американец. – Точно, как в папашином банке. И никто не попросит, вас, док, расписаться в ведомости или на чеке. Поймите наше положение – нам запрещен выезд из страны до времени пока этот драный Киссельшпиц…

– Киссенбарт, – машинально поправил доктор, созерцая маленькое состояние, выраженное в кипе банкнот государственного банка Северо-Американских Соединенных Штатов.

– Да, пока он не закончит свое дурацкое расследование. Паспорта отобрали, документы на концессию никаких прав не дают. Единственное, чего у нас в достатке, – деньги. И нам потребуется временное укрытие.

– Да объясните же, в чем дело! – взмолился доктор. – Вы шпионы? Контрабандисты? Торговцы незаконными товарами? Ничего не зная о вас, я ничем не смогу помочь! И… И я не хочу нарушать закон! Напоминаю, если не знаете: правосудие в Германии строгое.

– Сделаем так, – вмешался лорд Вулси. – Роу, Тимоти, переодевайтесь в рабочую одежду, зажигайте фонари. Поработаем ночку. Доктор останется с нашим эпилептиком, а ты, Робер, с доктором. Все ему расскажешь. С самого начала. Уяснил?

– Фф-у, – выдохнул Монброн, чьей утонченной натуре маменькиного сыночка претило рыться по ночам в жидкой грязи. – Хорошо, согласен. Доктор, хотите, я угощу вас маминым ликером? Нам этот нектар присылают родственники из Вест-Индии.

* * *

Брюзжащий Роу, невозмутимо-величественный Джералд и посвистывающий Тимоти скрылись в сумерках за пологом шатра – лишь тускло мерцали огоньки фонарей. Рейн снова начал беспокоиться, и кричали древесными голосами сосны на высоких холмах. Едва взошедший месяц укутали тучи.

– Знаете, мсье, – проникновенно начал Робер, облачившись в теплый рыбацкий свитер из грубой, но отлично согревающей шерсти, – вы, скорее всего, мне не поверите. Я и сам доселе не верю.

– Я верю вот в это, – Шпилер критически осмотрел банкноты и зачем-то потрогал плотную, чуть сыроватую бумагу долларовых купюр. – Я… Просто я никогда не видел столько денег сразу. А деньги не платят просто так. Их надо заработать – это вечный и неизменный закон. Говорите, Робер. Я попробую понять.

* * *

Вот так начиналась эта долгая и жутковатая сага, коей увлеклись в колледже трое молодых приятелей.

Вероятнее всего, события, о которых Монброн кратко рассказал нынешней ночью доктору Курту Шпилеру, происходили с 580 по 591 годы от Рождества Христова, но кто сейчас, за такою давностью лет, разберет точные даты? Словом, по мнению Монброна, эта эпопея выглядела примерно следующим образом.

Европа, разоренная бесчисленными нашествиями варваров, наконец-то начала строить новую цивилизацию – уже не римскую, а свою собственную. Династия Меровингов, последователей легендарного Меровея, от которого ведут свой род большинство европейских владык, повелевала тремя новыми государствами, расположившимися на землях нынешних Германии, Франции и Италии – Нейстрией, Австразией и Бургундией.

Три государства – одна династия.

Меровинги.

Искателей клада Нибелунгов более всего интересовала именно Бургундия, как страна, давшая начало цепи бедствий и трагедий, которые и привели Европу в нынешний, сравнительно цивилизованный вид.

…Времена великих героев, драконоборцев, эпоха, когда христианство вытесняло за грани нашей человеческой Вселенной, нашего Универсума, древних богов, времена борьбы между двумя религиями… Но если мы теперь крепко верим в Христа, в Его Смерть, Искупление и Воскрешение, то для язычников и их сыновей настолько же реальны были существа, верховенствующие над дохристианским Универсумом. Боги, духи, чудовища…

Дракона звали Фафниром. Обитал он ближе к северу Европы, возможно в Арденнах – в этих горах можно прекрасно укрыться и спрятать сокровищницу. Но давайте не забывать, что дракон в понимании викинга, гота или сикамбра – это не просто ящеровидное животное о четырех лапах, с двумя крыльями и огнедышащей пастью. Дракон – воплощенный в чешуйчатое тело Дух Разрушения, равный любому божеству по могуществу.

Фафнир был последним и самым сильным.

Зигфрид Нидерландский – скандинавы, изменив имя героя на свой лад, именовали его Сигурдом – убил Фафнира. Умирая, Фафнир проклял и Зигфрида, наследника Нидерландского трона, и сокровища, которые ушлый варвар, разумеется, забрал себе.

Вскоре Зигфрид женился на Кримхильде из Бургундии, родной сестре трех братьев-королей из династии Меровингов. Все перипетии их семейной жизни описывать долго и неинтересно, кто хочет, может сам перечитать «Песнь о Нибелунгах». Но Кримхильда получила в качестве свадебного дара клад – драконье золото, которое несло бедствия своему владельцу.

Хаген, близкий друг и своеобразный покровитель трех бургундских королей, взял на себя смелость убить Зигфрида, как вечный источник несчастий для своей королевы и самой Бургундии, затем настоял, чтобы Кримхильда повторно вышла замуж – за короля Этцеля, обитавшего где-то «на востоке». По дороге из Вормса в столицу Этцеля мажордом Хаген выбросил в Рейн проклятое сокровище и, вместе с тремя братьями-королями, поклялся, что местонахождение драгоценностей ящера навсегда останется их общей тайной.

Тем не менее проклятие дракона Фафнира настигло каждого – и Кримхильду, и королей Бургундии – Гунтера, Гернота и Гизельхера. И самого Хагена. Все они вскоре погибли в междуусобной бойне.

Клад исчез на тысячу триста лет. О нем периодически вспоминали, были попытки начать поиски, но седой Рейн тщательно хранил доверенную его водам тайну.

…Хранил до времени, пока трое молодых нахалов не прочитали «Песнь о Нибелунгах» внимательнее, чем все их предшественники, подобно мэтру Шлиману тщательно отсеяли мифологическую шелуху, не выпросили у родителей денег (как, например, Тимоти и Монброн), или не сняли со своего счета (как лорд Вулси), не высчитали приблизительное местонахождение – примерно в десяти милях южнее Вормса – и…

И пока не нашли сокровище, что погубило Бургундскую династию тринадцать столетий назад, в 591 году.

Вот такая история, доктор Шпилер.

Верите?

* * *

– Не верю, – Шпилер изумленно качал головой, хватался попеременно то за остатки ликерчика, то за преподнесенные Монброном французские папиросы, то вставал и ходил вперед-назад по шатру, не забывая, однако, иногда проверить пульс у тяжело дышащего Реннера.

– Клад Зигфрида и Хагена! Это просто красивая легенда! Подобно несуществующему Святому Граалю! Знаете, мсье, одно время я занимался эзотерикой. Так, увлечение юности… Наслушался много сказок о древних проклятиях, священных предметах, магических артефактах, оставшихся с незапамятных времен. Чушь и выдумки нервных дамочек-кокаинисток! Наступили другие времена! Паровозы, телеграф, электричество! Построили самое гигантское судно в истории – слышали про «Титаник»? – а вы мне рассказываете легенду полуторатысячелетней давности! Да, возможно, найденное золото действительно очень древнее, любой богатый музей отдаст за предметы из клада баснословную сумму, но… Но клад Нибелунгов? Самая таинственная и великая легенда Германии? Бред!

– Вот не далее как сегодня утром, – Монброн торжествующе кивнул на почивающего Ойгена Реннера, – этот парень в припадке эпилептического безумия пытался втолковать мне, будто он Хаген из Тронье – тот самый! – а найденный нами вендельский шлем однозначно определил как шлем Зигфрида Нидерландского. Воздействие силы клада на простого мальчишку со слабым рассудком? А чего он так испугался ночью? А кто убил рабочих? Не слишком ли много странных совпадений?

– Вы просто сами себя убедили, – устало сказал доктор, плюхаясь на свободную реечную кровать. – Самовнушение. Читали новомодные сочинения доктора Зигмунда Фрейда из Вены? Хотя… Расскажите-ка мне о господине Реннере. Все, что знаете. Может быть, это поможет в лечении. Давайте отвлечемся от басен о легендарных кладах. Поверить хочется, но… Знаете, всякие эзотерические общества изрядно попудрили мне мозги во времена Гейдельберга. Я ходил на обряды, слушал, наблюдал – арифмология, спагирия, основы теургии, гимнософия, мемфисская иероглифика… Это все пустое. Понимаете – пустое. Развлечения для одуревших от безделья богачей. Не имеющие под собой никакой реальной основы выдумки. Как и ваша история про дракона и его проклятие. Давайте лучше о пациенте.

– Хорошо… – пожал плечами Монброн. – Я ведь не расспрашиваю у каждого нанятого рабочего историю его жизни и болезней. Так, где его контракт? – Робер забрался в шкатулку с официальными бумагами липовой глиноземной концессии, поворошил синеватые плотныелисточки, и извлек один под свет керосинки. – Извольте. Ойген Клаус Реннер, из Линца, Австро-Венгрия. Родился в 1894 году. Исповедания католического. Временный вид на жительство в Рейхе. Специальность – разнорабочий. Нанят… Оплата поденная… Штрафов не было. Вот и все.

– Потрясающе! – скривился доктор Шпилер. – Вы мне сейчас невероятно напомнили господина Киссенбарта, не к ночи будь помянут. Я просил рассказать о человеке, а не читать идиотическую бумажку. Робер, вы работали с ним, наблюдали много дней, разговаривали. Не приметили ничего особенного?

– Гхм… Честное слово, ничего! Слегка стеснителен, но провинциальные парни, особенно иностранцы, все такие. Малообразован – наверное, на уровне школы при церкви, класса четыре, не более. Говорит на выраженном австрийском диалекте, однако я не очень хорошо разбираюсь в особенностях диалектов немецкого языка. По-моему, Ойген здоров как бык – посмотрите на его мышцы! Работал хорошо, если попросишь помочь сверхурочно – отказываться не будет. С рабочими дружил, то есть в выходные пил наравне, хотя очень пьяным я его никогда не видел. За эти месяцы ни единого разу не болел. Это странно: я слышал от маменькиного доктора, мсье Лаваля, будто эпилепсией заболевают в раннем детстве, а если верить метрике – Реннеру уже целых восемнадцать лет. Может, он скрывал приступы?

– Такое не скроешь, – озадаченно проворчал доктор. – Что вы будете делать с ним дальше?

– Если не выздоровеет в ближайшие день-два, пока мы здесь, придется отправить в Вормс, в госпиталь. Джералд может заплатить за лечение. А как по-вашему, мсье Шпилер, молодой человек поправится?

– Еще раз повторите его утренние слова, – потребовал врач. – Про Хагена, про шлем. Опишите поведение. В мельчайших подробностях. Печенкой чувствую, мсье, дело здесь очень нечисто, прав был этот бульдогообразный Уолтер Роу. Рассказывайте же!

Монброн и рассказал. Да, Ойген повел себя неестественно – по меньшей мере работяги из захолустного Линца по природе своей не могут употреблять слово «соблагоизволить» и смотреть на тебя глазами Константина Великого, заметившего вошь на императорском пурпуре. Узнал шлем, выуженный из ямы возле реки и точно определил владельца. Потом что-то бормотал о проклятом золоте… Обычное помешательство.

– Нет, не обычное, – опроверг выводы Робера доктор. У Шпилера аж нос покраснел от напряжения. – Знаете, мсье Монброн, мой изначальный скептицизм тает с каждой минутой. Кто еще кроме вас и ваших друзей знал о цели поисков? О том, что причиной приезда в Рейх и раскопок возле реки является именно клад Нибелунгов, золото дракона? Вы обязаны были держать такую цель в тайне от властей и газетчиков!

– Никто, – удивился Робер. – Я даже маме не сказал. Просто отправился отдыхать с университетскими приятелями на Рейн. Мы никому не гово… Впрочем, постойте. Как же я мог забыть! Аббат Теодор Клаузен из монастыря Святого Ремигия. Это здесь, неподалеку. Очень начитанный человек, иезуит, он помогал нам в поисках на местности, консультировал, искал сведения в старинных рукописях. Аббат Теодор тоже в своем роде концессионер, какой-то приятель лорда Вулси. Но археология интересует аббата лишь как искусство. Он обещал хранить тайну, как и каждый из нас. Неужели отец Теодор прислал к нам соглядатая? Ойгена?

– Это единственное разумное объяснение тому, что необразованный австрияк мог в помрачении сознания, следующего за припадком судорог, упомянуть о кладе Зигфрида, – Шпилер понимающе поджал тонкие губы. – Говорите, ваш аббат – иезуит? Навевает нехорошие подозрения. А если могучий орден, поддерживаемый Папой Римским, ныне испытывающим серьезные финансовые затруднения – газеты-то читаете? – заинтересовался вашим сумасбродным прожектом и просто использовал вас… Как говаривал основатель иезуитского ордена, святой Игнатий Лойола – цель оправдывает средства. А цель простая – столь необычным образом пополнить тощую казну Ватикана.

Монброн насупился и гордо парировал:

– Вы наверняка протестант и не знаете истинного контекста упомянутой фразы святого Игнатия. Цель – есть спасение бессмертной души человека. А ради этой благой цели можно оправдать любые средства. Понимаете?

– А-а-а… Не знал, простите, – доктор слегка поклонился, в извинительном жесте. – Никогда не интересовался официальной теологией, особенно католическими догматами. Как-никак, эпоха просвещения и все такое прочее… Но связываться с иезуитами? Конечно, на дворе цивилизованный двадцатый век, никто уже не верит в подобный вздор, да и орден Иисуса перестал быть общеевропейским пугалом… Боже, опять что-то стряслось!

Снаружи донесся яростный рев Уолтера Роу. Голос британца ни с чем не спутаешь – трубный глас разгневанного слона, наложенный на протяжный гудок линейного крейсера в тумане под Дувром. Разобрать слова за шумом ветра было невозможно.

– Веселенькое у вас предприятие, Робер, – торопливо выговаривал Шпилер, яростно пытаясь засунуть ладонь в запутавшийся рукав пальто. – Что нас ждет сегодня ночью? Еще десяток порванных в клочья мертвецов? Оборотни? Граф Дракула? Оделись? Берите любое оружие и бежим на помощь! У меня тяжелая трость…

– Какие мертвецы? – едва не рыдая вскричал Монброн, впрыгивая в сапоги. – Поденщики разъехались днем, шуцман вернулся в деревню, остались только мы. Отчего Роу так надрывается?.. Кошмар! Зачем я только в это ввязался!

* * *

Госпожа Радклифф, знаменитая сочинительница ужасных повестей, коими в прежние (да и в нынешние) времена зачитывались впечатлительные бледные барышни и уважаемые великосветские матроны, пришла бы в неописуемый восторг от эдакой готической ночи – все великие злодейства и таинственные преступления совершаются именно в такой зловеще-романтической обстановке.

Широкая черная река, на поверхности которой изредка вспыхивают мимолетные белые полосы барашков волн, неполная луна подсвечивает старым серебром низкие облака, стайками ползущие к морю; где-то вдалеке, над Баварией, посверкивают бесшумные искорки молний – гроза настолько далеко, что отзвуки раскатов не слышны. Сумрачно подвывает и всхлипывает ветер в прибрежных скалах, на темных холмах угрожающе шумят кроны вековых сосен, с мерным плеском разбиваются о каменисто-глинистый берег волны седого Рейна… Не хватает только полуразрушенного замка на скале, тоскливого волчьего воя, оранжевых факелов и душераздирающего хохота какого-нибудь живописного злыдня наподобие Синей Бороды.

Зато прочих чудес более чем достаточно.

Монброн и доктор, поскальзываясь и отпуская тихие проклятия, вихрем примчались на место событий – то есть к раскопу с кладом – и поначалу не обнаружили ничего экстраординарного, за исключением продолжающего ругаться мистера Роу и крайне обескураженных Тимоти с Джералдом. Фонари горят, вода из ямы вычерпана более чем наполовину, плащ-палатку, расстеленную здесь же, украшает темная куча, по ближайшему рассмотрению являющаяся скоплением грязных монет и траченных временем украшений. Куча, однако, большая: по первой и неправильной оценке Монброна – не менее сотни фунтов весом.

– Что… Что произошло? – чуть задыхаясь осведомился Робер у вымазанного грязью по самые брови лорда Вулси, однако в ответ получил спущенный, будто камнепад, град самых вычурных ругательств, исходивших от мистера Роу. Ясно прослеживалось только одно, наиболее часто повторяющееся слово: «чертовщина». Монброн заметил, что Тимоти сжимает в руке «Смит и Вессон», а курок взведен.

– Да в чем дело-то? – жалобно воззвал Робер. За спиной напряженно сопел доктор Шпилер. – Привидение Зигфрида явилось? Или сапоги промочили? Мсье?!

– Вот оно! – снова взвыл Роу, вытягивая руку в сторону прибрежной косы. – Тим, стреляй!

– Во что? – рявкнул в ответ техасец, а внимательный Робер различил в голосе Тимоти нотку настоящей, нешуточной паники. И медленно начал пугаться сам. – В призрака? В морок?

– Тише, тише, джентльмены, – слегка дрожащим голосом остановил спорщиков Джералд. – Понаблюдаем. Крайне необычное явление, никогда о подобном не слышал… Да, точно, оно на косе, справа. Не двигайтесь и не шумите. Робер, перестань дрожать.

…Это походило на клочок золотистого тумана, по которому изредка проскальзывали едва заметные синеватые искорки. Сгусток, имевший размеры крупной собаки, но не владевший определенной и ясной формой, повисел над песком и начал медленно двигаться к груде валунов, разбросанных сразу за лагерем, в трех десятках ярдов. Монброн решил, что по виду явление непонятно, однако неопасно. Вроде облачка газа.

Пока туманный хвост мелькал в камнях, Роу, чертыхаясь через каждое слово, повествовал о причине внезапно охватившей кладоискателей паники.

– Мы убрали большую часть воды ручным насосом… Края только постоянно оползают… Тьфу, дьявол! Там, – археолог выразительно и смачно сплюнул в зияющую яму, – не меньше шестисот фунтов золота и артефактов. Я и Тимоти спустились вниз. Попадались интересные вещицы – потом посмотрите. И тут я беру… Меч, наверное, в ножнах с византийской, как успел разглядеть в этой поганой тьме, чеканкой. И тут выскакивает оно! Прямо передо мной, из-под земли, точнее, из воды! Тварь эдакая! Лицо обожгло – брови спалил. Ударило искрами, будто голый телеграфный провод потрогал, только гораздо сильнее. И шипеть начало!

– Шипеть? – слабо переспросил Монброн, чувствуя, как слабеют ноги.

– Да, именно шипеть, а не декламировать сонеты Байрона! – оглушительно рявкнул археолог. – Как паровозный котел! Только гораздо хуже! А совсем жутко то, что в шипении я различал слова! Не знаю, какой это был язык, но явно не романский и ни один из современных. Я едва в штаны не напустил, да и то бы не беда – промок в яме насквозь. Потом оно снова ударило искрой, будто хотело отогнать, и улетело к берегу. Как пар! Туман! Понимаете?

– Уолтер, успокойся! – поднял голос лорд Вулси. – Существует много неизученных тайн природы, электрические явления в почве, земной магнетизм…

– Никакой магнетизм не будет с тобой разговаривать! – с озлоблением процедил англичанин. – А оно разговаривало! Ясно? И, кажется, мы ему не понравились! Тьфу, бесовство! Я ведь предупреждал – место здесь необычное. Кстати, где теперь находится тварь, никто не видит?

– Над рекой, – Тимоти вытянул руку в сторону Рейна. – Плавает над волнами, в воздухе. Довольно далеко. Уолтер, вы запомнили хоть одно слово?

– Какое там, – махнул грязной рукой археолог, – хотя, постой. Одно впечаталось в память… Нечто вроде «вер трик хэр ек ком». Точно, наверняка так.

– Эти слова явно из группы германских языков, – уверенно сказал из-за спин концессионеров доктор Шпилер. – Я изучал в университете. Знакомые корни. Только какой язык? Готский? Древненорвежский? Стародатский?

– Почему сразу «древне» и «старо»? – настороженно повернулся к доктору Джералд. – О чем вы подумали, сэр?

– О том, – яростно ответил Шпилер, – что если вы, господа, по глупости затронули интересы существ сверхъестественных – расхлебывайте последствия. Клад древний, а тогда клады охраняли твари, которых мы теперь полагаем волшебными. И о которых ничего не знаем! Помните непобедимого дверга Альбриха из «Песни о Нибелунгах»? А лично Фафнира, хранителя сокровищ? А сам народ Нибелунгов, о котором известно только то, что он существовал, и ничего более? Поверьте, наши предки не были выдумщиками и фантазерами – волшебные твари являлись для них такой же реальностью, как для вас депозит в банке, или для меня стетоскоп!

– И вы верите в подобную чушь? – поразился Вулси. – Доктор, вы же закончили один из лучших университетов Европы!

– Чушь? – упрямо возразил обозленный и (чего скрывать!) напуганный Шпилер. – Эта самая чушь сейчас парит над Рейном и наблюдает за нами. Взгляните и убедитесь, милорд. Земным магнетизмом это… чудо не объяснишь.

– Наблюдает оно не за нами, – тихо сказал Тимоти. – Кажется, я вижу огни. Чувствуете, стук колесных плиц по воде? Подходит небольшой пароход или буксир. Точно, фонарь на баке… а наш красавчик ими заинтересовался. Смотрите же, остолопы, оно летит к судну!

В предутренней серой хмари пятеро обескураженных людей могли наблюдать, как по фарватеру Рейна медленно движется совсем небольшой колесный кораблик. Два позиционных огня – на баке и на корме, обычные керосинки. Высокая черная труба исторгает угольный дым. Судно шло осторожно – ночь, а Рейн река непредсказуемая, особенно если ты находишься на борту маленького буксира. Шквал, внезапный порыв ветра, и неприятностей не оберешься.

– Наверное, перегоняют из Людвигсхафена в порты Вормса или Майнца, – со знанием дела сказал Роу, лучше других знакомый с местной речной географией. – Утром заберет новую баржу и снова потянет на юг. Гляньте, джентльмены, наш бестелесный приятель уже рядом с судном. То-то будет потом сплетен на реке – настоящее водяное привидение!

– Боюсь сплетен не будет, – сквозь зубы протянул Вулси. – Робер, сбегай в палатку за моим биноклем! Быстрее, остолоп!

Спектакль начался еще до того, как отличный цейсовский бинокуляр оказался в руках его светлости. Размытое облачко начало менять цвет – по нему пробегали алые и багрово-красные полосы, желтизна исчезла, послышался отчетливый треск, будто после бури, когда атмосферные разряды гуляют по громоотводам зданий… Над неизвестным буксиром разразилась маленькая гроза – красные молнии мгновенными выстрелами пробовали на вкус такелаж, опутали трубу, отчего кораблик на несколько мгновений превратился в водоплавающее подобие рождественской елки.

И тогда же великую реку огласили самые жуткие звуки, которые мог когда-либо услышать человек. Робер судорожно вцепился в плечо Тимоти, но почувствовал, как обычно беспечного и неустрашимого техасца колотит. Роу тяжело дышал и поминутно сплевывал, ладони Джералда вздрагивали, пот заливал лицо, мешая наблюдать, стекла бинокуляра мигом запотели…

Грохот ломаемого дерева и металла, человеческий визг – взрослый мужчина может издавать такой звук только единственный раз в жизни, в первый и последний. Бухтение машины, сбавлявшей обороты, щелчки, похожие на взрывы петард, снова крики, переходящие в недвусмысленный хрип.

А над этой кошмарной какофонией главенствовал чей-то громкий шепот. Успокаивающий, невозмутимо-размеренный, уверенный в себе шепот, не принадлежащий человеческому существу. Оно будто разговаривало само с собой, комментируя для себя происходящее, говорило о чем-то неизвестном и давно минувшем, повествовало о некоей тайне в забытом скальдическом ритме. Это и было ужаснее всего – оно, наблюдая за разворачивающейся на Рейне драмой, просто разговаривало. Со спокойной отрешенностью.

Холод, холод, ледяной холод пополз на берег, ровный, постоянный, пробирающий до костей. И чем морознее становилось, тем громче разговаривало Оно.

Кончилось все внезапно, словно фитиль задули.

Полнейшая, кромешная тишина. Даже плеска волн не слышно. Буксир исчез. Золотистое облачко, накрывшее судно, тоже – пусто и тихо на реке.

– М-мнения и мысли? – Джералд первым пришел в себя, пускай и слегка заикался от холода и испуга. Мороз, кстати, начал исчезать, его сносило вниз по реке, а ветер, пришедший на смену промозглой стылости, казался невероятно теплым.

– Мнения? – выдавил Тимоти. – Если я еще хоть однажды замечу вблизи подобную чертовню, унесу ноги побыстрее. И подальше.

– Никаких разумных объяснений, – прошелестел доктор Шпилер, чья кожа в предрассветных сумерках казалась не бледной, а синей, как у покойника. – Один совет, господа, – надо немедленно сворачиваться и уезжать. Вы выкопали что-то плохое… ОЧЕНЬ плохое, понимаете? Господи, спаси и сохрани…

– Еще священника позовите, окропить бережок и чертей погонять, – Уолтер Роу провел ладонью по взмокшему лицу. – Собираемся тотчас после рассвета и ретируемся в Вормс. А лучше вообще в Америку. Дьявол с ним, с кладом. Кажется, мы наблюдали доподлинную нечистую силу. В натуральнейшем виде.

И, как подтверждение его слов, в раскрытой неподалеку яме с сокровищами громко и сочно хлюпнуло. Будто гиппопотам наступил в лужу жидкой грязи.

– Постойте, – вдруг воскликнул Тимоти, остановив тем самым общий порыв рвануться к шатру и укрыться за его непрочными стенами. – Видите, плывет? Там, правее! Эх, была не была!

– Тим, стой! Ополоумел? – лорд Вулси повис на плечах начавшего сбрасывать промокшую куртку техасца, но Тимоти сбросил его, как медведь сбрасывает с холки охотничью собаку. – Остановись! Я приказываю, наконец!

– Да кто ты такой, чтобы приказывать ирландцу? – процедил Тим, сдирая брезентовые штаны и умопомрачительно грязную нижнюю рубашку. – Сами натворили, сами и будем исправлять, не дети малые. Утону – невелика потеря, у папочки куча других претендентов на наследство, мы ж не поганые янки, а настоящие ирландские южане, семья большая! Присматривайте за мной. И ни с места! Сбежите – прокляну прямиком из преисподней, не хуже Фафнира… Ах, тварь, вода холоднющая!!

И бесшабашный техасец, не особо долго думая, с размаху бросился в Рейн. Поплыл быстро, умелым брассом, к месту, где виднелось нечто бесформенно-темное, покачивающееся на мелких волнах. Через полторы минуты со стороны реки понеслись захлебывающиеся идиомы, метафоры и эпитеты, понять которые могут только самые отпетые фении с улиц Дублина.

Тим, однако, сумел подхватить непонятный предмет и с натугой отбуксировать к берегу. Неожиданно осмелели остальные – вошли по колено в воду и общими усилиями выволокли добычу на берег.

– Т-твою мать… – емко высказался Роу, а несчастный, испереживавшийся Монброн только пискнул, будто голодный птенец.

– Вот вам и маниакальный убийца, благоволите! – дрожа, выговорил Тимоти, принимая из рук участливого доктора шерстяное пальто, чтобы хоть чуточку согреться. – Видели?! Видели, спрашиваю? У-у-у, кладоискатели хреновы! Допрыгались!

У них под ногами, на влажном песке, лежал труп. Труп мужчины среднего возраста, небритого, в темной плотной одежде и разорванной моряцкой нижней фуфайке с широкими синими и белыми полосками. Туловище было располосовано от лобка до шеи, петли кишечника частично вывалились, чернела печень. Ребра переломаны так, словно по грудной клетке долго молотили топором. Грудина вообще отсутствовала, а в темном провале под шеей…

– Сердце, – проговорил доктор Шпилер, наклоняясь. – Удалено сердце. Впрочем, не удалено – вырвано, грубо и безжалостно. Видите разорванную аорту?

Монброна громко и натужно вырвало маменькиным ликером и галетами.

– В реку его, – непререкаемо приказал Тимоти, незаметно для самого себя принявший командование над компанией перепуганных авантюристов. – Если дойдет до полиции… В Германии опасных преступников гильотинируют или расстреливают?

– Вешают, – машинально ответил доктор, продолжая разглядывать мертвеца. – Да, герр О’Донован, пусть его похоронит Рейн. Тело не найдут – со вспоротым животом оно очень быстро утонет.

Труп оттолкнули багром, тело подхватило медленное течение и вскоре темный силуэт исчез из виду.

Яму, где хранились несметные сокровища Зигфрида, не сговариваясь, обошли стороной.

Глава третья ПРЕВРАЩЕНИЯ ТУДА И ОБРАТНО

Германская империя, аббатство Св. Ремигия

28-е, ночь на 29 марта 1912 года

Как нынешним утром выразился его светлость Джералд Слоу, лорд Вулси, «жадность человеческая пределов не имеет и перед этой великой силой отступает даже самая нечистая из всех нечистых сил».

Собирались суматошно, быстро, но без лишней паники. Доктор, вызвавшийся помочь (и сам весьма заинтересовавшийся невероятными событиями последних суток), укатил к себе, в Кюртен – рассчитаться с квартирной хозяйкой, сообщить в магистрат поселка, что он вынужден срочно уехать по личным делам, а следовательно, врачебная практика в Кюртене остается вакантной. Денег за оставленную практику он не требует.

Еще бы он требовал – в кармане сюртука мирно покоились целых полторы тысячи долларов Северо-американских Соединенных штатов! Почти состояние!

В раскоп никто больше не полез – только настырный Тимоти выудил из ямы еще с полтора десятка самых крупных (а, значит, самых ценных) вещиц, швырнул их в общую кучу и побежал к лошадям – готовить повозки. Джералд и мистер Роу с грехом пополам отмывали при помощи ручного насоса извлеченные из ямы драгоценности, археолог то ахал, то ужасался, когда на глаза попадались цветные, но плохо обработанные камни или монеты времен Марка Аврелия, а то и траченное временем оружие. Монброн, у которого окончательно сдали нервы, стащил со стола оставленный для поныне не пришедшего в себя Реннера порошок опия, заглотил, запил глотком бренди и мигом был сражен глубочайшим сном.

Дальнейший процесс оказался крайне простым и рассчитанным на безграмотных таможенников – сокровища укладываются в похожие на гробы ящики для геологических инструментов, прикрываются промасленным холстом, а сверху заваливаются указанными инструментами, свернутыми палатками и прочим невзрачным хламом, наподобие карбидных ламп или складной походной мебели. На границе, само собой, такой примитивный фокус не пройдет, но на территории Германии полицейские нелюбопытны, лишь бы бумаги у господ концессионеров были в порядке.

А вот с бумагами как раз никакого порядка нет. Паспорта забрал с собой в Вормс противный Киссенбарт, оставив только бумажки с отметками о визах и разрешения на пребывание в пределах Великогерманского Кайзеррейха. К счастью, у Монброна остались все министерские разрешения на производство земляных работ в пределах княжества Рейнланд-Пфальц, а сие означало дополнительную защиту от излишне бдительных представителей власти – если имперское министерство дозволило, значит, орднунг соблюден.

Но что же делать дальше? Куда направляться? Как вызволять у Киссенбарта паспорта?

Чрезвычайный совет был собран в два часа пополудни, когда вещи (и клад) были упакованы, лошади запряжены, а господа концессионеры были готовы переодеться в достойное для приличных и богатых людей партикулярное платье и отбыть в неизвестность, подальше от нехорошего берега.

Настроение улучшилось – при ясном солнечном свете события минувшей ночи воспринимались дурным сном или цепочкой невероятных случайностей, приведших к катастрофе на реке. Но Уолтер Роу – угрюмый и недовольный как раз в меру – в сотый раз демонстрировал каждому желающему опаленные брови и ресницы и покрасневшую кожу на лбу: будто кипятком плеснули. Больно, между прочим.

– Хватит на сегодня о мистике, – взмолился Джералд, критически оглядывая слегка покачивающегося после дозы опия Монброна и посапывающего Реннера.

«Странно, – мельком подумал Вулси, – показалось или нет: у австрийского парня будто бы обострились и чуть огрубели черты лица, словно повзрослел на несколько лет за сутки…»

– Господа! Старые планы придется отмести. Положение у нас весьма трудное. На руках имеется – мы с мистером Роу на глазок измерили – чуть более четырехсот фунтов древнейших ценностей и более десятка крупных предметов, которые приведут в экстатический восторг директора любого музея. Но… Мы под надзором полиции. У нас нет документов. Наши изыскания сопровождают весьма загадочные и трагические события, ставящие меня, как главу экспедиции, в логический тупик. И, наконец, у нас на руках тяжело больной человек, которого необходимо отправить в лечебницу.

– С Реннером разберемся, – ответил Тимоти, с видимым удовольствием натягивавший чистую льняную рубашку. – Прибудем в Вормс, у первого же постового шуцмана спросим, где поблизости хороший госпиталь и устроим мальчишку со всем этикетом. Надеюсь, никому не будет жалко денег на его лечение и содержание? Парень все-таки хорошо работал, и он не виноват, что заболел.

– Согласен, – кивнул лорд Вулси. – Повозки с… инструментами?

– Проще не придумаешь, – на этот раз вступил мистер Роу. – В монастырь, к твоему дружку-аббату. За приличную мзду и пару древних золотых монеток из клада он укроет ящики до времени, покуда шум и гам не улягутся. Мы же будем прохлаждаться по пивным в Вормсе, дожидаясь, когда полиция закроет дело.

– Закроет? – с сомнением покачал головой Джералд. – Тройное убийство, да еще такое… Думаю, это случится не скоро. Не хочу полгода торчать в стране, насквозь провонявшей кислой капустой, свиными сардельками и ружейным маслом. А насчет монастыря Святого Ремигия – мысль вернейшая. Аббат Теодор нам серьезно помогал на начальных этапах поисков, не откажет и теперь.

– Э, ребятушки, а как насчет рассмотреть самый скверный вариант? – серьезно спросил Тим. – Если нам придется сломя голову удирать из Германии? Один черт знает, до чего додумается местная полиция. Тогда никакое посольство и никакие деньги не спасут. Поразмыслите. И еще. После всех приключений с фейерверками, я не уверен, что покойничков с вырванными сердцами мы больше не встретим. Что-то мне подсказывает, новые жмурики будут сопровождать нас и впредь. Глупая подозрительность у нас в Техасе не в чести, мы ведем дела честно, но а вдруг кто-то просто хочет нас подставить, а золотишко забрать себе? Не думали о такой возможности? Вот теперь подумайте. Если честно, я побаиваюсь. И признаюсь в этом.

– У тебя паранойя, Тим! – отмахнулся Джералд. – У гипотетических конкурентов найдутся гораздо более примитивные способы скомпрометировать нас… Например, написать донос и заставить полицию провести тщательный обыск вещей и снаряжения – вот тебе и скандал, с обвинением в грабеже и воровстве. Тут другое. А что именно – никто понять не может…

– Я могу. По меньшей мере, могу попытаться.

Ойген Реннер изволил очнуться. Сейчас он полулежал на койке, опершись на локоть. Говорит на чистейшем английском языке, которого прежде не знал, да и знать не мог. Да и Ойген ли это?

Первым вскочил Монброн. Затараторил:

– Ох, наконец-то! Мы все так беспокоились! Как себя чувст… Господи Иисусе, Приснодева и святой Хловис… Ойген, это ты??

– Наверное, я, – покраснев до корней волос ответил молодой австрияк. Молодой? Вот уж нет! Прав был лорд Вулси в своих мимолетных подозрениях. На господ концессионеров взирал уже не парень-работяга восемнадцати лет, а вполне сформировавшийся мужчина, вплотную подошедший к двадцатипятилетнему рубежу. Взгляд твердый, уверенный, а не заискивающе-смущенный; плечи стали вроде бы пошире, шея толще и жилистей. Но черты лица прежние – старый шрам на правой скуле белеет, а форма у него приметная: трехлучевой звездочкой. – Господин Монброн? Милорд? Тимоти?

– Б-р-р!.. – лорд Вулси, закрыл и открыл глаза, потряс головой и с размаху опустился на сиденье, не веря своим глазам. Что за чудеса? Даже скептический Уолтер Роу рот разинул так, что любая ворона могла бы туда залететь, не испытывая никаких неудобств. Тим только замысловато присвистнул и протяжно изрек:

– Вот теперь в борьбе на руках он меня положит, не то что прежде… Зуб даю. Ты кто такой, парень? На самом деле Ойген? А ну, дайте зеркальце! Робер, у тебя точно должно быть, денди парижский! Быстрее, не копошись!

Явилось овальное зеркальце для бритья и перекочевало из рук ошарашенного Монброна в ладонь Ойгена. Сначала австрийца перекосило – он замер, издал горловой звук, потом глубоко выдохнул и попытался перекреститься. Уронил зеркальце.

– А ну встань! – резко приказал Тим. – Только штаны сначала одень, неприлично.

Реннер, едва попадая ногами в штанины белых кальсон с завязками внизу, вскочил и вытянулся, как на параде. Лицо его выражало два самых сильных чувства. Страх и непонимание.

– Иисус-Мария, Том-Дик-Иеремия… – потрясенно выдавил Роу. – Это… Это он. И одновременно не он. Будто повзрослел за ночь лет эдак на шесть-семь. Не бывает же такого!

Да, фигура человека расширилась, пропала юношеская худощавость, тело стало мощнее, тяжелее, круглой, объемистой мускулатуры изрядно прибавилось. Жилки синие на бицепсах видны. Но рост остался прежним – пять футов восемь или восемь с половиной дюймов. Волосы такие же – соломенные, коротко обрезанные дурным куафером. Боже, да еще и щетина на подбородке, жесткая, взрослая, а не пух ранней молодости…

– Чертовщина, – вернулся к исходному диагнозу археолог, созерцая своего бывшего поденщика. – Чего торчишь, как столб, садись. Вон, рубашку мою старую возьми. Твоя нынче окажется маловата, при таких-то плечищах…

– Спасибо… сэр.

– Стоп-стоп-стоп! – на середину выскочил взъерошенный Тимоти и замахал руками. – Коли нас вторые сутки окружает откровеннейшее безумство природы и людей, давайте разберемся сразу. Не могу я просто так сидеть и смотреть на человека, которого вчера видел мальчишкой, а сегодня – мужчиной!

– Кажется вы, американцы, перебираете с деловитостью и стремлением докопаться до сути любой ценой, – безвольно изрек Джералд, не сводя глаз с Ойгена. – Объяснение простое. Человека подменили. Родным братом, например.

– Никто меня не подменял, – неуверенно ответил Реннер. – Объясните, что такое случилось? Почему я у вас в шатре? Рабочим не дозволялось ходить к хозяевам, только к подрядчику и мастерам…

Тим оказался не только деловым, но и умным (что, по мнению лорда Вулси, было для современных американцев нетипично). Непутевый наследник техасского нефтяного барона мгновенно засыпал окончательно запутавшегося Ойгена вопросами о житье-бытье лагеря в последние месяцы, потребовал перечислить имена знакомых рабочих, дневную ставку в рейхспфеннигах, обеденные меню… А при каких обстоятельствах Ганс Шмульке сломал руку пятого дня? Продовольствие на какой повозке доставляли? Как проехать к деревне Кюртен, куда вы ходили в пивную на воскресенья? Кто, когда, при каких обстоятельствах нанял на работу?

Реннер уверенно указал на Монброна и рассказал о наеме в точности. Память у парня оказалась замечательная.

– Так, теперь самое главное, – втолковывал американец обеспокоенному столь мощным напором Ойгену. – Вспомни самое последнее, что ты помнишь. Перед тем, как потерять сознание ночью. Учти, это очень важно. Для тебя и для всех нас.

– Вчера-то? – озадачился Ойген, явно не соображая, что дело происходило две ночи тому. – Лег спать после работы. Потом, когда темно было, поднялся отлить. Пошел в сторону реки, а не в уборную возле палаток. Подышать захотелось – знаете, какая у нас в шатре вонища стояла? Прошел по мосткам. А потом… потом… Господи!!

Ойген резко переменился в лице, скулы и лоб исказила гримаса настоящего, непритворного ужаса. Он отчетливо вздрогнул и уткнулся лицом в колени.

– Робер, налей ему бренди! Полную! Выпей. Выпей и рассказывай! Ну же!

Тимоти аж трясло от напряжения. Безмолвный и бледный Монброн выполнил, что приказывали и сел в дальний уголок. Ему тоже было страшно. Очень страшно. Хотелось домой, к матушке, в свою комнату, подальше от этих чудовищных загадок, так внезапно свалившихся на его голову и головы друзей.

– Я… Я уже возвращался. Там, возле мостков появилась новая промоина – раньше я ее не видел, – медленно, постоянно запинаясь, говорил Реннер. На глазах стояли слезы, но плакать перед господами он не отваживался. – Я заглянул, потому… Словно искорку какую-то увидел. Синюю. Нагнулся глянуть. И… Оно! Жгучее, горячее, щиплющееся! Не знаю, что оно такое, но оно шептало и звало к себе. Потом словно пальцы груди коснулись и начали царапать… Я испугался, закричал.

– И все? – подался вперед Джералд. – Ничего больше?

– Нет, – размашисто мотнул соломенноволосой головой Реннер. – Меня будто отбросило ударом. Знаете, как при драке? В английском боксе? Как кулаком, причем сильным, мозолистым. Потом не помню… А… А после я очнулся на мостках и рядом стоял он.

– КТО??? – в четыре голоса рявкнули концессионеры.

– Мужчина. Но не живой. Привидение. Настоящее! Будто из синеватого тумана. Подошел, коснулся, пальцы теплые, как у живого… Вот тогда я и разорался в полный голос, как младенец, которого от титьки оторвали. Он будто впитывался в меня, внутрь, понимаете? В голову, в грудь, во все тело. Больно до невероятия! Очень больно! Он сказал, будто поживет во мне. До поры. Пока не убьет своего врага. Я, наверное, сбрендил, правда?

Концессионеры обменялись недоуменными взглядами. Да, похоже на сумасшествие, причем, наверняка, буйное. Schisophrenia. Распад личности. Но учитывая все недавние события…

– Как звали этого… человека? – осторожно осведомился мистер Роу. – Не знаешь?

– Не то Хегин… Хугин?

– Хаген? Хаген из Тронье? – подсказал лорд Вулси, и получил в ответ медленный, опасливый кивок. – Он и сейчас в тебе? Внутри?

– Наверное… Не чувствую. Однако знаю другое. Я словно бы стал сильнее. Не головой, телом. И знаю, что начал уметь что-то новое. Раньше неизвестное. И мне не нужное.

– Например? – наклонился вперед Джералд.

– Ножичек можно со стола? Благодарю, сударь. Гляньте.

Они и глянули. Ойген взял прямой охотничий швейцарский кинжал, принадлежавший Тиму, и начал вытворять с ним такое, что у онемевших зрителей в глазах зарябило. Подбросил, поймал за лезвие, а потом начал вертеть, крутить, вращать, постепенно превращая начищенное лезвие в полное подобие быстро кружащегося винта аэроплана. В таком виде перебрасывал нож из руки в руку, умудряясь не порезаться, и наконец аккуратно запустил кинжал в столб, поддерживающий шатер. Точно в ремешок на котором висела техасская шляпа Тимоти, пригвоздив кожаный воловий ремешок намертво.

Американец, силушкой отнюдь не обделенный, подошел, хмыкнул, подергал за рукоять и развел руками.

– Теперь вынимай. Мне – никак.

Ойген встал, легкой, будто рысьей походкой приблизился к толстому столбу, сделанному из ствола молодой сосны, и в одно движение извлек нож. Помялся, глянул виновато, исподлобья, и проворчал:

– Как на духу: раньше такого не умел. И теперь вроде бы не умею. А вот знание о мастерстве есть. Как такое может выйти, а господа?

– Дела-а… – выдохнул Уолтер Роу. – Джентльмены, либо это правда, либо все мы рехнулись. Я вынужден Ойгену поверить. Сам не знаю почему. Чувствую, говорит правду. И что теперь прикажете делать?

Молчание. Никто не знал ответа на этот, вроде бы такой простой, вопрос.

* * *

Если отправиться по берегу Рейна на север, по дороге, ведущей через прибрежные города и далее к Северному морю, то на протяжении левобережья вплоть до Бонна и Кельна можно наблюдать высокие пологие холмы, покрытые хвойными и буковыми лесами. Хребты Вогель, Айфель, затем Арденнские горы – только после нидерландской границы начиналась пойменная низина. Именно среди таких лесистых возвышенностей, милях в двенадцати к северу от древнего Вормса, расположилось небольшое аббатство, носящее имя «апостола Европы», святого Ремигия.

Жил святой Ремигий давно, еще в первом тысячелетии, и был славен обращением в христианскую веру короля сикамбров Хлодвига, самого известного представителя знаменитой династии Меровингов. Надобно заметить, что крещение Хлодвига и его войска произошло аккурат за сто четыре года до истории с кладом Нибелунгов и гибелью королей Бургундии, являвшихся его прямыми потомками, через королей Клотара и Сигиберта Австразийских.

Аббатство, как и положено святой обители, расположилось на возвышенности, между рекой и высоким хребтом Хардт, тянущимся почти строго с юга на север. Вдали гудела и громыхала Рейнская железная дорога, бурлила Вечная Река, а все пространства к западу, вплоть до самих Лангмайля и Рейхенбаха, тянулись нехоженые девственные леса, прорежаемые редкими охотничьими домиками местных дворян.

– Монастырь построили бенедиктинцы примерно в 1150 году, еще при Фридрихе Барбароссе, – повествовал Джералд археологу, устроившемуся на пружинных креслах открытой коляски. На козлах, между прочим, восседал не кто иной, как Ойген Реннер и довольно умело правил лошадьми. – Потом аббатство прибрали к рукам инквизиторы-доминиканцы, а лет двести назад строения перешли к епископату Вормса. Теперь обитель не столько монастырь, сколько место отдыха для важных церковных особ и громадное хранилище документов. Я бывал в тамошней библиотеке – такому собранию рукописей цены нет! Самые древние датируются десятым веком, можно найти списки с более ранних книг и свитков… Словом, если отец аббат позволит, сами взглянете. Народу там немного – десяток монахов святого Бенедикта, да столько же подсобных рабочих, живущих при монастыре. Строения древние, мрачноватые, но таких стен и современной мортирой не разобьешь. Вдобавок, здесь редко кто бывает, безлюдье нам на руку…

– Короче, идеальное место для укрытия, – констатировал сидящий напротив Роу. – Интересно, как там наши болваны? Справляются? За ковбоя я не беспокоюсь, Тим с детства с лошадьми, а вот Робер…

Позади громыхали два крытых фургона, запряженных меланхоличными, вечно жующими тяжеловозами-першеронами. Повозки арендовали в Кюртене, но возниц нанимать не решились, – чем меньше людей будет знать, куда направляется маленький золотой караван, тем лучше. Понадеялись, что монсеньор аббат Теодор смилостивится и прикажет своим инокам-бездельникам перегнать фургоны обратно.

Первая повозка была отдана под управление Робера Монброна, но так как «маменькиному сынку» (умевшему только хитро подмазывать чиновников и возиться с бумажками) не особо доверяли, рядом с французом устроился доктор Шпилер, прибывший из деревни к самому отъезду компании с места обнаружения сокровищ. Вещей у доктора оказалось до смешного мало – чемоданчик с одеждой и два медицинских саквояжа. Видимо, его практика в захолустном Кюртене особо прибыльной не являлась.

Вторая тяжелая колесница оказалась в крепких руках Тимоти и замыкала медленно двигавшуюся по лесной дороге процессию.

Ойгена, общим решением, взяли с собой. Пока он не проявлял признаков безумия и не заявлял, что является князем Хагеном, однако загадка мгновенного взросления настолько заинтересовала лорда Вулси, что Ойген был немедля принят на содержание концессионеров с условием исполнения всех господских поручений и приказом смотреть в оба глаза. За чем именно смотреть, никто уточнять не стал, ибо никто не знал, какие ожидаются трудности.

«Феномен Реннера», как обозначил Джералд произошедшие с австрияком изменения, внезапно обогатил разум Ойгена знанием языков, причем не только вполне современного английского, но и какого-то древнего, немного похожего на немецкий, однако таковым не являющимся. Лорд Вулси смирился и с этим новшеством, не описанным никакими европейскими психиатрами, решив, что если продолжит переживать из-за всех нелепиц, сопровождавших экспедицию последние дни, сам рано или поздно окажется в лечебнице Челси, где ему, как потомственному лорду и весьма обеспеченному землевладельцу, предоставят уютнейшую, обитую войлоком комнатку с видом на Темзу и зарешеченными окнами. Лучше все оставить как есть. Однажды загадки решатся сами собой. Возможно.

Ехать пришлось долго, не менее пяти часов. За это время, расположившиеся в коляске Джералд и мистер Роу, успели тщательно обсудить большинство возникших вопросов, и, разумеется, не пришли к определенному выводу. Вчерашняя катастрофа на реке, трупы без сердец, появившийся из раскопа золотистый туман, плевавшийся искорками и лично Ойген Реннер, умневший прямо на глазах, проходили по ведомствам чистейшей мистики и бесовства, а посему логическому осмыслению не подлежали. Согласились на том, что в природе существует множество непознанных и необъяснимых явлений, наподобие огней Святого Эльма или магии факиров. Ничего особенного.

Но каковы будут дальнейшие действия концессионеров? Бесспорно, завтра придется всей компанией тащиться в полицейское управление Вормса и пытаться вырвать у крысоподобного Киссенбарта паспорта. В крайнем случае, можно будет отослать Монброна (как самого обаятельного и непосредственного) к вышестоящему начальству и предложить вульгарную взятку. Да, это Германия, где порядок ценится несколько выше, чем в иных странах, но кто вам, господа, сказал, будто в Германии чиновники не берут взятки? Смотря на какого нарвешься… Таким образом первейший пункт программы – возвращение концессионерам их законных прав коммерсантов и путешественников. О прочем поразмыслим потом.

Начало смеркаться, и разговор археолога профессионального и археолога-любителя перетек в плавное философское русло. Вспоминали Шлимана, Раулинсона, первооткрывателей Вавилона и Ниневии, размышляли над причинами, которые гонят взрослых и разумных людей на поиски древностей. Джералд, закурив сигару, спросил:

– Уолтер, между прочим, а почему вы приняли мое предложение об участии в этой авантюре, даже не раздумывая? Результат мог оказаться нулевым, да мы и посейчас не уверены, что держим в руках именно клад Зигфрида.

– Это он, уж поверьте, милорд, – нагнул багровую бычью шею Роу. – Я не говорю о признаках фактических – монетах, украшениях, оружии. В нашей добыче нет ни единой вещицы старше 600 года по Рождеству, поверьте мне как профессионалу. Истинность доказывают как раз признаки косвенные. Та самая чертовщина, которая началась после обнаружения клада. Не подумайте, я не мистик, придерживаюсь здорового рационализма нашей эпохи, но я точно знаю, что древность умеет охранять свои тайны. Слышали о проклятиях пирамид Гизы? Вот-вот. А почему взялся за это дело… Так, детский азарт. Вообразил себя Зигфридом, который обязан вырвать сокровища у дракона. У Рейна. Эта река, прячущая сокровища Нибелунгов и являлась для меня змеем Фафниром. И я его одолел.

– Как бы на своего Зигфрида не нашелся свой Хаген, – хохотнул лорд Вулси, указывая взглядом на спину сидевшего на козлах Ойгена. – Не боитесь, а, мистер Роу? Воды Рейна – это не кровь дракона, и хотя вы в них плескались несколько месяцев, они не даруют вам неуязвимости, будто древнему Нидерландскому королю. В «Песне» четко говорится, что омывшись в крови Фафнира, кожа Зигфрида покрылась броней, неподвластной никакому оружию… А вы только сегодня поцарапались о гвоздь, когда снимали шатер.

– Шутить изволите? – одними губами улыбнулся Роу. – Еще вспомните, что проклятие дракона, лежащее на кладе, перешло мне по наследству, как и положено в сказках. Я не верю в сказки. Смысл моей веры ныне покоится в сундуках под дешевым барахлом. Жизнь состоялась, милорд.

– Хотите встать в один ряд со Шлиманом?

– Хочу, конечно. Клад Нибелунгов – это не только несколько сотен фунтов золота и камней, но и слава. И память благодарных потомков, как выражаются в книжках. Представляете заголовки в «Нью-Йорк таймс»: «Новый Зигфрид»? Не смейтесь, Джералд, я серьезно. Об этом дне я мечтал всю жизнь. И праздник наконец пришел.

– Надеюсь, и нам достанется кусочек от вашего пирога, – с улыбкой ответил Вулси. – Финансировали-то экспедицию мы с Тимоти и Робером.

– О меценатах быстро забывают. Кто помнит имя человека, который содержал и кормил слепого Гомера? Однако «Илиаду» читают по сей день. И восхищаются. И с помощью Гомера особо одаренные археологи находят потерянную Трою. Вот так, милорд.

– Да, гордыни у вас, Уолтер, не меньше, чем у Зигфрида. Впрочем, я не обижаюсь. Для нашей троицы экспедиция была лишь оригинальным развлечением, густо замешанным на мечте юности. Гунтер, Гернот и Гизельхер тысячу триста лет назад тоже мечтали об этом кладе, уж если проводить аналогии и далее.

– Они плохо кончили, – фыркнул Роу. – Впрочем, как и вся компания. А ведь вы правы, история повторяется. Зигфрид, как выяснилось, – это я. Три молодых короля – ваша развеселая компания. И Хагена по дороге подобрали. Осталось отыскать Кримхильду и отправляться к Этцелю, в Америку. Кстати, об Америке. Когда… Когда и если мы доставим клад в Британию, каким образом будем добираться в Нью-Йорк? Имеются мысли?

– Пароходы ходят регулярно, – пожал плечами лорд Вулси. – «Лузитания» или «Мавритания» компании «Кунард». Но я предпочитаю путешествовать судами от «Уайт Стар» – гораздо лучшее обслуживание, да и время в плавании теперь на несколько часов меньше. Возьмем билеты на «Олимпик» или «Адриатику». Или вот новшество – «Титаник», у него скоро первый рейс, однако на этот пароход мы наверняка опоздаем. Трое суток на удобном корабле – и мы прибываем в Северо-американские Соединенные штаты, наслаждаться почти честно заработанной мировой славой. Выехать из Англии не проблема, у меня масса знакомых в Адмиралтействе и министерстве иностранных дел. Главное – добраться до Лондона и сохранить наш бесценный груз.

Несколько минут ехали молча, размышляя каждый о своем. Постукивали по крытой прошлогодней палой листвой дороге копыта лошадей, позади утробно фыркали недовольные чем-то першероны, влекущие повозки; слышалось веселое насвистывание Тимоти, сольно исполнявшего старый гимн южан-конфедератов «Бонни Блю». Лес молчал. И молчал нехорошо.

Ойген внезапно натянул поводья. Обернулся, тронул Джералда за плечо.

– Ничего такого не замечаете? – слегка напряженно спросил Реннер.

– Какого «такого»? – удивленно вздернул брови милорд. – Что случилось?

– Лес, – едва не шепотом проронил Ойген. – В лесу… плохо.

– Объяснись! – тотчас насторожился мистер Роу. – Ты что-то заметил? Необычное?

– Очень тихо. Так тихо в лесу не бывает никогда.

– Безветрие, полный штиль, – развел руками Джералд. – Ничего особенного.

– Ничего, говорите? – Ойген спрыгнул с козел, подбежал к придорожным кустам и поднял… дохлого бурундука. За хвост. Принес к коляске, продемонстрировал.

– Зверек только что прыгал. Я за ним наблюдал. А тут взял, да и свалился с ветки. Замечаете, лошади беспокоятся? Днем было ничего, а сейчас, когда темнеть начало, коняги в мыле. Едем мы медленно, лошадей не гоним, с чего вдруг? Главное – тишина. Прислушайтесь, господин Джералд. Просто прислушайтесь.

– Действительно, интересно, – спустя минуту пробормотал лорд Вулси. – Нет скрипа веток, птицы молчат, ничего не хрустит. А, чепуха! Просто старый и заброшенный лес.

– Чего остановились?! – заорал позади Тим. – В темноте хотите ехать? А привидений больше не боитесь? Ну-ка, вперед!

При слове «привидение» у всех пробежал по коже противный холодок. Никто не забыл предыдущую ночь. К счастью, странный раскоп на берегу Рейна остался в нескольких милях за спиной.

– Ойген, выброси зверька, – поморщился Джералд. – Наверное, обычный разрыв сердца. Такое случается. Поехали, осталось не более полумили вверх по склону. И выброси из головы глупые страхи.

«Мне бы самому эти страхи взять, да и выбросить, – тотчас подумал лорд Вулси, – однако не получается. Почему?».

Караван, составленный из богатой лаковой коляски и двух фургонов, оказался возле замшелых стен аббатства спустя полчаса. На квадратной приземистой колокольне нудно гудел колокол, лишь добавляя мрачности в окружающую действительность.

– Замечательно, мы прибыли, – с наигранной бодростью сказал Джералд остальным, когда компаньоны собрались у ворот древнего монастыря. – Отдохнем, отмоемся в горячей воде, покушаем, и дурное настроение как рукой снимет. Мы просто очень устали, а уставший человек недоволен всем миром. – И уже громче, повернувшись к воротам: – Любезнейшие, доложите его высокопреподобию отцу Теодору, что прибыл лорд Вулси с приятной новостью! Да поскорее! Моя светлость не намерена торчать под стеной всю ночь!

У першеронов, громадных коняг каурой масти, с морд капала пенная слюна. Взгляд этих, вечно спокойных и меланхоличных животных, теперь был затуманенным и отчаянно боязливым.

* * *

В эпоху долгих, почти нескончаемых войн, терзавших Европу в начале второго тысячелетия, любой монастырь являл собой не только пристанище для людей, желающих покинуть беспокойный мир и стремившихся через аскезу и молитвы войти в Царство Божие, но и небольшую крепость.

Сражения между феодалами, иноземные нашествия, да и обычный разбойный люд частенько превращали цветущие церковные земли в разоренные пепелища, но если выживал монастырь – все можно было отстроить заново. Обитель святого Ремигия вполне подходила под определение если не крепости, то укрепленного форта. Монастырь господствует над местностью, постройки обнесены высоченной внешней стеной, а, как уверял Джералда отец аббат, некогда даже существовали подъемный мост и опускающаяся за воротами металлическая решетка.

Прежде в обители бывали только Робер и сам лорд Вулси, каким-то образом наладившие дружеские отношения с отцом Теодором. На прочих же компаньонов древнее монашеское обиталище произвело весьма солидное впечатление.

– Здесь нет строений, возведенных позднее XV века, – увлеченно рассказывал аббат, вышедший лично встречать неожиданных гостей. – Самое древнее здание, вот видите, справа – храм. Заложен в 1148 году, в ознаменование начала Второго крестового похода. И, вообразите, храм ни разу не перестраивался, только подновлялся! Библиотеку, которая раньше являлась общежитием для благочестивой братии, построили лет на двести позже, скрипторий появился в XIII веке…

Отец Теодор Клаузен был персоной интересной во многих отношениях. Одна только внешность чего стоила! Грубое, в складках и морщинах лицо могло принадлежать кому угодно, но только не священнику. Скорее уж тупому сапожнику, злобному тюремному надзирателю, а то и каторжнику. При одном взгляде на отца Теодора с трудом верилось, что он умеет считать хотя бы до пяти и может написать свое имя под документом без ошибок. Отталкивающая внешность отлично дополнялась корявой, как древний дуб, нескладной фигурой и легкой хромотой. Однако он являлся единовластным правителем епископального монастыря и надзирал за лучшей церковной библиотекой от Рейна до французской границы. Если уж Церковь и Орден доверили аббату такую ответственность, то становится ясно – иногда отнюдь не лицо красит человека.

Пока монастырские служки отгоняли фургоны к дальней стене и распрягали лошадей, аббат провел небольшую экскурсию по своим владениям, деликатно указал господам концессионерам на баню и впечатляющее каменное здание уборной, посетовал на то, что гости опоздали к мессе (все прибывшие, кроме исповедующих англиканство лорда Вулси и мистера Роу да лютеранина Шпилера, были католиками), и наконец пригласил «на скромную трапезу».

Обильная, простая и горячая пища после долгого пути и непрекращающихся душевных переживаний – что может быть лучше! Разносолов в трапезной не предлагали, но концессионерам вполне хватило тушеных овощей, жареной рыбы, свежего, еще теплого хлеба и кислого красного вина.

Как отметил Монброн, людей в монастыре на самом деле оказалось маловато. Несколько конюхов, в трапезной прислуживали два послушника с тонзурами и в черных рясах. Светились окна библиотеки, возможно, бoльшая часть братии занималась в скриптории, ибо ложиться спать было рановато – солнце едва зашло за горы.

– Господа, – почти ничего не покушавший звероподобный аббат поднялся из-за стола первым, – вам покажут помещения, где можно переночевать. Прошу простить за строгость и возможные неудобства, но здесь монастырь, а не благоустроенный отель. Желающие могут сходить в храм, он открыт постоянно. Милорд, не соблаговолите ли вы подняться в мой кабинет? Если, конечно, вы не чересчур устали?

– Разумеется, – Джералд вытер губы наичистейшей хрустящей салфеткой и тоже встал. – У нас найдется тема для беседы, ваше высокопреподобие. А вы джентльмены, располагайтесь и отдыхайте. Доктор, присмотрите за Ойгеном…

Приземистый священник в черной иезуитской сутане вместе с милордом церемонно раскланялись, и исчезли в темном боковом коридоре.

– М-да, обстановочка, как в Тауэре времен королевы Марии Кровавой, – заметил Роу, подозрительно оглядывая низкие арочные потолки и массивную деревянную мебель, которой наверняка пользовалось не одно поколение монахов. – Тимоти, не стесняйся. Прекрасное монастырское винцо, да на дармовщинку?

– Угу, – буркнул американец. – Вот что, парни, я хочу сказать. В свете последних происшествий давайте держаться все вместе. Попросим… Нет, потребуем у святош, чтобы нас разместили как можно ближе друг ко другу, а лучше вообще в одной комнате. Ничего такого особенного я не боюсь, здесь как-никак монастырь, куда ход нечистой силе заказан. Но опасаться следует людей, а не нечисти.

– Опять мысли о происках конкурентов? – хихикнул повеселевший Монброн. – Однако ты прав, согласен. Давайте еще покушаем, я, когда нервничаю, могу быка слопать и не подавиться.

– Будешь так переедать, к сорока годам обзаведешься грудной жабой и непрестанной одышкой, – авторитетно сказал доктор Шпилер, глядя, как Робер наваливает себе новую порцию овощей. – Глянь на Ойгена, такой… э… крупный молодой человек, а едва поклевал. Ойген, почему не ешь?

– Не хочу, – хмуро сказал Ойген. – Вам доктор, не понять. Я почему-то боюсь приближения ночи. Оно, то, что во мне, начало просыпаться. Ворочается в голове. Чужие непонятные мысли, воспоминания урывками. Может, лекарство какое дадите?

– Перед сном, – кивнул Шпилер. – Главное, не беспокойся. Рядом с тобой друзья, если станет плохо – мы обязательно поможем.

– Можно я схожу в церковь? – стеснительно попросил Ойген. – Давно не был. И вообще, там лучше, чем… Чем снаружи.

Когда австриец, получив дозволение доктора, отбыл по направлению к храму, Тимоти лишь руками развел.

– А если он и впрямь рехнулся? Странный такой…

– Нет! – решительно хлопнул ладонью по столу мистер Роу. – Это не помешательство. Не знаю что, но не помешательство. Тим, как думаешь, каждый сумасшедший взрослеет за считанные часы почти на десятилетие?

– Доктор, расскажите о видах сумасшествия, – полушутя-полусерьезно предложил Тимоти. – Вдруг вспомнится похожий случай?

– О-о-о, это тема весьма обширная! – у Шпилера загорелись глаза. Похоже, врач искренне любил свое ремесло. – Случаи помешательства известны с древнейших времен…

Лекция внезапно прервалась. В трапезную бомбой влетел взбудораженный Ойген, так и не добравшийся до церкви, и бегом кинулся к столу.

– Они забирают наши ящики! Из фургонов! Давайте скорее!

Тут сорвались все. Пронеслись ураганом через двор, в сторону где стояли повозки. Ну, точно…

– И как прикажете понимать сей непринужденный грабеж? – Уолтер Роу встал перед четырьмя высокими монахами, монументально скрестив руки на груди. – Господа, разве церковь не учит, что покушаться на чужое добро – грех?

– Не возжелай осла ближнего своего, – глуповато сострил Монброн, выглядывая из-за плеча ученого. Тим и Ойген промолчали, доктор хмыкнул.

Святые братья как раз вынимали из фургона длинный деревянный ящик, в котором скрывались драгоценности Фафнира.

– Приказ его высокопреподобия и английского господина, – неприветливо ответил чернобородый монах, – перегрузить вещи в подвал под дормиторием. Спрашивайте у аббата, господа. Нам приказали.

– Ладно, – кивнул Роу. – Где покои отца Теодора?

– Уолтер, не беспокойся, все в порядке! – громыхнул баритон незаметно подошедшего лорда Вулси. – Мы решили пока спрятать вещи внизу, а заодно кое-что осмотреть. И приглашаем тебя, как специалиста-консультанта. Его высокопреподобие очень интересуется нашими… приобретениями. Жаждет взглянуть лично. Прочие могут идти отдыхать, предстоит скучнейшая научная дискуссия, ничего интересного. Рассмотрите вещицы утром, при свете дня.

– Вечно вам достается самое интересное. – проворчал обиженный Монброн. – Хорошо, делайте, как знаете. Тим, доктор, Ойген, пойдемте закончим ужин.

– Я – в церковь, – отрекся Реннер. – Беспокойно на душе.

– Иди-иди, – подтолкнул его в спину техасец. – Наши комнаты потом найдешь?

– Монахи покажут, – не оборачиваясь, буркнул Ойген и зашагал в сторону низкого квадратного храма с круглой башенкой, увенчанной черным крестом.

* * *

Приблизительно за два часа до полуночи глубокий, толстостенный подвал дормитория (освещенный, кстати, электрическими лампами Эдисона – неожиданное новшество для захолустного монастыря) превратился в эдакую пиратскую сокровищницу, какие обычно описывают в романах плохие беллетристы.

Длинные деревянные столы, две бочки с мутной водой, несколько опустошенных бутылей из-под молодого вина. В углу неопрятной кучей сброшены походные вещи господ концессионеров. Два исключительно угрюмых и суровых, постоянно молчащих монаха, вынимают из гробоподобных ящиков некие грязные предметы, затем полощут их в бочках, тщательно протирают смоченными в слабом уксусном растворе тряпочками и выкладывают на уже помянутые столы ровнехонькими рядами. Возле самих столов суетятся, восклицают и заламывают от восторга руки трое: аббат Теодор в неизменной черной сутане, выряженный в лучший сюртук лорд Вулси и Уолтер Роу, сбросивший пиджак и закатавший рукава рубахи выше локтя.

А на дощатых столешницах!.. Блистают и переливаются всеми оттенками благородной желтизны круглые и квадратные монеты – арабские, римские, византийские; витые гривны, немного (совсем чуть-чуть!) погнутые ожерелья и браслеты, мерцают синим и рубиновым камни с пенсовую монету величиной, зеленятся необработанные изумруды; полыхают кровавым багрецом гранаты на массивных перстнях, сияют блюда и кубки с облезшим (увы!) перламутром; четыре отлично сохранившихся кинжала в вычурных ножнах, три меча с традиционно скругленным оконечьем – два лезвия совсем изъело время, но третий – как новый, только почистить и заточить! Шлем с немного облупившейся тончайшей эмалью, нагрудник доспеха, умопомрачительно напоминающий поздние римские образцы, позолоченные и зазубренные наконечники копий… Золото, золото, золото. Немного темного серебра. И камни. Много камней. В оправах и отдельно, в ожерельях и подвесках, в серьгах и обручьях! Имеется даже предмет, подозрительно напоминающий корону, – погнутый обруч с громаднейшим желтым изумрудом во лбу, зубчиками-трилистниками и чеканкой в виде пчелок, символом династии Меровингов.

Великое сокровище дракона Фафнира. Клад Нибелунгов. Проклятие Зигфрида.

Вот он. Во всей красе.

Возле столов весы. Старинные, ржавые, с гирьками. Пятьсот шесть фунтов чистейшего золота! По метрической системе, принятой во Франции, – двести два килограмма! И камней фунтов на пятнадцать – шесть килограммов с мелочью.

– Иисусе! Изумруд чистейшей воды, не меньше сорока карат! – Аббат выкраивает на своей физиономии голодного вурдалака такое выражение, что кажется, святого отца сейчас хватит сердечный удар. Подбирает новый камешек, глядит на свет: – А это… О нет, сапфиров такой величины доселе не встречалось! Сказка, истинная сказка!

– Господа, это невероятно! Подобные браслеты делали галлы еще в доримскую эпоху! Только один такой хранится в Британском музее, а здесь их целых четыре! Хоть стреляйся, это раритеты из раритетов! – Мистер Роу краснеет, бледнеет, снова заливается краской, тяжело дышит, лезет в портсигар за папиросами, прикуривает от свечи. – Бесподобно!

– Невозможно представить, что этот шлем когда-то красовался на голове Зигфрида, – стонет Джералд, сжимая обеими руками великолепное изделие и прикладывая его к своей каштанововолосой голове. – Почитай, то же самое, что потрогать клинок Юлия Цезаря или скипетр Карла Великого! Взгляните, вдруг этот меч принадлежал самому Хагену или Герноту? Ох…

И так далее. Восторгам нет конца и края, аббат и господа концессионеры поминутно прикладываются к бутылке с вином и не пьянеют – их пьянит не виноградная лоза, а чувство великой победы над загадочным прошлым. Только безмолвные монахи-бородачи, особо доверенные присные отца Теодора, невозмутимо отмывают от глины и песка сокровища Бургундских королей. В глазах смиренных иноков лишь кротость и смирение. Хорошо их выдрессировал преподобный…

Все. Ящики пусты, на столах, под светом новомодного электричества мерцает непомерное богатство, составляющееся отнюдь не из тяжести драгоценного металла или каратов цветных камешков. Богатство – это сам факт обладания сокровищами, ожидавшими прикосновения человеческих рук ровно тысячу триста двадцать один год с погрешностью в несколько месяцев.

Открытие, равное раскопкам Помпей и Геркуланума и нового появления Трои. А, вероятно, и значительнее. Золото – тлен. Нетленна слава открывателя тайн. Уолтер Роу сидит на деревянном табурете, пыхтит дорогой американской папиросой и сознает: цель всей жизни достигнута, можно умирать спокойно.

– Брат Карл, брат Ремигий, – аббат подзывает скромненько вставших в уголке монахов. – Один из вас немедленно идет в скрипторий. Сюда – перо, бумагу, все как положено. К утру я жду полную опись. Монеты, украшения, оружие. Если пропадет хоть одна вещица… Не мне вам говорить о последствиях, вы старые члены братства. Никого не впускать, запереться. Открывать только мне… или милорду.

– Да, отче.

– Мистер Роу, сэр Джералд, достаточно удовольствий на сегодняшний вечер, – отец Теодор говорит тоном непререкаемым. – Идемте наверх. Мистер Роу, я сожалею, но у меня с лордом Вулси еще предстоит очень серьезный деловой разговор.

– Я понимаю, – отрешенно ответил ученый, – сколько угодно. Пойду к себе и напьюсь до скотского состояния. Ради такого дела придется погрешить и в обители.

Роу отправился наверх последним, вскоре после аббата и пышущего радостью Джералда. Обернулся, глянул на золотой ореол, выругался почему-то, перехватил безразличный взгляд бородатого монаха, набросил на плечи клетчатый пиджак и вышел во двор. Затем свернул к жилому зданию. Краем глаза заметил, как в сторону колокольни спешит монашек из послушников – отбивать полночь.

* * *

– Куда подевался Ойген? – сетовал Робер, сидя полуодетым на постели. – Два часа гуляет!

Комнату им выделили на четверых – для самого Монброна, доктора Шпилера, Тимоти и герра Реннера. В соседней должны были ночевать Вулси и мистер Роу, но тот и другой покуда не появлялись, занятые делами с его высокопреподобием.

– Невозможно так долго молиться! Раньше я не замечал за Ойгеном особой набожности. Тим, сколько на часах?

Тимоти недовольно зевнул, перевернулся на живот, покопался в сложенной на табурете одежде, извлек часы и полусонно ответил:

– Без десяти полночь. Спи. Никуда твой Ойген не денется. Сам знаешь, ворота в обители на ночь закрывают. Дай человеку всласть пообщаться с высшими сферами.

Он отвернулся, устроился на левом боку и почти сразу захрапел.

– Я пойду по своим делам, – деликатно сказал в пустоту Робер, – заодно гляну, где наш подопечный. Тимоти? Слышишь?

– Угу. Отвали, лягушатник.

– Американец… – с непонятной интонацией произнес Монброн, вздыхая и одеваясь. – Как неудобно устроено – клозет на другом конце двора. Впрочем, здание древнее, никаких новшеств полтысячи лет, их можно понять.

Робер, постоянно опасаясь оступиться, спустился по лестнице со сводчатым потолком и невероятно крутыми ступеньками. Прошел через большую залу, которую почему-то окрестил «прихожей» и выбрался на воздух.

Чудная ночь. Звезды, месяц, никакого ветра. Довольно тепло для последних дней марта. Остается вспомнить, где же здесь расположены удобства, необходимые каждому цивилизованному человеку. Так, кажется, налево.

Когда гулкой волной разнесся первый удар полуночного колокола, Робер едва не поскользнулся – настолько это было неожиданно.

– Тьфу, сударь, вы отчаянный трус! – он отругал сам себя и довольно уверенным шагом направился к длинному каменному зданию, на которое вечером указал аббат. Двери скрипучие…

Колокол уже не гудел, а отчаянно ревел, давая понять, что ночь получила в мире свои полные права и не уступит их до рассвета.

Монброн вышел обратно, попутно застегивая непослушные пуговицы на брюках и размышляя о том, что завтра предстоит неприятная поездка в Вормс и общение с занудой Киссенбартом. Но ведь без паспортов не пересечешь границу Германии…

– Ой! Что вы делаете? Пустите!

Затем испуганный вскрик затих. Роберу плотно и сильно зажала рот чья-то железная ладонь.

– Тихо, сейчас не надобно шуметь, – коснулся уха знакомый шепот. – Сударь, это невероятно опасно.

«Ойген! – молнией сверкнуло в голове Монброна. – Что ему от меня нужно? Почему так грубо, в конце концов?!»

– Если вы, сударь, дадите свое благородное слово молчать и ничего не предпринимать, – продолжал шептать Ойген, накрепко захвативший Робера за шею сгибом локтя правой руки, – я вас тотчас отпущу. Кивните в знак вашего согласия.

Монброн судорожно кивнул. Попытался возмутиться, но его запястье сжали медвежьей хваткой. Добропорядочный сын любящей мамы покосился на стоявшего рядом человека.

Справа стоял Ойген. И опять не тот! Еще взрослее! Лет на десять или пятнадцать! Теперь Ойгену было не менее тридцати пяти! Бородка, морщины… Или обманывал неверный свет ущербной луны?

– Т-ты… Хаген? – озарило Монброна. Колени задрожали. – Хаген из Тронье?

– Ныне и навеки к вашим услугам, благороднейший сударь, – сквозь зубы процедило существо, одновременно являвшееся Ойгеном Реннером и древним героем. – Молчите. И глядите на колокольню… Вернее, на лестницу, ведущую к верхней площадке. Вот он!

Клубок золотистого тумана висел примерно на половине высоты и без того не особо длинной церковной колокольни. Мерцал, колебался, бесшумно плевался искорками и тонкими красноватыми молниями. Значит, таинственная напасть с берегов Рейна отправилась вслед за компанией лорда Вулси!

– Сейчас я не могу его остановить, – проговорил Хаген одними губами. – Мы можем только наблюдать. Да будет проклят Зигфрид Нидерландский, разбудивший чудовище!

– Ч-чего? – пискнул Монброн, но его снова заставили замолчать. Силой.

Послушник, отбивший положенные двенадцать ударов спускался вниз, не замечая, как за его спиной плещется золотисто-красный сгусток. Монашек добрался до последней ступеньки, отряхнул рясу и преспокойно зашагал в сторону дома для иноков.

Бестелесное золото рванулось вслед за человеком, настигло, накрыло куполом… на сей раз не было ни криков, ни стонов. Ошалевший от ужаса Монброн наблюдал лишь, как туман мгновенно просочился в рот и ноздри ничего не успевшего понять послушника, который тотчас повалился наземь, а затем…

Это напоминало взрыв артиллерийского снаряда. Тело несколько мгновений безжизненно лежало на камнях мостовой двора, после чего человека разорвало изнутри. Хрустнули кости, послышался слабый всплеск – ударила тугая волна крови. Брызги по сторонам, на много футов вокруг. Золотой туман, вроде бы ставший поярче, взмыл в небо и растворился бесследно среди звездной пыли.

Робер повалился на руки Хагена, однако тот безжалостно встряхнул молодого француза, не больно, но обидно съездил тыльной стороной ладони по щеке и утвердил на ногах.

– Идемте, сударь, посмотрим.

Робер обреченно поплелся следом. Он ничего не мог понять. Вообще ничего. Он просто подчинялся сильному.

Грудная клетка монастырского послушника была разорвана в клочья. Сердце отсутствовало. И кровь. Много крови. Еще теплой, дымящейся на весеннем ночном холодке.

Мсье Робер де Монброн окончательно сдал. Он просто потерял сознание.

Хаген покачал головой, тихо ругнулся на незнакомом двадцатому веку языке, легко подхватил Робера на руки и понес к дому для гостей.

Высоко в небесах кружилась и играла сама с собой неприметная золотая звездочка, не внесенная ни в единый астрономический реестр.

Ночь медленными шагами шла к рассвету.

В монастырской церкви внезапно погасли все свечи, будто ветром задуло.

Глава четвертая ЗАБЫТАЯ ДИНАСТИЯ

Германская империя, аббатство Св. Ремигия

29 марта 1912 года, глубокая ночь

– Я устал изумляться, Джералд, и у меня по-прежнему нет слов, чтобы выразить свое потрясение – вы это сделали!

– С вашей неоценимой помощью, отец Теодор. Без ваших любезных консультаций, клад Зигфрида навсегда остался бы лежать там, под толщей глины и песка. Доселе не понимаю, как вы смогли настолько точно определить место! Погрешность составляла не более четверти мили! Для меня это загадка из загадок, преподобный отец. Может быть, все-таки раскроете эту маленькую тайну?

– Раскрою, безусловно… Только предварительно возьму с вас слово дворянина и благородного человека, что услышанное не выйдет за пределы этой комнаты.

– Вы получили это слово, отец Теодор.

– Прекрасно. Теперь же прошу ничему не удивляться…

Отец аббат и лорд Вулси вольно расположились в креслах перед невысоким изразцовым столиком, придвинутым к восточной стене кабинета его высокопреподобия. Графинчик с дорогим, многолетней выдержки, вином, хрустальная чаша с редкими в это время года южными фруктами, креветки, французские булочки. Не скажешь, что отец Теодор держал себя в аскезе и старательно избегал греха чревоугодия.

Пожилой монах, как заметил Джералд, вообще не противился удобствам, однако во многом оставался консерватором. Освещался кабинет только свечами, хотя в аббатство недавно провели электричество, щелкали сосновые поленья в обширном камине, по стенам протянулись длинные, застекленные полки с изумительными книгами – от древних до вполне современных, наподобие сочинений господ Ницше и Эммануила Канта. Картины, непременное распятие. Рабочий стол, под портретом нынешнего Папы Римского Пия Х, завален бумагами и опять же книгами. Великолепный турецкий ковер на полу – ступни утопают в густейшем ворсе почти по щиколотку. Кабинет более походил на комнату преуспевающего банкира.

…Джералд Вулси познакомился с аббатом полтора года назад, когда путешествовал по Германии, прикидывая, где и как начать поиски сокровища Нибелунгов. Встретились на приеме у князя Рейнланд-Пфальцкого, случайно разговорились о древних рукописях, а на следующий день Джералд внезапно получил письмо с приглашением посетить аббатство Святого Ремигия.

Беседа была долгой, и, по впечатлению лорда Вулси, какой-то скользкой. Непривлекательный, но умный иезуит с лукавством профессионального инквизитора несколькими наводящими вопросами выяснил истинную цель пребывания молодого британского дворянина в Рейхе, уяснил, что милорд и его возможные компаньоны весьма богаты, а потом… Потом без лишних церемоний предложил свою помощь в поисках.

Джералд слегка опешил. Если священник увлекается древней историей, это, конечно, прекрасно – ведь целью изучения истории является не просто ознакомление с событиями прошлого, а приобретение опыта на будущее время! Но так внезапно заинтересоваться откровенной авантюрой? Истинно говоря, никому неизвестно, существовал ли в действительности клад Нибелунгов – «Песнь», в которой повествуется о кровавой круговерти, возникшей из-за сокровищ мифологического дракона, может просто-напросто оказаться фантазией неизвестного миннезингера, сочинившего эту повесть на основе древних преданий и сказок! Кроме «Песни», нет никаких веских доказательств существования клада. А если бездумно следовать «логике Шлимана», то основываясь на легендах о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола, можно смело отправляться на поиски Святого Грааля, что в начале двадцатого века будет выглядеть несколько смешно.

– Клад Нибелунгов существует, – убежденно сказал тогда аббат. – И у меня найдутся неоспоримые доказательства.

Лорд Вулси потерял дар речи. Доказательства? Какие? Откуда? Единственным разумным объяснением могло бы послужить личное свидетельство одного из непосредственных участников этой истории – в скандинавской версии «Песни» упоминается, что давший клятву не раскрывать место сокрытия клада Гуннар остался жив и прямиком заявил Атли-Этцелю, что будет держать слово…

Интересный оборот дела!

Свои секреты отец Теодор предпочел не раскрывать, мельком проронив, что объяснения последуют лишь после удачного завершения поисков. Ныне он лишь поможет добиться разрешения германского правительства на проведение изыскательских работ и укажет примерный район раскопок. От вас, господа авантюристы, требуются энергия, настойчивость, твердая вера в успех и, разумеется, деньги. Найдете клад – тогда поговорим серьезно. И еще одна немаловажная деталь: о цели разысканий никто не должен знать. Пусть это останется нашей общей тайной, договорились?

Окрыленный столь неожиданной поддержкой и твердой уверенностью необычного аббата в истинности событий «Песни», Джералд уехал в Англию, собрал старых друзей, нашел в одном из захолустных колледжей Йоркшира толкового, но бедного профессионального археолога – Уолтера Роу, – согласившегося за приличный гонорар участвовать в этом сомнительном деле, и занялся организацией похода за драконьим кладом.

Изредка поступали письма и телеграммы из Германии, от отца Теодора. Аббат интересовался, насколько быстро можно приступить к работам, когда поступят первые деньги на счет концессии, открытый в Имперском банке, а спустя несколько месяцев его высокопреподобие доложился, что необходимые документы готовы, теперь следует ехать в Берлин и регистрировать «Рейнскую глиноземную концессию», под прикрытием которой и будут производиться раскопки.

По прибытии компании Джералда в Рейнланд-Пфальц, аббат незамедлительно указал место – левый берег Рейна, десять с половиной миль к югу от Вормса. Последовали долгие недели бесплодных поисков (причем ходом раскопок отец Теодор не интересовался совершенно, даже ни разу не приехал в лагерь, посмотреть). И вот, в ночь на 26 марта 1912 года, свершилось…

Иезуит не ошибся. Клад лежал там, где и было указано. Теперь Джералд Вулси требовал законных объяснений – преподобный отец обязан сдержать прежнее обещание.

– Давайте поднимем тост за нашу общую удачу! – провозгласил аббат, разливая темно-багровое вино по серебряным стаканчикам. – И за удачу в будущем, которая, несомненно, нам очень понадобится!

– Виват! – ответил Джералд, опустошая бокал. – И все же святой отец, как?! Откуда вы знали? Именно это меня интригует в наибольшей степени.

– Я не знал, только предполагал с уверенностью пятьдесят на пятьдесят… – ответил монах, чье лицо при свечном освещении окончательно превратилось в богомерзкую рожу горгульи с крыши Нотр-Дам де Пари. – С вашего позволения, об этом после. Начнем несколько издалека. Позвольте вопрос, милорд?

– Сколько угодно.

– Что вы знаете о династии Меровингов? Тех самых, первых христианских королях Европы?

– Не особо много. Только из обычного университетского курса истории. Эту династию окружает немало откровенных выдумок и басен, но в целом… Землями Австразии, Нейстрии и Бургундии управляла разветвленная семья Меровингов, потомков Меровея, которых во Франции именуют Древними королями. Еще их называли Длинноволосыми – они, как библейский Самсон, никогда не стриглись, боясь потерять свое могущество. История утверждает: даже для своих времен они были странными людьми – более колдунами и волшебниками, нежели правителями. Якобы Меровинги умели разговаривать с животными, подчинять себе природу и жили куда дольше, нежели отпущено срока обычным смертным. Возле гор Арденн, которые здесь совсем неподалеку, они возвели капища своих богов, однако когда в земли франков пришел святой Ремигий, покровитель вашего аббатства, король Хлодвиг, внук Меровея, принял истинную веру, став защитником Церкви и любимым из ее сыновей. После его смерти, как и полагалось, державу разделили между четырьмя наследниками, но прошло всего сто лет и…

– Верно, мой дражайший лорд! – подхватил отец Теодор. – Разобщенность, вражда, войны за обладание лучшими землями. Тa еще семейка… Однако внутренние распри Меровингов нас не интересуют. Обратимся к одному из трех государств – Бургундии. Трое братьев-королей из «Песни» действительно существовали. И правили с 575 по 595 год. Не все, правда. Двое погибли – в «Песне» их настоящие имена изменены на Гунтер и Гернот. После кровавой бойни у Этцеля – таковым, как оказалось, являлся византийский император Юстин II, за которого и должна была выйти замуж красавица Кримхильда – один из братьев выжил!

– Потрясающе! – восхитился Джералд. – Значит, младший, Гизельхер, остался жив?

– Да. Он вошел в историю под именем Хильдебера II Меровинга, а умер – или что там с ним стряслось? – в 595 году, спустя четыре года после гибели братьев. Замечаете сходство имен: Хильдебер – Гизельхер?.. Произношение за тысячу лет сильно изменилось, но суть одинакова. Впрочем, это неважно. Слушайте очень внимательно. Знаменитый Хаген из Тронье был при братишках мажордомом, нечто вроде премьер-министра. Когда сестра Королей, Кримхильда по любви или по глупости выскочила замуж за повелителя Нидерландов Зигфрида и привезла в Вормс клад дракона, Хаген моментально понял, чем это грозит. Клад действительно проклят! Но об этом позже. Начались беды, неурядицы, распри, в которых были виновны Зигфрид и его сомнительное сокровище. «Песня» утверждает, будто Хаген убил Нидерландца из зависти, а я точно знаю – это была хорошо продуманная акция очищения. Тогда вера в чудеса и магию не иссякла, волшебство еще существовало, если не в натуральном виде, то в человеческих головах, в менталитете людей, понимаете? Проклятие действовало! Действовало на Бургундию через Зигфрида! Поэтому после его гибели Хаген и трое королей благоразумно утопили клад в Рейне. Именно там, где мы… вы его и обнаружили. Помните «Песню»?

– Это очень интересно, – вежливо сказал лорд Вулси, – однако, в чем соль?

– В самом кладе. Дело в том, что в одной из вещиц, не знаю в какой точно, и сосредоточено проклятие. Которое продолжает оказывать влияние на владельцев сокровищ Фафнира. Ваш рассказ о событиях на берегу, о мертвецах с вырванными сердцами, о золотистом тумане это подтверждает со всей ясностью и непреложностью. Древность вернулась. Существуют вещи, которые не умирают. И это проклятие – страшное, великое и разрушительное оружие. Если, правда, направить его в нужную сторону и на нужных… личностей. Теперь вы меня поняли, лорд Вулси?

– Не представлял, что подобные абсурдные речи можно услышать из уст образованного священника, иерарха ордена Иисуса… – покачал головой Джералд. – Впрочем, вы занятно рассказываете. И что же дальше? Как к вам попали сведения о точном месторасположении сокровищ дракона?

– Вам знакомо такое имя – Беранже Соньер?

– Впервые слышу.

– Этот деятель обитает на юге Франции, в жутком захолустье. Деревня называется Ренн-ле-Шато, мсье Соньер тамошний священник. Двадцать лет назад, в 1891 году он решился перестроить деревенскую церковь, окончательно обветшавшую. И вообразите, один из столбов, поддерживавших алтарь, оказался полым. Внутри обнаружились деревянные тубусы с древними рукописями. Долго рассказывать, как события обстояли дальше, но сельский кюре привез документы в Париж, аббату Биелю, директору духовной семинарии Сен-Сюльпис – кстати, моему хорошему знакомому. А потом начались невероятные странности. Знаете, какое жалованье получает кюре во Франции?

– Откуда мне знать? Никогда не интересовался, – поморщился Джералд, не видевший ничего общего между деревенским падре и историей Бургундских королей.

– Ничтожное! Не более ста франков в год! Подразумевается, что священника должны обеспечивать прихожане своими подношениями. Так вот, по моим, совершенно точным сведениям, с 1892 года по прошлый, 1911 год, наш проныра-кюре потратил полмиллиарда франков!^[95] Пятьсот миллионов!! Представляете?

– С ума сойти, – заинтересовался лорд Вулси. – Как такое впечатляющее состояние может появиться у нищего священника?

– Документы. Документы, попавшие в руки аббата Биеля, а затем отправленные в Рим. Папская курия, если говорить искренне, платит Беранже Соньеру огромные суммы отступного. За молчание. Ясно? Молчание! Если хоть один документ будет опубликован или слухи просочатся в общество, это вызовет не просто чудовищный скандал, а переворот в общем понимании мира. Потрясение. Возможно, тотальный крах тысячелетних устоев. Смуту, какую не видели со времен Французской революции!

– Не пойму, как могут повлиять на современное цивилизованное общество бумаги, написанные многие столетия назад? И я не в состоянии логически увязать между собой деревенского священника, наши сокровища, Меровингов и сказочное проклятие не менее сказочного дракона.

– А я вам объясню. Только вы, милорд, выслушайте спокойно, без пошлых эмоций. Все, что будет сказано – чистейшая правда, готов присягнуть на Святом Писании. Теперь мы с вами в одном заговоре и деваться вам от меня некуда. Уж простите за столь громкие слова…

* * *

В комнату вломились с таким невообразимым грохотом и треском, что Тимоти подбросило с постели будто пружиной. Мигом поднялся и бдительный доктор Шпилер.

На пороге громоздился незнакомый широкоплечий мужчина с ясным взором пронзительно-голубых глаз, загорелым лицом, иссеченном мелкими морщинками и русой бородкой от уха до уха. Но не это побудило Тимоти потянуться за револьвером. Во-первых, неизвестный был облачен в одежду Ойгена, во-вторых, он держал на руках бессознательного Робера, чья темноволосая голова, болтаясь, свешивалась вниз.

– Драть вас вперехлест… – грубо начал Тимоти, щелкая курком «Смит-Вессона» и тотчас осекся. На него в упор смотрел в очередной раз повзрослевший Ойген Реннер. Уберите бородку и морщины и получите подобранного на Рейне свихнувшегося австрияка во всей природной красе. Но бороды не отращиваются за два часа, это, уж простите, неколебимый закон природы и навязчивая правда жизни.

– Феномены множатся, – первым подал голос доктор, пристально разглядывая гостей. – Тимоти, не могли бы вы вернуть пистолет на место, это не игрушка. Ойген, если ты меня понимаешь, положи мсье Монброна на постель. Что с ним?

Бородатый молча кивнул и осторожно устроил Робера на разворошенной лежанке. Шпилер немедленно подошел, посмотрел зрачки, потрогал пульс на запястье и доложился:

– Похоже, обычнейший обморок. Ойген, я жду объяснений. Что стряслось на этот раз?

Человек в одежде Реннера выдохнул, будто после тяжелой работы, осторожно присел на табурет, и непонятно сказал гулким баском:

– Ойген? Да-да, судари мои… Он там, внутри. Спит. Я отправил его спать.

– Где внутри?!! – взвился Тимоти. – Что ты несешь, урод?..

…И мгновенно получил сильнейший прямой удар кулаком в переносицу, да так, что перекувырнулся через низкую кровать и распластался на полу.

– Извольте быть обходительным, – размеренно сказал Ойген… или не Ойген? – На первый раз я прощу вам дерзость, но впредь спускать оскорбления не стану.

Тим, вытирая левой ладонью хлынувшую из носу кровь, вскочил, имея откровенно кровожадные намерения, но дорогу немедля преградил хладнокровный доктор Шпилер.

– Утихомирься, – жестко сказал немец. – Эта загадка пока не по нашему разуму. Сядь, а я приведу в чувство господина де Монброна.

Тим подышал злобно, однако послушался. Учуял, что дело пахнет жареным. Извлек из кармана висевшего на гвоздике пиджака носовой платок и принялся оттирать кровь с подбородка. Ойген преспокойно восседал рядом с койкой Робера и созерцал растерявшихся компаньонов.

Нашатырь, обнаружившийся в одном из саквояжей Шпилера, подействовал. Робер замотал головой, заругался по-французски, однако сел, непонимающе оглядел комнату, взглянул на Ойгена и неожиданно расплакался.

– Там… Опять это чудище! – всхлипывал он. – Монаха убили… А Хаген… Господи, как я хочу домой!..

– Тише-тише, успокойся, – Тимоти подсел к Роберу, потрепав его за плечо. – Кого убили? Какой Хаген? Да не хнычь ты, размазня! Доктор, дайте быстренько стакан воды!

– Ага, кажется, я начинаю догадываться, – проронил Шпилер, попутно наливая воду из стеклянного графина. Подал стаканчик Тиму и повернулся всем корпусом к русобородому: – Ты… Вы – Хаген из Тронье? Я прав?

– Так именуют меня при бургундском дворе, – несколько уклончиво ответил тот, кто именовал себя Хагеном. – К вашим услугам, сударь.

– Благодарю, – слегка поклонился доктор. – Я могу позволить себе задать несколько вопросов?

– Если они не заденут мою честь и данные клятвы.

– Прекрасно, прекрасно… Э… В каком году вы появились на свет?

– Это не тайна. В пятьсот пятьдесят четвертом по Пришествию Спасителя. Крещен в Арелате^{href="#n_96" title="">[96]}, в церкви Святого Петра, преподобным отцом Иосифом Массилийским.

– Какой сейчас год?

– Не знаю. Прошло очень много времени, пока я охранял Его.

– Кого именно?

– Зачем вам знать о плохом?

– Ну хорошо… Надеюсь, вы не очень расстроитесь, узнав, что прошло тысячу триста лет?

– Я подозревал.

– Но ведь человек не может прожить тринадцать веков! Как у вас получилось?

– Душа бессмертна. А тело… Мне позволили взять нынешнее, до срока, пока проклятие не избудется.

– Кто позволил?

– Вам не нужно знать.

– Ладно, оставим. Скажите, а где тот молодой человек, Ойген Реннер? Вы – это он?

– Нет. Я – это я. Мальчишка сейчас во мне. – Хаген положил ладонь на грудь, словно указывая нынешнее местонахождение Ойгена. – Он пока спит.

– Да что он несет? – яростно воскликнул Тимоти. – Это же… Чума на мою голову!

– Замолчите, господин О’Донован, – небрежно бросил доктор, будто отмахиваясь от назойливой мухи. – И не встревайте, пока вас не попросят. Случай до невероятия интересный. Ничего подобного в мировой истории медицины доселе не отмечалось. Одно тело – две души… И это не вульгарное раздвоение личности, это действительно… Хаген? Хаген, что с вами?

Вернувшийся из глубочайшего омута времени человек захрипел, повалился набок, вскрикнул… Доктор, выматерившись так, что позавидовали бы самые запойные гамбургские докеры, отскочил и замер, наблюдая, как начало изменяться тело. Исчезала борода, она словно бы росла наоборот, внутрь подбородка; разглаживалась сеточка морщин вокруг глаз, кожа становилась гладкой и ровной, снова проступил белый шрам на скуле, в виде звездочки о трех лучах. Минуту спустя тело Ойгена Реннера вернулось к исходному состоянию – он не возвратил свои восемнадцать, но стал таким же, каким был недавним вечером. Сильный крепкий парень лет двадцати пяти. Все-таки влияние обитавшей в Ойгене души древнего героя изрядно сказывалось на внешнем облике. В сознание он так и не пришел, хотя Шпилер вновь употребил непременный нашатырь.

Монброн и Тимоти наблюдали за происходящим, затаив дыхание и не смея пошевелиться. Робер даже перестал всхлипывать.

– Кажется, мы попали в легенду, – наконец изрек доктор Шпилер и тяжко вздохнул.

– Не попали, а влипли. – уточнил прагматичный Тим. – И не в легенду, а в историю. Робер, утри сопли и рассказывай, что с тобой приключилось. Коротко и четко. Снова заревешь – врежу!

Монброн рассказал. Про светящийся шарик тумана, про жутковатую смерть послушника, про Хагена. Собственно, чего тут было рассказывать?

– Тимоти, давай-ка переложим нашего… э… Хагена на постель, – сказал доктор. – Уверен, утром он сам проснется. А засим прогуляемся во двор, проверим истинность повествования достопочтенного мсье Монброна.

– Не оставляйте меня одного! – со слезами на глазах взмолился Робер. – Честное слово, я боюсь! И вообще туда идти опасно! Вдруг Оно нападет на вас? Прекрасно, будет пара новых трупов без сердец! Идите!

– Ничего подобного, – с непонятной уверенностью сказал Шпилер, поправляя подушку под головой Ойгена. Тимоти с готовностью одевался. – Пожелай это… будем называть его «Нечто», расправиться с нами, оно давно бы это проделало. Имелась масса возможностей. На берегу, в аббатстве. Существо не нападает на нас, хотя, казалось бы, мы первейшие кандидаты на обретение проклятия Фафнира. Загадка, право. И мы этим воспользуемся. Поглядим на Нечто вблизи, если, конечно, оно не отправилось искать жертвы за стенами аббатства.

– А как же я? – снова вскричал до смерти испуганный Робер. – Я пойду с вами!

– Не пойдешь, – отрезал Тим. – Док, дайте малышу свой волшебный порошочек. От которого спят и видят красивые сны.

Шпилер согласно моргнул, полез в саквояж и едва не насильно скормил Монброну новую дозу опийного порошка. Тот почти мгновенно осоловел.

– Знаете, док, – заметил Тимоти, швыряя револьвер в кобуру. – Если эта поганая штуковина сюда заберется, Ойген наверняка защитит нашего Монбрончика… Так мне кажется.

– Не исключено, – согласился Шпилер. – Нам следует немедленно отыскать лорда Вулси, мистера Роу и аббата. Мы обязаны им рассказать. Это уже не просто чертовщина, попомни мои слова, Тимоти. Это гораздо хуже.

Ночь вошла в самую темную свою половину, когда заходит луна, а рассвет пока не нарождается. Небо, конечно, звездное, только далеко на западе едва светятся перистые облака, однако зрению человека без помощи фонаря сейчас невозможно разобрать даже валяющийся посреди дороги валун. Этот факт и учел мистер О’Донован, прихватив новейшее американское изобретение – карманный электрический фонарик, работающий на химической реакции кислоты со щелочью.

Узкий лучик пошарил по обширному монастырскому двору. Тим тотчас схватил доктора за рукав.

– Мистер Шпилер, слышите? В конюшне лошади беспокоятся! Значит, тварь рядышком.

– Да, я знаю, – шепотом ответил доктор, вслушиваясь в тихое хрипение и стоны лошадей. – Животные гораздо острее чувствуют присутствие… того, что обычно называется нечистой силой. Извини, Тим, но мне кажется, будто наше Нечто не совсем нечистая сила.

– Это как так?

– Он было рождено еще до появления христианства. Вероятно, это некий… э… реликт языческой эпохи. Ему решительно плевать на святую воду или молитвы. Оно просто не знает и не понимает, что это такое. Я доходчиво выражаюсь?

– Угу. Глядите, вот и мертвяк, о котором говорил Робер. Точно, опять разорван.

– Да, разорван изнутри, а не снаружи, как мы сначала думали… Посвети фонариком. Любопытно, зачем Нечто забирает сердца людей?

– Может, жрет?

– Нет, здесь другая причина. Нам пока неясная. А самое плохое в том, что мы не представляем, как бороться с напастью. Хаген наверняка знает, однако расспросить его в скором времени не получится. Идем дальше. Где дормиторий, куда отнесли сокровища?

– Вон тот домище, за церковью. Осторожно, док, не споткнитесь.

– Спасибо, Тим.

Дверь в подвал отыскали не сразу. На стук никто не отозвался. Значит, Джералд и святой отец вкупе с археологом ушли в главное здание, где находились покои аббата и комнаты для гостей. Интересно, почему никто не встретился по дороге и ученая троица не подняла шум, увидев мертвого монаха, валяющегося посреди двора?

– Окошко горит, – Тимоти ткнул пальцем на обиталище его высокопреподобия. – Наверняка яйцеголовые там, вино трескают на радостях.

– Ох, Тимоти, ваш английский язык совсем не похож на то наречие, которое я изучал в Гейдельберге. В Америке все так выражаются?

О’Донован прыснул со смеху:

– Я, между прочим, в Далласе считаюсь парнем культурным. В Англии учился, не в Гарварде каком-то. Двинулись, док. Накроем их с поличным и порадуем новостями.

Быстрым, немного нервным, шагом отправились обратно. Круглое пятно электрического света скользило по изъеденным временем и дождями каменным плитам, покрывавшим двор.

– А ну, назад! – Тим бесцеремонно ухватил доктора за шиворот и толкнул в чернющую тень ниши в стене храма. Фонарик погас. – Гляньте, вот и наш дружок. Скучает, наверное, без человеческого общества. С-сволочь…

Нечто вполне непринужденно порхало неподалеку от запертых ворот монастыря примерно на высоте человеческого роста. Золотистый сгусток теперь не напоминал шарик или хвост кометы, а постоянно принимал самые разнообразные вычурные формы. И оно разговаривало. Как обычно, само с собой.

Звучал благородный, медленный шепот, будто седовласый философ решил вечером, у камелька, повторить ученые тезисы, пришедшие в голову за минувший день. Никакой угрозы, одно спокойствие, обстоятельность и тысячелетняя мудрость, совокупно выраженные в сплетении шипяще-гортанных звуков, складывающихся в обстоятельно-неторопливую, уверенную речь.

– И все-таки, что же оно такое? – непроизвольно прошептал доктор, притискиваемый сильной рукой Тима к бугристой стене. – Слово «проклятие» чересчур расплывчато… Проклятие нематериально, понимаешь, Тимоти? Это просто произнесенное слово. А эта вещь имеет сущность. Непонятную, загадочную, опасную, но все же сущность!

Упомянутая сущность вдруг замерла, будто прислушиваясь, и, безошибочно определив направление, медленно поплыла к церкви.

– Эх, накликали, док! – выдохнул Тим. – Похоже, каюк. А мне моего сердца жалко!

– Может, не заметит?

– Уже заметило!

Револьвер в руке техасца угрожающе клацнул.

Оно повисло в пяти шагах от ниши, в которой скрывались двое людей. Раздулось почти вдвое, обрело лучики в виде темно-красных тоненьких молний и наконец-то заткнулось. Отсутствие перешептывания доктор принял за дурной знак и быстро произнес про себя: «Слово Божие и Лютера учение не потерпят никогда крушения… Отче наш, сущий на небесах…»

Тимоти, как ирландец-католик, сделал нечто похожее: быстро перекрестил бестелесную тварь правой ладонью, в которой был зажат револьвер.

Никакой реакции. Нечто явно не понимало, что и зачем делают смертные.

И вдруг оно начало обретать форму. Сияние померкло, искры погасли, золотой туман опустился на гранитные плиты, начал темнеть и облекаться темной плотью.

Вскоре перед доктором Шпилером и Тимоти стояло некое существо крайне невысокого роста, фигурой отдаленно напоминавшее человека.

– Пресвятая Дева… – только и выдохнул американец. – Док, он хочет говорить! Пусть мне отрежут руку, но он хочет говорить с нами!

– Фонарик! – шикнул доктор. – Посвети! Невероятно!

Воистину невероятно. В слабом свете фонарика обозначился силуэт твари, высотой едва достигающей обычному человеку пояса. О таком можно сказать: «поперек себя шире». Нет, оно было не толстое, а именно широкое. Ширина плеч вполне соотносилась с ростом существа – низенький, фантастически коренастый, в темно-зеленой одежде, с густой черной бородищей до пупа, в руках тяжеленный двулезвийный топор-лабрис, на седоватых волосах невообразимый колпак, украшенный неведомым золотым символом, – пылающий древнескандинавский корабль-дракар. Глазки маленькие, глубоко запавшие и холодные-холодные, как две светло-голубые льдинки.

Невзирая на лилипутский рост, существо выглядело не просто сильным, а именно могучим. И очень чужим. Чужеродным нашему миру. Пришедшим из далей, о которых не ведает ни единое человеческое существо.

– Эк хейтир Альбрих-двергр! – низким басом сообщила тварь. – Хверр мер и моти? Гюлль ок сильбр Фафнири эй ми!^[97]

– Это он о чем? – заикнулся Тимоти.

– Не знаю… – вздрогнул доктор. – Какой-то древнегерманский язык. Он чего-то от нас хочет…

– Знаю, чего именно! – шикнул Тим. Техасец мгновенным движением вскинул револьвер и аккуратно всадил все шесть пуль в существо, стоящее перед ним. Полетели клочки зеленой одежды, брызнули капельки темной, почти черной крови, но карлик не пошатнулся. В необъятной груди зияли кровоточащие рваные дыры, но он остался неколебим, будто скала.

Опустил топор навершием к земле. Низко молвил:

– Скаль Фафнири тета гримлига гьялга^[98]…

И мгновенно пропал, заместившись облачком золотого тумана. Оно взмыло вверх, незаметно растворившись в звездно-черном небе.

– Он испугался, – неуклюже пытаясь бодриться, пошутил Тимоти, перезаряжая барабан револьвера. – Док, что это было?

– Не знаю… – Шпилер, пытаясь не свалиться с ног, облокотился спиной о древние храмовые стены. – Я уловил в речи существа только одно знакомое слово: «Фафнир». Проклятущий дракон каким-то невероятным образом преследует нас. Через тысячелетия. Боже, я всегда пытался быть материалистом, даже сочинения господина Энгельса читал…

– Идем домой, к Джералду, – похоже, происшествие с бородатым карликом Альбрихом не произвело на техасца особого впечатления. – Это уже не шутки. И не конкуренты из Айовы или Небраски. Теперь с нами конкурирует кое-кто посерьезнее живых и загребущих ребят, намеревающихся прибрать к рукам наше золото. И нам придется бороться с этим. Кто как хочет, а заработанного своим трудом я никому не отдам. Бодрее, док. Мы живы и здоровы, а это главное.

Живы были не все. В коридоре, ведущем к гостевым комнатам, Тимоти и доктор Шпилер нашли мертвеца.

Уолтера Роу.

Под лопаткой археолога глубоко сидело тяжелое навершие копья. Острие, входившее в число драгоценных рейнских находок. Длинное, с полторы ладони, покрытое полустершейся позолотой, треугольное оконечье.

Лезвие вошло точно в то место, где на спине мистера Роу находилось коричневое родимое пятно в виде древесного листа.

* * *

Преподобный аббат, оставив Джералда размышлять над непонятными и несколько угрожающими словами о некоем «заговоре», отошел к книжным полкам, сдвинул в сторону несколько громадных фолиантов, пошарил по стенной панели и, когда тайник раскрылся, извлек на свет солидную папку черной кожи на застежках.

Принес, положил на стол. Аккуратно щелкнул замочками, раскрыл. Лорд Вулси, невольно заинтересовавшись, вытянул шею.

Внутри находились исписанные латиницей темные, обтрепанные по краям пергаментные листы, переложенные тончайшей вощеной папиросной бумагой. Выглядели рукописи представительно и древне.

– Документы Беранже Соньера, – с невероятной горделивостью провозгласил отец Теодор. – Сорок семь пергаментов, способных перевернуть мир. Величайшая тайна как Римско-католической церкви так и династии Меровингов. Изволите взглянуть, милорд?

– Если это такой уж невероятный секрет, то как бумаги попали к вам, любопытно? – проворчал Джералд, принимая папку из рук аббата. – Насколько я могу разобрать, написано на латыни. Вульгата, правильно?

– Именно, – отец Теодор осклабился в бульдожьей улыбке. – Некоторые документы на латыни, часть – на готском.

– Готском? – вздернул брови лорд Вулси. – На языке древних германцев никто не разговаривает уже полторы тысячи лет! Согласен, язык сохранился благодаря епископу Ульфиле, переведшему Евангелие на родное наречие, но взяться за расшифровку манускриптов могут только опытные и знающие палеографы.

– У нас, – аббат подчеркнул голосом эти слова, – найдутся прекрасные специалисты в области палеографии. Почему вы не спрашиваете, о чем повествуют сии загадочные строки?

– И о чем же?

– Летопись. Достаточно подробная летопись последних Меровингов. К сему же некоторые, весьма предосудительные с точки зрения Церкви, семейные предания. Несколько отрывков из Библии, в частности рассказ евангелиста Иоанна о приходе Христа в Вифанию, к сестре Лазаря и притча о сорванных в субботу колосьях. Добавим переписанные, однако весьма достоверные, воспоминания некоего Хильдебера, короля Бургундии.

– Гизельхера? – Джералд едва не поперхнулся собственной слюной. – Младшего из трех братьев-королей, владевших кладом?

– Именно, милорд. Вот и ответ на терзавшие вас вопросы. Хильдебер нарушил клятву и оставил потомкам краткое изложение истории с Зигфридом Нидерландским и кладом Фафнира. В своем видении, понятно. И эта точка зрения разнится с мнением автора «Песни о Нибелунгах». Впрочем, это малозначащие детали. Он точно указал, где и при каких обстоятельствах мажордом Хаген спрятал сокровища. Процитировать?

У лорда Вулси загорелись глаза. Вот, оказывается, как обстоит дело! Неприятно одно: аббат безо всяких угрызений совести использовал компанию молодых романтиков в своих, пока неясных, целях.

Отец Теодор вынул один из пергаментов, порылся в складках широкого одеяния, извлек пенсне, водрузил его на картофелеобразный нос, вчитался и начал медленно переводить с латинского:

– «Верный слуга наш Хаген, братья наши Гуннар с Геберихом…» – его высокопреподобие взглянул на Джералда поверх стекол пенсне и пояснил: – Это настоящие имена Гунтера и Гернота, старших. Слушайте дальше: «…с Геберихом и я с ними, слуга Господень Хильдебер, правнук славнейшего Хлодвига, тем порешили: удалить из престольного бурга нашего Вормса диаволово семя и сокрыть его от людей в водах Рейна, там, где омут Вотана. Пускай же древнепочитаемые духи сами хранят проклятие от широкого мира, и да будет по нашему решению, христианских владык Бургундии. Хаген же, достославный мажордом наш, вызвался, поклявшись на алтаре, вечно охранять злобного Духа с мечом и щитом, освященных в сем же храме…» Вот и все. Точное указание на нахождение клада в наличии, остальное – дело логического осмысления и недолгих поисков по архивам.

– Два вопроса! – поднял палец к потолку лорд Вулси. – Я согласен, что топоним «омут Вотана» можно было отыскать в старинных рукописях или церковных хрониках и вычислить его точное местонахождение. Так? – Монах кивнул, а Джералд продолжил: – Но что значит решение Хагена «вечно охранять духа»? Не понимаю.

– Тогда не изжилось множество языческих традиций, – развел руками отец Теодор. – Сикамбры были христианами более номинально, нежели всерьез – сами слышали, они доверили проклятие под охрану Вотана-Одина, а следовательно верили, что древний языческий бог сможет защитить от злого духа, заключенного в сокровищах. Видимо, Хаген совершил ритуальное самоубийство и его похоронили в реке там же, где спрятали клад. Простое объяснение, не правда ли?

– Хаген… – у Джералда глаза на лоб полезли. – Теперь ясно!

– И что же вам ясно?

– Неважно. Вернемся к делу. Простите, преподобный, если я вас обижу, но мне кажется, что вы просто-напросто меня использовали, ничего не объясняя, только указав на клад. Мне это обидно. Объяснитесь.

– Уже полчаса объясняюсь, – скривился отец Теодор. – Неужели вам доселе не пришло в голову, что охота за сокровищами Нибелунгов была организована не просто ради археологического интереса? Клад принадлежит Меровингам, и мы обязаны вернуть его истинным владельцам.

– Но они же вымерли! Династия погибла! О чем вы говорите, преподобный отец? Я окончательно запутался.

– Что ж, начну опять же издалека. Последний великий король из династии Меровингов, Дагобер Второй, женился в 676 году на принцессе из рода вестготов, Гизелле из Разеса или Редэ – это древнее графство на юге Франции, от Тулузы миль тридцать-сорок вверх по реке Арьеж, через горы. Гизелла родила ему долгожданного сына, которого назвали Сигиберт, а сам Дагобер оказался неплохим правителем, хотя, может, излишне суровым. На первое место Дагобер ставил дела своего королевства, заботы Церкви его не интересовали. Он нарочно злил Римский престол – повышал налоги с монастырей, не допускал в страну проповедников, частенько вспоминал старых богов. Словно проверял, когда Церкви надоест прощать подобные выходки и его призовут к ответу… Через три года Дагобера, последнего по настоящему великого короля из рода Меровингов, не стало. Его убили на охоте по приказу его собственного мажордома д’Эристаля, и в тот же день истребили всю королевскую семью, жившую в крепости Стенэ – это в Арденнах, совсем недалеко отсюда, миль пятьдесят к северо-западу.

Отец Теодор перевел дыхание, отхлебнул немного вина и продолжил:

– Есть довольно точные свидетельства, что старшей дочери Дагобера удалось бежать из Стенэ вместе с преданными ей людьми и младшим сводным братом. Этот отряд пересек почти всю Францию и укрылся на родине королевы Гизеллы, в Разесе, как раз там, где ныне проживает упомянутый Беранже Соньер. Теперь понимаете, откуда в Ренн-ле-Шато появились летописи Меровингов? Дети Дагобера просто-напросто вывезли часть королевского архива, а когда стало совсем плохо, спрятали его в алтаре храма. Вам неинтересно, милорд?

– Отчего же, интересно, – вздохнул Джералд. – Но при чем здесь…

– Да при том! – рявкнул аббат. – Меровингов свергли незаконно! Хлодвиг заключил с Церковью вечный договор, а Церковь его предала – когда Меровинги стали не нужны, с согласия и благословения Рима от них избавились. Каролинги, Капетинги, Валуа, Бурбоны, да и все ныне правящие королевские и императорские дома в Европе – узурпаторы! Вы не читали этих документов в полном объеме, – отец Теодор метнул огненный взгляд на папку с пергаментами, – и не знаете самого главного! Да, надеюсь, и не узнаете никогда – слишком опасная тайна! Но я клянусь, у потомков Хлодвига права на власть не только законные, но и… И божественные! Вот так.

– Значит, потомки Дагобера выжили? И существуют в двадцатом веке? – поинтересовался лорд Вулси.

– Именно. Тогда, в конце первого тысячелетия, Меровинги обосновались в Разесе, став графами де Редэ. Приняли новое имя – Плантар, сиречь «буйно расцветший побег». Через династические браки добились титула герцогов Булонских. Самые знаменитые из них – Готфрид Булонский, тот самый, что взял Иерусалим во времена первого крестового похода, и его родной брат, первый король Иерусалимского королевства крестоносцев – Балдуин. Тогда они частично вернули власть… И создали организацию, тайную, разумеется. Цель – возвращение власти Меровингам. Им законно принадлежит трон Германии, ныне занятый безродными Гогенцоллернами, трон Франции, утерянный выродившимися Бурбонами во времена Революции, трон Англии, который ныне получили вылезшие из грязной канавы Готторпские князьки, трон Италии, засиженный этим напыщенным недоумком Виктором-Эммануилом…

– Мне кажется, святой отец, что вы несколько утомились. – прохладно сказал Джералд. – Вам стоит отдохнуть.

– Нет, я вполне здоров. Тише! – преподобный аббат прислушался и непонимающе взглянул на Вулси. – Кажется, выстрелы? Во дворе?

– Разве? Простите, но я не обратил внимания.

– Наверное, ослышался… Продолжим. Вы, милорд, столкнувшись с неведомым и непознанным, сразу отказываетесь в это поверить. «Если я чего-то не знаю, значит, этого не существует…» – аббат сокрушенно покачал головой. – Существует, еще как. Сионский Приорат, созданный Готфридом Булонским, пронес идею возрождения династии через полное тысячелетие. Мы копили силы, деньги, влияние… И вот – час настает. Скоро начнется война. Большая Европейская война, которую мы, собственно, и провоцируем, подталкивая державы к ссоре. Еще год, два, попомните… Схватка начнется в 1914 или 1915 годах, готов душу заложить. Мы поддерживаем социалистов, способных пошатнуть прогнившие столпы старых держав, даем деньги террористам, подтачиваем устои веры…

– И это говорит иезуит! – поразился милорд. – Вы просто безумец! Чем вам Церковь-то не угодила?

– Официальный Рим даже не хочет вспоминать о нарушении слова, данного Хлодвигу. После войны, когда вернутся древние короли, когда Европа станет единым государством, от Кёнигсберга до Лиссабона, мы перетряхнем и Ватикан. По меньшей мере, заставим извиниться и признать древнюю ошибку.

– Хорошо, хорошо, согласен, – лорд Вулси неожиданно понял, что имеет дело с натуральнейшим душевнобольным. – А клад-то вам зачем понадобился? Как символ?

– И как оружие. Проклятие Фафнира – это не пушки, не винтовки и не дредноуты. Это реально существующая мистическая сила, способная заставить бояться нас. В кладе заключено нечто… неизвестное современному человечеству. Хильдебер не рассказывает в летописи, в чем истинная суть проклятия, но мы знаем насколько оно действенно и разрушительно. Если потребуется – Приорат обрушит его на головы неспособных покориться новому порядку.

– Вы умеете управлять проклятием? Но как?

– Нет, пока Сионский Приорат не знает, как обуздать демона. Однако мы обязательно узнаем. Собственно, это и не демон вовсе – вероятно, некая магнетическая субстанция, наподобие шаровой молнии. Отмечу особо: разумная субстанция. Пока чудовище только просыпается, наслаждается мелкими шалостями, которые вы наблюдали… Копит силу, чтобы вырваться на свободу. Полагаю, эдакая сложная эзотерика вам малоинтересна.

Аббат умолк на минуту, а потом хитро подмигнул, сказав:

– Кстати, мое участие в Ордене Иисуса – только лишь видимость. По убеждениям я не иезуит, я стою на древнем фундаменте Приората, основанного Готфридом, наследником Хлодвига. Зато черная сутана Ордена дает возможность получить ценнейшие сведения… Вот и бумаги Беранже Соньера оказались в моей библиотеке благодаря обширным и дружеским связям в Церкви. Попади манускрипты в излишне фанатичные или неосторожные руки, их бы уничтожили незамедлительно. Слишком уж горячий огонь пылает на этих пергаментах. Вы мне верите?

– Верить? – чуть более напряженно, нежели следовало, усмехнулся Джералд. – Всегда существовало множество слухов о неких тайных и исключительно могущественных организациях. Тамплиеры, розенкрейцеры, франкмасоны… А на поверку все оказывалось чепухой. Однако историю вы рассказали презанятнейшую – эдакий секретный орден, существующий тысячу лет; заговор, опутавший если не весь мир, то уж Европу точно. Позволите несколько возражений?

Аббат картинно вздернул густые брови и наклонил голову.

– Если булонцы, Лотаринги, Плантары и прочая орда наследников Хлодвига действительно имели все права на престол, то отчего же близкие и дальние родственники «первых королей» хлопали, pardon, ушами вплоть до 1912 года? Неужели раньше ничего не выходило? За десять веков? Простите, но такое утверждение меня смешит. Далее. Если Сионский Приорат располагает огромными средствами, то почему вы прибегли к нашей помощи в разыскании «мистического оружия» в виде проклятия Фафнира?

– Чтобы не привлекать к себе внимания, – спокойно ответил отец Теодор. – Даже если бы сведения об этой затее просочились в газеты, то все выглядело бы как личная инициатива шайки молодых искателей приключений. А насчет десяти веков… Попытки были, и не всегда неудачные. Английская династия Плантагенетов, царствовавшая с 1113 по 1377 год, если говорить строго – Меровинги, ведущие прямое наследное родословие через Плантаров и Плантавелей. Заметили сходство имен? А Ричард Львиное Сердце – ваш национальный герой – самый настоящий потомок Хлодвига и по отцу, и по матери, великой герцогине Аквитанской Элеоноре де Пуату. Другой пример. Герцоги Лотарингские – помните Гизов? – едва не отобрали трон у Валуа, но Генрих III Французский нанес удар первым, почти полностью вырезав семейство Лотарингов.

– Забавно. И это все?

– Отнюдь. К идее всеобъемлющего заговора Приорат пришел лет пятьдесят назад, мы выжидали подходящего политического момента, чтобы начать смуту – и вот он, как на ладони. Созданы военные союзы крупнейших держав, Антанта косо смотрит на Германию и Австро-Венгрию, споры из-за колоний, трудности на Балканах, Япония жаждет расширить империю за счет малонаселенных территорий России и Китая; русский царь не прочь вернуть Константинополь и проливы, что означает войну с Турцией. Перечислять можно до бесконечности… Достаточно единственной искры, чтобы пожар разгорелся. И кресалом по кремню ударим мы. Остальное нетрудно. Война всегда приносит нестабильность, смуту. А возникшую смуту достаточно направить в нужное русло, дать толпе необходимых вождей и… И все. Европа наша.

– Что же вы требуете от меня? Отдать вам клад? И забыть об этой истории? А мои компаньоны? От них не откупишься, денег хватает у каждого, они жаждут славы. И не откажутся от нее ради призрачного и несколько абсурдного счастья видеть на престолах Европы представителей забытой династии.

– Присоединяйтесь к нам, – запросто сказал аббат. – Высших должностей в Приорате вы, естественно, не получите, однако со временем… Знаете, как притягательна власть? К тому же у вас перед Сионским Приоратом имеются несомненные заслуги – сокровище Меровингов. Драгоценности Хильдебера и Хагена вернули вы.

– Надо давать страшные клятвы на крови, проходить обряд посвящения? – откровенно рассмеялся Джералд. – Фи, ваше высокопреподобие, эта шутка перестала быть забавной.

– А это вовсе и не шутка, – вдруг помрачнел отец Теодор и хищно подался вперед. – Это правда. Настоящая. Вы сейчас услышали тайну, которую люди хранили почти десять столетий. И не представляете, с какой мощной и разветвленной организацией столкнулись. Итак, ваше решение?

– Решение простое, – ответил Джералд. – Пойду спать. Завтра надо ехать в город, выуживать паспорта у полицейских. Спокойной ночи, отец Теодор. Благодарю за интереснейшее повествование.

– Сидеть, – тихо и очень угрожающе рыкнул аббат, когда лорд Вулси сделал движение подняться с кресла. – Или вы с нами, или никто из вас не выйдет завтра из аббатства.

Джералд замер. Самые страшные и реальные угрозы произносятся именно таким, спокойным и бесстрастным тоном. Только слабые и неуверенные в себе люди кричат и потрясают руками.

«Он хочет забрать драгоценности себе, – мгновенно понял Джералд. – Какой там Сионский Приорат – бред и выдумки! Дело обстоит гораздо проще и вульгарнее. Вот негодяй! Как прикажете себя вести в подобной ситуации?»

– Давайте договоримся миром, – неторопливо проговорил англичанин. – Если вам нужны сокровища, забирайте половину и на том расстанемся. Не ожидал, признаться…

Аббат, не меняя выражения жабьего лица, коснулся колокольчика, стоявшего у края стола.

Три монаха, высоких и широкоплечих, явились на зов тотчас. Один остался у двери, два других быстро переместились по комнате, остановившись за спинкой кресла лорда Вулси. Джералд учуял легкий запах хлороформа. Этого еще не хватало! У благочестивой братии, оказывается, опасные намерения!

– Я никогда не предлагаю дважды, – с расстановкой сказал отец Теодор, поглядывая куда-то в сторону от незадачливого гостя. – Но для вас сделаю исключение. Вы согласны отправиться по пути, который я вам предложил?

Джералд вспомнил несколько самых вычурных техасских идиом, которыми обычно злоупотреблял невоспитанный Тимоти, и громко угостил ими господина аббата. Подействовало. Его высокопреподобие кашлянул и легонько кивнул своим головорезам со словами:

– В колодец… Остальных тоже. И быстро!

Лорд Вулси рванулся вперед, но его сразу сграбастали за плечи сзади, бросили в кресло, и рука одного из святых братьев прижала к лицу англичанина воняющую хлороформом тряпицу. Джералд попробовал извернуться, на несколько мгновений сбросил ладонь неприятеля, повалил набок кресло, но тотчас получил сильнейший удар носком сапога под грудину. Дыхание перехватило, боль была такая, что захотелось немедленно умереть, но…

Последнее, что успел прохрипеть Джералд, краем глаза заметив в дверном проеме знакомый силуэт, было:

– Стреляй! Стреляй…

И сознание милорда помрачилось.

* * *

Тимоти больше ничего не оставалось делать. Когда ты видишь, как мрачные и малопривлекательные святые братья с усердием пинают твоего друга, а третий монашек, стоящий по правую руку, выхватывает нечто крайне похожее на пистолет системы Маузера, срабатывает впитавшийся в кровь рефлекс.

А всего-то: решили заглянуть в кабинет преподобного отца и сообщить, что неизвестное чудище вовсю разгуливает по монастырю и безобразничает, как может, а один из концессионеров валяется в луже собственной крови в коридоре этажом ниже.

Тим не успел бы – монах со здоровенным «Маузером» опережал его на доли секунды. Спасибо доктору Шпилеру, свечек на тысячу долларов придется ставить! Доктор почти незаметным движением выбросил вперед правую руку, оконечье трости красного дерева задело ладонь черноризного стрелка и тяжелая пуля ушла в деревянную стенную панель, расщепив ее до пола.

Отныне Тимоти не церемонился – выстрел прямо в лицо, моментально превратившееся в жуткую кашу из крови и мелких косточек; ударом пули монаха отбрасывает к окну, он заваливается мешком и более не дергается. Два раза по два выстрела в остальных черных – как и положено, чуть ниже и правее грудной кости, там печень, крупные жилы… Папаша, отвоевав свое в Гражданскую войну на стороне конфедератов, утверждал, будто здесь одно из самых уязвимых мест и пулевая рана в печень смертельна на все существующие в природе проценты. Прав был старый Дугал О’Донован – оба монаха запнулись на полушаге, отшатнулись на спины и черными дроздами рухнули на дорогой ковер. Ни один даже не пикнул.

– Сиди, сука! – страшно заорал Тим, увидев движение со стороны его высокопреподобной сволочи. – Сидеть, сказал! Док, свяжите его!

– Чем?! – поразился слегка ошалевший от столь бурно развивающихся событий Шпилер.

– Снимите пояс с брюк! Ах, твари, а? Подумать только! Док, да вяжите же его! Руки, руки! Учти, батюшка, у меня в барабане последний патрон, и если шевельнешься – всажу в горло! А это больно и обидно. Усек?

По виду аббата, запястья которого начал неумело скручивать доктор, стало видно, что он усек. Лицо растерянное, однако не испуганное.

Тим присел рядом с застонавшим милордом и перевернул его на спину. Веки Джералда поднялись, явив слегка затуманенный взор каре-зеленых глаз.

– Джерри, ты как? Живой? Поднимайся! – Тимоти метнулся к столу, ухватил левой рукой графин с остатками вина и сунул его в дрожащие руки побитого милорда. – Выпей. До дна.

Джералд, будь он хоть трижды милордом, по-матросски выхлебал красный мускат из горлышка, оперся на руку Тимоти, встал и сразу опустился в креслице, предусмотрительно поставленное американцем на место. В голове было слегка мутно, однако лорд Вулси не успел вдохнуть достаточно паров хлороформа, чтобы ничего не соображать.

Связанный аббат гробово молчал, глядя в сторону окна. Его уродливая физиономия не выражала никаких эмоций.

Тимоти, полушепотом костеря «безруких докторишек», сорвал со шторы длинный скрученный шнур и начал покрепче приматывать отца Теодора к креслу. Шпилер, верный своей профессии, обошел тела трех слуг его высокопреподобия и только качал головой. Мертвы. Ворс цветного турецкого ковра впитывал темно-багровую кровь.

Отдышавшись, лорд Вулси требовательно взглянул на аббата.

– Сколько еще людей в монастыре? Отвечайте, святой отец, вы не в том положении, чтобы хранить философское безмолвие.

– Двое моих телохранителей в подвале, с сокровищами… – преспокойно ответил отец Теодор.

– Были, – отозвался Тимоти. – Их, наверняка, сожрала тварь. Мы стучались, никто не ответил. Свет не горит. Дальше?

– Еще шестеро монахов, не имеющих никакого отношения к нашему делу, в кельях. Там же три послушника. Главное здание, первый этаж, направо. Трое конюхов в странноприимном доме. Все.

– Небогатое хозяйство, – фыркнул Тимоти. – Джералд, что делаем?

Лорд Вулси подумал и, вспомнив противозаконные деяния славного предка-тезки времен Елизаветы Великой, приказал:

– Берем монастырь на абордаж. Всех согнать в одно место, запереть. Разрешаю стрелять в воздух и пугать здешних обитателей всеми имеющимися средствами. Только осторожнее, сейчас ночь, проклятие Фафнира действует…

– Да уж, видели, – выдохнул доктор Шпилер. – Вовсю действует. Нечто даже с нами соизволило побеседовать, только я не понял ни слова. На нас чудовище отчего-то не нападает.

– Вот как? Интересно… Тим, поднимай остальных. Мистера Роу отправь в дормиторий, пусть укладывает драгоценности. На рассвете мы уезжаем.

– Нет больше мистера Роу. Убит. Мы нашли тело возле наших комнат.

– Что-о?? – Джералд приоткрыл рот и очень нехорошо посмотрел на отца Теодора. – Значит, ваше высокопреподобие изначально не изволили шутить? Тим, дай мне пистолет!

– Если ваш коллега умер, в этом нет моей вины, – размеренно, безо всякого трепета, ответил аббат. – Я ничего подобного не приказывал, а самодеятельность со стороны моих… моих подчиненных исключена. Возможно, проклятие?

– Какое проклятие?!! – в полный голос заорал взбешенный Тимоти, размахивая револьвером. – Никакое проклятие не может всадить в спину человека копейный наконечник! Ну, дерьмо собачье, тебе и за это ответить придется….

– Тим, уймись, – поднял голос милорд. – Я посмотрю сам. Итак, план прежний – поднимаем «Веселого Роджера», аббатство – на абордаж. А с преподобным отцом ничего до утра не произойдет, если он посидит в одиночестве. Тимоти, ты его крепко привязал?

– Обижаешь…

– Отлично. Идем пиратствовать. Монброна не будить, слишком нервный, еще не выдержит столь злодейского покушения на Святую мать Церковь. Добрых сновидений, отец Теодор.

Джералд вдруг запнулся на пороге, оглянулся, прошел к столику, взял в руки папку с манускриптами, тщательно застегнул на все замочки и обратился к аббату:

– По праву победителя, я могу взять виру. Полагаю, документы кюре Беранже Соньера принесут больше пользы в моих руках, нежели в ваших. И скажите спасибо за то, что остались живы в этой отвратительной переделке, спровоцированной отнюдь не мною. Честь имею, монсеньор.

Лорд Вулси плотно затворил дверь кабинета, запер, ключ положил в кармашек жилета, и отправился вниз. Своими глазами увидеть, что произошло с мистером Уолтером Роу.

Глава пятая ОТСТУПЛЕНИЕ НА НЕПОДГОТОВЛЕННЫЕ ПОЗИЦИИ

Германская империя, город Вормс

29 марта 1912 года

– Мсье Монброна арестовали!

Сей тревожный возглас доктора Шпилера, два часа назад отбывшего вместе с Робером в полицейское управление Вормса, прервал весьма важный разговор. Тимоти и Джералд, обсуждавшие пути бегства с территории Германии, примолкнув, уставились на появившегося в дверях компаньона, а Ойген, простая душа, почесал в затылке и с глуповатым видом осведомился:

– За что?

– За умышленное убийство! Киссенбарт, чтоб его горячка скрутила, изволил «сделать надлежащие выводы»! Помните, позапрошлой ночью, когда тварь уничтожила буксир на реке? И труп, который ты, Тимоти, подтащил к берегу? Да, тело утонуло, но вот какая незадача: мертвеца зацепили рыбацкой сетью в пяти милях ниже по течению. Полицию, само собой, вызвали. На кого пало первое подозрение, сказать? Верно, на компанию подозрительных иностранцев, замешанных в аналогичном преступлении, третьего дня!

– Только этого нам сейчас не хватало… – побледнел лорд Вулси. – Полиция едет сюда? Боже, надо сейчас же убираться из гостиницы! Тим, Ойген, хватайте вещи!

– Успокойтесь, милорд, – Шпилер устало опустился на стул и оперся подбородком на набалдашник своей трости. – Робер не такая размазня, как вы предполагаете. У него хватило ума потребовать французского консула и отказаться отвечать на вопросы до его прибытия. Мсье Монброн нас не выдаст, по крайней мере в ближайшие часы.

– Рассказывайте, доктор, – потребовал глава концессии. – Подробно!

Подробности оказались таковы: в десять утра, после прибытия господ авантюристов в город, мсье Робера де Монброна незамедлительно отправили в полицию – требовать, возмущаться, заявлять о нагло попранных правах и недостойном обращении с подданными сопредельных и дружественных Кайзеррейху держав. Чего-чего, а общаться с чиновниками Робер умел преотлично – сын банкира, сам некоторое время трудился на нелегком банковском поприще старшим клерком, а потом и директором филиала (любящая маменька, мадам Жюстин де Монброн, решила, что дитя выросло и имеет право принять живейшее участие в семейном деле).

Доктор, как подданный Его императорского величества Вильгельма II, а так же человек законопослушный и благонамеренный, отправился вместе с Робером – наблюдать и давать советы: в Германии особая специфика, чиновничьи порядки в Рейхе построже, чем в насквозь коррумпированной Третьей Республике. По пути заглянули в коммерческий банк, где Монброн снял со счета весьма кругленькую сумму в золотых марках. Предполагалось, что без уголовно наказуемого деяния, официально именуемого «получением имперским чиновником незаконного вознаграждения за услуги, напрямую связанные с отправлением указанным чиновником служебных обязанностей», а в просторечии – взяткой, не обойтись.

Привыкший к германскому орднунгу доктор Шпилер повздыхал, но смирился, благо за последнюю ночь компания совершила столько наказуемых деяний, что в общей сложности хватило бы на добрую дюжину виселиц и пару сотен лет каторги. (Монброн, мирно проспавший до самого утра, к счастью, об этом не ведал.)

Робер ворвался в пропахшее сургучом и сапогами присутственное место, как Наполеон в Москву, всем своим видом излучая благородное негодование. Застращал нижних полицейских чинов гневными речами и иностранным акцентом, громко потребовал начальника и тотчас был препровожден к обер-фольгену Киссенбарту. Где и был взят, как говорится, «до окончательного выяснения».

Доктор Шпилер (коего наблюдательный сыщик почему-то не узнал) прикинулся обыкновенным просителем, устроил засаду в коридоре управления, где тривиально подслушал всю драматическую беседу, имевшую место в кабинете господина обер-фольгена. Беседа, натурально, шла на повышенных тонах: Киссенбарт кричал, что во вверенном его попечению округе никогда не совершалось столь омерзительных злодейств, что все улики свидетельствуют, а четыре растерзанных маниакальным убийцей трупа – это перебор даже для столичного города, не то что для провинциального Вормса.

Монброн пыжился и требовал доказательств. Закончилось дело известным образом – Робера задержали как «подозреваемого», а тот без обиняков (и вполне законно) возжелал узреть подле себя консула и адвоката. Чем, несомненно, оттянул время – французского консульства в Вормсе не имелось, ближайшее расположилось во Франкфурте, а это, ни много ни мало, в тридцати с лишним милях к северу.

Киссенбарт немедленно отправил нижнего чина на телеграф, извещать господ дипломатов о бедственном положении гражданина Французской республики, Робер же был препровожден в холодную. Судя по услышанным репликам полицейских, доктор понял, что Монброна вечером вкупе с остальными задержанными перевезут в городскую тюрьму, где таковой и будет пребывать до вышеописанного окончательного выяснения.

– Все! – схватился за голову Тимоти. – Мы по самую маковку в навозе! Соваться в полицию бесполезно – мигом заметут. Паспорта выручить не получится, следовательно, через границу не перейдешь… Да еще с нашим грузом. Хотите предложение?

– Пожалуйста, – бесцветно молвил Джералд. – Надеюсь, благоразумное?

– Благоразумнее некуда. Выкинуть к едрене фене сокровища обратно в Рейн, запомнить место и сматываться налегке через голландскую границу. Как задумка?

– Нечто подобное однажды уже проделывали, – фыркнул доктор, кивая на молчавшего Ойгена. – Вот этот молодой человек. Тысячу триста лет назад. Ничегоболее оригинального в голову не приходит? Зачем повторяться?

– Если вспоминать смерть несчастного мистера Роу, то можно сделать неутешительный вывод: нас навязчиво преследуют сплошные повторения истории, – грустно заметил лорд Вулси. – Не представляю, что делать дальше. Робера надо выручать, но как? А если мы его вытащим, то каким, интересно, образом, мы покинем город и страну? Не забудьте, вскоре могут прийти известия из монастыря и на нас устроят облаву по всем правилам. Тупик, господа.

– Монастырь… – проворчал Тим. – Старую паскуду аббата надо было одной-единственной пулей отправить в преисподнюю. Люцифер его давно ждет не дождется, аж рыдает от тоски… Сами оставили ищейкам роскошный след, а теперь раскаиваемся!

– Тимоти, здесь не Техас и не Мексика, – справедливо возразил Джералд. – Убивать можно только обороняясь. Думайте, джентльмены. Выход должен быть.

– Можно сказать? – застенчиво сказал Ойген. – Я в Вормсе полгода жил, кое-какие знакомства имеются. Не самые, конечно, благородные. Поговорить в гавани с ребятами, я там работал, некоторых знаю. За хорошие деньги могут помочь.

– А ну-ка излагай, что там с «ребятами»? – у Тимоти, имевшего порочную склонность к громким авантюрам, немедленно загорелись глаза. – Давай, не стесняйся. Мы в том положении, когда и милорды хватаются за соломинку, поданную клошаром.

Ойген излагал пятнадцать минут. После несколько сбивчивого, но в целом обстоятельного рассказа, Джералд и остальные твердо уяснили – внезапно явился проблеск надежды. И, само собой, вновь придется нарушать строгие законы Германской империи.

В половине второго пополудни из маленькой гостиницы «Людовик XIV», что стоит на углу Кайзерхоф и Байрен-штрассе вышли четверо. Высокий представительный господин в цилиндре и печальный молодой человек с тросточкой сразу взяли экипаж и приказали кучеру ехать к центру города. Двое других – рыжий верзила-иностранец в стетсоновской шляпе и простоватого вида коренастый парень – зашагали в сторону речной гавани Вормса.

* * *

Сражавшийся вместе с капитаном Френсисом Дрейком пращур нынешнего лорда Вулси мог бы гордиться далеким потомком. Наверное, сказывалась наследственность.

«Веселого Роджера» над аббатством, конечно, не водрузили за отсутствием такового символа в багаже, но молниеносный захват святой обители был проведен по всем правилам корсарского искусства. Джералд начал откровенно гордиться своей разудалой компанией – за несколько минут, располагая весьма малыми силами, концессионеры подавили незначительное сопротивление и вся территория небольшого монастыря перешла под временное управление милорда.

Тимоти не смог обойтись без ностальгического спектакля. Черный платок, укрывающий лицо до глаз, по револьверу в каждой руке, устрашающие вопли и предписанная Джералдом оглушительная стрельба в воздух: ни дать ни взять – Дикий Запад эпохи освоения. Знаменитые литераторы Джек Лондон или Марк Твен могли бы пролить слезу умиления, наблюдая, как гражданин самой свободной страны мира, при поддержке Ойгена (вооруженного большущим тесаком, позаимствованным с кухни) врывается в уютные кельи монахов, поднимая черноризцев от праведного сна, затем, едва не пинками, сгоняет их во двор, и далее в пустующую каменную конюшню. С конюхами, работавшими при аббатстве, вышло несколько посложнее – успели схватиться за ножи, однако после трех неприцельных выстрелов прямо под ноги, так чтобы щепочки у ступней взлетали, капитулировали и они.

Конюшня была избрана тюрьмой благодаря солидности постройки и толстым дубовым воротам, закрывавшимся снаружи на увесистый засов. Только высоко под потолком строения имелись отдушины, но пролезть через них взрослому человеку было невозможно – чересчур узкие. Таким образом все уцелевшие обитатели монастыря оказались изолированными от внешнего мира через пятнадцать минут после начала импровизированного штурма. Джералд, оценив результаты, сказал, что лично закажет для Тимоти медальку за героизм и решительность – надо лишь взять из клада самую красивую золотую монету, просверлить сверху дырочку и закрепить на орденском банте.

Кстати, о кладе. Нечто, если и находилось неподалеку, то в события предпочитало не вмешиваться, приняв роль пассивного наблюдателя. Золотой туман в обозримом радиусе не плавал, карлики с топорами не разгуливали, каких-либо иных проявлений действия нечистой силы пока не замечалось. Оно и к лучшему.

Ойгена вкупе с Тимоти оставили возле конюшни, со строжайшим приказом бдеть и охранять, а при появлении вероятного бестелесного противника незамедлительно уносить ноги и занимать оборону в цитадели – то есть в апартаментах аббата.

Джералд и доктор, убедившись, что до утра их никто не побеспокоит (по меньшей мере, никто из живых), направили стопы к гостевым комнатам – милорд настоятельно желал осмотреть место происшествия, приведшего к внезапной и загадочной кончине мистера Роу.

– Смерть была мгновенной, – с профессиональным равнодушием комментировал доктор Шпилер, когда они сидели на корточках возле начинающего коченеть трупа археолога. – Видите, удар нанесен слева от позвоночного столба, между четвертым и пятым ребрами. Поражено сердце… Ума не приложу, кому понадобилась убивать вашего коллегу? Аббату?

– Вряд ли, – помотал головой лорд Вулси, пристально рассматривая наконечник копья. – Отец Теодор, несомненно, безумен, однако здесь я склонен ему верить. Он сказал, будто не отдавал подобного приказа. Доктор, подайте, пожалуйста, ланцет из вашего саквояжа.

– Зачем? – не понял Шпилер. – Острие можно вынуть из тела просто руками. Давайте, я сделаю. Мне не привыкать.

– Разрежьте рубашку… – Джералд нахмурился, разглядев темное пятно под коркой запекшейся крови. Именно в середине отметины и торчало орудие убийства. – Да, благодарю. Надо бы обмыть его спину.

Доктор удивленно пожал плечами, но все же сходил в комнату, принес кувшин с водой и тряпочку, после чего аккуратно вынул наконечник копья, положив его на пол, и протер бледную кожу на спине мистера Роу.

– Вы читали «Песню о Нибелунгах»? – завороженно спросил Джералд, рассматривая нечто невероятное, открывшееся его глазам.

– Конечно, она входит в обязательный университетский курс. Признаться, мне нравится поэзия миннезингеров… Но в чем, собственно, дело?

– Посмотрите внимательно, господин Шпилер. На родимое пятно. Не вызывает никаких ассоциаций?

Шпилер всмотрелся, наморщил лоб, будто вспоминая, и внезапно опустился прямо на холодный каменный пол. На лбу выступили капли пота.

– Мистика… – только и произнес доктор.

– Да, иных слов не подберешь, – лорд Вулси вынул носовой платочек и нервно вытер губы. – Родимое пятно в форме древесного листа. Помните в «Песне»? Зигфрид стал неуязвимым, искупавшись в крови дракона Фафнира, но в тот момент на спину героя упал лист березы, оставив незащищенное место. Хаген разузнал у Кримхильды тайну Нидерландского короля и убил Зигфрида на охоте, поразив копьем именно туда, где оставалась кожа, которую не омыла драконья кровь. Поразительно…

– Может быть, простое совпадение? – вяло предположил доктор. – Всякое случается – вот во времена Французской революции родился ребенок с родимым пятном в виде фригийского колпака. Конвент во главе с Робеспьером посчитал это мистическим знаком и даровал мамаше удивительного дитяти пожизненную пенсию.

– Нет никаких совпадений, – Джералд растерянно посмотрел на Шпилера. – Дело в том, что по дороге в аббатство я и мистер Роу говорили о некоторых параллелях, делающих нашу компанию, сходной с персонажами «Песни о Нибелунгах». Уолтер сказал тогда, будто он считает себя Зигфридом, победившим дракона и отобравшим у него клад. Метафора, чисто умозрительное сравнение… «Фафнир» – это Рейн, хранивший сокровища. Я, Тим и Робер – три бургундских короля. Ойген, само собой разумеется, Хаген… Безумие какое-то!

– Ойген? – нахмурился доктор. – А вдруг… Вдруг это он убил? Если Ойген вообразил… впрочем нет, не вообразил, а стал Хагеном, то вывод напрашивается сам собой. Рассказать, что случилось после полуночи в нашей комнате? Теперь я твердо знаю, что Хаген, его душа, присутствует среди нас. Поверить трудно, почти невозможно, однако это правда, против которой не возразишь. Слушайте же…

Спустя полчаса Шпилер и лорд Вулси появились возле конюшни, где скучали Ойген и Тимоти. Милорд сжимал в руке узкий наконечник, испачканный подсохшей кровью.

– Монахи сидят тихо, чудище не появлялось, – довольно бодро отрапортовал Тим. – Дело к рассвету, джентльмены. Пора рвать когти.

– Подожди, – Джералд отстранил американца и подошел к Реннеру. – Ойген, тебе знакома эта вещица?

Австриец внимательно рассмотрел протянутое на ладони металлическое острие и решительно мотнул головой.

– Нет, сэр. Первый раз вижу.

– А тому… э… кто живет внутри тебя? – вмешался доктор. – Хагену? Ты можешь его спросить?

– Н-не знаю, – заикнулся Ойген, явно испугавшись упоминания о новообретенной второй половине души. – Он никогда не разговаривал со мной. Я его побаиваюсь, если честно.

– Попробуй спросить, – мягко сказал Джералд. – Пойми, это важно. Кто-то убил мистера Роу, и мы опасаемся, что Хаген…

– Да что вы, сударь! – Ойген возмутился настолько искренне, что стало ясно: врать он не может. – Я – и вдруг убить господина Роу? Столько времени вместе работали, он всегда был справедливым, деньжат подбрасывал! И вообще, разве можно?..

– Оставьте молодого человека в покое, – тяжело вздохнул доктор, тронув милорда за рукав. – Боюсь, загадку этой смерти мы не разрешим. Давайте лучше отнесем тело мистера Роу в церковь, не оставлять же его валяться в коридоре? А потом начнем собираться. До рассвета не более трех часов.

Так и сделали. Труп археолога положили в пустом темном храме перед алтарем, накрыли простыней, Тимоти наспех прочитал «Отче наш» и с тем короткое прощание закончилось. Мыслей обратиться в полицию или к иным властям ни у кого не возникло – смысл?

После храма всей компанией отправились к дормиторию вскрывать запертый изнутри подвал. Тимоти и здесь не сплоховал – взломать тяжелую старинную дверь возможным не представлялось, но вот прострелить замок… После пятого выстрела из реквизированного у мертвого монаха «Маузера» язычок замка вылетел и дверь распахнулась. Ударила густая волна застоявшегося трупного запаха.

– Зуб аббата даю, тварь развлекалась, – вслух высказал общую мысль Тимоти, осторожно заглядывая в мрачный тоннель уводящей в подвальные недра лестницы. – Может, она там, внизу засела?

– Так или иначе, мы от Фафнира не сбежим, пожелай он напасть, – здраво решил Джералд. – Ойген, будь добр, раздобудь в церкви свечей. Тим, фонарик с собой?

Американец молча похлопал ладонью по карману пиджака.

Когда объявились толстые, красно-белые наалтарные свечи, все четверо медленно отправились вниз. Только привычный к ароматам резекционных зал доктор пытался не морщиться, прочих же начало откровенно подташнивать – в подвале не просто смердело, а буквально вопияло к небесам.

Электрические лампочки разбиты все до единой. Столы опрокинуты. Мерцающее янтарным блеском золото и цветные камни вместе с украшениями свалены одной огромной кучей в углу. Сверху груда сокровищ примята, будто на ней кто-то сидел или лежал.

– Вот они, – прошептал доктор Шпилер, указывая на неопрятный ворох черных тряпок возле дальней стены. – Монахи. Я взгляну?

Джералд, прижимавший к носу надушенный шелковый платочек, молча кивнул. Немец забрал у ставшего неожиданно молчаливым Тима фонарик, обследовал мертвых и, вернувшись, сообщил:

– Я бы предположил, что людей убили не менее двух недель назад. Возможно, больше. Трупы обезображены до крайности, сердец, как и прежде, нет. По лицам словно механической бороной прошлись. Что-то мне здесь неуютно, господа. Давайте просто уедем. Немедленно.

– Нет, – твердо сказал лорд Вулси. – Если мы обрели это пресловутое проклятие, нам с ним и разбираться. Не хочу, чтобы по нашей вине страдали другие. Смертей и так предостаточно. Аббат говорил, будто проклятием можно как-то управлять…

– И вы, Джералд, ему поверили?

– Не знаю…

Решили не особо мудрствовать – подогнали к лестнице фургон (запрягал Тим, каковой был пребольно укушен за плечо очень недовольным жизнью и обстоятельствами першероном), загрузили внутрь пустой ящик, и начали перетаскивать наверх клад, сваливая драгоценности безо всякого порядка и пиетета. Через час Ойген заколотил крышку деревянной коробки, обшитой железными полосками, громадными двухдюймовыми гвоздями. Ящик неприятно смахивал на большой гроб.

Небо над аббатством начало сереть – ночь уходила дальше, на запад.

– Ойген, открывай ворота, – распоряжался лорд Вулси. – Тим, доктор, разбудите Робера и сделайте так, чтобы он ничего не знал о происшедшем. А я на минутку поднимусь наверх. Завершить спектакль.

Аббат Теодор, теперь слегка напоминавший куколку шелкопряда, пребывал там, где и положено – в кабинете, в низком кресле. На лице выражение недовольства, но не ярости.

– Оно убило еще троих, – едва войдя в комнату, оповестил преподобного Джералд. – Послушника и двоих ваших… братьев. Тех, что оставались в дормитории на ночь. Я, собственно, попрощаться.

– Прощайте, – коротко бросил аббат.

– Ничего не хотите сказать напоследок?

– Почему вы меня не убили?

– Это было бы подло.

– Мне жаль вас, милорд. Вы не представляете, с какой могучей силой вошли в соприкосновение. Я не про чудовище, проклятие Фафнира это так, малозначащие частности… Еще раз предлагаю – останьтесь. И давайте трудиться вместе. Приорат оценит вашу решительность.

– Нет, простите.

– Хорошо. Отправляйтесь. Только знайте – вашей жизни отмерен крайне недолгий срок. Посему попрошу не удивляться в случае фатальных неожиданностей.

– Благодарю за столь откровенное предупреждение, – церемонно и чуть издевательски поклонился лорд Вулси. – Вас я развязывать не стану. Все выжившие после этой ночи обитатели аббатства заперты в старой конюшне. Полагаю, сегодня-завтра в монастырь кто-нибудь наведается и освободит вас. И последнее. Что из сказанного вами минувшей ночью правда, а что – ложь?

– Это была истинная правда, – хладнокровно ответил преподобный. – Берегите манускрипты Беранже Соньера, если уж забрали. Надеюсь, их найдут на вашем трупе те, кто и должен найти.

Джералд возмущенно кашлянул, однако решил не ввязываться в ненужный обмен остротами и угрозами. Он просто вышел в коридор, запер дверь, а ключ вышвырнул в окно, в кусты сирени. На тонких ветвях набухали и распускались ярко-зеленые почки.

Экипаж, в котором зевал едва-едва проснувшийся Монброн и восседал доктор Шпилер, ожидал возле ворот. Там же громоздился фургон, взятый под опеку непременным Тимоти.

Ойген, обернувшись с козел коляски, тихо спросил:

– Едем, сэр?

– Да, едем. В Вормс. Дорогу помнишь?

Джералд не оборачивался. Серые стены аббатства навевали на милорда беспросветную тоску и неприятные мысли о ближайшем будущем.

И все-таки, сколько долей правды было в рассказе отца Теодора?

На коленях Джералда покоилась черная тяжелая папка. Вулси вдруг заметил, что на плотной коже вытиснен несколько необычный для ХХ века символ – три пчелы в геральдическом щите. Герб династии Меровингов.

* * *

Бойцовское настроение мсье Монброна сейчас поддерживали только уверенность в собственной правоте и надежда, что если не друзья, то хотя бы французский консул вытащат его из малоприятной переделки.

Дело близилось к вечеру, мерзкая вонючая камера, в которой содержалось еще трое арестованных (по мнению Робера – грязных отпетых негодяев), уже не представлялась последним кругом дантова ада: пообвыкся. Отпетые негодяи поглядывали на хорошо одетого иностранца с робким интересом и пытались завести разговор, однако Монброн сделал вид, что не знает немецкого языка. Находиться рядом с отбросами общества – небритые, в грубых промасленных куртках и дрянных картузах хамы! – Роберу претило до невозможности, но еще больше пугала грядущая перспектива оказаться в окружной тюрьме. Судя по разговорам отбросов, условия содержания там были гораздо хуже – камера на двадцать человек, никакой отдельной уборной, кормят два раза в день, и чем!.. Но гаже всего, по мнению утонченного банкирского сыночка, было то, что его сокамерники являлись не просто преступниками, а преступниками государственными – социалисты! Если не сказать хуже: последователи бредовых идей мсье Карла Маркса! Арестованы за подстрекательство докеров гавани к неповиновению властям. Ужасно, не правда ли?

Когда приедет консул, черт побери? Merde!

Урочный час пробил. Скрипнул ключ в замке и надзиратель в темно-синем, несколько поношенном кителе с серебряными пуговицами приказал выходить. В коридоре уже ждал Geleit^[99], каковое слово Робер перевел как «охрана в пути».

Четверку горемык вежливо, но непреклонно, запихали в черную полицейскую карету, тесную и заплеванную. Слава Богу, хоть кандалы не одели! Монброн, впервые в жизни столкнувшийся лицом к лицу с грозной Немезидой, приуныл. Значит, дипломатические представители Третьей Республики появятся в Вормсе не раньше завтрашнего утра. А за ночь он нахватается в тюрьме вшей и заболеет брюшным тифом. Надо потребовать дать телеграмму маменьке, в Париж! Она приедет и запросто разрешит трудности, как обычно и случалось, – взятка начальнику управления или шефу полиции, дорогой подарок имперскому губернатору… Если дать много – они возьмут! Только редкие кретины наподобие Киссенбарта отказываются от денег.

При воспоминании об отвратительном обер-фольгене Робера перекосило. Он предлагал господину следователю целых пятьдесят рейхсмарок золотом, а тот поднял скандал! И, что немаловажно, отметил гнусное происшествие в протоколе, заодно вызвав свидетелей, способных подтвердить попытку господина Робера де Монброна подкупить должностное лицо.

Какая неосторожность! Мало того, что обвиняют в убийстве (нескольких убийствах! С невероятной жестокостью!!), так еще и мздоимствование… Как выкручиваться? Зря, вы, мсье ввязались в авантюру с кладом – номер в гостинице, пусть даже дешевой, гораздо лучше жестких и неудобных тюремных лежанок. Как они правильно называются? Ах да, кажется, нары…

Экипаж, на запятках коего стояли два унтер-офицера полиции, отбыл от управления в сторону окраины, туда, где находились разветвленные пути железной дороги, примыкавшие к главной линии от Страсбурга на Кобленц и Дюссельдорф. На камнях мостовой карету немного потряхивало, оборванцы в картузах угрюмо молчали, а Роберу хотелось заплакать. Неужели Джералд и Тимоти его бросили? А мистер Роу? Тим сказал утром, будто археолог уехал в город заранее, подготовить погрузку на пароход или арендовать железнодорожный вагон, чтобы добраться до границы. Бросили?! Нет, это было бы чересчур!

Как потом Робер ни пытался описывать свое избавление от доли каторжника на галерах, ничего не выходило. Слов не хватало! Настоящее приключение, в духе Жюля Верна или Стивенсона! Полицейская карета вдруг резко остановилась, снаружи донесся непонятный грохот, яростная ругань охранников, выстрелы, неистовое конское ржание, гортанные вопли на языке варваров-туземцев. Задняя дверь экипажа распахивается, в проем врываются яркие лучи предзакатного солнца, знакомая рука Тимоти хватает за ворот и выволакивает наружу. Рядом – невзрачный обшарпанный экипаж, в который тебя забрасывают едва ли не пинком, резкий щелчок бича, недовольный визг лошадей, пронзительный свист в два пальца…

…И бешеная гонка по узким улочкам, перевернутые лотки мелких торговцев, возмущенные возгласы бюргеров. Счастье, что не было никакой стрельбы. Монброн очухался только в тот момент, когда повозка, запряженная парой насквозь беспородных, однако быстрых на ногу каурых лошадок, вылетела к реке, пронеслась мимо длинных облупленных складов или пакгаузов, а каменная мостовая превратилась в ровный деревянный настил. Робер, осмотревшись, понял, что справа сидит незаменимый в острые моменты жизни Тимоти, слева – абсолютно неизвестный тип, внешне подозрительно смахивавший на обитателей покинутого узилища; на козлах еще один, такой же обтрепанный и непривлекательный.

– К-куда? – это был главный вопрос, который мучил Робера. – За нами погоня?

– Нет никакой погони, – хмурясь, серьезно ответил Тимоти, одновременно поглядывая назад. – Пока, по крайней мере. Сиди смирно, неудачник. Мы едем домой.

– Куда – домой? – икнул Монброн. – В Париж?

– Вот олух… Откуда я тебе здесь возьму Париж? Просто домой! Молчи.

Робер немедленно обиделся и замолчал.

Попетляв между пахнущими смолой и углем пакгаузами, экипаж остановился у самой набережной, возле причала, тянущегося на много сотен ярдов вправо и влево. Баржи, буксиры, небольшие пароходы, яхты стояли борт о борт в несколько рядов. Едва Тимоти вытряхнул Робера из повозки, лошади, подбадриваемые кнутом, снова взяли в галоп, и неожиданные спасители, не прощаясь, исчезли в неизведанных далях вормсской гавани.

– Бегом! – рявкнул Тим, увлекая за собой медлительного приятеля. – Не отставать, уши надеру! Сказано, бегом!

Ну, бегом так бегом. Через узкие сходни, какие-то дощатые мостки, замусоренные палубы низко сидящих в воде барж. Робер начал догадываться, как обстоят дела: американец уверенно вел его к довольно крупному речному катеру, стоявшему под полными парами. Густой масляный дым из узкой трубы, темный корпус с единственной белой полоской над ватерлинией, на кормовом флагштоке – черно-бело-красный тевтонский флажок, несколько припорошенный угольной пылью. Белая застекленная рубка.

Тимоти спрыгнул на палубу катера, носившего пышное наименование «Karl der GroЯe» – «Карл Великий», выведенное на корме готическими буквами, подал руку Монброну и взревел:

– Отваливаем! Парни, отваливаем, быстро!

Ойген, стоявший на баке, кивнул, сноровисто выбрал швартовочный линь, отбросил его, и…

И «Карл Великий», торжествующе пыхтя, медленно двинулся к середине реки, нацеливаясь к югу. Над седым Рейном взвизгнул гудок, оповестив великую реку, что сокровище древних королей покидает Вормс. Теперь уже навсегда.

* * *

– Такие организации называются умным словом «профсоюз». Доводилось слышать?

– Да, наверное… – неуверенно ответил Робер, прихлебывая крепчайший напиток, составленный наполовину из кофе, наполовину из бренди. – Я читал в «Монд» и «Фигаро». Это какие-то незаконные объединения рабочих.

– Эх, не жил ты в Америке! Короче, благодари за свободу и нынешнюю речную прогулку господ социалистов и мистера Реннера, – Тимоти неприлично ткнул пальцем в моментом засмущавшегося Ойгена.

Компания в полном составе собралась в единственной каюте «Карла Великого» подкреплять расшатанные нервы спиртным и праздновать счастливое избавление мсье Монброна от заточения. Говорить приходилось громко, ибо сразу за перегородкой громыхала и шипела паровая машина корабля.

– Социалистов? – уныло переспросил Робер. Он напрочь устал от неожиданностей и отнесся к этому сообщению Тима с философским спокойствием. – Много заплатили?

– Пятьсот марок. Не шуточки! Угораздило же тебя…

– Наш друг ни в чем не виноват, – вступился за Монброна лорд Вулси. – Отправься в полицию ты или я, результат был бы аналогичен. Тим, не мелочись, в конце концов, деньги не играют большой роли.

Доктор Шпилер кашлянул, тряхнув русоволосой головой:

– У вас, господа, это называется «мелочиться»? Пятьсот рейхсмарок – мой годовой доход, как врача с дипломом Гейдельберга. И то если очень повезет. Впрочем, оставим. Тимоти, может быть, опишешь, как прошло освобождение нашего графа Монте-Кристо?

– Нет, все с самого начала! – незамедлительно потребовал Робер. – Про корабль, социал-демократов и, наконец, про то, куда мы плывем! И почему с нами нет мистера Роу? Надеюсь, вы не забыли взять мои вещи из отеля?

Тим невнятно прошептал в адрес компаньона несколько словечек, имевших отчетливый биологический подтекст, отвесил Роберу легкий подзатыльник, но все-таки пустился в объяснения.

Прежние знакомства Ойгена Реннера, всю прошлую навигацию трудившегося подсобным рабочим в порту Вормса, оказались не просто полезными, а спасительными. Ойген привел Тима в гавань, быстро нашел кого-то из старых знакомых, а спустя полчаса мистер О’Донован предстал перед очами усатого пожилого дядьки, имевшего вес в здешнем профсоюзе. Проблема была изложена с техасской деловой краткостью.

Надо:

Первое – вытащить из тюрьмы влипшего приятеля.

Второе – срочно требуется небольшой, но достаточно быстрый пароход.

Третье – если таковой пароход будет предоставлен, необходимо доставить на борт как названного приятеля, так и груз, в виде большого деревянного ящика. Ящик очень тяжелый.

Сколько?

За все услуги ничуть не удивившийся просьбам иностранца усач стребовал пятьсот марок, причем деньги – вперед. И никаких ассигнаций, только золото. Пароход будет. Не «Лузитания», конечно, и не «Олимпик», но семь узлов^[100] по реке против течения выдаст. С грузом – никаких проблем. Укажете местонахождение и дадите сопровождающего – доставим на борт в любое время. Сложнее с заключенным… В данном случае необходимы деликатный подход и осмотрительность. Будут перевозить из полицейского управления в окружную тюрьму? Прекрасно, Mein Herr, это значительно упрощает положение! Однако, вы понимаете, придется обращаться к людям, для которых закон – пустая бумажка, и которым, в случае провала, потребуются хорошие адвокаты. Вы обеспечите?

Тимоти, подивившись деловой хватке социалиста, сказал, что обеспечит все необходимое без промедления. Когда встречаемся?

Полтора часа спустя концессия вступила в права временной аренды над «Карлом Великим», переправила на судно «багаж» (эх, знали бы господа из профсоюза, что находится в ящике! Десять революций можно было бы организовать!), а Тимоти познакомился с четырьмя явившимися в гавань искателями удачи, коих в полицейских протоколах именуют гораздо проще и непригляднее. Как ни странно, искатели удачи прониклись к гостю из-за Атлантики суровой симпатией, ибо тот вызвался лично участвовать в запланированном действе, решив подставить под петлю и свою рыжую голову. План составили примитивный, но действенный: «В простоте – половина победы», как говаривал покойный император Наполеон Бонапарт.

– Парни точно знали маршрут, по которому поедет тюремный фургон, – неторопливо повествовал Тимоти, одновременно прикладываясь к горлышку бутылки. – Он всегда катается по одним и тем же улицам. Я, вместе с Гансом и Эрихом, поехал сзади, на пролетке. А другой Ганс и Адольф перекрыли самую тихую улочку неподалеку от тюрьмы перед самым носом полицейских. Телегой перегородили. Унтера, понятно, остановились. Смех один – охраны два человека и кучер!

– Кого-нибудь убили? – сокрушенно осведомился Робер, вспомнив выстрелы, звучавшие за стенками тюремной кареты.

– Одного я задел в бедро, полгодика похромает и снова бегать начнет. Другого приласкали дубинкой по черепушке. Ничего, отлежится. Кучер наложил в штаны и сбежал без дополнительных просьб. Вот и вся история. Просто, как бином Ньютона.

– Ты еще помнишь бином Ньютона со времен колледжа? – усмехнулся Джералд. – Тогда согласен, ты – гений.

– Но куда… – вновь завел старую песню Робер и отхватил новый подзатыльник.

– Ни-ку-да, – раздельно произнес Тимоти. – Пока никуда. Просто вверх по реке. Робер, ты как, отдохнул?

– Отдохнул, – насторожился Монброн, чувствуя подвох. – А что?

– Снимай сюртучок и беги в машинное, вместе с Ойгеном. Пошуруйте уголек. Команда на «Карле» маленькая – один капитан и один матрос, так что ваша помощь будет неоценимой.

– Но…

– И никаких «но»! Тебе полезно сбросить жирок. Живо!

Монброн в отчаянии посмотрел на Джералда и доктора, однако те не оказали никакой моральной поддержки, сделав вид, что пристально изучают содержимое жестяных кружек.

«Карл Великий» выбрался на фарватер Рейна и целеустремленно продвигался в сторону альпийских предгорий.

* * *

Бегство, которое осторожный в словах лорд Вулси предпочел именовать просто «отъездом», доселе не было четко спланировано – диспозицию вырабатывали наспех, не просчитывая различных вариантов и только предполагая, что неприятностей так или иначе не избежать.

Обсудили три возможных пути. Первый – вверх по реке, до Страсбурга. На время затеряться в городе. Джералд инкогнито сходит в британское консульство и отправит телеграмму в Лондон, в министерство иностранных дел – Форейн-офис давно являлся своеобразной вотчиной семейства Вулси. Отец Джералда, сэр Артур Слоу, в эпоху королевы Виктории служил по министерству полные тридцать лет, достиг должности начальника департамента Вест-Индии и статс-секретаря, да и сам милорд (до истории с кладом Нибелунгов) несколько лет был причастен к внешней политике правительства Его величества. Отсюда – множество влиятельных друзей и знакомых, способных дать предписание посольству в Страсбурге выдать новые паспорта и препроводить странную компанию во Францию, где концессионеры станут недоступны для тевтонского правосудия.

Следующую версию предложил доктор Шпилер, ставший полноправным членом компании. Плыть не на юг, а на север, до города Кобленца, где в Рейн впадает полноводный и вполне судоходный Мозель. Река течет с запада, между двумя высокими хребтами – Айфелем и Хунсрюком – минует Трир, отошедшие после франко-прусской войны 1871 года к Рейху Эльзас и Лотарингию, выходит к границе великого герцогства Люксембург, а за ним – рубежи долгожданной Франции. По Мозелю можно добраться и до Меца, и до более крупного Нанси, столицы самого восточного департамента Республики.

Тимоти стоял за третий вариант. Вниз по Рейну (течение реки заодно увеличит скорость судна), через Кельн, Дюссельдорф и Дуйсбург, и далее до границы Нидерландов. Затем река сама приведет компаньонов в Роттердам, из гавани которого пароходы отправляются в Америку не реже, чем из Ливерпуля или Саутгемптона. Между прочим, самой крупной голландской пароходной компанией «Холланд – Америка лийн» владеет американец, знаменитый миллиардер Джон Пирпонт Морган, так что проблем не возникнет. Корабли этой компании ничуть не хуже британских или немецких, разве что время в пути до Нью-Йорка почти на сутки дольше. Как идея?

– Нет, такой способ, увы, не подходит, – отказался Джералд от двух последних проектов. – До Страсбурга по реке не более шестидесяти миль. При скорости нашего катера в шесть-семь узлов, доберемся за десять часов, если, правда, не будем останавливаться, чтобы пополнить запас угля. А вот до границы Нидерландского королевства сто восемьдесят миль. Если двигаться без задержек – что невозможно, не хватит топлива для котлов! – получается около полутора суток. Предполагаете, нас не станут ловить на реке? Телеграф в Германии работает также хорошо, как и в прочих государствах Европы. Давайте исходить из худшего, джентльмены.

– Я уверен, депеши с нашим подробным описанием уже разосланы в большинство полицейских управлений прирейнских городов, – согласился доктор. – И не будем забывать о двух других факторах: аббате Теодоре и… И нашем неприятном грузе. От обоих я не могу не ждать приятных сюрпризов.

– Вы, док, с самую суть попали, – отозвался захмелевший Тимоти. – Я груз имею в виду. Ночь близится, боюсь нечисть, живущая в нашем ящике, в полной мере даст прикурить без всякого соблюдения этикетов. За нас я не опасаюсь – не хочет Оно кушать милорда и остальных… причастных. Хоть убей, мы, наверное, невкусные. А вот на реке… Помните буксир? С наступлением темноты тварь вылезет и запросто утопит «Карла». Или кого другого. Но при чем тут кривомордый святоша из монастыря?

– Верно, – искоса взглянул на доктора лорд Вулси. – Неужели вы поверили в сказки о Сионском Приорате и заговоре Меровингов? Это же смешно!

Доктор, причмокнул губами, глубоко вдохнул, побарабанил пальцами о мелко трясущийся изрезанный стол и ответил:

– Помните, я говорил, будто увлекался в Гейдельберге эзотерическими науками? Со временем я понял, что имею дело с чистейшей воды бредом, однако… В мистических кружках и сообществах упорно бродили слухи об этой организации, о Сионском Приорате. Ничего точного, достоверного, но все-таки страшные шепотки имели место. Не бывает клякс без чернил. Джералд, если вы точно передали мне разговор с аббатом, и его слова действительно имеют под собой основание – мы, как выражается Тимоти, влипли. Замечу: некоторые сведения, сообщенные отцом Теодором, достоверны. Летопись Хильдебера, указывающая на клад, документы Беранже Соньера, о котором я кое-что слышал…

– Вот как? – несколько взбодрился Джералд. – Этот деревенский кюре – не выдумка и не легенда? И он вправду разбогател благодаря манускриптам забытых Меровингов?

– В Гейдельберге, в магическом обществе, состоящем в основном из скучающих аристократов и романтических студентов, говаривали, будто мсье Соньер весьма оригинальный человек, – Шпилер пожал плечами. – Возможно, это порождение чьего-то болезненного воображения, но ходили упорные слухи, будто кюре стал невероятно популярен в самых высших сферах, в приличном обществе – его навещали государственные чиновники, модная писательница Андре Брюгер – читали романы? – маркиза де Боза, графиня д’Артуа, и даже эрцгерцог Иоганн Габсбург, двоюродный брат австрийского императора!

– Беранже Соньер – только лишь ловкий авантюрист и мистификатор, – уверенно заключил Джералд. – Если кюре обнаружил манускрипты, оказавшиеся у нас в руках и читал их, то теперь попросту цедит сведения по капле, а все мистики слетаются на запах тайны, как мухи на мед. Однако я обязательно прочту бумаги, – милорд кивком указал на валяющуюся рядом черную папку. – Когда-нибудь.

– Когда-нибудь? – поднял бровь доктор. – Тогда зачем вы ездили днем в библиотеку вормсского бургомистра и взяли эти книги? Странный набор.

На скамье возле Джералда лежала стопка толстых книг – латинский словарь, почти неподъемный фолиант, озаглавленный «Etymologisches Worterbuch der Gothischen Sprache»^[101] и готская Библия Ульфилы с переводом на немецкий язык и комментариями.

– Буду заниматься с пергаментами, – признался лорд Вулси. – Некоторые навыки после Оксфорда остались. Интересно же! Живые свидетельства исчезнувшей эпохи. Эпохи, о которой нам ничего не известно. Потом отдам манускрипты в Британский музей.

– Не боитесь, что в бумагах и впрямь заключено нечто, способное поколебать цивилизацию? – без улыбки спросил Шпилер.

– Через полторы тысячи лет после написания? Доктор, хоть вы отбросьте эти мистические бредни! Согласен, в последние дни нас сопровождает множество событий, которые никто не возьмется рационально объяснить, я даже всерьез поверил в реальное существование проклятия Фафнира, которое засело в сокровищах и периодически вылезает наружу, но… Но как сюда отнести обычные древние летописи?

– Евангелия также были летописями, однако перевернули мир! – парировал Шпилер. – Мы играем с огнем милорд. И не знаем правил игры.

– Какие вы умные, – сморщил нос Тимоти. – Рыдать хочется от умиления. Хватит сидеть в духоте, пойдемте на палубу. Джерри, у тебя остались сигары?

– Посмотри в саквояже.

Большой черный катер (не колесный, а винтовой, что делало судно гораздо быстроходнее) величественно распахивал прямым форштевнем серо-голубые спокойные воды Рейна. По правую руку тянулись неизменные холмы, слева коричневела равнина, далеко впереди можно было заметить поднимавшиеся в ясные небеса темные полосы – дымили мануфактуры приближающегося Людвигсхафена.

Капитан «Карла» – пожилой и очень неприветливый мужчина в брезентовой куртке, ничуть не обратил внимания на выбравшихся подышать господ пассажиров. Ему сказали переправить людей и груз на юг – он сделает. Остальное господина капитана не волнует – кто такие, откуда, что везут… Главное, заплатили, и заплатили неплохо.

Джералд, миновав пышущий жаром открытый проход в машинное отделение, прошел на корму, где громоздился накрепко заколоченный ящик с драгоценностями Фафнира, попинал его носком туфли, и, не обнаружив ничего экстраординарного, вернулся к остальным. Доктор и Тимоти смотрели на далекий берег, опершись ладонями о высокий фальшборт. Американец сжимал в зубах сигару.

– Как мы расскажем Монброну о смерти мистера Роу? – вспомнил вдруг лорд Вулси. – Он ведь доселе ничего не знает.

– И не нужно, – процедил Тим. – В предвидении возможных ночных выкрутасов нашего ручного демона, Робера лучше не травмировать эдакими новостями. Пускай устанет как следует в машинном, а потом заваливается спать. Кстати, Джералд, я закупил несколько полезных вещиц в порту. На свои, понятно, а не концессионные. Опять же спасибо социалистам, чтоб их…

– Полезных вещиц? Можно конкретнее? – навострил уши Вулси, будучи хорошо осведомлен, какие забавы обычно предпочитает заокеанский друг.

Тимоти вразвалочку прогулялся в каюту, пришел обратно и вручил милорду с доктором по тяжелой игрушке темной стали.

– Пистолет Браунинга, – пояснил он. – Новейшая конструкция. Берите, пригодится.

– Я не умею… – растерялся Шпилер, взяв в ладонь прохладный металл. – И зачем?

– Сказано – пригодится! – резко пресек возможный бунт Тимоти. – Все очень просто. Глядите, показываю первый и последний раз…

Глава шестая НЕПОБЕДИМАЯ АРМАДА

Германская империя, г. Мангейм,

борт «Карла Великого», г. Страсбург

30 марта 1912 года

– Но сударь!..

– Я вам не сударь, а капитан. Сказано – ночуем в городе, значит, так и будет. Не знаете порядков, благородный господин? Слово капитана, командуй он хоть рыбацкой плоскодонкой – непреложный закон. Первый после Бога. Апостол Петр – в третьем по старшинству чине. По Рейну я ночью не пойду. Если торопитесь – отправимся перед рассветом.

– Я заплачу хорошие деньги.

– Жизнь дороже денег. Рейн опасен, сейчас весна, налетит шквал и через десять минут мы будем кормить рыб.

– Сто марок?

– Хоть тысячу. Ночью стоим у причала. Утром пойдем дальше, под всеми парами. «Карл» выжмет и восемь узлов, если потребуется.

– Но сделайте же исключение! Вы человек опытный, не первый год на реке…

– Герхард Вайс тоже был «не первый год», милостивый государь. Вайс, капитан буксира «Фальке». И три дня, как бесследно исчез. Вкупе с судном. Разве только выпотрошенного матроса рыбаки из воды вынули. Нет, и собой рисковать не буду, и ваши жизни Рейну не отдам. Закончили говорить, господин. У меня работа. Порт рядом.

Сей напряженный разговор между Джералдом и суровым капитаном «Карла Великого» происходил в рубке катера, когда последние лучи солнца подкрашивали оранжевым безоблачное небо, а слева по борту тянулись пристани речной гавани Мангейма – довольно большого города, принадлежащего княжеству Вюртемберг и стоящего почти на слиянии Великого Пути и реки Ягст, тянущейся от Швабских Альп до Седого Рейна.

Капитан целеустремленно направил катер в устье Ягста, свернув влево с «большой дороги» к расположенному всего в двух милях на восток городу. Концессионеры заметили резкое изменение курса судна лишь когда «Карл Великий» окончательно вышел на фарватер более узкого и мелководного Ягста. Лорд Вулси немедля побежал выяснять у капитана, носившего вполне соответствующую его характеру фамилию Пфеффер – «Перец», что произошло и почему условия контракта не соблюдаются. Герр капитан коротко доложился, что плавать ночью по Рейну он не собирается. Слишком опасно. И река непредсказуема, и, видно, нехорошие люди завелись. Иначе, как объяснить бесследную пропажу «Фальке» вместе с командой из пяти бывалых речников?

Джералд мог объяснить. Видел своими глазами. Однако милорд, кивнув капитану Пфефферу, вышел из рубки и сразу отправился в каюту, где уже вовсю храпел чумазый Робер де Монброн, утомившийся от грязной работы в машинном отделении катера и дневных приключений, а Тимоти, доктор Шпилер и перепачканный угольной пыльцой Ойген пытались начать партию в бридж, но у них ничего не получалось – австриец и доктор почти ничего не соображали в карточных играх, а Тим устал объяснять правила.

– Ночуем в Мангейме, – коротко пояснил Джералд запутавшимся в картах игрокам. – С корабля не сходить. Капитан обещал ошвартоваться как можно дальше от интересующихся глаз. Придется купить и загрузить пару сотен фунтов угля. И еще… Джентльмены, спать будем по очереди. Сначала я и доктор, потом Тимоти и Ойген. Мы устали, знаю. Отоспимся во Франции. Сейчас придется наблюдать за нашим общим сокровищем – вы все заметили, проклятие начинало действовать вскоре после полуночи? Ойген?

– Милорд?

– Ты… Точнее то, что в тебе… Я это говорю ему. Хаген, если ты слышишь – помоги. Полагаю, только ты знаешь, как обуздать тварь. И… Мне надо поговорить с тобой по очень важному поводу. Как можно быстрее.

Ойген, немного озадаченный, посидел с минуту молча, а потом сказал:

– Знаете, сударь, он, по-моему, услышал. Не объяснишь человеческим языком, но во мне будто что-то перевернулось. И я боюсь его.

– Не надо, – наивозможно мягко сказал доктор. – Он не причинит тебе вреда. Хаген – наш единственный союзник. И нет ничего опасного в том, что он живет в тебе как… как…

– Как глиста? – с милой деревенской непосредственностью уточнил Реннер. – Правильно?

– Э… Почти. Точнее, совсем не так. Словом, не бойся его. Если получится, попытайся с ним поговорить. Вдруг вы подружитесь?

– Док, вы законченный псих, – прямо заявил Тимоти. – Хотя, один черт знает, что мы выкопали на Рейне. Но это, клянусь, интересно! Ойген, слышишь, капитан зовет! А мы обещали помогать. Поднялись, побежали!

Джералд молча позавидовал. Тим, старший и любимый сын миллионера (имевший, впрочем, самые плебейские из всех плебейских корней – ирландец!), наследник и держатель почти половины акций компании «Техаско О’Донован Ойл», никогда небегал от черной работы, на раскопках возился вместе с поденщиками в глине и грязи, курил с ними дрянные папиросы и пил вонючий ром… А теперь он фактически превратился в оптимистичное знамя провалившейся концессии, обретшей клад, а с ним и проклятие древнего чешуйчатого ящера, полубога, Духа Разрушения, Фафнира.

Тимоти южанин, техасец, оставшийся тем, кем и воспитали – конфедератом, ненавидящим янки, работягой и взбаломошным авантюристом в духе как недавних, так и давно забытых предков. Папашины миллионы его не испортили. Американский ирландец – не тупой янки, а именно ирландец-конфедерат с Юга, – кто может быть бесстрашнее и наглее? Только ирландец австралийский, и то не всякий…

Ему можно завидовать. Никакой утонченный лорд Альбиона не сумеет одновременно выдержать два образования – британского чопорно-колледжского и американско-техасского, пиратского. Тим выволок на своем горбу и то, и другое, став самым незаменимым членом команды лорда Вулси. Нахальный, склонный к безумным аферам, любящий покрасоваться и пострелять, и одновременно вполне свободно говорящий на трех языках великих мировых империй – французском, немецком и русском; запомнивший пресловутый бином Ньютона, способный легко договориться как с самым утонченным маркизом, так и с грязным клошаром из гавани провинциального германского городка… За такими людьми будущее? Возможно. Но уж точно не за вымирающей аристократией, владеющей только громкими именами предков, бесполезными банковскими счетами, причем постоянно тающими, и ничем не обоснованной гордыней наследников феодальных князей.

На сией грустной ноте лорд Вулси закончил размышления о смене старой аристократии на новую, и решился пройти на палубу. Капитан Пфеффер как раз подгонял свое небольшое судно к причалу. Ойген, Тим и совсем молодой матрос-кочегар (кстати, приятель Ойгена по старой работе), представившийся Вольфом Лаубом, готовили длинные вервия, по-морскому именующиеся «швартовами».

В полутьме вырисовывались контуры города и господствующий над черепичными крышами колючий двузубец готического собора.

«Карл Великий» прибыл на кратковременную ночную стоянку в Мангейм, княжество Вюртемберг, входящее в состав обширных земель Германской империи.

* * *

Можно удивляться сколько угодно, но ночь с 29 на 30 марта прошла абсолютно спокойно. Появления сверхъестественных существ не отмечалось, с Ойгеном никаких пертурбаций не происходило – Хаген словно глубоко уснул. Полиция на борт «Карла» не заглядывала… «Тишь, гладь и Божья благодать», как высказался Тимоти. В соответствии с вечерней договоренностью дежурили по двое, тщательно наблюдали за опасным ящиком и природными явлениями вообще, однако за время с полуночи до пяти утра не произошло ничего страшнее кратковременной весенней грозы, нагнанной ветром с запада, и получасового ливня.

Едва рассвело, капитан поднялся, проворчал, что недолго прогуляется по гавани, и отбыл, приказав Ойгену и матросу разводить пары – по возвращении герра Пфеффера судно немедленно выходит в дальнейшее (и уже недолгое) плавание. К полудню благородные господа непременно окажутся в Страсбурге.

Капитан, как и обещал, пришел совсем скоро, молча перебросил лорду Вулси пачку перевязанных бечевкой утренних газет и направился прямиком в рубку. Еще через двадцать минут «Карл Великий» довольно резво шел к месту слияния Рейна и Ягста, а Джералд созвал чрезвычайное собрание концессии. Повод был настолько значительный, что игнорировать поступившие новости было бы преступной самонадеянностью.

Газеты, зачем-то доставленные капитаном Пфеффером, в абсолютном большинстве являлись дешевыми утренними листками, из серьезных изданий выделялось только «Берлинер Рундшау», представляющее вполне уважаемую буржуазную прессу. За пухлого «Берлинского обозревателя» первым делом и взялся милорд, процитировав вслух крупный заголовок на первой странице:

– «Варварское избиение монахов в Рейнланд-Пфальце», – Джералд закашлялся и обвел взглядом притихших соратников. – Это про нас. Не хотите взглянуть на иллюстрации?

Соратники, конечно, хотели. Рядом с обширной статьей, повествующей о душераздирающей кровавой драме в провинциальном аббатстве, красовались выполненные умелым графиком портреты самого милорда, Тимоти и Робера Монброна. За сведения о местопребывании злодеев полиция сулила вознаграждение в двести пятьдесят рейхсмарок.

– Дешево нас оценили, – фыркнул Тим. – Но насколько же быстро сработано! Суток не прошло! Акулы из «Нью-Йорк таймс» обрыдаются от зависти!

Статья была интересной во многих аспектах. Во-первых, действия шайки, возглавляемой неназванным «английским аристократом, известным в Европе противозаконными авантюрами», были мотивированы, как «стремление похитить ценнейшие древние рукописи, хранившиеся в аббатстве Святого Ремигия». Во-вторых, в составе банды имелся «кровавый маниакальный убийца» (замечался высокий слог господина Киссенбарта), каковой «со звериной жестокостью расправился с попытавшимся остановить разбой шестнадцатилетним послушником». В-третьих, жертвой налетчиков, ранним утром обрушившихся на монастырь, был назван «известный британский ученый-археолог Уолтер Ричард Роу, безжалостно зарезанный кинжалом прямиком в храме аббатства». Потерпевшими одновременно числились трое монахов, якобы оказавших сопротивление и застреленных «разыскиваемым в САСШ за многочисленные преступления гангстером по кличке „Тим“». Похищены несколько старинных рукописей и инкунабул, которые, наверняка будут подпольно проданы нечистым на руку бессовестным коллекционерам. Полиция Рейнланд-Пфальца и прилегающих земель проводит тщательное расследование и розыски опасной вооруженной шайки.

– Здорово! – не без доли восхищения воскликнул знаменитый гангстер по кличке Тим. – Джералд, можно оставить на память? Предъявлю папочке, будет гордиться!

– Тимоти, глупые шутки сейчас неуместны, – огрызнулся милорд. – Очень странная, я бы даже сказал, удивительная статья.

– А мистера Роу правда убили? – разинул рот Монброн, сразу принявший бледный и напуганный вид. – Значит, вы говорили неправду? Будто Роу уехал?

– Только без слез! – немедленно толкнул Робера Тимоти. – Потом расскажу. Джералд?

– Странность вот в чем… – огладив бакенбарды начал лорд Вулси. – Наши имена не названы, лишь мистера О’Донована мельком упомянули. Далее: о судьбе отца Теодора ни слова, равно как и о двух его приспешниках, умерших в подвале дормитория. Мистера Роу представили в качестве невинной жертвы. Самое главное в другом. Статья появилась в утренней газете, следовательно, набиралась и была передана телеграфом в местную типографию вчера днем или вечером. Значит, аббата освободили утром и он начал лихорадочную деятельность по нашим поискам. Не удивлюсь, если это сочинение, – Джералд постучал пальцем по лежавшей на столе газете, – написано лично его высокопреподобием. Особо отмечу: в тексте не упоминается о вчерашнем аресте Робера и его громком освобождении. Меня это в очередной раз наводит на дурные мысли.

– Рассказ аббата о Приорате может оказаться правдой? – скептически отозвался доктор. – Я ведь предупреждал! Настолько оперативно передать сведения в берлинскую газету, которая выносит статью на первую полосу, да еще печатает незнамо откуда взявшиеся портреты членов банды… Тут нужна нешуточная организация и влиятельные люди, способные оповестить о нас всю страну, от Лотарингии до Кенигсберга и от Гамбурга до Пассау. Охота началась, господа. Никогда не чувствовали себя лисами во время гона? Тогда ощутите всю прелесть момента. Полиции я не опасаюсь: если дело взял в свои хлипкие ручонки Киссенбарт, мы уедем в Америку без особых сложностей. Бояться надо умалишенных, состоящих в одном заговоре с отцом Теодором. Эти джентльмены будут настойчивы и упорны, как всякие фанатики. И если германский сыск остановит французская граница, то друзья его высокопреподобия имеют все возможности действовать в любом государстве. От Японии до Канады.

– Так или иначе, высчитать наш путь нетрудно, – вмешался Тимоти. – Как полицейским, так и этим… приоратцам, если таковые существуют. Дорога одна – Рейн. Искать будут в гаванях и на вокзалах. Придется менять раскраску, будто хамелеонам.

– То есть? – поинтересовался Джералд.

– То и есть. Противника надо удивить необычностью ходов. По мнению любого полисмена, благородный человек, лорд, одевается, как и пристало лордам. Как ты, Джерри. Сюртук, жилетка, полосатые брюки, дорогие начищенные туфли. Цепочка золотая на брюхе, цилиндр твой дурацкий… Еще пенсне надень или монокль.

– И что ты предлагаешь? – изумился лорд Вулси. – Переодеться? Во что?

– Для начала – сбривай бакенбарды. Попросим капитана остановиться где-нибудь за десяток миль до Страсбурга, отправим Ойгена за одежкой попроще. Робер, не брейся сегодня – борода у тебя растет быстро, даже по знаменитому методу мсье Бертильона не сразу опознают. Доктор и Ойген остаются при своем – они в разыскиваемых не числятся. А для себя я что-нибудь придумаю.

«Карл Великий» вдруг начал резко замедлять ход, машина снижала обороты. Джералд встревоженно прислушался – в каюту доносился голос господина Пфеффера. Капитан весьма неизящно сквернословил на родном языке.

– Быстро наверх, – скомандовал Тимоти. – Что-то случилось.

Концессионеры повыскакивали на палубу, как горох из лукошка. Сразу стало понятно, что катер вышел на главную водную дорогу Германии и устье Ягста осталось далеко позади. Рейн в этих местах был особенно широк, не менее полной английской мили от берега до берега. В отдалении коптил небеса большой колесный пароход, перевозивший пассажиров на юг, ползла цепочка из трех груженных углем деревянных барж, влекомых вишнево-красным буксиром. На просторах реки замечалось еще несколько темных пятнышек, исходящих дымками топок.

– Где беда? – Тим сунулся в рубку. Капитан метнул на американца свирепый взгляд.

– Polizeischiff! In vorne! Befehl die treibende!^[102] – рявкнул Пфеффер, рывком головы указывая куда-то вперед. Подал бинокль.

– Wir kann es nicht jetzt gleich machen!^[103] – воскликнул Джералд. – Тимоти, что там такое?

– Точно, полиция! – ответил приникший к двенадцатикратному биноклю техасец. – Три катера, кормовой вымпел белый, с черным крестом… Если верить сигнальным флажкам на мачтах, приказывают заглушить машину и дрейфовать. Господи, этого нам только недоставало!

– Чего «недоставало»? – милорд машинально схватился за карман, где лежал подаренный пистолет.

– На переднем – пулемет. Система «Максим», на стойке. Такие в последнее время устанавливаются на военных судах – новшество! А полиции довольно много – человек по десять на каждом судне. Хотелось бы знать, они нас наверняка определили? Или обыскивают каждую калошу, проплывающую вверх по реке?

– Хочешь не хочешь, придется прорываться, – быстро сказал доктор. – Иначе не спасет и личное заступничество британского короля вместе с президентом Тафтом. Капитан, мы сможем от них уйти?

– Какое – «уйти»? Куда? – брызгая слюной заорал Пфеффер. – Они быстроходнее, три вооруженных судна! Лично я – намерен выполнять приказ. Ваши трудности с полицией меня не касаются! Изрешетят к чертовой матери, такое случалось! Выйдите из рубки!

Времени на раздумья не оставалось – катера быстро шли навстречу, расстояние оценивалось меньше чем в полмили. Джералд, твердо зная, что за новое тяжелое преступление всего-навсего добавят лишние двадцать лет каторги (к уже наверняка имеющейся смертной казни), решил – терять нечего. И кивнул Тимоти, смотревшему во все глаза на милорда.

– Капитан, отойдите от штурвала, – вежливо попросил техасец господина Пфеффера, одновременно приставляя к его затылку холодный ствол револьвера. – Хотите совет? Сейчас начнутся громкие события, берите спасательный жилет и прыгайте за борт. Честное слово, мне неловко, что так обернулось…

Капитан на миг застыл, но оценив глядящие на него дула пистолетов, выхваченных Шпилером и самим лордом Вулси, отступил, шепча под нос такие словечки, что даже германоязычный доктор с трудом понимал смысл.

– Робер, Ойген – к топке! – Джералд вновь ощутил себя сподвижником Френсиса Дрейка. Только масштабы помельче. – И не высовываться! Матроса, в случае бунта, утихомирить, но не до смерти! Живо!

Вздрагивающий Монброн и абсолютно безмятежный Ойген исчезли в направлении машинного отделения, причем наследника банковского дома пришлось грубовато подталкивать в спину.

Капитан, не переставая вполголоса чертыхаться, споро завязывал ремешки на пробковом коричневом жилете. Второй раз герра Пфеффера упрашивать не пришлось – он, человек бывалый, здраво рассудил, что увешанные оружием господа могут пойти куда дальше вульгарного «насильственного захвата морского или речного судна», как обозначалось сие преступное деяние в уголовном уложении империи. А жизнь единственна и неповторима.

Неудачливый капитан решительно зашагал к фальшборту, и на мгновение его задержал Шпилер, сунув во внутренний карман куртки капитана сверток мятых ассигнаций.

– Твой аванс, Тимоти, – вымученно улыбнулся доктор, когда Пфеффер, не особо раздумывая, прыгнул в волны Рейна. – Ему пригодится больше, чем нам.

– Р-расточители! – прорычал Тим, держа штурвал. – Ладно, плевать! Джералд, как управлять этой хренью? Ты же англичанин, морская нация!

– Рычаг! Наверх, а не вниз, болван! Полный ход! Противник идет навстречу, пока они успеют развернуться… Только бы не начали стрелять сразу! Дай штурвал!

Представитель морской нации отогнал американца, куда более полезного в качестве стрелка, от небольшого рулевого колеса, выровнял «Карла Великого» и направил точно на передний полицейский катер. Если тевтоны испугаются и отвернут в сторону – прекрасно. Если нет – гарантировано столкновение, клад Нибелунгов вернется к своему тысячелетнему хранителю-Рейну, а уцелевшие концессионеры проведут остаток жизни на каторжных работах или окажутся на виселице. Замечательная перспектива для трех молодых миллионеров, провинциального доктора и разнорабочего из Австро-Венгрии! Но другого выхода уже не отыскать.

Навыки судовождения у лорда Вулси имелись – семья владела двумя океанскими яхтами, причем одна была паровой. Будучи весьма юным и интересующимся всем на свете, Джералд не раз заглядывал на мостик и постепенно учился. Капитаном, он, разумеется, не стал, но в целом имел представление об устройстве паровых судов и основных принципах управления таковыми. Предположить ранее, что данное умение, прежде использовавшееся в целях сугубо развлекательных, пригодится на ниве откровенного пиратства, милорд никак не мог – и вот тебе! Как изменчива жизнь!

– Остановиться и лечь в дрейф! – орали в трубу золотистого рупора с флагмана вражеской флотилии. – При неподчинении открываем огонь! Немедленно заглушить машину!

Тимоти показал стоявшему на носовой части полицейского корабля офицеру неприличный жест.

Катера сближались стремительно – встречная скорость была не меньше семнадцати узлов, как у хорошего океанского лайнера. Пока германцы ограничивались только грозными предупреждениями, но все до единого концессионеры знали, что жуткими словесами дело не ограничится. Полицейские Кайзеррейха тоже не дураки пострелять, особенно если дело касается поимки опасных преступников. Но черт побери, кто мог сообщить речной полиции, что беглецы скрылись именно на «Карле Великом»? Или в среде господ социалистов, предоставивших катер, имелся тайный осведомитель?

У капитана флагмана, именовавшегося «Регенсбург», нервы не выдержали – большой, темно-синей окраски, катер резко взял право на борт, ускользая из под удара форштевнем «Карла», кораблик концессионеров пересек белый кильватерный след и пронесся дальше, с впечатляющей скоростью в восемь с половиной узлов – Ойген, его дружок-матрос и Робер кормили ненасытную топку до отвала. Джералд вскользь подумал, что если дело так пойдет и далее, может взорваться котел.

И тут же по борту «Карла Великого» ударила первая пулеметная очередь. Полицейские катера, описывая широкие дуги, разворачивались, не без оснований намереваясь преследовать наглых мерзавцев до последнего. Новые выстрелы из «Максима» подняли высокие фонтанчики брызг слева от катера, но, по счастью, не задели корабля. Тим, побежав на корму ответил несколькими выстрелами, причем вполне удачными – кто-то из полицейских вывалился за борт.

– Вот теперь за нас возьмутся со всем прилежанием, – удрученно сказал тяжело дышащий доктор, так и не обновивший дареный «Браунинг». Стрелять господин Шпилер не умел, да и слишком далеко было. – Тимоти, что ты делаешь? С ума сошел? Не время!

– Самое время! – упрямо прокричал американец, срывая с кормового флагштока трехцветный вымпел Империи. Флаг немедля полетел в воду. – Будем считать, что германской экстерриториальности нашего плавучего гроба пришел окончательный и бесповоротный карачун! Теперь мы сами по себе!

Он быстро снял черный шейный платок и прикрутил двумя узелками к стальной проволоке.

– Можно гордиться, настоящее пиратское судно! Доверху груженное пиастрами… – явно рисуясь, сказал Тим. – О черт! Доктор, ложитесь!

Хлестануло пулями. От крашенных черным досок кормы отлетели щепки.

Нужно признать, полицейские катера оказались значительно быстроходнее «Карла Великого». Их машины были мощнее, вероятно на каждом стояло по два винта, а не по одному… Джералд, поминутно оглядывавшийся, понял – еще десять, ну пятнадцать, минут и придется спускать импровизированного «Веселого Роджера» в знак полной капитуляции. Иначе обойдут и расстреляют без сентиментальных всхлипов.

Позади рубки звучала разудалая канонада – Тим и вступивший в дело доктор Шпилер огрызались на короткие, умелые пулеметные очереди. Боже, если тяжелый пулеметный патрон угодит в котел машины, от «Карла» мокрого места не останется! Впрочем, как раз мокрое-то и останется – это Рейн, а не полевое сражение…

Сорок ярдов, тридцать, двадцать пять. Возмездие, обретшее форму трех, шедших почти борт в борт, синих катеров, приближалось неумолимо. Пули разбили стекло рубки «Карла Великого», поранив мелкими осколками щеку Джералда. Милорд пригибался, как мог, но штурвала не отпускал. Если принял пост капитана – изволь выполнять обязанности до конца. Очень близкого, ощутимого почти физически.

Новая очередь – стреляли высоко, не под ватерлинию, иначе катер давно бы стал набирать воду. Пуля «Максима» взвизгнула над самым ухом Тимоти, и закончила свой краткий путь в досках ящика с сокровищами, проделав впечатляющую дыру. На палубу выкатилось несколько золотых монет…

Тому, кто обитал внутри, подобное хамство явно не понравилось.

– Док, док, сзади! – неожиданно тонко взвизгнул Тимоти, оборачиваясь в сторону хранилища знаменитого клада. – Отползаем! Мммать!!

…Оно было горячее и светло-серое. Оно выползало из щелей гробоподнобого деревянного сооружения, как дым из приоткрытой печной дверцы, собираясь в единый тугой комок, не имевший формы и плоти. Над кормой «Карла» повисло неясное марево, швыряющееся почти неразличимыми в дневном свете искорками.

Едва доктор Шпилер и Тимоти по-ящеричьи отползли к рубке, далеко обогнув длинный коричневый ящик, Нечто собралось с силами, образовало внутри себя плотный шарик тумана, похожий на пушечное ядро, а затем, подобно сигнальной ракете, взмыло вверх, описало крутую параболу, и со всплеском нырнуло в Рейн.

– Днем… – простонал доктор. – Оно вылезло днем! Дьявол, ногу мне обожгло…

На правой штанине черных брюк Шпилера, пониже колена виднелась прожженная круглая дыра диаметром чуть больше монеты в одну марку.

– Неважно, перевяжем, – хрипел Тимоти, не выпуская из руки привычного «Смит и Вессона». – Гляньте, док – тварюга, оказывается, на нашей стороне! Иисусе, да что же это… Джера-алд! Гони! Гони как можешь!

Проклятие дракона Фафнира со всей имеющейся в наличии мощью обрушилось на полицейские катера. Впрочем, слово «обрушилось» неточно – обитавшая в сокровищах нечисть попросту использовала в своих разрушительных целях полноводный и глубокий Рейн.

Катер с пулеметом, немого отстававший от двух остальных, подбросило, словно он нарвался на подводную мину. Подбросило высоко – секунду казалось, что судно величественно парит над рекой, подобно сказочному летающему кораблю. «Регенсбург» разорвало прямо в воздухе – раздался гулкий хлопок взрывающегося котла, во все стороны полетели металлические и деревянные обломки, шрапнелью поражающие и «Карла» и двух оставшихся преследователей, вспухло расплывающееся черно-серое дымное пятно…

Тварь, остававшаяся в облике белесой стремительной кометы, нырнула вновь, и спокойный Рейн внезапно забурлил. Яркая радужная пена по воде, белые полосы которой начали складываться в обширную спираль – на реке вздулся тяжелыми волнами водяной вихрь, сердце воронки опускалось вниз, к далекому илистому дну, неумолимо подтягивая к себе два синих кораблика и заставляя вырвавшегося немного вперед «Карла» замедлить ход более чем наполовину.

Небольшой Мальстрим вращался все яростнее, громче и злобнее, потом у его краев поднялась снежная водяная стена, скрывшая от глаз невольных наблюдателей оба катера, а потом…

Потом Рейн успокоился. Ничего похожего на обломки или человеческие тела не наблюдалось. Нечто, как оно всегда и делало, остановило представление мгновенно. И исчезло само.

– Две с половиной минуты, – доктор, отбросивший бесполезный «Браунинг», сжимал в ладони недорогие карманные часы в серебряном корпусе. – Тим, понимаешь? Две с половиной минуты! Всего! Оно убило всех!

– За что вашему «оно» наше сердечное мерси, – Тимоти встряхнулся, будто мокрая собака. – Пушку, док, подберите, она денег стоит. Уж думал потонем, как крысы, посреди бурной речки… Нет, но как эта штуковина действует! Я начинаю уважать легендарных драконов – если уж проклинают, то со знанием и понятием…

– Может, хватит гнать? – взмокший и невероятно чумазый Робер высунулся из машинного. – Все устали, грохот от машины такой, что скоро слух потеряешь. А где полицейские? Мы от них уплыли? Вот, кстати, Ойген снова другой – поглядите только!

Отстранив Монброна, на палубу вышел знакомый Тимоти и доктору тридцатипятилетний, уверенный в себе, синеглазый бородач. Покрыт черной маслянистой сажей от пят до макушки. Одежда Ойгена ему слегка маловата.

– Ну, здравствуй, Хаген, сын Гуннара, – доктор Шпилер, вскочил и вежливо поклонился. Быстрым движением поднял на ноги Тима.

Хаген не ответил. Он просто смотрел на Великую Реку с оттенком удивления и узнавания.

* * *

Краткое, но весьма насыщенное событиями путешествие «Карла Великого» закончилось незадолго до полудня у гостеприимных причалов небольшого городишки Эттенхайм.

Пейзаж разительно изменился – укрытые лесами крутые возвышенности теперь виднелись слева и впереди, обозначая приближающиеся Альпийские горы. По правую руку от катера тянулась малонаселенная холмистая равнина, прибрежные деревни замечались редко, города – еще реже; французской границы можно было достичь, двигаясь к северо-западу, а за ней начинались заповедные леса Лоррен, раскинувшиеся вплоть до самого Меца.

Страсбург, который и французы и германцы равно полагали своим городом, перешел под управление Рейха после победоносной для немцев франко-прусской кампании 1870–1871 годов, позволившей Германской империи передвинуть границы на запад и оттяпать у лягушатников часть территорий, исконно являвшихся владениями стальных тевтонов.

Отто фон Бисмарк, Железный Канцлер, превративший лоскутное одеяло мелких княжеств в могучую державу, прочно захватившую лидерство в Центральной Европе, однако же не стал чрезмерно обижать западного соседа – рубежи Третьей Республики в районе Страсбурга определили по реке Саар, то есть всего в двадцати семи милях западнее. Последним пограничным городом являлся маленький Саарбург, через который шла железнодорожная ветка в сторону Нанси и далее через Шалон сюр Марн в Париж.

Эттенхайм представлялся наиболее удобной точкой для старта нового этапа бегства. Городок стоит на левобережье, как и близкий Страсбург, провинциальная полиция наверняка растеряла в сонном захолустье большую часть бдительности, а являться при всем параде к страсбургским пристаням было бы равносильно попытке самоубийства: где-где, а в крупном центре злокозненную банду станут ловить усердно и настойчиво.

Рассудим: нападение на монастырь, многочисленные убийства, разбой и грабеж, наглый побег из-под стражи, оказание вооруженного сопротивления властям, предерзостное убиение представителей имперской полиции и уничтожение государственного имущества в виде трех паровых катеров, попытка незаконного вывоза с территории Германии ее национального достояния… Оценивая здраво, можно сказать, что шайку, совершившую всего за трое суток такое количество злодеяний, следует даже не судить, а уничтожить на месте, головы насадить на пики и возить по городам в назидание всем прочим нарушителям закона.

Исходя из данных соображений Джералд, сверившись с найденными в рубке «Карла» речными лоциями, подвел поврежденное выстрелами судно к самому отдаленному причалу Эттенхайма, возле которого замечались только хлипкие обшарпанные лодчонки и двое скучающих рыбаков. Последние, живо заинтересовавшись прибытием «Карла», казавшегося здесь настоящим крейсером, помогли со швартовкой и сразу осведомились: а с чего вдруг герр капитан не пожелал встать у главной городской пристани? Джералд отбрехался неуклюжим враньем о сломанной машине – мол, не дотянуть. Вы, господа, сами знаете, насколько опасны эти ужасающие котлы. Чуть что не так, и…

Промышлявшие рыболовством обитатели городка, до которого веяния цивилизации добирались с трудом и скрипом, немедленно согласились с герром капитаном – конечно, если сломана машина, следует поостеречься. Но, сударь, в городе вы не купите ничего, что поможет означенную машину отремонтировать. Придется герру капитану ехать в Страсбург.

Придется, немедленно согласился лорд Вулси. А как бы нанять повозку, чтобы прокатиться в большой город за запасными частями? К тому же на борту груз, который мы обязаны доставить вовремя, иначе не миновать большого штрафа, да и порядок есть порядок: взятые обязательства нужно выполнять. Мы дорожим честным именем нашей фирмы. Разумеется, капитан заплатит за услуги.

Понятливые аборигены мгновенно уяснили все выгоды предложения герра капитана, взяли аванс в пять марок и отбыли за требуемой повозкой. Ойгена (то есть Хагена), вместе с доктором, снабдили деньгами и немедленно откомандировали в город за покупками. Джералд решил, что знаменитому герою эпохи Меровингов пора привыкать к современной жизни и знакомиться с достижениями прогресса.

Один человек – две души… Над этой задачкой стоило поломать голову. Пока Робер отмывался от угля и копоти на прибрежных камнях, а Тимоти ремонтировал задетый пулеметными пулями ящик с кладом, Джералд брился (пышные дворянские бакенбарды и усы необходимо было удалить незамедлительно), попутно размышляя о самом необычном представителе компании.

Если верить наблюдениям, Хаген «просыпался» только в моменты, когда проклятие Фафнира начинало активно действовать. Так вышло и сегодня – во время погони на реке привычный всем Ойген Реннер резко сменил обличье, не потеряв однако сознания, как оно случалось прежде. Вторая половина его сущности вначале несколько подивилась необычной обстановке (ревущий в топке огонь, грохочущие поршни машины, визг пара и все такое прочее), но Хаген сориентировался очень быстро и запросто начал помогать швырять уголь в адский зев под котлом. Наружу он не высовывался и какой-либо активности в отношении бестелесного монстра, вовсю крушившего полицейские корабли, не предпринимал.

Джералд сделал два, в принципе правильных, вывода. Первое: проклятие и поселившаяся в Ойгене душа Хагена тесно связаны между собой и, наверняка, оказывают друг на друга некое мистическое влияние. Второе: Ойген, пусть и не сознавая этого, неким таинственным образом обменивается мыслями с обретшим непонятное бессмертие героем «Песни», и получает от него некоторые новые и ранее недоступные сведения.

Доктор Шпилер, с которым милорд поделился догадками, высказал предположение, что через некоторое время обе столь разные души объединятся в одну сущность и тем самым превращение молодого австрияка в Хагена закончится окончательно. Он примет один, уже неизменяемый облик; оставит при себе как весь опыт недолгой жизни разнорабочего из Линца, так и обширные (для той эпохи) знания и умения мажордома Бургундского двора. А заодно перестанет пугать концессионеров внезапными превращениями в ту и другую сторону. Судя по тому, насколько быстро меняется Ойген, процесс завершится спустя несколько дней. Пока же компании придется терпеть «двоих в одном» и, соответственно, общаться с каждым по-своему.

Лорд Вулси попробовал сегодня поговорить с Хагеном, желая наконец-то выяснить, с чем именно имеют дело господа концессионеры. Что такое проклятие дракона? В чем принцип действия? Как от него защититься и защитить других людей? Можно ли им управлять, как предполагал аббат Теодор?

Ответов на вопросы получено не было. Надменный мажордом трех королей односложно заявлял, что «вам это ни к чему», «я не могу сказать», «пусть эта тайна умрет со мной», и так далее в том же духе. Однако Хаген узнавал реку, давал особенностям пейзажа свои, давно позабытые человечеством, названия на языке франков-сикамбров, интересовался устройством корабля и вообще ничуть не походил на растерянного человека, который напуган незнакомым окружающим миром.

Хаген со степенной серьезностью (и пользуясь всесторонней помощью доктора Шпилера, прицепившегося к явившемуся из шестого века герою, как репей к хвосту дворняги) осваивался с действительностью, постигал реальность и ничуть не тушевался. Доктор потом сказал милорду, что раньше представлял себе варваров именно такими – необычайно гибкая и восприимчивая психика, позволяющая человеку выжить в любых, самых сложных обстоятельствах. Достаточно вспомнить, насколько быстро перенимали франки или готы доставшуюся в наследство от античности римскую культуру, не говоря уже о письменности или религии. Готы становились христианами уже в четвертом веке, в то время как «цивилизованные» римляне вовсю поклонялись богам Олимпа.

Вот такие дела… Когда Тимоти составил список необходимых покупок и позвал доктора, Хаген немедля увязался вслед за господином Шпилером, желая «посмотреть на нынешний бург». Оставалось надеяться, что эта парочка не привлечет внимания жителей патриархального Эттенхайма какими-нибудь странными выходками: нельзя не учитывать менталитета человека седой древности – Хаген оскорблялся даже когда на него косо смотрели.

Преобразившийся, чисто выбритый милорд покинул каюту в тот самый момент, когда очень бледный доктор и пронзительно-пунцовый Ойген шли по мосткам в направлении покачивающегося на волнах «Карла Великого».

– Кажется, я знаю, что произошло, – обратился Джералд к расстроенному Шпилеру. – Наш общий друг изволил превратиться в самого себя на глазах восторженной публики? Панику большую подняли?

– Будь проклят тот день и час, когда я с вами связался, милорд, – доктор в сердцах бросил принесенные из города свертки на палубу. – На здании магистрата красуется обширнейший розыскной лист с подробностями наших безумных злодейств. Почти полная аналогия статьи в «Обозревателе», только без портретов. Имена, как ни странно, доселе не упомянуты, зато дано на редкость доходчивое и многословное описание внешности всех троих подозреваемых. А этот молодой человек, – Шпилер грозно взглянул на австрийца, – насмерть перепугал владелицу магазина готового платья роскошным судорожным припадком и внезапным помолодением, увы, не прошедшим незаметно. Воображаю, какие слухи поползут по городишку… И, что характерно, данные слухи обязательно достигнут ушей тех, кого мы опасаемся. Новый и горячий след.

– …Ведущий в никуда, – безмятежно продолжил подошедший Тим. – Завтра-послезавтра мы будем радостно колесить по Франции в направлении Парижа, а там и до Америки недалеко. Думаю, ваш Приорат, будь он хоть Сионским, хоть Шанхайским или Бомбейским, в Техас не сунется – мигом рога поотшибают. Купили, что просил?

– Купили, – вздохнул доктор. – В магазинах на меня смотрели, как на идиота. А на рынке – как на идиота вдвойне. Распаковывай.

Пока Тимоти возился с новообретенными вещами, Джералд позвал Ойгена и решил весьма немаловажную проблему – следовало как-то отделаться от остававшегося на судне матроса, начавшего подозревать, что связался не с самыми благонадежными людьми. Полиция, бесследное исчезновение капитана Пфеффера, пулевые отметины на катере… Молчание Вольфа Лауба было куплено за тридцать марок и чек на предъявителя, в котором лорд Вулси прописал сумму в десять раз большую. Обналичить можно в Имперском банке, где счет «Рейнской глиноземной концессии» пока оставался открытым.

Ойген быстро растолковал приятелю, чтобы тот немедленно отправился на железнодорожную станцию и возвращался домой, а про неудачное плавание «Карла» забыл хотя бы на неделю. Если полиция Вормса начнет интересоваться – смело валить все грехи на вероломных иностранцев, осуществивших дерзновенный акт речного пиратства… Только сначала Вольф должен помочь перегрузить с корабля на повозку во-он тот ящичек. Идет?

Туземцы, как и было договорено, пригнали вполне приличный торговый фургон, крытый потемневшей от времени парусиной, получили соответствующую мзду и, пожелав счастливой дороги, отбыли, наивно полагая, что герр капитан со товарищи вернутся к своему поломанному судну не позднее ближайшего вечера. На всплывавшую вокруг «Карла Великого» брюхом вверх мелкую рыбу внимания обращено не было – всем известно, какие грязные эти пароходы! Только Джералд, зная откровенную нелюбовь животных к концессионному грузу, насторожился: уж не собирается ли нечистая сила вновь порезвиться и доставить компании серию очередных неприятностей? Ойген, как заметил милорд, вел себя спокойно и признаков беспокойства не проявлял. Значит, спящий в нем Хаген не чувствовал опасности… Прекрасно.

– Переодеваться! – распорядился Тимоти, когда клад Зигфрида, под натужные охи-вздохи едва не надорвавшихся концессионеров, перекочевал в повозку. Две меланхоличные сельские лошадки, стоявшие в упряжи, разом начали беспокойно прядать ушами и оглядываться. – Начинаем маскарад, господа… Джералд, ты самый умный – придумывай для нас убедительную историю, документов-то никаких.

– Историю? – удивился милорд. – Все зависит от того, как мы будем выглядеть.

– Как бродячий балаган!

* * *

На спокойной малолюдной улице, неподалеку от знаменитейшего Страсбургского кафедрального собора, рядом со скромной гостиничкой, носившей знаменательное название «Бальмунг»^[104] стоял высокий, крытый грубой темно-серой парусиной, фургон, возле которого суетились хозяева. Возглавляли неприметную компанию двое – высокий католический священник в черной, с иголочки, сутане при белоснежном стоячем воротничке и широкополой круглой шляпе, а также молодой человек, внешностью напоминавший сельского доктора с небогатой практикой. В лацкане несколько истертого сюртука последнего, светился золотом и эмалью памятный знак Гейдельбергского университета, 1910 год выпуска.

Преподобного отца и доктора сопровождала троица парней самого что ни на есть деревенского вида. Одежда небогатая, но чистая, принятые в сельской местности расшитые по вороту рубахи, темные брюки, заправленные в сапоги, поношенные тирольские шапочки, небритые продувные рожи… Двое – пронзительно-рыжий и беловолосый – держатся уверенно, со значительностью знающих себе цену сыновей крепко стоящих на ногах арендаторов или мелких землевладельцев. Третий, темноволосый и кареглазый, если присмотреться, имеет очень огорченный и расстроенный вид, хотя нам ли спрашивать, что за горести у человека? Наша задача – обслужить гостей и получить за услуги положенную оплату.

– Мы с визитом к его преосвященству епископу, – втолковывал хозяину гостиницы доктор, неосторожно (по мнению Тимоти) назвавшийся Карлом Шпилером. – Из Бюлерталя, слышали?

Что-то такое хозяин слышал. Дыра дырой, на востоке, за Рейном. И что угодно господам?

– Комнату для меня и преподобного отца, – доктор кивнул на упорно молчащего патера. Шпилер, как и было условлено, говорил за всех, чтобы не выдавать выраженного акцента милорда и остальных. – Заодно разместить наших сопровождающих и багаж. Там большой ящик, с собранными к пасхальным торжествам подарками его преосвященству и святой нашей матери-Церкви… Лошади и фургон…

– Раненько же вы к Пасхе готовитесь, – безразлично проворчал восседавший за пыльной стойкой владелец «Бальмунга». – Хорошо. Комнаты найдутся. За все – пять человек, место в конюшне и сено, фургон, багаж – четыре марки пятьдесят пфеннигов в день. За еду плата отдельная. Собираетесь жить до празднества Воскрешения Христова – расчет немедленный, вперед.

Пасхальные праздники в 1912 году приходились на 17 апреля. Святой отец, немедля подошедший к стойке, в точности отсчитал семьдесят семь марок, причем треть золотом, остальное сине-серыми «бисмарковскими» ассигнациями. Видать, богатый приход у святого отца.

Все остались довольны. Хозяин тем, что получил такую значительную сумму без возражений, гости – устройством на постой и отсутствием любых подозрений со стороны окружающих. Гостиница, конечно, не для миллионеров, но сейчас, главное, не удобства, а, пользуясь лексиконом приснопамятных вормсских социалистов, конспирация. Ради таковой конспирации Тимоти подписался под записью в журнале гостей крестиком – неграмотный.

Драгоценный багаж был оставлен в фургоне, занявшем место на заднем дворе, лошадок препроводили на конюшню, а концессия в полном составе засела в комнате второго этажа гостиницы. Ойгена сгоняли в ближайшую лавку за вином, колбасой и хлебом.

Промежуточная цель – Страсбург – была достигнута без особых приключений. На въезде в город дорожная полиция на фургон и не посмотрела, городские шуцманы более озабочивались соблюдением уличного благочиния, чем бдительным надзором за неизвестными путниками, а среди разъезжающих по городу десятков экипажей, колясок и таких же фургонов маленький обоз концессии выделялся не более, чем воробей среди стаи. Пока дело шло удивительно гладко, давая повод надеяться, что крупные неприятности на время остались позади.

– Отсыпаемся, отъедаемся, решаем трудности с документами – в Страсбурге наверняка можно купить фальшивые! – и едем домой! – провозгласил неугомонный Тимоти. – Возражения?

– Сначала попробуем придать нашему… Да, нашему отъезду на запад видимость законности, – буркнул усталый Джералд. – Завтра утром… Нет, лучше прямо сегодня, я наведаюсь в консульство Британии.

– Почему именно сегодня? – переспросил доктор Шпилер. – Вы засыпаете на ходу! Следует непременно отдохнуть.

– Потому, что впереди ночь. И вокруг много людей. Не удивлюсь, если к рассвету гостиница превратится в замок графа Влада Цепеша – Дракулы, и на каждом углу будут валяться трупы… Не мне вам объяснять, что именно мы привезли в город. Пожалуй, часика полтора я посплю, а затем все же пойду телеграфировать в Форейн-офис.

– Тогда я сижу и сторожу, – заявил Тимоти. – Мало ли… Ойген с Робером пускай отлеживаются. Другие приказы, милорд?

– Никаких, – зевнул Джералд, деликатно прикрыв рот кулаком. – Честное слово, я за последние дни совершенно одичал.

– Как и все мы, – печально улыбнулся доктор Шпилер, с лица которого не сходила болезненная чахоточная бледность. – Как и все мы… Итак, отдыхаем. Тим, иногда заглядывай во двор – могут появиться чересчур любопытные господа, намеренные узнать, что именно привезли в подарок господину епископу. Сокровища остались без охраны, и меня это беспокоит.

– Можно мне пойти вместе с господином Тимом? – попросил Ойген. – Я-то уж присмотрю…

– Не «можно». Нужно.

Глава седьмая AUF WIEDERSEHEN, DEUTSCHLAND?

Германская империя, неподалеку от границы

1-е, ночь на 2 апреля 1912 года

– Милорд, вы очень богатый человек! Ваше состояние оценивается не менее чем в тринадцать миллионов фунтов, сиречь – без малого семьдесят миллионов североамериканских долларов, о франках я даже упоминать не стану… Вам не хватает? Вы голодаете? Вам негде жить?

– Сударь, дело не в деньгах! Если бы это касалось только денег и ничего другого, я бы с радостью уступил. Однако…

– Если вы продолжите пичкать меня глупейшими байками о «проклятии», «чудовище» и прочих мистических фантазиях, я рассержусь.

– Я видел проклятие в действии, милостивый государь. Клянусь, это правда. Могу предложить иной выход из возникшего затруднения. Я могу выплатить отступное. Если считать нынешнюю цену за унцию^[105] золота… Сокровищ примерно на семь тысяч двести унций, округлить… Четыреста тысяч фунтов стерлингов вас устроят? Я могу выписать чек.

– Интересное предложение, бесспорно. Причем вы, как человек благородный, довольно смело округлили сумму в бoльшую сторону. Увы, я не согласен. Курс британской валюты в случае крупной войны или революции может катастрофически упасть, а золото в любые времена останется только золотом. И всегда будет цениться. Я вынужден отказать, милорд. Итак?

– Дайте подумать…

– Думайте недолго. Я не располагаю большим количеством свободного времени.

Джералд с выражением скупого недовольства уставился на ядовито-фиолетовую шторку, плотно закрывавшую окно кареты. Устроившийся напротив собеседник с преувеличенным вниманием принялся рассматривать ухоженные ногти на пальцах правой руки.

Ситуация почти безвыходная. Сомнений нет, лорду Вулси было гораздо приятнее общаться с людьми, нежели с существами бестелесными, загадочными иопасными, однако люди людям рознь. Беседа с неприятным господином в закрытой душной карете не доставила Джералду никакого удовольствия. Чувство было прямо противоположное.

* * *

…Утро первого дня месяца апреля началось сравнительно безмятежно. Милорд, пробудившись, обнаружил, что благополучно проспал весь вчерашний вечер и полную ночь, так и не реализовав намеченные планы. Разбудить главу концессии «часа через полтора» никто не удосужился или не осмелился. Сейчас рассветное солнце робко заглядывало в меблированную комнату гостиницы, показывая слепящий краешек из-за черепичных крыш домов с другой стороны улицы. На соседнем диване посапывал доктор Шпилер, круглый стол на гнутых ножках украшали остатки импровизированного обеда и недопитая бутылка с вином…

– Черт! – милорда подбросило с постели. Он вспомнил. Клад! – Доктор, поднимайтесь! Немедленно!

– Что произошло? – Шпилер со встревоженным и заспанным видом высунулся из-под пледа. – Джералд, не суетитесь. У нас новые… э… трудности?

– Пока не знаю, – лорд Вулси спешно натягивал неудобную сутану поверх брюк и рубашки. – Уверен, наши почтенные друзья, как и мы, беспробудно почивали, забыв про все на свете. Знаете, господин Шпилер, я опасаюсь выходить из комнаты – не хочется заново видеть последствия трудов хранителя сокровищ… Идемте, взглянем. Если Нечто в действительности устроило новое побоище, придется немедленно бежать!

Милорд и доктор едва не галопом промчались по коридору в сторону лестницы, спустились в холл, но ничего страшного не заметили. Возвышавшиеся напротив стойки гигантские напольные часы в черном деревянном корпусе начали отбивать половину восьмого утра.

Замещавший хозяина консьерж мирно дремал, полусонная обслуга вяло прибиралась, чисто символически обмахивая пыль с поеденной жучком мебели, некрасивая темноволосая горничная несла поднос с чайным прибором – картина мирная и патриархальная. Никаких следов паники или воплей о совершенном убийстве.

– Навестим мистера О’Донована и его теплую компанию, – решил Джералд, сворачивая в полутемный боковой коридор. – Уверен – спят, будто сурки в норках.

«Деревенщинам», сопровождавшим «священника и доктора» досталась тесная комнатушка первого этажа, выходившая единственным узким окном во двор. Неудобно, но несколько дней потерпеть вполне можно.

Лорд Вулси благовоспитанно постучался, не получил никакого ответа и просто толкнул дверь. Так и есть – на кровати справа храпит Тимоти, слева – Монброн. Ойген отсутствует.

– Хоть у одного хватило ума сторожить фургон, – сказал Джералд. – Доктор, очень вас прошу, разбудите этих бездельников, а я прогуляюсь наружу и взгляну на багаж. Заодно поищу Ойгена.

Последний обнаружился мирно спящим во чреве фургона, рядом с драгоценным ящиком. Замотался в тонкое шерстяное одеяло по самую макушку, под головой – укрытые рогожкой сапоги, рядом лежит швейцарский кинжал в гладких ножнах. Идиллия.

– Ойген, ночью что-нибудь происходило? – допытывался Джералд, когда ему удалось растормошить австрийца. – Понимаешь, что я имею в виду?

– Не заметил, – Ойген протер глаза и уперся недовольным взглядом в коричневые стенки ящика. – Заснул. И сны недобрые. Все хорошо, сэр?

– На первый взгляд – хорошо, – задумчиво ответил лорд Вулси, оглаживая ладонью подбородок. – Значит, Оно не решилось нас беспокоить. Признаться, я удивлен. Посторонние люди грузом не интересовались?

Получив на все вопросы отрицательные ответы, Джералд немного успокоился и, позвав Ойгена, отправился наверх, где теплая компания уже приступала к обильному завтраку, заказанному доктором Шпилером на кухне.

– Я улегся в два часа ночи, – повествовал Тимоти, одновременно поглощая пироги с сыром и грибами, по-немецки громоздко называвшиеся «Pilzkasekuchen». – Ойген остался сторожить во дворе. И ничего – демон сидел смирно в своей коробке, не высовываясь. Может, понял, что в большом городе лучше не шалить?

– Не уверен, – отозвался Шпилер, бегло просматривавший взятую у консьержа «Страсбургер нойе цайтунг». – Газета, как отмечено, вышла из типографии в семь утра, городские новости набирались рано утром. Пишут презабавные вещи.

– Почитайте! – хором потребовали Монброн и Джералд.

– О нас, вероятно, позабыли – свежие новости гораздо интереснее. Извольте, господа: «Страсбург в огне» – это громкий заголовок, набран довольно крупно. Цитирую. «Городские пожарные команды и полиция провели тяжелую ночь… По сообщениям из весьма благонадежных источников вскоре после полуночи в Страсбурге одновременно вспыхнуло девять пожаров…» Подробности пока пропустим. А, вот! «Две драки возникшие в пивных „Бюргерброй“ и „Гроссбройхауз“ закончились грубой поножовщиной, убито не менее четырех человек, несколько ранены. Одновременно с этим, полицейские чины заявили, будто в районе речной гавани найдено три мертвых тела, принадлежавшие возвращавшимся с вечерней смены докерам и публичной девице, имя которой выясняется. Давно пора поставить вопрос перед бургомистром и магистратом города о запрете работы пивных в ночное время, ибо это нарушает спокойствие добропорядочных горожан… Питейные заведения, где собираются подонки общества и разыскиваемые властями преступники…» Дальше не интересно. Попрошу заметить – автор статьи утверждает, будто все события имели место по наступлению ночи. Минимум семь смертей и девять пожаров! Вот, пожалуйста: «Несмотря на старания конных пожарных команд, частные дома на Кирхен-штрассе, Блюменхоф и возле казарм Двенадцатого полка инфантерии выгорели дотла; бесспорно, имеются погибшие, количество которых невозможно будет определить до времени, пока завалы не остынут и не будут разобраны». Сообщается, будто ничего подобного в Страсбурге не происходило со времен семилетней давности, когда вспыхнули беспорядки, вызванные подстрекательством агитаторов, состоящих в запрещенных организациях социалистского толка». Каково?

– А вы говорили – ночь была спокойной, – Джералд укоризненно посмотрел на Тимоти и Ойгена. Те лишь развели руками. – Не верю я в такие совпадения. Можете рубить мне правую руку, но это – проклятие Фафнира. Оно начало действовать куда разнообразнее, чем прежде!

– Ты преувеличиваешь, Джерри, – не согласился Робер, говоря через набитый рот. – В любом городе мира случаются кабацкие драки, пожары и убийства. Наше чудовище нигде не показало явного следа, а Оно любит покрасоваться – обязательно осталась бы визитная карточка в виде разорванного мертвеца.

– Мы приезжаем в Страсбург и первой же ночью происходят события, равных которым не замечалось семь лет? – скептически отозвался Тимоти. – Не-ет, наш бесплотный красавчик просто нашел обширное поле деятельности! И проявил себя во всей красе.

– Не во всей, – мрачно сказал Джералд. – Аббат утверждал, будто мы наблюдаем «мелкие шалости пробуждающегося монстра». Если это – мелочь, то каковы же шалости крупные? В дрожь бросает. Оно научилось прятаться от нас. Пытается сделать все, чтобы мы его не заметили. Бесчинствует на стороне.

– А еще аббат говорил, будто «проклятие» воплощено в одну конкретную вещь, находящуюся среди сокровищ, – невзначай припомнил доктор. – Если эту вещь найти и вышвырнуть, допустим, в океан, то…

– Здравая мысль, – лорд Вулси нахмурился, допил чай и встал. – Если доберемся до Парижа, вскроем ящик и попробуем отыскать средоточие мистической силы, если таковое существует. Надеюсь, Хаген поможет.

Джералд внимательно посмотрел на Ойгена, но тот остался невозмутим. Интересно, раньше молодой австрияк всегда смущался и заливался краской до корней волос, а теперь реагирует на обращения милорда со стоической невозмутимостью. Привык к компании или сказывается воздействие Хагена? Нельзя исключить и такую версию.

– Я отправляюсь в консульство, – объявил милорд, неумело застегивая на шее белоснежный круглый воротничок священника. – Доктор Шпилер, Тимоти, Робер – остаетесь в гостинице. Ойген пойдет со мной. На всякий случай. Да, между прочим, мсье де Монброн может на краткое время нарушить таинственность, прилично одеться и сходить в банк за наличными. Мы изрядно поиздержались, денег остается совсем немного. Часть заберешь рейхсмарками, часть – франками Республики, в ассигнациях.

– Каким образом? – изумился Робер. – Мою чековую книжку отобрали полицейские в Вормсе! В Страсбурге, насколько я помню, есть отделение «Монброн ле Пари», но без телеграфного подтверждения от маменьки, из Парижа, мне не дадут ни сантима!

– Да и зачем раскрывать маскарад раньше времени? – подхватил Тимоти. – Хозяин гостиницы и постояльцы обязательно заметят превращение деревенского парня в обеспеченного молодого бездельника! Монброн, не смотри на меня голодным волком – я разве не прав? Джералд, выписывай чек сам, отправляй доктора Шпилера за деньгами, а мы уж посторожим.

На том и порешили. Задействовать счет концессии, номер которого наверняка уже знала полиция, не решились – лорд Вулси извлек чековую книжку банка, наследником коего являлся мсье де Монброн (там Джералд держал резервную часть средств на обустройство экспедиции), тщательно вписал сумму в тысячу марок (или девять с половиной тысяч франков по установленному парижской биржей курсу), вывел каллиграфический автограф, и вручил бумагу доктору. Найти отделение банка нетрудно – у хозяина отеля обязательно должна иметься адресная книга.

…По таковой адресной книге и было выяснено нахождение консульства Британской империи – Рейхсфанен-штрассе, дом 19. Владелец отеля, занявший свое законное место после девяти утра, вежливо пояснил святому отцу, что данная улица находится рядом. Экипаж можно не брать. Стоит лишь выйти на главную площадь, поворот налево от здания магистрата. Джералд отделался сухим «Danke schon» и вышел из отеля, сопровождаемый серьезным и настороженно озиравшимся по сторонам Ойгеном.

Давно проснувшийся Страсбург бурлил. Германская речь перемешивалась с французской, по мощеным улицам раскатывали как вульгарнейшие повозки мусорщиков, так и шикарные экипажи на рессорах и каучуковых колесах, гостеприимно сверкали витрины магазинов, тонко орали мальчишки-газетчики («Девять пожаров за ночь! Ужасающие убийства! Полиция сбивается с ног!»), от кондитерских лавок вкусно пахло сладкими булочками, а в закрытых цветными тентами кафе «a’la Paris» чинно попивали кофе ранние посетители. День обещал быть солнечным. Не летняя жара, конечно, но приятное весеннее тепло. Парами бродили казавшиеся очень значительными и важными усатые шуцманы: было не заметно, что они «сбиваются с ног».

– Красиво, – подал голос Ойген, когда милорд вышел на площадь. Над чистенькими домами господствовал бежево-коричневый готический собор, который знатоки архитектуры частенько сравнивали с собором Реймса, где больше тысячи лет венчали на царствие всех французских королей, начиная с Карла Великого и заканчивая злосчастным Людовиком XVI. – Сэр Джералд, посмотрите, что там такое?

– Где?

– Да вон! И господа с фотографическими аппаратами… Давайте посмотрим?

Лорд Вулси нехотя свернул к магистрату, возле крыльца которого разворачивалось некое действо, с привлечением многочисленных фотографов и вооруженных блокнотиками журналистов. Представительный господин даже снимал на синематографическую камеру, прильнув глазом к окуляру, а левой рукой размеренно вращая рукоять, перематывавшую пленку.

Всеобщее внимание привлекала дама. Дама необычная до крайности. Весьма молодая привлекательная мадемуазель выбрала в качестве облачения отнюдь не платье с высоким турнюром, достойное всякой женщины из общества, а мягкие черные сапоги, кожаные краги, такую же куртку, плотно облегавший голову кожаный шлем с выпуклыми пылезащитными очками. Леди охотно позировала на фоне большого сверкающего автомобиля благородного темно-малинового цвета, попутно отвечая на сыплющиеся со всех сторон вопросы пишущей братии. Говорила она по-французски.

– Простите, – Джералд на языке галлов обратился к одному из фотографов, увлеченно засыпавшим на полочку вспышки порошок магния. – Чем вызван ажиотаж?

– Разве вы не знаете, преподобный? – изумился владелец огромной, стоявшей на треножной подставе камеры. – Это же знаменитая Ева Чорваш! Венгерка, первая женщина, собравшаяся устроить кругосветное путешествие на автомобиле в одиночестве! Просто невероятно! Через Европу, Северо-Американские Штаты, Китай, Индию, Персию и Российскую империю! Читайте газеты, святой отец! Сейчас о ней только и пишут!

Лорд Вулси внезапно потерял интерес к модной барышне. Увы, но в газетах пишут не только об очередной знаменитости, решившей покорить мир в стиле «эманципе». О прочем тоже не забывают. Сенсация, тщательно оберегаемая лордом Вулси с компанией, стоит дорого. Гораздо дороже великолепного автомобиля очаровательной Евы Чорваш.

Ойген, прихваченный цепкой ладонью милорда за рукав, послушно зашагал вслед за Джералдом.

Скромный двухэтажный дом по Рейхсфанен-штрассе украшался знакомым и родным стягом. «Юнион Джек», соединивший в себе символы трех объединенных единой короной государств – Англии, Шотландии и Уэльса – лениво колыхался над парадным подъездом. На бронзовой вывеске значилось: «Das Konsulбt der GroЯbritannien Kцnigsreich» – «Консульство Великой Британской империи».

– Жди здесь, я скоро, – бросил Ойгену лорд Вулси, и, мелко кивнув напыщенному швейцару, вошел внутрь.

Ойген привычно прислонился спиной к стене, и стал ждать.

* * *

Можно считать это невероятным везением или игрой его величества случая. Можно – просто удачным стечением обстоятельств.

Консулом Британии в Страсбурге являлся бывший соученик Джералда по Оксфордскому университету и почти друг – Лоренс Реттендон, эсквайр. После того, как милорду удалось добиться приема у господина консула, произошла немая сцена удивления: оба видели, что пред тобой находится знакомый человек, однако узнать такового было трудновато… Сэр Реттендон пополнел, обзавелся двумя лишними подбородками и казался немного отрешенным от мира помещиком из захолустного Корнуолла. Поджарый, выбритый и загорелый Джералд, представ перед господином посланником в сутане и шляпе священника, являлся фигурой еще более нелепой.

– Джералд Слоу, лорд Вулси?.. – ахнул Лоренс, которого в университете сокурсники называли попросту: «Ларри». – Что… То есть, почему ты так одет? Джерри, присаживайся в кресло! Эй, там! Принесите чай! Быстро!

Душевная беседа меж старыми приятелями длилась около получаса. Затем последовал почти мгновенный обмен телеграммами между Страсбургским дипломатическим представительством, Форейн-офисом в Лондоне, и поместьем лордов Вулси – семью представлял престарелый отец Джералда, сэр Артур. Наконец, пришла зашифрованная резолюция: «Предоставить документы и выполнить сопутствующие просьбы». Подпись: «Уинстон Черчилль, министр правительства Его величества; Лондон; Апрель, первое число месяца, год 1912».

«А-а-а, конечно же! – озарило Джералда. – Уинстон, сын герцогини Мальборо! Очень многообещающий молодой человек с железным характером. Уверен, он сделает большую карьеру в скором будущем. В отличие от меня, неудачливого авантюриста!»

Если Лондон приказал – чиновник Империи обязан исполнять директиву.

– Джерри, а можно узнать, каковы «сопутствующие просьбы»? Кстати, паспорта уже выписывают в канцелярии…

Лорд Вулси не стал нахальничать и попросил об одной единственной услуге: отправить в Париж – причем немедленно, Ларри, ты слышишь, немедленно! – груз в качестве недосматриваемой дипломатической почты. С одним или двумя сопровождающими – можно ли выписать на обоих дипломатические паспорта?

– Исключено! – отказался эсквайр Реттендон. – Полагаешь, немцы дураки? Прямо наоборот! Если в департаменте иностранных дел города Страсбурга зарегистрировано определенное количество британских дипломатов с известными именами, то таковое количество не может быть изменено! Форейн-офис сразу же извещает министерство иностранных дел Кайзеррейха о прибытии новых сотрудников. Я не могу дать тебе откровенную фальшивку – заметят тотчас! Скандал! У Британии и без лишних трудностей довольно напряженные отношения с правительством императора Вильгельма Второго.

– А груз?

– Привозите в консульство. Как только мы его опечатаем и дадим в качестве сопровождающего нашего курьера, он станет неприкосновенным в соответствии с конвенцией о правах дипломатов. Я лично отправлю твой багаж в столицу Франции. Джералд, все-таки объясни подоплеку. Почему ты носишь одежду католического священника? И почему ко мне вчера приходила полиция, причем не просто уличный шуцман, а городской полицай-оберст^[106], который хотел расспросить о тебе лично… Тебя разыскивают? Почему?

– Давай встретимся летом на Пикадилли, и ты все узнаешь, – отговорился лорд Вулси, приняв самый таинственный вид.

Лоренс понял сказанное превратно.

– Ах, вот оно что!.. – консул откинулся в глубины мягкого кресла и ухмыльнулся. – Я не утверждаю, я предполагаю. Тайная служба Его величества? Теперь ясно, отчего настолько быстро пришло сообщение из Форейн-офиса.

«Ничего тебе не ясно, осел! – с глухой яростью подумал Джералд. – Тупица! Будь ты хоть на пенни благоразумным и изворотливым дипломатом, тебя отправили бы работать не в Страсбург, на задворки Европы, а в Россию или Китай – Британии требуются крепкие союзники, а не враг в лице усиливающего позиции на европейской арене Германского рейха! Думай, что хочешь! Только исполни то, что я прошу!»

Да, милорду ответили из Лондона очень быстро. Однако на то имелись свои причины. Причины, которые Джералд предпочитал держать в тайне.

Лорд Вулси выходил из здания консульства с искренней надеждой, что мытарства закончились. Почти. Остается лишь доставить набитый золотом (и зримой дьявольщиной) ящик на Рейхсфанен-штрассе, забрать документы, а затем…

Затем – Франция. После Франции – Америка. Только бы сесть на пароход до Нью-Йорка или Бостона. Положение осложняет решение самой известной судоходной компании «Уайт-Стар» отменить некоторые рейсы в Новый Свет из-за подготовки к отплытию пресловутого «Титаника», способного взять на борт часть пассажиров других кораблей – как-никак самое большое и вместительное судно мира!

Джералд вышел на крыльцо британской миссии, углядел скучавшего неподалеку Ойгена, и зашагал к нему.

Прилично одетый в бежевый костюм с жилетом и шляпу человек подошел спереди. Улыбнулся в полное лицо. Спросил:

– Лорд Вулси?

И тут же в спину уперся металлический стержень. Клацнул курок револьвера. Кто-то стоял за спиной.

– Милорд, соизвольте пойти за нами, – не снимая фальшивой улыбки, сказал первый. – Садитесь в карету… Милорд, осторожнее. Если вы сделаете лишнее движение – я приду на ваши похороны с букетом траурных белых фиалок. Идемте.

Неприметные личности в чистеньких одеяниях почтенных бюргеров исключительно вежливо и предупредительно (не забывая при том слегка тыкать милорду оружием в спину) препроводили растерявшегося Джералда в большую рессорную карету черного лака, усадили и оставили один на один с джентльменом весьма почтенного буржуазного вида. Таковой не был вооружен, но бесцеремонно-грозный взгляд мог пригвоздить к позорной доске самого кичливого аристократа.

– Что вам угодно? – процедил лорд Вулси, оказавшись напротив неизвестного господина. – Какого черта?..

– Изображаете священника, и одновременно богохульствуете, – огорчился джентльмен. – Милорд, представляться я не стану, не сочтите за невежливость – обстоятельства. Однако меня уполномочили поговорить с вами от имени руководства конституционно-демократической партии Германии… Давайте уедем с этого места. В пригородах гораздо спокойнее.

Безымянный господин стукнул тросточкой по потолку кареты, и экипаж моментально отправился в неизвестный для Джералда путь.

– Я хочу побеседовать о судьбе золота, которое вы хотите вывезти во Францию, – непринужденно сказал похититель-демократ. – Ну-ну, милорд не огорчайтесь… Это только денежная проблема. И никакая иная! Я уполномочен провести с вами переговоры.

Ойген, которого никто не заметил, бегом устремился вслед экипажу, в котором увезли милорда. Хорошо, что здесь город – повозки ходят медленно!

Карета остановилась неподалеку от окраин. На сонной тихой улочке, застроенной домами горожан со средним достатком. И задержалась надолго.

Ойген ждал. И смотрел в оба глаза, как и приказал ранее милорд.

* * *

Германия – абсолютная самодержавная монархия. Для управления страной кайзеру Вильгельму вполне достаточно Имперского совета и огромного штата чиновников, начиная от рейхсканцлера, господина Бетман-Гольвега, и заканчивая самым незаметным почтовым служащим. Выборный Рейхстаг остается лишь прозрачной ширмой – это жалкое подобие парламента не могло принять, да и не принимало, никаких важных решений. Конституция отсутствовала за ненадобностью: все решает император, последнее слово всегда остается за Вильгельмом II Гогенцоллерном.

Разумеется, что в подобных обстоятельствах политическая деятельность не могла приносить ощутимых плодов, хотя получившие в последнее время большую популярность демократические течения плодились, как на дрожжах. Большие и маленькие партии возникали и умирали: «Новое Отечество», «Совет духовного труда», Германская рабочая партия, «Универсальный союз», «Nova Vaconia», «Кольцо Зигфрида» (гм…), «Свободное объединение социальных учащихся» – всего около полусотни организаций более или менее демократического характера.

Некоторые чересчур вольнодумные партии запрещались – специальный закон, призванный бороться с социалистами и коммунистами, был издан еще в 1887 году. Одновременно с этим кайзер отлично помнил, какие немыслимые трудности испытал его кузен, русский царь Николай II Романов, когда в 1905 году в Российской империи случилась революция, подавленная с огромным трудом и немалыми жертвами. Ничего подобного в своей стране государь Вильгельм терпеть не желал, а потому самые радикальные революционные объединения подвергались гонениям, отвечая монархии террористическими акциями, подстрекательством к забастовкам и мятежу, вместе с непрекращающейся пропагандой в пролетарской среде.

Чтобы поддерживать активные действия, запрещенным политикам требуются деньги. Много денег. Золото нужно для покупки оружия, динамита, печати листовок и газет, организации помощи арестованным полицией собратьям и, само собой, для содержания руководства партий, целиком отдавшемуся делу установления в Германии демократического конституционного строя по примеру САСШ. Сейчас в Европе семнадцать монархий и всего три республики – Франция, Швейцария и Португалия – так давайте же поднимем красное или черное знамя, равно символизирующие свободу, грянем хором «Марсельезу» и взойдем на баррикады! Смерть тиранам!

Деньги. Деньги! Снова и еще раз деньги!! Ради великого дела освобождения народов от монархических оков можно и нужно пожертвовать всем. А в крайнем случае – экспроприировать средства у тех, кто ими обеспечен в достатке, но делиться не желает.

– Вы понимаете мою мысль, лорд Вулси?

Похититель, ничуть, впрочем, на пролетария не походивший, прочел эту краткую лекцию отнюдь не случайно. Надо было дать понять заносчивому иностранцу, что партия конституционных демократов не шутит. Если господин Джералд состоятелен, то почему бы означенному Джералду не передать германскому народу, который представляет сейчас его собеседник, принадлежащие оному народу сокровища?

– Откуда вы узнали? Узнали о кладе? – упавшим голосом вопросил милорд, когда господин демократ закончил свой обстоятельный рассказ. – Кроме моих друзей о нем никто не знал… И как вы нашли меня?

– Очень просто, – снисходительно улыбнулся неизвестный. – Вы знакомы с аббатом Теодором Клаузеном? О нет, не надо отрекаться, я знаю, что знакомы! Его высокопреподобие симпатизирует нашему движению… А после того, как он узнал про вашу авантюру и сообщил, что некий британский подданный намеревается вывезти за границу более, если считать на французский манер, двухсот килограммов золота, мы приняли решение помешать этому не самому благородному предприятию. Сэр, вы похитили сокровища не у отдельного человека, а у целого государства и его народа! Найти нужного человека в Германии несложно, подпольная партия действует гораздо быстрее и продуманнее любого полицейского чина – узнать, что некие иностранцы прибегли к помощи наших товарищей в Вормсе, отплыли на юг… На границе стоят два города: Страсбург и Базель, но в Швейцарию вы не поедете – слишком спешите. Остается Страсбург. А куда направится чужеземный подданный, не имея документов, позволяющих выехать из страны? В консульство. Мы ждали вас четырнадцать часов. И ждали не зря.

– А если я не соглашусь отдать клад?

– Хм… Я был уверен, милорд, вы разумный и думающий человек. Напомню несколько недавних эпизодов нашей борьбы. Покушение на имперского протектора графа фон Гайзенау, убийство начальника полиции Дрездена, взрыв кареты принца Макса Баденского, который, увы, уцелел. Смерть управляющего военным округом Тюрингии, гибель от пули террориста генерала фон Ратта, затопленная яхта наследника трона… Продолжить? Наша партия составляется из весьма решительных людей.

– Цель оправдывает средства?

– Да. Если бы вы своими глазами наблюдали, как в Эссене увозят в госпиталь для нищих потерявшую сознание от истощения мать семерых детей, отца которых облило на металлургическом заводе струей расплавленной стали, то не стали бы зубоскалить. Я тружусь для этих людей.

– Возьмите деньги, которые я вам предложил. Четыреста тысяч фунтов – гигантская сумма!

– А вы на следующий день заявите в полицию, будто чек вырвали у вас силой? К тому же я не склонен вам доверять, сэр. Вы, как видно из полицейских докладов и газет, человек очень твердый, ни перед чем не останавливаетесь. Мне это симпатично, но… Итак, где сокровища?

– Постойте… Если аббат сообщил вам о кладе, не просил ли он… О другом? Просьбе, обращенной лично ко мне или меня касающейся?

– Ах да! – отмахнулся конституционный демократ. – Какие-то рукописи, которые вы довольно беззастенчиво позаимствовали из монастыря. Давайте условимся: снимите с них копии и отправьте аббату его бумаги почтой. Или вообще оставьте себе. Меня интересует ваша рейнская находка и ничего более.

– Нет. Берите деньги. Клянусь честью, я не стану обращаться к властям. Если угодно – могу увеличить сумму отступного до… до миллиона фунтов. Пять миллионов долларов. Два с половиной миллиона рейхсмарок или четыре миллиона золотых русских рублей! И на том расстанемся.

Собеседник несколько удивленно крякнул, вынул из кармана пенсне, протер, вернул обратно.

– Любопытно… Какие гарантии?

– Мое слово, пускай вы и не хотите верить. Четыре чека по двести пятьдесят тысяч каждый. Обналичите немедленно или переведете на свои счета – у вашей организации обязательно должен быть счет где-нибудь в Швейцарии или Нидерландах. Из состояния семьи, до смерти отца, я могу свободно распоряжаться только пятью миллионами фунтов. На оставшиеся четыре я сумею не умереть с голоду, уж поверьте.

– Неужели найденные сокровища настолько ценны для вас?

– Не для меня – для моих друзей и соратников. А насчет войны или революции, способных обесценить деньги… Ведь завтра этого не случится, верно? Обменяете деньги на золото и творите все, что заблагорассудится! Я счастлив, что живу в стране с устоявшейся парламентской системой – по крайней мере, в Англии никто не действует, подобно вам: взрывы, покушения, террор… Вы согласны?

– Миллион, – слегка зачарованно повторил господин подпольщик. – Не марок, не франков, не лир, не рублей, а британских фунтов. Самой дорогой валюты мира. В принципе… Достойные отступные. Однако, если вы нас обманете – через неделю от вашего поместья в Йоркшире останутся одни головешки. А вас найдут с проломленным черепом. Правда жизни сурова, милорд.

– Встречная просьба, – вдруг бросил Джералд, начавший вновь приобретать былую уверенность. Рука сама полезла в карман за чековой книжкой.

– Извольте выражаться яснее, – чуть насторожился господин демократ.

– Я выплачу дополнительные двадцать… нет, пятьдесят тысяч. Ваша организация способна помочь мне и моим товарищам перейти границу? Как можно быстрее. Тогда нас будут связывать общая порука и никто не посмеет нарушить взятые на себя обязательства. Своего рода подстраховка.

– Границу? О, это было бы довольно просто. Однако вами очень интересуется полиция. Наверняка стоят заслоны на дорогах и железнодорожных линиях. Впрочем, за лишние деньги можно и потрудиться. Вы везете с собой… Клад?

– Нет, сокровища отправятся иным, более безопасным путем. Итак, сударь, могу ли я рассчитывать на вашу помощь?

– Заманчиво. Согласен, – слегка помедлив, решительно кивнул собеседник. – Выписывайте чеки. Кстати, где вы остановились? Сегодня же вечером я пришлю к вам сопровождающих.

– Встретимся в другом месте, – ответил Джералд, не прекращавший опасаться радикально настроенного господина. – Кафедральный собор, вторая скамья слева от алтаря, девять пополудни. Вас устроит подобный оборот дел?

– Конечно, – демократ полез в маленький деловой саквояж, извлекая оттуда дорожную чернильницу и перо. – Примите, милорд. Только умоляю, без подвохов! Это, знаете ли, чревато…

Джералд вышел из кареты, ничуть не ощущая себя обделенным. Тайна Фафнира стоит гораздо дороже миллиона пятидесяти тысяч фунтов. Сумма, без сомнений, умопомрачительная, но если взялся танцевать с дьяволом, продержись до конца песни.

Он уже хотел захлопнуть дверцу кареты, и вдруг остановился.

– Что-нибудь запамятовали? – участливо прозвучало изнутри.

– Э-э-э… Да. – лорд Вулси не стал искать обходные пути и ударил напрямик: – Сударь, а вы прежде не слыхали про организацию, называющуюся «Сионский Приорат»?

– Никогда ничего подобного не встречалось, – пожав плечами, уверенно отозвался человек из экипажа. – Это какое-нибудь религиозное сообщество?

– Нет-нет, Приорат будто бы связан с политикой…

– Не знаю. Ни одно политическое объединение Германии не носит данного названия. Вы, наверное, ошиблись или неправильно поняли информатора, – отказался господин демократ. Его речь звучала вполне искренне. Если и лжет, то весьма натуралистично. – До свидания, милорд. Вечером, как и условлено, вас встретят в Страсбургском соборе.

– Момент, сударь! Вы так и не представились. Если по роду деятельности вам нельзя называть имя, я не буду противиться, но…

– А, пустое! – отмахнулся новый знакомец. – Вильгельм Либкнехт. К вашим услугам.

Дверца экипажа щелкнула замочком, карета медленно двинулась вверх по улице. Внимательный Джералд успел заметить, как из ближайшей округи моментально исчезли с полдюжины преобыкновеннейших субъектов: рабочий, чинивший соседнюю ограду, праздношатающийся клошар, возившийся с клумбами палисадника садовод… Последней отбыла дама буржуазного вида, чинно прогуливавшаяся по улочке с малюсеньким завитым пудельком на серебристом звенчатом поводке.

Когда дама садилась в двуколку, будто нарочно остановившуюся возле нее, из рукава синего платья случайно выпал тяжелый металлический предмет. Успевший обернуться на звук Джералд увидел нечто, силуэтом напоминающее револьвер.

Мадемуазель быстро подняла утерянную вещь, в другую руку схватила собачку, забралась в двуколку и была такова.

Недурна организация у революционеров, ничего не скажешь. Лорду Вулси и компании можно только завидовать конкурентам. Бывшим конкурентам – деньги превращают любого социалиста в самого откровенного буржуа, было бы их в достатке.

В ближайшем обозрении оставалась только одна человеческая фигура, если не считать восседавшей на веранде следующего дома пожилой бюргерши, занятой вязанием. И данная фигура кинулась со всех ног к одинокому Джералду.

– Сэр, как оно, обошлось? Уж не знал, что делать.

– Обошлось, обошлось… Ойген, найди извозчика. На сегодня планируется чрезвычайно много трудов.

– А кто это был? Я боялся, что полицейские.

– Хуже. И, во многом, лучше. Спасибо, что не бросил в одиночестве.

Ойген ответил несколько необычно:

– Мы с Хагеном вас, милорд, не оставим. Мы же видим, что вы не хотите плохого.

«Мы»?! Значит, вот оно как получается…

Когда подъехал дребезжащий и скрипучий экипаж частного извозчика, Джералд забрался на сиденье, бросил вознице монетку в полмарки, и приказал:

– Лихтенберг-штрассе, дом тридцать четыре, гостиница «Бальмунг». И быстрее, пожалуйста.

– Со всем наивозможным тщанием, преподобный отец! – привычно гаркнул кучер в сером картузе. – Сей же момент!

Свистнул короткий бич, и печальная гнедая лошадка поплелась к центру города.

* * *

Будь великий композитор Рихард Вагнер хотя бы мимолетно осведомлен о неожиданном продолжении сюжета своей знаменитой оперной тетралогии «Кольцо Нибелунгов», музыкальная история наверняка получила бы несколько иное развитие. Но, увы, господин Вагнер скончался, оставив для потомков прекрасные музыкальные произведения, не имеющие ничего общего с исторической реальностью. Искусство есть искусство – никто ведь не станет обвинять и самого безвестного автора «Песни» в том, что истинная и достоверная сага о драконьем кладе выглядела несколько по-другому, нежели в поэме.

Тимоти вполне беззаботно насвистывал вагнеровскую арию Зигфрида, из оперы с вполне подходящим к нынешнему моменту названием: «Золото Рейна». Монброн подремывал, доктор Курт Шпилер с вялым любопытством поглядывал в окно дорожной кареты, Ойген Реннер хмурился, будто был чем-то недоволен, а Джералд от нечего делать изучал первый попавшийся документ из папки аббата Теодора при свете двух масляных фонарей, висевших по сторонам от пружинного сиденья.

Ничего сверхъестественного в обнаруженном кюре Беранже Соньером манускрипте пока не отмечалось – исписанный вульгатой лист украшали соединенные вместе упоминания одного и того же евангельского эпизода: притчи о колосьях, которые срывали ученики Иисуса в субботу^[107]. Настораживало одно – в текст были вставлены более сотни лишних и совершенно ненужных букв, не несущих никакого смысла, к тому же часть символов написана выше строки, другие выделены черточками, точками или насквозь непонятными иероглифами. Шифр? Возможно.

Уяснив, что разобраться с евангельским отрывком прямо сейчас будет невозможно, Джералд взял следующий пергамент. Еще хуже. Написано на неизвестном языке. Если верить аббату, на готском – наречии королевы Гизеллы де Разес. Лорд Вулси знал, что готский язык принадлежит к древнегерманской группе, но является не «матерью», а, скорее, «старшей сестрой» современного немецкого.

– Вер трик хэр эк ком, – Джералд повторил вслух непонятную фразу, которую покойный мистер Роу произнес в ночь, когда господа концессионеры впервые столкнулись с проклятием Фафнира. По словам археолога, так сказала бесплотная тварь, выскочившая из ямы раскопа. Какой язык? Готский?

– «Берегись, я иду»! – вдруг пробурчал встрепенувшийся Ойген.

– Что? – не понял Джералд.

– Так по-немецки звучат эти слова. Я их понимаю, сэр. В памяти всплывают.

– Вот как? – милорд подумал и решительно сунул в руки Ойгена пергамент. – Взгляни, может ты сумеешь прочесть?

– Не-е, – замотал головой австриец. – Я и на германском-то читаю не очень… Только если буквы большие и хорошо напечатаны. А если вы попробуете мне почитать бумагу вслух? Может, сумею узнать наречие?

– Попытайтесь, Джералд! – поддержал Ойгена заинтересовавшийся доктор. – Молодой человек черпает знания из источника, бывшего запертым тринадцать столетий, может быть, Хаген… э… невольно поможет нам?

Лорд Вулси попытался продекламировать несколько первых строк, но Ойген только пожимал плечами. Вероятно, произношение было неверным – уже тысячу с лишним лет на языке вестготов никто не разговаривал.

– Ничего не выйдет, – признал Шпилер через некоторое время. – Фонетика готского гипотетична, хотя это удивительно: про франков, история которых нам известна в мельчайших подробностях мы знаем почти все, но язык подданных династии Меровингов не сохранился – его заменяла римская латынь, а затем норманно-французский. А про бытие вестготов можно узнать только из отрывочных сведений латинских авторов, но благодаря епископу Ульфиле нам достался в наследство их язык. Еще одна историческая загадка.

– Хотите сказать, что в мире ничего не происходит просто так, и словарь готов еще потребуется грядущим поколениям? – усмехнулся Джералд. – Зачем же? Народа готов не существует, его наречием не пользуется никто, кроме университетских профессоров-лингвистов…

– Не забудьте, милорд, что каждый язык несет в себе отрывки древних знаний, своеобразную магию, – с непонятной уверенностью ответил Шпилер. – Помните сочинения литератора Гюстава Майринка, оживившего старинную богемскую легенду о глиняном человеке, Големе? Голема создал пражский раввин Иегуди Леон Бен-Бецалель в начале XVII века – глиняный болван оживал оттого, что статуе вкладывали в рот свиток с тайным заклинанием, составленным из определенных букв еврейского алфавита. Иудеи придают огромное значение слову и разнообразию чисел – есть даже такая эзотерическая наука… э… наверное, более псевдонаука: каббалистическая нумерология. Евреи верят, что познав нужное сочетание букв или цифр, можно достичь почти божественного величия. Если таковое возможно в языке древних обитателей Палестины, то почему нельзя использовать похожий принцип в английском, немецком или любом из других языков? Готский, кстати, немногим старше еврейского… И не забудьте Святое Писание: «В начале было Слово». Мир создан именно посредством слова.

– Хорошо, хоть не телеграммы… «Да будет свет тчк подробности письмом». Мы все глубже погружаемся в омут мистики, – сокрушенно вздохнул милорд. – Господи, как я надеюсь на то, что наш опасный груз достигнет Парижа без приключений.

– А я бы плюнул на груз с Печальной Клизмы^[108] и рассчитывал на отсутствие приключений у нас лично, – прокомментировал Тимоти, закончив концерт Вагнера a’capella. – Джентльмены, не забудьте, мы доселе на землях Великогерманского рейха. Франция на траверзе, но я боюсь неожиданностей. Хотя, как говаривал Билли Шекспир, «ну и переполох, когда подвох наткнется на подвох»…

Тим механически коснулся рукой нагрудного кармана пиджака, где хранился револьвер. Лорд Вулси поморщился: сама мысль о перестрелке на границе или о чем-либо подобном вводила его в дрожь. Тут не Рейн, благополучно уйти по воде не получится, особенно опираясь на помощь древнего демона, до следующего утра оставшегося в Страсбурге.

До границы оставалось миль десять-двенадцать. Прекрасная наезженная дорога вела от города через крутые холмы и деревеньки наподобие Брюмата или Окфельдена к берегам Саара и городку, получившему имя благодаря реке, – Саарбургу. Там, на окраине, и находится мост, одновременно являющийся нейтральной полосой между Империей и Республикой. С каждой стороны – таможенная управа и армейский пост.

Остается всего ничего: перебраться с южного берега Саара на северный. И так, чтобы не привлечь к себе внимания со стороны настороженных властей Германии.

Джералд, совершенно не ждавший от господ революционеров столь внезапной пунктуальности и вызывающей уважение честности, встретился в восемь вечера с посланником герра Либкнехта, обговорил детали и прогулялся в консульство за пятью выписанными паспортами. Документы оформили блестяще – визы, отметки о прибытии в Империю, подписи. В распоряжении эсквайра Реттендона находился прекрасный штат фальсификаторов, способных помочь подданному Британии в тяжелый час. Имена, конечно, были придуманы, но в целом истинность бумаг не подлежала сомнению.

Тяжеленный деревянный ящик был доставлен в консульство при первой же возможности, опечатан в присутствии Джералда шестью сургучными блямбами с оттиском в виде королевского герба островной монархии и завтра же, первым поездом должен был отправиться в Париж. Досматривать дипломатическую почту запрещено. Но если вдруг досмотрят по особому приказанию имперских властей из Вормса или самого Берлина – не миновать старине Ларри большого скандала! «Дипломатический» груз подобного рода вызовет множество вопросов, и далеко не самых лицеприятных.

Наконец, за два часа до полуночи, концессия в полном составе прибыла на грязную улочку позади городского вокзала. Воняло жженным углем, гудели паровозы, громыхали на рельсах перегоняемые на запасные пути вагоны. Страсбург – крупный железнодорожный центр, отсюда отправляются поезда на Париж, Реймс, в Италию через земли Альпийской республики, на север к промышленным городам Рейха… Тут пересаживается множество отдыхающих из всех стран Европы, собравшихся посетить швейцарские курорты, целебные воды Баден-Бадена или ренессансные города Итальянского королевства. Затеряться несложно.

Их ждали. Семеро молодых людей, казавшихся либо квалифицированными (а, значит, обеспеченными) рабочими, либо мелкими приказчиками, или сыновьями торговцев. Все как один высокие, обладавшие «типично германской» белокуро-суровой внешностью, широкоплечие и невозмутимые. Господа конституционные демократы предоставили лорду Вулси старинную, но опрятную карету-дилижанс и легкую пролетку, в которой должна была ехать охрана.

С тем и выехали. Пролетка, с несколькими головорезами герра Либкнехта впереди, запряженная четверкой карета следует за ней в пятидесяти ярдах. Полицейские посты на рубежах города пройдены беспрепятственно. Вперед! До Франции осталось всего три-четыре часа конного хода! А через границу вас, господа, переправят. Не стоит беспокоиться.

– …Выходи! – громыхнул над ухом задумавшегося Джералда басовитый германоязычный раскат. Милорд даже не сразу сообразил, что карета остановилась! – Выходи быстро! Руки поднять всем!Шевельнетесь – стреляем!

– Какого хрена?!. – взревел проснувшийся Тимоти, но было слишком поздно. Чья-то ловкая рука сунулась за отворот лацкана и мгновенно изъяла принадлежавший американцу «Смит-Вессон». – Джерри?

Джерри обескураженно молчал. Обе дверцы кареты распахнуты. В свете тусклых масляных фонариков различимы четыре фигуры «охранников», по две с каждой стороны. За их спинами – другие. И все вооружены. У предводителя, отдававшего команды, курок на револьвере взведен. Рожи самые зверские.

Брегет в жилетном кармане милорда с фальшивой радостью отзвонил первый час пополуночи.

– Выйти, – уже спокойнее приказал главный, увидев, как напуганные столь нежданной сценой пассажиры кареты медленно подняли ладони к голове. Раскинувшаяся по холмистым равнинам звездная тьма не сулила ничего хорошего. – Медленно! Сначала вы, милорд.

У оторопевшего милорда кто-то из тевтонов быстро выхватил из рук черную папку с тремя геральдическими пчелками.

Джералд, оступаясь, шагнул через две ступеньки откидной каретной лесенки. Под подошвами чуть скрипнул крупный песок. Остальные члены проклятой Фафниром концессии вышли следом. Монброн и доктор недоумевали, Тимоти шепотом сквернословил, Ойген сурово молчал.

– В чем дело? – решился спросить Джералд, видя наставленные на него револьверные стволы. – Я договорился с вашим… С вашим руководителем! Господин Либкнехт мне обещал! Я выполнил все условия!

Справа и слева чернели обработанные поля. Неподалеку, при неверном ночном свете замечалась и подавала шелестящий голос под слабым ветерком небольшая рощица.

– Туда, – резко кивнул главный. На вопросы Джералда он не ответил. – Не заставляйте меня стрелять прямо здесь. Оттаскивать ваши трупы до рощи Безногого Клауса будет долго и неудобно. Марш!

Тим присвистнул, а Робер громко икнул. То есть доверенные лорда Вулси собираются отвести всю компанию под сень распускающихся дерев и убить? Расстрелять? Этого просто не может быть! Это неправильно! Слово есть слово!

Глаза постепенно привыкали к ночной темноте. Большая Медведица поглядывала сверху несколько удивленно.

…По глазам всех участников намечаемой драмы стегнуло немыслимым в приграничном захолустье ярчайшим электрическим светом. На повороте дороги, со стороны Страсбурга, показался экипаж, двигавшийся излишне быстро для конной повозки.

Секунды изумления, обуявшего всех, – и концессионеров, и политических противников кайзера – стали тем, что обычно именуется «Судьбой».

Судьбой в самом чистом, незапятнанном виде.

Часть вторая …И КОРАБЛЬ ПЛЫВЕТ

Судно без парусов? Это нонсенс!

Наполеон Бонапарт

Глава восьмая ДОМ В КВАРТАЛЕ ТАМПЛЬ

Французская республика, Париж

3 апреля 1912 года

По прибытии на Восточный вокзал столицы Франции вам достаточно взять экипаж, наслаждаясь видами старого города проехать по Страсбургскому бульвару, затем свернуть на бульвар Сен-Мартен до площади Республики, поворот направо к старому Тамплю…

На углу Рю дю Тампль и Рю де Гравилье любой желающий увидит большую синюю вывеску с выведенными золотом буквами: «Банковский дом Монброн ле Пари». Вывеска украшает светло-бежевое четырехэтажное здание, постройки времен императора Наполеона III. Первые два этажа заняты весьма обширной «конторой» – управлением крупного и процветающего банка, – а два верхних отданы под резиденцию мадам Жюстин де Монброн, владелицы и бессменной хозяйки, шестнадцать лет возглавляющей беспокойный муравейник, доставшийся в наследство от безвременно почившего супруга.

И банк, и жилище расположены исключительно удобно. Центр города, чтобы добраться до Лувра, Пале Ройаля, Консьержери или Сорбонны достаточно приказать подать экипаж, и через десять минут вы окажетесь в самом сердце Парижа, тем более что улица Тампль прямиком упирается в набережную Сены, откуда открывается чудный вид на воспетый изрядным числом литераторов и поэтов собор Парижской Богоматери.

Однако сегодня мадам де Монброн не рассчитывала на приятную прогулку или поездку в салон Вердюрен, много лет назад ставший любимым местом отдыха. Мадам изволила заниматься бумагами – третье апреля, среда, день, предназначенный Господом для трудов, но вовсе не для отдыха.

Дел предостаточно: разобраться с прошениями о крупных ссудах, в том числе и правительству. Написать письма управляющим филиалами банка, как в самой Франции, так и за границей. Вежливо напомнить некоторым должникам, что сроки уплаты неумолимо подступают: «Досточтимый мсье, апреля двенадцатого сего…». И так далее. Мадам Жюстин предпочитала сама руководить банком, благо хватало и цепкости и разума. Нельзя оставлять дело семьи Монбронов только на совесть господ директоров – они, безусловно, справляются, однако лучше самой знать о том, что происходит в недрах финансового предприятия, раскинувшего щупальца по всей Республике, южной Германии и Балканам. Филиалы банка были открыты даже в Санкт-Петербурге и Киото, столицах отдаленных восточных империй.

Посему госпожа Жюстин устроилась на высоком стуле перед бюро, аккуратно коснулась пером чернильницы и принялась за скучную, однако необходимую работу. Вклады, депозиты, векселя на суммы с шестью и более нулями, переводы из банка в банк, ссуды, заемные письма, отчеты, депеши из налогового департамента – бесконечный лабиринт цифр, привычный слог куртуазно-сухих официальных оборотов, бланки дорогой рисовой бумаги с эмблемой банка – французская лилия на фоне монограммы «МПБ» в овальном гербовом щите.

– Мадам! Мадам! – горничная, совершенно позабыв любые правила приличия, взъерошенной голубицей ворвалась в кабинет хозяйки. Наткнулась на ледяной взгляд и смущенно запнулась.

– Ванесса, кажется я ясно приказывала не отвлекать меня до полудня, – хозяйка не повышала голоса, однако любезно-стальной тон не предвещал нарушительнице порядка ничего хорошего. – А сейчас девять утра. Выйдите!

– Т-там… – заикнулась горничная и попятилась. Глаза большие и напуганные. – Там привезли молодого мсье… Господина Робера!

– Визит моего сына вовсе не означает, что можно пренебречь… Постойте, Ванесса, что значит «привезли»? Кто привез?

– Вам лучше спуститься и взглянуть, честное слово, мадам!

Жюстин на миг замерла, охваченная нехорошим предчувствием. С пера на бумагу упала капля темно-синих чернил, сделав жирную кляксу. Мадам де Монброн опомнилась, взяла себя в руки, бросила испорченный лист в корзину, встала и решительно направилась к дверям. Бледная Ванесса поспешала вслед, не говоря ничего.

Здание имело два парадных входа – один для служащих и посетителей банка, второй, со стороны улицы Гравилье, оборудованный замечательным электрическим лифтом, вел в обширные жилые покои. Там-то и толпилась часть домашней прислуги во главе с экономкой – пожилой, крупнотелой и смахивающей на деревенскую молочницу мадам Борж. Лакей и незнакомый хозяйке молодой человек помогали некоему темноволосому мсье снять отвратительный грязный пиджачок, от которого за несколько шагов несло прокисшим потом и почему-то угольным дымом.

Поодаль выстроились рядком четыре малопривлекательные личности, на коих заинтригованная внезапными событиями мадам де Монброн не обратила особого внимания. Но высокий мсье в измятом и порванном одеянии, которое и сюртуком-то было сложно назвать, преградил хозяйке дорогу, взял Жюстин за руку и с дворянским изяществом поднес ее к губам. Мадам была так поражена, что даже не успела вырвать пальцы из ладоней подозрительного типа.

– Мсье, что вы… – опомнилась Жюстин, но сразу умолкла. На госпожу сверху вниз почтительно взирал старый друг семьи, бывший соученик Робера, Джералд Слоу, лорд Вулси. Обычно такой элегантный и величественный Джералд выглядел сегодня хуже любого оборванца из квартала Марэ!

– Господи, сударь, что с вами…

– Госпожа де Монброн, – снова поклонился Джералд, ничуть не растерявший врожденной обходительности. – Я счастлив видеть вас в добром здравии. Распорядитесь послать за доктором для Робера.

– Доктором? – задохнулась Жюстин, приложив руку к груди, под воротничком платья. Перевела взгляд на возлюбленное чадо, попиравшее принесенный лакеем мягкий стул.

Чадо выглядело скверно. Серо-землистая кожа, испарина на лбу, отсутствующий взгляд. Волосы жирные и взлохмаченные, бородка клочьями – не брал в руки бритву не менее четырех дней. Изумительно нечистая рубашка, левый рукав срезан, а предплечье замотано грубой серой тряпкой с расплывшимся кровавым пятном буро-коричневого цвета.

– Мы сделали Роберу инъекцию морфия, – снова заговорил Джералд, – поэтому он несколько сонлив… Мадам?

Жюстин, будучи хорошей и любящей матерью, увидев единственного сына почти при смерти, была готова упасть в обморок. Но здравый рассудок госпожи банкирши оказался сильнее эмоций.

– Мадам Борж, немедленно отправьте человека к доктору Лавалю, – распорядилась хозяйка и повернулась к лакеям. – Господа, я жду от вас действия, а вовсе не бессмысленности в движениях! Перенесите господина Робера в его спальню! Джералд, вас и ваших друзей не затруднит помочь? Ванесса, немедленно принесите кувшин с кипяченой водой. Скажите на кухне, чтобы приготовили горячего вина! Боже, ну что за сцена!..

Завертелась тихая деловая суета, которой умело руководила мадам. Полубессознательного Робера доставили в спальню, разобрали постель, раздели и уложили. Грязные вещи было приказано сжечь, причем тотчас, чтобы избавиться от возможного нашествия дурных насекомых. Молодого мсье напоили моментально приготовленным глинтвейном, что никак не могло повредить его здоровью – при ранении красное вино полезно. Сопровождавшие Робера господа, из которых Жюстин узнала только Тимоти О’Донована (редкостного ветрогона, по мнению мадам), пытались проявлять максимум участия, но более мешались под ногами, нежели помогали.

Прибыл семейный доктор – пожилой сухощавый мсье Морис-Рене Лаваль, пользовавший еще отца нынешнего пациента, скончавшегося одиннадцать лет тому назад от быстротечной чахотки. Господин Лаваль выгнал всех из спальни, оставив при себе только ассистента, и занялся больным, беззвучно проклиная неумех, бинтовавших Роберу пораженную руку.

– Лорд Вулси, может быть, вы объяснитесь? – Жюстин, лихорадочно одергивая пурпурно-фиолетовые кружева на манжетах платья, вымеривала быстрым шагом из края в край затененный кремовыми шторами кабинет, куда был приглашен для беседы Джералд. – Эти ужасные костюмы, вонь и грязь, мой сын… Надеюсь, он не стрелялся на дуэли? Я знала, что вы едете путешествовать по Германии, но ожидать такого?.. Что же произошло? И умоляю, не щадите мои чувства – я приму любую правду. А кто приехал с вами? Прежде я была знакома только с мсье Тимоти! Ужасно невоспитанный юноша, но ради дружеских чувств со стороны Робера, я была готова терпеть любые выходки и непристойности… Джералд, я жду!

Усталый и перенервничавший милорд выдерживал паузу, обдумывая ответы и попутно оглядывая комнату мадам. Застекленные изящные шкапы с бумагами и книгами, рабочее бюро орехового дерева, девственно-чистый стол темно-бордового сукна, украшенный только ошеломляюще огромным чернильным прибором русского малахита – вероятно, со времен смерти Монброна-отца им не пользовались, оставив в качестве своеобразного памятника почившему дворянину, безоговорочно принявшему в ранней молодости известный постулат о том, что и потомку старинного рода не грех заниматься коммерцией… Да, как давно это было – 1874 год! Год основания банка «Монброн ле Пари».

Мадам Жюстин в свои сорок шесть ничуть не выглядела старухой – она, насколько знал Джералд от самого Робера, была низкого рода, из мелких торговцев, возвысившихся после революции 1848 года и во времена Второй империи. Невысока, темноволоса, почти не пользуется косметическими ухищрениями, одевается богато, но без вульгарности, присущей нуворишам, – она будто сошла со страниц романов Оноре де Бальзака, ничуть не утратив бальзаковского буржуазного обаяния и ухватистости современной парижанки, знающей, какова цена денег. Особенно больших денег. Только сына избаловала до невозможности.

– Джералд? Вы меня слушаете?

– Да, мадам. Вы просите правду?

– Я разве выражалась недостаточно ясно, милорд?

– Извольте, я расскажу правду. Но это… – лорд Вулси подавил грустный смешок, вспомнив, как достопамятный отец Теодор произносил несколько дней назад похожие слова. – Я могу просить об одолжении? Никому и никогда не рассказывать о том, что вы сегодня услышите?

– Вы совершили нечто противозаконное? – немедленно осведомилась Жюстин. Она остановилась прямо напротив Джералда и уперлась в него взглядом небольших колюче-карих глаз. – И вовлекли в это Робера?

– Частично вы правы, миледи. Чтобы объясниться, я буду обязан представить вам наших общих друзей, которые подтвердят мой рассказ.

Мадам де Монброн без колебаний дернула за шнурок звонка. Раскрылась дверь, явив на пороге горничную.

– Ванесса, доктор Лаваль закончил?.. Нет? Тогда пригласите в кабинет наших гостей.

– Позвольте, – Джералд, обтрепанный и пропахший дорогой, обрел былую чопорность, едва в кабинет зашли четверо его сопровождающих. – Джентльмены, мадемуазель, я счастлив познакомить вас с госпожой Жюстин де Монброн, матушкой нашего общего друга Робера.

Мадам снова, более тщательно, оглядела нежданных постояльцев. Один другого краше! Небритые, выглядящие предельно утомленными, господа весьма юных лет (с точки зрения Жюстин…) и красивая темноглазая девица, державшаяся, в отличие от прочих «друзей Робера», с видимой уверенностью и даже некоторой надменностью.

– Господин Карл Шпилер, – монотонно рекомендовал Джералд. – Доктор медицины, из Вормса. С Тимоти вы, мадам, знакомы…

Тим, словно вспомнив, чему его учили в Британии, чмокнул ручку Жюстин, получив в ответ безразличную, фальшиво-доброжелательную улыбку банкира.

– Господин Ойген Реннер, – продолжал милорд, кивая на привлекательного, но выглядевшего чрезмерно простецки, парня. Однако тот раскланялся как человек из общества. Жюстин заметила, что если здесь и есть истинно благородные люди, то это лишь сам Джералд и беловолосый немец. Впрочем, ничего удивительного – в дворянских семьях Германского рейха частенько рождаются дети, наделенные варварским обаянием и дикой красотой их предков, всего полторы тысячи лет тому назад ходивших в звериных шкурах. – И теперь познакомьтесь с мадемуазель.

Только теперь? Ах, да… Древние английские традиции, весьма отличные от благородных уложений материка, не исправишь – самую важную персону, будь таковой даже король, представляют в последнюю очередь. А в любом современном обществе Франции главнейшая персона – дама.

– Евангелина Чорваш, Австро-Венгерская империя.

– Я буду очень рада, если мадам де Монброн будет называть меня Евой, – сказала девица, на коей красовался мужской шоферский костюм из коричневой кожи. Жюстин заметила, что левая ладонь до крайности эманципированной барышни туго перевязана бинтом. – Я рада, мадам.

– Чорваш? – Жюстин на миг задумалась, вспоминая. – Ева Чорваш? Дочь господина Фердинанда Чорваша? Венгерского банкира? Вы собираетесь объехать вокруг света на автомобиле, верно? Я только вчера читала в газете!

– Собиралась объехать… – потупила взгляд Ева. – Боюсь, предприятие на грани срыва, мадам.

– Я рада вас видеть, – наконец-то улыбнулась госпожа де Монброн. Впрочем, ее улыбка была дарована только Евангелине. – У вас поранена рука, милая?

– Чепуха, оцарапало пулей. Это не страшно. Будет достаточно перевязать вечером.

Данный ответ настолько поразил Жюстин, что она бросила молниеносный взгляд на Джералда и прочих мужчин, сурово потребовав:

– Мадемуазель, почтенные мсье, рассаживайтесь как будет удобно, – новый рывок за шнур колокольчика. – Ванесса, вино гостям, мне и молодой даме – кофе!

– Я, с вашего позволения, тоже выпью вина, – хладнокровно бросила Ева горничной. – Будьте добры, дорогуша, принесите бутылку «Мадам Клико». Нет, лучше две! Надо выпить за удачу, которая нам сопутствовала!

Жюстин покосилась на Еву с ошеломленным недоумением, однако подтвердила:

– Ванесса, поспешите. И… И фрукты, наверное… Обед, как всегда, вовремя.

Знаменитое «Клико» еще не было доставлено в кабинет, когда ворвавшийся лакей сообщил, что мадам де Монброн срочно просят спуститься. Доктор, закончивший свои таинственные манипуляции с мсье Робером хочет переговорить с госпожой. Жюстин коротко извинилась и вышла.

– Что будем говорить? – спросил у Джералда Тимоти. – С мамашей Робера держи ухо востро…

– Правду, – непреклонно отозвался милорд. – Мадам Жюстин не сможет нас предать. Хотя бы из-за любви к сыну. Пускай я разучился доверять даже самому себе, но сейчас нам требуется влиятельный союзник…

* * *

Откровенная беседа днем не состоялась – Жюстин надолго осталась с Робером, погрузившимся в болезненное полубредовое состояние. Начиналась горячка, пусть многоопытный мсье Лаваль и приложил все знания и усилия: сквозная огнестрельная рана была вычищена, зашита и наново перевязана. К счастью, пуля не задела кость и ветви нервного ствола. Одна беда – молодому Монброну разорвало крупный сосуд, много часов не перестававший кровоточить. Требовалось благодарить доктора Шпилера, умело наложившего жгут, но вот перевязать поврежденную жилу лигатурой в «полевых» условиях возможности не было и Робер потерял не меньше пинты крови.

Так или иначе, концессионеры, по прошествии далеко не самых лучших в своей жизни суток, добрались до столицы Франции и нашли относительно безопасное убежище. Если недоброжелатели и попытаются как-либо навредить компании лорда Вулси, то для этого придется приложить много усилий – дом на улице Тампль охраняется как полицией, так и частными агентами, нанятыми мадам де Монброн ради пущего спокойствия клиентов банка. Со времен Бонапарта квартал почитается спокойным и даже во многом аристократическим, а если не терять внимательности и осторожности, после неприятных германских приключений, Париж покажется самым безопасным местом на свете.

Ванна, чистое белье, приличная одежда и хороший обед – что иное требуется джентльмену после утомительного путешествия? Распоряжениями хозяйки, а далее и экономки, оригинальным визитерам предоставили гостевые комнаты (самая лучшая, разумеется, досталась мадемуазель Евангелине, с видом на сквер Тампля). Джералд тотчас строго-настрого приказал шторы не раскрывать и к окнам не подходить, а уж тем более не появляться на балконах. Возле парадной лестницы и лифта всегда обязан находиться один из концессионеров, причем с оружием – конкуренты, как это следует из событий на границе, отбросили шутки в сторону и начали прибегать к опасным крайностям. Однако хуже всего то, что в семь с четвертью вечера на Восточный вокзал прибывает поезд, а с ним и злополучный ящик.

Джералд рассуждал таким образом: если дипломатический груз беспрепятственно миновал рубежи Франции и по дороге не произошло неких событий, связанных с гибелью пассажиров или работников железной дороги, получить сокровища дракона будет нетрудно – милорд хранил выданную господином консулом бумагу, обязывавшую сотрудников Британской миссии в Париже передать ящик лорду Вулси. Требуется лишь подтверждение из Лондона, а затруднений в получении такового не возникнет. Другое дело, если «ручной демон» по дороге развлекался в свойственной ему кровавой манере. Будет много полиции, репортеров, да и некоторые другие заинтересованные стороны могут прислушаться к шуму, который непременно поднимется. А встречи с указанными «заинтересованными сторонами» следовало избегать всеми силами. Благо опыт теперь имеется.

Вдобавок, привозить сокровище Фафнира в дом Робера просто опасно! Неизвестно, что может учудить обитающий в драгоценностях Бургундских королей монстр – пожар, взрыв газовых труб, очередную резню или нечто иное. Вполне достаточно припомнить одну ночь в сравнительно небольшом Страсбурге, и станет очевидно – проклятие найдет в миллионном Париже достаточно жертв, чтобы утолить растущую с каждым днем жажду разрушения.

Как поступить?..

* * *

– Значит, ваш «отдых на Рейне» скрывал совсем иную цель? Кладоискательство? Никогда не могла бы предположить, что столь солидные и образованные господа решатся на авантюру в жюльверновском духе!

– Да, мадам. Весьма многие люди живут мечтами. Свою мы осуществили… И теперь мечта навязчиво преследует нас.

– То, что вы рассказали, настолько… Настолько необычно!

– Вы хотели сказать – фантастично и нереально? Остается лишь сожалеть, что в эпоху просвещения и науки человечество позабыло о своем прошлом. А события минувшего, особенно дурные, имеют свойство повторяться.

– Я раньше слышала много занимательных историй и далеко не каждая оказывалась ложью или была чересчур приукрашена фантазией рассказчиков. Я верю вам, Джералд. Итак, клад, обладающий невероятной ценностью, как в золоте, так и в контексте историческом, у вас в руках и вы сумели вывезти ценности в Республику. Не терзайтесь угрызениями совести – сокровища принадлежат как Германии, так и Франции, при Меровингах и Шарлемане^[109] мы были единым государством, говорить о воровстве нелепо.

– Таким образом можно оправдать и мэтра Шлимана… Троянское золото две тысячи с лишком лет назад принадлежало грекам, а не туркам, на чьей территории оно было найдено.

– Это, милорд, малозначащие частности. Я говорю о другом. Рассуждения о сверхъестественном тоже пока оставим… А вот объяснять ваши несчастья в окрестностях Страсбурга происками сил инфернальных, я бы не решилась. Это были люди. Живые люди, с револьверами и четким приказом, который по случайности не был исполнен. Зачем вы обратились к социалистам? Ведь знаете, какова эта публика!

– Мне обещали, что переход через границу будет быстрым, тайным и беспрепятственным! И я заплатил деньги, наконец!

– Забудьте о деньгах, Джералд. Вы их потеряли, но вполне сумеете компенсировать столь невероятные затраты. Любая монетка эпохи Меровингов стоит в двадцать раз дороже номинального веса в золоте. Ваш, отчасти шокирующий, рассказ о «Сионском Приорате», древних рукописях, указавших на клад, возможная связь этого странного аббата с политиками-радикалами? Тут найдется о чем подумать, право… Вывод я могу сделать простой и досадный: вы наступили на ногу не мифическому «Приорату», именем которого вас так напугал аббат Теодор, а запрещенным политическим организациям, имеющим сокрытые от общества в глубокой тени власть и силу. Сумасшедшим, наподобие Робеспьера, способным вновь поставить на Гревскую площадь гильотину ради эфемерного «всеобщего счастья». Демагогам, кучке авантюристов, заботящихся только о собственных амбициях и смущающих ради призрака власти умы простаков. Я читала сочинения мсье Карла Маркса и представляю, каковы будут последствия очередной революции… У господ радикалов нет национальности, вероисповедания, своей страны, для них не существуют границы или моральные барьеры. Два года назад меня пытались шантажировать господа из этого круга, и только мои приятельские отношения с министром Клемансо и городским префектом полиции избавили банк от разорения. Жаль, что государство сумело защитить семью де Монброн лишь частично.

– Частично? Простите, я не совсем понимаю…

– Я обратилась в частные сыскные агентства и к людям, чей образ жизни и действий не одобряется уголовным правом, – поверьте, эти рыцари в лохмотьях куда надежнее любого жандарма. За сравнительно малые деньги я надолго обрела спокойствие. До сегодняшнего дня, милорд. Вы теперь собираетесь уехать в Североамериканские штаты?

– Очень надеюсь…

– Я устрою билеты на пароход как можно быстрее. Робер останется в Париже, мальчик не сумеет за несколько дней оправиться от раны.

– Благодарю, мадам.

– Не за что благодарить, Джералд. С сегодняшнего дня дом будут охранять гораздо бдительнее – полагаю, парижское дно еще не оскудело талантами.

– Мадам, неужели вы действительно прибегаете к услугам человеческого отребья?

– Такова жизнь, сударь. Моя цель – сохранить жизнь себе и сыну, сохранить предприятие и в свое время передать его наследнику. Затраты меня не волнуют, тем более что они оправданы. Между прочим, слышите удар на часах? Ваш золотой поезд прибыл ровно сорок минут назад.

– Посылку примут сотрудники британского посольства, останется лишь забрать ящик и переправить на пароход. На вокзал де ль’Эс отправился мсье О’Донован, проследить.

– Что ж… Идите, Джералд. У меня еще запланировано несколько встреч по делам банка и я буду занята…

Милорд, привычно коснувшись губами тонкой ладони Жюстин де Монброн, молча вышел и побрел к свои комнаты.

* * *

«…Ужасающая катастрофа на Восточном вокзале, не виданная доселе в нашей столице, вызвала немыслимую панику среди пассажиров, готовившихся к отъезду в города Германии и Швейцарии. Жандармерия и полиция, как это обычно и случается, не сумели предотвратить давку на выходе из вокзала и лестницах, отчего пострадали несколько дам и малолетних детей, сбитых с ног и затоптанных устрашенной внезапным бедствием публикой. Известно, что в госпиталь „Сен-Антуан“ доставлено множество раненых.

В момент отправления поезда Париж-Базель на железнодорожные пути вокзала под полными парами ворвался курьерский состав, направлявшийся в Париж из Страсбурга и мчавшийся с умопомрачительною быстротой не менее чем в шестьдесят километров в час. Машинист, вероятно, будучи бессознательным (а, возможно, и пьяным), не уменьшил скорости и разогретый паровоз ударился о платформу перрона, после чего раздался невероятной силы взрыв котла локомотива, разрушивший часть ажурной крыши вокзала и поразивший осколками десятки людей.

В клочья был разорван вагон базельского экспресса, стоявшего на соседнем пути, в котором уже находилось большинство купивших билеты пассажиров, рассчитывавших на приятный отдых в курортах альпийской Гельвеции. Счет погибших идет на десятки, среди пострадавших имеются дамы и дети семейств, направлявшихся в Швейцарию.

Подробности необычайного крушения и фотографические картины места трагедии представляются нашим мужественным репортером Клодом Флери и фотографом Валери Руассаком, остававшихся на загроможденном обломками перроне Восточного вокзала вплоть до прибытия двух отрядов конной жандармерии и префекта д’Абевиля…»

(Выдержка из статьи утреннего издания «Journal le Matin», Париж, от 4 апреля 1912 года).

Глава девятая БОН ВОЯЖ, МАДЕМУАЗЕЛЬ!

Германская империя, неподалеку от границы

Ночь на 2 апреля 1912 года

В высшем обществе Будапешта Евангелина Чорваш давно и прочно считалась барышней экстравагантной. Некоторые говорили напрямую – суфражистка, зачитывающаяся сомнительными книгами Эмелин Пенхерст^[110], нарушительница всех возможных правил приличия, «женщина в штанах» и едва ли не социалистка.

Завсегдатаи лучших салонов Буды вздыхали – эта взбалмошная девица производит шума больше, чем полк императорской конной гвардии, проходящий по проспекту Андраши на празднование тезоименитства государя Франца-Иосифа. Такое поведение недопустимо для молодой незамужней девушки!

К двадцати трем годам непоседливая Евангелина успела поучаствовать в экспедиции Амундсена к Южному полюсу (правда, с корабля «Фрам» ее не отпустили и Еве пришлось оставаться на борту вплоть до возвращения отважных путешественников из рискованной экспедиции), годом раньше она стала первой женщиной-воздухоплавателем Империи – отец уступил просьбам возлюбленного чада и приобрел в САСШ биплан изобретения Вилбура Райта. Ева стала звездой первой величины, совершив перелет Вена-Белград и обратно, с посадкой в Будапеште. Газеты верещали от восторга, а почтенные матроны лишь поджимали губы – когда-нибудь эта сумасшедшая свернет себе шею! Куда только смотрит господин Чорваш?

Фердинанд Чорваш, банкир, промышленник, владелец двух пароходных компаний (пассажирские и коммерческие перевозки по Средиземному и Черному морям, а также еженедельные рейсы из Триеста в Британскую Индию), считался человеком передовым, хотя и не переходил установленных границ светских приличий. Единственную дочь и наследницу колоссального состояния – поговаривали, что среди дебиторов Чорваша были и представители августейшего семейства, включая самого эрцгерцога! – старик любил до исступления, что ничуть не мешало ему потворствовать безумствам Евангелины. На вежливые укоры друзей («Фердинанд, что вы ей позволяете! Аэроплан – это чересчур!») он вполне разумно отвечал, что средневековье давным-давно закончилось, наступила эпоха прогресса, и нет причин запрещать Еве поступать так, как она считает нужным. Все-таки это гораздо лучше, чем отдавать лучшие годы молодости тоскливому пансиону «для девочек из благородных семей», – человеку будущего незачем учиться вышивать вензеля на платочках, за него это будут делать машины.

…Евангелина никогда не ощутила грозного взгляда классной дамы и не была оставлена без ужина только за то, что капнула чернилами на крахмальный передник, положенный всякой институтке. Образование она получила домашнее, у отца хватало денег для того, чтобы музыку Еве преподавал Бела Барток, а философию Дёрдь Лукач, а кроме того – какое же образование без путешествий? Настоящих путешествий, а не поездок в Вену или на морские курорты Далмации! Южно-африканский союз, Родезия, Индия, Северо-Американские штаты, Египет, Россия, Австралия, даже Япония – к своему совершеннолетию Евангелина посетила все материки, побывала в большинстве самых блестящих столиц мира и научилась быть самостоятельной – куда самостоятельнее многих нынешних мужчин! И это в весьма консервативной Австро-Венгерской империи, где подобные выкрутасы не поощрялись – кайзер Франц-Иосиф славился редким консерватизмом и открыто именовал свою персону «последним монархом старой школы». Достаточно упомянуть о том, что престарелый император запретил проводить во дворец телефонную линию, никогда не ездил на автомобиле и весьма настороженно относился к электричеству – многие дворяне следовали примеру монарха…

Однако чопорная Вена была далеко, а Будапешт слыл городом вольнодумным – Венгерское королевство пользовалось широкой автономией в составе Империи, нравы здесь царили куда более непринужденные, чем в столице и, как следствие, эскапады Евангелины Чорваш воспринимались обществом с любопытством, но без громкого осуждения. На разговоры старых клуш Ева внимания не обращала, выходить замуж пока не собиралась, поскольку не нашла подходящего кандидата – в мечтах он походил на одного из романтических героев Жюля Верна – и продолжала фраппировать пожилых друзей и подруг отца жизнью в модном стиле эманципе…

Разумеется, идейной суфражисткой Ева не являлась хотя бы потому, что не любила крайности – как так можно, постричь волосы едва не наголо, напялить на себя черный мешок, почему-то именующийся у этой публики «платьем» и бессмысленно сотрясать воздух на феминистических митингах? Неужели эти желтые поганки не способны найти иного, более разумного применения своей энергии? Достаточно вспомнить последовательниц Флоренс Найтингейл, безвозмездно оказывающих помощь тысячам больных, или, к примеру, знаменитую ученую Марию Кюри, которой совсем недавно, всего девять лет назад, вручили премию Альфреда Нобеля за выдающиеся исследования в области физики! В стремительно меняющемся мире ХХ века любая женщина найдет, как применить свои силы и разум – достаточно лишь захотеть и не обращать внимания на ренегатов, живущих в исчезающем на глазах прошлом!

Выработав свою собственную жизненную философию, которую можно было обозначить девизом «Ultra posse nemo obligatur»^[111], Ева использовала свои более чем широкие возможности в полной мере, благо, папина чековая книжка позволяла. Семейная резиденция, старинный особняк постройки времен революции 1848 года на Дунайской набережной (всего через три дома от известного театра «Вигадо») благодаря усилиям Евангелины ныне мог похвастаться электрическими лифтами-элеваторами, собственной котельной (в качестве топлива использовалась нефть, а не уголь!), телефоны установили почти в каждой комнате, конюшня была признана «устаревшей» и лошади теперь содержались исключительно в загородном поместье – их сменили целых пять авто. Два «ФордаТ» для управляющего и поездок за покупками, четырехцилиндровый фаэтон «Мерсeдес» фирмы «Даймлер» (этой роскошной машиной пользовался папа), и спортивные «Локомобиль-1910» вместе с английским «Остином-1908» (специально для Евы, обожающей высокие скорости)…

Фердинанд Чорваш только плечами пожимал и отговаривался нейтральными фразами: «Девочке нравится техника, что вполне в духе времени. Кроме того, графиня, согласитесь: электричество – это невероятно удобно! Только на свечах я теперь экономлю несколько тысяч крон в год!».

Вернувшись из триумфальной экспедиции к берегам Антарктиды, Ева отдыхала всего лишь месяц – развлеклась в Вене, заглянула на курорты Адриатики, быстро соскучилась и вернулась в Будапешт с новой сногсшибательной идеей – папа, ты не станешь возражать, если я отправлюсь в кругосветное путешествие?

Фердинанд снова пожал плечами, сказав:

– Разумеется, не стану, ангел мой. Это замечательно.

– На автомобиле, – уточнила Ева. – И в полном одиночестве.

– Почему бы и нет… – благодушно выдохнул старик, но тут же осекся. – Позволь, что значит «в одиночестве»? Совсем одна?

– Совсем.

– Однако, милая, как же…

– Я все продумала, ничего сложного.

Евангелина не лукавила – она действительно все продумала, благо, хорошо изучила доступные сведения о длительных путешествиях на автомобиле, начиная с первого настоящего ралли между Парижем и Руаном в 1894 году, и заканчивая самым протяженным автопробегом в современной истории – победителю, итальянскому принцу Шепьоне Боргезе на авто «Itala» удалось преодолеть колоссальное расстояние между Пекином и Парижем через Сибирь всего за два месяца. Случилось это пять лет назад, в 1907 году, а пресса до сих пор говорила об участниках невероятного марафона в самых превосходных тонах и уверяла, что столь замечательное достижение не удастся повторить, как минимум, в течение ближайших десяти лет.

– В какую сумму это обойдется? – напрямую уточнил Фердинанд Чорваш, отлично понимая, что если наследница приняла решение, то спорить бесполезно. – Хотя бы приблизительно? И будь столь любезна, представь подробный план.

– Да, папа. Ты можешь подождать два-три дня?

К серьезным затеям Евангелина подходила с въедливостью Цезаря и масштабом Октавиана Августа. Как и было обещано, спустя трое суток папе был предъявлен ворох географических карт с надлежащими отметками, наиточнейшая схема маршрута, коммерческая сводка (в каких городах и поселках следует обеспечить подставы с запасом газолина для продолжения пути), пункты, через которые проходят телеграфные линии, и так далее, и так далее. Ева предусмотрела все, даже названия самых популярных европейских газет, редакции которых следует извещать о беспримерном вояже.

– Какое авто ты выбрала? – без тени удивления осведомился Фердинанд. – Я бы посоветовал машины Даймлер-Бенц. Немецкая техника – самая лучшая.

Как серьезный предприниматель, он понимал, что издержки на предстоящее путешествие (по подсчетам Евы выходило около ста тысяч крон) можно будет покрыть отчислениями за рекламу производителя автомобиля в прессе – предприятия, наподобие задуманного Евой, всегда окружались изрядной шумихой, и старик отлично знал, какова сила печатного слова: пройдет всего несколько лет и реклама превратится в одну из наиболее прибыльных отраслей! Вложенные в прессу деньги окупятся стократно, а владельцы газет (уже сейчас люди очень влиятельные) станут магнатами, от которых будет зависеть судьба империй!

– Авто должно быть не только надежным, но и вместительным, – кивнула Евангелина. – С собой придется взять повседневные вещи, самые важные запасные части и две-три емкости с горючим, чтобы не встать на первом же проселке в сотне километров от Будапешта. Не беспокойся, три недели назад в Вене я сделала заказ, кузов из САСШ позавчера прибыл в Гамбург пароходом и был перенаправлен во Фридрихсхафен, на завод «Майбах Моторенбау». Там установят двигатель и затем авто железной дорогой доставят в Будапешт. Тебе останется лишь оплатить счета.

– Майбах? – нахмурился господин Чорваш, припоминая. – Ах да, конечно, они производят дирижабли, я читал, что этой фирме покровительствует весьма влиятельный граф фон Цеппелин, входящий в ближайшее окружение германского кайзера. Но при чем здесь моторы для автомобилей?

Ева терпеливо объяснила, что одинаковые двигатели можно поставить и на дирижабли, и на авто, а «Майбах Моторенбау» зарекомендовала себя с наилучшей стороны. Почему кузов и шасси американские? Очень просто: сделано на совесть, машина весьма уверенно идет по бездорожью, да и грузоподъемность немалая. «Winton 17B Touring» – новейшая марка, этот автомобиль поступил в продажу меньше полугода назад. Ну а с четырехцилиндровым двигателем Майбаха (в САСШ так и не научились делать добротные моторы) он превратится в настоящий сухопутный дредноут.

– Папа, газетчиков оставляю на твою совесть, будь добр, подготовь все необходимое… Ведь не первый раз!

Кутерьма завертелась изрядная: мелочиться Евангелина не собиралась и не скрывала, что знаменитостью быть очень и очень приятно. Фотографии мадемуазель Чорваш вновь появились на первых полосах будапештских «Мадьяр хирлап» и «Непсава», вскоре эстафету подхватили издания Дьёра, Граца и балканских столиц, а в марте, перед самым стартом неслыханного кругосветного пробега заметку опубликовал даже «Имперский вестник» в самой Вене! Вскоре последовала телеграмма от эрцгерцога Карла Габсбурга, молодого племянника наследника трона, который, случись что с Францем-Фердинандом, станет новым императором. Его высочество выражал искреннюю уверенность в том, что «смелая соотечественница» преодолеет все препятствия на пути к поставленной цели и вновь прославит Австро-Венгрию – величайшую империю старой Европы. Вместе с телеграммой была доставлена огромная корзина белых роз с визиткой принца.

Раздавались и скептические голоса, хор которых усилился после публикации маршрута. Если добраться от Будапешта до Парижа, а затем и Шербура, где автомобиль погрузят на корабль, следующий в Нью-Йорк, будет несложно – дороги в Европе прекрасные! – то уже в САСШ начнутся трудности. Господа, всем известно что сеть шоссе в Северо-американских штатах практически не развита, особенно это касается Среднего Запада и района Скалистых гор (Ева собиралась ехать из Нью-Йорка до Сан-Франциско через Сент-Луис, Денвер и Солт-Лейк), ну а про пустыни Юты и Невады ходят прямо-таки ужасающие истории – бандиты, индейцы, ни одного населенного пункта на протяжении сотен километров…

Ева от подобных выпадов лишь отмахивалась, морща свой очаровательный носик во время бесед с репортерами. САСШ – цивилизованное государство, эпоха освоения Запада давно закончена, бояться решительно нечего. Кроме того, никто не посмеет тронуть одинокую девушку, вооруженную двумя пистолетами системы «Маузер С-96» и «Браунингом М1910» – самым передовым оружием!

– То есть вы будете стрелять? – восторженно спрашивал репортер, чиркая карандашом в блокнотике.

– …И не испытаю при этом никаких угрызений совести, – решительно отвечала Ева. В ее темных глазах уже сверкали азартные огоньки. – Так и напишите, мсье. Прогресс не смогут остановить никакие бандиты или краснокожие дикари. Если, конечно, таковые существуют в реальности, а не являются выдумкой плохих беллетристов или падких на нездоровые сенсации редакторов провинциальных газет!

Пока Евангелина развлекалась, очаровывая журналистов, господин Чорваш занимался незримой, но очень важной работой – руководил двумя десятками клерков, в чьи обязанности входило обеспечение предстоящего кругосветного пробега. Не следует думать, что организовать столь грандиозное предприятие просто: это очень и очень непросто! Вначале, основываясь на собственных разработках Евангелины, следовало уточнить маршрут, пролегающий между сотнями городов и деревень в Европе, Америке и Азии, избрав наиболее безопасный и максимально удобный путь. Вычислить, куда и в какое время отправлять припасы, связаться телеграфом с отделениями банка «Будапештский кредит» или партнерами в разных частях света и дать надлежащие указания, установить ремонтные мастерские через каждые триста километров пробега (попробуйте-ка сделать это в восточном Китае или на границе Персии с Афганистаном!), разобраться с визами и разрешениями на пребывание в таких экзотических странах, как полунезависимое княжество Сарахнапур в северной Индии! Медленно, но верно, задумка Евы приобретала очертания подробнейшего плана генерального штаба по ведению войны с соседней державой.

Очень скоро Фердинанд Чорваш понял, что сотней тысяч крон не обойдешься – один только автомобиль и снаряжение обошлись в четверть этой суммы. Впрочем, деньги уже не имели значения – на кону стоял престиж семьи. Евангелина сделала все для того, чтобы о грядущем мировом рекорде (никто и никогда доселе не решался на подобную авантюру!) узнали вся Европа, Америка и колонии.

Дом был завален телеграммами – из Санкт-Петербурга и Копенгагена, Лондона, Константинополя, Бомбея и даже Токио. Среди адресатов числились известнейшие люди – звезды синематографа Макс Линдер и Мэри Пикфорд, авиаторы братья Райт, первая женщина-автогонщица мадам Камилла дю Га, приславшая Еве в подарок свои «счастливые» пылевые очки, и даже коронованные особы – начиная от упомянутого эрцгерцога Карла и заканчивая принцем Уэльским Эдуардом Альбертом: молодой человек тоже увлекалсяавтомобилизмом.

Словом, отступать было поздно.

Торжественный старт пробега назначили на 20 марта 1912 года. Евангелина должна была отправиться в путешествие ровно в полдень и уже к вечеру преодолеть первый участок между Будапештом и Эстергомом.

* * *

«ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ЕВАНГЕЛИНЫ ЧОРВАШ!

Сенсационные известия приходят от наших корреспондентов в Страсбурге. Вчера утром на обочине шоссейной дороги, соединяющей этот крупный промышленный город Германии и находящийся неподалеку от французской границы Фальсбург, местными жителями, отвозившими молоко на ближайший рынок, был обнаружен полностью сгоревший автомобиль, вне всяких сомнений принадлежавший известной венгерской путешественнице. Полиция, прибывшая на место происшествия, немедленно приступила к разбору обломков, предполагая отыскать останки м-мль Чорваш, однако таковые обнаружены не были, из чего можно сделать вывод, что дочь господина Чорваша жива и спаслась во время пожара. Так же известно, что в металлических бортах авто найдены пулевые отверстия, а это свидетельствует о преднамеренном нападении на Евангелину Чорваш и возможном похищении девушки неизвестными злоумышленниками – известно, что банкир и фабрикант Фердинанд Чорваш является одним из богатейших людей Австро-Венгрии и способен уплатить за жизнь дочери крупный выкуп.

Эта версия подтверждается словами страсбургского полицай-оберста Эвальда фон Бюлау: судя по некоторым деталям (найден полуобгоревший бумажник м-мль Чорваш с крупной денежной суммой), преступление было совершено отнюдь не с целью банального грабежа. Следует особо отметить, что рядом с автомобилем полицейские нашли четыре неопознанных трупа с огнестрельными ранениями – по всей видимости, м-мль Чорваш оказала нападавшим активное сопротивление, поскольку была вооружена.

Некоторые обозреватели немецких газет уже связали это трагическое происшествие с действиями интернациональной банды, орудовавшей в прирейнских областях Германской империи. Редакция связалась по телеграфу с нашим сотрудником в Будапеште и попросила задать вопрос господину Ф. Чорвашу, однако…»

(Из статьи на первой полосе газеты «Le Figaro», Париж, 3 апреля 1912 года)

* * *

Евангелина никак не могла предположить, что кругосветный автопробег закончится меньше, чем в тысяче километров от берегов Дуная – ничто не указывало на подобный финал. Начало было весьма многообещающим.

Венгры недаром считаются народом, любящим яркие и запоминающиеся представления, так что проводы были устроены пышнейшие. 20 марта на площади возле королевского замка в Буде собралось почти три тысячи человек, от сполохов магниевых вспышек можно было ослепнуть, сияли тусклым золотом галуны почетного караула венгерских гусар, градоначальник выступил с проникновенной речью, играли гимн, автомобиль же напоминал огромную цветочную корзину – церемония походила на государственный праздник, устроенный с имперской помпезностью и присущей древнему Будапешту элегантностью.

Уже через сутки Евангелина прибыла в Вену (в столице ее встречала бесчисленная толпа зевак), затем темно-малиновое авто побывало в Линце, Регенсбурге и Гейдельберге, уверенно продвигаясь на запад без единой поломки. На территории Германии изрядно поднадоевший Еве ажиотаж начал спадать – немцы подтвердили репутацию людей нелюбопытных, досаждали только репортеры, но это зло было привычным и в чем-то необходимым. Затем мадемуазель Чорваш спустилась южнее вдоль Рейна, паромом переправилась на западный берег великой реки и остановилась на два дня в Страсбурге – передохнуть и дать возможность техникам из «Майбах Моторенбау» осмотреть машину. Как и ожидалось, двигатель работал идеально, а в замене нуждалась лишь одна из каучуковых шин.

Ева с детства отличалась идеальной памятью, для нее не составляло никакого труда меньше чем за неделю наизусть выучить поэму в двести страниц или перечислить имена всех кукол, с которыми она играла в детстве, – а таковых было превеликое множество. Однако память без внимательности приносит мало пользы, и Евангелина научилась замечать мельчайшие детали, и делать на их основе правильные выводы. Посему, на очередной встрече с газетчиками возле здания магистрата в Страсбурге она сразу выделила двух весьма странных господ ничуть, не походивших на упитанных и вальяжных агентов крупных изданий.

Католический священник и сопровождавший его крепкий парень простецкого облика подошли к автомобилю, постояли рядом, о чем-то поговорили с фотографом «Лионских новостей» и вскоре отправились в сторону одной из боковых улиц. Вроде бы ничего примечательного – мало ли кто пришел взглянуть на приезжую знаменитость? – но остроглазая Ева успела отметить, что на щеках преподобного почти отсутствует загар, хотя лицо смуглое. Значит, святой отец недавно брился, а ведь в среде патеров не принято носить бороды. На немца не похож, но это как раз неудивительно: священник, получивший образование в Италии или Франции, вполне может служить в любом из приходов Римской церкви от Бразилии до Сингапура. А вот после мимолетного взгляда на стоявшего за спиной кюре молодого человека Евангелина вдруг ощутила беспокойство, да такое, что сбилась и не удостоила ответом журналиста, пытавшегося выяснить, на каком именно судне мадемуазель собирается пересечь Атлантику…

Вроде бы светловолосый ничем особым не выделялся – деревенщина деревенщиной по виду, изрядный здоровяк, физиономия симпатичная, смотрит заинтересованно и чуть смущенно. Таких как он тысячи и сотни тысяч. Но Ева почувствовала нечто похожее на удар электрического тока – по руками и груди прошла мгновенная волна, кончики пальцев начало покалывать, в ушах чуть зазвенело. Это прошло спустя секунду или две, когда священник уже раскланялся с фотографом и потянул парня за рукав – пойдем, мол…

«Странно, – подумала Ева. – Очень странно. Неужели он тоже?..»

– Мадемуазель Чорваш, пожалуйста, расскажите нашим читателям о планах на будущее! – из легкого ступора Евангелину вывел настойчивый журналист итальянской «Корьеро ди Милано». – По завершению нынешнего пробега вы наверняка решитесь превзойти собственное достижение! Чего нам ждать? Вы намерены продолжить ставить рекорды на автомобиле или предпочтете аэроплан, как два года назад?

– Да-да, – невнятно сказала Евангелина. – Аэроплан – это чудесная мысль. Прошу извинить господа, я устала, а сегодня предстоит вновь отправляться в путь, к полуночи я надеюсь достичь границы Франции… Надеюсь, вы меня отпустите?

Репортеры дружно закивали – никто не осмелился бы настаивать, это неприлично и нарушает правила профессиональной этики. Последний раз пшикнули вспышки фотокамер, исторгнув облачка белого дыма, Ева послала корреспондентам воздушный поцелуй, выдавила улыбку и направилась через площадь к дверям «Генриха IV» – самого лучшего и дорогого отеля Страсбурга.

Надо было подумать, и подумать крепко – к тому были веские основания.

Автомобиль остался возле магистрата под охраной двух германских полицейских – сомнений не было, надежные и ревностные стражи при саблях и револьверах глаз с него не спустят.

* * *

«Волшебство – это реальность». В просвещенную эпоху такое утверждение должно вызывать лишь добродушный хохоток, а осмелившемуся высказать столь нелепый тезис незамедлительно напомнят о Фарадее и Эдисоне, супругах Кюри, Дмитрии Менделееве и синьоре Маркони. Какое еще «волшебство», милостивый государь? Истинным волшебством является человеческий разум, создавший автомобили, способные мчаться со скоростью в сто двадцать километров в час, огромные дирижабли, подводные лодки и беспроводную связь! Магия ныне сосредоточена не в тайных заклинаниях шарлатанов-алхимиков, а в математике и физических формулах – вспомните хотя бы молодого теоретика Эйнштейна, потрясшего научный мир Европы своими неожиданными теориями!

И тем не менее настоящее сказочное волшебство является такой же реальностью, как двигатель внутреннего сгорания или электростанции – в этом Евангелина была уверена накрепко. Довольно странная позиция для девушки, идущей в ногу с прогрессом и увлекающейся невероятными достижениями современности, за такое могут публично высмеять! Потому-то Ева держала свое мнение о необычных способностях, которыми может обладать человек, при себе, не удерживалась от презрительных реплик в адрес эзотерических обществ (благо в точности знала, что самозванные маги-нумерологи-каббалисты занимаются сущей чепухой) и делилась своими мыслями исключительно с отцом, знавшем, в чем заключена подоплека кажущихся нелепыми убеждений Евангелины.

Мать Евы, скончавшаяся с 1903 году, происходила из старинного княжеского рода, владевшего землями в Трансильвании и южных Карпатах, а в девичестве носила фамилию Брезой-Цепеш. По прямой линии родословия мадам Катарина являлась наследницей того самого Влада Цепеша, о котором бесстыжие литераторы насочиняли множество наиглупейших историй, имеющих весьма отдаленное отношение к исторической реальности. За исключением, пожалуй, единственного факта: многие потомки князя обладали способностями, объяснить которые не могли ни современная наука, ни сохранившиеся исторические хроники…

Начать следует с того, что далеко не все древние легенды и сказки являются ложью и выдумками, а Томас Мэлори не зря делил современных ему женщин на три категории: благородная девица, прекрасная дама, а также фея и колдунья. В мировоззрении людей античности и раннего средневековья чудесам и магии отводилось весьма значительное и почетное место – никто не мог усомниться в существовании Святого Грааля, святые ходили по воде, в лесу можно было встретить настоящего ликантропа, в годы кровавых войн и опустошительных эпидемий многие видели самое ужасающее чудовище Европы – Моровую Деву, бредущую по колено в лесных кронах.

(Удивительнее всего то, что и в нынешние времена под Верденом, неподалеку от Седана, в Галиции и Сербии изредка появлялся призрак гигантской девы в окровавленном платье, держащей на руках мертвого ребенка – на подобного рода «сенсации» образованные люди реагировали с надлежащим скепсисом (чего только полупьяные мещане не придумают!), а вот те, кто понимал глубинный смысл этих кошмарных видений, твердо знали: вскоре грядет большая беда, которая охватит весь Старый Свет, и не считали эти странные встречи плодом ущербного воображения простаков…)

Евангелина Чорваш тоже сталкивалась с незримым – с самого детства. Научившись говорить и повзрослев, спрашивала мать: почему они не хотят со мной общаться? Откуда они взялись? Они светятся в темноте, появляются в загородном доме и ночами ходят по коридорам, переговариваются между собой на странном языке, будто птица щебечет. Другие люди их не замечают, ни прислуга, ни конюхи или садовники!

Окажись на месте госпожи Катарины другая женщина, у нее возникли бы сомнения в душевном здравии ребенка, но урожденная Брезой-Цепеш знала: Ева не больна и не фантазирует. Она действительно видит бесприютные тени тех, первых и древнейших, удивительных существ, обитавших на Земле задолго до того, как человек построил первый город, в Месопотамии появилась первая табличка с клинописью, а на месте великих пирамид Гизы еще расстилалась безжизненная пустыня…

– Так кто же они? – удивлялась Ева. – Эльфы, как в книжках Андерсена или братьев Гримм?

– Никто не знает, милая. За множество столетий люди забыли о своих соседях, точнее предпочли забыть.

– Почему?

– Потому, что мы боимся неизвестного и непознаваемого. Вот человек и решил отказаться от памяти о прошлом – если ты чего-то боишься, этого лучше не замечать.

– Значит, они злые?

– Нет, они просто другие. У человека есть тело, руки-ноги-голова, а они сделаны… Как бы это объяснить? Представь себе, что живое существо можно создать, к примеру, из электричества.

– Но ведь электричество невидимо!

– И тем не менее оно существует, чтобы это понять достаточно включить лампу.

– Значит, они электрические?

– Никто не знает, какие они на самом деле… Они – волшебные. Все, что мы не можем или не хотим понять, объясняется волшебством.

Эту фразу Ева запомнила навсегда и с тех пор «магическое» стало частью ее жизни. С возрастом Евангелина начала осознавать, что когда-то «они» наверняка породнились с людьми и некоторые потомки этого альянса унаследовали кое-какие возможности существ, которых человек в прошлом именовал «богами». Других объяснений маленьким чудесам, происходящим в доме господина Чорваша не найти.

Понятно, что «могуществом» сказочных волшебников, наподобие всем известного Мерлина или злонравной феи Морганы, Евангелина не обладала, однако к десяти годам самостоятельно научилась нескольким любопытным фокусам – умение пришло само собой и «магия» не требовала никаких особых усилий. Стащить с кухни пирожное? Ничего особенного, можно сделать так, чтобы кухарки попросту не заметили заглянувшую в их вотчину девчонку – отводить глаза удавалось ненадолго, от силы на две-три минуты, а потому действовать приходилось быстро. Потом этот необычный талант весьма пригодился на светских раутах – внезапно ускользать от навязчивых поклонников, оставив их в полнейшем недоумении, было очень забавно. Как это удавалось, Ева не знала – никто ведь не задумывается над тем, как человек ходит или дышит?

Запас безотказных трюков был ограничен: создать несложную иллюзию-фантом (кажется, что на столе лежит книга, а на самом деле ее нет), заставить загореться дрова в камине или поджечь на расстоянии свечи (после этого всегда болела голова), убедить человека в своей безоговорочной правоте и добиться его расположения (на первый взгляд самый обычный месмеризм, но гипнотические воздействие Ева оказывала не на контрагента, а на себя, опосредованно заставляя собеседника проявить симпатию к очаровательной девушке). Иногда удавалось заставить неприятных людей почувствовать себя плохо (например, испытать приступ тошноты), заставить кого-либо совершить определенное действие, одним прикосновением усмирить нервную лошадь или взглядом утихомирить злобного пса; один-единственный раз получилось остановить дождик, грозивший испортить пикник на пляже в Дубровнике – словом, ничего особенного. По сравнению со сказочными магами, которые запросто приручали единорогов, превращали заколдованных принцев из крыс обратно в юношей или низвергали на головы врагов огненный ливень, Евангелина Чорваш выглядела жалко – настолько жалко, что ее не взяли бы иллюзионистом даже в странствующий балаган. Однако Ева умела чувствовать– чувствовать присутствие бестелесных существ и волшебство, которым владеют другие люди.

…Первая ночь в Страсбурге оказалась беспокойной. Несмотря на прекрасное обслуживание в «Генрихе IV», восхитительный ужин и заказанный заранее королевский люкс, Ева не могла заснуть до двух часов ночи. Появился беспричинный страх-предчувствие, затем европейскую знаменитость до утра мучили кошмары: во сне Евангелина проваливалась в огненную бездну – багровое пламя было повсюду, бурлящий огонь пожирал Универсум и не было никакой надежды на спасение.

Проснулась она в четверть седьмого утра, вся в поту и со слезами на щеках – от «ночного отдыха» осталось лишь впечатление первобытного ужаса. И твердое знание: нечто невидимое – один из тех – находится где-то неподалеку, совсем рядом…

Чужак был до крайности необычен: раньше Ева сталкивалась только с безразличными к людям незримыми, а этот был опасен – по-настоящему опасен. Запах смерти был ощутим почти физически, тянуло незаметным другим людям холодом, становилось очень страшно. Что все это означает Евангелина понять не могла и снова вспомнила слова матери: «непознаваемое пугает».

День предстоял насыщенный – прием у генерал-губернатора, встреча с представителями магистрата и репортерами, затем короткий отрезок пути до первого французского города. Евангелина сразу отправилась в ванную комнату, смыть мерзкий запах пота – ну вот, и в этом отеле установлена неудобная английская система водопровода, приходится использовать два разных крана, с холодной и горячей водой!..

Чувство беспокойства и угрозы вдруг исчезло – мгновенно, будто рукой сняло. Это тоже было новшеством: они никогда не уходили внезапно, можно было понять, приближается незримый или, наоборот, уходит. А этот словно исчез в никуда. Черт побери, что происходит в этом Страсбурге?! Или ты, дорогуша, переутомилась – вот и чудится всякое бесовство?

– Переутомилась? – вслух сказала Ева, усаживаясь в наполненную ванну. – После нескольких дней пути? Что же тогда будет в Китае или Индии?

И тут же подумала о том, что усталость здесь решительно не при чем. Это другое. Кровь семьи Цепешей не может обмануть – неизвестное чудовище существует. И оно опасно.

* * *

Ева не любила ездить в сумерках и в темноте, особенно по незнакомым дорогам, но добраться до городка Саарбург засветло уже не представлялось возможным – страсбургские дела отняли слишком много времени. Выехать удалось только в семь вечера.

На территории Германской империи не заблудишься – власти делают все возможное для того, чтобы путешественники не испытывали неудобств. Даже на богом забытых проселках всегда можно встретить аккуратно выкрашенную белой краской деревянную табличку с указанием направления и расстояния до ближайшей деревеньки. Поначалу Евангелина хотела выбрать более удобный южный путь, по широкому и оживленному шоссе соединяющему Страсбург, Селесту, Люневиль и Нанси, откуда открывалась прямая дорога на Париж, но это был крюк почти в двести километров, а запас топлива ограничен – наполнить баки и канистры, опять же, можно было только в Нанси.

Ева решила не тратить лишнего времени и предпочла направиться к северу до Брюмата, а затем повернуть налево, к берегам Саара. В отличие от густонаселенной центральной Германии, места здесь диковатые – буковый лес покрывает холмистую гряду Вож-дю-Нор, поселки встречаются редко, покрытие дороги оставляет желать лучшего: летящий из-под колес мелкий гравий стучит по днищу автомобиля, несколько раз пришлось объезжать глубокие лужи и выбоины. Разогнаться до обычной скорости в сорок пять километров за час невозможно, пришлось осторожничать.

Перед самым закатом случилась неприятность – внезапно заглох хваленый «Майбах» и Евангелина потратила почти два часа, выясняя, что стряслось. В старые добрые времена Ева смогла бы устранить неисправность за считанные минуты, однако сейчас решительно ничего не получалось – внешне мотор был в идеальном состоянии, но заводиться отказывался наотрез!

– Что ж такое делается! – от злости Ева пнула переднее колесо и совсем не по-девичьи сплюнула сквозь зубы (знакомый морской офицер научил). – Не в лесу же ночевать!

Впрочем, и такой вариант развития событий был предусмотрен – оставалось лишь достать теплый стеганый мешок-конверт военного образца, постелить на заднем сиденье авто, дождаться утра и отправиться в тот же самый Брюмат за помощью. Ева недовольно проводила взглядом промчавшийся мимо состав из восьми длинных вагонов первого класса – шоссе пролегало вдоль железнодорожной ветки – и мельком позавидовала пассажирам, которые уже завтра днем окажутся в Париже. Ничего не поделаешь, тебя, милочка, никто не заставлял отправляться в столь экзотический круиз…

Пыхающий искрами паровоз исчез в темноте, отдаляющийся шум поезда был слышен еще долго – звуки в этой местности разносились на огромное расстояние, резонируя от склонов холмов. Евангелина вздохнула, шепнула под нос несколько оригинальных словечек, которых девушкам из приличных семей знать не положено, снова включила электрический фонарь и мрачно уставилась на сверкающие отполированным металлом внутренности авто. Безобразие, вот как это называется! Газолина полные баки, масло меняли только сегодня утром, искра появляется исправно, никаких повреждений незаметно. Засорился маслопровод? Проверено, все в норме. Клапаны? Цилиндры?..

Становилось холодно, при дыхании изо рта шел пар. Хватит бессмысленной возни, на часах половина первого ночи, надо ложиться спать. А уж завтра в главную контору «Майбах» полетит возмущенная телеграмма.

Неожиданно выяснилось, что мадемуазель Чорваш полуночничает не в одиночестве – послышался стук конских копыт, со стороны Страсбурга приближался экипаж. Остается понадеяться на отзывчивость поздних путников – нет ничего сложного в том, чтобы отбуксировать автомобиль в расположенную совсем невдалеке деревушку Окфельден. В конце концов Ева может заплатить!

– Господа, остановитесь! – Евангелина замахала руками, но возница, управлявший впряженными в старомодный дилижанс лошадьми, будто ничего и не заметил. – Пожалуйста! Мне нужна помощь!

Следовавшая за дилижансом пролетка с поднятым верхом также проследовала мимо, лошадки шли размеренной рысью. Не заметить Еву кучера не могли – оставленный на поднятом капоте авто фонарь светил ярко, отбрасывая золотисто-белые лучи на темный гравий дороги.

Ладони снова чуть кольнуло, точно так же, как днем, но сейчас девушка не обратила на это никакого внимания – других забот хватает!

– Ублюдки, – констатировала Евангелина, глядя вслед скрывающимся за поворотом экипажам. – Прав был Ницше: надеяться следует только на себя!

Фонарик переместился в кабину, боковые стенки капота вернулись в исходное положение и были закреплены ключиком с пятиугольным вырезом. Ева села за руль, захлопнула дверцу и, отлично сознавая всю безнадежность такого действия, снова попыталась завести мотор. Разумеется, ничего не произошло – «Майбах» даже не чихнул.

Отважная путешественница разозлилась всерьез, хотя и понимала, что положение вовсе не является отчаянным, – подумаешь какая трудность, переночевать на дороге в полусотне километров от одного из самых крупных городов Европы! Это не монгольская пустыня и не ледяные поля Антарктики, где действительно неоткуда ждать помощи.

Волна «волшебства» нахлынула внезапно – так бывало и раньше, в подобных случаях необычные способности Евы проявлялись особенно ярко, достаточно вспомнить историю в Дубровнике: ощущение жара, цветные пятна перед глазами, тело наполняется незнамо откуда взявшейся энергией, которую следует побыстрее выплеснуть, иначе потом придется несколько дней валяться в постели с высоким кровяным давлением и головными болями…

Евангелина сосредоточилась, загадала одно-единственное желание и повела ладонями, будто стряхивая с кончиков пальцев накопившуюся силу. Автомобиль на несколько мгновений окутался сетью бело-голубых искорок-молний, а спустя еще секунду двигатель фыркнул и уверенно загудел, выйдя на привычные обороты. Судя по звуку, никаких сбоев в работе мотора не было.

– Ну надо же, – выдохнула Ева. – Получилось! Святая Терезия, получилось! Немыслимо! Ай да я!

…В любой сказке любого народа мира «исполнение желаний» было краеугольным камнем и первоосновой волшебства. Что делают джинны в «Тысяче и одной ночи»? Снежная королева у Ганса Христиана Андерсена? Добрая крестная Золушки? Правильно, они тем или иным способом выполняют просьбы других персонажей сказки, которые сами магией (или что оно такое?) не владеют. Ну а если ты не в состоянии реализовать даже собственное желание, значит, никакой ты не волшебник – это умозаключение Евангелину расстраивало больше всего, поскольку хотелось верить: я способна достичь очень и очень многого!

«Волны», подобные сегодняшней, приходили редко и были слабенькими, достаточными лишь для простеньких фокусов. Обычно энергия копилась за длительный срок не меньше трех-четырех месяцев и Ева, не найдя ей применения, выбрасывала собранную мощь в пустоту – безусловно, она пыталась «превратить» сливу в вишню или кошку в собаку, направляя на избранный объект поток загадочной силы, но исход всегда был одинаковым. Слива оставалась сливой, а взъерошенная кошка садовника с надрывным мявом убегала и не показывалась в доме больше недели. Последнее, кстати, означало то, что животное на уровне инстинкта понимало, насколько зловещий эксперимент собиралась провести Ева, и пряталось от греха подальше.

Случай в Дубровнике дал Евангелине понять, что не все потеряно – разгон облаков в классическом стиле барона Мюнхгаузена занял меньше минуты: «поток» был направлен на грозовую тучу, пришедшую со стороны Адриатики, и, как ни странно, облака рассеялись. Ни до, ни после памятного пикника, настоящие «желания» не исполнялись. И вот, извольте видеть, «волшебство» неожиданно заработало…

Как и почему – ответить было невозможно. Однако Ева, давно научившаяся разбираться в своих ощущениях, отметила, что «волна» пришла внезапно и была как будто направленной, наведенной. Евангелина оказалась сосудом, который некто наполнил горячей ярко-оранжевой субстанцией (именно с этим цветом она ассоциировала подаренную кем-то энергию), – расскажи такое любому из профессоров-физиологов, изучающих электрические явления в сердце или мозге человека, светилам любого университета Европы, хоть в Лондоне, хоть в Петербурге, поднимут на смех и выгонят взашей. За мистические настроения, недостойные века безумных скоростей и научных прорывов.

Не слишком ли много странностей за одни сутки? Впрочем, подумать над случившимся можно потом, в более спокойной обстановке, а теперь…

Вспыхнули три зеркальные фары, прямые лучи света вспороли сине-черный бархат ночи, массивный «Winton» уверенно двинулся вперед, выехал на середину дороги и, поскрипывая дутыми шинами, продолжил путь на запад. Мотор Майбаха снова работал, как лучшие швейцарские часы, – его тихое урчание успокаивало и давало уверенность в том, что любые недоразумения преходящи, а трудности преодолимы. Пусть даже с помощью волшебства – в этот малозначительный факт газетчиков можно не посвящать, он останется личной тайной Евангелины Чорваш. Одно неприятно: эта тайна будет считаться неприличной и вызывающей смешки, словно дурная болезнь.

Они ничего не понимают, эти болваны! Волшебство существует!

* * *

На западном склоне гряды Вож-дю-Нор простирались частные сельскохозяйственные угодья – распаханные поля, разделенные жиденькими плетеными изгородями, встречались узкие перелески и рощи, кажущиеся пятнами сплошной черноты. Нигде не видно ни единого огонька, глушь и захолустье. Если верить карте и непременному указателю на деревянном столбе, до Фальсбурга осталось не больше пятнадцати километров, потом еще двенадцать до пограничного Саарбурга. В любом из этих городишек можно найти отель – не самый удобный, но все-таки…

В любом случае придется ждать до утра, ночами через рубежи Германии и Франции не пропускают, таможенные чиновники ночами отдыхают. Пропускной пункт открывается в шесть пополуночи, значит, можно будет ненадолго прикорнуть хотя бы в автомобиле, если все места в гостиницах заняты…

Итак, главной целью является Саарбург. В лучшем случае сорок минут, в худшем – час с небольшим. Тем более что дорога тут наезженная, гравийное покрытие сменилось твердой, высохшей под весенним солнцем глиной. Авто идет ровно и практически бесшумно.

– Эт-то что еще такое?

Впереди у обочины стоял знакомый дилижанс, чуть поодаль – коляска. Рядом люди, причем много, около дюжины мужчин. У некоторых в руках оружие, винтовки и револьверы. Охотники? Чепуха, кто же охотится ночами, тем более с револьверами?! Бандиты? Неправдоподобно, но вполне возможно, тем более что на днях в прессе были статьи о каких-то сумасшедших, ограбивших монастырь не то в Рейнланде, не то в Гессен-Нассау! А ведь это совсем неподалеку…

Тормозить и разворачиваться поздно, выход один – на полной скорости проскочить мимо! Рычаг газа вниз до упора!

Неизвестные резко обернулись на свет фар – не ожидали, что ли? Значит, это не засада? Да какая разница – вперед, и чем быстрее, тем лучше! Встреча с толпой вооруженных мужиков на ночной дороге в любом случае не сулит мирным проезжающим ничего хорошего!

Тут произошло сразу несколько событий. Во-первых, началась беспорядочная стрельба, две или три пули попали в лобовое стекло автомобиля, оно покрылось сеткой мелких трещин и, мгновение спустя, Еву засыпало градом осколков. Во-вторых, странная компания неожиданно передралась – те, что находились ближе к дилижансу, напали на людей с ружьями. И, в-третьих, мотор опять заглох: причиной тому послужил винтовочная пуля, пробивший решетку радиатора. Евангелина машинально вжала в пол педаль тормоза, авто занесло и едва не перевернуло, из-под капота повалил дым.

Саквояж с самыми необходимыми вещами стоял рядом, возле сиденья водителя, а в настоящий момент Еве прежде всего требовалось сохранить жизнь – под руку сразу попался лежавший сверху тяжелый «Маузер». Тем временем рядом с остановившимся автомобилем развернулись нешуточные боевые действия – бандиты окончательно разделились на две группы, одни залегли в придорожной траве и активно палили из винтовок, другие прятались за повозками, что было не слишком надежно: перепуганные выстрелами лошади, запряженные в пролетку, понесли, дилижанс пока оставался на месте, перепуталась упряжь…

Ева выбросила саквояж, затем сама вывалилась из автомобиля с безопасного левого борта и на четвереньках бросилась в сторону: воспламенилось горючее, «Winton» начал превращаться в огромный костер. Наконец-то сцена, на которой разворачивался непонятный и опасный спектакль, была хорошо освещена.

…Что прикажете делать? Незаметно отползти подальше, скрыться в темноте и попытаться пешком дойти до железнодорожной станции, поднять тревогу? Там наверняка отыщется телефон, а уж телеграф и полицейский пост – точно… Но кто знает, сколько вооруженных безумцев шляется по ближайшей округе, нет никакого желания встретиться с еще одной шайкой! Вот вам и законопослушная Германия! Кошмар!

«Видишь вот того, в черном картузе? С твоей позиции должен быть хороший обзор…»

Что за чертовщина? Только слуховых галлюцинаций сейчас и не хватает для полного счастья!

«Волна», новая «волна» – вторая за последние часы! Сильнейший поток невидимого остальным оранжевого света, который Ева привычно назвала «волшебством». А источник – вот он, в двадцати метрах. Человек. Господи, тот самый парнишка, что был вчера на площади, он вполне узнаваем.

Разумеется, видеть Ойгена Евангелина никак не могла, их разделяли карета и пылающий автомобиль, но чувства не обманывали: он не враг, а прежде всего он такой же, как я… Впрочем нет, не такой же – сильнее, гораздо сильнее!

«Без твоей помощи мы не выстоим, Тимоти отобрал у них только один револьвер и винтовку, патроны кончаются, мсье Монброн ранен… Черный картуз…»

Будь что будет. Времени на раздумья нет.

«Маузер» оглушительно рявкнул, Ева попала в цель с первого выстрела – она всегда отлично стреляла. Теперь следующий, он прячется за узким стволом молодого тополя…

Бандиты, попавшие под перекрестный обстрел (у неизвестного Евангелине Тимоти еще оставался небольшой запас пуль), начали отступление, потеряв четверых убитыми и, как минимум, одного раненым. Пальба стихла, несколько минут царила тишина, нарушаемая только потрескиванием затихающего пламени, – авто полностью выгорело.

– Мисс, с вами все в порядке? – донеслось до слуха Евангелины со стороны дилижанса. Говорили на французском, с заметным акцентом выходца с Британских островов.

– По крайней мере, я жива, – отозвалась Ева. – Они сбежали?

– Ойген говорит, что сбежали… На всякий случай пока не высовывайтесь, это может быть опасно, – и уже по-английски: – Тим, осмотрись! Только умоляю, никакой бравады!

Появился силуэт высокого человека, двигавшегося с грацией охотящегося кота. Незнакомец быстро миновал расстояние от кареты до места, где валялись трупы злодеев.

– Мертвее мертвого, мать их… – этот выговор Ева определила как американский, у отца были партнеры в САСШ, иногда приезжавшие в Будапешт с деловыми визитами. – Джерри, я нашел твою папку! И трофеи есть – оружие!

– Какое еще оружие! – простонал невидимый Джерри. – Отсюда надо убираться как можно быстрее! И как можно дальше!

Евангелина тяжко вздохнула, огорченно посмотрела на закончивший свой недолгий путь «Winton», от которого остался воняющий горелым каучуком черный скелет, исторгающий последние язычки бледного пламени, встала, сунула за пояс «Маузер», подобрала саквояж и отправилась знакомиться с обладателем британского акцента, который, по всей видимости, был в этой компании главным. Он как раз вышел в небольшой круг света возле останков роскошного авто.

– Святой отец? – Ева моментально узнала давешнего кюре.

– Вы меня запомнили? Удивительно! Позвольте представиться, мадемуазель: Джералд Слоу, лорд Вулси. Это мое настоящее имя. Право, мне так жаль…

Англичанин кивнул на сгоревшую машину.

– Мне тоже, – прохладно сказала Ева. – Надеюсь, объяснения последуют?

– Равно, как и компенсация за ущерб, это мы виноваты. Простите.

– Деньги меня не интересуют, сэр. Единственное возмещение, которое я вправе требовать, это…

– Зу Кримхильдис ист^[112], – утверждающе, а вовсе не вопросительно сказал появившийся за плечом милорда человек с короткой светлой бородкой. Ева невольно отступила на шаг назад: она видела, что этот широкоплечий господин излучает «волшебство» и вроде бы является тем самым приятелем лорда Вулси, сопровождавшим переодетого в священника аристократа во время прогулки у страсбургского магистрата. Но почему теперь он выглядит гораздо старше, минимум на полтора десятилетия?! Грим, накладная борода? Не может быть!

– Что, простите? – выдавила Ева, откровенно тушуясь под уверенно-величественным взглядом человека, говорившего на незнакомом языке.

– Кримхильдис ист унзаро мави, – теперь бородатый обращался к Джералду. – Ниман кём вейз.

– Он принял вас за… За одну свою знакомую, – осторожно пояснил милорд. – И почему-то считает, что вы должны ехать с нами, это важно.

– Куда ехать? – Ева никак не могла избавиться от впечатления невозможности, сказочности всего происходящего. – Кто вы вообще такие, джентльмены?

– Сейчас это неважно, мисс, – объявился длинный Тимоти, на каждом плече которого висело по две винтовки Энфилда. А вообще спасибо, без вашего деятельного участия нам пришлось бы туго. Джерри, командуй!

– Подождите! – решительно воскликнула Евангелина. – Пока я не получу ответа на вопрос, кто вы такие – с места не сдвинусь!

– Мы – кладоискатели, – Тим умел объяснять сложные вещи кратко и доходчиво. – Засранцы, валяющиеся в траве, хотели нас убить. Почему, пока не ясно – или желали избавиться от свидетелей, или завладеть нашими сокровищами, а скорее и то и другое вместе. Нас ищет немецкая полиция и мы должны немедленно покинуть Германию. Еще вопросы, мисс?

– Пожалуй, нет, – покачала головой Ева. – Кладоискатели, сокровища, и… и настоящий колдун. Никогда в жизни бы не подумала. Но я верю. Есть основания.

– Колдун? – Тимоти нахмурился. – А-а, вы Хагена имеете в виду! Никакой он не колдун, он просто не такой, как все. Короче, мисс, мы сейчас уедем. Хотите – оставайтесь здесь и ждите полицию, хотите – отправляйтесь с нами.

– Только куда? – вздохнул милорд. – Хоть голову рубите, я не знаю, как поступать дальше! Робера ранили, он не может идти и его следует побыстрее доставить в госпиталь… Боже, как не везет!

– Говорите, надо быстро покинуть Германию? – принявшая бесповоротное решение Евангелина пожевала губами. Легкость, с которой она сделала однозначный выбор, была почти невероятной, однако тайна «волшебства» привлекала словно магнитом! Похоже, это единственный шанс, и упустить его невозможно! – Вы готовы пойти на любые крайности, господа?

– Вооруженный прорыв через пограничные посты в Саарбурге исключен, – рассудительно заметил Тимоти. – Перестреляют, как уток, не немцы, так французы.

– Согласна. Есть иной выход. Днем я видела в газете расписание пассажирских и грузовых составов, идущих во Францию по этой ветке, – Ева указала на возвышающуюся в сотне шагов от дороги насыпь. – Сколько на часах?

– Два с четвертью пополуночи, – отозвался милорд, взглянув на карманный брегет.

– Замечательно, через пять минут из Страсбурга выйдет товарный поезд до Гавра через Париж. В Фальсбурге он остановится, будет пропускать экспресс, идущий на Цюрих. Если успеем, сможем забраться в один из вагонов. Насколько я знаю, таможня и пограничная стража осматривает только пассажирские поезда.

– Вы уверены? – ахнул лорд Вулси.

– У меня отличная память, сударь. Хотите, процитирую передовицу из вчерашней «Страсбургер нойе цайтунг»? Наизусть?

– Не надо, – поморщился Джералд. – Идея, что и говорить, недурна, я бы никогда не додумался! Значит, вы с нами?

– Да, – уверенно кивнула Ева. – Джентльмены, надеюсь, карета в порядке, а лошади не пострадали?

– Упряжь распутаем и прокатимся с ветерком, – отозвался Тимоти. – Ойг… Тьфу, Хаген, пошли!

– Что с вашим раненым? – Евангелина повернулась к милорду. – Это серьезно?

– Боюсь, так. Пуля попала в предплечье, доктор Шпилер успел наложить жгут…

– Значит, у вас и врач есть? При столь насыщенной событиями и богатой впечатлениями жизни, доктор всегда пригодится.

– Я вас сейчас познакомлю… Позвольте взять саквояж.

– Ничего, сама донесу. Запомните, сэр, на будущее: я достаточно самостоятельна. Ко мне не следует относиться как к салонной барышне, предпочитаю равноправие полов.

– Я в этом не сомневался, мадемуазель. В отличие от вас, девушки из салонов предпочитают путешествовать вокруг света в каютах первого класса, с компаньонкой и толпой прислуги.

– В отличие от вас, сэр, титулованные дворяне Великобритании или растрачивают состояния в игорных домах Монако, или делают государственную карьеру. А не проводят ночи в самом захолустном углу Германской империи, развлекаясь перестрелками с бандитами! Кстати, почему этот тип – Хаген? – назвал меня каким-то странным именем? Кримхильд?

– Это очень долгая история, – развел руками милорд.

– Вот и чудесно, расскажете по дороге!

– Я попро… О Господи, у вас же кровь на ладони!

Точно, на тыльной стороне левой кисти красовалась длинная обожженная царапина – пуля лишь чиркнула по коже.

– Н-да, повезло, – хмыкнула Евангелина. – Я и не заметила. Отыщется чистый носовой платок, или в походных условиях джентльмены такие аксессуары не используют?

Глава десятая УЛЫБКА ДЖОКОНДЫ

Французская республика, Париж-Шербур

4-5 апреля 1912 года

Люк Анно, по прозвищу «Pйtit» – «Малыш», в определенных кругах считался знатоком своего дела. Малыш всегда выполнял заключенные контракты, не допускал грубых ошибок, способных заинтересовать полицию или прессу, его невозможно было перекупить или заставить отказаться от принятого обязательства. Словом, он был человеком почтенным и заслужившим уважение в обществе.

Малыш никогда не шиковал, скромничал. Ему вполне хватало старинного двухэтажного дома на окраине благополучного района Ла-Курнёв, трех лошадок в конюшне, недорогого экипажа и тихих обывательских радостей. Семейство было обширным – полдюжины детишек, воспитываемых хозяйственной и благодушной мадам Анно, и это не считая взятых на воспитание двух дочерей спившегося двоюродного брата Малыша. Дети сыты и одеты, ходят в хорошую школу и ни в чем не нуждаются – такая семья может считаться образцовой.

Как всякий уважающий себя рантье, Малыш владел небольшим счетом в банке (предпочитал надежный «Монброн ле Пари»), акциями колониальных компаний, исправно платил налоги, слыл добряком, жертвующим на благотворительность и приходскую церковь, а также человеком, способным одолжить нуждающемуся соседу сотню-другую франков без каких-либо процентов – ростовщичеством пусть занимаются евреи! Кроме того, Люк Анно мало интересовался политикой, придерживался консервативных взглядов, а про социалистов открыто говорил, что однажды они погубят Францию. На выборы, однако, исправно ходил – гражданский долг превыше всего!

Ни у кого не было сомнений в том, что невысокий и начинающий полнеть мсье Анно является средоточием традиционных буржуазных добродетелей, на которых спокон веку держится благополучие старушки Европы. Малыш никогда не был уличен в супружеской измене, не посещал сомнительные заведения в квартале Марэ или подпольные игорные дома, не проматывал деньги на скачках и содержал палисадник в идеальном порядке. Ежегодные поездки в Швейцарию (всегда с женой и младшими детьми) объяснялись тем, что у мсье Анно пошаливает печень и потребностью в целебных водах. Никто не обращал внимания на тот факт, что Малыш, оставив семейство отдыхать в Люцерне или Сен-Галлене, на несколько дней отправлялся в Женеву улаживать текущие дела с банком «Фавроль», на счетах которого лежало почти сорок миллионов франков, не учтенных налоговыми службами Французской республики.

А как же «Монброн ле Пари», спросите вы? Ответ прост: жалкие двести тридцать тысяч под годовую ренту. Небольшое состояние почившего батюшки, старого Франсуа-Луи Анно. На скромную жизнь вполне хватает, особенно если учитывать дополнительные прибыли по акциям «Алжирской концессии» и «Индокитайского проекта» с правительственными гарантиями.

Вы удивитесь еще больше, узнав, что досье на Малыша в жандармском управлении Парижа составлялось из восьми пухлых томов, содержавших весьма неприглядные сведения о второй, тайной жизни досточтимого мсье Анно и его истинных пристрастиях в деловой сфере.

Кокаин из Вест-Индии и опий из Таиланда, контрабанда, минимум шестнадцать убийств (это лишь те, о которых известно достоверно), финансовые махинации, содержание опийных курилен, организация преступной шайки, торговля оружием, похищения людей. Любой ваш заказ будет исполнен в точности и в срок, гарантия выполнения контракта стопроцентная – у Люка Анно безупречная репутация.

Малыша давно ждала гильотина, но поймать его за руку не удавалось. Никаких серьезных доказательств, только косвенные и неубедительные, которые непримет к рассмотрению ни один суд, а присяжные поднимут на смех обвинителя. Мсье Анно работал чисто, почти всегда в одиночестве, а руководимая им банда знала о своем предводителе только то, что он существует. Префект Парижа отозвался о Малыше двумя словами – «редкий талант», что было признанием его выдающихся заслуг на криминальном поприще. Другая характеристика Люка Анно звучала куда более значительно – «честный человек», – что было наивысшей похвалой. Малыш действительно был честен до конца, ему можно было доверять.

– …Сто пятьдесят тысяч – хорошие деньги, – согласился Малыш, из вежливости пригубил вина (он совсем не пил) и поставил бокал на столик. – Однако не далее как вчера вечером мне предлагали пятьсот. Я отказался только из уважения к вам, мадам. Я никогда не посмею обидеть друзей.

– Рада, что вы полагаете меня своим другом, – кивнула Жюстин де Монброн. – Могу я осведомиться…

– Сожалею, но это исключено, – поспешно перебил мсье Анно. – Вы не хуже меня знаете, что такое деловая тайна.

– Да конечно, извините… Я могу дать больше, если вы настаиваете.

– В этом нет нужды, сумма достаточна, а работа несложная. Я берусь за ваше дело. Как обычно, чек на предъявителя и гарантийное письмо в женевскую контору «Фавроль». Сопутствующие расходы на вас, а они будут весьма велики.

– Возьмите, – отлично знакомая с расценками на сомнительные услуги Жюстин протянула собеседнику запечатанный конверт, сразу исчезнувший во внутреннем кармане недорогого пиджака Малыша. – Благодарю вас, мсье, вы меня обнадежили.

– С этой минуты можете считать, что контракт подписан, мадам, – безмятежным голосом сказал толстячок. – Необходимо обсудить детали, я обязан знать, почему жизнь вашего сына и его друзей в опасности. Кому молодые господа наступили на любимую мозоль? Осмелюсь предположить, что дело очень серьезное, иначе вы обратились бы не ко мне, а в полицию. Или, в крайнем случае, к мсье Женевилю, который тоже берется за… Кхм… За решение деликатных проблем.

Жюстин привычно протянула руку к шнуру колокольчика, Ванесса появилась незамедлительно.

– Пригласите лорда Вулси и мадемуазель Чорваш.

– Да, мадам…

– Чорваш? – немедленно переспросил Малыш, подавшись вперед. – Похищенная в Германии автомобилистка? Она здесь, в Париже? Неужели?

– Да, – усмехнулась почтенная банкирша. – Видите, и я могу вас удивить. Евангелину никто не похищал, просто у нее есть причины скрываться.

– Вы меня заинтересовали, – откровенно признался мсье Анно. – А когда мне интересно, я тружусь с удвоенной энергией. Люблю высокое искусство.

– И запутанные интриги? – подняла бровь Жюстин.

– Это единственное развлечение в моей скучной жизни. По роду деятельности я обязан следить за полицейской хроникой во Франции и соседних государствах, логическая цепочка выстраивается незамысловатая. Начиная с последних дней марта месяца, газеты бошей публиковали обрывочные и мутные сведения о банде охотников за древностями – настоящие чудовища, скажу я вам! Убийства, вооруженное сопротивление полиции, нападение на лиц духовного звания, речное пиратство, дерзкий побег из-под стражи – весь этот букет был собран меньше, чем за неделю! Очень шумно работали, я бы сказал – непрофессионально. Следовательно, это были дилетанты, правильно?

Жюстин нервно дернула плечом, что можно было расценить как согласие с выкладками Малыша.

– Далее, – как ни в чем ни бывало продолжил мсье Анно, – мы узнаем о невероятной истории на германо-французской границе. Самая известная женщина континента бесследно исчезла, ее автомобиль сожжен, и, что самое интересное, снова несколько трупов! Сопоставив полученные из газет сведения и географию совершенных преступлений, можно сделать вывод: таинственная шайка поднялась вверх по течению Рейна и попыталась бежать через границу Республики. Попутно эти мерзавцы напали на мадемуазель Чорваш… Но судя по тому, что я встречусь с ней через несколько минут, это был всего лишь спектакль, призванный направить следствие по ложному пути, а предполагаемая жертва в действительности являлась соучастницей.

Малыш выдержал театральную паузу, развел руками и сказал без обиняков:

– Я всякое мог бы подумать, но ваш сын?.. Робер всегда был милым и воспитанным юношей, и вдруг связался с гангстерами?! К тому же не способными к продуманным действиям!

– Вы догадливы, мсье, – с прохладцей бросила Жюстин. – И сделали правильные умозаключения. Почти правильные. Отразите построенную вами картину зеркально, и откроется истина.

– Зеркально? – Малыш очень любил разгадывать логические загадки, а сыщика Холмса из популярных рассказов сэра Артура Конан-Дойля полагал сущим профаном: англичанину требовалось целых тридцать или пятьдесят страниц, чтобы найти убийцу, а тихий мсье Анно вычислял преступника странице эдак на второй-третьей и терял интерес к чтению. – Ничего сложного. Интересы молодого мсье и его друзей – полагаю, вполне невинные, – столкнулись с интересами прекрасно организованной группы преступников или запрещенной организации, располагающей большими средствами и возможностями. Пятьсот тысяч за головы Робера и остальных – это очень много…

Жюстин вздрогнула.

– Не беспокойтесь, мадам, весь Париж уже знает, что я отказался от этого контракта, пришлось немедленно распространить слухи. Значит, серьезные люди не решатся принять такое предложение – отказ Малыша каждому дает понять, что дело безнадежное.

– Двойная гарантия? – невесело усмехнулась Жюстин.

– Устоявшаяся репутация играет весьма большую роль в делах подобного рода. Но вы не ответили – я прав? Робер вынужден скрываться от мести некоей тайной организации?

– Революционеры, социал-демократы, – помедлив, сказала мадам. – По всей видимости, самого крайнего толка. Они пойдут на всё.

– Мерзавцы, – искренне бросил Малыш. – Простите за бестактную формулу, но этих я буду резать без жалости. Спасибо за предупреждение.

– Кстати, а вы не слышали такого названия, «Приорат Сиона»? – без всякой задней мысли осведомилась хозяйка дома. – Какое-то секретное мистическое общество, я о нем раньше ничего не знала. Лорд Вулси уверяет, будто эти люди тоже замешаны.

– При… – Малыш оторопел, по спине пробежал скверный холодок. Впервые за много лет Люку Анно стало по-настоящему страшно. – Как вы сказали? Приорат Сиона?

– Отчего вы побледнели? – насторожилась мадам де Монброн. – Сударь?

– Господи-боже-ты-мой, – скороговоркой проговорил Малыш. – Значит, вот откуда пятьсот тысяч… В таком случае о деловой тайне можно забыть, к этим господам этика и моральные принципы неприменимы.

Он помолчал, выпрямился, взглянул прямо в глаза Жюстин и отчеканил:

– Мадам, я никогда в жизни не расторгал заключенный контракт. Это противоречит моим убеждениям. Другой вернул бы деньги и выплатил десятикратную компенсацию, правила есть правила. Но Люк Анно честный человек, я не откажусь от данного слова. Должен лишь предупредить: если речь действительно идет о Приорате, шанс сорвать банк равен нулю. Останемся при своих – будем считать, что очень и очень повезло. Они же ненормальные, мадам! Профсоюз опасных сумасшедших и маньяков! В чистом виде! Но хуже всего то, что это очень влиятельные и богатые сумасшедшие!

– Что вы имеете с виду? – не поняла Жюстин.

– Я могу договориться с любым человеком. С клошаром, с политиком, с миллионером или отъявленным головорезом. А с душевнобольными договориться невозможно, равно, как и повлиять на них традиционными методами, превосходно действующими на обычных людей, – деньгами, насилием, лестью или угрозами. Понимаете?..

В дверь тихонько постучали.

– Вы позволите? – Джералд и Евангелина стояли на пороге. – Ванесса передала, что вы хотите нас видеть.

* * *

Малыш уехал с улицы Тампль на обычном извозчике, собственным экипажем он пользовался редко. Развалился на сиденье, попросил кучера ехать в Венсен, вытащил из портсигара крепкую папиросу, чиркнул фосфорной спичкой и привычно оглянулся. Ну точно, позади следует черная коляска с донельзя знакомыми седоками – Жан-Жаком и Пьером, полицейскими шпиками, приставленными надзирать за каждым шагом мсье Анно. С этой неудачливой парочкой Малыш почти сроднился, даже угощал агентов вином в кафе «Мезон», находившемся рядом с домом, – ничего не поделаешь, у них такая работа… Ну, доложат они в управление о том, что Малыш почти три часа провел в банке «Монброн ле Пари», и что дальше? Беседа с мадам Жюстин шла о выгодном размещении ценных бумаг, попробуйте доказать обратное!

Разговор с господином Вулси и его очаровательной компаньонкой оставил двойственные чувства. Малыш не верил в магию и всякие мистические штучки, предпочитал быть рационалистом. Клад? Пусть даже клад Нибелунгов, как утверждал милорд? Это куда понятнее, золото можно потрогать руками, положить в сейф, переплавить, наконец! Золото – самая реальная вещь в мире, отрицать его существование бессмысленно. Вот, пожалуйста – мсье Анно машинально вытащил из жилетного кармашка свой талисман, первый заработанный наполеондор с профилем Луи Бонапарта, – золото твердое, тяжелое и, что совершенно точно, этот металл не обладает никакими «сверхъестественными» или «магнетическими» свойствами. А объяснять человеческую жадность и златолюбие «магией» бессмысленно.

Какие драконы, какие древние герои? Мсье, меня позвали сюда не для того, чтобы слушать сказки! Давайте вернемся в грубую действительность, не обремененную сомнительными чудесами!

Англичанин, похоже, обиделся, стал более сдержан и в дальнейшем придерживался только фактов. Да, мы нашли древние сокровища. История в монастыре? Увы, без жертв не обошлось. Что было похищено из обители? Вот эта папка со старинными документами и ничего больше. Рассказать подробнее о разговоре с аббатом? Извольте…

Предположения Малыша подтвердились: эта развеселая компания не оказалась в тюрьме или на кладбище по чистой случайности и благодаря невероятному, немыслимому везению! Такое случается раз в столетие. Вполне естественно, что власти Германии разозлились, – это надо же, утопить три полицейских катера! За милордом и его приятелями тянется солидный шлейф трупов, не меньше двух десятков, – а это очень серьезно! Надо быть аккуратнее, господа!

Впрочем, о властях пока можно забыть (выдачи преступников ведь никто не требует?), а вот сведения о конституционных демократах господина Либкнехта и Приорате, в котором якобы состоял аббат Клаузен, настораживали Малыша гораздо больше. Во-первых, революционеры: у этой публики широкие интернациональные связи, они не простят гибели сторонников и, вполне возможно, будут мстить. Действуют социалисты грубо и предсказуемо – стрельба, адские машины, взрывы: прежде всего они стремятся достичь громкого эффекта, поиграть на публику. Благодаря таковой предсказуемости, уберечь незадачливых концессионеров от опасности со стороны радикалов будет достаточно просто. Во-вторых – Сионский Приорат…

Малыш недовольно поморщился, большим пальцем откинул крышечку карманной пепельницы и затушил окурок папиросы – не любил сорить. Будучи прекрасно осведомленным о теневой жизни Парижа, Люк Анно знал, что это мистическое общество не выдумано, пускай и мало кому известно. Казалось бы, чего такого страшного в одной из сотен организаций, ищущих тайное знание? Даже президент Франции состоит в масонской ложе и этого не скрывает! Мода обязывает. Но если вспомнить о том, что Приорат ворочает миллиардами, покупает политиков и финансирует столь нелюбимых Малышом революционеров, станешь невольно сомневаться в невинности и безобидности эзотерических забав скучающих аристократов.

Реноме самого надежного человека Франции сыграло с Малышом недобрую шутку – вроде бы и деньги заплатили огромные, и дурных последствий давняя встреча с мсье Биелем из духовной академии Сен-Сюльпис не имела, но осадок остался неприятный, будто в навозе вывалялся. В конце концов, счастье не в деньгах, а в душевном спокойствии, которого Люк Анно был лишен уже целых пять лет. Нельзя браться за грязные дела – нельзя похищать и убивать детей, нельзя отбирать последнее у людей бедных, нельзя добиваться своих целей террором и бомбами, губящими невинных. При всех своих немалых грехах Малыш придерживался строгого кодекса чести, переступить через который было невозможно, – доброе имя стоит очень дорого.

Зимой 1907 года через знакомцев из парижского муниципалитета Малышу пришло интереснейшее предложение – на карточке рисовой бумаги значилось: «Задаток 2 млн. Понтуаз, ресторан „Мария-Антуанетта“, 2 февраля, 11 вечера». От этого с самого начала попахивало дешевой пьесой – почему надо тащиться в Понтуаз, разве мало в Париже ресторанов с отдельными кабинетами, где можно спокойно обговорить дело? Зачем сразу указывать сумму аванса, тем более, настолько неправдоподобную? И потом, разве нельзя встретиться днем?

Малыша заинтересовали не деньги (после третьего честно заработанного миллиона попросту перестаешь их считать), а фигура заказчика – выяснить, кто назначил свидание в Понтуазе было проще простого, Люка Анно на мякине не проведешь и театральными трюками не смутишь. Аббат Биель – директор семинарии, милейший старичок, не нищий, но и не богач. Вполне вероятно, что настоящим заказчиком выступает Римская курия, Ватикан по инерции предыдущих столетий еще пытается крутить интриги в Европе. Без особого, впрочем, успеха – времена другие.

Почему бы не выслушать его преподобие? А кроме того, если только задаток составляет целых два миллиона, какова же окончательная сумма контракта?

– …Десять миллионов, – уверенно ответил аббат Биель. Святой отец приехал на тайное рандеву в статском платье и (о Господи, что за идиотизм!) с накладными усами. – Мсье Анно, известно, что вы можете справиться с любым, самым невероятным и наисложнейшим делом.

– Почти с любым, – уточнил Малыш. – Я могу отказать, если желания заказчика входят в противоречия с некоторыми основополагающими ценностями. Например, я не убиваю детей.

– Что вы, что вы, – в ужасе замахал руками аббат. – Ни в коем случае, как вы могли подумать! Речь идет совсем о другом! Единственно, это потребует длительного времени – не меньше года…

– Год? – опешил Люк. – Все мои контракты обычно краткосрочны.

– Взгляните, – господин Биель сдвинул брови и выложил на стол бумаги, подшитые в журнал. Странная эмблема на обложке – три пчелки в геральдическом щите. – Что вы скажете об этом?

Малыш пробежался взглядом по отпечатанному на пишущей машинке тексту и понял: десять миллионов за такую работу это даже мало… Что, черт возьми, они задумали? Пункты вроде бы вполне привычные: контрабандная доставка груза оружия (почему именно в Боснию и Герцеговину?), перевод денег на такие-то счета, обналичивание, распределение по нижеследующим адресам. Подкупить господина N на условиях заказчика, если откажется – убить, смерть должна выглядеть, как несчастный случай. Поле деятельности обширнейшее: Франция, Балканы, Италия, Алжир… Масштаб потрясал.

– Ну, знаете ли, – Малыш аккуратно положил бумаги на стол. – Аббат, вы хотя бы представляете, каков объем текущих расходов?

– Вам предоставят открытый счет. На любую сумму. Повторяю – любую.

– Не боитесь, что я украду деньги и сбегу в Бразилию? – фыркнул Малыш.

– Никоим образом, мсье. Именно поэтому мы обратились к вам.

– Pardon, а ваш социальный статус князя Церкви и мое ремесло не входят в противоречие? Директор одной из крупнейших семинарий Франции, священник, облеченный доверием Папы Римского, просит помощи у заурядного бандита?

– Я не «князь Церкви», а всего лишь скромный аббат, это первое. Второе: слово «заурядный» к вам неприменимо. Незачем прибедняться, мсье Анно – вы мастер, а не грубый ремесленник!

– А если ничего не получится? Я раньше не сталкивался с настолько… гм… внушительным объемом работы. Придется вовлечь десятки, возможно, сотни людей!

– Оставите аванс себе и навсегда забудете об этом разговоре… Так вы согласны?

Малыш никогда не стремился к наполеоновскому размаху, ему хватало обычных контрактов, когда интересных, когда самых заурядных. Но попробовать свои силы в крупной операции, задействовать все нити и связи, в точности исполнить разработанный кем-то грандиозный план – ох, заманчиво! А самое главное, не выезжать при этом из Парижа и сидеть, подобно пауку в центре сети, улавливая малейшие колебания! Невероятно соблазнительный проект!

Тогда Люк Анно не понимал, чего именно добивается аббат Биель, встречи с которым стали ежемесячными. На первый взгляд казалось, что большинство акций почти не взаимосвязаны – громкое убийство военного атташе Республики в Марокко и перевод денег на счет патриотической итальянской газетенки «Ла лотта ди класс», выпускаемой социалистом Бенито Муссолини, выглядят как два отдельных события, но если вдуматься…

Малыш был очень умным человеком: понимание пришло уже летом 1907 года после нападения Франции на Марокко и расширения галльской колониальной империи за счет африканских территорий. Повод для оккупации подал Люк Анно, в глаза не видевший погибшего от рук нанятых зуавов атташе и считавший такового чистой абстракцией. Потом еще хуже: Балканская война, аннексия Австро-Венгрией Боснии, тысячи погибших… Малыш в самом буквальном смысле этих слов творил историю. Вернее, давал в руки других людей инструменты, которыми они и вырубали памятник своей эпохе: деньги и оружие. Открытый счет это позволял, а денег там хватало на всё.

Именно тогда аббат Биель, весьма довольный результатами деятельности Малыша, и проговорился о Сионском Приорате: организации, которая вскоре вернет Европе богоданное владычество Истинных Королей.

«Психопат» – таково было первое заключение Люка Анно. «Крайне опасный психопат, а вернее шайка психопатов!» – уточнил для себя Малыш после известия о вступлении Австро-венгерских войск в Сараево. Ничего себе, устроить за год целых две войны! Причем последняя взбудоражила весь Старый Свет: Балканы всегда были гнойным нарывом на теле материка – еще немного, и великие Империи сцепились бы в ужасающей бойне. Обошлось, но в следующий раз не обойдется, – это Малыш знал твердо.

Выполнив к осени 1908 года контракт с аббатом Биелем, Люк Анно через подставных лиц перевел пять миллионов франков в помощь раненым и детским приютам в Боснии и королевстве Сербия. Вторую половину оставил себе – любая работа, даже настолько грязная, должна быть вознаграждена. Впредь на письма директора семинарии Сен-Сюльпис Малыш отвечал нейтральным «благодарю, но у меня нет времени», а от подозрительных и анонимных предложений наподобие вчерашнего корректно отказывался – хлопотно, мол.

Если юный мсье де Монброн сотоварищи и впрямь вызвали гнев Приората, способного искусственно вызывать войны и за неделю тратить половину государственного бюджета Франции, помочь им будет очень и очень сложно. Если не сказать – невозможно…

Биель, Клаузен и остальные фанатики явно полагают себя непогрешимыми и всемогущими. В этом их слабость. На том и сыграем.

– Остановите возле кафе «Монсегюр», – приказал кучеру Малыш и машинально сунул в его левую ладонь несколько монеток, выуженных из кармана пиджака. – Да-да, здесь.

– Благодарю, мсье! – обрадованно прокричал возница в спину Люка Анно.

Тот не обернулся.

Щедрый человек, сразу видно: три кругляша по десять су и золотой наполеондор с остроносым ликом последнего императора всех французов…

* * *

– Готов выслушать любые предложения, – тихо сказал милорд, обведя взглядом собравшихся в гостиной концессионеров. Заседание устроили после ужина, по уважительной причине отсутствовал Робер: мсье Монброну стало лучше, за сутки горячку удалось снять, но мадам Жюстин категорически воспретила ему покидать спальную комнату и заперла рвавшееся на свободу чадо на ключ. – Если вы еще не догадались, положение кошмарное… После катастрофы на Восточном вокзале я не знаю, что и думать. У кого есть разумные предложения?

– От клада надо избавляться, – уверенно сказал доктор. – Немедленно.

– А толку-то? – уныло отозвался Тимоти. – Дракон проснулся, а как усыпить его обратно не знает даже Хаген.

Все повернулись к господину Реннеру, в данный момент пребывавшему в своей обычной ипостаси. Ойген неуверенно пожал плечами и ничего не ответил. Его «вторая половина» тоже предпочла промолчать.

– Мы имеем дело не с живым драконом, а с неким сгустком волшебства, – уверенно сказала Ева. – Будь Фафнир обыкновенным крылатым ящером с огнедышащей пастью, управиться с ним оказалось бы нетрудно. Если Зигфрид убил дракона обыкновенной заточенной железкой, то современные пушки превратили бы его в решето…

Джералд глянул неодобрительно – речь идет о серьезных вещах, а мадемуазель Чорваш шутить изволит! С проклятием Фафнира никакими пушками не совладаешь, тут даже Роял Флит со всеми его дредноутами и крейсерами не поможет.

…С прошлого вечера ящик с золотом Нибелунгов покоился в подвале английского посольства, а задержка с доставкой «дипломатического груза» была вызвана известными событиями на Гар де ль’Эс: пока разобрали завалы, пока отцепили и отправили на запасные пути уцелевшие вагоны, среди которых был и почтовый, пока рассеялась толпа зевак, окружившая полуразрушенный вокзал… Фафнир постарался от души: семьдесят шесть погибших, три сотни раненых, поезда не ходят до сих пор.

Жандармский префект сообщил в газеты, что машинист, его помощник и кочегар, скорее всего, были убиты непосредственно перед прибытием экспресса в Париж, по крайней мере, таковы первые выводы экспертов-медиков, которые исследовали найденные останки: на телах обнаружены повреждения, абсолютно нехарактерные для последствий взрыва. Какие конкретно – Джералд и все прочие не сомневались, благо успели изучить привычки Фафнира.

Катастрофа явилась дополнительным подтверждением того, что дракон начал активно действовать не только ночами и старательно искал все новые и новые жертвы. Кстати, нынешним утром в посольстве обнаружили мертвого ночного сторожа – в клочки его не порвали, но проводивший вскрытие анатом ближайшего морга с безмерным удивлением отметил странность: в жилах полностью отсутствовала кровь, а ран, даже самых крошечных, на теле не было. Грозил разразиться скандал: полиция сочла этот случай убийством и потребовала осмотреть здание британской миссии – кровавых пятен, впрочем, не нашли и следствие в первый же день зашло в тупик.

Ева и Хаген чувствовали присутствие дракона – бесплотная субстанция витала над городом подобно незримому облачку, источая сполохи ярости. Фафнир не являлся «злом» в классическом понимании этого теологического термина, он не имел никакого отношения к христианской мифологии – зло Люцифера воздействует на мир через поступки людей, сделавших сознательный выбор в пользу греха, а Проклятие Фафнира было воплощением первородного хаоса и врагом любой упорядоченности. Стихией разрушения. Так, по крайней мере, объяснил Хаген.

– Теоретически, любое проклятие можно снять, – сказал грустный доктор Шпилер. – Вспомним легенды: проклятие, как направленная на определенного человека или нескольких людей злая сила, исчезает само собой после исполнения. В нашем случае – после гибели всех участников истории с кладом Нибелунгов: Зигфрида, бургундских королей и их сестры.

– Из этого надо сделать вывод, что единственный путь к избавлению от Фафнира – общее героическое самоубийство? – хмыкнул Тимоти. – Если, конечно, придерживаться сомнительной версии о том, что история повторяется. Зигфрид – мистер Роу – уже мертв, причем погиб именно так, как было описано в «Песне», в живых пока остались три короля, Хаген, а теперь еще к нашему обществу присоединилась Кримхильда… Только герр доктор в это построение не вписывается!

Спорить с данным утверждением было невозможно: череда подозрительных случайностей, во многом соответствующих сюжету окаянной «Песни», наводила на самые печальные размышления. Если так будет продолжаться и дальше, господам концессионерам грозит преждевременная гибель во цвете лет – Фафнир никого не пощадит! Впрочем, имелись и существенные расхождения с первоисточником: отсутствовала женщина, долженствующая сыграть роль исландской королевы Брунгильды, короля Этцеля в обозримом радиусе тоже не наблюдалось, а Евангелина-Кримхильда замуж пока не собиралась, – а ведь именно свадьба Кримхильды спровоцировала последнюю битву, в которой полегли все герои легенды…

Кстати, о мадемуазель Чорваш. Неожиданное и весьма бурное появление в маленьком обществе обладателей тайны Фафнира нового участника (точнее, прекрасной участницы) вызвало у концессионеров вполне понятный шок. Можно сколько угодно рассуждать об эманципации, равных правах женщин и мужчин, современных нравах и тому подобном, но… Ева настолько уверенно приняла на себя командование после ночной стычки под Страсбургом, что даже весьма скептически настроенный мистер О’Донован, вдоволь насмотревшийся на бешеных американских суфражисток и воспринимавший их с юмором, мигом заткнулся и понял: эта решительная девица на многое способна, газеты не врали.

…Дилижанс бросили на окраине Фальсбурга, к станции отправились вдоль железнодорожных путей пешком – идти через городок было опасно, любой бдительный шуцман мог заинтересоваться, что это за сомнительные типы шляются по улицам в столь поздний час, когда почтенные бюргеры видят десятый сон? Тем более что один из этих типов ранен (полубессознательного Монброна тащил на себе Ойген)!

Злополучным кладоискателям снова повезло: их не заметили ни обходчики, ни полицейский, прохаживавшийся по платформе – в ожидании поезда компания укрылась в тени одного из пакгаузов. Состав пришел через двадцать минут, остановился на запасном пути, Ева вместе с Тимоти сбили пломбу с дверей одного из вагонов, выяснили, что он наполовину загружен мануфактурой и на рулонах ткани можно вполне удобно устроиться, после чего приступили к абордажу.

Прогрохотал мимо цюрихский экспресс, свистнул паровоз и через двадцать минут поезд пересек мост через Саар, оказавшись на территории Франции. Как и утверждала Ева, на границе товарный состав не досматривался.

Немедленно возник спор: стоит ли высадиться в Нанси или Шалон-сюр-Марн и немедля отправить Робера в больницу – доктор Шпилер оказал ему необходимую помощь, в его саквояжике нашлись бинт, шприцы и ампулы с морфием, но с огнестрельными ранами лучше не шутить, тем более что кровотечение удалось остановить с трудом и рана могла в любой момент открыться. Большинством голосов решили ждать до Парижа – всего-то пятьсот с небольшим километров!

Одна беда: концессионеры не учли, что, в отличие от привычных пассажирских поездов, товарные составы частенько задерживаются на узловых станциях, где могут простоять несколько часов. Так и вышло, путешествие растянулось едва ли не на сутки, но, к счастью, состояние Робера не вызывало опасений, а на длительных остановках выбиравшийся из вагона Тимоти бегал за оранжадом и пирогами, рискуя отстать.

Времени как для отдыха, так и для разговоров хватало с избытком и Евангелина сочла необходимым задать два самых важных вопроса: что, собственно, происходит и кем является человек, которого вы называете то Хагеном, то Ойгеном? Третий вопрос автоматически родился после очередного «превращения» Ойгена в самого себя, случившегося у всех на глазах еще до отправления поезда из Фальсбурга, – на Джералда и остальных эта метаморфоза впечатления не произвела, зато Евангелина на некоторое время лишилась дара речи, увидев действие настоящего «волшебства».

Взаимные объяснения ясности не добавили, скорее еще больше запутали, как Еву, так и милорда – остальные в разговор не вмешивались, Тимоти устроился возле отодвинутой на четверть двери выгона и любовался ночными пейзажами, Курт Шпилер пытался задремать, а Робер видел красивые сны, навеянные инъекцией морфия. Ойген просто сидел рядом с милордом и молчал, отдав Джералду все права на рассказ о недавних событиях.

Евангелина в свою очередь озадачила лорда Вулси небылицами о «волшебстве» – он еще мог поверить в месмерические явления и гипноз, но «исполнение желаний» или способность на несколько минут стать «невидимой», это, согласитесь, чересчур. Тем не менее Ева сразу поняла необычность Ойгена и подробно описала свои ощущения во время первой мимолетной встречи и необъяснимые происшествия на страсбургской дороге, начиная от направленной «волны» энергии, и заканчивая обменом мыслями.

– Она немножко похожа на Хагена, – добавил тут австрияк, за последнее время вполне освоившийся со своим alter ego и переставший бояться явившегося из далекого прошлого мажордома Бургундского двора. – Он сказал, что госпожа Евангелина выглядит так же, как Кримхильда, и на ней лежит божественная печать. Печать тех, старых богов.

– Ну и ну, – охнула Ева. – Мало мне проклятия далекого пращура!

– Какого проклятия? – насторожился Джералд, ставший относиться к данному слову со всей серьезностью.

– Слышали о князе Владе Цепеше из Трансильвании? Так вот, это мой прапрапрадедушка по материнской линии.

У милорда вытянулось лицо и округлились глаза. Евангелина расхохоталась так, что доктор Шпилер проснулся и недовольно проворчал что-то на немецком.

– Кровь предков иногда играет с нами любопытные шутки, – сказала Ева, отсмеявшись. – Ради Бога не беспокойтесь, я не вампир, да и князь Цепеш тоже не являлся вампиром. Да, это был отважный воин и невероятно жестокий человек, настоящий монстр, но в те времена жестокость была оправдана – шла бесконечная война с османами, иначе власть было не удержать. Между прочим, именно из-за того, что Цепеш сажал своих противников на кол, появилась легенда о том, что упыря можно убить, вонзив кол в сердце. Все это чепуха и глупые сказки – если бы вампиры существовали, я бы знала. Так вот: все потомки князя владели необычными способностями. Моя мать предсказала свою раннюю смерть с точностью до часа, хотя была здоровым человеком и могла прожить до глубокой старости. Она умерла от дифтерита, во время эпидемии 1903 года.

– Я очень сожалею, – буркнул милорд.

– Бабушка, Маргерита Брезой-Цепеш, тоже была хорошей предсказательницей, – продолжила Ева. – Прадед воевал в армии Бонапарта, начиная с египетского похода и заканчивая битвой при Ватерлоо, дослужился до бригадного генерала, участвовал в сорока трех сражениях. Он ни разу не был ранен и объяснял это колдовским заговором. Я склонна прадеду верить.

– По-моему, это вовсе не проклятие, а весьма полезные качества, – сказал в ответ Джералд. – Как вы говорите – «волшебство»?

– Нет, сударь, речь идет как раз о проклятии, – возразила Евангелина. – О проклятии одиночества и осознания того, что ты не такой, как остальные люди. Проклятии бесконечного поиска себе подобных и проклятии неразрешимой загадки. По-моему, вы должны хорошо меня понимать – загадка клада Нибелунгов к этому располагает. Я ношу тайну в себе и, в отличие от вас, не в состоянии добровольно отказаться от нее – мой «клад» в Рейн не выбросишь…

– И многих вы нашли?

– Троих, включая господина Реннера. Первым был нищий дервиш в Индии, я увидела его на улице Бомбея – он не понимал ни по-английски, ни по-французски. Второй – русский граф Барков, мы встречались в Вене на юбилее эрцгерцога.

– Что же граф? Он понял, что столкнулся с… родственной душой.

– Разумеется. Мы поговорили, выяснили, что ровным счетом ничего о себе не знаем и теперь обмениваемся вежливыми письмами.

– Звучит обнадеживающе… Если верить древнегерманской теории фатума, никто не может противостоять судьбе – провидению было угодно, чтобы наша встреча состоялась, и вот мы здесь.

– Только вместо королевского дворца Вормса – пыльный товарный вагон, – съязвила Ева. – Давайте вернемся к вашей истории. Ойген, почему ты мне помог? Когда сломалось авто, вы проезжали мимо, спустя минуту пришла «волна». Я почувствовала, что она намеренно направлена на меня. Это ведь не было случайностью?

– Не было, – кивнул Ойген. – Хаген отдал своей силы, он знал, что спасти наши жизни можете только вы…

– Постой-ка, – вскинулся милорд. – Это значит, что Хаген из Тронье может влиять на судьбу? Воздействовать на обстоятельства, изменять их по своему усмотрению? По собственной воле?

– Наверное, так, – помявшись, сказал Ойген. – Я еще не разобрался до конца.

– Влиять на судьбу? – переспросила Ева. – Нет-нет, речь идет об использовании человеческой свободы воли по ее прямому назначению: если обстоятельства сильнее тебя, значит, предопределение можно обмануть, это единственный путь к победе!

– Опять метафизика, – расстроился Джералд. – Эдак мы окончательно запутаемся! Евангелина, вы же современная образованная девушка, всему происшедшему с нами должно быть рациональное объяснение! Без ссылок на фатум и прочие сомнительные с точки зрения логики выкладки!

– По-моему, это вы первым начали рассуждать о велениях судьбы! – с усмешкой парировала Ева. – Хотите рациональности? Пожалуйста: нельзя будить демонов прошлого. Чем вам мешал дракон? Фафнир мирно спал полторы тысячи лет, но тут примчались возжаждавшие сомнительной славы первооткрывателей богатые бездельники и повторили ошибку, от которой предостерегала «Песня о Нибелунгах»: забрали у дракона его сокровища. Теперь будьте добры уверовать: волшебство, драконы и жуткие проклятия языческой эпохи не исчезли. Они всего лишь дремлют в забытых всеми укрытиях, в пирамидах Египта и Читсен-Итца, в заброшенных храмах Индии, в степных курганах России и полых холмах Ирландии. Вы, милорд, осмелились вторгнуться в сферу, о которой человек ХХ века не имеет и малейшего представления! Я не говорю о том, что наши языческие предки, отлично осведомленные о возможностях бесплотных или воплощенных в материальные тела духов, должны были сто раз подумать перед тем, как войти в соприкосновение с миром незримым!

– Зигфрид разве думал? – невесело улыбнулся Джералд.

– Спросите у Хагена, – с едкой иронией бросила Евангелина. – Он точно знает мотивы. Между прочим, светает, я хотела бы час-другой отдохнуть.

– Я и мистер Тимоти посторожим, – сказал Ойген. – Но мне кажется, что сейчас опасность нам не грозит.

– Одного мы не предусмотрели: запастись провизией. Пить хочется, – вздохнула Ева. – Ничего, переживем.

– Если поезд остановится в Нанси, я сбегаю на вокзал, – Тим, оказывается, следил за беседой. – Джерри, деньги у тебя? Дай мне сотню франков!

* * *

Вечернее заседание концессии в доме Монбронов закончилось ничем. Евангелина, склонная называть вещи своими именами и не прикрываться условностями этикета, высказалась прямо – мы, господа, сейчас напоминаем учредителей похоронного бюро, собравшихся обсудить коммерческий план на ближайшее время. Рано себя хоронить, джентльмены! В конце концов, мсье Анно обещал, что все обойдется…

– Не переоценивайте возможности этого господина, – проворчал Джералд, не питавший добрых чувств к представителям уголовного мира. – Мадам Жюстин уверяет, будто Анно незаменим в ситуациях исключительных, однако… Выглядит он как-то несерьезно. Котелок этот дурацкий!

– Твой прежний цилиндр смотрелся еще хуже, – не удержался Тимоти. – И потом, как, по-твоему, обязан выглядеть настоящий гангстер? Волчья пасть, повязка на глазу, ятаган на поясе и бутылка яда под мышкой? Он предложил вполне разумный план. Кстати, десять вечера, скоро должны прийти его посланцы…

Двое поздних гостей и впрямь пожаловали через несколько минут и выглядели в точности так, как описал Малыш: пожилой мсье с седой эспаньолкой и тощий черноволосый парень с обитой тонкой кожей вместительной коробкой на ремне.

– Куда пройти? – даже не поздоровавшись, осведомился седой. – Нам потребуется хорошо освещенная комната и стол.

По рекомендации экономки обосновались в музыкальной гостиной – там было целых три электрических люстры. По настоятельной просьбе друзей мсье Анно шторы были плотно задернуты, после чего началось священнодействие – из ящика были извлечены фотографический аппарат, низенький замысловатый штатив и упакованные в фольгу чувствительные пластины. Готовое к работе сооружение установили на венецианском изразцовом столике, после чего старикан взглянул на Джералда:

– Где бумаги?

Процедура фотокопирования документов аббата Теодора заняла сорок минут, затем молчаливые господа быстро собрались, сообщили, что отпечатанные карточки и оригиналы пластинок доставят завтра рано утром, а также забрали черную папку с тремя тиснеными пчелками – ее следовало передать Люку Анно, а уж он найдет способ распорядиться манускриптами.

С тем концессионеры распределили ночные дежурства (первым на стражу встал Ойген) и разошлись по комнатам, почти уверенные в собственной безопасности, – здание охраняли как полиция, так и сподвижники Малыша. Последние были куда надежнее: в отличие от жандармов, их невозможно было подкупить, каждый знал, что измена повлечет за собой роковые последствия. За предательство Малыш карал беспощадно и с неимоверной жестокостью, потрясавшей даже самых закоренелых негодяев и каторжников: как следствие, дисциплина в его организации поддерживалась идеальная.

В крупных столичных городах жизнь ночами не замирает, она всего лишь становится другой, более увлекательной, рискованной и таинственной. Веселый Париж не исключение, а образец – богачи проводят время в лучших ресторациях и модных салонах, гремит музыка в «Красной мельнице», катят по широким бульварам автомобили, над берегами Сены мерцает розовато-белое электрическое зарево. Тихо лишь в окраинных районах – к примеру, в Версале…

Никому не заметная возня вокруг нескольких главных исторических достопримечательностей Парижа и окрестностей – Лувра, дворца Фонтенбло, уже упомянутого Версаля и музея Рамбуйе – возникла еще минувшим днем. Малышу пришлось задействовать все имеющиеся в распоряжении силы и затратить на организацию предстоящей авантюры почти десять часов. Невероятная спешка могла погубить весь замысел, однако солидный опыт Люка Анно перевесил возможные риски и шестеренки отлаженного механизма (предварительно смазанного большими деньгами) неостановимо завертелись.

Солидные люди встречались с другими людьми, попроще, быстро договаривались, передавали из рук в руки конверты с ассигнациями или кошельки с золотом, обещали простить долг или незамысловато угрожали; экипажи с получившими наистрожайшие инструкции непосредственными исполнителями после заката выехали из темных дворов в нескольких предместьях Парижа, от Монтрёя до Сен-Женевьев и Шампиньи, ну а вскоре после полуночи началась тихая и аккуратная работа.

Малыш, без всякого труда ушедший от наблюдения, обосновался в квартире на улице Монгольфьер, в полуквартале от городского управления полиции – как гласит старинная истина, темнее всего под лампой. В этом удобном логове имелось целых пять выходов (на крышу, во двор, на две соседние улицы, плюс тайная лестница в тоннель метро), сюда провели три телефонных линии и телеграф, входная дверь из парадной была обшита листовой сталью, а оружейному арсеналу могла бы позавидовать гвардия президента Республики. Впрочем, мсье Анно недолюбливал огнестрельное оружие – своими собственными руками Малыш не убил ни одного человека, если не считать порезанного ножом пьяного матроса в припортовом кабаке Гавра двадцать семь лет назад. Люку тогда исполнилось пятнадцать…

Незадолго до четырех ночи пришло первое и самое важное сообщение – шум поднят, жандармы стягиваются к Лувру, груз доставлен по назначению. Затем последовало еще семь телефонных звонков с подтверждениями успеха. На рассвете, когда город начал просыпаться, а великосветские кутилы разъезжались из ресторанов и кабаре по домам, Малыш с удовольствием выкурил очередную папиросу, набросил клетчатый макинтош, утвердил на голове черный котелок, который так возмутил лорда Вулси, запер квартиру и, спустившись по парадной лестнице, вышел на улицу.

– Домой, – сказал Люк Анно кучеру, с позднего вечера дожидавшемуся «короля». Экипажем правил старший сын Малыша, только наследнику можно было доверить секрет дома на улице Монгольфьер. – Шесть утра, можно будет часа три поспать…

Экипаж двинулся в сторону Рю де Тюрбиго. Малыш привычным движением отправил скромные карманные часы в карман жилета и вдруг замер. «Счастливого» наполеондора на месте не оказалось. И, судя по всему, потерялась монета еще вчера – как можно было такое не заметить!..

* * *

– Благодаря новой сенсации статьи о похищении мадемуазель Чорваш благополучно переместились на третьи полосы, – заключил Джералд, пролистывая за завтраком пухлую «Ля Паризьен». – Кстати, Ева, почему бы вам не связаться с безутешным отцом? Он беспокоится о вашей судьбе!

– Я вчера попросила мсье Анно отправить телеграмму.

– Что же, прямым текстом? – поразился Тимоти. – С ума сошли? Вас ищет полиция всей Европы, они обязательно начнут копать, кто, как и откуда послал сообщение в адрес господина Чорваша!

– Не надо считать меня круглой дурой, – жестко сказала Ева. – Членами правлений крупных банков и предприятий для срочной телеграфной связи используются шифры, о которых знает весьма ограниченный круг. Спросите у мадам де Монброн, она наверняка знает… В Будапешт на имя отца должна прийти самая невинная депеша о положении на текстильном рынке Голландии, а использовав шифр, он моментально поймет, что со мной все благополучно и я вне опасности. Обычная практика, разве в Америке по-другому?

О’Донован только вздохнул – знатно его отшили! Эта девица неплохо разбирается в тонкостях бизнеса!

– «Дерзкое ограбление Луврского музея» – продолжил изучение заголовков милорд. – «Полиция в растерянности». Знаете, что украли? «Джоконду» авторства Леонардо да Винчи и два полотна Караваджо^[113]. Страховая стоимость картин оценивается в пять миллиардов франков.

– Ого! – воскликнул доктор Шпилер. – Вот это размах! Достойно уважения.

– Грандиозный скандал, – улыбаясь, согласилсяДжералд. – Бесследно пропали двое охранников, подчиненных дирекции музея, и один из жандармов префектуры, дежуривший ночью у входа для работников музея со стороны крыла «Денон», не исключается их соучастие. Свидетели отсутствуют. Каково, а?!

– Новостей о других ограблениях нет? – немедленно отреагировала Евангелина, бывшая в курсе дела. – Или только Лувр?

– Ни единой заметки, – покачал головой Джералд, внимательно изучив первые страницы газеты. – Никаких сомнений, всю эту неделю пресса будет обсуждать только невероятную кражу из Лувра – о нас прочно забудут.

– Не мы в этом спектакле играем главные роли, – напомнила Ева. – Однако меня пока более чем устраивает позиция безликого статиста. Не люблю громких слов, но мсье Анно – гений.

– Расскажите, хватит недоговорок! – взмолился доктор. – Что за таинственность? В конце концов, я, Тимоти и Ойген являемся полноправными членами концессии! Робер пока может оставаться в счастливом неведении, чем меньше он знает, тем лучше – юноша излишне впечатлителен!

Джералд в общих чертах обрисовал коллегам изумительный план Малыша еще вчера, однако предпочел подождать с подробными объяснениями до исполнения первой части замысла. Люк Анно предупредил: все узнаете из газет – будь то провал или громкая победа.

Гениальность протеже мадам Монброн проявлялась в умении мгновенно оценить возможности противоборствующих сил и принять решение, наиболее соответствующее интересам заказчика. В случае с обладателями проклятого клада кратчайший путь, если не к победе, то к паритету с опасным противником (а Малыш расценивал Приорат как очень серьезного врага), должен быть проложен не силой, а хитростью и феерической наглостью – наглостью, которой никто не может ждать от таких дилетантов, как Джералд Вулси и компания! Ну и фактор неожиданности, разумеется…

– Аббат Клаузен претендует на сокровища, верно? – безмятежно-уверенным голосом вопрошал Люк Анно. Милорд попытался было дополнить, что уродливого священника интересовал не столько клад, сколько заключенное в нем Проклятие Фафнира, но Малыш сразу понял, что разговор сейчас вернется в прежнее неконструктивное русло и поднял руки ладонями вперед в предостерегающем жесте: – Опустим мистическую составляющую, она не входит в сферу моих интересов. Аббату нужно золото Нибелунгов, так?

– Так, – кивнул Джералд. – Точнее, какая-то конкретная вещь, в которой содержится сила Фафнира.

– О Господи… – Малыш поднял очи горе, но от ненужной язвительности удержался. – Вы можете достаточно подробно описать, какие вещи и предметы находятся в ящике, который вы вывезли из Германии?

– Конечно! Помню наперечет, разве что количество монет не смогу точно указать!

– А какие именно монеты – тоже помните?

– Я слышал от мистера Роу названия… Византийские безанты, солиды императора Феодосия, персидские деньги, некоторые из Индии. Все выпущены до шестого века по Рождеству.

– Отлично! – восхитился Малыш. – Замечательная нумизматическая коллекция. Только золото или было серебро?

– Очень немного.

– Дальше? Оружие, доспехи, украшения?

– Зачем это вам, мсье?

– Узнаете! – Люк Анно повернулся к мадам Жюстин. – В доме есть каталоги музеев и частных собраний древностей?

– Н-нет, я этим не интересуюсь, – слегка растерянно сказала госпожа де Монброн.

– Скверно, – нахмурился бодрый толстячок, без разрешения подошел к бюро, взял бумагу, перо и быстро набросал на листке несколько уверенных строчек. – Отправьте служанку в книжный магазин Д‘Ансени, это рядом. Там должны быть нужные издания, пусть она покажет бумагу книгопродавцу, хозяин разберется.

Незамедлительно появившаяся Ванесса исчезла вместе с листочком и несколькими крупными купюрами, выданными на покупки мадам, – расходы, как обычно, за счет человека, предложившего контракт.

– Не нужно сердить влиятельных людей, а особенно людей, помешанных на некоей сверхценной идее, – наставительно сказал Малыш Джералду, погрозив коротким и пухленьким указательным пальцем. – Я имею в виду Сионский Приорат, милостивый государь. Вы лишили их клада и укра… гм… одолжили некие документы, верно? Давайте вернем и то, и другое! Вкупе с вашим извинительным письмом.

– Исключено, – милорд выпрямился и сверкнул глазами. – Золото Нибелунгов теперь принадлежит нам! И мы несем ответственность за пробуждение Проклятия!

– Проклятие-шмаклятие, – невежливо проворчал мсье Анно, едва не сплюнув на персидский ковер, украшавший рабочий кабинет Жюстин. – Да ради бога, оставьте настоящий клад себе и делайте с ним все, что захотите! Подсуньте Сионскому Приорату фальшивку и дело с концом! С манускриптами сложнее – если вы не хотите с ними расставаться, покаяние не будет выглядеть искренним и не позволит выиграть время. Нужно сделать копии!

– Как? Перепись документов займет в лучшем случае две недели!

– Один мой знакомец, весьма многим мне обязанный, является владельцем фотографический мастерской, – развел руками Малыш. – Идеальные копии, которые, вдобавок, можно размножить. Я могу прислать фотографа ближе к вечеру.

– А это выход, – оживилась Ева. – К чему нам оригиналы? Джералд, вы ведь хотели прочитать текст рукописей, а не стать их владельцем? Правильно?

– Хорошо пусть так, – сдался лорд Вулси. – И все равно я не понимаю…

– Чего же тут непонятного? – сказал мсье Анно, замечая, что англичанин не успевает следить за ходом его мыслей. – Троянский конь. Обманка. Мы быстро собираем надлежащее количество старинных драгоценностей, упаковываем, и под видом клада Нибелунгов отправляем Приорату вместе с вполне настоящими бумагами и искренним выражением сожалений о возникших недоразумениях. Пока они выяснят что к чему, вы окажетесь в САСШ и организуете крепкую оборону. Я могу дать адреса нескольких коллег в Нью-Йорке и Бостоне, они помогут.

– Невозможно! – воскликнул Джералд. – План красивый, но абсолютно невероятный!

– Это почему же? – лукаво прищурился Малыш.

– Где за несколько дней вы найдете двести с лишним килограммов древнего золота, камней и украшений?

– Вы представляете, сколько в Париже музеев?

– Кражу немедленно обнаружат, это станет достоянием газетчиков, тогда – пиши пропало!

– Громкую кражу с витрины – да, обнаружат, а кражу из запасников, где пылится неисчислимое множество старинных ценностей? Из тех самых запасников, которые проверяются раз в год, и то не слишком внимательно? А чтобы отвлечь внимание публики действительно придется украсть что-нибудь «с витрины» – что-нибудь очень ценное, но не имеющее отношения к вашему кладу.

– Вы действительно сможете это устроить? – более чем серьезно спросила Ева. Она использовала «волшебство», иногда позволявшее различить, говорит человек правду или лжет, – от подаренной Хагеном «волны» еще оставался небольшой запас ярко-оранжевой энергии. Мсье Анно не обманывал, вовсе наоборот – он был полностью уверен в своих словах.

– Все в наших руках, – хмыкнул Малыш. – Трудно, конечно, но не в первый раз…

– Я готов заплатить, – проявил понимание Джералд.

– Оставьте, контракт я заключил с мадам де Монброн, услуги уже оплачены. А вот накладные расходы вам следовало бы разделить на двоих. Поскольку они будут превышать сумму моего гонорара… – мсье Анно сделал секундную паузу, подсчитывая, – примерно в шесть-семь раз.

Жюстин поджала губы, сердясь более на лорда Вулси, втянувшего ее сына в безумную аферу, чем на грядущие крупные расходы. Свободные деньги (и очень большие) у мадам имелись.

– Когда вы собираетесь отправиться за океан? – вернулся к делу Малыш. – Я бы посоветовал плыть ближайшим пароходом.

– Вечером, десятого апреля, из Шербура, – оживилась внимательно слушавшая беседу Жюстин. – Корабль прибудет в Нью-Йорк уже пятнадцатого числа вечером. Джералд, я устроила билеты на трансатлантический рейс, как вы и просили. Свободны каюты первого класса на «Титанике», телеграмма с подтверждением от компании «Уайт Стар» пришла всего полтора часа назад, я забыла сказать… Робер, конечно же, останется дома.

Глава одиннадцатая «ИЗ ЛИВЕРПУЛЬСКОЙ ГАВАНИ ВСЕГДА ПО ЧЕТВЕРГАМ…»

Французская республика,

Шербур – борт «Титаника»

8-10 апреля 1912 года

Робер де Монброн оставаться дома не желал категорически.

Как всякий избалованный ребенок, он всеми силами пытался избавиться от родительской опеки, совершенно не понимая при этом, что мадам Жюстин желает ему добра, что она старше, опытнее, искушеннее и благоразумнее. Больше того, без опеки матери (по крайней мере до женитьбы – точно) Робер являлся человеком недееспособным – исчезни вдруг твердая и уверенная в себе хозяйка дома, на которую всегда можно спихнуть внезапно возникшие проблемы и отдать ей право принятия решений, Монброн-младший оказался бы не у дел. Ему всегда требовался человек, на которого можно положиться, человек, который защитит или поможет.

В концессии дела обстояли так же: командовал Джерри, Тимоти был одновременно защитником и слегка грубоватой нянькой, покойный мистер Роу – строгим воспитателем. А Робер являлся исполнителем – безоговорочно преданным, вдумчивым, очень въедливым и дотошным, но все-таки исполнителем. Он с восторгом воспринял идею найти клад Нибелунгов, очень многое сделал для ее реализации, но если бы Монброну выпала тяжкая доля руководителя концессии, доморощенные археологи не смогли бы даже пересечь границы Германского кайзеррейха, не то, что приблизиться к Вормсу и сокровищам Фафнира. Робер не умел быть ответственным перед собой, всегда надеясь, что кто-нибудь – мама, друзья или счастливые обстоятельства – придет на помощь!

Неприятные приключения в Германии заставили Монброна отчасти пересмотреть некоторые привычки – оказавшись в тюрьме Вормса, он в кои-то веки повел себя более чем достойно и чуточку поверил в себя. Той жуткой ночью, на дороге из Страсбурга на Саар, Монброн перепугался насмерть, поняв, что именно сейчас его никто не защит – все в равном положении. И, разумеется, первым схватил пулю. Было очень больно, оценить эти страдания способен только человек, который был ранен из огнестрельного оружия!

Все последующее Робер воспринимал через туман морфия – доктор Шпилер не жалел этого драгоценного снадобья не только из желания облегчить страдания мсье де Монброна, но и пытаясь оградить всех прочих от беспрестанного хныканья самого юного и чувствительного члена шайки невезучих кладоискателей: Робер, с детства отличавшийся большими талантами, был на полтора года младше лорда Вулси и Тимоти (это не помешало ему поступить в колледж наравне со всеми), и сейчас более молодой возраст сказывался. Просыпаясь, наследник банкирского дома осознавал, что находится в железнодорожном вагоне, что болит предплечье и начинается жар, но послушно жевал поданные Тимоти теплые пироги с ветчиной и сыром, запивал пахнувшей апельсином водой из бутылочки и снова проваливался в сон – кошмарный сон, главенствовала в котором морда чудовищного зубастого ящера.

От наркотического морока Робер очнулся дома, в свой постели. Рукой не пошевелить – наложена лангета. Два знакомых голоса – доктор Лаваль и доктор Шпилер, эскулапы, похоже ссорятся:

– Коллега, вы с ума сошли! – сердился мсье Лаваль. – Сколько инъекций вы сделали? Да, я понимаю, обстоятельства, но все-таки…

Курт Шпилер оправдывался, говоря с кошмарным акцентом, присущим только бошам. Итальянцев или уроженцев Российской империи по выговору почти не отличишь, для русских французский язык второй родной – Робер ездил в Санкт-Петербург и мог с чистым сердцем это подтвердить, – но чертовы германцы коверкают благородную речь невозможно…

Окончательное пробуждение состоялось днем 4 апреля, причем назвать его «благополучным» язык не поворачивался. Сиделкой оказалась домоправительница, мадам Борж, в арсенале которой были утоливший жажду теплый глинтвейн, масса пилюль, которые следовало незамедлительно принять, и крепкий бульон с гренками. Голова болела нестерпимо, иногда бросало в пот, здоровая правая рука вздрагивала, под повязкой на левой саднило. Отвратительно!

Пообвыкнувшись и уяснив, что реальный мир никуда не исчез, Робер начал вспоминать, что произошло, и к вечеру достиг больших успехов – этому способствовали обильное питье и, конечно, доставляемые с кухни легкие блюда: у Монброна проснулся невероятный аппетит. Предписания мсье Лаваля тому не препятствовали – если больной хочет есть, значит, он выздоравливает.

Навестила маман – целых два раза. Обнадежила: лорд Вулси и все остальные тоже здесь, тебе прислали букет – Ванесса поставила на столике возле постели корзиночку с голубыми фиалками и Робер сразу понял, что мама обманывает – это ее любимые цветы! После чего устроил маленький скандал, смысл которого сводился к одному: я хочу видеть друзей и немедленно!

Вместо Джералда объявился доктор Лаваль – с обязательной перевязкой, прививками Пастера и (только не это!) очищающей клизмой. Пытки Робер перенес стойко, а затем вновь незаметно уснул, хотя и чувствовал себя неплохо. Проснулся ночью, обнаружил, что дверь спальной заперта, уныло скушал оставленные на столике желе с телячьим мясом, воздушные пшеничные булочки и три миндальных пирожных, запил остывшим зеленым чаем и улегся спать – сон лучший целитель…

Так продолжалось еще четверо суток. Бунт был поднят восьмого апреля вечером, после отъезда милорда и компании – впервые в жизни Робер посмел восстать против решения мадам Жюстин. И, как выяснилось позднее, не проиграл.

* * *

– Я лишу вас наследства! Завещание будет немедленно переписано!

– Плевать!

– Вы… Вы ужасны!

Отлично, мама перешла на «вы». Значит, она раздражена до крайности. Не расплачется, это точно – мадам де Монброн плакать не умеет.

– Я совершеннолетний! – выдал уничтожительный залп Робер.

– Великолепно, зарабатывайте на жизнь самостоятельно, мсье! От меня вы не получите ни су!

– Если это слово банкира, я склонен ему поверить.

Жюстин осеклась. Неужели мальчик начал превращаться в мужчину? Робер никогда так не разговаривал с матерью. И это не истерика, он спокоен и сосредоточен, говорит без надрыва. Мадам, однако, сдаваться не собиралась:

– Вам будет выплачена тысяча франков наличными, стартовый капитал для открытия своего дела. Получите немедленно в отделении банка на первом этаже. Я распоряжусь немедленно.

– Благодарю, мама.

– Теперь я вам не ма…

Жюстин подавилась воздухом на вдохе. И впервые за много лет почувствовала, как на глаза набежали слезы. Робер ошибся.

Так, надо держать себя в руках! Сохранить лицо.

– Робер?

– Что вам угодно, мадам? – нерешительный мямля аккуратно укладывал в чемодан вещи, ловко орудуя одной рукой, левая по-прежнему была на перевязи.

– Робер, чековую книжку ты получишь в нашем отделении в Нью-Йорке. Кредит… Ну допустим, сто тысяч долларов САСШ. Пожалуйста, не трать на излишества.

– Не буду, – огрызнулся Робер.

– Я… я…

– Мама, пожалуйста, не надо.

– Хорошо, – Жюстин справилась с собой. – Ты уверен…

– Да, мама, уверен.

– У тебя нет билета. Тебя не пустят на корабль.

– Джерри обязательно что-нибудь придумает.

– Может быть, вам потребуется большая сумма наличными?

– Мама, пожалуйста, не беспокойся. Все продумано.

Ничего не было продумано. Ничего. По крайней мере, со стороны Робера де Монброна. Ничего, кроме синего паспорта Французской республики – и тот восстановила мадам Жюстин, пользуясь связями в мэрии Парижа.

– Теперь я могу отправиться на вокзал? – Робер настороженно посмотрел на мать, ожидая обязательной атаки и готовый сопротивляться.

– Конечно. Тебе придется взять извозчика, я не приказывала заложить наш экипаж…

– Я пришлю телеграмму из Нью-Йорка.

– Я буду ждать.

Дверь закрылась. Мадам де Монброн еще минуту посидела в кресле, затем встала, прошла в свой кабинет и заставила себя взяться за бумаги. «Досточтимый Мсье, апреля четырнадцатого сего…»

Робер спустился по лестнице в помещение банка, взял в окошечке «для особых клиентов» пачку ассигнаций по десять франков, одну разменял на мелочь, потом вышел на улицу Тампль, и неожиданно для самого себя довольно умело свистнул в два пальца, как показывал Тимоти. Подъехал экипаж.

– Куда вам, сударь?

– К поезду на Шербур. Успеете за десять минут – двойное вознаграждение.

К великому удивлению мсье де Монброна, в поезде оказались свободны несколько дорогих купе и билет был куплен без затруднений. Только когда экспресс прошел через Париж, миновал Аржантей, Пуаси и Мант-де-Жоли Робер понял: это свобода. Я, черт вас всех задери, свободен! Я начинаю жить!

Дополнительной гарантией свободы были еще и двенадцать чеков на четверть миллиона – небольшая экономия, оставшаяся от благополучных времен работы старшим клерком: неистраченное жалованье, премии и бухгалтерские ошибки…

* * *

К неимоверной радости концессионеров, Фафнир целую неделю вел себя на редкость тихо, а если и безобразничал, то где-то на стороне, в отдалении от Парижа – полицейская хроника не отличалась разнообразием и сведениями об изысканных зверствах. Главнейшей новостью оставалась кража века, стоившая директору Лувра и четырем кураторам музея своих постов и продолжавшая будоражить умы парижан: газеты публиковали слезные письма, умолявшие грабителей вернуть картину, городской мэрией был создан фонд для добровольных пожертвований, деньги предполагалось использовать для выкупа шедевра – Люк Анно, между прочим, внес целых пятьсот франков.

А восьмого апреля на имя возглавлявшего духовную академию Сен-Сюльпис аббата Биеля доставили странную посылку – привезла ее карета почтового департамента, судя по документам, здоровенный деревянный ящик отправили из средиземноморского порта Тулон в Провансе, штемпеля, бланки и печати выглядели подлинными. К ящику прилагался внушительный пакет светло-коричневой плотной бумаги, на котором был выведен адрес: «Монастырь Св. Ремигия, земля Рейнланд, королевство Пруссия, Германская империя. Вручить о. Теодору Клаузену в собственные руки».

Преподобный Морис Биель приказал разместить громоздкую посылку в одном из хозяйственных помещений, с необычной для семидесятипятилетнего старика быстротой примчался в свой кабинет, заперся и вскрыл конверт.

Так.

Манускрипты Беранже Соньера вернулись к законному владельцу. Все рукописи на месте, сорок семь пергаментов, ни один не пропал. Это не подделки, сразу видно – Биель в недавнем прошлом успел изучить почти незаметные трещинки на тонкой телячьей коже, особенности старинного шрифта, капельки чернил, оставленные неаккуратным писцом. Неужели лорд Вулси образумился?

Сопроводительное письмо, написанное по-французски оказалось кратким: искренних сожалений милорд не изъявлял, вовсе наоборот – его светлость был крайне раздражен покушениями на его жизнь и жизнь соратников. Для того, чтобы обезопасить себя и остальных, Вулси предлагал восстановить status quo: мы возвращаем документы и сокровища и навсегда забываем об этой истории. Приорат в свою очередь не должен преследовать концессионеров. С проклятием Фафнира аббат Клаузен и присные могут разбираться самостоятельно – клад невероятно опасен, что доказано известными событиями в монастыре. Засим позволю себе проститься, etc.

– Поздно, – только и сказал Биель. – Слишком поздно, милорд. Но все равно спасибо, вы избавили нас от лишних трудов.

Папка с тремя пчелками исчезла в сейфе, сгоравший от нетерпения аббат дождался вечера, когда слушатели академии отправились к мессе, а затем в общежитие семинаристов, вызвал доверенных людей и отправился взглянуть на посылку.

Малыш предусмотрел все. На досках хорошо различалась германоязычная маркировка компании, торгующей скобяными товарами (именно у этой фирмы Монброн покупал инструменты в Вормсе), дерево выглядело грязным и побитым за время транспортировки, а когда крышка оказалась вскрыта…

«Неужели?.. – господин Биель был потрясен до глубины души, он до последнего момента не верил и ждал обмана. – Потрясающе, этого просто не может быть!»

Золотые монеты, гривны, шлем, несколько клинков, неграненые драгоценные камни – все настоящее! На металле остатки глины и песок, запах высохшей тины. Взяв первый попавшийся под руку солид, Биель протер его рукавом дорогой сутаны и, как знаток древностей, немедля определил: византийская чеканка, V век, царствование кесаря Льва II Флавия. Не подделка.

– Немедленно на телеграф, – повернулся аббат к помощнику. – Спешно вызовите в Париж отца Теодора, пусть приезжает первым же поездом! Добавьте постскриптум: вормсский долг нам вернули, требуется консультация знающего человека… Чего стоите? Быстро!!

* * *

После решенной Малышом проблемы личной безопасности господ концессионеров, вторым по важности вопросом была легальность: как ехать в Америку? По фальшивым документам, полученным в Страсбурге? Или лучше восстановить паспорта в дипломатических представительствах своих государств? Настоящие бумаги оставались только у доктора Шпилера и Ойгена, австро-венгерский паспорт Евы сгорел вместе с авто, у Монброна имелся дубликат, но поскольку мадам Жюстин решила оставить ребенка дома, Робер временно исключался из членства в общем предприятии.

Пришлось советоваться с Люком Анно и прожженный авантюрист дал разумную рекомендацию: конспирацию следует блюсти только мадемуазель Чорваш, все-таки ее разыскивают и довольно активно. Никаких сведений о интересе полиции к персонам Джералда Слоу или Тимоти О’Донована нет, представления из следственного управления Вормса в парижскую жандармерию не приходило, значит, аббат Клаузен успел заткнуть рот господину Киссенбарту и его начальству. Дополнительно следует вспомнить о том, что пароход английский, на борту окажется много представителей высшего света Британии, с которыми Джералд может быть знаком, неловко получится – лорд Вулси путешествует под чужим именем!..

Вывод: фальшивые документы следует оформить только на Евангелину. Мне этим заняться, господа?

Милорд отказался – Ева получит паспорт через посольство Великобритании.

– Подумайте над изменением внешности, – очень серьезно сказал Малыш. – Портреты госпожи Чорваш печатались во всех газетах, ее непременно узнают. Перекрасить волосы, сделать другую прическу, наложить макияж. От акцента не избавишься, пусть она выдает себя за подданную России или Сербии. Далее: вас будут охранять вплоть до посадки на пароход, за границей Франции моя юрисдикция заканчивается. Когда судно выйдет из гавани Шербура, я сочту контракт выполненным.

– А как же мадам Монброн и ее сын? – насторожился Джералд.

– О них не беспокойтесь…

– Что ж, господин Анно, позвольте выразить искреннюю благодарность. Вы нам очень помогли.

– Чепуха, – ничуть не рисуясь, отмахнулся Малыш. – Мне нравится решать сложные задачи. Надеюсь, фотокопиями манускриптов вы довольны?

– Да, конечно, их доставили в целости и сохранности.

– Мсье Леблану можно доверять.

– Позвольте спросить, если, конечно, это уместно… – смущенно проговорил милорд. – Я про историю с Лувром.

– Ах, конечно, «Мона Лиза» и Караваджо? Не беспокойтесь, картины уже в Италии. Подожду, пока выкупной фонд возрастет до приемлемой суммы, и верну полотна музею. Я патриот, сударь, достояние французского народа не будет продано иностранному коллекционеру. Это все?

– Пожалуй, да.

– В таком случае – прощайте. Искренне надеюсь, что вам никогда больше не понадобится прибегать к моим услугам.

Люк Анно уже направился к двери, но вдруг запнулся и хмуро взглянул на Джералда.

– Я уверен, что вы благополучно сядете на корабль, но я не Господь Бог. Держите оружие под рукой и будьте очень внимательны, хорошо?

– Что-то идет не так? – обеспокоился лорд Вулси.

– Да. Я потерял свою счастливую монету. И предчувствую неприятности.

– Верите в талисманы? – вздернул брови англичанин. – Я-то думал, вы убежденный реалист!

– Но вы ведь верите в несуществующих драконов и магию? Аревуар, мсье…

* * *

Концессионеры отправились из Парижа в Шербур в два часа дня 8 апреля «атлантическим экспрессом», доставлявшим пассажиров в один из главных портов Франции. Клад перевозили в этом же поезде, и отправленный за билетами Тимоти решил, что самый последний вагон окажется вполне безопасным – никто не забыл о взрыве на Восточном вокзале, когда Фафнир устроил наиболее грандиозное жертвоприношение самому себе.

Люди Малыша сделали отъезд незаметным и гарантировали отсутствие слежки, но ради этого пришлось претерпеть некоторые неудобства. Утром из ворот дома по улице Тампль выехали две ничем не примечательные закрытые кареты с эмблемами банка, в таких обычно перевозят крупные суммы наличных денег. Покружив по центральным улицам, они направились к филиалу «Монброн ле Пари» в районе Обервилье, скрылись во внутреннем дворе, а четверть часа спустя из конторы вышла дама с двумя сопровождающими, все трое забрались в поджидавший экипаж и уехали в направлении вокзала. Еще через пять минут аналогичный маневр повторили шедшие в арьергарде доктор Шпилер и Тимоти. Теоретически, это должно было сбить с толку соглядатаев – мсье Анно предупреждал: за резиденцией мадам Монброн наблюдают, двоих шпионов поймали и допросили с пристрастием, но имя заказчика они, конечно же, не знали – некий аноним…

В поезде были только удобные вагоны первого класса, стоял он у отдельного перрона для чистой публики, сюда не пускали попрошаек или продавцов дешевых товаров. Вышколенные носильщики, солидные кондуктора, жандармский патруль – настоящая идиллия. Прибывшие на вокзал хорошо одетые господа были немедленно препровождены в купе, стюарды подали горячий кофе, скромный багаж (полдюжины чемоданов, в трех были уложены наряды Евангелины, купленные по рекомендациям мадам Жюстин, да еще семь шляпных коробок) отправили в почтовый вагон. Начальник станции ударил в колокол, радостно свистнул гудок паровоза и с тем начался предпоследний участок опасного пути, начавшегося на берегах Рейна…

От Парижа до Шербура – четыреста десять километров, экспресс проходит это расстояние за шесть часов сорок пять минут, остановок всего две, в Эврё и Кане. Номера в шербурской гостинице «Пасифик» заказаны, предоставленная Малышом охрана находится в соседнем вагоне под видом двух военно-морских офицеров, сонливого буржуа и занятой чтением девушки, вооруженной, между прочим, двумя револьверами и дамским «Браунингом». Пять билетов компании «Уайт Стар лайн» на рейс Саутгемптон – Нью-Йорк с заходом корабля в Шербур и ирландский Куинстаун лежали в бумажнике Джералда, снова превратившегося в самого себя: по распоряжению министерства иностранных дел новый паспорт ему выписали меньше, чем за час.

Евангелина Чорваш теперь именовалась Анной Медковец, подданной царя Болгарии и владелицей племенных конюшен в Варне. Эту легенду предложил посольский сотрудник Интеллиженс-сервис – никто ничего не заподозрит, Болгария страна почти азиатская, сравнивать разницу балканских акцентов никто не станет, а любая обеспеченная девушка обязана разбираться в лошадях, в бессмысленной лжи не уличат. Вас это устроит, милорд?

Личный куафер Жюстин де Монброн превратил темноволосую Еву в рыжеватую шатенку, постриг и завил волосы и посоветовал использовать золотистую пудру. Шляпка с вуалью, соболиное манто и умело подобранные драгоценности завершили преображение символа эманципации в богатую провинциалку с претензией на элегантность. Последний штрих добавила сама Ева – пенсне с обычными, не мешающими взгляду стеклами. Узнать в одетой в полном соответствии с парижской модой барышне мадемуазель Чорваш, пожалуй, не смог бы и родной отец.

– Через десять дней окажемся дома, – Тимоти потянулся и откинулся на спинку купейного кресла. – Вернее, это я буду дома, а вы сможете оценить варварское обаяние Техаса. Мисс, вам понравится.

– Как поступать дальше, вы, надеюсь, тоже знаете? – без особой надежды спросил доктор. – Недостаточно просто приехать в Даллас и спрятать золото в сарае!

– Спрятать? Очумели, док? Папаша устроит нам грандиозную рекламную кампанию, а мы поможем ему – воображаете такой плакатик «Дракон в баке вашего автомобиля»? «Техаско О’Донован Ойл» заработает на нашем ящере кучу денег, доходы честно поделим.

– Тим, о чем ты только думаешь! – схватился за голову лорд Вулси. – Ты уверен, что мы вообще доберемся до Нью-Йорка? Едва представлю, какой жуткий спектакль может устроить Фафнир на борту корабля, тошно становится! Почему бы действительно не выкинуть клад в океан и похоронить дракона навсегда?

– Бессмысленно, – с уверенностью сказал Ойген. – Фафнир проснулся, его сила многократно возросла, он просто не разрешит нам уничтожить его сокровища.

– Это ты говоришь или Хаген? – быстро спросил Джералд.

– По-моему, мы оба, – не раздумывая ответил Ойген. – Теперь уже не понять, я чувствую его… гм… собой.

– Значит, как и предполагалось, две души объединились в одну? – Шпилер озадаченно потер переносицу. – Интерференция, взаимопроникновение… Господи, расскажешь такое любому стоящему психиатру, тебя самого упекут в закрытую клинику и начнут оздоравливать электрошоком! Как отныне следует к вам обращаться? Каким именем называть?

– Каким угодно, – преспокойно сказал Ойген. – Бургундский мажордом все равно остается себе на уме. Если понадобится, он будет действовать самостоятельно, не спросив меня.

– Сущий бедлам, – развел руками Джералд. – Впрочем, давайте не будем вдаваться в лишенные смысла рассуждения, давным-давно стало ясно, что в тайне Хагена разобраться невозможно, она вне человеческого понимания! Вернемся к Фафниру: меня очень смущает его бездеятельность. Затишье перед бурей?

– Кому как, а мне воображение рисует самые безрадостные сцены, – проворчал доктор. – Судно идет через Атлантику пять суток, мы будем одни посреди океана.

– Одни? – фыркнул Тимоти. – На вокзале я купил журнал «Шипбилдер», там написано, что судно рассчитано на две с половиной тысячи пассажиров и еще тысячу человек обслуживающего персонала, от кочегаров до офицеров. Кроме того, североатлантическая морская трасса самая оживленная в мире, между Британскими островами и восточным побережьем Америки в плавании постоянно находится больше двухсот судов, если что-то случится, помощь придет немедленно. А утопить «Титаник» невозможно – слишком здоровый…

– Именно поэтому я и беспокоюсь, – парировал милорд. – Пожар, взрыв котлов, столкновение в тумане с другим крупным кораблем – да все что угодно! Признаю, корабль такого размера можно отправить ко дну только после длительного обстрела из орудий главного калибра новейших дредноутов, но, полагаю, дракон об этом не знает – это сила мистическая, современная техника для него лишь инструмент для достижения основной цели!

– Надоело! – вдруг рявкнул Тим, хлопнув ладонью по колену. – Джерри, у меня от вашей заумной болтовни скоро дым из ушей пойдет! Сколько можно обсасывать одно и то же? Ах, дракон, ох, колдовство, ой, страшно! А Хаген нам зачем? Да и мисс Ева тоже с магией знается, как она сама уверяет! Пожалуйста, вот вам настоящий герой из легенды и какая-никакая колдунья! Захотят, уделают ящера за милую душу! Зигфрид в «Песне» захотел и привез голову Фафнира в Вормс!

– Что? Как ты сказал? – напрягся лорд Вулси.

– Я сказал, что хватит мусолить…

– Нет, про Зигфрида?

– Он убил Фафнира потому, что хотел этого! Не из-за золота, нет, в те времена личная слава была в сотню раз дороже любых денег! Зигфрид был королем, а короли, как ни крути, люди не бедные! Не сокровища ему понадобились, а слава – пожелал быть героем! Чтобы девушки любили! Сокровища это так, маленький приз, бесплатное приложение у подвигу! Что мы делаем, ответьте? Только бегаем от всех – от Приората, от социалистов, от дракона, от полиции, даже от самих себя! Зигфрид не бегал – он просто взял меч и проткнул Фафнира!

Эту эмоциональную тираду все выслушали в полнейшем молчании и отчасти зачарованно. Тимоти, сам того не желая, набрел на истину, которой вся компания доискивалась с момента обнаружения клада.

– А ведь логично, – с трудом выдавил Джералд. – Теория древней северной героики подразумевает бескорыстность подвига – это борьба не с драконом, а с судьбой…

Милорд осекся, наткнувшись на яростный взгляд Тима:

– Я тебя сейчас застрелю. Просто возьму и застрелю! Хватит теорий! Мозги пухнут! Вот тебе точный план: садимся на корабль и ждем. Хаген и Ева приглядывают за Фафниром в четыре глаза! Если только нечисть посмеет вылезти из ящика – начинаем охоту.

– Из револьвера дракона не убьешь.

– Искать способ! Любой! Надо понять, как его уничтожить или по крайней мере остановить! И думать надо быстро. Хватит, достаточно бездельем маялись и чесали языками! Для начала – следить за состоянием дел на корабле, познакомиться с кем-нибудь из старших офицеров, дать на лапу стюардам, особое внимание машинному отделению, вдруг на самом деле что-нибудь взорвется? Если появятся убитые, случится авария, то команда постарается это скрыть, знаю я, как на английских кораблях относятся к нехорошим происшествиям – побоятся замарать доброе имя корпорации. А мы должны знать обо всем! В Шербуре есть представительство «Уайт Стар»?

– Конечно, – сказал милорд. – Зачем тебе?

– Возьму билет в третий класс, буду наблюдать за событиями с нижних палуб, да и с людьми простыми договориться легче… Мест еще хватает, если верить «Шипбилдеру» треть билетов нераспродана. Понятно?

– Ровным счетом ничего не понятно, – хитро усмехнулась Евангелина. – Но даже такой сумбурный план гораздо лучше, чем полное его отсутствие. У нас есть весь сегодняшний и завтрашний день, давайте не использовать их впустую! Принимаются любые предложения и мысли, включая самые невероятные или на первый взгляд безумные. Джентльмены, если вы нашли этот чертов клад, то сумеете и избавиться от него!

– Избавиться? – вскинулся Тим. – Ну… Это только в самом крайнем случае. Я бы предпочел довезти золотишко в целости и сохранности до Далласа, а там хоть трава не расти!

* * *

Робер прибыл в вокзал Шербура утром, через одиннадцать часов после милорда и остальных. Дело оставалось за малым: найти отель, в котором остановились концессионеры и решить вопрос с пароходом, который должен прийти в гавань перед закатом. Чемодан пришлось оставить в камере хранения (левая рука по-прежнему оставалась на перевязи), затем Монброн отправился к дежурному по вокзалу, выяснил, где находятся конторы судоходных компаний, взял пролетку и очутился в порту очень быстро – Шербур город маленький. Красная вывеска с большой пятилучевой звездой сразу бросилась в глаза, Робер оказался единственным ранним посетителем.

Управляющий, милейший человек, сообщил, что билеты первого класса на «Титаник» купили всего триста двадцать пять человек (об этом свидетельствовала телеграмма-сводка из центрального агентства в Лондоне), в то время как самыми комфортабельными каютами могут пользоваться аж целых тысяча тридцать четыре пассажира. Прикажете оформить люкс с отдельной прогулочной палубой? Апартаменты на палубах А и В обойдутся в восемьсот фунтов стерлингов, включая оплату предоставляемых услуг.

Монброн мигом высчитал соотношение по курсу к франку и доллару САСШ и решительно замотал головой: четыре тысячи долларов – это слишком, за такие деньги можно собственный корабль купить! Сошлись на каюте в блоке первого класса палубы D – спальная и гостиная комнаты, прекрасно оборудованная ванная, отдельный стюард. Всего сто пять фунтов, мсье.

Робер заплатил чеком, который пришлось обменять на наличные, упрятал сложенный вчетверо билет в задний карман брюк и, насвистывая веселенькую мелодию, пошел к выходу, где столкнулся нос к носу с неразлучной парочкой – Тимоти и Ойгеном.

– Это как прикажете понимать? – Тим едва не споткнулся и замер, глядя на Монброна, как на материализовавшегося призрака. Реннер, наоборот, лишних эмоций не проявил, будто ждал увидеть Робера именно в этом месте и именно сейчас. – Ты откуда?

– Из Парижа, – честно сказал Монброн и, не удержавшись, слегка приврал: – Маму я уговорил.

– Вот те на… И что теперь с тобой делать?

Монброн надулся и предпочел оставить этот риторический вопрос без ответа. Несерьезность Тимоти по отношению к другу-компаньону всегда раздражала Робера.

Полчаса спустя герой дня был явлен пред светлые очи милорда, и Джералд почувствовал, что сейчас впервые в жизни упадет в обморок. Он тщетно надеялся избавиться от этой обузы, но лучезарно улыбающийся Монброн стоял на пороге гостиничного номера и выглядел отличным дополнением к Проклятию Фафнира.

– Делать нечего, – резюмировал лорд Вулси. – Зато теперь у нас есть лишний билет, предлагаю засунуть его в ящик с кладом, чтобы Фафнир не чувствовал себя обделенным благами цивилизации. Робер, подумай, ты уверен…

– Еще одно слово, я обижусь и вызову вас на дуэль, милорд! – возмутился Монброн. – Я не мог поступить иначе!

– Одно условие, – вмешался Тимоти. – До швартовки корабля в порту Нью-Йорка, ты будешь сидеть в каюте и выходить оттуда только на обед и ужин! Усек?

– Почему?..

* * *

– Вы за идиота меня принимаете?.. Впрочем нет, это вас выставили идиотом, аббат. Провели, как мальчишку!

– Я не мог усомниться в подлинности сокровищ! Вы сами подтвердили, что все предметы клада – настоящие!

– Клада… – передразнил отец Теодор. – Цена этому «кладу» пять су! Признаться, сначала я тоже поверил, в первые минуты. Человек, устроивший этот обман невероятно талантлив. Надо было додуматься до такого! Отыскать соответствующие эпохе ранних Меровингов монеты, где-то достать старинные украшения… Ошибки незначительны – шлем не древнегерманский, а византийской работы, один из клинков изготовлен в Испании, два других скандинавские, примерно восьмой век. Перепутать несложно. Брошь с отчеканенными на ней львами вообще египетская, времен арабского завоевания. Сожалею, мэтр Биель, но ваша репутация как серьезного историка покачнулась.

– Я своими глазами настоящий клад не видел, – огрызнулся аббат. – И, в отличие от вас, не упустил его прямо из рук!

– В сложившемся тогда положении я ничего не мог предпринять – на нас обрушилось Проклятие, Фафнир начал убивать, да и юные романтики под руководством лорда Вулси действовали непредсказуемо… Буду откровенен: той ночью я испугался, как никогда в жизни. Понял, что призраки древности куда более беспощадны, нежели мы раньше представляли.

– Отчего тогда Проклятие не подействовало на ваших молодых друзей? Предполагалось, что Дух Разрушения в первую очередь уничтожит кладоискателей – именно они стали новыми хозяевами золота! Фафнир проклял не Зигфрида, своего убийцу, а непосредственно клад: любой – подчеркиваю, любой! – владелец сокровища Нибелунгов обречен. Заклятье лежит на кладе и через него инвольтируется человеку…

– Что-то пошло неправильно? – предположил отец Теодор. – Я досконально изучил все доступные сведения о кладе Нибелунгов, как легенды, так и сохранившиеся летописи. Авторы в один голос твердят: дракон Фафнир не умер, его сущность переродилась, приобрела новую ипостась невоплощенного в материальное тело Духа Разрушения. Что в представлениях древних есть дракон? Верно, обретший плоть дух, родившийся в момент Сотворения. Не обязательно злой или добрый, скорее невероятно своенравный! Вы знаете об этом не хуже меня, классическая теология многое объясняет.

Аббат Биель согласно покивал – доктрина о «изначальных духах» гласила: ангелы, не вставшие на сторону Люцифера, но и не поддержавшие Господа в великой битве со злом, низвергнутым с небес в ад, были лишены райской благодати и сосланы в мир тварный, на Землю. Поскольку эти ангелы сохранили значительную часть дарованной Творцом силы, они нашли ей применение и на Земле – у людей дохристианской эпохи были могучие защитники и не менее сильные враги: боги и чудовища. Все зависело от свободной воли духа – Тор-Доннар или Бальдур покровительствовали человеку, монстры наподобие Фафнира и Гренделя ненавидели смертных, а в лучшем случае использовали их в своих целях.

– Скатываемся в язычество, – покачал головой аббат Биель. – Богодухновенное Святое Писание не отрицает существования «богов», вспомним восемьдесят первый псалом. Однако сейчас двадцатый век, а не последние столетия античности. Христианство, возвращение Господа к людям, вытеснило прежних богов – мир изменился, впервые после грехопадения его объяла любовь Творца и Искупителя, «серые ангелы» потеряли силу или прощеными вернулись домой, на небеса. И вот мы находим спавшего полторы тысячи лет изначального духа и надеемся подчинить его себе – Тоби, к ноге, Тоби служить… Вы так это представляете?

– Не передергивайте, – нахмурился господин Клаузен. – Потомки Меровингов унаследовали от длинноволосых королей достаточно силы, которая позволит обуздать Духа Разрушения. Или вы утеряли веру в нашу миссию, аббат?

– Обуздать? – хмыкнул Биель. – Для начала дракона следует найти и уже потом решать, что с ним делать…

– Лорд Вулси и его дружки все еще в Париже?

– Да. Из дома выходил только американец, но шпики его потеряли. Мне известно, что лорд Вулси нанял для охраны людей Люка Анно, а это выдающиеся знатоки своего дела!

– Люк Анно? – прохрипел отец Теодор, подавшись вперед. – Тот самый?

– Конечно, – кивнул аббат и вдруг запнулся, перехватив ледяной взгляд господина Клаузена: – Боже мой, как я сразу не сообразил! Вот откуда фальшивый клад… Организовать настолько грандиозную мистификацию мог только некоронованный король Парижа!

– Будьте столь любезны, пригласите сюда мсье Анно, – процедил настоятель монастыря Святого Ремигия. – У меня отыщется серьезная тема для беседы.

– Не согласится, – покачал головой Биель. – В последнее время Малыш отказывался от всех наших предложений.

– Прибегните к убедительным доводам.

– Его невозможно перекупить. Это знает каждый, Люк Анно дорожит безупречной репутацией.

– Все зависит от цены, – отец Теодор изобразил на своем непривлекательном лице подобие улыбки.

– Надеюсь, вы не станете угрожать ему самому или его семье? – осторожно спросил аббат. – Это может повлечь неприятные последствия: Малыш не потерпит такой грубости.

– Кто он, а кто мы? – высокомерно бросил Теодор Клаузен. – Вы что же, на самом деле боитесь какого-то бандита, пусть даже весьма изворотливого?

– Он не изворотлив. Люк Анно умен. Очень умен.

– Именно поэтому он придет – готов руку дать на отсечение!..

* * *

– И чего здесь такого особенного, почему столько шума в газетах? – Тимоти безмятежно смотрел в сторону длиннющего волнореза, защищавшего шербурский порт от бурной Атлантики. – По-моему, это точная копия «Олимпика», силуэт невероятно похож…

Мистер О‘Донован знал о чем говорил – ему не раз приходилось пересекать океан на самых современных лайнерах, начиная от гордости германского торгового флота, парохода «Кайзер Вильгельм II» и заканчивая построенной всего пять лет назад огромной «Мавританией». Прошлым годом Тим плыл в Европу именно на «Олимпике» – суперсудне, роскошном дворце для миллионеров, преодолевавшем три тысячи морских миль между Ливерпулем и Нью-Йорком за время, примерно равное четырем суткам и двадцати часам.

– «Титаник» длиннее первого корабля этой серии на целых два с половиной дюйма, – ответила Ева, предпочитавшая относиться к технике с максимальной серьезностью. – Кажется, что это очень мало, однако по сравнению с «Олимпиком» водоизмещение увеличилось на шесть с небольшим тысяч регистровых тонн, настоящий рекорд. «Титаник» является самым большим кораблем из всех, которые когда-либо до него строились. Я слышала, что «Британик» будет еще крупнее.

– Любите вы рекорды, мисс, – Тимоти пожевал травинку, сорванную у края пристани. – Скоро посадка, видите, начали грузить багаж на катера.

– Мадемуазель, уважаемые мсье, не желаете запечатлеться на фоне морского пейзажа?

Концессионеры дружно обернулись на голос, принадлежавший молодому фотографу, делавшему снимки пассажиров в гавани Шербура.

– Вот моя визитка, – человек с фотографическим аппаратом на треноге протянул карточку Джералду. – Если вы оставите адрес, я немедленно перешлю снимки по почте. Всего десять франков, мсье.

– Почему бы и нет? – задумчиво сказал милорд. – Тим, продиктуй мсье почтовый адрес в Далласе…

– Замечательно, – не уставал тарахтеть фотограф. – Даму поставим в центр, вы, пожалуйста, встаньте по правую руку, а вот вы – слева… Смотрите в камеру, сейчас будут вспышка!

Пшикнул магний, Евангелина моргнула, черный глаз объектива вновь спрятался за круглой деревянной крышечкой. Монброн расплатился крупной ассигнацией, сказав:

– Будьте добры, мсье, сделайте пять копий. Чтобы каждому досталось по карточке.

– Как будет угодно, милостивый государь…

Фотограф умчался к другим пассажирам, ожидающим, когда распорядитель рейса разрешит пройти к трапу, ведущему на катер «Номадик». Лайнер не мог войти в мелководный порт и встал на рейде, дожидаясь вспомогательных судов, которые доставят на борт людей, почту и багаж.

– Тебе пора идти, – обратился Джералд к Тимоти. – Если выбрал третий класс, изволь помнить о том, что плебеям не место рядом с благородной публикой. Сегодня же вечером я попрошу стюарда отыскать тебя и привести в нашу каюту.

– Разве пустят? – забеспокоился доктор Шпилер.

– Еще как, – фыркнул милорд. – Мадам Монброн заплатила за люкс первого класса такие бешеные деньги, что команда обязана выполнять любые наши прихоти. В конце концов, это мои апартаменты и я могу пригласить на рюмочку бренди хоть кочегара, хоть поваренка! Тим, будь добр, одевайся прилично – без роскоши, но пристойно: никаких клетчатых рубашек и сапог, в таком виде на палубах для джентльменов лучше не появляться…

Ойген смотрел на купающийся в лучах заходящего светила корабль-гигант с подозрением, Курт Шпилер с заинтересованностью (доктор никогда прежде не выходил в море), а Евангелина оставалась безразличной – ей приходилось плавать и на романтических парусниках, и на пароходах, мало уступавших «Титанику» в размерах. Ее куда больше интересовал Фафнир, затаившийся в гробоподобном ящике, который именно в этот момент грузили на борт «Номадика». Дракон делал вид, что спал, однако Ева и Ойген чувствовали его настороженный взгляд – Фафнир очень внимательно следил за происходящим вокруг него…

– Только этого еще не хватало, – ворчливо сказал Джералд, когда вместительный катер отвалил от пристани. Немногих садившихся в Шербуре пассажиров первого класса препроводили в салон на верхней палубе. – Видите пожилого джентльмена с супругой? Это лорд и леди Дафф-Гордон, друзья моего отца. Очень надеюсь, что они не заметят меня прямо сейчас, иначе придется начинать бесконечную беседу о знакомых, родственниках, свадьбах и помолвках.

– Именно за это я и не люблю высший свет, – вздохнула Ева. – Честное слово, мне куда проще найти общий язык с портовыми грузчиками, чем с одуревшими от безделья титулованными особами… Боже мой, посмотрите, какой он все-таки громадный!

Катер подходил к «Титанику» с левого борта, двухсотшестидесятиметровый корпус судна заслонил последние лучи заката. Матросы сбросили кранцы и «Номадик» аккуратно пришвартовался к борту лайнера, в корпусе открылся порт, подали трап-сходни. Следующее вспомогательное судно с пассажирами второго и третьего классов ждало своей очереди.

– Ф-фу, – выдохнул Джералд и вытер платочком пот со лба. – Я до самого последнего момента ждал неприятностей. Идем?

– Идем, – отозвалась Ева. – Ойген, пожалуйста, возьми мой саквояж. Не обижайся, даме, путешествующей на таком роскошном корабле, не пристало носить тяжелые вещи, только сумочку и зонтик…

Поднимались до палубы А, где находились каюты люкс, на лифте, предупредительный стюард препроводил гостей компании «Уайт Стар» в их апартаменты, но Джералд не пожелал немедленно осмотреть комфортабельное жилище и, прихватив с собой Ойгена, вихрем взлетел на самую верхнюю, шлюпочную палубу. Корабельные краны в этот момент поднимали на борт тяжелый багаж.

– Смотрите, вот он, – безошибочно определил Ойген и вытянул руку, указывая на темно-коричневый ящик, по просьбе милорда обшитый в Париже посольским столяром дополнительным слоем фанеры и плотным дермантином. К счастью, багаж чистой публики не досматривают, никому и в голову не может прийти, что наследник уважаемой семьи, Джералд Слоу, лорд Вулси, на имя которого записан груз, провозит контрабанду!

Кран переместил роковое сокровище в сторону открытых на носу корабля люков грузового отсека, матросы палубной команды приняли ящик, и он исчез в недрах широкого корпуса судна. Вскоре закончилась посадка с катера «Траффик», перевозившего оставшихся пассажиров, следовательно, Тимоти сейчас размещается в четырехместной каюте на одной из нижних палуб. Ничего, потерпит, в конце концов, это была его собственная инициатива.

Брегет в жилетном кармане милорда отбил половину девятого вечера по Гринвичу.

На первой мачте подняли синий с белым квадратом флаг, дававший понять, что судно готово к выходу в открытое море. «Титаник» дал задний ход, продвинулся на полторы мили в океан, покидая мелкоководье, капитан отдал приказ «лево на борт», означавший в английской морской терминологии поворот направо, и взял курс на запад – северо-запад, в обход британского полуострова Корнуолл и далее к берегам Ирландии и последнему европейскому порту, Куинстауну.

– Ойген? – негромко окликнул Джералд наблюдающего за вечерним морем австрияка. – Как ты думаешь, все в порядке?

– Не знаю… – Ойген встряхнулся, будто сбрасывая дрему. – Но, по-моему, пока бояться нечего. Давайте пойдем вниз, очень холодно…

Да, холодно. По сравнению с расцветающими под весенним солнцем берегами Франции, на палубе вышедшего в открытое море «Титаника» царил едва ли не арктический мороз. Лорд Вулси кивнул и зашагал к трапу на палубу А, где концессионеров ожидали роскошные каюты и ужин, доставленный по просьбе Евангелины, не желавшей появляться в ресторане.

* * *

Люк Анно появился в академии Сен-Сюльпис с наступлением сумерек, нарочно задержавшись до девяти часов – океанские суда придерживаются строгого расписания, однако никто не гарантирован от случайных заминок. Контракт будет считаться выполненным, только когда заказчики покинут Францию.

Малыш сам не понимал, боится он или нет. С одной стороны, ничего особенного не произошло, шутка получилась удачной, аббат Биель должен был оценить розыгрыш, но с другой – чувство юмора у этих людей отсутствовало как данность. Когда речь идет о драгоценной idee fix, все сумасшедшие становятся предельно серьезны и могут пойти на крайности…

Убить, конечно, не убьют, по крайней мере, сегодня. Биель понимает, что мсье Анно предупредил своих апашей о визите в семинарию, но вот устроить в будущем множество крупных неприятностей его преподобие вполне способен. Достаточно вспомнить о связях аббата в городской префектуре, сенате и даже в правительстве – рычагов хватает. Шантажировать Малыша угрозой ареста бессмысленно, его не удержит ни одна тюрьма Франции, но вынудить Люка Анно покинуть страну или до предела усложнить его деятельность – сколько угодно…

– Добрый вечер, мсье, – преподобный Биель встретил Малыша с изрядной прохладцей. Кроме господина директора в кабинете находился облаченный в черную рясу бенедиктинского ордена пренеприятнейший тип с физиономией каторжника и ухватками генерала инфантерии. Сразу стало понятно, кто здесь главный: Биель оглядывался на молчаливого урода после каждой фразы. – Надеюсь, вы понимаете, зачем вас пригласили?

– Очередное коммерческое предложение? – Малыш без разрешения уселся в кресло и закинул ногу за ногу. Достал папиросы. – Сожалею, в ближайшее время я буду очень занят, обратитесь к Жуанвилю или Рейно, они прекрасные специалисты…

– Никаких предложений, – рыкнул аббат. – Я хотел бы получить объяснения.

– Наверное, вы имели в виду консультации, а не объяснения? – мило улыбнулся Малыш, прекрасно осознавая, что играет с огнем. – В какой сфере?

– В сфере торговли антиквариатом, – с неожиданной иронией процедил безобразный монах. – Вам знакомы эти вещи?

Он встал, подошел к столу господина аббата и сдернул шелковое красное покрывало. В свете электрических ламп заискрилось золото.

– Разумеется, – равнодушно пожал плечами Люк Анно. – Несколько дней назад меня попросили доставить ценности на имя его преподобия, отправитель должен был остаться инкогнито. Именно поэтому мне пришлось воспользоваться фальшивыми сопроводительными бумагами почтового управления города Тулона.

– И вас не удивило, что инкогнито пересылает мэтру Биелю целую гору золота? – любезно осведомился отец Теодор. – Замечу, антикварного золота, старинного, ценящегося невероятно высоко в среде коллекционеров и работников музеев?

– Я привык оказывать услуги богатым чудакам и повидал на своем веку много нелепостей, – индифферентно сказал Люк Анно. – Если аббат чем-то недоволен или обнаружилась пропажа каких-либо предметов, я компенсирую ущерб. У меня сохранилась полная опись – достаточно сличить…

– Хватит паясничать, – не выдержал Биель. – Вы должны понимать, кого именно обманули!

– Позволю себе уточнить: я вас не обманывал, я выполнял взятые на себя обязательства в соответствии с заключенным контрактом, – озлился Малыш, чувствительно относившийся к словам, задевающим его честь. – Меня попросили доставить вам двести килограммов золота и пакет с какими-то документами – я это сделал. Не вижу ничего криминального. Претензии можно было бы предъявить в случае, если б в ящике оказался динамит и на месте этого дома сейчас дымились развалины! Первый раз в жизни встречаю человека недовольного тем, что ему абсолютно бесплатно достались сокровища стоимостью в несколько миллионов франков!

– Помолчите, Биель, – отец Теодор властным жестом остановил аббата, собравшегося было дать наглецу бурную отповедь, и повернулся к Малышу: – Мсье, я не сомневаюсь в вашей порядочности, но сейчас речь идет о крайне важном деле. Настолько важном, что мы не остановимся перед самыми крутыми мерами. Не хотите отвечать на вопросы – не отвечайте, в общих чертах я представляю суть вашего договора с лордом Вулси…

Люк Анно демонстративно отвернулся и начал рассматривать картину, изображавшую сцену коронации Людовика XIV.

– Вот вам контракт, – господин Клаузен бросил на колени Малыша золотую монету в пять рейхсмарок с профилем кайзера Вильгельма. – Приличная сумма за ответ на один-единственный вопрос. Где настоящий клад?

– В море, – буркнул мсье Анно, понимая, что шутки кончились. – Час назад ваши обидчики отплыли из Шербура в САСШ на «Титанике». С этого вечера я не несу ответственности за дальнейшую судьбу лорда Вулси.

– Значит, в море… – эхом повторил аббат Биель. – Упустили! Перехватить их в Европе теперь невозможно.

– Убирайтесь, – сказал, как сплюнул, отец Теодор. – И постарайтесь больше никогда не попадаться мне на глаза…

Люк Анно спускался по мраморной лестнице, занятый только одной мыслью: «Неужто обошлось?». Сев в экипаж, он разжал левый кулак, посмотрел на тускло-желтую имперскую марку, подумал и отправил ее в жилетный карман – потерявшемуся счастливому наполеондору отыскалась замена. Сегодня Малыш заработал не деньги, он заработал жизнь, лишь самую малость поступившись неизменным доселе принципом – никогда и ни при каких обстоятельствах не раскрывать секретов заказчика…

* * *

– …Я вполне доволен, – повествовал Тимоти, развалившись в шезлонге на прогулочной палубе каюты А-12, принадлежавшей милорду и Ойгену Реннеру. Ева и доктор занимали соседние апартаменты, причем герр Шпилер из чувства пристойности отказался там ночевать и перебрался на диван в гостиной Джералда. – Из четырех мест заняты только два, соседом оказался не то швед, не то норвежец, по-английски он совсем не понимает. Зачем едет в Америку – неизвестно. Белье чистое, горячая и холодная вода, в ресторане третьего класса кормят вполне прилично. С вашим дворцом, конечно, не сравнишь, земля и небо. Одно неприятно – шумно. На верхней палубе работы машин совсем не слышно, а в трюме вибрацию турбин очень даже чувствуешь…

Впереди по курсу в туманной дымке скрывались холмистые берега Ирландии, пароход подходил к порту Куинстауна. Совсем недавно закончился обед – с раннего утра Джералд, доктор Шпилер и нарушивший клятвенное обещание безвылазно сидеть в каюте Робер окунулись в атмосферу высшего света, посещая роскошные салоны и завязывая новые знакомства. Обаятельный Монброн за завтраком оказался за одним столом вместе со свободными от вахты офицерами, моментально сумел наладить дружеские отношения с шестым помощником капитана Джеймсом Мади, и чередой наводящих вопросов, перемежаемых светскими благоглупостями, выяснил все, что интересовало настороженных концессионеров.

– Мы в полной безопасности, – уверенно говорил потом Робер. – Достаточно было прикинуться человеком, побаивающимся морских путешествий, как мистер Мади начал меня успокаивать. При любой, самой серьезной аварии корабль сохранит плавучесть. Я вспомнил, как в прошлом году однотипный «Олимпик» столкнулся с английским крейсером «Хоук» – военные протаранили лайнер в правый борт, пробоина была длиной целых двенадцать метров! Офицер сказал, что это сущая чепуха, после затопления двух отсеков «Олимпика» возник только небольшой крен. А «Титаник» может пережить четыре таких столкновения!

– Остается надеяться, что военно-морской флот Британии останется на базе в Скапа-Флоу, – усмехнулся милорд, – и мы не встретим по пути четыре крейсера подряд. Насколько я понял, команда на судне опытная.

– Угу, – кивнул Монброн. – С кем точно не удастся поговорить, так это с первым помощником – мистером Лайтоллером, он настоящий мужлан и хам, и пятым помощником мистером Лоу, у него такой же скверный характер… Утром я прогулялся по носовой части корабля и выяснил, как пройти в грузовые отсеки, потом спустился на палубу F, делая вид, что хочу осмотреть бассейн и теннисный корт. Самую короткую дорогу к кладу я запомнил, если будет необходимо, мы добежим до него за десять минут.

– Так долго? – удивился доктор.

– Это не прогулочная яхта, а плавучий город, – поучительно сказал Робер. – Там внизу столько переходов и лестниц, что без помощи матросов и стюардов не разберешься… Кстати о стюардах. Джерри, почему бы не отослать твою прислугу в ресторан за закусками?

– Сколько можно есть?! – воскликнул милорд. – Однажды ты лопнешь!

– Я нервничаю, – откровенно признался Робер. – А еда позволяет отвлечься. Джентльмены, хоть кол мне на голове тешите, но Фафнир даст нам прикурить и очень скоро! Он не упустит такой отличной возможности – «Титаник» оторван от суши тысячами миль, кругом океан…

– Беду накличешь, – сурово воззрился на Робера Ойген. – Фафнир не спит, ночью я чувствовал, как дракон ходит по кораблю, присматривается…

– Хватит нас пугать, – решительно сказал Джералд. – Доктор, пожалуйста, сходите постучитесь к мадемуазель Чорваш, уже половина одиннадцатого. Ойген, попроси стюарда привести Тимоти, ты помнишь номер его каюты? Робер, снова отправляйся на разведку, меня интересует, как можно незаметно пройти на мостик – и не спорь, иначе не получишь сандвичи и кофе! Общий сбор здесь, через сорок минут. До прибытия в Куинстаун у нас есть время окончательно выяснить, как поступать в действительно опасной ситуации.

– Вы что, и впрямь думаете захватить корабль? – Шпилер с чувством легкого ужаса припомнил вчерашний разговор в Шербуре. – Вшестером? Это же безумие!

– Безумие окружает нас с того самого дня, когда вы приехали в лагерь на берегу Рейна и подумали, что с мистером Реннером случился приступ эпилепсии. Полагаю, за две недели можно привыкнуть…

* * *

Тим, как всегда, был неподражаем – в кафе на нижней палубе он купил бутылку дешевого ирландского джина (алкоголь, кроме пива, не входил в перечень бесплатных услуг для пассажиров третьего класса) и приволок это ужасающее пойло с собой. Как и предполагалось, личное приглашение лорда Вулси прислуга оспорить не посмела и мистера О‘Донована доставили в каюту люкс без лишних разговоров. Ойген проявил сообразительность, объяснив стюарду, что его светлость желают видеть своего конюха…

Конюх немедленно указал на отличную солнечную погоду и предложил расположиться на свежем воздухе, в шезлонгах.

– Леди и джентльмены сейчас отдыхают или развлекаются, лишь немногие устроили моцион на шлюпочной палубе, нам никто не помешает.

– Есть новости, – Тимоти плебейски отхлебнул из бутылки, поморщился и поставил ее у ног. Робер увлеченно жевал бутерброды с огурцом, Ева пыталась сдержать зевоту: в морских путешествиях она всегда спала больше обычного. – Кое-кто из моих соседей вчера поздно вечером видел нечистую силу. Понимаете, какую именно?

– Что-о? – оторопел Джералд. – Надеюсь, никто не убит?

– Пока вроде нет… В Саутгемптоне на пароход село множество эмигрантов, значительная часть из них ирландцы, народ пьющий и склонный видеть то, чего на самом деле нет… Однако я в правдивости их слов не сомневаюсь, слухи уже поползли. Вечеринка в ресторане и курительном салоне продолжалась часов до двух, я сам ушел спать в половине первого – пиво там предлагают отличное и в неограниченном количестве. Играли на рояле и волынках, пели – все как заведено у выходцев из страны Эйре, дед и папаша у меня такие же. Так вот, Шон из Дублина и Патрик из Голвея ночью заметили в коридоре карлика. Низенького, но здоровенного. И вроде бы бесплотного.

– Альбрих, – уверенно сказал Ойген. – Первый хранитель клада. Одно из воплощений Проклятия! Я так и знал!

– Что знал? – переспросил Тимоти, но тут же отмахнулся. – Неважно пока. Дежурный стюард поутру уверял, будто видел огни святого Эльма на нашей прогулочной палубе у кормовой надстройки. На завтрак детям пассажиров должны были дать молоко, но оно скисло, пришлось отсылать на корабельный склад провианта за новыми бидонами. Что скажете?

– Скисшее молоко еще не доказательство… – попытался возразить Джералд, но прервался и, подумав, добавил: – Значит, все-таки нечисть. Альбрих впервые появился в аббатстве, но потом мы его не видели… Предзнаменование?

– Возможно, – сказала Ева. – Вы этого не видите, однако носовая часть корабля светится бело-золотистым.

– Вы не можете объяснить более доходчиво? – просил лорд Вулси.

– Пожалуй, нет. Ойген тоже светится, дает знать о себе дремлющая в нем сила Хагена. Обыкновенный человек никогда не разглядит «волшебство»… Фафнир сейчас распался на десяток огоньков, которые блуждают где-то там, внизу… – Ева указала на гладкие доски палубы, покрытые небольшими темно-красными ковриками. – Осмелюсь предположить, что дракон ищет слабое место корабля – чтобы получить полную свободу ему требуется грандиозное жертвоприношение. Сколько человек на борту – две с лишним тысячи? Вы представляете, катастрофой какого масштаба может закончиться наше плавание?

– Сходить на берег в Куинстауне мы не будем, – твердо сказал Тимоти. – Во-первых, ради нас никто не станет копаться в грузовом трюме и выуживать оттуда ящик с сокровищами. Во вторых – «Титаник» непотопляем, да и Фафнир вряд ли разбирается в современном судостроении. Рассудим: мы с драконом находимся в одинаковом положении, он не в состоянии понять особенностей нашей эпохи, точно так же, как и мы не знаем, по каким законам жили полторы тысячи лет назад! Думаете, Фафнир сообразит, каким способом можно утопить такой гигантский корабль посреди океана?

– А если сообразит? – Джералд окончательно переметнулся в стан пессимистов. – Налетим на какую-нибудь скалу или мель!

– Скала, мель… Откуда они в центре Атлантики? Надо придумать что-то похитрее! Если же Фафнир просто начнет убивать, мы убедим капитана повернуть назад или идти в Исландию, в Рейкьявик – остров как раз на полпути до берегов северной Америки. Неподалеку всегда будут находиться другие корабли, это тоже дополнительная гарантия: судно оборудовано беспроволочным телеграфом Маркони, всегда можно подать сигнал бедствия!

– Расскажи об этом капитан Смиту, – недовольно отозвался Робер. – У него приказ компании: что бы не произошло на борту, с курса не сходить. Заставить капитана повернуть в ближайший порт могут только чрезвычайные обстоятельства, связанные с реальной угрозой судну, – я спрашивал у офицера Мади… Даже если разбойничий план Тимоти сработает, корабль окажется в нашем распоряжении всего на час-другой, пока мы сможем оборонять мостик и оттуда давать команды в машинное отделение по судовому телеграфу! Кроме того, никто из нас не умеет управлять таким огромным судном, придется захватить в плен одного из офицеров…

– Очень надеюсь, что до этого не дойдет, – сдавленным голосом сказал Джералд. – Очень надеюсь…

«Титаник» чуть вздрогнул – машины начали снижать обороты, чтобы в нескольких милях от берегов Ирландии взять на борт лоцмана. Впереди была четырехчасовая стоянка на рейде Куинстауна.

Глава двенадцатая НОЧЬ ПОД ЗОЛОТОЙ ЗВЕЗДОЙ

Северная Атлантика,

Ночь с 14 на 15 апреля 1912 года

– Да закрывайте же водонепроницаемые двери, черт побери! После столкновения переборки могут деформироваться, тогда ничто не поможет!

Мистер Мэрдок, второй помощник капитана изо всех сил надавил на рычаг, приводя в действие электрическую цепь, захлопывающую десятки тяжелых стальных дверей в переборках шестнадцати отсеков, котелен и машинных отделений корабля.

– Держать курс! – заорал Джералд на бледного как смерть рулевого, готового инстинктивно крутануть штурвальное колесо. – Никаких поворотов! Держать!.

– Вот сейчас, вот сейчас… – бормотал Робер. – Господи Иисусе!

– Хватайтесь за что-нибудь!

…Удар оказался настолько силен, что в рубке вылетела часть стекол. Людей швырнуло вперед, мистера Мади едва не выбросило в переднее окно – спас его Хаген, успевший поймать офицера за хлястик черной морской шинели. Ткань выдержала.

Несмотря на то, что команда «Полный назад!» ушла в машинное отделение две минуты тому, остановить лайнер и даже замедлить его ход настолько быстро оказалось невозможным. «Титаник» на скорости в двадцать с половиной узлов протаранил форштевнем плавучую ледяную гору.

Над носовой оконечностью судна взлетел колоссальный фонтан осколков льда, засыпавших палубы, металл треснул, как ореховая скорлупа, передняя мачта с «вороньим гнездом», в котором находились двое впередсмотрящих, подломилась у основания и рухнула прямо вперед.

Чудовищный грохот можно было сравнить только с одновременным залпом нескольких сотен тяжелых пушек, удар грома прокатился над штилевой Атлантикой на много километров вокруг. Электрическое освещение моргнуло и погасло на несколько мгновений, показавшихся наиболее жуткими для все участников разворачивающейся драмы. В большинстве кают сдвинулась мебель, попадали люстры и перевернулись столики. К счастью, ни один из двадцати девяти огромных пятиметровых котлов, приводящих в действие паровые машины корабля, не сорвался с основания и не лопнул, а поскольку тревога уже была объявлена, механики сразу начали закрывать заслонки паропроводов.

Налетев на айсберг всей массой, «Титаник» на один миг «встал на дыбы» – это определение для судна водоизмещением в пятьдесят три с небольшим тысячи тонн звучит скорее как неудачная метафора, но кратковременный дифферент на корму составил почти шесть градусов. Затем нос вновь погрузился в воду, породив волны высотой в десять футов, корабль буквально отбросило от ледяного монолита и он начал самопроизвольно разворачиваться кормой влево, в то время как полуразрушенный айсберг перевернулся подводной частью вверх и двинулся по течению вправо, пройдя больше чем в сорока метрах от борта лайнера.

Мэрдок, без лишних указаний понявший, что надо делать, подал сигнал «Стоп машина!». Пройдя по инерции триста метров «Титаник» остановился.

Еще через полминуты страшно изуродованная носовая часть корабля обломилась и мгновенно затонула. Визжал пар, выпускаемый из машин через предохранительные клапаны.

– Господин Мэрдок, что это было?!.

Каюты старших офицеров располагались рядом с мостиком и разбуженный толчком невероятной силы капитан Смит в незастегнутом кителе с четырьмя нашивками ворвался в рубку как раз в тот момент, когда в воду падали части обшивки форштевня. На посторонних он поначалу не обратил внимания.

– Айсберг, сэр… – второй помощник, как и все прочие, с трудом сохранял самообладание. – Лобовое столкновение. Судно очень серьезно повреждено.

– Водонепроницаемые двери?

– Они уже закрыты, сэр.

Для лучшего капитана компании «Уайт Стар» Эдварда Смита это был страшный удар – он нес ответственность не только за самый крупный корабль мира, но и за жизни двух тысяч двухсот человек, находившихся на борту. Смит замер, глубоко вдохнул, обвел взглядом рубку, засыпанную битым стеклом, шагнул к обзорным окнам и что-то прошептал в бороду – носа у корабля не было…

– Кто эти люди? – капитан Смит наконец осознал, что на мостике царит вопиющий непорядок. – Мистер Мэрдок, вы слышали мой вопрос?

– Они первыми увидели лед, сэр, – отчеканил второй помощник, бросив мимолетный взгляд на Евангелину. – И очень помогли нам…

– Что-о? – капитан отказывался верить, за времена его службы никогда ничего подобного не происходило и не могло произойти! – Вы…

«Исполняйте свои обязанности, сэр… – тихий и уверенный девичий голосок прозвучал в голове капитана. – Необходимо тотчас послать сигнал бедствия… Не обращайте на нас внимания, корабль в большой опасности…»

Капитан Смит, первый после Бога, подчинился. Не мог не подчиниться.

– Мистер Боксхолл, найдите судового плотника и определите размер повреждений, – приказал Смит. – Мистер Мади, немедленно возьмите на себя руководство палубной командой, нельзя допустить паники! Старшего и первого помощников ко мне!

Смит взглянул на кренометр, показывающий угол наклона судна маленький прибор, расположенный перед компасом, определил, что «Титаник» накренился на три градуса на правый борт и прошептал «Боже мой…» Затем, повинуясь безмолвному приказу, повернулся к незнакомому рыжеволосому парню с револьвером в руке.

– Вот что, любезный… – капитан вынул из кармана кителя блокнот, быстро набросал карандашом несколько строчек и вручил листок Тимоти. – Где находится радиорубка, знаете?

– Знаю, сэр.

– Это сообщение должно быть передано в эфир безотлагательно. Непременно дождитесь ответа хотя бы от одного судна.

– Слушаю, сэр…

Мистер О‘Донован стремглав ринулся к боковому трапу, прыжками через три ступени оказался на палубе С, нырнул в коридор и едва не вышиб дверь помещения, в котором обосновались радиотелеграфисты фирмы «Маркони». Оба оказались на месте – напуганные, растерянные, но вполне работоспособные.

– Срочно, от капитана, – рявкнул Тим без всяких предисловий и протянул бумажку, на которой значилось:

«CQD. MGY^[114]. Пассажирское судно „Титаник“ компании „Уайт Стар лайн“. Получили крайне тяжелые повреждения в результате столкновения с айсбергом. Не исключена возможность затопления судна. Просим немедленной помощи. Координаты 41 градусов 46 минут северной широты, 50 градусов 14 минут западной долготы».

Сразу все поняв и не задав ни одного вопроса, радисты занялись делом. В холодную звездную ночь над Атлантическим океаном посыпались сигналы азбуки Морзе. Шесть раз подряд, потом еще шесть раз. Старший радист Филлипс некоторое время слушал эфир, затем начал записывать ответы, приходящие от услышавших отчаянный призыв кораблей, прямиком на бланк поздравительной телеграммы, какие использовались для доставки сообщений богатым пассажирам.

Ушедший далеко к востоку «Олимпик» немедленно развернулся и на полной скорости отправился к «Титанику» по переданным координатам. Откликнулись «Эйшиан», немецкий «Франкфурт», русская «Бирма», «Маунт Темпль», «Карпатия» и «Вирджиниан». Отозвалась единственная станция на суше – мыс Рейс – радиотелеграфисты пообещали передавать сигнал о помощи непрерывно. Не взирая на кажущуюся пустынность, северная Атлантика вовсе не была безлюдной, в радиусе ста пятидесяти миль от места катастрофы находились не меньше двенадцати кораблей.

После удара о ледяную гору прошло всего двадцать минут. Схватив заполненный мелким почерком бланк, Тимоти пулей вылетел на палубу и едва не сбил с ног папашиного друга – американского магната Джона Джейкоба Астора.

– Тим О’Донован? Откуда? – даже весьма дисциплинированные пассажиры первого класса пребывали в волнении, но Астор не утратил ни внимательности, ни хладнокровия. – Ты-то что здесь делаешь?

– Сэр, может попозже? – Тим сбросил с лацканов своего пиджака руки миллионера. – Через часик, а?

– Ты можешь сказать, что происходит?

– Потом, мистер Астор, потом!

Тимоти огляделся и прикусил губу. Поднятые с постелей леди и джентльмены высыпали на палубу – еще бы, грохот слышали, наверное, на Луне, а столкновение было настолько тяжелым, что на судне не осталось ни единого целого бокала. Есть повод для смятения, да еще какой! Впечатлений добавляет низкий гул пара, который сейчас выбрасывается через первые три трубы парохода. Обстановка невероятно мрачная – люди взбудоражены, некоторые женщины плачут, со стороны палуб второго и третьего классов доносятся резкие выкрики матросов, пытающихся поддерживать порядок.

Раздались три выстрела в воздух – потом Тимоти узнал, что оружие применил первый помощник Лайтоллер, отгоняя самых перепуганных и нетерпеливых от трапов на шлюпочную палубу: капитан Смит пока не отдал приказа спускать спасательные шлюпки.

С трудом прорвавшись на мостик и не обнаружив там капитана, Тим отдал записи радиотелеграмм слегка ошалелому офицеру Мади и сразу подошел к столпившимся около входа в коридор концессионерам, сейчас старавшимся быть как можно незаметнее и не мешать команде исполнять свой долг. Отсутствовал только Хаген.

– Что? – выпалил Тимоти. – Тонем? Сколько времени осталось?

– Пока неизвестно, – милорд, призвавший на помощь истинно британскую стойкость и невозмутимый, словно прадедушка-пират, выглядел вполне достойно, однако Евангелина была близка к обмороку – слишком тяжело далось ей «волшебство». Чувствовавший себя в тяжелых житейских ситуациях не слишком уверенно доктор Шпилер не отходил от девушки, а Монброн…

Робер, наоборот, ощущал, что настал его звездный час. Куда только подевался робкий и плаксивый юнец, только-только получивший разрешение всесильной мамы чуточку пожить самостоятельно? Орлиный взгляд, грудь колесом, уверенный голос. Любые распоряжения шестого помощника, мистера Мади исполняются незамедлительно и в точности – мсье де Монброн на этот вечер превратился в адъютанта господина младшего офицера, спасибо Хагену и Еве. Морок пока не рассеялся и Робер (он сбросил пиджак и нашел куртку старшего матроса) теперь исполнял роль вестового, резвым колобком шныряя между верхними палубами и разнося с мостика распоряжения офицерам, пытавшимся предотвратить всеобщую панику.

– Дифферент на нос четырнадцать градусов, – быстро сказал Джералд, – Пока не увеличивается. Отвалились носовая оконечность, первый водонепроницаемый отсек и большая часть второго. Третий затоплен, в четвертый поступает вода… Электрогенераторы работают. В самом худшем случае, «Титаник» затонет только через несколько часов.

– Где Хаген?

– Ушел вместе с капитаном, конструктором судна мистером Эндрюсом и остальными вниз. Сейчас решается самое важное – как долго мы продержимся. И, конечно же, надо выяснить, что сталось с Фафниром…

* * *

Беспокойство концессионеров нарастало лавинообразно. После выхода «Титаника» из Куинстауна вплоть до вечера 14 апреля на борту произошло достаточно странных событий, дававших понять о том, что дракон вышел из полулетаргического состояния последних дней.

Число мелких аварий на абсолютно новом корабле превзошло все разумные пределы, но о большинстве из них капитану и старшим офицерам не докладывали – им необязательно было знать про замыкания в электровентиляторах на нижних палубах или прорыве водопровода в ресторане первого класса. Куда более неприятным оказалось неожиданное отключение коммутатора, обеспечивающего телефонную связь мостика с другими помещениями и постами судна (исправить удалось за два часа); в тот же день разошелся сварной шов в одной из цистерн для питьевой воды, начало подтапливать подпалубный отсек, в котором находились динамо-машины, а это могло привести к самым тяжелым последствиям – корабль остался бы без электричества! Течь устранили с трудом, поскольку трещина оказалась на уровне палубы G и добраться до нее оказалось непросто.

Не обошлось и без несчастных случаев – обварился паром кочегар, миссис Бишоп упала с лестницы и сломала руку, двоих работников судовой пекарни ударило током из-за неправильного обращения с плитой, их пришлось отправить в лазарет. Казалось бы, ничего необычного, всякое может случиться, но Джералд и остальные были уверены: все это неспроста.

Ночами в котельных видели блуждающие огоньки, но это явление списали на статическое электричество. Полтора десятка пассажиров обратились к доктору О‘Лафлину, руководившему медицинской частью корабля, с жалобами на кошмарные сны, причем сновидения были одинаковыми: багровый огонь. Лорд Вулси вечером 12 числа, задержавшийся в курительном салоне, несколько раз подряд слышал мнение о том, что «Титаник» производит «странное впечатление». Вроде бы обслуживание на высочайшем уровне, развлечений – от бассейна с подогретой морской водой и турецких бань до гимнастического зала – предостаточно, но все равно чувство неясной тревоги не оставляло даже самых беззаботных толстосумов наподобие мистера Астора или крупнейшего американского книгоиздателя Генри Харпера.

Евангелина, она же мадемуазель Анна Медковец, свои апартаменты покидала только для того, чтобы погулять по шлюпочной палубе. Другие пассажиры смотрели на девушку в шляпке с плотной вуалью с любопытством, однако назойливость в высшем обществе считалась неприличной и попытки познакомиться с таинственной леди прекратились на второй день плавания. К тому же Ева упорно делала вид, что говорит только на «болгарском», роль которого успешно играл венгерский язык и посмеивалась, читая корабельную газету «Атлантик дейли бюллетин» – из двенадцати полос большую часть занимали научные или посвященные искусству статьи, отпечатанные еще в Англии, но две первые страницы с обзором последних известий, принимаемых радиотелеграфистами, печатали на борту, в маленькой типографии. Европейские агентства продолжали мусолить тему «исчезновения» Евы Чорваш и предполагали, что следы похитителей ведут на Балканы, в аннексированную Австро-Венгерской империей Боснию…

В другое время Еве было не смеха: она долгое время общалась с Ойгеном, уже способным достаточно внятно озвучивать мысли и знания Хагена. Мажордом бургундских королей вполне освоился в незнакомом мире далекого будущего и сожалел только об утраченном исконном богопочитании: его шокировали не достижения технического прогресса, а то, что люди не ходят ежедневно к мессе и причастию, утратили уважение к старшим и вообще позабыли Бога. Оттого-то в жизни вашей строгости нет и благочиние не блюдется…

Хаген оказался настоящим кладезем знаний о чудесах древности и Ева наконец-то получила возможность расспросить человека, для которого «волшебство», драконы и чудовища были такой же реальностью, как для автомобиль или аэроплан для самой Евангелины. Хаген не просто верил в существование «волшебного», он твердо знал, что мир гораздо глубже и многообразнее, чем принято считать в рациональном ХХ веке.

– Кримхильда Бургундская все-таки вышла замуж за кесаря Юстина после смерти его первой жены, Софии… – с необычной для парня из захолустного автро-венгерского городка обстоятельностью повествовал Ойген о делах давно минувших. Впрочем, Евангелина понимала, что сейчас разговаривает с совсем другим человеком. – Она передала троим детям кровь Меровея, что с ними случилось потом я не знаю, но потомки второй жены не могли наследовать кесарю и он одарил их землями, назначив дуксами провинций…

– Причем не исключено, что эти земли были в Мезии или Дакии, – задумчиво сказала Ева. – Теперь там находится моя страна. Говоришь, я похожа на ту самую Кримхильду?

– Очень, – кивнул Ойген.

– А все Меровинги владели некоей магией? Что же это получается, валашские князья, Цепеши, могли оказаться потомками Кримхильды и Юстина?.. Невероятно! Значит, я получила способности Первых Королей? По праву крови?

– Выходит, так, – пожал плечами Ойген. – Сразу два совпадения: внешность и владение волшебством, случайным это быть не может…

– Получается, ты мой дальний родственник?

– Настолько дальний, что и представить невозможно. Нас разделяют десятки поколений и пятнадцать столетий. И, конечно, Проклятие Фафнира.

– Минутку, – Ева замотала головой. – Я-то здесь при чем? Клад принадлежал Зигфриду, потом братьям моей далекой прабабки, затем золото Нибелунгов выбросили в Рейн и ты стал их стражем, верно?

– Верно. С меня Проклятие снято – я добровольно отказался от сокровищ и похоронил их в реке. Братья-короли и Кримхильда были против. Вернее, только Гуннар и Геберих. Младший, Хильдебер, поддержал меня и тоже избавился от тяготеющей над ним воли дракона – он потом долго правил… Достаточно сознательно отказаться от клада Фафнира и ящер оставит тебя в покое, понимаешь? Кримхильда и двое старших братьев не нашли сил сделать это. А грехи отцов падают на их потомков.

– То есть ты хочешь сказать, – очень медленно начала Ева, – что над моей семьей на протяжении полутора тысяч лет висит этот дамоклов меч?..

– Чей меч? – не понял Ойген. – Хотя это неважно. Ты скорее всего права. Судьба недаром свела тебя с сэром Джералдом и его друзьями. Они стали новыми владельцами клада Нибелунгов и вернули к жизни дракона, а дракон нашел тебя. Лорд Вулси, возможно, пересилит себя и откажется от клада, но вот другие… Уолтер Роу, археолог никогда бы это не сделал, я видел его безумный взгляд, сокровища получили над ним неограниченную власть, как над Зигфридом. Поэтому я убил его.

– Ты?? – Ева была наслышана о событиях в монастыре.

– Та моя часть, которая именуется Хагеном. Ойген ничего об этом не знал, поэтому и оказался вне подозрений. Хаген взял этот грех на свою душу.

– Боже мой… Ты снова убил Зигфрида! И во второй раз пытаешься избавить королей Бургундии и их сестру от Проклятия… Ну и история! Что касается меня, я не желала и не желаю в будущем владеть этим чертовым кладом! Я отрекаюсь от него за себя и за Кримхильду!

– Ты сказала, – торжественно произнес бургундский мажордом. – Слово – это великая сила, посредством Слова создана Вселенная…

Облегчения Ева не почувствовала – ничего не изменилось. Сила Фафнира расползалась по кораблю и остановить бесплотного ящера было невозможно, равно как нельзя взять в руки дым от костра. Однако ничего особо пугающего пока не происходило. Тимоти верно догадался, «Титаник» был ящеру не по зубам, дракон пока ограничивался мелкими пакостями. Через офицера Мади Роберу удалось выяснить, что в носовом угольном бункере пятой котельной произошло самовозгорание угля, но тлевший пожар быстро погасили. Грузовой отсек, где покоился клад, находился через переборку от угольной ямы и это вновь наводило на грустные размышления…

И Евангелина, и Ойген отметили, что после захода солнца на воздухе становится необычно холодно, но Джералд сначала не воспринимал их предупреждениявсерьез. Весна, северные широты, Атлантика – ничего особенного! Хорошо, но почему в таком случае температура падает настолько резко? На закате ртутный термометр в каюте милорда показывал плюс двенадцать, а ровно пять минут спустя, когда солнце скрывалось в водах океана, уже минус три? Разве так бывает?

– Это паранойя, – уверенно заявил Курт Шпилер. – Самая настоящая паранойя! Господа, всем нам прямая дорога в лечебницу для буйнопомешанных, это я вам как врач говорю! Мы видим угрозу в любых, самых банальных событиях! Ночной морозец? Фафнир виноват! Сломался замок в каюте? Снова Фафнир! Если так пойдет дальше, начнем шарахаться от собственной тени!

– Холод – признак колдовства, – серьезно сказал Ойген. – Нечеловеческого колдовства. Доктор, он здесь, дракон среди нас… Только его никто не видит.

– А это что по-вашему? – глаза Шпилера округлились и он сделал два шага назад. Господа концессионеры повскакивали с кресел.

Отлично знакомый по событиям в Вормсе клубок золотистого огня висел за широким окном каюты, но не рядом с корпусом судна, а в отдалении – похожее на шаровую молнию Нечто летело над океаном вровень с разогнавшимся до скорости в двадцать два узла кораблем. Хорошо, что было очень поздно, большинство пассажиров спали, а немногие оставшиеся слушали музыку в салоне – оркестр играл мелодии из «Сказок Гофмана»…

Яркий шарик вдруг рассыпался рванувшимися к палубе искрами, огоньки проникли в каюту прямиком через стекло, не обратив никакого внимания на преграду, завертелись в вихре и начали обретать физическую форму. Ойген оставался спокоен, только жестом дал знать остальным, чтобы не шевелились. Похоже, Фафнир решил поговорить…

На этот раз Проклятие не стало принимать облик карлика Альбриха, который был хоть отчасти человекоподобен. Его новое воплощение походило на безобразного тролля с грязно-белой шкурой, холодными синими глазами-щелями и похожими на осколки льда когтями на толстых лапах.

«Только бы никто не вошел, – отрешенно подумал Джералд. – Шум поднимется…»

Фафнир смотрел только на Ойгена и говорил только с ним – речь его началась тяжело, голос походил на низкое гудение, отдельных слов было не разобрать. Ойген отвечал на похожем гавкающем наречии – вероятно, языке древних бургундов или сикамбров. Сцена выглядела сюрреалистически, все понимали, что подобных тварей попросту не может существовать, однако Фафнир был вполне материален: ворс ковра под широкими ступнями «тролля» заиндевел и покрылся сияющими в свете ярких электрических ламп льдинками. Евангелина с трудом сдерживалась – от страшилища волнами исходила скверная, разрушительная сила, вызывавшая головокружение и тошноту.

Беседа продолжалась очень недолго, Фафнир исторг последний залп клокочуще-рыкающих звуков и в одно мгновение распался на сноп голубых светлячков, бесследно растворившихся в ковре и цветных плитках паркета.

– Что он хотел? – выдавил Джералд.

– Ровным счетом ничего, – Ойген только руками развел. – Фафнир обвинял. По большому счету он очень несчастен, как всякое существо, не отыскавшее свое место в этом мире… Дракон обозлен и разгневан, он жаждет мести.

– Мести за что? – уточнила Ева.

– Да за все! За свою смерть от руки Зигфрида, за то, что мы… вы пробудили его от тысячелетнего сна, за украденные сокровища, за упущенные в прошлом возможности. Фафнир пришел объявить войну.

– Кому? – не выдержал доктор. – Нам?

– Нет, людям. Всем людям. Демон считает виноватыми в своих бедах потомков Адама и Евы, Господь подарил тварный мир нам, не появись человек, «серые ангелы» остались бы единственными его повелителями! Дух Разрушения набрал достаточно силы, чтобы начать эту войну и теперь станет убивать куда более жестоко. Он не остановится перед самыми колоссальными жертвами… Сколько осталось идти до Нью-Йорка?

– Почти двое суток, – немедленно отозвался милорд. – Наступило четырнадцатое апреля, корабль должен оказаться в гавани поздно вечером пятнадцатого или утром шестнадцатого. Сейчас поворачивать в сторону Рейкьявика бессмысленно, мы на равном расстоянии от берегов обоих континентов и Исландии! Да и капитана убедить мы не сумеем – Эдвард Смит никогда не поверит в откровенную чушь про драконов и проклятия!

– Убедить? – Ойген взглянул на Евангелину. – Убедить можно кого угодно и в чем угодно, мы с Евой поспособствуем, наведем морок – «волшебству» подвластно многое! Остается понять, как и когда Фафнир нанесет первый удар. Вы заметили, ящер обрел способность воплощаться в любые тела, только что он выбрал облик хримтурса, ледяного великана… Это должно быть неким намеком, символом, знаком – древние боги никогда ничего не делают просто так, все их действия подчинены определенным законам.

– Лед, ледяной великан, холод, мороз… – быстро перечислил доктор. – В древнегерманской мифологии эти понятия всегда ассоциировались со смертью, точно так же, как солнце и тепло с жизнью. Никто не заметил, корабль не сменил курс? Фафнир вполне способен сломать компас, обмануть команду и направить нас к берегам Гренландии, к ледяным полям…

– Нет-нет, чересчур сложно, – сказал лорд Вулси в ответ. – Даже если сломается навигационное оборудование, остаются проверенные методы – любой морской офицер прекрасно ориентируется по звездам и умеет пользоваться секстаном! Судно идет точно на запад, мы бы почувствовали поворот. Да и солнце садилось прямо курсу! Ойген, ты ведь в состоянии следить за перемещениями Фафнира?

– В меньшей степени, чем Евангелина. Мое «волшебство» немного другое, я забираю силу из окружающего мира, а Ева может использовать ее в определенных целях.

– Где сейчас Фафнир? – Джералд развернулся на каблуке и посмотрел на мадемуазель Чорваш. – Что он делает?

– Вернулся в свою резиденцию, – усмехнулась Ева. – В ящик с кладом. Драконы любят поваляться на ложе из своих сокровищ, этот не исключение.

– И вы сумеете распознать, когда он оттуда выберется?

– Пожалуй, да. Я поняла, как он воплощается, как концентрирует силу в одной точке. Если Фафнир вновь обретет материальное тело, я это почувствую.

– Спим по очереди, – решил милорд. – Крайне желательно оставаться вместе в одной каюте, места предостаточно. Впрочем, если вы, мадемуазель, возражаете…

– Ничуть не возражаю, я устроюсь в малой гостиной. Плевать на приличия и условности, обстоятельства обязывают. Очень жаль, что мы отпустили Робера и Тимоти.

– Остается надеяться, что до утра Фафнир не предпримет… э… никаких активных действий, – сказал доктор Шпилер. – Между прочим, половина третьего. Я продержусь еще полтора часа, потом разбужу Ойгена. Думается, завтрашний день станет решающим…

* * *

Получи Робер де Монброн другое воспитание, из него получился бы один из самых выдающихся шпионов своего времени. Наследник мадам Жюстин от природы был награжден редким талантом вызывать доверие людей, он сразу располагал к себе аристократов и богачей, простые рабочие наподобие Ойгена Реннера считали мсье Монброна «деловым и честным хозяином, который не обманет, как другие наниматели», банкирская закалка научила его аккуратности и изощренной хитрости. Но главнейшим даром была удивительная, почти нереальная способность выуживать крупицы истины из самых разрозненных сведений и объединять их в далеко идущие выводы.

Подружившись с шестым помощником Мади, Робер обычно завтракал в его компании – за обширным столом присутствовали еще четырнадцать человек, пассажиры первого класса, двое конструкторов верфи «Харленд энд Вольф», наблюдавших за первым путешествием своего детища, и судовой доктор, но мсье Монброн перебрасывался с ними ничего не значащими доброжелательными фразами и в основном расспрашивал офицера о событиях на корабле, отсеивая малозначительное и накрепко запоминая важное.

– Ничего экстраординарного не случилось, – Робер вальяжно развалился в шезлонге и щурился от утреннего солнца. О событиях минувшей ночи ему из осторожности не рассказали, мало ли какой будет реакция впечатлительного молодого человека? – Вечером корабль пройдет точку поворота на юго-запад, мы минуем эту… Как ее? Да, Ньюфаундлендскую банку и по прямой направимся к Нью-Йорку. С нескольких судов, идущих нашим курсом, пришли сообщения о плавучих льдах, встречено несколько крупных айсбергов, но все они появлялись значительно севернее…

– Что-что?.. – вдруг оживился доктор Шпилер. – Плавучие льды?

– Офицер Мади сказал, что «Титаник» быстро минует опасный район. Кроме того, посмотрите на море… – Монброн эпическим жестом указал на широкое окно каюты. Вокруг корабля лежал спокойный ярко-лазурный океан, яркое солнце поднималось к зениту. – Прекрасная видимость, идеальная погода, хотя обычно в это время года случаются штормы. Ну чего тут опасаться, скажите?

Ключевые слова «плавучие льды» оценили только те концессионеры, которые участвовали во вчерашней встрече с Фафниром. Ассоциация возникла незамедлительно – едва беззаботный Робер ушел на палубу играть в малый крокет, Джералд взял на себя ответственность высказать общие мысли:

– Вам не кажется, что напрашивается прямое сравнение: «ледяной великан», «ледяная гора»? Я видывал крупные айсберги, некоторые из них могут быть размером с наш корабль! Ойген, не на это ли обстоятельство намекал дракон?.. Вот что, давайте-ка сегодня быть крайне внимательными! Когда придет Тимоти, отправим его на шлюпочную палубу, наблюдать за морем. Ева, что с Фафниром?

– Сидит на месте и делает вид, будто его здесь совсем нет.

– Ойген?

– Я извещу, если что-нибудь случится.

– Доктор Шпилер, не откажите в любезности, погуляйте до обеда на носу корабля. В моем багаже есть два цейссовских бинокля, один я отдам вам – следите за горизонтом.

– Джералд, вы полагаете, что экипаж корабля неспособен самостоятельно заметить опасность?

– Капитан и команда об этой опасности не знают, а мы знаем. Господа, мадемуазель, я успокоюсь только когда «Титаник» окажется в гавани Нью-Йорка!

* * *

14 апреля казалось обычнейшим спокойным днем. Поутру одетые в парадную форму капитан, старпом, старший стюард и старший механик провели осмотр судна – такая процедура в соответствии с неистребимыми традициями британского флота проводилась на трансатлантических лайнерах каждое воскресенье и являлась больше символом, чем необходимостью. Потом в ресторане первого класса провели воскресное богослужение по обряду англиканской церкви, а после обеда пассажиры вновь были предоставлены самим себе: хочешь отдыхай, хочешь развлекайся.

Погода стояла великолепная, как и в течение всех минувших дней. Полнейшее безветрие, солнце, волнения на море не наблюдалось. Ход судна почти не ощущался, по палубам можно было гулять с такой же уверенностью, как по Пикадилли. Наблюдения за горизонтом ничего не дали: доктор и Тимоти один раз заметили дым парохода, шедшего встречным курсом, только и всего. Очень заметно похолодало и находиться на палубе без теплого пальто было решительно невозможно.

Тревогу подняла Ева в половине одиннадцатого вечера. Фафнир воспрял от обычной полудремы и…

– Дракон покинул корабль, – быстро сказала Евангелина. – Его здесь нет. Нигде. Минуту назад был, а теперь исчез!

– То есть как? – ошеломленно спросил милорд. – Куда в таком случае он подевался?

– Фафнир где-то неподалеку, – подал голос Ойген. – Давайте выйдем из каюты и оглядимся.

Вечер был великолепен. Над Атлантикой раскинулся черно-синий небесный купол, рассеченный рекой Млечного пути, звезды были невероятно крупными и яркими, их свет не могли затмить даже яркие лампы, горевшие на палубах.

– Он где-то впереди, – нахмурившись, сказала Ева, указав прямо по курсу корабля. – И очень высоко в воздухе. Расстояние порядочное, я его почти не вижу… Десяток-другой километров, не меньше.

– Что же Фафнир там делает? – озадачился Робер. – Пустота, океан… Зачем он подался в открытое море?

– Готовит для нас ловушку? – предположил доктор. – Помните, что дракон учудил на Рейне? Создал водоворот, который утопил полицейские катера!

– Вы представляете, каких размеров должен быть водоворот, способный утянуть на дно «Титаник»? – фыркнул Тимоти. – Сто миль в окружности, двести? Это ящеру не под силу, каким бы могучим он не был!

– Вспомним Сциллу и Харибду, – буркнул Джералд. – Они запросто топили самые большие корабли… Самые большие для своего времени, конечно.

– Тихо! – воскликнула Евангелина. – Не может быть, он воплощается! Камнем упал в воду и начал превращение! Во что-то неживое, ничего похожего на вчерашнего тролля!

– Какого еще тролля? – насторожился Монброн.

– Робер, не мешай!

– Лед! Фафнир создает вокруг себя лед… Очень много льда.

– Айсберг? – первым догадался милорд. – Господи, айсберг прямо по ходу корабля. Мы же налетим на него! Надо предупредить капитана!

– Нет времени предупреждать, – ощерился Тимоти. – Действуем по разработанному плану. Ойген?.. Ох, чтоб тебя, опять!

Перевоплощение Ойгена в Хагена прошло стремительно, за считанные секунды. Обошлось без привычных неприятностей в виде потери сознания и судорог, Хаген научился пользоваться телом с осторожностью.

– Вы готовы если не убить Фафнира, то хотя бы нанести по нему разящий удар? – не теряя времени на лишние объяснения, осведомился бургундец. – С помощью этого корабля? Решайте быстрее!

– «Титаник» непотопляем, – скороговоркой напомнил Тимоти. – В худшем случае получим большую пробоину. Хаген, ты что, предлагаешь таранить айсберг? Ударить по Фафниру всей массой судна?

– Я предвижу, что если корабль повернет, случится большая беда… Кримх… Евангелина, ты сможешь использовать дар убеждения? Я дарую тебе достаточно силы.

– Попробую…

– Не пробуй, делай. Нельзя «пробовать», бросая вызов дракону!

– Так, Джерри, в каком чемодане ты спрятал оружие? – деловито спросил Тимоти. – Я возьму револьвер, пригодится в случае, если Ева не справится. Давайте поторопимся, время очень коротко, это даже я чувствую!

Матрос, дежуривший у левого бокового трапа на мостике, просто потерял сознание – Евангелина нанесла слишком сильный удар и тут же услышала предостережение Хагена: «Будь осторожнее, не расходуй волшебство попусту… Ты должна подчинить людей себе, а не усыпить».

– Сюда нельзя! Господа, выйдите пожалуйста! – воскликнул второй помощник Мэрдок, увидев, как в рубку ввалились сразу шесть человек. Одеты, как джентльмены. – В противном случае…

Что сделал бы мистер Мэрдок в противном случае осталось неизвестным. Сознание второго помощника на мгновение помутилось, он судорожно вдохнул и неожиданно для себя проговорил:

– Какие будут распоряжения, милорд?

Высокий каштанововолосый пассажир из каюты первого класса стал теперь главным – главнее капитана Эдварда Смита, директора компании, и вообще всех-всех… То же чувство объяло всех находившихся на мостике: двух офицеров, рулевого и старшего матроса.

В этот самый момент донесся звук колокола из «вороньего гнезда» и зажужжал зуммер телефона. Приятель Робера, мистер Мади немедленно поднес трубку к уху.

– Лед прямо по носу!

– Спасибо, – ответил Мади, повернулся к вахтенному офицеру и повторил услышанное: – Лед прямо по носу, сэр!

– Стоп машина, полный назад, держать курс, – скороговоркой подсказал Джералд. Это был единственный разумный выход, ударить форштевнем по айсбергу и сразу отойти назад. Инерция у судна колоссальна, а приказ мостика будет выполнен механиками не раньше, чем несколько минут спустя…

Ева нанесла новый удар, Мэрдок бросился к судовому телеграфу, поставил ручку на «Стоп!» и одновременно передал в машинное отделение «Полный назад».

– Да закрывайте же водонепроницаемые двери, черт побери!..

* * *

– Он не умер, Фафнира не убить таким способом, – качал головой Хаген. – Дракон по-прежнему где-то здесь. А клад теперь – на дне…

– Неудивительно, – вздохнул Тимоти. – Отшибли кораблю всю носовую оконечность вместе с грузовым отсеком. Знаете, я даже рад тому, что мы избавились от этого проклятого золота! Жалко, конечно, но что поделаешь?

– Спать очень хочется, – зевнул Робер и бросил взгляд на Евангелину, посапывающую на диване. Доктор заботливо укрыл Еву шерстяным пледом. – Может, все-таки не будем здесь оставаться?

Давно рассвело, борт о борт с «Титаником» стояли «Олимпик» и «Карпатия», большинство пассажиров уже перебрались на подоспевшие на помощь корабли. Самый большой лайнер мира и гордость компании «Уайт Стар» сильно накренился на нос, однако оставался на плаву. По распоряжению капитана Смита на борту должна была остаться только аварийная команда из семидесяти матросов, которые будут обеспечивать жизнеспособность корабля во время буксировки в канадский Галифакс, где имелся подходящий ремонтный док. Были опасения, что до Нью-Йорка «Титаник» не дойдет, особенно если начнет штормить – далековато, а через трещины корпуса в четвертый и пятый водонепроницаемые отсеки поступает вода, хотя мощные насосы пока справляются.

Большинством четыре голоса против двух концессионеры решили закончить плавание через океан именно на «Титанике», получив разрешение капитана – Ева поспособствовала. Возражали Монброн и Тимоти, желавший поскорее вернуться домой, но бросать товарищей посчитали делом бесчестным. Кроме того, нельзя бросать начатое дело – теперь вся компания чувствовала некоторую ответственность на это судно.

В затянувшихся поутру облаками мутно-серых небесах мерцала одна-единственная звездочка – незаметный простому взгляду крошечный огонек нырял в тучи, вырисовывал сложные фигуры и рассыпал искорки. Хаген был прав: древний монстр никуда не исчез, он оставался неподалеку. Фафнир снова выжидал.

– …Мы ввязались в невероятно скверную историю, – вздохнул милорд. – Чем она кончится, я и представить боюсь.

– Для начала высадимся в Галифаксе и осмотримся, – беззаботно сказал Тимоти. – А там видно будет!

PS: «Титаник» (RMS Titanic) после первого неудачного плавания был отремонтирован в сухом доке Галифакса и затем прошел реконструкцию на верфи «Харленд и Вольф» в Белфасте. В годы Первой мировой войны использовался в качестве войскового транспорта и госпитального судна. Продолжал трансатлантические пассажирские рейсы вплоть до 1939 года.

17 октября 1939 «Титаник» был потоплен (попадание восьми торпед ниже ватерлинии) неподалеку от побережья Гебридских островов подводной лодкой германских Кригсмарине U-29 под командованием капитан-лейтенанта Отто Шухарта. Погибло 24 члена экипажа.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Ниже приведена выдержка из «Чудеснейшей истории о роговом Зигфриде» – средневекового «рыцарского романа» неизвестного автора. Первое печатное издание – 1657 год. Данное сочинение вполне можно отнести к жанру fantasy, поскольку оно обладает всеми его признаками – безукоризненным героем, волшебством и мифическими существами, однако «Чудеснейшая история» бесконечно далека от исходной «Саги о Сигурде»: героическая северная сага со временем превратилась в куртуазный роман.

Любопытно, что в нынешней Германии недалеко от Бонна, на берегу Рейна, существует поселок Konigswinter, где показывают «ту самую гору» и «ту самую пещеру», где Зигфрид Нидерландский убил страшного дракона Фафнира, охранявшего свои сокровища. В ближайшей округе можно встретить множество «драконьих» топонимов: Drachenfels, Drachenburg и т. д. На вершине холма, высотой 321 метр, можно увидеть сравнительно небольшую пещерку, в которой давным-давно обитал огнедышащий змей.

«Чудеснейшая история о роговом Зигфриде»

Зигфрид сел с девицей за стол, чтобы утолить свой голод и жажду, как вдруг является дракон и с ним еще семь змеенышей.

…Когда подали еду – какую уж могли приготовить в спешке, – Зигфрид сел с красавицей за стол, чтобы подкрепиться и вновь обрести свою прежнюю силу. Но не успел он сделать и глотка, как вдруг, откуда ни возьмись, из-за гор появился в воздухе ужасный дракон, а с ним семь змеенышей, и горы от этого содрогнулись, словно бы готовы были рухнуть, так что немудрено было бы и помереть со страху. Красавица страшно испугалась, так что пот выступил у нее на лице, а все карлики, прислуживавшие за столом, разбежались. Зигфрид же взял край своей шелковой одежды и вместо носового платка вытер им заботливо девице пот с лица и молвил: «Не отчаивайтесь, моя красавица, Господь нам поможет». – «Ах, дорогой мой господин, – воскликнула девица, – если бы даже вам помогал весь свет, все равно теперь нам пришел конец». – «Господь не допустит этого, моя дорогая, – молвил рыцарь, – это речь женщины, рыцарь же скажет по-иному; пока с вами Господь Бог и я, ничто не грозит вам, кто посмеет отнять у вас жизнь, которую дал вам Господь?».

Пока влюбленные беседовали подобным образом, дракон подлетел совсем близко, извергая перед собой пламя на расстояние трех копий, так что гора раскалилась, словно горела огнем. Дракон меж тем ударился о гору с такой силой, что она треснула и содрогнулась, как если бы собиралась рухнуть. Зигфрид с красавицей, находившиеся под горой, страшно перепугались, думая, что скала обрушится и завалит их (ибо они укрылись от великого жара внизу в пещере, чтобы выждать, пока пламя, которое дракон принес с собой, без сомнения, из преисподней, немного не остынет и не угаснет).

Этот дракон некогда был прекрасным юношей и за любовные дела был проклят одной женщиной, так что при нем безотлучно находился сам дьявол во плоти, коему он должен был служить телом и душой. Но он сохранил человеческий разум и обладал дьявольской силой, поэтому он и похитил красавицу, которую собирался по прошествии пяти лет, когда вновь обретет человеческое обличье, взять в жены. Хотя красавица и жила надеждой, что он по прошествии пяти лет вновь примет человеческое обличье, все же она испытывала перед ним такой ужас, как перед самим дьяволом, и легко можно вообразить, что она никогда и вовеки веков его бы не полюбила.

Дракон же разъярился сверх всякой меры из-за того, что у него хотят похитить его красавицу, которую он кормил и поил вот уже более четырех лет, а зимой согревал своим жаром, защищая от холода, который на Драконовой горе был лютым и нестерпимым. Ибо зимой он ложился поодаль пещеры и удерживал ветер, мороз и холод, чтобы девице не приключилось от этого неудобства (кроме тех случаев, когда он отправлялся на поиски пищи). К тому же он собирался вскоре взять ее в жены, поэтому он чуть было не лопнул с досады.

Как Зигфрид сражался на горе с драконом

Зигфрид не мог долее усидеть в пещере; вооружился как только мог, взял свой добрый меч, на который ему указал великан на Драконовой горе, когда замыслил обманным образом убить его, и отправился с ним на Драконову гору. Едва завидев Зигфрида, дракон набросился на него с такой страшной силой, что и поверить невозможно. Разгорелся такой бой, что гора затряслась, словно готова была рухнуть. Зигфрид мужественно защищался, как только мог, но ничего не в силах был поделать – дракон своими чудовищными когтями вырвал у витязя щит. К тому же он источал вокруг себя такой жар, что скала стала похожа на кузню, и у Зигфрида пот струился градом по всему телу. Когда эти двое затеяли между собой такой жестокий турнир, карлики были вынуждены бежать из горы в лес. Ибо они опасались, что скала рухнет и раздавит их всех. А внутри горы находилось двое сыновей Эгварда, то были братья Эгвальда, которые стерегли там клад своего отца. Когда пришлось им спасаться бегством, они укрыли клад в пещере у каменной стены, под самой Драконовой горой, каковой клад впоследствии нашел Зигфрид, но, впрочем, это не пошло ему на пользу, как вы со временем услышите. Карлик Эгвальд не знал, что другие карлики бежали, а также ничего не знал о кладе, который они укрыли. Ибо он спрятался, чтобы посмотреть, чем кончится страшный бой, дабы в случае нужды послужить Зигфриду своим искусством. Ведь если бы Зигфрид потерпел поражение, пришел бы конец и карликам – дракон ведь знал, что карликам известна дорога в его Драконову гору.

Когда Зигфрид оказался не в силах более выносить нестерпимый жар, источаемый драконом, ибо роговая оболочка на его теле совсем размякла, он бежал вниз к красавице, в глубь горы, чтобы рог вновь затвердел и великий жар на горе немного поостыл. Вот тут-то он и нашел несметный клад, укрытый карликами. Он же подумал, что это дракон укрыл свой клад, чтобы забрать его, когда вновь станет человеком, или же что это клад великана, которого он убил. Но что клад принадлежит карлику Эгвальду – этого он не знал.

Тут красавица сказала Зигфриду: от карлика Эгвальда она услыхала, что дракон привел с собой еще шестьдесят маленьких драконов, поэтому ей теперь пришел конец. Зигфрид же подумал «Я должен все же попытать счастья, кто знает? Когда опасность подступает, тут Божья милость помогает. А если я не смогу выдержать жар, я вновь укроюсь в пещере, пока мой рог опять не затвердеет, тогда я снова вступлю в бой – и так, пока хватит сил и пока буду жив». «Если уж нам обоим суждено погибнуть, – сказал красавице Зигфрид, – ну что ж, пусть будет так, но сначала я дам бой, как подобает рыцарю. А вас пусть сохранит Господь и молитесь за меня усердно, дабы он ниспослал мне силы и упорства противостоять жестокому дракону». С этими словами он упал на колени и произнес следующую молитву:

Закончив эту молитву, он уверенно и бесстрашно взошел на Драконову гору, чтобы еще раз попытать счастья. Едва завидев дракона со всеми его змеенышами, он схватил обеими руками меч и с такой яростью обрушился изо всех сил на чудовище, словно хотел разрубить его пополам, а молодые драконы во время схватки все разбежались и умчались туда, откуда явились. Но старый дракон остался и продолжал извергать из своей треклятой пасти на Зигфрида синее и красное пламя с такой силой, что несколько раз чуть не повалил витязя на землю. Сверх того, лукавый дракон весьма ловко пользовался своим хвостом, опутывая рыцаря его петлями так, чтобы сбросить его с горы. Но Зигфрид, поручивший себя Господней воле, был увертлив и проворен, подпрыгивая вверх, он ускользал из петли и старался всеми силами отрубить змию хвост; для этого, собрав все свои силы, он схватил меч и нанес дракону такой меткий удар по хвосту, что отсек его начисто, как если бы его и вовсе не бывало. Как увидел дракон, что нет у него хвоста, разъярился на рыцаря и решил сжечь его своим пламенем; он извергнул на него столько жару, как если бы на горе разложили целый костер из углей, так что и у дракона и у Зигфрида совсем размякла роговая оболочка. Зигфрид же, увидев, что его добрый меч вонзился дракону в самое тело, воспрянул духом, обрел новые силы и нанес такой жестокий и меткий удар, что разрубил дракона на две части, и одна половина полетела вниз с горы и разбилась на тысячу кусков. Тогда Зигфрид сбросил в пропасть и вторую, так что она разлетелась на кусочки…

Андрей Мартьянов Мировой кризис

…Среди степей в шелковом шатре поместили труп его, и это представляло поразительное и торжественное зрелище. Отборнейшие всадники всего гуннского племени объезжали кругом, наподобие цирковых ристаний, то место, где был он положен; при этом они в погребальных песнопениях так поминали его подвиги: «Великий король гуннов Аттила, рожденный от отца своего Мундзука, господин сильнейших племен! Ты, который с неслыханным дотоле могуществом один овладел скифским и германским царствами, который захватом городов поверг в ужас обе империи римского мира… скончался не от вражеской раны, не от коварств своих, но в радости и веселии, без чувства боли, когда племя пребывало целым и невредимым. Кто же примет это за кончину, когда никто не почитает ее подлежащей отмщению?

Иордан, 455 год н. э.

Всё Писание богодухновенно и полезно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности, да будет совершен Божий человек, ко всякому доброму делу приготовлен.

2 Тим. 3, 16-17

Автор искренне благодарит за неоценимую помощь в работе над текстом и своевременные подсказки С. Казакова (СПб) и И. Кричевского (Рамат-Ган).

Предварение

Великобритания, Лондон,

3 марта 1914 года

Ровно в одиннадцать часов утра элегантно одетый джентльмен вышел из парадного подъезда дома номер 19 по Беркли-Мэншнс и прогулочным шагом направился вниз по улице. Время ланча он провел в «Адмиральском клубе» на Бонд-стрит, откуда совершил два телефонных звонка – молодого человека интересовали новые поступления в антикварные магазины ван Гааса и компании «Эпшоу и Малверн». Получив от последнего абонента положительный ответ, джентльмен спустился из курительной в холл, дал знак швейцару и тот немедля свистнул кэб, быстро доставивший пассажира на Челси-сквер.

– Подождите меня, – сказал он вознице, одновременно вручая монету в пять шиллингов. – Я задержусь примерно на полчаса.

– Как вам будет угодно, сэр…

Темно-вишневая с золотом вывеска над магазином гласила: «Торговля древностями, год основания 1754», что ясно давало понять любому покупателю – это старинная и успешная фирма, подделками, как в сомнительных заведениях Ист-Энда, здесь не торгуют. Обычные клиенты – состоятельные европейские коллекционеры или нувориши из Нового Света, желающие украсить свой дом уникумами с развалин Гизы, Персеполиса или Тиринфа. Случайные люди сюда не заходили.

Звякнул колокольчик над входной дверью. В помещении пахло благовониями и сухим пергаментом, освещение приглушенное – жалюзи на окнах опущены, горят электрические лампы в тканых абажурах, стилизованных под индийские светильники.

Других посетителей не замечалось. Джентльмен оставил трость и шляпу на особой стойке у входа, уверенно прошел направо, вдоль шкафов с древними папирусами и статуэтками. Управляющий поднялся из-за стола навстречу.

– Добрый день, милорд, – поприветствовал ожидаемого гостя высокий и худощавый мистер Эпшоу. – Рад снова видеть вас.

Его внешность мало соответствовала распространенным представлениям о владельцах антикварных лавок, никаких седых волос или очков в круглой оправе. Наоборот, Эпшоу был подтянут, загорел, сравнительно молод – не старше сорока лет, – и больше напоминал не потомственного коммерсанта, а недавно приехавшего из африканских колоний отставного офицера. Одновременно с этим в среде лондонских ценителей старины его полагали одним из крупнейших специалистов.

– Огастус, замените меня, – Эпшоу повернулся к помощнику. – Лорд Вулси, пожалуйста, следуйте за мной.

Они прошли в глубину дома, поднялись по скрипучей деревянной лестнице в бельэтаж, где хранились наиболее ценные экспонаты и редчайшие книги – богатых покупателей всегда обслуживали отдельно, да и незачем выставлять на витрину древнеегипетское золото или сохранившиеся в единственном экземпляре средневековые рукописи.

Лорд Вулси отлично знал, что в скрытых за деревянными панелями сейфах заперты сокровища ценой в сотни тысяч, если не миллионы фунтов – собранию компании «Эпшоу и Малверн» мог позавидовать и Британский музей, «особые» раритеты уходили только постоянным и проверенным клиентам или по их письменным рекомендациям. Для толстосумов из-за океана предлагались товары, выставленные на всеобщее обозрение, – разумеется, они тоже стоили немалых денег, но абсолютно уникальными не являлись.

– Присаживайтесь, сэр Джералд, – управляющий указал на кресло возле обширного стола. – Могу я предложить вам шерри?

Обычный ритуал, насквозь знакомый лорду Вулси: нельзя сразу говорить о деле, это нарушение этикета. Несколько обязательных слов о погоде, политике, короле Георге и новостях из жизни высшего общества – помолвки, свадьбы, пикантные слухи; светский сезон в разгаре. И лишь затем начинается священнодействие.

Мистер Эпшоу надел белые перчатки, открыл крупповский сейф с хитрым номерным замком, достал большой сандаловый ларец и утвердил его на столе перед Джералдом. Откинул крышку, снял покров китайского шелка.

– Доставили на этой неделе из Константинополя. Старая библиотека султана, к сожалению, расхищается, а там хранятся древнейшие фолианты! Наши агенты скупают всё поступающее на черный рынок – я с ужасом думаю о том, что случится с рукописями, попади они к людям незнающим! Даже при идеальных условиях хранения пергаменты поражает грибок, они ссыхаются, ветшают… Что говорить о необразованных содержателях константинопольских лавчонок, которые обращаются с книгами самым варварским способом, не подозревая, какие сокровища оказались в их руках!

Лорд Вулси согласно кивнул – в этом вопросе он полностью поддерживал господина Эпшоу, ни на минуту не задумываясь о том, что управляющий магазина предлагает к продаже краденые фолианты. В дряхлеющей Османской империи о понятиях «культура» или «сохранение древнего наследия» имеют весьма расплывчатое представление, других забот выше головы – турки теряют провинции одну за другой, государство разваливается на глазах, экономика трещит по швам. О какой культуре может идти речь в такой обстановке? В библиотеке поместья книгам обеспечат прекрасный уход, с них сделают фотокопии, появится гарантия, что великие произведения седой старины не погибнут!

– В основном Византия и Италия, пятый-седьмой века по Рождеству, – Эпшоу аккуратно вынимал из ларца переплетенные в кожу и дерево хроники. – Состояние некоторых рукописей далеко от идеала, но есть и прекрасно сохранившиеся – это не позднейшие списки, мы вызывали эксперта, Джейкоба Мэлтрэверса, профессора в Итоне. Он подтвердил аутентичность манускриптов.

– Великолепно, – отозвался Джералд. – Слово господина Мэлтрэверса имеет солидный вес, я доверяю его заключению.

– Всего шесть экземпляров, – продолжал мистер Эпшоу, раскрывая перед лордом фолию в растрескавшейся кедровой обложке с накладками темного серебра. – Древнейший датируется приблизительно четырехсотым годом, это сборник из нескольких произведений. Глава из «Истории римского народа» Марка Терренция Варрона, ранее считалась навсегда утерянной. Добавочно евангелие от Матфея, переписанное скрипторами диоцезии Гиппонской, предположительно – с собственноручными пометками святого Августина, это еще предстоит доказать. Последней в подшивке идет копия с Иосифа Флавия, «De bello Judaico».^[115] Существенную историческую ценность представляет только Варрон.

– Несомненно, это открытие, – согласился лорд Вулси. – Далее?

– «О лучеиспускании звезд» Аль-Кинди, на арабском языке, – перечислял Эпшоу. – «История императора Иракла», сочинения епископа Сибеоса, вторая половина седьмого века. «Житие святого Колумбана и его учеников» Ионы из Боббио, авторство установлено с полной достоверностью. Любопытная итальянская рукопись, неизвестные прежде стихотворения Венанция Фортуната на латыни. И наконец – истинная жемчужина, настоящий шедевр! Аноним, «Дополнения к истории царствования Юстиниана, авторства Агафия Миренейского». Изумительный образец!

Джералд с интересом подался вперед, но управляющий остановил чересчур увлекшегося покупателя. Вначале следует надеть перчатки тончайшей шерсти и лишь затем прикасаться к бесценному труду – от неожиданности лорд забыл про обязательные правила.

Сохранность потрясающая! Такое впечатление, что книгу не открывали со времен написания, пергамент по краям не растрепан, страницы не пересохли, краски лишь самую малость поблекли.

– Вероятно, данный экземпляр был создан специально для кого-то из наиболее высокопоставленных придворных или личного собрания книг византийского базилевса, – сообщил мистер Эпшоу. – Столь роскошный подарок мог позволить себе лишь весьма богатый и влиятельный человек. Судя по исполнению, сочинение на греческом переписывали с оригинала монахи, кроме того перед нами второй том, ему предшествовала оригинальная «История Юстиниана» от Агафия – взгляните на титульную надпись.

Спорить с профессионалом лорд Вулси не собирался, да и сам бегло читал по-гречески. Перелистал страницы, нашел обычное для подобных рукописей пространное нравоучительное заключение, из последних строчек которого можно было понять, что следующий том продолжит жизнеописание и хронику кесаря Юстиниана Великого. Следовательно, господин Эпшоу безупречно прав: книги были заказаны в одном из монастырей Константинополя для дворцовой библиотеки, на создание этого произведения искусства ушло много месяцев труда копиистов, рисовальщиков и рубрикаторов.

– Почему именно аноним? – вслух произнес лорд Вулси. – Выходит, авторство текста утеряно? Исходная рукопись датируется более ранними временами?

– Я просматривал сочинение, эта летопись скорее предваряет историю царствования Флавия Петра Савватия Юстиниана Первого, – Эпшоу назвал древнего базилевса полным именем. – Экскурс в историю великих предков, так сказать, хотя происхождение династии самое сиволапое: они из иллирийских крестьян, двоюродный дед Юстиниана после смерти императора Анастасия Флавия получил власть по чистой случайности – благодаря протекции влиятельнейшего евнуха Амантия. По закону скопцы не имели права на венец, но фактически Амантий был кем-то наподобие премьер-министра, ему требовался послушный человек на троне… Первый Юстин и читать-то не умел.

– Я знаю, – ответил Джералд. – История всегда была одним из самых любимых моих предметов. Не будем отвлекаться, вернемся к книге.

– Слушаю, сэр. Итак, перед вами достаточно подробное описание событий в Восточной Римской империи, начиная от первого константинопольского кесаря Аркадия, и заканчивая начальными годами правления Юстиниана. Обзор за полтора столетия. Скорее всего – компиляция из нескольких хронистов, стилистика время от времени разительно меняется. Поэтому, чтобы не указывать различных авторов, часть из которых могли оказаться в немилости, монахи-скрипторы приписали сочинение анониму. Так делалось неоднократно. После беглого изучения текста я сделал вывод, что он не имеет большой исторической важности…

– То есть как? – изумился Джералд.

– Вы не поняли, милорд. О предках Юстиниана, войнах с Аттилой или лангобардами можно куда более подробно прочесть у многих других писателей того времени: Прокопия Кесарийского, Павла Диакона, Симокатты и прочих. Имя им легион, летописи и хроники многократно издавались начиная с восемнадцатого века. Но художественная ценность книги неоспорима. Десятки иллюстраций и портретов, карты Византии, тончайшие миниатюры! Да вот, взгляните…

Картина на полный разворот, если верить витиеватой подписи, изображала восшествие на престол императора Зинона Исаврийца в 474 году. Неоспоримо, рисунок относился к классике ранневизантийского искусства, он напоминал драгоценный оклад, реликварий, перенесенный щедрой рукой рисовальщика на пергамент, – золотая краска, киноварь, все оттенки гиацинтового и пурпурного, фигуры изображены с неимоверной тщательностью и мельчайшими деталями, пряжки на лориках окружавших кесаря придворных были размером чуть больше макового зернышка, но остроглазый человек мог заметить на них чеканку…

– Потрясающе, просто невероятно, – ахал Джералд, открывая новые изображения. – А это что такое? Какой-то обряд?

– Странно, комментарий не на греческом или латыни, а на готском, – пожал плечами мистер Эпшоу. – Смерть Аттилы, гунны хоронят своего вождя в Скифии… Еще одно доказательство того, что мы видим компиляцию: перерисовано из другой летописи, скорее всего итальянской, созданной образованным варваром. Это не византийская стилистика, узор близок к кельтскому или древнегерманскому, хорошо заметно упрощение.

– Минуточку… Позвольте взглянуть подробнее, – Джералд замер, осторожно подвинул книгу к себе и сдавленным голосом попросил: – У вас найдется лупа?

– Разумеется, – Эпшоу выдвинул ящик стола и передал лорду увеличительное стекло в медной оправе и с костяной ручкой. – Нашли что-нибудь интересное?

– Пока не знаю, – прошептал лорд Вулси, внимательнейшим образом рассматривая фигуру свирепого повелителя гуннов.

Обозначенный скупыми штрихами курган, силуэты находящихся вокруг погребальной колесницы людей нарочно схематичны, внимание зрителя должно быть сосредоточено на умершем Аттиле, главном герое рисунка – он был значительно крупнее остальных, облачен в пластинчатый доспех, на груди лежал клинок, в ногах щит. Вроде бы ничего особенного, рядом с другими, куда более красивыми и пышными иллюстрациями эпизод с Аттилой выглядел бледненько.

– Я беру всё, – Джералд отложил лупу. Невольно покосился на удивительный рисунок, что не ускользнуло от внимания мистера Эпшоу. Управляющий отлично разбирался в психологии покупателей, опыт был огромный. Совладелец одного из лучших лондонских магазинов антиквариата незамедлительно понял, что лорд Вулси очень возбужден, пускай и старается скрыть неожиданно вспыхнувший горячий интерес. – Ваша цена?

На счастье Джералда собеседник был не только тонким знатоком человеческих реакций, но и честным коммерсантом – престиж фирмы превыше всего, сиюминутная выгода не оправдает возможной потери постоянного и щедрого клиента. Посему Эпшоу подавил мимолетное искушение и ответил честно:

– Аукционная цена всех книг составляет приблизительно сорок семь—пятьдесят тысяч фунтов. На этой сумме и остановимся. Ваша обычная скидка – двенадцать процентов, милорд. Итого сорок четыре тысячи.

– Чек на пятьдесят, – проявил благородство Джералд, обмакнув перо в чернильницу. Вывел подпись, промакнул чернила малахитовым пресс-папье с начищенной бронзовой рукоятью. – Дополнительные шесть тысяч – ваше личное вознаграждение.

– Благодарю, – скупо кивнул мистер Эпшоу и упрятал сложенный вдвое чек во внутренний карман сюртука.

Все получилось именно так, как и предполагалось изначально: лорд Вулси всегда оставлял управляющему, добывавшему личнодля него исключительные раритеты, щедрые чаевые. Неслыханно щедрые: шесть тысяч фунтов стерлингов – колоссальные деньги, маленькое состояние, годовой доход крупного дворянского поместья! Впрочем, семья Джералда правомерно считалась одной из самых богатых в Британии и колониях, лорд ни в чем не нуждался и мог позволить себе платить за услуги столько, сколько считал нужным.

– Я отправлю книги с посыльным, – сказал мистер Эпшоу. – Адрес обычный, Беркли-Мэншнс, девятнадцать?

– Византийскую хронику я возьму с собой, – отказался Джералд. – Остальное следует доставить в мое поместье. Графство Йоркшир, Слоу-Деверил холл, на имя библиотекаря – мистера Обри Твислтауна.

– Как будет угодно, сэр.

– Я очень вам признателен, господин Эпшоу. Это действительно весьма ценные трактаты.

– Жаль, что таковых становится все меньше и меньше, – вздохнул управляющий. – За последние годы рынок антикварных книг стал значительно беднее, у солидных фирм появился конкурент, о котором мало что известно – какая-то европейская компания, вроде бы из Франции. Очень закрытая. Они скупают всё, тратят безумные средства, но коллекционерам рукописи не перепродают – подозреваю, что мы имеем дело с чересчур увлекающимся богачом, обладающим широкими возможностями…

– Уверены? – Джералд бросил острый взгляд на мистера Эпшоу. – Нет, милейший, думаю это вовсе не полоумный миллионер-библиофил.

– Тогда кто же?

– Могу посоветовать вам одно: опасайтесь этих людей. И доверяйте только проверенным агентам, работающим с «Эпшоу и Малверн» долгие годы.

– Вы предостерегаете? – поднял бровь Эпшоу.

– Лишь рекомендую. Однажды я столкнулся с крайне опасными любителями старины, одержимыми странной идеей. И точно знаю, что их интерес к редким рукописям поздней античности и зарождающегося средневековья грозит конкурентам немалыми трудностями. Если вдруг вы столкнетесь с чем-то непонятным и пугающим – лучше отступитесь.

– Очень хорошо, сэр, – нейтрально ответил антиквар.

До мистера Эпшоу доходили невнятные слухи, будто лорд Вулси не так прост, как кажется: образ невероятного богатого молодого бездельника был маской, под которой мог скрываться человек, связанный с… с… Тут начиналась область догадок. Что угодно, от правительственной секретной службы или разведки Адмиралтейства до могущественной масонской ложи.

Византийская книга была упакована в тонкий лен, трижды перевязана джутовой веревочкой и помещена в металлический ящик с замочком – вновь пришли в действие неписаные правила фирмы: даже если лорда Вулси по дороге ограбят (что в центре Лондона посреди ясного дня немыслимо!), разбойнику придется потратить немало времени для того, чтобы вскрыть маленький переносной сейф. К этому времени наверняка подоспеет полиция.

Джералд прицепил два крошечных ключика к цепочке от часов, взял ящик за деревянную ручку, прошел к выходу, водрузил на голову шляпу, купленную за два фунта в Кенсингтонском пассаже, сунул трость под мышку и учтиво попрощавшись с мистером Эпшоу вышел на тротуар.

Кэб стоял на месте.

– Домой, – рассеянно сказал Джералд, но вмиг опомнился: это же не собственный кучер или шофер авто, а обыкновенный уличный кэбмен. – Вернее, Беркли-Мэншнс. Я укажу, куда подъехать.

– Воля ваша, сударь, – невозмутимо согласился владелец кэба и легонько подхлестнул грустную каурую лошадку. – Поедем по набережной, там спокойнее – на центральных улицах тьма-тьмущая автомобилей, житья от них в Лондоне не стало…

Кэбмен был доволен: при большой удаче пять шиллингов он зарабатывал за день напряженной работы, а благородный господин изволил задержать всего на час.

Германская империя, Страсбург и окрестности,

12 марта 1914 года

– Нет, ну это просто невозможно! Мистика какая-то! На том же самом месте, а?! Rasproyadrionaya mat’!

Евангелина Чорваш что есть силы пнула левое переднее колесо темно-зеленого спортивного «Остина». Вспомнила еще несколько крепких русских словечек, обрушив их на застывшую у обочины машину.

Ева умела изысканно ругаться на немецком, венгерском и французском, но предпочитала наречие подданных царя Николая – звучно, а главное, непонятно для европейцев: это очень помогало на любых светских раутах, от Вены до Парижа. В случае резкого недовольства мадемуазель Чорваш обычно высказывала свое отношение к надоевшему ухажеру или взявшейся поучать чересчур эманципированную венгерку матроне с надлежащей яркостью и эмоциональностью, одновременно не давая повод для смертельной обиды. Русские площадные словеса были кратки, красивы, легки к воспроизведению и способны на одном-единственном выдохе проявить полный спектр чувств.

– …Blyad, – завершила не особо длительный монолог Ева, одновременно вспомнив, что данное выражение означает вовсе не непристойную падшую женщину, промышляющую своим телом в грязных припортовых кварталах, а распутницу из удовольствия, наподобие мадам Помпадур. Граф Барков, которого после мимолетного романа в Вене, Евангелина навсегда оставила в кругу близких друзей, подробно объяснял семантику всех выражений, которыми интересовалась любознательная наследница господина Фердинанда Чорваша. – Как там у Пейна? «Для наших душ настали дни суровых испытаний»? Чума на мою голову!

Почти два года назад, с разницей всего в десять дней, авто Евангелины застряло на этом самом месте. Подходя буквоедски, почти на этом – тогда «Винтон» с хваленым германским двигателем от Майбаха перестал подавать признаки жизни всего в двухстах метрах отсюда, во-он там, возле железнодорожной насыпи, где магистраль делает плавный поворот к юго-востоку, на Страсбург.

Это было насыпное гравийное шоссе между пограничным немецким городком Саарбург и деревней Брюмат. Дорога расположена между холмов, в долинах – выпасы и разграниченные тонкими плетнями участки крестьян-арендаторов, Французская Республика осталась за спиной, впереди огромная Германская империя. Всей разницы между предыдущим приключением и нынешним – Ева катила в противоположную сторону, не на запад, а на восток, собираясь через Баварию как можно быстрее добраться до границ родной Австро-Венгрии. Если не задерживаться, выходит двое с половиной суток в пути с учетом семичасовых ночевок.

И вот – пожалуйста! Выигравший ралли Аахен-Париж-Орлеан-Тулуза «Остин» превратился в никчемную груду железа!

Ева имела полное право гордиться собой: она не только победила в гонке, но и оказалась первой в обоих классах, снова показав, что прогрессивные женщины ничуть не уступают мужчинам! Квалификация ралли проходила по двум разрядам, мужскому и женскому, представительниц прекрасного пола было заявлено всего четыре – разумеется, сама Евангелина Чорваш, знаменитая автогонщица Камилла дю Га, дебютировавшая англичанка Флоренс Скоуп и представительница суфражисток САСШ, носившая чудовищное имя Сисситрисса Мармадьюк-Коэн.

Две последние сошли с дистанции, не доехав до Парижа и не вызвав у соперниц никакого сожаления или спортивной солидарности, – мистрисс Скоуп была всего лишь оригинальным рекламным агентом собственного мужа, решившего создать известность фирме по производству консервированной говядины. А что может быть интереснее для публики и прессы, чем обремененная семейством дама, решившая сесть за руль?

Кошмарная Сисситрисса из Бостона, штат Массачусетс, оказалась коротко стриженной старой девой тридцати лет, недовольной всем и вся – Евангелина, лично знакомая с венским доктором Зигмундом Фрейдом, первейшим европейским светилом в области психологии интимных отношений, была твердо уверена, что эта… это… ну, словом, представленное газетчикам мужеподобное существо имеет право называться «настоящей женщиной» (а именно так мисс Мармадьюк-Коэн себя и позиционировала) ровно столько же, сколько макака, объявившая себя человеком.

Надо заметить, что крепко подружившиеся за время ралли мадемуазель Чорваш и мадам дю Га вне состязания отнюдь не пренебрегали косметикой, модными платьями от лучших парижских и венских мастеров и оказывали благосклонность мужчинам. Госпожа Камилла была замужем, это накладывало большие ограничения, а свободная от матримониальных уз Ева вполне могла позволить себе как легкий флирт, так и кратковременную связь интимного характера – упомянутый доктор Фрейд доказал благотворное влияние на женщину физической близости с представителем противоположного пола. Ева подтверждала теорию практически, выбирая нравящихся ей мужчин и не забывая об осторожности – беременность и последующее непременное замужество никак не входили в ее планы.

Эпоха эманципе, надо понимать, господа и дамы!

Никаких скандальных сообщений в газетах, никаких сплетен – встреча без последующих обязательств, длительных романов, поэтических писем и вздохов под луной. Это ненужно и обременительно.

Камилла дю Га, с которой Евангелина поделилась своими соображениями как с близкой приятельницей, полностью поддержала молодую соперницу в автомобильном спорте: наслаждайтесь жизнью, дорогая. Но не забывайте, что рано или поздно вы встретите человека, с которым разделите радости и потери будущего…

– Пока я не думаю о браке, – серьезно ответила Евангелина. – Время пока есть.

– Но время всегда очень коротко, – покачала головой Камилла. – Не упустите его, это будет страшной ошибкой…

На втором этапе гонки до Орлеана обе конкурентки шли буквально ноздря в ноздрю, но первой финишировала мадам дю Га. Решительная и упрямая Ева показала себя на отрезке Орлеан-Тур, а перед финишем в Тулузе не только обогнала Камиллу на два с четвертью часа, но и обошла ВСЕХ мужчин-автогонщиков! Понимаете, всех до единого! Победитель в «мужском» классе появился на тулузской площади Сен-Сернен, где собрались десятки репортеров и муниципалитет города в полном составе, целых четырнадцать минут спустя! Ева заслуженно получила золотую медаль, кубок и новый всплеск внимания со стороны ведущих газет Европы, прочно позабывших о загадочной истории двухлетней давности, в которую была напрямую вовлечена мадемуазель Чорваш…

Вернуться домой можно было запросто: погрузить «Остин» на железнодорожную платформу и отправить через южную Францию и Германию в Вену, а оттуда в Будапешт. Сама Евангелина имела возможность сесть на пароход в Марселе или Тулоне, откуда ежедневно отправляются комфортабельные корабли в Триест, но Ева выбрала более сложный путь: сушей, на своем авто, через самые крупные города – дополнительная реклама, которая ничуть не помешает. Благодаря неслыханным успехам исключительно популярной дочери акции предприятий господина Фердинанда Чорваша росли как на дрожжах. Имя «Чорваш» в глазах читателей газет стало наглядным символом успеха.

Рано утром Ева преодолела франко-германскую границу. Со стороны Республики ее провожали с цветами и маленьким оркестром, усатый начальник пограничной стражи, смущаясь и краснея, попросил автограф на открытку с фотографией знаменитости. Ева нацарапала карандашиком стандартное: «С любовью к прекрасной Франции и уважением к вам, мсье». Француз задохнулся от внезапно свалившегося счастья.

«Остин» переехал старинный каменный мост через Саар, гостеприимно поднялся черно-белый шлагбаум. Подошел офицер в сизой форме, откозырял, скупо улыбнулся, попросил паспорт. Отнес документ в караулку, вернул – уже с печатью, свидетельствовавшей о благополучном пересечении рубежей Республики и Кайзеррейха. Досматривать автомобиль не приказал – обязательная немецкая вежливость, да и какую контрабанду может провезти очаровательная фройляйн Чорваш? Смешно!

Контрабанда была, в саквояже Евы. Так, мелочь – фальшивый, но абсолютно неотличимый от настоящего, паспорт на имя Анны Медковец, подданной царя Болгарии. На всякий случай. Больше ничего запрещенного.

– Добро пожаловать в Германию, фройляйн, – пограничник взял под козырек и улыбнулся искренне. Ему было приятно видеть очаровательную девушку, портреты которой публиковались едва ли не каждый день в «Страсбургер нойе цайтунг». – Если угодно, я позову одного из солдат, вам укажут выезд из города на шоссе до Страсбурга.

– Нет-нет, это лишнее, – лучезарно улыбнулась Ева, говоря на немецком с классическим австрийским акцентом. Это был шик, всегда отличавший подданных старика Франца-Иосифа от заносчивых северян-пруссаков. – Я знаю дорогу. Вы очень милы, господин офицер. Возьмите на память…

В перевязанных шнурками пачках около водительского сиденья лежали наборы фотографий, на которых Ева позировала у своего «Остина». Правая, совсем тонкая пачка, с франкоязычными реверансами в адрес поклонников. Левая, прямо под рукой – на немецком. Все продумано. Факсимиле: «Моему германскому другу. Евангелина». Даже подписывать не нужно, отпечатано в папиной типографии.

Гауптман-пограничник получил карточку и остался позади, довольный и лучезарный. Четыре поворота, пройти центр крошечного городка, вырулить на дорогу. В Страсбурге Еву ждал забронированный номер в лучшем отеле, передвижная ремонтная мастерская – специалисты обследуют авто, поменяют масло, сменят шины и проверят двигатель, – и тогда можно будет благополучно ехать дальше.

Ничего не вышло. «Остин» заглох в «проклятом» месте. Да, действительно мистика.

Мистика не мистика – на это Евангелине было плевать. Она отучилась пугаться странностей. Но черт побери, не идти же за помощью в ближайшую деревню, далеко! Шоссе оживленное, кто-нибудь непременно окажет содействие попавшей в непредвиденную ситуацию даме!

* * *

– У вас затруднения, мадемуазель? – высокий, совсем молодой военный спрыгнул с остановившейся рядом пролетки. Говорил он по-французски, заметив на левом переднем крыле авто маленький флажок Республики – этого требовали правила недавнего ралли. – Позвольте представиться: Герман Геринг, лейтенант сто двенадцатого полка инфантерии.

Ева назвалась, но господин Геринг никак не отреагировал на ее имя – газет он что ли не читает? Да, герр лейтенант, ужасная неприятность – автомобиль сломался, а к полудню я хотела бы оказаться в Страсбурге, там меня ждет передвижная мастерская.

– Сделаем так, – офицер принял решение мгновенно. – Возьмите с собой ценные вещи, я отвезу вас на железнодорожную станцию, она совсем неподалеку. Оттуда можно дать телеграмму, механики приедут и починят авто, в крайнем случае отбуксируют в Страсбург.

Вполне разумное предложение – машина никуда не пропадет, а тяжелый багаж отправлен из Тулузы поездом и должен был прибыть в отель минувшей ночью. Евангелина забрала саквояж с деньгами, документами и предметами, какие берет с собой каждая девушка – пудреницей, флакончиком с духами и прочей мелочью подобного рода. Из общего ряда выбивались лишь пистолет Браунинга и тяжелый «маузер» – Ева всегда брала с собой оружие, отлично зная, что на дороге можно встретить не только предупредительных лейтенантов или мирных поселян…

Господин Геринг, служивший в гарнизоне приграничного Мюльхаузена, направлялся в штаб округа, и Евангелине не пришлось дожидаться на станции поезда, который должен был прийти лишь через два с половиной часа. Быстро пришла ответная телеграмма с уведомлением о том, что механики выехали за поврежденным «Остином», и герр офицер выказал желание доставить гостью из Австро-Венгрии в город – если повернуть с шоссе на проселок, можно добраться за час с небольшим.

По дороге разговорились. Оказалось, что лейтенант и впрямь не следил за светской хроникой и спортивными разделами в прессе, все время отнимала служба. Зато Геринг, как и Евангелина, увлекался техникой, особенно авиацией. Услышав, что нежданная попутчица умеет управлять аэропланом и даже совершила рекордный перелет Вена-Будапешт-Белград, он отнесся к этому сообщению скептически, однако венгерка добыла из саквояжа газету с фотографической карточкой, на которой изображалась сама Евангелина в кабине летательного аппарата системы Вилбура Райта, – и сомнения были развеяны.

– Попомните мои слова, фройляйн Чорваш, за аэропланами будущее, – говорил лейтенант, увлекшись темой. – Я подавал рапорт о переводе в летную школу во Фрайбурге, в отряд полевой авиации пятой армии, но пришел отказ. Однако я настою на своем. Особенно в свете приближающейся войны…

– Разве будет война? – удивилась Ева.

– Будет. С Англией – точно. Может быть не в этом году, а в следующем… Вы не интересуетесь политикой, фройляйн?

– Весьма поверхностно. Политикой пускай занимаются напыщенные старики во фраках и с орденскими лентами.

Лейтенант проводил Евангелину до лучшей страсбургской гостиницы «Генрих IV», находившейся на главной площади города напротив собора и здания магистрата, и оставил свой адрес в Мюльхаузене – Ева пообещала прислать из Будапешта технические материалы по современным летательным аппаратам: особенно пехотинца интересовал аэроплан «Таубе» системы Этриха. Засим Герман Геринг откланялся и отбыл по своим делам.

– Добро пожаловать, мадемуазель, – поприветствовал Евангелину управляющий отелем. – Очень раз вновь видеть. Надеюсь, неприятности двухлетней давности не разочаровали вас в нашем прекрасном городе?..

– Да-да, – рассеянно ответила Ева. – Все замечательно…

Со стороны управляющего было не слишком корректно напоминать о давних событиях, но для провинциального Страсбурга таинственное исчезновение знаменитой автогонщицы стало первейшим предметом сплетен и обсуждений. Инкогнито вернувшись в Европу после авантюры с проклятым кладом Зигфрида, Еве пришлось обращаться за помощью к парижскому знакомцу – некоему мсье Люку Анно, некоронованному королю преступного мира столицы Франции. Он и устроил фиктивное «похищение» и громкий спектакль с «освобождением».

Разумеется, все участники этого действа, начиная от самой Евангелины и ее отца, господина Фердинанда Чорваша, и заканчивая неудачниками-кладоискателями под предводительством лорда Вулси, приняли в разработанном мсье Анно представлении самое живое участие – надо было обвести вокруг пальца как охочую до сенсаций прессу, так и полицию, ведущую активные поиски сгинувшей незнамо куда любимицы публики. Следует упомянуть, что «исчезла» Ева громко: стрельба, несколько неопознанных трупов, сгоревшее авто – полиция Германии и Франции считала делом чести отыскать Еву живой или мертвой!

Люк Анно, взяв стандартное вознаграждение за труды, устроил дело безупречно – он всегда работал с фантазией. Конечно же Люку пришлось на несколько дней выехать из Парижа в Страсбург: если «невероятное преступление» (так обычно выражались газетчики) произошло на территории Германской империи, значит, и «найти» мадемуазель Чорваш должны именно там.

Драматургия была поставлена на высочайший уровень – мсье Анно изредка позволял себе аферы с примесью театральщины, так красивее. В полицейское управление пришел пакет с фотографией похищенной (к ее виску был приставлен револьвер) и требованием уплатить за жизнь Евы двести тысяч марок: сумма колоссальная! Следователи были немало озадачены – отчего бандиты прислали депешу через три недели после нападения, но размышлять не было времени. Действие и еще раз действие!

Мсье Анно никогда не недооценивал полицию – серьезные уголовные дела обычно ведут очень умные и наблюдательные люди, настоящие профессионалы, способные замечать любые мелочи. На этом и следовало сыграть: штемпель на конверте, бумага, купленная в определенном магазине, расположение почтового отделения, откуда был отправлен пакет, частичное изображение пейзажа за окном дома на приложенном фото и так далее. Если сопоставить детали, то умелый опытный следователь составит четкую картину.

Выкуп платить не пришлось – во время молниеносной полицейской операции Евангелина Чорваш была освобождена из заточения. «Похитители» содержали заложницу в стоящем на отшибе заброшенном строении в предместье Страсбурга. Обошлось без револьверной пальбы и жертв: вероятно, преступники почуяли опасность и вовремя скрылись. Еву извлекли из темного вонючего подвала и с триумфом доставили в объятия к любящему отцу, спешно приехавшему поездом из Вены.

Затем мадемуазель Чорваш изложила полиции и репортерам назубок затверженную непротиворечивую версию событий – Люк Анно нарочно подобрал описания реально существующих людей, занимавшихся противозаконным промыслом, которых можно было опознать по методу Бертильона. Одна беда: все эти темные личности или недавно сбежали в Новый Свет, или умерли, причем полиция о их смерти ничего не знала, да и не могла знать. Следователь жадно заглотил наживку и вскоре было объявлено, что громкое дело, почти целый месяц занимавшее ведущие европейские газеты, раскрыто, личности преступников установлены, злодеи объявлены в розыск. За поимку бандитов установлено немалое вознаграждение.

С тем Евангелина, раздававшая в Страсбурге одно интервью за другим, собралась домой, в Будапешт. На вокзале ее провожали представители магистрата и полицейские (следователя повысили в должности, участвовавшие в «освобождении» нижние чины получили по медали), бургомистр еще раз принес пострадавшей извинения и сообщил, что искоренение преступности станет первейшей задачей властей Эльзаса.

…Если бы они только знали, что Евангелина вовсе не скучала в подполе, а успела за минувшее время совершить рискованнейший вояж через океан под именем Анны Медковец и поучаствовать в смертельно опасной игре, в которую были вовлечены как силы мистические, так и весьма могущественные тайные организации! Однако эти подробности навсегда остались общей тайной концессии и приветливого толстячка Люка Анно.

– Для вас подготовлен королевский люкс, – ненавязчиво журчал управляющий «Генриха IV». – Багаж распакован. Портье вас проводит… Да, прошу прощения, совсем забыл! Третьего дня на ваше имя пришла телеграмма до востребования! Анри, подайте пожалуйста!

«Лондон? Странно, – подумала Ева, вскрывая конвертик. – Кто бы это мог быть?»

Текст телеграммы гласил:

«НЕМЕДЛЕННО ПРИЕЗЖАЙТЕ ТЧК ОТЛОЖИТЕ ВСЕ ДЕЛА ТЧК ЭТО СВЯЗАНО С НАШЕЙ НАХОДКОЙ НА РЕЙНЕ ТЧК ДЖЕРАЛД СЛОУ ЗПТ ЛОРД ВУЛСИ ТЧК»

– О господи, – Ева аж задохнулась, положив ладонь на грудь.

– Что-нибудь случилось? – обеспокоился управляющий.

– Пока еще нет… Мсье, вы можете безотлагательно заказать для меня билеты первого класса до Лондона?

– Экспресс Страсбург-Кале через Лилль отправляется в девять с четвертью пополудни. Я телеграфирую в пароходную компанию, чтобы вам забронировали каюту. Значит, вы не остановитесь у нас?

– Только до вечера. Закажите мне номер в лондонском «Амбассадоре», отправьте багаж. Когда в город доставят автомобиль, распорядитесь, чтобы его железной дорогой перевезли в Вену.

– Как будет угодно, мадемуазель.

Французская Республика, Париж,

15 марта 1914 года

Корабль прибывал в Шербур в безбожную рань – пять утра. Стюарды разбудили сходивших на берег пассажиров за полтора часа и пригласили к завтраку. Стоянка на рейде продолжалась всего сорок минут, за это время команда с помощью судового крана перегрузила багаж и почту на вспомогательные катера, пересекшие Атлантику путешественники спустились по трапу на борт «Номадика», казавшегося рядом с гигантским лайнером утлой лодчонкой. Над туманным побережьем полуострова Котантен разнесся протяжный звук ревуна, застучала машина и катер пополз к пристаням.

«Титаник» дал задний ход, развернулся и взял курс на север, к Ливерпулю – конечной точке очередного трансатлантического рейса.

– Я, док, всегда катаюсь в Европу только на «Титанике», – пронзительно-рыжий молодой человек в клетчатом пальто и фетровой шляпе говорил по-английски с тягучим акцентом южных штатов. – Мне нравится это судно, столько воспоминаний связано… Вообразите, док, в 1913 году на первый рейс после ремонта билеты купили всего триста человек, остальные боялись. Но ничего, потом привыкли, все-таки корабль-легенда…

– Еще бы, – ответил собеседник рыжего, глядя вслед почти исчезнувшему в тумане черному корпусу лайнера. – После того столкновения все мы имели реальный шанс оказаться на океанском дне. Недобрая примета – первое же плавание, и такая серьезная авария! Почти катастрофа. Насколько я знаю, больше никаких инцидентов с «Титаником» не было?

– Так, ерунда. Прошлой осенью случился пожар в угольном бункере одной из котельных, тушили два дня – хорошо, дело было в порту Нью-Йорка. Больше никаких серьезных происшествий. Вы что же, док, думаете, будто корабль тоже получил свою долю проклятия Фафнира?

– Не знаю. Предпочитаю не гадать – материи подобного рода не подвластны человеческому разуму.

– Подвластны, не подвластны, – американец-южанин зло сплюнул за борт. – В любом случае золото исчезло навсегда, до него теперь никто не доберется…

– Тогда каковы причины столь спешного вызова в Лондон? Джералд ничего не объяснил в своей телеграмме, однако намек более чем прозрачный – он отыскал нечто, имеющее прямое отношение к кладу Нибелунгов!

– Незачем гадать, док. Скоро все узнаем.

Окончательной целью путешествия мистера Тимоти О’Донована и доктора медицины Курта Шпилера являлась, как можно было понять, столица Британии, но по пути им следовало непременно заглянуть в Париж. Экспрессы из Шербура отходили через каждый час после прибытия очередного трансокеанского лайнера – очень удобно, есть время не спеша выпить чаю в вокзальном буфете для пассажиров первого класса, затем устроиться в купе и подремать: встали затемно, а впереди длинный день.

Поезд шел до Парижа шесть с половиной часов, можно отлично выспаться. После десятиминутной остановки в Эврё господам подали ланч и принесли газеты – французские и английские. Трения на Балканах, строительство железной дороги в Индии, акцизы на тростниковый сахар и каучук… Скукотища.

Тимоти погрузился в изучение обширного спортивного раздела в «Таймс», доктор вынул из саквояжика нью-йоркский журнал «Терапевтический вестник».

Если мистер О’Донован был «природным» американцем (его предки-ирландцы эмигрировали в Новый Свет сто двадцать пять лет назад и поначалу обустроились в Луизиане, затем перебравшись в Техас), то господин Шпилер натурализовался в САСШ меньше двух лет тому, вскоре после истории с кладом. Возвращаться в Германию было бессмысленно и опасно – концессионеров разыскивала полиция, вдобавок они не только пренебрегли законом, но и наступили на ногу радикальной организации социал-демократов, а кроме того, смертельно поссорились с людьми, называвшими себя представителями некоего «Сионского приората».

Лорд Вулси и остальные решили, что бросать товарища в одиночестве в чужой стране – бесчестно, а потому Джералд одолжил доктору крупную сумму для покупки частной практики или места ординатора в хорошем госпитале, а Тимоти через имевшего влияние в конгрессе штата папашу, нефтепромышленника и миллионера Дугала О‘Донована, поспособствовал быстрому получению гражданства САСШ и врачебной лицензии.

Таким образом герр Шпилер, подданный его величества кайзера Вильгельма II, превратился в мистера Спайлера, как его фамилия произносилась американцами – гражданина Североамериканских Соединенных Штатов и добропорядочного налогоплательщика. Курт приобрел одну практику на двоих с доктором Луисом Кридом (познакомились в Далласе) и навсегда обосновался в Техасе. Жаловаться не приходилось – за неполные два года трудолюбивый и внимательный доктор Спайлер заслужил в городе хорошую репутацию, купил небольшой дом и даже подумывал о женитьбе на дочери солидного аптекаря Эрвина Дитца, тоже эмигранта из Германии.

Долгосрочные планы пришлось отложить – восемь дней назад примчался взъерошенный Тимоти и положил на стол доктора срочную депешу из Лондона. Судя по контексту, лорд просил помощи. Шпилер немедленно нашел себе замену, извинился перед господином Кридом, сообщил ему, что уезжает «по семейным делам» в Европу и вернется минимум через месяц. Затем Тимоти и доктор добрались до Нью-Йорка и весьма удачно купили билеты на «Титаник», который отплывал в Ливерпуль через Шербур тем же вечером. Это показалось им символичным – как-никак «Титаник» был своеобразным крестником концессионеров.

…Шербурский экспресс промчался по мосту через Сену и начал снижать ход. За окнами мелькали кварталы северной части Парижа. До прибытия на вокзал дю Нор оставались считанные минуты.

– Чемоданы сразу отправят в Кале, – напомнил доктору Тимоти, выходя из купе. – Сейчас берем экипаж и едем за нашим увальнем. Если откажется – получит в рыло, это я обещаю.

– Тим, пожалуйста, следи за лексикой! Мы в Париже, а не в Далласе или Хьюстоне!

– Как скажете, док. Вроде французский язык я еще не забыл, в Оксфорде его вбивали намертво.

– В Гейдельберге тоже…

Рессорная коляска с мягкими кожаными сиденьями направилась по бульвару Сен-Мартен к площади Республики, возница свернул к Тамплю. Вот и знакомое бежевое здание в четыре этажа с обязательной мансардой. Богатая вывеска гласит: «Банковский дом Монброн ле Пари». У парадного входа в главную контору банка прохаживается высокорослый представительный швейцар с пышными седыми бакенбардами и двумя медалями на пестрых ленточках за франко-прусскую войну.

– Прошу вас, мсье, – швейцар поспешил открыть забранную дорогущими зеркальными стеклами тяжелую дверь. Сразу видно, семейное предприятие Монбронов отнюдь не бедствует, наоборот, недавно в доме сделан ремонт, подновлен фасад, рамы заменены, в отдушинах установлены электрические вентиляторы. – Пройдите прямо, к господину управляющему.

На первом этаже – обычное присутственное место, таких банков сотни и тысячи во всех городах Европы, России или Америки. Непременные окошки с надписями «старший кассир» или «нотариус», величественная стойка красного дерева – тут обитают администратор и ответственные клерки, прохаживаются два охранника-жандарма в круглых кепи с лаковым козырьком. Однако по сравнению с унылыми провинциальными конторами где-нибудь в Неваде или Небраске здесь уютно: красивая и удобная мебель для отдыха посетителей, маленький буфет, где можно купить кофе, круассаны и минеральную воду, пол вымощен цветными мраморными плитками, на стенах картины с пейзажами. Пальмы и фикусы в керамических кадках. Ни единой пылинки.

Бессменная хозяйка, мадам Жюстин де Монброн, справедливо полагает, что человеку должно быть приятно приходить в банк – постоянные клиенты должны чувствовать себя здесь как дома, а те, кто появился впервые, обязаны ощутить заботу о себе, дабы впоследствии вновь и вновь возвращаться. Бизнес и сервис неразделимы, как выражаются в САСШ, хотя в американской глубинке вроде Небраски или Аризоны никто не станет тратиться на такую роскошную обстановку – чем проще и быстрее, тем лучше.

– Добрый день, господа, – пожилой администратор величественно и уверенно выдвинулся навстречу потенциальным клиентам. Этих людей (явные иностранцы!) он видел впервые – что ж, прекрасно! – Огюстен Флери, управляющий филиала, к вашим услугам. Чем могу быть полезен?

Тимоти незаметно подтолкнул локтем доктора – Шпилер умел говорить красивее. Часы на стене начали отбивать половину второго дня.

– Бонжур, мсье, – коротко поклонился доктор, приподняв шляпу. – Нам необходимо срочно увидеться с директором. Господин Робер де Монброн на месте? Примите визитные карточки.

Два картонных квадратика перекочевали в ладонь мсье Флери.

– Дело очень срочное, – добавил Тим с кошмарным акцентом.

– Я искренне сожалею, но придется подождать. Сейчас время обеда. Не сомневаюсь, господин директор вас непременно примет спустя час. Вы можете отдохнуть и…

– Мсье, повторяю, дело не терпит отлагательств, – настаивал Шпилер. О эта ужасная французская традиция, обедать не в шесть-семь вечера, а вскоре после полудня! Нация обжор! – Извольте немедленно передать визитки.

– Речь идет о десятках миллионов, – с техасской непринужденностью приврал Тимоти.

Иностранцы выглядели уверенно и казались обеспеченными людьми. Вдруг действительно что-то серьезное? Флери кивнул мальчишке из числа прислуги, передал ему карточки, и юнец мигом скрылся за боковой дверью, ведущей на второй этаж, где находились кабинеты руководства банка, комнаты с частными сейфами и обширный бухгалтерский отдел.

– Пожалуйста, присядьте, – сказал администратор. – Я распоряжусь, чтобы вам приготовили ко…

– Просят явиться тотчас, – парень стремглав промчался через фойе. Едва не поскользнулся на гладком мраморе. – Приказали проводить.

Огюстен Флери зыркнул на охранника – он обязан был проследить за странными посетителями вплоть до кабинета господина де Монброна. Безопасность и внимательность прежде всего, этого требует сам мсье Робер и госпожа директриса, его досточтимая матушка. Никакого риска ни при каких обстоятельствах! Репутация одного из самых надежных банков Франции обязывает – происшествия недопустимы!

Поднялись по лестнице, позади шел усатый жандарм – государственная полиция охраняет только солидные конторы, заключающие недешевые контракты с жандармским управлением Парижа и выплачивающие жалованье охране за свой счет. Вышли в длинный широкий коридор второго этажа, окна выводят во двор с пышным палисадником.

Начищенная бронзовая табличка на двустворчатой высокой двери. Надпись гласит: «Робер де Монброн. Директор». Полтора года тому всемогущая маменька позволила ставшему взрослым сыну занять высокий пост – начальника центральной конторы «Монброн ле Пари»! – и ввела отпрыска в совет директоров банка! Ничего себе! Видать, плакса Роберчик и впрямь вырос.

Мальчишка аккуратно постучал. Из-за двери донеслось громкое:

– Минуточку! Буквально одну минуточку!.. Потрудитесь подождать!

– Да он спятил, – по-английски сказал Тимоти и толкнул дубовый притвор с круглой бронзовой ручкой. – Робер, так нельзя встречать старых друзей!

– Я подсунул визитки под дверь, мсье не открывал, – тут же осведомил гарсон голосом завзятого ябедника. Схватил машинально протянутую доктором Шпилером купюру в десять франков и немедля сбежал. Жандарм пока оставался возле лестницы, наблюдая.

– Ничего себе живут банкиры в веселом Париже, – беззаботно присвистнул Тим, остановившись на пороге обширного кабинета.

– Познакомьтесь, это мадемуазель Мари, – Робер, слегка потолстевший и отрастивший короткую черную бородку, ничуть не смутился, продолжая застегивать пуговицы на сюртуке. – Мари, это мои друзья из Североамериканских Штатов.

Брюнетистая девица, вся в легкомысленных розовых кружевах, улыбнулась профессионально-приветливо. Продолжила натягивать шелковые чулки, выставив на всеобщее обозрение воздушную точеную ножку.

– Значит, обед, – хмыкнул Тимоти. – Боже мой, Робер, в прежние времена ты не мог даже взглянуть на женщину не краснея!

– Прошлое в прошлом, – невозмутимо отреагировал мсье де Монброн, поправляя фиолетовый галстук-бант с аметистовой брошью. Повернулся к фривольной особе: – Мари, крошка, я телефонирую вечером. Клод тебя проводит…

Особа, так и не произнесшая и единого слова, упорхнула за дверь.

– Господа, кстати насчет обеда! Я заказывал на двоих, но мы… Впрочем, это неважно. Я немедленно позвоню в ресторацию мсье де ла Креси, это на соседней улице! Очень советую лосося в бретонском соусе!

– Робер, мы не хотим кушать, – сказал доктор Шпилер.

– …А вот я бы выпил, – продолжил Тимоти. – Где у тебя бар?

– Ирландский варвар! Какой бар в деловом кабинете? Посмотри на столике, в ведерке со льдом осталось шампанское, мы почти не пили…

Тимоти отродясь был человеком простым и незамысловатым. Техасец, что возьмешь! Нашел бутылку темного стекла с «Мадам Клико» 1902 года, зубами вытащил пробку, налил в бокал. Предложил доктору, но Шпилер отказался – он позволял себе спиртное только вечером.

Выглядел Робер блестяще. Во-первых, новоиспеченный директор всегда одевался в соответствии с модой; даже тогда, на Рейне, предпочитал носить костюм, а не рабочую робу и прорезиненный плащ, как все остальные. Во-вторых, Монброн следил за собой – темные волосы и бородка аккуратнейше пострижены лучшим куафером, маникюр, запах дорогой кёльнской воды, здоровый цвет лица, приятная полнота (правда, не особо сочетающаяся с невеликим ростом Робера), уверенно-спокойный взгляд карих галльских глаз.

Черт, и ведь мсье де Монброн лишь на два года младше всех прочих концессионеров – двадцать четыре ему исполнится только в грядущем августе!

– В чем дело? – Робер, оценив мрачноватые лица Тимоти и доктора, вдруг построжал. Сдвинул брови. – Почему вы не предупредили о приезде? Что произошло? Это связано с…

Тим вынул из внутреннего кармана пиджака телеграмму Джералда. Передал Роберу.

– Но… – выдохнул Монброн. Побледнел. – Опять?

– Только не реви!

– Да я и не реву, кретин! Что это значит? Оно вернулось?

– Поверьте, дорогой Робер, пока ничего не известно, – мягко сказал доктор. – Джералд не стал вызывать вас телеграммой, зная, что вы найдете способ отказаться, не поехать. Поэтому он прислал нас. Но если и сейчас вы будете против, мы не вправе настаивать. Решать вам.

Цвет лица Робера де Монброна поочередно сменялся с молочно-белого на зеленоватый, затем на багровый. Было видно, что в нем борются застарелый страх и уверенность в самом себе – та самая уверенность, которую он обрел в ночь на 15 апреля 1912 года, когда «Титаник» протаранил плавучую ледяную гору.

– Я… – пролепетал Робер, – я не знаю. Надо сообщить маме. У меня ответственная должность… Я не могу просто так уехать!

– Ты все еще советуешься с мамой? – поддел Тимоти.

Робер мигом вызверился, сверкнул глазами:

– Так! Билеты в Лондон есть?

– Давно куплены. На всех троих. Отправление сегодня, поездом с Гар дю Нор в семь вечера.

– Отлично. Я успею утрясти все дела. Сколько денег взять с собой?

– Столько, сколько посчитаешь нужным.

– Значит, много. Ничего, в наличных нет затруднений. Как думаете, это надолго? На Рейне мы возились полгода!

– Не знаю, Робер.

– Боже… Вот и кончилась спокойная жизнь! Я знал! Я знал, что эта гадина однажды вернется!

– Монбрончик, давай без истерик.

– Тимоти, умоляю, хватит! Отправляйтесь на вокзал. Я приеду в половине седьмого, к поезду. Какой вагон?

– Четвертый. Точно приедешь, плакса?

Робер де Монброн молча шагнул к мистеру О‘Доновану и не раздумывая залепил ему прямой хук в переносицу. Сразу схватился левой рукой за ушибленные костяшки пальцев.

– Вот это я понимаю, – восхищенно сказал Тим, утирая хлынувшую из ноздрей кровь медвежьей пятерней. Техасец смотрел на малыша Робера едва не с восторгом. – The best! Где у тебя туалетная комната, мне надо умыться! Я закапаю костюм!

– Вон та белая дверь, – потряс ладонью Монброн. – Извини, пожалуйста, я, честное слово, не хотел!

– Да все отлично! – прохрипел Тим, пуская холодную воду из крана. – Вот тебе и плакса!

* * *

В час сорок минут ночи 16 марта 1914 года трое джентльменов, прибывших в Лондон на вокзал Чаринг-кросс поездом из порта Дувр, взяли «motorcab», извозчика на автомобиле, и отправились в отель «Кларидж» на Брук-стрит.

Пока можно было лечь поспать, а уж затем…

Затем следует отправиться в графство Йоркшир, Слоу-Деверил холл, где находится штаб-квартира Джералда Слоу, лорда Вулси. Почему он решил спешно уехать из Лондона в деревню, так же было неизвестно.

Какой сюрприз преподнес старина Джерри, не знал никто, однако сомнений не было – древнее чудовище, неведомая бестия, которую пробудили археологи-любители два года тому, снова начала преследовать несостоявшуюся концессию.

Это вызывало нешуточное беспокойство. И не меньший азарт.

Глава первая Заседание концессии

Йоркшир, Слоу-Деверил холл – Ливерпуль.

16–24 марта 1914 года

Английская дворянская усадьба является очень сложным организмом, своеобразным государством в государстве со своей иерархией, неписаными законами и вековыми традициями. Замок, сердце поместья лордов Вулси, обслуживают десятки лакеев, кухарок и горничных, возглавляемых дворецким; за протянувшимся на тридцать две мили с севера на юг парком и буковым лесом прислеживают садовники и егеря (охота на лис в Слоу-Деверил славится на все графство, здесь охотится даже король Георг, в постоянный штат входят конюхи, берейторы, псари, кучера, механики и так далее, и так далее…

Маленькая густонаселенная страна, ныне возглавляемая сэром Артуром Слоу, одиннадцатым лордом Вулси, перешла во владение семьи почти триста пятьдесят лет назад, при королеве Елизавете I Великой, благоволившей предкам Джералда и его пожилого отца – портрет знаменитого пращура, так же Джералда, талантливого военного и сподвижника Френсиса Дрейка, в обязательном порядке украшал все принадлежащие семье дома, от Лондона до Йорка и родового гнезда, воздвигнутого на берегу реки Юр, к северу от городка Хэрроугейт.

Если Тимоти и Робер в прежние времена частенько гостили в Слоу-Деверил холле и привыкли к елизаветинскому великолепию замка, то доктор Шпилер испытал легкий культурный шок – он знал, что семья Джералда богата, но и представить не мог, что предводитель концессии обитает во дворце, будто сошедшем со страниц средневековых романов о короле Артуре или Тристане и Изольде.

– Видите справа каменная кладка и башня с острой крышей? – Коляска, встретившая гостей на железнодорожной станции, огибала пологий холм, на котором возвышался замок. Робер взял на себя роль экскурсовода. – Это все, что осталось от старого укрепления, построенного здесь сразу после нормандского завоевания около девятисот лет назад. Большую часть крепости снесли, а главное здание в ренессансном стиле начали возводить в 1572 году, закончили при Карле II. Левое крыло перестроено в восемнадцатом веке, после пожара. Со стороны южного фасада – английский парк, оранжерея и вон там, за бокажами, поля для гольфа…

– Джерри отлично устроился, – кивнул Тимоти. – Королю какой-нибудь Сербии или Черногории ничего подобного и не снилось. Сто сорок комнат, вообразите, док!

– Внушает невольное уважение, – согласился Шпилер. – Это даже не поместье, а маленький городок. Очень, очень красиво. Наверное, и привидения водятся?

– Ниразу не видел, – отрекся прагматичный Тимоти. – А вот лошадки на конюшне знатные, что есть, то есть – арабские, русская орловская, таких не отыщешь ни у кого в Далласе, даже на ранчо моего папаши… Сами увидите, док. Вам, как техасцу, теперь положено интересоваться лошадьми.

Замок был выстроен по классической схеме – квадрат с внутренним двором и угловыми башенками (сохранившаяся с XI века башня несколько не вписывалась в архитектурное решение, но традиции есть традиции!), три этажа, крытая красно-бурой черепицей крыша. Арочные окна забраны цельными стеклами, никаких решеток – это уже новейшие веяния. Фасады выкрашены в золотисто-бежевый цвет, украшения бронзовые, позеленевшие от времени. Над аркой шпиль с обязательным штандартом святого Георгия, алый крест на белом поле. Хозяйственные пристройки в стороне, дальше к северу, однако и они выдержаны в едином стиле и не создают диссонанса.

Фолджем, дворецкий, встречал гостей у парадного входа – в его обязанности входило размещение прибывших по комнатам и обеспечение джентльменов всем необходимым. Дело осложнялось тем, что ни у одного из друзей сэра Джералда не было камердинера, призванного следить за гардеробом и выполнять обязанности личной прислуги. Придется временно перевести на эти должности троих опытных лакеев.

Тимоти немедленно шокировал Фолджема сообщением, что камердинер ему (а равно и господину доктору) не требуется, мы привыкли все делать сами. Только мсье Робер согласился – зачем отказываться, если предлагают?

Слоу-Деверил холл мог быть сколь угодно древним, но относительно современных удобств дело обстояло наилучшим образом: в ванных комнатах горячая и холодная вода (никаких заокеанских смесителей, английская система – два отдельных крана), канализация, везде проведено электричество, есть телефон. Почему хозяева не встретили давно ожидаемых визитеров? Очень просто, сэр: его светлость сэр Артур сейчас отдыхает в Шотландии, а сэр Джералд и юная леди утром уехали на автомобиле в Йорк по срочным делам. Вернутся к обеду.

– Юная леди? – вздернул брови Тимоти.

– Да, сэр. Мисс Евангелина Чорваш. Она прибыла несколько дней назад.

– Вполне ожидаемо, – пробормотал Шпилер. – Нашу удивительную компанию невозможно представить без красавицы-Кримхильды…

До вечера гости предавались праздности – Робер показывал доктору замок, мистер О‘Донован взял подшивку «Панча», оккупировал курительную и банально накачивался коктейлями. Наконец, во двор въехал темно-зеленый «Даймлер-1913». Против ожиданий, из авто вышли не двое людей, а трое – последним оказался широкоплечий блондин в кепи и твидовом костюме спортивного кроя. Ну разумеется, это же господин Реннер – говоря без лишних преувеличений, самый странный представитель концессии!

– …Ойген постоянно живет в Слоу-Деверил, – пояснял лорд Вулси, когда после взаимных приветствий вся компания отправилась на террасу перед замком. Фолджем с величественностью, присущей исключительно британским дворецким, известил, что обед будет подан ровно через час пятнадцать минут, погода была солнечная и теплая, господа и мисс Чорваш расположились в шезлонгах. Лакеи доставили виски, сифон и серебряное ведерко с колотым льдом. – Здесь великолепная библиотека, а наш юный друг проявляет огромный интерес к знаниям.

– Юный? – фыркнула Евангелина. – Вы мастер преуменьшать, милорд. Ойген, будь любезен, ответь, кто ты на самом деле? За два года можно было определиться!

– Вам бы все шуточки, – скромно улыбнулся Реннер. – Помните исходную теорию? Одно тело, две души? Ничего не изменилось, мисс. Почти. Мы с Хагеном стали единым и неразделимым целым, больше никаких превращений меня в… гм… в него и обратно.

– Данный феномен так и остался неразъясненным, – авторитетно добавил Джералд. – Одно время у меня была мысль показать Ойгена лучшим лондонским психиатрам и физиологам, но это непременно привело бы к раскрытию нашего общего секрета. Представляете, к чему могла привести столь громкая сенсация в научном мире? Возникли бы неудобные вопросы, отвечать на которые никто из нас не вправе. А мои собственные наблюдения свидетельствуют: простоватый австрийский рабочий и Хаген из Тронье, хранитель клада, образовали некую третью сущность… Физически Ойген не изменяется, не стареет. Интеллектуальный уровень, наоборот, потрясает: закончивший Итон библиотекарь, мистер Твислтаун, рядом с Ойгеном кажется полным невеждой! Ну и… Специфические особенности, разумеется.

Ева внимательно посмотрела на Реннера и призвала на помощь свой дар – она умела замечать невидимое. Все верно, лорд не ошибается: Ойгена отличает от прочих людей неразличимый простыми смертными отсвет «волшебства», оранжево-золотистое пламя – этот огонек Евангелина видела столь же ясно, как и сойку, разгуливавшую по террасе, благо и сама обладала весьма необычными способностями, унаследованными от матери, урожденной княгини Брезой-Цепеш.

Время провели за непринужденной болтовней – делились новостями, новоприбывшие наперебой поздравляли Еву с новым достижением (телеграммы о победе мисс Чорваш в недавнем ралли давали и заокеанские газеты), Тимоти привычно подтрунивал над Робером – господин Монброн теперь большой начальник, банкир с репутацией, а легкомысленных девиц в кабинет приглашает! Вот бы сообщить об этом репортерам парижских бульварных листков и пристроить фотографический аппарат на крыше дома напротив! Сенсация, мадам и мсье! Эксклюзивные снимки! Робер в ответ рассеянно отшучивался, понимая, что сердиться на этого невоспитанного бонвивана бессмысленно.

Один только Шпилер был не в настроении, хотя и поддерживал разговор из вежливости – доктора не оставляло чувство нешуточной тревоги; и без дополнительных слов ясно, что экстренный сбор концессионеров проведен лордом далеко неспроста, а это означает, что в ближайшей перспективе хранители секретов рейнского клада могут столкнуться с изрядными проблемами. Боже мой, а ведь жизнь только-только начала становиться размеренной и предсказуемой! И кроме того, всем концессионерам кроме доктора Шпилера не надо трудиться ради куска хлеба, они могут позволить себе приключения в стиле Жюля Верна только ради борьбы с проклятием всех богатых людей – скукой…

«Что бы ни произошло и о чем бы не попросил Джералд – откажусь, – решил для себя доктор. – Хватит, пора остепеняться, а не носиться сломя голову за призраками тысячелетней давности! Это же невыносимо!..»

Сам Джералд ничуть не торопился с объяснениями – во-первых, рядом прислуга, которая всегда слышит больше, чем положено. Никто не гарантирует, что старинные недруги не подкупили одного из лакеев, пускай в Слоу-Деверил доселе жив обычай старой доброй феодальной верности господам, а Фолджем подбирает персонал с тщательностью адмирала, составляющего списки экипажа флагманского дредноута. Во-вторых, объясняться придется долго, иллюстрируя свои доводы несомненными доказательствами – для этого лорд поутру купил в Йорке «Волшебный фонарь Гэйджа», новейшую модель электрического проекционного аппарата, способного многократно увеличивать рисунки и отображать их на экране, только линзы меняй. И в третьих, спешка сейчас решительно ни к чему – дела, подобные задуманному Джералдом, в полчаса не решишь.

– Пора одеваться к обеду, – напомнил лорд, завидев шествующего к террасе дворецкого. – Да-да, Фолджем, благодарю вас… Джентльмены, мисс Чорваш, я буду ждать вас в столовой.

– Ненавижу английские обеды, – проворчал Тимоти. – Ну почему только ради того, чтобы похлебать жидкого супу и поковыряться вилкой в овощах, приходится напяливать смокинг?

– Терпи, – Монброн расплылся в улыбке. – Здесь тебе не вонючий салун на Диком Западе.

– То-то и оно…

Обед, как известно, это не только и не столько прием пищи, сколько освященная временем и непременными традициями церемония – особенно если ты находишься в замке всамделишного лорда. Настоящее испытание для человека непривычного. Огромная столовая, площадью превышающая теннисный корт, вокруг стола можно свободно ездить на велосипеде, и все это в гнетуще-торжественном обрамлении гобеленов времен короля Якова, канделябров темной бронзы и обязательного фамильного столового серебра, наверняка помнящего Френсиса Дрейка, некогда гостившего в Слоу-Деверил. Никакой австрийской помпезности или германского спартанства в стиле Фридриха Великого – суровая величественность старой Британии.

Впрочем, атмосферу за столом создают люди, а не архитектура или антикварные вещицы. Непринужденный разговор продолжился – Ойген, посмеиваясь, рассказывал о своих приключениях в колледже Йорка, Джералд с увлечением повествовал о новых приобретениях для коллекции древностей, словом, под такой аккомпанемент можно было вкушать луковый суп с клецками, не обращая особого внимания на его вкусовые качества: известно, что кухня на Островах ужасна. После смены блюд Робер поименовал находившуюся в его тарелке субстанцию «жареными опилками» и настоятельно посоветовал лорду нанять французского повара. Любого, путь даже не самого квалифицированного.

Затем всей компанией отправились в курительную – сигары и брэнди для господ, Евангелина предпочла кубинские папиросы. Дверь плотно затворили.

– Джерри? – Тимоти решился первым. – Может быть, время уже настало? Хватит тянуть. Что случилось и почему мы все находимся здесь? Фафнир? Он нашел способ выбраться со дна океана, куда мы его отправили позапрошлой весной?

– Не совсем, – как-то чересчур неопределенно пожал плечами лорд Вулси. – Видите ли, друзья, за эти два года ни я, и, как полагаю, никто из вас не ощущал на себе прямое воздействие силы, которую мы условно именуем «драконом Фафниром». Споров нет, клад Нибелунгов теперь покоится в глубинах Атлантики, однако я вовсе не убежден, что Фафнира можно вот так запросто утопить и тем самым навсегда от него избавиться. В любом случае, это существо… кхм… не подавало признаков жизни длительное время. Или мы таковых не замечали? Давайте вспомним любые странные, непонятные события, происшедшие с каждым из нас за два года – может быть, вы не обращали на них особого внимания, но…

– Папашин рысак саданул мне копытом по колену, месяц ходить не мог!

– Тимоти, пожалуйста, шутки сейчас неуместны. Я говорю с полной серьезностью!

– Ничего особенного, – отозвалась Ева. – Я бы почувствовала приближение дракона или внимание с его стороны… Затрудняюсь с ответом.

– Тоже ничего, – сказал Робер. – Ни Фафнир, ни эти мерзавцы из Приората меня не беспокоили. Кстати, аббата Биеля около полугода назад перевели из Парижа в какой-то захудалый приход аж в Аргентине, в газете была заметка. Что он натворил, неизвестно, но Ватикан принял решительные меры и сослал аббата за океан… Про отца Теодора Клаузена никаких известий. Мама беседовала с мсье Люком Анно, он тоже не отмечал повышенного интереса недоброжелателей к нашей семье или предприятию.

– Полная тишина, – Тимоти говорил за себя и Шпилера. – Джерри, драконы и Техас несовместимы!

– А вот у Ойгена несколько иные наблюдения, – ответил лорд. – Мистер Реннер?

– Не ждите от меня откровений вселенской важности, – сразу же заявил Ойген. Сделал паузу, слегка покраснел. Евангелина отметила, что он доселе не избавился от привычки смущаться по любому поводу. – Фафнир, если позволите так выразиться, жив и здоров – пока я был Хранителем клада, поневоле пришлось изучить привычки и особенности дракона, вернее Духа Разрушения, в те отдаленные времена воплотившегося в тело ящера… После истории на Рейне Фафнир, как всем известно, проснулся и начал снова набирать силу – я полагаю, для нового воплощения.

– Это что же, – перебил Робер, – проклятая скотина однажды снова получит телесный облик? Ойген, ты смеешься? Огнедышащий дракон в центре Парижа? Репортеры с ума сойдут от такой сенсации!

– Не знаю. Он может выбрать любую форму для воплощения. Человека, например… Многие чудовища древнегерманской мифологии носили оболочку, внешне сходную с людьми. Мать тролля Гренделя из «Саги о Беовульфе», к примеру. Да и сами драконы имели свойство иногда превращаться в людей.

– Постойте, – решительно сказал доктор. – Мифология – это прекрасно, но мы живем в цивилизованном двадцатом веке! Объясните мне природу Фафнира с научной точки зрения, помнится в прошлый раз мы так и не пришли к определенным выводам! Что оно такое? Неужели никто из вас не интересовался?

– Мы с Ойгеном интересовались, – сказал Джералд. – Современная физика однозначного ответа дать не может, а обращаться к мистикам и теоретикам в области эзотерики бессмысленно. Энергетический сгусток, магнетическая субстанция, обладающая разумом, свободой воли и частичной свободой действий – подойдет?

– Слишком расплывчато, – буркнул Монброн. – Ладно, оставим, все равно ничего толкового не придумаем. Так что же Фафнир? Где он сейчас?

– Представления не имею, – покачал головой Ойген. – Однако зимой мы вместе с сэром Джералдом провели небольшое статистическое исследование, на мысль навела страшная железнодорожная катастрофа в Дартмуре – погибли шестьдесят семь человек, возник пожар. Так вот, господа: с марта тысяча девятьсот двенадцатого года и по сей день количество всевозможных инцидентов с фатальными последствиями в Европе, САСШ и Канаде возросло примерно втрое по сравнению с первым десятилетием нынешнего века. Аварии на железных дорогах и фабриках, в Атлантике бесследно исчезли восемь крупнотоннажных судов, причем все они были оснащены радиотелеграфом Маркони…

– Промышленность активно развивается, техники все больше и больше, – справедливо заметил Шпилер. – Это же элементарно – чем сложнее система, тем больше вероятность ее саморазрушения!

– За десять лет на океанской трассе между Европой и восточным побережьем САСШ пропал только один корабль, – дополнил лорд. – «Гвинея» из Саутгемптона, причем семнадцать месяцев спустя обломки нашли на Ньюфаундленде и сделали вывод, что судно разбилось о скалы во время шторма и затонуло неподалеку от безлюдного берега… А после нашего путешествия на «Титанике» сгинули целых восемь кораблей, это подтверждает и издание «Регистра судоходства Ллойда». Далее: общая аварийность на железных дорогах возросла на тридцать семь процентов с учетом того, что протяженность путей за два года выросла всего на четыре с половиной процента. Катастроф на фабриках стало больше на четверть, причем речь идет не об изношенности оборудования, а о совершенно диких, невообразимых случайностях, которые не объяснишь ротозейством рабочих или техническими неисправностями!

– Бред, – коротко резюмировал Тимоти.

– Почему же? – оживилась Ева. – Мы уже тогда выяснили, что Фафнир очень быстро учится, приспосабливается к новым для него условиям! Это он устроил странные пожары в Страсбурге, взрыв на Восточном вокзале Парижа, а затем несколько дней подряд пробовал на прочность «Титаник», что едва не привело к крушению! Безусловно, рассуждения Джералда выглядят несколько натянуто, однако исключать саму возможность вмешательства дракона мы не вправе – это существо изначально нацелено на разрушение. Так было полторы тысячи лет назад, во времена бургундских королей и Зигфрида, так осталось и поныне – его природу не изменишь!

– Обычное совпадение, – мистер О’Донован не изменял врожденному прагматизму американского ирландца. – Джералд, ты заставил нас приехать в Англию только затем, чтобы сообщить о сомнительных изысканиях в области статистики катастроф? Если так, я буду требовать, чтобы ты оплатил нам с доктором расходы на билеты! Это не смешно!

– Я вовсе не смеюсь, – спокойно ответил лорд. – Поднимемся в библиотеку, покажу любопытнейшие материалы, которые, скорее всего, напрямую связаны с кладом Нибелунгов и его бестелесным хозяином. Собственно, ради них я и попросил всех вас навестить мое уединенное жилище… И лишь потом вы будете вправе решить, стоит ли поддержать мой проект или отказаться от него.

– Проект? – подозрительно прищурился Тимоти. – Иисус-Мария! Ты о чем говоришь? Опять?!

– Торопливость джентльмену не к лицу, – Робер легонько подтолкнул американца локтем. – Давай сначала взглянем, что отыскал Джерри, а через час будем телеграфировать в компанию «Уайт Стар» и заказывать билеты на пароход…

* * *

Ведомство мистера Обри Твислтауна – библиотека замка Слоу-Деверил – располагалось в анфиладе из шести залов второго этажа. Четыре помещения были отданы под книгохранилище, в двух последних обустроили домашний музей. Было видно, что предки лорда Вулси уделяли библиотеке самое пристальное внимание и не жалели денег для ее пополнения – средневековые рукописи, первые немецкие печатные инкунабулы, тысячи других редких изданий украшали темными корешками могучие шкапы красного дерева, в залах устроили современную вентиляцию, пятнадцать лет назад заменили газовое освещение электрическим и заодно приняли меры, защищающие коллекцию от воров: подъемные металлические жалюзи, хитрые замки на дверях и обязательная сигнализация – звонок проведен в ближайший полицейский участок деревни Лэдлоу.

«Музей» создал сэр Артур по возвращению из Индии (он тогда служил по ведомству генерал-губернатора Джорджа Натаниэла Керзона в Калькутте до 1903 года) – основой послужило собрание индийских, персидских и цейлонских редкостей, обычное увлечение богатых чиновников в дальних колониях. Джералд, с юности интересовавшийся историей, продолжил дело родителя с удвоенным рвением, некоторым экспонатам могли бы позавидовать Лувр вкупе с Британским музеем, особенно это касалось книг и свитков, на которые наследник тратил неслыханные деньги. Артур, впрочем, не возражал.

Как человек прогрессивный, лорд Вулси-младший следил за новейшими веяниями в музейном деле – соседние комнаты занимали великолепно оснащенные фотолаборатория и реставрационная мастерская: при необходимости всегда можно пригласить специалистов из Йорка или Лондона, чтобы те сделали копии с рукописей или восстановили поврежденный временем раритет.

– Решил обзавестись синематографическим проектором? – осведомился Монброн, первым делом обратив внимание на прямоугольный белый экран, украшавший стену справа. – Никчемная причуда, никто ведь не содержит дома театр с актерами? В Париже я обычно хожу в синематограф к Люмьерам, нужно чувствовать настроение зала, слушать музыку…

– Помолчи, утонченный ценитель прекрасного, – отмахнулся лорд. – Никаких сомнительных развлечений, цели сугубо утилитарные. Рассаживайтесь. Тимоти, тебя не затруднит опустить жалюзи? Спасибо… Итак, давайте припомним некоторые детали наших позапрошлогодних похождений…

Золотистый луч «Волшебного фонаря Гэйджа» рассек полутьму залы и на экране появилось фотографические изображение похожего на большой гроб деревянного ящика, стоящего на полу в тесном помещении без мебели.

– Узнаете? – спросил Джералд. – Да-да, это наш клад…

– Не помню, чтобы мы его фотографировали, – заметил Роббер.

– Несколько дней сокровища хранились в подвале британского посольства в Париже и я посчитал, что наиболее ценные предметы следует увековечить. На всякий случай. Как видите, не ошибся…

Проекционный аппарат был устроен просто и удобно: кладешь бумажные карточки или фотопластинки в выдвигающийся лоток, затем поворачиваешь маленькую медную рукоять и особое устройство с пружиной отбрасывает уже просмотренные снимки в предназначенную для них коробку. Для начала лорд Вулси порадовал соратников еще тремя видами здоровенного ящика и наконец перешел непосредственно к «экспонатам».

– Мы вели себя как сущие дилетанты, – комментировал Джералд. – Золото и камни исторической ценности не представляют, в отличие от оружия или предметов прикладного искусства. Тогда нам пришлось убираться с берега Рейна с крайней поспешностью, наверняка часть клада осталась там, в глиняной яме…

– Останься мы еще хоть на день, немецкая полиция прихватила бы всю компанию и золото дракона вдобавок, – сказал Тимоти. – Мы и так были под подозрением из-за первых убийств, совершенных Фафниром, а ведь мотив налицо: гора драгоценностей! Робера они все-таки арестовали!..

Монброн поморщился. Воспоминания о суточном пребывании в камере полицейского управления Кобленца не относились к числу приятных – слава богу, концессионеры не бросили товарища в беде и с помощью германских социал-демократов отбили заключенного во время перевозки в окружную тюрьму.

– Не будем отвлекаться, – лорд Вулси сменил картинку на экране. На четкой контрастной фотографии красовался богатый шлем с золотыми накладками, вертикальной стрелкой и тонкой чеканкой. – Ойген… Вернее, Хаген, тогда ясно определил, что этот шлем принадлежал Зигфриду Нидерландскому, победителю дракона. Один из двух найденных нами мечей, скорее всего, тоже – посмотрите на карточку, очень характерный и сложный орнамент. Вот крупно.

Узор на шлеме и сохранившейся части лезвия меча можно было отнести к древнегерманским или даже скифским образцам – сплетенные в яростной схватке волки и олени, распахнувшие крылья орлы, похожие на грифонов сказочные твари, ветви деревьев с резными листьями, полуобнаженные воители с мечами. Чистое, ничем не замутненное воплощение священной ярости и радости битвы. Работа изумительная, и не подумаешь, что этот шедевр вышел из мастерской варвара, а не римлянина или византийца!

– Усмотрев некоторые закономерности, я попросил библиотекаря скопировать узор цветной тушью. Люди синим, птицы красным, животные зеленым и существа мифологические – лиловым. Получилось очень интересно, – Джералд отправил в лоток волшебного фонаря лист изрисованной бумаги. – Каждая группа представлена отдельно, в своем ряду. Как вы можете заметить, объединяют их ветви Иггдрасиля, Мирового Древа, на котором зиждется вселенная. Гравировка на шлеме составлена как бы из нескольких слоев…

– Джерри, это безумно интересно, – заскучавший Тимоти украдкой зевнул. – Но какое отношение…

– Потерпи. На шлеме – семь сюжетных линий, объединенных в одну, заметили? Теперь смотрим изображение, скопированное с клинка, их осталось всего пять – исчезли «сказочные» твари и орлы. Теперь внимательно изучим следующий рисунок. Как полагаете, что это?

– Погребение какого-то вождя варваров, – пожал плечами Робер. – Я еще что-то помню из университетского курса по древней истории, стилистика позднелатинская, уже после завоевания Италии готами – искусство тогда пришло в упадок, изображение слишком примитивно. Постой, ты намекаешь на узор, которым покрыты доспехи и щит?

– А ведь мсье де Монброн абсолютно прав, – Ева поднялась со стула, подошла к экрану и провела указательным пальцем по тончайшим линиям на проекции. Ее рука отбрасывала резкую черную тень. – Рисовали с натуры, это очевидно. Или у художника была великолепная память, если он в точности запомнил детали! Орнамент по окружности щита точь-в-точь повторяет узор на шлеме Зигфрида!

– С небольшим отличием, – Джералд сменил линзу на аппарате. – Из семи групп персонажей осталось четыре, а вот на доспехе их целых девять, единственно возможный максимум!

– Почему? – заинтересовался доктор.

– Число-символ, девять миров, объединенных Иггдрасилем. Варвары полагали, что душа обитает в груди человека, а не в голове, поэтому защита тела, непосредственно доспехи, гораздо важнее щита-шлема.

– Ну и к чему ты клонишь? – сказал Робер.

– Я поняла, – кивнула Евангелина. – Ребус достаточно прост: некогда было сделано девять предметов, объединенных… Как сказать правильно? Одной стилистикой? Комплект, над которым работал неизвестный мастер, возможно, не-человек.

– А кто же?

– Некоторые боги и так называемые «волшебные существа» не чурались ремесла. Гефест у греков, Доннар или Тор у германцев и скандинавов, финский Ильмаринен, Вёлунд, Гоибниу доримской Галлии… Кто знает? Если существовали драконы, наподобие нашего Фафнира, не следует отказывать в праве на бытие и другим героям легенд.

– Браво, – лорд тихонько похлопал в ладоши. – Мадемуазель Чорваш полностью повторила ход моих мыслей. Однажды нам удалось подержать в руках два предмета из гипотетических девяти – меч и шлем, незнамо какими путями доставшиеся Зигфриду Нидерландскому. Именно это оружие помогло герою уничтожить дракона: меч Бальмунг или, в скандинавской традиции, Грам, был создан Вёлундом для повелителя Асгарда Одина, а затем сломан и перекован Регином. Следуя этой логике мы делаем вывод, что все девять предметов вышли из кузни Вёлунда и обладали неизвестными магическими свойствами, о которых можно строить самые разные предположения. Бесспорно одно: наши предки считали, что металл, огонь и искусство кузнеца отгоняют любую злую силу и способны разрушить недобрые чары.

– Я читала, будто могила Вёлунда находится в Британии, – припомнила Ева. – Это правда?

– Да. Мегалитический курган Вейленд-Смити в Оксфордшире, до сих пор среди тамошних крестьян ходит устойчивая легенда, что если возле кургана на ночь оставить коня и серебряную монетку, утром найдешь коня подкованным.

– Пробовал? – усмехнулся Тимоти.

– Пока нет. К сожалению, покопаться в этом кургане невозможно, Королевское археологическое общество внесло его в список особо охраняемых памятников, да и местные жители повесят на фонаре любого, кто осмелится покуситься на главную достопримечательность округи – вы же знаете, как суеверны люди в деревнях.

– Джерри, хватит красивых сказок, – мистер О’Донован откровенно тяготился бессмысленными рассуждениями, по его мнению имевшими самое косвенное отношение к реальности. – К делу! Меч и шлем Зигфрида со дня океана не достанешь, пока не построят такую же подводную лодку, как в романе про капитана Немо, а если Фафнир действительно вернется, убивать дракона придется более прозаическими методами! Какими – не знаю. К примеру, главным калибром линкора «Кинг Джордж V».

– Видите ли… – лорд слегка замялся и отвел взгляд. – Я понимаю, сейчас последует буря возмущения, но… Кхм… Ойген, покажи пожалуйста экспонаты, находящиеся на седьмой стойке…

Как и положено в любом музее, коллекция лордов Вулси хранилась на застекленных подставках, выстроенных вдоль стен. Одна из них сейчас была закрыта отрезом черной ткани. Ойген аккуратно свернул шелк и включил подсветку.

Тимоти лишь присвистнул, Робер схватился за сердце, а доктор Шпилер закашлялся.

– Но как?.. – выдавил Монброн. – Откуда? Почему они здесь?

– Тогда, в Париже, я решил, что переправлять клад целиком будет небезопасно, – смущенно ответил Джералд. – Всякое могло случиться и, разумеется, случилось… Последним вечером перед отправкой сокровищ в Шербур я вынул три наиболее крупных предмета, а именно шлем, клинок и епископский наперсный крест и отправил их в Нью-Йорк обходным путем, курьерской почтой, на «Лузитании». Разумеется, после известных событий забыл об этом, а через месяц невостребованную посылку мне вернули – почта его величества работает безупречно…

– Господи боже, – Робер вынул платочек и утер пот со лба. – И после этого твоя проклятущая светлость спрашивает, почему Фафнир не исчез? Дух дракона обитал в сокровищах! Каждый из нас его видел – выползающий из ящика сгусток серого тумана или светящаяся звездочка, появляющаяся по ночам! Почему ты ничего нам не сказал?! Это нечестно!

– Эти вещи к Фафниру никакого отношения не имеют, – тихо сказал Ойген. – Можете мне поверить. В них заключена другая сила.

– Объяснись, – Тимоти в упор уставился на лорда. – Я готов согласиться с тем, что ты хотел как лучше. Но почему два года молчал? Всё оставшееся от клада является общей собственностью концессии, мы имеем ровно столько же прав, как и ты!

– А что ты предлагаешь делать? – Джералд сдвинул брови. – Созвать репортеров, рассказать им о нашей авантюре и выставить предметы в музее? Перво-наперво, нам никто не поверит. Во-вторых, столь тщательно оберегаемый секрет будет раскрыт, что будет означать крупные неприятности. Никто не забыл, что после бегства из Германии мы так и не придумали относительно разумного способа легализировать сокровища? А уж когда выяснилось, что вместе с золотом Нибелунгов мы получили и проклятие Фафнира, все размышления окончательно зашли в тупик! Почему молчал? Думал, что делать дальше, искал и – теперь я в этом убежден – нашел.

– Что – нашел?

Лорд кивнул в сторону проекции рисунка из византийской книги.

– Указания на источник силы, способной остановить Фафнира. Творения Вёлунда, созданные им для давно ушедших богов, но однажды попавшие в руки людей. Разбудили Фафнира мы, нам же придется заставить его уснуть вновь.

* * *

По комнатам разошлись незадолго до трех пополуночи. Несколько раз звонили прислуге – принести в библиотеку виски и сандвичи с огурцом и филе тунца. Евангелина ограничивалась чаем, зато громогласность споров джентльменов возрастала пропорционально количеству выпитого спиртного. До конфликта дело не дошло, вовсе наоборот – увлекающийся Тимоти воспринял идею лорда не без воодушевления, Робер начал вздыхать о том, что «невозможно так надолго бросить дела», Ева поддержала Джералда почти безоговорочно, и лишь доктор особого интереса к захватывающему прожекту не проявил, хотя и участвовал в дискуссии наравне с остальными.

Ойген в основном помалкивал, но было очевидно, что авторство плана частично принадлежит и ему, поскольку австрияк минувшие годы был помощником лорда Вулси во всех делах, касающихся «вопроса Фафнира».

– Часть приготовительных мероприятий я уже провел, – сообщил Джералд. – Составил подробное расписание действий, в котором учел все ошибки, которые мы допустили во время охоты за кладом Нибелунгов.

– Все?! – не сговариваясь, хором повторили концессионеры.

– Хорошо, пускай… Разумеется, учесть любые случайности, которые могут встретиться на пути, невозможно, я не всеведущ, однако не допускать глупостей и грубейших накладок подобно рейнской истории мы теперь вполне в состоянии. Опыт пригодился.

– Теперь мы не просто дилетанты, а опытные дилетанты, – съязвил Тимоти.

– Вспомним постулат о том, что удачи чаще всего добиваются не профессионалы, а талантливые любители – мэтр Генрих Шлиман тому подтверждение. Подвиг Шлимана мы повторили и частично превзошли. Он отыскал Трою и Микены, большие города, а нам удалось найти клад, спрятанный полторы тысячи лет назад!

– Ойген, надо было прятать лучше!

– Уж как сумел, мсье Робер. Тогда было необходимо как можно быстрее избавиться от прoклятого сокровища, решение принимали вместе – я, вернее Хаген, и младший из трех братьев-королей, Хильдебер… Мы добровольно отказались от сокровищ и с нас проклятие было снято, воля дракона над нами не тяготеет.

– Давайте вернемся к основной теме, – лорд постучал ногтем по лакированной столешнице. – Вы должны понимать, что если нам достанутся как минимум четыре – а возможно и больше! – предмета из так называемой «коллекции Вёлунда», то мы получим серьезный козырь в возможном противостоянии с Фафниром! Ойген-Хаген ему не подвластен, это прекрасно, но рано или поздно проклятие настигнет каждого из нас!

– Еще Евангелина, – напомнил Ойген. – Она добровольно отказалась от клада.

– Это неслыханная авантюра, – вздохнув, сказал Монброн. – Причем куда более опасная и непредсказуемая, чем прежняя. Германия – цивилизованная европейская страна, а ты предлагаешь отправиться к настоящим варварам!

– Робер, незачем преувеличивать, – перебила Ева. – В любом государстве провинция и населяющие ее туземцы не отличаются уровнем просвещенности, высокой культурой и романтическим душевным складом. У нас в империи достаточно отъехать от великолепного Будапешта на десяток миль и вы окажетесь в средневековье – нравы и обычаи самые дикарские. Кроме того, я могу заручиться поддержкой некоторых влиятельных людей…

– А стоит ли рисковать? Вспомните, сколько неприятностей доставил нам аббат Теодор Клаузен, посвященный в секрет клада Нибелунгов!

– Без помощи святого отца, мы никогда не обнаружили бы сокровища, – справедливо заметил Джералд. – Теперь ситуация несколько иная, только мы одни знаем, что конкретно надо искать и приблизительное местоположение гробницы… Более того, у меня есть достоверные сведения об исходной рукописи, с которой была сделана византийская копия в «Истории Юстиниана». Достаточно было усидчиво посидеть над библиотечными каталогами. Ознакомиться с рукописью будет сложно, однако я надеюсь на связи мадемуазель Чорваш – она вовсе не зря намекала на знакомства в среде тамошнего высшего света…

– Подробное письмо графу я отправила третьего дня, – подтвердила Ева. – Депеша будет доставлена не морем, а железной дорогой, так значительно быстрее. Его светлость непременно отзовется, он всегда отвечал на мои письма…

– Что ж, прекрасно. Вопрос ставится на голосование членов концессии: стоит ли браться за это дело и все ли желают принять в нем участие?

– Почему бы и нет, господа? – венгерка отозвалась первой. – В конце концов, каждый знал, что однажды нам снова придется встретиться с проклятием Фафнира, память у дракона долгая… Я согласна.

– Мистер О’Донован?

– Черт с тобой, Джерри. Ты ведь знаешь, что на меня всегда можно положиться. Мы эту кашу заварили, нам и расхлебывать. Участвую.

– Робер?

– Мама меня убьет, – грустно сказал Монброн. – Она доселе пеняет мне за наши изыскания на Рейне и их последствия. Если я сообщу о том, что хочу взять отпуск на несколько месяцев, бросить центральную контору банка и отправиться незнамо куда в поисках новых приключений – лишит наследства и проклянет почище Фафнира! Вы же знаете характер мадам де Монброн! Впрочем… Есть один выход. Напроситься на инспекцию по восточным филиалам, она давно намеревалась провести там ревизию. Придется ехать в Париж и выдумывать правдоподобную версию, почему именно я и именно сейчас решил взяться за проверку…

– Что-нибудь придумаешь, чесать языком ты горазд, – сказал Тимоти. – Значит, ты за?

– С некоторыми оговорками…

– Прекрати. Тут не заседание совета директоров «Монброн ле Пари», никаких оговорок – да или нет?

– Да. Но мне придется заниматься и другими делами…

– Успеешь, ты всегда был шустрым. Доктор?

– Я против, – решительно заявил Шпилер. – Ясная цель не поставлена, а вы, Джералд, не объяснили главного – зачем? Каков смысл? Никто не знает, каковы принципы действия предметов, якобы изготовленных мифическим Вёлундом, как в случае необходимости их использовать, и вообще, имеют ли они хоть какую-нибудь… хм-м… энергетику? При всем уважении к господину Реннеру и его мистическому alter ego, верить на слово я не склонен.

– Единственный разумный голос, – сказал Робер. – Причем доктор Шпилер абсолютно прав. Мы опять руководствуемся не трезвым разумом и логикой, а чисто умозрительными построениями и метафизикой. Впрочем, я к этому уже привык, поэтому и согласен ехать…

– Я не сказал, что отказываюсь категорически, – буркнул доктор. – Поймите, у меня практика, я должен вернуть кредит, столь любезно предоставленный лордом Вулси….

– Ах, вы о деньгах? – Джералд вздернул брови. – Оставьте, какая чепуха! Отдадите, когда сможете, помнится точные сроки мы не обговаривали. Немецкая пунктуальность и обязательность – замечательные качества, но только не в нынешних обстоятельствах. Будет очень жаль, если вы не сможете принять участие…

– Я подумаю, – Шпилер не удержался и чуть поморщился. – Очень поздно, мы все устали и выпили слишком много виски, давайте отложим разговор на завтра? Спешка сейчас неуместна.

– Прекрасно, – кивнул лорд. – Завтра так завтра. Надеюсь, все помнят, где расположены комнаты? Плохо знакомые с планировкой замка гости могут заблудиться, такое случалось…

* * *

– Они говорят как каком угодно языке, только не на английском, – пожаловалась Ева. – Джералд, что это за диалект?

Открытая пролетка накрепко застряла на углу Хаттон-Гарден и Дэйл-стрит, в полусотне ярдов впереди перевернулся огромный фургон с сеном, зацепивший бортом электрический трамвай. Движение по перекрестку не могли восстановить уже четверть часа, несмотря на усилия полиции и добровольных помощников. На тротуарах сгрудились зеваки, пускай зрелище и не было столь захватывающим, как, например, пожар или авария парового катера на реке Мерси. От толпы ощутимо тянуло ароматами чеснока, въевшегося в одежду угольного дыма и перегоревшего дешевого джина.

Даже здесь, почти в самом центре Ливерпуля, прилично одетых джентльменов и дам было сравнительно мало, почти сплошь пролетариат в темных картузах и грубых брезентовых куртках, на фоне которых пальто и женские капоты мещан вкупе с твидовыми костюмами служащих несколько терялись.

Люди, рассевшиеся на пружинных подушках дорогого экипажа с эмблемой отеля «Мальмезон», вызывали у пролетариев плохо скрываемое чувство неприязни, словно британское общество испокон веку не было разделено на четко разграниченные и практически изолированные друг от друга сословные группы и где a priori один человек не был равен другому. Отпускали комментарии, поглядывали нагло и изредка сплевывали сквозь зубы чем-то темным, наверное кошмарным жевательным табаком.

Джералд Слоу, лорд Вулси, как и положено природному аристократу, не обращал на плебс и малейшего внимания – это ниже его достоинства. Однако на вопрос Евы ответил:

– Ирландцы, мадемуазель. Ливерпуль – один из городов королевства, где после картофельного голода 1840 года осело множество беженцев из Ирландии. Разговаривают они на смеси гэльского и примитивного английского. Своеобразный пиджин-инглиш.

– А разве гэльский язык не запрещен?

– Поверьте, полиция не станет следить за тем, на каком именно диалекте общаются простолюдины. О, наконец-то фургон убрали… Опаздываем, но беспокоиться незачем, без нас судно не отправится. Это ведь не пассажирский рейс, от расписания мы не зависим.

– Надеюсь, Тимоти и Робер уже на месте.

– Поезд из Дувра должен был прибыть два часа назад…

К пролетке подошел высокорослый констебль с пронзительно рыжими бакенбардами (и здесь несомненная ирландская кровь!), внимательно оглядел седоков, осведомился о месте назначения.

– …Александра-док? Тогда я бы посоветовал вернуться на Хаттон-Гарден, чтобы не создавать толчеи на улице и через Кингс-роуд сразу на Дерби-роуд, идущую вдоль берега реки на север, к докам. Это кратчайший маршрут. Разрешите пожелать вам доброго пути, джентльмены, и вам, уважаемая леди…

– Английский полисмен, – ничего не выражающим голосом сказал Джералд, провожая взглядом вежливого сержанта в куполообразном шлеме. – Такая же визитная карточка Британской империи, как король или Вестминстерское аббатство… Кучер, вы слышали советы констебля?

– Как будет угодно, ваша светлость!

Ливерпуль долгие столетия является одной из «морских столиц» Великобритании – столица графства Мерсисайд расположена вдоль впадающей в Ирландское море реки Мерси и узкого изогнутого залива-эстуария, а бесконечная цепь доков, пакгаузов и пристаней на правом берегу вытянулась почти на семь миль. Может быть, порты Лондона и Бристоля крупнее, да и оборот грузов там больше, но гавань Ливерпуля заслуженно считается самой протяженной. Здесь же находятся и «ворота в Америку» – большинство ирландских и английских эмигрантов отправляются в Новый Свет именно отсюда. Порт – это настоящий город в городе, со своими железными дорогами, верфями, мастерскими и огромными складами. «Крестник» концессии «Титаник» приписан к Ливерпулю, и если взглянуть левее и вперед в отдалении, можно рассмотреть четыре оранжево-черные трубы этого парохода, находящегося сейчас на стоянке у дока Трафальгар.

Коляска повернула на Сеймур-стрит, один из многих проулков, разделявших закопченные пятиэтажные пакгаузы красного кирпича. Пришлось остановиться и пропустить крошечный паровоз, тянущий по портовой узкоколейке платформы с тюками выделанных кож. Остро пахло дымом и креозотом, над устьем Мерси разносились низкие звуки корабельных сирен, жизнь в гавани бурлила.

– …Н-да, на причал для пассажиров первого класса не слишком похоже, – улыбнулась Ева. – Никогда не отправлялась в дальнее путешествие в столь романтической обстановке… По-моему, очень мило, вы не находите, Джералд?

– Бесподобно, – фыркнул лорд. – А вот, кстати, и наш… э-э… лайнер.

Широкий северный мол Александра-дока выглядел непрезентабельно: вид на залив скрывали похожие на черные конические курганы кучи угля и сероватого песка, возвышались выглядящие ужасно древними ржавые паровые краны. У причала стояли три грязноватых парохода и архаичная парусная шхуна, наверняка построенная еще во времена принца Альберта.

– Первый в ряду, с синей трубой и такой же полосой по борту, – пояснил лорд Вулси – Посудина небольшая, однако надежная, кроме того, этот каботажник совершенно незаметен на фоне десятков других таких же – «Эвертон» используется в основном на трассе Ливерпуль-Дублин-Голуэй, но ходил и в Амстердам и в Ригу… Судно новое, ему всего четыре года, а у капитана наилучшие рекомендации и огромный опыт. Согласитесь, моя собственная яхта вызвала бы нездоровый интерес у людей, внимания которых нам следовало бы избегать.

Евангелина согласно кивнула – в Слоу-Деверил она видела модель и фотографии «Леди Годивы», паровой океанской яхты семьи Вулси: королевская роскошь и запоминающийся облик, не у каждого европейского монарха есть такой корабль, разве что у повелителей самых богатых и могущественных империй! Скромный «Эвертон» водоизмещением всего тысячу двести тонн – куда лучший выбор.

– Ага, наши друзья уже на борту, кажется, я вижу Тимоти и Ойгена на палубе, – Джералд, прищурившись, вгляделся в темный силуэт небольшого парохода. – Чемоданы из отеля должны были доставить утром, следовательно, можно отправляться.

Поднялись по узким сходням, навстречу вышел капитан – мистер Мак-Мёрфи, огромный медведеподобный шотландец родом с самого севера, из Килдейла. По-английски он говорил правильно, но с грубым акцентом:

– Добрый день, сэр, здравствуйте, мисс. Судовая и пассажирская роль закрыта, разрешение капитана порта получено. Багаж погружен еще вчера. Больше никого не ждем?

– Нет, – ответил Джералд. – Маршрут уточнен?

– Да, сэр. Уголь пополним в Киле после прохождения канала, затем в Данциге и Мемеле. Если не будет задержек, прибудем на место ровно через шесть суток, утром тридцатого марта.

– Отлично, мистер Мак-Мёрфи. Как скоро мы сможем выйти в море?

– Через час, сэр. Этого достаточно, чтобы раскочегарить котлы.

Капитан величественной походкой, присущей всем крупнотелым и уверенным в себе людям, отбыл на мостик, и внимание лорда переключилось на Тимоти с Ойгеном. Оба оделись «по-походному» – техасец предпочел практичный костюм сан-францисской фирмы Леви Страусса «с карманами для ножа, денег и часов» цвета выцветшей парусины, Ойген же теперь напоминал фабричного трудягу – кепи и зеленоватая куртка из хлопчатой саржи.

– Робер с доктором обустраиваются в своих каютах на верхней палубе, – оповестил Тимоти, предупреждая вопрос Джералда. – С сервисом на «Эвертоне» туго, вместо метрдотеля парнишка с камбуза, зовут Мэтью. Молодой, но сообразительный и расторопный, я с ним мигом поладил. Обедать будем в офицерской кают-компании, хотя офицеров на судне всего трое – сам капитан и два помощника. Кстати, мистер Мак-Мёрфи уступил даме свою каюту. Любезный человек, даже не скажешь, что шотландец.

– Как вижу, ты здесь успел освоиться, – усмехнулся лорд.

– Лоханка маленькая, мы с Ойгеном успели обегать ее от киля до вороньего гнезда… Заодно познакомились с экипажем – такие рожи, что за нашу судьбу в штормовом Северном море я спокоен. Конечно, в большинстве ирландцы.

– Надеюсь, душевный комфорт в среде соотечественников тебе обеспечен, – без тени иронии сказал Джералд, зная, что мистер О’Донован, будь он хоть тысячекратно сынком миллионера и нефтяного барона, способен моментально найти общий язык с пролетариатом. Сугубо американская черта, несвойственная европейцам, вышедшим из благородных семей. – В таком случае веди – ты дорогу знаешь.

О фрахте «Эвертона» лорд Вулси договаривался в конторе пароходства и там же впервые встретился с капитаном, взявшимся доставить концессионеров и солидный груз почти за две тысячи миль, в столицу Российской империи. Директор небольшой судовой компании «Айриш Си Лайн», лично принявший важного гостя и обладателя старинного титула, заверил, что пароход надежен, пускай и недостаточно удобен. Но поскольку ваша светлость изъявили желание…

Его светлость исходно предполагал, что первый этап дальнего пути следует преодолеть морем. Путешествие железной дорогой оказалось бы чересчур обременительно: несколько пересадок, вопросы с транспортировкой снаряжения, таможня и границы (включая Германию, где Джералд и остальные были под подозрением полиции, благодаря громким похождениям в 1912 году) и прочие неудобства. Куда проще зафрахтовать пароход и более ни о чем не беспокоиться. Тем более что прямого пассажирского сообщения между портами Британии и Санкт-Петербургом не было, опять же необходима пересадка в Кёнигсберге или Риге.

Выходов два – или отправляться в дорогу на своей паровой яхте, что решительно невозможно, или арендовать каботажное судно. Выбор пал на «Эвертон», чему способствовала безупречная репутация капитана Мак-Мёрфи, мореходные качества самого корабля (при максимальной загрузке углем он мог даже пересечь Атлантику без остановки в Рейкьявике) и разумная цена фрахта вкупе с сопутствующими расходами. Добавочно – полная конфиденциальность, частные дела Джералда Слоу, лорда Вулси компанию не интересуют, наша задача предоставить нанимателю корабль и опытный экипаж.

Господин директор сразу представил лорду капитана, к удаче заглянувшему в контору пароходства. Мак-Мёрфи не задал ни единого лишнего вопроса, говорил кратко и по делу, сразу же сообщил, что Балтийское море восточнее Лифляндии ему знакомо лишь в теории, но если досточтимый сэр доверится, то контракт может быть заключен немедленно.

Джералд подумал, заново взвесил все «за» и «против» и вынул чековую книжку. После того как он, обмакнув перо в чернильницу, обозначил на чеке сумму и поставил свой автограф, судно «Эвертон» временно перешло в безраздельное владение концессии, пускай первым после Бога на борту и оставался гигантский и рыжебородый Джозеф Мак-Мёрфи.

– Думаю, стоит обговорить детали, сэр, – внушительно сказал капитан, когда они вышли из кабинета директора «Айриш Си Лайн» в приемную. – Количество пассажиров, груз, дата отправления… Не так ли, сэр?

– Вот подробные инструкции, – Джералд вынул из папки с эмблемой Адмиралтейства два листа, отпечатанных на пишущей машинке. – Ознакомьтесь. Всё прочее – мои заботы.

– Если возникнут вопросы, я вам телеграфирую, сэр, – коротко ответил Мак-Мёрфи, развернулся и зашагал прочь. Стоическая невозмутимость и ледяное спокойствие. На таких людях и держится Британия.

…Как и предполагалось, после исторического совещания в Слоу-Деверил Робер де Монброн незамедлительно уехал в Париж – уламывать маменьку, хитрить и искать себе замену на ответственном посту. Печальный доктор Шпилер шатался по замку, скучал и предавался традиционной германской меланхолии, только из вежливости не отказывая Евангелине от приглашений погулять в парке или сыграть в крокет.

Лорд, понимая, что единственными деятельными людьми в его окружении остались Тимоти с мистером Реннером, мобилизовал их обоих и отправил в Лондон – покупать необходимые и самые лучшие инструменты и снаряжение, каковые затем следовало переправить в Ливерпуль. Кутерьма началась преизрядная.

Доктор принял решение в последний момент – нынешним утром, когда надо было поехать на вокзал и встретить прибывающего из Дувра Монброна. Вместо того чтобы отправить приготовленный багаж в порт, к рейсу уходящей в полдень «Лузитании» (билеты уже были куплены!), Шпилер поймал Тимоти за рукав и попросил обождать: в поезду они поедут вместе. Распоряжения относительно вещей были тотчас отданы служащим отеля «Мальмезон».

Тим лишь плечами пожал. Отлично, доктор, кэб ждет.

…Концессионеры собрались на носовой палубе «Эвертона» – никто не желал упустить волнующий момент. Канаты сброшены с чугунных швартовых тумб, из единственной трубы парохода валит масляно-черный дым, прорежаемый тонкими струями белесого пара, выбивающегося из бронзовых отводов предохранительных клапанов, поручни чуть подрагивают.

«Эвертон» тяжеловесно и медлительно отошел от причала, миновал косой канал между молами, ограждающими Александра-док, капитан взял лево на борт, перевел рукоять судового телеграфа в положение «средний ход», и черный с лазурной полосой на борту корабль уверенно двинулся к северу, выходя из Ливерпульского эстуария в открытое море.

– Мы все сумасшедшие, – громко сказал Тимоти. – Куда едем? Зачем?.. Да и плевать! Главное – едем!

– Делай, что должно, и будь, что будет, – эхом отозвался Робер, припомнив девиз средневековых французских рыцарей. – Впрочем, я совершенно не уверен, что мы делаем, что должно, но точно знаю другое: мы снова влипли! И все из-за тебя, Джерри!

Спокойные воды залива после пересечения границы ливерпульской банки заместились морскими волнами, задул неприятный западный ветер, несущий редкие снежинки – последние знаки ушедшей зимы. Справа по ходу судна была различима полоска холмистого берега Мерсисайда.

Грядущей ночью «Эвертон» обогнет северную оконечность Британии и возьмет курс на юго-восток, в сторону берегов Датского королевства и Германской империи. Первая цель – Кильский канал.

– Пойдемте пить чай, – просто сказал Джералд. – Холодно. И пожалуйста, забудьте о пораженческих настроениях! После весны на Рейне два года тому, вам всем должно быть стыдно за подобные слова!

Глава вторая Его сиятельство

Териоки – Санкт-Петербург,

29–31 марта 1914 года

– …Ох, барин, беда одна с вами, – привычно вздохнул камердинер его сиятельства. Привычка графа засыпать с пьяных глаз где угодно, но только не в постели, Прохору была давно и хорошо известна, однако нынешним утром вернувшийся перед самым рассветом Алексей Григорьевич изволил расположиться прямиком в холодных сенях: завернулся в шубу, кулак под голову и ну храпеть на весь дом. До кабинета, где имелся диван, а уж тем более до спальной в глубине дачи, граф попросту не дошел. Не смог.

Хорошо, домом не промахнулся, а то случилось бы, как в прошлый раз, когда барин громко вломился на дачу адвоката Милютина, насмерть перепугав его нервическую супругу. Пришлось затем отослать корзину с цветами и извинения, ибо Милютин грозил мировым судом.

Бывало в прежние времена граф Алексей Григорьевич кутил с византийским размахом, легенды о его похождениях ходили по обеим столицам, но беспросветному пьянству, как нынче, все-таки не предавался – знал меру. Рассудительный Прохор обоснованно подозревал, что виновны в этом новые приятели барина, публика сомнительная, праздная и распущенная, рядом с которой молодые гвардейские офицеры (этих Прохор насмотрелся в достатке) покажутся едва ли не соловецкими монахами-схимниками.

Теперешних друзей его сиятельства камердинер открыто не одобрял, высказывал свои мысли прямо и без обиняков, получая в ответ от графа беззлобное и ленивое «Молчи, дурак, не твоим разумом судить!». Камердинер в свою очередь начинал ворчать, что раз уж его сиятельство скучают, хорошо бы в Крым поехать, а еще лучше за границу – все больше пользы, чем от каждодневного бражничанья с этими шутами гороховыми, незнамо отчего считающих себя литераторами. Футуристы-символисты – чего только не выдумают, прости господи!..

Надо сразу сказать, что Прохор Вершков был грамотен (как выражался барин – даже слишком грамотен, шельма!), поскольку воспитывался в господском доме, а его родная бабка, Зинаида Никифоровна, состояла в нянях батюшки Алексея Григорьевича еще до Манифеста 1857 года, да так и осталась при тверском имении графа до самой смерти. Прошку же приставили к юному наследнику рода перед отправлением последнего в Петербург, в Пажеский Его Императорского величества корпус, и вот уж на протяжении неполных семнадцати лет он неотлучно находился при его сиятельстве в роли денщика, камердинера, секретаря и верного оруженосца.

– Вот что с ним теперь?.. – повторил Прохор, мрачно созерцая барина, широко развалившегося на дощатом полу клети, разделявшей открытую веранду и комнаты. В прохладном воздухе густо пахло винными парами. – Да и ладно, если под Мукденом не замерзли, то здесь и подавно ничего не сделается!

Конечно, можно попробовать перетащить его сиятельство в кабинет, но во-первых, Алексей Григорьич спросонья по обыкновению начнет бузить, не понимая, где находится, и не узнавая Прохора, а во-вторых, горб не казенный: одно дело, если б заболел, и совсем другое – неумеренное винопийство.

Камердинер мысленно сплюнул, на всякий случай оставил дверь в сени приоткрытой и отправился на кухню: утро, скоро должна прийти стряпуха, чухонка Анна-Пяйви, живущая совсем неподалеку, в Кэкосенпяа – лицом она, может, и не писаная красавица, но готовит знатно, особенно рулет с грибами и холодный суп, донельзя уважаемый барином с тяжкого похмелья. Заодно надо прикинуть, каких припасов купить сегодня на рынке, все-таки воскресенье, а базар в Териоках богатый, не хуже чем в столице.

Дача, на которой обитал граф Барков, принадлежала надворной советнице фон Гаген, вдове, получавшей с нескольких домов в лучшем курортном поселке Выборгской губернии немалую ренту. В разгар теплого сезона на побережье Финского залива не протолкнуться от дачников, но зимой тут постоянно живут разве что отставные чиновники, которым доктора прописали свежий воздух и полный покой, жаждавшая поэтических пейзажей богема да законченные мизантропы – таковую роль и пытался играть изнывавший от тоски Алексей Григорьевич, прозванный вышеназванной богемой «Черным Рыцарем» за весьма необычную внешность, загадочно-мрачный характер и крутой нрав.

Вряд ли кто-нибудь, кроме Прохора, догадывался, что меланхолия графа наигранна и очередное увлечение его сиятельства носит преходящий характер, но впечатлительные поэтессы восхищались, а их коллеги мужского пола в промежутки между кутежами пытались описать «образ» таковыми строками:

Барков втихомолку посмеивался, но мистифицировать поэтов не прекращал. Это его развлекало. Дурить головы стихоплетам он полагал забавным – ничуть не худшее, а даже более безобидное развлечение, чем к примеру игра на скачках или в вист. Камердинеру затянувшаяся дачная эпопея давно опостылела, но против хозяйской воли не попрешь. Вот если бы снова за границу… Путешествовать Прохору нравилось.

Объявилась Анна-Пяйви, длинная как жердь неразговорчивая сорокалетняя финка – постучала в дверь черного хода, со стороны кухни. Сразу получила от внимательного Прохора «синенькую», жалованье за неделю, что для Финляндского княжества было весьма прилично. Осведомилась, что хозяин пожелает сегодня.

– Барин нездоров, – сообщил Прохор, зыркнув в сторону веранды. – Я сейчас на базар, если проснется – дай рассолу, а потом чаю горячего. Вот тебе пятиалтынный за лишние труды… Приду через два часа. Все поняла?

Серебряшка перекочевала в широкую красную ладонь Анны-Пяйви – кухарка, может, и нелюдима, но дело свое знает и к слабостям барина относится с пониманием. Всяко поможет при случае.

Вернулся Прохор после полудня, с полной корзиной снеди и полудесятком бумажных пакетов. Снял калоши, выложил покупки на кухонный стол и не расстегивая пальто быстро зашагал в столовую – отсутствие чухонки возле плиты с кипящими кастрюлями говорило только об одном: его сиятельство пробудились и требуют внимания к своей особе.

Особа, в расстегнутой на горле рубашке и черных бриджах на подтяжках, отыскалась, где и положено – возле круглого стола, укрытого чуть пожелтевшей скатертью с незамысловатыми кружавчиками по краям и не слишком аккуратно выведенными винными пятнами. На столе громоздился исходящий паром артельный серебряный самовар.

– …Прохор, ну хоть ты скажи ей! – выглядевший больным и несчастным Алексей Григорьевич ткнул перстом в сложившую руки на животе невозмутимую Анну-Пяйви. – Знал бы где, сам бы взял! У этой ракалии разве допросишься?

– Ты иди, иди, – камердинер вежливо подтолкнул чухонку в сторону кухни. – Я сам.

Дело житейское, весь шум из-за рюмки водки. Анне-Пяйви даны строжайшие инструкции – хозяин пускай хоть револьвером грозится, не давать и точка! Делать вид, будто ничего не понимаешь. За первой рюмкой немедля последует вторая, потом еще, к пяти вечера барин соберется в гости к поэту Мережковскому и дело пойдет по накатанной колее – сегодня добрел до сеней, а завтра в сугробе уснет? Благодарствуйте.

Прохор умел настоять на своем – мягко, но решительно. Да и граф физически не мог противиться, слишком было дурно, начинало трясти. Разумеется, водки он не получил, пирамидону тоже – вполне хватило народных средств. Поначалу едва ли не полный самовар чаю с лимоном вприкуску, затем мясной бульон с толченым картофелем и обжаренным луком, незачем сейчас тяжелить желудок грубой пищей.

– …Стыд какой, а? – вздыхал Алексей Григорьевич, к которому начала возвращаться память. В отличие от многих, в состоянии трезвом он в точности осознавал с кем, при каких обстоятельствах и где именно проводил минувший вечер, вспоминая любые детали, пусть даже и не самые приятственные. – Жуткий реприманд, брат Прохор, хоть стреляйся… И ведь не Кобызевский приют на Лиговке, с блядями-с, приличный дом, воспитанные люди!

– Воспитанные? – эхом повторил камердинер. Тихо произнесенное слово звучало на грани насмешки.

– Да ну тебя, болван!.. Ну вот представь, этот свинтус Бальмонт – всегда его терпеть не мог! – начал дерзить Случевскому; да ты видел этого Бальмонта: самовлюбленный прилизанный красавчик с бесовской хитрецой и такой внутренней злобой, что любой каторжник-висельник от зависти помрет!

– Видели-с, – подтвердил Прохор. – Господин поэт в феврале к нам чай приходили пить. Всю гостевую комнату потом изрыгали.

– Ты слушай, слушай… У них со Случевским до кулаков дошло, в драку полез. Ну мы разнимать, и Зинка зачем-то полезла!

– Зинаида Николаевна? – не без ядовитости уточнил Прохор, хозяйку «литературных пятниц» Зинаиду Гиппиус не любивший отдельно. – Как ее чахотка?

– Да плевать на чахотку! Пока растаскивали, я Зинаиде локтем в бровь заехал! Клянусь же, нелепая случайность!.. Теперь синяк… И так-то не бог весть какая Минерва с Афродитою, а теперь и вовсе в обществе месяц не покажешься, на пол-лица расплылось. Примочки, уксусные, конечно… Я Бальмонта на дуэль вызвал, l’ivresse et la debauche indйcente! Тьфу, засранцы!

Ага, барин разговорился, порозовел, значит, лечение пошло впрок. На слова о дуэли Прохор внимания не обратил – первый раз, что ли? – да и выходить против графа Баркова, что с пистолетом, что с рапирой смысла нет никакого, верная смерть.

– Вас же, Алексей Григорьич, с пятницы дома не было, – заметил Прохор. – Тут почта пришла.

– Что там? – недовольно отозвался граф, последние годы отдававший бумажные дела на откуп камердинеру. Невелик труд – просмотреть счета, а личные письма от немногих и редких корреспондентов потом вручить барину.

– От управляющего из Твери, – Прохор по очереди откладывал распечатанные конверты. – Дела привычные, ответил сам. Маменька ваша написала, в мае собираются в Люцерн. Уж потрудитесь, собственной рукой ей репронд дайте. Вот еще заграничная телеграмма, как раз пятничным вечером пришла. Немецкую или французскую я, глядишь, разобрал бы, а тут непонятно написано. Отправлено из Мемеля.

– Дай сюда… – граф протянул руку. – Конечно, на английском… ЧТО? Прохор, число сегодня какое?

– Одиннадцатого дня апреля, воскресенье.

– То-то и оно! А по-грегориански двадцать девятое марта выходит?

– Так и выходит, Алексей Григорьич.

– Чер-рт, – раскатисто рыкнул граф. – Каналья! Забыл, ты представь! Когда последний поезд на Петербург? Собраться успеешь?

– Успеем, как не успеть. Сейчас три четверти второго, поезд в восемь пополудни. Как собраться-то? Полный гардероб?

– Походно, полностью! Мы съезжаем с дачи! Спешно!..

– Съезжаем? – ошарашенно выдавил Прохор, не смея поверить своему счастью. – В Питер? На квартиру?

– Да, на квартиру! Прохор, ну что ты будто дитя малое! Беги к квартальному надзирателю, отдашь ключи от дома. Чухонку… Как её?.. Рассчитай. Дай империал золотом, премию – кормила вкусно, не отнимешь. От квартального на станцию, телеграфируй домой, консьержу. Пусть к ночи всё подготовят, камин растопят, не въезжать же в холодный дом?.. И ужин заказать! Только скромно, без гусарства! Завтра вставать чуть свет!

– Да как все подряд успеть-то? – озадачился камердинер. – Тут и Геркулес с его конюшнями не сумеет!

– Не его, а Авгия, балда! Бегом, сказано! Чемоданы и без тебя соберу, не белоручка! Давай, Прошка, друг любезный, поспеши. Христом-Богом, а?

– Как скажете, ваше сиятельство. Цветы в станционном киоске для мадам Гиппиус купить прикажете? Неприлично же…

– Да покупай, покупай! Хоть на мильон! Съезжаем, ты подумай! И дело вроде серьезное! Хватит безобразий, опостылело!.. Поэты, мать их! Чего стоишь столбом?

Прохор молча развернулся и начал методично исполнять распоряжения барина, первым делом огорчив старательную Анну-Пяйви извещением, что ее услуги впредь не потребуются, одномоментно компенсировав расстройство кухарки тремя новенькими золотыми пятирублевиками с профилем государя. Сказал обязательно прибрать на кухне, печь загасить, а все продукты, что имеются, взять себе домой – у Анны-Пяйви четверо детишек, лишним не будет.

– И дождись, пока с вокзала не вернусь, – втолковывал Прохор чухонке. – Барин что попросит – принеси. Помоги вещи ему укладывать, женская рука в таком деле полегче будет. Поняла? Найдешь извозчика, пускай вещи на станцию отвезет, в багажное отделение…

Анна-Пяйви бесстрастно кивнула.

…Без пяти восемь вечера с вокзала Териоки тронулся состав о шести вагонах, шедший от Выборга на Финляндский вокзал Санкт-Петербурга. Вагон первого класса пустовал, единственными пассажирами, севшими на промежуточной станции, были прихрамывающий усатый господин с черной повязкой на глазу и простецкого вида парень в пальто, круглой каракулевой шапке и с саквояжем в руках.

* * *

– …Система укреплений внушительная, – Джералд поднял к глазам бинокуляр фирмы Карла Цейса. – «Бюллетень Адмиралтейства» недавно публиковал обширную статью о прикрывающих Петербург фортах, с моря город практически неприступен – любой неприятельский флот будет уничтожен береговыми батареями.

– А на острове слева – крепость и небольшой город? – заинтересовался Робер. – Видите синий купол? Собор?

– Это Кронштадт, база русского флота на Балтийском море. Возьми бинокль и посмотри – в гавани множество военных кораблей. Контроль над створом морского фарватера столицы полный, но если начнется война с Германией, флот окажется заперт в Балтике – Кильский канал и датские проливы перекроют, русские не сумеют прорваться на соединение с нашим Гранд-Флитом…

«Эвертон» принял на борт лоцмана сорок минут назад и малым ходом двигался по Маркизовой луже между островом Котлин и южным берегом губы в сторону Петербурга. Давно рассвело, утренний весенний туман унесло теплым южным ветром. Капитан рассчитывал причалить в коммерческом порту незадолго до полудня.

– Пора переводить часы, – заметил Монброн, извлекая из кармана золотой хронометр с монограммой императора Наполеона III. – У нас на судне время по Гринвичу, здесь же на три часа больше.

– Не только время, но и даты другие, – сказала Евангелина. – Юлианский календарь, ужасная архаика.

– Зато лето наступит быстрее…

Поход «Эвертона» завершался. Как и предполагал капитан Мак-Мёрфи, уложились в шесть суток, даже с учетом задержки у перегруженного Северо-Остзейского канала и последующей стоянки в Киле. Примечательным это путешествие никак не назовешь – у берегов Дании попали в пятибалльный шторм, продолжавшийся несколько часов, но и только. Заход в Данциг не потребовался, угля хватило до самого Мемеля, где пароход остановился всего на четыре часа.

Далее плавание проходило безмятежно – вдоль берегов русской Прибалтики, оставляя за кормой порты Виндавы, Риги и Ревеля. Пассажиры «Эвертона» начали скучать, но сегодняшним утром за завтраком капитан объявил, что потерпеть осталось совсем недолго – вскоре на горизонте должен показаться Кронштадт и сразу за ним Санкт-Петербург, конечная точка маршрута.

– Давайте подумаем, что будем делать, если друг мадемуазель Чорваш нас не встретит. Номера в отеле забронированы, по завершении таможенных формальностей багаж отправят на этот же адрес… – Джералд повернулся к концессионерам. – Ева, вы ведь говорите по-русски?

– Немного. Но я уверена, что таможенники и портовые служащие знают по меньшей мере французский, а представители высшего света и подавно полагают его вторым родным. Господа, незачем беспокоиться – я бывала прежде в Петербурге, город мало чем отличается от других столиц Европы, Вены или Рима.

– Я тоже ездил в Россию три с лишним года назад, – поддержал Еву Монброн. – Железнодорожная компания брала крупный кредит в нашем банке… Ничего страшного, за исключением неслыханной бюрократии и местного гостеприимства: я две недели мучился несварением после всех обедов и приемов… Но я тогда останавливался в Москве и Киеве, ехал поездом через Варшаву. В Петербург, к сожалению, заглянуть не удалось.

– Пользуйся возможностью. Если получится уладить дела сравнительно быстро, мы проведем в столице неделю или десять дней.

Лоцман направил «Эвертон» не к Коммерческой гавани Васильевского острова, а к левобережью Невы, Гутуевскому острову и Таможенной набережной, где швартовались не только ходящие по расписанию суда, связывающие Петербург с княжеством Финляндским, Германией и балтийскими губерниями, но и заграничные гости, выполнявшие челночные рейсы, – торговцы со специально заказанным товаром, корабли небольших каботажных компаний да частные пароходы и яхты под вымпелами иных держав.

С Ливерпулем, конечно, не сравнишь – куда меньше толчеи, грохота и деловитой суматохи огромного порта, где работа не останавливается днем и ночью. Российская империя все-таки «сухопутное» государство, в отличие от Британии, существование которой без моря и морской торговли непредставимо и невозможно.

Больше часа ждали пограничных чиновников. Старший, представительный располневший господин в невысоком чине титулярного советника оказался любезен и предупредителен, хорошо знал английский и произвел самое положительное впечатление. Штампы в паспортах проставлены (Евангелина предъявила болгарский, с фальшивым именем – в противном случае о прибытии в Россию звезды первой величины газетчики узнали бы уже к вечеру и тогда прощай конспирация), пошлины за груз уплачены и таможенник в черной шинели, вежливо взяв под козырек, пожелал гостям и «его светлости графу Вулси» приятного времяпровождения в Петербурге.

Робер полез было в карман за бумажником, но передумал – вдруг обидится? Нехорошо начинать пребывание в чужой стране со скандала.

– И что делать дальше? – осведомился Тимоти. – В Нью-Йорке или Бостоне все просто: сходишь на берег, на тебя сразу налетит десяток кэбменов, выбираешь какой понравится и поехали… А тут? Я осмотрел пристань, ни одной повозки! Надо искать за территорией порта? Или как? Ева, Робер, вы здесь бывали, должны знать обычаи страны!

– Мы разве торопимся? – пожал плечами Монброн. – Я еще должен собрать чемодан… Доктор, поможете?

– Разумеется… И я полагаю, что в здании портового управления отыщется телеграф или контора, предоставляющая услуги прибывшим пассажирам. Логично?

Поход в контору не потребовался – спустя несколько минут по сходням «Эвертона» поднялись двое незнакомцев и потребовали у вахтенного матроса сообщить о своем прибытии мадемуазель Чорваш. Имя единственной особы дамского пола, находящейся на борту, матрос-ирландец не знал, но сразу понял, о ком идет речь, и доложил второму помощнику, каковой и проводил визитеров на верхнюю палубу.

Сразу видно – туземцы: верховодил высокий, темноволосый с редкой проседью господин, похожий на разбойника из приключенческого романа. Прихрамывает, левый глаз перевязан черной шелковой лентой, на виске и скуле виден светлый косой шрам. Пышные усы, взгляд единственного серо-стального ока холодный и лениво-оценивающий, лицо узкое с высоким лбом и намечающимися залысинами. Опирается на трость железного дерева, заметна военная выправка. Одет, однако, статским манером – на улице пускай и тепло, не меньше пятидесяти по Фаренгейту, но усатый предпочел роскошную шубу бобрового меха, под которой скрывался мышасто-серый костюм в темную полоску с серебристым галстуком.

Если одноглазому можно дать на вид тридцать три или тридцать пять лет, то его сопровождающий выглядел несколько моложе и проще: застегнутое на все пуговицы пальто, каракулевая шапка пирожком, гладко выбрит. Физиономия добродушная и располагающая к себе, если улыбается, то видно, что два зуба справа и сверху выбиты. И уж конечно это несомненный простолюдин – совсем иная манера держаться.

Еву застали в кают-компании, мадемуазель и лорд Вулси пили чай, пока остальные собирались. Джералд слегка оторопел, увидев вопиющее нарушение этикета – гость расцеловал поднявшуюся навстречу Евангелину «в уста» и лишь затем начались взаимные представления. Как раз объявились Робер, доктор и Тимоти с Ойгеном.

– Граф Алексей Барков, мой старинный приятель, – отрекомендовала порозовевшая Евангелина. – Надежный друг, во многом незаурядный и благороднейший человек… Прошу знакомиться, господа, – его светлость Джералд Слоу, лорд Вулси…

– Как же, наслышан, – кивнул Барков, демонстрируя безупречный французский. – Но не о вас лично, милорд, а о вашем батюшке, сэре Артуре – он ведь по ведомству иностранных дел служил? Я состоял в делегации военного министерства России в Лондоне, встречались – еще в царствование короля Эдуарда… Весьма, весьма рад. Добро пожаловать.

То, что остальные члены концессии к аристократическому сословию не относились (разве что Монброн – приставку «де» к фамилии его отец получил жалованной грамотой Наполеона III за заслуги перед Францией на коммерческом поприще), на графа Баркова никакого впечатления не произвело – он был одинаково любезен со всеми. Чуть смущенного Прохора назвал своим секретарем и сообщил, что Прохор Ильич человек во многом незаменимый.

– Покорнейше прошу простить, – низко гудел граф, – принять у себя не смогу. Я в Петербурге живу на квартире, стесненно.

– Это вовсе не обязательно, – ответила Ева. – Алексей, у нас заказаны номера в гостинице, но мы не знаем, как туда попасть.

– Да-да, вот, – отвечавший за бытовые трудности Монброн протянул телеграмму с подтверждением брони. – Отель называется «Виктория», на улице… Сложно прочитать русское название. Kaz… Kazans…

– Ах, на Казанской, двадцать девятый дом, – мгновенно разобрал Барков. – Это недалеко, почти самый центр города, ближе к Коломне. Очень хорошая гостиница, с традициями. И куда дешевле, чем «Европейская» или новооткрытая «Астория». Великие князья останавливаются. По Бедекеру выбирали? Недурственно… Затруднения с багажом? Вот как? Прохор!

– Что, Алексей Григорьич?

– Господин Робер тебе расскажет как поступить с вещами, займешься… Груз из трюмов по таможенной квитанции переправишь на Николаевский вокзал. И смотри, чтоб наши молодцы не растащили чего по дороге! Головой отвечаешь!

Дела с Монброном Прохор сладил быстро – по-французски камердинер говорил пускай и с кошмарным тверским прононсом, но уж точно не хуже, чем барин. Одиннадцать чемоданов в отель, ящики по назначению, на железнодорожные склады.

– Извозчики ждут, – сообщил Барков. – Нарочно взял три пролетки, гильдейские, а не лихачи. Едемте, господа?

– Конечно, – согласился Джералд, машинально взглянув на часы. – Скоро три пополудни, а еще надо устроиться, распаковаться. Сегодня будем отдыхать.

– Полиция, – напомнил Монброн. – Таможенник сказал, что паспорта надо зарегистрировать в полицейском участке.

– Чепуха какая, – поморщившись, отмахнулся Барков. – Этим займутся служащие гостиницы, управление Казанской части в двух шагах…

– Ну что ж, спасибо надежному «Эвертону», – лорд Вулси неожиданно охнул. – Робер, я запамятовал – отнеси этот конверт капитану Мак-Мёрфи, дополнительное вознаграждение команде…

* * *

Следующим днем – ясным, солнечным и теплым – Джералд с Евангелиной отправили прочих концессионеров осматривать «достопримечательности», а сами поехали с деловым визитом на Петербургскую сторону, где находилась штаб-квартира его сиятельства графа. Предстоял серьезный разговор.

Извозчик, кликнутый швейцаром «Виктории», заметил, что седоки – иностранцы, и нарочно повез неторопливо, вывернув с Казанской на Невский проспект и далее к набережной и бело-желтому зданию морского министерства с высоким шпилем.

– Дворец – официальная резиденция императора, – просвещала Ева лорда Вулси, указывая на темно-красную громаду Зимнего. – Штандарта над главным фасадом не видно, значит, двор уже переехал за город… На противоположном берегу крепость Санкт-Петербург,^[116] нам как раз туда, через мост.

– В крепость? – вздернул бровь Джералд.

– Нет-нет, пока мы ничего не успели натворить и в тюрьму нам рано; это сооружение в России выполняет роль Бастилии, там же стоит часть городского гарнизона. На северном берегу реки построены новые, современные кварталы, отличающиеся от старого центра.

– Слово «старый» к этому городу неприменимо, ему чуть больше двухсот лет, если не ошибаюсь. Бесспорно, Петербург весьма красив, но с Лондоном все-таки не сравнишь – мы недавно праздновали тысячу восемьсот семьдесят лет с момента основания при Цезаре Клавдии.

– Не придирайтесь, милорд, – император Петр, перенесший сюда столицу из Москвы, создал истинный шедевр: регулярная застройка, широкие улицы, никакой тесноты или кривых узких улочек, которых предостаточно в более древних городах. Луи Бонапарт, приказавший снести парижские трущобы и проложивший бульвары по лучевой схеме, частично использовал опыт строительства Петербурга – как наиболее прогрессивный на те времена. Вы заметили, насколько чист воздух в городе, в отличие от The Great Smog?^[117] Крупные фабрики находятся в предместьях, множество парков…

– Справедливо, атмосфера здесь здоровая.

Коляска проехала по Троицкому мосту, сразу за которым начинался Каменноостровский проспект. Алексей Григорьевич обитал в новом, построенном всего год назад доме Бенуа под нумером 26 – огромном шестиэтажном здании, занимавшем целый квартал и оборудованном по последнему слову европейской и американской техники. Позволить снять здесь квартиру могли только очень обеспеченные петербуржцы, но за свои деньги они получали любые услуги – телефон, электрические элеваторы, своя прачечная и даже гаражи для частных авто.

Ева, кстати, сразу заметила, что автомобилей в Петербурге меньше, чем в Европе, зато встречаются не только немецкие и английские машины, но и производимые в Риге «Руссо-Балты» конструкции инженера Жюльена Поттера.

Коляска остановилась в парадном дворе-курдонёре дома. Плохо разбиравшийся в русских деньгах Джералд поручил расплатиться с извозчиком Евангелине (британские фунты поменяли на местные ассигнации и серебро еще вчера, в гостинице). Поднялись на второй этаж, позвонили в квартиру. Открыл, как и ожидалось, Прохор.

– …Вы сразу в столовую проходите, – сказал камердинер. – Стол накрыт, с самого утра ждем, ваше сиятельство…

– Стол? – не понял лорд Вулси. – Ева, простите, но разве сейчас время обеда?

– Привыкайте к местным обычаям, Джералд. Вести беседу полагается непременно за трапезой, и вы обидите графа, если пренебрежете его гостеприимством. Забудьте о расписании, это Россия…

Барков предполагал, что устраивать киприаново пиршество будет не совсем уместно и ограничился тем, что с большой натяжкой можно было назвать «легким ланчем» – красная рыба, икра, фазанчик, пироги и батарея бутылок с наилучшими крымскими винами. Хватило бы накормить целый драгунский платунг после дневного перехода. Джералд тихонько вздохнул.

…Ева еще в Слоу-Деверил высказала уверенность, что старый знакомец не откажет в просьбе и наверняка примет живейшее участие в предстоящих разысканиях. Во-первых, Барков человек увлекающийся, а по увольнению со службы граф потерял свое место в мире и первейшей целью ставит избавление от всепоглощающей скуки. Во-вторых, у него есть «способности», вполне сопоставимые с необычным даром самой Евангелины – это значит, что Алексея Григорьевича можно посвятить в тайны концессии, он поймет и не станет смеяться. И в-третьих, он попросту не сможет отказать даме, посчитает это неприличным и оскорбительным.

Каковы были «способности» Баркова, Ева объяснила довольно смутно – она и сама плохо понимала истоки собственных талантов. Граф тоже мог замечать «невидимое», владел даром убеждения и никталопией – абсолютным зрением в темноте. Умел сразу утихомирить раздраженную лошадь или злую собаку, остро чувствовал изменения погоды и обладал феноменальным чутьем на опасность, благодаря которому чудом остался жив во время войны с Японией десять лет назад, попав в кошмарную переделку, из которой живым не вышел никто, кроме самого Баркова, отделавшегося потерей глаза и ранением в ногу.

Существует и более насущное преимущество: граф, как отпрыск старинной и влиятельной фамилии, вхож к нужным людям и обладает широкими связями, что может снять большую часть затруднений с легальностью концессии в Российской империи. Если, как предлагал законопослушный Монброн, действовать строго в рамках правил, бумажная волокита может затянуться на долгие недели, что совершенно недопустимо, особенно в размышлении о возможном появлении конкурентов – этого Джералд опасался больше всего…

В письме, отправленном Баркову из Англии Ева намекнула, что предстоящий визит напрямую связан с «взаимоинтересующими вопросами», обсуждавшимися во время прежних рандеву в Вене, Будапеште и Петербурге – а именно, об их «даре», встречавшемся чрезвычайно редко. Вспыхнувший у графа интерес был незамедлительно подтвержден – он сразу заметил тихого Ойгена и понял, что его сила значительно превосходит все виденное доселе. Теперь оставалось выяснить, как господин Реннер оказался в компании Евангелины и британского дворянина, не говоря уже о прочих: банкире и джентльменах из САСШ, один из которых говорил с выраженным немецким акцентом.

– …Я право не знаю с чего начать, – развел руками Джералд. – История длинная и довольно запутанная, во многом невероятная. Но поверьте – мадемуазель Чорваш тому свидетель, я не фантазирую и не преувеличиваю. Как бы вы не относились к явлениям, обычно называемым «мистическими», все что я скажу, чистейшая правда.

– Сэр, жизнь научила меня воспринимать со всей серьезностью даже самые невероятные истории, а к тому, что привычно называется «мистикой», стоит приглядываться с особенной внимательностью. Ученые разъяснили, как появляются молнии или отчего поднимается вода во время прилива, но как понять, допустим… Прохор, окажи любезность, принеси из кабинета алебастровую статуэтку. Ту самую.

Камердинер поджал губы, выражая недовольство, – этого увлечения барина он не одобрял еще больше, чем поэтов, – но молча развернулся и ушел. Вернулся спустя минуту.

– Купил в Бухарском ханстве, на рынке Чарджуя. По случаю. С виду ничего особенного – работа, судя по всему, индийская…

Барков утвердил на столе небольшую фигурку женщины в сари, высотой от силы три дюйма. Ева нахмурилась, сразу почувствовала, что от скульптуры короткими импульсами исходит непонятная холодная сила, вызвавшая ассоциации с голубоватым пламенем газового фонаря.

– Разбудить эту красотку я не могу, да и желания не испытываю, – сказал граф. – Мало ли, чревато… Но кое-что занятное показать возможно. Глядите внимательно.

Джералду почудилось, что с пальцев Баркова соскользнул бледный огонек, будто на мгновение вспыхнула фосфорная спичка. Появился запах озона и в столовой стало прохладнее – такие неприятно знакомые явления всегда сопровождали безобразия, учиняемые духом Фафнира после обнаружения рейнского клада. Над столом распустился призрачный синий венок, в центре его появилось странное лицо: почти нечеловеческое, вытянутое, с узкими монгольскими глазами. Раздался громкий шепот – Нечто говорило на древнем, жутковатом языке с угрожающими интонациями.

Вскоре видение исчезло.

– Как хочешь, так и понимай, что это за диво дивное, – Барков отодвинул статуэтку подальше. – Но выглядит довольно зловеще, как некое предупреждение. Уж и в университет вещицу носил, к профессору Бонгарду… Толку никакого.

– На мой взгляд, это был ведический санскрит, – поразмыслив, сказал лорд Вулси. – Но смысла фразы я не уловил. И много у вас таких… кхм… уникумов?

– Десятка три, один другого чуднее. Отчего совсем не кушаете, милорд? Прохор, «Масссандру» открой… Вы, ваша светлость, тоже увлекаетесь редкостями? Не уверен, что смогу дать совет – я сущий профан, коллекционирую лишь из интереса.

– Дело обстоит несколько иначе, – сказала Евангелина. – Видите ли, Алексей, наши затруднения выходят за рамки скромных загадок наподобие этой фигурки. Его светлость не знает с чего начать? Прекрасно, извольте выслушать предысторию. Вы знакомы с «Песней о Нибелунгах»?

– Отчасти. Древняя литература пускай и входила в курс, но я человек военный, больше тактикой да картографией интересовался. Огнедышащий дракон, герой Зигфрид, несметные сокровища – верно?

– Мы нашли эти сокровища, – произнес Джералд. – Я, вместе с компаньонами. Мадемуазель Чорваш присоединилась к нам отчасти случайно, отчасти… Волею провидения, если угодно. В подобных историях случайностей никогда не бывает. Я в них не верю.

– Клад Нибелунгов? – Барков поставил бокал на стол и подался вперед. – Неужто не сказка?

– Некоторые сказки значительно реальнее и правдивее, чем принято считать, – хмуро ответил лорд. – Я запомнил, как вы вчера смотрели на мистера Реннера, полагаю это закономерный интерес?

– Ничуть. Юноша меня заинтриговал – в нем ощущается немалый талант, Ева это наверняка подтвердит.

– Вы очень удивитесь, если я скажу, что Реннер в действительности является Хранителем Клада? Хагеном из Тронье, мажордомом Бургундской династии?

– Сударь, давайте начнем с самого начала, – граф откинулся на спинку стула. – Не верить вам и Евангелине я не вижу оснований, однако с каждым словом запутываюсь все больше. Клад – это прекрасно, но люди не живут по тысяче лет! Хаген?

– Да, Хаген, – подтвердил Джералд. – Собственно, началом послужило невинное юношеское увлечение, забава, которая впоследствии обернулась трагедией. Именно поэтому я… Мы хотели бы просить вас о всей возможной помощи. Это очень, очень серьезно.

– Пока я не знаю, в чем суть затруднений и каковы ваши цели. Больше того, не вижу взаимосвязи между древнегерманской легендой и визитом вашей светлости в Россию. От Питера до Рейна – расстояние порядочное. Рассказывайте подробно, я привык относиться к легендам с надлежащим пиететом. Иногда выглядящие нелепыми слова значат куда больше, чем кажется.

* * *

Граф напрасно скромничал, упоминая о недостатках своего образования. Курс Пажеского корпуса безусловно отличался от обычного университетского, незачем сравнивать философский или исторический факультеты статского учебного заведения с высшей офицерской школой, но качество и объем классических знаний, получаемых камер-пажами ничуть не уступали уровню выпускников Сорбонны, Оксфорда или Болоньи – в корпусе воспитывалась элита империи, будущие генералы, министры и губернаторы, а так же наследники августейших фамилий дружественных держав. Статус требовал самой блестящей подготовки, а преподавателиобязательно прививали слушателям привычку к самообразованию.

Увы, Алексей Григорьич сияющих вершин на военном или дипломатическом поприщах не достиг – так сложились обстоятельства. Когда началась война с японцами, граф попросил перевода из гвардии в действующую армию, участвовал в сражении под Мукденом и Порт-Артурской эпопее, потом был двухмесячный плен и бессрочный отпуск по ранению. Большую роль сыграла репутация человека неуживчивого, с твердым характером – шесть дуэлей, несколько скандалов, которые удалось замять исключительно благодаря родственникам и влиятельным покровителям. В итоге – отставка из Гвардейского корпуса «с мундиром».

Была возможность поступить на службу по Азиатскому департаменту министерства иностранных дел и отправиться в составе посольства в Сиам, но призвания к гражданской службе граф не чувствовал – велик ли труд, перекладывать бумажки? Да ни в жизнь! Оставалось найти занятие по душе.

На семь с лишним лет граф уехал из России: объездил Европу, побывал в Британской Индии и Африке, начал сотрудничать с Императорским географическим обществом, отправляя подробные отчеты о своих походах маршрутами Ливингстона и Ричарда Бёртона. Добрался до Вест-Индии, поучаствовал в качестве военного советника в мексиканской гражданской войне, осаде Сьюад-Хуареса и последующем свержении тирана Порфирио Диаса. Словом, особо скучать не приходилось.

Долгое кругосветное путешествие и пребывание в экзотических странах положило начало страсти к собиранию курьёзных вещиц, от которых в большей или меньшей степени исходил незаметный другим людям магнетизм. Голова ацтекского божка, вырезанная из серого песчаника, рубин из Пенджаба, способный чувствовать «невидимое» и предупреждать владельца легким подрагиванием (камень потом вправили в перстень, который Барков не снимал), «ледяная табакерка» – небольшая коробочка темного серебра, мгновенно замораживающая до инея любой предмет и прочие артефакты – иногда безобидные, иногда пугающие.

Удивительнее всего было другое: ради пополнения коллекции лишних усилий прикладывать не приходилось – древние склепы, заброшенные гробницы и пещеры, охраняемые призраками, пускай остаются на страницах повестей Шеридана ле Фаню или Стивенсона. Большинство редкостей граф купил в лавках антикваров, на базарах или у частных лиц, ничуть не подозревавших, какими сокровищами владеют, – видеть истинную сущность вещи дано единицам и проявить свои качества артефакты могут, только когда их «подтолкнет» знающий человек.

После знакомства в Вене с Евангелиной граф обрел родственную душу – раньше он полагал, что его дарование уникально и, возможно, сходно с неким душевным расстройством. Ева эти заблуждения развеяла: правильнее будет говорить о чрезвычайной, исключительной редкости феномена, а не об уникальности. Один на миллион. Может быть, и на сто миллионов. До встречи с Барковым мадемуазель Чорваш видела лишь одного обладателя «дара» – дервиша в Бомбее, поговорить с которым не вышло…

И вот Евангелина привозит в Петербург Ойгена, чей талант к «волшебству» несоизмеримо сильнее, а лорд Вулси рассказывает историю, которой ни один человек в здравом уме верить не должен.

Однако, как писал поэт Пушкин, «сказка ложь, да в ней намек». Джералд вовсе не выглядел завзятым сказочником. Кроме того, в газетах было много статей про аварию «Титаника» в апреле 1912 года, и тогда граф был уверен, что причиной происшествия стали ошибки капитана и команды корабля.

– …Несколько вопросов, с вашего позволения, – Алексей Григорьевич встал, прошелся по комнате, заложив руки за спину. – Вы твердо убеждены, что нашли именно клад Нибелунгов, а не сокровища с затонувшего варяжского судна или казну безвестного немецкого князька, выбросившего в реку свое золото, лишь бы не досталось врагам? Наподобие английского короля Иоанна Безземельного?

– Доказательств этому предостаточно, – кивнул Джералд. – Летопись, предоставленная аббатом Теодором Клаузеном, принадлежащее Зигфриду оружие. Наконец, мистер Реннер, в тело которого воплотился Хаген из Тронье, и сам дракон…

– Но ведь это не настоящий дракон? В каноническом понимании данного слова? Вы упомянули, будто Дух несколько раз обретал материальную форму – карлик-дверг с секирой, ледяной великан, айсберг, на который налетел корабль. Верно? Затем: если бы не тайное общество мистиков, названное вами «Сионским приоратом», и упомянутый аббат, сокровища никогда не были бы обнаружены? Они использовали вас. Но зачем? Разве не проще было снарядить экспедицию на свои средства и провернуть дело без привлечения людей посторонних? Вы не задумывались над этим обстоятельством, сэр?

– Пытался. Аббат Теодор открыто предложил мне вступить в Приорат, вероятно рассчитывая получить нового сторонника из числа британской аристократии. У меня значительное состояние, отец не раз занимал посты в правительстве…

– Возможно, возможно. Объяснение разумное, но не полное – тут есть что-то еще, ускользнувшее от вашего внимания. Ладно, пока оставим. Далее: вы утверждаете, что целью Приората является радикальное изменение существующего мироустройства через искусственное создание смут в Европе? Якобы они не брезгуют поддерживать революционные движения и анархистов, что тоже составляет часть заговора, опутавшего большинство государств Старого Света. Звучит довольно грозно, но все-таки нелепо – особенно утверждения об использовании организацией неких «мистических сил».

– Но зачем тогда они хотели заполучить Фафнира? Аббат уверял, будто сумеет обуздать дракона!

– Не дракона, – Барков поднял палец к потолку. – А ту силу, которую вы условно обозначаете этим термином. Дракон, проклятие, дух Разрушения – как угодно! Если Нечто реально существует, следовательно, оно познаваемо или же имеются способы хотя бы отчасти узнать, что оно такое и откуда взялось… Это опять же до поры до времени не важно. Следующий вопрос: вы непоколебимо уверены, что история разыскания клада неким чудесным образом повторяет легенду о Нибелунгах? Что это не цепь невероятных совпадений?

– Чересчур невероятных, граф! Прослеживаются самые прозрачные аллюзии: смерть археолога, мистера Роу, убитого в спину копейным наконечником, вонзенным в родимое пятно в форме березового листа – точно так же умер король Зигфрид. А убил мистера Роу Ойген, когда не мог отвечать за свои действия: его рукой управлял Хаген, alter ego… Я и господа Монброн с О’Донованом – трое братьев-королей, Евангелина – Кримхильда, в конце концов сокровища тоже оказались там, где и в старинной поэме, на дне…

– Ева, а вы что скажете? – Барков повернулся к венгерке. – Неужели правда?

– Боюсь, это так, граф. Легенда ожила. В других декорациях, в другом времени и с другими людьми, больше того – моя родословная по мужской линии восходит к той самой Кримхильде Бургундке и византийскому кесарю Юстину, по линии валашских Цепешей. Я прямая наследница героини эпоса в двадцать втором колене.

– Вот как? – прищурился Барков. – Ор-ригинально… Кажется, это зацепка. Милорд, ответьте, до какого века прослеживается ваша родословная?

– Приблизительно до начала одиннадцатого, – не раздумывая ответил Джералд. – Далекий пращур пришел в Британию с войском Вильгельма Нормандского, был шерифом одного из городов Чеширской марки у графа Гуго д’Авранша, есть упоминания в летописях… Вы к чему клоните?

– Значит, предки родом с континента, – задумчиво сказал Барков. – Кто угодно: саксы, норманны, салические франки… Вероятнее всего, салические франки. Никогда не задумывались над тем, что мадемуазель Чорваш может оказаться вашей родственницей?

– Род… Что? Господи Иисусе! Вы не шутите? – потрясенно выдавил Джералд.

– Лишь предполагаю, комбинирую, высказываю не озвученные ранее версии. Раз вы уверены, что совпадения и случайности невозможны, это единственное логическое объяснение повторения легенды в большинстве значимых деталей. Я могу и ошибаться, разумеется.

– В голове не укладывается, – выдохнула Евангелина. – Хорошо, пускай… Зато становится понятно, отчего Приорат не стал вредить нам в дальнейшем: с их точки зрения мы неприкосновенные особы, кровь Хлодвига Меровея…

– А Робер? Тимоти? Доктор Шпилер? Их происхождение… э-э… Явно не столь благородно.

– Откуда вы знаете? – осведомился Барков. – Кровь частенько замысловато шутит, и я не удивлюсь, если среди ирландских крестьян, дожей Венеции или купцов Толедо отыщется законный потомок Рюриковичей и мой брат в десятой или пятнадцатой степени родства. Что ж, я удовлетворен объяснениями, для первой беседы вполне достаточно. Остался последний и самый важный вопрос: какова моя роль в этом спектакле? Я ведь не имею ровным счетом никакого касательства к саге о Нибелунгах… Почему вдруг вы решили просить помощи именно у меня? Причина? Зачем вы в России и к чему такая спешка?

– Мания кладоискательства, – невесело улыбнулась Ева, опередив лорда Вулси. – Граф, у нас на руках неопровержимые доказательства: найденный на Рейне клад Нибелунгов лишь одна из составляющих иного целого. Чего-то большего. Часть другой, более глубокой и древней легенды, восходящей к дохристианским временам и зарождению христианства как такового.

– Милая Евангелина, вас не затруднит объяснить более просто? Без эпического пафоса? Здесь не древняя сказка, а самая обычная петербургская квартира. Даже с телефонным аппаратом. Что вы опять отыскали? И где?

– Могилу Аттилы, короля гуннов. Проклятия Европы и Бича Божьего, – глухо сказал Джералд. – Очередная неслучайная случайность. Если быть точным, то само место захоронения известно лишь приблизительно, не хватает лишь одной частицы мозаики, самой важной.

– Ого! – Барков рассмеялся. – Достойная заявка на вхождение в пантеон археологии! Милорд, неужели это не шутка? Ну скажите же, что вы решили меня разыграть!

– Нисколько. События времен королей Бургундии и Зигфрида разделяют со смертью Аттилы всего сто тридцать лет, по меркам истории – ничтожно мало. Буквально вчерашний день. Я сумел проследить взаимосвязь между двумя проклятиями: Фафниром и гуннским вождем… Понимаю, дело еще больше запутывается, но если клубок не размотать полностью, мы никогда не сумеем избавиться от дракона и тяготеющей над нами силы Духа Разрушения!

– Прекрасно, вы сумели меня заинтриговать, но в данном случае я обязан потребовать убедительных доказательств, о которых вы только что упоминали, милорд…

* * *

Джералд не зря применил к Аттиле характеристику «проклятие Европы» – полтора тысячелетия тому назад этот человек, появившийся в истории внезапно и настолько же неожиданно покинувший этот мир, сокрушил последние столпы античной цивилизации, приблизив вступление в права новой, не менее великой эпохи – Средневековья, начавшего свой отсчет спустя всего четверть века после смерти великого рикса гуннов.

Римская империя доживала свои последние годы, за Босфором восходила звезда новой могучей державы – Византии. С северо-востока нахлестывали волны варваров-германцев, начавших прочно и надолго обустраиваться на землях бывших римских провинций, готы Эрманариха создали огромное государство на территориях нынешнего Крыма и Малороссии, а знаменитый Меровей, основатель династии «длинноволосых королей», уже осел в Бельгике на реке Шельде и провозгласил эти владения собственностью племени франков, не подозревая, что заложил первый камень в фундамент, на котором спустя века будет воздвигнуто великое королевство Франция.

Варвары стали для римлян привычным, и даже в чем-то необременительным злом – германцы служили в римской армии, заключив федератский договор, защищали границы империи от враждебных соплеменников, постепенно перенимали италийскую культуру, учились говорить и писать на латыни, некоторые из них – к примеру вандал Стилихон – становились консулами и первыми советниками принцепсов, значительная часть варваров успела принять христианство арианского и кафолического толка.

Вполне возможно, что Западно-Римская империя и уцелела бы, со временем превратившись в германо-латинское государство под традиционным правлением цезарей или став провинцией набирающего силу Константинополя, но во второй половине IV века от Рождества грянул гром: откуда-то с востока, из-за земель аланов явилась несметная орда прежде невиданных дикарей-кочевников.

Вот как говорит об этом летописец:

«…Обширные территории севернее Дуная ощутимо потряхивало предвестие большой беды. Надвигалось – и уже не первый год – поистине чудовище обло, озорно, огромно, стозевно и, главное, лаяй.

Гунны.

Первыми приняли на себя удар аланы – племя кочевое и свирепое. Но куда аланам до тех раскосых чудовищ, что будто приросли к своим уродливым коням! Дрогнули аланы…

Если уж аланы дрогнули, то что о других говорить! И выскочили-то неожиданно, так что между опозорившимися от страха племенами решено было считать, будто из-под земли они появились, а до той поры таились в недрах праматери Геи.

Происхождение же этих гуннов было самое низменное и устрашающее. Был некогда король. И вот обнаружил он, что среди народа его завелось много зловредных ведьм, и ведьмы те непотребства колдовские творят. Осерчал тут владыка и прогнал сквернавок прочь, в непроходимые болота. Там снюхались они со злыми духами и породили от них потомство – как на подбор, плоскорожее, косоглазое, с черными волосьями, кривыми ногами… Таилось это потомство в недрах праматери Геи и там умножалось в тайне и скверне, часа своего ожидая.

И вот грянул час, и вырвались на волю. Уродливые, бесчисленные, беспощадные – лучшая на свете конница, непобедимая, как явление природы.

Нежданно-негаданно загремели копыта их коней от края и до края.

Наскочили на аланов, будто лавина с гор. Часть алан в битвах полегла, часть признала над собой власть победителя и вошла в союз гуннских племен. Ну а часть бежала.

Бежали они к ближайшим своим соседям – готам. Хоть и цепляли порой друг друга, а все же общего у них было больше, чем различного. Столетний же глава остроготов, король Эрманарих, даже сопротивляться новой напасти не стал. Его еще старые напасти утомили. И покончил с собой король, чтобы избежать позора от гуннов, через непроходимое болото Мэотийское в Таврию перешедших…»

Начался сущий потоп. Готское государство гунны уничтожили за год, вытеснив германцев из Крыма за Дунай. По счастью, тогдашние гуннские вожди решили повернуть на юг через кавказские горы, опустошили Сирию и Каппадокию, после чего на время затихли – лишь некоторые из гуннов пришли в провинцию Паннония, где заключили с римлянами мирный договор. Основная же их масса до поры до времени кочевала в бескрайних степях между Днепром и Волгой, растя сыновей-воинов и выжидая.

Согласно историку Сократу Схоластику, молодой вождь Аттила и его братья Бледа с Оптаром были отпрысками некоего Мундзука, гунна царского рода, но и тут не обошлось без загадок – «Мундзук» имя не германское, не булгарское и не славянское, а трое братьев носят имена обычные для готов или вандалов. Больше того, «Аттила» – это, без сомнений, прозвище, переводимое как «отец» или «батюшка». Так что неизвестно, был ли сокрушитель Европы природным гунном или вел род из другого варварского корня, но это ничуть влияет на историю его сомнительных подвигов.

Аттила за неполные двадцать лет создал колоссальную варварскую империю в границах от Днепра до Рейна, объединил под своей рукой десятки племен, изрядно потрепал Византию, и только вмешательство святых апостолов Петра и Павла, внявших молитвам папы Льва I Великого и спустившихся с небес, помешало Аттиле взять Рим.

Гунны пошли на запад, в Галлию. Поочередно пали Августа Треверум, Колония Агриппы, Дурокорторум и Трикасез, началась осада Аврелиана,^[118] еще немного – и орда пересекла бы Луару, вторгнувшись в Толозское королевство везиготов и затем в Испанию. Катастрофа угрожала не только западным областям империи, но и зарождающимся варварским государствам.

Император Валентиниан уговорил рикса Толозы Теодориха-гота на военный союз, командующим собранной огромной армией стал Флафий Аэций, консул и один из самых талантливых полководцев позднего Рима. В июне 451 года состоялась последняя великая битва античности, сражение на Каталунских полях, где объединенное войско римлян, готов, бургундов, аланов и франков разгромило армию Аттилы и вынудило его отступить на восток. По сведениям Иордана, число убитых превышало сто шестьдесят пять тысяч человек с обеих сторон – а Иордану верить можно, он был летописцем дотошным, не приплетающим к фактам плоды своей фантазии.

Тем не менее Аттила продолжал бесчинствовать вплоть до 453 года – совершил очередной набег на Италию (отступить его заставили не только святые апостолы и папа римский Лев, но и разразившаяся эпидемия чумы), напал на аланов, был бит везиготами, в конце концов отступил в Паннонию, а вскоре неожиданно скончался – по преданию, вождя зарезала очередная наложница…

Аттила навсегда остался в истории – как символ бедствий, разрушений и беспощаднейшей войны. Святой Исидор Севильский так писал о его племени: «…Они были гневом Господним. Так часто, как его возмущение вырастает против верующих, он наказывает их Гуннами, чтобы, очистившись в страданиях, верующие отвергли соблазны мира и его грехи и вошли в небесное королевство», а прозвище «Бич Божий», присвоенное великому риксу на долгие столетия, пережило как его самого, так и навсегда исчезнувший народ гуннов.

Любого человека, многократно превосходящего современников масштабностью свершений, окружают загадки, но когда речь заходит об Аттиле, их число лишь возрастает. Его происхождение, причины невероятной, неслыханной удачливости на военной стезе, окружающий вождя гуннов ореол мистики (ни один другой полководец-язычник не удостаивался внимания сразу двух апостолов, и не каких-нибудь, а первейших!), странная смерть и секрет погребения…

Вы скажете – «Темные века»? Эпоха, о которой мало что известно? Ничего подобного, хроники тех времен сохранились преотлично, копиями с творений Кассиодора, Марцеллина, Иордана и десятков других летописцев располагает любой университет Старого и Нового Света. Но мрак не рассеивается. Жизнь, деяния и смерть Аттилы по-прежнему укрыты завесой тайны – тайны, как кажется, зловещей.

Теперь вы понимаете, граф, о каком человеке идет речь?

– Прекрасно понимаю, – уверенно ответил Барков. – Чуть не предтеча антихриста, право слово… Колоритный персонаж, я бы сказал – шекспировский.

– А вы знаете, что Аттила неоднократно упоминается в сагах, одновременно с драконом Фафниром? Король Этцель из «Песни о Нибелунгах», Атли скандинавской «Старшей Эдды»?

– Проводите некие параллели?

– Именно. Существует взаимосвязь. Позвольте показать вам копию с одного манускрипта, недавно купленного мною у торговца древностями…

Глава третья Манифест

Санкт-Петербург – Царское Село,

7–10 апреля 1914 года

– Девять телеграмм, – взмокший Робер восседал за столом в гостиной своего номера с видом утомленным и несчастным. Больше недели Монброн был вовлечен в неслыханный бюрократический водоворот, бумажный вал нарастал с каждым днем, а портье «Виктории» начал привыкать к ежедневным визитам курьеров и посыльных из многоразличных государственных учреждений – от Академии наук до министерства народного просвещения и даже правительствующего Сената. – …И двенадцать писем. Мсье Вершков, вы не могли бы посмотреть?..

Прохор фактически переехал в гостиницу на Казанской улице – оказывать посильную помощь концессионерам и прежде всего Роберу с доктором Шпилером, на которых пришелся главный удар. После подачи прошения об открытии «Добровольного общества содействия культурным и археологическим изысканиям» с заграничным капиталом (уставной фонд в десять тысяч британских фунтов создали вскладчину) начался сущий ад. Не помогли и знакомства графа Баркова – пока спасали привычка Монброна к вдумчивой работе с документами и закалка опытного клерка, а так же сугубо германская усидчивость и собранность герра доктора, да еще прохоровский опыт: он точно знал, какие бумаги являются важными, а какие следует немедля отправить в корзину после мимолетного ознакомления.

– Из департамента министерства финансов, – ворчал под нос «мсье Вершков», распечатывая очередной конверт с синими штемпелями. – Очень хорошо, счет дозволено открыть в государственном Дворянском земельном банке, а его отделения работают по всей России, включая Польшу, Финляндию и Туркестан… Это, сударь в папочку подшейте, документ серьезный. Та-ак, а автомобиль кто заказывал? Зачем?

– Мадемуазель Евангелина решила, что без надежного и вместительного средства передвижения нам никак не обойтись. Почему тогда не аэроплан? По моему мнению, очередной каприз – но ведь меня как обычно никто не спросил!.. Что там?

– Счет и уведомление из Риги, авто прибудет железной дорогой в следующий вторник. Прямиком с завода.

– Пускай Ева сама его и забирает! По их мнению, мы на увеселительную прогулку отправляемся? Это невыносимо! Они в уме или нет?

«Они» – сиречь предводители концессии, в лице Джералда, Евангелины и с видимым удовольствием взявшегося за необычное дело графа Баркова – разошлись не на шутку: если вялые раскопки на Рейне и впрямь напоминали насквозь любительское и довольно скверно организованное предприятие, то теперь за подготовку взялись основательно. Даже чересчур основательно – лорд Вулси во всеуслышание заявил, что предусмотрено должно быть всё, включая стихийные бедствия и конец света. Тимоти в ответ на эту сентенцию немедля съязвил, предложив купить всем по карманной Библии и взять в концессию священника, а лучше сразу троих – католического, лютеранского и православного, чтобы никому не было обидно.

Кое-что было закуплено еще до отбытия из Ливерпуля – три немаленьких опечатанных контейнера ждали своего часа на Николаевском вокзале. Однако следовало озаботиться множеством совершенно необходимых мелочей – топографические карты, оружие, карбидные и электрические фонари, палатки (желательно военные, повместительнее!), походная печка, посуда, складные кровати и так далее до бесконечности. Голова кругом!

Робер зря жаловался: остальные тоже не сидели сложа руки, разве что Ева, вернее госпожа Анна Медковец, старалась меньше показываться на публике – однажды венгерку едва не опознали, с тех пор пришлось носить шляпку с густой вуалью. Джералд с графом ездили с визитами, представлялись в высоких кабинетах и пытались убедительно объяснить чиновникам, отчего лорд Вулси нежданно-негаданно воспылал любовью к просвещению и почему желает устроить разыскания не где-нибудь в Междуречье или Египте, а в Подольской губернии, славной не пирамидами или древними развалинами, а лишь замечательно сладкой черешней да чертой оседлости. Странно.

– Марсель? – Робер недоуменно разглядывал очередную телеграмму. – Наверное, почтовая ошибка, у меня нет никаких корреспондентов в Марселе, да и никто кроме руководства банка не знает, что я уехал в Петербург. Чепуха какая-то, отправлено на мое имя…

Монброн пробежался взглядом по цепочке никак не связанных между собой цифр и букв, посчитав, что телеграфист напутал не только адрес, но и по недосмотру превратил текст в сущую абракадабру. Однако несколько секунд спустя похолодел, опознав знакомый шифр.

– Я сейчас вернусь, – выдохнул Робер, вскочил и едва не бегом ринулся к выходу из номера, провожаемый озадаченными взглядами Прохора и доктора.

Слава богу, Джералд оказался на месте – в своем люксе, через две двери дальше по коридору. Его светлость безмятежно развалились в кресле, изучая толстенный каталог «Сирс и Робак», по которому можно было заказать любой товар, производимый в Европе, Америке и колониях.

– Вот! – Монброн вытянул чуть вздрагивающую руку с зажатым в кулаке голубоватым листком. – Это мсье Анно!

– Где мсье Анно? – не понял лорд Вулси и взялся за пенсне. – Что произошло, отчего ты кричишь? Покажи бумагу… Но здесь ничего не понятно!

– Конечно, не понятно! Это криптография, система Керкгоффса! Если господину Анно требуется что-нибудь срочно сообщить, он всегда пользуется шифром!

– Значит, ты все еще поддерживаешь связь с этим… Этим сомнительным типом?

– Попрошу не забывать, что «сомнительному типу» мы все обязаны жизнью. Конечно, мы изредка общаемся, Люк Анно за определенный гонорар обеспечивает спокойствие главной конторы банка в Париже – мама уверяет, что у него репутация безупречнее, чем у папы римского…

Тут Робер не погрешил против истины – тишайший мсье Анно, примерный семьянин, убежденный трезвенник, любитель кошек, орхидей и произведений Бальзака, обладал славой человека до последней степени надежного, всегда доводящего любое, самое сложное дело до успешного финала и скрупулезно выполняющего условия контракта.

Если бы в данном случае речь шла о коммерсанте, ученом или человеке искусства, Люка Анно следовало бы канонизировать при жизни с возведением позолоченной конной статуи на Елисейских Полях, однако сфера его деятельности лежала за гранью морали и закона – неприметный толстяк был первейшим преступником Франции, а то и всей континентальной Европы, настоящий профессор Мориарти из повести Артура Конан-Дойля, пускай и не настолько зловещий внешне! И, безусловно, он являлся кристально честным человеком: никто не мог упрекнуть мсье Анно в пренебрежении этикой или нарушении ранее взятых обязательств.

– Что он сообщает? – быстро спросил Джералд, уяснив, что Люк Анно не стал бы беспокоить Робера без веских оснований. – Ты прочитал криптограмму?

– Секунду, – Монброн поморщился и полез в карман за записной книжкой. – Ключ – стихотворение Франсуа Вийона «Баллада о толстухе Марго», четные строки… Так, так… Цитирую: «Будьте аккуратнее, наши полоумные друзья взялись за старое и продолжают игру с теми же фигурами. Причины очередного всплеска интереса к вашему предприятию мне неизвестны»… Каково?

– Это всё? – уточнил Джералд.

– Мсье Анно традиционно лаконичен. Что же получается? Эта жаба в сутане, отец Теодор Клаузен, опять встала у нас на пути? Откуда они могли узнать?! Может быть, стоит обратиться в жандармерию – в России деятельность иезуитов запрещена, а Клаузен состоит в Ордене!

– Прекратить панику, – прикрикнул лорд Вулси. – Пока мы ровным счетом ничего не знаем! Вечером соберемся вместе, обсудим – твой парижский ангел-хранитель не сообщил ничего определенного, весьма расплывчатое предупреждение…

– Расплывчатое? Люк Анно держит в руках все нити тайной жизни Франции, любые теневые дела так или иначе касаются его сферы интересов! Ты отлично помнишь, что «ночной король», при всем своем могуществе и влиянии, сам опасался Приората и говорил об этом открыто!

– Робер, немедленно успокойся, выпей шерри, – Джералд подошел к столу и наполнил два бокала. – Только истерики не хватало, какой позор – ты ведь не дама… Нашел, кого бояться – кучки душевнобольных!

– Ты сам веришь в свои слова? Клаузен и его банда втройне опаснее любого дракона только лишь потому, что они ненормальные, отягощенные сверхценной идеей! Да им самое место на цепи в вашем знаменитом Бедламе! Кто им рассказал?..

– Господи, да мы и не скрывались! Во всех газетах Петербурга есть раздел «В наш город прибыли…», мое имя там было упомянуто. Можно попросить графа Алексея найти охрану, каких-нибудь казаков… Но я не думаю, что Приорат жаждет кровавой мести: если эти люди и следили за деятельностью концессии, то прежде всего их должен интересовать вопрос о причинах и смысле нашего прибытия в Российскую империю. А докопаться до истины будет сложно. Оригинал византийской хроники я надежно спрятал, лишние копии с рисунка уничтожены, последняя всегда находится при мне. И, наконец, когда мы доберемся до окончательной разгадки головоломки, никто кроме концессионеров не будет знать всей правды. Надеюсь, ты не подозреваешь никого из нас в сотрудничестве с Приоратом?

– А ты не предполагал, что они первыми завладеют… Ну… Вещью, о которой ты сейчас упомянул?

– Вероятность исчезающе мала. Ничтожна. Указания что и где именно искать даны в летописи, других списков с нее не существует или они давным-давно утеряны, непосредственные указания на курган находятся в другом труде, не менее уникальном – я иногда думаю, что это тоже часть некоего сверхъестественного плана провидения.

– Какого плана? Какое провидение?! – едва не взвыл Монброн. – Вся «сверхъестественность» происходящего объясняется твоей способностью видеть там, где любой другой – слеп! Как Ева или Ойген с их «невидимым огнем», с той лишь разницей, что область их поисков лежит в мистическом незримом, а твоя – во вполне материальных книгах! Это ты первым придумал искать клад Нибелунгов, перечитав поэму внимательнее, чем остальные!

– Да, я виноват, – примирительно сказал Джералд. – Ты это хотел услышать? У меня есть свое собственное, частное и неотторжимое проклятие: неуемное любопытство, приведшее нас всех на эту дорогу. Замечу отдельно, я никого не принуждал идти по ней. И ты можешь в любой момент отказаться.

– Отказаться, как же… – тихо и безнадежно проворчал Робер. – Поздно. И да будет проклят тот день и час, когда обожаемая матушка решила, что образование лучше получать в Англии, а не в Сорбонне, или на худой конец в Тулузе… Изволь зайти в мой номер, подписать счета – ежечасно бегать к тебе, словно младший клерк к управляющему, я не собираюсь!

* * *

Солнечным апрельским утром в здание Царскосельского вокзала вошел усатый господин с тросточкой, сразу направился к кассам, где купил билет, а затем обосновался в буфетной, потребовав крепкого чаю, булочку с маком и цукатами, а также утренние «Ведомости». Ближайший поезд уходил через полчаса, можно было никуда не спешить.

Его сиятельство Алексей Григорьич собрался навестить в Царском старинную знакомицу, вхожую в самые заоблачные сферы – мадам Вырубову, фрейлину ее величества и близкую подругу императрицы. Анна Александровна Вырубова приходилась Баркову родственницей по линии матушки, урожденной баронессы Никольской-Риттер; выпустившись из Пажеского корпуса в гвардию, граф виделся с кузиной постоянно – великосветская львица оказывала благосклонность всем аристократическим салонам, посещаемым конногвардейскими офицерами.

После японской кампании и отставки виделись они значительно реже, но дружеская связь не прервалась – вчера Барков телефонировал в Царское и напросился на аудиенцию, обосновав просьбу делом неотложным, носящим сугубо частный характер. Анна Александровна, женщина несколько экзальтированная и впечатлительная, но отзывчивая, согласилась принять кузена в любое удобное для него время. Уговорились на завтра.

Зная установленные в нынешнее царствование обычаи, Барков решил ехать пораньше, вторым поездом, отправлявшимся в восемь с четвертью – государь (а следовательно, и двор) имеет привычки жаворонка, сиречь поднимается ото сна на рассвете и отправляется почивать, когда жизнь в столице еще бурлит; поэтому-то Николай с семьей предпочитают уединение в тихом Царском Селе.

Весна в нынешнем году пришла рано, за окнами мягкого вагона тянулись березовые перелески, окутанные нежно-зеленым пухом распускающихся почек и черные квадраты огородов. Пригородный экспресс останавливался всего однажды – на станции усадьба Пулково, – до конечной докатили за час с небольшим.

Извозчик повез по наизусть знакомой любому бывшему гвардейцу дороге – Софийский бульвар, мимо Каскадных прудов и казарм лейб-гвардии Кирасирского полка, к Орловским воротам: через них посетители могли попасть на территорию Екатерининского парка и собственно резиденции.

Охрана самая серьезная – пускай революционный разгул десятилетней давности подзабылся, непрекращающийся террор и бомбы перестали быть каждодневной реальностью, но жандармский корпус, министерство двора и гвардия доселе опасались любой тени: если нигилисты ухитрились убить великого князя Сергея Александровича не где-нибудь, а в московском Кремле, кто даст гарантию, что подобное не случится однажды в Царском?

Начальником караула Орловских ворот оказался отдаленно знакомый капитан Соловьев, помнивший графа в лицо, но непременных и обязательных к исполнению правил это не отменяло. Документ, запись в журнале, телефонный звонок во дворец – пока искали фрейлину Вырубову, прошло еще пятнадцать минут. Досмотрели, разумеется: на предмет оружия или динамита, даже трость проверили – нет ли в ней выкидного лезвия. Барков терпел, знал, что порядок есть порядок, сам в подобных караулах стоял по молодости.

– Дорогу, надеюсь, указывать не обязательно? – усмехнулся капитан. – Давно вас видно не было, Алексей Григорьевич. Неужто в службу вернуться надумали?

– Отечество позовет – вернусь, – нейтрально ответил граф. – Благодарю, господа, позвольте откланяться…

В парке безлюдно, лишь редкие садовники с ножницами да вальяжно расхаживает одинокая псовая гончая – надо думать, собаку выпустили из покоев, прогуляться, и она вполне может принадлежать Самому…

У подъезда южного крыла дворца Баркова встретил камер-лакей – предупрежденный заранее, к кому следует визитер. Проводил на второй этаж по боковой лестнице. Память услужливо подсказывала: если идти прямо, окажешься в Малахитовой гостиной, направо – жилые комнаты, второй коридор ведет к малой столовой. В Екатерининском за двенадцать лет почти ничего не изменилось.

– Здравствуй, Алексис, – Вырубова, подражая августейшей патронессе, говорила с легким акцентом. – Не ждала, не чаяла. Что за спешка? Присаживайся же, незачем стоять в дверях!

Граф легонько коснулся губами тонкой ладони фрейлины. Анна Александровна выглядела усталой и бледной, что не могли скрыть ни румяна, ни помада на губах.

Это была дама средних лет с худым простецким лицом и светлыми глазами. Если бы не богатое платье, со вкусом подобранные украшения, бриллиантовый медальон с изображением царственной четы и модная теперь мантилья, ее вполне можно было принять за провинциальную чиновницу. Взгляд настороженный и чуть нервический, жесты быстрые. От некогда привлекательной улыбчивой особы, за которой волочились романтически настроенные гвардейские корнеты, мало что осталось. Годы идут, да…

– Милая кузина, сколько же мы не виделись? – непринужденно начал Барков, присев на диван рядом с хозяйкой орехового кабинета. – Как я вернулся из Мексики года два прошло, в Аничковом и в салоне m-lle Богданович нынче вовсе не бываю.

– Думала, ты уехал в деревню, – ответила Анна Александровна. – Получила письмо от твоей матушки, ма тант сообщала, будто тебя нет в Петербурге…

– Да, жил на даче, в Териоках довольно долго. Устал от затворничества, решил тряхнуть стариной и вернуться если не в свет, то поближе к нему.

Потекла обычная куртуазная беседа, правда чуть более доверительная – родственнику можно рассказать больше, нежели человеку постороннему. Двор жил своей неторопливой жизнью, Ники (Вырубова машинально назвала государя именно так, что значило одно: камер-фрейлина не просто приближена к семье, а находится едва не в центре самого избранного круга) скучает, развеивая дурное настроение фотографированием, прогулками в парке и охотой на ворон; их высочества великие княжны Мария и Ольга зимой перенесли инфлюэнцу, Александра Федоровна отлучалась только…

Куда и почему отлучалась императрица осталось неизвестным – открылась вторая дверь в кабинет, та, которая вела не в коридор дворца, а в соседние комнаты. Двое детей: мальчик лет шести-семи в мягком плюшевом костюмчике и девочка постарше в голубом платье.

– Что вам угодно? – Вырубова жестом приказала графу не двигаться и молчать, сама встала и шагнула вперед. Голос строгий. – Разве уроки закончились?

– Тетя Энн, душевно прошу простить, – очень вежливо и немного стеснительно сказал мальчик. – Маменька вас просит к себе, а уроков сегодня нет – воскресенье.

– Передайте, я буду немедленно, – Анна Александровна прикрыла дверь и обернулась к графу: – Это ненадолго, я постараюсь не задержаться… Всегда можно позвонить лакею, принесут кофе.

Граф остался в одиночестве. Подошел к окну, задумчиво потер подбородок. Детей он узнал, хотя великую княжну Анастасию во младенчестве видел всего однажды, а государя наследника лицезреть пока не удостаивался – фотографии в газетах не в счет.

Баркову, одному из немногих дворян, было известно неприятное обстоятельство, считавшееся государственной тайной Российской империи – цесаревич Алексей Николаевич тяжко болен. Гемофилия, которая способна свести единственного сына Николая II в могилу еще до совершеннолетия, что грозит серьезнейшими династическими последствиями: брат императора, Михаил Александрович наследовать не может из-за морганатического брака, по закону престол перейдет старшему в роду – великому князю, пожилому Николаю Николаевичу. В отличие от своих предшественников, нынешний царь не дал многочисленного потомства мужского пола, а болезнь единственного сына считалась смертельной – выходит, прямая линия может прерваться…

«Господь даст, обойдется, – подумал граф и мелко перекрестился. – Николай не бог весть какой великий ум, никакой не Бонапарте, не Фридрих и не Петр Великий – прямо скажем, император весьма обыкновенный, без искры, для исторических свершений не приспособленный. Таким надо царствовать в благополучные сытые времена, как теперь – мятежи усмирили, войн Россия не ведет, да и незачем. Глядишь, наследник повзрослеет, примет престол, вот тогда и будем смотреть, что дальше… Но сможет ли Алексей Николаевич иметь здоровых детей?»

Вырубова, против ожиданий, появилась нескоро, прошел час. Отговорилась «срочнейшими обстоятельствами» и поглядывала на Баркова нетерпеливо – скоро воскресный молебен, на котором она присутствовать обязана: их величества набожны и благочестивы, духовная жизнь в семье стоит на первейшем месте.

– Алеша, так что же? – напрямую спросила фрейлина. – Отчего ты приехал? У тебя есть просьба? Если так, то я готова поговорить с Аликс, она имеет влияние, государь прислушивается к ее словам. Ты сказал, будто дело личное, желаешь просить за кого-нибудь из родственников?

– Нет-нет. Я хочу попасть в личную библиотеку государя. Увидеть одну книгу.

– Что? – переспросила Анна Александровна, решив, что ослышалась. – В библиотеку? Ты начал увлекаться книгами? Алеша, ты не болен?

– Нет, – твердо ответил Барков. – Кузина, ангел мой, ты ведь не откажешь? Поверь, это очень важно для меня. Согласись, вопрос пустяковый. Почитаю и уйду. Анюта, не откажи в такой малости, а? Что тебе стоит?

– Ну, знаешь ли, дружок… – Вырубова развела руками. – Впервые ко мне приходят затем, чтобы почитать книгу – чины, протекции, рекомендации, это сколько угодно, привычно! Можно было подать прошение через министерство двора, тебе бы не отказали, ты граф Барков, Рюрикович, благороднейшая фамилия!..

– Не хочу терять время. Вообрази, сколько займет рассмотрение прошения!

– Всегда тебя не понимала. Вечные причуды. Идем, такие вопросы решаются не мной.

Фрейлина провела Баркова через анфиладу пустых комнат дворца, единственными живыми людьми были застывшие у дверей гвардейские кирасиры. Вошли в уютную гостиную, отделанную темно-малиновым бархатом.

– Его сиятельство граф Алексей Григорьевич Барков. – Вырубова присела в почти небрежном книксене. Видно, что она бывает в этой комнате по многу раз на дню. – Мой кузен. Матушка, просьба ничтожная, соизвольте выслушать…

Некрасивая женщина с холодно-брезгливым лицом и выражающим неудовольствие взглядом повернулась к Баркову.

Государыня-императрица Александра Федоровна.

* * *

– …Вы, граф, человек военный, герой японской кампании, Георгиевский кавалер четвертого класса, – строго говорил седой генерал-майор. – Должны осознавать, каково положение: подобный инцидент в Царском Селе – дело неслыханное, головы полетят непременно. Я искренне верю в вашу непричастность, но поверят ли другие? Извольте рассказать всё, вспомните самые ничтожные детали, и наконец объясните внятно – что вам понадобилось в библиотеке? Праздный интерес? Чепуха, я наслышан о ваших недавних приключениях в Мексике… – Генерал взял со стола несколько листов бумаги с машинописными строками. – Вот, доставили курьером из Жандармского, выписка из дела.

– Я под наблюдением жандармов? – наигранно изумился Барков, прекрасно осознавая, что ничего особенного в этом нет: российские подданные, участвовавшие за границей в любых политических делах, всегда обращали на себя внимание, будь ты радикальным социал-демократом и эмигрантом или частным лицом, по своей инициативе помогающим мексиканским повстанцам свергнуть диктатора. – За какие грехи?

– Были грехи, были, не скромничайте, – седой внимательно посмотрел на графа. – Дважды под следствием, причем от суда за убийство полковника Кислевского вас спасло только личное вмешательство председателя правительства господина Витте.

– …В таком случае вы должны знать, как и почему я застрелил этого мерзавца.

– Факт измены не доказан судебно, ваше сиятельство.

– Мы были на войне.

– Понимаю-с, свидетельства офицеров и нижних чинов вас оправдывают, но карать и миловать должен трибунал. Это регулярная армия, а не пугачевщина и не запорожская казачья вольница.

– Ваше превосходительство, вы сейчас обвиняете меня в чем-то конкретном? За старые прегрешения я покаюсь сам и не здесь.

– Повторяю, Алексей Григорьевич: я обязан знать, почему вы оказались в Царском именно сегодня и именно там, где имело место происшествие, способное повлиять на судьбу монархии и государства. Я вас слушаю. Постарайтесь ничего не упустить.

Допрашивал Баркова не кто-нибудь, а свиты его императорского величества генерал-майор Владимир Николаевич Воейков, начальник личной охраны царя. Уже полтора часа как подняты в ружье сводный пехотный полк и гвардейские части, парк оцеплен, караулы удвоены. Как сказал бы рассудительный Прохор, его сиятельство нежданно-негаданно попал как кур в ощип и, что самое неприятное, положение его было весьма шатким: сейчасгенерал Воейков обязан подозревать всех причастных.

Полуправдой от его превосходительства не отделаешься, придется раскрыть некоторые секреты концессии лорда Вулси, разумеется опуская мистическую составляющую, – Владимир Николаевич, как и положено по должности, убежденный материалист, жесткий и цепкий, осознающий, какая ответственность на нем лежит. Он подобные сказки не воспримет и разъяснений не поймет. Если головы и впрямь полетят, генерал окажется в числе первых, чья карьера будет погублена бесповоротно, однако в данный момент, Воейков должен исполнять свои обязанности с неослабевающим усердием.

…Грядущих событий ничего не предвещало, наоборот, дело складывалось как нельзя более удачно – с мимолетной усмешкой граф сравнил себя с Хлестаковым, волею случая очутившимся в доме городничего: неожиданная протекция госпожи Вырубовой на том уровне, когда слово «высочайший» является не метафорой, а отображением реальности, сыграла свою роль. Может быть, ее величество и казалась внешне женщиной малоприветливой и холодной, но Александра Федоровна отнеслась к кузену своей наперсницы любезно и вдобавок обладала великолепной памятью – столько лет спустя императрица помнила, как Алексей Григорьевич представлялся по случаю поступления в Царскосельский лейб-гвардии Кирасирский полк.

Библиотека? Вас интересует что-то особое? Ах, из коллекции Наполеона? Да, это очень редкие книги. Конечно, граф, вас немедленно проводят…

Просьба выглядела настолько обыкновенной, что никаких сомнений и подозрений возникнуть не могло: какие невероятные тайны могут открыться по прочтению фолиантов, названия и даже краткие обзоры которых содержатся в общедоступных каталогах библиографических редкостей?

Ничего удивительного – личные книжные собрания европейских монархов кодифицировались и описывались так же, как и библиотеки знаменитых университетов или древних монастырей, а если учитывать, что многие такие коллекции являлись уникальными и содержали рукописи, сохранившиеся в единичных экземплярах, то интерес к ним со стороны многих ученых мужей был вполне оправдан. Единственно, проникнуть в библиотеки Букингемского дворца, венского Бельведера, Потсдама, Царского Села или Зимнего могли немногие избранные – книги считались собственностью королей и императоров, а это накладывало серьезные ограничения.

…Интересовавшая лорда Вулси бенедиктинская рукопись XI века претерпела за девять столетий множество самых невероятных приключений. Предполагалось, что этот список с позднеримского трактата эпохи императора Гонория был сделан в обители Монте-Кассино, где и оставался до завоевания Италии Фридрихом Барбароссой. Судя по пометкам, затем книга оказалась в Регенсбурге, при кайзере Людвиге Баварском была продана в Венецию, сменила еще несколько хозяев, позже хранилась в папском дворце в Авиньоне, а затем четыреста лет отдыхала от непрестанных переездов в римском замке Святого Ангела.

Наконец, папа Пий VII в 1804 году преподнес книгу Наполеону Бонапарту в числе других подарков в честь коронации императора всех французов, а еще через десять лет она вошла в список трофеев русской армии, взявшей Париж, и была отправлена в Петербург, где трактат и украсил вензель Александра Благословенного.

Официальный каталог царскосельской библиотеки не только перечислял бывших владельцев раритета, но и давал краткую характеристику, гласившую, что данный пергаментный том (сохранность хорошая) в обложке темного дуба с позолоченными бронзовыми накладками и опаловыми камнями, является копией труда Феоктиста из Адрианополя и содержит известия о войне в Паннонии, деяния папы Льва Великого и свидетельства о Чуде Господнем, избавившем Рим от гуннских варваров.

Может быть, Джералд Слоу, лорд Вулси, никогда бы и не обратил внимания на четырехстрочный абзац в англоязычном издании Российской академии наук, где упоминалась книга, но имя скриптора Феоктиста стало той искрой, которая зажгла пламя нового проекта: в византийской хронике, купленной в «Эпшоу и Малверн», имелись неоднократные отсылки к этому автору, якобы единственному христианину-арианину, присутствовавшему на погребении Аттилы. Больше того, родом Феоктист был не греком, а романизированным готом, его имя до крещения звучало как «Сегерих», причем константинопольская копия с рисунка похорон гуннского вождя сделана с другой его рукописи, ныне утерянной…

Настойчивый и въедливый Джералд ухватился за ниточку и начал развязывать узел. Феоктист Адрианопольский не бог весть какая знаменитость, заурядный летописец Темных веков – его никогда не преследовала громкая слава Иордана, Симокатты или Фредегара, но хоть что-нибудь должно сохраниться? С помощью Ойгена лорд Вулси устроил разыскания по всей Европе и даже в Турции, телеграфировал ректорам академий и университетов, в римскую курию, в Толедо, Александрию, Сорбонну и Милан. Помогите найти!

Ничего. Никаких откровений. Да, есть упоминания. Да, перекрестно ссылки в раннесредневековой литературе на него встречаются, даже у самых знаменитых – возьмите хоть Прокопия Кесарийского или Сальвиана Марсельского. Вроде бы все до единого хронисты эпохи падения Рима его сочинения видели или слышали о них, изредка цитируют, вступают в краткие дискуссии (в основном из-за арианского мировоззрения Феоктиста), однако других сведений, подробной биографии или сочинений не обнаружено.

Спрашивается, почему? Не потому ли, что в рукописях Феоктиста Адрианопольского содержалось нечто, для широкого взгляда не предназначенное?

Возможно, творения Феоктиста позднее были уничтожены католической церковью как еретические, такое случалось. Но ведь крещеный гот не был философом или богословом, к речам которого могла бы прислушаться многочисленная паства – летописцы времен раннего Средневековья обычно не подвергались гонениям, не настали еще те времена, когда феодалы и церковь переписывали историю в нужном для них свете.

Вдвойне странно.

Объяснить, почему единственная книга Феоктиста, и то переписанная монтекассинскими монахами, уцелела, можно только ее необыкновенной судьбой – пока она перевозилась из одной библиотеки в другую, меняла бесконечных хозяев во времена войн и нестроений, вдумчивые цензоры инквизиции вряд ли могли оценить, что за труд безвестного автора очутился в коллекции фолий владыки Священной римской империи или венецианского дожа. Позже книга растворилась в библиотеках Авиньона и Ватикана, а папа Пий, желая сделать приятное Наполеону, выбрал сей манускрипт только благодаря его неслыханной древности – Бонапарт ценил уникальные подарки.

– …И что же такого невероятного содержится в сией книге? – выслушав Баркова, осведомился генерал-майор Воейков. – Вы интересно рассказываете, но к сегодняшнему происшествию древняя история относится мало. Или я не прав, ваше сиятельство?

– Не правы, – твердо ответил Алексей Григорьевич. – Меня попросили найти эту книгу.

– Кто? Впрочем, можете не отвечать. Господа археологи? Английский граф Вулси?

– Это-то вы откуда знаете?

– Ноблесс оближ, ваше сиятельство. Простите, звонок… – Генерал подошел к висевшему у входа в кабинет телефонному аппарату в деревянном корпусе, крутанул ручку. – Воейков… Что? Слушаюсь, ваше императорское высочество! Так точно… Слушаюсь!

Повесил трубку на рычажок. Вынул платочек, утер лоб. Повернулся к Баркову.

– Продолжим. Итак?..

– Ваше превосходительство, вам дурно? – обеспокоился граф. Вскочил со стула. Воейков был густо-красен, еще минута и удар хватит. – Воды? Ваше превосходительство?

– Господи, что же вы натворили, ироды, – очень тихо сказал Воейков. Помолчал, собрался, принял из рук графа чайную чашку с остывшей водой из графина. Медленно выпил. – Простите, Алексей Григорьевич, не вправе… Это нельзя… Вы сядьте.

– Бросьте, господин генерал-майор, – неожиданно сурово сказал Барков. – Что же, я не понимаю? Совсем плохо дело?

– Очень плохо, граф. Приехал из Петербурга старец Григорий, но и он ничем помочь не может.

– Григорий Ефимович? – отчеканил Барков. – Распутин?

– Точно так-с… Только он один способен. Что-то в нем есть, хоть быдло и скотина… Государыня верит… Надежды, однако, никакой – на проводе был великий князь.

– Возьмите себя в руки, ваше превосходительство. Что же вы, словно барышня расклеились! Вы боевой офицер!

– Да, да, вы правы, – собрался Воейков. Выпрямил спину. – Простите, минутная слабость.

Открылась дверь.

– …Женераль, ви нушны мне неметленно, – без доклада в кабинет стремительно вошла пожилая женщина в темном траурном платье. Барков оторопел – это вторая августейшая особа, которую он видел за сегодня. Вдовствующая императрица Мария Федоровна, вдова Александра III и матушка государя. Акцент у нее был еще более выражен, чем у супруги Николая. Метнула уверенный взгляд на Баркова: – Сутарь, я имею шесть снать вас?

Воейков немедленно представил, не упоминая о роли графа Баркова в недавних событиях.

– Шудесно, госпотин женераль вскоре вернется, – непререкаемо сказала Мария Федоровна. – Итемте, это ошень вашно…

– Никольский! – в голос рявкнул Воейков. В кабинет бомбой влетел адъютант, выглядящий бледным и напуганным гвардейский поручик. – Останьтесь с графом! И в оба глаза!..

Это было неслыханным нарушением этикета, но вдовствующая императрица взяла генерал-майора за руку и повлекла за собой, в коридор. Сейчас не время для церемоний.

– Никольский! – Воейков обернулся. – Будут телефонировать, ответьте: я в покоях их величеств! Пусть ждут!

– Слушаю-с, ваше превосходительство!

Начинало темнеть. В резиденции Царского Села горели все электрические фонари, по периметру ограды парка стояли солдаты с факелами. Подступала ночь, грозившая великими потрясениями.

– Поручик, успокойтесь, – Барков подошел к ренессансному буфету, украшавшему обитель генерала Воейкова, открыл створки, на глаза сразу попалась бутылка с крепким бессарабским хересом. Выбил пробку. – Выпейте, это необходимо. Да черт вас задери, пейте же!.. Юноша, жизнь преподносит всякие сюрпризы! Вы из каких Никольских? Смоленская губерния?

– Н-нет, – худощавый, с грубовато-народным широкоскулым лицом поручик осторожно взял бокал. – Екатеринославские… Ваше сиятельство, вы…

– Вот и чудесно, – Барков отлично знал, как «заговорить» заметно нервничавшего молодого офицера, не нюхавшего пороху и не видевшего войны. – Полковник Дмитрий Леонтьевич Никольский, часом, не ваш батюшка?

– Дядя…

– Знавал, в Порт-Артуре в соседнем форте располагался, встречались. Отличнейший, знающий офицер, с прекрасной подготовкой. Вот помнится, когда японцы пошли на северный вал, да еще артиллерия била…

Граф умел рассказывать и делал это красиво, с подробностями, деталями и поэтическими сравнениями: тут начинали действовать его «волшебные» способности, позволяющие если не зачаровать, то по крайней мере увлечь повествованием собеседника и временно избавить его от тяжелых мыслей. Сразу видно, сегодня на дежурстве у Воейкова адъютант из молодых. Все-таки воскресенье, матерые волки убыли в Петербург, отдыхать – служба в свите, особенно в охране царской семьи, это вам не сахар.

«Будто назло, сегодня об этом думал, – граф излагал поручику Никольскому затверженную навсегда «романтическую» историю с подрывом форта в Порт-Артуре (на самом деле там было куда больше грязи, крови и некрасивой смерти под японской шрапнелью) и одновременно размышлял о ближайшем, то есть самом актуальном будущем: – Предвидение? Но как? Евангелина упоминала о возможности предполагать грядущие события в некоем гипотетическом подсознании человека, владеющего талантом…»

– Граф, вы останетесь здесь на ночь, – генерал-майор возвратился неожиданно быстро, скорее всего беседа с Марией Федоровной протекала в дворцовом коридоре или одной из соседних комнат. – Вас устроят. Простите, беседу продолжим завтра. Охранять вас будут четверо офицеров гвардии, камер-лакей укажет, где спальная комната.

– Охранять? – двусмысленно уточнил Барков.

– Да, именно охранять. Как важнейшего свидетеля. Вы не заключаетесь под стражу, но я требую, чтобы вы оставались во дворце по меньшей мере до завтра.

– Как прикажете, ваше превосходительство. Но если моей жизни что-то угрожает, могу я получить оружие?

– Не можете.

– Владимир Николаевич, дозволите приватный вопрос?

Воейков глянул на поручика, и тот, зная, что означает выражение глаз шефа, молча ушел, плотно затворив дверь.

– Ваше превосходительство, неужто…

– Да, – глубоко кивнув, ответил генерал-майор. – Не верю я в вашу причастность, граф. Не верю и все тут. Вы случайный человек здесь. Не складывается мозаика никак. Все прочее – невероятное, трагическое стечение обстоятельств. Если бы он не вышел на лестницу, если бы…

– А непосредственные виновники?

– Схвачены двое из трех, последний застрелен. Доктор Боткин заключает, что это некая форма безумия, возможно гипнотическое воздействие, месмеризм.

– Ваше превосходительство?.. – повторил Барков, подразумевая единственный вопрос.

– По прогнозам, к утру будет кончено. Здесь лучшие специалисты, профессора, академики… Старец, в конце концов! Господи, за что же нам такое?!

* * *

– Мсье Вершков, вашего хозяина нет уже третьи сутки, – пришедшего утром в гостиницу «Виктория» Прохора встретил обеспокоенный Монброн. – И никаких известий – можно было бы прислать телеграмму, предупредить, что вышла задержка. Господин граф обещал вернуться позавчера к вечеру!

– Не знаю, что случилось, – отрекся Прохор, и сам начавший подозревать неладное. Внезапное исчезновение Алексея Григорьича выглядело странно: в конце концов, он поехал в Царское по делу, а не устроил долгий кутеж в «Эрмитаже» с бывшими сослуживцами или, боже упаси, поэтической богемой. – По городу ползут слухи, будто в Царском что-то случилось.

– Пойдемте к лорду Вулси, – сказал Робер. – Он крайне расстроен отсутствием его сиятельства…

Прохор был огорчен не меньше Джералда, особенно в размышлении об известиях, начавших поступать из Царского Села вчерашним днем: в газетах появились краткие заметки о том, что въезд-выезд из столичного пригорода закрыт военными, поезда на станции не останавливаются, а улицы патрулируются казаками. Точных сообщений о происходящем не было: или репортеры и впрямь не знали, что стряслось, или действовала строжайшая цензура. Вновь начали подозревать бомбистов и революционеров – привычное зло, но как они могли пробраться в самый охраняемый городок Российской империи, спрашивается? В Царском троекратно больше солдат и полиции, чем постоянных жителей!

– Если выехать невозможно, Алексей Григорьич могли остановиться у знакомых или в пансионе, – пытался объяснить Джералду и остальным Прохор. – Вдруг и телеграфировать нельзя? Вон в девятьсот седьмом году почта в Петербурге днями не работала, военное положение…

– Мне это не нравится, – покачал головой Монброн. – Невольно начнешь думать о каких угодно гадостях, связанных с нашим… Предприятием. Ева, Ойген, граф хотя бы жив? Вы должны чувствовать!

– Жив и здоров, – не раздумывая подтвердил Реннер. – Скорее всего господин Вершков прав: власти по неизвестной нам причине проводят крупную полицейскую акцию. Мы с доктором утром ходили гулять к собору… Как он называется? Да, Казанский… Так вот по сравнению с предыдущими днями на улицах значительно больше полиции. Кроме того, за нами наблюдали.

– Кто? – нахмурился лорд Вулси.

– Двое господ в партикулярном, хорошо одетые. Они особо и не прятались. Мне кажется, профессиональные агенты – выражения лиц очень уж характерные.

– Только пристального внимания полиции нам и недоставало для полного счастья, – высказался Тимоти. – Впрочем, мы действуем вполне легально, паспорта в порядке, по счетам платим исправно. Законопослушные граждане, пускай и иностранцы!

– Будем ждать, – сказал Джералд. – Больше ничего не остается. Привычный распорядок менять не станем. Я сейчас поеду в посольство, а оттуда в банк; Робер, вы как обычно займетесь бумагами. Тимоти с Ойгеном – на Балтийский вокзал, получать заказ. И ведите себя естественно, мы не совершили ничего предосудительного. Но все же старайтесь оглядываться: следить за нами может не только полиция. О предупреждениях мсье Анно следует помнить крепко, этот человек слов на ветер не бросает….

Неопределенность продолжалась до семи вечера, когда в отель наконец прибыли их сиятельство, причем не в одиночестве, а сопровождаемый невзрачным господином средних лет, в котелке и с зонтиком-тростью. Господин был белобрыс, обладал тонкими соломенными усиками, невозмутимо-ленивым взглядом и обликом напоминал приказчика из дорогого магазина для благородной публики.

Прохор немедленно осознал – случилось нечто донельзя скверное. Барин выглядел смертельно уставшим, побрит неаккуратно, костюм помят, но это еще полбеды: за долгие годы камердинер научился различать малейшие оттенки настроения Алексей Григорьича, когда он глядит искоса, будто птица, осторожно трогает указательным пальцем повязку на глазу и громко, словно паровоз, выдыхает, значит, барин растерян и подавлен. Ничего подобного с ним не случалось со времен японского плена.

– Нам необходимо поговорить наедине, – не здороваясь заявил Барков лорду Вулси. – Господа, пожалуйста, покиньте кабинет и не входите, если вас не позовут.

– Какая таинственность, – шепнул под нос Монброн, но, как и прочие, вышел. – Тимоти, что, по-твоему, за тип приехал с графом?

– Я тебе не гадалка. Если нас выгнали, пойдемте на первый этаж, в ресторан. Время ужина, а я голоден как волк…

Двери номера затворились, Барков щелкнул замком.

– Милорд, позвольте рекомендовать: подполковник Свечин, Василий Константинович, из главного управления Отдельного корпуса жандармов, следователь по особым делам. У него есть вопросы…

– Я владею английским, – упреждая вопрос Джералда, сказал господин Свечин. – Ваша светлость, мне неприятно вас тревожить, вы гость, но служба есть служба. Дело действительно крайне, крайне серьезное, способное даже затронуть отношения между нашими державами.

– Присаживайтесь, – ответил недоумевающий лорд Вулси. – Могу я осведомиться, каковы причины… Настоящего визита?

– Ваша светлость, по сведениям, некоторое время назад вы сталкивались с тайной организацией, именующейся «Сионским приоратом». Меня интересует любая информация об этих людях. Персоналии, связи, потенциальные возможности и прочее.

– По сведениям? – кашлянул Джералд и перевел взгляд на Баркова. Тот не смутился:

– Я обязан был рассказать о кладе на Рейне. Понимаете, обязан! Подполковник, объясните его светлости…

* * *

Тем временем в ресторации «Виктории» играла музыка, сияли электрические лампы, забранные в стеклянные плафоны в виде цветов золотистых лилий, постояльцы отеля и зашедшие с улицы любители хорошей кухни вкушали плоды трудов французских и итальянских кулинаров, составлявших немалую часть доброй славы гостиницы. Развлекательная программа не вызывающая, а вполне скромная – фортепиано, скрипка и романсы, никаких вульгарных цыган и медведей. В «Виктории» останавливается консервативная публика.

Концессионеры и мсье Вершков расположились за одним из лучших столиков справа от сцены, резервированных за гостями номеров-люкс бельэтажа. Зал полон, много военных, семейные пары, коммерсанты, чиновники. Обстановка самая комфортная, не отличишь от лучших заведений Парижа и Вены.

Сдружившийся с Тимоти Прохор научил техасца пить русскую водку, которая, особенно с надлежащими горячей и холодной закусками, ничуть не хуже хваленого виски с Островов, а то и многим лучше – нет противного сивушного запаха, напрямик именуемого мсье Вершковым «керосиновым». Монброн, еще за время предыдущего посещения России пристрастившийся к волжской и каспийской рыбе, угощал замаринованной в белом вине севрюгой доктора Шпилера. Предчувствовавший недоброе настороженный Ойген и не менее мрачная Евангелина ограничились чаем и десертом.

Что-то происходило, и это «что-то» имело непосредственное отношение к общему делу концессионеров, но никакое «волшебство» не позволяло поднять завесу – разбуженные два года назад неведомые силы направляли действия других, совершенно незнакомых людей, выстраивающих здание истории своими руками. По камушку, по кирпичику.

Разговор не складывался, обсуждать странный визит Баркова и невзрачного господина в котелке никто желания не испытывал, рано или поздно всё разъяснится, так зачем строить умозрительные предположения? Ева слушала музыку, из-под полуприкрытых век наблюдая за певицей в кремовом платье, шумели только Тимоти с Прохором, причем оба разговаривали на безобразном вавилонском наречии, которое искренне считали благородным французским языком. Но, что характерно, друг друга понимали на диво хорошо.

Нежданная суета началась со стороны двустворчатых дверей с зеркальными стеклами, ведущими из ресторана в холл гостиницы. Возникший тихий шум походил на нарастающий морской прибой. По рукам пошли листки, похожие на экстренный газетный выпуск, слышались потрясенно-недоумевающие вскрики, некоторые военные поднялись со своих мест и едва не бегом направились к выходу. На сцену выскочил конферансье, прервал девушку в кремовом, что-то прошептал ей на ухо. Певица закрыла лицо ладонями.

– Merde… – Тимоти первым обратил внимание на возникшую сумятицу. – Прохор, что такое? Пожар?

– Не похоже.

Вершков быстро оценил обстановку, приметил мальчишку, раздававшего всем желающим листки, покинув стол, выхватил один.

Прочитал. Перекрестился.

– Да что… – повторил Тимоти. – Война?

Зал в общем порыве встал и запел, господин, сидевший за фортепиано, взял первые аккорды. Было видно, что часть дам, присутствовавших в ресторане, плачут.

– Государственный гимн, – громко шикнул Прохор. – Мадам, мсье, надо встать!

Иностранцев пробрало до костей – подхваченная разноголосым хором мелодия, торжественная и, как казалось, печальная звучала не гимном, а молитвой, да и была таковой в действительности. Едва отзвучали последние ноты, посетители начали спешно расходиться, остались лишь постояльцы «Виктории» и несколько господ в статском.

– Мсье Вершков? – выдавил потрясенный увиденной сценой Робер. – Я… Мы… Это…

– Вот, сударь! – Прохор вытянул руку, в которой был зажат одностраничный выпуск «Санкт-Петербургских ведомостей», отпечатанный всего полтора часа назад.

– Я не читаю на русском!

– Дайте, – потребовала Евангелина. Пробежалась взглядом по строчкам, на католический манер коснулась большим пальцем лба, губ и груди. – Пресвятая дева… Это манифест императора об отречении!

– Отречении? Каком?! Почему?!

– Подождите, я попытаюсь перевести, официальный русский сложнее разговорного… Господним изъявлением сын наш, государь наследник-цесаревич Алексей Николаевич почили… Боже, умер престолонаследник, внезапная болезнь!

– Что делается, а?.. – вздохнул Тимоти. – Дальше?

– Император Николай полагает, что сейчас… Пребывая в неизбывном горе… Не понимаю! Да, вот: передаем наследие наше дяде нашему великому князю Николаю Николаевичу и благословляем его на вступление на престол Государства Российского… Заповедуем править делами государственными в полном и нерушимом единении… Больше ничего особенного. Царское Село, дано сегодня, в три часа и пять минут дня. Подписи: Николай, министр двора генерал-адъютант граф Фредерикс… Наследный принц! Пресвятая дева!..

– Я родился в республике, – осторожно сказал Монброн. – И не совсем понимаю монархические традиции, особенно русские, тут все иначе, нежели в Европе. Получается, скончался маленький дофин? Верно?

– Да, – подтвердила Евангелина.

– Но почему тогда отрекся император? И в пользу дяди? У Николая есть другие дети!

– Девочки. Женщина в России вправе наследовать только если не осталось претендентов мужского пола, а таковых сколько угодно. В манифесте сказано, что охватившее его горе не позволяет впредь отправлять возложенные Богом и народом обязанности.

– Выходит, да здравствует император Николай III? – тихо сказал доктор. – И я почти не сомневаюсь, что… Вы должны понять.

– Вот не нужно таких заключений! – горячо сказал мистер О’Донован. – Док, вы что, окончательно спятили? При чем тут мы?

– Граф Барков ездил за книгой. Книга напрямую связана с нашим общим делом. Его сиятельство привез с собой из резиденции царя незнакомца, похожего на полицейского шпика, и они уединились наверху с лордом Вулси для крайне важного разговора. За нами следят. Тимоти, ты взрослый человек – должен сделать выводы!

– Док, ну зачем видеть призраков за каждым углом?! Мало мне Джералда с Робером, как помешались на мистике! Ойген, ты здесь самый старший и умный, что скажешь?

Господин Реннер привычно отмалчивался до поры, но когда взгляды концессионеров обратились на скромного австрияка, даже благовоспитанный Монброн отпустил пару словечек, заставивших бы покраснеть отъявленных клошаров из квартала Марэ.

Сущность Хагена из Тронье впервые за два года возобладала над материальным телом Ойгена Реннера. Он снова будто состарился на десять-пятнадцать лет, пробилась борода, цвет глаз сменился с бледно-голубого на васильково-синий с оттенком льда. Прохор, узрев эту метаморфозу, зажмурился и помотал головой. Убедившись, что зрение не обманывает, попятился на шаг и привычно сунул руку в карман пиджака, где лежал складной нож. Чертовщина!

– Хаген? – Ева сдвинула брови. – Ты вернулся? Почему?

– Я никуда и не уходил, госпожа моя Кримхильда, – ответил бургундский мажордом. – Всегда был рядом. На ткани появляются новые узоры, нить времени скручивается в узлы, которые развязывать не нам, цвета радуги меняются…

– Это он про что? – шепотом спросил Тимоти.

– Кеннинг, иносказания, привычные эпохе Хагена, – отмахнулась Ева. – Хаген, я хочу спросить…

Ничего не вышло – как и во времена рейнской эпопеи тело физическое не выдержало: Ойген рухнул как подкошенный, на губах появилась пена. Хорошо хоть обошлось без судорог. Подбежал обеспокоенный метрдотель.

– У юноши epilepsia, – немедленно вступился доктор Шпилер. – Обычный приступ, ничего страшного. Позовите людей, его надо отнести в номер…

– Чудеса, – шепотом сказал Прохор, видевший, как грозный бородач с глазами убийцы моментом заместился обличьем господина Реннера, едва тот потерял сознание. – Ох, барин, не было у нас печали… Связались с бесовством.

Глава четвертая С севера на юг

Санкт-Петербург – Одесса,

20–25 апреля 1914 года

Курьерский отправлялся с Николаевского вокзала ночью, в четверть второго, когда все вечерние пассажирские поезда на Москву давно ушли. Маневровый паровоз доставил к дальнему перрону небольшой состав из пяти вагонов: крытого товарного, вагон-салона, мягкого первого класса и двух платформ, на которых были закреплены внушительные дощатые ящики и укрытый брезентом автомобиль.

Обычно курьерскими путешествовали важные особы, способные уплатить компании за наем поезда солидные деньги – приходилось согласовывать расписание и передавать по линии предупредительные телеграммы на все узловые станции, чтобы не нарушать сложный ритм работы железных дорог. Но если средств было в достатке, арендованный поезд мог доставить пассажиров в любую точку империи, от Гельсингфорса и Варшавы до Иркутска и Владивостока.

Второй после Петербурга целью концессионеров был южный город Одесса Херсонской губернии, откуда было удобнее всего отправиться в Подолию, к самой границе Австро-Венгрии, где, по расчетам Джералда, и находилась конечная точка пути: ставший со временем неприметным курган у слияния трех рек. Если, конечно, курган вообще сохранился за полторы тысячи лет…

На столь позднем отбытии настоял граф Барков – в настоящий момент чем незаметнее, тем лучше. Это же рекомендовал и господин Свечин, вторую неделю подряд навещавший лорда Вулси в отеле едва не каждый день. Его высокоблагородие стал если не другом, то уж точно тихим покровителем странных заграничных гостей. Он помог с окончательным оформлением бумаг (после вмешательства жандармского подполковника, надавившего на тайные рычаги бюрократической машины, дело окончилось с поразительной быстротой) и давал ненавязчивые советы, успокаивая его светлость: все образуется, сэр. Поверьте, после всего случившегося надзор полиции есть насущная необходимость, вы значительно лучше меня знаете, насколько опасны и непредсказуемы эти люди… Мы поможем вам чем сумеем, но ждем и ответного участия.

Какого именно? Нет-нет, ничего особого делать не нужно. Проявите терпение и ждите, рано или поздно они придут, и тогда… Тогда действовать будем мы. Ни о чем не беспокойтесь, в жандармском корпусе трудятся самые опытные и проверенные люди.

Джералд, уверенный в том, что все пошло наперекосяк с самого начала, впал в уныние: дело было продумано до мелочей, рассчитано с точностью до дня и, не успев начаться, едва не пошло прахом – вмешательство тайной полиции само по себе ничего хорошего не сулит, а если вспомнить о…

– Время, – задумавшегося Джералда заставил встрепенуться Тимоти. – Сейчас отправляемся. Меня одно радует: кондуктор и прислуга подобраны мистером Свечиным, мы под хорошей охраной. Но все равно я бы держал под рукой револьвер.

– Ты неисправим, – вздохнул лорд Вулси. – Мы не собираемся начинать боевые действия в стиле войны в Трансваале! И я не разделяю твоего оптимизма относительно русской полиции: даже если мы и достигнем цели, все найденное тотчас придется передать властям…

– Не все, – уточнил мистер О’Донован. – Монброн идеальный крючкотвор, а тебе следовало бы повнимательнее ознакомиться с утвержденным в министерстве уставом «Добровольного общества»: мы имеем абсолютное право на сорок процентов добычи по оценке таковой комиссией Академии наук. Если, как утверждает легенда, в кургане Аттилы спрятаны несметные богатства, никто не обратит внимание на то, что мы прибрали к рукам две-три не самые ценные вещицы…

– Господа, что же вы, идемте в вагон, – напомнил подошедший Барков. – Свежим морским воздухом надышимся в Одессе. Ехать недолго, всего четыре дня… Путешествуем с наилучшим комфортом, и не заметим, как окажемся на месте.

Пассажиров в литерном было всего восемь, концессия в полном составе и его сиятельство с обязательным Прохором Ильичом. Из обслуги – один кондуктор, должный прислеживать за состоянием поезда, повар и два лакея, обитавшие в купе кухонной части вагон-салона, в котором господа могли обедать и отдыхать. Все четверо были жандармскими агентами, что, впрочем, и не скрывалось.

Свистнул паровоз, за широкими окнами «Пульмана» возникли белые клубы пара, подсвеченные фонарями с платформы. Поезд тронулся. Огни города исчезли быстро – состав миновал череду пакгаузов, огромное здание казачьих казарм на берегу Обводного, прогрохотал по Американским мостам через канал и, оставив позади Глухоозерскую ферму, начал набирать скорость – первая остановка в Вышнем Волочке, где котлы заново наполнят водой, в Бологом заменят паровоз, а потом – Тверь и Москва.

В дверь купе постучали, Джералд отдернул бархатную шторку. Робер. Что ему понадобилось?

– Ты собираешься ложиться? – осведомился Монброн. – Я знаю, очень поздно, но мы решили устроить скромный ужин – в дороге всегда начинаешь испытывать голод…

– Через двадцать минут после отправления? – саркастично спросил лорд Вулси, достав из кармашка жилета часы. – Впрочем, ты прав, спать совершенно не хочется… Мы все взволнованы. Меня вполне устроит чай с бисквитами.

– За чем же дело стало? В салоне очень уютно, я успел оценить. Ковры и даже пианино. Но если вспоминать, во сколько нам обошелся курьерский состав…

– Тебе жаль потраченных денег? Потерянное на пересадки время стоило бы куда дороже. И еще: мне кажется, что мы… Словом, нам нельзя опоздать.

– Куда? – озадачился Робер. – Ты о чем?

– Так, невнятное предчувствие… Надеюсь, никто не оскорбится, если я приду в салон без сюртука? Будем располагаться походным манером, церемонии сейчас неуместны.

* * *

Если кто и понимал до конца, насколько сложно и двусмысленно нынешнее положение концессии, то это был его сиятельство Алексей Григорьич. Из всех сообщников по известным причинам он всерьез воспринимал только Ойгена с Евангелиной и отчасти Джералда, небезосновательно полагая остальных романтической молодежью с ветром в голове, проку от которой чуть, а забот, напротив, значительно больше.

Однако, если установить строгую дисциплину и втолковать концессионерам, что без железного порядка, осмотрительности и крайней внимательности к любым, самым малозначащим событиям, их благополучие и жизни могут оказаться под угрозой оказалось делом нетрудным – после катастрофы двухнедельной давности даже легкомысленный Тимоти проникся и перестал отшучиваться в ответ на указания графа, – то убедить сообщников если не отказаться от затеи вовсе, а хотя бы перенести разыскания на следующий год (Аттила никуда из своей гробницы не сбежит!) оказалось делом бесполезным.

Сначала Джералд, а потом и Ева начали в один голос твердить – время невероятно коротко. Ойген пожимал плечами и вроде бы соглашался: что-то грядет, и это «что-то» напрямую зависит от наших действий. Отступать сейчас нельзя.

Барков намекнул на политические обстоятельства: милорд, извините за грубость, но вы понимаете, во что вляпались и в какой переплет вовлекли меня? Несчастье в Царском Селе приковало к нам внимание наисерьезнейших людей, концессией интересовался даже новый император, а с Николаем Николаевичем шутки плохи – в отличие от отрекшегося племянника, глава династии Романовых тяжел на руку и ненужный либерализм разводить не станет. Шутка ли – косвенное участие в покушении на августейшую особу государя наследника, Царствие ему Небесное!..

– …То есть сейчас речь зашла о преднамеренном покушении? – ужаснулся Джералд, – Вы намедни утверждали, граф, это был несчастный случай! Стечение обстоятельств!

– Вы плохо знакомы с особенностями нашей страны, – прохладно ответил Барков. – В Российской империи предпочитают искать виноватых быстро и сразу, особенно когда дело затрагивает интересы монархии. Напомню, что царствующий дом крайне болезненно относится к любым подозрениям на покушение и тому есть веские причины: императора Александра Освободителя убили террористы, великого князя Сергея Александровича тоже, несколько губернаторов, в этом же списке министр фон Плеве, премьер Столыпин… И это отнюдь не полный перечень жертв нигилистов! Слава богу, я сумел убедить генерал-майора Воейкова в нашей непричастности, но его превосходительство уже отставлен от должности – Николай III взялся за вожжи…

– За что? – переспросил лорд Вулси.

– Простите, англичане не понимают эту русскую метафору. Говоря проще, император начал последовательно и быстро отстранять от власти окружение своего предшественника. У нас не парламентская монархия, как в Британии, все решает царь – в его ведении назначение кабинета министров, святейшего Синода, высших военных… Учитывая, что Николай Николаевич недолюбливал племянника за мягкотелость и нежелание вплотную заниматься государственными делами, отдавая их на откуп далеко не самым талантливым сановникам, в стране происходит тихая «революция сверху»: новый государь сторонник крутых мер и считает парламентскую форму правления неэффективной, затратной и по большому счету абсолютно бесполезной в настоящих условиях.

– Но какое отношение к нашему предприятию имеют политические пристрастия императора?

– Самое прямое. Во-первых, он наверняка счел делом чести расследовать происшествие в Царском до малейших деталей и примерно наказать виновных. Жестоко наказать, как умеют только в России. Во-вторых, тайная полиция, Корпус жандармов, начинает резко набирать силу – жандармский шеф назначен министром внутренних дел. Господин Свечин вам ясно объяснил: если Приорат умудрился проникнуть в Царское Село, использовав при этом офицеров гвардии, то где их ждать завтра? В спальной императора за ковром? Подобно Полонию в «Гамлете»? Следовательно, зло должно быть искоренено беспощадно, без оглядок на судебные уложения, адвокатов и бумагомарательство. А вы – послужите наживкой.

– Это я уже понял, – хмуро ответил Джералд. – Почему тогда вы хотите отложить раскопки на год и советуете приехать в Россию летом 1915 года?

– Надо дать время тайной полиции – разобраться, отыскать ниточки, ведущие к руководству Приората. Несколько имен вы назвали – аббат Клаузен, его преподобие Биель. Этот ваш Люк Анно наверняка сможет помочь…

– В последнем – не уверен, – покачал головой лорд Вулси. – Ночной король Парижа не станет сотрудничать, он очень сложный человек.

– Это не наши заботы, пускай господин Свечин со товарищи трудятся. Итак, вы не желаете приостановить проект?

– Не желаю. И вы знаете почему.

– Соображения мистического характера?

– И это тоже. Граф, пожалуйста, объясните внятно, что все-таки случилось в Царском Селе? Эти полунамеки от господина подполковника, «гипнотическое воздействие», охотники за книгой… – Джералд покосился на стол гостиничного кабинета, посреди которого возлежал раскрытый на последних страницах труд безвестного Феоктиста из Адрианополя. – Я должен понимать, что происходит, оставаясь в неведении мне будет сложно действовать.

– Извольте-с… Но вы понимаете, милорд, я обязан полностью положиться на вашу скромность. Происшествие тщательно скрывается, это государственная тайна – по официальной версии наследник скончался от скоротечной кори.

– Ничего удивительного, здоровый ребенок не может умереть от нескольких ушибов и перелома руки!

– Здоровый, как вы верно сказали. Алексей Николаевич страдал разжижением крови, hemophilia. Любое кровотечение, особенно внутреннее – смертельно опасно. Остановить его с помощью операции невозможно, любой надрез только усугубит положение. Теперь понимаете?

– Да. Ужасно жаль, господин граф. Никто не мог предвидеть!

– Никто, увы… Романовы не самая счастливая династия, из четырнадцати прежних императоров, начиная с Петра Великого четверо умерли не своей смертью, это не считая многих великих князей. Александр Александрович, царь-миротворец, скончался во цвете лет, а мог бы править доселе. Ходят тихие разговоры о том, что его дед, Александр Павлович инсценировал свою смерть и удалился не то в монастырь, не то в скит… Но добровольных отречений ранее не случалось: Николай всегда был очень впечатлителен, смерть сына лишила его цели в жизни и он почел за лучшее оставить престол – я могу его понять, после такого ужасного потрясения император счел, что Бог от него отвернулся, а раз так, помазанник не вправе держать скипетр и далее, навлекая несчастья на подданных. Николай истолковал этот знак, возможно, и превратно, но теперь ничего не изменишь – у него мистический склад ума, кроме того императрица была религиозна до крайней степени, в манере средневековья.

…Баркову тогда казалось, что экспедиция в Царское завершилась самым благополучным образом: высочайшее дозволение было получено, Александра Федоровна удовлетворила просьбу кузена мадам Вырубовой незамедлительно – камер-лакей сопроводил графа в безлюдную библиотеку, занимавшую семь дворцовых залов, и оставил наедине с коллекцией, тем самым немало озадачив его сиятельство. Ни тебе библиотекаря, кодификатора или просто смотрителя, лишь в первой зале конторка черного дерева с томами каталогов и несколько шкапов, в которых содержались карточки на более чем пятьдесят тысяч редчайших книг.

– Будем разбираться, – уверенно сказал граф самому себе. Голос отдался эхом, в эту часть Екатерининского придворные заглядывали редко, жизнь была сосредоточена в соседнем крыле, где находились жилые покои. – Нужен алфавитный указатель… Где он может находиться?

Алексей Григорьевич прислонил трость к секретеру, уселся на высокий жесткий стул и начал просматривать типографски отпечатанные фолианты в темно-синих обложках с короной и гербом правящего дома, поднявшимся на задние лапы грифоном. Сделано удобно: искать можно сразу по нескольким категориям: век или год создания книги, автор, название по-русски, а также на языке оригинала. Тома, посвященные библиотекам Зимнего, Мраморного и Аничкова дворцов, пришлось сразу отложить – книжное собрание монарха разбито на несколько частей.

Наконец, обнаружился каталог, посвященный непосредственно Царскому Селу.

– Филомен, епископ, – вполголоса бурчал под нос граф, перелистывая глянцевые листы. – Фредегар, хроники. Феофилакт Симокатта, Флавий… Нет, не то… Ага, кажется, вот оно! Феоктист Адрианопольский, летописный свод, синий зал, нумер пять тысяч сто восемнадцать, шкап четырнадцать, содержание, репродукция титула… Прекрасно!

Подхватив непременную тросточку, Алексей Григорьевич поднялся и зашагал в правую сторону, к дверям библиотечной анфилады, занимавшей едва ли не весь второй этаж дворца. Проще простого, на поиски не ушло и часа. Теперь остается взять книгу, открыть требуемые страницы и…

А вот дальше возникала некоторая моральная дилемма: вынести рукопись из дворца решительно невозможно, это воровство, несовместимое с дворянской честью. И не просто воровство – натуральное оскорбление величества, ибо принадлежит книга Самому. Выход был найден совместно с Джералдом: требуемые листы следует аккуратно, у корешка, вырезать канцелярским ланцетом (несколько таких как раз обнаружились на конторке с каталогами), привезти в Петербург, где с них сделают фотографические копии, а затем вернуть на место. Да, рукопись будет повреждена, но все-таки не испорчена фатально: если вандализм обнаружится, реставрация не окажется сложной: хороший пергамент способен пережить и не такое.

Тяжелый том стоял на третьей полке застекленного шкапа, в центре. На корешке закреплена крошечная медная табличка с соответствующим номером, ошибиться невозможно. Граф вынул книгу, удерживая на сгибе левой руки, открыл. Похоже, переплет сравнительно новый, прошлый век – подшивку сухих, местами поистершихсялистов забрали в новую обложку перед дарением редкости Бонапарту, еще в Италии, о чем свидетельствует и титул с гербом и именем папы Пия, выведенным умелыми писцами и рисовальщиками на пергаменте – более тонком и светлом, чем коричневатые страницы, помнящие времена Меровея и Карла Великого.

Взяв книгу под мышку Алексей Григорьевич направился было обратно, к первой зале библиотеки – Джералд в точности описал, что именно и в какой части рукописи необходимо выискать. Пять или шесть листов, заголовок на вульгате, два рисунка…

В отдалении скрипнули двустворчатые двери, послышались шаги. Барков при первых же звуках насторожился – в голове молоточком застучало врожденное чувство опасности. Дар вновь пробудился. Но отчего? Что может угрожать скромному посетителю императорской библиотеки в Екатерининском дворце?

Отзвук шагов наистраннейший, какой-то неестественный, необычный для мирной тишины книгохранилища. Быстрый марш, будто на плацу. Развод караула? Ерунда, здесь библиотека, да и не время сейчас – посты сменяются в три пополудни…

Почему перед глазами мелькают голубовато-ледяные вспышки? Такие, словно перед тобой один из «казусных» предметов, наподобие индийской алебастровой статуэтки, которую на дух не выносит Прохор? «Волшебство»? Откуда оно появилось? Или его несут в себе те люди, которые уже браво промаршировали через первые три залы библиотеки и сейчас войдут в обширную комнату с синими шторами и отделкой?

Они вошли, построившись треугольником. Два поручика Кирасирского полка, один ротмистр. Движения неестественные, кукольные или, скорее, принадлежащие машинам, но никак не людям. Может быть, на Марсовом поле такого никто бы и не заметил, но только не здесь – это была пародия на военную выправку, карикатура, особенно хорошо заметная отставному гвардейцу.

Барков, неожиданно для себя вздрогнув, понял, что в зале стало прохладнее и появился запах грозы, как после близкого разряда молнии. Вот оно что!.. Но чем ответить? И как поступить? Чертовщина!

– Господа?! – громко сказал Барков. – Что вам угодно?

Боже мой, глаза у всех троих пустые-пустые, ничего не выражающие, стеклянные. Мертвые. Даже законченные кокаинисты и курильщики опиума так не выглядят, а таковых граф видывал множество, и в Китае и в самом Петербурге, куда давно проникла пагубная страсть…

– Поручик? – еще более твердым голосом, подбадривая сам себя, вопросил Алексей Григорьевич, обращаясь к предводителю необычнейшей троицы, стоявшему на острие клина. – Вы меня слышите? Извольте отвечать! Что вам… Чер-р-рт!

Означенный поручик молниеносным движением извлек из ножен саблю и нанес прямой разящий удар – миг промедления, и графу раскроили бы череп.

Спасли инстинкт и идеальная реакция. Трость железного дерева в умелых руках завзятого фехтовальщика может оказаться страшным оружием: Барков выронил книгу, глухо стукнувшую о деревянные плитки пола, незаметный шаг назад и вправо, лезвие сабли отводится тростью вниз, острие вонзается в паркет. Отвлекающий финт, удар металлическим наконечником трости в кадык – сломать хрящи гортани, после такого выживают единицы. Прием боевой, а не дуэльный, но, как видно, благородным единоборством тут и не пахнет…

Не подействовало, хотя Алексей Григорьевич различил тихий хруст, выпад достиг цели. Безымянный поручик лишь пошатнулся. Захрипел, удержался на ногах. Второй ринулся в атаку.

Поединок на тростях – изобретение английское, развитое и дополненное в САСШ и Мексике, но сражаться надо равноценным оружием: даже редкое африканское железное дерево против настоящей закаленной стали долго не продержится. Придется трубить ретираду, и отступать в сторону лестницы: там гвардия, вооруженные тайные агенты министерства двора, они помогут!

Конечно, помогут. Если разберутся, что происходит, а ведь может случиться обратное – трое офицеров преследуют похожего на стивенсоновского пирата одноглазого господина в статском платье… Влип, как есть влип!

Но что им нужно? Отчего случилось это нежданное и весьма подозрительное нападение?

Что нужно? Бледный, будто чахоточный, ротмистр подхватил оброненную книгу, уставным образом развернулся на каблуке и шагом марионетки направился прочь.

Интересно!..

Размышлять времени не оставалось, следовало действовать. Второго супостата Барков обхитрил без лишних усилий, сделав вид, что пытается поднять оброненную поручиком саблю и одновременно нанеся удар тростью в промежность, а это больно и обидно. Впрочем, боли они почти не чувствуют – интересно, почему? Чудеса в решете. Скверные чудеса.

Опередить, непременно опередить! Поднять тревогу!

Рана в ногу и застрявшие в бедре шарики японской шрапнели причиняли Алексею Григорьевичу неудобства исключительно в жизни обыкновенной, от легкой хромоты и болей перед сменой погоды не могли избавить лучшие профессора Военно-медицинской, но когда на помощь призывался Дар, можно было посоперничать в резвости с лучшими спортсменами Петербурга, ездившими на недавние Олимпийские игры в Стокгольм, – мгновенная концентрация, теплый оранжевый огонек разгорается в полную силу, вперед! Только бы хватило запаса этого огня, «волшебство» имело свойство иссякать!..

Второго поручика с глазами мертвеца Барков сшиб с ног чудовищной силы ударом трости снизу под челюсть. У любого нормального человека сломались бы шейные позвонки, но тот встал почти сразу. Граф успел пулей промчаться к дальней зале с конторкой и каталогами, выскочить на широкую лестницу, отделанную искристым белым мрамором, узреть начальника караула (гренадер в чине капитана), сосредоточить на нем остатки своей «волшебной» силы и выкрикнуть:

– Ваше благородие! Я граф Барков! По поручению ее величества! Злодеи в библиотеке!

Внушение подействовало, капитана будто молотом в лоб ударило, часть «волны», посланной его сиятельством гвардейцу, досталась и его подчиненным, что к лучшему…

Дальнейшее происходило будто во сне, как на пленке синематографа, пущенной в два раза медленнее положенного.

Прямо и вниз – по лестнице выход в зимний сад. В центре украшенной порфировыми вазонами и греческими скульптурами площадки библиотечные створки, налево – гостиная мадам Вырубовой, справа дверь в камердинерскую. Пост в четыре человека, один офицер, трое нижних чинов.

– …Судя по всему, дети сидели у Анны Александровны, тети Энн, – глухо говорил Барков. Джералд, хмурясь, слушал и нервно теребил запонку на манжете. – Услышали шум, выглянули. Две великие княжны и Алексей Николаевич. Вырубова то ли отвлеклась… Не знаю. Как раз подбежали люди из охраны, одетые лакеями и вооруженные «браунингами». А дальше началась свалка – эти трое выскочили как черти из табакерки, на них навалились гвардейцы, ротмистр – который с книгой, – рванулся вниз, по нему стреляли… Наследника в суматохе сбили с ног, неудачно подвернулся. Ребенок, ему было любопытно… Он упал, скатился вниз по ступенькам. Сильно ударился головой, сломал предплечье. Больше я почти ничего не помню, очухался только в кордегардии – Ева должна была вам рассказывать, как сильно выматывает использование Дара. Потом меня сразу отвели к генерал-майору Воейкову.

– А что же с этими… – Джералд замялся. – С нападавшими?

– Ротмистра убили выстрелом в голову. Оставшихся двоих заломали с трудом, был приказ любой ценой взять живьем. Потом прояснилось, что у них одинаковое умопомешательство, это сразу навело на мысли о гипнозе… Вы спросите у подполковника Свечина завтра. Если это позволительно, он расскажет подробнее.

– Значит, книга… Боже… Тут и уверуешь в то, что Дух Разрушения неотступно следует за нами!

– Тем не менее книгу доставили вам с фельдъегерем по личному распоряжению министра. В целости и сохранности. Как я и говорил, вы стали наживкой, милорд. Смиритесь. Это меньшее зло.

* * *

– Эта страна чересчур большая, – качал головой Робер, стоя у наполовину открытого окна вагон-салона. – Когда мы покидали Петербург, была весна, вечерами становилось прохладно, а здесь – самое настоящее лето!

– Сделай поправку на континентальный климат и географическую широту, – отозвалась Евангелина. – Киев находится приблизительно на одной параллели с Прагой, Амьеном и Нормандскими островами, неудивительно, что к конце апреля в Малороссии значительно теплее, чем на балтийских берегах. Полагаю, Одесса встретит нас субтропической жарой…

Литерный пересекал железнодорожный мост через Днепр, холмы Киева скрывала утренняя дымка. За лентой реки расстилался океан зелени с редкими белыми вкраплениями – левобережные деревеньки, обязательные церкви, от чьих куполов издали исходил золотистый отсвет. От разъезда Фастов поезд уходил на юг, к Белой Церкви, Смеле и далее к Черному морю.

Ранняя стоянка в Киеве оказалась непродолжительной – приняли уголь, наполнили котлы, загрузили припасы для кухни, и снова в путь. Господа успели проснуться, потребовали горячей воды, а сразу после отправления с Киева-сортировочной начали лениво стягиваться в салон, ожидая скорый завтрак.

Повар, будь он стократ агентом Жандармского, свое дело знал: потчевал концессионеров от души, баловал изумительной выпечкой и нежнейшими мясными суфле – как только успевал обернуться в крохотной кухоньке, обустроенной за перегородкой вагона? На каждой крупной станции передавал через кондуктора телеграммы с заказами на свежие продукты, которые должны были подвезти к литерному поставщики во время следующей остановки – практика обычная, а расходы лежат на английском графе, который явно не склонен считать каждую копейку.

– Ну-с, что у нас сегодня? – его сиятельство Алексей Григорьич за трое суток дороги приободрился и избавился от налета угрюмости. Опять же удалось хорошенько выспаться. – Газеты на станции принесли?

– Вчерашние и утренняя киевская, – отрапортовал Прохор, успевший забрать прессу у кондуктора. – Извольте. Вас, мсье Монброн должен огорчить, иностранных изданий нет. Провинция-с…

– Хороша провинция, Мать городов русских все-таки, – хмыкнул граф, усевшись за стол с «Малороссийским вестником». – Четвертый город империи после Питера, Москвы и Нижнего… Чай бы, что ли, уже принесли? Прохор, проследи.

– Новости есть? – жадно спросил Робер, наблюдая, как Барков изучает первую полосу с крупными заголовками.

– Вы что же, мсье Монброн, полагаете, будто нашу экспедицию будут описывать как путешествие Амундсена? Отбросьте самомнение, кому мы интересны кроме… Кхм… Не будем поминать вслух.

– Вот, кажется, интересное, – читавшая по-русски Ева взялась за одну из вчерашних газет. – Собственный корреспондент из Петербурга: именным указом его величества… Уволить от службы в гвардии… Перевести в полки… Фамилии офицеров в основном польские или остзейские, всего семнадцать человек. Особо указано, что все они католического или лютеранского вероисповеданий.

– Еще бы, – нахмурившись, буркнул граф, – Бравая троица, из-за которой все и случилось, инородцы – два поляка и один литвин. Показательно. Николай Николаевич начал избавляться от неблагонадежных, вспомнил опыт своего предка Николая Павловича.

– О чем разговор? – в столовую ввалился Тимоти, за его плечом стоял вечно настороженный доктор, доселе убежденный, что ввязался в крайне скверную историю, и старавшийся без лишней надобности не комментировать происходящее. – Очередные неприятности?

– Не для нас, – ответил Барков. – А где же его светлость Вулси и господин Реннер? Неужели до сих пор спят?

– Подойдут через минуту, одеваются к завтраку.

Напряжение и чувство тревожности, преследовавшие концессионеров в Петербурге, за минувшие дни почти исчезли: дорога способствовала возникновению ощущения безопасности – поезд казался самым надежным пристанищем, куда не смогут проникнуть возможные недоброжелатели. Стоянки коротки, и всегда на отдаленных путях, обычный маршрут на Одессу несколько изменен – можно было ехать напрямую, через Харьков и Винницу, но подполковник Свечин рекомендовал сделать крюк с заездом в Москву и Киев, увеличивая время в пути больше чем на сутки. Это даст время одесскому департаменту жандармерии как следует подготовиться к встрече и обеспечить их спокойствие в городе. А потом – ждать гостей.

В том, что гости объявятся, никто не сомневался.

Господином Свечиным было объяснено, что двое схваченных гвардейцев, участвовавших в царскосельской драме, помещены в лечебницу для опасных душевнобольных при Александро-Невской лавре, их спешно обследовали самые выдающиеся психиатры – профессора Бехтерев и Сербский, из Москвы вызвали Петра Петровича Кащенко, пускай он и либерал по убеждениям, но врач исключительных способностей. Светила на консилиуме сошлись в одном: душевное расстройство пациентов вызвано внешним воздействием, и снять это состояние не представляется возможным – медицина бессильна…

Начали проверять всех, входивших к круг знакомств подозреваемых – родственников, сослуживцев, любовниц, партнеров по картежной игре. Через несколько дней жандармы вышли на один из модных в нынешние времена «мистических» клубов, в который заглядывали все трое – эзотерику там успешно совмещали с развлечениями предосудительного характера, кокотками и обильными возлияниями. Привычный отдых скучающих дворян приправлялся остреньким – намеками на тайное знание, что в Российской империи граничило с недозволенным: к масонству власти относились с крайним подозрением, учитывая политическую активность членов лож «вольных каменщиков».

Дело осложнялось польско-литовским происхождением и вероисповеданием преступников. Их генеалогию чуть не до самого Ягеллы и Сигизмунда, а также предыдущие заслуги и беспорочную службу Жандармский корпус в расчет не брал. Измены случались и в среде более родовитых.

Каковы результаты следствия, Свечин не рассказывал, ссылаясь на служебную тайну, но когда были произнесены магические слова «Сионский приорат», Джералд твердо осознал, что концессия безо всякого желания попалась на крючок, да так крепко, что, согласно выражению графа Баркова, «не соскочишь».

Выходов два: или действительно бросать всё и бежать, или, стиснув зубы и не обращая внимания на обстоятельства, продолжать начатое. Время коротко, время коротко…

– Будто мы опаздываем куда, – говорил Джералду Барков. – И основываетесь вы только на сугубо умозрительных построениях: предчувствия, интуиция… Признаться, я бы отказал в участии, особенно после Царского Села, но есть два обстоятельства: господин Реннер, вернее Хаген из Тронье, вас не опровергает. Да у меня еще появились личные счеты к Приорату – гибель Алексея Николаевича я не прощу никогда, как подданный России и просто как человек. Слепая судьба.

– Мы даже не добрались до места, – заметила Евангелина. Завтрак в салон давно подали, но плотно кушали только Робер с Тимоти, прочие были заняты разговором между Барковым и лордом Вулси, внимательно слушая доводы обеих сторон. – Вы, Алексей, правы – судьба, если угодно, Божья воля… Но если происшедшее было только началом, что может ожидать нас в финале? Когда опустится занавес?

– Почитайте «Гамлета», – хмыкнул граф. – А мы с Прохором Ильичом не хотели бы оказаться в роли Розенкранца и Гильденстерна, которые в итоге тоже оказались мертвы. По прихоти не раз поминавшейся судьбы.

– Вы разве боитесь? – вызывающе сказала Ева.

– Нет. Опасаюсь. А это два совершенно разных понятия. Спросите – чего опасаюсь? Вы… Да теперь и я, начали игру с силами, возможности которых человеческое разумение осознать не может. Приорат – это чепуха. Фанатики, пускай и опасные до крайности – сумели же они околдовать гвардейцев-кирасир… А вы, милорд, копнули глубже. Заглянули в сферу, где смертным делать нечего. Затронули наследие такой неслыханной древности, что Сократ или Геродот покажутся современниками.

– И каковы же выводы? – тихо спросил Джералд.

– Просты. Легенды сообщают о многих случаях, когда смертные побеждали богов. Возьмите хоть Зигфрида, сразившего воплощенный в драконье тело дух Разрушения. Никакого уныния, сэр. Справился Зигфрид – справимся и мы…

* * *

Предпоследний день пути оказался жарким – спасали шторы на окнах вагонов и открытые окна. После завтрака разговоры о неприятном предпочитали не заводить, в Белой Церкви вышли погулять на платформу – курьерский стоял полтора часа, пропуская два экспресса.

К вечеру погода начала портиться, с северо-запада наползли темные кучевые облака, моросящий дождик превратился в ливень с грозой, по крыше вагона застучал мелкий град, стало заметно прохладнее. Концессионеры разошлись по купе, Робер заявил, что в ненастье его всегда тянет в сон и что к ужину он скорее всего не выйдет. Тимоти с доктором и Джералдом распечатали колоду и взялись за покер, граф развалился на диване с «Антоновскими яблоками» Бунина, изнывавший от безделья Прохор ушел помогать повару.

Предстоял тихий, почти семейный вечер с той лишь разницей, что уютный дом не украшал собою столичную улицу, а резво катил к морскому побережью с впечатляющей скоростью пятьдесят верст в час.

– …Ева, извините, что тревожу, но у вас нет ощущения чего-то необычного? – Ойген, тихонько постучавшись, заглянул в купе мадемуазель Чорваш, листавшей иллюстрированный берлинский журнал «Люфтвахт», купленный еще в Петербурге. – Мрачноватый вечерок, не находите?

– Не хотела бы я сейчас оказаться под открытым небом, – Евангелина взглянула на окно, по которому хлестали косые струи дождя. – Настоящая буря, однако я не вижу в ней ничего исключительного, разве что подмоет насыпь и поезд пойдет под откос…

– Шутка не самая удачная, – вздохнул Ойген. – Мне слегка не по себе, да и голова побаливает… Спросил у графа, но его сиятельство уверяет, будто ничего странного не замечает. Может быть, я стал излишне мнителен? Вы не знаете, когда следующая стоянка?

– Сейчас взгляну, – Ева потянулась за блокнотом. – С ума сойдешь с этими русскими названиями… Смелу мы проехали больше часа назад, должен быть разъезд Помощная, далее Вознесенск, и завтра незадолго до полудня – Одесса. Три перегона, эта линия не так сильно загружена, как в центральной части страны. Осталось подождать четырнадцать или пятнадцать часов.

– И все равно будьте внимательны, – расплывчато сказал Ойген. – Нехороший вечер. Это не связано с «волшебством». Так, ничего определенного…

Может быть, определенности и не было, но господин Реннер места себе не находил. Спящий Хаген словно бы беспокойно ворочался, тревожа свое alter ego отсветами недобрых снов или видений. Обычно бургундский мажордом вел себя гораздо тише, неделями, а то и месяцами не давая о себе знать, пускай Ойген и знал: «вторая душа» следит за событиями в окружающем мире, усваивает новые знания и незаметно помогает своему носителю, бывшему малограмотному разнорабочему из Линца, осваиваться в новом окружении.

Ойген прошелся по поезду, от переднего тамбура мягкого «Пульмана» до кухоньки в салоне и перехода на открытую площадку товарного вагона, прицепленного к составу сразу за пассажирскими. Ничего подозрительного не заметил. Поговорил на немецком с кондуктором – нет ли каких затруднений? Тормозная система, печи, не засорились ли дымоводы? Никак нет, следим тщательно, колодки проверяют на каждой станции. А отчего вы, сударь, беспокоитесь?

– У вас ведь есть оружие? – вместо ответа поинтересовался Ойген. Кондуктор внимательно посмотрел на иностранца, промолчал, что означало согласие. – Держите под рукой, и остальных предупредите.

– У вас конкретные сведения? – построжал шпик в железнодорожной форме. Ему было настрого приказано прислушиваться к словам поднадзорных, инструкции были получены наиподробнейшие. – Подозрения?

– Предчувствия, – буркнул смутившийся Ойген.

– Вы просто устали от дороги, господин хороший. Еще бы, четыре дня сиднем сидеть в вагоне… Оставьте, в Белой Церкви получена телеграмма из столицы, осложнений никаких, за нами приглядывают по всей линии, полиция губерний, через которые проходит поезд, предупреждена.

– Следовательно, о нас знают многие… – неопределенно сказал Ойген и отправился к себе. Пролистал раскрытый на последних страницах томик Байрона, отложил. Вскоре по мягкому вагону прошел лакей, приглашая джентльменов к ужину. Монброн не отозвался, молодой парижский банкир завернулся в плед и тихонько посапывал: в поезде Робер спал по четырнадцать часов подряд.

К полуночи улеглись все, за исключением оставшегося на дежурстве лакея, более известного в определенных кругах в качестве жандармского вахмистра Потапова, состоявшего при Петербургском губернском управлении по Николаевской железной дороге. В три пополуночи курьерский на малом ходу миновал Александровку, еще через полчаса остановился в Вознесенске, к четырем пятнадцати вышел на мост через Южный Буг.

Начиналась самая таинственная и тихая часть ночи, грань между причерноморской кромешной тьмой, разрываемой только лучом прожектора паровоза и накатывающими с востока первыми рассветными взблесками.

Пробуждение было далеко не самым приятным. Тимоти, обладавший полезным качеством просыпаться мгновенно, как кошка, внезапно осознал, что рухнул с мягкого дивана на застеленный ковром пол и едва успел ухватиться за ножку купейного столика. Водопад звуков: свист паровозного гудка, визжат тормозные колодки локомотива, звон разбитых стекол, резкие человеческие голоса. Вагон ощутимо вздрагивает.

Крушение? Сошли с рельс?

Ничего подобного. За четыре версты до станции Березовка, где от главной линии Киев—Одесса отходила второстепенная ветка на запад, перед самым прохождением курьерского кто-то перевел стрелку и отправил состав на тупиковые пути, ведущие к угольным складам Березовки и товарной станции. Машинист и помощник заметили стоявшие впереди товарные вагоны и что было сил начали закручивать тормоза паровоза, одновременно резко снижая давление в котле, спуская пар. Немудрено, что концессионеры попадали с постелей – не так просто остановить идущий на высокой скорости поезд и не допустить грозившего в ближайшие секунды столкновения.

Курьерский не успел остановиться, как начался стремительный, мгновенный штурм.

Насыпи перед Березовкой-товарная не было, рельсы проложены по ровному полю. Наспех сколоченные деревянные лестнички в пять-шесть ступенек приставляются к вагону, удар тяжелым молотком в окно купе, фонтан стеклянных брызг, два-три выстрела в воздух и тяжелый, угрожающий рев:

– Лежать! Лежать! Не двигаться! Это налё-от!

Очухавшись, Тимоти увидел направленный в лицо ствол «смит-вессона», ровно такого же, как у него самого. Одна беда, принадлежавший мистеру О’Доновану револьвер был недосягаем: в саквояже, саквояж же стоял на багажной полке. Со стороны вагон-салона слышна редкая перестрелка – жандармы воюют, их просто так врасплох не возьмешь.

– Пан, будьте ласковы, вставайте, – жестко и в то же время чуть насмешливо сказал ворвавшийся через разбитое окно человек с револьвером. – Тихонечко, не порежьтесь, тут осколочки, потом на пятку месяц не встанете. Вставайте, вставайте… И без шуток!

Тимоти, разумеется, ничего не понял – говорили на русском, с мягкими малороссийскими согласными. Ничего себе, урожденный техасец угодил в историю, более приличествующую Дикому Западу эпохи освоения прошлого века! Кажется, это ограбление поезда!

Впрочем, общий смысл фразы был доступен – незнакомец, чей силуэт уже был хорошо различим в утренних сумерках, дважды резко поднял вверх дуло «смит-вессона», приказывает подняться на ноги.

Черт побери, непристойно же! На ночь Тимоти не надевал кальсон и нижней рубашки с длинными рукавами, предпочитая рациональное изобретение германского военно-морского флота – черные сатиновые трусы и теннисную майку. Сейчас, при чужом взгляде, выглядишь совершенно нелепо!

– Пан, штаны наденьте, – разбойник тоже оказался не чужд представлениям о приличиях и указал взглядом на брюки, аккуратно сложенные в кресле купе. – Боже ж мой, он не понимает! Как это по-вашему? Порте де панталон, ясно? Ну чего застыл? Порте!

Стрельба в соседнем вагоне затихла. Тимоти различил гневный возглас Джералда – в соседнем купе, и звериный рык графа Баркова, оглушительно сыпавшего резкими отрывистыми словами – явно ругательствами, смысл которых Прохор пытался донести до американца еще в столице.

Налет на курьерский осуществила профессиональная, слаженная и уверенная в себе банда, тут не поспоришь. Несколько дней спустя, при объяснениях с полицейскими, Тимоти уверенно заявил, что нападавших было человек восемнадцать-двадцать – трое захватили паровоз, приковали машиниста и бригаду браслетами-наручниками к поручням и рычагам, заткнув всем рты кляпами. Основная часть налетчиков сосредоточилась на вагон-салоне, где можно было встретить серьезное сопротивление, погибли кондуктор, оба лакея, повар легко ранен в шею. Остальные брали пассажиров в купе, по одному – неслыханная самоуверенность, пусть и оправдавшаяся.

– …Господа, у нас мало времени, – ошарашенных столь бурными событиями концессионеров в полном составе согнали в салон и усадили за обеденным столом. Тимоти успел понять, что бандиты явно рисуются: на вульгарных разбойников с большой дороги не похожи, все при пиджаках, полосатые брюки, котелки, яркие жилетки. – Давайте посмотрим, что у нас есть…

Главный, человек странной внешности – будто бы и европеец лицом, но с восточным разрезом глаз, в светлом бежевом костюме и вооруженный «Браунингом-1909» – изящной кошачьей походкой прохаживался по вагону. Его подручные успели стащить сюда чемоданы иностранцев и быстро их выпотрошить, свалив все самое ценное на столешницу.

Говорил узкоглазый по-французски, пускай и с ошибками, выдающими не самого образованного подданного Российской империи.

– Мои нижайшие извинения, господин граф, – бросив обратно на стол бумажник Баркова, сказал он. Алексей Григорьич и взъерошенный Прохор были единственными, кого нападавшие сковали наручниками, явно полагая, что соотечественники в отличие от заграничных господ могут начать нешуточно бузить. – При всем уважении, я не хотел обидеть вас лично, но всякая неприятность в этой жизни случается, никто не избавлен. Вы мне расскажете, кто тут господин Вулси, из Англии? А то в исподнем все равны, что биндюжник, что король?

– …! – кратко ответил Барков. Главарь только руками развел.

– Я не люблю ненужных жестокостей, и вы должны это понять, – он быстрым движением приставил браунинг к голове бледной Евангелины, плохо понимавшей, что происходит. – Но ведь не нужно грубостью делать так, чтобы из моего пистолета вылетела случайная пуля? Господин Вулси, отзовитесь?

– Уберите оружие, – попытался привстать Джералд, но его мигом усадили обратно, положив на плечи железные лапищи. – Это я. Что вам угодно, господа?

– Книга, – коротко ответил человек с восточными глазами. – Или копии с книги, о которой вы отлично знаете.

– Книга там, где ей и положено быть, – Барков сплюнул сквозь зубы прямиком на ковер салона. – В Царском. Вот вы, значит, откуда…

– Мы просто из Одессы, – пожал плечами господин с браунингом. – И ищем то, что нужно человеку, заплатившему деньги. Тогда отдайте копии, меня уверили, будто они при вас. Не вынуждайте меня выстрелить. Кому это нужно?

– Мишка, посмотри… – вякнул один из бандитов, стоявший рядом с Ойгеном. Австрияка начало слегка трясти. Хаген просыпался.

На обычных людей «превращения» господина Реннера обычно производили неизгладимое впечатление – эффект преображения весьма молодого человека в могучего бородача был силен, но тут вновь произошло странное: косоглазый, ничуть не смутившись, просто выстрелил Ойгену в грудь. На белой рубашке обозначилось кровавое пятно. Ева прикрыла рот ладонью. Монброн был близок к обмороку.

– Вы же видите, я серьезен до невозможности, – тихо сказал главарь. – И предупрежден о ваших шуточках. – Бумаги? Или следующей будет дама!

– Коричневый портмоне, – упавшим голосом сказал Джералд. – Вон там, справа, на столе. Но вы гарантируете, что…

– У меня контракт, – неприятно усмехнулся человек с восточной внешностью. – Сейчас взгляну. Да… Кажется, это то, что нужно. Косой, Фима, заберите все остальное – деньги, часики, оружие. Простите, господа, но это обычный налет: зачем я буду оставлять вам то, что смогу потратить сам?..

Они были стремительны и в какой-то мере безупречны: выпотрошили бумажники, концессионные документы отправили в печку кухоньки салона, единственно, не опустились до обшаривания карманов. Один из бандитов, перерывавший чемодан Баркова, нашел коробочку с Георгиевским крестом четвертой степени, покачал головой и положил орден на место; забрал только маменькин образок в золотом окладе с изумрудами.

– Прощения просим за неудобства, – сказал косоглазый, выставив перед собой пистолет и отходя к распахнутым дверям вагон-салона. – Посидите смирно совсем немного, и впредь мы с вами никогда не встретимся.

Замешательство концессионеров продолжалось не больше минуты. Разбойники ушли. Ева первая бросилась к Ойгену, за ней поспешил граф.

– Ублюдки, руки сковали… Евангелина, да отойдите же! Дышит! Странно, ранение в область сердца!..

– Дайте сюда! – заорал Тимоти, хватая со стола вилку. – Наручные браслеты фирмы «Джексон и Воль», они открываются моментально. Стойте спокойно! Прохор, иди сюда! Дай руки! Погодите, у меня второй пистолет лежал под подушкой, они его не нашли, вдруг вернутся?

– Не вернутся, – ответил мсье Вершков, быстро растерев запястья. – Одесские налетчики, про них столько в газетах пишут – появились из ничего, исчезли в никуда. Чувствуете, керосином потянуло? Мистер Тимоти, за мной бегом! Доктор, вы тоже!.. Ваше сиятельство!

Камердинер графа не ошибся – через разбитые окна отчетливо воняло чем-то нефтяным с дымной примесью.

Выскочили из вагона. На первой платформе с контейнерами полыхнул оранжевый костерок, лопнула банка с керосином, огонь начал расползаться.

– Я к паровозу, – рявкнул Тимоти. – А вы расцепляйте вагоны! Эти скоты решили нас сжечь!

– Прошка, давай! – его сиятельство самолично ухватился за винт крюка-замка, соединявшего платформу и товарный. Примчавшийся к локомотиву Тимоти тем временем быстро освобождал машиниста, отпирая замочек браслетов найденной тут же согнутой медной проволокой. – Пр-рохор, наляжем!

Паровоз громогласно фыркнул, остатка пара хватило, чтобы он прошел вперед еще ярдов пятьдесят, разъединяя основной состав с заполыхавшей факелом платформой. Удалось сохранить авто – «Руссо-Балт», стоявший на отдельной двуосной железнодорожной тележке, Барков с Прохором успели спасти от огня, зато все снаряжение концессии теперь превращалось в пепел: зарево пожара видели за несколько верст.

Конная полиция из Березовки подоспела четверть часа спустя. С ней прибыли два пожарных экипажа, которым делать здесь было уже нечего.

После рассвета разгромленный курьерский поезд с пассажирами и погибшими был доставлен маневровым паровозом на станцию.

Началось разбирательство. О происшествии незамедлительно телеграфировали куда следует.

В семь утра дежурный адъютант разбудил одесского шефа жандармов, князя Бобруйского-Думбадзе.

В девять доложили его величеству императору Всероссийскому Николаю III, в череде прочих чрезвычайных событий. Обычная сводка. Император выразил недовольство.

В полдень по Петербургу приватная новость незнаемыми путями дошла до Парижа, и с нею ознакомился некий Люк Анно.

Мсье Анно имел привычку думать, перед тем как действовать. Посему две телеграммы в Одессу он отправил только через сутки, тщательно взвесив все «за» и «против».

* * *

Записную книжку Робера де Монброна налетчики не отобрали, не видели в ней ценности. А ценность имелась великая – стихотворение Франсуа Вийона, ключ к шифру, с помощью которого обменивались сообщениями банковский дом «Монброн ле Пари» и ночной король Парижа. Робер, правда, о ней пока не вспоминал – не до того было.

Для Березовки, тишайшего и сонного южного городка уездного подчинения, ночное событие стало сенсацией номер один, затмившей даже вынужденную остановку на станции царского поезда восемь лет тому назад из-за поломки локомотива. Мещанки доселе обсуждали мельком виденные платья светских дам, вышедших подышать воздухом на перрон, а волостной старшина Нечипорук в пьяном виде любил хвастать, будто был допущен к перстоцелованию. Врал, разумеется.

К девяти утра все березовские обыватели, начиная от образованного станционного фельдшера и заканчивая распоследней торговкой гусями, знали, что стряслось нечто невероятное, по масштабу сравнимое если не с войной 1812 года, то уж точно с землетрясением или паводком двадцатилетней давности, когда в городишке смыло больше трети домов и обрушилась колокольня. Слухи распространялись самые невероятные. Нападение на поезд великого князя! Да нет же, на германского посланника, а устроили это турки или персиянцы! В Москву шел состав с золотом, налетчики ограбили четыре вагона, остальные пожгли! И так далее.

Спасибо становому приставу Березовки – человеку пожилому, бывалому и рассудительному: все сделал как надо. Раненых спешно отвезли на квартиру земского врача, в уезд отправили не только телеграмму с просьбой о помощи, но и гонца из числа урядников, немногих пассажиров курьерского разместили в доме помещика Федоршина, принявшего перепуганных заграничных господ и угрюмого петербургского графа с редкими гостеприимством и участием, чем отроду славилась Новороссия.

Становой в дело соваться не стал – как и положено, составил протокол о происшествии, распорядился десятским смотреть за стоящим на запасном пути составом в оба глаза и не пущать любопытных к вагонам, а сам предпочел дожидаться судейских и начальство из Одессы.

Начальство себя ждать на заставило: ко второй половине дня заштатную Березовку наводнили полицейские и жандармские чины, а также господа в партикулярном – приехал даже один генерал. Зевак от федоршинского дома с фальшивыми коринфскими колоннами и яблоневым садом оттеснили городовые, целый табун следователей принялся осматривать злосчастный поезд. Профессор медицинской кафедры Одесского университета Кульчицкий с ассистентами, прибывшие для освидетельствования раненых, немедля направились к врачу-земцу. Полчаса спустя профессор вышел из комнаты с вытянутым бледным лицом и пробормотал одно-единственное слово «Невероятно…».

Можно сказать, что Березовка оказалась на военном положении – допрашивали всех, кто хоть что либо видел или слышал: служащих товарной станции, пастухов, гнавших на рассвете стадо неподалеку от места происшествия, ночных сторожей. Выяснили, что несколько рессорных колясок с дутыми шинами были замечены на дороге, идущей с юга по берегу Тилигульского лимана, значит, гости действительно прибыли из Одессы. Потерпевшие описали налетчиков с портретной точностью, всем запомнился главарь – человек с «восточным лицом»…

– Восточным? – усмехнулся следователь, беседовавший с Джералдом. – Шрама в виде латинской буквы V над левой бровью не заметили, ваша светлость? Заметили, значит… Ну что ж, могу поздравить: имя вашего оскорбителя – Моисей Винницкий, он же Мишка Япончик. Бывший анархист, в 1907 году приговорен к виселице за убийство полицмейстера Михайловского. Помилован, казнь заменена на двенадцать лет каторги. Бежал два года назад. Гроза Одессы. Можно сказать, что вы дешево отделались, сэр. Это страшный человек. Номер первый в розыскных списках нашей губернии и седьмой по империи. Теперь давайте попытаемся составить опись похищенного.

– Сударь, – Джералд с колоссальным трудом пытался говорить невозмутимо. – Это катастрофа: они отобрали всё, документы, деньги, уничтожена значительная часть имущества…

– Сожалею, но немедленно вернуть ценности и бумаги мы вряд ли сможем. Ни одна облава на банду Япончика пока – подчеркиваю, пока – не принесла результатов. Итак, сэр, продолжим…

Глава пятая Тихий город на море

Одесса,

1–10 апреля 1914 года

На пороге гостиничного номера стоял молодой человек, одетый по последней моде – жемчужно-серый сюртук, темный жилет с флорентийской вышивкой шелком, идеально отглаженные белые брюки. Выглядел гость молодо, не старше двадцати трех лет. Лицом симпатичен, глаза карие и внимательные, чуть навыкате, тончайшая ниточка темных усов, волосы зачесаны назад и смазаны бриллиантином.

С первого взгляда незнакомец производил впечатление самое благоприятное, однако Тимоти сразу отметил, что движения у визитера неуловимо-хищные, словно у дикой кошки, а сюртук справа на груди едва заметно оттянут, будто в внутреннем кармане лежит тяжелый предмет. Какой именно, лучше не интересоваться…

Сразу же выяснилось, что молодой человек по-французски не говорит, следовательно, к людям светским не относится. Переводить пришлось Прохору:

– Его зовут Бенцион Крик, – сообщил камердинер. – Но предпочитает, чтобы к нему обращались по прозвищу: Король.

– King? – уточнил Джералд. – То есть Le Roi? Любопытно, почему? Ну что ж, никаких возражений. Попросите его присесть, мсье Вершков, и предложите вина…

– Почему? – отозвался присутствовавший здесь же Барков на галльском наречии. – Вы представляете себе карточную колоду, милорд? Король – старшая фигура, туза исключаем. В одной из русских уголовных традиций предводитель шайки налетчиков, так называемой «масти», обычно именуется «королем», прочие члены банды так же распределены по значениям карт – «дама», валет», «джокер», «десятка» и так далее.

– Неужели? – Джералд вздернул левую бровь. – Надо было сразу догадаться, что протеже мсье Анно принадлежит к соответствующему… гм… сословию. Фамилия у него, кажется, не славянская?

– Черта оседлости, – поморщился граф. – Я же вам рассказывал.

– Да, конечно… – Джералд перевел взгляд на расположившегося в кресле Крика, затем на Прохора. – Господин Вершков, спросите Короля, чем он может содействовать?

– Вначале я бы хотел узнать в точности, что стряслось, – спокойно ответил гость. – Если у меня не будет верных сведений, у вас не будет помощи. Это дважды два, мосье англичанин…

Прохор закашлялся и перевел как сумел.

Было уже пять дней, как невезучие концессионеры поселились в номерах «Аркадии», что на Ланжероновской улице, близ Думской площади Одессы. Личным распоряжением полицмейстера в «Аркадии» иностранцев приняли без паспортов (документ чудом сохранился лишь у Евангелины. Разбойники Япончика болгарский паспорт не нашли только потому, что книжечка завалилась за подушку купейного дивана), а минимум денег на первое время удалось раздобыть в одесском филиале «Банк де Марсель», тесно сотрудничавшим с семейным предприятием Монброна.

Попутно Робер отправил несколько важных телеграмм – уведомлял центральную контору об «утере» двух чековых книжек, своей собственной и Джералда (номера билетов с такого-то по такой-то) и затребовал выдачу новых с гарантиями через «Банк де Марсель». Выправив в полиции надлежащие бумаги, иностранцы обратились в свои консульства за помощью в восстановлении документов, а это очередная задержка, тем более что в Одессе не было представительства САСШ и Тимоти с доктором Шпилером могли получить паспорта только съездив в губернию. Следует также добавить, что концессионеров не оставляло в покое Охранное отделение – слава богу, жандармы навещали потерпевших в отеле, а не требовали явиться в полицейское присутствие. Говоря кратко, не было ни минуты покоя.

Через день после бурных событий в Березовке, в «Аркадию» на имя Робера де Монброна пришла удивительная телеграмма в восемьдесят четыре слова. Да-да, целых восемьдесят четыре слова полнейшей чепухи, способной свести с ума любого телеграфиста: бессмысленный набор французских цитат из Бальзака, Эрнеста Ренана и Шодерло де Лакло с единственной припиской для служащих телеграфа: не должно быть ошибки ни в одном символе! Оплачена была депеша по высшему разряду, целых двести девять франков. Пункт отправления – Фонтенбло, округ Парижа.

Как и откуда Люк Анно узнал о злоключениях своего подопечного Робера, осталось неизвестным, но меры были приняты самые экстренные и значительные.

…Известно, что преступные организации Европы и САСШ не только конкурируют меж собой, но частенько весьма плотно сотрудничают – если у них обнаруживаются общие интересы. Обеспечить контрабандные пути и бесперебойную доставку опиума из Индокитая, сибирского золотого песка или неограненных алмазов, незаконно добываемых в Ленском крае, можно только совместными усилиями – за переправку ценного груза платится процент, здесь ты помог нам, в ином случае мы поможем тебе.

Негласные соглашения между уважаемыми деловыми людьми (обычно никогда друг друга и в глаза не видевшими) исполняются безупречно – репутация дороже всего, однажды запачкавшись уже не отмоешься. Да и если подведешь коллег по-крупному и злоумышленно, тебя непременно найдут, хоть в Лондоне, хоть в Бильбао.

Партнером мсье Анно в Одессе третий год являлся некий Беня Крик по прозвищу Король, талантливый юноша, быстро создавший себе устойчивое реноме – честен, дела ведет с размахом, не алчен, слово держит. Недостатками господина Крика являлись излишняя бесшабашность и страсть к громким эффектам, но эти малозначительные изъяны можно было списать на молодость и южный темперамент – в понятиях Люка Анно одесситы приравнивались к неаполитанцам или сицилийцам, с которыми у парижского ночного короля издавна были тесные взаимоотношения.

Одесса – один из крупнейших портов на юге Российской империи. Поток грузов через город идет колоссальный, а это широчайшие возможности для бизнеса, пускай Париж и Одессу разделяют полторы тысячи миль по прямой. Деятельность мсье Анно не ограничивалась рубежами Франции, свои «представительства» он держал на пространстве от Гонконга до Рио, и от Нью-Йорка до Нагасаки. Россия – это меха, золото, драгоценные камни, предметы искусства. В конце концов, продовольствие: Люк не чурался проворачивать масштабные операции с зерном, какая разница, чем зарабатывать деньги? Побочный доход – тоже доход.

Для успешных трудов на авантюрном поприще необходимы надежные, проверенные связи. Посколькумсье Крик завоевал достаточный авторитет среди контрабандистов черноморских гаваней России, Оттоманской империи, Австро-Венгрии и Болгарии, старые знакомцы Люка Анно рекомендовали перспективного молодого человека парижскому мэтру, но предупредили – Король грешит вооруженными налетами, а это рискованно. Такие рано или поздно заканчивают каторгой или виселицей.

Мсье Анно пожал плечами, вспомнил юность, когда сам был апашем в квартале Марэ, ответил нечто наподобие «все под Богом ходим» и принял решение проверить, каков господин Крик в деле – как раз из Екатеринбурга через Одессу в Тулон должна была пройти партия изумрудов и малахита.

Беня Крик повел себя с новым партнером по-джентльменски – во-первых, слыхал из десятых уст о Люке Анно, во-вторых, непреложный закон «ты мне – я тебе» выполнялся им свято. Уважай других, и тогда сам заслужишь уважение. Семь процентов гешефт несолидный, но одно дело деньги, а совсем другое – репутация. Две большие или четыре маленькие разницы, как говорят на Молдаванке. Как знать, вдруг однажды заочные знакомства в далеком Париже пригодятся?

И закрутилось. Со временем оборот между портами Одесса – Тулон – Марсель довели до семидесяти тысяч рублей в год чистыми, с предварительным вычетом накладных трат. Весьма солидно, а затруднений немного – подмазать таможенного чиновника, уплатить капитану судна, принять-отправить товар. Смех один.

Самый удачный налет на банк или почтовый поезд – с непременной стрельбой и погоней! – редко приносил больше пяти тысяч, да и не каждый день будешь устраивать шум на всю губернию! А тут исправная прибыль. За другие глупости Бениной «масти» пусть никто не волнуется – дело молодое, от судьбы всяко не уйдешь. Кому от роду суждено быть застреленным жандармом, того и застрелят. Подобные мелочи Беню Крика нисколько не волновали.

…Не далее как вчера в дом Менделя Крика, биндюжника и человека на Госпитальной улице уважаемого, прибежал мальчишка-посыльный и передал депешу для Короля – в конверте со штемпелем городского телеграфа. Где тогда находился Беня и что именно делал неизвестно, однако конверт он получил уже через двадцать восемь минут. Вскрыл. Позвал Рувима Голубчика по прозвищу «Студент» – во всей «масти» он был самым образованным, целых три курса университета, откуда Рувима изгнали за нигилистические взгляды.

Выслушав перевод, Беня соотнес привычную телеграфическую тайнопись господина Анно с реальностью. Достал из коробки турецкую папиросу, чиркнул спичкой и, прежде чем прикурить, сжег почтовый бланк.

– Будет грубостью не уважить такого солидного человека, – сказал вслух Король. – Он не станет просить за босяков. Студент, сходи на Ланжероновскую, проверь номера «Аркадии» – не хочу увидеть там синие мундиры… И узнай за иностранца с фамилией Монброн: он не из тех, кого намедни пощупал за мошну Япончик в Березовке?

– Сдается мне, как раз из этих, Король, – развел руками Студент. – И псы пасут их как тонкорунных овечек, весь город давно знает.

– Сходи-сходи, – кивнул Беня Крик. – Не убудет. Хорошо воспитанные люди не отказывают друзьям в ничтожной просьбе – это я не про тебя, а про человека из самого Парижа. Одна нога здесь, другая там, Студент.

– Обе уже там, – подтвердил Рувим Голубчик, водрузил на голову темно-малиновый котелок с блесткой и сгинул.

Вернулся через два часа с докладом. Интересующие Короля господа живут в апартаментах люкс третьего этажа, в фойе отеля замечены два шпика, еще один заменяет коридорного, снаружи пять полицейских в форме, два в статском. Не шуточки.

– Стерегут их не от Левки Быка, не от Япончика и не от вас, Король, – заключил Студент. – Тут, я думаю, дело посерьезнее. Есть мнение, что политика, иначе не ввязывалась бы охранка.

– Политикой я не занимаюсь, – веско сказал мосье Крик. – Прибыли никакой, а грустного много. Шпионы? Нелепо. Мой парижский тезка не вступится за политических, он деловой человек, а не мишигер из богадельни при Бродской синагоге. Ты прав, Студент: дело тут не только посерьезнее, но и поинтереснее. Подводить компаньона некрасиво, какие потом пойдут разговоры о Короле – его вежливо попросили помочь, а он повел себя будто мануфактурщик?.. Узнал, кто таков Монброн и чем дышит?

– Он там не один, – уточнил Студент. – Престранная компания, ей-богу, Король. С виду приличные люди: целых два графа, причем оба явно не из Бердичева или Житомира. Еще американцы и загадочная незнакомка. Пестренько, вы не находите, Король?

– Два графа? – щелкнул языком Беня Крик. – Это вызывает любопытство. Я пойду.

– А шпики?

– А что шпики? Пускай трудятся, им никто не хочет мешать.

* * *

– …Нет-нет, о гонораре и речи быть не может, – решительно отказался Король. – Вы меня обижаете, мосье Вулси! Это обычная дружеская услуга! Но, конечно, рискованно – Япончика нахрапом не возьмешь, тут нужна не сила, а чуточку ума.

– Прежде всего нас интересуют люди, которые наняли этого бандита, – веско сказал граф Барков. – Бумаги, деньги – это сущая мелочь, восстановим, новое снаряжение купим…

– Любой требуемый товар я вам достану без промедления и с хорошей скидкой, – кивнул Беня. – В Одессе можно купить всё, даже слона, если таковой вам вдруг понадобится. Теперь слушайте меня всеми ушами: мосье Япончик человек неприятный и в общении тяжелый, любит впадать в крайности. То, что Мишка никого из вас не убил, можно считать маленьким чудом.

– Почти убил, – буркнул Джералд. – Господину Реннеру он стрелял в сердце. Преднамеренно.

– «Почти» – это не в счет. Вот что я вам скажу, господа хорошие: деловые люди в Одессе уважают правила и я не хочу выставлять себя беспардонщиком. Пылкой любви к Япончику я не испытываю, но и заклятым врагом не считаю. Чтобы взять его в оборот, он должен смертно оскорбить Беню Крика – тогда каждый увидит, что правда на стороне Короля и я вправе вернуть долг с переплатой. Это обязательное условие.

– Но мы-то чем можем помочь? – с трудом скрывая брезгливость, осведомился Алексей Григорьевич. Его сиятельству было неприятно сознавать, что помогать концессии вызвался какой-то налетчик, да вдобавок и youpin.

– Пророк Моисей однажды сказал евреям: уходить из Египта надо толпой, иначе по отдельности вы заблудитесь. Так же и сейчас – я играю, вы ассистируете.

– О господи, – вздохнул граф. – И что же вы предлагаете, Король?

– Я объясню… Позвольте газету? Вот заметка про некоего американского путешественника, остановившегося сейчас в Варне…

Выяснилось, что Беня Крик обладал хорошей фантазией: импровизированный план был прост, остроумен и в чем-то даже забавен. Прохор, как человек с чувством юмора, заулыбался и одобрил, Барков лишь плечами пожал. Джералд и Робер переглянулись и тотчас поняли, кто поможет Королю в осуществлении этой нехитрой аферы – разумеется, Тимоти, который вместе с доктором Шпилером и Евой находился в соседнем номере, приглядывая за выздоравливающим Ойгеном.

– Возражения, дополнения? – спросил мосье Крик по окончанию своей речи. – Я не требую общего участия, вас нужно всего два человека! В крайнем случае – три. И я попросил бы одолжения: скажите полицейским, чтобы духу их рядом не было. Если в охранке еще остались умные люди, они послушаются.

– Я обещаю поговорить с обер-полицмейстером, – бросил граф.

– Тогда позвольте откланяться. Мой человек заглянет вечером, обговорить детали, к послезавтра будьте готовы.

С тем Беня Крик отбыл, оставив концессионеров в изрядном недоумении.

– Что вы на меня смотрите, будто на статую Наполеона? – после долгой паузы взбеленился Робер. – Мсье Анно характеризует этого красавчика с наилучшей стороны! Мсье Барков, чем нам помогли хваленые русские жандармы и тайная полиция? Увы, они оказались бессильны! Сейчас надо хвататься за любую соломинку!

– Разве я сказал слово против? – развел руками граф.

– Попробовать можно, – поддержал Робера Джералд. – Господин Крик вовсе не выглядит закоренелым каторжником, мне он показался вполне симпатичным юношей. Бесспорно, я понимаю, что встречаться с ним ночью… Кхм… На большой дороге не рекомендуется, но в данный момент цель оправдывает средства. Или мы на какое-то время избавимся от назойливых соперников в лице Приората, или предприятие будет погублено. Нам требуется фора как минимум в два месяца!

– А потом? – тихо спросил Робер.

– Потом что-нибудь придумаем! При удачном исходе, у нас в руках будут серьезные козыри! И предмет для торговли с конкурентами!

– Вашими бы устами, да медок хлебать, – сказал по-русски Барков, но сразу вернулся к общепринятому в концессии французскому. – Хорошо. Пускай господин Крик и уверяет, будто дело пройдет гладко, но мы с Прохором Ильичом поучаствуем беспременно. Наблюдателями. Так, Прохор?

– Как скажете, Алексей Григорьич…

– Да и к этому Япончику у меня свой счет – матушкин образок надо вернуть.

– Мы все глубже погружаемся в пучину беззакония, – констатировал Джералд. – Мой прадедушка-пират был бы счастлив узнать, что отдаленный отпрыск также избрал стезю джентльмена удачи… Но оставим иронию и отнесемся к предложению Короля серьезно. Робер, ты не мог бы позвать Тимоти, если, конечно, он не очень занят? Ойген, к счастью, уже не при смерти.

– Исключительная живучесть, даже с учетом его невероятных способностей к «волшебству», – проворчал Барков. – Грешно так говорить, но я Реннеру отчасти завидую. Какая невероятная сила в нем скрыта…

* * *

Граф ничуть не преувеличивал и не лукавил: огнестрельная рана, полученная Ойгеном была смертельна безусловно. Пуля вошла в четвертое межреберье, на три пальца левее грудины и застряла в левой лопатке – Япончик знал, куда стрелять. Доктор Шпилер потом объяснял, что теоретически должна быть повреждена ткань сердца и совершенно точно – одна из легочных вен и легочный ствол, что означает если не моментальную, то по крайней мере очень быструю смерть. От одной до трех минут, в зависимости от тяжести внутреннего кровотечения. Бывают случаи, когда при аналогичном ранении пуля не задевает жизненно-важные сосуды, но это казус. Один на миллион.

Благополучный исход можно было объяснить только «магнетизмом» Хагена – в первые часы после выстрела кровяное давление упало настолько, что пульс едва прощупывался только на сонной артерии, кожа Ойгена сделалась «мраморного» цвета, дыхание редкое и прерывистое. Шпилер был уверен: раненый умрет в любом случае, не поможет и срочная операция, которую в условиях амбулатории земского доктора Березовки сделать невозможно. Но ближе к вечеру одесский профессор Кульчицкий констатировал резкое улучшение: начало восстанавливаться кровоснабжение, к пациенту вернулось сознание и – чего ранее в медицинских трудах не отмечалось! – пуля «вышла» самостоятельно, организм ее словно бы выдавил. Рана начала рубцеваться, ожог исчезал на глазах. Неудивительно, что профессор выбежал из комнаты с вытаращенными глазами…

Следующим днем Ойгена доставили на станцию на носилках и поездом отправили в Одессу. Ложиться в госпиталь при медицинской кафедре университета он отказался категорически, пускай господин Кульчицкий и обещал отдельную палату, самый лучший уход и личное наблюдение: профессор был потрясен невиданным феноменом. Уговорились, что мэтр будет ежедневно приходить в гостиницу вместе с двумя ординаторами – категорически отказаться от его услуг невозможно, во-первых, такое будет выглядеть неучтиво, во-вторых, привлечет внимание полицмейстера, лично рекомендовавшего светило медицинской науки…

Таким образом, концессионеры поселились в «Аркадии» вместе, не разделяясь, что привело бы к дополнительным неудобствам и тревогам. Жандармы в свою очередь клятвенно заверили: охранять гостей Одессы будут как монарших особ, получено наистрожайшее предписание из Петербурга.

– Монарших, значит? Помнится, государя-императора Александра Освободителя, царствие ему небесное, доохранялись, – полушепотом произнес тогда Барков. Жандармский капитан покосился на графа неодобрительно и обиженно, но промолчал: все-таки именно его ведомство отвечало за литерный поезд и пассажиров. Пусть сотрудники корпуса погибли геройски, но задачу не выполнили. – Для нас из столицы сообщения есть?

– Телеграмма от господина Свечина. Прочитаете – вернете мне, отдавать на руки не положено. Инструкция, ваше сиятельство.

Подполковник Свечин лишь выражал сочувствие и докладывал, будто расследование «медленно, но верно движется». Никакой новой информации – делайте что хотите, господа, мы же будем «содействовать по мере возможностей».

…Впрочем, настоящее содействие со стороны жандармского ведомства воспоследовало: через час после визита мосье Крика по прозвищу Король, «Аркадию» посетил чиновник в вицмундире, не больше не меньше статского советника. Извиняющимся тоном сказал будто только что с вокзала, с херсонского поезда. Со спешным пакетом от губернатора.

Барков, тяжко вздохнув, вскрыл пакет – небось в Херсон пришла грозная депеша из сфер поднебесных, и его высокопревосходительство спешит с извинениями за препечальный инцидент, случившийся в вверенной ему губернии. В лучших традициях гоголевского «Ревизора».

Ничего подобного: краткое послание в один абзац, вежливое сожаление о случившемся, шесть новехоньких паспортов со всеми визами-печатями соответствующих дипломатических миссий и десять тысяч рублей хрустящими пятисотрублевыми ассигнациями, «Петрами Первыми» – в качестве возмещения за потери.

Ай, как приятно, оказывается в России существуют чиновники, способные не разводить долгую куртуазию с китайскими церемониями, а просто делать свое дело.

Статского напоили чаем и выпроводили. Ушел довольным.

– Живем, – откомментировал Тимоти. Пролистал свой документ с гербовым орлом САСШ на обложке, удовлетворенно хмыкнул. – Минус одна проблема. Вернее, две – деньги были нужны до зарезу, когда еще Монброн договорится с марсельским банком о крупных выплатах?.. Значит, сегодня нас ожидает еще один визит? Гангстеры мистера Короля? План восхитительный, ну чисто Нью-Йорк или Чикаго, а не тихий курортный город на Черном море!

– Это Одесса-то тихий город? – откровенно фыркнул граф Барков. – Дорогой Тимоти, да ваша хваленая Америка по сравнению с Херсонской губернией покажется умиротвореннейшим уголком, сплошь населенным пожилыми дамами с рукодельем в руках и подагрическими седыми джентльменами, интересующимися только биржевыми сводками в газетах и покером по вечерам.

– Приезжайте в Хьюстон или в Даллас, граф, – пожал плечами Тимоти. – Тогда и поспорим.

* * *

ИЗ ГАЗЕТЫ «ОДЕССКАЯ ПОЧТА»,

УТРЕННИЙ ВЫПУСК ЗА 6 (19) АПРЕЛЯ 1914 ГОДА

Происшествия

В анатомическом театре университета студенты-союзники выбранили слушательниц проститутками; за оскорбленных вступились другие студенты; союзники угрожали револьверами, но схватка предупреждена прибывшим ректором.

Судебные новости

В Одессе профессиональные свахи еврейки Ляпис и Феллер в прошении, поданном миров. судье 1-го уч., заявили, что они в течение полутора лет по просьбе г-жи Р. Магазинер искали ей жениха, по их словам – «трудились и ломали ноги», а в результате, когда г-жа Магазинер обвенчалась с предложенным ими женихом, то невеста отказалась уплатить обещанные 100 руб. В удовлетворение правильности иска свахи просили опросить двух свидетелей. В камеру явились истица и ответчица. Последняя объяснила, что вышла замуж не за того жениха, которого ей рекомендовали свахи. Мировой судья, отказав в допросе свидетелей со стороны истицы, в иске обеим свахам отказал.

Светская хроника

Сегодня в Одесский порт с большим фурором прибыла яхта американского фабриканта, миллионщика и известного спортсмэна г-на Дональда Мак-Алистера, совершающего круиз по Средиземному, Адриатическому и Черному морям. Газеты Константинополя и болгарской Варны ранее публиковали, что после остановки в этих городах г-н Мак-Алистер направится непосредственно в Крым, где остановится на две недели в Севастополе, однако прихоть богача Нового Света привела яхту «Филадельфия» в наш город и замечательное судно можно теперь увидеть всем желающим возле причала Карантинной гавани неподалеку от Воронцовского маяка.

Путешествует г-н Мак-Алистер только в сопровождении секретаря, также увлекающегося парусным спортом, и одного телохранителя из индейцев-семинолов, отличающегося неслыханной для европейцев точностью стрельбы из револьверов. И это неудивительно – в сейфе яхты нувориш из САСШ хранит свою коллекцию алмазов, с которой не желает расставаться даже во время длительных путешествий. Стоимость камней оценивается в 100.000 рублей.

Планы г-на Мак-Алистера относительно посещений достопримечательных мест Одессы редакции остаются неизвестными, но мы будем оповещать нашего читателя о визитах неожиданного гостя, известного своей эксцентричностью и чудачествами.

Соб. корр. «Одесской почты» Шпилька

* * *

– Мa parole, мосье Крик, вы пижон! – говорил Королю некто, обладавший навеки прилипшим прозвищем «Боцман». – Я не хочу вас обидеть, ни-ни, но в вашем положении играться с яхтой – это приготовительный класс гимназии! Зачем вам яхта, Король? Купите автомобиль!.. Автомобиль в моде и это шикарно, но яхта – пижонство и моветон!

Как Боцмана звали на самом деле, не знал никто, кроме него самого, однако слухи об этом человека ходили разные и весьма замысловатые: в пух проигравшийся в карты великий князь, военный флотский адмирал, попавший в немилость у предыдущего царя (к Николаю III привыкнуть еще не успели, отчего «предыдущим» традиционно именовали Александра Миротворца), счастливо избежавший казни лейтенант Петр Шмидт, и даже незаконный сын раввина Главной синагоги, что на углу Еврейской и Ришельевской, рава Эфраима Кацнельсона – за все эти версии говорили хорошие манеры Боцмана, внешность аристократа, обходительность и за версту видное университетское, а то и академическое образование.

Правду, как уже сказано, знал только Боцман, а Одесса любит тайны. Загадочные тайны, по выражению начитавшейся французских романов сестры Короля Двойры Крик.

Ремесло у Боцмана было архаичное, романтическое и по нынешним временам неслыханно предосудительное: капер. То есть пират. Флибустьер. Каперствовал этот высокий, седоусый и ясноглазый господин по патенту «ночных королей» Одессы, по необходимости и требованию захватывая небольшие баржи, рыболовецкие суда или тихоходные грузовые пароходы с ценным грузом.

Власти охотились на Боцмана много лет, однако никто кроме «королей» не знал, как он выглядел в лицо. Объясняясь манером нигилистов, Боцман соблюдал строжайшую конспирацию.

– Мосье Боцман, я прошу не для себя, – улыбнулся Беня Крик. – У меня есть друзья, им нужно. Но это должна быть такая яхта, чтоб князь Бобруйский-Думбадзе, увидев, вытянется во фрунт и приложит руку к фуражке. Роскошная яхта.

– Для вас, Король, – все что угодно. Но вы понимаете, придется прогуляться за границу. Возможно, в Констанцу. Вы же хотите не простую, яхту, в Одессе раньше не виданную?

– Именно так, – подтвердил Беня Крик, вынул из кармана бумажник, отсчитал требуемую сумму и передал деньги Боцману. Расходы его не беспокоили. – Чем быстрее, тем лучше.

– Король, не надо меня обижать. Если вам надо яхта, она будет в гавани утром.

– Надо, мосье Боцман. И вот еще какое… Я не очень вас побеспокою, если попрошу еще об одной крошечной услуге? Я хочу, чтобы яхта выглядела так. – Беня Крик передал Боцману вырезку из иллюстрированного журнала «Нива». – Детальные точности не интересуют. Интересует фасон.

– Еще два часа трудов, – кивнул Боцман. – Как скажете, Король. И с вас поверх оговоренного ровно тридцать рублей на краску и гонорар малярам.

– У меня без сдачи. – В пальцах Бени ниоткуда появилась свернутая вчетверо пятидесятирублевая бумажка. – Оставшееся – малярам.

– Они будут рады выпить за ваше здоровье, Король, – с дворянской учтивостью слегка поклонился Боцман. – Насколько я понял, дело самое деликатное?

– Деликатнее некуда. Но в вас я уверен, мосье Боцман. Зачем лишние слова?..

* * *

Через день после беседы Короля и загадочного Боцмана в гавань Одессы вошла двухмачтовая яхта, украшенная множеством разноцветных вымпелов. По белому борту шли две параллельных линии, красная и лазурно-синяя, на корме колыхался флаг Северо-Американских Соединенных Штатов со звездочками и полосками. Название судна выведено крупными голубыми буквами: «Philadelphia».

Как и указуется правилами, яхта ошвартовалась в Карантинной гавани для досмотра. На борт поднялся чиновник таможни и вскоре покинул дорогой кораблик с ошеломленно-глуповатым выражением лица: карман коллежского секретаря приятно отягощали триста рублей мзды, полученной от заграничного миллионщика. Тот же чин в гавани Петербурга взять постеснялся бы, а то и просто швырнул деньги прочь – оскорбление…

Через полчаса и сам герой утренней прессы соизволил появиться на палубе – высокий господин в матроске, африканских шортах и с короткой рыжей бородой. Мистер Мак-Алистер изволил устроиться в шезлонге, то ли слуга-индеец, то ли секретарь (со стороны набережной было не разглядеть), подали американцу бокал с прохладительным и газету. Газета, кстати, была русская – срочно доставленная по приказу недавнего коллежского секретаря.

Стоит ли говорить о том, что извещающие о намерении богача Мак-Алистера посетить Одессу «телеграммы из Варны», доставленные в редакции минувшей ночью, сама яхта, ее владелец и «невероятно умелый в стрельбе семинол» были виртуозной подделкой. Фантомом, вызванным к жизни изобретательностью Бенциона Крика и способностями к лицедейству Тимоти О’Донована, обожавшего веселые розыгрыши.

Как и всякий ирландец по происхождению, Тим обрастал золотисто-рыжей бородой моментально – в обычные дни брился он дважды в сутки, утром и вечером. За два дня Тимоти вполне мог приобрести колониальный образ, что от него и требовалось.

Под семинола загримировали Прохора – побрили голову, лицо и руки вымазали наилучшим театральным гримом цвета «мягкий бордо», наиболее подходившим к оттенку кожи североамериканских индейцев, а его сиятельство Алексей Григорьич (пожертвовавший усами, между прочим! Ничего, заново отрастут!), пуделино-завитой и осветленный пергидролем, обернулся «секретарем американца». Повязку с лица пришлось снять и использовать искусственный стеклянный глаз, носить который граф терпеть не мог. Однако ради дела можно пойти на любые жертвы.

После всех превращений осуществленных тетей Бени Крика – толстой неприветливой еврейкой, гримершей из Оперного театра, – узнать всю троицу было решительно невозможно. Прежние черты угадывались только в Тимоти, но образ портили бородка и очочки (с обычными стеклами), и это если не считать костюма, скрупулезнейше скопированного с фотографических изображений настоящего мистера Мак-Алистера, публиковавшихся в журнале. Вышло похоже до невероятия.

Флибустьер по прозвищу Боцман добыл требуемую яхту за сутки, как и обещал: маленькая флотилия скромного черноморского пирата вышла из Сухого лимана (шестивесельные парусные ялы разбойников стояли в Бурлацкой балке) на рассвете, спустя три часа в открытом море было обнаружено аж три подходящих судна, одно под русским и два под румынскими флагами – весна, богачи развлекаются!

В результате произошел стремительный абордаж одного из румын, экипаж (трех господ, слугу и даму) скрутили, завязали глаза, перетащили на пиратский ял и вскоре высадили на пустынном румынском берегу.

Новенькая яхта с названием «Галати» была приведена в Бурлацкую балку, где с достойной уважения к талантам Боцмана быстротой превратилась в «Филадельфию» – нанести рисунок по борту и эмблемы трудностей не составило. Отличить сумеет только профессионал, и то по различиям в парусном вооружении. Профессионал, но не репортер!

Господа концессионеры прибыли на рассвете – рессорные коляски и вооруженное сопровождение предоставил Беня Крик, снова категорически отказавшийся слышать даже одно-единственное слово о гонораре и готовый смертно оскорбиться на Джералда, по англо-саксонской традиции полагавшего, что за любую услугу следует уплатить.

Боцман осведомился, ходили ли господа под парусом раньше? Нет? Что ж, это поправимо. До Одессы из Сухого лимана вас доведут знающие люди, яхту пришвартуют, а потом незаметно сгинут.

Как?

Чепуха, господа, не в первый раз. И умоляю, не выходите потом в море самостоятельно. Потопнете, а грех на моей душе останется. Яхта ведь должна стоять в Одессе? Ну и славно.

Получилось идеально. «Филадельфия» прибыла в порт назначения, трое морских апашей Боцмана исчезли в никуда (двое прыгнули в воду перед устьем Карантинной гавани и поплыли к молу, третий помог с причаливанием и сделал то же самое, благо надзор за пирсом строгостью не отличался), и с тем магнат Дональд Мак-Алистер мог считать первую часть представления сыгранной.

Самый шустрый репортер прорвался на «Филадельфию» в одиннадцать утра и в дневном выпуске газеты появилось первое краткое interview с неожиданным гостем города.

* * *

Король предпочитал действовать быстро, но без суеты: во-первых, никто не знает, когда настоящий мистер Мак-Алистер на не менее настоящей «Филадельфии» выйдет из Варны и отправится в Крым (его появление в Севастополе немедля раскроет мистификацию, телеграф ведь работает исправно!); во-вторых, известие о «брильянтах на сто тысяч» уже должно было достигнуть ушей того, кому и предназначалось. Таким образом, фальшивый миллионщик мог получить серьезные неприятности ближайшей ночью, а вернее под утро…

Днем Тимоти с Прохором отправились в экскурсию по Одессе – наняли шикарный лаковый экипаж, коляска вышла с Приморской улицы в город и неторопливо направилась к центру: по Дерибасовской к Греческой площади, потом налево на Александровский проспект.

Заокеанских визитеров сопровождали четыре пролетки с журналистами, но это американца не беспокоило – видно, что человек привык к вниманию прессы и не обращает на назойливых газетчиков и малейшего внимания.

От взгляда последних не ускользнуло, что богатей посетил «Ювелирную торговлю Зельцера и Бердичевского», лучший магазин города, торгующий золотом и камнями. Пробыл внутри сорок минут, и вышел в окружении сонмища чуть не плачущих от счастья приказчиков, которые перед покупателем едва только розовые лепестки не рассыпали.

Тотчас стало известно: Мак-Алистер купил ограненный в виде капли изумруд чистейшей воды в девять карат, отдав за него две тысячи рублей, сумма невольно внушающая уважение. Новость, разумеется, появилась в вечерних листках и стала известна всему городу.

Более ничем особым иностранец себя не проявил. Отобедал в ресторации «Бельведер», раздав чаевых не меньше, чем на сотню, в торговле купца Вяхирева «Готовое платье из Парижа и Вены» приобрел белый льняной костюм, выпил сельтерской с сиропом в кафе a’la Paris на Соборной площади и с наступлением сумерек отправился обратно в порт: следовательно, господин Мак-Алистер снимать номер в гостинице не желает, предпочитая ночевать на яхте. Извинительная причуда.

– …Охрана в Карантинной гавани смешная, – втолковывал Король, полный день отсиживавшийся в капитанской каюте лже-«Филадельфии» и ожидавший возвращения Тимоти с Прохором, коим было вменено в обязанность непременно вызвать интерес репортеров. – Четверо олухов из Корпуса пограничной стражи в караулке при въезде, шесть ночных сторожей. Если мосье Япончик решится на налет, пройти к причалам он сможет быстрее, чем я скажу «а». Моя «масть» прибыла сюда засветло, спрятались в шаланде дальше по пристани и в соседнем пакгаузе. За портом следят в десять глаз. Ротмистру стражи заплачено, они не станут обращать внимания на шум, если таковой случится. Господа, вы точно запомнили, что надо делать?

– Вести себя тихо и молить о пощаде, – хохотнул Тимоти. – Ничего сложного, мистер Король.

– Теперь сейф, – Беня Крик подошел к приземистому несгораемому шкафу, находившемуся в углу каюты. Таковой установили мoлодцы Боцмана еще в Бурлацкой балке, ибо на румынской «Галати» сего предмета обстановки предусмотрено не было. – Мосье Вершков, где шкатулка, которую я дал вам поутру?

– Вот, – Прохор извлек из-под койки тяжелый ящичек в барочном стиле, с золотистыми накладками, завитушками и эмалью. – Положить внутрь?

– Зачем? У нас тут любительский театр, а не казарма, где все должно быть в идеальном порядке… Требуются следы борьбы и умеренный хаос.

Шкатулка оказалась полна драгоценностей – колье, бриллиантовые браслеты, перстни с крупными камнями, даже диадема с рубинами. По виду не отличишь от настоящих украшений, пускай и куплена эта сияющая мишура в лавке Соломона Канторовича на Малой Арнаутской за двадцать пять рублей оптом.

– Мелкие камушки рассыпать по ковру, сам ковер сдвинуть, – режиссировал Король. – Створку сейфа приоткрыть, должно быть хорошо видно содержимое… Мосье Вершков, вас не затруднит перевернуть столик и разбить хотя бы две тарелки? Три? Можно и три. Кофейник вылить на пол!

– А вы не слишком усердствуете? – осведомился доселе молчавший Барков. – Вдруг он сегодня не придет? Или придет кто-нибудь другой?

– Ой, не смешите меня, ваше сиятельство! – отмахнулся Беня. – За всех налетчиков Одессы я не скажу, но из троих самых знаменитых один стоит перед вами, а Левка Бык сейчас в Херсоне, это мне известно достоверно. Кто остается? Верно, остается мосье Япончик. Он жадный, а это страшный недостаток при нашей профессии… Придет, никуда не денется – половина Одессы с утра шепчется о том, что Беня Крик по прозвищу Король нацелился на бриллианты американца… Кстати, господин американец, где купленный сегодня изумруд? Отдайте мне на время, так будет надежнее.

Тимоти пожал плечами, вынул из внутреннего кармана пиджака обшитую бархатом коробочку, открыл, полюбовался на блеск камня и передал смарагд Королю.

– А теперь… – Мосье Крик взялся за лацкан мистера О’Донована и резко дернул вниз, разрывая лен. – Приведем жертв ужасающего насилия в надлежащий вид. Вас ведь, кажется, грабят, или я ошибаюсь? Эх, надо бы еще роскошный синяк под глаз…

– Ставьте, – просто сказал Тимоти. – Только кулаком, а не рукоятью «смит-вессона».

Прохор бесстрастно перевел.

– Вот видно, что вы из Североамериканских штатов, мосье. Решительный человек, ничего не боитесь. Но давайте обойдемся без ненужных жертв, и так облик живописный, ну чисто картина Айвазовского «Кораблекрушение». Остается привязать господина графа и мосье Вершкова к креслам.

– Что же, так всю ночь сидеть? – возмутился Барков.

– Вы обещали меня слушаться?

– Обещал.

– Вот и держите дворянское слово.

– Холера, – сплюнул граф на грязнющий, в пятнах кофейной гущи, пол каюты. – Ладно, вяжите.

– Этот узел вы сбросите одним усилием, – пояснил Беня. – Пистолет засуньте за ремень брюк сзади, чтобы мгновенно выхватить, если понадобится… Так, правильно. Удобно? Веревка запястья не режет?.. Всё. Мизансцена создана, на улице стемнело, наступает время зловещих преступлений под сенью убывающей луны. Пещера Лейхтвейса. Читали в журналах рассказы с продолжением об этом знаменитом разбойнике? Нет? А мне в юности нравились…

– Оно и видно.

* * *

Через приоткрытый иллюминатор доносились обычные звуки южной ночи – верещали сверчки на берегу, слышен тихий плеск волн, ударяющих о борт яхты, изредка вскрикивают чайки. Низкие гудки пароходов, прибывающих в Одессу после полуночи. Где-то гавкают сторожевые псы.

– Тихо, – шепотом сказал Король, подняв указательный палец. – Вот!

– Что – «вот»? – переспросил индеец-Прохор и сразу выделил тоскливый собачий вой, вибрирующий и протяжный.

– Наблюдательный мосье Голубчик воет почище любого барбоса, – пояснил Беня Крик. – Заслушаешься, эдакие оперные рулады… Следовательно, у нас гости. Начинаем. Готовы?

Концессионеры дружно кивнули, Король вынул из кармана револьвер и взглядом приказал Тимоти сесть на пол возле сейфа. Каюта освещалась тремя керосиновыми лампами, закрепленными на стенах.

– Но если это Левка Бык, я уже и не знаю, что делать, – буркнул Король. – Получится эль шкандаль.

Едва на корме послышались шаги, Беня наставил револьвер на Тимоти, попутно выхватил из кармана давешний изумруд и отвел левую руку в сторону, так, чтобы камень мог узреть любой желающий. Когда налетчик вместе с двумя подручными шагнул в каюту, Король драматично выкрикнул:

– Сидеть! Сидеть и не шевелиться, сказано! Третий раз повторять не буду!

Моисей Винницкий был узнаваем – те же раскосые глаза, яркий пиджак и полосатые брюки. Однако при виде Короля он вытаращился так, что на несколько мгновений утерял свою восточную внешность.

Немая сцена продолжалась недолго, Беня первым пошел а атаку:

– Что такое? – вздернул брови Король, оглядев Мишку. – Прошу прощения, но место занято и вас здесь не стояло!

Япончик сосредоточил взгляд на крупном изумруде, затем разглядел рассыпанные по полу мелкие стразы, казавшиеся до ужаса настоящими, остановился на полураспахнутом сейфе, из которого лилось манящее сияние. Опустил браунинг и цыкнул на своих, при виде конкурента заворчавших, будто медведи в зверинце.

– Король?!.

– Да, я Король, – с величественностью австрийского кайзера Франца-Иосифа, принимающего иностранного посла, ответил Беня. – Вы имеете сказать мне пару слов, мосье Япончик? К примеру, объяснить, что делаете на этом судне, когда все приличные люди давно легли в постель со своими женами?

Ситуация сложилась щекотливая: по «закону» все права на добычу принадлежали Бене Крику – он пришел первым, место и впрямь занято. Но увы, Мишка, как уже поминалось, был жаден, а жадность губит.

От неожиданности Япончик даже не попытался сообразить, каким образом Король в одиночку связал двоих слуг американца, воспринял это как должное. А ведь следовало бы понять, что где-то неподалеку находятся сорвиголовы из бениной «масти».

– Простите, Король, но мы пришли одновременно, – сказал Мишка. – И имеем равные доли в гешефте. Здесь хватит на всех, и еще останется на леденцы мальчишкам, трущимся при синагоге биндюжников.

– Разве? А что скажут в Одессе? В Одессе скажут, что Япончик польстился на заработок Короля. Люди не поймут ни меня, ни вас. Над нами будет смеяться любой босяк, а я не люблю, когда надо мной смеются босяки. Это действует мне на нервы. И если мне предложат выбрать между репутацией и деньгами, я выберу репутацию. Денег в мире много, репутация одна.

– Очень хорошо, – ощерился Япончик. – Забирай свою репутацию и иди домой. Деньги возьму я, так уж и быть.

– Вот поэтому я – Король, а вы, мосье, всю оставшуюся жизнь будете жить на маленькие комиссионные. И потом: фи, какая грубость, мы брудершафты не пили и вряд ли когда-нибудь выпьем, а потому будьте вежливы, как и полагается деловому человеку. Идите, Япончик, идите – это не ваша ночь. Я предложил последний раз и культурным тоном.

– Иначе – что?

– Иначе вам выразят сожаление, – сказал Беня. – И это буду не я. Решили?

– Бенцион Крик, когда ты в доме своего отца, биндюжника Менделя Крика, ходил под стол не наклоняя головы и не сгибая колен, Япончик уже заработал виселицу и каторгу. Поэтому уйти придется тебе. Я честный человек и предлагал половину, но теперь ты не получишь и гривенника. Постарайся не сделать так, чтобы утром вся Одесса сказала: «Король утонул в Карантинной гавани, какая жалость!» Три карты против одной, Король.

– Я же говорил, не надо грубить, – вздохнул Король, бросил изумруд на пол, вложил в рот два пальца и коротко свистнул. – Грубость еще хуже жадности, мосье, это вам каждый скажет и не обязательно только в Одессе.

Япончик попятился, учуяв нехорошее. Это был критический момент, Мишка мог начать стрелять. Сдержался. Впрочем, Беня надел под сорочку кольчугу с накладными железными пластинками на груди: всякое может случиться. Риск – далеко не всегда дело благородное.

Стоявших на стреме шестерок Япончика аккуратно сняли сразу после того, как их предводитель прошествовал на яхту: никакой крови и, боже упаси, смертоубийства. Вполне достаточно хлороформа. Затем на «Филадельфию», сняв обувь, в одних носках и чулках, поднялись прятавшиеся в тени пакгауза Рувим Голубчик, обычно называемый Студентом, и трое «деловых», «фартовых».

Независимые свидетели из числа уважаемых людей в возрасте и знающих толк в «законе». Но только не в том, какой проповедует в синагоге рав Кацнельсон, а в законе Молдаванки.

От имени Короля Рувим пригласил «деловых» нарочно.

Они-то и должны были выразить сожаление мосье Япончику, благо слышали весь разговор.

Мишку затрясло, когда он увидел Колю Барона, Симона Миндла и грузную, с бульдожьей физиономией, шестидесятипятилетнюю Маньку Муфту, в миру Марью Фроимовну Берлянт, зажиточную мещанку и вместе с тем матриарха бандитов одесских предместий, помнившую еще времена городского головы Новосельского и первый поезд, пришедший в город по новопостроенной железной дороге в далеком 1866 году.

Это, как выразился позднее граф Барков, была тяжелая артиллерия. Во главе с двенадцатидюймовой мортирой в виде мадам Берлянт.

Суд был скорым, приговор обжалованию не подлежал. Мосье Япончик переступил закон и это очень, очень плохо. Невыносимо плохо. Одесса будет возмущена вся.

Беня Король вправе сам решить, что делать с этим человеком, поскольку Беня сторона оскорбленная. Гешефт принадлежит Бене и тут других вопросов лучше не задавать.

– …Я уйду ничего не взяв, – вдруг сообщил Король. – Пусть люди видят, что деньги не самое главное в жизни. А мосье американцу пришлю извинения – только страху натерпелся.

– Да, – басом сказала мадам Берлянт. – Именно поэтому ты, Бенчик, – Король, а мосье Винницкий обычный поц. О тебе будут говорить в Одессе и через сто лет, шоб этому городу простоять десять раз по столько…

Высокая делегация отбыла через пять минут. Раздавленного Япончика Студент пригласил проехаться на Молдаванку, и никаких возражений, мосье! А ваши… э… сопровождающие могут идти на все четыре стороны. Чего стоите выпучившись? Марш отсюда, шантрапа!

Беня Крик ушел с яхты вместе с Рувимом и Мишкой, лишь на мгновение остановившись на пороге каюты и подмигнув изумленному графу, впервые в жизни наблюдавшему суд «деловых» и узнавшему для себя много нового. Слава богу, нежданные гости «Филадельфии» и думать не думали, что двое из трех свидетелей говорят по-русски.

– …Ф-фу, – Барков освободил руки и растер слегка затекшие запястья. – Ну и цирк с конями в упряжи, господа хорошие… Тимоти, что вы на четвереньках ползаете?

– Изумруд ищу… Король бросил его на пол, я сам видел! А теперь – нету!

– О-па, как нехорошо вышло, – подал голос Прохор. – Теперь понятно, отчего эта жирная усатая бабища уронила свой платочек, мигом подняла, а потом засунула его в декольте… Камушек-то у ног валялся, я точно запомнил!

– Декольте? – ошалело сказал Тимоти. – Грабеж средь бела дня! Ну хорошо, среди ночи! А вы говорите – Чикаго…

* * *

Следы заметали до утра – по завершению основных событий появились флибустьеры Боцмана, втихую ошивавшиеся неподалеку, один из них вывел концессионеров из гавани через неприметную дыру в ограде, еще трое подняли на яхте парус и направились к Сухому лиману: в корабельном сарае корабль опять перекрасят, приведут в порядок, дадут ему другое имя, после чего бывшую «Галати» продадут новому владельцу.

Его сиятельство, Тимоти и Прохора перевезли на квартиру в доходном доме по Спиридоновской улице, где за них вновь взялась театральная тетушка Короля, ворчавшая, что никакого покоя с этими налетчиками нет, что Бенчику надо жениться и заводить хозяйство, а не устраивать барагоз на всю Одессу, и что Беня уже взрослый мальчик, а до сих пор играет в детские игры. Еще купил бы сабельку и деревянную лошадку!

Тем не менее пухлая фея-гримерша свое дело знала, в куафюре разбиралась не хуже парижских модистов, и к рассвету вернула Баркову и мистеру О’Доновану привычный облик. Сложнее было с Прохором – бритая голова краснокожего семинола, чье искусство стрельбы так и не пригодилось, обернулась вульгарной плешью сахалинского каторжника.

Тетушка повздыхала и напялила на Вершкова парик, отчего верный камердинер его сиятельства вновь стал похож на самого себя. Было приказано носить парик минимум неделю, пока волосья не отрастут хоть на полдюйма.

Переоделись в привычное платье, граф с отвращением вынул из глазницы стеклянный эрзац, упрятал его в коробочку и надел свою пиратскую повязку. Мельком посожалел, что усы отращивать долго, но затем только рукой махнул – дело наживное.

Алексей Григорьича (как, впрочем, и остальных) сейчас куда больше интересовал иной вопрос: что удастся вытянуть из Япончика Королю? И в конце концов, какова дальнейшая судьба осужденного «фартовыми»? В то, что Беня Крик решится на убийство поверженного соперника, не верилось. Все-таки он – Король!

Взяли извозчика, не торопясь поехали в «Аркадию», где Джералд и компания с растущим нетерпением дожидались итогов ночной авантюры. Швейцар встретил господ понимающей полуулыбкой – сразу ясно, загуляли. Жандармы в статском, оккупировавшие фойе, проводили поднадзорных хмурыми взглядами. Где шлялись, вот интересно? И что теперь докладывать наверх?

– Наконец-то! – Оказывается, лорд Вулси и перенервничавший Монброн бодрствовали с вечера, ложиться спать и не подумали. Так и бдели, потребляя кофе галлонами. – Есть новости? Узнали что-нибудь? Мы так беспокоились!

– Новости привезет господин Крик, – сказал Тимоти. – Но было захватывающе, не откажешь. Джералд, извини, мы очень хотим увидеть на столе завтрак. Хороший горячий завтрак. Потом я с удовольствием поспал бы три-четыре часа.

– Я позвоню прислуге, – кивнул Робер. – И все-таки…

– Мсье де Монброн, – устало отозвался граф. – Потерпите. Король непременно навестит нас или отправит посыльного. Прохор, как он выразился вчера вечером? Скоро только кошки родятся?

– Слово в слово, ваше сиятельство.

Глава шестая Теория заговора

Одесса.

Середина мая 1914 года

– У меня принцип, мосье Вулси: никакой политики, – расстроенным голосом сказал Беня Крик. – А тут, похоже, дело как раз политическое. Но отступать поздно, начатое придется завершить, иначе люди скажут: Король не сдержал обещания, и кто он после этого? Для начала…

Король поставил на стол дорогой саквояж крокодиловой кожи, щелкнул замочком. Пояснил:

– Из господина Винницкого мы вытрясли всё. До последней копейки, за это я вам отвечаю своей головой, а она у меня всего одна. Увы, документы и чековые книжки он уничтожил, не хотел оставлять улики, и я бы сделал так же. Все, что Япончик передал заказчику, здесь. С самим заказчиком вы встретитесь вечером, для этого придется съездить за город, в Новую Дофиновку – держать этого господина в Одессе я не решился…

– А сам Винницкий теперь где? – поинтересовался Тимоти.

– Как говорится, подарок от нашего стола вашему столу, – фыркнул Король. – На пароходе «Волынь», идущем в Нью-Йорк. Думаете, Япончику дали бы жить в Одессе и вообще в России? Очень зря так думаете. Одесских «деловых» уважают, известия разошлись, будто круги по воде – до Москвы точно, а скоро узнают в Иркутске и Владивостоке. Может быть, мосье Япончик и скверный человек, но он совсем не дурак… А Америка далеко.

– Большое спасибо за эдакий презент нашей стране, – развел руками мистер О’Донован. – Что вы принесли, мистер Крик?

– Вот деньги, – Король выложил на крахмальную скатерть пачки ассигнаций. – Образок его сиятельства, вы, граф, так переживали за маменькин подарок – примите. Хронометр мосье Монброна они продать не успели – вот он, в целости и сохранности. И портмоне с вашими драгоценными бумагами… Кажется, это всё.

– Я не знаю, как вас благодарить, господин Крик, – потрясенно выдохнул Джералд. – Вы просто волшебник! Никогда бы не подумал, что такое возможно!

– Я не волшебник, я – Король, – польщенно улыбнулся Беня. – Помочь друзьям моих друзей, это святое. Дело, однако, не завершено и расшаркиваться мы будем потом. Сначала надо разобраться с человеком, который и навел мосье Япончика на ваш поезд. Очень серьезный человек. Я не хочу неприятностей от властей; банальный налет это одно, но политика – совсем другое. Ссориться с охранкой и политическим сыском весьма чревато.

– Если это тот, кто нам нужен, охранное отделение вам только спасибо скажет!

– Вот не надо мне такого счастья, мосье Вулси. Ни за какие деньги. Даже за очень большие… Вечером в гостиницу заглянет Студент и отвезет вас по назначению. Там и встретимся.

– …Надо срочно дать «молнию» в Петербург, Свечину, – сказал Алексей Григорьич после ухода Короля. – Подозреваю, господин Крик оказал неоценимую услугу следствию, однако он по объяснимым причинам не доверяет одесским жандармам…

– Подполковник Свечин не может появиться в городе немедленно, поезд идет несколько суток, – возразил Джералд. – Может быть, обойдемся своими силами?

– Не говорите глупостей, милорд, – нахмурился Барков. – Хотите вы этого или нет, заденет это чувства Короля или оставит его безразличным, но шифротелеграмму через жандармское управление я отправлю немедленно! Офицер связи постоянно дежурит в отеле…

– Что вы, граф, разве я возражаю?

Ответ пришел с невиданной оперативностью – меньше чем через сорок минут в «Аркадию» примчался взмыленный курьер, доставивший сообщение такого содержания:

«Непременно дождитесь меня вскл буду в Одессе экстренно зпт завтра днем тчк ничего без меня не предпринимайте зпт никакой самодеятельности свечин тчк»

И как такое прикажете понять?

Тем не менее явившемуся в шесть пополудни Рувиму было сказано, что встреча должна быть перенесена. Сегодня – ну никак, сложились обстоятельства, нашей воле не подвластные! Студент пожал плечами, ответил: «Воля ваша, панове» и уехал, пообещав прийти следующим днем в это же время.

* * *

Санкт-Петербург, 1 ч. 10 мин. спустя.

Министерство внутренних дел, Фонтанка, дом 57

– Игорь Иванович, голубчик, поймите же – это не просто приказ министра внутренних дел! Берите выше, сам государь проявил интерес… Да-да… Когда вы успеете приготовиться? К двум ночи? Я на вас надеюсь, Игорь Иванович. Нет, буду только я один… Разумеется, извещения разосланы, вся мощь империи стоит за нашей спиной, никаких проволочек или затруднений! Дело наиважнейшее, государственное…

Получив утвердительный ответ, подполковник Василий Константинович Свечин положил на рычажки трубку телефонного аппарата и вытер покрытое каплями пота лицо ладонью, не доставая из кармана платочка. Мелко перекрестился. Взял папку с документами, вышел в приемную, оттуда в коридор. Спустился на второй этаж.

Секретарь его высокопревосходительства пропустил подполковника к министру незамедлительно, вперед прочих посетителей в немалых чинах: генералы, действительные статские и тайные советники, князья…

Аудиенция продолжалась недолго, Свечин покинул кабинет, обладая бумагой, подтверждавшей его чрезвычайные полномочия и дававшей право командовать губернаторами, словно рекрутами. Затем путь пролег к телеграфистам: следовало разослать полтора десятка экстренных депеш.

При необходимости неповоротливая государственная машина Российской империи могла действовать с молниеносной быстротой. На пространстве от столицы до отдаленной Одессы начали грохотать стартстопные телеграфные аппараты Бодо, забегали адъютанты и чиновники по особым поручениям, в губернских и уездных кабинетах гремел гром и сверкали молнии. Чины рангом пониже, выпучив от усердия глаза, ринулись исполнять наистрожайшие приказы.

Предстояла долгая бессонная ночь, и если произойдет хоть одна самомалейшая накладка, Сибирью не отделаешься – самое меньшее десять лет крепости…

Начало темнеть, когда господин Свечин поехал с Фонтанки домой, на Гороховую. Попросил жену уложить в чемодан вещи: спешно откомандирован в Москву по служебной надобности. Дней на десять или две недели, пока не известно. Два костюма, мундир, всё как обычно – разве ж это впервые? Поезд уходит поздно, автомобиль пришлют к полуночи.

Отужинали, Свечин поцеловал дочерей и проводил их в детскую, спать. Супруга поглядывала настороженно, ей казалось, будто муж чересчур взвинчен. Спрашивать не стала: дела службы в доме никогда не обсуждались, это незыблемое правило.

Министерское авто подали вовремя, минута в минуту. Однако его высокоблагородие господин подполковник приказал шоферу ехать не к Николаевскому вокзалу, а на Корпусное шоссе, что к югу, за Митрофаньевским и Старообрядческим кладбищами и Интендантскими складами. Сидевший за рулем подпоручик озадаченно крякнул – куда это собрались их высокоблагородие?

С Гороховой на набережную, потом Забалканский проспект, через Новообводный канал, мимо городских скотобоен. В предместьях тихо, светятся редкие окна да скучают городовые в будках. Поворот с Забалканского на Рощинскую. Вот и Корпусное шоссе.

Впереди справа по ходу автомобиля видно освещенное необычными для загорода яркими электрическими фонарями поле и десяток строений – длинные ангары и двухэтажный зеленый домик с крупной бронзовой эмблемой Русско-Балтийского вагонного завода на фасаде. Рядом с управой стоят еще пять машин, включая два грузовых «даймлера» с цистернами, закрепленными в кузовах.

Опытный аэродром Корпусной, принадлежащий Русско-Балтийскому обществу – для краткости «Руссо-Балт».

– …Слышались только по телефону, но вот и личное знакомство, – вышедший встретить Свечина господин Сикорский пожал руку подполковнику. – Весьма рад. Не передумали? Это же будет первое в свете путешествие подобного рода! Рискованнейшее, замечу.

– Не вправе передумать, Игорь Иванович. На вас одна надежда.

– Более полутора тысяч километров по прямой, ничего себе, – сказал Сикорский. – Извините, пользуюсь метрической системой, так привычнее и в нашем ремесле удобнее… Пойдемте знакомиться, экипаж в сборе. Ваш чемодан тотчас отнесут на борт.

Инженер Игорь Иванович Сикорский в свои двадцать пять лет уже был легендой Петербурга, а то и всей России. «Авиатор от Бога», «уникальный талант» – этими словами о Сикорском сказано всё. Летательные аппараты он начал строить в 1908 году, поначалу разрабатывая идею геликоптера, но вскорости к таковой мысли охладевший, и целиком увлекшийся аэропланами.

Его рекордная машина С-6-А, совершавшая полеты под управлением самого Игоря Ивановича, получила первый приз на конкурсе, устроенном военным министерством России. В числе одиннадцати самолетов, принявших участие в состязании, были аэропланы уже прославившихся европейских фирм Фармана, Ньюпора и Фоккера, тогда как все типы аэропланов Сикорского до С-6 были построены им самим, в сарае отцовской усадьбы в Киеве.

Последующие аппараты, начиная от С-7, – собирались в Петрограде, здесь, на аэродроме Корпусной, в авиационном отделении завода «Руссо-Балт», основанном по предложению председателя правления Михаила Шидловского, привлекавшего для постройки аэропланов исключительно отечественных конструкторов. На этот завод и поступил Сикорский, что открывало куда более широкое поле деятельности для редкостно одаренного инженера.

Три года назад Игорь Иванович пришел к заключению, что будущее принадлежит не малым одномоторным, а большим аэропланам с двумя и более двигателями. Толчком к тому послужило одно ничтожное обстоятельство – комар, попавший в жиклер карбюратора и ставший причиною остановки мотора в полете, что едва не стоило Сикорскому жизни.

Задумано – сделано: вначале был реализован проект «Русский витязь», а к весне настоящего года появился «Илья Муромец» или ИМ-Б – четырехмоторный гигант с продолжительностью полета в пять часов и быстротой сто пять километров в час. Успели построить целых четыре аэроплана этого типа, еще три дорабатывались в ангарах Корпусного.

– Позвольте представить, – сказал Сикорский. – Его высокоблагородие подполковник Свечин, Василий Константинович. Офицер особых поручений, по представлению министерства двора. У него миссия чрезвычайной, исключительной важности, именно поэтому мы и собрались здесь сегодня… Позвольте рекомендовать экипаж: второй пилот и навигатор, лейтенант флота Лавров. Штабс-капитан Пруссис, военный авиатор. Механик – господин Панасюк… К делу, господа. Времени на подготовку оставалось крайне мало, маршрут проработан экспромтом, поэтому всем нам следует быть внимательными. Прошу сюда…

На огромном столе чертежного кабинета была разложена подробная карта европейской части империи – тридцать пять верст в одном английском дюйме. На прямой линии Петербург—Одесса множество пометок красным карандашом.

– Промежуточных посадок предусмотрено две. – Сикорский взял в руки указку. – Орша и Киев. Нам необычайно повезло, Одесса находится на одном меридиане со столицей – тридцать градусов сорок четыре минуты восточной долготы и тридцать градусов девятнадцать минут соответственно. Направление по компасу строго на юг. На этой же долготе с минимальной погрешностью лежат два названных города. Господин подполковник, надеюсь, встреча нас ожидает?

– Точно так-с, Игорь Иванович. В Орше подготавливается к посадке марсово поле местного гарнизона, в Киеве – ипподром. Если прибудем затемно, наготове солдаты с факелами, которые обозначат площадку.

– Не думаю, что это понадобится. Прикинем расстояния… До Орши пятьсот девяносто пять километров, считаем шестьсот. Будем к восьми утра, рассветет. Только бы не туман… Орша—Киев – еще четыреста пятьдесят. Киев—Одесса – четыреста тридцать. Стоянки – два часа минимум: получить бензин и отдохнуть. Итого в общей сложности пятнадцать часов в воздухе и четыре часа дополнительных. Это в худшем случае. Если ветер будет благоприятствовать, доберемся быстрее. Кроме того, аэроплан не загружен и скорость вырастает до ста десяти или ста пятнадцати километров, а это двух-трехчасовая экономия времени…

Вышли из административного здания на поле – аэродромная прислуга уже выкатила огромный биплан из ангара и развернула по направлению к югу. Ночь была светлая и безветренная, на небе редкие облачка, видны звезды.

Свечин невольно поежился – страшновато, и ничего с этим чувством не поделаешь. Однако офицеры-авиаторы в кожанках, крагах и шлемах с защитными очками выглядят абсолютно спокойно и уверенно, будто совершают перелеты едва не через весь материк еженедельно.

– Craignez-vous pas? – спросил Сикорский подполковника. – Зря. Аэроплан не более опасен, чем морское судно или автомобиль. Поверьте, ваше высокоблагородие, даже если откажут три из четырех моторов, мы сумеем сесть без затруднений, отыскалось бы ровное поле… Второй образец ИМ-Б, на котором мы полетим, значительно надежнее, чем недавно переданный нами Адмиралтейству и переделанный в гидроплан «Муромец». Установлены двигатели «Аргус» в сто сорок сил каждый, можно забираться на непредставимую раньше высоту в три километра – а там лучше тяга… Считайте, что вы отправились на длительную загородную прогулку, Василий Константинович. Вдобавок в вашем распоряжении удобный салон – первого и единственного класса.

Поначалу Свечин принял последнее утверждение конструктора как шутку, но, ознакомившись с аэропланом вблизи, понял, что Игорь Иванович не подтрунивал. Корпус «Ильи Муромца» отдаленно напоминал небольшой трамвай: впереди три прямоугольных обзорных окна в треть человеческого роста, по два таких же слева и справа по бортам: это кабина авиаторов, так сказать, капитанский мостик.

Кабину и каюту для пассажиров разделяет деревянная дверца. Сама каюта небольшая – три шага в ширину и семь в длину, за ней, ближе к корме (потрясающе! Сикорский и об этом подумал!) гальюн, вещь в длительном путешествии безусловно необходимая.^[119]

– Располагайтесь без стеснений, как дома, – сказал подполковнику капитан воздушного корабля. – Захотите спать, ложитесь на диван, плед в ящике. Простите, должен оставить вас в одиночестве: необходимо завершить приготовления к старту.

Свечин отчасти растерялся. Полет на аэроплане представлялся ему сопряженным с множеством неудобств, если не сказать – лишений. Пронизывающий ветер, холод, долгие часы на неудобном сиденье, привязные ремни и прочие ужасы. На «Илье Муромце» дело обстояло ровно противоположным образом.

Ремни были – ими закрепили чемодан подполковника на полке сверху. Если стоять спиной к кабине, то слева находились пружинный диван, четыре плетеных кресла и небольшие складные столики между ними. Мебель прикручена к полу винтами.

Справа низкий буфет, умывальник и тумбочка с газовой горелкой: можно согреть воду в непроливаемом чайнике, крепящемся к горелке особыми защелками. В буфете обнаружились столовые приборы, немалый запас бутербродов с бужениной, красной рыбой и свежими овощами (все завернуто в пергаментную бумагу), разделанная холодная индейка, бутылки с красным крымским вином и коньяком.

Разумно, перекусить непременно захочется. А если станет холодно, то и пригубить шустовского. Посуда металлическая, новомодный алюминий, и это тоже рациональный подход: ничего не разобьется.

В завершение следует сказать, что на уровне груди по каждому борту были устроены круглые иллюминаторы, точь-в-точь как на морских кораблях. При желании их можно открыть. Освещение – электрическое, восемь ламп с питанием от генератора.

Боже мой, и это – аэроплан? Разумеется, в газетах писали о предыдущих рекордных полетах «Ильи Муромца», о том, что в минувшем феврале однотипное воздушное судно запросто подняло шестнадцать человек и собаку, но одно дело мельком читать статью в «Ведомостях», и совсем иное – видеть это чудо прогресса собственными глазами.

– Пообвыклись, ваше высокоблагородие? – в салон заглянул штабс-капитан Христофор Феликсович Пруссис. – Замечательно. Еще пять минут – догружаем в товарные люки на корме запасные части и инструменты, по пути их не найдешь. Если угодно, можете наблюдать за взлетом из кабины, там есть откидное сиденье. Вам будет интересно.

Еще бы не интересно!

– …Начнем, благословясь, – невозмутимо сказал господин Сикорский, занявший капитанский пост перед круглым штурвалом. – Воздух совершенно спокоен, тряски не ожидается. Подполковник, в любом случае, сердечно вас прошу – держитесь крепко, рядом поручень. От неожиданностей никто не застрахован.

Двигатели запущены, прогрев занял десять минут. Сбоев не отмечено. Аэродромная команда убирает колодки. Свет в кабине погашен, за передними окнами сияют золотистым фонари аэродрома.

Это было волшебство, чудо, миракль. Весящая сотни пудов крылатая машина сдвинулась с места, подпрыгивая на неровностях поля, начала разбег и плавно взлетела – Свечин ощутил неприятное чувство падения, чуть закружилась голова, «Муромца» покачивало, будто лодку на легкой волне.

– Триста метров, – сообщил лейтенант Лавров, посветив фонариком на барометрический высотомер и компас. – Продолжаем подъем… Курс зюйд-тень-вест, сто девяносто два градуса, выравниваемся на зюйд… Есть зюйд… Четыреста тридцать метров, набрали девяносто четыре километра в час, kren-gen четыре градуса право… Пятьсот десять метров…

Свечин пытался рассмотреть хоть что-нибудь за окнами, но различал только непроглядно-черную землю, глубокое синее небо с белесыми перьями облаков и невероятно крупными звездами.

– Господин подполковник, вас не очень обременит одна безделица? – окликнул Свечина Сикорский, державший руки на рулевом колесе. – Мы все заняты, но через полчасика очень хотелось бы выпить горячего кофе. Не сочтите за труд, поставьте кипятиться чайник в салоне. Вы непременно разберетесь, конструкция несложная. Воду можно налить из умывальника. В баки залита чистая, водопроводная.

– Д… Да-да, – запнувшись, ответил завороженный происходящим Василий Константинович. – Но это… Гм… Не опасно?

– Окажись так, горелку на аэроплан не поставили бы. Займитесь, пожалуйста. Человеку, впервые поднявшемуся в воздух, надо быть при деле, как всякому на корабле.

Два часа спустя страхи позабылись: теперь для его высокоблагородия гигантский «Муромец» отличался от прогулочного парохода на Неве или Волге лишь необычной средой, в которой движется корабль. Самолет изредка встряхивало, и поначалу Свечин пугался, но быстро привык, тем более что воздухоплаватели не выказывали и тени беспокойства. Сильно шумели моторы, но и к этому можно притерпеться, только говорить нужно очень громко.

В пять утра начало светать.

Устроили ранний завтрак – кофе, сэндвичи и фрукты. Оставивший управление аэропланом на господина Лаврова Сикорский выпил две стопочки коньяку для бодрости. Механик выходил на крылья, пуская в салон холодный воздух – проверял моторы. К шести утра капитан отправил Лаврова отдохнуть, пускай спит до посадки в Орше, ему затем вести «Илью Муромца» до самого Киева.

– …Знаете ли, Василий Константинович, – почти кричал Сикорский, стараясь, чтобы подполковник его расслышал. В кабине рев двигателей чувствовался сильнее, чем в каюте. Свечину спать ничуть не хотелось и он занял место пилота-помощника. – Я планировал перелет от Петербурга до Киева только летом, не раньше июня, с полной загрузкой. А тут – внезапная оказия, да еще и по августейшему повелению! Что такое стряслось в Одессе, я спрашивать не вправе, но если это дело поможет нам установить неслыханный прежде рекорд дальности, буду обязан по гроб жизни!..

«Вам лучше оставаться в неведении, – подумал Свечин. – Поверьте, господин инженер, мне самому страшно. Занимайтесь лучше любимым делом».

Ответил, напрягая голосовые связки:

– Почитаете через месяцок-другой газеты – узнаете!.. А скажите, что за город внизу справа, в отдалении? Видите купола?

– Очевидно, Витебск, – ответил Игорь Иванович, бросив взгляд на оставленный в кабине планшет навигатора. – Как раз подходит по времени! Солнце взошло, значит, в Орше будем меньше чем через час! Только бы не промахнуться и не сесть незнамо где!.. Будьте любезны, позовите Христофора Феликсовича, сейчас начнем медленно снижаться…

Видимость была идеальная и Оршу определили безошибочно, за двадцать километров. Авиаторы взяли правее, к западу, стараясь отыскать поле для плац-парадов, где заранее должны быть вывешены крупные белые, голубые и красные полотнища, обозначавшие направление посадки.

– Ага, вижу, – сказал Сикорский, после единственного круга над городом. – Устроено удобно и понятно, как на всяком хорошем аэродроме. Умеют ведь, если захотят!

Ярко-желтый «Муромец» зашел на окруженное цепью солдат оршинского гарнизона марсово поле с северо-запада, аккуратнейше приземлился и вырулил прямиком к ожидавшей удивительных гостей группе всадников, за которыми виднелись повозки с бочками и полтора десятка господ в статском.

– Шесть часов тридцать три минуты, – отметил штабс-капитан, сверяясь с хронометром и записями штурмана. – Вместо восьми запланированных. Игорь Иванович, это уже не рекорд. Это всемирная слава.

– Последнюю сентенцию оставьте до посадки в Одессе. И сплюньте трижды.

* * *

Бенцион Крик по прозвищу Король сказал так:

– Мосье, я дико извиняюсь, но это раз и навсегда невозможно! Пускай человек приезжает инкогнито, пусть он носит вуаль на котелке, но я не хочу быть в его обществе публично. Иначе я поеду в Америку вслед за Япончиком, когда мне до слёз нравится Одесса!

Уговорить Беню сделать то, чего он ни в какую делать не хочет, это примерно то же самое, что построить Третий Храм в Иерусалиме на английские деньги. Так и уговорились: никакой публичности, никаких официальных бумаг и свидетельств, все шито-крыто. Власти об участии в этом деле Короля забудут навсегда. Имя не запятнается.

Очередную телеграмму из Петербурга курьер жандармского ведомства доставил поздно вечером и вручил Алексею Григорьевичу. Граф вначале не поверил: то есть как аэропланом? Каким? Это явная ошибка!

Сомнения развеяла Евангелина, пристально следившая за авиационными и техническими изданиями Европы: сверхдальний аэроплан существует и уже прошел многократные испытания. Естественно, такой перелет доселе никем и никогда не осуществлялся: сама Ева, несколько лет назад прославившаяся невиданным достижением на маршруте Вена—Будапешт—Белград с посадкой в столице Венгерского королевства, преодолела на машине Вилбура Райта всего-навсего пятьсот тридцать пять километров, троекратно меньше, чем от берегов Балтики до Черного моря!

– …Тип «Илья Муромец», – уверенно сказала Евангелина. – Никаких сомнений быть не может. Это единственный в мире самолет, способный летать на такие расстояния. В журнале «Люфтвахт» про него была обширная статья с техническими характеристиками, я могу поискать, если хотите…

– Свечин извещает, будто прибудет в Одессу завтра днем, – покачал головой Барков. – Немыслимо!

– Поступь прогресса не остановить, – не без пафоса ответила венгерка. – А теперь представьте, что через несколько лет можно будет запросто сесть на аэроплан в Париже и через несколько часов очутиться в Нью-Йорке или Рио! Никакая это не фантастика, уверяю, именно так и будет. Железные дороги, океанские лайнеры и автомобили уйдут в прошлое, уступив место авиации!

– Чересчур оптимистично, моя дорогая, – инерция цивилизации колоссальна: поверьте, даже через сто лет люди будут ездить на поездах и покупать шикарные авто…

Так или иначе концессионерам оставалось лишь ждать и следить на новостями. Первая ласточка прилетела поутру, в экстренном выпуске «Вестника Новороссии»: из Витебской губернии телеграфировали, будто известный энтузиаст воздухоплавания И. И. Сикорский на аэроплане ИМ-Б совершил успешное приземление в уездном городе Орша, затем же отправился далее. Цель маршрута держится в секрете, репортеры на поле допущены не были. По неподтвержденным слухам г-н Сикроский решился продемонстрировать миру качества своего аэроплана и посетить Константинополь.

– С Константинополем неплохо придумано, – согласился Барков, откладывая газету. – Как это в охранке именуют? Прикрытие? Значит, и впрямь следует ждать скорого явления господина подполковника.

После завтрака заглянул в гости Король: мосье Крика интересовало, отчего вчерашняя встреча оказалась сорвана – затягивание дела, смею заметить, донельзя опасно. Мы играем в сложную игру, господа, и чем быстрее окончим метать карты, тем лучше. Пришли в действие силы, о которых у меня очень смутное представление.

– …И предчувствия нехорошие, – закончил Беня. – Не знаю, как выразиться, но всем нутром чую: что-то в этой истории нечисто. Так нечисто, что даже прачка Зося Фельдман не отмоет, а таких прачек по нынешним временам в Одессе не рожают…

Джералд пустился в объяснения: господин Король, сегодня из Петербурга должен приехать один человек, важная персона, он как раз занимается нашим делом…

Беня Крик поинтересовался, по какому ведомству важная персона служит? Получил предельно честный ответ: по жандармерии. Занимается особо важными делами. Вхож, посвящен, пользуется исключительным доверием, ну и так далее.

– Боже ж мой, – вздохнул Король. – Как счастливо и тихо я жил до вашего приезда, господа. Налет, ресторан, Молдаванка… А теперь жизнь круто переменилась: сплошные заботы. Но ведь это интересно, не правда ли? Хорошо. Давайте договоримся сразу. Если этот ваш подполковник приберет к рукам ожидающую в Новой Дофиновке добычу, я умываю руки и считаю контракт выполненным. Одно условие: имя Короля не должно упоминаться. Нигде и никогда.

– Мы так и сделаем, – поспешил заверить Беню Джералд. – Я очень ценю услуги, оказанные вами, и…

– Ой, забудьте. И еще: если повезете важную персону из Петербурга в Дофиновку, он должен быть один. Не надо приводить с собой толпу урядников и конный полк. В противном случае свидание не состоится никогда.

– Слово, – кивнул лорд Вулси. – Мы собирались втроем: я, господин граф и его камердинер. Значит, теперь нас четверо…

– Договорились. Как только будете готовы, телефонируйте в ресторацию «Керкира», номер три-пять-один, передайте сообщение для мосье Голубчика, вас поймут… Студент заедет немедля.

Евангелина, заинтересовавшаяся вестями из Орши, попыталась рассчитать, когда ожидается прибытие «Муромца». Выходило, что если погода окажется благоприятной, аэроплан появится в небе Одессы от пяти до семи вечера. Приблизительно так и вышло – в четыре пополудни в отеле появился жандармский капитан, да не простой, а адъютант самого князя Думбадзе. Вытянувшись во фрунт, доложил Баркову, что его превосходительство ожидают как самого графа, так и английского лорда на одесском ипподроме. Срочно. Приказано сопроводить.

– Я тоже поеду, – непререкаемо заявила Ева. – Не вправе пропустить столь грандиозное событие. Джералд, Алексей, если вы мне откажете – станете кровными врагами до гробовой доски!

– Разумеется, мадемуазель, собирайтесь немедля!..

Коляска под охраной трех конных жандармов направилась к Большому Фонтану, где двадцать пять лет назад был открыт ипподром Новороссийского общества поощрения коннозаводства – лучшее поле для скачек на юге России. Оборудован ипподром весьма основательно: центральное здание с площадкой для оркестра, трибуны, открытые ложи, обязательные тенты и навесы, облегчающие зрителям отдых во время черноморской жары.

В 1910 году аэронавты Михаил Ефимов и Сергей Уточкин впервые показали здесь полеты на французском «Фармане», вызвав необычайный ажиотаж у публики – с тех пор полеты воздушных шаров и аэропланов стали для Одессы делом привычным.

Первое, что заметил Джералд на подъезде к ипподрому – необычное количество военных. Тройное оцепление пехоты, казаки. Возле главного павильона не протолкнуться от насупленных господ при саблях, эполетах и орденах, все в сборе: градоначальник, полицмейстер, командир гарнизона, флотские чины.

Журналистов согнали в отдельный табунчик – их на удивление мало, десятка полтора. Два фотографических аппарата на треногах, камера синематографа. Приглядывает за репортерами суровый ротмистр.

– Ну прямо монарший визит в дружественную державу, – сквозь зубы процедил Барков. – Ради обычного авиационного перелета, пусть даже и самого что ни на есть рекордного, эдакий синклит никто собирать не станет. Полагаю, господин Свечин везет из столицы преинтересные новости…

Капитан представил новоприбывших – некоторых бонз, наподобие начальника полиции, граф и Джералд уже знали в лицо, благодаря событиям в Березовке. Прочие отнеслись к странным гостям Одессы сдержанно-любопытно: каждый знал, что нынешняя кутерьма разгорелась именно благодаря знатному британцу и его компании.

Князь Думбадзе, человек уже немолодой, с цепким взглядом и бархатным южным голосом, оказался неожиданно мил: немедля провел к буфету и предложил прохладительное (день ведь погожий, солнечный!), при этом бросал хитрые взгляды на Евангелину, чье лицо было скрыто полой шляпки с золотистой вуалью, и, наконец, разразился длительной и чрезвычайно любезной тирадой насчет того, как это замечательно, что юные девушки интересуются техникой и авиаторством.

Барков и лорд Вулси переглянулись. Что же, шеф одесских жандармов знает, кто скрывается под именем Анны Медковец? Откуда?.. Эту тайну блюли так же хорошо, как и общеконцессионную.

За ничего не значащими вежливыми разговорами прошло три четверти часа, пока откуда-то с дальнего края бегового поля не донесся высокий крик: «Вон они! Смотрите!»

И точно. На северо-западе в небесах появилась темная точка, увеличивающаяся с каждой секундой, послышалось тихое жужжание, будто шмель летит. Никаких ошибок быть не может, это «Муромец» – Ева узнала силуэт биплана, схема публиковалась неоднократно.

Аппарат господина Сикорского летел, слегка наклоняясь на борт. Сделал над ипподромом неровный квадрат и зашел на поле со стороны солнца. Все заметили, что один из винтов на правом крыле не работает. Случилась авария?

Колеса аэроплана коснулись мелкого гравия, машина дважды подпрыгнула, создалось впечатление, что она сейчас завалится набок. Обошлось. Самолет пробежал по полю, остановился, моторы заглохли. К «Муромцу» со всех ног бросилась аэродромная команда.

– …Тринадцать часов и девять минут, – Сикорский обвел взглядом усталый экипаж. – Без учета стоянок. Со средней скоростью сто семнадцать километров в час. Не верится, клянусь Богом… Господин лейтенант, это точно Одесса? Не Черкассы, не Белая Церковь и не Елизаветград?

– Что вы спрашиваете, Игорь Иванович! – махнул рукой навигатор Лавров. – Да точно, точно. Точнее не бывает – море, лиманы, вы сами всё видели сверху… У меня сейчас одно желание: лечь на травку в тенечке и спать до завтра! Или до послезавтра…

– Потерпите еще немного, – сказал Сикорский и кивнул в сторону обзорных окон кабины. – Видите, экая делегация к нам направляется? Господин Свечин, а вы как? Понравилось?

– Феноменально, – выдохнул подполковник, утомившийся не менее прочих. – Буду ходатайствовать перед государем о награждении… Самом высоком!

– Ах, оставьте. Назад бы теперь вернуться. По крайней мере я спокоен: ценный груз в виде вашего высокоблагородия доставлен на место в целости и сохранности. Не растрясло?..

– Простите, но во время грозы после взлета из Киева я блевал, – сказал Свечин. – Впрочем, ничего не запачкал, высунулся в иллюминатор. Не завидую тем, кто был внизу.

Героические воздухоплаватели дружно расхохотались.

* * *

Официальная часть закончилась непредвиденно быстро: подполковник кратко переговорил с чиновниками и военными, передал князю Думбадзе два запечатанных конверта и папку с документами, категорически отказался от предложения поселиться в доме градоначальника, известив, что остановится в «Аркадии». Посоветовал встречающим перенести свое внимание на экипаж «Муромца» и оказать им все возможные почести – сам господин Свечин здесь лишь скромный статист и обычный государственный служащий, по обязанности прибывший в Одессу. Позвольте откланяться – мне необходимо побыстрее заняться делами. К вам, князь, я непременно загляну завтра, на спокойную и неторопливую беседу. Думбадзе молча кивнул.

– Здравствуйте, здравствуйте, – поприветствовал Свечин его сиятельство и Джералда с Евой. – Не ожидали? Признаться, я и сам не думал: идея воспользоваться аэропланом осенила его высокопревосходительство, министр был на показательных полетах в Гатчине прошлым месяцем…

– И каковы впечатления? – немедленно спросила Евангелина. – Мне так интересно, расскажите!

– По дороге в гостиницу, мадемуазель. Где ваша коляска?.. Нет-нет, охрана не требуется, я тотчас потребую у полицмейстера, чтобы он раз и навсегда выбросил из головы эти глупости! Только шлейфа из вооруженных всадников нам недоставало! Наш девиз – максимальная скромность, лавры пускай пожинают господин Сикорский и его рыцари неба, заслужили… Одновременно прилет «Муромца» на несколько дней станет главнейшей городской новостью и привлечет всеобщее внимание, тогда как мы тихо и без лишней суеты успеем разобраться со сложившимся положением.

– Очень хотелось бы, – отозвался Барков. – А то мы оказались в тупике.

– Попробую вас из него вывести. Поверьте, в Петербурге тоже не сидели сложа руки, отписываясь в ваш адрес успокоительными телеграммами. Дело если не раскрыто полностью, то по меньшей мере существенно продвинулось. Давайте отложим объяснения до гостиницы, где не будет лишних ушей.

Как и просила Ева, пока ехали на Ланжероновскую (пришлось пересечь весь город), Свечин повествовал о грандиозном путешествии от туманных невских берегов до солнечной Херсонщины. После остановки в Киеве, где в баки было залито шестьдесят пять пудов бензина, попали в страшную бурю – с запада налетела гроза, аэроплан болтало как лодчонку в штормовом море, из-за атмосферного магнетизма на время отказал компас. Но самое ужасное – это провалы, названные Игорем Ивановичем «воздушными ямами»: возникало чувство безудержного падения, «Муромец» с трудом выравнивался. Тогда-то Свечина и укачало.

Незадолго до появления на горизонте Одессы имело место происшествие: начался пожар. Оказалось, что лопнула подающая бензин в мотор трубка; мотор остановился, а пролившееся на крыло горючее воспламенилось и пожар принял сразу довольно большие размеры. Лейтенант Лавров и механик Панасюк вылезли с огнетушителями на крыло и не без труда погасили пламя, чему мешала сильная качка – Сикорский принял было решение срочно идти на посадку, но когда опасность миновала, понял, что «Илья Муромец» без осложнений дотянет до конечной точки маршрута. Так и получилось…

– Авиаторы собираются остаться в городе не менее чем на месяц или полтора, – сказал подполковник. – Починить машину, устроить показательные полеты да и просто отдохнуть на море. Солидное вознаграждение от министерства они получат на днях, по пять тысяч рублей на брата. Я попрошу за вас, мадемуазель Медковец, вас обязательно возьмут на одну из воздушных прогулок, как только они будут организованы.

– Я ваша должница навек, мсье!

В «Аркадии» подготовили люкс на третьем этаже, рядом с номерами концессионеров, прислуга доставила в комнаты чемодан Василия Константиновича, и подполковник незамедлительно отправился в ванную комнату: освежиться и привести себя в порядок. К подвигам он будет готов не позже половины восьмого вечера, на это время и следует назначить господину Голубчику – Барков кратко объяснил, что предстоит экспедиция за город, и встреча с загадочным незнакомцем, изловленным людьми Короля.

– Не таким уж и загадочным, – проворчал Свечин в ответ. – У меня есть основания предполагать, кого именно мы увидим. Бобруйский-Думбадзе успел осведомить о чрезвычайном происшествии в городе, странном исчезновении, новость о котором власти пока предпочитают не разглашать, дабы избегнуть неминуемого скандала… Впрочем, не станем загадывать.

– Кстати, ваше высокоблагородие, не забудьте – платье должно быть статское.

– Граф, покорнейше прошу, не следует напоминать мне азбучные истины!..

Ровно в семь тридцать у парадного подъезда «Аркадии» остановились две пролетки, и Рувим Голубчик попросил метрдотеля известить господ иностранцев, что за ними послано из ресторана «Керкира», где почтеннейших гостей ожидает роскошный ужин и концертная программа – как и изволили давеча заказывать.

* * *

– Та-ак… – голосом злодея из мелодрамы прошипел господин Свечин. – Кого мы видим, хотелось бы осведомиться?! Не ожидал-с, честно признаюсь. Никак не ожидал-с. Великолепно. Начнем…

Поселок рыбаков и дачников Новая Дофиновка располагался по краю Большого Аджалыкского лимана, за дамбой, отделявшей его от моря. Не сказать, чтобы очень далеко – полтора десятка верст от Одессы, дорога наезженная, вдоль морского берега, через Крыжановку и Фонтанку. Смеркалось, навстречу попадались редкие биндюги, груженные рыбой, одесская суета осталась за спиной – здесь лишь шумел прибой да граяли вездесущие чайки.

Правил лошадьми лично Студент, позади катила вторая пролетка с четырьмя подручными Короля. Пускай Барков и сказал подполковнику, что при Студенте можно говорить свободно, все услышанное уйдет с ним в могилу, но господин Свечин оставался профессионалом. Ни единого лишнего слова, когда рядом посторонние. Тот факт, что Рувим Голубчик по-французски почти не говорил и понимал только простейшие обиходные фразы, ничего не менял.

– Лучше расскажите в подробностях, что здесь происходило за последние дни, – предложил подполковник. – Скупые отчеты я получал, но предпочитаю услышать из первых уст – предполагаю, вы развлекались от души.

– К сожалению, эти развлечения едва не стоили жизни господину Реннеру, – ответил граф. – Впрочем, были и забавные эпизоды. Слушайте…

В Дофиновку приехали затемно. Самая обыкновенная новороссийская прибрежная деревенька, дома местных жителей отдельно, дачи одесситов – отдельно. Все центры культуры собраны на одной крошечной площади: рынок, церквушка, синагога и керосиновая лавка. На улицах не души, только собаки брешут, учуяв чужаков.

Дача-усадьба, снятая Беней Криком «на всякий случай» еще в прошлом году, находилась на отшибе, в окружении запущенного абрикосового сада и цветущих акаций. Домик старомодной постройки, с мезонином и двумя флигелями, ремонтировался не так давно, стены покрыты белой штукатуркой. Ворота усадьбы закрыты, но едва Студент коротко свистнул, ажурные металлические створки разошлись.

Король ожидал на крыльце дома – в белоснежном костюме и такой же шляпе, с атласной полосой по тулье. Папироса меж пальцев, в полутьме мерцает оранжевый огонек.

– Доброго вечера, мосье Вулси, мосье граф, Прохор Ильич… Кто с вами?

– Позволю отрекомендоваться, Бенцион Менделевич, – шагнул вперед жандарм. – Свечин, подполковник Петербургского управления. Следователь по особо важным делам. Это чтобы между нами не возникало двусмысленности.

– Какие двусмысленности, мосье Свечин? – вздернул бровь Беня. – Вы о чем? И я вас умоляю, называйте меня Королем, мы не в присутствии и не в больнице!

– Как угодно. Лорд Вулси и его сиятельство за меня поручились, всё останется в тайне. Слово офицера.

– Тогда идите за мной, господа.

Дом оставлял впечатление необжитого: пыльно, в комнатах горит всего по одной свечке, разве что в столовой закуски и три бутылки вина на столе. Беня Крик провел к неприметной обшарпанной двери, распахнул. Вниз уводила выложенная камнем лестница.

– А вы думали? – сказал Король. – Я не буду держать важную особу у всех на виду. В подвале сухо, железная решетка и даже ночной горшок, который приходится выносить Мотлу, но Мотлу всего тринадцать лет и он еще не успел отвыкнуть от этого предмета гигиены… Панове, не споткнитесь и не переломайте костей, это будет обидно! Студент! Керосиновые лампы!

– Одну минуточку, Король. Буквально минуточку…

Спустились. Подвал был разделен на три помещения: первое занимали бочки с вином, в следующем скучали здоровенный бандит с рожей законченного идиота из «масти» Бени Крика и вышепомянутый мальчишка Мотл, пронзительно-рыжий и тихий, будто мышка. Впереди дверь, забранная металлическими прутьями.

– Мы не варвары и не душегубы, – благодушно журчал Беня. – Господин получает горячую пищу трижды в день, вино, свежий хлеб и абрикосы. У него мягкая постель без клопов и два фонаря – а это уже роскошь. Если будет жаловаться, не слушайте, его никто и пальцем не тронул. Вы, мосье Свечин, должны понимать – условия куда лучше, чем в любом централе, я уж промолчу про каторжные тюрьмы!

– Непременно посоветую воспользоваться вашим опытом, Король, – съязвил в ответ подполковник. – Так предъявите же!

– О чем речь? Косолапый, отопри.

Гигантский охранник прошествовал к решетке, снял замок, распахнул.

– Проходите, не стесняйтесь. Устроено удобно, для всех есть стулья, – сказал Беня. – Хотите, принесут массандру и закуски.

– Не помешает, – усмехнулся Свечин. – Разговор предстоит долгий. И вот еще что, Король… У вас есть человек, который умеет делать больно? Но без последствий для здоровья?

– В том смысле, в котором я вас понимаю, мосье?

– Именно.

– Косолапый, ты умеешь делать больно? Он умеет. В этом я вас уверяю. А такое будет нужно?

– Посмотрим. Крайние меры.

Это была большая комната, восемь на десять шагов. Кушетка, стол, даже шкафчик с книгами. Действительно, лишние стулья вдоль стены. «Безопасные» керосиновые фонари с зеркалами-отражателями – лампу можно уронить, разбить, но горючее не вытечет, фитиль погаснет и пожара не случится.

Свечин моментально подметил, что Король знал свое ремесло: стены голые, без крюков и зацепов. На кушетке только матрац, обшитый грубой парусиной, – не разорвешь и не сделаешь висельную веревку. Ни одного острого предмета. На заключенном только рубашка и брюки.

Неизвестный поднялся навстречу.

Высокий, очень величественный пожилой господин с седыми бакенбардами, благородными залысинами и яростным взглядом. Видно, что нынешнее положение для него оскорбительно и неприемлемо.

Подполковник жестом приказал остальным не двигаться, упер руки в бока, выдержал драматичную паузу и очень нехорошим, злым тоном сказал:

– Та-ак… Кого мы видим, хотелось быосведомиться?! Не ожидал-с, честно признаюсь…

* * *

– …Не буду вас томить, господа, и раскрою тайну личности постояльца этого гостеприимного дома, – вдохновенно говорил Свечин, явно копируя манеру изложения знаменитых петербургских адвокатов. – Титулы самые высокие: некогда управляющий канцелярией, засим товарищ обер-прокурора Святейшего правительствующего Синода, ныне статс-секретарь, действительный тайный советник… Выборный член Государственного совета от Херсонской губернии, трудится по первому департаменту – юриспруденция и церковное право. Ордена святого Владимира и Анны, иностранные награды – командор ордена Короны Италии и баварский орден Гражданских заслуг, к примеру. Прошу любить и жаловать: барон Юлий Станиславович фон Гарденберг!

– Ого, – только и сказал Барков. – Наслышан. Это и впрямь серьезно.

– Вы, господа, присаживайтесь, – продолжил господин подполковник. – В ногах правды нет, а мы здесь останемся до рассвета, столько всего надо успеть… Юлий Станиславович, милейший, что же вы встали столбом?

– Кто вы такие? – чеканя каждое слово, вопросил седой барон. – И что означает этот отвратительный фарс? Наглое похищение? Вы хоть понимаете…

– Отлично понимаем-с, – перебил Свечин. Прикрикнул: – Успокойтесь и сядьте! Здесь вам не Синод, тем более что этот змеюшник именным повелением государя-императора Николая Николаевича с завтрашнего дня распускается и назначается Поместный собор, который изберет Патриарха! Прекрасная новость, не правда ли? Николай Николаевич, в отличие от предшественника, все-таки решился на этот шаг…

– Кто вы такие? – яростно повторил фон Гарденберг.

– Вас должна интересовать только моя персона. Все прочие – лишь свидетели. Могу сообщить, что я вас арестовываю по обвинению в государственной измене, заговоре, участии в незаконных обществах и враждебной Российской империи деятельности… Учтите, нынешний разговор неофициальный и у вас есть возможность покаяться. Ибо в казенном доме беседовать будут совсем иначе. Об этом деле государю докладывают трижды в день и его величество не склонен к милостям… Сядьте, я сказал!!

Подполковник представился по всей форме – сообщил из какого он ведомства и какими полномочиями обладает: оказалось, наиширочайшими, бумаги Свечина подписаны министрами внутренних дел и двора, в его распоряжение по необходимости поступают все гражданские, полицейские и военные чины губернии, обязанные исполнять приказы беспрекословно и не требуя подтверждений из столицы. Ослушание расценивается как измена.

Беня Крик едва слышно кашлянул.

– …Кстати, да, господин Король, – повернулся к Бене подполковник. – Спасибо, что напомнили. Вы ведь знакомы с народной мудростью – меньше знаешь, крепче спишь?

– Понял, – немедля отозвался Беня и шагнул к выходу. – Вы совершенно правы, ваше высокоблагородие. Если что понадобится, стукните кулаком в дверь, Косолапый рядом. Не беспокойтесь, подслушивать он не станет – и разумом скуден, и рожей не вышел. Я буду наверху.

– Очень сообразительный и деликатный молодой человек, – сказал подполковник, когда тяжелая дверь за мосье Криком затворилась. – Далеко пойдет. Но вернемся к нашим экзерцициям. Юлий Станиславович, вы меня слушаете? Прелестно… На данном этапе задавать вопросы не вижу смысла, лучше послушайте краткое обвинительное заключение, составленное мною на досуге. Особым талантом не обладаю, чай не Цицерон, но альтернативы никакой – придется терпеть мое косноязычие. Итак…

Слово «краткое» применительно к пламенной речи господина Свечина звучало насмешкой: говорил он два часа подряд без перерыва. Концессионеры слушали не отвлекаясь – для удобства Джералда подполковник выбрал французский, который понимали все присутствующие, включая обвиняемого. Барон фон Гарденберг высокомерно молчал, отвернувшись.

Начал Свечин издалека – с происхождения господина тайного советника и статс-секретаря. Обрусевший немец, внучатый племянник самого Карла Августа фон Гарденберга, канцлера королевства Пруссия во времена наполеоновских войн и участника знаменитого Венского конгресса, батюшка Юлия Станиславовича подвизался при австрийском дворе, позже переехал в Россию, где принял православие.

Карьеру наследник сделал блестящую, начинал службу с департамента министерства юстиции, был переведен в распоряжение уголовно-кассационного департамента Сената в качестве кандидата на судебную должность, затем Синод, Государственный совет… Одарен монархом многочисленными имениями на Херсонщине и в Тавриде, человек баснословно богатый и обладающий немалым влиянием, обласкан Николаем II за всемерную поддержку точки зрения императора в вопросе возвращения патриаршества, был близким другом государыни – Аликс его высокопревосходительству благоволила.

Недавние события в Петербурге пропустил, ранней весной уехал поправить здоровье на юг, но в проскрипционные списки Николая III Николаевича не попал, хотя новый император с уверенной методичностью очищал высший состав чиновничества от реликтов двух предыдущих царствований, расставаясь с креатурами нелюбимого племянника без всякого сожаления. Неизвестно, как отреагировал убитый горем Ники на известие о возвращении в состав Кабинета министров пожилого графа Сергея Витте (пусть и занявшего не самую важную должность министра путей сообщения), но это определенно была оплеуха от дядюшки…

– …О том, что дела в империи обстоят далеко не лучшим образом, знали все и уже много лет, – заложив руки за спину, Свечин расхаживал по подземному укрывищу из угла в угол. – Смута девятьсот пятого года стала апофеозом, порядок удалось восстановить чудом. Положение в промышленности тяжелое, ропот в армии, финансы расстроены, эффективность работы государственной машины до крайности низка. И это тогда как государь Александр Александрович оставил в наследство Николаю стабильную, умиротворенную и вполне процветающую державу. Вы скажете, что Николай Александрович был дурным и слабым царем? Возможно… Но за двадцать лет разрушить всё не был способен даже он…

Подполковник перевел дух, подошел к столу, глотнул вина и развернулся на каблуке, уставившись на барона фон Гарденберга.

– Подозрения в том, что причина общественного нездоровья кроется в самом аппарате управления, высказывались неоднократно: громоздок, неповоротлив, архаичен. Но ведь в Германии или Британии бюрократов не меньше, и тем не менее сии державы революционная зараза и недовольство властью не поразили в такой степени! Значит, есть еще что-то – нечто загадочное, незамечаемое и скрытое, тайный недуг, причина которого неясна. Песок, подсыпанный в шестеренки механизма!..

– Теория заговора? – подсказал Джералд, догадавшись, к чему клонит Свечин. – Помните, я вам рассказывал о выкладках аббата Теодора Клаузена?

Сохранявший каменное выражение лица барон вдруг остро и внимательно посмотрел на лорда Вулси, будто услышал знакомое имя.

– Помню, ваша светлость. Еще бы не помнить! Вы произнесли слово «заговор». Может быть, оно и верно, но не отражает всей глубины постепенно раскрывающейся перед нами картины. Декабрьский мятеж 1825 года в Петербурге или лондонский «Пороховой заговор» по сравнению с тем, что происходит теперь не только в России, но и многих странах Европы – сущая чепуха, недостойные упоминания в исторических хрониках эпизоды! И знаете почему? Потому, что мы имеем дело с людьми, объединенными idee fixe, манией, граничащей с умопомешательством! Более того, этими людьми, заигравшимися с так называемыми «древними тайнами», мистикой и завлекательной эстетикой «секретных обществ», манипулируют извне – силы здравые, донельзя циничные и преследующие четкую цель: передел существующего мироустройства в свою пользу!

– Позвольте, – вытянул руку граф Барков, словно гимназист на уроке. – То есть, вы хотите сказать, будто «Сионским приоратом», о котором мы узнали от милорда, еще кто-то управляет? Но кто?

– Это пока не известно. Поверьте, однажды мы раскроем истину! Следствие началось очень поздно, для этого потребовалась политическая воля и настойчивость Николая Николаевича, решившего во что бы то ни стало, любыми способами отыскать правду и создавшего отдельный следственный комитет из наиболее опытных и преданных сотрудников. Первое, с чем мы столкнулись – с разветвленной сетью мистиков, конспирологов и идеалистов; сетью, опутавшей дворянские салоны Петербурга и Москвы, сетью, узлами в которой являются люди с влиянием и немалыми состояниями – скучающие богачи, попавшиеся на удочку авантюристов… Аресты пока единичны, боимся спугнуть. Однако многие имена уже известны. Одно из них принадлежит находящемуся перед вами барону фон Гарденбергу. Если я не ошибаюсь, великий приор Таврии и Скифии? Так звучит ваш титул в среде заговорщиков?

– Бред, – презрительно отозвался седой. – Вашей фантазии, господин подполковник, – если, разумеется, вы не солгали и вправду носите этот чин, – могут позавидовать Жюль Верн, Луи Мерсье и Габриэль де Фуаньи! Я требую немедленно выпустить меня из этого подпола! И если вы готовы предъявить обвинение – сделать это в суде!

– Суд? – улыбнулся Свечин. – Конечно-конечно. Велеречивые адвокаты, внимание прессы, огласка… Ничего этого не будет, ваше бывшее высокопревосходительство. А хотите узнать, что будет по-настоящему? Спешный этап в Петербург под охраной казачьей сотни. Железной дорогой. Тайно. Петропавловская крепость или Шлиссельбург. Допросы по двадцать часов в сутки. Крошечная темная камера, рядом с которой этот гостеприимный дом покажется вам Пале-Роялем. И уж точно вам никто не станет носить в камеру фрукты, доставленные из Африки или Греции… Надеюсь, я предельно ясно обрисовал перспективу?

– Вы сумасшедший, сударь. Есть законы и право.

– Для вас и вашей компании они отменены. Высочайшим, как говорится, повелением. Вы заигрались, барон. Теперь придется рассчитываться за проигрыш… Я могу предложить единственный разумный выход: вы рассказываете всё, засим на год-другой, поменяв имя и внешность, уезжаете в Туркестан или Манчжурию, а там… Там как получится. Это единственное, что я вправе обещать в обмен на откровенность. Алиса Гессенская теперь за вас не заступится. Ваш душевный приятель Григорий Ефимович Распутин – сослан в Ленский острог пожизненно. Обер-прокурор правительствующего Синода господин Саблер отстранен и под следствием. Никого не осталось. Ни-ко-го. Выбор за вами, Юлий Станиславович…

Глава седьмая Курган

Подольская губерния, Устя.

20–28 июня 1914 года

– Если верить этому плану, окрестности Каменец-Подольского перекопаны вдоль и поперек, причем неоднократно, – его сиятельство Алексей Григорьич озадаченно рассматривал расстеленный на складном столе лист с надписью «Археологическая карта Подольской губернии. Составлена Е. Сецинским». Карту доставили сегодня, с утренней почтой из Одессы. – Только на берегу Днестра в десяти верстах окрест не меньше полусотни находок – курганы, Траянов вал, городища, любые клады вплоть до греческих…

– Отмечу, что в книге Феоктиста уверенно говорится о точке слияния трех рек, – дополнил Робер. – А у нас в наличии только две – Днестр и впадающий в него Смотрич.

– Еще Мукша, – напомнил граф. – Четыре версты к западу – устье. Возможно, речка за столько-то веков многократно меняла русло. Севернее от нас Волыно-Подольская возвышенность с речными каньонами, со стороны Бессарабской губернии, за долиной Днестра, начинается Предкарпатье… Искомая могила точно где-то здесь, совсем рядом!

– Я склонен вам верить, – сказал Джералд. – Но скоро будет месяц с нашего приезда в эту живописную область, а толку пока никакого!

– Джерри, на Рейне мы тоже копались едва не полгода, – ответил Тимоти. – И клад Нибелунгов нашли случайно!

– Время, джентльмены и леди, время! – лорд Вулси обвел взглядом всех участников концессии, собравшихся в «господской» палатке на ежевечернее совещание. – Середина лета, а результаты безрадостные. Мне одному кажется, что еще немного – и мы опоздаем?

– Нет, милорд, – кивнул Барков. – Мы все говорим об этом ежедневно.

И верно: обладавшая «даром» троица – Евангелина, вполне выздоровевший после ранения Ойген и его сиятельство граф – в один голос твердили: надвигается нечто невиданное и, похоже, жуткое. Одновременно с этим каждый уверял, будто «чувствует волшебство», скрытое где-то неподалеку, на северном берегу Днестра.

Чувства чувствами, но указать верное местоположение гробницы Божьего Бича никто из них не сумел. Четырежды начинали копать, но дело заканчивалось ничем – нашли могилу века пятнадцатого или шестнадцатого, припрятанный горшочек с краковскими грошами 1816 года и скелет собаки. Больше ничего.

…Подолия встретила концессию солнцем и одуряющим запахом лаванды. Добирались из Одессы поездом, до станции Проскуров – железнодорожной линии непосредственно к губернской столице проложено не было. Вопросы организационные решились быстро, тому способствовало внимание со стороны подольских властей, получивших распоряжения из самого Петербурга: встретить, обеспечить, способствовать всемерно.

Беня Крик не шутил: в Одессе можно купить всё что угодно. Живой слон концессионерам не понадобился, а вот наилучшее снаряжение требовалось отчаянно: из приобретенных еще в Англии и Петербурге вещей после пожара в Березовке ничего не осталось, только автомобиль. Король решил затруднения в половину недели – причем обошлась исследовательская амуниция – от французских военных палаток, до заступов и лопат – в смешные деньги.

С тем Король и распрощался с концессионерами, пожелав удачи и выдав адрес своего проверенного знакомца в Каменце – очень приличный, воспитанный человек, лучший контрабандист на австро-венгерской границе от Бессарабии до Ровно! При нужде поможет, чем сможет.

После достопамятной ночи в подвале новодофиновской усадьбы подполковник Свечин пробыл в Одессе еще четверо суток – барона фон Гарденберга поутру перевезли в гарнизонную тюрьму и сдали под охрану военных (Свечин имел основания не доверять статским пенитенциарным учреждениям) с грозным указанием: смотреть во все глаза, ни на минуту не оставлять в одиночестве! Чтоб волос с головы не упал!

Военный комендант, недолго думая, связался со штабом флота и арестованного препроводили в порт, где заперли в карцере на миноносце Черноморского флота «Дерзкий». Отсюда не сбежишь.

– Дела настоятельно требуют моего присутствия в Петербурге, – объяснял Свечин графу, – однако заново беспокоить господина Сикорского не вижу смысла – что ни говори, рисковать жизнью изловленного злодея я не вправе. Ничего, доберемся литерным, с хорошей охраной… Барон совершил непростительную ошибку, наняв налетчиков и тем более господина Япончика-Винницкого, – полагаю, Король устроил бы дело куда более изящно и без опасных драматических эффектов. Но, по счастью, Бенцион Крик оказался на вашей стороне.

– А как поступать сейчас? – спросил Джералд. – Продолжать начатое?

– Совершенно верно. И ни о чем не беспокоиться. Знаете ли, после всего случившегося в последние недели, я перестал относиться со скепсисом к мистической составляющей вашей истории. Я имею некоторое представление о том, как и кем куется цепь нынешних событий, однако их истинная подоплека далека от понимания. Это не простое сумасшествие, обуявшее сотню-другую людей, мы столкнулись с чем-то бoльшим… Я еще могу объяснить и понять внутренний заговор в одном отдельном государстве, направленный на смену династии, революцию или устранение бездарного монарха, но заговор, охвативший несколько стран сразу? Кому и зачем такое нужно? Кому станет лучше, если Германия, Австро-Венгрия или Россия рухнут, оставив после себя груду обломков? Клубок крошечных княжеств, грызущихся промеж собой? Где логика?

– Над разделенными народами проще властвовать извне, – отозвался Барков. – Впрочем, нас это пока интересовать не должно – у концессии иная цель… И свое предназначение мы отчасти выполнили: наживку заглотила крупная рыба.

– Думается, они попробуют устроить вам неприятности еще раз, но не в ближайшее время. Может быть, решат подождать результатов изысканий. Оставайтесь настороже и держите револьверы под рукой. Я буду телеграфировать вам еженедельно, а понадобится – и чаще…

* * *

Прошел месяц, но концессионеры не видели ничего подозрительного: работе «Добровольного общества содействия культурным и археологическим изысканиям» в Подолии никто не мешал, навязчивого постороннего внимания не замечалось, губернские чиновники не надоедали и не утомляли проверками.

Отсутствовало главное: материальный результат поисков.

* * *

Рабочий лагерь разбили в излучине Днестра, на левом северном берегу реки, в полутора верстах от деревни Устя, стоявшей при впадении в Днестр Смотрича. Здешний помещик, господин Садофьев-Лозинский, очень полный, веселый и гостеприимный отпетый бездельник, владевшей богатой усадьбой в Усте, приглашал заграничных господ погостить у себя – дом большой, удобный, разве можно жить в палатках, особенно прелестной мадемуазель?!

Пришлось вежливо отказаться и ограничиться редкими визитам на обед и вечерний чай – в конце концов помещик серьезно помог концессии со снабжением, продуктами и наймом рабочей силы.

Познакомились с Садофьевым-Лозинским в Каменце, по рекомендации князя Думбадзе – перед началом изысканий остановились на несколько дней в губернском городе, знаменитом своей древней крепостью, редкими памятниками архитектуры и потрясающим черным пивом, которое оценили знатоки и любители, Тимоти с Ойгеном.

Господин Реннер поправился необычайно быстро – десять дней спустя после выстрела Япончика он уже начал ходить и сожалел, что пропустил все одесские приключения. В итоге Ойген по привычке начал ассистировать Роберу, взявшемуся за максимально комфортное обустройство лагеря.

Шесть больших палаток – две для рабочих, еще в двух расположились хозяева, пятую отдали под склад и кухню, в шестой прятали от дождя авто: Ева оказалась безупречно права, с приспособленным к русским дорогами автомобилем «Руссо-Балт» предприятие получило необходимую мобильность – дорога в Каменец-Подольский занимала полчаса, а при желании можно было запросто съездить в Хотин или Жмеринку.

До австро-венгерской границы оставалось всего-навсего тридцать с небольшим верст, земли Двуединой монархии старика Франца-Иосифа начинались за речкой Збруч. Чувствовалось, что здесь приграничье – в самом Каменце гарнизон, рядом с городом летние военные лагеря кадетского училища, отдельная казачья сотня Войска Донского, приписанная к Подольской кавалерийской дивизии с квартирой в Ярмолинцах, да еще и разъезды Корпуса пограничной стражи. Граф Барков нос к носу столкнулся в каменецкой ресторации «Плаза» с давним знакомцем, полковником Гриневичем – воевали вместе в Манчжурии…

Главным начальником по земляным работам и надзирателем поставили Прохора, ибо он хоть как-то понимал речь наемных рабочих, говоривших на чудовищной смеси русского, малороссийского и польского – и то до Вершкова диалект подольского простонародья доходил не сразу, приходилось дважды, а то и трижды повторять.

– …То, что Аттила отступил из римской Паннонии на восток, сомнений не вызывает. – Общий сбор концессионеров продолжался и после заката. Джералд решил, что после недель неудач следует заново проверить и перепроверить все теоретические выкладки. А делать это надо вместе, вдруг появятся свежие идеи? – Феоктист Адрианопольский говорит однозначно: курган возвели на реке Тирас – греко-римское наименование Днестра, – в Сарматии. План дает картину, практически соответствующую современным картам, тройной изгиб реки в виде латинской буквы W… Но где тогда курган? Его попросту нет!

– Прошло пятнадцать столетий, – напомнила Ева. – Все что угодно могло случиться – при разливе Днестра курган смыло, например.

– Исключено. В хронике написано: «тысячи воинов принесли к усыпальнице камни», возведя над ней довольно впечатляющее сооружение. Помните, я третьего дня ездил в Жванец, посмотреть на курган с похоронным обрядом погребения, раскопанный местным археологическим обществом? Как на картинке в энциклопедии: крутая сопка с характерными очертаниями, если верить каталогу – могила скифская…

– Гунны не были скифами, – разумно возразил Тимоти. – Немудрено, что обряд совсем другой! И потом: такого знатного вождя не стали бы хоронить, насыпая обыкновенный курган. Все-таки Аттила человек иного масштаба, тут подошла бы пирамида вроде египетской!

– Как? – выпрямился Барков. – Повторите, мистер О’Донован!

– Я имею в виду, что покоритель всей Европы заслуживает грандиозного сооружения. Гунны, конечно, варвары из варваров, но почтить память своего короля они должны были с размахом!

– Где топографическая карта? – его сиятельство схватился за кипу валявшихся на столе бумаг. – Ага, вот австрийская трехверстка… Названия все на немецком, ну да и черт с ним! Глядите: здесь образованный Днестром полуостров между деревнями Устя и Большая Мукша, стоящими при впадении речек в летописный Тирас… Мы находимся тут, ближе к Усте. Ничего особенного не замечаете?

– Ой… – задохнулась внимательная Евангелина. – Отметка «154» и треугольничек, означающий высоту… Окружность холма около девятисот метров или трех тысяч английских футов. Да быть не может!

– Сто пятьдесят четыре метра над уровнем моря, – дополнил Ойген. – Долина Днестра лежит значительно ниже Подольской возвышенности, но все равно надо убавить метров семьдесят-восемьдесят. Холм очень пологий…

– Это что же получается? Мы ходим по кургану пять недель, даже не замечая его, – благодаря размерам и выветрившимся склонам? В итоге наблюдается рельеф, смахивающий на перевернутую сковороду: сглаженная, почти плоская вершина, ничего и близко похожего на классический курган! Там сейчас поля господина Садофьева-Лозинского!

– Близко, очень близко. – У Джералда загорелись глаза. – Что означает фраза «тысячи воинов»? Три тысячи? Десять тысяч? Сто? В подчинении Аттилы был колоссальный племенной союз, если каждый желающий помянуть вождя принес по камню… Вполне возможно, они и насыпали не курган, а огромный холм! Так, чтобы до усыпальницы никто и никогда не добрался, не раскопал! Возможно, эта процедура заняла долгие годы!..

– И о месте погребения знало пол-Европы? – позволил себе усомниться Шпилер. – Откуда тогда эдакая неслыханная таинственность вокруг гробницы?

– Половина не-христианской Европы, – уточнил лорд Вулси. – Языческой. Для которой Аттила оставался не просто великим героем, а полубогом. А христианизированные римляне и византийцы предпочли как можно быстрее забыть о Биче Божьем и ужасах, сопровождавших гуннское нашествие! Великое Переселение народов продолжалась, сменялись поколения, участвовавшие в церемонии погибали, память уходила безвозвратно! Наступили Темные века, о которых теперь известно слишком мало… И давайте вспомним, что территория Подолии до одиннадцатого или двенадцатого веков погрузилась во тьму беспросветного варварства, пока на эти земли не распространилось влияние Киева или Галицко-Волынского княжества!

– Есть и косвенные подтверждения, – сказал Барков. – В городском парке Каменца один из родников называется «Гуннские Крыницы»^[120] – неужели об Аттиле здесь до сих пор помнят, пускай память сохранилась лишь в архаичном топониме?..

– Примем версию как основную? – поинтересовался Тимоти. – Недаром граф и Ева с Ойгеном твердят: «волшебство» где-то тут! Оказывается, оно прямо под ногами!

– Будем действовать научно, – решил Джералд. – Робер, утром поезжай к помещику, сообщи, что мы намерены поработать на его земле – компенсацию за потери в пшенице выплати наличными и незамедлительно. Не скупись. Мсье Вершков, Тимоти, Ойген, – на вашей совести бурение шурфов, посмотрим, какова структура почвы и где удобнее начинать тоннель к центру холма… Сколько у нас всего поденщиков?

– Двенадцать, – буркнул Робер. – И все изнывают от безделья за наш счет. Замечены в пьянстве.

– Безобразия пресечь, занять работой с утра до ночи, если не поможет – рассчитать! Нанять еще десяток, если начнем копать всерьез, потребуется много рабочих рук.

– Крестьян я бы совсем выгнал, – поразмыслив, предложил граф. – Взашей. Возьму авто, прокачусь в город и обращусь к полковнику Гриневичу. Сигизмунд Викторович пришлет гарнизонных солдат – они дисциплинированны, обойдутся дешевле и, кроме того, в большинстве великороссы. С ними будет куда проще. Как раньше не догадался!

– А раньше и не требовалось, – сказал Джералд. – Идея разумная. Робер, действительно, расплатись с вилланами и отправь восвояси!

– Остается надеяться, что на этот раз мы не ошиблись, – подытожил Тимоти. – И холм-курган является тем самым. Хотя, кто знает этих гуннов – вдруг насыпь сделали в одном месте, для отвода глаз, а настоящая могила скрывается в каком-нибудь неприметном урочище неподалеку.

– Сплюньте, мистер О’Донован, – покачал головой Барков. – Ошибка может обойтись слишком дорого!

* * *

В свете зловещих явлений последних месяцев (пускай и имевших к мистике весьма косвенное отношение) концессионеры понимали, что их компания окончательно перестала владеть ситуацией и теперь стала лишь малозначащей частью некоего огромного механизма, запущенного незнамо кем задолго до обнаружения на Рейне Проклятого клада дракона Фафнира. Это настораживало – неприятно чувствовать себя участниками игры, правил и конечного результата которой не знаешь.

Соображения о природе высвобожденного из сокровищ Нибелунгов Духа Разрушения и постоянные споры на эту тему отошли на второй план – зловредный Фафнир никак себя не проявлял, золотистая звездочка (его любимое видимое человеческому глазу воплощение) в Петербурге, Одессе или Каменце не появлялась, обладатели «дара» присутствия дракона не замечали.

Зато хватало новых впечатлений – может быть, Подолия и была ленивой, мирной и захолустнейшей провинцией империи, граничащей с таким же медвежьим углом Австро-Венгрии, пускай ощущения близости «Европы» среди мазанок, полей и фруктовых садов Прикарпатья не возникало, но в пропитанном запахом трав и полевых цветов жарком воздухе лета посвященные обоняли иной аромат – древний, непознаваемый и, по общему мнению, несущий в себе опасность.

– Давайте сравним, – ежеутренне мадемуазель Чорваш приглашала на прогулку к берегу Днестра Алексея Григорьевича и Ойгена. У них сложился собственный клуб, чьи интересы прочих концессионеров касались только отчасти. – Что мы видим? Какие чувства возникают? Ойген, ты среди нас обладаешь наибольшей силой, тебе первому и слово.

– Ничего определенного, – сказал он не раздумывая. – «Волшебство» людей обычно имеет цвет золотистого пламени, как у вас, у меня или его сиятельства. Неодушевленные предметы светятся голубым или изумрудным… А эта земля пропитана едва заметным, колышущимся алым огнем. Никогда раньше такого не встречал – я говорю за себя и за Хагена.

– Очень близко к моим наблюдениям, – подтвердил Барков. – Слово подобрано верное: земля именно «пропитана» некоей силой, пришедшей из тьмы веков… Ева, вы утверждали, будто сила дракона – персонифицирована, она принадлежала существу, обладающему разумом, собственной волей и осознанием своего бытия, верно?

– Именно так.

– То, что разлито здесь – ничье. Не знаю, как выразиться точнее. Почти угасшее со временем сияние, остов былого величия, частица памяти…

– Или нечто спящее? – уточнила Евангелина. – Заснувшее беспробудным сном больше тысячи лет назад? И ожидающее тех, кто его пробудит? Подобно дракону Фафниру, случайно выпущенному на волю нашими друзьями? Я и представить боюсь, что именно может скрывать в себе гробница Аттилы! Дракон, оберегавший сокровища Нибелунгов, рядом с этим будет выглядеть безобиднейшим шпицем на поводке у престарелой герцогини!

– Не верно, – отказался Барков. – Указанное «что-то», может быть, и «спит», но… Полагаю, оно подвластно внешнему влиянию и намерениям тех, кто сумеет этой силой воспользоваться. Оно не самодостаточно и не владеет свободой действий. Джералд был прав: гробница Аттилы скрывает оружие – скорее всего, «волшебное». Оружие, но только не магическое существо, близкое по сущности к Фафниру. Не будем забывать, Аттила был человеком, а не тварью сверхъестественной!

К общим и универсальным выводам так и не пришли – не отыскалось общих дефиниций, да и природу «алого света» никто из троих разъяснить не мог. Временно было решено забыть о неприкладном мудрствовании и заняться делами насущными.

Алексей Григорьевич выполнил обещанное: взяв с собой Евангелину в качестве шофера, отправился в Каменец-Подольский, навестил штаб гарнизона и без труда добился выделения «для производства работ» двух инженерных взводов 5-го саперного батальона из гарнизона губернской столицы – с обязанностью выплачивать в казну полка по сорок две копейки за человека в день и гарантией обеспечения солдат всем необходимым в полевых условиях на средства «Археологического общества». Условия более чем приемлемые.

Уговорились, что воинская команда прибудет уже завтра. Засим граф и Евангелина перекусили в ресторане, заглянули в магазины – прикупить необходимого – и поехали назад, в Устю.

Монброн, следуя общеизвестной формуле об отсутствии гербовой бумаги, пока писал на простой – через Прохора рабочим было объявлено, что деньги им заплатят исключительно по выполнению спешных задач и только затем они смогут разойтись по домам. Одновременно с этим предприимчивый Робер уведомил четырех крестьянских баб, занимавшихся кухней и стиркой, что им, наоборот, жалованье повышается, поскольку услуги будут требоваться еще длительное время.

Работа кипела – вспомнив времена японской войны и бытность ординарцем и вестовым у его сиятельства, Прохор гонял малороссов в хвост и в гриву, первые два шурфа следовало отрыть за день.

На двуколке приехал помещик, взглянуть на «разорение», но выданная утром сумма в ассигнациях господина Садофьева-Лозинского устроила вполне – она вдвое перекрывала возможный доход от приглянувшегося ученым-археологам пшеничного поля, тем более что по закону владелец земли мог рассчитывать на вознаграждение, обнаружься тут серьезные ценности. Полностью забрать не получилось бы – иностранцы и граф Барков предъявили правительственное постановление о «крайней важности» исследований, по которому помещику шло лишь двенадцать процентов от оценочной стоимости возможных находок.

Ну и то хлеб, решил барин и в компании Джералда (надо же, настоящий лорд из Англии! Здесь!) отправился под тент, выкушать чаю. Жизнерадостного толстяка не из самой известной фамилии радовало, что его участливо принимают у себя такие знатные господа, пускай и мающиеся непонятной дурью – вот надо же какое hobby, археология!..

Первые результаты были оглашены к шести вечера: отвечавший за техническую часть Тимоти объявил, что под восемью футами почвы и отложений обнаружилось странное: слой булыжников разного размера, скрепленных обычной в долине Днестра желтоватой глиной. В связи с этим пробивание шурфов серьезно затруднилось.

– Первая победа? – хмыкнул лорд Вулси. – Прекрасно. Теперь остается дождаться военных инженеров.

* * *

Два саперных взвода, поступившие в распоряжение концессии, взялись за дело с усердием и профессионализмом. Это было объяснимо – во-первых, солдатам под командованием молодого поручика Львова, закончившего Киевское инженерное училище, можно было отдохнуть от гарнизонной службы, во-вторых, все являлись служившими не первый год кадровыми военными, а не скверно обученными рекрутами.

Кормили здесь хорошо, вечером можно купаться в Днестре, его благородие по двое, в очередь, отпускал подчиненных в краткое восьмичасовое увольнение: питейная и трактир в Усте работали исправно, наказ один – до свинского состояния не упиваться и возвращаться на ночевку вовремя. Работа далеко не самая тяжелая опять же.

Словом, курорт, ничуть не хуже Ливадии или Кисловодска.

С 21 по 26 июня грегорианского календаря сделано было стократ больше, чем за все предыдущее время: двенадцать шурфов в разных точках возвышенности, а после обнаружения на глубине двадцати семи футов в северной части холма непонятного образования (поручик грешил на металлическую, вероятнее всего свинцовую плиту), приняли решение начинать прокладку тоннеля в человеческий рост с уклоном в двадцать пять градусов.

Воспользовались дружеским расположением помещика – требовались деревянные столбы, доски для рошпанов, временной обделки стен и креплений, поскольку порода была неустойчивая и никто не желал обрушения. Садофьев-Лозинский поставил все необходимое без промедления и долго изводил Джералда вопросами – что, мол, ожидаем найти? Клад? Могилу? Старинное здание?

Лорд Вулси отговаривался как мог: есть некоторые сведения о древней усыпальнице, возможно римской. Сами ведь знаете, Дакию завоевал римский император Траян, превратив её в провинцию могущественной империи. Римляне контролировали прилегающую к Дакии территорию Трансистрии, отдельные когорты располагались в районах Каменца, Борщева и Залещиков. А остатки Траянова вала – вон они, начинаются у реки и от самой Усти тянутся далее к Кульчиевцам…

Садофьев забрался в двуколку и уехал обнадеженный: а вдруг действительно что-нибудь толковое найдут?

Устоялся распорядок дня: концессионеры и военные поднимались с рассветом, поручик Львов выстраивал своих подчиненных и под командой фельдфебеля отправлял умываться на реку, потом завтрак с чаем, работа до полудня, плотный обед и снова труды до сумерек с двадцатиминутными перерывами на отдых.

На третий день прокладки тоннеля Тимоти и доктор Шпилер, тщательно изучавшие отвалы породы (грунт и камни вытаскивали из раскопа на носилках), обнаружили первый искусственный предмет – изъеденный временем наконечник стрелы, железный, с хорошо сохранившимися зазубринами. Отнесли Джералду, немедленно взявшемуся за археологический каталог.

– Гунны, бесспорно, – заключил лорд Вулси. – Так называемая «трехлопастная стрела», точно такая же, как и на рисунке в книге! Смотрите: вот аналог из гуннского могильника в Плинкайгале, Курляндия… Еще один найден в Мазурском Поозерье! Джентльмены, кажется мы очень близки к успеху!

С каждым днем раритетных находок становилось все больше – все дружно с увлечением рылись в каменной крошке и слежавшейся глине, даже Еву и его сиятельство не обошло стороной повальное увлечение: одетый в перемазанную землей рубашку, армейские зеленые бриджи и сапоги граф с настойчивостью крота-переростка исследовал породу, изредка возглашая: «Смотрите, что это такое?!»

Двенадцать наконечников для стрел, из них восемь гуннских, два древнегерманских и еще два костяных. Три копейных острия, бронза. Отлично сохранившаяся римская монета с изображением императора Валентиниана. Скромный серебряный браслет в виде змеи. Человеческая нижняя челюсть – почему она лежала в земле в гордом одиночестве, совершенно непонятно.

Уникумы мигом переправлялись к Джералду, основательно взявшемуся за составление каталога: каждый предмет тщательно описывался, зарисовывался, после чего милорд заворачивал древности в пергаментную бумагу и складывал в коробку.

Раз в два дня Еву под охраной Прохора Ильича отправляли на «Руссо-Балте» в Каменец-Подольский, на телеграф: докладывать в Петербург о новостях. С подполковником Свечиным еще в Одессе уговорились о простейшем шифре – вожделенный клад именовался «ящиками с яблоками», незначительные находки – «черешней», неудачи – «срывом поставок» и так далее. Телеграфисты были уверены, что мадемуазель представляет какого-нибудь помещика, торгующего фруктами.

Заодно Ева оплатила ежедневную доставку в Устю газет – губернской и ввозимых через близкую границу изданий Австро-Венгрии; жить без свежей прессы и новостей было невыносимо, а забрать газеты из устинского трактира Прохор Ильич мог в полчаса.

Саперы проходили обычно по пять метров в сутки, создавая тоннель по всем правилам: поручик гарантировал, что свод не обрушится, даже если наверху разорвется тяжелый артиллерийский снаряд. Направление держалось исходное: к шурфу, на дне которого предположительно находился свинец…

– Почему именно свинец? – спрашивал Тимоти, во время традиционного вечернего раута с бренди и сигарами вечером 26 июня. – Следовало бы ожидать золото или серебро, в крайнем случае бронзу.

– Тебе необходимо читать больше книжек по теме, – сказал в ответ Робер. – В Дакии, на границе которой мы сейчас находимся, было множество рудников, включая, кстати, и золотые. Несущих свинец пород тоже хватало с лихвой, отсюда римляне экспортировали его чуть не по всей империи. Мягкий металл, легко плавится и формуется, идеальный материал для защиты гробницы – в Египте свинцовыми плитами защищали саркофаги, наверное, этот метод был известен задолго до появления Аттилы.

– Вопрос в том, что находится за свинцовыми плитами, – подтвердил Ойген. – И как нам проникнуть внутрь. Однако сначала надо добраться до самого захоронения и уж потом думать, что делать дальше…

Джентльмены налили себе бренди, Ева удовольствовалась персиковым ликером, Прохор брутально пил казенную водку: конец рабочего дня, можно расслабиться. Мадемуазель Чорваш, занявшая походную постель Тимоти (удобнейшее изобретение из реек и тонких металлических трубок), листала вчерашний выпуск «Лемберг Тагесблат» – газету привозили из столицы австро-венгерской Галиции.

– Ничего не могу понять, – сказала вдруг Евангелина, постучав пальцем по статье на первой полосе. – Теряю нить событий, вот что значит неделями жить в дикарских условиях без всяких новостей.

– Что такое? – заинтересовался Джералд.

– Пишут, что русский император Николай III спешно встретился в Мемеле с кайзером Германии Вильгельмом, оба монарха прибыли в город на паровых яхтах… Причины рандеву монархов не разглашаются, а главный редактор лембергского издания, написавший статью, недоумевает – императоры виделись совсем недавно, на похоронах маленького наследника престола в Петербурге. Чем вызвана такая активность в дипломатической сфере? Сказано, что спешный визит в Мемель инициировал Николай, приглашался также и Франц-Иосиф, но австрийская делегация приехать отказалась… Странно, вам не кажется?

– Политика, политика, – сморщил нос Тимоти. – Ева, неужели это вам интересно?

– В свете происходящего с нами – интересно. А вот еще: из Англии внезапно отозван русский посланник граф Бенкендорф. Засим: дипломатический представитель России в Париже Александр Петрович Извольский спешно выехал в Петербург. Причины не сообщаются…

– Обычная ротация послов, – сказал Барков. – Сменилось руководство министерства по иностранным делам, дипломатов в важнейших державах Европы также могут поменять. Впрочем, Николай Николаевич в отличие от племянника никогда не был англофилом и не одобрял чрезмерного сближения с Британией и Францией, в ущерб отношениям с центральноевропейскими империями… Не исключено, это первый косвенный признак изменения приоритетов во внешней политике. Нас это не должно заботить, мадемуазель.

– Убеждены? – Ева внимательно посмотрела в глаза Алексея Григорьевича. – После истории в Одессе и рассказов о бароне фон Гарденберге я начинаю сомневаться в нашей непричастности к событиям в высших сферах…

* * *

Поручик-сапер Дмитрий Викентьевич Львов на поверку оказался очень скромным и одновременно независимым молодым человеком – ему предложили ночевать в «господской» палатке, но господин Львов сразу отказался, разместившись в шатре с подчиненными. Голоса он никогда не повышал, однако среди солдат был уважаем, слушались его с полуслова – типичный образец «суворовского» офицера, не брезгующего есть кашу с нижними чинами из одного котелка. Такие по нынешним временам редкость – это граф отметил сразу.

– …Вы, Дмитрий Викентьевич, не беспокойтесь, скоро мы вас отпустим назад, в гарнизон, – будто извиняясь говорил Барков следующим утром, сразу после непременного построения и поверки. – Когда цель будет достигнута, и дня не задержим.

– Ваше сиятельство, наоборот, буду только рад остаться подольше, – чуть улыбнулся поручик. – Равно и мои саперы. Все-таки делом занимаемся, а не шагистикой: серьезный опыт строительства подземных коммуникаций, к примеру крытых переходов между блиндажами – на практике в полку такого не делали прежде, учебная работа у нас поставлена не лучшим образом…

– Когда думаете добраться до уровня шурфа-пять?

– Попробуем за сегодня, немного осталось. И прошу прощения: что нас может ожидать под холмом? Я внимательно слушал обязательный курс по военной медицине в училище и не забыл, что в местах, подобных этому, старых могилах, могут встретиться опасности.

– То есть? – не понял Алексей Григорьевич. Мелькнула мысль: «Мальчишка что-то заподозрил!»

– Захоронения жертв оспенных эпидемий, – с непредставимой серьезностью отчеканил поручик. – Сап, чума, сибирская язва… Вы должны понимать, я ответственен за людей. У вас есть врач, этот немец по фамилии Шпилер, но все равно следует остеречься.

– Господи… – Барков едва сдержал улыбку. – Кургану полторы тысячи лет, господин Львов! Пятнадцать веков! Если тут и была когда-то оспа, то все бациллы давно исчезли! А доктор – он не немец, он из Североамериканских штатов…

– Благодарю за разъяснения, ваше сиятельство. Разрешите идти исполнять непосредственные обязанности?

– Идите, поручик.

Потянулся обычный, похожий на предыдущие день – хорошо хоть небо затянуло облаками и подул прохладный северо-западный ветер, жара спала. В палатке-кухне шумно переругивались на малороссийском наречии пожилые деревенские толстухи, начавшие готовить в здоровенных котлах обед на три с лишним десятка человек: борщ на бараньих косточках, гречу со шкварками и виноградный кисель. Крестьянин из Усти привез свежий хлеб, получил рубль семьдесят пять серебром от Робера и отбыл с миром.

Собирался дождь – но не пышная гроза, с резкими порывами ветра, сверканием лиловых молний и разрывающим небеса грохотом, – а дождик мелкий, моросящий и противный, когда одежда моментом становится пропитанной холодной влагой. Гром погремел вдалеке, над Карпатами, этим и ограничилось.

В два пополудни Ева собралась ехать в город и совсем было решила позвать Прохора, как верного паладина и телохранителя, но тут в палатку Джералда бомбой влетел фельдфебель – огромный как медведь, усатый Влас Кривелев, архангелогородец, которого служба занесла в противоположную часть империи. Едва господский стол не своротил.

– Ваше… Ваше сиятельство! Ваше превосходительство! Там стенка! Господин поручик приказали позвать немедля!

– Вот как? – вскинулся Барков, со скуки изучавший археологический справочник лорда Вулси. – Хорошая новость! А таких гонцов следует вознаграждать – держи рублевик, Влас Антипыч!

– Премного благодарен, ваше сиятельство! Рад стараться! Прикажете доложить, что будете?

– Докладывай…

– Вот, кажется, и момент истины, – Джералд набросил на плечи прорезиненный плащ. – В тоннеле освещение скудное, одни керосинки, возьмите карбидные лампы. Ойген, пожалуйста, будь рядом со мной – потребуется твое мнение, если… Если вдруг там наличествует «волшебство».

В прежние дни председатель концессии к раскопу практически не подходил – не его это дело. Однако сейчас отметил, насколько велика разница между работой военных и кошмарными грязными ямами, выкопанными поденщиками до того, как Тимоти предложил исследовать большой холм. Следует лишний раз поблагодарить графа за идею привлечь к работам полковых саперов – обошлось это дорого, но результат налицо.

Порядок идеальный, вход в тоннель укреплен бревнами, под ногами дощатое покрытие, через каждые пять футов поддерживающие рошпаны, стены обшиты горбылем. Тоннель идеально прямой, человек может пройти не наклоняя головы, но разойтись двум людям можно только повернувшись боком, узковато. Запах влаги, земли и речной глины.

Львов встретил лорда Вулси возле чернеющего проема, за которым, в отдалении, светились желтоватые пятнышки керосиновых фонарей, закрепленных на стенах. Тут же столпились саперы – взмокшие, грязные по уши, но явно довольные.

– Милорд, – сказал поручик по-английски с сильным акцентом. – Подход к преграде расчищен, рекомендую взглянуть. Идти туда всем вместе нежелательно, атмосфера тяжелая: лампы коптят, а дополнительный приток воздуха только через шурф. Лучше втроем.

– Как угодно, сэр. Ойген? Поручик нас проводит. Осмотримся.

Уклон чувствовался, доски были вымазаны глиной, но в соответствии с правилами солдаты посыпали их песком и подошвы не скользили. Львов с карбидной лампой в руке шел первым, за ним Джералд, замыкал процессию Ойген.

– Двадцать и три десятых русских сажен, или сорок три метра длины, – пояснял по дороге военный инженер. – Глубина от поверхности пять и восемь десятых сажен или двенадцать с половиной метров, я все высчитал точно. Мы уперлись в шахту пробуренного шурфа номер пять и перед преградой очистили площадку размерами в полторы на две сажени, потолок укреплен по всем правилам. Не скажу, что тоннель прослужит десятилетиями, но лет пять – точно. Если, конечно, ваши исследования продлятся столь долго.

И впрямь, в конце коридора имелась камера, в которой трое человек могли находиться не стесненно. Над головами – шурф-воздуховод диаметром в полтора фута. А прямо впереди…

– Невероятно интересно, – прошептал лорд Вулси, коснувшись ладонью темной, почти черной, бугристой металлической плиты. – Ойген, мы не ошибались – свинец. Наклон в противоположную от нас сторону, отчетливо видны швы спайки, причем грубые, с потеками: запаивали плиты дикарским методом, лили на стыки расплавленный свинец и, похоже, олово… Никаких эмблем и символов! Господин поручик?

– Слушаю вас, милорд?

– Вы наблюдали процесс создания тоннеля от начала и до конца и им непосредственно руководили, не так ли?

– Совершенно верно.

– Вы можете что-нибудь сказать о структуре холма? Он не показался вам искусственным?

– Вы очень верно заметили, милорд. Довольно странное геологическое образование. Мощный слой крупного горного и овражного гравия, со временем осевшего – рыхлая порода, спрессовавшаяся со временем. Добавочно осадочные отложения. Подобный гравийный завал был бы обычным в горах или, допустим, на морском побережье, но не здесь. Вывод: холм насыпной.

– Благодарю вас, господин Львов. Ойген, а ты что скажешь?

Ойген положил ладони на холодный свинец. Сдвинул брови.

– Это оно. Никаких сомнений. Там, за преградой то, что мы ищем…

Вышли наружу. Джералд отвел в сторону Баркова:

– Граф, подозрения целиком подтвердились… Попросите военных несколько расширить камеру перед свинцовыми плитами и отблагодарите их. Что в таком случае положено делать в России? Деньги?

– Я займусь, – кивнул Барков. – Ну а когда… Гм… Понимаете, Вулси?

– Вечереет, – сказал Джералд. – Сегодня подготовимся, и начнем завтра утром. Нам пригодятся знания господина инженера и саперные инструменты, придется вскрывать внешнюю оболочку саркофага. И вот еще что: пускай ваш камердинер и мадемуазель Чорваш немедля поезжают в Каменец – дадут телеграмму: груз яблок отправлен, ожидайте.

* * *

– …Очаровательный город, ничем не отличается от таких же древних поселений в королевстве Чешском или на западе Венгрии, – говорила Ева Прохору Ильичу. Авто они оставили возле поста городового у Новоплановского моста и решили прогуляться до телеграфа пешком.

Вокруг «Руссо-Балта» моментом образовалась толпа мальчишек, жаждавших хоть пальцем потрогать чудо техники – единственный автомобиль в городе принадлежал княгине Анне Хилковой, и увидеть его можно было только по большим праздникам. – Крепость на скале, обрывистые берега реки, средневековые домики, церкви… Вам нравится, мсье Вершков?

– Мне больше нравится Венеция, – прямолинейно ответил Прохор. – Ездили туда с барином. Вот где красота.

На телеграфе первым делом узнали, есть ли сообщения до востребования на имя болгарской подданной Анны Медковец. Да, одна телеграмма – почему-то из Мемеля, Германия.

Примите, распишитесь.

– Мемель? – поперхнулась Евангелина, разрывая конверт. – Газета! Ну конечно!

«Яблоки ожидаются с нетерпением тчк умоляю не сорвать поставки тчк должен предъявить хозяину товар высшего качества тчк»

Значит, подполковник находится в Германии вместе с августейшим патроном. Крайне подозрительно!

Ответную депешу Ева послала на обычный, ничем не примечательный адрес – Санкт-Петербург, Малая Морская дом 13, флигель «б», Акционерное общество купца Фефилова. Крайне желателен срочный ответ.

Конспиративный адрес жандармерии.

С вас восемнадцать копеек за «молнию», уважаемая дамочка.

В «Книготорговой лавке Юрия М. Сцетюнича», располагавшейся напротив телеграфа, Евангелина скупила все доступные периодические издания за последнюю неделю: русские, австрийские, немецкие, румынские. Нагрузила кипой газет Прохора, непонятно сказав, что «надо разобраться».

В чем, спрашивается?

Посетили кафе, Ева потребовала лимонад и пирожное с заварным кремом, мсье Вершков ограничился пивом. Затем направились обратно к мосту.

Застали скандал: давешний городовой нещадно драл за уши шкета лет десяти – оказывается, сей разбойник осмелился незаметно подобраться к авто и погудеть в клаксон. Бесчинство было незамедлительно пресечено.

Обаятельный и улыбчивый Прохор Ильич разрешил конфликт незамедлительно: извлек хулигана из рук полицейского, выдал блюстителю серебряный полтинник за беспокойство, зареванного парнишку устроил на заднем сиденье и прокатил до городской заставы (Ева вести автомобиль отказалась, сосредоточившись на заграничных газетах). Мальчонка был счастлив – теперь он стал первым героем среди сверстников, вряд ли кому другому посчастливится проехать на настоящем авто!..

– Ну что, господа, – Ева непринужденно вошла в «господскую» палатку. – Страшных предзнаменований за последние часы не случилось? Вы сами мне рассказывали, как два года назад пробуждающийся Фафнир на Рейне разорвал в клочки поденных рабочих?

– Боже мой, мадемуазель, не накличьте беды! – ужаснулся Джералд. – С тех пор я стал мнителен до невозможности! Нет-нет, все спокойно.

– Мы решили устроить праздничный ужин, – воодушевленно дополнил Робер. – Его сиятельство граф выдал солдатам бренди из наших запасов, стряпухам поручено сделать свиное жаркое. Пригласили господина Львова – он столько для нас сделал! Я потрясен, как много хороших, отзывчивых людей мы встретили в этой стране! Из любых сословий, от дворян до апашей!

– Не обращайте на Монбрончика никакого внимания, – рассмеялся Тимоти. – Он на радостях в одиночку уговорил полбутылки своей любимой мятной настойки… Ева, какие новости привезли?

– Подполковник Свечин сейчас в Мемеле. И это неспроста. Помните статью? Отчего человек в сравнительно невысоком чине – он не генерал, не министр и не паркетный шаркун при дворе! – сопровождает императора на встрече с Вильгельмом?

– Ева, дорогая, вы опять увлеклись конспирологическими версиями! Господин Свечин один из доверенных сотрудников министра внутренних дел, ничего особенного! Я понимаю ваше беспокойство за общее дело, но, по-моему, вы все-таки видите то, чего не существует.

– Время покажет, – пожала плечами мадемуазель Чорваш. – Предчувствия очень уж скверные, в груди щемит – никогда не испытывала настолько сильного беспричинного страха. И он не связан с «волшебством», обычное интуитивное предчувствие большой беды. Между прочим, моя матушка, урожденная Брезой-Цепеш, была исключительно талантливой предсказательницей… Хорошо, оставим. Если предстоит торжественный ужин, давайте приберемся на столе – прислуга отсутствует, значит, придется наводить порядок самостоятельно!

– Тимоти, переложи, пожалуйста, бумаги в саквояж! Доктор, доставайте посуду, вино и коробку с сигарами. Судя по ароматам, доносящимся со стороны кухни, трапеза нас ожидает не хуже, чем в лондонском «Вавилоне» на Кенсингтон-стрит!..

* * *

– Толщина плиты – один дюйм три линии, – сообщил поручик Львов, извлекая ручное сверло из свинцовой преграды. – За ней пустота. Металл мягкий, все зависит от ваших пожеланий – можно, к примеру, разбить купол кувалдой, по шву. Если не хотите повредить артефакт, мы просверлим несколько десятков отверстий и выпилим часть плиты, чтобы человек мог пробраться внутрь.

– Второй вариант более приемлем, – согласился Джералд. – Иначе представители Академии наук и Археологического общества обвинят нас в варварстве и дилетантизме. Сколько времени это займет?

– Час или полтора… Прикажете начинать?

Гробницей вплотную занялись с половины девятого утра 28 июня. В расширенную камеру перед объектом, условно названным «свинцовым саркофагом», притащили инструменты, дававшие яркий не колеблющийся свет карбидные горелки и даже приобретенный в Одессе фотографический аппарат.

В качестве эксперта пригласили господина поручика – требовалась инженерная мысль. Львов первым делом определил, насколько серьезно препятствие, и вывел, что вскрыть могильник (или что оно такое?) большого труда не составит, на вооружении саперов есть специальные цепные пилы, которыми не то что свинец, гранит резать можно.

Пока Львов, фельдфебель и двое солдат поздоровее возились в раскопе, нежданно объявились гости из города – и не кто-нибудь, а генерал-майор Верховцев, командир гарнизона, сопровождаемый адъютантом.

Потребовали Джералда и графа Баркова на приватный разговор.

Выяснилось следующее: ранним утром генерал-губернатору Каменца-Подольского доставили грозную шифротелеграмму из столицы за подписью аж самого главы кабинета министров и военного министра впридачу. Такого в Каменце не случалось во времен волнений 1905–1907 годов, и то депеши поступали лишь от ведомства по внутренним делам!

Приказ звучал категорично: «Обществу содействия культурным и археологическим изысканиям» незамедлительно выделить обязательную вооруженную охрану, но не полицию, а только армейских. Дело государственной важности. Об исполнении доложить в течение двенадцати часов.

Генерал-майор сразу повел речь о комендантском взводе – пришлем тотчас, не извольте беспокоиться, господа. Однако его сиятельство возразил:

– К чему эдакое беспокойство, ваше превосходительство? Саперы квартируют в лагере больше недели, господин поручик показал себя грамотным и волевым офицером. Оставьте их здесь, если необходимо – вооружите, они прибыли без винтовок. Двадцати шести кадровых военных, пусть из инженерной части, для охраны лагеря вполне хватит. Тем более, мы друг ко другу привыкли…

– Рационально мыслите, граф, – быстро согласился Верховцев. – Не смею отказать. Оружие доставят. Но чтобы перебдеть, комендантских я все-таки размещу в Усте на временный постой – будут рядом. Вы надолго здесь обосновались?

– Это сейчас неизвестно, ваше превосходительство. Можем закончить и в неделю, а можем задержаться на два или три месяца.

– Хорошо. Позовите господина Львова, я обязан его проинструктировать в соответствии с новыми обстоятельствами и полученными предписаниями. Никогда бы не подумал, что миссия обычнейших археологов может находиться под пристальным надзором председателя правительства…

Прибежал поручик, черный от свинцовой пыли. Выслушал бесстрастно – приказ есть приказ, начальству виднее. С тем генерал-майор и отбыл в Каменец, всё устроилось как нельзя лучше.

Ближе к десяти утра проход был готов: свинцовый прямоугольник три на пять футов выломали из плиты и не без труда оттащили в сторону – тяжеленный, зараза.

– Внутрь заходить не стали, – отчего-то понизив голос, сказал Львов. – Посветили фонарем, по-моему, там очень древняя каменная кладка… Взгляните сами.

Первым в черный зев гробницы отправился Джералд, как признанный глава предприятия. За ним – Тимоти, Ойген и граф Барков. Места хватило всем.

– Действительно, интересно, – лорд Вулси поднял фонарь над головой и взглянул наверх. – При погребении варварам явно помогали византийцы или римляне, возможно пленные. Свинцовый купол из спаянных вместе листов шириной по четыре с небольшим фута каждый – это сугубо римское изобретение! Работы здесь было на несколько месяцев: сначала Аттилу похоронили как полагается, затем возвели «колпак» из свинца и только потом начали наращивать огромный курган!

Зазор между свинцовой «оболочкой» могильника и округлым каменным сооружением диаметром около тридцати метров составлял два шага, можно обойти его по периметру. Слой пыли был такой, что полностью скрыл толстые подошвы ботинок. Запахи отсутствовали, кроме с трудом различимого легчайшего аромата, напоминавшего сухой пергамент или старую кожу.

Огромный склеп был надежно защищен от сырости, за долгие столетия сюда не проникло и капли влаги, даже при самом высоком подъеме воды на Днестре.

– А говорят – дикари, варварское племя, обезьяны на лошадях, – сказал Тимоти, осмотревшись. – Оказывается, у гуннов все обстояло несколько иначе, пусть и не без помощи соседей или представителей античных цивилизаций… Внушительно выглядит.

– Внушительно или нет, но кладка центральной крипты держится на честном слове. – Граф коснулся пальцами камней, наверняка скрывавших за собой само место упокоения Бича Божьего. Осыпалась крошка. – Посмотрите, это же известняк и ракушечник, скрепленный далеко не самым прочным раствором. Если начнем разбирать стенку неаккуратно, она обрушится… Давайте я хотя бы попробую. Глядите!

Барков взялся за один из верхних камней крипты – плоский и формой напоминавший кирпич, – слегка расшатал и вытащил. Без особых усилий разломил на две части.

– Здесь мусорить не будем, ненужный материал придется выносить наружу, – постановил Джералд. – Тимоти, принеси, пожалуйста, носилки.

– У вас все в порядке, господа? – из-за свинцового колпака послышался приглушенный голос Львова. – Чем-нибудь помочь?

– Да, зайдите, нужен ваш совет…

Обязанности распределили так: Алексей Григорьевич и господин поручик взялись за аккуратнейшее изъятие известняковых составных кладки, Тим с Ойгеном перетаскивали их наружу. Джералд опять занялся чистенькой работой – взял карандаш, альбом и начал записывать увиденное, отмечая время.

* * *

– 28 июня 1914 года 9 часов 57 мин по среднеевропейскому времени (меридиан Вены). Снято четырнадцать небольших плит в северной части крипты.

– 10 ч. 19 мин. Разобрано три слоя известняка, камни не тяжелые, работа трудностей не доставляет.

– 10 ч. 24 мин. Ойген сказал, что не видит опасности мистического характера, однако чувствует неясное беспокойство. Отступать поздно.

– 10 ч. 49 мин. В крипте образовалось отверстие размером примерно 1 фут на 1,3 фута. Послышался странный свистящий звук, будто изнутри выходил воздух, что не может быть возможным: камень пористый, между внутренней частью гробницы и свинцовым куполом воздух наверняка циркулировал. О герметичности не идет и речи. Мистер О’Донован сделал фотографические снимки с магниевой вспышкой.

– 10 ч. 55 мин. Посветили внутрь фонарем. Это невероятно! Среди груд мусора (скорее всего, истлевшее дерево и прочие нестойкие материалы!) заметили отчетливый золотой блеск и самое меньшее два скелета. Полагаю, это рабы или наложницы, погребенные вместе с вождем гуннов! Зафотографировать не получилось, чересчур узко для камеры.

– 11 ч. 03 мин. Решили приостановить разбор кладки из-за угрозы разрушения. Эту трудность придется решать отдельно. Несколько раз слышались непонятные звуки, объясняемые поручиком Львовым движением слоев воздуха.

* * *

– Мадемуазель Медковец! – Выбравшиеся из раскопа на свет божий отважные исследователи древности выглядели если не счастливо, то уж точно радостно. Джералд, накрепко привыкший в чужом окружении обращаться к Еве только по ее «болгарскому» имени, изменил обычной британской невозмутимости и нервно поднял голос. – Мадемуазель Медковец! Снаряжайте экипаж, надо ехать в город за покупками!

– Да что случилось, милорд? – не на шутку встревожилась Евангелина, ожидавшая, как и все прочие, результатов экспедиции в недра земли у входа в тоннель. – Вы встретились с… неожиданным?

– Да! – ответил за лорда Вулси Барков. – Вы у нас первейшая автомобилистка, хватайте за шиворот Прохора с мистером О‘Донованом и стрелой в Каменец! Нужен скрепляющий раствор, поручик вам объяснит, какой именно. Это нечто вроде пропитывающего старую кладку клея, он используется при реставрации зданий крепости Каменец-Подольского – найдете в здешнем археологическом обществе наверняка. Иначе придется заказывать в Одессе, а это потеря времени!

– Что там? – Монброн, которого очень не вовремя посетили неприятные воспоминания о кладе седого Рейна, теребил лацкан пиджака. – Что вы видели?

– Немногое, – отрезал Джералд. – Сокровища точно есть, куда ж без них? Внутри – богатое захоронение, подозреваю, двухуровневое. Черт побери, отчего я не уделял в Оксфорде должного внимания курсу археологии и доселе остаюсь любителем – не получил фундаментальных знаний! Но теперь жалеть не о чем… Давайте же поторопимся!

Экспедицию в Каменец снарядили мигом. Прохор переоделся в «городское» (в лагере он носил обычную гимнастерку без знаков различия, галифе с обмотками и военную бескозырку, чтобы не пачкать хорошую одежду), Тимоти взял использованные фотопластины, чтобы немедленно отпечатать карточки в мастерской «Гольц и Лисевич», Ева кликнула двоих саперов – залить в бак «Руссо-Балта» бензин из запасных емкостей.

Вырулили по полю к Усте, прокатили по единственной улице поселка, встретив военный фургон, сопровождаемый всадниками: как и было обещано, генерал-майор Верховцев сразу же отправил саперам Львова винтовки и запас патронов. Направились дальше, по ухабистому грунтовому шоссе вдоль обрывистого русла реки Смотрич.

Провели в городе почти весть день – найти необходимое было куда сложнее, чем полагал лорд Вулси. Когда машина оказалась загружена, Ева привычно забежала в книготорговую лавку господина Сцетюнича и сразу обратила внимание на спешно отпечатанный вечерний листок с невероятной новостью из Сараево и крупным заголовком:

«ЗАГРАНИЧНЫЕ ТЕЛЕГРАФНЫЕ АГЕНТСТВА ПЕРЕДАЮТ, ЧТО НЫНЕШНИМ УТРОМ В БОСНИЙСКОМ САРАЕВЕ ЗЛОДЕЙСКИ УБИТ ЭРЦГЕРЦОГ ФРАНЦ-ФЕРДИНАНД ФОН ГАБСБУРГ»

Глава восьмая Мировой кризис

Подольская губерния, Устя.

Июль-август 1914 года

– Можете и далее считать, что я паникую и чересчур вольно распоряжаюсь своим воображением, но мне это не нравится, господа… Такая картина наблюдается вторую неделю, практически каждый вечер. Это неспроста.

Солнце заходило, исчезая в окрашенных алым и багровым облаках на западе, но и в сумерках было отлично видно, как над приречным холмом неостановимым водоворотом кружат птицы. Множество птиц, огромная стая, образовавшая кольцо радиусом в две сотни метров – грачи, воробьи, вороны, галки… Грая не слышно, темное колесо вращается в абсолютной тишине, что выглядит довольно зловеще.

– Птицы собираются над курганом перед закатом, – дополнила Евангелина. Концессионеры в полном составе стояли у границы лагеря, за хозяйственной палаткой, отсюда до раскопа было десять минут ходьбы. – Кружат до темноты, затем разлетаются. Прочих странных явлений тоже хватает с лихвой…

– Странных, но не опасных, – сказал Джералд. – Ничего похожего на рейнские буйства Фафнира… Может быть, это и попахивает чертовщиной, но серьезных эксцессов не отмечено, никто не пострадал.

– Пока не пострадал, – ответил граф, выделив голосом первое слово. – Военные уже начали поглядывать на нас с некоторым подозрением…

– Немудрено. На месте господина поручика я бы тоже насторожилась, – вздохнула Ева. – Надо побыстрее заканчивать работу и уезжать, а мы продвинулись едва наполовину…

Мадемуазель Чорваш была безусловно права: исследования по всем правилам занимали массу времени, концессионеры не вылезали из гробницы с утра до ночи, зарисовывая, фотографируя и систематизируя сотни находок: монеты, посуду, оружие и прочие предметы, необходимые военному вождю для достойного пребывания в мире ином.

Обнаружилась даже колесница и два мумифицированных лошадиных трупа, это не считая двенадцати женских и двадцати четырех мужских скелетов – на последних были пластинчатые доспехи, напоминавшие римские лорики, мертвые пальцы сжимали рукояти полуистлевших клинков.

Драгоценностей нашли множество, самых разных – деньги, серебряные и золотые, самой разной чеканки: солиды Траяна и Марка Аврелия, безанты Константина Великого, позднеримские сестерции, встречались и абсолютные уникумы вроде парфянских монет эпохи Аршакидов, которым на момент смерти Аттилы было не меньше пятисот лет.

Видно, что гунны грабили провинции умирающей Западной империи обстоятельно и с могучим размахом.

К этой же категории находок относились золотые блюда и кубки, украшения с цветными камнями, перстни (из них два консульских, принадлежавших когда-то высшим римским аристократам!), запечатанные греческие амфоры и так далее почти до бесконечности. К пятнадцатому июля в составляемый Джералдом каталог входило тысяча шестьсот сорок два наименования, а до завершения трудов было далеко.

Кроме того, самого Аттилу и искомые предметы, по мнению концессионеров, вышедшие из кузни легендарного Вёлунда, так пока и не обнаружили – под склепом точно находилась еще одна запечатанная камера, добраться до которой, не разобрав полностью верхнее помещение, возможным не представлялось.

И, наконец, с 28 числа июня вокруг кургана начали происходить необъяснимые вещи, со значительной долей вероятности имевшие непосредственное отношение к содержимому захоронения – Ойген сразу заявил, что невидимый обычным людям «алый огонь» стал несколько ярче и теперь он линиями расползается по берегам Днестра. Однако имели место и явления, заметные всем, включая саперов поручика Львова.

Птицы – это еще полбеды. Гробница «разговаривала», вернее производила разнообразные звуки – от тихого свиста до металлических щелчков и непонятного глухого шепота: объяснить это сквозняками или движением почвы было невозможно. Как-то ночью со стороны холма донесся истошный вой, ни дать ни взять – баньши, но представительниц ирландского фольклора в Подолии явно не водилось, далековато от зеленого острова Эйре. Взяли фонари, сходили посмотреть – ничего и никого.

Часовым, отныне еженощно выставляемым по периметру лагеря, было приказано смотреть во все глаза, странного не пугаться, о любых необычностях докладывать без промедления.

И началось: огни святого Эльма, появляющиеся возле холма, стали обыденностью, светляки шныряли по стенам тоннеля, иногда поднимались в воздух над курганом подобно блеклому фейерверку и быстро исчезали.

Тимоти, и раньше не испытывавший особого страха перед силами потусторонними, заявил, что желает заночевать рядом с могильником, притащил к раскопу свою походную постель и честно провел там девять часов, до самой зари. Ну а поскольку бурным воображением и развитой фантазией мистер О’Донован не обладал и выдумывать несуществующее не умел, его рассказ привлек всеобщее внимание:

– …Заснул всего два раза, на полчаса или около того. Однажды показалось, будто рядом кто-то ходит, такие мягкие шаги, крадущиеся. Сперва оно гуляло по южному склону, ближе к реке, потом вдруг переместилось в тоннель.

– То есть как «переместилось»? – не понял Робер.

– Откуда я знаю? Все равно никаких следов, эта штука была нематериальна, вроде призрака в Слоу-Деверил-холл.

– Нет там никакого призрака, – огрызнулся Джералд. – И не было никогда. Дальше?

– Зато здесь призраков хватает. Я ведь не поленился, сходил поглядеть внутрь. Гремящих цепями привидений из рассказов Оскара Уайльда не видел, врать не буду, а вот синеватый светящийся туман был – клочьями, перемещается на высоте человеческого роста, впитывается в стены и из них же появляется. Наверное, пять или шесть таких фантомов. Определенной формы они не имели – это если вы хотите спросить, были сгустки на что-нибудь похожи или нет.

– Запах грозы, озона чувствовался? – спросила Ева.

– Нет. Холоднее не становилось, а ведь по опыту общения с Фафниром я помню, что «магия» дракона всегда вызывала падение температуры и даже появление инея. Ничего похожего. На всякую мелочь я и внимания не стал обращать – какая-то лужа, вроде нефтяной, перед входом в тоннель появилась. И поползла в сторону, будто слизняк. Ткнул в нее палкой, ничего не произошло… Потом кто-то петь начал, кажется, женщина.

– Петь?! – изумился Джералд.

– Именно. Тихо-тихо, тоскливо, осмысленно – на каком языке, я не знаю. И интонация скверная, похоронная.

– Память земли, – пробормотала Евангелина. – Я читала о чем-то похожем…

– Вы не могли бы пояснить, мадемуазель?

– Очень старая европейская легенда, ее истоки наверняка лежат в римской мифологии или даже верованиях древних кельтов с этрусками… Они были убеждены, что на местах великих сражений, в вымерших от голода или разрушенных катаклизмами городах сама земля сохраняет воспоминания о случившемся. Рациональное зерно в этом есть – человеческая душа имеет энергетическую природу, подобно электричеству, а энергия исчезнуть не может… В средневековье поверье значительно трансформировалось, но глубинная суть осталась неизменной – перед великими войнами, землетрясениями, уничтожающими всё и вся пожарами, массовыми эпидемиями, на полях прежних битв люди видят ужасающих чудовищ – Косаря, Моровую Деву, Анка, пляшущие ночами скелеты… Эпоха Тридцатилетней войны была особенно богата на документально зафиксированные случаи появления монстров такого рода: их видели в Мекленбурге, Померании, Бамберге. То же самое повторилось во времена Наполеона, когда всю Европу охватило пламя.

– Евангелина, дорогая, не увлекайтесь, – решительно сказал Барков. – Здесь нет никаких чудовищ!

– Я говорю не о чудовищах, а о памяти подольской земли, вдоволь политой кровью при Аттиле. Мы эту память пробудили. Вот и появляется теперь… Всякое. Вспомним про волшебство оружия Вёлунда, о свойствах которого мы только догадываемся. И о череде совпадений…

Да, совпадения наблюдались, и еще какие – даже записные скептики, наподобие Тимоти, осторожного и рассудительного доктора Шпилера и прагматичного Робера уверовали во взаимосвязь изысканий на Днестре и нынешних громких событий, разворачивающихся где-то далеко, за пограничной речкой Збруч.

Европу лихорадило – смерть австро-венгерского эрцгерцога Франца-Фердинанда, несомненная причастность к покушению правящих кругов Сербии, резкие заявления австрийского правительства, прогнозы о новой, широкомасштабной войне на Балканах – все это было в газетах. Но только Евангелина Чорваш могла сравнить две записи, одну в альбоме лорда Вулси, и другую, из статьи «Лемберг Дагесблат» от 1 июля 1914 года:

«10 ч. 49 мин. В крипте образовалось отверстие размером примерно 1 фут на 1,3 фута. Послышался странный свистящий звук, будто изнутри выходил воздух, что не может быть возможным…»

«…Его высочество Франц-Фердинанд фон Габсбург скончался от смертельных ран в резиденции губернатора Сараево в 10 часов 50 минут утра 28 июля».

– Вы видите! – у Евы руки тряслись. Прохор Ильич принес газету из Усти всего двадцать минут назад и этого времени хватило, чтобы сообразить и найти взаимосвязь. – Джералд, вы ведете записи по времени Центральной Европы? Берлин, Вена? По этому же времени живет Каменец-Подольский?

– Да.

– Сараево находится также в этом часовом поясе плюс два часа к Гринвичу?

– Разумеется.

– Посмотрите на время, милорд, и скажите – это случайность? Я не верю в такие случайности! Это невозможно! Минута в минуту! Открытие гробницы и гибель несчастного эрцгерцога с супругой! Господи!

– Успокойтесь. Я выражаю вам искренние соболезнования как подданной австро-венгерского трона, это кошмарная трагедия, способная повлиять на будущее вашей страны, но…

– Да при чем тут Австро-Венгрия и Франц-Фердинанд?! – воскликнула Евангелина. – Сопоставьте! Сложите мозаику в целое! Вам не кажется, что за нами тянется кровавый след, и кровь эта не красная, а голубая? Сначала цесаревич Алексей, теперь австрийский наследник, кто следующий?

– Тише, умоляю, нас могут услышать, – нахмурился лорд Вулси. – Давайте я налью вам немного бренди, это поможет восстановить душевное равновесие. Ева, вы знаете мою позицию: в случае с нашими кладами нельзя отрицать никаких совпадений, вовсе наоборот, относиться к таковым с неослабным вниманием… Полагаете, мы выпустили из гробницы очередного демона? Более страшного, чем Фафнир?

– Ни я, ни Ойген с графом Барковым не заметили тут реальной опасности, угрозы, – ответила Ева. – Да и призрак Аттилы не станет нас беспокоить – вождь гуннов ушел за грань этого мира навсегда, духи, оберегающие его покой, если таковые и существовали когда-то, давно утратили свою мощь. Память земли, милорд, – вот что важно. Недаром пламя, окутывающее курган, выглядит алым. Цвет свежей крови, когда-то пролитой в долине этой реки во множестве.

– Предзнаменование?

– Не знаю. Я боюсь, Джералд. Очень боюсь. Помните, мы говорили о том, будто «время коротко»? Время вышло. Мы, скорее всего, опоздали. Механизм запущен.

– Ева, милая, вы знаете, что я вам всегда доверял и всегда вас слушался! Не говорите загадками! Какой механизм? Что вы имеете в виду? Мистика?

– Нет, милорд. Нас… Точнее, вас, использовали с самого начала. Я присоединилась к концессии позже. Аббат Теодор Клаузен вам или лгал намеренно, или сам глубоко заблуждался: клад Нибелунгов и дракон Фафнир для «Приората Сиона» не являются оружием или силой, действие которой человек сможет направить в определенное русло. Скорее всего, это был символ, обязанный послужить доказательством мистической мощи организации для рядовых членов, падких на «удивительное» или «чудесное». В тайные общества идут именно за тайнами, простите за тавтологию…

– Но в чем резоны отца Теодора? Он мог…

– Мог, но не захотел, – перебила Ева. – Я высказываю догадки, версии, но пытаюсь их обосновать логически, в то время как вы и остальные слепо уверовали в судьбу. Для начала: господин Свечин четко говорил о том, что «Приоратом» управляют извне. Адептам подбрасывают некие «древние секреты», наподобие рукописей Беранже Соньера – вы помните, какую ярость вызвало у отца Теодора похищение готских рукописей о королях-Меровингах?

– Разумеется. Но я же вернул манускрипты!

– Вы расшифровали текст? И удостоверились в его аутентичности? Хроника действительно создана при Меровингах?

– Да, это не вызывает сомнений. Странно, что вы раньше не спросили. Это просто фамильная легенда Длинноволосых королей, не имеющая под собой никакого исторического основания. Фамильная сказка, пуская и предосудительная как с точки зрения англиканства, так и исповедуемой вами латинской католической веры. Чепуха и выдумки!

– Так что же в книге Соньера? В двух словах?

– Ну-у… – Джералд замялся. – Сущая ересь. Бредовые измышления. Там говорится о происхождении Хлодвига Меровинга, между прочим, вашего предка по линии Хильдебера от… От… Гм…

– Ну говорите же! Обещаю, в обморок падать не стану!

– От Иисуса Христа. По прямой мужской линии.

– Что? – Евангелина поперхнулась воздухом. – От кого?

– От Иисуса Христа, – повторил лорд Вулси. – Рукопись изобилует ссылками на Евангелие от Иоанна и сцену со свадьбой в Кане Галилейской. Текст Иоанна умалчивает, чья это была свадьба, но летописец Меровингов указует: Мария из Магдалы выходила замуж за Иисуса из Назарета. У них были дети. После Распятия Магдалина вывезла наследников в римскую Иберию или Массилию, теперь Марсель. Их потомки через несколько веков и стали первыми королями франков, затем преданными Римской церковью…

– Ах вот оно что? – спокойно ответила Ева. – Если так, значит, можно объяснить и мой талант к «волшебству».

– Вы серьезно? – очень осторожно спросил Джералд, помедлив.

– Разумеется, нет. Алексей Барков владеет теми же способностями, и заподозрить его в родстве с… Ну вы поняли, с кем именно, невозможно. Верно, это фамильная легенда, призванная сакрализировать власть Меровингов, особенно когда династия Хлодвига пришла в упадок и власть начали прибирать к рукам потомки Карла Мартелла. Увы, не помогло. Зато найденные в нашу эпоху рукописи сыграли важную роль – кто-то, узнав о них, составил дьявольский план: использовать апокриф как средство для достижения весьма прагматичных целей!

– Кажется, я начинаю понимать, – ошеломленно пробормотал лорд Вулси. – Вот почему обнаруживший рукопись нищий священник из Ренн-ле-Шато так сказочно разбогател и стал вхож в высший свет! Манускрипт понравился некоей светлой голове – человек с ним ознакомился и подумал: а ведь этой «загадкой» можно объединить большинство тайных обществ – масоны, розенкрейцеры, неотамплиеры… Достаточно на основе рукописи создать легенду про некий орден, столетиями хранящий уникальное, запретное знание!

– Светлая голова? – усмехнулась Евангелина. – О нет, одному такое не под силу. Гипотетический Некто мог подать идею структуре государственной, владеющей возможностями, средствами, агентами… Наверняка процесс занял не один год и даже не одно десятилетие. Названный мною Некто глядел далеко вперед, понимая, что старая Европа начинает себя изживать и новый миропорядок придется устраивать по собственному сценарию…

– Новый? А чем плох старый?

– Чем? Джералд, вам не кажется, к примеру, что Британская империя, занимающая третью часть обитаемого мира, несколько переоценила свои возможности? И что есть другие нации, стремящиеся получить свою долю богатств планеты?

– Ох… Вы полагаете, что за «Приоратом» стоит правительство Германской империи? И ведет нас к всеобъемлющей войне на пространстве от Испании до России?

– Не знаю. Никто не знает. Кроме, пожалуй, самых высших… Повторяю, Джералд: мы всего лишь крошечная шестеренка гигантской машины, способной пожрать любимый нами спокойный, красивый и уютный мир. Но если эта шестеренка окажется повреждена, сломана, машина остановится или проработает недолго…

* * *

Двадцать восьмого июля свершилось: верхняя камера была полностью очищена и наступило время приступать к вскрытию пола. Гунны (или их римско-византийские советчики) оказались неоригинальны – могилу перекрыли бревнами, неплохо сохранившимися за полтора десятка столетий, а поверх уложили свинцовые листы, швы запаяли обычным методом, выливая на стыки расплавленный металл.

Свинец был аккуратно срезан по краю, образовалось квадратное отверстие. Измерили глубину – два метра десять сантиметров, значит, надо сколачивать лесенку.

– Точно вижу остов человека, – Тимоти лег на живот и сунул в черный провал руку с электрическим фонариком. – По центру, чем-то накрыт… Ого, кажется Аттилу похоронили вместе с любимым конем, труп мумифицировался и отлично сохранился! Полно каких-то горшков вдоль стен, не уверен, но, по-моему, это керамика, а не металл. Надо спускаться и смотреть!

– Подожди несколько минут, – отозвался Робер. – И не вздумай спрыгнуть вниз, ноги переломаешь, а что самое неприятное – повредишь артефакты!

По гробнице внезапно прошел низкий гул, звук напоминал идущий вдалеке железнодорожный состав. Концессионеры невольно поежились.

– Ничего страшного, Аттила не встанет и не набросится на нас с мечом, – сказал Алексей Григорьевич. – Единственное подтвержденное свидетелями воскрешение из мертвых случилось давным-давно в Палестине и это был особый случай… Прохор, помоги господину фельдфебелю с лестницей!

Спустились втроем – Джералд и Тимоти с его сиятельством. Сразу выяснилось, что пол каменный, основанием гробницы служила плоская вершина скального выхода. Пыли совсем немного.

– Скромненько, – сказал мистер О’Донован. – Без излишеств. Все ценное сложили наверху. Как думаете, что в сосудах? Посмотрим?

Оказалось – зерно, напоминающее пшеницу и овес. Лорд Вулси припомнил сочинения по археологии – там утверждалось, что варвары отправляли человека в путь за грань тварного мира с обязательным запасом пищи, пригодится.

Вначале осмотрели мумию коня, остатки упряжи (сохранились только золотые накладки и пряжки из бронзы), седло время вовсе не пощадило. Затем обратились непосредственно к «хозяину» кургана.

Изначально Аттилу накрыли чем-то похожим на плотную, похожую на парусину, темную ткань, теперь рассыпавшуюся в прах при любом прикосновении – сохранить ее не было никакой возможности. Джералд вынул из саквояжика кисточку, присел рядом с головой гуннского вождя и счистил пыль. Как и ожидалось, сухой воздух и отсутствие влаги превратили тело в обтянутую темной кожей мумию с жутковатым оскалом.

– Робер! – крикнул Тимоти, задрав голову. – Спускайте сюда фотоаппарат, каждый шаг будем документировать! Надо же, я стою рядом с самим Бичом Божьим, кто рассказал бы – не поверил!

– По-моему, это не… – начал было Джералд, но запнулся, пытаясь сформулировать мысль точнее. – Не гунн. Посмотрите на лицо и форму головы. Предполагается, что гунны были монголоидами, а мы видим мезокефала, на первый взгляд черепной указатель процентов восемьдесят… Фальский тип. Он европеец в привычном понимании этого слова. Сложение коренастое, рост для тех времен высокий, около шести футов, волосы каштановые с проседью.

– Вот и первое важное открытие, – сказал граф. – Кривоногий дикарь-коротышка с монгольским разрезом глаз испаряется и мы получаем мужчину средних лет, происхождением германца или даже славянина… Только бы не повредить мумию, в петербургской Кунсткамере она станет самым важным экспонатом!

– Вы о чем-то не том думаете, мистер Барков, – Тимоти посмотрел на его сиятельство озадаченно. – У нас иная цель. Вот, смотрите…

Клочья истлевшей материи были удалены, открыв изумительной красоты щит с позолотой и доспех, явно созданный по образцу римской lorica segmentata, но с узором по пластинам и не шнурковыми, а петельными креплениями, соединявшими полоски необычно светлого голубоватого металла.

Узор именно тот, что и в византийской «Истории Юстиниана», а также сочинениях Феоктиста Адрианопольского! Нескончаемая вязь из фигурок людей, животных и чудовищ на ветвях ясеня Иггдрасиль! Летописи не лгали, а Феоктист оказался изумительно прилежным и памятливым хронистом, запечатлевшим увиденное с энциклопедической точностью! Да никакому современному газетчику такое и не снилось!

– Работа Вёлунда, – зачарованно сказал лорд Вулси, осторожно касаясь доспеха. – Очень необычно, взгляните – щиты в позднеримскую эпоху были деревянными и обтягивались кожей, дополнительно укреплялись железными полосами… А этот целиком выкован из металла. Эти вещи предназначены не столько для битвы, сколько для целей ритуальных, они должны приносить удачу владельцу… Тим?

– Вы с Робером недавно считали, во сколько оценивается вся найденная коллекция? По аукционной стоимости?

– Минимум миллион двести тысяч фунтов. Скорее всего, еще на сто-сто пятьдесят тысяч больше. Гигантская сумма. А что?

– Можно сообщать в Петербург – дело сделано. Мы забираем только два предмета, остальное передаем подполковнику Свечину. Чтобы извлечь из могильника все оставшееся, нам потребуется еще неделя… Потом можно уезжать.

* * *

После очередного экстренного совещания концессионеры приняли план дальнейших действий. Перво-наперво следует начать отправку сокровищ в Петербург, железной дорогой и с хорошей охраной. Артефактов великое множество, их надо аккуратно упаковать (керамические сосуды могут разбиться при транспортировке!), сделать копии описей, договориться с командиром гарнизона о выделении сопровождающих из числа военных. Выходит больше десятка ящиков, и это по предварительным наметкам.

Во-вторых, следует как можно быстрее принять решение, что делать самим: ехать в столицу Российскойимперии или… Или, прихватив то, за чем охотились изначально, немедленно выехать за границу, тем более что до Австро-Венгрии рукой подать, рубежи Румынского королевства тоже недалеко. Думать надо побыстрее, ибо обстановка накалялась, и даже записные оптимисты вроде Тимоти и, частично, Робера теперь не сомневались – вооруженного конфликта на Балканах и в центральной Европе не избежать.

Самой важной темой в газетах последних дней был ультиматум австрийского правительства к Сербии, однозначно обвинявшейся в смерти эрцгерцога – по общему убеждению, невыполнимый.

25 июля сербы объявили о выполнении всех условий ультиматума, кроме одного, дипломатические отношения между государствами были расторгнуты. На дипломатической арене царил сущий хаос – дошло до того, что французский президент Пуанкаре внезапно отменил запланированный визит в Россию, ограничившись озабоченно-опасливой нотой (насколько этих, но было за пределами взгляда репортеров, страшно представить!)

Официальный Петербург, если верить прессе, осторожничал, ограничиваясь сожалениями и выражением глубокой озабоченности. Алексей Григорьевич Барков особо отметил телеграмму, опубликованную в губернской газете, – в ней сообщалось, что министерство иностранных дел Российской империи располагает достоверными сведениями о причастности к покушению на Франца-Фердинанда сербской националистической организации «Черная рука», контролирующей почти все властные структуры королевства и в свою очередь требует от принца-регента Александра Карагеоргиевича выдачи австрийцам всех причастных к убийству.

– Совершенно невозможное заявление, – откомментировал граф. – Вернее, невозможное раньше, сербы доселе считались военными союзниками, есть договор… Без одобрения Николая Николаевича настолько жесткая декларация никогда не появилась бы в прессе. Заметьте, царь на отказ Пуанкаре приехать не отреагировал. Что же получается? Теперь и Франция нам не друг? Германия хранит подозрительное молчание, ни слова от кайзера или канцлера Бетман-Гольвега, как воды в рот набрали… Дело скверное.

– Не хотела бы я в случае войны застрять в чужом государстве, – задумчиво сказала Ева. – Особенно если Россия все-таки заступится за сербов, а это пока кажется не самым вероятным исходом. Остается надеяться, что дело окончится лишь австрийско-сербским конфликтом… Хотя после автогонок во Франции я встретила недалеко от Страсбурга немецкого военного, даже имя запомнила – лейтенант Герман Геринг, – он уверял, будто война с Англией грозит в самое ближайшее время… Тогда я отнеслась к его словам без внимания, однако сегодня начинаю задумываться.

– Почему именно Англия? – насторожился Монброн. – Боши… Кхм… Извините, доктор. Немцы всегда терпеть не могли Францию, аннексировали Эльзас с Лотарингией. Но ничего, теперь вдоль границы выстроена система крепостей, зубы обломают…

– Надеюсь, все образуется, – вздохнул доктор Шпилер. – Господа, мадемуазель, сами посудите – кому нужна большая европейская война? Вильгельму? Францу-Иосифу? Сербии?

– Значит, кому-то нужна, – мрачно сказал Барков. – И я подозреваю, кому именно. Посмотрим…

А всего час спустя из деревни бегом примчался Прохор Вершков и вручил барину экстренный листок «Подольского Гермеса» с сенсационной новостью – нынешним утром Австро-Венгрия объявила войну Сербскому королевству и начала общую мобилизацию армии.

На отпечатанной странице «в четверть» также сообщалось, что кайзер Германии спешно вернулся из морского путешествия у норвежских берегов и поездом прибыл в Потсдам. Мобилизован английский флот, резервисты лишены отпусков.

– Господи Иисусе, – граф побледнел и передал газету выглядящему испуганным Джералду. – Все-таки началось… Теперь надо ждать реакции прочих европейских держав. Допустим, Россия ввязываться не станет, но ведь рядом Италия, получающая войну на своих границах, пускай итальянцы и близки к позиции Вены! А прочий балканский змеюшник? Османы? Сербы с австрийцами заложили бомбу под весь континент и запалили фитиль! Господа, как угодно, но работы надо сворачивать как можно быстрее! В противном случае мы рискуем оказаться в районе боевых действий!

– На мобилизацию в одной крупнейших империй последует аналогичный ответ от соседей, – упавшим голосом сказал лорд Вулси. – И наш флот… Боже! Какое сумасшествие!

– Нет, это не сумасшествие. Повторяю: это чей-то трезвый и холодный расчет, милорд.

Санкт-Петербург, Аничков дворец.

Ночь с 28 на 29 июля

– …Учтите, господин подполковник, его величество в полной мере унаследовал такие черты Ольденбургского дома, как вспыльчивость и изменчивость в настроении, – автомобиль министерства внутренних дел въехал во двор Аничкова дворца и направился к боковому подъезду. – Кроме того, сербский регент его родной племянник, это накладывает свой отпечаток. Решение далось государю нелегко, на него оказывали давление сразу с нескольких сторон, французы и англичане в бешенстве… Австрийский двор неслыханно агрессивен, Вена стягивает войска к нашим границам…

– Я знаю, ваше высокопревосходительство. Граф Леопольд Бертхольд, министр по иностранным делам правительства кайзера Франца жаждет крови и я могу его понять. Нам крайне важно не совершить в столь ответственный момент фатальную ошибку. Следствие окончено, остается положить все имеющиеся доказательства на стол его величеству и… Все зависит от политического решения.

– Николай Николаевич будет предельно жесток, – тихо сказал министр. – Церемониться с этой публикой он не станет, особенно в свете уже вскрывшихся фактов. Если наш план одобрят, аресты начнутся завтра. Без оглядок на заслуги и титулы. И международные последствия окажутся самыми значительными – неизвестно у кого первым не выдержат нервы.

Вышли из авто, сразу поднялись на второй этаж дворца. Гвардейский офицер ушел с докладом к самому, появился через минуту.

– Его императорское величество требуют вас к себе немедля…

Выглядел Николай Николаевич устало – он был человеком высоким и худощавым, сейчас худоба подчеркивалась темными кругами под глазами и бледными, малокровными губами.

– Военный министр князь Енгалычев, генералы Алексеев и Юденич вышли только что, – без предисловий сказал император. – Мобилизации не будет, войска Киевского и Одесского округа приведены в повышенную готовность, но и только… Некоторые части приказано отвести от границы, чтобы сохранить при возможном нападении австрийцев. В этом есть и ваша заслуга, господа…. Итак, я вас слушаю.

– Позволю себе вопрос, сир, – подполковник Свечин шагнул вперед. – Вопрос, напрямую касающийся расследуемого дела. Известно ли о реакции британцев и в частности лорда Эдуарда Грея, виконта Фалладон, отвечающего за иностранные дела?

– Англичане заявляют о своем нейтралитете в отношении действий Германии, которая может выступить на стороне австрийцев – желают сохранить полную свободу рук.

– Ваше величество, – Свечин вынул из пухлой папки несколько газетных вырезок. – Ознакомьтесь. Это статьи из лондонских «Стандарт» и «Дэйли кроникл». Обратите внимание на подчеркнутое синим карандашом: «Нет сомнения, что целый заговор был подготовлен в Сербии, и на Россию падает часть ответственности, если не вся»; «основой убийства является российская система устранения каждого невыгодного противника на Балканах». Это вполне внятные сигналы, сир, – сигналы для немцев и Вены. В Лондоне прямо указывают на виновников балканского кризиса, одновременно уверяя Вильгельма в полном нейтралитете…

– Знаю, – кивнул Николай Николаевич. – Мое правительство третьего дня предложило, чтобы Россия, Англия и Франция коллективно воздействовали на австрияков и принудили их к политическому разрешению своих претензий к Сербии. Лорд Грей это предложение отклонил. Они упорно твердят о нейтралитете, одновременно втравливая нас и Францию в войну, заявляя о «нетерпимости» германских притязаний. На сегодняшний артиллерийский обстрел австрийцами сербской территории реакции из Лондона не поступало, тогда как господин Пуанкаре заявляет, что Европа должна остановить агрессию. Это все, что вы хотели узнать?

– Да, ваше величество. Теперь же разрешите ознакомить вас с общим заключением по делу. События начали активно развиваться с тысяча восемьсот девяносто первого года, когда безвестный кюре Беранже Соньер привез в парижскую духовную академию Сен-Сюльпис случайно обнаруженные при реставрации приходской церкви старинные документы. Хотелось бы напомнить, что почивший король Англии Эдуард VII, а в те времена принц Уэльсский, был активным деятелем так называемых «вольных каменщиков» и участвовал в собраниях многих лож в Британии и на континенте. Принц не делал тайны из своего участия в ложах. Именно в Париже Эдуард впервые увидел бумаги Соньера…

* * *

Свечин и его высокопревосходительство покинули Аничков в четверть пятого утра и сразу поехали на Фонтанку, в министерство.

Самая крупная операция в истории полиции и жандармерии Российской империи была подготовлена загодя, высочайшая санкция получена, руки развязаны.

– …Манифест государя и особое заявление правительства будут опубликованы послезавтра к вечеру, – задумчиво сказал подполковник. – Должны успеть. Мы сделали все, чтобы предотвратить утечки и сохранить абсолютную секретность, удар будет нанесен внезапно. Никогда бы не подумал – сенаторы, два великих князя, промышленники, глава Земского союза… Пускай многие из них приняли участие в комплоте по глупости и из меркантильных соображений, даже не подозревая, кто дергает за ниточки и с какой целью!

– Его императорское высочество Сергея Михайловича, допустим, мне вовсе не жаль – удивлен, как с таким генерал-инспектором артиллерии у нас вообще остались пушки и какой-то запас снарядов. Сошлют в Туркестан, тем и ограничатся – привлечь к суду представителя царствующего дома решительно невозможно.

– Но вдовствующая императрица? Мария Федоровна! О боже!..

– Ею двигали интересы родной страны, Дании. Мария Федоровна действовала неосознанно, ее нельзя простить, но можно внять ее чувствам. Поверьте, она закончит старость в крымском дворце, в комфорте и уюте. И в полном уединении. Ее имя никогда не будет упомянуто. Династия не потерпит такой компрометации…

– И все это происходило на протяжении двадцати лет, все делали вид будто ничего не замечают, молчали, отворачивались! Ничего бы не вскрылось! Алексей Николаевич своей смертью искупил… Такого никогда не случалось: в списках шестьсот сорок две фамилии по одиннадцати губерниям, и это наверняка не предел. Нам предстоит процесс столетия!

– Процесс? – ухмыльнулся его высокопревосходительство. – Военно-полевые суды, как при блаженной памяти Столыпине, без проволочек. Боюсь, Василий Константинович, ближайшие сутки глаз мы не сомкнем. Приготовления завершены полностью?

– Точно так. Освобождено два крыла корпуса центральной пересыльной тюрьмы возле Финляндского вокзала, охрану в полночь заменили на казаков. Петропавловская крепость предназначена для самых именитых арестованных, камеры только одиночные. Следственный комитет начнет работу с заключенными незамедлительно. Щадить чувства общественности не станем – показательная акция, аресты будут производиться на службе, в присутствиях, театрах, дома, да где угодно. Сообщения для прессы только после выхода Манифеста и введения военного положения в крупных городах.

– Диктатура, да-с… Восемнадцатое брюмера для России, пускай такая аналогия и не совсем корректна. Вот о чем еще следует позаботиться: бывший император с семьей теперь в Петергофе, его следует полностью изолировать от внешнего мира, не исключено, что противодействующие нам силы решат вернуть Николая на престол, обойдя любые законы. То же самое – с Михаилом Александровичем. Охрана у государя верная, но исключить возможность покушения мы не можем – если погибнет император, погибнем и мы. Только он в силах осуществить задуманное. Решительно, беспощадно и твердо.

– Будет сделано все что в моих силах и все, что сверх них, ваше высокопревосходительство. Это ведь не просто устранение заговорщиков, это государственный переворот сверху. Восемнадцатое брюмера, да…

* * *

Подолия, Устя,

3 августа

– Все готово, милорд. Большую часть снаряжения бросим, оставим здесь, отправимся налегке. Автомобиль, две пролетки. Станция Проскуров в девяноста трех верстах, ехать часа три. Поезд Одесса—Винница—Киев останавливается в Проскурове в час с четвертью пополудни на двадцать минут, если выедем рано утром, успеем. Особенно в свете складывающейся обстановки…

Насчет обстановки его сиятельство не шутил – напряженность на границе с Австро-Венгрией стала критической, несмотря на поддержку Германии в Сербском конфликте (бои на южном фронте шли уже несколько дней), Вена не могла рассчитывать на помощь Вильгельма II против Российской империи. Особенно в свете раскрывшихся необычайных обстоятельств, обнародованных в Петербурге.

Тем не менее правительство Франца-Иосифа без оглядок на дипломатические формулировки объявило августейший Манифест и заявление главы русского кабинета «горячечным бредом» и «враждебным выпадом». Впрочем, основные события пока разворачивались на западе, у рубежей Франции, громко и неожиданно вступившейся за сербов и обещавшей балканскому королевству всемерную поддержку.

Австрийцы, опираясь на союзный договор с кайзеррейхом, расценили слова Пуанкаре как объявление войны и отозвали посла – они упорно лезли в драку, не раздумывая о последствиях.

Французский маршал Жозеф Жоффр пригрозил отставкой, если не будет объявлена мобилизация, который тем самым и добился от Пуанкаре и Клемансо приказа. В ответ Германия ввела режим «военной опасности» и ультимативно потребовала демобилизации в течение двенадцати часов.

Пожар разгорался и остановить пламя не мог уже никто, не остановили подступившую катастрофу и невероятные сообщения из Петербурга.

Второго августа кайзеррейх объявил войну Франции и пригрозил Бельгии. Британия медлила. Немедленно за Вильгельмом к ультиматуму присоединились австрийцы. Антанта слала громкие проклятия в адрес вероломного царя Николая, обвиняя того в трусости, диктаторских замашках и даже в психическом расстройстве, вследствие чего некоторые серьезные газеты посчитали, что «измена» русских может стать причиной конфликта уже между державами «Душевного согласия».

Кризис перерос из балканского в мировой.

* * *

Манифест от 31 июля вызвал у концессионеров предсказуемую реакцию – смесь шока и понимания. Это была настоящая бомба, Николай Николаевич не испугался и пошел до конца, хотя и ограничился довольно расплывчатыми формулировками, не назвав прямо истинного виновника начинающейся общеевропейской смуты.

– …Надвинувшаяся угроза бедствия всеобщей войны тяжкой скорбью преисполняет сердце наше, – вслух читал Барков, одновременно переводя на французский. – Благо российского государя неразрывно с благом народным и печаль народная – его печаль. От нестроений, возникших как в пределах Отечества нашего, так и у рубежей его, может явиться угроза целости и единству державы нашей… Так, где же главное-то? Вот, слушайте!.. С глубочайшей скорбью в сердце, извещаем народ наш о преступной измене, зародившейся среди дворян империи, сановников и людей военного звания; измене, поставившей Отечество на грань разорения и превеликих бедствий…

Сам Манифест был достаточно краток: несколько слов о «враждебных государству силах», направлявших заговорщиков из-за рубежа, прямое заявление о том, что вступление России в уже начавшуюся войну противоречит национальным интересам, отчего империя провозглашает полный нейтралитет и ответит военной силой только в случае нападения, и – самое главное, – пункт о «немедленном пресечении смуты», с наделением правительства чрезвычайными полномочиями.

Дата, собственноручная подпись, заверено министром двора.

Ниже публиковались соответствующие высочайшие повеления и доклад председателя комитета министров. А вот это уже было интересно донельзя. Интересно и жутковато.

Военное положение в обеих столицах, в Киеве, Варшаве, Одессе и еще четырнадцати крупнейших городах. Смещение нескольких генерал-губернаторов. В отдельных случаях вся полнота власти сосредотачивалась в руках «особо назначаемых представителей кабинета и лично его величества». Срок – до особого императорского указа.

Введение военно-полевых судов – действующих вне норм существующего уголовного законодательства и юрисдикции, на основе особого положения, при упрощенном до крайних пределов судопроизводстве и при отмене всяких гарантий нормально-законного течения процесса. Причастных к заговору будут судить военные.

Объявление вне закона нескольких политических партий, причастных к измене и финансируемых иностранцами. Приказ о немедленном аресте их лидеров.

Войска вправе применять силу при возникновении беспорядков.

Декреталия о временном замораживании цен на важнейшие продукты питания. Спекуляция и придерживание товара объявляются государственным преступлением (смотри военно-полевой суд).

И, наконец, постановление о высылке из пределов Российской империи некоторых иностранных подданных. Список прилагается: двести семь человек, из них сто шестнадцать британцев.

– Ну прямо робеспьеровские меры, – изумленно качая головой, говорил Алексей Григорьич. – Революционный террор, гильотина и проскрипция. Неслыханно! Неужто в России решили навести порядок железной рукой, вспомнили эпоху Петра Великого? Посмотрите извещения о новых назначениях – совершенно неизвестные имена! Допустим, кто таков генерал-майор Антон Иванович Деникин, я догадываюсь, во времена японской кампании он был начальником штаба Урало-Забайкальской дивизии, но сейчас вдруг высочайшим указом произведен в генерал-лейтенанты и из Киевского округа переведен в Генштаб… Одновременно: генерал Сухомлинов уволен и разжалован, генерал Куропаткин отставлен от военной службы, на его место назначен Поливанов. Что делается, господа!

– Вот они, прелести самодержавного правления, – иронично сказал Робер. – В нашей республике ничего подобного никогда быть не может! А вдруг пострадают невиновные? Суд без адвоката?

– Кажется, вы, мсье де Монброн, забыли только что поминавшегося Робеспьера и революционный трибунал, – парировал граф. – Здесь Россия, и политику кнута у нас понимают куда лучше, чем демократические увещевания… Будь у Николая Александровича хоть чуточку воли и решимости ныне царствующего дяди, глядишь, обошлись бы без поражения в войне с Японией и смуты девятьсот пятого года. А в условиях начавшейся войны диктатура совершенно необходима – подумать только, вполне могло статься так, что против Российской империи могли одновременно выступить и Германия, и Австро-Венгрия!

– Пишут, будто кайзер Вильгельм воспринял новость о нейтралитете России с удовлетворением, – Евангелина встряхнула газетные листы. – И Вильгельм благодарит своего августейшего брата Николая за своевременное предупреждение о сети заговорщиков, действующих такожде в пределах Германии. Против каковых приняты жесточайшие меры. Что же получается? Приорат начали громить по всей Европе?

– Не исключено… Но только не в Австрии, Британии и не во Франции, там позиции тайной организации слишком сильны. Они стремились к войне и они ее развязали с маниакальным упорством!

– Зачем?

– Для устранения континентальных конкурентов, ставших слишком сильными, – прямо сказал Барков. – Джералд, вы простите мне этот намек?

– Прощу, – поморщился лорд Вулси. – Никогда бы не подумал, что наше невинное увлечение кладоискательством выведет едва ли не на всемирный заговор, перед которым меркнут любые тамплиеры с розенкрейцерами. И оказалось, что «мистика» тут играет лишь второстепенную роль.

– Не скажите, – отозвался Ойген. – С истинной подоплекой происходящего мы знакомы только отчасти. Нельзя списывать со счетов такие силы, как дракона Фафнира или наследие Вёлунда. Тварная Вселенная – есть тесная взаимосвязь самых разных сил. Может быть сейчас нашими стараниями и разразилась война, но почему бы не подумать о противоположном: вдруг нынешний конфликт предотвратит нечто более страшное? В будущем?..

– Нам бы с настоящим разобраться, – озабоченно сказал Барков. – Не забудьте, Австро-Венгрия рядом и что взбредет в голову фельдмаршалу Конраду фон Гётцендорфу предугадать невозможно. Особенно учитывая отвод русских войск вглубь страны – граница остается не прикрытой серьезными силами. Полагаю, главную оборонительную линию собираются провести по Нижнему Днестру и Бугу.

– Хотите сказать, надо уносить ноги? – прямо спросил Тимоти.

– Да. В нашем положении это не трусость, а разумный расчет. Что смогут сделать два взвода поручика Львова против всей австрийской армии?

* * *

Спать легли рано, поскольку предстоял подъем затемно. Личные вещи собраны и упакованы, палатки, инструменты и всякая мелочь вроде котлов и посуды остаются в наследство помещику Садофьеву.

Большая часть коллекции отправлена в Петербург несколько дней назад. Даже мумии лошади и самого вождя гуннов аккуратнейшим образом уложили в специально заказанные ящики, проложенные непромокаемым материалом, заколотили, поставили пломбы и перевезли в Проскуров, где их дожидался специальный вагон. При себе оставили только доспехи Вёлунда.

Заодно договорились с Дмитрием Викентьевичем Львовым – автомобиль «Руссо-Балт» он может оставить себе в качестве благодарности за труды, надо лишь потом забрать его со станции. Ева за несколько дней обучила поручика управлять машиной – оказалось, ровным счетом ничего сложного, – а если он не изъявит желания владеть «Руссо-Балтом» сам, пускай передаст в распоряжение штаба гарнизона. Вещь полезная.

Саперы собирались отбыть в город поутру, но дисциплина есть дисциплина: господин поручик привычно распределил посты, пять караульных по периметру лагеря, одна смена – четыре часа, развод в девять вечера и час ночи. Время нынче беспокойное.

Евангелина проснулась оттого, что ей почудилась гроза – раскаты грома. Первая мысль: только ливня не хватало, дороги развезет, ехать будет трудно.

Приподнялась на локте, прислушалась. Стука дождевых капель по тенту палатки не отмечается.

Б-буу…Бу!

Грохотало отчетливо, в отдалении, кажется на севере.

Отодвинув ширму, отделявшую дамский будуар от постелей джентльменов, Ева первым дело узрела графа Баркова, возившегося с карбидной лампой. Его сиятельство успел одеться. В полутьме различалась заспанная и одновременно встревоженная белобровая физиономия Прохора.

– Вставайте, вставайте, – бросил граф. – Знаете, что это? Нет, никакая не гроза. Артиллерийская дуэль. Верстах в десяти-пятнадцати, я по слуху научился различать еще в японскую. Джералд, Тимоти, доктор! Подъем! Толкните кто-нибудь Робера!

– Артиллерия? – охнула Евангелина. – Что это значит? Сколько времени?

– Три с небольшим. А значит это вполне определенное: или начало боевых действий, или одна из сторон не разобралась, в чем дело, открыв огонь по недомыслию или поддавшись на провокацию… Похоже, полковые гаубицы.

– Русские или австрийские?

– Этого, простите, сказать не могу… Прохор, вот что. Бери мистера О’Донована с Ойгеном и бегом марш в усадьбу господина Садофьева за пролетками – стучите, орите, но перебудите всех. Джералд, нам придется погрузить вещи в автомобиль. Немедленно эвакуируемся, я склонен рассчитывать на худшее.

На ходу застегивая пуговицы кителя, в палатку ворвался Львов и, не успев единого слова сказать, получил быстрые указания от графа.

– Ваше благородие, поднимайте своих в ружье. Позицию займите на гребне перед лагерем, со стороны реки, чтобы все подходы простреливались – там, где редан построили… Да что я вам говорю, мы это десять раз обсуждали!

– Слушаюсь!

– Быть внимательными, по любой тени огня не открывать! Еще своих в темноте подстрелите!..

Ночь, однако, была не самой темной – небо звездное, полная луна склоняется к горизонту и светит будто огромный фонарь. Долину Днестра затягивает туман, скапливающийся в низинах и заводях. На рассвете вся округа будет укрыта сплошным туманным одеялом.

– Вон там, – Барков указал Евангелине на север и северо-запад. Горизонт подсвечивался желтоватыми вспышками. – Безостановочно палят уже двадцать минут, это не случайный приграничный инцидент… Район Каменца-Подольского, он всего в шестнадцати верстах от границы. Ай, как скверно, ехать на Проскуров как раз через губернский город – надо посмотреть карту и поискать объездные дороги.

– А если на юг? Перебраться через Днестр и в Бессарабию? Недалеко две станции, Новоселица и Липкацы, я хорошо помню план…

– В случае войны неприятель будет стремиться перерезать именно железнодорожные линии. Поэтому наш путь – только на восток или северо-восток.

– Пойду займусь автомобилем, – угнетенно сказала Ева. – Может быть, действительно не разобрались? Или какие-нибудь маневры?

– Маневры? Не смешно, моя дорогая. Вот еще что… Держите под рукой свой маузер.

– Предлагаете стрелять в солдат моего кайзера?

– Предлагаю подумать о собственной, единственной и неповторимой жизни. Вы не представляете себе, что такое настоящие боевые действия: никто не станет разбираться кто вы и откуда. И вежливым голосом таможенного чиновника просить показать паспорт. Будь таковой австро-венгерским или болгарским.

* * *

В белой мутной каше утонуло все – и палатки, и деревья, и берег реки. Мир поглотила колышущаяся мгла; только верхушка кургана да изогнутый острый хребет остатков Траянова вала плыли над бескрайним молочным озером. Звуки приглушенные, едва слышные.

Поверх – купол черно-синего неба с едва заметными золотисто-голубыми отсветами по восходному краю. Пейзаж самый таинственный, почти фантастический, когда возникает ощущение, что грань между настоящим и прошлым размылась, эпохи смешались, а из вечной материи остались только небеса, звезды, земля под ногами и журчащий неподалеку невидимый Днестр.

Будто распахнулись ворота меж мирами – тогда, полтора тысячелетия назад, возле безымянной готской деревеньки, стоявшей в излучине Агалингуса, как именовали реку германцы, из тумана выплыли темные силуэты всадников на низеньких мохнатых лошадках. Ехали медленно, тихонько переговариваясь меж собой на странном картавящем наречии.

Остановились вдруг, почуяв легкий запах дыма. Двое спешились, с осторожностью рысей, пригибаясь и хоронясь в зарослях прибрежной осоки, пошли туда, где было жилье – десяток длинных домов, не обнесенных тыном. Готские собаки – свирепые и огромные, в чьих жилах текла кровь римских молоссов и волков Дакии, – чужаков не учуяли, те зашли с подветренной стороны. Из осторожности убили ножом женщину именем Арегунда, зачем-то вышедшую среди ночи к плетню, – перерезали горло. Тело оттащили к реке, вспороли живот, чтобы труп сразу утонул, и бросили его в воду.

Вернулись к своим.

К полудню деревни не существовало – коренастые чужаки на маленьких лошадях привели подкрепление, убили всех, дома подожгли…

«Гунны, – отрешенно подумала Евангелина, увидев в тумане призрачные тени. Шесть или семь всадников, едва различимых. Лошади шли мерным шагом, абсолютно бесшумно. – Они вернулись за своим вождем… Гунны ищут нас, тех, кто осквернил усыпальницу…»

– Wir sind zu weit gegangen, – на самом излете слуха различила Ева человеческую речь с австрийским акцентом. Морок исчез, венский выговор ни с одним другим не перепутаешь! – Kommt zuruck.^[121]

Конные прошли мимо, не заметив автомобиль или приняв его в тумане за валун странной формы, издалека похоже. Судя по направлению, они едут с северо-запада, если не повернут левее, минуют лагерь и окажутся на берегу. А дальше?

Ева ринулась в противоположную от всадников сторону, к палаткам. Хорошо, что оделась в шоферский костюм, кожаные галифе и куртку, бежать можно не подбирая проклятущие юбки!

– Готово? – сказал Барков, обернувшись на звук быстрых шагов. – Мы сейчас принесем…

– Тише, умоляю! – шикнула Ева. – Я видела… Видела наших! То есть это наверняка австрийская кавалерия! Там, дальше!

– Сколько? – наклонил голову граф. Единственный глаз хищно взблеснул. – Шесть или восемь? Понятно, дозорный разъезд, разведка. А вы говорили, опасаться нечего.

– Ничего подобного я не говорила, – огрызнулась Евангелина. – Да погасите же лампу!

– Черт возьми, Тимоти и Ойген с Прохором отправились в усадьбу… Робер, Джералд, господин Шпилер! Идите сюда немедленно! Вы вооружены?

– Н-нет, – испуганно пискнул Робер. – Мой браунинг в саквояже, а саквояж я отнес в машину час назад…

– Идиот. Прости. Доктор?

– Револьвер.

– У меня тоже, – подтвердил Джералд. – «Смит-вессон». Я отлично стреляю, большой опыт охотника, но…

– Мадемуазаль Чорваш, – приказным тоном сказал Барков. – Берите Робера и быстро… Вернее, со всех ног неситесь к раскопу! Спрячетесь там до рассвета.

– Никуда не пойду, – твердо сказала Евангелина. – И вы это знаете, Алексей.

– И я! – неожиданно заявил Монброн. – Мы вас не бросим! Если укрыться в усыпальнице, то всем вместе!

– А Тимоти и мсье Вершков? – справедливо заметил Шпилер. – Они должны скоро вернуться… Ах, чтоб тебя! Слышите?

Совсем рядом прогремел винтовочный залп. Раздались крики.

– Они нарвались на Львова и саперов! Его благородие должен отбиться, если кавалеристов мало, силы неравные… Немедленно в хозяйственную палатку, оборону займете за ящиками с инструментами, отличный бруствер! А я пойду взгляну, что происходит!

– Куда?! – переполошилась Ева. – Вас же убьют! Не те, так другие!

– Простите, мадемуазель, – жестко и непреклонно сказал Алексей Григорьич, – но моя жизнь принадлежит только мне. Исполняйте приказание. И отдайте запасной пистолет господину де Монброну, я знаю, у вас два… Евангелина, уверяю, ничего не случится! Не убили под Мукденом и в Порт-Артуре, значит, доживу до глубокой старости! Идите же! Слышите, перестрелка продолжается!

* * *

За прошедшие долгие недели его сиятельство изучил окрестности лагеря как свои пять пальцев, он с закрытыми глазами мог пройти от «господской» палатки к мосткам на реке, где обычно умывались, набирали воду и ловили рыбу в свободное время, благодаря отличной памяти мог вспомнить, где находится любая ямка или кочка, ну а сохранившийся со времен Рима вал на досуге изучил досконально – когда еще увидишь древнейшее фортификационное сооружение античной эпохи?

Собственно от вала осталось всего ничего, но поскольку нижних чинов по окончанию работ в гробнице следовало занять делом – солдат и минуты не должен быть свободен, ибо праздность обязательно ведет к потере дисциплины и разложению! – Барков припомнил курс по военной инженерии в Корпусе и совместно с поручиком проводил небольшие маневры, обучая саперов премудростям, узнать которые в захолустном гарнизоне они не могли.

Полигоном служил помянутый вал, точнее его часть, примыкавшая к реке в полутора верстах от деревни Устя – остальное срыли в прошлом веке, чтобы освободить поля от неудобного «ребра» высотой в полторы сажени.

– …Известно, что в нынешние времена самые прогрессивные достижения в области полевой фортификации принадлежат немецкой и отчасти французской военным школам. Если угодно, я могу показать, как выстроить редан не с двумя, а тремя фасами так, что несколько взводов окажутся способны отбить нападение целого полка, или по меньшей мере долго сдерживать противника до подхода основных сил без непоправимых потерь.

А теперь представим, что на нас наступают с запада, со стороны Австро-Венгрии.

Догма генералиссимуса Александра Васильевича Суворова «Тяжело в учении – легко в бою» этой ночью себя оправдала полностью. Построенный «потешно», ради тренировки и получения нового опыта, редан позволял держать круговую оборону, безнаказанно обстреливая конного или пешего противника с возвышенности и одновременно будучи защищенным укреплением, похожим на трилистник клевера и с возможностью незаметно отступить под прикрытием вала с западной или восточной стороны.

Что ни говори, но русская трехлинейка и стоящий на вооружении австрийцев карабин «Манлихер М-1895» при выстреле по звуку различаются, и человек, обладающий достаточным опытом, точно знает, какая сторона теперь ведет огонь. Если из винтовок Мосина производились слаженные одновременные залпы ради достижения плотности огня и кучности, то австрияки огрызались одиночными, но частыми выстрелами. Отступать они почему-то не желали, перекрикивались в начавшем редеть тумане на немецком и продолжали атаку – очевидно безнадежную.

Барков мельком посочувствовал австро-венгерскому офицеру, рвавшемуся в бой, – он явно молод и чересчур горяч, только положит людей зря, не понимая, какова обстановка. Кавалеристов значительно больше восьми – поначалу Ева разглядела лишь треть или половину отряда, – их двадцать или тридцать. Прошли мимо Усти незамеченными. Ну точно, это линия разведывательного полуэскадрона…

Холодно, но хочешь или нет, придется залезть в воду по пояс. Идти очень тихо, чтобы всплески нежданно не привлекли внимания. Вал обрывается в реку, подняться можно, цепляясь за корни серебристой ивы, нависшей над берегом. Проползти чуть ниже гребня, ага, вот и тропка, вытоптанная саперами. На ноги не подниматься, и впрямь пристрелят.

Отсюда лучше обзор – видно, что в белесо-голубом мареве, подсвечиваемом заходящей луной, крутятся всадники. Болваны, они и есть болваны! Давно можно было сообразить, что обстрел идет с возвышенности! Впрочем, некоторые спешились и залегли – если судить по вспышкам выстрелов, – хоть кто-то сообразил…

Алексей Григорьевич буквально упал на голову поручика Львова, свалившись в редан с высоты полусажени. Чудом пулю не получил.

– Вы?

– А кто же! Уберите револьвер, ваше благородие!

– Где остальные?

– Надеюсь, в безопасности. Вы отвлекли внимание австрияков. Потери есть?

– Один легкораненый, рядовой Алексеенко, ваше сиятельство. Перевязан, ведет бой… Что же это, а?

– Война, поручик. Молодцом держитесь. Скоро они поймут, что наскоком нас не взять, и отступят, но не в этом соль. Приведут с собой значительные силы. Ночь, у страха глаза велики, сообщат командиру, будто здесь полк окопался… Наступит затишье, придется отступать.

– То есть как отступать?

– Обычно, в пешем строю. На восток. А, мать вашу! – От выложенной оставшимся от креплений ведущего в гробницу Аттилы тоннеля деревом амбразуры отскочила щепа, выбитая пулей, Баркову оцарапало щеку. – Братец, дай-ка винтовку… Позвольте-с ответить, господа…

Выстрел. Мимо. Граф матерно выругался. Передернул затвор трехлинейки. Всадил пулю в голову коня, затем добил упавшего всадника. Война, ничего не поделаешь.

– По лошадкам бейте, не жалеть, соплей не распускать! Держи, братец, винтовку… Поручик, вы меня слушаете?

– Точно так.

– Думаю, возле города идут тяжелые бои, Каменец-Подольский наверняка окружен, если уж австрияки оказались здесь… Вы читали императорский рескрипт? Армия отводится за линию Буга, чтобы продемонстрировать нейтралитет России. Каждый солдат будет нужен там! Я старше вас и чином и опытом, посему слушайте приказ: настанет затишье, мигом хватайте в лагере остатки провианта, все боеприпасы какие есть и скорым маршем в сторону Ушицы, там расквартирована наша кавалерия… Разберетесь, вы офицер, а не младенец! Тем более теперь – уже настоящий боевой офицер! Здесь погибнете без пользы для Отечества, а при соединении с более крупной частью окажетесь при деле. Поняли?

– Точно так, ваше… Ваше высокоблагородие. Понял.

– Глядите, вроде отходят… Стрелять почти перестали.

Дозорный разъезд австрийцев все-таки начал отход, потеряв убитыми не меньше десятка. Бросили погибших и уцелевших лошадей. Начало светать.

– Выберемся, – решил Барков. – Хоть посмотрим, кто таковы.

Прыжками спустились вместе с Львовым (солдатам пока было приказано оставаться на месте) с вала вниз, подошли к одному из мертвых кавалеристов. Граф присел на корточки.

– Ах ты ж скотина, прости господи… Смотрите, поручик. Драгун. Цвет воротника и обшлага краповый, пуговицы белые, офицерская лядунка с гербом – все-таки их командира мы застрелили. Это тринадцатый драгунский полк князя Евгения Савойского, элита кавалерии… Что там еще такое?

Господа концессионеры, уяснив, что бой закончился, выбрались из хозяйственной палатки и все дружно примчались к валу.

– Тимоти и остальных нет, – отрапортовал взмокший от волнения Робер. – В поместье стрельбу слышали, тут совсем рядом, вот они и решили не рисковать… Я так думаю. Пересидели.

– Мистер О’Донован решил не рисковать? – поднял левую бровь граф Барков. – Вы серьезно, де Монброн? А с ним еще и Прошка, черт белобрысый? Мсье Вершков, чтобы вы знали, врукопашную четверых японцев уложил, он до драки редкостно охоч. Не смотрите, что в обычное время тихий… Другого боюсь, как бы в нехорошую историю не попали, австрийцы вполне могли захватить поместье, как раз по пути было.

– Только не это, – Джералд положил руку, в которой сжимал «смит-вессон» на сердце. – Их придется выручать!

– Подождем… Тихо! Что за звук, по-вашему?

Земля начала гудеть. Звук низкий, далекий, очень грозный. У Баркова вытянулось лицо – он точно знал, что это обозначает.

– Поручик… Нет, не успеем! Сколько боеприпасов в редане?

– Все что были. Израсходована четверть или немногим больше.

– Мигом все наверх, в укрытие! Поручик, помогите даме! Влипли мы, господа, вот что скажу… Слышите? Это кавалерия, и не один разъезд, а минимум эскадрон! Скорее же!

Солнце еще не взошло, но окружавший лагерь и остатки Траянова вала туман окрасился в розовое – легкомысленный цвет кружев на пикантном дамском белье. Ночная тьма стремительно откатывалась к западу, звезды исчезали.

– Вы не видите, но курган пылает ярко-алым, – потрясенно сказала Евангелина по-французски. – Над ним огненная корона…

– Я вижу, – бросил граф. – Но сейчас опасно отнюдь не древнее колдовство… Учтите, в запале боя неприятель вырежет всех, кого застанет с оружием в руках. В такие минуты никто не думает, просыпаются древние звериные инстинкты. Гражданским я могу предложить единственный шанс на спасение: связать вас и представить нашими пленными. С большой долей вероятности вас пощадят, дальнейшая судьба зависит от вашего ума, фантазии и удачливости… Решайте.

– Я с вами, – мигом отозвался лорд Вулси и, похоже, обиделся.

– Банкир, погибший в бою? – индифферентно сказал Монброн, обреченно подъяв очи горе. – Об этом напишут в газетах, но маменька останется безутешной. А-а, каналья, в конце концов мой прадед был наполеоновским офицером! Чем я хуже?!

– Джентльмены из Техаса не отступают, – грустно улыбнулся доктор. – А настоящие германцы не бросают друзей в беде.

– Евангелина?

– Один маузер в умелых руках заменяет пять бестолковых пехотинцев с винтовками. Я никого не хотела обидеть, господа. Сейчас для меня нет Австро-Венгрии или России, я… Я видела, как сюда, в эту долину, пришел Аттила. По-настоящему видела. Перенос во времени или нечто иное, но… Я с вами.

– Прекрасно, – кивнул Барков. – Я не сомневался. Слушайте очень внимательно: пистолеты и револьверы есть оружие ближнего боя. Экономьте патроны, стреляйте с минимальной дистанции, только когда будете твердо уверены, что попадете. Не надо целиться в противника, отстоящего на пятнадцать-двадцать саженей! Поручик, есть дополнительные винтовки?

– Да, три…

– Отдайте одну лорду Вулси, он прекрасный охотник. А вы, Джералд, одолжите мне свой «смит-вессон».

* * *

Как и пятнадцать столетий тому, из золотисто-розовых, подсвеченных восходом полос тумана над Днестром начали выплывать фигуры всадников. Два десятка, еще два, и еще…

Шли уверенно, крупной рысью. Волной. Отблески зари сверкали на деталях упряжи, кокардах и эфесах сабель.

– Эскадрон и полуэскадрон, – оценил Барков. – Не меньше. Две с лишним сотни. А нас всего тридцать четыре. Эх, мне бы таланты Бонапарта или Фридриха Великого с Кутузовым… Поручик?

– Слушаю?

– Они пока не сообразили, что атаковать редан можно с трех сторон, с четвертой река. Будут бить в лоб, с северного и западного направлений. Подпустить как можно ближе, бить по офицерам прицельно. Залповый огонь – лошадям в грудь и шею. С наскока они нас не возьмут, обязательно перейдут в пехоту и начнут правильную осаду, а в этом случае мы долго не продержимся – вы воды сколько взяли?

– Как и обычно на ночь, четыре ведра. Осталось два с половиной. И сухари еще…

– Не ваша вина, кто б мог предполагать. Смотрите внимательно, к палаткам австрийцы отправили всего несколько человек, пять или шесть, отсюда плохо видно. Сосредотачиваются левее, спешиваются… Конечно, редан кавалерией не возьмешь, а они обучены действовать и как пехота.

– Погодите-ка, Алексей Григорьевич. Парламентер? Точно парламентер!

Офицер в черно-золотом драгунском шлеме с большим белым платком в поднятой руке уверенно зашагал к валу.

– Не стрелять! – прикрикнул Львов.

– Господа! – раздался его голос. Говорил он по-русски с заметным немецким акцентом. – Я требую командира для переговоров!

– Я пойду, – сжав зубы, процедил Львов. – Законы войны! Я один тут в форме офицера!

– Идите, все обойдется, – подбодрил граф. – Не спускайтесь вниз. Пока не убрано белое полотнище они и мы стрелять не вправе. Вы командуете, поручик, вам и говорить.

Львов вышел на гребень вала. Чуть поклонился. Австрияк ответил тем же.

– Обер-лейтенант кавалерии Генрих фон Баттен, к вашим услугам.

– Поручик Дмитрий Львов, – переговоры шли на немецком.

– Господин поручик, командиром второго эскадрона тринадцатого драгунского полка майором Людеке я уполномочен предложить вам почетную сдачу. Город Каменец-Подольский ночью взят нашими войсками.^[122] Пути к отступлению отрезаны. Вам и вашим солдатам гарантируется обращение по уложениямконвенции о военнопленных, офицерам будет оставлено личное оружие.

– Герр обер-лейтенант, я нахожусь на полевом выходе и ничего не слышал про объявление войны между нашими державами. Таким образом я считаю вас стороной напавшей и буду сопротивляться до последнего вместе со своими подчиненными. Простите, если я вас задержал. Это решение окончательно.

– Как вам будет угодно, – откозырял австрияк. – Я посчитаю за честь сразиться с таким уверенным и чтящим присягу противником.

Глава девятая Семья

Подольская губерния – Санкт-Петербург.

Август 1914 года

– Никого нет, – ошеломленно сказал Прохор Ильич, быстро обследовав палатки. – А стреляли долго… Спрятались?

– Спрятаться можно только в раскопе или блиндаже у берега, – ответил Тимоти. – Машина на месте, я ее видел. Что будем делать? Положение-то хуже не придумаешь! Ойген, есть соображения?

– Нет.

Бравая троица возложенную на нее миссию не выполнила. Лошадей и пролетки добыть не удалось, сами чудом не попались в лапы австрийцев, едва ноги унесли.

Против ожиданий в помещичьем доме господина Садофьева-Лозинского горели окна, на дворе усадьбы наблюдалось бурное оживление, граничащее с паникой. Суматошно бегала прислуга, запрягали коляски и грузили на них вещи. Мадам Садофьева, дама под стать супругу полнокровная и тучная, рыдала в голос на крыльце, закрыв лицо ладонями. Сам барин распоряжался, отдавая противоречивые команды и тем привнося в происходящее еще больший хаос.

Прохор оторопело уставился на девок, волокущих к экипажу огромную перину.

– Господин Са… – начал было мсье Вершков, но помещик замахал руками, уподобляясь раскормленному гусю:

– Не время, судари мои, не время! Видите, что делается? Я сам служил когда-то, понимаю-с! Пушки бьют! Война!

– Нам хотелось бы попросить…

– И думать забудьте, у меня семья, дочери! Надо уезжать!

– Куда?

– В город! Под защиту крепости! В гарнизон!

– Ума решились? – грубо сказал Прохор, подавляя острое желание встряхнуть толстяка за манишку. – Какой, к ядреной матери, город? В той стороне артиллерия и стреляет! Погибнете! Вам надо в Ушицу, оттуда в Винницу! Прочь от границы! И налегке! Да скажите вы своим дурищам перины бросить!

– Марыська, бросай перину! Александра Львовна, душенька, ну не плачьте! Поехали скорее! Семен! Аглаю с Лизанькой приведи, время теряем! Да шевелитесь же!

Больше ничего путного от впадающего в истерику и до полусмерти напуганного помещика добиться не удалось. После отбытия маленького каравана, и впрямь направившегося к тракту на Ушицу (хоть одного разумного совета послушались!), в усадьбе остался только бесполезный рабочий мерин, двуколка в каретном сарае и престарелый кузнец, оставленный присматривать за домом.

– Ну дела, – помотал головой Вершков. – Только пыль столбом на дороге, прям блудницу вавилонскую на звере увидели… Чего перепугались? Австрияки чай не азиаты какие, мирное население резать не будут. Тут вам Европа, цивилизация…

– Давайте возьмем мерина, – предложил Ойген. – На него погрузим вещи, а сами постараемся уместиться в автомобиле.

– Нас восемь человек, – напомнил Тимоти. – Друг у друга на головах сидеть? В деревне есть телеги, купим у крестьян…

– А ну молчите! – вдруг цыкнул Прохор и увлек компаньонов в тень между барским домом и пристроенным к нему флигелем. – Тихо, ни слова больше… Всадники!

Спустя минуту на обширную площадку перед фасадом дома с клумбами и гипсовыми вазончиками рысью влетели десяток кавалеристов – при саблях, с карабинами за спиной. Осмотрелись, обменялись несколькими резкими фразами на немецком и вновь канули в ночную тьму. Кажется, поскакали к реке.

– Не наши, – мрачно сказал Прохор. – Возвращаемся, только как можно осторожнее! Сейчас бегом к распадку, там начинается большой овраг, никто не заметит…

– Туман на берегу – наш союзник, – подтвердил Тимоти. – Мистер Вершков, это были австрийские военные? Раз так, мы оказались на территории, занятой армией Австро-Венгрии?

– Не обязательно, – вмешался Ойген. – Разведывательный рейд, малыми силами… Настоящая лавина хлынет завтра-послезавтра.

– А нам-то что? Война войной, но мы люди гражданские. Проверят документы, отпустят.

– Американцев может, и отпустят, а вот графа и мсье Вершкова могут интернировать. Если Австрия объявила войну России, конечно…

– Извини, об этом не подумал. Словом, надо сматываться и как можно быстрее. Пошли к оврагу.

Когда до лагеря оставалось немногим больше километра, началась ожесточенная винтовочная стрельба, бой шел у берега, и Прохор однозначно определил, что разъезд неприятеля сцепился с охранявшими концессию саперами. Значит, и остальные наверняка попадут под горячую руку! Катастрофа!

– Нападем только если встретим единичного всадника, – прошептал Тимоти. – В крайнем случае – двух. Связываться с регулярной армией у меня нет ни малейшего желания… Захватим лошадей. Надеюсь, все умеют ездить верхом?

Обошлось, по дороге к палаткам никого не встретили, ни своих, ни чужих. Ойген только заметил, что с курганом происходит нечто странное, «память земли», неизвестный науке магнетизм этой ночью был активен как никогда раньше…

Лагеря достигли к окончанию перестрелки, заметили промелькнувших в тумане кавалеристов, на галопе уходивших к северу. Стычка завершилась вничью? И куда все-таки подевались Джералд, Ева и прочие? Начали обыскивать палатки.

– Не хватало только потеряться, – сокрушенно сказал мистер О’Донован. – Брат моего папаши во время гражданской войны попал в плен к северянам, семь лет ни одного известия – а оказалось, что дядя искал нас в Вирджинии, когда семья переехала в Техас… Нашел случайно, после того как в газетах напечатали, что на папашином участке нашли уйму нефти. Нет ничего хуже потеряться во время войны.

– Они рядом, – ответил Прохор. – Вместе с его сиятельством, он знает толк в таких делах, с Алексей Григорьичем не пропадешь. Пойдемте к саперам, проверим…

– Нет, – остановил Вершкова Ойген. – Слышите? Кавалерия! И, по-моему, военных куда больше, чем прошлый раз! Надо укрыться, еще три минуты и они будут здесь! Да и туман рассеивается, ветер поднялся!..

– Опоздали, – выдохнул Тимоти, рассмотрев приближающихся со стороны Усти всадников. – Скорее на кухню, спрячемся между ящиками! Хоть какой-то шанс!

В хозяйственной палатке аккуратно складировали все ненужное, начиная от переносных печек и деревянных контейнеров с шанцевым инструментом и заканчивая множеством вещиц, которыми всегда обзаводишься при длительной работе в полевых условиях – фонари, складные стулья, железные емкости из-под керосина, даже маленькая динамо-машина. Палатка была забита барахлом чуть не под потолок.

– Вот сюда, к стене… – Тим вынул нож и сделал в брезенте небольшую прорезь. – Заодно понаблюдаем. Ого, да их тут множество! Целая армия!

Несколько австрийских солдат спешно обыскали лагерь – никого; заметить сидевших за грудой хлама концессионеров было сложно. Драгуны ограничились самым поверхностным осмотром и побежали назад, докладывать командирам, целиком сосредоточившимся на редане, в котором засел противник.

Было совершенно непонятно, что именно защищают в этой безлюдной местности русские и ради чего устроено полевое укрепление без дополнительного прикрытия – рядом нет ни единого важного объекта! Это примерно то же самое, что встретить посреди Сахары одинокую москательную лавку.

Загадка, объяснить которую словами поручика о «полевом выходе» невозможно. Слишком далеко от крепости и квартир находившихся возле границы полков.

Достаточно рассвело, чтобы со стороны лагеря можно было рассмотреть остатки римского вала, туман исчез, лишь над рекой ползли белесые полосы, скрывавшие холмистый бессарабский берег.

– Продержатся полчаса, – уверенно сказал Прохор. – Не больше. Помочь им невозможно. Одно только чудо Господне…

– Сдаться? – предположил Тимоти.

– Если там его сиятельство, ни о какой сдаче и мыслей не возникнет. Слышите, опять начали стрелять. Вы оставайтесь, а я пойду…

– Не надо никуда ходить, – хладнокровно сказал Ойген, взяв Вершкова за плечо.

Нет, не Ойген! Хаген! Перевертыш сменил облик так быстро, что никто и не заметил, без единого усилия и малоприятных эффектов, обычно сопровождавших «превращение». Прохор машинально перекрестился.

– Вёлунд был великим кузнецом, но Регин превзошел его в мастерстве, – значительно вымолвил мажордом бургундского двора. – Жаль, что здесь нет меча, принадлежавшего Зигфриду, с ним было бы легче. Не сходите с места и ждите…

– Чего это он? – шепнул Вершков на ухо Тимоти.

Хаген поднялся и молча зашагал к выходу.

– По-моему, он твердо уверен в том, что делает… Главное, не мешать.

* * *

– Хорошо бы сейчас коньяку, – сказал Барков по-французски. – Невозможно воевать без легкого хмелька. Особенно зная, что положение безнадежно и надо отдавать себе в этом отчет. Остается забрать с собой побольше врагов и с тем считать долг выполненным.

– Завидую вашему оптимизму, – хмыкнул Джералд. – Как в романе, черт возьми! Четыре мушкетера, Ла-Рошель, бастион Сен-Жерве… Возьмите, фляга с тридцатилетним арманьяком у меня всегда с собой.

– Ваше здоровье, господа! Никто больше не желает?.. Нет? В таком случае, командуйте, господин поручик!

– Пулемет бы сюда, – с оттенком мечтательности в голосе сказал Львов. – Но чего нет, того нет… Мадемуазель, при виде крови вы в обморок не падаете?

– Нет, – холодно ответила Евангелина.

– Прекрасно, если кого заденут, займетесь вместе с доктором ранеными. Кривелев!

– Слушаю, вашбродь! – гаркнул фельдфебель.

– Подойдите, покажу… Стрелять прежде всего по офицерам, видите австрийцев с золотыми галунами? Там, правее? Слишком близко неприятеля не подпускать, не знаю, есть ли у них ручные гранаты… Закидают, настила над реданом нет.

Первые минуты сражения прошли в вялой перестрелке с больших расстояний, саперы старались не тратить патроны зря. Лорд Вулси, сквозь зубы поругиваясь на неудобство трехлинейки, занимался штучной работой – на охотах в Слоу-Деверил холл он снимал куропатку с двухсот сорока ярдов, а это прекрасный результат. Точность винтовки Мосина, разумеется, заметно уступала шедеврам лучших мастеров Европы, находившихся в оружейной комнате фамильного замка, но приноровиться можно было.

Четверть часа спустя стало окончательно ясно: это окончательный и бесповоротный конец – двух саперов убило, шестерых ранило, австрийцы провели грамотную рекогносцировку и атаковали сразу с нескольких направлений, прикрываемые плотным огнем с дальней позиции.

– Что-то происходит! – вдруг заорал граф, одновременно перезаряжая трехлинейку. – Ева, да пригнитесь же!.. Вы ничего необычного не чувствуете?

– Жарко, – непонятно ответила мадемуазель Чорваш. – Все вокруг будто в огне, я это физически ощущаю! Курган!

– Нет, не курган! Нечто другое! Землю под ногами встряхивает!.. Ах ты, гадина!..

Свистнула пуля, по касательной задевшая Баркова чуть выше локтя.

– Да пустите же, ерунда! Крови почти совсем нет, легкий ожог! Голова кружится…

Перед взглядом его сиятельства все поплыло – что за напасть? И при тяжелейших ранениях в Манчжурии всегда оставался в сознании, а тут из-за ничтожной царапины повело, будто пьяного извозчика!

Царапина ни при чем, все обстоит иначе – неизвестная сила выплеснулась из ранее запертого источника.

Стороннему наблюдателю могло показаться, что над ограниченным Днестром полуостровом шириной в несколько верст разошлась кольцеобразная волна горячего воздуха, искажающего привычный облик зримого мира – такое марево поднимается над нагретым солнцем гудроном или черепичными крышами в южных городах. Тотчас возник странный звук – поначалу тихий свист, похожий на тот, что слышался при открытии гробницы, затем свист перерос в закладывающий уши вой, но принадлежащий не живому существу, а природному явлению – урагану, смерчу или торнадо.

Утро было ясным и спокойным, ветерок налетал со стороны возвышенностей, с северо-востока, день обещал быть ясным, без единого облачка. Откуда взялись резкие, едва не сбивающие с ног порывы, поднявшие волнение на Днестре и закручивающие в вихорьки пыль с сухой травой, объяснить не сумел бы никто. Это напоминало хамсин в Палестине или Аравии – жаркий, обжигающий кожу ветер, швыряющий в лицо мусор и песчинки.

Забеспокоились драгунские лошади, животные стократ острее человека чувствуют незримую опасность, истекающую из сфер, человеческому разуму не постижимых. Выученные боевые скакуны, привыкшие за годы службы к ружейной стрельбе и грохоту орудий на маневрах, к безусловному послушанию и командам хозяина, вдруг понесли, обуянные ужасом, – сдержать удалось едва половину. Сбрасывали всадников, били копытами, исходили пеной, потом смешались в табун и вихрем пронеслись в сторону Усти.

Ни о каком продолжении боя в такой обстановке и речи быть не могло – особенно когда на фоне воющего ветра послышались иные звуки, не то удары в гигантский барабан, не то поступь какого-то чудовищного существа.

– Ложись, ложись! – неимоверным усилием воли Барков сбросил навалившуюся одурь. Пинками отогнал саперов от амбразур. – Головы не поднимать! Джера-алд! Да проснитесь же! Ева! Бросьте маузер, он вам теперь не поможет!

– Это верно, – кивнула смертно побледневшая венгерка. – Вы хоть понимаете, что делается, граф? Посмотрите вторым взглядом! Нашим!..

Его сиятельство зажмурился, отбросил ненужные мысли и эмоции, постарался максимально сосредоточиться.

Три ярких световых линии сошлись в радугу, преобладали алый и лимонно-оранжевый цвета, но все сильнее и сильнее нарастала доля холодного сине-голубого, водопад лазури изливался сверху, с небес, стекаясь лучиками к одной-единственной точке подобно звезде, втягивающей в себя чужой, не принадлежащий ей свет. Зрелище потустроннее и захватывающее, прежде не виданное.

Хочется окунуться в этот свет, прийти к нему, впитать его…

– Да что с вами?! – Евангелина с размаху влепила графу оплеуху, оглушительную, как пушечный выстрел. Дама, а рука будто у гренадера. Синяк на скуле останется. – Вернитесь!

– Я вернулся, – прохрипел Барков, очнувшись. – Хотите знать правду? Вся компания в сборе! Включая вашего зубастого приятеля с берегов Рейна! И он набрал достаточно силы, чтобы воплотиться!

Второй эскадрон двенадцатого драгунского полка принца Евгения Савойского терпел сокрушительное и безусловное поражение. Сражаться с таким противником кавалеристы Австро-Венгрии не умели, да и не могли.

– Пресвятая дева, спаси, сохрани и огради, – только и вымолвил слегка очухавшийся Робер де Монброн. – Фафнир… Проклятая скотина! Пришел на зов!

На поле между реданом и лагерем бесновалось удивительное существо – огромных размеров змей с четырьмя лапами и сложенными на спине крыльями, да только его истинный, плотский облик могли видеть одни лишь обладатели «дара», прочие же замечали серовато-серебристую туманную тень, имевшую вид дракона, будто срисованного с гербовых щитов старейших дворянских семей Европы.

Обезумевшие лошади удрали все до единой, и тем всадникам, что сумели удержаться в седлах, следовало потом до конца дней возносить хвалу Господу Богу за вразумление эскадронных скакунов, чьи древние инстинкты оказались сильнее благоприобретенного послушания. Безлошадным повезло меньше.

Вернее, не повезло совсем.

Началась беспорядочная пальба – в воздух, в своих, в любую тень. Трава покрылась изморозью, при дыхании появлялся пар, теплое августовское утро заместилось морозными сумерками.

Мир терял краски, становясь монохромным, будто гравюра в старинной книжке – только два цвета, черный, белый и множество полутонов, в которых люди выглядели вышедшими из могил призраками, деревья расползающимися пятнами тумана, а солнце – слепяще-ярким угольным диском. А главенствовало над этим странным универсумом единственное существо, обладающее своим, уникальным цветом – разъяренный золотой дракон…

– По мне, так лучше австрияки, – бормотал граф, наблюдая за происходящим. – Хоть десять эскадронов, хоть дивизия, хоть корпус – один против всех выйду, слово чести…

Дух Разрушения занимался тем, к чему и был предназначен извечно – убивал. Изощренно, методично и стремительно. Однако и приведенное слово – «убивал» – тут малоуместно, ибо нельзя обвинить в предумышленном убийстве слепую стихию. Никто не обвинит в таком преступлении человека, прихлопнувшего надоевшую и мешающую козявку…

Обычный дракон из чудесных сказок, атакуя противника, должен бить лапами и хвостом, дышать пламенем, хватать противника зубами – как и всякое живое существо. Фафнир живым не был – мыслить и сознавать свое бытие еще не означает быть по-настоящему живым, – он действовал иначе. Змей воздействовал на разум и человеческую плоть своей таинственной силой, заставляя людей уничтожать самих себя.

Острие хвоста мимолетно коснулось драгунского ротмистра, и так уже скатывающегося к безумию. Ротмистр вытянулся, будто на строевом смотре, уставился невидящими глазами в небо с черным солнцем, выхватил саблю, взялся обеими руками за лезвие и медленно-медленно перерезал себе горло справа, еще успел почувствовать, как на смертном холоде пальцы оросились горячим – кровью из артерии…

Рядовой Стеклы из Градца-Кралове взорвался изнутри, будто снаряд проглотив. Его разметало в клочья, от человека осталось лишь мокрое алое пятно, кости обратились в слизистую взвесь.

Обер-лейтенант фон Баттен, недавно ходивший к русским парламентером, увидел перед собой золотую оскаленную морду невиданного монстра, сказал по-немецки: «Да, я это сделаю…» и застрелился последней пулей, предварительно убив семерых сослуживцев, не оказавших никакого сопротивления.

Вахмистр Мариан Халевский из Лемберга подобрал валявшийся у ног острый камень, выколол им себе оба глаза и умер через несколько минут от болевого шока.

Рядового Штудента в единый миг охватило холодное белое пламя, сохранившаяся искра разума подсказала ему, что следует упасть на землю и попытаться сбить огонь. От Штудента остались только жирный серый пепел, немедля подхваченный ветром, несколько оплавившихся пуговиц и деформированные страшным жаром металлические части карабина.

Рядовой Фолькер вспорол себе живот.

Рядовой Хайнеге умер мгновенно, от разрыва аорты.

Рядового Лукача ударом невероятной мощи отбросило в Днестр и он утонул, пускай и умел плавать: были сломаны все ребра, ключица и позвоночник.

Капитана Валишевского увлекло в странный водоворот, бешеный серый вихрь. Очнулся он живым и здоровым на каменистой равнине и увидел два заходящих солнца: багровое и золотистое. В воздухе сильно пахло нашатырным спиртом. Дальнейшая судьба Валишевского неизвестна.

Кошмар продолжался совсем недолго – от силы десять минут, растянувшиеся для наблюдателей на часы; перед глазами Евы, графа Баркова и прочих концессионеров всё происходило медленно-медленно, Фафнир будто приостановил течение времени, давая своим давним противникам возможность насладиться зрелищем.

Что и говорить, спектакль произвел неизгладимое впечатление. Дух Разрушения наглядно продемонстрировал свою необозримую мощь. Наслаждайтесь, господа.

Закончив расправу, золотой дракон потоптался на поле и вдруг улегся, обернувшись хвостом, в точности уподобившись кошке. Затих. Всем кроме Баркова и Евы казалось, что неподалеку от Траянова вала на землю спустилось облако причудливой формы, напоминавшее огромного крылатого змея.

– Мне чудится, или это приглашение к разговору? – первым сообразил Джералд. – Бояться нечего, пожелай Фафнир немедленно убить нас, он бы это давно сделал. Граф, прикажите всем не двигаться с места и желательно даже не шевелиться. Я пойду к нему.

– Мы все должны пойти, – отозвалась Ева. – Вы придумали хорошее слово для обозначения нашей компании, милорд, – «концессия». Хорошее, однако неправильное. Мы семья. Гунтер, Гернот, Гихзельхер, Кримхильда. Зигфрид. Хаген. Фафнир. Сага о Нибелунгах не завершена, последние строфы не написаны. Идем. Я его не боюсь.

– Поручик? – угрожающе произнес Барков. – Сидите здесь тише мышей, незаметнее блох! Чтоб ни шороха!

У белого как полотно Львова хватило сил только согласно прикрыть веки.

– А вот и Хаген, – вытянула руку Евангелина, спустившись с вала. – И Тимоти с мсье Вершковым… Будет тихая семейная встреча, вам не кажется? Бургундцы и их фамильное проклятие. Наше проклятие.

– С виду он не такой и страшный, – пробурчал Робер, не выпускавший из руки пистолет. – Так, клочок тумана. Морок.

– Ты не видишь истинной сущности.

– И вовсе не жажду. Если мы против ожиданий останемся в живых, поеду на целый год в Люцерн или Карлсбад, в санаторий для нервических больных. Причем лечение обойдется в целое состояние.

– Раз ты способен шутить, значит, не всё потеряно.

Грязные, оборванные и взъерошенные концессионеры выглядели не ахти – лорд Вулси, при любых обстоятельствах поддерживавший лоск истинного джентльмена, и тот ныне походил на бродягу из сомнительных кварталов пролетарского Ист-Энда.

Блистал один только Хаген из Тронье – высокий, соломенноволосый, с бездонно-голубыми спокойными глазами, окладистой короткой бородой и королевской осанкой. Одет он был конечно же в прежний «колониальный» костюм Ойгена Реннера, песочные брюки и курточку-френч с карманами, но поверх нее сияла испещренным тонкой гравировкой металлом лорика Вёлунда, а в левой руке был круглый щит, от которого волнами исходило тепло…

Тепло и ярко-алое свечение, в противовес льдисто-лазурному мерцанию Фафнира.

– Живы-здоровы? – искренне обрадовался Тимоти, ничуть не обращая внимания на дракона. – Видели, тут такое было?!

– Помолчи, – веско сказал Хаген. – Не время пустословить. Он позвал нас.

Нависавший над «бургундской семьей» вязкий сгусток марева начал уплотняться и съеживаться, принимая видимую глазу форму – на этот раз дракон решил обойтись без изысков и ненужных реприз, выбрав для телесного воплощения любимый им облик карлика-дверга Альбриха, еще одного загадочного героя «Саги о Нибелунгах», связанного с сокровищами мистическими узами…

Маленький, в половину человеческого роста, но, что называется, «поперек себя шире». Не толстый, не дородный, а именно очень широкий. Плечи вполне соотносились с ростом существа – фантастически коренастый крошка, в темно-зеленой одежде, с черной бородищей до пупа, в руках тяжеленный двулезвийный топор-лабрис.

На седеющих жестких волосах красуется остроконечный колпак, украшенный золотым символом – пылающий древнескандинавский дракар, Нагльфар – корабль мертвых, который однажды придет из Нифельхейма с огненными великанами на борту, чтобы начать Последнюю Битву и повергнуть богов…

Глазки маленькие, глубоко запавшие и холодные-холодные, как два сапфировых осколка. Взгляд бесстрастный и ничего не выражающий. Не-живой.

– Хайлс, – низко сказал карлик, глядя только на Хагена.

– Сигис хайлс, Фафнир-дрэки, – с исключительной вежливостью ответил бургундец, но традиционного поклона не последовало, лишь кивок. Знак уважения к противнику и не более. – Эк’эмн Хаген-ярл эйн Тронье-фюльк…

– Эк кенна…

– Ничего не понимаю, – прикрыв губы ладонью, сказал Барков Евангелине. – Что это за язык?

– Наречие наших предков. Так говорили в эпоху Аттилы и бургундских королей, какой-то диалект готского… Фафнир не желает учить языки современности, они ему не интересны. Дракон живет только прошлым, не веря, что его времена давно миновали…

– Ошибаешься, женщина, – вдруг сказал карлик, метнув взгляд на Евангелину. Расслышал. Говорил он теперь не на готском или бургундском, а употреблял совсем иное наречие, понятное всем. Древнейшее, изначальное, первоязык. Тот, что унаследован каждым живым, и достаточно услышать первые звуки, чтобы вспомнить. – Я был всегда, Кримхильд, и останусь навсегда. Я вне времени. Я не помню, когда родился, и не знаю, когда умру. Ты слышала, Кримхильд?

– Тогда почему ты преследуешь нас?

– Это вы меня преследуете. Это вы хотите моей гибели. Это вы. Не я. Вы. Вы. Вёлунд. Вы. Кримхильд. Вёлунд.

Карлик говорил все более отрывисто. Обвиняя. Обличая. Жалуясь.

– Уйдите, уйдите прочь смертные, не нужно… – гудело в головах концессионеров. – Уйдите!

– А что ты предложишь взамен? – громко перебил стенания Хаген. – Я знаю, драконы держат слово! Всегда! Предложи выкуп!

* * *

– …Да что ж тут случилось-то? – потрясенно сказал сам себе подъесаул Федор Ванников, командовавший казачьей полусотней, отправленной из Ярмолинц к югу, прояснить текущую обстановку в районе Каменца.

Двенадцатую кавалерийскую дивизию подняли по тревоге еще ночью, но командование пока выжидало, не начиная решительных действий. Донцы прошли через Мукаров и Соколец на Крушановку и Баговицу, в обход губернского города, взяли в плен троих заблудившихся австрияков-драгун, которые отбились в утреннем тумане от своего эскадрона. Отправляя дозорные разъезды, выяснили, что неприятель продвинулся до Белина и Залесец, и по достижению днестровского рубежа собрались было обратно, но…

Галопом примчался хорунжий Щегольков и срывающимся голосом доложил подъесаулу, будто в полуверсте к западу было сражение, замечена русская пехота, совсем немного, взвод или два. И много австрийцев. Мертвых.

Зрелище и впрямь было жутковатое – когда полусотня рысью прибыла на место событий, Ванников натянул поводья, останавливая коня, и скомандовал дальше не двигаться. Сдвинул фуражку на затылок, закрутил пальцами чуб, пытаясь сообразить, что здесь произошло. Ничего путного на ум не приходило.

Справа и чуть выше, в отдалении, несколько больших военных палаток французского образца, такие поставлялись и русской армии. Дальше, в сторону реки, нечто напоминающее остатки крепостного вала, около него собрались десятка два-три военных в гимнастерках болотного цвета: точно, свои. И, кажется, несколько гражданских.

Поле же было усеяно телами в синих драгунских куртках и общих для австро-венгерской кавалерии краповых брюках для верховой езды, перепутать невозможно. На первый взгляд, здесь полег целый эскадрон, однако конских трупов мало, от силы двадцать. Человеческих же далеко за сотню. Некоторые растерзаны так, будто в них заряд шрапнели прямой наводкой попал, у других никаких видимых повреждений.

Что за чудеса? Опытный взгляд сразу определит, кроме настоящего боя тут случилось и нечто другое…

Осторожно объехали по берегу, стараясь не приближаться к мертвым. Подъесаул заметил, что лошади чуть всхрапывают, будто учуяли опасность, но только не прямую, а отдаленную; вроде запаха волка.

– Поручик Львов, пятый саперный батальон, – откозырял серый лицом военный инженер. – Вы очень вовремя, господин подъесаул, у меня раненые…

– Раненые? Сколько? Хорошо, сделаем конные носилки, отвезем хотя бы в Ушицу… Кто эти штатские?

– Позвольте мне объяснить, – вышел вперед Барков. – Эти господа из Североамериканских Соединенных Штатов, ученые – занимались здесь раскопками. Джералд, у вас документ с подписью губернатора в бумажнике? Дайте…

Худо-бедно объяснились, граф оказался достаточно убедителен, да и Ванников не горел желанием вникать в подробности. Даже не обратил внимания на очевидную несуразность краткого рассказа о недавней стычке с австрийскими драгунами и употреблении гранат с удушливым газом, которым якобы и перетравили часть неприятеля. Результат-то вот он, перед глазами: саперы (с гранатами или без них) уложили целый эскадрон, понеся сравнительно малые потери.

– Да, Каменец взят, – в ответ на вопросы подтвердил подъесаул. – Ночью, после стремительной атаки и бомбардировки крепости артиллерией. Объявление войны? Не знаю, господин граф, я ж не штабной, у меня приказ – провести разведку, серьезных стычек избегать, беречь людей… Уезжали бы вы отсюда мигом, судари мои, скоро такое начнется, что и представить боязно.

– Мы собирались ехать на Проскуров…

– И думать забудьте, к северу наткнетесь на австрийцев. По берегу Днестра, на юго-восток, доберетесь до Могилева-Подольского – верст около ста получается. Там железная дорога к Одессе и Виннице. Только быстрее, пока общее наступление не началось.

– У нас только один автомобиль…

Затруднение с транспортом разрешилось неожиданно быстро, часть казаков отправилась к Усте, глянуть, как обстоят дела возле деревни и тракта на Каменец. Там и отловили полтора десятка сбежавших драгунских лошадок, разгуливавших по пшеничному полю. Великолепный трофей!

– Возьмите четверых коней, – решил подъесаул. – Выберите, какие поспокойнее, они привычны к хозяевам, чужака поначалу могут сбросить…

– А как же саперы господина поручика?

– Всех возьмем с собой, в Ярмолинцы, не извольте беспокоиться. Давайте, торопитесь… Слышите, опять где-то пушки начали бить.

– Львов! – гаркнул его сиятельство. Отвел поручика в сторону. Сказал тихо и внушительно: – Запомните раз и навсегда, Дмитрий Викентьевич, накрепко: вы ничего не видели. Совсем. И солдатам то же самое скажите. Галлюцинации. Морок. Поняли?

– Галлюцинации у состава двух взводов? – вытаращившись, прошептал Львов.

– Именно. Ваши саперы люди верные, наверняка не проболтаются. Да и кто поверит? Но если что, рассказывайте, будто и впрямь использованным австрияками газом надышались, хорошо никто не отравился всерьез… Слышали? Единственного человека, которому можно рассказать, зовут Василием Свечиным, подполковник жандармерии, из министерства. Да только вряд ли вы с ним увидитесь в ближайшее время.

– Но… Слушаюсь, ваше сиятельство. А все-таки, что это такое?

– Змей-Горыныч, поручик. Самый настоящий. Спасибо вам за все, Львов. Будете в Петербурге – заглядывайте непременно, отыщете место жительства в любой адресной книге! Прощайте.

Легкие на подъем казаки собрались мигом, походя решив главную трудность – как транспортировать раненых и пехоту: недолго думая, реквизировали для нужд армии в деревне три телеги, оставив крестьянам расписку, усадили на них саперов и рысью ушли по направлению к Ярмолинцам, на соединение с основными силами.

Концессионеры остались в одиночестве – уставшие и оглушенные утренними событиями.

– Не спать! – рявкнул Барков, заставив остальных вздрогнуть. – Ева, авто заправлено?

– Еще с ночи…

– Надолго хватит бензина? Не хватало только заглохнуть на полпути! Запасные емкости? Отлично! Прохор будет вас сменять за рулем. Я, Джералд, Тимоти и Ойген поедем на лошадях, остальные в автомобиле. Лишние вещи выкинуть, с собой только самое ценное! Ойген, артефакты упакуй, надеюсь, в ближайшее время творения Вёлунда нам не понадобятся… Шевелитесь! Нам один раз несказанно повезло, но это не значит, что фортуна останется благосклонной и далее!

Окрики Баркова подействовали. Оставили всё – чемоданы, ненужную одежду, книги, прихватив только документацию предприятия, оружие, журналы с заметками и описями да личные саквояжи. Робер сообразил взять бутылку с мятной настойкой, успокаивавшей нервы, бренди, вчерашний хлеб и копченую свинину – перекусить обязательно захочется, а до Могилева-Подольского далеко.

– От Китай-города начнется гравийное шоссе, – деловитый Прохор устроился на переднем сиденье, рядом с местом шофера и раскрыл топографическую карту. – В ту сторону мы раньше не ездили, дороги, считай, не известны… А-а, кривая вывезет!

«Руссо-Балт» сдвинулся с места и начал медленно взбираться по склону холма, над которым доселе мерцало угасающее алое зарево.

* * *

– Филистеры распроклятые! – громыхал его сиятельство, не обращая внимания на взгляды посетителей буфета могилевского вокзала. – Взял бы и расстрелял, по законам военного времени! Нет билетов! Никаких! Никуда! И ближайшие двое суток, а то и больше, не будет! Большинство поездов отменены, попасть на киевский в два ночи невозможно! Ругался, грозил – никакого толку! А начальник вокзала, тыловая крыса, пообещал сдать жандармам!

– Тише, – усмехнулась Евангелина. – Сядьте, покушайте горячего… Пока вы общались с железнодорожниками, мсье Вершков подал разумную идею. Телеграфировать в губернию невозможно, там австрийская армия теперь, на приказы знакомого нам одесского обер-полицмейстера здесь никакого внимания не обратят, значит, надо обращаться на самый верх… Тимоти с Прохором ушли в отделение телеграфа. Полиция, между прочим, проверяла паспорта – полагаю, приняли за шпионов.

– И что? – подозрительно спросил Барков.

– Пока ничего. Вон, видите городовой при входе расхаживает, бросая угрюмые взгляды? Наблюдает.

– Еще бы, – сказал Джералд. – Наверное, в этом тишайшем городке со времен Ноя и Моисея не видели таких оборванцев, явившихся на автомобиле и лошадях с седлами австрийского образца с гербами дома Габсбургов. Я бы на месте констебля обязательно проявил интерес.

– Констебль… – граф сплюнул. – Как объяснились?

– Сказали правду. Беженцы, трофейных коней нам предоставили казаки отдельной полусотни второго Донского казачьего дивизиона… Полицейский явно не поверил, оставил второго присматривать и куда-то ушел.

– Я знаю куда, – кивнул Барков. – За комендантским патрулем. Бьюсь об заклад, эту ночь нам придется провести в местной гауптвахте.

В словах его сиятельства присутствовала истина: первым делом шпиономания охватывает провинциальные городки. Пыльный и скучный Могилев-Подольский не исключение, прибытие наистраннейшей компании моментально вызвало нездоровый интерес как станционных служащих, так и усатых блюстителей, отлично знавших, что началась война с Австро-Венгрией – официальная нота из Вены пришла вчера вечером, а боевые действия начались всего несколько часов спустя.

Объявились Прохор и мистер О’Донован, выглядевшие, пожалуй, наиболее живописно – Вершков, красовавшийся в драной гимнастерке без погон, смахивал на дезертира, а небритый и пропыленный Тимоти выглядел героем рассказов О. Генри про бандитов Дикого Запада.

Как их не арестовали, уму непостижимо. Такая парочка и в мирное время должна обратить на себя внимание охранителей общественного спокойствия.

– Телеграмма отправлена по назначению, при нас отстучали, – сообщил Вершков. – Как обычно, на адрес общества купца Фефилова в Петербург.

– Час, может быть полтора или два, – предположила Ева. – Они всегда отвечали быстро.

– У нас нет часа, – в тон продолжил граф. – Я же говорил…

Штабс-капитан артиллерии, унтер-офицер и четверо нижних чинов, к винтовкам примкнуты штыки. Как на картинке. В буфете повисла нехорошая тишина.

– Господа, – штабс-капитан козырнул. – Извольте пройти за мной. Для выяснения личностей.

Шестьдесят восемь минут спустя в гарнизонную комендатуру Могилева-Подольского ворвались красный как вареный рак городской голова, начальник полиции с чинами управления и предводитель дворянства. Был спешно вызван командир гарнизона.

– …Полагаю, для России далеко не все потеряно, – хохотал потом Барков, попивая шустовский коньячок в вагоне первого класса. – Нет, вы видели их рожи, господа? Пардоннэ муа, но есть впечатление, что чиновникам вставили в зады трубочки и включили паровой насос, так, что глаза из орбит вылезали!

Это действительно напоминало кинематографическую комедию: концессионеров извлекли из цепких лап господина штабс-капитана, искренне считавшего, что эти престранные господа и мадемуазель если не тайные агенты, то уж точно лица, подлежащие тщательной проверке контрразведкой.

Ничего не вышло, его благородие остался разочарованным. Задержанных со всем возможным почтением препроводили обратно на вокзал, где на время устроили в салон для благородной публики и снабдили не скверной едой из буфета, а специально заказанным в ресторации ужином.

В это время на запасных путях готовился литерный: паровоз серии «Ж», вагон-люкс из резерва узловой станции и вагон для вооруженной охраны, наличие каковой предписывалось так же строго, как и полное обеспечение провиантом вплоть до самого Чернигова, где господ примет под свое покровительство специальный отряд министерства внутренних дел, спешно выезжающий из Петербурга.

Концессионеры устроились в мягком «Пульмане», приняли подарки от местной власти в виде корзин с пирогами, жареным гусем, овощами, бутылками с вином и кой-чем покрепче. Свистнул окутанный паром локомотив.

– Запомнить в точности, – рычал Барков на гарнизонного подполковника перед самой отправкой. – А лучше запишите в книжечку! Авто «Руссо-Балт» передать в распоряжение военного инженера поручика Львова из саперного батальона гарнизона Каменца-Подольского! Сейчас он должен находиться в расположении… Записываете?

– Точно так, ваше сиятельство!

– И чтоб найти его беспременно!

– Слушаюсь, ваше сиятельство!..

По линии передали экстренные депеши – литерный должен проходить без единой задержки, не пропуская и воинские эшелоны. Путь кратчайший, Могилев-Винница-Фастов-Киев-Чернигов. На стоянках при получении локомотивом воды и заменах паровозов – следить за составом пристально, посторонних не допускать!

– …Вот честное благородное слово, не верится, – Тимоти первым взялся за пристальное изучение корзин с провизией, сразу обратив внимание на красно-золотую этикетку с надписью «Н. Шустовъ и сыновья». – Робер, возьми мой нож, разрезай гуся… Прохор, сбегай к кондуктору с рюмками! Столовые приборы на столе в купе не поместятся, будем кушать руками… Так вот, джентльмены и леди: не верится! Выбрались! Живыми и здоровыми!

– Не совсем здоровыми, – уточнила Ева. – Алексея Григорьевича ранило в руку, у мсье Монброна нервы…

– У меня нервы? Да я спокоен, как Бонапарт перед Аустерлицем!

– А почему, извиняюсь перед господами, сегодня ногти до мяса обгрыз?

– Не будьте вульгарной, мадемуазель! Я клерк, а не солдат! Думаете, это очень приятно, когда против тебя с саблями наголо выходит армия одной из крупнейших империй Европы? Среди нас всего двое военных, пусть и отставных – его сиятельство и мсье Вершков!

– Я ведь всерьез думал, голов не сносим, – подтвердил Барков. – Пяти или шестикратный перевес в силах! Наверняка и больше, посчитать не удосужился. Чудо ведь спасло, как и говорили…

После слова «чудо» концессионеры примолкли. Избавил от неудобной паузы Прохор, притащивший набор рюмок и стаканы для оранжада.

– Подвиньтесь, доктор, пожалуйста, ноги не держат. Ехать нам сколько? Часов двенадцать? Ах шестнадцать? Сейчас покушаем, выпьем и поспим хорошенько, верно, господа?

– Я мечтаю о ванне, – вздохнул лорд Вулси, наблюдая, как Тимоти разливает коньяк. – Окажись здесь Фафнир, загадал бы одно-единственное желание – глубокую-глубокую горячую ванну, лавандовое мыло и…

– Хватит с нас на сегодня желаний, – хмуро перебил Ойген. – Выкуп мы получили. Теперь ни дракон, ни его проклятие над нами не властны. Песнь о Нибелунгах закачивается.

– Разве? – возразила Ева. – Фафнир остался. Его сущность неуничтожима. Нельзя убить дракона. Зигфрид, взяв меч Вёлунда, тогда лишь заставил Фафнира покинуть материальное тело… Нельзя убить ветер или дождь.

– Но можно от них защититься, – сказал в ответ Барков. – Наш дружок-дракон – не абсолютное зло. Не Люцифер и не Мефистофель, не Падший ангел, не антитеза Господу Богу. Он – стихия… Стихия, изначально назначенная разрушению. Раз есть стихии творящие и созидающие – музы, вдохновляющие поэтов и живописцев, ангелы, дающие женщинам радость материнства, да в конце концов обычные зернышки, и которых проклевываются васильки на поле! – следовательно, должна иметься и противоположность! Мир в равновесии. Сколько белого, столько и черного.

– …Да только нельзя позволять черному доминировать, – сказал Джералд. – Хорошо, пускай – Фафнир это часть Универсума. Но ведь не зря Вёлунд создавал свое оружие! Оружие, на чей зов и пришел дракон, увидев в нем смертельную опасность для себя!

– Равновесие, – подтвердил Ойген. – Вёлунд-кузнец стремился к гармонии мира, создавая свои доспехи, изначально предназначенные для богов Асгарда. Вёлунду нравилась материальная вселенная, он стремился ее сохранить – что-то противопоставить силам хаоса, перебороть пророчество Вельвы и не допустить Рагнарёк, когда разрушение возьмет верх над упорядоченностью. Вот вам и тайна клада Нибелунгов. Как все оказалось просто…

– Просто? – почесав в затылке, переспросил Тимоти. – Это может быть вам, людям, глубоко чувствующим, просто. А я обычный парень из Техаса. Вот мистер Вершков такой же, хоть и Оксфорда не заканчивал. Объясните на пальцах! Что мы раскопали?

– Тимоти, дружище, – вздохнул Ойген Реннер. – Когда-то давно существовал совсем другой мир. Не такой, как сейчас. Когда Творец на долгое время устранится от своего творения, оставив его на попечение «серых ангелов», существ, оставшихся нейтральными во время битвы Люцифера и Бога, после которой Восставший был низвергнут за пределы мира в место, называемое «адом».

– Это я знаю.

– Так вот. «Серые ангелы» были сосланы в тварный Универсум. К нам. Людям. Учить, помогать, покровительствовать. Этих ангелов именовали богами – Один, Зевс, Меркурий, Иштар, Осирис… Одни справлялись, другие нет. Я понятно объясняю?

– Вполне.

– Но кроме богов были и другие силы. Стихии. Вроде Фафнира. Богам не подвластные. Боги решили, что стихии, особенно разрушительные – противники, враги. И надо создать оружие против них. Оружие, способное остановить или усыпить стихию. У Вёлунда – думаю, он был «серым ангелом», – это получилось. Зигфрид сделал так, чтобы Фафнир заснул… Но перед этим артефакты Вёлунда успели разойтись по всем сторонам света. Зигфриду достались шлем и меч, Аттила отобрал у кого-то из римлян, не знавшего, каким сокровищем обладает, лорику и щит, куда подевались остальные предметы, пока не известно… И Аттила сумел использовать попавшие к нему в руки волшебные вещи.

– Как и ты нынешним утром?

– Верно. Не появись Фафнир, резни удалось бы избежать – щит заставил бы драгун уйти… Но проклятие Нибелунгов учуяло, что пробудилась направленная против него сила, и прилетел договариваться.

– Так! – воскликнулТимоти. – Есть подозрительная нестыковочка! А что ж ты не взял у присутствующего здесь Джерри шлем с мечом, – куда более сильные, по твоему же утверждению! – и сразу не использовал против дракона? Еще в прошлый раз? На Рейне?

– Потому что они фальшивые. Идеально выполненные копии.

– Что? – вытаращился лорд Вулси. – Как фальшивые? Почему ты мне не сказал? А где тогда настоящие?

– Об этом знает только Хаген. Который теперь снова заснул. Мне, Ойгену Реннеру, он об этом не рассказал. Заметил только, что слишком много белого в мире – тоже плохо. Он их спрятал, когда убил Зигфрида, начавшего сходить с ума от осознания собственного всемогущества. Хаген оказался самым дальновидным и разумным из всей… Кхм… Ева, как вы говорили?

– Из всей нашей бешеной семейки, – твердо сказала Евангелина. – Да-да, господа. Предлагаю поднять тост за семью. За нас. За Нибелунгов.

– А мы с Прохором тогда кто? – хитро улыбнулся Барков.

– Вы? Этцель с сыном. Подходит?

– Ох, братец Прохор, вот нас и породнили мистическими узами. Пьем стоя, господа. За невероятное семейство! Между прочим, Кримхильда, вы-то собираетесь за Этцеля замуж?

– Зная вас, граф, я над этим любопытным предложением подумаю.

Литерный прогрохотал через разъезд Вендичаны и ушел в ночь, к Киеву.

* * *

Петербург встретил курьерский из Чернигова августовской грозой и ливнем. Состав прибыл в столицу по Московско-Виндавской железной дороге и остановился у первого перрона Царскосельского вокзала, что на Загородном проспекте, возле Семеновского плаца и ипподрома. Господ концессионеров препроводили к боковому выходу, усадили в автомобили и повезли прямиком в знакомую «Викторию», где уже были подготовлены номера.

– Отдыхайте и ни о чем не заботьтесь, – сказал Баркову незнакомый жандармский капитан, встречавший путешественников на вокзале. – Как погляжу, багажа у вам нету вовсе?

– Один небольшой ящик, мы предпочтем взять его с собой.

– Как угодно. В отеле предоставлен открытый счет, все будет оплачено министерством двора. Господин Свечин просил передать, что зайдет завтра во второй половине дня. И пожалуйста, не покидайте пока гостиницу, к иностранцам в городе отношение настороженное.

– Я могу жить у себя на квартире, на Каменноостровском.

– Извините, но таковы инструкции господина подполковника. Все необходимое вам немедленно доставят.

Под «необходимым» подразумевались более чем насущные вещи – бритвенные приборы, приличная одежда, дамские принадлежности для Евангелины, папиросы, в конце концов обычнейшее нижнее белье! Ничего ведь не осталось!

– Дом, родной дом, – процитировал Джералд известного английского поэта, узрев в номере накрытый стол с легкими закусками и роскошный банный халат. – Бог мой, снова утренняя газета, цейлонский чай со сливками, одеколон и сигары после ужина! Старею, ничего не поделаешь – хочется комфорта.

– Между прочим, относительно газет, – любознательная Евангелина забрала у консьержа все имевшиеся в наличии издания. – За последние дни мы пропустили множество интереснейших событий!

– Позже, позже, – взмахнул руками лорд Вулси. – Мадемуазель, давайте разойдемся по своим комнатам, приведем себя в порядок и лишь затем примемся за прессу!

Ева не зря сразу же вцепилась в «Санкт-Петербургские ведомости» и некоторые иностранные издания, еще не запрещенные цензурой, начавшей зверствовать немедленно после введения военного положения. Если в Российской империи, даже после начала войны с Австро-Венгрией и неслыханной перетряски в среде высшего дворянства и чиновничества, уже закончившейся несколькими громкими смертными приговорами за измену, обстановка оставалась сравнительно спокойной, то Европа полыхала.

Обстановка на австрийском фронте складывалась для русских благоприятно, особенно после заявлений Николая Николаевича и кайзера Германии Вильгельма о взаимном нейтралитете – по сведениям, кайзеррейх оказывал на Вену сильнейшее давление, с целью немедленно заключить перемирие и признать бессмысленность этой авантюры, на которую спровоцировали Франца-Иосифа определенные круги.

Австрийцы продвинулись вглубь территории неприятеля немногим более чем на сорок верст, наступление Первой австро-венгерской армии у Красника было успешно отражено, Люблин-Холмская операция продолжалась, на прочих участках фронта шли позиционные бои местного значения.

Всеобщую мобилизацию царь Николай III так и не объявил, мобилизовав только два южных военных округа с целью сдерживания австрийцев и нанесения контрударов. На германской границе всё было спокойно – немцы не стали поддерживать союзника, отговорившись «высшими государственными соображениями» и «нежеланием потакать проискам англичан».

На Западе же дело обстояло прямо наоборот – вся мощь кайзеррейха сосредоточилась против Франции. Был занят Люксембург, после отказа Бельгии пропустить германскую армию через свою территорию последовал очередной ультиматум, объявление войны и, как следствие, вступление в общую схватку Англии, гарантировавшей бельгийский нейтралитет.

– Это же ужас, – ошеломленно качал головой Барков, когда вся компания собралась в номере Джералда к позднему обеду. – Считая Россию, пока что сдерживающую австрийцев, в войну вступили уже восемь государств… Немцы взяли Льеж и Антверпен, англо-французская армия потерпела тяжелейшее поражение в приграничном сражении в Арденнах, путь на Париж открыт…

– Только не это! – простонал Робер. – Мне надо домой! Я дал телеграмму маменьке, мадам Монброн пишет в ответ, будто правительство собирается эвакуироваться в Бордо! Чертовы пруссаки! Извините, доктор.

– Я не пруссак, я саксонец.

– Никуда ты не поедешь, – пресек стенания Робера Джералд. – По-моему, сейчас самым безопасным городом Европы является Петербург. Война скоро кончится, а сейчас отправляться в Париж невозможно! Железной дорогой через Германию и Австрию ты не попадешь, это враждебные государства. Балтийское море опасно. Только пароходом через Одессу и Севастополь в Марсель, но… Словом, пока остаешься с нами. И точка.

– Я бы тоже вернулась в Будапешт, – задумчиво сказала Ева. – Можно через Румынию. Но лучше подождать, когда это безумие окончится. Алексей, скоро, по-вашему?

– К зиме. Наверное.

– Что же, полгода сидеть в Петербурге за счет русской казны? – вздохнул Робер.

– Мой юный друг, – хмыкнул Тимоти. – Ты слышал, что говорил капитан тайной полиции? «Открытый счет». Наслаждайся жизнью. Хватит, мы навоевались вдоволь. И сделали все, что смогли.

* * *

Двадцать дней спустя.

Здание Нового Эрмитажа, Миллионная улица.

31 августа 1914 года

– Господин подполковник, – тихо и нервно говорил Джералд его высокоблагородию. – Все это, конечно, великолепно, но устраивать эдакое представление во время войны все-таки несколько бестактно…

– Милорд, высочайшее повеление, тут ничего не поделаешь, – добродушно улыбнулся Свечин. Подполковник был при полном параде, со всеми орденами, но не в жандармской синей форме, а в малахитово-зеленой, гвардейской. – Вы желали мировой славы? Хотели войти в историю и в учебники? Пожалуйста, возможность предоставлена.

Три музейных зала Императорского Нового Эрмитажа были отданы под открывавшуюся сегодня сенсационную выставку – «Сокровища Аттилы». Готовили ее спешно, привлекая самых выдающихся ученых мужей, Академию наук, московский Исторический музей, «Общество истории и древностей». Показательно пригласили заграничных светил, в основном из нейтральных стран и Германии. Прибыли гости из САСШ (через Дальний Восток, по Транссибу), итальянцы и даже представители Ватикана.

Был объявлен августейший патронат.

Господин Свечин, которому изначально и принадлежала мысль использовать обнаруженные в Подолии древности в целях пропаганды, о чем прямо и сказал концессионерам: «Господа, пускай их увидят те, для чьего взгляда они и предназначены. Вы поняли, о ком я говорю. Между прочим, приглашен один ваш старый приятель…»

Отказаться было решительно невозможно. На ура идею воспринял Тимоти – как американец, он понимал силу индустрии advertising и принял в осуществлении проекта самое живое участие: давал интервью, фотографировался для газет, не забывал поминать, что частично экспедицию финансировали папашина «Техаско О’Донован ойл» и банковский дом «Монброн ле Пари» (Робер из-за этого три дня с другом не разговаривал, твердо осознавая, какую взбучку получит от маменьки) и вообще вел себя крайне непринужденно.

Баркова, как подданного России, к участию в создании вокруг изысканий ореола романтичности и патриотического подъема склонил Василий Константинович – не откажешь, нельзя. Да и дело нужное – с заговором «Приората» следует покончить раз и навсегда.

Остальные предпочитали чрезмерно себя не афишировать: несколько скупых слов главному редактору «Ведомостей», но не более. Тем не менее имена всех концессионеров появились в газетах от Нью-Йорка до Токио, и от Берлина до Лондона. Война войной, но культурной публике интересны и другие новости.

Сразу возникли конспирологические параллели: археологи-дилетанты выпустили дух Великого Завоевателя! Верили немногие – в просвещенном двадцатом веке мистика не считалась серьезной дисциплиной. Да и сами концессионеры знали, что дело обстоит прямо противоположным образом.

Открытие выставки, способной затмить «Золото Трои» Генриха Шлимана, назначили на последний день самого ужасного августа в истории современной Европы. Джералд от выступления отказался, вместо него речь должен был произнести сам великий князь Константин Константинович, президент Императорской Академии наук – на этом настоял Сам. Причем составленная заранее речь изобиловала доказательствами подлинности представляемых сокровищ: начиная от «Хроники Юстиниана» и заканчивая рукописью Феоктиста Адрианопольского.

В зале для гостей поставили волшебный фонарь, чтобы демонстрировать фотоснимки и копии книг, на великосветское мероприятие (неслыханное нарушение традиционного этикета!) допустили репортеров и фотографов самых авторитетных изданий. Люди неосведомленные гадали, отчего вдруг сему мероприятию в столь тяжелые времена придается государственное значение.

– …И что значит «бестактно»? – продолжал Свечин, попутно наблюдая, как прочие концессионеры общаются с гостями. Даже не терпевший официальной сбруи Тимоти был при фраке и крахмальной бабочке. – Речь идет о другом. Мы словно бы говорим: вот, глядите, тайна Вёлунда у нас в руках. Попробуйте, дотянитесь… Искренне благодарю вас, лорд Вулси, за то, что доспех и щит Вёлунда теперь лежит здесь, в самом охраняемом здании империи…

Верно, центральным экспонатом выставки был сам Аттила, его ссохшаяся мумия, укрытая многогранным стеклянным колпаком. Музейные декораторы представили его в том виде, в каком Бич Божий и пребывал в гробнице – воссоздали по фотокарточкам. Лорика, щит в ногах, рука сжимает рукоять клинка…

– Смотрите, император, – подполковник чуть тронул Джералда за плечо. – Сейчас публику пригласят в зал.

Николай Николаевич вошел с небольшой свитой из гвардейских офицеров. Государь очень высок, почти на голову выше любого гвардейца. Рядом государыня-императрица Анастасия Николаевна, сопровождаемая тремя камер-фрейлинами.

Церемониймейстер поднял было жезл, но, увидев отрицательный жест царя, остановился. Не время так не время.

– Джералд Слоу, лорд Вулси, – произнес Николай, подойдя к главе концессии. – Рад принимать вас у себя в гостях.

– Благодарю, сир. Это огромная честь для меня.

– Свечин, соберите остальных, – повернулся к подполковнику Николай Николаевич. – Я хотел бы переговорить, в Мраморной комнате… Свечин, вы слышали? Всех до единого.

– Слушаю, ваше императорское величество.

Комната для отдыха посетителей музея находилась рядом – проходишь под арку коридора, первая дверь. Видимо, беседа была запланирована изначально, шесть офицеров охраны.

Его высокоблагородие привел участников концессии через минуту. Как и было приказано – всех. Включая Прохора Вершкова, неотлучно сопровождавшего барина.

Николай Николаевич прошелся от стены к стене, заложив руки за спину и глядя себе под ноги. Еве подумалось, что монарх слегка напоминает журавля – сухощавый, огромный рост, седые волосы…

– Вот что, господа. И вы, мадемуазель, – царь поднял голову и внимательно осмотрел каждого. Глаза у него крупные, голубовато-серые. На Романовых и тем более на племянника Ники новый император похож мало, он больше взял от матери, принцессы Ольденбургской. Говорил император на безупречном французском языке. – Вы хоть представляете, что натворили?

Концессионеры невольно переглянулись. Это обвинение?

– Сир, к сожалению, я не до конца понял смысл… – начал было отвечать за всех Джералд, но Николай его оборвал:

– Вы не оставили от старой Европы камня на камне, господа. Все рушится. Прежние договоры, долголетние связи, династические узы… И это ваших рук дело. Это вы смели прежний миропорядок, пусть и не преднамеренно. Я не знаю, что всех нас ждет в будущем, но хорошо знакомый всем нам мир изменился так стремительно, что никто не поспевает уследить за происходящим. Новая эпоха настала не в тысяча девятисотом году, как предполагалось. Она пришла сейчас. В эти дни.

– Сир, мы…

– Помолчите, лорд Вулси. И подойдите ко мне.

«Мне сейчас отрубят голову, – пронеслась несуразнейшая мысль. – Он возьмет саблю и…»

– Такой орден в России дают только за личную доблесть в бою и особые воинские заслуги, – Николай Николаевич взял со стола розового мрамора одну из нескольких приготовленных коробочек. – Мне доложили о случившемся в Усте. Посему я и счел возможным удостоить вас святым Георгием третьего класса. Примите и носите с честью.

– Сир, я недостоин…

– Идите с Богом. От Георгиевского креста не отказываются, ради вас в статут пришлось изменения вносить. Алексей Григорьевич, извольте ко мне…

Георгия третьей степени из рук императора получили все до единого, включая мадемуазель Чорваш и Прохора Ильича, что для него означало потомственное дворянство. Вершков был потрясен и едва сдержался от того, чтобы не прослезиться.

Затем настала очередь Свечина.

– А вас, Василий Константинович, позвольте поздравить с пожалованием генерал-майорского чина вне очереди и орденом святого Александра Невского со звездой. За всемерное участие в спасении государства Российского от небывалой смуты…

Вышли потрясенные. Евангелина машинально положила ладонь на воротничок платья. Нет, ничего не изменилось: белый крест на полосатой черно-золотой ленте никуда не пропал. Это правда.

– А что мы такого сделали? – громко прошептал Тимоти, сам трогая крест. – Это вроде ордена Почетного Легиона во Франции, точно?

– Тим, я потом объясню, – цыкнул не менее других ошеломленный Алексей Григорьевич, – Помолчи, пожалуйста, а?

Гостей, наконец, пригласили в залу. Герои дня устроились в креслах на возвышении, рядом с императором и свитскими. Великий князь Константин Константинович начал доклад.

Джералда не оставляло чувство, будто на него кто-то смотрит. Постоянно и неотрывно. Лорд Вулси троекратно обвел взглядом зал, пока не остановился на фигуре в черной сутане с воротничком священника, сидевшего в седьмом ряду, вместе с депутацией Святого Престола.

Очень некрасивый, можно сказать безобразный, пожилой человек сверлил Джералда полным темного огня взглядом. Взглядом, в котором не было ничего, кроме всепоглощающей, безграничной ненависти.

Отец Теодор Клаузен.

Вот, значит, о ком говорил Свечин, упоминая «старого приятеля».

В черных глазах старого иезуита ясно читалось одно: «Мы еще поборемся».

Джералд отвернулся и устремил все свое внимание к речи великого князя.

* * *

В солнечной, августовской небесной синеве, над затянутыми пороховым дымом полями Европы, сверкала золотистая звездочка – перворожденная и вечная стихия, Дух Разрушения, сущность без сущности, разум без единой искры любви и сострадания.

Золотой дракон Фафнир.

Приложения

I. Некоторые события в Европе после 1 августа 1914 года

– Сентябрь-октябрь 1914. Разгром армией Российской империи австро-венгерских войск в течение Галицийской битвы. После поражения Австро-Венгрия под давлением Германии подписывает временное перемирие вплоть до подписания договора в Версале.

– Сентябрь-декабрь 1914. Победоносное завершение «Плана Шлиффена». После длительных боев армия Германии осуществляет главный удар на запад, в обход Парижа, берет французов в «клещи» и принуждает их армию к быстрому отступлению на юг.

19 декабря без сопротивления взят Париж. Экспедиционные войска Великобритании разгромлены. Капитуляция Франции.

– Апрель 1915. Завершение Великой Европейской войны – Британия, Россия и САСШ предложили воюющим сторонам провести мирную конференцию. По требованию кайзера Вильгельма местом конференции назначен Версаль.

По Версальскому миру 1915 года Германии отходят две трети французских колоний и выплачивается контрибуция. Франции запрещалось иметь современные виды вооружения – боевую авиацию, бронированную технику (за исключением небольшого количества бронированных автомобилей для нужд полиции). Франция обязывалась возмещать в форме репараций убытки, понесённые правительствами и отдельными гражданами Германии и союзников в результате военных действий (определение размеров репараций возлагалось на Репарационную комиссию) на протяжении семидесяти лет.

Австро-Венгрия передавала Российской империи Галицию и Словакию, а королевству Сербия – боснийские территории.

Великобритания согласна на равный с Германией флот.

– 1917 год. Распад Австро-Венгрии на королевство Венгерское и империю Австрийскую.

– 1917–1918 годы, распад Османской империи. Россия захватывает Босфор и Дарданеллы, включая Малую Азию в состав империи. Угроза войны с Британией нейтрализуется ультиматумом кайзеррейха, готового вновь начать войну с англичанами.

– 1918 год. Отречение кайзера Вильгельма II в пользу наследника трона кронпринца Фридриха-Вильгельма. Конституционная реформа в Германии.

* * *

Концессия Джералда Слоу, лорда Вулси, сохранилась и после Великой войны. Раскопки проводились в Персеполисе, Вавилоне и Тиринфе.

В 1915 году Евангелина Чорваш вышла замуж за графа Алексея Баркова. У них было четверо детей, что не помешало Евангелине поставить в будущем одиннадцать мировых рекордов в области авиации на аэропланах конструкции Игоря Сикорского.

Тимоти О’Донован в 1921 году унаследовал компанию «Техаско О’Донован ойл», став одним из крупнейших магнатов на юге САСШ. К 1925 году доктор Курт Шпилер стал почетным директором «Хьюстонского лютеранского госпиталя».

Монброн стал председателем банка «М. ле Пари» каковым и оставался до 1963 года.

Ойген Реннер вплотную занялся исторической наукой, но, поскольку благодаря силе Хагена не был подвержен старению, в последующие десятилетия сменил несколько имен и гражданств, продолжая увлекаться тайнами древности и всемерно поддерживая Джералда в его начинаниях.

Император Николай III Николаевич после семи лет диктатуры ввел в Российской империи парламент и ограничил самодержавие по британскому образцу. Умер Николай III в 1929 году, как бездетный оставив престол младшему брату, великому князю Петру Николаевичу, царствовавшему под именем Петра Четвертого.

Известный венский художник Адольф Гитлер скончался в 1956 году в доме престарелых города Граца, оставив после себя полотна, затем продававшиеся на международных аукционах за колоссальные деньги.

Ранее осуждавшийся за революционную деятельность Иосиф Джугашвили после возрождения института патриаршества в 1916 году вернулся к религии, принял постриг и в 1934 году стал патриаршим викарием всея Руси. Впоследствии канонизирован.

Премьер-министр Италии Бенито Муссолини мирно скончался в своей постели в 1949 году.

Вторая Великая Европейская война началась зимой с 1939 на 1940 год, после аншлюса аннулировавшей Версальский мир фашистской Францией Наварры и нападения на Нидерланды.

Но это совсем другая история.

II. Как начиналась Первая мировая в реальной истории Выдержки из исследования Н. Старикова «1917. Разгадка русской революции»

Несчастье заключалось в том, что Германия была убеждена, что она могла рассчитывать на нейтралитет Англии.

С. Д. Сазонов, министр иностранных дел России

Так-то и удалось старому пиратскому государству – Англии, опять вызвать резню в Европе…

Альфред фон Тирпиц, германский гросс-адмирал

28 июня (15 июня по старому стилю) 1914 года в столице Боснии городе Сараево был убит наследник австрийского престола эрцгерцог Франц– Фердинанд. Это был обычный, ничем не примечательный визит высокопоставленного будущего руководителя империи в один из своих центральных городов. И для нас он был бы совсем не интересен, если бы в результате целой цепи подозрительных случайностей и странных совпадений, приведших к гибели наследника австрийского престола, не началась Первая мировая война.

События покушения, следствием которого стало развязывание Первой мировой войны, действительно кажутся очень подозрительными. Смерть эрцгерцога была очень нужна.

– Агенты охраны, приехавшие вместе с будущим преемником 84-летнего императора Франца-Иосифа I, почему-то остались на вокзале.

– Несмотря на то что один из террористов – 18 летний Неделько Габринович бросил в кортеж бомбу (ранившую двадцать человек в толпе и двух офицеров из свиты наследника), не было внесено никаких изменений в подготовленную программу визита.

– Не было принято никаких дополнительных мер безопасности, кортеж автомобилей поехал обратно тем же самым путем;

– Водитель переднего автомобиля сбился с пути и случайно повернул не на ту улицу, где машина, въехав на тротуар, остановилась. Следом за ней встал и весь кортеж, а затем на малой скорости задним ходом попытался выбраться из получившейся пробки.

– Двигаясь таким образом, автомобиль эрцгерцога остановился напротив гастрономического магазина «Мориц Шиллер деликатессен». Именно там случайно находился второй 19-летний террорист, которому будет суждено войти в историю. Звали его Гаврило Принцип.

– Застрявший автомобиль австрийского наследника не просто остановился рядом с убийцей, он случайно стоял к террористу именно своей правой стороной, на подножке которой не было охранника.

Принцип выхватил револьвер и два раза выстрелил в неподвижный автомобиль. Первая пуля поразила графиню Софию, пробив кузов машины и ее плотный корсет. Вторая – попала в наследника австрийского престола. Оба были убиты, а покушавшегося схватили на месте преступления. Его били руками и ногами, даже нанесли несколько сабельных ударов, так, что уже в заключении Принципу пришлось ампутировать руку.

Но на этом странности не закончились.

– Неделько Габринович и Гаврила Принцип, видя, что с места преступления им не скрыться, приняли яд. Но он «случайно» не подействовал ни на одного террориста! У обоих были ампулы с ядом, которые оказались абсолютно безвредными.

Что это значит? Это значит, что организаторы убийства очень хотели, чтобы террористы попали в руки следствия живыми.

Если бы на сараевской мостовой лежали бы два трупа молодых людей без документов, вероятнее всего мировой конфликт бы не начался. По крайней мере – в тот раз.

Именно на показаниях пойманных террористов базировалось и все следствие, и все его выводы, а значит, и дальнейшие страшные последствия смерти эрцгерцога. Следствие прошло небывало оперативно. Арестованный Гаврила Принцип показал, что он стрелял в эрцгерцога потому, что последний был в его глазах «злейшим врагом и притеснителем сербской нации». Франца Фердинанда убили сербы, студенты Белградского университета, члены организации «Млада Босна» («Молодая Босния»), с этой целью специально переброшенные из Сербии. За этой террористической организацией вырисовывались контуры тайной организации сербских националистов «Черная рука», возглавляемой полковником Драгутином Димитриевичем (Дмитриевичем) по кличке Апис. Следовательно, организаторам убийства нужна была не сама смерть наследника австрийского престола, а правильные выводы следователей. Нужно было, чтобы Австро-Венгрия выдвинула претензии к Сербии и даже объявила ей войну.

Предусмотрительность тех, кто организовывал преступление, поражает: не снабди они террористов «безопасным ядом», те могли бы успеть застрелиться. Толпа и близость охраны эрцгерцога второго шанса убийцам на самоликвидацию не дают, и они попадают в руки австрийского правосудия живыми. Кто же дал убийцам Франца Фердинанда безопасный яд? Тот, кто заинтересован в том, чтобы австрийцы быстро нашли виновных и обрушили свой гнев на Сербию. Самим сербам оставить живых террористов в руках полиции ненужно – это лишь повредит репутации сербской державы и навлекает на нее гнев австрийцев. Значит, за покушением, там, в глубине паутины, находились люди, пекущиеся отнюдь не о сербских интересах.

Правду об убийстве наследника австрийского престола знали единицы. В каждой хорошей пьесе любому актеру отведена определенная роль: есть время выходить на сцену, произносить слова и совершать действия. Затем наступает пора отправляться за кулисы. Вот так в небытие уходили и основные свидетели и действующие лица убийства Франца-Фердинанда. Первыми в тюрьме тихо скончались его убийцы Неделько Габринович и Гаврила Принцип. Свою роль молодые сербские террористы выполнили дважды: убив эрцгерцога и дав австрийцам «правильный» след. Отыграли уготованный им сценарий военные и политические организаторы покушения. Глава тайной организации сербских националистов «Черная рука», полковник Драгутин Димитриевич (Дмитриевич) (кличка Апис), вооруживший и отправивший убийц, честно провоевал на фронте мировой войны четыре года. И был неожиданно арестован по приказу собственного правительства. Важный организатор закулисных дел теперь уже ненужный свидетель: военно-полевой суд без проволочек приговаривает начальника разведки сербского генштаба к расстрелу.

При загадочных обстоятельствах ушел из жизни и «политический» организатор сараевского покушения – Владимир Гачинович. Он был одновременно членом всех трех организаций, подозреваемых в злодеянии: «Молодой Боснии», «Народной Обраны» и «Черной руки». К тому же в «Млада Босна», которая осуществила террористический акт, он был наиболее влиятельным членом и главным идеологом. Именно через него осуществлялись контакты этих организаций со всем внешним окружением: с другими революционерами и спецслужбами.

Главной целью было стравить между собой Германию и Россию, двух главных геополитических соперников Великобритании. И эта цель была достигнута, несмотря на крайнюю сложность задачи. У России и Германии в начале XX века нет никаких противоречий, что могут послужить причиной для конфликта. Обеими странами управляют двоюродные братья Николай и Вильгельм, имеющие друг с другом вовсе неплохие отношения. С чего бы вдруг начать воевать? Это для нас, родившихся в конце XX века – Германия, наглый агрессор, дважды за столетие поставивший Россию на грань гибели. Совсем не так обстояло дело с исторической памятью у русских перед Первой мировой войной. Германия для них страна с традиционно дружественным режимом, последнее столкновение с которой было в период наполеоновских войн, т. е. ровно сто лет назад. Нужен был весомый повод, такое стечение обстоятельств, которое позволило бы обеим странам забыть о многолетней дружбе. Поэтому провоцирование русско-германского конфликта становилось основным направлением политики Англии. К тому же результату стремились и во Франции, уже давно не имевшей своей собственной внешней политики. Вернуть потерянные в результате военного поражения Эльзас и Лотарингию можно было только в результате войны, а в одиночку разгромить Германию Франция не могла. Требовалось русское пушечное мясо…

Позже политиков разных стран спрашивали, как же так внезапно разразилась самая кровопролитная война в истории человечества. Большинство разводило руками, некоторые обвиняли в произошедшей катастрофе противников своей страны. Но был один человек на политическом Олимпе Европы, который скромно молчал. Не вступал в дискуссии и писал воспоминания. Имя этого человека, виконт Фалладон, лорд Эдуард Грей. В 1905–1916 годах этот уважаемый джентльмен был министром иностранных дел Великобритании. Не он придумал Первую мировую войну, но именно благодаря его стараниям чудовищные замыслы воплотились в реальность…

Сценарий разжигания мировой войны был невероятно сложным по организации, но очень простым по своей сути. Австро-Венгрия, получая поддержку от Германии, предъявляет претензии Сербии. В Белграде проявляют несговорчивость, заручившись гарантиями России. При этом австрийцы и немцы, рассматривая в качестве оптимального решения сербской проблемы именно силовой вариант, должны быть убеждены, что Петербург за сербов не вступится и ограничится дипломатическим осуждением. Только в таком варианте запаливался бикфордов шнур войны. Если бы в Австрии и Германии знали, что их акция против Белграда приведет к схватке с Россией, они бы на нее не пошли, потому что в условиях франко-русского договора это означало войну с Францией, а в перспективе и с Англией.

Ясность такого развития событий и была главной гарантией от разжигания вооруженного конфликта. Первую мировую войну было очень просто предотвратить. Великобритания всего лишь должна была заявить Германии, что она ни в коем случае не останется нейтральной в случае европейской войны и выступит на стороне своих соратников по блоку Антанта. Именно так Великобритания и поступила несколькими годами ранее, предотвратив франко-германскую войну во время Марокканского кризиса. Но в 1914 году англичане поступили совсем по-другому…

Именно от позиции британского правительства зависела судьба всего человечества жарким летом 1914 года. Эту позицию до всего человечества и доводил достопочтимый лорд сэр Грей. После убийства Франца-Фердинанда, 29 (16) июня 1914 года глава британской дипломатии публично в парламенте выразил Вене глубокие соболезнования и… затих почти на неделю. 6 июля (23.06) 1914 года после общения германского кайзера с австрийцами, немецкий посол в Лондоне князь Лихновский отправился к Грею прощупать позицию Великобритании в возникшей ситуации. Все последнее время англичане, словно напоказ, демонстрировали немцам свое миролюбие. Были кроме дипломатических экивоков и материальные символы английского расположения к немцам. Главный корень германо-британского соперничества – это флот, большая судостроительная программа, запущенная рейхом. В Лондоне относятся к немецкому флоту с нескрываемой враждебностью. И вдруг – позиция меняется. Адмирал Тирпиц напишет об этом так: «Во время Кильской недели 1914 года наш посол в Лондоне князь Лихновский сообщил, что Англия примирилась со строительством нашего флота; о войне из-за этого флота или нашей торговли не может больше быть и речи; отношения с Англией – удовлетворительны, сближение с ней прогрессирует… В течение той же Кильской недели улучшение наших отношений с Англией нашло себе выражение в том, что впервые за последние девятнадцать лет к нам в гости явилась эскадра британских линкоров… Отношения двух стран выглядели так хорошо, что впервые за многие годы английская эскадра прибыла в Германию на празднование Кильской недели. Она ушла после убийства в Сараево».

Вот с разговоров об этом немецкий посол и начнет беседу с сэром Греем. Лихновский сообщил о глубоком удовлетворении, которое испытывает император Вильгельм по поводу визита английской эскадры в германскую гавань, а потом мягко принялся прощупывать британскую позицию в надвигающихся международных осложнениях. Для этого он сообщил, что австрийцы собираются предпринять выступление против Сербии. После чего откровенно изложил немецкую позицию: отказать своему основному союзнику в помощи Берлин не может, но если это будет сделано, возможны осложнения с Петербургом.

Немцы прекрасно знают, что кроме этнических симпатий две монархии связывают и родственные связи: мать сербского наследника – родная сестра великого князя Николая Николаевича Романова, будущего главнокомандующего русской армией в грядущей войне. Сам русский монарх приходится сербскому королевичу Александру дядей. Всего несколько месяцев назад Николай II лично дал обещание оказать Сербии «всемерную военную помощь» и даже любую «поддержку, которая ей понадобится».

Вот германский посол и запускает «пробный шар», задает главный вопрос, за ответом на который, он, собственно говоря, и пришел. Немцам известно, что между Англией и Россией ведутся какие-то переговоры о морской конвенции и, что этот факт может поощрить Россию на сопротивление Австрии. После жесткого заявления лондонского дипломата немцы сразу должны будут дать задний ход. Конфликт с Россией, в котором ее поддержат англичане, для германцев неприемлем. Отличный случай показать германскому послу хваленую британскую твердость, но вместо этого сэр Грей говорит, что Англия «не может допустить уничтожения Франции». Дипломаты всегда говорят на особом языке, не всегда понятном другим смертным. Но один дипломат прекрасно понимает другого и во многом их работа и состоит в расшифровке чужих намеков и недомолвок, и умении говорить, не говоря ничего. В переводе на «человеческий» язык фраза о том, что Англия «не может допустить уничтожения Франции» означает следующее:

– Петербург ведет или вел с Лондоном некоторые переговоры;

– Британия никаких гарантий безопасности России не давала;

– в случае военного столкновения Германии и России, англичане останутся вне конфликта;

– единственное, что беспокоит британцев и против чего они выступят решительно – военный разгром Франции.

Вот как много информации можно заложить в маленькую фразу. Таким образом, не отвечая, по сути, на немецкий зондаж, сэр Грей намекает немцам, что уничтожение России Великобританию не беспокоит.

Сила тех, кто желал разжигания войны в том, что они играли сразу по обе стороны баррикад, сразу в обеих командах. Это британское изобретение: перед войной они друзья немцев и «союзники» русских. Когда в России будет назревать революция, те же джентльмены будут обнимать Николая II и одновременно выделять деньги на его свержение. Потом они будут слать приветственные телеграммы Керенскому и обещать поддержку генералу Корнилову. Затем к власти придут большевики, а «союзники» будут продолжать консультации и с ними, и с их противниками. В разразившейся гражданской войне британцы будут помогать белым и одновременно зорко следить, чтобы те в итоге не победили. Это не какое-то особое английское коварство и лживость, это простое следование своим интересам и своему плану. Играя на одной доске одновременно и за белых, и за черных, всегда можно поставить шах и мат тем, в ком больше не нуждаешься.

Все это еще только будет, но чтобы британский план разжигания войны случился, сэр Грей после встречи с немецким послом радушно принимает у себя русского посланника Бенкендорфа. И говорит уже совсем другие вещи. 8 июля (25.06) глава английского МИДа обрисовал перед Россией всю серьезность положения. Он не сомневается в нападении Австрии и даже выразил мнение, что Россия должна выступить на защиту Сербии. Кроме того, лорд всячески подчеркивал враждебность Германии к России. Он намекал, что, по его сведениям, в случае конфликта, центр тяжести военных операций Германии должен довольно быстро переместиться с Запада на Восток.

Великий актер пропал в Эдуарде Грее: перед германским послом он оптимист, перед русским – пессимист каких мало. Посеяв зерно сомнения в русском правительстве, 9 июля (26.06), министр иностранных дел Великобритании сэр Грей снова встречается с германским послом Лихновским. Совсем недавно, три дня назад, Грей уже намекал ему, что Англия не будет вмешиваться в события на материке, если они не будут грозить «уничтожением Франции». Для уверенности, что они правильно поняли позицию английского правительства, немцам необходимо еще раз убедиться в правильности «расшифровки» намеков британского министра. Позиция Англии по-прежнему может остановить сползание европейского континента в бездну. Что же говорит многоуважаемый глава британской дипломатии? Наверное, что-то о важности сохранения мира и необходимости решать конфликты мирным путем?

Ничего подобного. Сначала Грей долго говорил о миролюбивом настроении России. Осторожный немецкий посол в соответствии со своими инструкциями поинтересовался согласится ли Англия, в случае австро-сербского конфликта оказать умиротворяющее воздействие на Петербург. Лорд заверил Лихновского, что сделает «всё возможное, чтобы предотвратить войну между великими державами».

«Я сказал, – сообщает Грей в мемуарах, – что если австрийские меры в отношении Сербии будут проведены в определенных рамках, то будет, конечно, сравнительно легко склонить Петербург к терпимости». И при этом, как писал посол в Берлин – «сэр Грей излучал оптимизм». Вот так сияя и лучась, и сказал Грей то самое главное, что хотели узнать немцы. Предоставим слово германскому послу. Вот, что он пишет в своей телеграмме в Берлин от 9 июля (26.06) 1914 года:

«Он (сэр Грей) заявил, что он ничего не имеет добавить к тому, что он говорил, может лишь повторить, что между Великобританией, с одной стороны, и Францией и Россией – с другой, не заключено никаких секретных соглашений, которые связывали бы Великобританию в случае европейской войны».

Далее, Грей заявил, «что Англия хочет сохранить для себя полную свободу рук».

В переводе с дипломатического языка на общечеловеческий, это означает нейтралитет Англии в возможной войне!

Вот тебе и Антанта! Вот тебе и «союзники», вот вам и «сердечное согласие». Это разрешение и на войну с Петербургом, а то и на разгром Парижа! Но как может сэр Грей говорить о том, что никакие соглашения не связывают Англию в случае войны? Ведь Россия, Англия и Франция вместе образовали блок Антанта?!

Самое интересное, что сэр Грей говорил чистую правду. Историки об этом нигде не пишут, стараясь не подымать этот странный вопрос. Дело в том, что:

До самого начала мировой войны Антанта не была оформлена специальным договором.

В действительности было три совершенно отдельных документа. Первый – англо-французский, с которого и ведет отсчет времени блок Антанта. Речь, правда, идет в нем о Ньюфаундленде, Западной Африке и Сиаме с Египтом. Про военные обязательства в случае войны в нем ни слова. Второй – это конвенция 1907 года между Россией и Англией. Почитаем договор, подписав который, Россия считается вступившей в блок Антанта:

– «Правительства России и Великобритании, взаимно обязавшись уважать целость и независимость Персии и желая искренне сохранения порядка на всем протяжении этой страны…»;

– «Великобритания обязуется не домогаться для самой себя и не поддерживать в пользу британских подданных, равно как и в пользу подданных третьих держав, каких-либо концессий…»;

– «Россия со своей стороны обязуется не домогаться для самой себя и не поддерживать в пользу российских подданных, равно как и в пользу подданных третьих держав, каких-либо концессий…»;

– «Условлено, что доходы всех персидских таможен… В случае неисправностей в погашении или уплате процентов по персидским займам…».

Погодите, погодите – нам всегда говорят, что, подписав этот документ, царская Россия вступила в блок Антанта, соединив свою судьбу с Англией и Францией. А мы все читаем про какие-то таможни и концессии. Наверное, самое главное дальше, надо просто прочитать весь текст. Но далее начинается что-то еще более далекое от четко очерченных рамок договора между двумя державами:

– «Правительство его британского величества объявляет, что оно не имеет намерения изменять политическое положение Афганистана».

Чудесно, но при чем здесь блок Антанта? Далее следует еще пять статей об этой забытой богом стране. Потом речь начинает идти о Тибете:

– «Правительства России и Великобритании, признавая сюзеренные права Китая над Тибетом… обязуются уважать территориальную целость Тибета и воздерживаться от всякого вмешательства в его внутреннее управление».

И – полстраницы об этом «наиважнейшем» месте политической карты мира. Читая сей интереснейший документ, терпение начинаешь терять очень быстро. Также быстро растет и удивление. О чем же этот договор? Где тут слова о войне с «третьими державами» и о помощи друг другу?

Чтобы получить ответы на все вопросы сразу, надо просто посмотреть на название. Мы забыли, что документ этот называется «Конвенция между Россией и Англией по делам Персии, Афганистана и Тибета». Поэтому речь в нем идет о разделе сфер влияния в Персии, Афганистане и Тибете. И больше ни о чем – про военные обязательства ни слова!

Вот это новость. Интересно, а читали его вообще царские дипломаты, когда подписывали. С чего это вдруг все решили, что Англию и Россию связывают договорные союзнические обязательства? Лондон только и должен, что уважать «территориальную целость Тибета» и «независимость Персии»…

Третий договор, на котором базируется Антанта – франко-русский, подписанный еще Александром III. Он является единственным настоящим документом. По нему французы и русские должны немедленно объявить войну Германии, напавшей на Россию или Францию. Но такие обязательства имеют по отношению друг к другу только Париж и Петербург.

Желай Англия мира, можно было сказать просто два слова, и немцы поняли бы, на каком волоске висит судьба их страны. Но сэру Грею его хозяева дали задание, и он с мастерством его выполняет, загоняя в гроб миллионы людей, что пока беззаботно греются под июльским солнцем. Как и во всем мире, в Британии есть помимо дипломатии официальной, еще и неофициальная. На этот разставки так высоки, что молчит и она. «На этот же раз Англия воздержалась даже от предупреждения с глазу на глаз», – сетует Альфред фон Тирпиц.

Вместо этого британские «независимые» газеты начали публикации статей, которые иначе, как провокацией и не назовешь. «Standart» и «Daily Chronicle» прямо указывали виновников в смерти австрийского наследника: «Нет сомнения, что целый заговор был подготовлен в Сербии, и на Россию падает часть ответственности, если не вся»; «основой убийства является российская система устранения каждого невыгодного противника на Балканах».

Благодаря стараниям лорда Грея перед Веной и Берлином вырисовывалась очень радужная картина: в случае нападения Австрии на Сербию, Россия не обязательно вмешается в конфликт, а если это и случится, то Англия ее точно не поддержит. Вероятным было вмешательство Франции, но в таком варианте это было очень даже неплохо, потому, что именно Париж с вожделением ждал возможности отобрать обратно Эльзас и Лотарингию, а следовательно, был настоящим противником Германии.

Прозрачные намеки сэра Грея сделали для разжигания войны куда больше выстрелов Гаврилы Принципа.

Наступал кульминационный момент. 20 (7) июля в Россию приехал президент Франции Пуанкape – по прозвищу «Война». Чтобы Николаю II было не страшно помогать славянским братьям, он заверил, что в случае войны с Германией, Франция выполнит свои союзнические обязательства. Заодно были еще раз обсуждены и военные планы сторон. Россия в соответствии со своими обязательствами должна была обеспечить на 15-й день мобилизации полную готовность армии к наступлению на Германию. На Австро-Венгрию наступление планировалось на 19-й день мобилизации. Пока русский монарх и французский президент совещались, события словно замерли. Зато после отъезда Пуанкаре они понеслись со скоростью бешеных лошадей. В России оставалась одна неделя мирной жизни.

23 (10) июля «союзный» президент отбыл восвояси, а накануне лорд Грей успешно торпедировал последнюю возможность мирного решения конфликта. По инициативе царя русский министр иностранных дел Сазонов предложил, чтобы Россия, Англия и Франция коллективно воздействовали на венское правительство и принудили его к политическому разрешению своих претензий к Сербии. Грей это предложение отклонил. Оно могло испортить все дело, потому что он ждал австрийского ультиматума. Эта бумага была бикфордовым шнуром Первой мировой войны – от момента ее вручения до начала боевых действий оставались считанные дни.

И он дождался. 23 (10) июля ультиматум был вручен австрийцами послу Сербии. Не случайно венские дипломаты его вручили сербам сразу же, как Пуанкаре отбыл восвояси – теперь Парижу и Петербургу не проконсультироваться. Это удобно для немцев и австрийцев. Для наших «союзников» важно другое: уехав, французский президент не должен отвечать на конкретные вопросы Николая II и может вместо этого просто «слать телеграммы». Ведь не дай бог русский царь снова предложит сделать какое-нибудь совместное заявление. Например, передать решение австро-сербского конфликта на решение какого-нибудь международного комитета и долгожданная война не начнется. Теперь вместо конкретного обсуждения сложившейся ситуации французы могут отделаться лишь общими фразами. А до конца ультиматума всего 48 часов. И время стремительно летит, так быстро, что войну уже не остановить. Основная задача Грея теперь – это сделать события необратимыми.

В день вручения ультиматума английский министр в первый раз встретился с австрийским послом. Содержание ноты англичане прекрасно знали – накануне его смысл очень точно передала газета «Таймс». Любому, кто немного понимает в политике, ясно – это повод для вооруженного конфликта. Когда русский министр Сазонов получил телеграмму с сообщением об ультиматуме, он моментально воскликнул: «Это европейская война!» Лорд Грей этого «не понимает». Вместо того чтобы предостеречь австрияков на самом пороге войны, он только сожалеет, что предъявленная Сербии нота имеет ограниченный по времени срок ответа и отказывается ее обсуждать, пока не увидит документ воочию. Затем он говорит послу Австро-Венгрии об ущербе, который может нанести торговле война между четырьмя великими державами. Венский посол Менсдорф считать умеет хорошо. Четыре державы это: Россия, Австрия, Франция и Германия. О пятой державе – Англии, Грей не обмолвился ни словом. Это уже даже не намек, а прямое свидетельство будущего нейтралитета Великобритании. Донесение о беседе австрийский посол закончил следующими словами: «Он был хладнокровен и объективен, как обычно, настроен дружественно и не без симпатии по отношению к нам». После беседы с Греем, окончательно успокоенная Австро-Венгрия убеждается в том, что она может нанести удар по Сербии.

Теперь снова обратимся к фактам. После получения австрийской ноты, состоящей из десяти пунктов, Белград заметался. В воздухе уже пахло порохом, и Сербия один на один стояла с разъяренной Австрией. «Мы не можем защищаться. Посему молим Ваше величество оказать нам помощь возможно скорее», – писал в своей телеграмме сербский принц-регент Александр Николаю II. В ответ сербам предложили принять австрийские условия, не оказывать сопротивления, но заявить, что она уступает силе и вручает свою судьбу великим державам.

Срок ультиматума истекал через 48 часов. С этого момента, как в часовой бомбе, начинался обратный отсчет. Прошла половина отведенного австрийцами срока, когда австрийский посол в Лондоне привез Грею копию ультиматума. И тут великий актер лорд Эдуард Грей закатил глаза. Он заявил обескураженному Менсдорфу, что это «самый страшный документ из всех когда-либо порожденных дипломатией».

Последние минуты мира неуклонно истекают, как песок в часах, а глава британской дипломатии вызывает уже германского посла Лихновского. Теперь, когда Европе осталось наслаждаться миром всего 24 часа, британцы скажут свое веское слово и спасут миллионы жизней? Как бы не так!

«В случае вступления Австрии на сербскую территорию, – заметил Грей, – опасность европейской войны надвинется вплотную…Всех последствий подобной войны четырёх держав совершенно нельзя предвидеть».

Английский дипломат снова говорит о возможном ущербе мировой торговле, потенциальном революционном взрыве и грозящем всеобщем обнищании, но это не имеет особого значения, это просто слова. Главное, что он снова подчеркивает, теперь уже перед немецким послом, что война возможна между ЧЕТЫРЬМЯ великими державами, снова указывая, что Англия останется нейтральной. Не зря Грей подчеркнул это еще раз – ведь ему нужно не просто предъявление австрийского ультиматума, а боевые действия по его истечению. Только окончательно убедившись в нейтралитете Англии, немцы и австрийцы могут решиться и на войну с Россией и Францией.

25 (12) июля, в назначенный срок, сербский премьер Пашич привез ответ сербского правительства. Сербия соглашалась на все и только отказывалась допустить австрийских представителей к расследованию заговора на жизнь эрцгерцога. И хотя Белград принимает девять из десяти пунктов ультиматума, австрийский посол неудовлетворен и заявляет о разрыве дипломатических отношений. Благодаря британским намекам одна сторона к войне готова. Что на другой стороне?

Русские дипломаты пытаются спасти мир. В тот же день, когда Австрия разорвала отношения с Сербией, Сазонов обратился к сэру Грею с просьбой «ясно и твердо» осудить перед австрийцами их политику. Никакого осуждения, разумеется, не последовало, ведь это могло еще остановить австрийские войска, стягивавшиеся к сербской границе.

Задача у Эдуарда Грея непростая: он одновременно должен демонстрировать немцам свой нейтралитет, показывая русским, что эта «нейтральность» полностью на стороне России. В этот же день русский посол в Лондоне Бенкендорф сообщал в Петербург прямо противоположные впечатления об английском «нейтралитете»: «Хотя я не могу представить вам никакого формального заверения в военном сотрудничестве Англии, я не наблюдал ни одного симптома ни со стороны Грея, ни со стороны короля, ни со стороны кого-либо из лиц, пользующихся влиянием, указывающего на то, что Англия серьезно считается с возможностью остаться нейтральной. Мои наблюдения приводят к определенному впечатлению обратного порядка».

В Берлине встревоженный кайзер обсуждает с приближенными сложившуюся ситуацию. В этот день в Потсдам прибыл из Англии брат Вильгельма II, принц Генрих, с посланием от английского короля Георга V. В кампанию по дезинформации Германии вступали коронованные особы. Британский монарх заявил принцу Генриху следующее: «Мы приложим все усилия, чтобы не быть вовлеченными в войну, и останемся нейтральными».

«Когда я выразил в этом сомнение, кайзер возразил: Я имею слово короля и этого мне достаточно», – пишет в своих мемуарах гросс-адмирал Тирпиц. Время спрессовалось в стремительном полете. 28 (15) июля австрийские пушки начали обстрел сербской территории. В Петербурге настойчиво требовали, чтобы Англия наконец определила свою позицию. В ответ из Лондона неслось что-то невнятное. Посол Франции в России Морис Палеолог только и мог написать в своих мемуарах, что его британский коллега «Бьюкенен обещает нам энергично поддерживать перед сэром Эдуардом Греем политику сопротивления германским притязаниям».

Под давлением военных и министра Сазонова русский царь принимает решение об объявлении частичной мобилизации. Он колеблется, принимая это поистине роковое решение. В тот же день, получив телеграмму от кайзера Вильгельма с заверением выступить посредником между Россией и Австрией и просьбой не ускорять военных приготовлений, вечером Николай решает отменить всеобщую и провести только частичную мобилизацию в четырех военных округах. Указ о частичной мобилизации в Варшавском, Киевском, Одесском, Московском округах (только против Австрии) был объявлен по телеграфу утром 29 (16) июля. В Германию делается немедленное сообщение о проведении мобилизационных мер, из которых, «ни одна не была направлена против Германии».

Однако Берлин, уверенный в нейтралитете Англии, действует жестко. 29 (16) июля германский посол Пурталес зачитывает Сазонову телеграмму немецкого канцлера Бетмана. Тот требовал, чтобы Россия прекратила всякие военные приготовления, иначе Германии тоже придется объявить мобилизацию, а это может легко привести к войне.

В этот момент в Лондоне все-таки услышали требования Петербурга прояснить свою позицию и 29 (16) июля наши «союзники», приоткрыв карты, показали свою верность обязательствам на деле. Жалко, что Николай II этого так никогда и не узнал: 29 (16) июля британский министр иностранных дел дважды встретился с германским послом. Во время первой беседы Грей не сказал ничего существенного. Он ждал известий о начале русской мобилизации. Получив необходимую информацию, сэр Грей известил Лихновского, что хотел бы его повидать еще раз.

Казалось, ничто не предвещало сюрпризов, когда совершенно неожиданно сэр Грей заявил… Впрочем, дадим слово самому послу немецкому посланнику Лихновскому: «Грей заявил, что британское правительство желает поддерживать прежнюю дружбу с нами, и оно останется в стороне, поскольку конфликт ограничится Австрией и Россией. Если же мы втянем и Францию, то положение немедленно изменится и британское правительство, может быть вынуждено будет принять немедленные решения».

– То есть как? – только и смог в ответ произнести немецкий посол, а кайзер начертал на его телеграмме свой совершенно правильный вывод – «то есть они на нас нападут». В Берлине не знали, что за два дня до этой беседы милый и дружелюбный Эдуард Грей на заседании кабинета министров яростно требовал участия Англии в войне, угрожая в противном случае выходом в отставку.

Сейчас, когда события приобретали необратимый характер, немцы вдруг поняли, что в случае конфликта с Парижем рейху придется воевать еще и с Англией. А это в корне меняло дело. Борьба с обладавшей обширными колониями и практически неисчерпаемыми людскими и сырьевыми ресурсами Британской империей, а в перспективе и с Соединенными Штатами означала столкновение со всем миром. Шансов на победу в такой борьбе у Германии не было.

Заявление Грея произвело в Берлине эффект разорвавшейся бомбы. Сам кайзер дал волю чувствам: «Англия открывает свои карты в момент, когда она сочла, что мы загнаны в тупик и находимся в безвыходном положении! Низкая торгашеская сволочь старалась обманывать нас обедами и речами. Грубым обманом являются адресованные мне слова короля в разговоре с Генрихом: „Мы останемся нейтральными и постараемся держаться в стороне сколь возможно дольше“».

Прозрение приходит к германскому монарху поздно. Мир уже на краю пропасти. Однако оставим посла Лихновского в его недоумении, а Вильгельма II в его благородном гневе. Нам надо обратить внимание на другой факт. Сэр Грей дает немецким дипломатам совершенно новую вводную.

Фактически Великобритания предъявляет Германии ультиматум: если хотите избежать войны с Англией (т. е. со всем миром), воюйте только с Россией!

Не трогайте Францию! Вот это и есть самое главное. Англичане пытались организовать немировую войну, они попытались подстроить ситуацию так, чтобы битва разгорелась только между Австрией, Германией и Россией. Сами они хотят остаться в стороне, сохранить для себя «свободу действий», если пользоваться лексиконом сэра Грея. Все логично. Вспомним цели этой войны для Великобритании – уничтожение России и Германии. Вот пусть друг дружку и истребляют, а французы и англичане вступят в драку в последний момент. Можно даже войну и объявить, зафиксировать статус-кво, а воевать по-честному точно незачем. Так «союзники» сделают и в 1939-м, когда истекающая кровью Польша помощи от них не дождется.

В Берлине прошел шок, вызванный выступлением британского министра. Ситуация кардинально менялась. Надо было думать, как выходить из сложившегося положения. И решать, причем очень быстро. В то же время стало известно, что Италия скорей всего не будет воевать на стороне своих союзников – Германии и Австрии. Положение становилось совсем невеселым. Картина разом изменилась: теперь в Берлине были близки к панике. Предупреждения Грея были переданы в Вену, а австрийцев начали уговаривать удовольствоваться занятием Белграда как залогом и оставить дело на рассмотрение международных посредников.

В Петербурге же военные давят на царя, требуя объявления полной мобилизации. 29 (16) июля (между 6 и 7 часами вечера) – Николай II дает согласие на объявление общей мобилизации. Но внезапно получена телеграмма кайзера, где он просил прекратить частичную мобилизацию и дать возможность Германии выступить в роли посредника. То есть избежать войны!

Эффект от послания главы Германии был огромен. Николай II велел отменить всеобщую мобилизацию. Почему он так легко назначал и отменял такие серьезные мероприятия, как мобилизация? Оценивая это, не нужно забывать, что полученная телеграмма была ПЕРВОЙ, которую получил глава России от главы Германии за время возникшего кризиса. Дело в том, что Вильгельм лишь 28 (15) июля прибыл в Берлин из своего обычного морского путешествия в норвежских фьордах. И Николай немедленно написал ему, прося предотвратить войну, воздействуя на австрийцев. Ответ пришел – Вильгельм согласен это сделать, Николай отменяет мобилизацию, которую согласился объявить, видя мобилизацию австрийской армии и не имея ответа из Берлина.

Казалось бы, война теперь не разгорится, главы стран сумеют найти выход из тупика. Ведь Николай II тоже вовсе не хочет войны и ведет активную переписку с германским кайзером. Вдруг они договорятся? Немцы, убедившись в английском коварстве, готовы пойти на попятную. Значит, в этот момент организаторам войны надо было снова подстегнуть именно русскую сторону, раз в Берлине готовы были избежать войны.

Чтобы началась война, надо чтобы оба противника (Германия и Россия) мобилизовали свои армии. Если это случится, войну уже не предотвратить. Но пока в России объявлена лишь частичная мобилизация, в Германии мобилизации вообще еще нет. Но немцы будут вынуждены ее объявить, если в России объявят полную мобилизацию, просто потому, что нельзя этого не делать и спокойно смотреть на мобилизацию соседей.

Но как заставить Николая II сделать роковой шаг, если он противится этому? Только показав ему, что Германия уже мобилизуется, когда этого нет и в помине! То есть попросту обмануть и представить действия России как ответ на несуществующие действия Германии…

Историки не любят об этом писать. Не потому что не знают, а потому, что не могут объяснить. Информацию об этом найти очень просто. А вот дать логичное объяснение в рамках концепции об агрессивной Германии, вдруг начавшей войну, невозможно.

Чтобы заставить Николая II объявить всеобщую мобилизацию, кто-то инициирует в Германии выход газеты с фальшивым объявлением о мобилизации германской!

Слово министру иностранных дел России Сазонову. Вот, что он пишет в своих мемуарах:

«Около полудня 30 июля в Берлине появился отдельный выпуск германского официоза Lokal Anzeiger, в котором сообщалось о мобилизации германских армий и флота. Телеграмма Свербеева с этим известием была отправлена незашифрованной в Петроград через несколько минут после появления означенного листка и получена мной часа два спустя. Вскоре после отправления своей телеграммы Свербеев был вызван к телефону и услышал от фон Яго опровержение известия о германской мобилизации. Это сообщение он передал мне также по телеграфу без всякого замедления. Тем не менее на этот раз его телеграмма попала в мои руки со значительным запозданием. История появления известия о германской мобилизации до сих пор не вполне выяснена».

В столице Германии появился еще один («отдельный», пишет Сазонов) выпуск берлинской газеты с объявлением о мобилизации. ФАЛЬШИВЫЙ! Цель его была проста – спровоцировать Россию на объявление о мобилизации. Немцы отреагировали на эту фальшивку моментально – послу позвонили и опровергли дезинформацию. Но вторая телеграмма посла Свербеева в Петербург непонятным образом задержалась, а вернее говоря – была задержана сознательно. Потому что именно из-за этого сообщения Николай II дал согласие на объявление всеобщей мобилизации!

«Никто, конечно, не удивится, что к этому известию в России отнеслись весьма серьезно и что декрету о мобилизации армии больше поверили, чем его опровержению… Это были не слухи, а определенное сообщение отдельного выпуска официозного органа», – пишет Сазонов.

Вот так путем провокации удалось спровоцировать Первую мировую войну. Потому что именно после фальшивой немецкой мобилизации события моментально приняли необратимый характер. До войны оставалось два дня…

«У этой истории есть еще и другая сторона, в одинаковой мере не раскрытая. Это – причина непонятного запоздания второй телеграммы Свербеева, которой он, со слов фон Яго, опровергал первую. Ближайшее объяснение этого странного факта, само собой напрашивающееся, то, что замедление передачи этой второй телеграммы было умышленное. Доказательств этому, разумеется, нет и быть не может…»

Кто же устроил эту провокацию? Германия, чтобы выставить Россию агрессором, заставив ее первой объявить мобилизацию? Нет, такая версия не проходит, ведь в таком случае немцы не должны были всего через сутки объявлять России войну.

Так кто же это сделал?

Под давлением дезинформации 30 (17) июля, Николай II подписывает указ о всеобщей мобилизации. Первым ее днем был назначено 31 (18) июля 1914 года. Начинается цепная реакция. Из Берлина дело выглядит так, что Россия, несмотря на мирные заверения свого царя, все же объявила уже не частичную (только против Австро-Венгрии), а всеобщую мобилизацию. То есть и против Германии. Не реагировать на это невозможно. Германия вводит положение «кригсгефар» (военной опасности). Удивление поступком русского царя в Берлине очень велико. Ведь в день, когда Николай решил объявить всеобщую мобилизацию, немцы стали выполнять взятые на себя обязательства, выступить посредником. «Того же 30 июля у меня снова было свидание с германским послом, в течение которого он обратился ко мне с вопросом, не могли бы мы удовольствоваться обещанием Австро-Венгрии не посягать на территориальную неприкосновенность Сербии, и просил указать, на каких условиях мы согласились бы приостановить наши военные приготовления», – написал в мемуарах (то ли подлец, то ли глупец) Сазонов.

Стараниями лорда Грея для Берлина получалась серьезная ситуация: ее союзник Австрия уже вела боевые действия с Сербией. Россия мобилизуется, это приводит к готовности начать мобилизацию в Берлине, в ответ на немецкие приготовления начнет мобилизоваться и Франция. У немцев практически не остается выбора: либо они будут выжидать, ничего не предпринимая, и тогда Россия может ударить по Австрии. Германия будет вынуждена поддержать своего союзника, а Франция обязана поддержать своего. Следом в войну вступит и Великобритания. Этот путь тупиковый, практически не дающий шансов на победу. Второй вариант действий немцам напрямую предлагает сэр Грей: воевать только с Россией, проявив инициативу самим немцам. Заодно и повод подкидывают: русская мобилизация это непосредственная угроза безопасности рейха. Таким образом, англичане подталкивают к войне и Германию, и Россию. Костер поджигают с обеих сторон.

Правильно поняв английский намек, Берлин пытается в последний момент выйти из тупика, в который кайзер Вильгельм II сам себя и загнал. Последний шанс для этого – заставить, попросить Россию (конечно не теряя собственного достоинства) не вмешиваться в австро-сербский конфликт. Для этого надо, чтобы русские остановили мобилизацию. «…Русская мобилизация сделала войну неизбежной. Предотвратить ее могло теперь лишь чудо», – пишет глава германского флота.

И Германия пытается это чудо сотворить. 31 (18) июля, в полночь, германский посол Пурталес предъявил России ультиматум, требуя отменить в ближайшие двенадцать часов мобилизацию и «дать нам четкие объяснения по этому поводу». Если до 12 часов дня 1 августа (19 июля) Россия мобилизацию не отменит, Германия также объявит всеобщую мобилизацию.

Одновременно с действиями своих дипломатов, германский кайзер шлет телеграммы лично Николаю II, отчаянно пытаясь получить от него заверения в миролюбии России. Но в ситуации, когда англичане уже Вильгельма обманули, и с русской мобилизацией происходит что-то очень странное, он хочет получить от русского царя не слова, а заверения его мирных намерений делом. Дилемма проста и трагична: либо «кузен Ники» одумается, и тогда войны можно избежать, или, объявив ему войну, Германия получит конфликт только с Россией. Как и обещает немцам сэр Грей. Кайзер близок к отчаянию – он понимает ситуацию, русский царь куда как спокойнее, у него за спиной «союзники», т. е. он не понимает складывающиеся обстоятельства.

До полуночи 31 июля 1914 года британское правительство еще могло предотвратить мировую катастрофу, если бы ясно заявило о своем твердом намерении вступить в войну. Оно этого не сделало. Потому что англичанам была нужна эта война.

Пошли последние часы мира. Телеграммы летят в обе стороны.

Николай II – Вильгельму II, 1 августа (19.07) 1914 года

«Получил твою телеграмму. Понимаю, что ты должен мобилизовать свои войска, но желаю иметь с твоей стороны такие же гарантии, какие я дал тебе, (в прошлой телеграмме Николай обещал, что «его войска не предпримут никаких вызывающих действий»), т. е., что эти мероприятия не означают войны и что мы будем продолжать переговоры ради благополучия наших государств и всеобщего мира, дорогого для всех нас. Наша долгая испытанная дружба должна с Божьей помощью предотвратить кровопролитие. С нетерпением и надеждой жду твоего ответа. Ники».

Вильгельм II – Николаю II, 1 августа (19.07) 1914 года

«Благодарю за твою телеграмму. Вчера я указал твоему правительству единственный путь, которым можно избежать войны (отмена мобилизации!). Несмотря на то что я требовал ответа сегодня к полудню, я до сих пор не получил от моего посла телеграммы, содержащей ответ твоего правительства. Ввиду этого я был вынужден мобилизовать свою армию. Немедленный утвердительный, ясный и недвусмысленный ответ твоего правительства – единственный путь, которым можно избежать неисчислимых бедствий. Пока я не получу этого ответа, я, увы, не могу обсуждать твоей телеграммы по существу. Во всяком случае, я должен просить тебя немедленно отдать приказ твоим войскам, безусловно, воздерживаться от малейшего нарушения наших границ. Вилли».

Ужас ситуации в том, что им не договориться, как бы они к этому не стремились – события становятся необратимыми. В ситуации, когда Россия мобилизуется и отменять этот процесс не собирается, единственно разумное действие для Германии сделать так, как хочет сэр Грей, т. е. объявить России войну. Только сделать это формально, а потом попытаться уже неформально решить проблему за столом переговоров. В конце концов, можно ведь объявить войну и, не воюя, тут же сесть за стол мирных переговоров.

Утром 1 августа (19.07) Николай II принял германского посла. Он горячо убеждал его, что мобилизация не означает угрозы для Германии и тем более враждебных по отношению к ней намерений, что остановить ее сразу невозможно ввиду огромных размеров территории. Пурталес немедленно передал содержание разговора в Берлин. Немцы словам больше не верят, а в реальности в России мобилизация продолжается. Идет ее второй день. По предвоенным планам, прекрасно известным в Берлине, на 15-й день русская армии должна быть готовой к наступлению.

Вечером 1 августа кайзер, загнанный в угол, совершает роковой поступок. Германский посол в России граф Пурталес прибывает к русскому министру иностранных дел Сазонову. «Граф Пурталес и с первых же слов спросил меня, готово ли русское правительство дать благоприятный ответ на предъявленный им накануне ультиматум. Я ответил отрицательно и заметил, что хотя общая мобилизация не могла быть отменена, Россия тем не менее была по-прежнему расположена продолжать переговоры для разрешения спора мирным путем.

Граф Пурталес был в большом волнении. Он повторил свой вопрос и подчеркнул те тяжелые последствия, которые повлечет за собою наш отказ считаться с германским требованием отмены мобилизации. Я повторил уже данный ему раньше ответ. Посол, вынув из кармана сложенный лист бумаги, дрожащим голосом повторил в третий раз тот же вопрос. Я сказал ему, что не могу дать ему другого ответа. Посол, с видимым усилием и глубоко взволнованный, сказал мне: „В таком случае мне поручено моим правительством передать вам следующую ноту“. Дрожащая рука Пурталеса вручила мне ноту, содержащую объявление нам войны. В ней заключалось два варианта, попавшие по недосмотру германского посольства в один текст».

В книгах о Первой мировой весьма редко приводят слова ноты, врученной Пурталесом и говорящей об объявлении войны. Между тем строки этого документа свидетельствуют о том, какую роковую роль сыграло опубликование фальшивого объявления о германской мобилизации.

«…Его Величество Император Германский в согласии с Англией прилагал старания к осуществлению роли посредника… когда Россия, не дожидаясь их результата, приступила к мобилизации всей совокупности своих сухопутных и морских сил».

Итак – Германия объявила войну России. А далее вновь начались чудеса. Поздно вечером, 1 августа царь, получив немецкую ноту с объявлением войны, отбил длиннейшую телеграмму английскому королю. Усталый, он в два часа ночи зашел к императрице, попил чаю. Потом принял ванну и уже пошел в опочивальню, когда его нагнал камердинер. В его руке была… телеграмма от Вильгельма II.

Кайзер совершил последнюю, отчаянную попытку спасти их обоих. Происходили события, поистине невиданные в истории дипломатии.

Через семь часов после объявления войны, ее зачинщик кайзер взывал к миролюбию, прося о прекращении военных действий, которые еще не начались, и начале мирных переговоров!

Вильгельм предпринял последнюю попытку спасти их обоих. Николай ничего ему не ответил – ведь в его душе клокотало негодование против неожиданного объявления войны…

В этот момент глава британской дипломатии, сэр Грей, еще раз встревает в события, для того чтобы подстраховаться и гарантированно направить немцев на Россию. Чтобы обеспечить начало локальной германо-русской войны, в которой Англия останется сторонним наблюдателем. По крайней мере, первое время, пока соперники не нанесут друг другу серию обескровливающих ударов. Тогда и настанет время появиться на сцене Великобритании и США. Они легко смогут продиктовать условия нового мирового устройства обессиленным немцам и русским.

А как же союзная России Франция? Она тоже не должна была вступить в войну, предоставив немцам и русским вдоволь истреблять друг друга. Как «ковалось» алиби для Парижа, мы поговорим чуть ниже, а сейчас вновь вернемся во взбудораженный Берлин. Из Лондона в столицу Германской империи с небольшим перерывом приходят две депеши. Первая сообщила о британских гарантиях Бельгии. Затем поступила вторая телеграмма от германского посла Лихновского. О ней стоит упомянуть особо. Германский посол сообщал: «В том случае, если мы не нападаем на Францию, Англия останется нейтральной и гарантирует нейтралитет Франции».

Эта депеша из Лондона вызвала радостное оживление в Берлине. Казалось, ужасной войны на два фронта можно было избежать, а возможно и самой войны тоже, ведь в одиночку Россия стала бы куда сговорчивее. Но действительность быстро испортила настроение кайзера.

Оказывается, германский посол Лихновский просто неправильно понял министра иностранных дел Великобритании!

Это не шутка и не анекдот. Это топорная попытка замаскировать роль Англии в разжигании мировой войны. Ведь документы, телеграммы и вся дипломатическая переписка имеется и в ней черным по белому написано, что сказал германскому послу глава британского МИДа. Именно это он далее пересылал в Берлин. И вот закончилась война, Германия разбита, уничтожена Российская империя, словом, все цели той войны достигнуты. Теперь надо переложить всю ответственность на немцев и замаскировать провокаторскую роль Англии и предательскую роль Франции. Для этого пишутся книги, которые дают объяснения, через пару десятилетий становящиеся официальной точкой зрения.

Штука в том, что даже в таких книгах правду не удается до конца замазать. Типичным примером книги, написанной для сокрытия истины, является «Первый блицкриг. Август 1914» Барбары Такман. Это не просто история возникновения войны, это эталон литературы. За эту книгу ее автор получила Пулитцеровскую премию. Читать, как она объясняет «необъяснимое» и срезает острые углы, одно удовольствие. Что ж, такие премии дают не зря.

Так вот, что пишет Такман о таком невероятном в истории дипломатии случае:

«В действительности же Грей имел в виду иное. Со своими обычными недомолвками он дал обещание поддерживать нейтралитет Франции лишь в том случае, если Германия даст заверения сохранить нейтралитет как по отношению к Франции, так и России, другими словами, не начинать военных действий против этих держав, пока не станут известны результаты усилий по урегулированию сербской проблемы… Грей достиг совершенства в манере речи, которая не содержала почти никакого смысла. Он избегал прямых и ясных высказываний, возведя это в принцип, как утверждал один из его коллег. Не удивительно, что, разговаривая с ним по телефону, Лихновский, находившийся в смятении перед лицом надвигавшейся трагедии, неверно понял смысл его слов».

Иными словами – глава министерства иностранных дел самой сильной державы мира того времени и посол еще одной сверхдержавы – просто два идиота. Один говорит бессмысленные речи, другой, ничего не понимая, не переспросит, не уточнит. Несмотря на то что война уже на пороге и одно неверное движение или неясно выраженная мысль может стоить жизни миллионам людей…

Дальнейшие действия военного руководства немцев прекрасно проиллюстрировали, зачем сэр Грей так косноязычно выражался, зачем так настойчиво просил Германию воевать только с одной Россией. Все очень просто. Коротко и ясно суть вопроса сформулировал один из руководителей германской армии генерал Эрих Людендорф: «Наступление на Россию и оборона на Западе при существующей обстановке заранее означали бы, как это показали многочисленные военные игры, затяжную войну и были ввиду этого забракованы генералом графом фон Шлиффеном».

Поспешное объявление войны России вызвало огромное удивление в руководстве германских вооруженных сил. По всем тщательно разработанным планам воевать надо было сначала с Францией. Не понимал действий своего руководства и командующий немецким флотом гросс-адмирал Тирпиц: «Таким образом, разгадка того, почему мы первые объявили войну, остается для меня неизвестной. По всей вероятности, мы сделали это из формально-юридической добросовестности. Русские начали войну без объявления ее, мы же считали невозможным обороняться, не объявив войну… По моему мнению, мы должны были так использовать в дипломатической области то преимущество, что в военном отношении наша позиция на русском фронте была оборонительной, чтобы объявление войны пришлось на долю России».

Своим объявлением войны германский кайзер в Петербурге всех невероятно удивил. В недоумении были не только его собственные, но и русские военные. В тяжелом положении оказались будущие историки, занимающиеся историей возникновения конфликта. Полное изумление охватило и русского императора. В своей телеграмме от 2 августа (20 июля) 1914 года английскому королю Георгу V, на следующий день после немецкого демарша, Николай II дал волю чувствам, оправдывая свою мобилизацию: «Что я имел основание так поступить, доказывается внезапным объявлением войны Германией, совершенно для меня неожиданным…»

Так кто же виноват в разжигании Первой мировой войны?

Победители всегда невиновны…

Нил Алмазов Клановая междуусобица

Пролог

Взмах, удар, глухой стук — и я оказался плотно прижат к стене.

Ещё секунду назад кухонный нож был в моей руке. А теперь…

Теперь этот самый нож у моего горла, лезвие которого так и норовит пройтись по коже, разрезать плоть, чтобы засочилась кровь. Засочится кровь, стекая по шее на грудь, — уйдёт безвозвратно моя жизнь.

Неведомое мне создание продолжало держать нож у горла. Стоит мотнуть головой — и я сам себя приговорю, не оставив шансы выжить, которых у меня и так, судя по всему, нет. Но самоубийство — точно не моё.

Хищные, похожие на человеческие, но в то же время дикие глаза уверенно и прямо смотрели в мои. Никогда в жизни я не чувствовал себя настолько беспомощным. Не слабак, не трус, но сейчас мне стало по-настоящему страшно. Я начал молить Бога спасти мне жизнь, хоть никогда и не являлся свято верующим, не ходил каждое воскресенье в церковь.

Хуже всего в этой ситуации одно — нож упирался в шею с такой силой, что я не мог сказать ни слова. Дышать пришлось только через нос. Из-за учащённого пульса и страха не хватало воздуха, и я стал просто пыхтеть. Никому не пожелаю испытать чувство загнанной овцы.

Перед глазами пролетела вся жизнь. Я вспомнил всё: что сделал, чего сделать не успел, что планировал в ближайшее будущее. Зря. Можно прощаться с этим миром и со всеми, кого я знал.

Мне казалось, прошла как минимум минута, на деле же не ушло и нескольких секунд, а я успел подумать чуть ли не о бытии и тленности всего сущего. Признаться, действительно готовился умереть. Истинный страх отключил всякую логику в голове. И почему я сразу не додумался до элементарного: если бы неведомое существо захотело меня убить, то сделало бы это сразу. Впрочем, от неопределённости не особо спокойнее.

С трудом сглотнув, я попытался заговорить: хотел просто попросить не прижимать нож настолько сильно, ведь дышать всё труднее и труднее. Не тут-то было. Едва я озвучил первый слог, лезвие упёрлось в горло ещё сильнее. Понял. Видимо, лучше помалкивать.

— Отпусти его, — раздался мягкий женский голосок, — ты чего? Это же человек, он безобидный.

Замечательно, ещё кто-то в моей квартире…

В кухню плавной походкой вошёл очередной мутант женского пола. Мне было трудно что-либо разглядеть — его предшественник стоял вплотную ко мне, загораживая обзор. Потому я заметил лишь длинные волосы насыщенного синего цвета и кошачьи уши…

Может, это всё чей-то дурацкий розыгрыш и косплей? Но тогда откуда у первого столько ловкости и силы, чтобы одолеть меня, крепко сложенного молодого мужчину, и прибить к стенке, как мухобойка муху?

Глава 1

Домой я вернулся, как обычно, вечером. Никаких планов на сегодня не строил, хотел просто отдохнуть и провести время дома, хорошо подумав о жизни. В частности, о том, что надо что-то менять, ибо так продолжаться не может. Работать тренером в фитнес-клубе мне нравилось всегда, но будущего в этом нет.

Так, озадаченный собственными мыслями, и открыл дверной замок, прошёл на порог. Сперва я подумал, что показалось, когда услышал шум воды в ванной комнате. Но я точно помнил, что всё выключил ещё утром, перед уходом. Да и не было ни разу такого, чтобы что-то оставил без присмотра.

Прислушавшись, убедился, что звуки точно доносятся из ванной. Нет, не показалось. Так, так, так… Живу я один, поэтому никто без меня войти в квартиру не мог, ключ есть только у меня. Если бы я оставил воду, то за целый день квартиру точно затопило бы. Значит, там кто-то есть.

Сомнений в собственных силах у меня, в принципе, никогда не возникало, но предосторожность лишней точно не будет. Осторожно сняв кроссы и тихо поставив спортивную сумку у порога, аккуратно пошёл в сторону ванной.

Чем ближе подходил, тем отчётливее слышал не просто шум воды, но и плескание, как будто кто-то улёгся в ванне, играясь с пеной. Незнакомка невероятным образом проникла в мою квартиру, чтобы насладиться ванной? Бредовая мысль, но это первое, что могло прийти в голову. Кто бы там ни было, надо открыть и посмотреть.

Приготовившись на всякий случай ударить, левой рукой быстро отворил дверь и не поверил своим глазам: из ванны, полной воды, торчал акулий плавник. И он шевелился…

Опешивший от увиденного, я застыл на месте в первую пару секунд, но потом решился подойти. Как только сделал два шага, плавник исчез из моего поля зрения, а вместо него показалась нечто.

Это действительно нечто. Тёмно-синяя кожа, тот самый плавник, торчащий прямо из спины, чёрные-чёрные глаза, уставившиеся на меня, и такого же цвета волосы, собранные в хвост. Оно ещё и обнажённое полностью, по крайней мере, женские груди я успел заметить, прежде чем, отойдя от шока, вылетел из ванной.

Я громко хлопнул дверью, а из ванной донёсся голос:

— Неловко получилось. Я сейчас оденусь и выйду.

Ну уж нет, спасибо. Это точно не человек.

Без долгих раздумий бросился на кухню, схватил первый попавшийся нож и встал у входа, прижавшись спиной к стене. Если это создание войдёт, я смогу хотя бы схватить его. Нож просто для защиты. Убивать, не разобравшись, тоже не хочется. Чертовщина какая-то происходит.

Сердце от волнения заколотилось, дыхание участилось. Все мысли о будущем испарились, мне стало просто не до того.

Послышался звук открывшейся двери, спокойные шаги.

— Человек, ты где? — вопросило создание.

Точно! Если оно меня зовёт человеком, то само нелюдь. И хоть голос женский, вполне приятный на слух, доверять нельзя.

— Я всё тебе объясню и расскажу, человек. Не бойся.

Как же, не бойся… Незваных гостей мне не надо, особенно таких.

Тем временем мутант продолжал идти, причём, судя по звуку, шёл именно в кухню. Коридор у меня достаточно маленький, узкий. Это значит, что вот-вот произойдёт встреча.

Едва оно показалось, я набросился, пытаясь ухватиться за шею со спины, прижать к себе и приставить нож к горлу. Попытка не увенчалась успехом. Я схватился за пустоту, так как создание ловко увернулось, в следующий миг выбив у меня нож из руки и подхватив его в воздухе.

Всего лишь миг — и я оказался у стенки с приставленным к горлу ножом. От сильного удара спиной даже перехватило дыхание. Еле удалось восстановить его, активно пыхтя носом, хотя, как мне показалось, были все шансы задохнуться. В тот момент вся жизнь пролетела перед глазами. Время словно остановилось, и я не заметил тех нескольких секунд, во время которых не было ни единого шанса что-либо сделать.

— Отпусти его, — раздался женский мягкий голосок, — ты чего? Это же человек, он безобидный.

— Безобидный? Он напал на меня с ножом.

— Ну и что? Ничего ведь не сделал. Посмотри, какой он напуганный, — улыбнулась мило синеволосая кошкодевочка, глядя на меня. — Первый раз нас видит. Предлагаю начать знакомство в более уютной обстановке. Ты ведь не будешь больше нападать? — уточнила она.

Всё ещё ощущая холодное лезвие ножа, я пару раз кивнул, так как сказать ничего не мог.

— Хорошо, — произнесла вторая, резко убрав нож и отойдя от меня на пару шагов. — Но это, — потрясла она столовым прибором, — пока оставлю при себе. На всякий случай.

Глубоко вздохнув, я наконец-то смог заговорить:

— Спасибо за то, что хоть не прирезали.

— Мы и не собирались этого делать, — не переставала улыбаться кошкодевочка. Затем самостоятельно взяла стакан, набрала воды и, подойдя ко мне, протянула его. — Выпей. Наверное, в горле пересохло.

— Да, — не стал я отрицать и большими глотками осушил содержимое до дна.

Так как ещё не отошёл от всего произошедшего, по-прежнему стоял у стены и смотрел на этих созданий. Одна из них, с прямыми синими распущенными волосами до талии, нравилась мне больше, так как выглядела как человек, почти как человек. Отличалась она наличием кошачьих ушей и хвоста. Кроме того, красива: бирюзового цвета глаза, тонкие брови, в меру пухлые губы, правильный нос, аккуратный овал лица и вполне нормальный подбородок. Одета в какую-то чёрную униформу, обтягивающую её тело по изгибу фигуры. Сама фигура как у модели — точёная, тонкая талия, крутые бёдра, грудь второго размера как минимум.

Вторая уже меньшенапоминала человека. Во-первых, у неё тёмно-синий цвет кожи, а во-вторых, плавник на спине. Одета тоже в униформу, но скроенную иначе и другого цвета — тёмно-серая. Тоже в обтяжку. Фигура у неё немного другая, но тоже довольно ладная, красивая, грудь чуть побольше, но это всё неважно. Мне было страшно смотреть в её чёрные глаза, ибо они как у настоящей акулы. По ним даже трудно определить, куда они смотрят. Но хорошо, что ещё лицо в целом тоже похоже на человеческое, вот только подбородок слишком острый, я бы сказал. Выглядела эта девица действительно опасной хищницей. Женственности ей придавали лишь красивые губы, небольшой нос и волосы, всё ещё мокрые после ванной, достающие едва ли до лопаток. Точнее, до плавника.

— Ну что ты смотришь? — обратилась она ко мне и глянула на кошкодевочку. — Дакси, мне кажется, он до сих пор нас боится. Что делать будем?

— Общаться, что же ещё, — безучастно пожала та плечами. — Тебя же Кирилл зовут, верно?

— Верно, — выдал я.

— Буду звать тебя Кир, если ты не против. Давай сядем за стол, — указала она, — познакомимся и поговорим. Мы не собираемся делать ничего плохого ни тебе, ни другим людям. Зачем мы здесь, тоже расскажем. Я понимаю, что ты ещё не можешь осознать всё происходящее, но это временно.

— Давайте.

Поглядывая с осторожностью то на одну, то на другую, я прошёл к столу и занял место. Обе девушки, которых и девушками назвать трудно, ибо настоящие мутанты, тоже сели. Если та, что с плавником, имела до сих пор серьёзный вид, то вторая снова улыбнулась, обнажив один-единственный, небольшой клык среди ровного ряда зубов.

— Итак, позволь представиться — Аюдаксия. Для друзей — Дакси. Я очень надеюсь, что и с тобой мы сможем подружиться. У нас есть к тебе весьма интересное предложение.

«…от которого ты просто не сможешь отказаться», — с сарказмом мысленно продолжил я.

Вот так ирония судьбы — только сегодня думал о том, что хочу изменить жизнь. Но таких изменений я не ожидал.

Глава 2

— Нам нужен человек, — продолжила Дакси. — Да, самый обычный человек для определённых целей. Об этом по порядку расскажет Арикулья, — кошкодевочка перевела взгляд, как я понял, на подругу.

— Раз уж имя моё уже назвала Дакси, представляться не буду, — подхватила Арикулья. — Первое, что ты должен знать, — мы не отсюда, вообще не с этой планеты. Понятно?

— Понятно, но…

— Не перебивай меня, — повысила она голос. Какая нервная особа… — Дослушай, а потом задавай вопросы. Мы тебе предложим — ты подумаешь и дашь ответ. Силой не заставляем. Для чего нужен человек? Для особого задания. Понимаешь, на моей родине всё очень неспокойно в последнее время. У нас клановое общество. Один из кланов начинает мутить воду, грядут нехорошие события. Нам нужно срочно выяснить, какие у них планы и что они собираются делать. Никто из нас или наших союзников для этого не подойдёт, так как нас всех знают. Но человека обычного никто ни в чём не заподозрит. Мы дадим наводку, установим тебе имплант с новейшей нейросетью и отправим в нужное место. Ты будешь разведчиком, играющим роль человека, затерявшегося в пространстве. Твоя задача — разузнать как можно больше и затем передать эту информацию нам. Это если кратко. Теперь можешь задавать вопросы.

Я задумался. Если трезво всё оценить, то выглядит это слишком уж сказочно. Обычный человек им понадобился, значит. И тут до меня дошло: разводят. Будь эти девицы с другой планеты, они бы не знали русского языка, на котором свободно говорят, без акцента. Внешность их — тоже не проблема в современном мире, могли запросто всё сделать как настоящее. Ну что ж, придётся обломать девчонок.

— Вам бы в кино сниматься, — ухмыльнулся я. — Хорошо играете, конечно, но я всё равно не верю. Устроили тут маскарад. А ты, — кивнул я на девицу с плавником, — наверное, занимаешься боевыми искусствами, раз такая ловкая и сильная. Да и эффект неожиданности сыграл в вашу пользу. Но было немного забавно, хоть и шутка откровенно дурная. В чём смысл-то?

Они переглянулись. Назвавшаяся именем Дакси вздохнула и предложила второй:

— Покажи ему, раз не верит. Потом я покажу, если мало будет.

— Ладно, но только потому, что этот человек сейчас смешной. Хотя выглядит, — она смело взялась за мой подбородок и покрутила влево, вправо, — он неплохо. Мне нравится такой тип внешности: холодные серые глаза, плотно поджатые губы, волевой квадратный подбородок, истинно мужские скулы, русые волосы, коротко стрижен. Сложен тоже добротно, тренер же. Кирилл, отроду тридцать лет. Смотри, будь по-твоему.

Так называемая Арикулья встала из-за стола и повернулась ко мне спиной. Раздался щелчок — и верхняя часть её униформы сползла до пояса, обнажив спину с плавником.

— Потрогай, пощупай мой плавник. — предложила она. — Он настоящий. Можешь даже подёргать, но аккуратно.

— А где вы такой лиф достали? — поинтересовался я с улыбкой, обратив внимание на то, как бюстгальтер сделан: его боковые части плавно обходили плавник и застёгивалась прямо под ним. — Нижнее бельё у тебя даже под цвет волос.

— Ты трогать будешь или нет? — сверкнула глазами девушка, взглянув на меня через плечо. — Мы тут не шутить вообще-то.

— Буду-буду, сейчас. Не психуй только.

Не торопясь встал и подошёл к ней, чтобы оценить на ощупь плавник, который оказался не таким уж маленьким, когда я посмотрел на него вблизи. Сантиметров сорок точно, а основание занимало едва ли не половину спины.

Как только я коснулся плавника, он мне показался слишком гладким и скользким немного. Пощупал его кончик, потом у основания. Приглядевшись, не заметил ничего, где бы он мог быть прикреплён. Затем попытался чуть-чуть потянуть на себя, дёрнул легонько — не отвалился. Неужели он действительно настоящий, а они инопланетянки?

— Ну как, убедился? — вопросила девушка.

— Похоже, да, — задумчиво ответил я.

— И для пущей убедительности покажу я, — произнесла Дакси, поднимаясь со стула. Тем временем обладательница плавника застегнула униформу и села на своё место.

Синеволосая сначала погладила меня пушистым хвостом по щеке. Стоит признать, шевелился он как живой, слишком уж естественно. Затем она позволила потрогать ушки. Они на ощупь оказались мягкими, пушистыми и тёплыми. Я даже проверил их у основания — и снова ничего такого, что могло бы их удерживать. Они росли как настоящие. Добила Дакси меня тем, что обнажилась до пояса, как Арикулья. И вот тогда я смог посмотреть, откуда растёт хвост. Но и на этом не кончилось. Она показала когти, которые по её желанию трансформировались из ногтей и достигали навскидку сантиметров пяти. Кажется, ошибся я с выводами. Они настоящие неземные существа.

Когда мы сели за стол, Дакси спросила:

— Ну что, теперь веришь?

— Верю, — кивнул я. — Это похоже на сон. Как такое могло произойти вообще? И откуда вы знаете русский язык?

— Это заслуга наших учёных, — ответила Арикулья. — У нас стоит нейросеть, благодаря которой мы собрали необходимые данные о Земле, базу данных русского языка и установили этот пакет. Вот и весь секрет. О тебе тоже уже всё известно. Да, можно получать знания вот таким быстрым способом, не тратя на это месяцы, а то и годы обучения. Ты, если согласишься поучаствовать в операции, получишь такие возможности.

— А у тебя тоже, получается, есть имплант с нейросетью? — обратился я к Дакси.

— Конечно. Совсем недавно поставили, раньше у нас такого не было. Истриситы помогли, это их технология, а у нас многое работает благодаря эфиру. Мы совсем недавно начали сотрудничать, сразу после того, как наладили контакт с дельфидентами — это похожие на истриситов разумные, но у них своё развитие, отличное от остальных. Они даже вслух не говорят, общаются ментально.

— Ничего не понял. Кто такие истриситы и дельфиденты?

— Я — истриситка, — впервые улыбнулась Арикулья. И, не ожидал, но мне понравилась её улыбка. Она сразу так преобразилась… — А дельфиденты другие, у них и плавников нет на спинах, как у нас. Есть ещё орцинусы, они что-то между нами и дельфидентами, но считаются гигантами, так как их рост достигает четырёх-пяти метров.

— Подождите, подождите, — остановил я их. — Вы понимаете, что происходит? Появляетесь у человека без разрешения в квартире, шокируете своим внешним видом, рассказываете про всяких разумных, о которых я ничего не знаю, да ещё употребляете сложные названия. Даже ваши имена запомнить трудно, а вы нагружаете меня ещё и другой информацией. Какой должна быть моя реакция, по-вашему?

— Хорошо, не будем, — Дакси расплылась в улыбке. — Ты, главное, нам ответ дай.

— Я сейчас ничего не скажу. Для меня вот что странно: как вы оказались на нашей планете? Почему выбрали именно меня? И почему пришли именно девушки, а не мужчины, например? У вас матриархат, что ли?

— Нет-нет, матриархат у рюбрюм-лютумов, а у нас всё не так, — поспешила дать ответ синеволосая.

— Вы издеваетесь? Опять непонятные слова какие-то, которые и выговорить с первого раза невозможно.

— Рюбрюм-лютум — слизь красная, если так будет понятнее, — невозмутимо продолжила Дакси. — Но не о них сейчас. Почему девушки? Потому что ты мужчина, вот и пришли к тебе девушки. Я уверена, тебе приятнее будет видеть девушек, пусть и незнакомых, чем мужчин с другой планеты. Так ведь? — Я кивнул. — Дальше. Как мы здесь оказались? Телепортация межзвёздная. Люди таким не владеют, да и не скоро будут владеть, учитывая нынешний уровень развития. И почему выбрали тебя? Здесь, можно сказать, почти что случайный выбор, хотя мы и навели справки, как уже говорила Арикулья.

— В общем, вы хотите сделать из меня какого-то супергероя, да? — засмеялся я, понимая, что ещё немного — и моя психика даст слабину. — Я про такое много фильмов видел. А, нет, вы же там что-то про разведку говорили. Так вам и надо тогда настоящего разведчика взять с Земли. В разведке люди точно подготовленные, а я обычный тренер. Какой из меня разведчик?

— Ты бы хотел изменить жизнь в лучшую сторону? — Арикулья решила ударить по самому больному. — Если да, то ты должен согласиться. Мы из тебя сами сделаем разведчика, да получше, чем на Земле. Повторюсь: нейросеть и базы знаний решат эту проблему в короткие сроки. Физически тебя подтянет Дакси как мастер боевых искусств, я займусь огневой подготовкой. Есть у нас и много других специалистов. Уже через месяц-другой, а то и раньше, ты будешь совершенно другим человеком — сильным, ловким, быстрым, умным и знающим столько, сколько не знает ни один человек. Проще говоря, у тебя есть возможность стать сверхчеловеком. Разве не прекрасно?

И вот на этом моменте я задумался. Если это не сон, если всё, что они говорят, правда, то стоит попробовать. Наверное. Они же хотят меня втянуть невесть куда, в какие-то разборки кланов. Попадусь как разведчик — меня никто спасать не будет, скорее всего. Где гарантия?

Глава 3

Пока я размышлял, Дакси обратилась ко мне:

— Мы понимаем, что ты не сможешь дать ответ прямо сейчас. Сколько тебе нужно времени?

— Пока не знаю. Разумеется, надо подумать. Вы лучше расскажите мне, что будет, если я соглашусь.

— В случае согласия ты покинешь Землю посредством того же телепорта — это уже наша забота. Затем пройдёшь адаптацию, чтобы мог жить и дышать на других планетах, поскольку они отличаются от Земли. Как сам видишь, мы можем чувствовать себя нормально и здесь, и там. Ты станешь таким же. После адаптации начнём с тобой работать, собственно, перед самой операцией.

— Понятно. Допустим, всё сложится удачно, и я выполню то, что необходимо. Что потом?

— Вернёшься обратно или останешься у нас, если тебе понравится.

— Так, ладно. А если меня вычислят как разведчика? Меня ведь никто вытаскивать не будет, я правильно понимаю?

— Нет, — обрезала Арикулья, вступив в разговор, — неправильно. Тебя вытащат в любом случае, за это можешь не переживать.

— Это стопроцентная гарантия, — продолжила Дакси. — Мы своих никогда не бросаем, ни при каких обстоятельствах.

— Звучит красиво, конечно, но я в этом не уверен. Во-первых, вам всё равно будет проще оставить меня, а во-вторых, я не свой для вас.

— Как только ты согласишься, уже станешь своим, несмотря на то что ты человек. Впрочем, решать тебе.

— Да это-то ясно и так, что решать мне, раз уж даёте возможность выбрать. У меня есть ещё вопрос. Какая выгода для меня будет?

— Так ведь уже озвучивали — станешь сверхчеловеком по местным меркам.

— Нет, — улыбнулся я, — это просто необходимо для операции. Не надо хитрить.

— Что ты хочешь? — снова присоединилась к беседе Арикулья.

Я задумался, глядя на обеих девиц, и решил отшутиться:

— Хочу гарем вот из таких, как вы. Как там в старой песне: «Если б я был султан, я б имел трёх жён».

— Ты это серьёзно? — мило и в то же время насмешливо улыбнулась Дакси.

— А почему бы и нет? Гарем из инопланетянок! Кто ещё может таким похвастаться?

— По-моему, тебе надо отдохнуть, — вздохнула Арикулья. — Странное желание.

— И похвастаться таким гаремом на самом деле есть кому, — тут же подхватила синеволосая.

— У вас там ещё и люди есть с гаремом? Значит, я не первый?

— Есть-есть, — кивнула Дакси. — Но это неважно, мы не гарем обсуждать пришли. Тебе два местных дня хватит на размышления? Мы пока подберём других кандидатов на случай, если ты откажешься.

— Два дня… — задумался я, прикидывая в уме, что нужно будет сделать за это время. — Думаю, хватит.

— Хорошо, тогда два дня, не больше. Мы снова вернёмся, чтобы услышать ответ. Это будет единственный шанс, поскольку потом ты нас больше не увидишь, если откажешься. Теперь нам пора.

— Постойте. Давайте я вас сфотографирую, чтобы утром мог проверить, насколько это всё реально.

— Не вижу проблемы, — пожала плечами Арикулья, — фотографируй.

— Пять секунд. — Достав мобильный, включил камеру и навёл на сидящих девушек. — Улыбочку, пожалуйста.

Пусть и не совсем искренне, но они улыбнулись, глядя точно в камеру.

Есть снимок.

Пока я разглядывал фотку, обе начали исчезать. Лишь в последний момент успел заметить, как они распались на частицы. Дакси даже на прощание проговорила:

— До встречи, Кир.

Ещё минут пять я смотрел на фото и не мог поверить, что всё наяву. Две инопланетянки вот только что были здесь, а теперь разложились на атомы, исчезнув. Я такое видел только в фильмах. Тут уж хочешь или нет, поверишь в то, что людей действительно забирают инопланетяне.

А ведь они всё-таки схитрили: я так и не узнал, какой будет моя выгода. Ну, пошутил про гарем сам, да. Однако и девицы увели тему в другое русло, из-за чего я и забыл про выгоду. Как же это всё фантастически на самом-то деле. Наверное, просто сон. Не галлюцинации уж точно, тем более я не алкоголик и не наркоман. Останется лишь завтра утром проверить телефон, заглянув в галерею. Если фото останется, значит, всё было по-настоящему.

Заурчавший живот напомнил о том, что пора бы поужинать. Во время еды я размышлял, как мне всё-таки поступить. С одной стороны, очень заманчивое предложение стать сверхчеловеком, с другой — нет никаких оснований верить им. Ведь не бывает так, чтобы и гарантии были, и всё предоставили. Более того, они говорили, что у них там есть люди. Почему тогда не взять для операции их? Странно. Может быть, только потому, что этих людей тоже знают. В принципе, это вариант.

Что же делать, если я рискну и соглашусь? В первую очередь надо предупредить родителей, что какое-то время меня не будет. Затем взять на работе отгул или больничный, если первого не дадут. Оповещать друзей необязательно, тем более мы и так общаемся всё реже. Вроде бы на этом всё.

Остаток вечера прошёл в бесконечном потоке размышлений. Когда настало время спать, я долго ворочался и не мог уснуть: в голову то и дело лезли мысли и различные варианты развития событий. Лишь спустя два-три часа удалось погрузиться в сон.

Поутру, едва открыв глаза, сразу взял с тумбочки мобильный и заглянул в галерею: сделанное вчера фото подтвердило, что всё было по-настоящему. Это никакой не сон.

Несколько минут я разглядывал фотографию и сам не заметил, как залюбовался Дакси. Вчера было не до того, но сегодня синеволосая кошкодевочка приковала моё внимание надолго: насколько же она красива. Даже увеличив фотографию, я не смог отметить ни одного изъяна в её внешности: кожа лица идеально чистая, словно это девушка с обложки журнала после тщательной обработки в фотошопе.

Когда вернулся из мыслей в реальность, понял, что опаздываю на работу. Пришлось в ускоренном темпе приводить себя в порядок, завтракать и отправляться в зал.

Целый день постоянно думал об этом заманчивом предложении, частенько заглядывал в мобильный, чтобы посмотреть на фото. И чем чаще смотрел, тем больше склонялся к положительному ответу: скорее соглашусь, нежели откажусь.

Два дня пролетели как один. За это время я урегулировал все вопросы, озвученные ранее, и твёрдо решил, что рискну, ведь такое бывает, наверное, лишь раз в жизни. Осталось дождаться инопланетных гостей.

Теперь время тянулось долго, как тягучий липкий мёд. Я просто ходил из одного угла в другой. В какой-то момент уже подумал, что так и не увижу никого, что упустил этот шанс. Однако немногим позже всё случилось — появилась Дакси.

— Привет, — поздоровалась она. — Ну что, решил?

— Привет, — улыбнулся я, с удовольствием глядя на неё. Какая же она всё-таки красивая. — Решил. И, кстати, почему ты одна?

— У Рики неотложные дела, ей пока некогда.

— Так вот как её можно звать сокращённо, буду знать.

— Что с решением? — напомнила Дакси.

— Да, я согласен.

— Отлично. Если ты уже готов, то я могу тебя забрать.

— Вроде готов. Мне что-то там может понадобиться из того, что есть у меня дома?

— Нет, всё необходимое мы дадим.

— Тогда я точно готов.

— Приготовься. Во время перемещения может стать плохо, поскольку это будет твой первый опыт. Потом ты потеряешь сознание, но это лишь на время. Когда адаптация закончится, ты проснёшься и, скорее всего, первой увидишь меня. Всё понятно?

— Да.

— Что ж, тогда полетели.

Она что-то нажала на браслете, взяла меня за руку, и в следующий миг я испытал лёгкое покалывание по всей коже. Уже через несколько секунд моё тело, как и тело Дакси, начало распадаться на частицы…

Глава 4

Процесс телепортации для меня не успел даже начаться, так как я почти сразу потерял сознание, причём это ощущение было настолько особенным, что его и сравнить не с чем. Это вроде того, как будто бы рассыпался на части и просто перестал существовать. Если смерть наступает примерно так же, то можно считать, что я умер на какое-то время, потеряв чувство времени и ориентацию в пространстве.

Сознание вернулось внезапно, как будто я стрелой влетел в своё тело. Открыл глаза со стойким ощущением, словно и не спал вообще. Однако мне показалось, что многое вокруг изменилось. Впрочем, это и неудивительно, если я теперь в другом мире, на другой планете, где нет и быть не может ни одного знакомого, близкого мне человека.

Глядя в безупречно-белый потолок, только сейчас осознал, на что я подписался: дал согласие на участие в какой-то операции, не зная ничего. Одни лишь обещания — вот что мне довелось узнать, и ничего больше.

Медленно, но верно меня начало охватывать паническое чувство. Я слишком быстро принял решение. Какие два дня? Чем думал раньше? Настолько хотелось изменить жизнь, что совсем перестал тщательно обдумывать каждое своё действие?

Надо успокоиться. Во-первых, пока что со мной всё в порядке, по крайней мере, по ощущениям, а во-вторых, я вполне могу попросить отправить меня обратно, и тогда решится проблема. Однако есть загвоздка — попросить-то могу, но исполнят ли мою просьбу?

Где эта ушастая красавица Дакси? Она ведь обещала, что во время пробуждения первой увижу её, но я до сих пор не увидел никого. Неужели меня обманули? Наивность, будь ты проклята!

— Спокойно, спокойно, — проговорил я вслух самому себе и глубоко вдохнул, сразу выпустив воздух. — В первую очередь надо осмотреться.

Двигаться поначалу было тяжело, но мне удалось повернуться на бок и свесить ноги на пол, опустив ступни на тёплый пол. Тёплый… Это приятно.

Осмотрев сначала помещение, в котором я оказался, перешёл к поверхностному осмотру себя. Как и все стены, одежда на мне тоже белая и состояла из футболки, штанов и носков. Комната, кстати, небольшая, чем-то похожая на больничную палату. Так, а ведь я, наверное, как раз в больнице. Дакси говорила про адаптацию, что позволит мне жить и чувствовать себя нормально на других планетах. Ладно, с этим потом разберёмся.

Слева от меня располагалась дверь, справа — большое овальное окно, через которое пробивались солнечные лучи, чем-то отличающиеся от солнечных лучей на Земле, но чем именно — сказать трудно. Как будто нутром я мог почувствовать разницу. Или это просто моя фантазия? Неважно, впрочем.

Пойти и открыть дверь не решился, лучше взглянуть в окно, тем более, оно открыто — никаких штор или роллетов нет.

Аккуратно поднялся с кровати и ещё неуверенной походкой побрёл к окну. Когда подошёл, начал пристально разглядывать происходящее на улице. Моему взору предстал город будущего: тянущиеся в небо высотки, иногда пролетающие мимо небольшие космические корабли, а вот на дорогах не заметил наземного транспорта, зато увидел большое количество людей. Нет, не людей. Это же другие создания.

За окном сыпал снег, хлопья кружились и плавно опускались на землю и дороги. Что не менее удивительно, в этом мегаполисе нашлось место и растительности: покрытые толстым слоем снега, деревья произрастали почти на каждом углу. Вид, конечно, впечатляющий. Подобное мне доводилось видеть лишь на картинках, и то не в таком виде. Красота неписанная.

Я настолько заворожился, что и не заметил, как в комнату кто-то вошёл.

— Кир, — прозвучал знакомый голос, — ты уже проснулся. Привет.

От неожиданности я чуть вздрогнул и обернулся, увидев идущую ко мне Дакси. Как ни странно, мне стало даже спокойнее.

— Привет.

— Как ты себя чувствуешь? Всё хорошо? — поинтересовалась она, когда подошла ближе и встала напротив, оглядывая меня с ног до головы.

— Да, всё нормально. Но… — я задумался на мгновение. — По-моему, я поторопился с решением. Здесь всё такое чужое. Я только сейчас понял, что просто не готов взять и всё настолько сильно изменить.

— Значит, паническая атака. Понимаю, это нормально. Ты не готов только потому, что тебе трудно психологически осознать новую для тебя реальность. Ведь так?

— Да, думаю, что так. У меня же есть возможность вернуться домой? Я могу и там изменить жизнь к лучшему, да и не так уж важно становиться каким-то сверхчеловеком, как вы мне тогда объясняли. Это всё не моё.

— Давай сядем и поговорим, — предложила Дакси, кивком указав на кровать.

Я отказываться не стал и принял предложение.

Когда мы сели, она продолжила:

— Возможность вернуться домой у тебя, конечно же, есть, но и ты должен понять нас. Вот смотри. — Она показала пальцем на браслет. — Этот браслет позволяет мне телепортироваться определённое количество раз, после чего его нужно снова заряжать. Зарядка стоит крайне дорого, и дело даже не в деньгах, а в том, что энергия, добываемая истриситами, очень редкая. Вероятно, что и вовсе кончится в будущем, что лишит нас возможности легко телепортироваться на межзвёздном уровне. Этими браслетами, как ты уже понял, поделились именно истриситы. Это их технология. У нас же есть лишь одна девушка, способная перемещаться настолько далеко без браслетов. Но ты должен понимать, что и у неё силы ограничены. Кроме того, Линния — мать, ей нужно заниматься ребёнком и не отвлекаться на столь незначительные события, как возврат тебя домой. Понимаешь, к чему я клоню?

— То есть ты хочешь сказать, что это просто-напросто невыгодно для вас, поэтому я должен остаться, несмотря на своё желание вернуться домой?

— Именно так. И, если ты не забыл, разговора о том, что ты можешь передумать, не было.

— Выходит, что вы меня силой теперь будете тут держать? Это же несправедливо. Мы так не договаривались.

Дакси вздохнула и уже тише произнесла:

— Послушай, тебе надо успокоиться и принять всё таким, какое оно здесь есть. Дай мне руку.

Не дожидаясь, пока я сделаю это, она сама взяла мою ладонь и заключила в свои. Понятия не имею, что и как сделала Дакси, но мне стало заметно лучше и спокойнее. Её тёплые руки благотворно сказались на общем настроении, а когда я взглянул на кошкодевочку, она донельзя мило улыбнулась и ласково продолжила:

— Я всегда буду с тобой рядом первое время, всё расскажу, покажу, научу. У тебя всё получится, ты станешь лучшим. Самое главное — верить в себя и быть спокойным. И я помню, что обещала тебе, что ты увидишь первой меня, когда придёшь в себя, но ты проснулся раньше предполагаемого времени. Знаешь, что это значит? Это значит, что у тебя отличное состояние здоровья, ты с лёгкостью перенёс адаптацию.

Когда Дакси закончила речь, я задумался. Она так спокойно и уверенно всё говорила, что мне удалось поверить в себя, даже больше — в мыслях сами собой начали рисоваться картинки моего развития, тренировок и успешного завершения предстоящей в будущем операции. И правда, чего мне переживать? Или же…

— Я всё понимаю, но ты неспроста взяла меня за руку. По-моему, ты как-то воздействуешь на моё состояние. Судя по всему, вы тут все развиты не только технологически, но и как-то ещё. Как бы сказать…

— Правильно, у каждого нашего гражданина есть особенная способность. Но бывают, конечно, исключения. Например, я. У меня нет ничего особенного, кроме ловкости, силы и гибкости. Но я и за это очень благодарна Эфирной Чаше.

— Снова ты меня загоняешь в дебри. Что за Чаша? И мы вообще не об этом говорим.

— Пойми, я никакого воздействия на тебя не произвожу. — Дакси, видимо, специально выпустила мою кисть, продолжая говорить: — А Чаша… Об этом позже расскажу, если будет необходимость. Может, и тебе посчастливится получить какую-то способность, это ещё заслужить надо. Всё не так уж просто.

— Мне бы всё по порядку, так было бы куда лучше.

— Хорошо, — кивнула она. — Для начала будь готов к тому, что ты будешь понимать только меня, поскольку я говорю с тобой на твоём родном языке. У нас пока ещё с опаской относятся к технологиям истриситов, поэтому нейросеть стоит у меня и ещё у нескольких граждан. По плану сегодня ты будешь проводить время со мной, пока никаких тренировок.

— И что мы будем делать?

— Для начала тебе надо поесть. Ты ведь голоден?

— Да. И то понял это только сейчас. Поел бы с удовольствием.

— Отлично. В таком случае я провожу тебя в обеденный зал, а там уже расскажу о дальнейших наших действиях.

— Понял. Уже можем идти?

— Разумеется, — улыбнулась Дакси и добавила: — Только тебе надо обуться. Обувь здесь есть.

Что бы она ни говорила, я всё равно считал, что кошкодевочка как-то воздействовала на меня, ведь все переживания улетучились после разговора с ней. Мне стало, вроде, комфортно и легко на душе. Но и нельзя сказать, что это плохо. Напротив, хорошо — быть спокойным и не испытывать страха и паники.

Глава 5

После того как я обулся, Дакси проводила меня в обеденный зал, путь к которому лежал через довольно широкий коридор. Пока мы шли, я увидел ещё несколько кошколюдей, с которыми она вежливо здоровалась на местном языке. Судя по их особо выделяющейся одежде тёмно-синего цвета, все они — сотрудники данного медцентра. Вообще, я находил странными такие порядки — мной занимается всего лишь одна Дакси, причём никаких докладов и отчётов, наверное, и не требовалось. Хотя, учитывая их развитые технологии, уже давным-давно всем важным лицам в руководстве доложили обо мне, а после, видимо, ей дали дальнейшие указания. Только вот кто она, эта Дакси? Чтобы не ломать голову догадками, я решил спросить напрямую.

— А какая у тебя должность, если не секрет? Чем ты занимаешься?

— Не секрет, — безучастно проговорила она. — Сейчас я твой куратор, потом — тренер. Придётся заняться ещё чем-то, что умею, обязательно займусь.

Не тот ответ, которого ждал, но хоть какую-то ясность внесла.

— Уже всем известно, что я прибыл к вам?

— Разумеется. Никто не удивится человеку. — Она вдруг остановилась у одной из дверей и произнесла: — Нам сюда. Проходи.

— Это и есть обеденный зал?

— Ну конечно, Кир. Ты по каждой мелочи вопросы задаёшь. Не стой, иди.

— Хорошо-хорошо, иду.

Обеденный зал представлял собой огромное помещение круглой формы и в белых тонах. Столов здесь бессчётное количество. Многие из них уже заняты кошколюдьми всяких возрастов и разного пола. Все мирно поглощали пищу и любезно общались между собой.

По привычке я начал взглядом искать раздачу, как в самой обыкновенной столовой, но всё оказалось совсем не так. Дакси объяснила, что достаточно сесть за стол, нажать нужную кнопочку, и к нам прикатит робот, которому можно сделать заказ.

Мне понравился сам процесс общения с этим роботом, правда, говорил не я, а Дакси. Она заказала то, что лучше всего мне подойдёт, предварительно спросив, что я предпочитаю. Разумеется, первым делом попросил чего-то мясного, а потом уже какие-нибудь овощи и что-то попить. Всё равно понятия не имел, какая у них тут еда. После заказа робот укатился. Глядя ему вслед, я подметил, что выглядит он как небольшая тумбочка с широкой платформой сверху — очевидно, для перевозки блюд.

Не прошло и пяти минут, как заказ прибыл. Дакси заказала себе только сок, так как не была голодна, а вот я с удовольствием принял еду, но сначала с наслаждением вдохнул аромат сочного куска мяса какой-то местной птицы. Печёные овощи тоже приятно порадовали вкусовыми качествами. Некоторые из них походили на наши, другие — совсем отличались. Я понимал, что это вкусно, но сравнить было не с чем.

Когда наконец наелся, попробовал сок — выше всяких похвал. Ничего вкуснее не пил, даже настоящий свежевыжатый сок с Земли никогда не сравнится с тем, что я вкушал здесь. И уже совсем не жалел, что согласился отправиться в этот пока ещё чуждый для меня мир.

— Какие у нас планы, можно узнать? — вежливо поинтересовался я.

— Можно, — сделав аккуратный глоток, кивнула Дакси.

Но одна капля всё-таки попало мимо. Кошкодевочка быстро воспользовалась салфеткой, вытерев подбородок и губы. У Дакси настолько красиво это получилось, что я опять чуть не забылся, глядя на неё. Так, пора прекращать с этим. Благо, она не позволила мне надолго уйти в себя, продолжив речь:

— По плану ты должен был уже сегодня отправиться к истриситам на их планету вместе со мной. Туда, где Рика живёт. Но у них там пока свои дела, я сама не знаю, какие конкретно. У истриситов, напомню, клановое общество, сложное и очень отличающееся от нашего.

— А у вас какое? — не мог я не спросить, перебив Дакси.

— У нас правит равенство с недавних пор, но, как и в прежние времена, мы выполняем каждый свою работу, которая определена почти что с детства.

— Это что получается, вы как бы заранее приговорены к той или иной работе?

— Не приговорены. Дело в том, что так развитие идёт правильным путём, поэтому мы придерживаемся таких правил. Ты меня сбил с темы, — нахмурилась она. — Так вот, поскольку сразу отправиться к истриситам пока нельзя, ты остаёшься у нас. Может, день, а может, два. Или ещё больше. Это не от меня зависит. Руководство приняло решение, что свободное время можно провести с пользой. Я покажу тебе наши развлечения, различные центры, центр военной подготовки, в том числе. Проще говоря, моя задача — приобщить тебя к нашей культуре хотя бы немного.

— Это будет интересно, — быстро оживился я. — С чего начнём?

— Думаю, с прогулки по городу, потом пойдём покатаемся и к вечеру, наверное, посетим что-то ещё.

— А на чём будем кататься?

— Вот сам всё и увидишь, — улыбнулась Дакси, допив остатки сока. — Если ты уже готов, то можем отправляться. Только надо вернуться в твою палату, чтобы ты оделся потеплее — всё же сейчас зима, холодно.

— Уже готов, — добил я сок, желая поскорее выйти на улицу, чтобы поглядеть на новый мир.

— Отлично. Мне нравится, что ты не тянешь время. Идём.

Она встала из-за стола, нажав на одну из кнопок, и почти мгновенно приехал другой робот — уборщик, как оказалось. Затем встал и я.

Стоило нам дойти до выхода, как робот всё убрал, увозя посуду на мойку. Оперативно, очень оперативно работает у них техника. Но это всё не столь интересно, как погулять в новом городе на другой планете.

Глава 6

Сделанная специально для меня зимняя одежда поджидала в шкафу в палате. Я достал оттуда шапку и куртку. Надел — отлично подошло. Дакси оценила меня и сказала, что мне очень идёт, всё смотрится хорошо. Затем она повела меня к выходу из медцентра.

— А как называется этот город? — решил я узнать, прежде чем попасть на улицу.

— Кводнич, — лаконично ответила кошкодевочка.

— Это, как я понимаю, столица?

— Можешь так считать, если удобнее. Дело в том, что у нас нет столицы. На нашей планете всего два города — этот и ещё один. Планета мала, поэтому мы сотрудничаем с другими видами, чтобы на взаимовыгодных условиях договариваться о переселении части наших граждан к ним. Всё это сложно и долго, но иного выхода у нас пока нет.

— Да, это проблема, конечно. А название планеты какое?

— Келимир.

— Оно мне ничего не говорит, но спасибо. Постараюсь запомнить все названия.

— Тебе ещё много чего надо будет узнать и запомнить.

— Вспомнил, что ещё хотел спросить. Почему мы не начинаем тренировки? По идее, время же теряем.

— Ты так хочешь потренироваться? — удивилась Дакси.

— Просто интересно.

— Хорошо, тогда объясню. От тренировки сейчас будет мало пользы, поскольку ты не знаешь ни одного движения, а учить этому — много времени. А вот у истриситов уже есть готовая база знаний по боевым искусствам, и эту базу тебе загрузят после установки импланта с нейросетью. Тогда-то и приступим к тренировкам. Несмотря на то что ты будешь знать всё, практика будет нужна в любом случае.

— Хочешь сказать, что мне не придётся ничему учиться самостоятельно, что всё за меня сделают эти базы и нейросеть?

— Да, так и будет. Нам надо будет только закрепить материал, поскольку ты не сможешь сразу же уметь всё, даже зная любые движения. Мышечная память. Знаешь такое?

— Знаю.

— Вот из-за мышечной памяти и нужно будет тренироваться, чтобы повысить скорость, ловкость и выполнение тех или иных приёмов. Если тебе будет проще понять, то это можно сравнить с теорией и практикой.

— Теперь я понял, что ты имеешь в виду.

— Отлично. Скоро выходить, кстати.

— Это радует, очень хочется взглянуть на город не через окно.

До выхода мы шли ещё около минуты.

Автоматические двери услужливо исчезли, позволяя нам пройти наружу. Я ожидал, конечно, чего-то необычного, но чтобы двери исчезали… Едва подумал о том, чтобы спросить у Дакси, как это работает, и сразу же забыл, ведь передо мной раскрылся во всей красе Кводнич.

Если из окна город выглядел потрясающе, то теперь он стал ещё восхитительнее. Я даже не чувствовал температуру, любуясь прекрасными строениями разных форм и высот, пустыми заснеженными дорогами, тротуарами и большим количеством будок, похожих на старые телефонные. По правую руку от меня вдалеке располагалась детская площадка, где маленькие аборигены играли в различные игры и кидали друг в друга снежки. Уж что-что, а в этом они точно похожи на нас, людей. Кроме того, непривычно видеть на кошколюдях шапки не только под форму головы, но и под форму их ушей. У некоторых даже на хвосты надеты какие-то вещи, чтобы эта их конечность не мёрзла. Можно сравнить с одним таким длинным и большим носком, который надевается на хвост. Интересно, любопытно и в то же время очень непривычно видеть таких дивных созданий.

Когда я повернул голову в левую сторону, увидел в небе огромную планету, которая, казалось, вот-вот ударится об эту, и произойдёт глобальное столкновение, что унесёт жизни всех живущих здесь. У меня и пронеслись именно такие мысли в первые секунды, но потом я заметил, что ничего не происходит, что всё в порядке. Просто в голове не укладывалось, как это возможно — две планеты, находящиеся настолько близко друг к другу.

— Так было всегда? — спросил я Дакси, указав пальцем в небо.

— Да, конечно. Там живёт лисий народ, — пояснила она. — Понимаю твоё удивление, но ты должен знать, что в нашей галактике законы физики несколько другие, поэтому и есть разница. Что у нас нормально, то у вас вызывает недоумение. Это пройдёт, ты привыкнешь со временем. А теперь идём развлекаться.

— Идём, — зашагал я вместе с ней. — А почему на дорогах нет ни одной техники? Зачем дороги тогда?

— Потому что по всему городу стоят телепорты. К чему нам техника на дорогах? Ну и дороги нужны на тот случай, если летающей технике придётся экстренно совершить посадку, а ещё больше места для ходьбы. Как сам видишь, народа у нас очень много.

— Это да, — протянул я, глядя по сторонам.

Те самые будки оказались как раз телепортами.

Когда мы вошли в одну из таких, Дакси выбрала пункт назначения — и нас вмиг переместило в другую точку города. Сначала я почувствовал небольшой дискомфорт при телепортации, но стоило выйти, стало ещё хуже. Мгновенная слабость и головокружение не позволили устоять на ногах: возникло ощущение, словно закружило с бешеной скоростью. Как только мои ноги подкосило, Дакси помогла, подхватив под руку. Она с лёгкостью выпрямила меня, осторожно придерживая. Да, действительно, эта кошкодевочка обладает удивительной ловкостью и силой.

— Сейчас пройдёт, потерпи, — объяснила Дакси. — Первое время после телепортации такое бывает.

— Очень неприятное чувство, — проговорил я, закрыв глаза, но от этого легче не стало.

— Жди-жди, Кир, всё под контролем.

Мне казалось, что испытывать последствия этого перемещения придётся на самом деле долго, а по факту организм пришёл в норму минуты через две примерно.

Когда убедился, что смогу дальше идти самостоятельно, мы продолжили путь, лежащий к центру развлечений, размеры которого меня поразили. Если верить словам Дакси, этот центр занимал столько места, сколько занимает на Земле небольшой посёлок. Здесь множество аттракционов, игр и прочих развлечений на любой вкус. Я просто растерялся, когда зашёл внутрь и оказался под огромным куполом, что мог бы заменить целое небо. Возможно, не совсем уместное сравнение, но это первая ассоциация, что родилась в голове.

— Иди за мной, — позвала Дакси, — я покажу тебе мои любимые гонки. Тебе тоже понравится.

Пробираясь через толпу кошколюдей, я начал отставать и лишь с трудом поспевал за Дакси. Она иногда оглядывалась, чтобы не потерять меня из виду, так что заблудиться мне точно не грозило. Правда, всё равно было нелегко разглядывать всё то, что я хотел успеть увидеть.

Вскоре мы добрались до нужного места. Взглянув на предложенный Дакси аттракцион, я сделал вывод, что он очень похож на наш аквапарк: такие же витиеватые трубы, но ещё более крутые и сделанные, судя по виду, изо льда. Чтобы осмотреть здесь всё, пришлось высоко задирать голову. Интересно будет узнать, что мы тут собрались делать.

— Ну как, впечатляет? — улыбнувшись, обратилась ко мне Дакси.

— Очень, — закивал я. — Расскажи, пожалуйста, в чём тут смысл.

— Всё просто: садись в гоночный болид, а дальше надо успевать сделать правильный выбор, чтобы пройти всю трассу. Трасса каждый раз новая, поскольку восстанавливается при помощи специальной техники, но тебе вникать не нужно. Это делается изо льда — всё, что необходимо знать. Главная задача — успевать смотреть на указатели и нажимать нужную кнопку на пульте управления. Я покажу. Пойдём за мной.

Примерно, конечно, я понял, что собой представляет данный аттракцион, но детали всё же нужны. Вот эти детали Дакси и рассказала, когда мы подошли к старту. Как оказалось, болиды не что иное как овальные вытянутые капсулы с сиденьем и пультом управления, где и нужно нажимать определённую кнопку во время прохождения трассы. Пульт управления — это два рычага с двумя кнопками. Всего лишь надо либо большим пальцем жать, либо четырьмя остальными, соответственно. Или левой рукой, или правой — в зависимости от выбора. Вроде, всё довольно просто и понятно.

Убедившись, что я всё запомнил, Дакси договорилась о следующей гонке, так как очередь здесь довольно большая. В заезде могли участвовать от двух до четырёх гонщиков. Поскольку для меня это будет первый опыт, Дакси попросила устроить нам гонку на двоих, чтобы в случае ошибки я не подставил остальных. Она же должна ехать первой, ведь сможет, в отличие от меня, пройти трассу либо без ошибок, либо с минимальными огрехами.

Глава 7

Когда подошла очередь, мы прошли к старту, где нас уже ожидали два болида. В первый села Дакси, во второй — я. Сиденье мне понравилось: мягкое, удобное, никакого чувства дискомфорта.

— Если вылетишь с трассы — не бойся, — обернувшись ко мне, сообщила кошкодевочка. — Разбиться здесь невозможно.

— Понял, — кивнул я, осматривая рычаги.

— Желаю удачи, — подмигнула она, и наши болиды автоматически закрылись сверху неким подобием прозрачного пластика. Так даже уютней и комфортнее.

К нам подошёл один из работников аттракциона, уточнил, готовы ли мы, и вернулся на место, сказав, что вот-вот запустит гонку. Ну что же, надо приготовиться.

Под сигнал, обозначающий начало гонки, наши болиды двинулись с места, плавно спускаясь в закрытую трубу. Постепенно они набирали скорость, всё выше и выше. Мы ехали пока что по прямой, но вскоре я заметил вдалеке голограмму, указывающую, на какую кнопку следует нажать. Едущая впереди Дакси вовремя отреагировала и ушла влево на развилке. Я чуть-чуть запоздал, но успел тоже. Болиды понеслись с большей скоростью вниз, петляя из стороны в сторону, затем резко вверх, отчего мне даже на мгновение поплохело.

Путь продолжался. Чем больше мы проходили трассу, тем выше становилась скорость и тем сложнее было успевать реагировать на указатели. Один раз я в последний миг успел нажать нужную кнопку на рычаге, едва не перепутав с другой.

Трасса усложнилась. Теперь иногда приходилось проезжать вверх тормашками, так как нижняя часть трубы просто обрывалась, из-за чего был шанс слететь с пути. Потом снова перестраиваться вниз, ведь через несколько десятков метров исчезала верхняя часть. И так несколько раз подряд — настоящее испытание на реакцию.

Всё бы ничего, но от такихкаруселей лучше не становилось. Зато сколько эмоций и адреналина во время гонки, аж дух захватывало! Я даже вскоре поверил в успех, в то, что смогу осилить всю трассу до конца. Однако ошибался, ох как сильно ошибался…

Последний этап оказался самым сложным. Предстояло успевать уклоняться то вверх, то вниз. Неожиданно — влево, вправо. Меня буквально кидало из стороны в сторону. Еле успевал. Но в один момент мой болид так ускорился, что я не сумел вовремя отреагировать сразу на несколько комбинаций и вылетел с трассы резко вниз. Конечно, Дакси предупреждала, что разбиться невозможно, но мне всё равно стало страшно лететь, учитывая высоту в несколько этажей. В итоге болид мягко воткнулся в толстый слой, видимо, специально для этого подготовленного снега.

Не успел я опомниться, как болид начал подниматься в воздух. Оглядевшись, понял, что его взяла механическая рука и вернула на изначальную позицию, откуда мы стартовали.

Объяснив мне жестами, что пришло время покинуть болид, работник принялся дожидаться Дакси. Я выбрался из техники и тоже стал ожидать её, что не заняло много времени.

Она удачно прошла всю трассу и вернулась довольной собой.

— А ты неплохо прокатился для первого раза, — похвалила Дакси, подойдя ко мне.

— Может быть, но это было слишком сложно для меня. Я просто перепутал кнопки, когда развилась очень высокая скорость, вот и вылетел.

— Это нормально. Мало кто может с первого раза пройти второй уровень сложности.

— Подожди-ка, тут ещё и сложность разная бывает? Получается, я первый раз проходил не самый лёгкий вариант?

— Ну конечно, — подтвердила она. — А зачем с чего-то простого начинать? Лучше пробовать что-то сложное, чтоб быстрее привыкнуть.

— Хоть бы предупредила тогда, — вздохнул я. — Ладно, куда дальше?

— Сходим ещё куда-нибудь здесь, а потом в центр военной подготовки. Думаю, ты будешь не против пострелять.

— Да, это с удовольствием.

Остальные местные аттракционы оказались менее захватывающими, но тоже вполне интересными. Чего только тут не было, и всё хотелось успеть попробовать, но Дакси чётко дала понять, что при всём желании мы не успеем сегодня. Вот поэтому через пару часов пришлось покинуть развлекательный центр. Меня после всего переполняли эмоции. Так понравилось, что хотелось закричать от радости. Я даже забыл истинную причину моего присутствия в этом мире, и улыбка с лица не сходила.

— Вижу, тебе очень понравилось, — подметила Дакси, как только мы вышли на улицу. Снег продолжал сыпать хлопьями, стояла безветренная погода, было даже нехолодно.

— Да, прямо очень-очень. Мои последние годы жизни довольны скучны и однообразны, а тут столько всего! Просто слов не хватает! Аж хочется… — Я сделал паузу, обдумав поступок. А, была не была! — Хочется обнять тебя. Спасибо!

И без долгих размышлений заключил Дакси в крепкие объятия. Она такого, видимо, не ожидала, поэтому немного оторопела, когда оказалась плотно сжатой мной. Я обнял её по-дружески, без каких-либо намёков, поэтому она отреагировала нормально. Лишь пару секунд спустя погладила меня по спине и легонько похлопала.

— Пожалуйста. А теперь отпускай меня, — попросила она спокойно. — Ты, между прочим, и правда достаточно сильный для человека. Не зря прошли годы тренировок.

— Благодарю, — улыбнулся я и выпустил её из объятий, глядя, как на чистейшем лице кошкодевочки таяли только что севшие снежинки. — Знаешь, ты очень красивая, — выдержав секундную паузу, я добавил: — Дакси.

Мне просто стало интересно, как она отреагирует на такое обращение, ведь говорила ещё у меня дома, что разрешает так себя называть только друзьям.

— Спасибо, конечно, но ты торопишься вообще-то ко мне обращаться сокращённым именем, — сделалась она более серьёзной. — Я же говорила.

— Да, говорила, — закивал я. — Но дело скорее не в том, о чём ты говорила. Мне проще обращаться так, нежели проговаривать полное имя Аюдаксия. Оно красиво звучит, вот только сложно.

Дакси слегка прикусила нижнюю губу и отстранённо посмотрела вверх, явно о чём-то активно размышляя. Я не спешил, ждал ответа и продолжал смотреть на неё. В задумчивости она даже более привлекательна, как мне показалось.

Так, я вообще не дома и вряд ли мне светит здесь что-то с кем-то, а уж тем более с ней. Пора бы вернуться в реальность и перестать витать в облаках. Да, она красивая, да, особенная, учитывая, что и не человек совсем, но наши пути, если я правильно понял, всё равно рано или поздно разойдутся. Вот и нечего мечтать. Лучше быть внимательнее ко всему окружающему, запоминать, делать выводы и ни с чем не спешить.

Когда я уже хотел согласиться называть её полным именем, она внезапно выдала:

— Хорошо, я согласна, ты можешь называть меня Дакси, но только когда мы вдвоём. В присутствии других не надо.

Зелёный свет дала? А что, это уже хоть что-то, да значит. Не ожидал.

— Спасибо за доверие, — улыбнулся я. — Может, поиграем в снежки?

— Кир, тебе сколько лет? — усмехнулась она.

— Да какая разница? Почему бы и нет?

— Мне статус не позволяет так себя вести — это первое. Второе — по планам мы сейчас отправимся в центр военной подготовки.

Её серьёзность вынудила меня на бездумные действия. Я-то и не был никогда таким уж строгим, всегда старался быть собой: мог и подурачиться, пошутить. Никогда не понимал всю показную деловитость некоторых людей. Вот и сейчас решил побыть самим собой, тем более в компании Дакси стал чувствовать себя достаточно свободно.

Я подхватил её на руки и побежал в сторону ближайшего сугроба, чтобы упасть в снег вместе с ней. Разумеется, она не ожидала такой выходки, поэтому эффект неожиданности сыграл мне на руку. Однако в тот самый момент, когда пора было приземлиться в снег, Дакси извернулась так, что в итоге в сугроб упал я, а она села сверху, чуть наклонившись лицом к лицу. Глаза её засверкали, брови нахмурились. Кажется, она разозлилась, но оттого стала ещё более милой.

— Не злись, — попытался я оправдаться. — Просто игра такая.

— Ещё одна такая выходка… — начала Дакси довольно резко.

— И что будет? — понимая, что ничего не будет, ведь я им нужен, улыбнулся и имел наглость обнять её за талию, притянув Дакси ближе к себе.

— Вот потом и узнаешь, — недовольно пробурчала она и быстро убрала мои руки. — Не наглей, понятно?

В следующий миг она повернула голову в сторону: оттуда доносился чей-то голос.

— Дакси, привет! — поздоровался кто-то с ней на чистом русском. И я не мог ошибиться. — Что это ты там делаешь?

Хм, кажется, это человек. Мне ведь рассказывали, что есть у них тут люди. Будет интересно познакомиться. Правда, ситуация, которую я сам создал, не очень удобная для знакомств. Ну и ладно, мне-то что. Пусть Дакси с самого начала знает, какой я есть, ведь не смогу долгое время быть всегда излишне вежливым и галантным.

Глава 8

Кошкодевочка ловко слезла с меня, встала и пошла в сторону, попутно отряхиваясь от снега. Лежать и дальше в сугробе в мои планы никак не входило, поэтому я тоже поднялся и сразу посмотрел, что же там за человек.

Оказалось, действительно человек, да не один, а в компании двух девиц. Одна из них стояла с ребёнком на руках, вторая — под руку с этим темноволосым парнем. Обе кошкодевочки по-своему красивы. У той, что с ребёнком, фиолетовые волосы, у другой — серебристые, достающие чуть ли не до земли. Все они тепло одеты, в шапках, как полагается.

— Привет, Фортис! — поздоровалась Дакси, затем поприветствовала девушек на их языке. Они ответили взаимным приветствием, после чего Дакси добавила: — Да я тут с новичком вожусь пока что.

— Вижу-вижу, — улыбнулся парень, — как вы возитесь в снегу. В снежки, наверное, играете?

— Ну так, чуть-чуть, — смутилась Дакси и позвала меня: — Кир, подойди, познакомься!

— Иду, — откликнулся я, стряхивая остатки снега с одежды.

Пока шёл, меня уже разглядывали с интересом как девушки, так и этот парень, а как подошёл ещё ближе и остановился, принялись осматривать с ног до головы. Я не стал терять времени.

— Всем привет, — обведя взглядом всю троицу, поздоровался я и протянул руку парню. — Кирилл.

— Фортис, — ответил он взаимным рукопожатием. — Мои супруги — Мионна и Линния.

Супруги? Неужто не шутили про гарем у человека?

— Приятно познакомиться, — уважительно, стараясь не задерживать надолго на них взгляд, ответил я.

Обе лишь молча кивнули.

— Мы на русском говорим, они тебя не понимают. Первый день здесь? — уточнил Фортис.

— Да, часа три-четыре как прибыл, — пожал я плечами и мельком глянул на Дакси.

Будто поняв меня, что не очень комфортно разговаривать с ними без её участия, Дакси вступила в беседу:

— Вы случайно не в развлекательный центр идёте?

— Ну да, — подтвердил Фортис, — туда. Если есть время, пойдёмте с нами. Насколько знаю, у истриситов пока неотложные проблемы, которые надо решать в срочном порядке. Так?

— Так, — кивнула Дакси. — Нет, мы с Киром уже ходили развлекаться. Сейчас я должна показать центр военной подготовки. Постреляем немножко, не помешает.

— Как хотите, — безучастно проговорил Фортис и взглянул на меня. — Кирилл, можно тебя на пару слов один на один?

— Можно.

— Зачем? — тут же озадачилась Дакси.

— Пару советов дельных хочу дать. Это недолго.

— Ладно, но только если дельных, Фортис, — посмотрела она на него с подозрением.

Кивнув в сторону, он пригласил пройти с ним. Когда мы стали отходить, девушки принялись между собой что-то обсуждать, но я не вслушивался, всё равно не понимал их язык. Больше гадал в мыслях, что этому Фортису понадобилось от меня. И ведь имя какое — Фортис. Вряд ли его так назвали при рождении, тем более в России.

— Кирилл, — начал он, поглядывая в сторону своих супруг и Дакси, — ты тут как, надолго решил остаться или потом на Землю?

— Не знаю, я ж ещё не освоился и ничего не узнал. Как более опытный, может, подскажешь, где лучше?

— Ну конечно же здесь лучше. Я хочу тебе сказать только одно — если справишься с операцией, то тебя определённо ждут привилегии. Точно так же было и со мной, ну почти. Нравится Дакси?

— А это-то тут при чём? — не понял я внезапного вопроса. — Она тоже твоя супруга?

— Нет, — рассмеялся он, — с ней как-то не сложилось, не до этого было тогда. Чтоб ты знал на всякий случай: Дакси свободная и очень даже неплохая, но есть один минус у неё, по моим наблюдениям.

— И какой же?

— Она слишком увлечена работой и любыми делами, связанными с пользой для их общества. Думаю, это и есть причина того, что она всё ещё одна. В общем, имей в виду. Вряд ли ты плохой человек, поэтому попробуй, вдруг что получится. Да они бы и не стали выбирать кого попало для операции. Так что так, — завершил Фортис, но добавил почти сразу: — Ты можешь удивиться, но это просто наводка, чтоб тебе было проще, чем мне когда-то. Только не забывай, зачем ты здесь в первую очередь. Всё остальное сейчас вторично. Если напутаешь — провалишь операцию. Ну и понятно, что устроиться здесь потом будет не так уж просто.

— Примерно так и сам думал, — согласился я с ним. — Но спасибо за полезную информацию. Слушай, а это серьёзно твои супруги? У тебя действительно гарем?

— Серьёзно мои, — протянул он, смотря всё туда же. — Да, есть.

— И сколько их у тебя, если не секрет?

— Неважно, — отмахнулся Фортис. — Идём, а то Дакси уже косо на меня смотрит, — хитро улыбнулся он. — Кажется, догадалась, зачем я тебя позвал поговорить.

— Может быть, — усмехнулся я, когда мы уже стали возвращаться. — Ну и ладно, не страшно.

Дакси смотрела на нас с подозрением и не смогла не спросить:

— Поговорили?

— Да, — беззаботно ответил Фортис. — Больше вас не задерживаем. — Он пожал мне руку. — Удачи, Кирилл! Не плошай. Надеюсь, ещё увидимся.

— Спасибо! Взаимно!

Распрощавшись со всеми, Дакси повела меня к телепорту. Сначала она молчала, но, судя по всему, не смогла сдержаться и поинтересовалась:

— Ну и что он тебе там наговорил? Что за советы?

— Дельные, — улыбнулся я. После разговора с земляком — причём в самом прямом смысле, ведь мы оба с Земли — мне стало ещё комфортнее и спокойнее. Я даже стал увереннее относительно предстоящей операции, не говоря уже о Дакси.

— Рассказывай, — настояла она. — Не забывай, что я твой куратор, поэтому никаких секретов у тебя от меня быть не должно.

— С чего это? — деланно возмутился я. — Вот об этом точно не было речи. Не зря же он меня в сторону отвёл. Значит, это был мужской разговор.

— Хорошо-хорошо, я поняла. Можешь не говорить, я потом сама с ним поговорю и разберусь, с чего это он такие наставления даёт первому попавшемуся.

— Чего ты завелась? Ты даже не знаешь, о чём мы говорили. И никакой я не первый попавшийся вообще-то.

— Знаю. Более чем уверена, что обо мне. Что-то вроде того: «Вот Дакси всё одна ходит, займись ею, чего ты. Смотри, у меня же получилось, аж целых пять девушек собрал. Чем ты хуже? Вперёд». И не зря же он добавил: «Не плошай». Но знай: этот разговор не принесёт тебе пользу. Я и без вас разберусь, кого мне выбрать и когда.

Вот это её занесло… Она только на первый взгляд достаточно сдержанная девушка. Оказывается, довольно эмоциональная, как и многие на Земле. Конечно, Дакси полностью права, но выдавать ни себя, ни Фортиса не хотелось, поэтому, стараясь как можно более легкомысленно ответить, я проговорил:

— Дакси, пожалуйста, не надо надумывать самой себе. Фортис посоветовал мне сосредоточиться на операции — вот что самое главное. Остальное вторично. Вот именно так он и говорил.

И ведь я не соврал, по сути, разве что утаил часть информации.

Она насупилась, шла дальше и даже не обратила внимания, что мы прошли одну из будок для перемещения по городу. Ну, ничего, дойдём и до следующей.

— Допустим, ты говоришь правду, — наконец заговорила Дакси. — И что, вот прям точно ничего про меня не говорили? И ничего от меня тебе не надо?

Чтобы увильнуть от первого вопроса, я решил ответить сразу на второй и завалить её встречными вопросами.

— Нет, не надо. Это как раз тебе — и не только тебе — от меня кое-что надо. Разве нет? А эта Рика, она тоже будет думать, что я в первый же день решил домогаться её? Или как? Видимо, это норма у вас — встречать таким образом гостей, которых сами и пригласили.

— Не норма. Это просто я… — протянула она. — Погорячилась. Извини, что-то нашло на меня.

Я мысленно улыбнулся себе: сработало. «Лучшая защита — это нападение» — прописная истина.

— Ничего страшного, с кем не бывает. Может, отдохнуть тебе надо, не знаю. Тебе виднее, в общем. Вмешиваться не буду, твоя жизнь ведь.

— А это идея, Кир! — оживилась Дакси. — Пока я с тобой, у меня есть возможность не только знакомить тебя с городом, но заодно и отдохнуть. Да, так и сделаем. Сейчас отправимся пострелять. Потом ещё погуляем, приведём себя в порядок и посетим новый ресторан, который недавно открылся. Там можно совместить приятное с полезным. Я отдохну, расслаблюсь, а ты получишь новые знания от меня. Отлично же придумала?

— Да, мне нравится. Хотя у меня и выбора-то особо нет, — усмехнулся я.

— Ну почему же нет? Можешь предложить свой вариант, я его рассмотрю.

— Да если бы знал, что предложить, — развёл я руками беззащитно. — Это как тебя в мой город пригласить и сказать, чтобы ты придумала, куда бы нам сходить.

— Точно, я забыла. Ну тогда по моему плану и будем действовать.

План и правда хороший. Но что ещё важнее: Дакси успокоилась и перестала предъявлять претензии. Пожалуй, если уж и пробовать что-то по отношению к ней, то лучше помягче, не сразу, иначе в штыки сразу принимает любое слово или действие. А она ведь и реагирует так только потому, что давно одна. Об этом лучше даже не упоминать, не намекать. Вообще ни слова на эту тему. Пока же пусть всё идёт своим чередом, ибо сегодня я отдыхаю и познаю новый мир, а завтра, грубо говоря, — на другой планете при выполнении некоей операции.

Глава 9

Центр военной подготовки располагался далеко от центральных районов города, хотя расстояние в этом мире не играло особой роли.

Мы переместились совсем рядом с нужной точкой. Глядя на огромнейшее тёмно-серого цвета здание в несколько этажей, я мысленно представил, сколько же всего разнообразного там может быть внутри.

Когда мы двинулись ко входу, Дакси рассказала, что этот центр относительно недавно построили, а раньше она обучала в другом, находящемся в их втором городе. Теперь там свой мастер боевых искусств, её же, как лучшую, пригласили сюда.

— Знаешь, что мне ещё непонятно? — входя в холл центра, обратился я к Дакси.

Внутри было шумно, суетливо, поэтому пришлось говорить громче обычного.

— Что? — не глядя на меня, отреагировала она и указала вправо, откуда начинался один из многочисленных коридоров. — Нам сюда.

— Зачем нужно учиться боевым искусствам, если есть оружие? И ведь оружие, я уверен, намного сильнее нашего земного.

— Кир, ситуации бывают разные. Да, в большинстве случаев рукопашный бой не пригодится, но порой он спасает жизнь. Вот поэтому и тебе необходимо обучиться, тем более через нейросеть, что займёт минимум времени.

— Ну, как вариант, — согласился я.

Прежде чем попасть на стрельбище, нам необходимо было пройти элементарную процедуру регистрации, затем получить оружие, и лишь после появилась возможность пострелять. Так как я впервые держал в руках новое для меня оружие, Дакси провела краткий инструктаж.

Внешним видом винтовка, конечно же, отличалась от всего того, что я видел на Земле, но в целом похожа: тот же приклад, спусковой крючок и прочее. А вот патронов как таковых у них нет, вместо этого — заряды эфира. Отдалённо я имел представление об эфире как об энергии, но не знал, что применять его можно в самых разных сферах. Естественно, это делалось не так просто, как на словах.

Ещё недавно, как пояснила Дакси, у них использовалась совсем другая технология: каждая такая винтовка была разовой, следовало избавляться от неё, как только кончался запас эфира. Со временем разработали более экономичный расход, а также создали дополнительные заряды в виде обоймы. Понятия не имею, почему сразу не могли это сделать, но Дакси лишь отмахнулась, не став объяснять мне детали.

Если кратко: могли бы — сразу и сделали бы. Их ещё, как я узнал, некоторое время ущемляли другие кошкодевочки, которые звали себя Элитными. Среди нынешних же их называли Дикими. Даже была война, потом некий откат времени. И в этом всём ещё участвовал и Фортис.

Дакси говорила, что он вообще много чего сделал для них, чуть ли не героем считается. Она ему особенно благодарна, так как в самом начале войны погибла. Не будь отката времени, её бы не было сейчас. В таком случае и я бы героем Фортиса назвал, если б с его помощью у меня появился второй шанс жить. И пусть даже он косвенно помог, всё равно это дорогого стоит.

Кроме того, у Дакси я смог узнать, что Фортис попал к ним из-за пространственно-временной аномалии, после чего мало что помнил. Именно они его и назвали таким именем, к которому он уже привык. Парня сначала вообще использовали исключительно для сексуальных забав, поскольку раньше на Келимире жили только женщины, а мужчины — на другой планете. После войны они пересмотрели взгляды на такое положение вещей, и с тех пор живут все вместе.

После инструктажа и небольшой истории из прошлого Дакси провела меня на стрельбище, где мы и постреляли с удовольствием. Мне доводилось в жизни стрелять из автомата в армии, из отцовского ружья, поэтому я ожидал чего-то похожего и от стрельбы из этой специальной винтовки. Однако всё оказалось не так.

Если приличный вес оружия устроил меня удобством, то вот вовремя выстрела не было значительной отдачи, лишь лёгкий толчок. Конечно, это даже лучше, потому что удобнее целиться, шансов больше попасть, но я не испытывал мощи оружия, не чувствуя сильной отдачи.

Мощь, кстати, знатная, надо сказать. При каждом выстреле моя цель в виде овала в человеческий рост растворялась полностью под действием эфира в жидкой форме, подобной плазме. Выходит, достаточно один раз попасть — и врага не станет. Хотя нет, не может быть всё так просто. Если есть такое оружие, значит, должна быть и достойная защита. Но это было лишь моё любопытство, проскакивающее между стрельбой.

Когда мы закончили практиковаться на стрельбище, Дакси предложила мне небольшую физическую тренировку, попутно интересуясь, понравилось ли мне стрелять. Ещё как понравилось! Мне сейчас всё интересно, поэтому я согласился на другую тренировку, которая обещала быть не менее активной, чем стрельба.

Пройдя в специальное помещение, где нам выдали униформу, точно такую же, в какой была Дакси на Земле, мы переоделись. Мне выдали, естественно, мужской вариант, предназначенный для человека — благодаря Фортису и ещё одному какому-то Фероксу здесь предусмотрели экземпляры для тех, у кого нет хвостов. Униформа отлично подошла, смотрелась на мне просто замечательно. Я некоторое время даже любовался перед зеркалом, пока Дакси не оторвала от этого занятия.

Помимо внешнего вида, данная форма мне понравилось тем, что надевалась наполовину автоматически, то есть нет никаких пуговиц, ширинок и прочего. Достаточно просто надеть сапоги, перчатки и, собственно, саму форму до пояса, после чего верхняя часть, как живое существо, оплетала по форме тела полностью и неведомым мне образом становилась одним литым материалом. Это всё, конечно, хорошо, но как сходить в туалет, если приспичит? И на такой случай всё продумано: на левом рукаве располагались кнопки для управления униформой — нужное можно убрать, отстегнуть и так далее.

Интересной особенностью были встроенные когти, которые помогали либо взбираться куда-то, либо прирезать противника. Активировав их, я почувствовал себя росомахой с лезвиями длиной сантиметров двадцать. Классная штука. Но и на этом все сюрпризы униформы не закончились. Оказывается, на поясе справа висел кинжал, которому я сначала не придал значения. Вроде бы кинжал как кинжал, но от Дакси я узнал, что это оружие самонаводящееся, то есть достаточно метнуть в предполагаемого врага — и кинжал сто процентов воткнётся остриём точно в цель.

После ознакомления с униформой я отправился вместе с Дакси на тренировочную площадку. Площадка эта представляла собой сплошные препятствия, которые, естественно, надо преодолеть: хлипкие мостики, глубокие канавы, булыжники, стены, небольшие горки, трудно преодолимые бассейны и прочее. Вот это будет точно интересно.

Дакси не раз проходила множество подобных испытаний, поэтому она двинулась вперёд, а я — за ней, попутно смотря на то, как кошка справляется, чтобы удачно пройти и самому. Сначала мы бежали по прямой, где, к моему удивлению, пришлось ещё и уклоняться от внезапно возникающих из-под земли преград.

Как хорошо, что Дакси пустилась первой, иначе я бы точно напоролся на первую же преграду, но благодаря кошке сумел обойти почти все. Почти — потому что на двух всё же споткнулся, но бодро встал и побежал дальше, ведь азарт не отпускал меня, да и надо было смотреть, как Дакси проходит все этапы испытания.

Далее пришлось осторожно пройти по нескольким мостам, ступая на которые, можно было провалиться почти в любом месте. Я тщательно выбирал наиболее целые участки и осторожно их преодолел. А вот дальше — сложнее.

Последний мостик закончился на половине, и мне надо было допрыгнуть до берега. Грация, сила и ловкость Дакси позволили ей без труда преодолеть расстояние. Я же сомневался. Уж очень не хотелось провалиться в воду. Она звала меня, говорила, что и у меня получится, но то расстояние, что разделяло мост и берег, слишком велико для человека.

И всё-таки я прыгнул, приложив все усилия. Не вышло…

Почти долетел и чуть не врезался в берег, относительно удачно свалившись в воду. Раздался всплеск, брызги разлетелись в стороны. Я быстро вынырнул и глянул вверх. Дакси выглянула с берега и крикнула:

— Активируй когти и взбирайся ко мне!

Это ещё хорошо, что от воды до берега высота составляла этажа два-три, поэтому мне удалось залезть наверх. Правда, это оказалось тяжело — каждый раз втыкать когти в стену одной рукой, затем — второй, переставляя и вытаскивая первую. И так до тех пор, пока не взобрался до самого верха.

Следующее препятствие было чуть полегче. Нам всего-то нужно было взбираться по двухметровым стенкам, сделанным в виде больших ступеней. И опять в дело пошли универсальные когти. Таким образом мы преодолели все нынешние преграды, добравшись до площадки, где немного передохнули.

— Ну а теперь прыжок вниз, — улыбнулась Дакси. — Одно из моих любимых занятий. Но вот плавать потом в жиже довольно тяжело, так что готовься.

Едва я открыл рот, чтобы ответить, она разбежалась и прыгнула. Подойдя к краю, посмотрел вниз. Да, высота здесь немалая. Несколько этажей точно. А там же ещё куча всякого хлама в бассейне… Как бы не удариться ещё.

Чем дольше сомневаешься, тем тяжелее сделать — так было всегда.

Вдохнув как следует, я сделал несколько шагов назад, уверенно разогнался и бросился вниз, оторвавшись от площадки…

Глава 10

В полёте у меня пронеслось множество мыслей. Сначала я вспомнил, что не решил, как сгруппироваться, потом подумал о том, что слишком далеко выпрыгнул вперёд — вдруг это чревато ударом о какой-то участок без воды? Но секунды полёта пролетели быстро, и в итоге я ушёл глубоко под воду, разрезав верхний слой и окунувшись непонятно во что.

Открыть глаза не решился и просто поплыл вверх, разгребая руками всякий хлам, который очень сильно мешал грести. И это ещё полбеды, поскольку вода оказалась действительно какой-то тягучей жижей. Я как будто нырнул в огромную кастрюлю с холодным киселём.

Не без труда, но наконец добрался до верха, чтобы можно было вдохнуть воздуха. Пару раз мотнув головой, сбросил с лица всю гадость и открыл глаза. Вдалеке на берегу стояла Дакси, уперев деловито руки в бока. Я времени терять не стал и поплыл к ней.

Пусть было и не так легко, но не сказать, чтобы я сильно устал. Выбрался на берег, вздохнул и посмотрел на кошкодевочку. Она хитро прищурилась и произнесла:

— Что, устал?

— Нет, — изобразил я лёгкую улыбку. — Просто мало приятного было плавать в этой жиже. Хорошо, хоть не воняет.

— Можно продолжить, там ещё есть несколько этапов, но я бы лучше отдохнула уже. Нет, физической усталости у меня нет. Дело в том…

— Не стоит оправдываться, я всё понимаю.

— Отлично. Это хорошо, что ты поддержал мою идею. Значит, идём мыться, а потом дальше по плану.

— А идём мыться вместе? — ещё шире улыбнулся я.

— Ещё чего! — сразу возразила она. — Размечтался!

— Ну вообще-то я так пошутил, чтоб ты знала.

— А мне такие шутки не нравятся. Пойдём, отведу тебя мыться.

Душевые кабинки располагались недалеко, так что добрались мы до них быстро. Народ там постоянно сновал туда-обратно. Дакси провела меня в отдельные кабинки, предназначенные для особенных лиц. Естественно, она, как тренер, являлась такой. Вот поэтому мы вошли в помещение, где все кабинки были свободны.

— Раздевайся, — безэмоционально отрезала она. — Буду учить тебя пользоваться душем.

— Прям так, при тебе? — уточнил я. — Догола?

— Конечно. Душевая не будет реагировать, если ты зайдёшь туда одетым, а без меня не разберёшься.

— Может, ты покажешь мне, а дальше я сам?

Дакси тяжело вздохнула, глядя на меня.

— Неужели ты думаешь, что мне интересно посмотреть на тебя без одежды? Мне всё равно.

— А это тут и ни при чём, вообще-то, — парировал я, хотя её показное равнодушие мне не понравилось. — Я приличный человек и не собираюсь при незнакомке раздеваться.

— При незнакомке? — Дакси явно зацепило это слово, на что я и рассчитывал. — Хорошо, ходи грязным.

— Стой-стой, так не пойдёт. Я хочу быть чистым.

— Ты знаешь, что делать. Как маленький, Кир. Ещё уговаривать приходится. Так и быть, пойду тебе навстречу.

Не успел я даже предположить, что Дакси имела в виду, как она начала снимать с себя форму. Мне не верилось, что кошечка так запросто оголится передо мной, но это происходило на моих глазах.

Она легко и красиво сняла с себя униформу, бросив вещи в контейнер. Теперь Дакси стояла в трусиках и бюстгальтере. Нижнее бельё тёмно-синего цвета прекрасно сочеталось с цветом её волос. А фигура-то какая! Загляденье… Идеально подтянутая, плавные изгибы тела, точёная талия, крутые бёдра и достаточно высокие груди. Она меня просто обезоружила.

— Ну и? Ты собираешься раздеваться?

— Задумался просто, — сказал я первое, что пришло в голову. — Если правильно понял, то трусы можно оставить? — поинтересовался я, начав снимать форму.

— Тебе — нет.

— А тебе можно, — смекнул я. — Ну ладно.

— Я без твоего присутствия сниму всё остальное, — подмигнула Дакси. — И не надейся ни на что.

— Да хватит мне уже про это говорить, как будто я что-то тебе предлагаю.

Меня на самом деле начало раздражать, что она при каждом удобном случае старается упрекнуть.

— Начнёшь предлагать, так вообще пожалеешь, — не прекращала кошка.

Хотелось уже огрызнуться, но решил промолчать, буду умнее.

— Всё, готов, — сообщил я, как только снял трусы, представ перед ней нагишом.

— Вижу, — кивнула она.

Хоть Дакси и говорила, что я ей якобы не интересен, но мне удалось заметить, как она мельком, да глянула ниже пояса, быстро подняв взгляд на уровень моих глаз.

— Проходи, — указала кошка на дверь, ведущую в одну из кабинок.

Как выяснилось, душевая управлялась и голосом, и сенсором. Голосом — не мой случай, ибо надо знать местный язык, так что я пользовался вторым способом. На деле всё оказалось довольно просто: настроить температуру, включить музыку и ещё много других функций не составило никакого труда, так как интуитивно понятный интерфейс позволял это сделать даже мне, незнающему их язык.

И вот тогда я задумался: то ли Дакси сомневается в моих умственных способностях, то ли всё-таки решила посмотреть на меня в обнажённом виде. Второе очевидно лучше, но кто ж её знает.

Показав и объяснив управление, она удалилась. Я лишь посмотрел вслед кошечке, оценив пышный хвост и упругие ягодицы. Дакси слишком аппетитна, чтобы быть к ней равнодушным и не смотреть. Пришлось отвлечься на другие мысли и наконец помыться.

После душа мы переоделись в одноразовую одежду, чтобы добраться до своей, в которой пришли. Грязная униформа оставалась в контейнере, откуда её потом заберут и отправят в стирку. Дакси долго причёсывалась и прихорашивалась у зеркала одноразовой расчёской. В этом принял участие и я, так как она попросила помочь расчесать хвост, чтобы сэкономить время. Стоит отметить, интересный и необычный опыт, но мне понравилось, тем более, после душа шёрстка на хвосте Дакси стала ещё более пушистой и приятной на ощупь. Я даже сделал ей комплимент. Что удивительно, она не приняла его в штыки, а поблагодарила, сказав, что ей приятно это слышать. Может быть, это потому, что хвост у них является чем-то большим, чем конечность? Надо бы взять на заметку и проверить эту теорию.

Казалось бы, мы провели не так уж много времени в центре военной подготовки, а когда вышли, на улице уже смеркалось. Городские огни зажглись, улицы заиграли новыми красками, стало больше гуляющих пар под мягким и приятным снегопадом.

— Ну что, теперь в ресторан. Наконец-то я отдохну, — заулыбалась Дакси, осматривая город, словно в первый раз его увидела.

— Ну да, всё по плану, — подтвердил я.

Вдруг совсем рядом прозвучал сигнал, больше похожий на писк.

— Сообщение от Рики, — прокомментировала кошка, вскинув руку, на которой надет браслет. Затем она что-то нажала, и прямо перед ней образовалась красная проекция текста, слов которого я не понимал, к сожалению. Быстро просмотрев сообщение, Дакси растерянного посмотрела на меня.

— Что-то случилось?

— Да. — Она ещё раз обратила взор на текст и лишь после этого отключила проекцию. — Ресторан отменяется. У них обострилась ситуация. Нам нужно срочно попасть к истриситам.

— А подробнее?

— Нет времени объяснять. Идём обратно в центр за новой униформой и оружием.

— Но…

— Никаких «но». Оружие просто на всякий случай, стрелять тебе точно не придётся, не бойся. За мной.

Отдохнули называется. Не рассчитывал я уже сегодня на такие перемены…

Глава 11

Вернувшись в центр, мы в срочном порядке надели новую униформу, взяли по винтовке, а после Дакси связалась с руководством, сообщив неприятную новость. Разумеется, я ничего не понял, ведь она изъяснялась на местном языке.

Когда кошка отчиталась, она принялась нервно ходить из стороны в сторону прямо в холле.

— Что делаем дальше? — решил я всё-таки узнать, почему мы всё ещё тут.

— Ждём координаты от Рики. Обещала вот-вот скинуть их, но почему-то до сих пор тишина. Я просто не знаю, где именно она сейчас, а город большой. Наши средства связи там не работают, только этот браслет.

— Понял.

Спустя несколько минут Дакси всё-таки получила координаты и попросила встать рядом, как в тот раз во время телепортации с Земли на Келимир. Она проверила уровень заряда, прежде чем переместиться: на обратную телепортацию, по её мнению, хватить должно. И лишь после этого кошка активировала телепорт. Я вновь начал испытывать те самые странные ощущения, когда тело распадается на части, всё колет и щиплет.

Мгновение — и мы оказались уже на другой планете. Первое, что бросилось в глаза, — небоскрёбы, уходящие высоко в небо, настолько, что последние этажи точно скрылись за облаками, которые сейчас грузно тянулись вдоль горизонта. Медные мрачные тучи навевали чувство тревоги. По крайней мере, они произвели на меня именно такое впечатление, несмотря на тёплую погоду.

Архитектура этого места отличалась от города Кводнич. Все здания — разных форм: прямоугольные, треугольные, ромбовидные, немного округлые, а отдельные и вовсе самые замысловатые. Преобладали дома серебристого, синего и чёрного цвета, причём все они блестели, как наполированный металл. Широкие дороги в несколько полос не пустовали: мимо то и дело проезжала различная техника, лишь отдалённо похожая на наши автомобили. Никаких выхлопов я не заметил, шумов — тоже.

Ещё немаловажное отличие — город делился на несколько этажей: многоярусные дороги и высотные площади на открытом пространстве встречались повсеместно. Помимо того, весь город буквально усеяло множество массивных мостов, проходящих один над другим. Повсюду ходили истриситы, даже не замечая нас. Здесь совершенно другая жизнь, иной город. Величественный и в то же время холодный, мегаполис источал силу и неприступность. Возможно, это лишь первое впечатление, но именно так я увидел новый окружающий меня мир.

Впечатлённый увиденным, я сначала и не заметил густой чёрный дым, что поднимался из-за небольшого здания, располагавшегося на другой стороне улицы. Там происходила какая-то суета: толпа истриситов что-то обсуждала, стояла неподалёку какая-то техника, по форме похожая на пожарную машину.

— Идём, — кивнула Дакси в сторону.

Как только мы сделали несколько шагов, нас окружили истриситы, явно в боевой форме. Все они направили на нас не то автоматы, не то пулемёты. Но вскоре кольцо истриситов расширилось, и к нам вышел, судя по всему, какой-то представитель местных органов. Он отдал команду, после чего бойцы опустили оружие, и стал говорить с Дакси. Опять непонятный язык. Мне приходилось лишь молча смотреть на происходящее и ждать, что же будет дальше. После небольших переговоров и проверки у Дакси документов бойцы с командиром разошлись.

— Что это такое было сейчас? — спросил я.

— Обычная процедура проверки личности, уточнение данных и всё тому подобное. Меня уже знают, так что всё в порядке, — рассказала Дакси. — Это была обычная городская стража. У них тут с этим очень строго. Уровень преступности среди граждан равен нулю.

— Серьёзные ребята. Не думал, что такое вообще где-то возможно.

— Ладно, идём, некогда сейчас тратить время на разговоры. Есть дела поважнее.

Дождавшись, когда нам можно будет перейти дорогу, мы направились на противоположную сторону. Дыма постепенно становилось меньше, но он всё ещё продолжал валить довольно большими клубами. И когда мы подошли ближе, я увидел причину — полыхало довольно крупное здание, его тушили несколько машин. Работали пожарные.

Набрав что-то на браслете, Дакси сообщила, что надо дождаться Рику, для меня, конечно же, Арикулью. Пока ждали, я решил спросить, что же тут произошло.

— Я ещё сама не знаю, — пожала кошка плечами, — но Рика назвала случившееся большой бедой. Подозреваю, что сгорело нечто очень важное для их клана.

— Так мы на территории её клана? Или как?

— Да. У каждого клана свой город, который в то же время является независимым государством.

— Вот как даже. И у какого клана мы сейчас в гостях?

— Клан «Чёрный оснит». Это их род. Истриситы разных родов отличаются по родословной и даже по некоторым внешним признакам. Чтоб тебе было понятнее, это как у вас на Земле тоже есть разные народы, вот и у истриситов нечто вроде того.

— Но если у них род, то они все из одной семьи, так получается?

— Нет. Здесь это понимается по-другому, но да, наверху у любого клана всегда стоит лишь одна семья. Иначе говоря, у них тут целая иерархия, каждый выполняет то, что должен, независимо от желания. Порой всё предусмотрено наперёд на десятки лет. В общем, в двух словах не объяснить. Я и сама до сих пор не разобралась, как и что у них тут устроено.

Пока Дакси отвечала на мой вопрос, вдалеке показалась знакомая фигура: к нам уверенной походкой направлялась Арикулья, одетая в гражданскую одежду тёмных тонов — штаны в обтяжку, сапоги и свободную рубашку. Выглядела она в таком наряде хорошо, несмотря даже на то что не человек. Плавник за спиной мне казался каким-то лишним, что ли.

— Дакси, только попроси её говорить на русском, она же знает мой родной язык, чтоб я был в курсе, о чём речь, — попросил я кошку. Она лишь молча кивнула.

Когда Рика подошла, я обратил внимание, что выражение её лица донельзя грустное и безжизненное. Истриситка обняла Дакси, после перевела взгляд на меня и поздоровалась:

— Привет, Кир.

Надо же, даже без просьбы сразу заговорила на русском.

— Привет, — ответил я взаимным приветствием.

— Как вы уже поняли, у нас плохие новости, — начала Рика. — Полностью сгорел весь детский сад. Воспитателей и детей спасти не удалось. — Она замолчала, опустив голову. Собравшись с силами, дрогнувшим голосом продолжила: — Мы более чем уверены, что это сделал клан «Джуриам», но у нас нет никаких доказательств. Есть подозрения, что они разработали новое оружие, над которым мы трудимся уже много лет, но все эксперименты заканчивались провалом. И это оружие — идеальное для любого преступления. После него не остаётся ни единого следа.

— Соболезную, — кратко сказала Дакси.

— Прими и мои соболезнования, — выразил я сочувствие.

— Спасибо за поддержку. Я вас вызвала раньше, сами видите, почему.

— А что за оружие? — поинтересовалась кошка. — Что-то известно?

— Пространственное. Очень сильная вещь, но, как я уже говорила, нам ещё не удалось его разработать. Суть в том, что благодаря такому оружию сжимается определённый участок пространства до возможного минимума и сразу разжимается до максимума. Это провоцирует моментальный взрыв. Заметить действие пространственного оружия невозможно, поэтому мы не смогли ничего сделать. Только раздалась тревога — и все уже были мертвы. «Джуриам» настолько подлые, что выбрали целью детей, наше подрастающее поколение. Это точно они, я уверена абсолютно. К сожалению, войной пойти мы не можем, хоть наши отношения в последнее время и ухудшились. Неспроста они стали меньше поставлять продуктов и добытой энергии. Кстати, об энергии. Мы заметили, что сегодня у большинства граждан слишком быстро разрядились браслеты. Чьи это проделки? Конечно же их. Они стараются постепенно отключить нас от всего, что зависит от них.

Дакси машинально глянула на браслет и нахмурилась.

— Ты права. У меня был запас на ещё одну телепортацию, а теперь не осталось ничего.

— Видишь, я же говорила, — вздохнула Рика. — Так, у нас сейчас срочный семейный совет. Моё присутствие обязательно. Дождитесь меня в каком-нибудь кафе неподалёку. И, Дакси, не забудь зарядить браслет, чтобы я могла с тобой связаться.

— Конечно, без этого никуда. Долго нам тебя ожидать? Хотя бы примерно.

— По местному времени около часа. Я приду с новостями. Мы должны обсудить, стоит ли обращаться к сущностям из параллельного мира. Но, опять же, с ними тоже надо ещё договориться и чем-то отплатить за помощь.

— Хорошо-хорошо. Иди, не задерживаем, — с пониманием отнеслась Дакси. — Мы пока с Киром выберем подходящее место.

Больше не говоря ничего, Рика прошла к одной из припаркованных машин, задняя дверь которой отворилась самостоятельно. Затем истриситка села и уехала в неизвестном для меня направлении. Я же пытался осмыслить всё, что она говорила: пространственное оружие, параллельный мир, уже вражеский клан. Как же всё непросто, какая же необъятная и удивительная Вселенная. И ведь я увидел пока что всего два города на разных планетах и два вида разумных. А если представить, сколько их ещё существует, можно и с ума сойти от избытка информации.

Глава 12

Поиск заведения не занял много времени, так как здесь таких более чем достаточно почти на каждом углу.

При входе в кафе обслуживающий персонал попросил нас оставить оружие в специально отведённом месте, что мы и сделали незамедлительно. После этого заняли свободный столик, заказали местный напиток, чем-то похожий на кофе, и принялись его потягивать. Первым решил нарушить тишину я.

— Дакси, а ты не в курсе, что за сущности из параллельного мира? Услышал от Рики, но ничего не понял.

Сделав глоток, кошка не заставила долго ждать ответа.

— Сущностей в параллельном мире живёт много разных. Я не могу тебе сейчас ответить, кого она имела в виду.

— Ну тогда хоть расскажи, что за параллельный мир и где он находится. Я примерно понимаю, как мне кажется, но не уверен, что правильно понимаю.

— Параллельный мир — это другой слой пространства, доступ к которому есть не у всех и не всегда. В таком мире всё сильно отличается от нашего. В общем, это трудно объяснить. Даже природа у тех сущностей другая, не похожая на нашу. Если мы развиваемся преимущественно технологически, то в параллельном мире делается упор наэнергию, ауру и всё подобное.

— Кажется, я понял. Что-то вроде магов? Такие там живут?

— По твоим человеческим понятиям примерно так и есть, да.

— Тогда я просто не представляю, что же они могут попросить взамен за помощь, если их не интересуют технологии.

— Так наши технологии во многом связаны с различной энергией. Тот же эфир, например. Чем не энергия для них?

— Ну да, логично, в принципе, — не смог я не согласиться и вспомнил, что истриситка сказала про семейный совет. — А Рика случайно не является членом правящей семьи в местном клане?

— Является, — подтвердила мою догадку Дакси. — Иначе ей бы не доверили заниматься столь важными делами, это нужно понимать.

— Это да, поэтому я и предположил.

Остальное время мы дожидались Рику. За неполный час успели ещё выпить вкусного и бодрящего напитка, Дакси зарядила браслет в ближайшем специализированном магазине, после чего написала истриситке, желая уточнить, когда та освободится. Конечно, нехорошо было беспокоить её раньше времени, но и кошка, как я уже понял, занимает не последнее место как у себя на планете, так и здесь. Собственно, поэтому и могла позволить себе больше, нежели остальные, обычные граждане.

Получив заветное сообщение, Дакси телепортировалась вместе со мной в один из центральных небоскрёбов. Мы оказались в просторном помещении, что освещалось ярким, но приятным и тёплым светом. По центру стоял большой длинный стол, блестящий и отражающий всё как идеально начищенное зеркало. Панорамные окна открывали вид на город: отсюда он выглядел ещё более впечатляюще, чем снизу.

Рика стояла спиной к нам, глядя, скорее всего, куда-то вдаль. Как только мы появились, она обернулась и жестом пригласила за стол.

— Проходите, садитесь.

Когда мы заняли места, истриситка села напротив, задумчиво поглядывая в стороны.

— Отец принял решение воспользоваться помощью извне, — наконец начала Рика.

— И кто же это будет? — немедля поинтересовалась Дакси.

— Ангелы. Точнее, один ангел.

Услышав это, я решил, что мне показалось. Действительно ангелы?

— Почему именно они? — продолжила любопытствовать кошка.

— Потому что один ангел должен быть способен узнать, как произошёл взрыв. Тогда мы будем точно знать, ошибаемся или нет. Кроме того, пространственное оружие может затронуть и их мир, но это нам пока неизвестно. Вторая причина — ангел, возможно, понадобится Киру во время разведки. Учитывая последние события, задача усложняется и становится опаснее, чем нам казалось раньше.

— Понятно-понятно, — протянула Дакси. — Что с питанием ангела? Если она здесь будет находиться долго, надо что-то решать.

— Это не проблема. Им подойдёт и наш вариант. Да даже Кир сможет ей помочь.

— Извините, что вмешиваюсь, — влез я, — но не могли бы вы подробнее об ангелах и их питании? Что-то совсем ничего не понимаю.

— Не сейчас, — отрезала Рика. — Для начала коротко о планах. Первым делом сегодня поставим тебе имплант и базы, далее ты будешь разбираться со всеми имеющимися возможностями. Инструкция будет, так что разберёшься, пусть и не сразу. Что же дальше… — Она замолчала, но ненадолго. — Дальше отдых, и уже завтра приступим к обучению всему, что тебе нужно знать и уметь. Мы же в это время будем работать с ангелом, если, конечно, всё получится уже сегодня. Я верю, что получится. Очень не хочется терять время зря.

— А если вкратце, что именно я должен буду делать на задании?

— Добывать информацию любым способом. Легенда такова: ты человек, который попал на эту планету и ничего не помнит. Тебя, скорее всего, будут проверять, поэтому ты просто обязан достоверно преподнести легенду. Быть может, что-то из твоей памяти придётся стереть. Не бойся, это на время и не столь критично. Мы постараемся тебя подкинуть поближе к семье «Джуриам»: им будет очень интересен человек, особенно девушкам, коих там достаточно. Будь готов сблизиться с ними, если придётся. Они должны знать много, на них частично надеемся. Ты должен ненавязчиво выведать информацию, но только после того, как добьёшься нужного доверия, иначе заподозрят. Как только что-то узнаешь, сразу отправляй нам. Новый имплант не должны засечь, поэтому не беспокойся. Там вообще другой канал связи, недоступный пока никому. Главное, запомни: если что-то пойдёт не так, не паникуй. Всё будет под контролем, особенно при помощи ангела. Также необходимо поддерживать дружеские отношения и с мужчинами в их семье. Очень важно играть роль любопытного землянина и немного простого в общении, но сначала ты обязан показать страх, испуг перед новым видом, который видишь впервые, хотя оно так и будет на деле.

— Уж кто-кто, но актёр из меня не очень, — выслушав Рику, проговорил я.

— Собрав всю информацию о тебе, я считаю по-другому. Ты прекрасно играешь, когда нужно соблазнить понравившуюся девушку, с которой ты занимаешься в зале. И не говори, что это не так.

Вспомнив, что так оно и было, я согласился.

— Ну, да, есть такой грешок. А иначе-то никак.

— Вот и на задании пустишь в дело этот свой талант, ничего сложного.

— Сестра, — раздался за моей спиной голос, — капсула готова. Можно отправлять человека на операцию.

Я машинально обернулся и увидел довольно высокого истрисита. Он стоял на месте, ожидая ответа.

— Спасибо, брат, — ответила Рика и взглянула на Дакси. — Проводишь Кира? Мне нужно заняться другими делами, а потом я подойду. Это не займёт много времени.

— Конечно, — ответила кошка. — Идём, Кир.

Когда мы поднялись из-за стола, истрисита уже не было — телепортировался, наверное, или просто ушёл. Дакси повела меня к двери.

— Может, ты хоть скажешь, что за ангелы и чем таким питаются?

— Мужским семенем они питаются, — скривилась она. — Мужчина может быть абсолютно любого разумного вида.

Я чуть не засмеялся.

— Ты серьёзно или шутишь так?

— Никаких шуток. Они же из параллельного мира. Я ведь говорила, что те сущности отличаются от нас. Такое питание — мелочь по сравнению с другими отличиями.

— Ну офигеть, если честно. Представляю, как происходит это питание, — усмехнулся я.

— Неправильно представляешь, — вполне серьёзно сказала Дакси, выходя в коридор, куда повела и меня.

— Ладно, а как она мне будет помогать?

— Давай потом об этом, у меня и так много информации в голове последнее время. Не хочется объяснять сейчас то, что будет объяснено потом и более подробно.

— Потом так потом.

— И не обижайся. В первую очередь делаем только важное, на пустую болтовню растрачиваться не нужно.

— Да я и не обижался, — пожал я плечами. — Просто очень интересно было узнать.

— Узнаешь ещё, узнаешь.

Ну хоть что-то выведал об ангелах. И как бы это серьёзно не звучало в устах Дакси и Рики, мне всё происходящее больше напоминало сон, бред, галлюцинации — да что угодно, но только не правду. «Ангелы, которые питаются мужским семенем, — снова усмехнулся я мысленно. — Если это правда, то кому могло прийти в голову создать их такими?»

Глава 13

Петляя по длинному коридору, мы вышли в холл с множеством дверей. У одной из таких стояли два истрисита, облачённые в некое подобие халатов синего цвета. Подойдя к ним, Дакси что-то сказала на местном языке, после чего подозвала меня. Я вдруг вспомнил, что слышал речь брата Рики, и он говорил по-русски. Странно. Хотя, учитывая их технологии, он мог запросто получить знания русского, но не проще ли общаться на родном языке? Впрочем, быть может, не стал переключаться, так как Рика в тот момент общалась с нами на русском.

— Сейчас мы пройдём к одной из капсул, в которую ты ляжешь для проведения операции и установки баз знаний, — объяснила Дакси. — Всё будет в порядке, я буду с тобой. Всё понятно?

— Да, — кивнул я.

— Тогда проходим.

Истриситы вошли первыми, следом за ними — я и Дакси.

Помещение показалось мне слишком большим, потому что здесь нашло место несметное количество капсул, светящихся ярко-жёлтым светом. У меня просто глаза разбегались от увиденного. Потолки здесь очень высокие, освещение слабое. Кроме нас никого. Неуютно чувствовать себя в большом пустом помещении.

Тем временем Дакси недвусмысленно намекнула, что я здесь не для того, чтобы смотреть. Пришлось проследовать за ней и двумя истриситами, прекратив оглядывать всё, что можно было увидеть.

Меня подвели к одной из капсул, и сразу после этого крышка приспособления отъехала в сторону. По форме эта штуковина напоминала гроб. Не самая приятная ассоциация, но вроде обещали, что всё будет нормально. Истриситы молча смотрели на меня, а Дакси негромко произнесла:

— Снимай одежду и ложись. — Увидев мой вопросительный взгляд, она добавила: — Да, полностью. Снова.

Вздохнув, я начал раздеваться.

— Когда ляжешь, некоторое время будешь в сознании, а потом уснёшь. По завершению операции проснёшься с имплантом и необходимыми знаниями. Это займёт несколько часов.

— Понял. Ты меня хоть встретишь, когда очнусь?

— Или я, или Рика. Кто-то из нас.

— Это хорошо.

— Побыстрее, пожалуйста, Кир. Они же ждут.

— Да почти всё уже.

Раздевшись догола, я залез в капсулу и лёг на спину. К моему удивлению, лежать было даже удобно и, что не менее важно, тепло. Взглянув напоследок на Дакси, испытал приятные эмоции просто из-за того, что она мило улыбнулась. И почти сразу после этого крышка капсулы тихо въехала на место, закрыв мне обзор. Сплошная темнота окутала с ног до головы, я ничего не видел и не слышал, разве что едва уловимое гудение. Спустя минуту или даже меньше почувствовал, как веки тяжелеют. Сознание поддалось сну очень быстро, и я окончательно уснул.

Несколько часов бессознательного состояния показались мимолётными. Я открыл глаза, но ничего, кроме темноты, не увидел. Хм, когда откроют? Или процесс ещё не завершился?

Прошло, наверное, несколько минут. Ничего не изменилось. Как лежал в закрытой капсуле, так там и остался. Нет, это уже бардак, такого мне никто не обещал. Теснота не позволяла постучаться руками или ногами, поэтому я смог кое-как стукнуть в крышку капсулы головой. Причём стукнул так, что стало больно — явно перестарался. Проделал ещё раз то же самое — никакого результата, всё тщетно.

Всерьёз забеспокоившись, я громко произнёс:

— Откройте! Кто-нибудь!

В ответ ничего не услышал, но обратил внимание, что заговорил-то не на русском. Я понимал язык, но чувствовал, что это не мой родной русский. Точно! Как я мог забыть, что мне поставили имплант и базы знаний. Получается, теперь я должен знать и местный язык, на котором говорил. Но ведь можно же как-то переключаться? Надо только понять, как это делается.

Напрягая мозг и мысля активнее, я сумел почувствовать на себе работу нейросети и баз знаний. Посылая те или иные мысли, я смог вызвать интерфейс, который появился прямо перед глазами. Незнакомый текст воспринимался как родной, поэтому я без труда смог понять, что и для чего тут, собственно, сделано. Но это мне лишь показалось, поскольку функций в данном интерфейсе чересчур много. Чего там только ни нашёл, но это не помогло выбраться из капсулы. Добравшись в меню до управления внешней техникой, вроде дверей, пультов, компьютеров и прочего железа, нашёл там и капсулы. Как же повезло! Теперь главное разобраться, как это всё работает.

Порывшись в списке, нашёл ту капсулу, в которой лежал — она была отмечена красным цветом. Не к добру. По крайней мере, красный меня всегда настораживал, тем более в таких странных делах. И ведь никого нет, никто не открыл. Дакси, видимо, как и в прошлый раз, обещала встретить, а сама куда-то запропастилась. Что ж, придётся выбираться самостоятельно.

Когда ознакомился в интерфейсе с функциями капсулы, сразу же выбрал нужную. Получилось! Крышка медленно начала отъезжать в сторону. Я хотел уже зажмуриться, чтобы свет не ударил больно в глаза, но мне не пришлось этого делать — было темно. Так, это мне уже совсем не нравится.

Выбравшись наружу, огляделся и увидел, что большинство капсул не светится, лишь некоторые еле-еле горели тусклым светом. Мне даже показалось, что и он вот-вот потухнет. Пока ещё моя капсула подавала признаки «жизни», я подобрал свою одежду со стола и начал спешно одеваться, затем прихватил винтовку, не закидывая её на спину, — надо быть всегда готовым к стрельбе.

Абсолютная тишина и постепенно угасающий свет капсул расшатывали нервы каждую секунду. Я шёл, сам не зная куда, поскольку дорогу не запомнил, а во тьме ориентироваться ещё сложнее.

— Успокойся, — тихо проговорил я сам себе. — Надо думать логически. Если у меня есть теперь нейросеть, то надо ею пользоваться и дальше. Наверняка там имеется карта.

Дружелюбный интерфейс появился вновь, причём в этот раз самостоятельно предложил мне карту всего города. Я начал увеличивать и вскоре обнаружил себя. Приблизил ещё — вот он я, наконец-то! Оказывается, я пошёл в нужном направлении. Уже хорошо, что не придётся разворачиваться. Лишь бы ещё не было заперто: не факт, что управление при помощи нейросети поможет.

Дойдя до двери, попробовал открыть — тщетно. Обратился снова к нейросети — отказано в доступе. И вот на этом моменте сердце забилось чаще, в голове пронеслось множество сценариев развития событий. Что же они задумали? Зачем закрыли меня здесь? Проверка какая-то? Тогда зачем? Нельзя же оставлять человека совершенно неподготовленным в незнакомых условиях.

Чтобы немного успокоиться, я глубоко вдохнул и сразу шумно выдохнул. Думать, надо думать. Можно попробовать прострелить дверь. А если там кто-то есть снаружи? Ненароком убью ещё… Да и чёрт с ними! Сами виноваты, нечего устраивать мне такое!

Отойдя чуть подальше от будущего прохода, вскинул винтовку, прицелился и хотел было уже выстрелить, но мне помешали. За спиной как будто издалека раздался женский голос:

— Хватайся! Быстрее!

Быстро обернувшись, я увидел одну лишь женскую руку, что тянулась ко мне, словно из ниоткуда. Рука по локоть утопала в какой-то энергетической прозрачной сфере, искажая пространство как минимум на квадратный метр. Эта картина меня напугала, и я попятился.

— Кир! Ты сейчас умрёшь! Хватайся, кому говорят!

Позвали по имени. Значит, кто-то из своих.

Сделав несколько шагов навстречу, всё-таки взялся за руку. Меня рывком утянуло невесть куда.

Раздался оглушающий взрыв. Уши заложило, а в следующий миг я на скорости рухнул на пол и перекатился несколько раз, прежде чем остановиться. Когда открыл глаза и хотел подскочить на ноги, увидел низкорослую девушку в свободной золотистой мантии с белым поясом, на котором висели странные маленькие колбочки. Белокурая девица посмотрела на меня изумрудно-зелёными глазами, затем поправила длинные волосы, собранные в косу, развернулась и куда-то полетела, делая взмахи полупрозрачными крыльями. Сдаётся мне, это и есть тот самый ангел. Они действительно существуют. И одна из таких, судя по всему, спасла меня. Но от чего и как, я не понял.

Глава 14

Когда я принялся подниматься, ко мне подбежала Дакси и начала помогать, придерживая под руку.

— Не надо, — выразил я протест. — Сам могу.

— Как ты? — взволнованно поинтересовалась она. — Всё прошло нормально?

— Знать бы ещё, что ты имеешь в виду. — Наконец поднявшись, я ощутил острую боль в правой коленке, из-за чего чуть подкосился, не в силах ровно стоять. Дакси снова подхватила меня.

— И не возмущайся, что помогаю. Включи медицину, нанороботы тебя вылечат быстро. Сейчас расскажу, как это сделать.

— Не надо, я уже научился пользоваться. Нужно только эту самую медицину найти.

— Отлично, лечись. Потом расскажу тебе всё.

— Обязательно. Не ожидал я такого подъёма.

Нейросеть услужливо подсказала мне, где найти медицину, после чего я активировал лечение. Процесс прошёл незаметно и, что самое главное, быстро — боль исчезла, и теперь я мог стоять нормально. Затем подобрал валяющуюся неподалёку винтовку и закинул на плечо.

— Ну, рассказывай, что это такое было? Проверка какая-то?

— Нет, — покачала Дакси головой. — Прости, что так вышло, но мы сами едва успели.

В это время к нам подлетела та самая девушка с крыльями. А я угадал, что она низкого роста — навскидку метр шестьдесят, не больше. Задержав взгляд на её лице, сделал вывод, что выглядит она уж больно юной, как будто старшеклассница какая-то. Хлопая глазками, ангел с интересом изучала меня, клоня набок голову и поворачивая то в одну сторону, то в другую.

— Кстати, знакомься, — кошка посмотрела на девицу. — Ангел Ютси, твоя помощница в трудных ситуациях.

— Кирилл, — представился я. — Приятно познакомиться, Ютси.

— Взаимно, — не выдав ни единой эмоции, пролепетала ангелок. — На меня надейся, но и сам не плошай.

— Да, знаю, мне это известно, — улыбнулся я, услышав знакомую фразу. — Неужели ты настоящий ангел? У нас на Земле ангелы представляются иначе. Должен быть нимб какой-то, крылья, как у птицы, а у тебя они полупрозрачные, как будто из стекла.

— Настоящий, настоящий, — мило закивала Ютси.

— Просто у вас на Земле всё строится лишь на догадках и собственных фантазиях, — вновь присоединилась к беседе Дакси. — Не всё обязано быть таким, каким ты привык считать и представлять.

— Да-да, — подтвердила ангелок. — Ох, кажется, я проголодалась, пока вытаскивала тебя из второго слоя пространства. Нужно восстановить силы. — Ютси сняла с пояса одну из колбочек, открыла и собралась выпить содержимое, но тут вмешалась Дакси:

— А не могла бы ты не при нас выпить это? — Кошка скривилась, не глядя на ангела. — Пожалуйста.

— Могу, — легкомысленно ответила Ютси и отлетела от нас на несколько метров.

— Это то самое, о чём ты говорила? — уточнил я у Дакси.

— Да. Я просто не могу на это смотреть. Она такая милая и пьёт это… Фу, даже думать противно, если бы мне пришлось постоянно питаться мужским семенем.

— Ну и зря, — вновь подлетела ангелок, мягко приземлившись рядом. — Это самая важная сила, отсюда идёт начало большинства форм жизни, а потому питательно и полезно для нас. Без питания мы не сможем ничего.

Пока она говорила, я заметил остатки на нижней губе Ютси. Выглядело это, конечно, с одной стороны, неприятно, а с другой — пошло и возбуждающе. Вот только мне сейчас явно не до этого. Я лишь подсказал ей:

— У тебя кое-что осталось, не всё выпила.

— Где? Покажи на себе.

— Вот здесь, — ткнул я на свою нижнюю губу.

Ангелок языком слизала остатки и впервые улыбнулась мне.

— Спасибо, что сказал. Нельзя терять ни капли жизненной силы.

— Да сколько можно делать акцент на самой простой, извините меня, сперме! — не выдержала Дакси, повысив голос.

— Всё-всё, больше не буду, — Ютси снова сделалась серьёзной.

— Давай-ка, Дакси, — тем временем продолжил я, — теперь по порядку, что со мной было и что всё это значит.

— Сейчас сюда прибудет группа расследования с архангелом, мы им будем только мешать. Так что идёмте в аудиторию, в которой мы уже были, там открыто. Я всё расскажу.

— Ещё и архангелы есть? — спросил я, когда мы уже шли в аудиторию.

— Конечно, — вместо Дакси ответила Ютси. — Это наши мастера. Они умеют больше, чем мы.

— А вы, ангелы, их подмастерье?

— Да, именно.

— Предлагаю поговорить на месте, — произнесла кошка таким тоном, словно её раздражал наш разговор.

— Так и быть, — нехотя согласился я.

Мы молча добрались до уже знакомого мне помещения. Теперь здесь стало светлее, что неудивительно: в панорамных окнах открылся вид на ночной город, ещё более красочный, горящий тут и там разноцветными огоньками.

Дакси сразу подошла к аппарату, похожему на кофемашину, и налила пару стаканов того же напитка, что мы пили в кафе. Один из них она вручила мне и обратилась к Ютси:

— Сама себе сделаешь?

— У меня нет потребности в этом, — ответила ангел, полетела к столу и уселась, свесив ноги.

— Она вообще ничем не питается, что ли? — негромко поинтересовался я у Дакси, когда мы шли к своим местам.

— Вообще. Я просто по привычке спросила у неё. Ты и сам видел, что ей нужно для поддержания сил и жизнедеятельности.

— Удивительное создание.

— И я о том же. Садись здесь, — указала кошка на место рядом с ней. Ютси же сидела напротив нас. У меня сложилось впечатление, что ангел Дакси не нравится. Неужели только из-за необычного питания?

— С чего начнём? — поглядывая на нас, спросила ангелок. — Мне сейчас о себе рассказать или?..

— Нет, — отрезала Дакси, — потом. Для начала Киру стоит узнать, что произошло. А произошло следующее. — Она посмотрела на меня и сразу отвернулась, как будто в чём-то провинилась. — Это было пространственное оружие. Снова. Ты попал под его действие, тебя переместило в другой слой. Проще говоря, ты чуть не умер. Ютси тебя вытащила, потому что только у ангелов есть возможность путешествовать по всем слоям пространства без каких-либо проблем. Мы до такого уровня ещё не развились, у ангелов же это природная, обычная способность, как у нас — дышать. Ну, почти.

Послушав историю о том, что я мог совсем недавно отправиться на тот свет, отхлебнул из стакана приятный напиток и как можно спокойнее произнёс:

— Вашу ж мать… Да тут на каждом шагу смертельные ловушки, а от вас слышу только одни обещания, что мне ничего не грозит, что всё будет хорошо. Уже не верю в эти слова. Ютси, — взглянул я на ангела, — тебе большое спасибо, что вытащила меня. — Она молча кивнула. — А к тебе, Дакси, вопрос — можно мне другого куратора?

— Зачем это? — не поняла кошка.

— Как зачем? Вы то и дело подвергаете меня опасности, а ведь я ещё даже не на задании. Только в последний момент всё успеваете. Я бы вообще предпочёл работать с мужчинами. Как у вас вообще женщин допускают к столь важным делам? Не женское это дело — участвовать в разборках, политике и войне. Меня же окружают только представители женского пола. Ты, Рика, а теперь ещё и Ютси. Это специально или как понимать? А, вы, наверное, всерьёз приняли мои слова про гарем, да? Ну то скорее шутка была, если непонятно.

— Да, мы собираем тебе гарем, — ухмыльнулась Дакси. — Как ты так догадался сам-то?

— Язвишь, значит, — покачал я головой и сделал ещё глоток. — Ну, дело твоё, ладно. Но я всё равно сомневаюсь, что женщины могут быть чем-то лучше мужчин на войне, даже если они мастера боевых искусств. А вдруг война начнётся? Учитывая, что тут происходит, это будет совсем неудивительно.

— Ты можешь помолчать? — явно нервничая, остановила меня кошка. — Сомневаешься во мне или что?

— Да. Я вообще уже сомневаюсь во всём.

— Хочешь проверить?

— Каким образом?

— Спарринг. Ты же мужчина, ты лучше.

— А давай, — подхватил я предложение. — Я, конечно, не мастер боевых искусств, но…

— Зато ты тренер, физически подготовлен. Разве нет?

— Да, не отрицаю. Когда-то в детстве даже боксом занимался.

— Вставай. Условие одно — по лицу не бить. Хотя, — протянула Дакси, поднимаясь со стула, — ты-то уж точно не сумеешь это сделать.

— Хорошо. Я и бить-то сильно не собираюсь, ты же девочка всё-таки, — улыбнулся я и тоже встал с места.

Когда кошка вышла в центр и заняла боевую стойку, мне, признаться, стало не по себе. Не поторопился ли? Она же действительно мастер боевых искусств, к тому же, у неё и скорость, и ловкость на высоте. Ладно, сдавать позиции нельзя, сам же подписался на это.

Глава 15

— Ну, давай, — с вызовом посмотрела на меня Дакси, — покажи мне, что ты умеешь. Даю тебе фору.

— Волосы для удобства собрать не хочешь? — сделал я акцент на том, что они у неё длинные и распущенные.

— Нет, мне это не помешает, — подмигнула она. — Давай же, начинай.

— Смотри, я дал тебе шанс. Поехали.

Кошка заулыбалась, когда я принялся немного разминаться, чуть подпрыгивая на месте. Именно этим и решил воспользоваться, быстро пустившись вперёд и пытаясь нанести первый удар с левой. Она тут же ушла в сторону. Второй удар — мимо. Третий — то же самое. Я размахивал кулаками в воздухе, не в состоянии не то чтобы попасть, но просто хотя бы пройтись скользящим.

— Что, не получается? — усмехнулась Дакси.

— Погоди, я только начал. Давно ж не занимался.

Ещё несколько выпадов также не увенчались успехом. Она чересчур быстро уходила от любой попытки нанести удар. Даже мои хитрости и обманные движения не помогли. И в тот момент, когда я из-за злости, что ничего не выходит, начал совсем уж беспорядочно нападать, Дакси меня подловила.

Заметить, как и чем она меня ударила, не успел. Я лишь почувствовал мощный толчок в спину и увидел приближающийся потолок. Да я ж в полёте! Как только осознал это, тут же полетел вниз, рухнув на пол. Знатно так врезался спиной: боль отдалась ещё и в поясницу с ногами.

— Вставай, боец! — прикрикнула Дакси. — Ты ведь лучше!

— Лучше, — сдавленно ответил я, — наверное…

Мне уже хватило одного раза, чтобы понять: биться против неё точно бесполезно. Но мужское самолюбие не позволило сдаться девчонке, пусть она и не человек.

Не без труда поднялся, поморщился от боли и снова приготовился к бою. Если бы не военная форма, вряд ли смог бы встать на ноги снова. Дакси тем временем ждала, когда я пойду на неё в атаку. И я пошёл.

Удар — мимо. Ещё — мимо. Попытка за попыткой — ничего не помогло.

Поймав момент, когда моя рука была максимально вытянута во время удара, кошка захватила её, каким-то образом чуть ли не обвилась вокруг и, подобно натянутой пружине, врезала обеими ногами прямо в грудную клетку. После этого я ничего не видел: в глазах померкло. Только почувствовал, что меня снова куда-то унесло.

Секунда-две — и моё тело треснулось о пол, да так, что я чуть не задохнулся, жадно глотая воздух. На момент показалось, что дыхание вот-вот остановится. Снова вдох и…

Дышать стало легче, боль ушла. Я открыл глаза и увидел склонившуюся надо мной Ютси. Ангелок держала на моей щеке ладошку. Заметив, что я смотрю на неё, она выпрямилась и посмотрела через плечо, сказав Дакси:

— Он в порядке, вылечила.

После этого Ютси полетела к столу. Я же поднялся и посмотрел на кошку, стоящую как минимум в десяти метрах от меня. Неужели от её удара я столько пролетел? Да уж, никакая она не девчонка. Это же машина для убийств!

— Ну как, мне можно воевать и участвовать в разборках? — даже не скрывая язву, поинтересовалась Дакси и направилась в мою сторону, непроизвольно покачивая бёдрами.

Как бы не хотелось признавать, всё же пришлось…

— Да, можно. Я ошибался. Но откуда в тебе столько силы-то?

— Ну, у нашего вида изначально больше сил, чем у людей, а у меня ещё и от Чаши Богов дополнительно увеличены все физические способности. Я же говорила. Кстати, тебя снова спасла Ютси, а ты жалуешься, что опасности тебя подвергают.

— Да-да, я же твой ангел, — не преминула напомнить крылатая девушка. — Не благодари, это на время.

— Всё равно спасибо тебе, Ютси, — выразил я благодарность. Ангельская девчонка мне нравилась с каждой минутой всё больше и больше. Есть в ней какая-то простота, лёгкость и беззаботность. А вот с Дакси куда сложнее — с характером, да ещё каким.

— Так, ладно, — вмешалась кошка, — садимся на место и продолжаем.

— Согласен. Спарринга мне хватило, — посмеялся я над собой. Ну не терять же чувство юмора из-за неудачи?

— Смотри, Кир. Нейросеть тебе установили, все базы есть, тем более у тебя новейшее поколение импланта, какого нет у других кланов. В ближайшие дни изучишь более подробно и со всем разберёшься. Завтра тебе предстоит ещё одна операция, но не столь серьёзная.

— А вот об этом ещё не говорили. Что за операция?

— Искусственное усиление мускулатуры на основе натуральных витаминов, белков и тому подобного. В подробности вдаваться не буду. Если коротко, это нужно для того, чтобы ты хотя бы на чуть-чуть приблизился к нашему уровню. Сам понимаешь, нужна безупречная подготовка во всём.

— Лишь бы без последствий в виде побочных эффектов.

— Не будет, уже проверено не раз. Так, дальше. Сейчас у нас вечер. Пока местные разгребаются со своими делами, можно отдохнуть. Но прежде, я думаю, Ютси должна рассказать тебе о себе. Так ведь? — Дакси посмотрела на ангела.

— Кирилл, — обратила внимание на меня девица. Она и полное имя моё проговаривает, даже приятно. — Как ты уже понял, я всегда буду рядом, если с тобой что-то случится. Про перемещение в пространстве ты уже знаешь. Также я могу лечить — тоже знаешь. Ещё могу успокаивать, когда очень необходимо, чтобы ты не нервничал, например, а также придавать уверенности. И, конечно же, в совсем экстренной ситуации заберу в другой слой пространства, чтобы спасти. Но учти, что мои силы кончаются, впустую растрачивать их я не буду. В крайнем случае мне придётся обратиться к тебе, чтобы восстановить силы. Это для твоей же безопасности. Пожалуй, на этом всё.

— Стесняюсь спросить, — улыбнулся я, глядя на ангелочка, — а каким именно образом я помогу тебе восстановить силы?

— Я тебе сама расскажу, — влезла Дакси и тоже посмотрела на Ютси. — Ты всё рассказала, так что мы тебя отпускаем. Наверняка есть дела, да?

— Не совсем, но я бы посмотрела на работу архангела. Мне интересно, как он выясняет причину взрыва пространства, как определяет того, кто этот самый взрыв устроил, и…

— Отлично, тебе это пойдёт на пользу, — не дала кошка ей закончить. — Лети. У нас ещё есть с Киром что обсудить.

— Хорошо-хорошо.

Ютси покинула нас, полетев по делам. Забавно наблюдать за летающим ангелком. Она очень редко переходила на шаг, если судить по тому, что мне довелось увидеть. Не менее удивительно, что Ютси не обращала внимания на видимое невооружённым глазом давление со стороны кошки. А может просто не подавала вида.

— Ты что делаешь? — с претензией в голосе и недобрым взглядом уставилась на меня Дакси.

— Что опять? Что я сделал?

— Ты её провоцируешь вопросами про восстановление сил. Разве сам не догадываешься, как это делается?

— Знаешь, способы бывают разные.

— Вот так и думала, одна похоть в голове.

— Откуда ты знаешь, о чём я вообще думал и что у меня в голове?

— У тебя это на лице написано.

— А на твоём лице написано, что у тебя склочный характер.

— Зачем ты постоянно пытаешься меня задеть? Ты слишком свободно стал себя чувствовать, я вижу.

— Допустим. И что с того? Нельзя? Вам дай волю — так начнёте делать что угодно.

— Ошибаешься. Я хочу поговорить с тобой серьёзно. Давай закончим пререкаться, хорошо?

— Не я начал, конечно, но давай.

Дакси недовольно поморщилась, взяла стакан, отпила немного и заговорила:

— Почему я перебила её? Да потому, что ангелам нельзя иметь близость. Вот совсем нельзя. Они должны быть всегда девственно чистыми, иначе потеряют все свои умения и станут падшими. Понимаешь? Поэтому, даже если очень хочется, не вздумай ни в коем случае позволить ей питаться так, как ты мог подумать и представить. И не спорь, у тебя точно были такие мысли, я знаю мужчин. Это не всё. — Кошка сделала ещё пару хороших глотков. — Что ещё ты обязан знать, так это что Ютси, как и любой другой ангел женского пола, тяготеет познать любовь во всех её проявлениях, в частности секс. Им всегда хочется испытать доселе незнакомые эмоции и чувства. Поэтому будь готов, что она может в любой момент попросить тебя сделать с ней это, причём под любым предлогом. Она найдёт множество причин уговорить тебя, твоё дело — не соглашаться. Один раз согласишься и всё — нет у тебя больше такой помощницы, как Ютси. Повторюсь: ангел потеряет свои способности, будет желать только удовлетворить свои низменные потребности и забудет о своём истинном предназначении. Бывают, конечно, исключения — ангелы, которые не теряют способности. Но их мысли всегда будут об одном, так что это равнозначно вышеупомянутому. Я не шучу, это всё абсолютно серьёзно.

После речи Дакси я помолчал немного и выпил бодрящего напитка.

— Не знал такой особенности, не знал. Понял тебя. Вот только не могу понять, зачем она нужна, если я могу лечить себя сам при помощи нанороботов? Ютси будет действительно полезна только для того, чтобы вытащить из определённого слоя пространства, как уже она делала. С остальным я и сам могу разобраться.

— Во-первых, нанороботы не могут лечить так быстро, как ангел, а во-вторых, ты не всегда успеешь активировать лечение. В экстренной ситуации, которая, надеюсь, не наступит, именно Ютси тебя выручит.

— Согласен, ты права.

— Раз уж у нас вечер свободен, предлагаю сходить куда-нибудь. Или ты хочешь побыть дома?

— А у меня разве есть тут дом?

— У меня есть жильё, которое выделили на время операции. Будешь со мной ночевать.

Я хотел было отвесить пошлую шуточку, да передумал, вспомнив реакцию кошки на подобное.

— Давай тогда погуляем. Завтра же не получится, если я правильно понимаю.

— Не получится. Уже после обеда начнём тренировки, а до этого времени то, о чём я уже говорила.

— Значит, точно идём погуляем.

— Заметь, я снова дала тебе право выбора, — подмигнула Дакси, словно намекая на что-то. Хотя это мне могло лишь показаться.

— Спасибо, это приятно.

На самом деле я чувствовал себя уставшим, но не физически, а психологически скорее. В короткие сроки слишком много информации получил, ещё нейросеть, в которой тоже огромнейшее количество знаний и функций. Наверное, именно это и стало причиной переутомления мозга, ведь ко всему новому нужно привыкнуть и адаптироваться. Но от прогулки или похода куда-нибудь, пока есть время, отказываться тоже не хотелось. Может, получится немного наладить отношения с Дакси.

Конечно, мы и не ссорились, но напряжение и недопонимания между нами начались почти с самого начала общения. Мне с ней ещё тренироваться, так что стоит быть повежливее. И не только мне, ей — тоже.

Глава 16

Город Сайбитас, название которого я наконец узнал от Дакси, в тёмное время суток пестрил красками повсюду. Истриситов стало ещё больше, ездящей и летающей техники только прибавилось, но при этом нельзя сказать, что стало тесно. Кажется, вечером и ночью город становился ещё живее, чем днём. Мне нравилось наблюдать за всем происходящим вокруг меня. Другая жизнь, другой мир.

Внезапно перед глазами появился текст, а следом и звук:

«Видишь, слышишь моё сообщение?», — прозвучал в голове голос Дакси.

«Да», — отправил я свой текст и улыбнулся, глядя на идущую рядом кошку. Она ответила взаимной улыбкой.

— Значит, всё в порядке, — произнесла уже вслух Дакси.

— Удобная штука эта нейросеть, — задумчиво сказал я, начав рыться в настройках, но тут же опомнился, что не один. — Кстати, вот что хотел спросить: смотрю на местных и не могу понять, зачем им плавники? Они же на земле живут.

— Это естественный процесс эволюции. Истриситы его давно прошли, когда были вынуждены жить в непривычной среде обитания. Например, те же дельфиденты и орцинусы, совсем другие виды, ещё не видоизменились до конца. У них есть вода, есть подводные и наземные города. Они пока что научились только трансмутировать свои нижние конечности из хвоста в ноги и обратно. Всё это при необходимости, разумеется. А у истриситов, как ты понял, многое изменилось, поэтому они избавились от многих внешних признаков некогда подводного вида. Так вот и остались у них одни лишь плавники. Зато им это помогает во время плавания, чем ни я, ни ты не можем похвастаться.

— Даже не представляю, как происходит трансмутация других видов. Было бы интересно посмотреть на этот процесс.

— Может быть, когда-то и увидишь.

— Может.

— Как тебе такая идея — подняться на второй уровень города и поужинать вот на тех воздушных площадках одного из красивейших ресторанов?

— Мне нравится, — одобрил я. — За всё платишь ты, как обычно?

— А у тебя есть чем платить?

— Нет конечно, откуда мне взять-то средства?

— Если ты не заметил, то и я не плачу. У меня здесь безлимит на всё, пока я числюсь как участник предстоящей операции.

— Неплохо, неплохо, — оценил я щедрость истриситов по отношению к Дакси.

— Значит, идём. Воспользуемся коротким путём, — указала она куда-то в сторону.

Мы перешли дорогу, затем вышли в проулок, свернули пару раз и оказались около гигантского уличного лифта, предназначенного для подъёма на следующий уровень города. На лифтовой площадке помещалось как минимум несколько десятков человек, в данном случае — истриситов, разумеется.

К сожалению, мы немного не успели, но и ждали недолго, так как лифт вернулся вниз быстро. Встав на площадку, Дакси объяснила мне, что нужно держаться за специальные поручни, ведь скорость во время подъёма довольно высокая. Когда все приготовились, лифт резко устремился ввысь, и я убедился, что кошка была полностью права.

Второй уровень начинался с моста. Отсюда открывался неплохой вид на первый уровень города. Кажется, я даже начал немного понимать, как здесь всё устроено, как поделены между собой районы и где какое здание по своему назначению. Этому помогало, конечно, ещё и то, что теперь я знал как язык истриситов, так и их письменность. Именно поэтому город для меня стал не то чтобы родным, но уже не таким чужим, как раньше.

Идя по мосту, вскоре мы вышли на одну из улиц, вдоль которой простирались магазины, кафе и прочие заведения. Помимо них, я обратил внимание на цветочные лавки: за их стёклами красовались невиданной красоты букеты, сделанные из ярких блестящих кристаллов или чего-то похожего на них, причём все они отличались друг от друга как размерами, так и разнообразием набора от острых и вытянутых до округлённых форм. И я призадумался: как давно вообще дарил девушкам цветы просто так и без повода? Не удивился, когда не смог вспомнить. Было бы неплохо подарить один букет Дакси: она наверняка оценит как девушка. Вот только приобрести столь шикарный подарок не смогу, ибо платить нечем. Я лишь вздохнул, пройдя мимо.

Свернув на другую улицу, мы оказались у того самого ресторана, на который показывала кошка ещё с первого уровня города. Когда Дакси сделала заказ на своё усмотрение, поскольку я всё равно не разбирался в местных блюдах и напитках, нас проводили к воздушной площадке, после чего спросили, сразу ли отправить парить в воздухе. Мы предпочли дождаться напитков, а потом уже отправиться висеть над первым уровнем города.

Впечатления, когда стеклянные створки разъехались в стороны, пропуская нашу площадку, так сказать, в свободное плавание по воздуху, просто незабываемы. Конечно, я знал, что всё это работает, вроде, как надо, но в первые секунды всё равно испугался, ухватившись руками за стол, — стало страшно, что эта штуковина возьмёт и полетит вниз. Но нет, площадка парила медленно, плавно и не задевая другие подобные, которые занимали в основном пары, редко — компании. Дакси, видя мою реакцию, мило улыбнулась, сделала глоток и произнесла:

— Ты так смешно испугался.

— Может быть, но для меня всё это впервые. Какую реакцию ты ещё хотела видеть?

— Не переживай, просто высказалась. Ты лучше попробуй один из вкуснейших местных напитков.

Я посмотрел на фужер, в котором покоилась жидкость сине-фиолетового цвета в два слоя, и взял его, пригубив немного. На вкус чуть-чуть кислое и в меру сладкое, отдалённо напоминающее вино, но в целом с каким-то своим, неповторимым вкусом.

— Мне нравится, — закивал я. — Алкогольное?

— Разве что немного, — легкомысленно ответила Дакси, блеснув глазами и хитро улыбнувшись.

— А как называется этот напиток?

— Там такое сложное название, что лучше не запоминать. Ты пей, аппетит будет лучше. Скоро наши блюда будут готовы.

Блюда нам подали уже через пять минут. Для этого наша площадка вернулась к месту, откуда выезжала. Далее вежливая официантка принесла наш заказ, пожелала приятного вечера и удалилась, а мы вновь отправились парить и вкушать ужин, состоящий из печёного мяса с пряностями и специями, всяческих овощей и салатов. Еды, если кратко, было достаточно. Я с удовольствием поглощал всё, что видел перед собой. Дакси же ела аккуратно и по чуть-чуть в свойственной почти любой девушке манере.

Когда трапеза закончилась, я поблагодарил кошку за угощение и предложил выпить за успех будущей операции. Местные не очень привычны, как выяснилось, говорить тосты, поэтому она немного не поняла меня сначала, но быстро сориентировалась.

Отдых отдыхом, а Дакси решила не терять время зря и, заказав ещё по одному бокалу, принялась обучать меня пользоваться нейросетью «от» и «до». Это я думал, что разобрался, по факту же не знал ничего. Вот все подробности она мне и объясняла.

А сколько у меня баз знаний… Просто на все случаи жизни. Я и сам не знал, что, по меркам человека, стал если не гением, то знающим и умеющим очень много. Главное, все эти знания осваивать потихоньку, чтобы не перегружать себя, точнее, даже не осваивать, а начинать ими пользоваться по назначению.

Стоит отметить, провели мы время с удовольствием и пользой. Пусть Дакси и говорила, что напиток слабоалкогольный, я ощутил эффект — расслабился и почувствовал себя очень хорошо. И та идея с цветами вновь вернулась. Я не мог остановиться: жутко захотелось порадовать кошку необычным букетом. Единственный вариант, который пришёл в голову, — любыми способами выпросить у продавца, но добиться своего.

Под предлогом, что мне нужно в туалет, я отправился к тем цветочным лавкам. Дакси же осталась ждать на площадке и сделала ещё один заказ того же напитка на двоих. Благо, всё в этом ресторане располагалось таким образом, что она не могла увидеть, куда я ушёл. Разве что по нейросети сможет проверить, где меня носит. Но это вряд ли — кошка тоже расслабилась, ей и в голову не придёт, что я задумал.

Быстро добравшись до лавки, я вошёл внутрь, попав в красочный мир букетов. Вблизи они выглядели более впечатляющими, чем издалека. Продавец сразу обратил внимание на посетителя.

— Здравствуйте, — поприветствовал он меня. — Редко можно увидеть у нас человека. Очень рад такому гостю. Вам помочь с выбором букета?

— Здравствуйте. Наверное, да. Только вот у меня со средствами всё очень плохо, — решил я сразу намекнуть на невозможность заплатить.

— Не проблема, — улыбнулся продавец, — такому клиенту я сделаю хорошую скидку.

— Дело в том, что у меня совсем нечем заплатить. Я только первый день у вас, и то по важному делу, — уклончиво объяснил я, не желая упоминать операцию. Мало ли, вдруг гражданские не должны ничего об этом знать.

— Нейросеть, я так понимаю, у вас есть. Язык ведь наш знаете, значит, есть и базы знаний. Если у вас имеются ценные, которых у меня нет, то я с радостью обменяю одну из них на букет.

Надо же, не знал, что можно базами знаний расплачиваться. Чем не вариант?

Долго немешкая, я дал согласие. Продавец поинтересовался, какие у меня есть, и озвучил, какие его интересуют. Разумеется, его заинтересовала последняя версия базы знаний «Торговля», которая у меня в наличии была, причём новейшая. У меня вообще всё самое новое, так как готовили к серьёзной операции.

Согласовав договор, мы заключили сделку. После получения доступа к его нейросети я подтвердил разрешение на копирование. Процесс занял несколько секунд. Довольный продавец дал добро на выбор любого понравившегося мне букета. Конечно же я взял самый красивый, но не самый большой — букет должен выглядеть негромоздко, уместно, чтобы в руках Дакси смотрелся гармонично.

Поблагодарив продавца, я вышел из лавки и быстро направился к ресторану, успев поймать на себе несколько взглядов истриситок, среди которых были даже те, кто шёл за руки или в обнимку со своим парнем. Наверное, эти кристаллические цветы — дорогое удовольствие. Дакси точно будет рада.

Глава 17

Стоило мне войти в ресторан, букет в моих руках приковал взгляды не только посетителей, но и всего персонала. Почти все обескураженно смотрели, видимо, не понимая, откуда у меня, простого человека, такая красота.

Я уверенной походкой направлялся к Дакси, которая неспешно пила напиток. Увидев меня, кошка застыла, фужер в её руке застыл тоже: она забыла поставить его на стол.

— Это тебе, Аюдаксия, — специально проговорив её имя полностью, я протянул ей букет и улыбнулся настолько очаровательно, насколько умел.

Мои ожидания не оправдались. Я-то думал, что она от радости чуть ли не подпрыгнет, поблагодарит, может, обнимет даже, но всё оказалось совсем не так. Кошка с серьёзным лицом поставила бокал на стол, приняла букет, бросила на него короткий взгляд и посмотрела на меня.

— Кир, где ты его взял? Украл? Ты знаешь, сколько он стоит?

— Ничего не крал, ты что. — Я пытался сохранить улыбку, но получалось всё хуже и хуже, видя совсем не радостную реакцию Дакси. Затем сел за стол и отпил из бокала. — Договорился с продавцом, чтоб тебя порадовать.

— Как ты с ним мог договориться, если на такой букет среднестатистическому местному жителю нужно работать как минимум полгода? Ты что-то недоговариваешь, Кир. — Её тон приобретал всё большую серьёзность, и мне тон этот очень не нравился. Тем временем она продолжила: — Рассказывай правду, а потом отнесёшь обратно. Такой букет я принять не могу.

— Почему не можешь?

— Он слишком дорогой. И неизвестно, каким образом ты заполучил его. Я слушаю.

— Да всё донельзя просто. — Я сделал ещё глоток и добавил: — Дал копию базы знаний «Торговля» тому продавцу, как раз то, что он хотел. Продавец за это предложил выбрать любой букет.

Дакси, выслушав меня, глубоко вздохнула, отложила букет в сторону и замолчала.

— А что такого-то? Опять я не так что-то сделал?

— Тебя одурачили, Кир. За эту базу ты мог у него половину всех букетов свободно забрать, вот он и предложил тебе любой. «Щедрый» какой продавец. Это первое. Второе — у тебя те базы, которые недоступны обычным гражданам, у тебя лучшие базы исключительно для операции. Что ты с ними делаешь? Идёшь и делишься с первым попавшимся продавцом. И хуже всего то, что мы не сможем у него отнять копию, нет на то законных оснований. Когда ты начнёшь думать, прежде чем что-то делать, или хотя бы спрашивать совета? Скажи мне.

Что бы ни сделал, всегда что-то неправильно, и за это ещё отчитывают. А я просто хотел сделать приятно той, которой не хватает внимания, думал, порадуется. Вместо этого получил выговор. Да, моя вина, что поступил необдуманно, но и такой реакции от Дакси не ожидал.

Я несколько секунд молчал, понимая, как внутри закипаю. Не сорваться, очевидно, уже не получится. Сколько можно, в конце-то концов. Это не делай, то не делай. Сплошные запреты. Нервы сдали, я перестал думать о ближайшем будущем. Чего скрывать, стало очень обидно, что мои старания Дакси не оценила. Хотел как лучше, получилось как всегда… И плевать, что будет дальше.

— Никогда не начну думать, — холодно проговорил я и встал из-за стола. — Мне же тут и думать не надо, вы за меня подумали уже. Наверное, расписали каждую минуту, как я буду жить, куда пойду и что буду делать.

— Это не так, иначе бы мы здесь с тобой не оказались, — возразила кошка. — У тебя довольно свободный график, если ты заметил.

— Я заметил, что становлюсь марионеткой в нежных девичьих руках. Мне всё это очень не нравится. Ищите кого угодно, я отказываюсь от операции.

— Ты не можешь отказаться, слишком поздно.

— Не поздно, — повысил я голос, опрокинул остатки напитка в себя и поставил бокал на стол. — Пока. Пойду проветрюсь. Там, может, и определюсь, что делать дальше.

Как ни странно, Дакси не встала с места. Она вслед вопросила:

— И куда ты пойдёшь? Что ты будешь делать один в незнакомом городе?

— Да что угодно. У месть есть базы, уж как-нибудь выкручусь, поверь, — взглянул я последний раз на Дакси и побрёл к выходу, напоследок добавив: — На работу устроюсь, вот! А вообще, катись оно всё к чёрту!

Мне казалось, что она ещё что-то скажет, пытаясь меня остановить, но этого не случилось. Вот ещё одно доказательство, что, по сути, не так уж я и нужен.

Выйдя из ресторана, осмотрелся. Куда бы податься? Хорошо, что не голоден. Надо бы найти магазин, купить чего-то вроде того, что мы пили, а потом поселиться куда-то. Учитывая, сколько у меня разных баз знаний, думаю, хватит, чтобы расплатиться везде. Тем более, когда меня отчитывала Дакси, я понял, что мои базы стоят огромных денег. Потом можно будет действительно устроиться на работу, начать жить самостоятельно. Никаких проблем! У меня же все необходимые знания есть, возьмут куда угодно. Ошиблась кошка, думая, что мне некуда пойти и нечем заняться. Да я тут ещё свой бизнес открою, о чём на Земле лишь только мечтал.

Магазин различных алкогольных напитков, к моему счастью, встретился уже в следующем квартале. Как раз то, что надо, чтобы выпить и перестать думать обо всяких операциях и глупых надеждах понравиться другому созданию с ушами и хвостом. Чёрт знает, как этот Фортис умудрился гарем собрать. Вряд ли большинству по нраву люди. Мы для них вообще ущербные и недоразвитые, нас используют для своих целей, не более. И почему я ещё дома об этом не подумал? Хотя мне, по сути, сразу об этом сказали. Винить некого, кроме самого себя.

Отбросив плохие мысли, я определился с выбором напитка и прошёл на кассу. Надежда договориться, как в цветочной лавке, рухнула там же. Когда я попробовал дать разрешение на копирование одной из баз, увидел незамысловатое сообщение: «Отказано в доступе». Может, ошибка? Попробовал с другой базой — то же самое. Пришлось вернуть всё на место и выйти из магазина.

— Дакси, сучка! — выругался я и сплюнул. — Это точно твои проделки. Ладно, разберусь как-нибудь.

— Нужна помощь? Что-то случилось? — словно из ниоткуда появился истрисит.

— Нет, — мрачно отказался я, — не нужна.

— Лукавишь. Человек в городе, ещё и один. Точно что-то случилось. Может, всё-таки помочь?

— Я просто хотел купить выпить, а платить нечем. Базы заблокировали. Больше мне ничего не надо.

— Много баз?

— Уж побольше, чем у многих, — усмехнулся я.

— Хочешь, я куплю то, что тебе надо, в обмен на попытку разблокировать одну из необходимых мне баз с последующей её копией? Как тебе такая сделка?

— Погоди. Как ты собрался это делать? Это вообще законно?

— Тише, тише ты, — заговорщическим тоном проговорил истрисит, на которого я до сих пор смотрел лишь боковым зрением. Почему-то не было желания вообще на кого-то смотреть. — Почти законно. Во всяком случае, всё сделаю чисто, прямо здесь. Мне нужна одна очень редкая база, а раз у тебя их много, то и эта, скорее всего, есть. Ты же наверняка по делу у нас, а не в гости, так ведь?

— Да, по делу. Ну, по крайней мере, был по делу. Сейчас уже не знаю.

— Сорвалось?

— Я сорвался, — усмехнулся я нервно, вздохнул и горько улыбнулся. — Ладно, по рукам. Давай сделаем, как ты предлагаешь.

— Идём, — кивнул истрисит в сторону входа в магазин, — покажешь, что тебе купить.

Лишь только в магазине я рассмотрел незнакомца. На вид довольно приятной внешности, никакой неприязни не вызывал, даже доверие скорее. Нормальный парень, как мне показалось. Он порекомендовал мне другие напитки и поведал почти о каждом. Видно сразу — знаток. И всё же я взял то, что хотел изначально.

Когда мы вышли из магазина, я встретился взглядом сначала с Дакси, а потом и с Рикой. Обе девушки глядели то на меня, то на истрисита. Увидев их, он ринулся наутёк. Правда, далеко не убежал: Рика нагнала его и сбила с ног точным ударом в голову.

— Только не спрашивай, что ты опять сделал не так, — устало проговорила Дакси.

Я догадывался, что тот дружелюбный тип нечист на руку, но не настолько, чтобы сюда явилась Рика, одна из членов клана «Чёрный оснит».

Отступление 1

Фортис стоял на балконе и с высоты птичьего полёта любовался уже ставшим родным городом Кводнич. Сегодня погода порадовала чистым небом и ярким, по-зимнему греющим солнцем. Лучи мягко освещали заснеженные дороги, украшали дома и поднимали настроение не только играющим в снежки детям, но и взрослым. Благодаря хорошей погоде можно разглядеть соседнюю планету лисьего народа.

Воспоминания о том, как Фортис первый раз туда попал, спрыгнув со сбитого корабля прямо в озеро, сами собой всплыли отдельными картинками в мыслях с последующим продолжением. Он невольно улыбнулся: тогда было страшно, зато теперь вспоминать приятно.

— Любимый, твой горячий коктейль. — На балкон вышла Мионна, одетая в мягкий белый халат. Она протянула ему одну из кружек. — Возьми, пожалуйста.

Фортис принял заботливо приготовленный коктейль из сладкого настоя трав и цветков, вдохнул приятный аромат и пригубил, насладившись безупречным вкусом.

— Спасибо, милая, — улыбнулся он и посмотрел на Мионну. — Ты так редко меня зовёшь «любимым». Сегодня какой-то особенный день?

— Нет, — покачала головой кошечка, — просто мы наконец-то одни, рядом никого. Я думала, ты помнишь, что при других мне не особо комфортно проявлять чувства нежности.

— Помню, просто порой забываю, — с сожалением вздохнул Фортис. — Столько дел, особенно сверхурочных, никак не связанных с основной работой, что я уже устал. Не люблю признаваться в подобном, но это правда. Хочется не просто выходных, а целый отпуск, чтоб расслабиться как следует, не думая о делах насущных.

— Я тебя отговаривала от идеи участвовать в обустройстве курортной планеты, но ты же меня не послушал, — с укором проговорила Мионна, но всё же улыбнулась, посмотрев на Фортиса. — Да знаю я, знаю, что ты это делаешь ради нас.

— Умница. — Он поцеловал её с заботой в щёчку и деланно нахмурился. — Ты уже замёрзла, мне кажется. Не пора ли войти в квартиру?

— Не, мне хорошо. Сейчас важно почаще свежим воздухом дышать.

Фортис вздохнул и сделал глоток, глядя куда-то вдаль.

— Знаешь, как только будет всё готово, мы первые с тобой отправимся отдыхать в наш домик на берегу моря курортной планеты.

— И никого с собой не возьмём? — Мионна блестящими глазками взглянула на него. — Только ты и я?

— Конечно. Все поймут, никто не обидится, вот увидишь. Они же прекрасно знают, в каком ты положении. Тебе будет полезно. А потом уже найду время и для остальных. Хотя ещё Линнию возьмём, сыну тоже не помешает подышать свежим морским воздухом на пока ещё чистой планете.

— Полностью с тобой согласна. Кстати, хотела тебя спросить. — Мионна сделала глоток и продолжила: — Что ты там новенькому говорил?

— Кириллу? Так это был мужской разговор, — попытался он уйти от темы, хотя не видел смысла что-либо скрывать.

— Ну, Фортис, — надулась кошечка, делая вид, что готова обидеться. — Расскажи, пожалуйста. Ты же сам говорил, что у нас друг от друга секретов быть не должно.

— Моим же оружием против меня, — усмехнулся Фортис.

— Конечно, — закивала Мионна, как-то по-детски держа кружку обеими руками. — А как ты хотел?

— Хорошо-хорошо, — согласился он. — Я ему посоветовал не терять времени и при случае попробовать поухаживать за Дакси. Ну а что, она постоянно одна, вся в делах вечно. Должна же начаться личная жизнь когда-то. Учитывая, что он будет первое время всегда рядом с ней, то какие-никакие шансы есть. Почему бы не попробовать?

— Ну не знаю, — протянула кошечка. — Если бы Дакси это так нужно было, она б уже выбрала кого-нибудь. Как будто у неё мало поклонников. Зря ты его надоумил. Я видела этот растерянный взгляд, он до сих пор сам не понял, где и зачем оказался. Уж точно не об ухаживаниях ему сейчас нужно думать.

— Да брось. Одно другому не мешает. А вдруг получится?

— Получится так получится. Мне, в принципе, всё равно, — пожала Мионна плечами. — У меня в этом году будут дела поважнее. — Она погладила себя по животу и улыбнулась.

— Но там же ещё ничего нет, — обратив внимание на любимую, произнёс Фортис.

— Тебе точно надо чаще отдыхать, уже ничего не замечаешь. Потрогай сам, только не через халат. Заметишь разницу.

Не раздумывая, Фортис сунул руку под халат и коснулся живота Мионны. А ведь и правда, это уже не просто торс, а чуточку округлившийся животик.

— Почувствовал?

— Да, — не смог он скрыть радость и улыбку, высовывая руку из-под халата. — Как же время летит.

— Вот-вот. А ещё пора бы согреться нам не только коктейлями, — намекнула она. — Но осторожно: когда девушка в положении, нельзя ничего грубого делать. Я изучила несколько удобных поз, при которых можно, чтоб не во вред плоду.

— Какая ты продуманная у меня.

— Пока у тебя выходной, и мы остались одни, надо время тратить с пользой.

— Так я и не отказываюсь. Вот допьём, ещё полюбуемся и пойдём.

— Хорошо.

Некоторое время они молчали. Потом Мионна вдруг спросила:

— Если тебя позовут на помощь к истриситам, ты пойдёшь? Ну, если новенький не справится или ещё что-то случится.

— К чему такой вопрос? — сразу нахмурился Фортис. — Уж кому-кому, но не тебе сейчас думать о плохом. Не надо.

— А я не думаю, — улыбнулась беспечно Мионна. — Мне просто интересно.

— Нет, не хочу я никуда. Мне и тут хорошо. Тем более уже семья большая, нельзя мне вас одних оставлять.

— Так это же земляк твой, как не помочь?

— Я его вообще не знаю, хоть и земляк. Почему ты так настаиваешь?

— А Керра сказала, что они могут на тебя… Ой… — Она вдруг остановилась, запнувшись и не договорив. — Это я так, о своём…

— Вот с этого места поподробнее, — заметив неладное, перешёл Фортис на серьёзный тон. — Сдаётся мне, у тебя всё-таки есть секреты от меня.

— Ну, я просто слышала кое-что на работе. Мне ещё могло послышаться, это не точно, поэтому я и не говорила раньше. Я же скоро вообще буду дома в связи с положением, вот и не стоит лишнее слушать, что они там делают и говорят.

Фортис обратил внимание на странную последовательность её фраз, которые между собой не особо-то связаны. Очевидно, Мионна заволновалась. Однако и давить на неё нельзя, по крайней мере, теперь, когда она беременна.

— У нас не должно быть секретов, так? — Он заглянул прямо в её синие глаза. Она захлопала ресницами и кивнула пару раз. — Значит, ты мне рассказываешь всё, что ты слышала. И неважно, показалось тебе или нет. Договорились?

— Да.

— Вот и отлично. — Он открыл дверь, пропуская Мионну. — Заходи, хватит мёрзнуть. Я сейчас приду.

Она вошла, а Фортис, закрыв дверь, сделал несколько глотков из кружки и задумался. Кажется, кто-то — скорее всего, Керра — опять решил, что можно на него положиться в любой ситуации. Но почему? У них что, мало своих способных и обученных ребят? Те же истриситы давно хвалятся своими военными и нейросетями. Вот пусть и разбираются сами.

Фортис твёрдо решил, что это не его дело. Что бы ни предложили, рисковать собой он больше не намерен.

Глава 18

После слов, сказанных Дакси, она воспользовалась телепортацией, и мы оказались в кухне, чему свидетельствовала мебель, столовые приборы и, собственно, сам стол. Кухня уютная, тёплая. Стены имели светло-фиолетовый цвет, потолок более тёмный, а полы белые и блестящие. Всё остальное примерно того же цвета, разве что другого оттенка.

— Идём разуваться, а здесь пока порядок наведут, — проговорила Дакси и повела меня за собой, нажав на одну из кнопок, что располагалась на стене у выхода. Что-то тихо зашумело — видимо, какая-то автоматика будет убираться. — Ошиблась немного с координатами при телепортации, — добавила она, объяснив, почему мы попали в кухню.

Сняв обувь в прихожей и оставив оружие, которое всё ещё носили с собой, мы вернулись в кухню. Я не забыл прихватить бутылку, которую поставил, пока разувался.

— Ставь на стол, садись и открывай, — кивнула Дакси, доставая пару бокалов из навесного шкафа.

Покрутив бутылку, я не сразу нашёл, как она открывается. Как выяснилось секундой позже, у горлышка есть маленькая кнопка, надавив на которую, можно открутить крышку. К тому моменту, когда кошка поставила бокалы, я был готов разливать напиток.

— Наливай, чего думаешь?

— Наливаю, — ответил я и принялся наполнять бокалы.

— До краёв, — внезапно указала она. Видимо, хочет серьёзно поговорить.

— Хорошо.

— За успех операции, от которой ты решил вдруг отказаться, — произнесла Дакси и, аккуратно стукнув своим бокалом о мой, выпила до дна.

Я последовал её примеру. После этого она попросила налить ещё, но не прикоснулась к бокалу, а продолжила разговор:

— Кирилл, ты хоть понял что-то?

— Понял. Это был какой-то мошенник, да?

— Именно.

— Но ты же говорила, что преступности здесь нет совсем.

— Да, нет преступности. Зато всюду есть киберпреступность, а это совершенно другой уровень. Ладно, Рика сама там разберётся. У меня к тебе просьба.

— Какая?

— Не говори ей ничего о том, что ты дал копию тому продавцу в цветочном. Ты, конечно, плохо поступил, но и моя вина в этом есть — я не уследила за тобой. В будущем такого не допущу, всегда будешь рядом со мной. Только я не понимаю, на что ты так сильно обиделся, что решил уйти? На то, что я высказалась по поводу твоего поступка?

— Это сыграло свою роль, но не только.

— А что тогда? Объясни, пожалуйста. Сейчас мы с тобой говорим непринуждённо. Забудь, что я куратор и тренер, а ты будущий разведчик, которого мы из тебя сделаем в ближайшее время.

Вот, другое дело, другой разговор. Хоть и нелегко было признаваться, но, сделав небольшой глоток, я рассказал:

— Странно, что ты не понимаешь. Это из-за букета. Я ожидал другой реакции.

— Всего лишь? — вдруг улыбнулась Дакси.

— Да. Кстати, где он? Выкинула, наверное, или отдала кому-то?

Пока я озвучивал второе предложение, она встала из-за стола, ушла куда-то и вернулась с тем самым букетом в руке.

— Так вот же он, видишь?

Мне аж стало приятнее, что она всё-таки приняла подарок и забрала себе. Несмотря на настроение, я смог даже улыбнуться.

— Пока отнесу его обратно, а завтра надо купить специальный горшок для них. Эти кристаллические цветы растут в земле. Если их туда не поставить, то вскоре они испортятся и почернеют.

Она вновь ушла, а когда вернулась, я всё же поинтересовался:

— Так почему ты там себя так повела? Приняла же подарок.

— Приняла, — согласилась Дакси и отпила немного из бокала. — Ты не знал, но у истриситов считается дурным тоном — дарить девушке дорогие подарки в общественных местах. Мне ничего другого не оставалось, кроме как отказаться. Это здесь важно.

— Так вот оно что, — начал я вспоминать, как на меня все смотрели. Это же, оказывается, не из-за восхищения, а наоборот. Ох и нравы у них.

— Вот так вот. И, — она выдержала паузу, — спасибо тебе. Мне правда очень понравился букет, приятно, когда о тебе заботятся.

Отлично. Конечно, сделал ошибку с копией базы, но хотя бы порадовал кошку.

— Это хорошо, что нравится.

— Но хочу тебе сказать, что я всё понимаю, только не стоит забывать, зачем ты здесь. Давай пока сосредоточимся на главной задаче. Уже завтра, после утренней операции, если ты ещё о ней не забыл, мы начнём заниматься по полной. В основном с тобой будем работать я и Рика. Будут и другие, кто обучит по отдельным специальностям. Но чаще всего будешь с нами, поэтому давай уже нормально общаться. Да, мы можем и другого найти, но это очередные затраты и потеря ценного времени.

К первым словам я прислушался особенно внимательно. Она сказала, что пока сосредоточимся на главной задаче. Значит, не так уж и против знаков внимания. Отлично, это не может не радовать. С другой стороны, Дакси полностью права: стоит прежде всего думать о главной цели.

Интересно, а где ж была Ютси, мой якобы ангелок-хранитель, когда я пошёл за цветами и когда встретился с мошенником у магазина? Она же могла меня успокоить благодаря своим умениям, но не сделала этого. Наверное, не стоит особо на неё рассчитывать, хоть и обещали, что Ютси явится в самый нужный момент. Я решил об этом пока не говорить Дакси.

— Согласен полностью. Тоже погорячился немного в ресторане. Впрочем, ты уже знаешь, почему. Так что давай за мир, — сделав акцент на последних словах, я поднял бокал и протянул его к бокалу Дакси. Она ответила взаимностью, после чего мы снова выпили, но уже не до дна.

— Допьём это, а потом в душ и спать, ведь впереди напряжённые дни, особенно для тебя. Сегодня можно расслабиться, что и мне не помешает. Если честно, устала уже от постоянных дел и суеты, но по-другому не могу. Ничего, придёт время, когда всё более-менее успокоится, и вот тогда я так отдохну, как никогда ещё не отдыхала.

— Обязательно отдохнёшь, — поддержал я её.

Вкусный напиток сказался и на состоянии кошки, и на моём — тоже. Я смог расслабиться, не сильно переживая о будущем, а Дакси принялась под действием алкоголя изливать душу, что на неё, насколько я мог судить, совсем не похоже.

Она рассказывала о том, сколько всего было сделано благодаря ей, а это всегда принималось как должное. Ей было обидно, что никто ничего не замечал. Может и замечали, да только ни банальных слов благодарности, ни других почётных вознаграждений не прилагалось. И несмотря на это она продолжает по сей день трудиться на благо народа. Истинная патриотка, что ж тут ещё скажешь.

Однако самое интересное началось, когда бутылка почти опустела. Дакси вдруг перешла на личное. Я даже хотел её остановить, но разве она послушала? Нет. Взяла и рассказала о своих последних неудачных отношениях, которые, к слову, были не так уж давно, причём во всех подробностях от начала и до конца. Благо, хоть не стала переходить на совсем уж интимные темы.

Если кратко, всё оказалось довольно просто: парень был слишком эгоистичным, уделял больше времени себе, а с ней проводил лишь редкие вечера. Она тоже не могла позволить себе видеться с ним каждый день из-за дел, но не представляла, что встречи будут настолько редкими. Вот и решила, что лучше уж совсем быть одной, чем иметь такие отношения.

У неё даже возникло ощущение, что тот парень ей просто пользовался, когда удобно. По-моему, так оно и было. Подтверждать это я, естественно, не стал. В основном молча слушал всё, что она говорила, и делал выводы, которые, возможно, ещё пригодятся.

— Вот такая скучная у меня жизнь в последнее время, — подытожила Дакси свою историю и глянула на браслет, на котором отображалось время. — Так, пора бы уже нам ложиться спать. Спасибо, что выслушал меня. Только не вспоминай об этом завтра, ладно? — Она посмотрела на меня так безобидно и мило, что я непроизвольно улыбнулся.

— Не буду. Тебе не о чем волноваться.

— Пойдём покажу тебе твою комнату. Со стола всё уберёт автоматика, об этом не думай даже. Ну, это так, на всякий случай.

К моему удивлению, Дакси встала из-за стола довольно уверенно, словно вообще ничего не пила. Когда же я поднялся, почувствовал, что о себе так же сказать не могу — меня немного пошатнуло, но уже потом стоял на ногах нормально.

Кошка провела меня по коридору, открыла дверь в просторную комнату и объяснила:

— Вот здесь ты будешь ночевать. Есть всё: туалет, душ, телевизор и прочие удобства. Инструкции у тебя в голове, если с чем-то не разберёшься. Халат и полотенце — в шкафу. Должно тебе подойти вроде как. А теперь я ухожу. Хотя, нет, пока не ухожу. — Она обняла меня, поцеловала в щёку и негромко на ухо пожелала: — Спокойной ночи, Кир.

Не ожидал от неё такой теплоты, из-за чего не сразу ответил ей. Дакси улыбнулась и пошла в свою комнату.

— И тебе спокойной ночи, — успел я произнести, пока она не скрылась за углом. Судя по приподнявшимся ушкам и качнувшемуся хвосту, кошка меня услышала.

— Спасибо!

Точно услышала.

Вот так вечерок выдался. Гораздо лучше, чем я думал. Всё хорошо, что хорошо кончается.

Потерев щёку, только сейчас осознал, насколько было приятно ощутить прикосновение её мягких и немного влажных губ. Всего лишь поцелуй в щёку. О чём я думаю? Но она же не человек, и это само по себе всё равно необычно, да ещё и по собственной воле это сделала. Надо было тоже в ответ поцеловать, а я откровенно затупил. Но и на это у меня есть оправдание — эффект неожиданности.

Ну, правда, не думал же, что Дакси так сделает. А она сделала и пошла к себе. Хотя удивляться нечему — это на неё так повлиял алкоголь. Завтра всё будет по-другому, более чем уверен. Пока же надо принять душ и ложиться спать.

Глава 19

Ванная порадовала простотой и удобством, поскольку там всё довольно привычно для меня — почти как в нашем мире, разве что ещё проще.

Используя гель, предоставленный, видимо, мне, я как следует помылся, вытерся и закутался в мягкий уютный халат. Затем поглядел на себя в зеркало. То ли мне показалось, то ли как-то изменился. Собственное лицо показалось каким-то чужим. Списал это на усталость, стараясь не зацикливаться на этом факте, и вышел в комнату.

Спать пока не хотелось, хоть и нужно было. Немного посмотрев местное телевидение, я отправился в кухню, чтобы попить.

Стол оказался уже чистым, словно мы и не сидели за ним вот совсем недавно. Найдя стакан, налил воды и залпом осушил всё содержимое. Пока пил, услышал, как кто-то ходит. Дакси встала?

Выйдя в коридор, её не увидел. Странно. Может, послышалось? В любом случае, кроме нас, здесь никого быть не должно. Успокоив себя этой мыслью, вернулся в комнату, выключил свет, телевизор и лёг на кровать.

Стоило закрыть глаза, как сквозь веки пролился свет. Да что происходит-то…

В центре комнаты стояла светящаяся золотистым светом Ютси. Она широко улыбалась, хлопала ресницами и смотрела прямо на меня. Свет от неё исходил достаточно сильный, способный осветить как минимум половины комнаты.

— Привет, Кирилл, — не переставая улыбаться, мягким нежным голоском произнесла она. — Надеюсь, ты рад меня видеть?

— Привет, Ютси, — не понимая происходящего, поздоровался я и приподнялся на кровати. — Ну, рад, конечно. Только зачем ты здесь? Со мной всё хорошо. Вот если бы ты часом раньше явилась, было бы больше пользы.

— А я не явилась, потому что знала: с тобой ничего плохого не случится, — проговорила она, начиная медленно подходить к кровати. — Разве ты не знаешь, почему я пришла? Видишь, какой свет от меня исходит?

— Не знаю. Свет вижу. До этого такого с тобой точно не было.

— Я вся свечусь, потому что мне нужна любовь, — прошептала Ютси и принялась заползать на кровать, встав на четвереньки. — Ты же дашь мне любовь? — не могла успокоиться она, подбираясь всё ближе ко мне.

Точно! Совсем забыл. Об этом меня ещё Дакси предупреждала, что ангелок может начать приставать.

— Нет, — замотал я головой. — Тебе нельзя. Ты, конечно, красивая, всё хорошо, но нельзя. Да и не факт, что получится, ведь я за сегодня пережил столько разных эмоций… И вообще, какой-никакой стресс получил, побывав уже на двух планетах существ, которых в первый раз видел. Нервы, знаешь ли. В таком состоянии не всегда будет нужный эффект, скажем так.

Словно не слушая меня, Ютси подобралась ко мне и села на колени, уверенно смотря в мои глаза. Мне даже показалось, что её глаза заблестели настоящим изумрудом.

— Я могу тебя успокоить, настроить нужный эмоциональный фон. Всё это я могу сделать. Да-да. — Она коснулась тёплой ладошкой моей щеки и снова улыбнулась, шаловливо подмигнув.

Кажется, ангелок уже что-то сделала, потому что я стал дышать чаще, а ниже живота появились первые признаки возбуждения, хотя совсем не думал ни о чём таком.

— Ещё могу так. Смотри.

Ютси всплеснула руками, и её одежда растворилась мерцающими частицами.

Теперь она осталась в ажурном белом белье: бюстгальтер, трусики, чулки и, собственно, сам пояс для чулок. Груди у ангелочка отличного третьего размера, по крайней мере, на первый взгляд. Может, если она снимет лифчик, сложится другое мнение. Как бы там ни было, фантазия уже разыгралась.

От неё вдобавок исходил какой-то приятный дурманящий аромат. Мне хотелось в ту же секунду обладать идеальным телом Ютси. Я смотрел на неё как на картинку, не веря, что такие вообще бывают. Просто лучше всех. Каждый сантиметр кожи подтянут, гладок, никаких складок или морщин. Безупречна полностью.

Стоп, кажется, я поддался её влиянию. Нельзя этого делать, как бы она ни уговаривала. Может, потом от неё будет зависеть моя жизнь, а жизнь гораздо важнее сиюминутного желания заняться сексом с юной прекрасной дивой.

— Не продолжай. Отправляйся к себе. Где ты там живёшь, не знаю, но тебе лучше уйти. Нельзя тебе получать от меня никакую любовь.

Пока я говорил, она взяла мои руки и положила на тонкую осиную талию. О, нет. Одно касание к коже ангела — и я опять всё забыл, готовый погрузиться в омут наслаждений.

— Кто же тебе сказал, что нельзя? Можно. Так мы ещё и подкрепим наш союз. — Она наклонилась, приблизившись максимально к лицу и едва не коснувшись губами моих, после чего прошептала: — Только я не имею права начать, инициатива должна быть с твоей стороны. Поцелуй меня.

Так меня ещё никто не соблазнял. Я колебался. Вот же оно, милое и красивое личико, вот эти чувственные губы. И сама просит. Просто бери и целуй, занимайся сексом.

И всё же с великим трудом мне удалось перебороть себя, вспоминая предупреждение Дакси.

— Нет, не буду. Остановись, Ютси, — серьёзно сказал я и вылез из-под неё, перебравшись на вторую половину кровати. Вот не была бы она ангелом со своими особенностями, я б долго не раздумывал.

— Почему ты со мной так поступаешь? — её голос дрогнул. — Я не нравлюсь тебе? Что не так во мне?

— Ты изменишься, если, как ты сказала, получишь любовь. Этого я допустить не могу.

— Но я хочу…

— Нет, и ещё раз нет.

Она взмахнула крыльями, взлетела и переместилась в угол комнаты. Свечение, исходящее от неё, исчезло. Послышались всхлипы. Ютси заплакала, роняя на пол искрящиеся разноцветные слёзы. Ангелок стояла спиной, но мне всё равно было прекрасно видно, что насчёт слёз, подобных искрам при работе электрода, не показалось. Всё-таки она очень удивительная. Даже слёзы красивые. Но вот её плач не давал покоя: я не мог просто лежать и ничего не делать.

— Ютси, успокойся, прошу. Хватит плакать.

Я поднялся с кровати и подошёл к ней, взяв ангела за хрупкие плечи.

— Вот после задания сделаем всё, что ты хочешь. Раньше — никак.

До чего абсурдно это звучало, но надо ж было как-то успокоить её, что-то пообещать.

— Правда? — Она повернулась ко мне, утирая слёзы. Красивые зелёные глазки блестели и с невозможной наивностью смотрели на меня.

— Правда, — кивнул я и вздохнул.

— Можно я тогда останусь спать с тобой?

Странное желание, но хотя бы не грозит ничем. Во сне вряд ли она что-то сделает так, чтоб я не проснулся.

— Можно, но при условии, что ты не будешь пытаться получить любовь.

Она раздумывала пару секунд.

— Я согласна.

— И спать будешь не в обнимку со мной, — выдвинул я второе требование, зная, что могу и не сдержаться, чувствуя её всем телом.

— Идёт.

Ютси очень хитрая — вот какой я вывод сделал, ведь она в ту же секунду забыла, что плакала вообще. Настроение ангелочка сменилось моментально. Она взлетела на своих крылышках, мягко опустилась на кровать, укрылась одеялом до головы и с призывом посмотрела на меня.

— Иду, — отозвался я на её невербальный вопрос.

Нет, этот мир точно ненормальный какой-то. Каждый час происходят самые странные вещи. Вот зачем ей просто спать со мной? Увы, мне не понять, потому что я всего лишь человек. А она вообще из какого-то там слоя пространства параллельного мира. В жизни с этим не разберусь, наверное.

Забравшись под одеяло, вздохнул и глянул на ангела. Прошло всего-то несколько секунд, а Ютси уже спала. Милая, нежная, но хитрющая. С ней надо быть осторожным. Кто знает, что она ещё умеет. Вдруг всё-таки добьётся своего каким-то образом, пока я буду спать. И как теперь уснуть после такой мысли?

Глава 20

— Доброе утро, Кир, — услышал я звонкий голос Дакси, прежде чем открыл глаза и посмотрел на кошку: она стояла у двери в халате бирюзового цвета. — Ютси? Это ещё что такое?

Быстро взглянув направо, я убедился, что ангелок проспала со мной до утра. Услышав Дакси, она ловко выскочила из-под одеяла — причём полностью нагая, хотя ложилась в сексуальном нижнем белье — и полетела, замахав крыльями. Пролетела метра три и опустилась на пол уже в своей привычной золотистой одежде.

Какая-то ерунда. Почему она была голой? Неужели что-то со мной сделала? Я ведь даже не заметил, как уснул. Глянул под одеяло: трусы на месте. Наверное, ничего не было.

— Ничего такого, я просто была рядом, чтобы Кириллу спалось лучше, — очаровательно улыбнувшись, Ютси посмотрела на меня, затем перевела взгляд на Дакси. — Честно-честно.

— А ты что молчишь? — с подозрением прищурилась кошка.

— Всё так и было, — пробормотал я сонно. — Действительно просто спала.

— Голышом спала, да? — не унималась Дакси. — Очень и очень странно, скажу я тебе. Ну, это твоё дело, если жизнь недорога.

— Ничего странного, — заявила ангелок в мою защиту. — Мне так нравится отдыхать, любая одежда стесняет меня во сне.

— Так, ладно. У тебя есть дела поважнее, вот ими и займись.

— Хорошо-хорошо, мне и правда пора.

Ютси исчезла. Дакси молча задержала на мне взгляд, после чего холодно произнесла:

— Вставай, приводи себя в порядок, а я пока завтрак сделаю.

— Уже, — начал я подниматься. — Ты что, действительно не веришь ни мне, ни ей?

— Не имеет значения. И не хочу ничего слышать по этому поводу.

Не дав мне возможности ответить, она покинула комнату. Вот дела. Интересно, почему Дакси себя так повела? Ну даже если был бы у меня секс с Ютси, ей-то какое дело? Это ж мне нужно в первую очередь, чтобы ангел могла помочь в случае чего. Конечно, хотелось греть себя мыслью, что это некая ревность, но ведь это слишком маловероятно.

Стараясь как можно меньше думать об утреннем инциденте, я привёл себя в порядок, оделся и тогда уже пошёл в кухню. Дакси только-только поставила две тарелки с лёгким завтраком в виде какой-то каши и собиралась сесть, но увидела меня.

— Садись, — лаконично сказала она.

— Я ведь так и не пожелал тебе доброго утра. И вчера не успел ответить взаимностью. — После этих слов приблизился к ней и хотел поцеловать в щёку. Однако Дакси отвела голову в сторону. — Что, нельзя?

— Не надо, — не глядя на меня, она села и приготовилась завтракать. — Просто садись и ешь. Нам надо быть в лаборатории через полчаса.

— Вчера вечером ты была другой. — Я тоже сел и посмотрел на неё. Кошка уже молча ела, глядя только в тарелку. — Договорились же нормально общаться, работать ещё вместе.

— Я же просила тебя не напоминать о том, что было вчера. Что было, то прошло. Забудь. Давай, ешь, не трать время понапрасну.

— Ты что, из-за неё, что ли, так расстроилась? Или в чём дело? Я вообще-то не дурак, я помню твои предупреждения. Ничего не было. В этом ты и сама можешь убедиться позже.

— Как жаль, что ты меня не слышишь.

— Ты меня тоже не слышишь.

Дакси ничего не ответила, просто продолжила есть.

Какая ж дурацкая ситуация. По сути, я вообще мог ничего не объяснять и не оправдываться. Но зачем-то это делал. Хотя понятно зачем — она же мне нравится, поэтому и не хочется никаких конфликтов. Только вчера так душевно поговорили, всё было хорошо. А тут такое. Надо было не разрешать Ютси спать со мной, и пусть бы делала что угодно. Но и я не знал, что Дакси возьмёт и зайдёт утром, увидев в одной постели меня и ангела.

Обмениваясь короткими фразами, мы позавтракали, после чего отправились в лабораторию, попросту телепортировавшись в целях экономии времени. Мне предстояло физическое усиление, о котором уже была речь ранее.

В отличие от установки импланта с нейросетью, этот процесс прошёл нормально, без всяких злоключений. Но и времени ушло, надо сказать, немало — около половины дня. Чувствовал себя ещё лучше, чем прежде. Меня не покидало ощущение, что я стал всесильным. Дакси рассказала, что это лишь временный эффект, который вскоре закончится.

После проделанной операции мы встретились с Рикой в тех самых апартаментах, где мне уже приходилось побывать вчера. В этот раз стол занимали не только мы трое, с нами сидел ещё и её брат, вместе со всеми обсуждающий планы. Я был вынужден молча их слушать, так как сказать мне всё равно было нечего.

Из их разговора узнал, что архангел ещё вчера исследовал причину взрыва сначала детского сада, затем и того зала, где стояли капсулы для установки имплантов. Если детсад разорвало полностью, то зал пострадал намного меньше, за что истриситы должны быть благодарны, как оказалось, Ютси. Ангелок сумела сжать некоторую часть пространства и переместить в другой слой, благодаря чему мощность взрыва уменьшилась в несколько тысяч раз. Вот уж не думал, что она так умеет.

Как и подозревали истриситы, пространственным оружием начал пользоваться клан «Джуриам». Они делали это очень осторожно, так как архангелу с трудом удалось найти следы. Но всё же он нашёл их. Непонятно лишь одно — если известно, что это «Джуриам», то почему бы не ответить им чем-то вроде?

В процессе разговора получил ответ на свой вопрос. Между всеми кланами — всего их четыре — заключён мирный договор на бессрочной основе. Доказать нарушение договора со стороны «Джуриам» они не могут — ангелы и архангелы не являются аргументом. Так, получается, что им, как и прежде, нужно выяснить, какие цели преследует тот клан.

— Можно вопрос? — решил я принять хоть какое-то участие в беседе.

— Конечно, — отозвалась Рика, оглядев всех остальных. Никто не возразил.

— Например, мне удастся узнать о планах «Джуриам».

— Продолжай.

— И если окажется, что в их планах начать полномасштабную войну, что вы предпримете?

— Они не имеют на это права по договору.

— Нет, я имею в виду пространственное оружие. Они же могут начать использовать его вовсю. Как я понимаю, детский сад лишь начало. Не ждать же, пока «Джуриам» уничтожат весь город. Нужно что-то делать.

— Он прав, — согласился брат Рики, взглянув на неё. — Пожалуй, это стоит обсудить с отцом. Позже свяжусь с вами.

Он поднялся со своего места и ушёл.

— Есть ещё вопросы? — поинтересовалась Дакси.

— Да, — кивнул я. — Как вы собираетесь решать проблему языкового барьера, когда я окажусь в чужом городе? По легенде ведь я человек, которого каким-то образом занесло на эту планету. Ну там, аномалия какая-то, допустим. Что мне делать? Как мне с ними общаться? Не прибьют ли меня на месте?

— Не прибьют. «Джуриам» очень осторожные, — ответила Рика. — С языковым барьером проблем не будет. Они установят тебе свою нейросеть, чтобы ты мог с ними общаться.

— Так если начнут копаться в моей голове, то обнаружат ваш имплант. И всё — крах операции обеспечен.

— Нет, такого не будет. Мы же объясняли, что у тебя новейшая версия, какой нет ни у кого вообще. Даже у меня нет, а я занимаю далеко не последнее место в обществе. «Джуриам» не смогут обнаружить наш имплант — настолько он крошечный.

— Ну, хорошо. Только в этом случае я беспокоюсь за своё состояние. Два импланта, мне кажется, перебор. Не будут конфликтовать?

— Будут. Чтобы избежать этого, тебе нужно скопировать их базы знаний в наш имплант, после чего отключить второй. Это делается просто и быстро.

— А если они заметят, что я отключил? Наверняка же следят.

— Если будешь вести себя неподозрительно, то никто и следить за тобой не станет. Ты же просто человек, они это будут учитывать. Самое главное — будь простым, не показывай никакие возможности.

— Ладно. Значит, всё должно быть нормально. Сколько времени уйдёт на обучение?

— Обучать тебя ничему не нужно — для этого уже есть базы знаний. Осталось только закрепить и научить пользоваться всем, что сейчас имеешь, чтобы ты использовал всё на автоматизме. Это очень важно. Два-три дня потратим на закрепление материала, больше тянуть нельзя. Надеюсь, успеем за это время дать основы. Всякие мелочи, не относящиеся к операции, не столь важны.

— Ну теперь вроде всё понятно.

— Появятся новые вопросы — спрашивай. А теперь самое время отправляться на полигон, — подытожила Рика.

Впереди самое интересное. С другой стороны, быть разведчиком, шпионом — занятие опасное, даже когда есть какие-то гарантии. Но я же сам подписался на это. Главное — усвоить, впитать всё, что только можно, чем, собственно, и буду заниматься в ближайшее время.

Глава 21

Полигон, куда мы отправились, представлял собой огромную пустынную территорию. Разумеется, это не совсем уж пустыня: здесь расположилось множество различных тренировочных площадок разного назначения. Оглядев масштабы всего того, чему мне нужно обучиться, я посчитал, что это просто невозможно. Однако Рика спокойно заявила, что с базами знаний я с лёгкостью освою всё, что должен уметь. Именно она и занялась огневой подготовкой, отодвинув занятия с Дакси на второй план.

Как выяснилось позже, основное оружие у всех кланов похожее, поэтому ничего удивительного в том, что меня тренировали на оружии «Чёрного оснита», не было. Пистолеты, винтовки, ружья, автоматы, пулемёты, гранатомёты и многое другое — всем этим оружием я должен овладеть в короткие сроки.

Начали мы, конечно, с простого, не столь сложного в устройстве оружия. Используя базы, я убедился, что Рика была права: мне без труда удавалось разбираться с оружием и легко использовать его в симуляции боевой обстановки. Это такое странное чувство, как будто что-то видишь в первый раз, но при этом уже всё знаешь. Чем-то похоже на дежавю. Сложно объяснить, конечно, но зато в деле это оченьвыручало.

Кроме того, я заметил, что моя реакция улучшилась, концентрация и внимание — тоже. У меня получалось буквально за секунду-две оценить ситуацию, а уже в следующие секунды я точными выстрелами уничтожал симуляцию врагов, успешно уходил от их выстрелов, прятался за баррикадами и прочими укрытиями.

Что скрывать, в такие моменты я чувствовал себя героем какого-то боевика, которому всё ни по чём. Но зря так думал, поскольку Рика обещала в следующие дни тренировки намного сложнее, в которых выжить практически невозможно. Даже интересно, что же она там подготовила.

После проделанной работы по огневой подготовке мы отправились мыться, а после — обедать. И даже во время обеда постоянно общались. К моему удивлению, Рика оказалась не такой уж серьёзной и строгой, какой я воспринимал её раньше. Наверное, на это повлияла наша первая встреча у меня дома, когда она приставила нож к моему горлу. Вспомнив тот день, мы даже посмеялись. Теперь смешно, а вот тогда я действительно переживал за свою жизнь.

После трапезы полагался небольшой отдых, которым я с удовольствием воспользовался. Рика отдыхала вместе со мной: мы просто лежали каждый на своём диване и болтали обо всём, что будет связано с операцией. Она всякий раз напоминала, чтобы я ни о чём не переживал и действовал строго по инструкции, в редких случаях — на своё усмотрение. Осознав, что я могу, не особо-то уже переживал.

Вскоре время отдыха закончилось. И хоть я отдохнул недостаточно, всё равно пришлось идти на занятия к мастеру боевых искусств — Дакси.

Она меня встретила в специальном зале, где помимо нас практиковались и другие — истриситы в основном мужского пола. Здесь я снова удивился своим возможностям, особенно после операции по улучшению моих физических способностей.

Я стал не просто сильнее, но быстрее, ловчее. Если тогда против Дакси вообще ничего не мог сделать, то в этот раз, используя всё те же базы, почувствовал себя едва ли не профессиональным бойцом, зная множество техник и ударов.

Базы базами, но до Дакси мне ещё очень-очень далеко. Она-то, по её словам, чуть ли не с детства занимается, поэтому добилась нынешних высот. Не зря же кошку пригласили истриситы.

Тренировка прошла плодотворно, хоть Дакси и пошвыряла меня как следует. Мне даже показалось, что после утреннего инцидента с Ютси она с особым удовольствием лупила меня, совершенно не щадя и не обращая внимания на то, что я испытывал порой сильные боли. При этом на мне была военная униформа, прекрасно защищающая от многого. Если бы я был в обычной одежде, наверняка на вид хрупкая Дакси давно переломала бы мне все кости.

Ближе к вечеру, ещё более уставшего, меня передали истриситу, специалисту по взлому нейросетей и различным взрывчаткам. Вот такого точно не ожидал, но было сказано ранее, что я должен уметь очень много, ведь случаи бывают разные, а знания лишними никогда не будут. Благо, что программистом-хакером быть не пришлось, чтобы понять, как всё устроено.

Самое главное в процессе взлома — запомнить последовательность действий того или иного выбора в нейросети. Если хоть раз ошибся — провал. Лазать в чужих нейросетях мне нарекли только в крайнем случае и только тогда, когда уверен, что всё точно получится. Что же до взрывчаток, то здесь та же инструкция.

Закончился суматошный день для меня поздним вечером. Я настолько вымотался, что даже не захотел ужинать. И до нравившейся Дакси не было никакого дела. Просто принял в очередной раз душ и упал на кровать, провалившись в долгий сон. Как хорошо, что не заявилась Ютси — я спал спокойно до самого утра.

На второй день Рика устроила мне серьёзную прожарку, справиться с которой удалось с большим трудом. Если в первый день, условно говоря, я стрелял по определённым целям, то сегодня пришлось избегать взрывов, пожаров, наводнений и прочих бед, какие только, в теории, могут со мной случиться.

Меня просто загнали в здание, где была задача выжить и перебить всех. В итоге я справился, в конце разбив окно и выскочив оттуда, ощущая, как огонь подбирается всё ближе и ближе. Но на этом не закончились испытания…

Едва я успел почувствовать почву под ногами, как меня подхватил какой-то робот и потащил в воздух. Попасть по нему из оружия никак не получалось. Смекнув, что стоит попробовать использовать нейросеть, я обнаружил способ управлять роботом, который впоследствии опустил меня на землю под моим же контролем. Затем я просто расстрелял его, уничтожив полностью. Собственно, это уже подсказала сделать Рика.

С каждым разом проверки и тренировки будут усложняться — вот что я понял сегодня.

Сложности были и во время практики с Дакси. Для начала мы закрепили вчерашнее, а потом мне пришлось биться сразу против двух истриситов, которые прекрасно владели рукопашным боем. С огневой подготовкой было даже легче, чем биться врукопашную. Несмотря на все улучшения и базы знаний, к сожалению, я проиграл. Или наполовину лишь выиграл, так как смог одолеть одного из истриситов.

Видя моё поражение, Дакси решила, что стоит показать на своём примере, как справиться с двумя врагами, а затем и с тремя. Она раскидала всех за считанные секунды и, кажется, даже не устала. Зато я смог понаблюдать её тактику, после чего попробовал снова. Конечно, не настолько круто, как это сделала Дакси, но всё же смог победить в новой схватке. Изрядно побитый, я некоторое время восстанавливался при помощи нейросети и отдыхал.

Вечером ждала снова работа с тем специалистом по взлому, но этому мы уделили мало времени, поскольку далее предстояла встреча с другим, местным психологом, который долго и дотошно объяснял, как нужно вести себя человеку, попавшему на территорию клана «Джуриам», ведь они отличались от «Чёрного оснита» не только внешне, но и морально, культурно. Проще говоря, там совсем другие и не столь доброжелательные истриситы. Вот поэтому я слушал его внимательно, запоминая каждую деталь. На вопрос, почему мне не установили базу по психологии, психолог объяснил, что это меня может легко выдать — всё же я должен себя вести так, как будто вообще не в курсе, что это за мир и как сюда попал. А вот основы совсем не помешают и пойдут только на пользу.

Обещанные Рикой два-три дня на подготовку растянулись на пять, поскольку она посчитала, что я не успею освоить всё. Да, потеря времени, но ведь успех операции и моя жизнь напрямую зависят от подготовки.

Меня же радовал тот факт, что после трёх дней я постепенно привыкал к физической нагрузке и постоянной мозговой активности, поэтому становилось с каждым разом легче.

Кроме того, за это время наладил отношения с Дакси: она, судя по всему, уже и забыла про Ютси, которую и я видел всего лишь раз за всё это время. С Рикой тоже общались ещё лучше, почти что как друзья, но в друзья набиваться я и не собирался. Она мне больше нравилась как девушка, хотя её плавник и чёрные-чёрные глаза всякий раз напоминали, что Рика далеко не обычная девушка. Но что-то в ней было.

Однако я дал себе определённую зарубку, что в первую очередь надо думать о задаче, не зацикливаться на особенностях Рики и Дакси. Ни с той, ни с другой никаких связей, наверное, иметь не получится, если не считать деловые и дружеские.

Прошедшие пять дней постоянной подготовки сделали из меня чуть ли не универсального бойца, что способствовало ещё большей уверенности в себе. Мне теперь не страшно оказаться у клана «Джуриам», не имея при себе оружия, что, кстати, и предстоит вскоре сделать.

Я лёг спать с мыслью, что уже завтра окажусь в совершенно другом городе и среди нового общества.

Глава 22

Яркие лучи утреннего солнца, пробивающиеся через окно, разбудили раньше времени. По крайней мере, Дакси ещё не успела зайти, ведь именно она будила меня каждый день. Я бы мог и сам просыпаться, ставя будильник в нейросети, но никогда не любил, в принципе, никакие будильники. Другое дело, когда красивая кошкодевочка в халате будит приятным голосом.

Увы, сегодня такого не произошло, но я продолжал лежать и далее, размышляя о будущем. Чем ближе наступал час, когда предстоит отправиться к другому клану, тем меньше хотелось этого, ведь к «Чёрному осниту» я уже немного привык за прошедшие пять дней.

Конечно, время, проведённое за постоянными тренировками, пролетело незаметно, но я всё равно успел немного лучше узнать всех, с кем имел дело. И вот что интересно: будучи ещё дома, я пошутил про гарем, а уже сегодня это показалось отличной идеей. У меня в голове сама собой возникла картинка, что вокруг меня три прекрасных девицы: Дакси, Рика и Ютси. Можно даже ещё каких-нибудь других для разнообразия.

Да, мечтать хорошо, но реальность совсем иная. Во-первых, это надо всем понравиться, хотя с Ютси явно проще — ей вообще, видимо, без разницы, если вспомнить ту ночь, когда она домогалась. Во-вторых же, всех девушек надо содержать, каждой внимание уделять и ещё много-много всего. Нет, определённо, это даётся тяжело. Было бы интересно поговорить с Фортисом, у которого аж пять девушек. Как он справляется и живёт с ними? Эх, жаль, что мы на разных планетах.

— Доброе утро, Кир, — пожелала вошедшая Дакси, чем самым вырвала меня из полёта фантазии. — Надо же, ты сегодня сам проснулся.

— Доброе, Дакси, доброе, — ответил я и вздохнул. — Да. Наверное, потому что сегодня отправлюсь в неизведанное.

— Не драматизируй, — улыбнулась она. — Не такое уж неизведанное. И вообще, мы время от времени будем на связи, так что всё нормально. Вставай уже. Я приготовлю завтрак.

— Хорошо, встаю-встаю.

Пока я приводил себя в порядок, кошка всё сделала. Что самое приятное, каждое утро — разный завтрак, и нельзя сказать, что один другого был хуже. Напротив, мне казалось, что с каждым разом всё вкуснее и вкуснее. И в этот раз я с удовольствием поглощал пищу, не забывая запивать свежим соком из местных фруктов.

— Ты как, морально-то приготовился? — вдруг поинтересовалась Дакси.

— Если честно, то не особо, — не стал я скрывать.

— Понятно. Значит, волнуешься.

— Волнуюсь, но не сильно. Просто ощущение, что всё пройдёт не так гладко, как хочется.

— Не нагнетай. Ты сейчас можешь намного больше, чем граждане любого из здешних кланов. Сам знаешь, благодаря чему.

— И благодаря кому, — сделал я намёк на обучение у неё.

Дакси изобразила лёгкую улыбку и беспечно проговорила:

— Спасибо. Но ещё больше ты обязан нейросети и базам. И не забывай заслуги Рики.

— Ещё бы! Знаешь ли, трудно забыть, когда тебе устраивают чуть ли не апокалипсис во время очередной тренировки. И с каждым днём масштабы этого апокалипсиса всё больше и больше.

— Ну вот.

Наступила неловкая пауза, которую нарушить решил я.

— Мы же с тобой теперь долго не увидимся?

— Не знаю. Может, день, может, два. Ну или больше. Всё зависит от твоих стараний, — пожала плечами Дакси и всмотрелась в меня внимательно. — А что?

— Да так, просто любопытно, — отмахнулся я, уже задумав сделать, если можно так сказать, отчаянный поступок.

— Не буду спрашивать, что у тебя там в голове. Скажу лишь, что нам пора. Кстати, я же так и не показала тебе, как растут цветы. Я сейчас.

Она встала и широкими шагами отправилась в свою комнату. Только что говорила, что нам пора, а как про цветы вспомнила, так всё забыла. Видимо, очень уж они ей понравились.

Тот самый поступок делать было пока не вовремя, так как Дакси зайдёт с цветами, поэтому я дождался, когда она покажет их и снова вернётся. Вот тогда будет подходящий момент.

— Смотри, какие они красивые, — держа в руках горшок, кошка показала мне кристаллические цветы. Я отметил, что они стали ещё более пышными и яркими, чем когда их покупал.

— Согласен. Даже лучше стали.

— Конечно. Это потому что они в земле. Обязательно заберу их домой, когда здесь с делами закончу. Посмотрел — и хватит.

Она хитро прищурилась, скорее в шутку, и ушла. Когда Дакси радуется, сразу становится похожей на совсем юную девчонку, из возраста которой она точно выросла. Мило даже. Но также это хороший показатель того, что кошка действительно довольна.

Задумавшись, чуть было не забыл пройти в коридор, где и собирался встретить Дакси. Пришлось быстро вскочить со стула, дабы исправить сей недочёт.

Поджидая её в коридоре, я отсчитывал секунды до момента, когда она выйдет. И секунды эти затянулись, словно перешли в минуты.

Наконец-то Дакси вышла, закрыв за собой дверь, и посмотрела на меня взглядом, полным непонимания.

— А что ты здесь стоишь так странно как-то?

— Потому что мы с тобой долго не увидимся, — начал я и приблизился к ней вплотную. — И поэтому…

— Говори дальше.

— Я просто обязан это сделать.

— Что сдел…

Договорить она не успела, поскольку я обнял её за талию, чуть навалился, тем самым подтолкнув к двери, и всё-таки поцеловал. Она сразу попыталась оттолкнуть меня, но ей это не удалось, поскольку и я стал намного сильнее, чем был раньше. Или же просто не так уж Дакси старалась.

Что-то невнятно промычав, в итоге она расслабилась, позволяя насладиться долгожданным поцелуем с ней. Как же во мне заиграло самолюбие, когда кошка просто сдалась, опустила руки и больше не пыталась оттолкнуть меня. Но поцелуй не длился слишком долго.

Буквально через несколько секунд Дакси показала настоящую силу, сумев вырваться из объятий и держа меня на расстоянии вытянутой руки.

— Всё, хватит. Не подходи. Это и так с твоей стороны наглость. Никто не смел так себя вести со мной. Я, конечно, благодарна за цветы, но это ничего не значит. Понял?

— Понял, конечно, понял, — широко улыбнулся я. — Но цветы тут ни при чём. Я бы и без них так сделал.

— Прекращай. — Она облизнула и без того влажные губы и добавила: — Не надо было вообще так делать.

— Кто знает.

— Я знаю. — Дакси глянула на браслет. — Так, запас ещё на телепортацию есть. Значит, сразу к Рике отправимся. Там последний инструктаж — и к «Джуриам».

— Да, только мы это уже обсуждали, — напомнил я.

— Неважно.

Внешне я старался больше не показывать, что остался крайне доволен. Дакси точно смутилась, ибо начала разговаривать не как обычно, повторять то, что и так было сказано ранее. Она вообще после поцелуя стала какой-то растерянной.

Да, я более чем уверен, что и ей понравилось, просто не может прямо об этом сказать, будет до последнего строить из себя недотрогу. Тем более она даже не выписала пощёчину, как сделала бы почти каждая. А ведь мы ещё увидимся. Вот потом и посмотрим на её реакцию.

Глава 23

После неожиданного поцелуя Дакси стала вообще мало разговаривать. Впрочем, по этому поводу я сильно не переживал, так как был уверен, что ничего плохого не сделал. А как ещё от неё чего-то добиваться? С такими только так, только напором и наглостью.

Когда мы собрались все вместе, ничего нового мне не рассказали. О дальнейших планах самого клана я тоже не знал: либо они сами ещё не приняли решение, либо не стали меня посвящать в дела, хотя сделать это стоило.

Рика в который раз напомнила обо всём, убедилась, что я ничего не забыл и позвала Ютси: ангел должна будет переместить меня в город клана «Джуриам» тихо и незаметно; если сделать то же самое при помощи телепортации, об этом сразу узнают. С ангелами, насколько известно, другие кланы если и знакомы, то точно не в таких хороших отношениях, как «Чёрный оснит».

Кроме того, мне выдали мою спортивную форму, которую заблаговременно забрали из квартиры. Теперь внешне я выглядел точно как самый простой человек с планеты Земля: никаких военных форм, оружия и прочего. Остаётся надеяться, что об импланте «Джуриам» не смогут узнать, в чём меня не раз убеждали.

Когда со всеми обсуждениями было закончено, Рика даже обняла меня крепко, пожелала удачи и выразила искреннюю благодарность. Дакси же как пребывала в странном настроении, так в нём и осталась: она не стала прощаться, как истриситка; вместо этого едва заметно улыбнулась, пожелала успехов и добавила, что будет ждать моего возвращения. Я уж обрадовался, да вот только кошка тут же внесла поправку: просто потому, что, как и все, очень рассчитывает на удачный исход операции. Что же касается Ютси, то ангелок попросила меня приготовиться к перемещению, но не объяснила никаких подробностей. Зря. Я бы хоть знал, чего ожидать.

Когда Ютси начала переносить меня в другой город, это вызвало во мне небывалый страх. Наверное, я никогда так не боялся. Даже Рика, держащая нож у моего горла, в сравнении с этим была не так страшна. Если обычная телепортация могла спровоцировать плохое самочувствие, то здесь куда хуже ощущения.

Я видел кучу непонятных созданий всех цветов радуги, лезущих ко мне с разных сторон. Они тянули ко мне когтистые лапы, пытались ухватиться хоть за что-то, но ангелок умело уводила меня за руку, таким образом странные чудовища не могли дотянуться до нас. Не менее пугающим было их рычание, завывание и дикие вопли. И всё это происходило на фоне мутных и постоянно перемещающихся сгустков.

Затем всё исчезло. Сменилось внезапно. Наступили спокойствие, тишина и гармония.

Мир словно бы моргнул одним огромным глазом — и я оказался в привычном мне пространстве. Ютси стояла рядом, оглядываясь по сторонам. Осмотрелся и я, убедившись, что мы всё-таки на этой планете. Нас переместило в какой-то тёмный закоулок, вокруг — ни души.

— Вот мы и на месте, — заголосила ангел. — Мне пора, есть ещё дела.

— Постой, — попросил я. — Хотя бы в двух словах объясни, что происходило во время перемещения. Какие-то твари кругом были. Это так всегда?

— Ты про них, — расплылась в улыбке Ютси. — Это чистильщики — энергосоздания, служащие кем-то вроде охраны.

— И зачем они нужны?

— Они охраняют доступный ангелам слой пространства для перемещения. Если там каким-то образом появится кто-то другой, то они его растворят навсегда. У них была сейчас такая реакция, потому что со мной путешествовал ты. Но я как ангел не позволила им тебя тронуть. Вот и всё. Это нормально, ты просто не знал.

— Конечно не знал. Могла бы и предупредить.

— Извини, — мило улыбнулась она. — Я ухожу, но всегда буду рядом.

Ютси распалась на частицы, оставив меня одного.

Что ж, вот я и на территории клана «Джуриам». Надо бы где-то засветиться, чтобы меня заметили. Как назло, тут ещё погода выдалась не самая приятная: задувал ветер, тучи сгущались тёмно-серым полотном. Видимо, к дождю. В городе «Чёрного оснита» погода была, конечно, лучше. Но что изменить нельзя, на том и зацикливаться не стоит.

Стараясь на слух определить, откуда исходит больше городского шума, я двинулся прямо, в одну из развилок, коих тут нашлось три — две остальные уводили влево и вправо. Ютси как будто специально выбрала это место, чтоб предоставить мне возможность почувствовать себя участником квеста.

Как только дошёл до прохода в нужную мне развилку, за мою шею кто-то схватился и принялся душить. Благо, реакция у меня после тренировок и установки импланта намного лучше, чем обычно. Благодаря этому я что было сил двинул локтем назад. Сдавленный хрип неизвестного подсказал, что попал я удачно. Хватка ослабилась. Я быстро вырвался, развернулся и увидел перед собой истрисита, держащегося за бок. Времени на раздумья он мне не оставил и сразу бросился в атаку.

Его удар прошёл мимо меня — я мгновенно отскочил в сторону. Пока противника понесло по инерции вперёд, я с превеликим удовольствием догнал его ударом ноги в спину. И как удачно, что перед истриситом как раз была стенка, в которую он впечатался. Наверное, человек мог бы и потеряться от удара о стену, но этот тип не сдавался. Было видно, что ему тяжело подниматься, однако он сделал это. Неужели мало? Насмерть биться, что ли, решил? Если так, стоило не медлить и добивать его. Но время уже потеряно.

Я попятился, решив посмотреть, что же он предпримет. Истрисит медленно побрёл в мою сторону. Так, ждём удобного момента. В любом случае я должен успеть уйти от любого выпада.

Тем временем противник начал разгоняться, переходя в бег. Видать, окончательно в себя пришёл. Приготовившись, я стал ждать, когда он станет ещё ближе. Ещё. И ещё немного.

Только я решил нанести особенно сильный удар, чтоб наверняка отправить недоброжелателя в нокаут, как краем глаза увидел второго подбирающегося ко мне истрисита. Он дальше, чем этот. Сконцентрировавшись на том, что бежал ко мне, я рывком ушёл влево, изо всей силы выбросил удар коленом вперёд. Удачно! Противник напоролся прямо животом и упал на землю. Один обезврежен, хотя бы на время.

Второй, что подозрительно, уверенной походкой направлялся ко мне. Настолько силён, по его мнению? Ладно, глянем. Главное, что один уже валяется и вставать, судя по всему, не собирается.

Истрисит внезапно перешёл на бег, я снова приготовился. Теперь надо бы использовать что-то новое — вдруг не прокатит, как с первым?

В самый неподходящий момент меня снова кто-то схватил сзади, причём настолько сильно, будто собирался удушить. Только я замахнулся, чтобы отбиться от него, как бегущий истрисит настиг мой живот точным ударом кулака. Внезапно окатившая боль заставила стиснуть зубы, переживая очень неприятные ощущения.

Вспомнив, как я тренировался драться против нескольких врагов, просто заставил себя перестать чувствовать боль, пересилил и, подпрыгнув на месте, обеими ногами врезал в челюсть врага. От такого хорошего удара его голова запрокинулась назад, а сам он, сделав два шага, грохнулся на землю, как мёртвый.

В те же секунды я упал вместе с тем, кто держал меня сзади. Хватка оказалась крепкой — он не отпускал до последнего. Чтобы вырваться, мне пришлось приложить немало усилий. И когда я встал, желая просто избить ногами истрисита, пока двое других не поднялись, понял, как попал…

Ко мне со всех сторон приближалось ещё несколько противников или даже больше. И хоть бы кто-то из них попытался поговорить, но нет. У них словно одна цель — убить меня во что бы то ни стало. Нет, против такой толпы я не выстою. Но и сбежать не представлялось возможным.

Я сглотнул подступивший к горлу ком и решил, что придётся биться до конца. По крайней мере, так у меня будут хоть какие-то шансы выжить. И хуже всего то, что те двое начали вставать на ноги. Третий же, от хватки которого я вот только освободился, захватил мои ноги и одним резким движением уронил меня на землю. Воспользовался, сволочь, моей секундной растерянностью.

При очередной попытке встать я уже не верил, что справлюсь с ними, ведь вокруг меня организовали целое кольцо, пробиться через которое будет просто нереально, как бы того ни хотелось.

Перед тем как в меня полетело множество кулаков и ног, я вспомнил Ютси, которая должна была прийти на помощь. Получив огромное количество ударов, моё тело изнывало от боли. Я не мог встать, хоть и пытался. И сознание не потерял лишь по одной причине — закрывал, насколько это получалось, голову.

Отступление 2

После непродолжительного и серьёзного разговора с Мионной настроение Фортиса и выходной в целом были испорчены. Как оказалось, Керра действительно решила, что его можно втянуть в очередную заварушку, при этом мнение самого Фортиса, очевидно, не учитывалось. Такое положение вещей ему не понравилось, поэтому он отправился сразу же на рабочее место старшей сестры Мионны.

А ведь столько ещё хотел успеть сделать сегодня! Увы, вниманием в который раз будут обделены все, кроме, разумеется, Вентуса, — ребёнку Фортис старался уделять столько времени, сколько мог, жертвуя теми минутами, которое мог провести с девушками.

Стоит отметить, это сказывалось на отношениях. Сначала всё было гораздо легче и проще, потом же время от времени начинались ссоры, недопонимание, а порой и скандалы. Ему ничего не оставалось, кроме как запастись терпением, ведь он сам создал такую большую семью. А уж представить, что будет дальше, когда у каждой из пятерых девушек появится ребёнок… Нет, об этом Фортис даже думать пока не хотел.

Когда он прибыл на место, к зданию администрации, было лишь одно желание — без всякого стука войти в кабинет Керры и сходу задать интересующий его вопрос. Усмирив себя, Фортис всё же подошёл к двери спокойно и нажал нужную кнопку. Экран видеофона зажёгся, показав лицо Керры, после чего она открыла дверь и пригласила Фортиса войти.

— Привет, — поздоровался он, входя внутрь.

— Привет, — взаимно поприветствовала она его, отложив все дела за компьютером на потом. — С чем пожаловал? Что-то на работе стряслось? У тебя вроде бы выходной.

— Нет, на работе всё хорошо. Хотя не совсем — работы слишком много, но ладно. Я не по этому поводу явился. — Фортис сел поудобнее в кресло, стоящее напротив стола Керры, и продолжил: — Значит, ты снова подумываешь отправить меня чёрт знает куда. Как это понимать? Меня не забыла спросить? Если ты не в курсе, мне с головой хватило прошлых «приключений».

— Стой-стой-стой. — Она вытянула руку вперёд, тем самым требуя остановить напалм полившихся вопросов. — С чего ты взял? Кто тебе такое сказал?

— А с кем ты работаешь и кто может знать, как сама думаешь?

— Полагаю, Мионна.

— Да, — кивнул Фортис, добавив: — И не надо только её винить, что проболталась. Если б ты хотела скрыть эту информацию, то и Мионна бы не узнала, так?

— Так.

— Вот теперь слушаю дальше.

— Давай для начала обсудим текущие дела.

— Керра, — повысил он голос, — какие ещё текущие дела? С текущими никаких проблем нет. Проблема в том сейчас, что ты совершенно не считаешься с моим мнением. Думаешь, я вот запросто взял и согласился?

— Хорошо, только успокойся. Во-первых, вряд ли ты вообще понадобишься, а во-вторых, думаю, захочешь помочь земляку, если случится нечто неблагоприятное.

— Знаешь, у меня земляков целая планета Земля, если задуматься. Если я стану помогать каждому из них, когда мне самому-то жить? Можешь считать это эгоистичным заявлением, но я буду придерживаться только такого мнения. В конце концов, у истриситов всякие там нейросети, технологии, телепорты почти у каждого, позволяющие перемещаться даже между галактиками. И они не смогут вытащить своего разведчика? Не верю.

— Фортис, ты многого не знаешь.

— Например?

— Например, их браслеты для телепортации уже не держат долго заряд, садятся во много раз быстрее, чем раньше. Они винят в этом соседний клан, который и поставляет им заряды энергии для этих браслетов. Кроме того, эти браслеты есть только у военных, простые граждане не имеют к ним доступа. И не у всех военных такие браслеты, которые позволяют перемещаться в другую галактику. Это только для высших чинов клана. Ну и наша Дакси тоже такой имеет, и то только потому, что принимает участие во всей этой операции.

— Ну, допустим, я был в чём-то не прав. Тогда скажи, чем я лучше остальных? Я человек, и я по природе не так силён, как все остальные. Что здесь, что там — везде более сильные существа.

— Однако тот факт, что ты человек, не помешал тебе выживать много раз.

— Это всего лишь удача, везение, да что угодно. И я очень хотел жить, попадая в очередную передрягу.

— Твой земляк тоже хочет жить. Да, у него новейшая нейросеть, всевозможные базы знаний, его и физически усилили. Сейчас он знает и умеет в разы больше, чем ты. Но это вряд ли делает его уникальным и вовсе не значит, что он сможет выкрутиться в любой ситуации.

— А чем же я уникален, раз уж ты делаешь на этом акцент?

— Своей способностью.

— Можно подумать, я на целой планете один такой. Тут все со способностями, а у некоторых эти способности в разы круче моей.

— Смотря для какой ситуации. Кстати, мы составили недавно статистику и выяснили, что только ты умеешь быть невидимым и проходить сквозь любые препятствия. Поэтому в некотором роде ты точно уникален.

— Кажется, я начинаю понимать, на что ты намекаешь, — протянул Фортис, глядя в окно. — В случае чего ты рассчитываешь, что я смогу вытащить Кирилла только благодаря способности.

— Всё правильно. Пойми, ты правда единственный, кто умеет это делать. Возможно, в будущем у нас появится ещё кто-то с такой же способностью, но это будет ребёнок, сам знаешь. А что можно требовать от ребёнка?

— Это понятно. Но ты не забыла, что у меня самого есть ребёнок? Он, между прочим, твой племянник. Мионна беременна. А ещё есть Ипулари, Гентла и Атрия. Предлагаешь всех оставить, если понадобится моя помощь? Детей ты будешь растить? Отцом тоже им станешь?

Эти вопросы заставили Керру задуматься. Она какое-то время молчала, Фортис ждал ответа, молча глядя на неё.

— Да, об этом я не подумала, извини. Но нам нужна земля. Бититуд дельфидентов уже почти полностью заселён, а здесь нас становится всё больше. Что ты предлагаешь делать? Убивать граждан намеренно, чтобы их не было так много? Нет, это не выход. Истриситы же оказались довольно щедрыми. В случае успеха операции они выделят нам место для постройки одного из уровней их города, куда смогут заселиться наши новые семьи. Дакси только поэтому там находится. И мы обещали оказать им любую помощь и поддержку, если это понадобится в процессе операции.

— Ну и дела, — глубоко вздохнул Фортис. — «Мы обещали», да.

— А ты не считаешь себя нашим гражданином? Где будут жить все твои дети потом, когда вырастут? Об этом не задумывался ни разу?

Теперь Керра подвела к важной теме, над которой Фортис действительно не думал, да и некогда ему особо было думать об этом. Но вопросы, конечно же, она задала хорошие.

— Я понял, понял. Пока они будут расти, мы ещё много можем успеть сделать. Та же курортная планета, там полным ходом идёт строительство, всё развивается. Да, знаю, эта планета только для отдыха, но часть можно и там поселить. Они же и будут заниматься обслуживанием туристов.

— Это не поможет, как же ты не понимаешь. Мы с тобой сможем договориться сегодня или нет?

— Не знаю. Ничего конкретного сказать не могу, поэтому и обещать ничего не буду. Мне нужно с семьёй время проводить, пока у меня выходной, а я здесь с тобой обсуждаю будущее цивилизации.

— У меня вообще выходных нет. И ничего, жива же как-то. В общем, можешь идти, потому что мне нужно работать. Прошу только об одном — хорошо подумай о своём решении относительно проблемы истриситов.

— Хорошо. — Фортис поднялся из кресла и посмотрел на Керру. — Я обязательно подумаю.

Выйдя из её кабинета, он понял, что лучше не стало, лишь увеличилось количество различных мыслей. Что скрывать, во многом Керра права, с этим нельзя не согласиться. С другой стороны, не ей же туда отправляться. Она целыми днями сидит в кабинете, занимается своими делами, решая глобальные проблемы. Это тоже нелегко, но зато без рисков.

А вот отправиться вновь туда, где эти риски сто процентов есть, не очень-то хочется. Однако Фортис обещал подумать. Но также решил обсудить всё это в первую очередь с Мионной и Линнией. И только потом — с остальными тремя девушками, пока ещё не беременными. Да и не факт, что та же Ипулари, по природе дельфидентка, сможет забеременеть от человека, поскольку дельфиденты уж очень сильно отличаются от людей.

Слишком много мыслей. Фортис не стал ими озадачиваться сразу. Лучше всего решать проблемы по мере их поступления, ведь нельзя сделать что-то с тем, чего ещё нет.

Глава 24

Мне казалось, что избиение никогда не кончится. Я даже пару раз пытался встать, тратя на это все свои силы. И почти поднялся, но нет — снова прибили к земле. Или к бетону? К асфальту? Мне уже было всё равно. Просто пришло осознание, что никакая подготовка не спасёт, если тебя окружила толпа, не дающая ни единого шанса встать и ответить хотя бы одному хорошим ударом в голову.

Это продолжалось на самом деле недолго. В один момент удары стали реже, послышались то ли выстрелы, то ли ещё какие-то звуки. Я так и не разобрал, продолжая спасать голову, — пожалуй, единственная часть тела, которая не сильно пострадала. Всё остальное, по ощущениям, переломали, так как я уже и двигаться толком не мог.

Спустя несколько секунд бить перестали совсем. Открыв глаза, я попробовал осмотреться: вокруг меня лежали напавшие истриситы, чуть дальше тоже валялись тела. Неподалёку кто-то из них убегал, но сразу был пробит ярким алым лучом насквозь, после чего тут же свалился. Вне поля зрения, судя по звуку, ещё кого-то подстрелили.

Всё действо заняло не более десяти секунд по ощущениям. Радовало одно — выжил.

Послышались чьи-то голоса. Я сначала не разобрал язык, пока не активировал нужную базу, чтобы понимать этих истриситов, принадлежащих к клану «Джуриам».

— Мёртвый он, не шевелится, — произнёс один из них. — И когда же это всё кончится?

— Пойди и проверь, говорю, — настоял второй. — Я пока свяжусь с управлением. Пусть забирают мясо.

— Ладно.

Тяжело дыша, я еле вспомнил, что мне надо делать вид, что не знаю их язык. Придётся переключаться на русский.

Ко мне подошёл высокий истрисит с автоматом или ружьём наперевес. Одет он в какую-то явно специальную форму чёрно-серого цвета, на ногах высокие ботинки, чем-то напоминающие берцы.

Прежде чем что-то сказать или хотя бы спросить, он легонько пнул меня в бок, но, учитывая, как меня лупили только что, это было очень больно. Активировать нанороботов для лечения сейчас тоже нельзя, иначе заподозрят. Поэтому я издал сквозь зубы глухой стон и на чистом русском проговорил:

— Живой я, живой.

Вглядевшись в моё лицо получше, этот тип обратился ко второму:

— Он жив! И он не наш, это иномирец. Наши-то не всегда выживают, а он выжил, представляешь! Только не понимаю, что он говорит.

— Вот так дела, — отозвался второй. — Сломано что-то? И кто он?

— Похож на человека, — пожал плечами первый. — Да у него, по-моему, сломано всё, что только можно, кроме головы. И то неизвестно.

— Вколи ему одну норму, дальше разберёмся. Если это действительно человек, нас ждёт большая премия. Не дай ему здесь умереть.

— Будет сделано. — Истрисит присел возле меня, снял с пояса некое подобие шприца и, перед тем как вколоть мне вещество, снова обратился к напарнику: — Ты им там скажи, чтобы побыстрее явились. Иномирцу нужна профессиональная медицинская помощь. Долго он может не протянуть…

Слово «протянуть» буквально утонуло в моих ушах, и сознание начало покидать меня. Как я ни старался держаться, не смог. Всё равно отключился, как только веки потяжелели. Мир для меня погас в один миг.

* * *

— Просыпайся, — пролился в мои уши ласковый шёпот. — Ты уже здоров, Кирилл.

Стоило мне приподнять веки, в глаза тут же ударил ослепительный белый свет. Только через несколько секунд удалось разглядеть перед собой ангела. Она стояла и смотрела на меня сверху вниз.

— Ютси? — удивился я. — Где ж ты раньше была?

— Тиши, тише, — тихо произнесла она и оглянулась. — Меня не должны заметить.

— Почему ты мне не помогла? — перешёл я на шёпот. — Меня там чуть не убили. Если б не те ребята, перестрелявшие толпу, я б точно умер.

— А кто этих ребят привёл, как ты думаешь? Эти ребята, кстати, из городского патруля.

— Так это ты сделала? Как?

— Ментально подсказала им, где происходит непорядок.

— Вот оно что. Зря я на тебя грешил тогда. Спасибо.

— Мне пора. Ты держись. Пока что всё под контролем. Они не знают, кто ты и зачем ты здесь. Пока.

Ютси растворилась передо мной. В помещении повисла тишина, но всего на несколько секунд. Ангел вовремя исчезла, поскольку кто-то открыл дверь и вошёл.

Присмотревшись, я предположил, что это доктор. У него халат очень похож на те, что я видел ещё в городе клана «Чёрный оснит».

— Приветствую, — поздоровался он, когда подошёл ко мне и начал пристально рассматривать меня. — Понимаешь мой язык? Ничего не болит?

— Здравствуйте, — хрипло ответил я. — Да, понимаю. Нет, вроде бы ничего не болит.

— Прекрасно. Значит, всё прошло как надо. Объясню: мы тебя вылечили полностью, восстановили все повреждённые органы и кости, а также установили имплант с необходимыми базами знаний, чтобы ты мог общаться с нами. Имеешь представление, о чём я говорю?

— Ну, примерно, да.

— Это уже хорошо. Есть, пить хочется?

Как ни странно, есть почему-то не хотелось.

— Только пить.

— Отлично. Ты идеально перенёс все операции. — Доктор повернулся в сторону двери и громко к кому-то обратился: — Принесите воды больному!

Буквально через несколько секунд в похожем халате пришла симпатичная истриситка со стаканом воды. Протянув его мне, она молча покинула комнату.

Я сделал два больших глотка, а потом и вовсе осушил содержимое стакана до дна. Вода показалась очень вкусной.

— Итак, что тебе нужно знать, иномирец, — продолжил доктор. — Тебе очень повезло, что остался в живых. Это первое. Второе — ты попал к нам, а значит, будешь подчиняться нашим законам и правилам. Все подробности объяснят тебе позже. Моё дело доложить руководству о том, что ты поправился. На этом оставляю тебя пока одного. Жди, когда тебя заберут.

Да, похоже, не зря мне рассказывали, что этот клан доброжелательностью не отличается, что я понял уже с самого начала. Эта толпа, непонятно для чего налетевшая на меня, затем патруль, без разборок положивший всех до единого, а теперь доктор, разговаривающий сразу на «ты».

Они тут не просто недоброжелательные, они ещё, наверное, и понятия не имеют, что такое вежливость и культура. Хотя, быть может, так обращаются только со мной, ведь я человек и вообще не их гражданин. Во всяком случае, у них тут не соскучишься.

Пока было время, я решил проверить, всё ли в порядке с моей первой нейросетью. Вроде, Ютси сказала, что всё пока нормально.

Интерфейс сразу после моего запроса отобразился в нужном режиме. Так, все базы на месте, нигде не копались. Похоже, действительно никто ничего тут не заметил. Это отличная новость, ведь я до последнего сомневался, что такое возможно.

Мне говорили, что связь поддерживать можно, к тому же канал совершенно иной, недоступный «Джуриам». Я не стал терять время и решил связаться с Дакси, отправив ей голосовое сообщение с обычным приветствием. Ответила кошка не сразу, но, главное, ответила вообще.

«Привет, Кир. Молодец, что связался. Как ты там, всё ли нормально?»

«Ну, почти. Просто чуть не убили, но, благо, Ютси помогла».

«Что случилось? Ты ведь только попал туда — и уже проблемы».

«Понятия не имею. Какая-то толпа хотела меня, кажется, забить до смерти. Благодаря ангелу явился патруль и положил всех до единого. Я сейчас в палате, наверное. По крайней мере, похоже на то. Уже вылечили, свой имплант они установили. Вроде, никто ничего не заподозрил. Вот так».

«Не повезло тебе. Не знала, что у «Джуриам» такой беспорядок. Точнее, знала, но не думала, что настолько».

«Я тоже. И было бы за что ещё нападать».

«Как я понимаю, ты сейчас там один? Никто не приходил?»

«Да, один. Приходил один тип, вроде как доктор местный. Сказал, что меня скоро заберут. Куда, не знаю».

«Всё идёт по плану. Тебя должна забрать главенствующая семья «Джуриам». Будь с ними очень вежлив, они не потерпят пренебрежительного отношения к себе. И то, что ты человек, весьма редкий вид здесь, может не спасти тебя. Всё понял?»

«Да понял я, понял. Мне это тысячу раз уже твердили».

Я услышал издалека за дверью чьи-то шаги и тут же отправил Дакси ещё одно сообщение:

«Отключаюсь. Кажется, за мной идут».

И я оказался прав.

В сопровождении того самого доктора в палату вошла шикарная истриситка. Её бирюзовые, словно светящиеся глаза, приковали всё моё внимание к ней, а длинные серебристо-голубоватые волосы подчеркнули стать девушки. Лицо аккуратной заострённой формы, небольшой нос, тонкие брови, нежная шея — всё в ней женственно и прекрасно. Вот уж не думал, что ко мне явится такая красота. И даже голубоватый цвет кожи вовсе не делал девушку менее красивой, напротив — она выглядела благодаря этому ещё лучше. Длинное пышное платье цвета аквамарина, чем-то похожее на те, что у нас носили в Средневековье, подчёркивало статус истриситки. Очевидно, эта девушка — одна из членов семьи «Джуриам».

— Точно он? — Она кивком указала на меня.

— Разумеется. К превеликому несчастью, это единственный человек за долгое время. Если он вам не нравится, мы найдём ему другое применение.

Как он заговорил-то при ней, прямо стелется.

— Ну почему же не нравится, — спокойно и мелодично произнесла она. — Вполне приличный экземпляр. — Истриситка не торопясь пошла в мою сторону. — Разглядеть хочу поближе.

— Это всегда пожалуйста, смотрите, конечно же. Он совершенно безопасен, готов дать голову на отсечение, если это не так.

Зря ты так думаешь, док, зря. Для тебя уж точно могу быть очень опасен.

Но долго думать об этом я не смог, поскольку девушка подошла ближе и стала всматриваться в моё лицо, словно пытаясь что-то понять или найти какую-то истину.

Глава 25

Понимая, что она непростая, я продолжал молчать. Наверное, не в моих интересах начать говорить до того, как этого пожелает статная истриситка. Она же продолжала пристально глядеть на меня.

Долго на неё смотреть я не стал, решив, что это может показаться дурным тоном с моей стороны. Хотя любоваться ею — занятие довольно приятное, тем более когда не ожидал увидеть такую красивую истриситку.

— Выйди и закрой дверь, — обратилась она к доктору и добавила сразу же: — На замок.

— Слушаюсь, — почтительно кивнул он и попятился, не смея повернуться к ней задом.

Когда док удалился, девушка снова молча окинула меня взором и принялась мерно вышагивать из стороны в сторону. Наконец она заговорила:

— Меня зовут Визуйя. Я единственная наследница клана «Джуриам». Начиная с этого момента ты будешь всегда под моим личным контролем. Глава клана, мой отец, дал на это добро, оспорить которое никто не имеет права. Может быть, потом я разрешу тебе побыть и увидеться с моими двоюродными сёстрами и братьями, если сочту это нужным. А вообще, они не достойны этого.

Я не ошибся с выводами. Её последняя фраза совсем не порадовала. Явно заносчивая, высокомерная папина дочка. Рика тоже, по сути, папина дочка, но точно не такая, как эта.

Тем временем, сделав небольшую паузу, Визуйя продолжила монолог:

— Наверное, тебя интересует, чем же ты будешь заниматься у нас. И домой хочешь, я думаю. Придётся разочаровать: домой я тебя не отпущу. Знаешь, к нам очень редко заносит такой редкий вид, как ты, и я не могу не воспользоваться этой возможностью. Что же до твоих занятий… — Она вдруг засмеялась, прикрывая ладошкой рот. — А я ещё сама не придумала. Но, — девушка подняла взгляд к потолку, — обязательно придумаю.

Похоже, наследница ещё и со странностями…

— Теперь рассказывай, как ты к нам попал, откуда и как тебязовут. Разрешаю тебе говорить. — Она перестала ходить и уставилась на меня. — И прекрати лежать, когда я с тобой говорю. Позволяю сесть.

Ну спасибо, принцесса, за такую щедрость…

Я сменил горизонтальное положение на вертикальное и начал рассказывать о себе:

— Моё имя Кирилл. Я с планеты Земля. Как попал к вам, сам не знаю. Просто шёл с работы домой, а потом внезапно очутился в вашем городе, — начал я плести придуманную заранее легенду, делая растерянный вид.

— Я, конечно, далека от науки, но кое-что знаю, — заявила она с умным видом. — Полагаю, случилась пространственная аномалия, что и стало причиной перемещения к нам. Однако я нахожу странным один момент. У нас разные планеты и условия, другая природа, соответственно, и наши воздух и климат не должны были подойти тебе. Почему ты не умер?

Вот такого вопроса не ждал. Об этом, кажется, не только я забыл, но и весь клан «Чёрный оснит». Действительно, как я не умер? Без операции, которую мне сделали, не смог бы жить на других планетах. Пришлось дать короткий ответ, ведь слишком длинный может вызвать подозрения, будто бы я оправдываюсь.

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. Позже уточню, чтобы быть спокойной. А теперь, думаю, самое время забрать тебя. Сбежать не пытайся — не выйдет. Советую вести себя хорошо, чтобы тебе не было плохо.

— Как к вам обращаться, позвольте узнать?

— И никогда не перебивай меня! — повысила Визуйя голос. Самое интересное, что я и не перебивал, а спросил тогда, когда она сама замолчала. Вот же эгоистичная натура. — Зови меня по имени, добавляя перед этим «рисса». Попробуй произнести.

— Рисса Визуйя, — проговорил я. Насколько ж странно это звучит.

— Правильно. Обращение «рисса» относится только к нашей семье. Мужской вариант — «рисс». Если обратишься так к кому-то другому и мы об этому узнаем — жди казни.

Не, ну это слишком строго. Но надо запомнить, да и не сложно, вроде.

— Я всё понял.

— Охрана, — позвала она, повернувшись в сторону двери, — забираем человека и уходим.

В палату вошли два высоких и солидно одетых истрисита. У обоих на поясах по пистолету, а на лицах — каменное выражение, будто бы они вообще не способны испытывать никаких эмоций.

— Вставай и следуй за мной, — сказала Визуйя.

Найдя неподалёку свою обувь, я обулся и под пристальным вниманием охраны пошёл за истриситкой. Охранники шли с обеих сторон, что не позволяло мне ни шагнуть в сторону, ни сделать ещё что-либо.

Чуть позже мы покинули медцентр. Визуйя села в отдельный роскошный автомобиль, если здешнюю технику можно так назвать, а меня посадили в другой, опять же, с охраной. Да, мне теперь придётся какое-то время побыть игрушкой. Главное, чтобы этой наследнице не пришло в голову что-то, выходящее за пределы нормального. Остальное ещё можно потерпеть, притворяясь белым и пушистым.

Умматитем, город клана «Джуриам», отличался от Сайбитаса «Чёрного оснита», в первую очередь, отсутствием многоуровневой городской системы. Зато большинство зданий здесь казались слишком высокими. Архитектура похожа, но немного отличалась более яркими цветами. Низких домов вообще не разглядел.

Название города я взял, конечно же, из базы знаний. Там же решил посмотреть и площадь. Теперь-то понятно, почему у них нет многоуровневой системы — Умматитем просто-напросто больше Сайбитаса раза в полтора примерно. У двух других кланов города ещё меньше, и они наверняка не играют никакой роли в зарождающейся междоусобице. Хотя не факт, далеко не факт.

Так я и провёл время в поездке, предаваясь размышлениям и разглядывая город, огни которого начали постепенно зажигаться — день уступал вечеру.

Вскоре мы выехали за пределы города. Впервые я мог увидеть местную природу. Хотя уже было довольно темно, мне удалось рассмотреть невысокие горы, местами поля и леса. В целом, очень всё похоже на земную флору, но это лишь на первый взгляд, да ещё и в темноте.

Назрел вопрос — куда же мы едем? Была идея спросить у охранников, да передумал. Они точно не скажут. Их дело — следить за мной, а не болтать.

Когда мы свернули с трассы в сторону небольшой парковки, что располагалась у длинного и высокого забора, я предположил, что наконец-то приехали. И оказался прав. Ну что ж, заодно узнаю, куда меня привезли.

Как только охрана вместе со мной выбралась из машины, Визуйя подозвала меня жестом.

— Это наше родовое поместье, — пояснила она. — Ты будешь жить здесь. Ничего не трогать и не портить. За мной.

Я лишь молча кивнул и последовал за истриситкой.

Стоило нам дойти до забора, как массивные ворота открыли два истрисита и выразили жестами почтение наследнице. Не обращая на них никакого внимания, она пошла дальше.

Передо мной открылось просто огромнейшее поместье с лугами, парками, бассейном, озером и внушительным двухэтажным дворцом. Всё это великолепие украшалось узорчатыми фонарями разных цветов — на каждый участок приходился свой цвет освещения. Вдоль аккуратных тропинок часто встречались скамейки и статуи доселе незнакомых мне созданий. Я с удовольствием разглядывал всю эту красоту. Интересно, у семьи Рики есть нечто похожее? Или они более скромны в своих потребностях?

Многого увидеть было не дано, так как мы дошли до входа во дворец, к которому вели широкие ступени. Поднявшись по ним, Визуйя дождалась, когда откроют, при этом не упустила случая поругать обслугу за то, что та долго открывала. Не более трёх секунд — это разве долго? Чувствую, будет очень непросто с такой деловой девицей.

При входе внутрь я осмотрел большой холл, в котором нашлось место всему, что только можно пожелать во время отдыха или ожидания: диваны, кресла, телевизор, небольшая библиотека, столы, стулья. Помещение имело преимущественно красный и бордовый цвета. В центре располагалась лестница, ведущая на второй этаж. Вроде бы и технологии у них есть современные по их меркам, а некоторые вещи словно позаимствованы из нашего мира.

Не успел толком всё разглядеть, как Визуйя отдала приказ двум служанкам:

— Этого человека помыть, его вещи утилизировать и подобрать новые. И чтобы ни одной бактерии на нём не осталось. А вы, — обратилась она к другим, — накрывайте на стол. Для человека поставьте один маленький стол рядом с нашим, чтобы мы его видели.

Ко мне подошли две девушки и чуть ли не взяли под руки, уводя за собой.

— Вам с нами. Вы же слышали приказ риссы Визуйи?

— Да-да, конечно, слышал, — машинально ответил я.

Ну хотя бы служанки обращаются уважительно, но и они не особо-то церемонились со мной, ведь проводили в ванную быстро и без разговоров.

Глава 26

Как я узнал от служанок, эта ванная предназначалась исключительно для обслуживающего персонала. Ну да, куда уж мне, человеку, купаться в той же ванне, в которой наслаждается сама наследница «Джуриам».

Девчонки оказались довольно общительными и весёлыми, когда мы остались наедине. Это они только при хозяевах дворца были тихими и послушными. Обе сразу принялись расспрашивать меня о Земле, о том, как я сюда попал. В общем, вопросами засыпали, попутно в четыре руки раздев меня догола. Я этот процесс не особо-то и заметил.

Потом служанки попросили погрузиться в ванну, в которой принялись вдвоём тщательно намывать меня во всех местах. У меня даже сложилось впечатление, что их вообще не интересует никакой мужской пол как таковой. Может, они лесбиянки? А что, вполне возможно, и удивляться тут будет нечему. Но и я, к собственному удивлению, почему-то не возбудился от их прикосновений. Скорее всего, потому что голова была забита мыслями, да и касались служанки отнюдь не ласково, а больше жёстко, как будто хотели содрать кожу.

После того как меня вымыли водой и различными средствами, наступила очередь очистки паром в специальной кабинке. На смену пару пришла какая-то высокочастотная чистка. И в заключение вновь обмыли горячей водой, вытерли полотенцами и надели на меня новую одежду, состоящую из трусов, носков, брюк и рубашки. Все вещи только синего цвета. Вообще, этот цвет очень часто встречается на этой планете. Наверное, из-за любви к собственному цвету кожи.

Когда я был помыт и в моей чистоте убедились, меня проводили в обеденный зал и усадили за маленький отдельный столик, попросив дождаться начала трапезы.

Прождал я, наверное, минут двадцать. Только тогда появилась сама Визуйя и её родители.

Как только они вошли, наследница как знающая манеры объяснила мне, что нужно всякий раз вставать, если увидел кого-то из членов клана, даже если это её двоюродные сёстры, братья, дяди, тёти и так далее. Разумеется, я поднялся с места.

Её отец, очень высокий морщинистый истрисит с проглядывающейся сединой, жестом руки показал, что мне можно сесть, не желая даже поздороваться. И больше они вообще не обращали на меня внимания. Лишь я поглядывал на них, стараясь делать это аккуратно и незаметно.

Во время трапезы мне довелось кое-что услышать. Они постоянно обсуждали дела клана, научные достижения, торговые отношения с другими кланами и ещё много всякого другого. Но вот ни о каком пространственном оружии и речи не было. Наверное, обычная предосторожность. Тем более под конец трапезы отец Визуйи стал всё чаще буравить меня недобрым взглядом. В это время его жена клала ему руку на плечо, что-то тихо говорила, и только после этого он успокаивался. Кажется, чувствует, что я никакой не простой человек на самом деле.

До чего же неуютно в такой компании! Я никогда не чувствовал себя настолько ничтожно. Это то чувство, когда ты каждую секунду напряжён. И, что ещё хуже, не знаешь, что случится в следующий момент. Очень уж не понравился мне глава клана. Ни одного слова сказать нельзя, пока не разрешат. Я очень надеялся, что мне не придётся с ним разговаривать. Такой тип, думаю, одной своей харизмой задавит, просто глядя в глаза, чего мне очень не хотелось.

Всё-таки повезло. Дождался! Они наконец-то закончили беседу, доели, допили и покинули обеденный зал, в котором остались лишь я и Визуйя. Не вставая с места, она подозвала меня к себе:

— Человек, подойди.

Зараза, для чего я имя тебе своё назвал? Как жаль, что нельзя ей в лицо то же самое сказать.

— Понравился ужин?

— Не ожидал такого вопроса, если честно, — сказал я вслух то, о чём подумал. И зря.

— Меня твои ожидания не волнуют, — отрезала Визуйя, сверкнув глазами. — Отвечай на поставленный вопрос. Ни больше, ни меньше.

— Да, понравился.

— Наелся?

Какого чёрта тебя так заботит, сыт я или нет? Можно подумать, переживаешь.

— Да.

— Я рада. Так, — задумалась она, — времени до сна у нас ещё достаточно. Я давно ни с кем не была в кино. И этот вечер хочу провести именно там. Да, идём в кино. Как тебя там зовут, ты говорил?

Издевается, наверное… Будто проблемы с памятью.

— Кирилл.

— Да, точно. Кирилл. Твоё имя непривычно для меня, но попробую запомнить. Идём в кино, Кирилл. И знай: не каждый удостаивается такой чести — сходить со мной в кино. Заметь, в наше личное кино.

Сколько самолюбования, какая завышенная самооценка. Несмотря на всю красоту наследницы, таким поведением она всё больше вызывает раздражение. Но разве её это волнует? С детства такая, судя по всему.

Поход в кино мне понравился, особенно тем, что зал находился в их родовом поместье, отдельно от самого дворца. Фильм намного интереснее всего того, что я видел на Земле, не то что по сюжету, а по спецэффектам. Это было кино с полным погружением в объёмную проекцию.

Но и это не всё. В процессе показа фильма мы могли в определённый момент выбирать развитие сюжета. Ну как «мы» — выбирала, конечно же, Визуйя, доказывая, что она лучше знает, как надо. В итоге из бодрого боевика с закрученным сюжетом под конец получилась мелодрама, едва ли не скатившаяся в настоящую трагедию.

Ох и вкус у принцессы этой. С другой стороны, это может стать плюсом для меня: я предположил, почему она выбрала именно такой поворот событий. Обычно человек — хоть Визуйя и не человек, но всё же — предпочитает то, чего ему не хватает. Может быть, наследнице действительно не хватает любви и тех самых тёплых отношений? Если так, то стоит попробовать воспользоваться тем оружием, которое она услужливо протянула в мои руки.

— Как тебе фильм? Понравился? — поинтересовалась Визуйя, когда мы шли обратно во дворец.

— Да, понравился.

А что ж я ещё мог сказать о фильме, который пошёл по её же сценарию?

— И всё? Больше нечего о нём сказать?

Задрала уже… Недавно ж говорила, чтоб отвечал только на поставленный вопрос. И всё! Спокойствие. Характер и нервы показывать точно не стоит, это не сыграет мне на руку.

— Мне понравилось всё от начала до конца. Особенно конец, когда они расставались вынужденно, — по-актёрски выразил я фальшивые эмоции. — Такой трогательный момент.

— Ты тоже заметил это? — удивилась она. — Правда?

— Правда, рисса Визуйя.

— Это невероятно, — проговорила наследница чуть тише обычного. — Никто никогда этого не замечал, не находил ничего интересного, а ты увидел… Мы найдём с тобой общий язык, мне кажется. Может, я даже разрешу тебе нечто большее. Всё будет зависеть от твоего поведения. Но не думай, что уже всё можно.

— Я и не думал.

— Правильно. Всё идёт своим чередом. Сейчас я покажу тебе свою комнату, — сообщила Визуйя, когда мы вошли во дворец. — А потом тебя отведут в твою, где ты будешь жить.

Её комнату назвать комнатой нельзя. Это ж целый зал! И чего тут только не было. Особое внимание я обратил на некое подобие фортепиано, стоящее в углу комнаты. Но в целом всё очень красиво, уютно, в бело-голубых тонах. Взгляду приятно и зацепиться не за что.

Позволив мне насмотреться, Визуйя села на край огромной кровати и поманила меня пальцем. Когда я подошёл, она совершенно непринуждённо заявила:

— Раздевайся.

И без прелюдий? Так и хотелось её спросить.

— Полностью?

— Конечно. Я хочу оценить тебя. Никогда не видела обнажённого человека. И ещё одно правило запомни: всё, что происходит между мной и тобой, когда мы наедине, остаётся также между нами. Никто ничего не должен знать. Проболтаешься — пожалеешь навсегда. Уяснил?

— Да.

— Раздевайся, не стой. Мне скоро спать ложиться надо, а ты тратишь моё время.

В быстром режиме я разделся догола, ощущая себя животным в зоопарке. Визуйя внимательно осматривала меня с ног до головы сначала спереди, затем встала и обошла, вероятно, желая оценить вид сзади. От её внезапного прикосновения к моей шее я чуть вздрогнул, так как не ожидал.

— Не бойся, я просто трогаю. Интересная кожа на ощупь, совсем не как у нас.

Её мягкая скользящая ладошка спустилась по спине, сползла на ягодицы, которые она ещё и помяла обеими руками. После обошла, чтобы снова посмотреть на меня спереди и принялась ощупывать лицо, плавно переходя на грудь и ниже к животу. Я старался думать о чём-то другом, чтобы не возбудиться, но не получилось. Служанки, что мыли меня, не смогли произвести такой эффект. А вот Визуйя смогла…

Я думал, что на животе она и остановится, но нет. Наследница, увидев мой вставший прибор, так легко и просто взяла его в руку, сжала несколько раз, погладила, внимательно наблюдая за своей рукой и совершенно не обращая внимания на мою реакцию.

— Хороший он у тебя. И готов всегда, как я посмотрю. — Она подняла взор и встретилась с моими глазами. — У наших не так, — Визуйя вздохнула, — наверное. Я уже и не помню. Одевайся. Служанки тебя проводят.

Наследница наконец выпустила из руки моё пылающее достоинство и подошла к окну, задумчиво глядя в ночное небо. Вот это точно издевательство. Возбудила, подержалась за член и на этом всё. Нельзя же так.

— Я могу сам выйти? — решил я уточнить, когда оделся.

Визуйя обернулась и безразлично проговорила:

— Да. Тебя встретят в холле.

— Хорошо.

Зашагав к выходу, я остановился.

— Спокойной ночи, рисса Визуйя.

— Спасибо. И тебе, Кирилл.

Выйдя из её комнаты, я наконец спокойно вздохнул. Было бы ещё неплохо унять естественное желание. И, кажется, кое-какая идея может быть вполне сносной.

Глава 27

Комната, которую предоставили, пришлась мне по вкусу. Конечно, намного меньше, чем комната наследницы, но вот условия лучше, чем в моей квартире на Земле. Здесь чисто, красиво, ничего лишнего, всё только самое необходимое. Навскидку квадратов пятнадцать, если не считать крохотной ванной, но и то совсем неплохо. В общем, условия вполне приличные. Я ожидал чего-то похуже.

Включив телевизор и расположившись на кровати, стал обдумывать, что же делать дальше. Сильное желание секса утихло, поэтому мозг заработал лучше.

Итак, что на данный момент получилось? Пусть и не совсем удачно, но я всё-таки попал туда, куда нужно было. Ничего толкового узнать пока не удалось. Пытаться пролезть кому-то из членов клана в нейросеть? Нет, слишком рано, я ещё и не освоился здесь. А если узнают, то… Даже не знаю, что будет потом, но точно ничего хорошего.

Вспоминая диалог с Визуйей, я прокрутил в голове последние фразы, сказанные ею. И одна из них звучала подобным образом: «У наших не так… наверное. Я уже и не помню». Причём она говорила про возбуждённый орган. Хм, интересно. Наверное, их мужчины возбуждаются гораздо дольше, но это и неважно. Важно то, что наследница прямо заявила, что и не помнит, каково это, из чего можно предположить, что у неё давно не было секса.

Почему? Вероятно, потому, что её отец как глава клана не позволяет иметь какие-либо связи с простыми истриситами. Вот она и мучается. А учитывая, что Визуйя разглядывала и щупала меня, есть все шансы на то, что она захочет секса со мной. И тут сразу два плюса — сниму напряжение, занявшись сексом с новым для меня видом разумного существа, и, возможно, что-то узнаю от неё, поскольку в постели многим свойственно откровенничать.

Конечно, мои суждения относятся больше к людям. Но что если сработает и с ней? Надо будет попробовать обязательно, как только представится такая возможность.

Как бы я ни старался, но воспоминания снова заставили возбудиться. Как же смело и уверенно она держалась за мой прибор. А я ничего не мог сделать. С таким бы удовольствием нагнул наследницу прямо там, спустив лишь штаны и задрав её роскошное платье. Но чего нет, того нет. Однако и свою идею оставлять нельзя.

Если мыслить логически, то Ютси должна быть нетронутой, чтобы помогать мне. В случае секса с ней она, по словам Дакси, станет думать лишь о сексе и, грубо говоря, забьёт на помощь. Вот только кошка не уточнила один момент — то ли речь была о девственности, то ли вообще о любой близости. Скорее всего, первое. Что, если Ютси просто сделает минет и заодно получит порцию питания? Это ж два в одном. И мне хорошо будет, и ей польза. При этом в остальном я не трону её. Тогда она будет чиста, как и прежде, а я наконец угомоню гормоны хотя бы на время. Не привык я обходиться без секса несколько дней подряд. Решено. Надо попробовать. Если согласится, то это будет просто замечательно.

Возникла проблема — как ангела позвать-то? В прошлый раз она сама приходила, настойчиво требуя любви. Ютси говорила, что ментально подсказала городскому патрулю, чтобы тот пришёл на место, где меня избивала озлобленная толпа. Надо будет, кстати, выведать у кого-то, кто они такие и что за бардак в городе творится. Но это позже.

Получается, что у ангела есть какие-то ментальные способности, а это значит одно — она, скорее всего, ментально привязана и ко мне, тем более знает, когда опасность грозит. Я пришёл к единственному выводу — мысленно позвать её по имени.

Когда произнёс имя ангела, вдруг вспомнил о том, что за мной могут следить. Вот это промах с моей стороны. А если она сейчас действительно явится, что тогда?

Не теряя ни секунды, быстренько залез в шпионский софт и проверил комнату на наличие всех следящих устройств. Надеюсь, это не заметят. Анализ меня успокоил: никаких камер и других способов проследить за мной в комнате не нашлось. Это даже странно. Хотя… Допустим, я решу сбежать. Далеко ли убегу? Тут везде охрана, да и в моей второй нейросети явно есть нужный маячок. Так что ничего удивительно нет в том, что за мной не ведётся слежка в комнате.

Ютси так и не появилась. Я попробовал снова позвать её. Уже и ангелочком ласково звал, и по имени. Как только ни пытался, она не явилась. Плохо. Довольствоваться собственной рукой как-то не хотелось. Но и долго держать в себе — тоже вредно для здоровья. Эх, придётся, наверное…

Стоило мне подняться с кровати, чтобы проследовать в ванную, как комната засветилась уже знакомым золотистым сиянием. На моём лице сразу же расползлась довольная улыбка. Всё-таки помогли мои призывы.

— Ты меня звал? — тихонько спросила Ютси. — Прости, не могла быстрее прибыть. Что случилось?

Оглядев её, я сел на край кровати и жестом пригласил ангела сесть рядом.

— Садись. Есть у меня к тебе одна просьба. Весьма необычная.

В тот момент я почувствовал себя каким-то извращенцем, который соблазняет девочку-подростка. Да и Ютси ведь выглядит уж слишком молодо. Интересно, а сколько ей лет? И есть ли у ангелов вообще такое понятие, как возраст?

— Расскажи, — попросила Ютси, когда села. — Ты, наверное, хочешь дать мне любовь, да?

Она с такой надеждой в глазах посмотрела на меня, что хотелось ответить положительно. Увы, нельзя.

— Нет, мы же договорились, что потом, когда завершится операция. Сейчас будет немного странный вопрос, но… Сколько тебе лет?

— У ангелов нет возраста, — беспечно ответила она. — А почему ты спрашиваешь?

— Просто любопытно.

— Это всё? Если да, то мне пора.

— Нет-нет-нет, подожди, — затараторил я, понимая, что могу упустить шанс. — Я другое хотел сказать. Вот ты говоришь про любовь. Я тебе дать эту любовь пока не могу, но ты можешь дать её мне. Заодно тебе будет полезно, потому что получишь питание.

Какие же вещи я говорю… Аж самому перед собой стыдно.

— Но у меня ещё есть запас, — не понимая, проговорила Ютси и указала на пояс с колбами.

— Ладно, — вздохнул я. — Скажу прямо: я хочу, чтобы ты сделала мне минет. Может, грубо и нагло с моей стороны, но мне просто необходимо как мужчине быть удовлетворённым. Это естественная потребность, которая часто мешает полноценно думать.

— Что ты имеешь в виду?

Похоже, она вообще ничего не знает о плотских утехах… С одной стороны, это понятно, а с другой — Ютси с таким упорством в прошлый раз требовала любви. В общем, непонятно.

— Что ты знаешь о сексе?

— Это когда мужчина и женщина сливаются в удовольствии и становятся одним целым.

— Ну, что-то вроде того, ты правильно понимаешь. А где ангелы берут себе питание, если у них нет секса?

— Я не знаю, — растерянно сказала Ютси. — Нам выдают порции. И всё.

— Ясно.

— Так что я должна сделать?

— Сейчас. — Я мысленно продумал слова и продолжил: — Минет — это когда женщина делает приятно мужчине при помощи рта и языка. Он от этого сильно возбуждается и получает много удовольствия. Если женщина умеет делать это хорошо, то мужчина становится очень счастливым и довольным. Всё зависит от умения…

— … глубоко глотать, — перебила меня Ютси и мило улыбнулась.

— Ты же говорила, что ничего не знаешь? — удивился я.

— Не знаю. Просто иногда, когда слушаю тебя, мне приходят в голову различные образы, и мне становится более понятно, что нужно делать. Больше всего нравится, что так я смогу сделать тебя счастливее. Чем счастливее мой подопечный, тем лучше я буду себя чувствовать. Я готова стараться и делать всё, что в моих силах.

— То есть ты каким-то образом учишься теории, даже не дослушав до конца?

— Примерно. Я же ангел. — Она снова изобразила улыбку и добавила: — Ангелы много чего умеют. А если мы потом ещё поженимся…

— Погоди. Ты что, ещё и замуж можешь выйти?

— Могу, — кивнула она, словно в этом нет ничего странного.

— Ты, наверное, никогда не перестанешь меня удивлять. Значит, ты готова и ничего плохого в этом не видишь. Это просто прекрасно.

— Любой ангел должен помогать подопечному, и я готова исполнять свой долг.

— Ну, давай тогда как-нибудь начнём. Только сексом заниматься нам нельзя. Целоваться тоже не будем.

А ведь я бы с удовольствием насладился ей целиком, да боюсь уйти в омут с головой, поэтому ничего, кроме минета, не должно быть.

Глава 28

Вроде бы всё должно быть просто — снимай штаны и наслаждайся, но, к собственному удивлению, я не смог этого сделать. Вовсе не потому, что тупил. Я привык добиваться девушек сам, часто соблазняя их внаглую, ибо по-другому не всегда добьёшься нужного результата. У меня был азарт охотника, чего о нынешней ситуации сказать нельзя. Поэтому стало немного непонятно, как должно всё происходить. Да и эти мысли совершенно отвлекли от дела.

— Я чувствую твои переживания, — проговорила Ютси, положив руку на моё плечо. Она посмотрела прямо в мои глаза и предложила: — Помочь?

Точно! Ангел ведь умеет влиять на эмоции.

— Пожалуй, не откажусь. Просто для меня вот так всё происходит впервые. Некое чувство неправильности, что ли. Не знаю даже, как тебе объяснить.

— Не о чем волноваться, — ласково произнесла она, и в тот же миг по всему моему телу прошла приятная волна тепла.

Вот он — эффект её влияния. Я мгновенно расслабился, успокоился, а все прошлые мысли улетучились, словно их никогда и не было.

— Ложись, я всё сделаю как нужно. — Она стала настолько обольстительной и нежной, что возбуждение само собой пришло. Кровь как будто бы забурлила во всём теле, не давая покоя. — Принимай мою любовь.

— Хорошо, — согласился я, устраиваясь на кровати горизонтально. — Но если что я могу тебе подсказать…

— Не стоит, — улыбнулась Ютси, когда забралась на кровать на четвереньках. — Я знаю, что тебе нужно.

— Ну тогда…

Я прекратил говорить, когда ангел обнажилась, причём полностью. Передо мной предстала воистину божественная красота с безупречной фигурой и нежнейшим, юным телом. Просто поверить сложно, что такая прелесть вот-вот начнёт делать мне минет.

Тем временем Ютси подобралась ближе, села сверху и, взяв мои руки, прислонила к стоячим, объёмным и тёплым грудям с маленькими розоватыми сосками. Я с непередаваемым удовольствием принялся их мять, покручивать, ощущая, что моё достоинство готово разорвать трусы вместе со штанами. Умеет она, умеет завести очень быстро.

Затем ангел позволила потрогать её и в остальных местах, наклонилась, давая возможность поцеловать груди, насладиться их мягкостью и нежностью. При этом она и сама стала чаще дышать, начала елозить попкой, дразня всё больше и больше. Между её стройных и подтянутых ног всё идеально гладко, аккуратно. Вот как сдержаться и не войти в неё? И только сейчас меня осенило: да она же снова добивается своего хитростью. Стоило мне об этом подумать, как Ютси потянулась к моим губам. И я почти пошёл ей навстречу, но, сделав огромное усилие над собой, сдержался и отвернулся.

— Что такое? — шёпотом проговорила она, обдавая меня горячим воздухом. — Не нравится разве?

— Всё очень нравится, но давай остановимся на том, о чём я попросил.

— Зря ты так, — продолжала шептать Ютси, перейдя поцелуями к шее. — Ты такого секса нигде и ни от кого не получишь. Сегодня отличная ночь для этого.

Бешеный стояк, спутанные мысли, идеальное тело в руках, вкусный, сладкий и ни с чем не сравнимый запах, исходящий от ангела, — всё это слишком быстро затмило разум. Надо было обойтись рукой, зато гарантированно не было бы никаких последствий. Я действительно почти потерял контроль над собой, желая лишь одного — безудержного секса. Хотелось оторваться по полной за все прошедшие дни и забыть обо всём, предаваясь природным инстинктам.

Ангелок продолжала своё дело, уже сняв с меня рубашку. Неужто я похотливое животное, неспособное воспользоваться волей? Разве это так трудно — взять и проконтролировать весь процесс? А может, меня таким специально сделала Ютси? Лишь эта мысль смогла меня отрезвить от омута страсти и сделать более рассудительным. Хватит ей позволять управлять мной.

— Прекращай, — спокойно проговорил я и взял голову ангела в руки, оторвав её от поцелуев, которыми она щедро одаривала уже мою грудь и наверняка намеревалась вновь подняться выше. — Просто сделай минет. И всё, больше ничего.

— Я и собираюсь сделать, а ты торопишь. — Она деланно нахмурилась, изображая недовольство. — Хотела как лучше.

Хитри-хитри, со мной это не пройдёт. Явно же добиваешься своей цели — получить любовь в полной мере.

— Лучше будет так, как я попросил. И верни себе хотя бы нижнее бельё, — настоял я, понимая, что во время минета, когда мне станет очень хорошо, и я отдамся чувствам, Ютси может запрыгнуть сверху.

Уж не знаю, легко ли ангелам лишаться девственности, но предосторожность лишней не будет. Хотя… Вряд ли это поможет, ведь она может одеваться и раздеваться за секунду, стоит ей только пожелать этого. Значит, надо постараться быть бдительным и одновременно с тем получить удовольствие от процесса.

— Как скажешь, — вздохнула она.

Миг — и Ютси теперь в сексуальном нижнем белье, в котором появлялась в тот раз.

Она осторожно слезла с меня, села рядом и спустила мои штаны вместе с трусами, высвободив наружу торчащий член, давно желающий ласки. Ангел наклонилась к нему чуть ниже, взяла в руку и медленно погрузила головку в горячий влажный рот, глядя прямо на меня. От удовольствия я сдавленно выдохнул и прикрыл глаза, ощущая, как моё достоинство продолжает погружаться глубже.

Затем Ютси вынула его наружу, прошлась языком по стволу с одной стороны, с другой, не забывая поиграться с уздечкой и головкой. Эти прикосновения просто делали меня беззащитным перед ней. Настолько нежно и ласково никто никогда не делал минет. У меня даже сложилось чувство, будто бы ангел делает всё не языком, а чем-то ещё более мягким и гладким. Но нет, это действительно её заботливый язык.

Уделив достаточно внимания стволу, Ютси снова взяла член в рот и мерно насадила на него голову. Медленно вытащила и опять опустилась. Во всё это действо она подключала и язык. Только ангел может, ни разу не делав минет, взять и начать ублажать если не мастерски, то безумно хорошо. Или всё дело в её необыкновенной нежности? Не знаю, но ни одна девушка с Земли подобного не делала.

Когда я почувствовал, что движения стали более ритмичны, приоткрыл глаза и глянул на ангела: она продолжала ответственно и самозабвенно трудиться, при этом уже не помогая себе рукой. Ютси просто упёрлась руками в матрас и сочно сосала, проглатывая моё достоинство полностью. И чем быстрее она насаживалась, тем скорее подступало знакомое чувство. Мне даже не захотелось взять её за голову, чтобы ускориться. Ангел и так знала, что мне нужно, поэтому старалась изо всех сил, активно скользя губами по смазанному слюной стволу.

Быть может, я бы продержался ещё дольше, но она стала вдруг глухо постанывать, не вынимая член и продолжая активно обрабатывать его. Больше я не смог сдерживаться и кончил, напрягшись всем телом. Её стоны, такие приятные на слух, довели меня до оргазма окончательно. И самое приятное, что Ютси не прекратила: она сбавила скорость, но продолжила нежно сосать, выдавливая рукой остатки семени.

Когда ангел закончила минет, она напоследок облизала весь ствол от и до, собрав всё, что только смогла. Затем её крылья вдруг расправились, а сама Ютси вся засветилась.

— Как питательно и вкусно! — проговорила она себе, вскочила с кровати и принялась летать, нарезая круги по комнате.

И как только ангел умудрилась это сделать в таком маленьком помещении, я так и не понял. Но потом она вдруг начала исчезать, ничего не сказав напоследок.

Отойдя от наслаждения, я потёр лицо и вздохнул. И что это было вообще?

Глава 29

Ютси повела себя очень странно. Понятно, конечно, что она не человек, и не стоит искать причину такого поведения, мысля как человек. И всё же это мне не давало покоя. Может, всё-таки подобная близость как-то повлияла на неё? Может, зря я попросил её сделать мне приятно? Будет плохо, очень плохо, если так.

Можно ещё предположить, что на ангела произвело эффект семя. Вроде и смешно, но если она им питается, то должна чувствовать разницу. Вдруг именно моё придало ей ещё больше энергии, чем обычно? Всё возможно. Жалко, что спросить пока не получится, а на мои призывы она не отозвалась. Не пытаться же всю ночь теперь достучаться до неё, чтобы спросить, в чём было дело?

«Кирилл, привет. Почему мне не доложил ничего? Ни единого сообщения от тебя не было».

На связь неожиданно вышла Рика, чем и отвлекла меня от потока мыслей.

«Привет. Так и нечего пока докладывать. Тем более я уже с Дакси общался, она знает, что со мной пока всё хорошо», — дал я честный ответ.

«Это хорошо, но в первую очередь я должна узнавать, как обстоят дела. Сам понимаешь, мне это важнее».

«Понимаю. Но вы же часто видитесь, она могла бы тебе всё передать. Да и по связи легко бы отправила тебе мои сообщения».

«Кирилл, я не приказываю, я прошу тебя сообщать сначала мне, а потом уже с Дакси общаться, если есть свободная минутка. Например, сейчас она вообще в клубе и ей не до общения. Имеет право и отдохнуть».

«В каком это клубе?»

«В ночном, в каком же ещё. Там, где музыка, танцы, конкурсы и выпивка».

«А ты почему не с ней?»

«Мне нельзя, я всегда должна быть на месте и с трезвым рассудком. Ты что, ревнуешь её, что ли?» — в голосе Рики послышались нотки усмешки.

«Нет, — твёрдо ответил я, — просто интересно».

«Просто… Впрочем, ладно. Что-то уже удалось выяснить? Где ты сейчас?»

«В родовом поместье клана. Видел сегодня главу, его жену. Дочка проводила время со мной. Чувствую себя игрушкой. Хорошо хоть, не рабом ещё. А там кто его знает, что будет дальше. Только вот ничего не узнал. Они между собой говорили обо всём, но про пространственное оружие ни слова не сказали. Либо они у себя дома об этом вообще не говорят, либо при мне не стали вести беседу на эту тему. Глава часто на меня косился и смотрел совсем недружелюбно».

«Понятно. Значит, пока безуспешно. Никто, разумеется, и не рассчитывал, что всё получится узнать в первый же день. Но жалко, что ни одной зацепки даже нет. Очень уж важно поскорее узнать, что же они задумали».

«У вас-то там как дела? Без происшествий, надеюсь?»

«Да, по-прежнему тихо с тех пор, как устроили пару взрывов. Что странно, браслеты снова нормально работают и не теряют заряд быстро. Какая-то ерунда творится. Я уже не понимаю ничего. Есть даже мысли, что зря мы тебя отправили, хотя архангел после обследования мест взрыва указал именно на «Джуриам». В общем, ты старайся, гляди в оба, не упускай ни одной возможности что-то узнать. С дочкой наладь контакты, она точно многое знает, ведь прямая наследница, как и я у нас, если не считать моего брата. Ну и всё остальное по инструкции: чуть что — сразу даёшь знать».

«Обязательно. Завтра посмотрим, как день пройдёт. Я даже не знаю, чем буду заниматься. Просто отправили спать и всё».

«Ясно-ясно. Будь на связи и не забывай об отчётах».

«А ты следи за Дакси, чтоб не пропала там в клубе».

«И всё-таки ревнуешь, — теперь уже усмехнулась Рика. — Вообще-то она немаленькая и сама знает, что ей делать».

«Нет, не ревную, — постарался я сохранить спокойный тон. — Просто она хорошая, не хочется, чтобы что-то случилось. Ты поняла, о чём я».

«Успокойся. Думай о делах. Всё нормально будет. До связи».

«Ладно».

Всё же Рика права, пусть и не полностью. Какая-то доля ревности всё равно во мне взыграла, заставив на время забыть о делах насущных. Да и не врать же самому себе? Давно уж не маленький мальчик, чтобы делать это. Меня обеспокоило то, что Дакси пошла в клуб сама, хотя могла бы сделать это со мной в тот день, когда было время. Но она почему-то повела в ресторан.

Да зачем мне об этом сейчас вообще думать? Она, по сути, просто знакомая, которая не особо-то и положительно настроена по отношению ко мне. Значит, и не стоит сильно переживать. Захочет что-то сделать — сделает всё равно. Вот так я и пришёл к простой истине: что нельзя изменить, о том и беспокоиться бессмысленно.

Прежде чем уснуть, я ещё много о чём думал. Правильно ли себя веду здесь? Ничем не выдал ли причастность к соседнему клану? Вроде, нет. Полагаю, если бы выдал, то меня бы вряд ли держали в родовом поместье. Скорее всего, устроили бы допрос или совсем распотрошили голову, чтобы добраться до тщательно скрытого импланта. Вывод: пока всё в порядке.

Раздевшись, сходил в туалет и лёг спать. Отдыхать тоже нужно, тем более неизвестно, во сколько поднимут.

Как ни странно, я выспался и даже встал немного раньше, чем ко мне вошла одна из служанок, сообщившая, что через полчаса завтрак и что надо быть готовым к тому времени. Я только поблагодарил её и сразу отправился в ванную, чтобы привести себя в порядок, а когда вернулся, на тумбочке меня ждала новая одежда, но только теперь более парадная на вид: чёрные туфли, брюки и лазурного цвета рубашка. Если выдали, значит, нужно надеть.

Переодевшись, почувствовал себя намного лучше — эти вещи сидели на мне ещё удобней, чем прежние. Поглядев в нейросети на часы, прикинул, что время в запасе есть, но и сидеть в комнате тоже не дело, ибо скучно. Думаю, ничего не будет, если самостоятельно выйду в холл. Там хотя бы можно посмотреть на служанок, занятых своими делами, — какое-никакое занятие.

Я оказался прав: никто ничего не сказал, когда я вышел и тихо сел на диван. Вот только пришлось тут же встать, так как я вовремя заметил главу и его жену. Они уверенно шествовали по холлу — наверное, в обеденный зал. Завидев меня, оба кивнули. Я сделал тот же жест в ответ. Если ничего не сказали, выходит, повёл себя правильно. Только после смог сесть. И опять ненадолго: теперь заявилась наследница.

— Привет, Кирилл, — ярко улыбаясь, поздоровалась она, когда подошла ко мне.

— Здравствуйте, рисса Визуйя, — поприветствовал я и скромно улыбнулся, надеясь, что хотя бы так можно.

— Как спалось?

— Хорошо, спасибо. А вам?

— Мне, — она задумалась на секунду-другую, — тоже хорошо. Сейчас идём на завтрак, а потом едем в город по делам.

— Как скажете.

— Пойдём.

Идя чуть сзади за наследницей, я оценил её сегодняшний вид. Волосы собраны в хвост, макияжа самый минимум, а вместо вчерашнего пышного платья — строгий тёмно-синий костюм и туфли на высоком каблуке. Выглядит Визуйя теперь как бизнес-леди и больше похожа на дочь своих родителей, которые и вчера, и сегодня были одеты только в строгую одежду.

Интересно, что же у неё за дела такие в городе? Это может стать хорошим шансом что-то узнать, особенно если поедем в какую-то лабораторию или на полигон, где проводятся испытания.

Хотя наивно с моей стороны думать, что всё будет так просто. Станет ли она таскать по таким местам с собой человека? Вряд ли. Я бы точно не стал, будь на её месте. И наследница, очевидно, не дура. По крайней мере, первое впечатление о ней именно такое, если не брать в расчёт поведение и напыщенность, что вполне объяснимо, учитывая статус Визуйи.

Глава 30

Завтрак прошёл обыденно. Как и вчера, ничего интересного из разговора семьи услышать не довелось. Наследница только упоминала некую фабрику. Скорее всего, туда меня и потащит. Фабрика может оказаться не совсем простой, что сыграет мне на руку.

После трапезы мы сразу выехали в город, покинув родовое поместье. Теперь, днём и при солнечной погоде, я смог разглядеть местный ландшафт, который, впрочем, не сильно отличался от того, что увидел вчера вечером, разве что больше красок, радовавших глаза. Остальное время пришлось ехать в компании безмолвной охраны. У меня даже закралась мысль, что они не совсем живые. Например, какие-нибудь киборги, мало ли.

Когда мы въехали в город, нам пришлось ещё долго петлять по дорогам, прежде чем добрались до цели — собственно, самой фабрики. Фабрика занимала большую площадь и достигала высоты в два этажа. Здание округлой формы, с множеством входов и овальных окон, оно выглядело довольно забавно, особенно учитывая ярко-оранжевый цвет, в который полностью окрашено.

Как только мы подошли ближе, я смог прочесть название фабрики у главного входа: «МиС». Увидев это, Визуйя гордо пояснила:

— Это моя фабрика «Мягкое и съедобное». Здесь производятся игрушки для детей. Как ты уже понял, их можно есть. Но это не всё. Они говорящие и обучают детей правилам поведения в обществе, а когда игрушка наскучит, дети могут съесть её. Я хочу открыть производство новых игрушек, которые смогут просить детей не есть их. Правда интересная идея?

Она мило и безобидно улыбнулась, глядя на меня. По-моему, при помощи таких игрушек они выращивают не детей, а хладнокровных монстров. Сначала поигрался, послушал умную игрушку, потом съел её, слушая мольбы о пощаде. Разве это нормально? Для меня как для человека точно нет. Но я понимал, что мои нравоучения здесь никому не нужны, их попросту не поймут. Вот поэтому я тоже натянул невинную улыбку на лицо и ответил:

— Да, рисса Визуйя, мне тоже эта идея кажется очень интересной.

— Я знала, что моя новая идея не хуже всех предыдущих. А сейчас познакомишься с остальными моими работами подробнее.

— С удовольствием.

Нет, на самом деле не с удовольствием. Я вообще не рассчитывал на такую экскурсию по фабрике, где производят мягкие и, мать их, съедобные игрушки. И ладно бы для взрослых, но для детей же зачем? Мне хотелось прямо у входа выругаться как следует и развернуться. Нужна другая информация, а не какие-то игрушки. Повезло так повезло… Очень жаль, что я не у «Чёрного оснита» — там-то была возможность относительно свободно вести себя. Здесь же — нет. Здесь я хороший безобидный человек, который как бы сам не стал мягкой игрушкой для наследницы. Лишь бы не съедобной, а то с их наклонностями…

К удивлению, экскурсия мне понравилась, но не самими игрушками, а тем, как их производят. Было познавательно, интересно. К тому же я узнал, для чего они делают съедобные игрушки. Оказывается, игрушки выполнены в форме различных хищных и травоядных животных этой планеты. Каждый зверь не только учит поведению, но ещё и рассказывает о своей природе, как на него можно охотиться, а также перечисляет все полезные свойства собственного мяса.

В принципе, логично. Зря я так сразу воспринял эти игрушки в штыки. Идея действительно хорошая. Каждый ребёнок становится охотником с детства, особенно мальчики, которым предстоит стать добытчиками. Тем более, уже узнав немного истриситов, я сделал вывод для себя, что они действительно по природе сами хищники, хоть и разумные и очень развитые. Технологии технологиями, аинстинкты и прошлое они чтут.

Но вот одно из помещений меня очень заинтересовало, ведь я только краем глаза успел заметить, что там производят. Если не показалось, то это такие же истриситы, только в уменьшенном размере. Визуйя просто повела меня побыстрее оттуда, сказав, что индивидуальные заказы она показывать не собирается. Вот оно что. Значит, не показалось. Съедобные игрушки по своему образу и подобию, наверное, делают специально для определённых детей — будущих солдат.

Мне же говорили, что у всех истриситов целая иерархия в обществе, что каждый занимается своим делом. Кто родился, чтобы быть солдатом, тот и будет служить всю жизнь. Жаль, что приходится только делать предположения, а не знать наверняка. Задавать вопросы пока ещё рано — излишняя любопытность ни к чему.

Чтобы обойти всю фабрику, нам понадобилось примерно полдня. И вовсе не потому, что она настолько огромна. Дело в том, что Визуйя всё проверяла лично, со многими работниками разговаривала, интересовалась, всё ли их устраивает. В каждом отделе брала письменный отчёт о проделанной работе и выдавала директорам новые задачи.

Что меня удивило, в деловой сфере наследница вела себя совсем иначе. Она вежливо разговаривала со всеми, никому не грубила и старалась быть внимательной к каждому, с кем вела беседу. Визуйю словно подменили. Вот общалась бы она точно так же со мной, было бы просто великолепно. Но я человек, недостойный, судя по всему, снисходительного тона. Или же наследница таким образом хочет показать, что главная она, и мне нечего расслабляться. А я-то и без неё это прекрасно понимаю.

Когда она закончила со всеми делами, мы поехали обедать в ресторан. Я уже догадывался, чей это ресторан, хотя немного ошибся всё-таки. Заведение принадлежит не Визуйе, а её двоюродному брату, который встретил сестру со всеми почестями.

Семейные узы у них очень крепкие, даже позавидовать можно. Мне оставалось только чувствовать себя никому не нужным, вокруг все чужие. Ещё хорошо, что наследница не забывала про меня, иногда общаясь и рассказывая незамысловатые истории из её жизни. Что странно, она часто упоминала детство, но ничего из более взрослого периода не рассказывала.

Обед мне пришёлся по вкусу, тем более состоял в основном из мяса разных животных. Но что ещё более приятно — Визуйя позволила сидеть с ней за одним столом. Уже радует, что не считает совсем уж за ничтожество. В родовом поместье мне подобное вряд ли позволят, там точно всем заправляет её отец. Узнать бы, чем он и его жена занимаются. Наследница, к сожалению, о них вообще ничего не говорила, словно их не существует.

Мне ещё показалось странным, почему мы разъезжаем под охраной, когда можно телепортироваться? Ведь именно «Джуриам» и поставляет «Чёрному осниту» энергию для браслетов, значит, у них должно быть этой энергии достаточно. Телепортация позволяет сэкономить уйму времени. И я снова вынужден оставить эти размышления при себе, поскольку по легенде ничего не знаю, тем более про такие нюансы. Да и в разговоре у них в поместье об этом не говорили, поэтому мне, по идее, просто неоткуда взять такую информацию.

Странно это всё, очень странно. Чувствую, что здесь всё не так уж просто. Вдруг «Чёрный оснит» зря точит зуб на «Джуриам»? Рика и её семья, наверное, доверились архангелу полностью. Может, он ошибся. Ведь каждый способен совершить ошибку.

— О чём так усердно думаешь? — поинтересовалась Визуйя, потягивая коктейль из местных фруктов. — Ты наелся?

— Да ни о чём особенном. Так, мысли свои, почему меня закинуло к вам и зачем, — по обыкновению начал я сочинять. — Да, наелся. Спасибо, всё было очень вкусно.

— Это хорошо. Быть сытым — первое правило истриситов. Остальное отходит на второй план. — Она допила напиток и, нахмурившись, спросила: — Кирилл, почему ты ничего не спрашиваешь? Тебе разве не интересен новый для тебя мир?

— Рисса Визуйя, ещё вчера вы мне сказали, что говорить мне положено тогда, когда вы сами того пожелаете.

— Точно, я уже и забыла, — вдруг засияла она. — Мне так нравится, что ты послушный. Кажется, наши служанки ведут себя не настолько прилежно, как ты.

— Я не в том положении, чтобы вести себя нагло, — легко улыбнулся я. — Вы мне дали еду, одежду и крышу над головой, а это уже немало, за что я вам искренне благодарен.

— Как приятно слышать, — тон её голоса сменился, словно я сказал то, что она ожидала услышать всю жизнь. — Раз ты хорошо себя ведёшь, то я устрою тебе прогулку по набережной, где ты сможешь посмотреть на наше единственное и самое красивое озеро в городе. Уверяю, тебе очень понравится. Ближе к вечеру поедем домой, поужинаем, а потом… — Визуйя рукой показала, чтобы я чуть подался вперёд. И как только сделал это, она прошептала на ухо: — А потом проведём вечер у меня. Я угощу тебя кое-чем безумно вкусным. Такого нигде нет, ни у кого. Но никому ни слова, иначе будет плохо. Тебе. — Она отстранилась, лучезарно улыбнувшись, и добавила: — Надеюсь, ты всё понял.

— Конечно-конечно. Я — могила.

— Что это значит? — не поняла Визуйя земное выражение.

— Это выражение используется на моей родине. Оно означает, что я никогда и ни при каких обстоятельствах ничего не скажу.

— Я… могила… — протянула она. — Логика в этом выражении есть. Я поняла, да. Это хорошо, что ты всё настолько точно понимаешь. Тогда не будем засиживаться и отправимся гулять. Я сегодня уже свободна.

Что ж, пока ничего полезного узнать не удалось, но вечер обещает быть интересным. Не уверен, что конкретно наследница имела в виду, говоря про угощение, но, во всяком случае, у нас появится с ней общий секрет — то, что она скрывает даже от родителей. Остаётся надеяться, что хоть какой-то отчёт можно будет сегодня отправить Рике.

Глава 31

Набережная, протянувшаяся вдоль едва ли не бескрайнего идеально чистого бирюзового озера, — поистине прекрасное место. Но ещё прекраснее само озеро. Оно огромно настолько, что я с трудом разглядел вдалеке берег. По всему периметру водоём обрамлён скалистой, но гладкой породой. Тропинка, по которой мы гуляли, сделана из бело-синих плит, с одной стороны окантованная невысоким бордюром, с другой — современным заграждением. Оно отлично защитит от падения в воду и позволит облокотиться и любоваться видом.

Именно так мы и сделали, когда прошли довольно много. Вслед за нами и охранники сделали то же самое. Вот без них было бы куда лучше, но Визуйю, наверное, без охраны никто и никогда не оставит, чего не скажешь о Рике. Хотя у них там и поспокойнее, и город меньше. Но в масштабах городов Земли эти не просто миллионники, а целые небольшие страны. Не как Россия, разумеется, но примерно как небольшие страны Европы уж точно. Ради любопытства я уже сравнивал по картам, поэтому имею представление.

— Что расскажешь? — глядя вдаль, обратилась ко мне наследница.

— Даже не знаю, — пожал я плечами. — На Земле не так интересно, как у вас. Можно я задам вопрос?

— Задавай. Если не личный, то отвечу.

— Кто на меня напал, когда я только оказался здесь? До сих пор это не даёт покоя. И ведь я им ничего плохого не сделал.

— Ты про этих, — вздохнула она. — Отшельники. Они скитаются сами по себе, протестуют против общественного порядка и почитают бывший образ жизни, когда мы жили ещё под водой. Вот им и приходится кого-то вылавливать, чтобы обокрасть, убить. Они не брезгуют есть себе подобных, часто очень голодны. Допускаю, что они и не поняли, что ты человек — просто хотели разорвать.

— Но они ведь всё равно ничего не добьются, их же так быстро перестреляли, что ни один сбежать не успел. Будь у них ещё оружие, я бы понял, был бы в этом какой-то смысл.

— Если бы мы сами знали. Я думаю, это какое-то генетическое отклонение, они вряд ли осознают в полной мере, что делают и к чему это приводит. Лечить их не получается, ничего не помогает. Вот и приходится применять крайние меры — расстрел. Откуда они берутся — тоже до конца неизвестно. Наверное, не принадлежат ни одному из кланов и живут в подполье. И, знаешь, они умеют тщательно прятаться. Даже со всеми нашими технологиями не удаётся узнать, где в очередной раз появятся отшельники. Как бы хотелось, чтобы их совсем не стало, ведь из-за них гибнут мирные граждане. Да, не так часто, но всё же. Каждая жизнь важна.

Как только Визуйя закончила говорить, я задумался. Интересно получается. У одного клана — свои проблемы, у другого — свои, но при этом они не пытаются посодействовать друг другу в решении этих проблем. Понятно, что «Чёрный оснит» не будет помогать, обвиняя «Джуриам» в использовании пространственного оружия на их территории. Но просили ли о помощи остальных? Вот именно такой вопрос я и решил задать.

— Вы не пробовали обратиться за помощью к соседям? Сколько вообще кланов населяют планету?

— Пробовали. «Чёрный оснит» отказал без объяснения причин. «Нейтрум» — они пробовали, но ничем не помогли, очень сильно отстают от нас в развитии, хотя имеют некоторые технологии, которые есть только у них. «Лиум-Парс» — с теми вообще сложно договориться, предпочитают быть независимыми. У нас с ними нет почти никаких торговых отношений. А больше и не к кому обращаться.

— Значит, четыре клана, — задумчиво протянул я. — Как давно появились эти отшельники?

— Примерно две недели назад. Ты так спрашиваешь, как будто знаешь, как их всех уничтожить раз и навсегда. — Визуйя посмотрела на меня, повернув голову, и горько улыбнулась. — Но это, конечно, не так.

— Увы, — развёл я руками. — Если бы знал.

— Вот и мы такие же.

Итого четыре клана-государства, у каждого по своему огромнейшему городу. Если о двух других мне ничего не известно, то об остальных кое-что уже знаю. Сопоставив время, проведённое мной в этом мире, я пришёл к мысли, что проблемы у обоих кланов начались приблизительно в один и тот же период. У одних — взрывы на основе пространственного оружия, у других — некие неуловимые отшельники.

При этом экономические отношения ведут, торговля продолжается, но помогать друг другу не хотят и не собираются. Другие вообще в сторонке и вроде как не лезут никуда, если я не ошибаюсь. Вполне возможно, что кто-то из этих других намеренно сталкивает лбами «Чёрный оснит» и «Джуриам», так как они сильнее, у них больше площадь, лучше развиты технологии.

Развяжется масштабная война, в которой сильнейшие ослабнут, после чего в бой вступят «Нейтрум» и «Лиум-Парс», либо же кто-то один из них. Если всё происходит подобным образом, то дела куда хуже, чем могло показаться. По-моему, я влип в очень непростую ситуацию.

Но пока рано об этом думать, ещё ничего не известно. Лучше бы всё сложилось именно так, как предполагалось изначально. И пусть этот архангел будет тысячу раз прав, что, в свою очередь, избавит меня от огромного количества проблем. Для меня же самое важное — справиться с операцией и забыть об этом навсегда, устроив свою жизнь как можно лучше.

— Пойдём дальше, — предложила Визуйя. — Ещё немного погуляем — и поедем домой. Как раз успеем к ужину.

Сказать в ответ мне было нечего, поэтому пришлось просто кивнуть и пойти за наследницей, размышляя о своём.

Сегодняшний день мне понравился намного больше, чем вчерашний. Во-первых, никаких происшествий, а во-вторых, Визуйя стала общаться со мной проще и без пафоса. Благодаря этому я даже начал чувствовать себя свободнее и комфортнее. Правда, таскающаяся всюду за нами охрана до сих пор напрягала. Хоть убей, не привык я так жить, когда за тобой глаз да глаз.

Но зато в этом есть большой плюс — мордовороты с оружием, они не допустят, чтобы к нам хоть близко подобрался кто-нибудь из тех же отшельников. Безопасность — это всегда хорошо.

«Немного погуляем» в понимании Визуйи — часа два-три. Не будь я усилен физически, давно бы задолбался столько гулять, тем более вдоволь насмотрелся и на набережную, и на озеро. Безусловно, красиво, но хотелось уже и сменить место, просто посидеть и ничего не делать.

Как хорошо, что наша долгая прогулка ближе к закату подошла к концу. Мы вернулись к парковке, от которой и начали прогулку. Затем сели по машинам и помчали в поместье. Наконец-то. Ещё бы поужинать чем-то вкусным, принять душ и отдохнуть, бесцельно валяясь на кровати. Если удастся, то так и сделаю. Визуйя ведь не сказала, во сколько надо явиться к ней, чтобы провести вечер с каким-то угощением, которого нет нигде.

По приезду мне было велено помыться и сменить одежду, после чего отправиться на ужин, как только позовёт служанка. Зайдя в выделенную мне комнату, заметил, что вещи, которые носил вчера, уже забрали, — вероятно, в стирку — а вместо них положили новые.

Теперь это красная рубашка, но всё остальное того же чёрного цвета. Может быть, красный цвет неспроста? Вдруг именно Визуйя нарекла выдать этим вечером мне рубашку такого цвета, который очень многое значит в моём понимании. И опять я за старое — мыслю как человек, забывая, что меня окружают истриситы. Ладно, будь что будет. Моё дело — добывать информацию любыми методами.

Чистый и вновь красиво одетый, я отправился на ужин, когда позвала служанка. В который раз прислушиваясь к семейной беседе, тихо жевал сочное мясо, вкушал аппетитные тушёные овощи и изредка запивал ароматным настоем на различных травах, что придавал мне бодрости после каждого глотка. Как и вчера, ничего интересного не услышал. Но вот после ужина отец Визуйи попросил её пройти в его кабинет для какой-то важной беседы. Хм, а вот это уже о чём-то говорит. Жаль только, подслушать не получится.

Перед тем как уйти к отцу, наследница подошла ко мне и тихо произнесла:

— Дождись меня здесь, я скоро буду. Планы не меняются.

— Хорошо, как скажете, — кивнул я, и она ушла.

Что же вы там задумали?

Задав себе такой вопрос, вдруг понял, что из-за операции стал не разведчиком, а каким-то детективом-параноиком. С другой стороны, лучше так, чем быть слишком легкомысленным.

Глава 32

К тому моменту, когда Визуйя вернулась, я допил остатки вкуснейшего настоя и почувствовал себя ещё лучше. Крайне положительно подействовало на меня это питьё.

— Идём, — позвала она к себе, больше не сказав ни слова.

Когда мы подошли ко входу в её комнату, наследница строго спросила у стоящей рядом служанки:

— Всё накрыто как положено?

— Да, рисса Визуйя, — кротко ответила девушка и почтительно поклонилась.

— Пойдём, Кирилл.

В комнате царила особая атмосфера: приглушённый свет, синие мерцающие огоньки на кровати, на подоконниках, на мебели. И сладкий ни с чем не сравнимый запах. В центре на маленьком столе стояла бутылка без этикеток, наполненная чёрной-чёрной жидкостью, и два очень высоких тонких бокала, вытянутых вверх по форме сосульки. Там же нашла место глубокая тарелка, в которой лежали чёрные шарики. Цвет этих угощений меня насторожил. Не знаю как, но Визуйя, кажется, заметила это и произнесла:

— Проходи и садись. Не бойся. Я понимаю, что для тебя это что-то новенькое и необычное. Поверь, для любого нашего гражданина это тоже большая редкость, а у тебя есть возможность насладиться лучшим напитком и лучшей закуской на всей планете.

— Да, вы правы. У меня действительно возникли не самые приятные ассоциации, — признался я и осторожно прошёл, сев на стул.

Наследница же подошла к тому музыкальному инструменту, который я приметил в прошлый раз. Откинув крышку, она расположилась на стуле поудобнее и обратилась ко мне:

— Хочешь послушать, как я играю?

— Хочу, будет очень интересно.

— Замечательно. А ты пока налей нам до половины.

— Хорошо.

— Слушай.

Звук инструмента лишь отдалённо напомнил мне пианино. Да, он тоже клавишный, но звучал совершенно иначе. Однако нельзя сказать, что плохо. Напротив, как только Визуйя начала играть медленную минорную композицию, я даже забыл, что надо разлить напиток по бокалам.

Я настолько проникся, что невольно загрустил, вспомнив свою первую любовь, а ведь это было так давно. Меня словно загипнотизировала мелодия: сидел как каменный, уставившись в одну точку и погрузившись в себя полностью. Столько воспоминаний, столько прекрасного и грустного возникло в душе. Я даже захотел вновь вернуться в прошлое, чтобы пережить всё это заново.

Композиция закончилась тихо, тем не менее я так и не смог мгновенно отойти от необычного состояния. Насколько же это потрясающе звучало!

— Ты ещё не налил? — удивилась Визуйя, подойдя к столу и сев напротив.

— Вы играли восхитительно. Это словами не передать. Я проникся музыкой и задумался, забыв обо всём на свете, — описал я свои искренние впечатления.

— Спасибо, — расплылась она в улыбке. — Мне очень приятно. Всё потому, что я посвятила эту композицию любимому. Но, — наследница тяжело вздохнула, — не сложилось, к сожалению.

— Через это все проходят, — спокойно произнёс я, наливая сначала в её бокал. — У меня тоже такое было, да и не раз. В конце концов, всё плохое проходит, ничто не вечно. — Теперь наполнил свой бокал и продолжил, поставив бутылку: — Поэтому не стоит отчаиваться, рисса Визуйя. Всё рано или поздно наладится.

— Как давно я не слышала таких простых и воодушевляющих слов. — Она подняла бокал, сделав короткий кивок, и добавила: — Пусть все однажды услышат такие слова.

Наследница залпом выпила содержимое, поставила бокал и съела чёрный шарик. Посмотрев на неё, я сделал то же самое. Видимо, её последняя фраза означала на нашем нечто вроде «Выпьем за этот прекрасный тост».

Тягучая чёрная жидкость, стоило ей попасть в рот, мгновенно распространила тепло, растекаясь по всему телу. Вкус очень необычный, чуть терпкий, кисловатый. Объяснить трудно, ведь и сам не понял, что я такое только что выпил. Затем закинул шарик, пробуя разжевать. Шарик оказался мягким и сладким и словно дополнял вкус напитка, делая его более приятным.

— Как тебе? Вкусно же?

— Да, очень, — не стал я отрицать, хотя чувства после выпитого были смешанными и весьма странными.

— Ну так наливай ещё! — чуть ли не воскликнула Визуйя и залилась задорным смехом. Это первый раз, когда я услышал, как она смеётся.

— Конечно, сейч…

Я не смог договорить и сам начал хохотать без причины. Моя рука с бутылкой из-за этого затряслась, поэтому не стал пытаться налить, боясь пролить мимо. Я никак не мог унять смех. Наследница тоже смеялась без конца, причём уже до слёз. Меня окатила новая волна безудержного веселья, стал чувствовать себя каким-то психом, но в то же время понравилось смеяться просто так.

— Чт… чт… — При каждой попытке заговорить снова пробирало на хохот, но кое-как получилось договорить: — Что мы такое… пь… пьём?

Однако Визуйя была не в силах ответить, поскольку продолжала смеяться и смеяться.

Это безумие продолжалось как минимум минут пять. Я так никогда в жизни не смеялся. Мне даже стало как-то грустно, когда мы вновь стали серьёзными.

— Это молоко одного дикого и редкого животного, — начала объяснять наследница. — А вот эти шарики делаются из его кожи, обрабатываются специально, чтобы быть вкусными и полезными. Эффект смеха при первой пробе всегда появляется, а потом только расслабляет.

— Я уж подумал, что это какой-то наркотик. Классная штука, точнее, весёлая, — проговорил я и наконец-то смог налить нам очередную порцию, после чего взглянул на Визуйю. — Мы точно больше не будем хохотать?

— Как до этого, точно нет, — улыбнулась она, взяв свой бокал. — Всего лишь расслабимся, станет хорошо, заботы уйдут. Тебе понравится.

— Надеюсь.

Молоко, что доставило сначала веселье, потом действительно изменило эффект. Мне и правда похорошело, расслабило. Я даже удобно расположился, а вернее сказать — развалился, не тревожась и не переживая ни о чём. Молча поглядел в окно, затем перевёл взгляд на Визуйю. Она загадочно молчала и выглядела слишком задумчивой. И вдруг заговорила:

— Знаешь, я последнее время такая одинокая на самом деле. А с тобой хорошо. И поговорить можно искренне. У меня даже нет друзей, представляешь? Иногда жалею, что не родилась обычной, как все. У них больше свободы, много друзей, никто не завидует. Но только они не знают, как я живу по-настоящему. Что ни день, то тоска и грусть. За что мне это? — она вопросительно взглянула на меня блестящими глазами.

— Рисса Визуйя, — начал было я, но наследница перебила меня.

— Не надо, пожалуйста. Здесь можешь обращаться без этих «рисс» и прочего официоза. Мне это надоело. Я хочу быть простой, как все. Только при родителях не говори со мной, как тут. Договорились?

— Да, — кивнул я и мысленно улыбнулся себе, что уже заслужил небольшое доверие. Хотя тут важно ещё учитывать действие чёрного молока и её состояние вообще. Судя по всему, наследница живёт в золотой клетке. Да уж, теперь-то понятно окончательно, отчего она так вела себя с самого начала.

— Вот и молодец. Так что ты хотел сказать?

— Честно, уже позабыл. А, нет, вспомнил. Я хотел сказать, что нужно что-то менять в жизни, если не нравится нынешнее положение вещей.

— Ты не понимаешь, — горестно выдохнула она и сделала глоток. — Я не одна, есть семья. И мне не дано право решать всё. Без одобрения отца я даже замуж выйти не могу. С простыми ребятами тоже нельзя иметь какие-либо связи. Но я же девушка, я живая. Я тоже хочу заботы, ласки, любви, секса, наконец. Отец думает, что мне так приятна забота этих слуг. Нет. Я и без них могу всё делать сама. Это не главное. Главное — оно внутри. А внутри у меня пустота, давно уже пустота. И я очень рада твоему появлению, потому что с тобой могу выговориться, с тобой могу быть собой. С другими просто обязана вести себя иначе, поддерживать статус клана. Понимаешь?

— Понимаю, но не полностью, конечно, потому что сам не был в такой же ситуации. Я с удовольствием с тобой, — сделал акцент на «с тобой», чтобы глянуть реакцию, которая оказалась нормальной, значит, точно не против неформального общения, — буду общаться и разговаривать о чём угодно.

— Только разговаривать? — уточнила она, посмотрев на меня прямо.

— Ну, не только, если, конечно, нужно будет сделать что-то в пределах разумного.

— Налей ещё, пожалуйста.

Когда я добавил в бокалы словно не заканчивающееся чёрное молоко, Визуйя продолжила:

— Это хорошо, что ты согласен. Значит, нравлюсь, хоть ты и человек, — она улыбнулась и сразу нахмурилась. — Почему я не могу его забыть? Почему я каждый день играю ту композицию, которую посвятила ему? И если бы не отец, мы могли быть вместе. К тому же это укрепило бы наши связи как двух сильнейших кланов. Эта политика, эта экономика всегда всё портят. А ещё она всегда косо на меня смотрела. Ненавижу.

Как удачно мы с ней начали пить, ведь её понесло рассказывать столько всего, сколько я за два дня не узнал. Надо аккуратно выяснять, что тут и к чему, раз уж речь зашла обо всём сразу, что напрямую связано с отношениями между кланами.

— Честно говоря, ничего не понял. Кто этот парень? И кто она?

— Один из наследников «Чёрного оснита», достойнее его я никого не вижу до сих пор. А из-за одного маленького проступка отец сразу запретил мне с ним встречаться и общаться.

— Так «она» это кто? Надеюсь, не твоя мама?

— Нет, мама у меня хорошая, — у Визуйи и тон сменился на более приятный, и улыбка появилась, но ненадолго. — Она — это Арикулья, его сестра. Она ни разу мне не улыбнулась, сколько бы мы ни виделись. И за что? Я вообще не понимаю, ничего ей плохого не сделала.

Вот так новости! Вот так интриги у них тут! Значит, Визуйя когда-то встречалась с братом Рики, но что-то пошло не так, и они расстались. Ещё и Рика не была доброжелательна к этой наследнице. Похоже, чем больше я копаю, тем более сложно и неопределённо всё становится. Но копнуть ещё глубже просто обязан, чтобы узнать и другие важные подробности межклановых отношений. Надо пользоваться, пока есть возможность.

Глава 33

По большому счёту, мне всё равно на то, что Визуйя думает о Рике. Но вот её искренность и доверие смогли задеть за живое — всё-таки я не настолько бездушный, чтобы никак не отреагировать, потому-то решил поддержать её:

— Понимаю, неприятно, особенно когда не знаешь, почему так происходит.

— Вот именно, — недовольно произнесла она, продолжая потягивать чёрное молоко.

— Мне ещё вот что интересно: а что за проступок, про который ты говорила? Неужели всё так серьёзно, что твой отец запретил отношения?

— Антар — так зовут его — не смог прийти на торжественное мероприятие, посвящённое новому открытию. Он должен был стать почётным гостем, а также в тот день мы хотели обсудить дальнейшие планы, о которых отец хотел поговорить с ним лично.

— А причина уважительная была, почему он не смог явиться?

— Конечно. У него были срочные, неотложные дела, и он об этом сообщил за день. Зная отца, я сказала об этом только вечером накануне. Это был худший день в моей жизни.

— Наверное, торжество было серьёзное, раз он так отреагировал?

— Очередное научное достижение, ничего особенного. Оно происходит довольно часто в последнее время.

Вот это уже ближе к теме. Может, и про пространственное оружие что-то расскажет?

— Теперь интересно, какое было последним.

— На днях презентовали новую версию браслетов для телепортации. Теперь они экономичнее, чем раньше. Всего лишь. Ничего особенного.

— А до этого ничего нового не было? Никакого прорыва, так скажем?

— Прорыва точно не было, всё довольно обыденно. — Явно что-то заподозрив, Визуйя взглянула на меня. — Почему ты об этом спрашиваешь? Ты же всё равно не разбираешься.

Кажется, пора уйти от темы. Очень странно, что ни слова не сказала из того, что я хотел бы узнать.

— Просто пытаюсь тебя отвлечь от негативных мыслей, — улыбнулся я по-доброму и сделал глоток.

— Теперь понятно, спасибо. — Она задумалась и уставилась в одну точку на столе. — Знаешь, чем меня пугает будущее?

— Чем?

— Отец подбирает мне пару среди достойных наследников других кланов и с моим мнением не считается, ведь в первую очередь, по его словам, нам нужны крепкие связи. А я не хочу себе такого будущего. Если будущий супруг мне не понравится, как мне жить дальше? Понимаешь, получается, что у обычных наших граждан на самом-то деле больше свободы, чем у меня. Девушки могут сами выбирать, с кем им провести жизнь. В то время как я… — Она сглотнула, сделав большой глоток из бокала, поставила его на стол и вздохнула так тяжело, что мне самому не по себе стало. — Я как пустое место. Нет, хуже. Я нужна только для связей. Зачем так со мной?

Повисла неловкая тишина.

Что ей сказать вот сейчас? Чем поддержать? Ни на первый, ни на второй вопрос ответов у меня не нашлось.

Пока я об этом думал, плечи наследницы затряслись. Она быстро поставила бокал на стол, поднялась с места и подошла к окну, раскрыв шторы. Почти сразу я услышал сначала глубокий вздох, а после всхлипы. Тут и гадать не нужно, что Визуйя расплакалась. Началось… Такое ощущение, что в этом мире через одну несчастная. То Дакси со своими откровениями, теперь эта слёзы лить вздумала. Пойти успокоить её, что ли?

Стоило мне подняться, как она взглянула на меня через плечо и сквозь плач проговорила:

— Я хочу побыть одна. Уходи.

— Это не выход. — Не обращая внимания на её слова, я всё же направился к ней. Остаётся надеяться, что не сорвётся на истерику. — Если ты будешь совсем одна, тебе легче не станет.

— Я знаю, но… — Она замолкла, как только я приблизился и осторожно положил руки на её плечи. Вроде даже успокоилась. Удивительно.

— Давай побуду рядом ещё.

— Знаешь, я ни разу не пробовала…

— Чего не пробовала?

Визуйя повернулась ко мне лицом, заглянув прямо в глаза. У неё и взгляд стал совершенным другим, словно передо мной не напыщенная и разбалованная наследница, а самая обычная девушка. Растерянная, волнующаяся. Та, которая в чём-то хочет признаться, но не может. Быть может, чувство стыда, а может, стеснение. В таком амплуа я не ожидал её увидеть.

— Ты можешь говорить со мной о чём угодно, — спокойно проговорил я и потянулся рукой к её щеке. — Можно?

Она закивала, позволив мне стереть слёзы.

— Прекращай плакать, пока же всё хорошо.

Я выдавил из себя улыбку, взяв её немного подрагивающие кисти в свои. Осторожно сжал, стараясь согреть и не показаться грубым, к тому же прекрасно чувствовал, насколько нежная и тёплая у неё кожа.

Ещё когда я ощупывал плавник Рики, обратил внимание на гладкость, бархатистость кожи истриситки. Такая кожа совсем не похожа на человеческую, но вызывает только приятные ощущения.

— Хорошо, — растерянно ответила Визуйя, глядя на мои руки.

Вот когда бы я ещё проявлял столько заботы? Из последних девушек с Земли мало кто этого удостаивался, если не считать тех, с кем было, как говорится, всё серьёзно, а таких можно пересчитать по пальцам одной руки.

— Пойдём к столу, — пригласил я наследницу, держа её за руку и увлекая за собой.

Она послушно пошла за мной. Другое дело. Теперь в этой ситуации я ведущий, что куда более привычно, чем быть послушным мальчиком, который и возразить не имеет права. И пока Визуйя в не совсем привычном состоянии, я пошёл на риск.

Усаживая её на место и вручая бокал, между делом активировал шпионский софт, выбрал правильный алгоритм. Вроде не ошибся. Так, отлично. Нашёл её нейросеть, подключился. Наследница тем временем коснулась губами края бокала, держа его обеими руками, и никак не отреагировала на моё вмешательство.

— Так что ты хотела сказать? — Отвлекая её разговором, я принялся искать нужную информацию. Обалдеть, сколько у неё всего. Можно и запутаться. Понимая, что самостоятельно я не найду, воспользовался помощью программы. Да, это повысит нагрузку на работу, риски быть замеченным увеличатся, но пока что лучшего варианта не найти.

— Можешь не верить, но я никогда не была… — Она сделала паузу, очевидно, не решаясь сразу признаться. — …с мужчиной.

— Ну почему же мне не верить. Верю, — проговорил я машинально, одновременно находясь в поиске информации. И вроде бы уже нашёл нужную базу данных, относящуюся к внешней политике клана, как Визуйя вновь отвлекла.

— Нет, ты не понял. Я даже никогда не целовалась.

А вот такое заявление меня удивило, из-за чего я сбился, на мгновение застопорился как в разговоре, так и в поиске.

— Но как ты тогда встречалась с Антаром? Да и вчера приказала мне раздеться, трогала за то самое и сравнивала меня с вашими мужчинами, говоря, что они чем-то отличаются.

Я действительно не понимал, как же так, но пытался сосредоточиться на главной задаче. И наконец-то добрался до нужного, но меня ждал сюрприз в виде отсутствия вообще какой-либо информации о пространственном оружии.

Да, нашлось много всякого другого, о котором я никогда не знал и не слышал ни разу. Однако необходимых данных — ноль. Ничего абсолютно. Либо «Чёрный оснит» действительно ошибается, либо наследнице такую информацию не предоставили, хотя должны были, ведь она единственная, кому по праву должно перейти правление.

— То, что было вчера, моё любопытство. С Антаром мы встречались нормально, гуляли, проводили много времени в разных местах. Плотские утехи считаются слишком приземлённым деянием, поэтому они разрешены только после замужества. Но это не касается остальных граждан. — Визуйя вдруг замолчала и потёрла виски. — Что-то голова разболелась, перенервничала, наверное.

Да нет, не перенервничала. Судя по всему, моих рук дело, точнее, не рук, а программ.

Понимая, что я ничего больше не найду, отключился. И где же мне теперь искать информацию? Лезть в нейросеть главы клана? Боязно, если честно. Это наследница сейчас в таком состоянии, что я смог всё сделать без подозрений, да и молода, наивна. Но с главой клана такое не прокатит, по крайней мере, я так думаю. А если это единственный шанс? Слишком высоки риски. Надо посоветоваться с Рикой и обговорить, что делать дальше. Хотя бы она уже будет знать, что у Визуйи я не нашёл то, что хотел найти.

— Если хочешь, могу уйти, и ты отдохнёшь, — предложил я.

— Нет, уже прошло, — растерянно проговорила она. — Раньше такого со мной не случалось, надо к доктору сходить.

Не надо, только не к доктору. Вдруг он заметит вмешательство? Тогда мне несдобровать. Хотя вряд ли, у меня же новейшая версия. Наследница даже не поняла, что я быстро прошёлся по всей имеющейся у неё информации.

— Значит, останусь. Я добавлю себе, не против? — указал я кивком на пустой бокал.

— Конечно, мог бы и не спрашивать. Это же всё для нас сегодня. И мне тоже тогда добавь.

Она подвинула свой бокал, который я наполнил в первую очередь, затем налил себе. После этого мы выпили, закусив чёрными шариками, и молча стали друг на друга глядеть. Расстроенный, что не нашёл нужную информацию, я и не знал, что теперь говорить. О чём думала Визуйя, известно лишь ей самой.

— Кирилл, — вдруг обратилась она ко мне, — у меня есть к тебе личная просьба.

— Я готов выслушать.

— Во-первых, ты помнишь, что всё между нами?

— Помню, — кивнул я.

— Во-вторых, я хочу, чтобы ты поцеловал меня.

После очередной порции она стала снова смелее, и вот такого поворота я не ждал. Однако нельзя сказать, что был против. Интересно же, каково это — целовать истриситку, да ещё и неопытную.

— Ты сейчас серьёзно? Хочешь, чтобы первый поцелуй был именно со мной? Я же человек.

— Ну и что? Это ведь останется нашей тайной, разве нет?

— Останется. Уж точно не в моих интересах болтать всем подряд.

— И… — протянула она.

— И сейчас всё будет, — улыбнулся я, вставая из-за стола. — Ты тоже встань, пожалуйста, так удобнее будет.

— Хорошо.

Довольная и вдруг улыбчивая, Визуйя поднялась со своего места, ожидая, когда я подойду к ней. Стоило мне подойти, она смутилась, а когда мои руки легли на её талию, наследница скромно обняла меня в ответ. Не говоря ни слова, я стал медленно приближаться к её губам, но остановился на полпути.

— Закрой глаза.

— Зачем? — не поняла она.

— Ты поймёшь сама.

— Попробую.

Послушавшись, Визуйя закрыла глаза, я сделал то же самое, но лишь когда наконец коснулся её губ своими. В первую секунду она не сообразила, что надо приоткрыть рот, чтобы поцелуй получился нормально, но потом всё-таки сделала то, что от неё требовалось. И вот тогда-то у нас случился действительно поцелуй, пусть и далёкий от хорошего. Она робко и крайне неумело шевелила губами, словно пытаясь в первый же раз научиться всему. Я оценил её старания, но прервался.

— Не торопись. Ты должна это чувствовать интуитивно, всё получится. Просто не так быстро и не за один раз.

— Давай ещё попробуем.

Визуйя притянула меня к себе крепче и уже самостоятельно начала целовать. Как мог я пытался тоже не спешить, чтобы сделать поцелуй неторопливым. Она должна наконец-то понять, как правильно. Правда, пока это не особо получалось. И это наследница ещё не пробовала целоваться с языком, чего я делать не стал — пусть хоть без него научится для начала.

Спустя пару минут — то ли я привык, то ли она смогла немного лучше целоваться — мне показалось, что сам увлёкся и начал возбуждаться. Да нет, не показалось. Мои руки как непослушные начали гладить спину Визуйи, постоянно натыкаясь на неудобный плавник, затем спустились ниже, к ягодицам. Как только ладони коснулись её попы, она и виду не подала. Поняв, что Визуйя не против, я с удовольствием сжал их, оценив отличную форму. Не спортсменка, конечно, но очень хороша.

— Пока всё, — оторвалась от меня наследница с участившимся дыханием, — достаточно. Больше нельзя.

Видимо, поняла, что так может и дальше дело зайти. Немного жаль, было бы интересно. И уже не в целях получения информации, которой у неё не нашлось, а исключительно из любопытства секса с истриситкой. Конечно же, настаивать я не стал, ни к чему это.

— Как скажешь, — улыбнулся я, подняв руки снова на талию. — Понравилось?

— Да, очень интересно и приятно.

Это ты, принцесса, ещё не узнала, что такое секс.

— Очень рад за тебя.

— Я тоже. Жалко, что завтра не сможем попробовать. Я бы поучилась ещё.

— Почему? — насторожила меня её фраза.

Она вздохнула, высвободилась из моих объятий и села на место.

— Отец принял решение отправить тебя в Сайбитас к «Чёрному осниту». — Визуйя отпила из бокала немного и посмотрела на меня, когда я сел напротив. — Не волнуйся, мы тебя заберём обратно через день или два. Для чего это нужно, завтра расскажу. Не хочется сегодня об этом говорить.

Они что, издеваются все? Решили бросать туда-сюда? Очень интересно будет послушать причину «Джуриам», по которой они надумали отправить меня к «Чёрному осниту». И надо обязательно обо всём рассказать Рике сегодня же.

Глава 34

— Можно хотя бы узнать, это как-то связано с межклановыми отношениями? — не мог не полюбопытствовать я.

— Да. Всё будет хорошо, с тобой ничего не случится. Я об этом лично позабочусь, потому что с тобой интересно, ты мне нужен.

Ну спасибо, нашла игрушку. Нужен я ей. А ещё понравилось слушать про «ничего не случится». Это я уже слышал от «Чёрного оснита», но по факту выхватил по полной сразу же, чуть не протянув ноги. Правда, на территории Сайбитаса мне действительно не стоит переживать, ведь там свои, встретят нормально.

— Понятно. Я бы лучше тут остался, здесь хоть тебя знаю, здесь я точно в безопасности, а там все чужие. — Пришлось делать вид, что переживаю.

— Говорю же: не волнуйся. К сожалению, как ты сам знаешь, я не могу повлиять на решения отца. Ты — тем более. Я поэтому и решила сегодня отдохнуть в твоей компании, тебе тоже полезно расслабиться, а то постоянно находишься в напряжении, я же вижу это. Но и понимаю тоже. Я бы, наверное, в панику сразу ударилась, если б оказалась неизвестно где, вдали от дома. Это тяжело. А ты держишься, что говорит о твоей устойчивой психике.

Как хорошо, что она сделала обо мне ложные выводы. Хотя мне стоило бы вести себя не настолько спокойно в роли человека, который первый раз попал на другую планету в новое общество. Вот только поздно играть, показывая срыв.

— Спасибо. Да, предпочитаю быть спокойным, хотя то, как меня встретили, признаться, шокировало. Но да ладно, это в прошлом. Кстати. — Сделав глоток, я продолжил: — Как ты собираешься лично позаботиться о моей безопасности?

— Очень просто. Я заказала для тебя браслет для локальной телепортации. Когда будешь пользоваться им, учти, что может стать плохо при первых нескольких использованиях, но потом ты привыкнешь. Через это все проходят.

Хм, а вот это уже интересно. Получить такую штуку — очень хорошая возможность.

— Локальная телепортация — это как?

— Ты сможешь перемещаться только по нашему городу и Сайбитасу, не дальше. Только, прошу, не пытайся сбежать и спрятаться, потому что мы можем отключить твой браслет в любое время. Ну а потом ты останешься ни с чем. Здесь же есть всё: жильё, еда, дом. Так что, думаю, ты понимаешь, что делать какие-то подобные попытки не стоит.

Опять её занесло на поворотах — активировалась властная наследница клана. Лучше бы не показывала снова, какой она может быть.

— Понимаю. Даже и не думал о побеге. Мне просто любопытно, вот я и спрашиваю.

— Это очень хорошо. Нам скоро надо уже спать ложиться.

— Наверное.

Мы продолжили общаться и допивать чёрное молоко, эффект от которого только усилился. Меня приятно расслабило, стало хорошо, но при этом такое чувство нельзя сравнить с алкоголем. Намного лучше.

Когда настала пора готовиться ко сну, я собирался уже уйти, но Визуйя не стала меня отпускать без поцелуя. Она довольно смело и самостоятельно поцеловала, повиснув на моей шее. И, стоит отметить, наследница быстро училась — мне во второй раз понравилось куда больше, но никак не покидало чувство, что я делаю это зря. С другой стороны, если никто не узнает, — а это никак не должно случиться — то и беспокоиться не нужно. В конце концов, я же не завалил её в кровать, ни к чему не принуждал. Значит, ни в чём не виноват.

Распрощавшись с ней, я вышел в холл и направился в свою комнату. Не знаю зачем, но меня опять провожали до самой двери, лишь потом смог остаться наедине с мыслями.

Как только лёг на кровать, вздохнул, вспоминая весь день и, в частности, откровения Визуйи и поцелуи. Всё-таки и наши женщины, и их, похоже, не слишком отличаются в поведении. Почему? Да потому что наследница вот-вот говорила про Антара, словно там любовь всей её жизни, а когда почувствовала, что такое поцелуй, забыла и увлеклась. Вот и вся любовь.

Хотя, может, это я слишком строг? Возможно. Ведь для неё это новый опыт, новые ни на что не похожие ощущения. Немудрено, что она позабыла обо всём плохом на то время, пока ей хорошо. Тем более живёт однообразной жизнью и всегда под контролем отца. По-моему, мне её даже жалко стало.

— Остановись, — вслух сказал я себе. — Ты тут не для того, чтобы жалеть. Просто делай то, что должен делать.

Вроде, помогло.

Чуть позже, обдумав всё ещё раз, решил связаться с Рикой.

«Привет, Кирилл», — ответила она на мой запрос.

«Привет. Как там у вас дела? Всё в порядке?»

«Да, нормально. Новости есть?»

«Есть. Первая — я рискнул взломать нейросеть Визуйи и ничего интересного не нашёл. Вторая — её отец решил отправить меня завтра к вам. В кошки-мышки играете, по-моему».

«Так-так, с этого момента подробнее. Что за кошки-мышки?»

Она произнесла это так серьёзно, что я усмехнулся.

«Ты чего? А, ладно. Эта фраза с Земли, ты её не знаешь. В общем, вы отправили меня к ним, а они теперь решают сделать обратное. Опережая вопрос, скажу, что я сам подробностей пока не знаю. Удалось выяснить, что дадут браслет для локальной телепортации, в их планах — забрать меня обратно. Ну и ещё то, что это связано с межклановыми отношениями».

«Понятно. Видимо, хотят через тебя посмотреть, как мы отреагируем на их пространственное оружие. Это позволит им сделать вид, будто они ничего не знают и ничего не проверяли. Хитрые какие. Но очень удивительно, что у наследницы нет никаких данных. Ты точно всё правильно сделал?»

«Конечно. Всё проверил. Там столько у неё информации, что заблудиться можно».

«Тогда я не понимаю. У неё должна быть информация обо всём, как и у меня. Я всегда в курсе всех дел в клане. Неужели её лишают каких-то знаний», — задумалась Рика.

«Без понятия. Я сделал то, что смог. Лезть в нейросеть её отца пока не решился. Мне кажется, это слишком опасно».

«Да, ты прав, и я тебе об этом даже говорила, но ты, видимо, прослушал. Не вздумай делать этого, иначе рискуешь остаться там навсегда, причём не в живых».

«Если бы ты говорила, я бы такое точно не забыл. Значит, забыла ты. Опять моя жизнь была под угрозой из-за чьей-то памяти», — съязвил я.

«Нет, не могла я забыть»,— настояла Рика.

«Ладно, оставим. Главное, что я не допустил ошибку и со мной пока всё хорошо».

«Во сколько ты будешь завтра у нас? Надо же тебя встретить».

«Не знаю. Как только будет известно, сразу сообщу».

«Хорошо. Больше новостей никаких?»

Вспомнив прошедший день, сделал вывод, что рассказать нечего. А вот спросить…

«Никаких. Но есть вопросы».

«Какие?»

«Почему ты мне ничего не рассказала об отношениях твоего брата и Визуйи?»

Некоторое время Рика молчала. Видимо, не ожидала, что задам этот вопрос.

«Потому что это наше семейное. Она рассказала?»

«Да. Грустит, говорит».

«Пусть сначала научится себя вести нормально. Очень хорошо, что у них ничего не вышло. Очень не хотелось мне, чтобы Антар связал с ней свою жизнь. Два потраченных впустую месяца не большая потеря».

Ну теперь ясно, за что Рика так взъелась на Визуйю.

«Имеешь в виду, что они были вместе всего два месяца?»

«Да, примерно».

«А сколько ей лет?»

«По человеческим меркам, чтоб тебе было удобнее, примерно девятнадцать, может, чуть больше. Давай закончим об этом говорить. Неприятная тема. Всё уже в прошлом».

Вот и встало всё на свои места. Наследница слишком молода, вот и распустила сопли, как будто встречалась с Антаром полжизни. А тут всего лишь два месяца. Переживал бы я из-за такой ерунды, давно бы повесился. Но ей можно сделать поблажку — она не мужчина, юная и глупая.

«Давай закончим. Как там Дакси? Замуж ещё не вышла? А то я так переживаю за неё, места себе не нахожу», — вспомнив подколы со стороны Рики, я начал подшучивать.

Она рассмеялась.

«Нет, не вышла. И не собирается в ближайшее время».

«Правильно, пусть меня дождётся. Так и быть, возьму её в жёны. И пусть прекратит похождения по клубам».

Рика снова хохотнула, понимая, что я шучу.

«Это уж вы сами решайте, кто с кем и когда будет жениться. Вообще-то, ты можешь сам с ней поговорить. Но ты молодец, что сделал, как я просила — связался сначала со мной».

«Ну, это только потому, что тебя тоже в жёны возьму».

Не знаю почему, но меня вдруг понесло в юмор. Было интересно понаблюдать за реакцией Рики.

Естественно, она снова посмеялась.

«Я даже не представляю, что ты должен сделать, чтобы я стала твоей женой».

«Ну, подумай, а я сделаю».

«Вот если бы ты каким-то образом спас мою жизнь, попади я в беду, тогда ещё можно подумать. Только это невозможно».

«Это ещё почему?»

«То, что со мной что-то случится, крайне маловероятно. Даже если и случится, поверь, спасать меня будешь не ты, потому что не сможешь. Первым будет брат».

«Ну спасибо за оценку моих возможностей. Прям вдохновила».

«Не обижайся, это правда. Даже с усилением ты не сможешь справиться с тем, с чем справится Антар. Всё-таки ты человек, не забывай. И не надо больше ничего говорить. Я не виновата, что ты родился на другой планете».

«Да хватит, прекращай. Ты сейчас пытаешься принизить не только меня, но и всё человечество. Это перебор».

«Я не это имела в виду. Впрочем, пусть так. Не буду больше делать сравнения».

«Вот, другое дело».

«Тогда на сегодня прощаемся?»

«Да. Все новости я сообщил».

«В таком случае до связи. И не забудь связаться с любимой».

Рика отключилась, даже не позволив мне что-то сказать в ответ. Вот засранка. Продолжаешь шутить. Понятное дело, что под любимой она имела в виду Дакси. А что, хорошая идея именно с этого обращения и начать.

Настроение поднялось ещё выше, когда я примерно придумал, как построить диалог с кошечкой, чтобы получилось и весело, и немного правдиво. Примерно как с Рикой, но понаглее. Надеюсь, Дакси не будет такой серьёзной, как в последний раз. Подумаешь, поцеловал без разрешения. Зато я сегодня наследницу учил целоваться. Чем не повод гордиться собой?

Ну, это я уже сам себя подкалываю, конечно. Мелочи это всё. Важнее совсем другое, и точно никак не связано с происходящим. Ну и конечно же нельзя ни в коем случае говорить никому о том, что было с Визуйей. Тем более сам обещал: «Я — могила».

Глава 35

Дакси долго не отвечала на запрос, и у меня уже поселилась мысль, что она снова где-то развлекается. Всё-таки вечер. Но как ищущий найдёт, так и ожидающий дождался ответа.

«Любимая, привет», — беззаботно проговорил я.

«Прив… Что ты сказал?» — сбилась она.

«Говорю: привет, любимая!» — вложил ещё больше эмоций в приветствие.

«Ты совсем обнаглел? Думаешь, один раз пустил в меня свои слюни — и теперь можно себе всё позволять?»

Как разошлась-то… Видать, что-то с настроением.

«Но-но. Это было не пускание слюней, а поцелуй вообще-то. Я пошутил таким приветствием, понимаешь? Что у тебя стряслось, раз так реагируешь?»

«Нет, не понимаю. Ничего. Ты по делу на связь вышел или как? С Рикой хоть общался?»

«Нет, не по делу. Конечно общался, всё ей рассказал».

«Ясно».

«А тебе что, совсем неинтересно, что происходит?»

«Я у неё узнаю».

«Ну давай хоть просто поболтаем. Я сейчас свободен. Как время проводишь?»

«Нормально».

«А подробнее?»

«Я не обязана тебе рассказывать. Хорошо провожу время, всё нравится».

Судя по всему, что-то всё-таки случилось. Не поверю, что из-за меня она стала себя вести столь холодно. Дакси словно специально вела диалог так, чтобы у меня самого пропало желание разговаривать дальше. Чего скрывать, стало неприятно от её пренебрежительного тона. Именно поэтому я замолчал на некоторое время.

«Всё? Вопросов больше нет?» — напомнила она о том, что разговор ещё не закончен.

«Нет», — так же холодно ответил я.

«Отлично. Тогда до связи».

Мне показалось, что Дакси, как и Рика, отключится сразу. Однако этого не случилось, и я успел сказать:

«Пока».

Да уж, беседа получилась совсем не такой, какой я себе её представлял. Обидно. Но что поделать. Зацикливаться на этом не стоит, но настроение всё-таки упало. Ну ладно. Не хочет нормально общаться — пусть. Тоже мне, возомнили из себя тут все подряд сверхсозданий. Вот только будь они такими на самом деле, не обратились бы к простому человеку, нашли бы другой способ.

На волне этих раздумий снова вспомнил Землю. Да, там у меня была довольно однообразная жизнь, зато спокойная. Здесь же я постоянно напряжён, даже если кажется, что расслаблен. По-настоящему я смог расслабиться, когда попросил Ютси сделать приятно. Но, опять же, моё спокойствие — это её прямое влияние, и речь не об оральных ласках ангелочка. Речь об эмоциональном фоне.

И вроде бы я стал привыкать постепенно к новому миру, не испытывал страха, как в самом начале, но, скорее всего, до сих пор психологически не принял всерьёз тот факт, что всё происходит со мной наяву. Это не сон, не галлюцинации. Я действительно на другой планете среди чуждых человеку созданий, которые в любой момент могут сделать со мной всё что угодно, причём это относится не только к «Джуриам».

Ох и понесло меня. Хватит, надо остановиться, иначе опять сорвусь. В первую очередь необходимо держать под контролем свои эмоции, не делать глупостей — и всё будет в порядке. Однако я всё равно накрутил себя так, что просто не получится быстро избавиться от бесконечного потока мыслей, рисующих мне самые разнообразные события, которые могут произойти как со мной, так и в целом в этом мире.

У них тут неспокойно. Меня никак не покидало чувство, что вся эта планета — бомба замедленного действия. Не в прямом смысле, разумеется. Будто бы среди четырёх кланов что-то копится, готовится долго-долго, чтобы потом разом устроить полномасштабную войну, в которой выйдет победителем либо один, либо вообще никто.

И плевать они хотели на договор о ненападении. В нашей истории, если истории вообще стоит верить, было то же самое, и никакой договор не помог. Была война, были огромнейшие потери. Так что же мешает этим кланам повторить такую же ошибку? Желание властвовать, доходящее до безумия, наверное, способно погубить любое разумное создание.

Ну вот, опять. Только-только убеждал себя, что нельзя ни о чём плохом думать, как снова начал то же самое. Похоже, без помощи Ютси в данный момент не справиться. Можно её позвать, но при условии — никаких ласк. Да, хочется, но я в состоянии и потерпеть, потому что чувствую, это всё может закончиться полноценным сексом, чего делать, пока так называемая операция не завершена, категорически нельзя.

А если она будет сама настаивать и опять напоказ лить слёзы — просто проигнорирую, проходил уже. Хотя… В первый раз же всё получилось. Почему бы и не попробовать снова? Как-никак я давно не пацан, у которого гормоны работают лучше, чем мозг, — пройденный этап. Разрядка не помешает.

Как и в прошлый раз, на мои просьбы явиться Ютси не отреагировала моментально. Понадобилось минут пять, чтобы она материализовалась, с интересом глядя на меня. Увидев, что исходящее от неё сияние стало немного другим, я приподнялся на кровати и сел, опустив ноги на пол. Если раньше ангел светилась чистым золотом, то теперь в её свечение словно добавили немного оранжевого цвета. Интересно, почему так?

— Привет, Кирилл, — как всегда милым голосом поздоровалась она, подходя ко мне. — Тебе снова нужна моя любовь?

— Привет. Я бы не сказал. Садись рядом, поговорим, — пригласил я её жестом, хлопнув по кровати ладонью.

Она послушно выполнила просьбу, а я продолжил:

— Но для начала хочу узнать, почему твоё сияние изменилось?

— Да? — похлопала ресницами ангел, изобразив полное непонимания лицо. — Я не вижу разницы.

— А я вижу. Разница есть.

Чуть отклонившись назад, из любопытства посмотрел на её крылья. И они изменились. Теперь каждое пёрышко выделялось по внешней стороне красным, в то время как внутри стало жёлто-оранжевым. Не связано ли это с прошлой близостью? Почему-то в голове сразу возникла мысль: если она ангел, то не может ли стать противоположностью — суккубом, например? Вроде бы бредово как-то, но чему удивляться, если она сама ангел и сидит передо мной? Тогда нет ничего удивительного в том, что Ютси может превратиться в падшего ангела после секса. Не зря же говорили, что ангел после этого только и будет думать о плотских утехах. Всё это очень схоже с суккубом по мифологии. Только, как может быть связана мифология землян и этот мир? Не исключено, что я мог навыдумывать себе больше, чем есть на самом деле, но оранжевый и красный цвета перьев и в целом её изменившееся свечение заставили меня напрочь отказаться от идеи попросить ангела снова доставить мне удовольствие.

— Не знаю, со мной всё хорошо, — беззаботно проговорила Ютси. — Так зачем ты меня звал?

— Да просто пообщаться с тобой и попросить…

— Любви? — не дала она мне договорить, улыбнулась и встрепенулась, легонько взмахнув крыльями, которые тут же засветились тёмно-красным цветом. И так же быстро это сияние пропало. — Я знаю, ты хочешь то, что я умею. Тебе ведь понравилось в тот раз? А я могу лучше. И ещё кое-что придумала, от чего ты получишь столько наслаждений, сколько за всю жизнь свою не получал, даже если собрать вместе все твои акты любви. Вот. — Ютси, очаровывая меня наивным взглядом, коснулась моей щеки и прошептала: — Никогда не забудешь…

Так, так, так… Похоже, мои доводы построены не на пустом месте. Ангел уже меняется. И при этом стала на меня влиять сильнее, соблазняя с каждой секундой всё больше и больше.

С большим трудом преодолев помутнение и накатывающее желание овладеть ею, я одёрнул руку Ютси и отсел подальше. Чем чаще она меня касается, тем более безоружным я становлюсь.

— Сейчас мне не нужна никакая любовь. Я позвал тебя, чтобы ты настроила мой эмоциональный фон на нужный лад. Я хочу не думать о плохом, хочу стать спокойным, чтобы как тогда было. Но, — сделал я акцент на противопоставлении, — никакой любви мне не надо. Ни-ка-кой, — добавил по слогам для убедительности.

— Как же, Кирилл? — Ютси начала придвигаться ко мне, протягивая руку. — Именно любовь и сделает тебя спокойным.

Стоило ей вновь коснуться, я ощутил очередное влияние. Конечно, она может и без касания влиять, но не с таким сильным эффектом. Рисковать я никак не хотел, поэтому вскочил с кровати и отошёл от неё на пару метров.

— Что ты делаешь? Ты же должна помогать мне, а пытаешься совратить.

— Нет, ты что. Я и хочу тебе помочь. — Она поднялась с кровати и, покачивая бёдрами, подчёркивая их крутизну, выразительность, плавно пошла ко мне. — Будет хорошо…

— Да что с тобой? Ты не та Ютси, которую я знал. Лучше уходи. Приходи тогда, когда мне понадобится реальная помощь. Сегодня обойдусь как-нибудь сам.

Пользуясь тем, что я не собирался отходить, ангел взмахнула крыльями, прыгнув в мою сторону. Я даже заметить не успел, как она оказалась на мне, обвив мою шею руками и ухватившись бёдрами за мой торс. При этом она стала полностью обнажённой — ох уж эта её способность скидывать всю одежду за мгновение.

— Я та же самая, — прошептала она на ухо. — Твоя и только твоя Ютси.

Возможно, мне повезло, но ни о каком возбуждении и речи быть не могло, потому что её напор начал злить. Злить очень сильно.

Довольно грубо взяв ангела за талию и вложив в это много сил, я снял её с себя и в прямом смысле швырнул на кровать. Либо она не хотела, либо действительно не успела отреагировать и воспользоваться крыльями, но упала на кровать. Взгляд Ютси изменился: в глазах появился не то страх, не то непонимание. Она поджала колени, обхватила их руками, не переставая глазеть на меня и залепетала жалобно:

— Как ты можешь со мной так поступать? Я хотела как лучше. Я же твой ангел.

Забыв об осторожности, будучи на нервах, я повысил голос и позволил себе перейти чуть ли на крик:

— Всё! Ничего мне от тебя не надо! Иди по своим делам! Сколько ещё раз это тебе объяснять?!

Ещё немного — и обозвал бы дурой, но в комнату кто-то постучался. Из-за двери донёсся приглушенный женский голос:

— У вас всё хорошо? Я войду?

Как не вовремя. Моя вина. Не надо было срываться, но как иначе, если ангел ни в какую не хотела меня слышать?

Глава 36

Машинально повернувшись в сторону двери, тут же вернул взгляд на Ютси: хотел сказать, чтобы исчезала, но она опередила меня, растворившись до того, как я открыл рот. Ну хоть сама сообразила, что сейчас не стоит пытаться гнуть свою линию.

Так как я не разобрал голос и не мог понять, кто за дверью, — лишь предполагал, что одна из служанок — по-быстрому прыгнул в кровать прямо в одежде и укрылся, изображая сонный вид. На всё это ушло не более двух секунд.

— Можно войти? — повторилось за дверью.

— Да, конечно, входите, — отозвался я.

Послышался щелчок, затем тихие шаги. Свет зажигать истриситка не стала. Она просто прошла в комнату, остановилась в паре метров от кровати и поинтересовалась:

— Вы кричали. Вам плохо?

— Нет-нет, просто кошмар снился, — отмахнулся я, потирая глаза.

— Если разбудила, прошу прощения.

— Не стоит, я сам проснулся.

— Хотите лекарство? Одна таблетка — и никакой кошмар не побеспокоит, спать будете долго и сладко, — предложила девушка. Она так робко и мило изъяснялась, что невольно вызвала у меня улыбку.

— Спасибо за заботу, но не нужно. Думаю, и так усну теперь.

— Хорошо. Что-то понадобится — зовите. Рисса Визуйя нарекла следить, чтобы вам спалось крепко. Я могу идти?

— Конечно-конечно. Ещё раз спасибо за заботу.

— Спокойной ночи.

— И вам.

Служанка осторожно, издавая минимум шума, покинула мою комнату. Никогда не привыкну, наверное, к такому отношению ко мне. Не было никогда в жизни никаких служанок, а тут и на «вы», и столько заботы. Даже неудобно стало перед этой девушкой.

Наверняка ей самой неприятно, грубо говоря, стелиться перед человеком. Как бы ни хотелось, сделать я ничего с этим не смогу. Только смириться, да и то на время. Всё равно не останусь тут надолго.

Убедившись, что всё тихо и Ютси не собирается возвращаться с новыми попытками соблазнить, я вылез из-под одеяла и поплёлся в душ. Освежившись и помывшись, вернулся к кровати и лёг теперь уже как положено — без одежды.

Да, ангел не помогла мне, но зато сумела сделать так, что я переключился на другие мысли. Оказывается, Дакси не шутила, в чём я до этого случая сомневался. Ангелок действительно стала меняться как внешне, так и в поведении. И это притом, что даже секса не было. Однако прямой телесный контакт был. Значит, даже подобные действия способны влиять на Ютси. Как бы она не стала ещё распущенней себя вести в следующий раз.

А стоит ли вообще теперь её звать? Думаю, только в крайнем случае. Лишь бы она помогла, если крайний случай вдруг наступит. Если нет — опять же, сам виноват. Но откуда мне было знать, что после обычного, по сути, минета Ютси так изменится? Оправдываю себя? Да. Но лишь отчасти, потому что предупреждения были только о невинности ангела. Осталась она невинной? Разумеется. Впрочем, что сделано, то сделано.

Посвятив размышлениям ещё около часа, я наконец-то начал засыпать и не заметил, как провалился в приятный долгий сон.

Поутру, как и полагается, меня разбудили. Привёл себя в порядок и отправился на завтрак, где всё прошло стандартно. Снова ни намёка на то, что мне интересно узнать.

Когда трапеза была завершена, Визуйя пригласила меня на прогулку по поместью, объяснив это тем, что на фабрику не поедет и проверит работу удалённо. Как я и догадывался, прогулка была связана напрямую с разговором о моём очередном так называемом путешествии.

Наследница сразу повела меня в сторону парка, богатого на кустарники и ветвистые цветущие деревья. Извилистая и облагороженная тропа, по которой мы шли, должна вывести нас к небольшому озеру, которое я видел в первый раз ещё ночью, но издалека.

— Сейчас я расскажу тебе о наших планах. Твоя задача — внимательно выслушать, не упуская ни одной детали. Хорошо? — Она взглянула на меня и продолжила смотреть на яркие и вкусно пахнущие цветы, растущие вдоль тропинки.

— Да, рисса Визуйя, — обратился я к ней официально, помня о том, о чём договорились с ней вчера.

— Не нужно, Кирилл. Пока что никого на территории нет, можешь обращаться ко мне так же, как ночью.

— Как скажешь.

— Итак, начну я с главного. Твоя цель пребывания в городе Сайбитас — разузнать информацию о том, как к нам сейчас относится «Чёрный оснит». Зачем это нужно, ты и сам должен понимать. Я уже говорила, что отношения стали натянутыми. И это никак не связано со мной и Антаром, такая версия сразу отпадает. Почему мы не хотим говорить напрямую с «Чёрным оснитом»? Наверняка тебе интересно, и я расскажу. Дело в том, что отец этого не хочет. Он до сих пор зол на Антара. Из-за этого переговоры пройдут не в том русле, в котором должны.

— Извини, что перебиваю, но ты сказала, что это не связано с тобой и Антаром, и тут же говоришь про то, что твой отец зол на него. Выходит, как раз связано.

— Нет, — помотала она головой, — ты не понимаешь. На торговлю наши отношения не повлияли, потому что проблемы с этим начались ещё раньше. И в последнее время «Чёрный оснит» ведёт себя странно. Более того, они постоянно недовольны, что мы им поставляем меньше энергии для браслетов. Но что мы сделаем, если на данный момент нельзя выработать больше? Я думаю, они специально и нам поставляют своего товара тоже меньше. Это несерьёзно. Отец считает, что «Чёрный оснит» намеренно портит отношения с нами, чтобы оправдать… — Визуйя помолчала немного. — …войну. И если это так, то мы должны быть готовы в любой момент, что в нынешнем положении для нас сложно, потому что есть отшельники. Из последних новостей: этой ночью они опять совершили нападение и убили двух граждан. Патруль своё дело сделал, но две жизни не вернуть. Представь, какой хаос начнётся, если ещё война будет? Мы этого не хотим.

— Представляю. А вы не думали, что из-за меня, засланного туда, отношения между кланами станут ещё хуже?

— Думали. Нет, хуже не станут. Напротив, только в плюс для нас. Мы сможем встретиться с ними вынужденно, потому что ты от нас как будто бы сбежал.

— С браслетом, который вами же контролируется? — улыбнулся я. — Разве вы бы допустили такое? Сомневаюсь, что «Чёрный оснит» поверит в это.

— Отчего же им не поверить? Нет идеально работающей техники. Редко, но бывают сбои, проблемы, ошибки программ и прочее-прочее. Как пример, мы дали тебе браслет для перемещения по городу. С браслетом произошла ошибка — и тебя забросило в Сайбитас случайно. Или другой вариант: ты специально сбежал, а мы не смогли тебя вернуть. И снова из-за ошибки программы. Это действительно возможно, пусть и редко. Другое дело, что по-настоящему ты не сбежишь далеко. Есть и другие способы тебя найти.

— Допустим, всё так, и вы сможете потом лично встретиться с «Чёрным оснитом». Но как я смогу узнать какую-либо информацию?

— Легко. Путём установки специальных программ в твою нейросеть.

— А если узнают? Что со мной будет?

— Не узнают.

— Какие гарантии?

— Сам подумай, стали бы мы делиться с другими кланами технологиями, которые нужны самим?

— Конечно нет.

— Вот. Те же браслеты и энергия для них — малая доля того, что мы имеем. Наши лучшие разработки остаются только нашими, и так было всегда.

Вроде бы и убедительно звучит, но «Джуриам» идёт по точно той же дорожке, что и «Чёрный оснит». Получается, что каждый клан имеет какие-то преимущества перед друг другом, о которых, естественно, никогда не расскажет. Даже моя нейросеть — тому доказательство. До сих пор никто про неё не узнал. Если теперь ещё и «Джуриам» поставят какой-то шпионский софт, отличный от софта «Чёрного оснита», это лишь сыграет мне на руку. До поры до времени, разумеется.

А вот про разработки упомянула она вовремя. Может быть, у неё и правда нет конкретной информации, потому что она тщательно засекречена даже от самой наследницы? Хорошая версия, как мне показалось, но лишь версия. Напрямую спрашивать нельзя, тем более нельзя упоминать пространственное оружие.

Визуйя продолжила рассказывать о планах, в которые входила установка новых программ, необходимых баз знаний. Но больше меня порадовала другая вещь: наследница сказала, что у них есть специальное устройство, работающее независимо от импланта и способное чуть ли не мысли читать.

Конечно же, это было преувеличение, ведь работало устройство по другому принципу: нужно просто заговорить с любым истриситом на ту или иную тему, и, независимо от ответа, устройство выдаст истинное отношение объекта к теме разговора. Нечто вроде нашего полиграфа, только без проводов. И я даже придумал, как эту штуку можно применить в собственных интересах…

Когда дошли до озера, мы сменили тему разговора. У нас оставалось не очень много времени до того, как настанет пора ехать в Умматитем, чтобы с моей головой провели необходимые операции. Новые возможности — это всегда хорошо. Главное, чтобы с мозгом ничего не случилось, остальное можно пережить.

Вспоминая в разговоре вчерашний вечер, Визуйя огляделась по сторонам, убедилась, что поблизости никого нет, и без всяких вопросов и предложений снова поцеловала меня. Увлеклась, принцесса. Так, гляди, скоро не сдержится и захочет познать всё… Но точно не сегодня. Сегодня, ближе к вечеру, я буду уже в Сайбитасе.

Глава 37

Когда Визуйя вдоволь насытилась поцелуями, улучшая свои умения в этом деле, мы той же тропой вернулись к дворцу. А ведь она действительно учится, потому что сегодня у неё получалось ещё лучше. Быстро учится, однако. Мне тоже понравилось. Но не понравилось то, что я начал чувствовать себя как-то по-другому. И не плохо, и не хорошо, но словно бы потерял какую-то часть человеческой сущности.

Ничего подобного со мной раньше не было. Из-за этого я стал грешить на то, что наследница не человек, другой вид, а значит, обмен бактериями во время поцелуя с ней мог как-то на меня повлиять. Было бы неплохо провериться. Пожалуй, сделаю это уже на территории «Чёрного оснита»: там доктора проведут обследование и расскажут, всё ли со мной нормально. Пока же остаётся надеяться, что ничего серьёзного не произойдёт.

После того как переоделись в соответствующую одежду, мы поехали в город. И снова всю дорогу я глядел в окно, думая о своём. Так и прошла поездка до специального центра по установке имплантов и других устройств.

Как ответственная, Визуйя везде ходила со мной и настаивала на том, чтобы доктора не допустили ни единой ошибки. Чем ближе наступал момент, когда меня положат на операцию, тем сильнее я нервничал. И вовсе не из-за того, что что-то может пойти не так, а по другой причине — имплант «Чёрного оснита». А вдруг его всё-таки обнаружат?

Видя моё напряжённое состояние, наследница решила, что я переживаю из-за операции, и заверила, что со мной ничего страшного не произойдёт. Мне же приходилось делать вид, что так оно и есть.

Сложнее всего далось быть спокойным, когда я вошёл к доктору. Этот истрисит одним взглядом, казалось, сканировал меня насквозь около минуты, прежде чем заговорил. Он объяснил весь процесс за пару минут и попросил ложиться в капсулу. Зачем рассказал, если я всё равно ничего не понял? Видимо, доктор просто обязан проинформировать перед операцией.

Надеясь на лучшее, я разделся, забрался в капсулу и лёг, после чего верхняя крышка с тихим звуком опустилась. Меня окутала полная темнота, а в следующее мгновение я начал потихоньку засыпать…

* * *

В себя пришёл с дикой головной болью, какую не испытывал ни разу в жизни. Это можно сравнить, наверное, с чувством, как будто сразу несколько молотков бьют с силой, необходимой, чтобы раскрошить череп в крошки.

Едва крышка открылась, я сразу позвал доктора и сказал, что от этой боли голова сейчас разорвётся. Он сказал, что такое бывает, подозвал помощницу, которая вскоре принесла мне две пилюли. Я быстро закинул их в рот, ожидая эффекта. Как только пилюли начали таять на языке, боль стала отступать, а уже через минуту полностью исчезла. Только после этого я смог подняться и покинуть капсулу. Чувствую, если ещё кто-то захочет что-то воткнуть в мою голову, сделаю всё, чтобы избежать этого, иначе окончательно свихнусь.

Визуйя встретила меня тепло, постоянно спрашивая, не чувствую ли себя плохо. Успокоил её, сказав про пилюли. И тогда она отстала с вопросами, попутно рассказывая о дальнейших действиях. Первым делом наследница решила передать меня специалисту, который научит пользоваться всеми возможностями нейросети. Так и хотелось ответить, что всё уже давно знаю, но нельзя — мне же якобы впервые поставили всякие разные программы. Но как пользоваться устройством для выявления отношения к той или иной теме во время разговора, мне было очень интересно.

Лекции специалиста заняли не более часа. Настоящий профессионал, он доходчиво объяснил всё от и до, поэтому из его кабинета я вышел довольным и с браслетом на руке. По планам это последнее место, которое я здесь посетил. Теперь самое время отправляться к «Чёрному осниту», если ничего не изменилось.

Визуйя заметно погрустнела, когда я снова встретился с ней. Почти всё время, которое мы потратили на то, чтобы дойти до машин, она молчала. Не знаю, почему я должен телепортироваться из их поместья, но поехали мы именно туда, и уже там наследница поговорила с отцом наедине — видимо, обсуждая последние детали — и вернулась ко мне. После пригласила в свою комнату. И я уже догадывался, для чего она сделала это.

— Кирилл, — начала Визуйя, — ты готов? Самочувствие точно хорошее?

— Готов. Да, чувствую себя нормально.

Её взгляд заметался по комнате, словно она не знала, что сказать и что сделать, чтобы я задержался как можно дольше. Но всё-таки ей придётся отпустить меня.

— Тогда давай напоследок…

И снова долгий, нежный поцелуй. Уж не надумала ли она влюбиться в человека? Нет, у меня, конечно, не завышенная самооценка, но мало ли.

Наконец оторвавшись от меня, Визуйя посмотрела в мои глаза прямо и проговорила:

— Давай, пора. Желаю удачи и скорейшего возвращения. Мы тебя в беде не бросим.

— Спасибо. До встречи, — попрощался я и воспользовался телепортом.

* * *

Так как я успел ещё в обратной дороге в поместье сообщить Рике, примерно через сколько буду в Сайбитасе, она ждала только связи со мной.

С координатами я не ошибся, материализовавшись около центра, прямо на мосту, где мы гуляли с Дакси. Своим внезапным появлением спровоцировал удивление горожан и внимание патруля, который в количестве нескольких истриситов тут же окружил, не сводя с меня стволов. Я сразу им объяснил ситуацию, после чего командир связался с начальством. Спустя несколько секунд на меня уже никто особо не обращал внимания, а патруль продолжил свою работу.

Когда я связался с Рикой, она сбросила мне координаты своего дома и попросила телепортироваться туда. Трату энергии браслета она обещала восполнить, если будет необходимость. Да я только с удовольствием, потому что давно интересно, где же живёт эта наследница.

Спустя миг я стоял на окраине города. Здесь намного меньше высоких домов и дополнительных уровней, как это было в центре. Зато, что примечательно, много растительности: красивых цветов, кустарников и причудливых деревьев вдоль тротуара. Вся эта красота подсвечивалась различными фонарями. Поскольку уже давно вечер, если даже не ночь, думаю, я прибыл вовремя, чтобы полюбоваться великолепием этого района. Кроме того, здесь дороги почти пустовали, по улицам не ходили толпы. Уютно, тихо. По-домашнему, я бы сказал.

Пока глядел на местные красоты, меня окликнули за спиной:

— Кир, с возвращением!

Я обернулся и увидел Рику в белом халате, стоящую возле двухэтажного дома с панорамными окнами. Это действительно её жильё?

— А где дворец? — подшутил я, подходя к ней.

— Вот же он, — приняла она шутку, указывая на дом. — Не нравится? Значит, придётся оставить тебя на улице.

— Нравится, ещё как нравится, — заулыбался я.

— Проходи тогда, не стой.

Отъехавшая в сторону дверь услужливо пропустила меня в просторный светлый коридор, где я разулся и по просьбе Рики проследовал за ней. Мы пришли в не менее просторную кухню, стены которой приятно радовали глаза салатовым цветом. Она попросила сесть в мягкое удобное кресло, с которого открывался прекрасный вид на ярко освещённую улицу, и подождать угощения.

Рика при помощи какого-то аппарата приготовила ароматный горячий напиток и поставила две чашки на стол, после чего села сама. Просто огромная разница между ней и Визуйей. У той и прислуга, и дворец, и всегда красивая одежда. Здесь же всё просто. Подумать только, наследница «Чёрного оснита» сама приготовила питьё, обслуживая меня как гостя, хотя могла бы как минимум пользоваться теми же домашними роботами, которые на этой планете не являются роскошью.

Впрочем, ей виднее, как жить, поэтому я не стал задавать никаких вопросов, лишь поблагодарил искренне и попробовал напиток, который чем-то напомнил глинтвейн, разве что этот по вкусу точно не спиртной, да и не пила Рика. По крайней мере, на время операции, о чём сама и говорила.

— Ну теперь рассказывай, как тебе жилось у «Джуриам», — пригубив из чашки, попросила Рика.

— Есть много чего рассказать. Начну по порядку.

Мой пересказ всех событий занял приличное количество времени, тем более я старался не забыть ни одной детали, особенно это касалось разговоров с Визуйей. Конечно же, высказал свою версию происходящего насчёт того, что кто-то из других кланов пытается столкнуть «Чёрный оснит» и «Джуриам».

Рика прислушалась и задумалась, но ничего конкретного не сказала, кроме того что обязательно подумает об этом. Но мне показалось, что она отнеслась к моей версии скептически. Пока что никаких точных планов на будущее нет, поэтому о многом будет известно завтра, ближе к вечеру, поскольку Рике нужно всё доложить отцу, после чего состоится совещание. И только потом глава клана примет то или иное решение.

Глава 38

Как только напиток закончился, Рика предложила ещё по одной чашке выпить и спохватилась по поводу того, что я могу быть голоден. Самое интересное, что весь день не ел и не очень хотел, но сейчас решил не отказываться. Отсутствие аппетита, возможно, вызвала операция. Как бы там ни было, хоть раз за день поесть нужно.

Как истинная хозяйка, Рика накрыла на стол горячие блюда, салаты, многослойные бутерброды из овощей и прочие вкусности. Вдыхая ароматы, я понял, что аппетит проснулся, и теперь желудок срочно требует еды. С большим удовольствием умял всё, чем угостила Рика, и выпил вторую чашку приятного и уже полюбившегося напитка.

— У меня останешься или у Дакси? — вдруг спросила она.

Мне показалось странным, что она задала такой вопрос. Вроде до этого всегда жил у кошки, а сегодня есть выбор. Я решил ответить честно:

— Мог бы и у тебя остаться, но с Дакси тоже хочется увидеться. Вдруг меня уже завтра заберут.

— Это твой выбор, — улыбнулась Рика. — Я всё понимаю, встретиться с любимой очень нужно.

— Опять ты за своё? — чуть не подавившись питьём, усмехнулся я. — Никакая она мне не любимая. Может, ещё выгонит, судя по последнему разговору с ней. Тогда приду к тебе. Примешь?

Рика рассмеялась, успокоилась и произнесла:

— Конечно приму, куда я денусь. Но она тебя точно не выгонит, поверь.

— Как будто ты знаешь, о чём и как я с ней говорил.

— Да, не знаю, потому что не имею привычки подслушивать. Сам убедишься во всём, когда окажешься у неё дома.

— Прям заинтриговала.

Допив и поболтав ещё немного, я в который раз поблагодарил Рику за тёплый приём, вкусный плотный ужин и приготовился к телепортации. Заряда хватало ещё на десятки использований, поэтому, не забыв обуться, я переместился из коридора дома Рики в коридор квартиры Дакси, оказавшись в кромешной тьме. Не ошибся ли я координатами?

Включив свет, убедился, что не ошибся. Видимо, кошка опять развлекается где-то. Мне ничего не оставалось, кроме как разуться и дожидаться её. Конечно, я мог связаться с ней, но не делать этого было две причины. Первая — последний неудачный разговор, а вторая — нежелание отвлекать её от отдыха. Может, сильно раздражаю на самом деле, и лишний раз напоминать о себе не стоит.

Спустя полчаса просмотра местного телевидения я решил сходить в душ освежиться, да ещё и спина начала чесаться, хотя странно это, ведь мылся часто, грязным никогда не ходил. Но и этот раз лишним не будет — с такой мыслью и отправился мыться.

Даже когда вышел из душа, Дакси так и не явилась. Время-то уже позднее. Не случилось ли чего с ней? Сразу после этой мысли возникла другая, не очень приятная. Чёрт знает, почему я подумал о том, что она с кем-то познакомилась и сейчас кувыркается в кровати истрисита? Да как она может отдаться какому-то упырю с плавником?

И тут я внезапно вернулся в реальность. Зачем ты об этом думаешь, Кирилл? Чего вообще привязался к ней? Пусть делает то, что хочет. Это её дело, не твоё. Но нравится же. И что? Как это что? Действительно, что с того? Так и раздвоение личности получить можно, усмехнулся я про себя. Успокойся и жди. Дакси хоть и с характером, но вроде как порядочная девушка — вернётся домой обязательно.

Наконец мне удалось отринуть негатив, поэтому вернулся в комнату и снова уставился в телевизор, заняв себя просмотром познавательной передачи, чтоб не тратить время впустую.

Ещё спустя полчаса пошёл в кухню, чтобы сделать чего-нибудь попить. Разобравшись с имеющимися кухонными аппаратами, сделал кисло-сладкий прохладный фруктовый коктейль и сел за стол. Попивая потихоньку, поглядывал на время. Дакси всё нет и нет. Уже совсем скучно стало одному — привык за последние дни постоянно быть в чьей-то компании.

Когда я выпил половину коктейля, в коридоре послышался щелчок двери и шуршание. Наверное, пришла, кошечка ненаглядная. Надо бы встретить с порога.

Как только я вышел в коридор, увидел Дакси, пытающуюся снять чёрные высокие сапоги на каблуках, которые почти доставали до её тёмно-синей короткой юбки. Сверху она предпочла надеть голубую блузку с глубоким декольте, почти не скрывающим белый лифчик. Весь образ завершался в тон сапог лёгкой курткой нараспашку.

Упираясь одной рукой в стену, Дакси тщетно пыталась снять хотя бы один сапог, сосредоточив всё внимание на нём, из-за чего меня не заметила. Не надо быть специалистом, чтобы понять: пьяна, причём сильно. И вырядилась, как на съём. Порядочная девушка…

Устав смотреть на это безобразие, я вздохнул и произнёс серьёзно:

— Привет. Давай помогу.

Она замерла на секунду, выпрямилась и уставилась на меня мутным непонятным взглядом. Прищурилась и вяло, но внятно проговорила:

— Привет. А ты уже вернулся, да? Не думала, что так быстро.

— Ну, вообще-то уже глубокая ночь. Я успел у Рики погостить и поговорить о делах.

— Да? Какой ты молодец. — Она вдруг пошатнулась и упёрлась обеими руками в стену. — Ой, как я сегодня натанцевалась, аж ноги не держат.

— Натанцевалась, как же, — вздохнул я, подошёл к ней и присел, чтобы снять с неё сапоги, ибо самостоятельно Дакси это сделать явно не в силах.

— Я сама, — начала она протестовать и склонилась надо мной. От неё пахло, как ни странно, приятно. Это касалось и духов, и дыхания. Не знаю, что она пила такое, но самого обычного перегара, какой бывает после алкоголя, не чувствовалось. Впрочем, ничего удивительного — я же не на Земле.

— Ты сама не можешь.

— Могу.

Чтобы показать мне мнимую самостоятельность, Дакси начала дёргать ногой, что очень мне мешало и, мягко говоря, не нравилось.

— Перестань брыкаться, — громче обычного сказал я, но добавил из приличия: — Пожалуйста.

— Ну если пожалуйста, то ладно.

Ещё и одолжение делает. Надо ж было так напиться.

Когда она наконец-то успокоилась, я помог ей снять сапоги. Дакси же стянула с себя куртку, бросила на ближайшую тумбочку, посмотрела на меня, пригнув уши, и поплелась плывущей походкой в кухню. Посмотрев ей вслед, увидел на кончике хвоста белый бант и улыбнулся. Надо же, как мило. Украшение такое своеобразное, наверное.

— Кирилл, — не успев зайти, позвала она, — ты где?

— Уже иду.

Как только я вошёл, кошка уселась за стол, стянула бантик с хвоста и бросила его на диван. Затем перевела взгляд на меня.

— Пить что-то хочется.

— Что тебе сделать? — понимая, что придётся поухаживать за ней, поинтересовался я.

— Вот, — указала она пальцем на мой коктейль, — такой же, пожалуйста. Ну если тебе не трудно, конечно.

— А ты, я смотрю, до сих пор злишься, — делая ей напиток, заметил я. — Язвишь даже.

— Кто? Я? — удивилась Дакси, вроде бы даже всерьёз. — Ты о вчерашнем, наверное…

— Да.

— Ну, у меня просто было плохое настроение.

«Просто было плохое настроение», — передразнил я её мысленно. А ведь спрашивал, в чём дело.

— Ясно-ясно, — вздохнул я и поставил перед ней готовый напиток, после чего сел напротив. Вид у неё, конечно… Обычно ушки свои держит прямо, а сейчас повисли, как будто загрустила.

— Извини, — вдруг сказала она и сделала глоток освежающего напитка.

— Извинения приняты, только лучше бы сказала сразу, что не в настроении была. Я б хоть понимал, почему ты так разговаривала.

— Ну что ты заладил? Я же извинилась, а это редкость, вообще-то. Лучше сменим тему. Или ты совсем по мне не соскучился? — Дакси раскрыла глаза чуть шире и, посмотрев на меня, улыбнулась, словно что-то задумала.

Какую интересную тему она решила поднять. Понятное дело, что нетрезвая, поэтому говорит много чего.

Прежде чем дать ответ, я вспомнил свои новые возможности. При желании можно сейчас легко определить её отношение ко мне, потом ещё раз проверить, когда будет трезва. В таком случае не придётся гадать, что же она обо мне думает.

Да, это всё упростит, но я так не могу. Нет, никогда не был, как говорится, душкой, но воспользоваться новым устройством втихую — это подло по отношению к Дакси, да и вообще ко всем, с кем общаюсь. Неправильно это. Сам же себя потом буду постоянно грызть за столь низкий поступок, поэтому отказался от этой идеи. Пусть всё идёт своим чередом. Лучше воспользоваться честностью.

— Соскучился. А ты?

— А я… — Она уставилась в стол, сделав паузу, и вновь подняла взгляд. — Думаю, что тоже. Это вообще всё ты… И гулять я ходила тоже из-за тебя.

Немного обалдев от этих претензий, я усмехнулся.

— Ты серьёзно? То есть я, по-твоему, вырядил тебя в такую одежду? — кивнул на мини-юбку, потом — на декольте. — И я тебя отправил в клуб, в котором ты была уже как минимум второй раз, пока меня не было? Нет, я тут не при делах.

— Как же ты не понимаешь…

— Если ты так пытаешься на что-то намекнуть, то знай: мужчины, по крайней мере на Земле, предпочитают прямоту. Не в восторге мы от намёков, которые можно ещё и неправильно понять. Поэтому говори прямо.

— А чем тебе моя одежда не нравится? — Дакси оглядела себя, нахмурившись и явно не понимая меня. — Красиво же.

— Слишком вызывающе.

— Ты об этом. Ну, я же хочу внимания, чтобы на меня смотрели.

— Иногда это внимание к проблемам приводит.

— Только не здесь. Я была в проверенных местах, меня там все знают, никто ничего не сделает. Об этом даже волноваться не нужно.

— А на улице? Ты же пришла сама. Во всяком случае, вошла через дверь, без использования браслета.

— Потому что прогуляться полезно. Да и что мне на улице сделают? За себя постоять я могу всегда, даже в таком состоянии.

Ну да, особенно когда на ногах стоишь неуверенно.

Озвучивать эти мысли я не стал и вернулся к теме, от которой она благополучно ушла.

— Так в чём же моя вина, что тебя на гулянки потянуло?

На самом деле я догадывался, что она имела в виду, но точно не был уверен. Чтобы не ошибиться, говорить ничего не стал.

— Как это в чём?

Дакси сделала несколько глотков, опустошив бокал почти до дна, встала и пошла ко мне. Я уже приготовился в случае чего подхватить её. Но она смогла нормально пройти.

Подойдя, подвинула бедром стол и бесцеремонно уселась на мои колени, задрав юбку так, что стали видны трусики.

— Это же ты меня поцеловал в тот день, когда отправился к «Джуриам»… — прошептала она, обвив мою шею руками и навалившись так, что я чуть ли не носом упёрся в зону декольте.

Ну что ж, как и думал. Получилось, что только раздразнил её, и она, конечно же, не стала тогда ничего показывать — не должна же была броситься в объятия. Напротив, возмутилась.

— Да, — согласился я с ней, взяв за талию и чуть отодвинув Дакси от себя, чтобы посмотреть в глаза. Она поняла и сама подалась чуть назад, но руки предпочла положить на мои плечи.

— Я хочу снова, — улыбнулась Дакси. — И с продолжением…

— Насчёт этого…

Договорить не успел. Она буквально впилась губами в мои, дарястрастный поцелуй, и не постеснялась сразу язык в ход пустить. Я полагал, что такое могло случиться, но не настолько быстро. Однако и останавливать её не захотелось, тем более целовалась Дакси отменно, с полной самоотдачей.

Наконец оторвавшись, со сбившимся дыханием, она с довольным лицом начала расстёгивать мою рубашку.

— Давай прямо здесь.

Аккуратно взяв её руки в свои, тем самым остановив раздевание, я серьёзно взглянул на неё.

— Это плохая идея.

— Что, не хочешь здесь? Пойдём тогда в мою комнату. А хочешь в ванной?

— Теперь ты не понимаешь меня.

— А я и не хочу ничего понимать. — Она ловко отдёрнула руки и продолжила своё дело. — Я хочу секса.

Чтобы прекратить все её попытки, пришлось силой убрать Дакси с себя и встать. Она непонимающе уставилась на меня.

— Ты сейчас пьяна — первое. Второе — завтра ты сама же пожалеешь, если мы это сделаем. Третье — я не какой-то, извини за выражение, мудак, хотя тебе это слово незнакомо, наверное. Короче, я не такой человек, который возьмёт и воспользуется нетрезвым состоянием девушки.

— Ничего я не пожалею. Я же сама тебе предлагаю. Почему ты не хочешь?

— Я хочу, но лучше повременить. Я сейчас абсолютно серьёзно говорю. Сходи в душ, освежись там, что ли, и ложись спать, так будет правильнее.

Пока я говорил, она начала расстёгивать блузку.

— Ничего-ничего, я своего всё равно добьюсь, — приговаривала Дакси. Когда расстегнула блузку, сняла её с себя и швырнула в сторону. Сразу за этим действием потянулась руками к застёжке лифчика. — Сейчас. Всё будет. Ты не устоишь.

Вот же неугомонная…

— Хорошо, я могу просто уйти к себе, а ты делай тут, что хочешь.

Стоило мне зашагать к выходу из кухни, она остановилась.

— Ну подожди. Ладно. — Дакси застегнула бюстгальтер и подошла ко мне, взяв за руку. — Ты правда считаешь, что сегодня неподходящее время? А когда?

— Когда ты протрезвеешь, тогда и поговорим.

— Значит, утром, — задумчиво проговорила она.

— Да. Сейчас в душ — и спать. Это всё, что тебе нужно.

— Как насчёт вместе сходить в душ? — заулыбалась она.

Продолжается…

— Я уже был. Вместе не пойдём. Сама знаешь почему.

— Не знаю, — изобразив наивное выражение лица, похлопала она ресницами.

— Всё ты знаешь. Не хитри. Хочешь завтра испытать чувство использованной?

— Хочу, — закивала Дакси. — То, что мне нужно.

Я хотел выругаться крепко, много, громко. Едва сдержался.

— Тебе нельзя пить. Ты такой дурной становишься, вообще не узнать. Я к себе. Спокойной ночи. И не надо сейчас обид всяких. Завтра ещё спасибо скажешь. — Напоследок бросив взгляд на бюстгальтер, добавил: — Лифчик, кстати, красивый. Видно, старалась выбрать покрасивее.

Промолчать, разумеется, Дакси не смогла и вслед достаточно громко озвучила неприятные слова:

— Ну и вали! Даже девушке помочь не в состоянии! Девственник! Завтра ко мне вообще не подходи! Ты понял меня?

Перед тем как закрыть дверь, я вздохнул и всё-таки ответил:

— Хорошо, девственник тебя понял.

Лучше бы и не встречал её, если бы знал, что в таком состоянии придёт. Забавно, меня ещё ни разу в жизни не пытались оскорбить словом «девственник». Может, у них тут это считается сильным оскорблением? Впрочем, неважно. Кошечка пьяна, на чувствах и эмоциях, хотела секса, а тут облом случился. Как же так! Её не захотели оттрахать на кухонном столе. Всему своё время, Дакси, всему своё время.

Глава 39

Пока я укладывался спать, слышал, как Дакси ходила туда-сюда, что-то делала, ругалась и нервничала. Когда ж ты уляжешься, беспокойная? Представляю, как будет «весело», если ей придёт в голову идея всё-таки добиться своего и зайти ко мне. Что сделать в таком случае? Можно будет, конечно, ещё более убедительно объяснить ей, как вести себя непозволительно, а можно дать то, чего она хочет. И пусть попробует потом в чём-то обвинить. Я даже улыбнулся сам себе при этой мысли.

Вопреки моим предположениям Дакси не пришла. Видимо, гордыня не позволила, да и тихо стало. Судя по всему, легла наконец-то спать. Мне же, наоборот, не спалось. Как обычно, начал размышлять о возможном будущем. В который раз почесав спину, сделал себе зарубку, что в первую очередь завтра попрошу Рику провести обследование.

Не помешает ещё провести диагностику работы обоих имплантов на наличие конфликтов программ, ведь неспроста же у меня голова раскалывалась. Благо, что сейчас ничего такого не происходит. Интересно, почему «Джуриам» не сказали мне держать с ними связь? Не могли ли они что-то ещё установить такое, о чём я сам не в курсе?

Возможно и такое, а все эти указы якобы выяснить отношение «Чёрного оснита» к ним — всего лишь прикрытие. Для чего бы им оно могло понадобиться? Если они до сих пор думают, что я действительно попал к ним, то нет смысла вовлекать меня в их дела напрямую. Но не факт, далеко не факт, что так оно и есть.

Уже запутался окончательно, что происходит и что от кого и кому здесь нужно. Заигрались, по-моему, обе стороны. А ведь есть ещё две, которые со стороны наблюдают с ухмылкой и делают свои дела. Вариант? Вариант. Утро вечера мудренее. Надо всё-таки отдохнуть, ведь вставать снова придётся рано.

Пытаясь не думать обо всём, о чём думал последние дни, я старался уснуть. Пусть и не так быстро, но всё-таки уснул.

Во время пробуждения первым делом начал чесать как следует спину. Что за ерунда со мной творится? Вот-вот глаза открыл — и уже вчерашний дискомфорт вернулся. Насколько получилось, прощупал место, где последнее время сильно чесалось, и ничего не почувствовал — вроде, всё как всегда.

Глянув в нейросети на время, начал вставать с кровати. К моему удивлению, проспал на час дольше, чем обычно меня будила Дакси. Всё пошло не по расписанию. Может, после вчерашнего она сама ещё мирно сопит в подушку?

После того как привёл себя в порядок и оделся, пошёл в кухню, где и обнаружил Дакси за плитой. Одетая в халат, она что-то готовила, стоя ко мне спиной. Приятный и едва уловимый аромат донёсся до моего носа, и я с удовольствием втянул запах — что-то мясное жарится.

— Доброе утро, — поздоровался я с ней.

Дакси чуть дёрнулась от неожиданности и обернулась.

— Доброе. Садись, сейчас завтрак будет готов.

— Вовремя.

Довольный, я сел за стол.

— Да. Я просто не стала тебя будить раньше: решила, что можешь и отдохнуть.

— Сама-то хоть выспалась?

— Вполне.

О вчерашнем молчит, словно ничего и не было. Наверное, стыдно. Ну конечно, после такого-то — бессовестно домогалась человека сама мастер боевых искусств, которой доверили участие в спецоперации на чужой планете. Дома, на родной планете, она бы точно подобное не сотворила. А тут можно, тут вокруг одни истриситы. Ну и я среди всех как бельмо на глазу.

— Слушай, мне вот интересно, а почему ты…

— Прости, такого больше не повторится. Я всё помню, не напоминай, пожалуйста. Спасибо, что поступил правильно. Честно говоря, от тебя не ожидала и была приятно удивлена поутру.

Я улыбнулся, посмотрев на неё.

— Дакси, вообще-то, я не об этом хотел поговорить.

— А о чём? — Она закончила готовку и поставила две тарелки с плотным аппетитным завтраком. Затем села. — Мне правда стыдно.

— Забудь. Бывало, и я напивался сильно, тоже всякое творил, особенно в студенчестве. Но не о том речь. Я хотел спросить, какой смысл тебе находиться здесь? Ты же давно выполнила свою задачу. Я б на твоём месте уже домой отправился.

— У нас есть договор с «Чёрным оснитом», в котором всё чётко прописано. Я должна быть здесь до конца, тем более отвечаю за тебя. Это мы им помогаем сейчас, а не они нам.

— Ну, это-то я понял. Всё равно странно как-то.

— Давай есть.

— Давай.

Когда мы позавтракали, я поблагодарил Дакси и первым делом связался с Рикой. На мою просьбу она ответила, что в течение часа договорится и меня осмотрят вне очереди. Так что оставалось только ждать сообщения.

Так как пока делать было нечего, я постучался в комнату Дакси. Получив разрешение, открыл дверь и вошёл. До этого ещё не был у неё. Комната чем-то особым от моей не отличалась. Мой взгляд сразу привлекли кристаллические цветы, которые я дарил Дакси.

— Цветут и очень красиво выглядят, — заметил я.

Она же, сидя за столиком и что-то делая с ногтями, кивнула.

— Да. Обязательно заберу их домой.

— Чем занята? — спросил я, подходя к ней.

Прекратив своё занятие, — наверное, просто ковырялась — Дакси встала.

— Да так, ничем особенным. Записался на приём?

— Конечно. — Подойдя вплотную, я обнял её за талию. Удивительно, даже ничего против не сказала. Скорее всего, из-за вчерашнего.

— И когда тебя примут? — Пряча взгляд, она отвернулась в сторону окна.

— Скоро. Рика сообщит. А пока есть время для…

— Нет. — Дакси упёрлась ладошками в мою грудь. — То, что было вчера, прошло. Ты же сам сказал, что можно забыть. Вот я и забыла.

— Забыла только на словах, разве нет?

Повернувшись, она встретилась со мной взглядом. Уверенно глядя, ответила:

— Не буду врать, только на словах. Но я так не могу.

— Ты хоть понимаешь, чего я хочу?

Чуть сильнее взяв её за талию, рывком придвинул к себе. Она от этого движения аж ахнула. И снова не возразила. Ну наконец-то, перестала играть роль независимой женщины, которая мне очень не нравилась. Теперь же, когда верх стал брать я, стало куда комфортнее.

— Понимаю.

— И чего же, раз понимаешь?

— Секс.

Я улыбнулся как можно шире и произнёс:

— Ты правда думаешь, что мне нужен только секс? Нет, конечно, я как нормальный мужчина нуждаюсь в сексе постоянно, но это вовсе не значит, что мои желания на этом заканчиваются.

— Тогда что ещё?

— Сама подумай. Я подарил тебе их, — указал кивком на цветы, — я связывался с тобой, когда был в другом городе. И даже вчера не стал пользоваться ситуацией, хотя мог запросто это сделать. Наверное, не просто так это всё?

— Не знаю, — вздохнула она и попыталась высвободиться из объятий. Я держал крепко. Конечно, если бы Дакси по-настоящему хотела вырваться, ей бы это не составило труда. — Я боюсь, понимаешь?

— Чего? Что я окажусь, как твой бывший?

— Нет, но…

— Значит, да. Хорошо. Ещё, наверное, смущает, что я всего лишь человек.

— Нет, это здесь ни при чём. Ничего плохого в этом нет. Вот Фортис же живёт…

— Да что мне твой Фортис? — перебил я. — Его знать-то не знаю.

— Ладно. У нас есть ещё один человек, у него тоже супруга из наших. И всё у них хорошо.

— Выходит, люди не такие уж плохие.

— Я и не говорила, что плохие.

Я вздохнул и негромко, серьёзно произнёс:

— Не глупи, Дакси. Ты мне нравишься. И не как просто сексуальный объект, а больше…

Она замолчала. Тем временем я потянулся к ней, поскольку уже устал говорить и что-то объяснять. Действие всегда лучше болтовни.

Кошечка ответила взаимностью. Она просто не смогла сдержаться, когда я, едва коснувшись её губ, остановился. И вот тогда ощутил в полной мере нормальный, неторопливый поцелуй с удовольствием.

Сравнивать нехорошо, но после неопытной Визуйи с Дакси целоваться куда приятнее. Она точно умела, и умела хорошо, зная, как и что делать. Я просто наслаждался процессом, вкушая вкусные, мягкие и влажные губы, которые от удовольствия иногда покусывал. Дакси эта игра понравилась, и она тоже начала делать похожее.

Вдоволь насытившись, я прижал её покрепче и погладил по спине. Как удобно, когда нет никаких плавников. Она же положила голову на моё плечо и неожиданно для меня обвила хвостом ногу. Вот это необычно. Спрашивать не стал, что это значит, но предположил, что таким образом Дакси могла выразить симпатию и доверие. Будет возможность — ещё понаблюдаю. Разговаривать не хотелось. Было просто приятно ощущать её тепло и тихое дыхание. Неужели свершилось наконец то, чего я ждал всё время?

Мои мысли прервались снова зачесавшейся спиной.

— Что случилось? — спросила Дакси, глядя на моё недовольное лицо, когда я принялся чесать спину.

— Не знаю. Уже второй день подряд чешется спина. Это одна из причин, почему я хочу провериться.

— Не ударился нигде?

— Нет. И никто не бил. Когда били, тогда же и вылечили.

— Дай-ка я посмотрю.

Она встала сзади, а я задрал рубашку вверх.

— И что там у меня? Наверное, всё красное, расчесал же.

— Если бы красное… — задумчиво протянула Дакси.

Я сразу забеспокоился.

— Что-то хуже? Не молчи, говори. Вдруг заразился чем-то.

— У тебя кожа посинела и стала здесь, — она обвела пальцем круг в районе позвоночника, — немного прозрачной. А вот тут, — Дакси чуть надавила пальцами, отчего мне стало жутко больно, — что-то похожее на плавник истриситов внутри, прямо под кожей.

Стиснув зубы, я попросил:

— Всё, не дави больше, больно.

— Не буду, извини.

Когда боль отступила, я осознал в полной мере, что сказала Дакси.

— У меня там плавник под кожей растёт?

— Я не знаю, но похоже на то. Никогда такого не видела.

— Замечательно, я теперь ещё в мутанта превращаюсь. Уж чего-чего, а такого точно не ждал. Надо срочно что-то с этим делать.

— Успокойся, паниковать не надо. — Она обняла меня покрепче и добавила: — Сейчас я сама свяжусь с Рикой, всё объясню. Это откладывать нельзя, даже на час.

Пока Дакси договаривалась, я сел на стул, постепенно теряя самообладание. Что ни день, то какая-то ерунда случается. Такое чувство, что это никогда не кончится…

Глава 40

Рика отреагировала на ситуацию крайне быстро, поэтому спустя пару минут в специальном биологическом центре материализовался я с Дакси. Наследнице «Чёрного оснита» пришлось бросить все свои дела, чтобы выяснить, что со мной произошло. Не теряя времени на разговоры, она сразу отвела меня к специалисту, который должен проверить меня и выявить причину мутации. Хотя кое-какие мысли на этот счёт у меня уже были…

После анализа с помощью приборов и различной техники доктор нашёл ответ, но мне лично сообщать не стал. Вместо этого он позвал Рику, но с ней, конечно же, была Дакси. Интересно, у кошки просто любопытство или она переживает за меня? Было бы приятнее, если второе, но кто её знает.

— Ну что я могу вам сказать? — начал доктор, когда девушки вошли и сели, чтобы выслушать диагноз. — У нас очередное открытие. Оказывается, обмен бактериями между истриситом и человеком вызывает у второго мутацию. Замечу, прогрессивную мутацию. Анализы показали, что мутация началась приблизительно два-три дня назад. Из этого следует, что тогда и был произведён обмен бактериями. Было бы интересно понаблюдать за тем, кто получил человеческие бактерии. — Специалист перевёл взгляд на меня. — Вы можете назвать того, с кем обменялись бактериями и как это произошло? Быть может, ели из одной посуды? Целовались? Или имел место секс, например?

На его вопросы я бы ответил сразу, но они сейчас очень неудобны для меня, ведь только наладил с Дакси хорошие отношения, и не хотелось бы, чтобы она знала правду. Хотя мне есть на кого ссылаться, поэтому лучше всё рассказать, как было.

— Могу, — ответил я, мельком бросив взгляд на Дакси. Она глядела на меня с особым интересом. — Это была наследница «Джуриам». Визуйя. Именно с ней был обмен бактериями через поцелуи. Всё.

Повисла неловкая пауза. И вдруг Дакси выдала:

— Вот ты… — Но вовремя опомнилась и замолчала.

— Что я? — не смог я промолчать. — Я там был как игрушка, делал то, что она хотела. Рика, между прочим, — бросил взгляд на неё, — мне сама говорила, чтобы я хоть в постель ложился, только бы увеличить шансы добыть информацию. Вот и делал всё, что было в моих силах.

— Так, успокоились оба, — вмешалась Рика. — Свои личные дела оставьте на потом. — После она посмотрела на специалиста. — Нам важно знать, возможно ли остановить мутацию? Как это повлияет на Кирилла?

— В теории — возможно. Но я не уверен, что будет тот результат, которого мы ждём. На моей практике это первый подобный случай. Мы можем остановить процесс, даже удалить ненужную растущую конечность, однако гарантировать полное восстановление к прежнему набору клеток человека я не могу. Он уже изменился. Если же попытаться всё-таки сделать всё возможное, боюсь, он не выдержит. — Доктор сделал паузу, явно намекая на летальный исход. От этой мысли мне стало не по себе, аж неприятный холодок пробежал по телу. — Но я не могу сказать, что эти изменения плохо скажутся на общем состоянии здоровья.

— Значит, ничего страшного не будет? — уточнила Рика.

— Не должно. Человек существо своеобразное, способное изменяться и получать в дополнение к уже существующему что-то новое, чего не скажешь о нас. И о вашем виде тоже. — Специалист посмотрел на Дакси и продолжил: — Это и стало причиной того, что мы имеем на данный момент. Я бы провёл исследования взаимодействия между человеком и другими видами.

— Извините, что вмешиваюсь, — вклинилась в разговор кошка, — но у нас есть человек, у которого несколько супруг, и три из них отличаются от моего и вашего вида. С ним за всё время ничего не произошло. Получается, что такая реакция у людей на истриситов.

— Хорошая мысль, — задумался доктор. — Не отрицаю такую версию. Надо наблюдать, анализировать, экспериментировать, чтобы всё понять до конца. Пока же других данных предоставить я не могу.

— Кирилл, — обратилась ко мне Рика, — удаляем тебе растущий плавник? Сейчас выбор за тобой. Можешь стать похожим на нас, если хочешь.

— Ну уж нет, — сразу выразил я протест. — При всём уважении к истриситам, мне не хочется ходить с плавником. Я всё-таки человек с рождения, вот человеком и хочу остаться.

Специалист хмыкнул и едва заметно улыбнулся.

— Но вы же слышали, что вы уже не совсем человек?

— Да, слышал. Это не значит, что мне нужен плавник. Хотя бы внешне я должен остаться человеком. Тем более мне ещё возвращаться к «Джуриам», — посмотрел я на Рику. — Если они узнают об этих изменениях, придётся и там ложиться на операционный стол.

— Тут ты прав как никогда, — согласилась Рика. — Признаю, этот момент я только что упустила.

— Вот видишь. Поэтому делайте операцию, уберите плавник, который мне совсем ни к чему.

Моё решение я посчитал истинно правильным, поэтому никаких сомнений не возникло. Мне эти их плавники сразу не понравились, и жить с точно таким же, который будет только мешать, я не собирался.

Операция должна занять чуть ли не весь день. Специалист не стал называть точных сроков, ведь, как он упомянул уже не раз, для него такой случай в новинку. Мне даже показалось, что доктор переживает, хотя внешне он старался делать вид, будто бы абсолютно спокоен. Вспомнив про моё новое устройство, я обменялся с ним несколькими фразами на нужную тему, благодаря чему лишь подтвердил свою догадку. Судя по эмоциональному фону, доктор действительно был взволнован, но в то же время в нём горела искра любопытства: ему хотелось поскорее приступить к этой операции, которая, возможно, сулит какие-то новые открытия. По крайней мере, мой так называемый полиграф выдал что-то вроде этого.

Когда до момента отключения моего сознания оставалось совсем немного, попросил доктора приложить максимум усилий, чтобы я остался живым. Он же заверил, что для него это большая ответственность, и за все действия будет отвечать перед Рикой. Тогда я немного успокоился, ведь она всё-таки наследница, поэтому доктор просто обязан сделать всё в лучшем виде.

* * *

Как ни странно, пробуждение прошло абсолютно нормально. Я словно плавно вышел из приятного сновидения, открыл глаза и увидел стоящего над собой доктора. Он что-то говорил, а я не слышал его. Попытался сам заговорить, но ничего не вышло. Тогда повертел головой в разные стороны, попробовал подняться — не получилось. Я оказался пристёгнутым к кровати. Доктор тем временем начал улыбаться, затем повернулся назад, махнув рукой, как будто кого-то подозвал. Может, помощницу?

Какого же было моё удивление, когда я увидел Визуйю. Как она здесь оказалась? Наследница «Джуриам», как всегда одетая в красивое пышное платье, подошла ко мне и коснулась рукой щеки, что-то говоря и смотря в мои глаза. А я ни слова не мог услышать. Зато теперь смог говорить, вот только не слышал себя, из-за чего мне показалось, что я чуть ли не кричу, вместо того чтобы говорить спокойно.

Визуйя нахмурилась и отошла от меня, как будто бы я её чем-то обидел. Доктор же, как и прежде, стоял рядом. Взяв её за плечи, он что-то на ухо сказал ей. Она кивнула и только собиралась выйти, как внезапно выгнулась в неестественной позе, упала, а под ней сразу образовалась лужа тёмно-алой крови. Увидев это, я задёргался в попытках вырваться. Что за чертовщина здесь вообще творится?! Пока тщетно старался вырваться из плена медицинских оков, рухнул и доктор без сознания. Я начал орать во всю глотку, чтобы хоть кто-то пришёл на помощь.

Вспышка золотистого света подарила мне надежду, ослепив на несколько секунд. Ютси явилась, наконец-то! И в тот же миг надежда канула в лету: ангел начала не просто растворяться, её буквально поглотило в никуда.

Мгновение — и её не стало…

Вместо неё появился архангел. Я вновь загорелся надеждой, но зря. Архангел, одетый примерно как Ютси и светящийся бело-золотым сиянием, недобро улыбался и медленно подходил ко мне. Когда до меня ему оставалось буквально пару метров, в его руке материализовался короткий клинок, словно сотканный из энергии ослепительно-белого цвета. Я не поверил глазам, когда архангел остановился рядом, поднял руку, направив остриё прямо в мою грудь, и что-то сказал. Но, как и до этого, я ничего не смог услышать.

В последний раз закричав от безысходности, я крепко зажмурился. Удар клинка пробил мою грудь. Затем второй удар. Ещё один. Дикая боль охватила всё тело. Я мучился в агонии, дёргался, как будто бы это поможет облегчить страдания. И облегчение наконец пришло. Мне стало легко, свободно, беспечно. Сама бесконечность обволокла меня, приняв в свои ласковые руки забытья.

Отступление 3

По завершении очередного рабочего дня Фортис решил навестить Ипулари. Ей нравилось заниматься с детьми, обучать их плаванию, поэтому она два раза в неделю выделяла время на вечерние занятия для тех, кто хотел научиться большему. Разумеется, дельфидентка делала это не ради денег — платили и так достаточно. Впрочем, и доходов Фортиса прекрасно хватало на содержание всех его жён. Другое дело, что не хватало времени — дни пролетали очень быстро.

В специально отведённое помещение с бассейном он вошёл тихо, чтобы не привлекать к себе внимания. Правда, его, стоящего недалеко, Ипулари заметила довольно быстро. Она лишь махнула рукой пару раз и продолжила заниматься с детьми.

Фортиса умиляла эта картина. Здесь он забывал о ежедневной суете, проблемах и постоянных делах. Ему нравилось наблюдать за детишками, которым плавание давалось непросто из-за ушей и хвостов. Когда шёрстка намокала, вес увеличивался, поэтому в плавании человек точно будет превосходить их.

Однако, более внимательно приглядевшись, Фортис заметил, что некоторые маленькие пловцы пытались подражать Ипулари: они активно работали не только руками и ногами, но и пытались помогать себе хвостом. Конечно, получалось у них это плохо, да и сама дельфидентка рекомендовала не пользоваться хвостом. Одно дело, когда у неё настоящий массивный и сильный дельфиний хвост, и совсем другое — кошачий, не предназначенный для плавания.

Увы, нашлась парочка друзей, упрямых и старательно добивающихся своего. Именно они с вызовом заявили, что научатся пользоваться хвостом и для плавания. Кто знает, может быть, их воля и усердие действительно помогут в этом деле.

Фортис терпеливо дождался, когда занятия закончатся. Дети поблагодарили Ипулари и ушли мыться, переодеваться, а после собираться по домам.

— Как твой рабочий день прошёл? — поинтересовалась дельфидентка, подплыв к краю.

— Да как обычно. Хотя даже лучше, чем обычно. — Фортис сел на корточки, в то время как Ипулари ловко вынырнула, оказавшись рядом. На её хвосте был надет специальный купальник — она не могла при детях показывать обнажённый хвост, хоть там было и непросто разглядеть признаки половой принадлежности.

— Как же мне неудобно в этой штуке, — высказалась Ипулари и стянула этот купальник, положив его рядом. — Не хочешь поплавать со мной? — подмигнула она и отстегнула бюстгальтер.

— Дети точно сюда больше не зайдут? — посмотрел Фортис в сторону выхода.

— Конечно нет. Они очень дисциплинированны, можешь не переживать.

— Тогда я не против. Вообще, хотел бы ещё поговорить.

— Если обгонишь меня от этой точки и вот до той, — Ипулари обозначила начало и конец бассейна, — то тогда поговорим.

Фортис лишь улыбнулся этой шутке, но согласился, хотя знал: обогнать её вариантов никаких.

Раздевшись догола, он прыгнул в бассейн, вынырнул рядом с Ипулари. Затем поцеловал её и улыбнулся.

— Ну что, начнём? На раз, два, три…

Стоило ему только сказать «три», как дельфидентка, врезав хвостом по воде и вызвав шумный всплеск, устремилась вперёд. Она за считанные секунды преодолела большое расстояние, в то время как Фортис отставал в разы. И всё равно он упорно грёб, стараясь показать хотя бы не такие плохие результаты самому себе.

Когда Ипулари уже отдыхала, ожидая Фортиса, он преодолел лишь треть расстояния. Наконец доплыв, расположился рядом и выдохнул.

— Теперь можно и поговорить.

— Но ты же не обогнал меня, — расплылась она в улыбке.

— Зато поучаствовал, — отмахнулся он. — А вообще я серьёзно.

— Что-то случилось? — улыбка с лица Ипулари сразу пропала.

— Ничего серьёзного. Просто есть шанс, что мне придётся всех вас покинуть ненадолго. Это касается проблем истриситов.

— Об их проблемах я знаю. Но ты здесь при чём?

— Во-первых, там землянин, свой человек. Во-вторых, он может попасть в беду, а вытащить его, как считает Керра, могу только я. Мне не хотелось бы, но нам нужны территории, которые выделят истриситы, если всё сложится удачно.

— Не надо, Фортис. Я наслышана об истриситах, они очень опасны. Да, они не могут уже давно трансмутироваться, как мы, но они очень развиты технологически. И физически по своей природе более сильные и ловкие, чем мы. В силе с ними могут сравниться только орцинусы.

— Неужели истриситы такие же огромные?

— Нет, они как мы, но это не мешает им быть сильными. Да те же технологии… Я считаю, что тебе лучше остаться. Как же мы без тебя будем? — Ипулари прижалась к нему поближе и обняла. — И я хочу ребёнка.

Фортис задумался, замолчал на некоторое время.

— Всё у нас будет. Ты, главное, не волнуйся. Мне уже пообещали в помощницы представительницу рюбр… — Он сбился, поскольку не смог выговорить название вида рюбрюм-лютум. — В общем, это разумная красная слизь. Мне о них уже многое известно. Это одни из самых живучих созданий в этой галактике. Выживают при любой радиации, при очень низких и высоких температурах, им не страшны даже самые мощные взрывы. Они чуть ли не бессмертны. Кроме того, могут принимать самую различную форму, могут спрессовываться, умещаясь в карман. Я думаю, это лучший помощник, которого только можно пожелать.

— Интересно, я и не знала о существовании таких. А как с ними вышли на связь и договорились?

— Этого не знаю, в политические дела стараюсь не лезть, мне и так хватает других занятий с головой. Всю информацию скинула Керра, чтоб я ознакомился и ещё раз подумал.

— Но даже если ты согласишься, то какая тебе от этого личная выгода?

— Личной — никакой. Вот об этом я и хочу поговорить. Мионна сказала, что ей ничего не надо, Линния примерно тот же ответ дала. Гентла хочет домик на курортной планете, который у нас и так почти есть. Атрия говорит, что просто хочет заниматься и дальше своим делом. В общем, получается, что всем всего хватает.

— Мне тоже нечего пожелать, всё нравится и так. А что ты сам хотел бы?

— Я… — Он сделал паузу, обдумав варианты. — Об этом я думал, конечно же. Мне бы хотелось взять один большой отпуск, чтобы заняться домиком на курортной планете лично. Ещё бы увеличил участок, чтобы нам там хватало места. Может, в будущем мы все туда переберёмся.

— Ну вот и озвучь эти условия. Рисковать просто так не стоит, должна же быть какая-то польза от этого. Но я всё равно против, лучше останься с нами. А домик… Да поместимся, время найдём на всё. Хочешь, я могу помочь тебе в обустройстве?

— Нет, ты что, — улыбнулся Фортис. — У меня руки из нужного места растут, так что сам справлюсь. Подумаю ещё. Радует, что пока, вроде бы, там всё идёт хорошо, никаких проблем не случилось, земляк жив. Вот такие дела.

— Интересно, а кто за тебя работать будет, если ты согласишься?

— Ты, — усмехнулся он и ласково подёргал её за нос.

Она поморщилась, улыбнулась.

— Нет, мне это не подходит. Мне и с детьми нравится заниматься.

— Шучу я, знаешь ведь. Найдут замену.

С детьми Ипулари действительно очень нравилось. Сегодня Фортис в этом в который раз убедился. Он вспомнил все события, произошедшие на Бититуде, какой тогда безжизненной и поникшей была дельфидентка. Ещё бы — от неё отвернулся целый народ. Может, когда-то этот народ и поймёт, что она ничего плохого не сделала. Напротив, прекратила начинавшуюся войну и спасла тем самым огромнейшее количество жизней. Благо, всё это в прошлом. Теперь Фортису приятно смотреть на счастливую Ипулари: в её глазах всегда горит огонёк жизнелюбия.

— Ты всех предупредил, что зайдёшь ко мне на тренировку? — игриво спросила она. — Может, прямо здесь кое-что сделаем?

— Всех. Кое-что сделаем, говоришь? — Он ещё раз оглянулся, чтобы убедиться, что никого нет. — С удовольствием.

Дождавшись, когда хвост Ипулари трансмутируется в ноги, они посвятили время друг другу, позабыв обо всём и наслаждаясь ценным временем, ведь не всегда есть возможность остаться наедине. Пусть все девушки и не против таких отношений, каждая желала хоть иногда проводить время с Фортисом наедине.

Глава 41

Первые голоса показались мне сначала какими-то непонятными, словно приглушёнными, звучащими издалека. Я не мог разобрать ни слова, как бы ни старался. Однако стал слышать, что уже порадовало меня.

Спустя минуту слова стали понятней, я даже смог различить голоса. Говорили тот самый доктор и Дакси.

— …но он же так мучился. Неужели нельзя было иначе?

— Нельзя, — отрезал он. — Это естественный процесс адаптации после операции. Если бы я вмешался, он мог просто не выжить. Всё уже прошло, нет повода для беспокойства. — Послышались шаги, какой-то звуковой сигнал. — Пациент уже пришёл в сознание.

— Точно?

Снова шаги. Через пару секунд я почувствовал мягкую тёплую ладошку на своей щеке.

— Кир, ты меня слышишь?

— Слышу, — с грубой хрипотцой отозвался я и открыл глаза, увидев перед собой взволнованную Дакси. — Со мной всё нормально? Я хоть живой?

— Конечно живой, — подтвердил доктор. — В бреду всякое может показаться, можно не обращать на это внимания.

— Уж слишком правдоподобный бред, меня там убили прямо здесь.

— Это ровным счётом ничего не значит. Вы можете вставать, операция прошла успешно.

Вяло поднявшись, я только сейчас заметил, что весь в поту. Было бы неплохо помыться, перед тем как выйти. Благо, мне предоставили такую возможность. Рики с нами уже не было: она оставила со мной Дакси. У наследницы и без того хватало дел.

После того как я помылся, кошка встретила меня в холле, сообщив, что, хоть уже и вечер, у меня есть возможность проверить работу нейросетей. Решил отказаться и перенести на завтра, потому что состояние у меня было, как у разбитой телеги. Если ещё начнут копошиться в голове, то мне до дурдома явно недалеко.

Так что я предпочёл просто отдохнуть дома в обществе Дакси. Как ни странно, она ни слова не сказала о том, что мне приходилось целоваться с Визуйей. Наверное, Рика с ней провела беседу, или же она сама всё поняла, выключив свою гордыню.

Дома мы поужинали, только вот аппетит у меня был слабый. Если бы не Дакси, настоявшая, что мне всё равно нужно поесть, я бы, скорее всего, обошёлся одной чашкой чего-нибудь горячего и сладкого. Кошка вообще стала ко мне относиться намного лучше. Либо это из-за моего болезненного состояния, либо причиной тому послужило обоюдное сближение сегодня утром.

Вспомнив, что забыл поглядеть на результаты проведённой операции, я подошёл к зеркалу, задрал рубашку и через плечо посмотрел на спину. Удивительно чистая, безупречная работа. На коже ни единого следа, ни одного шрама, как будто бы меня не резали и ничего не извлекали прямо из тела. Довольный, я решил постучаться к Дакси и поболтать с ней.

Кошка лежала в халате на кровати и смотрела телевизор. Она пригласила расположиться рядом. Приглашение я принял с радостью. Нет, не потому, что мы оба уже в постели и есть шансы на секс. Мне просто хотелось какого-то домашнего уюта, да и что скрывать, приятно находиться рядом с Дакси, когда вокруг никого нет.

Между делом мы обсудили последние новости от Рики. Она не стала собирать всех вместе, выслав нам всю необходимую информацию. Глава клана принял решение пока бездействовать, а всю якобы нужную «Джуриам» информацию завтра с утра загрузят, словно я собрал необходимые данные.

Разумеется, это будет далёкая от правды информация, которая необходима для того, чтобы увидеть реакцию соседнего клана. Если верить Визуйе, то уже завтра за мной явятся. Как это будет происходить, мне рассказала Дакси. Когда два представителя кланов собираются встретиться для деловых переговоров, один другому делает запрос. После одобрения происходит встреча на той стороне, к которой был отправлен запрос. Значит, «Джуриам» будут на территории «Чёрного оснита», что уже хорошо, по крайней мере, так спокойнее будет.

Пока было свободное время, я решил узнать немного больше, чем знал до этого. В первую очередь интересовало, собственно, почему кланы-государства взяли себе те названия, какие есть сейчас. Я ожидал, что в названиях может скрываться некий сакральный смысл, но всё оказалось иначе.

Так, «Чёрный оснит» взял название, используя за основу хищное и очень опасное животное, обитающее на этой планете. Кстати, о планете. Я ведь до этого так и не узнал название: в постоянной суете было как-то не до названий. Планета Оснит — вот как её назвали когда-то давно. Опять же, в связи с животным.

По-моему, это тоже может быть причиной начинающихся клановых междоусобиц, ведь у «Чёрного оснита» самое вызывающее, немного высокомерное название. Другие могут запросто винить их в том, что они собрались захватить всю планету, ведь и название почти как у самой планеты. Хотя такая версия выглядит слишком уж надуманной, но всякое ж возможно.

Клан «Джуриам» называется в честь имени первого главы. Это было несколько тысяч лет назад, но они с тех пор чтут его имя и ни разу не подумывали о том, чтобы сменить название. Уважение к предку просто максимальное.

Пытающийся быть независимым «Лиум-Парс» больше делал уклон в технологии, поэтому их название состоит из имён великих учёных прошлых тысячелетий — Лиум и Парс. Говорят, что не будь их, скорее всего, нынешнее развитие всех кланов без исключения отставало бы сейчас как минимум на пару тысяч лет.

И последний клан — «Нейтрум». Они отличились в выборе названия, как и «Чёрный оснит». Пусть этот клан и не так силён, он, тем не менее, как рассказывала ещё Визуйя, имеет технологии, которых нет у других. Даже похожих нет. Само же их название берёт начало от наименования одной из местных разновидностей энергии — нейтрум. Вот этот момент мне стал особо интересен. Судя по всему, клан не просто так взял это название. По-моему, «Нейтрум» может делать с этой энергией намного больше, чем остальные. Я бы на месте других кланов относился к этому настороженно. Во всяком случае, недооценивать их точно не стоит.

Что же касается иерархий, у всех кланов в целом они похожи, разве что «Джуриам» отличаются особой дотошностью. Если у других изначально предполагалось кому-то быть медиком, то он в дальнейшем мог выбрать направление медицины. У «Джуриам» совсем не так. Рождённый истрисит мог стать только тем, кем быть решено кланом. Например, кому-то суждено стать помощником врача, грубо говоря, медбратом. Как бы он ни старался, что бы он ни делал, хирургом ему никогда не позволят быть.

И тут я вспомнил отшельников. Не могут ли они быть сами представителями «Джуриам», недовольными не только из-за общественных устоев, но и из-за строгого принципа разделения по должностям? Это же жёсткое ущемление с рождения. Хотя, если это с самого рождения и такое длится веками, выходит, что они все давно к этому привыкли и никто даже задуматься о таком не должен. Скорее всего, я ошибаюсь. Но вдруг нашлись приверженцы идеи сделать общество более свободным? Не все же они, как роботы, согласны с каждым действием, с каждым законом их же правительства?

Всё, что я думал, обязательно говорил Дакси. С чем-то она соглашалась, с чем-то — нет. Мне даже показалось, что ей не очень-то интересно об этом говорить, поэтому вскоре перестал доставать кошку и просто смотрел с ней фильм. Кстати, интересный, динамичный. Не какая-то мелодрама, которую любят многие девушки, а вполне себе бодрый боевик с долей философии, чтобы было о чём подумать после просмотра.

Чем дольше мы смотрели фильм, тем ближе двигалась ко мне Дакси. В итоге она легла на бок, положила голову на моё плечо и закинула хвост на ноги. Похоже, ей не хватает ласки, любви и заботы даже намного больше, чем она сама думает. Я негромко вздохнул и обнял её.

— Почему ты вздыхаешь?

— Да просто. Ничего в этом плохого нет.

— Надеюсь.

Свободной рукой взял её пушистый хвост и погладил.

— Мне было интересно ещё утром, но не стал спрашивать.

— Что?

— Когда ты хвост обвиваешь вокруг моей ноги или, как сейчас, закидываешь на меня, это ты специально делаешь или непроизвольно?

— Непроизвольно, — беззаботно ответила она.

— И что это значит, если не секрет?

Дакси чуть приподнялась, чтобы посмотреть в мои глаза, улыбнулась и задала встречный вопрос:

— А ты как думаешь?

— Мне показалось, что ты так выражаешь доверие, симпатию. В общем, то чувство, когда тебе комфортно.

— Интересные мысли, но я тебе не скажу. — Она снова легла на моё плечо, смотря фильм, и добавила: — Как-нибудь потом.

— Значит, прав, — улыбнулся я и прижал её чуть крепче.

— Всё может быть.

Дакси решила поиграть в девушку-загадку. Она даже хвост с меня убрала, словно опровергая мои слова. Однако я почти на все сто процентов убедился, что прав. А ей надоедать не стал с этой темой. Пусть считает, что я и дальше ломаю голову над тем, что же значит движение её хвоста.

Глава 42

Как только я открыл глаза, сначала не понял, где нахожусь. Вроде бы лежал на кровати и… Ничего не смог вспомнить.

Повернув голову набок, встретился взглядом с Дакси. Укрытая одеялом, она мило улыбалась и смотрела на меня.

— Доброе утро.

— Доброе, — хриплым спросонья голосом ответил я и ощутил, что тоже накрыт одеялом, уже без одежды. Из всего на мне остались только трусы.

— Что такое?

— Я что-то не могу понять, как уснул. Как будто провал в памяти.

— Я тоже не могла понять. Наверное, после операции организм был слишком истощён. Ты просто лежал, а потом вдруг уснул. Пыталась разбудить, но ты никак не реагировал. Ну и решила оставить тебя со мной.

— А раздела меня тоже ты?

— Конечно. Тут вроде бы, кроме нас, никого и нет, — интонация сменилась, голос зазвучал ещё мягче и приятнее. — Хотелось бы, чтобы это утро стало ещё добрее.

Она поцеловала меня в щёку, и в её взгляде я заметил блеск и желание.

— Если я тебя правильно понял, — начал двигаться к ней ближе, — то это зависит сейчас от меня?

— Ну, — протянула Дакси, — очень может быть.

Когда я коснулся кошки, почувствовал её горячее тело, не смог устоять, чтобы не оказаться сверху и не нависнуть над ней. И, самое интересное, она совершенно не была против. Но когда я потянулся, чтобы поцеловать её, Дакси прислонила к моим губам указательный палец.

— Подожди. Сначала я должна кое-что сказать.

Началось. Я уже приготовился к действиям. Тем временем она продолжила:

— Чтобы об этом никому. Хорошо? Просто это не должно было произойти так быстро. И…

— Послушай, — перебил я её, — мы давно не дети. Если для тебя быстро, без проблем — могу слезть. Но учитывая, что ты говорила…

— Да, — теперь не дала договорить она, — так и есть. У нас и времени не так много. Неизвестно, когда мы ещё увидимся вновь. Я не знаю, как это объяснить, но что-то внутри мне подсказывает, что сегодня тот самый день… В общем, не знаю…

— Что-то внутри — это здесь? — Упираясь одной рукой в матрас, второй я взялся за левую грудь Дакси и улыбнулся. Хоть она была в лифчике, но стало уже приятно нащупать вполне подходящий размер для моей ладони.

Она глубоко вдохнула и на выдохе произнесла:

— Да…

Не говоря больше ни слова, я начал медленно приближаться к её губам. Не дождавшись, Дакси вдруг обхватила меня обеими руками, крепко прижала и сама впилась в мои губы, уже начиная задыхаться от внезапно вспыхнувшей страсти, которая охватила и меня. Я откинул одеяло в сторону, не отрываясь от поцелуя, но кошечка быстро закинула его обратно. Затем остановилась и прерывисто, с участившимся дыханием заговорила:

— Не надо, пусть оно будет на нас.

— Ты чего-то стесняешься? — спросил я, перейдя на нежные поцелуи в шею. Реакция последовала сразу — она ещё больше заёрзала телом, уже изнемогая от желания. — У тебя ведь спортивное телосложение, прекрасная фигура…

— Пожалуйста, давай так, как я прошу, — выдавила она, в очередной раз обняв меня, но уже начиная пускать не то ногти, не то когти.

— Хорошо-хорошо.

Естественно, я не понял, почему она так захотела, но и настаивать не стал, продолжая ласки.

Одеяло мне, конечно, мешало, но в этом было особое удовольствие — ощущать нежную кожу Дакси вслепую, целовать, плавно спускаясь с шеи всё ниже и ниже. Кошечка самостоятельно изогнулась, отстегнула лифчик и стянула его с себя, благодаря чему я смог перейти к ласкам грудей. Может, мне показалось, но возникло такое чувство, что на ощупь это самые приятные, пусть и не такие полные груди.

Я с большим удовольствием помял их, ощущая ладонями затвердевшие, возбуждённые соски, а после принялся обильно осыпать поцелуями. Казалось, никогда прежде так не увлекался лаской женских прелестей. Я просто не мог остановиться, мне хотелось даже кусать их, мять ещё грубее, но с Дакси, в отличие от многих других, я вёл себя обходительно, заботливо, что тоже стало удивительнодля самого себя.

Перейдя чуть ниже, к животу, стал чувствовать, как она напряглась, задышала ещё глубже и чаще. Наверняка ждёт, что спущусь к трусикам, не заставив долго ждать, но она ошибалась, поскольку я не собирался в первый же раз делать всё. Тем более что не во всём был хорош.

И я оказался прав. Дакси действительно захотелось большего: она взяла мою голову в руки и принялась легонько давить вниз, таким образом намекая на дальнейшие действия. Однако я не стремился к этому.

— Ну пожалуйста, я так это люблю, — стала она упрашивать, заметив, что не тороплюсь идти ей навстречу.

Выбравшись из-под одеяла, чтобы видеть её, я вновь навис сверху и улыбнулся.

— Если эти ласки будут взаимными, то…

— Не сегодня, я ещё не готова.

Может быть, плохо, что я так принципиален в этом вопросе, но что есть, то есть.

— Ну тогда насладимся классикой. И так будет неплохо.

— Думаешь?

— Знаю, — ответил я и закрыл её рот поцелуем.

Честно говоря, разговоры лишь сбивали меня, отвлекали. Поэтому я не стал больше говорить и слушать её, просто перешёл к действию. И когда стянул с Дакси трусики, убедился, что не зря перестал тянуть — стоило мне немного только коснуться её лона головкой, как сразу ощутил, насколько она влажная. Ей хотелось, наверное, даже больше, чем мне.

Как только я начал постепенно входить в неё, Дакси чуть дёрнулась и попросила:

— Я сама, осторожно.

Судя по всему, у неё и правда давно не было секса.

Взявшись за моё достоинство нежной рукой, она принялась потихоньку вводить его внутрь, при этом помогая себе тазом, чуть приподнимаясь. Он входил хоть и туго, но нормально по ощущениям. Вот только, это мои ощущения, а Дакси могло стать больно, если б я сам вошёл, не тратя время на долгое проникновение.

Наконец войдя до конца, я испытал ещё большее наслаждение, а она отпустила член, теперь предоставив всю работу мне. Узость и внутренний жар Дакси заставили меня немного подержать свой прибор внутри, и только потом я начал движения тазом, гладко скользя каждый раз, когда входил и выходил.

Сперва двигался плавно, неторопливо, одновременно с тем целуя Дакси и в губы, и в шею. Она отвечала взаимностью, тихо постанывая и двигая тазом в такт моим движениям. Затем я постепенно стал ускоряться, сосредоточившись лишь на более грубом сексе без поцелуев. Каждый мой сильный толчок сопровождался вздохами, охами.

Немного поработав в этой классической миссионерской позе, мы сменили её. Я лёг на бок, пристроившись сзади и продолжая быстро и нещадно буравить Дакси, одновременно с тем мял груди, за которые, казалось, держаться мог вечность. Во всём процессе меня, как человека, всё-таки немного смутил её хвост. Хоть она его и убирала в сторону, я пока что не смог осознать, что занялся сексом с далеко не обычной земной девушкой. И эти мысли отвлекали немного, что, впрочем, тоже не так уж плохо — это возможность заниматься сексом намного дольше, чем обычно.

Чуть позже Дакси предложила взять её сверху снова, но теперь легла на живот. Пока она не обратила внимания на уже доставшее меня одеяло, я осторожно скинул его с себя. И наконец-то смог лицезреть красивую нежную спину Дакси, точёную талию и округлую, просто безупречной формы попку. Даже непривычный хвост не портил общего впечатления.

Не тратя более времени, я расположился поудобнее и принялся входить вновь. Дакси, едва ощутив головку у лона, выгнулась, подала ягодицы чуть вверх и одним рывком насадилась самостоятельно. Член скользнул ловко внутрь, оказавшись почти целиком в объятиях нежности и жара. Мне оставалось теперь как следует поработать, заняться конкретной долбёжкой, что я и поспешил сделать.

Учитывая, что одеяло теперь не мешало, я развил довольно высокую скорость, не останавливался вообще и продолжал с наслаждением усердно проникать в Дакси, которая старательно помогала мне, подмахивая попкой в унисон моим движениям.

У нас всё так отлично получалось, что мы ни разу не сбились с ритма. Даже раздающиеся шлепки о её ягодицы звучали в неизменном темпе. А вот стоны становились постоянно громче, что превращало меня в одичавшего самца, желающего довести дело до конца, заставив самку сойти с ума от оргазма. И с каждой секундой этот момент подступал всё ближе. Я изо всех сил старался продержаться дольше, чтобы не кончить раньше. Но уже не смог.

Усилив движения, ускорившись в последние секунды, я хотел было вытащить член и кончить, но Дакси чуть ли не заныла от стонов, вцепилась в подушку и крепко упёрлась попой в мой пах. Её тело в прямом смысле задрожало. Еле удалось на миг остановиться, достать свой прибор и наконец-то испустить всё накопившееся семя на её спину. Она тем временем уже расслабилась и лежала без движений. Я же, насладившись оргазмом, тоже с удовольствием лёг рядом.

Кажется, мы кончили чуть ли не секунда в секунду. Признаться, такой синхронности у меня ни с кем в жизни ещё не было. Пожалуй, это одно из лучших чувств, какое только можно пожелать по завершении секса.

Глава 43

Немного передохнув, мы ушли мыться, но этим не ограничились и снова занялись сексом. Как я ни пытался уговорить Дакси на минет, она ни в какую не соглашалась, объясняя тем, что хочет взаимной ласки. Разумеется, я понимал, чего она хочет. Вот только настаивал на том, что на подобное пойду после её оральных ласк. В общем, так и не договорились. Ну, ничего, это только начало нашей половой жизни и отношений в целом. По крайней мере, мне хотелось так думать.

Не передать словами, какой стала Дакси после хорошего утреннего секса. Она буквально вся преобразилась, чуть ли не светилась от счастья. Может, и я так выглядел, хотя мне казалось, что никак не изменился. Однако улыбаться не переставал — это факт. Отчего ж не улыбаться, когда своего добился?

Во время завтрака я решил поделиться с Дакси мыслями относительно видений в бреду. Вчера им не придал особого значения, но сегодня крепко задумался, что это могло быть неспроста. Я, конечно, не из тех, кто верит в приметы и тому подобное, но всё же меня насторожили такие странные видения. Не просто так же появилась Визуйя, потом Ютси, которая не смогла мне помочь, и в итоге явился архангел, убивший меня. Вдруг всё-таки знак какой-то?

Дакси заверила меня, что такого точно не случится в реальности и что архангелу до меня никакого дела нет. Я перестал говорить на эту тему, но мысленно не согласился. Откуда такая уверенность, что не случится? Эти ангелы, мне кажется, тоже не такие уж святые. Допустим, я прав. Тогда какая выгода у архангела убить меня? Хороший вопрос себе задал, а вот ответ… Ответ так и не нашёл. Что бы там ни было, надо всегда быть начеку — вот что я твёрдо решил.

После завтрака мы отправились на проверку моих нейросетей. Нам ещё повезло, что не пришлось долго ждать. Проверка показала, что нейросети действительно конфликтуют, поэтому специалистам пришлось потрудиться, чтобы исправить это, на что ушло часа два. Кроме того, загрузили заранее подготовленную информацию для «Джуриам», в которой не было ничего интересного. По легенде «Чёрный оснит» не имеет никаких претензий, разве что недоволен в последнее время поставками со второй стороны, что, по сути, является правдой, которую «Джуриам» и так знает. В общем, игра в кошки-мышки продолжается.

Когда все операции с моими нейросетями завершились, Дакси предложила пообедать в том же ресторане, в котором мы ужинали в первый раз. Как выяснилось, она выбрала именно это место, потому что оттуда хорошо видно площадь, на которую высаживаются другие кланы перед тем, как встретиться и начать переговоры.

Надо сказать, Дакси попала в точку, потому что Рика прислала сообщение о том, что с ними связались и назначили встречу. Проще говоря, запрос был сделан тогда, когда мы уже шли неторопливо к ресторану. Ну что ж, скоро будет интересно.

Сделав заказ, мы отправились парить в ожидании, а между делом болтали.

— А почему мне не дают денег? — решил я вполне справедливо поинтересоваться.

— Зачем они тебе? — усмехнулась Дакси. — За всё и так платят.

— Ну всё равно. Я как-никак уже агент, должна быть зарплата хоть какая-то.

— Как только операция закончится, получишь крупную сумму. Я об этом лично позабочусь.

— А на расходы сейчас? Может, я купить что-то захочу, а денег нет.

— Кирилл, — снисходительно проговорила Дакси, — ну зачем, правда? Давай я куплю то, что ты хочешь.

— Нет, так не пойдёт. Понимаешь, всё это задевает моё мужское эго, если можно так сказать. Вот мы пришли в ресторан, и снова ты платишь. Я воспитан иначе. Как мужчина такие расходы предпочитаю брать на себя.

— Это всё ничего не значит, успокойся, — отмахнулась она. — Если ты так настаиваешь, то сделаем, только позже. Переведут тебе деньги, сможешь платить прямо из нейросети.

— Наконец-то, — улыбнулся я. — Спасибо, что прислушалась.

Вскоре мы вернулись на своей парящей площадке за заказом, забрали его и принялись обедать. В отличие от вчерашнего дня, аппетит у меня сегодня просто отличный. Я с удовольствием съел всё, тем более пробовал снова что-то новенькое и, как всегда, вкусное. Дакси тоже хорошо поела. Конечно, это ещё потому, что мы утром потратили силы, а позавтракали не так плотно, как бывало раньше.

Когда я начал пить сладкий коктейль, в небе увидел чёрные точки вдалеке, с каждой секундой приобретающие более отчётливые формы.

— Смотри, — кивнул я Дакси, — похоже, гости к нам. Они же?

Она обернулась, посмотрела и снова развернулась к столику.

— Да, они. Ну что ж, будем наблюдать. Наверняка они знают, что ты сейчас здесь со мной. Как Рика свяжется с нами, придётся покинуть ресторан.

— Само собой. Ждём пока.

Потягивая коктейль, внешне я старался быть спокойным, чего нельзя сказать о внутреннем состоянии. Да, переживал, смотря на несколько летящих кораблей, во главе которых, чётко в центре, парил один просто огромных размеров.

Когда они приблизились к городу, начали постепенно заходить на посадку, плавно опускаясь на площадь. Я, конечно, не разбираюсь в этих чёрных махинах, чем-то похожих на акульи головы, но внешне корабли показались мне боевыми. Скорее всего, так и есть. И не просто боевые, но ещё и бронированные под завязку. Когда я поинтересовался о них у Дакси, она подтвердила, что это действительно боевые корабли, а броня — то, чем оснащены любые боевые машины всех кланов. Помимо оружия, в них ещё встроено столько всего, что там внутри можно и жизнь прожить, ни в чём не нуждаясь и лишь изредка пополняя запасы продуктов и других вещей первой необходимости.

К тому моменту, когда корабли сели, на площади не было ни единого истрисита. Где же правящая семья «Чёрного оснита»? Ответ на этот вопрос я получил почти сразу же, поскольку они материализовались на площади в окружении бесчисленной охраны. Мне едва удалось разглядеть среди всех Рику, Антара и их родителей. Встреча явно очень серьёзная, раз уж явились все до единого. Мне стало интересно, что же будет дальше.

Из самого крупного корабля по выдвинувшемуся трапу вышел глава «Джуриам» самолично, конечно же, тоже с охраной, женой и Визуйей. Глава уверенной походкой спустился на площадь. Навстречу ему двинулся глава «Чёрного оснита», которого, кстати, я видел впервые и издалека. Охрана и остальные члены семьи держались чуть поодаль.

Я ожидал, что они пожмут друг другу руки, но их приветствие отличалось от человеческого. Оба главы, если я правильно разглядел, лишь кивнули друг другу учтиво и продолжили стоять на месте. Дистанция между ними составляла метра два-три. Как жаль, что нельзя послушать, о чём они говорят. Любопытно же.

Минут через пять главы обернулись к своим семьям, сделали странные жесты руками, и все до единого исчезли. На площади остались корабли и охрана обеих кланов. Ничего не понятно.

— Вот и всё, — начала комментировать Дакси, видя моё непонимание, — они договорились, показали прежнее доверие и телепортировались для дальнейших переговоров без охраны в апартаменты.

— О, как! Что-то я сомневаюсь, что у них никакой охраны теперь нет там, где они будут общаться. Не могут они себе позволить такую беспечность.

— Верно. Ты более догадливый, чем кажешься, — заметила Дакси.

— Если я тренер, то это не значит, что тупой.

— А я и не говорила этого, — улыбнулась она, сделав вид, что ничем не задела меня. — Есть охрана у них, причём всегда. И у одних, и у других. Происходящее на площади всего лишь соблюдение традиций, ну и чтобы народ видел, что всё происходит как положено.

— Не поделишься, кто их ещё охраняет, если все остались на площади?

— Это уже совершенно другой уровень, — уклончиво ответила она.

— Ну а конкретнее?

— Секретная информация. Извини, но я не имею права её разглашать. Просто знай: охрана у таких личностей всегда и везде, где бы они ни были.

— Даже в туалете? В кровати? В душе? Прямо вот вообще везде?

— Да.

Подкинула Дакси мне пищу для размышлений. Точнее, даже не пищу, а загадки. Судя по всему, некая неизвестная охрана не принадлежит к народу истриситов. У «Чёрного оснита» это могут быть те же ангелы, способные появиться где угодно и в любое время. Как вариант. Кто тогда у «Джуриам»? Демоны, что ли? Подумав о таком, я мысленно усмехнулся. Но кто знает, может, действительно так и есть, пусть мне и стало смешно. На Земле я вообще и подумать раньше не мог, что существуют такие разумные, в обществе которых провёл уже не один день.

«Кирилл, телепортируйся по указанным координатам на карте. Пожалуйста, не задерживайся», — пришло сообщение от Рики.

— Нам пора, — сказала Дакси.

— В курсе, мне тоже пришло сообщение.

— Тогда вперёд. Странно только, что они быстро переговорили. Ты, главное, не волнуйся.

— Всё нормально, — махнул я рукой, хотя сам задумался, почему же и правда всё произошло столь быстро. Может быть, что-то пошло не по плану? Вряд ли. Рика бы предупредила.

Глава 44

Как только мы воспользовались телепортацией, сразу оказались в коридоре, где нас встретила наследница «Чёрного оснита». Кроме неё, здесь никого не было.

— Слушай меня внимательно, — начала объяснять Рика. — Когда войдём, ты просто молча проходишь и ничего не говоришь. Вообще. Здороваться тоже не надо, займёшь своё место и всё. Смотреть на глав кланов тоже нельзя — дурной тон, тем более для тебя как для человека. Нет, я не принижаю тебя, ни в коем случае, но таковы правила.

— А почему так быстро всё закончилось? — задала Дакси вопрос, интересующий не только её. — Или переговоры ещё ведутся?

— Осталась заключительная часть, самая важная. Я вообще думала, что всё сорвётся из-за этой дуры.

— Ты про Визуйю? — уточнил я.

— Конечно, про кого же ещё? Опережая следующие вопросы, скажу как есть: она разревелась, из-за чего Антару пришлось покинуть переговоры, а вслед за ним и остальным. Никак не может смириться, что не быть ей с моим братом. Так, больше не будем терять времени. Идём, Кирилл. Дакси, ты можешь заняться своими делами.

— Постой, — остановила меня Дакси, взяв за руку. — Наверное, уже не увидимся сегодня…

— Наверное, — вздохнул я.

Не обращая внимания на Рику, она притянула меня к себе и подарила как всегда нежный и чувственный поцелуй. Лишь после отстранилась, посмотрела в глаза и грустно улыбнулась.

— Удачи тебе. И возвращайся скорее.

— Постараюсь.

Дав лаконичный ответ, я не смог сдержаться и обнял её крепко-крепко, словно не увижу никогда больше. Да, похоже, я стал привязываться к ней ещё больше. Хорошо это или плохо, покажет время.

— Идём, — напомнила Рика. — Я всё понимаю, но мы и так задержались.

Попрощавшись с Дакси, я пошёл за Рикой. Она привела меня туда, где мы впервые собирались вместе для разговоров о делах.

Стоило мне войти, сразу увидел двух глав, сидящих напротив друг друга. Хоть и говорили мне, что нельзя смотреть, я всё-таки встретился взглядом с главой «Джуриам». То ли показалось, то ли это действительно так, но он смотрел на меня ещё более грозно, как будто готов убить здесь и сейчас. Этот взгляд мне очень не понравился и насторожил. Я быстро отвернулся и побрёл за отдельный стол, к которому меня подвела Рика. Затем она молча удалилась, оставив здесь нас троих.

— Как видишь, с ним всё в порядке, — заявил глава «Чёрного оснита». — Я согласен вернуть человека. У вас достаточно доказательств того, что он впервые появился на вашей территории.

— Это выглядит подозрительно, — прищурился глава «Джуриам», — что ты так быстро согласился. Неужели не нашёл ему применение?

— Нашёл. Но мне невыгодно портить отношения с вами, поэтому и не хочу решать этот вопрос долго.

— Замечательно. Остаётся последний пункт — подпись.

Интересная у них беседа. С одной стороны, культурно и вежливо, с другой — с явным недоверием. Хотя неудивительно, учитывая, как они ведут дела в последнее время.

Стараясь как можно незаметнее это делать, я наблюдал за ними краем глаза. До чего я удивился, когда увидел, как они ставят подпись! Не ручкой на бумаге, не путём факсимиле. Главы ставили подписи собственной кровью. Вроде бы уже давно не дикари, а тут такое.

Обоим принесли кинжалы, которыми они сделали надрезы на руках, а после уронили по несколько капель на что-то квадратное, чего я не смог разглядеть. Заметил одно точно — эти квадратные штуки очень маленькие по размеру и закрывались по типу книги.

После того как некий ритуал был завершён, главы обменялись этими подписями, вручив их друг другу лично в руки. Затем они попрощались, а меня забрали материализовавшиеся охранники и сразу телепортировали в один из кораблей. Вот теперь-то мне стало ещё беспокойнее.

Я сидел в кресле в окружении толпы истриситов, вооружённых до зубов. Они не обращали на меня внимания и говорили о чём-то своём. Когда же прислушался, понял, что речь идёт обо мне.

— Как думаешь, его сразу прикончат или нет? — спросил один из них.

Толпа расхохоталась, после чего другой с широкой улыбкой ответил за всех:

— Мне кажется, сначала будут пытки и допрос по полной. Когда расколется — можно в утиль отправить. После того, что он сделал, вряд ли ему светит жить дальше. Нет, это ж надо было додуматься до такого! — Все истриситы снова засмеялись. Тем временем этот продолжил, глядя на меня: — Да-да, о тебе говорим, человек. Ты чем думал, когда целовал нашу наследницу? Ты что, не догадывался, что к ней даже прикасаться нельзя?

Переваривая информацию, я молчал. Похоже, дела очень плохи. Так, надо что-то срочно делать. Может, телепортироваться? Бросив взгляд на браслет, ещё раз стал оценивать ситуацию.

— Твой браслет уже не работает, можешь не пытаться. Рекомендую вести себя тихо, может, хоть шанс будет, что облегчат немного твои страдания. Так что там с ответом на мои вопросы? Только не говори, что ничего не делал. Все анализы подтвердили, что ты это делал. Тем более если уж до нас, охранников, дошла такая информация, то дело очень серьёзное.

Мне стало так неуютно в компании этих мордоворотов, что хотелось исчезнуть в тот же миг. Что мне отвечать? Им же просто скучно сидеть молча, вот и решили повеселиться.

— Мне нечего вам сказать, — сухо бросил я.

— Ты смотри, какой несговорчивый. Хорошее качество для разведчика. Но твоя операция провалилась с треском, будь в курсе.

— Спасибо за информацию.

— Не за что. Ты это, не переживай сильно. Всё равно наказания не избежать.

— Да отстань ты от него уже, — влез в общение другой. — Не нагнетай. Он же живое существо.

— Ну, ты как обычно — весь правильный. Может, и ты у нас агент «Чёрного оснита»? — деланно заподозрил его первый, а толпа снова разразилась смехом.

И вот тут случилось то, чего я никак не ожидал. Тот, кого якобы заподозрили, сорвался с места и в мгновение прижал первого к стене. Он это сделал просто молниеносно. Такой скорости я ещё ни разу не видел.

— Если ты ещё раз скажешь подобное…

— Успокоились! — с криком ворвался в каюту, судя по всему, их начальник. — По местам! Работы лишиться захотели?!

Тишина наступила сразу же. Зачинщики конфликта расселись и замолчали, поглядывая друг на друга с нескрываемой злобой. Ну зато хоть веселиться перестали. Ребята очень дерзкие, этого у них не отнять.

Я же во время вообще никак не ощущаемого полёта ушёл в размышления. Попал так попал. Значит, всё же прокололся на одном лишь поцелуе. И мне даже стало ясно, почему это произошло. Очевидно же, Визуйя попёрлась на обследование, где и выдали результаты. Она ведь тогда говорила, что хочет провериться, когда заболела голова после моих попыток отыскать у неё информацию. А что им стоило, с их-то технологиями, выявить чужеродную слюну в её организме?

Конечно, после этого они всё доложили главе, и тот, мягко говоря, остался недоволен, что я посмел прикоснуться к его дочери. Как жаль, что заранее нельзя всего предусмотреть. И ведь Рика мне говорила, что можно делать всё что угодно, лишь бы выпытать хоть какую-то информацию. Разве она не догадывалась, что это подстава? Подстава… Так, по-моему, я тут вообще никакой не агент, а тот объект, который поможет развязать войну.

Может, «Чёрный оснит» обманывает и пользуется мной для того, чтобы специально отдать в руки «Джуриам»? Потом они поймут, если уже не поняли, что я был заслан для разведки. У «Джуриам» могут появиться причины предъявить претензии «Чёрному осниту» — и понеслась. Плевать будет на договор, на политические и экономические отношения. А все взрывы с пространственным оружием либо миф, иллюзия, либо «Чёрный оснит» специально устроил это.

Для чего? Да просто легенда, которую мне нагло впарили, чтоб я поверил в серьёзность ситуации. Возможно, это пространственное оружие как раз есть только у одного клана, которому будет очень выгодно разнести второй, а вслед за ним и остальные, чтобы самостоятельно править одной семьёй на целой планете. Тогда как же архангел, он при чём? А Ютси? Она ведь должна что-то сделать, пока меня везут в Умматитем. Но о ней ни единой весточки. И Дакси… Может, она тоже ничего не знает и думает, что всё идёт как надо?

Я запутался ещё больше, понимая, что каждый мой вывод — лишь теория. Но о чём думать, когда заранее знаешь исход, слыша от охранников о своей скорой смерти? А отшельники, например, кто они? Может, это работа «Чёрного оснита» по медленному ослаблению «Джуриам»?

Остановись! Хватит думать о том, чего наверняка не знаешь! Надо сейчас думать, как спастись. На браслет рассчитывать уже бессмысленно, на то, что помилуют, — тоже.

— Прибыли! Выходим! — раздалась команда.

Вот и пришло время…

Набрав побольше воздуха, я вздохнул и встал вместе со всеми, после чего меня повели на выход.

«Ютси, ну хотя бы ты сделай что-нибудь. Мне сейчас как никогда нужна твоя помощь», — обратился я к ней мысленно.

«Я пытаюсь, — послышался её голос в моей голове, и я загорелся надеждой, что всё не так плохо. — Но мне не дают. Кто-то путает дорогу через слой пространства и не даёт найти мне вых…»

Она так и не договорила. Голос словно утонул, растворился в небытии.

Собрав всю волю в кулак, я старался себя успокоить, но чувство страха не покидало меня. Что, если это последний день моей недолгой жизни?

Отступление 4

Рика какое-то время внимательно наблюдала за информацией, отображаемой на проекторе, и долго хмурилась, пока наконец-то сигнал действия нейросети Кирилла не отключился. Затем она улыбнулась и посмотрела на Дакси.

— А ты сомневалась, что не сработает наш план.

— Только бы всё и дальше шло так, как задумано, — вздохнула она.

— Ты что, настолько волнуешься за него? — наследница внимательно вгляделась в глаза Дакси.

— Да, — не стала та скрывать. — Он же не знает ничего. Может, стоило всё-таки рассказать ему правду? Хотя уже всё равно поздно.

— Нет. Если б он знал всё заранее, у нас бы ничего этого не получилось сделать. Пока что всё идёт гладко. Даже если Фортис откажется или не успеет, у нас есть запасной вариант.

— Я знаю.

— Вот и не беспокойся. Понимаешь, сейчас это идеальный вариант узнать, правы мы или нет. Поверь, они так просто от Кирилла не отстанут. Даю гарантию, что с ним будет беседовать сам глава «Джуриам». Беседа получится не из приятных, но есть нюанс — мы сможем как раз в это время вскрыть всю его информацию, и он этого не заметит, поскольку будет очень занят. Негатив глушит разум.

— Ты думаешь, что второй агент справится со взломом и не оставит следов?

— Конечно справится. Даже если следы останутся, что маловероятно, то когда «Джуриам» опомнится, это не будет потом иметь никакого значения. Ты просто не представляешь, сколько средств уже потрачено на всю эту операцию.

— Подожди-подожди, — прервала её Дакси. — Что ты имеешь в виду, говоря, что это потом не будет иметь никакого значения? Я тоже, оказывается, не всё знаю?

— Да. Нам помогают «Лиум-Парс».

— Но они же вроде бы независимы?

— Вроде бы, в том-то и дело. На новые разработки им требуются средства, огромные деньги. Мы им это даём, они нам — те самые технологии. Будь у них желание, они бы давно уже задавили всех. И это не шутка.

— Тогда почему они этого не делают?

— Потому что менталитет такой. «Лиум-Парс» за мир, что является одной из причин, почему они нам помогают, понимаешь? Если мы ошибаемся насчёт «Джуриам», то остаётся два варианта.

— Первый — это «Нейтрум». Какой тогда второй?

— А второй, Дакси… — Рика сделала многозначительную паузу. — Второй — кто-то извне. Это будет самое страшное, потому что мы не знаем, кто это, откуда исходит угроза и в какой день прогремит новый взрыв.

* * *

— Ну и где твоя обещанная слизь? — возмутился Фортис, нервно ёжась в кресле.

— Сейчас будет, — ответила Керра. Она пыталась сохранять спокойствие, но была тоже напряжена в последнее время. — Ты точно согласен?

— А ты точно выполнишь все мои условия?

— Полгода отпуска, дополнительная земля на курортной планете, а также отпуск для Ипулари, Гентлы и Атрии. И всё за счёт государства? Верно?

Когда Фортис понял, что его помощь требуется в срочном порядке, он озвучил условия, задрав планку повыше, и считал это справедливым.

— Да. Думаю, для тебя, работающей в администрации, выбить это не составит большого труда. И, пока ещё у планеты нет названия, предлагаю назвать её в честь меня, — попытался подшутить Фортис.

— Хорошо, обязательно сделаю всё, что ты просишь.

— Что насчёт эфира? Мне нужны запасы как минимум на сутки. Умирать я там не собираюсь.

— С эфиром проблем нет, ты же знаешь, что мы разрабатываем постоянно его более сильную концентрацию, так что тебе с собой хватит даже больше чем на сутки. Ты, главное, сам не забывай вовремя поддерживать запас и оставаться невидимым.

— Уж с этим разберусь.

— Кроме того, тебе выдадут последнюю версию военной униформы и лучший набор оружия. Да, возможно, стрелять придётся. У тебя с точностью проблем нет, насколько я знаю.

— С этим ясно. Пока не явилась слизь, расскажи вкратце, как обстоят сейчас там дела? Понятное дело, что мне расскажут. Но хоть обрисуй ситуацию.

— Сейчас Кирилла должны взять, так скажем, в плен, чтоб тебе было проще понимать. Это намеренно было спланировано «Чёрным оснитом», не с самого начала, так как всё изменилось, и им пришлось переиграть. Вот пока с ним будут вести, мягко говоря, беседу, в игру вступает агент «Лиум-Парс». Это один из охраны главы «Джуриам», давно там сидит на всякий случай. Вот он и воспользуется возможностью взломать все данные главы, которые сразу же передаст «Чёрному осниту». Собственно, это всё. Нам остаётся только вытащить Кирилла, потому что ему гарантировали безопасность. Он и так очень помог, при этом ничего особо не делая.

Фортис не выдержал и нервно рассмеялся.

— Ничего не делая? Ох, Керра, похоже, забыла ты худшие времена. Я, по-твоему, у дельфидентов тоже ничего не делал? А когда выбирался под обстрелом из города и с Мионной на спине — опять ничего не делал? Как просто сидеть тут и размышлять. Я уже не говорю про начало, когда я остался один в доме на произвол судьбы. Не поступи Мионна благородно, не сидел бы я здесь сейчас.

Осознанно или нет, но Фортис надавил на самое больное. Керра опустила взгляд и замолчала. Она прекрасно помнила всё, что было раньше. И тот факт, что не раз просила прощения, не исправит прошлое.

— Извини, я не так сказала. Неправильно выразилась.

Возможно, Керра и дальше бы пыталась найти подходящие слова, что у неё не очень-то получалось, если б не уведомление о гостье.

— Проходи, — ответила Керра по видеофону, пропуская представительницу разумной слизи.

Как только она вошла, Фортис чуть повернулся, чтобы поглядеть на доселе незнакомое ему создание. Это действительно красная слизь, вошедшая в форме человеческой женщины с безупречными пропорциями тела, но при этом, кроме самой слизи, нельзя было ничего разглядеть: ни глаз, ни рта — ничего такого, что есть у большинства живых существ.

— Мне нравится её образ, — улыбнулся Фортис, обратив взор на Керру. — Она нас понимает?

— Конечно. Такой вид намного умнее нас с тобой. Знакомься, это… — Керра застопорилась, вспомнив, что у представителей рюбрюм-лютум нет имён: они развиты настолько, что по ментальным сигналам различают друг друга и кто есть кто из них.

— Зовите меня Слайми, — проговорила слизь. Её голос звучал довольно странно и необычно. Фортис никак не мог понять, как это существо может разговаривать, не имея голосовых связок.

— Хорошо. Фортис, это Слайми, — представила её Керра.

— Приятно познакомиться, Слайми.

Он встал с кресла, вспомнив, что неприлично во время знакомства сидеть, и подошёл поближе к слизи. Она выглядела просто удивительно.

— Я вижу, тебе интересно потрогать меня, — заметила Слайми. — Разрешаю. Нравится мой образ?

— Вполне, — ответил Фортис. — Привычный для меня, я бы сказал. Наверное, специально приняла именно такую форму.

Чтобы не тратить время, он коснулся её руки. На ощупь совсем не жидкая, довольно твёрдая, примерно как пластилин. Буквально через секунду Слайми растеклась лужицей, взобралась по ноге Фортиса на его плечо, при этом не оставив ни следа, обвила его шею, как змея, а в следующий момент и вовсе уменьшилась в размере, скрывшись в кармане.

— Чудное создание, — подметил Фортис. — Слайми, вылезай. Мы даже ещё не познакомились толком.

Слизь быстро покинула карман и снова обратилась в женщину.

— Давайте перейдём к делу, быстро обсудим важные детали и займёмся первичной подготовкой к отправке вас на планету Оснит, — проговорила Керра, приглашая за стол Фортиса и Слайми.

Увидев воочию возможности красной слизи, Фортис пребывал в приподнятом настроении, ведь это создание действительно может сделать очень много неприятностей кому угодно со своей всепроникающей способностью. И это уже не говоря о том, что Слайми не грозит погибнуть от выстрелов и взрывов. Пожалуй, с такой помощницей можно хоть куда отправиться.

Глава 45

Когда охрана вывела меня наружу, я не приметил ничего знакомого: наверное, мы прилетели в ту точку города, в которой мне ещё не приходилось бывать. Площадку, на которую приземлились все корабли, ограждал высокий забор, поэтому не представлялось возможности посмотреть, куда меня доставили. Никаких опознавательных знаков, названий — вообще ничего. Только множество вооружённых истриситов вокруг, да и то большая часть из них начала расходиться и строиться. Лишь тогда я смог понять, что мы, скорее всего, или в какой-то воинской части, или в похожем на то месте. По крайней мере, однотипные здания, располагающиеся по периметру вдоль забора, отдалённо напоминали казармы.

Наконец, стоя в ожидании и под пристальными взглядами охраны, я увидел главу клана, его жену и, конечно же, Визуйю. Все они направлялись в мою сторону. Когда стали подходить ближе, я услышал просьбы наследницы:

— Отец, оставь его мне, пожалуйста. Я сама попросила это сделать, он ни в чём не виноват.

Глава шёл дальше, словно не слыша слова дочери. Точно так же вела себя и его жена.

— Прошу, — настаивала Визуйя. — Это моя последняя просьба, отец.

— Дочь, прекрати, — строго выпалила мать наследницы. — Ты ничего не знаешь, чтобы встревать.

— Разве я так много прошу?

Глава вдруг остановился, бросил взгляд на дочь и сказал:

— Домой.

Он взмахнул рукой, словно что-то небрежно выбросил, — и Визуйя мгновенно исчезла. Исчезла в прямом смысле. Вот такого я не ожидал. Неужели глава способен телепортировать кого угодно одним лишь жестом?

— Ты тоже домой, — обратился он к жене, но позволил ей телепортироваться самостоятельно при помощи браслета. — И следи, чтобы дочь без охраны ни шагу не ступила.

— Хорошо, как скажешь, — коротко ответила она и тоже исчезла вслед за дочкой.

Похоже, настал мой черёд…

— Разойтись! — скомандовал глава, и вся охрана мигом разбежалась, оставив меня один на один с ним.

Сделав навстречу ещё пару шагов, он замахнулся — и за долю секунды его кулак настиг мою челюсть. Удар был хорош. Чёткий, сильный, точно в цель. Несмотря на всю подготовку в «Чёрном осните», все физические усиления, я не выстоял и рухнул, едва успев подставить руки, чтоб не воткнуться лицом в землю.

Чуть отойдя от «звёздочек», появившихся сразу после удара главы, я начал подниматься, наблюдая, как кровь уже капает. Коснувшись губы, понял, что он мне её рассёк. Было больно, очень. Но терпимо. Наверное, он ещё не особо старался. А вот если б постарался…

Только я поднялся и выпрямился, как получил второй удар. Ещё сильнее. Аж мир вокруг чертыхнулся, всё помутилось. Я уже и не почувствовал, как упал. Даже боль не ощутил. Кажется, начал терять сознание, но нет — продержался.

— Я знаю, за что, — с трудом выговорил я, сплюнув кровью, после чего стал снова вставать на ноги. — Но не думаю, что это поможет в сложившейся ситуации.

Конечно, хотелось ему отплатить той же монетой, врезав в ответ от всей души, но я понимал, что лучше мне не станет. Во-первых, истриситы в принципе сильнее и быстрее человека, а во-вторых, тут же подскочит охрана, даже если мне чудом удастся ударить главу не один раз.

— Хорошо держишься, человек, — на удивление спокойно произнёс глава. — Плохо, что ни малейшего понятия не имеешь, как себя вести на территории «Джуриам». — Судя по всему, он выместил свой гнев и теперь стал более сдержанным. — У тебя есть что сказать?

— Ваша дочь, — решил я показать уважение, обращаясь официально, — и так всё сказала. Это правда.

— С ней ещё предстоит серьёзный разговор. Обязательно. Пора побеседовать без лишних глаз.

Миг — и мы оказались в помещении, в котором ничего не было, кроме стола и стула. Единственный стул занял глава, а мне велел встать напротив. Когда он сложил руки на столе, я заметил, что на запястье у него нет браслета, и при этом телепортируется сам и без проблем телепортирует других. Похоже, так умеет только глава. Но как?

— Ты прибыл впервые на Оснит не к нам. Это был «Чёрный оснит». Верно?

Отрицать уже нет смысла, поэтому я лишь кивнул.

— Зачем?

— Хотел лучшей жизни.

— Тебя купили?

— Можно и так сказать.

— Твоя цель пребывания у нас — разведка?

— Да.

— И что же ты должен был узнать? Может, уже узнал?

— Ничего не узнал.

— А что должен был?

Я замолчал, как, наверное, полагается настоящему разведчику. По крайней мере, пока не приняли особо жёсткие меры.

— Отвечай на вопрос.

— Не буду.

Глава замолчал, скорее всего, начиная снова закипать от злобы.

Через несколько секунд дверь отворилась, и в помещение вошла истриситка в медицинском халате, держа в руке шприц.

— Вызывали?

— Да. Сделай ему один укол. Обливается кровью, смотреть противно.

А ведь он прав. Кровь так и текла, потихоньку капая с подбородка.

Подошедшая ко мне истриситка вонзила иглу в шею и влила полную дозу. От такого укола у меня чуть всё лицо не свело. Затем она вынула из кармана влажную тряпку, вытерла всю кровь с моего лица, проверила взглядом, всё ли хорошо сделала, и, получив разрешение уйти, удалилась прочь.

— Сыворотка правды? — спросил я.

— Нет. Милосердие.

Что-то мне непонятны его мотивы. Вылечить, чтобэы я стал более сговорчив? Лечение, кстати, помогло, ведь кровь остановилась, а рассечение стало затягиваться. Нам бы на Землю такую медицину.

— Почему ты до сих пор не сообщил им, что операция провалилась? — задал вопрос глава. — У тебя же только наш браслет отключён, а нейросеть «Чёрного оснита» всё ещё должна работать. Или сообщил? Соглашусь, что они преуспели — не получается ни взломать, ни отключить. Если начнём искать имплант, то ты умрёшь. Но пока, — сделал он акцент на слове «пока», — мне твоя смерть не нужна.

Действительно, как я раньше не додумался хотя бы сообщить, что меня поймали? Это всё нервы и волнение затмили разум в нужный момент. Когда я попытался обратиться к нейросети, у меня ничего не вышло. Её просто-напросто как будто больше не существовало. Осталась рабочей лишь нейросеть «Джуриам», и та со стандартным софтом — весь, что устанавливали ранее, уже снесли подчистую. Если глава не обманул и они правда не могут ничего сделать с нейросетью «Чёрного оснита», то получается, что меня действительно могли кинуть…

— Потому что нейросеть отключили. Я не успел.

— Очень интересно. Значит, ты им больше не нужен. Предлагаю рассказать правду. Тебе всё равно никуда не деться. Что хочет от нас «Чёрный оснит»? Пока по-хорошему разговариваем.

— Они тоже, — начал я, по ходу придумывая, как ответить уклончиво, — хотят правды.

Знай я правду, кинули меня или нет, может быть, и рассказал бы всё, но пока делать этого не стал. Да и мало ли что могло случиться? Может, «Чёрный оснит» специально отключил мою нейросеть, чтобы в ней не пытался копаться «Джуриам». Хотя у этого клана и так ничего не вышло.

Видимо, их попытки начались ещё тогда, когда я был у них. Они узнали всё намного раньше, чем я мог подумать. Но на чём же прокололся? Не на одном ведь поцелуе. Нет, мог и на том, что лазал по информации Визуйи. Если в её организме нашли мою слюну, значит, могли провести полное обследование, и вот тогда и выяснили вмешательство со стороны.

— Ты тратишь моё ценное время, человек, — начал вновь злиться глава. — Не ответишь на вопрос — будем говорить по-другому.

Вот и угрозы в ход пошли. Думай-думай, голова, как выкрутиться…

— Рисс Иллтер, — чуть ли не ворвался в помещение охранник.

— Кто дал тебе право без разрешения входить?! — подскочил с места глава.

— Очень срочное дело, — испуганно проговорил ворвавшийся.

— Нет никаких срочных дел. Вышел!

— Рисс Иллтер, рисса Визуйя пропала.

— Как пропала? Вы куда смотрели?!

Мне показалось, что глава сейчас одним взглядом испепелит охранника.

— Мы всегда были рядом. Она просто исчезла ни с того ни с сего. Её нейросеть отключена, найти нет возможности. Даже её сторонние датчики не работают.

— Где она была перед пропажей?!

— В родовом поместье, рисс Иллтер.

— За мной.

Снова взмах рукой — и оба исчезли. Кажется, мне повезло: пытки на некоторое время отменяются. Но вот что начало происходить — отдельная тема, не менее интересная, чем поимка меня.

Глава 46

Стоя в пустой комнате, я не знал, что же мне делать. Прошло уже пару минут точно, но никто так и не вошёл. Глава «Джуриам», похоже, надолго исчез. Очень странно, что его дочка пропала. Хотя какое мне вообще дело до него и до неё? Тут бы вырваться на свободу как-нибудь.

Долго стоять не стал и решил сесть, пока главы нет. Стоило мне только пройти пару метров, как передо мной появилось золотисто-оранжевое свечение. Ютси? Неужели? И это действительно она. Ангелок материализовалась, как всегда безобидно и наивно глядя на меня.

— Ну наконец-то! — обрадовался я хоть какой-то поддержке. Когда ангел рядом, мне всегда становится легче и спокойнее. Я даже не сдержался и обнял её, заключив в объятия и позабыв на мгновение обо всех проблемах. — Привет!

— Привет-привет, — поздоровалась она, похлопав меня по спине. — Прости, я правда не могла вырваться. Было так тяжело. И ментальную связь не могла поддерживать. — Ютси освободилась из объятий и добавила: — Я видела, как он тебя бил, но не смогла на это повлиять. Я б ему! — Ангел нахмурилась и сжала свои маленькие кулачки. Выглядело это мило и забавно.

— Потом об этом. Главное, что я жив и цел. Ты лучше расскажи, как там Рика и Дакси. Что с нейросетью? Они меня бросили? Что-нибудь знаешь?

Она помотала головой.

— Не знаю. Я могу только сказать, что они тебя не бросили. Это чувствую, уверена полностью. Также должна предупредить, что грядёт большая беда, которая коснётся не только тебя. Но я буду рядом, постараюсь как минимум, хотя и у нас там тоже не всё хорошо. Мы работаем над этим.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился я. — Война?

— Я не умею предсказывать будущее, просто чувствую потоки негатива, они идут буквально отовсюду и с каждым мигом только усиливаются. Тебе надо бежать, но… — Ютси замолчала и продолжила: — У меня не получается ни на кого повлиять. Что-то не так.

— Плохо, очень плохо. Можешь сказать хотя бы, где я сейчас нахожусь? У меня ж сейчас ни карты нет, ничего.

— Вокруг много оружия, — задумчиво сказала ангел. — Очень много оружия разного вида. Особенно много энергетического, им пронизано почти всё.

— Ясно. Получается, что это воинская часть, может, база военная. Надо думать, что же делать.

— Надо-надо. Но только мне уже пора уходить. Кто-то идёт.

Я не успел больше ничего ей сказать или спросить. Хорошо, что хоть что-то узнал: меня не кинули, вокруг много оружия. А вот как раз оружие мне бы пригодилось.

Пока я лихорадочно пытался осмыслить всё сказанное Ютси, в помещение действительно вошла истриситка. Как раз та, которая делала мне укол.

— Рисс Иллтер приказал проводить вас в другой отсек, — произнесла она. — Прошу следовать за мной.

— Хорошо, понял.

Как только мы покинули помещение, оказались в длинном коридоре. Прямо у двери стояли два охранника, которые сразу поплелись за нами. Ну да, как же меня без внимания оставить. Убрать бы обоих и забрать стволы. Но слишком рискованно, потому что тихо сделать это не получится и придётся тогда и истриситку пристрелить как свидетеля, чего делать не хочется. Да и не факт, что успею справиться с обоими: могут быстрее выстрелить. Вот были бы они без оружия… Об этом приходится лишь мечтать.

Во время моих размышлений мы дошли до одной из многочисленных дверей, которую истриситка сразу открыла, пропуская меня вперёд.

— Будете здесь, пока не поступит новый приказ, — отчеканила она и закрыла за мной.

Перед тем как войти, я обратил внимание, что эти два мордоворота встали как раз у двери. Понятно. Будут караулить меня. Может быть, попробовать как-то заманить одного из них, вырубить, забрать оружие и расправиться со вторым? Допустим, смогу это сделать. Но что дальше? Ведь их здесь ещё полно, все с оружием. Выйти наружу либо не получится, либо будет очень проблематично.

Эта комната ничем особым не отличалась от той, в которой глава «Джуриам» вёл со мной беседу, разве что здесь жёсткая кровать, на которую я и сел, продолжая думать и думать. Только бы не совершить роковую ошибку. Но и бездействовать долго нельзя. Неизвестно же, когда вернётся глава и продолжит допрос.

И я всерьёз задумался: как поведу себя, если начнут пытать? Конечно, не хочется сдавать, так сказать, своих, но какая же сила воли нужна, чтобы не расколоться даже под угрозой смерти? К сожалению, ничего подобного в моей жизни не было, поэтому даже себе я не смог ответить на этот вопрос…

«Кир, слышишь меня? — раздался в голове голос Рики. — Кирилл?»

Поначалу я даже подумал, что из-за нервов стал бредить или же просто показалось. Недавно ведь нейросеть вообще не работала.

«Кирилл, ты на связи? Ответь».

«Да, на связи. Что происходит, Рика? Меня кто-нибудь отсюда вытащит? Вы сами давали гарантию. Я даже не знаю, где нахожусь. Только догадываюсь».

«Всё в порядке…»

Не выдержав, я перебил её:

«Как это в порядке? Меня заперли, приставили двух вооружённых охранников, а до этого я знатно так получил от самого главы. И это хорошо, что ещё пытать не начали».

«Подожди, дай договорить. Ты что-то рассказал им?»

«Кому им? Со мной глава только общался. Я уклончиво отвечал, что вам нужна правда. Больше ничего не сказал, потому что ему сообщили о бесследной пропаже дочери. Ты лучше скажи, зачем нейросеть отключали и когда меня вытащат отсюда?»

«Отключали, чтобы запутать «Джуриам». Так надо, некогда объяснять. А включили, когда от Ютси узнали новости, она же была только что у тебя. Так что всё идёт как надо. В течение часа-двух тебя вытащат оттуда, не беспокойся. Главное, продержись это время. Когда главе сообщили о пропаже дочери?»

«Минут десять назад».

«Очень плохая новость. Что-то мне кажется, будет как минимум переворот».

«Мне уже Ютси намекнула на это».

«Я о другом. Как раз минут десять назад нейросеть нашего агента из «Лиум-Парс» уведомила о его смерти. Он должен был получить информацию, перед ним стояла та же задача, что и у тебя. Похоже, как только он получил информацию, его сразу и убрали. И вряд ли это сделал кто-то из «Джуриам», они не могли знать, что это был он. Теперь я уверена, что здесь замешан кто-то ещё».

«Ну спасибо. Одного агента грохнули, теперь мой черёд. Как раз нечто подобное я и хотел услышать от тебя, да».

«Я же сказала, что это был агент из «Лиум-Парс», и за него мы отвечали лишь косвенно. Ты — другое дело. Жди помощи. До связи».

Рика отключилась, не дав мне ничего сказать напоследок.

Ну и дела. У них ещё агент, оказывается, тут есть, точнее, уже был. Его убили, Визуйя пропала. Никакую информацию никто так и не смог получить. Судя по всему, операция всё-таки провалилась. Да и чёрт с ней! Пусть меня вытащат отсюда, а потом гори оно всё синим пламенем! Отправлюсь домой, на Землю, и больше никогда не вернусь сюда. Нечего мне тут делать, среди всяких кланов, их интриг и разборок.

Что же до Дакси… Да, она, конечно, хорошая и приятная кошкодевочка, с ней был замечательный секс, но это всё не стоит того, чтобы я и дальше рисковал жизнью. Мало ли было таких, кого я давно забыл? Нет, достаточно. Только Дакси, в отличие от остальных, инопланетянка.

И ладно. Забуду, как будто это был сон, и вернусь к прежней спокойной жизни на Земле, как это было раньше. И добьюсь уже там той жизни, которой хотел всегда. Всё же происходящее здесь пусть навсегда останется в прошлом.

Глава 47

Сидя на кровати, я понятия не имел, чем же себя занять. Ожидание неизвестности убивает больше всего, а время тянется непривычно долго. Рика сказала, что в течение часа-двух меня вытащат. Долго. За это время глава может вернуться, а может и кого-то другого назначить устроить мне настоящий допрос с пытками. Вот уж чего очень сильно не хочется.

Как они вообще решили меня вытащить? Может быть, Ютси сможет протащить через известные ей дороги в слоях пространства? Почему она раньше этого не сделала, я уже понял: так было запланировано «Чёрным оснитом». С другой стороны, если у неё уже были какие-то проблемы с перемещением, значит, и рассчитывать на ангела нельзя. Получается, вытаскивать меня будут другим способом. И не стоит забывать, что Ютси стала меняться. Возможно, это одна из причин, почему у неё не получилось помочь мне в последний раз. А ведь это действительно мог быть последний раз.

Устав ждать, я глянул на время и сравнил с временем, когда разговаривал с Рикой. Прошло около получаса. Так, значит, в лучшем случае ещё полчаса — и прибудет помощь. В худшем — маяться ещё полтора часа. Благо, что никто из «Джуриам» за мной не пришёл. Учитывая, что дочка главы пропала, ему сейчас точно не до меня.

Спустя минут десять я начал расхаживать по комнате, измеряя шагами расстояние от одной стены до другой. От безделья ещё не таким можно заняться. Глядел в пол, в потолок, изучал пустые стены. Ничего интересного не случилось, пока передо мной не начал материализовываться человек.

Не поверив увиденному, я даже помотал головой, зажмурился и снова открыл глаза. Теперь узнал в человеке Фортиса, которого видел ещё на Келимире. Вот уж не думал, что именно он придёт на помощь. Но как Фортис смог проникнуть на военную базу «Джуриам»?

— Тихо, — прошептал он. — Я за тобой. Сейчас быстро расскажу план действий, потом приступим к выполнению. Понял?

Я кивнул.

— Браслет на этой базе не работает, так что выбираться будем самостоятельно, — сразу пояснил Фортис. — Как я сюда попал, расскажу потом. Со мной разумная слизь Слайми. Она поможет нам. Никаких вопросов. Сейчас я снова исчезну, а ты позовёшь на помощь. Громко, чтобы те двое услышали и вошли. Мы их быстро вырубаем, ты переодеваешься, забираешь оружие и идёшь за мной. Дальше я поведу в нужном направлении. Твоя задача — сохранить себе жизнь, за меня и Слайми не беспокойся. План ясен?

— Да, но там, снаружи, что делать будем? Нас же схватят сразу.

— Не схватят, если мы не будем тупить. Выйдем на их техпозицию, там есть парк с техникой. У тебя же имеется нейросеть? Уж постарайся потом взломать технику и научиться управлять. За это уже ты будешь отвечать. В некоторых районах города, как мне сообщили, и так неспокойно, так что у нас все шансы уйти максимально тихо, если сработаем чётко и без промедлений. Времени немного, действуй.

Фортис исчез прямо на моих глазах. Вот он точно сверхчеловек, если умеет такое вытворять.

— Помогите! Помогите! — закричал я, упал на пол и начал дёргаться, изображая конвульсии.

Уже через пару секунд в комнату влетел охранник и подскочил ко мне.

— Что с тобой? Плохо? Ну, отвечай. Или ты решил нас разыгра…

Он вдруг замолк, начав издавать лишь глухие мычащие звуки.

Приподняв голову, я посмотрел на происходящее и увидел, как в рот охранника змеёй заползла красная слизь, не давая ему дышать. Вдобавок ещё и Фортис крепко удерживал его за шею, а когда тот обмяк, оттащил тело в сторону.

— Один есть, — шепнул Фортис. — Сейчас второй спать ляжет. Не двигайся пока.

Он снова исчез.

Заподозрив неладное, следом вошёл второй охранник и сразу подскочил к лежащему без сознания напарнику. Быстро оглядев его и проверив, жив ли тот, собирался подойти ко мне, но не успел. Фортис с помощью слизи так же перекрыл ему дыхание и тихо положил на пол.

— Готово. Работаем.

Подскочив с пола, я быстро снял униформу с одного из охранников и надел на себя прямо поверх своей одежды. Размер не особо подошёл, так как охранник — впрочем, оба — крупнее меня, да ещё мешком висела та часть на спине, которая сделана для плавника истриситов. В общем, не очень комфортно, но всяко лучше, чем быть вообще незащищённым. Далее подобрал винтовку и бросил взгляд на Фортиса.

— Идём? Я готов.

— Момент, — кивнул он. — Слайми, прикрывай нас.

Слизь выползла лужицей и предстала в образе женщины.

— Здравствуй, — произнесла она весьма странно звучащим голосом и направилась к выходу.

— Привет, — машинально ответил я.

— Потом будете обмениваться любезностями, — встрял Фортис и пошёл вслед за слизью.

Стоило только ей выйти за дверь, как раздалась стрельба. Энергетические красные лучи буквально изрешетили её в считанные секунды. Фортис остановился. Слайми как ни в чём не бывало вернулась уже совершенно целой и обратилась к нему:

— Основная масса сразу слева, сейчас подойдут сюда. Их беру на себя, а вы двигайтесь направо по возможности.

— Понял. — Он глянул на меня и добавил: — По команде выдвигаемся.

— Хорошо.

Стоит ли говорить, что перед самым моментом выхода в коридор, где уже столпились истриситы с оружием, я начал испытывать страх? Это всё-таки не полигон, здесь всё по-настоящему. Но жить-то хочется…

— Пошёл! — скомандовал Фортис почти сразу, когда слизь вновь вышла из комнаты.

Он выскочил, пальнул пару раз и ловко перекатился в сторону, скрывшись за стенкой. Благо, что там нашлось небольшое ответвление. Выстрелы продолжались. Ну что ж, погнали…

Спину прикрывала слизь, и оттуда уже не доносились выстрелы, а вот справа — вполне. Я поймал момент, когда они немного утихли, и выскочил, сразу целясь в противников. Выстрел — один готов, другой — готов. Остальных перебить уже не успел и прыгнул в ту сторону, где скрылся Фортис. Мне чуть-чуть не хватило, чтобы совсем исчезнуть из вида истриситов. Тогда мой напарник, ибо я уже считал его таковым, помог и подтянул меня. Правда, по каблуку сапога всё же успели попасть — ступню ощутимо припекло. Главное, что вообще не подстрелили.

Слайми тем временем, обратившись множеством щупалец, уже передушила тех, кто двигался с другой стороны. По ней продолжали стрелять, но толку это не приносило никакого — она вновь и вновь восстанавливалась. Когда закончила с одними, слизь взялась за других, которых не успели перебить мы. Я захотел помочь и только решил высунуться, как меня одёрнул Фортис:

— Сиди! Пока она справляется сама — нечего геройствовать. У тебя жизнь одна, а ей эти выстрелы как укусы комаров.

— И какого хрена мы тогда вообще подставлялись?

— Такого, что свой вклад тоже вносить надо, но не рисковать лишний раз.

— Ладно.

Тем временем слизь расправилась с истриситами, и для нас ненадолго открылся безопасный путь. Мы быстро покинули временное убежище и двинулись вперёд по коридору. Даже странно, что подкрепление не прибыло. И только я об этом подумал, как из-за угла показалась очередная толпа.

Слайми, снова превратившись в щупальца, начала душить их, а мы открыли огонь по всем оставшимся. Через несколько секунд все полегли, и у меня даже появился азарт, а страх словно исчез. Я и чувствовать стал себя увереннее, потому что мы действовали слаженно, всё получалось так, как будто иначе и не должно было быть.

Минув мёртвые тела, мы свернули за угол, потом — снова поворот. Вдруг Фортис остановился и жестом показал, чтоб я не двигался. Слайми и вовсе застыла как статуя. И произошло то, чему я удивился не меньше способности исчезать, — Фортис просочился сквозь стену и буквально утонул в ней. Через несколько секунд вернулся, пока я старательно глядел в оба.

— Дальше по коридору идти не вариант, — сообщил он. — Их там слишком много, вряд ли осилим.

— И что делать тогда будем?

— Придётся расходовать эфир по полной, — покачал головой Фортис. — Слайми, давай в карман. Кирилл, готовься к фокусу.

Слизь мгновенно свернулась и скрылась. Он же схватил меня за шкирку и ударил о стену.

— Ты больной, что ли? — не понял я таких фокусов.

Он усмехнулся.

— Извини, не сосредоточился просто. Ещё разок.

И только я собрался высвободиться, как Фортис снова решил треснуть меня о стену. Только теперь я не ударился, а почувствовал, как всем телом прошёл через что-то мягкое и какое-то бестелесное.

Странные чувства. Это чем-то напомнило дорогу через слои пространства, по которой меня вела Ютси. Правда, в отличие от того случая, здесь произошло всё достаточно быстро, и я оказался в другом помещении, а не в коридоре. Причём не один, а вместе с Фортисом.

Глава 48

— Вот и всё, а ты боялась, — проговорил Фортис с улыбкой на лице.

— Ага, даже юбка не помялась, — продолжил я его своеобразную шутку. — Куда мы попали?

— Без понятия. Наверное, в каком-то складском помещении, — оглядевшись, предположил он.

Когда я осмотрелся, согласился, что это действительно похоже на склад, причём оружейный. Самое интересное, внутри, кроме нас, никого не оказалось. А вот освещение включено.

— Так, давай-ка решим, что делать дальше. Там мы уже не пройдём. Обоих через стены протягивать часто я не могу — быстро запасы эфира кончатся. Никакой карты, как я понимаю, у нас нет.

— В нейросети надо глянуть, — спохватился я.

— Ты всерьёз думаешь, что найдёшь карту военной базы чужого клана?

— Мало ли. Сейчас посмотрю.

Он оказался прав: на карте военной базы не оказалось.

— Вот если бы мы прорвались через коридор, то всё пошло бы как надо. А теперь я уже запутался, где мы находимся. Нам срочно надо попасть в парк.

— И тут окон как назло никаких нет.

— Хорошо, что их тут нет, иначе нас бы уже заметили. А сейчас будут искать, куда ж мы скрылись. Так что надо действовать. Тем более тут наверняка есть и взрывчатые вещества. Начнётся стрельба — от нас тут одни ошмётки останутся.

— Не, такая «перспектива» меня вообще не радует, — задумался я. — Может, прихватим чего-нибудь отсюда с собой?

— А пользоваться умеешь тем, что хочешь прихватить?

— Умею, обучали. У них много схожего в оружии, так что, думаю, проблем не будет.

— Как знаешь. Давай я сориентируюсь сейчас, посмотрю, посвободнее ли там стало, а потом уже решим, как будем действовать.

— Давай. Я пока гляну тут. Может, найду что-то полезное.

Как я уже понял, Фортис умеет не только исчезать, но и ходить сквозь материальные объекты. При желании и с другими способен проделывать то же самое. Я, конечно, хотел спросить, почему именно его сюда отправили, но уже и так понял: скорее всего, он один из немногих или вообще единственный, кто обладает такими способностями. Зато, что скрывать, приятно, что на помощь пришёл свой, именно человек.

Пока он просматривал сквозь стены варианты пройти как можно проще, я тихо ходил между стеллажей с ящиками и разглядывал боеприпасы. Чего тут только не было, и большинство того, к сожалению, с чем я и близко не знаком. Кажется, с вооружением, или, по крайней мере, с его разнообразием, у «Джуриам» дела куда лучше «Чёрного оснита». С другой стороны, далеко не факт. «Чёрный оснит», скорее всего, многое от меня скрыл. Не скорее всего, а определённо так и есть, если они даже многие подробности операции утаили, хотя могли бы держать в курсе.

«Кирилл, слышишь меня?» — неожиданно вышла на связь Дакси.

«Слышу», — ответил я и прекратил ходьбу, остановившись возле каких-то интересных гранат. Решил поглядеть на них и понять, смогу ли пользоваться правильно.

«Отлично, хотя бы ты на связи. Где ты сейчас? Вы уже выбрались?»

«В каком-то оружейном складе. Нет, ещё не выбрались. Проблемно это, но пока всё не так уж плохо. А почему ты сказала «хотя бы ты на связи»? Что-то случилось?»

«Да…»

Осторожно сняв ящик с гранатами и поставив на пол, я сел на корточки, открыл его и достал пару штук. Пока разглядывал, продолжил беседу с Дакси:

«Мне твой тон не нравится. Подробнее, если это важно».

«Ты говорил, что исчезла наследница «Джуриам». Вот теперь то же самое случилось с наследницей «Чёрного оснита». В городе начинается паника, народ выходит из-под контроля. Браслеты не работают ни у кого. Я одна и… Мне страшно… Я впервые в жизни не знаю, что делать».

Час от часу не легче.

«Свяжись с её семьёй. Пусть помогут, охрану предоставят, ну хоть что-нибудь сделают. Я тоже сейчас не могу ничего сделать. А паника-то почему вообще началась?»

«Не знаю, но мне кажется, из-за набирающего обороты конфликта. По-моему, «Джуриам» готовы принять крайние меры, даже не разбираясь ни в чём. Ведь и у них там начался совсем беспредел — отшельники лезут отовсюду. Они могут сейчас выставить виновным в этом «Чёрный оснит».

«Всё может быть. Мы постараемся выбраться как можно быстрее, а ты держись. И будь на связи обязательно. Хорошо?»

«Хорошо».

«Держись с семьёй Рики, пожалуйста. Не оставайся одна. Пока есть время — прими меры. Надеюсь, скоро увидимся».

«Я тоже очень на это надеюсь».

«До связи».

«Пока».

Как чувствовал ещё давно, что случится что-то нехорошее. Но тогда я даже представить не мог, как всё быстро начнёт набирать обороты. Наследницы стали пропадать, в городах паника, браслеты не работают. Кто-то вступил в игру, причём решил играть по своим правилам. Я даже больше чем уверен, что всё это кем-то было спланировано намного раньше.

Теперь с помощью наследниц, пропавших без вести, можно манипулировать сразу двумя кланами. Отцы сделают всё что угодно, лишь бы вернуть дочерей. Но знают ли оба, что у них одинаковая проблема, возникшая почти в то же самое время? Похоже, нет. А если и знают, пойдут ли на мировую? Сомневаюсь…

Сейчас глава «Джуриам», скорее всего, во всех своих бедах винит «Чёрный оснит», и наоборот. Успела ли Рика передать информацию об убитом агенте своему отцу? Если нет, то нас ждут просто гигантские проблемы. Надо уносить ноги отсюда как можно скорее.

Взяв парочку гранат, пользоваться которыми я точно смогу, прицепил их на специальный пояс формы. Где Фортис? За разговором и не заметил, что его долго нет. Он что, решил сквозь стены в режиме невидимки всю базу обойти? Вот если ещё и с ним что-то случится, то мне останется надеяться на чудо. А чудо одно — Ютси. Однако, если её до сих пор нет, выходит, что и не будет. Ох уж эти гарантии, что давали мне перед операцией…

— Есть план, — раздался голос Фортиса, появившегося передо мной внезапно.

— Наконец-то. Я уж думал, тебя там того уже.

— У меня ребёнок и пять жён, одна из которых беременна, так что в мои планы подыхать тут не входит. Слушай план.

Фортис обследовал действительно много вариантов, как нам выйти. Конечно, полностью безопасного способа не будет, но, как он заверил, выбрал самый выгодный. К тому же у нас все шансы добраться до парка без особых проблем, но вот в самом парке будет намного тяжелее. Остаётся рассчитывать ещё на помощь Слайми, которая в состоянии взять на себя нескольких истриситов в первые же секунды. Путь будет тернист, как ни крути, но с минимальными шансами попасть под обстрел.

В первую очередь нам надо покинуть этот склад, убрав всю охрану. Затем снова придётся перемещаться по знакомому коридору, но там уже меньше вариантов встретить кого-либо. Если будем медлить — военные снова заполонят все помещения. Далее нужно проникнуть в госпиталь, так как это самый короткий путь к техпозиции и парку.

Единственное, что беспокоило Фортиса, — в госпитале среди обслуживающего персонала много истриситок, в которых стрелять ему очень не хочется. В этом я с ним, конечно, согласен, но если выбирать между своей жизнью и жизнями неизвестных мне разумных, то выберу свою — без раздумий буду стрелять во всех, кого только увижу.

Выслушав его план, я вкратце пересказал ему то, что услышал от Дакси.

— Вот не сиделось ей дома, — недовольно проворчал Фортис. — Вечно тянет куда-то. Ладно, будем действовать, хоть ситуация вообще не радостная. Слайми, — обратился он к сидящей в кармане слизи, — будь готова. Мы выходим.

Поскорее бы вырваться отсюда. Вот только ждать спокойствия в ближайшее время уж точно не стоит. Но я не один, а значит, всё будет в порядке.

Глава 49

Так как Фортис уже знал, кто и где стоит, роль ведущего он взял на себя. Первым делом нам нужно покинуть склад как можно тише. Для этого мы встали по обе стороны от входа и постучали прикладами по двери. Сначала реакции никакой не последовало, но когда мы вновь постучали, при этом ещё громче, дверь отворилась, и вошли два охранника. Чтобы сэкономить энергетические боеприпасы и убрать врагов тихо, мы решили справиться без стрельбы. И в этом нам хорошо помогла Слайми.

Как только истриситы переступили порог и заметили нас, слизь сразу прижала их к стене за горло. Я и Фортис почти синхронно приложились прикладами в головы охранников, после чего те обмякли и свалились на пол. Для пущей уверенности я пнул как следует своего в голову. Посмотрев на это, Фортис скривился, выразив, наверное, недовольство. «Ну извини, ласково обходиться с ними не собираюсь», — примерно так хотел ему сказать, но не стал. Меньше болтовни — больше дела.

Как оказалось, мы вышли не сразу в коридор, а в узкий тёмный закуток другого помещения. Не знаю, как смотрел Фортис, когда обследовал пути отхода, но здесь были ещё два охранника, а также три истриситки, сидящие за компьютерными столами. Благо, они не слышали и не видели, что их напарники уже не охраняют вход в складское помещение.

— Слайми, — обратился Фортис шёпотом, — возьмёшь на себя тех девчонок, а мы займёмся охраной.

Она не ответила, но наверняка услышала. Нам же оставалось только сработать чётко по плану.

Первой пустили Слайми. Пока она перекрывала дыхание истриситкам, чтобы те просто потеряли сознание, я и Фортис убрали охрану, потратив по одному выстрелу. Хотелось как можно тише, но пришлось стрелять, ибо истриситы стояли слишком далеко от нас. Учитывая их скорость и ловкость, мы бы наверняка не успели приблизиться к ним, не будучи убитыми.

Когда все были обезврежены, слизь сообщила нам, что у неё тоже кончаются силы, и она не сможет бесконечно проделывать такие манёвры как видоизменение. Слайми в этом плане даже эффективней нас, так как могла брать на себя больше одного противника одновременно. Теперь-то стало понятно, почему Фортис не пускал её делать всю работу — слизи тоже нужен небольшой отдых, чтобы она вновь могла помогать. Было решено обращаться к ней только в самом крайнем случае, так что придётся пока что рассчитывать только на себя.

Больше не теряя времени, мы двинулись дальше, тем более наверняка кому-то должно было прийти уведомление с нейросетей убитых. Немудрено, что сюда скоро прибудут другие военные.

Нам повезло, что выйти в коридор оказалось проще, так как охраны там почему-то не было. Но пришлось прострелить дверь, прочности которой позавидует любая броня с Земли. Мы сделали по несколько выстрелов, чтобы проделать дыру и пролезть. И в тот самый момент, когда я вылезал, началась стрельба. Фортис мгновенно снял нескольких истриситов, прикрывая меня. Я же, когда выбрался, присоединился к отражению атаки. Из-за угла то и дело выбегали один за другим военные. Мы отступали, отстреливаясь от них. В какой-то момент стало ясно, что так не уйдём и долго не продержимся.

— Прикройте меня! Срочно! — крикнул я Фортису и Слайми.

Слизь выбралась, наверняка негодуя, что ей не дали передохнуть, и образовала передо мной плотный щит. Конечно, его всё равно пробьют, но так хоть какие-то шансы.

Оставив винтовку болтаться на плече, я снял с пояса одну из припасённых гранат, сжал, надавив на кнопку активации и швырнул в постоянно прибывающих истриситов. Как только граната упала, грохнул взрыв. Меня тут же откинуло взрывной волной, винтовка слетела, а я прокатился по полу пару метров как минимум. В коридоре стало дымно, ничего не видно, да ещё и кашель появился. Похоже, гранаты ещё и с ядом, чего я, увы, не знал.

Встав на ноги, замотал головой в поиске Слайми и Фортиса. Слизь, как оказалось, собиралась по частичкам, а Фортис медленно поднимался на ноги. Видимо, его ударило взрывной волной куда сильнее, ведь он не был защищён Слайми, в отличие от меня. Подбежав к нему, я помог ему встать. Когда он выровнялся, обложил меня родным трёхэтажным матом по поводу того, какой я придурок и зачем вообще так рисковал. В целом Фортис не сильно пострадал, не считая ссадин на лице и синяков, поэтому мы рванули дальше в известном ему направлении.

За очередным углом нас снова поджидали. Только в этот раз так отчаянно действовать они не стали и скрылись за угол. Вообще удивительно, как мы до сих пор живы…

Перестрелка закончилась ровно тогда, как я бросил вторую и последнюю гранату. Снова раздался грохот — и тишина. На всякий случай задержав дыхание, мы продолжили продвигаться вперёд. Однако нас нагнали уже сзади, начав атаку. И если бы не дым, то точно могли попасть.

К нашему счастью, удалось уйти от выстрелов, но ненадолго. Нас встретили почти что в лоб несколько истриситов. И они, и мы так неслись, что из-за угла не успели заметить друг друга и чуть не столкнулись. Воспользовавшись их лёгкой растерянностью, мы положили всех до единого.

На этот раз большую часть прибил я. Если бы не нейросеть, улучшенные физические способности и в целом реакция, наверняка мне было бы сложнее, а то и вовсе мог уже лежать мёртвым. Фортиса спасла его способность просачиваться сквозь объекты — он просто пропустил через себя выстрелы, которые могли убить его. Эх, зависть. Мне б так уметь. Но размышлять было особо некогда, тем более оставалось совсем недолго, чтобы добраться до госпиталя.

Госпиталь располагался в другом корпусе, на втором этаже. А вот это проблема, потому что прорваться туда будет явно нелегко. Но Фортис, как я узнал чуть позже, нашёл обход. Он снова проделал свой фокус — и мы оказались в другом помещении. И, к сожалению, помещение это не пустовало: здесь проводили какие-то исследования химики-истриситки. Едва они нас увидели, сразу бросились в атаку. Далеко не офисные девочки…

Надеясь справиться с ними без оружия, мы попробовали успокоить их голыми руками. И если мне было не так тяжело на время оставить без сознания парочку, решившую вдвоём уложить меня, то вот Фортис схлопотал по лицу, причём не раз. То ли пропустил, не успев уклониться, то ли ещё что-то, но мне пришлось прийти на помощь и оттащить одну из них. И только тогда гуманное удушение заставило ярых химиков уснуть.

Правда, на этом не кончилось. Оказалось, что тут затаились ещё несколько. Понимая, что Фортис не проходил никакое усиление, я взял основную массу на себя, раскидав всех в порядке очереди и без. Нашумели мы и так будь здоров, вот и пришлось применять уже конкретную грубую силу. Будь я один, может, и не стал бы так сильно заморачиваться, воспользовавшись оружием.

Потрёпанные после небольшой потасовки, мы выдвинулись уже к госпиталю, попасть в который должны через ванные комнаты. Чтобы перебраться с первого этажа на второй, понадобилось немало усилий, но мы всё-таки взобрались и вылезли как раз куда нужно. Оказалось, что и здесь тоже ванные, причём попали мы в женскую часть.

И тут начались вопли, паника, крики. Голые и мокрые истриситки явно не ожидали увидеть здесь двух вооружённых людей. Так как они были безобидны и растеряны, на них мы не стали обращать внимания и побежали дальше, минуя коридоры один за другим и бесцеремонно сбивая персонал и других встречающихся по пути истриситов.

Когда добрались до развилки, я машинально побежал вправо. Фортис притормозил и крикнул:

— Да куда ты! Сюда!

— Понял!

Это промедление, занявшее буквально две-три секунды, стало если не роковым, то крайне неудачным, потому что стоило мне развернуться, как я увидел очередной отряд истриситов вдали коридора. Фортис их не видел, стоя ко мне лицом. И я не мог выстрелить, потому что он загородил проход. Мне оставалось лишь одно.

— В сторону! — бросил я громко, указывая кивком направление.

Только он сделал рывок, как в него попали. От убойного выстрела Фортиса понесло на меня. Мне нужно было срочно принять решение, за считанные доли секунды, чтобы выиграть в заведомо невыгодном положении. Поймать его, удержав рукой, или открыть отчаянный огонь, не обращая внимания на напарника?

Глава 50

Как только Фортис врезался в меня, нас обоих рвануло сначала назад, затем сразу в сторону. Оказалось, Слайми среагировала быстрее меня. Из-за внезапности случившегося я чуть не споткнулся — понесло по инерции. Фортис же упал из-за ранения. Держась за плечо, он пытался подняться. Не медля ни секунды, я помог ему, после чего мы продолжили бег. В мыслях у меня было одно — сейчас нас со спины расстреляют…

К моему великому счастью, этого не произошло, поскольку мы почти сразу скрылись в одном из помещений госпиталя, опять же, при помощи способности Фортиса. Наверняка он знал, что спрятаться стоит именно здесь, в небольшой пустой коморке.

— Как же больно-то, — процедил Фортис сквозь зубы, глядя на окровавленное и поджаренное лучом плечо.

— Надо что-то делать. У тебя вон рана какая серьёзная.

— Вижу и сам. Нам ещё один хороший забег — и выйдем к парку. Надеюсь, ты справишься с управлением?

— Наверное. Если с нейросетью проблем не будет, постараюсь с её помощью что-нибудь сделать. Давай лучше подумаем, что делать с твоим ранением. Мы же как-никак в госпитале.

— В госпитале, в котором тьма-тьмущая военных. Ладно, прорвёмся и так. Только теперь на меня особо не рассчитывай.

— Ты, главное, в сознании оставайся. Если свалишься, то нам обоим конец.

— Ну, зато будет не очень обидно. Помирать, так вдвоём, — усмехнулся он и скривился от боли.

— Раз шутишь, значит, всё не так уж плохо, — подбодрил я его.

— Пока что да. Чуть передохнули — и хватит.

— Согласен. Куда дальше?

— Сейчас гляну, погоди.

Фортис отошёл от стены в противоположную сторону и вновь воспользовался своей способностью. Через секунды три он появился и подошёл ко мне.

— Короче, нам надо туда, где я только что был. Там всего одна истриситка, есть какие-то медикаменты. Если поможет — хорошо. Ты их язык вроде как знаешь, вот и будешь разговаривать. Мне хотя бы плечо обезболить, потому что из-за этого трудно сосредоточиться. На подходе к парку будет слишком опасно, так что там я, скорее всего, перейду в режим невидимки. Ну а тебя по возможности прикроет Слайми.

— Ясно. Идём?

— Идём.

Сосредоточиться ему стало действительно труднее: Фортису понадобилось несколько попыток, чтобы протащить снова обоих через стену. Как только мы оказались внутри, я вскинул винтовку и направил на истриситку. Фортис же не стал этого делать: рана и так не давала покоя, поэтому лишний раз шевелиться не стоило.

— Хоть звук издашь — стреляю сразу, — обратился я к девушке. — Поняла? И руки подними, чтоб я их видел.

Она молча закивала, не смея двинуться с места, и выполнила приказ.

— Умница. У нас времени нет. Моему другу, — указал я на Фортиса, — требуется медицинская помощь. Окажешь эту помощь — мы просто исчезнем, ну а ты останешься в живых. И без сюрпризов. Ответь вслух, но тихо.

— Я всё сделаю, сделаю, — еле слышно затараторила истриситка.

— Отлично.

Не сводя с неё глаз и винтовки, я сказал Фортису, что она поможет. Он прошёл и сел рядом с ней. Девушка быстро осмотрела ранение и достала необходимые медикаменты. Сначала обработала рану чем-то, после достала шприц. И только собиралась воткнуть, я прервал её, подойдя ближе.

— Стой. Покажи, что там написано.

— Это лекарство, — словно оправдываясь, проговорила она и показала шприц. Прочитав, на самом деле я ничего не понял. Рискнуть или не стоит? Ладно, пусть делает. Надеюсь, действительно никакого яда там нет.

— Продолжай. И побыстрее.

После укола она всунула Фортису пару таблеток, на которые я тоже решил посмотреть для вида, будто разбираюсь. Оказалось, мне такие уже давали, так что и Фортису можно. Быстрее пройдут болевые ощущения.

— Как же мне полегчало, — улыбнулся он, глядя на заживающее плечо. — В меня как будто бы и не стреляли. Я снова готов идти в бой. И передай ей от меня большую благодарность.

— Обязательно, — кивнул я.

Поблагодарив девушку, мы продолжили путь. У Фортиса запас эфира подходил к концу из-за частого расхода на двоих, так что пришлось немного переиграть план. Для этого надо сделать отчаянный поступок — снова выйти в коридор и пробежать по прямой до конца, а оттуда уже попадём в парк. Как говорится, кто не рискует…

Только оказавшись в коридоре, мы сразу открыли огонь по военным, патрулировавшим данный участок. Эффект неожиданности сыграл на руку: перебили целую толпу и тут же двинулись дальше.

До выхода оставалось совсем немного. Успели, но вот беда: дверь заперта. Не теряя времени, я выстрелил несколько раз, проделав нам выход. Так как госпиталь располагался на втором этаже, мы вышли на небольшой мостик, ведущий к парку. Вот не могли они сделать госпиталь на первом этаже! Отсюда же нас убрать будет легче.

— Поднажмём! — крикнул Фортис и рванул вперёд.

Я — следом, пытаясь заодно поглядывать в стороны. Повезло, что нас заметили лишь тогда, когда мы достигли цели — парка. И вот здесь пришлось потрудиться.

Скрывшись за стеной, я отстреливался от охраны. Фортис занимался тем же. Когда стало чуть тише, снова бросились вперёд. Но не тут-то было. Военные прибывали слишком быстро и в больших количествах. Опять пришлось прятаться.

— Слушай, нам так не добраться, их чересчур много, — сказал я, сделав несколько выстрелов.

— А что, есть идея получше?

— Нет.

— Тогда делаем всё, что можем. Там я видел ангар, он совсем рядом. Туда и постараемся прорваться. Я в режим невидимки сейчас перейду, попутно убирая всех, кого увижу. Слайми прикроет, как и договаривались. Как раз должна была отдохнуть. Ну а твоя задача — завести технику. Только вначале поймаем лучший момент.

— Договорились.

На самом деле уже меньше чем через минуту стало ясно, что лучшего момента ждать бесполезно. Становилось только хуже. И если ещё хоть на чуть-чуть затянуть, то нас точно прихлопнут. Военные подходили со всех сторон. И хорошо, что ещё не решили взорвать нас.

— Готов? — Фортис посмотрел на меня.

— Да.

— Слайми, вылезай. Настало время потрудиться.

Едва выбравшись и превратившись в уже привычную форму, слизь озвучила свои действия:

— Я сейчас создам паутину. И в это же время закину, — она глянула в мою сторону, — тебя к ангару. У тебя будет не больше нескольких секунд, чтобы пробраться внутрь.

— Ну а я в невидимости доберусь самостоятельно, — подхватил Фортис.

На том и решили.

Без предупреждений Слайми вышла из-за укрытия и в следующий миг подхватила меня созданным ею щупальцем, протягивая в сторону ангара. Я будто бы полетел, видя, как большинство военных стали путаться в тонкой и прочной паутине, сотканной из её тела. Фортиса видно не было. Главное, что стрельба поблизости почти прекратилась. Откуда-то всё равно доносились выстрелы, но по мне так и не попали.

Посадка была довольно жёсткой, на зато я приземлился как раз рядом со входом в ангар, после чего щупальце Слайми отпустило меня, попутно сбив с ног несколько истриситов. Естественно, ангар был заперт. Как обычно, я воспользовался винтовкой, но уже через пару точных выстрелов запасы иссякли. Как не вовремя! Достаточную для прохода дыру так и не сделал!

Секунду спустя материализовался Фортис. Именно он и выручил, пока Слайми прикрывала нас от военных.

Я пролез в образовавшийся расплавленный проход и сразу двинулся к первой попавшейся технике, коей оказалась махина высотой в пару этажей и длиной метров так в двадцать. В общем, огромная военная машина, обвешанная со всех сторон всякого рода оружием. Чёрная матовая поверхность этой техники внушала уверенность, что я сделал правильный выбор. По крайней мере, так хотелось думать.

— Давай быстрей! — крикнул Фортис, отстреливаясь от наступавших военных. — Они ж сейчас откроют ворота!

— И так пробую!

В такой ситуации очень сложно сосредоточиться на работе с нейросетью. К тому же не факт, что удастся программным способом открыть эту боевую машину.

Лихорадочно соображая и вспоминая важные детали, я смог всё-таки найти способ взлома. Действительно, у меня отличная версия софта, раз даже можно поработать с военной техникой другого клана. Правда, доступ получил я не сразу, пришлось проделать кучу операций, прежде чем боковая часть машины откинулась вверх, услужливо пропуская внутрь.

— Ну, долго ты там?! — снова окликнул меня Фортис. — У меня уже заряды кончаются! Перезарядить я не успею!

— Всё! — отозвался я. — Давай сюда! Слайми где?!

— У меня! Валим!

Сделав ещё несколько выстрелов, он почти мгновенно оказался рядом и проскочил внутрь. Следом — я, после чего закрылся. То, что мы проникли в боевую машину, конечно, хорошо. Теперь бы ещё благополучно вырваться на ней для начала с базы, так как это сейчас самое опасное место для нас.

Глава 51

К нашему великому счастью, внутри всё оказалось интуитивно и визуально понятно.

Разобравшись с управлением, я немедля завёл теперь уже нашу боевую машину, этакий местный БТР, состоящий из двух ярусов. Фортис со Слайми отправились на второй, предположительно предназначенный для стрелков, поскольку все пушки и прочее оружие располагались как раз там, что я успел заметить, когда взламывал эту технику.

Включив внутреннюю связь, мы решили переговариваться и докладывать друг другу о своих действиях.

— Поехали, — отчитался я, сев на сиденье и взявшись за большой и неудобный руль. Судя по тому, что эта машина на колёсах, скорость, наверное, можно развить приличную.

— Куда ты поехал? Дай хоть пробью нам выход.

— Ты только осторожно там. Не разобравшись — не трог…

Договорить я не успел, так как Фортис активировал одну из пушек. Об этом пришло уведомление на монитор, и в тот же миг в массивные ворота ударил ярко-жёлтый луч, едва не ослепив меня. В первую же секунду ничего не произошло, а вот во вторую грохнул мощный взрыв. Ворота и часть стен просто разворотило, вывернуло наружу. Всё кругом плавилось на глазах, дым валил отовсюду.

— Погнали! — раздался голос Фортиса.

Машина тронулась с места, с лёгкостью миновав все преграды в виде осколков, остатков ворот и стен.

Едва мы оказались снаружи, я прибавил скорость, даже не глядя на всюду бегущих военных. Что самое интересное, они перестали стрелять. Очевидно, такую технику одними винтовками и автоматами не пробить. Фортис пока тоже не стрелял. Плохо одно — совершенно неясно, куда ехать, чтобы поскорее оказаться за пределами военной базы. Именно поэтому я направил машину в ту сторону, где реже всего встречались корпуса.

На горизонте показался забор, и я замешкался. Что же делать?

— Пробьёмся! — поддержал Фортис. — Газу больше!

— Стрельни для начала!

— Так и быть! Не хотел я растрачивать понапрасну лишние залпы!

На этот раз он использовал что-то другое, но похожее по принципу. Энергетическая сетка, сформировавшаяся из красного сгустка энергии, выстрелила в сторону забора. Едва коснулась его, забор на глазах разложился на атомы, как будто его никогда тут и не было. После этого я прибавил газу, разогнавшись как следует. Вот только не учёл, что мы находились на уровне второго этажа. Чёртов парк! Было уже поздно тормозить…

Слетев вниз и приземлившись, я чуть не вылетел из сиденья. Тряхнуло довольно сильно. Лишь бы ещё Фортис там не убился.

— Ты как? — связался я с ним.

— Нормально-нормально. Я пристёгнут. Гони дальше.

А вот я о безопасности только сейчас вспомнил. Найдя, как пристегнуться программным способом, обеспечил себе плотный ремень и теперь уже увереннее погнал вперёд. Правда, вскоре заметил, что за нами летят два небольших корабля. Тогда прибавил скорость ещё, откровенно сбивая всё, что попадалось на пути, тем более это почти никак не влияло на наше передвижение.

— Резко вправо бери! — услышал я Фортиса. — Между корпусов!

Наверняка ему оттуда лучше видно происходящее, поэтому я без промедлений свернул. И не зря. Не сделай это, в нас бы попали. Но мы отделались небольшим толчком в заднюю часть, что только прибавило нам скорости. Немудрено, что атака пошла с воздуха.

— Глянь там, есть вариант их сбить? — обратился я к Фортису.

— Уже. Кое-что нашёл.

Возможность посмотреть на происходящее у меня была только с монитора, и то я старался следить за дорогой, чтобы не врезаться в стену.

— Мощная штука! — прокомментировал Фортис, явно довольный своими действиями.

Глянув быстро на монитор, я лишь заметил уже горящие и стремительно падающие вниз корабли. Чуть позже они рухнули, теперь не мешая нам. Что это за оружие было, так и не понял. Да и не до того сейчас.

Вырулив из-за корпусов, я быстро огляделся и выбрал путь налево, так как там наибольший шанс выбраться с территории военной базы. Стоило проехать буквально несколько метров, как навстречу выехала такая же машина, как и у нас. Фортис выстрелил лучом в неё — не помогло. Плохо дело. Сзади показалась ещё одна. В воздухе зависли несколько кораблей. Вот только что никого же не было! Когда они всё успевают!

— Вашу ж мать! — психанул я и погнал навстречу первой боевой машине.

— Давай-давай! Всё правильно! Только обходи справа!

Относительно нашей машины эта тоже взяла вправо. Мне пришлось взять ещё правее. Ещё. И как только мы оказались чуть ли не впритык, Фортис снова активировал убийственный луч.

— Отмени! — заорал я. — Ты убьёшь нас!

— Поздно!

Грянул взрыв. В глазах потемнело, уши заложило. Может, уже всё? Умер?

Спустя какие-то две-три секунды раздался грохот, лязг, скрежет. Меня дёрнуло в сторону с бешеной силой. Показалось, что голова отлетит и начнёт рикошетить по всей кабине. Но благо этого не случилось.

Потянув шею, я посмотрел в лобовое: кажется, мы уже в городе, поскольку наша боевая машина стояла точно на дороге. Это что, получается, мы удачно вылетели при взрыве с территории базы, и при этом техника совсем не пострадала? Похоже, крепкую машину я выбрал.

— Ты там живой? — дал о себе знать Фортис по связи. — Поехали, пока нас не преследуют.

— Живой, — машинально ответил я и повёл технику по дороге. Что понравилось, так это что нам уступали все гражданские, видя военную машину. — Что вообще случилось? Ты хоть сам понял?

— Конечно. Я специально бомбанул так, чтоб нас вынесло из базы. Риск был высокий, согласен, но получилось же! Всё равно эта махина неуничтожаемая.

— Ну не знаю, смотря чем по ней палить, наверное.

— Гражданских собьёшь!

Вовремя среагировав, я притормозил. Вот только это оказались совсем не гражданские. Это же отшельники,причём с оружием и в большом количестве. На них тут же выбежал патруль, открыв огонь на поражение. Я глянул в одну сторону, в другую — отшельники лезли отовсюду, стреляя по всем подряд. В городе, похоже, начал зарождаться хаос.

— Никакие это не гражданские! — бросил я, после чего как следует выматерился. — Отшельники. И не спрашивай, кто они. Сам не знаю.

— Ладно. Ты, главное, выезжай поскорее из города. Кажется, от нас отстали, даже кораблей нигде не видно. Будем надеяться, что хотя бы атака с воздуха отменяется.

— Будем. Следи за ситуацией. Я карту гляну, мы же выехали с базы, значит, можно и сориентироваться.

— Давай-давай.

Судя по карте, мы недалеко от объездной, где по относительно прямой трассе можно добраться до территории «Чёрного оснита». Но вот очень подозрительно, что нас перестали преследовать, учитывая, что мы угнали настолько мощную машину. Хотя не исключено, что у них могут быть куда более серьёзные военные изобретения.

Разобравшись с картой, я быстро свернул на первом же перекрёстке, попутно наблюдая, что ситуация в городе становится всё хуже. Эти отшельники — они словно бесконечные. Причём в некоторых местах патруль уже не справлялся. Наверняка они скоро и военных подключат. Кто ж за этим всем стоит-то?

— Вот если бы не отключили браслеты, мы б уже были на месте, — вдруг заговорил Фортис. — Видимо, это сделал клан, у которого мы всё ещё в гостях.

— Не знаю. Говорили же, что у всех они не работают. Хотя кто знает. Пока едем. И побыстрее.

— Это уж от тебя зависит. Моё дело — отстреливаться при необходимости.

— Надо связаться с Дакси. Если доедем, то нас должны пропустить на границе. А то примут ещё за «Джуриам» и начнут палить.

— На такой машине нам мало что может навредить.

— И всё равно лучше я предупрежу. Заодно узнаю, как там дела обстоят и что вообще «Чёрный оснит» собирается делать.

Когда Дакси вышла на связь, мне стало чуть спокойнее. Однако её беспокойство ощущалось ещё сильнее. И этому были причины.

Несмотря на то что она под защитой клана и находилась у семьи, это не гарантия, что всё будет нормально. Во-первых, договор между двумя кланами расторгнут несколько минут назад, а во-вторых, «Джуриам» объявил войну «Чёрному осниту».

Едва узнав это, я никак не мог поверить. Как? Они же могли хотя бы поговорить. Похоже, обе стороны отключили трезвый рассудок. Хотя я догадывался, что так будет, эта информация не оставила меня равнодушным.

Что теперь делать? Война не шутки, на войне выжить очень тяжело. У меня на мгновение даже появились мысли скрыться где-то в лесах, горах, чтоб нас никто не нашёл. И в тот же миг я проклял себя за такие идеи. Я же никогда не был трусом, а значит, идти теперь уже надо до конца, чтобы не было стыдно хотя бы перед самим собой.

Разогнав по трассе боевую машину, чуть позже я съехал на бездорожье, чтобы не устроить аварию. Затем и вовсе развил ещё большую скорость. Техника, несясь по кочкам и сбивая кустарники, подпрыгивала, но я всё равно не сбавлял. Чем быстрее доберёмся, тем лучше. Лишь бы успеть до наступления «Джуриам»…

Глава 52

Мы в буквальном смысле неслись в сторону Сайбитаса уже как минимум полчаса. И до сих пор никаких признаков того, что за нами кого-то отправили, не было. Впрочем, оно и неудивительно, ведь часть сил «Джуриам» наверняка бросил на уничтожение отшельников, а ещё большую часть, очевидно, бросит на «Чёрный оснит». Нам бы успеть только, ведь у меня даже оружия нет. Толку-то от разряженной винтовки, валяющейся рядом?

Совершенно неожиданно прозвучал резкий высокочастотный звук. Машинально бросив взгляд на монитор, я не обнаружил ничего подозрительного.

— Ты тоже слышал этот звук? — поинтересовался Фортис.

— Да.

— Похоже на то, что в воздухе кто-то пролетел, но там никого не видно. Мне это определённо не нрав…

Громкий треск пронзил мои уши. Не в силах стерпеть это, я закрыл их, отпустив на время управление. Ещё миг — и оглушительный взрыв снёс нашу боевую машину. Меня закрутило, завертело с такой силой, что ремни едва удержали тело. Я пытался ухватиться руками хотя бы за что-то, но не получалось. Бесконечная тряска, вибрация, проходящая, казалось, через всё тело, лишила меня последних попыток контролировать себя и своё состояние.

Это длилось точно несколько секунд. И когда наконец прекратилось, я почувствовал, что сижу в кресле вниз головой. Тело ужасно ломило, всё болело. Вспомнив, что можно подлечиться благодаря нанороботам, активировал в нейросети медицину, и сразу стало немного легче.

Монитор погас. Ничего вообще не работало, и даже нейросеть показала, что связь разорвана.

— Фортис! — окликнул я его.

— Чего? — с натугой отозвался он.

— Просто хотел убедиться, что ты жив.

— Жив-жив. Мы, кстати, горим.

— Как это — горим?

И он оказался прав. Я сначала не обратил внимания, но сейчас заметил, что огонь начал подходить к лобовому стеклу. Внутри тоже становилось теплее. Если и дальше будет продолжаться так же, то мы сгорим заживо или попросту сваримся.

— Надо выбираться, срочно! — Я пытался отстегнуться от крепко удерживающих меня ремней, но в ручном режиме они, видимо, не работали. Вот же… — Не могу освободиться, нужна помощь.

— Сейчас, подожди. У меня ещё остались запасы, вытащу обоих. Не паникуй, только.

Фортис спустился, вернее даже поднялся, учитывая, что мы перевернулись, со второго яруса довольно быстро. Чтобы освободить меня, ему пришлось потратить немало запасов эфира, которые подходили к концу. Затем мы буквально выпрыгнули подальше из горящей техники. Не будь способностей у Фортиса, гореть нам обоим, даже если бы получилось открыть дверь вручную.

— Сдаётся мне, они рассчитывали, что мы сгорим внутри, — покачав головой, сказал Фортис. — И стреляли чем-то очень убойным. Они создали эту машину, они же и знали, как уничтожить. В первую очередь компьютер отказал — вот что я заметил перед взрывом. Страшно представить, сколько ещё технологий и оружия есть у этих истриситов.

— Это всё неважно сейчас. Мы лишились единственного средства передвижения и стоим теперь, — я оглянулся, увидев вокруг обгоревший пустырь прямо у начала леса, — вот здесь. В лесу, далеко от трассы. Это ж чем таким надо было бомбануть…

— Сам же сказал, что неважно. А где твоя винтовка? — Фортис оглядел меня с ног до головы.

— Так она ж разряжена всё равно, осталась там, — кивнул я на перевёрнутую машину. — Придётся пешком добираться. — Глянув карту, я сделал вывод, что до границы добираться километров пять. — Далековато идти получается.

— Сколько?

— Около пяти километров.

— Ну это ещё ничего, не сто же. До вечера доберёмся.

— Если живы останемся, — нервно усмехнулся я. — Они ж войну объявили.

— И ты до сих пор молчал? — удивился Фортис. — А, ладно. Так и знал, что опять встряну куда-то. Ничего, выберемся. И не из таких ситуаций вылезал.

— Это радует.

Слайми, о которой я уже и забыл, покинула карман Фортиса и выползла, приняв форму человека.

— А я смотрю, дела-то идут не в лучшую сторону, — произнесла она.

— Как видишь сама, — пожал я плечами.

— Не знаю, как вы, а для меня это не проблема.

— Ну ещё бы, если ты почти бессмертное существо. — Фортис закинул винтовку поудобнее и добавил: — Идёмте. Чего стоять смотреть? Так хоть в лесу скроемся, не заметят, может.

— Согласен, идём. Хотя постой. Я ж могу связаться с Дакси и попросить, чтобы нас кто-нибудь забрал.

Увы, это не помогло — она почему-то не ответила. Может быть, временно, поэтому я на всякий случай отправил ей сообщение о случившемся, чтобы знала. Остаётся надеяться, что вскоре нас заберут.

Зайдя в гущу леса, мы предпочли некоторое время передвигаться молча: мало ли какая тут живность может водиться, к тому же оружие только у одного из нас. Слайми, конечно, можно сказать, тоже с оружием, вернее даже так — она сама оружие, поэтому чувствовал я себя относительно спокойно. Прикрыть в случае чего есть кому, а моя задача — глядеть в оба.

По дороге я вспоминал Ютси. Где же она, интересно? Мои попытки дозваться её мысленно не помогли — ответа не было. Тем не менее я не сдавался и пробовал снова. К сожалению, это не помогло. Хотя она говорила, что у них там, в её мире, тоже какие-то проблемы. Очень уж подозрительно, что в один день начались беды сразу везде. И ладно, что здесь происходит, так как это одна планета, но что могло случиться в мире, где живут ангелы, я даже представить не мог. А было бы даже интересно увидеть их мир. Наверняка отличается от всего того, что мне довелось видеть ранее.

Спустя полчаса мы остановились, так как преградой стала глубоководная река, разделяющая два крутых берега. Поток нёсся быстро, поэтому шансов переплыть ровным счётом ноль: нас просто унесёт по течению.

— Ну что, Слайми, придётся выручать нас, — глянул на слизь Фортис.

— Какие же вы, люди, беспомощные создания, — проговорила она.

Посмотрев на Фортиса, я усмехнулся:

— Как думаешь, все нелюди так к нам относятся?

— Забей, — махнул он, и в этот момент рядом с ним пространство начало искажаться,

Уже знакомое мне оранжево-золотистое свечение отпугнуло Фортиса. Он сделал несколько шагов назад и направил оружие в ту сторону.

— Это Ютси, — сказал я. — Опусти винтовку.

— Какой-то там ангел? — уточнил он. — Мне что-то такое рассказывала Рика.

— Да, Ютси и есть ангел.

Её появление меня порадовало, но что-то оно затянулось. Наконец, когда ангелок появилась, она оглядела всех и объяснилась:

— У меня там небезопасно сейчас, я пока с вами буду, если вы не против. Еле вырвалась. Только никому об этом. Архангел не знает, что я здесь.

— Конечно мы не против, — лишь начал говорить я, как Ютси вдруг потянуло назад: появилась пространственная воронка, затягивающая её туда.

Ангел отчаянно вытянула руку.

— Помогите!

Я успел сделать несколько шагов, как меня опередил Фортис, крепко взяв Ютси за руку. Он изо всех сил потянул на себя. Почти вытащил, но его внезапно резко рвануло в ту же воронку, и оба исчезли. Искажение тут же пропало. Мне не хватило времени даже опомниться и схватить кого-то из них, чтобы предотвратить случившееся.

— Вот тебе и ангел, — с укором произнесла Слайми. — Забрала человека с собой.

Глубоко вздохнув, я помолчал немного, но потом ответил:

— Да… Но это не повод теперь стоять на месте. Перекинь меня на тот берег, и пойдём дальше.

После того как Слайми видоизменилась, она выполнила мою просьбу, затем сама перебралась, и мы продолжили путь.

Я молчал, обдумывая, как выжить дальше. Теперь у нас вообще нет никакого оружия, Фортиса с его отличными способностями — тоже. Остаётся надеяться, что он хотя бы жив. Да уж, он ведь рассчитывал выбраться, как и я. Где Фортис теперь — только гадать можно. Наверняка в мире Ютси.

Но если её затянуло против желания, значит, там действительно непорядок. Или же сам архангел узнал и забрал ангела, так скажем, домой. Ещё и Дакси молчит. А мне казалось, что хуже уже не будет, когда мы только выбирались с военной базы. Нет, оказывается, ошибался. Пусть ещё со Слайми что-то произойдёт — вообще «весело» будет…

Глава 53

Бредя по лесу, не стал долго молчать. Мысли в голове крутились совсем не радужные, и я решил пообщаться со слизью.

— Слайми, а что тебе пообещали, раз ты согласилась поучаствовать в моём, так скажем, спасении?

— Не могу сказать, это сугубо личная информация. Скажу лишь одно — это выгодно как мне, так и всему моему народу.

— Значит, что-то глобальное. А мне вот интересно, как ты можешь разговаривать и думать? У тебя же нет никаких органов, ты же просто слизь.

— Ну и что? — беззаботно ответила она. — А ты просто мясо, висящее на костях.

Услышав такое заявление, я даже усмехнулся.

— Логично, конечно, да не совсем.

— Если я буду тебе объяснять, как устроен мой организм, мы потратим очень много времени, и ты в итоге всё равно ничего не поймёшь. Я уже пробовала объяснять подобное существам вроде тебя — пройденный и бесполезный этап.

— Ладно, пусть так. А ты действительно чуть ли не бессмертна? Что-то ведь всё равно может убить таких, как ты.

Слайми вдруг остановилась и повернулась ко мне.

— Ты желаешь моей смерти? Нет уж, не выйдет.

И сразу же двинулась дальше. Теперь она шла впереди меня, выдерживая дистанцию.

— Конечно нет. Мне просто любопытно.

— Любопытно, говоришь? Здесь нет ничего, что меня убьёт.

— Вот как даже.

— Меня могут убить только другие виды, похожие на меня. Их много разных бывает. С кем-то дружим, с кем-то — нет.

— Понятно. А как устроен ваш мир? Есть ли дома, города, семьи, как здесь?

— Если не принимать во внимание огромную разницу между нашей жизнью и жизнью видов, подобных тебе, то можно сказать, что есть, но совсем другие. Говорю же: ты не поймёшь. И даже если увидишь, тоже вряд ли поймёшь.

— Хорошо, отстану с вопросами. Но есть ещё один.

— И какой же?

— Почему ты ходишь в образе человеческой женщины? Да ещё и сделала такие безупречные формы.

— Потому что тебе привычнее такой образ. Могу быть и в другом, если не нравится.

— Нет, мне всё нравится как раз. Просто…

— Тише, — прервала она меня, — кто-то рядом.

Я остановился и замер, прислушиваясь. И действительно, издалека послышался хруст листвы. С каждой секундой звуки слышались отчётливее и ближе. Стоило мне только насторожиться, готовясь бороться за жизнь, как слева выскочило что-то огромное, лохматое и чёрное. Скорость зверя оказалась настолько высокой, что уклониться я не успел. Он сбил меня с ног, придавив лапами, и уже намеревался укусить, как на подмогу подоспела Слайми.

Слизь моментально превратила руку в хлыст, которым оттащила хищника, обвив его шею. С утробным рычанием зверь упал на спину, готовясь в тот же миг подскочить. Я же начал отползать, чтобы он не достал до меня лапой. Однако Слайми предотвратила и это: большую часть своей массы она загнала в пасть зверя, тем самым перекрыв ему дыхание. Зверь начал дёргаться, пытался вырваться. И тогда слизи пришлось создать ещё несколько щупалец, чтобы удержать этого массивного и мощного хищника.

Спустя некоторое время отчаянной борьбы за жизнь зверь обмяк, больше не в силах сопротивляться. Убедившись, что он умер, Слайми снова приняла прежнюю форму, а я наконец поднялся на ноги, оглядываясь по сторонам: мало ли, вдруг откуда-то выскочит ещё один хищник?

— Спасибо, — поблагодарил я слизь, — ты мне жизнь спасла.

— Ерунда, — отмахнулась она. — И не с такими справлялась.

Поскольку мне стало интересно, что ж это за зверь такой, я подошёл к туше и принялся разглядывать. Отдалённо похож на кабана, только крупнее раза в два, чёрная грубая шерсть, короткий хвост. Задние лапы особенно мускулистые, а вот передние не такие, но с длинными и не очень острыми когтями. Наверняка они предназначены, чтобы именно разрывать, нежели пронзать жертву насквозь. Когда я дошёл до осмотра головы, то зверь стал напоминать уже больше волка, разве что почти все клыки у него выступали наружу. Да, стоит такой челюстью один раз клацнуть — и череп превратится в крошево из мозгов, костей и мяса. От этой мысли я аж вздрогнул, не по себе стало.

— Похоже, это оснит, — произнёс я, глядя на Слайми, — тот самый хищник, в честь которого назвали планету и один из кланов.

— Мне всё равно.

— Ладно, идём дальше.

Теперь я стал более внимательным: не очень-то хочется стать ужином для зверя. К тому же постепенно день клонился к вечеру, а это значит, что вскоре заметить что-либо будет тяжелее, чем в светлое время суток.

Как ни странно, за следующие полчаса на нас никто так и не напал. Хотя разные шорохи я слышал всё чаще, из-за чего не мог расслабиться ни на секунду. И всё это было напрасно, только нервничал.

Именно потому я вздрогнул, когда со мной наконец-то связалась Дакси:

«Кирилл, ты на связи?»

— Слайми, постой, — попросил я слизь. — Со мной вышли на связь, надо поговорить. Надеюсь, нас заберут.

— Не проблема.

«Да, на связи», — дал ответ Дакси.

«Что-то вас долго нет».

«Ну, потому что мы пешком идём. Фортиса с нами, кстати, нет. Его Ютси утянула с собой в свой мир. А до этого нашу боевую машину подорвали, едва смогли спастись. Такие вот дела. Ты почему не отвечала столько времени? Есть кто-то, кто сможет нас забрать? Нам до границы чуть-чуть осталось, но в лесу небезопасно гулять».

«Я не могла ответить, потому что мне ставили обновления в нейросеть. Как это его Ютси забрала? Она же ангел».

«Вот так вот. Появилась, сказав, что у неё там опасно сейчас, и что она будет с нами, а потом её затянуло обратно. Вот Фортис и схватил её за руку, пытаясь вытащить, но нет — Ютси всё-таки вместе с ним исчезла. Похоже, теперь он в мире ангелов».

«Это плохо. Надо его срочно вытащить оттуда. Что я скажу Мионне, Линнии и всем остальным?»

«Дакси, вообще-то сначала нас вытащить надо. Ты так и не ответила ничего по этому поводу».

«Подожди, я сейчас уточню. Не отключай связь».

«Жду».

Ждать понадобилось не меньше минуты, а то и больше. Наконец она дала ответ:

«Да, вас заберут. Скинь мне точные координаты, где вы находитесь. Только не отходите, будьте на месте».

«Отлично. Сейчас всё отправлю. В городе пока не началось?»

«Нет. И, надеюсь, не скоро начнётся».

«Понял. Значит, будем ждать, когда за нами прибудут».

«Ждите, конечно. Это не займёт много времени. До связи, Кирилл».

«До связи».

— Ну вот, — обратился я к Слайми, — всё нормально. Скоро нас заберут.

— Я рада, — безучастно проговорила она.

И всё-таки, если истриситы и другие виды как-то похожи на нас, людей, то эта слизь отличается. Скорее всего, либо отсутствием эмоций, либо умением их безупречно скрывать. Для меня вообще странное создание. Но то, что мы можем говорить и понимать друг друга, уже неплохо.

Спустя минут десять-пятнадцать за нами действительно прибыли. Вынужденно ломая ветки деревьев, небольшой корабль плавно опустился на землю, после чего мы прошли на борт. Хоть я и знал, что впереди не ждёт ничего хорошего, мне всё равно стало спокойнее, ведь наконец-то можно покинуть лес. К тому же в городе я получу оружие. Можно будет постоять за себя.

Военное положение «Чёрного оснита» я увидел ещё на подлёте к границе, повсеместно заставленной наземной техникой. В самом городе тоже усиленно готовились к отражению атаки: почти везде расположились военные, на крышах домов закрепились боевые корабли, а некоторые и вовсе зависли в воздухе, очевидно, готовые в любой момент действовать. И самое интересное, что на улицах не было видно ни одного гражданского, словно всех жителей эвакуировали в безопасное место.

Когда мы уже шли на посадку, корабль пошатнулся. Пилот, судя по всему, выправил его, но это не помогло — снова зашатало. Быстро осмотревшись, я сначала не заметил ничего подозрительного, но потом… Потом увидел искажение пространства. Похоже, пространственное оружие.

— Надо прыгать! Быстро! — закричал я всем. — Слайми, выручай!

Слизь отреагировала вовремя. Благо, до посадочной площадки оставалось не так много. Слайми растянулась от корабля до самой земли, создав некий канат, по которому я вместе с истриситами начал спускаться. А что делать пилоту?

Как только я об этом подумал, раздался взрыв. Затем ещё один. Канат из Слайми тут же порвался. Все отправились в свободное падение. Мне ещё повезло, так как спускался одним из первых, поэтому приземление оказалось не таким жёстким. Но всё же малоприятным.

Когда уже стоял на ногах, я услышал очередные взрывы. Все корабли, что висели в воздухе, лопались, как шарики, и падали один за другим, разрываясь на части. Началось.

Если кто-то и дальше будет применять пространственное оружие, то… Об этом и подумать страшно. Но и думать некогда. Только действие!

Эпилог

Глава клана «Лиум-Парс» сидел в кресле и вместе с сыном наблюдал за происходящим. Огромная проекция показывала события в Умматитеме и Сайбитасе. В первом — нападение отшельников и срочные сборы военных, во втором — тоже сборы, но ещё и пространственные взрывы, сбивающие всю летающую боевую технику. Глава улыбался, искренне радуясь этим событиям.

— Вот это и есть стратегия, — медленно произнёс он сыну. — Зачем воевать, когда за тебя это сделают другие?

Наследник же ответил не сразу: он помолчал перед этим.

— Отец, мне не кажется это лучшим решением. Ладно отшельники, — мы их сделаем ещё много, они не наши граждане и живы лишь плотью, не разумом — так нам пришлось пожертвовать агентом. Он много лет выполнял свою работу без упрёков.

— Ты слишком молод и наивен, сын. Как мы могли допустить, чтобы он передал всю информацию «Чёрному осниту»? Они бы узнали, что «Джуриам» здесь ни при чём, а теперь запутаны ещё больше. Всё идёт так, как запланировано. Разве мы зря на протяжении стольких лет зарабатывали репутацию независимого и сильного клана, который не трогает остальных, объясняя это желанием жить в мире? Погляди на них. Они сами не хотят этого мира. Спровоцировать их на войну было гораздо проще, чем я думал. И как вовремя «Чёрный оснит» притащил человека из другой галактики, он тоже хорошо послужил нам. Война неизбежна. Они уничтожат друг друга почти полностью, поверь мне. И когда их останется совсем немного, в бой вступим мы, без потерь зачистив всех до единого. «Нейтрум» же будет вынужден присоединиться к нам, подчиниться — и тогда на планете Оснит будет править только «Лиум-Парс», самый достойный из всех кланов. А всем этим глупцам и жить незачем. Так пусть гибнут.

— Я не смею попрекать тебя, отец, однако ты сам видел, что тот самый человек смог выжить даже после взрыва достаточно крепкой боевой машины «Джуриам». Ты говорил, что он умрёт. Но он жив, причём не один.

— Это только потому, что с ним был второй, особенный. И тот теперь не на Осните. Попасть обратно он вряд ли сможет — это первое. Ну а второе — в том хаосе, который вот-вот устроят друг другу оба клана, человеку не выжить, впрочем, как и всем остальным. Поэтому не вижу поводов для беспокойства.

Наследник снова замолчал, что-то обдумывая. Хоть он и не был согласен с отцом, сказать что-то поперёк просто не имел права. И всё же посчитал нужным озвучить мнение:

— Хорошо. Только я бы не стал трогать девушек. Это была крайняя мера.

— Может быть, может быть. Но именно это и стало основной причиной начать активные военные действия. Наверняка оба считают, что наследницы пропали из-за, как им кажется, потенциального врага. Замечу, этот приём был использован своевременно, и сейчас им некогда трезво оценивать ситуацию. Они сгоряча много чего натворят, сам увидишь.

— Скажи честно, отец, — чуть громче и смелее сказал наследник, — что ты собираешься делать с Рикой и Визуйей?

Глава расплылся в улыбке и потянулся в кресле.

— Если они тебе нравятся, то могу оставить их.

— В живых?

— Да. Если же нет — придётся убить. Незачем нам кровь этих несчастных наследниц.

— Что ты предпримешь, если…

— Если ты решишь взять кого-то из них в жёны? Бери обеих, мне не жалко, но помни: продолжать наш род они не будут. Никогда.

— Я понял, отец.

— Молодец.

Наследник поднялся с кресла, желая скорее уйти, только бы не наблюдать за разгорающейся войной.

— Пожалуй, я пойду, если можно.

— Иди, — почти незаметно кивнул глава. — Когда настанет время — позову тебя.

После того как сын ушёл, глава расположился ещё удобнее, с удовольствием наблюдая за картиной. Он был очень доволен собой и тем, что план сработал на все сто процентов. Теперь осталось дождаться пришествия особого гостя, который сообщит новости из другого мира. И спустя какое-то время гость явился — золотистое слепящее свечение озарило огромный кабинет.

— Я долго тебя ждал, — улыбнулся глава и встал с места, когда сияние рассеялось, обнажая взору только силуэт гостя.

Нил Алмазов Межклановая война

Пролог

Архангел стоял неподвижно, дожидаясь, когда глава «Лиум-Парс» подойдёт к нему сам.

— У меня были дела поважнее, чем встреча с тобой, — произнёс он наконец. — Я выполнил все условия. Что ты можешь мне рассказать?

— Всё идёт по плану, — максимально кратко ответил глава.

— Браслеты отключены?

— Я отключил их ещё в самом начале. Между прочим, это выгодно и мне тоже, ведь в таком случае кланы будут более уязвимы друг для друга, а мы сохраним ценную энергию.

— Замечательно. Когда ты собираешься вступить в бой?

— Пока рано, слишком рано, — спокойно проговорил глава и показал рукой на кресла. — Может, сядем? Могу угостить чем-нибудь.

Архангел усмехнулся.

— Ты забыл, кто я такой?

— Просто привычка. — Сделав вид, что не заметил насмешку, глава неспешно направился к креслу. — В таком случае мне больше нечего тебе предложить, кроме беседы.

— Мне нужны детали, — заявил архангел, переместившись на кресло в мановение ока. — Первую выработку энергии я забираю себе, мне сейчас важнее. Ты и сам знаешь, как у меня неспокойно. Не случись этого, я бы не пошёл на такие условия.

Глава уселся поудобнее, поёжился немного и поморщился: надменность архангела его немного раздражала, но он знал, что с таким созданием нарушать договор — большой риск.

— Да, как и договаривались. Но только после того, как закончится война. Чтобы ускорить процесс добычи энергии, мы соберём все целые браслеты с военных и переработаем энергию снова. Вот тогда и получишь свою первую часть. Мы пока не нуждаемся в ней настолько сильно. У вас всё совсем плохо?

— Да, совсем. Даже Ютси сбежать хотела, пришлось вернуть.

— Кстати, о ней. Она точно не сможет снова появиться у нас? Меня беспокоит тот человек, хоть и совсем малость. Слишком ему везёт. Он давно должен был умереть. Это её работа?

— Отчасти, — не стал отрицать архангел. — Нет, теперь у неё нет доступа, она не может перемещаться по слоям пространства. Я ограничил все её возможности до минимума.

— А второй человек? Я знаю, что он вместе с ней переместился. С ним что?

— Ничего. Он тоже не вернётся обратно. Его судьба волнует меня меньше всего. В первую очередь я должен отразить нашествие, а уж после думать об остальных. Без энергии нам самим справиться будет крайне тяжело, если вообще возможно.

Глава задумался на пару-тройку секунд и заявил:

— Я могу тебе помочь ускорить процесс получения энергии, но тогда это будет разовая доля, без процентов. Для этого придётся устроить ещё несколько пространственных взрывов, что очень затратно для нас. Думаю, ты понимаешь, что я имею в виду.

— Нет, это меня не устраивает. Более того, не стоит забывать, что ваше пространственное оружие при частом использовании вредит моему миру и его защите. Если заиграешься — пощады не будет.

— Вот только угрожать мне не надо, — повысил глава голос и уверенно посмотрел на архангела. Тот, недолго думая, одним взмахом испарил кресло, и глава упал спиной на пол, но тут же подскочил, гневно смотря на создание, которому он ничего не мог сделать. — Это было лишним. Зачем?

— Чтобы не забывал, на кого голос повышаешь. Или ты хочешь, как они, расторгнуть договор?

Ни перед кем раньше глава не чувствовал себя настолько уязвлённым и бессильным, поэтому не нашёл, как ответить, чтобы не сорваться. Он знал, что если сорвётся, то ничего хорошего из этого не выйдет.

— Нет, не хочу. У меня одно только желание — закончить со всем этим, выполнить обещанное и навсегда забыть о том, что когда-то нас связывали какие-то дела.

— И это взаимно. — Архангел перевёл взор на стоящего перед ним главу и впервые за всё время улыбнулся, но почти в тот же момент нахмурился. — Мне пора. Я буду наблюдать иногда, но ты должен в любом случае сообщить мне, когда всё будет готово.

— Постой. Я хочу, чтобы ты перенёс наследниц к нам.

— Думаешь, им плохо у меня?

— Нет. Но мы же договаривались, что если попрошу, то ты их отдашь мне.

— Договаривались. Это риск для тебя. Помнишь? У меня их точно не найдут. А вот у тебя…

— У меня есть надёжное место, — заверил глава. — Поэтому прошу отдать их.

— Будь по-твоему. Скоро они будут в этом мире.

И архангел исчез, оставив главу «Лиум-Парс» в одиночестве.

— Проклятый чёрт, — прошипел он как можно тише, ведь боялся, что архангел может даже из другого мира почувствовать негатив. — Мы ещё с тобой поквитаемся. Получишь ты свою долю, ещё как получишь.

В его голове постепенно стала зарождаться новая идея. И ему эта идея показалось гениальной. Самое главное — ни в коем случае не спешить. На каждого сильного всегда найдётся ещё более сильный.

Глава 1

На удивление, моя реакция в экстренной ситуации увеличилась в разы, словно всё вокруг замедлилось, кроме меня. За долю секунды оценив ситуацию, я рывком кинулся к одному из разбившихся истриситов, снял с него оружие и так же молниеносно ринулся подальше от места, куда следом рухнули горящие остатки корабля, разлетевшись в стороны. В воздухе продолжала взрываться остальная техника. Учитывая тёмное время суток, взрывы озаряли город почти в каждом районе.

Ещё не разобравшись, где нахожусь, связался с Дакси. Не теряя времени, она скинула координаты, куда мне нужно попасть. Вокруг всё больше начал твориться хаос и неразбериха. Отряды военных пробегали мимо, даже не замечая меня. Командиры отдавали команды, подчинённые — выполняли. Суматоха сплошная.

Как выяснилось, я находился на посадочной площадке, совсем недалеко от клановой резиденции «Чёрного оснита». Чтобы добраться до входа, надо пробежать около минуты, что я и сделал немедля. Только добрался, как охрана тут же направила на меня оружие. Ну а чего ещё ожидать, особенно если посмотреть на военную форму «Джуриам», которая надета на мне?

— Я свой! Свой!

Они ничего не ответили, но и держать меня на прицеле не перестали. Лишь спустя секунд десять опустили оружие, и один из них произнёс:

— Всё в порядке. Это свой. Пропускаем.

Похоже, связались с главой, и тот дал добро. Уже хорошо.

— Спасибо, — машинально ответил я и прошёл внутрь.

Оказавшись в роскошном холле в стиле минимализма и футуризма, сначала никого не увидел. Пусто, тихо. Правда, стоило мне сделать пару шагов, как показалась Дакси, вышедшая из какого-то кабинета. Уже одетая в военную форму и с винтовкой, она быстрым шагом пошла ко мне. Я сделал то же самое: чего скрывать, рад встрече с ней.

— Ну наконец-то, — грустно улыбнувшись, она крепко обняла меня, положив голову на моё плечо.

— Я тоже очень рад, что мы встретились, — спокойно проговорил я, погладив её по спине. — Только думаю, сейчас не время для этого…

— Да, ты прав. — Дакси отстранилась и кивнула в сторону кабинета, из которого она вышла до этого. — Пойдём, там все.

— А что мы делать дальше будем? Не сидеть же здесь. В городе уже взрывы повсюду.

— Вот дальнейшие действия сейчас и решаются.

— Хорошо. Мне бы ещё не помешала новая форма, а не вот это вот, — показал я на неудобную для меня форму.

— Найдём, об этом не волнуйся.

Из моего кармана начала выползать слизь, преобразовавшись впоследствии в привычную для меня форму. Как же я забыл о ней?

— Кирилл, ты предатель, — выдала она.

— Ну ты сама видела, что творилось. Вот как-то и не подумал… — попытался я оправдаться.

— Все вы такие, мясные мешки, — небрежно бросила Слайми. — Но придётся быть с вами. Домой, как я понимаю, вернусь не скоро.

— Да, — подтвердила Дакси. — Пока браслеты не работают, никто из нас не выберется с этой планеты. Идёмте скорее.

Аудитория, в которой собрались все члены семьи клана «Чёрный оснит», представляла собой достаточно большое светлое помещение, в центре которого располагался массивный круглый стол. За столом сидели порядка двадцати истриситов самого разного возраста. Они что-то бурно обсуждали, пока глава переговаривался с сыном в стороне. Антар явно что-то настойчиво доказывал, но отец не внимал его словам. Наконец увидев меня и Слайми в сопровождении Дакси, глава попросил всех занять свободные места. Когда мы выполнили просьбу, он подошёл к своему месту, но не сел. Вместо этого сразу продолжил речь, в то время как за окном происходила не самая приятная картина. Я поразился его выдержке, тем более что Рика бесследно пропала.

— Итак, — громко заявил глава, — мы все знаем, что нас ждёт. Попрошу не забывать одного — никакой паники. Всё под контролем. Мы выстоим, как это было и раньше. У каждого своя задача, каждый знает, что нужно делать, поэтому приступайте немедленно к выполнению. Что же касается вновь прибывших, вас попрошу задержаться: у меня к вам отдельная задача.

Все присутствовавшие в аудитории истриситы слаженно удалились. Теперь остались только я, Слайми, Дакси, Антар и его мать.

— Отец, предлагаю всё-таки попробовать то, что я предложил.

— Нет, — отрезал глава, — это не подходит. Я уже всё сказал. Я сам займусь решением проблемы пропажи Рики и обязательно приму все возможные меры, чтобы добиться своего. Твоя же задача — заняться срочными переговорами с кланом «Нейтрум». Вы, — он обратил свой взор на нашу троицу, — поедете с Антаром, ему может понадобиться помощь. Всё необходимое получите. Человеку выдать новую форму и полный боекомплект.

За окном уже начались боевые действия. Глава и виду не подал, что война уже началась, прямо за его спиной. И даже когда в стену что-то ударило, он не выказал ни единой эмоции. Раздался взрыв, прошла вибрация, которая коснулась всего тела с головы до пят. Хм, кажется, теперь я стал понимать его спокойствие. Судя по всему, эту резиденцию так просто не уничтожить.

— Есть вопросы?

— Да, — вновь заговорил Антар. — Что насчёт архангела? Он явился?

— Пока нет. Но обязательно явится. Он и поможет разыскать Рику, дальше я и сам справлюсь. Ещё вопросы?

— Нет вопросов.

— Выполняйте.

— Пойдём за ним, — негромко сказала мне Дакси, когда Антар, не очень довольный решением отца, пошёл на выход.

После того как мы покинули аудиторию, я решил узнать, как мы доберёмся до клана «Нейтрум». Антар кратко объяснил, что скоро увижу сам, и попросил всех следовать за ним.

В первую очередь мы посетили личную оружейную резиденции. В считанные секунды под меня подогнали новую форму, которую я сразу надел, и выдали оружие: винтовка, пистолет, пояс с гранатами, там же — кинжал на всякий случай. В общем, упаковали как положено. В полном обмундировании я почувствовал себя увереннее и лучше. Антар тоже переоделся и вооружился.

После этого мы прошли к скоростному лифту, который повёз всех вниз. Я подумал, что мы поехали в некий подземный парк, но сильно ошибался. Это не просто подземный парк, это целый подземный город. И вот теперь стало понятно, куда делись все гражданские. Они ныне будут ютиться здесь, пока военные отражают атаку. Или нападают. Уж не знаю, какой тактики будет придерживаться «Чёрный оснит».

— Дакси, а у нас выбора вообще никакого нет? — поинтересовался я, пока мы шли в неизвестном мне направлении.

— Есть, но этот — лучший из возможных.

— Именно, — подтвердил идущий впереди Антар. — Или тебе хочется повоевать? Это легко, если пожелаешь.

— Да я и не горел желанием воевать вообще-то. Только если очень нужно.

— Разумно, не стоит стрелять только ради удовольствия.

— Лучше не задавай больше вопросов, — прошептала на ухо Дакси. — Он не в том расположении духа.

Хотелось ответить, что меня не волнует, в каком он расположении духа, да промолчал: так будет всё равно лучше. К тому же и Антара понять можно, ведь пропала его сестра, и вместо поисков нужно ехать на переговоры с другим кланом. Так что я решил без надобности не говорить.

Когда мы добрались до гаражей, о чём я узнал от Дакси, Антар подошёл к одному из них и открыл ворота при помощи кода. Наверное, в подземном городе не всё работает с нейросетью.

Створка поднялась — и перед нами предстала во всей красе машина, причём внешне не похожая на боевую. Эта техника напомнила мне спортивную, но не всеми своими внешними деталями. Чёрный матовый цвет придавал кузову более агрессивный вид, узкие фары выглядели как глаза хищника, большие и широкие колёса внушали чувство, что такая машина — само воплощение скорости и тяги. Обтекаемый кузов и весь вид этой машины заставил меня задуматься: сколько лошадиных сил внутри? Если бы я задал этот вопрос вслух, меня бы всё равно не поняли. Вот поэтому оставалось лишь с восхищением любоваться этой машиной. Правда, недолго.

Нас атаковали…

Глава 2

От первого выстрела Антар моментально уклонился шагом в сторону, я же с Дакси скрылся за стеной, затянув её с собой. Странно, раньше у меня такой скорости и реакции даже после усиления не было. Хотя удалённый плавник, гены истриситов… Может быть, поэтому я стал меняться?

Спустя пару секунд всё закончилось, а мы даже не успели сделать хоть бы по одному выстрелу. Наследник вместе со Слайми справились с противниками. Он сделал пару точных выстрелов, слизь по привычке удушила остальных.

— Заходите, — позвал нас Антар, — здесь уже чисто.

Вокруг машины лежало четыре истрисита. Взглянув на них, я узнал отшельников.

— Это же отшельники, которые раньше только у «Джуриам» встречались.

— Они самые, — покачала головой Дакси.

— Я более чем уверен, что за нами ведётся слежка. Надеюсь, — Антар оглядел нас, — все понимают, что сюда попасть очень тяжело?

— Конечно, — кивнул я.

— Так вот это и значит, что проблемы только начинаются. Пора ехать. Этих заберут, дам команду. По местам, поехали.

Когда Антар открыл этот чудо-автомобиль, Слайми села спереди, а я и Дакси заняли задние сиденья. Прямо как влюблённые в такси, невольно подумалось мне. Вот только сейчас точно не до романтики.

— В случае чего вы знаете, что нужно делать, — сказал наследник, даже не рассчитывая на ответ, завёл двигатель и вывел машину из гаража.

Автомобиль плавно и мягко поехал по дороге, сворачивая то на одну улицу, то на другую. Держа руку на винтовке, чтобы быть готовым к любой неприятности, я рассматривал через тёмное окно этот подземный город. Наверняка понадобилось много сил и времени, чтобы сделать его. Здесь и воздух всегда нужен чистый, и канализация, и ещё много-много всего. Наверное, у каждого клана есть нечто подобное. Не может ведь быть продуманным только «Чёрный оснит». Зато хотя бы гражданские будут защищены. С другой стороны, не факт, далеко не факт, ведь военные и сюда могут добраться, если уничтожат всех на поверхности. Да уж, никаких хороших мыслей, никакого просвета. Всё только началось.

Меня отвлекла рука Дакси, которую она заботливо положила на мою. Несмотря на то что на наших руках надеты перчатки, я всё равно почувствовал её тепло. Или просто показалось, мог и сам себе внушить.

— Антар, а можно нас закрыть от вас? — смотря на него в зеркало заднего вида, спросила она.

Он, глянув быстро, улыбнулся.

— Можно, — и нажал на панели какую-то кнопку.

Перед тем как выехала широкая створка, полностью скрывающая нас от Антара и Слайми, я успел услышать слизь:

— Нашли время.

— Я надеюсь, ты не собралась, — начал было говорить я, но Дакси закрыла мой рот поцелуем.

В процессе она придвинулась ближе, не переставая предаваться наслаждению. То ли я забыл, то ли действительно так, но Дакси целовалась ещё приятнее, чем в прошлый раз. Она старалась словно отдать всю свою нежность, компенсирую то время, которое меня не было. А не было меня не так уж много. Но, что скрывать от самого себя, я тоже получал удовольствие, забыв на короткое время о делах насущных и проблемах. Мне было просто хорошо и комфортно. Я даже снял перчатки, чтобы ладонью ощущать её кожу лица и шеи, отчего наслаждения стало только больше.

Наконец насытившись друг другом, мы прекратили поцелуй. Дакси устроилась поудобнее и положила голову на мои ноги. Вздохнув тяжело, она призналась:

— Я так скучала. И мне было страшно, что с нами что-то случится.

Легко улыбнувшись, я поддержал её:

— Но теперь же мы вместе, значит, всё будет хорошо.

Чтобы подтвердить свои слова заботой, погладил Дакси по голове. Она от удовольствия поворочалась и ответила:

— Надеюсь. Главное, держаться вместе.

— Обязательно. Ты случайно спать не собралась?

— Нет, сейчас не до сна. Просто хочется полежать немного и подумать.

— О чём?

— О том, как нам теперь разыскать Фортиса. Мы просто обязаны сделать это. У него такая большая семья, как они все там без него будут. Особенно Мионна. Она так его любит.

Конечно, я мог бы и сразу сказать, что решим эту проблему, но не стал. Я же не знаю, как его найти. У меня нет доступа и способности перемещаться, как у Ютси. И у Фортиса — тоже. Плохо это, очень плохо.

— Почему ты молчишь? — Дакси подняла голову с моих ног и села, как сидела до этого.

— Думаю, как будем решать эту проблему. Надо, мне кажется, архангела просить. Он-то точно сможет вернуть его. Только не нравится он мне.

— Почему?

— Не знаю, просто чувство такое. Да и то, что видел в бреду, как-то не даёт покоя.

— Ты себе больше придумал. Он не может быть таким. И незачем ему тебя убивать, мало ли что могло тебе привидеться.

— Ладно, пусть так. Смотри, мы, кажется, куда-то въезжаем, — обратил я внимание на дорогу через боковое стекло. — Тоннель вроде.

— Да. Насколько я знаю, этот тоннель ведёт к «Нейтруму». Скоро будем у них, там безопасно, никакой войны нет.

— А если они уже принимают участие?

— Брось. Им нет смысла участвовать, когда их не коснулось. Точно так же и «Лиум-Парс» не станет принимать чью-либо сторону.

— И зачем мы тогда туда едем?

— Помощь, но не напрямую. Я сама точно не знаю, какая именно это будет помощь, но будет. Главы уже договорились о встрече. Так как глава «Чёрного оснита» из-за военного положения не имеет права покинуть город, он отправил Антара.

— Понятно. Ты что-нибудь знаешь об этой машине? Насколько она безопасна? Просто чтобы знать, чего ожидать.

— Немного знаю. Она непробиваемая почти никаким оружием и, несмотря на внешний вид, боевая. Это очень хорошо скрыто. Так что мы под хорошей защитой, волноваться не стоит. Только всё равно придётся отбиваться, если что-то случится. Ну, так, на всякий случай говорю.

— Понятно-понятно.

Остальную дорогу мы молчали. Дакси снова легла на меня, отдыхая и думая о чем-то своём, чем занимался и я. Значит, вот такие у нас планы. Планы неопределённые. По крайней мере, мы не в самом эпицентре войны, что уже само по себе хорошо.

Минут через десять Антар резко ударил по тормозам.Я чуть не впечатался в перекрывающую створку, а Дакси почти упала. Еле успел подхватить её.

— Что там случилось? — спросила она.

Наследник убрал створку, чтобы видеть нас, и ответил:

— А вы сами посмотрите.

Через лобовое стекло мы увидели толпу отшельников, занимающих всё свободное место в тоннеле. Что странно, все без оружия. Они молча глазели на нас, мы — на них.

— Едем дальше. Это не преграда для нас.

И сразу после своих слов Антар дал газу. Нас прибило к спинкам сидений, а машина с глухим рёвом разнесла эту живую стену из отшельников. Оставшись позади нас, сбитые истриситы мёртвым грузом рухнули на землю.

— До сих пор не понимаю, как они оказываются в самых неподходящих и неожиданных местах, — возмущался Антар. — На что они вообще рассчитывали с голыми руками-то?

— Есть одна версия. Если интересно, то могу рассказать, — предложил я.

— Давай.

— Возможно, это не совсем разумные истриситы.

— И с чего у тебя такие мысли?

— Отчасти это не мои мысли. Визуйя рассказывала мне, что ей они кажутся неполноценными, с генетическими отклонениями. Вот я и думаю, что она вполне может быть права. Либо это вообще кем-то созданные клоны или вроде того. Если они не от вас, «Чёрного оснита», и не от «Джуриам», которые страдают от их нападений, выходит, что кто-то сторонний.

Я заметил, что, услышав имя наследницы, Антар перестал смотреть в зеркало заднего вида и увеличил скорость автомобиля. Явно сделал это непроизвольно. Видимо, как и она, не всё забыл. Тут уж либо гнев, либо тоска.

— Хорошая версия, но вот какое дело: мы не враждуем ни с «Лиум-Парс», ни с «Нейтрум». Сомневаюсь, что это кто-то из них. Хотя, знаешь, всякое может быть. Не стоит отрицать, что нас могли предать. Да, об этом надо помнить и не расслабляться. К сожалению, сейчас у нас совершенно нет времени проверять и выяснять, кто нам враг, а кто друг. Доберёмся сначала до «Нейтрум» — и потом будем думать, что делать дальше.

— Сколько нам ещё ехать? — поинтересовалась Дакси.

— Не больше часа.

— Отлично. Можно ещё отдохнуть.

— Вас снова закрыть?

— Нет, не нужно.

Подземный тоннель казался мне бесконечным. Оставалось только дождаться, когда тьма сменится светом. Хотя каким светом, если сейчас уже ночь. Было бы неплохо ещё поесть: весь день без еды. Завтракал только утром. Да и живот заурчал уже. Острый слух Дакси позволил ей услышать это. Она тепло улыбнулась и шепнула, что осталось немного — и можно будет поесть, а возможно, ещё и отдохнуть. Судя по тону её голоса, под отдыхом она подразумевала не просто отдых.

Глава 3

Несмотря на тёмное время суток, просвет в конце тоннеля — звучит неоднозначно, конечно — становился всё более заметным. Всё-таки полная тьма под землёй отличается от темноты, которая разбавляется отблесками городского света.

Когда мы наконец выехали из тоннеля, я понял, что до города ещё далековато. Это явно путь через леса, хотя какая-никакая дорога здесь была, пусть и сильно заросшая. Судя по всему, давно тут никто не ездил — не было надобности. Чтобы пробираться вглубь, Антару пришлось временами набирать скорость, что позволяло ломать ветки плотно растущих кустарников и низкорослых деревьев. Наверное, такой машине не стоит бояться никаких царапин.

— Скоро сделаем остановку, — сообщил Антар. — У ручья. Только будьте бдительны.

Вроде и без напоминаний каждый из нас понимал, что нужно быть осторожным и глядеть в оба. Но раз уж он решил напомнить, то пусть так.

Спустя некоторое время наследник притормозил и заглушил двигатель. Мы выбрались из салона и отправились попить воды да умыться. Вода показалось мне настолько вкусной, что я забил ею весь желудок, и мне даже не мешал тот факт, что она ледяная и сводила зубы.

— Отойду на минуту, — намекнул я Дакси, что мне нужно справить нужду, тем более воды напился.

— Куда? — сперва не поняла она. — А, ты про это. Иди. Мне тоже надо.

Хорошо Слайми: ей вообще не надо ни есть, ни пить, ни в туалет ходить.

Только я собрался спокойно освободить лишний, так сказать, запас жидкости, как почувствовал, что за мой прибор взялся кто-то ещё. От неожиданности я даже вздрогнул, но тут же услышал голос слизи:

— Помочь?

— Нет, спасибо, я сам.

— Да давай помогу, не стесняйся.

— Ты из этих, извращенцев, что ли? Отпусти.

В такой ситуации я оказался впервые. И зачем она это устроила?

— Нет, — ответила Слайми и всё-таки послушала меня: её рука перестала держаться за мой орган, предоставив возможность всё сделать самому. — Я так шучу. И намекаю.

— Если хочешь поговорить, то давай потом. Когда ты прямо за спиной, я не могу нормально помочиться.

— Так и быть, уйду. Но ты кое-что уже задолжал, не забывай.

— Да-да, в курсе, что ты принимала участие в моём спасении и много раз выручала. Только потом, всё потом.

Когда она наконец ушла, я спокойно справил нужду и пошёл обратно к машине. Вот уж не ожидал такой выходки от Слайми. Намекает, что я задолжал. И чего она хочет теперь? Если взялась своей слизняковой рукой за член, то… Да нет, быть не может. Такому созданию разве нужен секс? И вообще, мне нравится Дакси, а не разумная слизь. Даже думать об этом не буду.

За время остановки ни с кем ничего не случилось. Мы собрались вместе, подышали чуть-чуть воздухом и продолжили путь до города клана «Нейтрум» — Эквалис. На границе о нашем визите уже должны знать, так что можно расслабиться и дожидаться въезда в город, который уже виднелся вдали, ведь мы покинули самую густую часть леса.

Издалека город был похож на те, что я видел, но чем ближе мы подъезжали, тем более другим он становился в моих глазах. Да, Эквалис меньше, чем города других кланов, но зато красивее. По крайней мере, мне понравился больше. Здесь многоэтажки тянулись в ночное небо, изгибаясь спиралями, иные здание тоже довольно вычурно выкручены. У них даже свой небольшой порт, располагающийся с одной стороны города. Весь Эквалис, что стоит отметить, окружён водой, на которой отражались все цвета ночных фонарей и зданий. Преобладали в основном ярко-жёлтые и синие. Город прямо блистал и выглядел очень красиво. Я б в таком даже жил, наверное. На улицах, скорее всего, куда больший набор прекрасных мест, но мне скоро и так предстоит увидеть это воочию.

На границе Антар притормозил, дождался, когда к нему подойдёт истрисит с поста и передал все данные. Проверив их, постовой пропустил нас, и наследник повёл машину дальше по трассе, что уходила немного вниз. Отсюда раскрылся весь впечатляющий вид на Эквалис. Но это не самое интересное. Глядя на постового, я обратил внимание, что у него не один плавник на спине, как у остальных, а два. Второй рос чуть выше поясницы. То ли с ним что-то не так, то ли эти истриситы отличаются от остальных. Кроме того, цвет кожи у него темнее намного, хотя могло и показаться — ночь всё-таки.

— Дакси, а они все такие? — решил я поинтересоваться у неё.

— Я их сама впервые вижу, — растерянно дала она ответ.

— Все, — присоединился Антар. — Это другой вид. «Лиум-Парс» тоже выглядят по-другому. Только мы с «Джуриам» похожи, у нас много общего. Только долго хорошие отношения поддерживать не получается. Что есть, то есть.

И тут я задумался. А ведь если эти кланы даже внешне отличаются, то у них ещё больше причин столкнуть лбами «Чёрный оснит» и «Джуриам». Вот по-любому кто-то из них хитрит. Только кто? К сожалению, выяснить это я никак не смогу, лишь строить предположения. И то — зачем? Меня же никто слушать не станет. Можно только с Дакси поделиться, но и она не повлияет на решение. Хотя война там уже явно в самом разгаре.

Тем временем мы неслись по трассе, вдоль которой с обеих сторон простилались светящиеся полосы. Как я понял, созданы специально для подсветки дороги, причём их освещение никак не раздражало глаза: дорога была видна как днём.

Вскоре мы подъехали к главному мосту, ведущему в Эквалис. И здесь Антар сбавил скорость до приемлемой, аккуратно заехав на сам мост. По тротуарам гулял народ, мирно и спокойно болтая о своём, было много пар, счастливых и улыбающихся. Глядя на них, я невольно обнял Дакси и притянул к себе. Да, я тоже не один, и это приятно.

Длинный мост закончился, выводя нас на дорогу, которая вскоре предоставила нам развилку. Соблюдая правила, Антар дождался указателя в виде небольшой проекции и повёл автомобиль влево. И снова очередная трасса, представляющая собой кольцевую дорогу. Вообще, Эквалис выглядит так, словно город построили прямо на каком-то большом озере. Возможно, так оно и есть.

Наша поездка закончилась в центре города, где Антар припарковал машину у роскошного синего здания, которое показалось мне правительственным, хотя вернее будет сказать — клановым. Здесь и парковка шикарная, и автомобили соответствующие, и отделка здания идеальна настолько, насколько только возможно. Уверен, любой перфекционист был бы безмерно счастлив увидеть нечто подобное вживую.

— Вот и приехали, — сказал Антар, обернувшись к нам. — Я сейчас по делам, ну а вы можете погулять, поесть и отдохнуть. Позаботьтесь о жилье. Нам придётся переночевать. Сегодня же решить все вопросы не получится.

— А расплачиваться можно, как и везде? — уточнил я.

— Конечно, у нас одна валюта. И спасибо, что напомнил. Я перечислю вам необходимую сумму — все расходы «Чёрный оснит» берёт на себя. Оружие оставьте в машине, не стоит пугать народ.

— Что делать, если случится непредвиденное? — обеспокоенно спросила Дакси. — Я бы хотела иметь возможность защититься не только руками и ногами.

— В Эквалисе безопасно, их война никаким боком не касается. Делайте, как говорю. Времени не много болтать и отвечать на каждый вопрос.

— Ладно, как скажешь, — пришлось согласиться с ним.

— Слайми, тебя попрошу скрыться, — обратился Антар к слизи. — Таких, как ты, здесь не знают, могут начаться волнения.

— Хорошо, я поняла. Какие вы все беспокойные.

Явно недовольная, красная слизь мигом оказалась в моём кармане.

— Очень рад, что все всё поняли, — завершил наследник, выходя из машины. — Будьте на связи, особенно ты, Дакси.

Он направился прямиком ко входу, а нам осталось придумать, чем себя занять.

— Ну что будем делать? Поедим? — предложил я Дакси. — Весь день голодный.

— Да, я бы тоже поела, — согласилась она. — Идём, может, найдётся поблизости хорошее заведение. — Дакси зашагала вместе со мной к тротуару и вздохнула. — Как здесь хорошо и спокойно, давно себя не чувствовала в безопасности.

— Могу сказать, что очень тебя понимаю. Может, по картам глянем? Что-то я о них совсем забыл.

— На картах есть не всё. Но где поесть, мы, думаю, найдём. Сейчас. Можешь, не обращаться к своей нейросети.

С заведением нам повезло: на другой стороне улицы, через пару кварталов, как раз нашёлся неплохой ресторан. Только меня немного напрягало, что мы пойдём туда в военной форме. Дакси же, привыкшая ходить в гражданской одежде редко, вообще не беспокоилась по этому поводу. И ладно, решил я, тоже не стоит вдалбливать в голову условности. В конце концов, мы ведь не голые ходим.

«Отправляю всем это сообщение. Я нахожусь в…»

Пришедшее на нейросеть уведомление от Рики оборвалось. И услышал его, судя по реакции Дакси, не я один.

Глава 4

Мы остановились прямо у входа в ресторан и взглянули друг на друга.

— Ты тоже слышал?

— Да. Это была Рика. Сообщение оборвалось.

— Значит, она точно на Осните. Наверное, ей как-то удалось выйти на связь, но кто-то тут же отключил её нейросеть.

— Ты до сих пор думаешь, что это проделки «Джуриам»? У них ведь тоже наследница пропала. — У меня возникла в голове не самая хорошая мысль. — Представь, если в этом замешан «Нейтрум», а мы вместе с ещё одним наследником здесь, да ещё без оружия. Даже аппетит пропал, по-моему.

— Давай всё-таки зайдём, сделаем заказ и поговорим. Стоять тут — только внимание к себе привлекать.

— Согласен.

Ресторан внутри мне понравился: красиво, обслуживание на высшем уровне, и, главное, уютно.

Пока мы уплетали поздний ужин, между делом говорили негромко о делах. Дакси почему-то не особо верила, что во всём вина кого-то другого, но не «Джуриам». А я почти на все сто уверен, что они ни при чём, тем более лично был у них, даже у Визуйи в нейросети копался. Ничего ведь не нашёл. Выходит, если у клана «Нейтрум», как известно, есть какая-то своя особая энергия, значит, они могли вполне разработать пространственное оружие. Почему нет? С другой стороны, тот же «Лиум-Парс» — именно у них были эти самые великие учёные. Вдруг какую-то секретную разработку оставили? Так уж точно не понять. Да и не пытался бы я понять, если бы была возможность вернуться домой. Но теперь, когда браслеты не работают у всех до единого, это сделать просто невозможно.

— Мне ещё вот что интересно, Дакси. Если от тебя не будет вестей, за тобой прилетят твои? Это будет наш выход из сложившейся ситуации.

— Конечно прилетят, — уверенно ответила она, попивая горячий напиток, похожий на чай. — Только сюда лететь слишком долго. Вот поэтому мы всегда и пользовались браслетами. Теперь они просто как украшение.

— Долго — это сколько примерно?

— Не знаю. Но точно не месяц и не два.

— Понятно. Значит, на это рассчитывать смысла никакого. Жаль.

— К сожалению, да. Предлагаю сейчас оплатить наш заказ и пойти погулять. Нам очень надо немного расслабиться, освободить голову от дурных мыслей. Ну а потом снимем жильё, где и останемся до утра.

— Хороший план, давай так и сделаем.

Рассчитавшись, мы отправились на прогулку. Идти до набережной было далеко, поэтому решили погулять просто по городу, ведь он очень красивый. Если сравнивать с нашими городами, то это некое подобие Дубая, только из будущего. В общем, трудно описать всё восхищение этим городом. Я даже забыл, что всё это время у меня в кармане сидела Слайми. Не повезло ей: приходится прятаться. С другой стороны, может, слизи всё это и неинтересно так, как интересно мне. Всё-таки не стоит забывать, что она абсолютно другое существо.

После прогулки мы подобрали себе жильё с учётом того, чтобы быть поближе к тому месту, куда нас привёз Антар.

С третьего этажа нашего номера открывался неплохой вид на Эквалис, но долго любоваться им не стали, потому что пора бы уже и душ принять. Несмотря на моё предложение помыться вместе, Дакси предпочла это сделать поочерёдно. Мне это показалось странным. Я не особо-то и рассчитывал на секс в ванной, просто мы вроде как уже пара, а тут такое. Не стал заморачиваться по этому поводу, дожидаясь, когда она помоется. Ей же ещё сушить длинные волосы и хвост. Подумать только, моя избранница — зооморф. В жизни бы не поверил, скажи мне кто, что такое возможно и что это случится именно со мной.

Освободила Дакси душ даже быстрее, чем я думал, поэтому пошёл мыться немедля. Очень хотелось смыть с себя всю грязь этого дня. День был и правда, мягко говоря, суматошный. Столько сразу событий.

Пусть не особо сильно, но мне стало лучше после того, как помылся. Как же хорошо чувствовать себя полностью чистым. Я даже одеваться не стал в одноразовый халат, который предоставляли каждому гостю отеля, поэтому вошёл в комнату голым. Дакси лежала на кровати в нижнем белье и смотрела телевизор. Комната освещалась только светом, исходящим от экрана.

— Быстро ты, — улыбнулась она. — Думаешь о том же, о чём и я?

— Вряд ли, — покачал я головой и прошёл к кровати. — После всех этих событий я ни на что сегодня не гожусь. Да и перенервничал сильно. Ты же понимаешь, что в таких случаях как-то не до секса. А если и захочется, то всё равно могут быть проблемы.

Я лёг на кровать и вздохнул.

— Ну что ты так расклеился? — Дакси погладила меня щеке, поцеловала и прошептала: — У меня есть для тебя подарок. Никакой стресс тебе не помешает после этого. — Она встала на колени и посмотрела в мои глаза.

Теперь улыбнулся и я. От одних только мыслей кровь прилила к нужному месту, и стало понятно, что Дакси полностью права.

— Неужели ты готова это сделать?

Она наклонилась, поцеловав в губы страстно, с чувством, и забралась на меня. Тем временем я уже отстегнул лифчик и откинул его в сторону, чтобы крепче прижать Дакси к себе, ощущая тепло её тела и груди.

— Я выключу телевизор, — прошептала она. — Хочу, чтобы это было в полной темноте.

— Выключай, — так же тихо ответил я.

А она знает толк в ощущениях, ведь в полной темноте чувства обостряются. Меньше уходит внимания на зрения и больше — на чувства.

Дакси относительно долго баловалась поцелуями, то поднимаясь, то спускаясь по моей груди. А я уже был давно готов. Все мысли о проблемах просто улетучились, потому что хотелось уже наконец расслабиться и получить то, чего давно ждал. К тому же не ожидал получить такой подарок именно сегодня, в этом красивом городе Эквалис.

Осторожно спускаясь очередной раз вниз поцелуями, Дакси всё же добралась до самого главного. Но опять стала только дразнить, работая лишь рукой. Конечно, была мысль попросить её побыстрее начать, но мне также было интересно, как она сама будет всё делать.

И она, как и прежде, не спешила. Дакси ласкала тёплой рукой твёрдый как камень орган, проходилась по нему нежно, заботливо. Ну когда же она начнёт уже? Всё-таки не сдержался и попросил:

— Ты уже слишком раздразнила. Пора бы начать.

— Я чувствую это, — игриво проговорила она. — Такой горячий…

И сразу после этих слов Дакси наконец перешла к столь долгожданным оральным ласкам. Едва головка оказалась внутри, от удовольствия я чуть не издал хриплый стон — это просто безумное наслаждение. А когда она принялась играть ещё и языком, не выпуская член изо рта, я думал, что ноги отнимутся от наслаждения. Ей удалось в первые же секунды доставить неимоверное блаженство, отчего я просто не был в состоянии даже что-то сделать, не то чтобы разговаривать. Дакси же продолжала ублажать меня, показывая движениями всю свою заботу и, быть может, даже любовь, потому что настолько хорошо и чувственно делать минет без желания и каких-либо отношений вряд ли вообще возможно.

Закрыв глаза, я лежал, полностью позволяя ей делать со мной всё что угодно. И она делала. Делала словно с каждой секундой всё лучше, глубже. Уже так полюбившиеся мне, её сладкие, влажные губы идеально скользили по стволу, захватывая абсолютно каждый участок, а язык умело нащупывал самые чувствительные зоны, чаще всего отдавая предпочтение головке. Временами Дакси и вовсе вынимала член изо рта и одаривала его поцелуями, ласками, опять же, языком. Потом снова брала внутрь, более активно работая, ускоряясь именно тогда, когда я этого хотел. У неё получалось без слов понимать, знать, что и как лучше всего делать.

Немного позже, когда я стал близок к тому, чтобы кончить, Дакси чуть-чуть приостановилась. И снова принялась быстрее трудиться. Это возымело нужный эффект. Меня снова окатила волна эйфории, и я уже не смог себя контролировать. В последний момент Дакси не стала даже вынимать член изо рта, она лишь помогал себе рукой, держа головку во рту и лаская её языком. От этого я не просто исторгнул всё семя, а буквально выстрелил. И уже не стал себя сдерживать: застонал от захватившего меня полностью оргазма, напрягся всем телом и почти сразу же расслабился, глубоко выдохнув от удовольствия. Я так хотел похвалить её за райское наслаждение, но мне в первые секунды вообще не хотелось говорить, ибо пребывал до сих пор во власти ласк Дакси.

После душа мы продолжили заниматься сексом, потратив на это почти полночи. А мне казалось, что после тяжёлого дня будет не до этого. Зря так думал, зря.

Наутро я проснулся довольным, счастливым. Но эти чувства резко сменились тревогой, когда не обнаружил Дакси рядом. И вроде успокоил себя мыслью, что она просто встала пораньше, однако позже не нашёл её ни в ванной, ни в кухне нашего номера. Тогда попробовал связаться с ней по нейросети — отключена. Теперь я не на шутку занервничал. И самое плохое, что контактов Антара у меня нет, чтобы хотя бы с ним связаться и сообщить о случившемся.

Отступление 1

Сквозь все слои пространства Фортиса вместе с Ютси пронесло с сумасшедшей скоростью. Их постоянно швыряло в стороны, крутило. Фортис уже не смог держать ангела за руку и от бессилия разжал кисть. Зато она смогла крепко обхватить его бёдрами, чтобы Фортиса не вынесло за допустимые пределы: чистильщики смертельно опасны.

Как и любое событие, пространственное путешествие вскоре закончилось, и обоих выбросило у алтаря, располагавшегося на изумрудно-зелёной поляне. Фортис рухнул на спину, чуть прокатившись по траве, в то время как державшая его Ютси продолжала сидеть сверху в неприличной на первый взгляд позе. Не совсем понимая, что произошло, он уставился на ангела. Она извиняющееся и скромно улыбнулась, упираясь маленькими кулачками в его грудь.

— Прости, я хотела как лучше. Правда-правда.

Фортис нахмурился, глядя на чистое голубое небо, и сразу спросил:

— Где я оказался на этот раз?

Ангел осторожно слезла с него, поправляя одежду, и протянула руку.

— Ты в моём мире. Давай помогу.

— Спасибо, и сам могу, — отмахнулся он, поднимаясь на ноги. Затем проверил, при нём ли оружие, убедился, что винтовка на месте и посмотрел на ангела сверху вниз. — Ну а теперь, девочка, расскажи, как мне отсюда выбраться? Тут, конечно, красиво, но дома лучше.

— Меня зовут Ютси, и я ангел.

— Это я уже знаю. Фортис. Приятно познакомиться. Так что с ответом на вопрос?

— Не знаю, — виновато опустила взгляд ангел. — Со мной впервые путешествует человек.

Фортис тяжело вздохнул и потёр лоб рукой.

— А кто знает?

— Только кто-то из архангелов. Но мне нельзя с ними общаться.

— Замкнутый круг, получается. Просто замечательно! Последний раз, вот клянусь, последний раз в жизни я соглашаюсь на непонятные авантюры! И сдалась бы мне эта земля, этот отпуск!

Он потерял самоконтроль, проклиная всё, начиная от самого себя и заканчивая тем, на чём мир стоит. Видя плохое настроение Фортиса, Ютси подлетела к нему и коснулась ладошкой щеки. Таким образом, она смогла быстрее повлиять на эмоциональный фон. И в этот раз даже перестаралась, использовав ещё и очарование. Фортис из-за этого начал вдруг улыбаться и смотреть на ангела как влюблённый по уши. Ютси пришлось исправить это.

— Что со мной происходит? — Он никак не мог понять эти скачки в настроении и отношении к ангелу.

— Я пытаюсь тебя так успокоить, — объяснила она. — Просто не совсем тот эффект сначала получился, не обращай внимания.

— Так, давай договоримся: ты не будешь вмешиваться, хорошо?

— Но ты же нервничал. Я не могу спокойно на это смотреть.

— Ну, — замялся он, — так и быть. Только в меру. А то у меня из-за твоих эффектов возникли странные желания.

— Знаю-знаю, больше не буду.

Оглядевшись, Фортис увидел ещё большую красоту: кругом много подобных полянок, некоторые и вовсе на куске земли витали в воздухе, с них ниспадали водопады, а также между многими землями тянулись мосты, сотканные словно из самой энергии, блестящие и сияющие каждую секунду. Вдалеке он разглядел высокий шпиль конусной башни и цитадель. Кроме того, почти везде, словно указатель пути, располагались изогнутые дугой арки, вдоль которых произрастали пёстрые цветки. В других местах можно было разглядеть озёра, обрамлённые серыми, осторожно обтёсанными камнями. Фортису они чем-то напомнили Эфирную Чашу в Келимире. Вот только это не та планета и, скорее всего, даже не тот мир. Этот мир — параллельный мир ангелов.

— Ютси, — прекратив рассматривать пейзаж, Фортис обратил взор на ангела, — я могу поговорить с кем-нибудь из архангелов?

— Нет. С ними никто не может говорить, только им равные, или те, кого они предпочтут сами.

— Ты хочешь сказать, что я в безвыходном положении?

— Не хочу, но пока что так и есть.

Если бы не влияние Ютси, Фортис бы в который раз начал проклинать всё подряд, выбирая самые крепкие слова, способные передать его настрой и в целом ситуацию.

— Ты понимаешь, что у меня семья в моём мире? Понимаешь, что я сюда попал только потому, что хотел тебя спасти?

— Виновата-виновата, — затараторила она и принялась кружить вокруг него, нарезая круги и махая крыльями.

Фортис поймал её за тонкую талию и поставил перед собой как провинившегося ребёнка.

— У меня голова закружится, если я буду следить за тем, как ты летаешь вокруг меня. Прекрати так делать. Я с тобой разговариваю, если ты не заметила.

— Заметила. Мне нечего сказать, прости. — Она снова опустила взгляд и убрала руки назад. — Я голодна, мне нужно поесть. — Ютси глянула на свои колбочки, висящие на поясе, и наивно посмотрела на Фортиса. — Нет питания у меня. Надо идти.

— Вот ещё и про еду напомнила. Я тоже хочу есть. У вас тут что-то для человека найдётся? И чем вы вообще питаетесь?

— Для человека… — задумалась она. — У нас есть молоко, оно должно тебе подойти. А мы питаемся семенем.

— Каким таким семенем? — не понял он.

— Обычное мужское семя любого вида. У тебя оно тоже есть.

Ютси так невозмутимо говорила об этом, что Фортис сначала решил, что ангел шутит, поэтому рассмеялся.

— А у тебя есть чувство юмора, скажу я тебе. Надо ж придумать такое.

— Я не шучу, — с серьёзным видом заявила она.

— Неужели? Вот будь я парнем свободным, даже проверил бы это. Но я уже семейный человек, так что не собираюсь заниматься всякими непотребствами. Тем более с тобой. Ты выглядишь как девчонка лет шестнадцати.

— У ангелов нет возраста. И мне всё можно, причём давно. Между прочим, Кирилл… — Ютси запнулась, вспомнив, что вовсе не обязана всё рассказывать.

— Ну-ка, подробнее. Что там Кирилл? Не дал тебе с голоду умереть? — Фортиса вновь пробрало на смех.

— Это не твоё дело, — обиделась ангел, отлетела от него подальше и отвернулась.

— Ну ты чего? Я просто пошутил.

Однако Ютси не стала его слушать и пошла короткими шажками прочь от алтаря, являющегося неким порталом, управляемым архангелом. Фортис понимал, что без гида в лице ангела ему тут точно не разобраться, поэтому он поспешил догнать Ютси, закинув за спину винтовку.

— Да постой же ты. Ну питаетесь вы так, ну и ладно. Больше не буду смеяться, честно.

— Я хотела тебя угостить молоком, а теперь не буду, — продолжала обижаться ангел, хотя перестала идти и развернулась к нему. — У меня оно, между прочим, очень вкусное и самое чистое. У других такого не найдёшь.

— Вот это сюрприз. — Фортис остановился напротив Ютси и глянул на её объёмные груди, скрытые под золотистой одеждой. — Это что, я буду питаться женским молоком? Я это вообще-то в детстве прошёл ещё.

— Другого у нас нет. Не хочешь — ходи голодным.

Фортис представил, как он, взрослый парень, сосёт сиську и невольно улыбнулся этой всплывшей в голове картинке.

— Нет, голодным я не буду. Надеюсь, молоку нальют в посуду? А то как представлю…

— Если хочешь, то нальют. Но моего молока ты не получишь, не рассчитывай даже. Я его оставлю кому-нибудь другому.

— И я даже знаю, как зовут этого кого-то другого, — расплылся в широкой улыбке Фортис, намекая на Кирилла. Он уже догадывался, что между человеком и ангелом какой-то интим был, поэтому и не упускал момента пошутить снова, забыв, что обещал больше не смеяться.

— И как же? — с вызовом посмотрела на него Ютси, гордо задрав голову.

— Это Кирилл, так ведь?

— Может, и он. Точно не ты.

— Какая ж ты вредная.

— Ты тоже не такой хороший.

— Ну хватит уже, хватит.

— Будешь продолжать — верну тебе прежнее, твоё настоящее настроение, чтобы прекратил веселье.

— Хорошо, уговорила, не буду, правда не буду больше. Идём за молоком и семенем. — Фортис опять чуть не начал хохотать.

— Тогда шагай за мной.

Ютси после обиды стала серьёзной и строгой, хотя с её милыми чертами лица это выглядело даже забавно. Только в полном молчании Фортису наконец-то удалось успокоиться и перестать шутить. Он с интересом разглядывал арки, зелёную тропу, по которой они шли, летающие островки. На них, кстати, стали заметны небольшие дома, напоминающие средневековые каменные строения, а также гуляющие нагишом ангелы. Как мужчину Фортиса они заинтересовали, поэтому не смотреть на них он не мог. И, что самое интересное, все ангелы здесь — девушки. Фортис задумался: быть может, у них такое половое разделение, что ангелы — это девушки, архангелы — мужчины? Он решил обязательно спросить, а пока любовался удивительно красивым и чистым миром.

Чуть позже, когда они были на полпути к цитадели, Фортис вспомнил, что Ютси, когда появилась в лесу на Осните, что-то говорила про опасность, но он не увидел ни одного намёка, что тут может быть опасно. Поэтому и не мог не поинтересоваться.

— Ютси.

— Слушаю тебя.

— Ты ж говорила, что у вас тут опасно. Что-то незаметно.

— Это пока. Когда очередная волна нашествия случится, ты увидишь сам. А она обязательно случится — и нам придётся биться.

— Чьё нашествие?

— Краснокожих.

Фортис усмехнулся.

— Индейцы, что ли?

— Какие ещё индейцы? Краснокожие — это очень опасные создания. Они рвут пространство, обходят чистильщиков и вторгаются к нам. Мы не должны их пропускать. Они могут начать вылезать в любом месте, даже рядом с нами.

— Если вы ангелы, то ваши враги — демоны. Так?

— Можешь их называть как угодно, для нас они просто краснокожие.

— Ясно. Хорошо хоть, у меня оружие есть. И пока ещё запасы есть.

— Можешь выкинуть, оно здесь не работает. Это параллельный вашему мир, тут всё устроено иначе.

— Плохие новости.

Фортис вмиг стал серьёзным, перекинул винтовку и взглянул на запас эфира. Запас ещё остался. Тогда он решил попробовать выстрелить одиночным в землю. Спусковой крючок сработал, но выстрел — нет. Попробовал ещё раз — то же самое, никакого эффекта.

— Действительно не работает.

— Я же говорила. Вот сейчас придём в город, попьёшь молока, наберёшься сил и получишь другое оружие, благодаря которому сможешь сражаться с краснокожими. Ну а я тоже пополню запас своих сил и возьму с собой побольше питания.

Или эффект Ютси стал пропадать, или Фортис всерьёз стал оценивать ситуацию, в которую попал, но он теперь и не подумывал о шутках. Он начал соображать, как бы выкрутиться и вернуться обратно. Да только кто ему даст это сделать? Маловероятно, что архангелам будет до него дело, тем более Ютси описала их как высокомерных созданий, которые предпочитают разговаривать только с себе равными. Как бы там ни было, Фортису придётся постараться, чтобы сохранить себе жизнь, ведь неприятностей меньше не стало, скорее — больше.

Глава 5

Чувствуя себя беспомощным, я сел на край кровати, потёр лицо обеими руками, закрыл глаза и снова открыл. Да, это не сон, мне не показалось. Её действительно нигде нет. Надо срочно принять решение.

— Дакси-Дакси, куда ж ты пропала… — произнёс я.

Послышался тихий смешок. Я тут же оживился и прислушался. Это ведь точно её голос. Явно слышал его, не могло мне почудиться.

Встав с кровати, отошёл на пару метров и прислушался ещё внимательнее. Тишина. Как же я сразу не догадался посмотреть в шкафу. Мало ли, вдруг ей пришла идея в прятки поиграть, хотя нам должно быть не до игр.

Открыв шкаф, ничего не обнаружил. Зато отчётливо услышал хихиканье, ещё более громкое, чем было до этого. И уже понял, где эта пушистая засранка.

— А ну вылезай, — протянул я, когда наклонился и увидел лежащую под кроватью Дакси.

— Нашёл всё-таки, — рассмеялась она и вылезла из-под кровати.

— Что за шуточки? И так вчера пропали все, кого я знал, так ещё и ты мои нервы пощекотать решила, — возмутился я, серьёзно глядя на неё.

Дакси не придала этому значения, подошла ко мне и поцеловала в щёку, повиснув на моей шее.

— Просто я хотела увидеть твою реакцию, если вдруг пропаду. А ты и правда так волновался, мне это приятно.

За такую шутку я прижал её к себе крепче и шлёпнул хорошенько по ягодице. Шлепок выдался громким, хлёстким. Улыбчивая Дакси сразу сменилась в лице. Похоже, я немного не рассчитал, что ощутил даже ладонью: по коже пробежались небольшие колики.

— Ты и грубым бываешь, оказывается. Надо попробовать кое-что новенькое в следующий раз.

— Тебе ещё и понравилось?

— Можно и так сказать.

Взявшись за обе ягодицы, я с удовольствием сжал их.

— Следующий раз можно и сейчас устроить.

— Нет, нельзя. — Она аккуратно коснулась моего носа и улыбнулась. — Есть дела поважнее. Антар прислал мне новости.

— И какие же?

— Иди мойся, приводи себя в порядок. За завтраком всё расскажу.

Дакси умело высвободилась из объятий и хотела отойти, но я схватил её за хвост: очень уж захотелось сделать это. Она им резко дёрнула, и хвост выпал из моей хватки.

— Пожалуйста, не делай так больше, — вполне серьёзно заявила Дакси. — Мне неприятно, когда против воли хватаются за мой хвост. Это как если я тебя схвачу за переднее место и потяну. Приятно будет?

— Хорошо, я понял. Только давай не будем ругаться из-за этого. Я вообще шутя так сделал.

— И не собиралась ругаться. Иди в душ, время идёт.

Прямо как настоящая кошка. Возмутилась она, что за хвост схватил. Не хотелось портить утро, так бы ещё поговорил, наверное.

Пока мылся, задумался, что же могло произойти за ночь в Сайбитасе? Это ведь война. Учитывая их технологии, они за это время могли и разнести в пух и прах друг друга. Хотя, если бы это было возможным, отправил бы нас тогда глава «Чёрного оснита» сюда? Вряд ли. Наверное, всё не совсем так, как мне кажется.

Завтракать мы пошли туда же, где ужинали вчера. Сегодня мне довелось увидеть Эквалис в светлое время суток. Конечно, те ночные огни город днём потерял, зато отсюда теперь видно порт, водные корабли, по своей форме не сильно отличающиеся от воздушных, а также я приметил, что вся территория «Нейтрума» почти со всех сторон окружена невысокими горами. Лишь в некоторых местах виднелись узкие ущелья, через которые, наверное, и можно добраться до других кланов, если не считать тоннель, и то — тоннель этот, скорее всего, и был построен на подобный случай. И если такой способ попасть в Эквалис есть только у «Чёрного оснита», значит, «Нейтрум» маловероятно может быть врагом. По крайней мере, из моих умозаключений это наиболее вероятно и логично. Если исключить ещё и «Джуриам», то останется только якобы независимый «Лиум-Парс». Знать бы правду, было б куда легче.

Дожидаясь заказа, я вспомнил, что снова совершенно забыл о Слайми. Это ж получается, она слышала всё, что мы делали в постели с Дакси, а могла даже видеть. Мы же так были увлечены друг другом, что ни о чём не думали. Как-то неловко даже. При возможности надо будет с ней поговорить на эту тему.

— О чём думаешь? — видя моё лицо, выдающее нескрываемую озадаченность, поинтересовалась Дакси.

— Так, мелочи, — сделав вид, что ни о чём и не думал, я быстро перевёл тему: — Что там насчёт новостей?

— Антар сообщил, что переговоры прошли удачно, но на это ушла целая ночь. Теперь он должен хотя бы час-два поспать, чтобы быть немного бодрее. Как раз у нас будет время ещё погулять здесь. «Нейтрум» готов поставить определённое количество своей энергии с инструкцией по применению, только я сама пока не знаю, что это и как оно будет работать. Кроме того, «Нейтрум» в последнее время налаживает связи с орцинусами. У них всё довольно гладко проходит, на выгодных условиях. До сих пор не понимаю, почему остальные не имеют с ними никаких дел. Так вот, орцинусы тоже очень развиты и сильны. Понимаешь, к чему я веду?

Наш разговор прервался, потому что принесли заказ. Поблагодарив, мы продолжили.

— Понимаю. Но не понимаю, кто такие орцинусы. На Осните же вроде никого, кроме истриситов, нет. Или есть?

— Нет, — покачала головой Дакси. Затем она закинула кусочек мяса, прожевала и добавила: — Орцинусы живут на другой планете, неподалёку от Бититуда, на котором обитают дельфиденты. У них была даже небольшая война, которая быстро кончилась. Там, кстати, Фортис принимал участие. Кажется, я отвлеклась. — Она сделала глоток сока и продолжила есть, между тем рассказывая дальше: — Орцинусы, если как можно проще объяснить, представляют собой очень далёких родственников истриситов. Как и дельфиденты, умеют трансмутировать ноги в хвост, когда оказываются в воде, и наоборот, если выбираются на сушу. Также орцинусы говорят ментально, поэтому им без надобности связь, как у нас. Это не главное. Главное, что они технически развиты. Они пошли по другому пути.

— Вроде родственники, как ты говоришь, а уже столько различий.

— Далёкие. Орцинусы и внешне другие. Они выше раза в два, да и меньше похожи на всех нас. Если мы с тобой и истриситы имеем много общих черт, то орцинусы — нет. У них даже голова другая, овальная такая, большая. Для меня они выглядят как неразумные чудовища. Только это не так, конечно же.

— Давай ближе к делу. Значит, ты хочешь сказать, что эти самые орцинусы могут помочь?

— Да. Вопрос только в цене. Остаётся дождаться решения главы, а для этого он должен обсудить это с остальными. Конечно, выбор всё равно за ним, но советами и мнением семьи он не пренебрегает.

— А за ночь ведь могло столько всего случиться в Сайбитасе.

— Могло, если бы не энергетический щит «Чёрного оснита». Думаешь, нам бы позволили здесь остаться на ночь, будь всё так плохо? Конечно же нет. Я думаю, что военные действия пока ведут за пределами городов. Когда кончится запас щита, тогда будет куда хуже и серьёзнее. Мы должны к этому времени успеть вернуться.

— Как раз в самое пекло? И почему ты тогда говорила, что боишься, когда я бежал от «Джуриам», если знала про этот щит?

— Потому что я одна была, — сменился её тон голоса на более нежный, — и тебя рядом не было.

Услышать такие слова было очень приятно. Я улыбнулся, забыв на пару секунд о еде.

— Даже так.

— Да.

Нам оставалось только доесть и пойти на прогулку, пока в запасе имелось немного времени, ведь потом такого спокойствия не видать. Конечно, можно остаться здесь, но это всё равно что кинуть своих. И вторая причина — без помощи «Чёрного оснита» нам не выбраться с планеты, поэтому мы тоже заинтересованы в победе этого клана.

Глава 6

После завтрака, как и планировали, мы отправились на прогулку, и в этот раз всё же добрались до набережной и порта. Хоть и говорила мне Визуйя, что у них самое красивое озеро на планете, теперь я начал сомневаться в её словах. Да, в Эквалисе нет именно такого большого озера, но сам порт и набережная — красота неописуемая.

Эти плавающие корабли, ничем не похожие на земные, гуляющие истриситы другого вида, пейзаж — всё очень необычно и в то же время по-своему прекрасно. Правда, мы на фоне всего этого выглядели наверняка как бельмо на глазу. И это чувствовалось, потому что нас с интересом оглядывали местные. Однако никто не подходил, ничего не спрашивал, даже патрульные проходили мимо. Скорее всего, об этом позаботился Антар, попросив уведомить правительство о том, что у них будут гости с других планет.

Несмотря на лёгкость прогулки и радующий глаза пейзаж, расслабиться я никак не мог. Почему, когда там война, мы до сих пор здесь? И как наследник может спокойно спать, оставив отца и остальных родных во время военного положения? Да, у них там некий щит, но это же не гарантия. У каждого клана есть свои технологии, которыми они не делятся ни с кем, причём это я уже давно понял. Вряд ли здесь есть исключения: все держат козыри на крайний случай.

Единственное, что могло как-то объяснять наше нахождение здесь и отдых Антара, — приказ главы «Чёрного оснита». Уж ему-то наследник ничего не мог сказать против. Быть может, как раз глава и наказал Антару отдохнуть перед поездкой. И всё равно меня не покидало чувство какой-то неправильности. Ну не должно быть так.

— Ты какой-то напряжённый, — заметила Дакси, когда мы опёрлись на заграждение, любуясь портом.

— Да. Тому есть причины.

— Боишься будущего?

Хороший вопрос задала. Я даже замолчал на некоторое время, потому что осмысливал, как лучше ответить. Нельзя сказать, что мне совсем не страшно, что готов рвать и метать в бою. Мне прекрасно известно: почти любое попадание по мне из той же винтовки с высокой долей вероятности приведёт к смерти. Повезёт, если просто заденет. Прямое же попадание в туловище или голову — летальный исход.

Вздохнув, я всё-таки решил сказать правду.

— Не буду отрицать. Да, есть такое.

— Привыкнешь, — как-то легкомысленно проговорила Дакси. — Первый раз всегда страшно.

— Возможно. Просто не даёт покоя сама мысль, что это неизбежно.

— Но у нас нет другого выбора. Будем держаться вместе — всё получится. Мы же оба тренированы.

От понимания, что меня успокаивает девушка, стало не по себе. Это перебор. Всё-таки мужчина здесь я, а не она.

— Да, ты права, — чуть громе произнёс я, посмотрев на Дакси и выдавив улыбку, которая могла получиться если не нелепой, то точно не счастливой. — Всё нормально. Постреляем, повоюем. Потом выберемся отсюда домой.

— Домой? — она заинтересованно глянула на меня. — Имеешь в виду Землю? То есть всё, что между нами происходит сейчас, будет временно?

Нашла время об этом говорить. Тем более и сам о таком не думал. Тут бы в живых остаться.

— Время покажет, Дакси. Я пока ничего не знаю.

Теперь она замолчала, направив взор вдаль. И только спустя минуту ответила:

— Наверное, так. Согласна, рано об этом говорю.

Заметив, что ей взгрустнулось, я обнял её и посмотрел уверенно в глаза.

— Не думай о плохом. Давай настроимся на хорошее. Мы же в состоянии управлять мыслями? Вот давай и мыслить позитивно. Нагнетать негатив не лучшее решение.

— Давай, — улыбнулась она искренне и тепло.

Чтобы закрепить наше согласие, я поцеловал её. Правда, поцелую мы уделили всего несколько секунд, чтобы не смущать окружающих. К тому же неизвестно, какие у них тут нравы.

К счастью ли, к сожалению ли, но Антар вскоре связался с нами. По-моему, не прошло и часа, как он сообщил, что пора возвращаться.

Последний раз запечатлев в памяти порт, мы дождались наследника. Он забрал нас и повёз обратно, в Сайбитас. Слайми, наконец выбравшись наружу, заняла переднее сиденье, как и до этого. До чего стало неудобно, когда она намекнула мне с Дакси о ночи, причём так хитро, что поняли её только мы. Антар же не обращал внимания и вёл автомобиль по трассе. Он сегодня вообще почти не общался.

На границе снова пришлось остановиться. После быстройпроверки мы двинулись дальше, постепенно приближаясь к тоннелю. И всё бы было хорошо, если бы не взрыв…

Машину тотчас отбросило в сторону. Грохнул ещё один взрыв — и автомобиль опять полетел невесть куда. Не будь мы пристёгнуты, всех бы раскидало по салону. Благо, бронированный кузов спас нас от прямого попадания.

В итоге машина перевернулась.

— Все живы? — услышал я Антара.

Посмотрев на Дакси, я ответил:

— Да. — Затем уточнил у неё: — Всё нормально?

— Нормально.

— Это засада, — констатировал наследник. — Выбираемся, иначе нам не дадут проехать. Только очень осторожно. Пусть думают, что нас прикончили.

Откуда, чем и кто стрелял, я так и не понял. Но Антар, скорее всего, прав.

Мы вылезли по-тихому, скрываясь в кустарниках. Слайми сразу змеёй отправилась на разведку. Когда вернулась, она сообщила нам, что прямо у входа в тоннель собирается отряд истриситов. Если судить по описанию, то это те же самые отшельники, только на этот раз с оружием. Надо сказать, вооружены они хорошо, раз смогли нас взорвать.

Чтобы не говорить вслух, мы общались при помощи нейросети. Прикинув шансы, решили заходить с двух сторон. Антар взял Дакси с собой, объясняя тем, что он точно в случае чего прикроет её, а меня — Слайми. Спорить я не стал, тем более слизь уже не раз меня выручала и спасала от верной смерти. По плану мы должны бросить гранаты и после сразу атаковать. Чтобы точно успеть всё сделать, гранаты я доверил Слайми. С её способностями она точно, так скажем, сделает доставку по адресу.

По команде мы одновременно сработали. Ещё до того как гранаты упали под ноги отшельников, те отреагировали и кинулись в разные стороны. Некоторых задело взрывами, двое-трое точно упали замертво. Быстро сообразив, откуда исходит угроза, они открыли по нам огонь. Вскинув винтовку, я в ответ сделал то же самое. Три точных выстрела — трое готовы. Сразу пришлось укрываться, чтобы не подстрелили. Зато Слайми шла на них не боясь ничего. Так, пора бы атаковать снова.

Когда я вновь решил атаковать, увидел одного, поднимающего на плечо что-то похожее на ручной противотанковый гранатомёт. Только я прицелился, чтобы снять его, как меня опередила Слайми и удушила его. Повезло. Если бы он пальнул по мне, то собирать ошмётки потом. Скорее всего, он и стрелял по машине.

Продвигаясь дальше, я пристрелил остальных. По левую сторону от меня Антар с Дакси добили ещё двоих. Стрельба закончилась так же быстро, как и началась.

— Вроде всё, — произнёс я, осматривая место перестрелки.

— Возвращаемся. Пора ехать.

Антар закинул оружие за спину и направился в заросли. Как только мы двинулись за ним, снова раздался взрыв. Все попадали на землю, укрываясь от осколков.

Через несколько секунд стихло. Когда же мы поднялись на ноги и посмотрели назад, нас ожидала не самая приятная картина: вход в тоннель теперь завален. Кто-то упорно не пускает нас обратно — вот что я понял, глядя на это.

Глава 7

— Не проблема, — махнул рукой Антар. — Пробьём сейчас. Идёмте.

Переглянувшись с остальными, я лишь пожал плечами.

Машину-перевёртыш пришлось раскачивать вручную, чтобы поставить на колёса. Кстати, на колёса я обратил особое внимание. Очень похоже на резину, но при этом взрыв совершенно не повредил этот материал. Потом ещё выяснилось, что автомобиль можно было перевернуть при помощи внутреннего компьютера, но наследник не захотел залезать в перевёрнутую машину. Почему он не сделал это, как только мы перевернулись? Всё просто: Антар не хотел создавать шум.

Когда мы снова сели по местам, наследник вывел машину на дорогу, после чего активировал оружие. Если я правильно понял по звуку, прямо на крыше вылезла лучевая пушка и прожгла заваленный тоннель. Антар управлял ею при помощи нейросети, внимательно следя за процессом.

Через минуту завала как не бывало, поэтому мы смогли въехать в тоннель без проблем.

— А что будем делать, если они взорвут нас прямо здесь? — не мог не поинтересоваться я. — Тут ведь так же не получится проделать, как снаружи. Нас завалит, машина встанет.

— Есть решение и на этот случай, — ответил наследник холодно.

— Ладно.

Видимо, он не расположен к беседе. Впрочем, и я тоже не горел желанием болтать, поэтому и занялся очередными размышлениями.

Во-первых, очень странно, что мы не увидели отшельников до взрыва. А во-вторых, их кто-то спонсирует, поставляет оружие, которого у них вроде раньше не было. Быть может, у отшельников даже есть работающие браслеты, благодаря которым они и появились у тоннеля. Надо было хотя бы осмотреть их трупы после перестрелки. Интересно, на это всё кто-нибудь ещё обратил внимание?

Дакси тоже заметила, что нападения становятся более подготовленными. Антар же, услышав нашу беседу, только и сказал, что сейчас стоят более важные задачи, поэтому думать об этом пока нет смысла. Что ж, его дело, конечно, но я при случае обязательно поделюсь своими мыслями с главой «Чёрного оснита». Если ещё дадут вообще что-то сказать. Всё же я склонен считать, что «Лиум-Парс», скорее всего, нечист на руку, пусть и помогал до начала войны. Да и их якобы позиция «за мир во всём мире» — тоже может быть лишь словами, не более. Одно плохо — доказательств нет. Вполне вероятно, что я ошибаюсь.

За время пути по тоннелю до Сайбитаса с нами, на удивление, ничего не приключилось. В подземном городе тоже всё прошло без проблем. Уже не столь напряжённые, мы покинули автомобиль, когда Антар припарковал его в гараже. После этого поднялись в резиденцию, где наследника ждал отец.

Оставив нас ожидать в холле, оба прошли в кабинет, чтобы переговорить наедине. Вот это, кстати, мне не понравилось. Чего им от нас скрывать-то?

Спустя несколько минут Антар вышел озадаченным, но настроение у него стало лучше, что было понятно из его слов.

— Всё нормально. Щит ещё удерживают, пространственные взрывы прекратились. Сейчас отец заключает договор с «Нейтрумом», в течение дня к нам на подмогу прибудут орцинусы, а также поставят энергию нейтрум. Жаль только, архангел не может найти следов исчезновения Рики. Но он продолжает искать.

— И зачем мы тогда ездили, если всё можно было сделать удалённо? — задала Дакси вполне логичный вопрос, о котором и я подумал.

— Личное присутствие во время переговоров — обязательное условие, поэтому мы ездили. Тем более есть нюансы, о которых по связи мы говорить никогда не станем.

— С этим понятно, — подключился я. — Что дальше?

— На фронт, помогать своим. Будем собираться. Пойдёмте.

Вот уж чего я не ожидал, так это того, что сам наследник отправится в бой. Он ведь мог находиться здесь, под защитой, и решать какие-нибудь другие вопросы. Видимо, его отец не против. Будь у меня сын, я бы, наверное, не стал так делать: вдруг с ним что-то случится? И так Рика пропала, так если ещё и Антара не станет, тогда глава останется совсем без наследников, если не считать остальных родственников.

Перед тем как отправиться на фронт, мы проследовали вместе с наследником в оружейную, где переоделись в другую военную форму, ещё более крепкую, которая включала в себя защитный шлем. Там же получили другое оружие, сдав прежнее. Оказывается, у них тут всё на разные случаи предусмотрено. Но мне понравилось, что и оружие лучше, и форма. Только вот вверенный мне автомат и весил намного больше, не говоря уже об остальном: кинжал сантиметров сорок длиной, пистолет с разрывными пулями и пояс с гранатами, способными взорвать приличных размеров корабль. Антар сразу предупредил, что таким арсеналом надо пользоваться осторожно, чтобы не уничтожить себя и всех своих, кто может находиться рядом.

Прихватив боеприпасы и обвесившись ими чуть ли не полностью, мы покинули резиденцию и вышли к посадочной площадке, где нас ждал небольшой боевой корабль. Возле него уже собралась рота, готовая отправиться вместе с нами. Разумеется, роль командира Антар взял на себя и отдал приказ занять места. По трапу один за другим стали подниматься военные, пока мы стояли в стороне.

Было немного времени понаблюдать за работой энергетического щита. Взглянув на небо, я рассмотрел едва заметный тонкий слой голубоватого цвета, что покрывал, судя по всему, весь город. То и дело в разных местах виднелись яркие вспышки. А это, наверное, попытки пробить щит. Интересная штука. Как долго она продержится — вот что любопытно.

— Вперёд! — громко сообщил Антар, отвлекая меня тем самым от мыслей. — Дакси, ты первая проходи.

Сразу после его слов мы двинулись к кораблю. Когда все погрузились, корабль без промедления поднялся и устремился на фронт.

За время короткого полёта наследник провёл краткий инструктаж, а также разделил роту на три небольших отряда. Одним из них он будет командовать лично, вторым — старшие по званию и должности. Меня и Дакси Антар распределил в один отряд, понимая, что вместе нам будет лучше. Кроме того, попросил взять на себя роль командира, если придётся это сделать. Что ж, возможно, настало время вспомнить армию. В реальных боевых конфликтах на Земле я, конечно, не участвовал, но на учениях был, в полевых условиях жил. До сержанта так и не дослужился, но со своими обязанностями всегда справлялся.

По словам Антара, лезть напрямую под огонь мы не будем. На границе уже возведена на такие случаи мощная многоэтажная стена, внутри которой есть помещения, чтобы укрываться и отражать атаку. Я пока слабо представлял, что это за сооружение, поэтому не понимал, как можно рассчитывать на подобное. Хотя наверняка это очень крепкое строение, а внутри можно и разгуляться.

— А теперь приготовьтесь к очень высокой скорости, — предупредил Антар, когда корабль покинул пределы города.

Скорость действительно выросла, да так выросла, что моё самочувствие сразу же ухудшилось. Ещё немного — и стошнило бы. Приложив много усилий, удалось сдержаться. И как раз через короткий промежуток времени стало лучше — корабль замедлил ход, спускаясь, а потом снова набрал, чтобы как можно быстрее попасть в защищённый ангар.

Как только наша техника остановилась, Антар скомандовал:

— Занять позиции согласно плану!

План, как известно, всем выслали на нейросети. Теперь, по крайней мере, у меня будут контакты наследника.

Он поспешно покинул корабль. Вслед за ним выскочили я, Дакси и Слайми. Быстро сориентировавшись, мы рванули к той самой стене. На деле это оказалось действительно мощное сооружение, толщиной ничем не уступающее обычным домам. Но разглядеть я многого не успел: было некогда.

Ко всему прочему, боевые действия велись уже полным ходом: громыхали взрывы, выстрелы, по ушам били высокочастотные звуки, чуть ли не оглушая полностью. Тем не менее наш отряд добрался до входа, ловко проскользнув внутрь.

Наш командир, истрисит лет сорока на вид, уже будучи внутри, скомандовал:

— Мы занимаем пятый этаж, второй уровень! Вы, — кивнул он на меня и Дакси, — первая, вторая и третья позиции, номера пять один, пять два, пять три. Остальные, — командир обвёл взглядом отряд, — соответственно, после в том же порядке. За мной!

Грузовой лифт, располагающий в холле, быстро доставил нас наверх. Наш отряд занял свои места. Как оказалось, это не просто позиция, откуда удобно отражать атаку, но и целая стена убийства. Каждому полагалась огромная стационарная пушка, стрелять из которой довольно просто. Также здесь почти непробиваемые стены. По крайней мере, к тому моменту, как мы прибыли, вибрация от выстрелов ощущалась уже не один раз, но до сих пор нигде ничего не рухнуло.

— По моей команде открываем огонь!

Встав у пушки и глянув на Дакси, я перевёл взор на монитор, в котором развернулась вся картина происходящего. Внизу стояла наземная техника, готовая в любой момент пальнуть, в воздухе зависло огромное количество кораблей «Чёрного оснита», которые, наверное, будут отбиваться в основном от атаки с воздуха.

Как я понял, «Джуриам» наступает не сразу, а волнами, потому что пока, кроме редких выстрелов, ничего не было. Но уже через пару минут вдали показался целый флот, стремительно приближающийся к нам, а ещё дальше — тьма боевых машин, несущихся на бешеной скорости и вздымающих пыль.

«Огонь!» — раздалась команда по нейросети.

Глава 8

С разницей в доли секунды из наших пушек начали вылетать снаряды. Один за другим с невообразимой скоростью они врезались во вражеский флот. Наши тоже не медлили: воздушная атака обрушилась на врагов градом ракет, едва уловимых для глаз. Наземная техника прожигала лучами всё, что только можно. Несмотря на светлое время суток, зона боевых действий превратилась в хаотичный концерт фейерверков и огненных залпов. Воздушные корабли взрывались, даже не успев рухнуть на землю, некоторые — и вовсе осыпались пеплом после ударов мощных лучей.

Прицеливаясь, я продолжал выпускать снаряды каждые две-три секунды, сбивая очередной корабль. Они всё наступали и наступали. Казалось, что никогда не кончатся. Грохот взрывов, шум залпов заглушили почти всё. Не переставая палить, изредка поглядывал на Дакси: переживал за неё не меньше, чем за себя. Благо, с ней всё было в порядке, и она тоже выполняла свою боевую задачу. Пока нам ничего не грозило: установленный щит, пусть даже слабый, всё ещё удерживал вражеский натиск, позволяя нам вовсю бомбить «Джуриам».

Только спустя минут десять стихло. Ожесточённое столкновение двух кланов временно прекратилось. Поле боя буквально засыпало разбитой техникой, валяющейся кусками и тут, и там. Большинство участков пылало, почти везде клубился дым. Несмотря на отражение атаки, среди наших тоже было немало потерь. На смену прибыли новые корабли, плавно заняв свои позиции, а к наземной технике подоспело усиление.

Пожалуй, там, за стеной, самые смелые ребята. Это мы под защитой, хоть и временной, а они там, на передовой, сдерживают основную атаку, и каждый наверняка прекрасно понимает, что шансы выжить ничтожно малы. И всё равно они вновь и вновь прибывают на смену погибшим товарищам, продолжая защищать родину.

Перерыва долгого для размышлений не представилось: настало время снова действовать — очередная волна.

Вновь по команде мы открыли огонь. Я старался целиться только в воздушные объекты, просчитывая всё так, чтобы сбить самых дальних, так как с ближними неплохо справлялся наш флот. С переменных успехом мне удавалось выбирать моменты, чтобы сбить корабль и перейти к следующему. Бывало, промахивался, но после задержки на перезарядку вновь стрелял. Адреналин просто зашкаливал во время нашей обороны, и вряд ли я воспринимал действительность таковой, какая она есть на самом деле. Возможно, так ещё и потому, что я наблюдал и целился через монитор, а не воочию. С другой стороны, это даже хорошо, ведь чувство страха уже сошло на нет. Во мне будто активировался робот, строго выполняющий заданную цель.

Вспышки и взрывы прекратились через несколько минут. Относительно удачно мы отразили вторую волну. Ту самую, во время которой я прибыл на стену. А стена на самом деле великая, совсем не та, что существует на Земле, намного лучше.

«Приготовиться! — сообщил командир. — Сейчас будет ещё тяжелее! Бейте точнее! От нас многое зависит!»

И он оказался прав.

От удивления я даже раскрыл глаза шире, вглядываясь в монитор, на котором картинка чуть не почернела, причём не из-за ошибки изображения, нет. Дело в другом.

Весь горизонт заполонил флот, визуально смешавшись с наземной армией. Среди них были очень большие корабли, которые и заставили меня внутренне напрячься: осилим ли мы их?

«Огонь!»

Снаряды, ракеты, лучи, другие выстрелы — всё перемешалось в воздухе. За каждую долю секунды раздавалось до нескольких взрывов, после которых часть техники просто разлеталась в стороны большими горящими ошмётками. Наших сбивали тоже довольно часто. Но самое страшное — флот «Джуриам» не убавлялся и продолжал приближаться. А я стрелял и стрелял, надеясь, что их станет хоть немного меньше. Но нет, не стало…

Едва приблизившись на достаточное расстояние, вражеский флот почти в один миг атаковал наш, а их наземная техника активировала лучи. Количественное преимущество позволило им уничтожить наших менее чем за несколько секунд. И даже вновь прибывшие никак не могли исправить ситуацию: они успевали сделать всего несколько выстрелов до того, как их уничтожали. Даже наши пушки стали почти неэффективными, словно часть взрывов поглощалась, не нанося значительный урон.

«Продолжаем огонь, несмотря ни на что!»

И мы продолжали, палили как могли, но с каждым разом это становилось всё менее эффективным. Тем временем техника «Джуриам» закрыла весь обзор. Численный перевес явно на их стороне. Нервы уже на пределе: я стал понимать, что без поддержки нам не выстоять.

Пока мы ещё предпринимали отчаянные попытки сбить корабли, другая их часть выстроилась в ряд. Как раз удобно для моего обстрела, да лишь толку теперь не было вообще никакого: снаряды даже не долетали, будто испаряясь в полёте. Те самые корабли, образовавшие ряд, активировали доселе невиданное оружие. Их стволы загорелись ярко-зелёным светом и принялись бить разрядами, подобными молниям, по энергетическому щиту. Если до этого щит сдерживал почти любую атаку, то теперь стало видно, как после каждого разряда он рвётся, будто старая ткань, образовывая дыры. И флот «Джуриам» не останавливался.

Они прорвали часть щита, благодаря чему смогли оказаться ближе к нам. И сразу атаковали стену, в который мы находились. Её в прямом смысле затрясло, да так, что стало трудно целиться и держаться на ногах.

«Ещё немного! Поднажмите! В запасе есть несколько секунд!» — снова услышал я командира, думая о том, что нас уже ничего не спасёт, а он о каком-то запасе секунд твердит.

Я успел сделать ещё три выстрела до того, как по ушам ударил громкий писк, а после всё помещение изнутри стало мигать красным.

«Отступаем! Бросить пушки! Самоликвидация стены активирована!»

Наконец-то! Хоть поняли, что отбиваться мы уже не в силах.

Под чётким руководством командира мы покинули этаж на лифте. Дакси я старался не терять из вида, Слайми же сама успевала всегда и везде.

Как только мы спустились, командир велел выскочить из укрытия и запрыгнуть в корабль, который доставил нас сюда. Там уже сидел Антар с остальными военными. Кроме нашего здесь оказалось ещё много других кораблей. Срочная эвакуация заняла минуту, а то и меньше.

Когда все наши корабли поднялись в воздух и устремились в сторону города, я глядел на стену. Невероятно высокое ограждение, протянувшееся, казалось, на сотни километров, начало взрываться цепной реакцией, попутно уничтожая приблизившийся к нему флот «Джуриам». Самое главное, что мы пока в безопасности, а до Сайбитаса осталось не так много.

Как бы я не хотел надеяться на лучшее, вражеский флот решил нас нагнать. Стоит отметить, получалось весьма неплохо. Те, кто умело стрелял из корабельных пушек, принялись сбивать преследователей. Но и те отвечали взаимностью. Благо, наш пилот старательно уводил корабль от выстрелов, спасая жизни пассажиров. Ещё бы! Здесь ведь наследник. Увы, вскоре и это не помогло…

До городского энергетического щита оставалось всего ничего. Мы не успели. Ловко увернувшись от одного снаряда, пилот увел корабль в сторону. И в тот же миг нас подбил другой снаряд. Затем ударил еще один. Корабль накренился и вскоре стал падать.

Антар вскочил с места и в два прыжка, с присущей только ему ловкостью, оказался в кабине пилота.

«Пилот мёртв, — сообщил наследник. — Держитесь там. Попробую посадить с минимальными потерями».

Уж не знаю, на что он надеялся, но я уже слабо верил, что ситуацию можно исправить. На Слайми надеяться тоже не стоит: на той скорости, с которой мы уже падаем, она вряд ли сможет что-то сделать.

Не видя глаз Дакси, я обнял её, прижал покрепче и сообщил по нейросети:

«Мы вместе, всё получится».

Поддерживая возлюбленную, сам не верил в это.

Отступление 2

Дверь за спиной наследника «Лиум-Парс» закрылась, вместе с тем стали не слышны рыдания Визуйи, которую он посетил в первую очередь. Стоя в коридоре, он вздохнул, подумал немного и неспешно зашагал по коридору к камере Рики.

В отличие от отца, Казтид не мог быть таким же хладнокровным. После того, как он посетил Визуйю, настроение только ухудшилось. Ему хотелось просто принести ей одежду и уйти, да только не получилось. Едва он вошёл, та сразу устроила истерику, поводом для которой стало, что он увидел её голой. И ведь нельзя было доверить эту задачу никому: граждане «Лиум-Парс» не должны ничего знать, поэтому наследник занялся всем сам. Даже личной охране нельзя доверять. Он знал это. Но также знал и себя. Поэтому не смог уйти сразу.

Дождавшись, когда Визуйя наденет тюремные вещи, наследник пытался провести с ней беседу, успокоить девушку. Вот только, учитывая её состояние, Казтид так и не смог ничего объяснить. Её слёзы и отчаянные вопли вызывали в нём раздражение и чувство жалости одновременно. Он и подумать никогда не мог, что Визуйя так легко поддаётся панике.

На тех редких встречах кланов Казтиду уже приходилось видеть её, и она всегда выглядела серьёзной, сдержанной и умной девушкой. В камере же — забившаяся в углу рыдающая девчонка. Вот поэтому наследник не выдержал и решил просто уйти, надеясь, что с Рикой будет попроще.

Когда он дошёл до второй камеры, остановился и на несколько секунд задумался. Затем активировал дверь, та услужило отъехала в сторону, и наследник шагнул внутрь. К его удивлению, Рика даже не обратила на него внимания, сидя за решёткой спиной к нему. Казтид даже театрально приподнял бровь, не найдя в первые секунды слов. Хорошая выдержка у наследницы «Чёрного оснита».

— Привет, — стараясь быть вежливым, поздоровался он. — Я принёс одежду. Тут не очень-то тепло. Надень, пожалуйста.

Казтид подошёл к камере и осторожно положил вещи рядом с Рикой. Та молча взяла рубаху и надела, после чего, не вставая, натянула штаны до бёдер. Затем она ловко встала, подняв штаны до талии, чтобы наследник «Лиум-Парс» увидел как можно меньше. Если он и заметил ягодицы наследницы, это удовольствие длилось не более чем секунду.

— Умно, — похвалил Казтид. — Но что я там не видел-то за свою жизнь?

— Мне всё равно, — наконец заговорила Рика, повернувшись к нему и смело глядя в глаза.

Её прямой взгляд он не выдержал и посмотрел в потолок.

— Мне тоже.

— Это всё?

— Нет. Надеюсь, с тобой можно поговорить? — Он вновь обратил взор на неё. — С Визуйей вот не получилось. Истерит, паникует, ревёт.

— Было бы о чём. То, что «Лиум-Парс» нас подло подставил, я и так поняла. После стольких лет сотрудничества… Какие же вы твари.

— Если ты ничего не знаешь, то не спеши с оскорблениями, пожалуйста. Ты думаешь, это я инициатор?

— Не знаю, но семья у вас одна. Да вы даже… — Рика хотела бросить оскорбление по поводу внешнего вида истриситов «Лиум-Парс», но промолчала. Всё же, они не виноваты в том, что их вид отличался ослепительно белым цветом кожи, чего не скажешь об остальных истриситах.

— Что «вы даже»?

— Неважно, — отмахнулась она.

— У меня к тебе есть дело. Хочу кое-что проверить.

— И что же это?

— Ты даёшь доступ к нейросети, взамен получаешь другую камеру. Хорошую, уютную, с удобствами, почти как в отеле.

Рика с трудом, но смогла усмехнуться.

— Что, отключить смогли, а взломать никак? Думали, только у вас самые передовые технологии?

— К чему этот гонор? Ты же понимаешь, если я начну взламывать, ты умрёшь. Но доступ я всё равно получу. Глупо отказываться от предложенной мной сделки. О, пока не забыл, — вспомнил он про новейшую нейросеть Кирилла, которую разработал «Лиум-Парс». — Вы молодцы. Я удивлён, что вы смогли переписать наш код, ограничив нам доступ к нейросети человека. Хороший ход, мне понравилось.

— А вы наши, значит, не можете переписать. И мне тоже это нравится.

— Рика, послушай меня внимательно: я не собираюсь с тобой здесь долго болтать впустую. Дашь доступ — и сегодня же получишь обещанное. Только никаких шуточек с доступом. Договорились?

Она принялась обдумывать предложение. Нет, ей не особо нужны хорошие условия, ведь она сможет и так протянуть много времени. Другое дело, что при разблокировке Рика сможет по отдельному каналу связи выслать короткое сообщение своим, чтобы они знали, где её искать.

— Хорошо, я согласна.

— Вот, всегда ты мне нравилась. Быстро соображаешь, не то что Визуйя. И плавник твой очень красивый. Я никогда не говорил этого?

— Ты сможешь взять меня только мёртвой, — резко выразилась Рика, понимая, что он переходит границы. У истриситов плавник — особая гордость, особенно у девушек, и не каждый имеет право что-то об этом сказать, даже хорошее.

— Мёртвой ты мне точно не нужна, а вот главе… — Он вспомнил разговор с отцом и замолчал. До сих не смирился с решением убить их рано или поздно. — Перейдём к делу. Я разблокирую, а ты дашь доступ.

Контролируя процесс, Казтид отключил блокировку и принялся искать методы передавать сообщения в обход всех остальных связей. В первые же секунды Рика начала отправку сообщения, и наследник это заметил. Он мгновенно перенастроил всё, что только мог, лишь бы данные о местоположении наследницы не утекли к адресатам. Ему пришлось понервничать, чтобы получилось это сделать, ведь если отец узнает о таком проступке, будет очень плохо.

— Я же просил тебя: без шуточек. А ты что сделала? Они всё равно не узнают, что ты здесь.

— Узнают, — не сдавалась она.

— Только если я этого захочу. Доступ у меня уже есть, так что сделаю то, что собирался сделать. Теперь бесполезны твои попытки сообщить своим, что ты находишься здесь. Но, даже не глядя на твою выходку, я всё равно переведу тебя в отличную камеру. Только не прямо сейчас, чуть позже. Увидимся.

Рике очень хотелось крикнуть что-нибудь неприятное в адрес Казтида, но она сдержалась.

Когда он вышел в коридор, сразу направился в свой кабинет, где теперь спокойно сможет покопаться в нейросети наследницы «Чёрного оснита». Её он хорошо понимал, ведь она пыталась воспользоваться хоть каким-то шансом, поэтому и дала доступ. Правда, всё равно не вышло. Тем не менее новые попытки будут, и не одна.

Будучи у себя, Казтид расположился поудобнее и принялся изучать коды. Да, понадобится немало времени, чтобы добиться минимума — выстроить правильный алгоритм передачи сообщений, чтобы никто об этом не узнал, кроме адресата. А для этого необходимо поработать сосредоточенно и долго. Повезёт — управится за пару часов, нет — значит, дольше. По крайней мере, наследник будет чувствовать себя лучше, зная, что он хоть что-то пытался сделать.

Глава 9

Эти секунды до падения показались вечностью, ведь столько мыслей успело прокрутиться в голове…

«Держитесь! — в последний момент оповестил Антар. — Посадка мягкой не будет!»

Глухой стук, скрежет металла — и нас, пусть и крепко пристёгнутых, зашатало из стороны в сторону. Мне стало дурно, в глазах помутилось, звуки пропали, как будто на некоторое время я лишился возможности слышать.

Сильнейший удар — и тело словно подбросило вверх, но оказалось, что корабль снова в воздухе. Пролетев буквально пару метров, он с грохотом рухнул, покатившись по земле. Мне едва удавалось следить за своим положением — из-за резких скачков я был почти полностью дезориентирован. И все же пытался не терять из вида сидящую рядом Дакси: всё время казалось, что она вот-вот вылетит из крепления.

Скрежет, гул и грохот прекратились — корабль наконец остановился. Сидящие рядом бойцы оживились, отходя от помутнения, стали поодиночке вылезать наружу. Командир действовал чётко, отдавая приказы, поэтому и мы двинулись вслед за остальными.

У самого выхода из корабля ожидал Антар, проверяя, чтобы все покинули разбитый корабль. Когда он увидел меня, Дакси и Слайми, наследник наконец выскочил наружу. Слизь выпрыгнула следом. Я бежал за ней, подтягивая Дакси за руку, так как ей скачки дались с трудом — она всё ещё плохо себя чувствовала. Но ждать мы просто не могли, слишком опасно здесь оставаться.

Снаружи вовсю грохотали взрывы, лучевые атаки трещали тут и там. Главное, что мы почти у города: осталось совсем немного, чтобы скрыться за энергетическим щитом.

Если бы я знал, что случится в следующий момент, то не стал бы тянуть Дакси за собой. Лучше бы мне досталась эта участь…

Когда кошка почти выбралась наружу, створка люка ни с того ни с сего рухнула, плотно зажав ноги Дакси. Даже через защитный шлем было слышно, как она кричит от боли, упав на землю лицом. Её ноги прижало по коленки.

«Система сбоит! — услышал я Антара по нейросети. — Брось её руку! Вколи обезболивающее! Быстро!»

Растерянный, я послушался его совета: нашёл на поясе нужную колбу, снял, открыл, извлёк шприц. Следом, не теряя ни секунды, оголил перчатку Дакси, задрал рукав и вогнал иглу, мерно вводя лекарство. Тем временем за спиной продолжало всё грохотать и сверкать. Мы чуть ли не в самом пекле.

«Готово!»

«Режь одну ногу, я — вторую, — дал дальнейшие инструкции наследник. — Оружием нельзя отстреливать — слишком опасно. — Он достал свой кинжал и сел рядом с Дакси, одновременно давая приказ командиру: — Прикрывайте нас! Медиков сюда! Срочно! Подкрепление усилить!»

«Может, получится открыть? Зачем резать? Она же без ног останется», — настаивал я на том, чтобы не действовать по предложенному им плану.

«Не получится! Хочешь, чтобы она умерла здесь? Делай что говорю!»

Собрав всю волю в кулак и понимая, что Антар всё же прав и лучше знает, как поступить, я тоже снял кинжал и сел рядом с прижатой ногой. Одна мысль помогла начать действовать — Дакси ничего не почувствует.

«Что… что вы делаете?» — вяло произнесла она.

«Прости, иначе нельзя», — только и ответил я.

Антар уже вовсю работал: оголил ногу, раскроив форму, и начал быстрыми движениями резать. Смотря на его действия, я удивился, что кинжал способен разрезать эту форму, которую ещё не всякое оружие пробьёт. Но размышлять об этом просто некогда.

Повторив его действия и стиснув зубы, я принялся резать ногу. Кровь тут же полилась обильным ручьём. Мне самому было донельзя больно видеть это, осознавать, что я лично режу ногу Дакси. Из-за этого процесс давался с трудом.

«Коленный сустав режь, сухожилия! Потом ломай и дорезай до конца!»

Не ответив ничего, я продолжил ещё усерднее. Антар тем временем быстро перерезал всё необходимое, изрядно испачкавшись в крови, далее взялся за бедро Дакси и одним рывком сломал кость. Затем он ловко дорезал остатки мяса и кожи.

Глядя на него, я повторил действия в точности. Что тогда чувствовал — никому не пожелаю, даже врагу.

«Командир! Где медики?!»

«Уже летят!»

И действительно, через несколько секунд за нами прибыл корабль, охраняемый новым отрядом.

«Я прикрою! Бери её — и бегом внутрь!» — отдал мне приказ Антар и принялся отстреливаться от противников.

Когда я поднял Дакси на руки и побежал к медику, ко мне навстречу уже двигались двое истриситов. Не дав даже добежать до корабля, они выхватили её у меня из рук и понесли. На мгновение растерявшись, я посмотрел на Антара: он уверенно палил по всем, кого только видел.

«Отступаем!»

Стоило нам рвануть с места, как сбросили бомбу. Я думал, теперь точно конец, но нет. Меня просто швырнуло на несколько десятков метров. В полёте я успел заметить рядом наследника, а вокруг нас — энергетический щит. Теперь-то понятно, почему Антар такой смелый и отец не переживает за него. Это же наверняка его личный щит.

Кроме нас под щитом оказалось ещё несколько бойцов. Когда взрывная волна прошла и мы рухнули на землю, перекатившись несколько раз, щит исчез, как и корабль с медиками. Конечно, они могли бы и нас забрать, но на подмогу прибыли другие. Немудрено — у каждого своя задача.

Отойдя от полёта и падения, мы подскочили на ноги, принявшись палить по всем вражеским объектам, находящимся в воздухе. По счастью, падение смягчила форма, иначе бы мы так легко не отделались. Она же спасла от многочисленных переломов и, скорее всего, даже смерти.

«Ещё немного! Держимся! Сейчас за нами прибудут!»

Как же долго! Уж за наследником могли бы и побыстрее прилететь! Такое ощущение, что он простой военный, как и все остальные здесь.

Если бы не щит Антара, нас бы прикончили уже много раз на этом открытом поле боя. На Слайми рассчитывать в такой перестрелке не приходилось: она и так старалась как могла, пытаясь защитить всех. Наследник же успевал вовремя активировать щит, чтобы сохранить жизнь не только себе, но и всем, кто находился рядом. И наконец-то за нами прибыл большой военный корабль.

Отступая и отстреливаясь, мы без промедления запрыгнули внутрь, после чего трап сложился, створка закрылась — и корабль взлетел. Под конвоем из нескольких боевых кораблей мы устремились в сторону города.

Антар снял шлем и глянул на меня.

— Отбились наконец-то. Но это только начало. Ты как?

На такой вопрос точно ответить я не смог. Как я? Дакси осталась без ног, нас самих чуть не убили много раз. Вот что ответить?

— Нормально, — коротко бросил я, тоже стянув шлем.

— Могло быть и хуже, — словно прочёл мои мысли наследник. — За неё не волнуйся, жить будет. К нам ещё позже прибудут орцинусы, так что бьёмся до конца, плюс скоро привезут нейтрум. Специалисты найдут лучшее применение этой энергии, поверь.

— Надеюсь…

Говорить мне совершенно не хотелось. Всё, что произошло, пока слабо укладывалось в голове. Никак не мог поверить, что так получилось с Дакси. Остаётся только верить в технологии истриситов: может быть, они смогут вырастить ей новые ноги.

— Пока щит сдерживает атаку, я должен поговорить с отцом, а ты можешь в госпиталь сходить, если хочешь. Я дам разрешение, чтобы пропустили, — объяснил Антар. — Всё равно тебя одного отправлять на фронт нельзя — не продержишься долго.

— Да, схожу. Дакси сейчас нужна будет поддержка, ближе меня сейчас у неё здесь никого нет.

— Договорились. Так и сделаем. Будь на связи в любой момент.

— Хорошо, понял.

Через некоторое время корабль покинул поле боя и скрылся за щитом. Теперь мы в безопасности. Временно, конечно, и при условии, что не сработает пространственное оружие, для которого никакой щит не преграда. А ведь мы так и не выяснили, чьих рук это дело.

Глава 10

Когда мы прибыли в резиденцию, Антар сразу отправился к отцу, а я со Слайми в кармане — в госпиталь.

На входе меня пропустили без вопросов и подсказали, где найти Дакси. Учитывая время, потраченное на её доставку, медики действовали на самом деле быстро, ведь она уже находилась в палате под присмотром доктора и медсестры. Все необходимые в первую очередь процедуры сделали ещё в полёте, так что теперь оставалось узнать, что скажет доктор.

— День добрый, — поздоровался он, как только вышел из палаты. — Вы, я так понимаю, к больной?

— Добрый, — взаимно поприветствовал я и поднялся со скамьи, на которой ожидал. — Да, к ней. Скажите, пожалуйста, каковы шансы?

— Жить будет, причём долго.

— А ноги? Ноги вы сможете ей, как бы сказать, новые отрастить? Ну, можно ведь что-то с этим сделать.

Доктор отвёл взгляд в сторону и, чуть вздохнув, произнёс:

— Шансы на это стремятся к нулю. Сожалею. Одна лишь просьба — не говорите ей пока ничего. Пациентка и так пережила шок. Сейчас, под препаратами, она чувствует себя легче, но всё равно…

Его слова пробрали до глубины души. Я не мог поверить. Да они же всё могут! Телепортация межзвёздная — легко! А вот вырастить новые конечности не в силах.

— Но почему? Я думал, ваши технологии позволяют это сделать. Медицина ведь развита. Не может быть такого. Заплатить нужно? Я найду, сколько нужно.

— Я вас выгоню отсюда, если ещё раз услышу про деньги, — резко сказал доктор. — Деньги ни при чём. У нас нет специального оборудования под данную пациентку. У неё другой состав клеток, это вообще иной организм, отличный от нашего. Мы бы и вам не смогли ничем помочь, если бы случилось подобное.

— А попробовать из её же клеток вырастить? Я в этом не разбираюсь, но можно попытаться хотя бы.

— Поймите наконец, что я не всесильный. Всё, что было в моих силах, я уже сделал. Рисковать не могу, потому что это может сильно навредить больной, вплоть до летального исхода. Мы её и так чуть не потеряли.

— Жаль, очень жаль. Я так надеялся…

— Сожалею. Можете навестить её, только ненадолго. И не забудьте, о чём я вас попросил.

— Да-да, я помню. Буду молчать.

— Благодарю за понимание, — кивнул доктор и ушёл по своим делам.

Не решаясь сразу войти в палату, я снова сел на скамью и задумался: что мне сказать Дакси, чем её успокоить? Всю жизнь считал себя твёрдым духом, но не знал, что столкнусь с такой ситуацией. А это и правда тяжело — войти и делать вид, что всё хорошо. Тем более придётся обманывать её…

Нет, мириться с этим я не готов всё равно. Может быть, это в госпитале чего-то не могут или не знают. Надо обязательно переговорить с Антаром. Уж он-то должен знать всё. В конце концов, это их война, а мы влипли явно не по своему желанию — обещали совсем другое. Вот пусть и шевелятся теперь, но без ног Дакси оставаться нельзя.

Внушив себе, что всё ещё можно будет исправить, я наконец-то решился войти в палату. Осторожно открыв дверь, шагнул и увидел Дакси на кровати, укрытую одеялом, рядом — медсестра, следящая за состоянием больной и показаниями компьютеров.

— Здравствуйте, — негромко поздоровался я с медсестрой, подходя к кровати.

— Здравствуйте, — ответила та и взглянула на меня. — Вы бы хоть умылись…

— Так торопился, что забыл об этом. Где я могу умыться, если ещё не поздно?

— Там, — кивнула она в сторону.

Найдя взглядом нужную дверь, я вошёл и сразу глянул на себя в зеркало. Да уж, вид у меня действительно весьма потрёпанный: лицо мрачное, местами грязное; форма вся в пыли, грязи и крови. Кровь напомнила, как я резал ногу Дакси. От этих мыслей аж передёрнуло.

— А ведь мог быть простым тренером, а не как сейчас… — проговорил вслух.

Стараясь не думать о плохом, умылся как следует и даже наспех очистил форму от крови и грязи, чтобы выглядеть приличнее и чище — всё-таки в госпиталь пришёл, а не на поле боя.

Как только я вышел, медсестра сообщила, что оставит меня с пациенткой наедине ненадолго, и попросила сразу позвать, если что-то случится. Я лишь кивнул и подошёл к Дакси, сев на стул. Она вяло повернула голову в мою сторону, похлопала глазами и даже едва заметно улыбнулась.

— Мне очень жаль, что всё так вышло, но по-другому мы не могли поступить. Прости.

— Не стоит, Кирилл, — тихо произнесла она. — Главное, что не бросили. Вы правильно поступили.

Повисла тяжёлая тишина. У меня не нашлось больше слов.

— Я ведь буду и так жить. Да, буду жива. Но если тебе не нужна такая, как я сейчас, ты скажи сразу. Я пойму, не каждый готов быть с инвалидом.

От её монолога становилось только хуже на душе.

— Дакси, не думай о таком даже. Что бы ни случилось, я всё равно с тобой. Не будешь ты инвалидом. Я сделаю всё, что смогу, но обязательно добьюсь нужных результатов.

Она вздохнула глубоко.

— Я рада, что ты так говоришь. Это приятно слышать. Только вот мы с тобой здесь чужие, пойми. Они не будут ради нас стараться.

— Мы ради них уже постарались, значит, и они будут.

— И я этому тоже буду способствовать, — послышался голос слизи, давно не дававшей о себе знать.

— С тобой Слайми, — вновь улыбнулась Дакси. — Ей-то хорошо: вообще не нужны никакие ноги.

— Слайми, можно мы пока сами поговорим?

— Говорите, не буду мешать, — как всегда нейтрально произнесла она.

— Спасибо.

Пока я глядел на карман, в котором сидела слизь, глаза Дакси заблестели. Она не смогла сдержаться и, глядя в потолок, неслышно заплакала. Слёзы потекли по лицу, стекая на подушку. Вспоминая слова доктора о невозможности вырастить ноги, сам чуть не прослезился, но взял себя в руки. Нельзя отчаиваться и сдаваться. Никогда.

— Дакси, незачем переживать, — тихо сказал я, осторожно коснувшись её щеки ладонью. — Если я пообещал тебе, что всё будет в порядке, то иначе и быть не может.

— Тогда почему они до сих пор не делают мне операцию? Почему?

— Значит, не время пока ещё.

Она помолчала немного, прежде чем вновь заговорить.

— Скажи мне правду, пожалуйста.

— Знаешь, в чём правда, Дакси? — посмотрев той в глаза, я поцеловал её в лоб и улыбнулся, что далось мне тяжело. — В том, что я люблю тебя и, поверь, не отступлю ни на шаг, не упущу ни одну возможность.

Дакси после этих слов перестала плакать и, шире открыв глаза, поглядела на меня так необычно, как никогда этого не делала.

— Ты сказал, что любишь меня? Это правда?

— Да, правда.

Потянувшись ко мне обеими руками, она попыталась подняться, но я предотвратил эту попытку, аккуратно уложив её обратно.

— Тебе пока лучше лежать.

— Я просто хочу тебя обнять. Мне никогда не говорили таких слов. И я тоже хотела бы тебе сказать, что… — Она выдержала паузу, видимо, не решаясь сразу сказать. — Что тоже… люблю… тебя.

За всю мою жизнь, сколько их было, этих «люблю», слова Дакси прозвучали искренне. Не знаю, что со мной произошло, но я не видел причин сомневаться. Быть может, всё-таки бывает вот так вот — действительно взаимно? Или мои слова были слишком поспешны… Впрочем, не до этого пока что. Одно знаю точно — бросать её не буду, особенно в беде.

— Даже не знаю, что сказать, — улыбнулся я. — Так неожиданно. Но я очень рад, что у нас всё взаимно.

— Я тоже, тоже очень рада.

Она засияла, преобразившись и словно позабыв о потере ног. Мне и самому стало теперь легче. Как хорошо, что получилось успокоить её, пусть и не сразу.

Проговорили ещё около двадцати минут, и вот, настало время идти. Пришла медсестра и намекнула, что пациентке нужен отдых. Поцеловав Дакси на прощание, я обещал решить проблему и поскорее навестить её вновь.

В коридоре меня ждал Антар.

— Как она?

— Уже лучше. Только доктор сообщил плохие новости.

— Насчёт ног?

— Да. Сказал, что они не могут вырастить новые. Вот хотел к тебе обратиться с этим. Неужели вообще никак?

Наследник поджал губы, обдумывая.

— Ну если доктор сказал, что не могут, то я точно ничем не помогу. Если и есть варианты, то решать будем потом. Сейчас не время. У меня есть новости.

Закралось чувство, что он решил меня обмануть. И как так — «сейчас не время»? На кой тогда тут эти доктора? Даксипотеряла ноги на поле боя из-за сбоя их же корабля, и теперь он говорит, что не время?

Неимоверный гнев затмил трезвый рассудок, и я бездумно схватил Антара за шею, приперев его к стене.

— Ты вообще думаешь, что говоришь?! Из-за кого, скажи мне, из-за кого всё это происходит?! Я, что ли, устроил войну?! Мой корабль лишил ног Дакси, так по-твоему?!

Не ответив ни слова, наследник вырвался и одним резким ударом в грудную клетку отправил меня в полёт по коридору. Я, конечно, знал, что истриситы сами по себе очень ловкие и сильные, но он преуспел в этом особенно хорошо.

Пролетев несколько метров, я довольно больно ударился головой, но всё равно поднялся на ноги. Какое желание было убить его на месте — это просто неописуемо. И я бы с радостью сделал это, да вот только не дали.

— Остановились оба! — раздался на весь коридор басистый голос.

Вдалеке, за спиной Антара, показался знакомый силуэт. Это его отец.

— Что происходит? — остановившись возле наследника, глава впился в него взглядом. Тот опустил глаза.

— Да вот, перешёл все границы человек. Имел наглость схватить меня за шею и кричать с претензиями. И я не сдержался. Не думал, что ты окажешься здесь.

— Ударил его? — глава посмотрел на меня, потом — снова на сына.

— Да. Будет урок ему.

— Ещё не вырос, чтобы уроки кому-то давать. Встань сюда. — Он ткнул пальцем перед собой.

— Но, отец…

— Встань, я сказал, — так же спокойно проговорил глава.

Даже я занервничал, не зная, что сейчас будет. Но, похоже, точно ничего хорошего.

Антар выполнил не то просьбу, не то приказ.

— Как ты выразился, человек — наш союзник, — пояснил его отец. — И у человека есть имя. Ты всё понял, надеюсь. Не понял — придёшь снова.

После этого глава сбил сына с ног ударом руки наотмашь. Тот упал, пытаясь подняться, да не успел. Глава в качестве добавки пнул его так, что он в прямом смысле этого слова подлетел, как мяч, и рухнул возле моих ног. Посмотрев на него, я увидел гримасу боли, злобы и обиды одновременно.

— Ещё хоть раз поднимешь руку на союзника — это будет последнее, что ты сделаешь в своей жизни. Иди занимайся делами.

Бросив на меня гневный взгляд, Антар поднялся на ноги и зашагал прочь.

— Подойди, — подозвал меня глава. — Объяснишь теперь, что случилось.

Жёстко он воспитал сына, причём довольно взрослого. Как бы и мне теперь не перепало…

Глава 11

Беседа с главой клана «Чёрный оснит» прошла совсем не так, как я предполагал. Он, к моему удивлению, общался спокойно, уважительно, не обращая внимания на мелочи.

Как выяснилось за время недолгого разговора, глава на самом деле видел, с чего начался конфликт между мной и Антаром. И только поэтому он на примере показал сыну, как неприятно, когда к тебе применяет физическую силу тот, кто гораздо сильнее. Кроме того, глава дал мне рекомендацию. Хоть он и понимал, почему я сорвался, глава «Чёрного оснита» порекомендовал мне впредь сдерживаться, не отдаваться во власть негативных эмоций и разрушающих чувств. Конечно, я это и сам всегда знал, понимал, но тяжело быть уравновешенным постоянно, когда происходят крайне неприятные вещи.

Была и другая причина, почему следует держаться стойко, — Антар гораздо опаснее, чем кажется. Впрочем, не он один. Из слов главы, пусть он и не говорил прямо, я понял, что их семья и все остальные родственники отличаются от простых граждан на генетическом уровне. Грубо говоря, в клане — элита, причём в любом. Это объясняется даже не тем, что им по статусу положено быть такими. Нет, вовсе не потому. Дело в том, что как раз во время войны семья должна остаться живой, или хотя бы кто-то один из них. Если же погибнет каждый член клана, то высок риск, что и само общество рано или поздно исчезнет по тем или иным причинам. Вот почему семья всегда обеспечена лучшей защитой. Как технически, так и биологически. Однако это не делает их бессмертными.

Пока была возможность, я поделился с главой мыслями о том, что два клана сталкивает кто-то третий. Выслушав мою версию до конца, он ответил, что и сам об этом стал догадываться. Но прекратить войну, убедив «Джуриам», не получилось. Только поэтому приходится обороняться, как можно дольше сдерживая атаку. В противном случае «Чёрный оснит», скорее всего, придерживался бы совершенно другой тактики.

Также глава рассчитывал на архангела, хоть и слабо верил в успех и откровенно сомневался в полезности этого эфирного существа. Было заметно, что ему непросто принимать очередные решения и, вполне возможно, он уже сам запутался, но тщательно скрывал это.

За короткое время мы успели обсудить многое, но больше всего меня интересовало, что дальше будет с Дакси. Глава ничего обещать не стал, но сказал, что постарается сделать всё возможное. Он и пришёл в госпиталь, чтобы навестить её. Когда я услышал это, даже не поверил поначалу. Сам глава пришёл к Дакси. Оказывается, не так всё плохо, раз он озаботился визитом.

У меня и настроение поднялось: пришла уверенность, что ничего невозможного нет, что мои слова, сказанные Дакси, будут не напрасны. И это, пожалуй, самое главное — непоколебимая вера. Именно вера и помогает двигаться дальше, не оглядываясь назад, а каждую неудачу или ошибку принимать как ценный опыт.

Перед тем как распрощаться с главой, я получил от него указание связаться с Антаром и встретиться с ним. Он должен знать, чем нам придётся заняться в ближайшее время. Хотя чем ещё, как не войной?

Наследник ответил с задержкой. Не тратя время на болтовню, сообщил, что обедает в резиденции, куда нужно подняться и мне. Вот если бы он не сказал про обед, я бы, наверное, и не вспомнил о еде. Да и желудок, предательски заурчавший, наверняка не подавал бы признаков голода.

Увидев меня, Антар пригласил к себе за стол и обратился к обслуживающему персоналу, чтобы те принесли порцию и мне.

Как только я сел, наследник доел остатки, сделал глоток горячего напитка и заговорил:

— Отец прав. Мне не стоило себя так вести. Приношу свои извинения.

Надо же, извиниться решил. Неужели два хороших удара от отца мгновенно образумили его? Конечно, язвить я не стал, ведь и сам не идеал, тоже был «хорош».

— И ты меня извини. Сорвался, не выдержал, — признался я и принялся есть, поблагодарив служанку, принёсшую обед.

— Бывает. Тебя можно понять, ситуация тяжёлая и… Честно, я на самом деле не знаю, как решить проблему Дакси, вот и ответил уклончиво. Меня очень огорчает, когда чувствую себя бессильным в той или иной ситуации.

— А мне показалось, что обманывал, — не стал я скрывать. — Но глава сказал, что постарается сделать всё, что он сможет. Хочется ему верить.

— Да, — вздохнул Антар и сделал пару больших глотков, поставив стакан на стол. — Отец без дела не говорит. Как скажет, так и будет. Мне до него ещё расти и расти, — усмехнулся наследник, встал из-за стола и добавил: — Как доешь — свяжись со мной. Только побыстрее. Надо нашим помогать.

— Хорошо, — прожевав, ответил я и посмотрел вслед уходящему Антару.

Отобедав и ещё раз поблагодарив служанку, я связался с наследником, после чего получил адрес. Найдя на карте метку, отправился туда.

Дорога не заняла много времени, поскольку здание, куда мне следовало войти, располагалось рядом. Как выяснилось, это центр военных разработок. Уже зная обо мне, охрана без проблем впустила.

Оказавшись внутри, я уточнил у Антара, где именно искать его. Пройдя по коридору и свернув пару раз, нашёл нужный кабинет. Прежде чем войти, оповестил стуком и отворил дверь.

— Проходи, — сказал мне наследник, стоя у стола, за которым сидели два истрисита.

— Здравствуйте, — поздоровался я с ними, но в ответ ничего не услышал. Они лишь кивнули, удручённо изучая пробирки с синей святящейся жидкостью внутри.

— Хорошие новости, — смотря на меня, Антар указал пальцем на эти самые пробирки. — Мы получили первую партию нейтрума, причём с инструкцией. Способов применения множество, но будем использовать уже известный и, что главное, полезный. Сейчас они закончат, заправят браслеты — и мы сможем отравиться в бой. Жаль только, на каждого бойца не хватит.

— Снова браслеты. Плохо, что телепортация больше не работает.

— Да. А браслеты потому, что это самый удобный аксессуар. Ты просто ещё не знаешь, чего мы можем добиться благодаря нейтруму.

— Вот как раз это и хотел бы узнать, — медленно проговорил я, наблюдая за учёными.

Они постоянно крутили пробирки, переворачивали, из-за чего жидкость то ярче светилась, то угасала. Порой виднелись проблески, похожие на звёзды в ночном небе. Приглядевшись внимательнее, я понял, что содержимое пробирок, хоть и похоже на жидкость, но таковой не является. Наверное, агрегатное состояние нейтрума — вещь изменчивая.

— Мы сможем перемещаться в пространстве. Почти так же, как это делают ангелы. Но только ненадолго, ведь это опасно. Но на несколько секунд точно можно. Это как невидимость, даже лучше. Вот я здесь, например, стою, а через несколько секунд — уже за дверью. То есть мы с такими браслетами сможем стать почти неуязвимыми. Только до тех пор, пока есть запасы нейтрума. Альтернативная телепортация, если коротко, просто достаточно опасная. Но ничего лучше пока мы не можем себе позволить. За нейтрум уже заплатили огромные деньги, ещё немало нужно будет отдать орцинусам за помощь.

Выслушав Антара, я сразу вспомнил про Ютси и Фортиса. Быть может, эти браслеты позволят и их найти, что было бы просто замечательно. Вот только прошлый опыт перемещения в разных слоях пространства мне очень не понравился, ведь там полно тварей, которых ангел называла чистильщиками. Как бы не угодить к ним.

— Да, это правда хорошая новость, — согласился я и добавил: — Такая телепортация не просто опасна, а очень опасна.

— Кстати, да, — заговорил один из учёных, оторвался от изучения пробирки и взглянул на нас. — Я уже опробовал. Смотрите, что осталось. — Он закатал рукав повыше и показал на глубокий шрам возле локтя. — Эти твари чуть руку не оторвали. Так что надо быть действительно очень осторожными при использовании этих браслетов.

— Будем. К тому же мы с оружием, — спокойно заявил Антар.

Второй учёный усмехнулся, а первый забрал пробирки и ушёл в другую комнату.

— Пока коллега заправляет ваши браслеты, расскажу немного о таких перемещениях, — пристально глядя на нас, изрёк учёный. — Оружие не будет работать. Единственное, что может вам помочь отбиться, это ваши собственные руки и ноги. Лучше, конечно, вообще не попадаться в лапы эфирный созданий. Рекомендую не находиться там дольше двух-трёх секунд. Только если ситуация совсем безвыходная, тогда можно задержаться дольше.

Антар всерьёз задумался после услышанного. Для меня было новостью только то, что оружие не поможет. Это и правда очень плохо. Но лучше уж рискнуть, когда тебя могут вот-вот убить, чем умереть.

Чуть позже мы получили браслеты, которые отличались от браслетов телепортации. Здесь нашлось место только одной кнопке, а сами браслеты выглядели полупрозрачными и светились синим. Благодаря этому мы сможем видеть, когда кончится запас нейтрума. Чтобы переместиться в другой слой пространства, необходимо просто нажать на кнопку; чтобы вернуться в этот мир — сделать надо то же самое. Всё просто и понятно. Нам же осталось посетить оружейную, пополнить боезапас и отправиться на фронт.

Глава 12

После того как мы полностью подготовились к очередному бою, нас доставили на окраину города. Во время перелёта погода ухудшилась: ударил раскатистый гром, засверкали молнии, и на город обрушился ливень вперемешку с крупным градом. Такое внезапное изменение погоды показалось мне необычным, потому и появилась мысль, что это могло быть климатическое оружие, использованное «Джуриам».

Энергетический щит Сайбитаса постепенно ослабевал, его то и дело пробивали в различных местах, но военные вовремя уничтожали всех, кто пытался прорваться на территорию города. Собственно, этой задачей и должны заняться мы, расположившись на крыше здания на окраине. Как только щит окончательно уничтожат, нам придётся отступать.

«По одному! — скомандовал Антар, когда наш корабль завис над крышей. — Вперёд!»

Бойцы один за другим выскакивали наружу, прыгали на крышу и мчались к своим позициям. Не теряя ни секунды, раскладывали боевые установки и целились во врагов.

Не считая наследника, я прыгнул последним. Учитывая высоту в метра три, приземлился не очень удачно, поэтому пришлось кувыркнуться, чтобы не удариться лицом. Да и кувырок получился неуклюжий, поскольку за спиной висел не только автомат, но также установка, как у остальных бойцов. Антар спрыгнул за мной, отдал команду пилоту, и тот устремился обратно в город.

«Держись меня!» — Наследник махнул рукой и двинулся к парапету.

Как только мы достигли цели, немедля разложили свои установки, из которых получилось нечто подобное тем пушкам, из которых мы стреляли внутри защитной стены. Разве что по убойности ещё мощнее, да и боеприпасы не взрывчатые, а сжигающие — лазерный луч.

Погода становилась только хуже. Мрачные тяжёлые тучи нависли над городом, град посыпался чаще и крупнее, а ливень стеной перекрыл весь обзор. Но мы обязаны отбиваться до того момента, пока это хоть как-то возможно.

Свою первую цель я сбил ещё издалека. «Сбил» — потому что лишь задел часть корабля «Джуриам». Вовремя заметив это, Антар добил его, испепелив целиком. Другие бойцы тоже вполне удачно справлялись с задачей. Наши красные лучи почти постоянно мелькали то тут, то там. Небольшой флот «Чёрного оснита» пока держался стойко — ни одной потери за время нашего пребывания здесь. Пилоты умело уходили от вражеских атак, а бортовые стрелки чётко уничтожали врагов ракетами и лучами.

Ситуацию держать под контролем долго не получилось. Энергетический щит рвали каждую секунду, врагов становилось всё больше. Мы уже с трудом справлялись, прикрываемые флотом, который, в свою очередь, жертвовал собой. Наши корабли всё чаще разрывались, озаряясь вспышками, другие — просто осыпались пеплом.

То, что дела пошли хуже, я понял, когда двоих наших бойцов задело взрывом. Оба отлетели в сторону, потеряв руки, а их установки уничтожили подчистую.

«Пора отступать, мне кажется», — сообщил я Антару.

«Ещё не время, — отозвался он сразу. — Бей их, бей. Не забывай про нейтрум».

Нам удалось продержаться ещё минуту. Щит окончательно начал рваться, и врагов прибывало всё больше и больше. Уже и наземная армия прорвалась на территорию.

Когда в нашу сторону двинулся флот, Антар использовал браслет, перед этим сказав, что скроется в здании. Я немного не успел и почувствовал во время перемещения, как прижгло руку у предплечья.

Синяя энергетическая пелена обволокла тело целиком — и я оказался словно в невесомости. Кромешная тьма, ничего не видно. С Ютси такого не было, когда она перемещала меня к «Джуриам». Я начал нервничать, дёргаться, но чувство беспомощности лишь усиливалось.

И только спустя несколько секунд я наконец-то увидел, что всё же попал в другой слой пространства. Пространство кругом искажено, плохо видно. Оглядевшись, я не смог сориентироваться, где оказался. И ведь говорили, что нельзя надолго задерживаться, но если не понял, куда попал, то как ещё разобраться? И если Антар попал в другой слой, его я точно здесь не увижу. Не менее сложно понять, как попасть в нужную точку. Если скрываться в здании, получается, надо каким-то образом направиться вниз.

Сделав усилие, я смог пойти. Это странно ощущение, когда ты движешься вроде бы прямо, но в то же время — вниз. Дезориентироваться во время такого похода легче легкого.

Передо мной мелькали немые расплывающиеся образы без четко различимой формы. Я продолжал идти, ощущая, что скоро доберусь до нужного места. И внутреннее чувство наконец подсказало, что пора возвращаться.

Стоило мне только дотянуться до кнопки, как раздался пугающий визг. В следующий миг когтистая лапа схватила меня за руку, как раз за место, куда ранили. Дикая боль прошла по всей руке, отдавая в шею. Немедля я вырвал руку и пнул неведомое создание. Однако и тварь оказался ловкой: умудрилась схватить за ногу и потянуть на себя. Я упал из-за рывка, держась за больную руку, и постарался всё-таки включить браслет. Пока тянулся к кнопке, видел, как меня тащит к себе серая тварь. У нее не было конкретной формы — она менялась ежесекундно.

Я почти оказался в серой пасти. Выручила Слайми, буквально за миг до того, как меня сожрали. Слайми выбралась из кармана, связала из себя верёвку, которой обвила лапу чистильщика, и отдёрнула ту от меня. Лишь тогда я смог достать до кнопки. Слизь в то же время успела ловко вернуться в карман.

Шум и дикие звуки сменились грохочущими взрывами за стеной. Я переместился не совсем удачно — прямо под потолком. Недолгий полёт — и моё тело рухнуло на пол. Хуже всего, что я упал на больную руку. Боль снова окатила всё тело с головы до пят. Активировав медицину, я стиснул зуб и принялся ждать, когда хоть немного полегчает. Нанороботы, конечно, не излечат такую глубокую рану, но хотя бы немного облегчат боль.

— Давай помогу, — предложила Слайми, когда выбралась из кармана. — В этих слоях пространства даже мне опасно находиться, я там могу и погибнуть.

Не став отказываться, я протянул слизи руку. Ухватившись покрепче, она с лёгкостью поставила меня на ноги.

— Да уж, вот тебе и браслеты, — проговорил я, глядя на комнату, в которой оказался. — Непонятно где вообще. Надо связаться с Антаром.

— Сначала вылечись, — сделала замечания Слайми, глядя на мою руку.

— Да, не помешает.

Посмотрев на рану, ничего хорошего не увидел: мало того что задели выстрелом и прожгли, так ещё и чистильщик сделал когтями глубокие надрезы. Кровь сочилась до сих пор, но уже слабее — нанороботы постарались. Да уж, с такой рукой я теперь не стрелок, учитывая, что это правая.

Когда кровотечение наконец-то остановилось, мне удалось связаться с Антаром. Он переместился этажом выше, это меня занесло чуть дальше. Предупредив меня, что здесь мы в относительной безопасности, наследник сказал, что скоро спустится. «Джуриам» всё равно не станут взрывать пустое здание. Вряд ли они в курсе, что мы здесь. Теперь бы ещё выбраться без последствий.

Я сделал себе укол, влил дозу обезболивающего, после чего решил идти. Правда, почему-то нужного эффекта лекарство не дало. Боль всё равно чувствовалась. Возможно, обезболивающее этого мира не помогает, когда тебя подрала эфирная тварь.

Медленно зашагав к выходу из комнаты и открыв дверь, я встал на месте, увидев перед собой огромное создание, едва умещавшееся в помещении. Зная, что я не способен мгновенно выстрелить, Слайми атаковала его и связала руки. Увы, не помогло: он с лёгкостью разорвал слизь на части. Чтобы восстановиться, ей понадобится не одна секунда.

Медленно, борясь с болью, я поднял автомат и хотел было выстрелить, но услышал в голове слова:

«Свои. Опусти оружие».

Отступление 3

По мере приближения к цитадели она росла на глазах. Фортис отчётливо видел, что это просто огромное сооружение, гораздо больше, чем можно было предположить. Это поистине огромное строение, заграждающее ангельский город.

Последним препятствием между ними и цитаделью оказался мост, раскачивавшийся на ветру, соединяя один участок летающей суши с другим. Подойдя к цитадели едва ли не вплотную, Фортис запрокинул голову, чтобы оценить взглядом высоту. Не менее двадцати этажей точно. Укрепление вблизи уже отличалось от средневековых, так как сделано не из камня. Строение светилось, неуловимо светилось, что создавалось ощущение, будто перед тобой галлюцинация. Но это не так.

— Правда красиво? — продолжая идти, Ютси обернулась и посмотрела на Фортиса.

— Да, очень, — разглядывая цитадель, ответил он. — Из чего оно построено? Что-то нематериальное, по-моему. При этом вроде бы и похоже на твёрдый материал.

— Ну, ты почти прав. Это эфирное строение. Здесь почти всё состоит из эфира, в том числе и я, и все ангелы вообще. Но эфир не просто энергия, которую нельзя пощупать. Это нечто другое.

— Я знаю, сам им пользуюсь при необходимости, пока есть запасы. Но до сих пор удивляюсь всему этому. Тогда странно, что моё оружие здесь не работает, ведь оно на эфире.

— Эфир ведь разный, — подмигнула Ютси, подходя к высоким воротам, на вид тяжёлым, массивным. — Заходим, — ласково произнесла она и взмахнула рукой так, словно осторожно что-то выбросила.

Ворота без единого звука отворились, услужливо пропуская на территорию города.

Поглядывая с интересом по сторонам, Фортис последовал за ангелом. Ютси же беспечно шагала, улыбалась другим ангелам, мило здоровалась, а тем, кто были далеко, махала рукой.

Они шли по вымощенной словно золотыми плитами дороге, вдоль которой с обеих сторон протянулись высокие, в несколько этажей, дома с конусными крышами. И вроде бы на вид обычные здания, с дверьми и окнами, но, как и цитадель, все подсвечивались время от времени, благодаря чему великолепие их подчёркивалось особенно удачно.

Фортис никак не мог налюбоваться. Если он и представлял когда-либо рай, то примерно таким. Но только примерно, ведь то, что ему довелось видеть теперь, в разы прекраснее. Здесь и ощущения совершенно иные. Подобные чувства можно описать как всеобъемлющее, наполняющее беспрестанно чистое удовольствие просто от того, что находишься в этом чудесном месте. Да что там — Фортис был счастлив, даже просто любуясь городом и ангелами в золотистых одеждах. Внешне все они сливались в единое целое, но если приглядеться, у каждого ангела обнаруживались свои особенности, при этом красота сопровождала каждого.

Пока тот любовался, Ютси невозмутимо вела Фортиса по дороге, чуть позже свернув направо, на узкую улочку. Пройдя ещё метров двадцать, она остановилась у двери, над которой красовалась вывеска с символами, разобрать которые Фортису было не под силу: он бы скорее смог отличить иероглифы одного земного языка от другого, нежели эти — витиеватые и совершенно непонятные.

— Подождёшь? — бросила риторический вопрос Ютси. — Мне нужно получить свою порцию питания. — И, не говоря более ничего, открыла дверь.

Когда ангел скрылась в здании, Фортис в ожидании принялся ходить туда-сюда, одновременно разглядывая не то улицу, не то проулок. Всё здесь чудно, начиная от покрытой золотистыми плитами дороги и заканчивая того же цвета зданиями. Удивительно и в то же время знакомо, как будто он когда-то уже бывал в таком месте. Скорее всего, это некое подсознательное ощущение либо что-то из сновидений, которые Фортис мог благополучно забыть. Иными словами, он испытал эффект дежавю.

Ютси вернулась скоро, довольная, с широкой улыбкой на лице.

— Отлично, можно теперь долго питаться. Смотри. — Она покрутилась перед Фортисом, показывая полные колбы на поясе, и уставилась на него, не заметив реакции, которую ждала. — Ты что, за меня не рад?

— Рад, конечно, рад, — сбивчиво сказал он. — У меня просто много других мыслей в голове.

— Ясно-ясно. Тогда идём дальше. — Ютси пошла впереди, заодно спросив: — Тебе оружие сначала или молока?

Фортису понадобилось не больше трёх секунд, чтобы принять решение.

— Давай оружие. Это важнее.

— Значит, нам скоро сворачивать.

Миновав проулок, они вновь вышли на широкую дорогу, но уже другую, хотя ничем особенным эта не отличалась. Здесь также гуляли ангелы, общались друг с другом и заинтересованно смотрели на Фортиса. Он тоже любопытно рассматривал их, даже пытался прислушаться к их разговорам, но не смог разобрать ни слова.

И тут его вдруг осенило: почему с Ютси он говорит без проблем? Ведь понимает её, она — его. Тогда Фортис поинтересовался, спросив ангела об этом. Она лишь коротко ответила, что ангелы вообще очень многое знают и умеют, а уж говорить на одном языке с кем бы то ни было — и вовсе пустяки.

Кроме того, из любопытства Фортис узнал о названии города ангелов, и Ютси с удовольствием рассказала, что у них городов много, а этот называется Ординем и является неким подобием столицы — ангел намеренно провела аналогию, чтобы было понятнее.

Несмотря на всю красоту, Ординем всё равно казался каким-то пустым. Возможно, из-за того, что Фортис привык к более населённым местам, к обилию дорог, различных торгово-развлекательных центров и оживлённым улицам с толпами народа. Здесь же всё намного проще. Непривычно человеку находиться тут, просто непривычно.

— Нам сюда, — оповестила Ютси, когда они наконец добрались до нужного места. — Мастер подберёт тебе подходящее оружие. Идём.

Ангел отворила дверь, вошла первой, а вслед за ней — Фортис.

Когда он оказался внутри, принялся оглядывать помещение. Первым делом в глаза бросилась невысокая стойка, за которой стояла девушка. Справа располагались столы, на которых лежали различные клинки и секиры. Увидев их, Фортис от удивления даже глаза шире раскрыл. Неужели и ему дадут нечто подобное? Он ведь не умеет обращаться с таким оружием. Затем он посмотрел налево: там нашла место наковальня и молот. Теперь Фортис удивился ещё сильнее, потому что весь ангельский мир, по словам Ютси, состоит из сплошного эфира. Тогда зачем наковальня и молот? Прямо кузница настоящая.

— Фортис, ну чего же ты там стоишь? — подозвала его Ютси, отвлекая от осмотра помещения.

— Иду уже, — отозвался он быстро и подошёл к стойке.

Мастер, миловидная девушка, поглядела на него, сделала задумчивый вид и только спустя несколько секунд заявила:

— Я знаю, какое оружие тебе подойдёт. Ютси, это же не твой подопечный?

— Нет-нет, — помотала та головой, — не мой. Мой не здесь. Фортис случайно, ну, почти случайно, оказался у нас в гостях.

— Выходит, я не ошиблась. Вы знаете, когда последнее вторжение было?

— Совсем недавно, — быстро ответила Ютси. — А почему ты спрашиваешь?

— Потому что это важно. Медлить нельзя, поэтому прошу пройти тебя за мной, Фортис, — обратилась к нему ангел-мастер и вышла из-за стойки.

— Иди-иди, — закивала Ютси. — Я подожду.

Не очень понимая, чего от него хотят, он пошёл за мастером. Та отвела его в отдельное помещение, наполненное различным светящимся материалом, который буквально свален в одну кучу. Всюду лежали куски то ли металла, то ли чего-то, похожего на то.

— Теперь тебе нужно выбрать подходящий материал. И сейчас я объясню, как это сделать. — Мастер принялась ходить вокруг этой груды, попутно рассказывая: — Чтобы определить именно твой, тебе нужно ходить, как я, до тех пор, пока определённый кусок не загорится особым светом. Как только это случится, мы заберём этот кусок и сделаем из него твоё личное оружие против краснокожих. Оно получится таким, которое тебе будет лучше всего подходить. Всё понятно?

— Примерно, — пожал он плечами. — Начало уж точно понятно.

— Вот и замечательно. Прошу.

Она прекратила ходьбу вокруг груды, уступая Фортису. С некоторым недоумением он начал бродить около металла, слабо веря, что должно произойти какое-то чудо.

Но оно чуть позже всё-таки произошло.

Глава 13

В первые секунды я решил, что мне показалось услышанное в голове, а потому с трудом, но выстрелил. Это создание не сдвинулось с места, а выстрел не нанёс его тёмно-серому бронекостюму ощутимого вреда — лишь совсем чуть-чуть прожёг, подобно тому, как я бы немного обжёг палец спичкой.

«Повторяю: я свой, — вновь раздался в голове посыл. — Мы по особому поручению, пришли для поддержки тебя и наследника».

Тем временем слизь уже собралась по частям и хотела вновь кинуться на гиганта, но я вспомнил про орцинусов, их ментальное общение и крикнул ей:

— Стой, Слайми! Это союзник!

— Что же ты сразу не сказал? — возмутилась она.

— Потому что сам не знал.

— Пропусти. — В дверной проём протолкнулся Антар и оглядел меня со Слайми. — Да уж, в таком состоянии от тебя мало пользы. — Он кивнул на мою рану. — Но ничего, мы теперь с орцинусами, дела пойдут лучше.

— Да уж понял, но выстрелил, не сообразив, кто эта махина.

— Я и сам только-только узнал, что их отправили к нам на помощь. Можно считать, что теперь у нас очень эффективная охрана.

«Мы не охрана». — В комнату вошёл ещё один орцинус.

— Извините, ребят, — вслух проговорил Антар, будто бы они его могли понять.

Я глядел на это создание, упирающееся овальной головой едва ли не в потолок. В отличие от истриситов, этот оказался действительно огромным, с большим плавником на спине, на локтях — плавники поменьше. Он вообще походил скорее на ксеноморфа, чем на человека — Дакси была в этом права, когда рассказывала о них. Да и защита гостей настолько серьёзная, что пробить её, видимо, очень трудно. Бронекостюм делал из орцинуса по внешнему виду робота.

— Так, нам пора покидать это здание, — сообщил наследник, и орцинусы медленно начали выходить в общий коридор, по пути задевая плавниками стены, часть из которых соскребали, как при ударе кувалдой. — Кирилл, — впервые обратился Антар ко по имени, — ты за мной, замыкающим будет один из них. Слайми пусть прикрывает тебя, пока не подлечишься. С орцинусами я договорился, хотя у меня пока очень плохо получается с ними общаться ментально — нужен опыт. Всё понял?

— Конечно, чего тут не понять-то.

— Вот и отлично. Идём.

Выйдя в коридор, мы двинулись вперёд к лестнице, так как лифты уже не работали — энергоснабжение в этой части города намеренно отключили.

Наблюдая за орцинусами, я отметил, что у этих гигантов и походка совершенно иная: они шли как-то неуклюже, что ли, грузно и постоянно крутили головой, словно высматривая врагов. Их тяжёлые пушки внушали чувство, что оружие очень мощное. Может быть, даже мощнее нашего.

Когда мы спустились на второй этаж, раздался треск, и стёкла полетели почти изо всех окон. Почти в тот же миг в здание один за другим запрыгнули враги. Орцинусы тут же вскинули свои пушки и открыли шквал огня, а я, поскольку ранен, скрылся за углом, доверив дело здоровым бойцам. Антар сделал то же самое, но выглядывал, делая короткие и меткие выстрелы.

«Похоже, прознали, что мы здесь», — выслал он сообщение.

«Похоже», — только и ответил я.

Через несколько секунд грохот пушек, автоматов и прочего оружия в здании стих. Орцинусы спокойно двинулись дальше. Видать, они действительно неубиваемые.

На первом этаже, чего и следовало ожидать, нам вновь устроили засаду. Теперь меня выручила Слайми, закинув в укрытие, а сама отправилась помогать остальным. С одной стороны, мне так даже спокойнее, а с другой — не очень приятно, что не могу ничем помочь.

Перебив всех до единого, мы двинулись наружу, где нас ожидал корабль орцинусов. Пусть по нему и стреляли, но существенного вреда нанести не могли. Под прикрытием союзников нам удалось заскочить на борт, внутри которого сидело множество бойцов. Корабль немедля взлетел, одновременно атакуя врагов и на земле, и в воздухе.

Через небольшое обзорное окно я смотрел на происходящее: город уже вовсю атаковали, но «Чёрный оснит» стойко отбивался. Кроме того, огромные корабли орцинусов постепенно прибывали, уничтожая флот «Джуриам», причём делали они это, как правило, с одного выстрела. Не знаю, что у них за оружие, но точно не такое, как у нас тут. Корабли палили очередями каких-то разноцветных сфер, что при попадании в цель разрывались неимоверно сильно, создавая огромную взрывную волну. В свою очередь, взрывная волна как по цепочке задевала ближайшие корабли, и те теряли управление. В момент, когда они пытались выровняться, их атаковал флот «Чёрного оснита». Довольно слаженная работа с союзниками позволяла эффективно и быстро уничтожать врагов.

Под бесконечные взрывы и грохот наш корабль устремился к резиденции — единственному месту, которое ещё не затронуло войной.

— Сейчас подлечим тебя — и снова в бой, — сказал Антар.

— Это уж точно не помешает, — покачал я головой.

В корабле орцинусов я чувствовал себя каким-то карликом. Мало того что они сами по себе здоровенные, так ещё и внутри всё большое — даже чтобы сесть, пришлось потрудиться. Слайми же с интересом оглядывала новых и для неё созданий. Она вообще редко разговаривала, из-за чего у меня сложилось впечатление, что слизь постоянно занимается сбором информации вместо болтовни, предаваться которой так любим мы.

Пока было время, я обратил внимание и на то, что корабли орцинусов выглядят, как один огромный плавник. Странная форма для корабля, хотя не сказать чтобы при полёте были какие-то проблемы.

Когда мы приземлились у резиденции, снова под прикрытием двинулись ко входу. В то же время активировался ещё один щит, работающий, как я понял, только на саму резиденцию. Видимо, глава экономил и ждал до последнего.

Как только мы пробрались внутрь, Антар спросил, смогу ли я сам добраться до госпиталя. Я в ответ усмехнулся, сказав, что до этого как-то сам перемещался, тем более со мной всегда рядом Слайми. Он лишь кивнул и ушёл к отцу, с которым хотел снова о чём-то побеседовать, либо тот его сам вызвал. Мне до этого пока не было дела. Главное — скорее вылечиться, ведь боль не проходила.

— Как ты думаешь, эти орцинусы имеют общие корни с истриситами или нет? — вдруг задалась вопросом слизь, когда мы уже спускались в подземный городок. — Они очень интересные.

— Никак не думаю. Дакси говорила, что вроде как общие.

— Да, точно общие. Я сейчас анализирую их данные. Но могу и ошибаться.

— Постой-ка, — взглянул я на Слайми, — как это ты делаешь?

— Только не надо говорить, что я всего лишь слизь, — нашла она момент напомнить, что оскорбилась этим ещё в тот раз. — Хорошо, попробую объяснить всё-таки, если ты сможешь понять. Я — это целый мозг, нейросеть, но не та, что у тебя и остальных. У вас это искусственная вещь, а у меня — настоящая и намного продуктивнее вашей. Когда я распадаюсь на части, то каждая моя часть становится намного глупее, но этого вполне хватает, чтобы собраться вновь.

— То есть получается, что всё твоё тело — это и есть один мозг?

— Да. Я не глупая слизь.

— И как ты так собрала информацию об орцинусах? Я, кстати, это подозревал, что тебе всё интересно, но не думал, что настолько.

— Легко. Те же нейронные сети, они помогают. Я даже смогла с ними ментально разговаривать. Правда, после того, как пыталась одного из них атаковать, — усмехнулась она. — Они действительно очень умные и сильные, превосходят всех живущих здесь.

— Вот так удивила. Ты настолько уникальна, что я не перестану удивляться никогда, наверное.

— Это ты ещё в постели со мной не был.

Мне показалось? Она всерьёз?

— По-моему, послышалось, — улыбнулся я.

— Нет, не послышалось. Я же говорила, что ты должен. И не ты ли гарем хотел собрать?

— Да откуда ты знаешь? Я вообще-то шутил, причём давно, и тебя тогда не знал.

— Зато я знаю тебя, всю твою жизнь, все твои желания. И ты не совсем уж шутил, себя хоть не обманывай.

Обалдеть… Всё это время я считал её просто умной и бессмертной слизью, но никак не ожидал, что она может считать абсолютно любую информацию из мозга. Да, Слайми — самое необычное создание, которое мне когда-либо встречалось.

— Так, давай об этом потом, сейчас не время, — решил я уйти от темы, когда мы уже шли к госпиталю. — Тем более хочу ещё к Дакси зайти, а ты мне тут про постель.

— Это нужно, у вас достаточно сильная связь возникла. Не беспокойся, по моим прогнозам она всё равно будет на первом месте, кем-то вроде фаворитки, если ты хоть немного знаешь историю своей планеты.

— Если «хоть немного знаешь» ты, то точно так же знаю и я.

— В точку.

«Арикулья. Местоположение: «Лиум-Парс». Доклад от: неизвестно».

Увидев сообщение, я даже встал на месте. Проверил ещё раз: нет, оно действительно есть. Кто-то неизвестный сообщил, что Рика у клана «Лиум-Парс». Если это настоящее сообщение, то я был прав всё это время. Нужно срочно сообщить наследнику и главе. Очень странно только то, что скрыто, от кого пришло сообщение, причём не голосовое, а текстовое.

Глава 14

— Что-то случилось? — осторожно поинтересовалась Слайми, заметив моё кратковременное замешательство.

— Не просто «что-то», а что-то очень странное. Ладно, идём, — кивнул я, желая по пути поделиться информацией. — Мне только что пришло сообщение о том, что Рика якобы находится на территории «Лиум-Парс». Во всяком случае, я так понял это сообщение. Но дело в том, что не удаётся определить, от кого оно. Вот и думаю, либо это правда, либо кто-то хочет запутать нас ещё сильнее.

— К сожалению, здесь я не помогу. Сейчас не помогу. Вот если бы я находилась на этой планете несколько лет, то смогла бы предсказать, чем всё закончится.

— Только не говори, что ты ещё и гадать умеешь.

— Нет, какое гадание. Мне просто нужно было бы всё это время собирать информацию, анализировать, просчитывать вероятность действий каждого существа, событий и прочих факторов, которые могут повлиять на будущее. Итого я бы составила такое число исходов, какое ты и подобные тебе виды не смогут ни назвать, ни даже представить. Это, если проще объяснить, такое длинное число, что им можно было бы несколько раз обмотать эту планету. И чем ближе мы были бы к завершению того или иного события, тем короче становилась бы эта цифра, так как все остальные я бы отсеяла. Потом, в максимально краткий срок, я бы смогла дать точную информацию, что будет и чем закончится. Конечно, этому должны были бы ещё посодействовать и вы, чтоб наверняка получилось всё так, как я просчитала, ведь даже один шаг, один вздох, одна мысль способны завернуть абсолютно в другую сторону вероятности. А это, в свою очередь, как ты понимаешь, напрочь меняет всевозможные прогнозы.

— Если в следующий раз ты скажешь, что сможешь через десятки лет просто поглотить целую планету и ничего от неё не оставить, мне не стоит удивляться, да?

— Ну нет, это слишком. Такого я не могу.

— Просто чем больше узнаю, тем более сказочно звучат твои способности, которых в действии я ещё не видел.

— Можешь не верить, дело твоё. Это анализ, это числа, это математика. Я же не виновата, что твой мозг не может обработать такое количество информации. И нейросеть тоже не может — ресурсы слишком ограничены.

— Ладно, меня сейчас волнует другое. Давай-ка в карман прячься, надо проходить в госпиталь.

— Как будто меня не пустят.

— Как хочешь.

Слайми, конечно же, пропустили без проблем, но раньше она обычно предпочитала оставаться в кармане, не быть на виду. Похоже, в полноценной форме проще собирать информацию, чем слизь и начала заниматься в последнее время более активно, если я правильно её понял.

Меня приняли вне очереди, да и какая может быть очередь, когда обращались лишь самые везунчики вроде меня? Большинство ведь гибло сразу. Это только мне благодаря помощи Антара, нейтруму и защите орцинусов удалось выбраться относительно целым.

Пока рана зарастала, появилось время подумать о словах Слайми. Было бы, конечно, замечательно, если б она уже сейчас могла предвидеть, что случится в будущем. Но ведь она сказала, что на это нужно несколько лет. Видимо, сбор информации со всей планеты меньше времени занять и не сможет. И всё-таки я с трудом мог осознать, что эта слизь — настоящая живая вычислительная машина с постоянно увеличивающимися ресурсами. Да, такое создание при себе иметь было бы замечательно. Хотя, с другой стороны, не очень-то приятно, когда понимаешь, что Слайми знает о тебе всё. А если не знает, то скоро узнает. Мне скрывать нечего, но всё же…

Из-за этих размышлений я совсем забыл о важном. И, лишь выйдя из госпиталя, вспомнил, что следовало сразу отправить копию сообщения Антару. Он бы уже передал отцу, вместе они могли бы что-то придумать, поговорить об этом.

Чтобы больше не терять время, я сразу отправил копию. И уже через несколько секунд получил ответ: наследник сообщил, чтоб я срочно направлялся в резиденцию. Кажется, их это послание удивило не меньше, чем меня. Я собирался ещё навестить Дакси, но пришлось отложить, так как меня уже ждали. Вот плохо, что она лежит в другом корпусе.

Как только я вошёл в кабинет, меня сразу попросили сесть и всё рассказать. Не очень, конечно, уютно это делать, когда за окном вовсю ведутся боевые действия. Разумеется, я знал, что пока что нахожусь под защитой и мне ничего не грозит, но напряжённое состояние всё равно никуда не делось.

— Когда ты получил это сообщение? — без долгих вступлений спросил глава.

— Минут пять-десять назад, — прикинув время, ответил я.

Он замолчал. Судя по выражению его лица, крепко задумался. Антар не смел пока ничего говорить, видимо, ожидая, когда отец продолжит. И он продолжил наконец-то:

— Необходимо связаться с главой «Лиум-Парс». Мы просто обязаны всё проверить. Не могло быть так, чтобы кто-то пошутил или спутал. Полный доступ к твоей нейросети есть только у нас, раньше был и у «Лиум-Парс». Значит, это всё же мог быть кто-то из них. Но я пока не вижу связь, никакой логики не прослеживается в этом действии. Если Рика у них, то не там ли Визуйя? И если обе там, то… — Глава сделал паузу, смотря на меня. — Ты был прав. Нужно выяснить, насколько правдиво это послание.

— Отец, мне кажется, единственный способ — нанести им визит, — присоединился Антар. — И я готов прямо сейчас туда отправиться.

— Не торопись, — унял его пыл глава. — Для начала необходимо составить план, и только потом действовать.

Собственно, на составление плана ушло крайне мало времени. Глава рассказывал и показывал на картах, где и что находится у клана «Лиум-Парс», как и куда можно пройти, где получить разрешение, и ещё много-много другого. Мне даже показалось на мгновение, что он был готов к этому давно, а потому владел знаниями почти обо всём, что могло быть у «Лиум-Парс». Но самого необходимого глава знать не мог, а потому лишь делал предположения, где могли спрятать Рику, если, разумеется, она действительно у того клана. Это и было основной проблемой, с которой мы столкнулись, составляя план. В остальном же — всё уже продумано и решено. Тогда я решил прибегнуть к помощи слизи, которая до этого молча наблюдала.

— Слайми, есть какие-то идеи?

— Я уже говорила, что в данной ситуации не помощник. Но если она всё же там, то есть шансы, что у меня получится определить, где именно. Только не отсюда, надо быть намного ближе к цели.

— Допустим, будем ближе, — вмешался Антар. — Как ты сможешь определить?

— Мне провести целую лекцию вам? Или будем заниматься делами?

Такого ответа я от неё не ожидал.Впрочем, Слайми всё равно, ей тут никто не указ. Она и помогает, скорее всего, только из-за своего желания, ведь основное её задание уже давно выполнено.

— Верно, надо заниматься делами, — согласился с ней глава и обратился к сыну: — Зарядите браслеты полностью, возьмите ещё по одному для запаса, они могут вам пригодиться. Боеприпасы тоже пополните, после чего отправляетесь к «Лиум-Парс» под защитой орцинусов. Я сейчас с ними свяжусь, всё объясню. Кирилл, — перевёл он взгляд на меня, — ты должен отправиться с Антаром. Надеюсь, понимаешь причину.

— Имплант с нейросетью от «Лиум-Парс» как возможность в случае необходимости что-либо взломать? — уточнил я на всякий случай.

— Да.

— Позвольте тогда узнать, что-то решили с Дакси? Я даже не успел её навестить.

— Мы привлекли лучших докторов, а также используем сейчас разработки по нейтруму. Если у нас ничего не получится, придётся отправить её в Эквалис. Там должны решить проблему, поскольку лучше разбираются со своей энергией и могут найти ей применение, необходимое для выращивания новых ног. Не беспокойся: как и обещал, я делаю всё возможное.

— Спасибо большое, — искренне поблагодарил я главу и хотел бы даже руку пожать, но у них это не принято.

— Теперь собирайтесь. Я дам знать, когда настанет время лететь на территорию «Лиум-Парс».

Ну что ж, в городе клана «Нейтрум» я уже бывал. Теперь очередь другого — Монсурбс. И я всем нутром чувствовал, насколько опасно будет путешествие в этот город.

Глава 15

На сборы мы потратили совсем немного времени, а вот ожидать, когда глава договорится о визите наследника, пришлось не меньше часа. Мы бы могли в это время поучаствовать в боевых действиях, но никто наверняка не знал, в какую минуту последует команда вылетать. Вот потому я, Антар и Слайми были вынуждены сидеть, готовые в любой момент отправиться на посадку и лететь в Монсурбс.

План был достаточно прост: заручиться поддержкой «Лиум-Парс», причём финансовой исключительно. «Чёрный оснит» и так знал, что никакой другой помощи от этого клана ждать не стоит, но выдать сумму под большие проценты — предложение, от которого мало кто откажется. Именно на это и рассчитывал глава «Чёрного оснита».

Антар всё время сидел молча. Слайми тоже не разговаривала. Она вообще постоянно меняла свою форму: не могла сидеть и перебиралась с одного места на другое. Когда я поинтересовался, зачем так делает, слизь лишь ответила, что ей так нужно. Ясно. Раз не стала отвечать конкретно, значит, не хочет. И только потом ментально передала мне сигнал, что ей просто не нравится наследник, что от него исходит много негатива, который она точно чувствует. Ну теперь-то понятно, почему Слайми так дерзко ответила ему в прошлый раз. Я даже про себя усмехнулся: слизь-то, оказывается, ещё выбирает, кто ей нравится, а кто — нет. Но насторожило про негатив. Нет, Антар ничего плохого замышлять не может, да и Слайми наверняка бы это узнала, если бы заподозрила его нехорошие помыслы. Успокоив себя этой мыслью, я принялся ожидать.

— Пора, — вдруг сообщил наследник, поднимаясь с кресла. — Отец договорился, нас ждут.

— Идём, значит.

Когда мы приближались к выходу, Слайми заявила:

— Там может быть опасно. Я провела простейший анализ: высок риск, что посадка пойдёт не так, как было запланировано. Будьте осторожны.

Антар остановился, посмотрел на неё.

— Представь, без тебя мы не знали. Война, вообще-то, — и зашагал дальше.

Похоже, он ответил взаимностью на её прошлые реплики. Однако я принял во внимание слова Слайми: просто так болтать она ничего не будет.

— Будь осторожен, — намекнула мне слизь негромко. — Прикрою тебя как смогу.

— Хорошо. Честно говоря, я удивлён, что ты уже смогла что-то предсказать. Стараешься.

— Такие мелочи у меня уже получается прогнозировать, а вот на длительное время — пока тяжело.

— Знаю.

— Ну вы что там задумались?! — окликнул нас Антар. — Время идёт!

— Ничего хорошего из-за такого поведения и излишней самоуверенности его не ждёт, — только и сказала Слайми, когда я поспешил за наследником.

Пожалуй, она права: порой он слишком сильно рискует, словно бессмертный и никогда не умрёт.

Стоило выйти на площадку, где нас ожидал корабль в сопровождении нескольких кораблей орцинусов, как в нашу сторону словно из ниоткуда ударил яркий слепящий луч. Я даже среагировать не успел. Слайми ловко бросила меня в сторону, приняв весь удар на себя. Антар же, с его реакцией и скоростью, успел уклониться и бросился к кораблю, пока я поднимался на ноги.

«На борт! Быстро!» — передал он по нейросети.

Подскочив и не особо понимая, что это вообще такое было, я ринулся вперёд. Слайми же разложилась на частицы, но успела собраться воедино довольно быстро, чтобы успеть за мной. Заскочив внутрь, мы сели по местам. Из любопытства, когда мы уже взлетали, я посмотрел на то место, куда ударил луч: там осталась достаточно глубокая яма, от которой поднимался небольшой дымок.

— По-моему, это уже не «Джуриам», — предположил Антар. — Я уже передал отцу сообщение о случившемся. Будет разбираться.

— И щит всё ещё держит, — задумался я. — Выходит, кто-то не отсюда. Не знаю, как ты думаешь, но мне кажется, это мог быть архангел. Ты же видел этот луч? Таких я тут не встречал.

— Нашёл на кого грешить. Будто ему это нужно было, — выразил скепсис наследник.

— Вообще-то Кирилл может быть прав, — присоединилась Слайми. — Это было эфирное создание. Уж я-то в этом получше разбираюсь.

— Эфирное… — Антар теперь смутился. — Неужто он может оказаться предателем?

— Может. Каждый может, — равнодушно произнесла слизь. — Советую быть настороже.

К моему удивлению, наследник перестал говорить и доказывать, что архангел ни при чём. Наконец-то всерьёз задумался. Впрочем, не он один.

Пока мы покидали пределы города, наш корабль охраняли орцинусы. Правда, им пришлось открывать огонь всего несколько раз, и то на всякий случай, чтобы до нас точно никто не достал. Остальное время полёта прошло довольно спокойно, поэтому размышлениям предался и я.

Новый город, новый вид истриситов. Если предположить, что «Лиум-Парс» всё-таки окажется настоящим врагом, то мы в заведомо невыгодном положении. Самое интересное, что я думал точно так же, когда мы ехали в Эквалис, но там так ничего и не случилось. А вот в Монсурбсе вполне может произойти, ведь если и «Лиум-Парс» чисты, то тогда кто же ещё? Одно успокаивает — рядом Слайми, на руке браслет с нейтрумом, а в запасе ещё несколько таких. В случае чего будет возможность скрываться, пусть и через опасные места. Это всё равно лучше, чем ничего.

Кроме того, волновало не меньше, найдём ли мы Рику. Да, если признаться самому себе, то о ней в последнее время я думал не так много. Во-первых, особо некогда было подумать, а во-вторых, больше переживаний за Дакси. Она до сих пор без ног, а повидаться с ней так и не смог. Обещал, что ещё зайду. Мог бы зайти, пока мы ждали вылета, да вот только меня могли в тот же момент выдернуть. Тоже было бы нехорошо. Вот поэтому и не стал появляться. Наверное, зря…

Интересно, где же Визуйя. Её судьба меня не очень волновала, но всё равно не хотелось бы, чтобы с ней что-то случилось. Она хоть и наивна, местами даже слишком, до того, что это можно и глупостью назвать, но при этом не такая плохая, как кажется на первый взгляд. Занятный факт, что обе пропали почти одновременно, причём обе друг друга, мягко говоря, недолюбливают. Что, если они вдвоём в одной камере у «Лиум-Парс»? Думаю, при таком раскладе всё закончится трагично для одной из них.

«Мысли иначе, — вмешалась в мои размышления Слайми. — От тебя тоже негатив пошёл».

— А вот лезть в мою голову не надо, — заметил я, поскольку ментально общаться не научился. — Тебе и так есть чем заняться вроде как. Сбор и анализ информации, например.

— Так твой негатив как раз мешает мне полноценно это делать, — уколола меня она во второй раз.

— Нам осталось недолго, — оповестил Антар. — Скоро на посадку пойдём.

— Отлично.

Город Монсурбс становился всё виднее и виднее, да и погода здесь значительно лучше: никаких туч, небо ясное, чистое. Я с интересом разглядывал высокие здания разнообразных форм. Что примечательно, территория клана «Лиум-Парс» располагалась прямо в горах, точнее даже сказать — на холмах. Издалека здания, если не брать во внимание их форму, напоминали грибы, растущие тут и там, только одни — ниже, другие — выше. Дороги здесь петляли, прямых почти не было. Зато мостов — великое множество, а под ними — дома. Этот город мне понравился, как и Эквалис, хоть он и отличался многим. Возникло такое же чувство уюта, хотя оно может быть связано и с тем, что сейчас в Сайбитасе война. Но не факт.

Когда мы постепенно начали снижаться, я пригляделся внимательнее и увидел, что эти истриситы белые. Похоже, только они так сильно отличаются ото всех остальных. Уникальные, так сказать. С другой стороны, цвет кожи ещё ничего не значит. Но, помимо этого, я сделал вывод, что Монсурбс на самом деле меньше, чем казался. По крайней мере, на поверхности, в центре, располагалось не такое уж большое количество зданий, большая часть была под мостами, в низине, куда солнечные лучи доставали не всегда. Из-за этого и растительность там, скорее всего, еле выживает. И вроде красивый город, со своими особенностями, но жителям не позавидуешь, если учитывать практическую пользу такой территории. Кому что досталось исторически, видимо.

Корабль мягко сел на площадку. Антар сообщил, что пора на выход. Слайми ничего не сказала, и тогда я со спокойной душой направился к трапу.

Глава 16

На месте приземления нас уже ждали.

Как только я сошёл с трапа, сразу увидел в паре десятков метров от себя важного истрисита. Позади него собралась охрана численностью не меньше дюжины. Одет он в белый местный костюм. Учитывая цвет кожи, на расстоянии всё сливалось в одно большое белоснежное пятно. Только подойдя ближе, я разглядел, что одежды охраны не совсем белые, скорее бело-серые. Что ещё удивило, так это идеально белый цвет волос и лазурные глаза, причём у всех. Если не вглядываться в лицо каждого, можно решить, что это близнецы или клоны.

— Приветствую! Рад вас видеть у нас в гостях, — учтиво склонил голову самый важный из них, когда мы приблизились и остановились метрах в трёх. Судя по тому, что он явно молод, это не глава «Лиум-Парс».

— Взаимно, — повторил жест Антар. — Глава, если я правильно понял, занят сейчас?

— Точно так. Прошу прощения, что он не смог встретить вас лично. Но, — сделав особый акцент, истрисит элегантно указал на роскошный автомобиль, ожидающий на нижней площадке-парковке, — это ничего не меняет кардинально. Приглашаю вас отобедать и поговорить о делах текущих. Глава присоединится совсем скоро.

— Казтид, — обратился к нему Антар теперь по имени, — мы друг друга уже довольно долго и хорошо знаем. Ты меня понял.

— Понял, Антар. Прошу за мной. — Казтид повернулся к охране и отдал команду: — По машинам!

— Идёмте, — глянув на меня и Слайми, Антар зашагал в указанном направлении.

Вслед за ним поспешили и мы вместе с охраной. А ведь в Эквалис мы ездили вообще без охраны. Это настораживает.

Мы взошли на лифтовую платформу, подойдя к краю площадки, в то же время на другой уже спускался Казтид со своими охранниками. Затем платформа начала постепенно спускаться. Тем временем я глядел на город, но меня отвлекла Слайми.

— Ты заметил, какой он вежливый парень?

— Заметил. По-моему, просто напоказ.

— Нет. Я чувствую, что он всегда такой. От него не исходит никакого негатива.

— Это точно? — заинтересовался Антар. — Мне вот он никогда не нравился.

— Абсолютно точно, — заверила Слайми и добавила: — Вероятность не более одного процента, что я ошибаюсь.

— В таком случае, — вернулся я к беседе, — стоит задуматься ещё крепче. Не так уж всё просто.

— Разберёмся, — спокойно проговорила слизь, когда платформа уже мягко опустилась и застыла.

Далее мы прошли к той самой парковке, где нас ожидало несколько машин. Выглядели они иначе, хотя во многом похожи на те, что я видел в других городах. Единственная явная разница — никаких тёмных цветов ни в салоне, ни снаружи. Даже стёкла полностью прозрачные. Похоже, клан «Лиум-Парс» из тех, кто не видит смысла от кого-либо прятаться. Да и граждане, которых я успел заметить, почти все счастливые и довольные жизнью. Так вот и не подумаешь на них ничего плохого. Хотя местные жители не имеют никакого отношения к межклановым распрям, очевидно. Так что судить по местным об их правительстве — идея плохая изначально.

Когда все погрузились в машины, водители один за другим вывели их на трассу, и уже там ускорились. Антар сел в отдельный автомобиль, поэтому со мной ехала только Слайми, спереди — водитель и охранник.

— Вот вроде всё хорошо, но что-то мне не нравится, — негромко произнёс я, глядя на слизь.

Она кивнула на водителя, намекая, что при нём разговаривать точно не стоит, ведь он чужой для нас. Да, я как-то не учёл этого.

«Потом обо всём поговорим, — передала Слайми ментально. — Пока же могу сказать, что волноваться не о чем. Всё идёт гладко. Не нервничай. Этот Казтид правда не желает никакого вреда».

Ответить я, конечно, не мог, поэтому просто молча согласился с ней. Всё равно при желании она поймёт, о чём я думал. Уже так привязалась, видимо, что для неё это не составит никакого труда.

Может, и правда Казтид ничего дурного не замышляет, но имя его мне точно не понравилось. Как-то звучит противно, что ли.

За окном городские высотки пролетали одна за другой, и я даже не успевал разглядеть что-либо до тех пор, пока водитель не сбавил скорость, сворачивая на другую улицу. Дорога теперь повела вниз, в тёмный тоннель, но совсем скоро мы выехали оттуда, и начался резкий подъём. С такими горками проще было бы на чём-то летающем добраться до нужного места. Уж не знаю, зачем на машинах ездить. Быть может, очередная традиция или ещё какие-нибудь причины, понять которые мне будет трудно. Порой люди из разных стран на Земле друг друга совершенно не понимают, а это вообще другая планета с иными созданиям. Да что там — это даже другая галактика.

Так мы и петляли по городу то в одну сторону, то в другую, постоянно то поднимаясь в горку, то спускаясь. Но не сказать, что поездка была долгой.

Уже минут через десять автомобили по очереди въехали на парковку. Наш транспорт занял своё место одним из последних, и только тогда я и Слайми покинули роскошной и удобный салон.

Напротив нас высился шикарный небоскрёб. Чтобы разглядеть его, пришлось чуть запрокинуть голову. Смотрелся очень красиво: в форме цилиндра, блестящий, полностью из синего стекла или похожего материала.

— Кирилл, Слайми, — подозвал нас Антар, стоящий рядом с Казтидом, — пойдёмте с нами.

Охрана, как ни странно, словно рассеялась, как с нашей стороны, так и со стороны «Лиум-Парс». Оглядевшись, пока шагал, я увидел, что все охранники заняли столики в каком-то уличном кафе неподалёку от парковки. Кажется, они все между собой даже общались. Неужто знакомы?

— Не хотите оставить оружие? — посмотрел на всех нас Казтид. — Удобно с ним ходить?

С задержкой в две секунды Антар дал ответ и при этом улыбнулся:

— Удобно. Тебе известно, что у нас ведутся активные военные действия, так что нам не привыкать в последнее время всегда носить с собой оружие.

— Здесь вам ничего не грозит, — лишь сказал Казтид. — Я только предложил. Прошу вас, идёмте со мной.

Как я и предполагал, мы прошли в здание и там уже поднялись лифтом на последний этаж. Далее нас проводили на открытую террасу, которая огораживалась лишь небольшим, примерно метр в высоту, стеклянным забором. Кроме того, здесь располагался довольно крупный овальный стол, тоже из стекла, только голубоватого цвета. Стол уже украшен всяческими угощениями, начиная от салатов и заканчивая напитками. Вокруг стола расставлены диваны и кресла тёмно-синего цвета.

— Прошу, садитесь, — обратился к нам Казтид. — Глава сообщил, что скоро освободится и присоединится к нам. Пока же предлагаю обсудить подробности.

— Собственно, наши условия и предложения вы уже знаете, — начал Антар, когда устроился удобно в кресле, прямо напротив наследника «Лиум-Парс». Я и Слайми сели чуть дальше от них, просто наблюдая, ведь это не наш разговор.

— Да, знаем, — медленно кивнул Казтид. — Но только есть детали, которые стоит обсудить отдельно, и при необходимости внести изменения в договор. Антар, со стороны «Чёрного оснита» ты готов уже сегодня подписать договор?

— Конечно. Мы не можем ждать до завтра. Только в крайнем случае.

— И этот крайний случай привёл вас сюда? — хитро уставился наследник «Лиум-Парс» на Антара, затем глянул на меня и Слайми. Кажется, он кое-что знает.

— Как знать, — отмахнулся Антар и широко улыбнулся. — Нас привёл сюда договор.

— Договор, да. Хорошо.

Казтид как-то странно сбился и ушёл в свои мысли. Мы же просто смотрели на стол и на обоих наследников. Я уже был готов приступить к трапезе, но, судя по всему, надо дождаться главу. Это логично, ведь если бы можно было обедать без него, то мы бы наверняка начали.

Аппетит, правда, отходил на второй план, когда я прокручивал в голове последние слова Казтида. Он явно на что-то намекал. Но на что именно — непонятно. И Слайми, как ни пыталась, не могла уловить его мысли. Она только чувствовала общий их посыл, эмоциональную окраску, не более. То ли защита какая-то у него, то ли в чём-то другом причина.

— Глава вошёл! — громко заявил Казтид, мгновенно вырвав меня из размышлений.

Увидев, что оба наследника сразу встали при виде главы, то же самое сделал и я со Слайми.

Глава «Лиум-Парс» шёл уверенной походкой, каждое движение отточено до совершенства. Одно только это уже говорило о его статусе. Ему ещё не хватало для полного образа белого плаща, чтоб развевался за спиной. Одет же он точно так же, как и его сын. Даже внешне точь-в-точь, разве что старее и чуть крупнее.

«А вот этот мне не нравится, очень не нравится», — передала Слайми ментально.

Я чуть вслух по привычке не ляпнул, что тоже не очень уютно себя ощущаю при виде главы «Лиум-Парс». От такой личности хочется держаться подальше. Это не объяснить, почему именно так, только дискомфорт, лёгкое чувство тревоги и незащищённости плотно засели не только в голове, но и во всём теле.

Очевидно, беседа обещает быть не из простых.

Отступление 4

Фортис остановился в тот момент, когда продолговатый кусок из всей груды засветился ярко-оранжевым светом. Поначалу слепило сильно, но уже через пару мгновений сияние ослабло, пульсируя время от времени жёлтым.

— С выбором мы определились, — произнесла ангел-кузнец. — Поздравляю! Теперь приступим к созданию оружия. Бери этот материал и следуй за мной.

— Вот уж не думал, что это действительно так работает, — задумчиво пробормотал Фортис, выгребая из кучи светящийся кусок длиной около полуметра и шириной не более двадцати сантиметров.

Мастер встала у выхода, дожидаясь человека. Когда же он вышел, Ютси встретила его милой улыбкой.

— Быстро ты, — заметила она.

— Как получилось.

— Это хороший признак, — сообщила ангел-кузнец, подходя к наковальне. — Удачная совместимость будущего оружия и его хозяина. Теперь подойди сюда, положи на наковальню материал и ударь по нему молотом.

— И всё? — не мог не спросить Фортис, подошёл и положил кусок, как нужно было.

— Да. После удара ты получишь своё оружие. Пробуй.

Взяв в руку довольно увесистый молот, Фортис размахнулся и обрушил его на наковальню. Удар пришёлся точно по куску, но ничего не произошло, лишь раздался негромкий глухой звук, не присущий металлу. Не нужно быть гением, чтоб догадаться — это не металл вовсе.

— Сильнее бей, — подсказала мастер. — Не всегда с первого раза получается.

— Сейчас попробуем ещё раз.

Взмах — и вновь молот стремительно, с силой настиг всё ещё бесполезный кусок. Опять никаких изменений. Решив не отвлекаться, Фортис опять ударил. Ничего. Это начинало уже раздражать, и тогда он вложил всю силу и врезал как следует.

Едва молот коснулся куска, он отпрыгнул от заготовки, как от резины. Фортис не ожидал такого поворота и выронил инструмент, тот отлетел в сторону и упал поодаль. По рукам прошлась сильная вибрация, что, собственно, и стало причиной не удержать молот.

Не понимая пока происходящего, Фортис глянул на Ютси и мастера. Оба ангелы с интересом наблюдали за наковальней. Тогда и Фортис перевёл взгляд туда же.

Тем временем самый обычный вроде бы кусок невесть чего разделился на две части, сияя ярким белым светом, и начал трансформироваться в оружие. Сначала заострились концы обоих кусков, затем стало вырисовываться лезвие, и в итоге получилось два необычных клинка. Необычность заключалась в том, что у них отсутствовали привычная рукоять и гарда. Вместо этого — своеобразный хват с большим кольцом. Длина каждого клинка составляла семьдесят сантиметров, ширина — десять. Они оба ещё светились белым, но спустя пару секунд свечение пропало, обнажая взору оружие во всей красе. Идеально заточенные, белые, с красивыми иероглифами, клинки выглядели потрясающе.

— Очень редкий вид оружия тебе выпал, — подходя к наковальне, Ютси с интересом взяла один из клинков, осмотрев его. — Даже с дополнительными возможностями.

— Действительно редкость. — Теперь уже подошла мастер, взяла второй клинок, внимательно высматривая на нём что-то, чего точно не мог бы увидеть Фортис. — Они не просто складные. Они ещё обладают лучевой атакой. Заряжаются долго, судя по описанию, но зато выстрел будет очень сильным и эффективным. Почти как взрыв.

— Тебе очень повезло, — улыбнулась Ютси, протягивая Фортису клинок. — Надень пока один.

Он принял оружие, покрутил и попробовал нацепить на руку. Кольцо оказалось раскрытым по типу браслета, поэтому проблем в надевании не было. Получилось, что кольцо плотно крепилось вокруг запястья, а круглая рукоять, идущая снизу, где кольцо застёгивалось, служила для того, чтобы было удобнее держать оружие, и плотно ложилась в ладонь. Сжав рукоять и выпрямив руку, Фортис прокомментировал:

— Да я как Росомаха, только у того больше лезвий. Зато у меня оно шире и длиннее.

— Кто такой Росомаха? — поинтересовалась Ютси.

— Герой из фильма, ты его всё равно не знаешь.

— Надевай второй клинок, — обратилась к Фортису мастер и подала оружие.

После того как он надел второй и закрепил, сделал вывод, что это удобно делать, даже если один клинок уже закреплён. С двумя Фортис почувствовал себя ещё увереннее. Ему даже захотелось опробовать клинки в действии. Также он понял, почему получилось именно такое оружие. Во-первых, можно стрелять, пусть и редко, ведь он привык к огнестрельному оружию. Во-вторых, пользовался когтями, которые встроены в его форму. Эти клинки — некое подобие когтей, и привыкать к нему долго не придется. Только длина отличается, но и это хорошо — можно на расстоянии биться, не давая врагу подобраться ближе.

— Нравится? — почти в один голос спросили ангелы.

— Очень, — не сдержал улыбку Фортис. — Но мне бы теперь ещё разобраться, как их складывать, как стрелять. Вы же об этом говорили.

— Это делается довольно просто. Смотри. — Мастер провела одним пальцем сверху вниз по клинку, который Фортис держал левой рукой, — и клинок растворился на белые частицы, исчезнувшие спустя мгновение. — Теперь сделай то же самое с правым.

Проделав простое движение, Фортис избавился от второго клинка. Теперь в руках остались лишь кольца и рукояти.

— Так, а как их вернуть?

— Сожми рукоятки посильнее — и получишь желаемое.

Стоило немного надавить, как клинки вновь появились, материализовавшись за долю секунды.

— Удобно, — покачал он головой.

— Стрельба работает по тому же принципу, но здесь пробовать не будем. Нужно провести пальцем от кольца до середины клинка, после этого произойдёт выстрел с задержкой. Ты должен успеть направить клинок в сторону цели. Если приноровишься, то сможешь стрелять из двух сразу. Это зависит от ситуации, когда и как лучше использовать лучевую атаку. И ещё: как только символы на клинке подсветятся, это значит, что можно снова использовать лучи. Всё понятно?

— Да. Хотя нет. — Он вспомнил про круглые рукоятки, которые будут мешать, даже без клинков. — Есть способ убрать рукоятки на время?

— Есть. Достаточно их убрать в кольца. Работает пространственный метод.

Фортис решил попробовать: запрокинул левую руку и попытался задвинуть рукоятку в кольцо. Пространственный метод сработал — рукоятка уменьшилась, въехав в узкий проём, но осталась небольшая её часть. Потянув за неё, Фортис снова извлёк рукоятку, которая тут же увеличилась под удобный для его ладони размер.

— Отлично, мне очень нравится. Замечательная вещь. — Он скрыл обе рукоятки, и на его запястьях остались лишь кольца-браслеты, которые совершенно не мешали. Затем он посмотрел на мастера. — Спасибо большое!

— Всегда пожалуйста, — улыбнулась мастер.

— Фортис, нам пора. Тебе ещё питание нужно, — напомнила Ютси, после чего обратилась к кузнецу: — Мы пойдём. Благодарю за помощь!

— Храни вас великий! — на прощание произнесла ангел, когда Фортис и Ютси покидали лавку.

Когда они вышли, Ютси покрутилась, будто вспоминая, куда идти дальше. Фортис же решил опробовать лучевую атаку. Он глянул в небо, посмотрел, чтобы ни в кого не попасть, — летающие острова находились в стороне от места, куда он собрался выстрелить, — активировал один клинок, сделал нужное движение и быстро вскинул руку вверх. Без единого звука огромный слепящий луч ударил в небо, озарив вокруг почти всё.

— Ты что делаешь?! — возмутилась Ютси, грозно глядя на него. — Это опасно! Не делай так больше! Ни на секунду нельзя отвернуться от тебя.

— А что такого-то? Я же в небо стрелял. — Он опустил руку, скрыл клинок и рукоять. Это всё заняло буквально пару секунд. — Мощная вещь, кстати.

— Как это «что такого-то»?! Луч пробивает пространство, вообще-то, если не попадает в цель. Ты мог сейчас попасть в кого угодно в любом из миров. Представь, если этот луч попал по самому дорогому тебе человеку? Ну, или не человеку, не имеет значения. Ты попросту сейчас мог убить ни в чём не повинное существо.

— Вот дела. Надо ж было об этом заранее говорить.

— Надо не делать того, чего ты не знаешь. В следующий раз спрашивай, если что-то задумал делать. А то будешь плохим-плохим, — недовольно пробурчала Ютси и добавила: — Для меня.

Фортис лишь усмехнулся.

— Для тебя, ага. Это так важно для меня.

— Не паясничай. Пора за молоком.

Недовольная, ангел развернулась и зашагала, временами взмахивая крыльями — занервничала. Фортис, умиляющийся строгостью маленькой девицы, молча пошёл за ней, предвкушая, как будет пить ангельское молоко.

Глава 17

Как только глава подошёл к нам ближе, он взглядом смерил всех по очереди и произнёс твёрдым уверенным голосом:

— Здравствуйте, уважаемые гости. Садитесь.

Мы поздоровались в ответ, чуть ли не в один голос.

Пусть он и сказал, чтобы мы садились, но никто не смел сесть до того, как сам глава займет свое место.

— Угощайтесь, — предложил глава, улыбнулся и чуть громче словно в никуда добавил: — И налейте нам, пожалуйста.

Сразу после его слов вышла девушка, очень красивая, с безупречной фигурой, и принялась наливать по бокалам красный напиток, по цвету похожий на вино. Пока она разливала с дежурной улыбкой, глава посмотрел на Казтида, после — на Антара.

— Итак, думаю, самое время приступить к переговорам. Казтид, ещё не сказал про наши дополнительные условия?

— Сказал, — кивнул Антар, начиная искать взглядом, с чего бы начать трапезу. — Но без уточнений.

— Прекрасно. Эти уточнения внесу я. — Заметив, что я до сих пор не притронулся ни к приборам, ни к еде, глава заострил внимание на мне. — Что, вы такое не едите?

Честно, я от его взгляда даже немного потерялся и не нашёл что ответить. Никогда не думал, что кто-нибудь настолько сильно сможет повлиять на меня, просто раз посмотрев. Вот он — харизматичный лидер, однозначно.

— Ем, — коротко бросил я.

— В чём проблема тогда? Вы со мной за одним столом, — намекнул глава и принялся накладывать сочные кусочки мяса, уже не глядя на меня. — Отказ от нашей еды — признак неуважения.

— Просто не успел ещё.

«Соберись, — подсказала ментально Слайми. — Понимаю тебя, но, в конце концов, он тоже смертное существо, как и ты».

Ну спасибо, успокоила, сказав про смертность.

Благо, глава от меня отстал и принялся вести беседу с Антаром, расспрашивая обо всём, так что я спокойно выбрал то, что мне показалось аппетитным, и наполнил тарелку вкусностями. Конечно же, взял побольше тёмно-красного мяса, салатов пару видов и какие-то белые лепёшки овальной формы. Наблюдая за остальными, как, что и с чем они едят, я следовал их примеру: не хотелось выглядеть совсем уж невежей в обществе высокопоставленных личностей. Как ни крути, они тут все многое значат. А вот я и Слайми — так, пустое место. И это не просто мысли, это — факт. Ведь ни Казтид, ни глава «Лиум-Парс» не соизволили даже познакомиться с нами, узнать хотя бы имена. Да и сами не представились. Имя наследника я узнал только благодаря словам Антара.

Еда, кстати, оказалась очень вкусной, или же я просто-напросто был голоден. В любом случае поглощал пищу с огромным удовольствием и заодно слушал, о чём говорят за столом. К сожалению, из их разговоров мало что понимал, ведь из уст истриситов звучало много различных слов, присущих, видимо, только им. А уж если это касается политики и экономики, то и вовсе мне не понять. Я-то и на Земле не особо в этом разбирался, чего тогда говорить про другую цивилизацию?

У Слайми потребности в еде, которую употребляют все живые создания вроде меня и истриситов, не было, поэтому она почти без движения мониторила ситуацию и следила за наследником и его отцом. Но пока молчала.

— Значит, многоуважаемый Каллид, вы предлагаете нам задержаться у вас по той причине, что сейчас не можете выделить ту сумму, которую мы запросили, — проговорил Антар.

Наконец-то. Я хоть узнал, как его зовут, да и стало хоть что-то понятно.

— Именно так, — кивнул глава и сделал хороший глоток из бокала. — Не весь капитал находится на личном счету клана, деньги всегда в обороте. У нас, как вы понимаете, много частных фирм, немалая часть наших денег у них. Мы сможем лишь половину дать сегодня. Остальное — завтра.

— Но мы ведь можем подписать договор сегодня, получить половину, а остальное вы переведёте завтра.

Что Антар несёт? Нам наоборот надо задержаться здесь, мы же не за деньгами на самом деле прибыли. Хотя… Возможно, он играет, правильно играет. Они не должны знать о наших истинных намерениях.

К моему удивлению, подключился до этого молчавший Казтид:

— Нет, Антар, не можем. По правилам это будет фиктивный договор. Вам придётся остаться, если хотите получить необходимую сумму. Конечно, можете вернуться к себе, затем обратно к нам, но это лишние расходы — первое. А второе — кто знает, в каком настроении завтра будет глава. — Казтид с довольной ухмылкой поглядел на отца.

— По правилам во время военных действий такой договор не будет считаться фиктивным, — парировал Антар, улыбнулся и сделал глоток. А он хорош, стойко держится против этих двоих.

— Есть один немаловажный пункт, который гласит: «Если в военных действиях принимают участие более двух сторон», — продолжал гнуть свою линию Казтид. — Что сейчас имеем? Только две стороны — «Чёрный оснит» и «Джуриам». Или есть боязнь, что к завтрашнему дню вам уже не понадобится наша финансовая поддержка?

— Нет никакой боязни. О защите мы побеспокоились задолго до начала войны.

— В таком случае не вижу смыла отказываться от нашего предложения, — вступил вновь в беседу глава как решающий всё. — Да или нет? Договор сейчас мы не дадим, имейте в виду.

— Мне нужно совсем немного времени обдумать, — ответил Антар и замолчал.

«Кирилл, у меня интересные предположения, — сообщила Слайми. — Уловить, что они думают, у меня не получается. Но я с точностью могу сказать, что глава и наследник всё время переговаривались по нейросети, помимо разговора вслух. Они что-то обсуждали друг с другом по нейросети. У них очень сильная защита, я не смогла пробиться. По-моему, их версия нейросети в разы превосходит твою, хотя и она считается мощной по современным меркам».

И вот как ей ответить?

«Никак, — продолжала Слайми. — Если ментально не способен общаться, просто думай, а я буду считывать. Слушай дальше. Глава крайне негативно настроен и к тебе, и к Антару, чего не сказать о наследнике. Это очень и очень странно. Но ещё более странно, что ко мне они равнодушны. И это пугает, ведь у них может быть какой-то способ уничтожить меня. Правда, это лишь мои догадки».

Понял. Что дальше? Какие наши действия?

С задержкой, но Слайми продолжила:

«Антару следует принять их предложение. Да, это может оказаться опасным, но лучшего выбора нет. Кроме того, на этом настоял наследник, но не глава, если я правильно прощупала их посылы друг другу. Они какое-то время спорили. Наследник не испытывает негатива. У меня складывается впечатление, что он втайне от главы идёт нам навстречу, как бы странно это ни звучало».

И правда странно. Что ж он хочет тогда?

«Во всяком случае, ничего плохого. Казтид специально ищет причины оставить нас здесь до завтра».

Как нам тогда узнать, действительно ли у них Рика? И тут я вспомнил про устройство от «Джуриам», способное выявлять ложь. Самое интересное, что оно всё ещё работает. Только вот влезать в разговор — очень плохая идея. Надо бы что-то другое придумать.

«Хорошая мысль, Кирилл. Это поможет нам. Не только твоё устройство, но и я смогу точнее понять, у них она или нет. Спровоцируй их, сейчас же».

Как?

«Сделай вид, что у тебя сдали нервы, направь оружие на главу или наследника».

Ты не в себе? Они быстрее меня вырубят, чем я это сделаю. Как будто не знаешь, какие они быстрые, истриситы эти, тем более те, кто держит клан.

«Рискни. Стрелять в тебя точно не будут. Они не воспринимают тебя всерьёз, ты же всего лишь человек для них, низшее создание».

Похоже, Слайми сейчас начала сама меня провоцировать. И всё-таки я не мог решиться сразу на такой шаг.

«Упомяни имя Рики. Даю гарантию, что их эмоциональный фон сразу изменится. Известно же, что если она у них, то они занервничают, но внешне виду не подадут».

— Я готов дать ответ. — Антар посмотрел на главу и снова сделал глоток.

«Кирилл, или сейчас, или никогда», — напомнила о себе Слайми.

Была не была…

Глава 18

— Мы согласны остаться… — Увидев, что я поднялся из-за стола, Антар прекратил говорить. Он и все остальные мгновенно переключились на меня.

Да, я осознавал, что это огромный риск, но в то же время доверял Слайми: она уже проявила способность прогнозировать ближайшие события, поэтому провокация на эмоции должна оправдать себя.

Понимая, что винтовку перекидывать со спины долго, я снял с пояса пистолет и, прямо вытянув руку, взял на прицел главу клана. Он даже не моргнул, всё так же спокойно глядя на меня. По-моему, его уголки губ даже начали вырисовывать наглую ухмылку.

— Где Рика? Вы должны знать, — выдерживая его взгляд, произнёс я. Слова, конечно, получились неубедительными. Надо было иначе и с большим напором, но уже поздно.

— Кирилл, опусти пистолет и сядь на место, — чуть ли не сквозь зубы проговорил Антар, сверля меня взглядом.

— Нет, пусть, — начал глава, продолжая смотреть в мои глаза, — пусть он держит меня под прицелом. Это ровным счётом не значит ничего. — Он спокойно взял бокал, отхлебнул и продолжил: — Человек… Ты хоть понимаешь, какую глупость сейчас совершаешь? Или ты свято веришь, что можешь так просто выстрелить в меня? Мне стоит отдать одну команду — и твоё тело, пробитое не одним десятком снарядов, в одну секунду превратится в решето. Оглянись. — Глава напоказ покрутился, глядя на ближайшие высотки. — В каждом здании по несколько снайперов, каждый из которых отвечает за мою жизнь и жизнь наследника головой. Но даже если бы их не было, ты бы всё равно ничего не сделал. И я не понимаю, почему ты решил, что мы должны знать, где Рика. Она не моя дочь, чтобы я мог знать что-то о её местоположении.

— Извините, многоуважаемый Каллид, я решу эту проблему. — Антар начал подниматься, но глава остановил его.

— Не надо, не надо. Послушаем, что скажет человек.

«Отлично, всё получилось, — передала Слайми. — Можешь извиниться и сделать вид, что нервы сдали. Потом всё тебе расскажу».

— Простите, что-то на меня нашло… — якобы смутился я и только пытался убрать пистолет, как оружие вдруг вырвалось из моей руки и оказалось в руке главы. Что это было? Телекинез?

— Хороший пистолет, — глава осмотрел пистолет и бросил его мне обратно. Я успел поймать, убрать на место и сесть. — Так что послужило причиной этого необдуманного поступка?

— Наверное, нервы. Для меня, непривыкшего ещё к этому миру и вообще войне, не так просто быть спокойным. Вот так и получилось. Простите ещё раз.

— Прощаю. Но знай: ты чуть не сорвал будущий договор. Несмотря на столь неприятный инцидент, я всё равно согласен помочь «Чёрному осниту». Продолжим трапезу? — Глава оглядел всех, счастливо улыбнулся и заискивающе осмотрел стол. Затем снова позвал обслуживающую нас девушку: — Нам ещё одну бутылку. Побыстрее.

Бутылка в считанные секунды оказалась на столе, и снова наши бокалы наполнились. То ли мало алкоголя в этом напитке, то ли напряжение, но особого эффекта он на меня не производил. После «выходки» я чувствовал себя некомфортно, даже ни на кого не смотрел: просто ковырялся в тарелке, потихоньку жевал и запивал. Антар, время от времени посматривая на меня, продолжал дружелюбно беседовать с главой и наследником. Казтид больше всех улыбался. У меня даже сложилось впечатление, что ему понравилось «представление», которое я устроил. Жаль, что в тот момент я не обратил на него внимания, так как был сосредоточен на главе.

Так, надо же проверить данные устройства. И вот тут меня ждал сюрприз — не работает. Интересно, интересно. До этого работало, а теперь — нет. Уже ясно, что «Лиум-Парс» точно имеет отношение к пропаже Рики. Готов дать голову на отсечение: это их работа — отключение моего простейшего полиграфа. Если бы им нечего было скрывать, то они б и не тронули ничего. А ведь ситуация накаляется. Глава мог и догадаться о моих истинных намерениях, значит, я уже позволил себе слишком много, тем более на их территории.

Трезво оценив всё случившееся, я пришёл к одному-единственному выводу: они захотят меня убрать, и сделают это при первой же возможности, ведь я могу всё рассказать Антару, а он ничего не должен знать. Вот теперь за свою жизнь стало по-настоящему страшно. Если уж во время боевых действий об этом думать некогда, да и адреналин выполняет свою задачу, то здесь всё совсем иначе. Нет, умирать слишком рано, не пожил я ещё как следует. Главное держаться рядом с Антаром постоянно, иначе закончу плохо…

Нет, поторопился. Есть ведь нейросеть, и я бы мог уже передать всю информацию Антару. Глава «Лиум-Парс» это и сам должен понимать. Выходит, всё не так уж плохо. Можно хотя бы немного расслабиться. Жалко только, что Слайми пока молчит. Наверное, не время. Поэтому я ждал, когда же закончатся эти посиделки. Это Антару есть о чём разговаривать, мне же тут совершенно не интересно.

И всё-таки дождался. Трапеза подошла к концу. Пусть немного, но они все захмелели, в отличие от меня. Я вообще старался поменьше пить, ни к чему сейчас замутнённый рассудок.

Когда мы уже встали из-за стола, Казтид предложил Антару:

— Не хочешь отдохнуть вечером? Расслабишься немного. Есть у меня элита. Уверяю, таких ты ещё не пробовал.

Глядя вслед уходящему главе, Антар не спешил с ответом.

— Не могу сейчас сказать. Давай ближе к вечеру свяжемся, и там уже я дам ответ.

— Понимаю, это совесть. Когда у вас война, тебе не до развлечений. Но я всё равно уточню. Все данные я тебе отправил. Ваши номера забронированы, в этом же доме. Был рад увидеться.

Казтид улыбнулся и тоже ушёл, оставив меня, Антара и Слайми на этой прекрасной террасе. Наследник подошёл к забору, опёрся на него локтями и вгляделся вдаль.

— Кирилл, и что это было такое? Ты действительно настолько себя не контролируешь?

Я подошёл и встал рядом.

— Нет, со мной всё нормально. Просто так надо было. Не хочется здесь об этом говорить.

— В номере нельзя, там могут и пробить связь, и прослушать, и посмотреть. Тут гораздо безопаснее. Сейчас безопаснее.

— Это я попросила Кирилла так сделать, чтобы хоть что-то узнать о той, кого мы здесь ищем, — тихо-тихо проговорила Слайми.

Антар сразу оживился и посмотрел на слизь.

— Ни слова больше о подробностях. Только скажи, удачно или нет? Верна была информация, которую Кирилл получил?

— Удачно. Да, верна. Я даже определила местоположение.

— Значит, всё-таки они, — вздохнул наследник и еле слышно прошептал: — Предатели…

— Надо что-то делать, — присоединился я. — Есть предложения?

— Есть, — покачал головой Антар. — В номера сейчас не пойдём. Лучше отправимся на прогулку в такое место, где очень большое скопление народа. Думаю, вы сами понимаете, зачем нам это нужно.

Если я правильно понял, то он хочет обсудить это вслух, без нейросети, так как «Лиум-Парс» могут и там покопаться. Это, конечно, не точно, но риск всё же есть, мне кажется, даже весьма высокий. В толпе же наши разговоры никто и не заметит, надо только Слайми спрятаться в кармане, чтобы она своим особым внешним видом не привлекала внимание.

Я, конечно, тоже здесь, так сказать, в единственном экземпляре, но всё же не такой выделяющийся из толпы, как красная слизь. К тому же Слайми может передавать свои изречения и ментально, так что проблем в общении не будет. Неплохо было бы только ещё переодеться и убрать оружие, иначе мы привлечём больше внимания. Вот только браслеты нужно оставить при себе, просто на всякий случай.

Антар мыслил в том же направлении, поэтому и предложил то же самое: переодеться в гражданскую одежду, снять оружие и пойти гулять. С одеждой проблем особых нет — легко купить в магазине, на меня могут и сшить там же, благо, технологии позволяют. На том и порешили, больше нетратя время на лишние разговоры. Уверен, нам обоим очень интересно узнать, что же расскажет Слайми. Но ещё интереснее, как нам действовать и что предпринять? Без Рики Антар отсюда не уйдёт, да и мне не хочется бросать её.

Глава 19

Как и планировали, мы в первую очередь оставили оружие в номерах и переоделись, выбрав такую одежду, чтоб не сильно выделяться среди толпы. Слайми, как и полагается, спряталась в моём кармане. Покинув пределы роскошного здания, выдвинулись на одну из главных улиц, по которой бесконечным потоком двигались машины и спешили по обочине истриситы.

Если быть честным с собой, то местные не вызывали чувства отторжения. Может быть, дело в том, что они белые, а может — их энергетика не вызывала никакого чувства дискомфорта. Как бы там ни было, гулять, рассматривая истриситов, высотки и прочую экзотику, мне понравилось, но между тем мы обсуждали текущие дела.

Когда убедились, что за нами вроде бы никто не следит, Слайми начала вещать ментально сразу по двум каналам, чтобы её мог слышать не только я, но и Антар. Как она выяснила, Рику держат в нижней части города, в одном из подземных зданий. Почему её до сих пор не убили — слизь точного ответа дать не могла. Она лишь предположила, что так захотел Казтид. К тому же, когда я устроил сценку, он отреагировал на это куда спокойнее, нежели его отец. Однако реакции Казтида хватило, чтобы выяснить, где находится Рика. Глава отреагировал иначе, его ментальные посылы не были обращены к местоположению. Судя по всему, он более сдержан, лучше себя контролирует в любых непредвиденных ситуациях.

Кроме того, Слайми рассказала о способностях главы. Я ошибался, думая, что он владеет настоящим телекинезом. На самом деле это — очередная технология, доступная исключительно клановому обществу «Лиум-Парс». Казтид тоже может проделать подобный трюк, если, конечно, на то появится причина.

Сложность будущей операции состоит в том, что проникнуть совсем уж незаметно не получится. Там определённо есть и охрана, и различные датчики, фиксирующие каждое движение, каждый шорох. И вот тут стоит хорошо подумать, чтобы и Рику вытащить, и самим остаться в живых.

Так мы и дошли до небольшого парка, рядом с которым располагалось уютное заведение, вроде летнего кафе. Подумав немного, решили, что стоит передохнуть, выпить чего-нибудь безалкогольного и продолжить беседу, не особо привлекая внимание. Правда, из-за меня местные всё равно частенько смотрели в нашу сторону. Но в то же время мы не вызывали бурной реакции и сильного интереса. Полагаю, людей истриситы всё-таки когда-то видели, сейчас же просто удивляются, откуда здесь человек. Они, быть может, даже подошли бы и спросили, но ведь со мной Антар, наследник «Чёрного оснита», поэтому никто не осмелился ничего сделать, кроме как посмотреть раз-другой и отвернуться.

Наш заказ, два ягодных коктейля, принесли очень быстро, поэтому мы продолжили разговор, потягивая вкусные и в меру сладкие напитки.

— Я думаю, стоит начать уже сегодня, — сказал задумчиво Антар, глядя на дорогу. — Но не прямо сейчас.

— Ночью? — предположил я.

— Да. Но есть явная проблема — за нашими передвижениями всё равно следят, а ночью будут следить ещё лучше.

«Чтобы предстоящая операция была успешной, Кирилл должен действовать в одиночку, если не считать меня», — присоединилась Слайми.

Это ещё почему?

«Потому что Антару лучше принять предложение Казтида. Вечером они должны изрядно выпить и хорошо отдохнуть, чтобы наследник «Лиум-Парс» был в не состоянии следить за обстановкой. Хотя ему это, мне кажется, не особо-то и нужно, но нет гарантии, что это так. Лучше всего получится, если ещё и сам глава присоединится к ним, но это маловероятно, даже точнее сказать — вероятность этого события стремится к нулю».

— Как считаешь? — посмотрел я на Антара. — Стоит так рискнуть?

Он, недолго поразмыслив, кивнул пару раз.

— Да, Слайми права. Но нам обязательно нужно быть на связи, чтобы в случае чего я мог помочь. Мне надо только не пить много и держаться в норме.

— Ну это само собой.

— Только без дела не шли мне сообщения, вообще никакие. Это только вызовет подозрения.

«Не переживайте. У меня уже есть план, достаточно хороший. Остаётся только дождаться вечера или ночи, что будет даже лучше для нас. И мне надо будет отдохнуть, так как я собираюсь сделать то, чего не делала раньше».

Это что же, интересно?

«Чтобы тебя не засекли, я постараюсь создать вокруг тебя некий купол, который не будет, по идее, выдавать каких-либо сигналов. Всё, что будет попадать на меня, я буду пропускать через себя как проводник. Таким образом, никто, кроме охраны, тебя не заметит. Если убрать охрану, то нам придётся действовать очень быстро. Скорее всего, стоит убить одного, как от него уйдёт автоматическое уведомление. Поэтому наша задача убирать охрану, но оставлять в живых. Иначе попадёмся».

Скорее всего, Слайми мыслит в правильном направлении. Пожалуй, лучшего и не придумаешь, но нужен более детальный план.

Мы не стали надолго задерживаться в кафе: допили коктейли, оплатили заказ и продолжили гулять по парку, обсуждая то, о чём ещё не успели поговорить. Слайми предложила мне даже не брать с собой оружие, кроме пистолета, поскольку его можно спрятать, в отличие от того же автомата. К тому же, стрелять — последнее, что придётся делать, а лучше вообще обойтись без стрельбы.

Что же до деталей, слизь предложила всё обсудить уже в номере, ментально, ведь такой способ связи «Лиум-Парс» точно не сможет проследить. Мне же останется молчать, ничего вслух не говорить. Так что подготовка к операции должна пройти незаметно. Только вот беспокоит одно — если я возьму пистолет, это могут заметить. Но и на этот случай у Слайми нашлось решение: она возьмёт его сама так, что это останется незамеченным. Кажется, вытащить Рику будет куда сложнее, чем совершить побег с территории «Джуриам».

И вот тут я вспомнил кое-что важное, поэтому не мог не обратиться к Антару:

— Ты не думаешь главе сообщить о том, что нам уже известно?

— Пока нет. Рано. У нас нет никаких доказательств. Даже когда Рика будет с нами, это не остановит войну.

— А вот если с нами будет Визуйя, то главе «Джуриам» стоит задуматься, продолжать ли войну. Так ведь?

— Разумеется. Мы ведь можем ещё и доказательства предоставить, засняв весь процесс. Он-то наверняка думает, что это мы её похитили. Только, кроме военных действий, больше ничего не предпринимает.

— Это да. Странно он заботится о дочери.

Антар замолчал. Ещё до этого я заметил, что стоит заговорить о наследнице «Джуриам», как он меняется на глазах. Похоже, я прав: Антар всё ещё о ней думает, не забыл и, наверное, не собирается. Просто-напросто держится и ни с кем об этом не говорит. С одной стороны, хорошее качество, с другой — всё держать всегда в себе сложно, даже чревато последствиями для психики. Хотя это я как человек думаю, а он может и отличаться, быть более стойким к подобным мыслям.

Потратив на прогулку ещё какое-то время, мы вызвали местный аналог такси, который и доставил обратно. Антар без лишних слов удалился в свой номер, я и Слайми — в отдельный.

Нагулявшись, я с удовольствием упал на большую мягкую кровать и задумался о будущем. Да, снова в пекло. Но ведь главное — сработать чётко и быстро. Тогда ничего непредвиденного не случится. Останется только, не теряя времени, улететь в Сайбитас. А там уже пусть пытаются достать, сколько им влезет. Что, если в этом случае «Лиум-Парс» пойдёт войной? Рика говорила, что этот клан якобы за мир во всём мире, но по факту уже становится ясно — это не так.

Вот так замес получится, действительно масштабный. Ещё и «Нейтрум» присоединится — всё, считай планеты нет. Но и главы, в конце концов, не дураки: они должны понимать, к чему приведут такие действия. Да и наверняка раньше были войны, иначе никто бы из кланов не гнался за вооружением и новыми военными технологиями.

«Не хочешь расслабиться?» — услышал я ментально Слайми.

Чуть приподнялся, взглянул на слизь: она уже села рядом на кровать.

Это ты на что намекаешь?

«На то и намекаю. Разве непонятно?»

Нет, точно не сейчас. Тем более когда Дакси без ног, одна, а я тут буду развлекаться с тобой. Придумала ж. Да мне просто совесть не позволит.

«Да что ты не понимаешь никак. Подыграй мне. Нам очень важно сейчас разыграть страсть. В это время я и о плане расскажу, и пистолет возьму так, что даже по камерам никто ничего не поймёт».

Я улыбнулся. Так вот о чём она. Хитро-хитро.

Глава 20

Подползая на четвереньках ко мне, Слайми приняла более упругую форму, фигуру видоизменила до идеала в моих глазах; она даже сделала себе длинные и густые волосы, пусть и состоящие всё из той же слизи.

Вскоре она подобралась ближе, уселась на мои ноги и потянулась к лицу, одновременно с тем вещая:

«Для начала скажу, что до того места, где заперта Рика, нам отсюда несколько километров по земным меркам. Картами пока не пользуйся, я знаю точно, куда пройти и как. Есть почти все данные. Насчёт остального — сориентируемся немного позже. Теперь просто делай то, что нужно. Не сопротивляйся».

Пусть и наигранная, но близость со Слайми меня смутила: она вообще ничем не похожа на привычных для меня существ. Даже Рика и Дакси куда ближе к человеку, с ними и общаться проще, и рядом находиться. Но, раз уж слизь решила, что так будет лучше, то придётся…

До последнего я держал глаза открытыми, смотря в это полностью красное лицо. Да, оно красиво, черты все — не докопаться. Губы тоже в меру пухлые, какие мне нравятся. Но всё же я не сразу смог.

— Подожди, — попросил я её, взяв за плечи.

— Ты привыкнешь, — произнесла она уже вслух и даже улыбнулась. — Тебе понравится.

«Ну что ты как маленький?» — Слайми перешла на ментальное общение.

Ничего. Ты для меня чужое создание. Какой-то барьер психологический стоит. Давай по-другому сделаем? Неужели нельзя ничего лучше придумать?

«А если так?»

Она бесцеремонно схватила мои руки и положила ладони на довольно объёмные стоячие груди.

«Закрой глаза. Не смотри. Просто ощущай — и ты не почувствуешь никакой разницы, никакого барьера».

Ладно, уговорила. Попробуем.

Не знаю, что именно сделала Слайми, но она оказалась права: как только я закрыл глаза и начал ощупывать груди, обратил внимание, что они ничем особенным не отличаются от всех тех, что я трогал раньше. Единственное отличие — не совсем мягкие, как должны быть. Однако нельзя сказать, чтобы меня это смутило.

Пока я размышлял об этом, Слайми уже наклонилась ниже. Я не чувствовал ни тепла, ни дыхания — да и неоткуда этому взяться у слизи, поэтому и не заметил, как её чуть влажные губы коснулись моих. Если честно, я даже пытался представить, что это обычная девушка, но никак не получалось. Пришлось смириться и попробовать принять её такой, какая она есть.

Не сразу, но получилось. При этом по ощущениям почти всё то же самое. Слайми даже в поцелуе язык использовала, что не могло не нравиться. На какой-то момент мне даже показалось, что я слегка увлёкся и забылся. И она это сама поняла.

«Так, теперь, не прекращая, возьми меня на руки и потащи к той стенке, где лежит оружие».

А дальше-то что?

«Сам увидишь и поймёшь».

Продолжая поцелуй, я чуть приподнялся, обхватил её за талию и слез вместе с ней с кровати. Оказалось, что она весит не так уж много. В сравнении с другими, среднего веса девушками, Слайми вообще как пушинка, грубо говоря. Играя роль, изображая страсть, какой на самом деле вообще не было, я побрёл вместе с ней к столу, на котором и сложил оружие. Когда же подошёл, усадил Слайми.

Что мне делать дальше?

«Подожди немного. Я вслух скажу. Пока что продолжай поцелуй».

Да уж, было бы это ещё так просто. Ощущение, что целуешь не живое создание, а предмет, в следствии чего складывается чувство, будто ты извращенец какой-то. Сексуальный фетишист — вот подходящее определение.

Спустя несколько секунд, которые показались мне минутой, Слайми наконец-то оторвалась от поцелуя и произнесла:

— Хочу в ванной.

Дала знак, понял.

— Без проблем.

Вновь подняв её, я заметил, что пистолета уже на столе нет. Нехило так. Судя по всему, она его поглотила собственным телом и оставила внутри.

Будучи в ванной, Слайми сама снова прильнула поцелуем, причём уже с неподдельным рвением. Я от этого на мгновение оторопел: она ж говорила, что надо только сыграть страсть.

Чуть оторвавшись, я открыл глаза и заметил, что у неё и цвет начал меняться. Если до этого точно была красной, то теперь приобрела цвет человеческой кожи. Но ещё больше удивило то, что на грудях появились торчащие соски — это ведь явный признак возбуждения, учитывая ситуацию. Только вот в голове никак не укладывалось, что слизь может возбуждаться. Да и зачем ей вообще секс и все присущие нам плотские утехи?

— Что, не хочешь продолжить? — поинтересовалась она, глядя на меня уже вырисовывающимися карими глазами, которые до этого были сплошь красными.

— По-моему, ты меняешься, — констатировал я. — И меня как-то пугает. Давай-ка слезай.

— Я просто тебя изучаю, я всегда развиваюсь. Это нормально.

Слайми всё-таки отпустила мою шею, которую до этого обвивала руками, и расслабила бёдра, после чего сразу оказалась на полу. Придерживая её за талию, я помог ей не упасть, хотя она бы наверняка и сама справилась.

Теперь передо мной стояла вполне человеческая женщина, разве что волосы всё ещё были красного цвета и не выглядели как волосы. Что и говорить, если между ног всё так, как и должно быть. Я не мог не посмотреть туда — любопытство.

— Как ты так быстро изменилась-то? Ты же как человек теперь выглядишь.

— Да. Если свяжусь с кем-то другим, то смогу приобретать и его форму.

— Нет, ну ты просто чудо ходячее и ползающее, — задумался я. — Это получается, если ты, например, с Антаром… Ну, ты поняла. Потом сможешь быть как истриситы?

— Всё правильно. Такая вот маскировка. Тебе уже проще меня воспринимать?

— Немного проще, конечно, но продолжать сейчас точно не намерен. Не до этого. Мне надо ещё переварить, так сказать, то, что теперь вижу.

— Как знаешь. Я бы могла доставить тебе много удовольствия, тем более знаю, что любишь, как хочешь и что было бы интересно попробовать.

— Так, ты лучше объясни, зачем тебе, такому необычному созданию, нужен секс. Что-то не понимаю вообще.

— Исследование. Если я достаточно исследую тебя, то мне тоже будет не просто любопытно, но и приятно.

— Да ты ж так окончательно превратишься в человека. Или нет?

На этот вопрос Слайми не смогла сразу ответить. Она вдруг задумалась, я же ждал ответа.

— Может быть. Честно, сама не знаю, к чему могут со временем привести такие эксперименты.

— Ладно, оставим это на потом, — сказал я и перешёл на шёпот: — Мы о главном забыли.

«Поняла тебя, — ментально ответила Слайми. — Всё в порядке, пистолет внутри меня. Ты ведь его не видишь?»

Нет, не вижу.

«А вот так?»

Слизь за несколько секунд потеряла свой человеческий облик и вновь стала красной, оставив лишь фигуру. Пистолет я так и не увидел — хорошо спрятала. Жалко только, что теперь она свернуться и поместиться в кармане не сможет. Надо что-то будет придумать на этот счёт.

«Значит, не видно. Вот и всё. Даже если за нами следили, вряд ли заметили, что среди всего оружия вдруг не стало пистолета. Смотрящие явно ожидали продолжения, которого не увидели».

Я вслух усмехнулся: да, тут она, скорее всего, права.

— Кстати, здесь, в ванной, нет слежки. Да-да, я тоже удивлена. Всё-таки хоть какая-то мораль, да есть у этого клана.

— А я и не подумал об этом. Но раз так, то это просто прекрасно.

— Что, постоим ещё, как будто мы тут бурно проводим время? Или проведём? — намекнула она, не переставая напрашиваться на продолжение.

— Нет, постоим. Да и нельзя мне сейчас растрачивать энергию на секс. Потерплю, знаешь ли. Ты лучше потом у Дакси спроси, не будет ли она против, — добавил я и улыбнулся.

— Не будет, уж я-то знаю. У неё есть пример таких отношений, она нормально к этому относится. Почти.

— Фортис и все его жены?

— Он самый.

— Ещё несколько часов ничегонеделания. Надо бы придумать, чем себя занять.

— Могу тебе провести психологическую беседу, — вдруг выдала она.

— С чего это? Ты думаешь, мне это нужно? — Вспомнив, что Слайми может знать всё, я тут осёкся: — Хотя да, ты не просто думаешь. Ты знаешь.

— Вот-вот. Тебе будет полезно. А пока ждём, будто бы ублажаем друг друга.

Вообще, всё происходящее в последние минуты меня неслабо так потрепало психологически. Эти внешние изменения Слайми, поцелуи с ней, пока она была обычной красной слизью. Нет, вот чужая какая-то, и всё. Ничего с этим поделать не могу. Даже в образе человеческой женщины она не вызывала никакой тяги, хотя и стояла передо мной голая, со всеми видимыми органами, которые хочешь не хочешь должны возбуждать. Но нет, этого не случилось. Быть может, потому что Слайми до конца не переняла всё человеческое, а может из-за того, что мне всё равно известно — она не человек, как бы ни выглядела. Да, побеседовать о многом с ней будет точно не лишним.

Отступление 5

Довольный собой и тем, что всё удалось, Казтид расположился удобно в кресле, ненадолго задумавшись. Конечно же, он не собирался ни следить, ни подсматривать в камеры, но любопытство взяло верх. Ему стало очень интересно посмотреть, чем будет заниматься Кирилл в номере со слизью. Точнее, его заинтересовала сама слизь, поскольку раньше он таких существ вживую не видел, только слышал о них. Поговорить с ней во время трапезы Казтид не мог. Во-первых, тогда обсуждали условия договора, а во-вторых, отец наверняка бы посчитал его любопытство излишним, даже больше — это моветон. Порой Казтид жалел, что родился в клане, так как для него всегда было много ограничений, а мнимая свобода никак не перекрывала недостатки.

Договорившись с совестью, он всё же вывел объёмную голограмму и расстроился: номер до сих пор пустовал. Наверное, гости решили погулять по городу, полюбоваться им, поэтому оставалось только ждать. Впрочем, терпеливо ждать Казтид всегда умел, поэтому, не отключая изображение, занялся своими не столь важными делами. Он навестил Визуйю, после ненадолго зашёл к Рике. Первая всё ещё истерила, но от еды и воды уже не отказывалась; вторая продолжала держаться стойко, к тому же у неё и условия более комфортные. Казтид даже намекнул крайне завуалированно, что у Рики есть все шансы скоро оказаться на свободе, но она приняла его слова за издёвку. Немного расстроенный, он покинул её: не понять наследнице «Чёрного оснита» его истинных намерений.

Когда Казтид вернулся в кабинет, изображение не изменилось.

— Подождём ещё, — протянул он задумчиво. — Всё равно выходной, спешить некуда.

Понадобилось около получаса, чтобы дождаться смены картинки.

— Наконец-то пришли.

Казтид с интересом принялся смотреть. Сначала Кирилл просто лёг на кровать, после к нему подсела слизь.

— Кажется, сейчас что-то будет, — улыбнулся наследник «Лиум-Парс».

Прошло несколько секунд — и Слайми оказалась сверху. Казтиду даже стало интересно, как человек и слизь будут заниматься сексом. Межвидовой секс — это что-то новенькое для него.

В кабинет вошёл его отец и сразу увидел изображение.

— Подглядываешь?

— Просто из любопытства, — якобы без интереса бросил Казтид. — Сам посмотри, что тут происходит.

Каллид, глава клана, подошёл ближе и глядел несколько секунд молча, после чего всё же сказал:

— Да он извращенец, скажу я тебе. Я б с такой никогда не стал связываться. Мерзость какая.

Казтид посмеялся и добавил:

— Ну, у всех вкусы разные. Смотри, уже на стол её посадил. Если они сейчас начнут, то это будет что-то. — Продолжая смотреть, он хохотнул и в шутку предложил: — Может, запись на память сделать?

— Если ты это извращение собираешься пересматривать, то записывай. Только я всё равно удалю. — Отец глянул на сына и ухмыльнулся. Казтид понял, что это вовсе не шутка, да он на самом деле и не собирался делать запись.

«Хочу в ванной», — донеслось из голограммы.

Каллид рассмеялся и упрекнул сына:

— Видишь, не получится сделать запись. Продолжение не увидим.

— Если бы ставили наблюдение в каждой ванной комнате, могли б и увидеть.

— Это слишком, — строго выпалил отец. — Личное пространство должно быть у каждого, независимо от расы, рода и вида.

Казтид понимал, что это правильно, поэтому промолчал. Он, скорее всего, под небольшой дозой алкоголя после трапезы захотел баловства, потому и решил подсмотреть. Увы, Кирилл вместе со Слайми ушёл в ванную. Ни наследник, ни его отец не стали досматривать и отключили голограмму, даже не обратив внимания на важную деталь…

— Я вообще-то пришёл по делу, — начал глава и сел напротив сына. — Ты действительно собрался вечером взять с собой Антара? В чём цель?

— Да, если он согласится. Никакой, собственно, цели нет. Ты против?

— Нет, не против. Был бы против — сказал сразу. Мне не понравилось, как повёл себя человек. Он явно что-то знает.

— Откуда ему знать? Это нервы, стресс. Он же совсем недавно на Осните, а в нашем городе вообще первый раз. Плюс у них там война, вот и последствия для неподготовленной психики. Я лично не вижу ничего необычного в этом. — Для убедительности Казтид изобразил подобие улыбки, хотя понимал, что отец не просто так пришёл с подозрениями и у него появились какие-то идеи.

— Допускаю, что ты можешь быть прав, но за ним стоит присматривать, особенно за этой слизью. Она не так проста, как кажется на первый взгляд. Не хочется, чтобы из-за них были проблемы.

— Можно пригласить и их, но к нашим девушкам не хочется подпускать человека.

— Это исключено. Пусть со своей слизью развлекается.

— Как тогда мне поступить, отец?

Казтид ожидал ответа, попутно погрузившись в мысли. Очень уж не хотелось ему брать с собой Кирилла и Слайми, ведь он как раз на них и рассчитывал. Именно Кирилл получил зашифрованное сообщение о местонахождении Рики. Отец этого не знает и, разумеется, знать не должен. Однако и Казтид совершенно не рассчитывал, что к человеку появится столько внимания.

— Так, как ты и задумал. Я позабочусь, чтобы за человеком и этой слизью следили. Возможно, навещу вас. И у меня есть кое-какие новости, которые могут помочь нам, если всё-таки нашим гостям посчастливится что-то натворить, хоть это и крайне маловероятно. Как известно, всегда лучше перестраховаться.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Казтид и даже сменил положение, сидя в кресле. Если до этого он сидел расслабленно, то теперь чуть выпрямился.

— Ты же в курсе событий?

— «Нейтрум» и орцинусы?

— Они самые. Вторые, между прочим, дают сейчас очень мощный отпор. Боюсь, «Джуриам» долго не продержатся, что очень нам невыгодно. Им нужно помочь. А чтобы помочь, необходимо устроить неприятности в Эквалисе, именно там, где сейчас располагаются орцинусы. Известно же, что не все сейчас участвуют в боевых действиях. У них есть смена. Вот эту смену мы и должны потрепать, так скажем. Тогда силы обеих сторон получится уравнять.

— Так, понял. Но при чём здесь наши гости?

— Это всё взаимосвязано. Наш агент, до того как я пришёл к тебе, доложил интересную новость. Вроде бы пустяк, но не совсем. Помощницу — или кто она ему там, возлюбленная? — человека, которую зовут Аюдаксия, сейчас везут в Эквалис. По данным агента она лишилась ног. Вот эти самые ноги ей и должны восстановить. Ты же понимаешь, что это зависит от нас и что она дорога человеку?

Глава хитро улыбнулся, а Казтид напрягся: ему очень не понравилось, что отец явно перегибает.

— Да, я не забыл, что наш агент — один из лучших врачей Эквалиса. Ты собираешься пойти на шантаж в случае непредвиденных событий и одновременно с этим устроить пространственные взрывы в месте дислокации орцинусов. Всё правильно?

— Абсолютно. Вряд ли кое-кто захочет, чтобы Аюдаксия лишилась ещё и рук, а на фоне внезапных пространственных взрывов это будет особенно эффективно.

— А как же архангел? Он ведь говорил, что не стоит часто пользоваться этим оружием.

Глава встал с кресла, вздохнул и улыбнулся.

— Плевать я хотел на этого архангела. Он всего лишь пешка. Ты думаешь, я на самом деле собираюсь отдать ему половину всех ресурсов Оснита? Как бы не так. И даже на тот случай, если эта чертовщина решит мстить, у меня есть решение. Не переживай, всё под контролем. И держи в курсе. Хорошего отдыха, сын.

Каллид развернулся и направился к выходу.

— Иногда мне кажется, что ты сходишь с ума… — тихо проговорил Казтид, когда отец покинул его кабинет.

Отступление 6

Плетясь за Ютси, Фортис всё еще улыбался. Особенно его забавляло, как она молча шла и до сих пор взмахивала крыльями. Может, даже обиделась, кто ж её знает. Он вдруг поймал себя на мысли, что при необходимости с удовольствием удочерил бы ангела. Ну а что? Она ведь как ребёнок: капризничает, возмущается, обижается. Это даже мило. В качестве супруги точно не годится. Ему и без неё хватает. Не так часто, но каждая время от времени требует больше внимания, а на всех, как правило, его в полной мере всё равно не хватает. Вот была бы возможность не работать, тогда Фортису стало бы куда легче налаживать отношения.

Чтобы немного разрядить обстановку, он решил пошутить относительно удочерения.

— Ютси.

В ответ — тишина.

— Ну ты чего? Молчать теперь будешь?

— Что ты хотел? — не оборачиваясь, серьёзным тоном проговорила ангел, правда, учитывая приятный мелодичный голос, у неё это не очень получилось.

— Я тут подумал, что мог бы тебя удочерить. Не хочешь стать моей дочкой? — Фортис пытался сохранить спокойствие, но не вышло: он рассмеялся.

— Ещё чего! — возмутилась Ютси. — Это я могу тебя усыновить!

— Чтоб девчонка усыновила меня? — продолжал он хохотать. — Вот грандиозное событие будет!

— Могу, но не буду. И не мечтай даже.

Немного успокоившись, Фортис решил перейти на тему действительно серьёзную.

— Ютси, а у тебя есть оружие?

— Да. Оно есть у всех.

— И какое у тебя?

— Я — лучница, — гордо заявила ангел.

— То есть у тебя лук? Работает, наверное, как мои наручные клинки?

— Ты прав. Как появится возможность, а она появится точно, обязательно увидишь.

Фортис замолчал, ведь эти слова напомнили об опасности, с которой, как заверила Ютси, ещё придётся столкнуться.

Немного покопавшись в себе, он нашёл истинную причину смены настроения — это понимание того, что ему, возможно, никогда не выбраться отсюда. Конечно же, Фортис с этим глубоко внутри соглашаться не хотел, но и отрицать подобный исход тоже нельзя. Единственное, что не могло не радовать, так это наличие клинков — уже защита, на винтовку расчёта нет. Останется только попить молока, восстановить силы — и будет готовым к бою, если бой не начнётся раньше. А это предсказать, видимо, никто не может.

Кроме насущных проблем, вопроса, как вернуться в прежний мир, Фортис не забывал и о супругах. Надолго ли он здесь? Отличается ли тут скорость течения времени? Ему очень не хотелось вернуться через год-другой, ведь он даже не застанет рождение второго ребёнка. И эта мысль пугала. Пугала больше, чем любая опасность. Кто знает, что случится за такое время, ведь наверняка его возвращения никто не станет ждать вечно. А что, если пройдёт и вовсе несколько лет? Тогда уж точно все разделятся, разойдутся, найдут себе каждая нового спутника жизни. А он останется один. Его потом никто не встретит. Дети вырастут, не признают даже в нём отца — у них будут свои, другие отцы. И на Земле тоже никто не ждёт. Это будет крах.

Мионна… Беременная Мионна — вот о ком он больше всех думал. В своё время только она видела в нём личность, человека, а не просто секс-игрушку, как это было в самом начале, когда он попал на планету Келимир. Она же и не бросила его в доме, когда началась война между Благородными и Дикими. Конечно же, ещё есть Гентла, та единственная из Диких, кто отличился жизненной позицией и трезвым взглядом на происходящее. Можно было бы и сослаться на её влюблённость, но ведь это не совсем так. Да, она была всегда слаба, беспомощна, но всё-таки прошла весь тот тяжёлый путь бок о бок с ним. Впрочем, у каждой, кого бы он ни вспомнил, есть те или иные заслуги, но Мионна всегда была и будет на первом месте.

Во время размышлений Фортис и не заметил, как Ютси привела его к новому дому. Ангел чувствовала его настроение, но специально не стала влиять: пусть побольше думает, зато веселиться меньше будет. Ей действительно не нравилось, когда её воспринимают не всерьёз, особенно на фоне того, что она старается и заботится, несмотря на то что Фортис, по сути, для неё никто. Тем не менее Ютси благодарна за его попытку вытащить её из затягивающей пространственной воронки, поэтому и делала для него всё, что могла.

— Здесь, — указал ангел на дверь, — можно выпить молока. Надеюсь, свежие запасы есть.

— Так, получается, что молоко специально собирают? Или, правильнее сказать, доят?

— Да, конечно. Архангелам очень нужно наше молоко, иначе они потеряют свою силу.

— Кажется, теперь я догадываюсь, как у вас тут всё устроено. Если я правильно понял, то вы постоянно друг друга подпитываете, и так по кругу. Вы им — молоко, они вам…

— Да-да, всё так и есть, — перебила его Ютси. — Идём скорее. Вдруг не успеем, останешься голоден.

Теперь Фортису стало ясно, что ангелы и архангелы друг без друга не могут. Что ж, пожалуй, и среди людей то же самое, если говорить о мужчинах и женщинах. Интересно только, как они воспроизводят на свет новых. Неужели тоже рожают? Вряд ли. Они же эфирные создания, наверняка у них может быть какой-то другой способ.

Отвлёкшись на эти мысли, Фортис не сразу обратил внимание на помещение, в которое вошёл. Когда же осмотрелся, шагая за Ютси, не увидел ничего примечательного: обыкновенные столы, лавки, разве что всё в золотом цвете, украшенное блистающими разноцветными камнями. На стенах портреты, тоже обрамлённые золотистыми рамками. На портретах изображены архангелы, что понятно по внешнему виду. И только Фортис сделал вывод, что лишь им в этом мире достаются честь и хвала, как глянул на другую стену: там, тоже изысканно оформленные, нашли место портреты с ангелами. Что примечательно, каждая девушка отличалась от другой, но от того ни одна не была менее привлекательной.

— А почему здесь никого нет? — поинтересовался он.

— Потому что уже каждый получил свою порцию, — ответила Ютси, подходя к стойке, за которой, хлопая длинными ресницами, ожидала ангел, выступающая в роли бармена, если сравнивать с Землёй. Подойдя ближе, Ютси немедля обратилась к ней: — Привет. Есть одна порция молока? — Обернувшись, она указала кивком на Фортиса. — Мне для человека нужно.

— К сожалению, нет. Всё разобрали, — ответила та. — Придётся подождать некоторое время. — Опустив взгляд на грудь, она добавила: — У меня тоже нет запасов. Из-за последних событий приходится всё до последнего раздавать.

— Это очень плохо, — расстроилась Ютси.

Она прекрасно осознавала, что «некоторое время» — это не так быстро. Если вдруг случится нападение, то у Фортиса будет меньше шансов выжить, ведь он голоден, сил будет не столько, сколько нужно. Кроме того, ангельское молоко — не такое простое молоко, им бы и не питались архангелы. Как оно подействует на человека, Ютси пока ещё не знала, но то, что будет полезно, знала наверняка.

Обдумав всё за несколько секунд, она обернулась и посмотрела на Фортиса. Ей стало его жалко: он так вовремя сглотнул слюну, глядя на неё, что Ютси решила отказаться от своих слов. Да, принцип и гордость вовсе ни к чему, тем более в такой ситуации.

— Я дам тебе своё молоко, — стараясь улыбнуться как можно теплее, произнесла Ютси и снова развернулась к стойке. — Подай мне один большой кувшин.

Фортис не стал ничего напоминать о тех словах. Он лишь благодарно кивнул.

— Спасибо.

Естественно, при нём она не стала ничего делать, поэтому скрылась в другой комнате.

Спустя некоторое время Ютси вернулась и протянула Фортису полный молока кувшин.

— Вот, пей.

Приняв кувшин, он из любопытства понюхал. Молоко пахло сладким, с нотками то ли мёда, то ли чего-то похожего. Во всяком случае, аромат исходил просто замечательный, даже чувствовалось, что молоко тёплое, если даже не горячее.

Стоило ему поднести кувшин ко рту, как тот внезапно разбился на части. Молоко брызгами разлетелось в разные стороны. Фортиса откинуло к стенке. Он врезался в нее спиной и ударился затылком, едва не потеряв сознание. Куда делась Ютси, он не разобрал. Но зато увидел у стойки краснокожее создание. И это создание, вперив взгляд в Фортиса, уже готовилось к прыжку.

Глава 21

Времени до вечера у нас было достаточно, поэтому беседа со Слайми выдалась действительно полезной. Единственное, что было неудобно, так это общение посредством мыслей, ведь за нами могли следить, поэтому слизь всё так же передавала всё ментально, а я отвечал, размышляя на ту или иную тему.

Что особенно интересно, Слайми, как мне показалось, узнала меня даже лучше, чем я сам себя знал всю жизнь. Многие любят бросаться фразами типа «я знаю себя лучше всех» (да что там — я сам не раз так говорил). Теперь же убедился, что некоторые могут знать тебя даже лучше тебя самого, и Слайми тому яркий пример. С другой стороны, здесь удивляться нечему, если она сама по себе — большой сгусток мозгов. Если уж обычный человеческий мозг способен на многое, то что говорить о ней?

Слайми удалось затронуть самые больные темы и слабые места, которые я старательно ото всех скрывал, в том числе и от себя, поскольку не было времени осознанно подумать обо всём происходящем. Почти всё время куда-то надо идти, бежать, что-то делать. Благодаря Слайми я наконец-то понял, что больше всего мне не нравится.

На Земле я был тренером, к моим советам прислушивались, выполняли требования, потому что знали: всё пойдёт на пользу. Здесь же я толком никем не стал, мне то и дело приходится следом за кем-то идти и делать то, что необходимо. Иными словами, лишился той частички лидерства, которая была в фитнес-клубе. А ведь я привык к этому. Нет, не считал никогда себя каким-то боссом, ни в коем случае. К тому же лидер и босс — совершенно разные понятия. Если первый в любой ситуации идёт впереди и тянет за собой остальных, пуская в дело лучшие качества, то второй просто-напросто приказывает, и пусть хоть кто-то не выполнит приказ — будет наказан, так или иначе. Вот и получается, что лидера — уважают, босса — боятся. Стоит добавить, что я никогда не соглашался с мнением «Боятся — значит уважают». Бред, не более. Боязнь и уважение никогда рядом не стояли.

Из этой беседы я вынес главное — пора перестать ходить по пятам, и спасение Рики — отличный случай для этого. Если у «Джуриам» я отчитывался за свои действия, почти всегда был на связи и в относительной безопасности, то теперь ситуация совершенно другая. Я даже загорелся поскорее отправиться в место заключения наследницы «Чёрного оснита», но мой пыл уняла Слайми, объяснив, что торопиться не стоит. Тем более совсем уж в одиночку мне точно не справиться, а с её помощью всё возможно. И роль лидера возьму на себя: всё же именно мне делать основную работу, а Слайми просто прикроет в случае чего.

Кроме моих терзаний и сомнений мы обсудили и план действий. Пистолет пока так и будет внутри слизи, ведь его стоит забрать позже: либо в ванной перед выходом, либо уже на месте — определимся по факту.

Конечно, был риск, что если я воспользуюсь картами в нейросети, меня засекут, но Слайми рассказала то, о чём почему-то молчала до сих пор. Оказывается, мою версию взломали и закодировали ещё давно, поэтому у «Лиум-Парс» нет к ней никакого доступа. Постарались так постарались. Слизь об этом узнала ещё во время трапезы, ведь глава пытался что-то сделать, да не вышло. Она и заметила эти попытки.

Воодушевлённый такой новостью, я поспешил открыть карты. С помощью Слайми нашёл нужный объект. Им оказалось двухэтажное здание, довольно крупное, причём первый этаж находился как раз под землёй. Скорее всего, Рика находится именно там. К сожалению, Слайми пока не могла указать точное местоположение. Об этом будет известно, когда мы подойдем ближе к тому зданию. Одно ясно — это тюрьма для политзаключённых. Да уж, нашли место. Можно подумать, Рику кто-то в чём-то обвинял. Выкрали по-тихому — вот и всё.

Чтобы проникнуть на территорию незамеченным, нужно очень постараться, ведь это почти невозможно: там везде охрана, наблюдение, стационарные пушки, заборы, прикоснувшись к которым, можно получить такой разряд, что лишь пепел потом останется развеять. Внутри самой тюрьмы тоже всюду охрана. Все эти знания, пусть и в общих чертах, обрисовала Слайми, и мы стали искать наиболее простой способ попасть туда.

В первую очередь невозможно обойтись без браслетов с нейтрумом. Разумеется, придётся снова попадать в эти опасные слои пространства и перемещаться в них чуть ли не наугад, а ведь и там могут легко убить. Самое плохое, что даже Слайми небезопасно находиться вне местных пределов. Значит, мы просто обязаны оба выложиться на полную, потому что быстро переместиться в нужную точку не удастся, да и вряд получится с первого раза. Если, например, окажемся не там, где надо, то придётся снова скрываться. Пусть так, но в тюрьме уже начнётся тихая паника: кто это появляется и тут же исчезает? Вот поэтому надо поднапрячься, чтоб сделать всё с минимальным количеством ошибок.

Самая важная задача — попасть внутрь здания, ведь внутри уже должны быть какие-никакие лазейки, чтобы скрыться без использования браслета. Это снаружи на территории всё как на ладони. Далее Слайми узнает, в каком конкретно месте находится Рика, и нам останется туда добраться. Наверняка, как только получится её освободить, поднимется тревога, ведь не может же она бесследно пропасть, да и за ней, вполне возможно, наблюдают. Поэтому я решил прихватить с собой ещё браслет для неё — это будет реальным шансом спастись и покинуть город. Нужно будет ещё согласовать с Антаром и охраной, чтобы те быстро забрали нас, потому что как только мы окажемся в городе, проблем станет ещё больше. Тот же патруль может докопаться — вдруг они в курсе про Рику? — и прогорела вся наша операция, как сера на спичке.

Как ни крути, но проработать план до каждой мелочи в данной ситуации просто невозможно — очень многое придётся решать на месте, в зависимости от возникающих на пути препятствий. Главное, что общая картинка уже есть, представление о месте, в которое нужно попасть, — тоже.

С Антаром мы переговорили с помощью Слайми, пригласив его к нам. Для прикрытия мы с ним болтали, грубо говоря, ни о чём, делая вид, будто решаем, что делать вечером. Тем временем слизь ментально ему всё объяснила, в том числе и про нашу охрану. Он всё понял, пообещал дать команду в нужный момент и отдельно передал мне через Слайми послание, что очень рассчитывает на меня, ведь Рика — его родная сестра. Немудрено, что Антар так переживает: он бы и сам отправился туда, но, как уже было решено, ему лучше всего принять предложения Казтида. Во всяком случае, будет меньше подозрений. Ну а я как любопытный человек пошёл гулять по городу со Слайми, даже без оружия. С виду вполне себе безобидно должно выглядеть.

После того как Антар ушёл к себе, мы решили порепетировать создание оболочки из Слайми. На это ей потребуется много сил, поэтому попробовали лишь раз. Получилось. Одна только проблема — мне внутри такой живой оболочки нечем дышать. Придётся как можно больше задерживать дыхание. Если же Слайми оставит хоть одно небольшое отверстие для воздуха, то высок риск, что меня заметят, где бы я ни оказался. Что ж, надо потрудиться, чтобы всё получилось. Благо с дыханием у меня никогда проблем не было — годы тренировок не прошли зря.

Вот, собственно, и всё. Теперь надо дождаться нашего часа икс. Нападать-то мы не собираемся, но кто знает: может, это действительно будет час икс.

Глава 22

Допивая заказанный горячий коктейль из местных ягод и фруктов, я стоял на балконе и любовался городом. Понравился он мне. Особенно хорош Монсурбс во время заката. Впрочем, в любом месте, будь то мегаполис или открытая местность с девственной природой, всегда красиво, когда горящий диск солнца медленно тонет в линии горизонта. Что интересно, как-то не замечаешь тот момент, когда светило скрывается полностью, оставляя планете самый минимум освещения. И уже после, совсем скоро, наступает полная темнота. Но ещё не сейчас. Тем более и солнце-то здесь другое: оно не то чтобы больше или меньше, просто светит как-то иначе. Это чувствуется и глазами, и кожей, но объяснить, почему так, — невозможно.

— Отличная погода, — услышал я Слайми, подошедшую сзади. Уже через мгновение она встала рядом. — У меня на родине такого нет и не будет никогда.

Сделав последний глоток, я повернулся к ней и поинтересовался:

— Почему?

— Моя планета отличается ото всех планет, пригодных для существ вроде тебя. У нас ты не выживешь. Нет такого же воздуха, всей этой природы, даже солнца. Совершенно другой мир. Так как я уже познала тебя довольно хорошо, могу сказать, что ты воспримешь мою родину как нечто ужасное. Для меня же — обыкновенная среда обитания.

Слайми не дала чёткого описания, поэтому мне сразу представилась планета, похожая на Сатурн. Хотя там, если не ошибаюсь, всё сплошь газообразное. Слайми же к газам не относится никак. Странная ассоциация возникла.

— Ну опиши немного твою планету.

— Если коротко, то вся моя планета представляет собой нечто вроде меня самой. Нет, я не говорю, что состав точно такой же, но очень на то похож. У нас нет ни домов, ни воды, ни воздуха. Можно сказать, когда мы вместе на планете, мы являемся одним целым. Такая очень большая нейронная сеть.

— Планета-мозг, — улыбнулся я. — Нет, мне точно это не понять, пока не увижу своими глазами.

К удивлению, Слайми тоже ответила улыбкой.

— И не увидишь. А если увидишь, то это будет последнее, на что ты посмотришь в своей жизни. Вряд ли тебе это нужно.

— Конечно. Я пожить хочу.

— Это правильно. Я тоже. У меня есть мысли остаться на одной из этих планет. Пока ещё не знаю, какую выбрать. Я постепенно привыкаю к новому для меня образу жизни.

— Меняешься очень быстро, — подметил я. — А вот я даже не знаю, что будет дальше и чем всё закончится. Если закончится для меня вообще.

— Закончится. У всего есть начало и конец, но при этом всё — циклично, взаимосвязано. У тебя большое будущее, ради которого, ты должен понимать, нужно постараться.

На несколько секунд я замолчал и призадумался. Что именно она имела в виду, точно не ясно. Опять же, всё сказано было в общих чертах. Однако прогнозы Слайми не могут не радовать, ведь это наверняка значит одно — жить буду.

— Согласен, надо стараться. Я просто не знаю, как быть потом. Мне очень понравился Келимир, родина Дакси. Там и Фортис живёт. Вот и думаю, может, и мне в будущем остаться у них? Но на Земле у меня родители, их я не брошу ни в коем случае.

— Заберёшь их с Земли, — легкомысленно бросила Слайми.

— Допустим, я сделаю так. Ты представляешь, какой у них будет шок? Однажды в детстве с друзьями видел так называемую летающую тарелку, вживую. Эта махина в считанные секунды приблизилась, ярко светясь в ночном небе, и так же быстро отдалилась, превратившись в крохотную точку размером со спутник. Потом и вовсе исчезла. Тогда у нас не было ещё телефонов и камер, мы не могли это заснять. И родители мне до сих пор не верят, что мы действительно видели эту тарелку. Наши технологии не позволяют с такой скоростью перемещаться, эта штука не с Земли, очевидно. Но и не из этой галактики, тут совсем другая техника.

— Я поняла тебя, поняла. Всё можно будет решить позже, пока лучше настроиться на предстоящую задачу. Готов? Нам ведь скоро выходить.

— Готов, — покачал я головой. — Можно прямо сейчас. Мы же погулять пойдём.

— Тогда выходим?

— Да. Заодно зайдём в какое-нибудь заведение: мне надо поужинать, а то уже проголодался, если честно.

Слайми вопросительно глянула на меня. Странно, ведь могла и мысли прочитать. Пришлось пояснить.

— Знаю, что могу и здесь поесть, но хочется же разнообразия.

— Разнообразие нужно, соглашусь с тобой.

— Вот и пойдём прямо сейчас.

Вернувшись в номер, я оставил бокал на столе и бросил взгляд на оружие и форму. Как жаль, что нельзя с собой прихватить весь арсенал. Даже форму надевать не стоит, ведь это будет выглядеть слишком подозрительно — кто на прогулке ходит в боевой одежде? Или всё-таки надеть? Нет, только внимание к себе привлекать. И так будут следить.

Вспомнив про большое будущее, о котором сказала Слайми, я всё-таки окончательно решил: пойду в гражданской одежде. Но при этом не забывал о том, что без защиты — очень опасно.

Более не теряя времени, мы вышли в город, сразу свернув на одну из главных улиц, которая как раз вела в нужном направлении. Кроме того, такой выбор был сделан специально: если будем скрываться по мелким улочкам да переулкам, привлечём к себе больше внимания. Хотя и без того на нас постоянно глазели местные, а патрули, стоящие буквально на каждом перекрёстке, почти всякий раз не спускали глаз ни с меня, ни со Слайми. Стараясь не обращать на это внимания, я шёл лёгкой походкой, попутно разглядывая вечерний город.

Солнце уже скрылось, но полноценная темнота ещё не наступила. Тем не менее городские огни постепенно зажигались, превращая Монсурбс в красочный, яркий мегаполис. Днём, стоит отметить, он выглядел не столь шикарно, что, впрочем, можно сказать и про другие города.

Улица плавно уводила вниз. Склон выдался не слишком крутой, потому идти было вполне комфортно. Оглядываясь по сторонам, я искал подходящее заведение, желательно с террасой, чтобы можно было посидеть на свежем воздухе. Что ещё я заметил, так это вкус воздуха. Раньше не обращал внимания, но теперь отчётливо понял, что он здесь точно чище, чем на Земле, несмотря на высокое технологическое развитие этой планеты.

«Как мы и думали, за нами следят, причём следят основательно. И это не патрульные», — передала мне ментально Слайми.

Естественно, куда ж без этого. Есть что-то конкретное?

«Нет. Я просто улавливаю множество сигналов отовсюду. Они переговариваются между собой, говорят о нас. Их тут даже не десятки, а сотни. Кажется, придётся придумывать новый план».

Да уж, этого ещё не хватало. Просто так подойти к той тюрьме и пробраться уже не получится. Надо думать.

«Предлагаю найти заведение, которое максимально близко к тюрьме. Сядем там, поужинаешь, а после уйдём в уборную. Там вряд ли за нами кто-то будет смотреть».

Кажется, я понял, что ты имеешь в виду. Воспользоваться браслетом надолго? Это же слишком опасно, да и заряд ведь тоже не бесконечный.

«Если ты придумаешь что-то получше, я с тобой с радостью соглашусь».

Да, наверное, она права, ведь это самый реальный способ попасть в тюрьму из всех возможных. Вот только следящие за нами спохватятся через какое-то время, могут и пойти проверить уборную. А мы просто исчезли. Наверное, для них это будет загадкой, тем более что браслетов для телепортации у нас нет.

Кстати, вот что странно — ни глава «Лиум-Парс», ни его сын почему-то ничего не спросили про наши браслеты, которые были сделаны при помощи нейтрума. То ли они про них знают, то ли ещё что-то. Это настораживает. Уж не получится ли так, что в итоге и эти браслеты не сработают? Вот это будет полный провал, ведь без них я буду вообще беспомощным против многочисленной охраны. Ладно, разберёмся. Отступать всё равно нельзя.

Чтобы найти наверняка подходящее место, я обратился к картам и без проблем нашёл ресторан, находящийся пусть и не так близко к тюрьме, но лучшего варианта всё равно нет. До него нам осталось идти минут десять-пятнадцать, если не сбавлять скорость.

Ресторан порадовал особым гостеприимством. Нас встретили так, будто давно ждали, и вот наконец-то дождались. Официант показал свободные столы, предложил выбрать, а после, когда мы сели, принял заказ и удалился.

Не прошло и пяти минут, как мне принесли блюда местной кухни. Чтобы набраться сил, я заказал побольше мяса, сочного, с жирком, и теперь его с удовольствием уплетал, закусывая хрустящей зеленью и кисло-сладким соусом. Помимо того, у меня была полная тарелка салата, которую я тоже умял довольно быстро.

Лишь когда всё съел с аппетитом, понял, что дело не только в голоде. Как ни крути, всё приготовлено очень вкусно, да и атмосфера располагала к плотной трапезе: в ресторане всё в светлых тонах, фоном играла приятная музыка, звучащая для меня необычно, но интересно, а также немногочисленные спокойные гости заведения лишь дополняли хорошее времяпрепровождение.

Когда с ужином было покончено, мы решили, что пора действовать. Плохо только, что, судя по всему, я всё же переел. Особенно хорошо это почувствовал после горячего напитка, похожего на кофе. Вот после него желудок окончательно заполнился. Настолько, что и передвигаться теперь сложно. Именно поэтому я решил чуть повременить, переварить вкусности, и только потом начать действовать. Слайми была вынуждена со мной согласиться, вот и ждала.

Спустя какое-то время я заплатил за ужин, поинтересовался у официанта, где уборная, и отправился туда вместе со Слайми. Она ушла в женский отсек, обещая пробраться ко мне, видоизменив себя; я же пошёл в мужской.

Вот и настал один из самых ответственных моментов за время моего путешествия на Осните.

Глава 23

Слайми выползла по трубе, прямо из унитаза. Такое себе зрелище, конечно, но иного выбора у неё не было.

«Сейчас вместе уходим в другой слой. Я буду тебя прикрывать от чистильщиков, а ты как можно быстрее двигайся вперёд. Смотри только не потеряйся. И следи за моими знаками или словами».

Хорошо, всё понял.

«Активируй браслет».

Чтобы наверняка переместиться со мной, Слайми мигом свернулась и забралась в карман. Признаться, в этот самый момент, когда придётся снова встретиться с чистильщиками, мне стало вновь страшно, ведь оттуда можно и не вернуться. Но Слайми обещала прикрывать…

Что ж, пора.

Стоило только нажать на кнопку, как всё изменилось. И снова вой, рычание, мутные непонятные сгустки кругом. Здесь находиться ну очень неприятно.

Пока никто не напал, я начал идти прямо, стараясь никуда не свернуть. Однако ориентация в пространстве, в чём я не раз уже убедился, тут теряется очень быстро. Вроде бы идёшь прямо, а может оказаться в итоге так, что шёл вверх или вниз. То же касается и сторон. И всё-таки я шёл, хотя двигаться было тяжело. Показалось даже, что ещё тяжелее, чем в прошлый раз. Будто что-то невидимое постоянно тянет назад, держит, не пускает.

И спустя какое-то время я понял, что мне не показалось. Меня рывком дёрнуло назад. Я перешёл на бег. Снова рывок. Да что ж такое!

Обернулся и увидел недалеко от себя тёмную тварь вроде осьминога, но с всего лишь одним щупальцем, которым она то ли зацепилась за меня, то ли присосалась. Благодаря этому и тянула назад.

Среагировав, Слайми выскочила, тоже создала щупальце, скрутила им щупальце твари и ловким рывком отбросила его куда подальше.

«Быстрее!» — передала она.

Да и так как могу!

Хуже всего, что бежать было куда тяжелее, чем идти. Не то чтобы физически, но при беге из меня как будто уходила вся энергия, при этом передвижение не становилась заметно быстрее. Но я всё равно упорно двигался вперёд. Только не останавливаться, только не останавливаться ни на секунду!

«Возьми чуть выше», — скоординировала меня Слайми.

Как знал, что обязательно начну путаться. Пришлось изменить траекторию, если так правильно сказать, потому что ощущение не ходьбы, а плавания в густой жиже. Плавания пешком. Парадоксально как-то, но чувство именно такое.

Пройдя ещё несколько метров — хотя тут вряд ли допустима такая мера — я на миг лишь остановился, чтоб оглядеться. Всё нормально, можно идти дальше. Долго ли ещё?

«Нет, — ответила Слайми, услышав мои мысли, — не очень долго. Больше не останавливайся. Чистильщики всё ближе и ближе».

Всё, пора делать последний рывок, тем более, здесь уже становится намного опаснее.

Выдержанно, планомерно я продолжал идти, скорее ожидая момента, когда можно будет покинуть это место.

Крепкий хват, рывок. Моя левая нога мгновенно ушла вниз, да с такой силой, словно её оторвали или растянули. Я дёрнул её обратно. Не вышло. Глянул под ноги: вылезшая из ниоткуда лапа держала меня очень крепко, осталось только когти воткнуть. Чтобы не позволить это сделать, я пнул её как следует, потом ещё раз. Ещё. Наступил, вдавил со всей силы. Удалось! Тварь отпустила меня, и я снова продолжил идти. Как хорошо, что не вцепилась.

«Молодец, не растерялся», — похвалила Слайми.

Могла бы тоже помочь. Но ладно уж, она и так много делает для меня.

«Вот именно».

До того момента, когда нужно было перемещаться обратно, нападали ещё несколько раз, но не очень удачно. Слайми заранее предотвращала атаки чистильщиков, поэтому и мне было проще идти вперёд, особо не обращая внимания. Правда, слизь тоже сильно пострадала: от неё оторвали пару кусков, восстановить которые она не смогла. Но это и не так уж страшно, если я правильно понял, как Слайми устроена. Она потом, со временем, нарастит недостаток — и всё вернётся на свои места. Вот только, как она говорила, Слайми становится глупее, если теряет часть себя. Это не очень хорошо, конечно. Остаётся надеяться, что эти потери в данном случае не столь критичны.

«Давай обратно! Здесь! Всё под контролем».

Как по команде, я активировал выход из слоя, но ничего толком не смог разглядеть, ведь Слайми мгновенно создала оболочку, в которой, естественно, оказался я. Пока ещё немного воздуха хватало, я вдохнул как можно больше и задержал дыхание.

«Немного промахнулись, — прокомментировала она. — Мы на крыше. Но нас пока никто не заметил».

Ты уже определила, куда нам надо? Не стоять же здесь. И я не смогу слишком долго без воздуха.

«Да. Перемещайся обратно — и сразу немного вниз, чтоб мы попали внутрь здания. Там есть место, в котором нас точно не засекут. Далее посмотрим по обстоятельствам».

Опять туда…

Вновь оказавшись среди чистильщиков, я немедля устремился вниз. Уже через пару секунд переместился в обычный мир. Как хорошо, что всё получилось быстро — никакая из тварей даже зацепиться не успела.

«Как удачно! Мы в кабинете одного из начальников тюрьмы. Здесь ни камер, ни каких-либо других способов наблюдения нет. Я пока оставлю тебя».

Слайми превратилась в привычную мне форму. Я же так и стоял посреди кабинета, окутанного почти полной тьмой. Лишь у рабочего стола, где, наверное, располагался компьютер, мигали синие огни.

— Слайми, — начал я шёпотом, — здесь точно безопасно?

— Точно, — так же тихо ответила она. — Но лишний раз не говори, не ходи пока. Дай немного времени.

Понятное дело, но общаться мысленно, честно говоря, тяжело — как будто голова забивается лишней информацией, из-за чего думать становится сложнее.

«Она внизу. Но здесь есть ещё какая-то девушка, только в другом отделении, намного дальше».

Визуйя — именно это имя всплыло у меня в голове. Если не ошибаюсь, то можно будет закончить войну, предоставив «Джуриам» все доказательства, что их просто столкнули лбами с «Чёрным оснитом». Но это позже. Сейчас главная задача — вытащить Рику.

«Верно мыслишь. — Слайми извлекла из себя пистолет и вручила его мне. — Держи, самое время. Может пригодиться».

Отлично. Ну что, указывай дорогу, что ли.

«План таков: как и раньше, буду делаться оболочкой, а твоя задача при необходимости изолировать охранников, но только не на камеру, иначе пропадём здесь. Только в крайнем случае действуй открыто».

Да понял я, понял.

«Тогда под моим контролем выходим».

Конечно, можно было бы снова воспользоваться браслетом, но запасы стремительно таяли. Если нам не хватит их, чтобы покинуть тюрьму, то это точно конец. Сомневаюсь, что без них будут шансы выбраться с одним пистолетом и в гражданской одежде.

Вдохнув побольше воздуха, я снова оказался в оболочке из Слайми. Чтобы выйти, пришлось воспользоваться своими базами из нейросети. Вот и пригодился имплант. И самое приятное — никто не засечёт любое моё вмешательство. Ну хоть какие-то привилегии есть для почти обычного человека.

Дверь поддалась взлому в считанные секунды, но сразу выходить я не стал. Сначала Слайми исследовала ближайшую территорию и предупредила, что нужно повременить — как раз делают очередной обход.

Решение пришло моментально: надо оставить дверь открытой, спрятаться, а когда охрана войдёт проверять, что здесь не так, я их и уберу вместе со Слайми.

«Я то же самое хотела тебе предложить, поэтому пока снимаю оболочку. Они скоро будут здесь. Готовься».

Будем ждать.

Заняв свою позицию у двери, я покрепче ухватился за рукоять пистолета, чтобы ею ударить чётко в голову охранника. Слайми же стояла по другую сторону. Мы их ожидали почти так же, как я с Фортисом, когда тот вытаскивал меня.

«Плохие новости, Кирилл. Их пятеро. Справишься с двумя, если я возьму на себя троих?»

Не факт, но постараюсь. Всё-таки это профессиональная охрана, к тому же истриситы, а не люди.

«Всё получится».

Хочется верить и самому.

— Кабинет начальника открыт, — донеслось из коридора. — Он всегда закрывает. Идём проверим.

Шаги становилось слышно всё ближе и ближе. А ведь Слайми права: даже по их топоту сразу заметно, что там не двое и не трое.

Сглотнув слюну и тихо вздохнув, я чуть ли не слился со стеной, когда упёрся в неё спиной максимально плотно. Ещё чуть-чуть — и они будут здесь.

Глава 24

Шаги, шаги, шаги…

Да когда же они уже войдут? Чем дольше длится этот момент, тем сильнее натягиваются струны нервов. И если чуть затянуть, можно сорваться, натворив много дел.

И вот уже их слышно очень близко.

«Синхронно, Кирилл. Я дам знак».

Секунда, вторая. Третья…

— И правда открыто, — раздался уверенный чёткий голос прямо возле моего уха.

От нервов я чуть не кинулся на первого вошедшего охранника, но Слайми обещала дать знак. Какой только?

— Похоже, начальник совсем постарел, раз забыл закрыть. Надо доложить ему, — проговорил другой. — Зажгите свет.

«Давай», — только и услышал я от Слайми.

Шаг вперёд, поднял руку повыше, обрушил рукоять пистолета прямо на затылок одного охранника.

Зажёгся свет.

Они увидели меня.

Слизь в ту же секунду выпустила три щупальца и заткнула глотки охранникам. На мне — ещё один.

Не теряя времени, я взмахнул рукой, но заметил, что охранник готов перехватить удар, а потому изменил траекторию и приложился локтем в его лицо. Лишь на момент он попятился. Я воспользовался этим — удар с ноги в живот. И тут же пожалел.

Охранник схватил ногу, резко дёрнул на себя. Упав на пол, я успел чуть приподнять затылок, чтобы не удариться. Но высвободиться никак не получалось. И тот, которого я ударил первым, зашевелился, валяясь рядом со мной. Вашу мать! Чёрт бы их побрал! Неубиваемые!

Схватив пистолет обеими руками, почти в последний момент я выстрелил в голову того, что держал мою ногу. С огромной дырой под глазом он рухнул назад, задев стол, на котором что-то лежало. Всё посыпалось. Шум, ворох вещей на полу.

Вскочив на ноги, я сделал ещё один выстрел в первого до того, как он успел подняться, отходя от хорошего, но недостаточно сильного удара в затылок. Готовы.

Через несколько секунд обмякли и свалились на пол ещё трое, которых придушила Слайми, но не насмерть. А вот я убил двоих, чего делать не стоило. Но не ждать же было, пока меня прибьют?

«Ты всё испортил, — передала Слайми, глядя на убитых. — Я уже чувствую, как с их нейросетей уходит сигнал о происшествии. Сейчас их будет столько…»

Не выдержав, я сквозь зубы тихо прошипел:

— А что мне оставалось делать?! Ты разве не видела, что мне смерть грозила?! Перехвати сигнал. Ты же вроде можешь это сделать.

«Я не всесильна, — дала она крайне лаконичный ответ, но добавила: — Тем более потеряла часть себя в слое пространства, даже минимальный прогноз событий сделать не могу».

Мотая головой по сторонам, я лихорадочно пытался придумать, что же делать дальше. Вот знал, знал же, что всё по плану точно не пройдёт.

Глянув на браслет, прикинул, насколько его ещё хватит. А время идёт, неумолимо идёт.

— Перемещаемся.

Она лишь кивнула и скрылась в моём кармане.

Мгновение — и мы опять среди чистильщиков.

Веди, Слайми.

«Направо несколько шагов. Скроемся пока там. Надо экономить нейтрум, нам ещё вниз спускаться в тюрьме. Могут быть большие сложности».

Не раздумывая, я сделал несколько шагов, попутно уворачиваясь от лап, — и в следующий миг мы оказались в небольшой комнате в полумраке. Быстро осмотрев помещение, насколько это возможно, я предположил, что мы в какой-то архивной. Много стеллажей, каких-то папок. И на кой оно им надо, если вся информация, очевидно же, есть в компьютерах и нейросетях?

«Неважно. Важно сейчас попасть на этаж ниже, где и находится Рика».

А сколько туда добираться?

«Недолго, но проблемно. Мы навели уже шороха. Прислушайся».

Навострив уши, я услышал за стеной очередной топот, приглушённые разговоры на повышенных тонах. Разобрать, о чём говорили, было сложно, хотя и так понятна причина переполоха.

Вздохнув, я облокотился на стену. И что теперь делать-то? Запас в браслете не вечный, скоро кончится, а второй тратить не имею права, так как взял его специально для Рики, до которой даже близко не добрался. Да уж, сложно противостоять профессионализму и высоким технологиям, даже если сам такими технологиями пользуешься.

«Предлагаю рискнуть и сделать всё, что в моих силах».

Это как?

«Я сделаю тебе оболочку, выходим отсюда. Потом ты быстро бежишь по моему направлению, а я тем временем щупальцами буду изолировать всех, кто попадётся на пути. На это уйдут все мои силы, и в ближайшее время от меня помощи уже ждать бесполезно. Нужно будет восстановиться».

Думаешь, хватит твоих сил добраться до Рики?

«Думаю, да. Дальше вы уж сами как-нибудь с браслетами справитесь».

А если не справимся, что тогда? Тем более ни у меня, ни у Рики нет никакой защиты. Только если стянуть с охраны. И что ж я чуть раньше об этом не подумал. Ведь был вариант! И оружие получше взять, и форму их надеть. И ничего страшного, что размер совсем не мой. Это уже лучше, чем ничего. Но поздно, слишком поздно.

Вообще, показалось, что на Слайми сильно повлияла потеря части её тела. Она как-то изменилась, хотя хорошие идеи всё ещё генерирует. Ладно, была не была. Лучшего выбора я пока и не вижу. Тем более уже шумиха в тюрьме…

Взломав очередную дверь, я вышел в коридор в оболочке слизи и просто побежал изо всех сил. Эффект неожиданности немного сыграл на руку: многочисленные охранники не сразу отреагировали, а потом Слайми создала чуть ли не паутину из своих щупалец, затыкая глотки истриситам. Не все, конечно, падали без сознания, но зато это помогало задержать их, сделать на какое-то время беспомощными. А я просто бежал и бежал.

«Кирилл, по ступеням и влево. Ускорься. У меня силы кончаются».

И так несусь, как могу!

На ступеньках из-за спешки я оступился, грохнулся и прокатился два пролёта. Лишь потом на одной из площадок остановился, вскочил и ринулся дальше.

Преодолев последний пролёт, выбежал налево. В коридоре меня будто ждали. Несколько истриситов. Эти церемониться уже не будут. Вскинули оружие, готовые выстрелить в любой момент.

Это всё длилось секунду-две, а по ощущениям — несколько.

Активировав браслет, я перенёсся вместе со Слайми.

«Верное решение, — передала она. — Мы совсем рядом».

А я и не заметил, что во время беготни довольно продолжительное время обходился без воздуха, и лишь теперь, без оболочки слизи, смог восстановить дыхание — благо, слой пространства позволял это сделать.

Куда теперь?

«Прямо несколько шагов, затем поверни налево. И ещё два-три широких шага. Мы должны как раз оказаться в камере, где держат Рику».

Понял-понял. Уже.

В этот раз пройти удалось без особых проблем, так что добрался до нужной точки я быстро и сразу переместился обратно.

От яркого света я зажмурился и не смог в первые пару секунд разглядеть, туда ли вообще попал.

Зрение постепенно восстановилось, и я наконец увидел камеру, которую и камерой не назвать. Вполне хороший такой номер отеля, с телевизором, холодильником. Все условия. На кровати спиной ко мне сидела… Точно Рика? Волосы чёрные, значит, она. Одета в какую-то тряпичную одежду.

Чтоб не напугать её внезапным появлением, я тихо произнёс:

— Рика, я здесь. Это Кирилл.

Она вздрогнула и обернулась через плечо. Увидев меня, Рика раскрыла глаза шире, слезла с кровати и подбежала ко мне.

— Как? Как ты здесь оказался?

— Тише-тише, — предупредил я её, достал браслет и вручил. — Надень. Это позволит тебе вместе со мной перемещаться через другой слой пространства. Только там опасно, будь осторожна. Слайми будет подсказывать, куда идти. Антар нас в городе заберёт. Поняла?

— Да. — Без лишних слова Рика нацепила браслет. — Как пользоваться?

Быстро показав ей и уже готовясь переместиться вместе, я никак не ожидал, что ворвутся в камеру. И, что хуже всего, браслеты отказали! В тот момент, когда это было так нужно! Запасы просто испарились в никуда, непонятно почему…

А камеру уже заполонили охранники, держа меня и Рику на прицеле. Слайми же пряталась в кармане. Если она ещё постарается, то сможет повалить большую часть охраны, тем более камера здесь очень большая и просторная. Но только слизь говорила, что на неё в ближайшее время можно не рассчитывать.

— Не стрелять, — услышал я знакомый голос. Но откуда он исходит?

Ответом послужило появление материализовавшегося главы «Лиум-Парс». Он возник прямо перед охраной, пристально глядя на меня и сжимая в руке прямоугольный чёрный предмет, не похожий на оружие.

— А я ведь знал, что ты не так прост, человек. Уже достижение, что ты смог добраться до камеры через всю охрану, даже почти незамеченным. Явно помогала твоя красная подружка.

Не успел он ещё договорить «подружка», как Слайми моментально выскочила из кармана и пустила целую сеть щупалец в охрану и главу. Глава отреагировал невероятно быстро. Он выставил перед собой руку с тем самым предметом, и оттуда полилось синее густое сияние, заполонившее всю камеру. Я ничего не почувствовал, да и остальные стояли на месте. А вот Слайми…

Уже через несколько секунд сияние исчезло, и Слайми, застыв щупальцами, которыми так и не успела добраться ни до одного охранника, покрылась бело-синей крошкой, словно застыла, и сразу же осыпалась. Неужели её не стало?..

— Вы оба, — указал глава на меня и Рику, — мне ещё пригодитесь. Сделаете глупость, как эта ваша склизкая подружка, — вас так же быстро не станет. Понятно объясняю?

Только я хотел ответить, как рядом со мной материализовались Казтид и Антар. Такого не ожидал. Неужели и он с ними заодно? Нет, быть такого не может. Но если так, то я точно здесь пропал…

Глава 25

Антар встал перед Рикой, закрыв ее от атаки. Казтид уверенно загородил меня от главы и охраны. Видя все это, я мысленно вздохнул. Нас хотя бы здесь не предали.

— Вот вас я не ожидал увидеть, — после недолгой паузы заговорил глава. Затем глянул на сына. — Особенно тебя. Я все годы растил предателя?

Вопрос, судя по всему, риторический.

— Нет, я не предатель, но наводку им дал я, — с удивительным спокойствием ответил Казтид. — И только потому, что девушки здесь ни при чём.

«Пока он заговаривает ему зубы, вам надо бежать», — сообщил Антар по нейросети.

«Браслеты не работают», — тут же ответил я.

— Неужели ты вырос таким жалостливым, сын? И ты — предатель. Что я делаю с такими, сам знаешь.

— Знаю, — сохраняя то же спокойствие, продолжил наследник «Лиум-Парс». — А также знаю, что из-за власти и наживы я не готов губить половину населения планеты. — Казтид завёл руки за спину и начал незаметно стягивать с запястья браслет. — Я лучше умру.

Когда ему наконец удалось стянуть браслет, он постучал устройством по мне. Я понял: это знак. Браслет для телепортации — сейчас единственный выход.

— И на что вы все надеетесь теперь? Домой не вернётесь однозначно. Браслетики-то ваши не работают. Вы, наверное, не знали, но нейтрум очень легко буквально высосать из любого устройства. Так что…

Пока он продолжал говорить, я передал Антару сообщение:

«Казтид дал мне браслет».

«Отлично, так и должно быть. Бери Рику и бегите из города. Я нашим сейчас сообщу, вас встретят. Контакты командира тебе дам, свяжись с ним сразу».

«А ты?»

«Я останусь здесь. Браслет не потянет троих».

«Но…»

«Кирилл, без «но». Я знаю, что делаю. И знаю, что здесь ещё кое-кто, кто мне очень нужен. Казтид за несколько минут до этого всё рассказал. Не теряй времени. Беги. Иначе будет поздно».

«Ты ж здесь умрёшь».

«Не твоё дело! Беги!»

— …что я хочу сказать? — продолжал разглагольствовать глава. — Всё бесполезно. У меня всегда есть идеи, меняющие план на корню. Вы ещё много лет назад проиграли, просто знайте. Ну а ты, сын, будешь наказан самым пер…

Не дослушивая до конца, я надел браслет, взял Рику за руку и нажал активацию без указания точных координат — не время в такой момент ковыряться в настройках. Браслет сработал мгновенно.

Не озираясь, я сверился с картой. Как удобно! Оказывается, мы попали как раз в нужное место — наш со Слайми номер.

— Где мы? — вопросила Рика, стоя в темноте.

Я зажёг свет.

— В номере, где мы остановились. Видимо, Казтид всё продумал. Возьми пока оружие, — указал я на стол, — а я свяжусь с командиром и переоденусь. Нас отсюда заберут. Жаль, что ты без формы.

— Не страшно.

Командир ответил мгновенно и сообщил, что они уже в пути, но придётся немного подождать, пока отряд доберётся до корабля, ведь оставили его совсем не рядом. Глава «Лиум-Парс», видимо, продумал и это. Всё учел, чтоб у нас было меньше шансов свалить из города.

Попутно переодевшись, я глянул на Рику, уже держащую в руках винтовку.

— Надо ждать.

— Надо, но Антар остался там. Да и нам не дадут уйти отсюда так просто. Я уверена, что сейчас отовсюду попрут военные. Ещё б выбраться из отеля.

— Антар настоял на том, чтобы мы бежали. Много ли у него шансов вернуться?

— Не знаю, честно. Если очень постарается, то… — Рика сделала паузу. — Нет, мы без него не должны покидать Монсурбс. А где Дакси?

— В Эквалисе уже, наверное. Лишилась ног, там должны всё восстановить, если верить твоему отцу. В Сайбитасе уже вовсю ведутся военные действия, подключились орцинусы, ещё помогает «Нейтрум» поставками. В общем, хороших новостей нет.

— Плохи дела. Нужно срочно остановить войну. Прав ты был всё-таки, что «Джуриам» не имеет отношения к пространственным взрывам и остальным проблемам. Теперь точно понятно, что это всё дело рук «Лиум-Парс». Ещё и Слайми уничтожили.

— Да… Не верится, что её нет со мной рядом. Уже даже привык к ней, столько раз помогала. Да что там — не будь её, я бы, скорее всего, уже погиб, ещё при побеге от «Джуриам». Но, учитывая интеллектуальные и другие способности Слайми, можно надеяться, что она однажды вернётся.

— Давай потом об этом.

— Согласен.

— Попробуй разблокировать мою нейросеть, — вдруг попросила Рика. — Мне очень нужно связаться с Антаром напрямую. Конечно, если он ещё ответит.

— Момент.

Чтобы сосредоточиться, я сел на кровать, но так, чтобы видеть входную дверь: сюда могут вторгнуться в любой момент.

Потребовалось минуты две-три точно, чтобы перебрать множество вариантов разблокировки. Блок установили Рике весьма серьёзный, но и у меня тоже не такая простая версия программного обеспечения, поэтому всё-таки получилось.

Сразу после этого Рика связалась с Антаром. Удивительно, но он смог даже отвечать. Как выяснилось, ей он сказал то же, что и мне, только добавил, что просто обязан вытащить Визуйю. Впрочем, этого и следовало ожидать. Однако тут роль сыграли вовсе не какие-то чувства. Куда важнее запись всего процесса, которую сделает Антар. И на этой записи будет видно всё. Глава «Джуриам», просмотрев от начала до конца такое видео, уже не сможет в чём-либо обвинять «Чёрный оснит». Вот тогда держись, «Лиум-Парс», если оба клана сразу пойдут на один. А уж если подключить «Нейтрум», то, сдается мне, камня на камне не останется…

Когда я резко поднялся с кровати, понял, что это спасло мне жизнь, — прямо за затылком пролетел луч и вгрызся в стену. Затем ещё один, второй. Увидев это, Рика сразу бросилась к двери, а следом за ней и я. Но нас и тут встретили.

Дверь распахнулась с той стороны, мы не успели буквально на полсекунды. Стрелять в упор было неудобно. Рика сходу снесла одного прикладом, причём с такой силой, что истрисита просто прибило к стене, у которой он и обмяк, не подавая признаков жизни. Я взял на себя второго, ударив его ногой в живот и сразу же выстрелив в голову. Затем мы быстро покинули номер, пока снайперы не пробили наши головы.

— Вот теперь точно пора бежать. Тебе бы ещё форму стянуть с кого-нибудь.

— Некогда сейчас. — Рика вскинула винтовку и выстрелила. Как она могла заметить противника, который только выбежал из-за угла? Но получилось эффектно: едва вышел — и тут же получил заряд в голову. — А вот теперь бежим и прикрываем друг друга.

— Согласен. Я впереди — у меня хоть защита есть.

— Ну тебя!

Вот они, гены, — такая же самоуверенная, как и её брат. Она рванула вперед, гораздо быстрее меня. Чтобы догнать, пришлось поднапрячься.

Едва мы достигли лестничного пролёта, встретили ещё нескольких военных. Рика успела пристрелить пятерых, я — одного. Нет, не сравниться мне никогда, видимо, по реакции и ловкости с истриситами, тем более когда это члены клана, с рождения — элита.

Буквально перепрыгнув через трупы, распластавшиеся на ступенях, я спешно двинулся дальше, как и прежде, едва поспевая за Рикой. На втором этаже нас ждала засада: по нам открыли такой шквал, что пришлось сунуться обратно. Не задумываясь, я снял одну гранату и швырнул им этот сюрприз. И уже неважно было, пострадают ли гражданские — самому бы выжить.

Раздался грохот. Со всех сторон послышались испуганные крики. Зато стрельба поутихла.

Осторожно высунувшись из-за угла, я подстрелил одного, да не насмерть. Другой противник чуть не лишил меня головы — мне едва удалось скрыться. Рика тем временем активно и чётко убирала остальных. Ещё раз выглянув, я добил двоих, раненого — в последнюю очередь. Зарядов я не жалел, поэтому их запас стремительно таял. Похоже, нужно прихватить вражескую винтовку.

Предупредив об этом Рику, чтобы она сильно не разгонялась, я подхватил оружие, лишь на миг наклонившись. И тут же ногу прожгло. От боли нога подкосилась, и только упертый в пол приклад не дал мне упасть. Зараза! Всё же, остался один, без Рики, еле живой.

Стиснув зубы, я прострелил врага несколько раз. Попытался встать, выровняться, но не получилось. Правая нога словно отказывалась шагать. А на первом этаже уже послышалась суета и топот. Топот столь громкий и шумный, как будто там собралась целая рота.

Увидев меня, Рика поспешила на помощь. Она помогла подняться, придержала, чтобы я смог снять шприц с обезболивающим и ввести себе, иначе бежать точно не получится. Сама же в это время следила, чтоб нас обоих никто не пристрелил.

Вогнав иглу до конца и спустив всё лекарство, я отбросил шприц и почувствовал нужный эффект — никакой боли, прилив сил. И, что хоть немного порадовало, командир сообщил, что они уже совсем близко. Спускаться теперь и не стоит. Мы решили отбиваться здесь. Нас заберут через окна. Главное во время перестрелки держаться от окон подальше — снайперы не дремлют.

Отступление 7

Заметив, как Кирилл и Рика исчезли за спинами обоих наследников, глава «Лиум-Парс» сделал паузу, но виду, что он озадачен, не подал. Вместо этого продолжил говорить, одновременно отдавая приказ по нейросети задержать беглецов. Даже позаботился о том, чтобы при этом не сильно беспокоили гражданских, обошлись без взрывов и других кардинальных мер.

— …будешь наказан самым первым.

После этих слов глава забрал винтовку у одного из охранников, вздохнул, упёр приклад в плечо и прицелился. Казтид думал, что выстрел произойдёт в ту же секунду. Антар выжидал, понимая, что его личного энергетического щита надолго не хватит. Рано, пока ещё рано.

— Стреляй, отец. Чего же ты ждёшь?

Глава метался, сомневался. И уже даже хотел опустить оружие, но мысли о предательстве перевесили тот факт, что он готов лично убить собственного сына.

Здесь и сейчас. Пока эмоции не утихли, пока ненависть захлёстывает разум штормовой волной. Нет, рука не дрогнет. Он выстрелит и решит судьбу сына самостоятельно, без суда и следствия. В конце концов, не он ли дал ему жизнь? А потому имеет право и забрать её.

Мощный лучевой удар попал точно в голову. Принимая смерть отважно, Казтид не выказал ни единой эмоции. Его откинуло прямо на кровать, где совсем недавно сидела Рика. Он отдал свою жизнь, очень надеясь, что не зря. На самом деле Казтид мог бы избежать смерти, покинуть город, ведь ему это позволяли сделать как технологии, так и собственные умения. Но тогда его бы точно окрестили предателем, на весь клан объявили врагом, и что это тогда за жизнь? За миг до смерти наследник даже нашёл в себе силы улыбнуться, ведь поступил правильно.

Зная Антара с самого детства, глава не решился выстрелить в него. Это не человек по имени Кирилл, которого можно убить довольно легко, не слизь, которая распалась на частицы, оставив после себя бесполезный порошок. Это — элитный воин, наследник «Чёрного оснита», и что он выкинет в следующую секунду — предсказать невозможно.

Доверив убить его многочисленной охране, — уж они-то с их численностью должны будут справиться, хоть и с потерями, — глава исчез. Отправился к себе: нужно срочно решать проблему, шантажировать, угрожать. Он сделает что угодно, только бы добиться своего.

Если бы охранники представляли собой клонов с низким интеллектом, они бы сразу открыли огонь. Но все знали Антара, все до единого. Только гражданским позволено не знать об основных способностях членов других кланов. Остальные же, кто так или иначе связан с силовой структурой, всегда прекрасно понимали, кто перед ними стоит, на что способен и чего от него ожидать.

Антар сделал пару шагов навстречу толпе, готовясь в любой момент активировать щит. Внешне, конечно, он выглядел слишком уверенным, но на самом деле понимал, как много здесь охраны и как тяжело будет добраться до Визуйи. Но ещё сложнее — покинуть тюрьму и город. Вся проблема лишь в одном — запасы щита. Чем чаще по нему будут попадать, тем скорее щит отключится. И после этого продержаться, выжить, будет почти невозможно. А ведь ещё и Визуйю нужно прикрывать: она даже стрелять не может, не говоря уж о том, чтобы биться врукопашную. Пожалуй, одна из немногих членов клана, кто настолько беспомощен. Может, именно этой беззащитностью Визуйя и смогла когда-то привлечь Антара и поселиться в его сердце навсегда?

Разговаривать с охраной смысла не было никакого. Да, они боятся, но, с другой стороны, они умрут либо от его рук, либо от рук своих командиров — за невыполнение приказа. И охранники всё же открыли огонь, когда Антар сделал ещё один шаг.

Невообразимая реакция, точное знание ситуации и чёткий план — вот что всегда помогало Антару практически в любой ситуации.

Щит активировался. Антар, прорываясь через яркие вспышки выстрелов, менее чем за секунду оказался рядом с охраной. Двоих он снёс кулаками, нанеся смертельный удар в голову каждому. Третьего пнул так сильно, что тот вылетел из камеры, пробив собой дверь. Четвёртый лишился головы, пятого Антар из-за охватившего гнева и вовсе разорвал пополам, швырнув обе части в разные стороны. Остальные, кто успел, не смогли смотреть на это и бросились бежать. Да, умрут, но потом. Потом. Только не сейчас!

Антар не стал их догонять и вырвался в коридор, с бешеной скоростью минуя одну камеру за другой. Его цель близка. Совсем близка.

Щит заискрился. Антар остановился, обернулся и увидел очередных охранников. Вмиг настигнув их, он за несколько секунд переломал им все кости, забрал одну из винтовок себе и продолжил бежать. Он знал, что камера Визуйи намного дальше, чем комната, в которой была Рика. Но с его скоростью это не расстояние. Если бы ещё не мешали вылезающие всюду охранники, на которых он тратил по одному выстрелу… Но им удалось изрядно подпортить щит, а потому запасы иссякали ещё быстрее.

Наконец-то достигнув камеры Визуйи, Антар несколькими выстрелами проделал дыру в двери, попутно отстреливаясь от охраны. Рыдания девушки были слышны уже громче. Испуганная стрельбой, она забилась в угол, вжалась, пытаясь не смотреть перед собой. Ей показалось, что здесь её жизнь и закончится. Но она так хотела жить дальше!

Антар нырнул в проделанную дыру и бросился к Визуйе.

— Не надо! Пожалуйста! — закричала она, даже не глядя на него.

— Это я. Антар, — спокойно, но громко заговорил он, и тут же обернулся, чтобы сделать пару выстрелов. — Вставай, уходим.

Визуйя подняла голову и не поверила своим глазам. Неужели действительно он пришёл за ней?

— Вставай, Виз. Времени нет.

Таким сокращённым именем называл её только он. Значит, не померещилось. Это и правда Антар.

Она поднялась и тут же бросилась к нему в объятия. Разумеется, Антар оттолкнул её от себя, понимая, что она не в себе и не отдаёт отчёт своим действиям. Даже говоря с ней, Антар не спускал глаз с двери.

— Я поделюсь с тобой щитом, просто беги за мной. Я буду прикрывать. Только прошу, не хватайся и не цепляйся за меня. Так ты только мешать будешь. Всё поняла?

Визуйя закивала и сдавленно, охрипшим от рыданий голосом, ответила:

— Д-да.

— Отлично. За мной.

Увеличив мощность и радиус щита, Антар двинулся вперёд, стараясь время от времени следить, успевает ли за ним Визуйя.

Миновав дыру, пробитую Антаром в двери, они направились на верхний этаж, откуда можно добраться до техпозиции. По словам Казтида, там всегда есть боевая техника для нужд охраны, если кому-то вдруг чудом удастся сбежать. Правда, таких случаев ещё ни разу не было. И сегодня будет первый.

Поделённый на двоих, щит слабел гораздо быстрее, каждое попадание могло стать последним. Визуйя не способна была передвигаться так быстро, как Антар, и этим самым подводила его. Но ведь он сам за ней пришёл, поэтому старался компенсировать это ещё более быстрыми и чёткими выстрелами по охране. Солдат не убавлялось, постоянно прибывали новые — наверняка привлекали из других служб. Никто не ожидал такого происшествия.

Наконец-то преодолев бесчисленные коридоры, беглецы выбрались наружу и бросились к гаражам.

Теперь в дело вступили автоматические стационарные пушки. Заметив незарегистрированные живые объекты, они наводили стволы и выпускали смертоносный поток излучения. Даже малейшего попадания хватало, чтоб от жертвы остался лишь обугленный кусок плоти. Всё благодаря передовой технологии этого лучевого оружия, способного не только пробить насквозь, но охватить мощным зарядом всё тело единовременно на молекулярном уровне, достигая органов и превращая их в пыль и пепел. Шансов выжить после такого попадания ровно ноль.

Вот про эти-то пушки Антар и забыл, желая скорее покинуть Монсурбс. К тому же щит вот-вот отключится. Выдержит ли щит хотя бы один выстрел лучевой пушки без последствий?

Отступление 8

Дезориентация в пространстве чуть не стоила Фортису жизни. Но ещё более опасным оказалось решение воспользоваться своей способностью, чтобы укрыться от атаки краснокожего. Откуда Фортису было знать, что в мире ангелов, несмотря на высокую концентрацию эфира, способность всё равно не сработает? Впрочем, можно было бы догадаться, ведь и винтовка стала с тех пор бесполезна. Увы, в экстремальных ситуациях времени подумать практически не остается.

Усыпанная венами и упругими мускулами лапа с длинными острыми когтями едва не попала в голову Фортиса. Она врезалась в стенку рядом — и вошла в неё до основания когтей. Сориентировавшись, Фортис успел вовремя уйти от удара. Но и краснокожий, похожий на оборотня, не терял времени даром, а потому, быстро вытащив когти из стены, ударил снова. Фортис благополучно активировал наручные клинки и смог заблокировать атаку, одновременно с тем оттолкнув ногой монстра от себя. Тот лишь на пару секунд попятился, пригнулся и затем снова совершил прыжок, готовясь атаковать сразу двумя лапами. Всё ещё помня об опасности своего оружия, но и не забывая о собственной жизни, Фортис всё-таки активировал выстрел.

К его удивлению, белоснежный луч не пробил насквозь краснокожего. Однако монстр ужев прыжке скрючился, издал тихий рык и рухнул прямо у ног Фортиса. Чтобы добить краснокожего, Фортис наконец поднялся на ноги и несколько раз пробил тому голову. Теперь чудище точно погибло, о чём говорил и запах поджаренного мяса: луч здорово прожог тело врага, наполовину зажарив его.

Лишь разобравшись с непосредственным противником, Фортис подметил обстановку: и тут, и там появлялись новые краснокожие. Ютси держалась в воздухе, постоянно отлетая то влево, то вправо, и стреляла из светящегося золотом лука. Каждая стрела попадала точно в головы монстру, но тот не гиб сразу же, поэтому ангел стреляла не прекращая. Вторая девушка сражалась двумя длинными клинками. Её манера ведения боя напоминала опасный танец, во время которого части тел врагов то и дело отлетали в разные стороны. Более того, ангел успевала не только атаковать, но и парировать нападения со всех сторон.

Фортис потратил на осмотр не более трёх секунд, из-за чего и не заметил, как на него кинулись два краснокожих. И не мог бы заметить, ведь они только появились и сразу же бросились в его сторону. Лишь их глухое рычание предупредило об опасности и помогло избежать смерти.

От одного Фортис смог уйти, сделав широкий шаг в сторону, а вот второй противник умудрился зацепиться когтями за ногу и дёрнуть на себя. Рывок — Фортис упал. Ещё рывок — и он оказался под лапами краснокожего, уже замахнувшегося для удара. Учитывая плотность тела и вес монстра, выбраться из-под него будет крайне сложно, если вообще возможно.

И только Фортис собрался ударить врага, как ощутил, что правую руку придавило — подоспел еще один противник. Вскоре заблокировали и левую руку. Но Фортиса также не оставили без поддержки: в занесённую лапу воткнулась стрела, следом — ещё одна. Краснокожий зарычал, обернулся и в один прыжок оказался рядом с Ютси. Второй же собрался добить Фортиса, да ему это сделать не позволили: ангел с клинками пришла на помощь. Несколько грациозных движений — и монстр лишился всех лап, превратившись в тушу без конечностей. Весь во вражеской крови, Фортис вскочил на ноги.

Краснокожих поубавилось, но новые всё ещё прибывали. Сосредоточившись, Фортис принялся расстреливать лучом каждого, при этом стараясь не попасть по своим. Впрочем, ангелы достаточно ловкие, так что ему можно сильно за них не переживать. Но и монстры хитры: некоторые, сообразив, что после удара луча им не выжить, вставали на четыре лапы и скакали по стенам, по потолку, а оттуда кидались на Фортиса и ангелов.

Стоит отметить, так биться с ними стало куда сложнее. Даже ангелам неслабо прилетало, но они стоически держались, продолжая сражение. Фортис же чувствовал себя всё хуже и хуже: из распоротой ноги сочилась кровь. Но несмотря на это он продолжал расстреливать краснокожих, уже в обе руки. А ведь действительно краснокожие. Они и не похожи на демонов, если говорить о них как о классических бесах, каких привыкли представлять люди. И наличие рогов этих монстров всё равно бы не приблизило к демонической сущности.

Сражение наконец-то закончилось. Трупы врагов разбросало по всему помещению, а стены, пол и потолок почти везде окрасились кровью — где-то размашистыми полосами, где-то бесчисленными крапинками.

И настала тишина. Только снаружи доносились звуки, явно говорящие о том, что там сейчас полных ходом идёт битва.

— Ты ранен, — подлетела к Фортису беспокойная Ютси, убирая лук за спину. Теперь оружие всегда должно быть наготове.

— Да, — покачал он головой, оглядывая рану. — Мне кажется, я долго не продержусь. Кто-нибудь может меня вылечить?

— Пока нет, — присоединилась вторая девушка, — но можно остановить кровотечение. Это я легко сделаю. — Она встала на одну коленку, сразу убрав клинки, и коснулась ноги Фортиса. Затем сразу посмотрела на Ютси. — А ты отключи чувства, не хочу тратить много своих сил.

— Конечно-конечно, — закивала Ютси и в ту же секунда активировала способность.

За считанные секунды боль ушла, а кровь перестала сочиться. Фортису стало в разы лучше, хотя полностью здоровым он себя всё же не ощутил. И это неудивительно: голоден, ранен, потерял кровь.

— Нам надо выходить. Отсиживаться здесь нельзя. — Ангел вооружилась клинками, глядя на Ютси.

— Да, но Фортис… — замялась та. — Как он будет? Он так и не выпил молока.

— Я всё ещё могу сражаться, — вступил он в разговор. — Мне уже лучше.

— Мы тебя будем прикрывать, — отважно вскинув голову, произнесла ангел. — Мы не можем терять времени. Наши воюют, а мы здесь.

— Так и сделаем, — согласилась Ютси, сняв лук из-за спины. Затем посмотрела на Фортиса. — Как отобьёмся, я отведу тебя к лекарю. Она быстро тебя вылечит.

— Ну тогда идёмте. Чего ждать-то?

Собравшись с духом и готовясь к очередной битве, Фортис сжал посильнее кулаки и пошёл на выход вместе с ангелами.

Поскольку было дано обещание прикрывать, ангелы вышли первыми и почти сразу вступили в бой. Фортис же по возможности отстреливался, пытаясь ни разу не промазать. И всё же такое случалось, поскольку разнообразие монстров буквально поражало! Были и подобные собакам, и другие летающие, чем-то похожие на больших летучих мышей, третьи и вовсе напоминали людей, но искаженных, ужасающих собственным видом: вместо рук — косы, сделанные будто из кости, а ноги походили на костыли, что не мешало этим созданиям довольно быстро перемещаться; что же касается лиц, то там лишь клыкастая пасть и самые что ни на есть безумные глаза.

Позже к Фортису и ангелам присоединились другие. Почти у каждой девушки — своё особенное оружие: секиры, копья, одноручные короткие мечи, посохи, даже моргенштерны. Никогда Фортис не мог подумать, что миловидные и прелестные с виду ангелы могут пользоваться таким оружием и довольно ожесточённо кромсать врагов, невзирая ни на что.

Со временем подоспела основная убойная сила этого мира. Это случилось, когда Фортис с ангелами выбрался из проулка на широкую дорогу, где развязалась самая большая битва. Конечно, ему туда соваться было нежелательно, но Ютси сказала, что так, возможно, они смогут быстрее добраться до лекаря ещё до того, как закончится сражение. Ангел действительно переживала за него.

Несколько архангелов, стоящих на парапетах, спрыгнули в самую гущу, в центр событий. Как только они синхронно приземлились, все монстры разразились страшным воплем, от которого уши Фортиса заложило. Он даже зажмурился от пронизывающей барабанные перепонки боли. Но всё же успел увидеть, как враги, все до единого, заискрились золотым светом, сгорая в агонии, не оставляя после себя вообще ничего. Задело и всех летающих: они не успевали падать на дорогу и развоплощались в бессознательном полёте.

И снова приятная тишина. Казалось бы, всё закончилось. Но нет. У врагов из другого потустороннего мира тоже припасены козыри.

Высотой не менее трёх этажей, прямо возле архангелов появились настоящие чёрные исполины. Массивные и сильные, они глядели на всех вокруг с чувством собственного достоинства и уверенности в победе. Исполины самим своим видом убеждали, что отныне никому не удастся выжить: их кулаки-кувалды способны сотрясти весь город. Что удивительно, даже архангелы на мгновение растерялись, не говоря уже об ангелах и Фортисе.

— В укрытие! — крикнула Ютси, стоящая рядом, подхватила Фортиса и попыталась взлететь.

Но не успела.

Кулаки исполинов обрушились на дорогу. Чёрная волна в тот же миг расползлась по всему городу. Ютси, пытающаяся унести Фортиса подальше от эпицентра, ослабла. Она держалась до последнего, но, как и Фортис, тоже потеряла сознание, обмякла и упала, не способная больше лететь.

Глава 26

Дожидаться долго нашего корабля не пришлось. За это время мы успели пристрелить лишь несколько военных клана «Лиум-Парс». Занятно, но к нам они не лезли всей толпой: то ли запомнили мою гранату, то ли были другие причины. В любом случае это сыграло на руку.

Когда командир сообщил, что они на месте, я дал ответ, на каком этаже мы и с какой стороны здания. И вот в тот самый момент на меня и Рику буквально обрушился шквал огня. Просто нереальная толпа бросилась в атаку, но стрелять они старались не насмерть. Чтобы отбиться от них, я снял ещё одну гранату и запустил в них. Разумеется, они сделали попытку укрыться, да не все успели. Зато нам стало легче отступить к окнам, в которые уже ворвалась наша подмога.

Несколько военных «Чёрного оснита» открыли пальбу по всем, кого только могли видеть. Командир тем временем напомнил по нейросети:

«Трап готов! Отступаем! Быстрее!»

«Рика, ты первая!» — отослал я ей не то команду, не то просто предложение. Да и кто я такой, по идее-то, указывать наследнице?

К моему удивлению, Рика не возразила: продолжая отстреливаться до последнего, она ступила на трап и махом заскочила в корабль. Наши не прекращали стрельбу, пока не взобрался я. И только потом, потеряв двух бойцов, они забрались по одному. Трап втянулся обратно, всё закрылось.

— Командир, к тюрьме! — приказала Рика. — Антар остался там!

— Его нейросеть уже не работает. Боюсь, мы опоздали, — отчитался тот.

— Я сейчас проверю.

Рика помрачнела уже через пару секунд. Я в это же время попытался связаться с ним, но на запрос получил тот же ответ, что и все остальные.

— Тогда домой… — тихо проговорила Рика, глядя в пол, даже не замечая потряхивания корабля, который тщетно пытались сбить и задержать.

И только наш корабль собрался устремиться прочь из города, как в него что-то с треском и грохотом врезалось. Определённо большое и тяжёлое. Нас чуть не выкинуло из сидений. Не будь мы пристёгнуты — давно бы разбросало по палубе.

Глянув в окно, я заметил небольшой боевой корабль, а внутри…

Пришлось моргнуть, чтобы убедиться: не показалось. Это Визуйя, растерянная, со взглядом, полным страха. Она смотрела на меня, я — на неё.

— Визуйя! Это Визуйя, Рика! — громко бросил я. — Её надо забрать!

— Она нам не нужна, — холодно ответила наследница «Чёрного оснита». — Полетели!

Корабль начал двигаться. Понимая, что потом будет поздно, а Визуйя — наше доказательство предательства «Лиум-Парс», я заорал во всё горло:

— Нет, командир!!! Тормози!!!

И корабль остановился. Помогло!

Вскочив с места, я принялся внаглую командовать:

— Открыть отсек! С правого борта! Мы должны её забрать!

— Что ж ты делаешь… — отчаянно проговорила Рика скорее себе, нежели мне.

— То, что нас спасёт!

Не обращая внимания ни на что, я подошёл к уже открытому борту и махнул рукой Визуйе. Медленно, качаясь, её корабль двинулся ко мне. Тут же полетели выстрелы. Я сунулся обратно, надеясь, что Визуйя сообразит и сможет подлететь ближе. Ну же, быстрее!

Наконец-то корабль поравнялся с нашим, и она открыла дверцу.

— Я не допрыгну! — прокричала Визуйя. — Ближе боюсь подлететь!

— Допрыгнешь! — крикнул я в ответ и протянул руку, понимая, что в любую секунду могу получить ранение или вовсе лишиться конечности. Но кто не рискует, как говорится… — Прыгай же, дура!

Вряд ли она поняла земное ругательство, но немного помялась и прыгнула. В самый ответственный момент всё пронеслось перед глазами, как в замедленной съёмке. Вот Визуйя прыгнула, вроде правильно, навстречу мне. Вот вытягивает руку изо всех сил. И если я не высунусь чуть больше, не протяну ей руку, пытаясь ухватиться за её кисть, она точно упадёт и разобьётся.

Хвала всем физическим усилениям, которые я получил ещё до того, как пошёл на выполнение операции. Мне удалось ухватиться за пальцы Визуйи. Да, меня сильно дёрнуло вниз, качнуло неслабо, но я смог, придерживаясь за корпус корабля, одним рывком вытащить наследницу «Джуриам».

— Закрывайте! Можно лететь! — прокричал я, когда Визуйя оказалась внутри.

— У тебя кровь. — Она указала вниз, куда глянул и я.

Вот же!.. Всё-таки попали по плечу, вырвали кусок мяса, а я даже не заметил. Какие чудеса творит обычный адреналин. Хорошо, что здесь это не проблема — потом всё нарастят и восстановят.

— Не беда, — отмахнулся я, вынул шприц, использовал сразу, чтобы не болело и не кровоточило сильно. — Идём.

Вначале Визуйя держалась, но когда стала рассказывать о том, как Антар спасал её, разрыдалась, не в состоянии продолжить разговор. Рика сидела сама по себе, отстранённо, не обращая внимания ни на нас, ни на бойцов.

Когда наследница «Джуриам» немного успокоилась, чтобы хотя бы сквозь слёзы говорить, она подтвердила нашу версию. Щит Антара не выдержал, просто кончился. И самое обидное, что не хватило совсем чуть-чуть. Если я правильно понял со слов Визуйи, Антар передал ей запись побега, так как она была рядом. Другим он мог просто не успеть отправить. Он сделал всё, чтобы она смогла сбежать: активировал нейросеть Визуйи, взломал ангар, взломал и тот боевой корабль, установил точный маршрут и силой посадил Визуйю, чтобы корабль доставил её к нужному месту, ведь она была в паническом состоянии и не смогла бы самостоятельно во всём разобраться. Визуйя своими глазами видела, как Антар, пробитый насквозь мощным выстрелом, пал замертво.

Слушая всё это, Рика не смогла сдержать эмоций. Нет, она не рыдала, как Визуйя. По лицу просто потекли слёзы, а взгляд был таким, будто в её жизни больше нет никакого смысла. И что я мог с этим сделать? Как успокоить? Да никак. Она потеряла родного брата. Здесь никакие слова не помогут. Такую утрату нужно пережить самостоятельно, намного позже Рике будет проще принять тот факт, что брата больше нет. Сейчас же мне лучше даже не лезть к ней.

«На связи Каллид, — раздался в голове голос. — Далеко улетели? Это я дал команду пока вас не трогать. Но у меня кое-что для вас есть».

Только я хотел обратиться к Рике, как заметил, что она тоже изменилась в лице. Похоже, глава «Лиум-Парс» вышел на связь с обоими.

«Смотрите. Специально для вас транслирую».

Перед глазами, как наяву, появилось изображение больничной палаты. В палате — спящая Дакси на кровати и врач, стоящий рядом, со специальным инструментом, судя по всему, хирургическим. Он посмотрел как будто прямо в мои глаза, подошёл к Дакси и наигранно провёл этим инструментом по её рукам. Что он вообще хочет?

«Понятно вам? — снова заговорил глава. — Если вы не вернётесь, мой агент, он же врач в Эквалисе, отрежет её руки, потом с большой долей вероятности и голову. Всё наживую, без анестетика. Вернётесь — сделает ей новые ноги. Выбор за вами. Даю на размышление пару минут. Буду ждать».

И отключился.

— Какой подлый, ничтожный истрисит, — процедила Рика, вытирая остатки слёз с лица.

— Да. И времени очень мало, — покачал я головой.

— Что случилось? — осторожно спросила Визуйя.

— Ничего хорошего, — проговорил я, а в голове уже сама собой появилась картина безногой и безрукой Дакси в кровати, обильно залитой тёмно-алой кровью. А дальше… Нет, хватит. Чтобы отвлечься, я лишь вздохнул и добавил: — Но мы что-нибудь обязательно придумаем.

Глава 27

Взгляд, упавший на браслет, подсказал решение в тот же миг. Даже показалось, что за доли секунды я продумал, как и что следует сделать, чтобы выйти сухим из воды. Обратившая на меня внимание Рика наверняка заметила, что в моей голове прямо сейчас рождается идея. Что ж, не буду разочаровывать наследницу.

— Я знаю, как нам поступить. И что же мы сразу забыли про браслет, как только оказались в номере? Могли бы просто телепортироваться, а не устраивать стрельбу.

— Я не забывала. Это экономия заряда. Он точно ещё работает? — Рика бесцеремонно села поближе, взялась за моё запястье и всмотрелась в браслет. — Удивительно, работает. Похоже, забыли его отключить. Только хватит ли у него запасов доставить хотя бы кого-то одного до Эквалиса — вот вопрос.

Я покрутил рукой, оглядел браслет со всех сторон, но, разумеется, мне это ничем не помогло.

— А разве нельзя как-то посмотреть?

— Не знаю. «Лиум-Парс» делают эти браслеты сами, они другие. Разбираться сейчас времени нет. Скоро с нами снова свяжутся. Надо дать ответ.

— Тогда я готов прямо сейчас отправиться в Эквалис. Понятное дело, что ничего хорошего нас не ждёт, какой бы ответ мы ни дали.

— Верно мыслишь. Да, отправляйся в Эквалис, выручай Дакси. Я пока буду вести переговоры и прикажу медленно разворачиваться в сторону Монсурбса, как будто бы мы согласны вернуться. Но у тебя очень мало времени. Они могут и проследить все твои перемещения, так что действуй как можно быстрее. И ещё: я уже отправляю тебе разрешение, чтобы ты мог свободно перемещаться по городу. Будут вопросы у патрульных — вышлешь им это разрешение. Потом свяжемся.

— Всё понятно.

— Действуй.

Рика набрала на браслете координаты, чтобы я оказался прямо у входа в больницу. Или госпиталь у них там? Неважно.

— А я? — поглядела на меня Визуйя. — Мне что делать?

Нашла у кого спросить.

— Остаёшься здесь. По крайней мере, ты тут в безопасности.

— Кирилл, времени нет, — напомнила Рика.

Подхватив новую винтовку, с полным энергозапасом, я перекинул оружие за спину.

— Меня уже здесь нет.

Активация браслета сработала, как всегда, моментально. Но в процессе переноса я ощутил, что что-то пошло не так. Должен был пройти лишь миг, чтобы я оказался в указанной точке. Но всё было не так. Я как будто бы застрял в очередном слое пространства или вовсе завис в пустоте. И ничего не менялось. Меня охватил страх. Неужели застрял невесть где? И ведь ничего не видно, как будто есть только сознание, а тело осталось где-то в другом месте. Как минимум, именно так и показалось. Чувство полного бессилия овладело мной с ног до головы, которых, впрочем, я и не ощущал.

Затем всё изменилось. Пустота исчезла, сменившись темнотой. Из темноты этой доносился едва различимый шум, напоминающий вой, откуда-то издалека. Чистильщики, похоже. Но самое главное — начал чувствовать своё тело! Что-то с браслетом, не иначе!

Быстро бросив на него взор, я предположил, что либо всё-таки кончились запасы, либо его отключили. Странно, очень странно. Он просто активно мигал синим, постепенно становился более тусклым. Надо разбираться в этом прямо сейчас.

Так как вручную вряд ли что-то смог бы понять, я решил использовать нейросеть и шпионский софт. Быстро нашёл всё необходимое, подключился к браслету и понял, что кое в чём был прав. Запасы не кончились, но кто-то извне отключил браслет. Отключить-то отключил, даже знаю кто, но не полностью. Просто-напросто выскочило уведомление о том, что во время перемещения не рекомендуется отключать браслет. Ну ещё бы!

Выход нашёлся только один — прекратить пытаться добраться до точки назначения и выйти там, где получится. Если этого не сделать, и браслет всё-таки насильно отключат (а я не сомневаюсь, что это случится), то застряну в неизвестном слое на веки вечные.

Как только я насильно прекратил путешествие посредством телепортации, сразу же оказался на дороге. Оглянувшись в темноте по сторонам, сообразил, что оказался где-то на окраине города. Ни разу, вот ни разу ничего не шло по плану. Ясное дело, что глава «Лиум-Парс» опомнился, что у меня браслет его сына. Чего ему стоит отключить сей полезный аксессуар? Запросто. А вот мне теперь искать способ добираться.

«Ты на месте?» — вышла на связь Рика.

«Не совсем. Чуть не застрял во время перемещения. Всё, нет у меня, считай, браслета. Отключили».

«А где ты? Я могу уточнить, но это будет дольше, чем если ты сам скажешь».

«Сейчас по карте гляну. Момент».

Карта подтвердила мои первые догадки: я действительно на окраине. Если этот госпиталь где-то в центре, то добираться мне туда очень долго. И, как назло, до сих пор мимо не проехал ни один местный автомобиль.

«На окраине. Указано по картам, что это некий Западный район».

«Это очень далеко. Плохо. И я оттуда никого не могу попросить тебя забрать».

«Ну а отец твой? Свяжись с ним, попроси. Да сообщи, что жива, что тебя вытащили. Хотя Антар…»

«Да… Ладно, попробуй что-то предпринять. Мне ещё с отцом надо переговорить. До связи».

Рика отключилась.

— Просто замечательно! — выкрикнул я в ночную пустоту, прочь от городских огней, снял чёртову винтовку и швырнул на дорогу. Подбежал, пнул так, что та улетела в кусты. — И что я тут предприму?!

Так, надо всё-таки успокоиться. Да, Рику понять можно, ей сейчас там особо некогда связываться: она ведёт переговоры с главой «Лиум-Парс». А смысл? Если этот ублюдок отключил браслет, как только я начал телепортироваться, он точно знает, что меня уже нет на корабле. Даже больше — он может знать, где конкретно я нахожусь. И если он сдержит слово, то Дакси я увижу только мёртвой. Если вообще увижу.

Вот же падла! Надо ж быть таким!

Ладно, пора бы найти винтовку: ещё пригодится, да и без оружия никак нельзя.

Покопавшись в кустах, я нашёл оружие, повесил на плечо и выпрямился. Боковым зрением заметил свет, исходящий слева. Повернулся в ту сторону, пригляделся лучше и увидел, что кто-то едет по дороге. Это мой шанс. И его упускать нельзя.

Выйдя на середину дороги, я поднял руки вверх и принялся ими размахивать. Надеюсь, водитель заметит и не собьёт.

Тем временем автомобиль приближался, свет стал ярче. Мне пришлось прищуриться, чтобы не слепнуть. Наконец машина остановилась в нескольких метрах. Сидящий за рулём истрисит с интересом принялся разглядывать меня, но из салона выходить не спешил. Тогда я сам подошёл к нему ближе, показывая, чтобы он открыл или хотя бы опустил стекло.

— Поговорить надо, — объяснил я ему, переключившись на язык местных истриситов.

— Человек, — продолжал он пялиться на меня, чуть опустив стекло. — Ещё и наш язык знающий. Вот это да!

— У меня очень мало времени. Мне срочно нужно попасть к госпиталю. Отвези, пожалуйста. Дам деньги, много денег.

— А откуда ты тут?

— Неважно. На задании я. От «Чёрного оснита». У меня есть разрешение от наследницы. Вот ещё доказательство.

Я показал ему винтовку, и он сразу изменился в лице. Кажется, напугался даже. Ну да, он гражданский. И не каждый день у них на окраине города можно встретить человека с оружием.

— Отвезу, конечно. Садись.

Я обошёл машину, открыл дверцу и сел.

— Дай контакты, скину разрешение, чтобы не было сомнений.

— Не надо, я всё понял. — Истрисит повёл автомобиль далее, поглядывая то на дорогу, то на меня. — У нас уже давно все знают, что происходит. И по тебе видно. Побросало тебя, видать.

— Да, где меня только ни носило. А далеко до госпиталя? Сколько нам ехать?

— Не очень далеко. Я знаю короткий путь.

— Это радует.

Я замолчал. Водитель тоже не стал ничего говорить: он просто вёз меня к госпиталю. Если бы не он, неизвестно даже, когда бы я добрался туда.

Короткий путь, как выяснилось, проходил как раз там, где располагались союзники — орцинусы. Они основали целую базу. Выглядела она, надо сказать, внушительно. Впрочем, и сами орцинусы тоже ребята огромные. Я против них вообще карлик.

И всё было хорошо в дороге до того момента, как раздался взрыв. Часть базы просто разнесло в клочья, и я надеялся, что нам повезёт. Но нет, не повезло. Последовали ещё взрывы, громкие хлопки раздавались тут и там. Неужели снова пространственное оружие?

Водитель уже собирался свернуть, пойти на обгон, прибавил скорости, но машину взрывной волной швырнуло в сторону. Следом туда же полетели остальные, врезаясь друг в друга, в стены, в пешеходов. Мне едва удалось сгруппироваться так, чтобы получить как можно меньше. И всё равно меня бросало по всей машине, почти как футбольный мяч. Оставалось рассчитывать только на то, что когда-то это закончится, а грохот и скрежет перестанут резать слух.

Глава 28

Подобная авария уже не впервой для меня в этом мире, поэтому отреагировал я без какого-либо шока.

Когда машина наконец-то прекратила кувыркаться, я открыл глаза и обнаружил, что нахожусь теперь на задних сиденьях. Водитель в неестественной позе скрючился у руля. В чём хотя бы немного повезло, автомобиль встал на колёса — выбраться из него будет проще. Вот только всё тело очень сильно болело, и дотянуться до шприца с инъекцией пока не представлялось возможным.

Осторожно, превозмогая боль, я начал выбираться. Дверную ручку, конечно же, не нашёл. Возможно, у задних дверей их нет и вовсе. Тогда я пробрался к тому месту, где сидел. Водитель зашевелился, чуть приподнял голову и посмотрел на меня непонимающим взглядом.

— Мне… — начал он хрипло. — …нужна помощь.

— Сейчас, дай выбраться самому.

Когда я попробовал распахнуть дверцу, понял, что так просто после аварии она не поддастся. Лишь чуть-чуть открылась и застопорилась. Приложив усилия, я толкнул. Потом ещё раз. И на третий выломал дверь с треском, но зато открыл.

Выбрался наружу. Всюду бегали патрульные и служащие. Одни тушили горящую базу, другие вытаскивали из машин пострадавших, третьи забирали их в фургоны и тут же увозили. Работают оперативно, стоит отметить.

Ждать кого-то на помощь я не стал и принялся самостоятельно спасать водителя. Однако меня ждало разочарование: его ноги оказались сломаны — открытый перелом. И ведь некогда с ним возиться. Мне срочно надо к Дакси. Но совесть не позволила оставить этого истрисита здесь, ведь он вёз меня, помочь не отказался. Как после такого его бросить?

У меня осталось ещё несколько инъекций. Одну сразу вколол себе, а вторую — водителю. Уточнив, чувствует ли тот боль, и получив отрицательный ответ, я начал доставать его из салона. Держать было неудобно, в основном из-за плавника, который упирался в мою грудь. Но всё-таки я вытащил водителя, и только тогда к нам подоспели медики.

Как и многие, они удивились, увидев меня, да ещё и относительно целого, но вопросов не задавали — только спросили, нужна ли мне помощь, от которой я отказался, а после забрали раненого. Пока инъекция действует, надо действовать и мне.

Поискав взглядом возможность уехать, я таковой не нашёл. Взрывы были очень мощные, и сейчас весь район занят тушением пожара. Но кроме пожарных я приметил вдалеке патрульных, причём с машиной. Вот они-то мне и нужны.

Сначала пешком, скорым шагом, а после перейдя на бег, я добрался до них. Четверо истриситов ещё издали заинтересованно смотрели в мою сторону.

— Доброй ноч… — Я запнулся и опомнился: — Хотя как эта ночь добрая-то? Мне очень нужна ваша помощь. У меня есть разрешение от наследницы «Чёрного оснита», мне надо в госпиталь. Там один из наших агентов, которого вот-вот порежет агент «Лиум-Парс». Он там врач.

— Получим разрешение — поможем. Пока мы видим странного человека в грязи и крови, — спокойно объяснил старший из них. — Хотя недавно у нас ведь был в гостях человек, — нахмурился он. — Не ты ли? С наследником Антаром, ведь так?

Слишком много он болтает. Я прервал:

— Просто дайте контакты — и получите файл с разрешением.

Как только старший всё получил, он без раздумий вызвал машину, которая прибыла буквально через минуту. Вот что значит разрешение одного из членов клана — сразу же шевелятся, даже если это член союзного клана.

Машина, разумеется, была не пустая: водитель и ещё двое, все вооружены. Они при мне получили распоряжение разобраться с ситуацией вместе со мной. Тотчас же врубив специальный сигнал, они погнали на высокой скорости к госпиталю. Я только глядел на мимо пролетающие витрины, машины, пешеходов и надеялся успеть. Всего лишь успеть. Больше ничего не нужно.

«Кирилл, слышишь меня?» — снова вышла на связь Рика.

«Да».

«Ты уже едешь? Нашёл способ добраться?»

«Да, нашёл. Только чуть не убился. Тут базу орцинусов подорвали, а я как раз рядом был. Но ничего, живой хотя бы. И то неплохо. Ты как там? Договорилась о чём-то?»

«Мы возвращаемся домой. Он перестал меня слушать. Просто отключился. Боюсь, мы не успели».

«Боюсь, мы не успели» — эта фраза прозвучала как безвыходность. Нет, с этим мириться никак не хочется.

«Мы уже потеряли Антара и Слайми, Рика. И я не собираюсь возвращаться прямо сейчас. Надежда есть всегда».

«Скоро всё закончится. Я уже получила запись Антара от Визуйи, выслала отцу. «Джуриам» этого точно хватит, чтобы понятно одно — никто из наших не виноват. И все эти подозрения были напрасны. Но ты попробуй спасти Дакси. Вдруг получится…»

«Должно получиться, — только и ответил я, хотя на самом деле сомневался. — Свяжусь с тобой, когда появятся какие-то новости».

«Буду ждать».

Может быть, война между «Джуриам» и «Чёрным оснитом» действительно прекратится. Пусть не прямо сегодня, но в ближайшие часы — наверняка. Но закончится ли на этом всё? Мне кажется, настанет время ещё более масштабной войны, но уже с «Лиум-Парс». Оба главы, воюющих сейчас, так просто не оставят ситуацию, когда узнают, что происходило на самом деле и кто похитил их дочерей. Что бы ни случилось, расслабляться не стоит.

Не успел я поразмыслить о ближайшем будущем, как мы подъехали к госпиталю. Главные ворота открылись, после чего мы въехали на парковку. Проезжая мимо основного, если я правильно понял, входа, водитель вдруг притормозил и кивнул в ту сторону.

— Слушайте, чего это они столпились?

— Не знаю, но выглядят подозрительно, — отозвался один из сидящих сзади.

Внутреннее чувство подсказало, что не к добру это, ох не к добру. Пока остальные вглядывались, я чуть оторвался от сидения и перевёл винтовку в боевую готовность — взял в руки. И тут же врачи из-под халатов достали оружие.

— Пригнись! — закричал водитель и первым нагнулся, одновременно с тем нажимая какую-то кнопку на панели.

Лучи пробили стёкла, которые сразу оплавились. Остальные выстрелы нас не достали. Из бока машины трансформировался закрывающий нас от атаки щит из непробиваемого металла.

— Выходим! Бьём на поражение!

Ещё бы! И так ясно, что это либо не врачи, либо агенты «Лиум-Парс», работающие тут долгое время.

Истриситы выскочили из салона быстрее меня. Не теряя времени, они залезли на крышу машины, подобрались к щиту и принялись вести прицельный огонь. К ним присоединился и я. Аккуратно высунулся, сделал два выстрела и скрылся снова. По одному точно попал. Правда, их там около десятка, а то и больше. Только бы они оказались единственными врагами здесь…

Ещё раз выглянул — на этот раз снял двоих. Следом после меня выстрелили остальные.

— Готовы! За мной! Нет, стой! — остановился вдруг старший в этой команде, в которой пришлось невольно состоять и мне. — Как зовут вашего агента? — обратился он ко мне.

— Знаю только имя — Дакси.

— Ладно, на регистратуре узнаем. Эти «парсовцы», кажется, и нас решили ввязать в конфликт. Идёмте. Глядите в оба. Я вызову подкрепление на всякий случай. По команде заходим с двух сторон.

Спрыгнув с крыши машины, я двинулся с одним из истриситов по левой стороне, а тот, что отдавал команды, пошёл с напарником по правой. Возле входа уже появились охранники, пока не понимающие, что стряслось. Объяснять даже не пришлось, поскольку они поняли, что мы здесь не просто так — местные полицейские не появляются вооружёнными понапрасну и не стреляют во врачей, если те не представляют угрозы. Разве что моё появление может показаться удивительным, но ведь я с ними.

До регистратуры мы добрались без проблем, хотя и ожидали, что кто-то откроет огонь вновь. Весь персонал перепугался, никто не понял, что происходит, поэтому достучаться до шокированной истриситки было непросто.

Когда она немного пришла в себя, смогла найти в базе данных Дакси. Я был прав: она действительно здесь одна с таким именем. Но вот незадача: сейчас Дакси якобы на операции, врачу мешать нельзя, запрещено кого-то пускать. У меня снова сдали нервы.

— Номер операционной! — повысил я голос. — Это уже не врач! Это предатель!

Растерянная, истриситка аж сделал шаг назад, молча глядя на нас.

— Полегче с ней, — посмотрел на меня командир. — Она не виновата.

— Второй этаж, номер двадцать один, — пролепетала девушка.

— Благодарю. За мной.

На второй этаж мы поднялись за несколько секунд. Командир знал тут всё назубок, поэтому найти нужную операционную не составило никакого труда.

Дверь, разумеется, оказалась заперта.

— Будем ломать. Давай, — сказал он одному из своих, тому, что покрепче и крупнее остальных.

Я даже не сомневался, что здоровенный истрисит выломает дверь без проблем.

Продолжая держать оружие обеими руками, он отошёл немного назад и с разбегу нанёс тяжёлый, точный удар по двери. Надо сказать, он специалист в этом деле: знал, как и куда бить. Дверь с грохотом рухнула на пол, и пройти внутрь теперь не проблема.

— Стоять! — крикнул командир, забежав первым.

После него внутрь операционной проник я и увидел ту самую картину, которой боялся больше всего: врач-агент стоял возле стола, держа отрезанную по локоть руку Дакси, из которой сочилась кровь. Вторая рука уже была отрезана до нашего прихода. Сама Дакси не подавала никаких признаков жизни. Стол залит кровью, а по краям расползались ручейки, капая на пол.

От увиденного у меня внутри всё сжалось. Я хотел броситься на этого психа и разорвать его на части, так же порезать по кускам, чтоб от него живого места не осталось. Но командир меня остановил, сказав, чтоб я не делал глупостей, иначе Дакси может и головы лишиться.

А ведь он прав: врач с улыбкой приставил нож к её шее, показывая, чтобы мы не приближались.

Глава 29

— Что ты хочешь? — не сводя оружия с врача, бросил командир. Остальные, как и я, тоже держали его на прицеле.

— Свободы, — невозмутимо ответил тот, поглядывая то на нас, то на Дакси. — Она ещё может остаться живой, хотя шансов всё меньше. Итак, мои условия на самом деле просты. Чтобы мы могли договориться…

С шеи Дакси начала потихоньку сочиться кровь, и я понял, что он просто отвлекает нас, делая то, что хотел сделать до нашего прихода. А тут мы ворвались и помешали. И если не предпринять меры, то…

— …предлагаю следующее. Вы позвол…

Раздался выстрел, точный выстрел в голову врача. Его откинуло к стене, нож вылетел из рук. Он рухнул, не издав ни звука. Теперь это обмякшее, мёртвое тело. Руку Дакси он также выронил, и теперь та лежала возле стола.

— Какого ты наделал! — возмутился командир, глянув на меня.

Не обращая на него внимания, я закинул винтовку за спину и подбежал к Дакси. Проверил пульс — жива.

— Он резал её у нас на глазах, если вы этого не заметили! И что мне было делать? Ждать, пока отрежет голову? Она, между прочим, агент, как и я. Лучше позовите врача! Только нормального врача!

— Врача сюда! Быстро! — скомандовал главный своим и подошёл ко мне. — Нам нужна была от него информация, поэтому никто не стрелял. А теперь мы ничего не узнаем. Можно было бы и ранить его.

— Ранить можно было… Да что тут узнавать? Это агент «Лиум-Парс», я уже говорил. Остальную информацию из его импланта извлечёте.

— Не вся информация хранится в импланте, очень многое остаётся только в мозгу.

— Командир, при всём уважении, что бы ты делал, если бы твою жену убивали на твоих глазах? Дакси мне ещё не жена, но и не чужая.

Он поднял руку и махнул мне.

— Остановись. Понял я, понял. Убил так убил. Уже ничего не изменишь.

— Где этот врач? Поторопи, что ли, своих. Она же кровью истекает!

— Не будь ты агентом, — сплюнул командир и зашагал к выходу, — я бы с тобой совсем по-другому общался.

Он остановился в проёме и прокричал:

— Быстрее врача! Срочно! Где весь персонал?!

— Здесь уже! — донеслось из коридора.

Ну наконец-то! И полгода не прошло!

В операционную вошёл истрисит. Рядом с ним — ещё истриситы в халатах и с каталкой. Похоже, местные медбратья, медсёстры. Уж не знаю, как их тут называют.

— Так, без паники. — Он оглядел Дакси. — Жива. Давайте её в мою операционную. И руки не забудьте, будем шить сейчас. — Врач посмотрел на меня. — Вы кто?

— Агент «Чёрного оснита». Она тоже, — кивнул я на Дакси.

— Ясно. Вам тоже нужна помощь. Я скажу, чтобы вами занялись.

— Спасибо, но необязательно. С ней всё будет хорошо?

— Не переживайте. Жить будет точно.

Больше не сказав ничего, врач удалился, а медбратья переложили Дакси на каталку. Вслед за ними медсёстры положили туда же отрезанные руки и спешно повезли Дакси в другую операционную. Не сами повезли, конечно, ведь каталка автоматическая.

Со мной остались командир и его подчинённые. А спустя несколько секунд подоспело подкрепление, целой толпой заполонившее помещение.

— Уже не нужна ваша помощь, — махнул командир. — Ждём следователей.

— Мне-то можно идти? — уточнил я.

— Не, ну вы видели, — деланно оглянулся он на товарищей. — Агент спрашивает меня, обычного командира! Иди куда хочешь и делай что хочешь, если это не противоречит нашим законам.

— Хорошо. Спасибо за помощь! Вы мне очень помогли!

— Мы обязаны были, это наша работа.

— Я пойду.

— Иди уже.

Пройдя сквозь толпу, полную любопытных глаз, я покинул операционную. Эффект инъекции постепенно таял. Все больные места, а это едва ли не каждый сантиметр тела, начинали напоминать о себе, отдаваясь всё сильнее тут и там. Шприцы ещё есть. Надо бы вколоть один.

После укола полегчало снова. Я облокотился на стену, выдохнул. Ну неужели можно хоть немного успокоиться и никуда не спешить? Душу грел тот факт, что я всё-таки успел спасти Дакси. Послушал бы Рику — зря сделал.

«Ну что ж, — мысленно улыбнулся я себе, — вот ты и начал принимать самостоятельные решения. И одно из них уже стало правильным. Неплохо, Кирилл, неплохо».

На самом деле человек не настолько уж слабее истриситов, когда хочет добиться своего. Да и они, истриситы эти, тоже допускают ошибки, не всё могут продумать. Что уж говорить, если даже Слайми — сверхразум, огромный мозг — не смогла всё рассчитать. Жаль её. И Антара жаль. Пожертвовал собой ради Визуйи и будущего «Чёрного оснита». Казтида я вообще не знал, но он очень выручил меня и Рику. Интересно, он жив? Хотя глава «Лиум-Парс» ещё при мне дал понять, как он поступает с предателями. Вряд ли пощадил сына. Слишком помешанный на власти, мне кажется.

— Это вам нужна помощь? — вырвал меня из мыслей девичий голос.

Я взглянул на девушку: истриситка в халате, приятной наружности. Очевидно, медсестра.

— Ну, так сказал ваш врач, — пожал я плечами, пытаясь хотя бы изобразить подобие улыбки. — Да, помощь мне и правда нужна.

— Идёмте со мной. Я вам помогу.

— Спасибо.

Петляя по коридору, она привела меня в свободную палату, рассчитанную на одного пациента. Далее попросила раздеться и помыться. Да, помыться мне бы точно не помешало.

Медсестра объяснила, где находятся умывальные принадлежности, временная одежда и полотенце, и осталась в палате, а я отправился в ванную комнату. Пока раздевался, на связь вышла Рика:

«Кирилл, как там дела? Успел? Прошу, только не говори «нет».

«Успел. Но опоздай я на минуту-две, было бы уже поздно».

«Это отличная новость. Хотя бы Дакси мы не потеряли. А я уже дома, встретилась с отцом. Можем за тобой кого-то отправить, тебя заберут. Дела с «Джуриам» решаются, военные действия уже прекращены».

«Я сейчас в госпитале, меня подлечат здесь. И без Дакси я не хочу возвращаться обратно».

«Но ведь её ещё не вылечили, и неизвестно, насколько растянется весь процесс».

«Рика, послушай, мне так не хочется сейчас говорить об этом. Я же могу остаться здесь? Могу. К агентам, как я уже понял, тут особое отношение, стоит только кому-то об этом узнать. Так что не пропаду. Деньги на счету тоже есть. Я просто хочу сейчас помыться, поесть и лечь отдохнуть, если перед этим не позволят увидеться с Дакси. Да и вряд ли позволят. Ей прямо сейчас делают операцию — руки пришивают».

«Хорошо-хорошо, я тебя поняла. Оставайся до завтра. И всё-таки будь всегда начеку, мало ли что. И ещё… знаешь…»

Она замолчала. Вроде бы и хотелось послушать, что Рика скажет дальше, но я продолжал стягивать с себя форму, перед тем приставив винтовку к стене. И чего приволок её с собой в ванную? Неважно.

Рика тем временем продолжила:

«Я хочу сказать тебе большое спасибо. Правда. Ты спас мне жизнь. Сомневалась раньше, не верила, что ты сможешь меня спасти. Прости меня. Мы же как-то говорили об этом, и я отшутилась, что ты точно этого не сделаешь, что на это способен только Антар… И если б не его запись, мы бы так и воевали дальше, ведя бессмысленную войну. Я очень тебе благодарна. И брату — тоже…»

«Как и все, кто был со мной, я делал то, что должен был сделать. В этом не только моя заслуга. Не будь Слайми, я бы и близко не подобрался к твоей камере. Так что…»

«Но и без тебя я бы не была сейчас дома, в безопасности».

«Давай при личной встрече обо всём поговорим. Сейчас я уже в ванной, надо помыться, а потом своё подстреленное и побитое тело доверить медсестре. Пропадёт эффект инъекции — снова всё заболит. Тратить ещё одну не хочется, да и не такое уж удовольствие лишний раз втыкать в себя иглу».

«Не буду отвлекать, хорошо. Значит, до завтра?»

«Да. До завтра».

«Выздоравливай и восстанавливай силы».

«Спасибо. Свяжемся».

Наконец-то спокойствие и тишина. Везде. Даже в голове.

Перед тем как встать под струю воды, я, так сказать, полюбовался собой перед большим зеркалом. Зрелище, конечно, не из приятных. На плече нет куска мяса, на бедре примерно то же самое. Лицо всё грязное, в спёкшейся крови, на голове шишки, ссадины, взгляд безжизненный, словно и не я на себя смотрю. Всё остальное тело, пусть и было защищено, но после аварии изрядно пострадало: полным-полно синяков, кровоподтёков и других не менее «впечатляющих красот». Теперь неудивительно, почему без инъекции было так тяжело переносить боль. Я почти что как отбивная. Но ничего, должны всё вылечить. Уж с медициной в Эквалисе нет никаких проблем. Лишь бы агент никакой снова не нарисовался. Да и чёрт с ним — пристрелю очередного, уже привык.

С этой мыслью я справил нужду, после чего прошёл в душевую, выбрал удобный напор воды, режим, температуру и с удовольствием встал под душ. Казалось бы, не так давно мылся, но события последнего дня по ощущениям длились как минимум двое суток. Этот бешеный день закончился, что не может не радовать.

Глава 30

Вдоволь насладившись водой и полным расслаблением, я отмылся начисто, стёр все следы военных действий. Только вот раны и синяки пока ещё никуда не делись.

После того как вытерся и высушился, надел чистую одежду, которая представляла собой штаны и рубашку. Правда, на рубашке сзади болтался кусок тряпки. Неудивительно, ведь одежда предназначена для истриситов, под их плавник. Специально для меня среди ночи никто не будет шить вещи. Но и заимеющееся гостеприимство спасибо.

Прихватив с собой форму и винтовку, я покинул ванную. Медсестра встретила меня предложением:

— Оставьте всё здесь. — Она указала на стол, после чего добавила: — При необходимости вам сделают новую форму, а эту можно пустить на выброс — всё равно уже испорчена. Можете оставить то, что вам пригодится.

— Да, новая форма была бы как нельзя кстати. Я б не отказался. Сейчас возьму всё необходимое и отложу в сторону.

Положив винтовку, я снял оставшиеся пару гранат, три шприца с инъекцией и пистолет. Затем достал из кармана браслет, посмотрел на него и понял, что и его можно выкинуть — теперь это просто безделушка, не работающая и не несущая никакой пользы.

— Всё, самое нужное оставил, — посмотрел я на медсестру.

— Теперь ложитесь, я подключу технику, сделаю диагностику и настрою режим лечения под ваш организм.

— Это, конечно, хорошо, но мне бы поесть чего-нибудь, — улыбнулся я виновато. — Нет, если сейчас нет такой возможности, то потерплю.

— Уже глубокая ночь, столовая не работает, но у меня кое-что есть. Может, обезболить? Наверняка всё болит.

— Нет-нет, у меня всё с собой, — указал я кивком на лежащие на столе шприцы. — Так что меня пока ничего не беспокоит.

— Вас поняла. Сейчас приду. Садитесь, не стойте.

Она покинула палату, а я сел на край кровати. Палата-то на самом деле большая для одного. Тут и стол не один, и много медицинской техники всякой, стулья, вешалка, зеркало, шкафы, тумбочки. Достаточно быть непривередливым — и в такой палате можно жить, даже вдвоём. Освещение хорошее, стены мягкого бирюзового цвета. Потолок высокий, метра так четыре точно. Очень и очень неплохо.

— Я уже здесь, — появилась медсестра с контейнером в руке. — Садитесь вот за тот свободный стол.

Молча выполнив просьбу, я сел. Она заняла место напротив, поставила контейнер, извлекла оттуда некое подобие термоса и ещё один маленький контейнер, в котором, как оказалось, были своеобразные бутерброды в несколько слоёв чего-то очень вкусного. Это стало понятно, потому что нос уловил приятный запах. Я даже сглотнул слюну, а живот предательски заурчал.

Но и это не всё. Медсестра вынула оттуда пару тарелок, следом ещё салаты. Их она и положила на тарелки, подав столовые приборы. И в конце достала стакан, который наполнила горячим напитком. Принюхавшись, я почувствовал запах каких-то сладких трав. Кажется, там отвар. Мне уже не терпелось его попробовать.

— Ну что же вы смотрите? — закончив расставлять всё по столу, взглянула на меня медсестра.

— Да тут столько всего, аж глаза разбегаются, — признался я.

— Зато по чуть-чуть. Вам надо силы восстановить.

— Мне что-то подсказывает, что это ваша еда из дома. Перекусить во время ночной смены. Да?

— Как вас зовут?

— Кирилл. А к чему это?

— Кирилл, да, это моя еда, но мне не жалко. Я должна заботиться о пациентах, особенно когда пациенты — агенты «Чёрного оснита». — Она поднялась со стула. — Вы ешьте, а я сделаю обход в это время. Потом приступим к лечению. Приятного аппетита.

И направилась к выходу.

— Спасибо. Бесконечно благодарен, — обернулся я вслед медсестре. — А к вам как можно обращаться?

— Амбелия, — коротко бросила медсестра и вышла.

— Красивое имя, — проговорил я сам себе, поглядывая на вкусности. С чего бы начать?

Первым делом я всё же попробовал горячий напиток. В меру сладкий и чуть кисловатый, этот отвар мне очень понравился. И не такой горячий на самом деле, как показалось вначале.

Следующими на очереди к употреблению были бутерброды. Они оказались очень сочными, сытными, и я уже подумал, что салаты просто не осилю. Но после глотка отвара всё же решил съесть и их.

К тому моменту, когда я доедал остатки, появилась Амбелия.

— Вы уже поели? Отлично. — Она подошла и села напротив. — Можно приступать к лечению?

— Да. — Я сделал последний глоток с особым наслаждением. — И ещё раз благодарю за угощение, всё было очень вкусно. Сами готовили?

— Конечно, — робко улыбнулась медсестра. — Мне очень приятно, что вы оценили мои кулинарные способности, но, может, перейдём к лечению?

— Обязательно. Я уже готов. Только хочу попросить ваши контакты.

Амбелия смутилась на секунду-другую.

— Зачем?

— Хочу отблагодарить финансово.

— Нет, не стоит. — Она сделалась ещё более серьёзной и поднялась с места. — Проходите, ложитесь. Я всё сделаю. Будьте готовы, что очень быстро уснёте. Наутро будете полностью здоровы.

— Всё понял. Уже иду, — вставая из-за стола, озвучил я.

Какая гордая истриситка попалась, даже от денег отказалась. Ну что ж, раз не захотела давать контакты, придётся добыть их самому и отправить ей часть своих денег, которых, к счастью, хватает.

Когда лёг, сразу обратился к нейросети, нашёл мигом данные Амбелии и, достав нужный номер, провёл операцию по переводу круглой, трёхзначной суммы. Вспоминая цены в кафе и ресторанах, решил, что этого точно достаточно, чтобы выразить благодарность.

Как только медсестра замерла, стало ясно: она получила уведомление о зачислении денег.

— Это вы? — Амбелия развернулась ко мне лицом, прищурив глаза. — Я же сказала, что не надо. А вы против моего желания…

— Знаю, что против желания. Но так будет лучше.

— Слишком большая сумма, эта еда столько не стоит.

— Ничего страшного, — махнул я. — Мне ещё заплатят, если понадобится.

— Это хорошо, но больше так не делайте, пожалуйста.

— Обещаю: не буду.

Медсестра продолжила настраивать технику. Когда она закончила, начала подключать к моим рукам и ногам специальные приспособления. Никаких уколов, ничего подобного. Просто круглые липкие штуковины на проводах. Под конец она подключила несколько таких же штук к шее и голове. И только после всего этого произнесла:

— Я включаю режим лечения. Сейчас вы уснёте. Ни о чём не беспокойтесь.

Кивнув пару раз, я вздохнул и расслабился.

Уже через несколько секунд глаза сами закрылись, и меня окутал крепкий сон.

Пробуждение было необычным. Во всяком случае, по ощущениям казалось, что спал я очень много, хотя прошла, по идее, всего одна ночь.

Чуть поворочавшись, отметил, что никаких проводов рядом уже нет. Затем пощупал голову и не почувствовал шишек; осмотрел руки, задрав рукав, поглядел на ноги, приподняв штанины одну и другую. Нигде не осталось никаких признаков ушибов, ран и синяков. Даже недостающие куски мяса теперь на месте, без шрамов. Красота! Как будто заново родился!

Медсестру вызывать пока не стал: решил умыться, проснуться окончательно и привести себя в порядок. В ванной нашёл всё, чтобы почистить зубы и побриться. Правда, перед этим проверил, действительно ли все приборы чистые и никем не использованные. На вид вполне новые.

Когда вышел из ванной, от неожиданности чуть вздрогнул, поскольку Амбелия стояла прямо напротив двери. Не ожидал увидеть её так скоро, да и нервы не железные. И вообще, непривычно после постоянной суеты, шума и военных действий воспринимать тишину.

— Доброе утро, Кирилл, — поздоровалась она. — Как вы себя чувствуете?

— Доброе. Отлично, прямо очень. Давно так себя не чувствовал.

— Я могу проводить вас на завтрак.

— А можно позже? Я просто хотел навестить Дакси.

Амбелия сначала непонимающе глянула на меня, но потом сообразила, о ком речь.

— Да, это можно. Операция прошла успешно, врач разрешил с ней увидеться. Меня об этом предупредили. Если вы уже готовы, то прошу пройти за мной.

— Конечно готов.

— Идёмте.

Покинув палату, мы вышли в коридор, по которому следовали прямо не более двадцати метров. У одной из дверей Амбелия остановилась, аккуратно приоткрыла её и пропустила меня вперёд.

— Проходите. Я могу подождать вас здесь.

— Хорошо, спасибо.

Палата Дакси ничем особым от моей не отличалась, даже расположение мебели то же самое. Поэтому и обнаружить её взглядом в первую же секунду было достаточно просто. Впрочем, и она увидела меня, чуть приподнявшись на кровати целыми руками. Как-то не верится, что ещё недавно она была без них.

Дакси слегка улыбнулась, но в то же время её глаза заблестели. Я шёл навстречу, чтобы приблизиться на расстояние вытянутой руки и только тогда поздороваться, поцеловать, обнять. Вот только чем ближе я подходил, тем хуже становилось кошке. Она уже не сдерживала слёз, прикрыла лицо ладошками, а плечи затряслись. Я понимал, почему Дакси могла себя так вести, но и дурные мысли насчёт её ног тоже засели в голове.

Как бы там ни было, моё дело — успокоить и поддержать её.

Отступление 9

Каллид, глава «Лиум-Парс», устало сел в кресло, окинув взглядом кабинет. Он не мог спать, не мог есть. События, произошедшие этой ночью, не давали ему покоя. Всё вышло из-под контроля. Глава слишком много нервничал, а потому и допустил множество ошибок. Он ведь мог их остановить, если бы не поторопился. Ко всему прочему, неслабо пошатнуло психику убийство сына. Каллид только себе мог признаться в том, что в тот момент, когда он застрелил Казтида, просто не отдавал себе отчёта в совершённом поступке— в его ошибочности. Это его кровь, его продолжение, его жизнь. Единственный прямой наследник. Тот, кому Каллид доверял всё. Почти всё. Но сын утратил доверие, потому и был наказан. Быть может, стоило оставить его в живых, лишив всех прав и привилегий. Теперь нужно объясняться перед всеми членами клана. Они же всё равно спросят рано или поздно.

Продолжая размышлять обо всём, что было сделано, Каллид поднялся, подошёл к шкафу и достал оттуда один из своих любимых напитков. Ему сейчас как никогда нужно расслабиться, иначе он допустит в близком будущем ещё больше ошибок. И спать тоже сегодня не сможет. Уже всё равно. Нужно успокоиться, привести себя в норму, сделав хотя бы несколько глотков.

Глава вернулся на место с бутылкой и начищенным до идеального блеска бокалом, напоминающим по форме плавник. Как патриот Каллид любил пить только из такого бокала.

Налив ярко-синий не слишком крепкий напиток, он снова сел в кресло. Протянул руку к бокалу, сделал два глотка и сразу ощутил растёкшееся по всему телу тепло. Основной же эффект не заставил себя долго ждать: глава успокоился, дыхание стало более ровным, настроение улучшилось. Теперь Каллида не сильно заботило всё случившееся совсем недавно. Под действием чудотворного напитка в нём проснулась непоколебимая уверенность: он обязательно найдёт способ выкрутиться, в любой ситуации выйдет сухим из воды, чего бы это ни стоило. И сына пристрелил не зря. Предал — значит, не ценил ни жизнь, ни отца, ни весь клан, благодаря которому с детства жил намного лучше обычных граждан. Казтид заслужил смерть.

Лёгкое чувство беспокойства, мгновенно поселившееся в голове главы, заставило его сделать ещё один глоток. Не помогло. И лишь спустя несколько секунд он наконец-то вспомнил, из-за чего такое случается. Точнее, из-за кого.

Ярко-золотистая вспышка озарила кабинет на долю секунды.

Явился архангел. В его взгляде читалось недовольство.

— Ты не справился, — смотря прямо на Каллида, с укором проговорил он.

— Я так не думаю, — надменно парировал глава. — Всё можно исправить. И совсем скоро у меня будет новый план.

Архангел сделал несколько шагов и остановился. Несмотря на все эффекты от любимого напитка, Каллиду всё равно стало не по себе, когда эфирное создание оказалось настолько близко. Глава даже поёжился и поставил бокал на стол.

— Ты должен был закончить с этим уже сегодня. Времени больше нет. Я ошибался. Когда в ваш мир вторгнутся краснокожие, вам несдобровать. Их я удерживать больше не буду. Займусь лучше дополнительной обороной. Потери будут велики, но меньше ваших.

— Не вторгнутся. Никогда такого не было.

— Теперь будет.

Глава нашёл в себе смелость подняться и подойти ближе к архангелу.

— Эти краснокожие, они же твои подчинённые, разве нет? И ты не тот, за кого себя выдаёшь. Я это знаю. От других можешь скрывать, только не от меня.

— Ты никогда не поймёшь, кто я на самом деле. Но если хочешь, я могу показать тебе свой другой образ.

Не моргнув ни разу, выдержав взгляд архангела, Каллид криво улыбнулся.

— Покажи.

Золотистое свечение постепенно начало приобретать оранжевый цвет, затем — красный. Совсем скоро — фиолетовый. И в конце концов свет поглотила тьма.

Теперь перед главой «Лиум-Парс», если судить по внешнему облику, стоял чёрный архидьявол. Его мощное тело закрыли тёмные одежды и плащ. За спиной выросли массивные крылья, отличавшиеся от архангельских, а на голове красовались два изогнутых рога. Глаза приобрели исключительно чёрный цвет. Что отметил Каллид, так это черты лица — они на самом деле-то не изменились. Грубо говоря, это тот же архангел, но с рогами и другим цветом кожи.

— Я же говорил, что ты не тот, за кого себя выдаёшь. Почему не мог прийти в таком виде сразу? И всё же, кому подчиняются краснокожие?

— Потому что для этого образа используется совершенно иная энергия, которая тратится в вашем мире в разы быстрее. — Он вновь приобрёл привычный вид архангела и продолжил: — Краснокожие подчиняются не мне.

— Кому же тогда? Чей мир ты защищаешь? Ангелов или…

— Я защищаю оба мира. Кому подчиняются краснокожие, я и сам не знаю.

— Не верю, — протянул Каллид и улыбнулся. — Такой, как ты, должен знать.

— Я не всезнающий и не всесильный. Иначе зачем бы приходил сюда, в этот мир?

— Не знаю, не знаю. Ты и сейчас появился здесь для чего? Сказать, что моему народу угрожает опасность в виде каких-то краснокожих? Какое тебе дело до этого мира? Я на всех найду управу. При желании даже на тебя.

— Ты глупец, просто глупец, — спокойно проговорил архангел. — Я здесь, чтобы предупредить, несмотря на то что наша сделка уже сорвалась. И предупредить я собираюсь остальных. Возможно, помогу им, что будет некоей компенсацией за то, что было сделано ранее мной и тобой. Тебе помогать не буду точно. И знаешь почему?

— Почему же?

— Потому что ты не послушал меня и воспользовался снова пространственным оружием, очередной раз нарушил баланс, разрушил несколько слоёв пространства. А я предупреждал. Ты только облегчил краснокожим задачу, позволил им вторгнуться сюда.

— Зачем им сюда вторгаться?

— Они питаются любой живой энергией, в отличие от нас. А здесь этой энергии более чем достаточно. Тебя просто поглотят заживо, расщепив на атомы.

— Бред какой-то! — выкрикнул Каллид, подошёл к столу, плеснул в бокал добавку и выпил залпом. Затем повернулся к архангелу. — Говоришь загадками, свою истинную сущность не раскрываешь. Какие-то краснокожие, способные уничтожить наш мир. Это всё чушь! Ты пытаешься внушить мне то, чего не было и нет. А если и есть, то это не проблема. Смотри, что у меня есть. — Глава извлёк из кармана тот прибор, с помощью которого атаковал Слайми, и показал архангелу. — Вот этим я уничтожу любого в один миг. И ты не исключение.

Архангел улыбнулся и дал ответ:

— Попробуй. Прямо здесь.

— Не провоцируй. Я и так перенервничал сегодня. Только успокоился.

— Твои слова ничего не стоят без дела.

Чудотворный напиток уже не помогал. Каллид снова закипел. Архангел вывел его из себя, поэтому он, абсолютно уверенный в работе прибора, активировал это оружие.

Сетка, справившаяся в тот раз со Слайми, не сработала. Архангел стал будто бы прозрачным, всё прошло сквозь него. Ничего не изменилось.

— Теперь ты понял, что не всё работает на всех одинаково? И краснокожих это тоже не возьмёт. Мне с тобой не о чем больше говорить. Позаботься лучше о себе и своих гражданах.

Растерянный, Каллид смотрел на всё ещё работающий прибор и не верил глазам. Это лучшее изобретение на данный момент, оно должно воздействовать на любую энергетику. Учёные уверяли, что только так и не иначе. Однако факт остаётся фактом: архангела даже не задело. Или архидьявола? Или же вообще непонятно кого? Он так и не раскрыл свою истинную сущность, исчезнув в одно мгновенье. И теперь глава «Лиум-Парс» ещё больше озадачился будущим. В самом худшем случае ему всегда есть куда отступить. Главное — предупредить союзников…

Отступление 10

Придя в сознание, Фортис чуть не подавился — что-то горячее, сладкое, невообразимо вкусное лилось прямо в рот. Фортис сделал усилие, проглотил жидкость и втянул носом воздух. У него и мысли не возникло, что мог выпить сейчас всё что угодно. Но обычный рефлекс сработал: если вкусно — значит, не вредно.

Запах. Нет, не запах питья. Запах особенный, лишь отдалённо напоминающий что-то едва уловимое. И пока Фортис продолжал пить, наконец-то понял, что так может пахнуть молодая девичья кожа. Хотя конкретно этот запах всё же отличается. И отличается в лучшую сторону.

Прошло не так уж много времени, но только теперь Фортис сообразил, что поили его не из кружки. И когда он насытился, почувствовал силы, тогда и открыл глаза.

Первое, что он увидел, — обнажённую округлую грудь. Бежево-золотистый (или ему померещилось, что именно такой) сосок быстро скрылся за одеждой. Ютси аккуратно поправила грудь, пальцами поддёрнула ткань халата, чтобы выровнять, и посмотрела на Фортиса, привычно хлопая глазами.

— Ты справился, ты молодец, — успокаивающим голосом произнесла она и даже погладила его ладошкой по щеке. Правда, почти сразу убрала руку. — Всё уже хорошо, можешь не волноваться.

До сих пор не понимая, что случилось, Фортис нелепым взглядом уставился на ангела. Это что же получается, он вот только что пил из груди Ютси? Не думал, никак он не думал, что когда-то такое произойдёт.

— Мы в нашем лазарете, — продолжила ангел. — Краснокожих больше нет.

Фортис пошевелился, понял, что лежит на кровати. Медленно приподнялся, опустил ноги на пол и сел. Ютси сидела напротив на небольшой табуретке. Он оглянулся: большое продолговатое помещение, множество кроватей, на которых лежали ангелы, тихо переговариваясь между собой. Всё пространство такого же золотистого цвета, как и остальное в этом мире. И правда очень похоже на лазарет.

— Говорить можешь? — Ютси склонила голову набок, заинтересованно вглядываясь в затуманенные, растерянные глаза Фортиса.

Он покрутил шеей и только теперь заметил, что весь мокрый. Очевидно, не от воды. Просто очень сильно потел — вполне обычная реакция, когда организм борется за жизнь хозяина.

— Могу, — чуть охрипшим голосом ответил Фортис, потёр лицо руками, взъерошил волосы, словно это поможет ему поскорее взбодриться. — Что вообще произошло? Я помню только, как те громилы ударили кулаками по земле, потом ты, вроде бы, меня подхватила, и мы куда-то полетели. Всё.

— Так и есть, так и есть, — закивала Ютси. — Мы подверглись удару очень сильной тёмной энергии и чуть было не умерли.

— А подробнее?

— Нам просто повезло, ведь снова кто-то использовал пространственный взрыв, который задел и наш мир. Благодаря этому большинство врагов было повержено, но погибло много наших. Не всех удалось спасти. Нас же подобрали лекари, доставили в лазарет. Я раньше вылечилась, а у тебя были проблемы. Ты же человек, потому сильнее подвержен различным энергетическим атакам. За твою жизнь долго боролись. И без моего молока тебе могло быть хуже, вот я и решила вот так сделать.

Ютси закончила, улыбнулась и снова поглядела на Фортиса.

— Спасибо большое, что не оставила в беде, — отозвался он. — А молоко было очень вкусное.

Вспомнив о нём, Фортис даже облизнулся. Его только смущало, что он, как маленький ребёнок, сосал сиську. Но зато какую — настоящую ангельскую!

Ангел очень тонко чувствовала эти переживания, поэтому пояснила:

— Не волнуйся, никто об этом не узнает. Мне пришлось поить тебя прямо из груди, потому что так меньше теряется полезных свойств молока. Нужно было скорее тебя лечить. А ещё у нас бывает, что с архангелами… — Ютси остановилась, понимая, что человеку не обязательно знать такие подробности. — Хотя ладно. Главное, что ты жив и здоров.

Настроение у Фортиса было не таким, чтобы выведывать тайны жизни ангелов и архангелов, поэтому он даже внимания не обратил, что Ютси не до конца рассказала какую-то историю.

— Да, это главное. — Он сделал паузу, посмотрел на ангела и продолжил: — Я хочу теперь помыться. Очень неприятно ощущать себя грязным и потным.

Для наглядности Фортис скривился слегка и почти сразу натянуто улыбнулся.

— Ты уверен, что хорошо себя чувствуешь?

— Во всяком случае, — поднялся он с кровати и выровнялся, — на ногах стоять могу.

Вслед за ним встала и Ютси.

— Это хорошо. Тогда я сообщу лекарям — и пойдём. У меня ещё есть кое-какие новости. Они должны тебя порадовать. Я скоро вернусь, подожди здесь.

— Жду.

Фортис попробовал походить из стороны в сторону — вроде никаких проблем. Однако непонятная усталость во всём теле никак не покидала его. Странное ощущение, будто бы что-то невидимое и тяжёлое давит со всех сторон одновременно. Скорее всего, это последствия удара тёмной энергии. Что это, как она устроена и зачем — Фортис не знал. Откровенно говоря, и знать не хотел.

А хотел он лишь одного — поскорее вернуться в свой мир. Если Ютси под новостями, которые должны его порадовать, подразумевала возвращение, то это будет просто прекрасно. Фортис наконец-то сможет увидеть знакомые лица, хотя бы тех же Дакси и Кирилла. И уже после этого отправиться домой, на Келимир. Но это только в том случае, если у них всё уже успокоилось, ведь на тот момент, когда Фортис был на Осните, всё только начиналось. Плохо и то, что браслеты тогда перестали работать. Может, уже решили эту проблему?

Погружённый в мысли, Фортис и не заметил, как прошло несколько минут. Потому и возвращение Ютси вызвало у него удивление.

— Пойдём, отведу тебя в купальню, — звонко сообщила она, глянув на того мельком, и зашагала вперёд, в сторону выхода.

— Пойдём, — задумчиво буркнул он и пошёл следом.

Городские улицы после сражения выглядели уже не столь красиво. Многие здания теперь разрушены, дороги с выбоинами, всюду следы битвы. Зато Фортис не увидел ни одного мёртвого тела. Похоже, их убрали в первую очередь. Ангелам придётся потратить немало сил на восстановление города. Да не только города, но и погибших жителей — популяцию нужно поддерживать на должном уровне.

— Так что за новости, о которых ты хотела рассказать? — решил завести разговор Фортис и заодно удовлетворить любопытство.

— Да, точно. Спасибо, что напомнил. Наш главный отправился на Оснит, но скоро должен вернуться. Также он сказал, что ты и я сможем снова оказаться там, тем более моя задача ещё не выполнена. Краснокожие теперь не вернутся к нам. Пространственные взрывы исказили множество слоёв, поэтому к нам у них нет доступа. В ближайшее время точно.

— Отличные новости, Ютси. Очень надеюсь, что так всё и получится.

— Кстати, ты ещё хочешь молока? Можем зайти, всё равно по пути.

— Было бы неплохо, хотя мне, признаюсь, и твоё понравилось.

— Да, оно у меня вкусное, я знаю.

— Очень вкусное, — подметил Фортис, но ангел не обратила на это внимания.

В отличие от прошлого раза, молоко всё-таки нашлось, пусть и в дефиците в связи с последними событиями. Поэтому Фортису дали с собой маленький кувшинчик. Ютси, видя, что он немного расстроен, решила дать и своего молока, но не прямо из груди, как это было совсем недавно. Она набрала кувшин, скрывшись в другом помещении, и вернулась с ним. Поблагодарив, Фортис сразу попробовал молоко Ютси, а затем молоко другого ангела, чтобы сравнить. Действительно, разница большая. Вкусное и то, и другое, но молоко Ютси намного нежнее, слаще. Фортис даже подумал, что ничего вкуснее в жизни не пил, хотя это могло показаться из-за голода.

Когда Ютси привела Фортиса в купальню, он, мягко говоря, удивился. Внушительное помещение, по центру которого расположился продолговатый прямоугольный бассейн с чистейшей голубой водой, вдоль бассейна по обе стороны протянулись мощные колонны, уходящие в довольно высокий потолок. Здесь уже купались ангелы, некоторые просто гуляли. И все они — полностью обнажённые. Похоже, у них нравы сильно отличаются от человеческих.

— Здесь особая вода с эфиром, поэтому ты очистишься быстро и даже нигде не оставишь грязи, — подходя ближе к бассейну, объяснила Ютси.

— А мне тоже среди всех вот так купаться голышом? — уточнил Фортис. Он то и дело мотал головой, разглядывая обнажённых крылатых красавиц, но так и не увидел ни одну в купальнике.

— Конечно. Здесь все так купаются. По-другому нельзя.

Ещё до того, как до Фортиса дошло, что и Ютси будет голой, она во мгновение ока избавилась от одежды, стоя рядом с ним, и осторожно зашла в воду по ступеням. Возможно, будь они наедине, он бы залюбовался только её точёной фигурой, изгибами молодого прекрасного тела, но здесь таких тел великое множество. И присутствие их всех всё равно смущало его — слишком много обнажённых красоток вокруг, чтобы так запросто раздеться. Другое дело когда он раздевался для своих, перед сексом. И максимум их было три. Сейчас же — десятки ангелов вокруг.

— Заходи, — позвала его Ютси, уже плавая и наслаждаясь процессом купания. — Или тебе помочь?

А ведь она точно может помочь. Фортис решил не отказываться от помощи.

— Да, помоги, пожалуйста.

Уже через пару секунд он успокоился: наличие голых ангелов никак не беспокоило, поэтому Фортис, лишённый всякого смущения, разделся догола и нырнул, едва не врезавшись в ангела, что плыла под водой. И это была не Ютси.

Глава 31

Видя рыдающую Дакси, я ускорил шаг. Когда оказался рядом, не стал ничего говорить — просто обнял её крепко, прижал к себе как можно крепче и стал гладить по спине.

Поначалу она так и продолжала закрывать лицо ладошками, дрожа всем телом, но уже совсем скоро обняла меня и зарылась головой в моё плечо. Честно сказать, я не нашёл никаких слов в первые секунды. От её слёз и самому на душе стало грустно. Но надо, надо успокоить её. И чем быстрее, тем лучше. С другой же стороны, может быть, ей и стоит проплакаться, чтоб унять нахлынувшие штормовой волной эмоции.

— Я рядом, — негромко произнёс я. — Всё уже хорошо, ты теперь в безопасности.

Дакси не ответила, но рыдания перешли в обычный плач — уже лучше.

— Ну всё, перестань, — продолжил я, стараясь придать своему голосу бодрящих ноток. — Мы вместе, ничего нам не угрожает. Помнишь наш последний разговор?

— Помню, — сквозь всхлипы с трудом ответила она.

— Вот. Я своё слово держу. Давай-ка успокаивайся поскорее, а я пока дам тебе воды. Хорошо?

— Да.

Полностью успокоиться Дакси, конечно же, не смогла: она всё ещё плакала, утирая слёзы, но всё равно не так сильно, как в самом начале.

Оглянувшись, я увидел стакан на столе, нашёл воду и наполнил его до краёв. После этого сразу поднёс Дакси и сказал, чтобы выпила полностью. Поначалу с трудом, но потом всё охотней она допила до дна. Забрав стакан и вернув его на место, я прихватил с собой стул и сел рядом, взяв Дакси за руку. До чего же приятно ощущать её тёплую мягкую ладошку в своей, особенно после всего случившегося, когда я своими глазами видел эту же руку отрезанной…

Чтобы не утонуть в неприятных воспоминаниях, я решил продолжить разговаривать, тем более Дакси уже успокоилась: она взяла лежащий на тумбочке платок и принялась вытирать слёзы.

— Я понимаю, что тебе сейчас, наверное, не очень хочется говорить, что чувствуешь себя нехорошо, но надо общаться.

— Надо, — кивнула она. — Просто это было так страшно, Кирилл… Я так верила, что меня вылечат, а он… Он просто садист. Он… резал мою руку наживую, без анестезии… — Дакси снова заплакала и сильнее сжала мою кисть. — Это было так больно, так ужасно. Я готовилась умереть, хотя так хотела жить и терпела как только могла. Умоляла пощадить… Просила… А он начал вторую резать… И я… и я… — Она снова разрыдалась.

Страшно даже представить, какие муки перенесла Дакси. Слишком лёгкую смерть получил тот врач за свои поступки, слишком лёгкую.

Чтобы она быстрее успокоилась, я снова обнял её, сев на край кушетки и приговаривая:

— Его больше нет, Дакси. Просто нет.

Однако это не помогло. Похоже, здесь я бессилен. Слишком глубоко засели воспоминания, слишком тяжело ей сейчас. Нужно время. Но и смотреть на неё, разбитую и рыдающую, тоже очень непросто. Поэтому, чтобы не выпускать Дакси и не оставлять одну, я связался с Амбелией по нейросети и попросил какое-нибудь сильное успокоительное, но чтобы без уколов — и без того хватило адской боли прошлой ночью.

Медсестра появилась моментально. Поняв всю ситуацию, она подобрала нужную таблетку и кинула в стакан с водой. Затем передала его мне. Правильно сделала, ведь сейчас для Дакси нет никого ближе, чем я.

Проливая немало содержимого, кошка всё-таки смогла выпить, пока я держал стакан и поил её. Амбелия, тихо спросив, не нужно ли ещё что-то, и получив мой ответ, незаметно ушла, но велела звать её при первой необходимости.

Средство подействовало очень быстро. Не прошло и минуты, как Дакси стала спокойнее: она даже не думала снова заплакать. Я же, чтобы она не напрягалась лишний раз, поставил стакан на место, взял платок и заботливо протёр её лицо. К моему удивлению, Дакси при этом даже заулыбалась, в глазах появились искорки счастья.

— Это так мило, — проговорила она ровным и спокойным голосом, а потом даже немного хихикнула. — И чуть-чуть щекотно.

Закончив, я убрал платок, снова сел и не сдержал улыбку.

— Очень хорошо, что ты наконец-то спокойна. Одно удовольствие смотреть на тебя, когда ты улыбаешься.

— А почему ты меня ещё не поцеловал? — деланно обиделась Дакси, не скрывая улыбку.

— А потому что ты была в таком состоянии, что точно было не до этого. Но сейчас исправим.

Встав со стула, я наклонился к ней, прикрыл глаза и чуть коснулся уже таких любимых, даже родных губ. Лишь на мгновение задержавшись, продолжил поцелуй. Неторопливый, нежный, с наслаждением. Как же всего этого не хватало в последнее время. Даже больше — такой поцелуй, искренний и с полной самоотдачей, в разы лучше секса с девушкой, к которой не испытываешь ничего, кроме желания унять природные инстинкты. Это дорогого стоит. И даже тот факт, что из-за слёз, попавших на губы Дакси, поцелуй был на вкус солоноватым, ни капли не портил удовольствия.

— Вот так мне больше нравится, — ласково пропела Дакси, когда мы прекратили наслаждаться поцелуем.

— Согласен, — садясь на стул, подтвердил я. — Знаешь, иногда люди называют своих девушек или жён сладкими. А ты у меня сегодня солёненькая.

— Солёненькая? — Она даже усмехнулась. — Почему солёненькая?

— Ну как же.

— Всё, поняла. Ну, прости, я не специально.

— А я тебя ни в чём и не упрекаю. — Снова взяв её кисть в свою, я посмотрел на Дакси. — Ты уже завтракала?

— Да, мне приносили завтрак. Он хоть был и вкусный очень, но аппетит у меня слабый. Чуть-чуть только съела. А ты ел?

— Ещё нет. Как проснулся, умылся — и сразу к тебе.

— Так ты тоже пациент здесь? — удивилась она.

— Конечно. Но я уже, как видишь, полностью здоров. Ты ведь ещё не знаешь всего, что произошло и как я тут оказался.

Вот на этом моменте улыбка сползла с моего лица. Мне очень не хотелось рассказывать ей правду. Мы спасли двоих, но столько же потеряли. А ещё неизвестно, где Ютси и Фортис, что с ними сейчас. Исключительно хороших новостей у меня, к сожалению, не нашлось.

— Ну так расскажи. Мне очень интересно.

Чего и следовало ожидать. Скрывать тоже нет смысла, ведь рано или поздно Дакси всё равно узнает правду.

Начать я решил с плохих новостей, чтобы после порадовать хорошими. Сильно не вдаваясь в подробности, пересказал всё, в чём участвовал и что видел за это время.

Когда я закончил, Дакси некоторое время молча глядела на меня, а потом задумчиво протянула:

— Ты смог всё это сделать, хоть и не один. Кирилл, ты просто не представляешь, как я тебе благодарна! Ты же и Рику спас, и меня. И сам сумел выжить. — Она ушла в какие-то свои размышления, и я решил подождать, когда продолжит. — Мы же тебе всю жизнь теперь должны. Это… Даже не знаю, как ещё сказать. Очень жаль Антара и Слайми…

— Никто мне ничего не должен, успокойся. Особенно ты.

— Особенно я…

Наступило неловкое молчание.

— По крайней мере, война между «Джуриам» и «Чёрным оснитом» закончена. Это значит, что мы скоро сможем вернуться домой. Но после того, как тебе сделают новые ноги.

— Да. Только если браслеты не работают до сих пор, то не вернёмся.

— Я думаю, что эту проблему скоро решат. Всё-таки оба клана весьма сильны, поэтому всё будет нормально.

— А ты останешься здесь или улетишь в Сайбитас?

Дакси посмотрела на меня с немой мольбой в глазах.

— Ну конечно останусь, ты что. Пока ты не выздоровеешь полностью, я отсюда ни ногой. Всё для жизни здесь есть, деньги у меня тоже есть. Не вижу никаких проблем. «Чёрному осниту» моя помощь, думаю, пока не нужна. Да я вообще давно уже участвую в том, на что и не подписывался. Но жить захочешь, и не так извернёшься.

— Ты так изменился с тех пор, как попал сюда. Теперь ты не тот потерянный в чужом мире человек, каким был раньше. Сейчас даже смешно вспоминать, как мы знакомились, как ты пытался ухаживать за мной. Иногда порой нелепо, уж извини.

— Изменился, да. Но ещё и почувствовал хоть какую-то, но власть, когда ты агент «Чёрного оснита». А насчёт ухаживаний… Я помню, как ты брыкалась раз за разом, а потом пришла после клуба, — подмигнул я.

— Вот это мог бы и не вспоминать, — нахмурилась она, но всё же изменилась в лице и расплылась в улыбке. — Не могла же я сразу тебе всё позволить.

— Наверное. Ладно, зато интересно было. Надо бы мне узнать обстановку в Эквалисе, всё ли спокойно, потому что вчера взорвали базу орцинусов пространственным оружием. Думаю, вряд ли это повторится. Так вот, к чему это? Поговорю с врачом, чтобы он разрешил нам погулять сегодня. Уверен, прогулка пойдёт на пользу.

— Ты издеваешься? — Дакси взглядом указала на отсутствие ног.

— Нет. Пусть дадут кресло специальное или ещё что-то. Я ж не знаю, какая у них тут есть техника.

— Ну если так, то можно. Только ты должен обязательно позавтракать. Голодным не надо гулять.

— Позавтракаю. Могу прямо сейчас.

— Да, иди, поешь, всё узнай и возвращайся. Скоро ещё Рика должна меня навестить.

— Вот как. Со мной она даже не связывалась сегодня.

— В любом случае увидитесь.

— Да. Ну, я пойду. Ты уже на связи, так что можешь в случае чего меня позвать.

— Хорошо, так и сделаю, если что-то понадобится.

Перед тем как выйти из палаты, я поцеловал Дакси в щёку, сказал главные слова, благотворно повлиявшие на её настроение, и зашагал к выходу. И только там получил взаимные три слова — ей было нелегко произнести их, как и в прошлый раз. Впрочем, не так уж важно слышать. Важно — чувствовать. И я это чувствовал.

Глава 32

Амбелия, ожидавшая в коридоре, встретила меня пытливым взглядом. Не теряя времени, я попросил показать, где у них находится столовая, и по пути решил задать ей несколько вопросов.

— Как скоро Дакси восстановят ноги? Вам известно что-то или надо непосредственно у врача спрашивать?

— Известно. Я почти всегда в курсе всех дел. Пока что подготавливают технику, берут анализы. Это будет сложная операция, ведь ваша… — Медсестра вопросительно глянула на меня и после моего молчаливого кивка продолжила: — Я хочу сказать, наша пациентка другого вида, поэтому мы не можем сделать всё прямо сегодня. Понадобится время. День, два. Или больше. На этот вопрос точно не ответит никто.

— Понял вас. Я смогу с ней сегодня погулять? Есть у вас кресло или что-то наподобие?

— Насчёт прогулки я уточню у врача, пока вы будете завтракать. Если он разрешит, то сможете. Кресла мы обычно используем для более великовозрастных пациентов, которым и без того тяжело двигаться. Аюдаксии можем предложить протезы. Она сможет подключиться к ним по нейросети и ходить, управляя движением. Это не так уж сложно. Нужно немного практики — и всё получится.

— Очень хорошая новость насчёт протезов. Будет ещё лучше, чем кресло.

— Вот мы и пришли. — Амбелия остановилась возле входа в столовую. — Дальше разберётесь?

Заглянув в большое помещение, где завтракали пациенты, я ответил:

— Да, думаю, разберусь.

— В таком случае я вас пока оставляю. Когда позавтракаете, свяжитесь со мной, и я предоставлю всю имеющуюся информацию. Приятного аппетита.

Очаровательно улыбнувшись, медсестра пошла по своим делам.

— Спасибо.

В столовой было не так уж много народа. Наверное, многие позавтракали немного раньше. Вообще, странно, что в госпитале есть больные, ведь «Нейтрум» напрямую не участвовал в военных действиях.

Ответ на этот вопрос я получил чуть позже, когда занял свободный столик и нажал на кнопку, чтобы вызвать обслуживающего робота. Пока он катился ко мне, я не без интереса разглядывал пациентов и понял, почему они в госпитале. В основном это пожилые истриситы, преимущественно мужского пола. Значит, можно предположить, что они когда-то воевали, поэтому теперь их принимают в госпитале в любое время и, скорее всего, лечат за счёт клана.

Когда робот прикатил, я выбрал одно из предлагаемых меню и сделал заказ. Глядя вслед уезжающей железяке, вспомнил, что в кафе и ресторанах обычно обслуживали живые официанты, в остальных местах — механические. Раньше не задумывался как-то об этом. Версия у меня появилась почти сразу — работа роботов обходится дешевле, её используют в основном в клановых учреждениях. Это неудивительно, если они очень развиты: им такая простая техника обходится наверняка в копейки. А если тот же ресторан является действительно рестораном с высоким уровнем обслуживания, то и официанты живые. Они ведь создают особую атмосферу, улыбаются, ведут себя галантно. Да и просто приятнее заказывать у живого официанта, особенно если это красивая девушка. Во всяком случае, мне уж точно. Думаю, всё так и есть, иные причины вряд ли удастся найти.

Свой завтрак я ждал недолго. Может, минуты три прошло — и робот привёз заказ. Забрав кашу, лёгкий салат из зелени, немножко печёного мяса и сок, я в шутку поблагодарил робота, и тот укатился восвояси.

Еда пришлась по вкусу, в чём я и не сомневался. Однако всё-таки не сравнится с тем, что готовила Амбелия. Её угощение и доброту, наверное, в жизни не забуду. Очень она хорошая.

Пока ел, строил планы на будущее. И снова встал всё тот же вопрос — остаться мне в этом мире или вернуться на Землю? С одной стороны, хочется на родину, с другой — я стал привыкать к местным, они даже не вызывали во мне никакого отторжения, удивления, как это было раньше. Хоть я и человек, они стали восприниматься мной как свои. Стоп. Вообще-то я уже давно не совсем человек. У меня ж вырос плавник, который потом удалили. А это значит одно — во мне уже есть часть клеток истриситов. Может, ещё поэтому они мне становятся всё ближе и ближе? Кто знает, может быть. И ведь ещё неизвестно, как на мне это скажется в будущем. Тогда доктор вроде говорил о том, что какие-то последствия могут быть, пусть и не наверняка.

Даже если я уже не совсем человек, родину так просто не забудешь. Тем более у меня там родители. Мне совесть не позволит просто взять и пропасть из их жизни. Надо что-то будет с этим решить. Наверное, рано всё-таки строить планы. Для начала нужно узнать, что планируют теперь «Джуриам» и «Чёрный оснит» по отношению к «Лиум-Парс». И разобрались ли они с браслетами для телепортации — тоже интересно. Если да, то можно в любой момент вернуться на родину Дакси, когда ей восстановят ноги.

Думая о своём, я совсем забыл про Ютси и Фортиса. Их слишком долго нет. Кто-то не пускает ангела обратно, потому и Фортис не может вернуться в этот мир. Было бы просто идеально, если б они вернулись вместе. Потом уже можно спокойно возвращаться на Келимир, откуда я начал этот путь превращения из тренера в агента.

Допивая свежий прохладный кисло-сладкий сок, решил сильно не углубляться в размышления. Сейчас пока надо узнать, разрешат ли Дакси пойти на прогулку, а потом уж думать об остальном.

Когда я вышел из столовой, сразу связался с Амбелией. Она, к сожалению, была занята, поэтому не смогла лично встретиться. Зато скинула мне всю информацию от врача. После прочтения я невольно улыбнулся: он дал добро, пояснив, что сегодня никаких процедур не планируется, анализы все есть, работают над курсом по выращиванию новых ног для Дакси. Что же касается протезов, то их предоставят, как только это понадобится. Отличная новость! Пожалуй, стоит рассказать Дакси, порадовать тоже.

Как только я вошёл в её палату, увидел Рику. Быстро она, однако, явилась.

— Привет, — поздоровался я, подходя к ним.

Рика, сидящая ко мне спиной, обернулась, поднялась и с подозрительной теплотой обняла меня, поцеловала в щёку. Удивлённый, я посмотрел на Дакси: она улыбалась, даже без намёка на ревность или возмущение.

— Привет, — наконец-то ответила Рика, когда чуть отстранилась. — Смотрю, тебя вылечили как положено. — Она окинула меня взором с ног до головы. — Всё на месте, чистый, красивый.

— Да, медперсонал здесь работает как надо.

— У меня есть кое-какие новости, — Рика обратилась ко мне, а затем повернулась к Дакси. — Я заберу Кирилла ненадолго. Нужно показать, где и что лежит.

— Конечно, я могу подождать.

— А что показать-то? — не понял я.

— Ничего особенного. Сейчас увидишь. Пойдём со мной.

Как только мы вышли из палаты, я получил сообщение от Дакси:

«Я не против. Мы уже поговорили».

Что-то они мутят воду. Решил пока не отвечать, чтобы не отвлекаться, и пошёл за Рикой. Она здесь чувствовала себя, судя по всему, как дома, поэтому повела меня по коридору, свернув за угол пару раз.

Когда мы достигли нужного места, коим оказалось какое-то складское помещение, Рика открыла дверь и произнесла:

— Проходи, не бойся.

Небольшая тёмная комната действительно оказалась неким складом. Или подсобкой. Разглядеть было непросто. Ища взглядом, где находится включатель, я и не заметил, как Рика закрыла за собой дверь. И тогда стало совсем уж темно. А Рика ли это на самом деле? Во мне поселились нехорошие мысли, подозрения, поэтому я напрягся, готовый в любой момент дать отпор.

Глава 33

Кромешная тьма и тишина позволили услышать, как Рика приближалась. Она шла неторопливыми короткими шагами, что совсем ей несвойственно. И я не стал молчать, предупредив:

— Не знаю, ты ли это, но имей в виду: я так просто не сдамся.

— Кирилл, этоя, — полушёпотом произнесла Рика. — Говорю же: не бойся.

— Что ты хочешь?

— Отблагодарить тебя.

Такого поворота я не ожидал, тем более от неё. Хотя стоило. Но это всё нервы, напряжение. В свете последних событий готов ожидать подставу в любом месте и от кого угодно.

— Ну и местечко ты выбрала, скажу я тебе. Слишком уж неожиданно.

— Да, — шепнула она на ухо, приблизившись вплотную. Её груди упёрлись мне в грудь, а руки она запустила за спину, пропустив их под моими. — У тебя же нет плавника, это я инстинктивно.

Вся эта ситуация вызвала смешанные чувства. Вроде бы и можно начать самому, но что-то мне мешало. Похожие ощущения были и со Слайми. Правда, здесь всё же иные. Рика мне давно ещё понравилась, однако это не позволило действовать сию минуту. Может, меня её статус как-то удерживал, может, ещё что-то…

Каждое её движение, казалось, я не просто слышал, но и чувствовал. И хоть догадывался, что она сделает в следующий миг, всё равно было неожиданно. Я чувствовал себя беспомощным подростком, который перед первым опытом сконфузился донельзя. Это не я. Не был я таким никогда в жизни, даже будучи подростком. Что-то здесь не так.

— Расслабься, Кирилл, — прошептала Рика, уже касаясь своими губами моих. — Это нормально.

Я уже ощущал её горячее дыхание, губы, приятный запах, исходящий от неё. Одно движение — и мы сольёмся в поцелуе. Но нет. Хоть убей, не получается.

Как я ни старался взять себя в руки, не получилось. И первой проявила инициативу всё-таки Рика.

Сколько было в моей жизни разных поцелуев, но такого, по ощущениям, точно никогда не было. Губы Рики двигались медленно, заботливо, дышала она ровно. Чувствовалось, что она наслаждается процессом. Наслаждался и я, хотя одной из особенностей были как раз губы — они почему-то холодные. Однако это не помешало получать удовольствие. И что примечательно, я наконец-то смог расслабиться и дать себе волю. Теперь я вёл. Показывал движениями, как мне нравится, попробовал и с языком. Рика сообразила, не противилась, лишь подключила свой. И снова меня ждал сюрприз. Я никогда не обращал внимания, но показалось, что у её языка и форма более заострённая, и он настолько мягкий и гладкий, что почти не чувствуется, когда касаешься его своим.

Я забыл всё и потерял счёт времени, полностью отдавшись во власть необыкновенному удовольствию. Меня уже ничего не тревожило. Мысли, появившиеся перед поцелуем, пропали, поэтому от конфуза не осталось ни единого напоминания. Увлечённый, я позволил себе положить руки на талию Рики, погладить. Затем и вовсе разошёлся — руки легли на подтянутые, спортивные ягодицы. Сначала поглаживал, оценивая форму, а потом вцепился, начиная сжимать их. Рика, не прерывая поцелуй, глухо что-то промычала. Или постанывать начала даже…

— Не надо, пожалуйста, — оторвавшись от моих губ, на выдохе произнесла она и переместила руки на талию. — Потом.

Я и не торопился, поэтому продолжил наслаждаться поцелуем. И почему-то очень захотелось снова пощупать плавник. Мои руки постепенно поползли выше по спине, достигли нароста. Учитывая, что он далеко не маленький, я решил потрогать его обеими руками, проводя от основания и до кончика. Не будь на ней одежды, ладони заскользили бы по идеально гладкой коже — это я запомнил, когда ещё первый раз трогал плавник, на Земле.

Рика что-то снова замычала, затем и вовсе застонала. Ощущая её тело в объятиях, я даже заметил, что она начала подрагивать. Поцелуй стал более страстным, быстрым. Тот случай, когда партнёры друг друга чуть ли не поедают от охватившего желания. Точно так же повела себя и Рика.

— Всё, хватит. — С трудом оторвавшись, она ухитрилась вырваться из объятий. — Кто тебе рассказал?

— Ты о чём?

Рика, пытаясь восстановить дыхание, ответила:

— Про плавник. Это же особая зона у нас, я чуть контроль не потеряла.

— Никто не рассказывал. Даже не знал. Я ведь уже трогал его, ещё при первом знакомстве.

— Это разные ситуации.

Вот как, оказывается: плавник у истриситок бывает эрогенной зоной, причём очень чувствительной. Это я ощутил в полной мере, даже без её пояснений. Просто не понял сначала, из-за чего Рику внезапно окатило бесконтрольной страстью.

— Пойми правильно, на большее я не готова пойти, тем более здесь. Я и привела тебя сюда, чтобы нас никто не видел. Мне нельзя в обществе вести себя подобным образом. Это тебе моё спасибо, но более ощутимое, чем просто слова.

— Могла бы не объяснять, и без того ясно. Просто надо было как-то предупредить. Я вот не ожидал, не знал, для чего ты меня сюда привела. Каждый раз и в любой ситуации вижу подвох. Какая-то паранойя.

— Извини, я это не учла. — Рика снова приблизилась, просто поцеловала в губы и обняла за шею. — Это не только благодарность. Ты мне нравишься. На тебя виды уже давно, если честно. Но, повторюсь, сегодня только так, и всё.

— Я и не настаиваю, — спокойно произнёс я и обнял её, уже не касаясь ни плавника, ни ягодиц.

— Тебе понравилось?

— Очень. Только было странно до того, как мы поцеловались. Со мной такого конфуза не случалось раньше.

— Это из-за меня. — Судя по тону голоса, она улыбнулась. — Я тебе могу объяснить, почему ты себя так чувствовал. Если коротко, то из-за моей энергетики. У нас она очень разная — это во-первых. А во-вторых, энергетика истриситов сильнее, чем у людей. И я не пытаюсь сейчас тебя и всё человечество принизить. Просто факт. Вот только поэтому ты себя чувствовал неуютно.

— Ты хочешь сказать, что только из-за этого я стоял как истукан?

— Конечно.

— Но потом же всё изменилось.

— Изменилось, потому что наступил близкий контакт. Мы на время смешали энергетику, поэтому тебе стало комфортно.

— Узнавать всё новое и новое с каждым днём — вот что мне нравится в этом мире. Но вот с Визуйей такого не было, как с тобой.

— Насколько мне известно, она родилась с дефектом.

— Это с каким ещё дефектом? — насторожился я, вспоминая, что из-за неё у меня и начал расти плавник.

— Не беспокойся, тебе ничего не будет.

— Ага, расскажи, плавник же неспроста начал расти. Теперь и от тебя начнёт ещё один расти? — усмехнулся я, хотя на самом деле это совсем не смешно.

— Уже не начнёт, раз такое случилось раньше.

— Так что за дефект?

— Сейчас.

Рика отошла от меня и зажгла свет. Вот, другое дело — теперь видно, где мы. Кругом коробки, ящики, стеллажи и прочее, что явно говорило о складском помещении.

Она села на одну из коробок и кивком предложила сделать мне то же самое. Когда я сел, Рика продолжила:

— Рождённые с дефектом — это члены любого из кланов, которые в будущем не смогут получить никакую уникальную энергетическую способность. Способность можно получить при условии, если постоянно развиваться, поддерживать уровень собственной энергетики на должном уровне. На это влияет и настроение в том числе. Если пребывать постоянно в угнетённом состоянии, то никогда не получишь желаемое, даже если рождён без дефектов. Тому пример глава «Лиум-Парс». Он мог бы получить способность в своём возрасте, но не получил до сих пор. У моего отца скоро должно это случиться. В основном получают в пожилом возрасте, но есть и исключения. Это рисс Иллтер, отец Визуйи. Он ещё в молодости обрёл возможность телепортироваться без браслетов, используя собственную энергию. И он очень силён благодаря этому. Только есть ограничения по расстоянию. Но всё равно, представь, каково это — сражаться с противником, который без всякой техники может перемещаться в пределах одного города.

В голове сразу всплыла картинка, когда глава «Джуриам» допрашивал меня, а потом моментом исчез. Теперь-то ясно, как это работает.

— И у всех разные способности, как я понимаю?

— Конечно. Только выбрать нельзя. Зависит от развития, генов, предрасположенности к тому или иному виду способности и других факторов. Вот Визуйе не повезло. Она так и будет обычной.

И ещё одно стало понятно: Визуйя просто-напросто с детства могла узнать о том, что рождена с дефектом, вот и выросла слабой и беспомощной, отчаявшись с ранних лет. Отцу только и оставалось делать всё для дочки, чтобы она была под защитой и счастливой. Всё сходится.

— Пока не забыл, а как твоего отца-то зовут? Уже знаю, как зовут других глав, кроме «Нейтрума», а имя твоего как-то нигде не озвучивалось. И как правильно обращаться к нему?

— Его зовут Аптиос, — гордо произнесла Рика. Она очень уважает и любит отца, это видно невооружённым глазом. — У нас тоже есть обращение, как у «Джуриам», но мы его используем только на официальных встречах с членами других кланов. Это обращение — осс.

— Осс Аптиос, — проговорил я и покачал головой. — Солидно звучит. — Затем попробовал официально озвучить имя Рики. — Осс Арикулья. А вот это благородно. И осс Ант…

Я остановился на полуслове, понимая, как ей тяжело будет слышать имя брата. Но Рика меня поразила стойкостью. Хоть глаза и заблестели едва заметно, она улыбнулась горько и сказала:

— Осс Антар. Ему мы посвятим ещё многое…

— Прости, не хотелось тебе напоминать. Как-то само вырвалось.

— Я стараюсь держаться и вести себя достойно. — Рика встала с коробки и наклонилась над ней. — Мы сюда пришли, не только чтоб уединиться. Смотри, это тебе и Дакси привезли. — Она распаковала коробку и достала оттуда две новенькие военные формы. — По вашим размерам, сами разберётесь. Обувь, перчатки и остальное внутри.

— Отлично. Правда, мне обещали здесь выдать какую-то их форму.

— Если дадут, то не отказывайся. Отказ — это дурной тон. Прими как подарок. А ещё мы доставили оружие, полный боекомплект. Иди за мной.

Поднявшись с коробки, я прошёл вместе с Рикой через стеллажи, и в самом конце мы остановились. Она указала на стеллаж, забитый оружием: винтовки, гранаты, кинжалы, пистолеты. В общем, всё, что необходимо для защиты.

— Понял, понял. Разве намечается что-то?

— Пока нет, но вам лучше быть в полном обмундировании, если что-то начнётся. Никто не знает, что выкинет «Лиум-Парс».

— Обычные меры предосторожности. Ясно.

— Да. На этом вроде всё. Вы пока можете находиться здесь. Про оружие, хранящееся тут, все знают. Доступ к нему у вас есть. Я обо всём уже позаботилась. Мы пока занимаемся восстановлением энергетических щитов, разрушенных зданий, хороним погибших, выплачиваем вознаграждение орцинусам и провожаем их. Ещё и за уничтожение их базы и их военных надо заплатить. Всё-таки они понесли эти потери из-за нас, мы же их и попросили о помощи через «Нейтрум». Дел очень много. И нам, и «Джуриам» нужно восстановиться, и только потом принимать дальнейшее решение, как поступить с «Лиум-Парс». Одно знаю точно — ни мой отец, ни рисс Иллтер не собираются прощать Каллида.

— Неудивительно, его надо наказать, — согласился я. — Пространственные взрывы в Эквалисе тоже ведь его рук дело?

— Его. Как бы снова ничего подобного здесь не случилось. Хотя по нашим данным он израсходовал последние запасы. Не спрашивай, как мы это узнали. Просто знай.

— Наверняка совместными усилиями с «Джуриам».

— Почти так. — Рика вздохнула и посмотрела на меня. — Мне пора, Кирилл. Желаю вам с Дакси хорошо провести время, а ей отдельно — как можно скорее восстановиться.

— Спасибо большое, будем стараться.

Уже при свете Рика снова сблизилась со мной. Эффекта конфуза не произошло, поэтому всё прошло нормально. Я обнял её за талию и привлёк к себе. Она на прощание прильнула губами, очень вкусно поцеловала и тепло улыбнулась.

— Пойдём, а то что-то мы тут задержались. Вдруг ещё кто-то подумает чего непристойного обо мне и тебе. Слухи пустят. А нам этого не надо. Ведь так?

— Полностью с тобой согласен.

Покидая складское помещение вместе с Рикой, я задумался о том, что мне снова кажется всё ненастоящим. И это не из-за способностей, а из-за того, что вот так неожиданно она сама проявила инициативу. А я этого не ждал.

Только когда Рика ушла, я встал у двери в палату Дакси и вдруг вспомнил наш разговор из прошлого. Я шутил насчёт женитьбы, а Рика ответила, что выйдет за меня только в том случае, если я её спасу. И я ведь сделал это. Если она помнит и не бросает слов на ветер, то действительно станет женой. Это вроде бы и смешно, и интересно в то же время. Ну не бывает же так. И одобрит ли её отец? Как Дакси отнесётся? Хотя она уже разрешила поцелуй. Теперь я понял её сообщение.

Так, пожалуй, надо хорошенько всё обдумать, а потом заходить. Найдя взглядом свободное кресло, я занял его и погрузился в размышления. Надеюсь, Дакси не сильно заскучает за пять-десять минут.

Глава 34

Итак, что на данный момент я имею? Операция давно закончилась, война — тоже. С Дакси отношения наладил, чего и хотел изначально. Теперь ещё и Рика. А ведь я просто пошутил когда-то насчёт гарема. Прямо ирония судьбы какая-то. Хотя ирония не совсем подходящее слово.

С одной стороны, это, наверное, интересно — когда у тебя не одна девушка, а с другой — для меня такой вид отношений весьма необычный. Конечно, никто не отменял тот факт, что мы, мужчины, почти поголовно полигамны. Но одно дело — просто гулять с девушкой, второй, третьей, не обещая никому из них какого-то будущего, и совсем другое — взять на себя ответственность. Причём чем больше, скажем так, жён, тем выше эта ответственность. И вроде бы в этом мире такие отношения не встречаются, или я просто не знаю. В любом случае это не тот вариант, когда ты повелитель, а весь твой гарем не что иное, как набор рабынь, когда ты сам выбираешь, с кем сегодня проведёшь ночь. Да, я никакой не повелитель. У меня столько свободы выбора точно не будет.

Кстати, о ночи. После поцелуя и объятий с Рикой мне стало очень интересно, каким же будет с ней секс. Например, Дакси в постели не очень отличалась от девушки с Земли. Это если грубо, конечно. Как говорится, у неё там, как у всех, вдоль, а не поперёк. И зачем я об этом вообще подумал? Теперь мысли о Рике, что у неё может что-то быть не совсем как у людей. Такое может вызвать отторжение, если Рика без одежды будет отличаться от того, к чему я привык. И всё — фиаско. А ведь что-то мне подсказывает, что рано или поздно мы с ней окажемся в одной постели. Но, скорее всего, очень нескоро. Её можно понять: она только-только потеряла брата, и будет неправильно, если Рика отдастся мне в этот же день. Да, это слишком. Так просто нельзя. И вряд ли у неё сейчас будет жгучее желание плотских утех.

Тем не менее интересно, как истриситы вообще занимаются сексом. У них плавник, причём плавник совсем не крошечный. Наверняка нельзя использовать позы, когда она будет лежать на спине — плавник не даст. Сбоку — тоже будет не очень удобно, придётся упираться в плавник. Конечно, позиций-то всяких много, но всё равно неправильно как-то, непривычно, что даже обычная миссионерская поза недоступна из-за плавника. А если сексом занимаются истрисит и истриситка? Мужчина, получается, априори обламывается с позой наездницы? Как же без неё-то? Нет, что-то они, скорее всего, делают, чтобы плавник им не мешал. В общем, поживём — увидим.

Если в будущем сложится так, что с обеими и дальше будут хорошие отношения, то придётся о многом подумать и решить, надо ли оно мне. У меня просто некий психологический барьер — могу отдавать всю заботу только одной. Сейчас та самая одна — Дакси. К Рике я пока не могу относиться точно так же. Да, нравится, с ней интересно, но всё равно не то. Возможно, нужно больше проводить с ней времени наедине, тогда и будет проще. На самом деле понятия не имею. Оказывается, это гораздо сложнее на деле, нежели фантазировать на тему «Если б я был султан…» Или я просто себя загрузил информацией, к которой ещё не готов? Возможно. Поэтому надо заканчивать с этим. Дакси наверняка меня ждёт. Она ж там совсем одна.

Когда я вошёл в палату, кошка встретила меня какой-то хитрой улыбкой, будто бы хочет подколоть. И я не совсем уж ошибся.

— Ну как? Всё?

Прежде чем ответить, я подошёл и сел на стул. Вздохнул и заговорил:

— Да, всё. Только не спрашивай подробности.

— А почему?

Она не переставала улыбаться.

— Потому что мне как-то неудобно. Не ожидал я такого.

Дакси протянула руку к моей, взялась за кисть и легонько сжала, глядя в глаза.

— Хорошо, не буду. Ты не должен испытывать чувства вины. Я же сказала, что не против. Ты просто не всё знаешь.

— Что ты имеешь в виду?

— Что многое было задумано заранее.

— То есть вы вдвоём уже давно всё решили, а я только попадался на крючки? Нет, сомневаюсь. Я прекрасно помню, как всё у нас начиналось.

— Ну не слишком давно, да. Но всё равно.

— Даже не буду пытаться узнать, когда и как. Давай лучше на прогулку? Врач разрешил. Надо только дать сигнал — и тебе принесут протезы. Сегодня у тебя никаких операций не будет.

— А ты уже придумал, куда пойдём?

— Пока нет, но как только выйдем из госпиталя, обязательно придумаю. Можно в нейросети посмотреть, какие есть развлечения. Подберём что-то подходящее с учётом твоего состояния. Идём?

— Ну конечно, — засияла Дакси.

Наверное, я ни разу не видел её настолько радостной. Всё плохое автоматически отошло на второй план. И сегодня, пока есть свободное время, нужно провести этот день как можно лучше.

После того как я связался с Амбелией и попросил протезы, к нам пришёл медбрат. Он представился, объяснил, что будет устанавливать протезы, и принялся за дело.

Поддерживая Дакси, я помог ей приподняться и опустить ноги — точнее, пока что их часть — вниз, по направлению к протезам. Устроены протезы достаточно просто, если верить этому медбрату. Правда, мне очень не понравилось, когда он оголил ноги Дакси, подняв штанины выше, взялся за них так спокойно и уверенно, будто бы можно. У меня это вызвало раздражение, поэтому я ему открыто заявил, чтоб не наглел. Парень оказался не из молчаливых: он с достоинством ответил, что просто выполняет свою работу, а не лапает стройные бёдра Дакси. Она с укором и улыбкой глянула на меня, показывая взглядом, что я чуток перегнул палку. Может быть, может быть.

И всё равно я решил помочь, чтобы этот тип быстрее удалился отсюда. Не без его инструкций, конечно, но получилось ускорить процесс подключения протезов.

Когда Дакси нашла в нейросети протезы, она встала с кровати и чуть пошатнулась. Я подхватил её за талию и почувствовал чужую руку. Оказалось, опять этот медбрат. Возможно, ревность у меня действительно зашкалила необоснованно, но мне показалось, что не на пустом месте. В этот раз я уже откровенно наехал на парня и популярно объяснил, что дальше мы разберёмся без него. Он умудрился огрызнуться в ответ. Бойкий, однако. Нехорошо это — пользоваться статусом, но пришлось прямым текстом сказать, кто я и кто Дакси. Видимо, медбрат этого не знал — или всё-таки прикидывался? — потому что как услышал про агентов, извинился и ушёл. Вот, другое дело. Нечего тут руки распускать.

— Зря ты с ним так, — легкомысленно сказала Дакси, пробуя ходить на протезах по палате.

Мы решили, что она немного попрактикуется здесь, и только потом выйдем в город.

— Не зря.

— Он просто помогал.

— Если бы «просто помогал», он мог придержать тебя под локти, за плечи, но никак не за талию. За талию держать тебя буду только я.

— Ну что ты так завёлся?

— Сама подумай: ты не истриситка, ты красива, стройна, поэтому ушлому медбрату было интересно хотя бы просто прикоснуться к тебе, чем он и пользовался. И это при мне. Я должен был молчать?

— Ты думаешь, что я для местных мужчин настолько привлекательна?

Дакси прекратила ходьбу, посмотрела под себя и подняла голову.

— Конечно. Они же совсем другие, а у тебя вот ушки пушистые есть, хвост вон какой красивый. Им интересно же.

— Может, ты и прав, — задумалась она. — Мне просто не хочется, чтобы ты с кем-то ругался из-за меня.

— Брось, — отмахнулся я и добавил: — Это я ещё не ругался.

— И не надо. — Дакси сделала ещё несколько шагов и, улыбнувшись очаровательно, произнесла: — Теперь можно идти. Хожу уже как на своих.

— Если уверена, то идём. Но я всё равно буду идти поближе, чтобы в случае чего тебя подхватить.

Из вежливости предупредив Амбелию о том, что уходим, мы неспешно направились по коридору на первый этаж. Спускаясь по лестнице, я получил ответное сообщение. Нет, ошибся. Это от Рики. А если от неё, то что-то важное. Или даже нерадостное. Неужели так хорошо начавшийся день может испортиться одним лишь сообщением?

Просмотреть или отложить на потом — вот в чём вопрос.

Глава 35

Как ни пытался удержаться от просмотра сообщения, всё-таки любопытство взяло вверх, и я открыл послание:

«Желаю тебе и Дакси хорошо провести время вместе».

Оказалось, это даже не послание, а пожелание. Приятно. Как камень с души — ничего срочного.

На первом этаже мы встретили Амбелию. Судя по внешнему виду, она запыхалась, бегая по палатам. А смена ещё не закончилась. Медсестра попросила нас сильно не удаляться от госпиталя — вдруг Дакси станет плохо, ведь она совсем недавно перенесла операцию. Помимо этого, дала знать, что за состоянием столь дорогой пациентки удалённо всё равно будут следить, но по возможности не ежесекундно, иначе на других не хватит ни времени, ни персонала.

Мы заверили Амбелию, что всё с нами будет отлично. Она приятно улыбнулась, пожелала всего хорошего и намекнула, что нам стоит переодеться. И правда, такие довольные пошли гулять, позабыв, что оба одеты в госпитальные робы. Благо, что не так уж далеко расположен торговый центр, где мы и собирались приобрести себе одежду. А то, что это будет выглядеть, как будто мы сбежали из госпиталя, вообще не волновало. Пусть местные смотрят сколько угодно — всё равно.

Ещё давно перечисленная сумма на мой счёт позволяла тратить деньги, не считая каждую единицу. Но и превращаться в транжиру я не собирался. Поэтому мы купили себе новые вещи, не самые дешёвые, но и не слишком дорогие. Главное — удобство и комфорт. Одежду из госпиталя разрешили выбросить — потом, если понадобится, выдадут новую.

Дакси смущалась своих ног из-за протезов. Хотя они так идеально сидели, что если не вглядываться, то ничего не поймёшь. И все же, кошка выбрала себе свободные штаны, лёгкие кроссы и футболку. Всё мягкого голубого цвета. Я же взял себе похожую одежду, только низ чёрный, а верх белый. Почти парадный вид, разве что не классика. Поглядев на себя в зеркало, я остался доволен покупками.

Так как я обещал придумать нам развлечение, занялся этим сразу же. Вариантов тут великое множество, но больше всего заинтересовал порт. Просмотрев всю информацию, изображения и видео, твёрдо решил: поедем туда кататься по озёрам. Дакси поддержала идею, поэтому вскоре мы вызвали машину и отправились в порт.

Расплатившись на месте, выдвинулись к стоянке андениксов — это техника, некое подобие наших гидроциклов; они и по внешнему виду чем-то похожи. Насколько я смог узнать, андениксы способны не только рассекать воду, но и плыть под ней, и даже над. Учитывая такие возможности, можно очень круто развеяться во время гонки.

Нас встретили с почётом, а меня и вовсе узнали. Как выяснилось, весь «Нейтрум» теперь знает человека, агента «Чёрного оснита», который ликвидировал агента «Лиум-Парс». Новости разлетелись мгновенно. Я тут, считай, звезда. Даже неуютно как-то из-за известности. Но зато благодаря этому нам сделали скидку, что очень хорошо: прокат андениксов — удовольствие дорогое.

Получив инструктаж и спецодежду, мы взяли один анденикс на двоих. Естественно, за руль сел я, а Дакси разместилась сзади, обняв меня, чтобы не выпасть, хотя на этот случай были предусмотрены специальные удерживающие ремни. Но разве я буду возражать? Наоборот, приятно, когда твоя любимая держится за тебя, доверяет.

Управлять андениксом — дело нехитрое. Немного покатавшись на средней скорости, я начал ускоряться, разрезая воду и обходя других гонщиков. Впрочем, и они довольно ловко уходили в стороны, когда видели, что их могут сбить. Особенно классно было делать крутые повороты, когда тебя окатывает брызгами полностью. Но и этого мало для полноценного удовольствия — пора бы и остальные возможности испытать.

Угнав подальше, где очень редко кто-то катался, я набрал достаточную скорость и активировал второй режим — взлёт. И действительно, анденикс на скорости плавно поднялся над водой, примерно на метр ввысь, и понёс нас дальше. Это незабываемые впечатления! И я, и Дакси, радостные до безумия, кричали от счастья.

— Ну что, теперь под воду? — чуть обернувшись, но контролируя технику, уточнил я.

— Да! — воскликнула Дакси.

— В таком случае держись!

Чуть сбавив скорость, я переключился на третий режим — подводный. Анденикс из состояния полёта сразу же ушел вниз и с громким плюхом ударился о воду. Шлепок. Разлетелись брызги. Технику крутануло, и мы вылетели, как говорится, за борт, окунувшись в воду.

Вынырнув, я нашёл взглядом Дакси и поплыл к ней.

— Что-то ты не так сделал, — с укором произнесла она, хоть и улыбалась.

Подплыв ближе, я согласился:

— Да, есть такое. Забыл, что надо было сначала переключиться на первый режим, опустившись на воду, а потом уже включать третий, подводный. Видимо, из-за этого мы и вылетели. Эта одежда всё равно не промокает.

— Повнимательнее надо быть. Хотя мы оба не стали пристёгиваться. — Дакси подплыла ближе, обняла меня, после чего мы поцеловались. Затем она предложила: — Давай теперь я за руль сяду?

— Вообще без проблем. Давай залезать.

Первым взобрался на анденикс я, а потом помог Дакси, взяв её за руки и вытащив сразу на сиденье. Как ни крути, физическая сила нужна даже в мирное время.

Чтобы почувствовать технику, Дакси сначала покаталась по поверхности воды, как и я до этого. Вела она вполне уверенно, поэтому я не переживал.

Чуть позже мы всё-таки погрузились под воду на средней скорости. Вот только не всё пошло так, как хотелось. Из-за воды анденикс замедлился, а Дакси немного растерялась, не зная, что делать. Держась одной рукой за её талию, второй я дал больше оборотов. Анденикс ускорился. Дакси на моём примере сообразила, что нужно делать, и тогда спокойно преодолела метров пятьдесят точно.

Вынырнули мы удачно, без происшествий. По ушам ударил звонкий всплеск, и анденикс притормозил. Не сам, конечно. Это сделала Дакси.

— Теперь твоя очередь. Давай меняться местами.

— Уже не хочешь?

— Я хочу, чтобы ты повторил задуманное, но теперь правильно, а то боюсь, что у меня может не получиться.

— Сейчас попробуем.

Пока мы менялись местами, я вдруг понял, что в словах Дакси крылся совсем другой смысл: она не упрекала за ошибку, но предложила попробовать снова, тем самым поддерживая меня. И это, пожалуй, одно из лучших качеств, каким может обладать спутница жизни. Это невероятная редкость, это дорогого стоит. Как же мне с ней повезло, даже не верится.

— Поехали скорее! — бодро заголосила Дакси. — Чего ждёшь?

— Задумался о своём, — улыбаясь как никогда искренне, ответил я.

Анденикс рванул с места, набирая высокую скорость за считанные секунды. Я сосредоточился на управлении, включил режим полёта. Преодолев некоторое расстояние и чуть сбавив скорость, чтобы мы не разбились при ударе о воду, я переключился на первый режим. И когда ощутил, что анденикс коснулся водной глади, сразу активировал подводный. Получилось настолько чётко и своевременно, что мы моментом ушли под воду, а там я уже добавил оборотов и скорости, уходя ещё глубже, во тьму, куда едва ли пробивались лучи солнца.

Пока я уверенно вёл анденикс, Дакси застучала по моему плечу. Сначала я не отреагировал, но потом обернулся и увидел её напуганные глаза. Она пальцем указала направление чуть назад и вниз. Глянув туда, я увидел просто огромных размеров создание, плывущее беззаботно и размеренно. Разглядеть его было трудно, но то, что оно похоже на гигантскую змею, рядом с которой анаконда не ползала, стало понятно сразу. Чего скрывать, я и сам испугался, поэтому сходу направил анденикс вверх, используя его на всю мощь.

Уже через несколько секунд мы оказались на водной глади.

— Ты видел? Видел? — затараторила Дакси.

— Видел. Признаться, сам просто офигел.

— Почему нас не предупредили, что тут такие большие обитатели плавают? Он же мог нас съесть и не заметить.

— Выясним на берегу.

— Поехали скорее обратно.

— Может, ещё покатаемся? Животное-то наверняка только на глубине обитает. Не думаю, что кататься по воде опасно.

— Нет, Кирилл, — отрезала Дакси, — после увиденного я больше не хочу. Пожалуйста, поехали обратно.

— Если тебе очень страшно, то поехали.

— Да, очень. Но ты можешь потом сам покататься, а я подожду на берегу.

— Не, сам не хочу.

В последний раз хорошенько разогнав анденикс, мы быстро добрались до берега, где нас встретили, поинтересовались, понравилось ли нам. Нам-то понравилось, если б не тот монстр глубоководный. Но, как выяснилось со слов работников, это вовсе не монстр. Это редкий обитатель озёр, мирный и беззащитный. Более того, он травоядный. Ни разу не было случаев нападения. В общем, зря мы испугались. Кто ж знал. Вид у этого жителя озёр весьма опасный.

В качестве компенсации за испуг нам предложили коктейли за счёт кафе, располагавшегося рядом. Возможно, и не предложили бы, но Дакси, узнав всё про «монстра», не преминула высказать претензии, что могли бы нас предупредить, зная, что мы не местные. Тогда-то ребята извинились и угостили нас. Дакси даже подарили расчёску и небольшое зеркальце. Очень вовремя, ведь у неё с собой ничего не было, а мокрые волосы, уши и хвост следовало расчесать, привести в порядок. Это мне с короткой причёской можно вообще не заморачиваться.

Глядя, как она расчёсывает волосы, я сделал глоток коктейля и не смог не заметить:

— А с мокрыми волосами ты ещё сексуальнее.

— Спасибо, — мило ответила Дакси. — У меня есть кое-какая идея. Как раз касается сексуальности. — Она прекратила расчёсываться, подалась чуть вперёд и полушёпотом добавила: — Точнее, секса.

— Но у тебя же…

Будто прочитав мои мысли, Дакси опередила:

— Ну и что? Протезы мне не помешают. Они уже как мои собственные ноги. И это будет новый опыт.

Вот уж не знаю, как насчёт нового опыта, но мне как-то психологически трудно даже представить занятие с ней сексом, когда у неё нет ног. Да, есть протезы, которые и не отличишь от настоящих ног, но я же знаю, что это не ноги.

— Давай поговорим об этом не здесь. — Я оглянулся демонстративно по сторонам и добавил: — Мы же тут не одни.

Дакси согласилась, продолжая причёсываться, изредка отрываясь от этого занятия, чтобы попить коктейль.

Немногим позже, когда с коктейлями было покончено, мы отправились на пляж, чтобы окончательно высохнуть. В этом больше нуждалась Дакси, нежели я, разумеется.

Глядя на озеро и купающихся в нём истриситов, поймал себя на мысли, что если бы не знал их, принял за акул. Стоило им только нырнуть под воду, сразу появлялись одни лишь плавники. И таких плавников сейчас можно лицезреть множество. Многие, конечно, ныряли глубже, совсем скрываясь из вида. Видно, что им очень нравится плавать и купаться — немудрено, ведь они когда-то жили только в воде. Теперь стремятся почаще плавать.

Мне показалось странным, что в Эквалисе есть порт. Зачем он им? Только если для проката андениксов, но ведь это занимает не так много места. Вон кораблей сколько больших стоит. У других-то кланов, насколько мне известно, нет портов.

— О чём призадумался? — поинтересовалась Дакси, чуть приподнявшись на шезлонге и взглянув на меня.

Я перевёл взор на неё.

— Да никак понять не могу, зачем тут порт.

— Возможно, чтобы перевозить что-нибудь с одно конца города в другой. Он-то большой, окружён почти со всех сторон озёрами.

— Не, нелогично. Гораздо проще и быстрее перевозить по суше или по воздуху.

— Ну тогда не знаю. Я не задумываюсь об этом. Есть и есть. И вообще, — сделала она акцент на последнем слове, — мы о другом должны были поговорить.

— Давай поговорим, я ж не против.

Дакси посмотрела по сторонам, убедилась, что отдыхающие находятся не так близко к нам, и продолжила на всякий случай чуть тише:

— Мне очень хочется попробовать кое-что новенькое.

— Если ты об этом, то я понял. Да, помню, что сам обещал взаимность, но так и не сделал. Просто я не очень-то умею, если честно. Не с каждой готов на такое пойти, поэтому и опыта не так уж много.

Она улыбнулась, чуть помолчав.

— Да я не о том сейчас, ты чего. Хотя от такой взаимности тоже не откажусь, — мечтательно проговорила Дакси. — И всему можно научиться.

— Можно, — закивал я, перевернулся на бок и посмотрел на неё. — Так о чём ещё ты хочешь сказать? Прямо заинтриговала.

— Подвинься ближе, чтоб никто не услышал, — попросила она. Пришлось подняться, придвинуть свой шезлонг поближе, чтобы оказаться вплотную с ней. Тогда Дакси шёпотом произнесла на ухо: — Я хочу попробовать анальный секс. Сегодня же…

Глава 36

Сначала я подумал, послышалось, но когда она чуть отстранилась и хитро улыбнулась, понял, что всё-таки не послышалось.

— Я даже не буду спрашивать, серьёзно ли ты это сказала. Но, если правильно понял, такого опыта у тебя ещё не было.

— Не было, но я хочу попробовать. Вдруг понравится. Мне Линния рассказывала, что она испытывает столько ощущений от этого, что готова на стенку лезть от удовольствия.

Линния, Линния… Где-то это имя уже слышал… Вспомнилась фиолетововолосая с ребёнком на руках. Где ж видел? Точно! Это была первая встреча с Фортисом на Келимире. Вот там и была Линния, рядом с мужем. А вторая — Мионна, помоложе, с серебристыми волосами.

— Дакси, кажется, ты сболтнула лишнего, — усмехнулся я.

— Да? — Она похлопала ресницами, нахмурилась. — И правда… Но ты ничего не слышал, ничего не знаешь. Я просто случайно. Забыла, что ты её видел. Не говори никому. Пусть это останется нашим секретом.

Поцеловав её, слегка растерянную и смущённую, я спокойно произнёс:

— Ну конечно никому не скажу.

— Поехали в отель, когда я высохну. Только надо будет сначала заехать в какой-нибудь секс-шоп.

— Ты что-то ещё придумала?

— Нет. Но нам же понадобится смазка, правильно? — подмигнула Дакси.

— Правильно.

— А у тебя был такой опыт уже? Только честно.

— Ожидал такого вопроса, — почти бесшумно вздохнул я. — Нет, не было. Как-то всё время по классике, никогда и не задумывался о чём-то другом. Наверное, у меня всегда была скучная сексуальная жизнь.

— Была. Но теперь не будет. Ты сам-то хочешь попробовать?

— С тобой готов попробовать всё.

— Вот даже как. Это хорошо, хорошо, — задумалась Дакси. — Идей у меня много.

— Не торопись с идеями. Я лучше уточню: почти всё.

Она звонко рассмеялась. И когда перестала, спросила, шутя:

— Что, боишься?

— Да кто знает, — улыбнулся я, — что у тебя в голове.

— Ничего безумного.

— Ну это мы ещё узнаем.

Вот так вот бывает: сначала недотрога, пока не знаешь, а когда узнаёшь ближе, оказывается, она готова на многое, причём инициатива исходит от неё. Нет, это не плохо. Пусть любимая девушка в постели ведёт себя раскрепощённо, свободно — это куда лучше, чем если она будет зажатой и чересчур скромной. Но даже мне было немного неловко признаться, что ни разу не пробовал то, что захотелось Дакси. Думаю, учитывая, что у нас обоих будет это впервые, процесс пройдёт очень интересно. Главное — правильно подойти к этому делу. По большому счёту, меня напрягала только сама мысль о протезах. Надеюсь, я с этим справлюсь, отвлекусь и перестану думать о них.

Поскольку нам нужно было к вечеру вернуться обратно в госпиталь, время терять мы не стали и, как только Дакси высохла, вызвали машину. Я до этого уже подобрал нам номер в хорошем отеле, забронировал, а также нашёл секс-шоп, находящийся не так далеко. Дакси не хотела, чтобы водитель подъехал прямо к магазину интимных товаров, поэтому мы указали адрес обычного торгового центра, что располагался поблизости.

Когда мы прибыли на место, я взял за руку Дакси и повёл за собой прямо в сторону секс-шопа. Она тут же стала упираться.

— Что такое?

— Сходи, пожалуйста, один. Там всего лишь смазку надо купить. И всё.

У меня сразу расползлась улыбка на лице.

— Ты что, стесняешься?

— Да.

— Так и я, знаешь, не хожу каждый день в такие магазины.

— Ну сходи сам, — продолжала она уговаривать. — А я пока схожу в другой магазин, мне надо кое-чего купить.

— Кое-чего — это что?

— Надо ведь подготовиться, везде всё побрить. Я же должна быть красивой.

— А, понял-понял. Хорошо, схожу один. Встречаемся тогда здесь же.

— Да.

Дакси чмокнула меня в щёку и пошла в сторону центра.

Честно говоря, я всегда смущался таких мест, как секс-шоп. Ну не мог я воспринимать их всерьёз. Помню, как с друзьями ради смеха зашли в один. И нам действительно было там смешно, еле держались. Долго мы не протянули и вышли. Я даже невольно улыбнулся, вспоминая это. Тогда мы были совсем молодыми, лет по семнадцать-восемнадцать. Теперь я уже намного взрослее — хохотать и не тянет.

Собравшись с мыслями, я уверенно зашагал к магазину. По сути, мне всё равно — один раз появлюсь там, куплю необходимое и выйду. Всё очень просто.

Как только я вошёл в магазин интимных товаров, так сразу и потерялся. То, что я видел на Земле, и то, что увидел здесь, очень сильно различалось. Тут столько приборов, секс-игрушек и прочего, что никакой фантазии, кажется, не хватит, чтобы их использовать. И ладно бы что-то стандартное в форме мужского органа, так здесь полно всякого другого. Но больше всего меня поразили имитаторы в форме… плавника! Зачем? Вот зачем? Этот же плавник настолько большой, что девушка ну никак не сядет на него до конца. Это ж как должно у неё всё растянуться… Невозможно.

Пока я стоял и тихо офигевал с богатства выбора, ко мне подошла истриситка-консультант.

— Здравствуйте! Я могу вам помочь?

— Здравствуйте. А мне бы просто смазку…

— Какую? Для чего? Они бывают разные. — Она с интересом изучала моё лицо и вдруг выдала: — А я вас сразу узнала. По новостям показывали.

— Да меня, наверное, уже весь Эквалис знает, — с виду беспечно проговорил я. Вот совсем не вовремя эта известность. — Мне нужна смазка для, так сказать, неклассического секса.

— Для анального?

— Да.

— Так и говорите, ничего постыдного в этом нет. По-моему, вы смущаетесь.

— Есть немного. И есть причины.

— Для таких клиентов у нас имеются отдельные комнаты. — Она указала в сторону нескольких пронумерованных дверей. — Проходите в свободную и ждите меня. Я сейчас всё подберу, что может вам пригодиться. Только есть вопрос: у вас же был подобный опыт?

— Это, конечно, личное, но ладно. Нет, не было такого опыта.

— А у партнёрши?

— Тоже нет.

— Я вас поняла. Подберу всё необходимое, принесу, покажу и проконсультирую. Ожидайте в комнате.

Какой отличный сервис. И девушка, кстати, очень даже ничего. Фигуристая, одета красиво, элегантно. Но моя Дакси всё равно лучше. Довольный, с этой мыслью я и побрёл в специальную комнату.

Комната эта оказалось довольно простой: крохотная, со столиком и двумя стульями. Больше ничего.

Консультантка пришла примерно через минуту. В руке она держала небольшую корзинку, наполненную самым различным товаром. Девушка поставила корзинку на стол и села напротив меня.

— У вас достаточно времени?

— Не так много, как хотелось бы.

— В таком случае я постараюсь провести консультацию в ускоренном режиме. Мы обязаны консультировать клиентов, особенно таких, как вы.

— И чем я отличаюсь от остальных?

— Тем, что будете пробовать анальный секс впервые. И раз приобретаете товар в нашем магазине, то и часть ответственности ложится на нас.

— Вот оно что. Тогда всё ясно. Слушаю вас внимательно.

— Итак, приступим. — Она сложила руки на столе, глядя на меня. — В первую очередь вам нужно знать, что первый опыт анального секса должен быть положительным как для вас, так и для вашей партнёрши. Это важно. У меня первый опыт был неправильным, без подготовки, поэтому мне не понравилось. Кроме боли, ничего хорошо я не ощутила. Но потом… — Консультантка заметила мой удивлённый взгляд и пояснила: — Я с вами откровенничаю, потому что мы вряд ли ещё удивимся. Так вот, потом, через пару лет, я устроилась работать сюда, открыла для себя много нового и решилась попробовать ещё раз. И с тех пор практикую, но не слишком часто. И вам не советую — девушке нужно делать передышки. Также не стоит забывать психологический аспект. Кто был инициатором?

— Как ни странно, не я.

Консультантка заулыбалась и продолжила:

— Вам повезло. Если девушка сама предложила, то задача уже становится легче. Значит, она готова к новому. Смею предположить, что ваша девушка теперь точно ваша и ничья больше. Если она предложила вам сама, то она вам доверяет полностью. И вы доверьтесь ей — это только укрепит ваши отношения.

— Да, это я понимаю.

— Раз уж вы оба готовы, то пропустим часть психологии отношений. Но всё же советую вам подготовиться как надо, не торопиться, не миновать прелюдию. Желательно даже перед непосредственно анальным сексом заняться оральными ласками. И вы, и она вам. Это позволит расслабиться и перейти к новому для вас сексу более подготовленными. Вы правильно сделали, что решили приобрести смазку. Без неё могут обходиться опытные, но вам она нужна. Вот смотрите. — Она достала из корзинки тюбик. — Собственно, сама смазка. Это вещь, проверенная лично мной. Далее. — Девушка извлекла какую-то штуку, похожую на анальную пробку. — Вот это нужно для вашей партнёрши перед сексом. Инструкция есть. Если она сама не справится, то вы можете ей помочь. Надеюсь, куда вставлять, вам понятно. Партнёрша должна ходить с этой пробкой до начала акта около получаса. Я имею в виду, что вынимать будете, скорее всего, вы. Также здесь есть кнопка, создающая массажный эффект сфинктера. Это позволит расслабить его, растянуть, чтобы потом вашей партнёрше было проще принять внутрь мужской половой орган. Используется пробка один раз, потом следует выкинуть. — Она остановилась и достала ещё какой-то прибор, похожий на клизму. — Чуть не забыла, не в том порядке, простите.

— И вы меня извините, но хотелось бы чуть-чуть побыстрее, хотя информация очень познавательная. Просто девушка ждёт.

— Она могла бы прийти с вами.

— Застеснялась, — пожал я плечами.

— Хорошо, я продолжу, но побыстрее, раз вы очень торопитесь. Порядок такой, теперь правильный. Сначала смазать сфинктер, затем вставить пробку, смазанную, опять же, и передсексом вынуть. Важно: чтобы девушке было ещё проще, ей следует расслабиться полностью, чтобы круговые мышцы сфинктера тоже были расслаблены. Напрягать она может уже потом, когда вы уже приноровитесь входить в неё. Это позволит усилить эффект узости, и вам будет приятнее совершать половой акт. Позиции, удобные для анального секса, можете посмотреть потом самостоятельно. Но в самом начале девушке нужно очиститься. Используете это. — Она показала прибор, который всё время держала в руке. — Гигиена в этом деле очень важна, она избавит вас от неприятных моментов, которые могут случиться, если вы не подготовитесь. Если хотите, можете предохраняться, но это будут не те ощущения. Правда, есть и такие, кто брезгует, поэтому всегда используют средства защиты.

— Это моя любимая, поэтому уж её-то телом я брезговать не стану.

— Хороший настрой. И в довершение — масла, свечи и кремы. — Консультантка достала множество тюбиков, упаковок, баллончиков. — Зажжёте свечи перед прелюдией и расставите по комнате. Их запах благотворно влияет на организм и усиливает чувства. Масла можно использовать не только во время массажа; ими вы можете хоть полностью намазаться, чтобы ваши тела скользили друг по другу. Очень приятное дело. И кремы. Если вам нравится слизывать с тел друг друга что-то сладкое, то они идеально подойдут. Мне, например, нравится использовать крем во время минета. Совсем другие впечатления.

Она очень постаралась и рассказала много полезного, интересного, но у меня возникло чувство, что я никогда не выйду из этой комнаты.

— Большое спасибо за откровения и ценную информацию, — натянуто улыбнулся я. — Пора бы определиться, что я куплю, и идти.

— Да, конечно. Я как раз принесла вам на выбор различные варианты. Можете открыть, понюхать. Но рекомендую выбирать кремы, масла и свечи либо с одинаковым запахом, либо с похожим. Если же в комнате будут витать разные ароматы, вам не понравится их смесь.

— Сейчас выберу.

Перенюхав все варианты, я остановился на одном. Этот запах мне напомнил смесь ванили, карамели и чего-то ещё неуловимого, но очень приятного. Надеюсь, Дакси тоже понравится. В итоге выбрал всё с похожими ароматами.

— Давайте вот это, это и это. Ну и остальные приборы, которые будут нужны.

— Вас поняла, идёмте на кассу. — Консультантка поднялась с места, складывая в корзинку всё, что достала, и добавила: — Ещё немаловажная информация: если девушке не понравится ни в первый раз, ни во второй, ни в третий, то стоит прекратить. У всех разная физиология, если говорить об анальном сексе. То, что одним безумно нравится, для других может стать раздражительным и неприятным процессом. Идёмте.

Ну наконец-то. Вот же любительница поболтать. Она бы могла всю эту информацию уместить в гораздо меньший объём слов.

Глава 37

Пока я переводил нужную сумму на счёт магазина, консультантка с дежурной улыбкой аккуратно складывала товар в пакет. Когда закончила, вручила его мне со словами:

— Будьте сегодня с ней нежным и ласковым.

Вот неугомонная какая, а…

— Обязательно, — улыбнулся я в ответ. — Благодарю. У вас просто отличный сервис. До свидания.

— До свидания, — пропела она.

Пакет в руке, всё купил. Можно идти.

Стоило мне развернуться, девушка вслед добавила:

— И помните: оргазм — он в голове!

— Спасибо! — специально как можно громче отреагировал я и ускорил шаг.

Мне даже на Земле не попадались настолько навязчивые консультанты. Она явно перестаралась.

Как только я вышел из магазина, сразу нашёл взглядом Дакси, ходящую из стороны в сторону с пакетом в руке. Увидев меня, она остановилась и помахала рукой, будто бы я не заметил, где её искать.

Стоило мне подойти, она с подозрением проговорила:

— Что-то ты долго там был. И пакет зачем-то… Что это ты там набрал? — Дакси с любопытством заглянула внутрь.

— Потом посмотришь. Не светить же перед всеми. — Я прикрыл пакет, чтобы она не залезла туда рукой. — Там всё, что нам понадобится. Мне ещё и консультацию провели, чуть ли не лекцию. Еле ушёл оттуда. Такая девица там работает, вообще без комплексов. Я даже подумал, предложи ей секс — она не откажется, причём не отходя от кассы.

— Ты вот это брось, — нахмурилась Дакси и ткнула меня кулачком в бок. — Предлагать будешь только мне, а не всяким продавщицам. Ну можно ещё с Рикой. И против Ютси ничего не скажу. Но об остальных и не думай.

Ну началась диктовка условий. Я чуть не ляпнул, что с Ютси-то кое-чего было уже. И пусть это случилось до того, как мы первый раз оказались с Дакси в одной постели, лучше ей всё равно не знать. Поэтому я передразнил её:

— Бу-бу-бу-бу-бу, какая ты серьёзная. Я просто имел в виду, что…

— Да поняла я, — перебила она, теперь уже повеселее. — Ты мою шутку не понял.

— Ну тебя. Коза.

Продолжая ворчать, взял её за руку, чтобы мы наконец-то двинулись к отелю, и посмотрел на кошку:

— Это я любя.

— А кто такая коза? — зашагав вместе со мной, поинтересовалась она.

Ну да, Дакси же не знает такого зверя. И то хорошо. А то, бывает, в шутку назовёшь, а обид потом…

— Животное на Земле. Белое и пушистое, — чуть приврал я. — Молоко даёт людям.

— Ну я тоже пушистая, хоть и не везде. Кожа почти белая. И молоко могу давать, но в будущем, — размышляла Дакси вполне серьёзно. И тут она добила: — Так что я почти как коза, ты прав.

Каких трудов мне стоило сдержаться, чтоб не разразиться смехом на всю улицу… Как коза она, говорит. Пришлось на время отвернуться, чтобы Дакси не увидела мою улыбку до ушей. Что-то якобы разглядываю на той стороне улицы.

— Ну коза же?

Всё, я не смог.

Заржал так сильно, что почти до слёз. Дакси не поняла мою реакцию. И только, когда я просмеялся как следует, спросила:

— А что я такого сказала?

— Ничего. Просто коза не настолько красивое животное, как ты себе представила.

— Ну и что? Пушистое же.

Ей не понять, она не человек. Даже если показать фото козы.

— Ладно. Но хотя бы сегодня в номере не называй себя так, хорошо? А то у нас так ничего не получится.

Меня снова пробрало на смех, стоило ещё раз воспроизвести в уме её выражения про козу, сказанные абсолютно серьёзно.

— Кирилл, ну хватит смеяться уже. Привлекаем к себе ещё больше внимания.

— Сейч… сейч…

Я даже слово произнести не смог, заливаясь безудержным смехом.

— Да ну хватит!

Не знаю, что на меня нашло, но я не мог остановиться. Давно меня так не накрывало, чтоб аж не контролировать себя. И ведь посреди улицы. Хотя именно это и могло сыграть роль: тяжелее сдержать смех там, где смеяться нельзя.

Чтобы угомониться, я сел на ближайшую лавочку и продолжил заливаться смехом, обливаясь слезами. Это просто невозможно. Коза она. Ох зря я ей это сказал, ох зря.

Мне понадобилась пара минут, чтобы вновь стать серьёзным, и то смешки иногда вырывались. Но потом удалось взять себя в руки окончательно и перестать думать о козе. Для этого я поинтересовался, что купила Дакси. Немного обиженная на меня за беспричинный, по её мнению, хохот, она сначала не хотела говорить, но быстро отошла и поделилась.

На самом деле не очень-то интересны её покупки: гели, шампуни для нас обоих, другие средства гигиены. В общем, ничего любопытного. И только подходя к отелю, она сказала, что кое-что приобрела и для нашего первого опыта. Что именно, говорить не стала, ссылаясь на то, что скоро сам увижу. У меня была одна догадка — какое-нибудь красивое нижнее бельё.

Добравшись до отеля, мы решили поесть в ресторане на первом этаже, ведь последний раз ели в госпитале, а время уже давно перевалило за полдень. На ресепшене нас встретили, проводили в номер, услужливо перечислив список всевозможных услуг. Мы вежливо отказались, поскольку на ночь оставаться не планировали.

Номер, предоставленный нам, полностью соответствовал тому, что я заказывал. Уютный, просторный, со всем необходимым. И главное — очень большая роскошная двухместная кровать.

— А тут хорошо, — заметила Дакси, подошла и поставила на столик пакет.

Я сделал то же самое.

— Согласен.

— Иди в душ первым. Вот твоё. — Она извлекла из пакета гель и шампунь. — Мужское всё, не смотри. Тебе подойдёт.

— Может, ты сначала? Я подожду.

— Нет. Тогда ты сможешь заглянуть в мой пакет и увидеть, что я приготовила.

— Я об этом, кстати, и не думал.

— Не теряй время. Иди.

— Раз так настаиваешь, ладно. Ты разберёшься с тем, что я купил?

— Разберусь. Инструкцию для кого пишут? Иди уже.

Дакси притворилась серьёзной и начала толкать меня. Это было забавно.

Взяв с собой полотенце, гель и шампунь, я всё-таки пошёл мыться. Пока купался, всё пытался представить, как у нас произойдёт первый анальный секс. Из-за этих мыслей возбудился, представив полностью обнажённую Дакси, всю в масле, блестящую. А какая у неё фигура, какая форма ягодиц! Я буду первым. И она у меня будет первой. Как же мне захотелось прямо сейчас насладиться ей полностью! Но нет, торопиться нельзя. Надо сделать всё правильно, грамотно. Так что наберись терпения, Кирилл. Никуда никто не денется.

С трудом остудив свой пыл через другие мысли, я помылся и вернулся в номер. Дакси сидела за столом, разглядывала приборы и нюхала масла, кремы и свечи.

— Ну как тебе этот набор? — подходя к ней, спросил я.

— Мне нравится, — взглянула она на меня. — Особенно вот эта штука. — Дакси показала пробку. — Так вибрирует интересно.

— Это, как мне объяснили, массажный эффект.

— А я уже знаю. Всю информацию изучила. Теперь я мыться, а ты пока закрой все шторы, чтобы было, как ночью, и расставь свечи, пожалуйста. Можешь даже зажечь. Меня придётся подождать. Пока подготовлюсь, всё сделаю, ещё волосы и шёрстка должны хотя бы чуть-чуть высохнуть.

— Пару часов? — намекнул я, что слишком долго ждать невтерпёж.

— Нет, ты что. Примерно полчаса. Посмотри что-то пока по телевизору. Всё, я ушла.

Она поцеловала меня, сложила всё нужное в пакет и быстро зашагала в ванную. Наверно, и ей хочется поскорее приступить к делу.

Так как время было достаточно, я не спеша достал из пакета свечи, распаковал их, ещё раз понюхал. Запах, стоит отметить, просто замечательный: сладкий в меру, свежий и очень приятный.

Оглядев комнату, прикинул мысленно, где их расставлю. Количество позволяло буквально заставить ими чуть ли не каждый метр по периметру. Но для начала я закрыл все окна наглухо, зашторил полностью, чтобы внутри, кроме темноты, ничего не было. Правда, пришлось включить свет, режимы которого настраивались.

Выбрав полумрак, чтобы увидеть, что получится вместе со свечами, я принялся ходить по комнате и ставить будущие огоньки. Когда с этим делом было покончено, ещё раз окинул комнату взглядом и вернулся к пакету, в котором нашёл некий аналог наших спичек. Позаботилась консультантка. А ведь я и забыл, что свечи чем-то зажигать нужно.

Менее чем через минуту комната приукрасилась огоньками свечей, приятный запах витал буквально повсюду, и мне уже не терпелось увидеть Дакси, выходящую из ванной. Причём неважно, в каком виде: полностью обнажённую, в сексуальном нижнем белье или в одежде. Консультантка не обманула: аромат и правда сильно подействовал на организм. Но это грозит обернуться не тем, чего бы хотелось: слишком рано завершить никак не улыбалось. Впрочем, будет видно. Не стоит себя накручивать раньше времени.

Прошло минут пять. Ждать ещё немало. Пожалуй, действительно нужно включить телевизор и посмотреть что-то.

Вовремя включил: увидел своё фото и рассказ, как доблестный агент «Чёрного оснита» уничтожил агента «Лиум-Парс», тем самым обеспечив безопасность госпиталя. Да уж, нашли героя. Преувеличили. Я только ради Дакси это и сделал — её спасал. До всего остального мне дела не было, тем более тогда, когда каждая секунда важна. Гордиться собой не вижу смысла, ведь я делал то, что должен был сделать, не более.

Просмотр местного телевидения помог скоротать долго тянущиеся минуты в ожидании Дакси.

Наконец прошелестела, открываясь, дверь, и послышались медленные шаги Дакси. Свершилось. Я даже чуть приподнялся на кровати, чтобы посмотреть на неё. И оказался прав в своей догадке: она действительно купила нижнее бельё, о котором решила не говорить. Пусть я и догадывался, эффект Дакси произвела что надо.

Глава 38

Не говоря ни слова, покачивая бёдрами, она медленно пошла в мою сторону. От такой красоты я даже замер на мгновение. Нежно-розовый ажурный бюстгальтер подчёркивал форму грудей, того же цвета трусики манили поскорее снять их. Белоснежные чулки раззадорили фантазию, обнажая взору крутизну бёдер, а пояс для чулок дополнял весь этот образ сексуальной кошечки. И даже синий цвет её волос смотрелся вполне гармонично.

Отблески огня свечей, падающие на тело Дакси, рисовали контуром каждый изгиб её совершенной фигуры. Она вдруг остановилась в паре метров от меня, покрутилась, показывая себя со всех сторон, и спросила игриво:

— Ну как тебе? Нравится?

Слезая с кровати и не отрывая от неё глаз, я ответил:

— Очень нравится. — Подошёл ближе, обнял за талию и посмотрел в глаза улыбающейся Дакси. — Никого красивее в жизни не видел.

— Это ты преувеличиваешь, — чуть засмущавшись, проговорила она.

Я приблизился к лицу Дакси, продолжая держать руки на талии, и, почти коснувшись своими губами её, тихо сказал:

— Ни капли. Для меня ты идеальна.

Привлекая Дакси к себе плотнее, я с головой погрузился в омут сладкого поцелуя, чувственного, взаимного. Закрыл глаза полностью — и словно весь мир вокруг замер, не мешая нам наслаждаться друг другом.

Целуя Дакси, я постепенно позволил рукам сползти на ягодицы. Погладил, ощущая, насколько они безупречны, чуть помял. Она тем временем обняла меня крепче, пустила руки под футболку, легонько царапая спину. Раздразнила, заставила действовать чуть быстрее. И я не стал медлить.

Не прекращая уже более страстный поцелуй, поднялся руками выше — и вот уже лифчик расстёгнут. Осторожно сдвинул бретельки с нежных плеч, чуть отстранился и снял бюстгальтер с Дакси полностью. Уже не нужная вещь сползла по её роскошному телу и почти неслышно упала на пол. Дакси с нескрываемым азартом стянула с меня футболку, и мы снова позволили друг другу насладиться самым вкусным поцелуем.

Теперь уже ощущая кожей её груди, возбуждённые затвердевшие соски и усилившуюся страсть, я плавно перешёл к ласкам шеи. Дакси горячо выдохнула, чуть запрокинув голову. Но мы всё ещё так и стояли посреди комнаты, а пора бы уже перейти к кровати. Только вот тяжело остановиться даже на мгновение. Тем не менее, пришлось немного прерваться.

Подхватив Дакси на руки, я аккуратно положил её на кровать и начал снимать штаны. Она же встала на четвереньки, игриво изогнулась и подползла ко мне.

— Я хочу сама это сделать. — Дакси улыбнулась и добавила: — Принеси крем и всё остальное сюда. Будем экспериментировать. И погаси свет полностью.

А ведь и правда, свет в режиме полумрака так и горел. Когда я его выключил, в комнате стало ещё темнее, но свечи отчётливо подсвечивали наши тела. Атмосфера получилась идеальная.

Взяв из пакета всё, что я покупал, вернулся и поставил на тумбочку. Дакси сразу взяла крем, открыла его и положила рядом.

— Постараюсь сделать всё правильно.

— Я не сомневаюсь в тебе.

Она приподнялась на коленях, привлекла меня к себе руками, подарив, как и прежде, нежный поцелуй, шаловливо улыбнулась, глядя прямо в глаза, и плавно стала опускаться по моей груди вниз. От её заботливых прикосновений тёплых и влажных губ я слегка напрягся в ожидании. Касаясь каждый раз, она создавала такой эффект, словно бабочка села на кожу и тут же улетела.

Наконец достигнув цели, Дакси подняла взор ко мне и спустила мои штаны вместе с трусами до колен. Она сделала это не дерзко, не быстро. Ровно так, как обычно снимаю я. И это мне понравилось.

Стоя перед ней, уже готовый и возбуждённый, я ожидал дальнейших действий, хотя и так понял, что она будет делать с кремом.

— Закрой глаза и наслаждайся, — полушёпотом проговорила Дакси.

Конечно, было любопытно посмотреть, но я всё же воспользовался её советом, ведь когда глаза закрыты, любой тактильный контакт ощущается гораздо острее.

Сначала Дакси взяла его в руку, легонько массируя, покручивая. Очередной прилив возбуждения и жгучей жажды продолжения заставил меня томиться. Я ждал.

Она не стала долго играться и дразнить. Вскоре я почувствовал, как Дакси начала наносить крем от самого основания. Необычное ощущение, создающее небольшую щекотку. Или мне просто показалось. Я тонко ощущал, что она нанесла крем на всю длину. Теперь осталось дождаться самого приятного.

Я не сдержался и лишь на пару секунд открыл глаза: Дакси сидела передо мной на четвереньках и готовилась доставить мне особое удовольствие. Когда я увидел, что её голова склонилась ниже моего пояса, вновь закрыл глаза.

Нежным и заботливым языком она вычерчивала дорожку наслаждения, начав снизу — оттуда, где крема не было. Как будто зная, Дакси задевала точки, которые доставляли мне ещё больше удовольствия. И постепенно она добралась до конца, приподнялась, краешком языка тронув уздечку, и обволокла самую важную часть моего естества. От сего действа я глубоко вдохнул и шумно выдохнул. До чего же приятно.

Немного побаловав языком, она вынула и продолжила ласки вдоль, попутно слизывая крем. Она хоть и старалась делать всё тихо, но было слышно, как Дакси съедает сладость. Несмотря на это, кошке удавалось одновременно ублажать меня и радовать себя вкусным кремом.

Судя по ощущениям, она собрала весь крем, задев самые эрогенные участки, и перешла уже к основательным оральным ласкам. Медленно и осторожно Дакси приняла естество до конца, пока не упёрлась кончиком носа в мой живот. И мне так не хотелось, чтобы она возвращалась. Хотелось, чтоб хотя бы немножко подержала его внутри. Она так и сделала, но лишь секунды на три, после чего полностью вынула.

Игры с кремом ей точно понравились, потому что я ощутил, как Дакси снова нанесла крем, но уже чуть-чуть. И сразу после этого опять порадовала меня полным погружением в жаркую и влажную полость. Только на этот раз быстро вынула, съела крем и продолжила ласкать, уже активнее и быстрее, иногда прерываясь, чтобы коснуться языком определённых зон. И это действительно огромное удовольствие — не смотреть, но ощущать. Я ловил буквально каждое её действие. Мне это нравилось. И мог бы, наверное, наслаждаться вечность.

Спустя некоторое время Дакси оторвалась от ласки, затем игриво попросила:

— Теперь ты. Обещал же.

Открыв глаза, я увидел её улыбающейся, слизывающей с губ остатки крема.

— Обещал. Ложись. Начнём с лёгкого массажа.

— Даже с массажем, — пропела она. — Это я люблю. Давай.

Довольная, Дакси легла поудобней, положив хвост сбоку — наверное, чтобы он не мешал мне в процессе.

Сняв с себя остатки одежды, я взял масло и крем, положив рядом, чтобы легко дотянуться рукой. После этого уже забрался на кровать.

— Давай-ка освободим тебя от лишнего. Бельё хоть и очень красивое, но сейчас точно ненужное.

— Давай-давай. Справишься?

— Легко.

— Ну начинай.

На самом деле моя самоуверенность была скорее наигранной, ведь с одного взгляда и почти в полной темноте не определишь, как она натянула трусики, чулки и пояс. Способы-то разные бывают. А тут ещё кружева и другие красивости, не позволяющие сразу определить тот порядок, в котором она надевала бельё.

Угадать тут весьма затруднительно, но всегда лучше начать с чулок, даже рискуя провозиться больше, чем хотелось бы. Мне повезло, поскольку чулки Дакси крепились на две застёжки, — спереди и сзади — поэтому не составило труда отстегнуть их, а потом плавно и поочерёдно стянуть со стройных ровных ног. Она даже подтягивала их, чтобы помочь мне. А вот теперь на ощупь надо определить, надеты трусики сверху пояса или под ним.

— Приподнимись чуть-чуть.

Дакси послушно выгнула спину, и я запустил руки за её талию, надеясь нащупать застёжку пояса. Пусть не в ту же секунду, но нашёл, отстегнул и отправил пояс в полёт, как и чулки до этого. Как же хорошо, что во всём угадал! Теперь на ней остались одни лишь трусики — то, что снимается проще всего остального.

Трусики я стягивал неторопливо, наблюдая, как они скользят по бёдрам и оставляют Дакси совершенно голой. Это всегда доставляло мне удовольствие, ведь в большинстве случаев девушка, позволившая снять с неё трусики, уже никуда не денется. Она готова.

— Теперь переворачивайся на живот.

Не говоря ничего в ответ, Дакси выполнила мою просьбу. Что ж, настало время для масла. И его я не пожалел.

Щедро полив масло на её спину и ягодицы, отложил тюбик в сторону. Затем как можно нежнее принялся растирать его по всему телу, одновременно с тем легко массируя. Начал, разумеется, с шеи и спины, но уделил внимание также рукам. Потом переместился чуть назад, чтобы перейти к массажу ягодиц и бёдер. Касаясь попы, наверное, я испытывал больше удовольствия, чем Дакси. Она такая приятная, такая желанная. Снова вернулись мысли скорее приступить к главному процессу, но я пересилил себя и продолжил поглаживать и массировать ягодицы, не забывая время от времени спускаться к бёдрам.

— А мне нравится, — вдруг проговорила Дакси.

— Это радует. Я же не массажист, делаю как умею.

— Ну и что? У тебя очень хорошо получается. Продолжай.

Скользнув ещё несколько раз по спине, рукам, ягодицам и бёдрам, я дал понять без слов, что теперь нужно перевернуться ко мне лицом. Настал момент, когда пригодится не только масло, но и крем.

Поливая тело Дакси маслом, я оставил отдельные места для крема. Сразу понял, что таким образом не получится помассировать нормально, и залил полностью. Даже если потом в рот попадёт масло вместе с кремом, со мной ничего страшного не случится.

Массировать спереди было не менее приятно, особенно это касалось грудей и живота. Я проводил обеими руками снизу вверх и наоборот, останавливался, чтобы помять, покрутить груди, не зацикливаясь на сосках — им отведена другая ласка, чуточку позже. Когда добрался до низа живота и внутренней стороны бёдер, Дакси начала елозить и чаще дышать. Вполне ожидаемая реакция. Но это только начало…

Закончив с массажем, я намазал соски Дакси кремом, после сделал дорожку вдоль всего тела, включая красивый пупок. И закончил там, куда доберусь в последнюю очередь.

— Ну давай уже, давай, любимый, — чуть ли не взмолилась Дакси.

— Потерпи. Уже начинаю.

По её телу ощущалось, что кошка не может долго терпеть. Но и я подобное испытывал совсем недавно.

Пытать ожиданием не стал и с наслаждением поигрался языком с её затвердевшими сосками. Учитывая крем, они стали сладкими и вкусными в прямом смысле этих слов. Дакси от одних этих прикосновений начала глухо постанывать.

Собрав весь крем с сосков, я стал плавно спускаться вниз, по дорожке, которую сделал. Едва добрался до лобка, чуть остановился, чтобы переместиться назад для удобства. Затем и вовсе лёг. Дакси уже изнемогала в нетерпении, просила скорее начать.

Стоило мне коснуться нежной идеально выбритой плоти, Дакси прерывисто задышала, чуть-чуть выгнулась. Слишком острая у неё реакция на такие ласки, я ведь и не начинал толком. А когда продолжил, она и вовсе не смогла сдерживать откровенные и довольно громкие стоны, заполняющие весь номер. И чем старательнее я пытался доставить ей удовольствие, тем сильнее она дёргалась, причём настолько, что уже мешала мне. Однако я не стал прерываться, поскольку остановиться то же самое что лишить её самого пика, когда уже разум отключается и в силу вступают сумасшедшие и неудержимые чувства.

Уже через пару минут она и вовсе потеряла себя.

— Ещё, ещё, ещё! — безостановочно выкрикивала Дакси.

Она настолько обезумела, — в хорошем смысле этого слова — что цеплялась за матрас, за подушку, извивалась, как змея. Тело напряглось максимально. Живот, которого я коснулся, стал чересчур упругим. Дакси схватилась за мою руку, сжала её. А затем обеими руками ухватилась за мою голову, вцепилась. Она свела бёдра вместе с такой силой, что не оставила мне ни малейшего шанса вытащить голову без последствий. Её стоны теперь превратились в крики.

Продолжая держать меня, она перевернулась на бок, ещё раз сжав голову бёдрами, и наконец отпустила с протяжным и последним в данную минуту стоном. Хватка ослабела. Дакси погладила меня по голове и, словно еле живая, томно проговорила:

— Это было так круто, ты просто не представляешь…

То, что Дакси испытала сильнейший оргазм, было и так понятно. И это притом, что я далеко не мастер оральной ласки. Хотя… Консультантка была права: оргазм — он в голове.

Глава 39

Выбравшись из-под ног Дакси, я улёгся рядом с ней. Кошка лежала, лишённая сил, опустошённая до предела. По крайней мере, так можно сказать, глядя в её лицо.

— Может, и не представляю, — вздохнул я и улыбнулся. — Но что-то похожее наверняка чувствую во время и после минета.

— Так ты же не кончил.

— Да. Я хочу завершить по-другому.

Дакси хитро улыбнулась.

— Кажется, я догадываюсь, как именно ты хочешь.

— Если мы об одном и том же думаем, то ты права.

— Во время анального секса внутрь?

— В точку. Если ты не против.

— Конечно нет. Я тоже так хочу.

— Тогда продолжим?

— Да. Только я немножко передохну от столь бурного оргазма, хорошо?

— Отдыхай, только не усни, — подшутил я.

— Ни в коем случае, — заверила она меня.

Некоторое время мы просто молча лежали и смотрели друг на друга, словно без слов понимая мысли. Я вырисовывал на теле Дакси невидимые узоры, гладил её. Вот просто испытываю удовольствие, касаясь нежной кожи любимой девушки. Она улыбалась, дышала всё более ровно и спокойно. Чуть позже неожиданно крепко прижалась, закинула хвост на меня и на ухо горячо прошептала:

— Я как никогда счастлива. Я так тебя люблю.

В ответ я тоже обнял её и сказал те же самые слова, теперь уже полностью уверенный, что не солгал ни себе, ни ей.

Так мы и лежали боком в обнимку, пока я не намекнул Дакси, что хочется продолжения, взял в обе руки её безупречные ягодицы и раздвинул их. Она просунула руку между моих ног и возбудила до предела всего лишь парой движений.

— Я поняла-поняла. Начнём?

— Начнём. Становись на четвереньки. Только помни: не напрягайся, расслабься и попробуй получить удовольствие.

— Да, знаю. Теория мне давно известна.

— Но я всё равно буду аккуратен с тобой. Это же у нас впервые.

— Я скажу, если что-то будет не так.

— Хорошо.

Заболтались, в самом деле.

Полностью готовый, я встал на колени позади Дакси. Она уже приняла нужную позу, но я чуть поправил, раздвинув её ноги ещё шире, чтобы было проще войти, да и ей будет легче.

Как и ожидалось, пробку она держала всё это время, поэтому вынуть пришлось мне. Несмотря на массажный эффект, не сказать, что эта штука вышла легко, или же Дакси напряглась.

Бросив пробку в пакет, который всё равно потом выкидывать, я взял смазку и вернулся на своё место.

— Готова?

— Да.

— Если будет больно — скажи.

— Ну мы же договорились. Нормально всё будет.

Более не тратя времени, я настроился мысленно к первому опыту анального секса. Нет, не волновался, но как-то это необычно, когда ни разу не пробовал. Однако блестящие ягодицы Дакси прямо передо мной, тонкая талия, длинные волосы, ниспадающие на кровать, пушистый хвост, который она отвела в сторону, и её торчащие ушки заставили меня наконец-то действовать.

Использовав весьма обильное количество смазки, я встал поудобнее, раздвинул обеими руками ягодицы Дакси и попробовал войти без помощи рук. Пришлось изловчиться, но получилось. Правда, чуть резковато ворвался, хоть и не полностью, ведь Дакси дёрнулась, а с её уст сорвался стон — не столько от удовольствия, сколько от неожиданности. Но она успокоила, что ей не больно, что всё в порядке. Тогда я начал постепенно вводить глубже, с каждой секундой чувствуя, как внутри становится узко и жарко. И это совершенно другие впечатления, не похожие на классический секс. Это такое наслаждение, когда буквально каждый миллиметр обволакивает упруго и тесно, и оттого становится безумно приятно.

От новых ощущений я даже чуть забылся и ускорил вход. Лишь когда проник до конца, ощутив бёдрами намасленные ягодицы Дакси, опомнился.

— Тебе нравится?

— Пока не поняла. Но боли нет.

— Уже хорошо.

Мне захотелось проделать всё то же самое, поэтому я вынул и снова постепенно погрузился внутрь. Если бы я раньше знал, насколько это приятно, давно бы попробовал. Это чувство, когда там невероятно узко и ты входишь до конца, трудно передать словами.

Постепенно я начал ускоряться, двигая тазом активнее. Правда, из-за этого стало неудобно держаться за бока Дакси — вся в масле. Только хотел сказать ей, чтобы помогала, как она сама начала это делать. Поймав один темп, мы двигались навстречу друг другу секунда в секунду. Не знаю, что чувствовала она, но меня охватила безумная страсть, чувство полной власти над своей любимой, при этом без желания её унижать. Я входил с каждым разом быстрее, грубее. И даже когда, казалось бы, уже упёрся до конца, всё равно пытался раздвинуть ягодицы, чтобы проникнуть ещё глубже. Чем быстрее я двигался, тем скорее подступало знакомое чувство ниже живота. На фоне этого и Дакси наконец-то начала постанывать — значит, ей всё-таки нравится.

Чтобы продлить удовольствие, я сбавил скорость, снова обходясь с ней нежно и ласково. Она повернулась ко мне и предложила:

— А давай я сверху.

— С удовольствием.

Предвкушая позу наездницы, я лёг на спину. Дакси взобралась на меня, помогла себе рукой и без особых проблем уселась. Затем упёрлась руками в мою грудь и начала двигать тазом, покручивая, насаживаясь с каждым разом быстрее. Она настолько чётко двигалась, что мне оставалось только лежать и наслаждаться.

Когда Дакси немного устала, она легла на живот, предоставив теперь возможность потрудиться и мне. Конечно, не очень удобная позиция, но я приловчился, согнув ноги в коленях, что позволило входить в неё наиболее эффективно, одновременно держась за ягодицы. И снова раздвигал их, чтобы проникать как можно глубже.

Затем я решил без слов изменить позу, заодно проверив, поймёт ли Дакси. Приподнялся вместе с ней, не вынимая, обнял покрепче и слез с кровати. Она сначала, конечно, не поняла, но когда я встал на ноги, держа её на себе, догадалась и сжала бёдрами мой торс плотнее, а руками держалась за шею.

Слова уже не нужны, чтобы понимать друг друга. Дакси сама начала подпрыгивать, насаживаясь сверху. Я же держался за ягодицы, выполняя всё то же самое, что и раньше. Она прямо разошлась, скакала, постанывая, прижималась ко мне. И её стоны прямо на ухо не дали мне и шанса продержаться дольше.

Я чуть наклонился, попросив Дакси держаться за мою шею вытянутыми руками. Напрячься пришлось сильнее, но это того стоило. Потом она закинула ноги на мои плечи, что позволило держаться за её ягодицы. Отличная у неё растяжка, очень удобно для секса. И вот в такой позиции, несмотря на то что почти весь вес пришёлся на шею, мне было очень удобно двигать тазом и проникать максимально глубоко и быстро.

Раздвинув шире ягодицы Дакси, теперь устроил настоящую долбёжку. Буравил нещадно. И ей это нравилось! Она стонала, просила не останавливаться. Шлепки раздавались такие, словно кого-то наказывали. Но я уже не мог долго держаться. Слишком сладко стонала Дакси и слишком приятно у неё внутри.

Последние движения были настолько быстрыми, что я бы так в любом другом деле не смог. Здесь же сохранял скорость до самого завершения. По телу уже пробежалась волна, ознаменовавшая скорый оргазм. И я входил, входил, входил. Снова и снова. Ноги напряглись, живот — тоже. Меня словно насквозь пронзило всеобъемлющее чувство самого невероятного удовольствия. Каждая мышца напряглась. Ещё немного, совсем чуть-чуть. Дыхание сбилось полностью. И я закончил в тот миг, когда вошёл целиком.

Оргазм окатил с такой силой, что на секунду-другую заложило уши. Ноги моментально ослабли, и я упал вместе с Дакси на кровать, лишённый дара речи. От удовольствия даже захрипел, пытаясь восстановить дыхание. Глаза защипало, пришлось их протереть — настолько сильно вспотел, что стал мокрым абсолютно везде. Но такой безумный оргазм никогда не забуду. Кто бы знал, что анальный секс может быть настолько умопомрачительным?

Отступление 11

Увидев ангела под водой, Фортис не успел должным образом отреагировать. Он ушёл на глубину, однако всё-таки задел крылатую девушку. Чувство вины заставило его быстро вынырнуть и оглядеться. Рядом показалась ангел, мотнула головой пару раз и глянула на него, хлопая глазами.

— Прости, я случайно, — виновато улыбнулся он. — Честно, не хотел.

Девушка подплыла к нему вплотную и проговорила не менее приятным, чем у Ютси, голосом:

— Ничего страшного, мне даже не было больно. У меня есть к тебе маленькая просьба.

Фортис почувствовал, что ангелок обхватила его бёдрами под водой. Никто этого, скорее всего, даже не заметил. В следующую секунду она прижалась к нему всем телом, обняла за спину. Домогательств со стороны этих чудных и голых девушек Фортис никак не ожидал, потому и растерялся поначалу, никак на это не отреагировав.

— Подари мне немножко любви, — продолжила ангел, пытаясь как можно удобней подвинуть таз. — Ты же можешь.

— Ты знаешь…

Договорить он не успел.

— Фортис! — окликнула его Ютси. — Не приставай к ней!

Ангелок в ту же секунду отстала от него и поплыла дальше, словно ничего и не было.

Покачав головой, Фортис двинулся к Ютси. Когда оказался близко, стал объяснять:

— Вообще-то она сама. Я даже ничего не делал.

— И не надо делать. Ты здесь, чтобы очиститься и восстановиться. Поплаваем — и обратно. Нас могут в любое время собрать на площади.

— Это ещё зачем?

— Объявить новости.

— Ладно. Скорее бы уже вернуться домой.

— Вернёшься.

Ютси поплыла дальше, а Фортис, сгорая от любопытства, нырнул под воду, открыл глаза и последовал за ангелом: очень уж хотелось разглядеть её прекрасное тело, тем более никто не узнает. И ему удалось несколько раз запечатлеть Ютси во всей красе. Но — то ли из-за эффекта спокойствия, наложенного ангелом, то ли по другой причине — он не испытал никакого сексуального влечения. Ему было просто приятно чисто эстетически любоваться фигуркой ангела, округлыми и стоячими грудями, по форме похожими на груди Атрии — у той такая же форма, словно сделанная при помощи силиконовых имплантов.

Больше всего Фортиса умиляло то, как Ютси пользовалась крыльями под водой. Вроде бы из перьев, но в то же время полупрозрачные, крылья то и дело работали, пока Ютси плыла. Она таким образом помогала себе перемещаться под водой, особенно хорошо это получалось, когда нужно было из глубины устремиться вверх или же наоборот.

Очарованный и довольный, насмотревшись от души, Фортис вынырнул. Вслед за ним рядом выплыла и Ютси, бросив хитро:

— Ну что, поглядел вдоволь?

Ему казалось, что она не замечала. Но только казалось, видимо. И особую роль играет тот факт, что ангелы очень тонко чувствуют любые эмоции. Он об этом забыл. Или не хотел вспоминать намеренно.

— Да, поглядел, — не стал отрицать Фортис. — Как же я такую красоту пропущу мимо глаз?

— Ну ничего, я тоже тебя видела.

— И как? — расплылся он в улыбке, поймав шутливый настрой ангела. — Понравился?

— Мне нравится другой. С тобой просто дружеские отношения, не больше. И даже не думай ко мне приставать. — Ютси мило кивнула пару раз и добавила: — Да-да, я серьёзно.

— Ой, больно надо, — отмахнулся Фортис. — У меня и без тебя хватает. Знаешь, сколько терпения и нервов надо? Нет? То-то и оно. Так что не выдумывай.

— Ты иногда такой вредный, что я просто не могу, — нахмурилась она. — Поплыли. Болтаешь много.

— Ты мне ещё запрещать разговаривать будешь? — плывя вслед за ней, усмехнулся Фортис.

— Делай что хочешь.

Когда доплыла, Ютси сделала рывок и взмахнула крыльями. Раздался всплеск, брызги полетели в разные стороны, — и ангел мигом оказалась на полу. Тут же на ней материализовалась уже привычная одежда. Но Фортис успел отчётливо оценить вид сзади, особенно ягодицы, наверняка ещё никем не тронутые.

— А попка у тебя классная, кстати, — не преминул он и дальше раздражать Ютси: очень забавно та реагирует. — Не будь у меня столько жён, забрал бы себе такую.

— А у тебя попка не очень, — парировала Ютси, когда Фортис начал вылезать из бассейна.

— Ну так не смотри, если не нравится, — невозмутимо ответил он. — Ты лучше скажи, мою форму, одежду можно где-то постирать? Желательно, чтоб и высохла быстро.

— Конечно можно. Если хочешь, можешь не одеваться и ходить так. Сдадим твою одежду, её очистят быстро и вернут. Тут не очень далеко.

Фортис задумался: надеть сейчас грязную одежду или пойти по городу ангелов голышом? Нет, лучше на чистое тело надеть чистую одежду. Он решил, что пока может обойтись без формы. Лишь бы не начали домогаться все подряд: человек уже понял, что ангелы с радостью отдадутся, как только подвернётся удобный случай. Фортис даже представил, что было бы на Земле или Келимире, если б каждая невинная девушка вела себя так же, как здесь ангелы. Наверняка любой из этих миров погрузился бы в полный разврат.

Как только они вышли из купальни, Ютси повела по новым дорогам. Хотел того или нет, но Фортис своим видом всё равно привлекал любопытные взгляды ангелов. Ни одна не могла пройти мимо, не посмотрев. И ведь смотрели в глаза в самую последнюю очередь. Да, похоже, секс для них — величайшее из чудес, какое только может с ними случиться.

Вскоре ангел и человек добрались до нужного места, где Фортис довольно быстро получил обратно свою чистую форму. Наконец-то он смог одеться, чтобы не манить ангелов. Одна только Ютси, казалось, на него не реагировала. И Фортис догадывался, почему, точнее, из-за кого. Кто знает, может каждый ангел привязывается к кому-то раз и навсегда. Если так, то это будет самая верная девушка на свете.

Чтобы скоротать время, Ютси повела Фортиса за город, показывая различные летающие острова и объясняя, для чего они предназначены. На вид маленькая и хрупкая, она с лёгкостью катала его на себе, когда нужно было перелететь с одного острова на другой.

Как выяснилось, все эти острова — источники эфира. На каждом из них работали ангелы, добывая и преобразовывая эту субстанцию. Их задача состояла в том, чтобы не дать эфиру распространиться в никуда; они направляли потоки энергии в нужное русло.

Но были и другие острова, куда как более интересные. Например, места рождения ангелов. И вот это Фортиса очень заинтересовало, ведь если все ангелы девственницы, то как они продолжают род? Он мог предположить разные варианты, но никак не думал, что они, грубо говоря, появляются «в капусте».

Остров представлял собой поле, наполовину засеянное золотистыми цветами с большими кувшинками. На второй же половине размещены длинные одноэтажные домики и беседки, в которых всегда можно увидеть ангелов-работниц. Местные цветы достигают в среднем высоты в метр-полтора. Ангелы постоянно наблюдают и ухаживают за этими цветами, не оставляя их ни на минуту.

Ютси показала на собственном примере, с чего начинается процесс выращивания. Она вместе с другим ангелом занялась цветком, продемонстрировав, как здесь рождаются дети. В самом низу, ближе к корню, у цветков есть небольшое отверстие в стебле. Туда заливают семя архангелов. Это в первую очередь. Затем в листья, имеющие вид мягкой прозрачной оболочки, заливается молоко ангелов. Со временем цветок усваивает все ингредиенты. Молоко используется для выращивания ребёнка, в качестве питательного субстрата, а семя — как основа для жизни.

По истечении определённого времени, срок которого назвать нельзя, ибо течение времени здесь совершенно иное, в кувшинке цветка появляется золотистая и очень мягкая оболочка-кокон. Такие оболочки ангелы аккуратно складывают в корзинки, потом относят в специально отведённое место, где вскоре оболочка рвётся, и их нее появляется маленький ангел. О том, как на свет появляются архангелы, Ютси не рассказала, поскольку эту информацию разглашать нельзя.

Итак, Фортису удалось увидеть, как рождаются ангелы. Но стало интересно, откуда берутся эти цветы, способны ли они завянуть и возможно ли, что ребёнок не получится. Ютси объяснила, что цветы действительно не вечны — рано или поздно они прекращают свой жизненный цикл, поэтому садовницы высаживают новые. Семена цветков создаются из эфира архангелами, и таинство сего процесса известно только им. Что же до погрешностей в созревании, такое у них бывает, но крайне редко. В основном рождаются здоровые дети, полные сил и жизнелюбия.

— Вот ты и узнал на одну капельку больше о нашей жизни, — проговорила Ютси, села на край острова и вгляделась в далекий горизонт.

— Если такой интересный процесс, как рождение детей, всего лишь капелька, то я ничего не знаю, можно сказать. — Фортис расположился рядом, свесив ноги вниз. — А у вас вообще секса нет в этом мире? Просто ну очень любопытно.

Она вздохнула и поведала:

— Вообще нет. Для нас это несбыточная мечта. А так хочется…

Фортис бросил взор на Ютси: ангел, судя по выражению лица, загрустила.

— И архангелы тоже, получается, без секса живут?

— Конечно. То, что даёт наш организм, нужно только для питания и продолжения рода.

— Не хотел бы я так жить, — протянул он задумчиво.

— Но мы живём. И жить будем дальше.

Оба замолчали, смотря прямо перед собой. У Фортиса появились ещё вопросы, но, видя не очень радостную Ютси, он не стал беспокоить её. Может, ангелу нужно просто помолчать и подумать о своём.

— А вот и сигнал о собрании, — вдруг заговорила Ютси. — Это значит, что, скорее всего, мы в ближайшее время окажемся на Осните. — Она оживилась, улыбнулась. — Я так думаю.

— Я ничего не слышал, — пожал он плечами.

— И не услышишь. Ты ведь человек. Полетели обратно в город, опаздывать нельзя.

— Полетели.

Новость о собрании заинтриговала Фортиса. Он очень надеялся, что случится так, как предположила Ютси: появится возможность покинуть мир ангелов.

Глава 40

Первые несколько секунд я всё ещё не мог прийти в своё обычное состояние, пытаясь восстановить дыхание. Из меня словно выкачали все жизненные силы: просто лежал накровати и отдыхал, не считая времени. На миг показалось, что даже во время военных действий было легче. Но на самом деле действительно лишь показалось.

Сделав перерыв, чтобы помыться и попить воды, мы решили повторить, поскольку одного раза не хватило. Ко всему прочему, поз существует ещё много, и каждую со временем стоит попробовать. Так почему не начать обратный отсчёт опробованных уже сегодня?

Была и другая причина — Дакси во время первого опыта анального секса испытать оргазм так и не смогла. Нет, она особо не расстроилась. Мы пришли к выводу: всё потому, что ей как девушке пока что тяжело осознать, насколько это нравится, а также научиться получать максимум удовольствия от процесса. Порадовало хотя бы то, что отвращения у неё точно не было. Я лишь предложил ей одно: попробовать поработать пальцами между ног в процессе, ведь это может помочь. Увы, не помогло. Скорее всего, ей мешает какой-то психологический барьер, не даёт полностью расслабиться, довериться и насладиться. Естественно, я не забыл, что Дакси может недоговаривать, что-то скрывать, а силой допытываться — тоже не дело. В итоге сошлись на том, что дальнейшие эксперименты должны пойти на пользу, пусть и не сегодня.

Зато я, чего скрывать, оторвался по полной, причём увлёкся так, что совсем забыл о протезах. Точнее, только в первый раз забыл, а потом просто не обращал на них внимания, сосредоточившись больше на самом процессе.

Вскоре пришло время возвращаться. Казалось бы, не так много времени провели в номере, занимаясь сексом, но на деле оказалось не так.

Когда мы вышли из отеля, солнце уже садилось за горизонт. Не зацикливаясь на этом, сели в заранее заказанный автомобиль, который и повёз нас в госпиталь. Несмотря на уют и заботу персонала, возвращаться туда не хотелось. Но нужно, иначе у Дакси так и не будет новых ног.

По приезду мы получили выговор в устной форме. Амбелия выражалась мягко, осторожно, но причина была ясна — слишком долго гуляли, слишком далеко уехали. На мой вопрос, почему она не сообщила об этом по связи, медсестра ответила, что не хотела нас отвлекать. Это прозвучало так, будто бы она знала, чем мы были заняты всю вторую половину дня.

Чтобы смягчить обстановку, я улыбнулся, пообещав больше так не делать. Амбелия сочла моё обещание за шутку, ведь уже завтра нас тут не будет. Как выяснилось, врач заверил: новые ноги Дакси сделают за ночь, но ходить ей придётся очень осторожно, как минимум первые два дня. Очень многое зависит от того, насколько удачно пройдёт операция. Хотелось бы, конечно, чтобы прошла она в лучшем виде. Но этого обещать никто не может. Да и то хорошо, что у Дакси будут ноги, а не протезы.

Так как Дакси всё равно могла ходить, хоть и на искусственных ногах, кошка решила поужинать вместе со мной в столовой. Чувствовала себя она тоже вполне нормально, поэтому никто не возразил.

Ужин оказался очень вкусным и сытным. Когда с ним было покончено, мы принялись за сок. Дакси, делая маленькие глотки, пристально смотрела в мои глаза, как будто хочет что-то сказать или спросить. Я не выдержал и сам поинтересовался:

— Ты что-то сказать хочешь?

— Скорее спросить. — Она поставила стакан на стол, вздохнула и серьёзным тоном продолжила: — Ты уже что-нибудь решил насчёт своего будущего?

— Своего? — переспросил я. — Почему не нашего?

— Ну, — замялась Дакси, опустив глаза, — вдруг ты захочешь потом домой вернуться, на родину. Там останешься, и мы можем больше не увидеться.

— Скажу честно, — решил я признаться, — пока ещё не знаю, что там дальше будет. Но и без тебя я себя уже не представляю. Поэтому если и вернусь на Землю, то не навсегда.

Она заулыбалась, оживилась.

— Эта новость меня очень-очень радует.

— Так и будет. Но для начала нужно вернуться на твою родину. А там уже и подумаем вместе, что делать дальше и как поступить.

— Да. Хотя я уже знаю, чем буду заниматься. На Келимире вряд ли долго задержусь.

— Куда это собралась? — нахмурился я в шутку.

— Ну так «Чёрный оснит» нам обещал отдать под строительство один из уровней города, чтобы здесь могли обосноваться наши граждане. У нас планета ведь маленькая, а численность населения неуклонно растёт. Вот поэтому мы ищем различные варианты. Уже и у дельфидентов часть наших живёт.

— И всех перемещать собираетесь так же через браслеты?

— Необязательно. Для начала можно будет на корабле перевезти, а потом построить портал. Один такой у нас уже есть, как раз ведёт на Бититуд к дельфидентам.

— А вот это отличная идея. Не надо никуда лететь долго, просто через портал переместился — и ты на родине. Очень удобно для тех, кто будет жить на Осните.

— Вот потому так и будем делать, чтобы наши всегда могли побывать дома. Родина есть родина.

— Да, родина есть родина… — проговорил я, вспоминая Землю. Смогу ли отказаться навсегда от проживания там? Опять эти мысли в голову полезли. — Ну что, пойдём? Тебе же скоро на операцию. А завтра будешь на нормальных, настоящих ногах ходить.

— Очень надеюсь, что они будут нормальные.

— А я и не сомневаюсь. Тебе руки пришили — и шрамов никаких нет. Да и меня вылечили тоже просто замечательно. Так что я в их медицине вообще не сомневаюсь. Идём. И не думай о плохом.

До того, как началась операция, я провёл всё время с Дакси. Мы обсудили многое, но всё сводилось к одному и тому же — будущее. У меня сложилось впечатление, что она хочет за один день решить, как мы будем жить до конца своих дней. Как по мне, слишком торопится — мало ли что может случиться, ведь мы до сих пор на Осните. Более того, Фортис и Ютси так и не появились. Давненько я не пытался её позвать. Вдруг получится? Пожалуй, когда останусь один, нужно попробовать.

Время за разговорами пролетело быстро, и мне пришлось вернуться в свою палату, которая теперь стала номером, ведь лечиться мне не нужно. Перед уходом я поцеловал Дакси и обещал утром сразу же её навестить, хотя она и так знала, что иначе не поступлю.

Сидя за столом, я всё же попробовал дозваться Ютси. Увы, если раньше она являлась, хоть и с задержкой, или же ментально передавала сообщения, то сегодня ответом была тишина, даже спустя полчаса.

Спать мне не хотелось, да и рано ещё, поэтому я решил почитать через нейросеть что-нибудь интересное про Эквалис. Стоило найти познавательную статью, как на связь вышла Рика. По привычке, когда она даёт о себе знать, невольно начинаю беспокоиться, что могло что-то случиться.

«Ну как ты там?»

«Да нормально. День прошёл хорошо, Дакси уже на операции. Обещают, что завтра она будет с новыми ногами. У тебя как дела?»

«Неплохо. Постепенно всё восстанавливаем, жители вернулись из подземного города. Отец хочет тебя видеть завтра. Но это не главное. Главное, что есть плохие новости».

Вот этого я и боялся.

«Что опять?»

«Совсем недавно явился архангел. Он сообщил, что из-за частых пространственных взрывов на нашей планете высок риск вторжения существ из параллельного мира, которые в последнее время атаковали ангелов. Но не только ангелов. Так вот, нам надо быть готовыми в любое время. Он предложил нам помощь своих, но в обмен на энергию, которая понадобится ему в своём мире. Конечно, мы согласились, но только если понадобится его помощь. Ещё важная деталь: тех существ наше оружие почти не берёт. По крайней мере, так сказал архангел. Нам нужно запастись как следует, чтобы успешно отражать атаку. Когда они вторгнутся, никто не знает. Это может произойти в любой момент».

Я глубоко вздохнул, понимая, что все планы, которые мы с Дакси сегодня строили, в ближайшее время могут сойти на нет. Остаётся только верить и надеяться, что никакого вторжения не будет. Хотя архангел из-за мелочи точно не стал бы являться в этот мир. Значит, всё очень серьёзно.

«В таком случае я перенесу форму и оружие в свою палату. Сам буду наготове. И раз у вас был архангел, может, он что-то сказал про Фортиса и Ютси?»

«Да, сказал. С ними всё в порядке. Он проведёт собрание среди своих, а потом, когда будет необходимость, отправит всех к нам, в том числе Ютси и Фортиса. Если за день-два ничего не начнётся, он в любом случае вернёт нам Фортиса. Насчёт Ютси не знаю. По идее, ей уже незачем тебя охранять».

«Ну хоть какая-то хорошая новость — земляк жив. Он же всё-таки вытащил меня с военной базы «Джуриам». А зачем меня хочет видеть твой отец?»

«Чтобы лично выразить тебе благодарность за всё то, что ты сделал для «Чёрного оснита».

«А, вот как. Теперь понятно. Тогда заберите нас завтра отсюда. Я утром дам знать, как обстоят дела».

«Мы и так всё узнаем о здоровье Дакси, можешь об этом не думать. Лучше я сообщу тебе, когда за вами вылетят. Буду рассчитывать, что за ночь ничего не случится и вы благополучно вернётесь к нам».

«Тоже хотелось бы, чтобы всё именно так и случилось».

«До завтра, Кирилл. И помни: мы вас ждём».

«Хорошо, спасибо. До связи».

Да уж, как обычно: только начнёшь мечтать о спокойной жизни, как снова что-то начинается. Не хватало тут непонятных тварей чёрт знает откуда. Да ещё и оружие их толком не берёт. Это ж чем их тогда надо уничтожать? Похоже, уснуть сегодня не получится. А если и получится, то не скоро. Для начала заберу всё оружие, оденусь в форму, чтобы быть готовым в любую секунду, а потом уж поразмышляю об остальном.

Глава 41

Как и обещала Рика, забрать оружие и форму было несложно, поэтому я занялся этим сразу. Мне даже помог один медбрат, чтобы не пришлось ходить два раза. Таким образом мы перенесли всё за один заход. Разумеется, я сразу оделся, всё оружие сложил рядом, и только после этого расположился поудобнее на кровати.

Итак, дела у нас, вероятно, пойдут не так, как хотелось бы, если вторгнутся какие-то непонятные создания. Интересно, это не те ли чистильщики, что сидят в проходах между слоями? Вряд ли, ведь их задача, по словам Ютси, как раз заключается в охране этих слоёв. Выходит, если другие твари смогут пробраться на Оснит, значит, они достаточны сильны, раз уж их не смогут остановить чистильщики. Да это ж очевидно и без того: архангел бы не стал просто так предлагать свою помощь. Возможно, это будет целая армия ангелов и архангелов. И если всё так, то страшно подумать, какая бойня может разгореться по всей планете…

Какова же цель? Существам из другого мира вряд ли понадобилась местная земля. Скорее всего, им нужна энергия. За любую энергию всегда ведутся войны. Чем наша Земля не аналог? За нефть отвоёвывали территории множество раз. А нефть — та же энергия, по сути. Похоже, при вторжении нас ждут огромные проблемы. Как бы эта битва не стала ещё более опасной, чем начавшаяся война между «Чёрным оснитом» и «Джуриам». Если бы Антара не было рядом, если б не его энергетический щит, меня давно бы не стало. А теперь и его нет. Остаётся рассчитывать только на себя.

Почему бы не использовать браслеты на основе нейтрума? Да, это хорошая идея. Конечно, среди чистильщиков тоже очень опасно, но зато будет возможность исчезать, а после атаковать в заведомо более выгодном положении. Да хоть со спины — без разницы. Когда дело касается собственной жизни, там уж не до благородства. Надо будет поделиться идеей с отцом Рики во время встречи. Хотя наверняка он уже подумал о многом, но сказать ему о браслетах — лишним не будет.

Отвлечённый размышлениями, я немного успокоился, а потому через пару часов всё-таки смог уснуть. Как бы там ни было, всегда нужно настраиваться на лучшее. К худшему и так готов.

Спалось плохо. Если верить ощущениям, я открывал глаза каждый час с таким состоянием, словно и не спал. Оглядывался, прислушивался. Убедившись, что кругом тихо, слышно лишь, как изредка ходит персонал в коридоре, я вновь закрывал глаза и пытался уснуть.

Так и наступило утро. Естественно, я не выспался, но лежать дальше и бессмысленно смотреть в потолок тоже не мог. Поэтому поднялся, сходил в ванную, где привёл себя в порядок, и после вышел из палаты. Первым делом хотел навестить Дакси.

Как только я подошёл к её палате, оттуда вышел врач. Судя по выражению его лица, он всю ночь не спал и сильно вымотался. Я поздоровался с ним и уточнил, всё ли прошло нормально. Он коротко объяснил, что всё в порядке, но ему пришлось и правда не спать, ночь напролёт наблюдая за состоянием Дакси, ведь для него эта операция с чужим видом в новинку. Не задавая больше вопросов, я и так понял, что врач всерьёз переживал. К счастью, ничего плохого не случилось.

Получив разрешение войти и просто посидеть рядом, так как Дакси пока не проснулась, я поблагодарил доктора и тихо вошёл. Как он сказал, после операции будить её нельзя: она должна сама проснуться.

Стараясь идти как можно тише, я добрался до кровати, аккуратно взял стул, поставил рядом и сел. Дакси едва слышно сопела, дышала ровно и спокойно. Глянув на показатели приборов, я ничего, конечно, не понял, но, как мне показалось, они отображали норму по всем показателям. Можно было бы при помощи нейросети разобраться с этим, уточнить все детали. Только зачем? Врач же сказал, что всё нормально. Вот и нечего лезть куда не следует.

Мне очень хотелось приоткрыть простынь и посмотреть на её новые ноги, как они выглядят, нет ли следов и шрамов. Сдержался. Нельзя. Разбужу ненароком. Пусть ещё спит.

Спустя минут пятнадцать, когда вдоволь налюбовался спящей Дакси, я отправился на завтрак. По времени ещё успевал. А если бы и не успел, то мог обратиться к кому-то из персонала, и тогда эту проблему решили бы довольно скоро.

Во время завтрака со мной связалась Рика. Она уже была в курсе состояния Дакси, так как получила всю информацию лично от врача, поэтому не спешила кого-либо отправлять за нами. Рика попросила сообщить, когда Дакси проснётся и позавтракает, чтобы за нами вылетели. Я лишь сказал, что обязательно так и сделаю.

Дакси проснулась примерно через час. Я всё это время просто изучал достопримечательности Эквалиса через нейросеть. Нашёл много интересного, но когда представится случай на всё это посмотреть воочию — неизвестно.

Чтобы Дакси спросонья не ходила сама на завтрак, я попросил доставить пищу сюда, заранее зная, что отказать просто-напросто не смогут. Ну а что делать? Если есть возможность пользоваться положением, нужно это делать, тем более во благо.

— Давай помогу тебе, — предложил я, когда Дакси решила встать с кровати.

— Да вроде бы нормально себя чувствую, — ответила она, хотя нотки сомнений в её голосе были слышны.

— Хотя бы подстрахую.

— Хорошо.

Осторожно поставив ноги на пол, Дакси потихоньку встала и улыбнулась.

— Даже не верится. Я на настоящих ногах.

Она решила наклониться и в этот момент пошатнулась. Я сразу же придержал её.

— Что ты делаешь?

— Хочется посмотреть на ноги.

— Тогда сядь лучше, и вместе посмотрим.

Дакси послушалась и села на кровать. Затем задрала одну штанину, оценивая ногу. С большим интересом глядел и я. Невероятно, но выращенная нога вообще ничем не отличалась от родной. Никаких следов, ни единого намёка, что раньше она была без ног. Её врач настоящий профессионал, каких, наверное, днём с огнём не сыщешь.

— Прямо как мои, причём обе, — не могла перестать улыбаться Дакси, любуясь своими ногами. Потом посмотрела на меня. — Я как-то не обратила внимания поначалу, но почему ты уже в военной форме?

— Давай ты умоешься, сядешь завтракать, и я расскажу. Есть новости.

— Ладно, только ничего не скрывай.

— И не думал.

Ходить Дакси, в принципе, уже могла самостоятельно, но порой ощущала слабость, поэтому я держался рядом даже в ванной, за исключением одного случая — всё-таки справить нужду она предпочла без моего присутствия, и это неудивительно: я бы поступил точно так же, будь на её месте.

О том, что мне пора бы сообщить Рике о пробуждении Дакси, я вспомнил только за столом, когда она начала завтракать. Быстро скинув сообщение, вкратце пересказал то, что узнал вчера.

— Плохие новости, — закивала Дакси, доедая кашу. — Но теперь у меня есть нормальные ноги, постоять за себя смогу.

— Не спеши. Врач говорил, что они полностью приживутся не сразу. Может, день-другой пройдёт. Или больше.

— Будем надеяться, что приживутся быстрее. В любом случае я очень рада этому результату. Совсем без ног очень плохо. Я чувствовала себя такой беспомощной.

— Это в прошлом. Главное, что пока всё в порядке. За нами скоро вылетят. Но ты бы оделась сразу в форму на всякий случай. Это вторжение может случиться в любой момент.

Дакси приступила к соку, сделала несколько глотков и поставила бокал на стол.

— Конечно. И спасибо тебе большое, что ты всё это время был рядом.

— Ну а где мне ещё надо было быть? — улыбнулся я, взяв её ладонь в свою. — Я теперь буду с тобой почти всегда рядом.

— И я тоже, — смутилась она на миг, но через пару секунд более бодро спросила: — Принесёшь мою форму и оружие? — Дакси сделала последние глотки из бокала и поставила его на стол. — Я уже готова.

— Сейчас, один момент.

Ну что же, всё не так уж плохо. У Дакси есть ноги, есть форма и оружие. Она теперь действительно не такая беспомощная, какой была. Останется дождаться прибытия своих и вернуться в Сайбитас. Уж там-то мы будем себя чувствовать ещё увереннее под защитой «Чёрного оснита». Нас как агентов в беде точно не бросят, хотя раньше я в этом сомневался.

Глава 42

За нами прилетели примерно через полчаса. Довольно оперативно, ведь я рассчитывал минимум на час. Именно поэтому спохватился поздно, чтобы лично поблагодарить врача. От денег он отказался, объяснив это тем, что ему и так хорошо заплатил «Чёрный оснит», к тому же у него и так неплохая зарплата. Настаивать и насильно переводить деньги я не решился.

Смена Амбелии закончилась, её увидеть не довелось. Она настолько мне запомнилась своей заботой, что я решил подарить ей цветы. Для этого пришлось объяснить, зачем мне адрес медсестры, и только тогда смог заказать кристаллические цветы как раз к её дому. Надеюсь, ей будет приятно получить столь неожиданный подарок. По поведению Дакси было заметно, что ей это не очень понравилось, но я убедил, что сделал это всего лишь в знак благодарности, только и всего.

На борту корабля не было никого из тех, кого бы я смог знать. Впрочем, и знал я мало кого. Рика же не стала лететь, ведь у неё и без того дел хватает. Так что во время полёта я и Дакси общались только между собой, а некоторое время просто молчали, глядя с высоты на Сайбитас, к которому мы стремительно приближались.

Издалека и не сказать, что совсем недавно в городе велись боевые действия. Но когда мы подлетели ещё ближе, картинка перед глазами изменилась: во многих местах активно работала строительная техника, возводя новые дома, восстанавливались дороги, мосты, частично разрушенные и обваленные. Без последствий не обошлось. И это с энергетической защитой города, без которой тут, видимо, и камня на камне не осталось бы.

Корабль зашёл на посадку плавно, мягко опустился и почти бесшумно сел. Наконец-то мы дома. Да, я уже начал потихоньку считать Сайбитас домом.

Как только мы спустились по трапу, нас встретила Рика.

— Как я рада вас видеть! — с яркой искренней улыбкой произнесла она и тут же тепло обняла Дакси. — С выздоровлением тебя! Как самочувствие? Смотрю, даже ходишь без проблем.

— Всё хорошо, — ответила Дакси, подарив ответную улыбку. — Хожу, да. Правда, пока не очень уверенно, но уже что-то.

— У тебя, Кирилл, надеюсь, тоже всё отлично?

Рика перевела взор на меня. Я ожидал, что обнимемся, но она так и стояла в стороне.

— Да, не жалуюсь, — коротко бросил я.

«С тобой обниматься публично не могу, извини», — перевела она сообщение.

Точно. Ей же статус не позволяет.

«Ничего страшного, я всё понимаю».

— Тебя ждёт отец, — напомнила Рика. — Я провожу.

По пути в резиденцию я вспомнил, как правильно обращаться к членам клана «Чёрный оснит», и подготовился морально ко встрече с главой один на один. Не сказать, что я волновался, но всё-таки статус собеседника как-то влияет, когда находишься рядом. Рика объяснила, что достаточно и просто уважительного обращения. И главное — не перебивать, когда говорит глава. Ну, это азы любого нормального диалога.

Когда мы оказались возле двери, ведущей в кабинет главы, Рика забрала Дакси с собой. Мы договорились связаться позже, когда я освобожусь.

Что ж, пора входить.

— Заходи, мы тебя ждём, — вдруг прозвучал голос главы.

От неожиданности я вздрогнул и увидел голограмму на двери с изображением самого Аптиоса. Только кто это — мы? Он же один должен быть.

Не тратя больше время, я вошёл.

Кабинет у него побольше любой трёхкомнатной квартиры на Земле. Я озирался по сторонам, пытаясь понять, куда вообще идти. Помещение действительно огромное, поэтому я не сразу увидел вдали большой стол и двух сидящих за ним истриситов. Один из них точно глава. Кто же второй?

Уверенно зашагав к столу, я приближался к ним. Вдоль условной дорожки красовались не очень высокие колонны и статуи, на стенах я успел заметить портреты, наверняка изображавшие значимых для «Чёрного оснита» личностей. В целом кабинет выглядел пустым, холодным. Мне такое помещение точно не подошло бы ни для жилья, ни для работы.

Как только я оказался на расстоянии нескольких метров, Аптиос кивнул и указал рукой на стул. И когда я сел, обратил внимание, что мы образовали некий треугольник, который позволил нам видеть друг друга. Третьим оказался глава «Джуриам».

— Здравствуй. Я очень рад видеть тебя, — начал глава «Чёрного оснита».

— Как и я, — дополнил Иллтер, посмотрев на меня. — Не держи зла за прошлое. Я благодарен тебе за помощь и спасение моей дочери.

Наступила пауза. Если оба молчат, значит, можно и своё слово вставить.

— Здравствуйте, осс Аптиос, — наконец поздоровался я, а после перевёл взор на второго. — Здравствуйте, рисс Иллтер. Я не участвовал в спасении вашей дочери на самом деле.

— Напрямую не участвовал. Но ты помог затащить её в ваш корабль, когда… — Он бросил быстрый взгляд на главу «Чёрного оснита», и тот кивнул. — …когда не стало Антара.

— Мою же дочь спас именно ты, — продолжил Аптиос. — Ты вообще очень многое сделал для нас. Признаться, я удивлён. Хочу тебя поздравить: теперь ты официально гражданин и агент «Чёрного оснита». Кроме того, наш клан подарит тебе квартиру, когда народ с Келимира начнёт строительство нового уровня города, который мы им обещали. И, что не менее важно, скоро твой счёт пополнится на довольно крупную сумму. Мы могли бы выделить больше в другое время, но сейчас наше финансовое положение не позволяет разбрасываться деньгами.

— Ты и наш гражданин, — вдруг сказал глава «Джуриам». — Можешь рассчитывать на нашу поддержку и помощь. Собственно, я здесь ненадолго, только чтобы лично поблагодарить тебя. Теперь же мне пора отправляться на свой корабль. У нас ещё очень много дел.

— Телепортом? — уточнил глава «Чёрного оснита».

— Конечно. До встречи.

Даже не поднимаясь с места, Иллтер исчез. Мне бы так, чтоб без всяких штук легко телепортироваться вмиг, пусть и не на очень большое расстояние.

— Кирилл, ты доволен?

— Я даже не ожидал, что столько всего будет.

— Всего лишь в будущем квартира, круглая сумма, гражданство, официальное место в спецслужбе. Это не так много, поверь. Ты сделал для обоих кланов уже гораздо больше, чем всё вышеперечисленное. Мы должны закрепить наш договор. — Аптиос вынул такие же штуковины, которыми он закреплял договор когда-то с Иллтером. — Для нас это очень важно.

— Конечно, без проблем.

Снова этот «ритуал» с порезами и кровью. Впрочем, раниться мне уже не привыкать, поэтому мы довольно быстро проделали всё необходимое.

— Рисс Иллтер всерьёз сказал, что ты и их гражданин теперь. Ты уже внесён в список.

— Я понял, что он не шутил. Он вообще не любитель шутить и много говорить, насколько я смог его узнать.

Мне вспомнились его удары, когда меня взяли в плен. Да, такое не забудешь, тем более когда деваться некуда и ты один среди чуждых тебе созданий. И как хорошо, что тогда не дошло до пыток.

— Повторюсь, что мы оба тебе благодарны за всё. Если у тебя нет вопросов, можешь идти.

— Пожалуй, есть.

— Задавай.

— Я уже знаю о возможном вторжении, с ним всё понятно. Будет тяжело, судя по всему, раз уж оружие слабо берёт неведомых созданий. Вы не думали о браслетах на основе нейтрума? Нам бы это очень помогло.

— Да, думал. Мы уже изготавливаем новую партию, чтобы хватило всем военнослужащим и агентам.

— Это хорошая новость. Тогда у меня другой вопрос: когда наладят браслеты для телепортации? Что-то известно об этом? Ведь мы все уже давно без них.

— С этим мы тоже разобрались. Как стало известно, браслеты массово отключил «Лиум-Парс», о чём и ты, наверное, догадался. Поэтому «Джуриам», помимо восстановления города, занимается новым выпуском с обновлённой максимально защищённой программой. К сожалению, это дело долгое, поэтому точных сроков, когда все получат свои браслеты для телепортации, я назвать не могу. В любом случае ты сможешь вернуться домой. Не захочешь — можешь остаться у нас. У тебя тут всё есть для жизни.

— Можно ещё вопрос?

— Да.

— Вы не планируете нападать на «Лиум-Парс», пока не пройдёт вторжение, если оно ещё будет? Хотелось бы знать планы хоть примерно.

— Как официальный агент ты имеешь право знать о наших планах. Да, мы не планируем нападать в ближайшее время, тем более ещё не восстановили город полностью. Но и позже не хотим устраивать масштабную войну. «Джуриам» придерживается тех же соображений: незачем убивать население, когда нам нужен только Каллид. Ведь по его вине погиб мой сын. Поэтому наша задача — достать его и поступить так же, как он поступил с Антаром. Нам и так хватило ожесточённых боевых действий друг с другом.

— Но ведь к нему так просто не подобраться. В любом случае погибнет часть населения.

— Ты прав. Мы подключим «Нейтрум», они помогут. Несмотря на технологическое превосходство, «Лиум-Парс» против трёх кланов не пойдёт. Это самоубийство. Им проще будет сдаться. И сдаться навсегда. Потом мы будем править на их территории. У меня даже есть один кандидат, которому можно доверить правление кланом «Лиум-Парс». Но об этом позже, не будем забегать вперёд.

— Теперь понятно. Радует, что всё уже продумано. Вопросов у меня больше нет.

— Можешь идти. Если есть желание помочь, спроси Рику, как это можно сделать.

— Хорошо, спрошу. — Я поднялся с кресла, кивнул, как у них полагается, и попрощался: — До встречи, осс Аптиос.

— До встречи.

Покинув кабинет, я невольно улыбнулся. А ведь действительно неплохо: гражданство, жильё, деньги. Вот прямо всё складывается так, чтобы остаться на Осните навсегда. Пока же нужно увидеться с Рикой и Дакси. Интересно, чем же я смогу помочь?

Глава 43

После того как я связался с ними, мы встретились в холле резиденции.

— Как прошла беседа? — поинтересовалась Рика.

— Отлично.

— Остался доволен?

Судя по всему, она уже в курсе, о чём был разговор и что мне собираются подарить.

— Ещё как, — улыбнулся я. — Не ожидал, честно, столько привилегий.

— Что за привилегии? — полюбопытствовала Дакси, глянув на меня.

— Теперь я официально агент, потом квартиру обещают подарить, дали гражданство как в «Чёрном осните», так и в «Джуриам». В общем, я тут теперь почти как свой.

— Не почти, а и правда свой, — поправила Рика, после обратилась к Дакси: — У тебя будут те же привилегии, не переживай. Так что поздравляю вас обоих.

— Спасибо. Кстати, твой отец сказал, что можно чем-то помочь. Мне пока всё равно нечем заняться.

— Да, помочь можно, только пока есть работа, не соответствующая твоему статусу, — объяснила она. — Но если не против, могу рассказать.

— Имеешь в виду, работа не для агента? — уточнил я. — Как-то и не горел желанием. Вполне устроит что-то более простое, в мирной обстановке.

— Отлично. Если ты уже готов, то можно приступать. Дакси, ты с Кириллом будешь? Просто у меня сейчас другие дела, буду занята.

— Ну конечно, с кем же мне ещё быть, — улыбнулась она. — Тоже, надеюсь, смогу помочь.

— Вас поняла. Значит, на зачистку дадим вам одну улицу недалеко от центра и двух роботов. Как с ними управляться, вы разберётесь без проблем. Всё работает через нейросеть. К вам будут подъезжать грузовые машины и увозить весь мусор. Я свяжусь сейчас, всё объясню, и вас доставят по нужному адресу. Оружие, как и прежде, держите при себе. Причину вы знаете.

Едва услышав про роботов, управлять которыми можно через нейросеть, я сразу загорелся желанием попробовать.

Вскоре нас действительно забрали на корабле и доставили к месту, где нужно выполнить зачистку. Улица, разумеется, всё ещё завалена обломками металла, стройматериалов и прочего хлама. Вот это нам и предстоит убрать при помощи роботов.

Роботы представляли собой гигантов примерно в четыре этажа. На месте был ответственный истрисит, один из членов клана. Он вкратце рассказал, как будут проводиться работы по зачистке, и провёл простейшую инструкцию. На мой логичный вопрос, почему бы не сделать роботов полностью самостоятельными, он ответил, что это будет слишком долго. Собственно, это и есть причина, почему роботами лучше управлять, чем ждать, когда они всё уберут сами. Тем более, с живыми существами всегда можно договориться, продумать действия, чтобы максимально быстро выполнить работу.

Рика говорила, что мы разберёмся без труда, но мой первый опыт управления одним из этих гигантов ясно дал понять: это не так просто, как кажется. Всё дело в том, что когда подключился к роботу, я словно стал им: мог ходить, шевелить каждым пальцем, головой вертел. Но проблема в другом — я при этом и сам двигался, а нужно стоять на месте, чтоб ненароком не попасть под ногу своего же робота.

Что касается Дакси, ей почему-то удалось быстро разобраться со своим роботом. Она просто стояла на месте, а гигант уже собирал глыбы сломанных стен и аккуратно складывал их в грузовые машины.

«Как у тебя так получается?» — не смог я не спросить по нейросети, потому что Дакси стояла от меня метрах в ста.

«Не знаю. Я просто думаю о том, что нужно сделать, а робот выполняет», — беззаботно ответила она.

«Ладно, буду дальше пробовать».

Мои дальнейшие попытки не увенчались успехом.

— Стой-стой, — подошёл ко мне тот самый ответственный за работы. — Давай объясню подробнее, раз у тебя никак не получается.

— Да, было бы неплохо. Никак не могу сам остаться на месте, но чтоб робот двигался. Обязательно начинаю выполнять те же движения.

— Я вижу-вижу, — покачал он головой. — Самое главное — ты должен отключиться от своего тела мысленно. Представь, что у тебя нет тела, но есть вон тот робот. — Для наглядности он указал на моего замершего робота. — И этот робот — твой единственный способ двигаться. Понимаю, возможно, для тебя это трудно, но ты должен попробовать. Любое разумное создание способно на этот трюк. И ещё: обязательно продумывай мысленно каждое движение, не отвлекайся на посторонние мысли. Ты на время как будто бы тот самый робот, а его задача — зачистить улицу, убрать всё. Пробуй, если понял, что я имел в виду.

— Понял.

На словах и правда не так уж сложно, но сосредоточиться на самом деле непросто, особенно с учётом того, что роботы шумят при передвижении; когда складывают хлам в грузовики, тоже раздаётся грохот. Но ведь Дакси смогла. Значит, смогу и я.

Примерно минуту настраивался на нужный лад. В итоге даже глаза закрыл, представляя, что я тот самый робот, что мне нужно разгребать металл, делать зачистку. Попробовал расслабиться и не шевелиться вообще. Далее весь поток мыслей направил на движение робота. И…

Он пошёл! Я так и стоял на месте, а гигант зашагал прямо! И с громким металлическим стуком обо что-то ударился.

«Аккуратнее», — прислала сообщение Дакси.

Открыв глаза, я увидел, что мой робот врезался в её робота. Ну, ничего, зато наконец-то получилось. Теперь я мог действительно стоять на месте, выполняя всю работу через робота. Очень интересное ощущение, когда ты сам становишься частью этого железного человека, да ещё и видеть можно его глазами, чтоб разгребать хлам было проще.

В итоге мы оба уже через час убрали некоторую часть улицы. Грузовые машины только и успевали подъезжать, забирая мусор. Ответственный даже слова не сказал. Мне показалось, что он просто с удовольствием наблюдал за процессом.

Спустя ещё один час объявили перерыв на обед, хотя мне понравилась такая работа. Ничего своими руками вообще делать не надо. Просто стоишь, как начальник, думаешь, что делать, и наблюдаешь. Особенно хорошо я себя почувствовал начальником, когда пришла очень большая сумма на мой счёт, которую и обещал глава «Чёрного оснита». Признаться, сначала не поверил, увидев количество нолей. И, поскольку я уже немного в курсе местных цен, можно сказать, что этих денег хватит на несколько лет весьма беззаботной жизни, когда считать и подбивать каждую копейку не будет необходимости.

Нам с Дакси, конечно, предлагали обед за счёт клана, но мы отказались, потому что решили пообедать вдвоём в уютном ресторане соседнего района. Пока ели, успели поделиться впечатлениями о работе, об управлении механизмом. Я тогда ещё задумался, почему кланы не делают боевых роботов для войны, чтобы не погибал народ? Ответ был очевиден, когда я вспомнил общение с нашим ответственным за улицу, на которой мы работали. У роботов просто-напросто нет ни реакции, ни мышления, коей обладают истриситы. Да, можно поставить им самые продвинутые импланты, но реальных бойцов они всё же не заменят. Вот поэтому и приходится жертвовать частью населения, чтоб во время войны не потерять всех до единого. Выходит, даже в этом мире прогресс всё ещё не вышел на тот уровень, о котором мечтают земляне. Не всё так просто, как кажется.

После обеда и небольшого отдыха мы продолжили зачистку улицы. Я научился не просто управлять роботом, но при этом ещё и сам мог свободно перемещаться, не влияя на движения гиганта. Дакси тоже ходила, разминала ноги. По её ощущениям, она уже и забыла, что ноги ей вырастили заново этой ночью, ведь кошка могла спокойно перемещаться, не чувствуя никакого дискомфорта. И это радует. Ведь, как мне кажется, всё потому, что у неё очень хорошее здоровье.

Вечером, когда работы были закончены, нас забрали и доставили в резиденцию. Квартира, в которой временно жила Дакси до начала войны, была разрушена, поэтому нас поселили прямо в резиденции, выделив достаточно большую и богато обставленную комнату.

После душа мы поужинали вместе с Рикой и её родителями. Это для меня многое значит, ведь раньше нам подобного не позволяли — сидеть за одним обеденным столом с самим главой «Чёрного оснита». Я даже себя почувствовал неким членом семьи. Такое впечатление, возможно, создалось из-за тёплого приёма и уютной обстановки, а также благодаря спокойному и беззаботному общению на различные темы, не касающиеся дел насущных.

По завершении ужина Рика вручила нам два браслета на нейтруме, пояснив, что это улучшенные варианты с повышенным запасом энергии. Поблагодарив, мы ушли в свою комнату. Меня никак не отпускал взгляд Рики, перед тем как мы разошлись. Она будто бы что-то хотела ещё сказать, но промолчала. Стало как-то не по себе. Чувство вины поселилось внутри. Но за что и почему — это объяснить трудно.

Спустя некоторое время, когда мы с Дакси смотрели телевизор, лёжа на кровати, обоим пришло сообщение от Рики:

«Нам доложили о подозрительных колебаниях в пространстве. Будьте готовы».

— А это плохо, — протянул я, поглядывая на оружие, сложенное на столе.

И почти в тот же миг пространство начало искажаться прямо на моих глазах.

Глава 44

Не теряя ни секунды, я вскочил с кровати, в два не то шага, не то прыжка оказался у стола, схватил винтовку и кинул Дакси, бывшей уже на ногах. Затем вооружился сам. Пространство тем временем продолжало искажаться, меняться: мутная рябь, беспорядочные искривления, закручивания. Вскинув винтовку, я кивком дал понять Дакси, чтобы держалась рядом.

Чем дольше происходили эти аномалии, тем сильнее натягивались нервы. Ещё немного — и пружина, сдавленная до предела, выстрелит. Ну же, вылезайте уже.

— Что-то непонятное, — с опаской проговорила Дакси.

— Да вижу, вижу. Ждём.

«Кирилл, — вышла на связь Рика, — у вас всё нормально?»

«Не могу сказать, но что-то с пространством творится определённо».

«То же самое. Будьте на связи».

«Хорошо».

— Как-то долго, подозрительно долго.

— Может, выйдем отсюда? — предложила Дакси.

— Нет, пока не стоит этого делать. Мы же не знаем, что по ту сторону происходит. Они могут и в спину ударить, стоит нам только отвернуться и пойти к выходу.

— Тоже верно.

— Такое ощущение, что за нами и правда наблюдают, видят, что мы уже готовы к отражению атаки. Ну посмотрим-посм…

Вся комната словно сжалась, потом вытянулась, а ещё мгновение спустя как будто бы чертыхнулась несколько раз. Из-за таких «каруселей» я на пару секунд потерялся в пространстве — дезориентация небывалая. Мотнул головой и сосредоточился, насколько это было возможно. И пространство действительно разорвалось. Почти в центре комнаты. Тотчас из этого разрыва вылезли три красные твари. На миг мне даже показалось, что их искупали в каком-то кровавом бассейне, лишь затем выпустили к нам.

— Огонь! — машинально крикнул я.

Из обеих винтовок ударили лучи, обжигая краснокожих. Дакси взяла на себя того, что был ближе к ней. Я же атаковал других, попеременно стреляя то в одного, то в другого. И если истриситов мы могли бы уже продырявить полностью, то этих лучевое оружие лишь обжигало, кожа подгорала. От силы удара их относило назад, поэтому краснокожие всё ещё не подобрались к нам. Оттого, наверное, твари и рычали с каждым разом всё громче и свирепей.

Но в один момент, когда я больше сосредоточился на одном, второй рванул вперёд, перед тем присев на нижние лапы. Мне едва удалось заметить его стремительный и ловкий прыжок…

Лапы с длинными острыми когтями вцепились в мои плечи, прибили их к стенке, а клыкастая морда с вытянутой пастью так и норовила прокусить голову. Кое-как я увернулся от первого укуса и врезал коленом под дых. Не помогло. Второй удар, ещё более сильный, — тварь чуть отстранилась, но тут же бросилась снова. Отреагировав уже быстрее, теперь я ушёл в сторону, навёл прицел, надеясь раскрошить голову монстра парой выстрелов почти вплотную. Но не тут-то было!

Другой монстр схватил меня за плечо и швырнул в сторону. Вот это силище! Благо форма спасает от сильных ударов.

Врезавшись в стену, я упал на пол, но винтовку из рук не выпустил, держал крепко. Подскочил на ноги, быстро нашёл взглядом Дакси: она отбивалась от третьего, с грацией кошки уходя от его атак. Вот несомненный плюс её вида — ловкость.

На меня уже вовсю пёрли двое. Прыгнут оба — уж не знаю, как буду выкручиваться. Хотя…

Они прыгнули.

Активация браслета — и я оказался в другом слое пространства. Чистильщиков рядом не было, но… Эти твари и сюда пролезли!

С трудом я сделал пару шагов, преодолевая вязкое пространство, чтобы хоть немного оторваться от тварей. Как же всё медленно в этих слоях! Да и нет смысла теперь перемещаться.

Вернувшись обратно, этих двоих в комнате уже не заметил. Дакси продолжала нещадно палить по монстру, скача от него туда-сюда. Присоединился и я, расстреливая краснокожего в спину.

Наконец-то! Спустя несколько секунд он завалился набок, шумно грохнулся на пол и больше не вставал. Так, где же эти двое?

— Дакси, ты как?

— Нормально, держусь. Их и правда очень тяжело убить.

— Сам заметил. Куда-то ещё двое делись, они за мной в другой слой ушли, но так и не вернулись. Будем начеку. Или свалим отсюда… — задумался я.

— Может, их кинжалы лучше будут брать?

— Вряд ли, если убойные лучи еле-еле прожигают их. Хотя кто знает, как устроен организм этих тварей.

— А вот и случай попробовать, — на удивление задорно произнесла Дакси, когда пропавшие вновь появились в комнате. — Беру на себя вот того!

Она закинула винтовку за спину, выхватила с пояса кинжал и пошла на монстра. Шаг в сторону, уклонение, прыжок — и Дакси оказалась на спине краснокожего. В следующий миг кинжал вошёл в шею монстра по рукоять.

Скакать, как Дакси, я не умел, даже после всех усилений, поэтому ставил в основном на грубую силу. Вооружившись кинжалом, я осторожно подходил к монстру. К моему удивлению, он не спешил нападать, потихоньку пятясь. Не иначе, к прыжку готовится. Но и я теперь готов к атаке.

Дакси к тому времени справилась. Короткого взгляда хватило, чтоб заметить, как монстр бьётся на полу в конвульсиях с перерезанным горлом. До слуха донёсся предсмертный рык.

А вот мой краснокожий соперник не решался. И когда я бросился к нему, он наконец-то прыгнул. Но не на меня.

Ах ты падла!

— Дакси, сзади! — крикнул я.

Кошка стояла спиной, занятая добиванием противника, чтобы тот точно уже не встал. Предупредив, я же кинулся в сторону Дакси, пусть и не факт, что успею защитить.

Благодаря отменной реакции Дакси вмиг ушла в сторону, развернулась и успела нанести удар с ноги прямо в живот краснокожего. Учитывая, с какой скоростью он прыгнул, удар получился внушительный. Монстр тут же свалился с ног, точнее, с лап, но поднялся почти мгновенно. Впрочем, это его не спасло — мой кинжал уже вонзился в лоб монстра, пока тот пытался сообразить, на кого же будет выгоднее напасть.

Дёрнувшись, краснокожий замер, а потом рухнул замертво, не в состоянии больше сопротивляться.

— Ты оказалась права, — произнёс я, вытаскивая кинжал и обтирая от крови существа. А ведь и правда, гость из другого измерения похож чем-то на оборотня, но жуткого красного цвета. — Удивительно, что обычное холодное оружие легко прорезает их кожу и кость, а лучевое с трудом прожигает. И откуда они только такие взялись?

— Не знаю, но пора отсюда уходить.

— Да, пора. Где-то наверняка нужна подмога. Идём.

Как только мы вышли из комнаты, от Рики пришло сообщение:

«Кирилл, если можете, помогите нам! Мы в кабинете отца! Их здесь тьма!»

— Что и требовалось доказать, — вздохнул я.

— Рика? — сразу поняла Дакси.

— Да. Им нужна помощь.

— Тогда побежали.

Буквально за несколько секунд мы преодолели расстояние от нашей комнаты до кабинета Аптиоса и ворвались туда, застав настоящую бойню. Здесь краснокожих оказалось куда больше, словно кто-то специально отправил их, чтобы уничтожить главу «Чёрного оснита». Всюдураздавалось рычание, выстрелы, удары, грохот. Многие статуи уже обрушились, переломанные пополам. Истриситы отбивались как могли. И все тренированные члены клана, элитные бойцы. Но даже это не помогало им с лёгкостью справиться с краснокожими.

Следом за нами ворвалась целая рота военных, моментально открыв огонь. Твари, завидев их, бросились на стрелков. Я и Дакси тоже вступили в бой, стараясь обходиться кинжалами, когда монстры подбирались ближе. Мне даже удалось скинуть Рике информацию, что холодное оружие берёт краснокожих куда лучше лучевого и что перемещаться в другой слой бесполезно. Кто бы мог подумать, что это вторжение будет настолько опасным?

Самого главу в этой бойне я так и не заметил, да и Рику увидеть не успел. Слишком суматошное и хаотичное побоище развернулось в кабинете, и я старался убить как можно больше краснокожих, но не терять из вида Дакси. Благо она держалась рядом, как и прежде, отлично управляясь с очередным монстром. Вокруг было уже столько крови, что нельзя понять, чья именно — только краснокожих или частично наша, ведь иной раз поцарапать или укусить они успевали. Боль не чувствовалась. Я просто уничтожал монстров одного за другим, но пугало, что их меньше не становилось. Появлялись всё новые и новые.

К тому же, во многих местах начали образовываться загадочные чёрные сгустки. Похоже, мы уже не в состоянии сдержать эту волну. Или… Или придётся вложить все силы, но дать отпор. Ведь должны подоспеть ангелы, Фортис, Ютси. Архангел обещал!

Сделав шаг назад, я наотмашь резанул по шее монстра, пытаясь уследить за подозрительной чернотой. Уж больно заинтересовало меня столь странное явление. Следом прибил ещё одного: отработанным приёмом воткнул ему нож в горло, отступил и оттолкнул ногой. Тварь рухнула и прокатилась по полу, оставляя после себя кровавый шлейф.

На тот момент чёрные сгустки уже растворились, а на их месте появились не менее чёрные крылатые создания. Этого ещё не хватало! Но крылатые бросились биться с краснокожими, выступая против них, и я вообще перестал понимать, что тут происходит. Прямо передо мной двое чёрных свалили с ног краснокожего, подняли в воздух и обрушили на пол.

А где Дакси?

Увидев, что она рядом, я немного успокоился. И только собрался отбить очередное нападение, как почувствовал себя необычно, странно, словно кто-то вселился в меня. Вокруг образовалась чёрная оболочка, время почти прекратило свой естественный ход, послышался странный женский голос, но я так и не разобрал ни слова. Звук доносился как будто бы издалека, за несколько сотен метров от меня.

Всё изменилось внезапно. Словно кто-то щёлкнул пальцами — и наступила тишина.

Я так и стоял с окровавленным кинжалом, но уже не в кабинете. Кругом каменная пустыня, в небе тусклое медное полотно вперемешку с грязно-серыми рваными облаками, на горизонте — ни единого признака жизни. А вот рядом… Рядом один признак чего-то живого нашёлся.

Передо мной стояло то самое чёрное крылатое создание. Оглядев его с ног до головы, я обратил внимание, что это создание женского пола, с явно выделяющимися формами как ниже пояса, так и выше. На голове — небольшие изогнутые рожки, чёрные, как и всё остальное, волосы, стянутые в тугую косу, достающую едва ли не до лопаток. Лицо похоже на человеческое, но тёмно-синие глаза светятся изнутри. Одето это создание в ботинки, похожие на берцы, обтягивающие штаны, поясной ремень и приталенную куртку с бесчисленными карманами на предплечьях. Вся одежда и обувь, опять же, чёрного цвета. На поясе — два боевых серпа, расположенных симметрично, чтобы при необходимости можно было выхватить их одновременно. Издалека и при плохом обзоре это существо можно принять за тень. Но волновало совсем другое.

— Ты понимаешь меня? — осторожно спросил я, но кинжал всё-таки держал наготове. — Говорить умеешь?

— Понимаю. Как и ангелы, я могу говорить на любом языке, — начала изъясняться девушка.

Несмотря на её внешность, голос у неё вполне нормальный. Не сказать, что мягкий и нежный, но не противный точно.

— Ты не знаешь, как я тут оказался?

— Догадываюсь. Сейчас расскажу. Но мне нужна будет твоя помощь. И твоя кровь.

Взяв кинжал покрепче, я стал отходить назад.

— Кем бы ты ни была, так просто мою кровь ты не получишь.

— Успокойся. Это для дела.

Ага, как же, для дела.

— Рассказывай и держись на расстоянии. Тебе ясно?

— Так пойдёт?

Она взмахнула крыльями пару раз и зависла надо мной метрах в шести. Ещё хуже. Захочет атаковать — будет в заведомо выгодном положении, с лёту накинется.

Пока я об этом размышлял, крылатая опустилась на землю и произнесла:

— Выслушай меня, и только потом рассуждай.

— Давай. Слушаю тебя.

Вампир она или демон, но доверия такое создание не вызывало. Вот только сделать что-либо я просто не мог, ведь всё ещё не понял, как здесь оказался и почему.

Отступление 12

На городской площади собралось огромное количество эфирных созданий. Главный архангел гордо занял место на высокой трибуне, позволяющей видеть всех. Он окинул прибывших взглядом: архангелы стояли ближе, ангелы в большем количестве выстроились позади. Фортис просто слился с толпой, его и не было видно. Впрочем, то, что человек на месте и рядом с Ютси, архангел и так знал, чувствовал.

Дисциплине и самоконтролю собравшихся могли бы позавидовать любые другие разумные создания. Десятки тысяч ангелов и архангелов сохраняли безупречную тишину. Все ждали, когда главный начнёт речь. И вот наконец-то он начал, усилив голос магически:

— Приветствую! — грянуло на всю необъятную площадь. — Все вы знаете, для чего я вас здесь собрал. Жителям Оснита нужна наша помощь. Опережая возможные вопросы, оповещаю: часть населения останется заниматься самой необходимой работой. Остальные вступят в бой с краснокожими, как только я дам знак.

Один из стоящих впереди архангелов поднялся в воздух, поравнявшись с главным, и обратился к нему:

— Нам нужны чёткие задачи. Необходимо распределить лекарей, защитников и атакующих. Какие будут указания?

Главный архангел жестом показал, что услышал, а взлетевший спустился на своё место.

— Сейчас я озвучу только основу, а после собрания прошу всех архангелов ко мне. Вы получите задачи. В основу входит питание, ибо сил вы потратите немало. После собрания всем сдать норму. На Осните вам негде будет взять питание, мы должны запастись.

Почти на горизонте взлетела Ютси. Как и архангел, она усилила голос, чтобы он услышал её:

— А мне обязательно сдавать? Моё задание ещё не закончилось.

— Нынешняя ситуация не позволяет делать тебе исключение. Да, Ютси, ты тоже должна сдать молоко.

Получив ответ, она, немного расстроенная, опустилась на место. Ютси считала своё молоко слишком вкусным, чтобы постоянно сдавать его. Чем реже происходит сдача молока, тем оно вкуснее и полезнее. А ведь она должна в случае чего позаботиться о Кирилле, поскольку привязалась к нему.

— Напоминаю: как только дам знак, где бы вы ни были, что бы вы ни делали, моментально перемещаетесь на Оснит. Координаты передам, архангелы соберут группы. Слушать их команды и выполнять беспрекословно. Всем всё понятно? Есть вопросы?

Повисла тишина. Если никто ничего не спросил, значит, вопросов нет, поэтому главный продолжил:

— Ангелам — выполнять полученные задачи, архангелам — прошу ко мне.

Он раздал задачи, объяснил, как лучше действовать, сообщил о нынешней обстановке. Убедившись, что архангелы всё поняли, ушёл в другой слой пространства, обратился в главного архидьявола и отправился в мир демонов, прямиком в их столицу.

Его появления здесь уже ждали.

Как и ангелы, демоны и демоницы молча ожидали указаний.

Мужской части населения уже не терпелось поскорее отправиться на Оснит: им постоянно требовалось выплёскивать наружу силу, проливать тёмную энергию на врага, рвать и метать. Буйные по природе, они ни дня не могли прожить без необходимости сражаться. Обычно демоны устраивали между собой спарринги, а когда узнали о возможности настоящей битвы, все до единого стали одержимы этой мыслью.

Демоницы по натуре спокойнее, ведь по их части больше секс и размножение, нежели участие в битвах. Однако когда того требуют обстоятельства, они готовы взять оружие в руки и сражаться вместе со всеми. Разница лишь в том, что почти вся их энергия уходит на поддержание жизнедеятельности нового поколения, поэтому магически они в разы слабее демонов.

Теперь уже архидьявол, он так же обо всём рассказал и назначил из числа демонов главных. Нашлась демоница, желающая задать вопрос. Как полагается, она взлетела и заговорила с усилением голоса:

— У меня нестабильный внутренний поток энергии. Могут быть проблемы с открытием портала и перемещением. Может, я останусь в городе?

— Нет, — сказал он как отрезал, — ты отправишься со всеми. Ты справишься, Либидиноза. Я знаю тебя с самого рождения, ты сильнее многих других. Разве есть сомнения?

Если б не было сомнений, демоница не стала бы ничего сообщать. Но раз ей точно дали понять, что остаться нельзя, она не стала больше возражать — бессмысленно спорить с самым могущественным мира сего. И не только сего, о чём демоны могли только догадываться. Ангелы тоже не знали реальной сущности их главного архангела.

Раздав задачи, он покинул мир демонов и ушёл в мир пустотный, доступный лишь ему одному. Здесь можно спокойно и без вмешательства сторонней энергетики подумать о будущем миров, за которые он несёт ответственность, а также наблюдать за ними всеми единовременно.

Эти краснокожие не представляли бы собой опасности, если б не их количество. И ему это не нравилось. Он заранее отдавал себе отчёт в том, что потери будут. Потери большие. Возможно, такие, каких никогда ещё не было за время его правления длиною в несколько тысяч лет.

Весь накопленный опыт, все знания подсказывали, что краснокожие вовсе не из этих миров. Это даже не эфирные существа, они абсолютно другие. Но если краснокожие, отличные от ангелов и демонов, смогут пробраться на Оснит, то кто обеспечил им проход между слоями? Безопасный проход, минуя чистильщиков. Вопрос, на который даже он пока не мог дать ответ.

Ничто не вечно. Он должен успеть передать правление следующему по истечении срока в десять тысяч лет. И если не справится с обеспечением порядка, его ждёт агония, по времени вдвое большая, чем срок правления.

Эпилог

Тот самый день, когда глава «Лиум-Парс» ошибся…

Слайми никак не ожидала от Каллида настолько молниеносного и сильного оружия. Тем не менее оно не стало для неё фатальным. Обработка информации внутри слизи происходит настолько быстро, что представить себе эту скорость не сможет ни одного другое создание, хоть немного отличающееся от неё. А если и сможет, то, скорее всего, от переизбытка информации превратится в бесполезный овощ, лишённый рассудка.

Быстрее, чем за мгновение, Слайми сделала анализ энергии, которая обволокла почти всё её тело, изучила и приняла единственно верное решение: упаковать самые важные знания в архив памяти, сжать до максимально возможной плотности и сохранить в малой части собственного тела. Саму же эту часть слизь вовремя отделила от себя и тут же скрылась под ногами собравшихся в камере. Такую маленькую частичку вряд ли кто-то смог бы заметить, если бы специально не пытался разглядеть.

Слайми хотела заползти в карман Кирилла, но не успела — он телепортировался вместе с Рикой.

Пока слизь принимала новое решение, был убит Казтид. После Антар прикончил всех и сбежал прочь из камеры. Возможно, Слайми следовало прицепиться к нему, но, как она ни старалась, соображать стало труднее, а разархивировать память в таком размере не представлялось возможным. Поэтому Слайми слилась с лужей крови, которая осталась после разорванного на две части солдата, и принялась ждать удобного момента. К тому же у неё был запас времени на анализ дальнейших действий.

Вскоре в камеру пришли другие солдаты и начали вытаскивать тела убитых. Им поручили навести уборку, ведь не ждать же, когда трупы сгниют и начнут испускать трупный ядовитый запах? Слайми воспользовалась случаем: она быстро взобралась по телу одного из солдат на его лицо и проникла в глазницу, чтобы далее добраться до импланта с нейросетью и, собственно, мозга. Солдат ничего не заметил, почесал глаз и продолжил работу.

Из импланта Слайми извлекла необходимую информацию, вышла на связь с одним из начальников тюрьмы от имени солдата, а потом захватила контроль над телом солдата, сделав его собственной марионеткой.

Таким образом она устроила встречу солдата с начальником. Начальник не успел толком понять, из-за какого такого срочного дела обычный солдат посмел отвлечь его. Слайми перебралась в глазницу начальника, сделав марионеткой уже его: всё же, как ни крути, он владеет большей информацией, у него больше власти, а также прав и свобод.

Идя по коридору и смотря глазами начальника, Слайми уловила знакомые потоки энергии. Раньше она уже чувствовала такие, но из-за ограниченной памяти не смогла сразу вспомнить, кому они принадлежат. Только спустя пару минут слизь поняла: это следы энергетического щита Антара. Или он всё ещё здесь, или…

Слайми приняла решение двигаться дальше по следам, но с каждым шагом уловить их становилось всё сложнее. Либо энергия щита заканчивалась, либо Антар намеренно отключил щит. Второе вряд ли, ведь в окружении врагов он не стал бы так рисковать.

Используя всю возможную мощность своего крохотного на данный момент мозга, Слайми покинула тюрьму и вышла на территорию. Здесь собралось много солдат, особенно возле одного из ангаров. Все что-то бурно обсуждали и, судя по всему, кого-то окружили.

— Без начальника его трогать нельзя. Он даже в таком состоянии может быть опасен, — услышала слизь, когда подошла ближе.

— Начальник уже здесь, — озвучила Слайми уверенным голосом начальника.

Все расступились, вытянулись по струнке. Слизь подошла ближе и увидела Антара. Предварительный анализ его состояния дал понять, что имплант уже не работает, нейросеть отключена. Значит, программа посчитала наследника «Чёрного оснита» мёртвым. Однако это не совсем так. Его ещё можно успеть спасти.

Внешне осмотрев Антара, Слайми приняла решение: ему нужны новые органы в области живота, поскольку там кровавая дыра от мощного выстрела. Это ещё хорошо, что лёгкие и сердце не повреждены, иначе смерть была бы неминуема.

— В машину его, — сказала Слайми и, выбрав в памяти начальника нужную информацию, добавила: — В мою.

Один из солдат посмел поинтересоваться:

— Разве мы не должны сжечь его, как всех остальных?

— Он не все! — рявкнула слизь устами начальника. — Это приказ главы!

Больше вопросов не задавали. Солдаты молча погрузили Антара в машину, а Слайми передала необходимые задания остальным, чтобы они ничего не заподозрили.

Выехав с парковки, она обратилась к нейросети своей марионетки, подобрала лучшую больницу, связалась с хирургом. Поскольку работала больница круглосуточно, врач сообщил, что готов провести операцию и спасти пациента сегодня же. Необходимая сумма для оплаты операции на счету начальника имелась, поэтому за деньги переживать не пришлось. Да что там — денег у начальника очень много, он жил, ни в чём себе не отказывая.

Так как Антара знали все, в больнице случились некоторые проблемы. Слайми пришлось выкручиваться, договариваться, заплатить больше и даже пригрозить, что за невыполнение приказа главы грозит смертная казнь. Только тогда хирург наконец-то согласился вырастить новые органы и привести Антара в порядок.

На операцию ушла вся ночь. Слайми ждала всё это время в больнице, чтобы забрать наследника и отвезти в место, более безопасное, чем городские улицы. Она даже специально попросила врача сделать так, чтобы Антар не просыпался ещё час. Слизь понимала, что он может во время пробуждения ничего не понять и натворить много дел.

Осторожно положив наследника на задние сидения машины, Слайми села за руль и направилась к дому начальника, не забыв уточнить, как дела в тюрьме. Она также дала указания заместителю, сославшись на некие важные дела, из-за которых может опоздать. И только потом спокойно повела автомобиль.

Следующей задачей стало попасть в дом вместе с Антаром, чтобы никто не заметил последнего. Слайми воспользовалась браслетом начальника и оказалась в помещении с наследником на руках. Повезло, что начальник жил здесь один, не имел жены и детей, иначе всё было бы куда сложнее.

Положив Антара на кровать, слизь села на стул, дожидаясь, когда наследник проснётся.

На следующий день…

Наследник, явно недовольный и озадаченный, не находил себе места. Вот уже долгое время он ходил по комнате из стороны в сторону. Антар долго молчал, но потом, посмотрев на Слайми, вернее, на её марионетку-начальника, всё-таки высказался:

— И сколько нам ещё тут торчать? Мы второй день здесь находимся. Пора возвращаться домой. Ты же понимаешь, что меня уже похоронили?

— Ты мне это говоришь уже в десятый раз. Подожди немного. Как стемнеет, так мы и поедем в Сайбитас. Думаешь, мне самой нравится быть начальником и ходить на работу, выполняя задачи, которые мне вообще не интересны? Я пока не добилась достаточной массы своего нового тела, мне нужно подрасти хотя бы ещё чуть-чуть. Так что терпи.

— Терпи, терпи, — пробурчал Антар. — Я не могу ничего не делать долгое время. Это убивает меня.

— Убивает тебя бездумность, а ещё — излишняя самоуверенность и отчаянные поступки. Скажу честно, ты мне из-за этого сразу не понравился.

Наследник нервно усмехнулся, прекратил ходьбу туда-сюда и посмотрел на сидящую Слайми.

— Зачем же тогда спасла меня, если я тебе не нравлюсь?

— Потому что мне нужен помощник, вместе выбраться будет быстрее и проще.

— О как, надо же. И, между прочим, ты вот зря болтаешь про самоуверенность мою. Я всё делал правильно. А погиб я, потому что Визуйя не могла двигаться быстрее. У меня был выбор: вместе погибнем или только я. Что я выбрал, ты сама знаешь. Зато ей удалось сбежать.

— О выборе ты только сейчас подумал. У тебя тогда были совсем другие мысли, уж я-то знаю. Ты оценил её жизнь дороже своей.

— Это только потому что… — начал быстро Антар, но осёкся. — Короче, не твоё дело. Как посчитал нужным, так и поступил.

— Признайся, у тебя есть слабость. И эта слабость — она.

Наследник молча сел на край кровати, посмотрев в сторону окна, и вздохнул. Да, Слайми права, отрицать смысла нет. Ни перед кем и никогда он не показывал свои слабости. Теперь же Антар, хорошо обдумав слова, признался:

— Да, это так. Я люблю её до сих пор. Но обсуждать ни с кем это не собираюсь, тем более с тобой. Ты существо, которому не близки никакие чувства вообще, и не тебе меня судить.

Слайми, понимая его состояние, не стала продолжать. Пусть считает, что слизь — просто сверхмозг. Наследник на самом деле ничего о ней не знает, многого не понимает. Он даже не знает о её способности копировать любой биоматериал, вслед за чем происходят изменения не только физические.

Когда солнце опустилось за горизонт, настало время покинуть вражеский город. Сделать это было бы проще, будь браслет начальника не локальным. В данном же случае придётся ехать на машине через границу.

На всякий случай Антар прихватил из сейфа в доме пистолет, хотя после собственной смерти его взгляды на жизнь всех живых изменились: теперь он не готов убивать всех подряд, если можно обойтись малыми жертвами или вовсе без жертв.

Прежде чем отправляться, Слайми стёрла память начальника, покинула его тело и поместилась в кармане Антара. За всё время слизь смогла вырасти до размера сжатого кулака.

Машину, конечно же, взяли всё того же начальника. Зато он жив, спокойно спит и ничего не знает. Ему даже браслет оставили, ведь вещь ценная и недешёвая.

Чтобы выйти на улицу, не привлекая внимания, Антар оделся в максимально закрытые вещи, какие только нашёл в шкафу. Таким образом он сумел, никем не остановленный, сесть в машину и выехать с парковки. Вскоре наследник уже гнал в сторону границы по главной городской трассе.

— На тебя рассчитывать? Сможешь чем-то помочь? — поинтересовался он в дороге.

— Только если сам не справишься. Ты же видел мои нынешние размеры. Лучше я потрачу силы на восстановление, — объяснила Слайми.

— Ладно, попробую сам.

Антар понимал, что в нынешней ситуации через границу не пропустят никого, тем более — его. Истриситы «Лиум-Парс» сразу обратят внимание на синий, не как у них, цвет кожи, проверят, чья это машина. Скорее всего, и в лицо узнают наследника «Чёрного оснита». У него будет очень мало времени, чтобы справиться с охраной.

Посещали Антара и хорошие мысли: жив, скоро будет дома, увидится с семьёй. Он очень рассчитывал на одобрение главы «Джуриам», чтобы тот позволил продолжить отношения с Визуйей. Антар даже представил, что они уже женаты, живут вместе, занимаясь каждый день важными делами вдвоём. Да, счастливое и прекрасное будущее, которого он желал всей душой. И как жаль, что Антар такими сокровенными мыслями не может поделиться ни с кем. Кроме, конечно же, самой Визуйи. Он бы и рад всем сообщить давно, что жив, что с ним всё теперь хорошо, но связи нет. По прибытии нужно поставить новый имплант с нейросетью.

Теперь всё будет по-другому.

Впереди ночная дорога, тёмное чистое небо. Светлые мысли, большие планы.

Нил Алмазов Теневой кабинет. Книга 3

Пролог

После того как на собрании членов клана «Лиум-Парс» Каллид рассказал о том, что убил сына, что вскоре начнутся большие проблемы, избежать которых с большой долей вероятности не получится, все замолчали. Никто даже друг на друга не смотрел. Каждый погрузился в собственные мысли.

Глава объяснил свои поступки достаточно грамотно, но это не гарантировало, что его обязательно поймут. Впрочем, главу уже мало волновало их отношение к нему, ведь они не понимают, чего он добивается. А знать всё прямо сейчас им тоже нельзя.

Его жена узнала о смерти сына раньше всех. Эту информацию она приняла с трудом, но держалась стойко, скрывая горе за маской спокойной и сильной истриситки, что стоило ей огромных сил и самообладания.

— Совсем скоро на Оснит явятся краснокожие, — вновь заговорил Каллид. — Это будет тяжёлое время. После них против нас пойдут «Джуриам» и «Чёрный оснит». Мы можем с ними справиться, но потери с нашей стороны будут колоссальными. Я этого не хочу. Никто из нас этого не хочет. Поэтому предлагаю следующее. — Он окинул взором всех и продолжил: — Мы на время скроемся у союзников, а потом вернёмся, чтобы ответить всем достойно и с минимальными потерями. Нам помогут, обязательно помогут.

После непродолжительной паузы слово взял двоюродный брат Каллида:

— То есть ты предлагаешь оставить народ на произвол судьбы? Я правильно понимаю?

— Нет. Мы оставим заместителей из числа высших военачальников. Они будут заниматься отражением атаки краснокожих.

— Почему нам не остаться здесь? Мы ведь можем помочь.

— Потому что краснокожие могут оказаться в любом месте, а убить их достаточно сложно. Что мы будем делать, если они застанут нас прямо здесь в самый неподходящий момент? Не станет нас — не станет и нашего народа.

— А бежать, по-твоему, лучшее решение? — продолжал гнуть свою линию его брат и даже приподнялся с места. — Ты же сам только что сказал, что не станет нас — не станет и народа. Разве мы нужны будем народу потом, если оставим его в самое трудное время?

— Сядь, — спокойно, но в то же время угрожающе произнёс глава. — Совсем недавно мне стало известно о краснокожих и их происхождении намного больше, чем всем остальным на планете. Здесь я не буду о них говорить ничего. Если вы хотите точно остаться живыми, вам придётся отправиться со мной. Нет — наверняка умрёте.

— Я лучше умру, чем сбегу, — процедил брат Каллида, встал и покинул собрание.

Остальные пока ещё сидели на месте.

— Ну а вы? — Глава пристально посмотрел на каждого. — Да, мы бросим народ, но на время, повторюсь. Это делается во благо.

— А если к тому моменту на нас нападут другие кланы? — спросил один из сидящих. — Они завоюют территорию, и мы уже ничего не сделаем, когда вернёмся.

— Я думал об этом. Мы постараемся вернуться вовремя, всё будет под контролем. До сих пор никто не ответил на мой вопрос. Принимайте решение здесь и сейчас.

Каллид предполагал, что не все согласятся. Но когда увидел, что члены клана один за другим встают и молча уходят, он даже слов не нашёл. Оставалась надежда только на поддержку жены. И она осталась, глядя на него.

— Я рад, что ты за меня, — тяжело улыбнулся он.

— Ошибаешься, Каллид, очень ошибаешься. — Она встала, продолжая сверлить мужа взглядом. — Ты убил моего сына. Сам. Своими руками. Какого отношения ты теперь к себе хочешь?

— Не твоего, а нашего. Он был предателем. А теперь я вижу, что и ты готова предать меня. Ведь так?

— Нет. Это ты предал всех нас.

Жена развернулась и молча двинулась к выходу, хотя и знала, что Каллид в любой момент может вытворить всё что угодно. Но он держался стойко, не сорвался, не стал кричать. Вообще ни слова не проронил ей вслед. И остался один.

Немного позже он вернулся в кабинет, вызвал помощника и приказал подобрать молодую и красивую девушку с отличными генами. Ему нужна здоровая, умная, спокойная и послушная партнёрша. И пусть она из простых, но там, у союзников, глава должен подстраховаться и зачать нового наследника. Он собирался сделать это с женой, но она отвернулась от него, а иного выхода Каллид не видел.

Они вообще ничего не понимают. И даже если все здесь помрут, глава знал, что однажды вернётся и вновь установит свои порядки, в будущем владея всем Оснитом. Краснокожие тоже не будут находиться здесь долго. Когда будет нужно, их не станет.

Не прошло и часа, как Каллиду привели подходящую девушку. Он осмотрел её, поговорил немного и решил, что она подойдёт для продолжения рода. Осталось только раздать команды военачальникам, а после открыть портал и переместиться к союзникам, где его уже никто не достанет.

Глава 1

Всё так же пристально глядя на крылатую, правой рукой я продолжал крепко сжимать кинжал. И только когда она собиралась заговорить, вспомнил, что вообще-то за спиной у меня есть оружие и получше. Если это оружие, конечно, не будет таким же бесполезным, как против краснокожих.

Быстро сунув кинжал за пояс, я схватил винтовку и направил на загадочную девушку.

— Ты дашь мне нормально сказать? — возмутилась она. — Убери своё оружие. Иначе останешься тут один, а я уж постараюсь найти выход самостоятельно.

— Как я могу тебе доверять? Ты кто? Откуда взялась? Почему нас тут только двое? И что это вообще за планета?

Крылатая тяжело вздохнула, выдержала паузу, прежде чем заговорить:

— Ангелов знаешь?

— Знаю. Одну очень хорошо знаю.

— А мы демоны. Я — демоница. Зовут меня Либидиноза. Мы на вашей стороне, как и ангелы. Тоже против краснокожих. Помогаем вам, понимаешь? Нам приказали.

— Как-то у меня в голове не укладывается, что демоны и ангелы вместе бьются против краснокожих. Я вообще-то их за демонов принимал.

— Да, мы вместе. Мы не конфликтуем с ангелами, не воюем. Они живут своей жизнью, мы — своей. При необходимости помогаем друг другу. А теперь вот помогаем и жителям Оснита.

— Подожди, один момент.

Я попытался вспомнить, что происходило до того, как меня занесло сюда. Был краснокожий, которого парочка крылатых буквально вырвала передо мной и с силой бросила с высоты на пол. Перед появлением этих чёрных созданий я видел везде чёрные сгустки. Логично предположить, что это они, демоны, так перемещались, поскольку при появлении ангелов, если судить по Ютси, видно золотисто-белое свечение. Но всё же как-то необычно, что эти демоны — не классическая нечисть, а чёрные, как уголь, да ещё и со светящимися синими глазами, зрачки в которых либо не разглядеть, либо их просто там нет. А тот факт, что ангелы и демоны чуть ли не дружат, меня и вовсе удивил — стереотип сломан. Если эта демоница не врёт, придётся привыкать к новой информации.

— Подумал?

— Да. — Пусть и нехотя, но я опустил оружие. — Расскажи тогда, почему мы с тобой здесь оказались? И как выбраться — это особенно интересно. Меня зовут Кирилл, кстати.

— Кирилл… Интересно звучит. Так вот, Кирилл, вся проблема в моём внутреннем потоке энергии. Я об этом главному говорила, предупреждала, что могут быть проблемы с перемещением, но он сказал, что всё получится. Ну и вот, как видишь, что вышло. Мы с тобой в одном из заброшенных мёртвых миров.

— Стой, что-то я не понял. Ты говоришь, что проблемы в каком-то твоём внутреннем потоке энергии. Но я здесь при чём?

— Постараюсь объяснить попроще. Вижу, ты от этой темы далёк, — сделала она умозаключение, которое мне не понравилось пренебрежительным тоном, но я промолчал: демоница всё-таки права. — В отличие от ангелов, мы минуем сразу все слои пространства, потому что магически сильнее их. Наши мужчины ещё сильнее нас, демониц. Так вот, это требует больших энергетических затрат. Минус нашего способа перемещения в том, что мы не можем контролировать весь процесс, как ангелы. Поэтому, если энергетика хотя бы немного нарушена, как в моём случае, предохранитель не срабатывает.

— Что ещё за предохранитель?

— Я изъясняюсь понятными тебе терминами. Под предохранителем я подразумеваю очень тонкие и чувствительные нити энергетики, которые ещё до перемещения обнаруживают, не занято ли пространство. Мы появляемся в определённой точке, но всегда есть шанс, что в эту точку в последний момент кто-то попадёт. В такую точку как раз попал ты, а так как у меня проблемы, нас обоих выкинуло в случайный мир — это неправильно сработал другой предохранитель. Если бы и он не сработал, я бы переместилась прямо в тебя, и от нас обоих ничего бы не осталось — только мелкие частички.

— Это мне ещё повезло, оказывается, — покачал я головой. — А что должно происходить при правильном перемещении в точку, которая занята?

— Один из предохранителей выбирает другие координаты, поблизости, и перемещает туда. Если и там стало занято, ищет третье место. И так до тех пор, пока не будет свободной точки.

— Но ведь это происходит мгновенно.

— И да, и нет. Во время перемещения время не имеет значения, только пространство.

— Ладно, мне этого всё равно не понять, если не изучить досконально. Ты лучше скажи, что будем делать? И зачем тебе моя кровь? Ты ведь что-то говорила про это.

— Я попытаюсь, несмотря на мои проблемы, открыть нам портал обратно. Для этого мне нужны силы. Чтобы были силы, нужно питание.

— Ты что, — перебил я её, — хочешь выпить мою кровь?

— Да. Мы все питаемся кровью. Демоны пьют нашу кровь, мы, демоницы, пьём их кровь. Так и питаемся. Просто я не успела взять свою норму, стояла одной из последних в очереди. А потом поступила команда срочно отправляться на Оснит. Вот и пришлось.

— Демоны-кровопийцы. Я мог подумать о чём угодно, но такого не ожидал. И сколько тебе крови надо?

— Немножко, — беззаботно ответила она. — Ты не умрёшь.

Оглядев себя, я заметил, что на мне крови и так много. Руки порезаны, достаточно глубоко, на плечах тоже раны. На груди лишь небольшие царапины, во всяком случае, без рассечения. Зря себя оглядел: сразу начал ощущать боль, терпимую, но боль.

Как же давно я не пользовался медициной. Нанороботы такие небольшие раны залечат без проблем. Найдя в нейросети нужную базу, активировал её и почувствовал, что стало легчать. Порезы, насколько это было возможно, затянулись, кровь перестала течь. Хотя как сказать «течь» — и без того не особо-то текла. Не настолько, чтобы от потери крови умереть.

— Ну так что? Чего задумался-то?

— Восстанавливался, — объяснил я. — Ты с этими технологиями незнакома.

— Да то же самое, что и у нас, просто способ немагический.

— А ты умна, — заметил я.

— Ещё бы.

— Так, ладно. Давай бери кровь и открывай портал. Только сильно не кусай.

— А я и не кусаюсь, — спокойно проговорила демоница, подходя ко мне. — Я сделаю это руками.

— Осторожно — единственная просьба. Не хочется лишний раз расходовать ресурсы.

— Не волнуйся.

Как только демоница приблизилась, мне стало немного не по себе. Подобное я ощущал, когда вместе со Слайми разыгрывал сценку в отеле. Чуждое создание. Это стало особенно чувствоваться, когда она взяла мою руку, закатала рукав повыше и коснулась ладонями кожи. Прикосновение меня очень удивило. Кожа демоницы горячая и удивительно гладкая, словно… Даже сравнить не с чем. Одно понял точно — ощущать приятно, несмотря на некое отторжение чужеродного существа и довольно длинные коготки на руках оного. Причём именно коготки, не ногти, как у людей.

Одним ловким и быстрым движением демоница полоснула когтем по руке. Я наблюдал за процессом, но в первые секунды не ощутил никакой боли. Как она это сделала?

Тем временем проступила кровь, накапливаясь всё большим и большим количеством. Либидиноза — как же трудно выговорит её имя даже мысленно — смотрела молча, а потом прислонилась губами к моей руке. И я почти моментально почувствовал, как кровь начала уходить, причём с таким напором, что я забеспокоился за своё здоровье и резко отдёрнул руку.

Демоница тут же уставилась на меня непонятливым взглядом, вытирая нижнюю губу.

— Что не так? Не бойся.

— Ты просила немножко, а присосалась, как в последний раз. Знай меру.

— Мне ещё немного надо.

— Слушай, твоё «немного», видимо, отличается от моего.

Она призадумалась и сказала:

— Всё возможно. Я ведь не знаю, сколько крови в твоём организме. Может, меньше, чем в нашем. Хочешь, я могу дать своей крови. В обмен.

— Не-не, спасибо. Я питаюсь нормальной едой.

— Дай ещё чуть-чуть.

— Мы, вообще-то, теряем время, нам срочно надо обратно.

Либидиноза вдруг расплылась в улыбке, обнажая моему взору заострённые зубы синего, как и её глаза, цвета и снисходительно объяснила:

— В заброшенных мирах время течёт намного медленнее, так что сильно можешь не переживать. Давай так: ты дашь мне ещё немного крови, а я, если тебе станет плохо, подлечу тебя. У меня есть некоторые лекарские способности, хотя я больше боевик.

— Ладно, но покажи сначала свои способности, а то ведь я тоже могу много чего рассказать.

— В таком случае мне придётся снова тебя порезать, чтобы попить крови.

— Но зато я увижу, действительно ли ты умеешь лечить. Хотя бы минимум какой-то.

— Хорошо, дай руку.

Я протянул ей руку, после чего демоница принялась едва слышно что-то шептать, приложив ладонь к ране, которую проделала во мне пару минут назад.

Не прошло и нескольких секунд, как порез затянулся, а моё состояние стало ещё лучше. Этакий прилив сил, бодрость. Желание двигаться быстрее и что-либо делать никак не оставляло меня. Действительно она умеет что-то.

— Как эффект? — глядя на меня, спросила Либидиноза. — Помогло?

— Да. Теперь верю. Бери ещё кровь. Будет хоть какой-то шанс вернуться обратно.

Демоница вдруг нахмурилась и неожиданно громко выпалила:

— Как же я могла забыть!

— Что случилось?

— Мне нельзя было пить твою кровь, — с какой-то обречённость в голосе произнесла она. — Но и другого выхода у нас нет.

— Почему нельзя-то? Ты же питаешься кровью.

— У ангелов происходит привязка, стоит им хоть раз попробовать семя какого-либо создания не из их мира. У нас точно так же, только с кровью. Совсем скоро я не смогу остановиться перед этим желанием. По-моему, оно уже овладевает мной, — словно говоря не со мной, но с собой, рассказывала Либидиноза. — Я хочу тебя. Срочно. Можно хоть здесь.

Понимая, что она не успокоится и теперь просто одержима, я решил делать всё что угодно, только бы не совокупляться с ней. Что ж они за создания такие странные, демоны да ангелы…

Глава 2

Натура явно не нежная, демоница буквально бросилась на меня, сделав взмах крыльев для хорошего рывка. Из-за этого я и отреагировать не успел. Упал на землю, а сверху уже сидела Либидиноза, снимая с себя верхнюю одежду. Ладно, выкрутимся. Некогда нам предаваться любовным утехам непонятно с кем.

Один манёвр — и я оказался сверху, повалив демоницу на спину.

— Так, горячая штучка, успокоилась и занялась делом, а не то…

— А не то что? — хитро отреагировала она.

И действительно хитро, ведь умудрилась отвлечь меня вопросом и притянуть к себе, пытаясь поцеловать. Но не тут-то было. Я тоже не пальцем деланный, а потому вырвался и схватил её за руки, прижав их плотно к земле.

— Я пока по-хорошему объясняю. Или ты…

Она снова стала сопротивляться, теперь уже сильнее, а в следующий миг и вовсе смогла расправить крылья, хоть и лежала на них, и оттолкнуться ими от земли, чтобы отбросить меня. И ей это удалось.

Демоница вновь оказалась сверху. Моему взору предстала распахнутая куртка, позволившая увидеть, что у демоницы вполне приличный размер груди. Лифчик ей, кстати, маловат.

— Раздевайся! Или я раздену тебя сама!

Во мне вдруг заиграл азарт. И почему она так уверена в себе?

— Попробуй, — усмехнулся я.

Все попытки Либидинозы снять хоть что-нибудь не увенчались успехом. Она смогла только поцеловать меня в шею своими обжигающими и чересчур горячими губами, и это, несмотря на всю абсурдность ситуации, повлияло на моё состояние. Однако я не поддался никаким чувствам и, вложив ещё больше сил, вновь повалил её, только в этот раз на живот. Затем быстро скрутил руки, а крылья, которыми она всё пыталась отмахнуться, зажал ногами.

— Всё, отыгралась? — улыбнулся я, продолжая крепко держать демоницу. — Не на того напала.

— Отпусти, — процедила она сквозь зубы. — Мне же больно.

— Да ладно тебе, не прикидывайся. Пообещай мне, что больше не будешь домогаться, тогда и отпущу.

— Как я могу тебе пообещать, если это не контролируется мной?

— Ну не надо, не надо заливать мне тут. У тебя есть голова на плечах, уж постарайся совладать с собой.

— Не буду я тебе ничего обещать! — чуть ли не крикнула она.

— Либидиноза — в моей заднице заноза.

Эх, не хотелось делать больнее, но иначе нельзя…

— Хватит! Хватит! — завопила демоница, когда я ужесточил меры, скрутив её руки пуще прежнего. — Я больше не буду!

— Точно?

И ещё надавил для уверенности.

— Обещаю! Сегодня точно не буду! Отпусти!

— Отпускаю. Но смотри: ещё одна выходка — будет больнее.

Я слез с Либидинозы и выпрямился. Она поднялась сразу, расправила крылья, взмахнула ими пару раз и недовольно пробурчала:

— Садист.

— Ты по-другому не понимала. Есть ещё желание? Хочешь меня? — начал я провоцировать.

— Хочу, но не буду.

— Вот можешь ведь, когда хочешь. Давай пей кровь и открывай портал на Оснит. И не вздумай что-то вытворить. Я тебя предупредил.

— Доберусь я до тебя потом, доберусь.

Забавная она, конечно. Только с виду показалась серьёзной и опасной, а по факту — не смогла одолеть человека. Хотя я сомневался, пока возился с ней. Всё-таки демоница, сильное существо в теории, но не совсем-то оно так. В данном случае это даже хорошо, ведь перспектива быть изнасилованным похотливой нечистью мне не нравилась.

— У тебя слишком сложное имя, — заговорил я, когда она попила крови и залечила рану. — Поэтому буду звать тебя просто Либи.

— Я не против. Как ты себя чувствуешь?

— Нормально вроде.

— Тогда я займусь порталом.

— Занимайся.

Полностью спокойная, демоница отошла от меня на пару метров и застыла, задумчиво глядя под ноги. Затем она сделала небольшой надрез на руке, и оттуда сразу закапала кровь. С помощью неё Либидиноза нарисовала кровавый круг на земле, а после накапала немного в центр круга, из которого сразу вышла. Опустившись на колени, она упёрлась одной ладонью в землю, а вторую взметнула вверх, как будто бы взывая к кому-то с небес.

Послышалась чужеродная речь. Как и во время лечения, демоница шептала тихую скороговорку. Почему скороговорку? А потому что очень быстро она говорила. Будь это даже русский, вряд ли я бы смог разобрать большую часть слов.

Так прошло минуты две-три навскидку. Никакой портал не открылся, ничего не изменилось. Похоже, мы тут застряли. Но должен же быть хоть какой-то выход. Смириться и остаться в заброшенном мире я не готов. Умереть от голода в одиночестве — это не та судьба, какой мне хотелось.

— Не получилось?

— Нет, — грустно ответила демоница. — Пока не будет стабильности в моей энергетике, вряд ли что-то получится. А сама я стабильности не добьюсь.

— Что надо сделать для этого?

— Заняться сексом.

— Ты опять за своё?

— Нет, я абсолютно серьёзно.

— Ты сама-то представляешь, как это будет выглядеть? Двое чёрт знает где занимаются сексом, чтобы покинуть это место. Бред какой-то.

— Никакой не бред. Вообще не понимаю, какая разница, где заниматься сексом. У нас всё просто: хочется — делаешь.

— То у вас, а я не вы.

— Что ты тогда предлагаешь делать?

— Мне нечего предложить. Мастерица по порталам здесь ты. К тому же… — Мой взгляд зацепился за кровавый круг за спиной Либи, который начал подсвечиваться тёмно-красным, вытягиваясь в стройные удлиняющиеся чёрные линии. — Смотри, — кивнул я в ту сторону, — кажется, что-то получилось! Так и должно быть?

Она обернулась, посмотрела и рывком оказалась возле круга. Но все визуальные эффекты исчезли.

— Всё-таки не сработало, — огорчилась демоница.

Но сработало кое-что другое.

Чёрный сгусток энергии появился внезапно рядом с Либи, увеличился в размерах и схлопнулся, а вместо него материализовался демон. Похожий на демоницу, но ростом метра в три, атлетически сложенный, с двумя короткими секирами на поясе, он глянул на меня и перевёл взор горящих синим пламенем глаз на Либи.

— Быстро на Оснит! — грубым басом с нотками угрозы в голосе молвил демон.

Он схватил демоницу правой рукой за шею, как игрушку, левую вытянул вперёд. Образовался чёрный портал, в который демон швырнул Либи.

— Ты тоже!

Это было сказано уже мне.

Чтобы не повторилось такого же, как с Либи, я самостоятельно с разбега нырнул в портал. Уж лучше так, чем бросят, словно злой хозяин вышвыривает на улицу провинившегося кота.

Глава 3

Конечно, я уже знал от демоницы, что у них другой способперемещения, но не ожидал, что настолько тяжёлый. По крайней мере, для меня — точно.

Стоило оказаться в портале, как моё тело, притягиваемое чем-то, словно металлическая крошка магнитом, рвануло вниз. От этой сумасшедшей скорости показалось, что все мои внутренности десять раз сотряслись и поменялись местами. Если стремительный полёт будет продолжаться хотя бы немного дольше, то и вовсе выплюну все кишки наружу. Даже во время первого опыта телепортации мне не было так плохо.

Я и глаза-то открыть поначалу не мог, а когда получилось, увидел, что лечу в каком-то чёрном тоннеле, прямо вниз. Если бы не контур, изредка вспыхивающий красным светом, то и не понял бы, где нахожусь и куда меня несёт. Поддерживать себя в сознании было очень трудно. Мне оставалось лишь утешаться мыслью, что рано или поздно это закончится.

Сказать наверняка, сколько по времени длилось перемещение, я бы не смог при всём желании, ведь и время при телепортации не имеет никакого значения. Но почему-то всё-таки оно чувствовалось.

Из портала меня выкинуло вперёд лицом. Кажется, как запрыгнул, так и продолжил свой путь. Грубо говоря, совершил прыжок в заброшенном мире и завершил здесь, на Осните. Только очутился вовсе не в кабинете главы клана.

Лишь пробежав по инерции пару шагов, я смог наконец остановиться и оглядеться. Понятно — портал открылся на одной из центральных улиц Сайбитаса.

Времени размышлять и разглядывать не было, ведь ситуация только ухудшалась. Краснокожие продолжали вылезать из порталов абсолютно повсюду, тут и там мерцали золотистые вспышки, знаменуя появление ангелов. Были заметны и чёрные сгустки — это уже, как известно, демоны. Вслед за небольшими вспышками появлялись и покрупнее: подоспевали архангелы, не уступающие по своим размерам демонам.

Порталы всех видов открывались не только на улице, но и прямо в небе. Теперь ангелы и демоны бились ещё и в воздухе с краснокожими летающими тварями. В городе воцарился настоящий хаос. Крики, вопли, команды на известном и неизвестном языках звучали со всех сторон. Группы военных оборонялись, отстреливаясь от краснокожих, причём не только от тех, что похожи на оборотней, но и от других. Тут и на людей походили, и на собак, и на других животных.

Военные в срочном порядке эвакуировали гражданских, помогали им взобраться на корабли, взлетающие при первой же возможности. Садили мирных жителей и в наземную технику. Задействовали все силы, какие только могли. Но раньше надо было это делать! Раньше! Спохватились слишком поздно!

Удивительно, но моё восприятие времени и происходящих событий снова изменилось. Я успел заметить так много буквально за секунду-другую, при этом даже не попал под атаку.

Неподалёку от меня появилась демоница. Очевидно, несколько раньше, так как она сразу выхватила своё оружие, отражая атаку красной твари. Либи воткнула в плечи монстра серпы, взлетела, на мгновение отпустив рукоятки, оказалась за спиной противника, снова взялась за оружие обеими руками и с силой ударила тварь в поясницу. От такого невероятно быстрого и идеально отточенного приёма краснокожий лишился лап и рухнул мордой на землю.

Но твари продолжали появляться вновь и вновь. Меня тоже без внимания не оставили. Краснокожий появился сбоку, тут же прыгнул в мою сторону. Среагировал я быстро: отшагнул назад правой ногой, левую выставил в качестве опоры и поймал тварь кинжалом в глотку. Монстр напоролся так удачно, что даже часть рукояти ушла в его горло. Чтоб вытащить, пришлось поднапрячься и буквально снять краснокожего с оружия.

Сзади уже подобрался следующий, вонзив в моё плечо когти. Судя по боли, глубоко воткнул, зараза. Едва я успел вытащить кинжал, как меня дёрнуло в сторону. На ногах удержаться не удалось, и я пролетел пару метров, рухнув на землю. Первой мыслью было, что это монстр снёс меня, но, как оказалось, это его снесли: половина живота чудовища насквозь пробита, прожжена, внутренности вывалились наружу.

Тотчас подскочив на ноги, я обнаружил себя в окружении толпы краснокожих. Плохи дела, ох как плохи. И над головой кружили все подряд: только и виднелись вспышки, золотистые лучи, прожигающие тварей. Ангелы и архангелы стараются, не иначе.

Одного краснокожего, едва он собрался прыгнуть на меня, снесло в сторону мощным лучом. Затем второго. Третьего. Одна за другой твари отлетали, пробиваемые золотистыми лучами. Круг уже разорвался, и я начал действовать, пробивая резкими выпадами по очереди оставшихся монстров. И когда добивал последнего из тех, что окружили, в руку вцепилась краснокожая псина. Стало так больно, что, будь я без военной формы, наверняка перелома не миновать — эта тварь с легкостью сломала бы кости. И хуже всего, что она вцепилась в правую руку, в которой я держал кинжал.

Со всего размаху я приложился локтем по голове псины. Она заскулила, взвыла, но продолжала крепко держаться. Я ещё раз ударил. Ещё. И ещё. И наконец-то она отпустила, отпрыгнув в сторону. Но тут же вновь бросилась на меня. Теперь-то я её подловил, уйдя шагом влево и врезав коленом в голову. Удар получился хороший, и псина упала. Не давая возможности подняться, я наступил ей на голову и перерезал шею.

— Кирилл, сюда! — услышал я знакомый голос.

Оглянувшись, увидел Фортиса. Всё-таки они вернулись!

Он отражал атаку сразу от нескольких тварей, иногда стреляя лучами из каких-то клинков, державшихся на запястьях. А порой просто резал краснокожих, отмахиваясь от них обеими руками. И резал знатно: от монстров отлетали лапы, головы, куски мяса. Прямо бойня, если не хуже. Кровищи вокруг Фортиса просто немерено.

Присоединившись к нему, я продолжил уничтожать монстров. Нам помогали ангелы и демоны. Они пользовались также холодным оружием, но еще применяли магию. Ангелы, конечно, использовали свои лучевые выстрелы, а вот демоны, трёхметровые гиганты, бросались чёрными сгустками в краснокожих. После попадания этих сгустков монстры превращались в серую массу, плавясь заживо.

В этом хаосе я отбивался и дальше от тварей, а Фортис помогал, когда становилось совсем худо. Ему-то с его клинками на руках куда проще, чем мне с одним кинжалом. Меня погрызли, поцарапали довольно сильно. Медицинские нанороботы уже с трудом справлялись, по возможности залечивая самые серьёзные ранения.

Словно из ниоткуда появилась Либи, помогая нам сражаться. Она управлялась с серпами весьма умело, всё так же лишая краснокожих лап, голов и прочих частей тела. Порой она ухитрялась чуть ли не пополам разрубать монстров — вдоль и поперёк.

Демоны же вообще отличались особой жестокостью. Ни одного противника они не убивали гуманно. Просто кромсали их секирами на части, одного за другим. Только успевали нападать твари, как демоны тут же откидывали их толпой от себя, даже если те окружили, а после рубили не глядя всех подряд. Я даже стал держаться от них подальше, чтоб ненароком и меня не разнесли на части.

Архангелы, коих было не так много, тоже бились, не щадя тварей. В основном они вооружились клинками с рост человека и орудовали ими на удивление ловко, легко. Они всегда били точно в цель. Почти каждый попавший под их удар противник разделялся на две части, отлетая на десятки метров. Помимо оружия, архангелы иной раз пользовались и лучевыми выстрелами, которыми могли снести сразу несколько тварей, особенно если те бежали друг за другом.

Уклонившись от очередного выпада краснокожего, я занёс руку для точного удара в голову и…

Промахнулся…

В сознании помутилось, меня качнуло в сторону. Тварь вцепилась в плечо клыками, довольно глубоко, но её тут же атаковала Либи. В глазах уже всё размывалось, ноги обмякли. Изо всех сил пытаясь держаться, я прикрыл глаза, помотал головой и снова открыл. Но стало ещё хуже. Я уже почти ничего не замечал, стал слабо слышать.

Лишь успел почувствовать перед полной дезориентацией, что кто-то подхватил меня на руки, взлетел и куда-то потащил.

Глава 4

Превозмогая полубессознательное состояние, я кое-как активировал медицину — осталась надежда, что полегчает хоть немного. Однако это не помогло. Если обычно эффект работы нанороботов чувствовался в следующие несколько секунд, то теперь этого не случилось. И я почти отключился. «Почти» — потому что слабо ощутил, как меня положили на землю, после чего вдруг стало легче.

Всё тело изнутри и снаружи непривычно нагрелось, стало очень жарко. Пот проступил моментально. Но несмотря на это я действительно почувствовал себя лучше. Слух вернулся в норму, жизненных сил прибавилось. Вскоре я услышал голос Либи и ещё кого-то.

— Напои его, это закрепит результат, — прогудел над ухом грубый басистый голос. Вероятно, демон. Или архангел. — И присоединяйтесь быстрее.

— Так и сделаю.

Меня обдало воздухом — взмах массивных крыльев, не иначе. Улетел.

Открыв наконец глаза, ибо раньше не мог этого сделать, я увидел перед собой демоницу. Она поднесла к моему рту свою окровавленную руку. Первые капли упали на губы и щёки.

— Открой рот.

— Нет, спасибо, — начал я подниматься, пытаясь понять, где нахожусь. — И так справлюсь.

— Это поможет. На одной нашей магии ты долго не продержишься. Выпей хотя бы немного. Времени мало. Краснокожие могут оказаться и здесь.

Конечно, собственную кровь на вкус пробовал каждый человек, и я не исключение. Но пить кровь чужого существа из другого мира…

Переборов себя, я вздохнул, взялся за руку Либи и поднёс к губам. Осторожно прильнул к ране, попытался отпить немного крови. Горячая и почему-то вязкая жидкость попала в рот. И никакого металлического привкуса я не ощутил. Кровь демоницы на вкус кислая, чуть солёная и как будто приправлена перцем. Не очень приятный такой напиток, поэтому я отпил совсем чуть-чуть и с трудом проглотил, после чего вытер губы рукавом.

— Уже лучше, — одобрила Либи. — Следи за собой. Ты много крови потерял в бою, потому тебе стало плохо.

— Мне уже намного лучше, — заверил я, чувствуя новую волну сил.

Её кровь и правда очень помогла. Во мне загорелся огонь жизни и желание дальше сражаться. Это такое чувство, будто бы стал всесильным и вообще бессмертным. Воспрял телом и духом.

— Всё, теперь я полностью готов к продолжению битвы.

— Держи. — Демоница достала из-за пояса мой кинжал и протянула. — Ты его выронил.

— Спасибо! И за лечение особенная благодарность!

Осмотревшись, я понял, что мы в очень узком проулке, куда, по счастью, не забрели краснокожие. Им, собственно, здесь и делать нечего: никаких живых существ не найти, кроме нас, но и мы оказались тут совсем недавно, и то ненадолго.

Ожесточённая битва и не собиралась заканчиваться. Город, судя по всему, уже везде кишел краснокожими. Миновав улочку, Либи нырнула в самую гущу сражения. Следом и я выскочил, стараясь контролировать своё состоянии и глядя в оба.

Две псины кинулись сразу же, причём с обеих сторон. Не позволив им укусить меня, я ушел в сторону. В шею одной псины воткнул кинжал, вторую просто пнул, но она, зараза такая, ухватилась за носок ботинка. Прокусить, правда, не смогла, только зря время потеряла: я успел вынуть оружие из первой и вогнать его в лоб второй.

Только разделался с ними, как напали другие, чем-то похожие на людей, с длинными когтями, точно сабли. Понимая, что против них с кинжалом идти опасно, я отступил, вооружаясь винтовкой.

Выстрел. Второй. Третий. От лучевых ударов монстров относило назад, но они продолжали упорно двигаться к нас. Да ещё и с других сторон нападали. Пришлось отбиваться огнестрелом, чтоб хотя бы не дать им подойти. Как плохо, что я оказался в заведомо невыгодной ситуации.

Продолжал стрелять, пока на помощь не пришли два архангела. Они махом расправились с толпой тварей, разрубив их на две части, взлетели и устремились в другое место. Похоже, основная задача архангелов — уничтожать крупные скопления врагов. Демоны же, как и раньше, без разбора громили всех подряд: на земле, в воздухе. Если надо было взлететь, они делали это в ту же секунду; когда промахивались, сносили часть стен домов. С такими бунтарями рядом точно нельзя находиться — это я уже давно понял.

Едва хватило времени, чтоб найти взглядом Фортиса. Он бился с краснокожими метрах в ста от меня. В помощниках у него были в основном ангелы, редко — демоницы.

Раскидывая тварей на своем пути, я всё-таки смог добраться до Фортиса. Даже получилось весьма эффектно ворваться в их компанию: одну из псин поймал рукой за шкирку — сам даже не понял, как это получилось, — полоснул по глотке и с силой пнул, отправив тварь в полёт. Псина рухнула, перекатилась несколько раз и оказалась почти у ног Фортиса. Видя, что она подаёт кое-какие признаки жизни, он добил её своими клинками.

— А ты хорош! — крикнул он мне сквозь шум.

И чуть не поплатился головой за то, что отвлёкся: краснокожая летающая тварь, похожая на птеродактиля, пронеслась прямо над ним. Благо Фортис успел заметить её и пригнулся. Вслед за ней пустились демоницы, взлетев с места.

Я тем временем подобрался к Фортису ближе и, стараясь отражать атаку, спросил:

— А где Ютси?! Она с тобой?!

— Появилась тут со мной! — Он поймал на два клинка псину и швырнул её, продырявленную насквозь, куда подальше. — Но потом Ютси забрали архангелы на другой участок! Не отвлекай, короче! Ещё и заряды кончились! Не постреляю теперь!

Похоже, ему досталось оружие от ангелов. Мой кинжал просто игрушка по сравнению с его клинками.

Мне очень хотелось связаться с Дакси и Рикой, но было не до того — нам не давали продохнуть. И хорошо, что присоединилась Либи. Странная. То пропадёт, то появится. Хотя не зря она говорила, что привязалась. Видимо, это не шутка, а вполне серьёзное заявление. Да, она мне чужда, но почему-то я чувствовал себя лучше, когда она появлялась, ловко врываясь в толпу краснокожих. Демоница, казалось, каждый раз вытворяла новые штучки, выкрутасы и кульбиты, всякий раз используя новые неожиданные приёмы. Именно поэтому твари попросту не успевали за ней, лишаясь жизни до того, как касались Либи.

Мы сражались ещё около двадцати минут, пока количество краснокожих не убавилось. Спустя минут пять твари и вовсе перестали прибывать из порталов. Оставшихся добили два демона, которые постоянно держались вместе. Один срубал головы краснокожих, подкидывал их товарищу, после чего тот пинал их, как футбольные мячи. Резвятся, ребята… Для них это, кажется, действительно развлечение — бить, ломать, крушить, рвать и метать.

Что интересно, демоны и архангелы не находились рядом во время битвы, а вот ангелы и демоницы часто держались вместе. Я мысленно усмехнулся, что это их женская солидарность, в то время как уверенные в себе мужчины гуляют только в своей компании.

— Наконец-то, — выдохнул Фортис, утерев лоб.

Толку-то вытирать? Мы теперь не сильно отличаемся от краснокожих: сами словно искупались в крови.

Оглянувшись, теперь уже спокойно и внимательно, я увидел только горы трупов, мяса, конечностей и внутренностей краснокожих. Пусть и редко, но были среди них ангелы и демоницы, лежащие без движения. Погибли…

Немало погибло и военных истриситов, чьи тела лежали в основном поодиночке. И за что столько смертей ни в чём не повинных созданий?

— Тебя-то где носило? — поинтересовался Фортис.

— Да где только ни носило, — отмахнулся я, глядя на идущую к нам Либи. — Вот у этой девицы можешь спросить. Из-за неё попал чёрт знает куда.

— Я не виновата, — услышав мои слова, парировала она.

— Так, надо со своими связаться. Не отвлекайте.

— Ты про Дакси и Рику? — уточнил Фортис.

— Ну да. А что?

— Ничего.

Он подозрительно замолчал, и мне это не понравилось.

— Что с ними?

— Ну, их ты в ближайшее время точно не увидишь.

И вроде я понимал, что лучше связаться с ними и всё узнать, но дурное беспокойство заставило пытать Фортиса дальше.

— Ты можешь сказать нормально, что случилось?

— Улетели они отсюда. В другой город. Я сам ничего не знаю. Не объясняли. Срочно собрались и улетели. Меня вот оставили тут воевать с этим вот. — Для наглядности он пнул лежащий рядом труп краснокожего. — А мне оно всё вообще не надо сто лет, я не подписывался на это. Хорошо хоть совсем одного не оставили.

Теперь Фортис кивнул на тех двух демонов, которые, закончив с краснокожими и убрав оружие, устроили борьбу друг с другом. Вот же неугомонные…

Ничего толком из его слов я так и не понял, поэтому решил не отвечать и связаться с Дакси, чтобы прямо от неё узнать, по какой такой причине они покинули Сайбитас. Нет, ну не могли же они просто нас кинуть.

Отступление 1

Ночная дорога ровно ложилась под колёса мчащегося автомобиля, не создавая ни тряски, ни каких-либо других неудобств.

Антар вёл машину, глядя вдаль. Мысленно он уже дома. Осталось не так уж далеко. Важно быстро управиться на границе и рвануть ещё быстрее, ведь там, на родной территории, наследник будет чувствовать себя уютнее и спокойнее. Он и сейчас, конечно, не нервничал, но всё же немного переживал. К тому же Антар пока не был уверен, что война закончилась. Визуйя должна была вернуться, Кирилл и Рика телепортировались, значит, они тоже в Сайбитасе. Из этого следует вывод, что запись, сделанную им, уже показали главе «Джуриам», и тот осознал свою ошибку.

Слайми незаметно выбралась из кармана, обрела форму маленького человечка и уселась на сиденье. Отсюда она ничего не видела, поэтому решила забраться на панель, заняв место там.

— Что, в кармане не нравится долго сидеть? — улыбнулся Антар, глядя на слизь.

В маленьком размере она показалась ему забавной, игрушечной. Но если вспомнить о её возможностях, то это уже совсем не игрушка, скорее высокотехнологичная машина для точных расчётов и, если понадобится, убийств.

— Я наблюдаю, изучаю, собираю новую информацию. Ты хочешь поговорить?

— Просто спросил, — равнодушно ответил он.

Слайми знала, что Антару на самом деле очень хочется поговорить, поделиться мыслями и планами. Но не с ней. Собственно, это и есть причина, по которой она не стала настаивать на дальнейшем разговоре. У неё, в принципе, никогда и не было необходимости общаться. Общение стало для слизи простейшим способом доносить информацию до низших разумных. Будь они способны передавать информацию так же, как передают друг другу все виды разумной слизи, общение перестало бы иметь всякий смысл.

Так как Антар не сбавлял скорость, к границе они добрались достаточно быстро. Слайми, изучавшая всё время пространство и сигналы, ещё за полчаса предупредила, что скоро предстоит «поработать».

— Значит, я один буду управляться с ними?

— Один. Уже говорила, что на меня можешь рассчитывать только при необходимости. Неужели ты не справишься с несколькими пограничниками?

— Справлюсь. Если стрелять, определённо справлюсь. Но хотелось бы обойтись без стрельбы.

— Вывод: нет никаких проблем.

Антар неслышно вздохнул: как же легко говорить, когда не надо делать.

Наследник «Чёрного оснита» занимался рукопашным боем с самого детства, почти как только научился ходить. Причём намеренно никто не стремился ребёнка обучить боевым искусствам с пелёнок. Это была полностью его инициатива. И он, уже будучи взрослым, ни разу не пожалел об этом.

А дело вот в чём: многие начинают заниматься рукопашным боем уже после установки импланта с готовыми базами знаний, улучшенной реакцией, скоростью, силой. Антар же научился многому сам, без помощи нейросети. Благодаря этому за всё время его жизни не было ни одного бойца, который смог бы превзойти наследника в бою. Если обычные истриситы проигрывали, то это было понятно: в клане изначально рождается элита. Но и среди своих родственников Антар всегда был лучшим.

С тех пор он убеждён, что естественные знания, реакция и сила всегда лучше, чем полагаться на нейросеть. Наследник и с отключенной нейросетью умеет всё, помнит каждое движение, которое выполняет машинально и правильно, просчитывая каждый шаг. Вот на это он и рассчитывал на границе. Не такая уж и сложная задача для него — уложить нескольких военных «Лиум-Парс» и отправить в долгий сон. Беспокоило его только одно — на нём обычная гражданская одежда, никакой защиты. С другой стороны, Антар посчитал это вызовом, ведь превзойти самого себя, пожалуй, лучшее, что может с ним случиться. Он постарается, он сможет.

Когда они подъезжали к границе, Слайми снова скрылась в кармане. Да она просто обязана не то чтобы прятаться, но быть рядом, чтоб в любой момент помочь.

Ещё до того, как машина подкатила и остановилась, из небольшого пограничного здания вышел один из военных. Он вальяжно прошёлся и встал на месте, дожидаясь, когда автомобиль подъедет к нему.

— Какой деловой, — заметил Антар, накинув капюшон, чтобы скрыть цвет кожи. Хотя увидит всё равно, но зато не так быстро. — Осталось ещё автомат на плечо закинуть для полного образа.

Наследник, плавно сбавляя скорость, подъехал и заглушил двигатель. Чтобы удобно было говорить, он опустил стекло, нажав нужную кнопку. Непривычно без нейросети вручную пользоваться функциями автомобиля.

— Доброй ночи, — поздоровался военный, когда подошёл чуть ближе. — Граница закрыта. Вы разве не в курсе?

— Доброй, — вежливо ответил Антар, глядя на охранника боковым зрением. — В курсе. Но у меня важное задание от главы.

— Интересно, интересно. А почему мы не знаем ничего?

— Потому что не только важное, но и секретное.

— Так, прекращайте шутить, — перешёл военный на серьёзный тон. — Разворачивайтесь и езжайте обратно.

— Я не шучу. У меня вот есть письменное разрешение, потому что по нейросети передавать такие данные исключено. Сейчас покажу.

Антар потянулся к бардачку, где лежал пистолет.

— Не двигаться! — Охранник заподозрил неладное, тут же направив на наследника автомат. — Выходи из машины! Живо!

План не сработал. Антар надеялся взять пистолет на всякий случай, воспользоваться эффектом неожиданности и ударить рукояткой. Как ни крути, на границе не держат глупцов. Молодцы. Теперь придётся импровизировать.

Если в салоне машины внешность наследника было разглядеть не так уж просто, то снаружи, когда он открыл дверь и вышел, сделать это при хорошем освещении было довольно легко. Не спас даже капюшон.

— Так ты же… — удивился военный, увидев наследника.

— Я это, я.

Мимолётного удивления охранника Антару хватило, чтобы обезвредить его. Как только он поднял руки, сделал стремительный рывок в сторону, чтобы в случае выстрела не словить заряд луча, выбил ногой автомат и локтем приложился в голову. Наследник намеренно попал в нужную точку, и охранник свалился без сознания.

Внутри ещё несколько военных. Наверняка они уже увидели по камерам, что произошло.

Не теряя времени, Антар подхватил автомат и за пару секунд оказался у входа. Успели ли заметить? Вдруг повезло?

Один из военных вышел и сразу получил прикладом по голове. Обмякшее тело рухнуло. Однако второй шёл следом, поэтому успел выстрелить. Половина автомата Антара отлетела оплавленной, а оставшаяся нагрелась в руках до такой температуры, что пришлось бросить оружие, точнее, то, что от него осталось. Оказалось, что не всё так просто, как он себе представлял.

Уверенный, что обезоружил противника, военный смело и ловко выскочил из-за двери. Но его ловкости не хватило, чтобы выстрелить. Антар отреагировал быстрее, ударив солдата в голову, едва тот появился в зоне видимости. Попятившись, теряя сознание, военный завалился на землю и выронил автомат.

Трое готовы.

— Я открою ворота, а ты продолжай, — сообщила Слайми, выползла из кармана и проникла в помещение. Что ж, работу с компьютерами лучше оставить ей, тем более наследник без нейросети с ними не разберётся или потратит много драгоценного времени.

— Понял.

Оставшиеся внутри военные наверняка выжидали. Они уже сообразили, что имеют дело не с простым гражданским. Антар тоже не решался войти, ведь откроют огонь на поражение без раздумий.

— Мне нужно просто проехать! — заговорил он с ними, пусть и не видел лиц. — Я никого из вас не трону, если…

Раздались выстрелы.

Поговорили…

Антар отошёл от прохода дальше. Кто ж их знает? Может, они решили стену пробить, лишь бы попасть по нему. Идиоты.

Слайми вернулась, заползла в карман и оповестила:

— Открыто. Можем ехать. Они уже передали информацию о случившемся, тебя специально задерживают, пока летит подмога. И они знают, кто ты.

— Ладно, пора ехать!

Одним рывком наследник прыгнул в сторону одного из бессознательных военных, подхватил автомат, сунул ствол в проём двери и пальнул наугад пару раз, сбивая с толку и наводя панику внутри. Затем он бросился прочь от здания к машине, изо всех сил набирая скорость.

Как только добежал, в его сторону полетели лучи. Ему пришлось скрыться за машиной, ведя ответный огонь. Как не хотелось ему стрелять, но иного выбора уже не оставалось.

Обезвредив всех до одного, некоторых пристрелив насмерть, Антар прыгнул в машину, завёл двигатель и с места рванул через границу. Спасибо Слайми, что позаботилась и открыла ворота, которые ни сломать, ни пробить, ни прострелить невозможно.

Глава 5

Перед тем как связаться с Дакси, я огляделся ещё раз, проверяя, действительно ли бойня прекратилась. Пока тихо.

Попросив никого не отвлекать меня, принялся рыться в нейросети. Впрочем, Фортис и так молча стоял, а вот Либи никак не могла держаться на расстоянии. Она находилась рядом, не дальше одного шага. Вот же проклятие какое. И куда её теперь, чернышку эту, девать-то?

«Наконец-то, — послышался голос Дакси по нейросети. — Я так ждала, когда ты выйдешь со мной на связь. Как ты там?»

«Порядок, живой. С тобой всё хорошо?»

«Да, нормально».

«У нас тут вроде затишье, всех перебили. Фортиса встретил. Говорит, вы куда-то улетели. Что за срочность? И про меня как-то быстро забыли, несмотря на то что я исчез».

«Главу серьёзно ранили, нам пришлось отвезти его в Эквалис. У них пока ещё нет краснокожих, поэтому ему будет здесь безопаснее, чем в Сайбитасе. Прости, я просто не могла оставить Рику одну в такой ситуации. А про тебя нам один из главных демонов всё рассказал и отправился на поиски, обещал вернуться с тобой и демоницей. Не зря мы на него понадеялись».

«Значит, вы знали, что со мной ничего страшного не случилось. Понятно. Но как-то вы быстро улетели. Меня ж не было минут пять».

«С момента, как ты исчез, прошло около получаса или даже больше».

Не понял. Демоница же говорила…

Вот же!..

Да она ж просто ошиблась или намеренно меня сбила с толку. Да и я не придал значения словам о том, что время в заброшенном мире течёт медленнее. Но ведь это совсем не значит, что и в остальных мирах оно тоже замедлилось. Наоборот, будет ещё быстрее течь.

«Вот оно как. Ну да, разница во времени».

«Именно так».

«Когда вас ждать? Есть какие-то новости?»

«Не могу точно сказать. Или я одна вернусь, или с Рикой. Из новостей пока ничего. С тобой свяжется кто-то из «Чёрного оснита» при необходимости».

«Понял. Буду ждать вас, особенно тебя. Что бы ни случилось, будь осторожна».

«Обязательно. И ты береги себя, пожалуйста».

«Постараюсь».

«Пока».

«Пока».

Похоже, главу застали врасплох, ведь даже я и Фортис, по сути, обычные люди, пусть и не совсем уж обычные, смогли справиться. А с другой стороны, меня-то уже спасли демоны один раз, вылечили. Так что неудивительно, что и глава мог не справиться с толпой, которая его окружила. Но где была охрана, особенно та, о которой никто не знает? Дакси как-то об этом говорила. Очень странно всё это выглядит. Очень.

— Ну что там, Керь? — окликнул меня Фортис. — Закончил разговор?

— Да, — отозвался я и подошёл к нему ближе. — Главу серьёзно ранили, они отправились в Эквалис. Это город клана «Нейтрум».

— И что нам теперь тут делать? Вроде всё, закончились эти краснокожие.

— Не всё, — вступила в беседу Либи. — Они обычно волнами наступают. Если это была первая волна, то будут ещё, как правило, сильнее.

— Ну спасибо, обнадёжила, — вздохнул я.

— Я говорю правду, которую нужно знать.

Демоница не успела договорить, как мне пришло сообщение:

«На связи временный заместитель осс Аптиоса. Информация для всех агентов: за вами уже вылетели, чтобы вы могли получить новое оружие и боеприпасы в резиденции. Оставайтесь на местах. Военным — выполнять поставленные задачи. Начальники получат отдельное сообщение о дальнейших действиях».

Надо же, впервые получил такую рассылку.

— Фортис, сейчас меня заберут отсюда в резиденцию. Если тебя возьмут, ты со мной?

— Конечно. Я тут, кроме тебя, никого и не знаю.

— А я? — спросила демоница.

— А ты со своими будь. Что тебе там делать?

— Да, но я должна быть с тобой.

— Нужно будет — найдёшь. Уж это ты умеешь прекрасно делать.

— Умею, — заулыбалась она.

— Вот и всё.

По плечу кто-то легонько постучал. Я машинально обернулся, готовый к чему угодно. Но увидел вовсе не врага.

Передом мной стояла Ютси с сияющей улыбкой. По-моему, она никогда так красиво не улыбалась. В глазах — блеск и радость. Я никак не ожидал увидеть её в этот момент, поэтому и отреагировал не сразу.

— Привет, — мягко произнесла она и тут же обняла меня. — Как же я соскучилась, — и прижалась ещё крепче.

Я обнял в ответ, чуть согнувшись из-за её роста.

— Привет, Ютси, привет. Тоже очень рад тебя видеть.

Она отстранилась немного и заглянула в мои глаза.

— Как ты тут без меня?

— Да вот справляюсь как-то. Не всё сам, помогали, конечно, но в любом случае дела идут не так уж плохо.

— Это радует. — Ютси выглянула за моё плечо, встав на носочки, заприметила кого-то и расширила глаза. — С тобой Либи?

— А вы знакомы? Я тоже её так сокращённо зову.

— Конечно знакомы.

Ангел и демоница тепло обнялись, кажется, забыв вообще обо всех, и принялись говорить о чём-то своём. Из их разговора я понял, что они не виделись много-много лет. Это даже мило смотрелось, как они хорошо общаются, несмотря на такие внешние различия. Чёрное и белое, ангел и демон словно дополняли друг друга.

— Смотрю, ты тоже гарем собираешь? — подошёл ко мне улыбающийся Фортис. — Далеко замахнулся, аж из других миров решил невест себе взять.

— Да какие невесты, — отмахнулся я, хотя и понял, что он скорее шутя спросил. — Сами привязались.

— Особенно Ютси, ага, сама, — усмехнулся он.

— А вот это уже не твоё дело, — подмигнул я.

— Да ладно тебе, шучу я. Как с Дакси дела? Успел или некогда было?

— Скажу коротко: всё у нас отлично. А вот и за мной, кстати, — кивнул я в небо, увидев небольшой городской корабль, подающий сигнал, чтобы столпившиеся демоны и архангелы освободили место для посадки.

— Ты там поговори, пусть меня возьмут тоже. Замолви словечко.

— Обязательно. Ты и так немало сделал как для меня, так и для «Чёрного оснита».

— Не заливай мне мёд в уши. Я хочу побыстрее свалить домой. Больше ничего.

— Как будто я в восторге от происходящего. И вообще, чего разнылся-то? — подколол я его.

Фортис вместо ответа лишь улыбнулся, не став продолжать разговор.

Корабль мягко опустился, открылась дверца и выдвинулся невысокий трап. Посмотрев на Ютси и Либи, я направился навстречу вышедшему оттуда истриситу. Судя по одежде, не простой военный, явно кто-то из клана. Он уважительно встретил меня, а я объяснил ситуацию относительно Фортиса. Истрисит возражать не стал, разрешил присоединиться и ему. Почти в тот же момент подлетели ангел и демоница. Они тоже попросились с нами. Похоже, теперь не отвяжутся от меня до конца моих дней. Нет, Ютси я всегда рад, но Либи для меня всё ещё чужая и непонятная, но в то же время интересная. Мне было любопытно потрогать её рожки, крылья, но обстановка пока что не очень подходящая для этого. Как-нибудь в другой раз, никуда она не денется.

Закончилось тем, что и их посадили на борт корабля, но с условием, что сидячих мест для них нет, ведь должны забрать ещё несколько агентов. Чтобы Ютси и Либи не стояли, мы посадили их на колени. Первая сидела на моих, а вторая расположилась на коленях Фортиса. Ютси только рада была оказаться поближе, а вот Либи сидела, как будто на сидении, просто глядя перед собой. Аж интересно стало, что за мысли сейчас генерируются в её рогатой голове?

Оказалось, агентов не так уж и мало по всему Сайбитасу. Только в нашем районе их собирали несколько кораблей. Сколько в остальных районах — оставалось только предполагать. Были бы у нас браслеты для телепортации, как же просто всё могло решиться. Но чего нет, того нет.

После сборов нас доставили к резиденции.

Спускаясь по трапу, я увидел очень знакомого истрисита в гражданской одежде. Мне точно не показалось? Это же Антар… Это точно он. Будто читая мои мысли — а это несложно, учитывая, что я впал в ступор — истрисит в гражданской одежде едва заметно улыбнулся и произнёс:

— Да, это я. Всем привет.

— И я здесь, — донёсся женский голос.

Карман куртки, надетой на Антара, зашевелился, оттуда выползла Слайми и сделалась маленьким человечком.

Этих двоих я не рассчитывал когда-либо увидеть, но вот они здесь, прямо передо мной. Живые.

Глава 6

Пока я пытался окончательно убедиться, что мне не показалось, рядом встал Фортис. Он легонько толкнул меня локтем в бок и спросил:

— Ты чего застыл?

— Скажи, ты их тоже видишь?

Антар усмехнулся и зашагал к нам, а за ним побежала Слайми.

— Вижу, — кивнул он и, бросив взгляд на слизь, поздоровался: — Привет, Слайми! Давно не виделись.

— Привет, Фортис. И тебе, Кирилл, привет, — ответила она.

— Это мы. Настоящие и живые, — остановившись в двух шагах, произнёс Антар. Затем посмотрел на Фортиса. — С тобой мы ещё не знакомы. Так, тут ещё новенькие есть. — Теперь он заметил демоницу.

— Мне одно интересно, — задумчиво проговорил я, смотря на него и Слайми. — Как вы смогли?

— Идём. — Антар кивком указал на главный вход в резиденцию. — Всё там расскажем. Дела у нас, насколько я понимаю, идут не очень хорошо. Так не будем терять время зря.

В резиденции нас, агентов, уже ждали. Как выяснилось, Антар сам только-только прибыл, поэтому о том, что он жив и здоров, ещё мало кто узнал. Связи у него всё ещё не было — теперь придётся ставить новый имплант.

Все подробности мне рассказала Слайми, предоставив информацию через нейросеть, так как это куда быстрее, чем пересказывать вслух. Оказалось, это она умудрилась спасти себя и наследника. И тогда я вспомнил, что слизь как-то упоминала, что на этой планете нет никого, кто бы смог её уничтожить. Права была, права, ничего не скажешь.

После того как все друг с другом познакомились, Антар отправился к своим, чтобы показаться и узнать подробности произошедших событий, хотя я и так вкратце рассказал ему, что происходило совсем недавно. Фортис же вообще не понял, о чём мы говорили, пока не узнал, что Антар и Слайми для нас погибли. Тогда-то до него дошло, почему я отреагировал на них весьма странно, вновь увидев живыми.

Ютси и Либи в основном молча ходили за мной, иногда перешёптываясь о чём-то своём. Слайми — тоже рядом. Она обещала изучить природу краснокожих, когда ещё немного подрастёт. Было бы неплохо. С другой стороны, что это даст? Тут уж либо уничтожать тварей и дальше, либо найти способ не пускать их в этот мир. Правда, ладно был бы один портал для всех, но они же появляются каждый из своего отдельного портала. В этом-то вся сложность.

Агентов собралось навскидку несколько десятков. Сколько же их тогда вообще во всём городе?

Когда-то я мог получить здесь всё необходимое без очереди. Теперь же пришлось постоять. Либи и Ютси ожидали в стороне, но Фортис встал сразу за мной. Впрочем, очередь двигалась достаточно быстро: каждый, получивший свой новый боекомплект, удалялся из поля зрения. Наблюдая, я заметил, что агенты собирались в небольшие группы, в каждой был один старший. Интересно, меня тоже куда-то распределят или дадут особые привилегии выбора?

— Ты не знаешь, что там с браслетами вообще? — негромко поинтересовался Фортис, прервав мои размышления.

— Знаю, — кивнул я, не оборачиваясь. — Глава сказал, что уже изготавливают новые, так как старые никогда работать не будут. А вот насчёт сроков — неизвестно.

— Плохо.

— Домой хочется? — Заметив, что очередь снова уменьшилась, я сделал пару шагов вперёд. — Я бы тоже слетал на Землю.

— Хочется, но мой дом давно не Земля.

— Да в курсе я, в курсе.

— Сам-то что думаешь?

— Я столько раз о чём-то думал, столько всего планировал, — усмехнулся я, — что больше не хочу этого делать. Обязательно что-то случается и все планы меняются мгновенно.

— Ну это дело обычное. У меня примерно то же самое было.

— А если хорошо подумать, то и раньше так было. Но хотя бы в мирной обстановке, а не как здесь.

— У меня ощущение, что тут мирная обстановка нескоро наступит. Так что мне бы поскорее свалить отсюда.

— Опять ты за своё.

— И не перестану. У меня была одна задача — тебя вытащить.

— За это тебе отдельная благодарность. Очень выручил.

— Брось.

— Не брошу.

За разговором мы и не заметили, как оказались почти у двери. Два последних агента передо мной получили свои комплекты и присоединились к одной из групп, после чего вошёл я.

Оружие выдавал одни истрисит, новую форму — другой. Вооружить нас решили ещё серьёзнее, чем раньше. Судя по всему, тем, что ранее не было доступно никому, а простым военным недоступно и сейчас.

Новая форма отличалась от старой не только более тёмным цветом, но и толщиной. Не успел я задать вопрос, как мне объяснили, что это последняя разработка военных. Значит, ещё крепче и лучше. Отлично, это не может не радовать.

Быстро сменив форму, я перешёл к получению оружия.

Пистолет и автомат отличались внешне: они удобнее, меньшего размера, об остальном пока нечего сказать. Гранатомёт тоже удобный и небольшой, несколько снарядов цеплялись на пояс в защитной оболочке, чтобы при попадании по ним не разорвались прямо на носителе. Гранаты тоже выдали, отличные от прежних: они уменьшились в размере, но увеличились в количестве. Кинжал остался без изменений, но к нему добавилось новое холодное оружие, очень интересное, коим оказался клинок. Нет, вовсе не похожий на средневековые мечи. Это просто удобная рукоятка, помещающаяся в руке. При необходимости нажимаешь кнопку — и полотно лезвия буквально за пару секунд раскладывается во всю длину. Длина составила около метра, но это уже намного лучше, чем короткий кинжал.

Вышел из пункта выдачи боекомплекта я полностью обвешанным оружием со всех сторон. Однако не сказать, что двигаться теперь стало тяжелее, просто менее удобно, а вес совсем не напрягал. Куда тяжелее было с пушками, из которых мы когда-то стреляли с Антаром.

Пока ожидал Фортиса, обнаружил интересные функции новой формы. Теперь можно управлять ею с помощью нейросети, не только вручную. Я мог с лёгкостью расстегнуть, закатать рукав, снова скрыть любые участки тела. Даже защитная маска имела функцию покрывать всю голову (разумеется, кроме глаз и рта), закрывать только рот или же рот с носом по типу обычных медицинских масок. Очень удобно сделано, особенно с учётом того, что всё это срабатывало моментально, стоило только дать команду.

Когда уже вышел Фортис, задержавшийся намного дольше меня, к нам подошёл тот самый истрисит, который забирал нас на корабле. Как член клана он коротко объяснил, что у меня есть выбор — присоединиться к группе или создать свою. Недолго думая, я дал ответ, что лучше уж создам свою, тем более Фортис в любом случае будет со мной. Кроме него, ещё Либи и Ютси. Да, девчонки, но не стоит забывать, на что они способны. Уж умение демоницы драться я видел сам.

— Итого вас четверо, — подытожил он. — Нужен хотя бы ещё один. Минимальная группа должна состоять из пятерых.

— У нас есть пятый. Слайми, — обратился я к ней, — покажись.

Слизь выползла, превратившись снова в человечка, только уже чуть выше ростом.

— Я здесь. Буду пятым участником группы.

— Что ж, тогда отлично. Пока находитесь здесь, ждите команды. Как только команда прозвучит — без промедлений на посадку. Никто не знает, в каком районе появятся монстры в следующий раз.

— Вас понял, — только и сказал я напоследок.

— Так ты у нас типа главный, получается? — задал риторический вопрос Фортис и улыбнулся. — Какие будут указания, начальник?

— Давай без этого, — отмахнулся я. — Не время шутки шутить.

— Но есть время заняться сексом, — неожиданно появилась сзади демоница, положив руку на мою шею.

— Вообще-то я буду первая, — подключилась Ютси, убирая руку Либи. — Между прочим, Кирилл мне сам обещал после завершения операции, а операция давно завершилась.

А ведь было дело, говорил…

Не успел я ответить, как меня опередил широко улыбающийся Фортис:

— О-о-о-о-о, что тут начинается… Кажется, мне пора уйти.

Он демонстративно отвернулся, делая вид, что уходит. Я же сделал шаг в сторону и посмотрел на обеих крылатых, чёрную и белую.

— Так, успокоились обе. Какой ещё секс, когда мы в любую секунду должны быть готовы к посадке? Вон, — указал я рукой на свободный диван, — туда сели и ждите. Военное положение сейчас. Если до вас не доходит, то это уже ваши проблемы.

— Ну, ты же… — начала Ютси, вложив в голос тон обиды. Но на меня это не подействовало. Я ведь давно знаю эти её хитрости: чуть что на жалость давит, прикидывается. Не сработает.

— Что «ты же», Ютси? Вот что? Сели и сидите. Я вас вообще не просил увязываться за мной.

Возможно, стоило быть немного помягче, но ведь по-другому они бы не поняли. Зато теперь молча выполнили сказанное. Вот это мне уже нравится. Становятся послушными.

А ведь они и не смогут меня понять на самом деле. Они же просто другие создания, вообще из иных миров. Ясное дело, что на всё происходящее смотрят не так, как я. Если для меня всё всерьёз и расслабляться нельзя вообще, то для них, наверное, ничего необычного и не случилось. Всего лишь в любой момент надо отправиться убивать каких-то непонятных тварей. Я даже невольно представил скачущую на мне демоницу с расправленными крыльями, которая при тревоге срывается с места, достаёт свои серпы и начинает сражаться, как будто была к этому готова. Не, как-то неприятно. Надо ж было о таком подумать. Будто не мои мысли. Ещё и чёрная вся такая. Не то чтобы я расист, просто она и правда чёрная как ночь.

«Агенты, на посадку. На окраине новая вспышка», — прозвучала по нейросетикоманда.

Что-то как-то быстро. Даже не передохнули.

— Фортис! — окликнул я его, расположившегося в кресле.

Он, завидев, что агенты спешно начали покидать зал, встал и ответил:

— Я уже понял.

Ютси и Либи тоже сообразили, что настала пора снова вступить в бой. Слайми по-прежнему пряталась в моём кармане. Интересно, от неё будет толк? В прошлые разы она очень хорошо помогала. Но всё-таки всегда лучше надеяться только на себя.

Глава 7

На площадке уже ждали несколько кораблей. Опередившие нас агенты ловко сигали на борт, преодолевая трап в два широких прыжка. Но и мы не сильно отставали, поэтому успели не самыми последними.

Первыми я пропустил Фортиса, Ютси и Либи: теперь ведь они и есть моя команда. После них и сам забрался внутрь. Естественно, нас одних никто бы не повёз — слишком малое количество. Присоединилась ещё одна группа агентов.

Когда корабль собирался убрать трап, закрыть дверцу и взлететь, как и все остальные, из здания резиденции выбежал Антар. Оружие на нём было навешано явно на скорую руку, а новую военную форму он держал под мышкой. Махнув рукой, из-за чего чуть не выронил гранатомёт, наследник дал знак пилоту подождать. И пилот знак понял.

— Я с вами. — Антар бодро запрыгнул и уселся на свободное место. Увидев удивлённые взгляды всех присутствующих, он пояснил: — Ну что вы на меня так смотрите? Не могу я сидеть, пока мой город в опасности. Да и размяться уже во второй моей жизни не помешает. Только учтите: энергощита у меня нет.

Наследник, не обращая ни на кого внимания, принялся надевать форму. Слайми тем временем передала мне сообщение:

«Он вообще ничему не учится. Ещё раз его прикончат — я спасать не буду, даже если смогу. Но пока на меня особо не рассчитывайте».

Мысленно усмехнувшись и сдержав улыбку, я ответил ей:

«Хорошо, я тебя понял. Постараемся сами управиться».

Наш корабль плавно и в то же время быстро поднялся вверх. Пилот, убедившись, что все крепко пристегнуты, с места дал такой скорости, что мне немного поплохело. Похоже, мой человеческий организм, пусть и улучшенный неоднократно, никогда не привыкнет к таким резким изменениям. Судя по выражению лица Фортиса, ему тоже было не так уж просто выдержать перегрузки. Другие же, включая Либи и Ютси, чувствовали себя отлично. По крайней мере, внешне не показывали никакого дискомфорта.

Приблизительно минуты через две-три мы прибыли на место. Ещё издалека, когда корабль сбавлял скорость, я успел увидеть золотистые вспышки и чёрные сгустки, заметные только при свете фонарей.

Сюда уже подогнали различную боевую технику, наземную и воздушную, выставили защитные баррикады. Военные вовсю отражали атаку краснокожих. С ними, конечно же, бились демоны и ангелы. Архангелов было видно в основном в воздухе: они носились за летающими тварями и, как только догоняли, одним ударом рассекали напополам. Уничтожив одного, архангелы внимательно выискивали новых противников. Честно говоря, такое спокойное, уверенное ведение боя мне нравилось куда больше хаотичного, коим грешили демоны. Чёрные действительно не отличались рассудительностью. Они будто бы копия друг друга, ибо ни разу я ещё не увидел хоть какого-то рассудительного демона. Видимо, такова их природа: учинять беспредел, погром и хаос всюду, дай только на то добро. С другой стороны, демоны не теряли времени, не стояли ни секунды без боя. Не стоит отрицать, что от них пользы не меньше, чем от архангелов, может, даже больше.

— Давай нас на крышу! — дал команду Антар, и я понял, что лидерство наследник автоматически перехватил себе. Ну да, куда уж тут мне команды раздавать.

Но всё же…

— Ютси и Либи, прикрывайте меня и Фортиса с воздуха, остальное — наша задача. И постарайтесь держаться не слишком далеко, — объяснил я им простую тактику. По мне, это логично, ведь летать умеют только они.

Обе лишь кивнули. В руках Ютси появился светящийся золотистый лук. Надо же, и не знал, что она лучница.

Корабль завис в паре метров над крышей. Едва открылась дверца, все начали выскакивать по одному. Агенты рассредоточились по местам и немедля начали атаку. Опередить их мы не успели, поэтому выскочили последними. Ангел и демоница даже не спрыгивали: они сразу из корабля взмыли в небо, но не очень высоко. Мы же с Фортисом заняли отдельный свободный участок. Антар, выпрыгнувший первым (ну точно слабоумие и отвага), уже целился из гранатомёта в толпу краснокожих.

— Гляди в оба! — крикнул я Фортису, скидывая со спины гранатомёт и заряжая в него первый боеприпас.

— Сам гляди!

Он демонстративно исчез на секунду и снова появился. Чёртов фокусник! Конечно, ему-то с такой способностью куда проще. Ну да ладно, не пропадём.

Краснокожие всех видов заполонили улицу настолько плотно, что это всё больше напоминало муравейник. Они пёрли отовсюду, появлялись снова и снова. И если раньше были в основном некрупные монстры, то теперь подключились довольно здоровые, не уступающие в размерах тем же демонам.

В небе продолжали сражаться архангелы, редко — ангелы и демоны. Надеясь, что Либи и Ютси прикроют нас как надо, я вскинул гранатомёт, прицелился в толпу, убедился, что поблизости нет никого из наших, и пальнул. Снаряд вылетел так быстро, что я его и не заметил. Раздался взрыв, ошмётки тел разлетелись во все стороны. Удачно! Хотя и не совсем туда, куда целился: у этого улучшенного гранатомёта и отдача при выстреле довольно сильная. Я даже пошатнулся, пришлось сделать шаг назад, чтобы обеспечить себе упор и не упасть. Благо крепко держал оружие, а то бы и выронил вообще.

Следующий взрыв грохнул неподалёку от моего — это уже Фортис. Закинув ещё один снаряд, я вновь прицелился и выстрелил. И опять всё полыхнуло, взорвалось, разнося тварей на части. Вот это оружие мне нравится! Жаль, что боеприпасы в ограниченном количестве. Впрочем, палить из гранатомётов начали не только мы, но и все остальные агенты, расположившиеся по крышам. Итого мы неплохо поубавили количество монстров.

Когда снаряды закончились, я воспользовался автоматом. При первом же точном выстреле заметил, что луч не красный, а фиолетовый. Похоже, здесь используется другая форма энергии. Что ещё очевидно, так это сила удара. При каждом выстреле монстров буквально отбрасывало на несколько метров. Лучи их всё ещё не пробивали целиком, но зато прожигали кожу монстров гораздо лучше. А вот огромных тварей, медленно движущихся, чёрного цвета и с кулаками-кувалдами, автомат почти не брал. Их скорее просто раздражали выстрелы. Зато с ними неплохо могли потягаться демоны и архангелы. Правда, дрались они долго, получая в ответ более сильные удары, чем прежде от монстров попроще.

Ведя прицельный огонь, сосредоточенный, я не успел обратить внимание на тварь, летящую на меня сбоку. Когда она приблизилась, тело среагировало — я попробовал уклониться, но монстр всё равно смог схватиться за ногу. Навстречу ему вылетела Ютси, выпустив несколько стрел подряд, каждая из которых попала в цель и пробила насквозь. Из-за этого тварь не смогла меня поднять высоко, но протащила по крыше метров так тридцать.

С трудом выхватив рукоять клинка, я актировал оружие. Лезвие выскочило, разложилось. Мне удалось даже немного размахнуться и отсечь когтистую лапу твари. Напичканная стрелами и теперь без одной лапы, она рухнула на крышу и несколько раз перекатилась. Но и этого ей оказалось мало. Тварь попыталась подняться. Ну держись!

Я поднялся раньше её, разогнался, сокращая дистанцию, и перерубил шею одним сильным ударом. Только тогда тварь прекратила всяческие попытки подняться. И правда похожа на птеродактиля какого-то. Но разглядывать я не стал и вернулся на свою позицию, увидев, как Фортис при помощи своей способности обхитрил летающего противника. Он просто в последний момент стал невидимым, и тварь пролетела мимо, чуть не врезавшись в крышу. Там-то я её и подловил, разрубив на две части. Клинок однозначно хорош! Рубит лучше, чем нож режет масло.

Было бы неплохо опробовать гранаты, но кидать их далеко, с высоты нескольких этажей, — идея плохая. Лучше приберечь для другого случая. Поэтому я вернулся к автомату. Радовало, что мы скоро перебьём всех, зачистим хотя бы этот район. А что там дальше — никому не известно.

Совершенно неожиданно передо мной появилось массивное чёрное крылатое тело. Демон взлетел так быстро, что это было больше похоже на телепорт. Он как-то подозрительно завис недалеко от меня, делая редкие взмахи крыльями, и вдруг ринулся в мою сторону, выставив вперёд свои огромные мощные бугрящиеся мышцами руки. Я до последнего думал, что демон нацелился не на меня. Они ведь за нас.

Но я ошибся. Демон вцепился в меня, снёс махом. От удара у меня аж дыхание перехватило. Что произошло, я вообще не понял, летя кубарём непонятно в какую сторону. Я так потерялся в пространстве, что не знал, бьюсь о крышу или просто меня швыряет непонятная сила в воздухе. Хотелось только, чтобы это скорей прекратилось. Просто остаться в живых.

Глава 8

Точно сказать, сколько я кувыркался, было нельзя. Да и куда уж там подсчитывать время, когда в голове лишь одна мысль: лишь бы не слететь с крыши вниз, ведь тогда…

Будь у меня возможность контролировать полёт, я бы, конечно, как-нибудь затормозил. Да и не полёт это был, а кувыркание.

Наконец остановившись, я почувствовал под собой твёрдую поверхность. Не отбил себе всё подряд только благодаря форме. Правда, я все равно ничего не видел, так как лежал лицом вниз. Наконец мне удалось перевернуться. Попытался вдохнуть, но ощущение было не из приятных: лёгкие будто бы наполнились жидкостью, вдохнуть не получалось при всём желании. И меня охватила паника, что я вот-вот задохнусь. Вот так нелепо, прямо на крыше. Погибну даже не от смертельной раны, а просто от неспособности дышать.

Открыв глаза, я снова попробовал дышать. Но вместо этого увидел несущегося на меня демона. Он размахивал крыльями, стремительно приближаясь. Забыв на время о невозможности дышать, я нащупал пистолет, выхватил его и выстрелил, не думая, что демону, возможно, этот выстрел как слону укус комара.

Но я не попал. Луч пролетел мимо…

В последний момент передо мной появилась Либи, распахнув крылья максимально широко. Демон врезался в неё, схватил и попытался откинуть в сторону. Однако она сумела увернуться, выкрутиться и что-то прокричала ему на своём языке, указывая на меня. Наконец-то чёрный зверь остановился, приземлился на крышу, ответив демонице, судя по тону, грубо. Либи снова бросила короткую фразу на высоких тонах. Демон нахмурился, в его руке образовался чёрный сгусток энергии, который он швырнул в Либи. Та ловко ушла от сгустка, а демон, сделав мощный взмах крыльями, устремился вдаль, в черноту неба, где по-прежнему сражались архангелы и летающие твари.

— Как ты? — услышал я сбоку знакомый голос. Ко мне подбежал Фортис, озираясь, и опустился на колени. — Живой? Ну, чего молчишь?!

Чёрт знает, что со мной было до этого, но я наконец-то смог вдохнуть, схватив жадно порцию воздуха. Пожалуй, это самое вкусное, что я пробовал в жизни. Да, когда уже и не надеешься вдохнуть, вкус воздуха ощущается очень хорошо.

Мне понадобилось сделать несколько глубоких вдохов-выдохов, чтобы хоть немного восстановить дыхание.

— Жив, — смог я ответить наконец. — Вроде.

Подлетела Либи.

— Прости, что сразу не успела. Он принял тебя за чужого. Встать можешь?

— Могу. Да.

Хоть я и мог встать самостоятельно, Фортис помог, постоянно оглядываясь, не нападает ли кто-то. А ведь вокруг хаос никуда не делся. Только из-за непонятного инцидента с демоном я на время перестал обращать внимание на то, что происходит, даже не слышал звуков битвы.

Мысленно я поблагодарил разработчиков новой формы, спасшей мне жизнь, ибо от такого удара вся грудная клетка наверняка превратились бы в крошево. Тем не менее, мне удалось прийти в норму достаточно быстро и тут же вернуться на свою позицию. Правда, перед этим я подобрал автомат и гранатомёт, хвала Фортису, прикрывшему меня. По счастью, нашлось всё, что я растерял, пока кубарем летел от удара демона. И это уже хорошо.

Антар по-прежнему увлечённо расстреливал монстров: он, кажется, и не заметил, что меня чуть не прибили. Да уж, на него, видимо, иной раз можно и не рассчитывать. Спасла меня Либи. Ютси я пока не видел, надеясь, что с ней всё хорошо. Не медля больше ни минуты, я продолжил нещадно палить по краснокожим. При этом каждые несколько секунд всё-таки смотрел по сторонам. Кто знает, может, ещё один демон чего попутает и нападёт, как назло, именно на меня.

Бойня продолжалась около получаса. С каждой минутой нам становилось легче и проще, ведь почти всех летающих уничтожили ангелы и архангелы. Демоны в основном бились внизу: на улице, которую мы зачищали. Гранаты я так и не использовал, но вот заряды в автомате подходили к концу, даже учитывая, что их оказалось куда больше, чем в предыдущей версии оружия. Хорошо хоть хватило до конца, а то ведь пистолет использовать как дальнобойное оружие — дело почти бессмысленное: им лучше пользоваться на расстоянии поменьше, чем несколько этажей.

И вот наконец-то мы управились со второй волной. Я снова вспомнил слова Либи, что с каждым разом волны будут всё сильнее. Она права полностью. Видимо, демоны уже сталкивались с этими краснокожими, потому демоница имела кое-какие познания о, если правильно будет выразиться, тактике этих непонятных и странных монстров.

Ко мне и Фортису подошёл Антар, явно довольный собой.

— Чисто, — сказал он.

— Надолго ли? — хмыкнул я, глядя на спускающихся к нам Ютси и Либи.

— Придут снова — их ждёт та же участь. Свяжись с нашими, пусть забирают, — не то приказал, не то попросил наследник.

— Сейчас.

Контакты многих истриситов клана «Чёрный оснит» у меня появились совсем недавно, поэтому связаться не было проблемой. Мне только ответили, что уже в курсе и выслали за нами корабли.

Фортис молчаливо уселся на край парапета, думая о чём-то своём. Я не стал его отвлекать. Ютси тоже молчала, вышагивая из стороны в сторону. Какой бы ловкой и умелой лучницей она ни была, ран избежать не получилось. Однако я заметил, что с каждой секундой все эти порезы становятся всё меньше, затягиваясь прямо сейчас. До сих пор не знал, что ангелы способны регенерировать.

И только Либи, пока мы дожидались транспорта, заговорила со мной:

— Ещё раз прости, что он на тебя напал.

— Ты не виновата.

— Да, но могла бы успеть раньше. Хотя я и сама не знала.

— А что вы друг другу кричали? И почему он напал-то? Я вот вообще не понял.

— Как бы тебе объяснить, — задумалась она, глядя в небо. — В отличие от нас, наши мужчины способны включать истинное зрение, позволяющее им видеть энергетику всех живых существ. Так они отличают врагов от своих. Делают некие пометки в сознании, а потом уже машинально, чаще даже не включая обычное зрение, уничтожают всех с чужеродной энергетикой. Вот он и напал на тебя.

— Но на Фортиса же не напал. А он тоже человек.

— В том и дело, что в тебе не было, по его словам, чистой человеческой энергетики.

Проклятый плавник… Видимо, из-за него и случились такие изменения.

— Кажется, я понял почему. Ну, ладно. Главное, что я жив. А в тебя-то зачем он стрелял?

Либи улыбнулась искренне, по-доброму.

— Я слишком грубо с ним разговаривала, оскорбила. Пришлось. Он бы не понял ничего, если б я пыталась спокойно всё объяснить.

— Да уж, — протянул я. — Ну не стрелять же теперь из-за этого.

Демоница беззаботно махнула рукой и легкомысленно пояснила:

— Он знал, что я увернусь. Не знаю, как у вас заведено, но у нас принято так: демоница не имеет права осуждать, оскорблять, вмешиваться и вообще что-либо говорить поперёк демону. Это касается всех. — Она снова улыбнулась широко, добавив: — А я себе позволила очень много. Он и разозлился. Это нормально. Иначе никакой другой демон не поступил бы.

— Понятно-понятно. Значит, так и должно было быть.

— Конечно, — легко произнесла Либи и сделала пару шагов ко мне. — А как насчёт…

— Никак, — усмехнулся я, понимая её намерения, и указал в небо: там, на горизонте, виднелись огни летящих к нам кораблей. — За нами, кстати.

— Не здесь, — Либи попыталась подмигнуть мне или сделать нечто отдалённо похожее, но только с её синими светящимися глазами выглядело это отнюдь не мило, скорее наоборот. — Потом, когда прилетим.

— Не сегодня и не завтра. И вообще, я тебе ничего не должен, кроме благодарности за спасение. Да, спасибо тебе, а то как-то и забыл сказать раньше. Можешь рассчитывать только на небольшую дозу крови.

— Не надо. Со мной уже поделились, если ты не заметил. — Демоница указала на колбы, висящие на поясе. Всё как у ангелов. Только существа они прямо противоположные по поведению.

— Отлично. Тогда готовься к посадке.

О дальнейших планах я пока не знал. Наверняка придётся снова ожидать команды, чтоб вступить в бой. С другой стороны, лучше уж так, чем как я себе представлял. Хотя кто знает? Вдруг монстры начнут единовременно лезть вообще отовсюду, занимая буквально каждый метр Оснита. Пожалуй, это будет самое страшное, что может случиться.

С такими нерадостными мыслями я запрыгнул на борт и плюхнулся на сидение. Никто из нас не разговаривал. Все были уставшими и задумчивыми. Даже милая Ютси сейчас выглядела очень серьёзной, несмотря на её красивые черты лица и изумрудно-зелёные глаза. Либи же намеренно примостилась рядом со мной. Наверное, попади я с ней в постель, ни одна актриса самого развратного порно не сравнится с этой женщиной. Во всяком случае, по её напору я так себе представил озабоченность чернышки.

Но об этом потом. А пока… Пока возвращаемся в резиденцию.

Глава 9

За время недолгого полёта я успел связаться с Дакси, чтоб узнать, как у них дела и всё ли хорошо. Признаться, знал бы ответ, предпочёл бы не спрашивать. Хотя как сказать…

В общем-то, всё в порядке, но уже и в Эквалис начали врываться краснокожие. Да, небольшими группами. Однако факт остаётся фактом. Главное, что Дакси и Рика целы и здоровы. Что же касается главы «Чёрного оснита», его лечением уже занимаются в полной мере, причём подошли с ещё большей ответственностью, чем во время лечения Дакси. Это и неудивительно. Правда, я так и не узнал, что же с ним случилось. И не потому, что не хотелось узнать, а потому, что Дакси не стала оглашать эту информацию. Причину конфиденциальности, разумеется, я тоже не узнал.

Как только корабль приземлился и открылась дверца, первым, не дожидаясь трапа, спрыгнул Антар. Такое ощущение, что он изменился. Вот зачем торопиться? Неужели секунда-другая сыграют в данном случае роль? Это раздражало, хотя вроде бы и дела мне до этого никакого быть не должно.

— Я сейчас в Эквалис, — дождавшись нас, сообщил наследник. — Ты как, со мной?

— А разве мы не должны быть здесь? Сильно сомневаюсь, что всё закончилось, — выразил я скепсис, хотя мысленно уже согласился полететь.

— У нас есть кому управлять и отдавать команды. Агентов достаточно, имеются ещё в резерве. Военные пока справляются, хоть и с потерями. Поддержка ангелов и демонов — тоже есть. Неужели ты думаешь, что без тебя и меня здесь вдруг всё рухнет? — осадил меня Антар. — Я хочу увидеться с отцом и сестрой.

В общем-то, его мотивы понятны. И даже осуждать нельзя, хоть он и говорил, что сидеть не может, когда его город в опасности. Но родственники есть родственники.

— Тогда я с тобой, но…

— Твою команду тоже возьмём на борт, не переживай, — перебил он. — Пополняем боеприпасы и вылетаем. Идёмте.

Конечно же, я не спрашивал у остальных, полетят ли они с нами: Фортису особо некуда деваться, а Ютси и Либи — уж подавно. Забыл я только о Слайми. И это не впервой. Почему-то всякий раз, когда она прячется в кармане, я о ней попросту забываю. Ну, не видно её, молчит — возможно, в том и дело.

Пока мы пополняли боеприпасы, Слайми, будто бы прочитав мои мысли, вышла на связь через нейросеть. Нет, она не осуждала мою забывчивость относительно неё. Слизь поделилась новой информацией. Довольно любопытной информацией.

Слайми продолжала успешно расти, а значит, умнеть. Её ресурсы мозга увеличились, но некий архив она всё никак не могла распаковать. Однако ей хватило имеющегося, чтобы немного изучить природу краснокожих.

Она выяснила, что монстры не имеют вообще ничего общего с ангелами и демонами. Это совершенно другого уровня создания. Но это ладно, ничего удивительного. Слайми поделилась тем фактом, что краснокожие созданы искусственно, то есть в природе таких существ в принципе существовать не может. Услышав такое заявление, я засомневался. Тогда слизь пояснила: ни у одного из прибывших созданий не обнаружилось женских половых гормонов, которые должны быть в любом существе подобного вида. Иными словами, у всех краснокожих присутствуют только андрогены — группа стероидных мужских половых гормонов. Как доказательство и тот факт, что у данных монстров нет никаких половых признаков или иных, альтернативных способов размножения. То есть это, так сказать, одноразовые существа, которых просто кто-то производит, засылая сюда, на Оснит, через порталы. Их выращивают с определённой целью — убивать. Никаких других инстинктов у краснокожих нет. Им даже есть не требуется.

На основе этих данных Слайми пока лишь предположила, что краснокожие — биологические оружие высокоразвитой цивилизации, причём куда более развитой, чем все местные истриситы. Слизь также объяснила предположение тем, что на Осните ни один из кланов ни разу не выращивал подобных существ. Да, клонов могут сделать, но, опять же, у клонов есть и мужские гормоны, и женские. И клоны сделаны по образу и подобию. А краснокожие — агрессивные монстры из кусков мяса. Можно даже сказать, они как роботы, бездумные машины, не отдающие отчёт в своих действиях и не понимающие, для чего они поступают именно так, а не иначе. Отсюда вывод: тут поработали очень серьёзные генные инженеры, знающие своё дело, ведь видов краснокожих достаточно много.

Увы, но пока это вся информация, какую смогла собрать Слайми. О том, как монстрам удаётся открывать порталы и проникать на Оснит, слизь сказать пока ничего не могла. Она обещала по возможности изучить и это. Скорее всего, даже сможет дать ответ и рассказать о принципе работы этих самых порталов. Но на это может уйти очень много времени. Было бы прекрасно, если б Слайми смогла определить координаты. Тогда и появится шанс выяснить, откуда берутся твари. Как ни крути, я уже уверен, что их сюда засылают. Достаточно просто логично мыслить: если краснокожие, по сути, куски мяса, живые «роботы», то самостоятельно открывать порталы им в жизни не научиться. Значит, кто-то позаботился и открывает им доступ, когда сам того пожелает.

С одной стороны, это очень полезная информация, а с другой — стало ясно как день, что дела обстоят куда хуже. Выходит, о нас знают, нас видят. Мы же понятия не имеем, кто враг и где его искать. И каковы вообще цели и мотивы засылать сюда тварей — тоже непонятно. Но ведь кому-то это нужно.

Всё это время пребывая в размышлениях, я как-то и не заметил, что обновил боеприпасы и уже шёл вместе со всеми на посадку. Фортис несколько раз обратил взор на меня и наконец спросил:

— Что с тобой? Ты какой-то задумчивый. Или потерянный, что ли.

— Да так, — отмахнулся я. — Получил от Слайми пищу для ума.

— А подробнее?

— На борту расскажу. Всем сразу.

После моего пересказа полученной от Слайми информации у нас развернулась интересная дискуссия — как раз было чем заняться в полёте, чтобы не уходить в свои мысли.

Антар выдвинул версию, что это может быть кто-то из не очень далёких соседей по галактике, в то время как Фортис согласился с моей версией: краснокожих создают в таком месте, куда вряд ли получится добраться быстро, там явно расстояние в невесть сколько световых лет. Ютси предложила подумать о том, что монстры всё же могут быть из параллельных миров. Либи её поддержала. Они обосновывали свою версию одним умозаключением: у них тоже появлялись краснокожие, причём не так уж давно, и раз нападали на них, то и их миры кому-то нужны. Из всего этого ангел и демоница вывели решение, что мы ошибаемся. Может быть и так, но я всё же доверял больше наблюдениям Слайми: уж она-то явно лучше знает, чем мы, способные лишь строить догадки.

Так за разговорами и пролетело время.

Все запросы и разрешения пересечь границу нам пришлось получать через Рику, а если точнее, она оповещала пограничников. Такие заморочки происходили только по одной причине — Антар всё ещё без нейросети, а это почти то же самое, что у нас без паспорта. Но в целом путешествие прошло гладко и без проблем, так что вскоре мы оказались на территории Эквалиса.

Я с интересом наблюдал за городом, за разноцветными светящимся улицами. В особенности было приятно посмотреть на яркий ночной порт — вот уж что точно можно считать местной достопримечательностью. Только любоваться долго не получилось, поскольку корабль вскоре зашёл на посадку.

Как и полагается, нас встретили местные, удостоверились, что это действительно мы, и после этого с наилучшими пожеланиями удалились. Не теряя времени, мы заказали машину, а уже через пару минут ехали в госпиталь. В поездке я даже увидел некоторые знакомые улицы. Значит, госпиталь тот же самый, где были мы с Дакси.

Когда до пункта назначения оставалось совсем немного, буквально метров двести, пространство вокруг стало искажаться. Первая моя мысль: «За нами точно следят и ходят по пятам. Или же пришли за главой».

— Дави на газ! — громко бросил Антар водителю.

— Хорошо-хорошо, — затараторил тот испуганно.

— Готовьтесь, — обратился уже к нам наследник. — Я как знал, что просто обязан сюда наведаться.

Глава 10

Водитель разогнал автомобиль моментально, обгоняя остальных прямо по тротуару — благо гуляющих истриситов было немного, основная масса разгуливала немного дальше, так что под колёса никто не попал.

Ещё до того как машина тормознула напротив госпиталя, я отправил водителю деньги, поэтому мы без промедления выскочили из машины, уже держа в руках оружие.

Один за другим монстры появлялись и тут, и там. Патрульные отреагировали мгновенно: вскинули винтовки и открыли огонь. Послышались женские крики. Гражданские бросились наутёк, машины начали обгонять друг друга. На перекрёстке произошла массовая авария с участием нескольких автомобилей, но несмотря на это, они пытались разъехаться. Оно и понятно: жизнь куда дороже, чем разборки и поиск виноватого.

— Держимся вместе и двигаемся к главному входу! — крикнул Антар, увернулся от выпада монстра и сделал несколько выстрелов в голову того.

— Понял! — ответил я. — Работаем!

Краснокожих, как и ожидалось, становилось больше. Что ещё хуже, они окружали нас. Мы отстреливались как могли, постепенно пробираясь к госпиталю. Но и там уже далеко не безопасно: твари стали нападать на охранников, и те, пытаясь отбиться, падали замертво один за другим.

На подмогу подоспели архангелы и демоны, включившись в бойню моментально. Буквально половину стены из монстров снёс один архангел огромным мечом, затем нанёс удар его товарищ. Троица демонов запрыгнула в толпу тварей, раскидывая тех в сторону, разрывая на части, не жалея ничего и никого вокруг.

Я старался держаться подальше, отстреливаясь и не давая монстрам подойти близко. Фортис занимался тем же. Антар двигался впереди. Свои спины мы доверили Ютси и Либи. Первой было довольно удобно расстреливать краснокожих из лука, вторая же делала резкие выпады, пытаясь управиться одним-двумя ударами. В основном демоница использовала боевые серпы как крюки, чтоб зацепиться, рвануть к себе противника и встретить его ударом ноги. Била она очень сильно. Настолько, что монстры отлетали от неё на два-три метра, лишённые лап, а порой и вовсе головы — зависело от того, насколько удачно Либи втыкала серпы.

Не стоило засматриваться на демоницу в действии, ведь я упустил из вида прыгнувшего на меня монстра. Хорошо хоть, Фортис отреагировал и подстрелил тварь. Она рухнула мне под ноги, ещё живая, и я немедля добил её несколькими выстрелами чуть ли не в упор, после чего снова принялся расстреливать нападавших.

Архангелы и демоны здорово выручили, уничтожив немало монстров, и это позволило двигаться чуть быстрее. Из главного входа уже выбегал персонал, а оставшиеся охранники пытались прикрыть работников. Но не всем удавалось сбежать: монстры настигали их до того, как они смогли добраться хотя бы до своих машин на парковке. И мы, к сожалению, не могли уследить за всей ситуацией, выручить всех: стоит повернуться хоть на минутку в одну сторону, как на тебя тут же кинутся с другой.

— Свои! — сообщил Антар охране ещё издали. — У меня там отец и сестра!

Охранники ни слова в ответ не сказали, занятые борьбой с монстрами. Впрочем, получалось у них очень плохо. Конечно, их ведь не удосужились вооружить получше. А ведь в такое время могли бы и озаботиться защитой стратегического объекта. Хотя размышлять, конечно, всегда легче, чем делать.

Когда до входа оставалось буквально несколько метров, ситуация на улице немного улучшилась. Прилетели боевые корабли, из них выскакивали военные, размещаясь на крыше. Подъехала военная наземная техника, откуда тоже выбирались солдаты, тут же открывая огонь. Плюс ко всему этому, как и прежде, помогали архангелы и демоны.

— Либи, Ютси, — прокричал я, — вы первые! Фортис, ты — тоже! Давай! Прикрою!

Пришлось очень громко кричать, потому что выстрелы, грохот, крики, вопли — всё заглушало голос.

Антар, едва не сбив с ног выбегающих наружу врачей, проник в здание самым первым, а после него — все остальные. Рассчитывая, что в случае чего меня прикроют со спины, я повернулся лицом ко входу, отстреливаясь от наступающих монстров. И едва попал в здание, меня кто-то толкнул плечом в плечо, причём с силой, которой хватило, чтобы меня чуть развернуло. Ствол автомата ударился о стенку. С левой стороны опять кто-то толкнул. Народ выбегал из госпиталя как сумасшедший. Стоило больших усилий не упасть и вообще прорваться через толпу. Наверняка все в панике забыли о жизнях, вверенных в их руки, о пациентах…

Внутри монстров хватало, поэтому огонь открыли мы сразу, тщательно выбирая цели, чтоб не попасть по гражданским. Рассчитывать в такой суматохе, что кто-то подскажет, где искать главу «Чёрного оснита», было просто бессмысленно.

— Нам, скорее всего, на второй! — бросил я Антару, позабыв, что можно и нужно связаться с Дакси и Рикой. Только бы с ними ничего не случилось.

— Уточни у моей сестры! — Наследник пристрелил одного монстра, а второго снёс ногой точным ударом в голову.

Дакси вышла на связь быстро, к тому же она знала, что мы прилетим, поэтому я получил мгновенный короткий ответ с указанием этажа и номера палаты. Что ж там творится-то на втором?..

Как бы мы ни старались всеми силами убивать краснокожих, не всем сотрудникам удавалось сбежать. Да и бежали они просто из-за страха, не представляя, что на улице ситуация не намного лучше.

Поднявшись на второй этаж, мы продолжили пробираться по коридору. В узком помещении пользоваться автоматом было не очень удобно, поэтому я повесил его на спину и вооружился клинком. Фортис последовал моему примеру.

Уходя от нападок монстров, я весьма удачно рубил тварей. Потом подключилась Либи, тактику которой я быстро понял. Она хватала краснокожих серпами и с силой швыряла их мне и Фортису. Разогнавшись по инерции, монстры не могли сразу затормозить, а мы встречали их клинками. Когда просто срубали головы, когда лишали лап, а порой вовсе разрубали их пополам. На стенах не просто кровоподтёки, а целые красные водопады. Под ногами — месиво из мяса и внутренностей, лужи крови. Любая скотобойня выглядит чистенькой по сравнению с тем, что стало с коридором.

Наконец нам удалось добраться до нужной палаты.

Антар ворвался первым, после него я и Фортис. Рика и Дакси сражались с монстрами, не подпуская тех к кровати, где лежал сам глава. Мы в тот же миг бросились на помощь.

— Помогите остальным! — крикнул наследник, когда мы сумели уложить каждый по одному монстру. — Я тут справлюсь!

Я только молча кивнул. Он прав: всё-таки в госпитале не только его отец, но и много других истриситов.

— Фортис, давай со мной! Либи и Ютси, оставайтесь здесь!

Оставить их я решил, поскольку обе умеют лечить, а это может пригодиться всем, кто здесь находится. С нами же ещё есть Слайми. Думаю, в крайнем случае она сможет хоть чем-то помочь.

Коридор мы уже относительно зачистили, но иной раз монстры появлялись. Мы держались вместе. И если краснокожий появлялся один, нападали на него вдвоём. Правда, такое случалось редко.

Проверяя одну палату за другой, мы находили уже убитых, разорванных на части пациентов, а вокруг них, конечно же, были монстры, словно ожидавшие нас. По факту же они ожидали свою смерть в лице меня и Фортиса. Я уже расстроился, что мы никого спасти не успели, но из одной палаты донёсся женский крик.

— Быстрее! Ещё можем успеть!

Ворвавшись в палату, я сразу накинулся на краснокожего, оттолкнув его ногой от девушки, а следующим движением рассёк тварь пополам. Фортис взял на себя двух других, успешно отправив их на тот свет.

Девушка, на которую напал монстр, уже была в крови. Она упала у стены, держась за живот. Я подобрался к той в несколько быстрых шагов, наклонился и узнал в ней Амбелию. Она с трудом подняла голову и посмотрела на меня.

— Это… т-ты… вы…

— Да, я. Всё будет в порядке. Сейчас вытащим тебя отсюда.

— Мне… очень больно.

— Держись-держись. — Повернувшись к Фортису, я обратился к нему: — Прикрой. Вроде уже тварей меньше. Справишься?

— Конечно.

Стоило мне попытаться поднять Амбелию, как она взвыла от боли, продолжая держаться за живот.

— Потерпи, — успокоил я, но…

Понял, что у неё распорот живот. Из него начинали вываливаться все внутренности, обильно текла кровь. Я сообразил, что на руках раненную тащить нельзя. Нужно что-то придумать.

«Слайми, можешь чем-то помочь?»

«Я её уже осмотрела. Сожалею, она умрёт».

«Но ты же Антара смогла буквально с того света вытащить! Неужели сейчас не можешь?!»

«Не могу. По прогнозу дальнейших событий это будет ошибкой. Не стоит, Кирилл, не стоит. Бросай её здесь. Я понимаю тебя, всё знаю, но так будет лучше. Для тебя в том числе».

На какое-то время я словно отключился от реальности, вспомнив, как Амбелия заботилась обо мне, как отдала свою еду, вкусную домашнюю еду. Она так смешно ругала меня и Дакси, когда мы задержались и удалились слишком далеко от госпиталя.

Эти мысли, наверное, пронеслись в голове за доли секунды. И вроде бы разум подсказывал, что Амбелии уже действительно не поможешь, тем более в таких условиях, когда рядом ни врача, ни работающей наверняка медицинской техники, а в городе полным-полно монстров, но совесть грызла меня изнутри, всё глубже зарываясь в самое нутро.

— И… ди… — прерывисто, с трудом выговорила Амбелия, приоткрыв глаза. — Мне… уже… не…

Её глаза закрылись. Она совсем перестала дышать, голова безжизненно склонилась. Амбелия умерла на моих руках.

Глава 11

Ничего подобного со мной в жизни не случалось. И это трудно передать словами, когда на твоих руках умирает человек… Да пусть даже не человек. Какая разница? Она ведь была живой, как я, как мы все. Наверняка о чём-то мечтала, строила планы, ухаживала за больными. Теперь же Амбелии в живых больше нет. Возможно, успел бы я сюда ворваться хоть на пару-тройку секунд раньше, мог спасти ей жизнь. Она должна была жить. Как же прискорбно осознавать, что чаще всего и раньше уходят лучшие из лучших.

Если бы я её совсем не знал, скорее всего, моя реакция была бы другой. Быть может, и сейчас стоило взять себя в руки, подняться и продолжить дело. Вдруг удастся ещё кого-то спасти? Но я всё равно на какое-то время выпал из реальности, безмолвно глядя на молодое лицо с мелкими капельками крови. Странно. Этакое чувство, будто бы с уходом из жизни Амбелии ушла и какая-то частичка меня. Я будто бы ощущал кожей и всем нутром, что она ещё рядом, но то же время уже так далеко.

— Кирилл, время, — Фортис вырвал меня из необычного, какого-то гипнотического состояния. Он подошёл ближе, наклонился и оглядел погибшую. — Мы уже ей не поможем.

Вздохнув, я лишь ответил:

— Знаю.

Аккуратно положив тело Амбелии на пол, я поднялся.

— Идём дальше. Может, кому-то ещё нужна помощь.

Случившееся определённо плохо сказалось на моём общем состоянии. Тяжёлый груз вины заставил меня быть менее бдительным, уже не таким осторожным. Из-за этого я не успел отреагировать на внезапную атаку справа в тот миг, когда мы покинули палату. Мне даже показалось, будто монстр бросился быстрее и ловчее, чем обычно. Он вгрызся в плечо, замахиваясь обеими лапами, чтоб воткнуть когти, очевидно, в голову. Неизвестно, прокусил ли краснокожий ткань формы, но боль я ощутил вполне. И это привело меня в прежнее, нормальное состояние.

До того как когти настигли меня, я свободной левой рукой зарядил прямо в глаз монстра. Издав раздражённый рык, он отпустил плечо, намереваясь вновь пойти в атаку. Но я оказался быстрее.

В таком положении сделать заднюю подножку было не только неудобно, но и в принципе невозможно. Поэтому я просто завел правую ногу за лапы монстра и с силой ударил по икрам. Краснокожий чуть ли не взвыл, подкосился. Стоя вполоборота к нему, я развернулся и добавил коленом в морду. Немного растерянный монстр даже не сообразил, что мог схватится за коленную чашечку клыками Свой шанс он упустил.

Оставалось немного времени в запасе, поэтому я схватился за рукоятку, активировал клинок и в следующий миг срубил голову твари. Что там делал Фортис, я и не заметил. Только когда повернулся, увидел, что он разделался с ещё одним нападающим.

По коридору краснокожие почти не встречались. В основном мы находили их в палатах с мёртвыми пациентами. Я уже потерял всякую надежду, что хоть кто-то мог остаться в живых. К тому же большинство из них — это пожилые истриситы, возможно, неспособные постоять за себя, хоть как-то попробовать дать отпор монстрам. Грубо говоря, мы просто делали зачистку, убивая всех тварей, какие только нам попадались.

В последней палате кто-то всё-таки ещё был жив: оттуда, как в прошлый раз, доносился женский крик. Так кричала Амбелия. И опять эти воспоминания, но ещё и страх, что снова не успею. И я бросился изо всех сил, обгоняя Фортиса. Он побежал следом.

Как только оказался рядом, я дёрнул за ручку. Закрыто! Как назло!

Удар с ноги не помог.

Я схватился за автомат и проделал дыру, чтобы можно было пролезть, хотя и боялся попасть по девушке, ведь неизвестно, в каком именно она месте. Но это хоть какой-то шанс спасти её.

Когда я пробрался внутрь, увидел там Фортиса, бежавшего на монстра. Он воспользовался своей способностью и проник через стену. Девушка забилась в угол, держа непонятный хирургический прибор, которым хотела защититься. Правда, такая штука ей бы точно не помогла. Но жить она хотела куда больше, чем пытаться мыслить логически, особенно когда страх накрывает с головой.

Краснокожий почти вплотную зажал девушку. Фортис, не останавливаясь, снёс монстра плечом. Немедля я разогнался и вонзил клинок в голову твари. Клинок Фортиса почти в тот же миг вошёл рядом.

— Готов, — тихо сказал он, оглядываясь по сторонам.

— Да, готов, — вторил я и перевёл взгляд на девушку.

Вся в слезах, она продолжала стоять в углу и дрожать от страха, причём в буквальном смысле. Её трясло, как тросточку на ветру. Девушка так и держала хирургический прибор. Она с ужасом смотрела на монстра, на меня и Фортиса. Похоже, в себя не пришла.

— Мы здесь, чтобы защитить тебя, — пытаясь спокойно, ровно говорить, начал я объяснять. — С нами ты будешь в безопасности.

Подходя ближе, я протянул ей руку. Она недоверчиво посмотрела, но всё-таки, пусть и нерешительно, крайне осторожно взялась за кисть. Однако из правой руки тот прибор так и не выпустила. Ей слишком страшно. Скорее шоковое состояние.

— Не бойся. Держись рядом. — Я посмотрел в её глаза. Такие знакомые, лишь с небольшим отличием. — Хорошо?

— Х-хорошо, — неуверенно ответила она, боязно поглядывая на меня. Девушка неожиданно сжала кисть, взявшись за мою ещё крепче. — Сестра. Моя сестра.

— Где она? Как её зовут?

— Она. Она вышла сегодня на… на смену за подругу. Она в другом крыле.

— Как зовут? — переспросил я, в надежде услышать любое имя, только не…

— Ам… Амбелия.

Смотрящая в пол девушка не обратила внимания на то, как я встретился взглядом с Фортисом. Он понял мой молчаливый вопрос и лишь пожал плечами. Видимо, он считал, что я и сам могу решить, как быть.

Девушка и так едва не погибла, пережила ужас, шок. И каково ей будет после этого узнать, что сестры больше нет? А с другой стороны, рано или поздно всё равно узнает. К сожалению, три десятка прожитых лет меня к такому не подготовили. И тут не помогут ни нейросеть, ни какие-либо другие знания, которые я получил за всё время пребывания на Осните.

Соврать, что поищем сестру? Сказать правду? Или…

Время неумолимо шло.

Что делать, что делать, что делать?

Соберись и скажи, Кирилл. Просто скажи. От лжи легче не будет ни тебе, ни сестре Амбелии. Она должна знать правду.

— Твоей сестры… — начал я и запнулся. Сглотнул тяжело и продолжил: — Её больше нет.

Девушка подняла голову, посмотрела на меня. Во взгляде читалась надежда, что это неправда, что ей послышалось.

— Как? Как нет?

Смотреть в её глаза было тяжело. Я отвернулся и с трудом выдавил из себя:

— Она погибла.

Не произнеся ни слова, девушка зарыдала, ноги обмякли, и она едва не упала. Успев подхватить, я прижал её к себе, обнял. Сейчас ничем не поможешь. Ни словами, ни действиями.

Фортису тоже стало не по себе от этой ситуации. Он даже отошёл чуть в сторону, отвернулся.

В коридоре послышался шум и топот сапог. Наверное, военные.

Простреленную мной дверь с грохотом выбили, вломились. Оборачиваться я и не собирался, так и держал дрожащую сестру Амбелии. Они, как всегда, вовремя…

— Свои, — услышал я Фортиса. — Агенты. «Чёрный оснит».

Официально он, конечно, не агент. Но разве это имеет значение теперь?

Глава 12

Как стало известно, военные проникли в госпиталь к тому моменту, когда краснокожих почти не осталось. Но, стоит отдать им должное,они зачистили весь первый этаж.

Сестру Амбелии они увели с собой, обещая, что передадут врачам. Нет, её не ранили. Дело в психическом состоянии. Военные и без меня видели, как девушка себя чувствует, но я посчитал нужным объяснить, что именно произошло. Моим словам они вняли.

Но такими понятливыми и заботливыми военные стали только после словесной перепалки. Вообще непонятно, откуда они такие взялись, но поначалу даже угрожали, требуя, чтобы я отдал девушку. От такого напора я, мягко говоря, обалдел. Вроде весь город должен был уже знать меня после прошлого случая, когда я пришёл на выручку Дакси и застрелил того врача-психопата. Видимо, попались ребята, которые новости не смотрят.

Закончилось всё это, когда пришёл один из старших. С ним состоялся нормальный разговор, обмен данными и контактами. Он идентифицировал мою личность и подтвердил, что я действительно агент «Чёрного оснита». Насчёт Фортиса сказать было нечего, но его персоной потом уже и не интересовались. Наверное, хватило и того, что я не какой-то подозрительный человек. Бдительность лишней не бывает, но они бы хоть подумали, откуда мог тут взяться человек, откуда у него оружие и спецформа агента, которой нет у военных. Видимо, для доказательства моих слов этого было мало.

В итоге военные здорово потрепали нервы. И если б не старший, я бы мог сорваться, потерять контроль. Впрочем, хорошо, что этого не случилось: наверняка бы пристрелили. И не меня одного. Фортиса тоже за компанию. Главное, что всё хорошо закончилось. Хотя не всё. Хорошо только для нас.

Связавшись с Дакси сразу после инцидента, я узнал, что с ней и остальными всё нормально. Живы, целы. Небольшие раны и царапины не в счёт. Мы, конечно, были недалеко друг от друга, но хотелось поскорее убедиться, что наши целы.

Когда мы вышли из палаты, вдалеке заметили, что кого-то несут на носилках. Подойдя ближе, я понял, что это глава «Чёрного оснита», ведь вслед за несущими носилки истриситами поспешили Антар и Рика. Следом из палаты вышли Ютси, Либи, а уже после них Дакси. Она, увидев меня, ускорила шаг, поспешив навстречу. Я убрал маску с лица, пытаясь улыбнуться, хотя далось это с трудом.

— Как я рада тебя видеть!

Дакси прижалась крепко, положив голову на моё плечо. Я вздохнул, обнял её и легонько провёл руками по спине.

— Тоже очень рад тебя видеть целой и невредимой, а то после того случая ассоциации плохие.

— Но всё же хорошо. — Она немного отстранилась и посмотрела на меня, нахмурившись. — На тебе лица нет. Ты какой-то бледный. С тобой всё нормально? — Осмотрев меня спереди, Дакси заглянула чуть справа. — Плечо ранено сильно, кровь течёт, Кирилл. Тебе медицинская помощь нужна.

— Ерунда эта кровь. Нанороботов запущу, немного подлечат, и ладно.

— Ты себя видел? — продолжала она волноваться, не понимая, почему я стал так выглядеть. А я догадывался, только вот не ожидал, что внешне это настолько проявится.

— Не суетись.

Поманив её ближе, я рассказал о случившемся на ухо. Не знаю почему, но не хотелось говорить об этом громко.

— Теперь понимаешь?

— Понимаю. — Дакси вздохнула и добавила: — Очень жаль.

— Очень, — кивнул я и оглядел всех. — Идёмте. Здесь нам уже делать нечего.

Когда мы спустились на первый этаж, его было не узнать. Здесь наступить негде, и это в прямом смысле. Пришлось идти прямо по мёртвым тушам, конечностям, крови. Из уважения к ещё недавно живым сотрудникам госпиталя и военным, чьих тел здесь тоже немало, я обходил их, чтоб не наступить. Зрелище весьма неприятное, но становящееся всё более привычным в последнее время. Я уже не реагировал особо на подобное.

На улице работали: стаскивали тела в грузовую технику и увозили. Туши монстров складывали отдельно. Архангелов и демонов уже не было: они, выполнив задачу, судя по всему, переместились в другое место.

Носилки с главой «Чёрного оснита» заносили по трапу в небольшой корабль, стоящий сейчас на дороге. Рика и Антар стояли рядом, следя за процессом. Последний, увидев нас, лёгким бегом направился к нам. Когда добежал, он быстро заговорил:

— Ситуация серьёзная. Времени нет. Я с Рикой остаюсь здесь, мы не можем оставить отца без присмотра. Надеяться на местную охрану не хочется. Летите обратно. Рика свяжется с пилотом и пограничниками. Будь на связи.

— Хорошо, понял. Держите меня в курсе.

— Тогда я побежал. Машину найдёте.

— Найдём, конечно.

Антар действительно побежал и вместе с Рикой сел на борт корабля, после чего тот незамедлительно взлетел.

— Ну и дела, — протянул Фортис.

— Да, — качнул я головой пару раз. — И это только начало. Пора возвращаться, тут нам делать больше нечего.

— Я уже, кстати, вызвала машину, — сообщила Дакси.

— Спасибо. Лишь бы нам в таком виде разрешили сесть.

— Двойная, а то и тройная оплата сделает своё дело. Тем более мы как-никак агенты.

— Что-то мне уже совсем не нравится быть агентом, — тяжело улыбнулся я, глядя на неё.

— Нравится или нет, но пока нам деваться некуда.

— Ага, особенно мне, — пробурчал Фортис.

Мы хотели было продолжить беседу, но к нам уже подкатил водитель. Как и в прошлый раз, приехала машина больше простой легковушки, так как пятерых не посадишь в обычный автомобиль. А если бы Слайми приобрела привычную мне форму, то нас получилось бы вообще шестеро.

Фортис сел спереди, рядом с водителем, Либи и Ютси на двух следующих сидениях, а уже за ними — я и Дакси.

Пока мы ехали, она расспрашивала про демоницу: кто такая, откуда взялась и почему с нами. Ясное дело, Дакси не нравилось, что появилась ещё одна особа около меня, да ещё такая необычная, но я же не виноват, сам не собирался переманивать её к себе. Мой короткий пересказ, как так получилось, не очень-то убедил Дакси. Тогда я обратился к Либи, чтоб та подтвердила. Ещё и Ютси вставила слово, что такое бывает, в этом нет ничего странного.

Чтобы сменить не очень приятную для Дакси тему, я спросил у ангела и демоницы, почему их свободно отпустили со мной. У них же есть старшие, ответственные или как там их вообще зовут. Как выяснилось, обе экзотические девицы, ушлые такие, никого и не спрашивали. И если их не вернули обратно, значит, им можно быть со мной. Интересно-интересно, конечно. Со мной не придут потом разбираться архангелы и демоны? Я ведь не переживу. Уже видел в бою и тех, и других. Не преминул спросить об этом. Меня только успокоили, что если кто-то и получит, то это будут они. Почему-то в голове вдруг возникла смешная картинка: голых Ютси и Либи, как непослушных детей, хлещут ладонями по задницам архангел и демон.

«Кирилл, я обещала тебе объяснить насчёт прогнозов», — неожиданно заговорила Слайми.

Взяла и напомнила. А я только отвлёкся на другие мысли.

«Не стоит. Я и сам понял».

«Как скажешь».

Было и так понятно. Как минимум, мы бы вряд ли успели спасти сестру Амбелии, а она сама всё равно умерла бы. А так спасли хотя бы одну. И это не говоря о том, что всё могло пойти вообще по иному руслу. Кто знает, что бы тогда случилось, например, со мной, с Фортисом, с остальной командой? Ведь всякое бывает. И эффект бабочки никто не отменял. Наверняка именно это и хотела объяснить Слайми. Но объяснения не понадобились.

По прибытии мы рассчитались с водителем, добрались до посадочной площадки, где нас ожидал пилот, и незамедлительно вылетели в Сайбитас. Так хотелось помыться, чего-нибудь поесть и просто полежать, ничего не делая, ибо последние события крайне негативно сказываются не только на настроении, но и на нервной системе. А если бы у меня были нервы слабее и не пытался бы держать себя в руках, то мог бы и с катушек слететь. Или же, в крайнем случае, просто стал бы психованным и дёрганным. Но не стал же.

Тёплая ладошка Дакси согрела мою ладонь. И душу.

Отступление 2

Ин-Дигнус, автократ единого государства планеты Нуллиус, с неподдельным интересом наблюдал, как глава «Лиум-Парс» пытается выбраться из портала. Такой способ перемещения был для него тяжёлым. К слову, даже первым в жизни.

Автократ не стал долго смотреть и помог Каллиду выбраться лёгким взмахом руки. Он использовал одно из его самых простейших умений — телекинез.

Глава «Лиум-Парс» чуть не вывалился из портала, но сумел устоять на ногах. Его спутница, та самая молодая и красивая истриситка, которую он прихватил с собой, не выдержала перегрузку и потеряла сознание.

Ин-Дигнус улыбнулся своей широкой, поистине широкой… пастью. Это действительно пасть, так как назвать ртом зубастый оскал очень трудно. Впрочем, вид арианс, к которому принадлежали все жители планеты Нуллиус, мало походил на людей, в отличие от истриситов. Только тело чуть похоже по строению, в остальном же ариансов отчасти можно сравнить с ксеноморфами.

В первую очередь самое важное и первое отличие — голова. Нет, конечно же, голова не похожа на голову ксеноморфов, но сама форма — очень. Крупная, несоразмерно телу, голова оказалась продолговатой, тёмно-серого цвета, собственно, как и всё тело. Если упрощать, голову арианса можно сравнить с головой кашалота, если сделать её чуть более гуманоидной. Но именно что — совсем чуть-чуть.

Как и у истриситов, глаза ариансов чёрные, но совсем крошечные. Носа как такового и не было: это всего лишь две небольших дырочки. То же самое можно сказать и про уши. Волос ариансы не имели вообще нигде. Все как один лысые.

Также ариансы отличались и тем, что имели хвост, настоящий хвост для плавания. Если дельфиденты и орцинусы могли трансмутировать ноги в хвост, а истриситы в процессе эволюции совсем лишились оного, то ариансы сохранили и то, и другое. К тому же, учитывая перевес большой головы, хвост позволял ариансам держать равновесие. В противном случае они бы просто-напросто не смогли ходить, только плавать.

Однако с плавниками у них дело обстояло иначе. На руках их, в отличье от дельфидентов, вовсе не было, также не было большого спинного плавника, как у истриситов. Этот вид обладал несколькими коротенькими, не более десяти сантиметров, плавниками, идущими вдоль позвоночника от шеи до поясницы, откуда уже рос хвост. Если судить со стороны эстетики, то это не очень уж красиво, но на практике ариансы — прекрасные пловцы. Им даже не мешала большая голова, ведь массивный мощный хвост вкупе с сильными ногами позволял плавать шустро и ловко, меняя положение в воде быстрее, чем многие остальные подобные виды. Возможно, именно это им и помогло когда-то давно, десятки веков назад, одержать победу и заполучить целую планету себе. И воевали они тогда с орцинусами, которым пришлось отступить, дабы не подвергнуть весь свой вид тотальному уничтожению.

Также, в отличие от остальных, ариансы с рождения склонны к управлению энергией, на основе которой творят чудеса — так считают некоторые, особенно отсталые виды. Для самих ариансов это обычное дело. Тот же телекинез доступен каждому. Но чтобы научиться большему, стоило развиваться и трудиться годами. Ментально общаться они тоже умели, только эта способность давалась обычно в подростковом возрасте. Дети разговаривали обычной речью, как все. Взрослые пользовались обоими вариантами, в зависимости от ситуации и надобности.

Всё это позволило ариансам продвинуться в развитии намного дальше остальных. И это же стало со временем проблемой для целой цивилизации. Им требовалось больше энергии и различных ресурсов для выживания, ведь срок жизни ариансов стремительно сокращался: каждое следующее поколение могло прожить меньше предыдущего, ставя расу, медленно, но верно, на грань вырождения. Пожалуй, это одна из основных проблем, которая волновала автократа Ин-Дигнуса больше всего. И раз он взял всю власть на себя, то и ответственность нести ему. Никто другой не исправит положение. Только он.

Придерживая девушку, Каллид вполне серьёзно посмотрел на улыбающегося автократа. Тот лишь заговорил странным, будто каким-то утробным голосом:

— Добро пожаловать. — Затем он указал на бессознательную девушку кивком и поинтересовался: — Твоя новая жена?

— Приветствую вас, Ин-Дигнус, — поздоровался глава «Лиум-Парс» и попытался изобразить лёгкий поклон, что было тяжело сделать, одновременно держа девушку. — Можно сказать и так. Моя жена меня не поддержала.

— Отпусти её. — Автократ сделал пару шагов вперёд, подобрав полы своего чёрного халата, обвязанного красным поясом и украшенного различными эмблемами, иероглифами, которые Каллид не понимал. — Отпусти, говорю. Она не упадёт.

Глава «Лиум-Парс» послушался. Обмякшее тело девушки действительно не рухнуло на пол. Ин-Дигнус придержал девушку телекинезом, поднял в воздух и положил на один из мягких шезлонгов. Их здесь, шезлонгов, на берегу чистейшего лазурного берега, всегда много, но весьма редки те дни, когда все они заняты.

Личное поместье автократа находилось далеко за пределами городов. Сюда он ездил в выходные дни, чтобы уйти от суеты и городского шума. Стоит отметить, Ин-Дигнус предпочитал побыть здесь в одиночестве, без семьи. Семью он брал с собой довольно редко. И сегодня не тот день. Сегодня автократ один, если не считать прислугу, которая лишний раз старалась не попадаться на глаза, особенно когда Ин-Дигнус гулял в парке или отдыхал на берегу озера. Самые обычные дела, вроде открыть бутылку, наполнить бокал и тому подобное он делал сам, при помощи того же телекинеза, так что и прислугу не беспокоил по таким пустякам.

— Как самочувствие? — равнодушно спросил автократ.

— Не очень, — скривился Каллид. — Не нравятся мне эти порталы. Телепортация куда лучше.

— Зато мои порталы не оставляют следов, ты же знаешь. Прогуляемся? Желаешь чего-нибудь?

— Выпить. Хочу выпить, желательно холодного.

Ин-Дигнус подтянул телекинезом со столика бутылку и стал наполнять один бокал соком прямо в воздухе. Увидев взгляд Каллида, он вопросил:

— Что-то не так?

— Это ведь сок?

— Свежий сок из плодов, растущих в моём парке. Сейчас как раз сезон. Очень вкусно и полезно.

— А можно…

Автократ уловил неосознанный ментальный посыл главы «Лиум-Парс» и только молвил:

— Можно.

Алкоголь Ин-Дигнус употреблял очень редко и в малых дозах. Он знал, что это вредит его силе и разуму, поэтому предпочитал сок. И сок исключительно свой. Самый чистый, настоящий, полезный.

Послав ментально сообщение прислуге, автократ воззрился на Каллида.

— Ты ведь знаешь, почему ты сейчас здесь?

Тому стало неловко, поэтому он, пряча глаза, ответил с трудом:

— Да, знаю.

— А вот я не знаю, как можно было за день допустить столько ошибок.

— Я просто поторопился.

— Не в этом дело. Наследниц нужно было убрать сразу же. Ты их держал. Вот и додержался.

— Но…

— Понимаю, ты рассчитывал на другой исход, ты не знал, что сын так подставит. Ты многого не знал. Но я тоже рискую, хотя надеялся, что ты справишься сам, сделаешь всё как надо. Пойми, Каллид, мне не нужны здесь гости с оружием. Мой народ живёт спокойно, пусть так дальше и живёт. Ты просто не знаешь, сколько я ресурсов потратил на данный момент и сколько потрачу ещё. Это куда дороже, чем весь твой город.

Пока Ин-Дигнус отчитывал главу «Лиум-Парс», прислуга принесла бутылку крепкого напитка, поставила и тихо удалилась. Автократ наполнил бокал, после чего тот подлетел к руке Каллида.

— Угощайся. Если тебе это поможет, конечно.

— Благодарю, — кивнул Каллид, взял бокал и сделал пару глотков терпкого красного напитка. — Я ошибся, да. Но мы же можем ещё всё исправить. Тем более на Осните сейчас неспокойно.

— Если бы не я, было бы спокойно.

— У меня есть пара вопросов.

— И каких же?

— Почему о монстрах я узнал в последний момент? И почему вы направили их в мой город тоже?

— А также почему монстры побывали ещё у ангелов и демонов? — добавил Ин-Дигнус. — По-моему, ответы очевидны.

— Как всегда: так надо? — попытался съязвить Каллид, на секунду потеряв самообладание. Зря он это сделал.

Автократ на миг даже удивился. Разумеется, он бы мог хоть сейчас поставить Каллида на колени или швырнуть в озеро, дабы тот освежился как следует. Мог бы Ин-Дигнус и разбить бокал, пока глава делает глоток. Да разбить так, чтобы почти все осколки вошли в его острый язык. Долго бы он тогда не смог разговаривать. И всё это Ин-Дигнус мог сделать стоя на месте.

К счастью для Каллида, автократ за три с лишним сотни лет научился контролировать свои эмоции, поэтому отреагировал одним лишь взглядом, показав, Каллиду, что язвить с его стороны — крайне неосмотрительно. Глава понял ошибку мгновенно:

— Извините, Ин-Дигнус.

— Извиняю. Несмотря на это, я всё же дам тебе ответы. Но прежде предлагаю прогуляться вдоль озера.

— С удовольствием.

На самом деле у Каллида и не было никаких шансов отказаться. Он с каждой минутой всё больше осознавал, что здесь он, по сути, никто. Лучше больше слушать, меньше говорить и стараться не забывать, какого уровня Ин-Дигнус, сильнейший арианс на всей планете Нуллиус. До сих пор ходят то ли слухи, то ли легенды, что автократ при желании способен разложить любой объект на мельчайшие частицы буквально в долю секунды. Лучше подумать несколько раз, прежде чем сказать вслух что-то хоть на малую толику дерзкое и неуважительное.

Глава 13

Светало.

Я лежал на мосту второго уровня города, по привычке держа в руках автомат. Всю ночь напролёт не выпускал оружие из рук, периодически меняя одно на другое. И теперь в относительной тишине, по сравнению с тем, что творилось несколько часов подряд, так приятно просто лежать и смотреть в небо, наблюдая, как ночь уступает место утру.

Небо чистое, вот-вот солнце взойдёт. Наверняка будет хорошая погода.

Когда мы летели в Сайбитас, никто не подозревал, что передышки не будет. Попасть в резиденцию мы не успели, хотя была крошечная надежда, что будет время наспех помыться и чего-нибудь перекусить. Но пришлось сразу отправляться на зачистку очередного района. Как только управились, полетели в другой, где произошло очередное вторжение. Так и срывались с места на место.

Чтобы мы совсем не выдохлись и держались до конца, нам предоставили специальные таблетки и боеприпасы. Таблетки, кстати, мне понравились. Они вызывали прилив сил и ощущение, будто бы ты сыт. Изучать их содержимое было некогда. Возможно, в них действительно содержались все необходимые витамины и прочее, что нужно для питания.

Несмотря на всю поддержку, мы всё равно вымотались неимоверно. Не помню, чтобы я когда-либо настолько сильно уставал. Объявили бы сейчас о новой вспышке, я б, наверное, ещё нашёл силы, но с огромным трудом. Ну или закинулся бы ещё пачкой таблеток. А пока они не нужны. Мне кажется, такие стимуляторы, будь они хоть на природной основе, всё равно вредны для организма, ведь выжимают даже не максимум, а сверх всяких пределов.

Если верить старшим архангелам и демонам, их некий верховный сообщил всем хорошую новость: вторжения краснокожих больше не будет. Непонятно, откуда такая информация, но хотелось бы верить, ведь этим существам, скорее всего, известно больше, чем нам.

Потери с нашей стороны огромные. Ангелов и демониц тоже погибло немало, в то время как архангелы и демоны потеряли не более десятка своих. Как ни крути, они сильнее. Демоны так и вовсе какие-то непробиваемые. На моих глазах только одного смогли кое-как одолеть, и то не простые краснокожие, а огромные, раза в два больше противника. И даже при тех размерах они очень долго старались, чтобы уничтожить буйного демона.

Когда все создания из параллельных миров исчезли, вслед за ними исчезли и тела погибших. Я-то думал, что они так и останутся в этом мире, но произошло нечто другое. По всему городу ударили сотни, если не тысячи, золотистых и чёрных столпов, забравших тела погибших, скорее всего, в родные миры, где соратники и похоронят павших по своим обычаям. Жалко их. Погибли, помогая нам. А ведь мы могли и не справиться, не будь ангелов и демонов.

Меня не раз за эту ночь выручали Либи и Ютси. И не только меня, но ещё и Фортиса. Последний и самый трудный бой как раз состоялся на этом мосту. Один раз мне так врезали, что отправили в далёкий полёт прямо с моста. Не подхвати меня Либи и не подлечи Ютси, быть мне уже на том свете. Хотя я мог бы воспользоваться браслетом на основе нейтрума, уйти в другой слой пространства, пытаясь как-нибудь выкрутиться, чтоб не падать. Но, во-первых, не факт, что я бы не потерялся при полёте, а во-вторых, из-за страха разбиться совсем позабыл о такой возможности. Выручила бы ещё не выросшая толком Слайми? Тоже неизвестно. Так что экзотическим девчонкам огромная благодарность за помощь.

Ютси и Либи я почему-то не мог называть своими, хотя они давно дали ясно понять, что теперь мне от них не отвертеться. Сейчас их рядом нет: они вместе со своими отправились в родные миры, но обещали обязательно вернуться, как только уладят дела и договорятся со старшими. Они что-то объясняли про какие-то ритуалы, которые придётся пройти ещё и мне. Я толком ничего не понял. Вроде бы это нужно, чтобы обе могли спокойно жить в этом мире, иногда возвращаясь в свой, но почему-то в действе должен принять участие и я. В общем, как наступит это время, так и будем разбираться.

Если к Либи я пока равнодушен, то Ютси стала ещё ближе, чем раньше. Она с такой небывалой теплотой и заботой обняла меня, прежде чем исчезнуть, что я при воспоминании невольно заулыбался. Ну как тут устоять, если Ютси самое милое и наивное создание, которое я когда-либо встречал? Увы, точно так же сказать про демоницу нельзя. С ней, конечно, тоже обнялся, но это было совсем другое объятие: она нагло и бесцеремонно ухватилась за мои ягодицы и сделала комплимент. Но это ещё ничего. Либи пыталась поцеловать, однако я не позволил. Если сам не хочу, то не стоит. Может быть, потом, когда привыкну, тогда и получится. А пока её надо держать на расстоянии. И ещё: демоница даже обиделась на меня из-за этого. Правда, я посчитал это за хитрость, поэтому никак не отреагировал. И вообще, как известно, на обиженных…

— Знаешь, Керь, что? — вдруг заговорил Фортис, лежащий в двух шагах от меня.

— Что?

— Только между нами, хорошо?

— Конечно.

— Какое-то время я жил на Земле с Мионной, Гентлой и Атрией. И однажды, когда я пришёл домой с работы, они устроили мне романтический ужин, а потом…

— Вчетвером? — сразу сообразил я.

— Да, ты правильно понял. Но я не о том. Слушай дальше. Вот тогда я подумал, что это была самая бурная ночь. Я ошибался.

— Кажется, я понял, что ты имеешь в виду.

Тем временем он продолжил:

— Самая бурная ночь была у меня сегодня! — рассмеялся Фортис и добавил: — Только больше не хочется таких бурных ночей. Клянусь, больше никуда не сунусь, ни на что не подпишусь. Это уже второй раз, когда всё должно пройти безопасно и гладко, а…

— …получается как всегда, — продолжил я, усмехнувшись.

— Да-да, всё так. Когда вернусь на Келимир, пошлю к чертям работу на месяц точно. Или даже больше. Пусть что хотят, то и делают. А я — на отдых.

— И где планируешь отдыхать?

— На курортной планете, конечно же, где ж ещё.

— А названия у этой курортной планеты нет?

— Пока что нет. Никак не могут определиться. Учитывая, что я тут поучаствовал во всём происходящем, имею право назвать в честь себя. В шутливой форме я говорил об этом Керре, но ведь в каждой шутке есть только доля шутки.

— Подожди-ка. А какое у тебя настоящее имя? Вот не поверю, что Фортис.

— Да, Фортис не моё имя от рождения, но я уже к нему привык. А по паспорту на Земле я — Фёдор.

— И ты хочешь, чтоб курортную планету назвали Фёдор?

— Конечно. А что такого?

— Да как-то звучит, знаешь ли. — Я невольно усмехнулся и продолжил: — Извини, не то чтобы смешно, но сам подумай: планета Фёдор.

— Это в тебе заговорили предрассудки. Тебя же не смешат и не удивляют такие названия как Юпитер, Плутон, Нептун, Венера, Марс и так далее по списку. А это ведь всё имена Богов.

— Но ты же не Бог, — уколол я его шутя.

Однако Фортис не растерялся и нашёл чем парировать:

— По сравнению с тобой — точно Бог. Ты же не умеешь исчезать, ходить сквозь стены, делать предметы невидимыми и способными просачиваться через любые объекты. Стоит мне только захотеть — ты прямо сейчас провалишься через мост и полетишь вниз.

— Напугал ежа голой жопой, — рассмеялся я. — Ну давай, Бог Фортис, сделай-ка так, чтоб я провалился. Ну, чего медлишь?

Провоцируя его, я заранее знал, что он не сделает этого, да ещё и запасы эфира у него кончились, так что сейчас Фортис ничего не сможет сотворить из того, что перечислил. И он это прекрасно понимал, потому и растерялся на мгновение с ответом.

— То-то и оно, — не переставал я улыбаться. — А то вздумал тут меряться…

Я не договорил, так как надо мной нависла тень. Фортис тоже обратил на неё внимание, но ничего не сказал.

Глава 14

— И чем вы тут меряетесь? — спросила Дакси, наигранно и деловито уперев руки в бока.

— Да тут среди нас Бог, оказывается, есть, представляешь?

Фортис промолчал, довольно улыбаясь.

— Это кто?

— Да вот, рядом лежит, — кивнул я на него.

— Ну в каком-то смысле это так, ведь не будь его, мы бы с тобой никогда не встретились.

— Съел, пацан? — рассмеялся Фортис.

Ох уже это чувство, когда твоя же любимая при тебе хвалит другого парня… И даже если это обоснованно, всё равно слышать подобное очень неприятно. Ссориться из-за такого, конечно, бессмысленно, но что-то ответить всё равно надо было.

Дакси ухитрилась отвлечь меня, неожиданно усевшись сверху, как в позе наездницы во время секса. Затем она наклонилась и прошептала на ухо:

— И ты в каком-то смысле Бог, потому что спас меня от верной смерти в госпитале.

Она улыбнулась нежно, искренне и, позабыв обо всём, потянулась к моим губам.

— Имейте совесть, — заголосил Фортис. — Мы в приличном обществе.

И хотя она на миг растерялась из-за шутливой фразы и вроде бы остановилась, я специально подтянул Дакси ближе и поцеловал. Это был короткий, но приятный поцелуй.

— Вы ещё тут… — начал было Фортис.

— Ещё чего? — усмехнулся я. — За таким зрелищем тебе в другое место.

— Иди ты, — отмахнулся он.

— Так, давайте серьёзно. — Дакси всё-таки слезла с меня и снова встала рядом. — С Рикой я уже поговорила. Они скоро возвращаются.

— С главой-то всё в порядке?

— Да. Он тоже вернётся.

— Наши действия какие? Ждать или можно наконец отдохнуть?

— По желанию. Угрозы вроде бы теперь нет, можно и отдохнуть. Хотя вы и так отдыхаете тут, как на пляже.

— Как будто мы тут одни такие.

Я приподнялся на локтях и окинул взором мост. Везде можно было увидеть таких же лежащих, как и мы, солдат. Кто-то группами, кто-то целыми ротами просто отдыхал. Наверняка после такой бойни даже старшие не стали возражать против лежбища солдат, устроенного прямо здесь.

— Но вы-то агенты, — поправила меня Дакси.

— Меня не надо приписывать, — заметил Фортис. — Я не агент.

— Да какая разница, когда участвовал во всём вместе с нами? — напомнил я.

— Какая разница? Один е…

— Может, вы прекратите друг перед другом паясничать? Если не хотите отдыхать в нормальных условиях, то пожалуйста, оставайтесь тут. А я хочу принять душ и поспать. Как надумаете, пешком доберётесь. Отдельно вряд ли вас будут забирать, а машину сейчас, пока все гражданские в подземке, вы не найдёте.

Дакси развернулась и пошла вдоль моста. Видимо, где-то там приземлится корабль, собирая агентов.

— Да идём мы, идём, — сказал я вслед ей и начал вставать. — Не стоит нервничать из-за пустяков.

— Возможен вынос твоего мозга в ближайшее время, — расплылся в улыбке Фортис, поднимаясь на ноги. — Крепись, братан.

— Уже не смешно.

— Да ладно тебе. Устала она, вот и вредничает. Ничего такого.

— Тогда прекращай петросянить, не тебе же потом выслушивать.

— Если ты из-за одной так паришься, представляю, каково тебе было бы, когда их несколько.

Отвечать я не стал. Пусть думает что угодно, а мне просто не хочется продолжать пустую болтовню. И уж сам как-нибудь разберусь, без советчиков.

«Не волнуйся. Она правда устала. Отдохнёт — и всё пройдёт», — поддержала Слайми. Умеет вовремя выйти на связь.

«Да я знаю, сам понимаю. Спасибо за поддержку».

«Не за что».

Вскоре за нами прилетел корабль. К тому моменту подтянулись другие агенты, но не все. Некоторые, несмотря на всю подготовку, не дожили до утра. Нас, наверное, можно считать счастливчиками, хотя, с другой стороны, мы ведь не стояли на месте, тоже воевали как могли.

Видя настроение Дакси, я не стремился поговорить с ней. Пусть помолчит, побудет наедине со своими мыслями. А если и захочет поговорить, то сама начнёт. Да, она может принять моё молчание за равнодушие, но вряд ли. Нам просто надо отдохнуть, на что я надеялся не меньше остальных. Неужели и правда всё закончилось?

Когда мы прибыли в резиденцию, нас встретили члены клана «Чёрный оснит» лично. Среди них даже была мама Рики и Антара. Её я видел очень редко и никогда не общался. В этот же раз она сама заговорила с нами, поблагодарила за помощь и поручила помощникам показать, где мы можем отдохнуть. Учитывая последние события, та комната, в которой мы с Дакси собирались спать, временно непригодна — вряд ли кто-то там убирался. Так что нам предоставили новую комнату. Фортису, так как он один, выделили комнату поменьше, но всё равно достаточно просторную для одного человека.

Не обронив ни слова, мы наконец вошли в наше новое пристанище. Впрочем оно от прежнего ничем особым не отличалось. Дакси, хмурая и недовольная, принялась молча снимать с себя форму. Я же, подперев дверной косяк, встал, глядя на неё. Вот не нравится её настрой, хоть убей.

— Так и будем молчать теперь?

— А что? — Она отвлеклась и посмотрела на меня. — Что-то не так разве?

— Ну, мягко говоря, не так.

— Не знаю, всё нормально. Чего я хочу, уже говорила.

Я вздохнул. Началось.

Дакси сняла с себя всю форму и убрала в специальный контейнер для вещей, который наверняка заберут, чтоб постирать. После кошка взяла полотенце и направилась в ванную. Я же перехватил её, обнял, прижав к себе, и хотел поцеловать. Однако, к моему удивлению, она начала сопротивляться, не даваться.

— Кирилл, я хочу отдохнуть. Ты ещё и весь грязный, в крови. Сними форму хотя бы.

— А там, на мосту, тебе это не мешало, — заявил я, продолжая держать её за талию. Хвост начал заметно дёргаться — занервничала.

— Это было там, а теперь здесь. Я пошла мыться. Отпусти.

— Не отпущу.

— Я устала! — выкрикнула она, извернулась и высвободилась из объятий, сразу направляясь в ванную.

Если бы я по-настоящему хотел, смог бы удержать. Но такое поведение мне не понравилось. Ещё бы «леща» зарядила — вот было бы «весело». Почему бы не поговорить спокойно, по душам? Обязательно надо нервничать, ещё и голос повышать. Что интересно, раньше такого не было, чтобы Дакси кричала. Ладно, зря полез. Хочет отдыхать — пожалуйста. Вообще не трону.

«Вот не послушал меня, — заговорила слизь, когда я снял всю форму и сел в кресло. — Не надо было её трогать».

«Ты решила стать моим личным психологом? Спасибо, конечно, но я не могу в таких вопросах действовать как по инструкции. Её поведение, резко изменившееся, мне очень не нравится. Я — по-хорошему, со всей душой, а от меня — отворачиваются, как будто вообще чужой. Это расстраивает. Нет, даже не так. Это бесит. Какого чёрта? Недотрога, что ли, такая? Я ведь тоже могу повыделываться. А надо ли?»

«Вы оба на нервах. Мне очень хорошо видно, как вас захлёстывает негатив. Но если тебе не нужны мои рекомендации, я перестану».

«Да я не против. Просто дай побыть со своими мыслями наедине».

«Хорошо».

Надо успокоиться. Сказать-то просто, а сделать…

Вдруг вспомнился момент из моей жизни с одной девушкой, с которой встречались долгое время. Тогда даже жениться на ней надумал. Так бы и поступил, если б не один случай в кафе.

Я здорово напился, слабо себя контролировал. Она же позволила себе лишнего: чуть ли не на моих глазах познакомилась сразу с тремя парнями, предварительно отойдя к выходу, где с ними договаривалась о чём-то. В это время я, прилично пьяный, покупал розу — хотел сделать приятно тогда ещё любимой. И вот в тот момент как раз увидел её, как она улыбалась, общалась. Я всё-таки розу купил. Девушка меня не заметила и пошла плясать. А у меня внутри от злобы всё кипело.

Уж не знаю как, но сдержался и не ударил её. Просто вырвал с танцпола и стал орать, одновременно объясняя, как должна вести себя порядочная девушка. В ответ, конечно, слышал, что она просто потанцевать с ними хотела, ведь я же предпочёл сидеть за столиком. Ну-ну, хотела она потанцевать.

Закончилось всё тем, что один из тех парней подошёл ко мне спросить, моя ли это девушка, на что я, в порыве гнева, послал его в известном направлении. Парень удалился. Потом и она, обиженная, ушла. А я остался допивать и доедать всё, что было на столе.

Когда выходил из кафе, встретил тех троих. И, конечно же, были вопросы, за что я послал и всё такое. Думал, драки не избежать. Но на удивление ребята оказались адекватными, поняли обрисованную ситуацию и почему я себя так повёл. В итоге с одним из них мы ещё продолжили гулянку, взяв пиво уже в магазине. С тех пор я не видел ни их, ни её.

К чему это всё, собственно, вспомнилось? Поступил я тогда правильно. Сейчас случай другой, но нужно постараться сдержаться, чтобы не портить то, к чему сам же шёл, чего добивался.

За размышлениями прошло достаточно времени, а Дакси так и не вышла из ванной. Это подозрительно.

Поднявшись с кресла, я подошёл к двери и услышал шум воды. Постучался.

— Дакси.

В ответ — тишина.

— Дакси!

И снова — тишина.

Глава 15

Действуя машинально, я дёрнул дверную ручку. Ну конечно, заперто, и замок вдобавок электронный. Открыть возможно только с обратной стороны.

Чувство тревоги только нарастало, и я начал лихорадочно соображать. Хотя вариант один — попытаться выбить дверь, ведь стрелять было бы слишком неосмотрительно.

Слайми, понимая, как и я, что могло случиться нечто нехорошее, выползла, сообщила о своих действиях и проникла сквозь узкую щель под дверью. Как хорошо, что она выручила: открыла замок с обратной стороны, после чего я проник в помещение.

Подбежав к ванне, увидел лежащую в ней Дакси, точнее даже, плавающую без чувств. Вода при этом продолжала литься. Знал бы раньше, что такое произойдёт!.. Наверняка уже воды наглоталась.

Не теряя времени, я вытащил Дакси из ванны. Вспомнив, что нужно делать при спасении утопшего, упёрся одним коленом в пол, второе выставил вперёд, и уже на него уложил Дакси животом. Сделал несколько надавливаний на спину. Нет эффекта. Ещё немного. Наконец-то изо рта пошла вода. И вроде бы даже вышла вся.

Положив Дакси на спину, прямо тут, на полу, я проверил пульс — отсутствует. Не дышит.

Только без паники. Что нужно делать, и так известно.

Попеременно делая искусственное дыхание «рот в рот», я проводил непрямой массаж сердца, но Дакси так и не подавала признаков жизни. Однако сдаваться я не собирался и продолжал.

В один момент она наконец-то стала дышать. Как камень с плеч. Успел. Дакси пришла в сознание лишь на миг, посмотрела на меня растерянным и пустым взглядом, будто бы не узнала, кто перед ней. Затем снова отключилась. Только теперь с пульсом всё хорошо, сердце заработало. Врача, нужно вызвать врача.

С этой мыслью я поднял Дакси и отнёс на кровать, накрыв простынёй. Связавшись с одним из членов клана, попросил, чтобы её осмотрел врач, обрисовал ситуацию. Тот обещал выполнить просьбу сейчас же.

Врач явился в течение минуты с небольшим чемоданчиком. Достав приборы, каких я ни разу не видел, он проверил состояние, расспросил обо всём, что произошло и как. Я всё рассказал, не упуская ни одной детали. Врач же озадачился, напряжённо думая о чём-то.

— Всё было сделано правильно с вашей стороны. Значит… — начал он размышлять вслух и замолчал на пару секунд. — Я правильно понимаю, она участвовала в отражении вторжения?

— Да, — кивнул я, — вместе со мной. Если это важно, мы немного повздорили. Она начала сильно нервничать ни с того ни с сего.

— Так, с этим понятно. Кажется, я знаю возможную причину, — продолжил тем временем врач. — Быть может, были какие-то операции у неё?

— Были. В Эквалисе новые ноги выращивали, руки пришивали.

— И это было совсем недавно?

— Дня два-три назад примерно.

— Всё сходится, — тепло улыбнулся врач, глянув на меня, как на внука. Учитывая, что он пожилой, я и правда ему во внуки гожусь. — Стрессовое состояние, нервы на пределе, стимуляторы, которые вы все наверняка принимали, износ организма. Добавим ещё ко всему этому слабость после серьёзных оперативных вмешательств. Да, она могла не замечать эту слабость, держаться стойко, но организм не обманешь, у него есть свой предел. Это, собственно, и стало причиной потери сознания. Как хорошо, что вы вовремя спохватились, иначе могли её потерять.

— И что теперь делать?

— Пока пусть спит, отдыхает. Состояние стабильное, ей ничего сейчас не угрожает. — Врач поднялся со стула, собирая свои принадлежности. — Я назначу курс лечения. Как проснётся, обратитесь ко мне.

— Хорошо, я понял. Спасибо большое.

Проводив его до двери, я выдохнул. Как хорошо, что всё обошлось. Оказывается, все эти операции сказались на здоровье Дакси. По-хорошему, нужно было отдыхать какое-то время, не напрягаться, но кто же знал, что так всё обернётся. И она не жаловалась на здоровье. Хотя и этот момент врач пояснил, что подобное может происходить незаметно, тем более мы ещё и таблетки глотали постоянно.

Я сел в кресло. Слайми выползла, сделалась человечком, только чуть больше, чем раньше, и заговорила со мной обычной речью:

— Молодец, не растерялся. Интересно было наблюдать за тобой.

— А мне вот не очень интересно, когда даже в мирной обстановке я не могу расслабиться. И ты же могла предвидеть, сделать прогноз, что может подобное случиться. Почему не предупредила?

— Ты забываешь, что я до сих пор восстанавливаюсь, что любой прогноз, изучение, получение информации — всё это не даётся мне так просто, как тебе может казаться. Это требует больших затрат. Я выбираю только те случаи, когда это действительно необходимо. Если же я буду растрачивать свои ресурсы на каждую мелочь, в самый ответственный момент могу быть неспособна чем-то помочь.

— Ладно-ладно, понял.

— И я тебе говорила, чтобы ты к ней не лез. Ты продержался недолго.

— И что теперь? Я же хотел как лучше.

— Надеюсь, вы когда-нибудь научитесь контролировать свои эмоции. Это поможет. Тебе тоже пора уже отдохнуть.

— Да, пора. Поэтому пойду я помоюсь.

— А я попутешествую по городу. Не теряй.

— И надолго ты?

— Как получится. Попробую собрать информацию о порталах.

— Хорошее дело, — одобрил я.

Слайми уменьшилась в размерах и просочилась прямо сквозь окно. Удобно ей.

После душа, посвежевший, я подошёл к кровати и посмотрел на Дакси. Наверняка она помыться не успела, волосы и шёрстка на хвосте мокрые. В таком виде ей спать нежелательно.

Найдя довольно интересной формы фен, я высушил всё что только можно. Дакси даже не проснулась, хотя я переворачивал её, чтобы добраться до хвоста и волос, ведь пока она лежала на спине, всё просушить как следует не получилось бы. Забавно, никогда бы не подумал, что буду заниматься чем-то вроде этого.

Когда всё сделал, спокойно лёг на кровать и прикрыл глаза. Уснуть сразу не удалось. Мысли лезли в голову самые разные. Почему-то запомнились слова Слайми про контроль эмоций. Она права, отрицать не стоит. Другое дело, что осуществить этот контроль не так просто. Но ведь отсутствие контроля может многого стоить. Кто знает, вдруг как раз из-за того, что занервничала, когда я не хотел её отпускать, Дакси совсем ослабла. Что, если это стало последней каплей? Тогда часть вины лежит на мне. И это могло стоить ей жизни.

А если хорошо задуматься — ну из-за ерунды же всё началось. Банальное нетерпение с обеих сторон. Пожалуй, лучше быть терпимее иной раз, чтоб очередная подобная ситуация не обернулась чем-то серьёзным. Наверное, я слишком сильно ушёл в философские размышления, но лучше так, чем не делать никаких выводов. Раз уж конфликтовать не хочется, то и не буду ни о чём ей напоминать. Сделаю вид, что всё нормально. О том, что случилось, конечно, расскажу, но не более того.

Провалился я в сон только тогда, когда обо всём подумал и настроился уснуть. Пришлось даже окна наглухо закрыть, чтобы утренние лучи солнца не мешали.

Проснулся я с таким чувством, будто бы проспал двое суток. Глаза разлепил с трудом, в теле ощущалась тяжесть. Поворочался, посмотрел налево: Дакси всё ещё спала. Чтоб уточнить время, заглянул в нейросеть. По местному времени уже вечер. Итого целый день проспал. Но, учитывая, какой была ночь, это вполне нормально.

Накинув халат, найденный в шкафу, я подошёл к окну и скомандовал ему по нейросети убрать шторы, чтобы мне открылся вид на город. Отсюда всего не разглядеть, но уже заметно, что жизнь кипит: ездят машины, ходят пешеходы, многое после сражения восстановлено, так что с дорогами и освещением почти никаких проблем. Всё выглядело так, как будто бы бойня с краснокожими мне просто приснилась.

Будить Дакси я не стал. Привёл себя в порядок, после чего вышел в холл.

Члены клана, снующие по каким-то своим делам, здоровались со мной. Сонный, я пытался натянуть улыбку, отвечая им. Желудок заурчал — напоминание, что давненько я не ел. А ведь сутки-то и не питался. Немало. Надо бы перекусить, благо знаю, где и что тут находится.

— Рика, просто отправь ей одно сообщение, — услышал я знакомый голос.

Антар шёл рядом с сестрой и словно на чём-то настаивал, упорно добиваясь своего.

— Я не буду ничего отправлять. Обратись к кому-то другому. Всё, — холодно ответила она.

— У отца есть дела поважнее. У матери — тоже. Остальных я просить тем более не буду. И родная сестра у меня только ты.

Они так увлечённо, скорее даже напряжённо говорили, что не сразу заметили меня.

— Нет, и ещё раз нет, — не сдавалась Рика. И тут завидела меня, улыбнулась и, подходя ближе, поздоровалась: — Привет, Кирилл! Как спалось?

— Привет, — ответил я, глядя на обоих. — Хорошо спалось.

Антар просто кивнул мне и вновь посмотрел на сестру.

— Ты выполнишь мою просьбу? Нет у меня сейчас времени идти на установку нового импланта. Завтра этим займусь.

— Нет, — как отрезала она. — Мне надо с Кириллом поговорить. Это важнеетвоих сообщений.

Недовольный, Антар молча развернулся и ушёл.

Рика продолжила:

— У меня есть для тебя две новости.

— Хорошая и плохая?

— Нет, обе хорошие. Может, поужинаем? Заодно расскажу.

— Ужин будет как нельзя кстати. Желудок настырно требует, чтобы я в него что-то положил.

— То же самое, — снисходительно улыбнулась Рика и кивком указала направление. — Идём.

Немного странно, что она не спросила ни про Дакси, ни про Фортиса. Хотя могла уже и уточнить, кто где и с кем что случилось. Они же тут огромная семья, все в курсе любых дел. Во всяком случае, мне так кажется.

Глава 16

Как я и предполагал, Рика действительно уже всё знала, в том числе и про то, что Дакси чуть не погибла.

Поскольку все сейчас заняты делами, времени собираться на ужин всей семьёй попросту не было — каждый ел когда удобно. Вот и Рика только нашла время поужинать.

Во время ужина я узнал о двух вещах.

Первой оказалось то, что клан «Нейтрум» согласен быть союзником «Джуриам» и «Чёрного оснита». В будущем они подключатся, когда наступит время разобраться с «Лиум-Парс», точнее с главой этого клана. Намерений уничтожать всех без разбора ни у кого нет.

Вторая новость понравилась мне куда больше. Это про браслеты. Оказывается, «Джуриам» пострадали от краснокожих меньше остальных, поэтому производство надолго не останавливалось. Пока у них есть весьма ограниченное количество браслетов, но их хватит всем членам «Чёрного оснита» и агентам, к коим я отношусь напрямую. Как же не хватало этих браслетов. Теперь можно будет вернуться на Землю на некоторое время, ведь я говорил родителям, что ненадолго отлучусь по делам. А прошло уже намного больше, чем «ненадолго». И ещё неизвестно, насколько отличается скорость течения времени здесь и на Земле. В любом случае придётся ждать до завтра, так как сегодня поставка браслетов не ожидается. Но до завтра осталось-то всего одну ночь провести. Только спать теперь вряд ли захочется.

— С этим всё понятно, — подытожил я, переводя тему. — У тебя какие планы?

Рика с ответом не спешила. В её взгляде читалась некая заинтересованность, но уловить, что именно говорят глаза, я не смог. Она сделала небольшой глоток, поставила чашку на место и спросила с улыбкой:

— На этот вечер?

Теперь уже и я улыбнулся, понимая, на что она намекает.

— Нет. Имею в виду в ближайшие дни.

— Буду дальше заниматься нашими делами, — перешла Рика на серьёзной тон. — Просто я подумала, что…

Её пальцы застучали по столу. Заметив это, она убрала руку.

— О чём?

— Неважно. Как-нибудь потом. — Небольшая пауза, и Рика чуть громче произнесла: — Надо ж всё-таки сообщение отправить, а то Антар будет до конца жизни мне это припоминать.

— Дай-ка угадаю, — задумался я, прикидывая, о ком же может идти речь. — Сообщение нужно отправить Визуйе?

Рика изобразила недовольную гримасу, выражая одним своим видом всё, что она испытывает к наследнице «Джуриам».

— Понял-понял, — едва не усмехнулся я и допил остатки из своей чашки. — Да нормальная она. Чего ты на неё взъелась?

— И ты туда же? Может и нормальная, но глупая.

— Нет, не глупая. Правильнее будет — наивная.

— Не нравится она мне, хоть наивная, хоть глупая, — поморщилась Рика. — Но чего не сделаешь для брата. Придётся сообщить ей, что он жив-здоров. Счастья-то будет сколько, — протянула она и вздохнула. — Смысл только какой.

— Я думаю, глава «Джуриам» пересмотрит своё отношение к Антару после всего. Именно он вытащил Визуйю. Так что…

— Не продолжай, — перебила меня Рика. — Не хочу об этом думать.

— Раз уж она тебя так раздражает, перестану.

— Сейчас отправлю сообщение. Подожди чуть-чуть.

Судя по озадаченному лицу наследницы, ей это далось с трудом. Наверное, пыталась подобрать правильные слова, чтоб ненароком не оскорбить Визуйю.

— Всё, готово. Пусть радуются оба, — равнодушно произнесла Рика.

— Отлично. Идём? Надо проведать Дакси, вдруг проснулась. Хотя она бы связалась со мной. А вот Фортис может потеряться. Нужно его навестить.

— Фортис уже давно проснулся и поел. Он у себя сидит, фильм смотрит. Я ему всё показала и объяснила. Можешь за него не переживать. И он тоже знает про браслеты. Ждёт не дождётся, когда сможет отправиться домой.

— Это я знаю. Он мне сто раз говорил, как же сильно ему хочется домой. — Я поднялся с места и глянул на Рику вопросительно. Она, кажется, и не собиралась уходить. — Ты идёшь?

— Иду. Но… — запнулась наследница, будто бы не зная, как сказать дальше. — Сядь, пожалуйста. Я должна кое-что тебе рассказать. Ну, не рассказать, а предложить.

Сев обратно, я молча посмотрел на Рику, чем дал понять, что жду.

— Я хочу тебе… — Она снова остановилась, а глаза её забегали.

— Что с тобой стало? Ты такой никогда не была. Говори прямо, что бы там ни было.

— Я просто никогда никого к себе не приглашала, — смутилась Рика, глядя в стол. — И теперь хочу тебя пригласить завтра вечером ко мне в гости. — Наследница подняла взор и с необычной для неё робостью спросила: — Ты придёшь?

Вся эта ситуация вызвала во мне смешанные чувства. Подумать только, сама наследница «Чёрного оснита» приглашает к себе. Вечером. И, похоже, остаться у неё на ночь нужно будет в любом случае. Само собой, я вспомнил тот единственный поцелуй с ней. Продолжению — быть, видимо.

— Придёшь? — вторила она.

— Рика, ты ведь знаешь, что я не один, поэтому прямо сейчас ответ дать не смогу. Хочешь, мы можем сегодня все вместе где-нибудь время провести. Возьмём с собой ещё и Фортиса. Ты, я и Дакси. Итого четверо. Неплохая компания получается.

— Ты не понял или делаешь вид, что не понял. Я хочу, чтобы мы были одни. Больше никого. Не волнуйся, Дакси ведь не против. Мы об этом давно говорили.

— Ну, если так, то я приду, конечно. Куда мне деваться, — улыбнулся я.

— Ты можешь и отказаться.

— Но не отказываюсь. Ты лучше вот что скажи. — Я сделал знак, чтоб она чуть подалась вперёд и наклонилась. Рика выполнила это, и я полушёпотом поинтересовался: — А твой отец не против?

— Нет. Я ему уже всё рассказала.

— Даже так? — удивился я. — И как он отнёсся к таким отношениям?

— Терпимо. Тут важнее другое: ты ему нравишься, несмотря на то что ты человек. К тому же ты помог нам, спас меня. Заслуг перед всем «Чёрным оснитом» у тебя достаточно. Иначе говоря, ты достойный кандидат для меня. Поэтому отец не возражает. Он уверен, что свою единственную дочь можно тебе доверить. Можно же?

— Можно, — просто кивнул я, уже понимая, какую ответственность на меня возлагают.

— Замечательно. — Рика начала вставать, попутно продолжая: — Вот теперь можно идти.

— Пойдём.

В холле наши пути разошлись.

Идя к себе, я никак не мог перестать думать, как же всё сильно изменилось, чего сам не ожидал. Это же получается, что осс Аптиос одобрил меня и доверил мне дочь. И если с ней что-то случится, наверняка я буду отвечать за это головой. Да, мог бы и отказаться, но давать заднюю на полпути — кто ж так делает? Тем более любопытство, каково же быть в постели с истриситкой, вновь ожило, как в тот раз. А учитывая, что истриситка ещё и не простая, то вдвойне интереснее.

Пока же нужно позаботиться о Дакси, дождаться, когда она проснётся, и обратиться к врачу. Будет чувствовать себя хорошо — можно выйти в город.

Глава 17

Когда я вошёл в нашу комнату, Дакси всё ещё спала. Что-то затянулся её сон.

Убедившись, что она жива и просто дремлет, я успокоился и сел на край кровати. Включить телевизор, чтоб чем-то себя занять? Как вариант, но вдруг разбужу Дакси? Можно громкость поставить на минимум — тогда точно не помешаю.

Она проснулась примерно через полчаса. Сонная, молчаливая, Дакси хлопала ресницами и непонятливо смотрела на меня. Я подался ближе к ней, поцеловал в щёку и пожелал доброго утра — по привычке, несмотря на вечер. Она пробормотала взаимное пожелание, приподнялась и подобрала колени к груди.

Её немного странное поведение меня насторожило, поэтому я спросил, всё ли в порядке и как вообще её самочувствие. Как выяснилось, Дакси забыла, что было, после того как она пошла в душ, но сейчас состояние нормальное. Я рассказал ей о случившемся, и, конечно же, она сначала не поверила. Но потом растрогалась, глаза заблестели. Дакси неожиданно бросилась ко мне в объятия с благодарностями. Уже совсем не та кошка, которая нервничала и вела себя дерзко. Впрочем, я отнёсся с пониманием к подобной перемене. Как и планировал, не стал ни в чём упрекать. Если уж и захотим поругаться, у нас впереди для этого ещё много времени. Обычное дело. Без ссор никак. А если их и не станет, то это будет значить одно — равнодушие.

Отпустив Дакси в душ, я попросил не закрываться, потому что Слайми рядом нет и в случае чего просто открыть дверь не получится. Дакси чуть ли не клятву дала, что сделает всё так, как я попросил. Но всё равно я был в напряжении до того момента, как она вышла из ванной, свежая, бодрая, с задорно вздёрнутыми и немного мокрыми ушками.

— Весь день проспали. — Дакси села на кровать. Посмотрев на неё, я понял, что она хочет ещё что-то сказать, но пока обдумывает. И наконец добавила: — Чем займёмся теперь?

— Для начала вызовем доктора. Он ещё раз тебя осмотрит и назначит курс лечения.

Дакси нахмурилась.

— Обязательно?

— Обязательно. Это его решение. Ему точно виднее. Нечего рисковать здоровьем.

— Хорошо. Мне тогда нужно переодеться, высохнуть до конца.

— Я и не тороплю.

— А потом что будем делать, не думал?

— Можно погулять, сходить куда-нибудь компанией. Ну а ночью вернёмся.

— И-и-и-и, — протянула она, поглядывая на меня и намекая.

— И ляжем спать, — дал я намеренно не тот ответ, который она ожидала.

— Ну, Кирилл, — деланно надулась Дакси. — Неужели ты не хочешь снять напряжение?

— Конечно хочу, — расплылся я в довольной улыбке. — Просто подшутил над тобой. Я и сейчас готов, но сначала тебя осмотрят.

Довольная, она подарила мне неторопливый вкусный поцелуй и продолжила заниматься собой, пока я смотрел телевизор. Интересная программа, кстати, попалась: про местных подводных жителей.

Когда Дакси подготовилась и осталась довольна своим внешним видом, мы пригласили врача. Добрый и вежливый, он проверил её состояние, сказал, что всё хорошо, и назначил пить таблетки, которые принёс с собой. Опять таблетки. Но, как заверил врач, таблетки на натуральной основе, ни капли химии. Они необходимы, чтобы усилить иммунитет и в целом поправить здоровье. Курс лечения — всего лишь два дня.

Перед тем как проводить врача, я уточнил, можно ли заниматься сексом. Разумеется, уточнил иными словами, чтобы Дакси не смущать, но он меня понял и ответил, что даже нужно. Улыбнувшись, врач добавил: переусердствовать не стоит, всю основную физическую нагрузку мне лучше взять на себя.

Поблагодарив за помощь и рекомендации, я распрощался с врачом, вернулся к Дакси и подмигнул ей:

— Ну что, может, один раз — и пойдём погуляем?

— Я только из душа, ещё не проснулась. Потом ведь опять в душ. И не ела.

«И не ела».

Мягко говоря, я почувствовал себя не очень. Сам-то давно поел, полон сил, а Дакси голодная. Пожалуй, перенесём всё на ночь, когда вернёмся.

— Извини, забыл, что ты ещё не ужинала. Здесь поешь или в каком-нибудь ресторане?

Она задумалась, мечтательно глядя в потолок, словно предвкушая трапезу.

— Вкусно будет и тут и там. Осталось определиться.

— И одеться. — Оглядев себя и её, я вспомнил, что в халатах мы в город уж точно не пойдём. Нужна другая одежда. Впрочем, это не проблема.

— Да, — согласилась Дакси и приняла решение: — Давай всё-таки здесь поем. Ну и решим, куда пойдём, что будем делать.

— Отлично, так и сделаем. У меня от Рики ещё новости есть хорошие. Если ты готова, то пойдём. И всё обязательно расскажу.

По дороге я поделился всей информацией, а после с удовольствием наблюдал, как любимая ест. Аппетит у неё был хороший. Она даже заказала пирожное, которое совсем не похоже на то, какое можно найти у нас на Земле. Воздушное, объёмное, его Дакси ела с огромным наслаждением. И так увлеклась, что иногда кусочки попадали прямо на нос и щёки. Выглядела она в такие моменты смешно и беспомощно. Довольный, что у нас всё прекрасно, что все военные действия закончились, я заботливо помогал ей стирать с лица сладость с помощью салфеток.

Во время трапезы мы решили, что немного погуляем по ночному Сайбитасу, а после сядем в каком-нибудь ресторане. Позже, может, переберёмся в клуб, чтобы расслабиться алкоголем, потанцевать. Иными словами, отдохнуть телом и душой.

Сначала Дакси настаивала, что хочет провести время вдвоём, но я уговорил её, ведь веселее будет в компании. Мы пригласили Фортиса и Рику. Разумеется, оба согласились. Но наследница предупредила, что лучше слишком долго не гулять и не пить много, ведь завтра с утра нужно быть в норме — прилетит с визитом клан «Джуриам», а также вручит браслеты. Нам для этого события уже и костюмы подготовили. Присутствие всех участников последних операций обязательно. Пожалуй, это единственный минус, когда ты занимаешь в обществе если не самое серьёзное место, то далеко не последнее: важно быть всегда в форме, не смотря ни на какие обстоятельства.

Как планировали, так мы и сделали. Правда, клуб выбирала Рика по одной простой причине — ей как наследнице не стоит появляться в обычных клубах, поэтому водитель отвёз нас в элитный. Рика, конечно, могла бы и в простом отдохнуть, но семья не одобрит, а общество будет смотреть на неё странно.

Элитный клуб я представлял несколько иначе: наверное, на это повлияли стереотипы, привычные с Земли. Хотя, признаться, я и не был ни разу в настоящем элитном ночном клубе, но слышал, видел на фото и видео, так что сравнить примерно мог.

Едва мы вошли, у меня глаза разбежались, но первое, что приковало внимание, — танцовщицы. Они двигались красиво, плавно, необычно, но удивило другое — ни одной полуголой. Да, одеты в обтягивающую сексуальную одежду, однако единственное, что можно увидеть у них обнажённым, это лицо.

Танцовщицы занимали место в центре, на высоких платформах-столбах, светящихся алым со всех сторон. Учитывая высоту здания, они находились на высоте примерно четырёх-пяти этажей. Потолок клуба оказался полностью прозрачным, переходящим в стеклянные стены, наполненные водой, в которой изящно плавали такие же полностью одетые, как и танцовщицы, истриситки. От этих стеклянных стен с водой исходило мягкое лазурное свечение. Нижние стены вполне обычные — непрозрачные, с тёмно-фиолетовой подсветкой в отдельных местах.

По левую сторону, на первом ярусе, находился большой бассейн, в котором отдыхали посетители, пили коктейли и веселились, прыгая в воду. Чуть выше располагалась игровая зона, правда, что там за игры и как в них играть, я так и не понял. Ничего похожего на наши бильярд и боулинг не увидел.

В правой стороне в основном разместились столы. Большая часть гостей сидела, любуясь танцовщицами и пловчихами. Двигались и те, и другие действительно прекрасно. Я даже на время забыл, что нахожусь не один. И отметил интересную особенность — девушки при танце пытались не столько показать крутизну бёдер, тонкость талии и округлые формы груди и ягодиц, сколько… плавники. Если судить по взглядам посетителей, больше смотрели на тех девушек, у кого плавники более длинные и острые. И тут я вспомнил, как ходил в секс-шоп в Эквалисе. Там ведь были причиндалы с различной формой плавников, а я забыл спросить у консультантки, кто их покупает и для чего используют. Конечно, были некоторые мысли, но я же мог и ошибаться.

Пробираясь к заранее заказанному Рикой столику, мы не разговаривали: громко играла музыка, били разноцветные лучи, порой ослепляя, если посмотреть прямо на них. И только когда заняли свои места, начали обсуждать, что будем заказывать. А эти плавники никак не давали покоя. Нужно спросить у Рики прямо сейчас, иначе любопытство не даст мне просто отвлечься от всего и отдохнуть.

Глава 18

«Прямо сейчас» не получилось: мы начали заказывать напитки и закуску. Дакси и Рика предпочли слабоалкогольные светящиеся коктейли, о которых наследница очень хорошо отзывалась. Фортис предложил не мелочиться и взять сразу чего-то покрепче, но немного. Подумав, я согласился, и нам принесли бутылку с густым тёмно-синим напитком, какого я ещё не пробовал. Рика только посоветовала не пить слишком быстро, иначе «унесёт» — таков эффект. Если же пить размеренно, можно продержаться достаточно долго, особенно с закуской. В общем, то же самое, что и водка, судя по всему.

Непривычные к тостам и нашим традициям, Рика и Дакси смотрели на нас непонимающе, когда мы с Фортисом чокнулись рюмками интересной формы — заострённые и высокие. Выпили мы за удачное завершение операции и отражение атаки краснокожих. Во второй раз Фортис выпил за то, чтобы завтра ничего не случилось и он смог наконец-то вернуться домой к семье. И хотя я подшучивал над ним частенько, что он ноет, в этот раз только поддержал, ведь и сам хотел побывать дома. Завтра будет такая возможность. Надеюсь.

Тёмно-синий напиток, кстати, мне понравился. Тягучий, немного сладкий и терпкий, пился он при этом очень хорошо. И я б не сказал, что этот напиток по крепости как водка. По ощущениям даже меньше, но вот моё состояние изменилось уже после второй рюмки. Стало тепло, приятно, хорошо на душе. Некое расслабление, из-за которого я даже разлёгся на диване поудобнее. Есть не хотелось, хотя надо было.

Плавники… Пока не забыл.

— Рика, можно тебе кое-какой вопрос задать? — Я подался ближе к ней, а Дакси заинтересованно посмотрела на меня.

— Можно, — кивнула наследница.

— Только не хочу кричать через стол.

Поднявшись с места, я пересел к ней и на ухо задал вопрос, описав то, что видел в секс-шопе. Рика сначала улыбнулась, а потом хохотнула, поставив бокал на стол.

— Не думала, что ты такое спросишь.

— О чём вы там? — присоединился Фортис, чуть наклонившись, чтоб лучше видеть меня.

— И мне расскажите, — подключилась Дакси.

Рика вопросительно посмотрела на меня. Я лишь пожал плечами.

— Кириллу интересно, для чего нужны… — Наследница показала руками знак, чтобы все наклонились к ней поближе, и произнесла: — …имитаторы плавников в секс-шопе.

Если Дакси просто улыбнулась, глядя на меня, то Фортис не преминул усмехнуться и подшутить:

— А ты шалун!

— Это просто любопытство, — равнодушно улыбнулся я, поскольку Фортис совсем не задел меня.

— Нет, ну а если серьёзно, — продолжил он, заинтересованно ожидая ответ от Рики, — для чего они? У меня есть некоторые предположения, но я не уверен, что прав.

— Послушайте, — взяла слово наследница, — я не буду сейчас об этом говорить. Очень интимная тема. Скажу только, — Рика посмотрела на меня, едва сдерживая улыбку, — что эти плавники используют только девушки.

— Это и так было понятно, — махнул я рукой. — Значит, не расскажешь сейчас подробнее?

— Нет, не расскажу. Завтра узнаешь, — подмигнула она.

— Эх, ладно, — вздохнул я и вернулся на своё место рядом с Дакси.

И тут меня осенило: что ж я раньше не догадался посмотреть информацию об этих плавниках в сети? Сразу же полез, нашёл данный товар, зашёл в описание, но увидел только цены, из какого материала сделаны имитаторы и всё в таком духе. Никакой инструкции. Да как так?!

— Не ищи, об этом нигде не пишут, — произнесла Рика, словно прочитав мои мысли. Скорее всего, во время быстрого поиска моё выражение лица изменилось, и она это заметила. — Не принято. Свободное назначение.

— Ну и ладно. Давайте продолжим! — весело сказал я. — Фортис, наливай!

После нескольких рюмок нам стало заметно веселее. Атмосфера располагала к веселью и отдыху, поэтому я позволил себе хоть раз за долгое время расслабиться по-настоящему.

Вскоре мы разогрелись на танцполе, что помогало держаться в относительном тонусе — всё-таки я и Фортис пили крепкий напиток. Когда натанцевались, пошли поиграли в разнообразные игры, а после вернулись к столу. Но надолго не задержались. Я предложил переехать со всем имеющимся к бассейну. И на этот случай у Рики было спецпредложение — отдельный небольшой бассейн, где не будет посторонних. Естественно, мы поддержали такую идею. Как хорошо, когда есть связи. Ничего подобного на Земле у меня никогда не было и вряд ли могло быть. В моём окружении всегда были простые ребята, как и я сам.

Всё, что было у нас на столе, официанты перенесли. Нам оставалось просто отдыхать. Фортис продолжал наливать. Дакси потягивала коктейль, смотря на Рику: та разделась, оставшись в одном купальнике, и прыгнула в воду.

— Вот она, природа, — произнесла Дакси. — Как же они любят плавать.

— Да, — покачал я головой, — любят. Это же изначально их среда обитания, поэтому они без неё никуда.

— Керь, ты поплавать не хочешь? — спросил захмелевший Фортис.

— Не, пока не хочу.

— А я хочу.

Он присоединился к Рике: у него вдруг появился дух соперничества. Я только с улыбкой смотрел, как Фортис проигрывал ей в два-три раза по скорости. Нашёл с кем тягаться.

— Пока никого нет, нам нужно поговорить, — серьёзно начала Дакси.

Как я не люблю подобные фразы…

— Давай поговорим.

— Я знаю, что тебя Рика приглашает завтра к себе. Я всё понимаю, знаю, что не буду одной-единственной, поэтому хочу попросить об одном.

— О чём?

— Чтобы ты не рассказывал ничего, с кем и каково это. Не надо делиться со мной. Просто не хочу знать. Неважно, Рика это будет, Ютси или та демоница, как её?.. Всё равно.

— Я и не собирался ничего говорить насчёт этого. И если передо мной встанет выбор, то кого я выберу? Просто теоретически.

Дакси засияла, уже зная ответ.

— Правильно, тебя, — улыбнулся я в ответ и притянул её к себе.

Подвыпивший, я поддался ещё более сильным чувствам и эмоциям. Не сдержался и начал целовать её долго, с удовольствием, позабыв обо всём. Почти как в тот самый первый раз. Но теперь, наверное, под действием алкоголя и вовсе растворился в наслаждении, потеряв счёт времени и не ощущая ни пространства, ни посторонних звуков.

Фортис и Рика, видимо, специально дали нам время предаться долгому поцелую, поскольку из воды вылезли как раз к тому моменту, когда мы закончили. Они сели напротив и переглянулись, будто бы решая, кто же из них заговорит первым.

— У Фортиса есть интересное предложение, — начала всё же Рика, посмотрев на него.

— Да, — подхватил он. — Так как завтра мы получим браслеты, я смогу вернуться домой. Тебе, Керь, уже говорил, что собираюсь отдохнуть на курортной планете. Так вот, предлагаю и вам вместе со мной там отдохнуть одной большой и дружной компанией. Да, я знаю, что у всех есть какие-то дела, что собраться не получится прямо завтра, поэтому могу подождать. Как идея?

— Мне нравится, — сразу одобрила Дакси.

— И я только «за». Тем более будет интересно посмотреть на новую планету.

— Значит договорились? — уточнил Фортис.

— А я завтра с тобой на Келимир, — сообщила вдруг Дакси. Увидев мой удивлённый взгляд, она пояснила: — Я хочу увидеться с мамой и папой. И по делам тоже надо.

— Родители — это святое. Тоже нужно своих навестить, а то потеряли, наверное, пока я нахожусь здесь.

— Давайте остановимся на том, что все согласны собраться вместе и полететь на курортную, пока ещё относительно дикую планету, — заключила Рика. — Всё остальное обсудим позже. Это детали. Все согласны?

Каждый из нас по-своему выразил согласие, после чего мы выпили за будущий отдых и прекрасные дни, приучая Рику и Дакси чокаться. Должны же они хоть что-то перенять от нас, землян.

Глава 19

Мы провели время отлично, интересно и, что не менее важно, полезно. Как и мне, остальным тоже всё понравилось, а это значит, что отдых удался на славу.

Чем больше мы пили, тем чаще смеялись, выдавая шутку за шуткой. Не стеснялись откровенно подкалывать друг друга, и это касалось не только нас. Рика под влиянием очередного коктейля показала себя в новом свете: она порой очень остроумно шутила, обставляя и меня, и Фортиса. Дакси, выражая женскую солидарность, поддерживала наследницу и заливалась вместе с ней звонким смехом. Мы же, понимая, что иной раз и парировать-то нечем, тоже смеялись — над собой, разумеется. И смеялись все частенько до слёз. Последний раз такое безудержное веселье меня накрыло после пробы интересного чёрного напитка с орешками, которым угощала Визуйя. Но если там был эффект от самого напитка, то в данном случае, по большому счёту, эффект от хорошей компании и благоприятной атмосферы.

Удивительно, но нам удалось и повеселиться, и уйти из клуба в нормальном состоянии. По крайней мере, все чувствовали себя хорошо, никому не было плохо, никто не шатался. Видимо, угадали меру.

Рику после клуба забрал водитель, так как она предпочла ночевать у себя дома, а мы заказали заранее машину, поэтому получилось, что попрощались с наследницей и тут же разъехались. Немного обидно только за Фортиса, ведь если я буду с Дакси, то ему эту ночь придётся провести одному. Немудрено, как он соскучился по своим, ведь всё это время без связи, даже поговорить с ними нельзя никак. Но ничего, осталось не так уж долго.

Ночь мы провели как никогда замечательно. Учитывая прошлый опыт, в этот раз обошлись безо всяких приборов и делали друг с другом всё, что хотели. И особенно приятно было знать, что у Дакси настоящие ноги, а не протезы, как тогда. Сказать, что мы сняли напряжение, — не сказать ничего. Этот вечер и эта ночь стали настоящей отдушиной.

Поутру я чувствовал себя вполне нормально, словно и не пил вчера. Открыл глаза, зевнул, потянулся. Так как зевнул довольно громко, ещё и двигался активно, следом проснулась Дакси.

Я спустил ноги на пол и сел, но вставать прямо сейчас что-то не хотелось.

— Давай ещё полежим немного, — ласково попросила она. — Есть же время.

— А если уснём? Сегодня же важная встреча. У меня впервые чувство, будто бы я деловой человек и собираюсь на совещание.

— Если от Рики сообщения нет, значит, мы не опаздываем. Не думаю, что нам позволят проспать. Ну, иди сюда.

Дакси незаметно подползла и пощекотала меня за бок. Как и многие люди, отреагировал я на щекотку смехом, развернулся и начал её щекотать в ответ. А уж когда добрался до ушек, она ещё сильнее разразилась смехом и просила остановиться. Но я продолжал игриво мстить ей.

Доигрались мы до того, что занялись утренним сексом, который взбодрил обоих. А ещё больше взбодрило пропущенное сообщение от Рики, которое, увлечённые процессом и собственным удовольствием, мы не заметили. А когда заметили, мгновенно осознали, что можем опоздать. Пришлось вскочить и пулей лететь в ванную вместе, так как времени мыться неторопливо и поочерёдно просто не было. Нам ещё и костюмы принесли так невовремя. Естественно, я открыл дверь намыленный, мокрый, укрытый ниже пояса полотенцем, тем самым смутил девушку, принёсшую нам костюмы. Изобразив улыбку, пропустил её, чтобы она оставила ношу в спальне. И только после этого вернулся в ванную, надеясь наконец-то помыться до конца.

После душа я помогал Дакси высушить волосы и шёрстку на хвосте и ушках. В одной руке держал фен, а другой пытался высушиться сам, просто топорща себе шевелюру. Кошка нетерпеливо и нервно размахивала хвостом, видимо, беспокоясь, что мы опоздаем. Из-за этого несколько раз я хватал Дакси за хвост, чтобы она не дёргала им, ведь так сушить неудобно.

В общем, утро у нас получилось не только бодрым, но и суматошным.

Дакси, после того как оделась и причесалась, не переставала крутиться у зеркала.

— Как я выгляжу? Хорошо?

Поправляя галстук, я подошёл к ней, встав за спиной и глядя на неё через зеркало. Прищурился и сказал:

— Голая ты мне больше нравишься. А сейчас не очень.

Для убедительности я скривился, но не смог продержать маску долго и рассмеялся. Дакси, понимая, что шучу, ответила тем же:

— Ой, ты тоже сейчас не красавец.

Подойдя ближе, я оценил свой внешний вид: деловой тёмно-синий костюм, чёрный галстук с изображением эмблемы «Чёрного оснита» в виде одноимённого зверя, белоснежная рубашка, начищенные до блеска туфли. Всё в данном образе красиво, элегантно. На Дакси костюм тот же, но вместо брюк — юбка чуть выше колен и туфли на высоком каблуке. Она на самом деле выглядела очень сексуально, особенно хорошо с этой одеждой смотрелись её роскошные прямые длинные волосы.

— Не знаю, не знаю, мне очень нравится этот серьёзный человек в отражении.

— Самолюбования сколько…

— Так, мы опаздываем вообще-то, — напомнил я. — Вроде готовы, всё при себе. Идём?

— Конечно идём.

«Не всё при себе, — вдруг услышал я Слайми и машинально обернулся, остановившись. — Меня забыли».

Слизь вернулась. Она быстро пролезла в карман, не мешая нам выходить. К сожалению, ничего о порталах сказать она не смогла, потому что, по её словам, они не оставили никаких следов. Ни с чем подобным Слайми раньше не сталкивалась, поэтому она бессильна, по крайней мере, сейчас. И не может гарантировать, что сумеет выяснить что-то потом: вторженцы использовали очень сложный способ создания и закрытия порталов.

Новость ни обрадовала, ни огорчила, так как я был настроен на встречу с «Джуриам». Это же всё-таки событие! Раньше я мог только издалека и со стороны посмотреть на это, а теперь сам — участник. Признаться, чувство собственного достоинства возросло как никогда, но я старался виду не подавать, тем более нужно держаться строго, деловито, как положено во время подобных встреч. Уж если что-то пойдёт не совсем официально, думаю, мне дадут знать.

Связавшись с Рикой, мы встретились с ней, Фортисом, который собрался быстрее нас, и Антаром. Наследник пребывал в приподнятом настроении: могу ручаться, сестра обрадовала, что передала Визуйе оговорённое сообщение — он жив и здоров. За всё время я точно ни разу не видел Антара настолько воодушевлённым и живым.

Так как времени в запасе не было, мы покинули резиденцию в составе всех членов «Чёрного оснита» и незамедлительно погрузились в новенький красивый корабль, каких я не видел. Раз уж и техника особенная, то встреча точно серьёзнее обычных. Однако на борту были все, но только не главенствующая семья. Глава клана с женой, дочерью и сыном летели на другом корабле, гораздо меньших размеров. Так положено, к гадалке не ходи, что правящая семья должна выделяться среди всех.

Как себя вести во время встречи, мы уже знали благодаря инструкции, которую нам отправила наследница. Ничего сложного. Наша задача вообще донельзя проста — присутствовать, наблюдать и слушать.

Когда мы прибыли на площадь, все присутствующие выстроились рядами. Нашу троицу, к моему удивлению, поставили впереди, хоть и сбоку, но зато нам было отлично видно семью Рики. Они стояли чуть дальше остальных рядов, примерно метрах в пятидесяти.

С минуты на минуту прибыл клан «Джуриам». Их корабль почти бесшумно опустился, после чего из него начали выходить истриситы, тоже одетые в костюмы, но тёмно-серого цвета. Все, кроме одной персоны.

Визуйя вышла следом за отцом. Она сегодня одета в роскошное пышное платье нежно-голубого цвета. Красивая и аккуратная, похожая на принцессу, наследница шла чуть позади главы «Джуриам». Рядом с ней — её мама.

Наконец все выстроились, а семьи встали друг напротив друга на небольшом расстоянии, метрах в двадцати. Главы обменялись едва заметными кивками.

— Приветствую вас, рисс Иллтер, — соблюдая формальности, поздоровался глава «Чёрного оснита».

— И мы вас приветствуем, осс Аптиос, — ответил взаимностью глава «Джуриам».

Было интересно стоять неподалёку и наблюдать за всеми. Я даже успел заметить, как нервничает Антар, теребя пальцы на правой руке и иногда непроизвольно сжимая кисть в кулак. Визуйя держалась неплохо, но её выдавало то, что она переминалась с ноги на ногу — это было видно, несмотря на её длинное платье. Также по ней легко было заметить, что она волнуется, потому что глаза бегали: наследница не могла долго смотреть прямо.

Что же касается остальных, то они вполне спокойно стояли, слушая глав. Впрочем, я догадывался, отчего наши Ромео и Джульетта так себя ведут, но не думал, что это случится почти сразу.

— Предлагаю начать с одной из главных тем сегодняшней встречи, — продолжил осс Аптиос.

— Соглашусь, — поддержал рисс Иллтер, украдкой бросив взгляд, скорее всего, на Антара. — Я говорю: «Да».

— И я говорю: «Да», — вторил осс Аптиос, повернулся к сыну и едва заметно кивнул, давая знак.

То же самое сделал глава по отношению к дочери.

Как я и говорил! Свершилось!

Необъяснимое, несколько странное чувство, но я искренно обрадовался за обоих, когда увидел, что они зашагали друг навстречу другу.

Следя за ними, я улыбнулся, видя, что Антар прямо хочет ускорить шаг, даже перейти на бег, но не может — не позволено, нужно быть сдержанным.

Визуйя же долго продержаться не смогла, хотя поначалу шла уверенно, приподнимая полы платья. Она улыбалась, смотря то под ноги, то на идущего к ней Антара. Но когда осталось буквально метров пять, наследница расплакалась, закрывая лицо руками и, несмотря на платье, окружающих, весь город, наблюдавший за ними, буквально сорвалась с места и рванула к Антару.

Он молодец, сдержался, лишь сделав последние три шага шире обычных, чтобы наконец-то любимая оказалась в его крепких объятиях. Слёзы Визуйи лились без конца. И вроде я, кремень и довольно сдержанный в таких случаях, сам чуть слезу не пустил.

— Ты чего? — тихо спросила Дакси, взглянув на меня. Нет, прослезиться я точно не мог. Максимум — глаза чуть заблестели.

— Радуюсь за молодых, — улыбнувшись, ответил я.

Она всё поняла и продолжила стоять, наблюдая за дальнейшими событиями.

Когда Визуйя немного успокоилась, Антар обратился к главе «Джуриам»:

— Позволите, рисс Иллтер?

— Да, — только и ответил тот.

Затем наследник вопросительно посмотрел на главу «Чёрного оснита».

— Отец?

— Конечно, идите.

Коротко, но всем понятно, Антар спросил у обоих глав разрешения удалиться со встречи вместе с Визуйей. Это было понятно сразу, ведь они покинули площадь незамедлительно. Правда, как и на чём ушли или уехали, я не смотрел. Не дело это — вертеть головой, когда стоишь в первых рядах.

— Теперь же перейдём к церемонии награждения, — озвучил дальнейшие события глава «Джуриам», после чего на меня посмотрел осс Аптиос.

«Сейчас твой выход, — пришло сообщение от Рики. — Не теряйся».

И почему меня никто не предупредил о церемонии? Из-за неожиданности я как раз и растерялся, не зная, что делать и чего ожидать.

Рисс Иллтер тем временем продолжил, назвав моё имя. И это значило, что пора идти. Почти как во время воинской присяги — почему-то именно такая ассоциация у меня сложилась.

— Иди, — шепнула Дакси. — Мы с тобой.

— Не опозорься там, — добавил полушёпотом Фортис.

Ему лишь бы приколоться, даже несмотря на серьёзность происходящего.

С этой мыслью я и зашагал к главе «Джуриам» под взглядами пары сотен членов обоих кланов и всего города. Никогда на меня не смотрело настолько большое количество людей, а ведь здесь-то они ещё и далеко не люди. Но, пусть я волновался, пусть меня не предупредили, мне удалось взять себя в руки и пройти уверенно и спокойно. В конце концов, никто мне ничего здесь не сделает.

Отступление 3

Ин-Дигнус не спешил с ответами на вопросы. Вовсе не потому, что упивался собственным превосходством. Нет. Он иногда мог вообще забыть, что находится не один, и уйти в собственные мысли, оторвать его от которых никто и никогда не осмелился бы.

Так и сейчас автократ задумчиво ступал по вымощенной белым камнем тропе, созданной самой природой, глядел вдаль лазурного озера, водной гладью покоящегося здесь не одну сотню лет. Радужный лес, окружающий прекрасный водоём, особенно выделялся — наступил долгожданный сезон.

Погода тихая. Небо ясное, солнечное. Если Ин-Дигнус с удовольствием мог посмотреть вверх, подставить лицо лучам, то Каллид морщился: местная звезда ему не нравилась, раздражала каким-то слишком ядовитым жёлтым светом. Глава «Лиум-Парс», наверное, никогда бы не смог привыкнуть к такому освещению. Но он молчал и терпеливо ждал, когда же автократ начнёт говорить. Тот так и шагал, иногда делая небольшие глотки из бокала, не пользуясь руками. Каллид же пил совсем по чуть-чуть. Будь он дома, позволил бы себе больше. А здесь он не хозяин.

— Всё очевидно, — вдруг заговорил Ин-Дигнус. — Я специально направил монстров к ангелам и демонам, ведь они сотрудничают как минимум с «Чёрным оснитом». Затронуть их нужно было, чтобы они вмешались, иначе монстры устроили бы слишком много разрушений, а это не моя цель, как ты знаешь. Контролировать их там нет возможности, да и незачем: они почти не поддаются никакому контролю и выращиваются только для уничтожения всего живого. Мне же важно, чтобы некоторые остались в живых.

Автократ замолчал, поворачивая по тропе вправо и немного вниз, где протекал журчащий ручей под ажурным дугообразным мостиком.

Когда они миновали водоём, Каллид всё-таки решился поинтересоваться:

— Но мы же планировали уничтожить всех до единого, чтоб не осталось никого. Планы изменились?

— «Мы»… — с презрением произнёс Ин-Дигнус. — Я планировал. Теперь придётся переиграть. Кто в этом виноват, ты и сам знаешь.

Глава «Лиум-Парс» лишь молча сглотнул, с трудом проглотив напиток. Иногда от некоторых фраз автократа Каллиду становилось не по себе. И не просто не по себе: у него порой возникало чувство, что с ним здесь что-то случится. В любой момент. Поэтому он снова не смел заговорить.

— Однако, — продолжил Ин-Дигнус, — всё и правда не так плохо, как может показаться. Надеюсь, ты уже понял, почему мне пришлось запустить монстров и в твой город?

— Да, понял, — кивнул Каллид. — Это для того чтобы…

— Не продолжай, — спокойно перебил его автократ, остановился и посмотрел снова вдаль, словно что-то там его интересовало. — Если понял, то пояснять не нужно.

Он постоял несколько секунд и неторопливо двинулся дальше. Глава «Лиум-Парс» последовал за ним.

— Девушку с собой взял, чтобы здесь зачать наследника?

— Да, именно так. На жену рассчитывать нет смысла.

— Это правильно. Если она не поддержала тебя в трудное время, не приняла твою сторону, то можно считать, что её больше нет.

Ин-Дигнус время от времени говорил двусмысленно, а уточнять, что же тот имел в виду, Каллиду не хотелось. «Её больше нет» прозвучало как смерть. Несмотря на то что она отказалась поддержать его, он не желал ей смерти. Ему хватило смерти сына, пусть и убил своими руками. Где-то в глубине души он всё равно никак не мог простить себе этот поступок. И терять жену, даже если она станет бывшей, ему было бы тяжело.

Каллид задумался, казалось бы, ненадолго, но успел пропустить мимо ушей дальнейшие слова автократа.

— …таким образом, территория всех трёх кланов будет принадлежать мне. Твоя останется нетронутой, часть энергии буду поставлять, как договаривались. Чтобы не истратить ресурсы Оснита быстро, я планирую завезти туда нашу технику и всё делать по нашим технологиям. Это экономнее, разумнее и чище для окружающей среды. А сейчас мы выжидаем. Пусть они расслабятся, отдохнут, потеряют бдительность.

Ин-Дигнус в очередной раз завершил речь, не подытожив ничего конкретного. У него наверняка был более подробный план, а не эти размытые несколько предложений в общих чертах. И Каллид не мог успокоиться: он должен узнать, что же делать дальше.

— Позвольте вопрос?

— Позволяю, — отстранённо проговорил автократ, выходя на небольшой холм, с которого прекрасно видны его личные сады с самыми редкими фруктовыми деревьями, какие только можно найти на этой планете.

— Если они захватят мой город, мой клан… — начал было глава «Лиум-Парс», но на миг замолчал, восхищённо разглядывая сады.

Это действительно радужный сезон, когда все деревья цветут ярко, многоцветно. А какой здесь сладкий запах. И ведь погода безветренная. Но всё равно ощущается, какие чудесные ароматы источают сады. Здесь будто бы всё пропиталось сладостью. И этот многогранный спектр различных цветов и оттенков завораживает, заставляя забыться, утонуть в любовании диковинным и чудесным зрелищем.

— Пусть захватывают, — ответил автократ легко и непринуждённо. — На то и расчёт.

— Вы собираетесь отправить свою армию на Оснит? — осторожно спросил Каллид.

— Ни в коем случае. Ты сам вернёшься в свой город, защищённый и уверенный в своих силах. У меня кое-что есть для тебя. — Поймав любопытствующий взгляд главы, Ин-Дигнус хищно улыбнулся и добавил: — Об этом чуть позже, наберись терпения.

Автократ направился в сторону садов, продолжая тем временем разговор:

— И вернёшься ты не один. Совсем скоро я познакомлю тебя с лучшим бойцом, потягаться с которым даже я не в состоянии.

Чтобы подтвердить слова действиями, автократ, поддерживая в воздухе бокал так, чтобы тот не мешал, вытянул правую руку перед собой, после чего развернул кисть ладонью вверх. Над ладонью стало искажаться пространство, приобретая форму шара. Уже через пару секунд шар стал огненным, но не обжигал. Ещё две секунды — шар застыл синим льдом. Секунда — превратился в воду. Из воды — в крошечную версию молнии, что ударила куда-то вверх, исчезнув там же.

Теперь Каллид не сомневался в силе автократа. Силе, которую ранее даже не видел, за исключением телекинеза. Так быстро преобразовывать одну энергию в другую — многого стоит. И если Ин-Дигнус рассказал про бойца, с которым и он не может потягаться, что же это за… Точнее, кто это такой?

Глава 20

Как только я подошёл к главе «Джуриам», он озвучил мои заслуги, словно зачитал с листа, и спросил, как поздравляют в подобных случаях на моей родине. Я машинально ответил, что как правило жмут друг другу руки. Рисс Иллтер кивнул и протянул руку. Учитывая, что рукопожатие не свойственно местным, можно считать это высшей степенью уважения.

После рукопожатия у меня появилась мысль: лучше бы я не говорил, как это делается на моей родине. Глава то ли перестарался, то ли из-за незнания, как правильно, он сжал кисть так, что я еле удержался, чтоб не скривиться — слишком сильная хватка у него. Наверное, не будь я усилен на этой планете, он бы мне кисть сломал, сам того не желая.

Уходить я не спешил, так как увидел, что один из членов«Джуриам», вероятно, получив по нейросети команду, подошёл к нам с двумя чемоданчиками. Оказалось, что чемоданом являлся только один из них. Второй же «чемодан» трансформировался в небольшой стол, на который истрисит положил первый и вернулся на своё место.

Рисс Иллтер самостоятельно раскрыл чемодан, в котором красовались чёрные браслеты и кольца. А вот про кольца никто ничего не говорил. Видимо, сюрприз какой-то.

И я угадал.

Глава лично вручил мне браслет и кольцо, попросив надеть прямо здесь. Если по использованию браслета вопросов у меня не было, то вот про кольцо то же самое сказать было нельзя. Но мне дали краткую инструкцию.

Кольцо предназначено для защиты. Это тот самый энергетический щит, которым пользовался Антар, но только улучшенная версия. Теперь при опасности щит сработает сам — можно спать спокойно. Но и активировать его самостоятельно тоже есть возможность. Всего лишь надо сжать кулак той руки, на которой надето кольцо. Всё.

Надев браслет на запястье левой руки, а кольцо — на указательный палец правой, я поблагодарил за награды и добрые слова. Рисс Иллтер вновь протянул руку. Кажется, ему понравилось рукопожатие. А вот мне уже не очень. Но пришлось. К моему удивлению, в этот раз он не так крепко сжал кисть, так что зря я напрягался.

Когда я занял своё место, вызвали Фортиса. Его тоже поблагодарили, вручили браслет и кольцо, которое может ему и не пригодиться, но раз это подарок, то принять нужно. За ним вышла Дакси, получив всё то же самое. А уже после стали выходить по очереди остальные члены «Чёрного оснита» и «Джуриам». Кроме них, были ещё и агенты. Всех поздравляли коротко, вручали браслеты и кольца, меняя один чемодан на другой. Если бы каждому уделяли столько же внимания, сколько и нашей троице, это бы затянулось минимум на полдня. Но всё прошло быстрее.

После окончания церемонии всех распустили. Семьи глав, уже неофициально, подошли друг к другу, о чём-то негромко переговариваясь. Наблюдать за ними долго я не стал и посмотрел на Фортиса.

— Вот и всё. Ты теперь домой?

Он лишь покачал головой, пребывая в какой-то задумчивости.

— И я тоже, — улыбнулась Дакси, подходя ко мне ближе. Она обняла меня и шепнула: — Но надолго я тебя одного не оставлю.

— А я и не против, — подмигнул я. — Как и все, тоже домой надо бы попасть. Только вот когда — тот ещё вопрос.

— Да прямо сегодня. Чего ждать-то?

— И то верно. Но надо хотя бы о планах остальных узнать, — кивнул я в сторону семей, которые уже стали расходиться.

— Надо.

Приметив идущую к нам Рику, я сразу понял, что она хочет что-то сообщить. Так оно и случилось.

— У кого какие планы на сегодня? — спросила наследница, окинув взглядом всех троих.

— По домам, — пожал я плечами.

Рика продолжила:

— Так, хорошо. Обратно возвращаться когда собираетесь?

— Я — никогда, — присоединился Фортис и довольно улыбнулся.

— Завтра, наверное, — ответила Дакси.

— Ну а я ещё не решил, когда домой наведаюсь, — признался я. — Всё зависит от разницы во времени.

Наследница сделала задумчивый вид, глядя на меня, и объяснила:

— Если тебе одного земного дня хватит, то ты можешь успеть вернуться сегодня вечером.

На что она намекает, и так было понятно. В принципе, дня должно хватить, чтобы показаться хотя бы родителям и сообщить, что со мной всё хорошо, жив-здоров. Потом, правда, придётся придумать какую-то историю с поездкой, но то детали. Сказать правду — высокий риск, что меня примут за сказочника, и это в лучшем случае; в худшем — будут настаивать на психиатре. Так что пока родителям точно лучше ничего не знать.

— Думаю, хватит.

— Отлично, — улыбнулась Рика и добавила уже по нейросети: «Я буду тебя ждать. Ты ведь не забыл?»

«Не забыл».

— В таком случае, раз все всё решили, я никого не задерживаю. Браслеты у вас есть. Можете возвращаться домой, — заключила наследница.

— А планы относительно «Лиум-Парс» не изменились? — решил я уточнить, чтоб по возвращении случайно не оказаться в невыгодном положении. Вдруг война опять начнётся.

— Нет, не изменились. Спешка ни к чему. Некоторое время переждём. Так что все свободны, причём свободны официально. — Рика взглянула на нас, но задержала взгляд на мне. — Кроме тебя, Кирилл.

— Так, подожди, ты только что сказала, что все свободны.

— Это я так шучу, — снисходительно улыбнулась наследница. — Просто ты единственный, кто числится у нас официально не только гражданином, но и агентом. Не думай плохого, это не обязывает тебя к чему-либо.

— А, вот ты о чём. Это-то понятно. Главное, что всё самое плохое закончилось.

— И пока не началось новое, — подхватил Фортис, — пожалуй, мне пора.

— Не наговаривай, — махнул я. — Нормально всё будет.

Но Фортис действительно не собирался больше задерживаться. В его планы входило забрать свою форму, оружие и мигом отправиться на Келимир. Дакси, как и говорила, вместе с ним. Ну а я домой, на Землю.

Закончив беседу, мы полетели обратно в резиденцию с остальными, ведь нас уже никто не держал. Мы вольны в своих перемещениях.

Перед тем как попрощаться, я всё-таки уговорил Фортиса и Дакси посидеть за столом, выпить чего-нибудь горяченького. Обсуждая, кто чем займётся дома и как скоро получится полететь на некую курортную планету, мы выпили по чашечке, ещё немного поговорили, и настало время прощаться.

С одной стороны, прощались ненадолго, но с другой — между нами всё это время будет огромное расстояние, представить которое и осознать очень сложно.

Не сказать, что мы стали совсем уж друзьями с Фортисом, но и чужим его не назовёшь. Поэтому на прощанье мы пожали друг другу руки, обнялись, похлопывая друг друга по спине.

Когда я крепко заключил в объятия Дакси, мне совсем не хотелось её отпускать. Наверное, сам себя накрутил, но почему-то никак не покидало ощущение, что мы больше не увидимся. Мне вообще временами казалось, словно всё, происходящее со мной с момента появления Дакси и Рики в моей квартире, происходило не наяву, а во сне. Но таких долгих и детальных снов не бывает. Судя по всему, мой мозг всё-таки ещё не привык до конца к новому миру. Вот прожить здесь хотя бы полгода, тогда от сомнений в реальности Оснита и всех, кого я узнал, не останется ни следа.

Наконец отпустив любимую, я посмотрел в её красивые глаза. Она смотрела в мои. И никто, кажется, не знал, что ещё сказать.

— Говорите уже, что любите друг друга, и погнали, — заговорил Фортис. Ему очень не терпелось попасть домой.

— Взял испортил такой момент, — сказал я, глянув на него якобы осуждающим взглядом.

— Ничего не испортил, — улыбнулась Дакси, ещё раз обнялась со мной и, поцеловав, сказала: — Я люблю тебя.

— И я тебя.

Последнее крепкое объятие — и они исчезли, активировав браслеты.

Вот я и остался один.

«Сколько можно про меня забывать? — возмутилась Слайми. — Я тебе что, игрушка какая-то?»

На моё лицо моментально вернулась улыбка.

«Ты почаще выбирайся из кармана, тогда и забывать не буду. А вообще я знаю, что ты это не всерьёз».

«Когда ты на Землю собираешься?»

«Ты хочешь со мной?»

«Конечно. Новая информация мне будет интересна».

«Понял тебя, Слайми, понял. Только там прошу не высовываться. Желательно и в моей квартире не показываться».

«Ничего страшного, даже если кто-то меня увидит. У меня достаточно способностей, чтобы обо мне забыли раз и навсегда».

«И всё-таки лучше делай так, как я прошу. А то не возьму».

Слайми выбралась из кармана и сделалась девушкой невысокого роста, примерно метра полтора. Заметно выросла за последнее время.

— У тебя нет выбора, Кирилл, — произнесла она, вложив в голос едва прикрытую усмешку. — Я всё равно буду на Земле вместе с тобой.

— А это мы сейчас посмотрим.

Едва я потянулся к браслету, слизь вмиг обрела бесформенное тело и оказалась снова в кармане.

— Значит, поверила, что могу без тебя телепортироваться на Землю, — усмехнулся я.

«Нет. Это демонстрация того, что ты даже при желании не успеешь».

«Так, ладно. Хватит болтать. Пора домой».

Всего лишь миг — и я буду на Земле.

Глава 21

Когда Рика сбросила точные координаты моей квартиры, я активировал браслет и появился на кухне.

Трудно объяснить это чувство, но всё вокруг на миг показалось мне чужим и родным одновременно. Казалось бы, прошло не так уж много времени, однако это сказалось на восприятии родной планеты.

Я смотрел на мебель, стены и пол с одной мыслью: какое-то здесь всё слишком простое — глаза отвыкли от этой обыденности. На Осните каждая деталь интерьера, куда ни глянь, сложнее, красочнее. Тут же… словно пустота какая-то. Или это потому, что я один? Не считая Слайми, конечно, которая пока молчит. С другой стороны, я и жил последнее время всегда один. Гости у меня бывали не так уж часто, и те в основном девушки с работы, ведь с друзьями я виделся редко. Наверное, даже не буду встречаться с ними и сейчас, если только мне никто из них не звонил.

Немного поглядев на всё это, я нашёл телефон. Разумеется, за всё это время он разрядился, ведь тогда, заинтересованный в предложении двух инопланетянок, я и не подумал о том, чтоб оставить его на зарядке.

Как только поставил мобильный на зарядку и включил его, увидел много пропущенных вызовов от родителей. Почти сразу прилетели сообщения о том, что мне звонили. И опять это были мама и папа. Кроме того, были сообщения с текстом вроде такого: «Ты где? Почему пропал? Перезвони срочно!» А ведь и квартира была заперта, ключ я никому не оставил. Наверное, родители были тут, но не достучались. Как бы в розыск не объявили…

Перезвонив маме, я почувствовал себя подростком, который сбежал из дома и долго не давал о себе знать. Сколько всего выслушал… Но в итоге, конечно, родители обрадовались, что сын наконец-то вышел на связь. И вроде бы мне тридцать лет, давно взрослый и самостоятельный человек, а для родителей всё равно ребёнок. Потому-то и отчитали по телефону. И это я ещё не встретился с ними.

Уже по привычке собирался заказать машину через нейросеть, но вспомнил, что на Земле это не работает. Пришлось по старинке вызвать такси, перед этим переодевшись в свою обычную одежду: в костюме «Чёрного оснита» лучше не появляться — будет очень много вопросов, ведь я почти никогда и не носил подобную одежду, уже не говоря о том, что эта сделана из материала, какого нет у нас.

Родители встретили меня тепло и сразу усадили за стол, не переставая расспрашивать, что я делал всё это время и где меня вообще носило. Мне оставалось лишь уклончиво отвечать, на ходу придумывая легенду. Я бы и сказал правду, но разве поверят? А даже если поверят, чисто в теории, то будут настаивать, чтобы я остался на Земле, ведь на Осните опасно, по крайней мере, было опасно. И самому уже не очень верится, что я столько раз чуть не отправился на тот свет. Меня спасала командная работа, хотя иной раз приходилось, как говорится, вывозить и в одиночку.

У родителей провёл весь день. Было очень непросто убедить их в том, что я никуда не вляпался, наркотиками торговать не начал и что по-прежнему веду нормальный образ жизни. Они реагировали с подозрениями, но я убеждал, что вскоре всё будет ещё лучше, чем сейчас. Останется только в будущем придумать, как организовать всё так, чтобы они приняли жизнь на другой планете за норму и согласились там жить. Я уже твёрдо решил, что на Земле мне не будет так комфортно, как на Осните.

Распрощавшись с родителями и пообещав, что со мной будет всё хорошо, я поехал к себе. Слайми всё время сидела тихо: наверное, она собирала интересующую её информацию о Земле и в целом о нашей цивилизации. Правда, зачем слизи эти знания, мне не понять. Может, природа у неё такая и вообще смысл существования в том, чтобы постоянно что-либо изучать. Задавать Слайми вопросы на эту тему я не собирался — вряд ли пойму как человек.

Дома я задумался: как же сделать так, чтобы быть на связи с родителями? Будучи в другой галактике, это нереально, мне кажется. Только если время от времени появляться на Земле. А если не будет возможности и что-то случится, как тогда? Что буду делать?

Сев на кровать, я просто смотрел в экран телефона. Родители же снова будут с ума сходить, стоит мне опять пропасть.

«О чём так напряжённо думаешь? — неожиданно спросила Слайми. — Я улавливаю у тебя активный мыслительный процесс».

«О том, что нужно быть на связи с родными. Но как это сделать, не знаю».

«Через телефон?»

«Ну да. Хотя бы».

«Могу помочь».

Я сразу оживился.

«И как же?»

«Недавно я разархивировала всю имеющуюся у меня информацию, включая копию твоей памяти. Да, у меня есть копии почти всех, с кем я знакома. Не спрашивай, для чего мне это нужно».

«Так, допустим. А дальше-то что?»

«Я могу оставить здесь часть себя и отвечать на звонки вместо тебя. Буду живым автоответчиком».

«Мне нравится твоя идея, но как ты её собираешься реализовать?»

«Не обижайся, но на вашей планете очень примитивный уровень развития. Я такого ни разу не видела. Это к тому, что я без труда разберусь с твоим телефоном, сделаю программу, через которую буду общаться с твоими родителями. Уверяю, они даже не заподозрят, что это не ты».

«Отлично. Но давай хотя бы проверим. Я хочу увидеть, как это работает. Например, позвоним Мише. Мы с ним давно уже не общались. Просто поболтаешь немного в моей манере, раз у тебя копия памяти есть».

«Тогда мне придётся покинуть карман».

«Не проблема. Камер у меня в доме точно нет».

Слайми выбралась и отделила от себя частичку, с помощью которой и проникла в телефон. Ей понадобилось буквально пару минут, чтобы всё сделать. Затем я набрал нужный номер и включил громкую связь.

Миша ответил. Завязался разговор с приветствия по типу «сколько лет, сколько зим», и я слышал свой голос, натурально свой голос. Это идеальная копия. И ведь манера речи моя, всё в точности так, как было бы, если б звонил я.

Когда недолгая беседа закончилась, Слайми поинтересовалась:

— Ну как тебе? Устраивает?

— У меня нет слов. Как? Как ты это делаешь? У тебя столько способностей. Просто в голове не укладывается.

— Я знала, что тебе понравится. Только не забудь телефон на зарядку поставить. У меня есть возможность и аккумулятор подзаряжать, но надолго этого не хватит при тех моих объёмах, которые я тут оставлю.

— Конечно-конечно, обязательно поставлю на зарядку. Спасибо, ты меня очень выручаешь.

— Ещё не такое покажу. Если когда-нибудь захочешь получить самый умопомрачительный секс, то обращайся ко мне.

Слайми заставила меня улыбнуться.

— Я понимаю, что очень хочет Ютси, что без секса жить не может Либи, у которой мысли, кажется, только об одном. Но ты-то куда? У тебя ж нет потребности.

— Правильно, нет потребности. Я просто предложила для разнообразия.

— Когда-нибудь воспользуюсь твоим предложением, но не в ближайшее время. Ты наверняка знаешь, сколько раз и с кем мне придётся ложиться в постель. Хотя на самом деле мне бы и Дакси вполне хватило. Остальные скорее из любопытства.

— Не думай об этом.

— Да, надо относиться проще. Кстати, — пришла мне вдруг одна интересная мысль, — а ты случайно не знаешь, чем я могу порадовать наследницу «Чёрного оснита» во время встречи? Я имею в виду подарок какой-нибудь или те же кристаллические цветы. Всё про неё знать мне не нужно, но подсказка не помешала бы.

— Она любит голубые сияющие кристаллические цветы с овальными вытянутыми бутонами, а также держит у себя разновидности маленьких копий животных планеты Оснит. Таких животных создают генные инженеры. Продаются животные в магазинах, но стоят очень дорого по местным меркам, — выдала информацию Слайми.

Наверняка, владея этими знаниями, я смогу сделать Рику очень счастливой.

— Я твой вечный должник.

— Можешь перестать благодарить всякий раз. И так знаю, что ты благодарен. Тебе тоже спасибо за то, что делаешь мою жизнь разнообразнее.

— Тогда ставлю телефон на зарядку и возвращаемся на Оснит.

Честно говоря, мне и самому хотелось поскорее встретиться с Рикой, а перед этим нужно купить всё, о чём сообщила Слайми. А ведь у неё можно спросить и про имитаторы плавников, но я пересилил себя: лучше узнаю это от самой наследницы, тем более тема-то интимная, а без интима мы никак не обойдёмся сегодня.

Глава 22

По прибытии на Оснит я первым делом обратился к нейросети, чтобы найти подходящие магазины для покупки подарков, благо о деньгах думать не нужно — их более чем достаточно. Что интересно, здесь действительно хорошие вещи можно найти не в торговых центрах, а в магазинах, находящихся в совершенно разных точках города. Но это не проблема.

Почитав отзывы и выбрав наилучшие магазины, я сначала отправился за покупкой маленькой копии животного. Обращаться к Слайми, дабы узнать, какие зверьки уже есть у Рики, не пришлось, так как продавец, он же владелец магазина, сразу порекомендовал новый вид животных.

Новый вид, собственно, отличался цветом, какого у обычных животных на этой планете быть не может. В глаза сразу бросился белый оснит, умещающийся на ладони. Один в один такой же, который меня однажды чуть не загрыз. Белый цвет и мелкий размер придавали зверю милый вид, и я даже хотел взять его в руки. Однако продавец порекомендовал этого не делать, а в его магазине и вовсе не допустит подобного. Зверёк хоть и маленький, но только дай ему волю — он при желании может палец до кости обглодать достаточно быстро. Да, именно такого и надо взять. Оснит — это же и эмблема клана, и название его, и название всей планеты. Белого у Рики точно нет. Даже Слайми подтвердила, хотя я и не спрашивал.

Небольшой пакет, в нём — красивая клетка с белым оснитом, приподнятое настроение — так я вышел из специализированного магазина и сразу отправился за цветами.

Я, конечно, немного переживал, что именно тех цветов, какие любит Рика, не будет в продаже, но закон подлости миновал меня: купил их, любуясь светящейся красотой и выходя из магазина в ещё лучшем настроении. Вечер должен пройти если и не идеально, то очень хорошо.

Рика уже знала о моём визите, но я всё равно оповестил о том, что готов прийти в гости. Она только ответила, что ждёт. Слайми я попросил об одном — никого не смущать своим присутствием во время такого вечера. Слизь всё поняла и отправилась гулять по городу: скучать это создание в принципе не умеет.

Стоя возле дома Рики с букетом в правой руке и пакетом в левой, я ждал, когда она откроет. Открыла почти сразу же, застыв на пороге.

— Это тебе, — улыбнулся я и протянул ей цветы, поймав растерянный взгляд наследницы.

Она два раза бросила взгляд то на меня, то на букет.

— Так неожиданно. — Рика приняла цветы и наконец-то сменила серьёзное выражение лица на милое, лишь немного улыбнувшись. — Спасибо, очень приятно. Это ведь мои любимые цветы. Как ты узнал?

— Неважно, — легко ответил я и достал из пакета клетку со зверьком. — Вот что ещё у меня есть для тебя.

Теперь она удивилась сильнее и даже наклонилась, чтобы разглядеть животное. Впервые мне довелось увидеть настолько широко распахнутые глаза наследницы. Кажется, она замерла и не верила тому, что видит.

— Нравится? Теперь он твой.

Рика глядела на меня и хлопала ресницами, словно не зная, что сказать. Но всё же нашлась:

— Очень, очень нравится. Это же белый оснит, Кирилл! Я о таком только мечтала и всё ждала, когда же можно будет завести его! Спасибо большое!

Вместе с мыслью о том, когда можно будет завести белого оснита, завелась и сама наследница. Она перестала обращать внимание на всё окружающее и бросилась обниматься. Прижалась так крепко, как будто я очень дорогой ей человек, которого она не видела несколько лет. Похоже, получилось обрадовать Рику намного сильнее, чем ожидал.

— Может, наконец-то зайдём в дом? — не скрывая улыбки, спросил я.

— Да, конечно, — согласилась она после объятий. — Пойдём.

Рика

Только теперь я смог обратить внимание на внешность Рики. Сегодня она немного подвела глаза, подкрасила губы тёмно-фиолетовым. Этот цвет неплохо гармонировал с цветом её кожи. Причёска осталась той же. Но вот наряд…

Наряд мне очень понравился. Наследница надела тёмно-синее платье длиной до колен. Оно обтягивало фигуру настолько хорошо, что, как мне показалось, фигура Рики выглядела теперь ещё красивее. Я просто глаз оторвать не мог, идя за наследницей. Обнажённые плечи, обнажённый плавник, который уже совершенно не волновал. Довольно тонкая талия, плавными изгибами переходящая в крутые бёдра. И витиеватый вырез платья с правой стороны, начинающийся почти от самого низа и заканчивающий прямо у груди, причём так, что грудь видно совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы фантазия разыгралась и в мыслях дорисовала более полную картину. Никак не думал, что Рика так постарается для этого вечера.

— Ты проходи пока, я отнесу цветы и белого оснита в спальню. — Наследница забрала у меня подарки и ушла на второй этаж.

А я снова залюбовался, глядя вслед. Ну очень хороша. И этот вырез… Кажется, он не даст мне покоя, пока Рика в таком платье.

Атмосфера в кухне царила тёплая и романтичная: полумрак, синяя свеча на столе, благодаря которой, видимо, повсюду распространился приятный и не приторный запах. Также на столе нашли место бутылка с каким-то напитком, бокалы, тарелки и столовые приборы.

Чуть позже я заметил нечто вроде голограммы: синие молнии, бьющие медленно, неторопливо, заполняя собой пространство кухни.

Когда представление с молниями достигло апогея, тихо запели птицы. Нет, это не земные птицы, но звук очень похож, даже красивее.

В следующие секунды заиграла приятная мелодия. И я узнал звук. У Визуйи в комнате стоял инструмент, на котором она играла. Это тот же самый. До чего приятно слушать. Прямо расслабляет, позволяя задуматься о чём-то лёгком и невесомом, отделиться физически от мира и пропасть где-то в далёких мечтах, словно растворяясь в целой вселенной.

Я так проникся атмосферой, что не заметил, когда вошла Рика.

— Ну как, тебе тут нравится? — необычайно мягким голосом поинтересовалась она.

Обернувшись, я снова принялся любоваться ею.

— Конечно нравится. Просто чудесно. И ты выглядишь сегодня как никогда прекрасно. Платье очень красивое.

— Спасибо. — Рика подошла к столу и кивнула на стул. — Садись, не стой. Я сейчас всё подам. — Она развернулась и подошла к столешнице, начиная что-то доставать. — А такое платье я только дома могу носить.

— Потому что очень открытое? — высказал я догадку, садясь за стол.

— Да, именно поэтому. — Она поставила на стол два блюда и посмотрела на меня, скромно улыбнувшись. — Плавник ведь оголён.

— Вот как. А я думал, что из-за выреза сбоку.

— Это тоже, но плавник — куда более серьёзная причина.

— Не знал, что плавник у вас считается частью тела, которую нельзя показывать.

— Можно. Просто мне нельзя в свет выходить в таком виде.

Тут я вспомнил, что в ночном клубе у нас было отдельное место с бассейном. И вот там Рика раздевалась до купальника, плавник было видно. Теперь-то ясно, что это одна из причин, почему мы находились, так сказать, в зоне для очень важных персон.

— Кстати, о плавниках. Ты обещала рассказать.

— Обещала, — не стала отрицать Рика, продолжая выкладывать на стол всё новые блюда. — Расскажу. Можешь пока открыть бутылку и налить нам. Я почти закончила.

— Это ты сама столько наготовила? И когда только успела?

Я открыл бутылку и начал разливать по бокалам. Напиток на вид розовый или красный, в полумраке разглядеть непросто. Тягучий, как ликёр.

— Сама, Кирилл, сама. — Наследница села напротив и сложила руки на столе. — Чтобы всё успевать, нужно эффективно использовать время. Ничего удивительного. А теперь предлагаю выпить и приступить к ужину.

— Поддерживаю. — Поставив бутылку на место, я взглянул на Рику. — Но про плавники я не забыл.

Она лишь расплылась в улыбке, молча дав понять, что расскажет, как и обещала.

После нескольких глотков, я оценил напиток. На вкус сладкий, совсем чуть-чуть кислый и пробуждающий аппетит мгновенно. Казалось, я в состоянии съесть всё, что есть на столе. Но это, конечно же, не так.

Еда была сытной и очень вкусной. Я бы даже сказал, что вкуснее, чем во всех ресторанах, в которых мне довелось побывать на этой планете. Поэтому не переставал нахваливать запечённое мясо птицы, различные салаты, овощи и прочие угощения. Особенно хорошо подошли фрукты под напиток.

И только в конце ужина Рика рассказала, что всё приготовлено вкусно не только из-за особых рецептов и её кулинарных навыков, но и благодаря тому, что мы ели мясо птиц, выращенных на ферме «Чёрного оснита», а овощи и фрукты — с их же плантаций, полей. Всё-таки территория каждого клана намного больше, чем кажется.

— Так, а теперь я жду сама знаешь что, — сказал я, сделал глоток и поставил бокал.

Нам обоим похорошело после пары бокалов. Занятно, что пьётся напиток легко, как сок, но эффект даёт о себе знать довольно быстро.

Без долгих вступлений Рика произнесла абсолютно серьёзно:

— Девушки садятся на имитатор плавника. Некоторые могут сесть до конца.

Я замолчал на пару секунд, услышав это.

— Кажется, я чего-то не понимаю… Как? Плавники ж большие. И зачем им садиться?

— Ну, используют такой способ далеко не все. Только кто любит подобное, а также те, кто одинок. У кого есть муж или парень, могут воспользоваться его плавником. Это вроде соревнований между собой. Хвастаются, кто и какой плавник смог, скажем, покорить.

Я лишь на миг представил, как девушка-истриситка смогла оседлать плавник. Мало того что средняя длина плавников сантиметров сорок, так ещё и ширина не менее двадцати. Это ж куда всё должно войти…

— Вижу твоё недоумение, — тем временем продолжила Рика. — У нас анатомия другая, поэтому возможно и такое. Если по-простому, то там всё может растянуться достаточно, чтобы… Ну, ты понял. Только на это требуется много времени и тренировок. Есть даже курсы для тех, кто хочет научиться этому приёму быстро.

— Да, я правда не ожидал. Думал, конечно, о таком, но чтобы вот так и до конца с этим плавником… Это для меня чересчур. И не понимаю, чем тут хвастаться можно.

— Признаюсь, что я ни разу не пробовала ничего подобного, но говорят, что только так можно получить наивысшее наслаждение.

— Вот оно что. Теперь-то понятно, почему они стремятся к этому. Наверное, где-то там какая-то точка есть или что-то вроде того.

— Нет, не так, — помотала головой Рика. — Не скрою, что я читала об этом, было любопытно. Так вот, всё дело в самых чувствительных зонах, до которых традиционным способом добраться нельзя. И чем сильнее всё расширяется, тем больше ощущений.

— Да уж, — задумался я, пытаясь представить, что ж там у них ниже пояса и как выглядит. А ведь может получиться так, что…

— Не переживай, — улыбнулась наследница, — ничего сильно отличающегося от земных женщин у нас нет. Просто немного другое.

— Для тебя «немного», а для меня очень даже много, если я всё правильно понял.

— Пойдём в спальню? — вдруг предложила она. — Покажу тебе своих зверьков как раз.

— А пойдём, — легко согласился я.

Если быть честным перед собой, то из-за новости про растяжку истриситок между ног мне стало немного не по себе. Во-первых, это явно, что у них там всё не так, как у людей. Во-вторых, не получится ли так, что все мои старания будут просто бесполезны?

Глава 23

Как я и догадывался, спальная комната Рики располагалась на втором этаже, куда мы и поднялись с наполненными бокалами — идея самой наследницы.

Здесь царила атмосфера, наподобие той, что на кухне, только спальня занимала куда больше места. Первое, что бросилось в глаза, — небольшой бассейн с голубой подсветкой в левой части комнаты. В правой — довольной большой террариум. Остальное пространство занимали стол, шкафы, тумбочки и большая роскошная кровать с неким подобием балдахина. Почти каждая деталь интерьера подсвечивалась ровным голубым светом.

Ещё интереснее то, что три стены из четырёх сделаны полностью из стекла. Потолок — тоже. Благодаря этому отсюда открывался прекрасный вид на тихий и уютный район. Наверняка стекло со стороны улицы зеркальное, так что нас никто не видит. Я даже уточнять не стал.

— Вот мой маленький мир, — с любовью в голосе проговорила Рика, подходя к террариуму.

Вместе с ней подошёл и я. Издалека маленький мир было не разглядеть, поэтому он мне показался обычным, но вблизи — совсем другое дело. Действительно мир, пусть и в миниатюре.

В террариуме возвышались горы, покоился водоём, в который впадали две речки, простиралось поле. Когда я обошёл террариум, обнаружил долину, окружённую скалами с несколькими водопадами. И везде, куда ни глянь, можно увидеть животных. Даже в воздухе летали различные птицы и прочие крылатые существа. А чтобы разглядеть подводных обитателей, достаточно было сесть на корточки или пригнуться.

— Очень красивый у тебя мир, — продолжая рассматривать, сказал я. — А где вновь прибывший? Ты его уже посадила сюда?

— Да, но пока в отдельное место. Он же новичок, пусть сначала привыкнет, посмотрит, приглядится к другим, а они — к нему, — начала объяснять Рика. — Когда я только начала их заводить, из-за моего незнания тут состоялась целая битва и много животных одной и то же особи погибло. Не хочу повторять ошибку прошлого, тем более с белым оснитом.

— Это правильно. Но всё равно интересно на него посмотреть. Покажи, пожалуйста, где он.

— Подойди ко мне.

Когда Рика показала, где белый оснит, оказалось, что он не сидит на месте, а уже охотится на более мелких зверей. Наследница посадила его в такое местечко, из которого он выбраться сам не сможет, но будет иметь возможность видеться с другими оснитами на безопасном расстоянии. Может и правда принюхаются друг к другу и не станут враждовать — поймут, что они одного вида, разве что этот белый.

— В бассейне часто плаваешь? — спросил я Рику, когда насмотрелся на жизнь маленького мира.

Она пригубила из бокала и прищурилась.

— А ты как думаешь?

— Предполагаю, — протянул я, — каждый день.

— Так и есть. Каждый день перед сном — обязательно. А почему ты спросил? Хочешь поплавать? — Наследница с неподдельным интересом посмотрела на меня и очень мило склонила голову набок — не свойственный ей жест.

— Если составишь компанию, то с удовольствием.

Рика сделала короткую паузу и ответила со скромной улыбкой:

— Составлю, но я без бюстгальтера сейчас.

— Ничего страшного. Он же тебе всё равно не пригодился бы сегодня, так ведь?

— Так, — кивнула она и направилась к столику, на котором оставила бокал.

Я последовал её примеру, после чего наследница задумчиво подняла взор к ночному небу, которое через стеклянный потолок видно очень хорошо.

— Знаешь, я должна тебе кое-что рассказать.

— Рассказывай, я слушаю.

— Мне немного неудобно, что всё так нелепо. И…

Она снова замолчала, а я решил поддержать:

— По-моему, совсем не нелепо. Всё очень даже хорошо, как надо. С чего ты взяла, что что-то не так?

— Ты не понимаешь. — Рика отошла от стола к кровати и села на край, глядя в пол. Затем она всё-таки вновь встретилась со мной взглядом. — Буду с тобой честна. Мне говорить это не очень просто, но нужно.

— Я всё пойму, не волнуйся.

— Кирилл, у меня почти нет никакого опыта. И раздеться перед тобой очень сложно. Я не знаю, что с этим делать, правда. Даже алкоголь не помогает. Боюсь, ничего у нас не получится.

Если вспомнить Визуйю, то она говорила, что ей, как наследнице, нельзя заниматься сексом до замужества. Значит, у Рики, скорее всего, то же самое. Но она сказала «почти нет никакого опыта» — это значит, что кое-какой всё-таки есть. Быть может, когда-то и были отношения с кем-то из допустимых женихов. Возможно, даже был один раз секс, но что-то пошло не так, и они, к примеру, развелись. Один раз, конечно, это очень мало, почти вообще ничего, тем более для девушки. Загвоздка в том, что Рика — не землянка, мне не понять, что у неё было и как. И если ей алкоголь не помогает, получается, что наследница нервничает, волнуется, а в таком состоянии, понятное дело, эффекта ждать не стоит.

Чтобы обдумать всё это, у меня ушло буквально две-три секунды. Решение я принял сразу: помочь ей и взять инициативу полностью на себя, несмотря на её статус. Впрочем, и я тут не последний человек, чего уж…

— Я ни в коем случае не настаиваю. — Стараясь говорить ровно и спокойно, я осторожно направился в сторону Рики. — И понимаю, что ты волнуешься. Если позволишь, я помогу тебе расслабиться и настроиться.

Она глядела на меня, хмурясь и не вымолвив ни слова.

— Можно?

После кивка я сел рядом и взял её ладонь в свою. Гладкая, идеально чистая, ни с чем не сравнимая кожа. Наследница явно чувствовала себя не в своей тарелке, хотя находилась в своём же доме. Тот первый поцелуй дался ей очень просто, сейчас — словно окаменела, не в состоянии что-либо сделать. И это неудивительно: Рике не давали покоя мысли о предстоящем, только из-за этого произошёл такой вот конфуз.

— Ты знаешь меня не первый день, так? — начал я, глядя на неё.

Она старалась смотреть в глаза, но давалось ей это с трудом. Подобную растерянность я давно не видел, если видел вообще.

— Так, — всё же ответила наследница.

— Мы друг другу нравимся, — продолжил я, еле заметно изобразив улыбку.

Теперь Рика просто кивнула.

— И мы друг другу совсем не чужие. Если ты доверяешь мне, — сопровождая слова действиями, я аккуратно положил правую руку на её талию, тем самым обняв, — то всё будет даже лучше, чем может показаться. В подобных ситуациях лучше спонтанность, по плану не получится. А если и получится, то будет совсем неинтересно и пресно, я бы сказал.

Наследница смущённо отвела взгляд, не глядя в глаза. Губы её дрогнули, но она всё-таки сказала:

— Просто мне казалось, что всё пройдёт чуть иначе, что я должна…

Она замолчала.

— Рика, — улыбнулся я, — ничего ты не должна. Успокойся. Пусть всё идёт своим чередом. Это нормально.

И, больше не говоря слов, из-за которых она лишь больше смущается, левой рукой осторожно коснулся её шеи, плавно перешёл к подбородку и не спеша повернул лицом к себе. Медленно, чтобы не показаться резким, потянулся к ней. Всё ещё напряжённая, что чувствовалось при касаниях, она поддалась и не стала пытаться вести. Ведущий, как и планировал, теперь я.

Едва коснувшись губ Рики, я всё-таки проследил, закрыла ли она глаза. Закрыла — хорошо. Затем закрыл и я, погружаясь в приятные ощущения. Лёгкий поцелуй, тихая мелодия, редкие звуки различных птиц — всё это должно помочь расслабиться.

Мне действительно удалось помочь Рике, ведь она целовалась спокойно, а тело, кажется, стало уже не столь напряжённым. Наследница начала дышать чуть глубже, придвинулась ближе, обняла меня одной рукой за шею. Наконец-то. Самое время перейти к дальнейшему.

Никуда не торопясь, я так и целовал её. И хотелось бы полностью уйти в омут, позабыв обо всём, но не сейчас. Сейчас нужно постараться аккуратно помочь Рике раздеться.

Не прерывая поцелуй и держась за талию одной рукой, второй я нащупал левую бретельку платья. Поддев ту пальцами, начал постепенно стягивать её по нежному плечу. Почувствовав это, Рика чуть вздрогнула, приподняла плечо, будто намекая, что не готова. Так мы далеко не уедем, а слишком долго разогревать — тоже идея не очень хорошая.

Сильнее прижав Рику к себе, лишь на миг показав грубую силу, я всё-таки стянул бретельку, а сама наследница чуть дёрнулась, даже попыталась вроде бы вырваться, но не тут-то было. Я не позволил. Вместо этого, вспомнив, что плавник у них особенное место, правой рукой провёл по спине, дошёл до плавника и погладил его от основания до самого кончика. После такого движения Рика вмиг изменилась: поцелуи стали страстнее, она выгнулась, в то же время стараясь прижаться плотнее.

Вторая бретелька слетела ещё быстрее — и теперь осталось совсем чуть-чуть, чтобы груди Рики оголились и она приняла тот факт, что наполовину, но уже предстала передо мной обнажённой. И мне самому очень не терпелось увидеть. Потрогать. Если у неё кожа очень гладкая и приятная на ощупь, то груди… Наверное, это стоит того, чтобы не торопиться.

Глава 24

Не переставая целоваться, Рика начала стягивать с меня пиджак, причём довольно дерзко, явно увлеклась. Чтобы позволить ей закончить начатое, я остановился. И она вдруг прекратила, стала смотреть в глаза, будто бы хотела взглядом что-то сказать. Я не стал разбираться, что она имела в виду, просто доверился интуиции.

Бретельки заскользили по предплечьям, и Рика помогла мне снять их до конца, услужливо продев руки. Верхняя часть одеяния почти упала, но ткань застряла на пышной груди, не позволяя той наконец-то оголиться. Я не спешил, хотя наследница уже и сама опустила взор ниже. Теперь она точно готова.

Когда мы в очередной раз посмотрели друг на друга, я осторожно взялся за ткань, будто это кожа Рики, и потянул вниз…

Ещё давно я подметил, что бюст у наследницы вполне приличный, больше, чем у Дакси. Разумеется, вслух говорить и сравнивать я не стал, но в мыслях это обычно происходит непроизвольно.

Действительно пышные, подтянутые, на вид, не побоюсь этого слова, упругие, насколько это возможно для описания грудей, они выглядели привычно для меня, но с той лишь разницей, что цвет кожи, разумеется, другой. Другой ещё и потому, что светло-голубой, не синий, как в остальных местах. Соски тёмно-синие. Удивительно, вроде и необычно, но они не показались странными из-за цвета. Напротив, очень привлекательные, небольшие, аккуратные. Но стремления скорее поцеловать их, как ни странно, не возникло; то же самое можно сказать и про возбуждение — быстро исчезло, как не бывало.

Забывшись на мгновение, я опомнился, ведь надо продолжать. Да и Рика смотрела на меня как-то странно, словно ожидала дальнейших действий.

— Видишь, не так уж сложно, — тихо произнёс я, улыбнулся и погладил её по щеке. Это действие вызвало скромную улыбку.

— Да, несложно, — согласилась она. — Тебе тоже пора раздеваться.

— Пора, — кивнул я.

Стоило мне потянуться к галстуку, как наследница попросила:

— Давай я сама. Мне не помешает поучиться даже такой мелочи.

Вот уж не думал, что всё настолько… плохо. Или хорошо? Дальше будет видно.

Тем временем Рика уже справилась с галстуком и приступила к рубашке. Руки её совсем чуть-чуть подрагивали — всё ещё волнуется. А я продолжал смотреть чаще на груди, чем на руки, снимавшие с меня одежду, изучал их. Ведь будет так глупо, если я возьму сейчас и начну щупать их. Но любопытно же!..

Рика отстегнула последнюю пуговицу, после чего я снял рубашку и предложил:

— Может, не будем тянуть и ускорим процесс? Да и купаться лучше совсем без одежды. Мы здесь одни…

Она выдержала паузу и дала ответ:

— Давай попробуем.

Мне это всё напоминало первый опыт двух неумелых подростков, но и слишком давить на Рику не хотелось. Только в крайнем случае.

Чтобы снять с неё платье, я попросил наследницу лечь, а сам устроился поудобнее на кровати.

— Матрас принимает форму лежащих на нём? — спросил я, когда заметил, что Рика легла на спину без проблем. У неё ж плавник.

— Да. Иначе нам было бы неудобно.

— Это хорошо.

Медленно снимать с Рики платье и смотреть в её глаза мне очень понравилось. Ткань так легко скользила по бёдрам, с каждой секундой всё больше обнажая взору стройные красивые ноги. И чёрные трусики, к которым я перешёл почти сразу. И уже заметно возбудился снова.

Трусики так же идеально поползли по гладкой коже, и теперь Рика лежала передо мной полностью нагая. Конечно же, первым делом взгляд упал между её ног. Анатомия и правда другая. Никаких половых губ — ни малых, ни больших. Просто нежная кожа, а там, где должно быть то самое сокровенное место, лишь небольшая синяя точка, буквально с горошину размером.

Меня увиденное немного сбило с толку. Я отвлёкся, засмотрелся, не представляя, как они эту точку должны растянуть, когда удовлетворяются плавниками. Впрочем, неважно — анатомия другая, опять же.

— Теперь твоя очередь, — намекнул я.

Рика без слов поднялась, а я слез с кровати, встав напротив. Ожидал, конечно, что она подползёт на коленях, но это оказалось лишь фантазией. Вместо этого наследница уселась на край кровати и принялась за ремень.

Управилась она быстро: через несколько секунд я стоял со спущенными до стоп брюками и трусами, во всей красе, так сказать. И перед лицом Рики маячило уже возбуждённое достоинство.

Да, мне хотелось бы, чтобы она сделала минет, чего скрывать, но прямо об этом говорить не стал. Скорее всего, она и не умеет. Да и нельзя всё сразу, так вот с ходу с неопытной девушкой.

— Вот теперь идём купаться, — предложила она, подойдя к столу и отпив немного из бокала.

Я оказался прав. Будь у неё хоть какие-то мысли насчёт оральной ласки, она бы повела себя иначе. Ну, не сейчас, так потом.

— Идём.

Не дожидаясь, Рика лёгкой походкой направилась к бассейну, сделала два широких шага и грациозно нырнула. Небольшой всплеск воды и минимум брызг. Я проводил её взглядом с бокалом в руке. Как же она хороша, когда полностью голая. И какие у неё роскошные ягодицы. Вспомнив опыт анального секса, мне захотелось оказаться между них.

Похотливые мысли лишь усилили возбуждение и подстегнули воображение. Если Рика плывёт под водой — из воды виден лишь только плавник. Если же я поплыву наоборот, спиной вниз, окажется смешно, ведь подобно плавнику наружу будет торчать кое-что другое. Мысленно усмехнувшись, я глотнул из бокала, поставил его на место и тоже прыгнул в бассейн. Догнать наследницу даже не пытался — это совершенно бессмысленно.

Доплыв до другого края, Рика дожидалась меня. Стоило мне оказаться рядом, я тут же «напал» на неё: руки уперлись в стенку бассейна справа и слева от Рики, тем самым заключив её в своеобразную клетку. Наследница улыбнулась, понимая мои намерения. Не говоря ничего, мы слились в приятном поцелуе. Я прижался ближе, ощущая грудью её соски. Ну хотя бы в этом она похожа на человека: соски затвердели, вытянулись. Груди, при всей их визуальной упругости, показались мне очень мягкими, хотя руками их ещё не трогал.

— Мне так неудобно, — сказала Рика, прекратив поцелуй.

Я хотел было спросить почему, но быстрее сообразил сам: она же упирается плавником в стенку, да ещё и самприжал её неслабо.

— Давай поменяемся, — продолжила наследница.

— Давай.

Держаться на плаву, одновременно удерживая в объятиях Рику, было очень неудобно, поэтому мне пришлось чуть приподняться и упереться локтями в площадку, отведённую для бассейна. Зато наследнице всё давалось очень легко: и держаться на воде, и обнимать меня за шею, и целовать.

— Слушай, я уже не могу…

— Я знаю, — перебила меня Рика и ухитрилась как-то подтянуть бёдрами мои ноги в относительно горизонтальное положение. — Я постараюсь.

В воде истриситы чувствуют себя очень уверенно. Наверное, это сказалось на общем настроении наследницы, ведь она стала действовать сама.

Продолжая держаться за меня бёдрами, Рика придвинулась ближе, и я почувствовал её промежность. И даже ощутил ту самую маленькую точку. Как только коснулся, точка, по моим ощущениям, начала увеличиваться, пропуская меня постепенно всё дальше и дальше. Глубже и глубже.

Медленное проникновение не вызвало ни капли дискомфорта. Напротив, мягко и легко удалось войти до самого конца. Но общее впечатление совсем другое, не похожее ни на что. Вроде и слишком узко, как для земной женщины, слишком тесно, но в то же время совсем не больно, комфортно, жарко. Нежная плоть, словно кровать Рики, принимала форму того, что в неё погрузилось, обхватывая максимально плотно, становясь с ним — то есть, со мной — единым целым.

Я так увлёкся ощущениями, что не обратил внимания на саму Рику. Она просто повисла на мне, видимо, не собираясь продолжать. Немного странно. Вряд ли у них это именно так происходит.

Точки опоры у меня никакой не было, но я всё же попытался подвигать тазом. Получились неуклюжие движения, не приведшие ни к какому результату.

— Я сама, — выдохнула Рика шёпотом и начала целовать меня.

Вместе с поцелуями она принялась двигаться. Постепенно слезая, снова плавно садилась. Мягкость, нежность, гладкость кожи… Это просто божественно. Наследница начала меня заводить всё сильнее и сильнее, хотя двигалась медленно, никуда не спеша. А я наслаждался необыкновенными ощущениями, получая удовольствие от поцелуев и от проникновения в Рику. Но хотелось большего. Обнять, прижать к себе, взяться за ягодицы, за груди, целовать соски. Дать себе волю вовсю.

— Вдохни побольше воздуха, — вдруг произнесла она с уже чуть сбившимся дыханием. — Кое-что попробуем с тобой.

— И что же это?

Наследница посмотрела на меня с укоризной.

Поняв, что попробовать стоит, я вдохнул как можно больше воздуха, а Рика слезла с меня, обняла, прижавшись всем телом, и потянула за собой на дно бассейна.

Глава 25

Мои предположения подтвердились, стоило нам опуститься на дно.

Рика схватила меня за плечи и прижала к дну бассейна. Затем она села на мои ноги, подобралась чуть ближе и снова нанизалась. Уж не знаю, как ей удалось в воде всё проделать быстро и без дискомфорта, но наследница смогла. И как только она оседлала меня, начала активно двигать тазом, причём плотность воды никак не сказалась на скорости движений.

Ощущения усилились и благодаря тому, что я почти ничего не видел на пусть и небольшой, но всё же глубине. Вот только снова никак не мог потрогать Рику везде, где хотелось, ведь она крепко держалась за мои руки. Конечно же я понимал, что ей нужны точки опоры, поэтому она не выпускала моих плеч, сковывая движения. Но иначе здесь никак, так что я просто расслабился, получая удовольствие. Правда, недолго — запас воздуха быстро иссяк. Но наследницу это словно не беспокоило: она продолжала извиваться, наслаждаясь процессом.

Только когда я начал дёргаться, давая понять, что захлебнуться во время такого своеобразного секса меня никак не прельщает, Рика по нейросети передала:

«Не бойся. Сейчас у тебя будет воздух, только дай мне закончить, прошу».

И в очередной раз она удивила: умудрилась настолько быстро слиться со мной в поцелуе, что вода в мой рот вообще не попала.

Спустя несколько секунд я понял, что это и не поцелуй вовсе. Наследница таким образом позволяла мне дышать то ли через её лёгкие, то ли ещё как-то. Видимо, у истриситов и внутренние органы совершенно другие. Но факт есть факт — я дышал, не задыхался.

Рика в это время двигалась ещё активнее, прижавшись ко мне всем телом. Пусть и в воде, но трение и едва заметные шлепки чувствовались достаточно хорошо. И с каждым разом мой орган явно сжимало сильнее. Сильнее и сильнее. Уже настолько, что стало некомфортно, если даже не больно. Но паниковать я не стал, приняв это за норму, да и терпимо пока.

Вскоре донёсся глухой стон, после которого Рика двинула тазом ещё несколько раз. Затем ослабила хватку и откинулась назад, слезая с меня и всплывая на поверхность. Всё, что ли? Что-то такое удовольствие мне совсем не по душе.

Наконец и я всплыл, с удовольствием вдохнул воздух. Всё-таки дышать с помощью наследницы хоть и можно, но тяжело. Зато сейчас просто хорошо и приятно.

Рика расслабленно лежала на спине, покоясь на толще воды. Она смотрела в звёздное небо, молча улыбалась. Не ожидал я, что первый раз начнётся с таких экспериментов.

— Спасибо, — не переставая улыбаться, проговорила ласково Рика. — Мне так понравилось, давно мечтала об оргазме под водой. И вот теперь мы с тобой осуществили это.

— Да не за что, — машинально ответил я, не зная, что сказать в данной ситуации. Ну хоть получила удовольствие — уже хорошо, а то ведь сомневался.

— Тебе-то понравилось? Было хорошо?

— Если не учитывать, что это было неожиданно, то понравилось. Но мне всё-таки привычнее секс, так сказать, на суше, чем в воде. Ну человек я, что поделать.

— А оргазм был?

Нормально… Она даже не заметила. Хотя чего я от неё ждал? Сама ж призналась, что неопытная.

— Нет, не был, — решил я ответить честно. — Но…

— Жаль, — не дала договорить мне Рика. — Это я виновата. — Она изменила положение на вертикальное и подплыла ближе, глядя в глаза. — Что я могу сделать, чтобы ты тоже получил удовольствие?

— Мы можем продолжить на кровати. Об этом я хотел сказать.

— Мне нужен перерыв. Я имею в виду конкретно сейчас, что могу сделать?

Хм, а вот теперь, похоже, она сама даёт мне шанс позволить себе чуть больше. Намекает. Ну, раз так…

— Тебе знакомы оральные ласки? Знаешь, что это такое?

— Знаю, — кивнула она. — У нас от них получают удовольствие только мужчины.

Логично. У истриситок, как стало ясно, всё самое чувствительное — внутри. И устроено иначе.

Чтобы не заявлять прямо и быть максимально тактичным, я продолжил:

— Вот и у нас, людей, мужчины тоже получают от этого удовольствие.

— Я поняла-поняла. А если так?

Рика впервые за всё время взялась за уже не столь твёрдый прибор и начала делать возвращательно-поступательные движения. Кровь прилила, эрекция усилилась до предела, и я снова стал готов к продолжению.

— Тоже неплохо. Но было бы лучше…

— Я просто не могу вот так просто взять и…

— Смущаешься? Это нормально, ничего зазорного.

— Хотя есть одна идея, — задумалась она, будто бы не слушая меня, и перестала работать рукой, однако держаться продолжила. — Только если ты совсем смотреть не будешь. Я это сделаю под водой. Правда, я не умею, но попробую.

Минет под водой мне ещё никогда не делали. Пожалуй, это даже интереснее, чем обычный.

— Давай, я согласен. То что не умеешь, нестрашно. Всему можно научиться.

— Ну, давай тогда начнём. — Она начала погружаться под воду. — Только не смотри, очень прошу.

— Подожди. Давай отплывём к стенке, чтоб мне было за что держаться.

— Давай.

Когда мы подплыли к нужному месту, я снова закинул локти на бортик и устроился поудобнее. А ведь вначале думал, что обойдёмся только классикой. Всё ещё лучше, чем казалось. Может, удастся уговорить Рику и на анальный секс. Хотя не факт, к этому она явно не готова.

— Я начинаю, — предупредила она. — Не смотри!

— Не буду.

Подумать только, что происходит: сама наследница «Чёрного оснита» будет делать мне минет. Раньше бы и в голову не пришло, что такое в принципе возможно.

Обещав не смотреть, даже через воду, я поборол любопытство и поднял взор в ночное небо. Красивое звёздное небо. Бесконечная даль…

Мысли прервались так же быстро, как и начались.

Я почувствовал, как Рика взялась ладошками за мои ягодицы. Но спереди пока никаких признаков, что она начала стараться. Ну да, первый раз наверняка тяжело попробовать, даже такой инопланетной девушке. Да ещё и под водой. Хотя вода, опять же, действует на неё хорошо. И минет под водой пришёл ей в голову явно по той причине, что там не только не видно её, но она чувствует себя более защищённой, уверенной.

Наконец-то я почувствовал, как она коснулась его. Совсем легко, аккуратно. Почти незаметно. Но уже что-то. По ощущениям, я бы сказал, что просто попробовала губами или поцеловала. И пока всё.

Рика вдруг вынырнула и поглядела на меня.

— Ты точно не смотришь?

— Точно. Я вообще в небо смотрю.

— Что-то у меня не получается.

— Ну как так? Представь, что это не половой орган, а что-то другое. Уж не знаю, чем тебе помочь.

— Ладно, я попробую ещё. Но если не получится, то извини.

— Получится, — это я сказал, когда она снова погрузилась под воду. Честно говоря, её нерешительность уже немного раздражала. А нервничать совершенно ни к чему в такой-то ситуации.

Снова уставившись в небо и снова почувствовав ладони Рики на ягодицах, я принялся ждать. И надежда угасала с каждой секундой всё больше и больше.

Наконец-то!

От неожиданности я уж вдохнул и задержал воздух, тяжело выдохнув его через пару секунд. Живот напрягся. Рика наконец-то сумела начать. Не очень осторожно, цепляя немного зубами, она наконец-то взяла его. Да, пока не до конца, но смогла же. Зато как плотно обхватила губами, как заскользила! Ожидание того стоило! Такими стараниями она быстро доведёт меня до оргазма. Да ещё и сам факт, что Рика впервые делает минет именно мне, очень льстил и возбуждал.

Я оказался прав. Возбуждение всё сильнее и сильнее захлёстывало, да и Рика приноровилась. По крайней мере, зубами уже не цеплялась и проходила по стволу гладко, скользя как по маслу. Но вот скорости она не прибавляла. Надо подсказать, пока она ещё может находиться под водой.

«Рика, теперь побыстрее, пожалуйста».

Наследница не ответила, но всё поняла, так как стала ускоряться. И это ускорение приближало оргазм. Но ещё недостаточно.

«Если получится, попробуй ещё глубже», — продолжил я то ли просьбы, то ли инструкции.

Если до этого она могла осилить лишь половину, то теперь попыталась чуть больше. Получилось. Но чтобы целиком — нет, не смогла. Зато ускорилась, причём так, что показалось, будто вода от трения начала нагреваться. Мне и самому стало жарко. Ещё чуть-чуть, совсем чуть-чуть. Тело уже напряглось. Ну же, Рика, ты сможешь. Давай же, давай.

Услышать мои мысли она вряд ли могла, но явно заметила, как я напрягся и уже готов кончить. Потому попробовала ещё быстрее.

Ещё быстрее.

«Я чуть-чуть помогу, очень надо. Только не пугайся», — передал я ей, понимая, что оргазм может быть испорчен и надо поскорее вмешаться, чтобы наверняка обеспечить себе высшее наслаждение.

Вобрав в лёгкие воздуха, я постарался удержаться на плаву хотя бы несколько секунд и сразу сунул руки под воду. Нашёл голову Рики, ухватился и начал в прямом смысле насаживать истриситку на свой прибор. Я вложил столько сил, что уже не обращал внимания ни на что. И не глубоко ли для Рики стал входить… Было всё равно.

Мне хватило нескольких секунд, чтобы наконец-то кончить. Учитывая, что я долгое время был возбуждён, оргазм был сильный, яркий. Настолько мощный и умопомрачительный, что я обмяк всем телом и позволил себе пойти ко дну, перед тем тяжело выдохнув. Всеобъемлющее наслаждение, полное опустошение и расслабляющая нега охватили меня; вода омывала, принося покой, и в тот миг показалось, что нет и не может быть в жизни лучших ощущений…

Рика просто умница. Для первого раза очень сильно постаралась.

Глава 26

Мог бы я держаться без воздуха минут пять, с удовольствием бы так и остался на дне. Но, увы, как бы ни хотелось расслабляться и дальше, пришлось поторопиться и выплыть наверх.

Рика держалась на плаву и сразу взглянула на меня, когда я показался на виду.

— А я уж собиралась тебя забирать со дна, — сказала она то ли в шутку, то ли всерьёз.

— Просто хотелось дать себе хотя бы немножко времени полностью расслабиться. Было очень хорошо.

— Я заметила. — Рика чуть нахмурилась, будто чем-то недовольна. И я догадывался, чем именно.

— Извини, по-другому не получилось.

— Только больше так не делай. Я же пока не умею. Ещё б чуть-чуть — и весь ужин, — скривилась она, — плавал бы здесь.

Да, была бы очень неприятная картина. Но на пике оргазма мыслить разумно невозможно. Объяснять ей это не стал. Наверное, и сама должна понимать, вроде нетрудно догадаться.

— Буду осторожнее. Как насчёт небольшой передышки? Выпьем, поговорим.

— Хорошая идея. Давай.

До этого я не обратил внимания на то, что в бассейне нет ни одной лесенки. Увидев, как выбралась Рика, понял почему: она ушла под воду, проплыла несколько метров и с громким всплеском выбросила тело из воды на площадку. Приземлившись на ноги, наследница легко удержала равновесие и со снисходительной улыбкой глянула на меня. Я до сих пор плыл. Выбираться пришлось при помощи рук, сделав некое подобие выхода силой.

Совершенно не стесняясь, Рика теперь спокойно ходила голой. К столу она подошла первой, взяла оба наших бокала, после чего вручила один мне.

— Спасибо, — поблагодарил я.

— Пожалуйста.

— Как насчёт выпить по-человечески? — протянул я бокал и улыбнулся.

— Я не против.

Негромкий, но чёткий звон хрусталя ознаменовал начало передышки.

Когда мы выпили, Рика пошла к террариуму. Глядя ей вслед, я по реакции организма понял, что долгий перерыв мне не нужен. Может, она так влияет на меня, может, ещё в чём-то причина, но я был готов снова «идти в бой». Решил «идти». И вообще, толком-то и не пощупал Рику. Пора бы уже исправить это.

Допив остатки, я двинулся в её сторону. Она так залюбовалась террариумом, что заметила меня лишь в последний момент, когда я оказался почти вплотную.

— Посмотри на белого оснита, — кивнула Рика. — Он, кажется, уже принюхивается к сородичам. Никакой агрессии не выражает.

Тем временем я подошёл сзади и чуть сбоку, ведь плавник не позволил бы плотно прижать наследницу спиной к себе, как это получилось бы с любой другой девушкой.

Обняв Рику и положив руки на её живот, я произнёс:

— Это радует.

— Ты что, уже хочешь продолжения? — Наверняка она сразу ощутила, что мой возбуждённый орган упирается в её левую ягодицу. — Не быстро ли?

— Ну, не прямо сейчас, но почему бы и нет? — Плавно проведя по гладкому животу наследницы, я заскользил руками к груди. Выше и выше. — А ты разве не хочешь снова?

Она вдохнула, поелозила немного и ответила:

— Вроде нет, но…

Рика замолчала, когда я наконец-то добрался до грудей. С каким же удовольствием взялся за них! Такие объёмные, мягкие, гладкие. Не спеша, я сначала мял их осторожно, но потом захотелось сжать чуть сильнее, чтобы как можно больше захватить. Несмотря на мои немаленькие ладони, было непросто ощутить всю пышность грудей в собственных руках. Но всё же трогать их, даже откровенно лапать, одновременно ощущая, как твердеют соски, — ни с чем не сравнимое удовольствие.

— Кажется, теперь снова хочу, — сказала наследница после короткой паузы, развернулась и прижалась всем телом ко мне.

Наконец-то я смог с удовольствием заключить её в объятия, почувствовать тело. И мы снова поцеловались. Сначала неторопливо, но потом поцелуй стал переходить в страстный. Как обычно. И Рика снова осмелела.

Не прерывая поцелуй, она спустила руку ниже, нащупала моё достоинство и направила его себе между ног. И снова повторился процесс постепенного проникновения, только в этот раз я чувствовал более отчётливо, что там действительно становится шире.

Чуть раздвинув ноги, Рика помогла мне войти до конца, после чего мы снова предались поцелуям. Ощущения теперь стали острее для меня. Медленно двигая тазом, я чувствовал гладкое скольжение.

Но в такой позе было не очень удобно, поэтому я взялся за бёдра Рики и поднял её. Она же, быстро сообразив, взялась руками за мою шею и крепко ухватилась за торс ногами. И после этого я с большим наслаждением схватился за её шикарные ягодицы и принялся насаживать. Наследница и здесь не осталась в стороне. Она начала и сама подпрыгивать, благодаря чему получалось проникать глубже. И если я всё ещё сдерживался, то Рика уже тихо постанывала. Но всё-таки мне хотелось на кровати и в другой позе.

Пришлось остановиться и прямо с ней на руках пойти к ложу.

Как только мы подошли, я осторожно уложил Рику на спину, сняв с себя, и сам залез на кровать. Поцеловав её, начал спускаться ниже. У неё не только соски затвердели, но и сами груди словно набухли, стали больше. Немного помассировав их руками, я принялся целовать нежную кожу, стараясь уделить внимание всем участкам. Не забыл и соски. Стоило мне коснуться их губами, с уст Рики сорвался резкий стон. Похоже, соски у неё очень чувствительные. Наверное, даже более чувствительные, чем у людей. Чтобы проверить это и вообще реакцию, я от поцелуев перешёл к лёгким покусываниям.

Наследница застонала сильнее, заворочалась и начала двигать тазом, стараясь скорее почувствовать часть меня внутри. И я не стал медлить — сделал это, вошёл вновь. Потихоньку, нежно, но потом начал ускоряться.

По комнате раздавались шлепки, стоны. Рика сначала хваталась за подушку, а затем в порыве страсти с силой прижала меня к себе, захватила бёдрами. Мы слились почти в одно целое. Навстречу моим движениям наследница двигала тазом, попала в один ритм со мной. Но, в отличие от прошлого раза, до сих пор держалась, а ведь тогда, в воде, оргазм испытала очень быстро.

Вскоре мы сменили позу. Классика классикой, но разнообразие всегда лучше. К тому же, помня чувствительность плавника как эрогенной зоны, мне было очень интересно попробовать кое-что новое.

Положив Рику на живот, я сел сверху и прошёлся руками по её спине, шее. Затем спустился ниже, к попе. Помял спортивные упругие ягодицы, погладил по бёдрам с внешней стороны, после — с внутренней. Как и ожидал, от последнего прикосновения она заёрзала, раздвигая ноги чуть шире.

Когда коснулся кончика плавника и заскользил ладонью до его основания, Рика не выдержала, выдохнула:

— Не томи, прошу…

Уже придумав, как доставить ей больше удовольствия, я продолжал одной рукой гладить плавник, а другой помог себе войти. Было не так уж удобно, но и не проблематично.

Промежность Рики снова легко приняла меня, обволокла и позволила начать двигаться. Вот только без упора обеими руками в матрас это получалось плохо. Тогда я взялся правой рукой за её бок, продолжая левой поглаживать плавник.

— Быстрее, — приговаривала она сквозь слабые стоны, — быстрее.

— Если так можно, — начал я, взявшись теперь обеими руками за плавник, — то…

— Нужно! Так ещё лучше!

Похоже, я нашёл правильный способ. И ей хорошо, и мне удобно.

Держаться за плавник двумя руками и вгонять достоинство в Рику с силой — идеально. Судя по реакции, она не просто была довольна от того, что я держался за плавник: наследница просто кайфовала. И я был только рад стараться, чувствуя теперь, что нам в такой позе очень удобно.

Немного позже я разогнался. Рика стонала громче, извивалась подо мной. А когда я заметил, что она стала пытаться, что называется, подмахивать попой, чуть привстал с неё, чтобы было удобнее попасть в один ритм, двигаться в унисон. Пусть не сразу, но получилось.

Стоило мне лишь немного остановиться, Рика сама начала работать тазом, вгоняя тем самым ствол максимально глубоко. Благодаря этому мне удалось больше сосредоточиться на плавнике: не просто держаться, но и гладить. И эффект был сильнее, чем раньше. Теперь наследница, будто сама не своя, с такой скоростью задвигалась, что шлепки показались мне слишком громкими. Настолько громкими, что они заглушали её стоны. И всё это возбуждало сильнее и сильнее, будя животную похоть, отключая разум. Но находиться в той же позе, держаться за плавник и одновременно увеличить скорость не получалось никак. Однако останавливаться, когда мы уже на пике, нельзя.

И я продолжил, вкладывая всю силу, независимо от удобства. Потом пришлось всё-таки отпустить плавник, взяться за бока Рики, приподнять её так, чтобы она согнула колени под себя. Мне удалось проделать это достаточно быстро, лишь с небольшой заминкой, поэтому я вновь проник и теперь уже с максимальным удобством принялся не просто входить-выходить, а буквально долбить, буравить. И с каждым разом всё сильнее, грубее, почти не контролируя себя, желая только одного — испытать снова яркий и безумный оргазм.

Разгорячившись до предела, обливаясь потом, я уже чувствовал лишь то, как вхожу в Рику. Становилось туго, узко. Она уже близка к оргазму. Близок и я. Кроме жара по всему телу, чувствовал горячие ягодицы, то и дело ударявшиеся об пах. И я входил, входил. Откровенно трахал Рику, наслаждаясь каждой секундой, каждым её стоном, вздохом. Ускорился, как в последний раз, прижал её ещё ближе к себе. У неё между ног стало совсем тесно, что спровоцировало меня на оргазм быстрее, чем думал.

Увлечённый отменным сексом, я кончил прямо в Рику под её сладкие стоны. Мы остановились почти вместе, хотя она ещё покручивала попой, надеваясь на ещё возбуждённое достоинство. Я же гладил её по спине, по ягодицам, плавнику, даже не задаваясь вопросом, для чего это делаю. Быть может, как благодарность. Или в качестве заботы. Нет точного ответа. Зато совершенно точно ясно одно — в этот раз получилось даже лучше, чем в бассейне.

Немногим позже я всё-таки улёгся на кровать, восстанавливая дыхание и просто отдыхая. Рика легла рядом, но обниматься, прижиматься не спешила. Вот теперь стала видна ещё одна большая разница между любовью и страстью.

Отступление 4

Ступая по мягкому ковру изумрудно-зелёной травы, среди невысоких пышных деревьев, на которых висели сочные алые фрукты замысловатой ромбовидной формы, Ин-Дигнус чувствовал себя как никогда прекрасно. Он глядел на сады даже с большей заботой и любовью, чем на жену. Порой у автократа появлялись мысли, что ему вообще никто не нужен, кроме чудесных садов и поместья. Но кто тогда будет обеспечивать цивилизацию и следить за порядком на планете?

В который раз задумавшись, Ин-Дигнус вновь забыл о присутствии Каллида. Тот шёл следом и ждал, когда же автократ продолжит. Никогда и нигде раньше главе «Лиум-Парс» не приходилось проявлять столько терпения. Но он обязан быть сдержанным, чтобы не потерять всё, чего ему удалось добиться за целую жизнь.

— Я познакомлю тебя с Эн-Брисом, — заговорил Ин-Дигнус, не спеша разглядывая сады, словно мог заметить даже самые мельчайшие изменения: насколько поспел тот или иной фрукт, где стала примятой трава, в каком месте упал листок.

Каллид промолчал, не зная, что ответить. Кто такой Эн-Брис, он понятия не имел.

— Эн-Брис — это гибрид ангела и демона, — внёс уточнение автократ. — Таких больше нет нигде. Только у меня.

— Позвольте поинтересоваться… — начал было глава.

— Конечно, конечно, я расскажу.

Ин-Дигнус направился к следующей части сада с не менее экзотическими фруктами, от которых исходил не просто сладкий запах, но и повеяло приятной свежестью. Выдержав паузу, автократ продолжил:

— Эн-Брис появился у меня сразу же, как только родился. Он не знает своих корней, не знает, откуда родом. Он считает себя местным, несмотря на явные отличия от ариансов. Обладает неимоверной силой, непробиваемой защитой и ещё множеством различных способностей. Иногда он показывает нечто новое, и мне кажется, что Эн-Брис никогда не перестанет меня удивлять. Тебе ведь интересно в первую очередь, как я его получил? Это было не так уж сложно, но риск был высок. Я договорился с одним из высокопоставленных демонов и с одним из ангелов. Какими бы правильными они ни были, купить можно и их, особенно ангелов. Вопрос только в цене.

— И какова же была цена? — пользуясь паузой автократа, полюбопытствовал Каллид.

— Встреча тех самых ангела и демона, — буднично ответил Ин-Дигнус. — Может, ты не знаешь, но ангелы только и мечтают о сексе, который в своём мире получить не могут. Демоны же, пресытившиеся своими демоницами, мечтают опробовать невинного ангела. Я дал им такую возможность, они мне — Эн-Бриса.

— Если я правильно понял, то ангел родила его.

— Нет. Ангелы не рожают сами, за них эту функцию выполняют специальные цветы, в которых заливается их молоко и семя архангелов. Но чтобы получился гибрид, вместо молока добавили кровь демона. Сработало. Правда, цветок, в котором зародился Эн-Брис, вскоре завял. И сам зародыш едва успели спасти, если верить ангелу.

— Не знал, что они настолько отличаются от нас.

— Это нормально. Ангелы и демоны существа совершенно иного плана. Но подкупить, повторюсь, можно даже их.

— А в чём был риск?

— В том, собственно, что операцию по зарождению гибрида и встречу ангела с демоном мог заметить самый главный их мира. Признаю, я не уверен, что точно сильнее его. Однако, как показала практика, мои умения работать с пространством лучше, чем я предполагал. Никто ничего не заподозрил, всё прошло гладко.

Каллид задумался: неужели Ин-Дигнус способен своими силами управлять пространством? Он, конечно же, знал, что ариансы первыми научились создавать пространственное оружие, затем поделились с ним технологией, пусть и в своих интересах. Но чтобы пространством мог управлять отдельно взятый арианс, даже сам автократ, — такого глава «Лиум-Парс» не ожидал. Похоже, он знал Ин-Дигнуса слишком плохо. Недавно показанное умение создавать огонь, молнию, воду, лёд, сменяя одно на другое, — просто детская шалость в сравнении с остальными способностями автократа. Теперь трудно представить, насколько же силён тогда Эн-Брис.

Невольно читая мысли Каллида, Ин-Дигнус улыбнулся и пояснил:

— Сила — его не самое главное достоинство. Защита — вот чем он может похвастаться. Но есть и минусы, лично для меня. Эн-Брис не разговаривает, однако всё понимает. Ментально с ним связаться я не могу, узнать, о чём он думает и чего хочет, тоже не могу. Он единственный, в чью голову залезть у меня не получается, даже если сосредоточиться и постараться вложить все силы. Бесполезно.

— Вы не думаете, что он может быть опасен для вас?

Грубый и надменный смех автократа заставил Каллида почувствовать себя глупцом. Но ведь логичный вопрос: как можно верить созданию не из этого мира, которое не общается и мысли которого узнать невозможно?

— Я его отец, и он это знает, — только и произнёс Ин-Дигнус, после чего замолчал.

Вскоре они вышли с территории садов, свернули на извилистую тропу, простирающуюся вдоль горы, напротив которой располагалась вторая, а между ними — огненно-рыжее поле. Здесь произрастали целебные цветы. Их сбором занимались работники автократа, а употреблял цветки только он, делая горячий настой. Никто не знал, какие именно свойства у данных цветков, какую пользу они ещё дают, кроме целительства. И то последнее все знали только со слов Ин-Дигнуса. Но ходили слухи, что настой из этих цветков продлевает жизнь, омолаживая клетки, не позволяя им стареть и отмирать так быстро, как это происходит обычно, а также увеличивает как физическую силу, так и энергетическую. Однажды один из работников рискнул спрятать горстку цветков для себя, чтобы сделать настой и опробовать эффект на себе. Это был пример всем, что обманывать автократа — значит, подписать себе смертный приговор. С тех пор никто не осмелился взять даже крошку листика себе.

С тропы Ин-Дигнус и Каллид свернули за гору, после которой открылся вид на небольшое озеро с каменистым берегом, окруженное горами почти со всех сторон. Неподалёку от озера красовался домишко в один этаж, сделанный из чёрно-серых камней одинаковой прямоугольной формы. Входная дверь и окна — из редкого синего дерева. Такое жилище выглядело строго и уютно одновременно, а главное — из природных экологически чистых материалов, какие позволить себе могли только очень богатые ариансы. Немудрено, что гибрид ангела и демона действительно на особом счету у Ин-Дигнуса, раз уж заслужил отдельный очень дорогой дом в уютном закутке между гор.

— В такое время Эн-Брис обычно дома. На охоту он ходит ранним утром, когда звери только просыпаются, — рассказал автократ, подходя ближе к дому. — Да, он питается кровью и сырым мясом. Ещё лучше — кровь с молоком. Но таким деликатесом я угощаю его не всегда. — Ин-Дигнус улыбнулся широкой пастью, глянув на Каллида, и добавил: — Достаточно слов. Сейчас ты увидишь его сам.

Глава 27

Дакси я вспомнил невольно, хотя старался не думать о ней, пока провожу время с Рикой. Наверное, если бы наследница не лежала просто рядом, так отстранённо, а прижалась, я бы мог и не задумываться о настоящей любимой. Даже интересно стало, о чём сейчас думает Рика. И ведь разговаривать не начала до сих пор. Всё-таки она другая. Отличается не только от любой земной девушки, но и от Дакси, которая всё равно ближе, роднее, понятнее мне.

Но есть и плюсы: по крайней мере, совесть не будет грызть, что придётся делить внимание поровну между обеими девушками. Что же до остальных, то с ними всё и так понятно: у них — привязка, любопытство, не более. Так что, думаю, всё складывается лучше, чем я мог представить. Во всяком случае, на данный момент.

После небольшого перерыва мы вновь увлеклись друг другом. Уже зная, что Рика без вмешательства врачей точно не сможет забеременеть, я теперь вообще не переживал о том, как и куда кончить. В прошлый же раз об этом даже не думал, так как был увлечён собственными ощущениями и скорым оргазмом.

За половину ночи, проведённую с Рикой, я понял и кое-что другое: с ней мне не нужен анальный секс, о котором возникали мысли поначалу. И всё благодаря её анатомии.

Когда мы потратили достаточно много сил, решили, что пора бы и спать. Но перед этим, конечно же, отправились в ванную.

В кровати Рика вела себя точно так же, как и до этого: она не старалась быть ближе, обниматься, нет — просто легла на бок и прикрыла глаза. Можно было бы и самому притянуть её к себе, но, если быть честным, почему-то не очень хотелось. Это немного странно. С другой стороны, сегодня только первая ночь близости, так что потом всё может измениться, и мы привыкнем к друг другу. Мне это точно не помешает.

Хоть ночь прошла отлично, но осознание того, что Рика совершенно другое создание, отличное от человека, меня никак не покидало. А ведь раньше казалось, что я уже привык к истриситам, стал считать себя частью их общества. Не так это, пока что не так. Как был человеком, так и продолжаю им быть. Зато остался собой. Пожалуй, это главное.

Проснулся я, как показалось, достаточно скоро, словно поспал всего два-три часа. Но на деле время подошло уже к обеду.

Рики рядом не было. Обратившись к нейросети, я нашёл оставленное ею голосовое сообщение:

«Я в резиденции, у меня дела. Когда проснёшься, удали это сообщение — и тебе придёт файл, который нужно будет установить. Он даст доступ к управлению моим домом. С остальным разберёшься. При необходимости свяжись со мной».

А вот это что-то новенькое и необычное. Видимо, сделано нарочно в обход привычных систем, чтобы никто другой не получил доступ — киберпреступность у них пока ещё встречается.

Сделав, как попросила Рика, я действительно получил доступ. Теперь мог управлять всем необходимым, ведь иначе большинство самых обычных действий стало бы невозможным: ни в ванной помыться, ни дверь открыть, ни еду разогреть.

После ванной я сразу побрёл в кухню. Рика заботливо оставила завтрак, но мне захотелось немного вчерашнего ужина. Иной раз нужно плотно подкрепиться уже с утра. Вот сегодня как раз такой случай.

Когда я ставил разогреваться еду, за спиной что-то засветилось. Ещё не проснувшийся как следует, я быстро обернулся: вдруг угроза? Но это оказалась Ютси. Всё такая же светлая, милая, наивная.

Ютси

— Привет, Кирилл, — нежно улыбнулась она.

— Привет. — У меня улыбнуться в ответ не получилось. Иногда такое бывает спросонья. — Ты одна?

— Да. А тебе кто-то нужен ещё?

— Ну, вообще-то ты с Либи вчера отправилась домой, а сегодня одна. Вот я и спросил.

Поставив наконец еду разогреваться, я снова посмотрел на Ютси. Затем опомнился, сетуя на своё сонное состояние, и обнял её. Видимо, ангел именно этого и ждала, так как ответила взаимностью: крепко прижалась и даже поцеловала в щёку.

— Либи, наверное, ещё не все дела уладила, — легко продолжила Ютси. — Но нам с тобой это не помешает.

— Это ты о чём сейчас?

— О заключении союза между мной и тобой. Главный дал добро, он ждёт, когда я приведу тебя.

Ангелок — сейчас действительно ангелок — засветилась, заулыбалась, будто бы всю жизнь ждала этого момента. Хотя кто знает… Может, правда ждала?

— Неожиданно, если честно, — признался я, забирая подогретую до нужной температуры еду и ставя на стол. — Тебе не предлагаю, ты такое не ешь. Мне поторопиться нужно, да?

— Нет-нет, — замотала головой Ютси. — Вовсе нет. Когда поешь, тогда и отправимся в мой мир.

— Это хорошо, — кивнул я и сел за стол. Ангел села напротив, наблюдая за мной.

— Представляешь, после заключения нашего союза мы с тобой можем познать истинную любовь, — продолжила она. — Я об этом мечтала всю жизнь. И это наконец-то случится. — Ютси покивала скорее себе, чем мне, и спросила с сияющей улыбкой: — А ты? Ты рад?

— Угу, — ответил я с набитым едой ртом. — Рад.

На самом деле мне пока не до этого. И тому есть причины. Во-первых, ночью мне секса хватило с головой, а во-вторых, я слабо представлял, как всё будет происходить во время заключения союза. Если точнее, вообще не представлял, только догадывался. Будет нехорошо, если ангел уловит мои настоящие эмоции. А ведь она может…

— Ещё я буду поить тебя своим молоком, — мечтательно произнесла Ютси, подняв взор кверху.

И тут я чуть не подавился, но смог сдержаться и проглотить вставший в горле кусочек.

— Ты это серьёзно?

— Да. А что? — Ангел посмотрела на меня, как будто бы ранее ничего странного не сказала.

— Ну, я могу же питаться сам, пить что-то другое. Как-то же жил без твоего молока. Или это будет обязательно, вроде обмена?

Только сейчас мне пришла мысль, что Ютси ведь тоже придётся кормить, как бы это пошло ни звучало… Не ест ведь ангел обычную пищу.

— Нет-нет, вовсе не обязательно. Но я должна же тебя благодарить, верно? — Я кивнул, а она продолжила: — Вот. Поэтому буду давать молоко. Оно вкусное и полезное, тебе понравится. Всем нравится.

— Всем?

— Да. Мы сдаём молоко в нашем мире.

— Понял теперь, понял. У вас взаимное питание с архангелами, да?

— Да-да, всё точно так. Я бы и сейчас тебя угостила, но пока что ничего нет. Только недавно сдала норму. А потом, после заключения союза, сдавать не буду, ну или редко, по моему желанию. Вот так.

— А расскажи-ка вкратце, как будет происходить заключение союза? Мне ведь надо иметь о нём представление.

— Хорошо. Слушай внимательно… — театрально и с выражением начала Ютси.

Пока я жевал, она без остановки и с увлечением рассказывала. По интонации стало понятно: ей и самой очень хочется скорее поучаствовать в заключении союза. Более того, за всё время, которое живёт Ютси, это лишь второй случай союза ангела и другого существа. «Другое существо» меня заинтересовало, но, к сожалению, ответа не получил, так как Ютси не смогла назвать вид существа — она тогда была маленькой и мало что понимала.

Всё остальное, если ангел правильно поведала, чем-то напоминает ЗАГС. Забавно, что сам я ни разу там не был в качестве клиента, так что для меня подобное в любом случае будет в новинку. А ещё придётся, похоже, стоять перед самым главным архангелом, внимать его речи и давать клятву. Пожалуй, это будет самое непростое, ведь я его по сей день воспринимаю с настороженностью, не как доброе создание. Как только Ютси упомянула его, перед глазами снова встал тот страшный сон, в котором архангел убил меня. Нет, он не должен такого делать. Очень хочется надеяться, что это был не вещий сон, а самый обычный бред, не имеющий к реальности никакого отношения.

Глава 28

— Ну что, можно отправляться в твой мир, — сказал я, когда закончил с завтраком, поблагодарил Рику за заботу по нейросети и сообщил, что некоторое время буду отсутствовать. — Как не хочется снова находиться среди этих чистильщиков. Мерзкие создания.

— Ты же будешь со мной. — Ютси похлопала ресницами и встала из-за стола. — Они не тронут. Подойди ко мне.

— Всё равно не нравятся они мне, — поморщился я, вздохнул и подошёл.

Как только ангел взяла меня за руку, всё вокруг поменялось. Знакомые ощущения, иной слой пространства, вопли вдали, образы существ, перед глазами смазанные, как масляная картина, — всё это я видел не раз, но привыкнуть не мог. Нет, страха, конечно же, уже давно не испытываю. Просто неприятно. Особенно мерзко слушать завывания этих созданий.

Я ожидал оказаться где-то в мире ангелов, но появился вместе с Ютси в какой-то молочно-белой пустоте. Под ногами — тоже пустота. Однако мы не падали.

— Где мы?

Вместо ответа ангел просто приложила к моим губам свой маленький мягкий палец.

— Готовы к заключению союза? — раздался громкий голос архангела, звучащий словно отовсюду, из каждого… угла? Но тут и углов-то нет.

— Готовы, — мягко ответила Ютси.

— Отправляйтесь в храм.

Едва он произнёс последнее слово, всё вмиг изменилось. Если это был тот самый главный архангел, то получается, что церемонию заключения союза будет проводить кто-то другой. Или же он явится туда вместе с нами.

Теперь мы стояли в огромном храме. Один только потолок высотой достигал дюжины этажей. Под ногами — золотистый ковёр с различными украшениями по канту, и простирался этот ковёр далеко вперёд. Вдали виднелся трон с восседающим на нём архангелом. На стенах — большие портреты с изображениями других архангелов, вооруженных огромными клинками. На некоем подобии балконов — каждый несколько метров в высоту — стояли ангелы, облачённые в обычные золотистые халаты. Точно такой же всегда носила Ютси. Но не сейчас, как я понял позже.

— Пойдём, — ласково проговорила она, не отпуская мою руку. — Нас все ждут.

Ютси изменилась. Теперь на ней совершенно другая одежда. Она одета в белое платье с красным поясом, в центре которого светилась золотистая эмблема с непонятными мне иероглифами. Крылья её светились как никогда ярко. Волосы, обычно собранные в длинную золотую косу, сейчас распущены и смотрелись невероятно красиво: они тоже излучали свечение вперемешку с разноцветными бликами. Это всё настолько необычно, сказочно, будто сон. Вот только это не сон. Это всё наяву, в мире ангелов.

Стараясь идти в ногу с Ютси, я продолжал разглядывать окружающую меня красоту. Каждые несколько метров ангелы сверху сыпали на нас что-то светящееся, всех цветов радуги.

— Они нас благословляют, — глянув на меня, улыбнулась Ютси. Глаза её уже заблестели…

Ответить было нечего, поэтому я молча кивнул и шёл дальше.

Совершенно неожиданно из тех картин, что я уже видел, материализовались архангелы с клинками, взлетели и парами, друг напротив друга, остановились по краю ковра, по которому мы шли. Мы делали шаг — и ещё архангелы появлялись из картин, ещё шаг — и снова архангелы. Каждый из них ставил перед собой меч, упирая оружие остриём в пол. Так они и замирали, сопровождая нас серьёзными, но при этом добрыми взглядами. И это повторялось раз за разом, пока мы неспешно двигались к трону.

Только когда мы приблизились к нему метров на тридцать, я заметил, что перед глазами вовсе не тот главный архангел. На троне восседал кто-то совершенно другой. Архангел в красной мантии.

Он взмахнул огненно-красными крыльями, коих я насчитал шесть, и вмиг оказался напротив нас, стоящих и ждущих дальнейших действий. В руке этот странный архангел держал золотистый посох, от которого исходил слабый алый свет.

— Святой серафим Эсс благословляет вас, — произнёс он с идеальной дикцией, после чего в его свободной руке появилась толстая красная книга, обитая, судя по всему, по краям чистым золотом.

Вот это да… Настоящий серафим. О них я только слышал раньше. Выглядит серьёзнее всех, кого мне довелось видеть.

— Ангел Ютси, клянёшься ли ты быть отныне и навеки ангелом-хранителем человека Кирилла? Клянёшься ли никогда не оставлять человека в беде? И клянёшься ли ты блюсти верность духовную и физическую?

Ютси чуть наклонила голову и тихо проговорила:

— Клянусь. Клянусь. И клянусь.

— Да не затмит никогда порок твой ангельский разум! — громче, чем раньше, произнёс серафим и поднял невысоко посох, оторвав его от пола. — Не принять тебе образ падшего ангела! И не осмелься же ты нарушить тобою данные клятвы!

Его голос звучал звонко, уверенно, чётко и… с нотками угрозы.

Я стал беспокоиться: а стоит ли мне давать такую же клятву? Ведь насчёт верности я ничего не обещал изначально. Ютси знает, что будет не одной-единственной.

Тем временем, пока я осмысливал, как быть, она сделала несколько шагов навстречу серафиму. Как только ангел дошла до него, тот раскрыл книгу одной рукой и зачитал:

— Страница тысяча семьдесят восьмая. Клятвы ангела Ютси.

Затем серафим протянул раскрытую книгу, продолжая держать её, а Ютси коснулась страницы правой рукой. Всполох алого огня, как я понял, обозначал, что…

— Клятвы даны. Клятвы приняты, — продолжив мою мысль, озвучил серафим.

Ютси не спешила возвращаться на место. И парой секунд позже мне стало понятно почему.

Шестикрылый сделал перед ангелом несколько движений посохом, нарисовав странную угловатую фигуру, которая подсветилась алым, полыхнула и угасла. Только тогда Ютси развернулась и встала рядом со мной.

Серафим закрыл книгу, обратил на меня взор ясных золотисто-красных глаз и снова заговорил:

— Человек Кирилл, клянёшься ли ты отныне и навеки принимать помощь ангела Ютси? Клянёшься ли никогда не оставлять ангела-хранителя в беде? И клянёшься ли ты блюсти законы отваги, мужества и чести?

Внимательно прослушав клятвы, я остался доволен. Как же хорошо, что не стали требовать верности.

— Клянусь. Клянусь. И клянусь.

— Да не откажешься ты никогда от помощи ангела-хранителя! Не оставишь никогда в беде ангела Ютси! И не осмелься же ты нарушить тобою данные клятвы!

Как только я подошёл, серафим вновь раскрыл книгу и зачитал почти то же самое, что и в прошлый раз:

— Страница тысяча семьдесят девятая. Клятвы человека Кирилла.

После того как я проделал всё необходимое, он закончил теми же фразами:

— Клятвы даны. Клятвы приняты.

Стоило мне вернуться и встать рядом с Ютси, серафим взмахнул всеми крыльями, всего раз, и оказался на высоте примерно трёх этажей. Затем он раздвинул руки, изогнулся, а книга и его посох застыли в воздухе рядом с ним.

— При святых свидетелях-архангелах, при всех святых свидетелях-ангелах, — чеканил серафим с каждым словом громче, в то время как его тело полыхало алым пламенем, — при святом нашем едином Творце, объявляю заключение союза между ангелом Ютси и человеком Кириллом истинным и неоспоримым на веки вечные!

Алое пламя исчезло, и тогда серафим приземлился на пол. Книги уже не было в руках, только посох.

Он вернулся на трон. И когда сел, завершил:

— Благословляю вас! А теперь! Пройдите торжественное шествие!

— Давай руку, — шепнула Ютси, посмотрев на меня блестящими глазами. Неужели она вот-вот заплачет от счастья? — Нам нужно идти обратно.

Взявшись за руки, мы развернулись и двинулись по ковру так же неспешно, как шли к серафиму. Сверху снова посыпались разноцветные блики. Пары архангелов, к которым мы приближались, поднимали клинки таким образом, чтобы их острия соприкоснулись. Они создавали подобие крыши над нашими головами. А мы шли, чувствуя себя полностью защищёнными.

Необыкновенная обстановка, торжество, архангелы с клинками и серафим шестикрылый с посохом и книгой — всё запомнится как одно из самых ярких и прекрасных событий в моей жизни.

Глава 29

Широкие, массивные и высокие двери храма отворились перед нами совершенно беззвучно. Не пытаясь гадать, что же можно увидеть за ними, я прищурился от яркого света, ударившего в глаза.

— Это завершение, — тихо подсказала Ютси и крепче сжала мою кисть.

Мы ступили за порог, в молочную пустоту, и мгновенно оказались в другом слое пространства. Пройдя его, вернулись в дом Рики, на то же место.

Ощущение того, что церемония происходила не наяву, усилилось сразу же. В мире ангелов всё чувствуется по-другому. А уж если сравнивать с Землёй, то и подавно. Но со мной рядом Ютси, в том же новом образе. Значит, всё действительно было по-настоящему.

— Ты такой задумчивый и серьёзный, — разглядывая меня, произнесла она. — Союз заключён, всё хорошо. Что тебя тревожит?

— Не, ничего, — отмахнулся я. — Просто… как бы сказать… В общем, непривычно и необычно всё было. Да ещё и серафим. Ты ж говорила, что будет главный архангел. Это же его серафим называл вашим Творцом?

— Говорила, потому что сама так думала. Но всё изменилось, раз церемонию проводил серафим. Честно сказать, я тоже видела его впервые. Серафимы из другого плана нашего мира, мы с ними не пересекаемся в повседневной жизни. А Творец не главный архангел. Творец — самый старший, и старше его нет никого и нигде, даже в вашем мире.

— Вот оно как. Наверное, если попытаться разобраться в вашей иерархии, то можно запутаться и забыться надолго, не говоря уже про соседей.

— Про каких соседей?

— Демоны.

Ютси заулыбалась и пояснила:

— Нет, они не соседи. Их мир находится довольно далеко от нашего. Но если сделать сравнение на уровне вселенной, — задумалась она, — то ты прав.

— Ну вот, — хмыкнул я, — всё-таки соседи.

«Привет, любимый! Я прибыла на Оснит! Ты где?»

Сообщение, пришедшее неожиданно, отвлекло меня от беседы с Ютси. Дакси вернулась!

«Привет-привет, милая! Я у Рики вместе с Ютси. Сам только вернулся из мира ангелов, там у нас церемония заключения союза была. А ты где? Надо встретиться».

«Конечно надо! Я уже соскучилась. Я около резиденции, но сейчас телепортируюсь к дому Рики, а ты выходи. Ну или вы выходите. Ты же с Ютси».

«Хорошо, уже выходим».

— Идём, — позвал я ангела. — Сейчас Дакси прибудет.

Однако Ютси за мной не пошла. Заметив это, я остановился у дверного проёма и посмотрел на неё.

— Что с тобой?

— Я так ждала… так ждала нашего союза, а ты теперь не хочешь меня хотя бы поцеловать?

Очередная неловкая ситуация…

— Ну почему сразу не хочу? Хочу, но позже, не прямо сейчас.

— А когда? — с надеждой в голосе спросила ангел. — Когда мы познаем с тобой любовь?

— Сейчас надо встретить Дакси. Сегодня же и решим, когда мы отправимся с Фортисом на курортную планету. Предлагаю там, как ты говоришь, познать любовь. Другая планета, возможно, красивая. Подходящее место. Как думаешь?

Обрадованная, Ютси подошла ко мне.

— Мне нравится, я согласна. Но если ты обманешь…

— Не обману, — подмигнул я. — Клятву же давал, в которой о чести тоже говорилось.

— Да. Рассчитываю на твоё благоразумие.

Я обнял Ютси, поцеловал в щёчку и улыбнулся, глядя в её чистые глаза.

— Всё будет так, как я сказал. От своих слов не отказываюсь. Идём.

Когда я вышел на улицу, сначала смутился: солнце почти скрылось за горизонтом и фонари уже светили. А потом сообразил, что всё дело в разнице во времени. На Осните успело пройти несколько часов, пока мы были на церемонии в мире ангелов.

Дакси

Дакси я увидел неподалёку от дома. Она ходила в ожидании из стороны в сторону. Сменила одежду: вся в синем свободном костюме, похожем на спортивный, на хвосте красовался белый бантик. Вроде всё просто, но красиво. Да и как она может не нравиться мне, вдруг стать некрасивой? Пусть хоть в старые тряпки будет одета, она всё равно останется моей, желанной Дакси.

Казалось бы, мы не виделись сутки, а по ощущениям — намного больше.

Не обращая внимания на остальных, мы крепко обнялись. Вдыхая аромат её волос, поглаживая по спине, чувствуя ставший родным исключительно её запах без примеси духов, я окончательно убедился, что никому другому, кроме родителей, не стать мне ближе, чем она.

— Как же мне хорошо, когда ты рядом, — пробормотала Дакси, уткнувшись в моё плечо.

— Мне тоже, — ответил я негромко. — Как твои родители?

— У них всё хорошо. А твои?

— Тоже хорошо. Пойдём прогуляемся? Погода располагает. Заодно расскажешь, что насчёт нашего полёта на курортную планету и как там Фортис.

— А поцеловать? — Она посмотрела на меня с улыбкой, явно ожидая инициативу с моей стороны.

Учитывая, что я отказал Ютси, которая ждала близости явно больше, чем Дакси, пришлось отказать обеим. Для этого я наклонился к любимой и на ухо вкратце всё объяснил. Был, конечно, риск, что она поведёт себя не так, как мне хотелось, но обошлось. Никаких претензий, только понимание.

Во время прогулки втроём Дакси рассказала, что Фортис подождёт ещё день-другой, и если мы не решим ничего за это время, то полетит сам со своей большой семьёй. Этакий ультиматум. Его понять можно, ведь он хочет отдохнуть как следует, а ждать нас неизвестно сколько времени — тоже не дело.

Мы решили, что сегодня же поговорим, когда соберёмся все вместе. Осталось только дождаться Рику. Слайми сама сможет быстро добраться, стоит ей только дать знак. Что же касается Либи, то с ней ничего не ясно. Если она не успеет появиться на Осните, значит, полетим без неё. Насчёт демоницы у меня вообще появилась мысль, что она может так и не прийти. Кто знает, насколько правдива была та история про кровь и привязку.

Как и было решено, мы собрались вечером. Так как всё это неофициально, встреча прошла дома у Рики, где за столом начались обсуждения. Со свободным временем проблемы были только у наследницы, ведь она постоянно занималась какими-либо делами. Ей пришлось связаться с отцом, хотя она очень не хотела беспокоить его вечером. Не то чтобы он слишком строг с ней, скорее из уважения как к родителю и как к главе «Чёрного оснита». Но Рика всё-таки связалась с ним и объяснила ситуацию, ведь ждать до следующего дня — значит отложить полёт на неопределённый срок.

Сначала отец Рики ничего конкретного не ответил, но потом дал добро. Наследница очень удивилась такому быстрому решению. Обычно, по её словам, она была вынуждена ждать дольше. Меня же это радовало не меньше, ведь, как только наступило мирное время, всё стало идти по плану, чего не было очень давно. Остаётся только надеяться на то, что ночь пройдёт без происшествий, а поутру мы соберёмся и телепортируемся на Келимир.

Новость о полёте порадовала и остальных. Например, Дакси с удовольствием посетит планету, на которой ещё не бывала, вечно занятая в работе. Слайми получит дополнительную полезную информацию, а Ютси — обещанное мной. Правда, нужно будет в случае чего объяснить, что первая ночь на курортной планете уже занята, и проведу я её с ангелом. Конечно, Дакси отреагирует на это наверняка негативно, но что делать, раз уж так всё сложилось? Хотя я знаю, что делать. Сегодня же есть одна ночь. Поэтому нужно как следует постараться, а потом поговорить, заранее предупредив обо всём.

Честно говоря, если отстраниться ото всех и забыть их на время, то первый секс с Ютси интригует. Интригует в первую очередь тем, что она не просто ангел, но ещё и девственница. Не думаю, что ангелы теряют невинность точно так же, как земные девушки. Наверняка как-то иначе. И это — одна из главных причин хотеть близости с ней. Но, кроме того, приятен и тот факт, что теперь, после клятвы и слов серафима, ей не стать падшим ангелом, её разум не изменится и она не будет похотливой, помешанной на сексе. Одной такой уже достаточно (если Либи всё-таки явится). А лучше бы пока не являлась, так как испортит отдых своими постоянными домогательствами.

Глава 30

Ночь с Дакси мы провели долгую и горячую. Слайми вновь отпустили заниматься изучением и поиском новой информации, а Ютси осталась у Рики. Было ли о чём им поговорить? Вряд ли. Наверняка просто легли отдыхать. Оставлять ангела рядом я специально не стал, чтоб она не слышала ничего и не мучилась из-за непреодолимого желания. Дождётся своего. Это даже лучше для неё, ведь обычно чем дольше ждёшь какого-то события, тем больше радуешься, когда оно наконец наступает.

Утром я понял, что нам следовало ложиться пораньше, потому что мы совершенно не выспались. Зато насладились друг другом и поговорили о Ютси. Мой план сработал: после хорошего секса Дакси пребывала в отличном настроении, потому приняла информацию нормально, и даже сказала, что я правильно поступил. Ещё бы! Если бы эту ночь я провёл не с ней, а с Ютси, тогда бы получил как минимум обиду, а скорее всего, вообще скандал. Нужно постоянно себе напоминать о том, что Дакси — девушка с характером, особенно когда доходит до конфликта. Так что, когда есть возможность поступить умнее и не устраивать ругань на ровном месте, лучше всего так и делать.

Это утро радовало тем, что особо торопиться не требовалось. Вот поэтому мы спокойно собрались и позавтракали в резиденции. Перед тем как покинуть дом клана, встретили родителей Рики. Они выглядели вполне бодрыми, с хорошим настроением, и пожелали приятного отдыха. Правда, в конце нашей короткой беседы осс Аптиос уточнил, как долго мы будем находиться на курортной планете. И вот тут я немного растерялся, ведь об этом никто из нас не говорил. Дакси тоже не ответила: она просто посмотрела на меня. Чуть замешкавшись, я ответил, что дня два. На это глава «Чёрного оснита» лишь сказал, что желательно не дольше трёх. Но сказал так, что прозвучало это уважительно и одновременно как приказ. Я дал ему понять, что всё так и будет. Ясное дело, что Рика нужна здесь, только из-за неё у нас ограничения во времени. Но и три дня — тоже неплохо, лучше, чем ничего.

Когда переместились к Рике, мы обо всём ещё раз поговорили. Единственное — на Келимире сейчас зима, а мы одеты довольно прохладно. Но Дакси заверила, что уже на месте можно будет заполучить одежду для любого вида разумных, а также всё остальное, что может понадобиться во время отдыха. Я не забыл уточнить на всякий случай, сможем ли мы нормально себя чувствовать на другой планете. Дакси коротко пояснила, что там уже много кто побывал до нас, в том числе и Фортис. К тому же, к текущему моменту всё уже адаптировали под основные виды разумных, известные в этой части вселенной.

Разумеется, телепортировались мы не на улицу, а в одно из административных зданий, где нас сразу же зарегистрировали, а Ютси внесли в отдельный список как новый вид разумных на Келимире. Помогла в этом некая Керра, которую, как я понял, Дакси знает всю жизнь, ведь уровень общения у них явно дружеский. После всех обязательных процедур нас наконец-то выпустили в город.

Дакси взяла на себя роль гида, поэтому отвела всех к одной из кабинок для телепортации, чтобы мы не расходовали лишний раз браслеты и не тащились пешком до ближайшего торгового центра, который располагался далековато.

Уже в торговом центре нам сделали по заказу тёплую одежду. Вещи не понадобились только Слайми и Ютси. У первой в этом нет никакой потребности, а вторая, как и раньше, может менять на себе одежду во мгновение ока.

Далее мы связались с Фортисом и договорились встретиться. Прибыл он достаточно быстро, но один. Уже после этого все вместе сели в ближайшую кафешку, где обсудили планы.

Фортис времени не терял и сразу обратился к туроператору, заказав на нас всех билеты. Необходимые данные уже были, так что с этим проблем не возникло. Келимир мне показался чуть более привычным, чем Оснит, ведь здесь пользовались чем-то вроде наших смартфонов. И у Дакси такой появился после вчерашнего визита на родину, иначе она никак бы не созвонилась с Фортисом сегодня. Но всё-таки общаться при помощи нейросети в разы удобней. Оказывается, я уже настолько привык, что не готов отказаться от такой технологии.

Как бы ни хотелось побыстрее отправиться на отдых, мы были вынуждены ждать около трёх часов по местному времени. Чтобы чем-то себя занять, отправились на прогулку по городу. Больше всех интересовал город не Слайми, а Ютси. Она прямо нарадоваться никак не могла. А причиной тому оказался всего лишь снег, который она ни разу не видела, поэтому первое время с интересом трогала его, лепила разные фигуры. Прямо как ребёнок. Давно мы не предавались детским забавам, которые на самом деле не чужды и взрослым.

В конце концов я предложил поиграть в снежки, а Фортис поддержал. Дакси согласилась сразу, Рика же поначалу не хотела, прямо сама серьёзность. Но надолго её не хватило, точнее, до первого попавшего в неё снежка, который бросил я как вызов. Только вот Слайми эти наши игры были вообще неинтересны, потому она и не участвовала в снежных баталиях.

Немногим позже Фортис предложил сходить к нему в гости и познакомиться со всеми его супругами. И им не мешало узнать получше нас. Правда, в прошлый раз у меня была проблема — языковой барьер, но теперь-то есть нейросеть, и можно разговаривать свободно с кем угодно.

Мионну и Линнию я уже видел, ребёнка — тоже. А вот другие оказались очень необычными. Одна из них дельфидентка, о которой я только слышал. Хоть и говорили, что дельфиденты и истриситы родственные виды, но внешне очень отличались.

Эта девушка по имени Ипулари не имела плавника на спине, но зато плавники были на её предплечьях. Цвет кожи тоже отличался от цвета кожи Рики. Когда обе стояли рядом, это становилось особенно заметно. У дельфидентки кожа не синяя, а скорее светло-голубая. Лицо тоже не очень похоже на человеческое, но сей факт вовсе не обозначал, что Ипулари вызывала отторжение. Совсем наоборот: приятная скромная девушка.

Другая, которую звали Гентла, оказалась из кошачьих, но с двумя хвостами. Милая брюнетка, общительная и любопытная. Но два её хвоста меня очень заинтересовали, поэтому я по нейросети спросил про неё у Дакси. Любимая только ответила, что Гентла такая единственная на всей планете, и о ней я узнаю позже: откуда взялась, как попала к Фортису и так далее.

Не меньше интриговала девушка Атрия, родом с соседней планеты лисьего народа. Элегантная, утончённая и по-особому красивая, она вела себя очень достойно, выделяясь на фоне остальных. Выделялась и тем, что у неё куча очень пышных рыжих хвостов. Пышность настолько привлекательная, что захотелось потрогать руками, но Фортис такую мою идею явно не одобрил бы. Так что пришлось просто смотреть. И то недолго: Дакси, заметив мой заинтересованный взгляд, незаметно для остальных толкнула меня в бок локтем и спросила, чего это я пялюсь на попу Атрии. Как приревновала-то! Я честно ответил, что хвосты у лисицы очень забавные и что интересно посчитать, сколько их у неё. Увы, это не тот случай, когда Дакси отнеслась с пониманием. Она на полном серьёзе сказала, что хвостов девять и нечего их больше разглядывать. Я лишь усмехнулся и перевёл всё в шутку. Но Дакси оставалась напряжённой ещё какое-то время. Ничего, отойдёт. Не первый раз.

Так незаметно и пролетели почти три часа. Настало время собираться и отправляться на взлётную площадку. Мы взяли с собой всё необходимое, а если понадобится что-то ещё для отдыха, то можно будет приобрести на месте.

Площадка оказалась крытой, внутри огромного здания. Летели, разумеется, не только мы, но ещё и много местных. Полёт займёт от трёх до четырёх часов, благо планета не очень далеко. Получается, мы прибудем туда к вечеру. Не очень хорошо, но так уж получилось. Да и не на один же день. Будет любопытно поглядеть на закат на курортной планете.

Почему бы нам просто не телепортироваться туда? Во-первых, нет координат, а во-вторых, их нам бы не предоставили, даже если б запросили. Так решило местное правительство, для того чтобы на планету не проникали те, у кого есть возможность телепортироваться на большие расстояния. Правда, если никому и ничего не говорить, мы, будучи на месте, можем эти координаты получить при помощи нейросети. Не знаю, захотят ли Дакси и Рика, но я точно это сделаю. Хотя бы затем, чтобы просто было. Заплатить-то за перелёт не проблема.

Дождавшись очереди, мы поднялись на борт комфортабельного и очень уютного корабля. Правда, и тут случился казус: по билетам получилось так, что со мной должна сидеть Ютси, что она и сделала, ничего не подозревая. Но Дакси настояла на обмене местами. Вот теперь я стал понимать, что она уже перегибает. Уж пролететь три-четыре часа не рядом можно было. Видимо, скоро придётся всё-таки поругаться. За Ютси ведь тоже обидно. У неё и настроение испортилось, когда ей пришлось вынужденно обменяться местами. Ладно, разберёмся позже. Пока же взлетаем и направляемся на планету, новую как для нас, так и для многих других туристов с Келимира.

Глава 31

Отличие местных кораблей от кораблей Оснита я ощутил в полной мере, стоило машине взлететь. Не сказать, что испытал дискомфорт, но техника ощутимо гудела и чувствовалась лёгкая вибрация.

Лишь спустя минуту наконец-то наступила относительная тишина. Всё же истриситы явно опережают местных в развитии. У них корабли двигаются почти бесшумно, а взлетают и приземляются так, что не чувствуешь ничего. Наверняка это смутило только меня. Может, ещё Рику. Остальные же нормально себя чувствовали с самого начала: они расслабились и занимались своими делами.

Дакси откинула спинку сидения и предупредила, что может уснуть. Я лишь ответил, что мешать не буду. Вот и стоило меняться местами, чтобы просто спать? Ютси ведь спать точно не собиралась.

Ангел сидела впереди, прямо передо мной, и было хорошо видно, чем она занята: смотрела на город, который с каждой секундой становился всё меньше и меньше. Совсем скоро вместо города мы увидим целую планету, как только окажемся в открытом космосе. А ведь это мой первый полёт. Тут уж не до сна, хотя поспать не помешало бы.

Сидящая рядом с Ютси Рика разглядывала всё, что видит перед собой. По крайней мере, мне так показалось. Наследница из тех, кто не привык тратить время попусту. Вполне возможно, что она под видом любопытства на самом деле активно использует нейросеть, собирает с её помощью какую-нибудь информацию. А я вот не настолько любопытный, чтобы забивать голову и память импланта всем подряд — тем, что может никогда мне и не пригодиться в жизни.

«Кирилл», — позвала Слайми.

Слайми в человеческом облике

Слизь сидела позади: никого не волновало, что она может уместиться в кармане и вообще бесплатно лететь, не занимая места. Только из-за этого я машинально обернулся: показалось, что она вслух заговорила.

«По нейросети отвечай. Это важно».

«Понял уже», — дал я быстро ответ и развернулся. По пустякам Слайми никогда не обращалась. Значит, хочет поделиться какой-то информацией.

«Я проанализировала некоторые будущие события», — начала вещать слизь, и я напрягся.

«Есть шанс встрять куда-то?»

«Нет. Для твоего же блага и хорошего отдыха рекомендую убавить уровень твоих негативных эмоций. До тех пор, пока не вернёшься на Оснит».

Догадаться, о ком Слайми ведёт речь, было несложно.

«Ты опять лезешь в мою голову?»

«Я же объяснила тебе: это анализ будущих событий. Отобрала из миллионов возможных, связанных лично с тобой. Обработала дальнейшие варианты. Итого получилось двадцать семь событий, которые приведут к отрицательному результату гарантированно. Под отрицательным результатом я имею в виду, что ты сам останешься недоволен тем, что сделал».

«Но ты же сама наверняка всё видела, всё знаешь. Мне, по-твоему, всегда уступать и слова поперёк не говорить ей? Боюсь, тогда я точно получу, как ты говоришь, отрицательный результат. Да, не сегодня, не завтра, но в будущем».

«Повторюсь: хочешь испортить отдых не только себе, но и всем остальным — делай как задумал. У тебя есть целых двадцать семь событий для этого. Какое ты выберешь — зависит от тебя. Ты ведь не хочешь сейчас довериться моим математическим расчётам».

«Не хочу я никому портить отдых. Я хочу донести наконец-то до Дакси, что порой она ведёт себя неправильно».

«Ты сам объявил её самой-самой. Разве она не имеет условно больше прав, чем остальные?»

«Это разное».

«Ты уже забыл клятвы? Они имеют силу вообще-то».

«От тебя ничего не утаить. Всё ты знаешь. Но при чём тут клятвы?»

«Ты клялся не оставлять ангела-хранителя в беде».

«Клялся. А Ютси сейчас в беде? Нет. Тогда о чём разговор?»

«Ты забыл, что ангелы не люди, у них совершенно другое восприятие. Что покажется тебе сущим пустяком, для ангела может стать бедой. И это будет искреннее чувство, о котором узнают там, в их мире. Это может случиться невольно, непроизвольно — и ты нарушил клятву».

«То есть Ютси может обидеться, а потом это станет бедой? Да это же нелогично».

«Для тебя нелогично».

«Ты заставляешь меня переживать ещё больше. Я так запутаюсь совсем».

«Сохранять связь более чем с одной девушкой, ещё и разного вида — дело непростое для такого как ты. Глупо было надеяться, что всё будет так просто и легко».

«Слайми, прекращай. Ты меня сейчас, грубо говоря, дураком обозвала. И что значит «для такого как ты»? Говори конкретнее. Ты же само воплощение математики, можно и поточнее».

«Ты больше моногамен, чем полигамен».

«Ну не прям уж так».

«Можешь лгать себе».

И я задумался: действительно, кого я обманываю? Но раз назвался груздем…

«Хорошо, согласен. Ты мне подскажешь, что делать?»

«Уже подсказала. Но ты не хочешь».

«Ладно, я не буду устраивать никаких серьёзных разговоров с Дакси, пока мы на отдыхе. Отложу на потом, раз уж из-за этого можно всё испортить».

«Верное решение. С Ютси всё получится?»

«Ну это лишнее. Зачем обсуждать? Уже ведь было. Да, не полноценный секс, но тем не менее».

«Я про твой комплекс».

Да как так-то, а?.. Ничего невозможно скрыть от неё, вообще ни-че-го. Даже от себя удалось скрыть, не думать всё это время, а она докопалась.

«Твой идеал, какой ты искал много лет, думал, что никогда такую не встретишь. Но встретил. Тогда тебе было двадцать один, ей — семнадцать. Небольшая разница в возрасте, но по законам землян связываться с несовершеннолетней в последнее время стало небезопасно. Наученный опытом других, ты не рискнул. Да и она тебя не любила никогда, ты просто был другом, с которым она как скромная девушка познавала поцелуи, объятия и очень хотела секса, но сама не могла проявить инициативу в силу известных на тот момент причин. А ты боялся, хотя все шансы были, стоило только постараться. И любил её так, как никого никогда не любил. Эти странные и бессмысленные отношения длились около полугода, пока ты из-за безумной любви не наделал дел. Напоминать о них не буду, ты и сам знаешь. Юлия девственница тогда была, Ютси невинная сейчас. У них одинаковое количество букв в именах, они даже чем-то схожи. Но ещё больше они схожи внешне и поведением. И ты снова, теперь уже неосознанно, боишься близко связываться с Ютси. Тебе страшно, что может повториться та история. И вроде отдаёшь себе отчёт, что это всё другое, но страх успешно борет тебя, не ты его. А ведь когда-то все ангелы были людьми, очень-очень давно. Тебя посещают мысли, что вдруг нынешняя Ютси и есть Юля, только в образе ангела. Миры огромны, необъятны, бывают зеркальные, но с другими условиями. Ты осознаёшь это где-то глубоко в своём мыслительном процессе. Стараешься не думать, себе не говоришь. Никому. Это всё тебя и снедает. Раз за разом. Ты изо всех сил пытаешься отринуть хоть каплю чувств, глядя на Ютси. Ты пытаешься видеть в ней лишь физическую часть, не больше. Но всё равно находишь и видишь временами Юлю. И это мешает тебе полностью настроиться на Дакси. Ты ищешь повод поссориться, снова неосознанно, докопаться до мелочи, но поссориться всё равно. Ты всегда со всеми девушками ссорился. В пылу страстей говорил столько всего, что ни одна не выдерживала и уходила. Но ты был слишком горд, чтобы самому выйти на связь, извиниться, поговорить. Можно ведь найти новую. Юлю уже тогда подзабыл, стал увереннее в себе, перебирал среди красивых. Только вот настоящих отношений у тебя никогда и не было. Один лишь секс для повышения самооценки. Ты это и не отрицал перед самим собой. Но тебе стоит узнать сейчас: это не повышение самооценки, это — бег от себя, это — травма, с которой ты ходишь до сих пор. Ты изменился за последние дни, причём сильно изменился. Пересмотрел свои взгляды на многое. Но травма, твой вечный комплекс и желание показать, кто здесь главный, путём ссор, — вот от чего тебе стоит отказаться, пусть и не в полной мере, но хотя бы отчасти. Не меняй себя. Делай себя лучше. Каждое мгновение. И держи разум холодным».

Никто и никогда не разносил меня в пух и прах настолько сильно, как это сделала Слайми. Ей удалось вытащить наружу всё самое ценное и в то же время бесполезное, показать, кто я такой на самом деле. Я теперь не в состоянии найти себе оправдание, потому что знаю: это всё правда. Математические расчёты Слайми не просто математика. Это настолько сложный процесс, который, боюсь, даже очень умному человеку невозможно понять без последствий для рассудка.

Она всё обо мне знает. Буквально всё. Не думал, что сможет вытащить самое потаённое, всё то, чего никому и никогда не говорил. Держал в себе, терпел, пока не прошло достаточно времени. Пока не остыло то, что пылало.

Я так и не смог ответить Слайми, молчанием признав своё поражение. Да что там — почувствовал себя никчёмным человеком. Она это знает. Но этого не знают другие. Для них я тот, кого они видят снаружи. Однако шансы есть. Я же действительно стараюсь быть лучше, чем был.

Глядя на отдаляющийся шарик в чёрной пустоте, я вздохнул глубоко и придался очередным размышлениям о себе и своей жизни. Чего теперь скрывать — о своём комплексе. С этим нужно что-то делать, быстро и решительно. Чёртов страх вернулся с былой силой. Как наваждение. Или одержимость.

Слайми здорово выпотрошила меня, встряхнула, выжала досуха. Зато… Зато у меня появилось желание стать честнее перед собой, перед другими. Свободнее. Проще. Быть может, это и есть выход, избавление от комплекса.

Глава 32

Открытый космос после беседы со Слайми, к сожалению, произвёл не настолько сильное впечатление, как ожидалось. Я был больше погружён в себя, пытаясь осмыслить всё, что она сказала, а также найти решение. Но, как мне кажется, решение так просто найти не удастся. Если я его не нашёл за почти десять лет, то… Хотя при чём тут десять лет? Всего лишь временной промежуток. По факту же я не и не старался найти решение. Слайми правильно сказала, что это были просто попытки сбежать от себя, но не решить проблему. Очень сильно уязвил меня тот этап жизни.

Постепенно я пришёл к интересной мысли: Слайми умеет делать прогнозы, а это значит что? Правильно: этой беседой она могла намеренно подкорректировать будущие события, просчитать все варианты и обеспечить мне лучший из возможных. Манипулирует мной, но с добрыми намерениями. Почему нет? Если всё так, то выходит, что мне бесполезно стараться что-либо сделать. Я даже мысленно посмеялся. Полная беспомощность перед невероятно умной слизью, которая что хочет, то и творит. Такими темпами она в скором времени научится вообще менять реальность, игнорировать законы физики и ещё много того, до чего мой мозг вряд ли когда-либо додумается.

А ведь Слайми неспроста завела разговор. Добрые намерения — как вариант, но вряд ли слизь волнуют такие понятия как добро и зло. Для неё же наверняка всё одно. Оно просто есть, и всё тут. Получается, она сделала это из каких-то своих соображений. Но каких?

«Верный ход мыслей, Кирилл. Ты молодец».

Точно следила, как я размышляю.

«Спасибо».

«Не раздражайся. У тебя большое будущее, я говорила как-то. Для того и дала тебе пищу для размышлений. Если ты не будешь работать над собой, большое будущее станет большими проблемами. Тебе ещё предстоит не раз вставать перед сложным выбором. Всегда надеяться на меня не стоит. Иногда у меня не хватает ресурсов, а иногда я оставляю право выбора тебе. Не всё же делать за тебя».

«Да я уже понял, Слайми, понял. У меня как раз много времени подумать в полёте».

«Тогда я тебя больше не беспокою».

Большое будущее… И когда же оно наступит, интересно? Но интереснее то, что я никогда вроде и не задумывался о большом будущем. Мне достаточно будет мирной обеспеченной жизни. Например, такой как сейчас. Однако изменениям в моей жизни определённо быть. Слайми не может ошибаться, причём говорит о будущем не в первый раз.

Немногим позже мои мысли свернули в другое русло, и я вспомнил о клятвах, о другом восприятии ангелов. Что нужно делать, чтобы не нарушить? Нужно, наверное, почаще уточнять у Ютси, всё ли в порядке. А иначе как понять, что нормально, а что — нет? Никак. Только со временем, когда начну понимать её лучше, перестану заморачиваться. Знать бы ещё, чем грозит нарушение хотя бы одной клятвы. Можно спросить Ютси, но не факт, что она сама знает. Понятно лишь одно: ничего хорошего не будет.

Посмотрев на уже спящую Дакси, я чуть подался вперёд и легонько постучал по плечу Ютси. Ангел обернулась, выглянула из-за кресла. На миг я замер, вспомнив беседу со Слайми и сравнения с прошлым, но вовремя осёкся и улыбнулся. Это точно Ютси, и сомнений в этом быть не может. Пора отпустить прошлое на волю.

— Как ты? — негромко спросил я.

— Ну так, нормально, — ответила она с обычным выражением лица. Но в следующую секунду уголки её губ нарисовали взаимную улыбку, а глаза наполнились радостью. — А ты?

— Хорошо, как обычно, — пожал я плечами. — Не обижаешься, что Дакси с тобой местами поменялась? Только честно.

— Немного обидно, — призналась Ютси, и улыбка с её лица пропала.

— Обратно полетим так, как положено по билетам. Это я тебе обещаю.

— Точно? — Она придвинулась ещё ближе, почти высунув голову из-за кресла и заинтересованно глядя на меня. — Между прочим, это уже твоё второе обещание.

— Ты записываешь? — подшутил я.

— Нет, — снова заулыбалась ангел и добавила: — Я считаю.

— Считай, что я уже выполнил обещания, — сменил я тему и подмигнул. — Абсолютно серьёзно.

— Верю-верю. Теперь бы скорее добраться ещё.

— Ну это уже не от нас зависит. Доберёмся.

Обменявшись ещё парой малозначительных фраз, мы закончили беседу. Рика, казалось, нас и не слышала. Или делала вид, что не слышит.

После того как я поговорил с Ютси, мне стало спокойнее. Одну из клятв, по идее, не нарушил, а значит, всё хорошо. И даже получалось не сравнивать ангела с Юлей. Забавно, что я только теперь об этом подумал. И раньше вроде не думал, но подсознательно подобная ассоциация не давала покоя. Впрочем, я уже решил, что делать. Если и на курортной планете будет продолжаться подобное, то всё прямо расскажу Ютси, выговорюсь наконец. Она поймёт. Может, посчитает нужным помочь и выправить эмоциональный фон. Она ведь способна на это, причём с лёгкостью.

Весь полёт я не спал, всё думал и думал. Тем не менее, время за размышлениями прошло достаточно быстро. Капитан корабля оповестил о том, что мы приближаемся к планете и есть время посмотреть на неё издалека, а также проследить от начала до конца весь процесс приземления.

— Дакси, вставай, — тихо произнёс я и потряс её за плечо. Она не отреагировала. Потряс чуть сильнее. — Мы почти прибыли. Вставай, а то пропустишь красивый вид.

Дакси сонно застонала, разлепила глаза, зевнула и пробормотала:

— Мы уже прилетели?

— Нет ещё. Чуть-чуть осталось. Давай просыпайся и посмотри на планету. Её уже видно.

Потянувшись, она подняла спинку кресла, потёрла глаза и посмотрела в иллюминатор.

— Какая она необычная.

— Очень, — согласился я.

Насколько планета большая, определить трудно, когда видишь издалека такой космический объект и не имеешь никаких приборов. Но что было видно точно, так это разноцветные участки земли. А может, там и не всё земля. Тогда где вода? У меня курорт всегда ассоциировался с морем, океаном.

Мы приближались. Теперь стало видно, что планета выглядит как разноцветное пятно, будто бы маленький ребёнок намалевал на листе бумаги, не представляя, что именно он хотел нарисовать. Но это красиво. В одном месте — фиолетовый участок, похожий на треугольник, рядом — квадрат багрового цвета, плавно переходящий в красный прямоугольник. Дальше и вовсе самые разные фигуры, не похожие одна на другую, и всё разного цвета, оттенка.

Чем ниже спускался корабль, тем отчётливее становилось видно, что всё это в основном леса и горы. Но удивительно, какие же они все разные, хоть и находятся на одной планете и не так уж далеко друг от друга.

Помимо лесов были видны скалистые участки, коих оказалось не так уж мало. К скалам примыкали огромные розовые участки земли. Но так казалось лишь поначалу.

Когда корабль снизился, я понял, что розовое — вовсе не земля. Это — жидкость. Всё, что розового цвета, — множество озёр, заводей, в которые впадают того же цвета речки, артериями покрывшие всю планету.

С каждой секундой вид менялся, открывая всё больше деталей планеты. Увиденное заинтересовало всех, кто впервые сюда летел. Скорее даже не заинтересовало, а заворожило: туристы с Келимира слов найти не могли и просто разглядывали местные красоты, явно предвкушая, как и я, интересный отдых и знакомство с новым миром.

Глава 33

Ещё на Келимире, когда мы сидели в кафе, Фортис рассказывал: курортная планета, которую действительно назовут Фёдором, как бы это забавно ни звучало, девственна чиста. Также он говорил о том, что на планете, хоть и организовали какой-никакой курорт, облагорожена и заселена весьма скромная территория. Но я никак не ожидал увидеть небольшую синюю деревушку с домами высотой не более двух этажей. Занятно, что кора растущих в этом регионе деревьев светло-голубая, а сердцевина насыщенно-синяя. Благодаря этому и домики синие. Смотрелись они вполне симпатично и гармонично, сливаясь с местной природой.

Специальной посадочной площадки пока тоже не было. Это и правильно: зачем на неё тратиться, если можно приземлиться в специально отведённом месте без последствий? Здесь и не переживали из-за вырубки лесов, чтобы строить новые дома, ведь плотность флоры позволяла это делать без сильного ущерба для планеты. К тому же, как объяснил Фортис, местную растительность отличает невероятно быстрый рост, словно семена в почве уже давно готовы — только и ждут, когда для них освободится место. Именно поэтому мы не увидели нигде лысых участков земли. За полгода всё проросло до такой степени, будто бы никто ничего тут и не вырубал ранее.

Как только я сошёл с корабля, сразу почувствовал, что воздух тут совершенно другой. Если так можно выразиться, по ощущениям какой-то мягкий, плотный и чуть сладковатый. Сладость уловить можно было при глубоком вдохе; при ровном же дыхании заметить это оказалось сложно.

Сложно было и вовсе дышать поначалу. Но когда мы дошли до первого деревянного домика, где нас должны зарегистрировать, я уже привык. И самое интересное, что небольшие проблемы с дыханием были только у меня. Я специально спрашивал Дакси и Рику, как им дышится. Обе ответили, что хорошо. Слайми и Ютси спрашивать не имело смысла, ибо их организмы устроены совсем по-другому.

После простейшей регистрации нас проводили к так называемым номерам, а Фортис со своей большой семьёй отправился к их дому, располагавшемуся ближе остальных к берегу озера. По его словам, для жилья он сделал достаточно, но работы там — непочатый край. После завершения операции на Осните ему выделили ещё один участок по соседству. Похоже, он тут со временем откроет свой гостиничный бизнес. По крайней мере, я бы так и поступил — перспективы очень неплохие.

Как и предполагалось, добрались до планеты мы к закату. Солнце здесь светило так же, как и на Келимире, но с той разницей, что голубая растительность во время заката выглядела иначе, отдавая фиолетовым. Во всей красе местную флору можно будет увидеть днём, но и сейчас всё очень красиво. Особенно мне понравилось, что деревушка расположилась между холмов, окружающих поселение почти со всех сторон. «Почти» — потому что с одной стороны как раз находилось озеро, которое видно со второго этажа нашего домика. Повезло, что нас поселили именно на втором. Мне кажется, такое везение — забота Фортиса. Он-то как местный на Келимире и владелец собственного участка, мог договориться, чтоб нам выделили лучшие места.

Искупаться в розовом озере прямо сейчас — этого хотели все. Погода позволяла, время суток — тоже.

Сбросив все вещи в номерах, мы поскорее отправились к озеру, идти до которого всего ничего. Только Слайми не пошла с нами. Слизь, как только мы покинули борт корабля, предупредила, что уходит изучать новую планету, пожелала всем хорошего отдыха и поползла по своим делам. Похоже, зря я платил за номер для неё, но так положено, что поделаешь. Да и деньги уже давно не проблема.

Уютный берег озера показался мне сначала песчаным, причём песок голубого цвета. Но когда я наклонился и взял горсть, чтобы пощупать этот «песок», понял, что это нечто другое и с настоящим песком не имеет ничего общего. Это больше похоже на крошечные бусинки. И самый главный плюс — они не липнут, не пристают к мокрому телу.

Во время заката розовое озеро потемнело, но оттого не стало менее привлекательным. До того, как мы отправились купаться, Фортис предупредил, чтобы никто не пугался, если вдруг почувствует нечто шевелящееся и трогающее кожу. В местных озёрах обитают подводные жители, похожие на угрей, но более плоские и длинные. Они, как рассказал Фортис, питаются бактериями, отмирающей кожей. В общем, если коротко, санитары озёр. Опасности не представляют.

Самой первой в воду прыгнула Рика. Я даже не удивился, что наследница опередит всех. После неё уже зашли я, Дакси и Ютси. Мои первые впечатления: странная, густая, тёплая жидкость, плотно обволакивающая тело. Непривычно. Двигаться тяжелее, чем в обычной воде, но только поначалу. Потом я стал привыкать и плавал достаточно хорошо. Ещё это озеро пахло чем-то сладким, едва уловимым. Такой запах сравнить я не смог ни с чем, но главное — запах приятный.

Немногим позже к нам присоединились остальные. Фортис купал сына вместе с Линнией; с ними, не делая резких движений, плескалась беременная Мионна. Гентла с удовольствием плавала на спине чуть в стороне. Обладательница красивейших хвостов Атрия стояла на берегу и что-то пила из деревянной кружки. Судя по всему, она не стала купаться как раз из-за хвостов, ведь их потом придётся очень долго сушить и расчёсывать. Но больше всех моё внимание привлекла Ипулари. Она и вправду трансмутировала ноги в дельфиний хвост за короткое время, а потом поплыла с такой скоростью, что за ней не угонится никто. До чего было смешно смотреть, когда Рика остановилась, глядя на быстро плывущую Ипулари, а потом предложила той посоревноваться. Ох зря она это предложила, проиграет ведь, и это заденет её самолюбие.

Как и ожидалось, плавник наследнице не помог. Ипулари всё равно оказалась быстрее. Ну а Фортис и вовсе ликовал, когда увидел победу своей супруги: он в шутку припомнил Рике тот случай в клубе, когда он всё пытался обогнать наследницу.

Плескались, купались и радовались все. Мне понравился способ плавания Ютси. Она могла вообще не пользоваться руками и ногами. Ей хорошо позволяли плавать крылья. Редкие, но сильные взмахи придавали ангелу хорошее ускорение. Я даже ради интереса попробовал с ней встать в пару и проплыть определённое количество метров. Не то чтобы я рассчитывал обогнать, нет. Мне скорее было интересно, насколько буду от неё отставать. Ютси плыла почти в три раза быстрее меня. Наверняка она может потягаться с Ипулари и Рикой. Из любопытства я предложил соревнование, но ангел отказалась, ссылаясь на то, что ей и так всё нравится, незачем борьба за несуществующее звание чемпиона и способы кому-либо что-то доказать. Впрочем, Ютси права. Мы ж всё-таки сюда прилетели отдыхать. Но кто бы объяснил это Рике? Наследница продолжала борьбу на скорость, наверное, пытаясь доказать себе самой, что истриситы всё равно лучше дельфидентов. И вроде кое-какие успехи начали появляться, Рика почти догоняла Ипулари, но сил не хватало. Потом она уже отставала ещё больше, чем прежде. И только тогда, дав обещание продолжить завтра, когда отдохнёт, прекратила эту борьбу.

Вскоре стемнело, окна домов зажглись светом, а на улице в многочисленных местах развели костры. Это уже сталотрадицией здесь. И мы не остались в стороне. Но у нас было место получше — недалеко от берега и рядом с домом Фортиса. На участке у него имелся запас дров, которым мы и воспользовались.

Когда развели костёр, я и Фортис пошли купить свежего мяса, которое поставляли местные охотники, а наши девушки занялись другими делами: накрывали на стол, резали овощи, создавали уют при помощи свечей и всё в таком роде.

Пока мы ходили за мясом, я между делом спросил у Фортиса, как ему удаётся держать в узде всех девушек и не случаются ли ссоры между ними. У него, как и у меня, явно одна самая-самая, как сказала Слайми. Разумеется, я не лез в личную жизнь, так, в общих чертах любопытно.

Фортис парень простой, поэтому честно ответил, что это только с виду кажется, что у них идиллия, всё прекрасно. На самом деле всё равно случаются стычки, особенно много их было в первое время. Он даже подшутил, что давно бы пора стать седым — сколько нервов и переживаний было поначалу. Порой находил компромиссы, но и не реже ругался; бывало, из дома уходил, чтобы просто побыть в компании с другом, выпить где-то, посидеть. Просто отвлечься от проблем. Конечно, не все девушки потом встречали его с распростёртыми объятиями, но основные трудности на данном этапе он преодолел.

По его же прогнозам, когда родит Мионна, будет ещё тяжелее. Ему и этот полёт дался с трудом, ведь, как я узнал, Фортис раньше говорил Мионне, что полетит он, она и Линния с ребёнком. И больше никто. Но после операции на Осните всё изменилось: получилось так, что полетели все, да ещё я со своими нарисовался. В общем, Мионна ходила недовольная весь день, но потом всё-таки отошла.

В будущем мне предстоит нечто подобное, и уж как я справлюсь, даже не знаю. Загадывать пока не хочется. Самое главное, что ругаться мне и правда не хотелось. Всё хорошо: пожарим мяса, посидим большой компанией, пообщаемся. Думаю, отлично проведём время, к тому же впереди у нас ещё пара дней. А на сегодняшнюю ночь планы есть. И я уже придумал, как начать. Надо только договориться с Фортисом и с моими, чтобы позволили остаться с Ютси наедине на берегу у костра, когда все разойдутся.

Глава 34

К тому моменту, когда мы с Фортисом вернулись, огонь ещё горел, поэтому пришлось дождаться углей. Вот только мы почему-то совсем забыли, что мясо стоило замариновать, о чём позаботиться нужно было раньше. Но ведь все прибыли на планету на эмоциях, довольные, и поскорее побежали купаться в чудесном озере.

Несмотря на то что времени было немного, мы всё равно сделали маринад из того, что имелось. Конечно, это не привычный нам лук, специи и им подобные ингредиенты. Мы использовали всё местное.

Девушки тем временем продолжали суетиться вокруг стола. К моему удивлению, все пребывали в отличном настроении, улыбались, любезно общались друг с другом и даже шутили. Ютси тоже присоединилась к ним, хотя внутреннее чувство подсказывало мне: среди них она чувствует себя посторонней. Ангел другая, и с этим не поспоришь. Наверняка это и есть причина отстранённости от остальных. Она же эфирное существо. Но, стоит отметить, держалась Ютси всё равно очень хорошо, ведь тоже общалась, пусть и меньше остальных. Она чаще слушала, переводя взгляд с одной девушки на другую, и мило улыбалась.

Пока мясо мариновалось и догорали дрова, Фортис позвал меня с собой в дом. На мои расспросы он ничего конкретного не ответил, а только сказал, что я сейчас сам всё увижу.

Фортис привёл меня в кладовку, отстроенную в задней части дома. Моим глазам открылся вид на несколько бочек. В каждой — по напитку, настоянному на местных ягодах. Фортис приобрёл их давно, но подходящего случая израсходовать одну из бочек не было. Теперь же, когда нас много, это сделать можно. У Фортиса давно поселилась навязчивая идея, что рано или поздно он должен выкатить бочку из дома и поставить прямо рядом со столом. Мне эта идея понравилось, к тому же подобного в моей жизни и не было, чтоб прям так из бочки наливать и пить.

Выбрав из всех напитков наиболее вкусный, мы вместе покатили бочку. Катили вдвоём не потому, что она неподъёмная, а веселья ради. Это и правда было забавно. А как только мы появились на пороге, выкатывая бочку из дома, нас встретили весёлыми возгласами и громкими криками одобрения.

Сладкая настойка полилась в кружки сразу, стоило нам только поставить бочку вертикально. Фортис в нещадном режиме наполнял каждую кружку до краёв и тут же раздавал всем желающим. Не пили только Мионна, так как беременна, и Ютси. Когда она отказалась, все немного удивились — не подумали, что перед ними всё-таки ангел. Потом ещё придётся как-то объяснять, почему Ютси не ест. Если вдруг кто-то за столом спросит, чем же она питается, мне придётся опередить её и ответить уклончиво. Будет очень неудобно, если во время трапезы она скажет прямо о своём питании, ведь для неё в этом нет ничего необычного. А вот остальные смутятся.

Пусть и делали мы всё на скорую руку, мясо получилось отменным. Фортис заверил: это потому что оно свежее. По вкусу отличалось от той же свинины или баранины, намного сочнее и мягче. Недовольных не осталось. Ели с удовольствием, сидя большой компанией за одним столом. И настойка оказалась вовсе не крепкой, так что пить её можно было много, не опасаясь, что поплохеет.

Первый вечер на этой планете подошёл к концу довольно поздно, ведь время за столом в хорошей компании пролетело незаметно. И всё-таки пришлось расходиться, но не мне с Ютси. Я предупредил Дакси, что останусь на берегу. Пусть она и знала заранее о будущей ночи с ангелом, недовольство в глазах ей скрыть не удалось. Явно не понравилось, что первую ночь на курортной планете проведу не с ней. Рика по этому поводу вообще не переживала — с ней в любых делах будет в дальнейшем проще. О Слайми можно не упоминать — ей бы только изучать.

Перед тем как распрощаться, Фортис показал, где можно взять дрова, и оставил своеобразный коробок спичек и бумагу, чтобы развести костёр.

Мне не хотелось сидеть на том же месте. Ютси согласилась со мной. Так что мы отправились для начала на поиски места прямо на берегу. Благо такое место нашлось довольно скоро. Уютный закуток с мягкой травой, окружённый небольшими плотными кустарниками, — прекрасное место для уединения.

Ютси помогла перенести побольше дров, хотя я не просил о помощи. У неё был свой способ: она набирала охапку и летела к нашему местечку. Благодаря этому ей удалось принести больше дров, чем мне. Впрочем, какая разница? Помогла — хорошо. Не перед кем выпендриваться по типу «я мужик, сам всё сделаю».

Прихватив с собой полную кружку, я в который раз добрался до закутка, где уже сидела Ютси. Потом принялся разводить огонь. Сухие ветки быстро схватились, затрещали, превращаясь в полноценный костёр. В деревушке стало уже совсем тихо, и у меня появилось приятное чувство, будто мы совсем одни на целой планете. Однако нашёлся и минус в данной ситуации: вспомнилось прошлое, ведь было что-то похожее. Тоже костёр, тоже одни, тоже на природе.

— Ты начал волноваться, — осторожно заметила Ютси, заговорив первой. — Что-то не так?

— Это не то чтобы волнение. Так, из прошлого ассоциации, — не вдаваясь в подробности, сказал я и отхлебнул из кружки. Очень уж вкусная настойка. И пей сколько хочешь, почти не пьянит.

— Ты можешь со мной поделиться. Я никому не скажу.

— Да вот и думаю, что не просто могу, а должен поделиться. Но это будет долгая история.

— Ну и что? Как твой ангел-хранитель я обязана не только защищать, но и поддерживать тебя.

— Знаю, Ютси, — улыбнулся я и посмотрел на неё. В ночи, у костра, с подобранными под подбородок коленками, она выглядела до невозможности милой, хорошей, беззаботной. Такой, перед которой нетрудно открыться. — Садись поближе. Сейчас начну свою давнюю, непростую историю.

Ютси подвинулась. Я обнял её за талию, сделал ещё глоток добротной настойки и начал рассказ. Всё от начала до конца. Со всеми подробностями, не упуская ни одну деталь, не стесняясь тех чувств, что пережил. А она слушала. Слушала и кивала. Иногда вставляла небольшие комментарии. И следила за моим эмоциональным фоном, ощущая, как он меняется едва ли не каждую секунду. Пообещала для полной достоверности не вмешиваться, не менять. Только если сам попрошу.

Мне было удивительно легко рассказывать. Даже о том, когда я мучился, страдал. Как напивался до беспамятства. Но ведь бывали тогда и хорошие моменты. Их было намного меньше, в десятки раз. Нет. В сотни. Но были же. Ведь были точно.

И когда история подошла к концу, я вдруг поймал себя на мысли: ни на секунду не было стыдно за всё это. Оно было в моей жизни. И куда я от всего этого денусь? Это часть моего жизненного пути. Опыт, бесценный опыт. Не получи я его тогда, кто знает, где бы был? Кем стал? Возможно, никогда бы не пересёкся со всеми, кто познакомил меня с новыми существами нашей вселенной, новыми планетами. Всё взаимосвязано. Стоит быть благодарным, что когда-то случилось именно так, а не иначе.

Мои собственные размышления будто перевернули представление обо всём, что знал раньше. А я и сейчас знаю ненамного больше. Другое дело, что стал ощущать всё по-другому. Словно мировоззрение поменялось. Вот прямо здесь и сейчас. Как будто кто-то переключил нечто неосязаемое, неуловимое, но точно сидящее где-то внутри, на другой режим. Режим, когда приходит не смирение, но принятие. Принятие того, что ты есть ты. И весь твой путь — тоже ты. Сам строил. Сам рушил. Всё — сам. А винил во всём зачастую кого угодно, и так редко — себя. Да. Меня как будто выпустили на свободу из долгого заточения, сняли кандалы, что с громким звоном цепей рухнули под ноги. А после сказали: «Ступай. Ты свободен».

— Это правда, — тихо произнесла Ютси. — Ты весь светишься золотом. Я вижу. Это очень редкое явление. Ты свободен. Теперь получится.

Она улыбнулась и, пока я осознавал внутренние изменения, позволила себе проявить инициативу.

Сладкие, мягкие, чувственные губы робко коснулись моих. В ночной тишине. У потрескивающего костра, дарящего нам свет и тепло. Уют природы. И омут. Но омут… приятный, осознанный. Ютси чиста. А я только сейчас понял, как долго ждал эту свободу. И я свободен. Наконец-то свободен.

Свободен от всего, что терзало. Что грызло. Раздражало. В собственных глазах меня же унижало. И как быть, теперь мне стало ясно. Пусть я неидеален, но жизнь — прекрасна.

Глава 35

Погружённый впервые в невероятное состояние, чувство полной свободы и лёгкости, легче пуха, легче самого воздуха, я ощутил себя самым счастливым человеком во вселенной. Беззаботность, безмерная радость от самого факта существования, сопричастность всему миру, будто бы я породнился с каждым живым существом, с каждым прорастающим стебельком — вот что меня охватило. Я почувствовал жизнь, истинную жизнь, так, словно её вдохнули в меня раз и навсегда. И мне показалось, что я буду блаженствовать в этом состоянии целую вечность.

Постепенно я пришёл в себя, ощутил, что всё стало прежним, но в то же время другим — в том значении «другим», когда лучшего и желать нельзя.

Продолжая чувствовать нежные губы Ютси, я неспешно целовал их. Наслаждался каждым мгновением. Сколько было этих поцелуев, но этот — особенный. И вовсе не потому, что у Ютси отменно получалось. Скорее потому, что это — поцелуй с ангелом. С настоящим ангелом.

Увлечённый, я не заметил, как она освободилась от одежды, и теперь в моих объятиях — прекрасное, чистое, безупречное тело. Ощущая тепло, я прижал Ютси плотнее к себе. Она стала как никогда родной. Такой близкой. А ещё недавно я пытался избежать этой близости. Страха больше нет. Всё. Закончился бег. Наконец закончился. И теперь я волен делать всё, что захочется. С ней. Здесь. И нет больше никаких границ, барьеров. Можно всё.

Очень долгий, но длившийся всего мгновение поцелуй закончился ровно тогда, когда это было нужно. Ютси сама оторвалась и заглянула в мои глаза. Я — в её изумруды. Уголки губ нарисовали приятную улыбку на лице ангела. В ответ улыбнулся и я. Мы понимали друг друга без слов.

Я позволил ей снять с меня футболку, после чего она с удовольствием посмотрела на обнажённый торс. А я любовался ею, уже давно нагой. Она красива, особенно когда отблески костра играют на подтянутых округлых грудях. Когда эти отблески спускаются, затухая, по талии и бёдрам. И вновь костёр разгорается, согревая нас, уже и без того разгорячённых друг другом. Разгорается и желание. Как моё, так и её.

И мы снова предались поцелуям. Ютси положила тёплые ладошки на мою грудь, легонько подталкивая к траве. И я понял, что она уже готова к большему. Я поддался, лёг. Она уселась поудобнее сверху. Ещё раз поцеловала и спустилась ниже.

Уже совсем скоро я оказался полностью голым: Ютси без проблем справилась с одеждой, сняв ту немедля. Мы до сих пор не вымолвили ни слова. И мне так понравилась игра мыслей. Быть может, игра двух таких разных разумов, но этой тёплой ночью понимающих друг друга без единой подсказки.

Вспомнив, что Ютси способна учиться всему интуитивно, я отдал роль ведущего ей. Она начала с любимой всеми мужчинами ласки, поэтому я просто закрыл глаза, наслаждаясь стараниями Ютси. Трудно вспомнить и сравнить, как она это делала в прошлый раз, но сегодня получалось очень хорошо. Она действительно старалась, трудилась, причём без помощи рук. И окутывала губами всё естество до конца, что доставляло особое удовольствие. И со скоростью не ошиблась, тонко чувствуя меня. И ускорилась, когда я напрягся сильнее. И снова, снова продолжала, не давая себе никакой передышки. Она знала, точно знала, что делает и как делать надо. Вскоре я не стал даже пытаться продержаться дольше, позволил себе полностью довериться ей.

Подступающее чувство оргазма заставило меня напрячься ещё сильнее. Ютси не прекращала. Всё старалась и старалась. Что ни движение — то блаженство. И ещё. И ещё. Ангел задвигала головой, казалось, с невозможной скоростью, недоступной для всех остальных, что и стало кульминацией.

Я разрядился мгновенно, даже раньше, чем думал. А Ютси не отрывалась от дела. Она и сейчас продолжала, но с умеренной скоростью. Лишь через пару минут остановилась и села, глядя на меня.

— Ну как? Понравилось?

— Ты ещё спрашиваешь. Конечно понравилось.

— Это радует. И мне было полезно. — Ютси перебралась поближе и спросила: — Тебе надо отдохнуть немного, так?

— Да. Совсем чуток. — Я приподнялся на локтях, сев поудобнее. Бросил взгляд на кружку, взял её и сделал пару глотков. Как же хорошо. — Теперь, значит, ведущим буду я. Моя очередь.

— Вовсе не обязательно. Я бы хотела сама всё сделать в первый раз.

— Хм, вот как. А ты не знаешь, каким он будет, этот первый раз? Просто ты не человек, и я не знаю, как это у ангелов происходит.

Ютси посмотрела на меня и мило улыбнулась.

— Спросишь тоже. Откуда мне знать? Я не пересекалась ни разу с теми, кто заключил союз, как мы с тобой. Поэтому не знаю. Самой интересно.

— А почему ты тогда…

— Чтобы тебе хорошо сделать, — поспешила она ответить, догадавшись, что я хотел спросить. — Ну и чтобы питание было. Теперь ведь придётся реже питаться.

— Видимо, да, — протянул я и задумался об этом. — А тебе хуже не будет от редкого питания?

— Нет. Питаться нужно чаще, когда силы тратишь постоянно, когда молоко сдаёшь. Ещё когда через слои пространства ходишь. Но раз я этого пока не делаю, то и питаться можно очень редко. Не волнуйся за меня.

— Теперь понятно. Пожалуй, так даже хорошо.

— Но молоко дам. Попробуешь?

Она меня обескуражила неожиданным вопросом.

— Что, прямо сейчас?

— Можно и сейчас. А можно во время познания любви. И я уже придумала, как это сделать. — Ютси начала входить в азарт со своими идеями, которыми делилась с искренним удовольствием. — Мне надо быть сверху, чтобы ты мог пить молоко. Тогда получится.

— Дай-ка я хотя бы представлю, — усмехнулся я, хотя ангел посмотрела на меня так, словно не поняла усмешки.

Представить удалось в ту же секунду. Если не брать в расчёт само питие молока, то всё будет выглядеть вполне нормально, как будто я целую соски. А целовать соски приятно. Вдвойне приятнее, когда девушке это доставляет особое удовольствие.

— Ну, можно попробовать, — согласился я.

— Я знала, что ты не откажешься, — пропела довольная Ютси. — Только когда будешь заканчивать, прошу оставить семя для питания. Ну чтоб у меня запас был.

— То есть не…

— Да, — кивнула она. — Не в меня, когда буду сверху.

— Понял, понял, — кивнул я в такт словам.

— Вот и замечательно.

Между делом, попивая настойку, я спросил у Ютси, правда ли она никак не влияла на меня, когда снизошло озарение. Она заверила, что совсем не старалась. Значит, я смог сам. Мне и вправду с ней стало легко и хорошо, а её простота и беззаботность только улучшали и без того прекрасное времяпрепровождение в компании ангела.

Кружка вскоре опустела, и у меня появилось желание продолжить, о чём я прямо дал знать Ютси. Она заулыбалась, пообещала постараться не хуже, чем до этого, и взобралась на меня. К тому моменту я уже был готов, всё ждал, когда она начнёт, ведь просила, чтобы я ничего не делал сам.

А я действительно ничего не делал, разве что взялся за её груди и помял с удовольствием. Затем спустился ладонями к животу, плавно прошёлся по бёдрам. И обратно, с удовольствием поглаживая. Касаться её, обладать её ангельским телом, осознавая, что это действительно ангел, — удовольствие непередаваемое. Но ещё я заметил интересную особенность: мои прикосновения заставляли Ютси не только довольно и тонко постанывать, но и кожа её по-настоящему светилась золотистым в тех местах, где я трогал. Естественно, спрашивать не стал и сам понял, что это от возбуждения. И ещё от неё начало приятно пахнуть. Аромат чем-то похож на ваниль и мёд вперемешку, но в то же время что-то другое. Не думал, что так бывает.

Пока я продолжал наслаждаться телом Ютси, она подготовилась. Немного поёрзала на моих бёдрах, приподнялась, аккуратно взяв в руку причину будущей потери невинности, и посмотрела вниз. Потом она направила упругий и эрегированный уже давно ствол между ног и потихоньку начала садиться. Мне было любопытно посмотреть, поэтому глаза закрывать я не собирался, хотя с закрытыми глазами ощущения были бы острее. Но это того стоило.

Сдержанно и одновременно чуть ли не взвывая, Ютси продолжала опускаться. Ниже. Всё ниже и ниже. А я чувствовал, как мой орган погружается в горячее и необычное лоно. И вроде бы похожее чувство, да всё-таки иное, отличное от всего прежнего опыта. Но было приятно настолько, что мне захотелось поскорее насадить Ютси до конца. Немалых усилий стоило просто дождаться, когда она сама это сделает.

И наконец-то ангел села, коснулась уже очень горячими ягодицами моих бёдер, застонала сильнее, вцепилась руками в траву. И я не мог толком понять, больно ей или хорошо. Стоны какие-то неопределённые. Но глаза у неё были закрыты.

Совершенно неожиданно она вся засветилась золотистым свечением, расправила крылья во весь размах, изогнулась. Затем выдохнула. И в этот момент крылья, ещё до этого светящиеся золотом, обволокло ярко-алым туманом.

Буквально на пару секунд.

Туман исчез, и теперь крылья приобрели всё тот же ярко-алый цвет, окрасились на моих глазах, излучая свет. И сама Ютси не переставала светиться, причём настолько сильно, что даже костёр не давал столько освещения, как она сама.

— Вот я и познала это чувство истинной любви, — с улыбкой на лице тихо произнесла она и открыла глаза, глядя на меня. — Ничего лучше я никогда не чувствовала. Я тебе так благодарна.

Она наклонилась чуть ко мне и сексуально шепнула:

— Теперь мы продолжим, как я и говорила. Тебе понравится. — Ютси наклонилась, подставляя грудь, и ещё тише добавила: — Давай попробуем…

Медленно двигая тазом, покручивая им, ангел потихоньку приподнималась и садилась. Благодаря таким плавным движениям мне не составило труда взять губами её маленький нежный сосок и оценить, какой же он мягкий и желанный. И уж не знаю, как Ютси это сделала, но в рот сразу потекло молоко. Такое горячее, приятное. Едва мои рецепторы уловили этот нежный вкус, в голове возникла одна мысль: знал бы раньше, никаких сомнений бы не возникло, пробовать или нет.

Ангел продолжала двигаться неторопливо, осторожно, одновременно с тем не переставая давать молоко. Но его оказалось не так уж много, поэтому оно кончилось гораздо раньше, чем я напился. А меня будто переклинило на желании пить ещё. Это как наркотик, да такой наркотик, что вряд ли с ним сравнится какой-либо другой известный людям.

— Вкусно же? — ласково спросила Ютси.

— Очень, — признался я. — Хочется ещё.

— Есть ещё.

Теперь она подставила правую грудь, а я с удовольствием поймал сосок. И вновь полилось чудесное молоко. От блаженства я закрыл глаза. Делал мерные глотки, чувствуя, как горло согревает теплом. И вкус. Этот неповторимый вкус. Он, кажется, увлёк меня намного сильнее, чем движения Ютси. Но когда я об этом вдруг подумал, то смог переключиться на другие ощущения.

Ангел двигалась уже чуть быстрее, но не сильно, что и позволило мне выпить без труда молоко из второй груди. А после этого Ютси загадочно улыбнулась, прижалась ко мне всем телом, обняла, расправив светящиеся алым крылья, и ускорилась. Ускорилась она не в ущерб точности движений и по-прежнему отлично скользила. У неё получалось настолько хорошо и быстро, что долго продержаться явно не получится. Не в этот раз.

Обняв её сначала за талию, я скользнул руками на ягодицы. Ухватился за них покрепче, подогнул колени для опоры, подгадал момент и вошёл в ритм Ютси. Мне не хотелось так и лежать, не сделав ничего самому, поэтому теперь мы двигались вместе, друг другу помогали.

Её сладкие, такие нежные стоны в самое ухо заводили меня сильнее, чем ощущения ниже пояса. Ещё и алые крылья каким-то образом влияли на возбуждение. Но и горячее светящееся тело Ютси, которое я чувствовал каждой клеточкой, доставляло не меньше удовольствия. И даже не хотелось почему-то менять эту обычную позу наездницы. Просто незачем. Ведь и так всё великолепно!

С каждой секундой двигаясь быстрее, Ютси постанывала не громче, но сильнее. Она стала прижиматься ещё плотнее, будто бы пытаясь проникнуть в меня целиком. Но это никак не мешало нам продолжать. И мы продолжали.

Первой накрыло Ютси, если я правильно заметил. Она сначала напряглась пуще прежнего, неприлично быстро двинув тазом несколько раз, а после обмякла и расслабилась, облегчённо выдохнув. Вместе с тем и стоны затихли. Однако я не закончил, потому и не переставал проникать в Ютси. Но и меня ненадолго хватило. Я даже чуть не забыл о её просьбе…

Почти в последний момент опомнился и сообщил, что вот-вот кончу. На удивление быстро Ютси слезла с меня и сразу припала ртом к источнику своего питания. Я ещё несколько раз вошёл-вышел — и сильный оргазм прошёлся мощной волной по всему телу, заставив каждую мышцу напрячься, а меня — выгнуться едва ли не дугой и на пару мгновений потерять слух. На моей памяти подобного никогда не происходило. Похоже, от такого оргазма я чуть не улетел в дали неизведанные.

Когда отпустило, я продолжал часто и глубоко дышать, а также чувствовал, как Ютси нежно трудится между моих ног. И только сейчас заметил, как сильно вспотел. Как будто из парилки вышел. Самое время немного полежать, а потом с удовольствием окунуться в озеро и посидеть у костра, от которого остались тлеющие угольки. Не проблема. Разожжём. И продолжим, пока есть силы. Хоть до самого утра. Вот только жаль, что молоко закончилось. Пил бы и пил. Теперь я понимаю, с каким наслаждением архангелы питаются молоком ангелов. С другой стороны, всё это не так уж и важно на самом деле.

Отступление 5

Как только Ин-Дигнус приблизился к дому на расстояние десяти шагов, он громко проговорил:

— Эн-Брис! У нас гость! Выходи!

Каллид с интересом смотрел на дверь, ожидая, что та вот-вот отворится. Но пришлось подождать немного дольше.

— Гостей он не очень жалует, — пояснил автократ.

Прошло ещё несколько секунд, прежде чем на пороге появился он…

Ростом выше двух метров гибрид ангела и демона, одетый в простые тёмные штаны, рубаху и высокие сапоги, вышел из дома, сделав пару шагов навстречу Ин-Дигнусу. Каллид, стоявший чуть поодаль, разглядывал доселе неведомое создание с огромным любопытством.

Эн-Брис имел черты как ангелов, так и демонов. Крылья за его спиной отливали насыщенно-чёрным, в то время как кожа была обыкновенного цвета. Рога ему от демонов не достались, зато сияющие синим глаза — вполне. Взгляд его суров, губы плотно сжаты. Волевой подбородок, ярко выраженные скулы, прямой нос — отличные черты настоящего воина. По крайней мере, так увидел Каллид. Также он отметил атлетическое телосложение Эн-Бриса. Рельефная мускулатура проглядывала даже через одежду гибрида.

— Впечатляет? — с улыбкой поинтересовался автократ, хоть и знал ответ. Ему хотелось услышать эти слова.

— Впечатляет, — не стал отрицать глава «Лиум-Парс».

— Эн-Брис, покажи нам скорость.

Только Ин-Дигнус договорил слово «скорость», как гибрид оказался рядом с Каллидом. Глава растерялся на миг, но счёл нужным задать вопрос:

— Это… телепортация?

Автократ усмехнулся в ответ, но дал пояснения:

— В том и прелесть, что нет. Он не умеет телепортироваться.

— Так быстро… — проговорил Каллид скорее себе, чем Ин-Дигнусу. — Это же какая перегрузка. Как он целым остаётся при такой скорости?

— Он — эфирное существо, не забывай, — ответил Ин-Дигнус и взглянул на Эн-Бриса. — Вернись на место и покажи ловкость.

Так же мимолётно гибрид оказался там, где стоял. А в следующий миг в него полетели два бокала, направленные телекинезом: один — вырванный из руки главы, второй — принадлежащий автократу. Причём скорость полёта бокалов превышала ту скорость, с которой смог бы бросить их истрисит.

Бокалы выстрелили, словно две пули. В разные места. В голову и в ногу. Но он успел. Непонятно как, но успел. И не разбил. Просто схватил оба бокала и показал Ин-Дигнусу, а после аккуратно поставил их подальше от себя.

— Прекрасно, — похвалил автократ. — Перейдём к стихийным ударам. Надеюсь, ты готов.

Настал черёд действительно убойного оружия, доступного только автократу. Каллид стоял в нетерпении: он хотел поскорее увидеть, что произойдёт дальше.

Ин-Дигнус попросил главу отойти подальше, что сделал и сам. После этого он выставил руку вперёд в направлении Эн-Бриса. Секунда. Вторая. Третья.

Горизонтальный шквал огня, вырывающийся будто бы из ладони автократа, ударил в Эн-Бриса мощным высокотемпературным потоком. В таком огне любое живое создание уже полыхало бы, трепыхалось от боли, сгорало в агонии. Но только не Эн-Брис.

Едва огонь исчез, на гибриде остались лишь небольшие ожоги, тут же стягивающиеся и зарастающие нормальной кожей. Что не менее удивительно, так это что и волосы не сгорели, и одежда не полыхнула. То ли это была защита, то ли материал такой. Каллид не знал. Он просто видел это своими глазами.

Но на том не закончилось.

Высоковольтный разряд, ударивший в тело гибрида, не произвёл никакого эффекта. Абсолютно ноль. Тогда автократ резко взмахнул рукой — и Эн-Брис покрылся толстой коркой льда с головы до ног. Казалось, он застыл навеки каменным изваянием. Но не тут-то было. Лёд начал таять, стекая под ноги.

— А теперь, — заговорил Ин-Дигнус, посмотрев на Каллида, — попробуем маленький пространственный взрыв. Смотри.

Для работы с пространством автократ вытянул обе руки. Чтобы осуществить подобное, необходимо гораздо больше усилий, а потому понадобилось около полминуты. И это достаточно быстро, ведь раньше, когда Ин-Дигнус только научился работать с пространством, ему требовалось минимум минут пять. Но он совершенствовался каждый день, чтоб однажды научиться подчинять пространство с помощью одной лишь мысли.

Глядя на происходящее, Каллид очень сильно сомневался, что гибрид выживет. Он не знал никого, кто бы смог выжить после пространственного взрыва. Что уж говорить, если даже искажение убивает любое живое существо. А тут взрыв, пусть и небольшой.

Как только пространство стало искажаться, а вместе с ним и Эн-Брис, глава невольно попятился. Каллид испытывал панический страх, когда видел пространственные изменения, хотя и сам использовал это оружие против «Чёрного оснита». Но одно дело, когда взрыв происходит где-то далеко, и совсем другое — когда рядом с тобой.

Искажённый участок пространства в один момент взорвался, образовав пустоту, которую узреть обычным зрением невозможно. И Каллид на мгновение даже поверил, что прав: гибрид действительно не устоял против такого оружия. Но…

Эн-Брис воссоздал пространство заново, собрал всё воедино по частицам. Теперь он стоял напротив в том же виде. Никаких изменений. Целый и невредимый.

— Хочешь в помощники Эн-Бриса? — довольный результатом, спросил автократ. — Хочешь, знаю. Я уже определил его цель: уничтожать только сильных на Осните. Сюда входят агенты и элита кланов. Если вмешается кто-то посторонний вроде ангелов, демонов, то и с ними он справится без труда.

— А чем же он сражается? — осторожно поинтересовался Каллид. — Оружие, имею в виду.

— Хороший вопрос, — одобрительно кивнул Ин-Дигнус и обратился к Эн-Брису: — Покажи своё оружие.

Гибрид ушёл в дом и вернулся несколько секунд спустя с метровым чёрным клинком в руке. Матовая поверхность меча внушала иллюзию, будто бы это холодное оружие не боевое, а просто декоративное. Но это не так. Данный клинок сделан по заказу автократа, и делал его лучший мастер на всей планете.

— Эн-Брис предпочитает холодное оружие. Огнестрельное не принимает, сколько я ни пытался его приучить.

— Этот клинок, я так понимаю, не совсем простой?

— Я бы не сказал. Клинок всего-навсего не ломается, не требует заточки и его очень трудно уничтожить даже лучевым оружием. Просто хорошая вещь, которой Эн-Брис владеет безупречно. Впрочем, он сам сейчас это покажет.

Поняв автократа, гибрид выполнил несколько простых движений, затем добавил более сложные комбинации, а потом и вовсе поднялся в воздух одним взмахом крыльев. Каллид едва успевал следить за ним, пока тот выполнял трюки с мечом, крутил сальто и ещё много различных приёмов. Всё выглядело так, как будто гибрид никогда не подчинялся законам физики, а потому был способен на всё.

Секунда — и Эн-Брис уже позади Ин-Дигнуса с клинком у его горла. Только глава «Лиум-Парс» хотел то ли удивиться, то ли обеспокоиться, как гибрид мгновенно исполнил тот же трюк по отношению к нему. Теперь и Каллид прочувствовал, каково это — внезапно понять, что противник, не способный на телепортацию, мгновенно подлетел к тебе, не дав опомниться, держит у горла меч и может одним-единственным движением срезать тебе голову.

— Я всё понял, — осторожно заговорил глава, боясь лишний раз шевельнуться. — Понял.

— Никто и не сомневался, — самодовольно бросил Ин-Дигнус. — Эн-Брис, ты свободен. Когда настанет твой час, мы к тебе обязательно обратимся.

Гибрид незамедлительно убрал клинок от горла Каллида и направился свободной уверенной походкой в дом.

— Идём обратно, — спокойно произнёс автократ, вручил главе бокал телекинезом, и уточнил: — Насколько мне известно, ты единственный среди всех глав кланов, который так и не смог развить в себе никакой способности управлять энергией.

Сглотнув, Каллид молча кивнул: было стыдно признавать данный факт.

— Несмотря на то что это исключительно твоя вина, я помогу тебе. Но нам понадобится некоторое время, чтобы ты научился. И, само собой разумеется, тебе нужно будет выбрать, чему именно ты хочешь научиться. Обсудим это немного позже. Пока же мне нужно кое о чём поразмыслить.

И они направились в сторону дома. Глава уже понял, что всю дорогу проведёт в молчании.

Глава 36

Во время перерыва я сходил к бочке и добавил себе настойки: после секса пить хотелось нестерпимо. Затем вернулся к Ютси. Она сидела у костра и заботливо подкладывала дрова, поддерживая огонь. Как же она мила, сидя полностью голышом, с уже привычно подобранными под подбородок коленками, и крыльями, теперь алыми, которые стали ещё красивее прежних. С неё можно картину писать. Умел бы — обязательно сделал.

Немного посидев у костра, мы пошли купаться в озере. И купались не как вечером. Ютси в присутствии других не стала показывать раньше, что умеет: то ли постеснялась, то ли ещё причины были — я не стал спрашивать.

Теперь же стало ясно: на вид нежная и хрупкая, ангел обладала недюжинной силой. Обхватив ногами и руками моё тело, она катала меня под водой, пользуясь взмахами крыльев. Разгонялась и выныривала вместе со мной из воды, подобно дельфину. Ютси очень просто удерживала меня и себя в воздухе, чему даже не мешали намокшие крылья — ещё один плюс эфирного существа. Полёт вдвоём давался ей легко и непринуждённо. Мы тихо парили высоко над озером, оглядывая издалека деревушку и горы. И пусть ночью мало что видно, это всё же было красиво.

Ютси проделывала крутые виражи, на скорости входила глубоко в воду и снова вылетала в воздух со звонкими всплесками. Я сдерживал эмоции, только потому что ночь. В ином случае давно орал бы, как умалишённый. Это было действительно впечатляющее развлечение!

Когда мы накатались и налетались, решили свободно и неторопливо поплавать, а после выбрались на берег, ведь нужно поддерживать огонь.

Сидя у потрескивающих поленьев, Ютси делилась мыслями о том, чем же ей заняться в будущем. У меня по этому поводу никаких решений не нашлось, да и не думал пока. А вот она придумала: может лечить больных и помогать тем, на кого напала депрессия или же просто одолевает непреодолимая тоска. Таким образом Ютси будет приносить пользу обществу. Она просто-напросто не сможет спокойно жить, не делая что-то хорошее для других. Похоже, это и есть смысл её жизни.

После беседы мы снова занялись сексом, экспериментируя с новыми позами и другими способами доставить друг другу удовольствие. Только ближе к рассвету закончили и ещё раз окунулись в озеро.

Пока шли к номерам, я всё размышлял, пойти к Дакси или же поспать с Ютси. С одной стороны, скорее всего, разбужу любимую, когда лягу, а с другой — оставлять одну не очень хорошо. Если же взглянуть на ситуацию ещё под одним углом, то получится, что после секса с Ютси ложиться в постель с Дакси тоже как-то неправильно. И я никак не мог решиться.

Когда мы дошли до номеров, Ютси вздохнула и тихо сказала:

— Снова переживаешь. О чём на этот раз?

— Думаю, с кем остаться на ночь, — признался я, хотя было неприятно озвучивать эту мысль.

— Можешь со мной, но лучше с Дакси. Ей будет приятно проснуться с тобой. Ну а я и сама смогу поспать, — объяснила она и, ярко улыбнувшись, добавила: — Правда-правда. Я не буду обижаться. Ты и так столько хорошего сегодня для меня сделал. Это была чудесная ночь. Иди. И ни о чём не волнуйся.

— Хорошо, приму твой совет, — согласился я. — Мне тоже сегодня всё очень понравилось.

— Вот и замечательно. Хороших тебе сновидений.

— И тебе, Ютси.

Обнявшись, мы попрощались и разошлись.

Когда я вошёл, Дакси спала. Стараясь идти как можно тише, чуть не споткнулся, из-за чего рисковал наделать немало шума. Но обошлось.

Стоило мне раздеться и лечь, любимая зашевелилась. Кажется, проснулась. Мою попытку придвинуться поближе и обнять она отвергла, молча отвернувшись. Из-за такого отношения стало неприятно. Наверное, Дакси никогда не сможет принять тот факт, что не одна у меня. Но и мне, честно говоря, немного гадко, ведь и её понять можно. Например, я бы не стал ни за что делить любимую с кем-то ещё. Да даже одна мысль, что кто-то другой будет с ней в постели, вызвала резко негативные эмоции и чувство отвращения. Нужно настроиться на что-то другое, иначе размышления не дадут уснуть, а поспать подольше вряд ли кто позволит: мы же всё-таки приехали отдыхать, а не спать.

Проснулся я один. Дакси рядом не было. Первое, что пришло в голову, — меня не стали будить. Обратившись к нейросети, глянул время и сначала решил, что проспал весь день до самого вечера, но потом опомнился — разница во времени этой планеты и Оснита.

Как только поднялся, подошёл к окну и раздвинул шторы. Яркие солнечные лучи неприятно ударили в глаза, и я зажмурился. Во всяком случае, сейчас точно не вечер — уже хорошо.

После того как умылся, почистил зубы и привёл себя в порядок, я покинул номер и с балкона увидел, что все давно уж отдыхают, развлекаются на пляже. Ютси присоединилась к супругам Фортиса — они играли с мячом, разделившись на команды. А Рику и Дакси я нашёл взглядом прямо на берегу. Обе сидели спиной ко мне. Похоже, о чём-то говорят. Не обо мне ли?

Поздоровавшись со всеми, я не стал их отвлекать и сразу направился к Дакси с Рикой. Они попивали что-то из кружек и спокойно общались, пока я не появился рядом. Тогда они замолчали, поздоровались. Естественно, обеих поцеловал в щёки, но Дакси приняла поцелуй крайне неохотно. И без разговора стало понятно её настроение. Пытаясь всеми силами развеселить любимую, я лишь смог вызвать улыбку Рики.

Тогда мне пришла другая идея: задействовать Ютси. Клин клином вышибают. Для этого понадобилось уговорить Дакси и Рику поплавать вместе со мной и обратиться мысленно к ангелу. Она услышала меня и мою просьбу. Всё, должно сработать.

Увидев, что Ютси присоединилась к нам, Дакси не смогла скрыть недовольство. Похоже, зуб уже точит на ангела. Зря.

Проворная под водой, Ютси поймала момент, схватила Дакси и, проплыв немного под водой, с громким всплеском вынырнула вместе с ней. Дакси от неожиданности закричала и тем самым привлекла внимание всех. Каждый из нас остановился, наблюдая, как Ютси, активно взмахивая крыльями, поднимается всё выше и выше. Может, мне показалось, но вроде бы меня ангел так высоко не катала.

Затем Ютси покатала Дакси по кругу, показывая красивейшие виды с высоты, и устремилась в воду. Но перед тем как войти в озеро, чуть сбавила скорость, чтобы Дакси не ударилась больно. Занырнув глубоко, ангел ещё раз прокатила мою любимую под водой и оставила плавать возле меня.

— Это всё ты придумал? — пытаясь восстановить дыхание, спросила Дакси.

— Конечно. Тебе разве не понравилось?

— Очень! Аж дух захватывает! Но ты мог хотя бы предупредить меня. Я же сначала испугалась, подумала, что какое-то подводное чудище меня утащило.

Подплыв вплотную, я обнял её и проговорил:

— Тогда бы не было такого эффекта. Ты была грустной, а теперь вот взбодрилась.

— Ещё как вздбодр…

Так как Дакси стала намного живее, остановить её возмущение и восхищение одновременно можно было только поцелуем. И, что порадовало, она не стала противиться, позволяя себя целовать.

— Вот ты хитрец, — впервые за сегодня улыбнулась она. — Я теперь не могу на тебя обижаться.

Рассмеявшись, я с трудом прекратил смех и проговорил:

— У тебя что, на сегодня была цель обижаться на меня?

— Да, — буркнула Дакси, даже не думая отрицать. — И не только на тебя.

— Брось. Ютси хорошая. Тем более сегодня я буду с тобой весь день.

— А как же я? — подплыла к нам Рика.

— С вами буду, — быстро сделал я поправку. — Вообще со всеми. Давайте уже жить дружно. Ютси! — подозвал я ангела и, когда она подлетела, зависнув над водой, продолжил: — Все в сборе, кроме Слайми. Но ей неинтересно всё то, что происходит между нами. Так вот, с этого момента предлагаю относиться друг к другу уважительно и с пониманием. Договорились?

С одной стороны, мне казалось, что это слишком наивно — надеяться на то, что я попросил. С другой — почему нет? Вдруг получится.

И ведь получилось.

Особенно удивила Дакси, попросившая Ютси спуститься в воду. Когда та выполнила просьбу, моя любимая обняла её, призналась, что была сильно недовольна, но смогла попросить прощения за такое отношение втихую. На какой-то момент я подумал, что это возможно только во сне. Но нет. Это было наяву. И благодаря примирению, предотвратившему назревающий конфликт, настроение у всех заметно улучшилось. Мы решили отметить это дело за столом, тем более я ещё не завтракал. Остаётся надеяться, что остальное время на курорте пройдёт так же хорошо, как начало этого дня.

Глава 37

После небольшого застолья мы дружной компанией отправились на прогулку по ближайшим лесам и холмам. Это было интересно, ведь чем дальше мы уходили от деревушки, тем более разнообразными становились пейзажи. Кроме пеших прогулок, иногда приходилось переплывать тихо текущие речки или переходить вброд, чтобы продолжить поход.

В качестве гида выступил Фортис, хотя и сам пока мало что знал о планете. Именно по этой причине пришлось вызвать давно не появляющуюся Слайми, чтобы она могла нам сообщать, что можно есть, а что — нельзя. Дело в том, что в самой чаще местных лесов всегда можно найти поляны, поросшие небольшими кустарниками, богатыми на ягоды, и деревьями, на которых висели фрукты, по внешним признакам — вполне созревшие. Слайми сразу сказала, что ядовитых плодов тут нет, но не каждому из нас они могут подойти, поэтому слизь следила за каждым, чтоб случайно не проглотил то, от чего может стать плохо.

Во время похода нам попалось несколько озёр, отличающихся от уже знакомого водоёма цветом, глубиной и берегом. У некоторых мы останавливались, чтобы посидеть, а потом поплавать: постоянная ходьба не то чтобы отнимала много сил, но было жарко — солнце палило нещадно. Вот и приходилось иной раз остужать разгорячённое тело, чтобы продолжить поход.

Из всех встреченных озёр нам попалось только одно, чем-то похожее на земное. Я попросил Слайми сделать анализ, если ей будет не трудно. И уже через пару минут она выдала всю имеющуюся информацию. Нет, это всё-таки не такая вода, как на Земле, всего лишь очень похожая. Но куда интереснее то, что в озере полным-полно подводных обитателей. Местную рыбу можно даже поймать, если иметь хотя бы простую удочку и наживку. Взяв это на заметку, я и Фортис решили поискать в деревушке всё необходимое для рыбалки и отправиться завтра сюда за добычей. Потом можно будет сделать уху и просто пожарить, но всё это при условии, что удастся наловить рыбы.

Побродили мы на славу. За всё время похода не раз видели местных зверей, благо хищники не попадались. Или попадались, но оказывались довольно мелкими, а потому пугались нашей большой компании. В любом случае я не переживал, ведь защититься у нас способы были, даже не прибегая к помощи Слайми.

Когдамы вернулись в деревушку и немного отдохнули, направились на поиски необходимых вещей для рыбалки. И мы их нашли, причём для охоты — тоже. На всё требовалось разрешение, которое нам выдали без проблем. Это всё формальности, конечно, но требования по объёму пойманной рыбы и дичи настоятельно рекомендовали соблюдать. Завтра у нас чисто мужское занятие как минимум на полдня. Зато должны порадовать всех добычей.

Остальную часть дня мы провели за развлечениями и беседами. Под вечер я понял, почему Ютси не хотела показывать свою способность катать на себе даже взрослого мужчину. Первой к ней обратилась Мионна, скромно намекнув, что тоже хотела бы полетать, но осторожно, ведь она беременна. Хотя бы чуть-чуть. С этого всё и началось.

Покатав половину из нашей компании, Ютси ментально сообщила, что у неё из-за этого быстро наступает голод. Придумав причину, по которой мне с ней надо сходить в номер, я отлучился ненадолго. Нет, сексом мы не занимались — на это нужно время. Ютси повлияла на меня должным образом с помощью своих ангельских умений — и заставила испытать оргазм меньше чем за минуту, благодаря чему подкрепилась и вновь почувствовала силу. После питания она с лёгкостью покатала остальных на фоне красного заката.

Как выяснилось потом, Дакси поняла, зачем я отлучался с Ютси, о чём сказала мне сама. Но снова — никаких претензий, никаких возмущений. Её словно подменили. Или это работа Слайми, ведь она советовала мне не ругаться. И действительно всё пока что шло очень хорошо.

Долго мы не засиживались, разошлись пораньше, чтобы встать рано утром и успеть порыбачить, поохотиться. Ночь я провёл, конечно же, с Дакси. Только на Рику время пока не нашлось. Найдётся позже. Или на следующий день, или уже на Осните. Как получится.

Второй полноценный день прошёл по плану. Нам удалось наловить рыбы и подстрелить пару птиц, зверей не повстречали. Вернулись с добычей, и это не могло не радовать.

Не дожидаясь вечера, мы дружно почистили рыбу, ощипали птиц и разделали их. Вскоре сварили в котелке уху, попутно рассказывая нашим, что это такое и почему на природе у людей любят так готовить, а также пожарили птиц, но в этот раз предусмотрительно замариновали как следует. Так что сегодня мы получили самое свежее мясо и самую свежую рыбу. И что не менее приятно — мы добыли всё это сами, пусть и не голыми руками.

Пользуясь случаем, уже за столом и в хорошем настроении, я поговорил с Дакси о том, что обратно Ютси полетит согласно местам по билетам. И снова я получил положительный ответ без капли язвы. Просто удивительно! Не бывает всё так хорошо и легко. Мне уже стало казаться, что что-то тут не так. Надо бы со Слайми переговорить, ибо самому понять это невозможно. Трудно поверить, что любимая вдруг изменила своё отношение к происходящему. Я скорее поверю в то, что как раз Слайми надоумила Дакси вести себя по-другому. Но позже выяснилось, что слизь ни при чём. Она лишь дала понять, что моя любимая решила не портить выходные, поэтому стала вести себя проще. Но это вовсе не значит, что можно расслабиться и делать что угодно.

Последний день на курортной планете прошёл не хуже остальных. Время пролетело незаметно, как будто мы только вчера прибыли и не успели отдохнуть. Всё это потому, что скучать нам не приходилось, мы всегда чем-то занимались. Но, как бы ни хотелось покидать эти чудесные места, почти не тронутые цивилизацией, нам пришлось собирать чемоданы и готовиться к вылету на Келимир. Когда на Осните всё устаканится окончательно, обязательно нужно слетать сюда ещё раз, хотя бы на недельку.

Всё ещё впечатлённые планетой и отдыхом, мы провели весь полёт за разговорами. Я болтал с Ютси, а Дакси — с Рикой. Слайми была просто довольна новой информацией, которая, быть может, пригодится ей в будущем. Также она посоветовала слишком не расслабляться, когда вернёмся на Оснит. Впрочем, это я и без неё знал, ведь главы «Чёрного оснита» и «Джуриам» планировали в скором времени наступление на «Лиум-Парс». Как это будет происходить и чем закончится — гадать не берусь. Но если обойдётся без активных военных действий, как и хотят поступить главы, то я буду только рад. Лишний раз участвовать в боевых действиях и рисковать жизнью не хочется. Да, есть мощный энергощит, есть браслет для телепортации, но это всё равно не гарантия, что в один неудачный момент меня не прикончат.

Чтобы не загружать себя этими мрачными мыслями, я попросил Ютси помочь и выправить эмоциональный фон. Совсем немного времени — и плохого настроя как не бывало. Отлично. Не тот сегодня день, чтоб я самостоятельно пытался справиться с одолевающими меня неутешительными размышлениями.

Обратный полёт длился примерно столько же, сколько и полёт на курортную планету. Только вот прибыли ночью и в не очень удобную погоду — сильный снегопад. Но капитан, профессионал своего дела, сделал всё, чтобы посадка была беспроблемной.

Пройдя все необходимые процедуры, мы не стали задерживаться на Келимире, а потому попрощались с Фортисом, его супругами и активировали браслеты, в один миг оказавшись у Рики дома.

На Осните погода стояла хорошая, день выдался солнечный и тихий. Но сообщение, которое наследница получила от отца, едва заработала связь, нас не обрадовало.

Глава оповестил весь клан о том, что через два дня настанет тот самый час расплаты с главой «Лиум-Парс». На территорию вражеского клана выдвинутся «Джуриам» и даже «Нейтрум».

Ну что ж, прощай, отдых. И снова здравствуй, беспокойная жизнь.

Глава 38

Эти два дня перед наступлением на «Лиум-Парс» не прошли впустую. Как и все остальные, я понимал: нужно готовиться, особенно нам — тем, кто был на отдыхе, расслаблялся и временами злоупотреблял алкоголем.

Мы упорно тренировались, посвящая время занятиям по огневой подготовке и рукопашному бою. Проходили самые трудные полосы препятствий, в самых сложных условиях отрабатывали тактику. Подытоживая, можно сказать, что мы не просто попрактиковались как положено, но и улучшили навыки.

На всех занятиях мы делились парами: Дакси и Рика, я и Антар. Просто по половой принадлежности, хотя заочно известно, что истриситы в любом случае сильнее нас, независимо от пола. Особенно чувствовалась сила во время рукопашного боя. Разумеется, рукопашный бой вряд ли пригодится в деле — это нужно для поддержания боевого духа. Правда, выходило так, что больше боевой дух поднимал Антар, нежели я. Мне то и дело приходилось уклоняться, чтоб не нарваться на удар. Контратаковать удавалось реже. Но если я пропускал удар, то сразу отправлялся в полёт, иногда до ближайшей стены. И как хорошо, что стены не жёсткие. В противном случае, несмотря на крепкую военную форму, ударяться было бы гораздо больнее.

В очередной раз пролетев несколько метров и врезавшись спиной в стену, я съехал на пол, подогнул колени, положил на них руки и вздохнул. К вечеру силы меня покинули.

— Всё, хватит на сегодня.

Довольный хорошо отработанным ударом, Антар зашагал ко мне и на ходу кинул провокацию:

— Так быстро выдохся? Вчера ты продержался дольше. Хилеешь, хилеешь.

Едва нейросеть по запросу выдала данные о занятиях и затраченном на них времени, я расплылся в улыбке, прищурился и сказал:

— А ты лукавишь, лукавишь.

— Твоя взяла, — нехотя согласился он и подошёл ко мне, подав руку. — Поднимайся.

Якобы приняв помощь, я взялся за его руку и, как только встал на ноги, проделал замысловатый приём. Широкий подшаг вперёд и влево, уход за спину соперника, взмах правой — и ступня попала точно в цель — поясницу Антара. На удивление удалось проделать приём чётко, быстро.

Даже не успев выгнуться, Антар впечатался в стену. Однако выставить руки он всё же успел, хотя бы чтоб не врезаться лицом.

— А вот это было красиво, но не честно, — проговорил наследник, не поворачиваясь.

— Ты же сам знаешь: какая честность во время боевых действий? — Уже подозревая внезапную атаку, я начал пятиться. — И должен же был я хоть раз тебя сегодня припечатать как следует.

— Я дам тебе ещё такую возможность. Прямо сейчас.

И началось, а точнее, продолжилось.

Минут пять я отбивался от комбинаций. Мне удалось сыграть на злости Антара, из-за чего он двигался явно хуже, чем мог.

Закончилось всё тем, что наследник просто-напросто сам вымотался и предложил:

— Ладно, точно хватит. Не буду скрывать, я и сам подустал. Завтра ведь и день ответственный.

— Это уж точно.

— Кстати, отец просил тебя зайти к нему после тренировки. Хочет поговорить с тобой.

— Понял. Обязательно зайду.

И почему глава до сих пор не дал свои контакты, чтобы напрямую о чём-то сообщать? Неужели это настолько конфиденциальные данные? Но ведь и цифровые технологии у них развиты, защита же всякая есть.

Об этом я думал недолго, поскольку быстро помылся после тренировки, переоделся и встретился с Дакси и Рикой. Они занимались параллельно, только чтобы поддержать нас, ведь им завтра никуда не нужно. Так решил глава. «В гости» полетят только некоторые старшие клана из числа мужчин, включая самого Аптиоса, и часть армии, разумеется. Примерно в тех же составах отправятся союзные кланы.

Предварительно получив разрешение войти, я первым делом поздоровался с главой и прошёл к креслу. Сегодня Аптиос в кабинете один. Он предложил мне чего-нибудь попить, но я отказался — не хотелось ничего.

— Готов к завтрашнему дню? — пристально глядя в глаза, спросил глава.

— Готов, — спокойно ответил я. — Только хочу сказать, что Ютси обязана лететь с нами. Клятва у неё — быть рядом. Ангел-хранитель же.

— Клятва?

На пересказ заключения союза в мире ангелов ушло немного времени. Глава внял, кивнул и произнёс:

— Я позвал тебя по одной причине. — Он сделал многозначительную паузу и продолжил: — Поговори с Рикой.

От удивления я невольно приподнял брови.

— О чём?

— Она требует, чтобы я взял её с нами. А я не хочу рисковать. Хватило одного раза, когда она пропала. Но я не могу быть с ней слишком строгим.

— Вы думаете, что мне удастся уговорить её? Если уж вам не удалось…

— Мне удастся, если будет очень надо. Но это не тот случай. Да, мы полетим на лучшем корабле, вряд ли нам будет на нём что-то угрожать. И всё-таки, поговори. Как только сделаешь это, передай результат в сообщении Антару, а он передаст мне.

— Хорошо, поговорю. Планы те же?

— Да. То же время, то же место. Не переживай, завтра я буду рядом. Не пропадёшь. Если ещё есть вопросы, спрашивай лучше сейчас.

— Есть один вопрос. Не посчитайте наглостью с моей стороны, но почему бы не дать мне ваши контакты? Так я мог бы сообщить про Рику напрямую.

— Ещё не время. Если завтра всё пройдёт так, как я задумал, то, будь уверен, получишь мои контакты. И контакты остальных глав — тоже.

Что-то он недоговаривает…

— Вас понял. Тогда я пойду?

— Конечно-конечно. Ступай. Встретимся завтра.

Когда я вышел из кабинета главы, ещё раз прокрутил в голове диалог. Сдаётся мне, он неспроста попросил поговорить с Рикой. Хоть убей, но не поверю, что он никак не может повлиять на дочь. Видимо, это какая-то проверка. Ну а раз так, то подкачать категорически нельзя, нужно быть на хорошем счету, несмотря на прошлые заслуги.

Чтобы убедить Рику не лететь с нами, пришлось вести с ней беседу около часа. Мы сидели в ресторане резиденции, заказывали чашку за чашкой горячего напитка. Дакси была с нами и недоумённо глядела на мои настырные попытки отговорить наследницу от лишнего героизма. Рика же постоянно парировала тем, что отец всегда брал её на важные мероприятия, даже будь они опасные. Также упоминала, что тогда она была младше, а сейчас опытнее, взрослее и никак не понимала, почему же отец не хочет её брать с собой.

Всё закончилось тем, что Рика всё же сдалась. Спорила долго, доказывала. Но я не отступал, шёл до конца, стараясь держаться спокойно и уверенно. Придумал много причин. Однако главной причиной, которая попала точно в цель, стала одна: давно ли Рика проводила время с мамой и вообще с родными? Наследница согласилась, что действительно редко в последнее время общалась с родственниками, так сказать, по душам, а не по делу.

Когда я одержал словесную победу, на миг почувствовав себя не таким уж плохим психологом, попросил не переживать за нас завтра. То же самое касалось и Дакси. Хотя понятно, что переживать всё равно будут. Я и сам не сказать чтоб совсем не волновался. День-то обещает быть насыщенным событиями.

Образно говоря, я придумал планы на завтра для Рики и Дакси. Осталось дело за малым: чтобы они именно так и поступили. Ютси и Слайми в обязательном порядке полетят со мной, хотя вторую я заранее об этом попросил — подстраховаться не помешает. Только никаких прогнозов слизь пока не делала и не факт, что будет делать. Она сослалась на некие более важные задачи, а потому расходовать ресурсы будет по своему усмотрению.

Квартиру нам пока не выдали, даже не начали постройку отдельного уровня для жителей Келимира, а потому я и Дакси остались в резиденции. Всё равно мне завтра именно отсюда и начинать день. Ютси же поселили в той комнате, в которой прежде ночевал Фортис.

— А теперь скажи, когда мы уже наедине, — не успокаивалась Дакси, — почему ты так озаботился отговорить Рику?

— Потому что ей лучше быть дома, — быстро дал я ответ и лёг на кровать рядом с любимой. — А вот и ещё причина пришла в голову, о которой я почему-то не додумался ей сказать. Хотя это причина грустная.

— И какая же?

— Ты точно хочешь знать?

— Конечно.

— Когда мы улетим, из наследников здесь останется только Рика. Антар ведь будет с нами. Если ты понимаешь, о чём я говорю.

— Понимаю, — проговорила задумчиво Дакси. — Только не надо о таком. Уж если с ними что-то случится, то и с тобой… А как я без тебя? Нет. Давай закончим эту тему. Не хочу думать о плохом. Пусть всё пройдёт гладко и все вернутся живыми и здоровыми.

Она плотнее прижалась ко мне, как будто в последний раз, и тяжело вздохнула.

— Вот давай и не думать. Может, фильм какой-нибудь весёлый посмотрим перед сном?

— Давай, — легко согласилась Дакси.

Вечер после тренировки прошёл весьма неплохо. Мне удалось отговорить Рику, а также уйти от вопроса любимой. Но если бы она и дальше допытывалась ответа, я бы, наверное, сказал правду. Ей доверять можно.

Уставший за день, я так и уснул под фильм, показавшийся не таким уж смешным. Порой у истриситов очень странное чувство юмора, которое землянину понять не всегда удаётся.

Глава 39

Поскольку уснул я быстро, удалось неплохо выспаться и даже проснуться раньше, чем нужно было. Зато нашлось время немного поваляться в кровати, точно зная: никуда не опоздаю — в запасе целый час.

Вскоре проснулась и Дакси. Тогда-то мы и поднялись с кровати. На подготовку времени ушло немного. Чуть позже со мной связался Антар, чтоб убедиться, что я не проспал. Но разве можно в такой ответственный день проспать?

После завтрака мы отправились за формой и оружием. Вероятность, что придётся стрелять, не так велика, поэтому нам потребовалось взять стандартный комплект, без гранатомётов и другого убойного оружия. Только пистолет, кинжал и автомат. Ничего лишнего.

Всё успели в срок и вскоре покинули резиденцию, направившись на взлётную площадку. Там нас уже поджидал необычный корабль: как по внешнему виду, так и по оснащению. Антар вкратце объяснил, что таким пользовались лишь несколько раз. Техника эта действительно непробиваемая, если не использовать пространственное оружие. Кроме того, оснащена самой мощной лучевой пушкой, какая только есть у «Чёрного оснита».

Немногим позже появился и сам глава в окружении соклановцев. Все до единого вооружены и защищены, как и мы.

Времени долго прощаться не было. Антар обнял Визуйю, у которой слёзы навернулись на глаза. Я попрощался с Дакси и Рикой. В отличие от наследницы «Джуриам», они держались стойко, хотя по лицам было видно: волнуются и переживают.

Молча кивнув в сторону трапа, глава дал понять, что настало время подняться на борт корабля. Первым делом взошёл он, следом — остальные. И только после них поднялись я со Слайми в кармане, Ютси и Антар. Что интересно, по наследнику вообще не было видно его переживаний. Как будто бы ничего необычного не происходит. Или он действительно очень спокоен и уверен, что всё пройдёт гладко. Впрочем, и у меня есть способ быть спокойнее. И это не Ютси.

Увы, Слайми отказалась делать прогноз будущих событий. Объяснять ничего слизь не стала, но заверила: если будет грозить что-то действительно опасное, она даст мне знать. Из этого я сделал вывод, что, скорее всего, операция пройдёт нормально.

— Как думаешь, — вдруг обратился ко мне Антар, — у него хватит смелости выйти? Или будет бежать, надеясь на охрану?

— Ты про главу «Лиум-Парс»?

— Про него.

— Понятия не имею, чего от него вообще ожидать.

— Я думаю, будет бежать. И потеряет навсегда свой клан. У таких, как он, ни чести, ни совести.

— Скорее всего, — пожал я плечами.

Видя мою несговорчивость, наследник не стал продолжать. Тем временем мы уже взлетели.

Пока я размышлял и выстраивал планы, как поступить в той или иной возможной ситуации, корабль покинул пределы города. Вдалеке, на горизонте, виднелся флот «Джуриам», который присоединился к нашему. Чуть позже подоспел и «Нейтрум». Сидя в корабле, трудно оценить масштаб всего объединённого флота, но, как мне кажется, с земли это должно выглядеть устрашающей чёрной тучей огромных размеров. Со стороны «Лиум-Парс» будет крайне глупо пытаться вывести ситуацию в боевое столкновение. Это сулит потери не только армии, но и мирного населения.

Когда мы приближались к границе, Антар встал с места и прошёл в соседний отсек, где сидел глава. Мог бы и по нейросети спросить, если его что-то интересует. Это показалось мне странным.

Вернулся он скоро и сел рядом. Ещё до того, как я хотел задать вопрос, наследник заговорил:

— Удивительно, на наш запрос на границе ответили и разрешили свободно лететь дальше. Всё-таки они умнее, чем казались.

— Ты ради этого только ходил?

— Нет, — покачал он головой. — Нужно было обсудить кое-что со всеми. Это быстрее сделать устной речью, нежели через сетку.

— Понял.

— А я вот что ещё хотел у тебя спросить. Забыл как-то до этого, некогда было. Ты как смог уговорить Рику остаться дома?

— Словами, как же ещё, — ответил я, еле сдержав улыбку. Уже и забыл про это.

— Ясно, что словами. Ты понимаешь, что даже я не могу уговорить её? А если удалось, то это значит, что она просто сама так решила. Только отец может на неё повлиять, и то не всегда. Так в чём секрет?

— Да нет никакого секрета. Просто предложил провести время с семьёй. Не как в деловом кругу, а именно как с семьёй. Это же так просто.

Выслушав меня, Антар слегка нахмурился и проговорил словно себе:

— И правда. Так просто. Почему я никогда не догадывался сказать то же самое?

— Ну я точно тебе не дам ответ на этот вопрос.

— Ладно. Я ещё подумаю на эту тему. Спасибо, что подкинул пищу для размышлений.

Сидевшая рядом Ютси глянула на меня и улыбнулась, будто намекая, что всё поняла. У меня по данной ситуации только одно видение: при всей видимости крепких семейных уз на самом деле это отнюдь не так — члены клана не так уж близки друг другу, хоть и родственники. Может быть, так было всегда. Может, только в последнее время. Или у них и вовсе считается это нормой — быть семьёй, но не быть единым целым.

Через границу мы пролетели без проблем, как и предполагалось. Уж хоть в этом «Лиум-Парс» не обманул, не устроил подставу. Но, опять же, ради себя. Наверняка уже в курсе, какой флот двигается в их сторону.

До города добрались так же хорошо, без происшествий и каких-либо намёков на угрозу. С одной стороны, это не могло не радовать, а с другой — держало в постоянном напряжении, ведь не всегда всё идёт настолько безупречно.

Вопреки дурному предчувствию, ничего так и не случилось. Совместный флот трёх кланов свободно завис над городом. Сверху было видно, как мирные жители зашевелились, стараясь поскорее скрыться из виду. Правда, тихая паника длилась не так уж долго.

К тому моменту, когда наш корабль приземлился в компании таких же небольших боевых машин, местные уже успокоились. Но всё равно поглядывали на самые крупные экземпляры военной техники, зависшие над городом. Очевидно, их оставили на тот случай, если всё же придётся начать атаку, ведь бить с воздуха явно выгоднее.

На посадочной площадке уже собралось немало истриситов из «Лиум-Парс». Что они из клана, было видно по их одежде. Но когда я спустился по трапу вслед за Антаром, никого, даже близко похожего на Каллида, разглядеть так и не удалось. В это же время из приземлившихся по соседству кораблей вышли главы «Джуриам» и «Нейтрум». Если с первым я знаком и видел неоднократно, то главу «Нейтрум» довелось увидеть впервые. Самое примечательное в его внешности — рост и явная нехватка веса. Этот истрисит на голову выше остальных, и без того высоких, но худой, чуть ли не на стадии анорексии. Либо болеет, либо сам по себе такой. Скорее второе. Вид-то у него не болезненный, или же он стойко держался, не выказывая никаких признаков проблем со здоровьем.

Как и полагается, главы в окружении охраны остановились на расстоянии от собравшихся истриситов «Лиум-Парс». На удивление сдержанно вели себя все.

— Приветствую вас, — первым взял слово Аптиос. — Без долгих вступлений: где он? Нам нужен только он.

Вперёд вышла женщина, до этого удивительно легко сливавшаяся с остальными. Кажется, не выйди она, я б и не заметил её вообще. Походка уверенная, движения спокойные. Взгляд холодный, но в то же время в нём не найти ненависти, презрения. Одета солидно, прилично, как и все остальные.

— Клан «Лиум-Парс» приветствует вас от моего имени, — проговорила женщина. Голос прозвучал нейтрально. — Его нет в городе. Никто не знает, где он. Даже я, официальная супруга.

Так это жена Каллида, оказывается. И он взял и кинул всех, сбежал ещё до нашего визита?

— Но наверняка вы знаете, каким образом он исчез, — вложив в голос побольше напора, присоединился Иллтер. — И у нас нет оснований верить вам на слово.

— Могу только предположить, что это был портал, — ответила женщина, переведя взгляд на главу «Джуриам». — Он предлагал всем членам клана сбежать на время. Мы отказались покидать свою территорию. Мы не хотим войны и готовы принять ваши требования.

— Любые? — вопросил глава «Чёрного оснита» и продолжил, не дожидаясь ответа: — У вас, если это правда, сейчас нет главы. Нет у вас и наследника, как бы это цинично ни звучало с моей стороны. Соболезную. Вы в заведомо невыгодном положении. Вам остаётся лишь одно — сдаться.

— Но… — попыталась возразить она.

— У вас есть другие варианты? — снова вступил в разговор Иллтер. — Мы выслушаем. Говорите.

Наступила тишина. Все друг друга сверлили взглядами. В такой ситуации я чувствовал себя донельзя неуютно. В головах встретившихся наверняка сейчас невероятное множество мыслей.

— Мы согласны, — наконец произнесла женщина.

— Согласны сдаться? — уточнил Аптиос. — Вы же понимаете, что это значит?

— Да. В таком случае вы имеете право назначить главой кого-либо из ваших.

— Верно, — медленно кивнул глава «Чёрного оснита». — Вам не понравится мой выбор на пост главы. Это будет человек.

Супруга Каллида моментально перевела взор на меня. Прямо впилась глазами. Аж неуютно стало.

— Человек?

— Человек, — вторил Аптиос с той же невозмутимостью.

Я удивился не меньше. Ожидал сегодня всякого, но чтоб такое… Или это и есть то самое большое будущее, о котором говорила Слайми?

Глава 40

— Сомневаюсь, что человек справится со всеми задачами главы. Возможно, выберете кого-то другого? — медленно проговорила женщина, теперь посмотрев на стоящего рядом со мной Антара. Логично, он явно разбирается в подобных делах.

— Если не справится, мы подберём другого кандидата. У нас нет цели сделать вашему народу хуже, — ответил Аптиос.

— Я бы осмотрел кабинет Каллида. Наверняка он именно там и открывал портал, — вмешался Иллтер, не сводя взгляда с женщины. — При всём уважении, я это так просто не оставлю и не забуду. Рано или поздно он своё получит, клянусь.

Глава «Нейтрума» всё это время молча наблюдал за ситуацией. Может, он вообще немой?

— Не стоит спешить, — оборвал глава «Чёрного оснита» попытки Иллтера выйти из себя. — Для начала составим договор. Ведь так?

— Так, — коротко кивнула супруга Каллида. — Если вы готовы, я приглашаю вас пройти к столу советов.

— Мы готовы.

Больно подозрительно всё выглядит — вот о чём я подумал в первую очередь. Клан «Лиум-Парс» никак не попытался добиться своего и столь легко сдался. Выходит, есть какой-то другой план.

Если Аптиос действительно решил поставить меня на пост главы, то ничего хорошего в этом нет, ведь я постоянно буду в кругу врагов. Хотя если будет надёжная охрана, из своих, разумеется, можно и согласиться. А лучше бы узнать, почему именно я? Почему не Рика, не Антар? Или любой другой член «Чёрного оснита»?

Пока я думал об этом, не смея спрашивать главу напрямую, нас проводили к нужному месту. Не совсем проводили, конечно, — мы просто телепортировались к государственному зданию. Уверенные в мирной обстановке, главы оставили охрану снаружи и вошли в здание. Вместе с ними вошёл и я с Антаром.

Пройдя по коридору и встав у одной из дверей, супруга Каллида остановилась, попросила всех входить.

— Мне нужно поговорить с Кириллом наедине, — обратился к ней Аптиос. — Это не займёт много времени.

— Понимаю, — по-доброму отреагировала она, посмотрев сначала на меня, а после — на главу. — Мы пока подготовим всё необходимое. Ждём вас.

Когда она и все остальные скрылись за дверью, Аптиос сразу спросил:

— Ты готов занять пост главы?

— Меня беспокоит только вопрос безопасности, — признался я, уйдя от прямого ответа. — К тому же я действительно не представляю, что мне нужно будет делать на посту главы. Это же наверняка не так просто.

— Да, это непросто. Но мы поможем тебе. Рика поможет. Она очень хорошо разбирается в этом. Безопасность мы тебе обеспечим, поставим охрану только из наших. Это будут агенты, лучшие из лучших. Если ты откажешься, придётся поискать другого. Но я ведь ещё давно тебе давал понять, что есть у меня кандидат. И этот кандидат — ты.

— Всё хорошо, вот только мне кажется странным, что вы решили выбрать именно меня. Я же всё равно чужой, я человек.

— Это не имеет значения. Ты уже как часть нашей семьи. Перечислять твои заслуги я не буду, ты их и сам знаешь. Я не просто так попросил именно тебя отговорить Рику. Да, это была проверка. И раз ты смог сделать то, с чем только мне под силу справиться, с задачами главы справишься уж точно, особенно с нашей помощью. Я уверен, ты сможешь найти решение любой задачи. Ты достоин. — Аптиос сделал короткую паузу, вглядываясь в мои глаза, будто бы пытаясь найти в них немые вопросы, и продолжил: — Почему не Антар? Не Рика? Очевидно же, Кирилл. Антару перейдёт «Чёрный оснит», когда мои дни будут сочтены. Рика будет вместе с тобой заниматься кланом «Лиум-Парс». Может быть, в будущем объединим два клана в один. Но сейчас не время об этом говорить. Твой ответ. Нас ждут.

Расклад неплохой получается: и безопасность будет, и помогут управлять целым государством. Почему бы и нет? Такой шанс предоставляется не каждый день. Единственное, что ещё хотелось спросить: почему тогда главы «Джуриам» и «Нейтрум» не захотели поставить кого-то из своих? Ведь все принимали участие в последних событиях, так или иначе. Хотя у «Джуриам», насколько мне известно, из наследников лишь Визуйя, а из неё правитель вряд ли получится. Во всяком случае, точно не в такое беспокойное время. Насчёт «Нейтрума» ничего не ясно.

Так или иначе, я всё-таки решился:

— Да, я займу пост главы «Лиум-Парс».

— Не зря я рассчитывал на тебя. Это тот ответ, которого я ждал. — Он протянул мне руку в нашей человеческой манере и пожал, после чего нейросеть уведомила меня о добавлении контактов «Чёрного оснита». — Контакты остальных получишь позже. Они позаботятся об этом. Поздравляю, глава.

— Благодарю вас, осс Аптиос — только и ответил я, понимая, что стал почти равным всем остальным главам. Совершенно не верится. Очень неожиданно.

После разговора мы вошли в помещение, по центру которого располагался огромный овальный стол; за ним сидели члены кланов, что-то негромко обсуждая. Глава «Чёрного оснита» занял место рядом с другими главами, а я — по соседству с Антаром.

На обсуждение и передачу мне полномочий главы «Лиум-Парс» ушло около часа. То и дело приходили различные уведомления, которые я проверял и подтверждал. Это нечто вроде электронных документов. Правда, сразу разбираться в каждом не было времени. Думаю, вряд ли мне устроили подставу по типу «мелкого шрифта внизу документа». Наверняка Аптиос позаботился об этом, проверяя всё досконально. Я более чем уверен, что у него, в отличие от остальных, есть доступ к моей нейросети с точно такими же правами, как у меня.

За время всего процесса я успел кое-что обдумать. Если быть честным перед собой же, то гордиться нечем. Во-первых, проблемы дальше будут, их не избежать. Во-вторых, что бы ни говорил Аптиос, а ставит он на должность главы на самом деле не меня, а Рику. Я буду только формально главой, а это — удобный повод в случае чего спрашивать с меня, а не с дочери. Есть ещё один интересный факт: у всех четырёх кланов главы — мужчины. Возможно, это тоже причина, почему Аптиос не поставил Рику. Антара-то приберёг для будущего «Чёрного оснита». Хитёр он, хитёр. Но если я смог договориться с Рикой и глава сделал на этом акцент как на чём-то очень важном, то и в этом есть смысл. Например, мы сможем ладить и вполне уверенно управляться с делами, что и нужно Аптиосу, чтобы он был спокоен и его не отвлекали от дел в «Чёрном осните».

Закончился процесс тем же странным ритуалом с кровью, который я видел раньше. В нём приняли участие все, в том числе и я. С этого момента я теперь уже официально глава «Лиум-Парс». Хорошо ещё, что не пришлось брать в жёны супругу Каллида…

— Поскольку мы закончили, поздравляю с новой должностью, — мягко и как обычно спокойно произнесла она. — Я отдам приказ проводить вас в кабинет. Это рабочее место главы.

— Спасибо. Как я могу к вам обращаться?

— Леида, — представилась она.

— Без…

— Вам можно без, — поспешила ответить Леида.

— Меня Кирилл зовут.

— Я знаю, — заверила она. — Наслышана.

— Мы тоже хотим осмотреть кабинет, — произнёс Иллтер и глянул на меня. — У тебя же есть этот слизняк умный. Вдруг чего расскажет интересного.

«Передай этой нахальной морде, что если ещё раз назовёт меня слизняком, слизняки поселятся внутри него. И поселятся надолго», — отреагировала Слайми.

— Это не слизняк, а слизь разумная. Слайми зовут. Она только что попросила вас быть повежливее.

— Пусть будет слизь, — нехотя согласился глава «Джуриам».

По прибытии сюда Иллтер стал вести себя иначе. Видимо, воспоминания и переживания из-за дочери до сих пор не давали ему покоя, поэтому и поведение соответствующее. Наверное, рассчитывал своими же руками придушить Каллида или просто застрелить. Но не вышло, оттого и на нервах теперь.

Леида удалилась по делам, а нас проводили в кабинет. Тот оказался не столь огромным, как у Аптиоса, а также отличался интерьером, который, кстати, пришёлся мне по вкусу своим минимализмом: всё здесь на месте и как надо. Но мне сказали, что можно переделать, стоит только пожелать. Я решил подумать, прежде чем решать такой вопрос.

Изучив кабинет, Слайми сообщила, что Каллид действительно отсюда переместился через портал. Значит, Леида не соврала. Куда этот портал ведёт, Слайми выяснить не смогла — всё так же, как с порталами краснокожих. Но зато слизь с полной уверенностью заявила, что происхождение порталов то же самое и способ их скрывать одинаковый. Разгадать, откуда они, ресурсы Слайми всё ещё не позволяют, но теперь хотя бы стало понятно: краснокожие и Каллид чем-то связаны. Скорее всего, он заручился чьей-то поддержкой на стороне, как недавно к нам на подмогу прилетали орцинусы.

После осмотра кабинета мы вернулись к кораблям, но перед этим ещё раз поговорили с Леидой. Никакого торжества не планировалось. Прость есть факт, что я отныне глава «Лиум-Парс». Чтобы подробно во всём разобраться, придётся взять с собой Рику. Заняться этим нужно будет сегодня же. Мне кажется, жителям «Лиум-Парс» вообще не собираются сообщать новость. Возможно, это и правильно — они же возмутятся таким положением дел. Когда такое было, чтобы их главой стал человек — низшее существо в глазах местных?

Глава 41

Во время перелёта в Сайбитас я сообщил Рике и Дакси хорошую новость, а потому летел обратно расслабленный и спокойный. Но спокойный ровно до тех пор, пока не вспомнил про Каллида.

К гадалке не ходи, он всё равно вернётся. И самое плохое — я не знаю, когда это случится, также не знаю, вернётся он один или нет. Вообще ведь неизвестно, где сейчас пребывает Каллид. Вдруг с его прибытием снова начнут открываться порталы, из которых полезут краснокожие отродья? Вот тогда-то и начнутся огромные проблемы. Теперь мне надо думать не только о себе и близких, но и о целом народе белокожих истриситов. Это же большая ответственность, прежде всего перед самим собой. Пусть они меня не любят, пусть хоть ненавидят, но спокойно смотреть, как гибнут ни в чём не повинные мирные жители, я не смогу.

Озадаченный возможными проблемами, я не заметил, как мы добрались до пункта назначения: казалось, прошло всего ничего, а корабль уже плавно опускался на посадочную площадку. Встретили нас все, кто провожал, кто ещё не так давно боялся, что мы можем и не вернуться. Но всё прошло так, как и планировал Аптиос. Однако этим не закончилось, поскольку глава после обеда пригласил меня в кабинет для обсуждения дальнейших действий.

В основном он говорил о возможной угрозе в лице Каллида. Я тоже поделился с ним мыслями, и мы сошлись во мнении, что о безопасности нужно побеспокоиться в первую очередь.

Под безопасностью подразумевалась не только многочисленная охрана из числа истриситов «Чёрного оснита», но и различные энергощиты. Их поставкой займутся сегодня же. Конечно, это не гарантия, что щиты удержат тех же краснокожих, но уверенность — никто хотя бы из клана «Лиум-Парс» не посягнёт на мою жизнь.

Беседа закончилась на том, что к вечеру, когда энергощиты доставят и установят, мне нужно вернуться в Монсурбс. До этого будет время заняться сборами: упаковать все свои вещи и оружие. Также Аптиос попросил в обязательном порядке делать ежедневный отчёт о положении дел. Как сказал глава, это только на первое время, чтобы он понимал, что всё у нас хорошо. Но самое главное — моментально оповестить его, как только появится Каллид. Шансов, что он застанет меня врасплох не так много, но тем не менее.

Вечером мы в полном составе прибыли в Монсурбс. Нас снова встретила Леида в компании соклановцев. Скорее всего, причина в том, что со мной прилетела Рика, а она всё-таки наследница, а не обычная девушка. Собственно, ей и было уделено больше всего внимания, в то время как Дакси, Слайми и Ютси словно не замечали.

Мы коротко переговорили о текущих делах, о завтрашнем дне и разошлись. Ничего особенного.

Мой кабинет к тому времени привели в порядок. Соседние комнаты тоже обустроены, ведь все знали, что я буду не один. Пока ещё очень непривычно, когда для тебя делают всё другие, когда у тебя есть личная прислуга. Что-то захотел? Просто отдай команду по нейросети — всё сделают. Никаких проблем. Как бы не зазнаться ненароком…

«Прелести» быть главой я начал чувствовать в этот же вечер, несмотря на многие несомненные плюсы. Мне бы хотелось просто погулять со всеми вместе по городу, полюбоваться им, посетить, например, ресторан, попробовав очередное новое блюдо. Конечно же, так и погулял. Разогнался.

Я получал всё новые и новые уведомления о происходящем в городе. Буквально до мелочей. Всё прочесть, изучить — одно дело. Другое — отдать команду, принять решение. Меня завалили информацией. Как хорошо, что есть Рика. Открыв ей доступ, я смог с её помощью быстрее сортировать материал и давать ответы. Она очень быстро читала. Почти как компьютер считывает информацию. Может и мой мозг однажды сумеет точно так же, но пока я в этом очень сильно сомневаюсь.

Покончив с текущими делами, я ознакомился с планом на завтра, который получил от Леиды. В дальнейшем, как она объяснила, это будет делать мой личный помощник. Его я увижу завтра.

Разумеется, можно изменить планы, можно их вообще отклонить и просидеть весь день в кабинете, предаваясь безделью. Но к хорошему результату это не приведёт. К тому же в планах совещание, на котором можно познакомиться лучше с верхушкой клана — те самые истриситы, от которых зависит многое. Глава главой, но решения принимает не всегда он один — вот что я понял за сегодняшний день. Монархии тут и в помине не было, хотя мне показалось сначала, что только так и не иначе.

Рика порекомендовала не менять план. Зная, какие распорядки обычно у «Чёрного оснита», она заверила меня, что эти сильно не отличаются. В принципе, всё то же самое, разве что с небольшими отличиями. Слайми пока ничего интересного не сообщила, так что в ближайшее время можно ни за что не переживать.

Весь следующий день прошёл чётко по графику. Я провёл совещание, посетил лабораторию, в которой работали над созданием очередного новшества, посмотрел на фермерские достижения. Также побывал на заводах по роботостроению и различного вида техники, включая военную. Посмотрел на работу торговых компаний, а также их дипломатические контакты с другими кланами. Можно ещё долго перечислять, но проще сказать, что глава должен быть в курсе всего, абсолютно всего. И ещё хорошо, что эти обходы, позволяющие своими глазами увидеть работу подопечных, не нужно делать ежедневно. Но чем чаще, тем лучше.

День выдался интересным и насыщенным, но время пролетело, будто в сутках стало всего пара часов. От множества информации и постоянной ходьбы туда-сюда я подустал, поэтому к вечеру с облегчением плюхнулся в кресло. Дакси недвусмысленно намекала, что хочет секса, но мне совсем не хотелось. Ни с ней, ни с кем-либо ещё. Одно желание — сидеть и ничего не делать, разгружая голову от всего, что увидел и узнал за день. Пожалуй, завтра никаких обходов делать не буду, хотя мне и стоило бы узнать ещё больше о различных сферах деятельности истриситов, их развлечениях и прочем. Поработаю удалённо. А послезавтра, будучи бодрым и отдохнувшим, можно посетить новые места, познакомиться с очередными директорами и ответственными лицами. Такое ощущение, что на это мне не хватит даже недели. А ведь у «Чёрного оснита» и «Джуриам» территории ещё больше… Как они справляются на протяжении многих лет со своими обязанностями и задачами — тот ещё вопрос.

Очередной день начался с утра пораньше. Поскольку я уже немного ориентировался в делах, Рика решила до вечера провести время на родине, в Сайбитасе, но сказала, что если будут сложности, можно с ней связаться. Дел, которые решались по нейросети, до обеда хватало. Так как я бы постоянно отвлекался, решил остаться в кабинете, лишь иногда выходил на просторный балкон. Поэтому Дакси, Ютси и Слайми пошли гулять сами. Отпустил я их без особого беспокойства, тем более у любимой есть браслет со щитом, а уж в способностях слизи сомневаться не приходилось. Ангел тоже не из тех, кого легко одолеть.

Когда я разгрёбся с текущими делами, позволил себе пообедать и немного отдохнуть. Правда, недолго мой отдых продлился: ко мне заявился помощник. Самый обычный истрисит. Он пришёл и вручил мне плоскую штуковину, похожую на планшет, но без экрана. Видя, что я ничего не понял, пояснил: надо подключиться по нейросети, и тогда появится голограмма с изображением статистики расходов и доходов по всем отраслям. Голограммой можно управлять мысленно, что, опять же, работает через подключенную к специальному устройству нейросеть. Моя задача — согласиться и подписать или же внести свои изменения. Тут было не так сложно, ведь я мог посмотреть прошлые данные, как распоряжался бюджетом Каллид, и, уже отталкиваясь от этого, принимать решение.

Всё бы ничего, но когда я дошёл до развлечений, у меня появилось много вопросов. Вчера я точно очень мало узнал на самом деле о жизни местных.

Аттракционы, спорт, нечто вроде казино и прочее такое — обычное дело. Не это меня удивило. Сначала удивили бои насмерть. Изучая этот раздел, я представил, как всё может выглядеть, и подумал, правильно ли вообще понял. Потом всё же решил уточнить, обратившись к помощнику:

— Я с вашей культурой не очень хорошо знаком, но это действительно бои насмерть? Это законно?

— Да, действительно. Законно, — отчеканил тот.

— А без этого никак?

— Никак. Бои насмерть позволяют уровню популяции держаться в норме, не превышая допустимое количество населения. Не считая первого факта, на боях зарабатываются деньги — немалая доля общего дохода клана.

— Логично, конечно, — согласился я, — но негуманно.

— Простите, негуманно — это как?

Ну да, откуда им знать такое слово.

— Это, значит, если просто, по-животному.

— На то есть причины. Их я вам озвучил. Помимо боёв насмерть, есть и другие развлечения, по прибыли они превосходят бои. Вы можете дальше посмотреть.

— Хорошо, сейчас гляну.

И тут-то я совсем опешил, когда начал изучать некий центр развлечений с комнатами, которые подразделялись по цветам: красные, багровые и чёрные. Внутреннее чувство мне сразу подсказало, что от подобных развлечений ждать чего-то хорошего не стоит. А когда я почитал, что творят в этих комнатах, причём абсолютно законно, согласовано с кланом «Лиум-Парс», у меня не нашлось слов поначалу, просто утратил дар речи. Это ж как такое допустимо в цивилизованном мире?

Глава 42

Наверно, моё лицо своим выражением так и кричало об озадаченности, потому что помощник осторожно поинтересовался:

— Может быть, нужна помощь? Что-то подсказать, уточнить?

— Пока нет. Сейчас ещё раз всё просмотрю, а потом подумаю, нужна ли мне помощь.

— Как скажете.

Теперь я решил пройтись по описанию комнат ещё раз, внимательней: вдруг чего-то не понял? Но нет, повторное ознакомление ничего не изменило.

Красные комнаты предназначались для обычныхизбиений. Заказчику давалась жертва, причём любого пола, и тот мог избивать её сколько душе угодно, но при условии, что не убьёт. Этакое развлечение для садистов, когда сдачи никто не даст. Бей себе на здоровье…

Посерьёзнее развлечение — багровые комнаты. В этих комнатах заказчикам разрешалось пытать, избивать жертву острыми и тупыми предметами, ломать кости, но ни в коем случае не убивать, не наносить смертельные травмы. Как и в красных комнатах, после пыток жертва оставалась живой.

Под чёрными комнатами понималось самое зверство, какое не всякому придёт в голову. Заказчик получал полную свободу действий над жертвой вплоть до убийства. Разрешалось действительно всё без исключений: жестоко пытать, насиловать, расчленять, живьём разделывая на куски. Проще говоря, любые фантазии самого безумного маньяка. За отдельную плату разрешалось забрать труп целиком. Или отдельно мясо, органы, кости. По статистике чаще всего забирали только плавник, который стоит довольно дорого.

Изучив комнаты, я обратился к истории их создания: в голове созрела идея — отменить подобные развлечения. Как выяснилось, комнаты существуют уже сто девять лет, то есть чуть больше века, и это — хуже всего: народ уже привык за столько времени к подобным развлечениям, для них комнаты — норма. Но я смириться с таким положением дел не готов, ведь сейчас глава именно я, а без моего прямого участия ничего не делается. Надо что-то решать.

— Так, ты пока иди, — сказал я задумчиво помощнику, — а я тебя потом позову, когда будет нужно.

— Прощу прощения, но обычно бюджет распределяется сразу. Я не могу уйти. Совет спросит меня…

Он неуверенно кивнул на тот самый плоский предмет, транслирующий голограмму.

— Скажешь: глава так решил. Будут вопросы — пусть сами спросят меня. Иди.

— Как скажете.

Помощник удалился, а я задумался, что же делать и как решить проблему. Собственно, проблема тут только для меня, остальным нормально и привычно. Может, всё не совсем по-настоящему? Данная мысль показалась интересной, и я решил порыться в комнатах подробнее.

Поиск подсказал: у меня как у главы есть доступ к наблюдению за комнатами, и не только за ними. И получить доступ можно прямо сейчас.

Услужливое меню вывело передо мной огромнейший список комнат. Среди них сейчас есть активные и неактивные. Мне, конечно же, нужны первые, чтобы посмотреть, как это происходит. Кроме того, в активных комнатах указывалась вся информация о заказчике, но никакой — о жертве, кроме пола. Что интересно, среди и тех и других встречались представители обоих полов, то есть среди заказчиков всё-таки бывали и женщины, хотя по статистике большинство — мужчины.

В некоторых комнатах активность, как показывали график и время, подходила к концу. Признаться, я не хотел смотреть на завершение, особенно в чёрных комнатах. Одно дело, когда во время боевых действий невольно видишь трупы, конечности и внутренности с лужами крови повсюду, а другое — в мирное время, в каких-то жутких комнатах, где жертва ничего сделать не может. Но хоть что-то я должен увидеть.

Выбрав чёрную комнату, значок которой едва-едва подсветился, я подтвердил: желаю посмотреть на происходящее.

Обычная небольшая квадратная комната с одной тускло светящей лампой, что наверняка было сделано намеренно для подходящей атмосферы. Пол, стены и потолок, как и заявлено в названии, чёрные. В центре одинокий массивный стул с креплениями в виде цепей и кандалов, а у одной из стен — различные приборы, инструменты, включая электрические. Вид комнаты вызвал лёгкую тревожность. Скорее всего, потому что я заранее знаю, что ничего хорошего в такой комнате происходить не будет. Тем более уточнил: заказчик — мужчина, жертва — женщина.

Спустя несколько секунд вошёл истрисит в чёрной униформе, чем-то напоминающей форму американских заключённых. Рядом с ним в простых белых штанах и футболке шла босая длинноволосая девушка. Даже не приближая вид, я сразу обратил внимание, что эта истриситка очень красивая, ухоженная. Истрисит проводил её к стулу, посадил и установил крепления. После он удалился. Похоже, сейчас-то всё и начнётся.

Казалось, каждая секунда длилась, как минута, поэтому я с трудом дождался начала, не отрываясь от изображения ни на миг.

В комнате наконец появился истрисит, только теперь в обычной одежде, поверх которой на нём надето что-то вроде дождевика. Объяснений не требовалось: это чтобы не испачкать в крови одежду.

Какое-то время он ходил вокруг девушки, молча глядя на неё. Иногда гладил по щекам, волосам. Похоже, решил насладиться своей вседозволенностью и властью над беззащитной жертвой. Потом заказчик дал пощёчину, сильную пощёчину, от которой голова девушки повернулась в сторону. Она стерпела. Ни просьбы пощадить, ни слёз — ничего такого я не увидел. Что ж этот гад дальше будет делать?

Он подошёл к столу с приборами и замер, очевидно выбирая. Выбор богат, можно и растеряться. Но заказчик взял короткий нож. Ясно. Значит, быстрой и лёгкой смерти для жертвы он не желает.

Продолжая ходить вокруг неё, он улыбался, рассказывая всё, что будет делать. В его планы входили избиения, пытки, расчленение, и только потом убийство посредством медленного обезглавливания. Насиловать, видимо, не собирался. Слыша всё это, девушка молчала. Она как будто смирилась, готовая принять любую смерть. Но не я. Я сидел напряжённый, даже не зная, в какой момент захочется отключить трансляцию чёрной комнаты.

От неожиданно быстрого движения заказчика я чуть дёрнулся: он одним ударом воткнул нож в бедро девушки. Её лицо скривилось от боли, потекли слёзы. Она взвыла, зашевелилась, инстинктивно пытаясь вырваться. Заказчик, довольный, смотрел прямо в её заплаканные глаза. Затем он резко вытащил нож и так же быстро воткнул во второе бедро. Девушка снова дрогнула, а заказчик рассмеялся, не переставая улыбаться. И тут я понял, что дальше будет хуже. Он уже вошёл во вкус, он не остановится.

Взяв увесистый молоток, заказчик вернулся к жертве. Размахнулся и ударил по рукояти ножа, отчего тот вошёл глубже. Ещё удар — и рукоять скрылась во плоти, а белые штаны окрасились алой кровью. Что ж ты делаешь, тварь? Неужели это так приятно — пытать беззащитную девушку? Или у него комплексы, что с красивыми не получается, так он хоть попытает и убьёт одну из них?

Отбросив молоток в сторону, заказчик снова встал у стола. Он долго смотрел, тянулся рукой то к одному инструменту, то к другому. И наконец выбрал — электрическая пила, своеобразная по форме, тонкая. Такую можно легко держать и одной рукой. Неужели начнёт пилить заживо её конечности? Ответом на вопрос стала заведённая электропила…

Быстро бросив взгляд на браслет, я убедился, что запаса энергии достаточно. Щит всегда при мне. Уточнил координаты конкретной чёрной комнаты и активировал телепортацию.

Едва я переместился, пила уже коснулась ткани штанов, порвала их и готова была пилить мясо с костью. Увлечённый процессом, заказчик не заметил меня. Пришлось крикнуть:

— Вырубай инструмент!

Звук пилы тут же стих. Теперь стало слышно только всхлипы и плач девушки. Невероятно удивлённый, заказчик уставился на меня, а через пару секунд заорал:

— Охрана! Охрана! Здесь посторонний!

Охрана в количестве двух вооружённых истриситов ворвалась в комнату почти мгновенно. Спокойно глянув на них, а потом на заказчика, я только и произнёс:

— Здесь нынешний глава «Лиум-Парс». Нет повода для беспокойства.

Глава 43

Видимо, охранники были уже в курсе смены власти, поскольку мгновенно опустили оружие. Заказчик же, не понимая, что происходит, быстро переводил взгляд то на меня, то на них.

Как же подло и низко… Пытать и убивать беззащитную девушку — это он легко, а как увидел незнакомца в комнате — сразу позвал охрану. И так хотелось всё это высказать ему прямо в лицо, но я понимал, что нужно сохранять хотя бы внешне хладнокровие и непоколебимость.

— Что всё это значит?! — запаниковал заказчик, чуть ли не переходя на крик. — Кто-нибудь, объясните мне!

— Повторюсь: я — официально глава «Лиум-Парс», и мне принимать решения относительно любых действий внутри государства. Я отменяю ваше сегодняшнее развлечение. Положите на место инструменты и удаляйтесь отсюда.

Заказчик, хлопая глазами, возмутился:

— Вы не имеете права! Я заплатил за услугу! Услугу мне предоставили!

— Я позабочусь, чтобы вам вернули деньги в полном объёме, будьте уверены.

— В таком случае я требую компенсации! Вы прервали процесс, помешали моему удовольствию! Такого никогда не было! Я буду жаловаться!

С каждым словом он кричал всё громче и громче. Его вообще не волновал мой статус. Ну конечно, они давно привыкли, что у них глава Каллид. Он им авторитет, а не я — обычный человек.

— Жалуйтесь, — продолжая держаться стойко, ответил я. Затем приблизился к нему, силой забрал пилу и швырнул на стол. Та с грохотом упала. — Можете мне же и жаловаться. Что касается компенсации, то будет вам компенсация, обязательно будет. Меняются правила комнат. Идите. В противном случае вас выведет охрана, которую вы же и позвали. Такая вот ирония.

— Вы ещё пожалеете! Я отправлю жалобу в совет сегодня же! Ещё ни в одном клане не прерывали и не запрещали комнаты!

Бросив на меня гневный взгляд, заказчик нервно зашагал к выходу. Охранникам я приказал вернуться на пост, после чего вызвал ответственных за комнаты. Пояснил им ситуацию, приказал выдать заказчику компенсацию и деньги, а также закрыть эту комнату, пока я не дам команду открыть. Они сильно удивились такому решению, но перечить не стали.

Когда с девушки сняли все крепления, я телепортировался вместе с ней в свой кабинет, держа её на руках — ходить с ножом, загнанным в бедро с рукоятью вместе, она бы не смогла. Комнат достаточно, поэтому я отнёс девушку в свободную, уложил на кровать, попутно вызывая врача. Местные технологии позволяли сделать операцию прямо на месте.

— Ты здесь полежи немного, сейчас придёт врач и позаботится о тебе. Хорошо?

Девушка тяжело сглотнула и пару раз кивнула, не переставая моргать.

— Вот и хорошо. Потом вернёшься домой. Я ненадолго отлучусь.

Выйдя из комнаты спокойным за судьбу молодой красавицы, я вспомнил последние слова заказчика: «Ещё ни в одном клане не прерывали и не запрещали комнаты!» Значит, ни в одном клане. А ведь я поначалу не придал значения этим словам. Получается, такие комнаты пыток и убийств есть и в других кланах? И они, должно быть, тоже абсолютно законны. Так, надо связаться с Рикой и спросить у неё.

Она ответила не сразу, но всё же ответила:

«На связи. Что-то случилось, Кирилл?»

«Да, случилось. Это правда, что комнаты для пыток и убийств есть в каждом клане?»

«Правда. А что?»

«Как это «что», Рика? Почему я раньше не знал об этом? Почему ты не сказала мне, чтоб это не стало для меня сюрпризом, причём очень неприятным?»

«У нас не принято говорить о комнатах. И не только у нас, вообще у всех. Ты на эмоциях сейчас, это заметно. Объясни подробнее, что случилось? Что вызвало такое негодование?»

«Только не говори, что ты тоже посещаешь эти комнаты».

«Нет, я не хожу в комнаты. Ты ответишь на мои вопросы?»

«Отвечу».

Я не заметил, когда врач успел проскользнуть мимо меня в комнату, увидел его лишь тогда, когда он вышел. Подойдя ко мне, врач сразу обратился:

— Она там…

— Подождите. Я разговариваю, — пришлось прервать его. — Освобожусь — выслушаю.

Врач кивнул и остался стоять в стороне, а я продолжил:

«Сегодня помощник принёс мне данные о расходах и доходах. Оттуда я и узнал про бои насмерть, про эти комнаты».

«И ты, конечно же, решил посмотреть, что происходит в чёрных комнатах?»

«Да, всё так. Долго не смог смотреть».

«Отключил?»

«Нет. На правах главы телепортировался в комнату и прекратил тем самым развлечение. Этот ублюдок ей нож в ногу вогнал с рукоятью, причём с помощью молотка, а потом за пилу взялся. Тут я и не выдержал, не смог смотреть на это спокойно».

«Что ты наделал, Кирилл? — Теперь и Рика стала гораздо эмоциональнее, в голосе послышалось едва скрываемое раздражение. — Ты не мог спросить у меня, прежде чем что-то решать? Ты понимаешь, какие проблемы могут сейчас начаться из-за твоего вмешательства? Расскажи, что ты дальше сделал?»

«Приказал вернуть деньги заказчику с компенсацией, как он и попросил. Очень его разозлило, что я вмешался. Он обещал жаловаться совету».

«Плохо. А что с девушкой? Её забрали?»

«Нет, её забрал я. К себе. Вызвал врача. Он уже сходил к ней, неподалёку стоит. Что-то хотел мне сказать, но я пока с тобой говорю. Раны не смертельные, жить будет».

«И правда стоило тебе сразу рассказать про комнаты… Жить она не будет в любом случае. Ты оставил её одну, пока со мной говоришь?»

«Да. А что, надо охранять? Врача же вызвал, всё нормально. И почему это она жить не будет?»

«Потому что ты ничего не знаешь ни про комнаты, ни про жертвы. Даю гарантию, что она уже мертва, о чём и хочет сказать врач. В окно выбросилась или придавила себя чем-нибудь тяжёлым. Такие найдут способ убить себя даже в пустой комнате».

«Так жертвы — те, кто жить не хочет?»

«Нет, другое. Я скоро буду, всё тебе расскажу. Жди».

Как только Рика отключилась, я подозвал врача и спросил:

— Мертва?

— Да.

— Понял. Вы свободны.

Он ушёл, а я открыл дверь и уже никуда не спеша направился к окровавленной кровати. Девушка действительно оказалась мёртвой. Подойдя ближе, я разглядел на её шее несколько глубоких ножевых ранений. Нож валялся рядом. Когда я перевёл взгляд ниже, стало ясно, что она сама себя же убила, достав нож из ноги. Это ж какую боль она стерпела, чтобы достать его, вбитый с рукоятью в плоть?.. Жаль. Спас её от верной смерти, а она вот так с собой.

Вздохнув, я покинул комнату, приказал убрать тело и навести порядок. Денёк сегодня, похоже, обещает быть очень нервным.

Стоило мне об этом подумать, как на нейросеть пришло сообщение о происшествии в городе. Новость прозвучала так: «Жестокое убийство, расправа средь бела дня впервые за десять лет! Преступник пойман, ведётся следствие».

Я выругался самыми грязными словами сквозь зубы и врезал кулаком по столу. Удар получился настолько сильный, что я не заметил, как вошла Леида. Она одна из немногих, кто имеет полное право входить ко мне без предупреждения.

— Добрый день, Кирилл, — благожелательно поздоровалась она, но от голоса повеяло холодом и серьёзным разговором.

— Добрый, Леида. Садитесь, пожалуйста. — Я сел в кресло и указал ей на второе напротив. — Чего-то желаете выпить?

Она элегантно села, глядя прямо в мои глаза.

— Нет, спасибо. Нам поступила жалоба, а вслед за этим — убийство в городе. Вы уже читали эту новость?

— Да, только что. И уже понял, что это связано.

— Тогда вопрос: зачем вы вмешались? Чем вам не угодили комнаты?

— Потому что это дикость. В цивилизованном мире такого быть не должно.

— Вы слишком отличаетесь от нас. Осс Аптиос поторопился с решением поставить вас на пост главы. Я буду вынуждена сообщить ему о случившемся и попросить замену.

— Нет, не нужно. Не спешите. Я говорил с Рикой об этом. Она должна вот-вот прибыть и всё мне объяснить.

— Хорошо, но я готова промолчать только один раз.

— Не переживайте, я сам всё расскажу. Осс Аптиос обязательно узнает, но лучше с моих слов.

— Вам следует знать: сегодняшняя смерть в городе произошла благодаря вашему вмешательству. Своими действиями вы лишили жизни ни в чём не повинного гражданина, а это, к вашему сведению, мать четверых маленьких детей. Преступника мы оправдаем.

Услышав последние слова, я взорвался:

— За что его оправдывать?! Да, моя вина есть, я уже понял! Но убил он её своими руками! Он должен сидеть в тюрьме!

— Изучите законы для начала.

Леида поднялась с кресла, направилась к выходу, но у двери остановилась, повернулась ко мне и пожелала:

— Хорошего дня.

Сука…

Конечно же «хорошего дня», какого же ещё, сегодня-то! Две смерти, в которых так или иначе есть моя вина, пусть и косвенная.

Ненормальное общество, сумасшедшее…

Глава 44

Нервный и встревоженный, я не мог усидеть в кресле, поднялся и начал расхаживать из стороны в сторону. И так до тех пор, пока не прибыла Рика.

— Наконец-то, — резко бросил я.

— Так, вот на мне только срываться не надо, ладно? — вполне серьёзно произнесла она. — Я уже в курсе всех новостей. Отец пока не знает. Давай уладим то, что уладить можно, чтобы к вечеру в отчёте предоставить ему минимум плохих вестей. Договорились?

— Да, — буркнул я.

— Садись, сейчас я тебя всё объясню, как и обещала.

Как только мы сели, Рика продолжила:

— Комнаты существуют у нас давно, как и бои насмерть. Всё это позволяет регулировать уровень населения, не переполняя планету истриситами. Это первое.

— Об этом мне уже помощник рассказал. Мне другое интересно.

— Сейчас, не перебивай, — вздохнула она. — Кто такие жертвы? Это не обычные граждане, которых ты можешь увидеть, выйдя на улицу любого города. У нас — у кого-то в большей степени, у кого-то в меньшей — есть множество слоёв населения. Каждый слой отвечает за те или иные задачи.

— Теперь, кажется, начинаю понимать, — задумался я, представляя целую иерархию. — Мне о таком уже говорили как-то. Вроде Визуйя. Хотя точно не вспомню сейчас.

— Слушай дальше. Так вот, жертвы комнат — абсолютно отдельный слой населения, который после себя оставляет новое поколение с теми же задачами. Например, жертвы чёрных комнат оставляют после себя потомство в обязательном порядке, ведь они умирают в любом случае. Жертвы других комнат оставляют потомство в меньшем количестве, так как они, пусть и грубо прозвучит для тебя, многоразовые. Они умирают окончательно обычно после нескольких серьёзных пыток. Некоторые живут годами, если организм позволяет выдерживать многократные истязания. Сам понимаешь, нет смысла оплачивать их выздоровление — медицина у нас дорогая.

— Допустим, это внятное объяснение, хорошо. Но разве эти жертвы хотят оказаться в комнатах по собственному желанию?

— В том и дело, что они — другие. В них генетически заложена информация о том, кто они такие, для чего родились. Каждый из них знает, что может умереть страшной смертью в любой момент. Их это не пугает, хоть они и чувствуют всё ровно то же самое, что и мы. И та девушка, которую ты пытался спасти, сама себя убила, потому что знала: сегодня день её смерти. Ты вытащил её из той среды, в которой она должна была закончить жизнь. А у неё цель, и она этой цели достигла. Среди жертв никто и никогда не думает о старости. Более того, у них её просто не бывает.

— Генетически заложена информация, говоришь… То есть тут вмешались учёные более века назад, так? Не может быть, чтобы у одних была заложена такая информация, а у других — нет.

— Да, без учёных не было бы всего этого. Они старались на благо цивилизации.

— А это значит, что первыми убивали всё-таки тех, кто не хотел умирать, у кого не было такой цели. Это — дикость. Только поэтому мне не нравятся эти комнаты. На Земле такого нет. И кто ж, интересно, разумнее — люди или истриситы?

— Иногда приходится делать что-то плохое, чтобы получить впоследствии положительный результат. Истриситы по своей природе намного агрессивнее, чем люди. У нас не было более рационального решения проблемы высокой преступности. Насчёт твоей родины: извини, но ты сильно заблуждаешься.

— Почему это? Ты-то откуда можешь знать?

— Я ещё в первый день пребывания на Земле, когда мы побывали у тебя в гостях, собирала разную информацию. Забыл? Так вот, у вас нет, конечно же, точно таких комнат. Но некое подобие есть. Да что там, у вас зачастую просто так убивают людей, пытают. В общем, делают всё то, что нашим можно официально. И если мы получаем за это деньги, направляя их в бюджет, а из бюджета направляя на благо народа, то у вас деньги за все убийства ходят внутри различных структур, но никогда не попадают вашим людям, не идут на пользу общества. Плюс ко всему, у вас преступность есть и никогда не закончится. У нас же преступности нет, почти нет. Ты же сам видел новость, что сегодня произошло убийство впервые за десять лет. Десять лет — это не так мало. И произошло убийство лишь потому, что ты сорвал процесс в одной из комнат. Не сделай ты этого — кто знает, может, ещё десять лет не было бы у нас преступности, или даже больше. Мы даём народу всё, лишь бы он не шёл на преступления. Вот в чём смысл комнат, вот в чём причина, помимо денег и контроля популяции. Так кто теперь разумнее?

Я задумался. Когда Рика подробно изложила про комнаты и их смысл, про жертв с изменённой генетической информацией, стало ясно как день: всё логично обоснованно и, как бы ни хотелось признавать, даже правильно с точки зрения спокойной жизни без криминала. Но эти комнаты всё равно не дадут мне покоя, ведь жертвы, кем бы они ни были, живые создания, не осознающие, что могут жить по-другому.

— Теперь я ещё лучше понимаю, как устроена жизнь в вашем обществе. За это спасибо. Но я не понимаю, почему убийцу оправдают? Я виноват, знаю. Поспешил. Но он же убил? Убил. Или оправдают только потому, что прервали его развлечение в чёрной комнате?

— Да, только поэтому. Закон есть закон. Если развлечение прервали незаконно, то никто не будет винить заказчика за то, что он убил кого-то на улице в тот же день. Он сорвался, ему помешали. И абсолютно неважно, кто помешал. Скорее осудят того, кто нарушил порядок комнат, вмешался. Но тебя это не коснётся — статус спасает. Иначе бы ты тут сейчас не сидел. И ещё: в следующий раз заказчик получит один раз услугу любой из комнат совершенно бесплатно. Запомни простое правило, Кирилл: если что-то работает, то лезть туда не нужно. У нас всё работает как надо.

«Против системы не попрёшь, — сказал я мысленно. — Но я всё же попробую. Не сегодня, не завтра, но придумаю, как сделать лучше без ущерба для народа».

Вслух же произнёс совсем другое:

— Хорошо, не буду лезть. Тогда отдам приказ запускать комнату, работу которой я временно приостановил.

— Давно пора. Хочешь узнать, что будет, если отменить все комнаты и бои насмерть?

— Уже догадываюсь. Наверняка многократно увеличится преступность.

— Не только. Народ может вообще восстать против главы и всего клана. И поверь, это будет очень страшно, не слабее войны.

— Проще говоря, бунт, свержение власти и всё в таком духе.

— Именно, — покачала головой Рика. — В каждом из нас живёт зверь. Кто-то позволяет зверю вырваться наружу и идёт в чёрные комнаты. Кто-то держит зверя крепко и не нуждается в подобном. В других зверь никогда не просыпается, но это большая редкость.

— Это уже философия, Рика.

— Нет, Кирилл. Это — жизнь.

— Так, я ещё с расходами и доходами ничего не решил. Отвлёкся на эти комнаты.

— Давай посмотрим, как их распределить.

Вместе распоряжаться бюджетом оказалось намного интереснее и легче. Рика виртуозно раскидывала нужные суммы, учитывая всё до мелочей и попутно объясняя, почему так будет лучше. Я запоминал: несмотря на то что могу получить эти данные в следующий раз, не помешает держать важную информацию в голове.

— Рика, а ты можешь побыть моим заместителем на час-другой? — поинтересовался я, когда мы закончили с бюджетом и передали данные помощнику.

— Могу, это не проблема, — легко ответила она. — Но в таком случае лучше предупредить совет. Они должны знать.

— Тогда я сообщу Леиде.

— А зачем тебе? Хочешь куда-то сходить?

— Да. Надо прогуляться, подумать о многом. В общем, расслабиться.

— Напряжённый день, и ты решил немного побыть один. Я поняла. Если тебе это нужно и если поможет, я буду только рада. Но есть и другой способ расслабиться, — намекнула Рика и хитро улыбнулась.

— Есть, — не стал я отрицать и даже смог еле заметно улыбнуться в ответ. — Но давай потом. Может, когда вернусь. Если к тому времени не вернутся Дакси, Ютси и Слайми. Ну, сама понимаешь.

— Тогда я на всякий случай поставлю свой бассейн на очистку, чтобы к твоему возвращению он был готов. Только не пей там на прогулке. Рассудок должен быть трезвым, когда занимаешь такой серьёзный пост.

— Знаю. И не думал о выпивке. Будет ещё время и дни получше, чтобы выпить. Я пойду.

— Хорошей тебе прогулки, — пожелала Рика.

— Спасибо.

С кресел мы поднялись почти одновременно, и наследница вдруг перегородила мне проход. Я понял её намерения. Обнял, поцеловал перед уходом и специально осторожно прошёлся пальцем по плавнику. Эффект это дало, конечно, не такой, когда дело идёт к сексу и когда мы полностью обнажённые, но она всё же чуть изменилась в лице и шутливо пригрозила, что не надо её заводить, если собираюсь уйти. На это я отшутился, что потом она с лихвой получит то, чего не получила сейчас.

Однако игривое настроение пропало так же быстро, как и появилось, когда я покинул кабинет, прошёл по главному коридору и вышел в город. Остался наедине с собой — и в голову снова полезли мысли о комнатах, о местном обществе и их порядках.

Отступление 6

Слайми гуляла с Дакси и Ютси недолго, ведь у неё совершенно иные планы на сегодняшний день.

Перед тем как покинуть компанию девушек, слизь провела анализ будущих событий и убедилась, что девушкам ничего не угрожает даже в её отсутствие. Впрочем, с ней им и общаться не о чем, так что они сильно не расстроились, когда Слайми обратилась в форму жижи и уползла по своим делам. Она обещала присоединиться к ним позже.

По предварительным расчётам, ей должно хватить времени добраться до главы «Нейтрума» и вернуться обратно вместе с Дакси и Ютси. Многое будет зависеть от исхода беседы, но и тут Слайми провела анализ заранее, чтобы точно всё подсчитать. Расстояние же для неё не проблема, когда это необходимо. Не всем обязательно знать о её умении использовать случайные пространственные искажения для быстрого перемещения по точкам. Это, разумеется, не телепортация, занимает больше времени, но куда быстрее, чем тот же самый реактивный корабль истриситов. Были бы искажения не случайными и более сильными, Слайми могла бы и портал открыть, используя только свои ресурсы. С другой стороны, сильные искажения уничтожают всё живое, а слабые — никто не замечает.

Слайми поймала первое искажение спустя несколько минут. Она обнаружила его недалеко от центра города, как раз возле парковки. Слизь успела ухватиться за искажение, найти нужную точку, проанализировать безопасность перехода и выхода в следующей точке искажения. Но, к сожалению, выход вёл совсем не в сторону клана «Нейтрум». Точка перенесла бы Слайми куда-то в район густых лесов между территориями «Чёрного оснита» и «Джуриам». Ей пришлось искать новую точку.

Несмотря на умение прогнозировать будущее, Слайми никак не ожидала, что найти подходящую точку будет проблематично, а потому приняла решение ускорить поиск, запустив дополнительные ресурсы. Во всяком случае, время на восстановление у неё ещё будет.

На этот раз для поисков нужной точки слизи потребовалось меньше времени, но пришлось спуститься в канализацию, что, впрочем, никак не смутило Слайми. И только там она наконец-то смогла проделать операцию по пространственному переходу успешно и без печальных последствий.

Точка выхода вела в один из портовых районов Эквалиса. Чтобы лишний раз не пугать местных, Слайми при выходе из искажения уменьшилась до размера, который не заметит никто, если не станет вглядываться. Но кто будет пытаться разглядеть что-либо в песчинке, даже если та покажется подозрительно живой?

Подсчитав время на поиск нового искажения и вероятность точки выхода в нужном месте, Слайми приняла решение, что добраться до правительственного дома клана «Нейтрум» будет быстрее своими силами. Именно поэтому она поползла вдоль улицы, свернула в проулок, где обрела другую форму — змеевидную, которая позволит ей перемещаться быстрее. К тому же в проулке встретить и напугать кого-либо шансов намного меньше.

Как и любые государственные учреждения, это охранялось постоянно: как энергощитами, так и элитной охраной. Слайми обдумала варианты и приняла решение пробраться к главе «Нейтрума» скрытно, обойдя все способы её обнаружить. Объяснять, для чего здесь слизь и кто она такая, — плохой ход. В первую очередь, это потеря времени, а во вторую — слишком много вопросов будут задавать, но ответы не поймут. Был и другой вариант — принять форму истрисита-охранника со всеми идентификационными данными и пройти без проблем, но это займёт больше времени, а время сейчас — важный ресурс.

Миновав охрану и все щиты, Слайми наконец-то оказалась в кабинете главы «Нейтрума».

Глава изучал очередной отчёт, не прекращая размышлять, рассчитывать, анализировать. Он из тех, кто способен концентрироваться на нескольких делах одновременно, даже если углубился в одно из них основательно. Благодаря этому умению глава «Нейтрума» боковым зрением уловил красный силуэт слизи, принимающей по привычному алгоритму форму человеческой женщины.

Холодный и спокойный, как мертвец, глава отреагировал соответственно. Он не вызвал охрану, не схватился за оружие, кое можно достать из-под стола в любой момент, и даже не подумал об энергощите. Вместо этого он повернулся вместе с креслом, деловито посмотрел на слизь и безэмоционально произнёс:

— Ну и чего тебе здесь надо без приглашения?

— Здравствуйте, нэсс Сайн, — поздоровалась как положено в Эквалисе Слайми, давно зная имя главы и простые правила уважительного обращения. — Я к вам по делу. Официальный визит мог бы затянуться, а я ждать не могу.

— Здравствуй. Наслышан о тебе… Слайми? — Глава вопросительно взглянул, и слизь кивнула. — Какое у тебя дело? И садись. Не люблю, когда собеседник стоит во время разговора.

Слайми расположилась напротив и начала:

— Мне нужна лаборатория в подземной части города. Я знаю, у вас такая есть, и не одна.

Сайн не смог скрыть удивления ни в мимике, ни в голосе.

— Зачем тебе лаборатория?

— Для моего и вашего будущего. Светлого будущего, чтобы было понятнее.

— Интересно-интересно. Жду подробностей. — Глава вроде замолчал, но поспешил добавить: — А с чего ты взяла, что наше будущее как-то зависит от тебя?

— Напрямую от меня не зависит, но зависит от моих прогнозов и действий. Даже малейшие колебания, незначительное движение обстоятельств может серьёзно изменить ход развития будущего.

— С последним утверждением соглашусь. Насчёт первого не уверен, — хмыкнул Сайн, изобразив скепсис.

— Прогнозы?

— И действия.

— В течение минуты к вам зайдёт сын, чтобы обсудить детали очередной разработки на основе нейтрума. Вы ему скажете следующие слова: «Я сейчас занят. Зайди немного позже, когда позову тебя». И когда будете говорить, вы поймёте, что я права, но остановиться не сможете.

— В точности так, ни словом больше?

— Да. Именно так.

Когда послышался звук открывающейся двери, Слайми уменьшилась, чтобы скрыться от посетителя.

— Отец, я хотел обсудить детали нашей новой разработки, — заговорил он с порога, шагая к столу.

Как ни старался глава противостоять прогнозам слизи, у него не получилось, и он произнёс машинально:

— Я сейчас занят. Зайди немного позже, когда позову тебя.

Зная отца, сын не стал настаивать и только ответил:

— Хорошо. Только не забудь, пожалуйста. Это важно.

Слайми вернула себе прежнюю форму, когда сын главы ушёл.

— Впечатлила, очень впечатлила, — проговорил Сайн.

— Вернёмся к теме лаборатории?

— Пожалуй. Но я хочу узнать, почему именно на нашей территории? Есть ведь и другие варианты.

— Никто не должен знать об этом, только вы и я. И это напрямую связано с тем самым мельчайшим колебанием. По прогнозам, это наилучший вариант.

— Так. И зачем же всё-таки лаборатория? Что ты там собралась делать?

— То, чего не могу сделать, используя только свои ресурсы. Поэтому и нужна лаборатория.

— Подробнее, пожалуйста.

— Малейшее колебание… — снова намекнула Слайми.

Глава принялся осмысливать ситуацию. Слизь не может сказать, потому что это изменит ход дальнейших событий. Считать её враждебным созданием вроде бы нет смысла, поскольку он о ней знал намного больше, чем говорил. Довериться и дать ей то, что просит, или?..

— Какая ещё, кроме будущего, выгода будет мне, если я соглашусь предоставить тебе лабораторию? И на какой срок?

— Срок — не более десяти местных дней. О выгоде: я могу исследовать подробнее нейтрум и подсказать ещё несколько новых уникальных способов преобразовать эту энергию, которая пойдёт на благие дела.

Слайми знала, что нейтрум и новые открытия, связанные с ним, — достаточно сильный крючок, чтобы зацепить интерес Сайна. И крючок сработал мгновенно, но глава виду не подал. Он просто предложил свои условия:

— Это хорошее предложение. Тогда так: ты в ближайшие два дня выполняешь обязательства по нейтруму, а я выдаю тебе лабораторию сейчас же. Если за два дня не будет обещанного, я попрошу тебя покинуть помещение. Договорились?

— Договорились. Возможно, я сегодня же и смогу дать вам то, что обещаю. Даже не обещаю. Гарантирую.

Естественно, Слайми не стала говорить ему, что давно уже знает все способы преобразования нейтрума, поэтому с уверенностью могла сказать то, что сказала.

Не теряя времени и оставив работу на заместителя, Сайн отправился в свободную лабораторию вместе со Слайми в кармане. Она выбралась оттуда только тогда, когда глава отпёр катакомбы и вошёл.

— Как раз то, что нужно, — оценила слизь, изучая оборудование лаборатории. — Здесь есть всё. И главное — капсулы. Они-то мне и нужны прежде всего.

— Я рад, что тебя всё устраивает.

— Некоторую часть себя я оставлю здесь для моей работы. Остальная останется при мне. Ресурсов хватит, чтобы выполнить обещанное. Мне ещё нужно вернуться к Кириллу. Думаю, управлюсь быстрее, чем планировала.

— Буду ждать отчёт о проделанной работе. Попасть ко мне для тебя не проблема.

На том они и завершили спонтанную встречу и выгодный обеим сторонам договор.

Глава 45

Погода стояла солнечная. Лёгкий тёплый ветер приятно ласкал кожу. На миг мне даже стало легче, словно груз мыслей камнем свалился прямо в бездну небытия. Но это лишь иллюзия, временное явление.

Свернув сразу налево, я неторопливо двинулся вдоль улицы. Разглядывал высокие здания, красивые вывески, мирную жизнь местных. И, что особо приятно, многие из этих жителей пребывали в хорошем настроении: дружелюбно общались, шутили, улыбались. Жизнь идёт своим чередом. Всем хорошо.

Немного позже мне приглянулось уютное кафе с террасой на втором этаже. Ещё с улицы я обратил внимание, что терраса почти пустая: там сидели две девушки, наверняка подружки, в коротких платьях и что-то бурно обсуждали. Молчать не могли ни та, ни другая. Они перебивали друг друга, будучи на эмоциях. Что ж, такое место мне подойдёт. На подружек можно не обращать внимания, а в остальном — подходящее место, народу на террасе нет. Пока нет.

Когда я вошёл в кафе, на меня сразу обратили внимание. Немудрено, ведь человека тут видят не каждый день. Это на улице в постоянно плывущей толпе довольно легко затеряться. Но не здесь. Здесь к моей персоне проявили особый интерес, особенно это касалось персонала. Видимо, работников подобных сфер деятельности предупредили о том, что теперь их глава — человек. Логично. Должны же они вести себя подобающе. Но из-за этого другие посетители не совсем понимали, почему мне уделялось столько внимания. Не потому же, что я человек. Впрочем, это не мои проблемы.

Вежливый официант подсказал, как пройти на террасу, предложил помощь, но я отказался. Когда такое было, чтобы я не нашёл дорогу по наводке? Да и непривычно всё-таки, когда чересчур уж много внимания. Но даже после отказа официант пошёл следом за мной, держась при этом в стороне.

Как только я вышел на террасу и выбрал подходящий столик с мягким диваном, он подошёл принять заказ. Плотный обед всё ещё не переварился, поэтому я заказал коктейль из свежих фруктов со льдом. В самый раз сейчас под солнцем что-нибудь умеренно сладкое с лёгкой кислинкой.

Официант удалился выполнять заказ, а я принялся разглядывать подружек и невольно подслушал их разговор.

— А мой вчерашний разрешил сесть на его плавник, представляешь? — воодушевлённо поделилась одна из них.

— Да ну? — удивилась вторая, отхлебнула из бокала и прищурилась. — А это не тот ли твой постоянный клиент, который тебе подарки дарит стоимостью дороже одного сеанса?

— Как ты догадалась? — смутилась первая и поёрзала в кресле. — Ну да, он самый.

— Вот поэтому и разрешил, — подмигнула её подружка. — Вы же с ним уже как влюблённая парочка.

— Да какая влюблённая пара, — легкомысленно бросила та. — У него же семья, трое детей. Ко мне ходит не столько за сексом, сколько за беседой. Жене-то не может рассказать то, что мне рассказывает. Это нормально.

Первая разочарованно вздохнула:

— Вот бы мне такой попался хоть раз. Я бы, может, нормально разбогатела тогда.

Тем временем, когда я уже понял, что сижу на террасе с проститутками, вернулся официант с заказом. Пожелав мне приятно провести время, он поставил бокал на столик и покинул террасу. Я же, пригубив из бокала холодненький коктейль, вспомнил, что сделал не то чтобы недопустимое, но нежелательное — оставил Рику одну. Да, там есть охрана, щиты, у наследницы тоже есть личная защита. Но всё равно не следовало оставлять её. Только как бы я тогда смог провести время наедине с собой?

Чтобы убедиться, что с Рикой всё хорошо, я связался с ней. Она подтвердила, что в порядке, но я настоял: пусть сразу даст мне знать, если вдруг что-то случится. Один миг — и буду на месте. Отправил сообщение и лишь тогда немного успокоился.

Попивая коктейль, я напряжённо думал. Пытался найти хоть один хороший вариант, как избавиться от комнат, хотя бы от реальных жертв. Возможно, заменить живых существ каким-то аналогом. И пока я размышлял, подружки всё чаще и чаще поглядывали в мою сторону. Да и их самих стало слышно всё меньше. Лучше бы болтали, ведь к их болтовне я привык.

Единственная дельная мысль — это создание клонов для комнат. Ведь клонов тут делали — те самые якобы отшельники, которых «Лиум-Парс» отправлял на территорию «Джуриам», чтобы устраивать там беспорядки. Но надо делать клонов так, чтобы никто не заподозрил подмену. Или… Хотя и это не совсем хороший вариант. Куда тогда девать всех остальных жертв? Они же захотят смерти рано или поздно, им это привито уже на генетическом уровне. Сложно. Но я догадывался, что данную проблему не решить за один день. Понадобится гораздо больше времени. Лучше всего будет посоветоваться со Слайми, когда она вернётся. Уж она-то точно сможет придумать что-нибудь интересное. Главное — убрать жертв. Сами комнаты пусть останутся. И бои насмерть — там хотя бы бойцы дерутся, у них есть возможность выжить, их никто не привязывает цепями к стулу.

Вскоре коктейль закончился, и я попросил повторить. Девицы тем временем глазели на меня уже смелее, но улыбались робко. Застенчивость проституток? Смешно. Наигранные эмоции. Неплохие актрисы из них получились бы. Не знай я, кто они такие, даже мог бы и поверить в искренность. А почему бы не ознакомиться с этой сферой деятельности подробнее? Наверняка здесь проституция легальна, раз уж подружки свободно обсуждают свою работу.

Но это ладно. Даже в нашем мире есть страны, где жрицы любви могу работать официально. Заглянув в нейросеть, я убедился в своей правоте. Оказывается, проституток тут называют счастливицами. Правда, только в народе. Официально же их зовут любимицами. Я аж усмехнулся вслух, когда узнал. Назови так ненароком кого-то любимицей, и она решит, что ты её назвал проституткой. Забавно, конечно, забавно. Хорошо, что я это сейчас узнал, заранее, прежде, чем кого-то обидел.

А вот усмехнулся я зря, что понял чуть позже. Своё название проститутки получили не просто так. Их правда всегда любили, не в смысле секса. Их услугами пользовались не так часто, как мне показалось, но платили много, даже за обычную беседу где-нибудь в ресторане, где счёт полностью оплачивал клиент. То есть чаще всего с ними действительно просто общались, чем занимались сексом. И они, по местным меркам, получали очень высокую зарплату. Наверное, поэтому их в народе зовут счастливицами? Тут же у всех с рождения определён род занятий. Суждено стать проституткой — так и будет. Официантом — тоже будет. И так далее. Каждый занимает уготованное ему место ещё до рождения.

Углубившись в тему, я узнал, что их не просто не презирают — их уважают. Ладно, я был готов к тому, что проституток могут любить, потому что они дают возможность заняться сексом в любой момент, только заплати, хотя я всё же не сторонник продажной любви. Но чтобы их уважать — это что-то новенькое. Получается, мне вообще не зазорно с ними рядом находиться, никто косо не посмотрит, дурного не подумает. И не важен мой статус. Тут это — норма.

Увлечённый новой информацией, я только в последний момент заметил, что надо мной нависла чья-то тень.

Глава 46

Подняв взор повыше, я увидел девушку — одна из подружек. Она очаровательно улыбнулась, помялась, припуская задравшуюся юбку ниже, и наконец-то заговорила, стесняясь, изредка глядя в глаза:

— Здравствуйте. Простите, пожалуйста, мне так стыдно… Но… Можно нам с вами познакомиться? — Девушка обернулась, давая понять, что не одна. Будто бы я их раньше не видел. — Мы никогда не общались с человеком, вживую не видели. Только на картинках. — Она замолчала буквально на пару секунд, но потом добавила: — А ещё мы знаем, что вы у нас теперь глава. Простите. Очень стыдно…

Какая милашка. Ну прямо вся засмущалась. Вот-вот сгорит от стыда, испарится на ровном месте. Только, узнав о деятельности этих любимиц-счастливиц, теперь я вроде бы даже поверил, что ей и правда очень неудобно в данной ситуации и что все эти эмоции настоящие.

Признаться, меня забавляло моё выигрышное положение перед этой застенчивой красоткой. Именно поэтому я ответил не сразу, просто сидел, улыбался и глядел на неё. Затем спустился взглядом к юбке, и в этот момент девица ещё ниже спустила её, хотя это было уже и невозможно — попросту растягивала юбку на непредусмотренную длину.

— Здравствуйте-здравствуйте, — покивал я и сделал глоток коктейля. — Конечно можно. Приглашаю вас за мой столик, если вам удобно.

— Спасибо! Спасибо! Мы сейчас! — Она чутьне запрыгала от радости и побежала к подружке.

Некоторым порой так мало надо, чтобы почувствовать себя счастливыми.

Обе девушки и вправду оказались довольно стеснительными. Несмотря на то что я сидел на большом свободном диване, они расположились в креслах напротив со своими напитками, причём безалкогольными. Познакомились мы сразу же, как только они сели, но их имён я не запомнил. Во-первых, вряд ли увижу девушек снова, а во-вторых, слишком сложные имена у них.

Уже через некоторое время я начал понимать, что не зря их любят и уважают. Это далеко не пустышки в красивой обёртке. У них правильно поставлена речь, отменная дикция, приличная манера поведения в обществе нового знакомого, коим оказался я. Они ни разу не упомянули ничего про свою работу, не предложили услуги. Я и забыл на время, что передо мной не самые обычные девушки. Как-то и в мыслях уже не хотелось называть их проститутками.

Помимо приличного поведения в компании, они выделялись ещё кое-чем: я заметил, что девушки по-настоящему умны и начитаны. Чтобы убедиться в последнем, я спросил, читают ли они книги, и когда узнал ответ, мне стало стыдно за себя. Я за жизнь прочёл, наверное, несколько книг максимум, ибо не очень-то любил это дело. А у этих девчонок в их виртуальных библиотеках по несколько тысяч книг, добрая половина из которых отнюдь не художественная литература, а труды по психологии и философии. Как они умудрились столько прочесть, учитывая их возраст? Они же явно младше меня. Единственное разумное объяснение — это невероятно высокая скорость чтения и такая же невероятная скорость усвоения новой информации. Вот тебе и проститутки…

За не столь продолжительное время беседы мы успели сменить несколько тем, и всякий раз обе девицы поддерживали разговор, выражали свою точку зрения, делились мнениями и вполне грамотно объясняли свои позиции. Они часто упоминали знаменитых учёных, различных деятелей культуры. Мне ничего не оставалось, кроме как больше слушать, чем говорить. Возникло ощущение, что если я попытаюсь что-то сказать по теме, в которой слабо разбираюсь или не разбираюсь вообще, выставлю себя перед ними дураком.

Но настал, как говорится, и на моей улице праздник, когда моим собеседницам стало интересно узнать про Землю, народы нашей планеты, культуру и прочее. Естественно, я не обладал знаниями обо всём, что касается Земли, так что рассказывал им в основном о русских традициях, о нашей культуре, привычках и прочем.

Слушали они с интересом, зачастую удивляясь тому, как живут люди. Это только в общих чертах кажется, что жизнь нашей цивилизации и цивилизации истриситов не слишком отличаются. Различий на деле очень много, и мне предстоит изо дня в день всё больше вникать, изучать, привыкать. Проще говоря, стать местным, хотя это возможно лишь отчасти, ибо человеком я был и останусь навсегда.

Когда мы поговорили о жизни людей, мне вдруг стало любопытно, как эти девицы относятся к тому, что ныне глава — человек. Поэтому я задал этот вопрос прямо.

— Хороший вопрос, — задумалась одна из них. — Лично мне, если быть честной, без разницы, кто глава. Самое главное — тот же уровень жизни. И чтобы войн не было. Это важно. И если новый глава, — она впервые за долгое время смогла не просто посмотреть мне в глаза, но и задержать взгляд, — будет справляться со своими задачами, как прежний, то это хороший глава.

— Вот здесь мы с тобой полностью сходимся во мнении, — поддержала подруга, улыбнулась и обратилась теперь ко мне: — Можно вопрос?

— Конечно, — легко ответил я. — Только если не касается личного.

— Нет, что вы, — безобидно хохотнула она. — Личного я никогда не спрошу, за исключением того случая, когда собеседник сам хочет обсудить.

— Так что за вопрос всё-таки? — не терпелось мне узнать.

— Вы — глава.

— Да, — кивнул я. — И?

— Но почему без охраны? Не боитесь, что кто-то покусится на вашу жизнь? Не всякий одобрит нынешнее положение дел.

— Охрана там, где она нужнее. Мне ничего не грозит. — Для наглядности я подвинулся поближе, положил руки на стол и скрестил кисти, заключив в замок, чтобы обе увидели браслет и кольцо.

— Аксессуары для безопасности, — догадалась первая.

— Они самые. Объяснять не буду, что тут и для чего, но с ними я чувствую себя достаточно спокойно.

Пригубив уже четвёртую порцию коктейля, я подумал, что было бы интересно послушать, что девицы скажут про комнаты. Точнее, как бы они решили проблему. Только надо как-то завуалированно донести мысль, не напрямую. Хотя они совсем ведь не дуры, могут быстро смекнуть, о чём я веду речь. И всё-таки любопытство пересилило, и я решился:

— У меня тоже есть к вам вопрос.

Обе с интересом заострили на мне внимание. Я продолжил:

— Не совсем вопрос. Я сейчас обрисую вам некую ситуацию, а вы расскажете, как бы решили проблему. Хорошо?

— Да. Это как раз по нашей части. На работе столько ситуаций приходится обрабатывать и объяснять выход. Думаю, мы справимся, — вдохновилась одна.

— Только на работе нам за это ещё платят, — посмотрев на подругу, подмигнула вторая.

— Без проблем, могу заплатить, — не стал я отказываться от оплаты их услуг, раз на то пошло.

— Не обращайте внимания, это шутка. Мы же сейчас не на работе.

— Ладно. Ну, тогда слушайте.

Уж не знаю, догадались ли они, но я старался всё исказить настолько, чтобы было невозможно понять, что речь идёт о комнатах, тем более о них не принято говорить. Пока рассказывал им, у меня появились и свои идеи, но озвучивать их не спешил. Будет очень интересно, если хоть в чём-то мои идеи и идеи девиц будут схожи. И если так, то я, скорее всего, на верном пути. Кто бы знал, что я стану, так сказать, консультироваться у проституток. Но ведь умные!

Прежде чем дать ответ, они посовещались друг с другом негромко, поспорили немного, пока одна другую не убедила, что её подход явно лучше, и только после этого я услышал почти то, что и хотел услышать.

— Итак, — чуть ли не торжественно сказала девица. — Мы имеем: деньги, власть, землю. Нам надо изменить то, что вредит обществу, заменив одно на другое. Как я поняла, речь о идёт о чём-то живом, что нельзя уничтожать, будь то флора или фауна, при этом оставить популяцию на прежнем уровне. Задача не из простых. Первым делом я бы обратилась к учёным. Например, к генным инженерам. Да, это процесс долгий, но они смогут заменить одно на другое, полностью идентичное, особенно если им хорошо платить, поощрять их труды. У нас же есть деньги. Потом стоит подумать о предотвращении перенаселения. Допустим, это будут осниты. Знаменитые у нас звери, кстати. Так как мы увеличим их количество, лишних нужно убрать, но не убивать — такая задача поставлена. Тут я вижу два варианта. Один — более реальный, второй — сложнее. Первый вариант — раздать лишних оснитов гражданам, чтобы те содержали их, кормили. Придётся купить клетки, потому что таких зверей приручить невозможно. Второй вариант — переселить оснитов на другую планету. Но тут проблема — поблизости нет подходящего для жизни небесного тела. Здесь мы будем вынуждены тратить огромные суммы, чтобы обосноваться на новой планете и зародить там жизнь для оснитов. Но стоит ли оно того — вот вопрос куда более серьёзный, чем проблема перенаселения и вынужденного убийства зверей. Это всё.

Дослушав, я лишь мысленно ликовал. Думал о похожем как раз, но насчёт планеты — нет. Это и правда задачка посложнее. К тому же, уверен, что жертв в комнатах не настолько много, чтобы выделять для них целую планету. Хотя, если заглянуть в далёкое будущее, почему бы и не попробовать? Но это потом. Самое главное, что мне удалось найти хоть какой-то теоретический способ переделать всю систему комнат. На это потребуется много времени, но должно сработать. Так что нужно наведаться к генетикам сегодня же и поговорить с ними. А пока — допить коктейль, оплатить заказ, поблагодарить девушек за компанию и полезную беседу. Всё равно не собирался засиживаться тут надолго.

Глава 47

Сразу после кафе я отправился в ведущую лабораторию, чтобы встретиться с генеральным директором. Правда, перед этим предупредил Рику, что ещё задержусь ненадолго — ей лучше быть в курсе.

Так как с директором мы уже знакомы, без долгих вступлений перешли к разговору в его кабинете. Я вкратце объяснил, чего хочу от него и учёных. Хотелось ещё добавить, чтобы он ничего не говорил совету «Лиум-Парс», но это всё равно бесполезно. Хотя, может, и стоит сказать, только в конце беседы.

— Значит, вы предлагаете создавать не клонов, но копию истриситов. Однако, замечу, это одно и то же, — отчеканил директор.

— Да, но мне нужны, в отличие от клонов, истриситы, полностью не осознающие себя как личность. То есть главное, чтобы они могли чувствовать всё, что должны. Живые куклы, можно сказать. Просто мясо.

— Допустим, — всё же согласился он. — Мы, в принципе, можем таких создать. Это проще, чем клоны. Но только заказчики комнат могут заподозрить подмену. Более того, куда вы денете миллионы жертв? — Не успел я ответить, как он добавил: — Понимаю, не моё дело. Но, с другой стороны, спрашивать будут с меня как с ответственного, если вся система комнат вдруг рухнет. Я не могу так рисковать.

Давить на него недавно полученным статусом я не собирался, а потому спокойно объяснил:

— Миллионы жертв тоже относятся к ещё одной моей просьбе. — Я специально не стал употреблять никаких слов по типу «приказ», «приказал». — Чтобы они остались живы и могли продолжить род, нужно изменить их генокод. Не знаю, как это по-научному называется. В общем, убрать всю информацию, касающуюся осознанной смерти в определённый день. Они должны стать точно такими же, как и все остальные.

Директор задумался, не спешил с ответом. Наконец он сказал:

— Это сложно. Мы ещё ни разу не меняли генокод уже у сформировавшегося организма. Могут быть последствия, и я не могу дать гарантию, что всё получится. Вы только представьте, сколько их и сколько раз придётся с каждым отдельно работать, чтобы добиться положительного результата. Совет не одобрит. Это ещё, к вашему сведению, огромные затраты, а нам уже выделили сегодня бюджет на месяц.

— Да, знаю, что выделили. Этим я занимался. Поторопился, видимо.

Вот и ещё одна проблема: где теперь достать деньги? Их можно взять только в следующий раз, а это время.

— Так, ладно, — продолжил я. — Попробуйте сначала на одной жертве. На это я выделю личные средства. Если результат будет положительным, я потом составлю план, рассчитаю затраты, а также подумаю, где разместить бывших жертв и урегулировать популяцию. И ещё: совету докладывать пока не нужно. Если первый эксперимент удастся, тогда я им сам сообщу и всё объясню. Не думаю, что они откажутся от новой системы комнат. И займитесь этим сегодня же. Нет времени оттягивать.

Встав из-за стола, я собирался попрощаться и уйти, но директор остановил меня:

— Без средств мы не сможем даже начать подготовку к эксперименту.

— Посчитайте, сколько вам нужно, и вышлите мне все данные. Я ознакомлюсь и переведу на счёт лаборатории необходимую сумму.

— Хорошо, вас понял. Отдам приказ работать. Свяжусь с вами позже.

— До скорой встречи.

Покинув лабораторию, я в очередной раз убедился, что мне нужна помощь Слайми. Без неё будет трудно составить план, посчитать расходы. Это, по-моему, куда сложнее, чем составить бизнес-план, на который тоже уходит довольно много времени. Здесь же речь о более сложном процессе. Пусть, например, всё получится, но куда девать миллионы бывших жертв? Это самая большая проблема. У них ведь и дети начнут рождаться, народа будет всё больше и больше. Теперь я хорошо понял, почему на Келимире постоянно ищут новые места для жизни своих граждан. Они же там никого не убивают такими способами, как здесь. Новая планета — лучший вариант, отличная перспектива, но лишь в далёком будущем.

И тут я вспомнил Фортиса, точнее, курортную планету. Как глава я могу поговорить с правительством Келимира, договориться о том, чтобы переселить часть народа к ним на курортную планету. Там они жить смогут, им будет чем заняться. Освоятся со временем. Зато будут живы. Но тут вылезает новая проблема.

Предположим, мне удастся договориться. Вот только переправить кучу народа хотя бы на Келимир — уже задача. Ладно мы — взяли и телепортировались. Гражданским-то не выдают браслетов, да и дорогие они, даже если заказать их у «Джуриам». Если делать свои, тоже нужно много денег. Вот и столкнулся с проблемой, когда у самого вроде бы и денег с лихвой, на всё хватает, а решить текущие проблемы даже такие суммы не позволяют.

Когда я вернулся обратно, меня уже ждала Рика. Игривая, с хорошим настроением, она сразу сказала, что у нас ещё есть время и бассейн готов. Что ж, обещал ведь. Да и самому не помешает немного отвлечься, расслабиться. Голова и так скоро закипит от постоянного потока мыслей.

После долгого перерыва Рика оторвалась по полной. Если в прошлый раз она вела себя скромнее, то теперь смогла действовать более уверенно. Это был замечательный секс, после которого я на время забыл обо всех проблемах. Но увлекаться не стал: надо ещё оставить силы на Дакси, она давно просила. Есть и Ютси, хотя у неё невысокая потребность в сексе. Зато молоко ангел обещала давать каждый день по вечерам. И это одна из причин, почему я ждал вечер с нетерпением. Кажется, у меня от её молока какая-то зависимость началась. Но как можно не желать молока, которое придаёт сил, вдохновляет, словно вдыхает в тебя вторую жизнь? Ради интереса я даже предлагал Дакси и Рике попробовать молоко. Реакция у них была забавная: они посмеялись, сказав, что уж что-что, а вот молоко Ютси пить не будут. Вот только не объяснили, почему наотрез отказались. Ну и ладно, мне в будущем будет доставаться больше уже полюбившегося напитка.

После секса с Рикой пришлось снова заняться небольшим делами по нейросети. Попутно я связался с Дакси. Узнав, что с ней и Ютси всё в порядке, больше не переживал. Они обещали вернуться к вечеру с кое-какими предложениями.

Дожидаться их мы не стали, а потому поужинали с Рикой вдвоём — проголодались, тем более сил потратили немало. В это же время мне пришло сообщение от директора главной лаборатории. Он всё рассчитал и выставил счёт. Увидев количество нулей, я с трудом проглотил кусок мяса, но виду старался не подавать: мне пока не хотелось говорить Рике о планах относительно комнат. Сумма на один только эксперимент вышла огромная. Из всех личных денег, что у меня на данный момент есть, это чуть больше половины. Да на такие деньги я легко куплю тут несколько квартир! Пришлось крепко задуматься: стоит ли вообще менять систему или лучше прислушаться к совету Рики не лезть?

К концу ужина я принял решение рискнуть. Мне всё равно сейчас эти деньги не особо нужны, можно и потратить. Запас останется же, пусть уже и меньший. Зато я узнаю, насколько реально переделать систему. А там уже можно и из бюджета взять деньги на всё остальное, поговорить со Слайми, опять же. Она всё рассчитает, составим план, а после я проведу довольно убедительную презентацию для всего совета «Лиум-Парс». Думаю, они одобрят.

Как и обещали, Дакси и Ютси вернулись вместе со Слайми, когда солнце медленно садилось за горизонт. Я в это время стоял на балконе и любовался городом.

Первой, конечно же, пришла любимая. Обернувшись, я дождался, когда она подойдёт. Мы обнялись, поцеловались и только тогда заговорили.

— Как погуляли? — поинтересовался я. — Есть хочешь, наверное. Попросить накрыть на стол?

— Нет, не нужно, — отказалась она. — Я в ресторане поужинала. Попросила Ютси составить мне компанию и даже уговорила её попить сок. Ты бы видел её лицо, когда она его пила. Так смешно было. — Дакси безобидно посмеялась и вздохнула. — А погуляли мы хорошо, много где побывали, посмотрели некоторые достопримечательности. Тебе их тоже надо обязательно увидеть.

— Вряд ли смогу себе это позволить в ближайшее время. Всё дела да дела. Но не последний же день живём, так что всё впереди. Ты лучше скажи, что у вас там за предложения?

— А, это касается работы. Мы ещё отдохнём день-другой, а потом хотим чем-нибудь заняться. Я могу по своей специализации, ну а для Ютси что-то придумаешь. Или она сама пускай решает.

— Вот вы о чём, оказывается, — устало улыбнулся я, уже понимая, что и тут придётся заниматься организацией и решением всяческих вопросов. — Да, знаю. Тебе нужен свой зал, а Ютси — кабинет. Она мне рассказывала, что хочет заниматься лечением, в основном психологических расстройств. Конечно, тут есть много методов сделать каждого счастливым, но полечиться у ангела, думаю, захотят многие. Для них это экзотика будет.

— А ты прав, — покачала головой Дакси. — Мне можно зал, если это будет не трудно. А так достаточно и места любом другом зале, там будут и другие тренеры, с которыми можно пообщаться, поделиться опытом.

— Нет уж, лучше отдельный зал, чтобы без всяких тренеров, — подмигнул я.

Любимая улыбнулась по-доброму и произнесла, положив голову на моё плечо:

— Это приятно, что ревнуешь. Но не стоит. Никто другой мне не нужен.

В этот момент на балкон вышла Ютси с кружкой в руке. Такая заботливая.

— Вечернее молоко, — сияя улыбкой, проговорила она, подходя ко мне.

— Спасибо. — Я выпустил Дакси из объятий и принял кружку. — С удовольствием выпью.

Пил я молоко без остановки, размеренными глотками, чтобы прочувствовать этот прекрасный вкус. И только когда допил, произнёс:

— Как же вкусно. Спасибо, Ютси. Жаль, что больше нет и придётся ждать до завтра.

— Увлёкся ты молоком, — заулыбалась Дакси, глядя на меня. — Пойдём лучше обсудим планы.

— Мы как раз хотели с тобой об этом поговорить, — добавила Ютси.

— Идёмте-идёмте, — согласился я, хотя не очень-то и хотелось.

Слайми, как всегда, где-то путешествует, даже находясь здесь, на территории клана. Не всегда рядом, как будто совсем отвыкла от меня. В таком случае решу дела Дакси и Ютси, а потом поговорю со слизью. И чем быстрее, тем лучше. Хотя особо торопиться тоже не стоит.

Глава 48

Несмотря на все привилегии, мне придётся завтра покупать зал для Дакси и кабинет для Ютси, после чего денег останется ещё меньше. Вот так вот, буквально за полдня, я лишился почти всех запасов. Кроме того, чтобы они могли официально работать, им нужно доказать свои способности в выбранных сферах деятельности, а для этого следует пройти тесты и практику. В общем, всё оказалось намного сложнее, чем я думал. Зато они будут чем-то заняты в ближайшие дни, не заскучают. Ведь просто гулять по городу ежедневно — тоже надоест рано или поздно, а постоянно вместе отдыхать мы не сможем. От дел-то никуда не уйти.

После обсуждения работы я позвал Слайми, уже зная, что она поймёт, для чего конкретно. Если, конечно, приложит минимальные усилия.

Как только она появилась, я вопросительно глянул на неё.

— Что? — спросила она и подошла, сев в кресло как человек.

— Ты разве не знаешь, для чего я тебя позвал?

— Нет, не знаю.

— Значит, экономишь ресурсы.

— Не только. Я же говорила уже, что не всё буду за тебя решать, не всегда подскажу.

— Говорила, — кивнул я. — Но сейчас тот случай, когда мне могут понадобиться твои чисто математические способности.

— Рассказывай.

Во время моего пересказа всех событий сегодняшнего дня Слайми только иногда уточняла, редко задавая вопросы. Я рассказал ей обо всём, не упуская ни одну деталь, а в конце объяснил, что уже сделал и чего хочу добиться.

— С точки зрения простейшей морали, свойственной людям, ты делаешь всё правильно, — заключила она, когда дослушала. — Истриситы могут тебя не понять. И тебе без моей помощи тут и правда не обойтись.

— Так и я о чём. Прямо сейчас делать ничего не надо, но в будущем — да. Просто чтоб ты знала, я тебе всё изложил в подробностях.

— Где будешь брать средства на осуществление своей задумки, уже решил?

— Пока нет. Скорее всего, придётся потихоньку урезать бюджет на всё и оттуда брать на будущие нужды. Там же такие суммы, мне их просто неоткуда взять. И в долг мне никто столько не даст, даже если обращусь к другим главам. Они же начнут спрашивать, зачем мне столько денег. А мне это не надо. Сейчас-то я здесь глава, значит, должен сам решить проблемы. Может, потом это ещё сыграет мне на руку, и другие тоже захотят переделать систему по моему опыту. И куда они будут девать своих бывших жертв из комнат? Правильно, на планету, которую я освою, а это — снова деньги, но уже в наш бюджет.

— Хороший ход. Пока лишь слова, но я считаю, что у тебя всё получится. К твоему сведению, неподалёку есть некоторые планеты, которые можно заселить, на которых реально зародить жизнь. Если ты сможешь сделать это первым, будет огромный успех и признание всех местных народов.

— Да, с планетой было бы отлично. Но пока мне хватает и локальных проблем. Надо дождаться результатов эксперимента. Сегодня они наверняка не успеют, хотя я ещё не делал запрос, но завтра уже узнаю. Будет обидно, если провалится.

— Не провалится, — заверила Слайми. — Они смогут.

— Уже не спрашиваю, откуда ты всё знаешь, — улыбнулся я. — Спасибо, что сообщила. Меньше поводов переживать.

— Не за что. Раз ты задумал такое серьёзное дело, обязательно держи меня в курсе. Как видишь, я не всегда могу уследить за тобой. Меня не было несколько часов, а ты уже столько всего надумал, столько дел наворотил.

Я лишь усмехнулся:

— Пост главы обязывает.

— Отдохни немного, а я продолжу свои дела. У меня ещё много работы.

— Какой работы?

— Не могу сказать.

Так и оставив меня без ответа, Слайми уползла жижей по полу. Странно. Раньше она себя так не вела.

Уже вечер. Ждать результатов из лаборатории вряд ли имеет смысл, все дела на сегодня закончены, а значит, можно и отдохнуть. Только надо придумать, куда бы сходить всем вместе. Если ещё все захотят, разумеется.

И все захотели, как ни странно. Мы просто вышли в город на вечернюю прогулку, попутно думая, отправиться ли куда-нибудь развлечься или же нет. Рика как знаток местных развлечений, не особо отличавшихся по всей планете, предложила посетить парк, где можно устроить воздушно-водные гонки на специальных аппаратах, похожих на мотоциклы. Активный отдых, почему бы и нет? Конечно же мы согласились.

Погоняли мы на славу, с удовольствием провели время. Настроение поднялось, мысли больше не грузили, и чувствовал я себя в целом счастливым и беззаботным. Пусть на время, но всё же.

После гонок сходили в центральный зоопарк под открытым небом. Думаю, ясно и так, кто был инициатором. Но никто не пожалел, ведь там мы увидели огромное множество различных животных, каких я нигде не видел. Вживую в дикой природе мне удалось встретиться только с чёрным оснитом, и то, если вспомнить, как всё было, лучше бы и не встречался с этим хищником. Но, кроме хищников, планету населяли и травоядные животные, очень добрые, судя по внешнему виду, но при этом зачастую защищённые твёрдыми пластинами почти по всему телу. Были тут и птицы, которые тоже сильно отличались от земных. Но вот больших не было вообще. В основном мелкие, но очень красивые и яркие пернатые.

Пока было ещё не слишком поздно, мы обсудили идею сходить в кино, чтобы завершить этот вечер хорошим фильмом. Перед походом посмотрели афишу в нейросети, поинтересовались у Ютси, как ей тот или иной фильм, ведь у неё нет сетки. И только когда подобрали фильм, который пришёлся по душе всем, отправились смотреть, заняв довольно хорошие места.

Несмотря на трудный день, вечер мне понравился. Всё прошло настолько хорошо, как я себе и не представлял. Так что вернулись мы домой в полночь, когда настало время для сна. Ранние подъёмы каждый день мне обеспечены теперь то ли навсегда, то ли на очень долгий срок. Но удовлетворить Дакси мне пришлось перед сном. Да и сам был рад, чего скрывать. Всё-таки с любимой намного приятнее. И только после секса мы легли спать.

Однако мысли о будущем не дали уснуть так быстро, как хотелось. Это Дакси довольно быстро засопела. Хорошо ей сейчас. А вот я гонял по кругу одни и те же идеи и варианты, как бы мне сделать то, сделать это, где же взять деньги, чтобы побыстрее осуществить свой план. Но ничего толкового так и не придумал. Голова за день уже затуманилась, было тяжело соображать. Поэтому я попытался отвлечься на другие мысли и наконец-то уснуть.

И вроде бы уже начал проваливаться в сон, как вдруг чутьё подсказало, что кто-то есть в нашей спальне. Рика и Ютси не могли зайти, им тут делать нечего.

Осторожно перевернувшись, как будто бы во сне, я мельком глянул на входную дверь и тут же закрыл глаза. Незнакомец не должен знать, что я не сплю. И на что он надеется? Двигался он очень тихо, даже чувствительные ушки Дакси никак не отреагировали. Но я-то его уже заметил. Впрочем, как бы он ни старался, сделать мне ничего не сможет — браслет не позволит. Не Каллид ли это? Леиду я бы узнал по походке сразу. И если не Каллид, значит, кто-то другой из совета — банальное покушение на нынешнего главу. Посторонний с улицы точно не смог бы проникнуть так вот просто в спальню. Да он бы и близко к главному входу не подошёл.

Чуть приоткрыв глаза, я заметил, что незнакомец продолжает красться с ножом в руке. Или с кинжалом? Плохо видно. Но неважно.

Ну же, давай, посмотрим, на что ты способен.

Последние два-три шага он совершил рывками и замахнулся на меня ножом…

Глава 49

Щит не сработал — никакого визуального эффекта! Подстава!

Ещё секунда — и нож бы воткнулся в горло. Но я успел — реакция, как и прежде, отменная.

Схватился за запястье незнакомца, выкрутил и одновременно ударил по его бедру. Он чуть пошатнулся. Устоял. Попытался сильнее надавить на мою руку. Я приложил ещё больше сил, продолжая выкручивать его кисть. Почувствовался хруст, но никакого завывания противника я не услышал. Он просто выронил нож. И тогда я вскочил с постели настолько быстро, насколько смог. Приложился локтем в голову с правой. Враг попятился, схватившись за больное место. Не теряя времени, я сделал два широких шага и уже с ноги нанёс удар в голову. Как бы он не получился контрольным… Мало ли кто это может быть. Но поздно. Слишком поздно.

Незнакомца от последнего удара повело влево. Он явно старался держаться изо всех сил, но не смог. Не смог и рухнул, как мёртвый.

Как ни странно, Дакси не проснулась, будто ничего не произошло. Сразу подходить к телу я не стал. Для начала подобрал нож, оценил лезвие, ощупав то. Да, такой нож вошёл бы в плоть без труда. Чуть не зарезали, у меня же в кровати. И щит не сработал. А если б я понадеялся только на него? Если бы не было у меня той реакции, какая есть сейчас? Уже бы истекал кровью, глотая из последних сил воздух, инстинктивно пытаясь зажать руками пробитое горло…

Вряд ли мне бы удалось так быстро справиться, будь это Каллид. И тем не менее осторожность не помешает. В темноте видно плохо, а свет зажигать я не стал специально.

Подойдя ближе к телу, покрепче взялся за рукоять ножа — на всякий случай. Тело вдруг стало изменяться на моих глазах, деформируясь в женскую фигуру, приобретая красный цвет. Теперь всё ясно.

— Твою мать, Слайми! — прошипел я, чтобы не кричать среди ночи, хотя очень хотелось. — Что это за фокусы?!

Слизь тем временем полностью приобрела свой привычный образ, вырастая на моих глазах и становясь со мной в один рост.

— Это проверка твоей бдительности, — спокойно ответила она. — Ты слишком долго ждал. Был риск, что тебя убьют. И щит не помог, да?

— Так, идём в мой кабинет для разговора. Не хочу будить Дакси. Хотя у неё подозрительно крепкий сон сегодня. — Я машинально обернулся и глянул на неё. Жива, спит. Всё нормально. — Ладно, сейчас оденусь только.

— Она и не проснётся, пока я не захочу. Можем здесь побеседовать.

— Слайми, мало того что ты мой щит отключила, так ещё и Дакси отправила в глубокий сон. Хоть не анабиоз? — Не дожидаясь ответа, я подошёл ближе к Дакси, коснулся шеи. Пульс есть, дышит. Значит, не анабиоз. — Ты очень странно себя ведёшь последнее время. Теперь ещё и эта проверка, будто на мою жизнь кто-то решил покуситься среди ночи. Зачем? Ты думаешь, я и сам не знаю, что на меня могут напасть в любой момент? Знаю. Мне от этого не спокойнее. Теперь вообще спать не буду.

— Не нервничай. Будешь спать.

— Ага, с твоей подачи. Ты-то можешь.

— Успокойся и сядь.

— Ладно.

Я сел на край кровати, положил нож на прикроватную тумбочку и посмотрел на Слайми.

— Я могу совершать странные поступки в последнее время, но странными они выглядят только в твоих глазах, — начала она. — Моя работа по анализу будущих событий не прекращается ни на секунду. И на данный момент анализы получаются неутешительные. Чтобы хоть как-то повлиять на будущее, я стараюсь корректировать некоторые события, проверяю, что получается. И так по многу раз. Мне нужен выход. Лучший выход из того, что мы имеем. Иначе всё закончится плохо. Но я стараюсь добиться лучшего результата.

— Если я правильно понимаю, то ты говоришь про возвращение Каллида. Неужели он будет так опасен?

— Не могу точно сказать. Все события относительно его возвращения не даются мне, я их не вижу. Лишь небольшой набор случайностей, которые подкорректировать я не в силах сейчас. Знаю точно: он далеко, очень далеко отсюда, поэтому-то ничего не могу предвидеть наверняка. Только в общих чертах. Больше ничего сказать не могу.

— Ну и дела, — вздохнул я. — Значит, пока всё с виду хорошо, на самом деле очень плохо?

— Не совсем так. Не очень плохо, но и не так хорошо, как хотелось бы.

— И когда он вернётся? Не знаешь? Мне нужно быть к этому готовым. Ты вот смогла пробраться сюда спокойно, отключила мой щит.

— Не отключила. Я изменила на время алгоритм его действия, поэтому на угрозу щит не среагировал.

— Так что насчёт Каллида? У меня подозрение, что он сможет сюда проникнуть без проблем. Это обычным истриситам не попасть, а вот он…

— …может, вполне вероятно, — закончила за меня Слайми. — Но ты услышишь, узнаешь, когда он явится. Точную дату назвать не могу.

— Потому что не знаешь или?..

— Потому что ход событий изменится, если дать это знание. По моим расчётам, тебе это знание будет стоить жизни. В ином же случае шансы есть.

— Тогда я лучше не буду знать, — ответил я, помрачнев от новости о возможной кончине. — Похоже, мне понадобится твоя помощь, чтоб я смог уснуть. Слишком много мыслей и без того в голове, так ещё и ты принесла недобрые вести. А мне надо выспаться, иначе дела пойдут под откос.

— Можешь уже ложиться. Уснёшь моментально. А нож я заберу, нужно вернуть его на место.

— А где ты его взяла?

— Не имеет значения. Ложись. Впереди тяжёлый день.

Возмущённо вздохнув, я всё же лёг в кровать. И вообще не заметил, как просто отключился, провалившись в долгий крепкий сон.

Утром я проснулся, как по будильнику. Ощущение было такое, будто бы поспал ровно столько, сколько нужно. Кажется, и тут Слайми постаралась. Но это мне только на руку.

Следом проснулась Дакси и, не открывая глаз, пробормотала сонно:

— Давай ещё немножко полежим.

— Нет, сегодня не тот день, когда мы можем себе это позволить, — отрезал я. — Так что подъём. Дел много. Тебе и Ютси сегодня на практику надо, тесты проходить. У меня тоже дел по горло, а ведь нужно ещё успеть оформить покупку зала и кабинета.

Я выполз нехотя из-под одеяла, нацепил халат и побрёл в душ, чтобы взбодриться. Когда я озабочен делами и на мне лежит ответственность, тут уж не до романтики по утрам.

Дакси всё-таки провалялась в кровати до последнего. Она вообще успела уснуть, пока я приводил себя в порядок. Пришлось разбудить её и поторопить. Было бы настроение повеселее, я б Дакси за хвост потянул, чтобы привести в тонус.

В то же время со мной связалась Рика и поинтересовалась, не сплю ли я, не забыл ли, что по утрам у нас ежедневное, кроме редких выходных, собрание совета. Не столь серьёзное, просто небольшое обсуждение планов на день, ничего особенного.

Ютси уже не спала и была готова к этому дню, поэтому мы собрались на завтрак все вместе. Но ей и Дакси пришлось раньше покинуть стол, так как они могли опоздать на тестирование, а после их уже бы не приняли и пришлось бы откладывать всё это ещё на день. Впрочем, ангел и сидела с нами за столом просто за компанию.

К концу завтрака неожиданно для меня пришло сообщение от директора лаборатории. Оказалось, учёные трудились весь вечер и всю ночь, чтобы как можно быстрее отчитаться о результатах. Точно, они же в две смены работают, поэтому разработка новых технологий никогда не прекращается. Но это всё ерунда по сравнению с другим: им удалось добиться положительного результата! Да, я знал от Слайми, что так и будет, но всё равно тихо радовался и незаметно для себя улыбнулся. Зато это заметила Рика.

— Кирилл, а ты не хочешь мне ничего рассказать?

— А что я должен тебе рассказать?

— Ты только что улыбался. С утра. На тебя это не похоже.

— Да просто вспомнилось кое-что смешное, — отмахнулся я, видя, как Рика серьёзно настроена и не сводит с меня глаз. — С кем не бывает.

— Поделись со мной.

— Потом. — Я поднялся из-за стола, давая понять, что не намерен делиться историей, которую и придумать не успел. — Нам уже пора собираться.

— Нет, сейчас, — настояла она. — Я вижу, что ты что-то скрываешь от меня. И не только от меня. Ото всех вообще. Это я ещё вчера вечером заметила по твоему поведению. Я понимаю, что ты от местных можешь что-то скрывать, но от меня зачем?

— Ладно, так и быть. — Сев на место, я посмотрел на неё и произнёс: — Я собираюсь переделать систему комнат путём замены реальных жертв на безвольные куски мяса. И только что получил положительный результат — генокод удачно изменили уже у сформировавшегося организма.

— Вот где ты вчера задержался, — протянула Рика. — Всё-таки не послушал меня.

— Да, не послушал. Ты сама потом увидишь, что получится только лучше.

— А кто будет финансировать твою систему?

— Это отдельная тема. И нам правда сейчас некогда об этом говорить. Опаздывать нельзя.

— Как скажешь, как скажешь.

Очевидно, Рика очень недовольна моим решением. Что и требовалось доказать: местные, они все такие — привыкли к устоявшимся нормам и вообще не хотят отклоняться от них, даже если это будет к лучшему.

Отступление 7

Очередная попытка Каллида разбить валун размером с автомобиль не увенчалась успехом. Камень пошатнулся, слегка треснул, но не более.

— Концентрация, — в который раз повторил Ин-Дигнус. — Главное — концентрация. Сосредоточься. Основная сила — в голове. Руки ты используешь только как вспомогательный инструмент, чтобы направить энергию в нужное русло. Если будешь работать над собой, сможешь обходиться и без помощи рук. Пока же — только так.

Автократу, владеющему многими техниками управления энергией, всё казалось столь простым, что он недоумевал, почему Каллид спустя два дня так и не смог справиться с этим валуном. Это же действительно легко! Просто расколоть камень — нет ничего проще. Для Каллида на данный момент это сложная задача. Но он сам выбрал телекинез. Пусть у него и был прибор, дающий подобные возможности, но слабый и ненадёжный. Именно поэтому Каллид решил, что телекинез будет для него лучшим вариантом. И как не воспользоваться возможностью получить такую силу от самого Ин-Дигнуса?

Но одно дело — обладать силой, другое — управлять ею. Со вторым у Каллида наблюдались проблемы. Он легко справлялся с мелкими объектами, мог их поднимать, бросать, ломать. Что-то покрупнее никак не давалось. И тем не менее Каллид старался, понимая, что чем лучше разовьёт телекинетические способности, тем сильнее будет. К нему никто не подступится так просто. А учитывая, что будет защита, охрана, так тем более ни у кого шансов не останется.

— Я попробую ещё, — решительно заявил он.

— Попробуй. Но я вижу, что ты уже устал.

Настроившись и не забывая о концентрации, Каллид вновь вытянул руку вперёд. И только сейчас он понял, в чём могла быть проблема. Нужно закрыть глаза, тогда освободится больше места для других чувств. Визуальный образ валуна сбивал Каллида постоянно. Он слишком зациклился на мысли, что вот-вот увидит, как валун разлетается вдребезги. Но это просто мысли, бесполезные, не имеющие силы мысли.

Закрыв глаза, Каллид не изменил положения руки, но сосредоточился только на камне. Этот проклятый камень должен разбиться. Нельзя нервничать. Нужно быть полностью спокойным, уверенным и непоколебимым в своём упорстве и желании. Он сможет сделать это так же легко, как делает автократ. Это и вправду не тяжело.

Каллид мысленно видел только валун и ничего больше. Вот объект, вот цель. Он позволил себе сначала напитаться энергией из окружающей среды, наполнить резервуар до краёв. Когда пришло понимание, что пора, Каллид использовал другой способ управлять энергией. Не хаотично, как получалось до этого. Не выбрасывать сразу много, расплёскивая большую часть впустую. Нет. Теперь он точно ощутил, как энергия гуляла по телу, как другая её часть покоилась снаружи, приятно то согревая кожу, то охлаждая. Необычные ощущения, незнакомые ранее. Но это оно, то самое — вот что Каллид понял. Наконец-то.

Плавно направив часть внутренней энергии в руки, он не забыл о внешней. Не расплёскивать, только не расплёскивать. Это должен быть точечный удар. Хватит одной точки, чтобы валун разлетелся. Это другое, это не обычное оружие.

Энергия послушно скользнула по руке, прошлась от предплечья к запястью. Рука словно нагрелась до высокой температуры. Пора. Тот самый момент.

Подключив весь запас, Каллид выпустил мощь наружу. Ровно в одну точку. Всю силу.

Треск. Грохот. Осыпавшиеся камешки. Заложило уши. Но когда Каллид открыл глаза, то увидел, что валун разлетелся на части. И тут же ощутил сильную боль в руке. Стиснув зубы, зашипев, он уставился на ладонь. Белая кожа посерела, нагрелась. Но теперь уже не сильно жгла. Перестарался, видимо. Зато смог, вопреки прогнозам самого автократа смог!

— Удивил, сильно удивил, — одобрил Ин-Дигнус, когда подошёл к Каллиду и посмотрел на его руку. — Это последствия ошибки. Ты передержал энергию. Нужно было немного быстрее её выпустить. Но ничего, восстановишься.

— Постараюсь в следующий раз сделать всё правильно.

— Времени не так много осталось. Но я не тороплю тебя. Ты можешь и задержаться немного. — Автократ развернулся, собираясь уходить, но вдруг остановился. — Та девушка, что ты взял с собой… Она плохо перенесла наш климат и проход через портал.

— Это не значит, что она не сможет забеременеть? — взволновался Каллид, ведь он рассчитывал на ускоренную беременность, что ариансы умели и делали при нужде.

— Нет. Она сможет забеременеть. Как ты и просил — ускоренно. Но прежде её здоровьем займутся, а уж после можно готовить к беременности. Без твоего участия всё равно не получится.

— Да, точно, — криво усмехнулся Каллид.

— Идём обратно. Скоро закат. Нужно успеть к тому моменту быть у озера. Такие закаты я не люблю пропускать.

— У меня есть ещё одна просьба. Это очень важно.

— Расскажешь чуть позже.

Вернувшись, они отужинали на берегу озера за уютным столиком. Автократ предпочитал есть в тишине, поэтому за всё время трапезы они не обмолвились ни словом. После усиленных тренировок Каллид ощутимо проголодался, а потому был только рад молчанию, что позволило ему спокойно и без перерывов на разговоры поесть.

Когда прислуга убрала всё со стола, оставив только сок, Ин-Дигнус наконец заговорил:

— Теперь можешь рассказать о своей просьбе.

— Не поймите, что я прошу много, но… — Каллид сделал паузу в нерешительности. — Мне нужна абсолютная связь с девушкой, её зависимость от моей жизни. Я могу это сделать дома, но лучше подстраховаться.

— Шантаж смертью беременной в самом крайнем случае, — сразу понял автократ. — Хороший ход.

— Да. Если убьют меня, погибнет и она.

— Сделаем. Я отдам приказ. Но не сегодня. Займёмся этим завтра. Имей в виду, что Эн-Брис будет у тебя временно. Навсегда такого бойца я не отдам.

— Знаю. Я могу дать вам знак, когда его помощь больше не потребуется.

Автократ усмехнулся и проговорил:

— Я и сам узнаю, когда настанет пора возвращать его домой.

Каллид замолчал, не представляя, что ответить. Снова его поставили в дурацкое, неловкое положение.

Ин-Дигнус углубился в свои мысли. В последнее время его что-то тревожило. Нечто неуловимое. Непонятное. Такое с ним происходило впервые. Он не мог разобраться, откуда взялось, казалось бы, беспричинное беспокойство. Причём беспокойство с каждым днём становилось всё больше похоже на какую-то манию. Больную манию. Ту манию, когда что-то извне подсказывает, что он действует неправильно, что нужно повернуть в другую сторону. И то же самое что-то извне говорит одновременно с первым, что всё идёт так, как идти должно. Нельзя отступать, коль выбрал тернистый путь.

Автократ вспомнил прошлое. Невольно всплыли воспоминания. Тогда он ещё был совсем ребёнком. Это была страшная война. Резня беспощадная и бесконечная. Истриситы… Даже орцинусы вели себя на войне намного разумнее. Эти же… Дикари, только-только вылезшие из глубин океана… Много лет прошло, но Ин-Дигнус не забыл. Он никогда не забудет.

Прошли давно те времена, когда ариансы были слабы. Теперь слабы истриситы. И не энергия нужна автократу от них в первую очередь. Самое главное — уничтожить их как вид, чтоб сама вселенная забыла о существовании истриситов. Всех поголовно. И синекожих, и белокожих. Они одинаковые. В той войне принимали участие все. Никто не щадил беззащитных когда-то ариансов.

Глава 50

Конечно, я сказал директору лаборатории, что собираюсь сам всё объяснить совету. Но сегодня хотелось промолчать. Однако раз уж рассказал Рике, то и всем остальным поведать следует. Может, поторопился, но и долго тянуть смысла я не видел.

Совет отреагировал на моё предложение очень остро. Более того, мне не дали до конца рассказать, указать на причины, почему я решил так поступить. Прежде мне не доводилось видеть настолько озлобленных истриситов. В какой-то момент даже показалось, что они всей толпой кинутся на меня, но, благо, этого не случилось. Однако глаза их безошибочно говорили: каждый, только дай возможность, готов убить меня здесь и сейчас. Они с трудом сдерживались. И то не все. Представители мужского пола крайне яростно выступили против, а в конце концов и вовсе перешли на крики и оскорбления.Последнее слушать было очень неприятно, но я же не они. Я должен держаться стойко, холодно. Будь это другая ситуация, наверное, состоялась бы как минимум драка. Максимум — убийство, пусть и не намеренное.

На мои просьбы успокоиться и сесть на места половина совета взрывалась ещё сильнее. Но всему есть предел. И, похоже, это надоело не мне одному. Вот только я на возмущённых повлиять никак не смог. Это смогли сделать Леида и двоюродный брат Каллида, почти всё время молчавший. Но стоило ему заговорить, причём достаточно громко, как все, пусть и не сразу, успокоились и сели по местам. Леида же вставила веское слово после него, установив тем самым гробовую тишину. И только тогда у меня появилась возможность высказаться до конца, обозначить свою позицию и причины, по которым мне хочется изменить систему комнат.

После моей речи взяла слово Леида. Говорила она от имени всего совета. У меня оставалась маленькая надежда, что хоть кто-то из них поддержит мою идею, хотя бы один. Но нет. Мне просто и понятно донесли, что никто ничего менять не собирается. Всё якобы работает как надо. И недвусмысленно намекнули: мои очередные попытки что-то переделать могут обернуться потерей поста главы. Иными словами, обратятся к Аптиосу, чтобы тот нашёл подходящую замену.

Ничем хорошим собрание не запомнилось. Попрощавшись со всеми, я покинул помещение и быстро зашагал к себе. Нервы мне помотали достаточно, поэтому я на время забыл о многом. Забыл и о том, что надо было подождать Рику.

Наследница догнала меня скоро.

— Убедился теперь, что это не стоило того? — поравнявшись со мной, тоном учителя вопросила она.

— Убедился, что адекватностью среди них мало кто отличается, — бросил я на ходу и свернул по коридору. — Ты же сама видела их бешенство. Я уверен, больше всех взбесились те, кто сам посещает эти комнаты.

— Конечно. Им ведь нужны настоящие жертвы, а не куски плоти, не понимающие, кто они и для чего существуют.

— Что ещё раз подтверждает дикость и безумие отдельных личностей. И это они отвечают за целую цивилизацию…

— Других нет.

— Есть. Просто они ничего не решают. Так же, как и я. Сегодня я как нельзя хорошо прочувствовал свою бесполезность.

— Не преувеличивай. Я знаю своего отца лучше тебя. Поверь, он бы не стал ставить кого попало. Он рассчитывает на тебя.

— Я узнаю, рассчитывает ли он на меня на самом деле, только когда расскажу ему про вчерашний и сегодняшний дни в подробностях.

— Не торопись.

— Рика. — Остановив шаг, я пристально посмотрел на наследницу. — Я расскажу ему сегодня же, он должен знать. Если и он не поймёт, то мне на этом посту точно не место. И чёрт с тем, что я уже потратил впустую кучу денег.

— Ты слишком спешишь, — вздохнула Рика. — И не хочешь принять как факт то, что мы не такие, как люди. Мы не изменимся.

— Тем более. Нет у меня никакого смысла занимать этот пост. Устроюсь и без него.

— А как же Дакси, Ютси? Ты же им тут собираешься купить зал, кабинет. Теперь что? Откажешь? Жилья личного у тебя тут нет, придётся вернуться в Сайбитас.

— Разберусь, Рика.

— Я сделала всё, что могла. Остальное за тобой. Нужна будет помощь — позовёшь.

— Позову.

Как хорошо, что она сама поняла: мне сейчас не до неё. Нужно хорошенько всё обдумать, прежде чем принимать решение. Может быть, и правда не стоит торопиться.

Передав часть дел Рике, я вошёл в кабинет, а оттуда — на балкон. Понравилось мне это место. Хорошо видно город. Высоко. Идеально для размышлений. Но прежде чем размышлять, пришлось закончить с текущими делами, уведомления о которых не оставляли меня в покое добрых полчаса. По утрам после собрания это норма.

Возможно, я и правда погорячился. С другой же стороны, зачем мне всё это государство чуждых человеку существ? Сегодня, кажется, я увидел на собрании их истинную природу — опасные хищники, пусть и разумные. Люди тоже не такие уж хорошие в большинстве своём, чего скрывать. И всё же на Земле жизнь другая.

Надолго погружаться в мысли я не стал, но решил твёрдо: что бы там ни случилось, нужно поговорить с Аптиосом. Ну а дальше будь что будет. Много не потеряю. А пока надо заняться покупками.

Вопреки моим представлениям, кабинет и зал оформить и купить оказалось намного проще. Это заняло не более двадцати минут, если не считать мои перемещения по городу. Затем я связался с Дакси и Ютси, сообщил им, что рабочие места скоро будут готовы. Пока они пройдут тестирование и практику, что затянется не на один день, как раз рабочие завезут всё необходимое, установят. Контролировать этот процесс можно удалённо.

До обеда я занимался всё тем же, чем и раньше, а обедал в обществе Рики. Она сегодня говорила мало, почти ничего не спрашивала. Только уточнила, собираюсь ли я связаться с её отцом, на что получила утвердительный ответ.

Аптиос, как только я сообщил, что нужно поговорить и многое обсудить, предпочёл встретиться здесь. Впрочем, другого я и не ожидал. Он не хотел, чтобы дочь оставалась одна на территории «Лиум-Парс», в то время как я буду в Сайбитасе.

Устроившись в кабинете, он попросил сразу перейти к делу. Признаться, я немного нервничал, перед тем как рассказать ему всю эту историю с комнатами, но когда начал, глава «Чёрного оснита» ни разу меня не перебил. В отличие от остальных, он слушал молча до самого конца. И лишь когда я закончил, обосновав каждый ход и все причины, Аптиос наконец-то заговорил:

— Я понимаю, почему совет «Лиум-Парс» отреагировал бурно. Ты ведь вмешиваешься в уже устоявшиеся нормы. Но и твои идеи нельзя назвать плохими. Они плохи лишь потому, что требуют много вложений и много времени. Не думаю, что тебе стоит отказываться от поста только из-за этого. Ты ещё не всё изучил, чтобы понимать, как устроен наш мир. Предлагаю следующее. — Он сделал важную паузу и продолжил: — Если ты договоришься о будущем переселении исправленных жертв, значит, у тебя всё получится. Я посодействую, помогу с финансами, а также улажу любой конфликт, который может возникнуть со стороны совета. Но всё это могу обещать не в скором времени. Для начала надо дождаться Каллида. А когда его ждать — мы не знаем.

В первые несколько секунд у меня не нашлось слов. Неужели Аптиос готов поддержать мою идею?

— Давно я не видел столько удивления на лице, — усмехнулся он по-доброму. — Я не шучу, Кирилл. Всё, что я сказал, имеет силу и будет иметь в дальнейшем. Объяснить, почему мне это тоже интересно?

— Пожалуй. Я просто не ожидал от вас услышать подобное.

— В мои планы входит смена большей части нынешнего совета «Лиум-Парс». Мало кто знает, что они позволяют себе намного больше, чем все остальные в других кланах. То, что они частые гости комнат, меня никак не смущает. Меня смущают их жертвы.

Глава замолчал, видно, подбирая слова, а я в этом время сделал предположение:

— Не хотите ли вы сказать, что жертвы — самые обычные граждане? Не те, которые для этого предназначены?

— Да, это я и хочу сказать. Такое себе могут позволить только члены совета. Каллид дал когда-то на это добро. В нашем клане, как и у «Джуриам» с «Нейтрумом», такое строго запрещено.

— Вот где собака зарыта, оказывается, — задумался я и поймал непонимающий взгляд Аптиоса. — Это такая поговорка с Земли. Означает, что я наконец-то докопался до сути. Не зря я затеял всё это, хотя и не догадывался, что тут не всё чисто.

— Не зря, — подтвердил он. — Только об этом никому ни слова, Рике тоже ничего не говори. Она не знает и знать не должна. Ей будет спокойнее жить без такой информации.

— Тогда мне надо как-то без неё отправиться на Келимир. Или придумать легенду, чтобы взять Рику с собой.

— Это решаемо. Я заберу её домой, когда будет нужно.

— Найти бы теперь время… — проговорил я, уже подыскивая варианты. — Если только вечером. Днём никак.

— Дай мне знать, а уж причину забрать Рику я найду. Мы всё обсудили, думаю. Дальше справишься?

— Конечно. Я всегда на связи. Как будут какие-то новости по этой теме, сразу дам знать.

— В таком случае покидаю тебя. Удачи. Я на тебя рассчитываю.

Аптиос телепортировался прямо из кресла, оставив меня одного в кабинете. Зато после беседы с ним я снова ожил, вдохновился идеей. И на этот раз точно никому ничего не скажу. Тем более глава сегодня выказал мне больше доверия, чем обычно.

Глава 51

Глава «Чёрного оснита» решил проверить меня на дипломатические способности, что я понял ещё во время разговора с ним. Надолго оттягивать задуманное не хотелось, так что после всех дел, ближе к вечеру, я сообщил ему о намерениях сегодня же отправиться на Келимир.

Через несколько минут, разумеется, появилась Рика и сказала, что ей срочно надо в Сайбитас. Я отыграл свою роль, изобразив недоумение: зачем наследница понадобилась вечером? Попросил только быть на связи, хотя сам скоро буду недоступен, но это не так важно. Надеюсь, Аптиос всё предусмотрел.

Осталось решить, как же исчезнуть без вопросов со стороны Дакси и Ютси. Хотя вот ангелу я бы и мог рассказать. Её как эфирное существо все эти проблемы волновали в последнюю очередь. У Ютси совсем другие задачи в жизни. Но есть одно «но»: оставлять их одних никак нельзя, а это значит, что нужно попросить Слайми быть рядом. Впрочем, она в любом случае будет мне нужна, чтобы рассчитать и предоставить необходимые данные по моей идее. На одних словах-то договориться не получится, нужно составить чёткий план.

Когда пришла Слайми, меня вдруг осенило: так она же может не только помочь с планом, но и заставить Дакси и Ютси думать, что я рядом. Способности слизи позволяют сделать такой трюк с лёгкостью. Это самое простое, что она умеет. Так что одной проблемой меньше.

Математические способности Слайми меня в который раз поразили. Как оказалось, она уже многое просчитала после вчерашнего разговора, учла все вероятности, а также продумала варианты поселения на курортной планете. Пока мы там отдыхали, она времени не теряла, собирая информацию. И теперь эта информация пригодилась как нельзя кстати.

Уже через час у Слайми был готов подробный план со всеми расчётами, продуманный до мелочей: и время, и расходы, и прочее-прочее. Чтобы перенести данные, я вызвал помощника, который позже принёс мне пустую карту данных с голограммой — примерно такую же, в которой хранились данные о бюджете. Затем Слайми без труда перенесла всю информацию на карту. Я проверил, всё просмотрел, убедился, что ничего не потерялось. Хоть Слайми и заверила, что ошибки быть не может, привычка проверять и не полагаться на кого-либо целиком у меня осталась.

Доверив слизи Дакси и Ютси, я отправился на Келимир. Разница во времени очень удачно сыграла на руку: с Оснита я телепортировался вечером, а на Келимире оказался днём. Меня уже знали, так что повторную регистрацию проходить не пришлось. Но вот я мало кого знал, поэтому первым делом отправился к Фортису домой.

Его дома не нашёл. Меня встретила Линния и сказала, что Фортис на работе. Узнав, где находится его работа, я отправился туда.

Встреча получилась очень неожиданной, но времени на пустые разговоры у меня не было, поэтому я сразу перешёл к делу. Мне требовался кто-нибудь из администрации, а я ещё с прошлого раза запомнил, что какие-то знакомства у Фортиса есть. Он тут же связался с Керрой, пояснил вкратце ей ситуацию, после чего я, поблагодарив его, нанёс визит по нужному адресу.

Элегантная, деловая и строгая Керра ожидала меня в своём кабинете. Вела она себя холодно, но не безразлично. Сначала выслушала в устной форме моё предложение, а после я показал ей весь план на голограммной карте.

Разумеется, сразу дать ответ она мне не смогла, к тому же занимает на Келимире не самую высокую должность, но и не самую последнюю. И всё же Керра сказала, что предложение интересное. Однако надолго поселить истриситов на курортной планете не получится, так как местные готовят её для своих. Я это знал, поэтому убедил: истриситы будут жить там не на постоянной основе, максимум несколько лет. Всё равно быстро облагородить и заселить планету не получится, так что это вполне реальный срок. За это время они принесут пользу планете в целом, о чём свидетельствовали точные расчёты Слайми.

В итоге мы сошлись на том, что через пару дней мне дадут ответ, скорее всего, положительный. Впрочем, мне особо спешить некуда, я готов и подождать. Главное, что успел сегодня посетить Келимир, а значит, можно возвращаться со спокойной душой. Только через два дня надо не забыть снова сюда отправиться, чтобы получить официальное разрешение. Как ни крути, им в любом случае выгодна бесплатная рабочая сила, с тем учётом, что истриситы выносливее и сильнее местных. Кроме этого, их нужно только кормить, больше ничего. Пусть живут и радуются. Всяко лучше, чем умирать в комнатах, где их жестоко пытают.

* * *

Два дня прошли буднично и однообразно. Они особенно долго тянулись, потому что мне не терпелось скорее получить ответ. И в итоге я его получил.

Правительство Келимира согласно заключить договор с нами, как только у нас всё будет готово. Они по-другому и не могли поступить, ведь на Осните им выделили один уровень города, целый район для их граждан. Можно сказать, Оснит и Келимир теперь сотрудничают на взаимовыгодных условиях.

Когда Аптиос получил от меня новость, что мне удалось договориться, он остался очень доволен, но настоятельно рекомендовал мне больше не суетиться, не придумывать ничего самостоятельно. Главное — вести себя так, как ведут местные, делать свою работу как глава клана и ждать, когда наступит подходящий момент. Об остальном Аптиос позаботится. Благодаря доверию с его стороны у меня даже возникло ощущение некоего партнёрства, хоть я пока что слишком мало знаю об Осните и кланах.

Следующие несколько дней показались мне какими-то странными. Меня не покидало чувство, будто бы всё происходило во сне. Слишком слаженно шла работа, ни с кем никаких конфликтов не было. Но это не основная причина беспокойства.

Волновало другое. От секса я перестал получать прежнее удовольствие, от еды — тоже. И столь любимое мной ангельское молоко стало пресным, обычным. Оно не придавало больше бодрости, прилива энергии и сил. Иными словами, мир вокруг будто бы стал искусственным, пластиковым. Я даже обращался с этой проблемой к Ютси и Слайми, чтобы разобрались, что со мной не так. Но обе, как по писанному, отвечали практически одинаково: ничего не изменилось, всё как раньше. Однако они меня не успокоили. Я чувствовал, всем нутром чувствовал непорядок каждого дня. Такого ни разу в жизни не было. И когда меня окончательно доконало непонятное состояние, это стало причиной бессонницы.

Ворочаясь с бока на бок, я никак не мог уснуть уже второй день подряд. Удавалось только впасть в омут полудрёмы, но это не полноценный сон. Всё равно я вставал с постели не выспавшимся, усталым. Похоже, очередное утро будет таким же серым и надоевшим. И Слайми почему-то рядом давно не было, а она бы могла меня усыпить. Что-то не так, ох что-то не так.

Стоило мне подумать о Слайми, как в комнате беззвучно исказилось пространство, открылся портал. Снова проверка? На этот раз я решил перестраховаться.

Подскочил с кровати, схватил винтовку, всегда стоящую у изголовья кровати, и нацелился в сторону искажения.

Из портала выскочили двое. Нет, точно не Слайми. Не проверка.

Винтовку вырвало из рук с непреодолимой силой — мне не хватило буквально доли секунды, чтобы нажать на спусковой крючок. Оружие улетело, стукнулось о стену.

Двое кинулись в мою сторону.

— Дакси! — крикнул я, хватаясь за пистолет, лежащий на прикроватной тумбочке. — Проснись!

В тот же миг она подскочила, зашевелилась позади меня.

Я не успел даже вскинуть пистолет. Как и винтовку, его выдернуло из моих рук.

Не теряя времени, дал сигнал охране.

Момент — и рядом со мной оказался незнакомец с расправленными за спиной чёрными крыльями. Едва я успел осознать, что он рядом, противник полоснул клинком. Энергощит сработал зелёной вспышкой. И погас…

Сделав шаг в сторону, я занёс руку для удара — и меня тут же отнесло в сторону. Быстро, мимолётно.

Удар головой о стену я ощутил слабо, сознание мигом затуманилось.

Глухой стук.

Топот.

Непонятный шум кругом.

Встать я не смог…

И последнее, что увидел, — моё обезглавленное тело, падающее на пол…

Эпилог

Отношение демонов и демониц друг к другу трепетным никогда не было. Грубая сила, ругательства, драки — всё это считалось привычным и обыденным для них. И только в одном случае демоны по-настоящему менялись — когда кто-то из их числа уходил в другой мир надолго. Или же навсегда.

Либи (такой образ получился, другого пока нет)

Либидинозу провожал весь город. По этому поводу устроили целое торжество. Царила атмосфера добра и грусти: скоро в этом месте станет на одну демоницу меньше. Она выполнила все обязательства перед своими, а потому получила разрешение от архидьявола отправиться в другой мир — к человеку, который не вылезал из её головы всё время. Кровная привязка — достаточно сильная штука, порой более мощная, чем демоническая магия.

Портал для Либи открыл сам архидьявол. Демоница не смогла в него войти, не попрощавшись с самыми близкими для неё демонами, коих оказалось больше десятка. С каждым по очереди обнялась, обещая навещать как можно чаще, выслушала напутствия и шагнула в портал. Она не успела увидеть, как один из её друзей, огромный грубый демон, пустил скупую мужскую слезу. Его никто не смел высмеивать. Это считалось наиболее сильным чувством, которое в подобных ситуациях только одобрялось, особенно старшими демонами.

Портал должен был вывести Либи по энергетическим нитям к Кириллу, но вдруг обе нити оборвались на полпути, исчезли. Демоница заволновалась, но продолжила путь.

Вскоре одна из нитей восстановилась. Плохо, что лишь одна, но уже лучше. Во всяком случае, Либи попадёт куда нужно. Быть может, не в то место или не в то время, но точно попадёт.

Как только осталось совсем чуть-чуть до выхода из портала, единственная нить оборвалась вновь. Но свернуть с пути уже было невозможно. И демоница шла до конца.

Портал выбросил её в тёмное помещение.

В первые секунды Либи ничего не разобрала, но когда настроила зрение, смогла видеть, словно днём. Увиденное поразило её: картина весьма хладнокровная и даже в чем-то циничная.

Тело Кирилла без головы лежало неподалёку у кровати. По другую сторону — Дакси, вспоротая от промежности до шеи. Вокруг натекло немало крови — в прямом смысле лужи, ещё свежие.

Не понимая, что тут произошло, Либи продолжила изучать комнату. Она развернулась. И вновь её глаза расширились. У входа лежало два тела, одно из которых принадлежало Ютси, её ангельской подруге. Второе тело — Рике. У обеих множество колотых ран, отрублены конечности.

Подойдя чуть ближе, хоть и смотреть на мёртвую подругу было горько, демоница наклонилась и пригляделась внимательно. Она не увидела присущих ангелу следов золотой ауры. После смерти таковые должны оставаться, пусть и в минимальном количестве. Сейчас их нет. Помимо этого, очень странно, что тело Ютси до сих пор не забрали в мир ангелов, где её должны похоронить по местным обычаям. Золотистый столб света, где он?

* * *

С охраной «Чёрного оснита» Эн-Брис разделался в считанные секунды. Каллид же, исключительно ради своей безопасности, телекинезом лишал бойцов оружия. Гибриду оставалось только покрошить обезоруженных на кусочки. И никакие энергощиты не были для него серьёзной преградой.

Когда с охраной было покончено, Каллид вместе с Эн-Брисом направился в спальню, чтобы ещё раз с удовольствием посмотреть на мёртвые тела. Больше всего радовало тело Рики. Нет больше наследницы Аптиоса, убита. Каллиду она никогда не нравилась: всегда умнее всех, много о себе думала, завышенная самооценка. Вот и допрыгалась.

Стоило открыть дверь в спальню, как от входа кто-то резво отскочил назад. Включив свет, Каллид увидел демоницу. Эн-Брис без команды не ринулся уничтожать её.

— Интересный экземпляр, — проговорил глава «Лиум-Парс», чувствуя власть и превосходство. Он не спускал взгляда с готовящейся к битве демоницы, а потом обратился к Эн-Брису: — Она должна остаться живой. Вперёд.

Без доли промедления гибрид мигом бросился на Либи. И каково было его удивление, когда демоница ловко ушла в сторону! Взлетела до потолка, ещё и швырнула в него чёрный плотный сгусток энергии! И ведь попала. Плечо Эн-Бриса обожгло, куда сильнее обожгло, чем тот же огонь Ин-Дигнуса. Это лишь раззадорило гибрида, и он вновь бросился на демоницу, которая собиралась запустить второй сгусток в Каллида. И не успела. Чуть-чуть совсем не успела.

В полёте Эн-Брис оказался ловчее, быстрее. Он сбил Либи, врезался вместе с ней в стену. Демоница изо всех сил оттолкнула его ногами, скатилась по стене вниз, готовя очередную атаку. И попала второй раз. Тогда-то гибрид окончательно рассвирепел.

Он рванул на неё с небывалой скоростью. Либи успела быстро встать, уйти в сторону и воткнуть в спину врага боевые серпы. Эн-Брис уже совершенно не ощущал боли. Только ярость. И ярость эта придала ему ещё больше скорости и сил, с которыми демоница совладать не смогла бы при всём желании.

Находясь сбоку и чуть впереди Либи, гибрид наотмашь ударил левой рукой. Точно в голову. На миг потеряв равновесие, пятясь, демоница замотала головой. Она пыталась не потеряться в пространстве. Но тут же ощутила, как враг схватил её за шею, взлетел одним взмахом крыльев и прибил демоницу к полу, после чего стал неистово душить.

Сил уже не оставалось. Либи даже не чувствовала боль. Просто потеряла сознание.

Нил Алмазов Последний шанс. Книга 4

Пролог

Это был сложный и крайне рискованный шаг. При всех своих возможностях и способностях Слайми отдавала себе отчёт в том, что малейшее колебание может свести на нет все её труды, все попытки избежать роковой встречи с Каллидом. Тем не менее риск был оправдан полностью. Всё получилось, всё прошло в точности как было задумано.

Теперь, относительно спокойная за ближайшее будущее, Слайми шагала по подземной лаборатории мимо капсул, заодно проверяя состояние тел под анабиозом.

Труднее всего было с Ютси. Эфирное существо долго сопротивлялось, был даже шанс, что умрёт. Но слизь постаралась сделать всё, чтобы этого не случилось. Ангел всё же поддалась. Было сложно создать точную копию Ютси. Не только потому, что с эфиром сложнее работать. Причина в порядке других миров, где живут эфирные существа. Это грубое нарушение, за которое даже Слайми могла поплатиться жизнью, разложившись на частицы навсегда. Она бы уже не смогла собраться, как делала это раньше. Очевидно, в других мирах хранители поняли, для чего и почему Слайми была вынуждена покуситься на само мироздание. Пожалуй, это ещё один шаг к божественной сущности, коль там одобрили её действия.

С Кириллом было тоже чуть сложнее, чем с обычным человеком. Ведь его генокод не так давно изменился, лишь чуть-чуть, но приобрёл что-то от истриситов. И это вроде бы незначительные изменения. Незначительные, если говорить о его организме, но значительные для создания копии. А копии нужны были точные донельзя, ибо — одно малейшее колебание и… Подумать только, всего лишь малейшее колебание, но как оно тревожило Слайми в последние дни. Кроме генокода, была и другая сложность с телом Кирилла. Он каждый день пил ангельское молоко. Его аура начала постепенно меняться на золотистую, приобретая нечто от ангелов. Анализ Слайми показал, что внешне человек не изменится, но при должных стараниях он сможет использовать светлую энергию — ту самую, какой пользуются ангелы. Конечно, не на столь сложном и сильном уровне, но для человека даже такие незначительные умения — тоже хорошо.

Проще всего было с Рикой и Дакси. Их тела чисты и обычны для собственных видов, так что анабиозу и копированию они поддались очень быстро.

Здесь, в пустынной лаборатории, когда её никто не видел, Слайми могла себе позволить быть тем организмом, коим являлась всегда: минимум эмоций, максимум математики и действий. Притворяйся бы она сейчас, непременно усмехнулась бы от одной мысли: почему никто до сих пор не спросил, каковы её мотивы помогать и быть всегда рядом? Неужто кто-то всерьёз думает, что это по доброте душевной?

Душа. Для Слайми в принципе не существует такого понятия. Слизь просто-напросто беспокоилась о своём будущем, о будущем своей цивилизации. И пусть давние враги похожего вида, но даже их жизнь Слайми желала сохранить. Она не видела Ин-Дигнуса, не могла знать, где он находится, но миллиарды расчётов выдавали один результат: если не вмешаться, плохо будет всем. Не сегодня, не завтра. И не через год. Не через несколько лет. Могут пройти сотни, а то и тысячи лет, но угроза рано или поздно настигнет весь вид разумной слизи. А за этим последуют куда более глобальные перемены на уровне целой вселенной, переворот самого пространства и бытия как такового. Она не должна это допустить, раз уж ей выпал шанс обезопасить себя и себе подобных.

Разве кто-то сможет доказать, что Слайми не является тем самым малейшим колебанием на уровне вселенной? Разве кто-то сможет опровергнуть, что её действия не изменят ход на тысячи лет вперёд? Никто. И ещё раз — никто.

Закончив мыслительный процесс и выждав определённое время, слизь решила выводить из анабиоза тела спасённых. К тому же им на нейросеть уже пришли записи последних дней вплоть до их смерти. Последнее им будет особенно полезно посмотреть своими глазами, прочувствовать, какая опасность появилась на Осните. Ютси же, не имеющей нейросети и возможности установить имплант, Слайми сама сможет передать знания и память о последних событиях напрямую.

«Готовьтесь, — мысленно сказала слизь. — Вам будет нелегко».

Глава 1

«Где я оказался и каким образом?» — первое, о чём подумал, когда пришёл в сознание. Или просто проснулся? Нет, не совсем, наверное… Это скорее похоже на включение сознания откуда-то извне, кем-то другим, но не мной. По крайней мере, возникло именно такое ощущение.

Пока пытался сообразить, что произошло, почувствовал, как что-то, в чём я находился, шевельнулось. При этом сам я двигаться не мог совершенно. Затем включился яркий свет, ударивший по глазам. От неожиданности я зажмурился, но чуть позже открыл глаза и увидел перед собой Слайми. Точнее, не перед собой. Она находилась за стеклом.

Крышка, под которой я лежал, бесшумно открылась и тут же отъехала в сторону, позволяя мне выбраться. И только когда я вылез, смог увидеть, что моё тело какое-то время находилось в специальной капсуле, сейчас установленной под углом примерно в сорок пять градусов. Какая-то незапланированная операция, о которой мне не сказали?

— С пробуждением, Кирилл, — глядя на меня, проговорила Слайми. — Ты был в анабиозе. Сейчас ничего не можешь понять, но будь уверен: с тобой всё в порядке. Я всё объясню немного позже, когда остальные пробудятся.

— Остальные? Я тут не один?

— Не один. Здесь ещё Рика, Дакси и Ютси. Не задавай пока вопросов.

— Ладно, — покачал я головой, пытаясь вспомнить, что же было до того, как я тут оказался. Но воспоминания оказались крайне смутными. В какой-то момент они и вовсе оборвались.

Соседние капсулы поднялись и тоже встали под углом, подобно моей. Когда капсулы открылись, из них выбрались остальные — такие же ничего не понимающие, как и я. Смотреть на их растерянные лица оказалось даже забавно.

— Всё нормально, все живы, — сказал я, оглядывая всех. — Как самочувствие?

— Вроде нормальное. Что это было? — спросила Дакси и первой подошла ко мне.

— Да, объяснения не помешают, — согласилась Рика, стоя в стороне и оглядывая почти пустое помещение.

— А у меня как будто память пропала, — пробормотала Ютси.

— Я тоже выбрался из капсулы, только чуть раньше вас. Сейчас нам всё расскажет Слайми.

Как только я перевёл взгляд на слизь, она начала рассказ.

Слушая историю последних событий, я поверить сначала не мог, что всё это произошло наяву. Наяву, но не с нами, а с нашими копиями, которых создала Слайми. Она развилась до нового уровня, судя по всему. Таким образом, слизь сохранила нам жизни, обманув Каллида и какого-то крылатого вместе с ним. Под конец рассказа Слайми сообщила, что у нас есть записи последних событий вплоть до смерти, и этими записями мы можем обменяться.

Разумеется, я сразу нашёл момент, когда явился Каллид с крылатым. Моя копия повела себя в точности, как повёл бы я. Но и при таком раскладе я просто ничего не успел сделать, оружие вырвали из рук неведомой силой. Или это был тот самый прибор Каллида, позволяющий телекинез? Пока неважно. Важнее то, что даже во время просмотра записи моими же глазами я просто не успел за движениями крылатого, даже несмотря на то что сам, ввиду экстренности ситуации, двигался намного быстрее своей обычной скорости. Вот он ударил клинком, щит вспыхнул и тут же погас. Я ушёл в сторону, замахнулся, а потом отлетел к стене. У меня и не было другого шанса, только перейти в рукопашный бой. Мог бы и телепортироваться, но тогда бы бросил Дакси одну. Так что копия сделала всё верно. Но после полёта выяснилось, что полетел вовсе не я, а моя голова. Это произошло так быстро, что я этого не понял перед смертью. Вернее, моя копия.

Просмотренная картинка, признаться, заставила меня содрогнуться: видеть своё тело без головы и осознавать это даже в течение нескольких секунд — по-настоящему страшно.

После просмотра записей помрачнели все. Одна лишь Ютси пребывала в непонятном расположении духа, хотя и не видела свою смерть, как остальные. Но для полной картины я всё же предложил обменяться записями, чтобы увидеть то, чего сам увидеть не смог.

Глазами Дакси удалось запечатлеть ещё меньше. Этот крылатый, как оказалось, сумел вспороть всё её тело за то время, пока я замахивался на него. Даже в максимальном замедлении времени его движения смазывались. Но то, что он нанёс удар сначала ей, а потом снёс голову мне, — причём не клинком, а наотмашь, ребром ладони — разглядеть всё-таки удалось.

Запись Рики вышла ненамного длиннее. Она услышала шум, схватила оружие и побежала в спальню. Как только открыла дверь, оружие вылетело у неё из рук. Однако так просто Рика не далась крылатому. Пару раз уйти от него она смогла, но на третий он подловил её, отрубив полноги, чем и обезвредил. И уже после добил, отсекая часть тела за частью. Смерть Рики была гораздо страшнее моей…

Получив от Слайми специальную запись, я увидел, что смерть Ютси наступила вообще быстрее всех остальных. Она буквально появилась на пороге — и сразу наткнулась на крылатого. Растерявшись лишь на миг, лишилась жизни. Иной раз, как я понял, крылатому и доли мгновения хватит, чтобы уничтожить кого-либо.

— Надеюсь, теперь вы понимаете, какую угрозу представляет это существо, — подытожила Слайми.

— Да, — кивнул я. — Ты ничего не можешь против него сделать?

— На данный момент — нет, не могу. У него очень необычная защита, его почти ничего не берёт. Это гибрид ангела и демона, а Каллид теперь обладает настоящим телекинезом. Портал, как и прежде, мне не знаком, откуда он — ответа тоже нет.

— Гибрид ангела и демона? — удивилась Ютси, шире раскрыв глаза. — Это же невозможно…

— Возможно, — спокойно ответила Слайми. — Возможно и не такое. Идти против него грубой силой нет смысла. Он способен целую роту в одиночку перебить, причём без вреда для своего здоровья. Нужен другой план. Хотя бы обезвредить на время, найти хоть одно уязвимое место — вот что стоит делать в первую очередь.

— Но добраться до него мы сейчас не можем, — задумчиво проговорила Рика. — Каллид вернул себе пост главы «Лиум-Парс», нам не подступиться. Наверняка уже и защиту от телепорта поставил.

— Этим займусь я, — продолжила слизь. — У меня в разы больше шансов проникнуть туда и изучить гибрида как следует. Вам пока не рекомендую высовываться лишний раз. Впрочем, у вас есть браслеты. Осс Аптиос и нэсс Сайн в курсе всего произошедшего, они знают, что вы здесь и в полном порядке. Свяжитесь с ними и решите, как поступить.

— А ты уже туда собираешься? — не мог я не спросить.

— Да. Незачем время терять. Что я смогла сделать, то сделала. Дальше пока без меня.

Слайми собралась уже удалиться, как остановилась и добавила:

— Кирилл, у тебя развивается особая способность благодаря Ютси.

Затем она посмотрела на ангела:

— Давай ему молоко как можно чаще. Это может стать решающим фактором. И помоги разобраться с управлением светлой энергией. Надеюсь, мы скоро встретимся и я принесу хорошие вести.

Слайми обратилась в жижу и уползла прочь, пока я непонимающе хлопал глазами и смотрел на Ютси. Она, не менее удивлённая, глядела на меня. Рика и Дакси переглянулись, после чего устремили взоры в мою сторону. Я лишь пожал плечами и сказал:

— Сам не знал.

Глава 2

— Для начала я свяжусь с отцом, — решительно заявила Рика после наших молчаливых переглядываний.

— Свяжись, — согласился я.

После того как она переговорила с ним, стало известно, что тот и сам сюда собирался: ему о нашем пробуждении сообщила Слайми. Помимо этого, Аптиос договорился встретиться с Сайном, главой «Нейтрума». Вот я и узнал наконец-то, как его зовут.

— Есть хорошие новости, — воодушевлённо произнесла Рика. На наши вопросительные взгляды она продолжила: — В обмен на пользование этой подземной лабораторией нэсс Сайн получил новые возможности использовать нейтрум. Благодаря Слайми. Отец сказал, что мы сможем получить кое-что новенькое и очень полезное одними из первых. Но я пока не знаю, что это.

— Это и правда хорошая новость, — кивнул я. — Полагаю, это относится к каким-то разработкам в военных целях. Каллид ведь здесь, так что о спокойных временах можно забыть.

— А так хорошо было, — вздохнула Дакси.

— «Было» — в том и дело. Кто ж знал, что так всё обернётся. Слайми знала, но она и так спасла наши жизни. Не будь её, не было бы и нас сейчас.

Нежданно-негаданно рядом с нами материализовалось два силуэта — оба главы явились. Оперативно, надо сказать.

Коротко поздоровавшись со всеми, глава «Чёрного оснита» обнял дочь. Обнял так крепко, словно и не надеялся увидеть её живой. Впрочем, если он знал от Слайми о возможных последствиях и рисках, то неудивительно, что сильно переживал.

Глава «Нейтрума» тоже поздоровался, представился и познакомился со всеми лично. Ситуация позволяла ему вести себя менее официально, чем в прошлый раз. Проблем с речью, как мне тогда показалось, у него на самом деле нет.

В лаборатории мы задержались ненадолго. Сайн проводил всех в свой кабинет, располагающийся наверху. Кроме нас, никого больше не было.

Глава начал говорить, когда удобно расположился в кресле, а мы сели напротив на большом роскошном диване. Только Аптиос сел в отдельное, словно специально для него стоящее кресло.

— Ситуация серьёзнее, чем раньше, — начал Сайн. — Поэтому не вижу смысла оттягивать. Сейчас всё покажу.

Спустя несколько секунд вошёл истрисит, вежливо поздоровался и осторожно положил кейс на стол перед главой. Что-то тихо уточнил, получил ответ и удалился. Сайн открыл кейс, извлёк оттуда два тонких серебристых браслета. Показав их нам, он сказал:

— Без лишних слов. Сами всё увидите.

Если мы смотрели с любопытством, как он надевает оба браслета на разные запястья, то Аптиос вёл себя скорее буднично. Похоже, ему уже известно, что это за побрякушки.

Тем временем Сайн закрепил аксессуары на руках и поочерёдно нажал на них. Мне сначала показалось, что это снова связано с пространством, поскольку глава перед глазами начал искажаться. Пошла резкая рябь. И буквально через пару-тройку секунд он вообще исчез. Но исчез, как я обратил внимание, не полностью. Спинка кресла осталась примятой от плавника, словно он так и сидел на месте.

— Я всё ещё здесь, — послышался голос Сайна. — Кто-то меня видит?

— Нет, — первой отозвалась Рика.

— И я не вижу, — вторил я, посмотрев на Дакси.

— Не видно, — ответила она.

— А я вижу, — вдруг сказала Ютси.

— Ожидаемо, — продолжил глава «Нейтрума». — Эфирное существо может меня видеть, как я и думал. — Он начал снова появляться перед глазами, отключив браслеты. — Но ведь и это неплохо.

— Весьма, — согласился Аптиос. — Что насчёт приборов?

— Приборы, к сожалению, тоже видят. Но никто из нас, даже глядя в камеры, не увидит того, кто использует такие браслеты. Только по датчикам можно отследить перемещение. Нейтрум недостаточно уникальная энергия, поэтому мы не можем сделать что-то серьёзней, чем это.

Сайн положил браслеты в кейс очень аккуратно, оглядел нас и продолжил:

— Принцип работы браслетов таков: преобразованный нейтрум изменяет свой состав, взаимодействуя с теплом тела, обволакивает его и преобразуется в плотную энергию, невидимую для наших глаз, одновременно с тем скрывая объект. Именно поэтому не видно и носителя браслетов. Удивительно, но это факт. Другого способа я пока не нашёл и вряд ли найду. Абсолютная невидимость — очень сложный процесс. Наш организм не позволяет свободно пропускать лучи света сквозь каждую клетку тела, чтобы сделать его прозрачным.

— Есть ли возможность носить с собой запас, чтобы зарядить браслеты? — спросил глава «Чёрного оснита». — И как быстро кончается запас?

— К сожалению, такой возможности нет. Процесс пополнения очень затратный, поэтому браслеты одноразовые. Кроме того, теряется значительная часть энергии, стоит их открыть, — пояснил Сайн. — Эксперименты мы ещё не проводили, не успели, но по предварительным расчётам запаса должно хватать на несколько часов. — Он сделал паузу. — У вас есть план?

— Приблизительный, — задумчиво протянул Аптиос, глянув на меня. — Если, конечно, кое-кто согласится. Но об этом чуть позже. Немного времени у нас есть.

— Мы готовы посодействовать и помочь всем, чем сможем. Пока можем выделить вам пару десятков таких браслетов, а также поставить другие для перемещения в слоях пространства, которыми вы уже пользовались. Если что-то понадобится из оружия — тоже поможем.

— Спасибо за помощь и поддержку. Да, браслеты — и те, и другие — нам точно понадобятся. Два дня должно хватить, чтобы принять решение. Потом свяжемся с вами и всё обсудим подробно. Медлить нельзя. Пока Каллид думает, что действительно убил вас всех, — Аптиос обвёл нас взглядом, — он спешить не будет. Но гарантии, что не узнает, тоже нет. Очередной войны не хочется, нужно сделать всё максимально тихо. Нам-то и надо только убрать самого Каллида и его крылатого помощника, с которым справиться будет не в пример сложнее.

— Сложнее? — удивился я вслух, хотя хотел просто подумать об этом. — Его вообще невозможно убить, по-моему. Я могу показать…

— Я видел записи. Слайми мне их тоже отправила, — перебил Аптиос. — Но не думаю, что на него нет никакой управы.

— Вот за этим она как раз и отправилась туда, — добавил я.

— Мне это известно, — кивнул глава «Чёрного оснита» и посмотрел на Сайна. — Если мы можем получить браслеты сейчас, то мне бы не хотелось более задерживаться. Времена неспокойные грядут.

— Знаю-знаю. Я отдам приказ — и всё доставят сюда в максимально короткие сроки. Пока могу предложить выпить чего-нибудь вкусного, перекусить, если пожелаете.

Аптиос отказался, но мы согласились. После анабиоза вообще странное чувство: вроде и голодный, но в то же время как сытый. Однако попить, чтобы избавиться от сухости во рту, не помешает.

Пока мы ожидали доставку браслетов, я пил горячий сладкий напиток и размышлял. Не зря на меня посмотрел Аптиос, когда сказал: «Если, конечно, кое-кто согласится». Опять рассчитывает на меня. Я-то и не против, ведь надо же вернуть себе пост, который только-только получил. Но вот крылатый… Это реальная угроза. Один самый, казалось бы, незначительный промах — и нет меня.

Успокаивали пока лишь три вещи: Слайми должна вернуться с новой информацией, у нас будут браслеты для невидимости по типу отвода глаз, а также моя новая способность управлять светлой энергией. Наконец я понял, почему меня так бодрило молоко Ютси, так придавало сил. Моё тело, судя по всему, напитывалось энергией, которой ещё предстоит научиться пользоваться. И человек ли я теперь, когда во мне есть капля генов истриситов и способности эфирных существ?

Глава 3

Оба кейса с браслетами, когда те принесли, Сайн лично вручил Аптиосу, а после глава «Чёрного оснита» передал один из них мне: негоже самому всё нести — это я уж понял, потому молча принял второй кейс. Потом мы попрощались и сразу телепортировались в резиденцию. Уже там все получили браслеты, в том числе и я. Далее, чего и следовало ожидать, Аптиос пригласил меня на серьёзный разговор в свой кабинет.

— Кирилл, наверняка ты сам всё понял, — вздохнул он, когда сел в кресло. Что примечательно, глава себе браслеты не взял, а вот на том, чтобы мы сразу их надели, настоял.

— Понимаю, — ответил я. — И понимаю, зачем мне эти браслеты нужны больше, чем остальным.

Глава пристально посмотрел на меня.

— Готов?

— Почти. У меня тут вроде способность благодаря ангелу развивается… Хотелось бы научиться, прежде чем соваться в Монсурбс.

— А я про это чуть не забыл, — расплылся Аптиос в довольной улыбке. — Ты хоть и не истрисит, но уже обладаешь чем-то уникальным, как и положено настоящему главе.

— Похоже, Слайми вам вообще всё рассказала, — покачал я головой, делая вид, будто бы расстроился.

— Я должен был знать, — только и сказал он, придвинулся и сложил руки на столе. — У меня есть план, пока не детальный. Но мне интересно услышать тебя. Есть какие-то мысли, что нам делать с Каллидом и его помощником гибридом?

— После анабиоза, признаться, голова не очень хорошо соображает, но мысли есть. Браслеты нам даны не просто так, это я сразу смекнул. Значит, придётся снова поработать скрытно, как в самый первый раз, только с оружием и не показываясь. Даже если Каллида будет реально убрать, то остаётся проблема куда серьёзнее.

— Ты прав. И откуда Каллид его только взял… — Аптиос нахмурился, скривился, словно с трудом сохраняет спокойствие. — Пока надеемся на Слайми. Но если она не принесёт никакой хорошей новости, то нам туда соваться никак нельзя. И ещё: Рику я с тобой не отпущу.

Его серьёзный взгляд я выдержал, чегораньше вряд ли бы смог сделать, но вот слова прозвучали почти как угроза.

— Даже не думал о её участии, — спокойно ответил я. — Нечего ей там делать.

— Правильно мыслишь, — одобрительно кивнул глава. — Несмотря на все успехи моей дочери, я никогда не забываю, что в первую очередь она девушка. Что касается Антара, то…

Аптиос замолчал.

— Не нужно, — опередил я его мысль. — Да, он, конечно же, не девушка, но ваш наследник всё-таки. Порой, как я заметил, действует слишком рискованно.

— Соглашусь. Только замечу, что часто именно риск и вытягивает подобные операции. Мы ведь тоже многим рисковали, когда тебя к «Джуриам» отправляли.

— Да уж, — усмехнулся я. — Рисковали моей жизнью.

— Плохо ты о нас думаешь, Кирилл.

— Нет, это скорее шутя. Я знаю, что рисков было много.

— Что я хочу сказать? — чуть громче проговорил Аптиос, явно собираясь перейти к важной теме. — Да, Антар мой сын и наследник, но ему нужна закалка, очень серьёзная закалка. Для будущего главы он слишком горячо себя ведёт. Предстоящая возможная операция пойдёт ему только на пользу. Ну а о его жизни и твоей попрошу позаботиться Слайми, пусть подстрахует. Не считая её, у вас ещё будут браслеты трёх видов и несколько энергощитов. Мы получим ещё партию колец от «Джуриам». Максимально защищённые, вы сможете уйти в том случае, если не получится достигнуть цель.

— Вот это уже интереснее звучит, — приободрился я, выровнялся в кресле и добавил заинтересованно: — А сколько колец будет?

— Шесть штук на одного.

— Шесть мощных энергощитов, возможность быть невидимым несколько часов, браслет для телепортации и ещё браслет для перехода в разные слои пространства. Плюс ко всему этому, надеюсь, научусь пользоваться светлой энергией, — перечислил я будущие возможности. — Такой набор вселяет уверенность, что всё получится. Мне уже нравится.

— Это хорошо. Да и стал бы я отправлять вас туда, откуда вы бы не вернулись? Конечно же нет. Но Рика есть Рика, — уточнил Аптиос на всякий случай. — Если есть вопросы — задавай. Нет — можешь заняться своими делами.

— Вопросов нет, осс Аптиос. А вот заняться своими делами нужно. Ютси же должна научить меня пользоваться новой способностью.

— Отлично. В таком случае я больше не задерживаю тебя.

На этом и закончили.

Покинув его кабинет, я встретился со своими. Они, естественно, стали расспрашивать меня, о чём мы говорили и каковы дальнейшие действия.

Ничего скрывать я не стал, вкратце объяснив суть. Данную информацию все приняли с пониманием, кроме Дакси. Она расстроилась, сказав, что опять именно мне придётся лезть в самые опасные места. Да, она понимала, что нужно вернуть пост — уже дело принципа. Помимо этой причины, есть и другая — Каллид думает, что нас нет в живых, а потому даже предположить не сможет, что мы можем появиться на его территории. Шпионов у него давно нет, что мы выяснили и о чём позаботились, пока я был на посту главы.

В итоге Дакси поставила меня якобы перед фактом: она меня не оставит. Впрочем, другого от неё я и не ожидал, хотя и не хотелось бы её вмешивать. Рике я сразу сказал, что отец против и ей даже думать не стоит о том, чтобы отправиться на эту опасную операцию вместе со мной. Она, на удивление, не настаивала, как-то подозрительно быстро согласившись. Но я не стал зацикливаться на этом, ведь есть дела поважнее. И поэтому попросил Ютси позаниматься со мной, а Дакси и Рика ушли по своим делам. Они придумают, чем им заняться. Скорее всего, пойдут тренироваться — форму терять нельзя, особенно в такое время.

Прежде чем заняться учёбой по управлению энергией, необходимо было найти помещение. Почти везде и всегда кто-то занимался, тренировался, так что подобрать нам место без помощи главы было невозможно. А нужно было такое место, в котором нет никого. Во-первых, для того, чтобы никто не мешал, не отвлекал, а во-вторых, Ютси сказала, что так просто у меня ничего не получится и ей придётся дать мне немного молока. Молоко нужно будет пить прямо из груди, как тогда на озере.

— Хорошее помещение, — оценил я, как только вошёл в небольшой зал, выделенный нам Аптиосом. Глава моментом решил этот вопрос.

— Да, здесь как раз есть всё, что нужно, — согласилась Ютси, кивком указав на металлические мишени и различные барьеры.

— Давай начнём. Рассказывай, как это делается.

— Сначала молоко, — сказала она. — Без молока, которое придаст тебе сил и новый прилив энергии, ты вряд ли с первого раза сможешь добиться хоть какого-то результата.

— Я всегда рад молоку. Ты же знаешь, как оно мне нравится.

— Ну, тогда угощайся, — мило улыбнулась она, оглянулась, чтобы удостовериться, что мы одни, и избавилась от одежды, оставшись в одних трусиках.

Удивительно, секса мне хватало с головой, но стоило увидеть Ютси в этом зале в таком виде, как появилась шальная мысль: по-быстрому заняться с ней сексом. Да и секс у меня был-то чаще всех с Дакси. Но, чего скрывать, ангела я тоже всегда хотел.

Как бы ни желал удовлетворить свои естественные потребности прямо здесь, пришлось отказаться — это время и трата сил. Ютси и сама поняла, что я её захотел, поэтому намекнула: сейчас не время, мне надо настроиться на другой лад.

С трудом, но настроиться получилось только тогда, когда попил горячее молоко. Получив приличную порцию сил, я ощутил себя заметно бодрее. Это знакомое чувство, когда всё разливается по телу приятным теплом — как же оно прекрасно!

— Почувствовал уже, да? — поинтересовалась Ютси, накинув на себя одежду.

— Да, очень хорошо почувствовал.

— Тогда начнём, пока оно работает. Я буду помогать тебе мысленно. Буду направлять твои мысли в нужное русло, помогу сконцентрироваться и понять, как это делается. Будучи маленькой, я сама всё это проходила. Могу сказать, что это не так уж сложно. При желании ты быстро научишься.

— Что ж, давай пробовать.

Ютси сначала поделилась со мной теорией. Вкратце, конечно. Рассказала основы, которые знать обязательно.

Оказывается, излучать эту самую светлую энергию можно из любых мест, но лучше всего через пальцы. Ими легче управлять, проще направлять поток энергии, а также можно несколько лучей соединять в один, чтобы усилить удар. Да, как я узнал, это может быть даже удар, если постараться. Многое, конечно, ещё зависит от цели. Когда надо ударить, а когда — просто сделать ожог или вовсе испепелить. Но до удара и испепеления мне далеко, так что стоит научиться хотя бы просто выпускать небольшие лучи, способные поджечь тот или иной объект.

Пока Ютси ментально рассказывала мне теорию, я хорошо представил, как это всё должно работать. И только чуть позже опомнился, что это, опять же, помощь ангела: она направляла мои мысли.

Кроме лучей, можно формировать энергию в другом виде, будь то шар или любой иной формы объект. Так, многие ангелы, развившие способности до высокого уровня, пользуются оружием, созданным ими самими. Те, кто так ещё не может, пользуются обычным оружием из их мира. Ютси из первых. Теперь-то я понял, откуда у неё появлялся лук со стрелами.

— Я чувствую, что ты уже начинаешь понимать и осознавать принципы работы светлой энергии. Мне это нравится, — заулыбалась Ютси. — Перейдём к практике. Только отойди от мишени подальше. Если что-то пойдёт не так, ты можешь обжечься.

— Хорошо, давай перейдём. Ты снова будешь помогать?

— Да, но совсем чуть-чуть. На практике ты должен сам использовать знания, которыми я поделилась. Сосредоточься, успокойся и просто выпусти энергию свободно. Сделай это так легко, как будто делаешь это каждый день. Как будто для тебя это всё равно что дышать. И у тебя получится. Пробуй. Я буду наблюдать.

На словах вроде бы так просто сделать, а на деле — совсем нет.

Отойдя подальше от мишени, как сказала Ютси, я настроился, поднял руку, разжал кулак. Пальцы направил вперёд, в сторону своей цели. Я всё ещё чувствовал, что прилив энергии от молока во мне бурлит. Чувствовал, что полон этой удивительной и необычной силой. Но вот как бы воспользоваться…

Моя главная ошибка — я не расслабился. В напряжённом состоянии вообще трудно сосредоточиться на чём-либо. Нужно просто успокоиться, и всё. Осознать, что это возможно, что я тоже могу пользоваться этим, с позволения, даром. Могу, если очень захочу.

За время подготовки я пытался вспомнить последние моменты озарения. Точно! Озарение уже было. Именно когда я был на озере с Ютси. Тогда же смог отпустить всё, что тянуло меня тяжёлым грузом вниз. И сейчас нужно нечто подобное.

Я вспомнил и заключение союза с Ютси. Серафим Эсс, архангелы, сделавшие из клинков подобие крыши, когда мы шли по ковру. Сотни ангелов, с двух сторон посыпающие нас благословением.

Все эти мысли помогли настроиться, сконцентрироваться, погрузиться в ту сказочную, но реальную атмосферу. Отчасти я теперь один из них, а значит, могу как они. Нужно только дать волю энергии, направить её.

«…и просто выпусти энергию свободно», — прозвучали слова Ютси в голове ещё раз.

И я просто сделал это. Просто потому что захотел, пожелал всей душой.

Удивительно легко энергия послушно собралась в комок в центре груди, а после распределилась по всему телу. В то же время малая её часть плавно пошла по руке, нагревая плечо. Затем — предплечье. Подползла к кисти. И когда я уже ощутил её пальцами, дал возможность выйти наружу.

Светлая, отливающая насыщенным золотом, энергия выстрелила пятью тонкими лучами. Едва уловимые взглядом, они ударили в цель. Металл немного оплавился в местах попадания, мишень пошатнулась. А я, не веря, что всё-таки получилось, смотрел на свои пальцы. Обычные человеческие пальцы, только что выстрелившие золотыми лучами светлой энергии. И пусть я привык ко всякому в этом мире, но подобное всё равно воспринималось как чудо.

Потом я посмотрел на Ютси. Она улыбалась и светилась от счастья. Затем подбежала ко мне, крепко обняла.

Я обнял её в ответ. Кажется, ангел рада моему первому успеху даже больше, чем я сам.

Отступление 1

— Ты одержим, Каллид, — то ли с пренебрежением, то ли с горечью произнесла Леида. — Ты понимаешь, кем ты стал?

— Кем был, тем и остался! — нервно парировал глава «Лиум-Парс».

— Нет, ты был другим. И я не думала, что ты способен на такое, — тяжело вздохнула она. — Отпусти её, пусть спокойно родит. Тебе что, не хватает помощи этого создания, которое ты приволок с собой? Девушке за что всё это? Она ни при чём.

— Она — мой последний шанс на самый крайний случай, который, я очень надеюсь, никогда не наступит. Я её никуда не отпущу. Она будет жить здесь всё время, у нас. Это не обсуждается.

— Большей подлости, чем шантаж беременной девушкой, я никогда не видела. Тебе просто повезло, что мой отец не дожил до этого дня. Он бы поставил тебя на место, поверь мне.

— Меня не интересует прошлое. Прошлого нет. У тебя есть ещё ко мне вопросы? Нет? Тогда иди, не мешай мне думать! Только отвлекаешь пустой болтовнёй.

Леида ничего не ответила. Она молча развернулась и ушла.

Так вот значит как. Теперь Слайми известно ещё кое-что: Каллид всё же беспокоится за свою жизнь, раз готов пойти на такое. Вовремя слизь прибыла, вовремя. Только тяжеловато было пройти через охрану и все приборы наблюдения: на копии у Слайми ушло очень много ресурсов, которые сегодня точно не восстановятся.

Прежде чем покинуть Каллида, слизь вытащила информацию относительно девушки. Оказывается, она тоже была где-то на другой планете, потому что глава встретил её позже, то есть девушка прибыла отдельно, через второй портал. Похоже, это для безопасности беременной, ведь при появлении Каллида и гибрида здесь началась резня. Даже если бы с девушкой ничего не случилось, произошедшее могло плохо сказаться на её психическом здоровье, а это, как следствие, привело бы к проблемам при рождении ребёнка. В худшем случае — выкидыш.

Кроме этой информации, Слайми раздобыла и другую, не менее интересную. К Кириллу прибыла демоница после убийства всех, но её оставили в живых. Как и когда-то Рику с Визуйей, Либи тоже поместили в ту самую тюрьму, но только наверняка в этот раз охрана посерьёзнее.

Ничего полезного на данный момент слизь больше не нашла, а потому сразу отправилась в тюрьму. Она, конечно же, не собиралась пытаться освободить Либи, — на это у неё не хватит ресурсов — но посмотреть, где находится пленная и кто её охраняет, нужно было. Хотя одного из охранников Слайми знала заранее…

Всё верно: именно Эн-Брис охранял демоницу, не отходя от камеры ни на секунду. Плохо дело, очень плохо. Впрочем, сейчас задача изучить, что же такого в этом гибриде, что обеспечивает ему уникальную и почти непробиваемую защиту?

Эфирных существ всегда сложнее анализировать, а с этим тем более вышло труднее остальных. Зато Слайми смогла понять, что вся защита держится на смеси энергетики ангелов и демонов, причём смесь получилась на редкость удачной. В остальных случаях, повезло б меньше, он бы умер ещё зародышем. Эн-Брис выжил, вырос сильным и почти неубиваемым. Просто уникальный случай, не более того. Недоглядели в тех мирах, ох как недоглядели…

Наблюдая за Эн-Брисом, Слайми отметила и тот факт, что, в отличие всех остальных, он явно чувствовал её присутствие, но понять, что это она и где находится, не мог. Эмоции гибрид скрывал безупречно, но признаки волнения от слизи скрыть невозможно, поэтому она и сделала такой вывод.

Не считая уже полученных знаний, стало известно ещё одно — Эн-Брис уязвим перед тёмной энергией демонов. Слайми изучила поверхность его тела и заметила сильные ожоги, которые не зажили мгновенно, как это происходило от других повреждений. И ожоги остались как раз от тёмной энергии. Видимо, демоница пыталась защититься и успела нанести кое-какой урон.

Но зачем её держат здесь? Увы, в голову Эн-Брису пролезть оказалось невозможным, что поразило Слайми. Уж с её-то возможностями, и не получилось? Никогда такого не было. А в голове Каллида она не нашла эту информацию, точнее, не искала даже. Небольшой промах. Бывает подобное и с такими организмами, как Слайми, особенно после энергозатратных операций.

Сообщение Либи слизь оставлять не стала, на контакт выходить — тоже. Пока что так будет лучше, демонице пока не стоит что-либо знать. Это временно. И даже хорошо, что она здесь под охраной Эн-Бриса, ведь Каллид становится более уязвим.

Покинув тюрьму, Слайми возвращалась в Сайбитас с хорошими новостями. Правда, добираться ей — опять же, из-за нехватки ресурсов после операции по копированию — придётся долго. Будет хорошо, если к вечеру удастся достигнуть резиденции «Чёрного оснита».

Глава 4

— Ну всё-всё, Ютси. — Я похлопал её легонько по спине. — Это же только начало. Надо продолжать.

— Да-да, конечно надо, — закивала она и отстранилась. — Я просто очень рада за тебя. Для первого раза ты показал отличные результаты!

— Я и сам рад этому. Но мне надо как можно большему научиться, время-то мало.

— И я буду тебе в этом помогать. Закрепи сначала то, что у тебя уже получилось. Только не спеши сделать что-то новое, хорошо? И расходуй энергию разумно. Ты же всё-таки человек, у тебя запас намного меньше и восстанавливается дольше.

— А вот это полезная информация.

Второй раз получилось уже лучше в том смысле, чтобы было проще сконцентрироваться. У меня ушло буквально несколько секунд, чтобы задействовать энергию, направить её в пальцы и снова выстрелить. Правда, из-за экономии эти лучи оказались очень тонкими, настолько тонкими, что увидеть их было невозможно. Но мишень, немного оплавившаяся, показала — мне удалось.

Ещё несколько таких простых выстрелов не истощили мой запас энергии, который я начал чувствовать довольно хорошо. Ютси сказала, что так и должно быть и что дальше это чувство будет только обостряться. Таким образом, со временем я смогу контролировать запас и точно подсчитывать, на сколько его хватит и в какой форме лучше израсходовать энергию. Но если у нас есть пара дней, после которых всё же придётся отправиться в Монсурбс, то этого мало, чтобы я смог научиться контролировать запас мастерски.

Для достижения максимально возможного уровня надо заниматься упорно и долго. Жалко, что молоко Ютси не может давать в любое время. Оно очень помогает. Но несмотря на это, я всё же решил побольше попрактиковаться, пусть и с меньшей силой удара. Увы, я не архангел, так что мне и не стоит рассчитывать на ту же мощь, какой обладают эфирные существа.

Надолго меня не хватило, а потому ближе к обеду я ощутил слабость — кончились силы. Восстановить их можно, по словам Ютси, только выждав время, пока аура напитается новой энергией. Хорошо бы пополнило запас молоко, но его пока ждать не стоит. Значит, надо хотя бы просто поесть. Во-первых, уже захотелось, а во-вторых, пусть и небольшая польза для пополнения запаса энергии, но всё же будет.

Отобедал я в компании Рики и Дакси. Они, как я и думал, занимались огневой подготовкой. Молодцы, время зря не теряли.

Во время обеда, конечно же, они поинтересовались, как мои успехи. Довольный результатами, я с удовольствием рассказал, как всё прошло и что у меня получилось. Но вот продолжить удастся скорее ближе к вечеру. Ютси сказала, что раньше не стоит надеяться на восстановление запаса энергии. В будущем этот процесс будет проходить быстрее.

Дабы не заниматься бездельем, после обеда я присоединился к Дакси и Рике. Уж что-то, а пострелять мне ещё придётся, это известно заранее. Практика лишней не будет.

Так и прошло время до вечера за занятиями и небольшими передышками, которые требовались, чтоб совсем уж не устать, ведь я планировал ещё попрактиковаться со светлой энергией.

Заняв тот же зал вместе с Ютси, я решил попробовать теперь соединить пять лучей в один и сделать удар.

— Как думаешь, получится? — готовясь, спросил я.

— Получится. Может, не с первого раза, но получится. Это посложнее, — ответила она и объяснила подробнее: — Важно успеть поймать момент, когда лучи уже вылетели. Тогда получится удар.

— Да, — покачал я головой задумчиво и поднял руку. — Примерно понимаю, что ты имеешь в виду и как это нужно сделать.

Первая попытка не увенчалась успехом. Лучи вылетели, но соединить их в полёте я не успел. Уж больно быстро они стрельнули.

Запас ограничен, а потому нужно настроиться получше и не расходовать силы зря. Так, ещё раз.

Перед очередным выстрелом лучей я мысленно представил, как они летят в замедленном действии. И тогда прикинул, в какую долю секунды нужно чуть сжать кисть, чтобы лучи скрестились в один и совершили удар. А теперь попробуем на практике.

Едва лучи вылетели, я тут же проделал свой трюк. Не сработало. Опять не успел.

— Ты не так делаешь, — мило улыбнулась Ютси. — Нужно сжать кисть в кулак полностью. Быстро. Как будто ты собираешься ударить. Тогда лучи оттянутся и соединятся. Они же не такие, как солнечные, у них другой состав и принцип работы вообще. Вот смотри.

Она встала рядом, подняла руку и буквально за секунду проделала удар. Слабый удар, просто в качестве демонстрации. Но я заметил, что она действительно сильно и очень быстро сжала кисть в кулак, хотя в её случае правильнее будет — в кулачок.

— Теперь понял?

— Да. Сейчас. Надо было сразу рассказать.

— Нет, не надо было. Вдруг ты и сам бы догадался. Это важно — чтобы ты учился не только с моей помощью.

— Ну, может, ты и права. Теперь отходи, буду пробовать снова.

В который раз сосредоточившись, я вздохнул, собрал энергию и направил в пальцы. Подгадал момент, когда лучи вот-вот вылетят, что хорошо ощущалось, так как рука нагревалась. Если раньше я чувствовал это слабо, то в этот раз — намного сильнее.

Раздался глухой удар. Вспышка света ослепила меня на мгновение. Металлической звон вперемешку с грохотом резанул уши.

Всё произошло настолько быстро, что я ничего не успел заметить.

— Перестарался, — подходя ко мне, сказала Ютси. — Зато получилось. Ты молодец.

— Да уж заметил, что перестарался, — проговорил я, глядя на рухнувшую и сильно оплавившуюся мишень. — Но согласен с тобой: зато получилось.

— Как себя чувствуешь?

— Неплохо. А как должен?

— Бывает, что при сильном выбросе энергии неопытный ангел чувствует себя подавленным. Иной раз сознание может потерять. Но ты не ангел. Наверное, поэтому с тобой такого не случилось. И мне от этого радостно. Попробуешь ещё, если силы есть?

— Попробую, почему бы и нет.

Если в прошлый раз я действительно перестарался, то в следующий удалось распределить силу удара. Мишень не рухнула, только слегка оплавилась. Пожалуй, уже лучше.

Затем я решил поэкспериментировать, когда запасов энергии осталось совсем немного. Вместо лучевого прямого попытался использовать другой способ — спираль. Уж не знаю, как это пришло в голову, но выяснилось, что и такими ударами можно вполне эффективно пользоваться. Ютси подсказала: нужно использовать обе руки для такого приёма. Это уже посложнее, но попробовать мне хотелось.

Чтобы сделать спираль, понадобилось распределить энергию по обеим рукам. После этого — выбросить её с силой из одной руки, успеть проделать то же самое со второй, а потом закрутить все десять лучей, как бы оттягивая их на себя. Учитывая, как ловко всё нужно было делать, далось мне это с трудом. Но главное — получилось. Такой удар оказался ещё сильнее обычного. Только запасов было мало, так что даже при желании я б не смог ничего тут разнести. А ведь сколько ещё различных техник существует… Ютси обещала в будущем научить всему, а также создавать оружие из светлой энергии, если, конечно, мои запасы увеличатся и их хватит на столь сложные техники.

Когда мы уже собирались покинуть зал, неожиданно появилась Слайми. Хоть она и появляется почти всегда внезапно, привыкнуть к этому я никак не мог.

— Долго ты, — встретил я её словами, которые первыми пришли в голову.

— Это всё из-за операции, благодаря которой вы сейчас живы. Ресурсов мало, ещё не восстановились. У меня есть хорошие новости.

— Отлично. Рассказывай.

— Первая новость — в ближайшее время Каллид будет без гибрида. Вторая — гибрид уязвим, он получает сильные ожоги от тёмной энергии. С высокой долей вероятности это означает, что и светлая энергия наносит ему урон. Вот только он всё равно регенерирует, медленнее, чем от других повреждений, но регенерирует.

— Значит, не зря сегодня практиковался, — сделал я вывод, посмотрел на Ютси и улыбнулся. — Похоже, все надежды на наши способности. Слайми, а точнее выяснить про урон светлой энергией не получилось?

— Не стала. Повторюсь: ресурсов мало. И не торопись, Кирилл, это не все новости. Есть одна плохая.

— И какая же?

— Демоница у них. Гибрид охраняет её камеру.

— Либидиноза? — удивился я.

— Либи? — повторила Ютси.

— Она самая, — ответила Слайми. — Благодаря ей я и узнала, что тёмная энергия вредит гибриду. Она прибыла после смерти ваших копий, и её почему-то решили оставить в живых. Причину я не выясняла.

— Её надо спасти, очень надо, — заголосила Ютси громче обычного. — Либи надо спасти.

Казалось бы, ничего общего быть не может у ангела и демоницы, а они такие закадычные подружки…

— Спасём, Ютси, обязательно спасём, — заверил я её. — Только спешить не будем. Слайми, осс Аптиос в курсе этих новостей?

— Да. Он узнал первым. План будем составлять втроём: ты, я и он. Начнём сегодня.

— Но для начала надо бы поужинать.

Стоило мне это озвучить, как пришло сообщение от главы, что ужинать сегодня желательно в его компании. Впрочем, под «желательно» он явно подразумевал «обязательно», так что всё понятнее некуда — за трапезой и начнётся обсуждение планов, после чего перейдём к деталям.

Глава 5

За обеденным столом собралась вся семья Рики, но без двоюродных и прочих родственников. Был здесь, конечно же, и Антар с Визуйей. Наследницу «Джуриам», как я понял, уже приняли в семью, считая своей, поэтому ей тоже было положено присутствовать.

Хоть я и думал, что мы будем говорить об операции во время ужина, этого не случилось. Никто и виду не подал, что на горизонте появились проблемы. Все спокойно ели, негромко беседуя, иногда даже шутили. Я пытался поддерживать атмосферу, но давалось мне это с трудом.

После ужина все разошлись. За столом остались я и Аптиос.

— Удобно здесь заняться планом? — вдруг спросил он. — Не хочу в кабинете находиться, и так провёл там сегодня много времени.

— Конечно, — ответил я, не понимая, почему его интересует моё мнение в данном вопросе. — Мне вообще без разницы.

— Отлично.

Немногим позже явился помощник, принёс специальное устройство, которое вывело чёткую, детальную голограмму с картой всей планеты. Свет в зале погасили, чтоб лучше было видно. Также к нам присоединилась Слайми, будто бы заинтересованная в создании плана больше всех. Впрочем, я всегда только рад, когда она принимает участие в особо важных делах.

Объясняя план достаточно понятно и показывая всё на карте, включая маршрут, возможные проблемы и опасности, Аптиос на слова не скупился, разве что изредка спрашивал, всё ли мне понятно. Слайми наблюдала, анализировала и вносила поправки, как будет лучше сделать. Несмотря на то что глава лучше неё знал местность, — точнее, он знал вообще каждую мелочь — всё равно прислушивался к её рекомендациям.

За всё время сегодняшней беседы я узнал, что Аптиос не так прост, как казалось. Его растили в более жёстких условиях, чем растут сейчас его дети. В своё время ему пришлось немало бродить по лесам и горам, в самых опасных местах, куда не каждый истрисит сунется. Это его таким образом отец закалял, готовя стать наследником. И ведь тоже был риск, что он не выживет. Теперь-то стало совершенно точно ясно, почему Аптиос хочет отправить Антара вместе со мной.

Из всего плана, который мы обсудили и утвердили, я понял: нам придётся передвигаться пешком по тем же самым опасным маршрутам, добраться до границы, пересечь её, а далее прямо до города. Телепортом слишком опасно. Нас либо засекут сразу же, либо вообще не получится: Каллид, скорее всего, уже позаботился о том, чтобы доступа к его территории у нас не было. Это, кстати, тоже очень плохо — не факт, что в случае чего удастся телепортироваться в Сайбитас. Но это последний вариант, если всё обернётся совсем уж плохо.

Для начала нас доставят на корабле в самую далёкую от города деревушку, но самую близкую к границе, откуда мы и начнём путь. Без телепорта потому, чтобы мы не расходовали запасы браслетов. К тому же добираться туда на корабле не займёт много времени.

Самые опасные участки лесов и гор придётся пройти по одной причине — уж там точно никто не ходит, никто не следит. Проще говоря, это безопасный и одновременный опасный маршрут. Смотря с какой стороны на это посмотреть. Но учитывая, что у нас будет всё необходимое для защиты, мы наверняка справимся без особого труда даже с самыми дикими зверями. Больше стоит опасаться природных ловушек, о чём Аптиос предупредил заранее и настоял глядеть в оба. На Слайми рассчитывать можно в последнюю очередь, так как её ресурсы исчерпались настолько, что не восстановятся в ближайшие дни целиком. У неё основная задача — помочь справиться с датчиками слежения, когда мы подберёмся к Каллиду. Хорошо, что мне известно, где находится его кабинет, так что с этим проблем не будет.

Когда с планом было покончено, я всё же спросил Аптиоса, почему Антар не участвовал в обсуждении, на что глава ответил единственное: сам передаст ему подробности для ознакомления. Больше вопросов у меня не было, поэтому я попрощался с ним и ушёл к себе.

В запасе всего один полноценный день. Нужно за это время успеть научиться чему-нибудь ещё, что касается управления светлой энергией. Это один из шансов хоть что-то противопоставить гибриду, если с ним придётся столкнуться. Но если быть честным, то встреча с ним откровенно пугает. Как бы там ни было, операцию отменять уже никто не будет.

Вечер я провёл с любимой. Немного побеседовав о планах, скинул ей на нейросеть проложенный маршрут. Дакси не помешает всё изучить, раз уж она решила отправиться со мной. Отговаривать я не пытался, хотя в голове то и дело возникали картинки из недавнего прошлого, когда ей придавило ноги и как мы с Антаром отрезали её конечности. Такое наверняка никогда не забудется. А тот психопат-доктор, который резал руки Дакси…

Чтобы не продолжать грузиться этими мыслями, я стал думать о другом. О том, что стоит отдохнуть перед тренировкой. Более чем уверен, негативный эмоциональный фон влияет на умение контролировать энергию, а также на запас. Надо будет потом уточнить это у Ютси, чтоб точно понять, прав я или нет.

Как я и планировал, почти весь следующий день ушёл на тренировку вместе с Ютси. Она подтвердила мою догадку насчёт связи эмоционального фона и светлой энергии и похвалила за смекалку.

С утра до обеда я отрабатывал всё те же простейшие приёмы, чтобы довести их до автоматизма. И получалось это действительно машинально, причём расход энергии удавалось контролировать гораздо лучше. Ютси, как и вчера, очень радовалась моим успехам, хоть и напоминала, что переусердствовать не стоит: всё равно за столь короткое время нечто большее, чем основы, я не изучу. Но ведь основы — это уже немало.

Во время перерыва на обед Ютси хорошо подумала, чему бы ещё меня научить. Полдня в запасе. Если б я сам знал все свои возможности, мог бы придумать, а так приходилось полагаться на неё. Впрочем, полагался я не зря.

Ютси решила, что наиболее полезным из того, чем я смогу овладеть за полдня, станут плети. Я уже не удивлялся тому, что светлая энергия способна бить не только лучами, но и выполнять совершенно другие задачи.

Плети оказались очень хорошей штукой. Правда и на учёбу ушёл не один час, чтобы я наконец-то смог ими нормально управлять. Самое ценное в плетях — они не только цепко хватают противника, но и обжигают, пока держишь того ими. Если светлая энергия действительно наносит урон гибриду, то мои шансы отбиться от него заметно выросли. Плюс ещё Ютси поможет. Ведь при схватке с этим крылатым вся надежда только на нас, грубо говоря. Разве что Слайми хоть чем-то сможет помочь, но это не факт. Главное ведь, кроме прочего, не дать гибриду добраться до Дакси и Антара. Если он уничтожит их щиты, то…

Снова силой вытряхнув дурные мысли, я настроился и продолжил тренировку. Теперь у меня получалось использовать десять плетей одновременно из обеих рук. Я мог не только хватать ими предметы и швырять в разные стороны, но даже поднимать и какое-то время держать в воздухе. Честно говоря, в тот момент я ощутил себя чуть ли не всесильным, будто архимаг какой. Но, вспомнив способности гибрида передвигаться с невозможной даже для истриситов скоростью, я, разумеется, спустился с небес на землю.

Вечером отвёл немного времени для огневой подготовки, а после встретился с Аптиосом. Мы снова переговорили о плане, также он рассказал, что завтра получим всё необходимое снаряжение, включая браслеты и кольца, абсолютно новые. Выдвигаться будем после обеда, так что к тому времени нужно быть готовым к операции.

Глава 6

Утро прошло как по расписанию. Мы не тратили время зря, поэтому успели сделать всё, что нужно было: позавтракали, получили новые комплекты снаряжения и оружия, встретились с Аптиосом, послушав напутствия (куда ж без них?), и под его руководством и сопровождением выдвинулись ко взлётной площадке.

Нас провожали почти все члены клана. Но на этот раз попрощались мы быстро, обещая обязательно вернуться — это уже стало походить на традицию. Рика явно хотела с нами, что было очень хорошо видно по её взгляду, но ей нужно остаться здесь, на родной территории.

Перед тем как я поднялся на борт, Аптиос снова, теперь уже в последний раз, сказал, что верит в наш успех, и попросил не связываться с ним, едва мы окажемся на территории Лиум-Парс. Всё это лишь потому, чтобы мы не отсвечивали и нас не засекли при передаче информации на большое расстояние. Нам и в походе не следует часто пользоваться общением через нейросеть; лучше вообще временно отключить сетку, если в ней не будет острой необходимости.

Пообещав действовать в точности так, как было согласовано, я вбежал по трапу вверх. Створка двери за мной почти сразу же закрылась.

Заняв место рядом с Дакси, глянул в иллюминатор: провожающие всё ещё стояли и смотрели на корабль, который уже начал плавно подниматься в воздух. Отличилась, как обычно, Визуйя. Похоже, повышенная эмоциональность у неё никогда не пройдёт.

— Давно я хотел попасть в какую-то подобную вылазку, чтоб по горам да по лесам, — воодушевлённо проговорил Антар и с довольной ухмылкой шлёпнул себя по бедру. Потом он оглядел нас и спросил, нахмурившись: — Чего такие серьёзные?

— Задумчивые, — отмахнулся я с улыбкой. — Всё в порядке, не переживай.

— Ну смотрите, — гордо заявил наследник. — Обращайтесь в случае чего.

— Обязательно.

«Он в своём репертуаре», — передала мне Слайми, сидящая в кармане и накапливающая постепенно ресурсы.

«Я уже давно привык к такому поведению».

Дакси и Ютси предпочли большую часть времени в полёте молчать. Мы почти все молчали. Только я и Антар иногда обменивались редкими фразами о том, какие могут предстоять трудности в походе. Впрочем, мы в основном строили догадки, поскольку о реальных угрозах знали мало.

Я старался держать в голове слова главы о природных ловушках, которых стоит опасаться даже больше, чем зверей. Сам Аптиос попадал в них редко, поэтому не со всеми был знаком. Но зато рассказал о болотных лужах, которые могут оказаться чуть ли не в любом месте, о едких цветках и кустарниках, способных нарушить работу лёгких вплоть до смертельного исхода. Также глава поведал и об опасных деревьях со змеевидными и очень эластичными ветками, которыми они могут поломать кости, удушить или просто ударить. Обнадёживало, что эти деревья не плотоядные. Ещё я очень хорошо запомнил травоядных животных, прекрасно маскирующихся под валуны. Животные эти, стоит проникнуть на их территорию, ведут себя крайне агрессивно.

В общем, опасностей в пути у нас будет предостаточно. Путь займёт довольно много времени. Если к ночи доберёмся до границы, то уже будет хорошо. О том, сколько ещё времени понадобится, чтобы добраться до самого Монсурбса, лучше пока и не думать. Терпение, только терпение.

Долетели мы действительно довольно быстро. Может быть, я бы и дальше предавался размышлениям, погружённый в себя, если б не увидел, как корабль приближает нас к деревушке.

Деревушкой это поселение назвать на самом деле сложно, когда ты землянин. У нас деревушки как деревушки, а здесь скорее нечто похожее на микрорайон города. Единственное отличие от Сайбитаса, пожалуй, в отсутствии уровней города и многоэтажных зданий. В этой деревушке дома чаще одноэтажные, редко — двухэтажные. В остальном всё цивилизованно, как в городе. Здесь даже отведено специальное место для посадки, которое находится на окраине поселения. Вот туда нас и доставил пилот.

— Удачи вам! — пожелал он, когда мы покидали борт корабля.

— Спасибо! — отозвался я первым, после чего ответили и остальные.

Как только мы вышли, я сразу окинул взглядом раскинувшиеся горы, покрытые зелёной густотой деревьев. Если с трёх сторон горы невысокие, то с одной — две очень высокие и массивные, на шапках которых виднелся белый-белый снег. Сверившись с маршрутом, я убедился, что нам как раз туда. Да, на карте всё выглядело менее масштабно, гораздо проще, чем когда смотришь своими глазами.

— Уютно здесь, — оглядываясь, сказала Дакси и указала куда-то пальцем. — Вон даже речка какая красивая есть.

— По маршруту вдоль неё и будем идти, — присоединился Антар и поёжился, поправляя висящую винтовку. — Ну что, идём, командир?

Аптиос назначил ответственным меня, поэтому слово «командир» я принял за лёгкую издёвку.

— Конечно. Только без «командира», ладно?

Наследник усмехнулся, махнул рукой и бросил:

— Всего лишь шутка.

Наш путь пролегал вдоль тихой и мелкой речки. В отличие от города, воздух здесь заметно приятнее, свежее. Прохлада от воды тоже благоприятно воздействовала на настроение и самочувствие. Хотя это лишь начало долгой дороги. Пока мы полны сил. Вот дальше будет посложнее. Но чего уже со мной только не было за всё время на Осните…

Спустя минут десять мы повернули налево, огибая речушку, но при этом всё ещё шли по ровной местности, по приятному зелёному ковру травы.

— Это хорошее место, — заметила Ютси, когда спустилась рядом со мной и зашагала в ногу. Она пару минут летала по округе, изучая энергетику природы.

— Чем оно так хорошо? — полюбопытствовала Дакси. Я догадывался, каким будет ответ ангела, но промолчал, шагая дальше.

— Энергетически богатое место. Здесь запасы энергии очень быстро восстанавливаются. Можно ещё и увеличить объёмы, но на это нужно больше времени. Медитация также нужна, — пояснила Ютси и вздохнула: — Нам этим некогда заниматься.

— Да, — покачал я головой. — А это бы мне не помешало.

— Зато при случае ты можешь смело расходовать энергию, не прибегая к другом оружию, — заметила она.

— Я об этом уже тоже подумал.

— До ближайшего случая, — вступил в беседу Антар, шагающий впереди, — ещё далеко, мне кажется. Если вы об опасности говорите. Нам топать и топать до подножия горы.

— Думаешь, только там можно встретить опасность? — спросил я. — Твой отец ведь говорил, что угроза может оказаться практически где угодно.

— Да, помню, — отозвался наследник. — Но сам посмотри: тишина вокруг, только птицы да мелкие насекомые. Как раз ведь возле реки идём.

— А вот в сторону реки надо поглядывать, — задумчиво проговорил я.

— Не думаю, что на таком мелководье может водиться что-то опасное. Там вообще вряд ли что-то есть, кроме всякой мелочи.

— И всё равно давайте глядеть в оба. Мог бы приказывать, это был бы приказ.

Антар на это лишь посмеялся, видимо, уверенный, что вот с ним точно ничего не случится. Я же на всякий случай поменялся с Дакси местами, чтобы она шла подальше от реки вместе с Ютси. Со мной же Слайми: в самом крайнем случае она чем-нибудь, да поможет.

Несмотря на мои ощущения опасности, ничего с нами не произошло и спустя двадцать минут. Дорога тем временем стала петлять змеёй, ведя нас всё так же вдоль речки по направлению к одной из гор. Я иногда сверялся с картой, чтоб убедиться в правильности нашего пути.

Речка постепенно превращалась из мелководной в глубокую. Я подметил это, когда очередной раз взглянул в ту сторону и увидел вместо каменного дна лишь тёмно-синюю гладь воды.

— Антар, давай чуть отклонимся от реки, — предложил я. — Что-то у меня предчувствие нехорошее.

— Хочешь — отклоняйся. Я по тем зарослям, — кивнул он влево, указывая на кустарники нам по пояс, — идти не собираюсь. Тут вот хоть какая-никакая тропа есть. Да и не верю я, знаешь, во все эти предч…

Его голос заглушил шумный всплеск. Брызги воды окатили всех.

Ещё не разобравшись, что случилось, я в два широких шага оказался в кустарниках, руками захватив Дакси и Ютси.

Бросив взгляд туда, где был Антар, его не увидел. Зато увидел что-то плоское, огромное, тёмно-серого цвета. Это создание напомнило ската, только размером в несколько раз больше.

Тварь, едва я успел рассмотреть её, медленно стала сползать в сторону реки. Под ней ничего видно не было, Антара — тоже.

Полагая, что она схватила его и держит под собой, утягивая в воду, я выскочил из кустарников и тут же воспользовался плетями.

— Да стой ты! Что творишь? — услышал я чей-то голос, в то время как все десять плетей вгрызлись в массивное тело речного монстра.

Глава 7

Я хотел было повернуться в ту сторону, откуда донёсся голос, как меня резко дёрнуло вперёд. Едва успел потянуть руки на себя, притормозить, упереться ногами в землю. Создание, что я удерживал плетями, от боли зашипело, стараясь поскорее скрыться под водой.

— Отпусти его! — ещё раз крикнул кто-то слева, и я узнал голос Антара.

Быстро отменив плети и тем самым отпустив монстра на волю, я глянул тому вслед. Существо, получившее ни за что, сползло по берегу и скрылось глубоко в воде. Затем я повернулся к наследнику и резонно бросил:

— Что, предлагаешь и дальше идти вдоль безобидной речушки, да?

— Как видишь, со мной ничего не случилось. И за что ты животное мучал?

— Потому что думал, что ты оказался под ним. Ты же шёл впереди. А когда всё случилось, я тебя не увидел.

— У меня достаточно реакции, чтобы не попасться так просто, — ответил Антар, серьёзно глядя на меня. — Пойдёмте, что ли. Чего тут стоять?

Встретившись взглядом с Дакси, я лишь молча кивнул ей, помог выбраться из кустарников. Ютси взлетела и тут же опустилась на слабо видимую тропинку, после чего мы продолжили наш путь.

Честно говоря, даже если потом помощь Антара пригодится, я уже недоволен тем, что он вместе с нами отправился в этот поход. Ладно сам встрянет куда-то, так и других может подвести. А если встрянет, то кто его будет вытаскивать? Разумеется, это буду делать я. Спорить и что-то доказывать столь самоуверенному индивидууму — дело не просто неблагодарное, а в принципе не имеющее смысла.

«Верно мыслишь, — вдруг передала мне Слайми. — Не беспокойся, пока что всё будет нормально».

«Да я не сказать чтобы беспокоился. Просто…»

«…просто делай так, как считаешь нужным — это будет самое верное решение».

«Ладно».

Антар продолжал упорно идти по тропе, а я вместе с Дакси и Ютси чуть отклонился. Да, приходилось пробираться через кустарники и высокую траву, но зато так безопаснее. Впрочем, всё, что мешалось под ногами, мы без особого труда топтали и ломали ногами. Слыша изредка сильный хруст сухих веток, наследник оборачивался, проверяя, всё ли с нами в порядке. Взял на себя роль лидера? Пусть. Время покажет, кто окажется из нас в более выгодном положении.

Вскоре тропа увела нас от реки. На всякий случай проверив карту, я зашагал дальше. Посмотреть на горы — до них ещё топать и топать, даже без карты понятно. Природа вокруг нас немного поменялась: слева раскинулось поле, узкое, зажатое двумя низкими горами, а по правую руку — густой лес, за которым скрылась та самая «безобидная» река.

Теперь мы брели по протоптанной не раз дороге. Глядя на ширину этой дороги, я призадумался и окликнул Антара:

— А ты не в курсе, дорога тут появилась давно? Если присмотреться, то можно подумать, что тут ездят.Нечасто, но точно ездят. Или ездили раньше.

Он, не оборачиваясь, ответил:

— Я же сам тут первый раз. Хотя, знаешь, в подобных местах-то я бывал. Сейчас. — Наследник замолчал на пару-тройку секунд и продолжил: — Вспомнил! Да, примерно такие дороги я видел, но у этой вид, как будто заброшена.

— Вот это я и хотел узнать. Спасибо.

— Не за что.

Немного позже Дакси решила уточнить:

— А почему ты спрашивал? Ну дорога и дорога вроде.

— Да, но если по ней уже не ездят, это что значит? — Я глянул на неё, а потом взглядом обвёл поле и лес. — Это значит, что местные по каким-то причинам перестали сюда ездить.

— Хочешь сказать, что тут может быть опасно?

— Именно, — кивнул я.

— Но энергии витает здесь очень-очень много, — присоединилась Ютси. — Мне нравится.

Приметив летящую высоко в небе крупную птицу, я прокомментировал медленно:

— Вот и живность даже летает.

А птица всё приближалась и приближалась. Становилась всё заметнее. Потом пустилась вниз, будто пикируя. Размах её крыльев достигал навскидку метра три. И птица действительно пикировала, причём прямо в нашу сторону.

— Сейчас, момент, — проговорил Антар, на ходу снимая с пояса кинжал. Затем остановился, чуть пригнулся.

Остановились и мы, дабы посмотреть на действия наследника. Особой угрозы от летающего хищника я не ощущал — всегда успею воспользоваться плетями или точечным ударом луча, тем более в такую огромную птицу будет трудно не попасть.

— Хочешь без огнестрела обойтись? — с интересом спросил я.

— Да, отец мне рассказывал про таких. Они обитают только у высоких гор. Но я успею, можешь не сомневаться.

Хищник довольно скоро стал ещё ближе, и тогда я понял, что ошибся насчёт размаха крыльев: они больше трёх метров.

Я не переставал следить за птицей, ведь неизвестно, в какой момент она вдруг изменит траекторию полёта. Но пока летела на Антара. На всякий случай я приготовился использовать свою новую способность. Ютси создала лук и колчан стрел, стоя спокойно и не переживая. Дакси же вооружилась винтовкой, держа на прицеле хищника.

Птица приближалась неимоверно быстро. Антар, крепко держа кинжал, пригнулся ещё ниже, словно намерен прыгнуть. Осталось совсем чуть-чуть. Хищник поражал размерами с каждой секундой приближения.

Сделав несколько сильных и быстрых взмахов, птица устремилась на Антара. Наследник приготовился, поднял обе руки. Левой разжал кулак, правой перехватил кинжал так, чтобы, видимо, нанести удар сверху.

Момент.

Второй.

Третий.

Глухой удар, порыв воздуха.

Антара снесло вместе с птицей.

Оба пронеслись мимо, и я не успел толком проследить движение, только мотнул головой.

Позади нас, метрах в ста, образовался клуб пыли. Какое-то барахтанье. Стук.

Я заметил лишь края крыльев, бьющихся о землю. И уже хотел броситься на помощь, как птица истошно запищала. Звук настолько громкий и пронзительный, что мы машинально зажали уши.

Спустя несколько секунд всё стихло.

Крылья хищника безвольно упали, пыль начала оседать.

Антар, ковыляя и держась за левую руку, вышел из пыльного клуба, как из портала. С пальцев капала кровь, лицо тоже изрядно испачкалось в крови. Его ли кровь, сказать пока было нельзя.

— Дрянь такая! — выругался он и сплюнул грязной слюной. — Сильная оказалась!

— Заметно, — сказал я. — Надо тебя подлечить. Ютси, помоги, пожалуйста.

— Не помешает, — согласился наследник и указал на кровавую дыру на предплечье. — Пробила своим клювом даже форму, представь!

— Ну ты сам бросил себе вызов, — пожал я плечами и перевёл взгляд на Дакси. — Пойдём посмотрим хоть, что это за живность была, пока Ютси подлечит Антара. Такие раны наниты будут очень долго лечить.

— Будет любопытно посмотреть, — согласилась любимая.

Окончательно пыль не села, но мы всё равно решили подойти, не дожидаясь, когда пыль совсем сядет.

— На самом деле было глупо с его стороны выйти с кинжалом, — прошептала Дакси. — Ты видел, что у него раны не только на руке?

— Видел, — так же негромко произнёс я. — Но это же Антар, он упрямый.

— Да уж, — вздохнула она.

Когда мы подошли, я не удержался от удивления:

— Ты лучше погляди, какая это огромная птица.

— И правда огромная.

По внешнему виду на птицу это существо походило лишь отчасти. Оперения почти не было, только небольшая серая полоска перьев от головы до длинного хвоста, раздваивающего на конце. Клюв длинный, острый, чем-то похож на метровый прямой меч. Глаза чёрные-чёрные. А уж про размах крыльев при первоначальном предположении я ошибся почти в два раза — тут метров пять, не меньше. На крыльях в некоторых местах обнаружилось что-то похожее на когти, размером с мой большой палец. На лапах, коих, к моему удивлению, оказалось четыре, — две спереди, ближе к груди, и две, как у всех птиц, сзади — уже точно настоящие когти, не менее двадцати сантиметров. Таких хватит, чтоб голову пробить и достать до мозга, и это не говоря о метровом остром клюве.

Детально осмотрев хищника, сделал вывод: я бы точно не решился выйти с одним кинжалом. Антару ещё повезло, что как-то умудрился нанести несколько ножевых ранений, а потом перерезать горло птице. Истрисит же, да ещё из клана. Элита, так сказать. И всё равно рисковать вот так — незачем.

Стоило нам отойти на несколько метров от поверженного хищника, как по левую сторону от меня пространство начало искажаться.

Это ещё что?

Я в ту же секунду начал накапливать энергию, закрыл собой Дакси и приготовился нанести лучевой удар. Но, когда разглядел очертания знакомой фигуры, лишь недоумённо опустил руки.

— Да, это я, — легко сказала она и улыбнулась.

Глава 8

Единственное, что я смог спросить в первую же секунду, то сразу и озвучил:

— Что ты тут делаешь, Рика?

— То же, что и вы, — отозвалась наследница, не прекращая улыбаться.

Потом она посмотрела на мёртвого хищника, а после — на Антара и Ютси, стоящих гораздо дальше. Несмотря на расстояние, Рика смогла разглядеть или просто понять, что что-то случилось. Улыбка с её лица пропала. Затем наследница спросила, глянув на меня:

— Он опять куда-то встрял?

Вместо ответа я лишь покивал.

— Значит, я не зря прибыла, — вздохнула она.

— Ты с нами до конца? — поинтересовалась Дакси. — Если так, то я только рада.

— Ну, если отец на это никак не повлияет, когда узнает, — протянула Рика, — то до конца.

Увидев мой осуждающий взгляд, наследница добавила громче:

— Ну не могла я по-другому.

— Знаешь, а ты и твой брат похожи, — подметил я. — Оба упрямые. Осталось только определить, кто из вас упрямее.

— Определённо он. — Она ещё раз посмотрела в сторону Антара, который не заметил появление сестры, и продолжила: — И я не упрямая. Я настойчивая.

— Считай, одно и то же, — махнул я рукой. — Пойдёмте. Скоро продолжать путь. Думаю, Ютси вот-вот закончит.

— Я посмотрю только, кого вы там убили, и подойду, — сказала Рика и пошла к хищнику.

— Не мы. Это Антар геройствовал, — объяснил я вслед.

— Не удивлена, — ответила она с нескрываемым недовольством.

Когда я с Дакси подошёл к Антару, он уже ощущал себя гораздо лучше, мог даже стоять прямо и не держаться за больные места. Ютси поделилась с нами, что повреждена была не только рука. Множество царапин, глубоких порезов, несколько дыр в правой ноге — это не весь список ран. Но уже всё благополучно затягивалось и не кровоточило. Плохо только, что теперь форма Антара немного испорчена, но не так уж критично, чтобы переживать об этом.

Наконец-то увидев Рику, Антар тоже удивился, пусть и не сильно: от сестры примерно такого он мог ожидать. И всё равно начались споры о том, кто из них совершил большую глупость. Рика доказывала, что против такого хищника выйти с кинжалом ради азарта — идея просто идиотская. Антар парировал другим: присоединиться к нам в столь опасный поход — ещё больший идиотизм.

Хоть и формально я ответственный за всё и всех в этой операции, которая едва началась, а уже принесла проблемы, я отчётливо понимал, что с ними обоими спорить — ещё сложнее. Но что-то надо было делать, ибо мы просто стояли на месте, теряя время. И ладно бы была передышка или приём пищи, — который, впрочем, нам и не потребуется, ведь у нас полно специальных капсул питания — так нет же, выясняем отношения между братом и сестрой. Повлиять на их эмоциональный фон могла бы Ютси, но почему-то она этого не делала. Слайми тоже не стала: она восстанавливала ресурсы и тратить их на незначительные события наверняка не видела смысла.

В итоге меня это доконало, и я не выдержал:

— Так, хватит! Успокоились! Оба!

Если они не успокоились, но точно замолчали, обратив всё внимание на меня. Знатно я проорал.

— Этими бессмысленными спорами вы ничего не добьётесь, — более спокойно продолжил я. — Мы просто тратим время, стоим здесь и слушаем вас. Неужели мне одному больше всех надо добраться хотя бы до границы для начала? А тебе, Рика, по-хорошему, надо возвращаться домой. Хоть бы подумала, что родители будут за тебя переживать, если уже не переживают. Ты даже не подготовлена к операции. Где твои дополнительные браслеты для невидимости, для ухода в другой слой? Где кольца с энергощитами, как у нас всех? Об этом ты тоже не подумала, так ведь? А о том, что чем ближе мы к границе, тем выше шанс, что могут заметить телепортацию, благодаря которой ты сюда и переместилась?

Антар с укором посмотрел на сестру. Она же задумалась, тяжело вздохнула и произнесла:

— Я обо многом подумала, но браслеты и кольца без отца мне бы никто не дал — это первое. Второе — я всё равно не вернусь домой, хотите вы этого или нет. Мы почти всё время были вместе, что бы ни происходило, с тех пор как начались эти проблемы и междоусобицы. Поэтому остаться в стороне сейчас я не могу.

— Знаете, мне это надоело, — сказал Антар и указал на меня пальцем. — Вот тебя отец назначил главным, ты и решай, что делать в сложившейся ситуации. А у меня есть маршрут. Отстанете — я вас подожду, будет повод привал устроить.

Он развернулся демонстративно резко и побрёл. Вот что за человек? Хотя какой он человек? Только что его вылечили, помогли, а ему только бы идти в одиночку. Как ребёнок. Надо бы узнать как-нибудь, сколько же ему лет по человеческим меркам?

— Рика, подойди, пожалуйста, — спокойно, глядя на уходящего Антара, попросил я.

— Я не собираюсь возвращаться, — продолжала настаивать наследница, скрестив руки на груди.

Она меня точно не поняла, поэтому пришлось подойти самому и начать снимать свои кольца, предварительно сняв перчатки.

— Что ты делаешь? — недоумённо глянула Рика.

— Вот, надевай их.

Я протянул ей четыре кольца, два оставив себе. Она посмотрела, хлопая глазами, но приняла. Затем я начал стягивать браслеты для невидимости.

— Нет-нет, браслеты я не возьму, — запротестовала Рика, отходя от меня. — Тебе они точно нужнее.

Тем временем я уже снял их и протянул ей.

— Возьми хотя бы на время похода по горам и лесам.

Она остановилась.

— Это слишком.

— Рика, «слишком» — это твоё появление здесь. Ты вроде в курсе, что в этой операции я отвечаю за всех. И из всех двое — дети главы «Чёрного оснита», сколько бы лет им ни было. Он рассчитывает как на меня, так и на всех, кто отправился сюда. Но никак не рассчитывал, что здесь будешь ты. И если ты не хочешь проблем с родственниками, особенно с отцом, то делай то, что я говорю. Он мне доверяет достаточно, чтобы прислушаться и сделать выводы из всего произошедшего здесь. Или я буду настаивать, чтобы тебя отсюда силой забрали и ты испортишь отношения с родными, или поговорю с ним и смогу убедить, что буду за тобой всегда присматривать и не оставлю ни в коем случае. Выбор за тобой.

Некоторое время Рика молча глядела то на меня, то на Дакси, то вовсе на Ютси. Она как будто бы искала поддержку от кого-то, но никто ничего не сказал. Тогда наследница всё-таки подошла и без слов взяла браслеты. Видимо, гордость не позволила словами озвучить, что согласна со мной. Как бы там ни было, своего я добился, и это хоть немного, но обрадовало меня. Жаль, подобное с Антаром не прокатит. С ним только силой меряться, но это не выход. Не потому, что он сильнее, а потому, что ничего не изменится. Сильнее он был раньше, пока я не получил способность благодаря Ютси. Впрочем, думаю, это понимали все.

Антар успел значительно отдалиться, пока я вёл беседу с Рикой. Но я бы не сказал, что он быстро шёл. Наверняка понял, когда чуть остыл, что оставаться совсем одному никак нельзя.

Настроение, конечно, было подпорчено у всех, не считая Ютси и Слайми. Кстати, Слайми, её-то помощь как раз сейчас нужна, потому что мне пришла хорошая идея.

«Слайми, нужна помощь», — связался я с ней.

«Побыть рядом с Антаром на время?» — сразу поняла она.

«Да. Только незаметно, чтоб он не знал. Всё-таки он дальше нас, вдруг не успеем что-то сделать, а так хоть ты подстрахуешь».

«Без проблем. Неплохо справляешься с возникающими проблемами».

«Спасибо, стараюсь».

Слайми незаметно для всех, даже для меня, оказалась в кармане Антара, о чём мне сразу сообщила. Довольный реализованной идеей, я шёл дальше, наблюдая, как постепенно сменяется окружающая нас природа. Осталось придумать способ вернуть Рику: ей необязательно знать, что в сам Монсурбс идти с ней я не собираюсь.

Вскоре мы миновали поле, теперь шли по той же дороге, но уже вдоль горы, на которой росли лишь низкорослые деревья и густые кустарники. Лес справа заметно поредел, благодаря чему мы увидели реку. Да, та самая река, но тут она снова мелководная. Очень необычная река. То мелко, то глубоко.

— Я пойду умоюсь! — крикнул Антар нам и свернул направо.

— Как раз догоним его, — спокойно сказал я. — Никто больше умыться не желает?

Ютси улыбнулась, намекнув, что она всегда чистая. Рика помотала головой, а Дакси усмехнулась:

— Ну, мы-то в пыли и крови не валялись, в отличие от некоторых.

— Это точно, — посмеялся я и тут же почувствовал, как обе ноги по очереди ушли под землю. Что-то будто вцепилось в лодыжки и не желало отпускать, хотя я пытался дёрнуть и одной ногой, и другой.

Глава 9

Машинально глянув под ноги, я обнаружил, что увяз уже по колено. И продолжал увязать подозрительно быстро. Благо моя, так сказать, команда вовремя заметила, что меня не видно рядом.

Дакси и Рика поспешили на помощь без промедления. Они сразу же подхватили меня под руки и несколькими рывками вытащили из этой внезапной болотной лужи, образовавшейся словно под меня. Хоть Аптиос и предупреждал о таких ловушках, я всё равно не думал, что можно провалиться просто идя по дороге.

— Ты первый, кто попался, — проговорила Рика, глядя, как я бью стопами о землю, стряхивая с формы остатки серой жижи.

— Да, — покачал я головой, — сам не ожидал.

— Теперь надо всем внимательнее смотреть под ноги, — заметила Дакси. — Так провалиться мог любой.

Ютси молча слушала и смотрела на меня с сочувствием.

— Это не так страшно, — успокоила Рика. — Главное, вовремя вытащить провалившегося. А мы друг с другом рядом. Только вот Антар…

— Слайми у него, — закончив сбрасывать жижу, сказал я. — Попросил её за ним присмотреть.

Дакси прищурилась и одобрительно проговорила:

— Какой ты предусмотрительный.

— Какой есть, — улыбнулся я, выпрямился и добавил: — Ну что ж, идёмте дальше. Надеюсь, не провалюсь снова.

Некоторое время мы шли молча, а потом мне стало интересно, насколько хорошо Рика знает местную фауну. И конечно же, первым делом я задал вопрос про ту птицу, которую убил Антар. Естественно, наследница с удовольствием принялась рассказывать:

— Это не птица на самом деле. Это — млекопитающее. Называется предатт дикий.

— Извини, что перебиваю: а есть предатт домашний?

— Да, есть, но он другой немного, меньших размеров. Разводят на фермах, мясо идёт в пищу. Так вот, предатт дикий обитает в горной местности. Хоть предатт и не птица, он тоже делает гнёзда для потомства. Гнёзда обычно большие, в них может поместиться истрисит. Как ты уже понял, предатт живородящее животное.

— Так, это понятно. А что насчёт его тела? Зачем ему четыре лапы?

— Он один из тех редких хищников, которые в качестве добычи предпочитают других хищников. В это трудно поверить, но его любимая добыча — чёрный оснит.

— Да уж, нашёл кого выбрать, — задумался я. — Чёрный оснит ведь очень опасный.

— Вот поэтому у предатта четыре лапы с острыми когтями. Обычно он нападает на чёрного оснита сзади, впивается когтями, поднимает высоко в небо и роняет добычу вниз. Как правило, если это чёрный оснит, добыча не умирает сразу, но становится слабой и с переломанными костями. Потом предатт спускается за ней и добивает клювом, удара которого хватает в качестве контрольного.

— Теперь-то стало всё понятно. На Земле орлы так же делают, но это птицы у нас.

— Знаю, изучала, — подмигнула Рика.

— Ты, наверное, о Земле знаешь уже больше меня.

— Ну, я же люблю животные миры.

— Да, как раз вспомнил про твой террариум с уменьшенной копией небольшого мира.

Потом к нашей беседе подключились Дакси и Ютси. Они не видели террариум Рики, поэтому попросили наследницу подробнее рассказать о нём. А я вскоре стал только слушать, глядя по сторонам и под ноги. Нередко обращал взор в небо: вдруг появится другой предатт? Надо быть готовым к этому.

Чуть позже маршрут вывел нас левее. Нам пришлось свернуть с дороги и выйти на узкую тропинку, что находилась прямо под горой. При этом тропинка была словно огорожена живыми зелёными стенами: с левой стороны гора, справа — ряд невысоких, но густых деревьев. Стало немного прохладнее в тени, менее комфортно, чем на солнце. Какая-то странная сырость, которая чувствовалась при каждом вдохе, показалась мне подозрительной. Реки тут рядом уже не было, и это насторожило.

— Что-то мне не нравится это место, — оглядываясь по сторонам, вдруг сказала Дакси.

— Мне тоже, — проговорил я и посмотрел под ноги. Земля сухая. Откуда же тогда сырость взялась? Да и по карте поблизости нет водоёма.

— Может, это будет полезно, — подключилась Ютси, — здесь крайне низкая концентрация энергии. Это немного беспокоит.

— Рика, ты что скажешь? — не мог я не спросить её мнение.

Наследница пожала плечами, спокойно шагая, и сказала:

— Если неподалёку растут деревья, которые способны выделять влагу, то ничего плохого здесь нет. Есть такой вид деревьев, название уже не помню. Они выкачивают воду из недр земли, часть впитывая сразу, а часть выбрасывая наружу. Их корни так устроены, что они вынуждены проделать такой вот процесс, иначе им не будет хватать воды.

— А это не те самые, которые любят всё живое хватать и бросать? — поинтересовался я.

— Нет, точно не они. Зря вы переживаете, всё нормально, — заверила Рика.

Несмотря на её слова, я всё равно стал более бдителен. Бдителен, насколько это было возможно. Судя по осторожности остальных, они тоже не решились взять и расслабиться. Что же касается Антара, тот продолжал уверенно идти вперёд, даже не догадываясь, что у него есть страховка в виде Слайми.

Как я и ожидал, вскоре со мной вышел на связь глава «Чёрного оснита».

«Кирилл, говорим быстро, чтобы поддерживать связь как можно меньше по времени, — начал он сходу. — Я отследил и выяснил, где Рика, когда не нашёл её дома. Она заблокировала свою сеть, поэтому связываюсь с тобой. С ней всё в порядке?»

«Да, осс Аптиос. Она действительно с нами. Я уже думаю над тем, как её вернуть обратно, чтобы она не испортила отношения с вами и со всем кланом».

«Этот ответ более чем удовлетворил меня. Пока не предпринимай никаких попыток. Главное — не позволь ей попасть на территорию «Лиум-Парс». Остальное не так важно».

«Это я и собирался сделать».

«Похвально. Надеюсь, могу тебе доверять».

«Конечно».

«До связи. И ещё раз удачи вам».

«Спасибо. До связи».

В принципе, времени у меня в запасе много, так что можно придумать способ вернуть Рику домой по-хорошему.

Самый простой — попросить Слайми провернуть какую-то хитрость. Конечно, она не будет тратить ресурсы перед самым важным делом, но попробовать стоит. Например… Например, пускай активирует браслет Рики удалённо, укажет координаты резиденции — и готово. Не думаю, что это отнимет много ресурсов слизи. Впрочем, пока это лишь один из вариантов. Ну а дальше будет видно, что лучше предпринять.

За размышлениями я особо не заметил, как мы прошли зону сырости и вышли к небольшому полю, окружённому лесом со всех сторон. Это даже правильнее назвать не полем, а огромной поляной, в некоторых местах которой произрастали невысокие пышные деревья. Что интересно, ствол у них тонкий, ровный, а пышность словно шарообразная причёска какого-нибудь африканца.

— Вот это они и есть, — сказала Рика, указав кивком в сторону деревьев.

— Но что-то воды всё равно не видно, — засомневался я.

Антар, шедший впереди, не знал подвоха. И я бы не узнал, если бы не предупреждение Рики.

— Смотри на моего упрямого брата, — негромко произнесла она. Мы сразу переключили на неё внимание, и наследница хитро улыбнулась. — Сейчас провалится.

И правда. Стоило Антару шагнуть ещё раз, как его нога ушла по колено в грязь. Он чуть не окунулся целиком, поймал равновесие, выругался исключительно местными ругательствами и вытащил ногу. Отошёл и стал разглядывать поле. Потом повернулся к нам.

— Здесь проблемно пройти, — сообщил он.

— А то мы не знали! — весело съязвила Рика.

— Могла бы и предупредить, — высказался он с явным негативом в голосе, когда мы подошли ближе.

— Это тебе повод задуматься, что лучше идти вместе.

Пока они переговаривались, я с Дакси и Ютси подошёл чуть ближе к этом полю. Да, я бы тоже провалился, потому что с виду просто трава растёт, ничего особенного. Но стоит приглядеться получше, становится видно, что земля тут вперемешку с водой. Получается, эти деревья нечто вроде земных кипарисов, хотя им и не нужно постоянно стоять в воде, как нашим. Интересная особенность.

Вернувшись к Рике и Антару, я снова присоединился к разговору:

— Так, давайте сверимся с картой и обойдём это поле. К тебе Антар просьба идти с нами.

— Ладно, — нехотя согласился он, чем удивил меня.

— Предлагаю пойти направо, — сказала Рика, разглядывая что-то вдали. — Там и лес не такой густой. Пробираться будет проще.

— Так и сделаем. А потом устроим небольшой привал. Кто за то, чтобы передохнуть через час-другой?

Меня поддержали единогласно, поэтому мы двинулись дальше по маршруту, больше не задерживаясь.

А горы всё так же далеко…

Отступление 2

Либи сидела в камере и размышляла.

Угораздило же ей так попасться. Бывало, она справлялась даже с демонами, всегда более сильными, чем демоницы. Да, то были дружеские необязательные спарринги или небольшие потасовки, но факт остаётся фактом — тогда Либи могла одолеть более сильных противников. Но она не смогла ничего противопоставить этому странному созданию. И откуда он вообще взялся? Не демон и не ангел. Что-то среднее. Либи знала, что случаи рождения гибридов за тысячелетия — редкость. Пусть редкость, пусть возможно такое, но она не могла понять, откуда мог взяться гибрид в этом мире. И настолько сильный и быстрый, что ему позавидовала бы любая демоница, не только сама Либи…

Не тратя впустую время, она пыталась открыть портал к своим собственными силами. Пыталась воззвать к демонам, чтобы они пришли и помогли ей. Пробовала использовать боевую магию, чтобы разбить стены, дверь. Ничего не помогало. Её никто не слышал, а силы убывали с каждым часом. Быть может, если б хоть кто-то из живых дал ей немного крови, Либи тогда ещё смогла б создать сильное заклинание, потратив на него всю энергию. Только кто ей тут даст кровь? Никто. А силы её покинули совсем. Казалось, их было гораздо больше, когда она ещё не потеряла сознание. Потом проснулась здесь, в этой странной камере, почти лишённая запаса энергии, словно кто-то вытянул из неё всё, оставив ровно столько, сколько требуется для поддержания жизни. Но очень долго без подпитки Либи не протянет. Хотя бы маленькую каплю сейчас, чтоб почувствовать себя немножечко бодрее.

Время шло. Шло неумолимо. Сил оставалось всё меньше и меньше. Теперь ей с трудом даже далось бы простое движение — расправить крылья. И это уже очень плохо. Очень.

Вдруг открылась дверь, и вошёл тот самый, с кем она сражалась. Он держал в руке поднос с какой-то едой. Подойдя ближе к Либи, молча протянул его. Она не взяла и посмотрела в его глаза. И он тут же отвёл взгляд. Удивительно.

— Что, не можешь выдержать мой взгляд? — вопросила Либи на своём демоническом языке. — Я вижу, что ты это сделал не по своему желанию. Тебе приказали. Нравится быть пешкой? Может, передумаешь?

Он не ответил, продолжая держать поднос. Но вдруг встретился с ней взглядом. Ненадолго. Потом кивнул на еду.

— Неужели ты не умеешь разговаривать? — удивилась она. — Или тебя языка лишили? — Либи перешла на мыслеречь: «Тогда скажи мне что-нибудь ментально. Уж это ты должен уметь. И ещё: я не ем такую еду, которую ты принёс».

Словно не выдержав её слов, он резко поставил поднос рядом с Либи, сидящей на кровати. Затем бросил на неё взгляд — то ли нахмурился, то ли прищурился — и зашагал на выход.

Да, у Либи был шанс сбежать. Был шанс ударить в спину. Но выиграла бы она в таком случае? Твёрдое «нет», и демоница прекрасно это понимала. Без сил справиться с таким сильным противником шансов никаких. А там, снаружи, наверняка будет кто-то из местных, и даже на них у неё не хватит сил, даже если ей случайно удастся убрать молчаливого гибрида.

И кто догадался принести ей местную еду? Явно не этот. Ему просто приказали принести. Он точно пешка. Либи видела это по его глазам. И в тот момент, когда он отвернулся, она заметила некоторое смущение, даже стыд. Может, ему и правда перед ней стыдно? Тогда шансы на то, что она сможет как-то повлиять на него, увеличиваются. Но потом, не сейчас. Когда снова зайдёт. А он наверняка ещё зайдёт.

Поглядев на еду, Либи вздохнула и поковыряла пальцем какую-то зелень, овощи. Нашлось и мясо. Но мясо варёное, в котором ни капли крови не найти. И это разозлило демоницу.

Она схватила кусок мяса и швырнула в дверь. Кусок тот с глухим стуком врезался, упал на пол. Либи взяла ещё один и повторила процедуру запуска ненавистного варёного мяса. Взяла третий, последний, что лежал уже на дне тарелки, и только хотела бросить его, как заметила, что кусок сырой, а дно тарелки окрашено в красный.

— Это же кровь, — прошептала она, положила мясо на место, схватила быстро тарелку и принюхалась. — Настоящая кровь.

Либи от радости расплылась в хищной улыбке, облизала кусочек мяса и довольным тоном произнесла:

— Так вот почему ты указывал на тарелку… Не подарок ли мне сделал? Чувствую, мы с тобой ещё поиграем…

Взяв кусок снова, Либи сжала его очень сильно, чтобы вся кровь оказалась в тарелке. Она должна выжать из этого кусочка максимум возможного.

* * *

Церемониальный зал, украшенный, как полагается, чистым золотом, пустовал. С тех пор, когда здесь были человек и Ютси, никто его не посещал. Никто, кроме серафима.

Вот и сейчас он задумчиво шагал вдоль дорожки, глядел перед собой и в то же время в пустоту. Серафим сжимал посох, пульсирующий алым светом. Это был знак, очень важный знак. Знак, который было трудно понять. Озарение не приходило, хотя внутреннее чувство кричало, что случилось что-то непоправимое. То, чего не должно было допустить мироздание. Но оно допустило. И что же теперь?

Серафим вдруг остановился, вытянул перед собой посох и вгляделся в пульсацию. К его удивлению, она начала угасать. Затем вдруг вспыхнула столь ярко, что серафим на мгновение зажмурился.

И пришло озарение!

Он понял, наконец-то понял!

Нашёл энергетический путь к возникшей проблеме.

Нашёл то, что искал годами.

Увы, лишь частично…

Теперь всё будет не так, как раньше — вот что он понял, кроме всего прочего. Теперь ему стоит потрудиться, чтобы найти причину проблемы. Полдела сделано.

Путь обрывался, едва достигнув половины. Словно кто-то специально не давал пройти дальше, почувствовать, осознать то место и ту проблему, которая не давала покоя много-много лет. Он обязан вычислить и найти. Даже если это случится не сейчас, всё равно случится. Скоро. Это серафим понял довольно отчётливо. По-другому быть не может.

Тишину нарушил появившийся главный архангел. Впрочем, архангелом он являлся только для всех остальных. Как один из высших, серафим прекрасно знал, кем тот был на самом деле. Управленец, держащий миры ангелов и демонов, не более того. До Истинного Бога ему никогда не дотянуться.

— Ты мне помешал, — разочарованно произнёс серафим, не оборачиваясь.

— Я заметил изменения здесь и должен был проверить, — ответил тот.

— Изменения, говоришь… Да, они были. Посох ищет ответ.

— Дай мне знать, когда найдёт.

— Обязательно, — спокойно сказал он.

Главный исчез, а серафим продолжил спокойно идти, направляя всё больше и больше силы, распространяя всё больше и больше нитей, создавая самые сложные сплетения. Причина очень сильна, раз уж её так сложно почувствовать. Но когда он найдёт путь, обнаружит проблему… Тогда же и найдёт слабые места. И разберётся раз и навсегда с тем, что способно нарушить мироздание.

Глава 10

С одной стороны, мы выбрали правильный путь, поскольку этот участок леса оказался менее густым, а с другой — здесь росло просто неимоверное количество колючих кустарников. Они, конечно, не могли повредить военную форму, но цепляться за них было тоже не очень приятно. И хотя мы рубили их кинжалами, под ногами всё равно оставались колючие, цепляющиеся ветки. Так мы и пробирались вглубь леса, расположенного меж горами.

Постепенно солнце опускалось за горы. Скоро начнёт темнеть, а мы всё ещё не вышли на более просторный участок, где можно было бы остановиться на привал. Ещё я отметил, что влажность опять повысилась, похолодало, хотя от тех интересных деревьев мы ушли довольно далеко.

Наконец-то, спустя ещё некоторое время, мы обнаружили причину влажности: прямо посреди леса раскинулось небольшое озеро, вдали которого виднелся узкий водопад. Посовещавшись, решили, что остановимся немного дальше — как раз там приметили хорошее местечко, удобное, и не слишком близко к водопаду. Водопад, конечно, это красиво и хорошо, но его шум нам ни к чему. В таких лесах, где никто не бывает, не считая животных, для которых это дом, нужно быть готовым ко всему.

— Тут и остановимся, — оглядев полянку, что располагалась недалеко от озера, объявил я. Выгодно и то, что тут уже росли высокие, стройные деревья, с узкими стволами, что давало неплохой обзор. Стоило опасаться только внезапного нападения сверху: кроны деревьев раскинулись настолько, что переплетались друг с другом. И нет никакой уверенности, что в них никто не живёт.

— Как насчёт полакомиться чем-то вкусным? — спросил Антар, глядя, как остальные удобно располагаются на мягкой траве.

— Может, ты не станешь опять лезть куда не надо и просто со всеми посидишь? — обратила на него взор Рика.

— Ладно, — скривился он, — скажу по-другому: кто со мной на охоту?

— Пока мы шли, почти не встретили ни единой живой души, — проговорил я. — С чего ты взял, что тут есть на кого охотиться?

— Есть, я сам видел. Если вы невнимательные, то не стоит считать, что все такие, — гордо заявил Антар.

«Слайми, побудешь с Рикой, Ютси и Дакси? Хочу посмотреть, найдём ли мы здесь кого-то из животных», — передал я слизи.

«Без проблем», — ответила она без промедления.

— Ну что ж, раз ты уверен, то пойдём. — Я поднялся с земли, обвёл взглядом остальных и пояснил: — Здесь останется Слайми вам в помощь. Мы недолго.

— Смотри там осторожнее, — сказала обеспокоенно Дакси.

— Да-да, — присоединилась к её словам Ютси.

— Не волнуйтесь, всё под контролем, — ответил я и кивнул наследнику. — Идём.

Когда мы удалились достаточно далеко, чтобы нас не было слышно, Антар, попутно выискивая взглядом то ли потенциальную добычу, то ли ещё что-то, начал говорить:

— Я тебя позвал на самом деле не на поиски дичи. Надо обсудить, как отправить Рику домой. У меня есть идеи, но пока они не очень подходят, мне кажется.

Удивил… Оказывается, он тоже об этом думал.

— Надо же, я бы и не догадался, что ты так хитро решил вывести меня на этот разговор. Я уже продумывал варианты. Например, с помощью способностей Слайми, но тогда она потратит много своих ресурсов, которые нам ещё понадобятся в дальнейшем. Да ещё у Рики мои браслеты, кольца. Они ей дома ни к чему, а мне будут очень нужны.

Антар хмыкнул и сказал:

— Можешь не верить, но я думал про точно такой же вариант. Получается, мы сейчас в тупике. А убедить её ты не пробовал? Ты же вроде хорошо с ней ладишь, она может прислушаться к тебе, в отличие от меня.

— Да было б так всё просто, — вздохнул я. — Если и получится её убедить, то только наедине. А при всех, думаю, вариантов мало.

— У меня есть идея, только что придумал, — прямо оживился наследник, вдруг остановился и посмотрел на меня внимательно. — Ещё через несколько часов снова сделаем привал, разожжём костёр, на дежурство встанешь ты с Рикой. Вариант же? А мы отдохнём за это время, будем спать. Вот тогда-то с ней и побеседуешь один на один.

— Неплохая идея, — призадумался я. — Может быть, сработает.

— Конечно, шанс есть. Пойми, я очень за неё волнуюсь, и не хочу, чтоб она с нами совалась туда. И ты, опять же, будешь менее защищён без дополнительных колец, а уж без браслетов для невидимости — так тем более.

— Знаю-знаю, ты прав. Но вот где нам теперь добычу тут найти? Пустыми вернёмся? Как-то после твоего вызова это будет выглядеть… Ну, сам понимаешь, — улыбнулся я.

— Да я просто так сказал, — махнул рукой Антар и зашагал дальше. — Но можем поискать, вдруг повезёт.

— Давай попробуем, хотя бы несколько минут. А то твои отношения с сестрой лучше не станут, если мы придём с охоты ни с чем, — усмехнулся я.

— Ты просто пока мало её знаешь. Она больше играет, чем показывает себя настоящую.

— Ладно, давай пока молча будем идти, чтоб не упустить, если нам кто-то подвернётся.

— Согласен, давай.

Из-за густых крон солнечные лучи сюда едва пробивались, поэтому и видимость была плохая. Нам пришлось разделиться, отойдя друг от друга на пару десятков метров. Листья под ногами шуршали, иногда с хрустом ломались веточки. Как я ни старался, а идти тише не получалось.

Через пару минут Антар застыл, позвал меня этаким громким шёпотом:

— Кирилл! Вон там кто-то есть.

Он указал пальцем прямо перед собой, но чуть левее, ближе ко мне. Я пригляделся и ничего не увидел.

Послышался шорох. Тогда мне стало видно, что там всё же кто-то есть, но за рядами деревьев, в относительной темноте, было трудно понять, что это за зверь.

Снова шорох. Зверь, кажется, сделал перебежку и остановился. Судя по звуку, ближе к стороне Антара.

Наследник пальцами показал, что зайдёт справа, а мне следует держаться слева. И только не стрелять. Надо справиться с помощью кинжалов.

Сделав несколько широких шагов, Антар вдруг устремился вперёд, быстро огибая одно дерево за другим. Шорох стал громче. Я тоже побежал, пытаясь не врезаться в очередной ствол и одновременно не терять из вида зверя. Остаётся надеяться, что это не чёрный оснит. Нет, точно не он, иначе сам бы напал.

Антар на бегу снял кинжал с пояса и резко метнул его. Зверь завизжал, продолжая убегать.

— Он с твоей стороны! — крикнул мне наследник.

Животное действительно носилось как безумное, петляло из стороны в сторону. И, кажется, удалялось от нас довольно успешно.

Была не была!

Как и Антар, я воспользовался кинжалом. Но сразу бросать не стал. Приложил все силы, ускорился. И когда стал немного ближе, прямо на бегу швырнул кинжал.

Снова визг. Противный, громкий. Аж неприятно стало…

Антар тем временем догнал зверя, сбил и наступил на его голову. Через пару секунд подбежал и я.

Зверь дёргался, пытался вырваться, но шансов у него уже не было никаких. Он оказался размером с мелкую собачку. Похоже, мне просто повезло попасть в него во мраке и на бегу.

— Чтоб не мучался, — сказал наследник, вытащил кинжал из тела зверя и перерезал тому глотку, продолжая держать голову под ступнёй. — А это твой. — Антар кивнул на второй кинжал, торчащий в бедре задней лапы. — Удачно ты попал, иначе он мог бы сбежать и сдохнуть где-то далеко от нас.

— Да, удачно, — только и сказал я, вытащив оружие и тщательно вытерев о серую шесть животного.

На самом деле было жалко зверя, ведь он для нас слишком мелкий, у него почти не оставалось шансов убежать. Но что поделать. Охота есть охота…

Когда мы вернулись с тушкой добычи, удивились все.

— Неужели нашли? — отреагировала первой Рика. — Дайте хоть посмотреть, съедобно ли вообще мясо. Что за зверь?

— Да обычный крупный грызун, — отмахнулся Антар. — Забыл, как его называют.

А это ведь действительно был грызун, причём с острыми зубами. У него даже клыки нашлись. Наберись он смелости, мог бы и погрызть нас.

Рика внимательно осмотрела тушку, пощупала шерсть, поглядела и дала добро: готовить и есть его можно.

К моему удивлению, ни наследник, ни наследница не брезговали есть пищу, приготовленную кое-как на костре. У нас ведь не было с собой ничего для жарки мяса.

Пока остальные занимались разведением костра, я сделал заготовки из сырых веток, которые потом послужат альтернативой шампурам. Антар довольно умело разделал тушу, нарезав мясо тонкими кусками, чтобы быстрее пожарилось, тем более мы не собирались надолго останавливаться.

Когда я жарил мясо, Слайми решила поделиться своими идеями относительно отправки Рики домой. Как и предполагал, через слизь это сделать будет невозможно: она специально предупредила, чтобы мы на неё не рассчитывали. Зато сказала, что беседа с наследницей один на один может принести пользу, а также намекнула: впереди опасный участок, который нам придётся преодолеть до наступления ночи. Уточнять я не стал: если Слайми дала такую расплывчатую информацию, значит, так и должно быть.

Несмотря на отсутствие соли и специй, мясо получилось довольно вкусным, его оценили все. Ну, почти все, не считая Ютси и Слайми. Затем мы потушили костёр с догоравшими углями, закидав его землёй, и продолжили путь.

Небольшой отдых и перекус пошли только на пользу. Даже Рика и Антар не язвили.

Глава 11

Дальнейший путь был довольно скучным: мы просто брели по лесу, который казался бесконечным и однотипным. Иногда встречались редкие звери, мигом скрывающиеся с глаз, а порой — большие и ленивые травоядные, что наблюдали за нами взглядами, полными недоумения. Наверное, и я на них глядел примерно так же — интересно ведь посмотреть на новых, доселе невиданных животных, причём вполне мирных и неопасных.

Вскоре количество деревьев заметно поредело, благодаря чему вдалеке удалось разглядеть те самые горы. Пусть и немножко, но мы уже ближе к одной из целей.

Чуть позже, когда продвинулись к другому участку леса, на горизонте которого виднелась некая холмистая местность с короткой травой, Слайми посчитала важным предупредить об опасности. Ответив ей, что услышал, я включил бдительность на полную силу. И не зря это сделал…

Одно из деревьев схватило Дакси, потянув за собой по земле. От неожиданности она закричала, пытаясь ногой отбить эластичную, гибкую, подобную змее, ветку. К собственному удивлению, я отреагировал быстрее остальных и кинулся на помощь.

Сняв кинжал с пояса, первым делом воткнул в ветку. Оружие вошло, да не полностью. Зато ветка начала извиваться, дёргаться и прекратила тащить за собой Дакси.

Едва я перерубил ветку и помог подняться Дакси, сказав, чтобы поскорее убегала отсюда, сам оказался схвачен другим деревом. Повезло, что ветка обвилась вокруг свободной левой руки и подняла меня метра на два-три. Не растерявшись, я перерезал это деревянное щупальце и быстро освободился от него.

Под атаку деревьев не попали только Ютси и Слайми. Рика же с Антаром тоже боролись с ловкими ветками, но, как и я, сумели выбраться их них. Однако деревья оказались куда более агрессивными, чем я думал. Им явно не хватило отпора, а потому, когда мы уже убегали из этого участка леса, продолжали тянуть за нами ветки. Пару раз меня и Дакси почти успевали схватить, но мы отбивались от них сразу же. Правда, один раз я не очень удачно ударил, немного промахнулся, и ветка сбила меня с ног. На подмогу пришла Дакси, срубив ветку, что позволило мне быстро подняться и уносить ноги дальше.

Наконец-то мы выбежали из злосчастного места и решили немного перевести дыхание.

— Вот это сюрприз, — выдохнул я. — А с виду ничем особым не отличающиеся от других деревья. Кто бы мог подумать, что это они и есть.

— Ерунда, — бросил Антар и усмехнулся. — Серьёзной угрозы не представляют, но да, было неприятно.

— Вы лучше посмотрите, на какую красоту мы вышли, — воодушевлённо проговорила Дакси, окинув взглядом пейзаж.

— И правда, — согласилась с ней Рика.

Ютси просто молча наблюдала. Она вообще в последнее время разговаривала мало.

Перед нами и правда открылся потрясающий вид на зеленеющие холмы, разделяющие лес, из которого мы выбрались, и крутой склон с немногочисленными зарослями. По идее, уже там, внизу, нас ждёт нормальная дорога, а потом нужно будет пробираться через гору или же найти обход.

Немного передохнув, мы отправились далее.

До чего приятно было идти по холмам с мягкой травой под ногами, под открытым небом, и смотреть вдаль на красивые, величественные горы. И самое главное — уж здесь точно внезапной атаки или любого другого подвоха не будет.

Преодолев так понравившуюся нам холмистую местность, мы добрались до склона. Оказалось, что склон этот не просто крутой, а очень крутой, и уводил прямиком в небольшую долину с явно девственной природой. От той долины как раз путь до гор, причём не столь далёкий как раньше. Кто знает, может быть, нам даже удастся к ночи добраться до территории Лиум-Парс.

По длинному склону мы спускались аккуратно, хватаясь за ветки редких деревьев, кустарников. Всякий раз я проверял, не сухая ли ветка, за которую схватился. То же попросил делать и остальных, хотя все всё и так понимали. Проблем со спуском не было только у Ютси иСлайми. В такие моменты невольно завидуешь другим созданиям, более совершенным в отдельных моментах. На всякий случай я попросил ангела и слизь страховать нас: вдруг кто-то сорвётся и полетит кубарем вниз.

К счастью, никто не сорвался, и мы благополучно спустились. Занял спуск около получаса.

После первого привала прошёл не один час, поэтому день плавно уступал место вечеру, солнце опускалось за горы, теперь освещая всё вокруг оранжево-красными, насыщенными лучами.

Долина здесь раскинулась поистине красивая, на первый взгляд безопасная, но я продолжал глядеть в оба, чтобы не попасть в очередную неприятную ситуацию. Тропинок здесь отродясь никаких не было, поэтому мы выбирали менее тернистые пути, чтобы пробираться было проще и быстрее. Но, как ни старались, время всегда против.

Когда окончательно стемнело, мы сделали привал, чтобы отдохнуть и немного поспать. Перед этим выбрали небольшой закуток, насобирали веток для костра, и только после вся команда смогла позволить себе отдых.

Как и договаривались с Антаром, на дежурство заступили я и Рика. И вроде всё хорошо, но почему-то у меня не созрело ни одной дельной мысли, которая убедила бы наследницу вернуться домой. Разве что снова надавить на родителей и остальных родственников. Поможет ли? Стоит подумать ещё, прежде чем начать разговор на эту тему. И поэтому я некоторое время молча глядел на тихо горящий костёр, слушал потрескивание веточек, задумчиво любовался взлетающими огоньками, которые почти в ту же секунду исчезали.

— Давай о чём-нибудь хоть поговорим, — вдруг предложила Рика, повернув голову в мою сторону. — Ты какой-то озадаченный, мне кажется.

Вздохнув, я едва заметно улыбнулся.

— Ты права. Наверное, догадываешься, с чем связана моя озадаченность. Точнее, с кем.

— Ты обо мне? — Наследница сделала паузу, и я собирался уже ответить, но она продолжила: — Не стоит.

— А я думаю, стоит, Рика, ещё как стоит. Есть ли смысл объяснять тебе всё то же самое? Ты не должна продолжать с нами этот поход, и уж тем более проникать на территорию Лиум-Парс.

— Почему вы можете рисковать, а я — нет?

— Потому что у нас есть всё необходимое для успешного завершения операции, а ты телепортировалась, грубо говоря, с пустыми руками. Сейчас на тебе мои браслеты, мои кольца. Без них шансов что-либо сделать мало. И как мне тогда действовать, не имея хотя бы браслетов, я тоже пока не придумал.

— Я тебе их отдам, когда они понадобятся.

Теперь я вздохнул тяжело и посмотрел в её глаза.

— Во-первых, я их приму обратно только в том случае, если ты не пойдёшь с нами дальше. Во-вторых, ты подставишь себя, оставшись без нормальной защиты. И в-третьих, подумай всё-таки как следует про отца, про мать, про всех твоих родственников. Подумай о возможном будущем. Поставь себя на их место. Каково тебе было бы знать, что оба твоих ребёнка, единственных и самых родных в этой жизни, где-то там, далеко, в опасности. А один из них в такой опасности, что шансов у него вернуться живым ничтожно мало. Смогла б ты с этим смириться или попыталась бы хоть что-то сделать?

Рика ничего не ответила. Она повернула голову в сторону костра и молча смотрела на него. Значит, я подобрал правильные слова. Пожалуй, стоит додавить честностью.

— Вот и отец твой не смирился. Он со мной связывался, просил, чтобы я сделал всё, лишь бы ты вернулась домой. — Помолчав пару секунд, добавил: — Ты думаешь, мы действительно с Антаром ходили на охоту? Нет, причина была вообще другая. Антар хотел обсудить со мной варианты вернуть тебя домой. Он тоже очень переживает за тебя. Пускай вы не ладите временами, но вы как были сестрой и братом, так ими и остались. Не стоит из-за временных ссор относиться друг к друг небрежно. Поэтому просто по-человечески, именно по-человечески, прошу тебя телепортироваться домой и даже не думать вновь присоединиться к нам. Мы и сами справимся.

Я прекратил речь, посчитав, что достаточно. Уж если эти аргументы не сработают, то тогда не знаю, какие ещё подобрать.

Рика продолжала молчать, глядя на огонь. Взяла одну ветку, подбросила в костёр и начала снимать с запястий браслеты. Положила их рядом. Затем стянула с пальцев кольца и протянула мне.

— Я вернусь домой. Сейчас. Но если ты…

— Вернусь. И я вернусь, и Антар, и Дакси. Ютси, Слайми. Мы все вернёмся. Ни у кого нет мыслей, что у нас не получится.

— Хорошо. Я буду всех вас ждать.

Она вздохнула, обняла меня и поцеловала в щёку. Я ответил взаимностью. После этого Рика грустно улыбнулась, активировала браслет и телепортировалась.

Стало немного грустно одному сидеть у костра, но зато спокойнее на душе. Я бы мог поговорить со Слайми, но отчего-то пока не хотелось. Вот с Ютси поболтал бы: беседы с ней всегда на меня хорошо действовали. Как-никак она ангел. Может, поэтому в компании с ней наедине у меня возникало приятное чувство, будто я дома, где всегда тепло и уютно.

Глава 12

Ютси каким-то образом — хотя я и не удивился — словно услышала меня, проснулась и села рядом, подобрав коленки под себя. На моём лице сразу расползлась довольная улыбка, после чего мы провели часа два за беседой обо всём подряд, не касаясь темы будущей операции. Затем разбудили Антара на смену. Дакси я позволил спать дальше, ведь у нас ещё и Слайми, готовая в любой момент прикрыть, случись что-то из ряда вон выходящее.

Эти пару часов сна пролетели как одна минута. Хотелось ещё, но время тратить более нельзя — почти полночь. Нужно до утра успеть попасть в город, иначе придётся ждать следующей ночи, а это роскошь непозволительная.

Карты показали, что нам осталось преодолеть горы, дальше совсем немного — и мы будем на территории Лиум-Парс, откуда до Монсурбса всего ничего. И мы двинулись в путь.

Чем ближе мы подходили к горам, тем холоднее становилось. Во-первых, ночь наступила окончательно, оставив вечер позади, а во-вторых, в этой местности находилось много небольших озёр. Мы пробирались меж них, глядя под ноги, по сторонам, вперёд. В таких местах можно напороться на что-то неожиданное. Но нам повезло, а потому мы не повстречали никакой угрозы.

Позднее вышли на довольно ровную местность, плавно переходящую в горы. У озёр в основном росли трава да кустарники, а впереди — редкие деревья с толстыми стволами и раскидистыми кронами.

Добравшись до деревьев, решили сделать отдых минут на десять. Последняя дорога меж озёр далась с трудом, поэтому неудивительно, что отдых требовался, хотя бы небольшой.

Местами здесь валялись белые камни, валуны, размером с машину. Они украшали это место, их было хорошо видно даже ночью. Правда и ночь выдалась светлая сегодня.

Антар, удобно примостившись спиной на один из валунов, мечтательно уставился в небо. И только сейчас я вспомнил, что валуны-то могут оказаться вовсе не валунами. И наследник точно об этом забыл.

— Антар, похоже, это не камни, — осторожно сказал я.

— А что ж ещё? — легкомысленно произнёс он и поёрзал спиной. — А, ты про…

Он мигом отпрыгнул от «валуна», который начал шевелиться, превращаясь в массивное животное с четырьмя парами лап, и прокричал:

— Бежим! На деревья! Быстро!

Вокруг нас и остальные «валуны» стали оживать на глазах, и даже самые маленькие, которые точно никак не походили на подобие животных.

— Дакси, туда! — указал я рукой на ближайшее дерево и побежал вместе с ней, следя, чтоб она была рядом. Ютси в то время уже взлетела, ей ничего не угрожало. Антара я не заметил — похоже, он убежал очень быстро.

С ловкостью, присущей исключительно кошкам, Дакси первой запрыгнула на ствол и легко взобралась на одну из веток. Следом полез я, не столь быстро и грациозно, но тоже неплохо.

Когда уже залез на соседнюю ветку, почувствовал вибрацию. Глянул вниз: один из живых «валунов» бил головой по стволу, причём так сильно, что мне показалось, будто он способен снести это дерево вместе с нами…

— Все успели? — раздался откуда-то голос Антара.

— Все! — ответил я, разглядывая целое стадо этих животных.

— Отлично! Надо переждать. Они должны успокоиться, когда поймут, что нас не достать, и снова лягут спать. Их просто так не убьёшь, поэтому лучший вариант — забраться повыше. Кожа у них не хуже нашей формы, а то и лучше. Даже пара выстрелов им особо ничего не сделает. Так что отсидимся пока.

— Вроде кое-что о них знаешь, а взял и облокотился на валун, — посмеялся я над ним.

— Ну с кем не бывает? Забылся, задумался. Их к тому же тяжело отличить от реального валуна. Сидите пока. Лягут — мы спустимся и спокойно уйдём. Только молча и максимально тихо. Главное — больше не беспокоить их.

— Ладно, будем наблюдать и ждать.

Животные и внешне выглядели бронебойными. Но был у них и минус — медлительность. Благодаря этому минусу мы и успели взобраться на деревья, иначе было б нам худо. Звери эти походили на валуны, даже когда поднялись, по крайней мере, сверху так казалось. Наверняка им не страшны хищники, даже чёрный оснит, по-моему. Хотя если той птице, против которой выступил Антар, удастся схватить и поднять одну такую махину достаточно высоко, думаю, расшибётся травоядное в любом случае.

Прошло минут десять-пятнадцать, и звери наконец-то угомонились, прекратили попытки сбить нас с деревьев. Со стороны, мне кажется, это выглядело смешно: трое сбежали от стада бронебойных травоядных и затаились на деревьях. Прямо как обезьяны…

Помня, что нужно вести себя как можно тише, я шёпотом сказал Дакси, что пора спускаться. Спустился уже и Антар, ожидая нас вместе с Ютси.

Когда мы оказались на земле, осторожно прошли мимо «валуна» — один из зверей расположился рядом с нашим спасительным деревом. Но, как и говорил Антар, стадо не стало обращать на нас внимания, благодаря чему мы покинули небезопасное место ночлега бронебойных травоядных. Судя по всему, у них очень крепкий сон, если к ним не прикасаться.

Дальнейший путь пролегал через редкий лес. Стояла ночная тишина, нарушаемая лишь нашими шагами. Иногда мы негромко разговаривали, потому что идти постоянно молча тоже тяжело. Всякие мысли в голову лезут, а надо ж и отвлекаться от них.

Через час наконец-то добрались до подъёма на гору. Подъём оказался крутой, и мы остановились посовещаться.

— Предлагаю идти прямо через гору. Посмотрите у себя на картах. Там есть место, в котором можно пробраться, не поднимаясь слишком высоко. Нечто вроде тропинки, — озвучил Антар свои мысли.

— Но и в обход есть неплохая местность, — возразила Дакси.

— Да, — кивнул я, — вот только мы затратим на обход гораздо больше времени, чем можем себе сейчас позволить. Поэтому Антар прав: лучше идти прямиком. Помёрзнем немножко, но нам же всё-таки не на самый пик подниматься.

— Значит, идём через гору? — Антар посмотрел на меня и Дакси. Ютси это не касалось — у неё крылья.

— Да, пойдёмте через гору.

Подниматься вверх оказалось гораздо сложнее, чем я себе представлял. И ладно бы крутой склон, так ещё и под ногами постоянно мешались всяческие камни, ветки, кусты. Рубить их мы не стали, поскольку их встречалось слишком много — проще было пытаться выбрать наилучшую дорогу.

Вскоре мы добрались до каменного выступа, похожего на площадку. Вот по такому я б с удовольствием шёл, пусть и вверх. Но пришлось снова идти по зарослям, благо они всё уменьшались и уменьшались. Вместе с этим понижалась и температура. Воздух стал холоднее.

Спустя ещё некоторое мы вскарабкались к тому самому проёму. На картах он выглядел куда лучше. Перед глазами была просто огромная, длинная расщелина, частично разделяющая гору. Честно говоря, заходить туда, особенно ночью, когда мало что видно, не очень-то хотелось.

Стоило только зайти в эту расщелину, мне сразу стало казаться, будто бы вот-вот на нас посыплются сверху гигантские булыжники. И если это случится, то выход есть — воспользоваться браслетом, уйдя в другой слой пространства. Но вот проблема: уйдёшь, а выходить куда? Можно ведь и ошибиться — выйти как раз под падающий камень. Все эти мысли мне никак не давали покоя.

И я настолько в них ушёл, что заметил, как Антар впереди обошёл яму, в самый последний момент.

Из-под ноги ушла земля, меня дёрнуло вниз. Я старался за что-то схватиться, но ничего вокруг не было. Просто полетел куда-то вниз и почувствовал, как ударился рукой, а потом и всем телом.

Если в первую секунду не ощутил ничего, то потом рука сильно, очень сильно заболела. Попытался пошевелить ею, и мне стало ещё больнее. Кажется, сломал…

Глава 13

— Кирилл! — услышал я голос Дакси. — Кирилл! Ты там?!

— Да! — отозвался сразу и с трудом поднялся, терпя боль в руке.

— Мы тебя сейчас вытащим!

В кромешной тьме и сырости я ничего не видел. Рядом кто-то появился, быстро и неожиданно.

— Это я, — мягким, успокаивающим голосом произнесла Ютси. — Сейчас тебя вытащу.

— Только с левой рукой осторожно. Похоже, сломал…

— Мы что-нибудь придумаем.

Держаться одной рукой за неё было тяжеловато, но в целом возможно, поэтому вскоре Ютси действительно вытащила меня. Дакси хотела было обнять, — переживала же, не улетел ли я вообще чёрт знает куда — но пришлось отказать, ссылаясь на руку. Я не сильно волновался по этому поводу, но всё же сомнения были.

Слайми, приняв форму человека, подошла поближе, поглядела на руку и заключила:

— Перелом, но без смещения. Чтобы не расходовать много своих ресурсов, мне понадобится помощь Ютси.

— Конечно-конечно, я согласна, — закивала ангел.

— Что ж ты как? — вздохнул Антар. — Вроде за мной шёл, видел, как я обхожу эту яму.

— Поздно увидел. Слишком глубоко ушёл в свои мысли.

— Всё поправимо, — успокоила слизь. — Сейчас будешь цел. Понадобится только немного времени, болеть ещё будет. Но двигать рукой сможешь.

— Спасибо, без вас бы я пропал.

Слайми быстро объяснила Ютси, что та должна делать, после чего обе приступили к лечению. Что это за метод, я не понял, зато слизь и ангел поняли друг друга прекрасно, поскольку уже через минуту боль ушла и я смог свободно шевелить рукой, как будто ничего и не ломал. Но боль вернётся, как сказала Слайми, — постоянно держать эффект обезболивающего нельзя.

И действительно, болеть рука вскоре вновь начала, но уже не так сильно, как во время перелома. Во всяком случае, оружием я воспользоваться смогу, если терпеть боль стоически. Но пока это не нужно, поскольку дальше мы шли без особых приключений. Эта расщелина меня уже никак не волновала, теперь я старался смотреть больше под ноги, чтобы опять не провалиться. И шёл впереди, оставив Антара за спиной.

Вскоре мы преодолели этот путь и оказались по другую стороны горы, выйдя на каменный выступ. Антар, как обычно любопытный, прошёл вперёд, вглядываясь куда-то вдаль. Только я хотел спросить, что он там увидел, как с очень громким писком на него с горы бросилась какая-то крылатая тварь, подхватила цепкими лапами и подняла, стараясь унести куда подальше.

Времени думать не было, и я мгновенно использовал плети, направив их в сторону явно хищного создания. Боялся попасть по Антару, но и позволить твари забрать его тоже никак не мог. Ютси взлетела, активировала лук и выпустила несколько стрел. Тварь запищала ещё пронзительнее, едва не оглушая меня, но стрел и плетей хватило лишь на то, чтобы она задёргалась, притормозила. Попытки улететь упорно продолжала. И тогда я пошёл на крайнюю меру, тем более запас светлой энергии был полон как никогда.

Максимально возможный для моих сил, луч вылетел с бешеной скоростью, осветил весь выступ, на котором мы стояли, и настиг хищника, проделав в том гигантскую дыру. Крылатая тварь сразу обмякала и начала падать, а вместе с ней и Антар, так и не выбравшийся из её лап.

— Ютси! — только и успел я выкрикнуть.

Ангел поняла мои мысли и стремительно полетела к двум падающим силуэтам. На помощь поспешила и Слайми, удержав в воздухе хищника созданными щупальцами. Благодаря совместной работе Антара высвободили из цепких лап, после чего Ютси опустила его на землю. Слизь же бросила крылатое создание, убрав щупальца.

— А вот таких я первый раз вижу, — отдышавшись, сказал наследник. — Честно говоря, думал, что всё, конец мне. Она ещё и схватила меня так, что ни браслетом не воспользоваться, ни оружием.

— Сам-то цел? — спросил я, окинув его взглядом.

— Да так, по мелочи ранен, ерунда, — отмахнулся он.

— Ну всё равно подлечить тебя лишним не будет.

Убитый хищник вовсе не похож на предыдущего летающего: намного меньше, примерно с человека ростом, при этом точно не птица. Это самый что ни на есть маленький дракон. По-другому я его назвать не мог. Все внешние признаки об этом говорили. Но долго на него смотреть мы не стали и продолжили путь, пролегающий теперь по каменным выступам, которые напоминали ступени для титана. Зато никаких тебе колючих зарослей и прочих неудобств в походе.

Выступы уводили в правую сторону, и вскоре вдали мы смогли разглядеть городской свет. Монсурбс уже намного ближе. Осталось-то всего ничего. С одной стороны, настроение заметно улучшилось, а с другой — впереди самое сложное.

— Как думаешь, — спросил вдруг Антар, — этот урод спит спокойно или беспокоится за свою жизнь?

— Думаю, спит, — ответил я. — Вряд ли ему известно, что мы на самом деле живы.

— И будет очень хорошо, если так и не узнает, — подхватила Дакси.

— Есть кое-какая информация для вас, — продолжил наследник вещать. — На границе иногда встречаются всякие любители полазать по ночам. Это я к чему? Стрелять, конечно, не надо, — нам оно ни к чему, заметят ещё — а вот оставлять в живых тех, кто о нас узнает, нельзя никак. Без разницы, кто это будет, мужчина или женщина, нам придётся убрать свидетеля.

— А если ребёнок? — не мог я не спросить. Дакси посмотрела на меня так, будто бы я опередил её вопрос.

— Ну что делать ребёнку ночью в лесу, да ещё и на границе? — вполне логично ответил Антар. — Но если и случится такое, то…

— Я этого делать точно не буду, — сразу отрезал я.

— И я не буду, — сказала Дакси.

— А я просто промолчу, — вздохнул наследник, и дальше мы уже шли молча.

Всё время, пока спускались по выступам, я размышлял о словах Антара. Что же он имел в виду? Неужто сможет взять и убить ребёнка? Это же слишком. А что, если на кону будет собственная жизнь? Как бы я тогда поступил? Очень сложный вопрос, поэтому предпочёл об этом больше не думать. Не встретится нам никто из детей ночью в лесу, не встретится.

Возле последнего выступа, плавно переходящего в землю, нас ожидали те самые «валуны». Уже наученные опытом, мы просто обошли их и продолжили путь, углубляясь в лес. В отличие от прошлых участков, тут местность довольно холмистая, поэтому мы постоянно то спускались, то поднимались — прямо как на американских на горках. Но это не утомляло. К тому же рука меня уже совсем не тревожила. Что-то подсказывало мне, что об этом позаботилась Ютси, поскольку последнее время она шла постоянно рядом со мной. Спрашивать у неё я ничего не стал, а только мысленно поблагодарил. Она наверняка узнает об этом.

В какой-то момент я услышал посторонний шорох. Шуршание послышалось где-то впереди. Я остановился и поднял руку вверх, давая понять, чтобы все замерли.

— Слышите? — шёпотом спросил я.

— Слышим, — почти в один голос ответили Дакси и Антар. Ютси, стоящая рядом, просто кивнула.

Шорох не утих. И шорох этот звучал всё громче и громче, причём, судя по звукам, шли двуногие. Наверное. Антар недавно рассказывал, что можно кого-то встретить, поэтому мы предпочли затаиться, спрятаться за деревьями. Следовало сначала определить, это кто-то из истриситов или всё-таки какой зверь ночной.

Наступила тишина. Снова шорох.

— Тут бросайте, — донёсся до меня мужской голос.

— Закапывать не будем? — спросил кто-то другой.

— А зачем? Когда её хватятся, звери будут последними косточками хрустеть. Идём отсюда.

Моя первая мысль: кого-то убили, а точнее, девушку или женщину, и пришли выбросить сюда тело.

Если бы я знал, что в следующий момент надо быть готовым…

Антар снова отличился. Он вышел из-за дерева и спокойно обратился к незнакомцам:

— Полагаю, звери и вашими косточками с удовольствием похрустят.

После его слов в нашу сторону тут же ударил свет трёх фонарей. Значит, трое.

Ну что ж, и не с таким количеством справлялись.

Глава 14

Антар метнул кинжал первым. Следом из-за дерева выскочил я и сделал то же самое. Но свет фонарей, бьющий прямо в глаза, помешал прицелиться, поэтому я не был уверен, что точно попал куда надо. После меня и Дакси швырнула кинжал, а потом Ютси, взлетев на два-три метра, выстрелила из лука.

Остались ли живы эти трое, наверняка определить было сложно, но мы всё же побежали в их сторону.

Один лежал мёртвым с кинжалом во лбу, у второго была пробита грудь. А вот третий, раненный, судя по ковылянию, пустился в наивное бегство. Но далеко не убежал: Антар, вытащив кинжал из одного из тел, швырнул его в беглеца.

Быстро управились.

Когда я подошёл проверить тело, которое они сюда притащили, наследник небрежно сказал:

— Да мёртвая она. Пошли дальше.

Слушать его я не стал, наклонился и пригляделся. Это и вправду была девушка, причём очень молодая. По меркам человека, возможно, несовершеннолетняя.

Признаков жизни она не подавала, но на всякий случай я коснулся её шеи. Слабый-слабый, едва ощутимый, но пульс был.

— Она ещё живая, — повернув голову в сторону Антара, произнёс я.

— И что теперь? — бросил он равнодушно.

— Как «что теперь»? Если её можно спасти, то нужно это сделать.

— Ты в своём уме?

Ютси вмешалась в едва начавшуюся перепалку:

— Не ругайтесь. Я могу ей помочь.

«И я смогу, — присоединилась Слайми, ментально передав мне сообщение. — Только побыстрее, мы можем не успеть. Время важно и для неё и для нас».

— Вы с ума сошли оба? — не унимался наследник. — Она нам не нужна. Она вообще не из наших. Она, в конце концов, белая.

— Ютси, помоги пока девушке, а мы поговорим. Дакси, ты тоже можешь чем-нибудь помочь. — Бросив взгляд на Антара, я кивнул в сторону. — Пойдём.

Как только мы отошли на несколько метров, он сходу начал наезжать:

— Ты что делаешь?! Благотворительностью решил заняться во время серьёзной операции, от которой зависит наше будущее?! Повторяю: она не наша, и она — белая. Этого достаточно, чтобы продолжить путь, не думая о том, что с ней будет. Значит, такова её жизнь. Может быть, сама виновата, что до такого довела себя.

Пока я слушал доводы Антара, у меня появилось стойкое желание ударить его, причём ударить настолько сильно, насколько получится.

С трудом переборов себя, я сдержанно объяснил:

— В таком случае я тоже не ваш. И Дакси не ваша. Ютси вот из другого мира. А Слайми так вообще другого уровня создание. И ты не из её вида, заметь. Однако тебя она не бросила, вернула буквально с того света. И теперь ты вот так просто относишься к смерти других, ни в чём не повинных и себе подобных? Какая разница, какой у неё цвет кожи? У неё был выбор, где родиться и кем? Враг у нас один, и это — Каллид. Но никак не все жители «Лиум-Парс», тем более гражданские.

— Я благодарен Слайми за то, что спасла меня, но когда стоит выбор между миллионами жизней и одной, я выберу одну. И сейчас руководствуюсь именно этим.

— Сейчас такого выбора нет. Когда будет, тогда и поговорим. Получается, ты ничем не лучше того же Каллида. Ты, как я понял, не любишь белокожих, а он не любит синекожих. У вас это взаимно.

Глаза Антара загорелись дикой яростью. Он схватил меня за шиворот и притянул к себе.

— Если ещё раз, если ещё хоть раз ты сравнишь меня с ним, клянусь, я…

— Что ты? Вот что? Прошли времена, когда у тебя были преимущества передо мной. Ты мне сейчас ничего не сделаешь. И потом не сделаешь, даже не пытайся.

Наследник, пусть и вспыльчивый порой, но далеко не дурак. Он всё понял, ослабил хватку, а потом и вовсе отпустил.

— Тащить её будешь сам, — недовольно сказал он и прошёл вперёд, наверняка желая толкнуть плечом, но сдержался.

Отвечать ему я не стал и подошёл к лежащей истриситке, возле которой сидела Ютси и старательно занималась лечением.

— Жить будет?

— Будет, — кивнула она.

«Но её надо доставить в местную больницу, — дополнила Слайми. — Я не могу сейчас расходовать много ресурсов на восстановление ослабшего организма. Обеспечу только поддержку. Здесь недалеко есть поселение, там найдётся всё необходимое, чтобы ей помочь».

«Нам по пути?»

«Почти. Немного отклониться придётся. Это некритично. И у этих троих неподалёку стоит машина. Используй нейросеть, чтобы взломать».

«Понял-понял. Спасибо, Слайми».

— Продолжаем, — оповестил я всех и аккуратно взвалил на плечо еле живую истриситку. А веса у неё почти никакого, легче мешка с цементом.

Через несколько минут пути мы действительно вышли на машину, стоявшую на старой разбитой дороге. Наверняка сюда и ездят лишь убийцы, одни из которых сегодня сами оказались жертвами, или же любители бездорожья, экстрима.

Обращаться за помощью к Антару я не стал, поэтому попросил Дакси подержать девушку, пока возился с замками и отключением всех следящих систем: нельзя допустить, чтобы появился хоть минимальный риск быть обнаруженными.

Взлом дался просто и быстро, поэтому вскоре мы уже ехали по дороге. За рулём на этот раз был я. Фары не использовал, дабы не привлечь нежелательное внимание. Из-за этого приходилось внимательнее всматриваться, чтобы никуда не въехать. И только сейчас я задумался: почему нас не снабдили очками ночного видения или неким подобием? Нам бы в таком походе они точно пригодились.

Немного позже Слайми сообщила, что пора бы бросать машину и отправляться в сторону поселения. По её информации, дальше ехать небезопасно, — можно привлечь внимание — поэтому я воспользовался рекомендацией.

«Слайми, если я пойду к поселению без тебя, она протянет ещё какое-то время?»

«Конечно. Возьми с собой Ютси, а я пойду дальше с остальными».

«Тогда присмотри особенно внимательно за Дакси».

«Без проблем».

Договорившись, что на время наши пути разойдутся, я побрёл к поселению вместе с Ютси. Чтобы нас не заметили, она может уйти в другой слой пространства, а я воспользуюсь ненадолго браслетами невидимости. Надеюсь, это не скажется плохо на операции.

Когда добрались до поселения, мы проделали то, о чём договаривались. Пусть истриситка была лёгкой, нести долго становилось всё сложнее, поэтому я остановился и перекинул её на другое плечо. Во время этого действия, уже при слабом свете фонарей, вдруг обнаружил, что её лицо мне смутно знакомо. Где я мог видеть это лицо?.. Точно! Она из тех двух девушек, которые подсели ко мне в кафе, когда я ещё официально числился главой «Лиум-Парс». Любимицы, счастливицы… Уже и забыл, как их называют местные. Что она тут делала и как оказалась в лесу? Было бы любопытно узнать. А ведь, получается, жизнь их не так хороша, раз она была на грани смерти.

По пути девушка неожиданно пришла в сознание и попыталась вырваться. Опомнившись, что она меня не видит, я зашёл в тёмный проулок, куда не попадал свет, отключил браслеты и зажал рот истриситки: она собиралась закричать.

— Тихо, — сказал я, глядя в её испуганные глаза. — Это я? Помнишь меня?

Истриситка быстро закивала, и я убрал руку.

— Только не кричи. Я принёс тебя сюда, чтобы тебе помогли врачи. Поняла? Тебя чуть не убили. Ты помнишь это?

— П-п-п-помню, — дрожащим голосом ответила она. — Мне страшно… И как вы… Вы же…

— Всё изменилось. Я теперь не глава. И живой. Но ты ничего не знаешь. Ни-че-го.

Она ещё раз кивнула и с трудом выговорила:

— Это… н-н-наш глава сделал. Он приказал…

— Что приказал?

— Из-з-з-бить и отвезти в лес.

— За что? Как ты к нему попала вообще?

— Он… вызвал. А я отказалась делать то, что он сказал.

Ну раз уж даже она, жрица любви, так сказать, отказалась что-то там делать, значит, это уже был перебор. Но вдаваться в подробности я не стал, ведь время идёт. Ясно одно: Каллид становится всё хуже и хуже, если даже своих граждан готов уничтожать за неповиновение. Хотя он, скорее всего, всегда таким и был. Никто же не знает его тёмную сторону жизни.

— Ты сама сможешь добраться до врача?

— Д-д-да, да.

— Тогда иди. И в город советую не возвращаться в ближайшие дни. Иначе в следующий раз, скорее всего, тебе не так повезёт, как сегодня.

— А в-в-вы куда?

— К тому, кто чуть не лишил тебя жизни. Скоро всё встанет на свои места. Больше нет времени. Иди.

Большинство синяков и прочих ран на её теле уже исчезло. Девушка действительно чувствовала себя вполне нормально, но это вряд ли надолго. Наверняка ещё Ютси помогала ей держаться в хорошем состоянии. А вот и мысль родилась интересная.

Я попросил ангела проследить за истриситкой, чтобы та благополучно добралась до больницы, чтобы её обязательно приняли и помогли, а сам скрылся при помощи браслетов и быстро удалился от поселения. За Ютси можно не переживать: с ней ничего не случится за столь короткое время, да ещё в таком месте, где народа особо и нет. Поэтому, спокойный за судьбу девушки, я отправился дальше, зная, что ангел вот-вот явится. Останется только догнать своих и продолжить путь.

Теперь уже без остановок мы доберёмся до города, где и сориентируемся. Было бы идеально, если б к нам присоединилась Либи, но для начала нужно её вытащить. Возможно ли будет сделать это прежде, чем попасть к Каллиду? Пожалуй, в дороге стоит обдумать этот вариант и поговорить с остальными. Может быть, что-то и получится.

Глава 15

— Разделиться? — удивлённо спросил Антар. — Ты предлагаешь разделиться?

Наследник, судя по тону его голоса, поставил мою идею под сомнение. С одной стороны, затея и правда не очень хорошая, с другой — мы сможем выиграть силой, если всё-таки удастся вытащить Либи.

— Да, но лишь на время, — ответил я.

— И как ты себе это представляешь? Кто отправится за ней? А если что-то пойдёт не так? Использовать связь опасно — нас могут быстро обнаружить. И ещё: браслеты невидимости не вечные, не забывай об этом. Гораздо правильнее будет сначала убрать самого Каллида, а уж потом позаботиться об остальном. Без его прямых приказов никто уже действовать не будет. Если нас обнаружат, не представляю, что будет тогда. Сам подумай.

— Хорошо, ещё подумаю, — задумчиво сказал я. — Мы всё равно не добрались до города. Время в запасе есть.

Знать бы заранее хоть что-то, тогда бы и решение было принять намного проще. Без каких-либо знаний я и сам начал сомневаться, стоит ли разделяться. Нас ведь и так не много. Да, помощь Рики была бы весьма кстати, но рисковать ею было всё равно нельзя.

Когда мы вышли из леса, вдали показалась трасса. Вот и город совсем близко. Всё время я прикидывал различные варианты, как лучше поступить. Слайми, наверное, заметила мою неопределённость, а потому решила дать совет, выйдя на ментальную связь:

«Не сомневайся, идея хорошая, но тогда пойти на поиски Либи нужно мне и кому-то ещё. Это позволит связываться с тобой без риска быть обнаруженными. Но без меня соваться к Каллиду вам не стоит. Вы можете сделать первые шаги, но не больше».

«Что ты имеешь в виду под первыми шагами?»

«Подобраться ближе, изучить, какие системы безопасности установлены теперь, посчитать, сколько охраны, и всё подобное этому. Ты даже можешь попробовать что-то взломать из систем самостоятельно при помощи своей нейросети, но только очень осторожно — высок риск что-то сделать не так, и тогда начнутся проблемы. Действовать надо очень осторожно».

«Понял тебя. И кого же тогда отправить с тобой? Дакси я точно не отпущу, да и Ютси отправлять, честно говоря, не хочется. Остаётся Антар».

«Ты знаешь, как я к нему отношусь. Сам напорется на неприятности — спасать его не буду».

«Ну только если Ютси».

«Она подойдёт, с ней будет куда лучше».

«Погоди, сейчас я переговорю с ней, и решим».

Ютси, узнав о перспективе спасти Либи, сразу согласилась, причём с таким рвением, что была готова тут же отправиться на поиски своей демонической подруги. Пожалуй, это самая сильная женская дружба, какую я вообще видел, причём дружба именно что самая настоящая, без всяких сомнений.

На том и договорились, что Ютси и Слайми отправятся вытаскивать Либи, пока мы будем двигаться дальше. Учитывая, что ангел и слизь могут перемещаться без нас намного быстрее и незаметнее, есть шанс, что они успеют до того, как мы подберёмся к Каллиду.

Когда обе отправились на спасение демоницы, Антар усмехнулся:

— Ну спасибо, что хоть не меня туда отправил.

— Можно подумать, ты бы согласился, — отмахнулся я.

— Верно. Пришлось бы с тобой ругаться, — не стал он отрицать.

— Знаете, — присоединилась Дакси, — ругаться теперь уже ну никак нельзя. Если вы забыли, то мы почти на окраине города. Лучше давайте придумаем, как дальше будем пробираться.

— Можно было бы на машине, но мы её бросили в лесу зачем-то, — сказал наследник.

— Затем бросили, что светиться нельзя было. Да и не проехали бы через те дебри, через которые шли. А по картам на машине ещё дольше пришлось бы ехать. Закончились бы запасы энергии — всё равно бросили бы машину. Мы бы в любом случае не выиграли, — пояснил я свою позицию.

— Ну в таком случае нам нужно кого-то этой ночью оставить без машины. Или есть другие предложения?

— Нет. Придётся так и сделать. Только давай обойдёмся без убийств гражданских.

— Сопротивляться не будут — обойдёмся. Нет — придётся убрать.

Может быть и хорошо, что Антар так относится к другим, ведь подобное отношение вполне способно и выручить в трудной ситуации. Но я бы не смог так поступить. Впрочем, скоро будет ясно, на что придётся пойти, чтобы завладеть чужой машиной.

Чтобы поймать машину и не светиться при этом, я и Дакси должны использовать браслеты невидимости — нас, не истриситов, вообще никто не должен видеть. Антара в ночи вряд ли кто-то признает, тем более в защитной маске, покрывающей всё лицо.

Наконец-то вдали показался свет фар. Не теряя времени, мы ушли в невидимость. Антар вышел на дорогу, размахивая руками.

Машина сбавила скорость, потом и вовсе остановилась. Водитель опустил стекло и спросил:

— Вам нужна помощь?

— Да. А если точнее — машина.

Едва услышав это, хозяин машины тут же опустил стекло и попытался уехать, но Антар, используя всю свою скорость, умудрился опередить. Он в одно мгновение оказался возле двери, открыл её и бесцеремонно выбросил водителя наружу. Из машины послышались крики. Детские крики в том числе.

— Да чтоб тебя! — ругнулся Антар, когда заглянул в салон. Затем обратился к валяющемуся и перепуганному на дороге истриситу: — Ладно, езжай. Другую поймаю.

— Спасибо! Спасибо! — заголосил водитель, быстро поднялся и запрыгнул на сиденье.

Машина почти мгновенно со старта ушла по трассе на высокой скорости.

— Ждём следующую, — сказал Антар, глядя на меня, когда мы с Дакси отменили невидимость, чтобы экономить энергию. — У него в салоне были беременная и двое детей. Я не знал.

— Ясно, — вздохнул я. — Надеюсь, следующую ждать придётся недолго.

Антар меня удивил. Всё-таки он не настолько плох, как порой кажется, раз его смогли остановить дети и беременная женщина. Не всё потеряно, как говорится.

— А вот и следующая! — оповестил наследник через пару минут. — Сегодня на трассе прям везёт, в такое-то время!

В этот раз Антар даже разговаривать не стал. Он сначала открыл дверь, выкрутил руку водителю и заглянул предусмотрительно в салон. Судя по тому, что в следующий момент истрисит чуть ли не вылетел из машины, ехал он один.

Антар кивнул нам, затем уселся на сиденье, сказав водителю напоследок:

— В городе найдёшь свою машину, а пока вызови такси.

Заботливый какой…

Как только мы сели, наследник дал газу и обратился ко мне:

— Взломай у этой машины все следящие системы. Пока темно и нас видно плохо, можно ехать спокойно.

— Сейчас всё сделаю. А ты сориентируйся по картам, куда лучше подъехать и где остановиться.

— Это не проблема, разберёмся.

В отличие от военной техники, любая гражданская взламывалась легко и просто, поэтому у меня ушло на это совсем немного времени.

Антар вёл машину молча, внимательно следя за дорогой. Очень редко попадались встречные — глубокой ночью мало кто ездит, тем более по таким трассам. И всё бы было хорошо, если бы не показавшийся на горизонте пост.

Сбавив скорость, наследник произнёс:

— Если придётся остановиться, используйте браслеты. Я попробую поговорить. Надеюсь, не заподозрят.

— Мне кажется, даже в темноте увидят, что ты не из местных. Всё-таки цвет кожи другой, — резонно заметил я. — Да и на посту же не обычные гражданские, могут и признать тебя.

— Ну, тогда придётся силой решить вопрос. Я хотя бы попробую. Ваша задача — не светиться.

— Да это и так понятно.

Хотели мы того или нет, а машину всё же остановили. Наверное, стандартная процедура вроде проверки документов и всего прочего, как на Земле.

Чтобы сразу не вызывать подозрений, Антар снял маску ещё до того, как мы подъехали к посту. Правда, его форму можно было разглядеть, даже если не сильно приближаться, и я уже тогда понял, что одним везением тут не отделаться.

Один из проверяющих подошёл, представился и попросил документы. Документы, разумеется, электронные. Всё ещё надеясь на удачу, Антар объяснил, что ему нужно установить новую версию импланта, поэтому он пока не может предоставить документы. Офицер поста подозвал второго. Тот подошёл и вгляделся в салон, будто выискивая кого-то внутри. Но нас уже нельзя было увидеть, поэтому он перевёл всё внимание на Антара.

— Выйдите из машины, — приказным тоном произнёс офицер. — Есть подозрения. Сейчас проверим всё, уточним информацию о вас в базе данных, и только тогда сможете ехать дальше. Если всё в порядке, конечно же.

Связью мы не пользовались, поэтому я не знал, что в следующий момент выкинет Антар. Быть непредсказуемым у него получалось очень хорошо. Но также я обратил внимание, что проверяющие тоже далеко не дураки. Они наверняка уже заметили, что Антар не местный, или вообще поняли, что это сам наследник «Чёрного оснита». Возможно, тянули время. А может хотели удостовериться, что это действительно наследник.

— Хорошо, как прикажете, — согласился Антар и потянулся рукой, чтобы открыть дверь, а другой незаметно коснулся меня и постучал по коленке.

Понятно. Значит, нужна помощь.

Глава 16

Шепнув Дакси, чтобы она не вмешивалась, я придвинулся ближе к двери, одновременно наблюдая за Антаром. Он тянул — выбирался медленно. Возможно, продумывал дальнейшие действия.

Полицейские стояли на тех же местах, однако когда наследник опустил левую ногу на землю и собрался наконец выбраться из салона, они, словно непроизвольно, сделали пару шагов назад, потянулись за оружием.

— Что случилось, господа? — услышал я голос Антара.

Едва договорив, он молниеносно кинулся в сторону полицейских. В тот же момент я открыл дверь, в которую почти сразу впечатался один из полицейских. Головой, с глухим стуком. Удар пришёлся столь сильный, что мне пришлось придержать дверь, прежде чем окончательно покинуть салон.

Тем временем наследник уложил второго: тот лежал на земле то ли без сознания, то ли мёртвый.

Убрав невидимость, я кинул взгляд на тело под ногами, убедился, что оно не шевелится, и подошёл к Антару. Он вглядывался в сторону поста.

— Там ещё двое. Свидетелей оставлять нельзя. Действуем без оружия. Идём.

— Понял, — кивнул я.

Внутри небольшого поста горел свет. Через окно было хорошо видно, как оба оставшихся полицейских смотрят на монитор, при этом они никак не отреагировали на случившееся. Судя по всему, смотрели вовсе не в камеры, не следили за происходящим снаружи. Наверное, привыкли, что никаких непредвиденных обстоятельств обычно не случается. Это сыграет нам на руку.

— Я захожу первым, швыряю одного назад. Ты его примешь, как в случае с дверью, только потрудись справиться руками. Второго беру на себя, мне много времени не надо, — быстро объяснил Антар тактику, против которой я и не собирался возражать — подставляться самому не хотелось. Я никогда не забывал, насколько сильнее истриситы в сравнении с человеком, тем более служащие в органах.

Никакой фразы Антар в этот раз бросать не стал — отвлекающим манёвром послужил эффект неожиданности. Наследник ворвался с грохотом, намеренно ударив дверь ногой как можно сильнее. Я держался от него в метре. Полицейские даже не успели схватиться за оружие.

Как и договаривались, через секунду в мою сторону полетел один из них. Используя ускорение с выгодой для себя, я поймал его на колено. Затем сразу нанёс удар локтем по голове. И уже понадеялся, что этим всё и закончится. Но нет. Полицейский умудрился выдержать. Он попытался выровняться, встать прямо, хотя и пошатывался. Мне пришлось ещё пару раз ударить, чтоб наконец обмякшее тело свалилось на пол.

— Долго ты с ним возился, — прокомментировал Антар, озадаченно глядя на мониторы. Потом он нахмурился, посмотрел на меня и быстро проговорил: — У нас проблемы. Они успели отправить сигнал своим. Нужно сделать отмену. Ты должен это уметь. У меня нет доступа.

Недолго думая, я встал рядом и уставился в монитор.

— Сейчас попробую, но не могу гарантировать.

— А надо, — спокойно, но с нотками тревоги произнёс Антар.

Активировав нейросеть, — чего делать было нельзя, но в данном случае иначе никак — я воспользовался базой знаний взлома. Интерфейс без особых проблем предоставил мне все данные системы, но их оказалось очень много. Тогда я воспользовался поиском и довольно быстро нашёл нужную информацию. Да, они действительно отправили сигнал. Просмотрев возможные причины отката, я выбрал ошибочный сигнал, который должен дать понять, что на посту всё в порядке. Ответ пришёл моментально — приняли.

— Готово, получилось.

— Отлично. А с камерами сможешь что-то сделать?

Точно, камеры! Скоро всё равно поймут, что тут случилось неладное, и легко смогут определить, кто здесь побывал.

— Момент, — только и ответил я, находясь уже в поиске нужных данных.

С камерами дело обстояло гораздо сложнее. Подменить картинку, сохраняя интервал времени и событий, оказалось сложной задачей, но вполне реальной. Так что ушло чуть больше времени.

— Ну что там? — нетерпеливо спросил Антар. — Долго ковыряешься.

— Быстрееникак, я ещё не имел дело с подобными трюками. Чуть-чуть осталось. Должно получиться.

Завершив подмену, я внимательно всё проверил. Ни на одной камере нас просто не было. Идеально. И только тогда я отключил нейросеть, чтобы больше не излучать информацию о нашем местонахождении.

Осмотрев по пути тела, лежащие без движения, мы вернулись в машину. Абсолютно ненужные смерти, но иного выбора у нас не было.

— Долго вы там, — сказала Дакси, как только я сел рядом. — Переживать уже начала.

— Следы заметали, — коротко ответил я, в то время как Антар завёл машину и выехал на трассу. Нам ещё повезло, что за всё время не проехало ни одной машины. Хотя, может быть, кто-то и проезжал, но побоялся остановиться и разобраться в случившемся.

Первое время мы ехали вполне нормально, переживать, казалось, было не о чем.

— Уйдите в невидимость, — произнёс наследник, когда на горизонте показались ярко светящиеся фары. — Полиция. То ли ты, Кирилл, что-то сделал не так, то ли их начальство всё же посчитало нужным убедиться, действительно ли на посту всё в порядке.

— Будем надеяться на второе, — вздохнул я и активировал браслеты. Дакси сделала то же самое сразу после меня.

Тем временем свет стал более ярким, почти слепящим. Автомобили действительно принадлежали полиции. Всего два, не так уж много. Но что будет, если…

Об этом я думать не стал. Пока всё нормально. Нужно просто верить в удачу. Да и наша машина, кроме самого водителя, не должна вызвать подозрений.

Антар ехал с умеренной скоростью, внимательно глядя на дорогу. В сторону полиции даже не смотрел. Их же машины немного сбавили скорость, и я уже успел понервничать. Однако несколькими секундами позже встречные полицейские ускорились, пронеслись мимо.

— Нам сегодня определённо везёт, — задумчиво сказал я, когда отменил невидимость. — Даже не верится.

— Согласен, — кивнул Антар. — Но чисто статистически везение не может быть постоянным. Так что расслабляться не стоит.

— Это само собой.

— Я думаю, нам нужно скорее добраться до города и скрыться там, а от машины избавиться, — присоединилась Дакси. — И твоё лицо, Антар… Они могут потом с камер машин посмотреть, хотя бы по глазам определить, кто за был за рулём. Это наш промах.

Наследник помолчал, вцепился крепче в руль и дал газу, после чего нас вдавило в сиденья от скорости.

— Ты права, — протянул он и едва не выругался, теряя самообладание. — Проклятый пост, только всё испортил!

— Давай пока будем надеяться на лучший вариант развития событий, — предложил я, дабы не накалять обстановку пессимистичным настроем. — Сейчас доберёмся до города, а там посмотрим. Скрыться мы всё равно сможем. Другое дело, что до Каллида может дойти информация о тебе.

— Это мне как раз и не нравится больше всего, — сказал Антар и замолчал, прибавив ещё скорости.

Он неплохо знал Монсурбс, поэтому по прибытии мы подобрали самый непримечательный, тихий, тёмный район. Район, в котором было достаточно легко при этом затеряться и оставить машину без особых следов. Да, её потом могут найти по тем же камерам, но это будет тогда, когда мы будем далеко от неё. А пока в запасе было немного времени, мы решили обсудить дальнейшие действия.

— Значит, предлагаешь всё-таки дождаться Слайми и Ютси? — спросил Антар, услышав моё мнение. — Мы теряем время, скоро рассвет. В темноте действовать куда лучше, да и мало ли что может произойти.

— Да. Они не должны слишком долго там быть. Пока их ждём, я могу ближе подобраться к Каллиду.

— К резиденции? — уточнила Дакси. — Это делать небезопасно одному.

— Я всего лишь погляжу, что за системы безопасности сейчас стоят. Нам будет проще потом. Смысл терять время в ожидании?

— Отсюда туда далеко, — сказал наследник. — Как думаешь добираться? Только не говори, что телепортом — мы и так засветились уже.

— Давай рискнём подъехать ближе.

Антар ответил не сразу, что-то обдумал и тогда произнёс:

— Давай. Знаю я ещё кое-какие улочки. Но если что вдруг пойдёт не так — бросаем машину, уходим в невидимость и скрываемся врассыпную. И только потом пересечёмся снова.

Мы поддержали его идею, так что немедля выехали.

Наследник выбирал по памяти такие улицы, на которых и постов никаких не встретишь, и народу тоже было мало. Мы не вызывали никаких подозрений, что не могло не радовать. И освещение везде слабое — даже если есть камеры, то определить по глазам лицо Антара вряд ли будет возможно.

Во время поездки я попробовал мысленно обратиться к Ютси. Она вышла на связь, но ненадолго. Впрочем, этого хватило, чтобы узнать, что они на месте и скоро должны будут освободить Либи. У них на это уйдёт совсем немного времени. Это мне бы ещё успеть осмотреть всё то, то хотел увидеть.

Я долго не мог решиться, как лучше поступить: взять Дакси с собой или же оставить с Антаром. Взвесив все «за» и «против», решил, что лучше ей быть с наследником. Он в случае чего сумеет защитить её, а если она пойдёт со мной, то может случиться всё что угодно — ещё неизвестно, что там за система безопасности и не смогут ли нас обнаружить до того, как мы подберёмся к резиденции Каллида.

Машину мы оставили в неприметном месте, не планируя больше возвращаться. Чтобы я мог найти Дакси и Антара, мы договорились о месте встречи — тёмный проулок, где даже истриситы особо не ходят.

Уйдя в невидимость, я поспешил по улице в сторону резиденции — благо эти места уже были знакомы. Но вот бродящие по ночам местные порой мешали. Они-то меня не видели, и поэтому мне приходилось зачастую вовремя уворачиваться, не переставая бежать. И дышать я старался как можно тише, чтобы не выдавать себя.

Наконец на горизонте показалась сама резиденция. Внешне никаких изменений с тех пор, как я был главой «Лиум-Парс». Но это вовсе не означало, что Каллид не озаботился дополнительной безопасностью. Нужно быть осторожнее.

Мне не требовалось подходить вплотную, чтобы использовать нейросеть. Очередной риск засветиться, но что поделать? Я и так отключил основную связь и прочие ненужные в данный момент функции, оставив лишь шпионский набор.

Проделав довольно изощрённые комбинации, я смог незаметно подключиться к системе безопасности, чтобы просмотреть всё, к чему система подключена. Как выяснилось, Каллид и правда усилил безопасность — как внешнюю, так и внутреннюю. Однако ко второй требовался отдельный доступ. Рискнуть? Или же не стоит?

С одной стороны, это даст преимущество, причём огромное. С другой — Каллид, если меня обнаружат, сразу поймёт, что на него охотятся. Пусть даже не знает, что это мы, он всё равно насторожится.

Пара манипуляций — и готово отличное решение. Я сделал так, чтобы в случае обнаружения общая система определила вторжение как ошибочное. Это вторжение будет якобы сделано внешней системой, на которое внутренняя отреагировала конфликтом. Не существует идеально работающего программного обеспечения, так что шансов, что заподозрят кого-то со стороны, то есть меня, на самом деле мало. И я решился получить этот доступ.

Поначалу всё шло хорошо. Мне действительно удалось просмотреть, где стоит живая охрана, где автоматическая, какие ещё сюрпризы могут ожидать нас по пути к Каллиду. Там и боевая стационарная техника, и мобильные роботы, и хитрые смертельные ловушки. Очень много всего, не считая многочисленных живых охранников. Будет сложно.

Собственно, до кабинета и спальни Каллида, чтобы просмотреть всё до конца, оставалось буквально пару комнат изучить. И тут система всё же смогла определить неладное. Либо дополнительная защита стояла, либо в какой-то момент я увлёкся и допустил ошибку. Что бы это ни было, тревога сработала моментально.

Охранники, стоящие у входа как роботы, вмиг оживились, схватились за оружие и уставились в мою сторону. На какой-то момент мне показалось, что они видят меня, и мне стало страшно за жизнь. Но невидимость работала, а значит всё в порядке. И всё же я посчитал правильным поскорее убраться как можно дальше. Аккуратно, не бегом. Тихо и спокойно.

Острая боль в левом плече заставила меня резко обернуться — на одном из зданий словно из ниоткуда появилась пушка, которой не было даже в системе безопасности. И эта пушка попала по мне. Я не стал разбираться, что это было, как всё случилось, и просто бросился со всех ног по улице, толкая редких прохожих.

За спиной издалека послышалось на местном языке:

— Он там! Следы крови ведут туда!

Вашу ж мать! Собственная кровь подвела…

Отступление 3

Взглядом, полным удовольствия, Либи посмотрела на кровь, взяла тарелку осторожно, чтобы не пролить ни капли, и выпила всё содержимое. Облизнув губы, она ощутила едва уловимый прилив сил. К сожалению, этого слишком мало, но уже достаточно, чтобы совсем не ослабнуть. А чтобы вернуть себе все силы, нужно больше. Сейчас же ей необходим хотя бы минимум возможностей.

Демоница не особо надеялась на успех. И всё же встала, подошла к двери, громко постучала. Прислушалась. Никаких признаков движений снаружи не услышала. Но кто-то ведь должен стоять в качестве охраны, да хоть тот же гибрид. Наверняка его приставили на этот пост.

Она постучала снова, теперь уже громче. И вновь ответом ей была лишь тишина.

Глубоко вздохнув, Либи вернулась на место и принялась размышлять, что ещё возможно сделать в данной ситуации. Увы, никакой хорошей идеи не пришло. Она разозлилась, вскочила и вмиг оказалась у двери. Изо всех сил снова застучала под двери кулаками. Были бы при ней серпы, она б ими сейчас всю дверь исполосовала…

К её удивлению, дверь распахнулась, и на пороге появился гибрид. Демоница невольно сделала пару шагов. Почему-то его грозный вид на этот раз произвёл на неё куда большее впечатление, чем раньше. Взгляд его выражал немой вопрос. Тогда Либи, недолго думая, схватила тарелку, показала гибриду на неё и сказала:

— Хочу ещё мяса. Но только с кровью.

Она не знала, понимает ли он её, но надежда была. Для наглядности демоница пальцем потыкала по тарелке и протянула гибриду. Тот молча принял посудину, развернулся и вышел, заперев за собой дверь.

— И теперь сидеть гадать, понял он меня или нет, — грустно произнесла Либи сама себе.

В этой камере она чувствовала себя как никогда плохо. Ни крылья расправить нельзя, когда хочется, ни погулять, ни полетать. Демоница вообще впервые оказалась в небольшом закрытом помещении на столь долгое время. Непривычный опыт. Негативный опыт.

Спустя некоторое время настал долгожданный момент, и в камеру вошёл гибрид с тарелкой в руках. А на тарелке…

Либи вгляделась, от удивления раскрыв глаза: на тарелке действительно было мясо, сырое мясо с кровью. И, похоже, даже ещё тёплое. Тёплая кровь, а лучше даже горячая, ещё полезнее.

Когда он подошёл, демоница встала, приняв тарелку, и даже нашла в себе силы улыбнуться.

— Спасибо большое! Ты меня очень выручаешь!

Как и прежде, гибрид ничего не ответил и удалился прочь. А Либи всё гадала: он действительно понимает, для чего ей именно сырое мясо, и таким образом помогает, или же вообще не догадывается? Если первое, то странно, что сначала он сам напал, а теперь помогает. Если второе… Как бы там ни было, она попытается противостоять ему снова, если придётся. Сейчас не до выяснения мотивов этого странного создания.

Куски мяса и правда были ещё сырыми, будто бы их только что выдрали из кого-то живого. Это выглядело подозрительно, поэтому Либи сначала попробовала совсем немного крови. Убедилась, что на вкус обычная кровь, ничего особенного. Явно не демоническая и не человеческая: Либи навсегда запомнила вкус крови Кирилла.

Испив порцию, большую, чем была первая, да к тому же горячую, демоница удовлетворённо сглотнула. Силы позволили ей почувствовать где-то вдали энергетику ангела. Поначалу Либи решила, что это всего лишь иллюзия из-за перерыва в питании, но немногим позже она была полностью уверена, что Ютси действительно приближается. Да, демоница была права, что ангел на самом деле не погибла, и хищно улыбнулась сама себе.

* * *

Слайми двигалась достаточно быстро, поэтому Ютси едва поспевала за ней — тот факт, что у ангела крылья, не играл никакой роли в сравнении со способностями слизи.

Они уже миновали большую часть города, так что вскоре доберутся до той самой тюрьмы, из которой Слайми когда-то выбиралась самостоятельно, буквально возродившись из песчинки.

Ютси ощущала себя странно в компании Слайми. Одно дело, когда все были вместе, и совсем другое — когда ангелу и слизи необходимо работать вместе. Вторая сильно отличалась от первой, и потому Ютси чувствовала себя несколько некомфортно. Она никак не могла признать слизь разумным существом с единой личностью. Ютси воспринимала Слайми как некую живую машину для максимально точных расчётов, не более. В то же время слизь легко определяла настроение ангела, её мысли и переживания. Будь Слайми более простым существом вроде человека или истрисита, она бы могла обидеться, что её считают машиной. Но это не тот случай. Скорее слизь находила эту реакцию любопытной, однако полностью бесполезной сейчас.

Ещё за несколько сотен метров до тюрьмы Слайми изучила систему безопасности: оказалось, что ничего нового здесь не было — всё по-старому, всё как прежде. И это хорошо, ведь им будет куда проще освободить Либи.

Когда оставалось совсем немного, Слайми остановилась и озвучила ментально:

«Наш план: проходим незаметно в тюрьму, находим Либи, сообщаем ей новость, я создаю искусственный сбой в системе безопасности, стираю память всех сотрудников о случившемся, и мы уходим вместе с демоницей. Ничего сложного. Главное — оставаться в невидимости максимально долго. Да, я знаю, что у тебя сил всё меньше, но и я трачу намного больше, чем рассчитывала. Поэтому не будем терять время».

«Я всё поняла», — только и ответила Ютси. Ей действительно тяжело давалась невидимость, потому что данный приём она совершала при помощи использования других слоёв пространства. Никакого другого способа у неё не было — такова сущность эфирного создания.

Слайми довольно быстро определила точное местонахождение Либи. Она бы могла сделать это ещё давно, но почему-то теперь стало легче увидеть энергетический поток демоницы: он изменился и стал ярче, будто бы Либи чем-то подкрепилась. Но чем, если она в тюрьме? Кто бы ей мог дать крови? Этого Слайми не знала, и это казалось несколько необычным.

«Стой», — передала она Ютси, увидев вдали коридора гибрида. Тот стоял прямо у двери, не шевелясь и смотря в одну точку. Будто бы не живой, как статуя.

«Что-то случилось? — спросила ангел, не сразу приметив опасного противника. — Теперь понятно… И что нам делать?»

«Он очень чётко ощущает любые формы жизни, находящиеся рядом. Особенно хорошо чувствует эфирных существ. Тебе опасно приближаться. Меня он тоже почувствует, но гораздо слабее. Он может решить, что ему показалось. К Либи я проберусь сама. Пока оставайся здесь и будь на связи. Его присутствие усложняет нашу задачу».

Слайми могла бы признаться только себе, что даже она ощущала себя небезопасно, когда рядом находился гибрид. Но это нельзя назвать страхом — это чувство ей просто незнакомо по природе. Слизь лишь может использовать имитацию страха при необходимости, но истинным страхом это всё равно нельзя назвать.

Чтобы проскочить незамеченной, Слайми ужалась до возможного минимума. И всё равно гибрид оживился и резко бросил взгляд туда, где только что проскользнула невидимая слизь. Затем он вгляделся внимательнее, не обнаружил ничего и успокоился.

Тем временем Слайми уже могла видеть Либи. Демоница сидела озадаченной. Её мыслительный процесс то достигал пика, то становился равномерным, обычным. Она беспрестанно думала и думала.

«Не подавай виду, что ты кого-то слышишь. Это Слайми».

Либи тут же огляделась по сторонам — просто машинально.

«Ты где-то тут? Ютси с тобой?»

«Да, я тут. Ютси немного дальше, ей опасно приближаться, и это может послужить провалом операции по спасению. Все живы, кого ты видела мёртвыми. Это были просто куклы из плоти. Нам нужно вытащить тебя незаметно, потому что в противном случае об этом узнает Каллид, чего мы допустить сейчас не можем. Детали узнаешь позже».

«Так, это понятно. Что нужно делать?»

Слайми сделала множество различных прогнозов, выбрала наилучший и передала демонице:

«Мы должны действовать вместе, чётко и быстро. Моя задача — сбой в системе безопасности, а также стирание памяти всех сотрудников на определённый промежуток времени. Ваша задача с Ютси — внезапно атаковать гибрида, сбить его с толку, чтобы можно было уйти. Уничтожить его вы всё равно не сможете, даже вдвоём».

«А если и ему память стереть или как-то повлиять?»

«Я не могу на него никак повлиять — в том вся проблема».

«Но благодаря ему все остальные узнают, что здесь случилось».

«Он не разговаривает, если ты заметила. Пока он объяснит, что случилось, мы уже будем далеко и сможем выполнить другую операцию. Это риск в любом случае, но лучшего выбора, чем этот, у нас нет».

«Тогда давайте действовать, мне уже надоело здесь сидеть».

«Жди сигнала. Как только потухнет свет и откроется дверь, бей гибрида. Ютси тебя поддержит. Да, знаю, что у тебя ещё пока мало сил, чтобы связаться с ней на дальнем расстоянии, но я её проконтролирую. Всё получится».

Менее чем через минуту всё случилось ровно так, как говорила Слайми. Сама она держалась неподалёку, чтобы в случае чего помочь ангелу и демонице.

Первой нанесла удар Либи. Она буквально выскочила из камеры и врезала ногой по голове гибрида, отчего того повело вперёд. Он быстро сориентировался, нашёл взглядом демоницу и собрался ударить в ответ. Не успел. Его руку пронзили несколько золотистых стрел. Гибрид посмотрел в другую сторону — никого. Затем снова глянул на Либи и обнаружил лишь пустоту. Тогда бросился бежать на поиски в потёмках, но как только включился свет и заработала вся система безопасности, он понял, что упустил пленную.

Слайми, Либи и Ютси благополучно покинули тюрьму. Им всё удалось сделать чётко по плану. Вместе они смогли выиграть в скорости, несмотря на скорость гибрида.

Теперь перед ними стояла другая задача — добраться до своей команды. Только это будет тяжелее, ведь с ними демоница, а она не умеет уходить в другие слои пространства, используя их в качестве невидимости. А ещё ей нужно срочно напиться крови, чтобы пользоваться всеми способностями. Впрочем, это уже дело нехитрое — лишь бы всё остальное удалось.

Глава 17

Осознание того, что по мне могут начать стрелять вслепую, глядя только на следы крови, заставило меня побежать ещё быстрее, скрываясь между домами. Попутно я активировал нейросеть — «Медицина» должна остановить кровь, даже если не сможет залечить рану, осматривать которую совершенно не было времени. Выброс адреналина позволил не чувствовать никакой боли.

Едва я свернул за очередной угол, мимо пронеслись лазерные заряды. Успел. Задержись на момент — и меня б могли застрелить или серьёзно ранить.

Тем временем топот отчётливо доносился до меня.

Они приближались.

Прижавшись к стене, я уже раздумывал о том, что бежать дальше не лучшее решение. Ко всему прочему, кровь до конца так и не остановилась, судя по показателям «Медицины». Похоже, серьёзная рана. Но рука по-прежнему работала, поэтому шансы справиться с двумя-тремя истриситами у меня есть, если учитывать тот факт, что я для них невидим.

Шуметь ещё больше не хотелось, использовать запасы энергии для создания плетей — тоже. Остался вариант с кинжалом. Но сделать это придётся очень быстро.

Сняв с пояса кинжал, я выглянул из-за угла. Вот-вот они будут здесь. Надо же, как я быстро бежал в экстренной ситуации, даже истриситы значительно отстали от меня.

Я снова спрятался за угол, покрепче схватился за рукоять кинжала. Проработал мысленно несколько возможных вариантов и приготовился.

Ориентируясь на топот, я подгадал нужный момент. Одного встретил сильным ударом с локтя, из-за которого он тут же свалился, врезавшись затылком в бетон. Пока он приходил в себя, второму я перерезал глотку. Он пытался вырваться, но уже не смог. И лишь после этого я добил первого, даже не давая ему подняться на ноги. Оказалось, их всего двое.

Только я перевёл дух, как увидел, что из другого закоулка выскочила ещё троица. Нет, поторопился. О везении тут говорить и не стоит.

Ещё до того как я решил действовать, откуда-то сверху пронеслись чёрные сгустки энергии и обволокли головы истриситов. Подняв голову, я увидел знакомый крылатый силуэт. Это же Либи!

Она быстро приземлилась и только лишь кивнула в сторону троицы.

«Я тебя не вижу. Точнее, вижу лишь слабую ауру. Разберёмся с этими, а дальше будем думать».

«Хорошо».

Двоих взяла на себя Либи: она подняла их на приличную высоту и швырнула головами вниз. Скорость, с которой они летели, гарантировала треснувшие черепа и переломанные шеи. Я же убрал третьего с помощью того же кинжала.

«Появись на момент, я подберу тебя», — передала снова ментально Либи.

«Сейчас. Только я быстро, не хочу, чтоб увидели».

Моего секундного появления Либи хватило, чтобы она заметила меня и забрала. Я доверился ей, поэтому вопросов, куда она меня потащила, не задавал.

Либи пролетела несколько секунд, оказавшись у одного из домов, зависла на третьем этаже на момент, словно что-то рассматривая, и залетела в открытое окно. Она аккуратно спустилась, поставив на ноги и меня, и лишь затем сказала уже вслух:

— Здесь мы пока в безопасности. Хозяева без сознания, они о нас не узнают.

Я отключил невидимость и произнёс:

— Но за нами сюда скоро придут, будь уверена. Наверняка они уже отследили, куда ты полетела. И, кстати, как ты меня вообще нашла?

— По твоей ауре, как же ещё. Ну и мне сказали Антар с Дакси, куда ты отправился. Только не ожидала, что придётся тратить силы, которых и так мало. Твоя кровь мне бы сейчас не помешала. — Она кивнула на моё плечо. — Всё равно ты уже ранен. А потом у меня появятся силы подлечить тебя. И есть кое-какая информация.

— Ладно, давай, но только быстро. И поаккуратнее, а то я уже начинаю чувствовать боль.

Либи осторожно и довольно быстро испила крови, так что я почти ничего не ощутил.

— Так что у тебя за информация? — спросил я после.

— Тот непонятный полудемон, — начала она, — он был там, охранял камеру со мной. Теперь он знает, что меня освободили, и сможет доложить главе.

Услышав это, я громко вздохнул. У меня появилось желание просто сесть и уставиться в одну точку, понимая, что вся операция уже провалена. Мало того что меня заметили, так ещё и привлекли внимание спасением Либи. Кто ж знал, что всё произойдёт именно так. Хотя… Слайми — вот кто мог знать. Может быть, именно это и должно было случиться? Такая мысль придала мне уверенность, что ещё не всё кончено.

— Плохо дело, конечно, — сказал я, — но бывало и похуже. Пока есть время, подлечи меня. Потому что на данный момент я не знаю, что нам делать дальше.

— Нам дадут знак, ориентир. — Либи начала лечить плечо, и мне сразу полегчало. — Ещё чуть-чуть надо подождать.

— И долго ли это «чуть-чуть» будет длиться? Нам совершенно нельзя в такой ситуации оставаться на одном месте.

Демоница наконец закончила с лечением и нахмурилась. Потом резко повернула голову в сторону. Я бросил взгляд туда же — дверь.

— Они там, — тихо произнесла она. — Исчезай и помоги мне. А там разберёмся.

Использовав браслеты невидимости, я услышал приближающиеся шаги за дверью. И почти в тот же момент в комнату ворвались бойцы. Несколько. Считать их не было времени.

Я метнулся к стене, в то время как Либи взлетела до потолка, пустила свои чёрные сгустки и рывком вылетела в окно. Остаётся надеяться, что не кинула…

Двоих она уничтожила, так что мне осталось расправиться с ещё тремя.

Снова воспользовавшись кинжалом, я быстро полоснул одного. Затем — второго. Третий начал наугад палить и чуть не попал по мне. Удалось вовремя отскочить, зайти сзади, схватить его за шею и обезвредить.

На всё про всё ушло не более нескольких секунд. Но, как я ожидал, подоспели ещё бойцы. И теперь уже в гораздо большем количестве.

«Ты куда делась?» — попытался я достучаться до Либи, подбежав к окну.

«Прыгай! Я подхвачу тебя!» — отозвалась она сразу.

Подглядев вниз, я побоялся упасть. Но толпа истриситов с оружием пугала больше.

Я даже не стал взбираться на подоконник. Схватился за него и выбросил тело прямо в окно. Мне показалось, что в свободном падении пробыл несколько секунд, и уже подумал, что демоница всё же не успеет. Но нет. Успела. Правда, в последний миг, когда у меня были все шансы упасть.

Момент — и я ощутил себя в крепких объятиях. Затем — рывок вверх. И ещё один. Поворот в одну сторону, в другую. На какое-то время я потерял ориентацию в пространстве и не понял, где вообще нахожусь.

«Всё в порядке, не волнуйся. Я знаю, куда нам нужно», — передала мне Либи.

И я успокоился, хотя множество других мыслей не давало покоя. Лишь бы с Дакси ничего не случилось. Но если с ней рядом Слайми, как и должно быть, то всё нормально. По крайней мере, хотелось в это верить.

Полёт длился не слишком долго. Однако за это время мы удалились довольно далеко, в высоту — тоже. На мой взгляд, этажей на десять как минимум.

Либи ловко влетела в окно, опустилась на пол. Встав на ноги, я огляделся: темнота, лишь слабый свет ночных огней пробивался в помещение.

— Наконец-то, — услышал я голос Антара. — Мы уже перебраться сюда успели.

— Ты цел? Всё хорошо? — Это уже Дакси. Я ощутил приятное тёплое объятие.

— Да, цел, — ответил я. — А где Слайми и Ютси?

— Здесь, — послышался голос ангела.

— И я, — вторила слизь.

— Так, все в сборе. Какие есть предложения? Имейте в виду, из-за того, что Кирилл имел неосторожность засветиться, у нас теперь огромные проблемы, — сказал наследник.

— Я не засветился. Это их техника каким-то образом меня обнаружила.

— Да что с того?! — возмутился Антар. — Факт есть факт, и с этим надо что-то делать.

— Без паники. Это действительно не вина Кирилла, — присоединилась Слайми. — Это вина создателей браслетов. Они допустили ошибку в моей инструкции по созданию невидимости, поэтому некоторая военная техника способна если не увидеть по камерам, то обнаружить вас по излучению того же тепла и прочим вещам, присущим организмам вроде вас. Но так и должно было случиться. Никто не говорил, что будет просто.

— Ты заранее знала и молчала? — прошипел наследник. Теперь, когда мои глаза привыкли ко тьме, я уже лучше видел всех. — Ты понимаешь, что ты наделала?

— Зря тебя с того света вытащила, — в манере Антара, копируя его настроение, ответила Слайми. — Ты неспособен понять, что и как происходит. Если хочешь иметь хоть какие-то шансы остаться в живых и завершить операцию, советую придержать язык за зубами. Всё придумано и продумано до тебя.

Антар хотел было что-то сказать в ответ, задышал чаще, но лишь бросил:

— Ладно, рассказывай, чего уж там. Вы ж тут все умнее меня.

Учитывая, что рассвет наступит совсем скоро, Слайми чётко и быстро предложила план действий для каждого из нас. Со мной она советовалась отдельно, что меня несколько удивило.

По итогу, наш план стал не совсем скрытной операцией. Теперь это план, больше похожий на штурм. Но штурм не глобальный, а частичный, притом что большую его часть мы будем пребывать в невидимости, пока есть запасы. По расчётам Слайми, высок риск, что мы не сможем пользоваться невидимостью, когда доберёмся до самого Каллида. С другой стороны, это уже что-то, чем ничего. Во всяком случае, в нынешней команде у нас куда больше шансов противостоять даже крылатому. А он наверняка появится там, если уже не появился.

Когда мы собрались покинуть нежилое, ещё строящееся помещение, в котором пробыли всё это время, Слайми ментально передала мне:

«Кирилл, я не хочу, чтобы это знали все, но… Я просмотрела великое множество развития событий и могу сказать, что в самом конце, скорее всего, случится то, на что я повлиять никак не смогу. Никто не сможет. Но ты должен знать: это не конец. Это должно произойти».

«О чём это ты? Можешь уточнить?»

«Если бы могла — уточнила».

Ответа от неё я так и не добился, поэтому, уйдя в невидимость и позволив Либи снова парить вместе со мной, постарался не думать о словах Слайми. Правда, получалось это из ряда вон плохо, потому что эти слова прозвучали как намёк на смерть. Но если это не конец, тогда что? Другой мир? Новая жизнь? В перерождение я никогда особо не верил.

Глава 18

Как только добрались до точки назначения, мы начали действовать по плану. Слайми должна будет пробираться первой и по мере движения устранять самые серьёзные ловушки, а также системы слежения. Наша задача — уничтожение охраны.

Антар держался рядом с Либи, поскольку она не могла быть невидимой. Дакси и Ютси были со мной. Но в целом, вся команда находилась рядом друг с другом, так что мы могли в случае чего прикрыть демоницу от смертельных атак.

Несколькими точными выстрелами я и Антар убрали охрану на входе. Слайми взломала замок, и мы без труда проникли внутрь.

«За следующим поворотом — две пушки. Уничтожьте их, но не высовывайтесь», — передала она чуть позже.

Тем временем по коридору побежали охранники. Они видели только Либи. И то недолго — мы их ликвидировали гораздо быстрее и продолжили осторожно двигаться дальше.

За поворотом действительно располагались пушки вроде тех, которые стояли наружи. Мне тогда ещё повезло, что по мне попали не совсем точно. Как я понял, Слайми заставила их активироваться, чтобы они не стали для нас сюрпризом.

«Они не реагируют на эфирных существ», — дала подсказку Слайми.

Из эфирных у нас как раз Ютси и Либи. Именно они и проделали эту работу чётко и слаженно, уничтожив разными видами энергий обычную технику. И мы продолжили пробираться.

В очередном коридоре нас встретило множество охранников. Справиться в невидимости с ними не составило труда. Когда по нам открывали огонь вслепую, мы просто-напросто прятались за углом, чтобы через момент контратаковать. Один раз по Дакси чуть не попали. Мне пришлось чуть ли не матом объяснить ей, чтоб она меньше подставлялась под выстрелы. Она прислушалась и старалась держаться за моей спиной. И это даже к лучшему — нас ведь могут атаковать и сзади.

«Дальше вас ждёт лазерная сетка. Она реагирует на всё», — продолжала Слайми.

Немного подумав, я решил попробовать пустить туда плети. Едва они поползли за угол, как тут же сработала сетка. Но она не сожгла мои плети. Наоборот. Тогда я использовал плети как способ уничтожения сетки. Это заняло некоторое время, но зато можно было идти дальше, не боясь, что нас покромсает на части.

Устранив ещё с десяток охраны, мы вышли на развилку.

«Нужно разделиться. Так будет лучше. Антар, Либи и Ютси — пойдут влево. Ты, Дакси и я — вправо».

Антар не стал спорить и согласился с планом Слайми, о котором я ему рассказал. Надеюсь, втроём они справятся, а также смогут защитить Либи. В своих силах и силах Слайми я не сомневался, поэтому уверенно пошёл дальше.

Чтоб добраться до Каллида, нам осталось всего-ничего, но охрана всё прибывала и прибывала. Также Слайми посоветовала потише себя вести. Конечно, Каллид уже узнал о многом, но всё-таки стоит быть осторожнее.

Как и до этого, на помощь пришли кинжалы. Когда охранников было особо много, Слайми помогала справиться с ними. Но в основном мы действовали на пару с Дакси, и нам удавалось почти синхронно устранять врагов. Правда, до того момента, пока невидимость не начала отключаться. Нас то видно было, то не видно. Значит, заряд почти на нуле. Этого стоило ожидать, ведь Слайми давала прогноз.

С последними охранниками, которых мы встретили у двери, ведущей в зал, помогла расправиться Слайми, ведь наши браслеты полностью отключились.

«Он там. Я транслирую это сообщение всем одновременно. Все готовы?»

Дождавшись ответов, Слайми коротко сообщила:

«Сейчас я взломаю двери, врываетесь и открываете огонь. По моей команде».

Пока было время, я снял часть колец для защиты и вручил Дакси — очень переживал, что с ней что-то случится. Я-то сам как-нибудь справлюсь. Благо ещё осталась возможность уходить в другой слой пространства, что может помочь в самой опасной ситуации.

Слайми дала сигнал.

Мы ворвались в зал и сразу открыли огонь по охране, одновременно ища укрытие.

— Сюда! — крикнул я Дакси и подтащил за собой, скрываясь за колонной от ответных выстрелов. По ней попали столько раз, что защита постепенно ослабевала.

Антар с Ютси и Либи находились параллельно нам, тоже прячась в разных местах.

Перестрелка продолжалась недолго. Используя другой слой пространства, я довольно хорошо передвигался и перебил немало охраны. Дакси оставалась на том же месте, за ней я попросил присмотреть Слайми.

Антар тоже пользовался браслетами. Ютси делала это без оных. Либи пользовалась скоростью и полётом, благодаря чему по ней просто не успевали попасть. Зато она хорошо попадала по врагам своими чёрными сгустками.

Когда мы всех перебили, я оглянулся в поисках Каллида.

— И где он?

— Здесь, — раздался голос откуда-то сбоку.

Я тут же повернулся и увидел, как глава «Лиум-Парс» выходит из кабинета. Следом за ним вышел и тот самый гибрид. А вот это уже очень опасно…

Мы почти одновременно открыли огонь по Каллиду, но это не помогло. На нём стояла очень сильная защита. При каждом попадании вокруг него вспыхивала тёмно-синяя сфера, кажется, непробиваемая ничем. Я даже попробовал светлую энергию, но и она не помогла.

— Хорошая попытка, но нет, — злорадно улыбнулся Каллид, глянул на гибрида и взглядом показал на нас. — Разберись с ними наконец. Надеюсь, это ваш последний шанс и наша последняя встреча.

Крылатый снял с пояса клинок и неторопливо оглядел нас.

— Дакси, — шепнул я ей, — уходи. Сейчас же. В другой слой и подальше отсюда.

Я внимательно наблюдал за гибридом, стараясь уловить каждое его движение. Мы все выжидали, как и он.

И в один миг он кинулся в мою сторону. Успев использовать браслет, я оказался в другом слое. Рядом была Дакси. Остальных я не видел.

— Уходи! — попытался я крикнуть, но звук словно утонул. — Уходи!

Отвлечённый на Дакси, я не сразу заметил, как меня кто-то схватил. Первая мысль — это чистильщики. Но это оказались не они…

Меня с силой рвануло обратно, в зал. Я пролетел несколько метров и кубарём покатился по полу. За мной шёл гибрид. Неужели это он смог достать меня в другом слое, да ещё и вытянуть оттуда? И самое беспокойное — никого, кроме меня и гибрида, в зале уже не было. Да куда они все подевались?

Я быстро поднялся на ноги, создал луч и ударил в гибрида. Мимо — он уклонился. Затем я использовал плети, но поступил хитрее. Одну пустил в ноги, вторую — в руки. Третья плеть бросилась влево, четвёртая — вправо. И ещё несколько — вразброс, чтоб наверняка схватить крылатого.

Он оказался слишком быстр. Ни одна из моих плетей не смогла даже зацепить его. И я попятился, пытаясь придумать, что мне делать дальше. Мне же сейчас конец придёт…

Когда упёрся спиной в стену, я попробовал выпустить луч незаметно. И попал! Прямо в руку, в которой гибрид держал клинок. Он скривился от боли, посмотрел на ранение и больше не стал медлить.

Рывок — и крылатый оказался рядом. Замахнулся для удара, в то время как я приготовился уклониться и использовать снова светлую энергию. Но рука его вдруг застыла, задрожала. Дёрнулась назад. Я увидел красное щупальце, схватившее меч. Слайми с трудом противостояла гибриду. Это столько же мощи в нём?!

Не теряя времени, я обжёг лучом его в правый бок и постарался уйти от стены, но крылатый сумел схватить меня левой рукой за шею. Дыхание резко перехватило. Потом хватка чуть ослабла. Он отвлёкся: Слайми всё же удалось вырвать клинок из его руки. Но приближаться она, судя по всему, не собиралась. Вот уж не думал, что невероятно сильная и умная слизь будет настолько осторожна.

Гибрид тем временем не спешил меня убивать, но не давал возможности что-либо сделать, ведь я еле дышал. Так и до потери сознания не далеко.

Он приблизился и посмотрел в мои глаза. В его взгляде прочиталось что-то не просто звериное, но и человеческое.

— Ты… — начал я, хрипя. — Ты… не хочешь… этого… делать… Твои предки… они… когда-то были… как я…

Крылатый чуть ослабил хватку, и я смог вдохнуть. Кажется, он даже понял, что я ему сказал.

За его спиной зал, прямо в центре, озарился алым и одновременно слепящим светом. Мгновение — и моим глазам предстал сам серафим в своём величии. Как и в прошлый раз, когда я его видел впервые, он держал книгу в одной руке, в другой — посох.

Сделав один взмах крыльями, он направил посох в меня, а точнее, в гибрида. Тот обернулся, посмотрел и резко повернулся, испуганно — уж чего я точно не ожидал! — глядя на меня.

— Он же убьёт нас обоих! — нечеловеческим, гулким басом произнёс крылатый, и глаза его засветились. — Теперь я понял всё…

Едва он договорил, всё вмиг поменялось.

Вспышка.

Полёт в никуда. Ощущение, словно само сознание вывернулось наизнанку. Будто я пролетел целую вселенную. И в конце врезался во что-то твёрдое, но несмотря на это, не потерял сознание.

Мгновением позже понял, что лежу лицом вниз на траве. Но трава необычная. Непривычный сладковатый запах. Слишком мягкая трава, хоть и земля твёрдая.

— Если ты жив, то поднимайся, — прогудел надо мной кто-то.

Повернув голову вбок и чуть приподняв её, я увидел стоящего рядом гибрида. Он протянул руку.

— Помочь?

— Сам встану, — ответил я и начал подниматься, готовый в любой момент его атаковать.

Глава 19

Как только встал, я тут же начал пятиться, одновременно пробуя использовать светлую энергию, запасы которой ещё должны были остаться. Но мне не удалось ничего почувствовать, словно никогда и не было такой способности.

Гибрид наблюдал за мной. Он не стал атаковать и просто сказал:

— Не пытайся. Ничего не выйдет. Мы на планете Нуллиус, которая находится очень далеко от Оснита. Здесь совсем другая жизнь, а значит и другие законы.

Он сделал пару шагов навстречу мне и остановился, уточнив:

— Я не буду тебя убивать. Меня зовут Эн-Брис.

— Рад знакомству, — не без сарказма ответил я. — Кирилл меня звать. Только я тебе не верю. Это ты нас сюда переместил?

Эн-Брис помотал головой.

— У меня таких умений нет. Это сделал Ин-Дигнус. Арианс, у которого я рос с самого детства.

— Что за арианс?

— Вид разумных существ. Они гораздо сильнее истриситов. Ин-Дигнус говорил Каллиду, что если мне будет грозить настоящая опасность, то он заберёт меня. Именно это и случилось.

— Выходит, тебе реально угрожал только серафим? Любые наши попытки против тебя бесполезны?

— Мне нужно многое тебе рассказать.

— Прежде чем убьёшь меня, да?

— Нет, в этом больше нет необходимости. Я услышал и понял твои слова про предков. В тот момент я осознал многое и наконец-то понял, что всю мою жизнь мне внушали то, чего я не хотел. И ты единственный, с кем я разговариваю за всю свою жизнь. Даже Ин-Дигнус до сих пор думает, что я не способен говорить. Я и дальше буду делать вид, что ничего не поменялось. Но во мне открылись тайные знания, о наличии которых я знал, не имея возможности их почерпнуть. Теперь — имею.

— Хочешь сказать, что ты мне больше не враг?

С одной стороны, хотелось ему верить, а с другой — с чего бы вдруг? Но если взглянуть на ситуацию под совершенно иным углом, то что мне ещё остаётся? В одиночку и без способности я действительно ему ничего не сделаю. Да и хотел бы он со мной расправиться, мог бы не вести разговор, а убить тогда, когда я лежал на земле.

— Не враг, — кивнул Эн-Брис.

— Ладно, допустим. Как отсюда выбраться обратно?

— Только через специальный портал, который способен создать Ин-Дигнус.

— Значит, нужно его заставить это сделать.

Крылатый на мои слова вздохнул.

— Ты не представляешь, насколько он силён. Даже у меня шансов на победу не так много. Он обладает множеством техник управления энергией. С большинством я справлюсь, но что делать, если у него есть то, что он никогда не демонстрировал? То же искажение пространства для тебя уже будет смертельно. Тебе придётся остаться здесь, в лесу, и не появляться.

— Сидеть сложа руки? Ну уж нет, мне срочно надо обратно. Нужно что-то делать.

— Я покажу тебе хорошее место, где ты можешь остаться, найти еду и воду. Мне же нужно возвращаться к Ин-Дигнусу, иначе он что-то заподозрит. Когда стемнеет, я найду тебя. Возможно, что-то придумаю, как тебе убраться отсюда.

— Да уж, вот это перемены. Ещё недавно ты меня чуть не убил, а теперь готов помочь. Странно это.

— Ты единственный, кому я могу помочь и сделать что-то хорошее в этой жизни. Мой срок жизни весьма ограничен, я это чувствую. Пойдём со мной. Тебе всё равно больше некому здесь доверять.

— В этом ты прав, — признал я и пошёл вслед за ним.

Местный лес отличался от всего, что я видел раньше. Воздух наполняли сладковатые ароматы, но при этом дышалось очень хорошо. Куда ни глянь — можно любоваться интересными насекомыми и птицами. По виду здесь девственная природа.

Эн-Брис шёл впереди, я — следом. Наверное, мне очень повезло, что удалось достучаться до него. Грубо говоря, теперь он на нашей стороне. В противном случае у меня были все шансы отправиться на тот свет.

— Я что-то слышу, — произнёс негромко Эн-Брис, остановился и глянул направо, в густоту кустарников.

— Что ты слыш…

Я не успел договорить.

Из кустарников метнулось что-то чёрное с крыльями. В первую секунду я подумал, что это какой-то местный хищник, но потом увидел знакомые очертания.

Либи сбила Эн-Бриса с ног, взлетела над ним и бросила взгляд на меня.

«Беги! Не стой!» — передала она ментально.

«Он теперь за нас», — дал я ей ответ. — «Не провоцируй его».

Тем временем Эн-Брис поднялся с земли, глянул на Либи и сказал мне:

— Объясни ей, что я не враг. Но ещё больше меня интересует, откуда она тут взялась?

— Уже объяснил, — произнёс я и махнул демонице рукой. — Спускайся, всё нормально.

Либи недоверчиво оглядела нас, но всё же плавно опустилась на землю. Затем она осторожно зашагала навстречу. Остановилась в нескольких метрах и вопросительно посмотрела на меня.

— Ближе не подойду, пока не услышу объяснений, чтопроизошло, где мы находимся и что с этим делать.

Эн-Брис и я обменялись взглядами. Он молча понял меня и пересказал Либи всё то, что ранее говорил мне.

— Так вот значит как, — задумалась она. — Мы серьёзно влипли.

— Да, — не стал я отрицать. — Но мы-то — ладно. А что с остальными? Мы ничего не знаем. Остаётся надеяться, что хотя бы Дакси послушала меня и сбежала из резиденции Каллида…

— Предлагаю вам поговорить позже, — вступил в разговор Эн-Брис. — У вас будет ещё много времени до наступления темноты. Я постараюсь что-то придумать. Только скажи, — обратился он к демонице, — как ты сюда попала?

— Понятия не имею, — пожала плечами Либи. — Помню, что перед этим, когда вы оба уже были у стены, я собиралась атаковать тебя. И почти успела.

— Выходит, портал Ин-Дигнуса захватил тебя, но так как ты была чуть дальше, тебя и выкинуло в другом месте, — сделал вывод крылатый. — Тебе ещё повезло, что ты в процессе перемещения не распалась на частицы. Очень повезло.

Обменявшись ещё парой незначительных фраз, мы двинулись дальше. Эн-Брис настоял, чтобы всю дорогу мы шли молча ради нашей же безопасности — Ин-Дигнус не должен ничего знать про нас.

Спустя минут десять крылатый вывел нас в уютный лесной закуток, ограждённый со всех сторон плотными кустами. Даже сверху всё плотно поросло, и лучи солнца с трудом сюда пробивались. Также здесь нашёлся крохотный водопад и природная каменная ванна, в которой благодаря водопаду постоянно обновлялась вода. Райское местечко, иначе не скажешь. Будто бы специально созданное природой.

— Надеюсь, здесь вы будете в безопасности. Неподалёку можно найти ягоды и фрукты. Можете поохотиться и добыть себе мясо. Только не уходите от этого места слишком далеко — это небезопасно. Как уже говорил, я приду, когда стемнеет. Ждите.

Убедившись, что мы всё поняли, крылатый скрылся в зарослях почти бесшумно. И умеет же так тихо ходить…

— Что ж, — внимательно глядя на меня, произнесла Либи, — вот мы и остались наедине.

— Ты выбрала просто «идеальное» время для этого. Может, будешь чуточку серьёзнее?

— Это моя естественная потребность. Как и твоя.

— Ты понимаешь, что мы там, откуда, возможно, не сможем выбраться? И мы не знаем, что со всеми случилось. За Дакси я переживаю больше остальных. Как на фоне всего этого смотрится твоя естественная потребность? То-то и оно. Только силы тратить. Лучше давай добудем еды, а то я уже голоден.

— Но если мы сами ничего не можем сделать, то почему не потратить время с пользой? Твои — как это называется у людей? — душевные метания, да? Так вот, они ни к чему не приведут. А секс — это полезно.

— Очень полезно, ага. Я без секса прямо не проживу. Вот без еды и воды точно долго не протяну.

— Ты не понимаешь, Кирилл. Для меня секс — это восстановление силы, а не расход, как у тебя. И чем дольше я обхожусь без секса, тем слабее становлюсь.

— А как же питание? Кровь? Не это ли даёт тебе силы?

— Да, но совершенно иные. Одно другое не заменяет.

— И всё равно для начала мне нужно поесть и попить. Если ещё местная еда окажется для меня нормальной и я не отравлюсь.

— Хорошо, давай поищем тебе еду. Я помогу тебе, а ты поможешь мне. Всё честно, взаимовыручка. Да мне и самой ещё пригодится твоя кровь, поэтому я заинтересована в том, чтобы ты был полон сил.

— Договорились.

Особо далеко ходить не пришлось. Уже минут через пять обнаружилось отличное место, буквально поросшее фруктовыми деревьями. Большие плоды, размером с два яблока, на вкус оказались очень сочными и вкусными. Правда, перед тем как их попробовать, я доверился Либи. Она сказала, что может определять состав, чего раньше я не знал. А вот совместимость с моим организмом — тут всё сложно. Так что я ел на свой страх и риск. По крайней мере, знал, что эти жёлто-зелёные фрукты точно не ядовитые.

Немного дальше мы нашли деревья с красными ягодами, похожими на черешню, только покрупнее. Но вкус у них был совершенно другой, даже сравнить не с чем.

Когда я утолил голод, настала пора добыть мясо на будущее — одними фруктами и ягодами не обойтись.

С охотой дело было сложнее. Удивительные звери встречались редко, обычно размером с небольшую собаку. И все постоянно убегали. Я даже не успевал их подстрелить. Либи в это время занималась охотой без какого-либо оружия. И хотя я сомневался в её успехах, она вскоре вернулась с двумя тушками. Наличие крыльев и скорость выше человеческой решили в данном случае.

Так как всё оружие осталось при мне, развести костёр и разделать тушки зверей не составило труда. Либи помогала и в этом: она без церемоний вытаскивала внутренности и выкидывала куда подальше. Также она попробовала кровь на вкус и сказала, что лично для неё от такой крови пользы мало. Потом я попросил её найти какие-нибудь сырые, ровные ветки, которые послужат шампурами. Жаль, что ни соли, ни каких-либо специй у нас не было. Однако позже пришла кое-какая идея на этот счёт.

Мы насобирали кислых фруктов, в которых я и замариновал мясо, надеясь, что оно будет помягче и вкуснее. Все куски пришлось раскладывать на камнях, плотно друг к другу — увы, в лесу не найти никакой посуды.

Время здесь, по ощущениям, шло быстрее, так что когда я пожарил мясо, начало темнеть. Отведав первый кусочек, несказанно удивился: очень вкусное и очень мягкое. А уж если бы это всё дело было с солью, перцем и специями, я бы мог сказать, что это лучшее мясо, какое ел в своей жизни.

Видя мой довольный вид, Либи приблизилась, намекая, что пора бы уже…

— Нет, — остановил я её, — не сейчас. Скоро придёт Эн-Брис. Да и я как-то морально не готов.

— И не нужно готовиться. Я всё сделаю так, что тебе понравится, ещё сам потом попросишь продолжения.

— Не сейчас, Либи, — повторил я.

Она недовольно вздохнула, положила голову на колени и уставилась на догорающие угли. Удивительно, но я впервые увидел её такой. Демоница будто бы обиделась, чего в её характере ни разу не было заметно. С другой стороны, я не так уж хорошо её знал, так что мои выводы были поспешны. У неё ведь тоже есть какие-то чувства и мысли. Наверное, она их просто не может выразить правильно, поэтому порой кажется непробиваемой и помешанной на сексе.

Мысли о Дакси так и не давали мне покоя, и секс с Либи я расценивал как некое предательство. Вдруг с ней не всё хорошо, а я тут такое делаю?

Едва начавшиеся мысли прервал тихий шорох за спиной. Я обернулся посмотреть, кто там. Первая мысль: Эн-Брис пришёл. Но это был не он.

На меня смотрели красные глаза из темноты. Они словно светились. И глаза эти были размером с мой кулак.

— Либи, — шепнул я, — кажется, у нас проблемы.

— Я знаю. Я всё чувствую. Не двигайся.

Но я двинулся машинально, сиганул в сторону, ещё в полёте снимая с плеча винтовку и разворачиваясь. Увы, было поздно: я почувствовал, как моё тело что-то подхватило и крепко сдавило. Мне показалось, что кости захрустели. И дыхание перехватило. Но я продолжал изо всех сил сопротивляться, даже если в этом не было никакого смысла…

Отступление 4

Крылатый снял с пояса клинок и неторопливо оглядел всех.

— Дакси, — шепнул ей Кирилл, — уходи. Сейчас же. В другой слой и подальше отсюда.

Всё началось столь стремительно, что Дакси не успела вовремя отреагировать. Так как гибрид напал не на неё, она успела использовать браслет. Затем попыталась сориентироваться, но это далось с трудом. Её едва не схватил один из чистильщиков, перед тем как она вышла в эту реальность. Вышла где-то не там, в углу помещения. Она видела, как Кирилл у стены противостоит крылатому. Потом увидела, как Слайми использовала щупальце, чтобы вырвать вражеский клинок.

Дакси только решилась сделать отчаянный рывок, хотя бы отвлечь крылатого выстрелом или просто сбить с ног, после уйдя в другой слой. Но произошло совсем другое.

Прямо в центре появился многокрылый ангел. Дакси таких никогда не видела. И этот ангел собирался что-то сделать, беззвучно шептал какие-то слова. Она растерялась, глядя то на него, то на Кирилла с крылатым.

Мгновение — и все трое исчезли, будто их никогда здесь не было. Дакси оглянулась и увидела Слайми. Та одним быстрым движением оказалась рядом и проговорила:

— Уходим. Он правильно тебе всё говорил. Пора уходить.

— Но как же Кирилл? Где он теперь?

— Пока я не могу выяснить, но точно не в этом мире и не на этой планете. Уходим, повторяю, пока целы. Сейчас сюда нагрянет ещё больше охраны. Я помогу тебе сориентироваться.

Дакси в состоянии встревоженности не могла думать ни о ком, кроме себя и Кирилла. Но она прислушалась к Слайми и ушла в другой слой реальности, чтобы относительно безопасно покинуть резиденцию.

* * *

Когда началась битва, сложнее всего было Либи. Она не могла исчезнуть, не могла и бросить команду. И она, конечно же, боялась вступать в бой с гибридом. Но о своих страхах предпочитала никогда и никому не говорить. А порой нужно было и себя обманывать, чтобы пойти на тот или иной шаг.

Ютси появилась чуть дальше, прямо напротив Либи. Она материализовалась и прицелилась, чтобы выстрелить стрелой в крылатого, который вот-вот убьёт Кирилла. Либи заметила её и дала знак, что атакует в ближнем бою, но с использованием своей чёрной энергии — так будет гораздо эффективнее.

Неожиданно появился серафим в центре комнаты. Ютси отвлеклась на него. Либи — тоже. И лишь спустя пару секунд ангел выстрелила, а демоница, сделав сильные взмахи крыльев для быстрого полёта, устремилась на гибрида.

Все исчезли, включая Либи. Быстро и неожиданно.

Ютси озиралась по сторонам, но никого не увидела. Куда все подевались? Что это было?

В пустое помещение вбежала знакомая ангелу девушка. Точнее, знакомая аура, потому что девушка эта находилась в состоянии невидимости.

* * *

Антар понадеялся, что с крылатым справятся остальные, поэтому немедля бросился за Каллидом. Да и как же он, наследник «Чёрного оснита», мог упустить шанс уничтожить главу «Лиум-Парс» лично? Гордиться этим он мог бы всю жизнь.

Используя браслет, Антар довольно умело отбивался от чистильщиков. У него была единственная цель — проникнуть в кабинет Каллида. Тот закрылся, не давая доступ никому.

Наследник материализовался в нужном месте —ему удалось всё правильно рассчитать. Но он никого не нашёл. Пустой кабинет. Оглянулся внимательнее — никого.

И вдруг его руки кто-то схватил. Кто? Никого ж не было!

Антур тут же дёрнулся, пытаясь вырваться, но уже не смог. Его держала какая-то неведомая сила.

Возле рабочего стола, собираясь по частицам, появился Каллид. Сложив деловито руки за спиной, он победно улыбнулся.

— Ну что, Антар, доигрался? И хватило же ума на такую глупость. Ты что же, всерьёз надеялся вот на эти безделушки на твои руках? Все эти уходы в другой слой пространства, защита… Сущие пустяки. Но знаешь, — Каллид сделал паузу, — я оценил вот этот хитрый ход с созданием копий всех тех, кто должен был давно умереть.

— Тебе не жить долго, будь уверен, — произнёс Антар и нашёл в себе силы улыбнуться. — Даже если это буду не я, это сделает кто-то другой.

— Чушь, — фыркнул глава «Лиум-Парс». — Мои нынешние технологии уже превышают все, что есть у остальных трёх кланов вместе взятых. Ты не понимаешь, против кого ты прёшь.

— Тогда почему бы тебе не убить меня прямо сейчас?

— А я не спешу. Это особое удовольствие — поговорить с врагом накануне его неминуемой смерти.

— Нам не о чем говорить.

— Неужели?

Антар ничего не ответил, взяв паузу. И сделал это только по одной причине — ему пришло ментальное сообщение от Слайми:

«Я не говорила тебе, что не буду тебя спасать, если опять бездумно полезешь куда не надо? Даже если не говорила, то говорю сейчас. Но тебя спасёт кое-кто другой. Хочешь выжить — постарайся проговорить с ним как можно дольше».

— А может и есть.

— Вот и я так думаю. — Довольный собой, Каллид принялся расхаживать по кабинету. — Ты слышал что-либо об ариансах?

— Нет. Кто это?

— Правильно, ты слишком молод, чтобы знать историю своих предков. Ну или так занимались твоим обучением. Ариансы… Да неважно, кто это. Важно, что в скором времени именно я и ариансы будут управлять этой планетой. А всех вас, синекожих, мы сотрём с лица Оснита навсегда. Вы вымрете как вид. Так что ты можешь сильно не расстраиваться — остальные твои родственники ненадолго тут задержатся.

— А что, если ариансы, поддержкой и технологиями которых ты, как я понимаю, заручился, уничтожат и тебя в том числе? И твоих истриситов. Не останется ни нас, синекожих, ни вас, белокожих. Об этом ты не думал?

И Каллид призадумался всерьёз. Одержимый манией величия и желанием большей власти, он часто забывал о возможных последствиях сотрудничества с Ин-Дигнусом. Автократ ведь сможет убить всех, стоит ему этого только пожелать.

Но глава не стал признавать возможность такого исхода событий, в который, к слову, и верил слабо, поэтому просто ответил:

— Об этом и думать не надо. Мы слишком долго планировали захват планеты. И наконец-то это начинает получаться. Ещё немного — и всё будет так, как запланировано. Но ты этого не увидишь. Думаю, пора с тобой заканчивать.

— Как-то недолго мы пообщались, — сказал Антар, изо всех сил стараясь улыбаться. Это стоило больших усилий. Он понимал, что вот прямо здесь действительно может закончиться его жизнь.

Каллид уже не слушал. Он снял одну из винтовок со стены и прицелился.

— Ну что ж, наследник, прощай.

Глава 20

Ни вдохнуть, ни выдохнуть уже не получалось. Повернуться, дёрнуться — тоже никак. Мне становилось всё хуже и хуже.

Из последних сил я кое-как вырвал оружие из объятий непонятной твари, выстрелил в неё и тут же ощутил, что давление ослабло.

Послышалось хищное и громкое шипение.

Но ненадолго. Меня снова сжало. И показалось, что на этот раз сильнее.

Сделав ещё несколько выстрелов, я наконец-то смог выбраться. Да вот только ещё неизвестно, хорошо это или плохо, потому что я полетел вниз, телом ломая ветки в полёте.

Грохнулся на землю довольно больно. Несмотря на жёсткое приземление, тут же подскочил и оглянулся. Тварь куда-то уползала, тихо шурша листвой. В воздухе повис кисловатый запах, жутко неприятный.

— Ты как? — Ко мне подлетела Либи и опустилась на землю.

— Да вроде жив-здоров, — ответил я, не переставая смотреть по сторонам.

— Животное ушло, мы отбились от него.

— Мы? — усмехнулся я. — По-моему, ты где-то летала, пока я пытался не сдохнуть. До сих пор не понял, что это за тварь такая тут была.

— Если по человеческим понятиям, — задумалась Либи, — то это что-то между змеёй и сороконожкой, только длиной метров двадцать. И вообще-то я её тоже била, только с расстояния.

— То-то она меня так жёстко схватила, что я чуть не откинулся. Но то ладно. Тварь же может и вернуться.

— Уже не вернётся. — Я услышал знакомый голос справа и машинально повернулся, увидев Эн-Бриса, который нёс огромную голову животного в правой руке. — Пришлось убить, — пожал он плечами, — чтоб вам тут спокойнее было. — И швырнул с размаху голову невесть куда.

— Спасибо, — сказал я. — У нас там костёр, пойдём сядем. Расскажешь, есть ли новости.

Эн-Брис молча покивал, после чего мы вернулись на своё место и уселись поудобнее. Либи смотрела на него с не меньшим любопытством, выжидая, когда тот начнёт.

— Есть хорошие для вас новости, — начал он наконец, глядя в темноту кустарников. — Ваша команда почти в полном составе осталась жива. Ничего неизвестно лишь про того, кто решил убить Каллида. Об этом даже у Ин-Дигнуса нет информации.

В мыслях я ликовал, что Дакси всё сделала правильно. Жива, она жива.

— Вот видишь, — шёпотом произнесла Либи и придвинулась ко мне ближе, — всё с ней хорошо, а это значит, что мы с тобой…

— Успокойся, пожалуйста, — так же тихо проговорил я.

Тем временем Эн-Брис продолжил вещать:

— Теперь к новости не такой хорошей. — Он сделал паузу, глядя на нас. — Как я уже говорил, заставить Ин-Дигнуса открыть вам портал невозможно. Он просто испепелит вас. Или любым другим способом уничтожит. Но я знаю, что он собирает энергию именно в этих лесах. Благодаря ей он и научился очень многому. Понимаете, к чему я клоню?

— То есть мы должны научиться тому же? А если это займёт несколько лет? Не думаю, что можно вот просто взять и открыть портал.

— Направление мыслей верное, но с поправкой — я помогу вам. Мои тайные знания об энергии и вообще о вселенной, других мирах и тому подобном раньше были мне недоступны. Но теперь я могу ими пользоваться. Всё благодаря тебе, человек. — Эн-Брис замолчал и поправился: — Кирилл. Всё благодаря тебе, Кирилл.

— Так, допустим. Это ты всё в общем сказал, а конкретнее?

— Ин-Дигнус черпает энергию отовсюду, но сильнейшее излучение я чувствую из самых недр земли. Полагаю, именно там можно получить наибольшую силу, благодаря которой я смогу открыть портал самостоятельно для вас.

— Предлагаешь рыть землю? — подключилась к нашей беседе Либи. — Мы так и правда тут надолго застрянем…

В моей голове сама собой возникла смешная и в то же время грустная картина: я, Либи и Эн-Брис — троица с кирками, лопатами и ломами — копаем шахту.

— Нет, вы не поняли. Есть предположение, что у Ин-Дигнуса имеется пещера, а внутри неё уже та самая сила. Генератор энергии, если так понятнее. Потому что в мире нет столько энергии природной, сколько имеет Ин-Дигнус. Я не раз видел, что он уходил куда-то далеко под гору, но никогда не следил. Знал бы я раньше то, что знаю сейчас, давно бы проследил за ним и наконец-то нашёл бы всё. Но прозрение случилось так не вовремя.

— Хотя бы случилось, и то хорошо, — буркнул я, вспоминая снова, что если бы не мои слова, на которые особо и не было надежды, то меня б уже в живых точно не было. — Тогда чего мы ждём? Нужно отправляться на поиски сейчас же.

— Слишком рано, — покачал головой Эн-Брис. — Мы этим займёмся завтра вместе, но начало положу я. А вам нужен отдых. По крайней мере, тебе как человеку. — Он вновь глянул на меня.

— Чувствую себя нормально, — возразил я, хотя и не спал всю ночь, пока мы добирались до резиденции Каллида. Может быть, он прав и стоит отдохнуть?

— Нет, лучше отдохни. Мне сон не требуется, поэтому я буду искать путь к источнику энергии. Вернусь к утру. Надеюсь, с хорошими новостями.

Эн-Брис молча встал, обвёл нас взглядом и побрёл прочь.

— Я ему не доверяю, — вполголоса сказала Либи, когда он ушёл, и подкинула дров в угли.

— Да я тоже не особо, но разве есть иной выход? Боюсь, он прав: стоит нам появиться перед местными — и всё, конец обоим. Он не зря говорит, что этот Ин-Дигнус очень силён. А уж если он сам против него выступит только рискуя жизнью, то какова же сила Ин-Дигнуса?

— Даже не знаю, — вздохнула Либи. — По-моему, нам всё равно надо быть начеку. Кто знает, может, этот Эн-Брис просто хорошо играет роль и мы оказались тут вовсе не случайно.

— А эта хорошая мысль. Точнее, не хорошая, а вполне правдоподобная. Тогда появляется вопрос: зачем мы ему или кому-то ещё на этой планете? И почему он так воду мутит? Про какой-то генератор энергии под землёй, про тайные знания.

— Насчёт генератора не знаю, но о тайных знаниях он, думаю, не врёт. Если он действительно рождён от ангела и демона, то это делает его не только сильным, в чём мы уже убедились, но и уникальным, умным. И вот теперь я склоняюсь к его версии. Вдруг он и правда был просто марионеткой всё время своей жизни. Хотя интересно и другое — как он вообще оказался на этой планете?

Вздохнув, я лишь сказал:

— Без понятия. Вообще не понимаю, что происходит. Я так надеялся, что этой операцией всё закончится, но нет. Всё просто провалилось. Но… — Я замолчал, потому что пришла отличная мысль.

— Что «но»?

— Представь, если Эн-Брис действительно на нашей стороне.

— Ну, к примеру. И что?

— Он охранял Каллида. Понимаешь, к чему я?

— Если допустить, что он за нас, а также то, что сможет открыть портал, то мы вернёмся все втроём. Но он сможет играть прежнюю роль, и это позволит ему без проблем расправиться с Каллидом.

— В точку, Либи, в точку! — радостно произнёс я. — Это был бы идеальный план. Никаких тебе рисков, ничего вообще делать не надо.

— Есть загвоздка — это Ин-Дигнус. Раз он дал Каллиду Эн-Бриса, то они наверняка имеют какую-то связь. Один другому скажет, что не отправлял Эн-Бриса, что тот сам исчез. И тогда Каллид может сделать всё, лишь бы не подпустить близко нашего нового помощника.

— А вот здесь бы нам очень пригодились способности Слайми по созданию точной копии. Хотя не факт, что такое сложное и сильное создание она бы смогла повторить.

— Об этом нет смысла думать. Здесь только ты и я. Остаётся на себя рассчитывать и глядеть в оба. Ну а пока, — голос Либи вдруг сменился на чарующе сексуальный, — у нас с тобой вся ночь впереди…

Она без церемоний залезла на мои колени, затем повалила на землю.

— Не так быстро, постой, — попытался я возразить, но так и не смог.

От демоницы пошла мощная энергетика, возбудившая меня на ровном месте до предела. И если бы только это. Меня одурманил небывалый аромат, но столь манящий, сладкий и заводящий, что я забыл обо всём сразу. А когда Либи наклонилась ко мне, едва коснувшись губами моих губ, я понял, что этот аромат, против которого невозможно устоять, исходил от её тела.

Глава 21

Очень трудно передать словами, что я ощутил, когда Либи поцеловала меня. Казалось, опыта у меня вполне достаточно, причём разнообразного, уж в поцелуях точно. Но тут было нечто иное. Чувствовалось как-то всё совершенно иначе, будто бы я целовал вовсе не влажные губы демоницы, а что-то другое.

Наш удивительный поцелуй продолжался не так уж долго. И только поначалу он был неторопливым и нежным. Потом Либи подключила язык. И тут меня ждал сюрприз. Её язык, стоило ему коснуться моего, ощущался мной как нечто особенное и крайне приятное. Я даже поймал себя на стыдливой и немного безумной мысли: мне захотелось просто обхватить губами этот язык и проглотить его. Не ожидал от себя настолько странных желаний. Нет, это уже не я. Это всё влияние демонической сущности, из-за чего моё поведение кардинально изменилось. И я перестал себя сдерживать, ибо всё без толку.

Не переставая целоваться, я обхватил руками округлый зад Либи и с удовольствием сжал обе ягодицы. Затем что было сил шлепнул по ним. Демоница, всё ещё сидящая на мне, от этого движения заелозила, оторвалась от поцелуя и похотливо, шёпотом произнесла:

— Да, ты знаешь, как мне нужно. Продолжай в том же духе.

Не то чтобы я знал, скорее она всем своим поведением вызывала такое желание. Нутром чувствовалось, что с демоницей никаких границ вообще нет и можно делать всё что угодно. Чем не отличный случай оторваться, забыв про мораль и заботу о партнёрше? А уж если ей и самой нравится, то только вперёд.

Хотелось даже просто разорвать все вещи прямо на Либи. Уверен, то же самое она бы сделала и с моими. Однако на нас-то не простые вещи, поэтому пришлось с друг друга всё просто снять. Но так как оба были возбуждены неимоверно, справились с этим крайне быстро.

При свете костра Либи, полностью нагая, с идеально чистой кожей во всех местах, выглядела сногсшибательно. Любопытно, что с ангелом у меня тоже было возле костра. Но то был другой, чувственный секс. А теперь меня ждёт кое-что жёсткое, куда более развратное. Да и разве может быть иначе, если это секс с демоницей?

Меня даже совершенно не напрягал тот факт, что кожа Либи полностью чёрная. Настолько чёрная, что любая негритянка покажется светлой в сравнении с этой. Но мне почему-то нравился этот образ демоницы, стоящей на коленях передо мной, с расправленными крыльями — видимо, признак возбуждения. И, конечно же, я не стал медлить и чего-то ждать. Я просто начал делать то, что хотел в данный момент. Или же не совсем я, а тот я, который был под дурманящим влиянием демоницы. И этот запах… Сладкий запах никуда не делся. Для меня самым желанным сексуальным объектом во всей вселенной стала именно Либи, никто другой. И поэтому, долго не думая, направил напряжённый ствол прямо в рот демоницы, который она услужливо открыла для меня.

Судя по тому, что она просто его открыла, мне дозволено всё делать самостоятельно. Так что я, как только почувствовал, что ствол вошёл во влажные и горячие недра рта Либи, я с особым наслаждением протолкнул его дальше. И протолкнул не постепенно, а с силой двинув тазом. Либи, как я и думал, отреагировала на это нормально. Она вообще легко его в себя приняла целиком, нагло глядя на меня снизу вверх, будто с вызовом: «А можешь ещё жёстче?»

И я принял вызов. Почему бы и нет? Разве что опасался, разрешит ли она мне взяться за её рожки для удобства…

Либи разрешила. Молча, разумеется. Потому что видела, как я, продолжая держать ствол всё ещё у неё во рту, потянулся к этим небольшим демоническим рогам. А ведь я никогда их и не касался.

На ощупь рожки Либи оказались достаточно гладкими, но при этом держаться за них было удобно. Точнее, очень удобно. Даже лучше, чем за голову. И поэтому я с удовольствием, методично и грубо начал вставлять Либи в рот за разом. А учитывая, как хорошо я держался за её рога, это получалось очень отменно. Буквально насаживал её голову на свой прибор, словно бы ничего остального и не было. Непередаваемые ощущения. Знал бы раньше, насколько это удобно и дико возбуждающе, наверняка бы раньше попробовал.

Либи послушно так и сидела, пока я откровенно и жёстко трахал её в рот. И ведь ей даже передышка никакая не требовалась. Как-то же хватало воздуха через нос…

Затем я решил ускориться, и грубый оральный секс превратился в дикую долбёжку. От возбуждения моя скорость увеличилась настолько, что я невольно на мгновение подумал: что быстрее сотрётся — моё мужское естество или рот Либи? Нет, второе уж точно вряд ли. А всё потому, что демоница подключилась и сама начала подталкивать свою голову. Причём у неё это получалось крайне замечательно. Она просто в один момент поймала мой ритм, чтобы двигаться в унисон со мной. А после я вообще решил довериться ей. Сумеет ли она развить одним лишь ртом такую скорость, чтобы я смог кончить?

Либи без слов поняла, что мне нужно. Я убрал руки с её рожек, а она чуть подобралась ко мне на коленях, обхватила руками за ягодицы и начала движения головой. Сперва просто быстрые. Спустя миг — ещё быстрее. Потом опять скорость выросла. А ещё через мгновение я даже не успевал замечать свой ствол — настолько быстро двигалась голова Либи. Да и ощущения ниже пояса были особые: демоница не только ускорилась, но и стала губами обхватывать ствол как можно плотнее, отчего я стал возбуждаться сильнее, нагрелся буквально с ног до головы и почувствовал, что оргазм начал подступать. Подступать неизбежно.

Неожиданно быстро пронеслась волна по телу, ноги чуть подкосились, и я с несдерживаемым хрипом кончил. Кончил прямо в рот Либи, которая в самый пик как раз держала ствол целиком. Однако она умудрилась не подавиться. Медленно вынула его, заботливо обработала языком со всех сторон и ещё немного пососала, только теперь не спеша и осторожно. Я же стоял и наслаждался ощущениями. Да уж, такое даже в порнухе я ни разу не видел. И тут же усмехнулся про себя: да это в принципе ни в одной порнухе невозможно — ни скорость, с которой трудилась Либи, ни само наличие настоящей демоницы. А мне повезло: быть может, я вообще единственный человек во всём мире, которому досталась развратная демоница, с которой можно делать всё что угодно. И ведь на одном минете и оральном сексе мы точно не остановимся сегодня. Будет ещё много интересного. И у меня возникли кое-какие идеи насчёт роскошных крыльев Либи. Их ведь тоже можно использовать для экзотического секса.

Сделав перерыв, мы решили окунуться в водоём. На удивление, вода оказалась достаточно тёплой, хотя, казалось бы, постоянно обновлялась.

— Ну как тебе? — полюбопытствовала Либи, плавая не спеша. — Понравилось?

Только я собрался ответить, как она засмеялась негромко и продолжила:

— Ну конечно же понравилось. Можешь даже не отвечать. Я и так знаю.

— Не отрицаю, ты права. Ты лучше мне вот что скажи: как ты это делаешь?

— Что именно?

— Ты же воздействовала на меня, я это понял сразу. И этот приятный запах от твоего тела…

— Это просто мои умения, которыми владеет любая демоница. Ничего удивительного. Иначе мы бы от наших секса никогда не дождались.

— Так вот оно что. Получается, демонам не так уж нужен секс?

— Нужен, но они часто всю свою силу — в любом её виде — тратят на сражения и тренировки, из-за чего забывают о другой важной потребности.

— Интересная особенность, — хмыкнул я. — У нас, людей, такого нет. Организм сам требует.

— Вот поэтому ты мне даже лучше подходишь, чем кто-либо из демонов, — проговорила Либи, даже не понимая, что таким заявлением оскорбила меня. В конце концов, я ж не просто какой-то самец для секса, а личность. Но я решил не объяснять ей — вряд ли поймёт. Вместо этого решил ответить в той же манере.

— А ты мне подходишь для самых развратных идей. У тебя же никаких ограничений нет, так ведь?

— Любые виды удовольствия, — мечтательно произнесла Либи. — Я люблю всё, что делает меня сильнее и заставляет чувствовать себя лучше. В общем, ты прав: со мной можно всё что захочется.

Я подплыл к ней ближе, улыбнулся и предложил:

— Тогда давай продолжим. Есть кое-что, в чём у меня опыта не так уж много, поэтому хотел бы попробовать с тобой.

— И я даже знаю, о чём ты говоришь, — сексуально пропела Либи. — Ты можешь сделать это без подготовки. Я не неженка какая-то. Поплыли к берегу. Мне ещё есть что тебе показать и чем удивить.

Признаться, она заинтриговала меня крайне сильно, так что я в нетерпении поплыл к берегу. Секс в нашей ситуации точно не вредит. Хотя бы есть возможность немного расслабиться и отвлечься на время от проблем насущных.

Глава 22

Либи вылезла на берег первой и пошла изящно покачивая бёдрами. Учитывая, что она полностью нагая и мокрая, это выглядело потрясающе и дико сексуально. Да ещё и костёр, горящий до сих пор, выгодно подчёркивал контур аппетитной фигуры, особенно ягодиц. Интересно, демоница точно поняла, о чём я говорил, когда сказала, что можно без подготовки? Я же имел в виду анальный секс…

Она остановилась у костра и повернулась ко мне. Её взор сразу упал на мой каменный стояк. Либи улыбнулась и спросила:

— Ну, ты готов?

— Конечно. Разве не видно?

— Одно дело организм и совсем другое — эмоциональная подготовка.

— Даже так. А я-то думал, тебя интересует лишь физическое удовлетворение.

— И это тоже, но главное — настроение, — поучительно, будто я сам этого не знал, изрекла Либи и подошла вплотную, обвив руками мою шею. — Я сейчас немного тебе его смажу, а потом начнём. Только не осторожничай, делай как тебе хочется.

— Да я уж понял, что ты любишь жёстко и грубо.

Пока я говорил, демоница встала на колени и успела заглотить мой прибор целиком, активно обрабатывая его губами и языком. Она делала всё так, чтобы было как можно больше её слюны в виде смазки. Ни о какой другой смазке в мире демонов, наверное, и не слышали.

Либи умудрилась довольно быстро обеспечить мне смазку в виде её тягучих слюней, так что войти в неё будет теперь вовсе не сложно. Затем она молча развернулась, воспользовалась снова своей слюной, но только теперь на руке, после чего смазала себе то самое между ягодиц. И не просто смазала. Кажется, она даже на момент сунула внутрь два пальца. От нетерпения, что ли? Неужто такая любительница анального секса?

— Да, ты угадал, — похотливо произнесла Либи, покручивая задом и касаясь ягодицами кончика ствола. — Ещё какая любительница.

И мысли умудряется читать…

Но я не стал на это отвлекаться — уже сам хотел поскорее попробовать, тем более без всякой подготовки. Это будет новый опыт.

Либи, почувствовав, что я начал целиться, решила мне помочь, ведь её ягодицы настолько выпуклые, что попасть, не раздвинув их, будет не так просто. Будь она человеком, я бы подумал, что это не от природы такой зад, а после пластической хирургии. Но у демоницы уж точно всё своё, настоящее.

Она подалась, выпячиваясь назад, обхватила свои ягодицы и широко раздвинула. Я же только приставил головку к влажному сфинктеру демоницы и одним движением таза протолкнул внутрь. Член тут же скользнул, провалился в горячую попку Либи наполовину. Она издала необычайно сладкий стон и толкнула тазом тоже, что позволило ей насадиться до конца. Всё моё естество обволокло очень упруго, и я почти застонал от удовольствия. До чего же горячо и приятно! А когда Либи отпустила ягодицы, которые до этого раздвигала, ствол оказался зажат ещё крепче. И это доставило мне куда большее блаженство, так что я начал двигаться по привычке потихоньку, скользя внутри Либи неторопливо и с наслаждением. Но быстро опомнился, поэтому, взявшись поудобнее за бока демоницы, принялся ускоряться. И не только ускоряться, но и применять больше силы. Шлепки, раздающиеся по ближайшей округе, лишь подтвердили, что старался я как следует.

Казалось, Либи действительно получала огромное наслаждение от проникновения в её сочный зад. Она широко расправила крылья, изогнулась ещё сильнее, двигала тазом мне навстречу, чтобы удары и вхождения были жёстче и грубее. Стонать и не переставала.

Затем мы изменили позу. Я поставил демоницу в коленно-локтевую, сам пристроился сзади и вновь вошёл, буквально радуясь, что могу продолжать и получать особое наслаждение. Самое приятное — в этой позе мне было проще разогнаться до приличной скорости. И развил я эту скорость, ощущая, как с каждой секундой становится всё горячее и горячее. Либи же просто получала своё, но и не забывала покручивать задом — она будто получала удовольствие не только от самого проникновения, но и от того, когда я захватывал как можно большую зону сфинктера. Это было заметно по тому, как она всё чаще крутилась.

Потом я повалил её на траву. Либи сообразила в ту же секунду и приподняла попку. Мне оставалось лишь упереться ногами и руками в землю, а после снова войти и двигать только тазом. Это получалось особенно хорошо. На какой-то момент я остановился, и демоница подхватила эстафету, двигаясь теперь сама. А двигалась она очень умело и быстро — наверное, ни одна земная девушка так бы не смогла.

Очередная смена позы — и вот Либи наездница. Она ловко оказалась сверху и без проблем вкрутилась на торчащий ствол, а после принялась активно работать тазом. Затем улеглась на меня, прижалась плотно и ещё быстрее задвигалась. Я же просто наслаждался моментом, скользя руками по спине демоницы, хоть мне и мешали крылья. Зато, когда Либи чуть привстала, ничего не мешало попробовать её соски губами и поласкать груди. Но я бы не сказал, что они чем-то отличаются от грудей земных девушек.

Либи так и продолжала какое-то время скакать на мне. Что удивительно, несмотря на жаркий, страстный секс, к тому же анальный, я чувствовал себя готовым и дальше продолжать, будто бы оргазма ждать и ждать.

Стоило мне на мгновение задуматься об этом, как Либи наклонилась ко мне и с улыбкой проговорила:

— Готов к кое-чему новенькому?

— Это ты о чём?

— О сексе в воздухе, — выдохнула она сладким голосом.

— А это интересная идея. Давай попробуем. Только я пока не представляю…

— Я всё сделаю сама, ты только держись. И приподнимись немного.

Следуя её инструкциям, я приподнялся. Либи обняла меня за спину и сделала сильный взмах крыльями. От неожиданности я чуть не выпал, едва удержался за неё, а ноги мотнуло назад. Однако их демоница тут же подхватила бёдрами и крепко зажала, продолжая махать крыльями и подниматься вверх.

— Вот это ты придумала! — проговорил я, глядя вниз. Она подняла себя и меня уже этажа на три-четыре.

— Для тебя это будет непривычно, а в моём мире такое делают постоянно. Ты, главное, снова настройся и не переживай — мы не упадём.

А настроиться действительно нужно, ведь из-за этого взлёта вся эрекция почти сошла на нет. Но уже через несколько секунд, когда Либи начала попытки насадиться своей отменной попкой, плотно елозя по паху, всё встало на свои места. Просто встало.

Демоница, пусть не сразу, но смогла вновь сесть на член. Ей было, наверное, неудобно и меня держать, и крыльями махать, и ещё заниматься сексом при этом. Зато мне было проще: я просто держался за неё — и больше ничего.

Как только она села до конца, тут же продолжила привычные движения тазом. И в этот момент я оценил её задумку: это действительно классно, когда ты находишься в воздухе и занимаешься сексом, да ещё без особых усилий. А ещё я понял, что благодаря этому начал возбуждаться сильнее, чувствительность повысилась в разы. Я ощущал скольжение невероятно отчётливо всякий раз, когда входил и выходил из Либи. Также чувствовал её ягодицы, постоянно касающиеся моих бёдер. К тому же демоница постепенно начала ускоряться, а потому и чаще махала крыльями, которые служили не только способом летать в данный момент, но и охлаждали нас создаваемыми порывами лёгкого ветра.

Через пару минут Либи прижалась ко мне крепче, усилила движения, которые стали больше похожи на толчки. В унисон этим толчкам из демоницы вырывались неподдельные стоны, с каждым разом всё искреннее и громче. И стоны будто принадлежали не ей — уж больно тонкие, сексуальные, мягкие, с которым ассоциировалась не развратная крылатая, а какая-то прекрасная дева. Именно это начало меня заводить дополнительно, и я попробовал даже помочь Либи, двигая тазом. Но это оказалось плохой идеей — я мешал таким образом ей держаться за меня и рисковал упасть. Был бы облом для обоих. Так что пришлось довериться Либи, чтобы она сделала всё как надо.

И ведь она сделала…

Спустя ещё две-три минуты, что прошли в бешеном темпе, который демоница набирала постоянно и стонала всё громче и громче, я понял, что вот-вот кончу. А учитывая, что Либи явно сжимала сфинктер, уж тем более — стало вновь настолько узко и приятно, что сдержаться было очень трудно.

Как я ни старался не расслабляться после бурного оргазма, у меня не получилось. Я кончил, казалось, мощным выстрелом, и тут же выдохнул, обмяк, наслаждаясь ещё теми немногими секундами удовольствия, которые были особенно ценными.

Почти сразу за мной, если я всё правильно понял, кончила и Либи, ведь она застонала довольно громко и затихла. Крылья и все её мышцы в тот момент заметно напряглись, сжались, а потом тут же расслабились. Крыльями она больше не работала, и мы начали падать вместе.

Не успел я толком подумать об этом, как ощутил удар и шумный всплеск воды, а потом — погружение в воду. Не теряясь, быстро сориентировался и выплыл наверх. Рядом со мной вынырнула Либи и улыбнулась.

— Понравилось? Хочешь ещё?

— Да, очень. Хочу, но позже. А вообще, ты знаешь, я вот о чём подумал: мы же из-за секса совершенно не видим, что происходит вокруг. Привлечём же внимание к себе, особенно твоими стонами.

— Ну, мне же хорошо… А как без стонов?

— Ты правда получаешь столько удовольствия от анального секса?

— Конечно. А, ты же не знаешь…

— Чего не знаю?

— У нас там дополнительная сильная эрогенная зона. Если ты когда-то встретишь демоницу, которая откажется от такого секса, то это точно не демоница, не верь ей.

— Вот оно что, — призадумался я, прикидывая на будущее, к кому мне стоит обращаться, когда захочется безудержного разврата. — Это даже хорошо.

— Это очень хорошо. Поплыли передохнём? А насчёт того, что вокруг, ты сильно не переживай. Я замечу.

— Ту тварь, которой Эн-Брис голову оторвал, ты что-то не заметила.

— Заметила. Просто немного не вовремя, — попыталась увильнуть Либи.

— Ладно, поплыли. Лучше сам буду повнимательнее. Поспать-то сегодня успеем? Или ты решила использовать эту ночь по полной для секса?

— Зависит от передышек, — хитро улыбнулась она.

— Понял тебя, будем стараться.

И мы поплыли к берегу, чтобы передохнуть и погреться у тлеющего костра, в который давно пора подкинуть ещё немного веток.

Отступление 5

Антар смотрел в дуло винтовки. Он уже смирился, что прямо здесь и закончится его и без того недолгая жизнь. И даже показалось, что время замедлилось. До чего паршиво чувствовать себя беспомощным без возможности сдвинуться с места…

Когда его кто-то сбоку ударил, наследник в первое мгновение подумал, что это был выстрел. Однако луч пролетел мимо. Сам же Антар отлетел в сторону и прокатился по полу кубарем.

— Браслеты! — зашипел на него кто-то. В суматохе он только секундой позже узнал голос сестры. Но не увидел её. — В другой слой! Быстро!

Сориентировавшись, Антар активировал браслеты лёжа на полу. Сделай он это на секунду позже, его бы уже прошил луч. Не насквозь — форма бы спасла. Но не от массы выстрелов…

Из лежачей позиции оказаться в другом слое пространства — то ещё удовольствие. Антар ощутил, как стремительно полетел вниз. Однако это оказалось обманным ощущением — иллюзия.

Рика помогла ему выровняться, попутно отбиваясь от неугомонных чистильщиков, и они двинулись вместе едва ли не наугад. Искать правильный путь было некогда. Нужно покинуть пределы резиденции Каллида — самое опасное место на данный момент.

То ли произошли какие-то изменения в пространстве, то ли искажения, но когда они выбрались в привычную реальность, оказались возле высотки на уровне пятого этажа. Именно что возле, потому что материализовались в воздухе.

Будь они людьми, давно бы сорвались и упали. Но реакция и сила элиты истриситов выручили.

Первым за балкон зацепился Антар, едва не оторвав кусок строения. Ухватился покрепче, подтянулся и запрыгнул на балкон, чтобы сразу помочь повисшей Рике. Он протянул руку, она приняла помощь, и одним рывком Антар вытащил сестру.

— Ты как? — спросил он взволнованно.

— Нормально. Пора сваливать отсюда.

У Антара было много вопросов к сестре, но задавать их в нынешней ситуации — некогда.

Сориентировавшись, они поняли, что другой слой благополучно — ну, почти — перенёс их примерно на километр. Не так много, но гораздо больше, чем они ожидали. Это расстояние поможет выиграть время.

Они проникли в квартиру, на балконе которой оказались. Напугали своим присутствием хозяев, но быстро скрылись. Спустились спешно на первый этаж, вышли из подъезда.

Антар быстро обвёл взором парковку и выбрал самую приличную машину из возможных. Будьрядом Кирилл, он бы попросил его взломать и получить доступ, но пришлось самому. Наследник тоже это умел, но медленнее. Хотя бы в чём-то, но человек его превосходил…

Как только доступ был получен, они сели в машину. Он тут же резко сдал назад, развернулся и повёл машину на дорогу. На повороте шлифанул и устремился по трассе, обгоняя одну машину за другой.

— А теперь, пока есть время, рассказывай, что ты тут делаешь? — требовательно спросил Антар, глядя на дорогу и только успевая поворачивать руль то влево, то вправо.

— Тебе неинтересно, почему браслеты для телепортации опять не работают? На них-то и была вся надежда.

— Плевать уже на браслеты. Мы их всё равно не починим. Кто тебя сюда отправил? Не поверю, что отец. Это ты с Кириллом договорилась, да? Если так, то вам удалось обвести меня вокруг пальца. Сказано же было, чтоб ты дома сидела.

— Никто не отправлял. Это было моё решение. Лучше бы спасибо сказал.

— За что?

Рика не ответила.

Антар же, нервничая, не сразу сообразил, что повёл себя резко. Действительно, благодарить сестру было за что. Не приди она — он бы мёртвым лежал.

— Прости. Я правда не подумал. Спасибо. Но и ты меня пойми, я же о тебе беспокоюсь.

Рика помолчала немного и ответила:

— Как и я о тебе.

— Что с остальными? Ты их не видела?

— Видела. Они тоже должны были убежать. Но Кирилл вместе с тем крылатым исчез.

— Как исчез?

— Не знаю. Просто исчез. Теперь бы разыскать его, но как, пока неизвестно. Мы и так тут под угрозой. Нас скоро найдут.

— Так а как ты нас нашла? Как проникла?

— С помощью браслетов, как же ещё. Ну и жена Каллида…

— Что?

— Она связалась со мной и многое рассказала. Плохие новости. Каллид теперь обеспечен технологиями, каких у нас никогда не было. У него поддержка с другой планеты.

— Так вот почему я не мог сдвинуться с места…

— Именно. Но мне удалось отключить этот парализатор.

— Так, ладно. Мы пока в безопасности. Надо связаться с остальными. Вместе у нас будет больше шансов.

— Сейчас попробую. Нас, конечно, могу засечь по связи, но других вариантов уже нет.

* * *

Слайми помогла Дакси пройти среди чистильщиков безопасно, после чего они материализовались почти там, где и нужно было. Всего лишь одной улицей ошиблись.

Как только Дакси появилась посреди улицы, она тут же скрылась в тёмном проулке, чтобы не привлекать к себе внимания. Слайми приняла облик местной истриситки, стараясь прикрыть Дакси.

— Так, только без паники, — предупредила слизь, сканируя Дакси.

— Где мы? Ты знаешь?

— Где-то неподалёку от резиденции. Нужно найти безопасный отход. Жаль, что ты не умеешь маскироваться, как я.

— Нам бы связаться с Антаром, Ютси и Либи.

— Последней тут точно нет. Насчёт остальных двоих пока не знаю. Переждём немного здесь, мне нужно всё изучить.

Слайми первым делом попробовала выйти на связь с ангелом. И та отозвалась. Значит, жива. Она поняла, где искать напарниц, и обещала скоро прибыть. Уже лучше — теперь их трое. Шансы выбраться без потерь увеличились.

— Ютси скоро будет здесь, — сообщила Слайми. — Попробую связаться с Антаром.

Прошло ещё какое-то время, и слизь вновь заговорила:

— Антар уже далеко отсюда. И он не один.

— А с кем? — удивилась Дакси.

— С Рикой.

— С Рикой? Но её же не было с нами.

— Не было. До определённого момента. Она спасла Антара.

— Я чувствовала, что так просто Рика не сможет сидеть дома. Нашла способ, — заулыбалась Дакси, но тут же помрачнела, вспомнив, что Кирилл теперь неизвестно где. И жив ли вообще…

— Чтобы Антар смог нас забрать, нужно выйти на другую улицу. Только дождёмся сначала Ютси. Мы-то скроемся из виду, а ты попробуй не привлекать сильно внимания. Насколько возможно, скрой явные признаки — уши и хвост. Они очень выделяют тебя на фоне местных.

Дакси кивнула и демонстративно прижала уши, а хвостом обвила ногу — не болтается, меньше видно.

Ютси подоспела скоро и появилась прямо перед ними. Ангел волновалась, пыталась вызнать новости, которые получила в краткой форме.

И всё было хорошо, пока в проулок не нагрянули местные полицейские.

Слайми, спрогнозировав ближайшие события, решила, что придётся их убрать, хоть они ни в чём не виноваты. Ну кто же их просил во время патруля зайти в неприметное место? Кого они тут хотели найти? Или что? Очевидно, свою смерть.

Глава 23

Либи выжала почти все соки из меня — как в переносном смысле, так и в прямом…

Чтобы не остаться совсем без охраны, мы договорились спать по очереди. Как мужчина, я уступил Либи.

Я глядел на тихо потрескивающий костёр и размышлял о своём.

Сомнения относительно Эн-Бриса не оставляли меня. Да, выбора особо нет, о чём я подумал уже много раз. Но и слепо верить ему — тоже не дело. С другой стороны, совсем без крылатого, который тут вырос и многое знает, будет совсем сложно. Я даже не знаю, где эта планета находится и как эти ариансы выглядят. Но если верить словам Эн-Бриса, то они очень сильны как в энергетических способностях, так и в технологическом развитии. Какие-то прямо уникальные…

Пусть секс с Либи разрядил в целом обстановку, но, оставшись наедине, я не мог не думать о Дакси. Вроде бы с ней всё хорошо, если, опять же, верить Эн-Брису. Вот только наверняка я это не узнаю. За Слайми вообще переживать нечего — почти бессмертное создание. Ютси… Мой ангел-хранитель. Она хоть и милая, наивная, но растеряться не должна была. Им главное просто вернуться на территорию «Чёрного оснита», а уж там они явно будут в безопасности. По крайней мере, какое-то время.

Думая обо всём этом, я вдруг поймал себя на мысли, что больше беспокоюсь о других, нежели о себе. Я-то вместе с Либи оказался в куда более худшем положении, чем остальные. Да и ещё недавно приобретённые способности на этой планете не работают… Но ведь если эти ариансы такие сильные, то значит, здесь должно быть много энергии кругом. И пусть энергия чужеродная, но должен быть хоть какой-то способ пользоваться ей. В конце концов, что люди, что ариансы — мы все живые создания со своей энергетикой, со своим биополем. Значит, мне надо научиться чувствовать эту энергию и преобразовывать. Либи же смогла пользоваться здесь своими умениями.

Эти размышления оживили меня и подстегнули начать эксперименты. Хотел было даже разбудить демоницу и расспросить, что она тут чувствует, как работают её способности. Но пусть лучше отдохнёт. Она ведь тоже устаёт.

Вспоминая первые уроки по управлению энергией, я попытался проделать то же самое и здесь. Однако никаких отголосков не ощутил, словно бы лишился вообще такой способности. И всё равно я продолжал пробовать снова и снова. Чтобы лучше сосредоточиться, закрыл глаза, но навострил слух — на случай, если заявится какой-нибудь нежданный гость.

Спустя несколько минут удалось почувствовать по телу какие-то крохи пробежавшей энергии. По ощущениям это напоминало пробежавших муравьёв по коже, которые тут же исчезли. Интересно-интересно… Либо это остатки моих запасов, либо я всё же могу черпать энергию из этой окружающей среды. И я продолжил упорно прислушиваться к собственному телу и разуму.

Ещё через какое-то время показались новые ощущения. Хотелось бы точно знать, самовнушение это или результат. Но я предпочёл считать это вторым, ведь отчётливо чувствовал чужеродную энергию, которую притянул волевым усилием. Однако эта энергия как дым клубилась вокруг меня и отскакивала от моего энергетического тела, стоило ей только коснуться его. Это было похоже на два магнита.

Мои предположения подтвердились: я могу притягивать эту энергию, но не могу ей пользоваться, не могу её поглотить. Выходит, сам же и являюсь препятствием, точнее, моё энерготело. А это значит, что мне нужно как-то изменить его, и тогда всё получится. Шансов защититься в этом чужом мире станет гораздо больше, если у меня будут способности.

Дальнейшие попытки не увенчались успехом. Я так и сидел, стараясь изо всех сил поглотить хоть самую малость этой энергии, но ничего не получалось. Она так и продолжала вертеться вокруг меня, не принося никакой пользы.

Я так увлёкся изучением самого себя и энергии вокруг, что отстранился от мира, поэтому как только услышал шорох, тут же подскочил и направил винтовку на источник звука.

— Ты чего? — посмотрела на меня сонная Либи. — Это же я.

— И правда, — выдохнул я и сел на место. — Уже выспалась? Вроде времени немного прошло.

— Ну вообще-то скоро утро. Я хорошо поспала, теперь твоя очередь.

— Надо же, как я быстро провёл время.

— А чем ты занимался? — Либи села рядом, подогнула под себя колени и уставилась на тлеющие ветки в костре.

— Изучением местной энергии. Мои способности тут не работают, потому что энергия чужеродная. В итоге я пришёл к выводу, что мне нужно изменить энерготело, чтобы я черпал энергию. По-другому никак.

— Не вздумай, ты что! — громче обычного и серьёзным тоном заявила демоница. — Умереть, что ли, захотел?

— Наоборот, я выжить здесь хочу.

— Ты очень далёк от этой темы. Как хорошо, что ты не умеешь работать со своим энерготелом. Иначе бы я осталась тут одна.

— Ну так объясни, что в этом страшного.

— Энерготело куда важнее физической оболочки. Если его изменить, то слабое существо — а люди такие и есть — просто погибнет, или станет сумасшедшим, или просто тело без разума.

— Как овощ. Понятно…

— Да даже мастера редко так рискуют. И если они меняют своё энерготело, то ненадолго. И то, как я знаю, последствия всё равно остаются. Появляются прорехи в энерготеле, туда попадают случайные куски энергии без ведома хозяина. В общем, это ведёт со временем к тому же сумасшествию. Это очень опасно.

— Как же всё сложно… — вздохнул я. — Но я не знаю другого способа, как мне воспользоваться этой энергией.

Либи задумалась, а спустя несколько секунд поделилась мнением:

— По идее, так как я пила твою кровь и у нас был секс, мы теперь имеем очень тесный контакт. Если постараться, то я могу передавать тебе свою энергию. Да только у меня она тёмная, а твои способности работают за счёт светлой. Я не знаю, что получится в итоге. Мы можем попробовать. Думаю, даже если ничего не выйдет, с ума ты не сойдёшь, — усмехнулась Либи.

— И на том спасибо, — улыбнулся я.

— Хотя подожди, — стала демоница вновь серьёзной. — Не приведёт ли это к тому, что твои энергоканалы сгорят и ты лишишься вообще этой способности?

Своими размышлениями вслух Либи заставила меня ещё серьёзнее задуматься над этими экспериментами. Совместить чёрное и белое — действительно может быть опасно. И ладно если просто энергоканалы сгорят, хоть я и не представляю, как это будет происходить, но вдруг что-то станет и со мной?

В итоге, немного обдумав это, я предложил другое:

— Мне кажется, что лучше пока не рисковать так. Мы же не знаем последствий. Лучше расскажи, как ты черпаешь энергию в этом мире. Или ты ещё не пробовала и используешь резерв?

— Ну почему же? Пробовала. И секс мне в этом здорово помог, потому что до этого было тяжело собирать всё по крошкам. В общем, процесс пополнения запасов идёт медленно, если не прибегать к сексу как можно чаще.

— Постой, Либи, — прервал я её. — Скажи честно, ты мне этим сексом, плотно связанным с энергией, голову морочишь, чтоб почаще его получать?

Она быстро повернулась ко мне, нахмурилась, губы поджала. Подобной реакции я никогда не видел, а потому не знал, что произойдёт в следующий момент.

— Не веришь — не надо! — вырвалось у демоницы. Для пущего эффекта она ещё и хорошенько так стукнула меня кулаком по плечу — прямо совсем не женский удар, конечно… — Я посмотрю, что ты будешь делать, когда потребуется тебе помочь или раны залечить.

Либи демонстративно отвернулась от меня и даже отсела чуть дальше, насупив нос и пыхтя от злости. Какая темпераментная демоница, однако!

— Слушай, — начал я осторожно, — ну откуда мне знать, что правда, а что — нет? Подумай сама: ты почти с первого нашего знакомства добивалась секса, причём тебя не смущало, что мы не одни. И что я должен думать, по-твоему? Что ты очень любишь секс и готова ради него на многое. Я тоже люблю, но надо ведь и о будущем думать.

— Я тебе уже всё объясняла про это. Ты не хочешь понять, как устроен мой организм. Мне нужно то, что он требует. Или ты предлагаешь брать это от других? — продолжала она дуться.

— Ну всё-всё, хватит обижаться, — попытался я её успокоить, придвинулся и обнял. — Я всё понял и буду тебе верить. Давай-ка ты продолжишь рассказывать теорию, и вместе подумаем, что делать дальше.

— Я не обижаюсь, я злюсь, — буркнула она, но потом расправила крылья и потянулась. На лице появилась плутоватая улыбка. — Я согласна тебе дальше рассказывать, но только после секса.

— Ну вот, — усмехнулся я, — опять…

— Да ты всё равно, как я вижу, спать не собираешься!

— Собираюсь, ещё как собираюсь!

— Вот, правильно, — перешла демоница на милый тон и вмиг забралась на меня. — Чтобы тебе крепче спалось, надо потратить силы. А я как раз наберусь сил и проведу за это время кое-какой эксперимент. Это быстро. Ты просто лежи себе на спине, всё сделаю сама.

Вздохнув, я только и сказал:

— Хорошо, давай. Но только действительно быстро, чтоб я успел поспать.

Пока я это говорил, она уже сняла с себя верхнюю часть одежды. Вскоре и я лежал голый, а на мне сверху скакала довольная Либи. Кажется, дай ей волю — и она будет готова заниматься сексом в режиме «двадцать четыре на семь».

Демоница сдержала слово. Я действительно всё это время просто лежал, получая удовольствие от её трудов. Как она только ни изворачивалась на мне, как только ни крутилась…

Мокрые, после очередного купания, мы сидели у костра и сохли.

— Ну что, провела эксперимент?

— Да, — задумчиво ответила она. — Во время секса очень тонко чувствуется энергетика как своя, так и чужая. Я выяснила, что оказывается, у тебя есть небольшие частицы тёмной энергии. Совсем малость. А если они есть, то моя тебе не должна навредить. Но нужно вкачивать небольшими дозами, постоянно увеличивая их.

— Вот оно что. Это как если яд пить маленькими порциями долгое время, тоже увеличивая дозы, то потом этот яд не навредит вообще или же будет слабый эффект.

— Да, вроде того. Но мне интересно другое — откуда в тебе есть тёмная энергия? Я точно среди демониц у тебя первая? — прищурилась Либи, посмотрев на меня ревнивым взглядом.

— Ну конечно первая! Где б я среди людей на Земле демоницу достал?

— И всё же странно-странно. Либо ты не договариваешь, либо среди этих девушек были демоны. Ну или какая-то частица их.

— Ну не, Либи, ты уже сочиняешь.

— Тогда откуда?

— Есть мысль, как раз только что пришла в голову. Вот смотри. Существует теория, что ангелы произошли от людей, а демоны — от ангелов.

— Это всего лишь теория, — фыркнула Либи. — Но ты продолжай.

— Иногда теория подтверждается фактами, поэтому не надо так… Получается, ангелы и демоны произошли от одного вида — люди. То есть мы ваши предки. А раз в вас есть энергия тёмная и светлая, то в нас изначально была и та и другая. Просто ангелы и демоны взяли каждый своё и развили. У людей же остались по-прежнему вот эти крохи обеих энергий. Не зря же мы, люди, все не идеальны. Даже у самых хороших людей возникают периодически злые помыслы. Может быть, как раз из-за этой тёмной энергии.

— Мысль действительно интересная, но выходит, что ты считаешь нас, демонов, злыми, так?

— Да нет, не так. Вы нам здорово помогали. Я о том, что вы сумели взять эту энергию в свои руки, то есть можете ею управлять. И тогда не важно, какая это энергия, если она в умелых руках. Ну это всё образно, конечно же.

— А люди тогда не умеют контролировать тёмную энергию, поэтому она вызывает у них, как ты сказал, злые помыслы. Хм, ну, логично. Такая теория имеет место быть. Люди же и правда слабы, вот и поддаются всякому влиянию.

— Так, Либи, ты увлеклась. Говоря о людях, не забывай, что я тоже человек.

— Из-за обилия светлой энергии не совсем уж человек, — заметила она.

— И всё-таки. Будешь ещё плохо о людях говорить, то…

— То что?

— Никакого секса — вот что.

— Ну-у-у-у, — протянула демоница, подняв голову наверх, — тогда найду тебе замену. Нет, я буду рядом, но секс будет не с тобой. О, вот есть один кандидат. Обещал прийти.

— Ты это серьёзно? Готова вот так просто лечь под этого крылатого?

Я и сам не заметил, как вдруг заиграла ревность. Удивительно…

— Да пошутила я. Он мне вообще не нравится.

— Шутница какая. Хотя погоди, — задумался я.

— Вот не надо никаких «погоди»! Секс у меня будет только с тобой, ты мне подходишь.

— Да ты дослушай! — не выдержал я. — Эн-Брис же вроде как имеет черты как ангелов, так и демонов. Понимаешь, к чему я клоню?

— Кажется, понимаю. — Либи тоже озадачилась.

— Вот! Значит, он имеет в себе обе энергии в большом количестве. Выходит, это возможно.

— Но только он не человек, он таким родился.

— Да, но мы же по чуть-чуть будем пробовать.

— Только после того, как ты отдохнёшь. Мы заболтались, ложись уже. Мне ещё нужна будет твоя кровь. Так что спи.

— Ладно, ты права. Нужно поспать.

Однако уснуть долгое время не получалось, ведь меня не покидали мысли об энергии. Но потом я успокоил себя, что всё равно своего добьюсь. Да и можно будет посовещаться с Эн-Брисом. Наверняка он многое знает про энергию и её действие в разных условиях. Вот и поделится опытом. А там уж втроём что-то, да придумаем.

Глава 24

Проснулся я от того, что нос уловил приятный запах жареного мяса с дымком костра. Почти сразу же услышал копошение рядом, звуки капающего и шипящего в угле жира. По-моему, утро началось очень даже неплохо. И главное — я чувствовал себя отдохнувшим и выспавшимся.

Открыв глаза, повернул голову и увидел Либи, которая сидела у костра и жарила мясо. Она сосредоточенно и внимательно следила за процессом, да с таким видом, будто занимается какой-то очень важной научной работой. Почувствовав мой взгляд, демоница посмотрела на меня и улыбнулась.

— Доброе утро. Выспался?

— Доброе, — сонно сказал я, поднимаясь с земли. — Да, на удивление выспался. А ты, смотрю, жарить мясо умеешь. Где научилась?

— Не умею, в том и дело. Пытаюсь вот, вспоминая, как ты это делал. Это свежее. А вон там, — она кивнула в сторону, — разные фрукты. Сам разберёшься, что хочешь, но я их проверила. Они все хорошие, тебе их можно.

— И когда ты только успела… Хотя стой. Ты что, оставляла меня одного здесь? А если б какой-то хищник заявился?

— Да, оставляла, но этот закуток был под энергетической паутиной тьмы, так что если бы кто-то приблизился, я бы прибыла на место до того, как с тобой что-то случилось бы.

— Что ещё за паутина?

— Да просто охранное заклинание, если по-простому объяснить. Я же много чего умею.

— Понятно. Спасибо за заботу.

Мясо я дожарил уже сам, ведь Либи всё переживала, что у неё не получится. На самом же деле ещё как получалось. Но, пока я заканчивал с готовкой этого плотного и сытного завтрака, Либи смастерила из одного фрукта, который был похож на кокос, чашку. В эту чашку она выжала сок из разных фруктов. Таким образом, сделала мультифруктовый сок собственного приготовления.

После того как умылся, позавтракал я с огромным удовольствием, на это время позабыв о проблемах. Но о них мне напомнила Либи, когда пришла пора поделиться с ней кровью. Она ждала всё это время, чтобы я наелся и не терял слишком много сил.

— Как тебе кажется, долго нам ещё ждать его? — спросила Либи, вытирая губы от крови и сразу заживляя оставленную ею рану на моей руке.

— Мне кажется, что он может вообще не прийти. Здесь, конечно, солнце другое, но всё-таки я думаю, что утро постепенно переходит в полдень. А крылатого всё нет и нет.

— И что будем делать, если он не придёт?

— Попробуем найти его. Ну или ту пещеру, о которой он говорил.

— А вдруг он спустился в эту пещеру и там погиб? — выдала Либи версию.

Я лишь усмехнулся.

— Ты это всерьёз? Это ж кого он там должен встретить, чтобы погибнуть? Он же невероятно силён. Да чего только стоит скорость его перемещений. Когда надо, он так быстро двигается, что и взглядом не уследишь.

— Это ты не уследишь, а я могу, — гордо заявила демоница, но добавила: — Хотя ты, конечно, прав: он вряд ли там погибнет.

— Ну вот, значит, пока ждём, — пожал я плечами. — Ждём, верим и надеемся.

Как ни странно, Либи не стала использовать свободное время для секса, даже не заикнулась об этом. Я тоже не хотел тратить силы и расслабляться. Ночью и так хватило вполне.

Эн-Брис явился неожиданно тихо, выбравшись из зарослей напротив нас. Я даже не успел за оружие схватиться, хоть и делал это уже машинально всякий раз, стоило услышать хоть малейший шорох.

— Как вы тут? Всё в порядке? — бросил он на ходу, подошёл ближе и сел на землю, оглядев нас. Не дожидаясь ответа, крылатый продолжил: — Новости есть.

— Смог что-то узнать? — спросил я. — Не тяни, рассказывай.

— Да, я всю ночь исследовал ту пещеру. Опасности там полным-полно: всякая живность, растительность, ловушки и прочее. Ходы подземные есть, но их очень много, и я просто запутался, в какую сторону нужно идти, хоть и чувствовал энергию всё лучше и лучше.

— Так ты нашёл этот генератор или нет? — нетерпеливо поинтересовалась Либи.

— К сожалению, нет, — выдохнул Эн-Брис. — Но я уверен, что он там. Скорее всего, Ин-Дигнус позаботился и поставил туда какие-то обманки, иллюзию, может быть, а то и вовсе пространственные лабиринты, из-за которых найти то, что я искал, будет либо невозможно, либо очень трудно.

— Да уж, — сказал я, прикидывая, что можно сделать в таком случае, и глянул на свои браслеты. — А вот у меня есть идея.

— Ты про эти штуки? — Эн-Брис пальцем показал на браслеты. — Забудь. Они разрядились, а подходящей энергии тут нет.

— Подожди. Ты рано сдаёшься. Как раз на тему энергии я и хотел с тобой поговорить. Это очень важно.

Крылатый вопросительно глянул на меня, и я рассказал ему про ночной опыт, когда пытался почерпнуть энергию, про то, как мы с Либи думали о передаче энергии. Иначе говоря, рассказал всё, что было связано с энергией.

— В теории это возможно, но очень трудно и затратно. Даже если она, — Эн-Брис посмотрела на демоницу, — сможет передавать тебе энергию, пусть чисто тёмную, а не переработанную под светлую, потери всё равно будут большими. Это нужно при себе иметь очень большой источник, целое хранилище нескончаемой энергии. В вашем же случае это пустая трата времени. Ну, почти. Попробовать вы можете.

— А расскажи, как ты используешь энергию, как вообще это процесс у тебя происходит, — попросил я. — Наверняка же как-то по-другому, не как у нас.

— Во-первых, в отличие от вас, у меня не одно хранилище, а несколько. В детстве было всего два. Потом я развивался и добился большего. Во-вторых, я умею потреблять любую энергию, поскольку она автоматически меняется при поступлении, то есть подстраивается под ту, которая нужна именно мне. Это сложный процесс, я не могу его объяснить. Если коротко, то это техника трансформации энергии на уровне частиц путём прохождения через разные слои пространства.

— Ну завернул, — прокомментировала Либи. — Даже у меня всё гораздо проще происходит.

— Я говорю как есть, — равнодушно сказал Эн-Брис и продолжил: — Это вы ещё не знаете Ин-Дигнуса. У него около сотни хранилищ. Если вы его встретите, то шансов у вас ноль. Разве что везение сможет спасти.

— Так, это понятно, — остановил я его, ведь про арианса информация мне сейчас явно ни к чему. — Так если ты трансформируешь энергию под себя, то, быть может, сможешь и под меня что-то сделать? Ну или хотя бы зарядить браслеты. Они меня в критической ситуации могут выручить, особенно те, что дают невидимость.

— Против Ин-Дигнуса тебе они точно не помогут: он тебя почувствует и найдёт, где бы ты ни спрятался. А насчёт трансформации… Я бы тебе помог, но я только потребляю энергию. Передавать не могу. Много раз пытался, каждый год проводил эксперименты разные — никак. Я могу пользоваться энергией только в качестве атаки, защиты и так далее.

Глубоко вздохнув, я лишь произнёс:

— Тот случай, когда весь мир в прямом смысле против меня. Почти.

— Ну давай всё-таки попробуем нашу идею, — предложила Либи. — Вдруг хоть что-то получится.

Эн-Брис тем временем встал, отряхнулся и глянул на нас.

— Весь день мне надо быть там, на месте. Я смогу только вечером вернуться в пещеру и продолжить поиски. Что вы планируете делать?

— Время терять не хочется. Если расскажешь, где эта пещера, то я бы сходил туда. Только бы узнать, не попадётся ли нам там Ин-Дигнус.

— Это неплохая идея. Давайте так: я схожу разузнаю новости — придётся осторожно использовать ментальные способности — а потом вернусь и расскажу вам. Если он не планирует сегодня идти туда, тогда вы выдвинетесь. Как туда добраться, я покажу. Точнее, карту нарисую, по ней и дойдёте.

— Договорились, — кивнул я.

Крылатый незамедлительно ушёл, а Либи после этого настаивала на том, что не стоит идти в пещеру без него. Ей-то особой разницы нет, где находиться, а мне вернуться обратно очень надо. Так что я не стал её слушать. Она всё равно пойдёт со мной, даже если не хочет.

Эн-Брис вернулся минут через двадцать с хорошей новостью. Он действительно виделся с Ин-Дигнусом и вызнал, что у того планы другие: арианс собрался на день в столицу по делам. Это не просто хорошая, а отличная новость.

Никакой бумаги ни у нас, ни у крылатого, конечно же, не было, поэтому он нарисовал карту прямо на земле, накарябав пальцем. Впрочем, ничего там сложного не было, к тому же условные точки Эн-Брис обозначил. Да и идти нужно не сквозь густые заросли, а по тропинке, так что заблудиться мы не должны. Другое дело, что вход в пещеру найти чуть сложнее, но на этот случай крылатый дал ориентир — слева должна лежать неприметная горсть серых камней, буквально по колено, не больше. Вот только эту горсть тоже ещё надо разглядеть.

Когда Эн-Брис собрался покинуть нас, я задал ему логичный вопрос:

— Подожди-ка. Если Ин-Дигнус собирается по делам в столицу, то зачем тебе быть на его территории? Ты же можешь с нами пойти.

— В другое время мог бы. Сейчас же он дал мне кое-какое задание, и если я не сделаю, то он заподозрит меня в необычном поведении. Потом начнёт искать причину, проверять. Так и вас сможет найти по итогу. Понимаешь?

— Ну, хорошо.

Едва крылатый скрылся в лесу, Либи негромко произнесла:

— Он ведёт себя подозрительно. Ты всё ещё хочешь в пещеру?

— Знаю. Да, хочу. Потому что хочу поскорее вернуться обратно, а не тут сидеть днями, жечь костёр и питаться странной едой. У меня есть к кому вернуться, меня там ждут. Ты должна это понимать.

Демоница лишь вздохнула и сказала:

— Ладно. Давай, что ли, попробуем перед походом передать тебе энергию. Готов?

— Готов. Ты только говори, что мне делать в случае чего. Для меня же подобный опыт впервые.

— Ты просто ложись, а я сама всё сделаю.

— Где-то я это уже слышал…

— Нет, сейчас я не о сексе. Сейчас только про энергию, — как никогда серьёзно ответила Либи. — Давай ложись.

Как объяснила демоница, в лежачем положении нужно было находиться по одной причине — чтобы не пришлось меня ловить, если вдруг организм перегрузится и отреагирует на процесс передачи энергии не так, как того хотелось бы. Впрочем, я отдавал себе отчёт в том, что это рискованное предприятие. Ну а как иначе, когда тебя занесло чёрт знает куда? Только рисковать в попытках найти лучшее решение.

Глава 25

— Закрой глаза и сосредоточься на энергии, не думай ни о чём плохом, представляй, как эта энергия проникает в твой организм и делает тебе лучше, — проинструктировала Либи. — Всё понял?

— Да.

— Я начинаю.

Демоница положила обе руки на мою грудь и что-то прошептала на своём языке.

Поначалу ничего не происходило. Я просто лежал, делая всё то, что говорила Либи. Правда, на энергии сосредоточиться пока не удалось, но зато о плохом точно не думал. Вспоминал только хорошие моменты в своей жизни, вспоминал беззаботное счастливое детство. Первый поцелуй, детскую дружбу. Настолько глубоко ушёл в эти приятные воспоминания, что у меня в сознании начали появляться картинки тех лет. И стало так тепло на душе. А потом и не только на душе…

Грудная клетка нагревалась неумолимо быстро, словно грелку какую-то положили. Однако было вполне терпимо, хоть и приятное тепло постепенно переходило в жар. Позже и вовсе появилось ощущение, что меня будто изнутри поджигают. На мгновение я заволновался и открыл глаза. Дыхание участилось.

— Всё хорошо, не переживай, так и должно быть, — спокойным голосом проговорила Либи. — Я тебя чувствую.

Снова закрыв глаза, я постарался успокоиться.

Жар постепенно ушёл, и осталось лишь приятное тепло. Только теперь это тепло сосредоточилось чуть выше груди, ближе к шее. Затем оно плавными волнами постепенно стало пробираться по рукам. Удивительное ощущение, как будто бы во мне действительно морские волны плескались, с каждым разом увеличиваясь в высоте и силе, благодаря чему эти волны захватили руки целиком и коснулись кончиков пальцев.

Вскоре это закончилось, но осталось ощущение чего-то в руках, будто они наполнились изнутри. Ощущение приятное. Наверняка это и есть та самая энергия Либи.

Когда с руками было закончено, тепло от груди пошло ниже, к животу и ногам. И снова волнами, но небольшими. Правда, в этот раз всё было не так гладко. Несколько раз меня будто укололи иглами сразу в нескольких местах обеих ног. Либи коснулась этих мест, и всё прошло. Осталось снова только тепло, разливающееся по всему телу.

Прошло ещё некоторое время. Демоница убрала руки и сказала негромко:

— Всё, можешь вставать.

Открыв глаза, я увидел, что Либи в тяжёлом состоянии. Она часто дышала, вся взмокла. На лице — усталость и апатия.

— Что-то ты совсем плохо выглядишь, — заметил я, поднимаясь с земли. Сам же чувствовал себя просто отлично.

— Тяжело дался этот процесс. Скоро пройдёт, — отмахнулась Либи. — Всё-таки около часа непрерывной работы — тяжеловато для меня, раньше такого не делала.

— Около часа? — удивился я. — А мне казалось, что прошло несколько минут.

— Это хороший знак. Самочувствие у тебя должно быть хорошим.

— Да, чувствую себя полным сил. Надо бы попробовать что-то, хоть чуть-чуть.

— Не спеши. Пусть пройдёт время. Я скажу, когда будет можно.

Пришлось ждать.

Мне даже стало жалко Либи. Ей было не просто плохо, а очень плохо. Но она старалась держаться, виду не подавала. Правда, когда встала, чтобы пройти к воде, её чуть повело в сторону. Благо я был рядом, чтобы не дать ей упасть. Потом проводил к водоёму, помог раздеться — она собиралась немного искупаться, смыть пот и ненужные остатки энергии на теле. Она мне смутно объяснила, что при передаче от одного к другому такая энергия считается мусорной. По сути, мёртвая, вредная энергия.

Навскидку, Либи понадобилось около получаса, чтобы прийти в себя. Всё это время она провела в воде. Я же ждал её на берегу.

Когда она вышла в лучшем настроении, чем было, я искренне порадовался за неё. И тогда же она сказала, что теперь я могу попробовать использовать энергию. Не знаю, правильно ли я ощущал хранилище и ощущал ли вообще, но мне казалось, что энергии стало даже больше, чем раньше. И появилась мысль: а что, если у меня два хранилища — для светлой и тёмной энергии? Тогда я смогу свободно пользоваться обеими. К тому же Либи не зря чувствовала во мне тёмную энергию.

Пора бы попробовать.

Либи стояла неподалёку, сложив руки крест-накрест. Я сосредоточился на цели. Целью выбрал толстый ствол дерева. Использовать много энергии не собирался, поэтому вряд ли нанесу сильный вред дереву.

Я решил использовать самое простое — тонкий луч. На плети уйдёт гораздо больше энергии.

Настроившись, начал чувствовать, как энергия активировалась, забегала по организму, но как-то слишком быстро и особенно активно. Совсем не так, как должно быть. Непривычные ощущения. Но я решил не останавливаться и позволил энергии выйти наружу через руку.

Беззвучно выстрелило что-то чёрное и оставило в стволе дерева сквозную дыру, от которой пошёл небольшой дымок.

— Это что было? — не понимая, спросил я самого себя.

— Подтверждение тому, что всё получилось, — радостно сказала Либи и встала рядом со мной.

— А ты успела увидеть, что я сделал?

— Да. Это был чёрный луч. Ты же использовал то, чему тебя научила Ютси?

— Ну да.

— А энергию взял ту, которая у тебя есть — моя тёмная. В общем, у тебя получилось ещё более мощная и быстрая атака. Разве ты не рад?

— Конечно рад. Просто не ожидал такого эффекта. Что же будет, если я использую плети?

— Мне кажется, лучше это проверить, когда будет реальная угроза, чтобы не тратить силы. А ещё можно попробовать научить тебя метать чёрные шары, как это делаю я. У тебя же есть энергия, значит, ты сможешь научиться.

— Не помешает, — согласился я, — но давай всё же исследуем пещеру. Я думаю, нам стоит самим увидеть, что там есть и чего опасаться.

— Ну, тогда в путь. Я готова.

Проверив, чтобы ничего не оставить, хотя, кроме оружия, у меня тут больше ничего и не было, мы ещё раз посмотрели на карту, нарисованную крылатым, и выдвинулись в дорогу.

Некоторое время пришлось пробираться по густым зарослям, которые мы вынужденно ломали, срубали. Здешняя природа, в отличие от земной и природы на Осните, выделялась не только внешним видом, но и прочностью. Так что пришлось потрудиться, прежде чем мы вышли на тропинку, которую обозначил Эн-Брис. Только бы не запутаться, а то ведь кто знает, сколько здесь ещё может быть тропинок.

Сориентировавшись на месте, мы решили идти дальше. Поначалу тропа вела нас прямо, изредка изгибаясь. Затем путь повёл в левую сторону, чуть вниз.

Через минут двадцать мы набрели на небольшую открытую полянку, с которой прекрасно было видно всю окружающую природу, в том числе и горы, которых до этого я не видел. Чудесное, почти сказочное место эта планета, по крайней мере, здесь. Что у них в городах и в других местах, остаётся только гадать.

Но надолго мы не остановились и продолжили путь, который вёл нас по небольшому склону вниз. Я предположил, что мы изначально оказались на какой-то горе, а теперь с неё спускаемся. Эн-Брис об этом ничего не говорил. Или забыл, или мы пошли не туда. Из-за этого я остановился.

— Либи, постой. Мы точно идём верной дорогой? Что-то у меня сомнения.

Она встала на месте, осмотрелась и сказала:

— Я хорошо запомнила карту. Мы не могли сбиться.

— Да? Ну ладно, тогда идём дальше.

На спуск по склону ушло около пятнадцати минут. Гора напротив казалась дальше, а когда мы оказались внизу, то стало ясно: она куда ближе, и теперь мы просто в ущелье между двух гор. Справа виднелась ещё гора небольшая, но довольно далеко, а слева — узкое поле, ведущее куда-то вниз. Мне казалось, что ещё ниже уже некуда, но, судя по всему, это не так. Насколько же глубоко находится та пещера…

Мы брели по полю, постоянно глядя по сторонам. Иной раз встречались небольшие животные, которые сразу убегали с поля в лес. В небе летали как птицы, так и другие летающие создания. Вторые меня насторожили, и я часто поднимал голову вверх. Почему-то казалось, что они могут напасть. Если издалека их размеры казались довольно небольшими, то вблизи они будут явно не меньше меня. Я поделился своими предположениями, на что Либи лишь пожала плечами. Она, вероятно, не воспринимала их как угрозу. И скорее всего, это связано с тем, что она же демоница и тоже умеет летать, поэтому такие животные для неё вообще не представляют какой-либо опасности на интуитивном уровне.

Но нас так никто и не напал, поэтому я немного расслабился. Правда, рано это сделал. Чуть позже нас накрыла огромная тень. Внезапно и быстро. Из-за этого даже Либи напряглась и уставилась в небо.

— Вот это махина, — медленно проговорил я, глядя на летающее создание размером с несколько самолётов.

Животное летело не слишком высоко, и разглядеть его было не так уж сложно. Покрытое перьями, но очень похожее на дракона, оно безмятежно парило вперёд, словно не замечая букашек вроде нас. Стоит ему приземлиться — и оно раздавит нас одной лапой. Благо этот летающий титан полетел дальше. И после него какое-то время в небе было чисто — все летающие скрылись. Я мог бы сравнить такое создание только с китом, который тоже огромен и просто плывёт, попутно съедая всех, кто годится ему в пищу. Возможно, у этого летающего животного примерно тот же образ жизни, только в воздухе. Как хорошо, что мы ходим по земле, а не летаем.

Благополучно пройдя поле примерно за час, мы добрались наконец до спуска. Оказалось, что нам ещё дальше идти, по крутому каменному склону, внизу которого виднелся водопад и водоём. Только это всё было так далеко, что и шума воды было не слышно.

Встав на каменный выступ, я призадумался, как бы побыстрее преодолеть этот пусть. Туда и впрямь быстро не спуститься, да ещё и опасно.

— Либи, нужна твоя помощь.

Демоница тоже глядела вниз и покачала головой.

— Вижу. Тут и правда будет проще крылья использовать. Меньше сил потратим оба.

— Полетели?

— Да. Держись покрепче.

В такие моменты невольно завидуешь любым крылатым.

Придётся прокатиться на Либи с ветерком вниз. Когда я хорошо ухватился за неё и сообщил о готовности, она просто оттолкнулась от выступа, сделав взмах крыльями, который послужил хорошим толчком вперёд, и камнем полетела вниз вместе со мной.

Уже через несколько секунд мы летели с бешеной скоростью, меня чуть не сдуло, хотя держался очень крепко. Я даже глаза закрыл, потому что ветер бил с такой высокой скоростью, что у меня глаза могли вылететь. Может и не вылетели бы, но я не стал испытывать судьбу.

Примерно на половине пути Либи замахала крыльями, изменив траекторию полёта, и чуть сбавила скорость. Благодаря этому я смог хорошо рассмотреть то место, куда мы направлялись.

Демоница плавно продолжала опускаться. Чем ниже мы были к водоёму с водопадом, который лил прямо с противоположной невероятно высокой скалы, тем отчётливее становилось видно: в воде что-то происходит…

Либи остановилось на высоте примерно в десять этажей.

— Не нравится мне идея спускаться туда, — сообщила она.

— Честно говоря, мне тоже, — согласился я и огляделся. По правую руку от меня в одной из скал торчал небольшой выступ, словно специально для обзора. — Лети вон туда, — указал я пальцем направление. — Оттуда понаблюдаем и решим, что делать дальше.

— Да, неплохое место, — сказала Либи и незамедлительно полетела направо.

Эн-Брис говорил, что в пещере много опасностей, но если уже тут происходит что-то странное, то внутри вообще всё в разы хуже. Возможно, не стоило соваться сюда самим, но что сделано, то сделано. В конце концов, есть оружие и есть запасы энергии. Мы должны справиться.

Глава 26

Мы стояли и всматривались в воду, в которой что-то бурлило столь сильно, что водопад, казалось, улетал мимо водоёма — не было видно ни брызг, ни пены от него. Только бурление, и ничего больше. А ведь мимо этого водопада нам как раз и надо пройти, чтобы добраться до самой пещеры.

— И что будем делать? — спросила Либи, не отрывая взгляда от странного зрелища.

— Надо как-то подобраться поближе, чтобы увидеть, что там происходит. Хотя…

Пока я говорил, бурление немного успокоилось, и в воде показались какие-то тела, словно огромные черви, которые извивались без остановки.

— Похоже, бурление создают вон те твари. Присмотрись, Либи. Их уже видно.

Она вгляделась внимательнее и согласилась:

— Точно, видно. Их там много. И они большие, если даже отсюда можно заметить.

— Да, явно твари гигантские. Приближаться к ним у меня нет никакого желания.

— У меня тоже, но я могу попробовать опуститься чуть ниже.

— Только не рискуй понапрасну.

— Я быстро, не переживай.

Демоница грациозно оттолкнулась от края и полетела, активно работая крыльями. Она спускалась медленно, нарезая круги и образуя в воздухе невидимую спираль.

Твари внизу никак не реагировали на приближение Либи. Тогда она спустилась ещё ниже. И вдруг тела в воде на пару секунд прекратили извиваться. И тут же выбросились с шумным всплеском, сразу несколько штук, устремив свои пасти вверх. Они вытянулись настолько высоко, что могли бы достать и до меня. Я тут же отскочил от края и прижался спиной к стене. Не хватало, чтобы меня сожрали. А что же с Либи? Я ведь не успел рассмотреть, куда она делась…

Прислушиваясь к звукам внизу, осторожно подобрался к краю. Остаётся надеяться, что твари уже у себя в воде.

Я выглянул и увидел, как Либи спокойно летит мне навстречу. Более того, она улыбалась, довольная и как будто бы даже счастливая. Подлетев, демоница аккуратно приземлись и сложила крылья.

— Я уж подумал, что тебя сожрали, — выдохнул я. — Как хорошо, что ты в порядке.

— Да, всё отлично. Можем лететь вниз.

— Нет, я туда не сунусь, пока эти монстры рядом.

Либи засмеялась, заливаясь смехом, а я стоял и хмурился, не понимая, что это с ней. Ситуация ведь совсем не смешная.

— Эн-Брис же говорил про иллюзии, не помнишь разве?

— Думаешь, это всего лишь иллюзия?

— Ну конечно! Иначе меня бы тут не было.

— Значит, ты всё-таки не успела. А ведь будь они настоящими, тебя бы сожрали. Не стоит так рисковать, я ж говорил.

— Но всё закончилось хорошо. Полетели, нечего терять время.

Несмотря на то что эти то ли черви, то ли змеи являлись всего лишь иллюзией, мне всё равно было страшновато спускаться вниз. Попробуй держаться спокойно, когда несколько огромных тварей, в пасть которых целый дом поместится, мчатся снизу на тебя стрелой. И в этот момент понимаешь, что сделать уже ничего нельзя. Ты обречён. Но в нашем случае это действительно была всего лишь иллюзия, которая как невидимка прошла сквозь нас и вернулась вниз.

Когда мы спустились к водоёму, окружённому скалами, оказались на большом и плоском сером камне, с которого прекрасно просматривалась иллюзия. Мощные тела червей извивались, заставляя бурлить воду. Однако на самом деле здесь стояла тишина. Вода и вовсе была похожа на зеркало — настолько чистая. Но это всё я не видел, поскольку не обладал истинным зрением. Либи пересказала, когда всё хорошенько осмотрела. И я тут же задал ей вопрос: почему она сразу не определилаиллюзию, ещё когда мы были наверху? Демоница на это ответила, что её зрение работает на короткую дистанцию. Так что сделать ей замечание за неосмотрительность мне не удалось. Быть может, и не удастся уже, ведь Либи почти всегда поступала правильно и продуманно. Даже интересно стало, как устроен её мозг. Но лучше этого не знать: будет обидно и заденет моё мужское эго, если окажется, что Либи соображает быстрее и в целом умнее меня…

Отсюда мы уже увидели вход в пещеру, который как раз скрывал водопад. Вода просто стояла стеной, и если быть менее внимательным, то можно и не заметить. Однако у нас в мыслях была карта и само знание про эту пещеру. Но вот заходить туда было всё меньше желания. Этому способствовала не только неизвестность, но и сырость с прохладой. Жуткое место, гораздо ниже основного уровня земли, это очевидно. Так или иначе, а заходить надо.

Мы обошли водоём по краю, не переставая следить по сторонам. Договорились, что я смотрю направо, а Либи — налево. Нужно быть готовыми ко всему в таком неприятном месте. Но нам повезло, и добрались мы до входа без приключений.

— Что-то мы не подумали об освещении, — опомнился я, остановившись у входа.

— Ну как же не подумали, — возразила Либи. — Я вот подумала. Можно использовать свою энергию и создать свет. Подобные штуки отнимают мало запаса, хватит надолго.

— А разве тёмная энергия подходит для этого?

Либи вздохнула и снисходительно объяснила:

— Тёмной она называется не потому, что темнота. В общем, долго тебе рассказывать принцип действия, поэтому просто научу создавать свет. Это не займёт много времени. И потом пойдём в пещеру.

Благодаря Либи я с каждым разом лучше понимал, как устроена энергия и принципы её действия. Оказывается, по сути, никаких ограничений вообще нет. Если уже научился чему-то одному и почувствовал эту самую энергию, то можно обучиться и многому другому, постепенно повышая свои способности. Главное, чтобы запасов сил хватало. А для запаса сил нужно развивать и увеличивать хранилище, что, в свою очередь, процесс довольно долгий, растягивающийся едва ли не на целую жизнь.

Чтобы создать свет, требовалось использовать зрение. Да, именно то, что видят глаза, способно создать свет. Мне даже вспомнилась смутно цитата про то, что только самый терпеливый, вглядывающийся во мрак, в итоге увидит свет. Примерно так же и здесь.

Несмотря на то что света тут было действительно мало, ибо на такую глубину солнечные лучи с трудом добивали, я настроился и включил зрительный процесс на максимум. Либи объяснила, что сразу и так быстро, как хочется, конечно же не получится. Нужно, по её словам, разглядеть частицы этого самого света. Она даже использовала слово «фотон», которое вроде как не должна была знать, но спрашивать об этом я не стал — это сейчас не имеет никакого значения.

Долго и упорно всматриваясь в пространство перед собой, в котором было наибольшее количество света, — опять же, по совету Либи, чтобы было проще, а не в полной тьме — я только спустя минут десять смог различить эти крохотные частицы света. Я будто иначе посмотрел на мир, на часть его структуры и смог при помощи глаз выделить нужное.

— Уже их вижу, — стараясь не отводить взгляда, сказал я Либи.

— Отлично, ты молодец, — похвалила она спокойно. — А теперь ты должен эти частицы притянуть к себе, создать из них небольшой шар и насытить тёмной энергией. Только внешнюю часть не трогай, иначе свет сгорит и останется тёмный шар, поглощающий всё вокруг на некоторой дистанции. Иначе говоря, ты им будешь не светить, а затемнять.

— Как интересно. Сейчас попробую.

— Это несложно. Точно так же, как ты собираешь энергию в хранилище, собираешь и частицы света в шар.

Прекрасное чувство, когда ты ощущаешь себя частично богом, способным управлять миром. Разумеется, я не делал ничего невероятного, но даже создание светящегося шара для меня уже чуть ли не чудо какое-то. И ведь всё сам, своими усилиями.

Частички подрагивали в воздухе. Вибрация моего тела некоторые из них отталкивала, в то время как другие прямо передо мной начали сбиваться в одну небольшую кучку. Они будто живые налеплялись друг на друга, благодаря чему светились всё ярче. Это очень тонкий процесс, который нарушить легко и просто, поэтому я сосредоточился настолько, что забыл на время о Либи.

Понадобилось около пяти минут, чтобы я собрал шар размером с большое яблоко. Он стоял передо мной в воздухе, слепил меня и будто ждал дальнейших указаний. Остался последний и немаловажный этап — запитать энергией, иначе он долго не проработает.

Чтобы моя энергия не терялась по пути, я осторожно поднёс руку к шару. Брать его не стал. Только направил в него умеренный поток тёмной энергии, которая змеёй поползла внутрь шара через узкое отверстие. Шар задрожал, и мне показалось, что он сейчас распадётся на части. Отвлекаться, чтобы спросить у Либи совета, не стал. Решил ослабить поток. Пусть лучше дольше, но эффективнее. И я оказался прав: шар теперь не подрагивал и напитывался энергией.

Через пару минут я ощутил, что энергия начинает уходить в воздух. Значит, шар наполнился. Довольный собой, протянул руку и взял созданный мной светильник. Несмотря на яркий свет, он совершенно не обжигал руку. От него исходило приятное тепло, не больше.

— Получилось, — заулыбался я и показал Либи свой шедевр. — С первого раз причём!

Демоница тоже улыбнулась, но с некоторой усмешкой.

— Что? — не понял я её реакции. — Что-то не так?

— Всё так. Ну почти. Покрути его, посмотри со всех сторон.

Первый блин комом, как говорится. Рано радовался. Шар-то светился хорошо, но около четверти его объёма было покрыто густой тьмой. Значит, где-то допустил ошибку, когда запитывал его энергией. Скорее всего, дело в том, что изначально нужно было пустить слабый поток. Спросив Либи, я лишь подтвердил свою догадку. Проблема была действительно в этом.

В отличие от меня, у которого на весь процесс ушло минут двадцать, Либи за считанные секунды собрала себе светильник, и не в форме шара. Она создала два шара, потом объёмный прямоугольник. Далее просто соединила всё это, округлила углы, и у неё получилось нечто вроде гантели, которую было очень удобно держать в руке и светить. При необходимости Либи сможет и удар нанести, и свет не терять.

На моё справедливое возмущение, почему не сказала, чтобы я сделал такой же, она объяснила, что у меня ушло бы на это часа два, так как процесс для новичка сложный. По её утверждению, я и так справился быстрее, чем обычно это делают другие. Но я-то понял, что она похвалила только с одной целью — чтобы не был недовольным тем, что она превосходит меня в работе с энергией.

Настала пора заходить в пещеру. Светильники готовы, их только время от времени надо заряжать.

Пусть я человек и менее способен, в сравнении с Либи, у которой реакция и скорость выше, я не забывал, что при этом мужчина. Именно поэтому пошёл первым, пользуясь своим недоделанным шаром. Но светил он действительно хорошо, всё было видно если не как на ладони, но до десяти метров свет пробивал без проблем, обнажая моему взору тоннель пещеры. Тоннель холодный, тихий и сырой. Некомфортно стало. Кажется, для приятного похода лучше бы и не видеть всё, что было перед глазами. Но это вообще верная смерть.

Мы прошли буквально несколько метров, как за нашими спинами что-то грохнуло. От этого грохота по стенам и камням под ногами прошла неслабая вибрация.

Я тут же обернулся и посветил в сторону выхода. Выхода, которого теперь нет…

Глава 27

— Вашу ж мать, — прошептал я. — Да нас поймали, кажется.

— Сама уже вижу, — буркнула Либи. — Говорила же, что твой Эн-Брис темнит. И как нам теперь отсюда выбираться?

— Понятия не имею. Если б можно было как-то зарядить браслеты… Тогда бы мы без проблем покинули пещеру.

— Если бы, если бы, — запричитала демоница. Кажется, раньше она была более беззаботной, но теперь явно нервничала. Мне тоже стало не по себе от мысли, что нас заперли. Лишь бы тут воздуха хватало…

— Так, Либи, паниковать не надо, — постарался я её успокоить.

— А никто не паникует. Просто я сразу сомневалась, что это плохая идея — идти сюда вдвоём. Но ты не послушал. Тебе же домой срочно надо.

— Давай ещё поругаемся — будет отлично просто.

Она замолчала.

— Ну, и что ты молчишь?

— Не мешай. Я кое-что интересное здесь чувствую. Даже если он и правда нас закрыл, то про богатый запас энергии точно не соврал. Дай мне немного времени.

Либи сосредоточилась. Она так удручённо выглядела редко, а сейчас и вовсе сделалась слишком серьёзной. Я тоже попытался что-то почувствовать, но вместо привычного ощущения энергии вокруг себя, ощутил лишь хаотичное движение этой энергии. И в этом хаосе мне не удалось разобраться. Поэтому оставил попытки, полагаясь на демоницу.

Спустя минут пять полной тишины Либи наконец сказала довольным тоном:

— Ты просто не представляешь, сколько там насыщенной энергии. Она настолько богатая и плотная, что её хватит на целый мир. Безумно огромные запасы, а качество какое! О такой только мечтать. Обычно я чувствую энергию, а сейчас буквально увидела на краю сознания. Это невероятная находка. Эта энергия напоминает мне божественную, доступа к которой у нас, простых демонов, никогда не было. А так хотелось зачерпнуть хоть каплю этой чистейшей силы…

Слушая Либи и глядя на её лицо, я сделал один вывод: у неё случилась внезапная одержимость.

— Это, конечно, всё просто замечательно, но как нам найти эту твою божественную энергию?

Демоница вздохнула.

— Если бы она была моей, сколько бы я всего могла сделать…

Я понял, что пора её встряхнуть. И это, собственно, и сделал в прямом смысле — хорошенько потряс Либи за плечи. Она тут же очнулась.

— Вот это меня затянула мания. Как же трудно удержаться. Кажется, я начинаю понимать этих ариансов и их страсть к энергии.

— Так что с дорогой? Ты можешь примерно определить источник, откуда исходит эта энергия?

— Конечно могу. Но это далеко. И очень глубоко. Но я согласна теперь во что бы то ни стало найти источник.

— Тогда идём, но очень осторожно. И временами надо поглядывать назад. Если нас закрыли, то уже в курсе, что мы здесь.

— Да, это точно. Но теперь у нас нет другого выхода. Мне кажется, эта энергия уникальна настолько, что подойдёт даже твоим браслетам.

— Это было бы прекрасно. Дело за малым, как говорится…

Как только мы выдвинулись в путь по тоннелю, меня не покидало постоянное чувство, что сзади кто-то вот-вот нападёт, или того хуже — нанесёт смертельный и быстрый удар. Из-за этого каждый шорох заставлял меня напрягаться и быстро оглядываться. Случайный камешек откуда скатился — и снова удар по нервам. Трудно было себя контролировать, но я продолжал идти вперёд вместе с Либи бок о бок.

Тоннель вёл нас вниз по небольшому склону, постепенно поворачивая вправо. Никакой опасности мы пока не встретили, хотя не забывали о словах Эн-Бриса. Может, он соврал. И тогда я задумался о его мотивах закрыть нас тут. Допустим, это действительно он, но зачем ему это делать? Если Ин-Дигнус так силён, то крылатый мог его направить к нам — и всё, больше ничего не надо. Хотя и сам Эн-Брис при желании мог справиться и со мной, и с Либи. Но свои размышления я оставил при себе, чтобы лишний раз не напоминать о крылатом загоревшейся идеей демонице.

Когда тоннель закончился, мы вышли на небольшую каменную площадку, справа от которой продолжалась дорожка вдоль стены, уводя вниз. Внизу почти ничего не было видно. Стояла гробовая тишина. Уж лучше бы хоть какие-то звуки были.

Мы осторожно пошли по дорожке, которая шла вдоль стены кругом, как лестницы в старых домах. Взглянуть вверх — потолка не увидишь. Внизу — тоже ни черта не видно. Лишь бы не оступиться, иначе падать неизвестно как далеко. И чем этот полёт закончится — гадать тоже не хотелось.

Спустились до самого низа мы очень быстро. Наши светильники работали всё хуже и хуже, хотя мы их постоянно подзаряжали. И я не понимал, в чём дело, почему так происходит.

— Надо с этим разобраться, — сказала Либи, стоя в центре круглого каменного помещения. — Кажется, тут что-то поглощает наш свет. Или затемняет. Пока буду проверять теорию, ты смотри в оба. Тут может быть уже опасно.

— Хорошо, только ты побыстрее, если получится.

Я медленно ходил и разглядывал каменные стены, но далеко от Либи не отходил. Отсюда вёл снова тоннель куда-то. Но интересовали сами стены, ведь на них были выбиты очень странные иероглифы, близко не похожие на те, что мне доводилось видеть раньше.

— Всё ясно, — вдруг произнесла Либи, причём так громко, что я от неожиданности вздрогнул.

— Нельзя потише? — буркнул я и подошёл к ней. — Что тебе ясно-то?

— Не возмущайся. Мне ясно то, что здесь действительно работает затемнение энергии. Даже интересно, как этот Им-Бигнус — или как его там? — добыл тёмную энергию.

— Это дело десятое. Сейчас важно другое: мы можем с этим что-то сделать?

— К сожалению, нет. Будем пользоваться тем, что есть.

— А на случай, если свет совсем перестанет работать?

— Ориентироваться по ауре, — легко и беззаботно ответила демоница.

— Как всё просто, — буркнул я, — по ауре, ага. Не забыла, что я ауру не умею видеть? Или не знала?

— Ну, это плохо. Тогда давай возвращаться и выламывать проход. Как идея?

— Нет уж, мы уже залезли сюда, так давай доведём дело до конца.

— В таком случае остаётся пробираться дальше.

На том и порешили.

Очередной тоннель оказался невероятно длинным, ведущим по крутому склону вниз. И чем ниже мы спускались, тем холоднее становилось. И не просто холоднее — всем телом ощущался какой-то сильный дискомфорт. Не было ни покалывания кожи, ни боли, ничего такого, но мне всё это не нравилось. И естественно, я высказался на эту тему.

Либи пояснила, что это из-за того, что мы с каждым шагом всё ближе и ближе к сильнейшему источнику энергии. Потом добавила, что это особенность человеческого энергетически неразвитого организма, вот и реакция негативная. Сама же демоница, напротив, получала чистое удовольствие, находясь в таком месте. Как бы не расслабилась она совсем, ведь Эн-Брис говорил про множество опасностей, а мы их толком-то и не встретили. Может, это только начало нашего пути и нам ещё топать и топать?

Беспокоило и другое — давление. Не случится ли так, что тот источник находится настолько глубоко, что я, например, как человек, просто не выдержу его и не смогу туда добраться? Пожалуй, это будет самое неприятное…

Тоннель выдался слишком протянутым, но о том, что он заканчивается, нас оповестил шум воды. То ли это подземная река, то ли всплески в каком-то озере, понять было нельзя.

На всякий случай я приготовился использовать энергию, а также перекинул винтовку со спины на грудь, готовый в любой момент начать стрелять.

Тоннель вывел нас к краю, причём этот край был настолько незаметен, что мы чуть не провалились. Вернее, Либи всё же провалилась, но её выручили крылья, так что она никак не пострадала. Шёл бы я первым, точно улетел. А лететь туда было если не смертельно, то точно опасно.

— Офигеть, ты посмотри, — не удержался я от комментария, глядя на хвостатых существ, плавающих в озере. — Это ж русалки или что-то вроде.

Именно они и создавали шум. Эти существа, казалось, резвились в воде, плескались, играли друг с другом. Возможно, они даже не просто животные, а обладают разумом гуманоидных созданий. Но только их нельзя назвать наверняка русалками. Да, хвост, подобный рыбьему, у них однозначно имелся, но верхняя часть туловища, руки и голова лишь отдалённо напоминали человека. У них были перепонки, плавники на локтях и спине. Отличить их по половой принадлежности невозможно: эти русалки не имели как таковой груди с сосками, а головы их были лысыми, без намёка хоть на три волосинки. Лица и вовсе походили на смесь лица гуманоида и рыбы: большие рты, большие глаза, а вместо носа — пара больших дырочек. Они словно бы мутировали из рыб в нечто подобное гуманоидам. Выглядели ужасно.

— Вижу я, вижу, — отозвалась Либи. — Страшные какие. Как будто над ними сама природа поиздевалась. Или не природа.

— Ты думаешь, что с ними это мог сделать кто-то другой? Думаешь, они не сами по себе такие?

— А почему бы и нет? Мы пока ещё не знаем, что там за источник. Вдруг что-то большее.

— Ну да, секретная лаборатория, в которой десятилетиями живёт безумный учёный и проводит эксперименты, пытаясь создать нечто разумное из разных частей тела разных животных. Или просто вводит инъекции и смотрит, что получится и как они мутируют. Я такого в фильмах одно время насмотрелся.

Однако мой скепсис демоница не поддержала. Напротив, выразила согласие.

— Да, и такое возможно. Если знать мотивы того, кому понадобилось их сделать такими, то всё встанет на свои места.

— Это понятно. Давай-ка лучше будем думать, как нам продвигаться дальше. И желательно не связываться с этими русалками.

— Тут только лететь. Вон там чуть ниже есть вход в следующий тоннель. Вроде других отсюда не видно.

— Насколько ниже? Что-то я не вижу.

— Приглядись лучше, там видны очертания. Русалок-то ты увидел.

В отличие от озера, которое непонятно как и зачем светилось, вход в тоннель имел весьма слабые очертания в густой тьме, которая вдобавок подавляла наш свет. Но я всё же смог его увидеть.

— Ну, тогда полетели. Похоже, я тебя ещё не раз буду эксплуатировать как воздушный транспорт, — усмехнулся я.

— Садись уже, транспорт. Время не теряй.

Привычно забравшись на Либи, я крепко ухватился. Она оттолкнулась от края входа, замахала крыльями и начала спускаться. Русалки внизу продолжали резвиться. Наверное, они просто-напросто не слышали и не замечали нас, ибо были сильно увлечены своей игрой. Но когда мы опустились ещё ниже, чтобы как раз влететь во вход очередного тоннеля, по ушам ударил сильный звук. Я глянул вниз и увидел, что русалки замерли и открыли рты. Они глядели прямо на нас. И именно они издавали этот ужасный звук.

Если я этот звук ещё мог переносить, то Либи вдруг обмякла, не долетев до входа, крылья её обвисли, и мы неизбежно полетели вниз…

Глава 28

Казалось бы, полёт занял пару секунд, максимум — три, но за это время я успел продумать разные варианты развития событий. Наверняка русалки будут атаковать, и их там много. Я — один. Бессознательная Либи не в счёт. И надо ещё как-то попытаться себя спасти и её вытащить. Если получится… Не хочется умирать вот так в какой-то пещере в озере с мерзкими тварями.

Момент удара о воду я почувствовало особенно хорошо — меня обдало ледяной водой. Ладно тело — защищено, но вот голова тут же замёрзла. Причём вода была настолько холодной, что показалось в первый момент, будто кипятком облили.

Не выпуская Либи из объятия одной рукой, я принялся усиленно грести другой. Поначалу боялся открыть глаза в непонятной воде, но потом всё же сделал это и увидел, куда надо направляться. Плыть было неимоверно тяжело, словно я не в воде, а в каком-то киселе. Плюс дополнительная нагрузка в виде демоницы.

Когда я почти выплыл наверх, меня и Либи начали дёргать за ноги. Тут же повернувшись, я увидел, что это русалки. Ну а кто ещё мог? Хотя бы кусаться не начали — и то неплохо.

Мне пришлось отбиваться от них ногами. И — о, чудо! — они отставали сразу, как будто бы боялись. Но после них подплывали другие, совершая те же самые попытки. А воздух всё кончался и кончался. Они как будто знали это и пытались подольше держать меня под водой.

Я настроился, оттолкнул последнюю тварь и ещё сильнее начал грести. Будь у меня свободны обе руки, давно бы расстрелял тварей. Брошу Либи — так уйдёт на дно, и неизвестно, как глубоко оно.

Наконец я добрался до поверхностной толщи воды и с удовольствием вдохнул воздух. И тут меня снова потянули вниз, за обе ноги причём.

— Да падлы вы такие! — разозлился я окончательно и врезал двумя ногами. И хоть снова на время утонул, но зато ощутил, как русалки получили по своим наглым харям.

Они ещё не раз пытались меня утянуть, но я не позволял им этого сделать. И в итоге выбрался на небольшой каменный выступ, закинув сначала Либи. Это далось всё же легче, чем я думал. Если бы эти твари кусались, то даже страшно подумать, чем бы всё кончилось.

Недолго думая, я проделал всё необходимое, чтобы избавить Либи от воды в лёгких. Большая часть воды тут же вышла, едва я наклонил демоницу лицом вниз, держа на своём колене. Однако в себя она не пришла, и я понятия не имел, как её спасать, ведь она не человек. Но если не предпринять ничего сейчас, то потом явно будет поздно. И я принялся делать искусственное дыхание, непрямой массаж сердца и простую процедуру «рот в рот».

Когда Либи наконец-то пришла в себя, я облегчённо выдохнул. Она открыла глаза, моргая и непонятливо глядя на меня, потом спросила:

— Что со мной было? Мы где вообще?

— Ты в полёте потеряла сознание, — пояснил я и обернулся в сторону озера. — Вон из-за тех тварей, похоже. Они запищали как безумные, и ты просто отключилась. Я вытащил нас обоих из воды.

— Точно, что-то такое припоминаю, — пробормотала она и села. Но тут же поднялась на ноги.

За моей спиной снова раздался этот звук.

— Сделай что-нибудь! — крикнула демоница. — Я не могу их слушать!

Либи опустилась на корточки и зажала уши. Я же, недолго думая, схватил винтовку и принялся палить по русалкам. Мощные лучи прошивали их одну за другой. Я не успокоился, пока не перестрелял всех, кого видел. Они повсплывали, покоясь на толще воды мёртвыми. Заодно я поближе разглядел одну из них и понял, почему они не могли кусаться — у них рты почти как у рыбы, но при этом зубов не было вообще. Как же они питаются тогда? Просто всасывают пищу в себя? Да и есть ли чем им питаться в таком месте? Наверное, есть, а сюда они приплыли из другого места — не иначе, есть какие-то подводные тоннели или что-то вроде того.

— Всё, Либи, теперь можешь открывать уши.

Она неуверенно убрала руки с ушей и вновь выпрямилась.

— Как же хорошо стало!

— Видишь как бывает: люди в чём-то лучше. Я переносил довольно легко эти звуки. Тебе нужен отдых или сразу летим дальше?

— Да, надо чуть-чуть отдохнуть. И высохнуть не помешает, а то холодно стало.

С последним я был полностью согласен, так что мы использовали энергию как источника тепла, и довольно скоро высушили волосы и все остальные мокрые участки тела.

После небольшого отдыха Либи восстановилась и была готова лететь. Никаких русалок больше не было, так что мы без проблем подлетели к следующему тоннелю, а дальше снова побрели пешком.

Как и прошлые тоннели, этот продолжал вести нас вниз, но был на удивление прямой — ни одного поворота не встретили. Однако при этом шли мы не меньше получаса. И с каждой минутой всё вокруг становилось не только очень влажным, но и скользким — почти как лёд.

— Что здесь такое? Давай посмотрим? — остановился я и поднёс шарик света к ногам.

Стоило приглядеться — и я тут же заметил, что камень покрыт чем-то полупрозрачным и скользким. Тонкий слой этой субстанции напоминал слизняка.

— Какая-то опасность впереди, — предупредила Либи. — Я это чувствую, но об этом говорит и вот это вот всё.

— Тоже подумал о том же. Как будто по этому тоннелю ползало что-то большое и скользкое, а мы идём по следам этой махины.

— Но другого пути у нас нет, — пожала плечами демоница, — так что идём дальше и готовимся в случае чего атаковать. Надеюсь, я не отключусь в этот раз.

— Да, не надо, пожалуйста, — усмехнулся я. Надо ж было хоть иногда разряжать обстановку и снимать напряжение смехом.

Пробираясь дальше гораздо осторожнее, мы постоянно прислушивались, нет ли каких-то подозрительных звуков. Тоннель всё так же вёл прямо, но теперь под сильным уклоном. И в какой-то момент стало слишком скользко, я не удержался, поскользнулся как на льду и упал спиной. И ладно бы просто упал — так меня ещё и понесло вниз. Либи тоже упала и поехала впереди.

— Держись там! — крикнула она. — Я попытаюсь тебя поймать!

— Держусь! Но что-то скорость меня напрягает!

— Наклон слишком крутой!

Не прекращая скользить, мы неслись вниз, в неизвестность. И даже посетила мысль, что Либи никак не успеет меня поймать. Ладно она — может взлететь, и то не факт, что сумеет перед этим не врезаться куда-то, но вот у меня точно будут проблемы.

Кроме кажущейся бесконечной гонки по тоннелю, я начал чувствовать ещё и неприятный запах. Запах настолько отвратительный, что я чуть не вырвал всё, что сегодня ел. Это стоило больших усилий.

Тоннель внезапно закончился. Первой на всей скорости вылетела Либи невесть куда. Демоницу было видно только за счёт её света. Я свой шарик всё это время удерживал с трудом. Сразу после неё вылетел и я, отправившись в какой-то долгий полёт. Ожидал только одного — куда-то точно впечатаюсь.

Но нет. Не впечатался. Просто влетел во что-то слизкое, холодное и увяз там же по пояс. И это что-то начало шевелиться.

— Давай руки, вытащу тебя! — услышал я голос Либи, которая подлетела ко мне.

— Держи! И давай побыстрее! Оно уже шевелится!

В несколько рывков Либи смогла вытянуть меня из живой жижи. Я и сам пытался ногами оттолкнуться, но это мало чем помогало. Скорее наоборот — вяз ещё глубже. Или же это жижа меня затягивала.

Когда Либи взлетела повыше, мы увидели, что почти весь этот пещерный зал облеплен гигантскими и крайне уродливыми слизняками. Они шевелились, перебирая массивными телами, ползали по стенам. И где-то внизу тоже были. Опасны ли они, проверять не хотелось, поэтому мы поспешили найти очередной вход в какой-то из тоннелей. И вскоре нашли.

Как только забрались туда, решили сделать небольшую передышку после гонки по тоннелю.

— Честно говоря, ожидал чего-то похуже, — признался я.

— Мне тоже так казалось. Но мы ведь не знаем ещё, насколько опасны те существа.

— Да, поэтому долго стоять не будем. Был бы тут Эн-Брис, дело пошло бы наверняка веселее.

— Ты всё ещё на него надеешься?

— Не особо, но надежда, как говорится, умирает последней. Портал-то мы сами всё равно не откроем.

— Кто знает, может и откроем. В источнике, как я уже говорила, очень качественная энергия. С такой и я, наверное, много чего смогу сделать.

— Но пока это лишь догадки. Идём дальше.

Этот тоннель был менее скользким, а вскоре мы вышли на сухую поверхность и шли уже нормально.

Но тоннель удивил своим завершением. Мы вышли через него не в очередной пещерный зал, а на длинный металлический мост, который протянулся на неизвестно какое расстояние — наши светильники не добивали так далеко. Зато мы сразу поняли, что внизу, под мостом, чуть ли не бездна. Но оба чувствовали, что путь по этому мосту не дастся нам легко.

Осторожно ступая по мосту, мы двинулись вперёд. Либи смотрела в одну сторону, я — в другую. Каждый шаг отдавался металлическим звоном, хотя мы старались наступать аккуратно, чтоб сильно не шуметь. И это всё равно привлекло внимание невесть каких тварей. Летающих тварей, которые целой стаей набросились на нас с обеих сторон.

Долго не думая, я тут же использовал запасы энергии и выстреливал лучами в больших существ, чем-то напоминающих смесь летучей мыши и крокодила. Размером они были не меньше меня. И то за счёт одной продолговатой пасти, которая могла бы, наверное, прокусить меня целиком. Но мы не подпускали их близко, продолжая пробираться дальше гораздо быстрее.

Если по началу мы хорошо от них отбивались, то потом это получалось всё хуже и хуже. И Либи и меня уже пару раз укусили. Укусили слабо, конечно, потому что просто задели, но это был намёк, что силы не равны. Так что мы побежали по мосту ещё быстрее, по пути отбиваясь от самых назойливых тварей.

И добежали в итоге до другой стороны, где мост кончался. Мост этот привёл нас к металлической двери, которая, разумеется, была заперта. Пока Либи отбивалась от летающих существ, я бил лучом прямо по двери, в надежде, что получится проделать достаточную дыру. И металл поддавался, плавился, но крайне долго.

— Скоро ты там?! — крикнула Либи. — Их становится слишком много!

— Ещё чуть-чуть! — отозвался я, взял винтовку и выстрелил несколько раз. Было жаль тратить заряды, но на одних своих способностях далеко не уедешь в данном случае.

Наконец дыра была проделана, и мы сумели, хоть и обжигаясь, пролезть внутрь. Даже если твари полезут сюда, по одной убивать их тут гораздо легче, чем на мосту, где они застали нас врасплох.

Но самое интересное было то, что дверь привела нас не в очередной зал, а в небольшую комнату, которая напоминала крошечную лабораторию. Может, зря я смеялся про сумасшедшего учёного? Может, Ин-Дигнус и есть он самый?

Глава 29

Летающие твари, как ни странно, сразу угомонились и не пытались пробиться в дверь. У меня возникла одна догадка: наверное, они не просто местные жители пещеры, но и стражи, которые как раз нацелены на то, чтобы убивать незваных гостей вроде нас. Но как-то они слабоваты для стражей.

— Мы уже гораздо ближе к нашей цели, — довольно заулыбалась Либи, оглядывая комнату.

Комната представляла собой округлое помещение не больше двадцати квадратных метров. Бело-голубое освещение выделяло всё, что здесь находилось. Влитые в стену шкафы, пустые полки, какая-то панель управления с множеством непонятных сенсорных клавиш, а также монитор во всю стену, на котором беспрестанно сменялись ряды витиеватых иероглифов, похожих на те, что я видел в одном из залов пещеры. Всё выглядело так, будто тут работает автономная система, что-то постоянно вычисляет. Иначе говоря, трудится искусственный интеллект. Но я могу и ошибаться, поскольку сужу как человек, а тут живут, насколько я знаю, существа, которые сильно отличаются даже от истриситов, которые внешне во многом похожи на людей.

Заметив любопытство Либи, которая уже подошла к одному из шкафов, я предупредил:

— Не стоит здесь что-то трогать. Вдруг сигнал уйдёт и о нас узнают?

— Вряд ли. Я думаю, если сигнал и должен был отправиться хозяину, то это уже произошло. Мы ведь вторглись сюда, разбив дверь.

— Тоже вариант, — хмыкнул я. — Честно говоря, самому любопытно посмотреть, что тут есть интересного.

— Тут есть энергия, та самая, — хитро прищурилась Либи и указала на шкафчик. — Прямо здесь. Правда, в небольшом количестве, но есть.

— Рискнём проверить шкафы и пойдём дальше?

— Да, я бы попробовала. Тем более дальше я ничего не вижу. То есть опасность может есть, а может и нет. Как будто что-то тут блокирует моё чувство опасности, — задумчиво проговорила демоница и потянулась к шкафчику. — Посмотрим, не ошибаюсь ли я.

Шкафчик открывался при помощи касания, как стало известно секундой позже. Либи просто коснулась его ладонью — и створки разъехались в стороны, обнажив взору всё содержимое. Я подошёл поближе, чтобы посмотреть на уникальные штуковины, каких наверняка больше нигде не встретишь.

— Вот они, — проговорила Либи, глядя на меня горящими глазами. — Ты просто не представляешь, что мы можем с ними сделать. Попробуем прямо сейчас.

Внутри шкафчика красовались прозрачные шары, размером с кулак, в которых плескалась золотистая энергия. Энергия, чем-то похожая на светлую, но несколько другого оттенка. Сами шары располагались на специальной подставке — чтобы не укатились, очевидно.

— Ты думаешь, что с помощью их можно даже мои браслеты зарядить? Но они работают на другой энергии.

Либи, видимо, не услышав меня сразу, аккуратно извлекла один шар из подставки. Она держала его обеими руками как нечто невероятно ценное, словно шар — её жизнь.

— Да, именно так и думаю, — наконец ответила она. — Такая энергия и расходуется гораздо медленнее. Может, в десятки раз, а может и в сотни. Мы не узнаем, пока не попробуем.

— Предлагаю сначала проверить на браслетах, а уж потом пытаться её испробовать на себе. И то осторожно. Как-то подозрительно, что столь ценные вещи находятся в довольно открытом месте.

— Так дверь была заперта, вон сколько мы прошли, сколько раз столкнулись с опасностью. Поэтому не думаю, что они в открытом месте.

— Ладно, давай начнём. — Я стянул браслеты и положил на одну из полок. — Есть мысли, как их использовать?

— Так же, как ты собирал из воздуха энергию для создания шара света — просто направляй энергию. Но так как я лучше это делаю, то и попробую тоже сама.

— Только будь осторожна.

Либи положила шар рядом с браслетами, придерживая его одной рукой. Вторую держала чуть подальше, вытянув пальцы. Видимо, ей так проще направлять потоки энергии в нужное русло. Она отрешилась от всего, взгляд её застыл. Демоница словно парализованная стояла, и я забеспокоился. Но, увидев, что Либи дышит и немного шевелится, успокоился и перевёл взгляд на шар.

Внутри шара уже пошла реакция: частицы энергии хаотично завертелись внутри, создавая любопытное и красивое зрелище. Либи продолжала работать, и вскоре я заметил, как энергия медленно поползала из шара к браслетам, и они осветились ярким золотом.

— Не переживай, — вдруг сказала Либи, — всё под контролем. Так и должно быть.

Свечение спустя несколько секунд сменилось пульсацией. Причём пульсация всё ускорялась и ускорялась. Это меня беспокоило, но я доверял Либи.

Через минуту золотистый свет сошёл со всех браслетов. Он медленно-медленно угасал, пока не исчез полностью. Шар, в котором была энергия, опустел лишь наполовину.

— Пробуй, — довольно произнесла Либи. — Должны работать.

Надев браслеты, я первым делом использовал невидимость. Демоница улыбнулась и кивнула, подтверждая, что меня не видно. Затем я активировал браслеты для ухода в другой слой пространства. Тут уже не требовалась помощь Либи, чтобы убедиться в работе приборов: я действительно переместился и оказался среди чистильщиков. Вот только теперь это были совершенно другие создания, более агрессивные и крупные. Поэтому я мгновенно вернулся в обычное пространство. Телепортация тоже сработала, но пока она нам всё равно не поможет — без координат телепортироваться наугад опасно.

— Отлично, всё работает! — воодушевился я, чувствуя себя теперь гораздо увереннее.

— Вот видишь, а ты сомневался, — подмигнула Либи и потянулась к шару. — Теперь надо ещё запастись и нам. Можно и с собой взять, но придумать бы, куда их положить. Они же крупные.

— Я могу с собой взять несколько и распихать по карманам.

— И я могу, но хочется их все забрать.

— У тебя мания, — улыбнулся я. — Давай не будем жадничать и возьмём столько, сколько сможем.

— Ладно, уговорил.

Пока мы упаковывали ценные шары, я продолжал думать, что мне могут дать браслеты, помимо своих прямых предназначений, и пришёл к одной мысли: нельзя ли через другой слой выбраться на Оснит? Ведь я увидел тех же чистильщиков, разве что они немного отличались. И тогда поделился этой идеей с Либи. Ведь Ютси из своего мира в наш именно через такие слои и ходила.

— Не всё так просто, к сожалению, — вздохнула Либи. — Понимаешь, ангелы ходят по слоям безопасно и точно знают путь. Это не то же самое, что идти как мы тут ходим. Это совершенно другое. Они нащупывают энергетические ходы, распутывают их, выстраивают дорогу, рассчитывают формулы. Очень сложный процесс, но зато всегда верный. Ты этого не сможешь сделать, и я не смогу. У нас, демонов, вообще другой способ проходов между мирами, никак не связанный со слоями, поэтому я ничем тут не помогу.

— Жаль-жаль. Но ведь вроде бы всё то же самое, ну почти.

— Да, только ты сказал, что чистильщики немного отличаются, правильно? А это может означать и кое-что другое. — Демоница сделала паузу и продолжила задумчиво: — Есть у меня версия, что мы в другом мире находимся.

— Ну так это очевидно — другая планета, вот и мир другой.

— Нет, ты не понял.

— Ты имеешь в виду, что реальность в принципе другая?

— Именно. Зеркальный мир, обратная его сторона, другое измерение и всё такое. Но это лишь теория. Правда, если это так, то без портала нам отсюда точно не выбраться. В этой реальности может не существовать твоей родной планеты, а также всего, что тебе знакомо. И всех твоих родных и близких тоже нет. То есть нас в этом мире не должно существовать, но мы есть.

— Ну и дела. Если крепко задуматься обо всём этом, то можно запутаться.

— Легко. Миров невероятно много, но все они так или иначе связаны друг с другом. Ну а наша задача не оставаться надолго в мире, где нас нет.

— Наконец-то ты это признала. А теперь самое время выдвигаться в путь.

Но перед тем как выйти, восполнили свои резервы. Чтобы под завязку пополнить силы, мы использовали тот шар, который заряжал браслеты. И даже после этого в нём всё равно осталась энергия. Удивительно, насколько экономично. И наверняка эта энергия будет лучше при использовании моих способностей. Тот же луч должен стать более убойным — всё-таки, по словам Либи, это чистейшая энергия, подобная божественной. Будет любопытно узнать, откуда она такая берётся. И, быть может, узнаем в скором времени.

Комнатушку мы покинули через вторую дверь, которую тоже пришлось разрушить. Только теперь, имея нехилый запас, я не экономил и лупил сразу на всю мощность, так что дверь расплавилась мгновенно. Удар был даже слишком сильным, поэтому пришлось подождать, когда металл остынет, чтобы не обжечься, пролезая через дыру.

Выбравшись из комнаты, мы оказались в коридоре из металла. Коридор чем-то напоминал коридоры космических кораблей, которые так любили изображать в фантастических фильмах. Местный коридор, как и комната, не имел углов, но и тоннелем его из-за этого не назовёшь. Точно так же он освещался бело-голубым. Стояла тишина. Хотя если прислушаться, то можно услышать работу техники, будто где-то вдалеке идёт автоматизированный процесс.

На всякий случай перекинув винтовку на грудь, я пошёл вперёд, бок о бок с Либи.

Спустя пару минут мы добрались до первой двери, тоже округлой формы. Стоит ли туда заходить, долго не думали. Разрушать тут я ничего не хотел, поэтому решил использовать браслеты и пройти туда, чтобы посмотреть. Ну а потом Либи можно рассказать.

Шагнув в другой слой, я тут же вернулся в привычное пространство. Но когда увидел, где оказался и что перед моими глазами, покачал головой и тихо прошептал:

— Вот это да-а-а…

Глава 30

Я стоял в огромном помещении, которое протянулось вдоль не на одну сотню метров, в ширину же — не меньше двухсот. Как и везде, то же освещение. Довольно высокий потолок — метров десять навскидку. Но привлекло моё внимание не само помещение, а то, что я здесь обнаружил…

Большое множество рядов специальных кроватей, больше похожих на устройства, занимало всё пространство. Более того, эти кровати стояли в несколько ярусов. Между рядами были небольшие проходы, хватало только, чтобы пройти одному человеку.

На каждой кровати лежало по одному существу. Они выглядели очень необычно.

Я подошёл ближе, чтобы рассмотреть как следует. Существа напоминали человека лишь туловищем, и то сильно изменённым. Головы их огромные, овальные, похожие на головы кашалотов. Имелся у существ и хвост, довольно крупный и длинный. Наверняка они отличные пловцы. Были бы, если бы не оказались тут. Может, это и есть ариансы? Но зачем их тут держат?

Изучив получше всё, что находилось тут, пройдясь между рядами, я обнаружил, что все существа ещё живы, а к их телам подключены специальные устройства, которые, судя по всему, тянули из них энергию. И чуть позже, найдя в центре огромный компьютер, рядом с которым стоял большой шар с золотистой энергией, я понял, что тут происходит…

Эта чистая энергия, которую мы использовали, добывается прямо из живых существ. То есть мы подпитались за счёт жизней этих несчастных… Наверняка, когда устройство высосет из них всю энергию, они умрут, а после на их место попадут другие. Осознав это, я хотел избавиться от энергии и выкинуть шары. Ведь получается, что я в некотором роде соучастник сего процесса. Это будто некромантия какая-то, только в современном высокотехнологичном мире…

Никогда я не был чёрствым и бездушным, поэтому захотелось спасти всех этих несчастных, отключить к чертям компьютер и разнести эту будущую братскую могилу. Но я вовремя остановился — нельзя, просто нельзя. Сто процентов, стоит мне это сделать, об этом узнает Ин-Дигнус. Да и то, где гарантия, что после отключения всего несчастные не умрут? Может, тут как-то так хитро всё устроено, что спасения уже нет. Они же все без сознания лежат и медленно дышат.

Не обнаружив больше ничего интересного, я вернулся к Либи и пересказал всё, что там увидел.

— Если это и правда ариансы, то каким же надо быть уродом, чтобы своих же использовать для добычи энергии, — вздохнула Либи. Ей тоже не понравилось, что чистая энергия добывается путём убийства. А она так надеялась, что это божественная энергия. Но это энергия, по сути, получаемая через смерть.

— Да. Я-то думал, что хуже Каллида никого не встречу. Тот хоть и надумал геноцид, но свой народ в таких количествах явно не убивает. — Я задумался и вспомнил комнаты смерти. — Хотя нет, тоже убивает. Они прямо два сапога — пара. И неизвестно, кто из них ещё лучше.

— Я теперь не хочу пользоваться этой энергией.

— Я тоже, но не вздумай её тратить просто так, лишь бы выплеснуть. Давай думать, будто они пожертвовали жизнями, чтобы мы могли спастись. Или чтобы мы спасли остальных.

Либи нахмурилась и глянула на меня.

— Что ты задумал?

— Ничего. Так, просто мысли.

На самом деле задумал, но пока не хотел ей говорить. У меня появилась мысль уничтожить здесь всю технику перед тем, как мы смоемся отсюда. Для начала надо, конечно, что-то с порталом решить. Пока радовало то, что тут мы ещё не нарвались на проблемы. Хочется верить, что так будет и дальше. Сейчас же надо найти главный источник, который Либи ощущала всё лучше. Теперь её интерес поубавился, поэтому искала она его нехотя, но понимала, что это нужно сделать.

Коридор поворачивал направо словно бесконечно. Мы шли мимо дверей, коих встретили уже несколько штук по обеим сторонам. Сколько же тут жизней уже загублено и будет загублено ещё, если не уничтожить это секретное место? Тысячи, десятки тысяч… А за всё время? Наверное, сотни тысяч… Какая-то безмолвная война. И всё ради силы и энергии.

Наконец путь по коридору вывел нас к металлической платформе, на которой располагался какой-то пульт управления с монитором. Тут же были видны высокие и широкие створки.

—Похоже на лифт, — предположил я. — Попробуем?

— Давай.

И Либи ткнула пальцем на одну из кнопок, которая больше всего походила на кнопку активации.

Послышался тихий гул откуда-то снизу. Видимо, действительно лифт. Но если тут никого нет, почему он едет снизу?

— Либи, сейчас у нас могут быть проблемы. Лифт едет снизу, значит, там кто-то есть.

Она встала к стенке спиной и приготовила сгусток тёмной энергии.

— Я уже сама поняла, готова к атаке.

— Только сразу не бей, надо хоть увидеть, кто там.

Затем и я прислонился к стене, готовясь к неизвестному.

Лифт тем временем продолжал подниматься. И вдруг остановился. Послышался звук, который обозначал единственное — лифт поехал обратно.

— Вот теперь я точно уверен, что лифт приедет не пустым.

— Тогда ждём.

Потянулись томительные секунды ожидания. Интересно, насколько глубоко там, если лифт едет так долго? Да и точно ли это лифт?

Звук нарастал. Всё ближе и ближе. Ближе и ближе. Ожидание неслабо било не по нервам, и мне хотелось, чтобы всё случилось как можно скорее.

Лифт остановился. Судя по звуку, прямо здесь, где мы его ждали. Створки почти бесшумно открылись, и оттуда вышло существо — в точности такое, каких я видел в том помещении. Оно сделало буквально пару шагов, и тут же увидело нас.

— Только не убивай его, Либи! — выкрикнул я, замахиваясь прикладом, чтоб врезать точно в голову.

Однако не сумел сделать этого. Меня мгновенно снесло в сторону. В полёте врезался в стену, подскочил и увидел, что существо убегает. Либи тоже досталось: она поднималась на ноги неподалёку от меня, прямо напротив.

— Сильный гад! Телекинезом как нас приложил! — заметила она. — Надо его догнать!

— Стой! Я его раню!

Вскинув винтовку, я прицелился и выстрелил в ногу. Но существо словно не заметило этого, продолжая бежать. Снова выстрел — в другую ногу. И опять словно не стрелял.

— Уходит, сволочь!

И я бросился бежать за ним, а Либи полетела вперёд меня, активно размахивая крыльями — благо коридор позволял это делать.

Беглец скрылся из виду за поворотом, и я уже подумал было, что мы его потеряли.

Но когда настигли, он уже лежал пластом, а над ним стоял Эн-Брис. Мы удивлённо глазели на него, он — на нас.

— Как вы далеко успели забраться, — сказал крылатый.

— Старались, — ответил я, но винтовку держал наготове, ибо помнил про закрытый вход.

— Это ты нас закрыл в пещере? — с претензией спросила Либи. Кажется, она забыла, кто он такой, потому что по её виду нельзя было сказать, что она его боится.

— Я? — Хоть эмоций Эн-Брис почти не выказывал, сейчас было видно, насколько он удивился. — Я вас точно не закрывал. Это могла быть либо иллюзия, либо ловушка, чтобы вы не смогли выбраться.

— Тогда почему ты нас об этом не предупредил? — поинтересовался я.

— Я предупредил в целом об опасности. Не должен же был я говорить о каждой. Это бы заняло много времени, а ходов тут великое множество. Вы по какому прошли?

— Без понятия. Могу только рассказать, что по пути встретили.

Крылатый выслушал пересказ и кивнул.

— Понятно. Значит, повезло пройти по самому безопасному, в отличие от того, по которому шёл я.

— А этого зачем убил? Я хотел его захватить, информацию какую-то добыть.

— Без знания их языка ты бы ничего не понял.

— Я бы могла попытаться понять, — подключилась к беседе Либи. — У меня с языками всё довольно хорошо.

— Может быть, — не стал спорить Эн-Брис. — Но надо понимать, что дать ему уйти тоже было нельзя. Где вы его вообще встретили?

— На лифте приехал. Мы хотели спуститься вниз, а приехал он.

— Ясно. Значит, это какой-то работник, возможно, заместитель Ин-Дигнуса. И это плохо. Он мог передать сигнал, поэтому предлагаю поспешить, иначе не успеем.

— Тогда погнали.

Полного доверия я не испытывал, так что постоянно следил за крылатым. Либи поступила точно так же. Он ей вообще не нравился. Отчасти, мне кажется, и потому, что Эн-Брис в разы превосходит демоницу по способностям, а также, наверное, и потому, что он, по сути, полукровка.

Добравшись до лифта за считанные секунды, мы быстро юркнули в него и поехали на самый нижний этаж. По ощущениям двух крылатых, это верное направление, якобы именно там находится самый мощный источник энергии. И даже страшно представить, что это будет, ведь я уже видел, как добывается энергия.

Когда створки лифта открылись, глаза ослепил ярко-жёлтый свет. Но стоило шагнуть, как я привык и увидел то, чего точно не ожидал увидеть. Запрокинув голову наверх, только тихо проговорил:

— Это что за хрень?

— Это и есть источник, — спокойно ответил Эн-Брис и зашагал навстречу неведомому. Ведь он, как и мы, наверняка здесь впервые.

Глава 31

Всё, что раскинулось перед моими глазами, нельзя было назвать чем-то пещерным. Совсем напротив. Мы как будто оказались в райском саду, который цвёл и пах сладкими ароматами. Повсюду росли невысокие красивые кустарники, замысловатые деревья со спелыми фруктами, а под ногами — ковёр зелёной травы вперемешку с цветами. И, что удивительно, естественного света здесь не было, но в воздухе витали какие-то золотистые частички. Я предположил, что это именно они излучали свет, благодаря которому здесь всё здорово росло.

Однако больше всего выделялось стоящее вдали дерево с пышной кроной и толстыми ветками. Ствол дерева настолько огромен, что даже нас троих не хватит, чтобы его обхватить. Этакий деревянный исполин, уходящий высоко вверх. Казалось, он достигал в высоту не меньше двадцати-тридцати этажей.

— Как же тут красиво, — тихо сказала Либи, разглядывая природу. — И как светло.

— Да, кто бы мог подумать, что такая красота может находиться настолько глубоко под землёй, — согласился я.

Эн-Брис шёл впереди как ведущий. Услышав нас, он произнёс:

— К сожалению, вся эта красота существует только за счёт смерти множества других живых созданий. Это дерево, я чувствую, оно питается той самой энергией и сохраняет её. Сейчас мы сами всё увидим.

И действительно, стоило нам подойти ближе к исполину, как всё впечатление от прекрасного тут же улетучилось. В ветки и ствол дерева были вживлены ариансы. Эн-Брис подтвердил, что те хвостатые существа они и есть. Здесь же ариансов использовали как-то иначе.

Изучив как следует дерево, крылатый сказал:

— Да, всё верно. У этого дерева и ариансов теперь единый организм и единая жизнь на всех. Но даже не думайте их спасти — у них нет прежнего разума, они считают себя частью дерева.

Картина получилась, конечно, весьма печальной. Смотреть на заключённых в дерево, связанных с ним множество бывших когда-то разумными было крайне неприятно и даже грустно. А раз им уже ничем не помочь, то нужно помочь хотя бы себе.

— Тогда давай действовать. Если получится, я бы уничтожил здесь всё перед тем, как мы отсюда уберёмся.

— Это не так быстро, — спокойно ответил Эн-Брис и подошёл к дереву. Он коснулся ствола и прикрыл глаза. — Но я попробую. Здесь может быть не только энергия, но и сокрытые знания, которые помогут мне изучить способ открытия портала, как это делал сам Ин-Дигнус. А вы пока следите, чтобы не произошло ничего необычного.

— Хорошо, так и сделаем. И будем ждать столько, сколько нужно.

Чтобы не мешать ему, мы отошли в сторону, встав около небольшого дерева.

— Либи, а ты ведь говорила, что с помощью этой энергии даже у тебя есть шанс научиться открывать портал. Может, попробуешь тоже?

Она не сразу ответила, помолчала.

— Я не хочу больше связываться с такой энергией. Пусть она сильная, экономичная, но… Мне кажется, что эта энергия в итоге вредит. Немного, может быть, но вредит.

— Это ты на что намекаешь? Как именно вредит?

— Зависимость. Мы станем от неё зависимы, если будем потреблять её и использовать дальше. Ты ведь сам видел, какая у меня мания начиналась, когда я её чувствовала. Сейчас бы вообще с ума сходила, если б не знала, как эта энергия производится. Очень хорошо, что ты узнал, что происходит здесь на самом деле.

— В принципе, ты верно мыслишь, — задумался я. — Наверное, у этого Ин-Дигнуса так и развилась эта зависимость, что он готов убивать своих же ариансов ради энергии. И чем больше у него её, тем сильнее зависимость. И ведь при этом он становится сильнее каждый день. И от количества силы его тоже может распирать.

— Да-да. Представь, что может сделать такой один безумец, если впитает в себя разом столько энергии. Он будет способен уничтожить целый мир.

— Так он этого и добивается, раз связан с Каллидом, чтобы потом прийти на Оснит и уничтожить всех, кто там живёт, а планету со всеми её ресурсами заберёт себе. То есть мы в любом случае в опасности, даже если сбежим отсюда.

Мои же размышления ввели меня в ступор. Что, если все наши попытки хоть что-то сделать просто бессмысленны? Что, если нам не удастся никак остановить безумца? Пусть не здесь, но рано или поздно он нас найдёт.

— Да, скорее всего, так и есть, — вздохнула Либи.

— Значит, всё-таки нужно уничтожить здесь всё, что сможем.

— Это опасно. Я думаю, лучше всё равно вернуться на Оснит, а там предупредить всех. Будет время подготовиться. Я свяжусь со своими, Ютси — тоже. Думаю, в таком составе объединённых армий у нас есть шанс одержать победу.

— Возможно, но я не хочу очередной полномасштабной войны. Нужно всё-таки другое решение. Дай мне подумать.

Эн-Брис так и продолжал стоять около дерева, не отрывая от него руки. Вот если бы могли собрать армию из таких, как он, это была бы реальная сила против одного безумца с невозможным количеством энергии. Но это нереально. Что ещё можно сделать?

Мои мысли прервал крылатый.

— Подойдите, мне нужна ваша помощь, — сказал он, оторвавшись от своего занятия.

— Что нужно делать? — сразу спросил я, едва мы встали рядом.

— Коснуться дерева, а дальше я всё сделаю сам.

— Погоди-погоди, — возразила Либи, — так не годится. Объясни, что ты будешь делать, подробнее. Мне нужно знать.

Эн-Брис, видимо, был недоволен скепсисом демоницы, но всё же объяснил:

— У меня одного не хватает энергии, чтобы получить максимальную связь и добыть знания. Нужно совсем немного, иначе не получится. Если не доверяете, я могу просто уйти и ничего не делать, а вы оставайтесь здесь. Только знайте, что Ин-Дигнус скоро заявится сюда. У нас времени не так уж много.

Выслушав его, Либи вопросительно посмотрела на меня.

— Давай попробуем, — сказал я, приблизился к дереву и коснулся его.

Демоница с неохотой сделала то же самое. Затем присоединился и сам крылатый.

Через несколько секунд я почувствовал, как Эн-Брис производит какие-то манипуляции с моей энергией. Точно определить было невозможно, но мне показалось, будто бы он не выкачивает энергию, а просто временно гоняет её по дереву, возвращая обратно. И так без конца.

Если в энергии дерева и этих неразумных действительно таятся некие знания, то вдруг и у меня получится их заполучить? Прикрыв глаза, я настроился. В сознании тут же начали появляться различные образы местной жизни: леса, горы, озёра, города, толпы ариансов, разные виды энергии и ещё много-много всего. Но вот разобрать и вычленить что-либо ценное из этого потока информации так и не удалось, как бы я ни старался.

Наконец процесс закончился, о чём сообщил Эн-Брис:

— Готово. Можете пока ничего не делать. Если понадобится помощь, я снова позову вас. Мне надо обработать знания и применить их. Сколько на это уйдёт времени, я не знаю.

— Спасибо, мы подождём.

Так как делать было всё равно нечего, я вместе с Либи наблюдал за тем, что делает крылатый. Он просто отошёл от дерева, встал чуть поодаль и закрыл глаза. После этого начал водить руками из стороны в сторону, словно что-то рисует в воздухе. И если поначалу ничего визуально не было видно, то вскоре появились тонкие красные линии, которые были словно следы от движений рук Эн-Бриса.

Постепенно линии становились всё шире и красочнее. Затем они вытягивались вертикально, принимая идеально прямой вид. Вокруг них извивались спиралью другие линии, а также забегали различной формы энергетические шарики. Весьма зрелищно смотрелось создание портала. Если это, конечно, портал.

— Кажется, он нам не врал и действительно открывает портал прямо сейчас, — тихо проговорила Либи и даже улыбнулась.

Улыбнулся и я, предвкушая, как мы покинем чуждую нам планету.

— Да, сам вижу.

— Но вдруг это окажется портал в совсем другой мир? — Демоница вновь засомневалась. — Что тогда?

— Думаю, это произойдёт только в случае ошибки, но вряд ли он ошибётся.

— Ладно, дальше будет видно.

— Ну ты же не захотела сама попробовать создать портал, так что остаётся только ждать.

— Не бубни. — Либи толкнула меня локтем в бок. — Я это попробую, только когда других вариантов не будет.

Эн-Брис, сотворив портал, отошёл от него на пару метров и сообщил:

— Всё готово. Портал ведёт на Оснит. Я постарался воссоздать те координаты, которые нужны, используя свою память. Вы должны попасть в тот город, в котором были в последний раз, ведь там был и я.

— Впечатлил, Эн-Брис, весьма впечатлил, — раздался вдруг громкий, грубый, утробный голос. Говорящий прекрасно знал язык истриситов.

— Быстро в портал! — крикнул нам крылатый.

И мы едва дёрнулись, как увязли в пространстве, которое стало непроходимым. Потом и вовсе перестали двигаться. И даже говорить не было возможности.

Перед нами, недалеко от Эн-Бриса, появился крупный арианс в необычном золотистом халате. Нетрудно было догадаться, кто мог сюда явиться посредством телепорта. Или он использовал невидимость, ведь говорил до того, как появился. Да какая теперь уже разница! Факт в том, что мы ничего не можем сделать!

— Спокойно, спокойно, — проговорил Ин-Дигнус, поглядев на застывших нас, а потом — на Эн-Бриса. — Неужели ты всю жизнь скрывал от меня, что умеешь говорить?

— Теперь это не важно, — бросил крылатый. — Я больше не буду подчиняться тебе.

— Это я и сам вижу. Ты же предал меня. Ради чужаков проник сюда, провёл их и даже создал портал. Портал качественный получился, безопасный. И я бы его развеял прямо сейчас, но мне интересно изучить его. Подобного я ещё не видел. Что тебя сподвигло помочь им?

— Чувство справедливости.

— Чувство справедливости? — В голосе Ин-Дигнуса проскочила насмешка. — Какая глупость.

«Я попробую вернуть вам возможность двигаться и отвлеку его на себя. Портал он не тронет. Успейте проскочить. У вас всего пара секунд. Этот мыслепоток транслируется вам обоим. Надеюсь, вы меня услышали. Как только ощутите возможность шевелиться, сразу бегите», — передал Эн-Брис.

— Я подумаю, что мне с вами всеми делать, а пока…

В этот момент паралич спал. И мы рванули прямо к порталу, в то время как Эн-Брис отчаянно кинулся на Ин-Дигнуса.

Глава 32

Замечая лишь искажение во время столкновения двух сильнейших созданий, я пронёсся мимо них вместе с Либи. Но она оказалась даже быстрее, так что нырнула в красный портал первой и тут же исчезла в нём. Следом сиганул и я, мгновенно ощутив эффект перемещения. Эффект почему-то весьма болезненный.

Я появился посреди улицы. Светило солнце, вокруг бродили местные жители.

Местные…

Да это же ариансы!

И город вообще незнакомый, который я в первый раз увидел. Понимая, что что-то пошло не так, активировал невидимость и скрылся с глаз долой, пока не привлёк внимание. Хотя наверняка на меня уже успели посмотреть…

Невидимость работала как надо: никто не глазел, все шли мимо. Чтобы на меня никто не натолкнулся, мне приходилось отходить. Потом я нашёл место, мимо которого никто не ходил, и встал там — надо оглядеться.

Передо мной раскинулся необычный многоярусный город. Если на Осните города выглядели для меня интересными поначалу, то этот отличался ещё сильнее. В первую очередь тем, что каждый ярус города держался буквально в воздухе, а там, наверху, ходили ариансы как будто тоже по воздуху. Но, скорее всего, вместо обычной земли и асфальта там сделано покрытие из прозрачного материала. Благодаря этому естественного света хватало, чтобы освещать нижние ярусы.

Были интересно здесь устроены и способы перемещения с яруса на ярус. Либо небольшие платформы, которые поднимались как лифты и были способны передвигаться в том числе горизонтально, либо порталы. Я наблюдал, как семья ариансов подошла к специальной площадке, один из них провёл рукой над панелью управления — и все они исчезли, оказавшись наверху. Потом пошли по своим делам как ни в чём не бывало. Другие использовали подъёмные платформы. Судя по всему, разница в цене, поэтому порталы не для бедных.

Но самое интересное, что я смог заметить, —ярусы городов и правда держатся на воздухе, несмотря на то что у них прозрачный пол. Я нигде не увидел ни креплений, ни чего-то подобного. Осталось только предполагать, что всё это работает за счёт энергии, которой в этом мире полным-полно. Однако Ин-Дигнусу и этого мало.

Здания в городе имели самые разные формы, начиная от квадратных и заканчивая всякими кракозябрами. Интересно, что двери здесь энергетические, и без предъявления какого-то невидимого мне пропуска никого никуда просто так не пускали. Энергия дверей, наверное, ещё и опасна, поэтому здесь соблюдали дисциплину все. По крайней мере, из тех, кого мне довелось увидеть, бродя осторожно по городу.

Какого-либо транспорта вообще не встретил. Оно и логично, ведь тут на каждом шагу стоят порталы и подъёмные платформы. Просто взял и оказался там, где тебе нужно. Немудрено, что необходимость любой техники просто сама по себе отпадает при таком раскладе.

Помимо изучения местного города, в который меня каким-то боком занесло, я думал и про Либи. Впрочем, сразу было понятно, что она оказалась не здесь. Возможно, ей удалось попасть на Оснит, но и была надежда, что я остался тут не совсем один. Уж если я её нигде тут не встречу, то она меня по ауре должна найти. Хот нет, это отпадает сразу, ведь у неё нет невидимости. И если она оказалась в какой-то другой точке города, то её могли бы уже схватить. Тем более непонятно, что тут с правоохранительными органами. Все местные были одеты по-всякому, поэтому понять, кто есть кто, просто невозможно.

Успокаивая себя мыслью, что лучше бы Либи всё-таки оказалась на Осните, а не здесь, где будет уязвима, в отличие от меня, я продолжал идти по городу. По-прежнему, меня никто не замечал. Что ещё я отметил для себя, так это то, что слышал речь лишь детей ариансов, взрослые же вообще молчали всё время, даже когда дети к ним обращались. Похоже, взрослые прекрасно владеют телепатией, поэтому им не нужно вслух говорить. Очень удобно, особенно если есть что скрывать.

Город вообще отличался тишиной, если сравнивать его с любыми другими. Я мог слышать только детские голоса, звуки порталов и подъёмных платформ, да и те работали очень тихо. Непривыкшего к подобному, меня такая атмосфера немного напрягала. Хотя больше напрягал тот факт, что я так и не переместился на Оснит. И теперь у меня особых вариантов сделать это нет. Наверняка Ин-Дигнус убил Эн-Бриса. Последний и сам говорил не раз, насколько силён правитель этой планеты. Так что шансов у него почти никаких не было.

Браслеты постепенно разряжались, и мне приходилось их вовремя пополнять зарядом, чтобы не показаться на глаза местным. Хотя если техника на Осните была способна засечь меня в невидимости, то и тут это возможно. Может, о моём местоположении уже знают? Нет, вряд ли. В таком случае они бы давно меня схватили и доставили Ин-Дигнусу. Выходит, шансы у меня ещё остались.

Что можно сделать в такой ситуации? Единственное решение — попробовать вернуться в пещеру, используя браслеты, но ведь они рано или поздно разрядятся. И неизвестно, как далеко эта пещера. Может, вообще на другой стороне планеты. Планета, в свою очередь, может быть размером как десять наших родных планет, а то и больше. При таком варианте у меня шансов вообще никаких, получается.

Но нет, сдаваться нельзя. Нужно что-то делать. Как жаль, что понять их язык и эти иероглифы невозможно. Так бы можно было хотя ориентироваться, где я нахожусь и куда вообще иду. Может, подняться на платформе втихую с кем-то? Портал же надо как-то оплатить, да и не хочется… Уже вон попробовал один портал…

Любопытство взяло верх, поэтому я подгадал момент и незаметно прошмыгнул на одну из платформ, когда на ней решил ехать арианс, предположительно женского пола, судя по фигуре и выпирающей груди. Иначе их отличить никак.

Однако девушка, которую трудно было так называть лично для меня, не смогла подняться. Она удручённо изучала, что же произошло. И тут я предположил, что, скорее всего, дело во мне. То ли вес как-то фиксируется, то ли ещё что-то. Но стоило мне сойти с платформы, как та поднялась наверх и уехала. Что ж, не судьба мне, значит, покататься по ярусам. Только если попробовать уйти в другой слой реальности, но и там опасно. Так что я побрёл по городу дальше, по пути изучая всё, что мне попадалось на глаза. Была небольшая надежда, что хотя бы при помощи вывесок и прочих указателей можно будет что-то понять.

Долгая прогулка по городу, а также до этого по пещере, вызвала желание поесть. Я бы ещё потерпел, но с урчащим желудком не поспоришь. Поэтому теперь стал подмечать, где можно скрытно поесть.

Магазины — не вариант, по-любому что-то сработает, и о невидимом преступнике узнают. Не хотелось мне наводить шорох и чтобы о моём присутствии на планете вообще кто-то знал.

Встречались по улице разные заведения вроде кафе и ресторанов. Не такие, как у нас, конечно, но общего было много. Значит, есть у них и кухни. А вот там-то и можно чего-то перехватить, чтобы не заметили. Нет, они заметят-то в любом случае, но тогда, когда меня уже близко не будет.

Мелочиться я не стал и выбрал по виду одно из лучших заведений. Вот только опять барьер — энергетические двери. Платформа уже показала, что хитрость в невидимости не прокатит, так что я не стал рисковать. Чтобы проникнуть незаметно, ушёл в другой слой пространства, сделал буквально два-три широких шага и вернулся, пока меня не схватили чистильщики. Всё прошло гладко, и я стоял по другую сторону энергетических дверей.

Посетителей было немного, что сыграет только на руку — меньше риск с кем-то столкнуться и навести суету. Недолго думая, я начал поиски кухни, стараясь двигаться осторожно, чтоб никто не заподозрил присутствие чужака.

Пару раз ошибся дверьми, благо тут были не энергетические уже, а простые автоматические. Я ещё переживал, сработают ли они на присутствие невидимки. Сработали. А персонал решил, что это у них техника барахлит. Забавно вышло, но смеяться мне было нельзя. И поэтому я двинулся дальше на поиски.

В итоге нашёл кухню. Как и полагается, там трудились повара, но никаких официантов не было. Вся еда доставлялась телекинезом через специальный ход. Сообразив, что мне надо просто перехватить пару заказов за чужой счёт, я добрался до нужного места. Затем присмотрел, где можно быстро всё это съесть, чтоб никто меня не увидел. И такое место нашлось — задний двор, там никого не было. Моё дело простое — стащить еду и съесть по-быстрому. И я бы посмотрел на возмущение клиентов и недоумение поваров в этой ситуации, но увы, это рискованно.

Фрукты и дичь мне в пищу сгодились — это я ещё с Либи в лесу узнал. Так что, видя порции разной еды, выбирал нечто похожее. И когда увидел то, что мне подойдёт, быстро схватил весь поднос и широкими шагами направился во внутренний двор. Мне ещё повезло, что выход был не заперт и без энергетической двери. Пока там будут разбираться, я успею всё съесть и смыться подальше.

Всё прошло по плану. Я успел. И даже запил соком. Потом оставил поднос у двери и пошёл в сторону города. Забор для меня препятствием не был, так что пройти через него не составило труда.

Сытый и довольный проделанной операцией, я продолжил идти по городу. Никаких идей насчёт того, как покинуть эту планету, естественно, не появилось. Была лишь одна мысль: если Эн-Брис каким-то образом сумел вытянуть знания из того дерева, то не могли ли остаться частицы этих знаний в портале? И если я нырнул в портал, то так или иначе смешался с частицами. Возможно ли, что хоть капля знаний попала в мою энергию или в мой мозг? Вроде бы глупая теория, но от безвыходности хочется верить и в чудеса.

Я пытался копаться в сознании, постигнуть то, чего не знаю, но результат был закономерным, к сожалению. А энергия всё кончалась и кончалась. Мне пришлось снова подзарядить браслеты. Так у меня все эти шары закончатся сегодня — и всё тогда…

Позже появилась ещё одна безумная идея — использовать образ пещеры и того дерева, чтобы телепортироваться прямо туда. Но это огромный риск. Без точных координат телепортация вообще очень опасная штука, которая может закончиться смертью. Но если меня поймают, смерть гарантирована в любом случае. Возьмут и поместят в пещеру со всеми остальными, выкачают энергию. Хотя я не арианс, у меня-то энергии той… Но разве это кого-то будет интересовать? Меня наверняка используют по максимуму до того, как я умру.

Попробовать рискнуть? Или не стоит? Во всяком случае, пещера мне даст очередные запасы энергии. Как только они кончатся, я смогу снова туда наведаться, если безумный трюк с телепортацией сработает.

Я остановился, встал у стены одного из домов и посмотрел на свой невидимый браслет. Прикрыл глаза, представив пещеру с деревом, пытаясь использовать свою энергию вместе с энергией браслета. Пусть уловит то место, куда я хочу попасть. Ну а вдруг получится?

И я активировал телепортацию, готовясь либо к смерти, либо к удаче.

Отступление 6

К удивлению Ин-Дигнуса, Эн-Брис проявил небывалую скорость, а также — силу. Он сумел без оружия выдать столько энергии при ударе, что щит Ин-Дигнуса едва не слетел. И то выдержал за счёт того, что Ин-Дигнус вовремя отреагировал и вложил ещё энергии. Всё это заняло каких-то две секунды, но беглецы сумели нырнуть в портал. Правда, хотя бы одного из них Ин-Дигнус рассчитывал всё-таки задержать, поэтому, активировав щит на максимум, сосредоточился на портале.

В одно мгновение портал схлопнулся и перенёс координаты в пределах планеты, чтобы беглец далеко не ушёл. И лишь после Ин-Дигнус занялся Эн-Брисом, который отчаянно пытался изо всех сил пробить защиту. Было жалко убивать такого сильного воина, но предателям нет прощения.

Ин-Дигнус, зная, что Эн-Бриса сложно чем-либо взять, давно разработал особую технику, в которой совмещал мощь всех стихий, пространства, времени и разных видов энергии. Против такой комбинации бывший подчинённый устоять не должен. Да никто не должен в этой вселенной.

Когда энергия накопилась, а сложная формула была сформирована, от тела Ин-Дигнуса пошли разноцветные волны густой энергии. Эн-Брис тут же попятился. Наверняка он понял, что теперь ничего не сделает. И правильно понял.

Волна рывком разрезала пространство, нацеленная только на вражеский объект. И объект без сил свалился на ковёр травы. Даже если он жив, то недолго, поэтому Ин-Дигнус без раздумий покинул пещеру. Теперь ему надо заняться поисками беглеца, если тому всё же не удалось уйти далеко. Нужно привлечь все службы, каждого гражданина. Чужаку не место тут.

* * *

Либи удачно перенеслась на Оснит, неподалёку от резиденции Каллида. Но она не увидела рядом Кирилла. Это её несомненно расстроило, вот только времени на размышления и сожаления не было — она ведь на вражеской территории.

Укрывшись в проулке, Либи тщательно изучила местность, в надежде, что может встретить кого-то из знакомых. И надежда была оправдана: демоница засекла ауру Ютси. Без долгих раздумий она поспешила, стараясь выбирать такой путь, чтоб её не заметили.

Когда Либи прибыла на место, в котором видела ауру Ютси, там уже что-то произошло: лежало несколько полицейских, а также неподалёку прятались Слайми и Дакси. Значит, они ещё не успели убраться отсюда и вообще вся операция обернулась крахом.

— Либи, ты вернулась! — обрадовалась Ютси появлению подруги. — А где Кирилл? Он смог выбраться?

— Должен был, но удалось только мне, — с нотками грусти пояснила демоница.

— Как же так? — подошла к ним Дакси. — Где он теперь? Где вы были?

— На другой планете, откуда прибыл Эн-Брис, тот крылатый. Там он был за нас, именно он и помог с порталом сюда, но мы еле успели. Точнее, я успела, а Кирилл — нет. Наверное, он остался там. Его может поймать этот арианс. Ин-Дигнус зовут, он сотрудничает с Каллидом.

— Это хорошие новости, — заинтересовалась Слайми. — Можно будет что-то придумать. А теперь давайте помолчим. За нами скоро должны подъехать Антар и Рика. Как окажемся в полной безопасности, так и поговорим. — Затем слизь посмотрела на взволнованную в который раз Дакси и добавила: — Благодаря появлению здесь Либи есть шансы, что Кирилл вернётся. Я сделаю всё, что в моих силах.

Долго ждать не пришлось. Но и посадка прошла экстремально — они попутно отбивались от преследующих врагов. Когда же все сели и Антар надавил на газ в полную силу, за ними следом бросилось ещё несколько машин. Однако самое сложное впереди, ведь за пределами города враги могут легко использовать воздушную технику. И никто не отменял границу. Пока команда даже не представляла, как выберется с территории «Лиум-Парс». Слайми же понимала, что вся надежда только на неё, ей нужно постараться защитить всех и по возможности уничтожить основную массу пограничников.

Однако позже стало известно, что границу укрепили, и без помощи «Чёрного оснита» никак не обойтись. Поэтому Антар заранее связался с отцом, вкратце обрисовал ситуацию и запросил поддержку. Поддержка вылетела тут же. Конечно, это может спровоцировать активные военные действия тот же час, но рисковать наследниками глава «Чёрного оснита» не собирался — они самое дорогое, что у него есть.

Прорваться даже с поддержкой оказалось очень сложно. Как ни старалась Слайми защитить всех, многие получились серьёзные, но не смертельные ранения. Машину, на которой ехали, тоже потеряли — её разнесли в клочья одним точным выстрелом. И ещё повезло, что команда успела избежать этого, вовремя покинув салон. Но и тут без помощи Слайми не обошлось — она замедлила скорость снаряда.

Под обстрелом и грохотом тут и там они запрыгнули на борт одного из боевых кораблей, который должен был доставить всех домой. Перестрелка продолжалась, но их уже это не волновало. Им всё же удалось избежать смерти. Теперь останется только подлечиться и планировать, что делать дальше, а также по возможности задействовать разведку, чтобы быть в курсе, какие планы строит Каллид.

После восстановления и отдыха все члены клана встретились за одним столом, обсудили дальнейшие действия. Но это были дела Антара и Рики. Дакси, Слайми, Ютси и Либи не участвовали в этом, зато обсуждали не менее важную для них тему: как вытащить Кирилла с далёкой планеты.

— Я изучила эти энергетические шары, — сказала Слайми, поглядев на собеседниц. — Очень хорошо, что ты смогла их с собой унести. С твоих слов, эту энергию добывают из живых существ, а значит, энергия содержит часть их знаний.

— Получается, ты можешь извлечь эти знания и понять, на какой планете находится Кирилл? — не выдержала Дакси.

— Я на это и рассчитываю, — ответила уклончиво Слайми, ведь она не была уверена в успехе. Очень уж сложная, необыкновенная энергия ей попалась. С подобной она ещё не работала, а потому даже её способности не в силах за считанные доли секунд обработать информацию, упорядочить и получить то, что нужно.

— Ты можешь использовать мою память, — предложила Либи. — Я пока помню всё очень хорошо, все эти места, где мы были. Самого Ин-Дигнуса.

— Верно, я и так собиралась это сделать. Думаю, в таком случае процесс пойдёт быстрее и у нас будет больше шансов на успех.

— А получится портал открыть здесь на ту планету, если ты сможешь добыть информацию? — с надеждой спросила Дакси. — И чем быстрее, тем лучше. Вдруг мы не успеем…

— Можно попробовать через другой слой что-то сделать, — задумчиво предположила Ютси, вступив в беседу.

— Там какой-то иной слой, не как здесь, — грустно сказала Либи. — Он пробовал входить туда, и слой отличался. Это вряд ли поможет. Как я говорила, это зеркальный мир, скорее всего. Туда гораздо сложнее попасть. Можно надеяться пока на то, что Кирилл остался там, что его не убил портал. И если он там, то благодаря энергетическим шарам может продержаться какое-то время — все его браслеты заряжены.

— Так и что же нам делать? — вопросила Дакси, глядя на Слайми. Она рассчитывала только на неё.

— Вам — пока ждать, а мне нужно дальше работать. Давай начнём, Либи. Даёшь разрешение покопаться в твоей памяти?

— Конечно.

Дакси и Ютси ушли, оставив слизь и демоницу наедине.

Для Слайми это был новый опыт, ведь с сознанием демонов она ещё ни разу не работала. И это было довольно интересным занятием. А уж через сколько всего пришлось непристойного пройти Слайми, прежде чем она добралась до нужных воспоминаний. Впрочем, активная сексуальная жизнь для демонов — порядок вещей. Но ведь не это интересовало Слайми.

Память о другой планете находилась словно бы в отдельном блоке. Вот только воспоминания в силу новизны и неожиданности оказались не столь чёткими, как того хотелось бы. Картинки и коды отображались для Слайми смазанными, поэтому ей приходилось задействовать множество своих нейронных связей, чтобы не только обработать, но и улучшить качество получаемой информации. Тогда же Слайми поняла, что догадки Либи были правильными: это действительно зеркальный мир, подобный тому, в котором жила сама слизь. Правда, об этом она никому и никогда не говорила. Собственно, поэтому форма жизни существ вроде Слайми разительно отличалась от многих других.

Самое интересное, что в итоге нашла Слайми среди воспоминаний демоницы, — это момент, когда та прыгнула в портал. Остановив мгновение, слизь смогла изучить то, что видела Либи. Красный портал был сложным и простым одновременно. Одного цвета, что удивительно. И это может стать подсказкой к тому, как этот портал открывается. Примерные координаты планеты в зеркальном мире можно вычислить за счёт памяти Либи, а также при детальном изучении энергетических шаров, доставленных из того мира. Это будет долгий и сложный процесс, но если всё получится, то Слайми не только поймёт, где находится эта планета, но и попытается открыть портал. Однако для открытия портала потребуется много энергии, причём энергия должна быть по большей части из того мира. Значит, Слайми будет использовать все шары, а также ту энергию, которая сохранилась в теле Либи.

Чувствуя внезапно возросший интерес к получению новых знаний и опыта, Слайми закончила с обработкой информации, полученной из воспоминаний Либи. Затем сказала демонице, что та может быть свободна, а сама сосредоточилась на шарах и попросила, чтоб её никто не беспокоил.

Глава 33

Эффект телепортации сильно отличался от привычного. Более того, мне всё же удалось задействовать свою энергию и энергию, которая находилась в браслете. Всё, что было на мне, а также само тело, нагрелось до такой степени, словно меня кипятком окатили. Но я был вынужден сцепить зубы и терпеть боль. Держать концентрацию на прежнем уровне представлялось невозможным, хоть и старался как мог.

И всё же телепортация сработала. В один миг я оказался в пещере, но не на земле, как мне хотелось, а где-то в воздухе. И тут же полетел вниз. Благо успел активировать браслет и уйти в другой слой пространства, чтобы остановить полёт — падать было довольно высоко, можно и ноги сломать.

Мой полёт в другом слое продолжился, но в разы медленнее. Примерно подсчитав, сколько должно уйти времени в обычном пространстве, я переместился. Да и чистильщики норовили схватить. Однако всё удалось, так что вернулся без последствий. Правда, расстояние подсчитал не совсем удачно, поэтому оказался снова в воздухе, но уже на уровне трёх-четырёх метров. Падение было не таким уже болезненным, разве что пятки немного отбил.

Как только приземлился, я сразу огляделся. Предположения о том, что Ин-Дигнуса здесь уже не будет, оказались верны. А если и был бы, то я всё равно невидимость не отключал. Хотя не факт, что это помогло бы, конечно, — вдруг он смог бы увидеть меня. Но на этот случай был телепорт, который удался и показал, что можно проделывать с энергией те ещё штуки. Причём это было впервые и наугад. А если знать, что и как применять, тогда вообще много чего можно сделать. Ну а пока не так уж плохо, что я оказался здесь, где есть энергия. Пусть от живых ариансов, но энергия, без которой мне сейчас никак нельзя.

Так как я появился в немного другом месте, первым делом обошёл дерево-исполин и выбрался на то место, где был портал. Разумеется, от него ничего не осталось. Но зато среди травы я разглядел тело. Не Эн-Брис ли там лежит?

Я подошёл поближе и пригляделся: действительно он. И даже ещё дышал, хотя состояние у него было прискорбное: его одежда обгорела, тело выглядело переломанным, ноги вывернуты как у куклы. Крылатый лежал на спине. Затем он вдруг открыл глаза, от которых почти ничего не осталось, и с трудом прошептал:

— Я… чувствую, что ты… здесь…

Опустившись на корточки, я покачал головой.

— Ты прав, я здесь. Мне не удалось сбежать через портал.

— Эт-то… всё… Ин-Дигнус… Он это… сделал…

— Постой. Что я могу сделать? Тебя можно как-то вылечить? Хотя вид у тебя, конечно…

— Нельзя, — прохрипел он, — нельзя… Я говорил, что мне жить не… недолго… Вот и… случ… случилось… — Эн-Брис прокашлялся, выплёскивая изо рта непонятную жижу. — Забери… забери её…

Крылатый протянул руку, а я недоумённо уставился на него.

— Кого забрать? Или что забрать?

— Мою с… силу… Иначе… иначе Ин-Дигнус заберёт… но… он… пока не знает, что… что это возможно… Мои… з… з… знания… Их ты… т-т-тоже можешь… п-п-п-п-приобрести… Не жди… Дай… р… р… рук… руку…

Ему становилось с каждой секундой всё хуже. Я протянул руку. Содрогаясь всем телом, Эн-Брис сжал мою кисть, насколько смог, и я почувствовал невероятно мощный поток энергии, какой никогда в жизни не ощущал. Меня словно наполнил целый огромный мир. Это то, что описать очень трудно. И осознать — тоже. Слишком много силы и слишком много знаний для меня. Для человека, который не был готов к этому.

Хватка Эн-Бриса вскоре ослабла, а после рука безвольно упала на траву. Спустя ещё пару мгновений всё его тело вдруг начало распадаться рваными частицами тёмной и светлой энергии, словно пепел на ветру. Частицы закружились вихрем, тело истлело полностью, и вскоре не осталось ни единого следа, что когда-то тут лежал Эн-Брис.

Недоумевая, я глядел на происходящее и думал, что же это такое было. Даже ангелы и демоны умирали не так, а ведь они эфирные создания, их забирали в свой мир после смерти. Эн-Брис же просто развеялся, исчез.

Я вздохнул и выпрямился, посматривая по сторонам. Сила, которую передал Эн-Брис, действительно ощущалась во мне. Но ощущалась необузданным зверем, которого я пока не смог приручить. Словно бесконтрольное полубожественное создание. А так оно и было, ведь я чувствовал, но как пользоваться и что можно сделать при помощи этой силы, так и не понял. Для начала нужно изучить как-то, подумать, возможно, помедитировать попробовать. Эн-Брис говорил и про знания. И раз у него на момент смерти уже было знание, как создать портал, не мог ли он передать его мне? Это же мой последний шанс! Точно! Надо попробовать, обязательно попробовать! Только для начала нужно найти подходящее место, где меня никто так просто не найдёт и не достанет. Стоит же погрузиться в себя — и можно не заметить, как подберётся враг. Долго оставаться в этой пещере нельзя. И я решил, что прихвачу с собой новые шары с энергией, а после покину пещеру, скроюсь где-то в лесу. А как только разберусь с силой и знаниями, которые посмертно передал Эн-Брис, подумаю, что делать дальше. Возможно, если смогу создать портал, а также обуздаю новую силу, то сначала разнесу к чертям собачьим всё подземелье, а потом спокойно уйду через портал. Пожалуй, это будет лучшее, что я могу сделать для своего будущего и будущего всего Оснита. А уж с Каллидом как-нибудь разберёмся. На каждого сильного всегда найдётся ещё более сильный. И возможно, более сильным теперь выступлю я.

Я бы мог использовать снова образы, чтобы телепортироваться в нужное место, но не стал, ибо это всё же риск, да и ощущения испытывал крайне неприятные, так что решил идти пешком, но в постоянной невидимости.

Дождавшись лифта, зашёл в него и поехал наверх. Удивительно, сколько уверенности и спокойствия придавала новая сила. Даже жаль стало Эн-Бриса, который жил всё время как раб и лишь потом прозрел, но было слишком поздно. Он пожертвовал собой ради возможного спасения целого мира. И это более чем достойно. А моё дело — не подвести его.

Уже зная дорогу, я прошёл по коридору и добрался до той самой комнатушки, в которой мы набрали энергетические шары. Те, что были почти использованы, я поставил обратно на полки, а вместо них взял новые, полностью заряженные. Правда, вспомнил, что про кольца-то для защиты я совсем забыл… Их тоже надо зарядить. Так что использовал старые шары для этой цели и только потом вышел к мосту.

Остановился и задумался. Почему бы не попробовать телепортироваться сразу в лес, чем снова пробираться по пещере? Ведь у меня и крыльев нет, а постоянно прыгать в другой слой и гадать, там ли окажусь, тоже не хотелось. Это в пещере небезопасно телепортироваться, а в лес-то можно. Там много открытого пространства. Пожалуй, рискну, чтоб не терять время зря и не усложнять себе путь.

Болезненный процесс нового способа телепортации в этот раз был послабее, и я оказался недалеко от того места, где мы спали с Либи. Ну как спали, больше сексом занимались… Но это всё не важно. Важнее то, что, скорее всего, чем чаще буду использовать телепортацию с помощью своей энергии и образов, тем меньше будут последствия. И это не могло не радовать. Значит, дела пойдут ещё лучше. Пусть потом попробует меня поймать Ин-Дигнус, когда я буду скакать то в город, то в лес, то в пещеру. Правда, сильно радоваться не стоит. Ин-Дигнус может оказаться быстрее меня. Так что лучше всего быть поосторожнее и пока не полагаться на силу, которую я получил в дар, но которой ещё не научился пользоваться.

Так как энергии у меня было более чем достаточно, я активировал защитные кольца, чтобменя никто не застал врасплох. После попробовал помедитировать. Я представлял, как это делается — нужно отстраниться от мира. И это, думаю, самое главное. То есть наблюдать за миром как бы со стороны, словно я в нём не принимаю никакого участия. Это должно помочь.

На концентрацию ушло немного времени. Несмотря на то что я пытался отстраниться, не переставал думать о том, что могу сделать с помощью новой силы. И первым в голову пришло следующее — защита, которая может заменить мне кольца. Почему нет?

Для большего эффекта я прикрыл глаза, пытаясь вызвать в сознании образ защиты. По моим представлениям, это должна быть какая-то плотная энергия, или же нечто вроде мелкой-мелкой сетки, которая не пропускает ничего, но при этом невероятно прочная. Также вспомнил небольшие уроки с Либи, когда она обучала меня управлять энергией, создавать тот же светильник. Я использовал эти знания, но немного по-другому. Попробовал на физическом уровне ощутить защиту, воссоздать её такой, какой вижу в сознании.

Каково же было моё удивление, когда я не только мысленно увидел защиту, которая представлялась всё же в виде сетки энергии, но и смог почувствовать её. Она словно кокон образовалась вокруг меня, загородив от остального пространства. А когда я открыл глаза, то смог увидеть защиту — сетчатую энергию, но прозрачную, из-за чего казалось, будто пространство искажается. Хотя вдруг оно так и работает? Искажает пространство снаружи, а меня бережёт. Останется как-нибудь проверить это при случае.

Первое успешное использование силы вдохновило меня на новые эксперименты. Получается, я могу делать всё что пожелаю, лишь бы был запас энергии. А все эти знания, что передал Эн-Брис, наверное, заложены где-то в подсознании, и моё дело оттуда их извлекать своими способами. Значит, у меня и правда все шансы создать портал самостоятельно. Но я отдавал себе отчёт в том, что портал — самое сложное из того, что я ещё сумею сделать. Поэтому нужно начинать с малого, постепенно обучаясь более тяжёлому.

Следуя логике, что если я создал защиту, то точно так же могу и что-то атакующее применить. Луч, плети и так далее — это всё уже умею. Я хотел использовать не светлую энергию, а именно силу.

Сняв всю защиту, в том числе и от колец, я перешёл к экспериментам. Мне не терпелось создать нечто боевое, работающее с самим пространством. То же искажение. Оно ведь похоже на защиту, только должно быть атакующим, то есть с другой направленностью. Я продолжал усердно напрягать мозг и силу воли.

После создания защиты новая сила ощущалась уже лучше, а потому дальше должно быть проще. Однако я ошибался, поскольку с атакой дело пошло сложнее. У меня ушло часа два, прежде чем я научился какой-то мелочи — смог выстрелить небольшим полупрозрачным сгустком, который на своём пути искажал пространство, а когда касался кустов или веток, хаотично перемалывал их, превращая чуть ли не в песок. И, в отличие от того же луча, у этого сгустка не было никаких преград, его ничто не останавливало. То есть это мощнее в разы.

Сгусток прекратил крушить всё на своём пути только тогда, когда я этого пожелал. Что же будет, если в дальнейшем я научусь применять то же самое, но в куда больших масштабах? Теперь я начал понимать, что один-единственный мастер в таком деле, накопив много энергии, действительно может уничтожить целый мир. Также понял и то, что Эн-Брис, до того как прозрел, на самом деле просто игрался с нами, не особо стараясь, ведь мог перебить всех моментально. Возможно, его тогда на подсознательном уровне что-то останавливало, поэтому он не прибегал к таким радикальным действиям.

Продолжая тренировки с атакующими умениями, я не заметил, как наступил вечер. И я снова проголодался. Что ж, самое время, используя новые умения, поохотиться и добыть себе еду.

Глава 34

Пока не стемнело окончательно, я использовал невидимость и выдвинулся на поиски дичи. В тот же момент подумал, что новая сила вполне может делать меня невидимым. По сути, она заменит мне любые устройства, способные помогать в бою или других экстремальных условиях.

Пробираясь по кустарникам как можно тише, чтобы не спугнуть мою возможную будущую еду, я разглядывал, нет ли её поблизости. Но было тихо. Ни шороха, ни какого-либо другого шевеления. И я шёл дальше. Правда, в один момент остановился, когда моё зрение вдруг изменилось после попытки вглядеться лучше.

Видя чёткие структуры всего, а также слабую энергию, текущую по деревьям, траве и другим объектам, не считая камни и землю, я подивился этому. У меня теперь есть истинное зрение, вроде того, коим обладает Либи? Любопытно. Вот только отключить это зрение сразу же не получалось, с непривычки оно мне только мешало и создавало рябящую путаницу перед глазами.

Моргнув пару раз и пожелав видеть как обычные люди, я добился результата. Правда, это была примерно десятая попытка. Не представлял, что управлять новой силой и вообще работать с энергией будет так сложно. Хотя, учитывая, чему я научился за полдня, мне давалось на самом деле всё довольно легко. А мысли о будущих возможностях лишь подстёгивали развиваться и пробовать что-то новое. Однако это риск израсходовать всю энергию, да так, что потом придётся возвращаться обычным путём в пещеру и без невидимости, а это уже чревато всякими последствиями. Так что я старался контролировать себя и свои желания.

Найти дичь оказалось весьма непросто. В прошлый раз мне помогла Либи, а теперь нужно всё делать самому. Но наконец-то мне попалась большая птица, которая уселась на ветку неподалёку. Ветка аж прогнулась под весом пернатого, так что для еды добыча точно сгодится.

Выбирая, чем бы её атаковать, чтобы сбить, я остановился на луче. Луч хотя бы просто пробьёт тело птицы, а вот сгусток новой силы превратит зверушку в фарш из мяса, костей, перьев и кишок — тот ещё «деликатес» получится…

Слух у птицы оказался отменным, и она заметила, что кто-то к ней подбирается. Понимая, что могу упустить добычу, я быстро активировал светлую энергию и выстрелил.

Промазал! Чёрт!

Пернатый от испуга взлетел. Я выстрелил ещё несколько раз, только бы сбить. И всё-таки сделал это. А когда нашёл тушку птицы, обнаружил несколько дыр, оставленных лучом. Перестарался немного, но зато теперь есть мясо. Также по пути обратно набрал сочных фруктов. Грубо говоря, делал всё то же самое, что и с Либи, когда мы были здесь вместе. Но ничего, если она удачно переместилась, то мы скоро встретимся. И наконец-то я увижу всех остальных, особенно Дакси.

Задумавшись о ней, я невольно взгрустнул и признался, что её мне как раз больше всех не хватало. Так что приготовлением еды занимался в несколько подавленном настроении. Увы, ничего тут не поделаешь.

Но когда развёл костёр, пожарил мясо, поел и запил фруктовым соком, настроение улучшилось. Я вдохновлял себя мыслью, что максимум день-другой — и вернусь на Оснит. Теперь меня ничто не остановит, даже Ин-Дигнус. Он до сих пор меня на нашёл, значит, не так уж я ему нужен. Или же ищет вовсе не там, где стоило бы.

Подкидывая ветки в костёр, я продолжал размышлять, как бы мне ещё чего нового открыть. Спустя некоторое время возникла одна очень интересная идея, благодаря которой можно уничтожить всю подземку удалённо и гарантированно, не находясь при этом внутри. Я придумал — чисто в теории, разумеется — связку энергетических динамитов. А что, отличная мысль! Можно пройтись по всему подземелью, раскидать везде, где нужно, эти энергетические динамиты, связать их одной цепочкой энергии, главная из которых будет контролироваться мной. Затем я выйду из подземелья, отойду на безопасное расстояние и активирую энергетическую взрывчатку. Всё взорвётся, а после, если научусь открывать портал, нырну в него и окажусь на Осните.

В мыслях это казалось довольно просто и легко, по факту же я даже не знал, с чего начать. Как вот эти динамиты сделать? Зарекался же что-то сложное пробовать. Пожалуй, стоит пока потренироваться на тех же атакующих умениях, а там, может быть, появится мысль, как мне создать связку динамитов.

Долгие размышления и новые попытки помогли мне чувствовать лучше не только энергию, но и пространство. Я его ощущал теперь словно бы как нечто материальное, словно бы мог потрогать. Понятно, это лишь хоть какое-то объяснение этому чувству, но уже больше, чем раньше.

Также немного позже я подумал о времени. Раз я могу управлять, хоть и совсем слабо, пространством, то вдруг получится и со временем? Кто знает, что за силу мне передал Эн-Брис. Может, он умел гораздо больше, чем показывал. Но тогда странно, почему не осилил Ин-Дигнуса? Хотя ответ очевиден: тот просто-напросто ещё сильнее.

Увлечённый экспериментами и медитацией, я не заметил, как пролетело время. Ночь прошла как один миг. Начало потихоньку светать. И это несмотря на то, что на этой планете сутки совершенно другие, ночь здесь ощущалась гораздо длиннее, чем где бы то ни было. Но спать мне по-прежнему не хотелось, тем более к утру я открыл всё же способность управлением временем, но только в пределах одного метра. Также мне удалось отмотать время всего лишь на несколько секунд назад. Честно говоря, когда это получилось, я даже испугался, ощутив, как само время стало контролируемым мной и как оно вдруг изменилось. Была мысль, будто меня просто не станет, растворюсь в пространстве и времени.

Запасы еды и фруктов были, так что охотиться не пришлось. Я просто принёс ещё веток, чтобы и дальше поддерживать огонь, а потом согрел мясо и уплёл его с удовольствием. Осталось теперь придумать, как провести этот день. Меня не отпускала идея динамита. Думаю, если его смогу создать, то стану ближе к созданию портала.

Подумать только, ещё на Осните я больше полагался на оружие и браслеты, а теперь размышляю, как бы стать едва ли не полубогом. Ну а что, с такими-то силами и постоянной подпиткой энергией до этого не так уж далеко.

Для того чтобы осуществить идею с динамитом, я всё же решил кое-что попробовать, основываясь на том, что хорошо чувствую энергию и пространство. Я поднялся с земли, осмотрелся, нет ли кого поблизости, а после приметил взглядом несколько деревьев, которые располагались не так далеко друг от друга. Меня посетила идея создать некие энергетические маячки. Свет же я смог создать с помощью светлой энергии, значит, получится сделать и маячки. Это должно быть даже проще.

Первый маячок, размером не больше теннисного мячика, я создал и прицепил к дереву через пару минут. Пришлось повозиться с созданием, но как это делается, я уже представлял, так что ещё несколько штук развесил без проблем и довольно быстро.

Итак, маячки готовы. Их я видел и чувствовал даже на расстоянии. Теперь перейдём к связке. И как бы это сделать?

Пока я думал, маячки начали постепенно уменьшаться в размерах, и это подтолкнуло на скоростное размышление. Что нужно сделать, чтобы их связать? Правильно, нужна нить энергии, которая соединит их все. Но было трудно даже представить, как нить сделать. Однако время поджимало, и я решил действовать как получится.

Первая нить мне никак не давалась. На полпути, а бывало и раньше, она просто рвалась и осыпалась мелкими частицами. Учитывая, что до этого было множество попыток прицепить нить к маячку, которые не увенчались успехом, я просто психанул в один момент и бросил это дело. Со злости ещё и разнёс сгустком энергии одно из деревьев, которое тут же осыпалось в труху. Глядя на частички, которые раньше были деревом, я вдруг понял: не так делал нить, вообще не так. И стал догадываться, какой нужен подход.

Создав тонкий поток крошечных, но продолговатых частиц, которые связывал между собой дополнительными частицами-крючками, я вёл нить ко второму маячку. И начало получаться! От удовольствия, что всё идёт как надо, я даже заулыбался сам себе и сказал вслух:

— Ну вот, можешь же, когда хочешь. Просто меньше злиться и постоянно думать — большего и не надо.

Однако отвлечение на речь сыграло злую шутку, и вся моя нить, которую я почти довёл до второго маячка, осыпалась на моих глазах. И я снова чуть не разозлился, но вовремя вспомнил, что себе говорил несколько секунд назад.

Не отвлекаясь ни на что, в этот раз я успешно провёл нить и зацепил за маячок. Затем для проверки отошёл подальше и посмотрел. С расстояния нить была не видна, но я её чувствовал. Значит, она в рабочем состоянии. Можно продолжить.

Нить за нитью, осторожность и спокойствие — и вот все маячки связаны. Осталось подумать, как бы мне удалённо ими управлять. С близкого расстояния я, конечно, мог на них повлиять: притянуть к себе, развеять и так далее. Но мне-то нужно расстояние куда большее. А это значит, что нужно создать для начала не статичную нить, которых я сделал уже несколько штук, а динамичную — такую нить, которую смогу удерживать и тянуть за собой в любом месте. Она ведь будет разрезать всё, что ей попадётся на пути. Ну, во всяком случае, так по моим домыслам.

Нить, которую я прозвал динамичной, оказалось делать гораздо сложнее. Поначалу я, разумеется, испытал обычную, но она рвалась, стоило мне сделать несколько шагов. Потом попробовал сделать всё иначе. Никаких крючков, ничего подобного. Я сформировал нечто вроде шестерёнок, только это были энергетические шарики, заключённые в одну полоску нити. С виду всё отлично.

Да! Успех! Шарики просто крутились и раскручивали сами себя, в то время как я спокойно тянул нить за собой. Пробовал дёргать и так и эдак, поворачивал из стороны в сторону — и она ни разу не порвалась. Затем испытал её на проходимость сквозь объекты и увидел любопытное дело: нить ничего не разрезала, как я предполагал, она просто проходила насквозь. Выходит, таким образом можно вообще незаметно провести её через что угодно. Результат оказался лучше, чем я ожидал.

Всё хорошо, но ведь это просто маячки, связанные нитями. А мне нужны динамиты, которые можно будет взорвать. И я снова стал напряжённо думать.

Прошло около часа-двух. Единственное, что я придумал, — попытаться сделать маячки крепче, внутрь них заключить сгустки, которые всё перемалывают, после этого пустить через нити энергию в эти сгустки, а когда настанет пора, ускорить поток энергии, чтобы сгустки разорвали маячки. Возможно, тогда у меня получится взрыв. Даже интересно стало: а не так ли работает то самое пространственное оружие, которым пользовался «Лиум-Парс»? Скорее всего, именно так. Теперь понятно, откуда у них это оружие взялось. Видимо, Каллид давным-давно сотрудничает с Ин-Дигнусом. Кажется, у них были планы по захвату всего Оснита ещё до того, как я туда попал.

Не вдаваясь в ненужные сейчас размышления, я попробовал то, что придумал. Правда, ничего не вышло. Появилась новая проблема — правильно пустить потоки энергии по нитям. По первой нити, которую я держал и которая являлась главной, энергия-то прошла, добралась до маячка и тут же взорвала его. Сначала я решил, что слишком много энергии дал, но потом выяснилось — проблема было не в этом, а в том, что во вторую нить энергия не могла пробиться, так как изменялась по пути, попадая маячок. И как бы решить эту проблему?

Сзади послышался шорох, и я мигом обернулся, активировав защиту. Но на уровне своего роста никого не увидел. Зато услышал.

— Как ты сильно изменился, Кирилл.

Глава 35

Я быстро огляделся по сторонам, даже крутанулся, и лишь потом глянул под ноги перед собой.

Из красного портала диаметром не больше тридцати сантиметров выбрался красный человечек, который тут же начал вырастать.

— Слайми! Это же ты! — от удивления крикнул я, позабыв, что мне лучше быть потише. — Как ты умудрилась сюда попасть?

— С помощью Либи, — легко ответила она, когда стала моего роста и преобразилась в человеческую девушку. Такой я её когда-то уже видел, слизь использовала тот же самый образ.

— Дай хоть обниму тебя, что ли.

— Ох уж эти человеческие эмоции, — вздохнула она с улыбкой. — Не люблю их имитировать.

Но мне было всё равно, так что я обнял Слайми не как слизь, а как самого настоящего живого человека. Да, пробыл один я тут не так много, но был по-настоящему рад встретить хоть кого-то из знакомых. Учитывая обстоятельства, появление Слайми здесь — лучшее, чего можно было желать. Как говорится, вместе мы — сила.

— А теперь рассказывай, как ты сюда попала подробнее, — попросил я, когда освободил её из объятий. Только сейчас обратил внимание, что на ней спецформа «Чёрного оснита», точно как моя, но женский вариант.

Слайми рассказала, что смогла открыть портал благодаря памяти Либи, её знаниям, а также информации, полученной от энергии, которую демоница пронесла на Оснит с собой. Всё это заняло у неё около двух суток. Как она объяснила, это был один из самых сложных вычислительных процессов за всё время её существования. Одно дело — добыть информацию, а другое — правильно применить. Однако Слайми справилась. Также попутно вкратце объяснила, что в любой энергии содержатся некие микро-фрагменты мира, в котором энергия была изначально. Только такие фрагменты недоступны для обычных и даже эфирных существ. Слайми намекнула лишь, что эти фрагменты увидеть и использовать могут существа вроде неё. И всё причиной тому, что данная планета, на который они оказались, находится в зеркальном мире. Вот и получается, что Либи была права. И это причина тому, почему так сложно сюда попасть и не менее сложно уйти.

— Значит, — выслушав весь рассказ, подытожил я, — мы можем убраться отсюда хоть сейчас, правильно?

— Да. Именно поэтому я здесь. Нечего тебе тут делать. Но я хочу получить много информации напрямую из этого мира, что займёт некоторое время. Ты ведь не сильно торопишься? — улыбнулась Слайми, имитируя кокетство земной девушки.

— Так у меня тоже кое-какие планы есть, — подмигнул я. — И ты сама заметила, как я изменился. Кстати, вот ты-то мне как раз и можешь помочь с энергетическим динамитом, потому что я уже устал ломать голову, как его сделать.

— В таком случае слушаю тебя.

То, что Слайми знала от Либи, я не стал пересказывать, поэтому начал свой рассказ с того момента, как оказался в городе. И закончил нынешним часом.

— Как любопытно получается, особенно передача силы, — выразила Слайми удивление. — Насколько я знаю, обычные демоны и ангелы не могут передавать свои силы. А этот смог.

— Так он же не обычный.

— Да, но дело в том, что он мог не просто передать силу, а стать частью тебя. Или ты — его частью.

— Так-так, что-то я не понял… Это как так?

— Если просто, то это как две души в одном теле. Думаю, такое объяснение будет для тебя понятно.

— Понятно, но не верится. Он умер и развеялся на моих глазах. Не мог же он вселиться в меня.

— Пока что я сама не знаю, но вижу, что ты подвергся на энергетическом уровне большим изменениям. От тебя почти ничего не осталось как от человека.

— Ну и дела, — задумался я, но добавил: — Ладно, это всё потом. Чувствую я себя отлично, никакого раздвоения личности нет. Так что нужно заниматься делами. Лучше расскажи, есть идеи, как мне сотворить связку динамитов?

— Конечно есть, но у тебя уйдёт очень много времени. Хотя и мне будет чем заняться. Сначала поработаем с тобой, сделаем маленькую версию твоей задумки, а потом ты приступишь к серьёзным действиям.

— Тогда не теряем время и начинаем прямо сейчас.

Слайми выступала мастером, а я — учеником. Но я бы назвал её даже кем-то большим, ведь столько знаний нет ни у кого. Слизь буквально видела весь мир как структуру, по частицам, знала природу всего и вся. Моё энергетическое зрение в сравнении с тем зрением, которым всё видит Слайми, считай что слепота. Поэтому, перед тем как начать, она сначала изучила полученную мной силу, мою энергосистему и все изменения, которые произошли в организме.

Изучение подтвердило, что некая часть Эн-Бриса в виде энергии действительно присутствует во мне, но это не страшно. Это как если Слайми разделит себя на две части — большую и крошечную. Примерно то же самое сотворил крылатый перед смертью. Только если Слайми может восстановиться целиком из любой частицы, стоит ей только дать время, то Эн-Брис так вряд ли сможет. Ему, по словам Слайми, нужно будет моё разрешение, чтобы он мог быть активным хоть в какой-то мере. Пока же частица крылатого в замороженном состоянии — некое подобие анабиоза, только для части энергии. Очень сложный процесс, которым я не хотел грузить себя.

Потом мы перешли к созданию динамита. Я рассказал детально, что до этого делал, что пробовал. Слайми одобрила мои решения и сказала, что я был на верном пути. Вот только без помощи у меня бы ушло на всё гораздо больше двух дней, чем я мечтал. С учётом того, что время на Осните течёт быстрее, чем здесь, месяц — слишком долго. А именно месяц я бы и потратил по прогнозам Слайми.

Благодаря ей я разобрался в том, что делал неправильно. Я использовал сырую энергию во время создания маячков и нитей, поэтому всё было долго и сложно. А нужно было, как выяснилось, сначала обработать эту энергию через мыслительный процесс, после чего я бы получил очищенную энергию, с которой управляться гораздо легче. То есть я просто-напросто усложнял себе процесс.

Далее Слайми показала, как лучше использовать энергию, как из неё создавать необходимое. Нужно было не просто вешать маячки с энергией. Важно создавать их многослойными, на что уходит больше времени, но зато они не будут быстро уменьшаться, а потому и продержатся на несколько часов больше. Что касается потока энергии, который я должен буду пустить, то я делал всё правильно. За тем лишь исключением, что маячки были тонкие и простые, потому и рвались, потому и энергия через них не пробивалась дальше по цепочке. Кроме этого, всю созданную энергетическую цепь стоит ещё и усилить защитным слоем — это гарантия того, что не произойдёт ничего непредсказуемого.

Самое же главное стоило делать в конце, а именно — начинка маячков или динамитов. Их я называл уже по-всякому, суть всё равно в итоге останется одна.

Чтобы создать именно пространственный взрыв, нужно не просто накачать на максимум каждый динамит. Для этого необходимо сделать специальную энергию. Мой вариант, конечно, тоже подошёл бы, но его мощи просто не хватит на уничтожение целого подземелья.

Слайми потратила очень много времени, чтоб доступно объяснить мне, как я должен делать начинку. Это был крайне сложный и долгий процесс, требующий полной концентрации. Я сделал около сотни попыток, прежде чем у меня получилось хоть какое-то подобие нормальной взрывчатки. Работа с энергией — пожалуй, ничего сложнее я не встречал. И если не ускоренное мышление, которому я тоже научился благодаря Слайми, я бы думал и думал ещё много времени. Но мозг соображал теперь в разы быстрее, что и помогло мне освоить прорву новой информации и всю её при этом запомнить.

Мы закончили с этим к вечеру. Когда Слайми убедилась, что я смогу сносно сделать взрывчатку и себя не убью, она отправилась на изучение планеты. Правда, перед этим попросила не взрывать ничего без неё — она хотела проверить, что у меня получилось. А я и так не собирался без неё взрывать, ведь после этого нужно как можно быстрее покинуть планету, чего я сам не сделаю. Кстати, о возможности создания портала мной Слайми тоже упомянула. Да, я бы мог его тоже создать. Спустя год по местному времени… Судя по всему, за это время Ин-Дигнус меня бы точно нашёл. В который раз Слайми оказалась моим спасением.

Перекусив немного, ибо есть мне не очень хотелось, я заполнил все резервы под завязку и отправился в пещеру. Но пошёл не пешком, а использовал телепорт, чтобы оказаться у входа в пещеру. Перемещаться сразу в пещеру не рискнул — чревато последствиями, как уже было сказано ранее.

Здесь ничего не изменилось — всё те же иллюзии. Вход в пещеру был по-прежнему завален валуном. Его я миновал через другой слой пространства и побрёл далее, уже зная всю дорогу и все опасности. Там, где Либи летала, я просто использовал телепорт на близкое расстояние и без проблем появлялся где мне было нужно.

Меня всё не покидало чувство, что сегодня точно нарвусь на Ин-Дигнуса. Ну разве может столь сильный тип так долго искать меня? Уж с его-то силами можно было сделать это быстро. Но, как ни странно, я его не встретил ни разу. Опасался лишь того момента, когда дойду через мост до комнатушки.

Однако и на мосту не было никаких проблем, кроме тех летающих тварей. Их я даже убивать не стал — включил защиту, через которую бедолаги не могли пробиться.

Затем остановился на другом краю моста, глянул на него и решил, что первый энергетический динамит установлю здесь. Следующий — в комнатушке. И так далее.

Пожалуй, самое время начинать.

Глава 36

Трудно сказать, сколько часов ушло на установку и связку всех динамитов, но к концу этого дела я знатно устал. Не физически, нет. Устал эмоционально и энергетически, ведь мне приходилось через каждую дюжину динамитов пополнять запасы вновь и вновь. Так я и выяснил, что частое заполнение резервов энергией плохо сказывается на организме. Но у меня была цель, и я этой цели достиг.

Я установил около сотни динамитов везде, где только можно было и куда смог попасть. «Около» — потому что в итоге сбился со счёта. Кроме того, пока обошёл всё подземелье, узнал, что оно гораздо больше, чем мне казалось. И там действительно лежали тысячи обречённых ариансов… Но теперь они умрут до того, как принесут пользу Ин-Дигнусу. Их в любом случае ждёт смерть, а теперь — быстрая и наверняка безболезненная.

Так как я делал всё правильно, не забывая все важные детали, на которых Слайми делала акценты, покинул подземелье с уверенностью, что динамиты сохранятся. Главное, чтобы за это время туда не наведался Ин-Дигнус, ведь в таком случае все мои труды будут напрасны.

Едва я появился в лесу, то сразу понял: провозился в подземелье всю ночь. И это уже вторая бессонная ночь. Удивительно, спать до сих пор не хотелось. Может быть, всё дело в хорошем запасе энергии, поэтому и сон мне не требуется? Или требуется, но крайне редко. И тут я вспомнил, как Эн-Брис говорил, что сон ему вообще не нужен. Значит, во мне действительно живёт его часть, или же это приобретение связано с его силой. Во всяком случае, пока я бы не сказал, что это плохо. Напротив, у меня просто больше времени становится, чем у других. Вот только есть мне по-прежнему хотелось, так что я озаботился очередными поисками еды.

На этот раз поймал небольшого зверька размером со среднюю собаку. На вид это явно какой-то грызун, но слабо походящий на грызунов с Земли. Естественно, я не стал есть его сразу много, сначала попробовал кусочек и подождал — вдруг поплохеет от его мяса. Но нет, ничего подобного не случилось, поэтому я вдоволь наелся как мяса, так и фруктов.

Слайми вернулась, по моим ощущениям, примерно через пару часов с тех пор, как я позавтракал. Она тоже трудилась всю ночь, собирая информацию, поэтому мне было интересно услышать её мнение об этой планете.

Будто бы зная это, она начала рассказ, сев рядом со мной. Слайми сейчас словно заменила Либи, ведь выбрала то же место, где сидела демоница.

— Я узнала очень много интересного. Здесь энергии самой по себе витает очень большое количество. Именно за счёт энергии тут и работает большинство техники. Также планета по размерам превосходит твою родную в семь раз.

— А я так и думал почему-то, что она больше Земли.

— Но это не столь важно. Есть кое-что интереснее. Ин-Дигнус — автократ. И это плохо. О его планах население ничего не знает. Он якобы преследует благие цели, но у него есть и другие решения, к которым он прибегать почему-то не спешит. Иначе говоря, Ин-Дигнус придумал самому себе и всему народу причину, чтобы уничтожить жителей Оснита. Он не собирается оставлять в живых никого из них. Каллида ждёт та же участь, если Ин-Дигнус реализует свой план. Он ненавидит истриситов как вид.

— В общем, тот же Гитлер. Но мы же можем его остановить?

— Можем. Только для начала нужно убрать Каллида. Если этого не сделать в ближайшее время, то всё пойдёт по другой череде событий.

— Сколько у нас времени? Взрыв подземелья повлияет на итоговый результат?

— Не больше недели по времени Оснита. Да, взрыв ослабит Ин-Дигнуса. Это тоже ключевой момент.

— А не будет ли последователей Ин-Дигнуса в будущем? Вдруг он не один такой?

— Нет, не будет. Он всё решает сам, ни с кем не советуется. В целом, жизнь здесь мирная, местные довольны всем. Войн уже давным-давно не было. Просто потом место Ин-Дигнуса займёт кто-то другой, и всё станет как прежде. Во всяком случае, я не вижу, чтобы смена власти привела к каким-то негативным последствиям.

— Ты не смогла выяснить, почему он до сих пор не нашёл меня? Он же вроде очень сильный.

— Да, силы у него действительно огромные, меня они впечатлили. Что касается поиска, то ты, вероятно, хорошо скрывался первое время, а когда получил силу Эн-Бриса, твоя энергия изменилась. Именно поэтому по энергетическому следу Ин-Дигнус и не может тебя найти. Все поиски сосредоточены в городе, а город этот больше, чем вся планета Оснит. Подытоживая, скажу одно: тебе крупно повезло, что ты решил вернуться в подземелье и встретил умирающего Эн-Бриса. В противном случае ты бы не долго бегал.

Покачав головой, я сказал:

— Вот теперь всё встало на свои места. Если ты не будешь больше собирать информацию, то предлагаю заняться взрывом и порталом.

— Не спеши. Мне ещё есть что рассказать. Во-первых, с получением силы у тебя появилось в разы больше шансов справиться с Каллидом даже в одиночку. Во-вторых, как ты помнишь, у нас не больше недели. И в-третьих, ты должен будешь подготовиться, чтобы иметь всё, что имел Эн-Брис. В таком случае есть шансы на победу.

— Боюсь, недели не хватит, чтобы я смог подготовиться как следует. Тем более если в одиночку идти к Каллиду.

— На большинство умений недели хватит. Будем вместе заниматься, открывать новое. Для меня пока все твои будущие способности тоже остаются загадкой, но, полагаю, перспективы высокие. Пусть это прозвучит в некотором роде для тебя смешно, но от тебя и правда зависит жизнь всех истриситов.

И я бы усмехнулся в любой другой ситуации, вспоминая фильмы, в которых тоже всё зависело от одного человека — главного героя. Вот только ситуация не та, чтобы смеяться. Я ведь не в фильме, поэтому не факт, что всё закончится хорошо.

— Ладно, это понятно, — вздохнул я. — Теперь всё с новой информацией? Не хочу, чтобы мы встретили Ин-Дигнуса на этой планете. Если уж он захочет что-то противопоставить, то пусть явится на Оснит.

— Да, остальное тебе будет не интересно. Поэтому можем идти.

— Точнее, телепортироваться.

— Ты так, а я своими способами. Встретимся в пещере.

— Путь-то найдёшь?

— Ну что за вопросы, Кирилл? Я нашла множество информации за ночь обо всей планете, а ты спрашиваешь такую ерунду. У меня же давно из памяти Либи есть информация о пещере и все координаты, где вы были.

— Действительно, что-то я не подумал. Просто ты в образе земной девушки по-другому воспринимаешься. Ну всё, тогда я отправляюсь в пещеру.

— Погоди. — Слайми коснулась моего браслета и сказала: — Теперь у тебя есть точные координаты, можешь не бояться телепортироваться в нужное место.

— Вот, это отличное дело.

Мы обошли все динамиты, которые я поставил. Слайми каждый осмотрела, проверила. И пока не убедилась, что всё отлично, не успокоилась.

— Ну что сказать? Отличная работа, — подытожила она. — У тебя талант.

— Спасибо, старался. Осталось сделать главную нить — и можно подрывать.

— Делай, а я посмотрю. Не забудь только о расстоянии. Выбираться же придётся пешком, чтобы не разорвать нить.

— Да, помню, — ответил я и принялся за работу.

Особый метод — создавать такую нить, которую можно будет тянуть долго-долго, изредка подпитывая ту энергией. И этот метод я освоил, хотя и сейчас он давался мне совсем не легко. Требовалась максимальная концентрация, чтобы не упустить ничего. Поэтому я сосредоточенно создавал эту нить и ни на что не отвлекался. Да и знал, что рядом Слайми, а уж она не допустит, чтобы враг застал нас врасплох.

Спустя час-другой мы выбрались на поверхность. Слайми упростила передвижение, создавая где надо мосты из себя самой, по которым я спокойно шёл. Так что путь не был сложным. Нам даже удалось удачно обойти все препятствия вроде различных пещерных тварей, с которыми я встретился вместе с Либи в прошлый раз.

— Ну что, начнём? — довольно спросил я, когда мы отошли на безопасное расстояние.

— Да, — кивнула Слайми и начала создавать портал, который довольно быстро образовался на моих глазах.

Уж теперь-то всё должно пройти гладко, поэтому я в который раз сконцентрировался — и пустил мощный поток энергии по главной нити, чувствуя, как та очень быстро уходит далеко-далеко вглубь. Ещё немного — и…

Земля под ногами затряслась, послышался гул и грохот. На мгновение я подумал, что мы сейчас провалимся, что я переборщил с динамитами. Но вскоре всё стихло.

Просканировав подземелье, Слайми сказала, что взрыв получился очень серьёзный, поэтому на восстановление всей подземки у Ин-Дигнуса уйдёт много времени. Как раз ему будет чем заняться, пока я буду развиваться на Осните, чтобы подготовиться как следует.

Ну а пока… Пока я просто шагал к порталу, чтобы наконец-то оказаться на Осните. Сказал бы даже оказаться дома, ведь Оснит действительно стал моим вторым домом.

Глава 37

Едва процесс телепортации завершился, я стоял и просто улыбался. Почему-то не верилось, что я снова на Осните, вдали от странной планеты с не менее странными жителями. Я даже из-за удовольствия оказаться здесь не сразу понял, где вообще нахожусь. И лишь несколькими секундами позже увидел, что меня окружают знакомые стены. Но это не та квартира, которую нам подарил глава «Чёрного оснита». Это та комната в резиденции, где мы жили с Дакси некоторое время. И она здесь тоже была. Правда, сидела ко мне спиной, поэтому не видела меня и Слайми.

— Вот мы и дома, — сказал я, глядя на то, как отреагирует Дакси, хотя у самого было желание скорее обнять её.

Она от неожиданности вздрогнула, обернулась. Её глаза наполнились радостью. Дакси заулыбалась, подскочила и кинулась ко мне. Слайми в этот момент, кажется, никто из нас не замечал.

Не говоря ничего, Дакси так разогналась, что могла бы сбить меня, если б я не стоял твёрдо на ногах. Мы крепко обнялись, будто не виделись целую вечность, а после слились в долгожданном и нежном поцелуе, отрываться от которого не хотелось ещё долго. Но всему есть предел, тем более с нами находилась Слайми, пусть и в образе красной слизи, а не человеческой девушки.

— Наконец-то ты вернулся! — не прекращая улыбаться, заголосила Дакси. — Я так переживала!

И вдруг её глаза заблестели, навернулись слёзы. Она заплакала и снова прижалась ко мне, уткнувшись носом в плечо. Я вздохнул, улыбнулся и пожал плечами, посмотрев на Слайми, мол, ну что тут поделаешь — эмоции раздирают любимую.

— Ну всё-всё, Дакси, успокойся, — тихо приговаривал я, поглаживая её по спине. — Больше никуда не пропаду.

Она приподняла голову и сквозь всхлипы спросила:

— Честно?

— Честно.

Чтобы Дакси успокоилась, понадобилось ещё какое-то время. Не ожидал я такой сильной реакции. Но, что скрывать, было приятно, что обо мне так сильно волнуются.

Как выяснилось позже, Слайми специально выбрала эту комнату, чтобы я сначала увиделся с Дакси, а потом со всеми остальными.

Немного позже вошла Ютси, с которой мы тоже обнялись и немного поболтали. Самая милая и наивная, она невольно вызывала во мне только положительные эмоции. Ангел буквально излучала доброту и нежность, просто находясь рядом. И даже её намёк на то, что надо как-нибудь заняться сексом не столько ради удовольствия, сколько ради пополнения её сил, не портил какой-то внутренний восторг от Ютси.

С Либи, понятное дело, мы виделись не так давно, но эта озабоченная демоница не просто обняла меня, но ещё и за ягодицы схватила. Я бы ответил ей тем же, будь мы наедине. Ничего, настанут времена получше — и она получит своё… Тем более с моей-то приобретённой силой, думаю, я могу преуспеть в этих делах…

После Либи я встретился с Рикой и Антаром. Рика, разумеется, не проявляла таких эмоций, как остальные, но от меня не скрылся тот факт, что она очень рада меня видеть. С Антаром мы просто обменялись рукопожатиями и обнялись по-дружески.

Казалось бы, я пробыл на другой планете не так много, но меня буквально засыпали вопросами со всех сторон, хотя многое и так знали от Либи. А потом я вспомнил о разнице во времени здесь и там, поэтому моё отсутствие показалось всем довольно долгим. Это мне некогда особо было скучать — лишь бы выжить и выбраться.

Тёплая атмосфера, вкусный ужин всей компанией, хорошее настроение — вот что меня ждало в ближайшее время. Однако я не расслаблялся, понимая, что всё ещё впереди, что угроза никуда не делась. И поэтому Антар сразу говорил, что сегодня же нужно собраться всем кланом и обсудить дальнейшие действия с тем учётом, что я вернулся. Будет любопытно посмотреть на реакцию, когда они узнают о моей новой силе. А Слайми лишь подтвердила, что теперь всё будет по-другому, что просто надо тренироваться — и тогда мне не будет равных. Во всяком случае, здесь. Насчёт Ин-Дигнуса пока неизвестно. Но я думаю, что при поддержке Слайми и остальных мы одержим победу даже над автократом.

После ужина и бесед только на хорошие темы мы отправились на совещание клана. Если раньше присутствовали не все, то в этот раз всё было по-другому.

Глава «Чёрного оснита» был очень рад видеть меня, и я догадывался почему: он мог узнать от Слайми, что теперь я другой.

Совещание проходило как обычно, за тем исключением, что я выступил со своей историей в сжатой форме. Но даже так у меня ушло около получаса, чтобы озвучить в деталях всё, что со мной произошло.

Поначалу некоторые члены клана слушали меня с улыбками на лицах, были даже усмешки, которые глава быстро прерывал. Однако неверие так и читалось на их лицах. И тогда я предложил им продемонстрировать свои новые умения, чтобы не быть голословным. Предложение встретили одобрениями, и у меня возникло ощущение, что они так и ждут провала, что я окажусь аферистом. Но запасы силы у меня были, поэтому показать небольшой пространственный взрыв не составило особого труда. И вот после улыбался я, глядя на их недоумевающие лица. А когда добавил, что на этом мои возможности не ограничиваются и что скоро буду уметь гораздо больше, так вообще обалдели. Антар, Рика и глава смотрели на меня взглядами, полными поддержки и надежд.

Затем слово взял снова глава и рассказал о том, что удалось узнать разведчикам. Как и говорила Слайми, Каллид и правда собирался начать активные военные действия через неделю. Но вряд ли он решил использовать только свою армию и новые технологии, которыми поделился не кто иной как Ин-Дигнус. Наверняка автократ снова отправит сюда армию краснокожих тварей — теперь-то мы знаем, откуда они взялись. Хотя учитывая, что я разнёс его пещеру, у него гораздо меньше сил, поэтому не факт, что ему удастся проделать в ближайшее время те же трюки.

Совещание закончилось. Планы, которые строил глава, не меняли, даже с тем учётом, что теперь здесь такой способный человек, как я. Да, на меня многие рассчитывали, но это не значит, что не нужно готовиться к возможной войне. Поэтому подготовка шла полным ходом. К тому же, пусть и не случится войны, а практика для солдат лишней не будет.

Мы решили с Дакси, что до того пока всё не закончится с Каллидом, будем жить в резиденции, как и все остальные. Нам нужно держаться вместе, единой силой.

Слайми понимала, что мне надо немного отдохнуть, поэтому занятия мы назначили на завтра, а сегодняшний вечер я хотел посвятить только себе и Дакси.

Прогулка по вечернему городу, который стал мне родным, благоприятно воздействовала на меня. Рядом любимая, всё хорошо и спокойно. Что ещё надо для счастья? Вот только Дакси вдруг затронула тему, о которой я говорить не хотел. Нет, не скрывал. Просто она сама просила не рассказывать ей ничего про близость с другими девушками моего условного гарема. Хотя лично я для себя не считал, что у меня какой-то там гарем. Скажем так, одна большая дружная семья.

— Скажи честно, у тебя было что-то с Либи, пока вы остались одни на той планете?

Я вздохнул и сказал:

— Было. Но давай не будем об этом сейчас.

— Нет, будем. Мне интересно, как это ты в стрессовой ситуации смог ещё и сексом заниматься. Нужно же было выживать. Давай рассказывай.

— Вот уж не думал, что тебе будет интересно. Прямо всё рассказать? Точно уверена?

— Точно-точно.

— Ну, ты сама попросила, — пожал я плечами и начал рассказывать.

Когда история подошла к концу, Дакси что-то обдумала, нахмурилась и выдала:

— Ну уж нет, Кирилл, я всё равно переплюну её, так и знай. Со мной ты сможешь сделать ещё больше всего. И будет лучше.

Сказать, что я удивился, — не сказать ничего. Оказывается, Дакси приняла это как вызов. И что-то уже придумала, не иначе. Хотя, казалось бы, мы пробовали все виды секса. Ну разве что БДСМ не пробовали, но ни я, ни Дакси, насколько знаю, не любители подобного.

— Сегодня у нас вся ночь впереди, — подмигнул я, — чтобы делать всё что мы захотим.

— Ты пока думай-думай, что ты хочешь.

— А ты что хочешь?

— Ну, для начала хочу показать тебе новое бельё, которое тебе должно понравиться. Под цвет моих волос. Очень сексуальное.

— Вот зачем ты это сказала? Мне уже хочется на него посмотреть, а потом снять. Может, ну её, эту прогулку?

Дакси заулыбалась, но возразила:

— Нет, лучше ещё погулять. Чем дольше хочется, тем приятнее будет потом.

— Тут не спорю, ты права. Тогда идём на мост, повспоминаем, как там было «весело» во время перестрелки с краснокожими.

— Мне такие воспоминания не нравятся, — скривилась она. — Лучше тогда в клуб, ну или в ресторан какой. Или вообще куда-нибудь на развлечения отправиться. Вариантов у нас масса.

— Честно говоря, я бы посидел в тихом уютном ресторанчике. Не хочу сейчас никакой суеты.

— Хорошо, давай так и сделаем.

Мы выбрали самый подходящий вариант, заказали немного еды и сладкого некрепкого спиртного, чтобы приятно провести время вдвоём. И нам это удалось. Однако я временами вспоминал про обещанное нижнее бельё Дакси, так что долго задерживаться не хотелось. Тем более я уже стал подзабывать, что такое секс с любимой. А ведь лучше секса с любимой не будет никакой другой секс, каким бы он ни был.

Глава 38

К тому моменту, когда мы оплатили заказ, и хотели было уже покинуть уютное заведение, к нам поспешил галантный официант, который обслуживал нас. Он вежливо объяснил, что ресторан недавно открылся, в связи с чем всем новым клиентам положен подарок. Оказалось, это бутылка слабоалкогольного напитка с особыми свойствами, которые парам вроде нас точно понравятся. Последнее было намёком на что-то интересное. Но что, если бы мы не являлись парой, а просто хорошими знакомыми? Вышел бы конфуз. Видимо, именно поэтому официант после вручения подарка с наилучшими пожеланиями быстро удалился. Ну а мы просто вышли на улицу.

Дакси первым делом попросила у меня бутылку, чтобы изучить внимательно, что ж там за особые свойства. Чем дольше она читала, тем шире становилась её улыбка.

— Что там такое написано, что ты так улыбаешься? — не мог я не поинтересоваться.

— Ну, он же говорил, что это для пар. Тут написано, что это единственный в своём роде напиток, приготовленный по их секретному рецепту, который не только продлевает секс, но и повышает чувствительность.

— Любопытно. Только ведь при желании можно и через нейросеть многое настроить, будет тот же эффект. И что-то я не припомню, чтобы у меня были проблемы с длительностью.

— И на этот случай тут всё написано, что нейросеть и прочие способы не дадут того эффекта, какой даст этот напиток. Давай попробуем. Вдруг и правда удивит?

— Хорошо. Вроде бы заведение нормальное. Надеюсь, не отравят, — усмехнулся я.

— Скажешь тоже, — улыбнулась Дакси.

— Я уже ничему не удивляюсь в последнее время.

— Совсем скоро удивишься.

Продолжая увлекать меня намёками, Дакси и сама хотела поскорее уединиться, поэтому мы немного ускорили шаг и вскоре добрались до резиденции.

Будучи в комнате, я открыл бутылку и разлил по бокалам.

Оформили напиток очень креативно. Мало того что он фиолетового цвета, так ещё и с какими-то блёстками внутри, которые не просто светились подобно крохотным звёздам, но к тому же приобретали разные формы. Формы, связанные с сексом напрямую. Даже не формы, а изображения в виде различных поз. Этакая «Камасутра» в жидком виде.

— А мне уже нравится этот напиток, — игриво произнесла Дакси, разглядывая бокал. У неё как раз было изображение сложной, но интересной позы.

— Постарались, ничего не скажешь, — одобрил я. — Теперь надо попробовать, какое оно на вкус и что с нами потом станет.

— Будет только лучше, я уверена. За твоё возвращение и за нас с тобой, — сказала Дакси тост, словно земная девушка.

— Хороший тост, — кивнул я и стукнул о её бокал свой.

Мы неспеша попивали чудо-напиток, общались. Спустя полчаса я обратил внимание, как мир вокруг значительно изменился. Если бы мне доводилось пробовать в жизни различные наркотики, возможно, было бы с чем сравнить. Но эффект, который дал напиток, не был похож ни на что по моим ощущениям. Вроде бы я поплыл, стал сам себе хорошим, смотрел на Дакси с улыбкой и большим желанием скорее завалить её в кровать. Однако в то же время я будто был полностью трезв и адекватен. Сложно передать словами то, что произошло. И я не сказал бы, что это плохо. Напротив, эффект замечательный, против которого трудно устоять. Хотелось, чтобы он продолжался ещё долго-долго.

— Самое время начинать, — пропела Дакси ласково, допивая остатки из бокала.

— Я весь в предвкушении. Уже жду.

— Тогда садись на кровать, я скоро.

Она ушла в ванную комнату, прихватив с собой пакет, в котором, как я понял, бельё. Но судя по всему, не только оно.

Через пару минут свет в комнате погас, вместо него загорелись редкие синие огоньки по периметру всего помещения. А ведь я их и не замечал до этого. Дакси решительно подготовилась к сегодняшней ночи.

Вскоре дверь ванной приоткрылась, и передо мной появилась она во всей красе. Даже с расстояния в несколько метров я обратил внимание на то, что нижнее бельё Дакси чем-то отличается, хоть и в целом это обычный набор: бюстгальтер, трусики, чулки, пояс для чулок. И секундой позже я понял, чем привлёк этот наряд: на руках Дакси красовались сексуальные митенки — длинные перчатки с открытыми пальцами.

Она шла неторопливо, покачивая бёдрами, словно позволяя мне насладиться приближающей красотой. Когда Дакси подошла ближе, я заметил бантик на хвосте, но не такой, какой она как-то раз надевала. Бантик тоже был из комплекта, не иначе. Или же вообще на заказ сделан.

— Ну как тебе? — спросила она, поставив ногу на край кровати между моих.

Прежде чем ответить, я с удовольствием взялся обеими руками за бедро Дакси и провёл по нему ладонями снизу вверх.

— Очень красиво, и не менее сексуально.

— Ты ещё не видел, что сзади.

— Ты про бантик?

— Нет. Вот, смотри.

Она убрала ногу и повернулась задом. В первый момент, учитывая полумрак, я и не понял, что же там такого должен увидеть. Но после мой взгляд упал на трусики. Трусики с доступом, как они у нас на Земле называются. Просто идеально для занятия анальным сексом, когда не терпится настолько сильно, что некогда снимать бельё.

— Кажется, тебе понравился наш тот новый опыт, — заметил я, не скрывая улыбку.

Дакси развернулась и уселась на мои колени, обвив шею руками.

— Понравился конечно. Почему бы и нет? Хотя у меня есть ещё кое-что… И я бы хотела, чтобы ты мне с этим помог.

Я начал догадываться, но всё же спросил:

— И что же это?

— Сейчас покажу.

Как выяснилось, я был прав, что в том пакете было не только нижнее бельё. Естественно, специальная смазка, а также кое-какая сексуальная игрушка, за которой я наблюдал с немалым удивлением.

Дакси вытягивала из пакета много шариков на верёвке, и мне показалось, что они не закончатся. Это ж куда их столько?

— А ты не преувеличила свои возможности? — кивнул я на эту связку.

— Нет, — легко ответила она. — Ты не понял, наверное, что я хочу. Это не в одно место.

— В два? Ты серьёзно? Мне, конечно, известно, что у нас много девушек, которые тайно мечтают провести ночь с двумя парнями, но о твоих таких фантазиях даже не подозревал.

Честно говоря, я немного расстроился, и всё желание в один момент пропало.

— Да, это сразу в два места. Зря ты так обо мне думаешь. Я не хочу с двумя, но хочу попробовать, какие будут ощущения с вот этими шариками. Сделай это для меня, а я сделаю для тебя всё, что ты захочешь. Любые желания.

— Любые, говоришь? — призадумался я.

С Дакси у нас обычно был скорее такой нежный и заботливый секс. А ведь хочется порой и чего-то такого жёсткого, как с Либи. Но тут другое: когда делаешь это не с тем, кто только этого и желает, пробуждается ещё большее желание. И во мне снова загорелось желание сделать с Дакси то, чего не делал прежде, вернее, в более грязном, так сказать, виде.

— Да, с тобой я готова на всё. Хотя нет, исключение есть — я не буду заниматься сексом, если к нам присоединится кто-то ещё. Лишь ты и я.

— Хорошо, без проблем. Давай попробуем. Только ты говори, если что-то пойдёт не так. Мне надо знать, чтобы ничего плохого не сделать.

— Тогда я уже готова.

Дакси легла на кровать в ожидании, а я посмотрел на связку шариков. Ну хоть размер у них не огромный, а то ведь могли и задеть моё мужское эго.

Глава 39

Перед тем как приступить, первым делом я разделся догола. Дакси предпочла остаться в белье, настаивая на том, что я и так справлюсь, поскольку сзади есть доступ, а спереди не составит труда оттянуть ткань трусиков. Для себя же я решил, что при надобности всё равно сниму их с неё.

Смазка в этот раз была обычная, поэтому я аккуратно смазал все необходимые места, хотя спереди Дакси и так взмокла. То ли эффект чудо-напитка, который, кстати, всё ещё держался, то ли она уже представила, какие ощущения её ждут, и начала сильно возбуждаться. Мне тоже было интересно, как много удовольствия ей могут доставить эти шарики —раньше не доводилось применять такие штуки.

Для удобства я попросил Дакси устроиться боком. И невольно появилась мысль обойтись без шариков, сразу приступить к делу, но я же обещал, поэтому нужно потерпеть.

Как оказалось, шарики регулировались, о чём я сам не знал. Дакси объяснила, как сделать так, чтобы их было равное количество в каждое место, что также позволит мне свободно держаться за саму верёвку.

Так и вышло, когда я сдвинул шарики в одну и в другую стороны, зафиксировав их. Признаться, даже с Дакси мне было как-то неловко начинать вставлять в неё эти штуки. Это казалось чем-то ненормальным, что ли… Но потом я расслабился, думая о том, что ведь это всё ради удовольствия любимой и никто об этом больше не знает.

Не спрашивая, с какого места начать, я решил, что нужно начать с классики. Чтобы вызвать у Дакси большее желание, я не сразу погрузил шарик внутрь её лона. Сначала потёр им всю область нежной плоти вдоль, немного поперёк, покрутил, чуть надавливая. Эти движения возымели нужный эффект, и Дакси начала ёрзать, двигать тазом навстречу шарику, желая, чтобы он скорее оказался внутри.

Долго томить не стал и осторожно погрузил один шарик. Поначалу он пошёл тяжело, а затем вдруг утонул внутри. С губ Дакси сорвался стон удовольствия, и она тихо прошептала:

— Как же хорошо… Продолжай, не тяни слишком долго.

Без слов я прислонил шарик с другого конца к сфинктеру Дакси, который от прикосновения сжался. Но любимая наверняка помнила, что нельзя напрягаться, поэтому смогла расслабиться. Я решил не разрабатывать её, немного поработал шариком, как до этого проделал с лоном, и надавил на него. Туда он, конечно, пошёл туго — всё-таки без подготовки. Дакси прерывисто застонала, но заверила, что всё хорошо, что можно продолжать. Мне показалось, что ей всё же немного больно, но она решила стерпеть, чтобы потом испытать удовольствие — выходить шарики будут всё равно не так болезненно без подготовки, так уж устроен организм.

Когда шарик утонул в попке Дакси, она снова заёрзала, приговаривая, какие необычные ощущения испытывает, когда оба шарика внутри в разных местах. Но ей не терпелось ощутить остальные. И я не медлил, ведь их всего восемь штук осталось — по четыре туда и сюда.

Всё же я пожалел, что не снял с неё эти трусики с доступом, которые пусть и немного, но мешали. Вот только поздно прерывать процесс.

Чтобы усилить ощущения Дакси, теперь я решил пропихнуть в неё два шарика одновременно. Только на этот раз делал это не так медленно, а чуть быстрее. И правильно сделал, ведь Дакси застонала и тут же сделала глубокий вдох, не переставая извиваться как змея. Похоже, ей и правда от двойного проникновения даже шариков становится запредельно хорошо.

Остальные три пары шариков прошли так же хорошо, вызывая у Дакси очередные приступы удовольствия. В итоге у меня в руке осталась лишь верёвочка от них, и я был готов потянуть за неё, извлекая шарики наружу. Но Дакси попросила пока не делать этого: она ощущала их внутри, двигала тазом, ей нравилось, как они там перекатываются. Она доставляла себе немало удовольствия этими движениями.

Я уже подумал, что раз Дакси хочется подержать их в себе, почему ей не сделать мне минет за это время, ну или я сам устрою оральный секс, который мне особенно запомнился с Либи. Хотелось повторить с Дакси то же самое не только ради удовольствия, но и из любопытства, как она отнесётся к такому. Говорить, что на всё готова — это одно, а сделать — совсем другое.

Но Дакси долго не стала держать шарики внутри и попросила их извлекать пока медленно и поочерёдно. Я всё понял и потянул сначала с одной стороны. Из лона они выходили, особенно со смазкой, довольно хорошо. Однако из-за этого не вызвали столько чувств, сколько другие, которые находились в попе. И оттуда они пошли потруднее, но зато когда каждый шарик выскакивал, Дакси изнывала от испытываемых ею ощущений. Она дёргалась и просила не останавливаться, желая ещё и ещё. Но их было всего пять, так что долго такое наслаждение не продлилось.

Я снова вставил все шарики внутрь, но теперь решил вытаскивать их постепенно из двух мест. Контролировать одновременность было не просто, но я старался как мог. Хотя последняя пара выскочила не вместе, Дакси всё равно пережила массу удовольствия. Я даже позавидовал, что сам во время секса не способен столько наслаждения получать. Дакси умудрилась пошутить, что ей не жалко шариков и для меня. Понятное дело, что я отказался от таких экспериментов вполне серьёзно, а то ведь додумается ещё настаивать…

— Теперь попробуй одновременно и быстро их вытащить, — попросила Дакси после очередного раза. — Мне кажется, ещё так пару раз, и я кончу от этих ощущений.

— А больно не будет, если резко выдерну?

— Не должно, вроде я расслабилась достаточно и там всё разработалось у меня. Ну ты понял.

— Хорошо, сейчас попробуем.

В который раз проделав с шариками всё то же самое, я потянул их не резко, но довольно быстро. Они один за другим повыскакивали, а Дакси аж вся затряслась, извиваясь на кровати. Её стон даже оборвался. Она просто вдохнула и с открытым ртом так и лежала, не переставая содрогаться всем телом. И лишь спустя несколько секунд шумно выдохнула, обмякла.

— Вот это да-а-а-а-а, — протянула Дакси, восстанавливая дыхание. — Такого оргазма у меня ещё не было. Как же мне хорошо…

Мне оставалось разве что радоваться за неё.

Через пару минут отдыха она попросила ещё, только теперь по-новому, поэтому в целях гигиены я помыл все шарики, ведь Дакси захотела их все в одно место — в попу, конечно же. Что-то у неё чуть ли не мания анального секса началась. Вот уж не думал, что ей так понравится. Научилась как-то получать от этого удовольствие. Хотя, как говорится, оргазм — он в голове.

Я с трудом представлял, как все шарики вместятся, однако Дакси и впрямь их все осилила. Но последний еле-еле залез, что ей, по-моему, только понравилось ещё больше.

Вытаскивал их я первые разы потихоньку, чтобы не навредить. Когда же она посчитала, что готова для быстрого извлечения, тогда и потянул быстрее. Для большего эффекта Дакси помогала себе рукой между ног.

После нескольких таких процессов она снова бурно кончила, не приходя в себя ещё дольше, чем в прошлый раз. И поэтому ей понадобилось больше отдыха. Но потом Дакси решила, что пока хватит шариков, что можно заняться сексом с моим активным участием.

Когда передышка закончилась, она, глядя на меня, спросила:

— Ну что, ты подумал, чего хочешь?

— Да всё то же самое, но только жёстко. Сможешь?

— Думаю, да.

— Тогда я готов начать. Ложись на спину так, чтобы голова свисала с кровати. А дальше я сам всё сделаю.

— А я так не подавлюсь, если ты сильно разгонишься?

— Не знаю. Постучи по моей ноге, если плохо станет.

— Ладно, давай попробуем.

Откровенно-жёсткую долбёжку я Дакси ещё не устраивал…

Едва она легла, приготовилась и открыла рот, я не стал сразу вставлять. Наоборот, попросил закрыть его. Мне очень хотелось просто поводить ей по губам, по щекам, что заставляло естество напрягаться ещё сильнее, а меня — возбуждаться пуще прежнего.

Предупреждать Дакси открыть рот — это не жёстко. Поэтому я чуть ли не силой протолкнул ствол, отчего она немного растерялась, но успела распахнуть рот. И я вогнал во всю длину, не вынимая сразу. Дакси, судя по её лицу, далось это нелегко, но она смогла совладать с собой: не подавилась, не закашляла, рвотный рефлекс не сработал.

Успокаивая её и хваля за то, что смогла, я начал двигать тазом. Сначала медленно, чтобы хоть чуть-чуть привыкла, а потом разогнался, даже не глядя на лицо Дакси. Благодаря тому, что она старательно и плотно держала губами ствол, скользить на скорости было очень удобно, приятно, и я двигался всё быстрее и быстрее. Затем и вовсе чуть сдвинул Дакси с кровати, взялся за её голову и принялся долбить без всяких ограничений. Она не жаловалась, ни разу не попросила остановиться.

Всё это действо заставило меня довольно быстро кончить. Единственное, о чём я позаботился, — когда испытал оргазм, вынул ствол из горла, чтобы Дакси не подавилась, но всё равно спустил именно в рот, продолжая медленно вставлять и вынимать. Дакси помогала получить больше удовольствия, работая языком.

— И всё-таки это было сложно, — сказала она, когда села на кровати. — Но ведь главное, что тебе понравилось, так ведь?

— Да, ещё как, — мечтательно ответил я с улыбкой на лице, представляя, что после небольшого отдыха переключусь на попку Дакси. Уж если столько шариков туда влезло, то я точно могу долбить и долбить как душе угодно.

— Может, сходим в душ и продолжим? У меня новая идея появилась.

— Только не говори, что у тебя ещё игрушки есть, — усмехнулся я.

— Нет, будем пользоваться теми же, но теперь будет приятно сразу обоим.

— Ты, наверное, меня ещё не раз удивишь своими идеями. Но если захочешь БДСМ, то доминировать буду я — и точка. Хотя мне такое в принципе не по душе.

— Что такое БДСМ?

Точно, это ж с Земли аббревиатура, о которой Дакси не могла знать.

— Сейчас расскажу, а потом пойдём мыться

И после мы ушли в ванную комнату, понимая, что секс может продолжиться прямо там.

Глава 40

Узнав в двух словах, что такое БДСМ, Дакси сказала, что ей не нравится, но раз она обещала пойти сегодня на всё, то была готова. Однако мне и самому не хотелось. А если и хотелось бы чего-то эдакого, против её воли я бы всё равно не стал этого делать.

В ванную Дакси шла первой, поэтому я не мог не смотреть на эти трусики с доступом. Наверное, долго не занимался с ней сексом или же причина в чём-то другом, но мне снова непреодолимо захотелось секса, хоть и прошло минуты две-три, не больше. А может это сексуальное бельё подействовало… Или же третье — чудо-напиток, ведь его эффект, по моим ощущениям, всё длился и длился.

— Опять тебя хочу, — сказал я, когда Дакси решила снять с себя бельё. Лифчик она уже успела скинуть, стоя ко мне спиной, и начала стягивать трусики, но я остановил её: — Нет, пусть останутся. Не зря же доступ у них.

— Ну раз ты так сильно хочешь, то давай, — игриво пролепетала она, прижимаясь ко мне спиной и покручивая попкой в районе паха.

И я, конечно же, не выдержал, нагнув Дакси в ту же секунду.

Безо всяких подготовок раздвинул её спортивные ягодицы и с удовольствием вогнал в попу. Стало настолько хорошо, что я непроизвольно и грубо застонал. Дакси тоже понравилось глубокое и быстрое проникновение, поэтому она упёрлась руками в стенку и начала двигаться навстречу мне. Я же, ощущая всё больше и больше, взялся за её бока, чтобы ускориться как следует.

Вседозволенность развращала. Я не только имел её в задницу жёстко и грубо. Хлестал по ягодицам, тянул за волосы. Сильно сжимал груди, которые мне безумно нравились даже при их небольшом размере. И Дакси тоже всё это нравилось. Она открыто и громко стонала, позволяя мне делать всё. Я настолько разошёлся, что начал трахать её то в попу, то в вагину. Когда хотелось разнообразия, я вытаскивал, разворачивал Дакси лицом к себе и трахал уже в рот. Потом снова пристраивался сзади. Это просто классное чувство, когда в обычных ситуациях нежная и любимая сейчас даёт тебе полную волю во время секса.

Одна и та же поза поднадоела, и я поднял Дакси, держа её за бёдра, и насадил снова. Она же крепко держалась за мою шею, но при этом тоже участвовала: крутила тазом и прыгала. А когда мы начали двигаться в унисон, наслаждению просто не было предела. И было плевать на всё. Мы просто занимались сексом, целовались как в последний раз. Даже некогда было подумать о том, что когда-то я был брезгливым, а значит, отчасти и закомплексованным. Благодаря же Дакси наконец-то понял, что в сексе нельзя быть таким. Нужно просто делать всё что тебе хочется, тем более это дело личное и никого волновать не должно.

— Ты не забыл, — прерывисто проговорила мне Дакси на ухо, продолжая скакать, — про мою идею?

— Уже забыл, если честно, — ответил я, больше сосредоточенный на сексе.

— Сейчас самое время, идём в комнату. Пожалуйста…

Пришлось на время остановиться и пойти с насаженной на меня Дакси в комнату. Никак я не хотел снимать её с себя, но всё же пришлось, потому что она пожелала снова использовать шарики и попросила помочь.

Она встала в коленно-локтевую позу, или по-простому раком, я вставил, как и пожелала, ей между ног все шарики, с которыми она будет управляться дальше самостоятельно. Задумка была ясна: Дакси хотела, чтобы я продолжать иметь её в попу, в то время как сама будет использовать шарики. Похоже, теперь в будущем у неё будут не только шарики, но и много других игрушек для большего удовольствия. Но я уже смирился с этим, ведь сам в стороне всё равно не остаюсь.

Безудержный и более походящий на животный секс продолжился. Я сам себя не узнавал, отдаваясь во власть чистой похоти и дикой страсти. Стоны Дакси, откровенно переходящие в крики, только затуманивали разум ещё больше. И я неустанно долбил и долбил, инстинктивно стараясь войти глубже, хотя глубже было уже некуда.

Потеряв всякое чувство времени, я и не заметил, сколько времени прошло, но судя по тому, что весь взмок, как и Дакси, прошло не так уж мало. В конце концов, от удовольствия начал рвать на Дакси её трусики, чулки, пояс — всё, до чего мог достать. И не переставал продолжать её трахать.

Вскоре начало подступать знакомое чувство скорого оргазма, поэтому я продолжал набирать скорость насколько было возможно, хотя куда уже быстрее, казалось бы? Но получалось всё равно. Я так крепко держался за Дакси, что у неё, наверное, могут синяки остаться, да только было не до этого.

По всему телу прокатилась волна наслаждения, и последние движения, как только кончил, стали медленными. Я испытал невероятно мощный оргазм, после которого хотелось просто упасть на кровать и не двигаться какое-то время. И только после понял, что как-то пропустил оргазм Дакси, хотя вроде бы её крики удовольствия слышал ещё до своего. Но вдруг почувствовал, что не могу её больше держать так легко, как до этого. И дело не во мне. Она безжизненно начала сползать и заваливаться набок. А когда упала, приняла вид безмятежного мертвеца.

Я с ужасом, позабыв обо всём, кинулся проверить пульс. Всё нормально, даже дышит. Но никаких других признаков жизни не обнаружилось.

— Дакси, ты слышишь меня? — Я легонько ладонью пошлёпал по её лицу. Нет реакции.

Звать доктора в такой ситуации — нельзя. Надо срочно что-то делать самому. И я принялся лихорадочно соображать. Это ненормально, что она просто потеряла сознание.

— Ты… здесь? — вдруг услышал я слабый голос. Она приоткрыла немного глаза и улыбнулась. — Здесь.

— Как ты? Что с тобой случилось? — не мог я успокоиться, хоть и радовался, что она пришла в себя.

— Всё хорошо, — улыбаясь, ответила Дакси. — Чего ты так волнуешься? Мне просто стало слишком хорошо, вот и отключилась на немножко.

— Да ты меня напугала своим «немножко». Мало ли что могло случиться.

— Не волнуйся больше. Я пока сама не поняла, как это случилось со мной, но это точно был самый сильный оргазм в моей жизни. Это будто бы какой-то всеобъемлющей и невероятно приятной энергией окатили. И от такого потока удовольствия, наверное, я и отключилась.

— А вот это уже интереснее, про энергию. Когда отдохнёшь, давай сходим в душ, но просто сходим в этот раз, и потом начнёшь вспоминать и рассказывать. Это может быть важно для меня.

Дакси согласилась.

Пока ждал её, я воспроизводил мысленно весь процесс. На первый взгляд, ничего особенного не было. Но когда я обратил внимание на то, как себя вёл и сколько у меня было сил, призадумался: а не могло это быть связано с новой силой? Даже сейчас я бы мог легко продолжить заниматься сексом, причём по ощущениям хоть сутки подряд. Однако Дакси не выдержала оргазм и отключилась. Как-то это подозрительно. Наверное, стоит потом посоветоваться со Слайми. Ну а пока послушать, что же вспомнит и расскажет Дакси. Стоит ли ещё заниматься с ней сегодня сексом, я пока не решил. Вообще-то хотелось, но что-то подсказывало, что не надо.

После того как помылись и привели себя в порядок, мы легли на кровать, включили фоном негромкую спокойную музыку и начали общаться. Дакси увлечённо рассказывала о своих последних ощущениях. Её не покидало чувство, словно во время секса по всему телу шли вибрации, которые не раздражали, а только сильнее возбуждали. По её словам, чем быстрее я двигался, тем сильнее воздействовали эти вибрации. А уж в самом конце она испытала слишком сильные чувства, из-за которых, по её мнению, и потеряла сознание. Организм просто-напросто не мог пережить в один момент столько впечатлений, вот и решил отключиться. Во всяком случае, я так бы это объяснил.

— Ты это чувствовала как само по себе или нет? — уточнил я.

Дакси задумалась на время и лишь потом ответила:

— И да, и нет. Хотя всё-таки мне кажется, что это благодаря тебе. Ведь чем сильнее ты возбуждался, тем сильнее было воздействие на меня. Я не знаю, это странно, трудно объяснить. Но мне понравилось, хочу ещё.

— Нет, давай-ка на сегодня всё. Я не уверен, что это хорошо на тебя воздействует.

— Да ладно тебе. Ну давай ещё. Хотя бы один раз.

— Что-то ты совсем разошлась, — заметил я и всё же, поразмыслив, решил сдаться: — Хорошо, давай ещё, но только не надо снова терять сознание.

— Как будто я смогу это контролировать, — улыбнулась Дакси.

На всякий случай я мысленно связался со Слайми. Она почти сразу ответила мне и сказала, что в случае чего поможет, поэтому я был спокоен.

И вскоре снова возбуждён заботливой любимой…

Глава 41

Очередные занятия сексом, которых было этой ночью непривычно много, заканчивались, как ни странно, нормально. Дакси не теряла сознание, но при этом получала всё то же удовольствие, которое описывала. И каждый раз она чувствовала энергию и приятные вибрации отчётливее. Тогда-то, устраиваясь уже точно просто спать, я был почти уверен, что дело во мне, не иначе. Видимо, каким-то неизвестным мне образом энергия воздействует на Дакси.

Размышления не давали уснуть какое-то время, и я пришёл к выводу, что, возможно, через энергию Дакси получала часть, а то и в полной мере, моих чувств. И в самый пик оргазма эти чувства взлетали особенно высоко. Дакси могла их ощущать, не понимая, что происходит. Вдобавок к этому у неё были и свои чувства. И получалось, что её охватывало неудержимое и особенно мощное наслаждение, с которым неподготовленный организм не мог справиться. Наверное, это сильнее любой нирваны, любой эйфории. Испытай и я подобное, тоже, скорее всего, не выдержал бы. Хотя кто знает, ведь у меня новые силы.

Но всё это лишь мои домыслы и предположения. Может быть, я в корне неправ. С другой стороны, влияние моей энергетики отрицать нельзя, поскольку я по себе заметил, что не уставал, что мог заниматься сексом ещё дольше, было бы только время. Но главное — качество и чувствительность действительно выросли на порядок. Даже учитывая всё то жёсткое, что я сегодня делал, в целом секс стал другим, гораздо лучше.

Вздохнув, я постарался перестать думать, чтобы скорее уснуть. Пусть не сразу, но мне это удалось.

Мы проспали завтрак, чему, впрочем, не стоило удивляться. Остальные давно проснулись и занимались своими делами. Приняв утренний бодрящий душ, мы всё же не удержались и от утреннего секса, который тоже отлично бодрит. Но обошлись одним разом. И мне было полезно, ведь я следил за своими ощущениями, и они ничем не отличались от ночных. Да, чудо-напиток давал свой эффект, но не играл самую важную роль, очевидно.

Во время завтрака я поделился с Дакси планами, хоть и были они просты: тренироваться энергетически до тех пор, пока могу. Дакси понимала, насколько это важно, поэтому решила тренироваться по-своему: стрельба, рукопашный бой и так далее. Да ей просто нравилось этим заниматься и поддерживать себя в отличной форме. И я не мог не одобрять это.

Для моих тренировок с энергией глава выделил огромное помещение, в котором никого, кроме меня и Слайми, не было и быть не могло.

Оглядывая высокие потолки и стены, я сказал:

— Да, тут точно хватит места даже для самых мощных экспериментов.

— Будем начинать с малого, а то ты уже разогнался в своих мыслях, — заметила Слайми и добавила: — Расскажи для начала, что же у вас ночью случилось, что тебе могла понадобиться моя помощь?

— Думал, ты и так уже узнаешь, — пожал я плечами.

— Могу узнать, но проще услышать от тебя, чтобы лишний раз не задействовать свои ресурсы.

— Тогда слушай.

Весь пересказ прошедшей ночи не занял много времени, тем более уж кому, а Слайми я мог рассказать всё что угодно, не скрывая никаких деталей. Она же не человек, ей вообще нет никакого дела до наших плотских утех.

После недолгого раздумья Слайми заключила:

— Ты сделал правильные выводы, дело действительно в энергии. Однако ты не понимаешь, что это такое и как контролировать. Если коротко, то это сексуальная энергия, но не целиком твоя.

Прекрасно понимая, от кого я получил эту энергию, догадаться было несложно, что имела в виду Слайми.

— Хочешь сказать, что в сексе через энергию участвовал ещё и Эн-Брис, точнее, некая его часть? Вот так новость.

— Именно так. Не напрямую, разумеется, но его дар сыграл свою роль. Если беспокоишься, то будь спокоен: с Дакси занимался сексом только ты, Эн-Брис просто добавлял тебе энергии, которой ты пока ещё не умеешь управлять. Зашкаливающие эмоции, запредельно повышенные чувства и прочее — результат чистой сексуальной энергии, ведь Эн-Брис никогда не имел ни с кем какую-то связь. Вот и получился ошеломительный секс, благодаря которому Дакси даже потеряла сознание. Зная вашу психологию, могу сказать, что теперь она ни при каких условиях от тебя не уйдёт.

— Спасибо, конечно, — усмехнулся я, — но даже не думал о том, что Дакси когда-то уйдёт. Информация интересная, полезная.

— И чтобы узнать влияние энергии ещё лучше, настоятельно рекомендую заняться сексом с остальными девушками. У них другая природа, и если влияние будет похожее, то это очень хороший знак.

— Что они тоже никогда не уйдут от меня? — не сдержался я и хохотнул.

— Зря смеёшься, — серьёзно бросила Слайми. — Подозреваю, что именно через сексуальную энергию мы найдём самый быстрый путь открыть все возможные способности.

— Ещё смешнее, если честно: секс спасёт мир.

— Кирилл, прекращай веселиться. Я сейчас серьёзно. Или ты лучше меня разбираешься в различного рода энергиях?

— Нет, не лучше. Я вообще в сравнении с тобой почти ничего не знаю.

— Вот поэтому молча слушай. Опыт с Дакси нам известен. Положительный результат. Потом я рекомендую попробовать с Рикой. Желательно сегодня же. Пусть Дакси относится с пониманием. Это очень важно. На следующий день с Ютси или с Либи. — Слайми сделала паузу и продолжила: — Нет, лучше с обеими сразу. Будь уверен, как лучшие подруги, они не откажутся от нового сексуального опыта. А тебе это нужно в первую очередь не ради удовольствия, а в качестве эксперимента. Почему с двумя? Во-первых, в тебе преобладает два вида энергии — светлая и тёмная. Во-вторых, Ютси и Либи по энергетике две противоположности. В-третьих, нам нужно узнать, как твоя энергия и их будут взаимодействовать все вместе. Если ничего плохого не случится, значит, всё в полном порядке. Потом ты расскажешь мне подробности, а я изучу внимательно твою энергосистему и какие произошли изменения за последнее время. И в завершение, я думаю, ты попробуешь такой секс, который точно никогда и не с кем не пробовал. Полагаю, это принесёт свои плоды.

— Это ты на что намекаешь? — заинтриговала меня Слайми. — С тобой, что ли?

— Верно, со мной. Я ведь умею имитировать всё, что знаю. Добавь к этому мои знания, собранные с разных планет, — и получи сильнейшее потрясение в жизни. Тебе понравится.

С одной стороны, это и правда очень интересно, а с другой — уж слишком Слайми другая, что и становилось отчасти причиной отторжения. Даже если она примет облик красивой землянки, я-то всё равно буду знать, что это разумная слизь. И эта мысль не отпускала меня.

— Посмотрим. Пока что я с трудом представляю, что из этого получится.

— Я могу тебя понять, но ты зря беспокоишься. Будь уверен, всё пройдёт гораздо лучше, чем ты думаешь. А теперь давай приступим к тренировкам, которыми заниматься нужно в любом случае, независимо от результатов экспериментов с сексуальной энергией.

— Согласен. Я готов начать.

В отличие от меня, Слайми действительно знала невероятно много про самые разные энергии, поэтому и занималась со мной, хотя сила, дарованная мне Эн-Брисом, всё ещё оставалось загадкой. Слайми не могла добраться до неё, как ни старалась. Что уж говорить о моих попытках сделать то же самое…

Как я понял, она рассчитывала, что через выбросы сексуальной энергии, возможно, откроются либо все способности, либо их большая часть. И тогда, даже если я не смогу почерпнуть информацию, это сделает Слайми и поделится со мной. Признаться, это слишком фантастично — за неделю усвоить то, на что Эн-Брис потратил годы жизни. И когда я озвучил эти мысли, Слайми просто усмехнулась, в который раз намекая на свои способности, особенно вычислительные. Как обычно, не обо всех своих прогнозах она считала нужным сообщать. Это немного раздражало, когда рядом есть вроде бы доступная информация, но тебе её не дают, что бы ты ни делал.

Сегодняшнюю тренировку, впрочем, как и все следующие, мы посвятили именно работе с пространством. Слайми объясняла, что пространство тоже есть энергия, в состав которой входит множество других. Вот почему управлять пространством — самое сложное из всего возможного. Так что все мои успехи с пространственными взрывами не более чем пшик, ведь научиться можно гораздо большему.

Весь день ушёл на работу с пространством в качестве защиты. По словам Слайми, защита — первое, о чём нужно позаботиться, поскольку Каллид припас много «сюрпризов». Один из них на себе испытал Антар, когда нечто обездвижило его, сделав словно парализованным. Понятно было, кто помог главе «Лиум-Парс» с различными устройствами. И одна из моих задач если не отключить устройства, то сделать нейтральными по отношению к себе, а это возможно сделать умея работать с пространством на высоком уровне.

Слайми объясняла, что нужно сделать, какие мысли должны быть и много чего другого. Создать из пространства максимальную защиту за весь день мне, конечно же, не удалось. Но отклонять или поглощать те же лучи, преобразуя их в полезную для меня энергию, вполне смог. Это уже очень много на самом деле. Мало того что теперь я из воздуха постоянно вбираю энергию, поэтому мне и не нужно особо беспокоиться о запасах, так ещё и неуязвим, если по мне начнут стрелять. Но от взрывов нынешняя защита, увы, не спасёт, так что тренировки нужно продолжать упорно. Хотя я и так с быстрым перерывом на обед занимался весь день, пока окончательно не выдохся, чувствуя, что дальше у меня ничего не получится. В голове — каша из слов, образов, формул и всего подобного, что я как бы видел и понимал, но в то же время не представлял, как оно всё работает, опираясь на инструкции Слайми и интуицию. Она мне давно ещё сказала, что иначе я не смогу освоить способности, что просто-напросто мощности человеческого мозга не хватит для получения всей информации хотя бы в виде чисел.

Ужинал я вместе со всеми и часто поглядывал на Рику, которой о необходимости секса сообщил ещё днём. Дакси тоже знала, но хитро намекнула, что от ночного секса я не отмажусь. А я и не собирался — сил-то ещё полно. Зато мозг отдохнёт, пока тело будет напрягаться.

Глава 42

Рика предпочитала уединяться у себя дома, так что мы телепортировались сразу к ней.

Мне нравился её дом. Нравился и тот уют, который она создавала в нём не только интерьером, но и приятным обществом. Рика вообще отличалась от остальных несовместимыми на первый взгляд качествами: серьёзная деловитость и домашнее тепло, нежность и строгость и так далее. И вот это почему-то особенно привлекало. Она умела вести себя по-разному. А когда мы оставались наедине, Рика становилась, мне кажется, самой собой. Но я до сих пор не мог определиться, какие чувства к ней испытываю. Любить нескольких я не могу, как бы ни пытался, но ведь есть и другие чувства.

К примеру, Либи. С ней всё понятно: секс в любой момент — это всегда за радость. С Ютси всегда хорошо и спокойно. Даже Дакси, единственная по-настоящему любимая из всех, не могла дать мне того ощущения полного комфорта и безмятежности, какое я испытывал находясь рядом с ангелом. Оно и логично — на то Ютси и ангел, чтобы с ней было хорошо.

Рика же до сих пор оставалась для меня не до конца раскрытой. Но в её компании мне всё равно нравилось. Вот что-то в ней есть такое, чего нет в других. И сегодня я наконец-то смог понять, что именно.

Рика из тех, кто не может вот так просто взять и заняться сексом. Ей нужно для начала подготовиться, пообщаться, не спешить никуда. И, конечно же, чтобы там, где будет секс, никого не было.

Первым делом мы прошли на кухню. Рика заварила какие-то вкусные сушёные травы, налила по чашкам и подала на стол. Когда села, сразу поинтересовалась:

— Так ты говорил, что из-за энергии произошли изменения. Правда настолько сильные во время секса?

— Правда, — кивнул я, отпив чуть-чуть ароматного и сладкого напитка. — Потом сама убедишься. Мне очень понравилось. Ощущения совсем другие. Забери сейчас у меня эту новую силу — и секс для меня станет, наверное, совсем пресным и скучным.

— Любопытно. Но я не тороплюсь, время у нас есть. Так ведь?

— Конечно.

— Давай лучше расскажу то, что мне известно от жены Каллида.

От удивления я приподнял брови.

— Это когда ты с ней успела пообщаться? Вы разве вообще общались раньше?

— Нет, но в свете последних событий она сама посчитала нужным сообщить то, что знает. Но Каллид, подозреваю, и от неё многое скрывает. А теперь слушай.

Рика рассказала много интересного. Да, новые технологии и различные устройства — с этим помог Ин-Дигнус. Но со слов жены главы «Лиум-Парс», это были технологии с другой планеты. Очевидно, она не знала лично автократа, не знала и его имя.

Среди усиленной защиты имелись и технологии обнаружения как невидимок, так и тех, кто скрывается в другом слое пространства. Последнее, правда, появилось недавно. Получается, все браслеты теперь бесполезны, и к Каллиду так просто не подберёшься. Весь основной упор новых технологий шёл на личную безопасность Каллида, который даже своих родных не так хорошо обезопасил, как самого себя.

Были и прочие хитрости, вроде того же парализатора. Также стало известно о невидимых глазу устройствах, которые обнаруживали чужаков и с меткостью снайпера стреляли одновременно несколькими лучами. И такие штуки, как сообщила жена Каллида, стоят везде, даже в спальне. После нашей операции глава «Лиум-Парс» всерьёз занялся безопасностью. Значит, всё же боится, что его могут застать врасплох. При нынешнем раскладе и нашем обмундировании к нему и близко не подобраться. Тут уж действительно вся надежда на мои способности, которые ещё развивать и развивать.

Перечислив всё, что удалось узнать, Рика подытожила:

— Как сам понимаешь, дела не очень. Мы правда рассчитываем на тебя.

— И всё-таки, почему жена Каллида именно тебе всё рассказала? Такое ощущение, что ты что-то не договариваешь, Рика.

— Да, чуть-чуть. Ты допил? Пойдём наверх, полюбуемся мои зверушками. Или тебе неинтересно, как они поживают?

— Я думаю, белый оснит за это время уже точно освоился. Но ты уходишь от ответа.

— Я всё расскажу. Идём.

Мы поднялись наверх, и Рика, глядя на маленький мир своих крошечных зверей, призналась:

— Когда ты меня уговорил телепортироваться домой, я твёрдо решила, что всё равно вернусь. Никому, естественно, об этом не сказала, но связалась с женой Каллида. Она-то мне и рассказала очень много любопытного. Помогла даже безопасно пробраться в резиденцию. Тебя уже там не было, когда я спасла Антара. Не будь меня там, он был бы мёртв. А я как знала, что нужно вмешаться, а не сидеть дома.

— Значит, схитрила и не послушала меня всё-таки. Я-то думал, что смог достучаться до тебя. Вот тебе за непослушание. — Перейдя на куда менее серьёзный тон, я легко шлёпнул Рику по ягодице. И хотел было убрать руку, но решил пощупать, сжать. К моему удивлению, я тут же начал возбуждаться. Неприлично быстро.

— Постой. — Рика убрала мою руку и посмотрела на меня. — Я так не люблю. Давай я сама дам тебе знать, когда буду готова.

Признаться, я немного расстроился, ведь сейчас был идеальный момент, чтобы наконец-то перейти к делу. Мне же интересно, каким теперь станет секс с Рикой. И ещё хотелось уговорить её попробовать не только классику, хоть и после первого секса с ней я решил, что благодаря её анатомии вполне обойдусь минимумом. Но запретный плод сладок, как известно.

— Хорошо, давай так, раз иначе никак.

— Не расстраивайся, — тепло улыбнулась Рика. — Я же не совсем отказываю. Просто я вот такая.

— Да всё нормально, ничего страшного.

— А вот расскажи мне, что ты будешь делать в будущем? Как всех устроишь?

— Так мы это уже проходили до того, как Каллид вернулся. Все жили по своим комнатам, никто никому не мешал. Ну а если совсем далеко заглянуть, то, наверное, каждой нужно будет своё отдельное жильё, желательно как твой дом. Можно даже порталы потом между домами какие-то соорудить, чтоб перемещаться друг к другу мгновенно. Это позволит всем нам быть рядом и далеко одновременно. Я же понимаю, что как бы мы все друг с другом ни ладили, всем нужно личное пространство, чтобы побыть наедине, иметь что-то своё.

— Правильный ход мыслей. Тогда я спокойна за тебя и за всех нас. Хороший подход, мне нравится.

— Спасибо за одобрение, Рика, — усмехнулся я. — А вообще, волноваться тут не о чем. Всё будет по уму.

— А если тебе снова предложат стать главой «Лиум-Парс»?

— Соглашусь. Нужно ещё так много сделать. И я, кстати, потом понял, что вот эта система со специально выращенными истриситами для пыток и смертей ради удовольствия не регулирует демографию. Почему мне твердили об этом все подряд? Если они выращенные для этих целей, то других не берут. То есть демография тут вообще ни при чём. Простая ж математика. Не сходится, как ни крути.

— Опять ты заладил, — вздохнула Рика. — Как снова станешь главой, так и решай. Но лучше ничего серьёзно не менять, поскольку все привыкли так жить. Это как я приду на твою планету и начну полностью всё переделывать под свои интересы. Землянам это понравится?Уверена, что нет. Так и здесь. Предлагаю поменять тему, а то до секса мы сегодня точно не дойдём. А мне всё же хочется попробовать.

— Ну, я-то готов хоть сейчас. Тебя только и жду.

И Рика вдруг удивила: она уверенно обняла и подарила сладкий, нежный поцелуй, во время которого начала раздевать меня.

— Вот так-то лучше, — улыбнулся я, когда поцелуй прервался ненадолго.

— Помолчи.

Она снова поцеловала меня и полезла рукой вниз. Другое дело. Страстная Рика куда лучше той, которая размышляет о порядках в разных цивилизациях.

Рика не отказала мне в одном из самых любимых удовольствий, а потому довольно скоро опустилась передо мной на колени…

Занимались мы сексом и под водой, как в прошлый раз. Дыхания теперь у меня хватало намного больше, поэтому и подводный секс длился дольше.

Весь вечер посвятили наслаждению не только в спальне. Я прекрасно чувствовал, насколько Рика соскучилась по сексу, поэтому пробовали и на кухне, и в ванной, и в других её комнатах. Даже чуть было не выбрались во двор в порыве страсти, да опомнились, что нас там увидят. Я-то ладно ещё, а вот если увидят голую наследницу, да ещё занимающуюся сексом у всех на глазах, — это недопустимо.

К моему небольшому сожалению, Рика отказалась от новых впечатлений. Проще говоря, на анальный секс уговорить её не удалось. Реакция была и вовсе удивительная: она так на меня посмотрела, будто я ей предложил нечто совсем уж неадекватное. Хотя Рика знала, конечно же, что секс бывает самым разным. Обещать не стала, но сказала, что когда-то потом, может быть, и решится попробовать, а пока вообще никак. Только подогрела мой интерес.

Главную задачу сегодняшний секс с Рикой выполнил. Мы оба заметили изменения, но на Рику моя энергия влияла не так сильно, как на Дакси. Впрочем, влияние было, и немалое, что уже само по себе хорошо. Рике очень понравилось, она даже просила меня остаться этой ночью с ней, но я был вынужден отказать, ведь обещал ночь Дакси. Будет у нас ещё время, спокойное время, когда меня хватит на всех.

Напоследок поцеловав меня, как будто больше не увидит, Рика попрощалась со мной. Она предпочла остаться в своём доме, а не в резиденции, хоть и на последнем настаивал отец. Что он, что я — оба уже поняли, что полностью повлиять на решения Рики невозможно. Порой она слишком самостоятельная. И это как её плюс, так и минус. Но Рика та, кто есть, и не мне воспитывать взрослую девушку. Воспитывать нужно детей.

Глава 43

Дакси встретила меня весьма горячо: она нарядилась в новое нижнее бельё, припасла новые игрушки и не могла дождаться, когда же мы начнём. Похоже, сегодня на сон будет снова мало времени. Однако меня это могло волновать раньше, но не теперь.

Мои предположения сбылись, и мы уснули ближе к утру. Но я, в отличие от Дакси, пробудился бодрым и настроенным на тренировку. Она недоумевала, откуда во мне столько бодрости, а я решил не рассказывать о том, что теперь потребность во сне у меня низкая. Пусть ломает голову, как мне это удаётся. Довольно забавно глядеть на неё сонную и просящую дать ей время ещё поспать. Хотя время-то я давал, даже не поднимал с кровати. Она сама встала, чтобы позавтракать вместе со мной.

После завтрака я отправился в отведённый для моих тренировок зал. Слайми уже ждала меня.

— Ну что, сделал то, что я тебя просила? — поинтересовалась она, как только я подошёл.

— Сделал. Влияние энергии сработало. Правда, не так сильно, как с Дакси.

— Это хорошо. Так и должно быть. У истриситов, как у вида, энергетика сильнее, потому и повлиять на неё сложнее.

— Ещё я заметил, что после секса с Рикой секс с Дакси стал ещё круче. Может быть, причина в том, что Дакси позволяет всё, а Рика — нет.

— Нет. Чем сильнее можешь влиять, тем сильнее эффект. Возможно, что-то изменилось при этом и в тебе. Проще всего будет увидеть это, когда ты будешь практиковаться. Поэтому приступим.

— Подожди, это не всё. У меня ещё есть что обсудить.

— Потом, Кирилл, всё потом.

Я доверял Слайми, поэтому спорить не стал. Всё равно ведь не отстану от неё, пока не узнаю о возможности стать невидимым при помощи пространства.

Сегодняшний день был посвящён различным атакам. Пространственную взрывчатку я уже делал, но этого слишком мало. Вот почему Слайми принялась обучать меня новым ударам посредством пространства.

Первые полдня до обеда прошли для меня особенно мучительно. Оказалось, нанести хороший пространственный удар гораздо тяжелее, чем создать среднего уровня защиту. Защита, сотканная из пространства, была изнутри статическая, и только на внешней стороне — динамическая. Атака же была полностью динамическая, а потому управиться с пространством и взять его под контроль мне никак не давалось. Это всё равно что схватить воздух и бросить его как мяч. Получится? Конечно же нет. Вот и у меня не получалось. За эти полдня потратил массу нервов, прежде чем смог хоть что-то сделать. Слайми пыталась успокоить меня, настаивала, что нужно сосредоточиться, что психовать нет смысла. Но ей-то говорить легко, а я всё же человек.

Перерыв на обед мне помог. Я с удовольствием поел, пообщался с Дакси. Также увиделся с Либи и Ютси, сказав им о том, что сегодня кровь из носу нужно устроить секс втроём. Реакция демоницы была очевидна: эта похотливая девица загорелась тут же и была готова хоть сейчас. Ангел смутилась, но призналась, что это было бы интересно, просто она не представляет, как всё будет проходить. Я и сам не представлял, но решил промолчать по этому поводу, а Либи подбодрила Ютси, пообещав, что обо всём позаботится, всё продумает и всем будет хорошо. Правда, я сомневался, что у демоницы хватит фантазии на нечто особенное. Её ведь интересует только долгая и безудержная долбёжка. В этом с Либи никакая порноактриса Земли не сравнится.

Воодушевлённый и спокойный, я вернулся в зал и продолжил тренироваться, пытаясь не то овладеть пространством, не то договориться с ним как с живым. Последний подход, как ни странно, оказался самым правильным. Мне не нужно было прибегать к методам Слайми. Я просто в один момент взял и почувствовал, что пространство не только вокруг меня, что я сам часть его. И вот после этого осознания пошли успехи.

Мне удалось действительно взять пространство в руки, создать невидимые нити, благодаря которым я мог его выкручивать хоть на изнанку. Я с большим удовольствием наблюдал, как передо мной это пространство искажается, поддаётся манипуляциям. Даже Слайми ничего не говорила ни вслух, ни ментально. Она молча наблюдала за тем, что я делал.

Выкручивать пространство — хорошо, но вот сделать его атакой, мощным ударом — ещё лучше. Именно поэтому я переключился на особое зрение, чтобы лучше видеть все искажения, напряжения пространства. Оно рвалось в некоторых местах, в то время как в других — срасталось вновь. И так постоянно. Это дало мне понимание: пространство вечное, что ты с ним ни делай. Во всяком случае, для меня, обычного человека. Да и мой мозг просто не принимал информацию, что пространство можно взять и уничтожить. Что будет тогда вместо него? Пустота? Но как представить абсолютную пустоту? Это слишком сложно.

Мои размышления благотворно повлияли на концентрацию. Я был спокоен, уверен, и поэтому действовал правильно, словно бы всегда знал, как это делается. Без особого труда потянул на себя пространство, уже не используя нити, сжал его в форме плотного динамического шара, который всё пытался увеличиться в размерах. Но я его держал, не давал возможности этого сделать.

Чтобы эффективно запустить его, я изменил форму шара — сделал нечто вроде стрелы с наконечником. Правда, это была довольно большая такая стрела, упругая, толстая и мощная. Но ещё любопытнее, что я мог абсолютно без усилий взять и запустить её на любой скорости, которую устанавливал мысленно. Цель и вовсе не проблема — я видел любые координаты очень чётко, а потому попасть даже в крошечную точку — легко.

Наконец подготовившись, пожелал, чтобы пространственная стрела сорвалась с места и пролетела почти до самой стены. Я бы и в стену запустил, но разрушать зал не хотелось — нехорошо это.

Стрела устремилась со скоростью, которая больше походила на телепортацию. В указанном мной месте пространство исказилось, вывернулось наизнанку, затем ещё раз. Это сопровождалось тихими и странными звуками. И потом всё стихло. Несмотря на то что я целился повыше от пола и подальше от стены, их всё равно задело. А если б стрела попала в кого-то живого, наверное, от него бы ничего не осталось. Ну или просто перемололо бы на микрочастицы. Уверен, эффект пространственного удара меня бы впечатлил. Да я и так впечатлился самим фактом, что наконец-то обуздал пространство, хоть и не в огромных масштабах.

— Ты меня удивил, — сказала Слайми. — По моим прогнозам, ты должен был сегодня научиться куда меньшему. Как тебе это удалось?

— Ну, если простыми словами, то я отнёсся к пространству как к живому и понимающему организму и сумел с ним договориться. Как-то так вроде.

— Значит, использовал образы, настолько сильные, что всё получилось. Я рада твоим успехам. Теперь давай обсудим, что ты хотел узнать. И расскажу, какие изменения в твоей энергетике произошли после вчерашнего секса с Рикой, а после — с Дакси. Весьма любопытно получилось.

То, что я рассказал Слайми, для неё не было новостью. Она и так знала, что Каллид позаботился о защите. Слайми тоже считала умение становиться по-настоящему невидимым даже для самых мощных устройств просто необходимым. Однако выяснилось, что она сама пока ещё не знает, как это сделать. Точнее, знает, но как к этому прийти — неизвестно. Слайми поделилась теорией, которая и мне показалось достоверной. Но проверить на практике её пока не представлялось возможным — слишком сложный процесс.

Для абсолютной невидимости, по теории Слайми, необходимо оказаться частично в другом слое пространства, а также использовать это, в котором мы находимся сейчас. Она предлагала как бы создать пространство в пространстве. Одно из них будет служить местом моего пребывания, а второе — неким покрывалом, искажённым и вывернутым на изнанку. Только тогда возможна абсолютная невидимость. И это правда очень трудно сделать, даже в мыслях. Оставалось только надеяться, что мои практики, а также сексуально-энергетические эксперименты помогут познать все тайны, скрывающиеся в даре Эн-Бриса. У меня даже закрались мысли, что крылатый при жизни открыл лишь малую часть своих способностей, ведь у него не было наставника и быть не могло в принципе. Тот же Ин-Дигнус, он же по-своему управляется с энергией, поэтому познать природу энергии Эн-Бриса не мог.

Размышляя об этом, я захотел поскорее научиться всему, поэтому тренировался долго и упорно, пока меня не остановила Слайми.

— Хватит на сегодня, Кирилл. Тем более я тебе так и не рассказала об изменениях в энергетике. Уж больно ты увлёкся тренировками.

— Это точно, ты права. Тогда рассказывай, жду. Только недолго, а то мне ещё подготовиться надо к необычному вечеру.

— Изменения следующие: твоя энергетика смешивается частично с энергией тех, с кем у тебя происходит сексуальный контакт. Как это происходит, ты вряд ли сможешь понять. Просто знай, что это твой способ саморазвития, который происходит сам по себе. Это крайне полезно, потому что новые поступающие частицы энергии открывают новые возможности, а также улучшают существующие. Подытоживая, могу сказать с уверенностью, что секс, на котором я настаиваю, приносит свои плоды, причём весьма ощутимые. Со мной тебе обязательно нужно провести такой же эксперимент, который может стать решающим. Через мою энергию ты можешь получить много новой информации, но я постараюсь контролировать процесс, чтобы ты не получил больше, чем способен принять и осознать. Собственно, это всё.

— Как сложно и интересно одновременно, — задумался я. — Нет ли у меня перспектив стать по силе равным полубогу?

— Если отталкиваться от ваших понятий, то есть такие шансы. Для меня же уровень полубога — это все создания, мне подобные.

— Получается, что я стану примерно твоего уровня, но останусь человеком.

— Что-то вроде того. Давай не спешить с этим. У нас ещё пять дней, а то и меньше. Твои способности — только способ остановить войну. Сомневаюсь, что в обычной жизни они тебе понадобятся для ежедневного использования.

— Ну вообще да, тут не спорю.

— Посмотрим, как ты изменишься после энергий Либи и Ютси. Полагаю, это будет самое полезное изменение, учитывая часть Эн-Бриса, ведь он тоже тёмный и светлый одновременно. И на сегодня всё. До завтра.

Слайми быстро удалилась, даже не сказав, чем собралась заняться. Да мне и не было интересно на самом деле. Мои планы на вечер довольно просты: поужинать и встретиться с ангелом и демоницей. И встречу я ждал с большим интересом. Ну а вдруг Либи всё же придумала что-то интересное?

Глава 44

Приведя себя в порядок и плотно поужинав, я отправился к Либи и Ютси. Они сообщили мне, что давно ждут.

У двери стояла ангел и загадочно улыбалась. Значит, что-то всё же придумали.

— Мы уже заждались тебя, — сказала она, встретив меня улыбкой.

— Ну вот я здесь, пойдём.

— Нет-нет, — возразила Ютси и протянула руку, показывая мне какую-то чёрную тряпочку, что лежала на её ладони. — Ты будешь с повязкой.

— Интересно как. Только я?

— Да. Такова идея.

А ведь и правда интересная идея. Будет любопытно, смогу я определить, кто меня касается, или нет. Поэтому я не отказался.

Ютси завязала повязку и повела меня в комнату. Повязку достали качественную — я ничего через неё не видел. Зато почувствовал сладкий аромат, витающий в комнате, и приятное тепло.

— Сюда-сюда, — направляла меня Ютси, держа за руку.

Меня усадили, как я понял, на край кровати, после чего я сразу ощутил на плечах ладони. Ладони Либи, не иначе.

— Доверься нам — и тебе очень понравится, — прошептала демоница, запуская руки ниже.

Плавно и умело, они сняли с меня всю одежду. Я ждал, что же предпримут дальше.

Получив неторопливый, но короткий поцелуй, я только потянулся руками, чтобы обнять и притянуть к себе одну из них, как меня быстро повалили на кровать. Судя по поцелую, это была Ютси.

— Дразните, значит, — произнёс я, словно в пустоту, ведь мне никто не ответил.

Чувство неизвестности не позволило мне в полной мере расслабиться, а потому и возбуждения как такого не испытал. Но только поначалу.

Меня снова поцеловали, да так, что я не понял, кто из них. Затем приступили к какому-то массажу. Судя по поглаживаниям, это эротический массаж. Вообще, я не любитель любого массажа, но тут что-то вдруг понравилось. Я позволил себе расслабиться, наслаждаясь тем, как четыре мягкие женские ладони скользят по всему телу. И главное — они избегали зоны паха, проходя совсем рядом. Именно это и возбудило меня совсем скоро.

Затем ангел и демоница добавили какие-то масла с приятным и не слишком приторным запахом. И их руки заскользили ещё лучше.

— Ну как тебе, нравится? — нежным голоском спросила Ютси на ухо.

— Очень нравится, продолжайте.

— Я рада.

Словно прочитав мои мысли, ангел снова подарила мне поцелуй и продолжила делать массаж. Либи почему-то так и молчала, хотя никуда не делась.

Вскоре они завершили с массажем и сделали кое-что одновременно. Настолько я не ожидал такой синхронности, что снова не мог сказать, кто и что делал. Но прекрасно чувствовал, как одна меня целовала, а вторая делала заботливый, но глубокий минет. Обе были способны и на то, и на другое, и попробуй теперь догадайся, кто что делает.

Я уже и не пытался определить, получая истинное удовольствие от происходящего, ведь такого опыта у меня ни разу не было. А с закрытыми глазами чувства только обостряются. Именно поэтому я даже забыл, что это всё эксперимент в первую очередь, а уж потом — секс. Но как тут не забыть, если после минета одна из них насадилась на меня в позе наездницы и принялась медленно, но очень хорошо двигаться. Наверняка это была Ютси. А когда я потянулся руками к грудям и нащупал их, то точно понял, что это она. Они очень старались, чтобы я не догадался, а потому делали всё молча. Лишь учащённое дыхание выдавало в них возбуждение.

Первую наездницу сменила вторая. Теперь это была Либи, ведь я почувствовал, куда именно вошёл. Более того, такие ритмичные и быстрые движения присущи только ей. Из-за этого и я начал двигаться навстречу, чтобы проникать глубже.

— А теперь отгадай, кто и когда был, — услышал я Либи.

— Легко. Сейчас на мне ты.

— Уверен?

— Ты думаешь, я не чувствую? Тем более с Ютси всё было не так. Имею в виду анальный секс. Это ты любительница.

— Тогда смотри.

Как только повязку убрали, я увидел перед собой спину с золотистыми крыльями и округлые ягодицы. Это была та же наездница, но с другой стороны. Я не мог поверить, что так ошибся. Но откуда мне было знать, что Ютси решится на такое? Уж не знаю, понравилось ли ей, но она продолжала активно скакать, стараясь изо всех сил. Либи же стояла рядом и улыбалась. Это точно она уговорила свою ангельскую подружку на нечто большее. Но, чего скрывать, хоть я ошибся, это было приятное удивление.

В знак доказательства потом на меня взобралась Либи и показала движениями, что тоже умеет быть ласковой и нежной. Но ей это как-то не шло, так что я попросил ускориться. И раз уже глаза открыты, то вскоре можно и самому действовать, чем я и занялся.

Планируя насладиться как следует, я быстро придумал, что с ними обеими делать: обмазал их маслом, чтобы тоже, как и я, были в нём полностью, потом по очереди устроил оральный секс. После положил их друг на друга, чтобы входить в любой момент туда, куда хочется. В общем, развлекался как мог, понимая, что никаких преград нет. Им и самим нравился весь тот разврат, что мы устроили. Ютси, конечно, выглядела несколько неподходящей для подобного, но это меня всё равно не останавливало. Уж если делать грязь, то по полной. Они только были рады. И это окончательно подтвердилось, когда я кончил первый раз. В один момент возбудился так сильно, что позабыл обо всём. И о том, как бы и куда хотелось кончить, и о том, что лучше сразу в рот Ютси, поскольку для неё это будет ценным питанием. Вот поэтому и кончил в рот Либи, когда та довольно быстро и агрессивно сосала. И это ещё ничего…

Как только я спустил всё, Либи не стала проглатывать. Она вынула ствол изо рта и повернулась к Ютси. И тут я просто охренел от увиденной картины: они начали целоваться, нежно, с чувством, при этом демоница через рот передала всё Ютси. Довольная, ангел после поцелуя употребила своё питание. Возможно, я до сих пор не настолько раскрепощён, возможно, что-то ещё, но всё это мне показалось одновременно мерзким и возбуждающим. Правда, думать об этом долго не удалось, так как Ютси припала ко мне между ног, собирая всё, что могло остаться, чуть ли не выжимая.

В целом, я был очень доволен сегодняшним вечером. Кроме того, обратил внимание на то, что удавалось быстрее обычного кончить только потому, что развлекаясь с ними обеими, я почему-то думал только о своём удовольствии. Но и они получили как новый опыт, так и оргазмы. И каждый раз, когда мы снова занимались сексом, я всё ждал, когда же Ютси и Либи перейдут к лесбийскому сексу. Почему-то казалось, что если поцеловались, передавая друг другу семя, то что им стоит удовлетворить друг друга между ног? Но нет, подобного они не делали. Всё это оказалось лишь моими фантазиями.

Сделав очередную передышку, я попробовал почувствовать самостоятельно, произошли ли какие-то изменения. Настроился, отстранился от мира. Максимальная концентрация пришла на выручку, поскольку я даже не чувствовал рядом Либи и Ютси, хотя они, довольные и полностью голые, лежали рядом в моих объятиях. Забавно вышло: как ангел и бес на разных плечах человека.

Я не чувствовал усталости совершенно. Во мне будто бы плескалось море энергии, с которой мог делать что угодно. Появилось удивительное чувство, словно я в состоянии создать микровселенную. И пока это чувство никуда не делось, я попробовал это сделать, просто мысля соответствующим образом.

Хватая пространство при помощи одних лишь мыслей, я собирал из него некий безликий и крошечный мир, который окружал меня в данный момент. Осталось только доработать этот мир, придать ему жизни и красок, словно я сам Бог. И ведь получалось. Одно за другим создавалось всё, что я мог представить. А представлял я почему-то крошечный остров посреди океана. Остров живописный, безопасный, с прекрасными флорой и фауной.

Когда всё было готово, созданная микровселенная чуть было не разрушилась, потому что закрались сомнения: вдруг это всего лишь плод моего воображения? Но нет, всё происходило наяву. Мне нужно только перенестись туда, что сделать совсем легко — просто пожелать.

Глянув на Ютси и Либи, я решил взять их с собой, несмотря на то что обе уснули. Видимо, устали, ведь секса было много. А может быть, я вобрал в себя слишком много их энергии. Да, скорее второе, потому что откуда тогда взялась возможность создания микровселенной? А ещё это отличный способ проверить, смогу ли перенести троих сразу.

И я смог. Перемещение не было похоже на телепортацию. Я испытал чувство, будто меня силой перетянули на высокой скорости, словно в это время я выглядел смазанно, как вид из окна спорткара в движении.

Мы оказались в том же лежачем положении, но не на кровати, а прямо на тёплом песке. Вид вокруг был настоящим, ветер и запах океана — тоже. Вообще не отличить от реальности.

Так как здесь вовсю светило солнце, Ютси и Либи тут же открыли глаза, проснулись и вскочили, оглядываясь по сторонам. Я же с широкой улыбкой наблюдал за реакцией. Учитывая, что они голые, выглядели так растерянно и беззащитно.

— Куда мы попали? — почти в один голос спросили они.

— Девочки, разве тут не прекрасно? — ответил я им, полностью довольный результатом.

Все объяснения решил оставить на потом — очень уж нравилось глядеть в их глаза, в которых читалось полное непонимание происходящего.

Глава 45

Они вели себя так смешно, что я не смог удержаться от смеха. Ютси просила всё объяснить, а Либи настороженно глядела по сторонам. Может, подумали, что я просто сошёл с ума?

Долго мучить их не стал, поэтому объяснил, что этот остров — моё творение. Разумеется, они мало что поняли, но успокоились. Я же, пока работала моя микровселенная, предложил им просто тут отдохнуть, искупаться в океане. Ютси уже была на море на курортной планете, так что и океан не был в новинку для неё. А вот для Либи столько воды — нечто удивительное. Поэтому обычно похотливая демоница, купаясь в воде, больше стала похожа на маленькую довольную девчонку, которую впервые привезли на море. Она плавала под водой, используя крылья, выныривала как дельфин, летала над водой. Либи резвилась как могла. Потом все втроём веселились. Меня бросали в воду, катали над водой. Это было очень весело, как будто я попал в детство.

Но небольшой отдых здесь мы завершили совсем не по-детски — снова занялись сексом втроём, но при полном свете дня. В отличие от тёмной комнаты, здесь было всё на виду, и мне это даже нравилось.

Вскоре, насладившись друг другом, изрядно уставшие, мы вернулись в комнату, и я развеял микровселенную. Создание подобных штук требует очень много сил, так что если раньше после секса я готов был продолжать вновь и вновь, то теперь ощущал себя опустошённым и немощным. Настолько устал, что так и уснул между Либи и Ютси.

На следующий день, когда я вернулся к Дакси, у неё было плохое настроение. Она знала, чем я занимался, конечно же, но дело даже не в этом, а в том, что не вернулся на ночь к ней. Объяснения слушать не стала, психанула, поэтому завтрак прошёл без неё. Моё настроение было тоже подпорчено, но я понимал, что так продолжаться не может, что от этого зависит успех будущей операции по устранению Каллида, которую я для себя назвал «Один на один».

Занятия со Слайми проходили в том же режиме. Она заметила изменения, но, как и раньше, ей нужно было понаблюдать за мной в процессе. Мы договорились, что я буду сегодня пробовать то, что мне покажется возможным. И я решил, раз смог создать микровселенную, то невидимость при помощи двух пространств не является чем-то далёким и невозможным на данный момент.

Работать с двумя пространствами — дело сложное. У меня получалось частично провалиться в другой слой, оставаясь в этом. Однако использовать обычное пространство как покрывало не смог. Что-то останавливало. Я даже смог его вывернуть наизнанку, но вот накинуть на себя — никак. Один слой мешал другому. Этакий конфликт между разными пространствами. Я пробовал и так и сяк — не получалось. Значит, нужно искать другой способ, который я вскоре придумал, но решил сначала посоветоваться со Слайми, ведь проводить эксперименты с пространством без её рекомендаций — дело опасное. Это же не создание микровселенной.

Прекратив тренировку, я рассказал Слайми, чего удалось достигнуть, а чего — нет.

— Значит, не хватает знаний, способностей, если ты на полпути. После Либи и Ютси твоя энергетика значительно укрепилась, в два-три раза по сравнению с прошлым уровнем. Что касается твоего второго способа, то это весьма интересно. Может быть, получится. После обеда ещё попробуешь, и если ничего не получится, то обратимся к твоему способу. Но это не отменяет наш сегодняшний эксперимент.

— Согласен.

Отобедав, я продолжил тренировки.

Создание микровселенной потребляло много энергии, а эффект невидимости можно было назвать условным, ведь я не мог двигаться туда, куда нужно. Потом я попробовал воссоздать резиденцию Каллида и двигаться по ней, но когда возвращался в обычное пространство, то появлялся там же. Любые другие ухищрения лишь доказали, что в качестве невидимости микровселенные не годятся.

Ближе к вечеру я перешёл на оттачивание способностей защиты и атаки. Их забрасывать совсем нельзя, нужно улучшать.

Когда с тренировками было покончено, Слайми сказала:

— Подготовься к нашему вечеру. Я уже побеседовала с главой, он выделит нам отдельную комнату для эксперимента. Пока будешь приводить себя в порядок, подумай хорошо, чего тебе хочется. Ты знаешь, что я могу всё что угодно. Тебе могут помочь не нынешние фантазии, которые ты способен удовлетворить сейчас, а те, что остались из подросткового возраста. Это важно.

— Обязательно подумаю, — пообещал я и озадачился.

Пока мылся в душе, не переставал думать. Я всё пытался вспомнить, кого хотел больше всего, будучи подростком. Нужны ведь нереализованные желания. Слайми может реализовать их, создать точную копию.

После душа и упорных раздумий меня вдруг осенило: я дико хотел Монику Беллуччи. Помню, на тот момент даже намеренно искал похожих на неё девушек, но ни одна не соответствовала хотя бы минимуму. Ну да, брюнетки были, но это всё не то, совсем не то. И ведь тогда Моника была гораздо моложе, чем сейчас. Вспоминая, какой она была в молодости в фильмах и на фото, я вдохновился тем, что Слайми сможет повторить её именно в том возрасте. Да, это было весьма сильным желанием, поэтому пусть Слайми предстанет в образе молодой Беллуччи. Тогда я действительно испытаю потрясение, тем более с возможностью делать всё что душа пожелает с этой копией Моники. В будущем, получается, я через Слайми смогу любую известность поиметь. Усмехнувшись, я заметил для себя, что вроде бы уже и взрослый, а фантазии из молодости никуда не делись, как только о них зашла речь.

Встретились мы в назначенном месте — комната, выделенная главой.

— Придумал? — спросила Слайми, едва я подошёл к кровати.

— Да. Хочу, чтоб ты предстала в образе Моники Беллуччи. Тогда точно всё получится. Сможешь? Ты же собирала информацию на Земле.

— Смогу. Мне хватит твоей памяти для этого.

И прямо на моих глазах Слайми начала видоизменяться, превращаясь в Монику. В Монику, которую не отличишь от реальной. И главное — молодая и прекрасная, как в те времена. Слайми даже учла тот момент, что я бы не хотел видеть её сразу голой, мне хотелось, чтобы она предстала в нижнем белье.

Я глядел на идущую ко мне Беллуччи и не верил своим глазам. И вот эти красивые губы, и этот серьёзный взгляд — всё до мелочи один в один. А когда она подошла ближе, то что-то сказала мне на итальянском. Голос, ясное дело, тоже её.

— Я тебя не понимаю, — улыбнулся я.

Она снова что-то сказала на итальянском, поцеловала меня и опустилась на колени. Вот теперь стало понятно, что она там болтает на своём, так что я немедля стянул штаны в ожидании. Глаза намеренно не закрывал, чтобы смотреть как та самая Моника — уже не казалось, что это копия — начнёт делать минет, коснувшись головки своими прекрасными губами. И когда это случилось, от впечатлений я уж подумал, что кончу через минуту. Но этого не случилось так быстро.

После минета я делал с этой Моникой всё, чего мне хотелось больше всего, вспоминая подростковые фантазии. Она стонала, что-то говорила на итальянском, что заводило только сильнее. Неизвестно, что сделала Слайми, но в процессе секса я почему-то стал твёрдо уверен, что это настоящая Беллуччи, секс с которой будет только раз, а потому и отрывался по полной. И это не передать словами, когда ты наконец дорвался до осуществления всех своих фантазий.

На второй раз я пожелал, чтобы Моника предстала теперь в образе Клеопатры, прямо как в фильме. И это случилось. Но не просто так. Я перенёсся в условное средневековье, оказавшись в ванне с молоком и в обществе Клеопатры-Беллуччи. Изменения меня настолько одурманили, что я не стал задаваться вопросом, как это всё работает. Я просто наслаждался сексом с Клеопатрой из фильма.

Остановиться было тяжело, поэтому я вскоре захотел другую актрису, снова в молодом возрасте. Да, поиметь Джоли в пещере в образе Лары — мне понравилось не меньше. И самое классное во всех этих приключениях, что все эти актрисы воспринимались мной не просто реальными. Они, как в фильмах для взрослых, были только рады, что я появился внезапно и трахнул их всеми известными способами. Они получали от этого удовольствие и были покорны, согласны на всё. Никаких границ. Всё только ради меня.

Когда я занялся сексом с ещё несколькими молодыми знаменитостями, настал черёд запредельного секса, о котором я и подумать не мог. Слайми предстала в образе какой-то богини-слизи, тело которой было хоть и человеческим, но постоянно переливалось всеми цветами радуги. Я не мог видеть её глаз и выражения лица, но при этом отторжения не случилось. И вообще, мы оказались на какой-то другой планете, на высокой-высокой скале, откуда открывался вид на совершенно другой и непривычный мир, полностью состоящий из разных слизей, которые занимались какими-то своими странными делами. Но богиня-слизь не собиралась что-то объяснять и показывать. Она просто занялась со мной сексом, во время которого все мои чувства, казалось, усилились в тысячи раз. Мы постоянно путешествовали по разным мирам и вселенным, при этом не переставая заниматься невероятно долгим и приятным сексом. Это какое-то безумие, несравнимое ни с чем, что мне прежде доводилось испытывать. Я пребывал в некоем состоянии, когда ты не просто часть чего-то большего, когда ты и есть большее. Вроде как Бог, а вся вселенная — твоё детище, поэтому можешь оказаться где угодно. И эти места, которые постоянно менялись, а секс продолжался, влияли на ощущения и длительность секса. Я не мог остановиться, пробуя всё новые позы, о которых и не догадывался, которых в «Камасутре» никогда не было и не будет, поскольку даже самое гибкое создание не сможет сделать того, что делала богиня-слизь.

Неизвестно, сколько творилось это сумасшествие, но когда наконец случился оргазм, меня не покидало чувство, что от всеобъемлющего наслаждения просто распадусь на атомы. Никаких слов не хватит, чтобы описать то, что довелось почувствовать. Это нечто большее, чем даже вся вселенная, будто я вышел за её границы, в другие миры с другими законами и вообще представлениями о мире.

Когда Слайми говорила о потрясении, я не мог представить, что оно будет настолько мощным. Я просто-напросто потерялся в мирах и в том, кто я вообще есть такой на самом деле.

Вскоре меня отпустило это потрясение, и я понял, что нахожусь всё в той же комнате. Но Слайми не увидел. Зато обнаружил в своих объятиях Монику и Анджелину.

Кажется, продолжению быть… А ведь о том, чтобы заняться сексом с ними обеими сразу, я прежде не думал.

Глава 46

Когда всё закончилось, а я выдохся до изнеможения, Слайми объяснила, что только так могла повлиять на меня по максимуму. Именно ради передачи знаний она использовала весьма реалистичную симуляцию всего, что со мной происходило. Однако та богиня-слизь, какой становилась Слайми, оказывается, существует в их мире. Как она объяснила, это для нас главная слизь как богиня, в то время как для всех остальных слизей она является чем-то вроде самого главного мозга. Я не мог представить, как богиня-слизь умеет поддерживать связь со всеми своими представителями сквозь пространства и всю вселенную. Но, если верить Слайми, действительно умеет. Спрашивать не стал, конечно, но догадывался, что именно та богиня и помогала Слайми советами в самых безвыходных ситуациях. Иначе как объяснить такую выживаемость и беспрестанное развитие с открытием всё новых и новых способностей?

Что же касается меня, то восприятие мира значительно изменилось. После отдыха я был полон сил и энергии как никогда. Я чувствовал, что теперь умею ещё больше, но большое количество информации мозг не смог обработать сразу. Слайми сказала, что всё так и должно быть, что мне надо время, чтобы всё осознать. Если верить её анализу, то почти все способности, скрывающиеся в даре Эн-Бриса, открылись, и теперь осталось научиться ими пользоваться. А раз они открыты, то Слайми подскажет и объяснит, что и как делать. Но она настояла на том, что тренироваться придётся почти без сна и тем более без секса. Последнее не сильно расстроило, ведь секса была так много, что хватит на неделю вперёд запросто.

Очередной день тренировок прошло крайне успешно, и я убедился, что секс со Слайми в разных образах был крайне полезен, ведь я научился наконец-то абсолютной невидимости! Конечно, не всё было легко и просто, но сам факт! Я одинаково ощущал разные слои пространства и мог легко нырять в них, выкручивая их как мне угодно. Меня никто не мог видеть, при этом я перемещался без проблем. Но энергии это отнимало очень много, а потому долго находиться в невидимости нельзя.

Следующий день ушёл полностью на развитие защиты, которая значительно укрепилась за счёт всех энергий, что я получил от девушек. И управляться было легче. В качестве эксперимента позвали военных с различным оружием. Десятки лучей просто впитывались в защиту, перерабатываясь в энергию и заряжая меня. Никакие пушки и гранатомёты тоже не смогли причинить вреда — защита успешно сдерживала их. Всё время, пока мы это проверяли, я чувствовал себя Богом, а солдаты «Чёрного оснита» то ли расстроились в неэффективности своего оружия, то ли просто недоумевали. У них были, очевидно, смешанные чувства. Однако глава и весь клан пребывали в отличном настроении, видя результаты моих тренировок.

Пятый и заключительный день —мы решили на день раньше начать операцию — я посвятил атаке. Удивительно, как после потрясения со Слайми, мне хорошо давались любые практики с пространством. Я и мыслить стал ещё быстрее, благодаря чему мог атаковать пространством по-всякому. Тут уж волей-неволей чувствуешь себя неуязвимым. А уж уверенность в том, что теперь-то я точно поквитаюсь с Каллидом, возросла на порядок выше. И поэтому мне поскорее хотелось наведаться к нему и просто развеять его на частицы, чтобы не вздумал устраивать геноцид. Про Ин-Дигнуса я тоже не забывал, но и не думал, что сильно в чём-то ему уступлю. Пусть для начала явится в этот мир, если захочет, а там уж посмотрим, кто и на что способен.

Шестой день прошёл без тренировок, чтобы к ночи я мог полностью восполнить запасы сил. Слайми предупредила, что мне придётся отправиться одному, ведь остальных, даже её, могут заметить. Ну а мне не составит труда телепортироваться к границе, а оттуда, путём создания пространственных тоннелей через другие слои пространства, за несколько минут добраться до резиденции Каллида. То есть меня если и смогут заметить, то только на границе. И то на несколько секунд. Пока будут искать и разбираться, я уже давно буду у Каллида. Несмотря на это, Слайми собиралась быть на территории «Лиум-Парс» на тот случай, если что-то пойдёт не так, но приближаться к резиденции на станет.

Днём я встретился с главой и всё обсудил. Хоть я и был уверен в успехе, он всё равно вручил мне новые версии колец с защитой, а также различные браслеты, чтобы, если вдруг у меня неожиданно кончатся запасы сил, я мог хотя бы удрать целым. Но мне не хотелось оттягивать. Уже пришлось один раз удирать. Пусть не мне, но всей команде. Я-то оказался в гостях у автократа.

Остатки дня до момента операции я провёл с Дакси. Она успокоилась за пару дней, потом выслушала наконец меня и попросила прощения, что сорвалась. Чтобы снова не ругаться, я не развивал эту тему, а просто сказал, что всё хорошо. К тому же настроение у Дакси было не очень: она переживала из-за операции, хоть и видела все мои нынешние способности.

Когда настало время прощаться и отправляться к Каллиду, меня провожали всем кланом. Но я попросил оставить меня и всех девушек в конце прощания, чтобы без лишних глаз и ушей мог попрощаться с каждой из них. Всё бывает, и не факт, что я вернусь скоро. Или не вернусь вовсе. Но о последнем я старался не думать, хоть и лезли мысли. Почему-то до начала самой операции я пребывал в отличном настроении и радовался своим успехам. А теперь осознал полностью, что буду один, что рассчитывать нужно только на себя. И даже то, что Слайми будет где-то на территории «Лиум-Парс» в качестве страховки, ещё ничего не гарантирует. Не зря же она ничего не сказала о прогнозах.

Собрав всех, я с каждой тепло распрощался, обнялся и сказал напоследок:

— Что ж, мне уже пора. Несмотря на то что вы у меня лучший боевой гарем, в этот раз иду один. Надеюсь, скоро увидимся.

Ещё раз посмотрев в глаза каждой, я вздохнул и заострил внимание на глазах Дакси. Хотел взглядом ей сказать, что вернусь во что бы то ни стало. Её губы начали подрагивать, а глаза заблестели. Понимая, что легко от её слёз не будет, я включил телепортацию и оказался в тёмном лесу прямо на границе «Лиум-Парс».

«Держись, Каллид, недолго тебе осталось, — сказал я себе мысленно. — Геноцида не будет».

Глава 47

Как только я телепортировался на границу, первым делом прокрался среди зарослей и глянул, что там происходит. Меня насторожил непонятный шум, будто что-то сильно фонит, что ощущалось всей кожей, несмотря на мою форму. Погода стояла тихая, позволяла слышать каждый треск, каждый шорох.

Границу уже укрепили, выставив немалое количество техники — как наземной, так и воздушной. Но не от техники фонило. Фонило от самой границы, на которую установили очень мощные энергетические щиты. Вот значит как — Каллид подготовился основательно. Наверное, это Ин-Дигнус помог ему с этими щитами, раньше таких не было.

Больше ничего любопытного я не увидел. И так задержался дольше, чем собирался, поэтому создал пространственный тоннель, укорачивая тем самым себе путь, шагнул в него и прошёл несколько метров — этого должно хватить, чтобы безопасно пересечь границу и оказаться глубоко в лесу на территории «Лиум-Парс».

Пространственные тоннели требовали прорву энергии, так что, когда я убедился, что оказался в нужном месте, сделал небольшой перерыв, чтобы восстановить запасы сил. Но не терял время зря и осмотрел город издалека, насколько позволял обзор. И увиденное мне очень не понравилось…

Несмотря на ночь, было довольно хорошо видно, как от города к границе движется целый флот кораблей. И чем ближе эти корабли подлетали, тем больше я убеждался, что они просто огромны и напичканы различными пушками чуть ли не повсюду. Похоже, Каллид достал козыри из рукава. Знать бы ещё, корабли летят на границу или уже прямиком на территорию «Чёрного оснита». Можно передать о них информацию, но я посчитал, что такой флот и так обнаружат вовремя. Да и армия «Чёрного оснита» была наготове в любой момент вступить в бой. Но чтобы этого избежать вовсе, не подставляя под угрозу весь народ, включая Дакси и остальных девушек, мне надо как можно быстрее добраться до Каллида.

Когда запас сил восстановился, я снова использовал тоннель. Теперь шёл гораздо дольше, чтобы появиться в нужном мне месте. Силы с каждым шагом уходили всё быстрее, но я продолжал идти, внимательно следя за запасом, чтобы мог в случае чего уйти в невидимость хотя бы на короткое время.

Перед тем как покинуть тоннель, я огляделся, в каком месте выйду. Место было подходящее — как раз не очень далеко от резиденции Каллида. Успею пешком добраться в невидимости, но прежде надо снова набраться сил. И на этот случай, когда времени стало меньше, я прихватил с собой пару энергетических шаров с планеты Ин-Дигнуса.

В тёмном проулке, где даже мелкие насекомые не водятся, я использовал оба шара, ощущая, как силы вновь вернулись ко мне. Момент встречи с Каллидом всё ближе. Перед тем как сделать из него микрочастицы, что развеются по воздуху, я бы хотел насладиться с ним небольшой беседой. Ну очень трудно устоять против этого желания, хотя и понимал, что лучше всего будет устранить его тихо и быстро. Затем всю охрану, если понадобится. После нужно будет найти способ отдать команду военным вернуться в город, сделать отбой. Но это пока в планах. Главное — добраться, имея при себе силы. Не факт, что у Каллида та же защита, что и прежде. Всё может оказаться сложнее, чем кажется.

Активировав невидимость, я быстро добрался до входа в его резиденцию. Никакие пушки на этот раз не смогли меня обнаружить. Я мог использовать тоннели, но они больно прожорливые по энергии, а мне ещё предстоит сделать многое, как только встречусь с Каллидом один на один. Уверен, что он сейчас не спит, ведь кто-то же отдал команду военным. Не мог Каллид всё доверить какому-то одному генералу.

Прикинув, как лучше добраться до Каллида, чтобы сделать это максимально тихо, я решил, что тоннелями — самое быстрое. Однако тогда не хватит энергии на остальное, а восполнять её будет некогда. Значит, необходимо использовать другие умения.

Охрануу входа я не стал убивать, просто вырубив обоих быстрыми и точными ударами. С помощью пространства, конечно же. Затем взломал электронный замок и спокойно вошёл. Перед этим, разумеется, поставил пространственный экран на вход и бессознательных охранников, чтобы от них не пошёл сигнал о чрезвычайной ситуации.

Как я и ожидал, внутри никакая система безопасности меня не обнаружила. Спокойна шагая в сторону кабинета Каллида, я постоянно анализировал всё происходящее вокруг, а также отслеживал, какие неприятности меня ждут, стоит мне убрать невидимость. И таких неприятностей действительно насчиталось великое множество. Сколько же тогда подобного рода штук в кабинете Каллида? Сможет ли выдержать моя защита? Скоро проверим…

Проникнуть в кабинет Каллида незаметным — дело непростое, поэтому я использовал на мгновение тоннель. Пришлось рискнуть, чтобы оценить риски и увидеть, чем он занимается и здесь ли вообще.

Шагнув внутрь, я сразу увидел Каллида. Он сидел в кресле и глядел на трансляцию действий военных, которая развернулась на всю стену в виде проекции. Глава «Лиум-Парс» спокойной дышал и задумчиво глядел на изображение. Наверняка представляет, как совсем скоро станет правителем всей планеты. Однако этому не суждено сбыться, даже в том случае, если у меня ничего не получится.

Прежде чем показаться ему на глаза, я оценил, чем напичкан его кабинет. Из видимых устройств для мгновенной ликвидации нашлось множество лучевых пушек — самое то для меня, чтобы восполнить энергию. Невидимых тоже было достаточно. Их я чувствовал благодаря простому факту — их лучи та же энергия, а энергию другим зрением пусть и слабо, но я способен увидеть. Однако меня насторожило то, что где-то тут имелось нечто вроде пространственного оружия. И вот именно его обнаружить не удалось, хотя я явственно ощущал, что оно тут есть. Вряд ли оно настолько сильное, чтобы убить меня. Когда сработает, я смогу его обнаружить и ликвидировать. Главное — концентрация и скорость мысли. А дальше дело за малым.

Составив план действий, я приготовился выйти из невидимости.

Раз.

Два.

Три…

Едва я появился, тут же поставил максимальную защиту. Лучи атаковали первыми.

Один. Второй. Третий. Четвёртый.

Я насчитал их десятки, и каждый попал точно в защиту, пополнив запасы энергии. Эти пушки я даже не стал убирать, пользуясь ими вовсю. Дальше в ход пошло пространственное оружие. Признаться, оно меня удивило. Но и я не лыком шит — знаю множество техник работы с пространством…

Оружие Каллида ограничивалось многими параметрами, оно было рассчитано на обычных врагов. На таких, как я, оно не могло повлиять, когда я оказывал сопротивление. Это оружие било целенаправленно: захватывало врага, сжимало, перекручивало и выворачивало пространство на изнанку. Да, любой другой мгновенно бы умер, обратившись в месиво. Я же, зная технику, оказал противодействие, ответил тем же, но с большим напором, с большим давлением. Как и ожидал, этого пространственное оружие не выдержало и самоуничтожилось.

В ход пошли и парализаторы, но они не могли меня взять просто из-за защиты. Так что я небольшим усилием воли отключил их навсегда.

И всё затихло… В том числе и лучевые пушки, у которых кончились заряды.

Ни о какой охране речи и быть не могло: сразу после уничтожения всей системы безопасности Каллида я поставил на кабинет пространственный экран, через который не пробиваются никакие сигналы. Никто просто-напросто не в курсе, что у главы «Лиум-Парс» в данный момент проблемы.

Каллид меня удивил холодным спокойствием. Он хоть и повернулся на кресле в мою сторону, но так и не встал с него. В его глазах не было страха или любой другой эмоции, которая могла бы сказать о том, что он боится, что готов бежать и звать о помощи. Как будто бы он долго готовился принять свою смерть, а потому держался стоически.

— Прекрасная работа, человек, — похвалил Каллид и не думая подняться с кресла. — Не буду спрашивать, как ты такому научился, но скажу, что впечатляет. Как насчёт сотрудничества?

— Разве что на том свете, — ответил я, готовя для него последний удар одной из любимых техник — пространственная паутина, которая обволакивает врага, въедается в него и разрывает изнутри. Гарантия смерти — тысяча процентов. — Ты же понимаешь, что жив сейчас только потому, что я этого хочу?

— Допустим. И чего же ты тогда ждёшь? Может, хочешь, чтобы я отозвал армию? Правильно?

— Это я сделаю и без тебя. Просто велик соблазн — побеседовать с тобой в последний раз. Считай, что я палач, которому приятно посмотреть в глаза жертвы перед казнью. И я вижу по твоей трансляции, что время у меня есть. Войны не будет, даже не надейся.

— Пусть так. — Каллид замолчал на пару секунд, глубоко вздохнул и продолжил: — Тебя же Кирилл звать, человек? Да, точно. Так вот, Кирилл, скажи мне, ты готов убить ни в чём неповинную беременную девушку?

— При чём здесь это? Я пришёл только за тобой. Остальные не виновны в том, что им достался такой правитель, как ты.

— Понимаешь, какое дело, я учёл разного рода события. Одно из них сейчас случилось, но не так, как я представлял. Убить меня сейчас — твой последний шанс. А я могу тебе показать свой последний шанс.

— Не заговаривай зубы, Каллид.

— Просто послушай. Я покажу её тебе.

— По всему кабинету стоит экран, ты не сможешь никого вызвать.

— Мне достаточно открыть дверь и позвать голосом. Пойми, убив меня, ты убьёшь её и ребёнка. Если ты такой способный, то сможешь в этом сам убедиться.

И я задумался. Врёт или нет? Пожалуй, стоит проверить, но не более того. Время же идёт.

— Хорошо. Позови, но дальше двери я тебя не пущу. И побыстрее.

— Как скажешь, Кирилл, как скажешь.

Внимательно следя за Каллидом, я не переставал следить и за своими силами и держать экран. Всё было под контролем.

Он открыл дверь. Как и обещал, окликнул девушку, имя которой звучало красиво и сложно одновременно, поэтому я его не запомнил. Да и зачем?

Менее чем через полминуты в кабинет вошла истриситка, одетая в роскошное платье. В её беременности я не сомневался — живот округлён настолько, что казалось, она вот-вот родит. Но больше всего привлекло внимание её лицо. Невероятно красивое, с лазурного цвета глазами. Наверное, среди истриситок более нежных и прекрасных девушек я не видел.

Она молча прошла под руку с Каллидом. Затем тот сел в кресло и спросил:

— Так ты готов убить мой последний шанс? Хватит у тебя духа сделать это?

Ничего не ответив, я глянул на девушку и спросил:

— Это правда? Ты что-то знаешь об этом?

Вместо ответа она молча кивнула. Но несмотря на то что это выглядело искренне, я переключился на другое зрение и разглядел связь между ней и Каллидом. Что-то вроде энергетической нити. Подобные и я использовал. Но только эта нить устроена так, что стоит ей оборваться, как она, самоуничтожаясь, вберёт в себя энергию тех, на кого установлена. Это было сделано специально. Подозреваю, что не здесь. Видимо, Каллид брал эту девушку с собой, когда сбежал к Ин-Дигнусу, и тот помог ему создать такую хитрую штуку.

— Какой же ты всё-таки подлый и ничтожный истрисит, — проговорил я, едва сдерживая всю ненависть к Каллиду. — Шантажировать беременной невинной девушкой — такое только ты мог придумать.

— Неплохо, да? — заулыбался Каллид и ещё свободнее развалился в кресле. — Скоро мои корабли начнут крушить «Чёрный оснит». Думай быстрее, Кирилл. Всё зависит от тебя.

Это я и без него понимал. Понимал и то, что выход только один. Миллионы жизней против двух жизней — девушки и её ребёнка в животе. Выбор очевиден. Каллид не в счёт — его жизнь ничего не стоит для меня.

Глава 48

Несмотря на то что выбор был очевидным, решиться было сложно. Я понимал все риски, но осознать до конца, что всё может обернуться совсем не так, как задумано, не удалось. Возможно, именно поэтому я молча сделал то, ради чего и пришёл сюда.

Последний раз глянув на беременную, мысленно вздохнул и перевёл взгляд на Каллида.

— Пришло время. Прощай.

Он тут же вскочил с кресла и выкрикнул:

— Ты этого не сделаешь! Не сделаешь! Посмотри на неё! Она этого не заслужила!

— Зато ты заслужил.

— И кто же из нас теперь подлый и ничтожн…

Его слова оборвались в момент, когда я накинул пространственную паутину. Но она его не взяла сразу. Какая-то сильная защита при себе имелась у Каллида, а потому я надавил сильнее, пробивая его щиты. Те сопротивлялись, отталкивали паутину. Я увеличил давление, и наконец паутина начала проходить в тело уже бывшего главы «Лиум-Парс».

Он не мог ни кричать, ни исторгать каких-либо звуков. Каллид лишь смотрел, как его тело прорезало везде где только можно. И в следующий миг, когда паутина оказалась на месте, она сжалась под моим полным контролем и резко вырвалась наружу, разрывая тело Каллида на столь мелкие кусочки, что они просто-напросто развеялись. Он словно бы исчез. Пусть будет благодарен за быструю и не мучительную смерть.

Признаться, я немного удивился, когда мне всё удалось, потому что основной запас сил тратил на экран между Каллидом и беременной. Кроме того, постарался в нужный момент разорвать нить, чтобы не сработал тот эффект, который должен был сработать. И вроде бы всё получилось, но сидящая на диване девушка сперва упала на спинку, а потом повалилась набок. Так и осталась лежать.

Да, это был риск, и я не мог гарантировать, что всё пройдёт гладко, ведь с подобной техникой связи энергий через нить двоих существ я ещё ни разу не имел дело. Там в принципе было устроено всё иначе. Так что оставалось надеяться на лучшее и верить. Но теперь я сомневался, что девушка выжила, и пытался мысленно оправдать себя: не я убил её, это дело рук Каллида и Ин-Дигнуса. Но не явись я и не убей главу «Лиум-Парс», она была бы жива, как и её ребёнок.

На сентиментальности и внутреннюю борьбу с собой времени не было, поэтому я первым дело взломал всю военную систему Каллида. Провозился в целом минут пять. И сразу после этого дал отбой военным. Отдал приказ прекратить ещё не начавшиеся военные действия и вернуться на свои позиции. Так как сигнал исходил непосредственно от имени главы, приказ выполнили в ту же секунду. Весь огромный флот развернулся и полетел обратно, что было прекрасно видно на трансляции.

Честно говоря, я не мог некоторое время поверить, что всё наконец кончено, что Каллида больше нет. Это произошло как-то очень быстро и легко.

Девушка вдруг дрогнула, и я тут же подскочил к ней. Неужели жива?

Она с трудом открыла глаза, глядя на меня, и спросила:

— Я жива?

— Жива-жива, — улыбнулся я, понимая, что рано списал её со счетов, что мой метод сработал. Наверное, она просто от самого процесса потеряла сознание, а потом пришла в себя.

— А где… — хотела она было спросить, но я её перебил:

— Его больше нет. Ты теперь свободна.

Девушка взвизгнула и попятилась, залезая ногами на диван.

— Что случилось? — не понял я её реакции.

Она приоткрыла рот, но так ничего и не сказала. Только указала пальцем вперёд, будто за моей спиной кто-то мог быть.

Я обернулся и увидел его собственной персоной — Ин-Дигнус. Встал с дивана, включая всю защиту на максимум, и сказал:

— Нашёл меня всё-таки.

— Я не за тобой, — грубо ответил автократ. — Я пришёл за этой планетой. Спасибо, что сделал за меня мою работу — убрал Каллида. Это похвально. Я знаю, откуда у тебя силы и как ты сбежал. Настала твоя очередь присоединиться к Каллиду.

Ин-Дигнус, стоя на месте, направил на меня мощнейший поток пространственных игл, которые втыкались в защиту одна за другой. И чем их больше становилось, тем быстрее слабел щит. Ещё немного — и не выдержит. Если же атакую в ответ, то солью всю энергию. Нет, нужен другой путь. Нужно поступить умнее, хитрее. Нужно…

«Нужно довериться мне, — прямо в голове прозвучал знакомый голос. — Теперь мой выход. Позволь мне отомстить».

Словно отделяясь от меня, вперёд шагнул крылатый силуэт. Через мгновение появились знакомые очертания, и я понял, что это полупрозрачный Эн-Брис. Сейчас он походил на призрака. В руке крылатый держал длинный энергетический клинок, переливающийся рубиновым светом.

Меня окутала плотная защита. Настолько плотная, что я и пошевелиться не мог, оказавшись будто в коконе. Благо, что мог видеть происходящее.

Даже сквозь полупрозрачного Эн-Бриса нетрудно было заметить, как Ин-Дигнус остановил напор пространственной атаки и попятился.

— Ты? — с неподдельным удивлением произнёс автократ. — Откуда ты здесь взялся? Я же убил тебя!

— Верно, убил, — спокойно ответил Эн-Брис, шагая к Ин-Дигнусу. — Но не полностью. Ты убил всего лишь плоть. И теперь ты узнаешь сам, каково это — покинуть тело навсегда. И у тебя не будет возможности ещё раз вернуться в мир, как это сделал я.

Вместо ответа Ин-Дигнус вложил всю силу, которую имел, отправив на Эн-Брис смесь стихий и пространства. Удар поистине был невероятно мощный. Повсюду в кабинете начали переворачиваться столы, шкафы, тумбочки. Стены затрещали и грозились обвалиться. Но Эн-Брису было на это плевать. Он шёл вперёд, преодолевая барьер в виде сильнейшей атаки, какую я ни разу не видел.

Автократ в последний момент понял, что не справляется, и его тело начало растворяться. Телепортация. Или портал. Он же сейчас уйдёт…

Эн-Брис махнул крыльями и вмиг оказался рядом с Ин-Дигнусом. Направил левую руку на исчезающего автократа, и тот не смог телепортироваться. Он снова обрёл прежний вид. Вот только теперь растерянный вид.

Подняв руку, в которой Эн-Брис держал клинок, он одним резким ударом снёс голову автократа. Затем ещё удар — и туловище отделилось от ног, отлетев от силы атаки в стену. Ноги с массивным хвостом свалились на пол, забрызгивая кровью всё вокруг.

Голова автократа ещё жила несколько секунд. Я сам смотрел в его глаза, видя, как он угасает, как жизнь покидает его.

Эн-Брис повернулся ко мне и сказал:

— Спасибо за работу. Если бы не твои тренировки, я бы никогда не смог ему отомстить.

— Тебе спасибо за дар, благодаря которому мы сегодня одержали победу, — ответил я и почувствовал, что теперь могу шевелиться.

— Это наша последняя встреча. За мной сейчас придут. Теперь я понимаю, что мне не место в любом мире.

— Ты о чём?

Я бы задал ещё вопрос-другой, если бы не увидел знакомые свечения — золотистое и алое.

В кабинет явились архангел и сам серафим. Второй всё так же имел при себе посох и книгу. Не обращая никакого внимания на меня, он обратился к Эн-Брису:

— Порочный сын, твоё время пришло.

— Я готов, — твёрдо сказал Эн-Брис и встал перед ним на колени.

Серафим обратил взор в книгу и зачитал не то молитву, не то заклинание. Я не мог понять, на каком языке была речь, но эффект увидел уже через несколько секунд.

Стоящий на коленях Эн-Брис начал рассыпаться на глазах, а его тело, теперь состоящее из частиц энергии, полилось прямо в посох серафима. Когда процесс был закончен, серафим кивнул архангелу и исчез.

— Мироздание восстановлено, — произнёс архангел, смотря на меня. — И ты помог нам в этом. Если тебе когда-нибудь понадобится наша поддержка, ты всегда можешь рассчитывать на нас. Попроси об этом Ютси, и она даст нам знать.

И он исчез, даже не дав возможности сказать что-либо в ответ.

Всё закончилось. Наконец-то. Но это ещё не всё.

Найдя беременную девушку в углу, в котором она забилась и тряслась от страха, я помог ей встать, успокоил, что теперь она точно в безопасности, и пообещал сделать всё возможное для неё и её ребёнка. Благо, медицина на Осните на высоком уровне, а потому волноваться не о чем.

Но перед тем как заняться помощью, я отправил главе «Чёрного оснита» сообщение о том, что всей цивилизации Оснит теперь не грозят война и геноцид.

Эпилог

Если бы не жена Каллида, шедшая в сопровождении охраны, меня бы застрелили точно. Да, я сломал все системы, никакое стационарное оружие мне не грозило. И с охраной я бы справился в два счёта, если бы не одно «но»…

Тех сил больше не осталось. И не в запасе дело. Они просто улетучились, я их не чувствовал абсолютно. У меня было только одно объяснение: пока Эн-Брис существовал со мной вместе, я пользовался его даром. И он использовал дар, чтобы уничтожить Ин-Дигнуса. Но его не стало, а вместе с ним ушла и сила. Что ж, придётся жить теперь без тех способностей, какие были совсем недавно.

Увидев меня, жена бывшего главы приказала не стрелять. Я объяснил ей, что случилось, в нескольких словах. Судя по её реакции, она, да и весь клан «Лиум-Парс», были только рады, что их правителя не стало. Про беременную девушку жена Каллида знала, поэтому посодействовала: предоставила контакты и адрес лучшего врача, добавив, что сама всё оплатит.

Оставил я девушку лишь тогда, когда она легла на больничную койку. По дороге она рассказала, как всё было. Оказалось, это и правда Каллид оплодотворил её, а после провели процесс ускоренной беременности. Девушка не хотела отказываться от ребёнка, но боялась, что тот родится с отклонениями из-за ускоренной беременности.

После осмотра врач успокоил, сообщив, что с ребёнком всё будет в порядке. Если понадобится, врач даже может убрать гены Каллида, ведь все понимали, что рожать подобного ему ей не хотелось. Она согласилась.

Покинув больницу, я посмотрел на город и тихо сказал:

— Теперь здесь будет ещё лучше.

Осталось вернуться к своим, отдохнуть и строить дальнейшие планы на жизнь. Впрочем, планы у меня и так имелись. Нужно только начать их реализацию, но прежде уйду на заслуженный отдых на курортной планете. И пусть весь мир подождёт.

Павел МОЛИТВИН ПОЛУДЕННЫЙ МИР

Пролог ЧЕРВЬ ПОГУБИТЕЛЬ

На помощь! Помогите! Помогите! Крик донесся со стороны реки и заставил юношу остановиться. Можно было, не обращая внимания на призывы о помощи, идти вперед — Мгал не имел причин вмешиваться в местные усобицы. Однако он, помня наставления Менгера, привык воспринимать каждый зов о помощи как обращение лично к нему, не ответить на которое значило не только нарушить собственную клятву, данную над могилой старика, но и сделать весь поход на юг бессмысленным. Если он боится вступиться за гонимого, незачем было покидать родное селение — жить, трясясь за свою шкуру, он мог и там. Снова, в который уже раз за последние три года, внутренний голос сказал Мгалу: «Ты не сумел помочь гибнущему тогда, так не мешкай сейчас!» — и он стал пробираться к реке.

Голова пловца то исчезала, то появлялась среди пологих волн, но у Мгала не возникло ощущения, что тому что-то угрожает, пока внимание его не привлекло шевеление кустов на противоположном берегу. Ширина реки в этом месте достигала более полусотни шагов, и юноша не сразу заметил коренастые фигуры смуглокожих. Несмотря на то что путь их затруднял густой кустарник, похожие на гигантскую паутину переплетения лиан и заросшие высоким тростником болотца, преследователи почти не отставали от своей жертвы. Судя по тому, что юноша, звавший на помощь, не выпускал из рук обломок древесного ствола, пловец он был скверный, и рано или поздно течение должно было снести его к левому берегу, прямо в руки смуглокожих, на что те, по всей видимости, и рассчитывали.

— По-мо-ги-те! — вновь закричал юноша, и на этот раз в голосе его Мгалу послышался не только призыв о помощи, но и насмешка над преследователями, остановившимися на мгновение перед преградившим им путь широким ручьем.

— Держись! — крикнул Мгал и, отбросив мешавшие бежать копье и плащ, прибавил шагу.

Юноша приподнял над водой светловолосую голову, желая понять, откуда раздался ободряющий возглас. Преследователи завопили что-то нечленораздельное, вокруг пловца начали падать стрелы, и, понимая, что, помедли он хоть чуть-чуть, дело может принять дурной оборот, Мгал бросился в воду.

Несколько мощных гребков вынесли его на середину реки. Вцепившись в обломок дерева, державший незнакомца на плаву, и сильно работая ногами, он погнал его к правому берегу.

Видя, что добыча ускользает, смуглокожие не на шутку обозлились. Воздух огласили яростные вопли, стрелы дождем посыпались на Мгала и светловолосого юношу. Казалось, минуты их жизни сочтены, однако неровное течение реки мешало преследователям взять верный прицел, да и стрелками они оказались неважными. Ободренный неожиданной помощью, незнакомец повернул к Мгалу ухмыляющееся лицо:

— Нам бы только до того берега добраться, реку они переплыть не посмеют! Клянусь Небесным Отцом, в жизни не видал таких отвратительных лучников! Я… — Закончить ему не удалось. Короткая стрела клюнула его в голову, и вода вокруг окрасилась кровью.

— Проклятье! — проскрежетал Мгал, ухватил начавшего тонуть незнакомца за волосы и ещё сильнее заработал ногами и свободной рукой. До берега, к счастью, осталось совсем немного.

— Эмрик? — повторил Мгал и пожевал губами, словно пробуя незнакомое имя на вкус. — Чем же ты обидел смуглокожих? Что заставило их гнаться за тобой и желать твоей смерти?

— Доподлинно не знаю, а предполагать можно всякое, — беззаботно отозвался юноша. — Я зашел в их поселок, чтобы сменять шкуры на соль, и начал сговариваться с женщинами, но тут из общинной хижины высыпали их мужья и вознамерились схватить меня. Может, хотели продать Торговцам людьми, может, собирались превратить в общинного раба или принести в жертву своим божествам — спрашивать было недосуг.

Юноша говорил на языке Лесных людей, с незнакомым акцентом: чуть пришепетывая и невнятно произнося окончания слов. Имя у него тоже было странное, — впрочем, с тех пор как Мгал ушел из родного селения, ему постоянно приходилось сталкиваться со всевозможными странностями, и он уже начал привыкать к этому.

— Что заставило тебя покинуть отчий кров и куда держишь ты путь?

Эмрик задумался, поднял руку, то ли намереваясь почесать в затылке, то ли проверяя, не съехала ли наложенная Мгалом повязка. Узкое лицо его с тонкими бесцветными бровями и острым подбородком сделалось печальным.

— Я иду с запада. Моя деревня попала под власть Черного Магистрата, и мне пришлось бежать куда глаза глядят.

— Под чью власть?.. — переспросил Мгал, но ответа не получил.

Охватив длинными руками костистые плечи, Эмрик промолчал. Некоторое время он сидел неподвижно, уставившись на подернутые пеплом уголья костра, потом поднял глаза на Мгала:

— А как очутился в этих краях ты? Какой недобрый ветер пригнал тебя сюда с Благословенного севера?

— Слухи о Дивных городах юга достигли болот, раскинувшихся за Облачными горами. Желание увидеть их побудило меня добраться до снежных вершин и пройти Орлиный.

— Фью-ить! — тихонько присвистнул Эмрик и впился в Мгала испытующим взором.

Этот высокий широкоплечий красавец с гривой разметавшихся по плечам темных, почти черных, волос говорил невероятные вещи. Прошел Орлиный перевал — это ж надо! Хотя, глядя на его налитые силой, буграми выпирающие мускулы, гладкую, покрытую здоровым золотистым загаром кожу, можно было поверить и в это. Эмрик ещё раз взглянул на Мгала. Широкое скуластое лицо его спасителя выражало спокойствие, дружелюбие и уверенность в своих силах. Что ж, такому нет нужды врать. Эмрик вздохнул и подвинулся поближе к остывающим углям — ночь обещала быть холодной, а ни плащей, ни какой-либо иной одежды, кроме набедренников, у них не осталось.

— Куда собираешься ты направить свои стопы теперь? — снова спросил Мгал и пошевелил палкой в костре, подняв легкое облачко пепла.

— Если не возражаешь, я пойду с тобой. Слухи о диковинах юга долетали и до меня.

Мгал кивнул.

— Жаль, что оружие свое я потерял, — прибавил Эмрик, с завистью глядя на рукояти клинков, торчавшие, словно маленькие крылышки, из-за плеч его собеседника.

Мгал понимающе усмехнулся и, отстегнув от пояса тяжелый нож, бросил его через костер своему новому товарищу:

— Быть может, это придаст тебе уверенности?

— Дважды я твой должник. — Эмрик обнажил клинок до половины и с просветлевшим лицом прицепил ножны к широкому поясу.

Плот, состоящий из трех связанных лианами бревен, медленно влекомый течением, скользил вдоль низких берегов на юго-восток. Далеко позади остались кострища смуглокожих, потерявших, по всей видимости, надежду добраться до Эмрика. Река постепенно расширялась, правый берег становился выше и выше, и Мгал не удивился, когда за очередным поворотом взору его открылось просторное сине-зеленое озеро.

Восточный, болотистый берег его был негостеприимен даже на вид, и приятели не сговариваясь направили плот вдоль правого берега. Песчаный пляж, нанесенный течением реки, сменился каменистым, нависающим над водой обрывом, оканчивавшимся гранитным языком, среди далеко отстоящих друг от друга валунов которого расхаживали высоконогие цапли, выклевывавшие на мелководье рыбешек и прилепившиеся к камням треугольные ракушки.

Эмрик свесился с плота, держа в руках палку с примотанным на конце ножом. Раз, второй, третий погрузил он свое орудие в воду, и вот уже среди бревен заблистали чешуей лупоглазые рыбины с длинными зубастыми мордами.

— Что ни говори, а край здесь благодатный. Где вода — там и пища, не то что у нас, — проговорил юноша, выкидывая очередную рыбину на плот, и поднял глаза на Мгала: — Ты будто встревожен чем-то или тебе не по вкусу здешние узколобы?

— Слишком хорошо это озеро, чтобы быть ничьим. Посмотри-ка вперед, на тот мыс. Или мне чудится?

Заслоняясь от солнца, Эмрик приложил к глазам ладонь:

— Похоже на священный столб?

Мгал промолчал, напряженно вглядываясь вдаль. Вечернее солнце било прямо в глаза, низко повиснув над темной щетиной леса, окаймлявшего западный берег. Посреди глубоко выдающегося в озеро мыса высился удивительно ровный столб, а рядом с ним, чуть ближе к воде, темнели какие-то вертикальные черточки. Северянин прищурился, но даже его зоркие глаза не могли различить подробности. Инстинкт охотника говорил ему, что каменный язык, мимо которого они проплывали, — лучшее место для ночлега, и в то же время любопытство, словно пчелу на цветок, тянуло его к дальнему мысу.

— Когда мы доплывем до него, солнце будет совсем низко, но заметить людей мы успеем, а тьма поможет нам скрыться, если в этом возникнет необходимость, — пробормотал Мгал — за время странствий у него появилась привычка размышлять вслух.

— Места поклонения посещают не часто. Почему бы здешним идолам не покараулить наш сон?

— Ты не боишься гнева местных богов?

— После того как Черные Маги пришли в нашу деревню, я перестал бояться чего-либо, — сказал Эмрик и оттолкнулся шестом от берега. Мгал взялся за грубое подобие весла, и неуклюжий плот, подгоняемый слабым течением, начал отдаляться от берега.

Расчет северянина оказался верным — они подплыли к мысу, когда последние солнечные лучи золотили темные воды обширного озера. Узкая и низкая гряда, выбегавшая из леса, являлась в отличие от предыдущей косы единым каменным массивом, кое-где растрескавшимся, поросшим стелющимся кустарником и буро-зеленым мхом. Казалось, огромный глег вошел некогда в озеро, намереваясь переплыть его, опустился по гребень в воду, да так и замер на века, пронзенный чудовищным дротиком священного столба.

Потемневший от времени, столб этот, изукрашенный диковинными резными мордами, фигурами рыболюдей, змеептиц, торгалов и вишу, укреплен был в глубокой трещине посреди мыса, в сотне шагов от воды. А прямо перед ним, значительно ближе к озеру, поднимались два столба поменьше, к которым был привязан человек.

— Жертвоприношение Духу озера, — нарушил молчание Эмрик, разглядывая обвисшую фигуру, руки которой были растянуты ремнями, закрепленными на верхушках столбов.

— Человек ещё жив, и мы можем спасти его. Однако это навлечет на нас гнев Озерного духа и зажжет в сердцах местных жителей жажду мщения. — Мгал отложил весло, соединил растопыренные пальцы рук и замер, то ли прислушиваясь к чему-то, то ли обращаясь к своим богам за помощью и советом.

— Смуглокожие, из-под носа которых ты меня утащил, до сих пор пылают жаждой мщения. Жжет ли тебя пожар их сердец?

— Тогда я знал — быстрая река унесет нас от беды. Но здесь… Охотники выследят нас в лесу, Озерный дух отомстит за обиду на воде.

— Дрожащего пожрет молочный поросенок, смельчак одолеет глега.

Мгал ухмыльнулся и погнал плот к каменной косе.

Как он и ожидал, в жертву Духу озера была предназначена девушка. Руки и ноги её украшали браслеты из мелких ракушек, шею и талию опутывали многорядные ожерелья и пояс, в которых раковины покрупнее чередовались с просверленными косточками мгеллы и каменного яблока. Черные волосы её были заплетены в дюжину тонких косичек, с подвешенными на концах деревянными фигурками рыб.

Девушка была без сознания и, когда Мгал перерезал поддерживающие её ремни, наверняка бы упала, не подхвати Эмрик бессильное тело на руки.

— Она совсем закоченела, но ещё дышит. — Эмрик опустил девушку на землю и принялся растирать ей руки и ноги.

— Напои её, пока я осмотрюсь. Авось отыщу местечко для ночлега. Тьма вот-вот падет, и забираться на ночь глядя в лес будет верхом безрассудства, — хмуро бросил северянин, исчезая в фиолетовом сумраке.

Эмрик удвоил старания, девушка стала дышать ровнее и, не открывая глаз, застонала. Руки и ноги её начали конвульсивно подергиваться.

— Сейчас, сейчас, потерпи немного… — Эмрик отнес девушку на берег и вылил ей на голову несколько пригоршней воды. Несчастная зашевелила потрескавшимися, распухшими губами, жадно сделала глоток-другой из его рук. Глаза её открылись, но сознания в них ещё не было.

— Пошли, есть тут неподалеку подходящая ложбинка, — проговорил Мгал, появляясь из сгустившегося мрака.

— Не забудь взять узколобов и мою острогу.

— Не забуду, — буркнул северянин.

Эмрик подхватил слабо постанывающую девушку. Плеснула о камень вода, и откуда-то издалека, с другой стороны озера, донесся унылый крик ночной птицы.

Мгал распластал узколобов и протянул рыбины товарищам:

— Костер пока разводить поостережемся.

Девушка благодарно улыбнулась; Эмрик же, понюхав сырую, пахнущую водорослями рыбью тушку, поморщился и недовольно покачал головой:

— Ее бы запечь в золе, отварить или хоть подкоптить малость.

Мгал пожал плечами и вонзил острые зубы в белое, истекающее соком мясо. Ночь они провели в неглубокой ложбине, тесно прижавшись друг к другу, и все же задолго до восхода солнца проснулись от цепенящего тело холода. Ветерок, гулявший над озером, прохватил до костей даже Мгала, давно уже привыкшего спать где придется, где застанут его превратности пути. Лязгая зубами от утреннего озноба, юноши ополоснулись и устроили короткую схватку, заставившую быстрее побежать кровь по жилам и согревшую, кажется, даже девушку, с любопытством наблюдавшую за их единоборством.

Мгал с наслаждением рвал зубами чуть сладковатое, волокнистое мясо, чувствуя, как с каждым съеденным куском живительное тепло разливается по телу. Занятый едой, он, однако, не забывал исподтишка наблюдать за своими сотрапезниками. Эмрик ел с видимым отвращением, ел, чтобы набраться сил и выстоять в испытаниях, которые готовит им грядущий день. Умело отделяя мясо от костей и чешуи, Девушка насыщалась с быстротой оголодавшего зверька, из чего северянин заключил, что последнее время ей редко удавалось наедаться досыта.

При свете занимавшейся зари он наконец смог рассмотреть незнакомку как следует и поразился странному, красно-коричневому цвету её кожи, так непохожему на желтоватую смуглоту населявшего здешние леса и равнины народа монапуа. Круглое лицо её с маленьким подбородком, ровными дугами бровей и сочными, выразительными губами ничем не напоминало грубые черты охотников монапуа — низколобых плосколицых людей, пегие волосы которых напоминали высушенный мох северных болот, служивший соплеменникам Мгала для затыкания щелей в избах. Покатые плечи её, высокая грудь с торчащими в разные стороны острыми сосками, тонкая талия, круглые бедра и плоский живот говорили о том, что девушка, которую вчера в потемках он из-за малого роста и хрупкого сложения принял было за подростка, уже вполне сформировалась и в недалеком будущем обещает стать настоящей красавицей.

— Твое племя всегда посылает Духу озера своих лучших дочерей? — спросил Мгал, отбрасывая тщательно обглоданный хребет узколоба в сторону и вытирая руки о набедренники.

Внимательный взгляд северянина не укрылся от девушки, а слова заставили зардеться от удовольствия. Чтобы скрыть блеск глаз, она на мгновение опустила ресницы и ответила, слегка коверкая наречие Лесных людей:

— Меня зовут Чика. Я родилась и выросла в поселке ассунов. Охотники монапуа выкрали меня вместе с другими девушками во время последнего набега.

— Ты принадлежишь к народу ассунов?

— Да! Мои предки были Строителями Городов. — Девушка гордо вскинула голову, но тут же снова потупилась.

— Твой поселок расположен за озером?

— За озером и лесом, у подножия Трех Холмов. — Чика махнула рукой, указывая на юго-запад.

— Что ж, может статься, нам окажется по пути. — Мгал поднялся и поправил ремни, к которым крепились скрещенные за его спиной мечи.

— По пути? — Улыбка на лице девушки погасла. — Бесстрашные воины, я благодарю вас за помощь, — Чика опустилась на колени и, склонив голову, коснулась ею земли, — но боюсь, отважный поступок ваш будет стоить вам жизни. Сюда уже, верно, посланы гонцы проверить, принял ли Озерный Отец приношение, а за ними явится все население деревни. Монапуа ненавидят чужеземцев и не простят святотатства. Чтобы умилостивить Озерного Отца, они всех нас принесут ему в жертву, и Червь Погубитель приплывет забрать её.

— Быть может, мы ещё успеем ускользнуть? Я не вижу лодок на озере. — Эмрик прищурился и после недолгого молчания уверенно повторил: — Нет, не вижу.

Чика грустно улыбнулась, снизу вверх глядя на статных юношей.

— Вы смотрите не туда. Монапуа придут из леса. Их лодки не посмеют коснуться воды, пока они не убедятся, что Озерный Отец принял жертву. Посланный им Червь Погубитель утопил недавно две лодки, и страх перед ним слишком велик. Потому-то и решили они принести в дар Озерному Отцу не зверя, как обычно, а человека.

— Если монапуа придут лесом и не надо опасаться погони на лодках, что мешает нам пересечь озеро на плоту? Сумеешь ты отыскать дорогу к своему селению?

Девушка напряженно вслушивалась в речь Мгала — она не долго жила в деревне охотников и не успела хорошо выучить язык Лесных людей. Сначала ей показалось, что она ослышалась, но, уверившись, что смысл сказанного северянином понят ею верно, вскочила и, с искаженным ужасом лицом, начала что-то быстро и взволнованно говорить на своем родном языке.

Мгал нахмурился. Он плохо знал наречия южан и понял одно: мысль о путешествии через озеро страшит девушку, твердо убежденную в том, что, пока гнев Озерного Отца не утолен, нечего и думать благополучно переправиться на противоположный берег по воде.

Заметив затруднение Мгала, Эмрик пришел ему на помощь:

— Чика говорит, что мы не ведаем страха и, конечно же, отважные воины. Мускулы наши похожи на корни дерева берро, и нам ничего не стоит убить дюжину монапуа, однако справиться с Червем Погубителем, стерегущим водный путь, не под силу всему племени охотников. Она говорит, что вера монапуа вовсе не вздор и если мы сомневаемся в её словах, то можем сами убедиться в существовании Червя Погубителя. Он приплывет сюда с первыми лучами солнца. Клянусь Усатой змеей, похоже, мы попали в скверную историю. В лесу нас без труда изловят охотники, а на озере пожрет этот самый Червь.

— Ерунда! — Мгал нетерпеливо передернул плечами. — Никакие черви не помешали нам плыть вчера, не помешают и сегодня! Солнце, впрочем, уже взошло, пошли на берег и посмотрим, что за тварь служит здешнему Озерному Отцу.

Поверхность озера была подернута легкой рябью и совершенно пустынна. Не было видно птиц, не плескала рыба. Некоторое время все трое стояли неподвижно, любуясь вызолоченным зарей небом, наслаждаясь глубокой тишиной, в которой зарождался новый день.

— Ну, где же твой Червь? — обернулся Мгал к Чике. Зябко ежась, девушка молча вглядывалась в озерную гладь.

— Когда охотники монапуа приносят жертвы Духам леса, их обычно разрывают дикие звери или заживо сжирают красные муравьи. Обычай мерзкий, спору нет, но…

— Вон он, Червь Погубитель, глядите! — торжественно провозгласила девушка, прервав Мгала на полуслове.

Что-то белое на мгновение показалось на поверхности озера. Вода на расстоянии полета стрелы от оконечности мыса вспучилась, опала, пестрое длинное тело тускло блеснуло в солнечных лучах и исчезло. Эмрик попятился, Мгал издал негромкое восклицание, на лице его застыло выражение крайнего изумления.

Пятнистое тело вновь показалось над водой: словно полдюжины горбов одновременно выросли на поверхности и стремительно двинулись к берегу. Потом ближайший из них начал подниматься, превратился в чудовищную петлю, ушел под воду, снова вынырнул, распрямился, и юноши увидели мерзкую безглазую морду с круглым воронкообразным ртом.

— Ведьмин сок! Значит, все это истинная правда! — прошептал Мгал, отступая от воды. — Длина, гадины не меньше сорока шагов, и при этом она вдвое толще меня! Такой действительно ничего не стоит перевернуть лодку!

— Он обгонит самую быструю лодку, перевернет самый тяжелый плот! — лязгая зубами от страха, добавила Чика.

Пятнистый Червь между тем приближался к мысу. То исчезая под водой, то снова появляясь на поверхности, он, казалось, демонстрировал свое величие и мощь. Сбирал и распускал гигантские петли, поднимал фонтаны брызг или беззвучно, без единого всплеска, вкручивался в глубь озерного изумруда.

Мгал, Эмрик и Чика пятились все дальше от берега, не в силах отвести глаз от приближающейся твари.

Гигантский Червь достиг земли и извиваясь начал выползать на берег. Теперь можно было уже хорошо разглядеть его испятнанное бурыми кляксами белесое тело, покрытое густым слоем полупрозрачной слизи; узкие жаберные щели и короткие плавники у основания головы; длинный и низкий спинной гребень, придававший ему сходство с колоссальным угрем.

— Не червь, не рыба и не змея! — бормотал Мгал себе под нос. — Скверно должны себя чувствовать охотники монапуа, живя по соседству с таким гадом!

Выбравшись на берег, Червь Погубитель подполз к жертвенным столбам, застыл перед ними на несколько мгновений и двинулся к священному столбу. Обвил его кольцами и замер, подняв ужасную голову к небу.

— Он молится! Молится!… — простонала Чика и в изнеможении начала оседать на землю.

Червь же, будто и правда совершив какой-то обряд, развернул свои кольца и быстро заскользил к воде. И тут от дальнего, уходящего в лес конца мыса послышался тихий рокот барабанов.

Затравленно оглянувшись по сторонам, Мгал вцепился в рукояти мечей, торчащих над его плечами. Еще раз окинул взглядом узкий полуостров, далеко вдававшийся в пустынную гладь озера, и заскрежетал зубами.

— Охотники монапуа — это беда почище Червя Погубителя, — бледнея, промолвил Эмрик. Поднял острогу, сделанную из подаренного Мгалом ножа, подержал в руках и со вздохом отбросил в сторону. — Нет, силой тут ничего не добьешься…

Некоторое время он стоял в задумчивости, покусывая губу и наблюдая за тем, как смуглокожие охотники выходят из леса, потом повернулся к Мгалу:

— Я попробую спасти наши головы, но для этого ты должен оставить мечи в покое и попытаться припомнить две-три фразы на языке юргов.

Мгал кивнул, мрачно наблюдая за приближающимися охотниками. Растянувшись во всю ширину мыса, потрясая копьями и луками, подбадриваемые барабанным боем, они медленно надвигались на вторгшихся в их владения чужеземцев. Человек сорок—пятьдесят мужчин, а под прикрытием деревьев затаились женщины, не менее кровожадные, чем их мужья и братья…

Приказав Чике спрятаться, Эмрик сделал несколько шагов навстречу монапуа и, подняв над головой руки, зычно крикнул:

— О-хой! О-хэви ва хой! Мир великому народу охотников, живущему под покровительством Озерного Отца!

В рядах наступающих произошла заминка, однако барабаны продолжали вести свою зловещую перекличку.

— Большой колдун племени юргов и его младший брат пришли с молениями к Озерному Отцу монапуа!

— О-хой! — рявкнул Мгал во всю глотку.

— Что привело колдунов юргов на землю монапуа? — выкрикнул один из охотников, боевая раскраска которого была несколько ярче, чем у его соплеменников.

— Желтая смерть пришла в селения юргов, и нет от неё спасения ни старым, ни малым.

Остановились, смешались ряды охотников. Замолкли барабаны. «Желтая смерть, Желтая смерть, Желтая смерть…» — эхом прокатился над мысом многоголосый шепот. Страшная смерть, беспощадный бич, поражавший деревни и селения, стиравший с лица земли племена и целые пароды, вновь обрушился на мир.

— Что ищет Большой колдун юргов на земле монапуа? Разве не знает он и его младший брат, что смерть ожидает здесь всех чужаков? — снова вопросил все тот же охотник, но не было на этот раз уверенности в его голосе.

— Боги юргов бессильны против Желтой смерти. Они велели Большому колдуну просить помощи у Озерного Отца монапуа.

— О-хой! О вари та зи верги! Гарр! Гарр! Гарр!.. — прокаркал, пророкотал Мгал. Завыл волком-одиночкой, заклекотал, подражая зову фарби — божественной птицы юргов.

— Степями и лесами шел Большой колдун к Озерному Отцу, выполняя волю своих богов, — продолжал Эмрик размеренно и чуть напевно. — По реке и озеру лежал его путь к священному мысу монапуа. Червь Погубитель, сын Озерного Отца, не тронул Большого колдуна, признав его право вознести молитву. Почему же звучат боевые барабаны охотников? Или перестали они чтить Озерного Отца, или знают тайное слово, отведущее Желтую смерть от их деревни?

Снова пронесся над мысом испуганный шепот: «Желтая смерть, Желтая смерть, Желтая смерть…» Даже сквозь боевую раскраску охотников видно было, как побледнели, посерели от ужаса их лица при воспоминании о страшной болезни, от которой тело покрывается лимонными пятнами, вылезают волосы, выпадают зубы, вялыми и дряблыми становятся мощные мышцы и бодрый и сильный человек, превратившись за считанные дни в жуткое подобие скелета, в корчах и судорогах, с кровавой пеной на устах покидает этот мир.

— Погодите! Стойте на месте, чужеземцы! Нам надо посоветоваться, — возвестил Старший охотник — высокий мужчина с пестро раскрашенным лицом и грудью, с характерными для монапуа вывернутыми ноздрями и лиловыми бесформенными губами.

— Мы будем ждать решения Мужей Совета, — согласился Эмрик и опустился на землю. — Уф! — Он вытер выступившую на лбу испарину, узкое лицо его разом сморщилось и будто постарело. — Начало неплохое — нас не истыкали стрелами и не подняли на копья. Рычал и ревел ты восхитительно, — подмигнул он Мгалу и знаком предложил ему присесть рядом.

— Ловко ты придумал про юргов. И про Желтую смерть вовремя вспомнил. — Произнеся последние слова, северянин понизил голос и щелкнул пальцами, отгоняя призрак страшной болезни.

— Довелось мне с ними кочевать, да и про Желтую смерть я от них немало слыхал. — Эмрик судорожно зевнул, потер лицо руками и тихонько позвал: — Чика! Чика!

— Тут я. — Девушка выглянула из заросшей кустарником лощины, в которой они провели ночь.

— Червь Погубитель на этот мыс только по утрам наведывается?

— По утрам, в солнечную погоду. Но лодки он топит в любое время дня и ночи.

— Ага, — юноша довольно хмыкнул, — это нам подходит.

Он наклонился к Мгалу и тихо зашептал ему что-то на ухо. Некоторое время тот внимательно слушал, потом на губах его появилась свирепая усмешка.

— Ты смел, как рысь, и хитер, как лесная мышь. Если нам удастся вырваться из этого осиного гнезда, моя добыча будет твоей добычей, а твои враги — моими врагами. — Мгал опустил тяжелую руку на плечо товарища.

— Мы вырвемся, клянусь Усатой змеей! Страх перед Желтой смертью сделает монапуа покладистыми, да и с юргами они в былые времена часто объединялись для набегов. Пусть охотники поверят мне хоть на четверть, даже тогда они не посмеют отказать нам в праве на ритуальное моление…

Призывно зарокотал барабан, юноши вскочили с земли, и Эмрик сделал несколько шагов к группе охотников, замерших в торжественных позах. Пестро раскрашенный высокий мужчина, начавший переговоры с Эмриком, отделился от своих и тоже сделал три церемонных шага навстречу чужеземцам.

— Вожди монапуа держали совет и решили разрешить Большому колдуну юргов молиться на священном месте. Пусть он попросит у Озерного Отца защиты от Желтой смерти не только для своего, но и для нашего племени. — Старший охотник говорил медленно, значительно покачивая головой в такт своей речи. И так же значительно кивали головами в круглых меховых шапочках, чудом державшихся на их затылках, кряжистые Мужи Совета, стоящие полукругом за его спиной. — Мы надеемся, что моления и беседы с Озерным Отцом не займут много времени, и требуем, чтобы Большой колдун юргов и его младший брат не покидали священного мыса. Если они попытаются войти в лес монапуа, их ждет скорая смерть.

— Они боятся, что мы попробуем удрать по суше! — процедил Мгал.

— Или страшатся, как бы мы не занесли на их землю Желтую смерть, — тихо отозвался Эмрик.

— Кроме того, мы хотим знать, что сделали чужеземцы с девушкой, предназначенной в дар Озерному Отцу, — продолжал Старший охотник. — Пусть брат Большого колдуна ответит монапуа, и охотники уйдут в лес.

— Большой колдун юргов благодарит Мужей Совета за разрешение обратиться к Озерному Отцу и в молениях своих не забудет великий народ монапуа. Мы уйдем отсюда вслед за Червем Погубителем на рассвете завтрашнего дня. — По толпе охотников прошел сдержанный гул удивления, но Эмрик сделал вид, что не понимает, чем он вызван. — Мы не будем пытаться войти в лес монапуа, однако для свершения ритуальных обрядов Большому колдуну необходим свежезарезанный кабан, древесный ствол длиной в семь шагов, толщиной в обхват и связка прочных лиан. Если охотники доставят все это на мыс, Большой колдун оставит им в благодарность за труды свои заговоренные мечи, снискавшие ему славу во многих набегах.

Стоящий в отдалении Мгал вытащил оба меча и поднял их над головой. Вид ярко блестевших на солнце широких обоюдоострых клинков исторг из уст охотников радостный вопль.

— Девушка мешала нашим молениям, но мы не причинили ей зла. Перед тем как уплыть, мы снова привяжем её на прежнем месте, и днем позже Червь Погубитель возьмет предназначенную ему жертву. — В знак того, что больше ему сказать нечего, Эмрик опустил воздетые к небу руки.

— Охотники монапуа удовлетворены. Все требуемое для свершения ритуальных обрядов вы получите ещё до того, как солнце достигнет зенита. Пусть Озерный Отец внемлет вашим мольбам, а Червь Погубитель будет к вам милостив.

— О-хой! О-хэви ва хой!

Ударили барабаны. Охотники монапуа, то и дело оглядываясь, потянулись к лесистому концу мыса, а Эмрпк лег на землю, пережидая, пока утихнет бившая его тело крупная дрожь.

Мужи Совета сдержали обещание, и к тому времени, как Эмрик, искусно орудуя острогой, сумел выловить десяток мелких рыбешек, а солнце вошло в зенит, охотники монапуа притащили на мыс все необходимое для молений Большого колдуна юргов. Вероятно, им хотелось поближе посмотреть на диковинного чужеземца, но, повинуясь наказам старейшин, опасавшихся Желтой смерти и колдовских чар, они, сбросив принесенный груз у основания мыса, поспешно удалились.

По совету Мгала Чика весь день оставалась в лощине, где наблюдатели монапуа, во все глаза следившие за чужаками, не могли её видеть. Прежде всего она, как требуют того нравы ассунов, сплела себе из травы передник и короткую юбку. Потом разожгла маленький костерок и испекла пойманных Эмриком рыб, предварительно выпотрошив их и набив душистой травкой шиссу, в изобилии росшей поблизости. Она не знала, чем занимаются юноши, перетащившие приношения охотников к священному столбу, но была уверена, что они приводят в исполнение какой-то хитрый план, позволяющий им спастись от монапуа, и, когда Мгал с Эмриком пришли на её зов к костру, ни о чем их не спросила.

Наскоро поев и похвалив стряпню девушки, они опять отправились на дальний конец мыса, откуда вскоре послышались пронзительные вопли и повалил густой дым, означавший, что моления начались. Чику чрезвычайно интересовало, что задумали её спасители, но, пересилив любопытство, она принялась за порученное ей дело — плетение из лиан длинной прочной веревки.

Солнце уже склонялось к западу, когда юноши вновь появились в лощине. Притащив безголовую тушу кабана, они забрали с собой готовую веревку и, черные от копоти и заметно утомленные, снова ушли. Заметив, что мечей за спиной Мгала уже нет, Чика решила, что приготовления к встрече с Червем Погубителем близятся к концу, и, вооружившись Эмриковым ножом, взялась за разделку кабана.

До позднего вечера на дальней оконечности мыса пылал дымный костер, слышались громкие завывания лжеколдунов, и, лишь только последние лучи солнца скрылись за стеной западного леса, юноши, пошатываясь от усталости, спустились в лощину.

— Похоже, мы сожгли здесь все, что может гореть, — сказал Мгал, повалившись около костра, и пожаловался: — Совсем голос сорвал.

— Зато слышно было, наверное, на другом конце озера. Я даже испугалась немного. — Девушка кокетливо потупилась и повернулась так, чтобы приятели могли лучше рассмотреть её новый наряд.

— О, Чика тоже старалась, костер её горел весь день! Кажется, нас ждет жаркое из жертвенного кабана? — Эмрик с блаженной улыбкой втянул носом воздух.

Чика раздала юношам палочки с нанизанными на них кусками жареного мяса, и некоторое время слышно было лишь потрескивание огня и хруст разрываемой крепкими зубами кабанины.

Пока Эмрик и Мгал насыщались, девушка с сочувствием разглядывала ссадины и царапины, появившиеся на их руках и плечах, свидетельствовавшие о том, что им пришлось немало потрудиться.

— После такого угощения самое время поспать. Тем более что поутру нас ждет изрядная драка. — Мгал первым утолил голод и вытер тыльной стороной ладони рот. — Но прежде я хотел бы задать тебе несколько вопросов…

— Слушаю тебя. — Девушка уселась на корточки около костра, и фигура её, освещаемая жаркими отблесками огня, показалась Мгалу на редкость красивой.

— Скажи, много ли детей у здешнего Озерного Отца? Есть ли у Червя Погубителя братья и сестры, или эта тварь живет тут одна-одинешенька?

Чика задумалась. Глядя в скуластое лицо Мгала, обрамленное гривой темных, почти черных, волос, она ощутила неизвестное ей доселе чувство покоя и умиротворения. На миг ей почудилось, что сильные руки его поднимают её к звездам, баюкают… Ей захотелось прижаться к этому мощному золотистому телу и ни о чем не думать, забыться, заснуть… И пусть бы эти руки обнимали её, сжимали в объятиях, а лицо с горящими, яркими, как языки пламени, глазами склонялось к ней все ниже и ниже… Что могут ей сделать монапуа, Червь Погубитель и сам Озерный Отец, если рядом будет этот странный чужеземец с широкими и твердыми, словно скалы, плечами, говорящий таким глубоким, таким спокойным от переполнявших его сил голосом?..

Мгал повторил вопрос, и Чика вздрогнула, очнувшись от наваждения.

— Один ли Червь Погубитель? Не знаю. Мужи Совета говорили всегда об одном, о том самом, что приплывает по утрам к этому мысу. Но молодые охотники рассказывали, что им не раз случалось видеть Червя Погубителя в одно и то же время в разных частях озера. При этом кто-то склонен был считать, что это один и тот же Червь, другие же утверждали, что у Озерного Отца много детей и лишь одному из них поручена забота о племени монапуа. — Чика так сильно коверкала диалект Лесных людей, что Мгал с трудом понимал девушку, и все же ему было приятно слушать её.

— Наверно, ты был прав, — обратился он к Эмрику, — и нам, быть может, придется иметь дело с собратьями этой твари. Но теперь-то уж все равно ничего не изменишь.

— Не изменишь… — улыбаясь повторил Эмрик, не открывая глаз. Его сморил сон, и видения, проносившиеся перед затуманенным взором юноши, похоже, не имели никакого отношения ни к Червю Погубителю, ни к охотникам монапуа.

— Спит, — мягко сказал Мгал. — Спит и видит счастливые сны. А что, твои предки и правда были Строителями Городов?

— Правда. Это они возвели Дивные города юга, о которых до сих пор ходят странные, а порой и страшные легенды. Легенды, в которые невозможно поверить. Но это было давно, много веков прошло с тех пор, как, теснимые морским народом сомауна, они вынуждены были покинуть свои города и отступать все дальше и дальше на север, утрачивая по пути прежние знания и навыки, растворяясь среди племен и народов, через земли которых вела их судьба. Говорят… — Чика подкинула в костер свежесрезанных веток, и тот нещадно задымил. — Говорят, нынешние ассуны совсем непохожи на своих предков. Те были высокими, белокожими, золотоволосыми… Чтобы выжить, нам пришлось вступать в союзы с разными народами. Моя бабка по материнской линии, например, происходит из племени барра, люди которого имеют черную кожу. В нее-то я, видно, и уродилась такой темной. — Девушка окинула себя критическим взглядом. — Но иначе было никак нельзя. Взять хоть охотников монапуа, на земле которых стоит наш поселок. Они ведь плохо ладят даже со своими родичами монапуа-земледельцами, а нас так и вообще считают своими смертельными врагами.

— Так же ведут себя и мои соплеменники, — подтвердил Мгал. — Убийство чужака, забредшего на их земли, они считают своим долгом и неотъемлемым правом…

Разговор затянулся, и лишь когда Небесный Единорог вышел напиться из Звездной Реки, Мгал, будучи не в силах разлепить отяжелевшие веки, привалился боком к Эмрику и мгновенно погрузился в глубокий, подобный смерти, сон. Поколебавшись, устроилась рядом с ним и Чика.

Согретая теплом его большого сильного тела, она тоже скоро заснула. Однако сон её был тревожен, и не раз поднималась она среди ночи, чтобы подбросить в умирающий костер охапку-другую приготовленных специально на этот случай веток стелющегося по земле кустарника, росшего в многочисленных трещинах, подобно глубоким морщинам избороздившим каменную гряду. Кому, как не Чике, будущей хранительнице семейного очага, было заботиться о том, чтобы мужчинам было тепло, чтобы они могли хорошо выспаться и набраться сил для встречи со зреющим где-то в непроглядных глубинах ночи новым днем.

— Появился, — негромко сказал Эмрик, указывая на вспучившуюся неподалеку от мыса поверхность воды.

— Ох, я боюсь! Можно, я лучше в лощине пережду? — взмолилась Чика прерывающимся шепотом.

— Нельзя, — сухо ответил Мгал и отвернулся, чтобы не видеть её трясущихся губ и ставшего пепельным лица. Ему было жаль девушку, но разлучаться сейчас было действительно нельзя. Даже если все получится так, как они с Эмриком задумали, времени на то, чтобы вернуться в лощину, у них скорее всего не будет.

Извиваясь и играя в каскадах серебристых брызг и струях вспененной воды, точно радуясь погожему солнечному дню и гордясь своей всесокрушающей мощью, Червь Погубитель, так же как и вчера, неспешно приближался к берегу. Гигантское тело его скручивалось спиралью; мгновенно распрямившись, неслось вперед, словно пущенная из лука исполинская стрела; замирало, покачиваясь на воде, будто связка овечьих желудков, в которых женщины заквашивают сыр; свивалось, образуя пять-шесть выступающих над поверхностью озера горбов; полностью исчезало и вновь появлялось, вырастая над водой, подобно огромному растению; при этом голова его, лишенная шеи, поворачивалась из стороны в сторону и все тело плавно перекручивалось вокруг невидимой оси.

Зрелище это, несмотря на всю его чудовищность, зачаровывало, и Мгал постепенно начал постигать, почему монапуа поклонялись Червю. Была в этом монстре грация и мощь ушедших веков, той легендарной эпохи, когда процветали могущественные государства Уберту, Мондараг и Юш, строились Дивные города юга; люди совершали кругосветные путешествия по горько-соленой воде Дальних пределов, именуемой Великим Внешним морем, и приручали глегов, покорно выполнявших приказы их и капризы. Не из тех ли пучин времени явился и Червь Погубитель, дабы напомнить людям о былой их славе, насладиться зрелищем нынешнего уничижения и стребовать кровавую плату за былую службу?

Мгал прикрыл глаза, и перед внутренним взором его встало изумрудное озеро, на поросших пышно цветущими Деревьями берегах которого высились странные здания из бело-розового камня. В стоящих тут и там ажурных беседках восседали в окружении легконогих дев, облаченных в яркие и в то же время прозрачные одеяния, мужчины со светлыми величавыми лицами. Стоящие перед ними юноши в белых одеяниях извлекали из блестящих, будто из солнечных лучей выкованных, инструментов божественно мелодичные звуки, и, подчиняясь им, поднимались со дна хрустального озера удивительные, похожие на длинные переливчатые ленты существа. Причудливо изгибаясь, кружились они, сплетаясь, образовывали радужный хоровод, вновь распадались на тройки и пары; извивались, то паря в воздухе, то погружаясь в глубины зеленовато-прозрачных вод и продолжая там свой сказочно прекрасный танец, посвященный Утру Вечной Жизни…

— Мгал! Опомнись, Мгал, куда ты! — Резкий окрик Эмрика заставил северянина вздрогнуть и осознать, что он, поднявшись во весь рост, шагает к священному столбу.

— О, ведьмин сок и жабья слюна! — Мгал тряхнул головой и, опустившись на четвереньки, бросился назад, к товарищам. — Так вот в чем сила этой твари!

— Что случилось? В чем дело? — Вцепившись в Мгала, Эмрик и Чика засыпали его вопросами, но юноша только мотал головой: потом, потом…

Что мог он рассказать им, что объяснить, если сам ничего не понимал? Заворожил ли его Червь Погубитель, наслав неведомые чары, или просто танец этой твари оживил в памяти события давно минувших времен, свидетелями и участниками которых были его отдаленные предки? Явь это была, сон, поразившая его вдруг болезнь или морок, насланный Червем? Потом, потом он все обдумает и во всем разберется, сейчас у них есть дела поважнее…

Мгал тревожно огляделся. Монапуа не видно, хотя, разумеется, они следят за ними во все глаза и низкие кустики за их спинами, последние уцелевшие на всем полуострове, едва ли послужат прикрытием от острых взоров охотников. Что ж, пусть смотрят, беда не велика, до поры до времени вмешаться они все равно не посмеют. Плот, привязанный Эмриком у правого берега, в двух десятках шагов от их укрытия, мерно покачивается на легкой волне — прекрасно. Пять костерков, разведенных между ними и священным столбом, ровно дымят, присыпанные травой и мхом, и потому дальний конец мыса кажется подернутым туманом. Отлично, все, что было в их силах, они сделали, и теперь остается только ждать…

— Выползает! — Эмрик привстал, взволнованно вцепился в плечо Мгала. — Видишь, он стал двигаться быстрее и увереннее, он чувствует кровь кабана!

Выбравшись на берег, Червь Погубитель замер, подняв свою отвратительную безглазую морду, то ли принюхиваясь, то ли прислушиваясь. Затем пятнистое тело его пришло в движение: растягиваясь и сокращаясь — червь, да и только, — он уверенно пополз к жертвенным столбам.

Мгал и Эмрик следили за каждым движением чудовищной твари с неослабевающим вниманием; волнение их и охвативший юношей азарт предстоящего боя передались Чике, и, переборов страх, она тоже приподнялась, чтобы лучше видеть происходящее. Девушка ещё раньше обратила внимание на то, что за прошедший день над жертвенными столбами появилась перекладина — тот самый мощный брус, который принесли охотники. Заметила она также, что от бруса этого, замершего на вершинах жертвенных столбов в шатком равновесии, тянется к священному столбу сплетенная ею из лиан веревка. Теперь Чика была уверена, что разгадала замысел товарищей, и, тронув Мгала за локоть, хотела поделиться с ним пришедшими ей на ум опасениями, но юноша нетерпеливо мотнул головой и поднес палец к губам, всем своим видом показывая, что говорить о чем-либо уже поздно.

Учуяв запах кабаньей крови, Червь Погубитель вполз между жертвенными столбами и, двинувшись по кровавому следу, наткнулся на голову кабана, лежащую в полутора десятках шагов от священного столба. Мгновение он помедлил над ней, потом воронкообразный рот его стал растягиваться, верхняя и нижняя челюсти, оснащенные рядами загнутых внутрь зубов, начали раздвигаться, и вот безглазая, ставшая похожей на гигантский капкан голова Червя Погубителя, словно чехол, наделась на окровавленную кабанью голову.

Чика зажмурила глаза, стиснула лицо ладонями, её мутило от отвращения, однако юноши наблюдали за действиями монстра со все возрастающим нетерпением. Вот голова Червя подобно капюшону надвинулась на клыкастое кабанье рыло, на покрытый серо-седой щетиной покатый лоб, тварь сделала глотательное движение, и челюсти её сомкнулись. Туловище чудовищного пресмыкающегося начало сокращаться, все глубже и глубже пропихивая добычу, которая сначала выпирала бугром где-то в районе шеи Червя Погубителя, потом сдвинулась дальше, ещё дальше…

— Сработало! — прошептал Эмрик, и тотчас брус, лежащий на жертвенных столбах, рухнул наземь, впившись в тело Червя Погубителя.

Ловушка, придуманная юношей, действовала просто: потянув голову кабана, соединенную веревкой, охватывавшей священный столб, с брусом, Червь обрушил его на себя. При этом брус, превращенный в страшное оружие благодаря закрепленным на нижней его части мечам Мгала, должен был если не перерубить полностью, то по крайней мере рассечь тело Червя, пригвоздить его к земле. Двум вкопанным рядом с жертвенными столбами распорам надлежало заклинить брус и таким образом обездвижить чудище.

В первое мгновение Чика не поняла, что же произошло: гигантское пятнистое тело взметнулось, свиваясь в кольца, способные охватить и удавить полдюжины человек одновременно, хвост, подобно исполинскому бичу, молотил камень вокруг жертвенных столбов, а голова моталась из стороны в сторону, как будто утратив связь с остальным телом. И, только глядя на эти странные, несовместимые, казалось бы, движения различных частей Червя, девушка сообразила, что враг их попался.

— Ловко все устроилось! — Эмрик в восторге хлопнул себя ладонями по бедрам и повернулся к Мгалу: — Не пора ли нам… — Закончить он не успел.

Страшный удар пятнистого хвоста обрушился на один из жертвенных столбов, и тот с треском обломился у самого основания. Ожившая безглазая голова вздыбилась, длинное тело начало, утолщаясь, сокращаться, и Червь, силясь освободиться, совершил чудовищный рывок к священному столбу. Брус невесомой щепкой отлетел в сторону, и в тот же миг тело Червя, как по волшебству, распалось на две части. Из обрубков хлынула густая красно-бурая кровь. Хвостовая часть скручивалась, свивалась и тут же со свистом распрямлялась, утюжила землю, выбрасывая в стороны фонтаны черной крови. Головной обрубок некоторое время извивался, конвульсивно сокращаясь и удлиняясь, потом в отчаянном усилии дернулся и, миновав священный столб, обрушился в ближайший костер. Разметал его, корчась и содрогаясь от невыносимой боли, и метнулся к другому костру, улавливая испускаемое им тепло и принимая его за своего убийцу…

— Бежим! — Мгал рванул зачарованного невиданным зрелищем Эмрика за руку, подхватил полубесчувственную Чику и гигантскими прыжками устремился к плоту. Отпихнув его от берега, он принялся энергично орудовать шестом, Эмрик взялся за весло.

Только отогнав плот от берега на расстояние, равное сотне шагов, Мгал позволил себе перевести дух и оглянуться. Хвостовой, наиболее длинный, обрубок Червя все ещё вяло извивался, головной же затих навсегда, застыв подобно груде валунов, в беспорядке сваленных около священного столба.

— Издох наконец, — промолвил Эмрик, но в голосе его слышалась скорее тревога, чем торжество.

— Издох?.. — повторил Мгал с сомнением. Он не мог выразить словами, но ясно ощущал — и причиной тому было, вероятно, странное видение, посетившее его во время пляски Червя Погубителя, — что так просто все кончиться не может. Его не покидало чувство, что убитое ими существо чем-то отличается от обычных животных и это отличие должно ещё как-то проявиться. Поэтому он не слишком удивился, когда с покинутого ими мыса донесся ни на что не похожий долгий звук — то ли свист, то ли писк. Был он негромким, но у людей от него разом заложило уши, и Мгал подумал, что прощальный крик этот услышан будет в самом отдаленном конце озера. Чутко прислушиваясь, не раздастся ли ответный посвист, юноша окинул поверхность озера внимательным взглядом, но ничего подозрительного не обнаружил.

Несмотря на то что мужчины гребли изо всех сил, плот двигался медленно, и прошло немало времени, прежде чем им удалось вывести его на середину озера. Тревога, однако, покинула их — монапуа так и не решились спустить на воду лодки, надеясь очевидно, что чужаков, совершивших ужасное святотатство, покарает сам Озерный Отец. Кроме того, отсюда было уже отчетливо видно, что переплывают они весьма длинное озеро едва ли не посредине и посланная за ними по суше погоня догнать их не сможет.

— Представляю, как бесятся сейчас охотники! — Мгал гулко расхохотался. — Подумайте, что стоило им самим убить этого Червя, вместо того чтобы приносить ему жертвы и жить под постоянным гнетом страха встречи с ним на воде. К тому же поклоняться такой мерзкой твари! Бр-р-р! Не могу этого постичь. Кстати, Эмрик, как пришло тебе в голову придумать такую простую и действенную ловушку? Да ещё так быстро!

— На мысль о ней навели меня жертвенные столбы. Когда-то, может быть, их и поставили как капкан на Червей Погубителей. Чика, ты не слышала историй об этом, когда жила в деревне монапуа?

— Нет, — девушка отрицательно покачала головой, — но сейчас, вспоминая твой разговор со Старшим охотником, я начинаю кое-что понимать… Еще тогда мне показалось странным, что Мужи Совета так легко поверили тебе. Может быть, какие-то легенды о давних охотах на Червей и правда существуют, и Старший охотник догадался о твоем замысле. Червь Погубитель очень досаждал монапуа в последнее время, и, наверно, было заманчиво попытаться убить его чужими руками, не испортив при этом отношений с Озерным Отцом.

— Подобные мысли приходили и мне в голову, — подтвердил Эмрик. — Во всяком случае, удрали мы своевременно. Даже если монапуа и радуются избавлению от Червя Погубителя, нас-то они уж наверняка убили бы, чтобы умилостивить Озерного Отца, показав, как горюют о смерти его сына и как ненавидят его убийц.

— Да, расправа была бы ужасна! — содрогнулась Чика.

— Если я не ошибаюсь, Озерный Отец сам решил отомстить за своего сыпка, — произнес Эмрик внезапно изменившимся голосом. Мгал проследил за взглядом товарища и побледнел. Предсмертный призыв Червя Погубителя был услышан его собратьями.

— Далеко-далеко, слева от плота, вода вспучивалась и пенилась, время от времени открывая глазам людей длинные грязно-белые тела.

— Два, нет, три…

— А вон ещё один. — Чика указала направо.

— Значит, гнев Озерного Отца — это вовсе не выдумки суеверных охотников, — протянул Эмрик обреченно и уронил весло на бревна.

— Ерунда! Разве ты не видишь, что все они плывут в сторону мыса? Мы спасемся, клянусь Солнечным Диском! А дураки монапуа давно могли бы очистить свое прекрасное озеро от этой нечисти, если бы отвагу их сердец не растопили побасенки трусов и тех, кто находит корысть в поклонении Озерному Отцу. За дело, ночь я хотел бы провести на твердой земле!

Тенью прокравшись между деревьями, Мгал вернулся к догорающему костру. После обильного ужина из жареного кабаньего мяса, предусмотрительно погруженного Эмриком на плот, его тянуло ко сну, и, с завистью глядя на мирно посапывающего у костра товарища, он вынужден был признать, что тревожился напрасно. Они успели уйти достаточно далеко от озера, и обнаружить их стоянку могли разве что лазутчики ассунов. Но пока Чика с ними, их можно было не опасаться…

Мгал взглянул на девушку, уютно устроившуюся под корнями вывороченного ветром эрбука, и левая бровь его поползла вверх от удивления.

— Почему ты не спишь? Считаешь, что одного караульщика недостаточно?

Чика промолчала, словно не слышала вопроса, только в глазах её что-то вспыхнуло. Впрочем, может, это просто пламя ожившего на мгновение костра отразилось в расширенных, неподвижных зрачках девушки.

Юноша подгреб под себя приготовленную с вечера охапку сухих листьев и, подавляя зевок, сообщил:

— Вы с Эмриком были правы: сегодняшнюю ночь мы можем спать спокойно.

Девушка вновь промолчала, и северянин, начиная испытывать смутное беспокойство и раздражение, приподнялся на локте:

— Ты ведь говорила, до твоего селения отсюда не больше суток пути и в лес этот, кроме монапуа и твоих соплеменников, никто не суется?

— Да, опасаться нечего, — ответила девушка и неожиданно спросила с чуть слышной хрипотцой в голосе: — Тебе и правда хочется спать?

Плавным, кошачьим движением Чика поднялась на ноги, бросила в умирающий костер несколько сухих веток и, изогнувшись, замерла над весело заворчавшим огнем, будто впитывая всем своим гибким телом его живое тепло.

Теперь пришел черед промолчать Мгалу. Не в силах отвести взгляд от изящной, отливающей красной медью девичьей фигуры, он почти физически ощутил, как она притягивает его к себе. Вид её заставляет быстрее биться сердце, прогоняет сон, будоражит кровь, вливает силу в натруженные мышцы.

Беспричинно волнуясь и все же не желая поддаваться чарам этого хрупкого создания, юноша коротко фыркнул и спросил, будто продолжая начатый некогда разговор:

— Значит, ты уверена, что твои родичи примут нас как друзей? У нас нет оружия, нет одежды, но есть сильные руки, и мы не будем в тягость ассунам.

— Мужчины с мужественными и великодушными сердцами станут желанными гостями нашего поселка. Мои соплеменники будут рады, если вы останетесь у нас навсегда.

— Ведьмин сок! Отлично сказано! Но это вовсе не входит в наши планы. Мы пробудем у вас ровно столько, сколько потребуется, чтобы заработать плащи и наконечники для стрел и копий. Я неплохой кузнец и гончар, а Эмрик, сдается мне, на все руки мастер.

Чика отступила от костра и присела на корточки рядом с Мгалом. Ощутив исходящий от неё жар, испытывая одновременно влечение и непонятное замешательство, юноша невольно отодвинулся, жадно ловя в то же время трепещущими ноздрями пленительный запах сильного молодого тела, смешанный с горьковато-дурманящим, дразнящим ароматом неизвестной ему травы, которой девушка, по-видимому, успела натереться, пока он обследовал окрестности.

— Зачем тебе куда-то идти? Я заменю тебе юг. Я заменю тебе Дивные города. — Чика придвинулась ближе, мерцающие глаза её звали, завораживали… Горячая ладонь девушки легла на плечо северянина. — Подари мне сезон дождей и следующий за ним зимний сезон, а потом, если намерения твои не изменятся, ступай куда хочешь, — Она изо всех сил уперлась ладонью в плечо юноши, ощутила его каменную крепость и, сдвинув брови, страстно закончила: — Я хочу иметь от тебя сына! Я хочу, чтобы ты был первым мужчиной, который заночует у моего очага.

Губы Мгала раздвинулись в похожей на оскал улыбке, и он привлек Чику к себе. Сейчас он желал эту бронзовокожую девушку больше всего на свете. Кроме того, он хотел иметь сына. Какой мужчина не мечтает иметь сыновей?..

КНИГА ПЕРВАЯ КРИСТАЛЛ КАЛИМЕСТИАРА

Часть первая. КАРАВАН

Глава первая СОЖЖЕННАЯ ДЕРЕВНЯ

Мгал склонился над плетеной корзиной, служащей его сыну колыбелью, и некоторое время безмолвно смотрел, как беспокойно ворочается в ней пухленький карапуз. Потом обернулся к Чике, взял её за локти.

— Назови его Менгером. Это имя — мой талисман, может быть, и его убережет от беды, — сдавленно промолвил он и добавил: — Прощай.

Молодая женщина слабо улыбнулась:

— Я знала… Всегда знала, что ты уйдешь. — Привстав на цыпочки, она припала к его груди, едва сдерживая подступившие к горлу рыдания.

— Пора трогаться, — хмуро поторопил её отец. Словно очнувшись, Чика оттолкнула Мгала от себя:

— Прощай! Протай, несносный непоседа! И пусть… Пусть исполнятся все твои бредовые мечты.

Тяжело груженные возы, влекомые попарно запряженными волами, медленно тянулись на север, один за другим скрываясь в высокой серебристой траве. Вскоре и тот, на котором ехала Чика с ребенком, стал едва виден. Отец её, обернувшись, последний раз взглянул на несостоявшегося зятя и в знак прощального приветствия взмахнул над головой бичом.

Мгал поднял сцепленные руки и чуть слышно зашептал заклинание «Счастливой дороги», хотя сам давно уже перестал верить в его силу.

А возы все тянулись и тянулись, горбились выцветшими холщовыми тентами, казавшимися серыми парусами на фоне ослепительного, без единого облачка, неба, которому не было ни конца, ни края. И не было видно конца отливающей серебром степи. И то ли от бесконечности этой поглотившей наконец последнюю повозку, то ли от пронзительного блеска неба и степных ковылей, на которые смотрел Мгал уже слишком долго, глаза у него начали слезиться…

— Полно печалиться, друг! — легонько хлопнул его по плечу Эмрик. — У каждого свой путь. Я видел, как поглядывал на Чику Оскол, и, клянусь Усатой змеей, место у её очага не долго будет пустовать.

— Так же как и место у очага твоей Фейры, — через силу усмехнулся Мгал. — Да поможет им Вожатый Солнечного Диска.

— Да поможет он всем нам.

Мужчины подобрали копья и заплечные мешки с дорожным скарбом и двинулись в направлении прямо противоположном тому, в котором скрылся обоз ассунов.

Сначала они шли не спеша, потом незаметно прибавили шагу. Местность вокруг была знакомая, хоженая-перехоженая. Вскоре они поднялись на один из трех холмов, у подножия которых располагался поселок ассунов, и взорам друзей открылись пестрые квадраты полей. Этой весной их не распахивали, и ни одно зерно не было брошено в землю, исправно кормившую жителей поселка многие годы. За полями, подобно остовам диковинных зверей, дочиста обглоданных жадными степными муравьями, высились каркасы просторных шатров покинутого селения.

Здесь прожили Мгал и Эмрик полтора года, принятые как равные в дружную семью ассунов. Прожили бы, вероятно, и больше, если бы вести о движущихся с юго-востока Белых Братьях и набирающем на западе силу Черном Магистрате не заставили старейшин поселка принять решение откочевать дальше на север, в поисках той обетованной земли, которую вот уже много столетий искали и никак не могли найти распавшиеся на отдельные племена потомки некогда великого народа ассунов — Строителей Городов.

Вид покинутого, разоренного поселка производил тягостное впечатление, и, напившись вкусной, прохладной воды из окраинного колодца, Мгал и Эмрик снова зашагали вперед.

Они шли на юг, и вечернее солнце светило им в правую щеку. Что ж, у каждого свой путь: у южан — с юга на север, у северян — с севера на юг.

Земли, расположенные южнее поселка Трех Холмов, издавна принадлежали многочисленному народу барра, с которым ассуны поддерживали хорошие отношения и вели меновую торговлю. Мгал и Эмрик не раз уже побывали в деревнях чернокожих, отличавшихся от своих кровожадных соседей сравнительно мягким нравом. Настороженно относясь к чужакам, они все же не считали своим долгом убивать их, принося в жертву духам, продавать Торговцам людьми или обращать в рабство. Объяснялось это тем, что именно на их землях осуществлялся обмен товарами между северянами, жителями западных солончаковых пустошей и восточными племенами Лесных людей. Сюда же приходили порой караваны из южных земель, чтобы поменять искусно сделанное оружие и инструменты, невиданной красоты ткани, посуду и украшения на соль, кожи и выносливых лошадей западных скотоводов, медные слитки северных рудознатцев, меха, мед, воск и лечебные коренья, доставляемые из непроходимых лесов северо-востока. Жители деревень барра, занимавшиеся в основном земледелием, выступая в качестве посредников, получали свою долю товаров и потому терпимо относились к чужеземцам. Все это Мгал и Эмрик знали от ассунов, кое-чему и сами были свидетелями и рассчитывали миновать земли чернокожих беспрепятственно.

Чем дальше, однако, продвигались они на юг, тем подозрительнее и недоброжелательнее становились жители попадавшихся на их пути деревень. Хмуро встречали чернокожие неведомо откуда взявшихся пришлецов, торопливо обменивали шкуры и мясо животных, убитых Мгалом и Эмриком по дороге, на муку или лепешки, всем своим видом давая при этом понять, что чем скорее те удалятся от огороженной высоким частоколом деревни, тем сильнее обрадуют её хозяев.

Из туманных намеков и недомолвок явствовало, что с недавних пор в каждом чужаке барра видят соглядатая, служащего то ли Черному Магистрату, то ли Белому Братству, от набегов которого уже пострадала не одна деревня чернокожих. Опасения старейшин ассунов как будто подтверждались — даже в укрепленных своих деревнях барра не чувствовали себя в безопасности, хотя говорить о Белом Братстве впрямую решительно не желали. Мгала подобная скрытность выводила из себя, Эмрик же, слушая уклончивые ответы, лишь понимающе покачивал головой. Нежелание барра говорить о Белых Братьях, которых они, похоже, панически боялись, было, очевидно, сродни его нежеланию рассказывать что-либо о Черном Магистрате, из-за которого, как он сообщил Мгалу в первый же день их знакомства, ему пришлось покинуть родное селение.

Вспоминая разговоры с ассунами, знавшими, без сомнения, многое и о Черном Магистрате, и о Белом Братстве, Мгал с запоздалым недоумением отмечал, что касались они этих тем крайне неохотно и отвечали на вопросы с таким обреченным видом, словно речь шла о надвигающемся урагане или землетрясении, ни спрятаться от которого, ни тем более бороться с которым нечего было и думать.

Как бы то ни было, соблюдая все возможные предосторожности, двое странников довольно быстро продвигались к Меловым утесам, за которыми простирались Угжанские болота — естественный рубеж, отделявший земли народа барра от легендарных земель южан.

— Гляди, опять дым! — с тоской в голосе промолвил Мгал.

— Это уже третья — нет, четвертая сожженная деревня. Ничего нового мы здесь не увидим, давай лучше обойдем её стороной.

— Нет. Может, хоть кто-нибудь уцелел и сумеет объяснить нам, что тут произошло. Что это за Белые Братья, откуда они взялись, чего хотят и почему оставляют после себя черный след.

Эмрик что-то недовольно проворчал, но Мгал уже не слушал его. Прикинув кратчайший путь до густых столбов дыма, вертикально уходящих в празднично-яркое голубое небо, он сошел с межевой борозды и, пригнувшись, нырнул в высокую траву, клинья которой разделяли засеянные тулукой поля. Все ещё недовольно бормоча, Эмрик последовал за ним.

Ворота были сожжены напрочь, а примыкавшая к ним сильно обгоревшая часть высокого — в два человеческих поста — частокола продолжала тлеть, несмотря на то что с момента нападения на деревню прошло по меньшей мере двое суток. От раздражающе-кислого, ядовитого запаха щипало в носу, першило в горле, слезились глаза, и, ступив на выжженную, жирную от черной копоти землю, Мгал подумал, что Эмрик, наверное, прав, ничего нового они здесь не увидят. Так же как и во всех остальных обнаруженных ими деревнях, уничтоженных отрядами Белого Братства, никаких следов резни заметно не было. Только сожженные, обуглившиеся, сочащиеся густым смрадным дымом, обвалившиеся внутрь хижины и амбары. Только траурно-бархатная копоть на земле да снежинки сажи в воздухе. И глухая, цепенящая тишина.

Мгалу не раз приходилось и прежде видеть уничтоженные, разоренные дотла селения, но такие ужасные, поистине мертвые деревни встречались ему впервые. Не было слышно ни воя осиротевших собак, ни радостно-гнусного чавканья крыс-трупоедок, ни пронзительного клекота крылана-стервятника, созывающего родичей на кровавую тризну…

— На выжженной этой земле, говорят, даже трава десятки лет потом не растет… — тихо промолвил Эмрик. — Да, от нашествия Белых Братьев никакое чародейство не спасает…

— Чародейство?.. — бездумно переспросил Мгал, снова и снова оглядывая будто в насмешку окруженный прекрасно сохранившимся частоколом дымящийся пустырь.

— Ты не помнишь, как колдун барра заговаривал болезнь Оскола?

— Да-да, Чика тоже говорила, что чернокожие обладают тайными знаниями и многими колдовскими умениями. Она рассказывала, к примеру, что её бабка… — Не закончив фразу, Мгал, отбросив копье, сорвал с плеча лук, молниеносным движением извлек стрелу из колчана. — У вторых ворот…

— Вижу. — Эмрик мгновение всматривался вдаль, затем тоже отбросил копье, но вместо того, чтобы взяться за лук, приложил руки ко рту и гортанным голосом, явно подражая выговору барра, зычно возгласил: — Приветствую вас, чернокожие братья! Пусть вечно зеленеют ваши поля, пусть множится потомство ваше и беды забудут дорогу в ваш дом!

Страшной насмешкой, издевательством и кощунством прозвучала над дымящимся пепелищем ритуальная формула приветствия барра. Но действие она произвела именно то, на которое Эмрик и рассчитывал: в обгоревшем проеме ворот, зияющем посреди частокола подобно дыре от выбитого зуба, возникла сначала одна чернокожая фигурка, потом вторая, поменьше ростом и потоньше первой. В руках незнакомцев не было оружия.

— Мы скорбим о постигшем вас горе, и души наши обугливаются, становясь чернее ваших тел. Придите к нам, возрыдайте на нашей груди, чтобы вышла боль ваша слезами. Поведайте о злодействе, совершенном на этой земле, земле ваших отцов, дедов и прадедов, испокон века щедро кормившей любимых своих сыновей и принимавшей в лоно свое бренные тела их, в то время как души улетали к Самаату, в Страну Вечной Юности. Придите, разделите скорбь вашу с друзьями, и они возьмут часть её на свои плечи…

Опустив лук, Мгал с удивлением посмотрел на Эмрика. В чуть насмешливом обычно голосе его товарища было что-то заставившее северянина не только поверить в искренность Эмриковых слов, но и самому ощутить внезапно горе и боль утраты жителей этой деревни как свою собственную. Мгал был растроган обращением своего друга к незнакомцам, однако до конца поверить в глубину его чувства ему помешало воспоминание об охотниках монапуа, на которых речь Эмрика тоже произвела весьма сильное впечатление.

Впрочем, желания размышлять о том, насколько нелицемерен Эмрик в своем обращении к чернокожим, у Мгала не возникло, поскольку цели своей тот добился: незнакомцы, мальчик и молодой мужчина, медленно шли к ним через сожженную деревню, так старательно обходя дымящиеся останки хижин, словно пробирались среди незасыпанных могил.

— Их высокие повозки подкатили бесшумно. Их не было, нет! И вдруг они выросли из тьмы прямо перед воротами, будто видимые, но бестелесные духи — посланцы Самаата. Залаяли собаки, я затрубил в рог, а Руги спустился с караульной вышки и бросился будить старейшин. Он замешкался совсем ненадолго, все не мог поверить своим глазам: ведь дозоры, высланные в поля, не зажгли сигнальных костров. Руги все ждал, а их не было и не было… — Мальчишка окинул слушателей недоумевающим взглядом, словно ожидая от них объяснений, почему же сигнальные костры так и не загорелись. — Руги побежал будить старейшин, а Белые дьяволы вытащили из повозок бочонки, выбили из них днища и стали поливать ворота шипучей зеленоватой жидкостью, которая слабо светилась во тьме. Они все делали быстро и бесшумно, их плащи и капюшоны были снежно-белого цвета, и я снова подумал, что это не люди, а наваждение, насланное Самаатом. Сигнальные костры не горели, и, хотя собаки заливались злобным лаем, я испугался, что зря трубил в рог, а Руги напрасно побежал будить старейшин, но тут Белые дьяволы запалили ворота… — Мальчишка зябко повел узкими худыми плечами, поплотнее закутался в рваную обгоревшую хламиду, несмотря на то что солнце припекало вовсю. Черные живые глаза его потускнели, взгляд остекленел, и видел он, похоже, не сидящих вокруг мужчин и не праздничный купол ярко-голубого неба, а бесшумно снующие во мраке ночи призрачно-белые фигуры.

— Ворота вспыхнули, как огромный смоляной факел, разбрасывая во все стороны зеленые искры. Наши выскочили из хижин с оружием в руках и начали скапливаться у ворот. Военный вождь поднялся ко мне на караульную вышку, а Белые дьяволы подкатили повозку, при помощи которой стали перебрасывать черезчастокол большие глиняные шары. Ударяясь о землю, они раскалывались, и из них текло темное, дурно пахнущее масло, от запаха которого голова моя стала больная-больная, большая и тяжелая, как созревший орех цум-дум, готовый расколоться, чтобы пустить новый росток… Дальше я мало что помню, пусть говорит Гуг. — Лицо мальчишки сморщилось, и он, взявшись руками за голову, принялся тихонько раскачиваться из стороны в сторону.

Чернокожий мужчина посмотрел на Мгала, потом на Эмрика и, стиснув ладони, заговорил глухим невыразительным голосом:

— Наш отряд должен был охранять Западные ворота. Однако враг перед ними не появлялся, и сигнальные огни в полях не горели. Присланный одним из старейшин гонец велел нам спешить на помощь, но, прибежав к Восточным воротам, мы увидели, что они уже выломаны и догорают чуть поодаль. Все наши воины лежали как мертвые, а в деревню входили Белые дьяволы. Впереди шли арбалетчики, и мы начали стрелять в них из луков и кидать копья. Нескольких нам удалось убить, но их было слишком много, и у каждого под плащом была надета кольчуга или бронзовый панцирь. Их короткие тяжелые стрелы разили без промаха, словно камышовые циновки протыкая наши кожаные щиты и плетенные из прутьев железного дерева нагрудники. Мы яростно защищались, но враги все прибывали и прибывали. На помощь арбалетчикам подоспели меченосцы, и пока одни теснили нас к центру деревни, другие уже вязали наших бесчувственных товарищей и добивали раненых. — Гуг перевел дух и отхлебнул из поданного ему Эмриком бурдюка. — К нам присоединились женщины и дети, но прорваться за частокол мы не смогли. Белые дьяволы успели поджечь Западные ворота, а потом одна за другой запылали наши хижины. Мы были ещё живы, мы ещё отбивались от наседавших на нас со всех сторон врагов, когда их товарищи начали выводить из стойл наших волов, впрягать их в наши телеги, грузить их нашим добром. — Глухой голос чернокожего дрогнул от горя и бессильной ярости. — Как волки живьем пожирают загнанного и поваленного оленя, сердце которого ещё не перестало биться, грудь дышать, а глаза видеть, так и Белые дьяволы бросились растаскивать и жечь нашу деревню, позорить отчие дома, прежде чем последний из нас был убит или взят в плен…

Гуг продолжал свой рассказ, а Мгал, слушая его, думал о том, что все это хорошо знакомо ему. Будто собственными глазами видел он учиненную в деревне барра ночную резню, слышал рев взволнованных волов, истошный лай собак, визгливые крики женщин, писк детей, стоны и проклятия раненых и умирающих, треск разгорающегося пожара. Вместе с воинами дголей, племени, приютившего Мгала после того, как он прошел Орлиный перевал, ему доводилось участвовать в походах на становища Лесных людей. Случалось и отбиваться от набегов мстительных соседей, и он знал, как ведут себя в таких случаях победители и что ждет побежденных.

Судя по всему, Белые Братья, кем бы они ни были, решили всерьез взяться за барра, и ассунам здорово повезло, что они откочевали из этих мест. Не зря, значит, старейшины поселка Трех Холмов собрали все лучшее из того, чем владели их соплеменники, дабы купить у охотников монапуа право прохода через их земли на север.

Помнится, ему было дико и смешно слушать рассуждения ассунов о «благословенном Севере», и он всячески отговаривал их от замысла переселиться поближе к Облачным горам, но теперь… После рассказа чернокожих, после всего того, чему сам он стал свидетелем, Мгал начал склоняться к мысли о том, что лучше уж иметь дело с Лесными людьми — с монапуа, с дголями и другими племенами северных рудознатцев, — с любыми народами, живущими по эту и по ту сторону Облачных гор, чем оказаться на пути Белого Братства. Если только в одном из его отрядов насчитывалось не менее пятисот воинов, вооруженных так, как не снилось ни барра, ни дголям, ни монапуа, — бороться с Белым Братством поистине бесполезно…

— А все из-за этой травы! — горестно воскликнул Гуг, сжимая в руках пучок светло-зеленых побегов тулуки. — Нас предупреждали Лесные люди, предупреждали ассуны и караванщики с юга, недавно побывавшие в нашей деревне. Но мы не послушались. Наши старейшины решили распахать вдвое больше земли, чем в обычные годы, собрать богатый урожай и лишь после этого отправляться в путь. И вот дождались! Кому нужен теперь этот небывалый урожай, пропади он призрачным видением, забери его Самаат! Кто будет убирать его? Птицы, крысы, прыгунцы и прочие твари степные?..

— Быть может, ты и ошибаешься, — неожиданно прервал сетования чернокожего Эмрик. — Мы видели четыре сожженные деревни, на самом-то деле их, наверное, больше. Значительная часть живших в них людей не убита, а захвачена в плен, угнана куда-то Белыми Братьями, так? Но подумай, кто же сможет прокормить такую прорву народу, и если сможет, то как долго? Сдается мне, что если то, что я слышал о Белом Братстве, — правда, то очень скоро твои соплеменники вернутся на землю своих дедов и прадедов. Уж не знаю, в качестве рабов ли, данников или союзников Белого Братства в его борьбе с другими народами и племенами, но вернутся. Кстати сказать, и частоколы, по-видимому, оставлены не зря…

— Никогда! Никогда барра не были рабами или данниками кого бы то ни было! — пылко перебил Гуг Эмрика. — Лучше смерть, так тебе скажет любой чернокожий! Верно я говорю, Гиль?

Мальчишка, очнувшись от оцепенения, яростно закивал головой, подтверждая слова товарища.

— Сказать-то он скажет… — пробормотал Эмрик с сомнением.

Гуг стиснул кулаки, глаза его налились кровью, и Мгал, желая предотвратить назревавшую ссору и одновременно удовлетворить свое любопытство, спросил:

— Погоди-ка, ты ведь закончил свой рассказ на том, что тебя ранили арбалетчики? Но тогда почему?..

— Это все Гиль, его рук дело, — буркнул Гуг, недружелюбно косясь на Эмрика. — Он вытащил меня из-под мечей Белых дьяволов, он же и рану залечил.

— Да-а? — Мгал с интересом взглянул на Гиля: — Как же это тебе удалось? И как сам ты сумел уцелеть?

Опустошенное, ставшее стариковским от пережитого ужаса и горя лицо Гиля вдруг ожило, расцвело чудесной мальчишеской улыбкой, в которой обнажились все его неровные, ослепительно белые зубы. Длилось это, правда, лишь мгновение, но и его оказалось достаточно, чтобы мужчины забыли о спорах и тоже заулыбались, объединенные симпатией к младшему товарищу.

— Чего же тут было не суметь? — Гиль придал лицу серьезное выражение. Нестерпимое горе разлуки с матерью, отцом, сестрами и друзьями, с которыми вряд ли ему суждено когда-либо свидеться, на время уступило место законной гордости. Он совершил достойный поступок, и о нем просят рассказать его трое воинов, беседующих с ним как с равным.

— А что ж мне было не суметь? — повторил Гиль, наслаждаясь всеобщим вниманием. — Очнулся я от дурмана, осмотрелся — лежу связанный на земле, а вокруг наши. Тоже все повязанные, и не понять, то ли дышат, то ли нет. Ну развязаться-то мне ничего не стоило — и вязали наспех, и вообще… Но одному-то что делать? Начал я своих трясти, одного, другого — бесполезно, трупами лежат. Видать, владеет ещё их телами дурман, Белыми дьяволами напущенный. А рядом, шагах в двадцати, арбалетчики стоят, ворота стерегут да за нами присматривают, — того гляди, заметят меня.

Повозился я еще, повозился — хотел Военного вождя в чувство привести — и решил пробираться к Западным воротам: на слух-то, вроде там ещё дерутся, держатся, значит, наши. Отполз потихонечку от своих и подался между пылающими хижинами — где бочком, где бегом, где на четвереньках — через деревню. На мое счастье, Белые дьяволы своими делами заняты были: одни пленных волокли, другие собак убивали, хижины грабили да добро наше на телеги грузили. Удалось мне проскользнуть к Западным воротам незамеченным, а там уж все кончено было. Наши перебиты, и в самих воротах арбалетчики стоят, чтобы, значит, улизнуть никто не смог. А кругом стоны, крики, кровь, огонь… Пополз я к ближайшей хижине, чтобы в яме зерновой схорониться, по дороге на Гуга и наткнулся. Лежит он, в бок стрелой раненный, кровью истекает. Затащил я его кое-как в яму, там мы сутки да ещё одну ночь и просидели безвылазно, пока Белые дьяволы из деревни не ушли.

— И они вас не обнаружили, когда шарили по хижинам?

— Не обнаружили. Отвел я им глаза.

— Он это умеет, не зря у Горбки, колдуна нашего, в учениках ходил, — поддакнул Гуг.

— Ловко! — поразился Мгал. — Слыхал я про ваших колдунов, но чтоб глаза воину отвести… А рану как залечил?

— Гляди! — Гуг распахнул задубевший от крови плащ, обнажил правый бок, на котором вздувался свежий розовый рубец размером с ладонь.

— Ай-ай-ай! — огорченно завздыхал Гиль, склоняясь над припухшим рубцом. — Шрам останется. Оторвал бы мне Горбия голову за такие дела! Но ведь и лечил-то как — одними руками, в грязи, впотьмах, да ещё чад этот от хижины обвалившейся… А он травами учил рану обрабатывать, с промываниями, на свежем воздухе… Да где он сам-то теперь, Горбия, жив ли?.. — Мальчишка опять скуксился, пригорюнился. Снова помутнели глаза, посерело черное лицо, словно пеплом его осыпали.

Мгал и Эмрик осмотрели затянувшуюся рану, залеченную учеником колдуна за двое суток, уважительно покачали головами, отдавая дань чужому мастерству. Гуг запахнул плащ и, мучимый жаждой, ещё раз отхлебнул воды из нагревшегося на солнце бурдюка.

— Угнали Белые дьяволы твоего колдуна, а коль не сберегся он от стрелы или меча, так в хижине труп сожгли. — Чернокожий помолчал, мысленно вновь и вновь возвращаясь к пережитому. — Мы, как из норы-то нашей окончательно вылезли, диву дались: ни одного мертвеца, ни стрелы сломанной, ни щита… Все пожгли либо с собой утащили Белые дьяволы, будто и не было здесь деревни нашей… Разве что частокол оставили…

— И в других деревнях то же самое, — заметил Эмрик и добавил: — Но колодцы они не завалили, не отравили, не испоганили.

Гуг неопределенно хмыкнул:

— Может, и верно, пригонят когда-нибудь сородичей наших назад. Только вот ждать нам этого недосуг, надо идти искать их. Может, хоть кого выручить, тайком увести из неволи удастся.

— А в соседние деревни за помощью обратиться не хочешь?

— К кому обращаться-то? Каждому своя шкура дорога. Если до сих пор объединиться не сумели… Мы ведь знали, что они селения жгут… — Чернокожий горько усмехнулся и поднялся на ноги. — Пора нам в дорогу.

Некоторое время он стоял молча, подбирая для прощания подобающие слова, имевшие для барра, как и слова приветствия, не столько обыденный, сколько ритуальный смысл.

— Да поможет вам Самаат и пошлет в помощь добрых духов своих. Да припомнит он в пору испытаний все достойные дела ваши и не забудет, как накормили вы сокрушенных бедой погорельцев, облегчили их души дружеской беседой, приняли боль их к сердцу своему. — Гуг приложил руку к груди и низко поклонился. Затем тронул неподвижно сидящего мальчишку за плечо: — Вставай, Гиль.

Мгал и Эмрик переглянулись.

— А ведь нам, пожалуй, по дороге. След отряда Белых Братьев уходит на юг, и мы к Меловым утесам путь держим. Срок придет, разойдемся, каждый своей судьбе навстречу, а пока — что ж нам вместе не идти? Вчетвером-то веселее будет.

Гуг на мгновение задумался, потом радостно ухмыльнулся и подтвердил:

— Веселее и безопаснее. Спасибо, друзья, мы идем с вами.

Глава вторая ГЛЕГ-ЩИТОНОСЕЦ

Услышав прерывистый свист, Мгал спрятал нож в ножны, сунул заготовки стрел в заплечный мешок и взбежал по крутой тропинке на вершину утеса.

— Вон они. — Эмрик вытянул руку, указывая на нагромождение скал за перекрестком дорог.

— Да, но они идут с запада… — Мгал некоторое время всматривался в крохотные фигурки, то возникавшие, то исчезавшие в просветах между исполинскими желто-белыми глыбами. Люди в пестрых одеяниях шагали рядом с тонгами — приземистыми южными лошадьми, знакомыми Мгалу лишь по рассказам, и запряженными в повозки с непривычно высокими колесами. Между повозками сновали верховые воины — солнечные блики то и дело вспыхивали на их шлемах и панцирях. — Сторожко идут, вооружение не снимают. Словно опасаются чего.

— Кого им тут опасаться? Гуга с мальчишкой? — Эмрик пожал плечами. — Кстати, куда они запропастились?

— Пошли на охоту, хотят арбалет Белых Братьев испытать.

— Сделал ты им стрелы?

— Пять штук. Наконечники, правда, легковаты. Да ты не беспокойся, они где-то поблизости, сейчас появятся. — Мгал просвистел условленным свистом и принялся внимательно осматривать окрестности.

Развилка дорог, к которой они вышли вчера после полудня и у которой Гуг и Гиль решили ждать отряд Белых Братьев, была местом поистине легендарным. Одна из сходившихся здесь дорог, единственная на протяжении десятков дней пути на запад и восток, соединяла земли, раскинувшиеся севернее Меловых утесов, с землями южан. Именно напротив Развилки Угжанские болота, возникшие в пойме крупного притока могучей Угжи, были наиболее проходимыми. Именно здесь в стародавние времена неведомым ныне народом прорублен был Скальный проход, давший название всей дороге, которая пересекала Меловые утесы, неприступной стеной встававшие из Угжанских болот на юге и постепенно переходившие в плодородные земли барра на севере. И наконец, именно здесь Скальная дорога пересекалась с другой, ещё более древней Осевой дорогой, соединявшей некогда восточный берег Великого Внешнего моря с его западным берегом.

Впервые про Развилку, как и про многое другое, Мгал услышал от старого Менгера более трех лет назад, и теперь, оглядывая окрестности — иссеченную трещинами и все же непреодолимую стену Меловых утесов; наполовину скрытую гигантскими глыбами песчаника Осевую дорогу, словно ручей в озеро вливающуюся в просторную котловину, размерами не уступающую деревни барра и, как последняя частоколом, окруженную каменными берегами; вырывающийся из теснины и сбегающий к зеленым болотистым равнинам Скальный проход, — он вспоминал своего наставника и испытывал почти те же чувства, что и на Орлином перевале. Один из немногих, а может, и единственный из своих земляков, живущих за Облачными горами, он не только решился покинуть родное селение, но и повторил путь Менгера — путь, о котором любому его соплеменнику даже думать было тошно. За годы пути он столько увидел и узнал, что если и не суждено ему достичь своей цели, если не удастся выполнить поручение Менгера — старик предупреждал, что это едва ли в человеческих силах, — все равно сожаления о совершенном никогда не посетят его… Права была мать, говоря, что слишком горячая для северянина кровь бурлит в его жилах, и верно назвала его Чика на прощание «несносным непоседой». Даже не повстречай он Менгера, дорога рано или поздно позвала бы его. И он, повинуясь этому зову, все равно покинул бы родной дом, как покинул кузнеца-дголя, обещавшего сделать полюбившегося чужеземца своим восприемником и открыть ему тайны руд и металлов — сокровенные знания, передававшиеся из поколения в поколение в его роду, как покинул он Чику, сына своего, крохотного Менгера, и гостеприимных ассунов, искренне желавших принять его в свое племя…

— Они и правда уходили недалеко и вернулись с добычей, — прервал Эмрик размышления Мгала. — Похоже, стрелы, сделанные твоими руками, летят в цель без промаха.

Чернокожие, появившиеся на вершине утеса, приветствовали своих товарищей радостными восклицаниями. Гуг тащил на плечах агурти — большую каменную ящерицу, считавшуюся у барра отменным лакомством, Гиль, скалясь во весь рот, скакал рядом, неуклюже размахивая тяжелым арбалетом.

— Твои стрелы летят на триста шагов, они дробят камень! Если бы у нас было оружие Белых дьяволов, ни один из них не ушел бы живым из нашей деревни! — восторженно заявил Гуг, скидывая свою ношу у ног Мгала.

— Дробят мягкий песчаник, но кто знает, удастся ли им пробить металлический панцирь? К тому же сделать такой арбалет не под силу ни одному из известных мне племен, самострелы северных рудознатцев не идут с ним ни в какое сравнение, — отозвался Мгал. — Молодец Гиль, что сообразил подобрать его и утащил вместе с тобой в свое убежище. Зря только выкинул поразившую тебя стрелу — она послужила бы мне образцом, и мои поделки были бы более совершенны.

— Они и так… — начал было Гиль, но Эмрик прервал его.

— Погоди. Мы позвали вас для того, чтобы сообщить о появлении людей на дороге. Посмотрите, это и есть один из отрядов Белых Братьев?

Пять дней шли они по следам шайки, разорившей деревню Гуга и Гиля. Дважды ещё встречались им дотла сожженные поселения чернокожих, и трижды теряли они следы преследуемых, смешавшиеся со свежими следами других отрядов, посланных Белым Братством на земли барра. Разбойничьи шайки возвращались с богатой добычей, держа путь к Меловым утесам. Очевидно, они намеревались идти на восток по Осевой дороге, чтобы облегчить и ускорить движение груженных награбленным добром телег и пленных. Будучи уверенным, что развилки ни одному из отрядов Белого Братства не миновать, опасаясь ошибиться и потерять время на преследование шайки, сжегшей чужую деревню, Гуг предложил бросить погоню и поспешить прямо к перекрестку дорог. Он рассчитывал, что им удастся опередить несколько разбойничьих отрядов и без особого труда отыскать среди них тот, который угнал в рабство его односельчан.

— Ну как, это они? — спросил Мгал, внимательно наблюдая за выражением лица Гуга, всматривавшегося вдаль.

— Нет. — Чернокожий разочарованно вздохнул. — Это возвращается южный караван.

— Караван с юга?..

— Кто бы это ни был, нам лучше спуститься с утеса и спрятаться. Дозорные их уже близко, — заметил Эмрик.

— Напротив, давайте выйдем навстречу. Быть может, караванщики согласятся взять вас с собой, с ними вы пересечете Угжанские болота, не подвергая жизнь напрасному риску. Мы же узнаем от них о передвижении отрядов Белых дьяволов.

Эмрик с сомнением взглянул на Гуга:

— Ты уверен, что южане не причинят нам вреда?

— Уверен. Они всегда хорошо относились к народу барра и, если верить слухам, не меньше нашего ненавидят Белых дьяволов, захвативших недавно два их города.

— Хорошо, спустимся и поговорим с ними, когда караван повернет к Скальному проходу, — решил Мгал.

— Этот арбалет действительно изготовлен мастерами Белого Братства. Вот клеимо. — Хог, начальник караванной охраны, указал на стилизованное изображение петуха, выжженное на прикладе, и протянул арбалет одному из обступивших его воинов.

— М-да-а-а… Рассказ ваш кажется мне странным. Более того, невероятным и подозрительным. — Старший караванщик оглядел из-под насупленных бровей Мгала и его спутников. — Два человека с севера мечтают увидеть Дивные города… Это забавно само по себе, давно уже я не слыхал ничего более неправдоподобного. Значит, ты утверждаешь, что пришел из-за Облачных гор?

Мгал кивнул. Крючконосый старик нравился ему все меньше и меньше. Ясно было, что он не верит ни одному их слову или по каким-то причинам делает вид, что не верит. И неверие его разделяют, похоже, все три десятка окруживших их воинов и караванщиков, разницу между которыми на первый взгляд усмотреть трудно: и те и другие вооружены короткими прямыми мечами, у многих, кроме того, имеются копья и луки. Нечего и думать прорваться сквозь их ряды. Убедить Старшего караванщика в своей правдивости тоже невозможно — все мыслимые доводы разбиваются о его несокрушимую подозрительность.

— Ну допустим. Допустим даже, что твой светловолосый друг явился к нам из Солончаковых пустошей. Хотя поверить во все это, прямо скажем…— Старик покрутил головой, увенчанной войлочной шапочкой, и седые пряди длинных, легких, как паутина, волос закрыли его морщинистое, желтое и сухое лицо. — Но согласись сам, поверить в то, что чернокожие уцелели во время разгрома деревни, сумели завладеть оружием Белых Братьев, встретились с вами и решили проводить вас к Развилке… Поверить в такое количество случайностей и совпадений просто невозможно.

Мгал скосил глаза на Эмрика, но тот лишь возвел очи горе. На этот раз его красноречие успеха не имело, и ничего лучшего, чем подождать дальнейшего развития событий, предложить он не мог. Гуг слушал Старшего караванщика молча, не поднимая глаз от земли. Гиль кусал губы, едва сдерживаясь, чтобы не встрять в разговор старших, что по понятиям барра считалось верхом неприличия.

— Зато легко представить, — Старший караванщик зловеще прищурился, — что Белые Братья оставили на Развилке своих соглядатаев. Двое из них должны примкнуть к каравану и каким-нибудь образом задержать его. Сделать это не трудно, подсыпав тонгам какого-нибудь зелья или просто наведя на них порчу. Двое других должны дать знать о караване ближайшему отряду Белых Братьев. Не правда ли, это звучит более убедительно, чем все рассказанное вамп? — Старик обернулся к своим товарищам и добавил: — Вы знаете — три каравана не вернулись из земель барра. И я не думаю, что причина тому — глег, облюбовавший нашу тропу через Угжанские болота.

— Ни одному глегу не под силу уничтожить весь караван до единого человека. Это дело рук Белых Братьев, — подтвердил Хог. Стоящие поблизости воины и караванщики согласно загудели.

— Не проще ли было в таком случае нашим товарищам наблюдать за караваном издали, не показываясь вам на глаза? — спросил Мгал. Он знал — старик не придаст значения его словам, но что ещё ему оставалось делать?

— Проще и правильнее. Но ведь и Белые Братья должны иногда ошибаться, так я говорю?

— Так, так! — хором подтвердили караванщики. Мгал слегка развел руками, а Гиль, не сдержавшись, громко фыркнул.

— Барра всегда были друзьями караванщиков с юга. Они принимали их в своих деревнях как друзей, как братьев. Гуг и Гиль хотят отомстить Белым дьяволам. Или язык мести не понятен убеленному сединами? Караванщики всегда верили барра и ели их хлеб, не боясь отравы и порчи, разве не так? Разве что-нибудь изменилось и у тебя есть причины не доверять нам? — Гуг говорил медленно и тяжело, и глаза его горели темным гневным огнем. Видно было, как трудно давалось ему внешнее спокойствие.

— С появлением в этих краях отрядов Белых Братьев изменилось многое, и мы не можем доверять никому. Однако, в память о наших добрых отношениях с барра, мы не убьем вас. Двое северян, желающих увидеть Дивные города, пойдут с караваном по своей воле — им с нами по пути. А вам, — Старший караванщик кивнул на Гуга и Гиля, — придется идти с нами ради нашей безопасности. Впрочем, и ради вашей собственной тоже, если вы не лгали… Мстить Белым Братьям так же безрассудно, как лезть в логово глега…

— Предатель! — Гуг выхватил из-под плаща кривой нож и ринулся на старика, но мгновенно был сбит с ног навалившимися на него со всех сторон воинами.

Гиль бросился на помощь товарищу, однако Мгал успел перехватить его.

Старший караванщик отшатнулся от рухнувшего к его ногам Гуга, маленькие, глубоко посаженные глазки его злобно сверкнули, и он резко скомандовал:

— Упрямца связать! Остальных, если будут сопротивляться, тоже. Глаз с них не спускать, слышишь, Хог?!

— Отдайте оружие — и вам не причинят зла, — обратился начальник караванной охраны к Мгалу и его спутникам. — Быстрее! Великий Регну свидетель, мы и так потратили слишком много времени на разговоры.

Мгал стиснул зубы, криво усмехнувшись, снял с плеча лук, колчан, отцепил ножны от пояса и протянул ближайшему воину. Эмрик последовал его примеру и, глядя, как ловко воины вяжут Гуга, невольно поморщившись, пробормотал:

— Может, старик и проявляет разумную предусмотрительность, но больно уж его караванщики сноровисто действуют. Очень они сейчас на Торговцев людьми смахивают…

— Гуг, Гуг, там на поляне Иси!

Крик мальчишки, бегущего со всех ног к повозкам, встревожил караванщиков.

— Что он там увидел? Кто такой Иси? Глег идет к дороге?

— В чем дело? — властно вопросил Хог, осаживая своего тонга около Гуга. — Что там привиделось твоему мальчишке?

— Жаба. Жаба, плюющаяся ядом. Вы называете её Геньгу, — нехотя ответил чернокожий.

— А, та самая тварь, слюной которой барра и Лесные люди смазывают наконечники боевых стрел… — Караванщики, успокаиваясь, начали возвращаться к своим повозкам.

— Ее можно поймать. Иси отдаст свою слюну, и та принесет смерть сотне Белых дьяволов! — отдышавшись, проговорил Гиль, переводя вопросительный взгляд со своего старшего товарища на начальника караванной охраны. — Горбпя рассказывал мне, как варить яды и готовить отравленные стрелы.

— Отравленные стрелы — это серьезное оружие, — проговорил Хог задумчиво.

— Отпустишь меня с Гилем или кто-нибудь из твоих людей пойдет с ним? — Гуг окинул насмешливым взглядом потупившихся воинов. — Жаль упускать такой случай. Иси встречается не так уж часто, а люди, умеющие готовить из её слюны яд, — и того реже.

— Интересно было бы взглянуть на эту тварь… — Хог в раздумье погладил свою короткую курчавую бородку. Затем на обветренном, прокаленном солнцем лице его появилась угрюмая усмешка. — Но тебя-то я с мальчишкой не отпущу. Разве что кто-нибудь из твоих друзей-северян решится составить ему компанию?

Хог тронул сапогами бока тонга, и тот поскакал вперед, туда, где брели за передовыми повозками Мгал и Эмрик.

Гуг проводил его равнодушным взглядом, посмотрел на Гиля, ожидавшего лишь знака, чтобы устремиться за начальником караванной охраны, и пожал плечами:

— Беги догоняй его, раз не терпится.

На второй день пути Мгалу и Эмрику вернули оружие, а Гуга развязали, предоставив ему возможность шагать за одной из телег наравне с прочими караванщиками. Несмотря на постоянный надзор двух дюжих воинов, он, вероятно, сумел бы исхитриться и бежать, однако попыток вернуться к Развилке не предпринимал. Что-то сломалось в нем, перегорело. Он смирился с судьбой и, почти не глядя по сторонам, молча шел за телегой, с видом скорее безучастным, чем покорным.

— Я слышал об Иси, называемой вами Гень-гу, и видел воинов-дголей, умерших от её слюны, — неторопливо сказал Мгал, выслушав Хога. — Я бы даже попытался её изловить, но… Кто изготовит яд из слюны Иси и кому он достанется?

— Тебе, — ответил не колеблясь начальник караванной охраны. — С меня довольно будет посмотреть на Гень-гу. Тем более что приготовить яд ни один из наших людей все равно не сумеет. За это готов взяться чернокожий мальчишка.

— Идет. Мы с Гилем скоро догоним караван.

— Если не вернетесь, мы убьем ваших товарищей, — предупредил Хог и, отъезжая, добавил уже совсем другим тоном: — Будьте осторожны, я слышал, эти твари плюют чуть ли не на десять шагов.

— Ткань защитит от яда, прикрывай лицо. — Эмрик протянул товарищу свой плащ. — Да хранит вас Солнечный Диск.

— Ведьмин сок! Сам не понимаю, что заставило меня согласиться на эту охоту? — Мгал смущенно хмыкнул, передал Эмрику лук и колчан и, вооруженный одним копьем, двинулся навстречу Гилю мимо мерно поскрипывавших караванных повозок и телег.

— Она ждет нас там, на поляне! — сообщил мальчишка, едва не приплясывая вокруг Мгала от возбуждения. — Ты когда-нибудь видел Иси? Эта похожа на замшелый камень, темно-зеленая, вся в красных бородавках и величиной… величиной с две твоих головы, не меньше.

— Ладно, показывай, куда идти. Да смотри внимательно по сторонам, вдруг она там не одна.

Шагая следом за Гилем, Мгал размышлял о том, что Угжанские болота, о которых он был наслышан от барра, повторявших рассказы караванщиков юга, оказались на самом деле не такими уж страшными. То ли постоянно петлявшая дорога была проложена на редкость удачно, то ли сухое лето явилось тому причиной, но настоящие топи встречались здесь довольно редко и были вполне проходимыми благодаря гатям, которые караванщики старательно подновляли, специально для этой цели срубая попадавшиеся на пути деревья и перевозя их на наименее загруженных телегах. Быть может, в глубине этих топей, смрадными языками перерезавших влажную, мшистую, поросшую кустарником и чахлыми деревцами равнину, и таились глеги, ехидны и прочие чудовищные твари, рассказами о которых матери пугали непослушных детей, но видеть ни одно из этих легендарных существ Мгалу не довелось. На равнине же водились зайцы, лисы, шерстоморды, рогачи и похожие на гигантские кожаные мешки, размерами превосходившие груженую повозку муглы, столь же неуклюжие и безобразные, сколь и безобидные. За мелким зверьем охотились болотные гиены, злобой и отвагой вдвое превосходившие волков, а также шипохвосты и многозубы. Пришедшую напиться к озерцам с коричневой, кислой, торфянистой водой живность подстерегали прыгающие пиявки и ротаны. Одиноким путникам местность эта, разумеется, представлялась малопривлекательной и полной опасностей, но людям, идущим с караваном по веками проторенной дороге, следовало остерегаться разве что всевозможных ядовитых гадов и насекомых, которых тут и правда было значительно больше, чем на землях, раскинувшихся севернее Меловых утесов.

— Смотри-смотри, Мгал, вон она сидит! — шепотом предупредил Гиль.

Мшистая поляна, о которой говорил мальчишка, оказалась совсем рядом с дорогой, однако, только выйдя на нее, Мгал понял, почему Гиль был так уверен, что Иси станет их ждать. Тут и там темно-зеленый бархат мха был испятнан серыми плоскими грибами, похожими на лепешки засохшего коровьего навоза. Над грибами, привлеченные источаемым ими сладковатым ароматом, тучами вились мухи, жуки и бабочки — любимое блюдо жаб и лягушек, так что вышедшей на промысел Иси не было нужды уходить с поляны, чтобы набить свое вместительное брюхо. Судя по всему, она, так же как и её более мелкие родичи, питалась в основном насекомыми.

— Ну, видишь ты ее? — нетерпеливо спросил Гиль.

— Вижу, не суетись.

Застыв, подобно изваянию из диковинного камня, перед тремя сросшимися грибами, как перед накрытым столом, большая бородавчатая жаба лишь время от времени распахивала безобразную, безгубую и беззубую пасть, из которой. молниеносно вылетал длинный язык. На клейкой поверхности его замирало сразу несколько насекомых, что, однако нисколько не смущало остальных, продолжавших как ни в чем не бывало кружить над грибами.

Деталей Мгал, конечно, не мог рассмотреть с расстояния, превышавшего два десятка шагов, но ещё мальчишкой он достаточно часто наблюдал за жабьими охотами и хорошо представлял процесс насыщения Иси.

— Ты когда-нибудь за подобными тварями охотился? — обратился Мгал к Гилю и, получив отрицательный ответ, повторил вопрос по-другому: — А за обычными лягушками?

Мальчишка смущенно ответил, что — да, приходилось когда-то, в неурожайные годы.

— Тогда ты, верно, помнишь, что легче всего они замечают движущийся предмет, а на неподвижный почти не реагируют. Поэтому сделаем так: ты подойдешь к ней сзади, а я спереди. Двигайся осторожно и, когда Иси обернется, замри. Если начнет плеваться — закройся. Если сумеешь подобраться близко — накидывай на неё плащ, но лучше предоставь это мне. Действуй только наверняка и помни: твое дело отвлекать эту тварь, не дать ей убить себя — не более того. Понял?

— Понял, понял. — Лицо Гиля расплылось в ухмылке, он подхватил плащ Эмрика и двинулся в обход поляны.

Мгал воткнул в землю копье и скинул плащ, оставшись в высоких сапогах из мягкой кожи, коротких, до колен, штанах и вывернутой мехом наружу безрукавке, надетой на голое тело. Примерился, сможет ли использовать плащ в качестве ширмы, и сделал несколько бесшумных шагов вперед. Мальчишка тоже начал подкрадываться к жабе, причем дурашливость его и нетерпение словно рукой сняло — движения стали вкрадчивыми, точными и стремительными, как у вышедшего на охоту хищника.

Все дальнейшее произошло так быстро, что Мгал даже не успел испугаться за своего юного помощника. Поначалу смертоносная тварь никак не реагировала на их приближение, но когда охотники подошли к ней шагов на пятнадцать, жаба заворочала круглыми выпученными глазищами, задвигала кожей на лбу, зоб её начал раздуваться и часто-часто пульсировать. То замирая, то делая ещё шаг-другой, они подобрались к Иси совсем близко. Мгал уже готовился набросить на неё свой плащ, когда жаба, неожиданно хрипло квакнув, прыгнула в сторону и плюнула, а точнее, брызнула в него ядовитой слюной. Гиль прыгнул ей вслед, споткнулся о гриб и растянулся в нескольких пядях от бородавчатой твари. Иси проворно отскочила, обернула к мальчишке отвратительную морду, но тут Мгал в свою очередь совершил гигантский прыжок, изловчившись при этом накинуть плащ на раздувшуюся и издававшую какие-то странные булькающие звуки жабу.

— Попалась! — проворчал он, придавливая концы плаща, из-под которого тщетно пыталась выбраться хрипло стонавшая и гневно булькавшая Иси.

— Осторожно, ты задушишь ее! Пусти-ка меня. — Мальчишка на четвереньках подобрался к Мгалу, на мгновение замер над плащом, вглядываясь в расположение темных пятен, расплывающихся по выцветшей холстине. Потом внезапно опустил руку, нащупал одному ему известные точки на выпирающем из-под плаща бугре жабьей головы и нажал на них большим и указательным пальцами. Вскрики и бульканье тотчас затихли, всякое движение под плащом прекратилось, и Гиль, тяжело дыша, поднялся с колен.

— Спит. Теперь надо вставить ей в пасть соломинку и замотать чем-нибудь морду. Да хоть бы твоим плащом — оторвать от него несколько полос. Все равно придётся выкинуть — смотри, как она его ядом измарала.

— Гадина какая! Такой хороший плащ был… — пробормотал Мгал, чувствуя, что руки у него трясутся, а безрукавка взмокла от пота.

— Дивные города?.. — повторил Хог задумчиво. — Трудно сказать, кто первый придумал это название. Мы, южане, называем наши города, как людей, — по именам: Уртак, Эостр, Ханух, Кундалаг, Исфатея, но никому и в голову не придет говорить о них «дивные». Ты и сам с этим согласишься, увидев наш родной Уртак. Хотя на того, кто никогда прежде не видел городов, наверное, даже этот может произвести впечатление. Особенно дворец и кварталы хадасов и унгиров.

— Так у нас называют знатных людей и богатых купцов, — пояснил начальник караванной охраны, заметив недоумение Мгала. — А в основном — пыль, грязь, нищета… Крепостные стены и те развалились, одно слово — захудалый городок на границе Дикого края.

— Ладно тебе, Хог, прибедняться. Город как город, не хуже других. На юге, может, оно и покрасивше, побогаче живут, зато законами всякими задушены, вечно грызутся между собой, вечно воюют, землю поделить не могут, — подал голос один из караванщиков.

— Верно говоришь, и я про то. В общем-то, что Уртак, что Исфатея — разницы большой нет.

— Странно. Я слышал рассказы о людных портовых городах, в которых воды не видно из-за теснящихся в гавани кораблей. О городах-оазисах, на чьи шумные, веселые и богатые базары стекаются из пустынь и степей бесчисленные купеческие караваны, везущие диковинные товары на тонгах, лошадях, дромадерах и двугорбых верблюдах. О городах, где днем и ночью не смолкает грохот молотов о наковальни, где ткут легкие, как паутина, и теплые, как мех зверей, ткани. О прекрасных, городах-дворцах, сплошь покрытых вечно цветущими садами, и городах-крепостях более неприступных, чем Меловые утесы и Облачные горы…— Мгал говорил медленно, припоминая рассказы, услышанные им некогда от старика чужестранца на крохотном островке посреди Гнилого озера.

Молча внимали его словам сидевшие у костра воины и караванщики, и Хогу на мгновение показалось, что этот чудной северянин видит сказочные города, о которых говорит, в пляшущих языках пламени.

— Чушь! — Начальник караванной охраны тряхнул головой, прогоняя наваждение. — Нету таких городов. Может, когда-то они и существовали; диковинные развалины дворцов, замков и строений, вовсе уж ни на что не похожих, не редкость в нашем крае. Но именно развалины, засыпанные песками, затянутые болотами, пожранные джунглями. Кто из нас не слыхал о могущественных государствах прошлого — Мондараге, Юше, Уберту, — об ушедшей на дно Великого Внешнего моря Земле Колдунов? Но все это когда было!

— Было… — эхом отозвался Мгал.

Так и рассказывал ему Менгер о былом величии и упадке их мира. Старику не было нужды врать, он много странствовал и многое повидал на своем веку. Он не мог ошибаться, и все же в глубине души Мгала жила надежда, что где-то осколки прежнего великолепия ещё уцелели и ему удастся приобщиться к тайному знанию и мудрости древних, собственными глазами увидеть Дивные города юга, созданные гением народа Чики.

— Все это было, но почему превратились в прах некогда грозные державы, почему Дивные города стоят в руинах? — задал Мгал давно мучивший его вопрос, ответить на который не смог или не пожелал Менгер.

— На то была воля Отца Небесного, — нехотя промолвил Хог. — Говорят, все началось с того, что колдуны запада раскрыли сокровенные тайны Владыки Жизни и тот в гневе своем низринул их земли на дно Великого Внешнего моря. Говорят также, что жители Земли Колдунов сами навлекли беду. Выпустив благодаря чародейству заточенные Владыкой Жизни силы зла на волю, они не сумели совладать с ними, и те погубили их, а затем, чтобы скрыть содеянное от Небесного Отца, погрузили земли, простиравшиеся на тысячи дней пути западнее границы Юша, под воду.

Однако пострадали не только колдуны. Бедствия, вызванные ими, обрушились на весь уцелевший мир людей. Землетрясения, наводнения, извержения вулканов, чудовищной высоты морские волны и смерчи, сметавшие все на своем пути, поколебали могущество древних государств, а последовавшие вслед за ними засухи, голод, вспыхнувшие междоусобицы и эпидемии болезней ещё более страшных, чем Желтая смерть, довершили их разрушение.

Кто-то из караванщиков пошевелил веткой дрова в костре, и огонь взметнулся вверх, высветив скуластые, загорелые до черноты лица сидящих вокруг людей, отчего глаза их запылали отраженным светом, словно драгоценные каменья.

— Да, древние державы погибли, но оставшиеся от них развалины куда величественнее и великолепнее дворцов наших Владык. — Воин, расположившийся по левую руку от Хога, завистливо вздохнул. — Однажды мой тесть принес из заброшенного храма Великого Регну такую штучку…

— Но-но, полегче! Забыл, чем грозит указ о храмовой неприкосновенности?

— Ха, указ! Полно, Кубег, разве можно уследить за всеми развалинами в окрестностях города?

— Можно проследить за тем, что люди продают на базаре. И я, между прочим, не раз видел, как Черные Маги этим занимаются.

Наступившую после слов Хога неловкую тишину нарушил Эмрик:

— Что делают Черные Маги в Краю Свободных Городов?

— Свободных Городов? Хм-м… Ну и названий вы там на вашем севере понапридумывали. От кого и для кого, спрашивается, свободны города юга?

— Пока что они свободны от Белого Братства и Черного Магистрата.

— А-а-а… До меня тоже дошли слухи о том, что Белые Братья присоединили к своим землям Норгон и Манн, но я не поверил. Торговать с ними мы, во всяком случае, продолжаем, а на своей земле они наших караванщиков не обижают. Однако при чем тут Черный Магистрат?

— Вот именно, при чем? Чародеи отсиживаются в своих западных замках и обителях, нам не мешают. А те, что у нас появились, кажется, никому зла не чинят…

— Это тебе так кажется. Что делают Маги в вашем городе? — повторил свой вопрос Эмрик.

— Они купили у Владыки Уртака право на раскопки старых развалин, и он издал указ о том, чтобы под страхом смертной казни никто в городе и округе не смел этим заниматься. Как раз об этом указе я и говорил Гарту, — пояснил Кубег.

— Значит, руки Магистрата дотянулись и до вас. А что они ищут в развалинах — золото, драгоценности?

— Ха! — Гарт рассмеялся. — Зря ищут, нет там давно ни золота, ни драгоценностей. Попадаются изредка искусно сделанные безделушки, но продажа их не окупит плату землекопам, которых наняли эти чудаки.

— Они разыскивают не безделушки. Они ищут кристалл Калиместиара.

— Что?

— Кристалл Калиместиара — ключ от Сокровищницы Маронды, — повторил начальник караванной охраны.

— О Великий Регну, и ты веришь в эти сказки?

— Это не сказки, Гарт. Маронда действительно существовал, и старинные монеты с его профилем и именем — лучшее тому подтверждение. На вот, полюбуйся. — Хог снял с шеи цепочку, на которой висела большая золотая монета, и протянул её воину. — Давно уже такие монеты стали редкостью, и эту я ношу как талисман, она досталась мне в наследство от отца. Ну, убедился?

— В чем? Читать-то я все равно не умею, — буркнул Гарт.

— Тогда тебе придется поверить мне на слово.

Мгал заглянул через плечо воина — надпись на древней монете была полустерта, уроки, преподанные Менгером, почти забылись, и все же в неверном свете костра он сумел прочитать: «МАРОНДА — ВЕРХОВНЫЙ ВЛАДЫКА УБЕРТУ».

Вздрогнув, Мгал провел рукой по лицу. Значит, все, что говорил Менгер, правда. Правда от начала до конца. Конечно же, он верил ему, но одно дело — легенды и предания, истории, похожие на сказки, поведанные стариком юноше, почти мальчишке, в глухих чащобах севера, и совсем другое — тяжелая золотая монета с именем Маронды, указ о храмовой неприкосновенности и поиски Черными Магами кристалла Калиместиара в древних развалинах.

— Расскажи, кто такой Маронда, что за сокровища он оставил и почему ключом к тайнику является кристалл Калиместиара?

— О, это длинная история, и её можно рассказывать до утра. Поговорим об этом как-нибудь в другой раз.

Начальник караванной охраны громко зевнул, поднялся на ноги и зашагал к своему костру. Воины и караванщики, подошедшие послушать беседу Хога с северянами, разбрелись по лагерю, а оставшиеся, кутаясь в плащи, начали укладываться спать вокруг костра.

— Теперь, после того как начальник караванной охраны возвратил тебе арбалет, вы с Гилем можете вернуться к Развилке. Едва ли южане решатся послать погоню за человеком, вооруженным отравленными стрелами, — сказал Мгал, искоса поглядывая на Гуга.

— Можем, — согласился чернокожий, — но тогда Старший караванщик прикажет убить тебя и Эмрика.

— Ну, такой приказ легче отдать, чем исполнить, — усмехнулся Мгал.

— Конечно. Тем более что мы предупредили бы вас о своих намерениях заранее, чтобы вы имели возможность вовремя уйти и не подвергать опасности свою жизнь. Меня останавливает другое… — Чернокожий помолчал, наблюдаяза тем, как передовые повозки медленно переползают с устланной полусгнившими бревнами болотной дороги на высокий травянистый берег, и заметил с некоторым недоумением: — Смотри-ка, ни одного мугла нет, а казалось бы, самое им тут раздолье.

— Так что же тебя останавливает? — спросил Мгал, стараясь побороть смутное беспокойство, охватившее его после слов Гуга. Повинуясь инстинкту, он оглянулся и передвинул колчан из-за спины на бедро, хотя причин для тревоги решительно не было: смрадная, предательски хлопающая и проседающая под ногами топь кончалась, до Красной долины оставалось, по словам караванщиков, не больше трех дней пути, а оттуда до Уртака рукой подать.

— Я много размышлял и пришел к выводу, что нашествие отрядов Белых дьяволов на наши земли — это испытание, посланное Самаатом моим соплеменникам. Объединившись против общего врага, мы выдержали бы его с честью. Но каждый думал только о себе и должен претерпеть за это. Чтобы увериться, правильно ли понята мною воля Самаата, противиться которой не под силу ни одному смертному, я просил Гиля спросить об этом самого Создателя земель и народов…

— И что же ответил тебе Самаат — Создатель земель и народов, именуемый южанами Небесным Отцом и Владыкой Жизни, а северянами — Вожатым Солнечного Диска? — поинтересовался Эмрик у Гиля.

— Он… — хотел было ответить за Гуга мальчишка, но донесшийся с берега громоподобный рев и отчаянное ржание тонгов заставили его умолкнуть на полуслове.

Невидимый зверь снова огласил окрестности цепенящим душу ревом, и, словно в ответ ему, раздались истошные вопли караванщиков:

— Глег! Глег-щитоносец на дороге! Спасайтесь! Спасайтесь, кто может!

— Стойте! Стойте, во имя Великого Регну! Лучники, ко мне! — гремел Хог. Ему вторил пронзительно-скрипучий голос Старшего караванщика:

— Назад дороги нет! Вы перетопчете друг друга и погубите караван! Остановитесь! Остановитесь, трусливые выродки, вам говорят!

Однако призывы их мало кто слышал. Бросая телеги и повозки, караванщики, успевшие выйти на берег, бежали обратно к топи. Между ними, усиливая смятение, сновали верховые воины, тщетно пытавшиеся сдержать обезумевших от ужаса тонгов. Лишь немногим седокам это удалось, менее ловкие спрыгивали, скатывались с седел, были и такие, которых вышедшие из повиновения животные сбрасывали наземь или затаскивали в слепом порыве ужаса в топь.

Люди, оставшиеся на бревенчатой дороге и поначалу оцепеневшие от неожиданности, начали бестолково суетиться, всячески мешая друг другу. Одни нахлестывали тонгов, надеясь добраться до берега и спастись бегством. Другие пробирались в хвост каравана, двое или трое упавших в топь, захлебываясь, молили своих товарищей о помощи. Кто-то, пытаясь развернуть телегу с бревнами, перегородил ею и без того узкую дорогу через болото, что ещё больше усилило неразбериху. К ржанию тонгов и проклятиям насмерть перепуганных людей добавился треск ломавшихся повозок, и надо всем этим воем, визгом, скрипом и хрустом царил невыносимо жуткий рев невидимого большинству караванщиков — и оттого казавшегося ещё более ужасным — зверя.

— Эта тварь будет, пожалуй, покрупнее Иси, — пробормотал Мгал, крепко сжимая древко копья.

Рев напавшего на караван глега не встревожил и не напугал северянина — предпочитая явные опасности тайным, он, напротив, испытал даже нечто вроде облегчения. Чувство это передалось его товарищам и помогло им не поддаться отчаянию, охватившему караванщиков.

— Определенно крупнее, — повторил Мгал, чутко прислушиваясь к звукам происходящего где-то за холмом побоища и не сводя прищуренных глаз с мечущихся по берегу фигурок. — И все же лучше нам выбираться на твердую землю, чем топать обратно по этому проклятому болоту.

— Иди вперед, мы от тебя не отстанем, — сказал Эмрик Мгалу и, обернувшись к Гилю, не то в шутку, не то всерьез спросил: — Сумеешь отвести глегу глаза? На тебя вся надежда.

Сталкиваясь с бегущими людьми, уворачиваясь от копыт встающих на дыбы тонгов, пролезая под высокими повозками, перелезая через телеги, Мгал и его товарищи не заметили, как достигли твердого берега. Оглушительный рев на некоторое время затих, и им казалось, что глег ещё довольно далеко, когда Гуг, первым взбежавший на холм, внезапно остановился, попятился и придушенно вскрикнул:

— Смотрите, глег! Глег-щитоносец…

Мгал, а за ним и Эмрик с Гилем застыли рядом с чернокожим воином, пораженные открывшимся перед ними зрелищем. Десятка полтора высоких тяжелых повозок были опрокинуты, раздавлены и разбросаны по склону холма, а сам глег — чудовищный то ли зверь, то ли ящер в три человеческих роста высотой — тяжело топтался среди них, довершая разгром головной части каравана, выискивая людей и тонгов. Страшно было смотреть, как под ударами его когтистых лап и хвоста, похожего на исполинскую булаву, утыканную костяными шипами, рассыпаются обломки повозок, сминаются, словно берестяные туески, бронзовые котлы, которые южанам не удалось продать в землях барра, разлетаются в разные стороны мешки, сундуки, короба и тюки, устилая землю своим содержимым: мукой, брусками соли, медными слитками, вяленым мясом, штуками драгоценного сукна, связками кож и мехов.

— Много я слышал о чудищах юга, но такого даже представить себе не мог, — проговорил Эмрик, глядя на резвящегося глега с выражением благоговейного ужаса на лице.

Мгал покачал головой и опустился на землю, сделав товарищам знак последовать его примеру и не привлекать внимание грозной твари.

Глег-щитоносец — одно из самых крупных существ, обитавших когда-либо на суше, — был похож одновременно на крепостную башню и на увеличенную в сотню раз ящерицу. Длина его приближалась к длине двух многовесельных пирог, то есть равнялась двадцати — двадцати двум шагам, каждая из четырех лап, с громадными загнутыми когтями, толщиной превосходила торс взрослого мужчины, а квадратная голова на мощной короткой шее, чуть выглядывавшая из рогового воротника, напоминала общинный жбан, в котором дголи в канун солнцестояния варили всем селением пиво.

Причем жбан этот имел гигантскую пасть, усеянную сотнями крупных кинжалообразных зубов, и снаружи был покрыт роговыми пластинами, словно боевая куртка охотников монапуа. Пластины эти перекрывали друг друга подобно рыбьей чешуе и крепостью едва ли уступали граниту. Такими же, только более мелкими и реже посаженными, пластинами были защищены бока и брюхо глега-щитоносца, получившего свое название благодаря двойному ряду огромных — локтя по четыре в поперечнике — треугольных щитов, тянущихся вдоль горбатой, гороподобной спины звероящера от рогатого воротника, формой схожего с лепестками распустившегося цветка, до кончика шипастого. хвоста.

Закончив топтать и трепать остатки повозок, глег, издав удовлетворенный, вполсилы от прежнего, гневного, рев, остановился, будто размышляя и прислушиваясь. Первый приступ ярости, вызванный у охотника за муглами появлением людей, прошел, и щитоносец, одержав столь блестящую победу, казалось, готов был покинуть поле боя. Громя головные повозки, он в пылу схватки, вероятно, не обратил внимания на основную часть каравана, оставшуюся по ту сторону холма, а теперь и вовсе забыл о ней. Вопли перепуганных караванщиков, долетавшие с болота, определенно раздражали гиганта, и все же диковинная тварь, растерзавшая уже с дюжину людей и тонгов, быть может, убралась бы в свое логово, если бы не Гарт, которого злосчастная судьба внезапно вынесла на холм.

Воин ли погнал своего тонга вперед, или потерявшее от страха голову животное само повлекло его подальше от ударившихся в панику караванщиков, сказать трудно, но в первый момент Мгалу показалось, что Гарт сумеет проскочить мимо щитоносца. Оказавшись на гребне холма, северянин сразу понял, что спастись бегством, обойдя глега по суше, им не удастся — чудовище топталось в непосредственной близости от перешейка, соединявшего холм, на который начал выбираться караван, с простиравшейся впереди равниной. На полностью лишенном растительности холме-ловушке бегущему человеку было не укрыться от глега, однако у верхового оставался шанс, и Гарт искусно его использовал. Обогнув разбитые повозки справа, он, изо всех сил погоняя низкорослого гонга, направил его по самому краю болота. Великолепное животное неслось как вихрь, и заметивший его глег казался по сравнению с ним столь неуклюжим и медлительным, что кусавший от волнения губы.

Гиль презрительно заухал.

Несколько мгновений бешеной скачки отделяли тонга и его седока от спасительного перешейка, когда щитоносец, будто очнувшись от спячки, встряхнулся, угрожающе взревел и грузной рысцой бросился наперерез ускользающей добыче. Пластины на его спине ходили ходуном, голова вытянулась, словно была самостоятельным, алчущим крови существом, хвост молотил по сторонам, вздымая в воздух пыль и комья земли и оставляя после каждого удара глубокие вмятины. Издали вид этой неповоротливой и, казалось бы, неприспособленной к бегу твари производил забавное впечатление, но двигалась она с удивительной быстротой, и Мгал понял, что всадник не успеет попасть на перешеек. Чуть позже Гуг, издав негодующее восклицание, вскочил на ноги и потряс над головой арбалетом, а Эмрик бесстрастно промолвил:

— Ему не уйти от щитоносца. Эта образина отличается поразительным проворством.

Гарт, очевидно, тоже сообразил, что прорваться не удастся, поднял тонга на дыбы и, развернувшись под самым носом глега, помчался назад, на холм.

— Что он делает?! Смердючий пес, он погибнет сам и погубит всех нас! — прорычал кто-то слева от Мгала, и тут же справа послышался громкий и звучный, как боевая труба, голос начальника караванной охраны:

— Эй, ребята, настало наше время! И да поможет нам Великий Регну и Владыка Жизни! Докажите, что вы не зря ели хлеб караванщиков. Десять золотых тому, кто выбьет глаз этой твари. Столько же получите за второй.

Пробираясь к берегу и поднимаясь на холм, Мгал и его товарищи видели столько перепуганных насмерть, едва не воющих от страха людей, что у них создалось впечатление, будто они единственные из всего каравана сохранили спокойствие и мужество. Поэтому они были приятно удивлены, когда, откликнувшись на призыв своего командира, тут и там начали подниматься незамеченные ими прежде воины.

— Безумцы! Щитоносец раздавит их и даже не заметит этого, — буркнул Мгал, отбросил копье и поднял лук. Поколебавшись, вытащил из специального отделения колчана стрелу с пропитанным ядом наконечником и положил на тетиву. — Поглядим, что за зелье изготовил мальчишка.

Злобно ухмыляясь, Гуг поднял арбалет. Эмрик, вооружившись луком, передал свое копье Гилю со словами:

— Пырни эту тварь в брюхо, если будет уж очень приставать. Или поколдуй, чтобы у неё отнялись ноги, тогда, быть может, хоть кто-нибудь из нас уцелеет.

Приготовления к схватке с глегом заняли считанные мгновения, и все же их оказалось достаточно, чтобы щитоносец взбежал следом на гребень холма, подковой тянущийся от одного конца перешейка до другого. Теперь он мог видеть оставшуюся часть каравана, Мгала с товарищами и десятка два воинов Хога, ожидавших его приближения с копьями и луками в руках. Нанимаясь для охраны каравана от бродяг, промышлявших разбоем на торных дорогах, люди эти, разумеется, не предполагали, что им придется сражаться с глегом, и все же готовились с честью выполнить свой долг. Впрочем, выбора у них не оставалось — спешившись, они обрекли себя на битву с чудовищем, хотя каждый в глубине души молил Небесного Отца, чтобы тот избавил его от этого испытания.

Гарт между тем, видя, что глег вот-вот настигнет его, принялся нахлестывать своего тонга плетью и даже покалывать ножом, но эта последняя, крайняя мера не ускорила бег несчастного животного, и так несущегося во всю прыть. Глаза тонга налились кровью, бока покрылись кровью и испариной, с морды клочьями капала розовая пена, а щитоносец, неотвратимый как смерть, все приближался и приближался. Расстояние между ними сократилось до пятидесяти шагов, до тридцати, пятнадцати…

— Стреляйте, стреляйте, дети тьмы, змеиные выкормыши! — взревел Хог, и дюжина стрел взвилась в воздух. Однако расстояние для прицельной стрельбы было ещё слишком велико, часть стрел упала, стукнувшись о панцирные щитки глега, другие переломились, не причинив ему никакого ущерба.

— Глаз! Мне нужен его глаз, дармоеды! — зарычал Хог. Ответом ему был дикий рев щитоносца, настигшего наконец свою жертву. Могучая лапа исполина едва коснулась крупа тонга, и тот, вместе с седоком, взлетел на воздух, описал пологую дугу и грянул наземь кровавым месивом.

Глег же, не останавливаясь, продолжал мчаться на воинов, снова поднявших луки и пускавших стрелы одну за другой, уже без команды своего предводителя.

Громадный и неукротимый, щитоносец неудержимо несся вперед, сметая все на своем пути, словно был не одушевленным существом из плоти и крови, а стихийным бедствием, от которого нет спасения. Будто ожившая крепостная башня, неуязвимый каменный утес с непостижимой быстротой надвигался на людей. Десяток стрел уже торчало из щелей между костяными щитами, и некоторые из них, принадлежавшие Мгалу, Эмрику и Гугу, были отравленными, однако они не только не остановили глега, но, напротив, ещё больше разъярили его…

Мгал уже чувствовал отвратительную вонь, исходившую от чудовища, он мог различить каждый роговой нарост на его безобразном теле, каждую замшелую костяную пластину, превышающую толщиной фалангу большого пальца, а щитоносец и не думал останавливаться.

Первым не выдержал Гиль. Издав короткий сдавленный писк, он отшвырнул бесполезное копье и кубарем скатился с гребня холма к разбитым повозкам. Потом бросился вниз один из лучников, оказавшийся в двух десятках шагов от глега. Другой, дождавшись, когда щитоносец окажется совсем рядом, выстрелил чуть ли не в упор. Стрела впилась в тяжелое кожистое веко чудовища, но сам воин тут же был сбит с ног и раздавлен гороподобной громадиной.

— Вниз, Эмрик, вниз, иначе мы погибли! — крикнул Мгал и выпустил последнюю отравленную стрелу. Он ещё успел увидеть, как короткая арбалетная стрела Гуга пронзила левый глаз чудовища, навеки погасив пылавший в нем желтый огонь, и огромными прыжками понесся вниз по склону. Услышал отчаянный вскрик настигнутого глетом чернокожего воина, жуткий вой щитоносца, обрушившегося на Хога и последних оставшихся подле него лучников, преграждавших путь к каравану, и, споткнувшись, рухнул на землю.

Некоторое время Мгал лежал неподвижно, собираясь с силами, а когда поднялся, рев чудища доносился уже с противоположной стороны холма. Осмотревшись, он окликнул Гиля, сидевшего на земле чуть поодаль. Вдвоем они быстро разыскали Эмрика, помогли ему встать и, поддерживая захромавшего товарища, медленно побрели на холм.

— Гуг! Где ты, Гуг?

Чернокожего не оказалось среди растерзанных трупов воинов, и Гиль бросился на поиски пропавшего односельчанина, в то время как Мгал и Эмрик замерли на гребне холма, не в силах отвести глаз от глега, яростно громившего остатки каравана.

Вскоре к ним присоединился Хог, отделавшийся переломом руки, и два лучника. Все они, чудом уцелевшие в страшном побоище, понимали, что не время мешкать, надо воспользоваться случаем и бежать, попытаться уйти как можно дальше до возвращения чудовища, и все же ни один из них не двигался с места. Как зачарованные смотрели они вниз, туда, где на краю болота буйствовал щитоносец.

Глег ревел не переставая. Как ураган разбрасывает кучи сухих листьев, раскидывал он в разные стороны повозки и телеги, рвал на части не сумевших выпутаться из упряжи гонгов, словно гигантским цепом крушил направо и налево ужасным своим хвостом-булавой, на одном из шипов которого взлетало и опускалось проколотое насквозь тело зазевавшегося караванщика.

На первый взгляд ярость щитоносца казалась слепой, и, лишь приглядевшись внимательно, можно было заметить, что ни разу чудовище не подступило к болоту слишком близко и повозкам, брошенным на старой гати, ничто не угрожает. Напрасно караванщики сломя голову убегали по бревенчатой дороге, оставляя на произвол судьбы драгоценные товары и тонгов.

— Если бы знать, что эта тварь не полезет в болото! А ведь могли бы догадаться… — Хог скрипнул зубами. Лицо его кривилось от боли, но думал он вовсе не о собственной ране. — Сколько людей зря погибло! А сообрази мы вовремя, что к чему, постреливали бы по глегу из-за повозок, беды не ведая!

— Мгал, я нашел его, он лежит там, на склоне… — сообщил появившийся Гиль прерывающимся от горя голосом.

— Гуг?

— Да, он… Мертв… — Мальчишка всхлипнул и разрыдался.

— Он попал в глаз щитоносцу. И оставался на гребне холма до последней минуты. — Мгал обнял плачущего Гиля за плечи и прижал к себе. — Он вел себя как подобает войну, и Самаат позаботится о нем.

— Но я… Я сбежал и оставил его…

— Разве устоял бы ты со своим копьем против глега? — вмешался Эмрик и неожиданно добавил: — Впрочем, если я не ошибаюсь, ты сделал больше, чем любой из нас. — И, заметив удивленные взгляды южан, пояснил: — Присмотритесь к движениям щитоносца, вам не кажется, что они стали менее стремительными? Это подействовал яд, сваренный Гилем.

— Яд? — повторил начальник караванной охраны, и лицо его просветлело. — То-то и мне почудилось… Глядите, он и правда как будто затихает.

Смертоносные удары глега замедлились. Теперь он двигался вперед вяло, словно нехотя, то и дело замирая в не решительности. Все чаще занесенная лапа его тяжко опускалась, не успев нанести удара, голова стала судорожно подергиваться, потом поникла, склонилась к земле на вытянувшейся шее, хвост уже не бил — перекатывался из стороны в сторону.

Стоявшие на вершине холма люди во все глаза смотрели на кончину казавшегося им прежде несокрушимым и неуязвимым щитоносца, и, когда громадные, похожие на каменные столбы ноги его подкосились, не в силах более удерживать исполинскую тушу, крик радости и торжества вырвался одновременно из шести глоток.

— Кто бы мог подумать! Яд какой-то жабы! Гень-гу! Маленькая Гень-гу убила гиганта глега! — ликовали воины.

— Щитоносец мертв, и мы можем похоронить Гуга. Пойдем, покажешь, где он лежит. — Мгал отстранил Гиля и, легонько подтолкнув его вперед, повернулся к Эмрику: — Оставайся тут, незачем тебе ковылять с нами. Мы принесем тело Гуга на холм и здесь похороним.

— Нам надо помочь раненым и снарядить погибших в последний путь, — сказал Хог, морщась от боли. — Но прежде мы должны спуститься вниз и зажечь костер. Увидев дым, Старший караванщик поймет, что с глегом покончено, и приведет сюда сбежавших людей.

Совершив обряд прощания с Гугом, Мгал, Эмрик и Гиль предали его тело земле по обычаю барра и спустились к болоту.

Как и предполагал Хог, увидев дым сигнального костра, караванщики вернулись, и теперь на берегу вовсю кипела работа. Оставшиеся в живых люди вытаскивали уцелевшие повозки и телеги на обращенный к болоту склон холма, собирали разбросанные, втоптанные глегом в землю товары, сносили останки своих товарищей к сложенному из обломков возов погребальному костру, перевязывали раненых, готовили пищу. Работали молча и быстро, времени до заката оставалось не много, а души умерших могли лететь к Небесному Отцу лишь при свете Солнечного Диска. Откладывать же похоронную церемонию на завтра начальник караванной охраны решительно не хотел, сообщив, что ночные стервятники, привлеченные трупом щитоносца, обязательно заявятся сюда справить свою кровавую тризну и осквернят прах воинов.

— Воинов? Разве можно назвать воинами твоих дармоедов? Я ведь говорил, что они способны только жрать и спать! Стыдно вымолвить, вы позволили какой-то вонючей ящерице уничтожить половину каравана! Чем я расплачусь с возницами, что скажу хадасам и унгирам, доверившим мне свои товары? — скрипел и блеял Старший караванщик, бегая вокруг Хога с воздетыми над головой скрюченными руками. Сочтя убытки, он установил, что из полусотни повозок едва ли тридцать смогут продолжать путь, и теперь кипел негодованием. — Вам бы не луки и копья носить, а юбки и передники! Мыслимое ли дело, отдать караван на растерзание этой безмозглой неповоротливой твари! Жаль, что она тебе руку, а не шею сломала!

Слушая старика, начальник караванной охраны молча поглаживал короткую бородку и, судя по всему, отвечать не собирался. Из двадцати семи погибших двадцать два были воинами — людьми, которых он знал уже много лет, с которыми ежегодно водил караваны и не раз попадал в скверные переделки. Это были не просто его подчиненные, это были его товарищи, его друзья, но Хог молчал, зная, что стоит ему открыть рот, и он наговорит крючконосому старику много такого, о чем впоследствии будет жалеть. Он стискивал зубы и молчал, невозмутимо поглаживая бородку здоровой рукой и тем ещё больше выводя из себя Старшего караванщика. Наконец, видя; что Хог пропускает его слова мимо ушей, старик с досадой плюнул на запыленный сапог начальника караванной охраны и побрел к туше щитоносца. Здесь-то он и столкнулся с Мгалом и его товарищами.

— Ага, явились, дети тьмы, пожиратели пиявок! — приветствовал он разглядывавших мертвого глега друзей. — Вы небось думаете, что совершили великий подвиг, всадив в эту паршивую ящерицу свои отравленные стрелы? Так знайте, что это не так, большей глупости вам, вероятно, не доводилось делать за всю вашу жизнь. Встреча с этим глегом, посланным нам самим Владыкой Жизни, была редчайшей удачей! Мы извлекли бы из брюха этой твари по меньшей мере бочонок серой амбры, ценящейся на базарах Исфатеи на вес золота. Бочонок золота! — Старик закатил глаза. — Из неё сделали бы драгоценные курения и благовония, достойные Владычиц, а теперь… Отравленная вашими проклятыми стрелами, она даже на корм бездомным псам не годится! В земле чернокожих мы. не продали в этот раз и трети своих товаров, но, если бы не вы, все можно было бы поправить… — Старший караванщик неожиданно поднял глаза на Мгала и попятился. Невразумительно пробормотав какие-то угрозы, он поспешил отойти, то и дело опасливо оборачиваясь на ходу.

— Я думал, ты его убьешь. — Гиль ухватил Мгала за руку и заглянул ему в лицо: — Ну что ты, ну мало ли чего этот полоумный старик наплетет!

— Убил бы, ведьмин сок, будь он помоложе, а так… — Мгал расслабил одеревеневшие мышцы и через силу улыбнулся: — Пусть живет, недолго уж ему поганить землю своими стопами.

Эмрик недовольно хмыкнул, но промолчал.

— А ну-ка посторонитесь! — крикнул друзьям кто-то из группы караванщиков, шедших к глегу с топорами в руках.

— В чем дело?

— Будем у этой твари зубы и когти вырубать. Заодно Старший караванщик велел и панцирные пластины прихватить. За них на базаре хорошую деньгу получить можно.

— А-а-а… — протянул Мгал понимающе. Подставил Эмрику плечо, обнял Гиля, и они медленно побрели прочь от трупа щитоносца, ставшего похожим на бесформенную каменную глыбу.

— Между прочим, знаете, откуда здесь появились глега? — спросил Эмрик и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Этих существ Владыки древних держав когда-то аж с архипелага Намба-Боту привозили! На материке-то они уж к тому времени окончательно вымерли. Приручали их, для битв готовили, а потом даже разводить начали. Щитоносцев и прочих всяких… Больших денег эти чудища стоили, а когда Землю Колдунов затопило, они на свободу вырвались и разбрелись кто куда. Многих людей пожрали.

— Да, я что-то подобное слышал. Будто им даже пластины их и шипы как-то специально выращивали, — отозвался Мгал.

Последние лучи солнца угасали, когда около болота вспыхнул погребальный костер и послышались удары топоров, вгрызавшихся в тело щитоносца. Костер горел всю ночь, освещая глега, и всю ночь, сменяя друг друга, кромсали тушу павшего исполина караванщики, криками и ударами металла о металл отгоняя от трупа ночных стервятников.

Глава третья УРТАК

Дождь лил не переставая, мутные потоки несли по узким улочкам грязь и песок. Ноги Мгала и его спутников по щиколотку увязали в бурой пенистой жиже, и людям казалось, что они снова очутились в Угжанских болотах. Сквозь желтую пелену дождя едва виднелись высокие глиняные заборы, над которыми кое-где вздымались кроны плодовых деревьев да поблескивали глянцевые широкие листья молочных пальм. Изредка, оказавшись на возвышенности, путники могли видеть спрятавшиеся за дувалами глинобитные хижины с плоскими кровлями, окнами-щелями, защищавшими их обитателей от летнего зноя, и крохотными внутренними двориками. К хижинам лепились амбары и пристройки для скота. Бедно жили горожане, и, вопреки уверениям караванщиков, Уртак, во всяком случае увиденная часть его, произвел на Мгала удручающее впечатление. Оплывшая, полуразрушенная крепостная стена, узкие кривые улочки, захламленные арыки — все это свидетельствовало о том, что Уртак не принадлежал к числу Дивных городов, о которых северяне слагали сказки, но вполне соответствовало рассказам Менгера.

Миновав Красную долину, изрядно поредевший караван подошел к городу и остановился на Караванном поле, раскинувшемся вблизи крепостной стены. В ожидании ливня караванщики разбили походные шатры и лишь после этого, выставив на ночь усиленную охрану, ушли в город, к заждавшимся их семьям. Мгал, Эмрик и Гиль тоже намеревались взглянуть на Уртак, но Старший караванщик категорически запретил им уходить с Караванного поля до своего возвращения. Ночью пошел дождь, а наутро присланный крючконосым стариком юноша передал его приглашение оставшимся у повозок воинам пожаловать в свой дом, дабы отметить благополучное завершение похода. Мгалу и его товарищам посланец сообщил, что они тоже будут на пиру желанными гостями и, кроме того, Старший караванщик хочет сделать им выгодное предложение. Состояло оно, как предполагал Мгал, в том, чтобы отправить их в качестве охраны с двумя дюжинами пустых повозок к Угжанским болотам. Кое-какие товары, зубы, когти и панцирные пластины, вырубленные из спины глега, не на чем было увезти, и Старший караванщик оставил Хога вместе с десятком воинов охранять их, пообещав прислать за ними повозки сразу по возвращении в Уртак, Стражники, пришедшие с посланцем, сменили воинов Хога, и те вызвались проводить Мгала и его спутников к дому Старшего караванщика на другом конце города.

Долго плутали путники в хитросплетениях узких улиц, пока не выбрались наконец на сравнительно сухую широкую дорогу. Арыки вдоль неё содержались в порядке, убогие калитки в дувалах сменили парадные массивные ворота, а видневшиеся за ними двухэтажные дома из обожженных глиняных блоков привлекали взгляд богатой каменной отделкой. Редкие прохожие — в промокших насквозь плащах, с глубоко надвинутыми на глаза капюшонами — перестали попадаться вовсе, и Мгал подумал, что, если бы не сопровождавшие их воины, они едва ли нашли бы дорогу к дому Старшего караванщика. Впрочем, если бы не ливень, конца которому не предвиделось, вряд ли они приняли бы приглашение алчного старика, поскольку возвращение в Угжанские болота не входило в их планы.

Перейдя один из мостиков, перекинутых через арык, в котором бурлил и пенился грязевой поток, воины Хога остановились перед тяжелыми воротами, украшенными затейливой резьбой. На стук отворилось маленькое окошко, потом распахнулись и сами ворота, и воины один за другим проследовали на просторный двор. В отличие от голых, лишенных всякой зелени улиц, площадка перед домом густо поросла невысокой травой, а за многочисленными сараями, амбарами и навесами стояли высокие плодовые деревья — там располагался сад, где в жаркую пору хозяин, его домочадцы и торговые гости находили спасение от палящего солнца.

Знавший пришедших в лицо, привратник проводил воинов до крыльца, препоручив их заботам улыбчивого толстяка, одетого в роскошный, расшитый золотом халат, непомерно широкие шаровары и туфли с узкими, загнутыми вверх носами. Кланяясь, приседая и пришепетывая что-то восторженное, толстяк провел гостей в небольшую комнатку, где те оставили оружие и мокрые плащи, после чего перешли в просторный сумрачный зал. Здесь за длинным столом, уставленным блюдами с дымящимся мясом и кувшинами с вином, уже сидело два десятка мужчин, в которых Мгал и его товарищи без труда узнали возниц и воинов, разошедшихся вчера вечером по домам с Караванного поля. Очевидно, Старший караванщик собрал их не только на пир по случаю благополучного возвращения, но и для того, чтобы расплатиться за труды.

Из разговоров лучников Мгал понял, что пир этот запросто может завершиться скандалом — крючконосый старик отличался известной всему городу скупостью, и северянин приготовился весело провести вечер, однако толстяк управляющий, предоставив воинам рассаживаться, кто где пожелает, поманил его за собой и таинственным шепотом сообщил:

— Тебя и твоих друзей желает видеть хозяин. Следуйте за мной, и вы не пожалеете, что пришли в этот дом.

Масляная рожа и хитрый прищур толстяка пришлись очень не по душе Мгалу, но возразить на приглашение было нечего — вполне естественно, что Старший караванщик желает покончить с мелкими делами немедленно, чтобы ни на что уже больше не отвлекаться при расчете с воинами и возницами. Тем более что к тому времени они успеют как следует поесть и выпить и станут более сговорчивыми.

Мгал жестом позвал Эмрика и Гиля, и все трое двинулись за толстяком по полутемному коридору, освещенному маленькими оконцами.

Хихикая и потирая руки, толстяк прошел одну заваленную циновками, заставленную сундуками, бочонками и глиняными корчагами комнату, другую, в которой громоздилась на каменном полу куча мешков и мешочков, растворил дверь в третью и, ступив в темноту, пробормотал:

— О Владыка Жизни, опять эти нерадивые псы забыли зажечь свечи!

Щурясь, Мгал шагнул следом, положив руку на висевший у пояса нож, и тут же чудовищной силы удар обрушился на его голову. Он отшатнулся назад, услышал рев Эмрика, истошный визг толстяка, испуганный вскрик Гиля. Выхватив нож, ударил куда-то вправо, где ощутил движение и дыхание. Под его левой рукой что-то хрустнуло, невидимый противник захрипел, но в этот момент новый сокрушительный удар бросил северянина на колени. Ему показалось, что на него рухнул потолок; перед глазами поплыли цветные кольца, в ушах звенело не переставая, а потом разом нахлынули темнота и тишина.

Мгал очнулся оттого, что кто-то тихо звал его по имени. Попытался встать, но понял, что не в состоянии даже шевельнуться — руки и ноги были словно в тисках зажаты.

— Мгал, ты жив? — снова спросил мальчишеский голос, и северянин узнал Гиля.

— Кажется, жив. — Он с трудом разлепил разбитые, потрескавшиеся губы и почувствовал во рту привкус крови. Говорить было трудно — глотку словно толстый слой песка облепил. — Где мы?

— Похоже на амбар или сарай, — подал голос Эмрик. — Долго ты в себя приходил, мы уж думали — умер.

— Сколько времени прошло?

— Больше суток. Лежим на земляном полу, дверь слева от тебя. Пошарь вокруг, где-то рядом должен быть кувшин с водой и миска с похлебкой.

— Не могу шелохнуться. — Мгал покрутил головой, но серая тьма перед глазами не рассеивалась. — Кроме того, я ничего не вижу.

— Сейчас ночь. Погоди немного, глаза привыкнут, и освоишься.

— Мы закованы в деревянные колодки. Ножной брус неподвижен, но руками шевелить можно. Если они у тебя целы. — Голос Эмрика доносился справа, а Гиля — от противоположной стены.

Мгал ещё раз попробовал двинуть руками. Его пронзила острая боль, и все же он с радостью ощутил, что руки у него не повреждены. Тяжелая деревянная доска, в прорезь которой они были заключены, затрудняла движения, боль была едва переносимой, однако он, приподнявшись, пошарил вокруг и нащупал высокий кувшин. Поднес к лицу, сделал несколько жадных глотков. В голове начало проясняться, хотя боль в затылке продолжала пульсировать, то приливая, так что перед глазами вспыхивали алые всполохи, то отливая, и тогда Мгал вновь обретал способность соображать.

— Нас схватили слуги Старшего караванщика?

— Да, но прежде Эмрик успел убить толстяка. Ты тоже поразил одного или двух нападавших, — сказал Гиль с гордостью за своих старших товарищей. — У меня не было ножа, но я дрался, пока они не свалили меня с ног.

— Молодец. — Мгал помолчал, борясь с подкатившей к горлу тошнотой. — Старший караванщик, по-видимому, решил продать нас Торговцам людьми и тем поправить свои дела. Интересно, знал ли о его намерениях Хог?

Вопрос его остался без ответа, и Мгал снова поднял голову:

— Гиль, ты говорил, что можешь распутывать узлы и сумел без особого труда освободиться от веревок Белых Братьев. Если бы нам удалось избавиться от колодок…

— Нет, с железными скрепами мне не справиться, я уже пробовал, — отозвался Гиль, а Эмрик с горечью промолвил:

— Как мы могли довериться старику, ума не приложу! Предательство у него прямо на лбу написано! И этот толстяк…

— Со Старшим караванщиком мы делили еду и питье, как же было не верить ему? Заподозрить человека в предательстве — это почти то же, что самому предать его.

— Я слышал, у жителей юга другие законы, другие нравы. Я должен был предостеречь вас…

— Все южане такие. Я понял это, когда они захватили нас у Развилки. Жаль, мало их щитоносец покрошил! — Гиль завозился в своем углу и спросил с надеждой: — Но ведь мы выберемся отсюда? Мы удерем? Я лучше покончу с собой и уйду к Самаату, чем стану рабом предателя!

— Разумеется, мы сбежим, но, быть может, это произойдет не так скоро, как нам хотелось бы. А насчет южан ты не прав. Подлецы и предатели есть везде… Уверен, что Хог не позволил бы Старшему караванщику совершить эту гнусность. Да и воинам старик скорее всего наврал что-нибудь несусветное.

— Но что это меняет, Эмрик? И что нам делать теперь? — не унимался мальчишка.

— Запастись терпением и ждать, не вспомнит ли о нас Вожатый Солнечного Диска, — ответил Мгал больше самому себе, чем Гилю, и закрыл глаза. — Прежде всего необходимо восстановить силы, а уж потом… Никакие стены и стражники не удержат нас в неволе, клянусь жизнью!

— Слышите? Кто-то скребется на крыше! — прошептал Гиль.

— Наверное, ветер треплет солому. Но, по правде, я, кроме бурчания собственного желудка, не слышу ничего. Третий день эти мерзавцы кормят нас тухлой похлебкой, и, если так пойдет дальше, мы просто не доживем до невольничьего рынка! — ответил Эмрик.

— Тссс! — Мгал приподнялся, насколько ему позволяли колодки, изо всех сил вглядываясь в непроницаемую тьму. — Это человек.

— Мгал, Эмрик, вы здесь? — послышался откуда-то сверху осторожный шепот.

— Здесь, здесь. Целы и невредимы, и если бы не колодки…

— Сейчас я собью их. Куда тут можно спрыгнуть, не наделав шума?

— На полшага влево под тобой, кажется, ничего нет. Рослый мужчина бесшумно спрыгнул на земляной пол, вытащил из привязанных за спиной ножен короткий широкий меч и замер, прислушиваясь и приглядываясь.

— Где вы? Ничего не вижу!

— Иди сюда, на голос, — тихонько позвал Мгал. — Ударь-ка вот здесь, только осторожно, иначе ты меня без рук оставишь.

Пальцы незнакомца пробежали по деревянным колодкам, чутко ощупали металлические скрепы.

— Ага… — Послышался короткий стук, скрежет. — А ну ещё разок.

— Стражник ушел от двери?

— Нет, спит.

Звук удара показался Мгалу оглушительно громким в безмолвии ночи. Он напрягся, стремясь поскорее освободиться, зажимы ослабели, и после ещё одного титанического усилия колодки распались.

— Если у тебя есть нож, ноги я освобожу сам, — прошептал северянин, растирая затекшие от локтей до кончиков пальцев руки.

Нож лег ему на колени, а незнакомец шагнул в дальний угол — к Эмрику. Некоторое время в амбаре слышалась только приглушенная возня, потом тишину нарушил ликующий мальчишеский голос:

— Свободен! Свободны! Я знал, знал, что цепи рабов не для нас!

— Тшшш! До свободы ещё далеко. Мгал, подсади Эмрика. Вот так, теперь мальчишку. Скорее, мне не хотелось бы пускать кровь вашему сторожу. Готовы?

С плеч Мгала Эмрик перебрался на стену, помог подняться Гилю и незнакомцу. Все вместе они вытянули к себе Мгала и один за другим выбрались на крышу.

— Здесь трава, прыгайте и бегите к деревьям. Незнакомец первым спрыгнул на землю, остальные последовали за ним и, путаясь в зарослях колючего кустарника, устремились под густые кроны деревьев.

— Клянусь Усатой змеей, эта ночь будто создана для побега. Ни одного огня в доме, ни слуг, ни собак не слышно.

— Старик поместил вас в самом дальнем амбаре. На границе с Диким краем не больно-то жалуют Торговцев людьми и тех, кто имеет с ними дело. Даже из прислуги Старшего караванщика не многие знают, какими делишками он промышляет, так что самое трудное было отыскать вас.

— Тебя зовут Кубег?

— Да. Хог догадывался о замыслах старика и поручил мне присматривать за вами. Лучше, однако, поспешить, есть там одно скверное местечко…

Кубег скрылся между деревьями, за ним двинулись Гиль и Эмрик. Мгал, вооруженный длинным ножом, шел замыкающим.

Миновав сад без всяких происшествий, они, повинуясь знаку Кубега, остановились под старой молочной пальмой. От высокого забора их отделяла теперь только широкая ровная дорожка, освещенная отблесками сторожевых костров, разложенных у центральных ворот, по левую руку от беглецов, и у калитки в ограде справа, в конце сада.

— Сторожа обленились: они не заметили меня, когда я перелез через дувал, — но четыре-то человека вряд ли сумеют ускользнуть от их внимания. За нами будет послана погоня, и наше спасение — в быстроте, — предупредил Кубег своих спутников, забросил меч в ножнах за спину и скомандовал: — Пошли!

Все четверо кинулись к забору. Эмрик подхватил Гиля и, как пушинку, поднял на дувал. Северянин подсадил Кубега и, держась за его руку, вскарабкался сам. Эмрик замешкался — мальчишка не мог втащить его наверх, но совместные усилия Мгала и воина увенчались успехом: он оказался рядом с товарищами в тот самый миг, когда от калитки донесся крик дозорного, возвещавший о том, что их заметили.

— Быстрее, они открывают ворота!

Ссыпавшись с забора, беглецы одним прыжком преодолели арык и со всех ног устремились вверх по дороге. Земля за эти дни подсохла, бежать было легко. К тому же Кубег заранее обдумал план отступления и, не добежав до вершины холма, неожиданно свернул с большой дороги в какой-то переулок, потом — ещё в один… Теперь они неслись под гору, к слободам бедноты, где узкие, постоянно петляющие улочки образовывали лабиринт, в котором настичь беглецов было почти невозможно.

В погоню за ними бросилось не менее дюжины сторожей, причем большая часть была убеждена, что преследует воров. Вскоре, считая, что порученное им дело — отпугивать лихих людей от дома хозяина — выполнено, они с чистой совестью повернули обратно. Остальные, посвященные в тайны Старшего караванщика, преследовали беглецов несколько дольше, но и они вскоре прекратили это опасное занятие — северяне слыли хорошими бойцами, и, настигнув их, сторожа рисковали заплатить за непомерное усердие головой.

Совершив множество хитрых поворотов и убедившись, что топот преследователей затих, Кубег перешел с бега на шаг.

— Теперь им не догнать нас, и мы можем поговорить о ваших дальнейших планах. Если у вас нет дел в Уртаке, то лучше вам покинуть наш город как можно скорее. Старший караванщик — хитрая бестия, и от него можно ждать любой пакости.

— Пожалуй, ты прав. И если бы кто-нибудь проводил нас до крепостной стены…

— Именно это я и хочу сделать.

— А сам-то ты не боишься, что старик проведает о том, кто нас освободил? — поинтересовался Эмрик.

— Нет. Мои товарищи отправились сегодня утром за зубами, костями и броней щитоносца. Если понадобится, они подтвердят, что я был с ними.

— Ну, раз тебе ничто не угрожает…

Кубег заверил спутников, что опасаться за него нечего, и принялся рассказывать о деревнях и селениях, расположенных вокруг Уртака, о ближайших городах, в которых пришлось ему бывать с торговыми караванами. Однако вскоре его красноречие иссякло, а крепостной стены все ещё не было видно. Беглецы шли, шли и шли по безлюдным улицам и переулкам, и лишь звук их шагов да ворчание собак за дувалами нарушали тишину спящего города. Уртак начал казаться им бесконечным, и они глазам своим не поверили, когда после очередного поворота перед ними возникли смутные очертания долгожданной стены.

— Вот мы и пришли. Идите вперед, пока хватит сил, днем отдохнете. Никакие предосторожности не будут лишними, если имеешь дело с нашим Старшим караванщиком. — Кубег отвязал ножны и вместе с мечом подал Эмрику: — На память и на бой. — Расстегнул куртку из потрескавшейся кожи, снял с шеи цепочку, на которую была прицеплена большая золотая монета, и протянул её Мгалу: — Это велел передать тебе Хог.

— Нет, нет, я не могу принять такой дар! Это же талисман.

— Хогу жаль было с ним расставаться, но раз уж решился… Он хотел, чтобы я отдал его тебе, если вы надумаете покинуть Уртак, не дождавшись его возвращения.

Мгал принял монету и, низко поклонившись воину, надел цепочку на свою могучую шею.

— Спасибо, друг. Небесный Отец послал тебе прозорливого начальника. От всего сердца благодарю тебя и его за все, что вы для нас сделали.

— Прощайте. Доброго пути.

— Да хранит вас Солнечный Диск!

Три фигуры двинулись к крепостной стене, миновали пролом и скрылись в предрассветном сумраке. Некоторое время Кубег смотрел им вслед, затем, услышав первый петушиный крик, запахнул поплотнее куртку и зашагал назад, в город.

— Из первого «дивного» города ноги нам унести удалось, посмотрим, как-то повезет в других… — пробормотал Эмрик, устраиваясь под деревом рядом с Гилем.

В словах его не было ни вопроса, ни упрека — так, ворчание усталого человека, которому приходится ложиться спать голодным, но случай показался Мгалу подходящим, и он сказал то, что давно уже собирался сказать:

— Не знаю, как нас встретят другие города, да, честно говоря, меня это и не особенно волнует. Удача нужна мне лишь в одном из них — в Исфатее. — Мгал присел в ногах Эмрика и продолжал, тщательно подбирая слова: — Я, вероятно, должен был сказать об этом раньше, но до недавнего времени у меня у самого небыло твердой уверенности… В общем, я покинул родное селение не только ради Дивных городов, но и для того, чтобы исполнить волю моего учителя и друга. Он, быть может, единственный из людей сумел разобраться в манускриптах, уцелевших после гибели древних держав, и узнать, где хранится кристалл Калиместиара. Тот самый кристалл, который, по словам Хога, разыскивают Черные Маги. Кристалл, служащий ключом к сокровищнице Маронды — Последнего Верховного Владыки великого государства Уберту.

— Ты?.. — Эмрик приподнялся на локте, и глаза его вспыхнули зеленоватым светом. — Ты знаешь, где находится ключ к Сокровищнице Знаний?

— О чем вы говорите? Кто такой Маронда, что за кристалл разыскивают Черные Маги? — вмешался было в разговор Гиль, но тут же затих под взглядом Эмрика. Лицо его приняло испуганное и виноватое выражение, он даже поднес ко рту ладонь, стремясь удержать рвущиеся с языка вопросы. — Я больше ни слова не скажу, клянусь таинствами Самаата!

— Нет, отчего же? Тебе тоже предстоит решить, пойдешь ли ты со мной или выберешь свой путь. Юг велик, и в любой деревне, я думаю, найдется человек, готовый принять тебя в свой род, — промолвил Мгал и обернулся к Эмрику: — Менгер, мой учитель, открыл мне, где находится ключ от Сокровищницы Знаний, которые могут неузнаваемо изменить наш мир. Более того, он завещал мне отыскать кристалл, и я намерен выполнить его поручение.

— То есть завладеть кристаллом? — уточнил Эмрик, переводя взгляд с лица Мгала на равнину, расстилавшуюся за его спиной.

— .Да. Быть может, это окажется мне не по плечу, но… рискнуть можно и должно! Конечно, если у вас другие планы… Э-э, да что я кручусь и верчусь вокруг да около! — Мгал яростно впечатал кулак в землю. — Втроем мы сумеем сделать то, что не под силу одному. И главное, я успел привязаться к вам обоим…

— Иду! — взвизгнул Гиль и, совершенно забывшись, издал пронзительный кошачий вопль и прыгнул на плечи Мгала. — И-йо! Плевать на ключ и сокровища! Хоть под землю, хоть под воду — иду с тобой!

— Вот спутничка-то Небесный Отец послал, а! — Северянин захохотал, ухватил мальчишку под ребра и, легко оторвав от себя, бросил в кучу сухих листьев.

— Погоди, придет час, будешь ещё Самаата за меня благодарить! — пообещал Гиль, выбираясь из листьев и тщетно силясь согнать ослепительную улыбку с угольно-черного лица.

— Ну а ты что скажешь? — обратился Мгал к Эмрику.

— Позволь, я прежде спрошу. Зачем тебе ключ от сокровищницы Маронды? Ведь сам по себе, как я слыхал, кристалл ценности не представляет. Или ты считаешь, что если тебе завещан ключ, то завещание это распространяется и на все то, к чему он открывает доступ? Тогда ключ лишь ступень к сокровищнице, но зачем он тебе — ради хранящихся в ней драгоценностей или ради мудрости древних?

— Хм-м… Говорить об этом преждевременно, поскольку до ключа ещё надо добраться, да и сокровищница находится на другом конце материка, и все же я не буду делать вид, что вопрос этот не приходил мне в голову. — Мгал задумчиво посмотрел на Эмрика, потер покрытый щетиной подбородок. — Менгер не успел сказать, как надобно распорядиться содержимым сокровищницы. Не сказал даже, надо ли её открывать, но если имеется ключ, то… Сами по себе драгоценности, хранящиеся в сокровищнице, меня не слишком прельщают — цену им знают южане, не мы. Однако, мне кажется, именно они могут превратить мудрость древних в реальную силу. А я… — На суровом лице северянина появилась какая-то детская, светлая улыбка. — Я все ещё мечтаю увидеть Дивные города, о которых пела песни и рассказывала сказки моя мать, а после и Менгер. Даже если мне самому придется возводить их.

— Мечтатель… — чуть слышно прошептал Эмрик и после недолгого молчания сказал: — Я иду с тобой. По мне, так лучше бы не трогать этот кристалл, пусть себе лежит где лежал. Но раз ты все равно пойдешь за ним, да ещё Черные Маги взялись за его розыски… В их руках и хлеб обращается во всепожирающий пламень, а уж во что превратится мудрость древних, и представить трудно. Да, я иду с тобой в Исфатею.

— Я рад. — Мгал растянулся на траве, закинул за голову руки. — В Исфатею… Вы слышите? Как волшебный напев это имя, похожее на имя прекрасной женщины.

— Исфатея… Исфатея… — бормотал он засыпая. Снился ему, однако, не город со странным, волнующим названием, а гибкая бронзовокожая девушка. Его жена. Мать его сына, которого ему вряд ли доведется когда-либо ещё увидеть.

Часть вторая. ДЕТИ ГОРЫ

Глава первая ПЕЩЕРА УТЕРЯННЫХ ГОЛОСОВ

— Мгал, Эмрик, рыкари похитили Чаг! Они караулили за Девичьей горой и, когда она, увлекшись погоней за рогачом, оторвалась от свиты, набросились на неё и поволокли в Ущелье слез, — выпалил Гиль, появляясь из-за скалы.

— Ага! Охотник наконец стал дичью! Замечательно… — Эмрик радостно потер руки. — И упрячут они её, надо думать, в пещере Утерянных Голосов?

— Из Утлого гнезда я не мог проследить их дальнейший путь, но другого логовища у рыкарей в ущелье нет.

— Нет, — подтвердил Эмрик и выжидающе посмотрел на Мгала. Северянин сидел неподвижно. Соединив растопыренные пальцы рук и устремив невидящий взор вдаль, он то ли прислушивался к чему-то, то ли обращался к своим богам за помощью и советом.

— М-да-а-а… Ну ладно, садись поешь. Да расскажи поподробнее, как старшая принцесса из рода Амаргеев в плен угодила. Она что же, не сопротивлялась, почему свита не поспела на помощь?

— Еще как сопротивлялась! Двоих рыкарей из лука подшибла, а потом мечом начала махать — только держись! Но они её арканами достали. Конечно, двадцать мужиков на одну девку набросились… Она хоть и принцесса, хоть и мускулистая, да где ж ей с целой шайкой совладать… — Вооружившись ножом, мальчишка отхватил от висящего над потухшим костром куска жареного мяса изрядный ломоть и продолжал с набитым ртом: — Заарканили, значит, её, с коня стащили и мешок на голову —вжик! Руки-ноги связали, поперек седла перекинули — и ходу.

— А свита что же? Охрана-то её где была?

— Так она подоспела, когда уж и след рыкарей простыл. Служанки её, придворные, челядь дворцовая, воины рассыпались по оврагам, ищут. Верно, до сих пор аукаются. В общем, все как обычно, только на этот раз принцесса-то тютю. Точь-в-точь как Мгал предсказывал получилось.

Услышав свое имя, северянин очнулся, провел ладонями по лицу:

— Ожидания наши оправдались. И если мы сумеем добраться до верхнего лаза в пещеру незамеченными… — Он поднялся на ноги. — Медлить нельзя, скоро половина Исфатеи будет здесь, и в безопасности мы окажемся только в пещере Утерянных Голосов. Эмрик, седлай Резвого, а мы с Гилем соберем пожитки. Думаю, возвращаться сюда нам уже не придется.

— Хороша безопасность — очутиться в одной норе с рыкарями! — проворчал Гиль себе под нос.

— Что ж, полгода, прожитые здесь, были не худшими в моей жизни… — пробормотал Эмрик, окидывая прощальным взглядом нагромождение гигантских валунов, отдаленно напоминающее исполинский шалаш, в котором легко могли уместиться полсотни верховых.

Держа наготове луки, Мгал и Гиль торопливо шли по едва заметной тропинке. Эмрик, ведя под уздцы Резвого, следовал за ними в некотором отдалении. Близились сумерки, однако воины, посланные на розыски принцессы Чаг, старшей дочери Владыки Исфатеи Бергола, ещё могли их заметить, и друзья, тревожно оглядываясь по сторонам, все ускоряли и ускоряли шаги.

Утес, вершины которого они стремились достичь, издали казался одной из половинок гигантского каменного каравая, рассеченного исполинским мечом. Так оно, до известной степени, и было. Высившуюся здесь с незапамятных времен гору несколько веков назад раскололо землетрясение, а образовавшуюся между утесами-близнецами теснину жители Исфатеи назвали Ущельем Слез. Впрочем, название это связано было не с землетрясением, а с битвой, происшедшей между войсками Владык Исфатеи и Кундалага уже в более поздние времена.

Здесь, на восточных отрогах Гангози — горы-великана, у подножия которой стоит Исфатея, высилось множество таких вот утесов-горбушек, пологих и лесистых с одной стороны и отвесных, поросших лишь колючим терновником да кустами камнегрыза — с другой. В причудливых скоплениях их угадывались очертания диковинных башен и огромной пироги, шатра и вздыбившегося глега. Местность была не только красивая, но и богатая дичью — недаром её облюбовали бродяги, беглые рабы, обнищавшие, вконец разорившиеся землепашцы и ремесленники, которые объединялись в малые и большие ватаги и называли себя рыкарями: они действительно умели искусно подражать во время облавных охот реву и рыку хищных зверей. Жили они кто бобылями, кто семьями; так же как Мгал и его товарищи, промышляли охотой, продавали мясо и шкуры на базарах Исфатеи или Кундалага, покупая на вырученные деньги соль, металлические наконечники для стрел, одежду и вино. Иногда и просто обменивали добычу свою на хлеб и муку в ближайших деревнях.

С давних пор жили тут ватаги обездоленных, то увеличиваясь, когда некуда было деваться ограбленному, пожженному и обиженному во время межгородских усобиц люду, то сокращаясь, когда непрочный мир воцарялся между Исфатеей и Кундалагом. И поскольку уж лет десять не возникало между городами-соседями ни ссор, ни раздоров, число рыкарей к моменту появления здесь Мгала с товарищами сократилось до двух дюжин, среди которых остались только самые отпетые. Раза два-три Мгал и Эмрик встречались с ними во время охоты, однако держались рыкари настороженно, да и в окрестных деревушках стали поговаривать, что «бродяга нынче пошел не тот, шалить на дорогах начал». Пока ещё на них не указывали прямо как на виновников исчезновения того или иного купца, но слухи ходили упорные, и Мгалу не единожды доводилось слышать рассуждения деревенских жителей о том, что зря, мол, принцесса Чаг продолжает свои охотничьи забавы в этих местах, не доведет этакое баловство до добра. Эти-то речи и навели его на мысль поискать логово рыкарей и попытаться разведать их намерения относительно принцессы.

Если слухи о том, что последняя охотничья ватага превратилась в обычную разбойничью шайку, верны, то принцесса Чаг — лучшая для неё добыча. Богатые караваны были слишком крупны и опасны, мелкие купцы, возившие товары между Исфатеей и Кундалагом без охраны, прознав о том, что дороги опять стали опасными, уже не решались пускаться в путь в одиночку или маленькими группами, а свита принцессы, любившей охотиться в этих местах, далеко не всегда поспевала за лихой наездницей из рода Амаргеев. Взяв её в плен, рыкари могли потребовать солидный выкуп за жизнь и свободу первой принцессы Исфатеи, и Мгал не скрывал надежды, что так они и поступят. Гиль и Эмрик разделяли его ожидания, хотя, как и северянин, вовсе не желали зла незнакомой девушке. Более того, в их планы входило при первой же возможности освободить принцессу из плена и попытаться завоевать её расположение, так как только Владыки из рода Амаргеев и их ближайшие родственники имели право молиться в храме Дарителя Жизни. В том самом храме, где, по словам Менгера, хранился кристалл Калиместиара.

С тех пор как друзья покинули Уртак, они успели многое повидать: руины Дивных городов и возведенные неподалеку новые города и селения, Заозерные леса, равнину Муглов. Они заходили в десятки деревень, на местном наречии, которому научились ещё в селении ассунов, разговаривали с самыми разными людьми, всю осень прожили в предместьях Исфатеи и неплохо узнали привычки и обычаи южан — пахарей и ремесленников, воинов, караванщиков и охотников, — однако отыскать обиталище рыкарей, место их более или менее регулярных сборищ им удалось далеко не сразу. Искусно замаскированный кустами камнегрыза вход в пещеру Утерянных Голосов начинался в Ущелье Слез и вел в гигантскую залу, в каменных стенах которой на разной высоте прорублено было два десятка ходов, каждый в человеческий рост. Сделаны эти лазы были, судя по всему, очень давно, и рыкари не пользовались ими — места в центральном зале вполне хватало и тонгам, и людям. Здесь же они хранили запасы сена, вяленое мясо и остальные припасы, здесь же готовили над обложенным камнями очагом похлебку в громадном медном котле, ели, спали и длинными зимними вечерами, когда в окрестностях Гангози шумели ливни и свирепствовали ураганы, рассказывали вполголоса странные и страшные, похожие на сказки истории, заставлявшие, казалось, даже тонгов вздрагивать и жаться поближе к людям.

Разумеется, всего этого Мгалу и его друзьям не удалось бы увидеть и услышать, если бы Гиль не исхитрился при помощи своих волхвований обнаружить, что один из ходов-штолен, расположенный в самом верху пещеры и невидимый снизу из-за некоего подобия карниза, — сквозной и выходит на поверхность где-то на вершине утеса. Потратив несколько дней на поиски, чернокожий мальчишка каким-то чудом сумел разыскать среди каменной россыпи лаз в пещеру, и с тех пор друзья неоднократно наблюдали за сборищами рыкарей, оставаясь при этом незамеченными.

Место это не зря называлось пещерой Утерянных Голосов — звуки здесь, казалось, поглощаются стенами, не вызывая эха, и все же, несмотря на хорошую слышимость, ни Мгалу, ни его товарищам ни разу не удалось уловить ни слова, свидетельствовавшего о том, что рыкари и впрямь намерены захватить принцессу Чаг. Да, они действительно промышляли разбоем в последнее время, но поднять руку на старшую дочь Владыки Исфатеи, видимо, не осмеливались. Друзья уже начали подумывать, что, следя за рыкарями, даром тратят время, когда Гиль сообщил им о похищении принцессы. Ожидания их оправдались, настал решительный момент, и, торопливо шагая по тропинке, вьющейся среди мощных деревьев-ветеранов и темневших на склонах утеса рощиц молодняка, Мгал снова и снова обдумывал план вызволения принцессы, отчетливо сознавая, что, если затея их окажется невыполнимой, придется искать какой-то иной путь, ведущий в храм Дарителя Жизни, а малейшая оплошность может стоить жизни не только ему самому, но и его товарищам.

Сумерки затопили Ущелье Слез и теперь медленно, словно темная вода, поднимались к вершине утеса, когда Мгал, Эмрик и Гиль добрались до каменной россыпи. Стреножив Резвого, друзья оставили его пастись на укрытой деревьями полянке и вступили под сень исполинских валунов, каждый из которых был раза в три выше человека.

Поплутав некоторое время среди каменных исполинов, они подошли к знакомому лазу под нависающей, похожей на кривобокую корону глыбой известняка и один за другим скрылись в узком отверстии. Мгал высек огонь, зажег фитиль, плавающий в плоской чашке с древесным маслом, и передал её Гилю. Мальчишка сделал шаг, другой, приноравливаясь к неровностям круто уходящего вниз каменного пола, и ловко заскользил вперед. Мгал и Эмрик последовали за ним.

Идти было легко, углубления в полу, казалось, специально выдолбили вместо ступеней. Попав сюда первый раз, северянин сразу предположил, что к созданию пещеры Утерянных Голосов и идущих от неё ходов-штолен приложили руки древние строители. Вырубить в камне весь зал им, вероятно, было не по силам, хотя — кто знает, рассказывают о них и не такое, а вот обработать его, пробить лазы-штольни… Для чего предназначались они, зачем понадобился древним столь обширный подземный зал? Святилище ли это какого-то божества, дворец или тайное укрывище на случай вражеских нашествий? А ведь, похоже, пещерные чертоги продолжались и в глубине соседнего утеса, составлявшего некогда с этим единое целое. Мгал представил некое колдовское действо с огнями и танцами, ревом барабанов, призывными звуками рожков и пронзительным пением флейт. Всплески цветного пламени, изломанные в безумной пляске обнаженные тела, клубы странного светящегося дыма, сладкий запах благовоний, мечущиеся фигуры колдунов в развевающихся, как крылья упырей, одеждах, ритмичное позвякивание бубенцов, громовые заклинания, стеклянно-звонкий удар жезла об пол, от которого утес раскалывается на две части…

Северянин протер глаза, отгоняя видение. Велики чудеса юга, и сталкивается с ними человек не там, где ожидает. Недаром, значит, рыкари про всякую жуть толковать любят, верно, и они ощущают сохранившийся здесь от прежних веков дух тайны, жестокости и колдовства.

Огонек светильника замер на месте — Гиль оставил его у поворота, зайдя за который можно было уже видеть отсветы костра, разведенного в зале. Сделав несколько шагов, Мгал опустился на каменный пол рядом с Гилем и осторожно заглянул вниз.

Костер, пылавший в большом очаге посреди зала, давал мало света, и углы пещеры тонули во мраке, из которого слышалось шумное дыхание и пофыркивание тонгов. В освещенном круге сидела перед перевернутым, накрытым чьим-то халатом котлом принцесса Чаг и писала письмо. За спиной её теснились шесть-семь рыкарей, остальные, расположившись поодаль на шкурах и охапках соломы, доскребали деревянные миски, хрустели черствым хлебом. Принцесса — широкоплечая девица в роскошном, хотя и несколько пострадавшем во время борьбы охотничьем костюме, состоявшем из черных шаровар, серой рубахи и серого же, расшитого серебром кафтана, — яростно грызла кисточку для письма. Фигурой, одеждой, прической и крупными чертами лица Чаг походила на мужчину, крепостью же мышц и воинской осанкой она, пожалуй, превосходила любого рыкаря, и те, чтобы оградить себя от неприятных неожиданностей, не только связали пленнице ноги, но и примотали к ним левую руку царственной богатырши, оставив свободной лишь правую — для письма.

Очевидно, выкуп, потребованный похитителями, не был чрезмерным, раз Чаг так быстро согласилась отписать отцу. Непривычная обстановка и два десятка звероподобных мужиков, казалось, не пугали старшую дочь Бергола, однако сам процесс письма явно причинял ей страдания. Она то склонялась над листом пергамента с таким видом, словно собиралась вонзить в него кисточку, то откидывалась назад, морща низкий лоб и короткий толстый нос в тягостном раздумье. Обступившие её рыкари сочувственно вздыхали и кряхтели; грубые, обветренные лица их морщились и кривились, точь-в-точь как у принцессы, будто им тоже приходилось составлять сложные, непокорные слова, подгонять их друг к другу, как неповоротливые гранитные глыбы, и лишь один из рыкарей, высокий мужчина с длинным, узким, как нож, лицом, глядел на пергамент с пониманием. Улыбка, скользившая по его тонким губам, свидетельствовала о том, что он не только разумеет грамоте, но и тайно посмеивается над муками сочинительницы.

Наконец Чаг, сделав последнее усилие, отбросила кисточку, торжествующе огляделась по сторонам и низким, глухим голосом объявила:

— Готово. Можете везти письмо моему отцу.

— Заруг, проверь, так ли она написала! — потребовал у длиннолицего коренастый круглоголовый крепыш, атаман рыкарей.

— Написано, как договорились. Гонца сейчас пошлем или дождемся утра?

— Подождем до завтра, спешить нам некуда.

Заглядывая в пергамент, уважительно покашливая и скребя в бородах, рыкари один за другим начали расходиться от очага и укладываться на ночлег. Атаман, скатав письмо в трубку, сунул его за пазуху, связал принцессе руки за спиной и, пожелав ей сладких сновидений, направился к выходу из пещеры — проверять дозоры. Около девушки остался один Заруг.

— Пора! Он ведь может всю ночь не спать — караулить. — Гиль нетерпеливо заерзал, почесал стрелой спину, проверил, не разлохматилась ли тетива лука.

— Погоди, не время еще. Подождем, авось без кровопролития обойдется.

К тому времени, как атаман вернулся, протяжные зевки сменились мирным похрапыванием. Не спала только принцесса, не сводившая глаз с пляшущих языков пламени, да Заруг, не сводивший глаз с принцессы.

— Не спишь? Правильно, гляди, гляди за ней в оба. Деться ей отсюда некуда, а все ж на душе неспокойно. Шутка ли — мешок золота девка стоит. Двух мужиков из-за неё потеряли… Ай-ай-ай… — Атаман обошел пещеру, ещё раз проверил, надежно ли связана пленница, и улегся на шкуру рогача в десятке шагов от очага. Поворочался, бормоча что-то невнятное, и затих, по-детски свернувшись калачиком и положив ладонь под щеку.

Мгал вытащил из переметной сумы веревку, при помощи которой уже не раз спускался в зал, закрепил её в расщелине между камней. Гиль и Эмрик положили перед собой луки со стрелами. Время тянулось медленно, тишину, царившую в пещере, нарушали только вздохи и посапывание спящих; огонь в очаге начал гаснуть.

— Кажется, заснул…

— Нет, нет, я чувствую, он не спит. О, Самаат, этот длиннолицый задумал какую-то пакость! Может, всадить в него стрелу? Грамотей среди рыкарей — ох не к добру это!

— Погоди, прикончить его мы всегда успеем. Смотри-ка, и правда…

Заруг поднялся, подбросил в очаг охапку хвороста и склонился над принцессой:

— Ну-ка проснись, дело есть.

Девушка неловко села, помогая себе связанными за спиной руками, ожившее пламя осветило её угрюмое, встревоженное лицо.

— Что ещё тебе от меня надобно?

— Хочу узнать маленький секрет рода Амаргеев. Как удается вам проникать в храм Дарителя Жизни?

Гиль вздрогнул, Эмрик многозначительно прошептал:

«Ага!» — и только Мгал остался безмолвным и недвижимым. Он предвидел, что на пути к кристаллу Калиместиара их ещё ждут многие неожиданности.

— Это не маленький секрет. Это родовая тайна, и выдавать её первому встречному разбойнику я не намерена. Достаточно того выкупа, который…

— Меня не интересуют деньги! Я хочу знать тайну храма, и если будешь ломаться — тебе же хуже: для начала лишишься глаз. Ясно? — В руках Заруга блеснул узкий длинный кинжал.

Чаг отпрянула, насколько позволяли ей путы, и сдавленным голосом произнесла:

— Я не знаю тайны храма. Внутри он ничем не отличается от других посвященных Небесному Отцу. Разве что сохраннее и чище…

— Не прикидывайся глупее, чем ты есть. — Заруг коротко, скрипуче рассмеялся. — Ты знаешь, как войти в святилище, с меня довольно и этого. Не вздумай кричать — смерть твоя на кончике моего кинжала. — Лезвие стилета коснулось шеи девушки.

— Мгал, Эмрик! Позвольте, я уложу этого длинного? Я попаду, не зря столько времени тренировался! — взмолился Гиль, дрожа от возбуждения.

— Свою лихость покажешь, когда мы поднимем сюда принцессу. Путь до Исфатеи не близкий, и вам с Резвым придется изрядно потрудиться. А пока — наберись терпения.

С отвращением и страхом смотрела Чаг на склонившегося над ней мужчину. Ее не пугали рыкари — бродяги и охотники, вставшие на путь разбоя, но этот тонкогубый, шипящий, как змея, человек был ей непонятен и внушал необоримый ужас. Преследующий какие-то свои неясные цели или одержимый бесами, он был готов к убийству. Принцесса прочитала это в его взгляде и, поколебавшись несколько мгновений, уступила:

— Не знаю, что надобно тебе в храме нашего рода. Не ведаю, зачем тебе наша тайна, но если ты хочешь убить меня из-за нее…

— Короче! Как попасть в храм Дарителя Жизни?!

— Справа от входа, на портале, среди резных фигур есть изображение агурти — каменной ящерицы, охранительницы сказочных сокровищ. В пасти её скрыта щель, в которую надо бросить старинную золотую монету с изображением Маронды — Последнего Верховного Владыки государства Уберту. Она откроет дверь в храм.

— У тебя есть такая монета?

— Нет. Я никогда не ходила в это святилище одна, но если тебе так надо, обратись к менялам или ювелирам — они, верно, сумеют отыскать монету Маронды.

— Хм-м-м…— Заруг опустил кинжал и задумался. — Что ж, совет дельный. И слова твои будет не трудно проверить.

Он двинулся к выходу из пещеры, но неожиданно остановился:

— Поклянись здоровьем отца, что у тебя нет этой монеты с собой или во дворце!

— Клянусь здоровьем отца. У меня нет нужной тебе монеты, — устало отозвалась Чаг.

Заруг скрылся в тоннеле, ведущем в Ущелье Слез, и, когда стих звук его шагов, Мгал поднялся на ноги:

— Самое время спускаться.

— А надо ли теперь возиться с принцессой? Ты знаешь, как войти в храм, и нам нет дела до того, что Берголу придется раскошелиться. Вот с этим Заругом я бы побеседовал… — Эмрик мрачно усмехнулся.

Мгал потер подбородок, нахмурился, потом решительно тряхнул черной гривой волос:

— Ты прав, с грамотеем стоило бы поговорить, похоже, он более всех заинтересован в похищении. Но ведь его без шума не возьмешь. А что касается принцессы… Она нам не нужна теперь, и все же мы должны попытаться вытащить её отсюда.

Эмрик пожал плечами и взялся за веревку. Гиль застыл на краю карниза, изготовившись к стрельбе, а Мгал, привычным движением пропустив веревочную петлю под мышками, начал спуск, упираясь ногами в вертикальную стену зала.

Расстояние от карниза до пола пещеры Утерянных Голосов равнялось примерно трем десяткам шагов, и Мгал преодолел его в считанные мгновения — сила, природная ловкость и несколько предыдущих спусков сделали свое дело. Коснувшись ногами земли, он сбросил веревку и, настороженно озираясь, чутко прислушиваясь к мерному дыханию спящих, двинулся к девушке, неподвижно сидевшей у очага. На лице её застыло выражение страха и недоумения, вид Мгала, внезапно вынырнувшего из тьмы и ловко пробиравшегося к ней между спящими рыкарями, не только не обрадовал, но, казалось, ещё больше испугал её.

— Принцесса, я пришел спасти тебя. Я сумею вырвать тебя из рук разбойников, если ты доверишься мне.

Северянин выхватил из-за пояса нож, однако Чаг, вместо того чтобы возликовать и достойно приветствовать своего спасителя, с тихим стоном отшатнулась от него.

— Я друг, друг! Позволь перерезать веревки и освободить тебя!

— Уходи! Уходи, иначе я закричу! Ты не южанин, тебя выдает твой говор, и я никуда не пойду с тобой!

— Но… Послушай, ведьмин сок! Я хочу спасти тебя!

— Нет! Не надо мне никаких спасателей! Тут, по крайней мере, я знаю, чем заплачу за свободу. А что потребуешь ты, одному Небесному Отцу ведомо. Слышишь шаги? Это возвращается Заруг!

— Так ты не пойдешь со мной?

— Нет!

Лицо девушки не оставляло сомнений в том, что решение её непреклонно, и Мгал, бесшумно отступив от костра, опустился на шкуру рогача и прилег рядом с атаманом рыкарей — шаги Заруга приближались, и нечего было и думать скрыться до его появления в пещере.

— Чего вскочила? На сегодня все. — Заруг уселся около угасавшего костра, и губы его искривила усмешка, похожая на гримасу. — Через день-два узнаем, не соврала ли ты мне, и тогда отправим гонца к Берголу.

— Это что же, вы ещё трое суток намерены держать меня вот так, спутанной по рукам и ногам? — угрюмо поинтересовалась Чаг.

— Там видно будет. Спи пока.

Девушка скосила глаза в сторону Мгала и откинулась на охапку соломы.

Некоторое время Заруг с непроницаемым видом смотрел на нее, потом достал откуда-то из складок плаща изогнутую трубку, повернулся к очагу, и вскоре душистый голубоватый дымок тонкой струйкой потянулся к потолку пещеры.

Мгалу доводилось слышать об ароматной травке, навевающей сладкие сны и волшебные видения, и сейчас, глядя, как поникли плечи Заруга, все ниже и ниже клонится его темноволосая голова, он подумал, что скверная привычка длиннолицего видеть сны наяву сослужит на этот раз добрую службу. Убить сидящего у костра человека было нетрудно, но северянин предпочитал без крайней необходимости не лишать жизни ни одно существо.

Терпеливо ожидая, когда Заруг окончательно погрузится в сладкую дрему, он размышлял о неожиданном отказе принцессы принять его помощь; о том, что скорее всего про хранящийся в храме Дарителя Жизни кристалл проведали Черные Маги и они же спровоцировали похищение Чаг; о том, что можно рискнуть удрать отсюда через нижний ход, воспользовавшись лошадьми и тонгами рыкарей, но тогда либо он должен будет покинуть своих друзей на время, либо им придется спуститься вниз, однако у Эмрика это получается не особенно лихо, а тут ещё и веревку некому держать…

Заруг сидел неподвижно, опустив голову на грудь, дыхание его было тихим и ровным, потухшая трубка выпала из руки и лежала возле очага. Выждав изрядное количество времени, Мгал поднялся на ноги, шепотом позвал принцессу и, не получив ответа, крадучись направился в темноту, к стене, с которой свисала оставленная им веревка.

Движение за спиной он скорее ощутил, чем услышал, стремительно обернулся и встретился глазами с совершенно осмысленным и злорадным взглядом длиннолицего. В тот же миг в руках северянина оказался широкий охотничий нож, Заруг выхватил кинжал и, зловеще ухмыльнувшись, промолвил:

— Драться я с тобой не буду. Тебя… — Закончить фразу он не успел — длинная стрела ударила его в грудь, и он, взмахнув руками, рухнул как подкошенный на каменный пол.

Вскрикнула принцесса, и Мгал, не теряя ни секунды, рванулся к стене. Затянул под мышками веревочную петлю и тут же ощутил, что Эмрик и Гиль начали поднимать его. Снизу, подобно разъяренному глегу, взревел проснувшийся атаман; ворча и рассыпая проклятия, начали пробуждаться ничего не понимающие рыкари. Кто-то подкинул в очаг хворосту, кто-то бросился помогать раненому, а Эмрик с Гилем дружно рванули веревку — взметнувшиеся вверх языки пламени осветили внутренность пещеры едва ли не до потолка.

— Вон он, поднимается! Ловите его! Стреляйте, стреляйте! — бесновался атаман, заметивший наконец беглеца, однако рыкари ещё не вполне очнулись ото сна, и к тому времени, когда в воздухе засвистели первые стрелы, руки Мгала коснулись спасительного края карниза. Мощным рывком он забросил свое тело на уступ, прикрывавший его товарищей от стрел, и, глядя, как они тяжело переводят дух, сказал:

— Вовремя!

— Зря ты рисковал. А жаль, никогда не видел вблизи ни одной принцессы. Здорово я этого длинного сбил, верно? А кто его подослал?

— Не знаю. Только, сдается мне, что Заруга ты не убил, — заметил Эмрик, сматывая веревку и прислушиваясь к доносившимся из зала воплям рыкарей. — Надо быстренько к храму Дарителя Жизни пробираться. Как бы нас не опередили!

— Успеем.

Мгал закинул за спину переметную суму, поднял светильник и первым двинулся в узкий лаз.

Глава вторая СВЯТИЛИЩЕ АМАЙГЕРАССЫ

Принцесса Чаг лукавила, говоря, что святилище рода Амаргеев мало чем отличается от других храмов Исфатеи, посвященных Небесному Отцу. Несмотря на многочисленные достройки, с первого взгляда было ясно, что здание это неизмеримо древнее окружавших его домов и, очень может статься, воздвигнуто ещё в те времена, когда здесь и города-то не было. Сколько ни старались придворные строители и ваятели украсить мрачный и тяжелый даже на вид, гигантский, чуть приплюснутый куб отделкой из розового известняка, сколько ни покрывали приземистые квадратные колонны, образовывающие открытую галерею в нижнем ярусе храма, причудливой резьбой, изображениями диковинных птиц, рыб и зверей, все же как было это святилище инородным включением в тело города, состоящего из изящных и уютных двухэтажных домов людей состоятельных и глиняных хижин бедноты, так грозным, чуждым им великаном и осталось.

Храм стоял на холме и низким, заслоненным колоннадой главным входом своим обращен был к юго-восточному склону Гангози — горе-великану, печально известной жуткими тварями, обитавшими в её недрах и нападавшими на рудокопов, прозванными жителями Исфатеи кротолюдами. На небольшой террасе перед входом Владыка города время от времени устраивал открытые моления, приглашая на них жрецов и смотрителей из других святилищ. В обычные же дни здесь играли босые и голые, вечно чумазые дети ремесленников, хижины которых облепили холм и упорно карабкались все выше по отрогам Гангози. Задний фасад храма выходил на рыночную площадь, где горожане продавали свои изделия заезжим купцам и жителям окрестных деревень, привозившим в Исфатею фрукты и овощи, мясо и рыбу, муку и мед. Здесь всегда толпился народ, было шумно и весело, особенно когда выступали циркачи, песельники и сказители, а по праздникам городские богатей учиняли для своих менее имущих соседей обильные пиры, неизменно сопровождавшиеся восхвалениями Небесного Отца — Дарителя Жизни, пением малопристойных куплетов, плясками, боем петухов, потешными бегами в мешках и прочими безыскусными забавами, до которых так охоч трудящийся люд.

Невзирая на запреты, к задней стене святилища были пристроены всевозможные лавки, навесы, сараи и амбары. В общем, жители Исфатеи привыкли не замечать странности здания, которое более двух веков назад кто-то из предков Бергола стал, без каких-либо на то оснований, называть своим родовым храмом. Караванщиков и заезжих купцов, многое повидавших за свою беспокойную кочевую жизнь, святилище это тоже не особенно поражало, тем более что проникнуть в него было невозможно, а внешние формы здания изумляли разве что своей простотой. И все же, приближаясь к гигантскому, чуть приплюснутому кубу, Мгал всегда испытывал невольный трепет. Так было и на этот раз, когда в сопровождении Эмрика и Гиля он подошел к храму со стороны торговых рядов. Теперь, правда, у северянина были основания волноваться, и друзья полностью разделяли его тревоги и надежды.

Несмотря на раннее утро, базарная площадь уже гудела, как растревоженный улей. Между прилавками, телегами, тентами и шатрами сновали мальчишки-рассыльные; хозяйки, пришедшие за снедью, придирчиво рылись в грудах серебристых рыбин, в разноцветных горах яблок, вань-ги, ранних арбузов, дынь и ференгов; подмастерье хлебопека, сторговавшись, выводил из рядов две телеги, груженные мешками с мукой. Землепашцы приценивались к плугам, лопатам и кучкам гвоздей. Прибывшие из Хануха караванщики в одинаковых полосатых халатах азартно спорили с продавцом тканей, присматривались к медным чайникам, сверкавшим как золотые, к ручным и ножным браслетам и более мелким изделиям из серебра — гордости исфатейских ювелиров. Из рук в руки переходили большие медные монеты — ганы, мелкие — полуганы и четвертушки; капельками ртути светились в заскорузлых ладонях серебряные лиды, кусочками солнца вспыхивали порой золотые солы. Но крупные сделки совершались не здесь. Богатые караванщики, чинные купчины, цеховые перекупщики и владельцы больших лавок и складов собирались в тенистых садах, рассаживались за резные деревянные столики у бассейнов и фонтанов, пили прохладительные напитки и легкие душистые вина, угощались засахаренными орехами, цукатами, истекающими соком фруктами — и тихими певучими голосами вели беседы о здоровье Владык, о семьях, видах на урожай, ценах на рынках в близлежащих городах и пограничных районах. Там купля и продажа совершались на пергаментах и листах толстой желтоватой бумаги, там не были слышны крики верблюдов, ржание тонгов и лошадей, прибаутки, ворчание, проклятия и смех базарного люда; не пахло горячей, бьющей через край жизнью: потом, дегтем, соленой рыбой, смолистыми досками и дымом от костров, на которых жарили для проголодавшихся продавцов и покупателей, для людей с белой, желтой, бронзовой и черной кожей — кто только не жил и не приезжал в Исфатею, — куски мяса с хрустящей на зубах корочкой, ломтики рыбы и дичь на вертелах, пекли круглые, размерами с чашку или с тележное колесо, лепешки, подогревали нагыр — страшной крепости напиток, благоухающий подобно торговцу пряностями. Оттого-то нередко и покидали купчины, перекупщики и владельцы цеховых лавок, считавшие деньги не монетами — мешками, свои роскошные покои и сады, и отправлялись на базар не для корысти, а так — для утехи души.

Хорош был базар в Исфатее — богат, шумен, весел и ярок по-южному, и не проходили обычно мимо Мгал и его товарищи, оказавшись в городе, — и по делу заглядывали на него, и без дела, — подивиться чужим нравам и обычаям, послушать рассказы о делах минувших и дальних краях, о том, что делается в Исфатее и окрестностях. Однако в этот раз они не прислушивались к чужим разговорам, не обращали внимания на товары, лежавшие на земле, на повозках, лотках и прилавках, развешенные на столбах, оглоблях телег и над входами в шатры. Как аромат цветка влечет к себе пчелу, так притягивал их к себе храм Дарителя Жизни.

Протискиваясь и проталкиваясь, отругиваясь и отшучиваясь, достигли они наконец его задней стены и по узкой отмостке начали пробираться к главному фасаду, где находился парадный, он же и единственный, вход в святилище. Вход, двери которого должна была открыть перед ними монета с изображением Маронды, висевшая на шее Мгала.

Как и следовало ожидать, на террасе перед храмом ещё никого не было. Редкие прохожие, спешившие на базар по улочке у подножия террасы, посматривали на Мгала и его товарищей без интереса, — мало ли любопытных приходит взглянуть на родовое святилище Амаргеев. Осмотревшись по сторонам и удостоверившись, что никто не наблюдает за ними, Мгал шагнул в низкую галерею, образованную нависающей частью здания, которую поддерживали приземистые квадратные колонны, скользнул взглядом по покрывавшей их замысловатой резьбе и направился вдоль стены к порталу храма.

Вход в святилище представлял собой две арки, ступенями углубленные в толщу стены и украшенные фигурами различных диковинных тварей. Мощные бронзовые двери обрамляли изваянные из белого мрамора рыболюди, змее-птицы, торгалы, вишу и глеги. Каменная ящерица агурти выглядела в такой компании несколько простовато, однако именно её изображение заставило глаза Мгала загореться торжествующим огнем. Голова ящерицы находилась на уровне его плеч, и, заглянув в её пасть, северянин дрогнувшим голосом сообщил:

— Здесь и правда есть щель!

Расстегнув плащ и ворот меховой безрукавки, он снял с щей массивную золотую монету и уже готов был опустить её в щель, когда взгляд его упал на Гиля. Лицо чернокожего мальчишки посерело от волнения; чтобы скрыть недостойные воина чувства, он кусал губы и, разумеется, готов был отдать полжизни за право бросить чудесную монету в пасть агурти.

— Действуй. — Мгал протянул Гилю на раскрытой ладони монету Маронды.

— Я?! Но ведь…

— Давай-давай! — Эмрик легонько подтолкнул мальчишку вперед.

— Да поможет нам Самаат и все добрые духи его!

Гиль приподнялся на цыпочках, пробормотал непонятные слова, очевидно охранительные заклинания, и осторожно опустил золотой в пасть каменной ящерицы.

— А ну-ка!.. — Эмрик надавил на бронзовые створки двери, и они бесшумно разошлись, открывая вход в святилище. Из темной глубины храма на друзей пахнуло холодом и священными благовониями.

Мгал обнял Гиля за плечи и шагнул в распахнутые двери. Эмрик вытащил из переметной сумы сальную свечу, высек огонь и лишь после этого переступил порог. Захлопнул створки двери. Тотчас щелкнул невидимый запор, и к ногам друзей скатилась откуда-то сбоку монета Маронды.

Мгал поднял золотой и огляделся.

От широкого низкого коридора, упиравшегося в двери из странного белого металла, отходили в разные стороны два коридора поуже, торцы их терялись во мраке, а на полу, покрытом толстым слоем пыли, не было видно ни одного следа.

— Похоже, Бергол со своими домочадцами ходит прямо. Натоптано около белой двери, наверное, и нам не надо сворачивать, — пробормотал Мгал, ни к кому не обращаясь, и двинулся по широкому коридору. Едва он приблизился к дверям, как они сами собой растворились; не ожидавший этого, северянин замер и попятился. — Здорово, ведьмин сок! Всякое я видал, но такого…

Перед друзьями раскинулся огромный зал, в противоположном конце которого таинственно светились оранжевым три высокие арки. Наклонные стены зала были гладкими, и в полированных поверхностях их мутно отражались дальние арки и озаряемые пламенем свечи фигуры вошедших людей. Пыльный пол покрывало множество следов, а на потолке неясно проступали очертания квадратных плафонов.

— Кто мог зажечь огонь в этих арках? Неужели мы опоздали?! — спросил Эмрик тревожно, нашаривая под плащом нож.

Они слышали разговор Заруга с принцессой позапрошлой ночью. К утру пришли в Исфатею, но здесь Мгал настоял на том, чтобы отдохнуть перед посещением храма, а заодно припрятать оружие, ношение которого на улицах города не поощрялось. Неужели за один день люди Заруга успели отыскать монету Маронды и проникнуть в храм? Или кроме Бергола это святилище посещает ещё кто-то?..

Мысли эти молнией пронеслись в голове Эмрика, но спросить он ничего не успел, потому что Мгал тихо рассмеялся.

— В чем дело? Чему ты радуешься?

— Все в порядке. Менгер предупреждал меня, что здесь должен гореть Негасимый Холодный огонь. Он-то и укажет нам местонахождение кристалла.

Ободренные словами Мгала, друзья медленно двинулись через зал, вдоль стен которого стояли на серых постаментах изваянные из разноцветного мрамора, гранита и алебастра бюсты Владык Исфатеи. Между ними лежали засохшие жертвенные венки тысячецвета, посверкивали пыльным золотом и потемневшим серебром священные сосуды, вазочки для благовоний и курильницы. Посреди зала, рядом с низким, обитым пурпурным бархатом креслом, находился столик на гнутых, выполненных в виде когтистых птичьих лап ножках, на котором были установлены хрустальные полушария для призывания божественных духов, два семисвечных шандала, несколько серебряных блюд и кубков и множество скляночек, флаконов, кувшинчиков. Бергол не только молился здесь, но и подолгу размышлял в одиночестве, и, надо признать, зал этот способствовал отрешению от суетных мыслей. Скульптуры, венки и прочие атрибуты святилища казались здесь лишними — громадное затемненное пространство словно очищало от сиюминутных забот, подготавливая душу человека к общению с божеством лучше всяких ритуальных побрякушек.

— Мрачноватое место. И хотел бы я знать, что это за Негасимый Холодный огонь? — нарушил Эмрик глубокую тишину, царившую в зале. Ни один шорох не проникал сюда с улицы, с шумевшего за стенами храма базара, а звуки шагов гасила устилавшая каменные плиты пыль.

— Менгер не объяснил мне, что это за огонь, откуда он берется и почему не гаснет. Может, не успел сказать, а может, не знал. Древние манускрипты содержат отрывочные и часто противоречивые сведения, а самому Менгеру увидеть Холодный огонь так и не довелось.

Они подходили все ближе и ближе к трем высоким аркам, из-за которых струилось ровное оранжевое сияние. Причем теперь это было уже отчетливо видно — мощный источник света находился где-то в глубине центральной арки.

— «Как жемчужины враковинах, покоятся символы Знания и Силы в свете Негасимого Холодного огня Амайгерассы — олицетворения Вечно Возрождающейся Жизни…» — процитировал Мгал торжественно. — Смотрите, огонь меняет цвет. Эмрик, погаси свечу.

Они остановились в десятке шагов от арок, выточенных из цельного черного камня, когда оранжевое сияние стало желтеть, словно наливаясь солнечным светом; потом в нем проявилась едва заметная прозелень…

Мгал ощутил, что сердце его начинает биться частыми толчками, перед глазами поплыл золотисто-зеленый туман, из которого постепенно сгустилась исполнявшая какой-то медленный, плавный танец обнаженная женщина. Мощные формы танцовщицы были удивительно соразмерны, и казалось, она не просто танцует, а отправляет какой-то торжественный ритуал, светясь и одновременно создавая своим телом томительную, сладостно-печальную музыку. Черты лица её было не разглядеть, угадывалось лишь, что оно юное и мудрое, но это не удивляло: в могущественно-непобедимой беззащитности танцовщицы ясно ощущалась высшая гармония — нерасторжимое единство противоположностей, которые, дополняя друг друга, только и могут явить миру совершенство.

Плавная, как течение большой реки, мелодия неожиданно прервалась резкими, как вскрики, аккордами, и танцовщица, совершив ряд неуловимо-стремительных движений, растроилась. Теперь перед Мгалом было уже три женщины: золотисто-зеленая, бирюзово-лиловая и оранжево-алая. Каждая из них исполняла свой танец, и все же были они так связаны, так сплетены между собой, что казалось — движется одно и то же тело, ведомое одной и той же душой, пребывающей в разных своих воплощениях.

Мгал знал смысл этого танца, этого развоплощения единого целого, но вспомнить, извлечь это знание из глубины души не мог, пока откуда-то извне не пришла к нему фраза, сказанная голосом Менгера: «Триединому Времени поклонялись последние мудрецы государства Уберту: Умершему-но-живому, Текущему-с-нами-и-мимо-нас и Грядущему-с-нашей-помощью. Умершее, затянутое малиновым маревом беды, скрывает горе и ошибки. Сквозь текущее в лилово-голубом сумраке не разглядеть врагов и друзей, не различить Добро и Зло. Золотисто-зеленое Грядущее откроет тайны, излечит язвы и превратит язвящую сталь в благоухающий цветок».

Мгал открыл глаза, потер лицо руками, словно пробуждаясь от долгого сна. Взглянул в проем арок, где зеленый свет успел смениться голубым и уже переходил в густо-синий.

— Стойте! Стойте, пока не вспыхнет золотисто-зеленый огонь, иначе нас ждет гибель!

— Да мы и так стоим, это ты что-то не в себе: то плачешь, то смеешься. Спишь, что ли, с открытыми глазами? — Эмрик смотрел на Мгала с недоумением и тревогой, да и Гиль поглядывал на него с опаской.

— Тебя что, посетили духи, посланцы Самаата?

— Ну-у-у… Некоторым образом, — уклончиво ответил северянин, в ушах которого все ещё звучал голос Менгера. — И они подали мне хороший совет.

Густо-синий свет сменился лиловым, потом малиновым, алым, оранжевым, и, лишь когда в золотистом пламени, клубящемся в глубине арок, появилась прозелень, Мгал в последний раз взглянул на нетронутую полосу многолетней пыли впереди и, кивнув своим товарищам, сказал:

— Теперь можно. Пошли.

Он первым шагнул под левую арку и не ощутил жара — огонь был и вправду холодным. Сначала он окружил Мгала плотной светящейся стеной, сквозь которую решительно ничего не было видно, затем интенсивность его стала уменьшаться, золотисто-зеленая пелена начала редеть по краям, стягиваться к середине центральной арки.

— Клянусь Усатой змеей, выглядит это забавно. — Вступив под арку, Эмрик протянул руки, пытаясь поймать клочья огненного тумана, но тот бесследно таял на его ладонях, словно живой расползался в разные стороны.

— Велики чары древних! Многое умел Горбия, о многом рассказывал, но тут бы и он изумился, — тихонько проговорил Гиль, закончив бормотать заклинания.

Огненный туман между тем собрался за центральной аркой; пульсируя и мерцая, он уплотнялся и уплотнялся, пока не превратился в подобие пригрезившейся Мгалу танцовщицы. Северянину казалось, что он видит её пребывающие в постоянном движении руки и ноги, крутые бедра, точеную талию, щедрую грудь и гордо приподнятую голову, увенчанную замысловатой высокой прической. Он хотел было спросить у Эмрика, видит ли тот огненную танцовщицу или нет, но тут Гиль неожиданно опустился на колени перед колышущимся сгустком холодного пламени и громко запел на незнакомом Мгалу языке.

— Чего это он? О чем? Мне казалось, что барра и ассуны давно уже говорят на языке южан. Ты что-нибудь понимаешь?

Эмрик прислушался и неуверенно покачал головой:

— Это древний язык Строителей Городов, а песней этой барра приветствуют и восхваляют предводительницу добрых духов, жену Самаата. Хотя мне сдается, что Строители Городов никогда не поклонялись Создателю племен и народов.

— Значит, Гиль тоже видит танцовщицу. А ты?

— Танцовщицу?.. Скорее уж какую-то богиню древних.

Быть может, это и есть Амайгерасса, о которой ты нам говорил?

— А кроме Вечно Возрождающейся Жизни может Амайгерасса олицетворять и Триединое Время? Или одно из его воплощений?

— Откуда мне знать? Я и об этой-то богине сегодня от тебя в первый раз услышал.

Мужчины замолчали, наслаждаясь танцем огненной женщины. Долго смотрели они на неё и ещё дольше любовались бы прекрасной танцовщицей, пляшущей в золотисто-зеленом пламени, если бы не окликнул их Гиль:

— Мгал, Эмрик! Где кристалл, за которым мы пришли? Я не знаком с магией древних, но чувствую, что лучше здесь не задерживаться. И так уж немало времени смотрите вы на Небесную жену, как бы не прогневался Самаат, пора и честь знать.

— Верно. — Мгал с трудом оторвал взгляд от Негасимого Холодного огня и, оглядываясь по сторонам, пробормотал: — «Как жемчужины в раковинах»… Жабья слюна! Авторы древнего манускрипта были точны, а Менгер ошибся — это вовсе не красочное сравнение!

Небольшое пространство за арками было ограничено тремя плоскими нишами, и в крайних на высоте человеческого роста висели две огромные, похожие на круглые щиты раковины, которые, вероятно, сразу привлекли бы внимание Мгала, не будь он так поражен сгустившейся из Холодного огня красавицей. Врезанные в черную стену центральной ниши металлические полосы образовывали чудной изломанный рисунок, показавшийся северянину чем-то знакомым, однако изучением его он решил заняться попозже. Нежно-розовые двухстворчатые раковины, очертаниями и рельефом своим напоминавшие стилизованное изображение восходящего солнца, были, без сомнения, именно теми шкатулками, в которых должен храниться кристалл Калиместиара — символ Знания, и ещё нечто символизирующее Силу.

— Эмрик, Гиль, вот то, ради чего мы пришли сюда! Помогите мне снять раковины со стены.

Вдвоем с Эмриком им без труда удалось снять сначала одну раковину с поддерживающего её крюка, потом вторую. Они положили их около Негасимого Холодного огня — женщина, сотканная из пламени, все ещё продолжала свой неповторимый танец — и попытались разомкнуть створки, но из этого ничего не вышло. Безуспешно подсовывали они в мелкие щели лезвия ножей — раковины не раскрывались. Дело кончилось тем, что широкий клинок Мгала сломался у самого основания, и северянин, в раздражении отбросив рукоять ножа, проворчал:

— Колдовство и чары, быть может, вещи и полезные, но тут древние явно перестарались. Гиль, не сумеешь ли ты пропеть над этими шкатулками что-нибудь этакое, от чего они разведут створки?

— Попробую, — без особой уверенности согласился чернокожий мальчишка, положил руки на лежащую у его ног раковину и забормотал что-то невразумительное.

Оставив свою раковину, Эмрик спрятал нож и решительно направился в зал.

— Постой…— позвал было его Мгал, но, видя, что ничего плохого с его товарищем не случилось, когда тот вышел из-под арки, повернулся к центральной нише, чтобы получше рассмотреть показавшийся ему знакомым рисунок.

Долго всматривался он в причудливые изгибы серебристых линий, в мерцавшее разноцветие драгоценных камней, тут и там яркими точками вкрапленных в полированную поверхность черной стены, в мелкие золотые надписи, составленные вроде бы из знакомых букв, но полностью лишенные смысла, пока блестящие желтые паучки не начали складываться в слова: Юш, Уберту, Мондараг… «Это же карта!» — догадался Мгал, и, словно по волшебству, всплыли в его памяти рисунки, нацарапанные Менгером на клочках коры, начертанные на земле. Несмотря на прошедшие годы, он вспомнил их и теперь с новым интересом стал вглядываться в значки, обозначавшие границы государств, города, озера, моря. Вот Облачные горы, река Угжа, южное побережье, архипелаг Намба-Боту… А это что же — Земля Колдунов? А это?.. Мгал потер подбородок — местами карта явно не совпадала с рисунками Менгера, и объяснялось это скорее всего тем, что здание, называемое ныне храмом рода Амаргеев, было возведено прежде, чем на людей обрушился гнев Небесного Отца, изменивший лицо земли. Хранители древнего святилища пережили беды, потрясшие мир, повесили раковины-шкатулки, ограничили доступ непосвященных в зал, снабдив его бронзовыми дверьми с хитрым замком, а карту переделывать не стали. Хотя… Вот оно, так и есть! Мгал коснулся пальцем алого камня, рядом с которым было написано название столицы Уберту. Здесь, в Танабаге, жил Последний Верховный Владыка этого государства, и крупный золотисто-зеленый камень, вставленный чуть ниже — и, вероятно, значительно позднее алого, — мог означать только одно: тут, как и рассказывал ему Менгер, находится сокровищница Маронды.

Мгал ещё раз взглянул на карту и, не найдя других камней-городов, лишенных названий, удовлетворенно хмыкнул.

— Над чем задумался, что обрадовало тебя? — спросил Эмрик.

— Посмотри, вот карта мира, созданная ещё до того, как ушла под воду Земля Колдунов.

— Если это так, то храму этому немало веков! Мы с Гилем обязательно взглянем на карту древнего мира и послушаем твои пояснения, но прежде мне хотелось бы вскрыть хоть одну раковину. Глянь, какие инструменты я отыскал в зале, среди священной ветоши.

— О, жертвенные мечи! — оживился Мгал, взял один из клинков и, осмотрев его, с видом знатока заметил: — Такой не сломается. Сильно почитает Бергол своих предков, раз посвятил им столь превосходное оружие.

Оба меча, принесенные Эмриком, были действительно великолепны, однако, даже вооружившись ими, мужчины не смогли разомкнуть крепко сжатые, словно сросшиеся створки раковины. Гиль перебрал все известные ему заклинания, но тоже не добился успеха и, оседлав свою раковину, с сочувствием наблюдал за тщетными усилиями Мгала и Эмрика.

— Мне кажется, тут использовано не колдовство, а какая-то простенькая хитрость, — сказал он, выждав момент, когда его товарищи, исцарапав руки и ноги о шероховатую поверхность створок, остановились отдохнуть.

— Ясно, что хитрость! Но вот какая — хоть убей, не знаю!

— Хитрость? — переспросил Эмрик, щурясь. — Но, может, как раз тут никакой хитрости и нет, а?

Взмахнув мечом, он обрушил его на край раковины. Раздался громкий хруст, и бело-розовая скорлупа пошла трещинами. Следующий удар расколол сцементировавшиеся створки на множество черепков, среди которых тускло блеснул какой-то удлиненный предмет, отдаленно напоминавший малый ритуальный жезл.

— На кристалл это не похоже, — сказал Мгал, поднимая тяжелый жезл из черного металла, усеянный всевозможными рычажками и кольцами разных диаметров, снабженный изогнутой, чрезвычайно удобной ребристой рукоятью и похожим на арбалетный спусковым крючком. — Стало быть, мы добыли не что иное, как «символ Силы». Хотя, быть может, я неправильно понял слова Менгера и это «Сила, охраняющая символ Знания» или даже «Сила, сберегающая владельца ключа к Знаниям на его пути к мудрости древних»?

Он покрутил странный жезл в руках, направил его конец на основание арки и нажал на спуск, однако ничего не произошло.

Эмрик тем временем снова взмахнул мечом, в три удара разбил вторую раковину и склонился над осколками.

— Вот он, кристалл Калиместиара!

На ладони Эмрика блеснул прозрачный куб, преломляясь в котором золотисто-зеленый свет, испускаемый Негасимым Холодным огнем, играл всеми оттенками радуги.

— Кристалл — ключ к Сокровищнице Знаний, — повторил Эмрик, всматриваясь в глубину тяжелого прозрачного куба, пронизанного тончайшими металлическими волосками подобно струнам, натянутым между его ребрами.

Мгал передал Гилю черный жезл и принял из рук Эмрика хрустальный куб. Покрутил перед глазами, разочарованно протянул:

— М-да-а-а… Я ожидал чего-то более эффектного. Если не знать, что кубик этот — ключ к сокровищнице Маронды, то можно принять его за искусно сработанную безделушку. А как тебе этот кристалл? — обратился он к Гилю.

Мальчишка заглянул ему через плечо:

— Да никак. Вот жезл — это вещь, сразу видно.

— Ну и ладно. С ним ты ещё наиграешься, а пока пойдем посмотрим на карту древнего мира и будем отсюда выбираться.

Следом за Мгалом Гиль и Эмрик подошли к центральной нише, и северянин, вглядевшись в изломанные металлические линии, сказал:

— Разумеется, Исфатеи на этой карте нет, но, если Угжа не слишком изменила русло, мы сейчас находимся где-то тут. Западнее простираются земли, принадлежавшие некогда государству Юш. На северо-востоке были владения Мондарага, оттуда-то и совершают свои набеги Белые Братья. Сейчас мы находимся в северной части бывшей державы ассунов — Стране Дивных городов, а на юго-востоке от неё некогда располагалось самое большое и могучее государство нашего мира — Уберту. Смотрите, этот золотисто-зеленый камень обозначает местонахождение сокровищницы Маронды.

— Далековато, если идти по суше, да и по Жемчужному морю путь не близкий. — Эмрик с любопытством взглянул на Мгала: — Так ты решил пробираться к Сокровищнице Знаний?

— Я ещё ничего не решил. Я не знаю, ходят ли по этому морю корабли, не знаю, что за земли лежат между Исфатеей и сокровищницей Маронды, что за племена и народы обитают на них. Я, честно говоря, даже не знаю, смогут ли принести пользу нашему миру знания древних, и порой мне думается, что мои грезы о Дивных городах — это просто томление по несбывшемуся, которое знакомо, наверное, каждому человеку. Сейчас, когда кристалл Калиместиара у меня в руках, когда сделано дело, замысленное Менгером и казавшееся мне, да и ему тоже, почти невыполнимым, я чувствую смятение и разочарование. — Мгал нахмурился, левая бровь его поползла вверх, широкий лоб избороздили морщины. — Цель оказалась всего лишь средством. Но если в руках ключ и где-то есть шкатулка, хранящая секреты — как сделать сталь тверже, стекло прозрачнее, кожу мягче, как научить человека летать подобно птице и плавать подобно рыбе, слышать и видеть то, что происходит на расстоянии десятков дней пути, — тогда…

— Но сделают ли эти тайны людей счастливее?

— Не знаю. До сих пор я был всего лишь стрелой, пущенной в цель рукой Менгера. Понимаешь, я был уверен, что у нас впереди ещё много времени, чтобы поговорить и о кристалле, и о сокровенных знаниях. Но его убили, и мне никогда уже не услышать ответы на все те вопросы, которые хотел я ему задать тогда — их было так много, — и на те, которые возникли у меня теперь и которых со временем становится все больше и больше. Я не сумел защитить и спасти Менгера и потому должен был выполнить его заветное желание — отыскать кристалл. — Мгал поднял хрустальный кубик на уровень глаз и едва ли не с отвращением уставился в его мерцающую глубину. — Что делать с ним, Эмрик? Быть может, достаточно перепрятать его? Быть может, путь наш лежит вовсе не к сокровищнице Маронды, а к шатрам ассунов, к народу, подарившему нам дружбу сыновей своих и любовь дочерей? Что скажешь, красноречивый и хитроумный?

— Мне нечего сказать тебе. Я не мудрец и не стремлюсь стать обладателем мудрости древних. Я не верю, что знания их, навлекшие беду на великие государства прошлого, осчастливят нас или наш мир. Но я хорошо представляю, сколько горя они могут принести, если попадут в руки Черных Магов или Белых Братьев, в руки таких людей, как Заруг или Старший караванщик. Ты должен был взять кристалл, чтобы он не достался им, однако, что с ним делать дальше, я не знаю. Уничтожить его я бы не решился, но и идти к сокровищнице Маронды…

— Гиль, а как бы ты поступил с кристаллом?

Мальчишка оторвался от карты, которую он внимательно разглядывал, и повернулся к друзьям:

— Слыхали вы когда-нибудь песню барра о Семи волшебных жемчужинах, Семи чудесных талисманах Самаата, при помощи которых он спас людей от гибели?

— Нет, не слыхали.

— Это женская песня, исполняют её редко, я сам слышал всего два или три раза, так что не только спеть, даже пересказать точно не смогу. Зато я отчетливо помню её конец, потому, наверное, что он удивил меня. Там поется, что все Семь волшебных жемчужин, при помощи которых Самаат спас мир, он раздал потом людям, живущим в разных землях, чтобы они берегли их как зеницу ока; и что, если миру снова будет угрожать опасность, он возьмет свои чудесные талисманы у Сберегателей жемчужин для борьбы с грозящим людям злом. Песня старая и местами малопонятная, — зачем Самаату надо было раздавать людям волшебные жемчужины? Но если под жемчужинами понимать кристаллы Калиместиара…

— Кристаллы?!

— Ну да. Смотри-ка, если мы находимся здесь, то оранжевый этот камень вполне может обозначать не город, а древнее святилище, вот это самое, переименованное в храм Дарителя Жизни. И тогда остальные оранжевые камни — тоже святилища, в которых хранятся Семь волшебных жемчужин. Взгляните, я нашел ещё шесть камней такого же цвета.

— Менгер допускал, что ключей к сокровищнице было изготовлено несколько, но жители Исфатеи рассказывают, что на склонах Гангози до сих пор стоят руины древнего города. Он-то скорее всего…

— А может, его вот этот камешек обозначает! — не сдавался Гиль.

— Нет, все равно не получается, — покачал головой Мгал. — Посмотри, камень, обозначающий сокровищницу Маронды, вставлен позднее, чем остальные, и под ним нет надписи. Хотя… Погоди-ка, погоди! Может, ты и прав: если кристаллы были переданы в святилища, выстроенные некогда для совершенно иной цели… Храмы, посвященные Вечно Возрождающейся Жизни, имелись, вероятно, и в других государствах и были весьма почитаемы, а это значит…

— Стало быть, древние изготовили семь ключей к сокровищнице Маронды, и добраться до них Черным Магам не так уж трудно. Клянусь Усатой змеей, это мне совсем не нравится! Тогда нам действительно надо попытаться попасть в сокровищницу раньше Магов и воспользоваться древними знаниями, чтобы преградить им путь к ней.

— Но сумеем ли мы этими знаниями воспользоваться? Я едва умею читать…

— А мы с Гилем и вовсе не умеем. Однако думаю, что, если хотя бы часть рассказов о сокровищнице Маронды правда, мудрость древних хранится там в доступной для нас форме. Иначе ценность её будет меньше базарной цены этого кристалла.

— Менгер тоже был уверен в этом. Ну ладно, все это мы ещё успеем обсудить, а пока давайте-ка выбираться отсюда.

Мгал в последний раз посмотрел на карту, запоминая расположение древних городов, озер и рек, и, скользнув взглядом по танцующей огненной женщине, вышел из-под арки.

Эмрик последовал за Мгалом, за ним двинулся Гиль, и, как только он вышел из-под арки, за спиной его разлилось золотисто-зеленое сияние. Друзья невольно обернулись: огненный туман вновь заполнял межарочное пространство.

— Прощай, Танцовщица Холодного Пламени! — пробормотал Эмрик и зажег свечу. Гиль оглянулся по сторонам:

— Мгал, может, нам взять с собой несколько Золотых посудин? Будет с чем начинать долгий путь, а тут они все равно без пользы пылятся, грязью зарастают.

— Нет, не гоже нам уподобляться грабителям храмов. Кристалл Калиместиара и черный жезл не принадлежат Берголу, а ритуальные сосуды — собственность рода Амаргеев.

— А мечи? Вы ведь не собираетесь их возвращать? — лукаво спросил чернокожий мальчишка.

— Мечи?.. Хм-м-м… С таким оружием трудно расстаться воину, и мы… Мы возьмем их на время, для охраны своих жизней и кристалла. С копьем, арбалетом или луком мы были бы слишком заметны на улицах Исфатеи, мечи же можно спрятать под плащом, и они не будут видны.

— Одно-два золотых блюда тоже. Ведь и их можно взять как бы на время.

— Зачем? От города к городу мы будем двигаться с попутными караванами — на воинов сопровождения везде спрос. Пища и кое-какие деньги у нас будут, а к роскоши мы не слишком приучены, — проговорил Эмрик с таким видом, словно поход к сокровищнице Маронды — дело решенное.

Мгал усмехнулся, подумав, что Солнечный Диск послал ему славных спутников, и шагнул в широкий низкий коридор. Пересек его и, взявшись за округлые, в виде птичьих голов, ручки двери, потянул их на себя.

Створки легко разошлись ему навстречу, в лицо ударил свет солнечного дня, лишь едва пригашенный тенью от нависающего лба здания, поддерживаемого галереей, образованной приземистыми квадратными колоннами. Северянин полной грудью вдохнул воздух, показавшийся ему особенно свежим после долгого пребывания в пропитанном благовониями и ароматными курениями зале, сделал шаг, другой, чтобы поскорее выбраться на солнце, полыхавшее отчаянным полуденным жаром, и замер.

Из-за ближайшей колонны слева выступил коренастый воин в блестящем панцире, сияющем шлеме с рыжим гребнем и с обнаженным мечом в руках. Следом за ним появился второй, третий… Справа из-за колоннады вышло полдюжины воинов дворцовой гвардии Бергола, а со стороны улочки, ведшей на базар, скорым шагом двигался отряд по меньшей мере из трех десятков рослых стражников.

Мгал и Эмрик разом обнажили мечи — было в угрюмом молчании воинов Бергола что-то не оставлявшее сомнений в их намерениях, да и проникновение в родовой храм строго каралось во всех известных друзьям городах. Случайно ли кто-то увидел, как Мгал и его товарищи пробрались в храм Дарителя Жизни, и поспешил донести об этом блюстителям порядка, или то были козни Заруга — сейчас это не имело значения. Мгновенно оценив обстановку, северянин понял, что единственный их шанс — укрыться в святилище, и, не задумываясь о том, что это даст им в дальнейшем, сорвал с шеи монету Маронды, обернулся и бросил её Гилю:

— Отворяй двери!

Мальчишка с обезьяньей ловкостью схватил на лету золотой кружок и прыгнул ко входу в храм.

Молча, подобно цепным псам, гвардейцы бросились на друзей, зазвенели мечи. Один из противников Мгала сразу же отпрянул в сторону, плечо его окрасилось кровью. Меч другого, лязгнув, упал на каменные плиты, остальные подались назад, устрашенные столь яростным и удачным отпором, однако Эмрик действовал далеко не так успешно.

Великолепный стрелок из лука и арбалета, мечом он владел хуже северянина. Удары его были сильны и точны, но навалившиеся на него воины парировали их без особого труда. Кровь уже в нескольких местах проступила сквозь его одежду, когда Мгал, заметив бедственное положение товарища, обрушился на гвардейцев.

Он колол и рубил с изумительной ловкостью, ухитряясь не только наносить, но и отражать сыпавшиеся со всех сторон удары так, словно на затылке у него была ещё пара глаз, и все же ясно было, что долго ему не продержаться. Северянин знал это, когда схватка ещё не началась, и ждал лишь подходящего мгновения, чтобы осуществить свой план, суливший спасение если не ему самому, то хотя бы его друзьям и кристаллу Калиместиара.

С грозным ревом бросаясь из стороны в сторону, он сумел в то же время извлечь из складок плаща хрустальный кубик и, улучив момент, сунул его в руку продолжавшего отбиваться от врагов Эмрика.

— В храм! — рявкнул Мгал хрипло, обрушил меч на панцирь коренастого воина, того самого, что первым появился из-за колонны, и ринулся к воротам святилища.

Утвердившись в распахнутых дверях, Эмрик, невзирая на раны, успешно рубился с прорвавшимся к ним стражником; Мгал был уже в двух-трех шагах от товарища, и казалось, остановить его теперь никому не под силу. Рассыпая удары направо и налево, он был скорее эффектен, чем опасен, и это объяснялось тем, что цель его была не уничтожить противников, а, напугав их, отступить и суметь , укрыться в храме. Удивительнее было то, что и гвардейцы как будто не желали его смерти и удары их приносили ему несравнимо меньше вреда, чем могли бы. Причина этому могла быть только одна: нападающие, вероятно, получили приказ взять его живым.

Догадка эта придала Мгалу уверенности, и он пропустил момент, когда один из воинов — круглый, маленький и юркий, как мышь, — проскользнул под занесенным над ним мечом и ринулся ему под ноги. Северянин пошатнулся, сделал отчаянную попытку удержать равновесие, но сокрушительный удар, который он едва сумел парировать, окончательно сбил его с ног. Тут же груда тел навалилась на него, кто-то вышиб оружие из рук, кто-то ударил ногой в живот, вцепился в горло…

«Задавят ведь, шерстоморды проклятые!» — подумал Мгал и, теряя сознание, услышал скрежет захлопывающихся бронзовых дверей.

Светлый высокий зал был почти пуст: за длинным столом сидело всего пятеро мужчин — Владыка Исфатеи Бергол и его советники, а также две девушки — принцессы из рода Амаргеев.

«Стало быть, Чаг уже успели выкупить у рыкарей», — подумал Мгал с облегчением — смутное чувство вины перед оставленной им в пещере Утерянных Голосов девушкой не покидало его даже в дворцовой тюрьме, и присутствие её здесь показалось ему добрым предзнаменованием.

Остановившись в торце стола и скрестив на груди скованные руки, северянин с любопытством разглядывал собравшихся в зале. Советники и дочери Бергола тоже смотрели на него с нескрываемым интересом. Судя по всему, они только что отобедали — со стола, застеленного белой скатертью, испятнанной кое-где вином и жирными подливками, расторопные служанки успели уже убрать блюда с остатками трапезы и теперь ловко расставляли между высокими серебряными кувшинами и кубками вазочки со сластями и ажурные корзинки с ярко горящими апельсинами, лимонами, персиками, грушами и гранатами. Над фруктами, источавшими аромат, от которого у голодного северянина, несколько дней питавшегося исключительно плесневелыми лепешками, желудок подступал к горлу, вились мухи и пчелы. Сидящие за столом отмахивались от них пестрыми веерами.

Наконец бесшумно снующие служанки удалились из зала, и Владыка Исфатеи, вдоволь насмотревшись на своего пленника, потребовал:

— Расскажи, как очутился ты в родовом храме Амаргеев. Что привело тебя туда, что побудило нарушить запрет на его посещение.

Бергол — тучный пожилой мужчина с низким лбом, коротким толстым носом и обвисшими щеками — очень походил на свою старшую дочь, и, если бы не умный, хитрый блеск маленьких бегающих глазок его, Мгал, пожалуй, удивился бы, как удается этому сонному борову в кричаще-ярких одеждах, столь долгие годы управляя Исфатеей, снискать если не любовь, то уважение своих подданных. Правда, в мирное время титул Владыки города значил не слишком много, и уважение, с которым горожане относились к Берголу, вызвано было не столько его мудрым правлением, сколько тем, что он слыл самым богатым купцом Исфатеи и Кундалага.

— Я охотник, — начал Мгал, — родился у подножия Облачных гор и забрался так далеко на юг, привлеченный рассказами и преданиями о Дивных городах. Более полугода жил я в богатых дичью окрестностях Исфатеи с двумя товарищами, лишившимися по воле Небесного Отца крова и родных. Случайно довелось нам стать свидетелями того, как дерзкие оборванцы захватили старшую принцессу из рода Амаргеев…

— Понятно, — прервал Бергол северянина низким, утробным голосом. — Дальнейшее нам известно из рассказа принцессы Чаг. Вы слышали её разговор с одним из рыкарей и решили посмотреть, что представляет собой наше родовое святилище, так? Но откуда у вас взялась монета Маронды?

— Это талисман моей матери, и раньше я никогда не подозревал…

— Я предупреждал, что он будет все отрицать, — неожиданно подал голос моложавый широкоплечий мужчина, сидевший по правую руку от Бергола. — Отдайте его мне, и я скоро буду знать всю правду.

— Правду? — переспросил Бергол со странной интонацией в голосе. — Боюсь, что ты, мастер Донгам, сумеешь вытянуть из него нечто большее, чем голая правда.

Остальные советники — и, насколько Мгалу было известно, богатейшие торговые люди Исфатеи — зашевелились, заерзали на своих тяжелых стульях, тревожно посматривая на Донгама — единственного среди них светловолосого человека с невозмутимым лицом и твердым взглядом прирожденного бойца.

— Всем известно, что Черные Маги давно подбираются к кристаллу Калиместиара, и едва ли можно считать появление этого «охотника» в храме Амайгерассы простой случайностью.

— Чшс-с-с… — по-змеиному зашипел советник с морщинистым обезьяньим личиком. — Он не должен слышать…

— Он не может не знать, что кристалл и Жезл Силы похищены. Раковины-хранительницы разбиты, случилось то, что я и предсказывал, и теперь поздно секретничать.

Донгам говорил совершенно бесстрастно, и все же Мгалу послышалась в его словах глубоко упрятанная насмешка и почудилось что-то снисходительно-покровительственное, что проскакивает порой в речи взрослого, которому приходится разговаривать с упрямым младенцем. Отметив это как нечто подлежащее осмыслению в дальнейшем, Мгал сосредоточился на главном: стражники и гвардейцы Бергола проникли в святилище, но кристалла там не нашли. Не обнаружили они и Эмрика с Гилем, иначе зачем бы его вызывали на этот странный допрос.

— Я не думаю, чтобы наш «охотник» знал, где находятся сейчас его товарищи. — Бергол скользнул по северянину равнодушным взглядом.

Ага! После первого же обмена репликами Владыки Исфатеи и Донгама у Мгала создалось впечатление, что участь его уже решена Берголом и привели его сюда не затем, чтобы получить какие-то сведения, а для чего-то совсем иного.

— Не имею ни малейшего представления о том, где могут быть сейчас мои товарищи,—.подтвердил северянин, нисколько не лукавя. — Только из вашего разговора я и узнал, что им удалось благополучно покинуть храм Дарителя Жизни.

Бергол и обезьянолицый понимающе переглянулись.

— И все же я хотел бы допросить пленника по-своему, — сообщил Донгам, поглядывая на свои ухоженные ногти. — Судьба кристалла и Жезла Силы важнее старых предрассудков.

— Не потому ли мастера Донгама так волнует пропажа кристалла, что Белые Братья…

— А вот это уже лишнее, — остановил чуть косящего на левый глаз юношу Бергол. — Этак мы невесть до чего договоримся.

— Имейте в виду, что, если бы ему нужна была тайна святилища, он не стал бы пытаться выручить Чаг, — вмешалась младшая дочь Бергола, не промолвившая до этого ни слова, и Мгал в первый раз посмотрел на неё с невольной симпатией.

Высокая, крепкого сложения, девушка эта унаследовала внешность матери, считавшейся в свое время одной из красивейших женщин города. Правильный овал лица, точеный носик, длинные брови, маленький чувственный рот и голубые глаза, столь нехарактерные для жителей юга, ничем не напоминали черты Бергола, что и послужило основанием для распространения слухов о том, что Владыка Исфатеи вовсе не является её отцом. Слухов тем более упорных, что супруга Бергола уже много лет была в немилости и проживала у своих родичей в отдаленном поместье, находившемся ближе к Кундалагу, чем к Исфатее.

— Да, да, он не стал бы выручать принцессу Чаг, я уже приводил мастеру Донгаму этот довод. К тому же монеты Маронды никто у ювелиров в последнее время не спрашивал, я навел справки, — вступил в разговор ещё один советник с опухшим, словно искусанным осами, лицом.

— Ну, это ещё ни о чем не говорит. Ювелиры ваши — народ тертый.

— Позволено ли мне будет узнать, почему мастер Донгам просил стянуть городских стражников к храму именно в тот день, когда в святилище проникли злоумышленники? — вкрадчиво спросила младшая из принцесс, и Мгалу показалось, что во взгляде её, украдкой брошенном на него, мелькнуло сочувствие. — Была ли столь сильная тревога за кристалл внушена мастеру Донгаму Небесным Отцом, или, обращаясь к Владыке Исфатеи с просьбой выслать стражников и окружить святилище гвардейцами, он руководствовался сведениями из других источников?

— Батигар! — одернул дочь Бергол, и та кротко опустила густые ресницы под его свирепым взглядом.

«Жабья слюна! — внутренне ахнул Мгал. — Да ведь если девчонка права и Заруг связан с этим светловолосым… Тут идет какая-то тайная возня, смысл которой я уловить не могу, но и без того ясно, что, похитив кристалл, мы так здорово расшевелили это болото, что зашипел разом весь гадюшник! Ай да Менгер!»

— А может, магам служит кто-то из тех, кто был с нашим «охотником»? — спросил обезьянолицый, явно стремясь разрядить обстановку. — «Охотник» и правда мог ничего не знать, он ведь не воспользовался Жезлом Силы…

— Отдайте его мне, и к утру все станет ясно, — терпеливо повторил Донгам.

— Он хотел спасти меня от рыкарей, — тяжеловесно, ни к кому не обращаясь, сказала Чаг, не отрывая взгляда от ажурной корзинки с фруктами, и вдруг, неожиданно для всех, прерывающимся от бешенства голосом добавила: — А тебя, пыточных дел мастер, я когда-нибудь сама…

В следующий момент Чаг поднялась во весь свой немалый рост и, придерживая тяжелый меч у бедра, широким шагом двинулась из зала.

— Кхе-гм!.. — произнес Бергол и покосился на Донгама, продолжавшего с безмятежным видом разглядывать свои ногти. — Прошу извинить мою дочь, она несколько погорячилась. Однако я не могу не считаться с её чувствами, да и традиция…

— Владыки Норгона и Манна тоже пренебрегали мудрыми советами. Это были богатые и гордые люди. Где теперь их гордость, где богатство? Где они сами?

Слова Донгама повисли в тишине, только мухи и пчелы продолжали беспечально жужжать, кружа над фруктами, бессовестно пользуясь тем, что веера застыли в руках окаменевших людей.

«Норгон, Манн?.. Ба, да уж не о захваченных ли Белым Братством городах упомянул светловолосый?» — Мысли Мгала неслись вскачь, ему даже померещилось, что он улавливает какие-то тайные пружины этого странного разговора, который, видимо, неспроста затеял при нем Владыка Исфатеи. Но зачем, для чего? За кого он его принимает?..

Бергол между тем потянулся к ажурной корзинке с фруктами, выбрал громадную грушу и вонзил в неё зубы. Сладкий сок потек по его жирным волосатым пальцам, унизанным драгоценными перстнями. Некоторое время в зале слышалось лишь смачное чавканье Владыки Исфатеи, потом наконец прозвучали слова, подводящие итог бессвязному, на взгляд непосвященного, разговору:

— О чем, собственно, спор, мастер Донгам? Бери моих гвардейцев, а если надо, то и городских стражников прихвати и перетряси с ними всю Исфатею, вместе с окрестностями. Найдешь кристалл — будет твоим, мне он уже вот где сидит. — Бергол провел ребром ладони по горлу. — Но охотника этого я тебе не отдам. Во-первых, за него просят мои дочери, а во-вторых, я не желаю нарушать традиции. Уже много десятилетий в городе не казнили и не пытали в открытую ни одного человека, и, я надеюсь, мое правление не будет исключением. — Владыка Исфатеи поглядел в неподвижное, словно маска, лицо Донгама и закончил с усмешкой на устах: — Охотника этого, так же как и других преступивших наши законы, мы отправим в недра Гангози. Пусть испытают судьбу. Надеюсь, тебя это устроит, мастер Донгам?

— Вполне, — с поклоном согласился странный советник. И вновь почудилось Мгалу в его бесстрастном голосе что-то снисходительное, как будто взрослый сделал вид, что не видит, как малыш жульничает при игре в камешки.

— Благодари Владыку Исфатеи за великую милость, охотник! — громко и с видимым облегчением возгласил косоглазый юноша, делая северянину знак поклониться.

Мгал пожал плечами:

— Я плохо знаю ваши обычаи, но все же благодарю Владыку Исфатеи за то, что он, как вы считаете, милостиво отнесся ко мне.

Косоглазый постучал двузубой вилкой о кубок; услышав за спиной скрип открывающейся двери и тяжкую поступь стражи, Мгал отвернулся от стола.

Он был уже на пороге, когда ушей его достиг полнозвучный голос принцессы Батигар:

— Охотник, если хочешь спасти голову, не обнажай меч в недрах Гангози!

Глава третья ОСУЖДЕННЫЕ

После мрака тюремной камеры свет солнечного дня показался Мгалу нестерпимо ярким. Глаза его слезились, ноги слегка тряслись от голода, и он не мог как следует рассмотреть своих товарищей по несчастью, пока стража вела их по людным, залитым солнцем улицам на базарную площадь. Здесь, под специально установленным навесом, им позволили перевести дух, дали воды, свежих лепешек и горячего бульона, после чего всех пятерых вывели на высокий помост, с которого глашатаи объявляли обычно городские указы, и зачитали приговор.

Двух грабителей храмов — Плосконосого и Вислоухого, настоящие свои имена они назвать отказались; рыкаря Готоро, причастного к похищению принцессы Чаг; Дагни — женщину, убившую в припадке ревности своего мужа, и Мгала-северянина, проникшего в родовое святилище Амаргеев, Городской совет присудил к смертной казни. Однако Владыка Исфатеи — да продлит Небесный Отец дни его жизни! — заменил казнь через отсечение головы отправкой осужденных в недра Гангози, где, проявив чудеса храбрости в борьбе с кротолюдами, мерзкими тварями, постоянно нападающими на рудокопов в старых серебряных шахтах, они могут завоевать себе жизнь и свободу. Если Небесный Отец будет милостив к преступникам и позволит им выбраться из недр Гангози, совершенное ими зло предадут забвению, а сами они вольны будут беспрепятственно идти в любом выбранном направлении, но возвращение в Исфатею запрещено им под страхом безотлагательной казни, отмене не подлежащей.

В то время как толпа у помоста громкими криками выражала свой восторг по поводу мягкосердечного решения Владыки Исфатеи, Мгал, в голове которого после непродолжительного отдыха и угощения, приготовленного сердобольными горожанами, немного прояснилось, оглядел своих мрачно молчавших товарищей. Внешность Вислоухого и Плосконосого соответствовала их прозвищам, это были типичные громилы, готовые, не задумываясь, зарезать родную мать. Готоро — плечистый малый лет тридцати с небольшим — производил впечатление простодушного деревенского парня, и северянину показалось, что прежде он действительно видел его среди рыкарей. Дагни — молодая женщина с фигурой борца и руками молотобойца — мало чем отличалась от большинства женщин Исфатеи, вынужденных заниматься тяжелым трудом, и, глядя на её флегматичное лицо, Мгал подумал, что надо было, верно, приложить немало усилий и изобретательности, чтобы разбудить ревность в этом ко всему безучастном существе, которое столь рано превратилось в покорное вьючное животное.

Удовлетворив первое любопытство, северянин окинул внимательным взглядом базарную площадь и убедился, что если Эмрику с Гилем и правда удалось улизнуть из храма Амайгерассы и они намереваются помочь ему сбежать из-под стражи, то здесь любая попытка освободить его обречена на провал — слишком много вокруг охраны. Мгал не сомневался, что, оказавшись на свободе, друзья сделают все возможное, чтобы выручить его, сам же он, закованный в крепкие железные кандалы, мог пока лишь запастись терпением и возложить надежды на счастливое стечение обстоятельств, которое позволило бы ему совершить побег на пути к Гангози.

Приговор был дочитан до конца, толпа на площади наоралась вдоволь, преступники подобрали лепешки, куски жареного мяса и фрукты, брошенные на помост щедрыми горожанами; стражники незаметно подгребли к себе медные полуганы и четвертушки, справедливо рассудив, что приговоренным они теперь едва ли понадобятся. Повинуясь косоглазому юноше-церемониймейстеру, из боковой улочки выдвинулся, сверкая на солнце начищенными доспехами и обнаженными мечами, отряд гвардейцев Бергола, которому поручено было вывести осужденных из Исфатеи.

Сначала преступников, окруженных со всех сторон рослыми, прекрасно вооруженными гвардейцами с приметными огненно-рыжими плюмажами на медных шлемах, сопровождало несколько десятков любопытных, но к тому времени, как отряд подошел к окраине города, лишь дюжина босоногих, коричневых от загара мальчишек бежала следом, отчаянно пыля и громко визжа от избытка чувств. Городской совет выносил приговор не чаще чем раз в полгода, и дни эти, черные для осужденных, становились знаменательными событиями для всех прочих законопослушных горожан.

У северных ворот отряд гвардейцев остановился и после обмена паролями передал осужденных верховой полусотне, которая должна была доставить их к Гангози и осуществить приговор, спустив преступников в её недра. Мгала и его спутников усадили на приготовленных лошадей, пристегнув кандалы к седлам и соединив цепями со скачущими по бокам воинами, после чего полусотня выехала за городские ворота и двинулась на запад, взбираясь все выше и выше по юго-восточному склону горы-великана.

День начал клониться к вечеру, солнце пекло нещадно, и вскоре гвардейцы один за другим стали стаскивать свои великолепные шлемы и накручивать на головы белые тряпицы. Старая дорога, ведущая на вершину горы, петляла и кружила между красно-коричневыми утесами, копыта лошадей поднимали облачка едкой, колкой пыли, от которой першило в горле и ужасно чесалось все тело. Потные и хмурые люди ехали молча, с завистью поглядывая на раскинувшийся внизу город, где было много зелени, много тени и где чуть не на каждом перекрестке журчали питьевые фонтанчики и бежали по дну арыков потоки воды, в которых уставший путник мог омыть утомленные, горящие от долгой ходьбы ноги. В солнечном мареве плавились и таяли голубые мозаики на порталах и башенках богатых домов, в изумрудный туман превращались фруктовые сады, озерными миражами манили купола храмов Небесного Отца.

Зноем и потом истекало, казалось, само время, мерная изматывающая скачка длилась и длилась, и в конце концов Исфатея исчезла из глаз всадников. Не разглядеть стало даже мазанок и чахлых огородов ремесленников, которых нужда заставляла селиться на краю города, закрепостными стенами на склонах Гангози. Зато все чаще начали попадаться ветхие деревянные навесы и вышки, длинные, на три-четыре дюжины человек, дощатые хижины, обнесенные хлипкими плетнями.

— Заброшенные поселения рудокопов, — лаконично ответил на вопрос Мгала воин, скакавший по левую руку, и замолчал, то ли не желая, то ли не будучи в состоянии продолжать разговор.

Кое-где на заборах висели выцветшие куски ткани, виднелись насаженные на колья глиняные и деревянные миски и корчаги, вился бледный от солнечных лучей дымок далекого костра. В некоторых шахтах, очевидно, рудокопы продолжали свою работу, но беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что рудное дело пришло в упадок, и оставалось только изумляться, как это Исфатее до сих пор удается поддерживать славу Серебряного города. Если верить базарным толкам, караваны с драгоценным металлом по-прежнему регулярно отправлялись отсюда в другие города, и, по слухам, немалая толика серебра в них принадлежала Берголу. В каких заповедных шахтах добывал его хитрый и умный Владыка Исфатеи? Владыка, которому почему-то приходилось заигрывать с одним из своих советников, с неким мастером Донгамом, не бывшим даже купцом и тем не менее пользующимся явным влиянием при дворе Бергола…

Звякнув цепями, Мгал машинально потянулся почесать давно не бритый подбородок. Мысли его сами собой вернулись к Городскому совету, на котором он присутствовал не то в качестве подсудимого, не то в качестве тайного посланника, до которого Владыка Исфатеи желал довести некоторые сведения. Трое суток, прошедших после совета, ломал северянин голову над тем, каков же истинный смысл услышанного им, и постепенно пришел к довольно любопытным выводам. Если бы его не морили голодом и не поили тухлой водой, он, без сомнения, сумел бы придумать, как наилучшим образом использовать свои догадки. Может быть, и сейчас было ещё не поздно, но проклятая жара и нестерпимый зуд во всем теле не давали ему сосредоточиться…

Мгал мотнул головой, пытаясь стряхнуть застилавший глаза пот, и с облегчением вздохнул: отряд въезжал в широкую полосу тени, отбрасываемую утесом, похожим на поднятый к небу огромный кулак. Следом за северянином облегченно вздохнул гвардеец, ехавший слева; воин справа потянулся за флягой, и тут спереди донесся зычный голос командира полусотни:

— Привал! Подъем продолжим, когда солнце зайдет.

Весь вечер отряд, конвоировавший преступников, поднимался на Гангози и лишь глубокой ночью достиг расщелины, в которую утром гвардейцы должны были спустить осужденных. С заходом солнца пришла благословенная прохлада, лица людей прояснились, послышались шутки, воины начали обмениваться впечатлениями прошедшего дня. Вскоре, однако, прохлада сменилась холодом, гвардейцы стали доставать форменные плащи, а когда отряд остановился на ночевку, Мгал почувствовал, что ещё до встречи с кротолюдами рискует умереть от холода.

— Что же, мы так и будем всю ночь дрожать? — обратился он к одному из сопровождавших его воинов, тщетно пытаясь поплотнее укутаться в свою донельзя истертую меховую безрукавку.

— Для костров здесь нет топлива, к тому же мы вступили во владения кротолюдов, а они не любят огня, — ответствовал тот, зябко заворачиваясь в плащ, но не выпуская при этом конца цепи, прикрепленной к кандалам северянина.

— М-да-а-а… Предпочел бы провести последнюю ночь в более уютной обстановке, — проворчал Мгал, лязгая зубами и искоса поглядывая на гвардейцев, расседлывающих лошадей. За весь день ему не представилось ни малейшей возможности для побега, конвоиры проявляли чудеса бдительности, и северянин начал всерьез опасаться, что они получили самые строгие распоряжения и избежать подземелий Гангози ему не удастся.

На ночевку отряд расположился на круглой каменистой площадке, укрытой от ветра мощными спинами утесов. После непродолжительной суеты, всегда возникающей при остановке на ночлег значительной группы людей, — суеты тем более обидной, что использовать её в своих целях Мгал не мог, поскольку двое гвардейцев застыли по обеим сторонам от его коня, — мало-мальский порядок все же установился. Лошадей отвели в овражек, где из потрескавшейся земли торчали иссушенные солнцем стебельки трав; осужденных согнали в центр круглой площадки, а затем подъехавший к северянину командир полусотни лично отомкнул его кандалы от седла. На миг Мгал ощутил некое подобие свободы, но дарована она ему была исключительно для того, чтобы он мог спешиться и присоединиться к своим товарищам по несчастью, — караульщики занялись своими делами, только когда цепи его были прикреплены к кандалам Готоро и Плосконосого.

Несмотря на мрачное пророчество сопровождавшего Мгала воина, откуда-то, словно по волшебству, появились аккуратные деревянные поленца и брикеты кизяка. Повинуясь распоряжениям командира полусотни — молчаливого воина средних лет, с морщинистым лицом и белыми от седины висками, — Вислоухий и Плосконосый ловко развели небольшой костерок, вокруг которого, скованные единой цепью, расположились осужденные.

Разложенный больше для надзора за приговоренными, чем для обогрева, костер тем не менее сразу стал сердцем импровизированного лагеря. Подшучивая над тем, что лучшие места вечно достаются бездельникам и дармоедам, гвардейцы, за исключением десятка часовых, принялись рассаживаться поблизости. Из седельных сумок была извлечена домашняя снедь и фляги с холодным, но удивительно душистым нагыром.

Под большими, низкими и ясными звездами темной холодной ночью все люди чувствуют себя немного братьями, и нет ничего удивительного в том, что, выпив, как водится, за процветание родного города и здоровье его Владыки, конвоиры подняли фляги за удачу осужденных, за то, чтобы те сумели отстоять свои жизни в битве с кротолюдами и невредимыми выбрались из недр Гангози. Здравицу приняли единодушно, и десятки фляг потянулись к приговоренным.

— Пейте и ешьте, набирайтесь сил, и да пребудет с вами милость Небесного Отца, Дарителя Жизни! — наперебой желали гвардейцы своим поднадзорным, протягивая им лепешки, яблоки, ломти вяленой дыни и куски жесткого сушеного мяса.

Не принять то, что предложено от чистого сердца, — обидеть дающего, и Мгал с товарищами ели и пили за десятерых, пока не почувствовали, что более ни крошки, ни капли вместить не могут. Вислоухий и Готоро начали негромко похрапывать; устраивая поудобнее седла под головы и кутаясь в плащи, отходили ко сну намаявшиеся за день гвардейцы. Только пять или шесть воинов, видя, что Мгал, Плосконосый и Дагни спать не собираются, придвинулись поближе к огню, и разговор, начало которому положил рассказ северянина о краях, где он родился и странствовал, постепенно перешел на дела южан, а затем, как и следовало ожидать, коснулся горы-великана и странных тварей, обитающих в её недрах.

— Видать-то их никто давненько уже не видал, но говорят, что похожи эти существа на маленьких, покрытых густой шерстью человечков с желтыми, видящими даже в кромешной тьме глазами, кривыми ногами и цепкими руками. И живут они в Гангози будто бы с незапамятных времен, потому и гору эту люди испокон веку стороной обходят. Никто по доброй воле на неё не поднимется. Разве что рудокопы… Но и те больше по нужде в старые штольни забирались, чтобы семьи свои прокормить, — начал пожилой воин, руки и голова которого были испещрены шрамами и рубцами, свидетельствовавшими о том, что участвовал он едва ли не во всех междоусобицах, то и дело вспыхивавших между Исфатеей и другими городами, а особенно Кундалагом — ближайшим соседом Серебряного города. — Однако теперь и рудокопов в Гангози никакими посулами не заманишь, слыхал я, ушла их братия от греха подальше в Оловянный лог.

— Но кто-то же здесь трудится? Видно было, когда мы проезжали, что не все шахты покинуты, а? — спросил Мгал, вспомнив длинные дощатые хижины, миски и корчаги на кольях, тряпье на ветхих плетнях.

— Ковыряют ещё иные смельчаки гору, может/заклятие какое от кротолюдов знают, а может, долговые расписки отрабатывают, — неохотно признал старый воин. — Только сам посуди, много ли они серебра добыть могут, подневольные люди?

— Откуда же тогда оно берется? Прежними запасами, что ли, купцы торгуют, последнее распродают?

— Кто последнее, а кто и по-другому драгоценный металл получать наловчился. Слухи вот ходят, будто мастер Донгам из обычной глины его вываривать умеет.

— У кого язык без костей, тот и не такое нарасскажет!

— Ах вот оно что… Ну а чем рудокопы кротолюдам-то этим мешают? Серебро, что ли, не поделить или лазы подземные?

— Да нет, тут другое — кротолюды ведь людей не убивают. Они их похищают, в гору утаскивают и там уж, у себя, пожирают. И не одних рудокопов, кстати. Вот лет семьдесят назад, например, пришли из западных степей лошадники — то ли мор у них приключился, то ли ещё что, — ну и решили они здесь обосноваться, поселились по ту сторону горы, на лесистом склоне. Предупреждали их, что нехорошее место выбрали, так не послушались. С тех пор о них ни слуху ни духу…

— Может, они и нынче там живут припеваючи, никто ж проверять не ходил! — прервал старого воина гвардеец с черными, лихо закрученными усиками.

— Оно конечно, да ведь не бывает так, чтобы сосед о соседе семьдесят лет слыхом не слыхивал. Соли, меди, железа, ещё чего — должно же им занадобиться, верно я говорю? ан нет. Вот и выходит, что пожрали их кротолюды.

Сидящие у костра переглядывались, напряженно и опасливо всматриваясь в обступившую со всех сторон тьму. Руки сами собой потянулись к амулетам, зачертили в воздухе охранительные знаки.

— Пропадают люди, ох пропадают… — промолвил один из гвардейцев испуганным шепотом. — У меня братан, кузнец, ушел за сырец-травой на гору — сколько поколений ею на восточных отрогах запасались, для закалки стали первое средство, — так до сих пор по нему вдова убивается. А прошло уж лет восемь-девять.

— У меня вот тоже пяток лет назад поручники в этих местах сгинули, — подал голос Плосконосый. — Проведали, что тут где-то древний город прежде был, и айда сюда. Я тогда порубанный лежал, не то б тоже с ними увязался.

— Верно говорят — от судьбы не уйдешь. Не в тот раз, так в этот с кротолюдами свидишься.

— А возвращаются ли когда те, кого в недра Гангози спускают, или не бывало такого? — спросила Дагни, все это время безучастно теребившая подол застиранной юбки.

— Так ведь это как сказать, — снова вступил в разговор пожилой воин. — Обратно в Исфатею-то им пути нет, а одного видали вроде не то в Хануге, не то в Эостре.

— Как же кротолюды живут под землей, как дышат? В старых шахтах обосновались или сами ходы копают?

— Сказывают, целый город там кротовый отрыт. Норы, норы, вся гора будто сыр прогрызена, а дышат… Дышат они как люди, питаются корешками, жуками всякими, червяками, человечинкой, если попадется, не брезгуют. Детишек же своих в яйцах откладывают, будто птицы или змеи.

— А мне говорили — они, как свиньи, по дюжине за раз кротолюдиков приносят.

— Если за раз столько, их и не прокормить, не может такого быть!

— Коли не все выживают, может. И людей они похищают, потому как детенышей их человечьей кровью выкармливать надо. Им наша кровь заместо молока материнского — знай соси из живого, вот и не убивают на месте-то.

— Ох, изверги! — ахнула Дагни. — Да как же Небесный Отец таких злыдней терпит, зачем создал?

— Об этом разное говорят. Будто и не создавал их Даритель Жизни вовсе, а сами они, как черви в гнилом мясе, в горе этой завелись.

— Нет, нет, истинно их Отец Небесный сотворил. Для охраны серебра, людям корыстным для устрашения.

— Ну уж это ерунда! Много рудокопам корысти в серебре том было? Не слыхивал я что-то, не припомню, чтобы из них кто в унгиры выбился!

— А мне вот старый книгочей рассказывал, что некогда в горе этой построен был Заморскими Колдунами подземный город, — вмешался в разговор неслышно подошедший после обхода часовых командир полусотни. — Будто множество всяких городов и замков они на нашем материке заложили и творили в них всевозможные злодейства. А как наслал Небесный Отец на Землю Колдунов Великое Внешнее море да покончил с ними, так и принялся искоренять их потомков и последышей. Кого как покарал, а тех, что в Гангози схоронились, в кротолюдов превратил.

— Может, так оно и было, — потупил глаза пожилой воин, — но все ж не перемерли кротолюды, а, напротив, силу забрали. Мало того что людям с ними не сладить — ушли рудокопы-то из Гангози, — так, говорят, твари эти даже вишу — подземных зверей — приручить сумели. Разводят стадами, и ездят на них, и доят их, и на мясо забивают.

— Тебя послушать…

— Что же это за звери такие? Слышал я на севере про вишу, но уж больно чудные истории.

— Звери это огромные, в почве живущие. Роют они рогами ходы и тоннели, открывают ключи, очищают источники подземные и тем самым наполняют реки и озера водой. Роста они громадного и зовутся «мышами, которые прячутся», потому как если выберутся на поверхность земли погожим днем, тут же от солнечных лучей и издохнут.

— Ох и силен ты, Рагул, сказки сказывать! — засмеялся командир полусотни, хлопая пожилого воина по плечу. — Всю ночь небылицы готов плести! Однако время позднее, пора на покой.

— Эти сказки бывалые люди сказывали, так что правды в них больше вымысла! Но время и верно позднее, — ворчливо согласился Рагул, подымаясь от костра. Начали расходиться и остальные гвардейцы.

— «На покой пора»! — повторил Мгал сердито, пытаясь поудобнее устроиться у едва теплящегося костерка. — Боюсь, как бы завтра кое-кому из нас навеки не упокоиться!

Услышанные им рассказы о кротолюдах не обнадеживали, и заснул северянин с самыми скверными предчувствиями, причем больше всего тревожили его почему-то слова Батигар о том, что он не должен обнажать меч в недрах Гангоэи.

Когда Мгал проснулся, солнце уже осветило верхушки утесов, но круглая каменистая площадка, на которой отряд провел ночь, была ещё погружена в предутренний сумрак.

— Подъем! — вторично воззвал командир полусотни, и пронзительный звук рожка разбудил далекое многоголосое эхо.

— Эк ведь ему не спится! — Плосконосый выругался и сплюнул в погасший костер.

Мгал промолчал. Глядя на далекую вершину Гангози, темно-лиловым силуэтом выделявшуюся на фоне рассветного неба, он вспоминал мать, Менгера, приютившего его после перехода через Орлиный перевал кузнеца-дголя, Эмрика и Гиля. Как-то они там? Какая судьба ждет их и какую роль сыграет в ней кристалл Калиместиара? Короткая жизнь близится к концу, а жаль, он только-только начал входить во вкус…

Освеженные сном, гвардейцы собрались вокруг командира в ожидании приказаний, при этом большинство из них старались не встречаться взглядами с осужденными. Какие бы преступления те ни совершили, они все же люди, и перспектива отдать их на растерзание мерзким подземным тварям воинов не радовала. Командир полусотни, верно, угадал настроение гвардейцев и, чтобы не дать разгореться их сочувствию к приговоренным, решил поторопиться с приведением приговора в исполнение.

— Настало время совершить то, ради чего мы сюда пришли, — начал он хриплым от утренней прохлады голосом. — Бургок, возьми трех человек из своего десятка, укрепите веревки» на краю расщелины и проследите, чтобы они были достаточно длинными. Леонгир и кто-нибудь ещё с ним, принесите мечи для осужденных, факелы и огниво. А ты, Рагул, позаботься о еде и воде, да пригляди, чтобы сменили караульных, задали лошадям корм и свели их к ручью. — Отдав ещё несколько распоряжений, командир отряда обернулся к приговоренным: — Не взыщите, но мешкать нам недосуг, к вечеру мы должны быть в Исфатее. Поедите на дне расщелины, вместе с мечами и факелами мы спустим Вам кое-какую снедь и бурдюк с водой. Вам-то все равно, где закусывать, а нам до жары надо преодолеть хотя бы треть пути к городу.

— Конечно, скакать по такой, как вчера, жаре — одно мучение, — простодушно подтвердила Дагни.

Командир полусотни благодарно улыбнулся ей и, неуклюже переваливаясь, стал подниматься по едва заметной тропинке между утесами. Осужденные, в окружении гвардейцев, молча двинулись за ним.

Расщелина, на краю которой Бургок и его расторопные помощники уже успели закрепить веревки, представляла собой широкое и длинное ущелье, пересекавшее Гангозй с юга на северо-восток и тянувшееся в обоих направлениях насколько хватало глаз. Отвесные стены его исчезали в густом сизо-сером тумане, из которого тут и там вздымались узкие и острые, как кинжалы, блестевшие от росы вершины скал. Определить глубину ущелья не было никакой возможности, однако Мгал отметил, что веревки достигали в длину по меньшей мере полторы сотни шагов каждая.

— Ну что ж, все готово, — проговорил командир отряда, внимательно осмотрев крепления веревок и сложенные на краю расщелины узлы. — Никто из нас не знает наверное, что ждет вас внизу. Мы не можем дать совет, в каком направлении лучше двигаться, и потому нам, перед тем как выполнить свой долг, остается лишь ещё раз пожелать вам удачи. Кто хочет первым начать спуск?

— Я, — сказал Плосконосый и сделал шаг вперед. Грабитель храмов подождал, пока гвардейцы отсоединят его от цепи, сковывающей остальных осужденных, и проденут под мышки веревочную петлю, после чего с легким недоумением спросил:

— Вы что же, так и будете спускать меня в кандалах?

— Да. Ключ от них ты возьмешь в свертке с едой. Мы пришлем его последним. Есть у тебя какие-нибудь пожелания или поручения?

— Глоток нагыра, если можно. Кротолюды-то меня им вряд ли попотчуют, — криво ухмыльнулся Плосконосый.

— Возьми мою флягу, — предложил один из гвардейцев.

— Спасибо, друг, но это уже лишнее. — Плосконосый сделал несколько больших глотков и осипшим голосом скомандовал: — Давай, ребята, опускай!

Голова его скрылась в расщелине, и четверо воинов, упершись ногами в выступ скалы, начали медленно травить веревку. Все затаили дыхание, однако не успели гвардейцы отдать и четверть расчетной длины, как веревка вдруг резко дернулась и обвисла. Снизу донесся затихающий крик и глухой удар.

— В чем дело? Что это?! Что случилось?

Воины рывками стали выбирать веревку, а командир полусотни, жутко осклабившись, предупредил:

— Бургок, если веревка была гнилая, следующим в расщелину отправишься ты!

Воин, ответственный за длину, прочность и крепление веревок, побледнел — слова командира, как правило, не расходились с делом — и заплетающимся языком прошептал:

— Клянусь, веревка была совершенно целой!

— Обрезана, обрезана! — в один голос закричали его товарищи, едва конец веревки показался над краем расщелины. — Плосконосый не захотел достаться на обед кротолюдам и сам перерезал ее!

— Обломок кинжала, спрятанный в лохмотьях, избавил его от страхов и приблизил вечный покой, — заметил пожилой воин. — Он решил обмануть судьбу и во второй раз избегнуть встречи с кротолюдами. Встречи он избежал, но вот удалось ли ему при этом обмануть судьбу?

— Это ты дал ему нож, Рагул? — Лицо командира полусотни потемнело от прилива крови.

— Как можно?! — притворно изумился Рагул и мгновением позже спокойно признался: — Да, я. Быть может, ты и меня собираешься отправить в расщелину?

Командир отряда стиснул кулаки и отвернулся, а когда гвардейцы и осужденные вновь смогли увидеть его лицо, на нем не было заметно и тени волнения.

— Кто следующий?

Готоро исчез в расщелине без лишних слов, попросив напоследок, чтобы гвардейцы не мешкали со спуском мечей. Следом за ним в веревочную петлю залез Вислоухий и, прихватив флягу, которую не пожелал взять с собой Плосконосый, скрылся в туманной глубине.

Оба благополучно достигли дна и отцепили веревки. Наступила очередь Дагни и Мгала, причем женщина пожелала, чтобы ей предварительно завязали глаза какой-нибудь тряпицей, поскольку она с детства боится высоты.

— Ты остался последним, — обратился командир отряда к северянину. — Что мы можем сделать для тебя?

Мгал помедлил в нерешительности, потом подал знак «спускайте». Командир полусотни поднял руку в прощальном приветствии, и северянин ощутил запоздалую симпатию и сочувствие к этому человеку, вынужденному выполнять противные его натуре приказы.

В следующие мгновения перед глазами его заскользила влажная буро-голубая поверхность скалы в черных и рыжих потеках, исчерченная сетью трещин, покрытая пятнами грязно-зеленого лишайника. Затем его развернуло лицом к центру расщелины, и он, словно в серебристо-серый кисель, погрузился в пелену плотного тумана.

Сначала Мгалу показалось, что он вот-вот захлебнется, в глазах потемнело, в висках забухали тяжкие молоты, но удушье тут же прошло. Полосатый, похожий на слоеный пирог, туман начал редеть. Мгал ударился локтем о какой-то выступ и услышал предостерегающий крик:

— Подожми ноги!

Северянин последовал совету и пружинисто опустился на широкий каменный уступ, где уже стояло трое осужденных.

— С прибытием! — весело приветствовал его Вислоухий, помогая освободиться от веревочной петли. — Все в сборе, теперь подождем, пока нам спустят факелы и прочее обещанное добро.

— Подождем, — согласился Мгал и, чтобы проверить возникшее у него при спуске чувство, задрал голову вверх. Как он и предполагал, стена имела небольшой обратный уклон, то есть нависала над площадкой, приютившей осужденных. Убедившись, что подняться по ней невозможно, северянин подошел к краю уступа и заглянул вниз, но сгущавшийся локтей через пятьдесят сумрак не позволил разглядеть дно пропасти, в которую рухнул Плосконосый.

— Долгонько ему пришлось лететь, лучше бы нам поискать другой путь к спасению. — Вислоухий, склонившийся рядом с северянином, точно угадал его мысли.

— Да, забираться так глубоко нам вроде бы ни к чему.

Мгал увернулся от спущенного сверху узла с мечами и факелами и, предоставив Готоро отвязывать его, продолжал осмотр ущелья.

Противоположной стороны расщелины не было видно, и, значит, о ней можно было на время забыть. Оставался только послуживший им временным прибежищем уступ. Ширина его не превышала пяти шагов, и к северо-востоку он заметно повышался.

— Пока вы принимаете второй узел, я попробую посмотреть, не удастся ли нам тут пройти, — предложил северянин. Вислоухий склонил в знак согласия голову.

Теперь уже Мгал не сомневался, что те, кто придумал такую странную замену смертной казни, имели представление о недрах Гангози и знали, что выбраться из этого ущелья нелегко, однако он все же испытал некоторое разочарование, обнаружив, что шагов через сто уступ заканчивается обрывом.

— Стало быть, хотим мы того или нет, путь у нас один — по уступу на юг. Там-то нас, по-видимому, и встретят кротолюды. И все же спускаться вниз, вслед за Плосконосым, — дело ещё более безнадежное, — пробормотал Мгал себе под нос, возвращаясь к товарищам, которые уже успели распаковать оба узла, избавиться от кандалов и вооружиться мечами.

— Оружие скверное, но вот еды целых три сумы. О, да тут и фляга есть! — радостно сообщил Вислоухий, закончив изучение одной из котомок.

— Лучшего приговоренные к съедению и не достойны. — Мгал поморщился, взвешивая на руке плохо сбалансированный меч, и принялся снимать кандалы.

— Плохой ли, хороший — а коровенку за такой на базаре выменять можно. — Дагни любовно погладила зазубренное серое лезвие. — Посечен маленько, а так-то, что ж, грех жаловаться.

Освободившись от кандалов, Мгал предусмотрительно сунул их в одну из сумок, порадовался, глядя на длинную веревку, которую Готоро наматывал на согнутую в локте руку, — не пожалел командир полусотни табельного снаряжения, знал, что в горах может пригодиться, — и спросил:

— Сейчас перекусим или сразу в путь двинемся?

— В путь. Пожрать всегда успеем, сначала надо осмотреться, — решил за всех Вислоухий. Он был самым старшим из осужденных и, судя по всему, решил взять руководство исходом из недр Гангози в свои руки.

Мужчины, не сговариваясь, повесили на плечи котомки с провизией и разобрали факелы. Вислоухий, подтянув истертый ремешок на драных шароварах, заправленных в сбитые порыжевшие сапожки, критически осмотрел свой маленький отряд и ткнул в Мгала пальцем:

— Пойдешь замыкающим.

После этого он, вскинув два факела на левое плечо и держа обнаженный меч в правой руке, зашагал по уступу. За ним двинулся Готоро, потом Дагни. Северянин, как ему и было поручено, замыкал шествие.

Время, казалось, остановилось в Гангози, и Мгал не мог определить, как долго они уже идут по уступу, то сужавшемуся до нескольких локтей, то расширявшемуся до десяти—двенадцати шагов. Иногда камень под ногами становился мокрым и скользким, и двигаться вперед приходилось с величайшей осторожностью; порой же почва начинала слегка пружинить, и северянин замечал бледные ростки каких-то хлипких растеньиц, семена которых чудом попали в углубления, веками заполнявшиеся каменной пылью, песком и землей, и дали всходы.

Туман постепенно рассеялся, однако Мгал чувствовал: вокруг становится все темнее и темнее. Этому могло быть два объяснения: или уступ, по которому они идут, медленно, незаметно понижается, или смыкаются стены ущелья над их головами. И то и другое было одинаково неприятно, поскольку означало, что скоро осужденные окажутся в полном мраке и им придется зажечь факелы. Впрочем, выбора у них все равно не было, и они продолжали идти вперед, изо всех сил тараща глаза и придерживаясь руками за стену, служившую им единственным ориентиром.

Они шли, шли и шли, и Мгалу уже стало казаться, что конца этому шествию обреченных не будет, когда Вислоухий неожиданно остановился:

— В стене есть какой-то лаз!

— Лаз?

— Что-то вроде тоннеля или коридора. Давайте-ка осмотрим его.

— Да, да, давайте отдохнем и зажжем хотя бы один факел. — Не дожидаясь ответа, Дагни опустилась на корточки и устало привалилась к скале.

Вислоухий ударил кресалом и принялся раздувать затеплившиеся на труте искорки. Мрак сгустился, со всех сторон обступил осужденных, которые невольно придвинулись ближе друг к другу. Отчаяние шевельнулось в сердце Мгала, он впервые с пронзительной ясностью понял, в каком безнадежном положении они оказались. Страх мягкими мохнатыми лапками коснулся спины, сдавил горло, но тут факел вспыхнул, и северянин, смахнув ладонью холодный пот со лба, взял себя в руки. Он даже нашел в себе силы ободряюще улыбнуться Готоро, тело которого сотрясала крупная дрожь.

— Нет ничего страшнее, чем ожидание смерти во мраке и со связанными руками. Но у нас есть факелы и мечи. Кто, жабья слюна, сказал, что мы легкая добыча?! И кто сказал, что выхода из недр Гангози не существует?! — рявкнул северянин нарочито громко, и обрывистое, гулкое эхо раскатило его слова по ущелью, превратив их в боевой клич. В глазах Вислоухого мелькнула ярость смертника, и он хрипло прокаркал:

— На свету и во тьме я буду защищаться до последнего, и эти кротолюды или людодавы, кем бы они ни были, дорого заплатят за каждую каплю нашей крови. Побольше мужества, и мы выйдем из проклятой горы, клянусь своими ушами!

Вызывающие крики Мгала и Вислоухого приободрили их спутников, дрожь, охватившая Готоро, унялась, и даже Дагни потянулась к брошенному было мечу. Между тем расщелина в свете разгоревшегося факела приобрела таинственный и зловещий вид: уступ сделался ещё уже, пропасть справа ещё черней и бездоннее, нависающая слева скала, казалось, готова рухнуть и раздавить пришлецов из солнечного мира, а круглый ход в ней напоминал разверстую пасть, из которой тянуло холодом и сыростью.

— Похоже, лаз выточен подземным источником, — сказал Вислоухий, поднося чадящий, потрескивающий факел к краю отверстия и опасливо заглядывая внутрь.

— Нам нет смысла менять направление. — Мгал достал из заплечной сумки бурдюк с водой и протянул его Дагни, которая усиленно облизывала пересохшие губы. — Мне кажется, лучшее, что мы можем сделать, — это продолжать путь по уступу.

Готоро уселся рядом с Дагни и принялся извлекать из своей сумы нехитрую снедь, всем своим видом показывая, что ему совершенно все равно, идти ли вперед вдоль расщелины или воспользоваться открывшимся лазом.

— Тогда продолжим путь по уступу, — подумав, согласился с северянином Вислоухий. — Я тоже не горю желанием лезть в эту нору.

Лезть в нору тем не менее пришлось. Наскоро поев и утолив жажду, осужденные снова двинулись по уступу, но слабый наклон его, о котором раньше северянин лишь догадывался, стал быстро увеличиваться и вскоре закончился столь крутым обрывом, что спуститься по нему можно было только с помощью веревки. После непродолжительных колебаний Мгал вызвался опробовать этот путь и убедился, что длины веревки не хватает, чтобы добраться до конца обрыва.

— Выбор у нас не велик, — подытожил результаты разведки Вислоухий, — расположиться здесь и дожидаться смерти от голода и жажды либо вернуться и посмотреть, куда ведет тот проход.

Сначала в круглом, похожем на трубу тоннеле идти можно было лишь пригнувшись, затем стены его раздвинулись, пол начал повышаться, и путники вздохнули с облегчением. Дважды тоннель пересекали узкие низкие лазы, протиснуться в которые взрослый человек не смог бы при всем желании, а потом, неожиданно для всех, извилистый ход закончился гигантским высоким залом.

— Смотрите! Порази меня молния Небесного Отца, если это не пещера алмазов! — Вислоухий визгливо захохотал, и факел в его руке описал огненную дугу.

— Что это?! — тихо ахнула Дагни.

Готоро издал какой-то нечленораздельный горловой звук, а северянин, сделав шаг назад, застыл, пораженный открывшимся перед ним зрелищем.

Просторная пещера была пронизана слабым разноцветным сиянием. Его испускали стены, потолок, с которого спускались мерцающие сосульки длиной в человеческий рост; пол был ровный, будто отлитый из волшебно искрящегося стекла, и лишь звук падающих в воду капель указывал на то, что осужденные очутились на берегу подземного озера.

— Вода, много воды, это замечательно, но стены… Неужели и правда драгоценные камни?.. — сдавленно пробормотал Вислоухий. Дрожащей рукой поднес факел к ближайшей стене, и сказочный грот потряс стон разочарования: — Мох! О Даритель Жизни, да это же обычный дрянной мох! Хо-о-о!..

— Мох? — Мгал прикоснулся пальцем к облепившим камень кажущимся белесыми в свете факела нитям. — Ну да, раз есть влага… Постойте, так, выходит, шли-то мы по стоку! Когда в сезоны дождей озеро выходит из берегов, избыток воды стекает по нему в расщелину. И если, конечно, озеро это питают не подземные ключи, в стенах его должны быть ходы, по которым вода поступает сюда с поверхности… Эй, Вислоухий!

— Мох… Всего лишь мох… Я никогда не верил в сказки о подземных сокровищах, и все же… — шептал грабитель храмов, уныло ковыряя пальцем стену. Видя, что на Вислоухого надежды мало, Мгал ещё раз оглядел мерцающий таинственными огнями зал. По обрамлявшему озеро бордюру из камней можно обойти всю пещеру и как следует осмотреть её стены. В их каменных складках наверняка есть стоки, несущие сюда дождевые воды со склонов горы. Отыскать их — значит получить шанс выбраться отсюда. Быть может, единственный верный шанс.

— Дай-ка факел. Э-э, да он уже догорает, придется зажечь новый. А вы, — обернулся северянин к безучастно стоявшим Готоро и Дагни, — следуйте за мной. Очень может статься, что гибель в горе от голода и жажды, равно как и встреча с кротолюдами, минует нас.

Прыгая с камня на камень, Мгал с горящим факелом в руке двинулся вдоль озера, пристально вглядываясь в неровности стен и потолка пещеры. Ему попадались узкие глубокие трещины, мелкие отверстия с рваными краями, тупиковые углубления, только на первый взгляд напоминавшие водосток, — не то, все не то… Между крупными камнями стояла похожая на черное зеркало вода, и, уловив в ней какое-то движение, Мгал, заинтересованный, опустил факел. От отвращения, волной подступившего к горлу, он едва не соскользнул с камня — грязно-белая рыбина пялила на него из глубины свои огромные слепые глаза, из которых, словно черви, вылезали два длинных извивающихся уса.

— Тьфу ты, жуть какая! Хуже смертогрыза гадость! — выругался Мгал и, оглянувшись, махнул факелом, призывая товарищей поторопиться. Окрыленный надеждой отыскать внешний водосток, по которому можно было бы подняться на поверхность, он так заторопился, что значительно обогнал Готоро, Дагни и Вислоухого, бросившего свой потухший факел в озеро. Теперь, вынужденные двигаться чуть ли не вслепую, они отставали от него все больше и больше.

Подождав товарищей, Мгал, рассудив, что четыре пары глаз лучше одной, поделился с ними возникшей у него надеждой, и осужденные, воспрянув духом, уже все вместе продолжали поиски водостока. Они оступались, в кровь обдирали руки и ноги, обшаривая каждую неровность стен, падали в воду, снова и снова ахали от радости и ругались от разочарования, пока наконец Дагни торжественно не провозгласила:

— Вот он! Это я, я его нашла, идите сюда, глядите!

Да, это, без сомнения, было то, что нужно. Они почти завершили обход озера, и несколько раз им встречались норы со сглаженными водой краями, но все они были слишком малы для человека. Этот же не только был достаточно широк, но и уходил вверх под достаточно пологим углом.

— Туда мы пролезем, а если он потом сузится, как выбираться будем? — спросил Вислоухий, начиная приходить в себя от потрясения, испытанного им на пороге мерцающей пещеры.

— Как-нибудь выберемся, — пообещал Мгал легкомысленно, заглядывая в отверстие стока, пробуравленного некогда водой в мягких слоях породы.

— Надо прежде пополнить бурдюки, — внезапно вмешался Готоро, произнесший за последние двое суток не более десятка фраз. — Я попробовал, здешнюю воду пить можно.

Мгал поежился, вспомнив отвратительную бледную рыбину, но вынужден был признать правоту их молчаливого спутника.

Новый водосток имел чуть вытянутое по вертикали овальное сечение, пол и стены его были сглажены потоками воды, и первое время идти по нему оказалось даже приятно. Затем уклон стал увеличиваться, а отверстие сужаться, — впрочем, не так сильно, как опасался Вислоухий, хотя путникам и пришлось встать на четвереньки.

Передав свою котомку и запасной факел Дагни, Мгал, держа зажженный факел в правой руке, а меч в левой, пробирался первым по узкому, время от времени делавшему плавные повороты проходу. Несмотря на то что все вроде бы шло пока как надо, северянина не покидало чувство щемящей тревоги, пришедшее на смену радости, вызванной догадкой, посетившей его на берегу подземного озера и обнаружением Дагни нового водостока.

Мгал почти физически ощущал давление огромной толщи горы, готовой в любую минуту осесть и раздавить его. Ему чудилось, что он замурован в каменном мешке, и порой чувство это становилось столь острым, что спирало дыхание, и лишь вид продолжавшего как ни в чем не бывало гореть факела немного успокаивал его — воздуха для дыхания хватает. Но хуже всего было то, что догадка по поводу водостока перестала казаться ему столь уж удачной. Они двигались вглубь горы по единственно возможному и, стало быть, наверняка известному кротолюдам пути — то есть сознательно лезли в приготовленную людоловку, и избежать этого не было никакой возможности.

Все, наверное, так и было, но общую картину нарушала единственная неясность: какой интерес связывает Бергола с кротолюдами? В существовании такой связи Мгал уже не сомневался и, если допустить разумность кротолюдов, мог бы, пожалуй, с уверенностью утверждать, что в обмен на осужденных, которых скорее всего не съедают, а превращают в рабов, и, вероятно, ещё за кое-какие услуги Владыка Исфатеи получает серебро, добытое хозяевами горы и выдаваемое им потом за драгоценный металл, вываренный мастером Донгамом из обычной глины.

— Эй, ты что там, заснул? — послышался снизу недовольный голос Вислоухого. — Что случилось?

— Все в порядке. — Мгал тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли, и полез вперед.

Тоннель, по которому они поднимались, привел их в большую полукруглую пещеру, в стенах которой, после беглого осмотра, путники обнаружили целых три стока, собиравших, по-видимому, воду с достаточно удаленных друг от друга склонов Гангози. Трудно было предположить, что подобный водосборник мог образоваться сам собой, без участия человеческих рук, однако Мгал не стал обращать на это внимание своих товарищей, слишком утомленных для того, чтобы задумываться над подобными вопросами. Все они, включая Вислоухого, уверовали в то, что северянин сумеет вывести их из горы, и вряд ли имело смысл развеивать подобные настроения. Учитывая сложившуюся обстановку, Мгал принял беззаботный вид и предложил поесть, отдохнуть и только после этого продолжать путь наверх.

Предложение было дружно одобрено, а веру в прозорливость и счастливую звезду северянина укрепила сделанная Готоро находка — полустертое изображение стрелы над отверстием одного из водостоков. Значок этот, указывавший на то, что прежде здесь уже проходили люди, настолько взбудоражил Дагни и Вислоухого, что они готовы были немедленно двигаться дальше.

— Если не будем задерживаться, никаким кротолюдам нас не сыскать и не догнать, а отдохнем уж на свежем воздухе, — радостно потирая руки, убеждал товарищей грабитель храмов. — На склонах Гангози, конечно, не так уютно — то холодно, то жарко, — но все же, поверьте, и пища покажется там сытнее, и вода вкуснее, чем здесь.

Мгал не разделял оптимизма Вислоухого, напротив, он был убежден, что стрела, выцарапанная на стене пещеры, как раз и подтверждает наличие ловушки, но спорить не стал, настояв лишь на том, что надо хоть немного перекусить и отдохнуть. Без сомнения, попытка осужденных воспользоваться каким-либо другим ходом тоже предусмотрена, и лучше не тратить попусту силы на игру, результат которой заведомо предрешен.

После короткого отдыха маленький отряд снова пустился в путь. Идти по отмеченному стрелой тоннелю было легко — слабый уклон и достаточная высота его позволяли двигаться • быстро и не пригибаясь, и Мгал, снова вставший замыкающим, уже начал подумывать, что подозрения его и дурные предчувствия не подтвердятся; по приблизительным прикидкам, до поверхности земли оставалось совсем немного, когда Вислоухий остановился и удивленно сказал:

— Гляньте-ка, здесь ещё один ход! Вот уж истинно говорят, что гора эта изъедена кротолюдами, как трухлявое древо.

Мгал заглянул в темное отверстие нового тоннеля и скорее почувствовал кожей, чем увидел или услышал присутствие чего-то живого. Не колеблясь, сделал десяток шагов вперед, сторожко выставив перед собой обнаженный клинок.

— Куда ты?! Возвращайся, незачем нам забираться туда! — окликнула его Дагни. К ней присоединился Вислоухий, и северянин повернул назад, пожалев, что не догадался захватить с собой горящий факел. Он готов был поклясться, что какая-то тварь, испуганная возгласом молодой женщины, бросилась в дальний конец тоннеля, но говорить об этом не стал — теперь это уже не имело значения.

— Вперед, вперед, скоро будем на поверхности! — Вислоухий зашагал дальше, высоко держа факел над головой. — Ого, ещё один ход!.. О, я уже чую запах травы…

«Ход спереди, ход сзади — самое время людоловке захлопнуться. Но трава… Откуда на склонах Гангози взяться траве и кому придет в голову её там косить?» Мгал тоже ощутил запах подсыхающего сена, однако донесся он почему-то не спереди, а сзади.

— Как хорошо-то! Я уж и не чаяла, что выберемся… — послышался откуда-то издалека счастливый голос Дагни.

Ноги северянина вдруг налились свинцом, он отчаянно замотал головой, пытаясь стряхнуть навалившуюся на него сонную одурь. Вот оно, то, о чем рассказывал Гиль, — запах, от которого людей валит в сон и их можно складывать подобно снопам. Но он ещё в силах постоять за себя и за всех тех, с кем свела его судьба в этой проклятой горе! Мгал отвернулся от слабого света факела Вислоухого, факела, горевшего, судя по всему, уже на полу, и сделал на негнущихся ногах шаг, другой…

Он готов был встретиться лицом к лицу с любым противником, но в ушах его внезапно прозвучало напутствие Батигар, призывавшей не обнажать меча в недрах горы. Очевидно, совет младшей принцессы из рода Амаргеев крепко засел в мозгу Мгала, потому что даже сейчас, будучи в полубессознательном состоянии, Мгал сумел каким-то внутренним чутьем понять и принять заключенную в нем правду. Нехотя бросил северянин меч и, не сопротивляясь более накатывавшим на него радужным волнам беспечности, опустился на каменный пол тоннеля. На душе стало легко и спокойно, и удивило Мгала лишь то, что появившиеся из мрака значительно больше походили на обычных людей, чем на маленьких мохнатых кротолюдов с кривыми ногами, цепкими руками и глазами, горящими желтым огнем.

Глава четвертая В НЕДРАХ ГАНГОЗИ

Дверь, набранная из толстых, тесно пригнанных брусьев, беззвучно отворилась, и в комнату вошли три человека. Все трое были одеты в короткие, непомерно широкие в плечах куртки с жесткими стоячими воротниками, узкие темные штаны и низкие, явно сделанные на исфатейский манер сапожки с тупыми носами. Двое из вошедших держали в руках короткие, утолщающиеся к рукояти металлические трубки — вероятно, оружие, — и от всех троих исходило голубоватое свечение, подобное тому, которое излучали стены, потолок и пол лишенной иного освещения комнаты, такое же, как испускали руки и ноги самого Мгала.

— С пробуждением в недрах Горы, — после короткого молчания произнес самый старший из вошедших, заметив, что северянин, хотя и поднялся навстречу им со своего низкого ложа, первым начинать разговор не намерен.

— Спасибо, — коротко ответствовал Мгал, продолжая рассматривать хозяев горы. Кожа болезненно-белая, длинные до плеч волосы неопределенного серо-бурого цвета, но самое удивительное — это глаза, занимающие по меньшей мере треть лица.

По обстановке комнаты, в которой он проснулся, посуде, питью, пище, заботливо прикрытой и оставленной на деревянном столике у изголовья его ложа, Мгал догадался, что ему предстоит иметь дело с людьми, и все же приятно было убедиться в этом собственными глазами. Что же касается огромных глаз его посетителей, то, если онибольшую часть времени проводили в подземном мраке, удивляться тут нечему. Кому-то такие большеглазые лица могли даже показаться красивыми.

— Мое имя Ртон, — представился старший, пришедший без оружия, и сделал шаг вперед. Ростом он был не ниже северянина, но, несмотря на плечистую куртку, выглядел более тщедушным. — Я уже виделся с твоими товарищами и теперь хочу побеседовать с тобой. — Ртон говорил без акцента и слова произносил правильнее северянина, — по-видимому, наречие южан было его родным языком.

— Мои товарищи живы и здоровы?

— Конечно. Им ничто не грозит, и они рассказали о тебе кое-что интересное. Ты проник в святилище Амайгерассы, чтобы похитить кристалл Калиместиара?

— Да, — неожиданно для самого себя сказал Мгал. — Я проник в храм Дарителя Жизни, чтобы взять кристалл. Ключ от сокровищницы Маронды никогда не принадлежал роду Амаргеев.

— Ах даже так! — Ртон слегка склонил голову набок, подобно петуху, готовящемуся клюнуть приглянувшееся ему зерно. — Значит, ты считаешь, что ключ от сокровищницы Маронды волен взять каждый, кто намерен воспользоваться знаниями древних?

— Каждый, кто может его взять, — уточнил Мгал, с интересом разглядывая суровое лицо своего собеседника. «Лет ему этак пятьдесят, и человек он явно не последний среди обитателей горы».

— «Каждый, кто может взять»… — повторил Ртон, не спуская с Мгала огромных, пугающе-неподвижных глаз. — Рассуждение кощунственное, но вполне в духе времени. — Он повернулся и Сделал сопровождающим знак удалиться. — Итак, ты проник в святилище, но завладеть кристаллом не сумел. Это сделал кто-то из твоих сообщников?

— Из моих друзей.

— И ты сможешь отыскать этих друзей, если попадешь в Исфатею?

— Мм-м-м… Если я вернусь в Исфатею, то меня скорее всего незамедлительно казнят и… Во всяком случае, моим друзьям будет легче разыскать меня, чем мне их. — Мгал почувствовал, что судьба его зависит от этого разговора, и слегка заострил тему, пытаясь понять, чего же от него ждет большеглазый. — Однако даже если кристалл и попадет когда-нибудь в мои руки, я вовсе не намерен возвращать его на прежнее место или отдавать кому-либо.

— Этого, пожалуй, и не потребуется. — Ртон опустил голову и надолго замолчал. — Похититель кристалла Калиместиара вряд ли уживется в Горе, и в то же время грех не попытаться извлечь пользу из его возвращения в Исфатею… — пробормотал наконец большеглазый, словно позабыв о присутствии Мгала. — Придать возвращению в город выбравшегося из Горы преступника скандальный характер не составит особого труда, и, поскольку друзья его легко овладеют секретом Жезла Силы, результаты такого «посольства» могут превзойти все ожидания. Но даже если этого не случится, в Исфатее они все равно не задержатся, а как только кристалл окажется вне города, у нас будут развязаны руки и Бергол примет наши условия…

Ртон поднял голову и снова вперил в северянина неподвижный взгляд. Тонкие губы его сложились в жесткую улыбку, и, подводя итог каким-то своим, непонятным Мгалу, соображениям, он сказал:

— Я сообщу о тебе остальным Хранителям Горы. Думаю, ты именно тот человек, который нам нужен… — И, заметив, что северянин хочет что-то спросить, добавил: — Твое заключение, я полагаю, не будет долгим, скоро ты сможешь задать все интересующие тебя вопросы и получить ответы на них. Надеюсь, ты многое сумеешь узнать и понять, прежде чем предстанешь перед Хранителями Горы и они примут относительно тебя окончательное решение.

Как и предсказывал Ртон, заключение Мгала оказалось недолгим. Сообщил ему об освобождении пришедший без охраны высокий хрупкий юноша с медленной речью и огромными печальными глазами, в глубине которых стояла безысходная стариковская тоска.

— Меня зовут Фалигол, я — Вопрошатель Сферы, — представился он и, жестом руки остановив готового задать вопрос Мгала, неторопливо продолжал: — Хранители Горы выслушали Воспитателя людей Ртона и поручили мне рассказать тебе обо всем, что тебя заинтересует, и показать тебе все, что ты пожелаешь увидеть. Тебя не задержат здесь надолго, а потому в твоих же интересах узнать как можно больше и не пытаться самовольно покинуть Гору.

Мгал изумленно уставился на юношу, стараясь проникнуть в смысл его чудных слов.

— Значит ли это, что я не пленник, а скорее желанный гость и что Хранители Горы заинтересованы, чтобы я задавал вопросы и получал на них правдивые ответы?

— Да. Тебе надо многое узнать, прежде чем ты отправишься на розыски сокровищницы Маронды.

— Что же хотят получить от меня взамен?

— Тебе предстоит отправиться в Исфатею и передать наше послание Берголу. Ты ведь говорил Ртону, что в городе либо сам сумеешь найти своих друзей, либо они разыщут тебя? Значит, путь твой и так лежит в Исфатею, и, вероятно, поручение Хранителей Горы не покажется тебе слишком обременительным.

— Это ловушка? Вы надеетесь схватить их и завладеть кристаллом Калиместиара? — спросил Мгал, бессознательно ощутив, что Фалигол не станет ему врать и всему сказанному им можно верить.

— Нам не нужен кристалл Калиместиара. Теперь, когда он похищен из святилища Амайгерассы, больше всего мы заинтересованы в том, чтобы его как можно скорее увезли из Исфатеи.

— Кто это «мы»?

— Жители Исфатеи и её окрестностей называют нас кротолюдами. — В первый раз за время разговора на лице большеглазого юноши отразились какие-то эмоции — он слабо улыбнулся. — Но сами себя мы зовем файголитами — обитателями Горы.

— Стало быть, никаких маленьких мохнатых тварей, выкармливающих своих детенышей человечьей кровью, не существует? Понятно… А скажи, что за голубое сияние исходит от всех окружающих предметов? Свечусь даже я сам, хотя прежде за собой такого не замечал.

— В твое питье добавляют специально приготовленный травяной отвар, позволяющий видеть во мраке.

— А серебро? Сначала я думал, что кувшин, миска и кружка, которыми я пользуюсь, оловянные, но потом понял, что это серебро, верно?

— Верно. Мы можем добывать его в огромных количествах из глубин, не доступных людям, и если бы род Амаргеев торговал с нами честно…

— Значит, вы поставляете серебро Берголу?

— Ты догадался об этом уже в Горе? Кстати, ваша группа затратила на дорогу значительно меньше времени, чем предыдущие, и Ртон сразу предположил, что в ней найдется человек, заслуживающий особого внимания.

— Вы обмениваете серебро на осужденных? — спросил Мгал, пропустив комплимент мимо ушей.

— Лишь малую толику. В обмен на серебро Бергол и его советники поставляют нам пищу, одежду, кое-какие инструменты — словом, все, в чем у нас возникает нужда.

— Но хлеб мне давали свежий, причем приготовленный так, как это принято на севере.

— У нас есть свои пекарни. Множество людей, принявших Законы Горы, работают на склонах Гангози: сеют хлеб, пасут стада. Среди них есть и северяне, так что каждый может питаться тем, к чему привык, тем, что ему больше по душе. Если хочешь, поднимемся на поверхность, и ты увидишь наше верхнее хозяйство. Если же тебя больше интересуют недра Горы, то сегодня начался очередной разлив Серебряного Ковша, и ты можешь посмотреть, что умеют наши мастера.

— Вряд ли ваши стада и поля сильно отличаются от тех, что мне доводилось видеть прежде, а вот как у вас поставлено серебряное дело, взглянуть было бы любопытно. Тем более что обычно кузнецы и рудознатцы не слишком охотно посвящают чужаков в тайны своего промысла.

— У нас нету тайн, — покачал головой Фалигол, — однако многое ты, несмотря на мои пояснения, скорее всего не поймешь. Хранители Горы будут говорить с тобой через три дня — за это время можно многое увидеть, но для того, чтобы по-настоящему разобраться в увиденном, недостаточно будет и нескольких лет.

— Ладно, веди, по дороге поговорим, — решил Мгал, которого уже начала раздражать медлительная речь и отсутствующий вид Фалигола.

— Куда ты поведешь меня сегодня? — приветствовал северянин своего флегматичного проводника. — В нашем распоряжении остался последний день, и я хочу, чтобы ты показал мне то, что считаешь главным в вашем подземном городе.

— Хорошо, твои пожелания совпадают с моими намерениями. Я сведу тебя в Хрустальный Чертог Посвященных. Но прежде исполню обещанное: ты увидишь своих товарищей — тех, с кем тебе пришлось плутать в недрах Горы. Ты ведь этого хотел, не так ли?

— Так, — подтвердил северянин и двинулся за Фалиголом по коридору, связывавшему жилые ячейки, расположенные на одном ярусе.

После двух дней, проведенных с Вопрошателем Сферы в подземном городе, голова северянина слегка закружилась. Порой ему казалось, что попал он в сказочный мир древних, а порой одолевали сомнения — не сон ли это: не могло всего этого быть на самом деле. Чего стоил, например, один Серебряный Ковш — настоящее серебряное озеро в огромной, полукруглой, выточенной из камня чаше, расплавленное при помощи торчащих из её дна стержней, разогревающихся от жара солнца. Но какое может быть солнце на глубине многих сотен шагов от поверхности горы? А разлив яростно клокочущего, сияющего, ослепительного, несмотря на защитные стекла для глаз, металла по формам и формочкам, крутившимся вдоль поочередно открываемых стоков на удивительных блестящих колесиках по не менее удивительным полозьям! А изумительно точные отливка и штамповка изысканных кубков, блюд, браслетов, колец и прочего ювелирного товара, выдаваемого в других городах караванщиками Бергола за изделия исфатейских мастеров! А колоссальные стволы шахт с тяжкими подъемными блоками, извлекавшими из бездонных глубин горы дробленой породы, измельчаемой затем в каких-то сложнейших мельницах едва ли не до пыли, просеиваемой через десятки сит и обрабатываемой вдобавок ядовитыми растворами в чудовищных чанах!..

Фалигол был прав: для того чтобы разобраться во всем этом, необходимы были годы. И не потому, что Вопрошатель Сферы что-то скрывал. Нет, и сам он, и файголиты, которые добывали руду, разливали серебро, управляли разогревом Серебряного Ковша; файголиты в масках, передниках и защитных стеклах — спокойные, дружелюбные, все как один громадноглазые — готовы были ответить на любой вопрос пришельца, да вот беда — чем более подробными были их разъяснения, тем непонятнее становилось происходившее перед его глазами.

Непонятной, впрочем, была не только работа ревущих, подобно разъяренным глегам, шипящих и скрежещущих механизмов, используемых при добыче руды и выплавке драгоценного металла. Непонятным было и устройство самого подземного города, располагавшегося многими ярусами в глубине горы-великана и более напоминавшего исполинский каменный улей. Из разъяснений Фалигола Мгал узнал, что тысячи ячеек, пробуравленных в толще скалы железными камнегрызами, соединены специальными отверстиями, предназначенными для подачи воды и воздуха, для удаления нечистот. Он бродил по межъярусным лестницам, поднимался и спускался на подъемниках, пронизавших гору. Заходил в огромные залы, куда каждый файголит мог прийти в определенное время и получить горячую пищу. Юноша с печальными глазами показал ему места отдыха и развлечений своих сограждан: бассейны для плавания, площадки для ритуальных танцев и представлений, расположенные на берегах полноводной подземной реки и в радужно мерцающих пещерах, не имеющих ничего общего с грязной норой, где растущий на стенах светящийся мох был принят Вислоухим за драгоценные камни. Многое из увиденного северянином приводило его в восторг, многое удивляло, но, несмотря на объяснения Фалигола, он так и не мог понять, как живет эта махина, управляемая из века в век Семью Хранителями Горы, каждый из которых отвечал за дело, в котором лучше всего разбирался, и готовил достойного восприемника.

Больше всего, однако, поражало Мгала то, что Фалигол действительно ничего не скрывает от него. Вопрос об усыпляющем оружии файголитов, с действием которого северянин познакомился в людоловке, вызвал у печальноглазого юноши улыбку, но не смутил его. Он привел Мгала к подвешенным в расщелинах изящным корзинкам-беседкам и объяснил, что на них его соплеменники спускаются в бездонные пропасти для охоты на гигантских ядовитых слизней, обитающих в скальных пустотах и необходимых файголитам для изготовления усыпляющего газа. Он показал северянину мастерские, где делается сонный газ и распыляющие его трубки, заметив кстати, что в сильной концентрации газ этот смертелен. Он рассказывал об оружии файголитов так же обстоятельно, как о машинах, грызущих камень, о подземных озерах, в которых обитатели Горы разводят водоросли, способные заменить хлеб и мясо, и о многом, многом другом, заинтересовавшем Мгала.

Впрочем, всего того, что увидел и узнал за это время, северянину было сразу не перечислить и не упомнить, и, следуя за своим провожатым в предвкушении ещё одного дня чудес, он испытывал нечто вроде пресыщения. Подобно голодающему, дорвавшемуся до еды, он попытался разом постичь и впитать все, что веками накапливали обитатели Горы, и теперь чувствовал себя не способным не только задавать вопросы, но и удивляться. Больше всего ему хотелось сейчас остаться одному и обдумать увиденное и услышанное, но два соображения удерживали Мгала от того, чтобы обратиться к Фалиголу с просьбой оставить его на сегодня в покое. Первое заключалось в том, что северянин понимал: ему удивительно, невероятно повезло и скорее всего ничего подобного в жизни он уже не увидит, и, Ртон был прав, надо суметь вобрать, впитать в себя как можно больше; обдумать же все, чему он стал здесь свидетелем, можно будет когда-нибудь потом. И второе: Мгал постоянно ощущал, что существует какое-то сродство, какая-то внутренняя связь между сокровищницей Маронды, кристаллом Калиместиара и этим городом в чреве Горы. Северянин мог поклясться, что интуиция не обманывает его, но что-то мешало ему спросить об этом Фалигола. Не то чтобы он чувствовал табу, а просто не хватало ему слов, умения сформулировать вопрос, и оставалось надеяться, что эта угаданная им взаимосвязь всплывет как-нибудь сама собой, не может не всплыть, надо только смотреть и слушать. Чем больше он увидит и услышит, тем больше вероятность того, что ему удастся поймать эту ускользающую нить, это очевидное на уровне подсознания родство, через постижение которого должно открыться что-то важное, быть может то самое, ради чего и занесла его судьба в этот город…

— Вот мы и пришли, — прервал размышления северянина Фалигол, выходя из подъемника.

Мгал последовал за ним. Поглощенный своими мыслями, он не заметил, как они вошли в подъемник, сколько ярусов миновали, и, беззвучно выругавшись, дал себе слово сосредоточиться и отложить всевозможные не относящиеся к настоящему моменту переживания и размышления до более подходящего места и времени.

Отворив одну из множества дверей в длинном коридоре, файголит, а следом за ним и Мгал вошли в маленькую комнатку.

— Сейчас ты сможешь посмотреть на своих товарищей, они проходят подготовку, обязательную для всех, кто хочет жить в подземном городе. Законам Горы их обучает знакомый тебе Ртон — лучший Воспитатель людей, один из Семи Хранителей Горы. Прошу тебя не шуметь и вообще не выдавать своего присутствия. Товарищи тебя все равно не увидят и не услышат, а Ртона во время работы лучше не отвлекать.

Мгал кивком подтвердил, что принял предупреждение к сведению, и прошел за Фалиголом в следующую дверь.

Они оказались на низком балконе, который опоясывал квадратный зал, рассчитанный человек на пятьдесят. Сейчас большинство скамей пустовало, и лишь на одной сидели три человека, в которых северянин без труда узнал Дагни, Вислоухого и Готоро. В пяти—семи шагах перед ними, в центре зала, было квадратное возвышение, по сторонам которого стояли четыре диска высотой в человеческий рост, с нанесенными на них черными и белыми делениями, напоминавшими деления солнечных часов, только расположенные значительно чаще. Три диска были неподвижны, четвертый же, находящийся прямо перед людьми, вращался, причем можно было догадаться, что состоит он из нескольких раздельных, наложенных друг на друга кругов различных диаметров, которые крутятся с разной скоростью, в результате чего возникает меняющийся рисунок, образованный перетекавшими из одной в другую фигурами.

В глазах Мгала, привыкшего уже за постоянным голубым сиянием различать истинные цвета и формы предметов, начало рябить; он поспешно отвернулся от вертящихся вразнобой кругов, но тут послышался какой-то ритмичный гул, и его потянуло снова взглянуть на диск. Он чувствовал, что смотреть на это вращение черно-белых полос нельзя, что появляющийся в процессе их чередования причудливый, ритмично повторяющийся рисунок завораживает его, очаровывает, притягивает, подобно взгляду змеи, — чувствовал и все же не мог оторвать глаз от диска.

Мелькание полос ускорилось, окружающий мир стал таять, исчезать, размываться, пока весь его не заслонил черно-белый рисунок, изменениям которого должно было подчиниться все: дыхание, зрение, слух, все чувства и разум. Даже кровь начала как будто пульсировать в такт смене фигур, в такт странному гулу, становившемуся то громче, то тише и превратившемуся постепенно в человеческую речь, в которой можно было различить уже отдельные слова и целые фразы:

— …Жи-и-изнь… жи-изнь… жизнь человеческая священна… свя-щен-на… свя-а-а-щен-на… Жи-и-и-тель… жи-и-тель… житель Горы священен… свя-ще-нен… свя-а-ще-е-нен…

Мгал больно ущипнул себя за руку, тряхнул головой, скрипнул зубами и, превозмогая желание посмотреть на колдовской диск, повернулся к файголиту:

— Что это, Фалигол? Что это за наваждение?

Печальный юноша взглянул на него с любопытством:

— Ртон, как всегда, не ошибся, житель Горы из тебя не получится. Ты не можешь принять Музыку Двух Начал, и, следовательно, Законы Горы никогда не станут законами твоего сердца и разума.

— А ты? Ты ведь тоже можешь противиться очарованию этой Музыки? — Мгал ткнул пальцем в продолжавший крутиться диск.

— Я файголит, Законы Горы впитаны мной с молоком матери. Музыка Двух Начал предназначена для обращения и воспитания людей. К тому же я Вопрошатель Сферы, и, значит, сердце и разум мой подчинены иной музыке. — В голосе Фалигода послышалась боль.

— Вопрошатель Сферы? — повторил Мгал, давно уже собиравшийся выяснить значение этого титула, но его отвлекли донесшиеся из зала голоса. Трое людей, разом поднявшись со скамьи, вытянув руки перед собой и запрокинув головы, запели недружно, но вдохновенно:

— Священна Гора и живущие в ней! Священны жизни исповедующих Законы Горы! Гора, мать и защитница! Гора, подательница благ, кормилица, живи во веки веков… Гора, Гора, мы твои новые дети, прими нас, очисти от скверны, пошли нам новые, безгрешные жизни… Гора, Гора, мы будем достойны великой милости, кровью и дыханием, сердцем и разумом клянемся…

— Довольно противно поют. Это колдовство, клятва на верность?

— Да нет, какое там колдовство. Всего лишь воспитание и обращение. А поют они хорошо, искренне, это даже я слышу. — Фалигол прислушался, полузакрыв глаза, потом снова обернулся к Мгалу: — Тебе, быть может, невдомек, но жизнь здесь достаточно нелегка и… э-э… ну, скажем, имеет свои особенности. Нередко у нас случается, что благополучие многих зависит от душевных качеств одного человека, и предательство, трусость, а то и просто сомнения и колебания могут повлечь за собой катастрофические последствия. Так уже бывало… Впрочем, — неожиданно прервал себя файголит, — зрелище это, вероятно, с непривычки и правда кажется неприятным. Но мне все же хотелось, чтобы ты познакомился с ритуалом и знал, что характеры живущих в Горе выковываются воспитанием, внушением, знанием с такой же тщательностью, с какой обитатели городов выковывают свое лучшее оружие.

Разумеется, принятие Законов Горы несколько ограничивает возможности человека не только в поступках, но и в мыслях, — продолжал Фалигол. — Делается это ради общего блага, однако пользу приносит любому члену нашей общины. Каждый живущий в Горе и исповедующий её Законы может быть уверен, что, если ему будет угрожать опасность, плечом к плечу с ним встанут все дети Горы. И любой из нас, человек, или файголит — Хранитель Горы, или новообращенный, не раздумывая отдаст за него свою жизнь.

— Звучит красиво, и все же я рад, что мне не пришлось принимать Законы Горы, — сказал Мгал, не сводя глаз с людей в зале, снова опустившихся на скамью и словно окаменевших. — Кстати, где же Ртон?

— Вон там, за кругом Двух Начал. Работа у него тонкая, не так-то просто подобрать ритмический рисунок к рисунку звука и голоса. Каждый раз это зависит от числа и состояния обращаемых, от самочувствия и даже настроения самого Воспитателя. Но обращенные Ртоном всегда проходят испытание успешно.

— Что это за испытание?

— Без колебаний отдать свою жизнь за другого обитателя Горы. О, это большой праздник для всех нас — принятие в общину новых товарищей. Но ты его уже не увидишь, тебя к тому времени здесь не будет. Итак, если ты готов, я исполню твою просьбу и сведу тебя туда, где находится то, что я считаю главным в нашем городе.

— Я готов, — подтвердил Мгал, и они вновь пустились в путь, переходя из коридора в коридор, с лестницы на лестницу, с подъемника на подъемник, уносивших их все глубже и глубже в недра Горы.

— После осмотра Серебряного Ковша ты спросил, какой смысл отыскивать сокровищницу Маронды, если файголиты не только обладают знаниями древних, но и успешно используют их в жизни, — сказал Фалигол, приостанавливаясь в коридоре, прорезавшем сплошной массив черного стекла. — Тогда я не сумел ответить тебе, поскольку обитатели Горы никогда не стремились обладать кристаллом Калиместиара и добраться до сокровищницы, ключом от которой он является. Но сейчас пришла пора объяснить, почему нам не нужен кристалл, и рассказать заодно историю подземного города, после чего тебе легче будет решить, есть ли смысл разыскивать сокровищницу Маронды.

«Вот оно!» — пронеслось в мозгу у Мгала, и он замедлил шаг.

— Каждый народ по-своему помнит историю нашего мира, и файголиты не могут утверждать, что располагают достаточными знаниями о ней. Тем не менее мы считаем их наиболее полными: жители городов юга, ассуны, барра, монапуа, юрги, Лесные люди и многие другие племена лишь смутно упоминают в своих преданиях о Времени Большой Беды, а о Семи Сферах Посвященных, кажется, и вовсе не сохранили воспоминаний. В хрониках файголитов сведений тоже не слишком много, и все же они дают некоторое представление о том, каким был наш мир до прихода Большой Беды. На планете — огромном круглом шаре — посреди Великого Внешнего моря существовало три материка: два больших и третий, расположенный между ними, маленький. На больших материках человеческие цивилизации развивались по-разному: на западном, называемом теперь Землей Колдунов, люди поклонялись неведомым теперь божествам, изучали магию и могли творить с её помощью вещи поистине поразительные; на втором, восточном, люди создали машинную цивилизацию, они поклонялись знаниям, полученным научным путем, и чудеса, творимые при помощи созданных ими машин, были не менее удивительны. Наш материк, лежащий между двумя этими богатыми и густо заселенными землями, был признан их жителями нейтральным и почти не испытал на себе влияния ни западной магии, ни восточной науки, хотя здесь и имелись небольшие поселения магов и ученых. — Фалигол закинул руки за спину и уставился в пол коридора, словно читая на черном стекле повествование о давно минувших временах. — О том, что вызвало Большую Беду, можно лишь догадываться: случайно ли нарушили маги и ученые природное равновесие, или причиной тому была разразившаяся между ними война — неизвестно, но, как бы то ни было, чудовищная катастрофа потрясла планету до основания.

Оба больших материка погрузились на дно Великого Внешнего моря, исчезли также два спутника нашей планеты — две луны, вращавшиеся прежде вокруг неё и делавшие ночи на ней значительно светлее, чем теперь. Да, да, я знаю, что многое в моей речи кажется тебе непонятным, но спросишь об этом позже, сейчас я хочу рассказать главное, — остановил файголит северянина. — Большая Беда неузнаваемо изменила наш мир, обрушилась на маленький центральный материк наводнениями, землетрясениями, извержениями вулканов и прочими ужасами.

Черные тучи пепла закрыли солнце, отравленным воздухом стало невозможно дышать, из рек и озер нельзя брать воду, от ядовитых дождей люди, жившие здесь, мерли как мухи. Небольшие страны, расположенные на нашем материке, — Юш, Мондараг, Уберту, Край Дивных городов, теперь-то о них воспоминают как о могучих и огромных государствах, — были буквально стерты с лица земли. Жизнь повсеместно угасала, и тогда, чтобы оставить о себе хоть какую-то память для тех, кто, быть может, через сотни веков вновь заселит нашу планету или сумеет каким-то чудом пережить катастрофу, жители малого материка, нашедшие на нем приют западные маги и восточные ученые собрались в Танабаге — столице государства Уберту, по милости судьбы уцелевшей среди моря разрушения, — и надежно упрятали спасенные ими знания в сокровищнице, специально построенной для этой цели Марондой — Последним Верховным Владыкой Уберту…

— И они же изготовили кристаллы Калиместиара? — спросил Мгал умолкнувшего файголита.

— Нет, ключи для сокровищницы не были предусмотрены. Погоди-ка, вот и ниша, в которой мы сможем закончить наш разговор, прежде чем войти в Хрустальный Чертог Посвященных. — Фалигол указал на полукруглую комнатку, замыкавшую коридор из черного стекла. Подождав, когда северянин усядется на грубо сколоченную скамью, файголит продолжал: — Ключей для сокровищницы не сделали, поскольку никто не предполагал, что они когда-то понадобятся.

Жизнь, как я уже сказал, угасала на последнем континенте планеты, и спасти её не было никакой возможности. Государства перестали существовать, города опустели, — казалось, все кончено, но тут на материке появились Посвященные. Кто они такие и откуда взялись, так и осталось неизвестным. Можно только гадать, спустились ли они со звезд или вышли из глубин Великого Внешнего моря, посланы были сюда Небесным Отцом или Амайгерассой, олицетворявшей Вечно Возрождающуюся Жизнь. — Фалигол слегка пожал плечами. — Но кем бы ни были Посвященные, они вовремя появились на нашем материке и сумели спасти едва теплившуюся на нем жизнь. Они разделили его на Семь Сфер влияния и сделали так, что воздух на нем снова стал пригоден для дыхания, а вода — годной для питья. Они не дали погибнуть от страшных болезней оставшимся жителям материка и… какую-то часть из них привели вот в этот подземный город. Он существовал здесь и прежде, но Посвященные перестроили его, и жизнь в нем с тех пор не прекращается.

— Так они, эти Посвященные, были богами?

— Не знаю. Никто не знает, как удалось им спасти наш мир, откуда они пришли и кем были. Но думаю, вряд ли богами, во всяком случае не теми вездесущими, премудрыми и всемогущими, какими их изображают и каким поклоняются теперь, награждая именами Дарителя Жизни, Содателя Племен и Народов, Самаата и Вожатого Солнечного Диска, иначе им едва ли понадобилась бы сокровищница Маронды и не пришлось бы делать ключи к ней, чтобы воспользоваться знаниями древних. И все же они их сделали, и они же, перед тем как исчезнуть навсегда, оставили семь ключей в семи святилищах Амайгерассы, находящихся в Семи Сферах Очищения.

— Но куда они ушли и зачем тогда им было спасать нашу землю? Я не понимаю. — Мгал покачал головой. — Неужели в хрониках файголитов об этом не сохранилось никаких сведений?

— Сведения сохранились, однако разобраться в написанном порой бывает не под силу и самым мудрым. Существует множество предположений по поводу того, для чего Посвященные спасали наш мир, но это всего лишь предположения, и не имеет смысла перечислять их все. Я позволю себе упомянуть лишь об одном, довольно любопытном на мой взгляд. Если, проходя по городу, ты увидишь горящий дом и гибнущих в дыму и пламени детей, что ты сделаешь?

— Я вытащу их из огня.

— Ага! И если ты даже узнаешь, что дом подожгли эти самые неразумные дети, ты ведь все равно бросишься их спасать?

— Да! Да, конечно же! — раздраженно перебил Мгал неторопливого файголита. — Но при чем здесь наша земля и Посвященные?

— Ну-у-у… Они, возможно, приняли её за дом, где гибнут дети, поджегшие его по своему недомыслию. Теперь продолжим наше сравнение. Пожар потушен, дети спасены, тебе нужно вновь пускаться в путь, и волей-неволей ты снова оставляешь неразумных детей одних, заперев предварительно все опасные предметы, которыми они могут нанести себе увечья, в кладовую. Заметь, вещи, необходимые в хозяйстве, — огниво, топор, вилы, косу и прочее. Если у детей хватит разумения не подходить к кладовой, пока они не подрастут, все будет хорошо, если же нет…

— Ты хочешь сказать, что сокровищница Маронды — это и есть та самая кладовая?

— Возможно. Вероятно, Посвященные позаботились о том, чтобы пока дети не подрастут, им было не добраться до топора, но ведь всего не предусмотришь. Они могут притащить лом, чтобы открыть дверь кладовой, приволочь табуретку, чтобы дотянуться до замка. Однако это только одно из предположений. Можно, например, допустить, что одно прикосновение к знаниям древних, к которым и Посвященные добавили толику своей мудрости, сделает слабых — сильными, злых — добрыми, глупцов превратит в умников и мир наш станет совсем иным. В нем все люди — братья и сестры — забудут слово «смерть», а о болезнях и несчастьях станут рассказывать сказки, как о чем-то диковинном и невозможном. Если мы в состоянии из преступников сделать людей честных, совестливых, самоотверженных и отважных, которым можно не задумываясь доверить не только свои жизни, но и судьбу Горы, почему не допустить, что и сокровища Маронды способны принести в наш мир свет истины и человечности?

— Значит, мысль о том, чтобы завладеть кристаллами Калиместиара, приходила вам на ум, но сомнения удержали от решительных действий? — задумчиво проговорил северянин.

— «В сомнении воздержись от поступков» — так гласит старая пословица. Кстати, выражение «кристаллы Калиместиара» не совсем правильно передает настоящее положение вещей. Калиместиар — это сакральное имя, принимаемое старшим жрецом святилища Амайгерассы, который отвечает за сохранность порученного этому храму кристалла Посвященных. Таких жрецов, по количеству кристаллов и уцелевших святилищ, было семь, однако постепенно культ Вечно Возрождающейся Жизни растерял своих поклонников и пришел в упадок. И все же до сих пор, точнее, до недавнего времени кристаллы Посвященных почитались величайшими святынями, даже приближаться к ним считалось опасным кощунством. Да ты и сам знаешь, что только тот, кому ведома тайна смены огней, способен без риска для жизни проникнуть в святая святых храма.

Северянин кивнул, подумав, что, очень может статься, тайна эта неведома была ни Белым Братьям, ни Черным Магам.

— Теперь мы можем наконец вернуться к истории нашего города. — Фалигол вытянул ноги, устраиваясь на скамье поудобнее. — Ты увидел у нас много такого, что показалось тебе удивительным, превосходящим твое понимание. Должен признаться, ты в этом не одинок — немалая часть того, что служит нам верой и правдой, так же непонятна обитателям Горы, как и тебе. Мы используем механизмы, магические формулы и заклинания древних, которые вручили нашим предкам Посвященные, и порой лишь в самых общих чертах представляем принципы их работы. А порой и вовсе не представляем, передавая из поколения в поколение заученные фразы и движения, потому что переданы были нам не знания о работе механизмов, формул и заклинаний, а лишь способ их применения. Ты улавливаешь разницу? Мы можем пользоваться камнегрызной машиной, но починить её в случае поломки или сделать новую, точно такую же, не в состоянии. В Хрустальном Чертоге Посвященных я покажу тебе, как применяем мы магические формулы, но ни изменить их, ни проникнуть в глубь магических заклинаний нам не под силу. Даже лучшие, самые знающие из нас — не более чем Хранители Горы, хранители того, что Посвященные оставили нам, чтобы мы могли выжить. И хранители, надо заметить, прескверные, потому что многие механизмы уже перестали действовать, заклинания утратили силу, и рано или поздно нам предстоит покинуть Гору, жить в которой с каждым десятилетием становится все труднее и опаснее.

— Тем больше у вас причин добраться до сокровищницы Маронды! Обладая полнотой знаний древних, вы сумели бы починить то, что сломалось, или построить новое. Вам это было бы легче, чем кому-либо! — не выдержал Мгал. — Вы, видать, тут совсем отвыкли от мира и обленились, или… Быть может, вы просто боитесь?

— И это тоже, ты верно меня понял. Но тут есть и другое: мы бережем уголок нашего общего мира. Уголок, завещанный нам Посвященными, в котором файголиты и люди, принявшие Законы Горы, поистине счастливы. Поверь, мы здесь действительно счастливы, я знаю, о чем говорю, хотя у меня меньше, чем у любого другого из детей Горы, имеется оснований утверждать это… — Фалигол задумался, лоб его пересекла вертикальная морщина, и продолжал он уже не глядя на Мгала, угнетенный какими-то своими невеселыми мыслями: — Мир меняется, и, если знания древних будут изъяты из сокровищницы Маронды, он начнет меняться ещё сильнее. Не знаю, пойдет ли это людям на пользу. Потому-то не стремились и не стремимся мы владеть ключами Калиместиара. Но с другой стороны, раз Посвященные оставили эти ключи, то, вероятно, они предвидели, что знания древних ещё понадобятся нам. Вопрос в другом: кому предназначались они? Когда и в чьих руках они принесут нам гибель… Или спасение? Не знаю.

Никто из обитающих в Горе — может быть, именно потому, что мы слишком оторваны от остального мира и давно уже перестали жить его заботами, — не знает и не берет на себя смелость решить, как должно поступить с кристаллами Калиместиара. Тем более что с недавних времен, с тех пор как один из трех прочитавших «Книгу Изменений» нарушил клятву и поведал о них миру, кристаллы стремятся разыскать и Белое Братство, и Черный Магистрат. История повторяется…

— И, зная все это, вы остаетесь равнодушными наблюдателями? — спросил Мгал внешне спокойно, и только левая бровь его поползла вверх, указывая на то, что он едва сдерживает возмущение.

— Наблюдателями — да, а вот что до равнодушия… Нам не слишком нравятся Белые Братья и ещё меньше по душе Черные Маги, хотя не исключено, что намерения и у тех, и у других самые лучшие. Однако намерения и отдаленные цели — это одно, а средства… Потому-то мы и рады, что в отыскании ключей Калиместиара включилась третья сила, имя которой Мгал-северянин, Мгал-непоседа, Мгал — избранник Менгера.

— Как, вы знаете о Менгере?

— Он один из троих прочитавших «Книгу Изменений», и мы знаем о нем достаточно, чтобы доверять его избраннику, желая помочь которому Хранители Горы и позволили осмотреть наш город. В надежде на то, что увиденное и услышанное здесь когда-нибудь пригодится тебе, я не щажу твоих ног и ушей, и, если ты не слишком устал за эти дни, продолжим поход по нашим подземельям.

— Продолжим?.. Конечно, я благодарю тебя, но Менгер… Все это как-то странно… И еще… Почему ты назвал меня третьей силой?

— Потому что ты и есть третья сила или, быть может, в скором времени станешь ею. Многое зависит от тебя самого. Ведь Менгер поверил в тебя. В тебя поверил Ртон. Верю и я. Для Хранителей Горы этого достаточно. Впрочем, осталась ещё одна маленькая проверка, после которой, может быть, ты сам откажешься от своих замыслов, а может, и я буду просить тебя оставить поиски сокровищницы Маронды, бросить кристалл Калиместиара на произвол судьбы и отправиться в становище ассунов. Растить сыновей — хорошее дело, а вырастить маленького Менгера достойным носить имя Менгера-мудреца — дело сколь полезное, столь и многотрудное.

С этими словами Фалигол поднялся с лавки и, не дав Мгалу прийти в себя от изумления, воздел руку и произнес певучую фразу на неизвестном северянину языке. Черная стена, замыкавшая нишу, отъехала в сторону, и файголит легонько подтолкнул Мгала вперед:

— Пойдем, сейчас ты поймешь, почему меня называют Вопрошателем Сферы и откуда я знаю многое такое, чего знать, казалось бы, не должен.

Мгал зажмурился от нестерпимого сияния; казалось, он очутился внутри резной хрустальной шкатулки и со всех сторон льется в неё ярчайший солнечный свет, преломляется на гранях диковинных узоров, рассеивается радужным семицветьем, от которого ломит в висках и слезятся глаза.

— Не останавливайся, это пройдет, как только мы доберемся до кресел, — раздался за спиной северянина голос Фалигола.

Мгал сделал наугад ещё несколько шагов и, едва различая в разноцветном сиянии полдюжины вспыхивающих ослепительными огоньками, причудливых, словно сотканных из серебряной паутины, кресел, опустился в одно из них. Сияние не погасло, но стало мягче; из переливчатого, будто живого, света, за которым на расстоянии десяти шагов было ничего не разглядеть, выплыла фигура печально-глазого юноши и скользнула в образованный креслами круг, в центре которого, поддерживаемый семью гнутыми ножками, стоял обруч из красной меди.

Файголит уселся в соседнее с северянином кресло и чуть охрипшим голосом предупредил:

— Сейчас перед тобой появится Пророческая Сфера, и ты получишь возможность заглянуть в Грядущее, заглянуть в собственное будущее. Не бойся и не удивляйся, но попытайся понять, запомнить и правильно истолковать увиденное. От того, удастся ли тебе это, зависит, быть может, не только твоя судьба, но и судьба всего нашего мира.

Фалигол протянул к медному обручу руки с растопыренными пальцами и то ли запел, то ли заговорил на непонятном языке, причем где-то в вышине, как будто в ответ на его слова, зазвенели струны. Сначала неуверенно, потом все яснее, громче, тверже зазвучала повелительная мелодия, сплетаясь с голосом файголита, поддерживая его и усиливая. Сияние, пронизывающее Хрустальный Чертог Посвященных, стало меркнуть, придвинувшаяся со всех сторон черно-фиолетовая клубящаяся мгла словно сдавила его, сжала в шар. Вот он уменьшился до размеров круга, образованного семью креслами, сделался как будто плотнее, ещё сжался и вдруг, ослепительно вспыхнув, овеществился, превратившись в маленькое солнце, опоясанное обручем из красной меди.

Северянин почувствовал, что онемевшее тело его потеряло вес, он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, не мог оторвать глаз от огненной сферы, зачарованно следя за тем, как поверхность её блекнет, синеет, затвердевает по краям, приобретая матовый блеск остывающего металла, хрупкость тоненькой корочки льда, затягивающего озеро. Процесс завершился — огненная сфера затвердела, превратилась в подобие зернистого серебряного шара; затем по поверхности её разбежались мелкие трещины, и она с оглушительным хлопком лопнула, и малиновый туман затопил весь мир.

Не было ни времени, ни пространства, один бурлящий, кипящий малиновый туман, в котором что-то пучилось, корчилось, мучительно набухало, оформляясь в темное зерно, отдаленно напоминавшее человеческую фигуру.

— Менгер!

Утратив свое тело, утратив голос, Мгал не мог крикнуть, и все же беззвучный зов его, зов любящего и скорбящего сердца, был услышан и помог выращенному малиновым туманом зерну оформиться. Фигура высокого грузного мужчины, закутанного в странные бордовые одеяния, словно проявилась, вынырнула из малинового безвременья. Засеребрились сединой волосы, прорезался тяжелый орлиный нос, выпятилась характерно оттопыренная нижняя губа. Из-под густых бровей глянули чуть прищуренные насмешливые глаза, и Мгал задохнулся от нахлынувших на него воспоминаний. Вот так же смотрел Менгер на задиристого, своевольного и до ужаса любопытного мальчугана на крохотном островке посреди заброшенного в далеких северных чащобах Гнилого озера. Как давно это было… Как много успел передать ему мудрый учитель, и как много осталось недосказанного и недоспрошенного…

Но… Менгер ли это? Тот Менгер был стариком, а этому до старости ещё далеко. Тот смотрел спокойно и мудро, будто была у него в запасе вечность и он наперед знал, что сбудется все по его слову. Тот Менгер был не просто умен, он был добр и снисходителен. Этот же глядел на Мгала строго и выжидательно, требуя отчета о совершенном. Время обучения и наставлений кончилось, пришло время дел, и он был вправе спросить со своего ученика за науку и вразумление. Плату, которой должно было стать выполнение завещанного им дела.

— Я отыскал святилище Амайгерассы и нашел кристалл Калиместиара, — беззвучно прошептал-выдохнул Мгал, но выражение лица Менгера не изменилось. — Ты недоволен? Но я не знаю, что нужно делать с кристаллом. Ты не сказал мне, а сам я не могу решить, принесут ли знания древних пользу нашему миру. Вот видишь, даже Хранители Горы сомневаются… Менгер, ты мой учитель, ты мой второй отец и должен дать мне совет! Почему же ты молчишь? Или ты считаешь, что все уже сказано? Если бы ты думал, что кристаллы надо предоставить их собственной судьбе, то не стал бы о них рассказывать… Значит, несмотря ни на что, моя дорога — это дорога к сокровищнице Маронды?..

Скорее всего Мгалу почудилось, что, прежде чем исчезнуть, Менгер ободряюще улыбнулся ему, однако даже внезапное исчезновение его было достаточно красноречивым ответом. Обдумать это северянин не успел, потому что пришедшие на смену малиновому туману синие сумерки неожиданно взорвались шумом и суетой исфатейского базара.

Солнце, как ему и положено, палило вовсю, одуревшие от жары торговцы хрипло и протяжно нахваливали свой товар, пронзительно визжали мальчишки — продавцы воды, взлаивали на разные голоса собаки, полоскались под слабым ветром полосатые тенты, толкались потные, пестро одетые покупатели. Пахло воском, навозом, свежим сеном, смолой и жареным мясом — было здесь, как обычно, пыльно, весело, многолюдно. Мгалу казалось, что он кожей ощущает полуденный зной, полной грудью вдыхает сухой пыльный ветер, пропитанный знакомыми базарными запахами, и все же северянин понимал — присутствие его в Исфатее иллюзорно хотя бы уже потому, что покупатели и продавцы не замечали его, а он шел, влекомый неведомой силой, прямо сквозь них, не замечая плотности тел,пронизывая людей и предметы подобно призраку.

В первый момент он не сообразил, зачем занесла его сюда Пророческая Сфера, но вот вдали мелькнула знакомая чернокожая фигурка, и Мгал едва не вскрикнул от радости — да ведь это Гиль! Потом внимание его привлек высокий светловолосый мужчина с узким лицом, бесцветными бровями и острым подбородком; небрежно облокотившись на повозку, груженную поливной глиняной посудой, он внимательно прислушивался к разговору двух торговцев. На мужчине был халат исфатейца, голову его прикрывала вышитая простеньким узором войлочная шапочка, в каких любят щеголять здешние ремесленники, но даже в этой непривычной одежде Мгал сразу узнал Эмрика.

«Ага! Они в городе и пытаются разузнать, не слыхал ли кто из жителей Исфатеи или её окрестностей обо мне», — с удовлетворением подумал северянин. Он не сомневался, что друзья ещё в городе и не теряют надежды свидеться с ним, — Гиль, как-никак, ученик колдуна, и уж на то, чтобы узнать, жив его друг или нет, знаний, полученных им от Горбии, должно хватить. И все же увидеть их было приятно: одно дело — верить и совсем другое — знать.

«Хорошо было бы подать им какой-нибудь знак, что встреча близка», — пронеслось у Мгала в голове, но тут — словно вспугнутое этой его мыслью — видение исфатейского базара разом пропало. В глаза брызнули золотисто-зеленые лучи, и северянин очутился в маленькой, пышно убранной комнатке, стены которой были увешаны серебряными зеркалами и драпировками из дорогих тканей.

В комнатке находился мастер Донгам — в роскошном медном нагруднике, украшенном изображениями дерущихся глегов, с длинным мечом у пояса — и стройная черноволосая девушка в темно-синих, расшитых серебром широких шароварах, короткой малиновой безрукавке, оставлявшей открытой часть груди и живота. Голову девушки, её высокую замысловатую прическу и лицо, прикрывала спускавшаяся едва не до пояса полупрозрачная накидка, и Мгал не сразу признал в незнакомке младшую дочь Бергола. На тонких запястьях её поблескивали браслеты, в ушах подрагивали большие серебряные серьги, на грудь опускалось многорядное ожерелье. Девушка была очаровательна, и северянин удивился тому, как он не заметил этого ещё во время Городского совета. Конечно, она была несколько иначе одета, да и ему не до того было, и все же…

Донгам говорил что-то со свойственной ему невозмутимостью, но Мгалу не было слышно ни одного звука, равно как не доносились до него и ароматы благовоний, которые, без сомнения, должны были пронизывать эту изящно убранную и обставленную комнату. Ответы Батигар северянин тоже не слышал, но по тому, как хмурилось её лицо и все больше и больше темнели синие глаза, ясно было, что разговор ей крайне неприятен. Донгам между тем продолжал настаивать. Густые брови девушки сошлись в прямую линию, глаза сузились, и после очередной фразы мастера она ответила так коротко и решительно, что Мгал, даже не слыша ни звука, готов был поклясться — принцесса сказала «нет!».

Донгам шагнул вперед, намереваясь, по-видимому, положить руку на плечо Батигар, но та увернулась и мгновенно извлекла из-под вороха тканей на столике длинный стилет. «Молодец, девчонка!» — ахнул от восхищения Мгал. Попытался сделать шаг вперед, чтобы помочь храброй девушке, но при первом же его движении видение комнаты и находящихся в ней людей разбилось, пошло волнами, как отражение на воде, в которую бросили камень. Северянин замер, выжидая, когда рябь уляжется, но новая возникшая перед ним картина ничем не напоминала прежнюю.

Мрачная темная туча низко нависла над желто-бурой степью, по которой мчались всадники на странных зверях, отдаленно напоминающих неповоротливых муглов. Высотой с лошадь, они были раза в три-четыре шире и мощнее, грузное, покрытое словно броней толстой заскорузлой кожей туловище стремительно несли вперед короткие мощные ноги, а массивную голову венчал грозный рог, росший, казалось, прямо из носа диковинного зверя. Еще больше поразили Мгала всадники — это были зрелые женщины и совсем юные девушки, полуголые, такие же чернокожие, как Гиль и его сородичи, и все как одна вооруженные тяжелыми луками и копьями. Будто ветер промчались они мимо северянина и сквозь него, даже не заметив присутствия на своем пути чужака, а Мгал, словно поднятый порывом урагана, вознесся вдруг на недосягаемую высоту и, подобно гигантской птице, завис над степью. За спиной у него и правда оказались громадные крылья…

А потом видения начали чередоваться с непостижимой быстротой, так что Мгал порой не мог понять, что открывается его взору: пустыня и уходящий вдаль нескончаемый караван верблюдов; подземная река, несущая утлую лодчонку к гибельному свету в конце тоннеля, где водопад низвергался из пещеры с чудовищной высоты; деревья-великаны, растущие на бескрайней песчаной отмели; руины города, поднимающиеся прямо из озера; ряды угрюмых воинов в тускло поблескивающих шлемах и панцирях, и над ними знамя с изображением петуха; огромная, похожая на базальтовую глыбу голова с костяным наростом, выныривающая из морских волн; разбитый в щепки корабль и разорванные криком рты утопающих; острова среди зеркально-спокойной воды и снующие между ними лодки с золотокожими светловолосыми людьми; развалины гигантского города среди песков, со странными и страшными фигурами, украшающими порталы и ниши тянущихся к небу домов; громадный зверь жуткого вида, желающий почему-то лизнуть его ноги, останки многоэтажного, красного в лучах заходящего солнца города, из проломов в сферических крышах которого выплескивалась буйная зелень; гнилая заводь с торчащими из воды деревьями в несколько обхватов толщиной, увенчанными развесистыми кронами; дорога в дюнах; тропа, едва намеченная на склоне почти отвесной скалы; просека, прорубленная в изумрудно-зеленой стене джунглей, и снова дороги, тропинки, дорожки…

— О Солнечный Диск, как велик и удивителен мир! — воскликнул Мгал, чувствуя, что картины начинают плыть перед его глазами, накладываться одна на другую, сливаться в какой-то пестрый орнамент. — Довольно! Довольно уже и того, что я видел! — Он закрыл лицо руками, и калейдоскоп Цветных, удивительно реальных, красочных образов прекратился, уступив место серому сумраку, лишь чуть-чуть подсвеченному неяркими серебристыми сполохами.

Мгал перевел дыхание, пытаясь прогнать сковавшее тело оцепенение. Передернул плечами, покрутил головой, вглядываясь в густой серый сумрак, и почувствовал, что к нему возвращается чувство реальности. Постепенно проступили очертания поддерживаемого семью гнутыми ножками обруча, кресел вокруг него и в самом правом — фигуры уронившего голову на грудь файголита.

— Фалигол! Ты жив, Фалигол? — позвал северянин, с трудом разлепляя запекшиеся губы.

Юноша поднял голову, обвел вокруг себя пустыми огромными глазами, неуверенно улыбнулся:

— Все хорошо, твоя дорога ждет тебя. Помоги мне встать. С усилием поднявшись, Мгал осторожно извлек печальноглазого юношу из кресла и понес прочь из Хрустального Чертога Посвященных, который он так и не сумел как следует разглядеть.

Пролежав некоторое время на деревянной скамье, Фалигол зашевелился. Мгал помог ему сесть, с изумлением и болью заметив, как побледнело лицо юноши, запали огромные, налитые мутью глаза, как разом постарел он и осунулся.

Файголит пошарил за пазухой и извлек плоскую глиняную флягу. Выдернул зубами пробку, сделал несколько глотков и передал флягу Мгалу. Северянин, поморщившись, отхлебнул горького травяного настоя и спустя несколько мгновений почувствовал, что лекарство помогло: в голове прояснилось и онемение тела стало проходить.

Фалигол тоже начал оживать: лицо приобрело осмысленное выражение, исчезла так испугавшая Мгала мертвенная бледность. Юноша повернулся к северянину, смахнул выступившую на лбу испарину и заговорил тихим, прерывающимся от слабости голосом:

— Увиденное мною в Пророческой Сфере свидетельствует о том, что выбор наш сделан верно. Ты тот, кто нам нужен, хотя до конца верить пророчествам Сферы нельзя Мы, Хранители Горы, советуемся с ней только по важным делам, и она дает нам верные советы. Сложность заключается в том, что надо суметь правильно понять увиденное. Сфера ведь показывает не то, что будет на самом деле, а то. что при благоприятном стечении обстоятельств, при ожидаемых действиях, необходимых для достижения той или иной цели, может произойти. Детали показанного ею и детали действительных событий почти никогда не совпадают. Более того, из многих представленных Сферой картин осуществляются лишь некоторые. Лишь часть их обретает реальность во времени и пространстве в зависимости от того, какие решения в тех или иных обстоятельствах принимает вопрошающий. При всем том, однако, общий характер показанного обычно соответствует тому, что ожидает нас в Грядущем, — закончил свою речь Фалигол и утомленно откинулся на спинку скамьи.

— М-да-а-а… Но я видел в основном дорогу. Дорогу без конца и края. Можно ли принять это за поощрение к действию и за… мм-м… пожелание успеха?

— Можно, поскольку Сфера предсказывает, что путь твой не прервется в самом начале. Но, быть может, ты расскажешь мне о том, что увидел? Мне-то Сфера показала совсем иные картины, касающиеся тебя лишь косвенно. Кроме того, я ведь не только Вопрошатель Сферы, но и толкователь показанного ею.

Мгал согласно кивнул. Увиденное им явно требовало каких-то пояснений, и он, как умел, рассказал файголиту о выпавших на его долю пророчествах.

— Ну что ж, общее содержание картин действительно благоприятное, — подумав, заключил Фалигол. — Менгер посетил тебя из прошлого, товарищи наводят о тебе справки в Исфатее, а базар для этого лучшее место. О том, что за разговор произойдет между мастером Донгамом и Батигар.и чем он будет вызван, я догадываюсь, точнее, знаю наверняка, но это тебя никоим образом не затронет. Чернокожие всадницы на единорогах — это Девы Ночи, воинственное племя, населяющее степи, раскинувшиеся восточное Бай-Балана. А зеленое море и особенно золотокожие люди в лодках, плавающие среди островов, указывают на то, что тебе предстоит пересечь Жемчужное море и, быть может, попасть на архипелаг Намба-Боту. Находится он значительно западнее Танабага, и все же это обнадеживает… Что же касается разрушенных городов, то они есть везде. Как видишь, не много, но большего и ожидать было трудно, уж больно далек задуманный тобою поход.

— Да уж, и правда не много. Ну а что видел ты? — спросил Мгал несколько разочарованно: увидел невесть что, Да и тому не очень-то стоит верить.

— Сфера показала мне другие картины, — нехотя сказал Фалигол. — Они предсказывают судьбу жителей Горы, их ближайшее будущее, и тебе едва ли будут интересны. Пересказ их мало что даст, я же связан некоторыми клятвами и не мог бы открыть их тебе при всем желании.

— Хорош предсказатель! Зачем же мне было смотреть в эту Сферу, если я и трети увиденного не понял! Если ещё и сам ты ничего не увидел!.. — возмутился Мгал.

— Ты понял главное — тебе предстоит долгая дорога, и начнется она успешно. И что, может быть, ещё важнее для тебя, кое-что понял я. Остальное увиденное прояснится, а может, и пригодится тебе впоследствии. Что же до того, какой из меня получился Вопрошатель Сферы, то тут уж ничего не поделаешь, я единственный, который есть, и, говорят, не такой уж дурной. Между прочим, не сам я назначил себя предсказателем. Из многих детей Вопрошатель Сферы выбирает одного восприемника и готовит его до конца своих дней. А дни наши, да будет тебе известно, не такие уж долгие — ни один из моих предшественников не прожил больше сорока лет. Не говоря уже о том, что каждый Вопрошатель Сферы обязан ограничивать себя в пище и питье, соблюдать обет безбрачия и ещё кое-какие обеты, о которых тебе знать вовсе не к чему. Согласись, что, будучи ограничен во многом, я вольно или невольно должен полюбить свое ремесло, находить в нем отраду и утешение и, следовательно, стать мастером своего дела. Впрочем, никто другой и не может беседовать со Сферой…

— Извини, я не хотел тебя обидеть, я… Просто рассчитывал на нечто большее.

— Пора возвращаться. — Файголит поднялся со скамьи. — Имей только в виду, что общение со Сферой было значительно важнее для меня, чем для тебя. И собственно, для того, чтобы я мог задать ей интересующие меня вопросы, мы сюда и пришли.

— Но зачем же тогда ты взял меня с собой? — Без знакомства с тобой Сфера не смогла бы мне ответить. Видишь ли, для того, чтобы заставить её говорить, надо уметь задать вопрос, а это вовсе не простое умение. Чтобы правильно задать вопрос и верно истолковать ответ, сумев извлечь из него наибольшую пользу, надо не только помнить кое-какие магические заклинания, но и обладать обширными знаниями о нашем мире, накопленными многими предыдущими поколениями. Теми, что содержатся в летописях и хрониках файголитов, древних манускриптах и записях караванщиков, которые те ведут по нашим просьбам крайне неохотно и нерегулярно. Чем больше ты знаешь, тем больше можешь извлечь из предсказаний Сферы, и потому посещение Хрустального Чертога Посвященных обычно разочаровывает не только людей, но и файголитов. — Фалигол печально усмехнулся, и Мгал подумал, что обитатели Горы испытывают, видимо, к Вопрошателю Сферы смешанные чувства и находятся такие, кто считает его жуликом и шарлатаном. — По дороге назад ты можешь задать мне интересующие тебя вопросы, а я постараюсь ответить на них прежде, чем мы расстанемся. Теперь, думается мне, ты имеешь некоторое представление о нашем городе, и лучше нам прервать его осмотр и отдохнуть перед завтрашним днем, перед встречей с Хранителями Горы.

— Проходи, Хранители Горы ждут тебя. — Сопровождавший Мгала файголит распахнул дверь и пропустил северянина в небольшую комнату, где за прямоугольным столом сидели Ртон, Фалигол и какой-то тощий маленький человечек в темных одеждах.

— Приветствуем тебя, Мгал. — Ртон поднялся со своего места и указал северянину на свободный стул с высокой массивной спинкой. Подождал, когда Мгал усядется, и продолжал: — Собравшись всемером, мы приняли относительно тебя окончательное решение, и остальные Хранители Горы поручили нам довести его до твоего сведения. Саргон — Устроитель торговли, — файголит указал на сухонького человечка с глазами нормальных размеров на очень бледном лице, — расскажет, какое мы хотим дать тебе поручение.

Саргон покивал маленькой птичьей головой:

— Да, да, мы хотим просить тебя об одном одолжении. Быть может, наше поручение причинит тебе некоторые неудобства, но зато поможет встретиться с друзьями и э-хэм-м… вступить во владение кристаллом, который они вынесли из святилища Амайгерассы. — Голос Саргона поскрипывал, как несмазанные двери, а сам человечек близоруко щурился и хмурился — то ли у него болели глаза, то ли в ужимках этих проявлялось действие отвара, позволявшего людям видеть в темноте.

«А может, он так долго живет в Горе, что и без этого снадобья научился видеть во мраке», — подумал Мгал, так до конца и не сумевший привыкнуть к голубоватому сиянию, повсюду сопровождавшему его в подземном городе.

— Прежде всего мне поручено сообщить тебе, — продолжал Саргон, — что мы одобряем и приветствуем твое намерение отправиться на поиски сокровищницы Маронды. У нас существуют для этого свои причины — мы заинтересованы в том, чтобы кристалл Калиместиара, раз уж он унесен из святилища Амайгерассы, как можно скорее покинул Исфатею. — Человечек вопросительно посмотрел на Ртона, словно спрашивая, не желает ли тот что-нибудь добавить, но Воспитатель людей лишь отрицательно мотнул головой. — Дело в том, что обитатели Горы уже много лет торгуют с родом Амаргеев на весьма невыгодных условиях, причем алчность Бергола превосходит все мыслимые пределы. Если бы мы могли свободно продавать добываемое нами серебро и изделия из него в Кундалаге или любом другом городе, то имели бы возможность приобрести несравненно больше необходимых нам вещей, изготовленных мастерами Верхнего мира. Я… э-хм-м… понятно говорю? Мгал кивнул.

— Разъезды гвардейцев Бергола не позволяют караванщикам из других городов доставлять свои товары к подножию Гангози. Но это ещё не беда — справиться с гвардейцами не так уж сложно. — Саргон запнулся, побарабанил пальцами по столу, на котором стоял кувшин с питьем и четыре серебряных кубка. — Да, мы справились бы с гвардейцами, и мы сообщили об этом Берголу, требуя у него равноценного обмена серебра на нужные нам предметы, но, обуреваемый жадностью, он отверг наши условия. Более того, зная нашу силу, он в свою очередь предупредил нас, что, если мы предпримем попытку торговать с кем бы то ни было, минуя его посредничество, кристалл Калиместиара будет немедленно продан им Белому Братству.

— Как я уже говорил, мы считаем, что, если кристалл попадет в руки Белых Братьев, это принесет много горя всему нашему миру, и потому вынуждены были в ущерб себе смириться с условиями Владыки Исфатеи, — вставил Фалигол.

— Да, да. Мы вынуждены были смириться с его грабительскими условиями, — подтвердил Саргон. — Но теперь, когда кристалл унесен из святилища, мы можем потребовать у Бергола установления новых цен на серебро. Мы в состоянии перебить или взять в плен его людей…

— Или, если он будет упрямиться, заменить его более покладистым Владыкой, — жестко добавил Ртон.

— Мастер Донгам — один из Белых Братьев? — поинтересовался Мгал.

— Да, Бергол держит его при своем дворе как пугало против нас. Кроме того, Донгам оказывает ему ещё кое-какие мелкие услуги.

— Вот почему мы хотели бы, чтобы ты встретился со своими друзьями и, прихватив кристалл, покинул Исфатею, — снова взял слово Саргон. — Однако тебе, по твоему же признанию, будет довольно трудно отыскать их, и потому мы придумали следующее. Ты отправишься к Берголу и сообщишь ему о том, что обитатели Горы не намерены более позволять себя грабить. Или он втрое увеличит поставки товаров за наше серебро, или мы вынуждены будем налаживать торговлю с другими городами. Кроме того, мы желаем, чтобы нашим именем перестали пугать детей, и впредь намерены жить с исфатейцами в мире и дружбе. Поэтому мы предлагаем Берголу распространить слух о том, что народ файголитов, пришедший с северо-запада, поселился в недрах горы Гангози, истребив предварительно племя э-хм-м… кротолюдов, питавшихся человеческой кровью. Довольно уже мы жили в полной изоляции, ни к чему хорошему это не привело.

— Вопрошатель Сферы, вероятно, говорил тебе, что как это ни горько, но недалек тот день, когда мы должны будем покинуть недра Горы, и готовиться к этому надобно уже сейчас. — Ртон вперил в Мгала неподвижный взгляд своих огромных глаз. — Кроме того, мир меняется, время обособленных родов, кланов и братств уходит. Люди разных городов, племен и народов начинают осознавать себя как некую единую общность. Если мы хотим выжить, то должны отказаться от своего замкнутого образа жизни и выйти в Верхний мир.

— Время родов и кланов проходит? — Мгал удивленно поднял левую бровь. — Но Белое Братство и Черный Магистрат, как я слышал, именно сейчас набирают силу.

— Увы, это правда, хотя противоречит нашему пониманию развития мира. Усиление их могущества настораживает и пугает. И Белые, и Черные, как две противоположные крайности, кажутся нам одинаково опасными. Как тесто, поднимаются они на дрожжах старых ошибок, как мерзкий гнилостный гриб — набухают и разрастаются на старом гнойбище. И те и другие уверяют, что цель их — объединить человечество, сделать его богатым и счастливым, но идут они к этой цели по трупам и искалеченным жизням… — Голос Фалигола дрогнул, и он умолк.

— Время родов, кланов и братств проходит! — упрямо повторил Ртон. — Черный Магистрат и Белое Братство не показатели — это уродство, болезнь на теле нашего мира, и мы либо сумеем излечиться от нее, либо она сожрет нас и сведет в могилу. Потому-то мы и предпочитаем, чтобы кристаллом Калиместиара владел ты, а не они. Тем более раз Фалигол уверяет, что твои руки — самое надежное место для сбережения ключа от сокровищницы Маронды.

— Вот как? — Мгал покосился на печальноглазого юношу. — А как насчет остальных шести кристаллов?

— Они пока не доступны ни Белым, ни Черным. Об этом, так же как и о том, что седьмой кристалл будет вполне сохранен в твоих руках, поведала мне Сфера, — пояснил Фалигол.

— Все это прекрасно, но не пора ли нам вернуться к делам насущным? — негромко проскрипел Саргон.

— Продолжай, мы действительно несколько отвлеклись.

— Итак, ты передашь наши условия Берголу. Скорее всего он прислушается к твоим словам, и ты, как посланник великого народа, истребившего кротолюдов и протягивающего руку дружбы исфатейцам, будешь щедро награжден и отпущен с миром. Не исключено, правда, что самоуверенность и алчность возьмут верх и, чтобы показать нам, что он плюет на все наши требования и угрозы, Владыка Исфатеи прикажет публично казнить тебя…

— Погоди-ка, погоди! — Мгал приподнялся со стула. — Что-то мне это не очень по душе…

— Ты сначала дослушай. Во-первых, Бергол — правитель умный, и разве что помрачение рассудка заставит его рубить кормящее весь город дерево. Во-вторых, весть о твоем появлении мгновенно облетит Исфатею, и друзья твои будут знать, где тебя разыскивать. И в-третьих, э-хм-м… даже если тебя приговорят к казни, привести приговор в исполнение не удастся. Об этом позаботимся мы, и цель наша — не только сберечь твою жизнь, но и дать Берголу урок, продемонстрировать ему и его советникам нашу силу.

— Ведьмин сок! Звучит не больно-то заманчиво, но если только на этом условии вы отпустите меня из Горы… — начал северянин.

— Только на этом. Мы обдумали разные варианты и пришли к выводу, что этот будет самым выигрышным и для нас, и для тебя. Да и Сфера дала наилучшие предсказания. Ну а теперь поговорим о деталях… — как о чем-то решенном сказал Ртон, и Мгал понял, что, прежде чем он навсегда распростится с обитателями Горы, Берголом и его гвардейцами, ему ещё предстоит пережить немало неприятных мгновений.

Глава пятая ПЛЕННИК БЕРГОЛА

Хранители Горы позаботились о том, чтобы на Мгала обращали внимание: на плечи его, поверх ярко-алой безрукавки, был наброшен богато расшитый золотом бордовый плащ с угольно-черным подбоем, мускулистые руки украшали массивные браслеты, у широкого, декорированного серебряными бляхами пояса висел короткий меч, а восседал северянин на породистом, ослепительно белом коне. Несмотря на зной, Мгал не снимал драгоценного плаща, и ни один встречный не остался равнодушным при виде столь великолепного всадника. Восхищенными взглядами и завистливым шепотом провожали его не только женщины и дети — даже мужчины и старики не могли удержаться, чтобы не посмотреть ему вслед. Скромно одетый спутник северянина, с болезненно-бледным, невыразительным лицом, трусивший в полутора десятках шагов позади него на пегом тонге, разумеется, не привлекал ничьего внимания, однако Мгал постоянно чувствовал на себе его взгляд. Взгляд стерегущий, цепкий, оценивающий каждое его движение.

За сутки, проведенные в одном из сумрачных ущелий Гангози, до того как глаза вновь привыкли к дневному свету, Мгал всего несколько раз слышал голос своего сопровождающего и успел от всей души невзлюбить его обладателя. Особого недружелюбия или недоверия со стороны молчаливого спутника северянин не замечал, было тут нечто иное, более страшное, чем открытая вражда, — слепая готовность выполнить полученный приказ: грудью своей защитить от любой опасности или убить при малейшем подозрении. Убить без злобы, без ненависти — холодно и деловито. Северянин гнал от себя подобные мысли, прекрасно понимая, что человек этот послан с ним прежде всего ради его же безопасности, и все же его упорный, сверлящий спину взгляд телохранителя-палача был ему в высшей степени неприятен — мешал радоваться солнечному свету, свежему ветру, восхищенному шепоту земледельцев и ремесленников, спешивших в Исфатею по своим делам.

Однако чем ближе подъезжали они к городу, тем сильнее охватывало Мгала радостное возбуждение, а при виде гостеприимно распахнутых северных ворот он не только не смог сдержать улыбки, но и, по-мальчишески громко рассмеявшись, отсалютовал стражникам, уставившимся на него во все глаза и онемевшим от изумления. Еще бы, не прошло и десяти дней, как он выезжал отсюда в цепях, в компании преступников, приговоренных к смертной казни, под охраной отряда гвардейцев, а сейчас возвращался живой, здоровый, свободный, разодетый не хуже самого богатого городского купчины!

Механически ответив на приветствие северянина, стражники словно окаменели, а когда пришли в себя от неслыханного нахальства, перед ними из пыльного зноя возник всадник с болезненно-бледным лицом, сидевший на невзрачном пегом тонге. Он бросил к ногам старшего стражника кожаный мешочек, в котором что-то мелодично звякнуло, и тихо спросил:

— Узнал этого человека?

— О да! Это же тот самый негодяй, что проник в родовое святилище Амаргеев и был отправлен на съедение кротолюдам!

— Пошли кого-нибудь во дворец, пусть сообщит, что преступник, выбравшийся из недр Гангози, вернулся в Исфатею.

Стражник подхватил мешочек, ощупал его и, радостно осклабившись, кивнул. Белолицый тронул бока тонга сапогами и скрылся в глубине улицы. Вскоре он нагнал северянина, который, памятуя наказы Саргона, направлялся к исфатейскому базару. Здесь, как всегда, было шумно и многолюдно, и если раньше в душе Мгала теплилась надежда, что счастливый случай сведет его тут с Гилем и Эмриком, то, глядя на продающие, покупающие, отчаянно торгующиеся, спорящие, хохочущие и ругающиеся среди повозок, шатров и навесов толпы людей, он вынужден был признать, что ожиданиям его сбыться не суждено. Северянин проехал по ювелирному ряду, где было несколько менее людно, чем в других местах, приценился к двум-трем безделушкам и, убедившись в том, что его заметили и узнали, направил коня к одной из фруктовых лавок. Кинул пожилой усатой женщине мелкую монетку, выбрал три больших персика и с аппетитом вонзил зубы в сочную мякоть, краем глаза наблюдая за тем, как вокруг, перешептываясь и указывая на него пальцами, стал собираться жадный до всяких новостей базарный люд.

— Эй, друг, ты никак из Гангози выбрался? — окликнул его пестро одетый бородач, державший на плече высокую клетку с крикливой птицей.

— Выбрался, как видишь, — ответил Мгал. Швырнул косточку в пробегавшую мимо собаку и принялся за второй персик. И тут же поощренные его ответом люди засыпали северянина вопросами:

— Ну как там, в горе-то? Перебил кротолюдов? Где остальные? Зачем ты вернулся или указа не знаешь? Что вырядился, как петух, гляди, проведает о твоем возвращении Бергол!

— К нему-то во дворец я и направляюсь, — сообщил Мгал и, видя, как выкатываются от изумления глаза, вытягиваются лица и раскрываются рты, готовые обрушить на него новую лавину вопросов, похлопал коня по шее, направляя его в одну из боковых улочек. Теперь он мог быть уверен, что, попав на базар, друзья наверняка узнают о его появлении в Исфатее.

Весть о его возвращении разнеслась по городу быстрее, чем он мог ожидать. Когда Мгал добрался до центра города, застроенного каменными двухэтажными домами, порталы и башенки которых были украшены голубой мозаикой, а из-за окружавших их высоких заборов неудержимо выплескивалась буйная зелень фруктовых садов, за ним следовала не только стайка горластых мальчишек, но и небольшой отряд верховых гвардейцев, посланных, по-видимому, Берголом, чтобы силой доставить нежданного гостя во дворец, в случае если тому вдруг вздумается изменить свой маршрут. За их спинами северянин не мог различить человека с болезненно-бледным лицом, ехавшего на неказистом пегом тонге, но он не сомневался, что тот находится где-то поблизости и не спускает с него своего цепкого взгляда.

Мимо выложенных плитами арыков, мимо журчащих питьевых фонтанчиков, узорных решеток, каменных и глиняных оград, мимо стройных, тянущихся к выцветшему безоблачному небу храмов Дарителя Жизни, купола которых ласкали глаз переливами сине-зеленой керамической отделки, двигался Мгал ко дворцу Бергола, и чем ближе подъезжал, тем отчетливее чувствовал, как сжимается вокруг него кольцо из высланных Владыкой Исфатеи воинов и соглядатаев. Сейчас, даже если бы он захотел, отступать было поздно, и миг встречи с Берголом, — которого едва ли могли порадовать условия Хранителей Горы, — казавшийся северянину совсем недавно ещё чем-то далеким и не особенно страшным, все приближался и приближался. Неотвратимость предстоящей встречи и воспоминания о грязной, вонючей камере, кандалах и скудости заплесневелых лепешек заставили Мгала поежиться при виде покрытого каменной резьбой здания с узкими оконцами-бойницами — дворца и тюрьмы Владыки Исфатеи. Однако делать было нечего, северянин сплюнул в пыль косточку от последнего персика и, спешившись, повел коня к дворцовой коновязи.

Словно от заразного, шарахнулись от него стражники, бесшумно отворились высокие, глубоко утопленные в толстую стену двери, и выступивший навстречу Мгалу из полумрака просторной залы горбатый человечек сказал не терпящим пререканий голосом:

— Следуй за мной, Владыка Исфатеи желает видеть тебя немедленно.

Маленький квадратный глазок в массивной двери приоткрылся, и Мгал, повернув голову, поймал выжидающий взгляд тюремщика.

— Эй, чужеземец, есть в чем нужда?

«Проверяют, жив ли еще. Ну погоди же!» Северянин потянулся к кувшину, в котором ему оставили воду, и изо всех сил метнул его в дверной глазок. Глиняная посудина с треском разлетелась, из-за двери послышался истошный вопль, крики: «Убил! Убил!» Глазок захлопнулся, по коридору загрохотали сапоги убегавших людей.

— Похоже, они и правда хотели напоить меня отравой, — пробормотал Мгал, глядя на темные потеки, оставшиеся на двери камеры. — Ведьмин сок! На этот раз мне действительно не выкрутиться. — Он опустился на каменный пол, возвращаясь к прерванным размышлениям.

…Встреча с Берголом произошла совсем не так, как ожидал северянин. Владыка Исфатеи принял его в небольшой, лишенной всяких украшений, тускло освещенной комнатке, причем из прежних советников при нем были только обезьянолицый старик и косоглазый юноша. Выслушав требования Хранителей Горы, все трое не выказали ни малейшего удивления, как будто ничего иного услышать от Мгала и не рассчитывали. «Значит, к Магам ты отношения не имеешь… , Ай-ай-ай, какая жалость!» — задумчиво проговорил Бергол, потирая обрюзгшее лицо пухлой, усеянной перстнями рукой, после чего, хмуро усмехнувшись, предложил «дорогому гостю» подождать в «специально отведенном ему помещении». Мгал не питал иллюзий относительно того, что это за помещение, однако драться со стражниками, которыми кишел дворец, не имело смысла, тем более что меч ему ещё раньше пришлось оставить в зале ожиданий. Таким-то вот образом он снова оказался в уже знакомой ему камере, бежать из которой было совершенно немыслимо: единственное крохотное отверстие, располагавшееся под самым потолком, было забрано решеткой и выходило во внутренний двор резиденции Бергола, а каменную кладку не разрушили бы и стенобитные орудия.

Обдумав поведение тюремщиков, отобравших у него браслеты, плащ и пояс — словом, все представлявшее хоть малейшую ценность, — Мгал пришел к выводу, что участь его решена, причем вовсе не так, как предполагали Хранители Горы и созерцал Фалигол в Пророческой Сфере. Разумеется, Бергол не отпустит его с миром — требования файголитов не явились неожиданностью для Владыки Исфатеи, и, видимо, он успел принять какие-то меры против обитателей Горы. Если бы он собирался превратить казнь Мгала в поучительное зрелище для горожан, то едва ли позволил бы тюремщикам обирать узника. Стало быть, его, Мгала, решено убить прямо здесь, в темнице, а потом объявить народу, что казнь состояться не может, потому как Даритель Жизни за многие прегрешения прекратил счет дней жизни дерзкого ослушника. Как объяснит Бергол возвращение северянина в Исфатею — не столь уж важно, что-нибудь его советники придумают, а вот почему он решил лишить исфатейцев представления — праздника, который бы ему ничего не стоил?.. Испугался, что файголиты отобьют своего посланника? И почему он не передал его в руки Донгама? Если раньше Бергол принимал Мгала за приспешника Черных Магов, которых явно побаивался и, быть может, мечтал стравить с Белыми Братьями, то теперь сомнения его на этот счет рассеялись. Удивительно и то, что Донгам не присутствовал при последнем разговоре северянина с Владыкой Исфатеи…

Вопросов было много, но больше всего беспокоило Мгала, каким образом попытается разделаться с ним Бергол. Судя по тому, как часто заглядывал в камеру тюремщик и как кричал потом, когда жидкость из кувшина попала ему в лицо, его действительно хотели отравить — самый простой способ избавиться от заключенного. Однако теперь им придется поискать другое средство. Знать бы какое… Мгал заворочался — во рту пересохло от жажды, тело ломило от холода каменных плит.

Что ещё может изобрести Бергол? Подослать убийц? Но это крайняя мера — лишние свидетели столь бессмысленного, на взгляд непосвященного, убийства Владыке Исфатеи ни к чему. К тому же, чтобы пресечь разные слухи и досужие домыслы, Берголу выгодно показать исфатейцам тело преступника, убитого Небесным Отцом, который не пожелал, чтобы древние традиции города, касающиеся отмены смертной казни, были нарушены. А показать тело можно, только если на нем нет следов борьбы и убийства. Можно, конечно, и тайно предать его земле, и все же… Во всяком случае, держать узника в темнице Владыка Исфатеи не будет, чтобы не искушать файголитов устроить ему побег.

Побег… Мгал снова оглядел камеру. Свет совсем перестал проникать в крохотную отдушину под потолком — ночь спустилась на Исфатею, и, если бы не слабое голубое мерцание, испускаемое предметами — от не прошедшей ещё способности видеть в темноте, — он не разглядел бы и собственной руки. Нет, о побеге отсюда без посторонней помощи нечего и мечтать. И нечем встретить подосланных убийц — не то что оружия, даже табурета нет. Северянин облизал пересохшие губы, присел на корточки, прислонившись спиной к деревянной двери, и тяжко задумался, тщетно пытаясь отыскать путь к спасению.

Из задумчивости его вывел чуть слышный шлепок, донесшийся из противоположного угла камеры. Открыв глаза, он несколько мгновений изо всех сил таращился в темноту и наконец понял, откуда исходил звук, а поняв, похолодел от ужаса и отвращения. Тонкая и маленькая, не больше локтя, змейка, брошенная кем-то в крохотное зарешеченное отверстие на пол его камеры, была, без сомнения, легендарной мобеле-мбанглой — самой быстрой и ядовитой тварью песчаных пустынь, о которой северянину когда-либо доводилось слышать. Так вот какую казнь приготовил Бергол для своего пленника!

Рассмотреть страшную гостью повнимательнее у Мгала не было времени: заметив, что тело мбанглы изогнулось волнистой линией, он шарахнулся в сторону — за миг до того, как змея прыгнула вперед. Движения её были стремительны и неуловимы, прыжок мбанглы сравнивали с полетом стрелы, и все же северянин избежал ядовитых зубов. С содроганием услышал глухой стук змеиного тела о брусья двери, гневное шипение и метнулся в дальний угол камеры, на ходу срывая с себя безрукавку.

Мбангла, мгновенно оправившись от удара о дверь, свернула свое тело в тугую спираль, словно проверяя его готовность к новой атаке, и заскользила к Мгалу. И вновь северянин отпрянул в сторону. Отпрянул чуть прежде, чем следовало, — змея успела заметить его движение и изменить направление броска, однако морда её лишь слегка коснулась руки Мгала, который всем нутром, всеми фибрами почувствовал, что третьей атаки мбанглы ему не пережить. Услышав характерный шлепок змеиного тела о каменные плиты, он, повинуясь инстинкту охотника, повернулся и кинул в направлении звука скомканную безрукавку, прыгнул следом и принялся изо всех сил топтать сапогами шевелящуюся ткань.

Он остановился, когда все уже было кончено. Отшвырнул ногой безрукавку с налипшими на неё клочьями змеиного мяса и дико расхохотался — он и в этот раз победил. Победил во мраке, без оружия, победил мобеле-мбанглу — Вестницу смерти, как называют её караванщики юга, Стрелу смерти, как величают её ассуны, давно уже не разбивавшие шатров в песках пустынь и все же сохранившие воспоминания об этой твари в своих сказках и преданиях.

— Я победил, но долго ли мне торжествовать? — чуть слышно прошептал Мгал, отсмеявшись. — Бергол и его советники придумают ещё что-нибудь, а потом еще… Не проще ли было выпить кувшин с отравленным питьем и не затевать этого безнадежного поединка?

Проснувшись от шороха за дверью, Мгал чуть приоткрыл глаза, но не двинулся с места. В Смотровом глазке мелькнул свет факела, послышался шепот, звякнул тяжелый засов, и массивная дверь, заскрежетав, отворилась. В щель просунулась одна голова, потом другая, блеснули в неверном свете обнаженные мечи.

— Эй, ты, а ну-ка проснись! Тебя ведено перевести в другую камеру.

Мгал не шелохнулся, не проронил ни звука, чувствуя, что у него появляется крохотный, слабый шанс.

— Мертв. — Один из тюремщиков выставил руку с факелом за дверь. — А где змеюка?

— Задавил. Вон лохмотья в углу валяются. Убил он её, но и сам, видать, от яда не уберегся, да смилуется над ним Небесный Отец, — возбужденным шепотом сказал второй, а голос из-за двери опасливо предупредил: — Вы, глядите, осторожнее, он и притвориться может. Горежа-то как отделал — всю жизнь теперь с обезображенным лицом ходить будет.

— Сейчас проверим. Дай-ка копье.

Мгал напряг мускулы и в который уже раз за сегодняшнюю ночь мысленно возблагодарил Вожатого Солнечного Диска за то, что тюремщики не озаботились заковать его в кандалы. Впрочем, оно и понятно — кандалы здесь держат для особо торжественных случаев.

Первый тюремщик — наголо обритый мужчина средних лет, с длинными висячими усами — протиснулся в приоткрытую дверь, держа в левой руке факел, а в правой меч. Из-за его спины выглянул юноша с копьем.

— Ну точно, прибил он змеюку, а я-то боялся, вдруг бросится, — громким шепотом сказал он, вглядываясь в лохмотья алой безрукавки.

Мобеле-мбанглы он боялся значительно больше, чем неподвижного узника, кольнуть которого копьем намеревался исключительно для очистки совести.

Отточенный наконечник был в пяди от ребер Мгала, когда северянин, почувствовав, что дальше медлить опасно, с диким ревом прыгнул на первого тюремщика и точным, сокрушительным ударом в грудь поверг его на пол. Юноша, тонко, по-заячьи, пискнув, рухнул от удара ногой в живот, однако третий, самый осторожный и опытный тюремщик успел рвануть на себя дверь и задвинуть засов.

Мгал скрипнул зубами от сознания собственного бессилия, подхватил оброненный первым тюремщиком меч и плашмя ударил им по голове начавшего подниматься юношу. Бритоголовый тем временем успел откатиться в сторону, вскочить на ноги и выхватить из-за пояса нож. Северянин рассмеялся лающим смехом, отшвырнул ногой факел и сделал шаг вперед, но ослепительная вспышка за спиной бритоголового отбросила его к двери.

Сквозь боль в глазах, полуослепший, он все же успел увидеть, как корчится на полу бритоголовый, на котором разом загорелась кожа и одежда, а потом ему показалось, что в камеру вплыло огромное, нестерпимо сияющее, пышущее чудовищным жаром солнце. Испепеляющие лучи его пробуравили, взорвали закипевший мозг северянина, и он рухнул на горячие каменные плиты.

Очнулся Мгал оттого, что кто-то лил ему на голову воду. Прохладная влага стекала по лицу, и он жадно ловил её пересохшими губами, умоляя Небесного Отца о том, чтобы это длилось вечно.

— Жив?.. — донеслось до Мгала откуда-то издалека. Он с трудом разлепил веки, поднял гудящую голову и увидел сияющее лицо Гиля. Губы чернокожего мальчишки шевелились, в глазах стояли слезы, он что-то говорил, спрашивал о чем-то, но слова его путались в голове северянина, смысл их ускользал.

Мгал сделал усилие, поднял ставшую почему-то свинцово-тяжелой руку, смахнул с лица воду и спросил чужим, хриплым голосом:

— Откуда ты тут?

— А из печки. Погоди, сейчас и Эмрик появится.

Мальчишка отступил в сторону, и глазам Мгала открылось удивительное зрелище — черная, в человеческий рост, дыра под потолком камеры, с оплавленными и все ещё не остывшими, пылавшими темно-красным огнем краями.

— Что это? — От изумления северянин подался вперед, забыв на мгновение о боли, пронзившей все его тело.

— Так, пустяки — пришлось дыру в стене выжечь. Иначе как до тебя доберешься? — ответил мальчишка, сияя улыбкой, и тут же, снова склонившись над Мгалом, заботливо спросил: — Сильно ранен? Идти сможешь?

Красной, словно обваренной, рукой северянин оперся о стену, чувствуя, что от запаха горелого мяса тошнота подступает к горлу, стиснул зубы и начал подниматься.

— Вот и отлично!.. — начал Гиль, но тут что-то заслонило раскаленные камни, послышался негромкий удар, и кошкой проскользнувший к Мгалу Эмрик так сжал его в объятиях, что у северянина потемнело в глазах.

— Живой?!

— Живой, что мне сделается., — прошептал Мгал, борясь с застилавшей глаза темнотой.

— Тогда не будем терять время. — Эмрик подхватил с пола факел и огляделся: — Надо нам быстренько выбираться отсюда, пока весь дворец на ноги не подняли.

Неожиданно взгляд его упал на слабо шевелившегося у ног северянина юношу.

— Тюремщик? Клянусь Усатой змеей, это как раз то, что нам сейчас нужно! Гиль, спрысни-ка его водичкой.

Мальчишка вылил на юношу остатки воды из кожаной фляги, и тот со стоном открыл глаза. Эмрик рывком поднял тюремщика с пола, поставил на подгибающиеся ноги.

— Покажешь, как выйти из дворца или сразу тебя прикончить?

— По-каж-жу! — щелкнул зубами юноша.

— Тогда вперед!

Эмрик поднял руку, в которой блеснул странно изогнутый черный короткий жезл, и направил его на дверь камеры. От последовавшей затем вспышки Мгал зажмурился и вновь едва не потерял сознание, а открыв глаза, обнаружил, что двери нет. Вынесенные огненным смерчем в коридор, останки её звездной россыпью дотлевали во тьме.

— Веди к главному входу! — рявкнул Эмрик и отвесил тюремщику столь мощный тумак, что тот пушинкойвылетел в коридор. — Обопрись на меня, и пойдем. Мешкать нельзя. — Гиль подставил северянину плечо, и тот, тяжко опершись на него, сделал первый шаг. Темные коридоры переливались из одного в другой, в конце их то и дело мелькал свет факелов, резкие голоса кричали что-то угрожающее, но жезл в руке Эмрика выплевывал очередную порцию ослепительного пламени, крики затихали, и друзья снова бежали куда-то вперед. Падали, поднимались, карабкались по лестницам вверх, скатывались вниз. Мгал чувствовал, что силы покидают его, сердце заходится, ноги слабеют, но Гиль упрямо тянул и тащил его все вперед и вперед, то ласково что-то шепча, то взвизгивая от злости, ругаясь и призывая на помощь Самаата и всех добрых духов, и северянин опять бежал, шагал, ковылял, полз, плача от невыносимой боли и ненависти к маленькому чернокожему мучителю. А жезл в руках Эмрика все харкал огнем, и тошнотворный запах горелой плоти лез в ноздри, и весь этот кошмар, казалось, будет тянуться вечно.

— Все, пришли! — неожиданно остановился тюремщик. Вспышка черного жезла высветила большой, виденный уже когда-то Мгалом зал, ряды строенных колонн, высокие, инкрустированные медью двери, у которых копошились какие-то уродливые фигуры…

— Твое счастье, что не ошибся! — Эмрик, толкнул проводника в темноту.

Огненный шквал сжег и сорвал с петель двери, словно сухие листья разметал толпившихся поблизости стражников, и Мгал неожиданно ощутил, как повеяло на него из звездного мрака ночной свежестью, прохладой и покоем.

«Свобода!» — с облегчением вздохнул он, но Гиль — маленький неугомонный негодяй — все продолжал тащить и тянуть его. Сначала вниз по лестнице с широкими и низкими неудобными ступенями, потом куда-то вправо, вдоль нескончаемо длинного здания, украшенного затейливой каменной резьбой, в окнах-бойницах которого метались тревожные факельные огни. Ага, да это же та самая коновязь…

Мгал смутно помнил, что Эмрик и Гиль усадили его на коня и опутали ноги стременами, а вот от бешеной скачки через спящий город у него осталось лишь чувство пронизывающего насквозь, обжигающего холода. Зато в памяти отчетливо запечатлелся треск мгновенно обуглившихся, разлетевшихся в щепы от огненного удара восточных ворот, бестолковая суета заспанных стражников, свист ветра в ушах, восторженные вопли Гиля и бледная полоска зари, занимавшейся где-то у горизонта, за которым исчезала пустынная, зовущая в дальние дали дорога.

— К Исфатее движется то ли караван, то ли большой отряд всадников, — сообщил Гиль, возвращаясь к товарищам.

— Те, что едут в сторону Исфатеи, едва ли нас потревожат. Странно, я был уверен, что Бергол вышлет за нами погоню.

— Может, и выслал, но, зная, что мы владеем Жезлом Силы, и испытав на себе его действие, гвардейцы не будут особенно стремиться к встрече с нами, — лениво заметил Эмрик и, продолжая прерванный разговор, спросил: — Выходит, подвели тебя Хранители Горы?

— Да нет, скорее всего действия Бергола и для них были неожиданными, — ответил Мгал неторопливо, любуясь залитыми солнцем полями. Почти двое суток отсыпался он после побега из Исфатеи и теперь чувствовал себя вполне окрепшим и, как заново рожденный, не уставал радоваться просторному, светлому миру, каждой травинке, малейшему дуновению ветерка. — Но в главном, в том, что мне удастся выбраться живым из этой заварухи, файголиты не ошиблись. Думаю, что на вас-то они в основном и рассчитывали.

— Наверное, узнали, что мы выбрались из храма Дарителя Жизни с помощью Жезла Силы, и были уверены, что пустим его в ход для твоего освобождения, — предположил Гиль.

— Пожалуй, — согласился Мгал. — Потому-то Бергол и решил отменить показательную казнь и разделаться со мной без лишнего шума. А кстати, почему вы не отбили меня у гвардейцев ещё раньше?

— Эмрик так занемог…

— «Занемог»! После того как мы выбрались из святилища Амайгерассы, я чуть было прямиком на свидание с Небесным Отцом не отправился. Раны загноились, и если бы не Гиль со своим колдовством…

— Надо же! А я тогда только ушибами и царапинами отделался. И сейчас, казалось, вот-вот лягу и умру, а на самом деле волосы слегка опалил да кожу малость обжег. — Северянин взглянул на свои руки, жирно блестевшие от изготовленной Гилем мази. — До сих пор поражаюсь, как это вам удалось проскользнуть во дворец Владыки Исфатеи. Столько стражников, а вы под самым их носом…

— Я же тебе рассказывал, это все Гиль. Это он тогда, сообразив, как Жезл Силы действует, решил из святилища Дарителя Жизни без трофеев не уходить. «Мы, — говорит, — теперь не грабители храмов, а воины, вступившие в схватку с Берголом. И нечего нам от законной добычи отказываться — ещё пригодится». И прихватил-таки с собой пяток золотых блюд.

— Так ведь пригодились же! — вмешался Гиль. — Эти блюда нам двери во дворец и открыли.

— Затаились мы там и стали за оконцами камер наблюдать. Около одного весь вечер человек какой-то бродил, а ночью в нем же огонь блеснул. Вот мы и решили — не иначе как тут-то ты и прохлаждаешься. Между прочим, о том, что тебе опасность угрожает, тоже Гиль узнал. И от кого бы ты думал? От Батигар!

— От кого? От младшей дочери Бергола?

— Ну да. Призвал он на помощь все свое колдовское умение и… Нет, не сумею я объяснить, как это ему удалось.

— Я… ну как бы стал мысленно искать того, кто к тебе во дворце расположен и знает, что тебя в ближайшем будущем ждет. Первой была Чаг — я сразу к ней обратился. Не словами, а… — Мальчишка поморщился, покрутил пальцами и безнадежно махнул рукой. — В общем, это не важно. Так вот, с Чаг у меня ничего не вышло, уж очень она невосприимчива, хотя и сочувствует тебе. А от Батигар прямо-таки исходили волны тревоги и страха, и я понял, что медлить нельзя.

— И похож был Гиль после своего колдовства на живого мертвеца, — добавил Эмрик, ласково поглядывая на мальчишку.

— Вот оно что… — протянул Мгал. — Задал, выходит, я вам работы…

Под взглядами мужчин Гиль смутился, опустил голову, но тут же поднял её, прислушиваясь.

— Слышите? Эти, которые в Исфатею скачут, уже в ущелье въехали.

— Пойдем посмотрим, что за люди. — Эмрик поднялся и первым зашагал к краю утеса. Друзья затаились между валунами, глядя на колонну всадников, занявшую всю ширину дороги. Теперь уже не было сомнений в том, что это воинский отряд по меньшей мере из тысячи верховых, одетых в белые плащи, на которых красовалось стилизованное изображение петуха — провозвестника зари.

— Белые дьяволы! — с ненавистью прошептал Гиль.

— Белые Братья, — эхом повторил Мгал, вглядываясь в группу ехавших впереди отряда командиров. Один из них — в роскошном медном нагруднике — показался северянину странно знакомым. Где-то он уже видел этого светловолосого моложавого мужчину со спокойным, уверенным лицом… — Да это же мастер Донгам! Вот, стало быть, с чьей помощью Бергол надумал усмирить обитателей Горы.

— Тот самый, которого Чаг хотела убить при первой возможности? — поинтересовался Гиль.

— Да. Гляди-ка, за отрядом следует обоз и какие-то механизмы. Похоже, файголитам придется туго. Трудно поверить, какие последствия повлекло за собой исчезновение кристалла Калиместиара из святилища Амайгерассы, — покачал головой Мгал и, последний раз взглянув на лес копий над всадниками, начал отползать от края утеса.

—  — Я надеюсь, ты не считаешь себя обязанным предупредить Хранителей Горы о появлении здесь Белых Братьев? — с тревогой в голосе спросил Эмрик, когда они вернулись под сень раскидистых деревьев.

— В этом нет необходимости. Они умеют собирать интересующие их сведения, и, кроме того, у них есть Пророческая Сфера. Мне хотелось бы посмотреть на кристалл, если ты не возражаешь.

— Пожалуйста. — Эмрик раскрыл кожаную заплечную сумку, извлек оттуда тряпицу, развернул её и положил в ладонь северянина хрустальный куб. — Он по праву принадлежит тебе, и, клянусь Усатой змеей, я с радостью сниму с себя заботу о нем.

— Ну разве не удивительно, что от такой безделушки зависит судьба множества людей? — прошептал Мгал, вглядываясь в глубину тяжелого прозрачного куба, пронизанного тончайшими металлическими волосками подобно струнам, натянутым между его ребрами. — Теперь дело за немногим — отыскать сокровищницу Маронды.

— Вот уж и правда пустячок! — хихикнул Гиль. — К сожалению, это действительно будет нелегко, и все же я знаю, что должен добраться до сокровищницы Последнего Верховного Владыки Уберту. Если это не сделаем мы, то может сделать кто-то другой…

— Значит, несмотря ни на что, ты выбираешь Дорогу дорог?

— О какой дороге ты говоришь? — не понял Мгал.

— Каждый идет по жизни избранным путем, своей, наиболее любезной его сердцу, дорогой, — сказал Эмрик задумчиво. — Собственными дорогами идут Старший караванщик и Бергол, Хог и Хранители Горы: одни — дорогой алчности, другие — дорогой чести и долга. Мы с Гилем следуем за тобой. И лишь немногие — так гласят старинные предания — идут Дорогой дорог, той, на которой решаются судьбы народов и племен, судьбы всего мира. Взявшись за поиски ключа Калиместиара, ты, сам того не подозревая, вступил на Дорогу дорог, — продолжал Эмрик негромко, словно размышляя вслух. — Куда приведет она тебя? Сложат ли о тебе песни благодарные потомки, проклянут ли на вечные времена имя твое, или бесследно исчезнет оно из памяти людской вместе с кончиной друзей и врагов твоих, как исчезает сделанный на песке рисунок под действием ветра и дождя? Кто знает?

Будешь ли ты всю жизнь идти этой дорогой или свернешь, не вынеся тягот и опасностей пути, на укромную тропку личного благополучия? Присядешь ли отдохнуть на обочине, прельстившись зеленью свежей травы, чтобы, отяжелев и пустив корни, уже не подняться более, не взять в руки посох странника? Или будешь шагать и шагать вперед, сбивая ноги, залечивая на ходу раны, теряя старых и обретая новых товарищей, пока не свершишь положенного или пока не придет твой смертный час? Кто может сказать? Однако я верю в тебя и рад, что начал с тобою этот путь.

— Но… Почему ты так говоришь? Разве ты не идешь со мной дальше?

— Иду, хотя теперь, когда кристалл Калиместиара в твоих руках, путь твой станет более тернистым, более опасным.

— Думаешь, Белые Братья?..

— И Белые Братья, и Черные Маги. Они мечтают добраться до сокровищ Маронды и знают — или скоро будут знать — о том, что ты завладел ключом, отворяющим двери сокровищницы. — А меня, меня почему ты не спрашиваешь, пойду ли я с тобой? — спросил Гиль, и Мгал с изумлением заметил на глазах мальчишки слезы.

— Тебя? Но зачем мне спрашивать тебя об этом? Что делать нам на Дороге дорог без тебя? Кто будет предупреждать нас о тайных происках врагов и вызволять из дворцовых подземелий? — Северянин перестал улыбаться, и голос его дрогнул. — Кто, наконец, закроет нам глаза и примет кристалл из наших слабеющих рук, если смерть настигнет нас прежде, чем мы отыщем сокровищницу Маронды? — На мгновение Мгал замолчал, а потом торжественно заключил: — Тебя, Эмрик, прошу быть моим наследником и, когда меня не станет, принять на себя заботу о кристалле Калиместиара. Прошу тебя, Гиль, позаботиться о том, чтобы ключ от сокровищницы, хранящей знания древних, не попал в недостойные руки, если судьба распорядится так, что ты станешь его владельцем.

— Ладно уж, мы позаботимся о нем. Не выкинем в придорожные кусты и не продадим за бесценок первому встречному. — Гиль фыркнул, но, поймав укоризненный взгляд Эмрика, смутился: — Ну, чего ты на меня так смотришь? Ты вот лучше ему скажи. Свободный, здоровый, как… как глег, а сам о наследниках печется!

— Богатому не спится: богатый вора боится, — усмехнулся Мгал, взглянул на солнце и тихонько присвистнул: — Ого, уже полдень! Отдохнули мы изрядно, наговорились вволю, не пора ли в путь? Дорога дорог ждет нас!

КНИГА ВТОРАЯ ПИРАТЫ ЖЕМЧУЖНОГО МОРЯ

Часть первая. ЧИЛАРСКИЕ ТОПИ

Глава первая НАЙТИ СЕВЕРЯНИНА

— Батигар? Чего тебе здесь надо? Я ведь просил, чтобы ко мне зашла твоя сестра, а не ты. — Бергол с раздражением уставился на свою младшую дочь. Батигар не любила Владыку Исфатеи, и пересуды горожан о том, что Бергол вовсе не её отец, позволяли ей не принимать близко к сердцу его радости и огорчения, которые она не понимала и не разделяла.

— Не знаю, зачем ты вызвал Чаг, — я пришла к тебе с собственными заботами.

— Вот как! Теперь и у тебя наконец появились заботы? — На одутловатом лице Бергола проступило нечто напоминающее улыбку. — Что же тревожит тебя?

— Мастер Донгам предложил мне выйти за него замуж.

— Этого следовало ожидать. По-моему, ты вполне созрела для замужества. — Бергол окинул ладную фигуру дочери оценивающим взглядом.

Батигар поморщилась и демонстративно стянула на груди полупрозрачную накидку, прикрывавшую её высокую замысловатую прическу, лицо и обнаженные плечи.

— Вероятно, ты прав, но я предпочитаю сама выбрать себе мужа. Я отказала мастеру Донгаму.

— Чем он пришелся тебе не по нраву? Сорок лет, богат, недурен собой, бывалый воин.

— Нахальный выскочка без роду без племени едва ли подходящая пара для принцессы из рода Амаргеев. Впрочем, это не главное, достаточно того, что он мне просто не нравится.

Бергол сцепил толстые, усеянные крупными перстнями пальцы и, откинувшись на спинку кресла, насмешливо прищурился, отчего глаза его почти полностью утонули в щеках.

— Он не из рода Владык и даже не хадас, но за ним стоит мощь Белого Братства, а это что-нибудь да значит. Замужество принцессы — дело, касающееся всего города, и одного твоего «просто не нравится» здесь будет, пожалуй, маловато.

— Иными словами, ты знаешь о его намерении и одобряешь его? — Синие глаза девушки — явление крайне редкое среди жителей Края Дивных городов — потемнели.

— Знаю, одобряю и считаю очень своевременным. Лучшего зятя, чем Донгам, я и желать не могу. А твоей родовитости вполне хватит на двоих.

— Так ты искал подходящего зятя себе или мужа для меня? — Батигар нахмурилась, и её густые черные брови сошлись в прямую линию.

— Я никого не искал. Он нашелся сам. И очень кстати. Без поддержки его воинов кротолюды захватят Исфатею. Поддерживать же ему нас, после того как этот мерзавец северянин похитил кристалл Калиместиара и удрал из города, совершенно незачем. Ты — единственное, что может заставить Донгама драться с кротолюдами. Это, надеюсь, тебе понятно?

— Отец, ты звал меня? — спросила принцесса Чаг, входя в комнату.

— Да. — Бергол покосился на Батигар, намереваясь отослать её, но передумал и перевел взгляд на старшую дочь: — Я посылал за тобой, чтобы поручить тебе важное и трудное дело.

— Слушаю, отец.

— Я хочу, чтобы ты догнала Мгала-разрушителя и вернула в Исфатею кристалл Калиместиара. Хитростью или силой, ты должна добыть его для меня. Если он окажется в моих руках, кротолюды, опасаясь, что я продам его Белым Братьям, уберутся в недра Гангози и не посмеют донимать нас своими ни с чем не сообразными требованиями. Мастер Донгам умерит свою спесь, а твоя сестра, — он указал на Батигар, — получит возможность выбрать себе мужа по вкусу.

— Ты посылаешь её на верную смерть! Ты видел, во что северянин превратил твою тюрьму? А восточные городские ворота? Захватив в нашем родовом святилище Жезл Силы, он стал непобедимым! — горячо заговорила Батигар.

— Ну это мы ещё посмотрим! — хмуро произнесла Чаг, расправляя широкие плечи. Старшая дочь Бергола не разбиралась в ювелирных украшениях, не интересовалась ухищрениями портновского искусства, плохо владела грамотой, но в бою на мечах стоила двух, а то и трех хорошо обученных воинов. Она мало походила на принцессу: не подкрашивала лица, не играла на скейре, но могла затравить оленя, набить из лука жирных болотных крякв и даже выйти на волка-отшельника с одним ножом. Мужская прическа, грубые черты загорелого и обветренного лица, мозолистые от постоянных упражнений с оружием руки и твердый взгляд серых глаз — все это подтверждало, что слова её не были пустой похвальбой.

— Я дам ей пятьдесят гвардейцев и лучших лошадей. Больше выделить не могу — кротолюды и так уже уничтожили несколько наших разъездов и, того и гляди, попытаются ворваться в город. Пятьдесят воинов против троих оборванцев — это не так уж плохо.

— Но почему их должна вести Чаг? Мало, что ли, у тебя командиров? — воскликнула Батигар в негодовании. — Неужели, кроме наследницы престола, тебе некого послать в погоню?

— Разве что тебя. Нет, и тебе бы я этого дела не доверил. Человек, завладевший кристаллом, скорее всего не вернется в Исфатею. Он продаст его Черным Магам или Белым Братьям. Только на Чаг я могу положиться как на самого себя.

— Спасибо за доверие, отец. Я верну тебе этот кристалл. Хотя не понимаю, почему из-за его пропажи поднялось столько шума, зачем он всем так понадобился.

— Ты не только позволил унести кристалл из-под самого своего носа, но и упустил похитителей. За время моей вынужденной отлучки ты не исправил ошибку, а лишь усугубил свою вину. Загладить эти просчеты можно единственным способом — догнать северянина и отнять у него кристалл Калиместиара вместе с Жезлом Силы. Они должны принадлежать Белому Братству. Сокровища Маронды не должны достаться никому другому. — Голос Донгама был, но обыкновению, бесстрастным, но его собеседник давно знал говорившего и не мог не заметить угрозы, таившейся в словах мастера Белого Братства.

— Мои люди ищут следы похитителей. Получив известия об их местонахождении, я тотчас покину Исфатею. Должен ли я, завладев кристаллом, вернуться сюда, или у вас есть на этот счет другие распоряжения? — спросил собеседник Донгама — высокий мужчина с длинным и узким, как нож, лицом — и, помедлив, добавил: — Должен ли я убить похитителя, или он нужен вам живым?

— Убей Мгала и его спутников. Здесь у меня хватит забот и без них. Тебе незачем возвращаться в Исфатею. Добыв кристалл, ты направишься на северо-восток и передашь его протектору Норгона — консулу Лотару. А чтобы ты смог успешно избежать досадных случайностей и недоразумений, тебя будет сопровождать Уиф с десятью арбалетчиками. — Донгам щелкнул пальцами, и из-за портьеры появился приземистый широкоплечий крепыш с очень короткими ногами и мощными, свисавшими едва ли не до колен руками. — Уиф, это Заруг. С ним и его людьми тебе предстоит догнать и убить похитителей кристалла.

— Будет исполнено, мастер Донгам, — прохрипел обезьяноподобный коротышка и принялся беззастенчиво разглядывать своего будущего спутника.

— Значит ли это, что я поступаю под команду Уифа? — холодно поинтересовался Заруг, стараясь, чтобы голос его звучал так же равнодушно, как голос Донгама.

— Нет. Ты поведешь отряд и будешь действовать по собственному усмотрению. Уиф вмешается, только если у тебя опять что-нибудь не заладится. Например, если спутники Мгала всадят в тебя ещё одну стрелу.

Заруг невольно коснулся рукой груди, того места, куда, прорвав кольчугу, ударила роковая стрела, помешавшая ему схватить северянина.

— За этот выстрел они дорого заплатят. Однако уверены ли вы, что моя служба в Исфатее закончена? Мои связи с горожанами, рыкарями и заезжими купцами могли бы принести вам немалую пользу…

— Не думаю, что это так. Мгал-разрушитель, подобно шмелю, попавшему в паутину, изорвал и изломал все, что мы создали здесь. Файголиты вышли из недр Гангози, и загнать их обратно не удастся. Вести переговоры с Берголом они не будут, и потому его придется убрать. Впрочем, у любой неприятности есть и хорошая сторона. Этот северянин так сильно потряс яблоню, что нам остается лишь собирать яблоки. — Донгам усмехнулся каким-то своим мыслям и, перестав расхаживать по комнате, остановился перед Заругом. — Настала пора заявить о себе в полный голос. Мы договоримся с файголитами, повысим цены на поставляемое ими серебро, но зато обеспечим безопасность горожан, и они сами попросят принять Исфатею под протекторат Белого Братства.

— Ходят слухи, что вы намерены взять в жены принцессу Батигар…

— Ах так, горожане уже болтают о моей свадьбе? Тем лучше.

— Ваша женитьба на принцессе Батигар сильно упростит дело, но останется ещё её старшая сестра, прямая наследница Бергола.

Донгам пристально посмотрел на собеседника и подтвердил:

— Принцесса Чаг не испытывает ко мне добрых чувств и при определенном стечении обстоятельств может доставить нам массу хлопот.

— Я слышал, она давно собирается посетить свою матушку, живущую в изгнании неподалеку от Кундалага. Если она решит отправиться к ней, не испросив предварительно разрешения отца, вряд ли это кого-нибудь особенно удивит. Всем известно, что Бергол не жалует бывшую Владычицу Исфатеи и не позволяет дочерям навещать её, — задумчиво проговорил Заруг и после поощрительного кивка Донгама продолжал: — Если же она не вернется из своего паломничества, это, пожалуй, тоже не вызовет кривотолков, все знают, что на дорогах нынче неспокойно.

— Слухи всякие, конечно, поползут, но, если что-то подобное произойдет, одной заботой будет меньше. — Губы Донгама тронула улыбка. — Мы с тобой недурно сработались, и мне будет не хватать тебя. Климат тут хороший, и ты, верно, захочешь вернуться сюда после посещения Норгона. Я дам тебе письмо для консула Лотара, и, думаю, он не станет возражать против твоего возвращения в Исфатею. При том, разумеется, условии, что ты привезешь ему кристалл Калиместиара. — Можете не сомневаться, я привезу его, — заверил Дон-гама Заруг, и тонкие губы его зазмеились в похожей на гримасу ухмылке.

— Батигар? В этом наряде тебя не узнать. Ты собралась проводить меня? — спросила Чаг, и некрасивое лицо её преобразила улыбка. Нос казался теперь не таким уж коротким и толстым, лоб — не таким низким, а губы — не такими бесформенными.

— Да, неизвестно, что ждет нас впереди. Скажи своим воинам, чтобы ехали вперед, мне надо поговорить с тобой наедине.

— Ждите меня у Восточных ворот! — коротко приказала Чаг и с недоумением посмотрела на сестру. Тонкая кольчуга, оранжевый плащ и искусно сработанный, покрытый изящными узорами шлем делали Батигар похожей на младшего командира гвардейцев. — Зачем ты так вырядилась, кажется, ратные игрища никогда не увлекали тебя? В обычных своих одеждах ты выглядишь значительно привлекательней.

Батигар проводила взглядом последних воинов Чаг, скрывшихся в лабиринте улочек, и негромко сказала:

— Я вырядилась так не только для того, чтобы проводить тебя до городской стены. Я намерена ехать с тобой и дальше, до тех пор, пока ты не завладеешь кристаллом Калиместиара.

— Это ещё что за блажь? Или ты думаешь, мы без тебя не управимся? — нахмурилась Чаг.

— Управитесь или нет, я еду с вами.

— Посмотрим, как отнесется к этому отец.

— Не вздумай обращаться к нему.

— Я и так знаю, что он будет против!

— Конечно! Он ждет не дождется выдать меня за Донгама. Или ты хочешь, чтобы он стал моим мужем?

— Я привезу кристалл, и ты сможешь найти себе мужа получше.

— Во-первых, Бергол не будет ждать твоего возвращения, а во-вторых, почему ты так уверена, что сможешь отыскать Мгала-разрушителя?

— Что ты хочешь этим сказать? — Чаг непроизвольно сжала коленями бока лошади, и та, тихо заржав, начала нетерпеливо переступать с ноги на ногу. — Отъедем от дворца, и я все объясню. — Батигар тронула своего жеребца и, подождав сестру в одной из боковых улочек, продолжала: — Выдав меня замуж, Бергол обеспечит себя поддержкой Донгама, который надеется со временем стать Владыкой Исфатеи и сумеет или договориться с файголитами, или защитить от них город. Ты стоишь на его пути, и, поверь мне, он сделает все, чтобы от тебя избавиться. Бергол же сейчас полностью зависит от Донгама. Не понимаешь? Ну хорошо, скажи мне тогда, где ты собираешься искать Мгала-разрушителя?

— Отец сказал, что северянин отправится в Эостр, оттуда по Дайе переправится в Манагар и, если сумеет нанять там корабль и пересечь Жемчужное море…

— Сестра! Что ты говоришь?! — с болью в голосе прервала её Батигар. — Не повторяй чужих слов! Подумай сама, откуда Берголу известен путь северянина?

— Но эта дорога к сокровищнице Маронды ничем не хуже других! — Чаг снисходительно усмехнулась: — Отец много знает, не зря Исфатея считается одним из самых богатых городов юга.

— Он не знает, не может знать, куда направится Мгал! Он просто хочет заставить тебя идти этим путем. И если ты не вернешься, не будет огорчен. Для него важно сохранить власть в Исфатее, и помочь ему в этом может только Донгам.

— Постой, у меня голова идет кругом! — Чаг дернула уздечку, и лошадь её поднялась на дыбы. — Отец желает моей смерти? Этого не может быть!

— Послушай меня! Я не утверждаю, что он ищет твоей погибели, возможно, Донгам сумел убедить его, что северянин выбрал именно этот путь. Не это важно. Главное — он хочет убрать тебя подальше, чтобы ты не нарушила его планов. Добудешь кристалл — хорошо, Бергол заставит Белых Братьев раскошелиться. Нет — тоже не беда. Сам кристалл ему не нужен, но он хочет использовать похищение его в своих целях.

Принцесса Чаг недоверчиво покачала головой, и Батигар в отчаянии хлопнула себя ладонями по коленям:

— Я думаю о нас обеих! А ты не хочешь меня понять! Но…— Она закусила нижнюю губу. — Знаю! Я скажу тебе, где найти Мгала, если ты обещаешь взять меня с собой. — Ну и где же? — спросила Чаг, тщетно пытаясь осознать сказанное Батигар. Все это не укладывалось в её голове, но она привыкла прислушиваться к словам младшей сестры, которая давала, как правило, дельные советы и значительно лучше разбиралась во всем, что не касалось охоты и оружия.

— Надо обратиться к Бессмертному Юму. Он один может предсказать будущее. Он один скажет правду. Только у него есть единая правда для бедных и богатых, людей и файголитов, для Исфатеи и Кундалага, своих и чужих.

Лицо принцессы Чаг выражало тяжелое раздумье.

— Хорошо, — сказала она наконец. — Обратимся к Бессмертному Юму. Пусть он укажет верный путь. Пусть он рассудит нас. Если его слова подтвердят твои, ты поедешь со мной. Если же нет — вернешься во дворец. Негоже Исфатее оставаться без наследницы престола.

Увидев в окно двух подъезжавших к его хижине командиров гвардейцев, Юм, прозванный жителями Исфатеи Бессмертным, нисколько не удивился. К нему часто приезжали и приходили за пророчествами, и чем беспокойнее было время, тем большее количество людей нуждалось в его услугах. Все они хотели знать свое будущее, но далеко не все, узнав его, сумели использовать пророчество себе на пользу. Происходило это, вероятно, потому, что большинство обращавшихся к Юму за предсказаниями надеялись услышать от него совершенно определенный ответ, совпадающий с их планами. И если предсказания не соответствовали их желаниям, они старались уверить себя, что прорицатель — выживший из ума старик и обращать внимание на его бредни нет смысла.

За долгую жизнь Юм не раз спрашивал себя: для чего нужно ему говорить людям правду? Угадать, чего ждет от него проситель, было не трудно — значительно легче, чем верно предсказать затейливые повороты судьбы, и все же он никогда не лгал и не говорил обращавшимся к нему людям того, что они хотели бы от него услышать. Это было невыгодно, а порой и опасно, но таким уж он, Юм, уродился. И знание собственного страшного конца, к которому рано или поздно должны были привести его прорицания, нисколько не влияли на правдивость ответов. «В этом насквозь лживом мире кто-то должен осмелиться говорить людям правду» — так отвечал он немногим друзьям, когда они спрашивали о причинах, побудивших его вновь вызывать гнев власть имущих своими прорицаниями. Однако почему этим «кто-то» должен был быть именно он, Юм не мог объяснить даже самому себе.

Старинный его приятель, ученый и философ Менгер, попавший в руки Торговцев людьми и сгинувший где-то на чужбине, так определял это свойство характера Юма: «Змея создана, чтобы ползать, птица — летать, а ты — чтобы говорить правду в ущерб себе». Это признание факта мало что проясняло, однако оно-то до известной степени и позволяло Юму утверждать, что, если он не будет говорить правду, дар прорицателя покинет его. Так говорил он нищим и власть имущим, и слова эти до поры до времени служили ему чем-то вроде охранной грамоты. Ибо им-то, власть имущим, больше, чем кому-либо, нужен был человек, говорящий правду, и ради того, чтобы услышать её, они позволяли ему жить и открывать другим то, что видел он в дымке грядущего.

Гвардейцы спешились и, потоптавшись в нерешительности перед крыльцом, вошли в хижину. Теперь, разглядев их вблизи, Юм понял, что это те самые люди, которым он первый раз в жизни должен был дать ложное пророчество. Он не хотел делать этого, но двое пришедших ранним утром мужчин пригрозили ему длинными изогнутыми ножами и теперь затаились за холстиной, заменявшей дверь в соседнюю комнату. Они ждали, чтобы он исполнил их приказ и послал принцесс из рода Амаргеев по ложному следу.

Выбора не было. Ножи хорошо отточены, и пришедшие не замедлят пустить их в ход. Они ждут его слов так же, как ждут их пришедшие в одежде гвардейцев, собравшиеся в дальний путь принцессы.

Разумеется, он мог бы попытаться предупредить девушек, и, вероятно, они успели бы убить сидевших в засаде незнакомцев прежде, чем те вонзили бы в него свои ножи. Всем известно, что Чаг прекрасно владеет мечом, да и Батигар время от времени берет уроки обращения с оружием, но стоило ли ссорить принцесс с Черными Магами, которые не преминули бы отомстить за убийство посланных ими людей?

— Бессмертный Юм, прости, что тревожим тебя и отрываем от размышлений, — робко начала та, что была более Хрупкого сложения и обладала изящными чертами лица.

— Спрашивай, принцесса Батигар, я отвечу тебе, если это будет в моих силах, — произнес Юм намеренно слабым, старческим голосом. Он хотел, чтобы те, кто подслушивает их разговор, убедились в его немощности и покорности.

Девушки переглянулись. То, что он сразу узнал, кто они, сбило их с толку, но в то же время облегчило начало разговора и сделало ложь и всякие уловки ненужными.

— Мы пришли узнать, верно ли указал нам отец путь, по которому мы должны преследовать Мгала-похитителя, — прямо сказала Чаг.

— Куда же послал вас Владыка Исфатеи?

— Э-э, нет, задавать вопросы буду я, ты же — отвечать, а вовсе не наоборот. Итак, куда северянин направился, вырвавшись из тюрьмы?

Она говорила так, будто старый мудрый Юм обязан отвечать, будто он дешевая базарная гадалка. Двое с отточенными ножами тоже были веским аргументом, и старик подумал, что раз в жизни он может позволить себе солгать. Появление незнакомцев и странное требование их заставили его заинтересоваться судьбой северянина и принцесс из рода Амаргеев, и он знал, что девушек, если они пойдут по тому пути, который избрал Мгал, ожидает незавидная участь.

— Северянин направился в Кундалаг, — произнес Юм, и помимо воли пальцы его рук, сложенных на груди, сделали невидимый соглядатаям знак, обозначающий Чилар. — По Ромее он двинется в Ханух. — Пальцы изобразили воды Гатианы и портовый город Сагру.

Юм поднял выцветшие глаза на принцесс. Батигар благодарно кивнула — она не понимала языка жестов, знакомого кочевникам и охотникам; на лице Чаг застыло недоумение.

«Нас подслушивают», — передали пальцы старика, а нетвердый голос возвестил очередную ложь:

— От Хануха по морю Грез Мгал доберется до Эгри, а оттуда по Эристее до города Шим. — Старик помолчал, давая возможность Чаг отделить правду от лжи, и продолжал, подтверждая игрой пальцев свои слова: — В порту он постарается нанять корабль, чтобы пересечь на нем Жемчужное море и достичь сокровищницы Маронды, расположенной близ Танабага.

«Их ждут битвы, кровь, любовь и смерть, какой бы путь они ни избрали», — подумал Юм. Причем для одной из принцесс гибельной была любая дорога…

— Благодарим тебя, Бессмертный! — Чаг бросила к ногам старика золотой и, подхватив под руку сестру, раскрывшую рот для дальнейших расспросов, торопливо увлекла её из хижины.

Со двора донесся цокот копыт, и Юм, прозванный Бессмертным, устало потер лицо сухими ладонями.

— Молодец, старик! Умеешь беречь свою шкуру! — глухо сказал один из прятавшихся за холстиной незнакомцев и тоже кинул к ногам старика золотой.

Незнакомцы вышли из хижины, а Юм, подобрав деньги, задумался, припоминая дорогу в Уртак. Он знал, что не должен ни дня оставаться в Исфатее. В отличие от тех, кто не верил в его пророчества, Юм знал цену своему дару и не собирался искушать судьбу, хотя покидать насиженные места на старости лет очень не хотелось.

— Унгир Эрзам, вас хочет видеть Кодр, — доложил слуга и, дождавшись, когда хозяин, наблюдавший за плавающими в бассейне рыбами, сделал разрешающий жест, скрылся за колоннадой, окружавшей внутренний дворик.

Снаружи дом Эрзама мало чем отличался от домов других богатых купцов, но внутри являл собой полную их противоположность. Обычно дома унгиров служили им кроме жилья ещё и складами, караван-сараями и лавками, однако Эрзам любил комфорт, и покои его походили на дворцовые залы, куда допускались только избранные. Почему скромный базарный писец был отнесен к числу этих счастливцев, слуги Эрзама не знали, но, привыкнув к странностям хозяина, не слишком задавались этим вопросом, исправно докладывая о Кодре, когда бы тот ни появлялся.

— Магистр Эрзам! — Сухонький человечек с невыразительным, словно стершаяся монета, лицом приветствовал унгира почтительным поклоном. — Рад видеть тебя, Кодр. — Хозяин кивнул пришедшему и поманил его к бассейну. — Радужным рыбкам понравилось в моем доме, напрасно говорят, что они могут жить только в дельте Угжи. Смотри, у них скоро будет потомство. — Он указал на пестрых, размером с ладонь рыбок, жадно поглощавших плававшие на поверхности мелкие желтые семена.

— Тебе пришлось немало потрудиться, и все же ты своего добился, — признал Кодр, с уважением глядя в умное, выразительное лицо Эрзама — представителя Гроссмейстера Черного Магистрата в Исфатее и ещё в двух-трех близлежащих городах.

Высокий, широкоплечий, он, несмотря на преклонные годы, был полон сил, и, хотя роскошный халат скрывал его могучие мускулы, Кодр не сомневался, что принявший личину унгира магистр в случае нужды в состоянии вышибить из седла любого гвардейца Бергола, а в схватке на мечах или боевых топорах уступит разве что телохранителям Владыки Исфатеи. Это он, Эрзам, полтора десятка лет назад совершил во главе Третьего экспедиционного корпуса легендарный переход по южному берегу моря Грез от Либра до Илии, в устье которой и основал город, названный его именем. Это он, спустившись по Илии в Шим, всего за три года подкупом, лестью, угрозами и тайными убийствами сумел сделать своего племянника, тоже аллата — читающего мысли на расстоянии, — Владыкой города. Он же спас Шим, когда в его гавань вошла флотилия дувианских пиратов…

— Да, я умею добиваться своего, но эти рыбки задали мне задачу. Состав воды в дельте Угжи почти не отличается от обычного, и мне пришлось повозиться, чтобы понять, что необходимым условием жизни радужных рыбок являются эти вот водоросли… — Эрзам, продолжая говорить, склонился к краю бассейна и опустил пальцы в воду.

«В этом он весь», — подумал Кодр с легким раздражением. Дипломат, стратег, воин и аллат, Эрзам был, безусловно, человеком незаурядным, но увлекающимся. Причем увлечения его были порой весьма странными и мешали основному делу. Последние полгода он, например, целиком посвятил разведению этих пестрых рыб, годных лишь для похлебки бедняка. И это в то время, когда вокруг происходило столько событий! , — Рыбки эти — создания и правда удивительные, — вкрадчиво начал Кодр, с трудом дождавшись паузы в рассуждениях Эрзама, — но я решился оторвать тебя от исследований, чтобы сообщить, что принцессы Чаг и Батигар выехали с отрядом гвардейцев из города.

— Они таки отправились на поиски Мгала-похитителя? — Эрзам с явной неохотой оторвал взгляд от радужных рыбок.

— Все происходило так, как мы и предполагали. Они посетили Юма, и тот передал им то, что велели ему посланные нами люди.

— Посланные тобой, — вяло уточнил Эрзам. — Меня интересует Мгал, а не принцессы. Как только мне стало известно о побеге северянина, я соединил свое сознание с аллатами Кундалага и Эостра и передал им сообщение о нем. Они пошлют гонцов в Шим, Чилар, Сагру и Манагар. Полагаю, магистр Сагры и Маги других городов примут необходимые меры и заберут кристалл у похитителя.

— Это будет не так просто сделать, нам ведь завладеть кристаллом не удалось! — В голосе Кодра послышалась досада — магистр ловко увел разговор от основной темы.

— Мы понадеялись на Бергола, для которого вернуть кристалл означало спасти собственную жизнь. К сожалению, мозги этого старого мугла так заплыли жиром, что он проспал северянина, а вместе с ним и трон, и собственную голову.

— Ты так уверен в Белых Братьях?

— Я знаю мастера Донгама. Он захочет договориться с файголитами и стать Владыкой Исфатеи. Кроме того, он тоже послал за Мгалом погоню.

Кодр ощутил покалывание под ложечкой. Вот тебе и рыбки! Кажется, магистр опять сумел узнать куда больше, чем он сам.

— Да, да, он послал за Мгалом Заруга с двумя дюжинами головорезов и ещё десяток человек из той тысячи воинов, что пришла из Норгона и старалась незамеченной миновать окрестности Эостра.

— Ты говоришь об этом так спокойно, будто уверен, что им не добраться до кристалла.

— Они и не доберутся. А если даже это произойдет, далеко им не уйти. Один из головорезов Заруга — мой старый знакомый. Он служил под моим началом ещё в Шиме и хорошо разбирается в ядах.

Кодр опустил голову, потом снова встрепенулся:

— Ты умеешь видеть скрытое от других, не зря тебе присвоено звание Магистра — Ревнителя тайн. Однако, быть может, и мои усилия не напрасны? Я перехвачу дочерей Бергола в Кундалаге и верну не позднее чем через двадцать дней. Неужели принцессы из рода Амаргеев так уж ни на что не сгодятся?

Эрзам покачал головой и устремил взгляд на радужных рыбок.

— Мы могли бы найти им мужей, преданных Черному Магистрату. Разве плохо иметь Владыкой Исфатеи своего человека? — продолжал развивать свою мысль Кодр.

— И этим человеком хочешь стать ты? Ну что ж, займись этим, хотя, насколько я знаю принцесс, их невозможно приручить. Да и мастер Донгам вряд ли уступит кому-либо престол Бергола.

— Ты мог бы подчинить их своей воле, затемнить их сознание, а убрать Донгама — штука не хитрая.

— С такими, как эти принцессы или Юм, трудно иметь дело, — возразил магистр. — Затемнив им сознание, я превращу их в совершенно других людей, и они будут потеряны для нас.

— Бессмертный Юм и так сделал все, как ему было велено. Жаль, что ты не позволил допросить старика и разузнать, какой путь выбрал Мгал на самом деле.

— По своей воле он ничего бы не сказал, портить же без пользы человеческий материал нет смысла, нас и так не слишком жалуют за неразборчивость в средствах. Юм может нам ещё пригодиться, а планы Мгала будут меняться в зависимости от обстоятельств, и предсказать их трудно — слишком многие принимают участие в поисках кристалла. — Эрзам опустился на край бассейна и продолжал тихо, словно разговаривал сам с собой: — Я тоже думал поначалу послать погоню за похитителем, но потом решил, что нам незачем дробить силы. Не надо отправлять людей в Кунда-лаг. Если принцессы прибудут туда, там найдется кому их встретить. Я позабочусь об этом.

Чувствуя, что сейчас-то магистр и скажет самое главное, и опасаясь пропустить хоть единое слово, Кодр подобрал полы выцветшего плаща, подсел к Эрзаму, и тот, ещё больше понизив голос, произнес:

— Сокровищница Маронды далеко, и добраться до Мгала у нас ещё будет время. А вот убрать Донгама, свалить вину за его смерть на файголитов, стравить их с Белыми Братьями и подарить бесхозную Исфатею Черному Магистрату можно и нужно в ближайшие дни. — Магистр доверительно коснулся плеча мага; — Мы сделаем это, мы единственные останемся в барыше от сумятицы, которую учинил северянин, потому что умеем до поры до времени держаться в тени. Но для этого нам понадобятся все наши люди и все силы. Боюсь, времени у меня не найдется даже для моих рыбок. Мир меняется, и мы не должны позволять судьбе тащить нас за собой на аркане событий.

«Чтоб тебя!..» — подумал Кодр, искренне восхищаясь магистром.

Глава вторая ДЖУНГЛИ

Проверив садки, Тофур бросил в корзину трех рыб — каждая около локтя в длину — и взялся за бечеву, привязанную к выступавшему из земли корню берро. По тому, как затянулся узел, он сразу понял, что усач проглотил живца, и зацокал от волнения языком. Хитрая и сильная рыбина трижды портила его снасти: если бы она и сегодня оборвала бечеву или поводок, пришлось бы оставить её в покое — такой убыточной рыбной ловли он себе позволить не мог.

Юноша, замирая от волнения, потянул бечеву. Сначала она пошла свободно, потом дернулась, движение её замедлилось, и скуластое загорелое лицо Тофура расплылось в улыбке. На этот раз усач не ушел, попался! Самонадеянный усач — самая большая, самая вкусная и сильная рыба озера — думал, что опять сможет безнаказанно сожрать бело-брюхого лягушонка; он не знал, что бечеву эту, сработанную в Исфатее, Тофур прошлой весной выменял у заглянувшего в их деревню купца, а поводки сделал сам, вплетая в них волоски, заговоренные знахарем Абулом.

Почувствовав новый рывок, юноша отпустил бечеву и полез на берро. Скинул наземь припрятанный в его кроне обломок косы, насаженный на длинную палку, и спрыгнул сам. Острогу эту Тофур изготовил специально на усача, хотя уверенности в том, что она ему когда-нибудь понадобится, у него до сегодняшнего дня не было. Никому в деревне он не говорил, что собирается поймать усача, даже Дии, хотя она-то уж наверняка не стала бы над ним потешаться — ведь рыбина эта нужна была ему, чтобы сделать свадебный дар её отцу. Однако, сомневаясь в успехе затеянного дела, он не говорил об этом даже ей, и если бы ему удалось вытащить усача…

Все ещё улыбаясь, Тофур проверил заточку лезвия, убедился, что держится оно на рукояти крепко и прошедший недавно дождь не повредилобмотку. Он не должен допустить ни одной оплошности — два года назад усач, может быть этот же самый, едва не отхватил старику Пайлу ногу, шрамы на ней видны до сих пор. Положив острогу рядом с собой, юноша снова взялся за бечеву и медленно и плавно потянул.

Он выбрал её уже локтей на десять, когда слабина кончилась и стал ощутим вес огромной рыбины. Вероятно, она заглотила живца на рассвете и после тщетных попыток избавиться от ограничивающей её движения бечевы успокоилась и стояла у самого дна. Может быть — Тофур не взялся бы ничего утверждать наверняка, — усач даже не заметил, что попался на крючок. Ход бечевы, снабженной тремя поводками и грузом, лежащим на дне, был достаточно большим. Тяжесть грузила невелика, и усач, если он не намеревался уплыть из облюбованной им озерной ямы, мог свободно таскать его за собой; учитывая размеры рыбины, это не должно было доставлять ей сильного неудобства.

Испытывая нарастающее сопротивление, Тофур выбрал ещё локтей пять-шесть, прежде чем ощутил рывок — усач предупреждал, что игра эта перестает ему нравиться. Юноша накинул петлю на корень берро и в свою очередь дернул бечеву. Из рассказов Пайла он знал, что мелкую добычу усач заглатывает целиком, и если тот уже пытался и не смог освободиться, значит, крюк прочно засел у него в брюхе, а толстая, чуть не с мизинец, бечева выдержала испытание. Если же нет, то сейчас и наступил решающий момент…

Рыбина выдала ещё несколько локтей слабины, а потом, как и ожидал Тофур, рванулась с такой силой, что он едва не полетел в воду. Дерево, на корень которого была накинута петля, содрогнулось, и юноша мысленно поблагодарил купца и направившего стопы его в их деревню Небесного Отца. Ловя более мелкую рыбу в других уголках озера, он использовал множество уловок, позволявших вытащить горихвостов и толстолобов, не порвав тонкие снасти, но здесь, без лодки, Тофур вынужден был положиться на прочность бечевы и знание повадок усачей, которое он почерпнул из рассказов Пайла. Когда-то старику, по его словам, случалось вылавливать этих гигантских рыбин, хотя на памяти юноши никому из деревенских сделать это не удавалось. Впрочем, они и вообще-то не часто рыбачили.

Односельчане Тофура, несмотря на близость джунглей и озера, кормились преимущественно тем, что им удавалось вырастить на своих огородах и пашнях. Выкармливали они кое-какую живность в хлевах, били птиц и крупных грызунов на лугах, раскинувшихся севернее деревни, на озеро же, за рыбой, наведывались редко, а в джунгли, до которых было рукой подать — надо лишь с плато спуститься, — и вовсе не ходили. Даже старик Пайл — завзятый рыболов и охотник, заменивший Тофуру рано умершую мать и неизвестного отца, — не отваживался углубляться в джунгли, хотя по краю их прежде хаживал изрядно.

Юноша подождал, пока рыбина дернет раз, другой, третий, с замиранием сердца прислушиваясь к сердитому гудению мокрой бечевы, и, улучив момент, потянул её на себя. Еще, ещё чуть-чуть… Новый рывок усача не застал его врасплох, и он не только не отдал выбранное им, но, изо всех сил упершись ногами в землю и работая руками так, что мускулы взбугрились и закаменели, сумел отвоевать ещё несколько локтей. Накинув на корень следующую петлю, он проследил, чтобы первый вытащенный им поводок не запутался, и заметил, что наклон бечевы изменился. Прежде круто сбегавшая в глубину, теперь она уходила в воду более полого — усач начал подниматься со дна. Воодушевленный этим, Тофур снова взялся за резавшую руки бечеву и отыграл ещё с полдюжины локтей за счет того, что, повернувшись спиной к озеру, перенес тяжесть снасти на левое плечо.

Он тянул и тащил, тащил и тянул, пока сопротивление усача внезапно не прекратилось. Юноша, не удержавшись на ногах, рухнул на землю, но и лежа продолжал быстро выбирать появившуюся слабину. Длилось это недолго, последовавший за мнимой уступкой рыбины рывок подтащил Тофура к самой воде, и он едва успел упереться ногами в спасительный корень. Вытравив локтей пять, он умудрился накинуть на корень очередную петлю, смотал второй поводок и поднялся на ноги. Вытер о короткие кожаные штаны мокрые, дрожавшие от напряжения руки, смахнул застилавший глаза пот.

Глубина озерной ямы была чуть меньше ста локтей, и, если он соберется с силами, а усач не выкинет какой-нибудь финт, долго мучиться ему не придется. Главное, выдержала бечева. Не зря купец говорил, что её даже глегу не порвать. Правда, насчет глега полной уверенности не было — юноша вспомнил многократно слышанный им в джунглях рев и содрогнулся. Вслушиваясь в этот рев и натыкаясь на следы чудовищных животных, он понимал нежелание земляков подвергать свою жизнь риску, охотясь у подножия плато, на котором стояла деревня, и даже давал себе слово не углубляться в страшные леса больше чем на два-три полета стрелы. Но зеленые дали, открывавшиеся ему с края обрыва, манили его едва ли не сильнее, чем ямочки, появлявшиеся на щеках Дии, когда та улыбалась. Кроме того, джунгли кормили и одевали его и Пайла, и если бы он не поймал в них певуна, то не смог бы выменять у исфатейского купца эту великолепную бечеву. Певуна он ловил для Дии, но девушка испугалась взять страшную на вид перепончатокрылую тварь. Тогда Тофур обиделся, но теперь-то ему ясно, что страх этот наслан был на неё Небесным Отцом неспроста. Он провидел и предопределил и появление купца в деревне, и капризы отца Дии.

Хозяин лавки заглянул в свой хлебный амбар как раз в тот момент, когда юноша тискал его девчонку, и устроил жуткий скандал, а на просьбу отдать дочь замуж за Тофура заявил, что согласится на это, только если тот сумеет показать себя настоящим мужчиной. Юноша не понял, что имел в виду лавочник, и попробовал отшутиться, обещав доказать свое право называться мужчиной самым очевидным способом — наделав тестю кучу внуков и внучек. Услышав это предложение, проклятый лавочник запретил дочери встречаться с «безродным шатуном» и взялся за стоявшие поблизости вилы. Тофур не обиделся. Ко всяким прозвищам он привык, а на Сасфа и вовсе глупо было сердиться — язык у него был без костей, сгоряча и не такое мог ляпнуть. Посмотрим, что-то он запоет, увидев усача… Руки у юноши перестали дрожать, и он вновь взялся за бечеву. Рывок следовал за рывком, бечева впивалась в ладони, и все же после каждого рывка усача ему удавалось подтянуть рыбину чуть ближе к берегу. Пот катился с Тофура градом, безрукавка давно взмокла, ноги гудели, по щиколотку увязнув во влажной земле. Вибрирующая бечева, по которой прыгали блестящие на жарком послеполуденном солнце капли, двоилась перед глазами, и казалось, или она, или жилы на его руках вот-вот лопнут, но неожиданно ход её сделался легче, а затем сопротивление совсем перестало ощущаться.

Судорожно выбирая слабину, Тофур едва не пропустил момент, когда темная масса, принятая им за тень от дерева, начала двигаться, поверхность озера вздулась и скошенный спинной плавник появился над водой. Мигом позже показался и сам усач — гигантский, бурый в ржавых пятнах, сверкающий от скатывавшейся с его боков воды.

Продолжая выбирать бечеву, юноша не мог отвести глаз от поднявшегося из озерных глубин чудища. Пайл не зря говорил, что усач — отважная, хитрая и самодовольная рыба, которая всегда улыбается, широкая морда его действительно ухмылялась злобно и страшно, а в глазах стоял такой гнев и коварство, что в голову видевшему их невольно закрадывалась мысль: кто же кого поймал, кто тут дичь, а кто охотник? Отвага и решительность усача тоже не вызывали сомнений — он пер к берегу, как таран на ворота, неумолимый и сокрушительный.

Тофур замешкался лишь на мгновение, и усач, словно поняв, какое впечатление он должен производить на увидевшего его впервые, воспользовался этим. У самого берега он круто свернул в сторону, ударил серпообразным хвостом и ринулся прочь, используя свободный ход бечевы, чтобы набрать разгон для решающего рывка. Вытравив от неожиданности с десяток локтей, юноша начал придерживать бечеву, потом отработанным приемом, поворачиваясь спиной к воде, перекинул её на плечо, остановил и принялся медленно выбирать.

Почувствовав внезапно появившуюся слабину, он, усвоив урок, бросил бечеву и схватил острогу. Повернулся, сделал шаг к воде и, подняв руки как можно выше, обрушил острогу на голову усача.

Лезвие ударило в покатый рыбий лоб и скользнуло, не причинив ей ни малейшего вреда. Удар только оглушил, лишил усача стремительности, и поворот вышел у него не столь быстрым и изящным, как в прошлый раз. Тофур вновь взмахнул острогой и, когда рыбина уже уходила из зоны досягаемости, ударил снова, вдогонку, в левый бок, чуть выше грудного плавника. Острога выскользнула из его рук, сам он, не устояв на скользком берегу, плюхнулся в темную воду. Ужас перед усачом, которому теперь ничего не стоило расправиться с ним, придал ему сил. Юноша в мгновение ока выбрался на берег и огляделся: гигантской рыбины не было видно, бечева стремительно убегала в воду, а на месте схватки расплывалось бурое облачко крови.

Тофур схватил бечеву. Она обожгла ладони, дернулась раз, другой. Он привычно навалился на неё всем своим весом, и она медленно и неровно, толчками, будто нехотя, стала поддаваться.

Когда усач всплыл, острога все ещё торчала из его бока. Вода вокруг была красной от крови, и он уже не казался таким огромным. Пять, от силы шесть локтей — не больше…

Уже на подходах к деревне они почувствовали что-то неладное, а войдя в нее, начали тревожно переглядываться. Вид четырех мужчин, тащивших на ремнях гигантскую рыбину, должен был вызвать переполох, поднять на ноги и вернувшихся с полей, и на поля не уходивших, заставить выскочить на улицу всех от мала до велика. Никто, однако, не попался им на глаза, не завопил от изумления и восторга, а старуха Баска, целыми днями гревшаяся на солнышке под изгородью своего дома, завидев их, скользнула по усачу равнодушным полубезумным взглядом и вместо приветствия прошамкала беззубым ртом:

— Рыбку для пришлых пымали? Эт-то хорошо. Сасф обрадуется, а то уж с ног сбился, не знает, чем такую прорву народа кормить.

Мужчины, которых Тофур отыскал на ближних к озеру полях и уговорил помочь перенести усача во двор отца Дии, остановились и засыпали старуху вопросами:

— Пришлые в деревне? Много? Где они? Что делают?

— А на площади. У Сасфа в доме на всех места не хватило. Больно много их пожаловало. Сидят, веселятся.

Спутники Тофура зашевелились, переминаясь с ноги на ногу, словно вьючные животные, услышавшие бич надсмотрщика, и, прибавив шагу, двинулись к дому Сасфа. «Если бы старуха не сказала, что пришлые остановились там, — а где ещё они могут остановиться? — помощнички мои бросили бы, пожалуй, рыбину в дорожную пыль и умчались смотреть на гостей», — подумал юноша с легким презрением. Они любопытны, нетерпеливы и капризны, как женщины.

Совсем недавно они плясали, увидев усача, но стоило им услышать о пришлых, как гигантская, невиданная здесь уже много лет рыбина была забыта. Неужели это тяжелая и нудная работа на полях сделала их такими? Тогда Пайл прав — лучше рыбачить и охотиться, ежедневно рискуя жизнью, чем, ковыряясь в земле, стать таким же восторженным и забывчивым.

Что им до пришлых? Они приходят и уходят, а цели их и дела остаются непонятными. Что сохранилось у него в памяти от тех трех незнакомцев: двух мужчин и чернокожего парня, которые пять дней назад появились в деревне, переночевали у Сасфа, набили походные котомки лепешками и ушли в джунгли? Ничего. Откуда они пришли, за чем ушли — никто не знает. Пришлые были не слишком разговорчивы, зато Сасф болтал без умолку, и жители деревни слушали его раскрыв рты. Почему? Что он сказал им нового?

Что им до пришлых, если они слушали в основном Сасфа? Размышления Тофура были прерваны появлением Мули — дочери Зейра. Выскочив из-за изгороди, сплетенной из веток и колючего вьюна, она увидела покачивавшегося на ремнях усача, с разбегу остановилась и восторженно заголосила:

— Рыба, рыба, рыба! Тофур поймал большую рыбу!

Хмурое лицо юноши просветлело.

— Вы несете рыбу Сасфу, да? У него собралось много пришлых, все наши там! Я скажу им, что вы несете самую большую рыбу, которая водится в озере! — Выпалив это Одним духом, Мули, сверкая грязными пятками, умчалась на деревенскую площадь, а несшие усача, ускорив шаги, насколько это было возможно под такой ношей, последовали за ней.

Маленькая площадь была заполнена людьми, которые шумно приветствовали Тофура и его спутников. Они уже вволю накричались и наспорились по случаю появления в деревне трех десятков пришлых, но вызванное таким обилием нежданных гостей любопытство и возбуждение не успело остыть и смениться обычной апатией благодаря выкаченному Сасфом на середину площади бочонку хмельной чимсы.

Почему Сасф расщедрился на угощение односельчан, было Тофуру непонятно, и он предположил, что, возможно, это пришлые решили таким образом отпраздновать свое прибытие. Впрочем, судя по тому, что местные жители, рассевшиеся вперемежку с пришлыми на циновках и ковриках, постланных прямо посреди площади, уже передавали из рук в руки оплетенные соломой глиняные кувшины, было ясно: неожиданно разразившийся праздник, напоминавший гуляния, устраивавшиеся здесь по случаю окончания уборки урожая или прихода женихов из соседних деревень, уже не зависел от щедрости лавочника или гостей. Языки развязались, скрюченные рутиной будней души развернулись, и прижимистые обычно селяне будут теперь тащить на площадь заветные кувшины, свежие лепешки, сушеные фрукты, вяленое мясо и прочую снедь до тех пор, пока темнота и усталость не разгонят их по домам.

Недружно, но с энтузиазмом проорав приветствия Тофуру и его спутникам, деревенские и пришлые, оставив на время кувшины и закуски, потянулись к удачливому рыболову и, отогнав ребятишек, успевших, подобно мухам, облепить усача, принялись шумно восхищаться и обсуждать невиданную добычу. Похлопав по чешуйчатому боку рыбины, подергав её за обвисшие усы, уважительно потрогав похожие на крючья зубы, они бессвязно поведали припозднившимся о появлении в деревне гостей и вернулись к прерванному веселью, позволив наконец Тофуру приблизиться со своим трофеем к дверям лавки, служившей постоялым двором для редких в этих местах пришлых и питейным заведением для местных. На поднявшийся шум из лавки вышел Сасф в сопровождении двух незнакомцев, из-за плеча его выглядывало круглое свежее личико Дии.

Подождав, пока шум немного утихнет, а несшие усача приблизятся, Сасф указал высокому узколицему незнакомцу на Тофура:

— Наш лучший рыбак и охотник. О нем-то я вам и говорил. — И, обращаясь к юноше и его спутникам, воскликнул: — Вот это добыча! Давненько не видали в наших местах такой рыбины! — Глаза лавочника возбужденно блестели, губы лоснились от жира, лицо раскраснелось — отец Дии, в отличие от сопровождавших его незнакомцев, успел, как видно, уже угоститься на славу, и Тофур подумал, что более подходящего случая для примирения и вручения свадебного дара ему не представится.

— Не правда ли, поймать такого усача мог лишь настоящий мужчина? — обратился он громким голосом к собравшимся.

— Да! Ты рыбак! Охотник! Мужчина! — закричали деревенские с разных концов площади. Их поддержали пришлые, которые, как следует нагрузившись, тоже были не прочь поорать, благо повод был, и верно, внушительный.

— Ты слышал, что они говорят? — обратился Тофур к Сасфу. — Они подтверждают, что я настоящий мужчина. Твое условие выполнено, позволь мне преподнести тебе этого усача. Выдай за меня свою дочь!

— Свадьба! Быть свадьбе! Молодец Тофур! Счастья и многих детей Дии! — взорвалась площадь хмельными криками.

Дия заулыбалась, залилась румянцем и спряталась за спину отца. Тофур улыбнулся. При всех своих недостатках, его односельчане были добрыми и славными людьми и умели радоваться за соседа так же, как за самих себя. Порой они посматривали на юношу косо: мыслимое ли дело, вместо того чтобы трудиться в поле или на огороде, целыми днями охотиться и рыбачить? Но, с другой стороны, чего ещё ждать от сироты, приемный отец которого сам шатун и ничему другому научить не может? К тому же благодаря странному юноше, ни во что, кажется, не ставящему собственную жизнь, любой пожелавший свежей рыбки или дичины мог не трудить ноги, не рисковать, а выменять их у старика Пайла на хлеб и овощи. Слава Тофуру, какой он ни есть, а свой, родной, пусть будет счастлив и скорее брюхатит Дию, чтоб деревня огласилась криками новых, вечно путающихся под ногами ребятишек!

— Ты мужчина, и я принимаю свадебный дар. Дия будет твоей женой! — торжественно произнес Сасф, придавая соответствующее случаю выражение своему круглому, пышущему здоровьем и довольством лицу. Про себя он подумал, что дурацкая размолвка с Тофуром закончилась к обоюдному удовольствию. Дия не будет больше плакать по ночам, будущий зять показал себя героем, а ему не надо опасаться, что Тофур, замяв под кустом его дочь, сделает ей ребенка и, подобно отцу своему, удерет искать судьбу где-нибудь в чужих краях.

— Неси усача во двор. Дия, позови мать, надо разделать рыбину, пока не протухла.

Помощники Тофура, ворча, двинулись к калитке во двор. Следуя указаниям Дии, затащили усача за амбар, бросили на широкий разделочный стол, содрогнувшийся под. тяжестью рыбины, и поспешили на площадь, чтобы присоединиться к веселящимся товарищам.

— Как ты поймал такую громадину, такую страшилину? — спросила Дия, глядя при этом не на усача, а на юношу счастливыми, широко распахнутыми глазами.

— А вот так! — Тофур обнял её правой рукой за плечи, а левую сунул ей под юбку. Девчонка радостно взвизгнула и, прильнув к нему всем телом, часто-часто задышала, ища влажными приоткрытыми губами губы любимого.

— Это ещё что за безобразие! — послышался голос матери Дии, вышедшей из дома с большой плетеной корзиной и двумя ножами в руках. — Ишь шустрый! Лучше иди о свадьбе подумай, жених! Чем народ кормить-потчевать будешь? А ты нож бери, потроши рыбину, успеешь ещё со своим удальцом помиловаться!

Расцепившись, новоиспеченные жених и невеста прянули в разные стороны, однако Тофур напоследок успел шепнуть Дии:

— Как все утихнет, не спи смотри. Я тебя за хлевом ждать буду.

К концу первого дня Тофур отыскал следы трех незнакомцев, которых преследовали пришлые, возглавляемые Заругом и Уифом. Дело было за немногим — догнать их. Юноша прилагал к этому все усилия, и не его вина, что люди Заруга оказались плохо приспособлены к походу через джунгли. Они постоянно проваливались в ямины, оступались, подвертывали ноги и то в ужасе шарахались от безобидного сухосверча, то лезли прямо в глотку пятнистому удаву, а уж шумели так, будто по лесу целая армия глетов марширует. Их счастье, что не наступило лето и эти самые глеги не вышли ещё из Чиларских топей. Цепенящий душу рев доносился порой откуда-то издалека, и лица пришлых становились белее молока, хотя поворачивать назад они пока не собирались.

Тофур поправил уложенную под голову котомку и тихо вздохнул, прислушиваясь к разговору пришлых, в который уже раз вспоминавших ужасные истории, рассказанные Сасфом о джунглях в тот памятный вечер. Послеполуденный отдых ещё только начался, и юноша прикрыл глаза и расслабил мышцы, подумав, что пришлые ещё хуже деревенских. Они не умеют идти по лесу, не видят творящегося в пяти шагах и даже отдыхать не могут так, чтобы скопить за время короткого привала как можно больше сил. Поэтому-то, несмотря на все его заботы о них, двое уже мертвы, а троих, отмеченных страшной лапой джунглей, Заруг отослал назад. Вот только сумеют ли они вернуться? Сасф многое приврал и преувеличил, но кое-что из сказанного им заслуживало внимания, и в главном, в том, что кому попало соваться в джунгли не след, он был, безусловно, прав.

«Истинный бич наших лесов — сухопутные пиявки. Они живут всюду: во мху, под камнями, в перегное, на кустах и деревьях — и ползают удивительно быстро. Некоторых животных они покрывают не только снаружи, но и изнутри. Они заползают спящему в глотку и, наглотавшись крови, разбухают и закупоривают горло так, что человек в муках умирает от удушья», — вещал Сасф, закатывая глаза и сам ужасаясь рассказанному. Тофур усмехнулся. Быть может, где-то такие страшные пиявки и водятся, но здешние отличаются медлительностью. Иногда они, правда, присасываются к сапогам, но если посадить их на свежеубитую дичь, дать напиться крови, а затем собрать и поджарить — лакомство выходит исключительное.

«Еще хуже мелкие пчелы, норовящие ужалить человека в глаз, залезть в уши и ноздри», — продолжал пугать слушателей лавочник. Тофур тогда едва сдержался, чтобы не добавить, что укус пчелы действительно весьма болезненная штука, однако от этой напасти есть простое средство — срезать ветку и отогнать ею назойливое насекомое, не дожидаясь, пока оно укусит или залезет в ноздрю.

«Укус алого клеща сводит человека с ума, колижук забирается под кожу и колет изнутри так, что звери отгрызают себе лапы, лишь бы избавиться от него», — зловещим шепотом повествовал лавочник, не подозревая, по всей видимости, что алые клещи встречаются крайне редко, а от колижука, размером не превышающего крохотное семечко, не избавится только ленивый. Для этого надо сделать маленький надрез и выковырять паразита из-под кожи. Глубоко он забраться не может, а сквозь шерсть и мех ему вообще не проникнуть. Спору нет, водятся в лесах жгучие улитки, которые, падая с ветвей, оставляют на коже болезненный след, похожий на ожог. Но на открытые части тела — руки и лицо — они падают не часто, а кому придет в голову бродить по джунглям голышом?

«Бодрствующий человек ещё может какое-то время уцелеть в наших лесах, спящий же становится жертвой нетопырей, высасывающих из него кровь. А если ему удастся спастись от них, его настигают смертоносные мушки, которые откладывают яйца в носу и ушах несчастного. Через несколько дней из яиц вылупляются личинки и начинают поедать беднягу заживо. Они уродуют лицо, прогрызают под кожей глубокие ходы, и человек, потеряв от боли рассудок, умирает мучительной смертью», — разглагольствовал ни разу в жизни не спускавшийся с плато Сасф, и пришлые слушали его, раскрыв рты от изумления и ужаса.

Отнеся усача за амбар, Тофур заглянул в лавку и скоро из разговоров присутствующих понял, что Заруг и его спутники разыскивают трех ночевавших недавно в их деревне незнакомцев и нуждаются в проводнике. Когда Заруг и Уиф вышли из лавки проследить, как устраиваются на ночлег их подчиненные, будущий тесть сообщил юноше, что если тот согласится быть проводником пришлых, то он, Сасф, обещает приготовить к его возвращению все необходимое для свадьбы. Предложение это пришлось очень не по душе Тофуру, кое-кто из деревенских, сидевших рядом с ним за длинным дощатым столом, тоже возмутился, обвиняя Сасфа в том, что тот посылает будущего зятя на верную смерть. Эти-то хмельные выкрики, из которых Тофур понял, что, вернувшись из джунглей, станет для односельчан настоящим героем, да ещё мысль об отсутствии денег на устройство большого свадебного угощения и заставили его дать согласие.

Поэтому, когда Сасф, расписав ужасных насекомых, которыми кишат джунгли, перешел к рассказам о чудовищных птицах, гадах, зверях и глегах, о которых не имел, разумеется, ни малейшего представления, юноша даже не улыбнулся. Ясно было, что говорит все это лавочник не только из любви почесать языком или желания предостеречь пришлых, но и для того, чтобы набить цену его, Тофура, услугам. И это Сасфу таки удалось. Пять круглых, полновесных, блестящих золотых монет — деньги в здешних краях неслыханные — перекочевали из рук Заруга к Сасфу.

— Нет, нет, деньги я должен получить сейчас, иначе он с вами никуда не пойдет, — решительно заявил лавочник своему гостю, когда тот пообещал расплатиться с самим проводником по окончании похода. — Если вам удастся отыскать в джунглях тех, кто вам нужен, то, быть может, у вас пропадет охота платить, а нам бы не хотелось, чтобы с нашим охотником произошло какое-нибудь несчастье. Или чтобы он вернулся к нам без денег. Если же вы не вернетесь, а такое очень даже возможно, мне придется искать для своей дочери нового жениха и некому будет возместить нам ущерб, причиненный потерей этого. — Сасф ласково похлопал Тофура по плечу.

— А вдруг ваш охотник сбежит? Деньги-то ведь уже заплачены, зачем ему подвергать свою жизнь опасности? — хриплым голосом поинтересовался Уиф.

— Во-первых, если у вас есть сомнения — не спускайте с него глаз. Тофур знает, что арбалетная стрела быстрее человека. А во-вторых, вы сможете вернуться в деревню и за то, что он вас бросил, сжечь его дом и убить приемного отца, — ответил лавочник улыбаясь и протянул раскрытую ладонь. — Итак?..

Разговор этот крайне не понравился юноше, а слова Сасфа о том, что в случае его гибели Дии придется искать нового жениха, придали ему решимости, когда дочь лавочника, услышав его свист, вышла к хлеву. Она устала за весь этот шумный, бурный, не похожий на другие день, и, если бы не слова Сасфа, Тофур, тоже изрядно утомившийся, вероятно, оставил бы её в покое, послушался испуганных увещеваний и отпустил с миром. Но мысль о том, что он может не вернуться из джунглей — тут лавочник был совершенно прав, — сделала его настойчивым. Он остался глух к просьбам и мольбам девушки, впрочем, поцелуи и тесные объятия лишили их должной искренности и убедительности.

Ему мешала её тесная рубашка, руки, которыми она пыталась прикрыть грудь и живот, раздражали плотно — сдвинутые колени. Почувствовав, что детские игры кончились и сейчас все будет всерьез, Дия по-настоящему испугалась. И Тофура — того, что он намеревался с ней сделать, и того, что сопротивлением своим может разозлить жениха, получившего на неё сегодня в глазах односельчан некоторые права. Откажи она ему — он легко может найти утешение у какой-нибудь её подруги, они и раньше, встречаясь с ним, глазки строили, а после победы над усачом и подавно мимо не пройдут, и станет она для всей деревни посмешищем, позором отца и матери.

От этих ли мыслей, от прикосновений ли сильных рук Тофура, которые гладили, щипали, мяли и тискали её, заставляя сердце стучать громче, а грудь вздыматься выше, Дия дрожала, становясь все послушнее и покорнее. Она уже не только позволяла ему ласкать самые потаенные уголки своего трепещущего тела, но и сама трогала его, гладила, целовала с неведомой прежде страстью и упоением. Ей самой уже мешала липнущая к телу рубашка, и его рубаха, и кожаные штаны, и пояс, на котором болтался в ножнах тяжелый и неуместный нож, с которым он никогда, сколько она помнила, не расставался.

Ласки юноши, быть может несколько грубые после выпитой им чимсы, становились все откровеннее, и цели своей они достигли — страх и стыд были забыты. Девушка, сделавшаяся в его руках мягче воска, начала тихо постанывать, покусывать губы, подбородок и плечи Тофура и наконец, обессилев, что-то жарко зашептала ему в ухо. Он улыбнулся, поднял её на руки и отнес в хлев. Хрюкающие и блеющие обитатели его были возмущены этим вторжением, но знакомый, хотя и слабый голос Дии успокоил их, и Тофур, уже не опасаясь, что их заметят вышедшие помочиться хозяева дома или пришлые, приступил к обязанностям, выполнение которых он не мог откладывать до официальной церемонии, поскольку не знал, суждено ли ей состояться.

Сначала его смущали жалобы Дии на то, что солома, постеленная для хрюшек, колкая и грязная, что она испачкает рубаху и оцарапается, но, оставшись в чем мать родила, оцарапав все, что можно было оцарапать, и перемазавшись так, что хочешь не хочешь, а придется идти к ручью мыться, девушка перестала жаловаться и после первого придушенного крика боли и неизбежных слез только тихо стонала, позволив будущему мужу делать с собой все, что он пожелает, все, чему научила его вдовушка Бай, у которой Тофуру случалось ночевать, когда он возвращался с охоты на восточных лугах.

Вспоминая стыдливые и неумелые ласки невесты, её твердые соски и плоский живот, юноша сравнивал их с многоопытной, бесстыдной, полнобедрой и круглогрудой вдовушкой и не мог с уверенностью сказать, что же ему больше нравится. Дия будет матерью его детей, и он сделает все, чтобы она чувствовала себя счастливой. Но это вовсе не значит, что, охотясь на восточных лугах, он не сможет знойным полднем заглянуть в шалаш, поставленный им когда-то на поле Бай. Тофур представил её распаренное, влажное от пота, жадное, истосковавшееся по мужским ласкам тело, чуть грузное, но все ещё чарующее зрелой женской красотой, и зацокал языком.

«Бесстыжая, похотливая сука!» — думал он, улыбаясь и вспоминая, как Бай подкараулила его впервые, ещё совсем мальчишку, возле озера. Как завела теперь уже совершенно выпавший из памяти, ничего не значащий разговор, угостила собранными поблизости черными ягодами сиуси и сперва по-матерински, а затем все более и более настойчиво начала поглаживать его плечи, спину, грудь, и он ощутил странное, дотоле незнакомое желание обнять эту женщину, до боли стиснуть, впиться губами в её губы, грудь, бедра… Она дышала часто, крупные налитые груди её вызывающе вздымали тонкую застиранную и выгоревшую до белизны холстину, руки становились все настойчивей, а вздохи взволнованней. Испуганный тем, что между ними вот-вот должно произойти, страшась и желая неизбежного, он хотел дать деру, но вместо этого, повинуясь инстинкту, положил ладонь ей на бедро, чуть сдвинул и без того задравшийся подол юбки. Бай охнула, ещё ближе придвинулась к нему, прижалась горячим сильным телом и, крепко взяв его руку своей, передвинула туда, куда он сам хотел и не решался положить. Прикосновение к её пышущему жаром телу ещё больше воспламенило его, но он не знал, что делать дальше, и тогда она, срывая его и свою одежду, бормоча что-то бессвязное, взгромоздилась на него, широко раздвинув колени… Он думал, она раздавит его — ну и пусть раздавит, а потом понял, как это замечательно, что Небесный Отец разделил людей на мужчин и женщин. Он до сих пор помнит, какую испытал радость и облегчение, как тело его, словно сбросив невидимые оковы, стало упругим, налилось силой и крепостью. Как, оскалив крупные белые зубы, стонала и рычала от наслаждения нависшая над ним женщина, как остро и зовуще пахло от нее, как вздрагивал её живот под его руками…

— Эй, Тофур, ты слишком замечтался! Не пора ли в путь? — прервал воспоминания юноши Заруг.

— Если твои люди готовы, двинемся дальше. Ты же знаешь, я могу обойтись без дневного отдыха, — отозвался Тофур, пружинисто вскакивая на ноги и перебрасывая через плечо котомку.

Серое бревно стремительно, словно пущенная из лука стрела, вылетело из переплетения лиан прямо в грудь Мгала. Готовый ко всяким неожиданностям, северянин отшатнулся и все же полностью избежать удара не смог. Бревно задело его по касательной, содрало кожу с правого плеча и в мгновение ока превратилось в гигантского удава, серо-голубую чешую которого украшали ярко-желтые пятна. Сбитый с ног, оглушенный падением, Мгал откатился в сторону, вскочил на ноги, вырвал из ножен меч, но удав оказался проворнее. Хвост его, подобно чудовищной плети, опустился на Плечи северянина, тугие кольца молниеносно обвили тело.

Просвистевшее в воздухе копье вонзилось в одно из змеиных колец, тело удава развернулось, подобно пружине, голова приподнялась локтей на пять над землей, откинулась назад, готовясь нанести сокрушительный удар новому противнику, но броска не последовало: верхняя половина громадного гада продолжала угрожающе извиваться, нижняя же замерла, будто парализованная.

— Ты перебил ей позвоночник! — крикнул Гиль. Из тускло посверкивающего металлического жезла, оказавшегося в руках чернокожего мальчишки, вырвался тонкий, как игла, луч ослепительно белого пламени. Скользнув по влажному, зашипевшему перегною, он коснулся удава, и срезанная ромбовидная голова его со злобно оскаленными клыками мягко стукнулась оземь. Тело, свиваясь в петли и кольца, продолжало ещё некоторое время фонтанировать кровью, но и оно вскоре затихло.

— Быстрая гадина! — пробормотал северянин, морщась от боли в ободранном плече, и кинул меч в ножны. — Эмрик, ты чуть не проткнул меня насквозь! — Он выдернул копье из вздрагивающего змеиного тела и, обтерев наконечник о траву, передал его товарищу.

— Ты предпочел бы смерть в объятиях этого красавца? — спросил Эмрик насмешливо, но узкое лицо его с тонкими бесцветными бровями оставалось серьезным. — Гиль, где твой бальзам? Если наш друг и дальше будет столь неосмотрителен, ты, пользуя его своими чудодейственными средствами, скоро станешь настоящим лекарем.

— Сейчас я наложу тебе повязку, пропитанную мазью, а на привале займусь раной как следует, — серьезно пообещал мальчишка, роясь в переметной суме.

— Да уж, такой раной надо заняться, — передразнил его северянин, вытирая сорванными листьями стекавшую по плечу кровь. — До ночи никаких остановок. Удав этот напал очень вовремя, запасы пищи подходят к концу, а соответствующим образом приготовленные змеи считаются на моей родине праздничным угощением. Если ты вырежешь из него несколько кусков покрупнее, я угощу вас превосходным ужином, и ещё день-два можно будет не тратить время на охоту, — обратился он к Эмрику.

Тот вытащил меч и с отвращением пнул удава ногой:

— Хотел бы я знать, где у этого ползучего деликатеса филейная часть и долго ли нам ещё питаться подобной гадостью?

— Великолепный экземпляр. На базаре Исфатеи мы продали бы и мясо, и шкуру по хорошей цене, — весело отозвался Мгал.

— Барра делали из змеиной кожи пояса, обтягивали ею колчаны и ножны. А из шкуры этого великана вышла бы не одна пара сапог. В нем, верно, локтей восемнадцать—двадцать будет, — заметил Гиль, ловко накладывая повязку на плечо северянина.

— Кроме скарусов, мы едва ли отыщем здесь желающих приобрести шкуру этого гада. Да и те скорее позарятся на наши, — процедил Эмрик сквозь зубы, вырубая из тела удава здоровенный кусок.

Мгал и Гиль переглянулись, едва удерживая улыбки. Оба они знали, что их хитроумный друг обладает кроме множества неоспоримых достоинств по крайней мере двумя недостатками. Он почти не умеет плавать и весьма разборчив, если не сказать — привередлив или даже брезглив, в отношении пищи, что, в общем-то, не характерно для людей, ведущих бродячий образ жизни.

Закончив перевязку, друзья помогли Эмрику освежевать удава, завернули кровоточащие, теплые ещё куски мяса в широкие плотные листья и, рассовав их по котомкам, продолжали путь.

Бессмертный Юм, отправившийся из Исфатеи в Уртак, подальше от Черных Магов и Белых Братьев, правильно предсказал, что Мгал двинется в Чилар, хотя мало кто из исфатейцев поверил бы в подобное. Джунгли юго-восточнее Серебряного города пользовались дурной славой, а топи за ними, образовавшиеся на месте Древнего Чилара, внушали горожанам суеверный ужас. Жители расположенных рядом с джунглями деревень тоже не любили говорить о Чиларских топях. Мгал и его спутники только что убедились, что рассказы о том, например, как пятнистый удав проглотил корову или беременную женщину, несколько преувеличены. Но зерно истины в них имелось: тот же удав, задавив корову в своих объятиях или убив ударом головы, мог сожрать её по частям. Разумеется, друзья выбрали бы более безопасный путь к Жемчужному морю, если бы не заметили, что даже в отдаленных окрестностях Исфатеи ими очень интересуются какие-то подозрительные личности.

После чудесного спасения из темницы Бергола Мгал склонен был полагать, что, пока у них в руках Жезл Силы, бояться им нечего. Эмрик, значительно больше северянина знавший о Белых Братьях и Черном Магистрате, напротив, был убежден — и сумел передать эту убежденность товарищам, — что Жезл Силы не только не гарантирует им безопасность, но делает их ещё более желанной добычей. По его совету они решили отказаться от мысли присоединиться к караванщикам, которые шли на юг торными дорогами, и попробовать добраться до Чилара через джунгли и топи. Путь этот был несравнимо труднее, зато если бы преследователи даже разгадали их план, то догнать вряд ли смогли бы. Сравнительно безопасный, окольный путь из Исфатеи в Чилар через Кундалаг или Эостр занял бы слишком много времени, прямой же дороги не было, а отыскать их в джунглях было почти невозможно. Потому-то, продав в одной из деревушек лошадей и приобретя все необходимое для похода, порасспросив местных жителей и получив на большинство вопросов самые невразумительные ответы, друзья вступили под сень джунглей.

Несмотря на все слышанное Мгалом о страшных южных лесах, ему почему-то казалось, что они должны быть похожими на его родные северные чащобы, и чем дальше углублялся он в джунгли, тем большее изумление его охватывало. Глазам северянина предстало безбрежное море гигантских деревьев, росших так тесно, что вершины их переплетались и образовывали в вышине непроницаемый свод. Лианы густой сетью опутывали и без того трудно проходимые дебри. Изумрудно-зеленые и бледно-желтые мхи и лишайники, словно шубой, покрывали деревья и узловатые щупальца лиан. Они были всюду: на гниющих поваленных стволах, на земле, в ручьях и ямах с черной, скверно пахнувшей водой, где таились, поджидая добычу, ротаны и полупрозрачные черви, достигавшие полутора локтей в длину. Поляны с травой попадались нечасто, хотя кустики травы вырастали почти возле всех протоптанных зверями тропинок, которых, по возможности, старались держаться путешественники. Легче всего было идти по течению ручьев, не зря называемых южанами «торными дорогами джунглей», но направление их редко совпадало с тем, которое выбрали Мгал и его друзья.

Впрочем, в удушливом, сверх меры насыщенном влагой серо-зеленом сумраке не всегда было видно не только солнце, но и небо, и часто путникам приходилось выбирать дорогу, полагаясь на неверные лесные приметы и собственные догадки. Временами они кружили, петляли и все же медленно, но верно продвигались на юго-восток.

— Вы слышите, кто-то плачет? — неожиданно обратился к товарищам Эмрик.

Они замерли, прислушиваясь, и Мгал махнул рукой налево:

— Это там, где между деревьями просвет. Хотя кто может в здешних местах плакать — ума не приложу.

Друзья уже начали привыкать к пронзительным крикам нетопырей, заставлявших их раньше просыпаться в холодном поту. Доносившийся время от времени рев глегов тоже не беспокоил их, равно как и рык мечезуба — длинного приземистого хищника с мечеподобными клыками, торчавшими из его верхней челюсти, даже когда пасть была закрыта. Визг, скрипы, стоны, скрежеты и шипение джунглей уже не бросали спутников Мгала в дрожь, настораживала их разве что наступавшая изредка тишина, но отчетливо слышимые стенания, так похожие на плач обиженного ребенка, производили тягостное впечатление и вызывали перед глазами столь неприятные картины, что друзья, не сговариваясь, двинулись в направлении, указанном северянином.

— Я слышу шум ручья, — сказал Гиль, держа наготове Жезл Силы, так легко расчленивший пятнистого удава.

Ему никто не ответил. Хорошо протоптанная тропинка, по которой они шли, вероятнее всего, вела к водопою.

Осторожно раздвигая нависшие над тропой лианы, на которых могла оказаться какая-нибудь мелкая нечисть, ждавшая случая, чтобы прицепиться к шкуре пробиравшегося на водопой зверя, Мгал первый вышел на небольшую, поросшую мелкой жесткой травой поляну, в центре которой высился бледный желто-зеленый куст, состоящий из тонких, похожих на волосы, жгутов, свисавших на одну сторону. От этого-то куста и доносился привлекший внимание друзей плач. Северянин сделал шаг, другой, пытаясь понять, кто же издает столь странные звуки.

— Растение! Растение-хищник схватило мечезуба! — воскликнул Гиль, подбегая к кусту. — Горбия рассказывал нам о растениях-кровососах и даже показывал мелкие, ловившие жуков, мух и стрекоз. Но такого…

Мгал и Эмрик подошли к диковинному кусту и встали рядом с Гилем, разглядывая спеленутого щупальцами-лианами мечезуба, издававшего время от времени жалобные стенания.

— Он шел к ручью, и тут-то его этот кровосос и подкараулил. А ведь мы проходили мимо таких вот кустов и не догадывались, какую они таят угрозу, — произнес Эмрик, поглядывая на растение-хищника с брезгливым удивлением.

Веревкообразные ветки куста шевелились, подергивались, отвратительно пульсировали, выкачивая соки из своей жертвы, и Мгалу вдруг представилось, что это его опутали белесые щупальца, это из него, обездвиженного, каплю за каплей вытягивают они кровь и жизнь, и ему стало нестерпимо жаль сильного и красивого зверя, обреченного умереть тоскливой медленной смертью. С родичем этого мечезуба они столкнулись на второй день пребывания в джунглях. Тот достигал пяти-шести локтей, тело его состояло, казалось, из одних мускулов, покрытых мягкой бархатистой шкурой, которая на хребте была темно-бежевого цвета, а к низу живота становилась все светлее и светлее. Это был отважный зверь, он напал на них, и они вынуждены были его убить, хотя северянин предпочел бы этого не делать. Мгал ещё раз взглянул на оплетенного пульсирующими лианами мечезуба, который издавал жалобные, становившиеся все более тихими звуки, и полоснул мечом по верхушке куста. Часть щупальцев отпала, перерубленная, они извивались и вздрагивали, истекая бледно-красной, пахнущей кровью жидкостью. Другая часть лиан начала сокращаться быстрее, некоторые, отцепившись от шкуры мечезуба, принялись полосовать воздух перед северянином, на ощупь разыскивая врага.

— Зачем ты вмешиваешься? Один хищник жрет другого — это же восхитительно! — Эмрик отсек тянувшиеся к нему лианы. — По мне, так мечезубу самое место в желудке этой травы.

— Не могу слышать, как он плачет. Смотри, у него в глазах почти человечья мука. Такая смерть недостойна бойца.

Мгал ударил мечом раз, другой, однако большинство лиан, даже отсеченные от куста, не отваливались от мечезуба. Из срезов их продолжала сочиться алая влага.

Северянин нагнулся и, подхватив оплетенного белесыми нитями хищника, оттащил на несколько шагов в сторону. Вместе с Гилем они начали отрывать присосавшиеся лианы, а Эмрик, подняв один из обрубков плотоядного куста, поднес его к глазам:

— Кроме присосок, у этой дряни ещё и масса крючков, ими-то она и удерживает свою жертву.

Эмрик отбросил извивавшийся обрубок, некоторое время с ужасом и отвращением смотрел на крохотные, покрытые капельками крови кружки, обрамленные глубокими царапинами,оставшимися на бархатистой шкуре зверя от присосок и шипов растения-кровососа; потом, словно очнувшись от дурного сна, раздвинул древком копья челюсти мечезуба и вылил ему в пасть содержимое своей фляги.

Зверь сделал судорожное глотательное движение, и сощуренные от боли глаза его приоткрылись. Черные вертикальные зрачки, обрамленные ярко-желтой, сверкающей, как драгоценный камень, радужной оболочкой, были затуманены страданием, и все же северянину почудилось в них что-то похожее на благодарность.

— Ничего, клыкастый брат мой, ты ещё побегаешь по джунглям. Закусишь удавом и к ночи, глядишь, сумеешь уковылять отсюда, пока пятилапы на водопой не явились, — смущенно посматривая на Эмрика, проговорил Мгал.

— Почему ты думаешь, что здесь есть пятилапы? — тревожно спросил Гиль, опасливо озираясь по сторонам.

— На краю поляны клочья застывшей слизи. Они были тут вчера вечером, так что не будем задерживаться. Мне не нравится вид этих существ, от них можно ждать чего угодно. Наполните фляги — и в путь.

— Что там за крики, Агил?

— Принцесса Чаг, одифей становится все больше и больше, — доложил широкоплечий полусотник с квадратным лицом, покрытым испариной и брызгами грязи. — Прикажи отойти к болоту, я не могу терять своих воинов одного за другим в бесконечных стычках с этими тварями.

— Хафр говорит, что на болотах нас поджидают ядовитые шары. — Чаг вопросительно посмотрела на гвардейца, вызвавшегося быть их проводником. — Быть может, эти шары не так уж опасны?

— Если бы третьего дня Агил не поторопился изрубить встреченных нами одифей, они бы не причинили нам вреда. Я предупреждал…

— Довольно болтать! — оборвал полусотник проводника. — Это мы уже слышали. Скажи лучше, что нам делать сейчас?

Хафр пожал плечами:

— Если двигаться быстрее мы не можем, из джунглей нас вытеснят одифей; остается только свернуть к краю болот и надеяться, что Небесный Отец поможет нам избежать встреч с синими шарами и прочей нечистью.

Полусотник прокричал команду, и гвардейцы, утопая по колено в жухлой траве, начали забирать вправо, туда, где простирались укутанные грязно-зеленым туманом Чиларские топи. Агил подозвал вынырнувшего из кустов разведчика:

— Эти твари не перегородят нам путь?

— Между болотами и лесом есть проход, но свернуть в джунгли нам ещё долго не удастся. Одифей опасаются приближаться к топи, однако не оставляют надежды добраться до нас. Набр и Могуд ранены: у одного отнялись ноги, у другого — рука.

Агил прорычал что-то невразумительное и, бросив ненавидящий взгляд на бесформенные, похожие на огромные растекающиеся комья каши существа, белевшие тут и там под кустами и у оснований деревьев, последовал за гвардейцами, которые растянулись цепочкой вдоль края масляно поблескивавшего болота.

Этот поход с самого начала крайне раздражал его своей несвоевременностью и несуразностью. Отослать пятьдесят лучших всадников из Исфатеи, когда кротолюды безнаказанно уничтожают сторожевые разъезды и готовы обрушиться на город, было, на его взгляд, верхом опрометчивости. Ловить в джунглях сбежавшего в Чилар сумасшедшего, похитившего в родовом храме Амаргеев какую-то священную безделушку, представлялось затеей столь же бессмысленной, сколь и невыполнимой. «Да пусть бы он весь этот храм уволок, мало их, что ли, в Серебряном городе? По-видимому, Бергол совершенно лишился рассудка, если из-за какой-то ритуальной побрякушки решился рисковать жизнями своих дочерей и гвардейцев, и нет ничего удивительного, что отряд их тает с каждым днем. Гибнуть в этих проклятых местах неведомо зачем способны лишь полные кретины и вконец отупевшие служаки, к каковым я, похоже, и отношусь», — подумал полусотник, горько улыбаясь.

По одному, по двое, по трое его люди начали дезертировать сразу после того, как отряд, спешившись, оставил лошадей и доспехи в безымянной деревушке под охраной четырех занемогших счастливчиков и углубился в джунгли. Агил предупреждал принцессу Чаг и её спутника, чрезвычайно похожего на переодетую принцессу Батигар — а впоследствии ею и оказавшегося, — что посылать в джунгли кавалеристов так же разумно, как валить деревья мечами, но упрямая девчонка не пожелала его слушать. Ей не было дела до того, что они не охотники, не бродяги и следопыты, а отборное войско — гвардейцы, привыкшие к более или менее комфортной жизни. Драться — да, умирать, защищая город, горожан и Владыку Исфатеи, — да, но, бросив походные палатки и другое совершенно необходимое для человеческого существования снаряжение, брести по бесконечным смрадным зарослям от восхода до заката, спать, завернувшись в плащи, на голой земле, есть что придется, поскольку припасы, взятые с собой, невелики и их приходится экономить, пить гнилую воду, от которой каждого дорого трясет лихорадка… Нет. Это неподходящее занятие для полусотни гвардейцев и их командира. Впрочем, от полусотни осталось всего тридцать шесть человек, включая принцесс и раненых…

Шагая за отрядом, Агил машинально сосчитал сделанные из копий и плащей носилки — шесть штук. Шестые пришлось соорудить для Набра. Он зябко потер руки, чувствуя, как по всему телу обильно выступает испарина, провел ладонью по взмокшему ежику полуседых волос. Да, здешние места — это вам не дом родной, не казарма и даже не постоялый двор, где старого, выдержанного вина, может быть, и не дождешься, но хорошему человеку всегда поднесут горячий пряный нагыр или, на худой конец, чашу чимсы. Ведь даже у костра им удается погреться и обсушиться далеко не каждую ночь! А чего стоят всевозможные змеи, кусачие насекомые, мечезубы, жаглы и прочая мерзость, которая, кажется, только и ждет, чтобы ужалить, укусить, достать клыком или когтистой лапой! А тут ещё одифеи.

Он даже не мог понять, растения это или животные. По виду они напоминали пятиконечную звезду, бескостные лучи которой, узкие и гибкие, достигавшие трех локтей в длину, обладали удивительной подвижностью, позволяя этим тварям с одинаковой легкостью передвигаться, поджимая их под себя, и по земле, и по деревьям. Хафр, ловивший некогда в здешних местах певунов, предостерегал: даже самое легкое прикосновение этих существ вызывает страшную боль и мгновенно парализует конечности, а более тесный контакт грозит смертью. Он рассказывал о здешней живности много любопытного, и единственное, о чем забыл предупредить, так это о том, что ни в коем случае нельзя убивать этих самых пятилапов, которых обитатели пограничных с джунглями деревень называют одифеями, и, естественно, повстречав четырех неуклюжих на вид пятиконечных звезд, гвардейцы, во избежание каких-либо недоразумений, старательно истыкали их копьями, изрубили мечами. Откуда им было знать, что одифеи, каким-то образом общаясь на расстоянии со своими единоплеменниками, перед смертью неслышно возопят об отмщении, да так сильно, что отряду придется три дня буквально прорубаться сквозь ряды собравшихся чуть ли не со всех джунглей безутешных родичей убиенных.

Забыл ли Хафр предупредить своих товарищей, посчитал ли рассказанное достаточным предостережением или сам не знал о столь нежной любви, царившей между одифеями, теперь уже не имело значения. Важно было другое — Агил понял: красочные байки проводника не только не преувеличивали, но скорее преуменьшали подстерегавшие их опасности. С запоздалым раскаянием припомнил он, что первым дезертировал из отряда гвардеец, тоже некогда забредавший сюда, и на карте, которую они совместно с Хафром рисовали на покрытой воском дощечке, принесенной хозяином постоялого двора, места эти были обозначены как сравнительно безопасные. Настоящие Чиларские топи начинались значительно южнее, а к деревеньке, из которой они выступили в джунгли, выходил их самый северный язык, тоже, впрочем, достаточно мерзкий, не зря же Хафр предлагал углубиться в лес несколько восточнее, чтобы и близко к болоту не подходить. Но взбалмошные принцессы, самоуверенные девицы, решительно заявили, что не могут терять ни одного дня, и коль скоро им все равно не избежать Чиларских топей, так и говорить о каких-то обходах и поисках окольных путей нечего.

Агил в великой досаде плюнул себе под ноги и взял чуть левее, чтобы догнать авангард отряда.

Нет, так дальше продолжаться не может. Следов похитителей они не нашли, а до Чилара им не дойти, тут Хафр прав. То есть кто-то, вероятно, доковыляет, но пользы от этого будет не много. Надо пересилить себя и нынешним же вечером снова поговорить с принцессами. Должны же они понять, что его люди не железные. Сами-то на кого похожи стали, сказать кому, что это принцессы, — засмеют!..

— Синие шары над болотом! — раздался внезапно предупреждающий крик проводника, и Агил почувствовал, как в груди у него что-то противно екнуло.

Стая из тридцати—сорока синих шаров медленно выплыла из зеленого тумана и начала неспешно приближаться к краю болота, спускаясь по пологой кривой. Разной величины, от двух пядей до трех локтей в диаметре, они напоминали мыльные пузыри и так светились и переливались разнообразнейшими оттенками синего цвета, что гвардейцы, залюбовавшись ими, совершенно забыли наставления проводника, и крик его: «Ложитесь! Прикройтесь щитами! Чего же вы стоите, безумные!» — не сразу дошел до их сознания. Великолепные кавалеристы, отборные рубаки, они привыкли к опасностям совсем иного рода, и когда первый из снизившихся шаров слегка раздулся, а потом с громким хлопком резко сжался, сделавшись чуть больше кулака, боевые товарищи Агила только удивленно вздрогнули, да и сам он застыл на месте, дивясь невиданному зрелищу. Из синего шара в момент хлопка вылетело что-то похожее на струю пыли, затем он вновь надулся и взмыл в небеса. И тут же в том месте, над которым выпустил он заряд пыли — да это никакая не пыль, а семена, понял Агил, — раздались истошные вопли. Они заставили гвардейцев очнуться, но прежде, чем те успели сдернуть закинутые за спину щиты или хотя бы броситься на землю, с отчетливым хлопком сжались ещё три-четыре синих шара, и новые вопли разнеслись над болотом.

В семенах этих шаров содержится парализующий яд, подобный тому, которым поражают одифеи, вспомнил Агил, рявкнул на замешкавшихся гвардейцев и, срывая со спины щит, бросился к принцессам — повалить на землю, прикрыть, спасти.

Шары хлопали, сжимались и, вновь разбухая, уносились в вышину; гвардейцы, заметные благодаря форменным оранжевым плащам из дальнего далека, падали в жухлую траву, а полусотник бежал и бежал и, как в кошмарном сне, никак не мог добежать до принцесс, которые, казалось, вовсе не замечали творившегося вокруг них. Он был уже шагах в двадцати, когда Чаг наконец пришла в себя и, с силой дернув сестру за руку, увлекла её на землю. Агил возликовал, но, памятуя, что щитов у девушек нет, продолжал вершить свой бесконечный бег.

И он успел.

Раскинув — словно наседка, защищающая своих птенцов, — руки, он рухнул на принцесс, отставляя в сторону щит, чтобы прикрыть возможно большее пространство. Мгновением позже над головой его хлопнул синий шар. Тысячи тонких иголок вонзились в затылок, в незащищенные кожаной курткой руки и ноги полусотника, но вместо боли и страха он испытал удовлетворение. Он успел, он сделал все от него зависящее и готов предстать перед Небесным Отцом.

Принцесса Чаг вытерла лицо полой плаща и присела на поросшую мхом кочку. Хмурые гвардейцы опускали носилки у её ног и, обессиленные, валились на землю.

Пятнадцать человек, причем трое из них ранены, — это все, что осталось от отряда. Чаг снова провела по лицу плащом, но кожу продолжало щипать, будто её натерли песком. Когда они прорубались сквозь кольцо одифеи, продирались через переплетения лиан, стремясь убраться подальше и от болот, и от этой пятилапой нечисти, было не до того, чтобы обращать внимание на усталость, укусы и царапины, но теперь Чаг ощутила, как налились свинцом ноги, затекла и потеряла подвижность правая рука, а все открытые участки кожи горели и ныли, искусанные незамеченными или невидимыми глазом паразитами.

— Кажется, мы прорвались и одифеи перестали нас преследовать, — сказал Хафр, присаживаясь рядом с Чаг. — Не пора ли поговорить о наших дальнейших планах?

— Какие планы ты имеешь в виду? — тяжело ворочая языком, спросила принцесса, с недоумением глядя в широкое и плоское лицо проводника, пламеневшее нездоровым румянцем.

— Не пора ли нам повернуть назад? Отряд разгромлен, и те, кто остался жив, не хотят идти дальше. — Хафр говорил тихо, невнятно произнося слова, будто рот у него был набит мелкими камешками. — Принцесса, нам не дойти до Чилара, а северянин, которого мы ищем, скорее всего уже мертв. Никогда я не забирался так далеко в эти леса и более не могу быть проводником. Знаю одно: если мы дойдем до Чиларских топей, станет ещё хуже. Так зачем искушать судьбу?

Чаг прикрыла глаза. Слова проводника не доходили до её сознания. Она слышала издаваемые им звуки, но они не имели смысла. Ей хотелось расшнуровать душную кожаную куртку с короткими, мешавшими ей сейчас рукавами — такие надевают под доспехи все гвардейцы — и погрузиться обнаженным, усталым телом в прохладный мох. Почему этот… как его… Хафр, не может говорить нормально? Зачем он жует, мнет и коверкает простые слова? О чем он вообще говорит? Если они должны найти похитителя и вернуть кристалл, то они это сделают и пятнадцати человек для этого вполне достаточно. Если бы только не их яркие пла-Щи, собирающие нечисть со всего леса…

— О том, чтобы повернуть назад, не может быть и речи! — неожиданно четко и внятно сказала Батигар, примостившаяся слева от своей старшей сестры. — От того, сумеем ли мы вернуть похищенный кристалл, зависит будущее Исфатеи. Кроме того, похититель должен быть жестоко наказан в назидание всем ворам.

Чаг, широко раскрыв глаза, с изумлением смотрела на сестру. Шедшая как сомнамбула, та давно уже, казалось, смертельно устала от происходившего вокруг, мужская одежда, так складно сидевшая на ней в начале похода, была изодрана, лицо оцарапано, измазано грязью и слизью одифей, которых ей приходилось рубить наравне с гвардейцами.

— Принцесса Чаг, можем ли мы повернуть, не исполнив приказа Владыки Исфатеи? — обратилась Батигар к старшей сестре. — Должен ли Мгал отплатить нам за смерть Агила и всех остальных? За все, что вынесли мы в джунглях и топях?

— Мгал заплатит нам за все, — процедила Чаг, оглядываясь на прислушивающихся к их разговору гвардейцев. Она уже сама подумывала о том, что, пожалуй, разумнее всего было бы повернуть назад, но слова сестры придали её мыслям другое направление. Она — принцесса, а кто такой этот Хафр, чтобы вставать на пути её законной мести, мешать выполнить ей повеление отца?

— Обещаю выдать по возвращении в Исфатею по двадцать полновесных серебряных лид каждому, кто согласится помочь поймать негодяя, ограбившего родовой храм Амаргеев, — чистым, звучным голосом произнесла Батигар, и Чаг, собиравшаяся посулить своим спутникам что-то подобное, в очередной раз порадовалась сообразительности сестры. Похудев и почернев, та успела проявить себя за время похода как настоящий воин, а последние её слова должны были, вероятно, разрешить все сомнения, приободрить усталых людей и побудить их продолжать преследование дерзкого похитителя.

Глава третья ПОСЕЛОК НА РУИНАХ

Мгал поднял руку к плечу, проверяя, легко ли вынимается — меч из укрепленных за спиной ножен, и негромко сказал:

— Мне все время кажется, что за нами кто-то следит.

— За нами с утра наблюдают маленькие люди с голубой кожей, — сообщил шедший впереди Эмрик, не оборачиваясь. Северянин тихонько присвистнул.

— Значит, в Чиларских топях и правда живут скарусы? — спросил Гиль и, не дожидаясь ответа, стал незаметно озираться по сторонам, надеясь увидеть таинственных и всемогущих пигмеев, которые не страшатся жить в самом сердце ужасных топей бок о бок с глегами и прочими чудовищными тварями. Маленьких людей с голубой кожей он, однако, сколько ни вертел головой, не увидел. Вокруг были все те же моховые поляны, усеянные разноцветными, размером с тарелку, цветами, над которыми вились сверкающие, как самоцветные каменья, яркие бабочки и крохотные, весело щебечущие птички. Кое-где в моховом ковре зияли похожие на черные зеркала озерца стоячей воды. Изредка попадались искривленные, худосочные кустики и деревца, причудливыми геометрическими фигурами вздымались поросшие лишайником стены древних строений, угадать первоначальное назначение, форму и размеры которых было уже невозможно.

Почва под ногами пружинила, мягко проседала. Гиль знал, что под моховым ковром скрывались настоящие грязевые топи глубиной в десятки, если не в сотни локтей, но ; думать об этом ему не хотелось. В руках у него была прочная слега, перед ним шел Эмрик, за ним — Мгал, и с ними • он готов был отправляться куда угодно. Чиларские топи, внушавшие южанам суеверный ужас, оказались на самом деле не такими уж страшными. Правда, чтобы понять, что ни джунглей, ни топей бояться не надо, Гилю пришлось отказаться от кое-каких с детства сформировавшихся убеждений и принять на веру слова своих товарищей. «Не убивай без крайней необходимости, не охоться за незнакомой дичью», — советовал Мгал, и, хотя барра считали, что чем больше пищи заготовлено впрок, тем лучше, Гиль признавал, что бродягам незачем обременять себя лишней ношей — лес прокормит. Убивать без нужды он не любил — этому учил его и Горбия, — а сторониться незнакомого зверья подсказывал здравый смысл. Несмотря на обладание Жезлом Силы, он, по примеру северянина, предпочитал не пускать его в ход даже против самой мерзкой твари, пока та не проявит агрессивных намерений. «Представь себя тем существом, о котором рассказывают удивительные истории, и ты поймешь, что половина из них придумана болтунами», — ухмыляясь, рекомендовал Эмрик, припоминая разглагольствования лавочника из последней деревни. Следуя этому наставлению, Гиль попытался представить себя огромным бронированным глетом и понял, что лавочник врал — в джунглях такие существа жить не могут. Проходя по лесу, они должны были оставлять после себя целые просеки, а раз он их не видел, то… Не могли глеги водиться и здесь, в этой части Чиларских топей, — их не выдержал бы моховой ковер, а озерца воды, скапливавшиеся поверх грязи, были слишком мелки даже для крупных ротанов. Гиль замедлил шаг — здесь не могли жить ни глеги, ни крупные хищники, и, значит, место это вполне подходило скарусам: солнце, вода, дичи в изобилии…

— А вот и первый канал, через который нам предстоит перебраться, — произнес Эмрик, останавливаясь.

В легендах о Древнем Чиларе говорилось, что огромный город этот окружал большое озеро, из которого брала начало полноводная Гатиана, впадавшая в Жемчужное море, и что часть города располагалась на островах. Чилар изобиловал каналами и мостами, и одним из главных средств передвижения по нему были лодки. Открывавшаяся глазам путников прямая протока, шириной локтей в тридцать, была обрамлена заросшим лишайником каменным парапетом. Вода стояла почти вровень с его верхом.

— Хоть в чем-то легенды не соврали.

Гиль присел на парапет, опустил в воду руки и, набрав полные пригоршни, омыл лицо. В следующее мгновение Эмрик, заметивший в глубине темных вод какое-то движение, рывком отбросил мальчишку от канала.

Вода вспучилась, из неё показалась бородавчатая, бугорчатая голова. Щелкнули похожие на капкан челюсти, и две мощные лапы вцепились в край парапета, сдирая загнутыми когтями тонкую пленку лишайника. Мгал попятился, инстинктивно прикрывая телом мальчишку, цвет лица которого из черного стал пепельным. Эмрик ударил древком копья между неподвижными, словно отлитыми из зеленого стекла, глазами чудовища.

Взмахнув лапой, оно переломило копье и беззвучно ушло в глубину. — Однако! — пробормотал Мгал, передергивая плечами. — Тропинка вывела нас к месту, не слишком пригодному для переправы.

Эмрик с сожалением посмотрел на поломанное копье, а Гиль подумал, что поторопился причислить эти места к безопасным.

— Кто это был?

— Судя по когтям и зубам — хищник. Не знаю, как его называют, но он достаточно красноречиво предупредил нас, что вплавь тут лучше не переправляться. Тропа сворачивает налево, и, может быть, нам удастся перейти на другой берег по тем вон развалинам.

Руины, на которые указывал Мгал, поднимались, казалось, прямо из канала, и друзья, настороженно поглядывая по сторонам, направились к ним. Эмрик, задумчиво пощипывая обломанный конец древка, кидал мелкие щепочки в воду. Когда он бросил в канал третий или четвертый кусочек дерева, темная вода забурлила и щепка исчезла в зубастой рыбьей пасти, на миг показавшейся на поверхности. Гиль тихо ахнул.

С каждым шагом руины становились видны все отчетливее, и друзья начали понимать, каким сложным и громадным было сооружение, высившееся некогда над каналом. Вздыбленные, торчавшие под разным наклоном каменные плиты, переплетения обросших шубой мха хитрых металлических конструкций, изогнутые исполинские балки, обломки прямоугольных колонн — все это громоздилось в чудовищном беспорядке, но благодаря лишайникам, лианам, пробивавшимся тут и там кустикам и ярким крупным цветам было не лишено известного очарования. Однако Мгала заинтересовали не столько сами руины, по которым действительно можно было перебраться через канал, а то, что за руинами этими расстилалось огромное озеро, над поверхностью которого торчали буро-зеленые, сильно разрушенные остовы древних зданий.

Развалины домов тянулись также по берегам озера, и северянин понял, что они вышли к самому сердцу Чиларских топей.

— Похоже, это ближайшая переправа через канал, — сказал Эмрик, вглядываясь в выраставшие на глазах развалины. — Не зря же скарусы поджидают нас в руинах.

— Никого не вижу! — с досадой отозвался Мгал и тотчас заметил мелькнувшую в нагромождении плит серо-голубую фигурку. — О, они и правда тут!

— Что будем делать? — спросил Гиль, поправляя торчавшую из-за пояса изогнутую рукоять Жезла Силы.

— Предоставим действовать им. Если они просто сопровождают нас через свои владения, но не собираются нападать, то нет смысла показывать, что мы их заметили, — проговорил Эмрик. — Они хозяева этой земли, им и решать, быть ли между нами миру или войне.

Мгал поморщился, но промолчал. Редко где к чужакам относятся терпимо, а опасаться кроме всевозможных клыкастых тварей ещё и людей в этих всеми богами забытых землях было как-то особенно противно, однако теперь, когда у них был Жезл Силы, северянина не слишком заботило, как к ним отнесутся скарусы.

— Перейдя канал, мы попробуем обойти озеро справа, развалин тут достаточно, и нам, возможно, не придется приближаться к воде, — сказал Мгал, вступая на поросшие мхом плиты и чувствуя, что едва ли их надеждам миновать мертвый город без столкновения с его обитателями суждено сбыться.

Карабкаясь по наклонным плитам, перелезая через громадные балки, скользя и оступаясь, проваливаясь в заросшие мхом щели и тревожно озираясь по сторонам, друзья пробирались по перегородившим канал развалинам и уже готовы были поздравить себя с тем, что это место пройдено ими благополучно, когда Мгал остановился, прислушиваясь, и поднял руку:

— Кто-то бежит за нами.

Словно в подтверждение его слов, слева, от озера, послышался приглушенный крик и грозное то ли рычание, то ли шипение, а затем из-под двух смыкавшихся вершинами, наподобие палаточного свода, плит один за другим выскочили семь или восемь маленьких человечков. Они были шагах в шестидесяти от Гиля, и как следует разглядеть их ему не удалось — человечки тотчас исчезли в нагромождении рухнувших балок и колонн. Причина их панического бегства стала ясна, когда через несколько мгновений следом за ними из каменной палатки вынеслось длинное приземистое существо, при виде которого Гиль ощутил холодок в животе и невольно потянулся за Жезлом Силы.

Тварь эта, безусловно, была из глетов, снискавших Чилар-ским топям столь скверную славу. Локтей двадцать в длину, она отдаленно напоминала муравьеда-переростка. Спина и хвост, равный примерно трети её тела, состояли из бронированных сегментов, увенчанных по краям похожими на клыки шипами, а длинную морду и короткие сильные лапы с прямыми когтями покрывала толстая складчатая кожа. Диковинное существо было настолько увлечено погоней за маленькими человечками, что, так же как и они, не обратило внимания на трех замерших при их появлении путников.

Лишь спустя несколько мгновений после того, как оно исчезло, друзья перевели дух и уставились друг на друга округлившимися от изумления глазами.

— Дорога по краю озера — самая короткая и удобная, но, похоже, не самая безопасная, — нарушил молчание Эмрик. — Надо уходить от развалин. Через любые топи можно отыскать тропинки, встретиться же с такой гадиной гораздо хуже, чем провалиться в трясину.

— У нас есть Жезл Силы, — сказал Гиль и тут же понял, что довод этот не слишком убедителен. Подобная тварь может таиться за ближайшей стеной, парапетом, грудой балок, в такой вот, похожей на пещеру, щели и, выскочив внезапно, успеет разорвать их прежде, чем они пустят в ход оружие.

— Эмрик прав, нам надо держаться окраин Древнего Чилара. На моховых полянах нас, по крайней мере, не застигнут врасплох. Пошли. — Мгал двинулся вперед, забирая возможно правее и дальше от озера.

Держа оружие наготове и чутко прислушиваясь, путники быстро продвигались к моховой равнине. Им оставалось миновать последнюю невысокую стену, когда ушей их достиг знакомый уже, похожий на громкое шипение рык.

— Глядите, скарусы тоже пытаются спастись во мхах! — воскликнул Эмрик, первым достигший поросшей лишайником стены.

Гиль, а затем и Мгал замерли рядом, не в силах оторвать глаз от открывшегося им зрелища. Развалины здесь не переходили в моховую равнину плавно, а были отделены от неё черной топью, достигавшей в ширину по меньшей мере три сотни шагов. Из жидкой, покрытой тонким слоем воды грязи тут и там поднимались низкие каменные островки, образовывавшие некогда единое целое с перегородившими канал руинами. По этим-то островкам и пыталась перебраться на моховые поля группа маленьких человечков, за которыми неотступно следовало бронированное чудище. В первый момент Гиль не понял, как удалось людям добраться до середины черной топи: расстояния между островками были слишком велики, чтобы они могли перепрыгивать с одного на другой, но, наблюдая за глегом, который, погрузившись по брюхо в маслянистую тину, довольно быстро продолжал двигаться вперед, понял, что под грязью сохранились останки руин. Чудище упорно приближалось к людям с серо-голубой кожей, столпившимся на небольшом островке. Трое, по грудь погрузившись в грязь, нащупывали спасительную тропу, о существовании которой, судя по всему, им было достоверно известно, однако отыскать её не могли. Внезапно один из них, оступившись, с головой ушел в черную жижу; товарищи тут же вытащили его и продолжали искать брод. Остальные, сгрудившись на ближайшей к каналу части островка, приготовились достойно встретить глега.

Видя, что люди больше не убегают, он замедлил движение — теперь-то добыча от него не уйдет. Глядя на серо-голубых человечков, Гиль ясно сознавал, что они не смогут долго противостоять надвигающейся на них броненосной туше. Ростом они были примерно с него, то есть едва достигали плеча взрослого мужчины. Копья и луки их казались детскими игрушками, а ведь даже оружие Эмрика и Мгала едва ли могло серьезно ранить, не говоря уже о том, чтобы убить глега.

Скарусы тем не менее готовились дорого продать свои жизни. Дождавшись, когда глег приблизился на шестьдесят—семьдесят шагов, они выпустили в него тучу коротких легких стрел и ощетинились копьями. Как и следовало ожидать, в шкуре глега застряли всего две-три стрелы, и когда он, все так же неторопливо хлюпая по мелкой грязи, приблизился к островку ещё на двадцать шагов, Гиль вытащил из-за пояса Жезл Силы, перевел рычажок поражения на дальнюю дистанцию и начал целиться в чудовище.

Посмотрев на него, Эмрик ничего не сказал, а Мгал одобрительно усмехнулся, и мальчишка, рассудив, что действия его не вызовут неодобрения, нажал на спусковой крючок.

Тонкий, похожий на раскаленную иглу, луч скользнул по черной топи и отсек чудищу хвост, однако оно, несмотря на это, продолжало ползти вперед. Затем, описав дымную дугу, луч пронесся ещё раз по топи и разрубил глега пополам. Обе его части взметнулись вверх и рухнули в топь, подняв фонтан брызг.

Гиль, едва сдерживая подступившую к горлу тошноту, отбросил Жезл Силы в сторону и закрыл лицо руками, а Мгал, повернувшись к нему, сказал:

— Полагаю, скарусы скоро поймут, что обязаны тебе жизнью. Готовься принять их благодарность.

— Принцессы, мы вышли к топям. На этот раз к настоящим Чиларским топям, — сообщил Хафр, разглядывая из-под руки раскинувшиеся, на сколько хватало глаз, моховые поля.

— Устроим здесь привал до завтрашнего утра. Половина дороги пройдена. Разошли разведчиков, пусть осмотрят местность и попытаются отыскать какой-нибудь ручеек, — приказала Чаг и обернулась к сестре: — Отойдем в сторонку, мне надо с тобой поговорить.

Бросив котомку, Батигар последовала за Чаг, направившейся к моховому полю.

— Мы прошли половину пути, потеряв при этом три четверти отряда…

— Десятка два гвардейцев попросту дезертировали, когда мы вступили в джунгли, — вставила Батигар.

— Да, — согласилась Чаг. — И те, кто остался, едва ли решатся пробираться назад поодиночке — себе дороже. Однако подумай, есть ли у нас шанс добраться до Чилара? А если даже мы до него дойдем, то сумеем ли отыскать похитителя кристалла?

— Не понимаю, чем вызваны твои сомнения? За первую половину пути мы набрались опыта, а сколько людей дойдет до Чилара — не так уж важно. Мы обратимся к Владыке города, и он, я уверена, даст нам воинов. Для этого, разумеется, надо прежде всего отыскать в Чиларе исфатейских купцов, приодеться и раздобыть подарки для Владыки и его семейства, — сказала Батигар, с отвращением пытаясь расчесать гребнем спутанные и свалявшиеся под войлочным подшлемником, заменявшим ей шапочку, волосы.

— Меня заботит несколько вещей. — Чаг наморщила лоб, пытаясь подыскать нужные слова, — Во-первых, северянин может погибнуть в джунглях и топях. Ведь у него всего двое спутников. Во-вторых, если он все же сумеет дойти до Чилара, значит, это поистине необыкновенный человек, и он, конечно, сделает все, чтобы его не нашли. Затеряться в большом городе — дело нехитрое. В-третьих, поставив на ноги всех подданных Владыки Чилара, мы вынуждены будем рассказать, зачем нам понадобился Мгал, и тогда уж, поверь мне, если его и найдут, кристалла нам все равно не видать. Тайные же поиски займут так много времени, что северянин успеет исчезнуть из города прежде, чем мы его обнаружим. Кроме того…

— Все ясно, — перебила сестру Батигар. — Никогда ещё ты не произносила столь длинной речи, и, надо признать, все сказанное тобой совершенно справедливо. Все, за исключением главного. — Девушка обернулась и, удостоверившись, что их никто не подслушивает, продолжала, понизив голос: — А главное заключается в том, что северянина мы, возможно, и не найдем, но я, во всяком случае, спасусь от замужества. Донгам останется с носом, а Берголу не в чем будет меня упрекнуть. Этот поход для меня не столько погоня за кристаллом, сколько бегство из Исфатеи.

— Зачем тебе было бежать в джунгли и топи? Ты могла бы поехать к матери и отсидеться там, пока отец и Донгам до чего-то не договорятся.

— Я думала об этом, но у матери меня стали бы искать прежде всего, да и не хотелось оставлять тебя одну, — сказала Батигар, лукаво поглядывая на сестру.

— Принцессы! Принцессы, там, у ручья, лагерь чужих! Они заметили нас и вот-вот будут здесь! — донесся до девушек крик проводника.

— К оружию! — рявкнула Чаг, устремляясь на поляну, где расположились на отдых гвардейцы.

Они едва успели изготовиться к бою, когда на краю поляны появились незнакомцы, в руках которых кроме копий и мечей Чаг с некоторым трепетом заметила тяжелые боевые арбалеты. Настроены чужаки были воинственно, к тому же их было в полтора-два раза больше гвардейцев, и Чаг уже намеревалась дать сигнал к атаке, не дожидаясь, когда в её воинов полетят стрелы, но тут Батигар, тоже обнажившая меч, звонко крикнула:

— Кто вы такие? Что делаете здесь и почему собираетесь напасть на нас?

Чужаки остановились, и из рядов их выступил худой высокий мужчина с темными волосами и узким, острым как нож лицом.

— Что делаете здесь вы? — Голос его, скрипучий и властный, ударил Чаг подобно хлысту. Когда-то она его уже слышала, но тогда он больше напоминал ядовитое шипение.

— Мы посланники Бергола, Владыки Исфатеи, и не намерены давать кому-либо отчет в своих действиях! — высокомерно отвечала она.

Предводитель чужаков сделал несколько шагов вперед, всматриваясь в лицо Чаг:

— Дочь Бергола? Тебе нет нужды говорить о том, что ты здесь делаешь. Это и без того ясно. — Остролицый махнул рукой, и его воины опустили оружие. — Ты отправилась сюда за Мгалом — похитителем кристалла. Мы тоже ищем его.

— Кто вы?

— Люди мастера Донгама.

— Какое вам дело до кристалла, украденного из нашего родового святилища? — резко спросила Батигар.

— Младшая принцесса из рода Амаргеев сопровождает свою сестру. — Губы остролицего искривились в улыбке. — Твой жених, так же как и вы, заинтересован в том, чтобы кристалл был возвращен в Исфатею.

Батигар наморщила носик, капризно надула губы, а Чаг кинула нож в ножны, всем своим видом выражая дружелюбие.

— Если вы посланы Донгамом, чтобы вернуть кристалл в храм Небесного Отца — Дарителя Жизни, у нас нет причин для вражды. Разумнее всего нам объединить свои силы в поисках северянина.

Серо-голубые люди работали сноровисто и дружно, и два громоздких, неуклюжих на вид плота удивительно легко скользили между зелеными островами, в которых, только приглядевшись, можно было распознать руины древних зданий. Потрескавшиеся и обвалившиеся стены поросли лишайником, из полуразрушенных арок тут и там тянулись к солнцу причудливо изогнувшиеся деревца. Пушистые кустики выглядывали из оконных проемов, цеплялись воздушными корнями за искрошившиеся барельефы; толстые, сочные, похожие на змей лианы обвивали колонны, ползли по чудом сохранившимся кое-где балкам; яркими огоньками вспыхивали алые, желтые и голубые цветы.

Стоявший на корме скарус навалился на рулевое весло, плот вильнул вправо, и четверо гребцов, подбадривая себя отрывистым уханьем, погнали его в очередную протоку.

— О-хой! — громко вскрикнул склонившийся над краем плота серо-голубой человечек и молниеносно погрузил костяную острогу в воду. Вытащив её, он стряхнул с зазубренного наконечника золотисто-ржавую — словно сплюснутую с двух сторон, похожую на блин — рыбу и гордо взглянул на Мгала.

Северянин одобрительно улыбнулся:

— Отличный удар!

— Му-Хао бьет рыбу на свету и в темноте. Стреляет глегов, ловит ману! Му-Хао сидит в Кругу Совета лучших воинов батракалов. — Маленький человек с белесыми, но вовсе не седыми волосами стукнул древком остроги о брусья плота, словно подчеркивая этим значение сказанного. Говорил он на наречии южан не вполне правильно, с сильным акцентом, но понимал его северянин без труда.

— Му-Хао убивает глегов из лука? — Мгал указал на маленькие, будто для детей сделанные, луки, сложенные в центре плота.

— Сильный яд делает маленькую стрелу большой. Глег умирает прежде, чем кости и клыки его успевают коснуться Му-Хао.

— Но я видел, что ваши стрелы не причинили глегу с шипами на боках никакого вреда! — возразил северянин.

— О-хой! Это не просто глег! За нами гнался ахаб! Его не берет яд. Он жрет мертвое и живое, яд и плесень. Смерть ахаба так далеко, что отыскать её нам не под силу. О! Если бы ахабы могли добраться до наших островов, нас бы не стало. Все мы ушли бы к Ха-Тау — Подводному Старцу.

Му-Хао поднес ладони к лицу и прошептал короткое заклинание, отгонявшее, по-видимому, беду от того, кто всуе поминал местное злое божество.

Мгал кивнул и посмотрел на второй плот, где среди серо-голубых фигурок скарусов, наготу которых прикрывали лишь узенькие, плетенные из травы юбочки, отчетливо выделялись выгоревшие на солнце плащи Эмрика и Гиля.

На развалинах ближайшего дома-острова громко закричала птица, и Му-Хао, едва достигавший до плеча северянина, коснулся его руки, чтобы привлечь внимание:

— Забра предупредила — глег пришел из подводного жилища, и его можно убить. Батракалам нужно свежее мясо. Смотри.

Му-Хао быстро поднял маленький лук, повесил на шею круглый колчан, извлек из него стрелу с темно-красным оперением и похожим на длинную трехгранную иглу костяным наконечником. Положил её на тетиву и велел гребцам подогнать плот поближе к островку, с которого взлетела потревоженная птица.

Сначала Мгал не понял, что же увидел или почувствовал в серых развалинах маленький охотник, а когда сумел разглядеть, невольно вздрогнул, стиснул копье и пожалел, что рядом с ним нет Гиля с Жезлом Силы. На высоте десяти—двенадцати локтей над плотом, на краю развалин внезапно появилась чудовищная тварь с когтистыми перепончатыми лапами, высоким, похожим на рыбий плавник, гребнем вдоль длинного тела и широкой, плоской, как седельная сумка, мордой.

— О-хой! — пронзительно крикнул маленький охотник и спустил тетиву. Одну за другой он послал в похожую на каменное изваяние тварь ещё три стрелы, и тут произошло то, чего Мгал, да и скарусы, вероятно, тоже меньше всего ожидали. Чудище подалось назад и прыгнуло на плот.

Все дальнейшее Мгал помнил смутно. Искаженное ужасом лицо маленького охотника, смрадное дыхание чудовища, накренившийся, уходящий под воду плот, истошные ; вопли гребцов. Потом страшная сила подняла его в воздух и швырнула в воду. Перед глазами мелькнула перепончатая лапа, он выронил копье и рванулся к берегу, достиг его и, срывая ногти, начал карабкаться по серой, испещренной трещинами стене.

Он пришел в себя, только оказавшись на маленькой мшистой площадке, и первым делом оглянулся на место побоища. Но там, где, несколько мгновений назад покачивался плот, на котором находились кроме северянина шесть скарусов, никого не было! Темная вода по-прежнему плескалась о серую стену, на поверхности плавали лишь два колчана да фляга, сделанная из какого-то высушенного плода.

Мгал протер глаза, помотал головой, и тут до него донесся голос Эмрика:

— Ты не ранен? Куда подевалось это страшилище?

Северянин судорожно сглотнул и ничего не ответил. Второй плот медленно приближался к месту столь страшно окончившейся охоты. Лица у скарусов были бледно-голубыми, под стать их волосам. Эмрик обнимал правой рукой плечи Гиля, который, несмотря на ошеломленный вид и трясущиеся губы, уже сжимал Жезл Силы.

— Теперь нечего бояться. Все уже позади, — промолвил один из скарусов и сделал знак гребцам подвести плот к берегу, чтобы забрать северянина.

Оплакивать гибель шестерых охотников готовился весь поселок. Кроме того, на тризну стали собираться серо-голубые люди с других островов, и Мгал с товарищами были на время предоставлены самим себе. Им отвели небольшую комнату, вдоль стен которой лежали тощие циновки, а посредине размещался грубо сложенный очаг. Похожие на девочек женщины с убранными в высокие прически светлыми, почти белыми, волосами принесли блюдо с сильно разваренной рыбой и горшок с кисловатым ягодным настоем. В глазах их явно читался интерес, но никаких вопросов они не задали.

Перекусив, друзья решили осмотреть поселок. Занятые своими делами местные жители ничего против не имели — никто из скарусов не сделал попытки остановить их. Заговорил с ними только встретившийся при выходе из комнаты мальчишка, одних примерно лет с Гилем. Он засыпал их вопросами о жизни по ту сторону джунглей и охотно согласился показать поселок, состоявший из пяти поистине огромных, сравнительно хорошо сохранившихся зданий и дюжины расположенных поблизости домов, связанных с ними легкими мостиками из прочных циновок.

Над водой поднималось по три-четыре этажа, причем верхние, ставшие крышами, поросли, травой и ягодными кустами. Кое-где на крышах стояли копны сухих водорослей, которые скарусы использовали вместо дров. Вообще, водоросли разных видов, обильно росшие в мелких протоках общирного озера, по словам Му-Хао, служили его соплеменникам для самых различных целей. Их ели в сыром и сушеном виде, варили и жарили; перетирая в муку, замешивали на жире глегов и рыб, пекли лепешки. Плели циновки, веревки и короткие юбочки — единственную одежду скарусов. Сами себя, впрочем, люди с серо-голубой кожей называли не скарусами, а батракалами — «избранными наследовать».

Расспрашивая о Крае Дивных городов и рассказывая о своих соплеменниках, Му-Хао рассуждал так здраво, что Мгал вскоре понял: их маленькому провожатому с гладким лицом и заплетенными в три косички белыми волосами не меньше лет, чем ему самому. Му-Хао подтвердил, что не только давно прошел посвящение в мужчины, но и заслужил право сидеть в Кругу Совета батракалов, о чем свидетельствует первая часть его имени. После этих его слов нетрудно было догадаться, что Му-Хао не случайно очутился возле отведенной гостям комнаты и вопросы задает не из праздного любопытства. Соображения эти, однако, не повлияли на откровенность ответов северянина. Мгал подробно и правдиво рассказывал обо всем, что делалось за стеной леса, обходя молчанием лишь цель их похода через Чилар-ские топи.

— Что же заставило столь славных воинов уйти из богатых дичью окрестностей Великого города и блуждать по лесам и болотам? — не унимался Му-Хао.

Вопрос этот в несколько измененном виде он задавал уже раза три, и, поскольку Мгал, не в силах с ходу придумать подходящую историю, уходил от ответа не слишком удачно, батракалу ответил Эмрик:

— Однажды во время охоты случай привел нас в древний храм, где мы нашли Жезл Силы. Владыка Исфатеи проведал об этом и пожелал завладеть им. Он послал в погоню множество храбрых и славных воинов. Мы не хотели убивать их, хотя сделать это было нетрудно, и отправились в другой большой город, в Чилар, где о Жезле Силы никто не знает.

— Зачем убегать? Лучше самим напасть ипобедить! — прервал северянина Му-Хао.

— Победить одного, двух, целый отряд — да. Но за первым отрядом Владыка Исфатеи послал бы второй, третий. Можно ли всю жизнь превращать в сплошное убийство? Нужно ли? — О-хой! Ты покинул Большой город, чтобы не убивать соплеменников? Не убоялся джунглей?

— Да, но чем отличается один большой город от другого? Что нам джунгли и глеги, если у нас есть Жезл Силы?

— Жезл, убивающий ахаба, делает маленького человека большим. Однако большая рыба видна издалека, ей трудно уйти от остроги, — покачал головой Му-Хао.

«Полуправда убедительней чистой лжи», — вспомнил северянин своего наставника Менгера, а Гиль, воспользовавшись паузой, спросил, почему батракалы не появляются в Краю Дивных городов.

— Прежде среди нас рождались люди, желавшие увидеть мир, лежащий за болотами, — сказал Му-Хао. — Они уходили, чтобы достать железное оружие и красивые одежды, но мало кто из них возвращался. Одного за другим мы теряли лучших охотников, и в конце концов Круг Совета запретил кому бы то ни было уходить далеко от озера. По берегам его бродят ахабы и прочая нечисть, луки наши кажутся вам игрушкой и стреляют недалеко. Наши копья — тростинки по сравнению с вашими. Костяной наконечник хрупок, наши самые рослые охотники — мальчики рядом с вами. Ваш мир закрыт для нас. — Гладкое лицо Му-Хао избороздили морщины. — Те, кто сумел вернуться, говорили, что их ловили и сажали в клетки, а потом возили повсюду и показывали как диво, чтобы глядящие забавлялись…

Некоторое время они брели по сумрачным коридорам, заглядывали в комнаты, перебирались по мостам и крышам домов в полном молчании, но постепенно при виде соплеменников, занятых торжественными и таинственными приготовлениями к предстоящей тризне, морщины на лице маленького провожатого начали разглаживаться, и он снова принялся задавать вопросы.

Мгал заметил, что батракалы смотрят на них с интересом и любопытством, но без особого удивления. И все же, на взгляд северянина, людей с серо-голубой кожей их присутствие должно было взволновать значительно сильнее, чем смерть соплеменников. Случается, что охотники погибают на охоте — так было и так будет, но если они первыми за многие годы прорвались через топи, то встречают их как-то слишком равнодушно. Еще больше удивило Мгала поведение детей. Их было значительно меньше, чем можно было ожидать в густо населенной деревне, и, как это ни поразительно, они обращали внимание на незнакомцев ещё меньше, чем взрослые. Они не бежали за ними с воплями, криками и гиканьем, а продолжали что-то строить из камешков, жевать и плести, едва удостаивая взглядом проходивших мимо великанов. Северянин хотел было спросить об этом Му-Хао, но что-то удержало готовые сорваться с его языка слова, и вместо этого он поинтересовался, почему в поселке так много народу, ведь до вечера ещё далеко.

— Начало лета — хорошее время. Пищи вдоволь, до сезона дождей далеко, можно не беспокоиться о запасах сухих водорослей. Животы полны, зачем куда-то плыть, что-то делать? Те, кому не сиделось на месте, встретились вам на краю болот. Теперь их стало вдвое меньше. — На лице бат-ракала вновь проступили морщины. — Пищи становится все больше, нас — все меньше. Наш рост уменьшается, и кровь уже не так быстро бежит по жилам. Пойдемте, я покажу вам наши неисчерпаемые кладовые с едой, — прервал сам себя Му-Хао, увлекая друзей к осыпавшейся лестнице, на месте которой теперь висело что-то вроде сплетенной из водорослей крупноячеистой сети.

В первые мгновения Мгалу показалось, что сеть, по которой их провожатый начал ловко спускаться, уходит прямо в темную воду. Затем, когда глаза привыкли к подвальному сумраку, он заметил идущий по краю стены широкий карниз, на который спрыгнул Му-Хао, а ещё чуть позже внимание его привлекло слабое фиолетовое свечение, исходящее из глубины подземелья. Присмотревшись, он чуть не вскрикнул от изумления. Весь пол подвала, был заполнен какой-то тускло мерцающей, похожей на плотную, густую пену массой. Она вяло шевелилась и издавала острый, кислый запах.

— Грибное поле, — пояснил Му-Хао. — Ему нужна вода и темнота. И лишь изредка, раз-два в сезон, мы подкармливаем его озерным илом.

— И это можно есть? — спросил Эмрик дрогнувшим голосом.

— Умелая хозяйка может приготовить из гриба две дюжины различных кушаний, не говоря о напитках. Сегодня вы уже пробовали его.

— Так это была не рыба! — тихо простонал Эмрик, и Мгал порадовался, что Му-Хао не видит выражения его лица.

— Нет, это был гриб. Питье тоже изготовлено из него. Женщины, правда, всегда добавляют в него ещё чего-нибудь на свой вкус. У каждой хозяйки свои маленькие секреты.

— И много у вас таких подвалов? — Гиль подошел к краю карниза, всматриваясь в тихо колышущуюся массу.

— Осторожней! Если человек попадет в грибное поле, оно тут же переварит его! — резко остановил мальчишку Му-Хао. — Чтобы доставать грибную массу, мы используем черпаки на длинных ручках — вон они стоят в углу.

— Если гриб растет достаточно быстро, о пище вы можете не беспокоиться, — заметил северянин, любуясь фиолетовым сиянием, испускаемым грибным полем.

— С тех пор как мы научились выращивать грибы в подвалах, голод нам не грозит и многие батракалы стали смотреть на охоту и рыбную ловлю как на пустые и опасные забавы. Наш и без того маленький мирок становится все меньше и меньше, а жизнь делается все скучнее и бессмысленнее. — Му-Хао поднял голову, к чему-то прислушиваясь. — О-хой! Воины собираются в Круг Совета. Поспешим наверх, мое место там. Да и вам необходимо подготовиться к обряду прощания с теми, кто ушел к Подводному Старцу.

— Ты напрасно боялась, что мы не доберемся до Чилара. Небесный Отец заботится о нас, не зря он послал нам встречу с людьми Донгама. Самого «жениха» я видеть совсем не желаю, но помощь его посланцев окажется нам очень кстати, — тихо, чтобы не услышали спящие поблизости гвардейцы, проговорила Батигар.

— Ты ошибаешься, — после недолгого молчания отвечала Чаг. — Встреча с этими людьми сильно ухудшила наше положение. Заруг послан Донгамом совсем не для того, чтобы вернуть кристалл Калиместиара в храм Дарителя Жизни. Я узнала его — это тот самый человек, который выпытывал у меня в пещере рыкарей тайну входа в наше родовое святилище. Кристалл нужен ему для каких-то своих целей.

— Ты узнала его, а он тебя?.. Так вот почему… Но он сказал, что служит Донгаму и, значит, Белому Братству. Это оно подбирается к кристаллу. Тогда, продолжая путь с их отрядом, мы, вне зависимости от того, сумеем или нет догнать Мгала, все равно похищенного не вернем. — Вздохнув, Батигар натянула плащ до самого подбородка. — Нам надо бежать от них при первой возможности…

— Куда? Куда можем мы бежать, не зная этих мест? — с тоской в голосе спросила Чаг. — Вдвоем из джунглей не выбраться, а вместе с гвардейцами нам от Заруга не уйти. У него толковый проводник и десять арбалетчиков, не говоря уже обо всех остальных.

— Погоди, но, если они не намерены возвращать кристалл в Исфатею, мы для них лишняя обуза, ненужные свидетели, — сообразила наконец Батигар. — Да ведь они… Им незачем доставлять нас Берголу или Донгаму. Они и не собираются этого делать. Этот твой Заруг смотрел на меня так плотоядно, а длиннорукий коротышка Уиф не спускал с тебя глаз… Клянусь жизнью, дела наши плохи, мы попали из омута в пламя…

— Tсc! — прошептала Чаг и стремительно выбросила руку в сторону. — А ну-ка…

— Замри, иначе я пущу в дело нож! — донесся до принцесс приглушенный шепот. — Я всего лишь проводник и не причиню вам зла.

— Зачем же тогда ты ползаешь здесь? Уж не ищешь ли ты тут дорогу? — саркастически поинтересовалась Чаг, отпуская плечо Тофура.

— Дорог здесь нету, а Чиларские топи перед нами, искать их незачем. Я ползаю тут потому, что не привык спать под боком у людей, о которых ничего не знаю, но могу узнать без особого труда, подслушав их разговоры. Кроме того, до сих пор я не встречал принцесс и представлял их себе несколько иначе. Ты, как я погляжу, бывалая охотница?

— Разве принцесса не может быть охотницей?.. — начала Чаг, но тут справа от них раздался громкий шорох, мелькнули огни двух факелов. — Это Заруг с караульщиками обходят лагерь. Как объяснишь ты ему свое присутствие здесь?

— Не собираюсь ничего объяснять, это может дорого стоить всем нам. Прикрой меня своим плащом! Батигар, вели им убираться и держись уверенно — ты же принцесса! — шепотом скомандовал Тофур и, выдернув из-под Чаг полу плаща, накинул на себя.

Девушки на мгновение оторопели от подобной дерзости, но дозорные были уже отчетливо видны в свете факелов, и сестрам не оставалось ничего другого, как выполнить то, что велел им проводник.

Батигар приподнялась на локте и, гордо откинув голову с рассыпавшейся по плечам волной густых черных волос, гневно прищурилась, глядя на приближавшихся караульщиков. Чаг, будто отыскивая во сне удобное положение, перевернулась на левый бок, полностью закрыв любопытного проводника от пришедших.

— Уберите факелы! Неужели даже в лесу невозможно скрыться от чужих глаз? Или вы боитесь, что нас украдут? — полураздраженно-полукапризно обратилась Батигар к дозорным, а Чаг услышала у самого своего учащенно забившегося сердца биение другого сердца. Ощутила на своей шее жаркое дыхание и замерла от незнакомого ей раньше чувства близости мужчины.

Краем сознания она отметила, что факельщики отошли в сторону, а Заруг с Батигар продолжают о чем-то спорить, и все же присутствие наглого проводника, даже имени которого принцесса не знала, волновало её сейчас значительно больше, чем их разговор. Дыхание полупридавленного ею мужчины жгло, и девушка чувствовала, как невидимый в темноте румянец заливает ей лицо, уши и шею. Но это было бы ещё полбеды. Проклятый проводник пошевелился, и колено его оказалось между её ног. Левая ладонь змеей скользнула под расстегнутую перед сном кожаную куртку и властно и требовательно легла на живот принцессы. Чаг внутренне содрогнулась, обещая себе жестоко расправиться с негодяем, как только уйдет дозор. Однако Заруг и Батигар продолжали пререкаться, рука мужчины становилась все смелее, а потом упругие губы вдруг коснулись основания шеи Чаг. Еще мгновение назад пылавшая гневом девушка ощутила неведомый ей дотоле трепет, её охватила странная истома, сладкая слабость. Ей хотелось отбросить от себя похотливого мерзавца, и в то же время принцесса понимала, что, если бы он отстранился от нее, вздумал убрать свои руки и губы, она возненавидела бы его несравнимо сильнее. Он не просто мял и тискал, он ласкал её, теперь-то она вполне осознала значение этого слова, и ей хотелось, чтобы он делал это и дальше, чтобы он был смелее, решительнее, чтобы он…

— Ау, сестренка! Ты никак и правда заснула? — тихонько окликнула её Батигар. — А где наш новый знакомец? Не-ужто сквозь землю провалился?

— Нет, — ответил, появляясь из-под плаща, Тофур. — И вы не пожалеете об этом. Я сумею быть вам полезен.

Чаг молчала, не в силах разобраться в своих чувствах, и Батигар, заметив странное состояние сестры, мягко сказала:

— Надеюсь, что не пожалеем. Но может быть, ты продемонстрируешь нам свою полезность завтра, а сейчас дашь наконец поспать?

— Когда понадобится, я буду близко, — пообещал Тофур и растаял во мгле.

Стихли заунывные заклинания, отгремели барабаны, и батракалы, бросив последний взгляд на черную неподвижную воду, потянулись в круг костров, где аппетитно дымились горшки с остро пахнущей похлебкой, стояли высокие кувшины и блюда с кушаньями, приготовленными из подвального гриба, водорослей и рыб. Усаживаясь у костров, мужчины начали переговариваться, зачерпывать глиняными чашами похлебку, которую, по словам Му-Хао, в поселке готовили только на тризны и свадьбы.

Ритуальные жертвы были принесены, положенные заклинания пропеты, однако северянину почему-то казалось, что обряд ещё не завершен, и, когда Му-Хао подал ему чашу с похлебкой, он, пригубив густой зеленоватый бульон, окончательно убедился в том, что закончилась только первая часть церемонии.

— Похоже, эта похлебка заменяет батракалам вино, во всяком случае она горячит кровь, — пробормотал он, отметив про себя, что Гиль уже проглотил содержимое своей чаши и, не чинясь, наполнил её заново, а Эмрик пьет маленькими глоточками лишь для того, чтобы не обидеть Му-Хао.

Маслянистый бульон, в котором плавали какие-то бурые волокна, был горьковат и не особенно приятен на вкус, но, хлебнув его, батракалы оживились: глаза разгорелись, голоса стали громче, жесты непринужденнее. Тут и там послышался смех, а на разрисованных диковинными узорами телах, несмотря на ночную прохладу, выступили капельки пота.

Мгал сделал ещё глоток, затем ещё и, заново наполнив глиняную чашу, впервые удивился, почему он не видел на тризне ни одной женщины. То есть не то чтобы удивился — раз их не было, значит, так положено для совершения обряда, — но ощутил странное беспокойство и подумал о том, что давно уже руки его не лежали на девичьих бедрах, не сжимали круглые, как яблоки, груди. Последний раз он спал с женщиной — болтливой миловидной толстушкой — в какой-то безымянной деревеньке, где Гиль вместо платы за ночлег и пищу ухитрился излечить сына хозяина постоялого двора от глухоты. Было это дней тридцать, а то и сорок назад… Северянин потянулся так, что хрустнули суставы, и решил: когда они придут в Чилар, он первым делом отправится в Веселый квартал, который существует в каждом большом городе…

Короткая барабанная дробь заставила Мгала забыть о своих грезах и оторваться от чаши. По лицам окружающих он понял, что сейчас должно произойти завершение ритуального прощания с погибшими.

— Люди, Избранные Наследовать! — пискляво возгласил поднявшийся от одного из костров старик. — Все вы знаете наши законы. Каждый ушедший к Подводному Старцу охотник требует достойной замены. Не пренебрегайте своим долгом, позаботьтесь о том, чтобы народ наш процветал и благоденствовал, чтобы кровь наших великих предков не остывала, чтобы новые охотники пришли в наши богатые дичью угодья!..

Старик, преклонный возраст которого не вызывал у Мгала сомнений, несмотря на рост и довольно гладкое лицо, продолжал вещать что-то высокопарное, но тут внимание северянина привлек Му-Хао, который, поднявшись со своего места у костра, тоже приготовился сказать речь.

— Братья охотники! — начал маленький человечек, тело которого по случаю праздника было разрисовано желтой и оранжевой красками, а на шее висело несколько ожерелий из клыков, когтей и раковин. — Вы слышали, что сказал мудрый Му-Хог! Сегодня мы должны исполнить наш долг и принести нашему народу новые жизни. Вы знаете, что и как надо делать, и пусть не удивляет вас, что я обращаюсь к чужеземцам, пришедшим из-за леса. Им незнакомы обычаи Избранных Наследовать, но они должны признать их справедливость. Они видели гибель наших охотников и, значит, связаны с ними о-дайей. — Му-Хао сделал паузу, поглядел на сидевших вокруг костра соплеменников и продолжал: — Мы приняли пришедших из-за леса как гостей, хотя многие сидящие в Кругу Совета требовали предать их смерти, видя в них причину гибели наших охотников. Неразумные речи эти недостойны повторения, гости наши спасли нас от ахаба. Они угодны Зажигающему Небесный Светильник, который не позволил Подводному Старцу забрать их от нас. Попросим же их, связанных с погибшими охотниками о-дайей, поделиться с нашими женщинами своей мужской силой, влить в кровь нашего народа свое здоровье, ловкость и мощь. О-хой! — завершил он свою речь пронзительным криком.

Мгал отхлебнул из чаши и прищурился, поглядывая на другие костры. Он уже понял, что должно было последовать за этой речью, и, вспоминая все сказанное Му-Хао, признавал справедливость и разумность происходящего. Смущала его лишь молодость Гиля, но, в конце концов, это был иной, чуждый им мир со своими бедами и радостями, со своими законами, и раз мальчишка попал в него, то… Во всяком случае не такой уж он маленький…

Вновь зазвучали барабаны, старик тоже закончил свою речь, и, повинуясь резкому призывному крику, на крышу самого большого здания поселка высыпала толпа женщин. Серо-голубые тела их были раскрашены ещё сильнее, чем у мужчин, на шее, запястьях, щиколотках и талии светились удивительные браслеты и ожерелья, лица прикрывали искусно сделанные маски.

Барабанная дробь стала тише, в ней появился какой-то сложный ритм, и, подчиняясь ему, вынырнувшие из темноты женщины, пританцовывая и извиваясь, начали разбредаться между кострами. Гибкие серо-голубые тела их, расписанные яркими, солнечными красками, отливали в отблесках пламени красной медью, движения были размеренными и возбуждающими. Подобно гигантским ночным бабочкам, они порхали от костра к костру, то нависая над сидящими у огня мужчинами, то снова отдаляясь, причем каждый раз при их приближении из костров вырывались снопы зеленых искр, а в воздухе расплывался дурманящий сладковатый аромат. Танцовщицы неприметно кидали в огонь какое-то снадобье, и догадаться о его назначении было нетрудно. Ноздри мужчин начали жадно раздуваться, мышцы затвердевать, дыхание стало чаще. Изгибы женских тел становились все призывнее, движения все более страстными и откровенными. Северянин почувствовал, как горячие волны желания накатывают от низа живота, наполняя его тело мощью и требующей немедленного удовлетворения жаждой любви.

Один за другим сидящие у костров мужчины начали подниматься. Неловко, словно завороженные, вступали они в круг танцовщиц, но постепенно движения их делались раскрепощеннее, пластичнее, и Мгал, ведомый той же, что и охотники, силой, не заметил, как сам вдруг оказался на ногах. Перед ним в странном тягучем ритме покачивала массивными бедрами и плавно поводила руками женщина с высоким гребнем из алых перьев на голове и наполовину закрывавшим лицо изогнутым клювом. Слева от него по-змеиному извивалась худощавая, но все же соблазнительная девушка в маске мисла — маленького хитрого хищника с раскосыми глазами. Справа выразительно поглаживала свой плоский живот женщина с торчащими из волос рожками, в маске, изображавшей неизвестного северянину зверя. Высокие груди её были разрисованы змеями, кусающими крупные темные соски, на которых каким-то чудом держались принятые Мгалом за сверкающие драгоценные камни светящиеся жуки.

Покачиваясь в танце, северянин мог хорошо разглядеть своих партнерш и убедился, что и браслеты, и ожерелья, и укрепленные в их волосах броши составлены из множества крохотных фосфоресцирующих насекомых. В первое мгновение открытие это неприятно поразило его, но, охваченный общим возбуждением, вскоре он и думать забыл об этих странных украшениях. Барабаны продолжали свой негромкий треск, зеленые сполохи от брошенных в огонь возбуждающих снадобий вспыхивали все чаще. Танцоры и танцовщицы по двое, по трое исчезали из очерченных кострами кругов света. Две юркие, похожие на зверьков девушки увлекли в темноту Гиля. Эмрик, обняв каждой рукой по паре женщин, танцующей походкой удалился во тьму. Му-Хао, скинув юбку, подхватил на руки девушку в хохлатой птичьей маске и собирался, кажется, исполнить свой долг перед племенем, не отходя от костра. Примеру его последовала-еще несколько охотников, и мрак наполнился любовными стонами, вздохами и всхлипываниями. Руки оглаживающих Мгала танцовщиц становились все более нетерпеливыми, их груди, бедра, колени касались его тела все чаще и требовательнее, и северянин, в котором боролось два желания — обладать этими миниатюрными женщинами, похожими на преждевременно повзрослевших девчонок, и до — смотреть церемонию до конца, — уступил, позволив избравшим его девушкам увлечь себя в стонущую, изнывающую от страсти темноту, в которой, споря со звездами, сияли светящиеся украшения занятых любовью танцовщиц.

Они успели отойти от костра всего на десять шагов, когда девушки, потеряв терпение, обрушились на северянина. Их руки, губы, груди стиснули его со всех сторон, запах натертых травяными составами тел стал густым и едва переносимым, маски, в которых больше не было нужды и которые только мешали, полетели в сторону, с шелестом упали плетеные юбки. Мгал почувствовал, как ладони наполняются трепещущей женской плотью, губы захватывают разгоряченную танцами и желанием кожу, и его тело, оплетенное множеством жарких тел, начинает любовный танец, который доставит краткое удовольствие участникам и долгую радость народу батракалов, в жилы которого вольет новую силу, новую кровь, новую жизнь.

Зеленоватый туман висел над Чиларскими топями, подобно пологу, скрывая дальние острова, протоки и часть поселка батракалов. Мгал лениво подкинул в единственный уцелевший после ночной оргии костер пучок сухих водорослей и обратился к Эмрику:

— Му-Хао не ошибся, предсказывая туман. По его словам, он продержится трое суток. Придется нам искать проводника, я в этом зеленом киселе даже стороны света определить не могу.

— Судя по тому, как жадно батракалы разглядывали наше вооружение, недостатка в желающих проводить нас до южного края топей не будет, — отозвался Эмрик, прихлебывая из высокого кувшина. — Впрочем, приняли нас душевно, и я готов задержаться тут, пока не выглянет солнце.

— Если здешние женщины и в обычные дни так рьяно заботятся о продолжении рода, то надолго тебя не хватит, — усмехнулся северянин. — Однако мы должны спешить, чтобы не встретить в Чиларе посланцев Бергола и прочих охотников за кристаллом Калиместиара.

— О, вот вы где! А я вас по всему поселку ищу! И спросить не у кого, будто повымерли все — приветствовал друзей Гиль.

— Тебе тоже не спится? Мы думали, сегодня ты будешь отсыпаться до вечера. Присаживайся, подкрепляйся, — предложил Эмрик.

Гиль смущенно улыбнулся:

— Я бы и проспал до вечера, если бы не обнаружил, что потерял где-то Жезл Силы.

— Потерял Жезл Силы? — эхом отозвался Мгал, не веря собственным ушам. — Как же тебе это удалось?

— Девчонки набросились на меня, словно бешеные, и, когда мы отошли от костра, мне было не до Жезла, а потом я заснул…

Вид у юноши был такой виноватый, что северянин смолчал.

— Почему ты думаешь, что потерял Жезл Силы? — поинтересовался Эмрик.

Гиль смутился ещё больше:

— Проснувшись среди ночи, я едва сумел отыскать свою одежду…

— Но плащ, куртку, сапоги и штаны ты нашел. Нож тоже… — Эмрик стремительно обернулся к Мгалу: — При тебе ли кристалл Калиместиара?

Северянин, которому передалась тревога товарища, торопливо ощупал пояс:

— Кристалл тут. Я не расстаюсь с ним ни днем ни ночью. Во всяком случае он со мной, — добавил Мгал, поймав насмешливый взгляд Эмрика. — Ты полагаешь, что Жезл Силы украден?

— Я уверен в этом. Девчонки, избравшие Гиля отцом своих детей, не посмели бы прикоснуться к Жезлу без прямого указания старейшин. Жезл Силы — вещь могущественная и потому в их глазах священная, случайно или на память о приятно проведенной ночи её не прихватишь. А вот и Му-Хао, он-то нам все и разъяснит.

Маленький охотник, успевший надеть новую юбку И смыть с тела ритуальную раскраску, подсел к костру.

— Народ мой отдыхает, исполнив священный долг перед погибшими. Отчего сон покинул вас? Вы оправдали наши надежды, и от лица охотников, сидящих в Кругу Совета, я приглашаю вас оставаться в нашем поселке так долго, как, вы сможете. Если же вы решите остаться у нас насовсем, мы будем безмерно рады и постараемся исполнить все ваши желания. Поверьте, вы ни в чем не будете нуждаться.

Друзья переглянулись.

— Спасибо за приглашение. К сожалению, уже сегодня мы должны продолжить путь. Мы благодарим вас за сердечный прием и просим послать с нами охотника, который помог бы нам добраться до конца топей. — Мгал натянуто улыбнулся. — В этом тумане немудрено заблудиться, а времени у нас мало. Проводник, рискнувший пойти с нами, выберет из нашего вооружения то, что покажется ему наиболее ценным.

— О-хой! Я готов проводить вас до границы джунглей, хотя предпочел бы, чтобы вы пожили в нашем поселке подольше. Что же касается благодарности за приют и проводника, то мы уже выбрали из вашего снаряжения вещь, которая нам более всего необходима. — Му-Хао указал на Гиля, за широким кушаком которого ещё вчера красовался Жезл Силы.

— Мне кажется, — скрежещущим голосом начал Мгал, — что ты и твои соплеменники несколько поторопились, сами назначив цену за проводника и гостеприимство…

— Погоди! — Эмрик, поднявшись, опустил руку на плечо товарища и подмигнул Му-Хао: — Мой друг ещё не вполне очнулся от грез, навеянных вашими великолепными женщинами. Позволь нам обсудить создавшееся положение и позаботься пока о том, чтобы мы могли выступить в путь не мешкая.

Маленький охотник сделал едва заметное движение плечами и, отойдя от костра, скрылся в одном из подземных помещений поселка.

— Что это значит? — хмуро спросил. Мгал, вперяя в Эмрика тяжелый взгляд. — Без Жезла Силы нам до Чилара не дойти, неужели это непонятно?

— Раз уж он оказался у батракалов, нам остается лишь примириться с этим. Причем понять их можно, более того, этот не вполне дружелюбный поступок наших хозяев способен сослужить нам добрую службу.

— Вот как? Поясни.

— Понять побудительные причины не трудно. — Эмрик подпер рукой голову и устремил задумчивый взгляд на костер. — Во-первых, батракалы — пигмеи и из-за своего маленького роста не могут жить среди нормальных людей. Детские луки, легкие копья, крохотные стрелы, летящие на короткие расстояния, ставят их в крайне невыгодное положение. Жезл Силы может компенсировать все эти недостатки и заставить двуногих и четвероногих соседей батракалов считаться с ними. Во-вторых, теперь мы связаны с нашими хозяевами кровными узами и племя вправе требовать от нас поддержки и лучшее из того, чем мы владеем… В-третьих, потеря Жезла Силы не должна тебя печалить, поскольку, по скромному моему разумению, скоро он станет столь же бесполезен, как лук, лишенный стрел. Он мечет огненные стрелы, это верно, но, чтобы метать их, кто-то должен постоянно пополнять их запас, не так ли? Мы, во всяком случае, этого делать не умеем.

— Ты прав, однако запаса упрятанных в него огненных стрел хватит, возможно, на то, чтобы мы смогли выбраться из Чиларских топей?

— Вероятно. И все же это не делает обладателей Жезла всесильными. Слухи о его сокрушительной мощи рано или поздно выведут на нас соглядатаев Белых Братьев и Черных Магов. А искусный удар копья или меча порой бывает столь же смертоносен, как и огненная стрела Жезла. И наконец, последнее, — продолжал Эмрик, воспользовавшись молчанием Мгала. — Если мы сумеем остаться друзьями батракалов, они, я уверен, будут считать себя врагами наших врагов и остановят преследователей, если те объявятся поблизости. С Жезлом Силы они сделают это без труда. Позволь мне поговорить с Му-Хао, и его соплеменники обеспечат нам безопасный тыл, а это не так уж мало.

Мгал посмотрел на заметно воспрянувшего Гиля, потом на Эмрика, который, казалось, нисколько не сомневался в своей правоте, и неохотно кивнул:

— Попробуй выжать из Му-Хао обещание разделаться с нашими преследователями, если они забредут в здешние места, и кто знает, быть может, впоследствии окажется, что этой ночью мы приобрели больше, чем потеряли.

Глава четвертая ДВЕ СВАДЬБЫ

Мертвый город обступал их со всех сторон, и Батигар почти физически ощущала угрозу, таившуюся за поросшими лишайником стенами. Ей мерещились наблюдающие за ними из увитых лианами арок отвратительные морды глегов, о которых девушка, правда, знала лишь понаслышке; каждое мгновение она ожидала, что из затянутых зеленоватой паутиной оконных проемов бросится на них с визгливым хохотом зубастая, шипастая, перепончатокрылая нечисть. Принцесса ежилась, вздрагивала при каждом шорохе, передергивала плечами, с отвращением чувствуя, как мурашки бегут по спине и влажной становится ладонь, судорожно сжимающая рукоять меча. Немного утешало Батигар лишь то, что те же самые чувства испытывали, похоже, и её спутники. Арбалетчики держали пальцы на спусковых крючках, гвардейцы, сбившись в кучу, предусмотрительно обнажили мечи, воины Заруга ощетинились копьями. Витавший в воздухе страх оттеснил недоверие, сблизил оба отряда, сплотил их, — по крайней мере, на время прохождения сквозь остов громадного, красивого и некогда богатого, а ныне бесконечно чуждого и враждебного людям города.

Они обходили Чиларскую топь справа, минуя улицу за улицей, площадь за площадью. Ориентиром им служила мелькавшая в просветах между руинами полоска воды — по левую руку путников раскинулось обширное озеро, на берегах которого в незапамятные времена возник Древний Чилар. Развалины зданий торчали даже из воды — то ли это были руины строений на опустившихся островах, то ли озеро со временем разлилось и поглотило прибрежную часть города. Батигар никогда не интересовалась историей этого края и сейчас, опасливо озираясь по сторонам, быть может, впервые осознала, что знакомый ей с детства мирок лишь один из жалких осколков того гигантского, густо населенного, полного всевозможных чудес и диковин мира, который жил здесь своей непостижимой жизнью ещё несколько столетий назад.

Вглядываясь в многоэтажные дома, пересечения похожих на ущелья улиц и моховые поляны площадей, испещренные ямами с черной вонючей водой, она поняла, что они идут по одному из кольцевых проспектов, повторявших, судя по всему, береговую линию. Проспект этот пересекали улицы, шедшие с окраин Древнего Чилара к озеру, из которого прежде вытекала полноводная Гатиана. Отсюда большие торговые корабли уходили к Жемчужному и дальше — к Великому Внешнему морю. Если верить легендам, морские суда швартовались прямо в городских гаванях, отсюда отважные мореплаватели отправлялись к другим континентам, в страны, от которых теперь не осталось даже названий…

— Глядите, опять этот недомерок! Значит, утром мне не померещилось, я действительно видел скаруса! — раздался впереди взволнованный возглас Тофура.

— Не стрелять! — каркнул Уиф арбалетчикам, и Батигар с облегчением подумала, что наконец-то томительное ожидание хоть чем-то завершится.

…Утром, едва они вошли в город, Тофур остановил отряд, крикнув, что видит среди руин серо-голубого пигмея. Слухи о маленьких человечках, живущих где-то в самом сердце Чиларских топей, просачивались даже в отдаленные уголки Края Дивных городов, и десяток воинов, не дожидаясь команды, бросился вслед за Тофуром, чтобы изловить скаруса, который, без сомнения, должен был знать короткий и безопасный путь через мертвый город. Поиски, однако, оказались безрезультатными — маленький человечек как сквозь землю провалился. Среди руин им встречались прыгуны, шипунцы, безногие ящерицы, найдары и прочее мелкое зверье, но ни глегов, ни серо-голубых человечков они не видели, и в конце концов даже Тофур начал подумывать, не подвели ли его глаза, не принял ли он за скаруса какую-нибудь забредшую сюда из джунглей обезьяну. Лишь одно не позволяло ему поверить в это — безошибочное чутье охотника, тревожное чувство, что кто-то неотступно следует за ними по пятам, наблюдает пристально и недружелюбно за каждым шагом, каждым движением…

Теперь все стало на свои места. Серо-голубой человечек, одетый в короткую травяную юбочку, стоял на вершине перегородившего улицу завала, сжимая в руках крошечный лук. Видя, что его заметили, он издал короткий горловой звук и махнул рукой, требуя, чтобы отряд остановился.

— Похоже, он хочет говорить с командиром, — проворчал Заруг и позвал: — Тофур, принцессы! Пойдем побеседуем с малышом. Уиф, вели арбалетчикам быть начеку, кажется, эти серо-голубые следили за нами с самого утра.

Принцессы и Тофур отделились от отряда и вслед за Заругом двинулись к завалу.

— Кто вы такие и зачем пришли на землю моего народа? — резко спросил маленький человечек, едва достигавший до плеча Заруга, когда расстояние, отделявшее его от пришельцев, сократилось до тридцати шагов.

— Мы направляемся из Исфатеи в Чилар, — ответил Заруг, внимательно разглядывая серо-голубого человечка, державшегося с высокомерным и вызывающим видом, нисколько не соответствовавшим его росту. — Мы не знали, что Чиларские топи кому-то принадлежат, но готовы заплатить за право пройти через ваши земли. Более того, если ты покажешь короткий и безопасный путь в Чилар, мы щедро отблагодарим тебя. — Заруг потряс кожаным кошельком, монеты в нем мелодично зазвенели.

— Для жителей Большого мира проход через земли батракалов закрыт, — сурово отрезал скарус. — Ищите дорогу, ведущую в Чилар, там. — Он указал на запад.

— Нам надо попасть туда как можно быстрее, а обходной путь долог. Проведи нас через свои земли — и ты не пожалеешь. Если ты хочешь, мы расплатимся звонкой монетой. — Заруг щелчком подкинул вверх невесть, откуда взявшуюся у него в руках монету, и серебро ярко сверкнуло в солнечных лучах. — Если тебя не интересуют деньги, мы дадим тебе красивый плащ, острый меч и отличное копье.

— Через наши земли дороги нет. Вам здесь нечего делать, — упрямо повторил скарус, всем своим видом выражая презрение к словам пришлеца. Потом взгляд его остановился на принцессах, и на лице маленького человечка отразилось неподдельное изумление.

— Быть может, мы последуем твоему совету, если ты скажешь нам, не проходили ли недавно через вашу землю три чужака. Двое мужчин и темнокожий мальчик, — сдерживая раздражение, сказал Заруг, и глаза его недобро сузились.

— О-хой! Мои братья не соврали, охотники идут по следу, — пробормотал скарус. — Так вы не хотите поискать другой дороги в Чилар?

— Ты не ответил на мой вопрос, — угрожающе напомнил Заруг и, обращаясь к Тофуру и принцессам, приказал: — Хватайте его! Он что-то знает!

Он бросился вперед, но скарус, словно ожидавший этого, юркнул за каменную плиту, и тут же сзади послышались крики и сдавленный стон.

Батигар стремительно обернулась, и глазам её предстала неожиданная картина: десяток воинов из оставленного ими отряда корчились на земле, пораженные короткими тонкими стрелами. Растерявшиеся было арбалетчики вскинули свое грозное оружие, в воздухе зажужжали тяжелые арбалетные болты, и тут из окна ближайшего дома ударил тонкий, похожий на спицу, ослепительно яркий луч. Описал дугу и заплясал по тому месту, где, прикрываясь щитами, сгрудились гвардейцы и воины Заруга. Улицу огласили стенания умирающих, запахло горелым мясом, и Батигар с ужасом увидела, как Хафр, Уиф и другие её спутники падают, разрубленные на части огненным лучом.

Все было кончено в считанные мгновения. Батигар, оцепенев, продолжала неподвижно стоять перед завалом, Тофур, успевший толкнуть Чаг на землю, присев на корточки, поводил по сторонам обезумевшими глазами, а от отряда, состоявшего из тридцати с лишним человек, осталась только груда обгорелого дымящегося мяса, перемешанного с обрывками одежды и обломками оружия.

— Ч-ч-что это за ужас?.. — всхлипнула Батигар, прижимая ко рту стиснутые кулаки.

Чаг и Тофур поднялись с земли, затравленно крутя головами и ожидая с минуты на минуту получить стрелу в спину. Губы их дрожали, лица были белее мела. Расширенными от ужаса глазами глядели они, как из дверных и оконных проемов соседних домов высыпала на улицу толпа серо-голубых человечков. Не обращая внимания на принцесс и проводника, они бросились к месту гибели отряда, оглашая окрестности дикими криками радости.

— Зажигающий Небесный Светильник отвернулся от них. Подводный Старец, беспощадный к живым, но милосердный к погибшим, не возьмет в свои чертоги детей чужой земли. Так пусть же божества, которым они поклонялись, сами позаботятся о том, чтобы о-шао погибших не скитались вечно в душном зеленом тумане, а нашли берег и пристанище, достойное воинов, ушедших за черту жизни, — торжественно и напевно произнес кто-то за спиной Батигар.

Девушка вздрогнула; незаметно подошедший маленький серо-голубой человечек провел по лицу сложенными лодочкой ладонями, отдавая дань уважения усопшим врагам, и совсем другим, скрипучим, не терпящим возражений голосом сказал:

— Вы пойдете с нами. Нам нужны здоровые женщины, способные рожать сильных детей. — Он ткнул пальцем в сторону принцесс. — Тебя мы скормим грибному полю — не пропадать же добру. — Он брезгливо сморщился, окинул Тофура презрительным взглядом и оглянулся: — А где Задающий вопросы? Где злой человек со льстивыми словами и черными мыслями?..

Но напрасно он озирался по сторонам, напрасно его соратники обшаривали близлежащие дома — Заруга найти так и не удалось.

Тофур перестал ощупывать стены каморки, в которую его с принцессой Батигар отвели после длительной поездки на плоту, и присел рядом с девушкой:

— Похоже, выйти отсюда без посторонней помощи нам не удастся. Стены — сплошной камень, дверь на запоре.

— Жезлом Силы они могли завладеть, только убив Мгала и его спутников, — пробормотала занятая своими мыслями принцесса. — Если стрелы у скарусов ядовитые и они напали неожиданно, то ничего удивительного в том, что им удалось убить северянина, нет. Хотела бы я знать, как они поступили с кристаллом?

— Подумай лучше, как они поступят с тобой. Очнись, принцесса! При чем тут кристалл? Сейчас нас должна заботить не его судьба, а собственная участь. Можешь ты придумать, как нам удрать отсюда? Или предпочитаешь лечь под этих недомерков, чтобы улучшить их породу? — раздраженно поинтересовался Тофур.

В сумраке он не мог видеть Батигар, но почувствовал, как девушка вздрогнула и отшатнулась от него.

— Я принцесса из рода Амаргеев и скорее покончу с собой, чем позволю скарусам коснуться себя! — высокомерно заявила она.

Молодой охотник усмехнулся:

— Если Чаг рассуждает так же, то мы её больше не увидим. Хотя я не уверен, что голубокожие разрешат ей уйти из жизни, не исполнив своего предназначения.

— О каком предназначении ты говоришь, деревенщина? Чаг — принцесса и…

— Она прежде всего женщина. А главное предназначение женщины — рожать и воспитывать детей. Чаг — крупная девушка, такие нравятся маленьким мужчинам. Скарусам она, безусловно, приглянулась больше, чем ты, она родит крепких, сильных детей, поэтому-то её и нет с нами.

— Ты думаешь, её увели… — В голосе Батигар послышался страх и отвращение, и она не нашла в себе сил закончить фразу. Впрочем, бывший проводник прекрасно её понял.

— Думаю, сейчас она находится там, где её могут почтить своим вниманием лучшие охотники племени. И если мы быстренько не придумаем, как отсюда выбраться, чуть позже тебя постигнет та же участь. Мне вообще непонятно, отчего они медлят. Ну с Чаг и с тобой ещё можно предположить: растягивают удовольствие. Устроили всеобщий праздник: кому не достанется женщина — пожрет и выпьет вволю. А почему меня до сих пор этому самому грибному полю не скормили — ума не приложу.

— Может, у него ещё обеденное время не наступило, — язвительно предположила Батигар, — может…

— Тихо, идут, — остановил её молодой охотник, чутко прислушиваясь.

Батигар сжала кулаки, стиснула зубы, чтобы подавить охвативший её ужас. Дверь в каморку отворилась.

— Женщина, выходи, — безучастно сказал маленький человечек, не переступая порога. — Быстрее! А ты, грибное жорево, сиди и не рыпайся, твоя очередь ещё не настала! — прикрикнул он на Тофура, и в полутемном коридоре тускло блеснул отточенный наконечник похожего на острогу копья.

Звать на помощь? Драться? Расшвырять караульщиков и бежать? Батигар была уверена, что трое пришедших за ней скарусов не пустят в ход копья, против нее-то уж во всяком случае, но куда она может убежать с острова? Даже если ей удастся добраться до плота, он слишком массивен и она одна не справится с ним, да и негоже бросать сестру на растерзание этим недомеркам. Бежать, так уж вместе, если только Чаг ещё жива. С её прямым характером и неумением хитрить… Погодите-ка! Принцесса остановилась так внезапно, что шедший за ней скарус едва не налетел на нее. «Неужто у меня, всю жизнь проведшей при дворе, не достанет мозгов, чтобы перехитрить этих крохотных болотных дикарей? Я ведь не Чаг и, глядя на Бергола, давно поняла, что далеко не всегда прямой путь — самый короткий и быстрый. Право же, глупо было бы спастись от домогательств Донгама для того, чтобы стать племенной телкой у этих коротышек или бежать топиться, как деревенская дурища…» Батигар сдвинула брови и мстительно усмехнулась, пообещав себе, что не только обведет скарусов вокруг пальца, но и заставит их дорого заплатить за посягательство на честь принцессы из рода Амаргеев.

Волнение и страх уступили место холодному спокойствию, и когда девушка, пройдя по залитым лучами красноватого вечернего солнца острову, очутилась перед кругом сидевших на корточках мужчин, она уже была готова по-состязаться в хитроумии с племенем голубокожих. Теперь все зависело от того, сумеет ли она правильно уловить настроение собравшихся, найти нужные слова, попасть в тон, и Батигар принялась внимательно осматриваться, стараясь не упустить ничего, что помогло бы ей выпутаться из того Скверного положения, в котором они с Чаг очутились.

Образовавших круг мужчин было не больше полусотни. Одеты они, несмотря на вечернюю прохладу, были так же, как и днем, — в одни короткие плетеные юбочки; на шеях болтались ожерелья из зубов, раковин и обточенных камешков, однако оружия никто из них при себе не имел. Чаг поблизости видно не было, и это заставило сердце Батигар сжаться в нехорошем предчувствии, но она тут же постаралась прогнать мысли о сестре — сейчас ей уже ничем не поможешь, а потом, если все получится, как задумано…

Сидевший ближе других к девушке мужчина взмахнул руками, и странный, похожий на половину тыквы, барабан отозвался отрывистой дробью, после которой на дальнем конце круга поднялся жилистый старец. Он был похож на уставшего, сгорбившегося от груза забот мальчика, преклонный возраст его выдавали скрюченные костистые руки с набухшими, рельефно выступавшими венами и волосы, сквозь белизну которых, свойственную всему племени скарусов, тут и там проступала прозелень, этакая замшелость, мимолетно подумала Батигар.

— Люди, Избранные Наследовать! — возгласил старец пронзительно-писклявым голосом. — Внимайте мне! Сейчас перед вами предстанет вторая женщина,захваченная сегодня во время сражения с врагами наших друзей и кровных братьев из Большого мира. Присмотритесь к ней и решите, Достойна ли она быть матерью детей нашего народа. Если Да — мы примем её в нашу большую семью, если же нет — завтра она будет участвовать в праздничном кормлении нового грибного поля, которое мы создадим в честь нашей блестящей бескровной победы над врагами наших друзей и кровных братьев из Большого мира, которым мы и обязаны этой победой, ибо Народ, Избранный Наследовать вскоре умножится благодаря той живительной влаге, которую влили в наших женщин люди, пришедшие из Большого мира, ставшие нашими друзьями и кровными братьями…

Старик плел и плел замысловатую паутину своей речи, в которой Батигар не понимала половину слов. Временами, казалось, она улавливала в сказанном какой-то смысл и даже догадывалась, о каких друзьях и братьях говорил старец, но потом все снова уплывало, заслоненное одной мыслью: необходимо выбрать подходящий момент, чтобы озадачить, сбить с толку, втянуть в разговор этих беловолосых истуканов, которые вовсе не думают веселиться и пьянствовать, как предполагал Тофур, а относятся к происходящему до отвращения серьезно. Поэтому она испытала нечто вроде облегчения, когда старец, выдав очередную малопонятную витиеватую фразу, сделал знак приведшим её скарусам. Те подтолкнули девушку вперед, в образовавшийся перед ней, словно по волшебству, проход, и она оказалась в центре круга.

— Женщина из Большого мира перед вами. Решайте её судьбу.

Старец опустился на свое место, вновь коротко пророкотал барабан, и над островом повисла томительная тишина.

Медленно поворачивая голову, Батигар вглядывалась в сидевших вокруг неё мужчин с одинаково гладкими, бесстрастными лицами. На миг ей показалось, что это и не мужчины вовсе, а затеявшие непотребную игру мальчишки, что ей снится странный, глупый и стыдный сон. Сердце забилось гулко и часто, но тут же она заставила себя успокоиться и, когда кто-то за её спиной откашлялся, прежде чем взять слово, сумела подготовиться, чтобы, не дрогнув, выслушать худшее, защититься, перейти в наступление и победить. Плоха та женщина, которая не может обдурить пятьдесят мужчин, собравшихся с умными лицами решать её судьбу.

— Нам нужны большие женщины, — откашлявшись, сказал мужчина со шрамом, идущим через все лицо, от левой брови до подбородка. — Большие, сильные, не имеющие изъянов. И покорные. Пусть она разденется и покажет нам свое тело.

Помедлив, Батигар скинула кожаную куртку, оставшись в тонкой, пропотевшей и поизносившейся за время похода рубашке и широких штанах, заправленных в мягкие сапожки. Сумку, плащ и ремень, на котором висели меч и фляга, у неё отобрали ещё перед тем, как свести на плот.

— Я вижу, здесь собрались славные охотники и мудрые старейшины — цвет вашего народа. Позволят ли они мне, перед тем как вынесут свой приговор, задать им один-два вопроса? — спросила девушка чуть сдавленным от волнения голосом.

— Задавай, — разрешил за всех замшелый старец.

— Вы сказали, что если сочтете меня достойной, то примете в свою большую семью и я стану матерью детей вашего народа. Но разве весь ваш народ — одна семья? Разве у вас нет мужей и жен? На моей родине мужчина и женщина, поженившись, создают семью, потом у них появляются дети, но это прежде всего их дети, а потом уже дети всего народа. Разве у вас не так? — Батигар затаила дыхание. Если ответ будет отрицательным, придется что-нибудь импровизировать, и шансы её выбраться из этой заварухи сильно уменьшатся. Если же положительный…

— У нас тоже есть семьи, — хриплым, простуженным голосом произнес мужчина со шрамом. — Женщины так же выходят замуж, а мужчины женятся. И дети, появившиеся у них, принадлежат прежде всего им, а потом уже народу батракалов. Только в дни великой скорби или великой радости мы становимся единой большой семьей, и родившиеся после этих дней всеобщей любви дети считаются детьми народа — наиболее любимыми и балованными. О них заботятся все батракалы, ибо они посланы Зажигающим Небесный Светильник и из них вырастают искуснейшие охотники, мудрые старейшины, самые плодовитые женщины.

Последние слова Батигар пропустила мимо ушей. Это мелочи, это не важно и её не касается. Главное сказано — у них есть семьи, жены и мужья! Теперь лишь полная дура не сумела бы вывернуться и оставить с носом эту толпу похотливых болотных обезьян.

— В таком случае могу ли я надеяться, что, приняв меня в лоно свое, ваш народ позволит мне выйти замуж и создать свою семью?

По кругу охотников пронесся шепоток. Замшелый старец прислушался к нему, задумчиво пожевал губами и проскрипел:

— Если ты хочешь выйти замуж за одного из наших мужчин, нам остается только радоваться твоему решению, сестра твоя не была столь благоразумна. На ком ты остановила свой выбор?

Батигар помедлила лишь мгновение. Судя по всему, свадьба состоится тут же, тянуть с формальностями эти недомерки явно не намерены и ей не позволят. Остается одно.

— В своем краю меня называют принцессой. Я дочь правителя большого города — Исфатеи. Поэтому я хочу, чтобы муж мой был лучшим из лучших.

— Наши друзья и кровные братья из Большого мира много рассказывали нам о ваших городах и их Владыках, — рассудительно произнес гладколицый охотник, глядя на девушку умными, проницательными глазами. — Но здесь не Исфатея. Говори толком, кого хочешь ты назвать своим мужем. Многие из собравшихся тут мужчин желали бы взять тебя в свой дом второй, а то и первой женой.

— Я хочу выйти замуж за того, кто владеет Жезлом Силы. За того, кто принес вам победу в сегодняшнем бою и убил три десятка моих земляков, — решительно заявила Батигар.

Воцарилась глубокая тишина. Старец сделал рукой призывный жест, и из какого-то находившегося поблизости лаза появился беловолосый юноша с гордым и в то же время испуганным лицом. Старец прошептал ему несколько слов, и юноша исчез.

— Итак, выбор сделан, — возгласил старец, когда ожидание стало нестерпимым. — Хар-Лу! Хар-Лу!

Из лаза, в котором скрылся посыльный, вынырнула щуплая фигурка, и все сидевшие в кругу охотники как по команде уставились на нее.

— Хар-Лу! Тебе доверил народ батракалов Жезл Силы, полученный от наших друзей и кровных братьев из Большого мира. Возьми же себе и женщину, пришедшую из Большого мира, раз она считает тебя лучшим из мужчин нашего народа. Войди в круг.

Батигар с интересом взглянула на приблизившегося маленького, даже по меркам скарусов, мужчину с острым носиком и бегающими глазками, который торопливо и в то же время как-то боком протиснулся в круг и встал рядом с ней. «То ли он хромой, то ли от волнения приседает?» — не поняла девушка.

— Готов ли ты взять в жены эту женщину из Большого мира? — торжественно вопросил старец Хар-Лу.

Тот утвердительно закивал головой:

— О-хой! Я рад взять в свой дом эту женщину.

— Да будет так. Да поможет вам Зажигающий Небесный Светильник в вашей совместной жизни. Да пошлет он вам здоровых и сильных детей на радость всему народу батракалов. Отныне вы муж и жена.

— Мы ещё не приняли эту женщину в свою большую семью. Мы не видели её тела и её души, — неожиданно вмешался охотник со шрамом. — Что же это получается? Женщина из Большого мира, наша пленница, вертит нами как хочет, а мы, Сидящие в Кругу Совета, вместо того чтобы принимать разумные решения, лишь поддакиваем и киваем, будто собрались для того, чтобы исполнять её прихоти?

Мужчины зашумели, но замшелый старец быстро охладил их пыл:

— Эта женщина ведет себя так, будто знает все наши законы, и мне нечего возразить ей. Выходя замуж за нашего охотника, она вступает в нашу большую семью. Тело и душа её отныне принадлежат мужу. Так было испокон веку, хотя последний подобный случай произошел столь давно, что даже я слышал о нем только от моего деда. Но может быть, ты, Му-Хал, хочешь оспорить сказанное мной? По-твоему, Хар-Лу недостоин женщины из Большого мира или она недостойна его?

— Она женщина из Большого мира, и этим все сказано. Она вряд ли принесет счастье своему мужу и нашему народу! — проворчал Му-Хал, но замшелый старец уже не слушал его.

— Сегодня, когда появятся первые звезды, быть свадебному торжеству, — провозгласил он. — Пусть женщины готовят тай-шай и бан-хурам, а молодые отправляются в свой дом и до утра предаются восторгам любви.

Барабанная дробь раскатилась над озером, и Хар-Лу, подхватив кожаную куртку Батигар, прихрамывая, увлек девушку из кольца охотников.

Смотрителю фонтанов Чилара предстоял хлопотный День. Собственно, хлопоты начались ещё вчера, когда после полудня в дом его прибыл секретный гонец из Эостра с новостями первостепенной важности. Выслушав его, Нарм отменил все визиты, отложил все дела, отослал своего гонца в Сагру и предпринял ряд мер, в результате которых сегодня ему предстояла встреча сначала с исфатейскими купцами, державшими в Чиларе свои лавки, затем со здешними Торговцами людьми, которых насчитывалось не меньше полудюжины, а ещё позднее — с начальником гвардейцев Чилара, имевшим обширную сеть соглядатаев не только в городе, но и в его окрестностях.

Встречи эти должны были происходить тайно, поскольку ни горожанам, ни Владыке Чилара совершенно не обязательно было знать, кем является в действительности Нарм. Лишь немногим людям было доподлинно известно, что должность Смотрителя городских фонтанов только личина, которой прикрывался Маг второй ступени посвящения, ученик и соратник Эрзама, вершитель воли Черного Магистрата в городе Чиларе, именовавший себя Нармом. После предстоявших встреч число догадывающихся о его истинном статусе должно было резко возрасти, но Смотрителя фонтанов это не особенно беспокоило — дело того стоит. Нарм взглянул на солнечные часы, аккуратно сложил покрытые воском дощечки, на которых записаны были пункты предстоявшей беседы, и направился в сад — исфатейские купцы должны быть уже в сборе.

Смотритель фонтанов жил на широкую ногу, и даже самые богатые унгиры и знатные хадасы считали за честь побывать у него в гостях. Однако на этот раз приглашенные выглядели взволнованными, и ни изобилующий фонтанами, дивной красоты сад, ни уставленный изысканными напитками, закусками и заедками стол не могли согнать выражение тревоги с их лиц. И немудрено. Обошедший их вчера вечером посланец Смотрителя настоятельно просил уважаемых унгиров посетить своего господина на следующее же утро, что было само по себе необычно и указывало на деловой характер встречи, а приведенные слугой в роскошный сад гости обнаружили, что никого, кроме волей судеб осевших в Чиларе исфатейских купцов, среди них нет. Означать это могло лишь одно: известия, припасенные Нармом, касались Исфатеи, — но, скажите на милость, какое дело Смотрителю фонтанов Чилара до их далекой родины? И все же, как видно, дело было, причем не пустяковое, ибо Нарм, хотя и занимал незначительную в общем-то должность при дворе Владыки Чилара, известен был как человек, обладавший значительным влиянием при том же дворе. А вот наконец и он сам. Сорокалетний, невысокий, поджарый, с крупной и совершенно лысой головой, блестящей, как только что испеченный, смазанный маслом и яйцом каравай. Одиннадцать купцов, закончив раскланиваться и обмениваться приветствиями, благопожеланиями, вопросами о здоровье семьи и состоянии торговли, начали чинно рассаживаться в легкие плетеные кресла, расставленные вокруг овального стола под сенью папоротниковых пальм на краю обрыва, с которого хорошо была видна полноводная Гатиана и кишевший лодками порт.

— Многоуважаемые унгиры, рад приветствовать вас в своем убогом жилище. Благодарю за то, что вы сочли возможным отложить на время свои многотрудные требующие неусыпного внимания дела и откликнулись на мое приглашение. Прошу вас отведать напитков и плодов, которыми богат мой скудный дом, — Нарм сделал жест в сторону ломившегося от яств стола, — а я тем временем объясню, что побудило меня собрать вас здесь в столь неподходящий для застолья час… — Округлая и учтивая речь Смотрителя фонтанов текла плавно, низкий бархатистый голос журчал вкрадчиво и завораживающе, но лица многоуважаемых унгиров сохраняли напряженное, выжидательное выражение, закуски и напитки оставались нетронутыми, и Нарм, отбросив экивоки, перешел к делу:

— До меня дошло известие, что Небесный Отец перестал отсчитывать мгновения жизни Владыки Исфатеи. Обстоятельства смерти Бергола неизвестны, но есть основания полагать, что он пал от руки убийц. — (Купцы зашевелились.) — Погодите, это ещё не все. Убит друг и советник Бергола — Донгам, человек этот, я полагаю, вам знаком. Он убит кротолюдами, вышедшими из недр Гангози и оказавшимися обычными людьми, называющими себя файголитами.

Нарм сделал паузу, вглядываясь в лица исфатейских купцов. Пожилые были испуганы, те, что помоложе, начали оживленно переглядываться и перемигиваться.

— Посланная Белыми Братьями из Норгона тысяча воинов, при помощи которой Донгам намеревался захватить Исфатею, сражается с файголитами, на сторону которых встали гвардейцы и горожане, признавшие во многих выходцах из Горы друзей и родных, пропавших некогда при таинственных обстоятельствах или осужденных на смерть в недрах Гангози…

И тут многоуважаемых унгиров прорвало:

— Что же теперь будет?! Спрос на украшения, ткани, керамику упадет?.. Зато серебро втрое, вдесятеро подорожает!.. Да не о том вы! Торговля с Исфатеей вообще прекратится!.. А с другими городами?.. Надо остановить караваны, догнать ушедшие!..

Купцы повскакали с мест, заговорили в голос, яростно жестикулируя, брызжа слюной, порываясь куда-то бежать, что-то делать, и Нарм, пережидая вызванную им бурю, опустился в кресло, плеснул в бокал легкого белого вина.

Никто не спросил его о том, как получил он эти сведения, никто не усомнился в его словах — придумать то, что произошло в Исфатее, было просто невозможно. Потом, разумеется, различные вопросы и догадки появятся, но это произойдет позже, когда унгиры осмыслят открывшиеся перед ними перспективы, подсчитают барыши, которые может принести им неожиданное знание о никому ещё не известных событиях, отдадут необходимые распоряжения и позволят своим мозгам расслабиться, посмотреть на происшедшее глазами, не зашоренными корыстными интересами.

Вполуха прислушиваясь к бурным дебатам, Смотритель фонтанов в последний раз обдумывал, все ли из того, что нужно было сказать этим людям, он сказал. Вероятно, им лучше пока не знать, что убийство Бергола — дело рук Дон-гама; пусть они узнают об этом потом, от кого-нибудь другого. Новое знание ляжет на уже подготовленную почву — так оно вернее усилит их неприязнь к Белым Братьям, которые теперь уж точно не сумеют прибрать к рукам Серебряный город. Ай да Эрзам! Нарм мысленно возгласил здравицу учителю и отхлебнул из бокала. Исфатейская смута началась совершенно не вовремя, когда Магистрат ещё не был готов включить Серебряный город в круг своих интересов, и все же хитроумный магистр сумел и из этого невыгоднейшего положения извлечь пользу и стравить файголитов с Белыми Братьями. Он оказался единственным, кто смог разглядеть в кротолюдах, считавшихся просто выродками, силу, способную заявить о себе самым решительным образом. Тем более стоит прислушаться к словам учителя о том, что Мгал не обычный грабитель храмов, явившийся слепым орудием сильных мира сего, а Потрясатель Равновесия, выпестованный и пущенный умелой и мощной рукой к сокровищнице Маронды, как стрела из лука. Ему, Эрзаму, на месте виднее, нарушил ли северянин Равновесие по чьему-то наущению или сделал это по предопределению судьбы…

Нарм прищурил глаза — полноводная Гатиана сияла на солнце, как расплавленное золото, и подумал, что важнейшим в сообщении гонца из Эостра, получившего его непосредственно от эостровского аллата, было указание о вычисленном магической наукой пути северянина и существовавшей связи судеб принцесс из рода Амаргеев с судьбой Мгала Потрясателя Равновесия. Если учитель не ошибся, а ошибался он крайне редко, то связь эта и есть тот самый конец ниточки, по которой можно, при должном усердии и удачном стечении обстоятельств, добраться до иголки — северянина, представлявшего теперь уже, учитывая все происшедшее в Исфатее, интерес не только как похититель кристалла, но и как личность, способная, подобно камешку, попавшему между шестернями, изменить сбалансированный ход механизма мироздания…

— Многоуважаемые унгиры, — вкрадчиво произнес Смотритель фонтанов, не поднимаясь с кресла, и с удовольствием отметил, что момент выбран верно — шум мгновенно утих. — Сведения, которыми я с вами поделился, станут достоянием наиболее искушенных жителей Чилара через девять-десять дней, и, думаю, лучше не волновать ими славных чиларцев раньше времени, плохие вести и без того имеют крылья. Таким образом, у вас есть возможность не спеша подумать о том, как лучше использовать полученное известие; надеюсь, это поможет вам простить меня за то, что я позволил себе оторвать столь достойных особ от нелегких трудов и дел…

Шквал благодарностей, заверений в вечной дружбе и готовности оказать помощь в любых начинаниях заставил Смотрителя фонтанов сделать паузу.

— Видя, что вы, — продолжал Смотритель, — потрясенные происшедшими на вашей родине переменами, спешите уединиться, чтобы осмыслить их, я не осмеливаюсь вас задерживать, хотя и скорблю о том, что столь почтенные люди не смогли разделить со мною скромную трапезу. На прощание — какая рассеянность, я чуть было об этом не забыл — хочу сообщить, что принцессы Чаг и Батигар незадолго до гибели Бергола отправились путешествовать. Очень может статься, что Отец Небесный приведет их в наш славный город. Если это случится и они надумают остановиться у кого-нибудь из вас — что может быть естественней, чем желание путешественника будучи на чужбине искать приюта у земляка, — прошу, оповестите меня. Дайте мне знать об их прибытии, а ещё лучше — приведите их ко мне. Человек, принесший известие о событиях в Исфатее, оставил мне на хранение кое-какие документы, по его словам весьма важные для принцесс из рода Амаргеев.

Дружные заверения купцов в преданности и готовности сослужить любую службу, не говоря уж о такой приятной, как представить принцесс столь благородному человеку, заставили Смотрителя фонтанов внутренне улыбнуться и пожелать себе, чтобы две ещё предстоявшие ему до вечера встречи прошли столь же успешно.

Пока Хар-Лу тащил Батигар к своей комнате, девушка успела задать ему несколько вопросов и выяснила две интересующие её вещи. Во-первых, Чаг, как и следовало ожидать, отказалась демонстрировать Сидящим в Кругу Совета свое тело и душу и в весьма категорической форме довела до их сведения, что не намерена входить в большую семью голубокожих. Тем не менее скарусы, рассудив, что глупо скармливать такую великолепную женщину грибному полю, решили, несмотря ни на что, принять её в лоно своего народа на правах общей жены и, накинув на строптивицу сеть, уволокли в подвалы, отведенные для холостых охотников. Во-вторых, новоиспеченный муж сообщил девушке, что сегодняшней ночью батракалы будут праздновать победу над врагами своих друзей и кровных братьев из Большого мира и справлять две свадьбы: его, Хар-Лу, с Батигар и всех холостых охотников с Чаг. Предстоит большое веселье, в котором им принять участие не удастся, но его, Хар-Лу, это не огорчает, они с Батигар тоже повеселятся на свой лад, и даже получше других.

Введя столь неожиданно появившуюся у него жену в свою комнатку, Хар-Лу тут же дал ей понять, какого рода будет это веселье: облобызав принцессу, он велел девушке немедленно раздеваться. Батигар не сопротивлялась. Она не только позволила скарусу целовать её, но и сама, преодолевая отвращение, несколько раз касалась губами его губ, оглаживала шею и узкие плечи, всячески стремясь показать своему мужу, что ждет не дождется близости с ним. Скинув с себя остатки одежды, она покорно легла на тощую циновку, Хар-Лу примостился рядом.

Терпеливо сносила девушка его неистовые поцелуи, лезущий в рот язык, жадно шарящие по её телу руки, поглаживания, пощипывания и похлопывания, стараясь думать о чем-нибудь постороннем. Так, перебирая в памяти события минувшего дня, она неожиданно набрела на мысль о том, что Хар-Лу не случайно не было в Кругу Совета. Батигар успела заметить, что у скарусов существует определенная иерархия, внешние проявления которой заметны даже в именах. Мальчишек и юношей звали односложными именами, перед именами охотников, Сидящих в Кругу Совета, добавлялась уважительная частица «My», а мужчины, вышедшие из юношеского возраста и прошедшие посвящение в охотники, но ничем особым не успевшие отличиться, прибавляли к своему имени частицу «Лу». Таким образом, принцесса обнаружила, что выбрала в мужья далеко не лучшего из лучших, однако открытие это нисколько её не опечалило. Удивило девушку другое: почему ничем не примечательному и не имевшему каких-либо заслуг охотнику племя доверило Жезл Силы? Впрочем, и этому она без труда нашла правдоподобное объяснение. Жезл Силы был в глазах голубокожих полезнейшей вещью, но умение убивать, не проявляя при этом ловкости, смелости — того мастерства и даже искусства, которые, по-видимому, высоко ценились скарусами, — считалось скорее всего недостойным истинного охотника. Не зря же в словах замшелого старца, назвавшего Хар-Лу лучшим из лучших, ей почудилась насмешка.

Руки скаруса становились все требовательнее и настойчивей, дыхание тяжелее, и Батигар, внезапно очнувшись от своих дум, ощутила столь сильное омерзение, что едва поборола желание отшвырнуть прочь эту похотливую тварь. Вместо этого она, намеренно возбужденно дыша, чуть отстранилась от Хар-Лу и жалобно попросила:

— Подожди, дорогой! Пожалуйста, погоди, дай мне отдышаться. Ты так нетерпелив, а ведь у меня в жизни не было ещё ни одного мужчины! Позволь мне немного передохнуть, спешить некуда, у нас впереди целая ночь и вся жизнь.

Скарус пробормотал что-то невразумительное и, подобно пиявке, присосался к её правой груди.

— Погоди, дорогой мой, ну пожалуйста! Ляг рядом, расскажи о вашем народе, о себе, о том, почему тебя признали достойнейшим из достойных и доверили Жезл Силы. И еще, если тебе нетрудно, не мог бы ты принести чего-нибудь поесть и попить, я так проголодалась! С утра у меня даже хлебной крошки во рту не было. — Говоря это, Бати-гар, как умела, продолжала ластиться к Хар-Лу, представляя, с каким наслаждением свернет этому хилому хромоножке шею, как только добьется от него желаемого.

Упоминание о пище и питье смутило голубокожего, заставило испытать чувство вины: каким бы ни был Хар-Лу дикарем, он сознавал, что требовать любви от голодной, мечтающей о глотке воды женщины жестоко и неразумно. С трудом оторвавшись от Батигар, скарус поднялся с циновки и, повозившись в дальнем углу комнаты, притащил глиняную миску с застывшей кашеобразной массой, лепешку, две вяленые рыбы и высокий кувшин, предложив де вушке вместо ножа и ложки широкую плоскую палочку. Некоторое время он молча наблюдал за тем, как Батигар Неумело управляется с отдающей рыбой кашеобразной массой, упрямо нежелавшей держаться на палочке, а потом неожиданно грустным голосом сказал:

— Напрасно ты считаешь меня достойнейшим из достойных и лучшим из лучших. Я хромой, к тому же с рождения считаюсь хилым и неловким. Охотник из меня неважный, и Жезл Силы был доверен мне вовсе не за особые заслуги.

В тусклом свете жирового светильника лицо его выглядело растерянным и по-детски беззащитным. Слегка заикаясь, то и дело замолкая, чтобы подыскать нужные слова, он рассказал Батигар о своем детстве, о том, что, будучи низкорослым, хилым и хромым, редко участвовал в играх сверстников. Что он плохо помнит умершую во время вторых родов мать, а отец, взявший в дом вскоре после её смерти другую женщину, не слишком ласково обращался со своим ущербным сыном, хотя именно благодаря его заботам Хар-Лу сумел-таки пройти посвящение в охотники. Отец-погиб совсем недавно, в тот день, когда в поселке появились. люди из Большого мира, ставшие друзьями и кровными братьями его народа, от которых батракалы получили Жезл Силы.

Постепенно речь Хар-Лу сделалась глаже, спокойнее, и он перестал казаться Батигар таким уж мерзким. Глядя в его некрасивое, какое-то незавершенное лицо, на котором, подобно приросшей маске, навечно застыло выражение вины за свою неполноценность, она даже испытала к нему что-то вроде жалости. Этому забитому, затюканному сородичами хромуше совсем не нравилась навязанная ему роль палача, и он вовсе не гордился тем, что убил сегодня такое множество народу. Он вслух называл себя убийцей, мясником, забившим три десятка не способных оказать ему сопротивление людей, и содеянное им делало его в собственных глазах ещё гаже, ещё недостойней, ещё несовершеннее. Восприняв поначалу свою скороспелую свадьбу как проявление милости Зажигающего Небесный Светильник, теперь он начал понимать, что это скорее очередная насмешка над ним, изощренное наказание за учиненную бойню. Он сознавал, что врать сидевшей перед ним девушке не имело смысла — завтра, разговаривая с женщинами поселка, она все равно узнала бы, какого неудачника, сама того не ведая, выбрала в мужья, а надеяться на уважение и любовь её, столь сильной и красивой, с его стороны просто глупо. Дав ему такую жену, Сидящие в Круге Совета посмеялись над ним так же, как и тогда, когда доверили Жезл Силы. Посмеялись они и над ней, женщиной из Большого мира, но батракалы вообще любят смеяться и считают себя отменно веселым народом…

Слушая Хар-Лу, Батигар чувствовала нарастающее желание как-то утешить этого странного, похожего на обиженного мальчика маленького мужчину, приласкать его, сказать ему что-нибудь ободряющее. Однако она понимала, что делать этого ни в коем случае не следует — он её враг и поступать с ним надо как с врагом. Не следовало даже слушать его — не желает она ничего знать о его жизни, о бедах и надеждах. Чтобы заглушить в себе жалость, девушка начала думать о Чаг, и это помогло ей вернуть необходимую Для выполнения задуманного плана твердость.

— Дорогой, я действительно послана тебе Зажигающим Небесный Светильник. Поверь, теперь твои беды кончатся, я буду тебя любить так сильно, что ты, конечно же, войдешь в Круг Совета и передашь Жезл Силы кому-нибудь другому, — вкрадчиво сказала принцесса, прихлебывая мелкими глоточками душистую воду из кувшина. — Кстати, не покажешь ли ты мне этот самый убийственный Жезл, полученный вами от ваших друзей и кровных братьев из Большого мира? Я много слышала о нем, ещё когда жила в Исфатее, но видеть его мне не приходилось. Мне всегда казалось, что метать огненные стрелы может только Небесный Отец, которого вы зовете Зажигающим Небесный Светильник.

— Ты хочешь посмотреть на Жезл Силы? — переспросил Хар-Лу, и Батигар почудилась в его голосе усмешка и понимание.

«Неужели он обо всем догадался?» — в ужасе подумала она, глядя, как скарус направляется в дальний конец комнаты, роется в том самом углу, откуда он принес еду и питье.

— Вот эта штука и есть Жезл. На вид не скажешь, что он способен убивать, и до поры до времени смерть и разрушение спят в нем, не способные сами по себе вырваться на волю. Но если передвинуть это колечко, повернуть железную загогулину и нажать сюда… — Хар-Лу направил конец Жезла на стену, и из него вырвался белый луч. — Если я поверну другое кольцо, вот оно, смотри, этот луч может прожечь даже камень. А эта железка определяет длину луча. Это очень опасная вещь, друзья и кровные братья…

В воздухе запахло прошедшей грозой, Батигар придвинулась к Хар-Лу и, когда тот, убрав палец со спускового крючка, заставил луч исчезнуть, резко ударила его ребром ладони по выступающему кадыку. Скарус замолк на полуслове и мягко осел на пол. Жезл Силы, выпав из его ладони, упал на циновку.

Батигар всхлипнула и коснулась запястья своего бывшего мужа. Мертв. Однажды таким же точно ударом она сломала руку кундалагскому хадасу, понявшему согласие младшей дочери Бергола на верховую прогулку за городскими стенами как намек на её готовность познакомиться с ним поближе.

Девушка подняла Жезл Силы. Покрутила указанные Хар-Лу кольца, пощелкала рычажками, осваиваясь со смертоносным оружием. Потом, надавив на спусковой крючок, развалила лучом стоявший поблизости кувшин и, убедившись, что, попав в другие руки, Жезл не утратил своей силы, быстро начала одеваться. Веселье на поверхности острова, как и предсказывал её бывший муж, было в полном разгаре, и принцессе не стоило большого труда проскользнуть мимо завывающих у трех костров охотников к лазу, который вел в помещения для неженатых мужчин — именно сюда, по словам Хар-Лу, отвели Чаг. Девушка бесшумно спустилась по лестнице, заглянула в один коридор, во второй, и тут снизу до неё донеслись приглушенные голоса. Она миновала ещё два марша, освещенные коптящими и вонючими жировыми светильниками, и увидела в одном из коридоров группу беседовавших охотников. Двумя руками подняла ставший вдруг удивительно тяжелым Жезл Силы и нажала на спуск.

Разговор оборвался. Луч прошел на уровне груди скарусов, и они разом, словно перерезанные надвое раскаленной добела проволокой, начали рушиться на истоптанный земляной пол. Опустив руку с Жезлом, другой рукой Батигар схватилась за горло, ей показалось, что сейчас её вывернет наизнанку. Но вот ещё один охотник появился из ближайшего дверного проема, и девушка, мгновенно справившись с накатившей тошнотой, вновь подняла Жезл Силы.

Лужа крови и груда расчлененных лучом тел перегородили ей проход в комнату. Принцесса сделала несколько шагов наугад, зажмурив глаза и стараясь не слышать, как чавкает под сапогами кровавая жижа. Остановившись у дверного проема, она осторожно заглянула в комнату и замерла, не в силах оторвать взгляд от происходившего.. Посреди ярко освещенного помещения на груде циновок извивалось и корчилось совершенно обнаженное, неправдоподобно большое и белое женское тело. На нем елозил маленький серо-голубой человечек, цеплявшийся за женщину с отчаянием неумелого наездника, впервые очутившегося на норовистой необъезженной лошади. Чуть в стороне три голых скаруса с серьезными лицами давали своему товарищу ценные советы. Зрелище было столь отвратительным и притягательным одновременно, что Батигар не могла отвести от него глаз до тех пор, пока до неё не дошло, что эта женщина, которую насилуют голубокожие, — не кто иная, как её старшая сестра, принцесса Чаг из рода Амаргеев.

Находившиеся в комнате скарусы заметили Батигар, как только та появилась в дверях, но осознать, что она здесь делает, и должным образом отреагировать не успели. Троих сверкающих луч расчленил сразу, четвертый, оседлавший Чаг, пережил их всего на несколько мгновений. Принцесса опасалась применять против него Жезл Силы, боясь задеть сестру, однако видевший гибель товарищей голубокожий не понял этого и потому не-сумел воспользоваться единственно ему выпавшим шансом на спасение. Повинуясь охотничьему инстинкту встречать неизбежную опасность лицом к лицу, он, оставив свою жертву, прыгнул на Батигар, но девушка оказалась проворнее.

Огненный луч располовинил скаруса в прыжке, и Батигар, удостоверившись, что больше голубокожих поблизости нет, шагнула к Чаг. Стараясь не смотреть на её обнаженное, перепачканное кровью, потом и слизью тело, склонилась она над сестрой и заглянула в мутные, не видевшие ничего вокруг глаза. Вырвала изо рта тряпичный кляп и, перевернув на живот, перерезала взятым в комнате Хар-Лу ножом веревки, стягивавшие руки за спиной. Чаг выгнулась, захрипела, застонала, по большому белому телу прошла судорога, и её вырвало.

Оставив сестру, Батигар, брезгливо и жалостливо скривив губы, выглянула в коридор: никого, все тихо. Вернулась в комнату и осмотрелась, но ничего подходящего из одежды не обнаружила. Тогда девушка сорвала с двух скарусов плетеные юбки, одной, как могла, наскоро обтерла сестру, другую завязала на её талии. Протянула Чаг найденный в углу кувшин с водой и кусок лепешки. Дрожащими руками молодая женщина оттолкнула лепешку и припала распухшими губами к неровному краю кое-как обожженного кувшина. Лязгая зубами, сделала глоток, другой, муть из глаз стала постепенно уходить, взгляд сделался осмысленным.

— Поднимайся, надо бежать, пока нас не хватились.

Чаг залопотала что-то неразборчивое и вновь припала к кувшину. Видя, что сестре надо дать хоть немного времени, чтобы прийти в себя, Батигар принялась обшаривать комнату, время от времени опасливо поглядывая в сторону коридора.

Сети, похожие на остроги копья, обрывки циновок, кувшины с водой, корзины с объедками черствых лепешек, метла, стопка грубо сработанных чашек… Из кучи всего этого девушка выбрала барабан, сделанный из похожего на длинную тыкву высушенного плода, верхняя часть которого была срезана и затянута тонкой кожей. Сорвала кожу, побросала в барабан огрызки лепешек, высыпала несколько горстей сушеных ягод, найденных в одном из глиняных горшков, кресало, моток бечевки. Больше ничего, из того что могло бы пригодиться в джунглях, под руку не попалось. Хорошо было бы взять с собой копья, но они будут мешать во время бегства. Батигар махнула рукой, перекинула ремень от барабана через голову и, подойдя к Чаг, рывком подняла её на ноги.

— Больше медлить нельзя. Если хочешь спастись, надо выбираться отсюда.

Чаг кивнула, сделала несколько нетвердых шагов к двери; лицо её перекосила гримаса боли, но она продолжала ковылять вперед. Батигар обогнала её и первая вышла в коридор, держа наготове Жезл Силы.

Еще дважды пришлось младшей принцессе из рода Амаргеев пустить в ход грозное оружие, прежде чем им с сестрой удалось добраться до каморки, в которой был заперт Тофур.

Сторожей около неё не было, и Батигар, беспрепятственно откинув массивную деревянную щеколду, распахнула дверь:

— Эй, Тофур, здесь еще? Выходи, загостились мы тут, пора в путь.

Молодой охотник вынырнул из темноты, щурясь от света жирового светильника, предусмотрительно захваченного Батигар из помещения, предназначенного для неженатых скарусов.

— Обе принцессы тут! Рад видеть вас целыми и невредимыми! Что с тобой, Чаг? На тебе лица нет! Да и одеяние у тебя слишком открытое… — Он сделал шаг к старшей из сестер, но та вдруг яростно зашипела:

— Молчи, тварь! Шагай, кобель вонючий, не разговаривай! Батигар благодари, что выпустила, надо было тебя здесь оставить!

Тофур изумленно вскинул брови и попятился:

— Ты что, пьяных ягод объелась?

— Не обращай внимания, переволновалась она немного, — прервала его Батигар и, сунув в руки бывшего проводника оттягивавший ей шею барабан, предупредила: — Наверху у скарусов праздник, и до сих пор они нашего бегства не заметили. Надо как можно быстрее добраться до плотов и отчалить, тогда уж нас ничто не остановит. Помнишь, где плоты привязаны?

— За кустами, там ещё стена одинокая с остатками окна высится. — Туда и беги. Отвязывай плот, который поменьше, приготовь шесты и жди нас. Чаг не может быстро идти.

— Оружие бы какое достать, пропадем без него в джунглях. Да и от погони отбиваться пригодится… — начал было Тофур, но Батигар снова перебила его:

— Оружие у нас есть, от погони отобьемся. Ты, главное, сообрази, куда нам плыть, чтобы в Чилар попасть.

— Пропадите вы с вашим Чиларом пропадом! — буркнул себе под нос Тофур и устремился в конец коридора к лестнице. Батигар, приноравливаясь к нетвердому шагу сестры, последовала за ним.

Выскочив на поверхность острова, молодой охотник несколько мгновений озирался, пытаясь сориентироваться. Справа, на дальнем конце поселка, громко бил барабан, сновали освещенные сполохами костров фигуры скарусов, слышались взрывы смеха, визг, протяжные крики. Прямо перед ним ступенями поднимались трехэтажные руины, в окнах которых тут и там мерцали огоньки светильников, а слева звездное небо заслоняла одинокая стена, за которой начинался склон, сбегавший в прямоугольную бухточку, служившую скарусам гаванью.

Тофур сделал десяток шагов, нащупывая тропинку, но тут за его спиной послышались яростные вопли, и он, не оглядываясь, рванулся к кустам, преграждавшим ему дорогу к спасительной бухте. Обдирая руки и лицо, продрался он сквозь заросли и едва не рухнул в воду. Оглядел жавшиеся к низкому искрошившемуся парапету плоты и, выбрав самый маленький, стал пробираться к нему. Затем отвязал веревку, зацепленную за обломок каменной плиты, прихватил три прислоненных к ней шеста и бросил на плот. Крики наверху стали громче, а сестры все не появлялись. Тофур обежал остальные плоты, два шеста прихватил с собой, остальные забросил в воду, подальше от берега. Заметил на одном из плотов острогу и не смог удержаться от радостного восклицания.

Он уже собирался оттолкнуть свой плот от парапета и удариться в бега, не дожидаясь принцесс, когда кустарник поблизости зашуршал, захрустел и сестры выбрались на берег. Тофур поспешно окликнул их, но радовался он преждевременно, потому что следом за принцессами из кустов высыпала целая орава орущих и улюлюкающих скарусов, воинственно потрясавших копьями. Похоже, на этот раз сестрам от погони было не уйти. Молодой охотник поднял шест и тут, во второй раз за этот наполненный событиями день, увидел действие Жезла Силы. Огненный луч, нестерпимо яркий в ночной темноте, вырвался из рук Батигар. Толпа преследователей взвыла, послышались стоны, проклятия и угрозы. Ослепительный луч сделал в воздухе зигзаг и вновь опустился на скарусов. Теперь уже слышны были только хрипы умирающих, хруст ломаемого кустарника и топот обратившихся в бегство охотников.

Чаг и Батигар неспешно спустились к облюбованному Тофуром плоту, и младшая принцесса устало спросила:

— Ты умеешь находить дорогу по звездам? Определил, в каком направлении Чилар? Тогда помоги Чаг перебраться на плот и отчаливай.

— Отойди, гад смердючий, без тебя справлюсь! — прошипела Чаг и неуклюже прыгнула на начавший отходить от берега плот, который под её тяжестью так сильно накренился, что Тофур едва устоял на ногах. Упершись шестом в дно, он снова подогнал плот к берегу, и Батигар, тяжело ступив на него, сразу же опустилась на колени, а потом и вовсе легла ничком на бревна, широко раскинув руки, в одной из которых мрачно посверкивал смертоносный Жезл Силы.

Тофур оттолкнулся от берега и, глядя на недвижимых принцесс, решил, что сестры сегодня вечером потрудились на славу, и если ему удастся столь же успешно выполнить свою часть работы, то они могут считать себя уже достигшими пригородов Чилара. А там, с попутным караваном, торными дорогами до Кундалага или Эостра добраться — раз плюнуть. Оттуда, глядишь, и до Исфатеи рукой подать. Вот и дома почти, подбодрил он себя. Лишь бы озерные глеги на пути не встретились.

Глава пятая ЧИЛАР

Тяжелый нож перерубил ветку и с силой вонзился в ствол дикой ваньги. Гиль удовлетворенно улыбнулся: урок, преподанные ему Эмриком, начали приносить плоды. Он извлек из плотной древесины подаренный Му-Хао нож — батракал считал, что должен хоть как-то возместить ему потерю Жезла Силы, — и сунул в ножны. За время перехода через Чиларские топи умение кидать нож было далеко не единственным, чему он научился. При постройке плота Эмрик отыскал в джунглях подходящий материал и за несколько вечеров сделал большой лук, подобный тем, которыми пользуются скотоводы Солончаковых пустошей, и показал юноше несколько любопытных приемов обращения с ним. Мгал ежедневно заставлял его драться с собой на мечах, но что больше всего радовало Гиля, так это неожиданно усилившиеся у него после бурной ночи, проведенной в поселке батракалов, колдовские способности. Называть их так было, вероятно, слишком самоуверенно, однако внезапно пришедшее умение разжигать костер без огнива, предсказывать погоду и предугадывать появление хищников было, безусловно, чем-то сродни колдовскому искусству Горбии, учившего некогда мальчишку врачеванию, зачаткам ясновидения и мысленному общению. Теперь Гиль без оговорок признавал, что деревенский колдун не зря выделял его из числа своих учеников, — очевидно, уже тогда он провидел дар, которым наделил юношу Великий Самаат при рождении.

С каждым днем его второе, внутреннее, зрение крепло, и постепенно он приучился ему доверять. Дар этот проявлял себя нечасто, но несколько раз уже помог юноше и его товарищам избежать опасностей. Страх — одно из сильнейших человеческих чувств, и потому мозг Гиля, постоянно ожидавший неприятных сюрпризов, уготованных ему и его спутникам джунглями, удивительно чутко реагировал на подстерегавшие их опасности.

Предостережения, которые он воспринимал, не были конкретными, они напоминали тень, падавшую от наползающих на солнце облаков, с той, пожалуй, разницей, что тень эту он воспринимал не обычным, а внутренним зрением. Вот и сейчас, вкладывая нож в ножны, Гиль внезапно ощутил знакомое уже затемнение сознания, каким-то образом связанное с Гатианой и его друзьями. Ощущение темноты и холода было мгновенным, но этого оказалось достаточно, чтобы он повернулся и, поправив заплечную суму, в которую собирал лекарственные и годные для приправ травы, скорым шагом направился к реке, .туда, где оставил Мгала и Эмрика. Чем больше узнавал он своих товарищей, тем сильнее к ним привязывался. Все реже вспоминалась ему родная деревня, разгромленная Белыми дьяволами, все бледнее становились образы родных, близких и друзей. Всех их заменили ему Мгал и Эмрик, люди из чужих, незнакомых племен, отличавшиеся от него не только верой, но и цветом кожи. Хотя вопрос о том, во что же они верят и верят ли вообще, Гиль до сих пор не решил для себя окончательно. Помнится, Му-Хао, проводив их длинным, но сравнительно безопасным путем до берегов Гатианы, спросил, перед тем как распрощаться, почему все трое чужаков, пришедших из Большого мира, не боятся смерти. На основании чего батракал сделал такой вывод, Гиль узнать не удосужился, хотя он-то смерти действительно не слишком боялся, потому что верил: если умрет достойно, как подобает воину, а иного он себе не мог и помыслить, то попадет прямо в дивные селения Самаата. А о чем ещё может мечтать мужчина, рожденный в племени барра? Так Гиль и сказал Му-Хао, и нечто подобное ожидал услышать от своих друзей, но услышал совсем иное.

«Бояться боли, процесса умиранияестественно для человека. Но смерть — это переход в небытие, после которого остается только бесчувственный смердящий труп, не способный испытывать ни боли, ни жалости, ни горечи утраты. Бояться можно смерти близких, без которых этот мир опустеет, — сказал Эмрик, и лицо его дрогнуло. — Собственную же смерть человек даже не сможет осознать, так стоит ли её бояться?»

«О-хой! Ни вера, ни безверие не превратят труса в храбреца и не сделают смельчака обладателем пугливого сердца, — согласился Му-Хао, покачав головой. — Я не сумел правильно задать вопрос, и ваши ответы не помогут мне вдохнуть силы в моих потерявших вкус к жизни и все же не желающих лишний раз рисковать ею сородичей. Тем не менее я хотел бы услышать и тебя, Мгал».

Северянин передвинулся по стволу сваленного ветром Дерева, чтобы лицо его оказалось в тени, и неторопливо произнес: «Я видел множество людей, поклонявшихся са-чьад разным богам, и полагаю, что, будь этих богов действительно так много, они едва ли смогли бы мирно уживаться — между собой. Мой учитель, Менгер, верил в то, что существует Единый Всесильный Творец, являющий разным народам различные свои ипостаси. Каждому ту, которую он может понять и принять. Но что ему, Великому и Вечному, до судеб отдельных людей, жизнь которых для него не более чем для нас жизнь мотылька-однодневки? Он ткет ковер мироздания, преследуя одному ему ведомую цель, и мы служим лишь подсобным материалом для воплощения грандиозного замысла. Каждый из нас играет свою роль, и так же, как бродячие актеры, выступив со своим номером, покидают базарную площадь, исчезаем из этого мира. Но не прежде, чем выполним свое предназначение и дадим возможность Творцу вплести нити наших жизней в созданный им вселенский ковер. Одним уготована маленькая роль, другим побольше, но ещё до выхода на площадь жизни она уже предопределена характером, способностями, целым рядом сопутствующих обстоятельств. Однако то, что каждому из нас положено — малое или большое, равно незначительное, когда мерилом является Вечность, — мы исполним, и потому нет смысла бояться смерти, ждущей нас в положенном месте в урочный миг».

Гиль помотал головой, отгоняя внезапно нахлынувшие на него воспоминания об этом странном разговоре, который, сейчас он это понял совершенно отчетливо, был чем-то вроде исповеди бесконечно одиноких людей. Впервые он осознал, что сблизило их, казалось бы совсем непохожих: именно неумение найти себе место в этом огромном и пестром мире. Он не мог представить Мгала или Эмрика городскими стражниками, охотниками, караванщиками, земледельцами. То есть они могли стать ими на время, примерить при случае ту или иную маску, одежду, жизнь, но чужая личина, несмотря на все усилия, оставалась чужой. Они были другими, и поиски маячивших где-то за горизонтом сокровищ, которые, согласно легендам, должны были в положенное время осчастливить этот мир, подходили им больше всего. И в конце концов, мелькнула у Гиля крамольная мысль, не столь уж важно, найдут они сокровища Маронды или нет. Достаточно уже того, что им хорошо вместе, а цель придает смысл их странствию, хотя порой в стремлении достичь желаемого больше радости и смысла, чем в обретении искомого. Тем более понятие «осчастливить мир» было уж очень расплывчатым. Бросьте нищему золотой, и он будет счастлив. Если землепашец соберет со своего поля богатый урожай, унгир выгодно сбудет товар, юноша женится на любимой, а страдающий от мучительного недуга умрет, обретя вечный покой, — они, каждый по-своему, тоже будут счастливы. Но можно ли разом осчастливить всех? Гиль в этом сильно сомневался, полагая, что едва ли его друзья тоже по-настоящему верят в возможность подобного чуда. Мгал рассказывал, что Дети Горы делают счастливыми тех, кто остается в недрах Гангози, но сам же при этом выражал сомнение в том, что попавшие в Гору остаются прежними людьми. Белые дьяволы и Черные Маги тоже норовят осчастливить деревни, города, целые народы сообразно своим представлениям, однако не много находится желающих принять навязанное им «счастье»…

Сквозь просветы между деревьями Гиль увидел обрывистый берег реки и ускорил шаг. Маленький костерок, разведенный друзьями у основания мощного дерева, к которому привалились два больших валуна, был почти не виден — слабая струйка белесого дыма, поднявшись локтей на двадцать, терялась в кроне гиганта, венчавшего вершину пологого утеса. Поляна, отделявшая берег от джунглей, поросла густой травой, из которой кое-где поднимались замшелые каменные глыбы — остатки фундамента некогда стоявшего тут строения.

Судя по всему, место это, имевшее хороший обзор, использовалось изредка забредавшими сюда охотниками в качестве стоянки. Незамеченным подобраться из джунглей к костру не сумел бы ни один хищник, следов людей в лесу Гиль не обнаружил, и, стало быть, опасность могла прийти только со стороны реки. Вертикально обрывавшийся в воду утес не позволял плывшим по Гатиане разглядеть стоянку, но плот, оставленный друзьями чуть ниже по течению, вполне мог привлечь чье-либо внимание. За десять дней плавания на плоту, который то и дело приходилось перетаскивать через мели и пороги, им не попалось ни одного человека, однако чем ближе к Чилару, тем возможнее становилась встреча, и Гиль, уже не на шутку начавший беспокоиться, остановился на самом краю джунглей и, подражая пению красногрудки, издал негромкую переливчатую трель. Ответа не последовало.

Вытащив нож, чернокожий юноша перебежал к ближайшему камню, потерявшему из-за мха свою первоначальную форму, от него к другому и, не сомневаясь в том, что случилась беда, после короткого броска припал к теплому боку одного из привалившихся к дереву валунов. — О, теперь я понимаю, почему Бергол так жаждал отделаться от тебя всеми правдами и неправдами! Погоня за тобой стоила жизни многим людям. Не шевелись! Попробуйте только двинуть пальцем, и я прикончу обоих! — донесся до Гиля звучный женский голос. — Мы не будем греться у вашего костра и не разделим с вами трапезу. Повторяю, нам нужно от вас только одно — кристалл Калиместиара!

— Прикончи их! Не о чем с ними говорить! — пророкотал низкий, полный злобы голос другой женщины.

Гиль пополз вправо, так, чтобы оказаться за спинами разъяренных женщин, и опасливо выглянул из-за края валуна. В говорившей низким глухим голосом он с изумлением узнал принцессу Чаг. Несмотря на то что одета она была в короткую плетеную юбочку, грубую меховую безрукавку и бесформенные сапоги, спутать её крупную широкоплечую фигуру с чьей-то другой было нельзя, да и голос сразу показался юноше знакомым. Вторая, высокая и гибкая женщина, стоявшая чуть ближе к реке и одетая в страшные лохмотья, которых постыдился бы исфатейский нищий, была, судя по разговору, младшей сестрой Чаг. Молодой охотник, застывший возле самого валуна, был Гилю незнаком.

— Прикончи их или дай мне Жезл, я сделаю это с удовольствием! — кровожадно повторила Чаг, придвигаясь к Батигар.

— Клянусь таинствами Самаата, да ведь это Жезл Силы! — прошептал Гиль, заметив в руках отстранившейся от сестры Батигар так хорошо знакомый ему черный, похожий на изогнутую дубинку предмет. — Так вот почему Мгал и Эмрик, подпустив принцесс так близко, до сих пор не свернули им шеи!

Костяное, похожее на острогу, копье, без сомнения позаимствованное молодым охотником у батракалов, не смутило бы юношу, но Жезл Силы — дело другое. Гиль прикинул расстояние до Батигар: шагов восемь-девять. К тому же на пути стояли охотник и Чаг. Если бы что-нибудь отвлекло их внимание, он бы рискнул… Юноша сбросил с плеча сумку и, не вполне доверяя своему умению метать нож, сунул его в ножны. Убивать Батигар ему решительно не хотелось. Он хорошо помнил, что благодаря её, пусть даже и невольной, помощи им с Эмриком удалось вытащить Мгала из темницы Бергола. А для того, чтобы выбить ножом из руки принцессы Жезл Силы, он был ещё недостаточно искусен.

— Так отдаете кристалл или предпочитаете прямо на свидание с Небесным Отцом отправиться? — жестко спросила Батигар, начиная терять терпение.

— Лучше расстаться с вещью, какой бы ценной она ни была, чем с жизнью, — рассудительно проговорил Мгал. — Я отдам вам кристалл.

Юноша не мог видеть северянина, но по тону сказанного понял, что тот догадывается о его присутствии. Послышался шорох, спины принцесс напряглись, они всем телом потянулись вперед, чтобы получше разглядеть легендарный кристалл.

— Осторожно, вещица-то хрупкая. Уронишь невзначай — попортится, — произнес Эмрик многозначительно.

— Я те уроню! А ну не шевелись, замри! Сама возьму! — Чаг шагнула вперед.

— Погоди… — Руки Батигар судорожно сжали Жезл Силы, и она тоже непроизвольно сделала полшага вперед.

Пора, понял Гиль и выпрыгнул из-за валуна. В то же мгновение оглушительно заорал Эмрик, Батигар дернулась, повела Жезлом Силы в сторону, юноша сделал ещё один прыжок. Батигар всем корпусом повернулась к нему, и он, уже видя, как палец принцессы нажимает на спусковой крючок, покатился ей под ноги.

Друзья двигались стремительно и слаженно, так, словно сцена эта была отрепетирована ими многократно и доведена до совершенства. Когда Чаг сделала три шага вперед, а Гиль выпрыгнул из-за валуна, Эмрик истошно завопил, заставив сестер и молодого охотника взглянуть на себя. Этого мгновения хватило юноше, чтобы ещё на один прыжок приблизиться к Батигар, а Мгалу совершить гигантский скачок, в результате чего Чаг очутилась между ним и Жезлом Силы. Упав под ноги Батигар, Гиль опрокинул её, и они вместе рухнули с обрыва в реку. Чаг, сраженная коротким и точным ударом северянина, грохнулась рядом с костром, а Эмрик рывком выхватил из лежащих поблизости ножен меч и двинулся к Тофуру, не сводя с него угрожающего и в то же время удивленного взгляда.

Молодой охотник отшвырнул костяное копье-острогу и развел пустые руки в стороны, показывая, что вступать в схватку не намерен.

— Мне нет дела ни до каких кристаллов. Меня наняли как проводника, но наниматели давно отправились к Небесному Отцу, и единственное мое желание — это добраться до Чилара и вернуться в свою деревню, — сказал он, поглядывая на Эмрика скорее с любопытством, чем с опасением.

— Жаль, что мы не занимаемся торговлей людьми, — хмыкнул тот и опустил меч. — Посмотрим, как там наши ныряльщики поживают?

Вместе с Тофуром они подошли к стоявшему на берегу обрыва Мгалу.

— Она утопила Жезл Силы, — сообщил северянин, — а теперь хочет утопить Гиля.

— Клянусь Усатой, змеей, забавное зрелище! — рассмеялся Эмрик. — Если бы на его месте был я, ей бы это удалось!

— Хотел бы я быть на его месте, — пробормотал Тофур, не сводя глаз с полуобнаженной фигуры Батигар, которая, забыв обо всем, норовила ухватить верткого и юркого, как рыба, Гиля.

— Так за чем же дело стало? Прыгай! — усмехнулся услышавший это бормотание Мгал, пряча кристалл Калиместиара в пояс.

— О нет! Девушка слишком хорошо помнит, что она принцесса, и не дает забывать об этом другим. А это портит всякое удовольствие от общения. Кстати, вторая сестра жаждет мужской крови и, очнувшись, схватится за оружие.

— Я присмотрю за ней, а ты, Эмрик, позаботься о Гиле.

Хар-Лу пристально взглянул на Батигар и отрицательно покачал головой:

— Я пришел не по своей воле. Это ты вызвала меня и всех остальных из небытия. — Он обвел рукой сидящих вокруг костра. Огонь вспыхнул ярче, лица выступили из темноты, и принцесса с удивлением и трепетом узнала полусотника Агила, Хафа, Набра и других гвардейцев, сидящих вперемешку с серо-голубыми человечками.

— Что им от меня надо? Вы мертвы, и я не желаю вас видеть!

— Как прикажешь, принцесса. — Полусотник склонил голову, покрытую ежиком седых волос, и тьма поглотила его. Одна за другой расплывались и таяли в обступающем костер мраке фигуры гвардейцев и скарусов. Хар-Лу остался последним, но и его тело уже начало утрачивать очертания, когда любопытство пересилило страх и Батигар махнула рукой:

— Останься. Раз уж ты здесь, ответь, ты знал… Ты догадывался, что я собираюсь тебя убить?

— Разумеется. Сидящие в Кругу Совета предупреждали, что ты можешь попытаться сделать это. Да и по глазам было видно, — отозвался серо-голубой человечек, вновь обретая плоть и протягивая чуть дрожащие руки к костру.

— Знал и все же позволил мне сделать это?

— Почему бы и нет? Принять смерть из рук красивой женщины несравнимо лучше, чем быть сожранным глегом. — Он передернул плечами, словно подтверждая этим движением, что смерть в пасти глега и впрямь кажется ему несравнимо омерзительней.

— Но ты должен был понимать — убив тебя, я не остановлюсь на этом и погублю ещё множество твоих соплеменников!

— Ты не могла обрести свободу, не применив Жезл Силы.

— И тебе не было жаль ни себя, ни их?

— Мне навязали роль палача, которую я ненавидел. Мне больше пристало быть жертвой. Это больно, однако руки и совесть остаются чистыми, — медленно, не спуская глаз с языков пламени, произнес Хар-Лу. — Сородичи же мои, украв Жезл Силы и намереваясь воспользоваться им, должны были помнить о законе возмездия. Так же как следовало бы помнить о нем и тебе.

— Ты мне угрожаешь? — Батигар сжала зубы, чувствуя, как животная злоба поднимается из глубин её души.

— Разве может покинувший этот мир угрожать живым? Только глупцы верят в мертвецов, встающих из могил ради отмщения. Воздаяние в мире живых осуществляют живые.

— Всегда?

— Нет. Но лучше отдавать свои долги там, где ты их сделал, иначе набегают слишком большие проценты.

— Что ты, дикарь, можешь знать о процентах, если даже о деньгах вы имеете весьма смутное представление? — презрительно поинтересовалась Батигар.

— Достаточно того, что о деньгах и процентах знаешь b. — Хар-Лу осторожно прикоснулся к раздавленному уда-ром принцессы кадыку. — — У меня не было выбора! Я защищалась!

— Да, но кровь есть кровь. Я не причинил тебе зла и не навязывался в мужья. — Хар-Лу помедлил, и на бледных губах его появилась печальная улыбка. — Быть может, если бы ты предложила мне бежать вместе с тобой, все вышло бы иначе…

— Что ты хочешь этим сказать? — Принцессе показалось, что от костра повеяло холодом.

— Ты выбрала самый простой путь — убийство. Но, даже защищаясь, надо помнить, что абсолютные злодеи среди людей встречаются редко. И разве те, которых ты только что прогнала от костра, чем-то угрожали тебе, вредили, досаждали?

— Они исполняли свой долг! За кристаллом их послал Владыка Исфатеи, не я!

— Однако сама ты Бергола не послушалась, а сбежала с Чаг. Отчего же ты не отдала новый, разумный приказ, который мог бы сохранить их жизни? — тихо спросил Хар-Лу, и снова, как в ту памятную ночь, Батигар послышались в его голосе насмешка и понимание.

— Это мое дело! Я принцесса!

— Ты прежде всего человек и за время похода должна была понять хотя бы это.

— Жаль, что тебя нельзя убить ещё раз! — яростно прошипела Батигар. — Уходи, я устала слушать твои бредни!

— О-хой! — Маленький серо-голубой человечек поклонился и, шагнув в костер, исчез во внезапно взметнувшемся пламени.

На принцессу пахнуло нестерпимым жаром, она вскрикнула, пытаясь защититься от подступающего огня руками, и открыла глаза.

— Проклятье! — Девушка отпрянула от тлеющего костерка, к которому, мечась во сне, подкатилась слишком близко.

Батигар потерла лицо ладонями, отгоняя ночной морок, села, поджав под себя ноги, и огляделась.

Лагерь спал. Спала Чаг, натянув на голову вонючую ещё безрукавку, сшитую из шкуры хрипуна, убитого недавно Тофуром. Спал сам Тофур, уютно свернувшись и тихо, по-домашнему, посапывая. Раскинув натруженные шестом руки, спал на занимавшей едва ли не треть островка песчаной отмели северянин. Лицо его в предрассветных сумерках было удивительно спокойным. Около связанных плотов, тяжело всхлипывая, спал Эмрик, лицо его, тоже обращенное к быстро бледнеющим звездам, было искажено гримасой горя, и крупные слезы медленно сочились из-под плотно сомкнутых век. Но что самое поразительное, в трех шагах от костра, обхватив колени руками и уронив на них голову, спал Гиль. Чернокожий юноша, которому поручено было караулить лагерь и заодно присматривать за принцессами во вторую половину ночи, как видно, отчаянно боролся со сном — у ног его лежали заготовки для стрел и оброненный нож. Он-то и привлек внимание Батигар, которую при виде тускло посверкивающего лезвия покинули остатки сонного забытья.

Момент был подходящий. Чилар близко. Перед заходом солнца с прибрежного холма они видели его белые граненые башни с причудливыми шпилями. Если им с Чаг — на Тофура полагаться нельзя — удалось бы захватить кристалл и угнать плот, а второй, отвязав, пустить вниз по течению, то к полудню, самое позднее к вечеру, они были бы в городе и без труда разыскали земляков, которые не откажут им в , помощи. Погони можно не опасаться, дальше ни водопадов, ни порогов нет, и догнать плот эти бродяги не сумели бы. Северянин, конечно же, проснется, когда она будет снимать c него пояс с кристаллом, но кто помешает ей снять его с мертвеца?

Батигар пружинисто, бесшумно поднялась на ноги, и тут бесстрастный голос Хар-Лу совершенно отчетливо повторил в её мозгу: «Ты выбрала самый простой путь — убийство». Девушка вздрогнула, хоровод мыслей закружился в её голове.

Убить северянина нетрудно. Она могла бы сделать это и голыми руками, хотя ножом будет вернее. Однако убить спящего врага — не велика доблесть. Даже Хар-Лу стыдился должности палача, или, как он сам говорил, мясника, забивающего скотину и разделывающего туши. А то, что не годилось для дикаря, едва ли пристало принцессе из рода Амаргеев. Кроме того, убийство безоружного — дело нехитрое, она убедилась в этом — имеет тот недостаток, что сны убийцы становятся беспокойными. Видеть же по ночам Мгала, который, если разобраться, не сделал ей ничего ху-Дого, будет ещё хуже, чем беседовать с Хар-Лу.

Батигар вспомнила, что когда она первый раз увидела северянина во дворце, во время допроса, он ей даже понравился: спокойное достоинство его и красивая, дышащая силой фигура впечатляли. Потом, когда он вернулся из недр Гангози и она узнала, что Бергол хочет тайно умертвить его, девушка ощутила возмущение и сочувствие — ведь Чаг говорила, что Мгал пытался выкрасть её у рыкарей, да и из Горы возвратился по своей воле с предложением мира. Ах, если бы Бергол послушал его и попытался договориться с файголитами!

Дерзкий, шумный, великолепный побег северянина из дворцовой тюрьмы восхитил Батигар, и она всячески желала ему не попасться в руки гвардейцев. За время похода через джунгли и топи, в течение которого полегло множество людей, а обеим принцессам пришлось вынести столько испытаний, симпатия её к Мгалу сменилась ненавистью. Теперь же, после двух дней совместного плавания на плотах, девушка испытывала к северянину противоречивые чувства, разобраться в которых была не в силах. Этот негодяй Гиль утопил Жезл Силы, и все же Мгал никоим образом не обидел и не оскорбил попавшихся преследовательниц. Некоторое время он, правда, держал Чаг связанной — пока она не успокоилась, — но это была вынужденная мера. Вместе со своими приятелями-бродягами, к которым вскоре присоединился Тофур, он здорово хохотал над Батигар, когда та, отчаявшись утопить чернокожего мерзавца, выбралась наконец из вод Гатианы, но зрелище было, верно, и впрямь смешное. Впрочем, отсмеявшись, Мгал предложил ей обсушиться у их костра, поделился едой и, что более всего удивило принцессу, — пригласил присоединиться к ним и проделать оставшийся до Чилара путь всем вместе. Он знал, что они жаждут заполучить кристалл и при первой же возможности попытаются завладеть им, как знал и то, что, лишенные Жезла Силы, безоружные, его преследовательницы очень легко могут. стать добычей джунглей. Безусловно, Мгал самоуверен — спящий его караульщик тому лучшее доказательство, — но нельзя не признать, что в широком жесте его оказался и скрытый подвох. Приняв покровительство северянина и его товарищей, принцессы, до известной степени, оказались их должниками, и воровство кристалла, не говоря уже об убийстве, было далеко не лучшим способом выразить свою признательность.

Помимо этого, существовала и ещё одна причина, отнявшая у Батигар всю её решимость и вынудившая замереть у костра подобно изваянию. Причина эта заключалась в том, что ей совершенно не хотелось возвращаться в Исфатею. Прежняя легкая, беззаботная жизнь отошла в прошлое, девушка отчетливо сознавала, что за последнее время она сильно изменилась и двор Бергола с его вечными дрязгами, мелкими интригами, раболепием и чванством будет ей тесен, как прошлогодние туфли. Кроме того, она ощущала, что события, вынудившие её покинуть Серебряный город, события, косвенной причиной которых был северянин, с её отъездом не пошли на спад, а скорее всего продолжают разворачиваться и, вернувшись в Исфатею, она не найдет свой город прежним. Тысяча воинов, приведенных Донгамом из Норгона, изменили соотношение сил, и, даже если столкновения с файголитами суждено избежать, власть Бергола уже не станет, как прежде, безраздельной. А лично для нее, Батигар, это значит, что, вне зависимости от того, вернут ли они кристалл Берголу или нет, ей не избежать свадьбы с Донгамом, отделаться от которой несравнимо труднее, чем от Хар-Лу. Но если это так, то какой смысл добывать кристалл? Быть может, сам Небесный Отец передал его в руки северянина, и ни к чему им, не посвященным в замыслы Дарителя Жизни, вставать на пути Мгала…

Полоска неба на востоке становилась все светлее и светлее, ночь истаивала, отступала на запад, звезды погасли. Батигар сделала шаг, другой и, подняв с земли несколько веток, оставшихся от приготовленной с вечера кучи хвороста и тростника, бросила их на подернувшиеся золой угли. Появилась струйка дыма, слабый язычок пламени пробежал по ветке, и девушка тихонько позвала:

— Гиль! Проснись, караульщик! Проспишь костер, глянь, дров уж совсем не осталось.

Дом Белых Братьев в Чиларе давно уже перестал быть просто зданием. С годами он разросся и теперь занимал Целый квартал, в котором кроме представительства Белого Братства, складов и амбаров располагались мастерские и казарма. Мадан — нынешний Владыка Чилара — охотно принимал подношения от мастера Урогаля и не видел особой беды в том, что Белые Братья сами заботятся о сохранности своих товаров, не слишком доверяя городским стражникам и не требуя, чтобы он выделял им своих «неустрашимых» для охраны караванов и торговых судов. Несмотря на ворчание придворных советников, Мадан не скрывал своих симпатий к Белым Братьям, исправно платившим налоги и торговые пошлины, щедро жертвовавшим на украшение города и, в отличие от исфатейских, кундалагских и прочих унгиров, самостоятельно решавших свои проблемы. Более того, будь его воля, он обязал бы купцов Эостра, Сагры и других городов, торговавших в Чиларе, тоже образовать гильдии, селиться в одном месте, охранять свое добро совместно и не втягивать его в свои постоянные склоки.

Гатиана — одна из трех величайших рек, связывавших северные города с побережьем Жемчужного моря, — не зря называлась Голубым трактом. Вверх и вниз по течению её постоянно курсировало множество судов, и потому Чилар вечно был переполнен всевозможным сбродом: ворами, убийцами, проститутками, Торговцами людьми, наемниками, адептами самых немыслимых культов, и Мадан совершенно справедливо считал, что купцы, как никто другой заинтересованные в порядке и безопасности на улицах города, должны не только надоедать ему просьбами, жалобами и сетованиями, но и вносить посильный вклад в упорядочение городской жизни. Именно поэтому он не далее чем полгода назад приветствовал весьма разумное начинание мастера Урогаля, который предложил посылать своих людей на помощь городским стражникам, патрулирующим район, в котором находился Дом Белых Братьев. С тех пор группы воинов в белых плащах все чаще и чаще можно было видеть у городских ворот, в порту и даже под окнами Владыки Чилара, что, впрочем, последнего нисколько не беспокоило.

Естественно, он слышал о Стране Белых Братьев — Атаргате, крепнущей год от года за Восточными горами, но особого значения этим слухам не придавал — мало ли что делалось где-то там, далеко-далеко, на краю континента? Даже известие о том, что Норгон и Манн — города, расположенные по эту сторону Восточных гор, — попали под протекторат Белого Братства, не заставило его изменить отношение к симпатичным, всегда подтянутым и дружелюбным людям в белых одеждах, поскольку товары из Норгона и Манна по-прежнему регулярно поступали на базары Чилара, цены на них оставались старые и хуже они не становились. В конце концов, Мадан не знал лично правителей этих городов и охотно допускал, что лучшей участи, чем уступить свои троны расторопным протекторам из Белого Братства, они не заслуживали.

Дешевые и качественные товары из Атаргате и её протекторатов пользовались у чиларцев большим спросом, и вошедшему в полдень в Розовые ворота путнику не составило труда разузнать дорогу к Дому Белых Братьев, хотя отвечавшие на его расспросы горожане не могли скрыть брезгливых усмешек при виде столь мерзкого оборванца. Выглядел он действительно вызывающе даже для такого разношерстного города, как Чилар: правая рука, обмотанная , грязной тряпицей, бессильно покачивалась на перевязи, от одежды остались жалкие лохмотья, едва прикрывавшие исцарапанное, покрытое нарывами и коростой тело, зазубренный обломок меча был заткнут за пояс из засохших лиан, однако наиболее отталкивающее впечатление производило обезображенное багровым шрамом лицо, обросшее клочкастой щетиной. Ввалившиеся щеки делали его похожим на обтянутый сморщенной кожей череп, а повязка на левом глазу и начавшие криво срастаться губы придавали ему одновременно веселое и угрожающее выражение.

Следуя указаниям чиларцев, бродяга поковылял через город, почти не глядя по сторонам и равно не обращая внимания ни на обшарпанные халупы, ни на роскошные, покрытые затейливой резьбой здания из белого и голубого ракушечника, ни на разбитые тут и там зеленые садики, в которых торговали вином, засахаренными фруктами, лепешками и прочей снедью. Шел он медленно, прихрамывая, покачиваясь, едва переставляя ноги, и все же ни разу не остановился, пока не добрался до цели — одной из высоких кованых калиток, установленных в мощной стене, которая ограждала Дом Белых Братьев от остального Чилара и превращала его в некое подобие крепости. Нетерпеливо позвенев обломком меча о толстые прутья калитки, он дождался появления широкоплечего воина в белом плаще, под которым угадывались пластинчатые доспехи, и хрипло сказал:

— Я пришел издалека, и мне нужно немедленно видеть вашего мастера. Отомкни дверь и проводи меня к нему. — Видя, что караульщик не торопится исполнить его просьбу, бродяга приблизил лицо к прутьям и раздраженно добавил: — Во имя Света и Единства!

Стражник кивнул и загремел засовами.

— Во имя Света и Единства я впущу тебя. Но чтобы повидаться с мастером Урогалем, тебе придется изложить свое дело одному из его секретарей. — Он пропустил оборванца, превышавшего его ростом на целую голову, в калитку и тщательно запер её. — Следуй за мной.

Миновав узкий мощеный двор, бродяга, получив в караульной нового провожатого, проследовал через множество запутанных коридоров, вышел во внутренний дворик, поднялся по лестнице и очутился в просторной комнате, где за большим столом сидел худощавый молодой человек с рано наметившейся лысиной. Без лишних слов оборванец снял с груди засаленную ладанку, развязал её и извлек на свет маленькую серебряную звездочку, в центре которой было вытиснено изображение петуха.

— С докладом к мастеру? — поинтересовался молодой человек, отодвигая лежавшие перед ним свитки, и, получив утвердительный ответ, отослал прежнего провожатого и повлек странного посетителя по очередному лабиринту коридоров. Оставив его в крохотной каморке, освещенной огарком свечи, секретарь скрылся за одной из трех дверей, велев обождать. Вернулся он не слишком быстро и из другой двери. Расплываясь в улыбке, радостно сообщил:

— Мастер Урогаль готов принять вас, — и, распахнув третью дверь, вдвое более узкую, чем остальные, отступил, пропуская бродягу вперед.

Переступив порог комнаты, человек со шрамом прищурил оставшийся глаз и, яростно ворча, замотал головой. Противоположная стена высокой комнаты, украшенной зеркалами и яркими коврами, была стеклянной, и солнечные лучи пронизывали её насквозь. Свет, показавшийся бродяге после темных коридоров нестерпимо ярким, на самом деле таковым не был — стеклянную стену занавешивала тончайшая кружевная ткань, благодаря которой золотые солнечные лучи теряли свою резкость и желтизну, приобретая оттенок белого дымчатого опала.

Оборванец, все ещё щурясь, сделал шаг вперед, и тут же из-за зеркальной ширмы, которую он принял за часть стены, выступил очень толстый мужчина с круглыми, спелыми щеками и улыбчивым ртом.

— Мастер Урогаль, вот человек, предъявивший звезду доверия и пожелавший вас видеть. — Подмастерье третьего цикла Заруг, — отрекомендовался высокий оборванец и особым образом сложил пальцы левой руки.

— Рад видеть тебя, Заруг. Ты можешь говорить при Лолисе, он тоже посвященный третьего цикла, — ласково приветствовал его Урогаль.

— Я прибыл из Исфатеи по поручению мастера Донгама, — начал Заруг и внезапно закашлялся. Шрам на его губах треснул, и по краям струпа выступили бусинки крови.

— Лолис, подай брату вина, — обратился Урогаль к секретарю и снова обернулся к посетителю: — Твой караван подвергся нападению? Вполне ли ты здоров, не вызвать ли лекаря?

Заруг принял тяжелый серебряный кубок и, сделав большой глоток, прокаркал:

— Нет. У меня не было каравана. Я шел пешком через Чиларские топи. — Он ещё раз глотнул из кубка.

— Ай-ай-ай! — всплеснул пухлыми ручками Урогаль. — И о чем только вы там в Исфатее думаете? Ну кому же придет в голову посылать гонца через Чиларские топи? Может быть, все-таки позвать лекаря? — На лице его появилась участливая улыбка.

— Я буду просить у вас не только лекаря, но и ванну, цирюльника, портного, много еды, вина и мягкую постель. Но это после. После того как мы закончим с делами, — прохрипел Заруг. — Потом я представлю вам доклад по всей форме, а пока главное. Северянин, некто Мгал, похитил из родового храма Амаргеев кристалл Калиместиара и Жезл Силы. Он удрал с ними из Исфатеи и отправился в ваш город через Чиларские топи. Я с отрядом последовал за ним, но потерял своих людей в схватке со скарусами. Они перебили мой отряд, использовав Жезл Силы, которым каким-то образом завладели. Мгал и двое его товарищей, один из которых чернокожий, сумели пройти через топи и приближаются к Чилару. Я видел их на берегу Гатианы три дня назад.

— Та-ак… — Лицо мастера У рогаля сделалось серьезным, полные губы сжались в узкую полоску. — Вот, значит, где хранился седьмой ключ от сокровищницы Маронды. Любопытно. Что у тебя с глазом?

— Я лишился его, сражаясь с мечезубом, — сухо ответил Заруг и продолжал как ни в чем не бывало: — Этих троих, северянина во всяком случае, надо схватить, едва они появятся в Чиларе. Кристалл должен принадлежать Белым Братьям. Чтобы вашим людям было легче опознать похитителя, я нарисую его портрет. Не беспокойтесь, правая рука ранена не так уж сильно. — Заруг криво улыбнулся, поймав недоверчивый взгляд Лолиса. — Медлить нельзя, через день, а может, уже сегодня вечером северянин и его спутники подойдут к городу.

Урогаль кивнул своему секретарю:

— Достань рисовальные принадлежности, пришли копировщиков, способных размножить портрет, и позаботься, чтобы Заруг ни в чем не испытывал нужды. — Он легонько коснулся рукой плеча своего гостя и мягко добавил: — Я покину тебя ненадолго, чтобы отдать кое-какие распоряжения.

Длинные вечерние тени легли на землю, когда путники приблизились к северо-западным воротам Чилара, прозванным горожанами Розовыми. Название свое они получили благодаря обрамлявшему их пышному порталу из розового ракушечника, украшенного искусным резным узором, основным элементом которого были полураспустившиеся бутоны роз. Почему камнерезы выбрали именно этот мотив, доподлинно неизвестно, однако существует несколько одинаково малоправдоподобных легенд на эту тему, которые и рассказывают обычно приезжим словохотливые чиларцы, отдыхая от дневных забот за кружкой ваньгового вина. Одна из легенд гласит, что когда-то на месте ворот был роскошный розарий, принадлежавший знатной даме, любви которой домогался Владыка Чилара. Дама эта безумно любила свой розарий и, узнав, что на его месте Городской Совет решил проложить дорогу, согласилась принять ухаживания Владыки Чилара, при условии что тот сохранит её розы. Владыка (влюбленный юноша или похотливый старец, каждый волен иметь на этот счет свое мнение) тотчас пообещал чаровнице, что розы её будут цвести вечно — и уж во всяком случае пока существует город. Когда же страсть была удовлетворена, он таки проложил на месте розария своей любовницы дорогу и выполнил в то же время обещанное, велев камнерезам увековечить на портале ворот каждый из уничтоженных цветков. Если верить другому преданию, через ворота эти, в давние времена мало чем примечательные, должна была въехать в город невеста Владыки Чилара, прибывавшая по Гатиане из Эостра. Поэты сравнивали красавицу с цветком розы, и царственный жених, решив как-то увековечить это льстившее не только ей, но и ему сравнение, к приезду невесты распорядился возвести ворота, достойные её красоты.

Впрочем, ни Мгал, ни его спутники историй этих не знали и на открывшийся их глазам великолепный портал внимания почти не обратили. Причиной тому было вовсе не равнодушие к мастерски выполненному сооружению, а тот неприятный разговор, который затеял Эмрик, становившийся все мрачнее по мере их приближения к Чилару.

— Я настоял на том, — говорил он, отведя своих спутников в густую тень, отбрасываемую городской стеной, — чтобы мы не появлялись в городе на плотах, поскольку это привлекло бы к нам излишнее внимание, и глубоко признателен вам за то, что вы со мной согласились. Теперь же, в виду этих ворот, я умоляю вас подумать вот о чем. Если известие о том, что мы направились в Чилар, каким-нибудь образом достигло заинтересованных людей, живущих в стенах этого города, то нас, за исключением принцесс, разумеется, ожидает тут слишком горячий прием, и потому мы не должны входить в ворота, не приняв хоть каких-то мер предосторожности.

— Да кому мы нужны? — недовольно проворчал Мгал, которого уже начали раздражать мнительность и ничем не обоснованные, на его взгляд, опасения товарища. — Кому до нас дело в этом городе? Как мог кто бы то ни было проведать о нас здесь, раз мы шли от Исфатеи кратчайшим путем?

— Мы нужны тем, кто охотится за кристаллом. Раньше мне тоже казалось, что догадаться о выбранном нами пути невозможно, однако присутствие среди нас принцесс из рода Амаргеев доказывает, что я был не прав.

— Но они, ведьмин сок, догнали нас, а не перегнали! И кроме Бергола…

— Есть Белые Братья, и среди них — мастер Донгам и Заруг. Надеюсь, ты помнишь, что последний проявлял живой интерес к родовому храму Амаргеев, и, сдается мне, не случайно. Есть ещё Черный Магистрат, который с некоторых пор начал страдать манией кладоискательства, причем клады его люди ищут преимущественно в старых храмах. Он, вероятно, тоже будет не прочь заполучить ключ к сокровищнице Маронды. Кстати, я слышал, что Черные Маги, или хотя бы некоторые из них, обладают удивительной и весьма вредной для нас способностью едва ли не мгновенно обмениваться сообщениями на довольно большом расстоянии. Быть может, даже на таком большом, как расстояние от Исфатеи до Чилара.

— Ха! От страха и хороший пловец утонет, — пробормотал Мгал и в задумчивости потер подбородок. — Гиль, а ты что скажешь?

Взгляд северянина скользнул по принцессам и остановился на чернокожем юноше.

— Мне нечего сказать. Я чувствую себя совсем по-другому, чем в джунглях. Город глушит меня, в голове беспокойство, как будто мозг чешется. — Юноша поколебался, прислушиваясь к своим ощущениям, и безнадежно махнул рукой: — Предчувствий нет, да они по желанию и не появляются. Но мне кажется, Эмрик прав, хорошо бы нам как-то изменить внешность.

— Причем касается это только двоих. Меня, — Эмрик усмехнулся, — и видевший неоднократно человек не сразу признает. А вот Мгал своей фигурой и ты цветом кожи — сразу привлечете внимание. Хотя чернокожие тут, верно, не редкость и тебе достаточно просто вырядиться женщиной… Скажи-ка, может быть, ты сможешь глаза стражников от Мгала отвести?

Гиль покачал головой. С тех пор как у него все заметнее стали проявляться колдовские способности, друзья начали относиться к нему с повышенным вниманием, чуть ли не с опаской, отчего юноша испытывал некоторую неловкость, а подобного рода вопросы и вовсе заставляли его чувствовать себя обманщиком, который прикидывается не тем, кто он есть на самом деле.

— Нет, Эмрик, отвести взрослому человеку, тем более двум-трем, глаза не так-то просто. Особенно если они точно знают, что должны увидеть. Но, — Гиль оживился, — мы можем превратить Мгала в старика. Грязного, скверно пахнущего, противного, — он причмокнул губами, — бельмастого старика.

— Что-о?! — грозно рыкнул северянин, сдвигая брови. — Ты эти свои ведовские штучки брось! На ком-нибудь другом чары испытывай!

— Старик — это хорошо, — поддержал юношу Эмрик. — Только почему же бельмастый? Может, лучше вовсе слепой?

— Слепец привлечет внимание, а бельмастый, да ещё и скрюченный болезнью, — вещь обычная. На любом исфатейском базаре таких полдюжины сыщется. А если…

— Нет уж, я лучше лодку в какой-нибудь деревне угоню и на ней в Сагру отправлюсь!

— Не бойся, мы просто тебя загримируем. Шрамы, морщины и бельма из воска сделаем, у меня в сумке есть. Голову золой посыплем, горб подложим…

— Почему вы так уверены, что нас здесь кто-то поджидает и меня должны узнать? Что за вздор! Клянусь Солнечным Диском, никто тут о нас и думать не думает! Не хадасы, не унгиры, не жрецы, не маги мы, даже не разбойники…

— А ведь насчет лодки это верно придумано, — неожиданно вмешался в разговор Тофур. — Украсть её тут, пожалуй, не украдешь, народ в деревеньке, мимо которой мы давеча проплывали, тертый, привык, что близ города всякий сброд шатается, а сговориться с кем-нибудь, за нож скажем, чтобы за городскую стену свез, — можно.

— Отличная мысль! Подгримируемся и попытаемся отыскать перевозчика, — подвел итог спору Эмрик, несмотря на недовольное ворчание Мгала. — Осталось решить, как нам быть с Тофуром и принцессами.

— Все мы в лодку все равно не влезем, и, чтобы вам спокойнее было, я готов провести ночь в той же деревне. За пару этих вот шкурок нас с принцессами в любой хлев, а то и куда получше пустят. — Тофур потряс небольшим свертком шкур, снятых с убитых им во время путешествия зверей. Как истинный охотник, он не мог пройти мимо добычи и знал цену своим трофеям. К тому же он прекрасно понимал, что до того, как ему удастся наняться в какой-нибудь попутный караван, надо будет какое-то время перебиваться в Чиларе. Да и мелочь всякая может в городе приглянуться, сторговать захочется, а шкурки, считай, те же деньги.

Эмрик вопросительно посмотрел на сестер. При слове «хлев» Батигар надула губки, а Чаг поморщилась, нетерпеливо притоптывая ногой и поглядывая на распахнутые ворота. Люди свободно входили в город, выходили из него. Где-то там, за стеной, жили их земляки, исфатейские унгиры, которые, конечно же, не только с распростертыми объятиями примут в свой дом дочерей Бергола, но и помогут отобрать у этих наглецов столь желанный отцу кристалл.

— Я не собираюсь ночевать в деревне, — произнесла наконец Чаг. — Мы с сестрой идем в город прямо сейчас.

Батигар склонила голову, поковыряла носком изодранного сапога землю и, не поднимая глаз, тихо, но твердо сказала:

— Я буду ночевать в деревне.

— Ты?! В одном доме с этим вонючим кобелем, этим порождением глега, помесью Геньгу с пиявкой-переростком? — Чаг едва не задохнулась от возмущения.

— Вот именно. И чтобы со мной не случилось ничего худого, прошу тебя составить мне компанию. Пожалуйста. — Батигар осторожно взяла сестру за руку, и лицо Чаг внезапно исказила гримаса.

— Ну ладно, ладно! Нечего стоять: раз решили идти в деревню, так пойдем, незачем зря жилы тянуть! — бросила она злобно, донельзя раздраженная собственной уступчивостью, и первая зашагала к деревеньке, поблизости от которой они оставили связанные плоты.

Мастер Урогаль считал, что человек, прошедший ради дел Братства через Чиларские топи, безусловно, заслуживает уважения. А если человек этот в схватке с мечезубом потерял глаз и все же дошел до Чилара и держал себя так, как Заруг, — уважение, которое испытывают к нему единомышленники, должно быть не просто выражено словами, но и подкреплено чем-то более весомым. И Урогаль, старавшийся по мере сил поступать так, как подсказывала ему совесть, хотя получалось это у него далеко не всегда, о чем свидетельствовало присвоенное ему Белыми Братьями звание мастера, не поскупился. Он вызвал к своему неожиданному гостю лучшего лекаря, лучших банщиков, цирюльника и танцовщиц. Подарил ему тяжелый кошелек, наполненный полновесными золотыми монетами, подобрал достойную одежду и оружие, напоил, накормил и уложил спать едва ли не с самой очаровательной и дорогой из продажных женщин Чилара. Однако все это было сделано только после того, как Заруг завершил портрет Мгала. Пока он рисовал, спешно посланный гонец отправился в гавань, чтобы на первом же попутном судне отплыть с написанным Урогалем посланием в Сагру. К тому времени как послание было составлено, гонец отправлен, портрет закончен, Заруг обласкан и передан в руки умельцев, получивших наказ возродить его к жизни, секретарь доложил Урогалю, что с портрета северянина снята дюжина копий, а работа над следующими идет полным ходом. Ждавшие в приемной мастера командиры патрулей Белых Братьев получили листки с изображением человека, которого во что бы то ни стало надо схватить, и выслушали распоряжения Урогаля о порядке патрулирования. К пяти городским воротам отправили пять групп, которые в ночное время, когда ворота закрыты, должны были следить,чтобы никто не перелез через стены Чилара. Четыре группы отправились наблюдать за пристававшими в черте города лодками. Оставшиеся четыре группы патрульных должны были обойти подозрительные места: постоялые дворы, харчевни, кабаки, дома терпимости и прочие заведения, где могли сыскать приют не слишком богатые и не желающие привлекать к себе чьего-либо внимания чужеземцы.. Следующую партию портретов Мгала получили тайные осведомители Урогаля, которые в особых наставлениях не нуждались и исчезли из Дома Белых Братьев так же тихо и незаметно, как и появились.

Близился вечер, но солнце стояло ещё довольно высоко, когда мастер Урогаль, завершив все перечисленные дела, придвинул кресло к столу мореного дерева и взял в руки кубок обильно сдобренного пряностями густого, темного, как свернувшаяся кровь, вина. Ему предстояло ещё обдумать планы на завтрашний день и сочинить историю кровожадного убийцы, маньяка и садиста Мгала Исфатейского, которую он собирался изложить поутру Владыке Чилара с тем, чтобы городские стражники, вооружившись изготовленными за ночь портретами этого мерзавца, тоже приняли участие в его поимке. Урогаль никогда прежде не обращался к Мадану за помощью и потому не сомневался, что просьба его отказа не встретит. Более того, если бы не этот случай, ему пришлось бы нарочно придумывать причину, чтобы обратиться к Мадану за помощью: необходимо было дать ему почувствовать, что он — истинный Владыка Чилара и что даже Белые Братья порой испытывают в нем острейшую нужду. После визита к Мадану Урогаль планировал обстоятельно побеседовать с Заругом, который мог рассказать много интересного об Исфатее, Владыка и жители которой едва ли отнеслись равнодушно к появлению в городе тысячи Белых Братьев — воинов, приведенных мастером Донгамом из Норгона. Кроме того, необходимо было хоть что-то разузнать о чиларских Черных Магах, пронюхавших уже, верно, о кристалле Калиместиара и способных одним движением изорвать сплетенную Урогалем паутину, в которую со дня на день должен был угодить северянин. Для завершения этой самой паутины ему ещё предстояло принять состоявших на жалованьи у Белого Братства контрабандистов, которых нечего было и думать разыскать днем, но, вероятно, удастся найти ночью. Судя по рассказу Заруга, Мгал этот далеко не глупец и ему не понадобится много времени, чтобы понять: самый верный способ незаметно покинуть Чилар — это отплыть на судне, везущем в Сагру контрабандные товары.

Мастер Урогаль откинулся на спинку кресла и побарабанил пухленькими пальцами по столу. День выдался беспокойный, и следующий обещал быть не лучше, зато ночью он позволит себе отдохнуть и не думать о делах. Самый верный способ достичь этого — пригласить на вечерний пунш старую приятельницу Ауки, которая, в отличие от большинства профессиональных певичек и танцовщиц, умеет не только глотку драть и вертеть бедрами, но и вести легкую, приятную беседу обо всем и ни о чем. «Впрочем, она ещё много чего умеет», — плотоядно щурясь, подумал Урогаль и придвинул к себе покрытую воском дощечку, чтобы написать приглашение Ауки.

В противоположность Урогалю, наблюдавшие за рекой патрули Белых Братьев ожидали приближения ночи с явным неудовольствием, вполголоса сетуя на судьбу или молча завидуя своим более удачливым товарищам. Самыми везучими, по общему мнению, были те, кто получил приказ обойти притоны Чилара. Вот это служба! Такой приказ мог отдать только благодетель, это все равно что велеть пьянице напиться или моднице перемерить ворох только что привезенных из другого города нарядов. Тем, кто караулил городские ворота, пришлось несколько хуже, но и тут было чему позавидовать. Ворота имели перед Гатианой то преимущество, что запирались с заходом солнца, а мест, где можно перелезть городскую стену, — раз, два и обчелся, причем более чем сомнительно, чтобы кто-нибудь из этих исфатейских воров и убийц знал о них. Нет, позавидовать можно было кому угодно, только не тем, кто поставлен следить за причаливавшими к берегам лодками.

Сегень, командир патруля, принял от бегавшего за вином Хвоста — самого младшего в его десятке — флягу и, продолжая обдумывать ситуацию, загнул мизинец на левой руке. Во-первых, воры. Ночь — их излюбленное время, а кто не знает, что краденое быстрее и легче всего переправлять по реке? Во-вторых, Торговцы людьми. Общеизвестно, что чуть ли не ежедневно из Чилара отправляется корабль с предназначенными для продажи в Сагре людьми, однако далеко не все знают, что столь же часто отправлялись корабли с невольниками из Сагры в Чилар. Если верить торговым бумагам, ничего противозаконного и предосудительного в этом нет — преступников и злостных должников везде хватает, а продавать их в рабство — значительно гуманнее, чем рубить руки или казнить. Но — Сегень глотнул из фляги — мало кто задумывается над тем, зачем же чиларских невольников везти в Сагру, а сагрских — на чиларский рынок. Провоз-то денег стоит, а спрос на рабов примерно одинаковый и там и тут. Пошевелив мозгами, каждый, у кого голова на плечах, сообразит, что везут на судах этих из одного города в другой не просто рабов, а тех, кого обратили в рабство незаконно. То есть тех, кого лихие люди, грубо говоря, сцапали на улице, руки связали, кляп в рот сунули — и в мешок. А мешок в лодку — и на корабль.

Сегень проводил взглядом лодку, в которую дюжие молодцы только что загрузили два извивающихся мешка, и отвернулся, мимолетно подумав: кто же получает от Торговцев людьми мзду за то, что городские стражники ночами, вместо того чтобы дежурить на реке, сидят в кабаках, — десятники их, сотники, начальник городской стражи или сам Владыка Чилара? Впрочем, не его, Сегеня, это дело, ему поручено смотреть за теми, кто высаживается на берег, а не отчаливает от него.

Десятник пристегнул флягу к поясу и, продолжая обход дозоров, двинулся вниз по течению реки, туда, где светлым пятном выделялся белый плащ Гунявого.

В-третьих — контрабандисты. Сегень загнул следующий палец и чуть замедлил шаги, наблюдая, как при свете тусклого фонаря с причалившего к противоположному берегу двухмачтового суденышка спускают длинные тяжелые ящики, которые юркие, издали похожие на мышей, фигурки утаскивают в проулки между покосившимися хибарами. Да, контрабандистов здесь, пожалуй, больше всего. Ночью полноводная Гатиана прямо кишит этими жадными, готовыми на все, лишь бы не платить казне Чилара торговую пошлину, людьми. Именно отсюда текут на городские базары сравнительно дешевые товары из дальних и ближних городов: мед, воск, медь, деготь и меха из Эостра; кожи, соль, железо из Кундалага, куда они в свой черед попадали из Рагира, земель Черного Магистрата и Солончаковых пустошей; серебро и ювелирные изделия из Исфатеи; знаменитые полосатые халаты из Хануха; пальмовое вино, парусина, жемчуг, кораллы, чернила, легкие пестрые ситцы и переливающиеся всеми цветами радуги шелка из Сагры; бумага, рубины и трава забвения из Магарасы; золото из Шима…

Дзинь-дон-дон-дон… Десятник прислушался — квадратный колокол в гавани пробил полночь. Звон колокола придал мыслям Сегеня новое направление. Теперь он думал не о мелких вороватых суденышках контрабандистов, перед внутренним взором его вставали большие торговые корабли, открыто и даже как-то празднично бросающие якоря в отлично оборудованной чиларской гавани. Когда-нибудь, скопив деньжат, он, Сегень, наберется смелости и обратится к мастеру Урогалю с просьбой перевести его в далекую, овеянную легендами Сагру и тоже поплывет на юг на нарядном крутобоком корабле…

Десятник вздохнул, морщась от пропитавшего все вокруг запаха тухлой рыбы, и, сделав глоток из фляги, направился к Гунявому, переругивавшемуся с сидящими в крохотной лодчонке мужчинами. При свете фонаря, который держал Гунявый, было видно, что люди эти совсем не те, кого они ловят. Парень, сидевший на веслах, явно приплыл из соседней деревушки, а старик с сыном, похоже, из тех полоумных, которые кормятся охотой в джунглях.

— А ну покажите, что там у вас в мешке! — ободренный появлением десятника, грозно потребовал Гунявый, и тут только Сегень заметил, что эти двое прибыли в город не с пустыми руками. — Тебе-то какое дело? Ты что, стражник или таможенник? — нахально поинтересовался сидевший на веслах парень. — Шагай отсюда, пока цел, тут тебе не ярмарка, глазеть не на что!

— Ну, ты, полегче, а то таких дырок в шкуре понаделаю, что ни один лекарь не заштопает. — Гунявый демонстративно переложил фонарь в левую руку и потянулся к висевшему за спиной арбалету.

Мужчина и старик переглянулись и начали нашаривать под плащами мечи.

— Прекратить! — Сегень, досадливо хмурясь, приблизился к лодке. — Нам до ваших темных делишек дела нет. Мы ищем человека, и если у вас в мешке случайно окажется не он, а штука сагрского шелка, то нам до неё — как до непорочности ваших бабушек.

— Эй, друг, отзовись! Не тебя, часом, ищут? — Мужчина с узким лицом и тонкими бесцветными бровями ткнул мешок ногой. Оттуда донесся пронзительный поросячий визг.

— А-а-а… — разочарованно протянул Гунявый и сплюнул в грязную воду. — Свинячья команда…

— Кто-нибудь ещё причаливал? — спросил Сегень для очистки совести, наблюдая за тем, как узколицый выскочил из лодки и подтянул её к берегу, причем потертые сапоги его выше щиколотки увязли в грязи.

— Бухту каната какие-то желторылые привезли. С юга, видать, приплыли, — равнодушно ответил Гунявый и внезапно оживился: — А случается, что бочки с вином так вот переправляют?

— Наверное, случается, — пожал плечами десятник. — Но скорее всего на тот берег. Там поглубже и подходы к воде получше. Что, в глотке пересохло? На, хлебни. — Он протянул Гунявому флягу, искоса поглядывая на здоровущего старика, который взвалив мешок на плечи, выбрался из лодки и, буркнув что-то взявшемуся за весла парню, неспешно зашагал к посверкивающим редкими огоньками приземистым сараюхам, в которых ютились портовые грузчики, водовозы, матросские вдовы и прочий малоимущий люд. На мгновение в голове Сегеня мелькнуло, что краденую свинью «охотнички» несут в харчевню «Веселый рыбак», где кормят исключительно рыбой — и об этом известно всему городу, — но оформиться и дать достойные плоды эта мысль не успела. Гунявый вернул ему флягу и, смахивая капли вина с усов, спросил:

— Сменят-то нас поутру, что ли?

— Поутру, поутру, — пробормотал Сегень и, вытерев горлышко фляги ладонью, поднес к губам, завистливо представляя, как эти свинокрады войдут в «Веселого рыбака», закажут по кружке горячего душистого вина и по тарелке жареной хипсы, рыбы удивительно вкусной, но страшно вонючей, которую есть можно, только полив предварительно чесночным соусом…

Сегень напрасно завидовал «свинокрадам», они не собирались пить вино и лакомиться хипсой в «Веселом рыбаке», да и в мешке у них была вовсе не хрюшка. Дойдя до ближайшего кособокого домишки, старик, оглядевшись по сторонам, опустил мешок на землю, развязал и помог выбраться из него охающему и постанывающему человеку, разглядеть лицо которого было в темноте невозможно, потому что кожа его была совершенно черного цвета.

— Вот мы и в Чиларе. — Эмрик помог Гилю подняться и, пока тот растирал затекшие руки и ноги, аккуратно сложил мешок и сунул под мышку. — Отлично ты хрюкал, просто превосходно. У тебя талант, я уж и то подумал, не подменили ли нам в деревне мешок.

— Скажи еще, что с такими данными надо было мне свиньей и родиться, — улыбнулся Гиль.

— Ты улыбайся-то потише, а то на блеск твоих зубов стражники со всего Чилара сбегутся, — по-стариковски ворчливо буркнул Мгал и уже своим обычным голосом добавил: — Какого это, интересно, человека они ищут? Боюсь, что Эмрик все-таки прав, прознали Белые Братья о нашем прибытии. Вот уж не думал, что этот кристалл столько людей на ноги поднимет.

— То ли ещё будет, когда Черные Маги за розыски примутся, — зловеще пообещал Эмрик, мрачнея. — Кого этот парень разыскать советовал? Аби-Хануха или Хали-Абиха?

— Абик-Халика, — подсказал Гиль. — А спросить мы его должны в «Певчей рыбе». От «Веселого рыбака» третий переулок налево, затем направо…

Друзья углубились в сеть узких кривых улочек, на которые лишь изредка падали скудные отсветы из крохотных, затянутых рыбьим пузырем окошек. Им пришлось изрядно поплутать и перепачкаться, прежде чем они отыскали наконец «Веселого рыбака». Однако дальше дело пошло ещё хуже: редкие подвыпившие прохожие, с опаской поглядывая на троих решительно настроенных мужчин, дружно уверяли, что не имеют понятия ни о «поющих», ни о каких-либо других рыбах, в чреве которых можно было бы чем-то угоститься. «Ибо, — как сообщил Мгалу рыбак, не веселый, а философствующий, — одно дело, ты в её чреве, и поверь, это очень скверно; и совсем другое, когда она в твоем. А ежели ещё и вина туда, в твое чрево, значит, плеснуть, чтобы она, рыба то есть, в своей стихии оказалась и плавать могла, тогда, друг, и тебе, и ей уже мечтать больше не о чем. Разве что о бабе. Но баба с рыбой в дружбе не живут, ибо рыба — она тоже баба, а баба с бабой в одном чреве, то есть в одном доме… То есть когда две бабы, то лучше иди за рыбой».

Как бы то ни было, им все же удалось отыскать «Поющую рыбу», хотя ни вывески, ни фонаря над дверью её не было, а окна этого странного заведения выходили во двор. Посетители — неразговорчивые, в меру выпившие мужчины с хмурыми, тяжелыми лицами — не обратили на пришедших никакого внимания и продолжали потягивать вино, время от времени обмениваясь фразами, смысл которых до Мгала и его товарищей не доходил, несмотря на то что сказаны они были на одном из южных диалектов и все слова казались знакомыми.

Усевшись за свободный стол, друзья принялись с любопытством осматриваться в ожидании хозяина, который вскоре появился из ведущих на кухню дверей и направился к ним.

— Чего желаете? — Угрюмый рыжий детина, с окладистой бородой, в замызганном кожаном фартуке, напоминал скорее разбойника или живодера, чем владельца трактира, и, похоже, был не особенно расположен разговаривать с незнакомыми посетителями.

— Кувшин вина, чего-нибудь горячего, и главное, — Мгал понизил голос, — мы хотели бы поговорить с человеком по имени Абик-Халик.

— А с Владыкой Чилара побеседовать не желаете? — без улыбки спросил трактирщик, сверля Мгала глубоко посаженными острыми глазками, прячущимися под кустистыми бровями.

— Нам не о чем с ним говорить. Мы не собираемся задерживаться в этом городе, и лишние знакомства нам ни к чему.

— Если вы не собираетесь задерживаться у нас и избегаете лишних знакомств, то зачем вам Абик? — все так же недружелюбно поинтересовался рыжеволосый.

— Затем, что знакомство с ним не будет лишним, если, разумеется, он сможет помочь нам покинуть Чилар возможно быстрее… и незаметнее. — Мгал ковырнул ногтем один из шрамов на своем лице, и длинная восковая полоска упала на дощатый стол.

— Ага, — произнес трактирщик и забрал в кулак свою растрепанную бороду. — Сейчас я принесу вино и чего-нибудь пожевать.

Разговор этот сильно походил на тот, который состоялся давеча у Эмрика с хозяином деревенской харчевни. Уяснив, чего желают посетители, тот с удивительной быстротой отыскал им лодку и парня, который, запросив за свои услуги два ножа — с мечами друзья категорически отказались расставаться — и получив условленную плату, сделался чрезвычайно предупредителен. Для начала он дал несколько дельных советов, а узнав, что его пассажирам важно не только попасть в город, но и возможно скорее покинуть его, не привлекая ничьего внимания и желательно на корабле, идущем в Сагру, назвал имя человека, который, в зависимости от обстоятельств, мог помочь им как встретиться с Небесным Отцом, так и попасть на нужное судно.

— Ваше вино, рыба, хлеб. — Трактирщик поставил названные предметы на стол и тихо добавил: — Абика вам в ближайшее время увидеть не удастся, но если вы скажете мне то, что хотели сказать ему, то, может статься, он вам и не понадобится.

— Мы ищем корабль в Сагру. На троих у нас двенадцать лид. — Мгал выложил на стол серебряные монеты. — Три меча, которыми мы неплохо владеем, и три пары крепких рук.

— И старость не помеха?

Северянин сдвинул в сторону миски с едой и поставил локоть на освободившееся место. Трактирщик, ухмыльнувшись, опустился на лавку, упер локоть в стол и ухватил своей поросшей рыжей шерстью лапой ладонь Мгала. Мышцы противников напряглись, жилы на лбах вздулись. На некоторое время они застыли подобно изваяниям, а потом рука трактирщика начала медленно клониться к столу.

— Ослабел Рыжий Над, сгубила его «Поющая рыба», — негромко произнес сидящий за соседним столом мужчина.

Трактирщик оскалил в улыбке огромные, похожие на мельничные жернова, зубы:

— Хочешь тоже попробовать заломать ослабевшего Нада? — Мужчина отрицательно замотал головой, и Над вновь повернулся к Мгалу: — Тут неподалеку стоит корабль, который до восхода солнца должен уйти в Сагру. На нем не хватает трех-четырех молодцов, умеющих махать веслами и , мечами. Мой парнишка проводит вас на него, девять монет вы отдадите капитану, три оставите мне. А я за это пожелаю вам счастливого пути и постараюсь забыть, что видел вас здесь. Идет?

— Идет, — ответил Мгал и подвинул трактирщику три лиды.

Рыжий Над не врал, он честно старался забыть о трех ночных посетителях, и, вероятно, ему удалось бы это сделать, если бы днем позже Абик-Халик — сидевший, как обычно, в смежной с кухней комнате, — выпив очередной стакан контрабандного пальмового вина, не обратился к трактирщику со следующими словами:

— А скажи-ка, Над, что за трех парней мы сосватали давеча на «Пересмешник»?

— Один чернокожий, почти мальчик, второго я и не упомню — длинное такое лицо, бесцветное, а третий был под старика загримирован. Здоровый мужик, глаза серые, северянин вроде.

— Ясно, — сказал Абик-Халик и начал тихонько насвистывать, что свидетельствовало о его крайне скверном расположении духа.

— Что-нибудь не так? — обеспокоенно спросил Над. — Неужели таможенники?..

— Да нет, я слышал, ребята стоящие. Во всяком случае половчее тех, что до них на «Пересмешнике» были. Жаль, я тогда поленился выйти, любопытно было бы с ними словцом-двумя перемолвиться.

Абик-Халик был не единственным, кто хотел бы поговорить с Мгалом и его товарищами. Тофур тоже был не прочь ещё раз повидать троих друзей, к которым успел почувствовать сильную симпатию. Направлявшийся в Кундалаг караван, в который ему удалось наняться стражником и охотником, должен был выступить из Чилара через несколько дней, и Тофур обошел множество постоялых дворов в надежде встретить своих недавних попутчиков, но те будто сквозь землю провалились. Ничего удивительного в этом не было — они хотели незамеченными войти в Чилар и так же незаметно покинуть его, и скорее всего им это удалось. Однако у Тофура были основания думать, что недавние его спутники попали в беду. Из разговора принцесс — которых он, перед тем как заняться устройством собственных дел, проводил до дома знакомого им исфатейского купца — ему стало ясно, что Чаг желает во что бы то ни стало завладеть кристаллом и вряд ли Батигар сумеет убедить её отказаться от розысков Мгала.

Потолковать с северянином страстно желал и мастер Урогаль, так много сделавший для этого, и все же больше всех в Чиларе хотел встретиться с похитителем кристалла Калимес-тиара Заруг. Он грезил об этой встрече днем и ночью и в конце концов решил, что если ей не суждено произойти в Чиларе, то уж в Сагре-то она обязательно состоится. Мастеру Урогалю тоже хотелось верить в это. Он подыскал для Заруга место на корабле, снабдил его всем необходимым для путешествия и вручил письмо, которое тот должен был передать в руки мастеру Белых Братьев Сагры. Письмо это, написанное от имени двух мастеров Братства — Донгама и Урога-ля, — содержало в себе категорическое требование любой ценой задержать северянина и завладеть ключом к сокровищнице Маронды.

Часть вторая. ГЛЕГОВА ОТМЕЛЬ

Глава первая СЕСТРЫ

Почтительно кланяясь, Кенгар проводил принцесс из Амаргеев до дверей трапезной и сделал знак рабыне, чтобы та отвела гостей в их комнаты, где бы они могли отдохнуть до визита к Смотрителю городских фонтанов. Когда девушки, успевшие помыться и привести в порядок волосы, переодеться в подаренные Кенгаром роскошные одежды и отобедать с гостеприимным исфатейским унгиром, вышли из зала, более чем радушно принявший их земляк подошел к замаскированной красочной драпировкой нише и отодвинул занавес:

— Приветствую тебя, уважаемый Мор-Галаб. Надеюсь, ты пришел вовремя и успел разглядеть моих знатных посетительниц? — Кенгар жестом пригласил смуглого желтоглазого мужчину, внешность которого неопровержимо свидетельствовала, что родиной его был Шим, пройти к столу.

— Я видел их, — коротко отозвался Мор-Галаб и опустился на предложенный ему унгиром стул с высокой спинкой. — Это дочери Бергола, принцессы Исфатеи, с которыми мечтает встретиться Смотритель фонтанов.

— Рад, что тебе доводилось видеть их и ты не усомнился, что перед тобой действительно дочери покойного Бергола, бывшие принцессы Исфатеи, которых хочет лицезреть и скорее всего приберет к рукам Нарм, состоящий на службе у Черного Магистрата. — Кенгар обаятельно улыбнулся и придвинул гостю блюдо с фруктами.

Этот высокий, пышущий здоровьем, уверенный в себе мужчина средних лет являл собой полную противоположность маленькому и сухонькому, с лицом сморщенным, словно печеное яблоко, уроженцу Шима. Широкая добродушная улыбка Кенгара часто вводила людей в заблуждение, — казалось, улыбаться так открыто мог лишь человек с чистой совестью, простодушный, не ведающий лукавства и не способный к двурушничеству. Однако Мор-Галаб, Торговец людьми, поставлявший невольников для двора самого Гор-Багана — солнцеподобного властителя Магарасы, — заключивший с Кенгаром немало разнообразнейших сделок, знал, что бескорыстие, честность, великодушие и широта души не относятся к тем качествам, которыми Грозноглазый, Змееру-кий и Змееногий Горалус одарил его при появлении на свет.

— Я бывал в Исфатее и сразу узнал принцесс, — подтвердил Мор-Галаб, пригубив из бокала, который собственноручно наполнил ему Кенгар, предусмотрительно отославший из трапезной слуг и рабов. — Но не из-за них же ты посылал за мной? Твой человек сказал, что у тебя есть хороший товар…

— Товар есть, и ты его видел. Одну из принцесс я готов уступить тебе, причем не дорого…

— Ты хочешь объявить войну Черному Магистрату? Это дело твое, но не впутывай в него меня, — сухо сказал Мор-Галаб и взял с блюда ломтик засахаренной ваньги.

— Разве Гор-Баган — друг Шима и Черных Магов? Не думаю, чтобы он отказался пополнить свой гарем исфатей-ской принцессой. Северянки, я слышал, высоко ценятся в Магарасе. — Кенгар повертел массивный перстень, украшавший безымянный палец его правой руки, и посмотрел на собеседника из-под полуприкрытых век. Мор-Галаб, бежавший из Шима после того, как Владыкой города стал племянник магистра Эрзама, не питал любви к Черным Магам. Кроме того, он был не трус и как нельзя больше подходил для задуманного унгиром дела.

— Гор-Баган находится под защитой крепостных стен и отборного войска и, разумеется, согласится пополнить свой гарем такой смазливой девчонкой, как Батигар, даже если на него ополчится весь Черный Магистрат. Однако я, в отличие от него, не имею ни крепостных стен, ни войска, и, если Смотритель фонтанов узнает, что его добыча, попав ко мне, вопреки договоренности не доставлена к нему, жизнь моя сильно изменится к худшему, а может и вовсе прерваться, что было бы крайне досадно. — Интересно, кого еще, кроме Торговцев людьми, успел обработать Нарм? — задумчиво пробормотал Кенгар, а вслух спросил: — Почему ты назвал Батигар?

— В гаремы Магарасы не берут женщин, а женщин-воинов — тем паче. Ты ведь не слепой и должен видеть: Чаг можно сбыть разве что на каменоломни, да и там с ней будет слишком много хлопот.

— Хорошо, бери Батигар. Тридцать золотых и полная тайна. Никто ничего не узнает. Твои люди могут захватить её сегодня вечером, когда мы отправимся к Смотрителю фонтанов.

— Грозноглазый лишил тебя разума? — В тихом голосе Мор-Галаба послышалась неприкрытая злоба. — И ради того, чтобы предложить мне это, ты оторвал меня от дел? Я не дам за неё и полугана, если ты не объяснишь, ради чего все это затеваешь. Ты не нищий, чтобы из-за пригоршни солов нарываться на ссору с Нармом.

Кенгар кисло усмехнулся:

— Я сделаю все, чтобы он об этой сделке не узнал. Ты, я думаю, тоже. Насколько мне известно, Черные Маги причинили тебе немало зла, а куш за принцессу из рода Амаргеев ты сможешь отхватить изрядный.

— Зачем тебе нужно продавать Батигар? — упрямо повторил вопрос Мор-Галаб. — Это месть Берголу за то, что тот выслал тебя из Исфатеи? Ты и там ухитрялся приторговывать людьми?

Лицо Кенгара на мгновение потемнело, а потом на устах его вновь засияла улыбка.

— Приятно иметь дело с умным человеком, особенно если учесть, что последнее время мне везет в основном на полудурков. Нет, в Исфатее я не торговал людьми — на севере, как ты знаешь, к рабству относятся с большим неодобрением, не то что в Чиларе, не говоря уже о Сагре, Шиме, Манагаре или Магарасе. Продавать там рабов некому, а отправлять на юг — хлопотно и накладно, прибыль можно получить, только если по уши в этом деле увязнешь. Так что торговля тут ни при чем.

— Значит, женщина; больше ты, кажется, ничем не интересуешься, — предположил заинтригованный внезапной откровенностью унгира Мор-Галаб.

— Вот это в точку. Имел я глупость увлечься женой Бергола, но была эта любовь без взаимности. Более того, всеми доступными ей способами супруга Владыки Исфатеи давала мне понять, что я ей не пара, что считает она меня недостойным своего внимания и даже презирает. Я бы воспринял это как должное, если бы как раз тогда во дворце не разразился скандал. Бергол уличил свою жену в любовной связи с хорошеньким унгиром из Рагира. Скандал кое-как замяли, унгиру, от связи с которым родилась Батигар, удалось избежать расправы, супругу свою Владыка Исфатеи отправил в изгнание и, продолжая испытывать желание ещё на ком-нибудь сорвать зло, обвинил меня в том, что именно я, увиваясь вокруг его жены, служил посредником между ней и её возлюбленным. Объяснять ему, что увивался я за ней совсем с другими намерениями, было бесполезно и неблагоразумно, и мне, чтобы избежать больших неприятностей, пришлось срочно покинуть Серебряный город.

— Ага! — удовлетворенно буркнул Мор-Галаб. — Стало быть, все же запоздалая месть.

— Мм-м… — Кенгар снова принялся крутить перстень. — До сегодняшнего дня я не думал о мести, но Батигар очень похожа на свою мать и вела себя столь же вызывающе, хотя, право, имеет для этого значительно меньше оснований.

— Но ведь она ещё не знает о гибели Бергола?

— Нет, я не стал торопить события, и, полагаю, это вряд ли хоть как-то повлияло бы на её поведение. — Кенгар отвел взгляд от сиявших алым пламенем граней рубина и поднял глаза на торговца людьми: — Теперь ты понимаешь, почему я не собираюсь отдавать Батигар Смотрителю фонтанов? Во-первых, я не знаю планов Черного Магистрата, которому, быть может, выгодно посадить её на исфатейский престол, во-вторых, я намереваюсь сам извлечь хоть что-то из столь удачно сложившейся ситуации, а в-третьих, Нарм, получив Чаг, должен быть благодарен мне уже и за это. Одна принцесса лучше, чем ничего.

— Ну что ж, история любопытная и правдоподобная. — Мор-Галаб допил содержимое бокала и прислушался к звону капель водяных часов. — Я куплю Батигар, сделаю из неё искусную танцовщицу, научу ещё кое-каким полезным вещам и позабочусь о том, чтобы, попав в один из множества магарасских гаремов, она забыла о своем высокомерии. Пятнадцать золотых, и учти, это мое последнее слово — мне ведь ещё придется заплатить моим людям, чтобы они похитили её, а потом тратиться на учителей, которые будут прививать ей хорошие манеры. — Мор-Галаб улыбнулся впервые за весь разговор, и при виде этой похожей на оскал улыбки у Кенгара пропала всякая охота торговаться. На миг он даже пожалел Батигар, но, вспомнив надменный взгляд её голубых глаз, гневно фыркнул и протянул раскрытую ладонь:

— Давай золото и помни, что я тебя знать не знаю. Пятнадцать солов не деньги, но тут важен принцип. Верно говорят мудрые люди: не все в этом мире измеряется деньгами.

Ссыпая золото в кошель, Кенгар подумал, что, продав Батигар не в гарем, а в портовый кабак за десять серебряных лид, он сделал бы свою месть ещё ослепительней, но тут же прогнал эту мысль. Купец должен быть купцом, и если он не может даже из мести извлечь прибыль, то пусть бросает свое ремесло и идет сеять хлеб или охранять добро тех, кто понимает в торговле побольше его.

Многое в россказнях о нравах южан казалось Батигар странным, многому она не верила и потому, увидев во дворе три паланкина, возле которых переминались с ноги на ногу шестеро мускулистых невольников, не сразу поняла, что сегодня впервые в жизни ей предстоит воспользоваться столь необычным средством передвижения. Мысль о том, что можно ездить на людях, была непривычна и неприятна принцессе, однако, когда Кенгар предложил ей занять место в приготовленном для неё паланкине, отказаться она не решилась. Тем более что Чаг без всяких колебаний уселась в затянутые яркими тканями носилки, Кенгар влез в свои, и ей, чтобы не выглядеть смешной, не оставалось ничего другого, как последовать их примеру. Рабы подхватили паланкины Кенгара, Чаг, а потом и её собственный и, гуськом выйдя из ворот, неспешно зашагали по улице. Никто не оборачивался им вслед, не пялил на них глаза, и Батигар окончательно примирилась с тем, что поначалу казалось ей несусветной Дикостью.

В Исфатее и других северных городах хадасы и унгиры отправлялись по делам или в гости верхом на лошадях, и лишь немногие, в основном недужные и дамы преклонного возраста, предпочитали совершать поездки в крытых экипажах, запряженных тонгами — низенькими и не слишком быстрыми, но зато очень выносливыми лошадками.

Впрочем, принцесс, поутру вошедших в Чилар через Розовые ворота, поразило не только обилие паланкинов и почти полное отсутствие верховых на улицах. Изумил их и непривычный облик городских строений и пыльные тесные улочки, каждая из которых представляла собой подобие маленького базара, где были выставлены изделия живших на ней умельцев. В поисках дома Кенгара девушки прошли улицу медников, сиявшую крутобокими кувшинами, блюдами и котлами всевозможных форм и размеров, улицу горшечников, мебельщиков, ткачей и сапожников. Поразили принцесс и харчевни, расположенные под открытым небом в зеленых садиках, где хозяева, чтобы прибить пыль, поливали землю водой из узкогорлых кувшинов. Тенты, навесы и выступающие верхние этажи превращали улицы в сумрачные тоннели, казавшиеся утром темными и неприветливыми, но надежно укрывавшими обитателей Чилара от палящего солнца в течение дня.

Откинув занавески паланкина, Батигар с интересом осматривалась вокруг, замечая множество любопытных мелочей, ускользнувших от её внимания утром, и, если бы не смутное, неотвязное чувство тревоги, девушка была бы совершенно счастлива. У неё имелись все основания быть довольной жизнью и собой: тяжелый поход закончен, все перипетии его, в которых она вела себя в общем-то достойно, были позади, а предстоявший отдых в Чиларе, путешествие в Кундалаг и возвращение в Исфатею представлялись ей отличным развлечением, с лихвой компенсирующим опасности и неудобства, пережитые во время перехода через Чиларские топи. Все, казалось бы, складывалось великолепно: дом Кенгара они разыскали без особого труда, земляк унгир принял их со всеми подобающими принцессам из рода Амаргеев знаками внимания, однако ощущение неуюта, какое-то необъяснимое беспокойство мешали Батигар наслаждаться жизнью.

Пытаясь уяснить, что же все-таки её тревожит, принцесса только сейчас наконец сумела сформулировать копившиеся у неё весь день вопросы. Кенгар, безусловно, был рад видеть принцесс, но почему он не повез их прямо во дворец Владыки Чилара, а предложил съездить сначала к какому-то Смотрителю фонтанов? Какие сообщения для принцесс мог получить от Бергола этот самый Смотритель и как они могли обогнать их? Откуда Кенгар знал, что исфатейские принцессы могут появиться в Чиларе? А он явно знал об этом и даже не пытался изобразить удивление, увидев их в своем доме! Батигар нахмурилась, и её густые черные брови сошлись в прямую линию. Надо как следует расспросить этого унгира, он, похоже, знает больше, чем должно быть известно простому торговцу.

— С дороги! Эй, сторонись! Убери свою телегу, олух! Держи вора! — раздались где-то впереди недружные крики, и принцесса, выглянув из-за занавесок, увидела, что следующие впереди паланкины остановились, а улица закупорена телегами, запружена возбужденными чиларцами. Неизвестно из-за чего начавшийся скандал только ещё разгорался, и Батигар с досадой подумала, что быстро он не уляжется. Очевидно, та же мысль пришла в головы рабов-носильщиков. Выжидательно посмотрев на девушку и сообразив, что та никаких приказов отдавать не намерена, они, переглянувшись, аккуратно опустили нарядные носилки на землю.

Батигар раздраженно поерзала на подушках и совсем уже было решилась послать кого-нибудь из носильщиков за Кенгаром, собираясь использовать вынужденную задержку, чтобы задать ему кое-какие вопросы, как вдруг перед ней возник загорелый до черноты, воровато озирающийся по сторонам мальчишка. Приложив палец к губам, он громким шепотом спросил:

— Принцесса Батигар?

Девушка вытаращила от неожиданности глаза и кивнула.

— Принцесса, в том переулке вас поджидает человек, которому необходимо сказать вам несколько слов. Он не задержит вас надолго. Если вы не захотите говорить с ним, он велел мне передать вам следующее: «Не доверяйте Кенгару. Бергол и Донгам убиты. Файголиты на улицах Исфатеи».

Батигар закусила губу. В переулке, на который указывал мальчишка, действительно стоял человек с лицом, до половины закутанным пестрым платком. И похоже, ему было что сказать ей, раз уж он умудрился узнать, кто она такая.

— Почему он сам не подошел? — подозрительно спросила принцесса, вглядываясь в оживленное лицо мальчишки.

— Он сказал, что ему опасно открыто ходить по улицам. Не смотрите на меня так, я все равно ничего не знаю. Он дал мне монетку, я повторил вам его слова и теперь постараюсь как можно скорей их забыть. — Мальчишка стрельнул глазами по сторонам и юркнул в возбужденно гудящую толпу.

Батигар ещё раз взглянула на поджидавшего её человека. Тот, перехватив её взгляд, призывно махнул рукой и, видя, что она не собирается следовать за ним, повернулся и быстро зашагал вглубь переулка. Несколько мгновений принцесса, раздираемая противоречивыми чувствами, напряженно смотрела ему в спину, потом выпрыгнула из паланкина и, не обращая внимания на недоумевающие взоры носильщиков, скользнув мимо преграждавших ей дорогу прохожих, устремилась в переулок.

Она успела сделать две дюжины шагов, прежде чем обостренные чувства предупредили её об опасности. Из-под пройденной ею арки в переулок выскочили трое здоровенных оборванцев. Засада! Скандал на улице, мальчишка-посыльный — все это подстроено нарочно! Батигар бросила взгляд вперед — так и есть, человек с замотанным лицом обернулся и двинулся ей навстречу. Прорываться вперед, не зная расположения улиц, — чистое безумие. Принцесса стремительно развернулась и коротко рубанула ребром ладони ближайшего преследователя. Увернулась от другого, но третий, совершив гигантский прыжок, повис у неё на плечах, увлекая своей тяжестью на землю.

В отчаянной попытке освободиться Батигар вывернулась из-под навалившейся на неё туши, лягнула ногой что-то мягкое, откатилась в сторону и получила страшный удар под ребра, от которого внутри что-то болезненно ёкнуло. Снова кто-то навалился на нее, схватил за волосы, запрокинул голову и накинул на лицо маслянистую тряпку, от смрада которой девушка на миг задохнулась. Из последних сил, Батигар рванулась, чувствуя, как на запястьях смыкаются цепкие пальцы; послышался треск рвущегося платья, и на затылок её обрушился тяжелый удар. Перед глазами поплыли разноцветные кольца, а кто-то невидимый уже сноровисто скручивал ей руки за спиной, опутывал веревками ноги… Нарм остановился около приемной и прислушался к доносившимся из-за приоткрытой двери голосам.

— Не знаю, зачем было везти нас к какому-то Смотрителю фонтанов, и не понимаю, чего мы ждем! Батигар похитили, и нам надо немедленно отправляться на её розыски! — гремел низкий женский голос, принадлежавший, очевидно, старшей дочери Бергола.

— Я отправил на поиски своих людей и, как только представлю тебя Нарму, сам присоединюсь к ним… — мягко убеждал её Кенгар.

— «Сам!» Ты её уже прозевал! Я хочу, чтобы меня принял Владыка Чилара! Пусть он поднимет на ноги городских стражников и своих гвардейцев, причем немедленно! А все, что намеревался сказать нам Смотритель фонтанов, я с удовольствием выслушаю, когда Батигар будет найдена! Здесь мы только зря теряем время! Веди меня к Владыке, иначе я пойду одна и буду считать тебя соучастником похищения!

Раздался грохот падающего стула, — вероятно, Чаг и впрямь решила немедленно отправиться к Мадану. Нарм внутренне подобрался — а девица-то нос по ветру держит, Батигар, конечно же, похищена не без участия Кенгара. Купчина — тот еще, вечно норовит одну овцу дважды остричь. Впрочем, это его дело — одна принцесса лучше, чем ничего, и едва ли Батигар сможет что-нибудь прибавить к её рассказу, если они путешествовали вместе.

Смотритель фонтанов растворил дверь, вошел в приемную и поклонился:

— Уважаемый Кенгар! Многоуважаемая принцесса Чаг! Рад видеть вас в своем доме, хотя к радости этой и примешивается огорчение, вызванное известием о таинственном исчезновении принцессы Батигар…

— Наконец-то! — прервала Чаг словоизлияния Нарма. — Ты уже все знаешь и, стало быть, не станешь нас задерживать. Мы отправляемся к Владыке Чилара, а тебя навестим позже, вместе с Батигар, если у тебя действительно есть что нам сказать. — Принцесса небрежно кивнула и вновь обернулась к двери, через которую их с Кенгаром ввели в приемную.

— Многоуважаемая принцесса! Прошу уделить мне малую толику внимания. Выслушай меня, и, если слова мои не прольют свет на судьбу твоей сестры и ты по-прежнему будешь стремиться посетить Мадана, я отвезу тебя к нему во дворец. Уважаемый Кенгар, я вижу, что тебе не терпится самому возглавить розыски Батигар, которые уже начали твои люди, и не смею тебя задерживать.

— Благодарю тебя, уважаемый Нарм, твоя проницательность не знает границ. Стыд за то, что я не уберег мою бесценную гостью, жжет мне грудь и не позволяет наслаждаться твоим обществом. Принцесса, я уведомлю тебя о ходе розысков. — Кенгар церемонно раскланялся и быстрым шагом вышел из комнаты.

— Присаживайся, у нас есть о чем поговорить, и поверь, все, что можно сделать для розысков Батигар, уже сделано.

Нарм опустился на стул, жестом предлагая принцессе занять место напротив, так чтобы между ними оказался низенький столик из темного полированного дерева, на котором стояла большая ваза с крупными, сиявшими, как огромные самоцветы, фруктами.

— Ты знаешь, кто похитил Батигар? — спросила Чаг, неохотно присаживаясь на краешек стула.

— Да. Полагаю, исчезновение твоей сестры связано с событиями, происшедшими в Исфатее после того, как вы бросились в погоню за Мгалом — похитителем кристалла Калиместиара.

На грубом, будто наспех сработанном, лице принцессы, ставшей вдруг удивительно похожей на своего отца, отразилось изумление, и Нарм, проведя ладонью по выбритому до блеска черепу, поздравил себя с удачным началом. Он и раньше не сомневался, что сумеет получить у Чаг все необходимые сведения, но теперь, увидев принцессу воочию — сильную, упрямую и озлобленную, — Смотритель фонтанов понял, что может использовать её не только как источник информации о северянине. Эрзам был безусловно прав: судьба этой девушки как-то связана с судьбой Мгала, и он постарается, чтобы связь эта стала прочнее и принесла пользу Черному Магистрату.

— Откуда ты знаешь о том, что делается в Серебряном городе, если мы шли от него кратчайшим путем, и как происходящее в нем может быть связано с похищением Батигар? — нетерпеливо спросила Чаг, не сводя с Нарма тяжелого взгляда.

— О том, как я узнал о событиях в Исфатее, ты услышишь чуть позже. Сначала о главном. Твой отец убит Донгамом, мастером Белого Братства. — (Глаза Чаг сузились, лицо окаменело.) — Приведенная им из Норгона тысяча воинов учинила великую резню на улицах твоего родного города, ибо Белые Братья решили присоединить Исфатею к своим владениям и Донгам должен был стать её протектором. — Нарм сделал паузу, давая принцессе возможность осмыслить услышанное. — Однако злодейское убийство твоего отца не осталось безнаказанным. Верховные вершители воли Черного Магистрата — магистры, называющие себя Ревнителями Равновесия, — покарали убийцу. Знания и искусства Черных Магов, к числу которых я принадлежу, весьма велики, и благодаря им мне удалось узнать, что мастер Донгам убит. Твой отец отомщен, клянусь тебе в этом Тьмой Созидающей! — Нарм прикрыл правой рукой глаза и, помолчав, продолжал: — Возглавив исфатейцев и примкнувших к ним файголитов. Черные Маги, мои товарищи и единомышленники, выступили против норгонских слуг Донгама и сражаются сейчас с Белыми Братьями за свободу Исфатеи.

Горе, мстительная радость и желание немедленно броситься в битву так ясно читались на лице Чаг, что Нарм позволил себе расслабиться, — принцесса уже на крючке, и, если ему удастся направить ярость её в нужном направлении, он обзаведется таким гончим псом, о котором можно только мечтать.

— Переворот, задуманный Белыми Братьями, не удался, но они не оставляют надежды завладеть Исфатеей. Для этого-то они и похитили Батигар, рассчитывая выдать её замуж за преданного им человека и посадить на престол Серебряного города. Понимая, что тебя им не сломить, они схватили твою сестру, чтобы лестью, подкупом или силой сделать её игрушкой в своих руках. Посланные Белыми Братьями люди охотятся за тобой, импоручено убить тебя, превратив тем самым Батигар в единственную законную наследницу трона Исфатеи.

— О, подлецы! Я сама разыщу их, и они пожалеют, что взялись за это гнусное дело! — проскрежетала принцесса сквозь крепко стиснутые зубы.

— Едва ли эти мелкие людишки стоят твоей мести. Разделаться с ними не составит труда. Главное зло таится в дворянине, похитившем кристалл Калиместиара. Кристалл этот не зря хранился в вашем родовом храме Дарителя Жизни. Именно он, согласно предсказаниям мудрецов древности, есть залог благоденствия и процветания Серебряного города под мудрым правлением вашего рода, основатель которого был возведен на престол Исфатеи самим Небесным Отцом. Чтобы восстановить разрушенное, чтобы ты и продолжатели вашего рода правили Серебряным городом, необходимо разыскать Мгала и вернуть кристалл на прежнее место — в храм Дарителя Жизни…

— Я разыщу этого мерзавца! Как раз сейчас он должен находиться в Чиларе, — порывисто бросила Чаг.

— Но сумеешь ли ты справиться с этим делом? Вам с Батигар не удалось догнать его в Чиларских топях…

— Мы догнали его! — снова прервала Нарма принцесса. — Мы догнали его, но… Одному из этих негодяев удалось утопить Жезл Силы, при помощи которого Батигар хотела отнять у них кристалл. О! Если бы этот Жезл был у меня в руках! Я говорила сестре, чтобы она перебила этих глего-вых детей, этих ядовитых гадов сразу, но она стала им угрожать, и Жезл Силы был утрачен.

— Досадно, — искренне огорчился Нарм. — Ты сама видишь, что вернуть кристалл не так-то просто. Это значительно труднее, чем сокрушить наемных убийц и разыскать. Батигар; ее-то мои люди найдут, а вот как вернуть кристалл?..

— Найди Батигар, а уж о кристалле я позабочусь! Я этого северянина из-под земли достану, это мое дело! Уж я-то ошибки сестры не повторю, прежде выпущу из этого выкидыша Гень-гу кишки, а речи буду над остывающим телом произносить. Я обойду все таверны, все щели и дыры Чила-ра, в которых он может затаиться, и, клянусь Небесным Отцом, добуду кристалл!

— Хорошо, я дам тебе людей и помогу, чем сумею, — пообещал Нарм, мысленно потирая руки от сознания хорошо проделанной работы. — А пока расскажи мне все, что ты знаешь об этом Мгале.

Пронзительные звуки дудок, глухой рокот бубна, позвякивание медных колокольчиков заставили Батигар открыть глаза. Девушка села, поджав под себя ноги и почесывая исколотые соломой плечи. Четвертый день её заточения начался так же, как и три предыдущих, — с выступления желтокожих танцовщиц, которые вертелись, подпрыгивали, приседали и кружились посреди круглого зала, в который выходило десять зарешеченных темниц. Впрочем, в буквальном смысле слова комната, в которую бросили Батигар, темницей не была. Подземный зал, где невольниц обучали танцам, декламации и пению, а невольников — искусству обращения с оружием, весь день освещался факелами. Ночью же плошки с чадящим черным земляным маслом горели в кольцевом коридоре, куда выходили, тоже зарешеченные, задние стенки камер.

Днем и ночью по коридору ходили вооруженные копьями стражники и, если поблизости не было начальства, развлекались, как могли. Иногда они, не отмыкая дверей, мочились на несчастных узников, имевших неосторожность заснуть около коридорной решетки, иногда кидали в охапку соломы, на которой дремали заключенные, горячие угольки, с интересом наблюдая за тем, как проснувшиеся в пламени люди пытаются спастись от укусов огня.

Из своей каморки Батигар могла видеть лишь два входа в зал и пять камер, расположенных напротив. В одной помещался могучий мужчина среднего возраста, внешне флегматичный, но замечательно владевший мечом, в другой — бледная пожилая женщина с бубном, проведшая здесь, судя по безнадежному выражению лица, уже не один год. Ни мужчину, ни женщину стражники не трогали — то ли давно знали и не рассчитывали увидеть ничего заслуживающего внимания, то ли те занимали привилегированное положение и волей хозяина были ограждены от нехитрых тюремных шуток. В третьей камере сидел похожий на злобного зверька юноша, который проигрывал бой за боем и был не способен совладать даже с деревянным оружием, но столь замысловато ругался и так далеко и метко плевал, что доставлял дразнившим его стражникам истинное наслаждение. Рядом с ним ютились две чернявые девочки — явно сестры, с длинными, едва ли не до пят, волосами, с огромными испуганными глазищами, обе высокие, но тощие и несформировавшиеся. Приходившая два раза в день женщина, затянутая в черное трико, обучала их парному танцу змей, о котором Батигар много слышала, но которого до сих пор не видела. Девочки старались вовсю, и все же стремления угодить у них было неизмеримо больше, чем умения, и наставница, сердито мотая головой, всякий раз, расставаясь с ними, грозилась взяться за них по-настоящему, хотя кнут, торчавший из-за серебристого пояса, в ход не пускала. Сестрам и без того доставалось немало — не проходило ночи, чтобы стражники тем или иным способом не доставали их. Батигар сочувствовала им до тех пор, пока запуганные заморыши не начали по требованию тюремщиков заниматься друг с другом любовью. Зрелище это не только вызвало у принцессы отвращение, но и убедило её, что в деле этом сестры далеко не новички и сами могут давать уроки кому угодно.

В пятой камере помещались трое мальчишек-акробатов, которых все происходившее в подземелье не только не расстраивало, а напротив — изрядно потешало. Они весело переругивались с охранниками, потешались над постоянно упражнявшимися в зале танцовщицами — в тюрьме их было не меньше трех десятков, — передразнивали певиц и несколько раз отпускали в адрес Батигар такие замечания, что у девушки от негодования пылали уши и она старалась поплотнее укутаться в остатки одежды. Заметив её щепетильность, стражники тоже принялись насмехаться над ней, толкая спящую принцессу тупыми концами копий и уговаривая сплясать перед ними ночью, раз уж она не приучена делать это днем. Остальные шуточки и предложения были не в пример безобразнее, однако воли рукам тюремщики не давали, даже древками копий старались тыкать так, чтобы не оставалось синяков, и Батигар, перебрав за первые два дня все мыслимые казни, которым она подвергнет своих мучителей, оказавшись на свободе, поостыла и научилась пропускать их слова мимо ушей. Убежденная в том, что Чаг перевернет Чилар вверх дном, лишь бы её отыскать, девушка сердилась и гневалась скорее на нерасторопность сестры, чем на выходки невольников и тюремщиков.

Больше всего унижала и бесила принцессу необходимость справлять прилюдно свои естественные потребности, но, уверив себя, что стесняться окружающей её мрази так же глупо, как стесняться животных или насекомых, она преодолела и этот казавшийся ей прежде непреодолимым барьер.

Иногда, наблюдая за танцовщицами или фехтовальщиками, Батигар забывала, что она находится в тюрьме. Невольники порой бывали столь искусны, что девушке чуди — лось, будто она, волшебным образом перенесясь в Исфатею, вновь присутствует на выступлениях приглашенных Берго-лом артистов. Вот и сейчас, наблюдая за полуобнаженными танцовщицами, всю одежду которых составляли вылинявшие от пота цветные ленты, обшитые потрепанной бахромой с некогда пышными кистями, она испытывала подлинное удовольствие. Принцессу несколько смущала собственная способность забывать о мрачной действительности, и единственным объяснением этому было то, что она непоколебимо верила в близкий конец своих злоключений, которые забудутся, как дурной сон, стоит ей только оказаться на свободе.

Исполнив несколько быстрых танцев, девушки завершили выступление тягуче-томительной страстной пантомимой, повествующей, по-видимому, об изнывающих от тоски по ласкам властелина обитательницах гарема, и удалились в сопровождении двух стражников. Тем не менее игравший разом на трех дудках старик и виртуозно вызванивавший колокольчиками сложнейшие мелодии слепой юноша остались недвижимы. Жирная учительница танцовщиц, в отвратительно широких и пышных одеждах розового цвета, тоже не покинула зал, как она это делала обычно, а заговорила о чем-то с тюремщиками, то и дело поглядывая на входы.

Танцовщицу эту звали Тенесана, и она уже неоднократно приглашала Батигар выйти из камеры и показать свое умение, и каждый раз принцесса находила для престарелой дамы достойный ответ, от которого та менялась в лице и обещала доложить хозяину, когда тот появится, о поведении дерзкой упрямицы. Тенесана никогда не ругалась, не звала для расправы стражников, но холодный, змеиный взгляд её прозрачных глаз яснее всяких слов говорил о том, что ни одно оскорбление она не пропускает мимо ушей и не забывает.

Подождав, когда уйдут танцовщицы, Батигар принялась ковыряться в миске с остывшей кашей, которую, вместе с кувшином воды, узники получали три раза в день. Каша была безвкусной, но хорошо утоляла голод — хозяин подземелья, кем бы он ни был, заботился о том, чтобы его живой товар находился в хорошей форме. Морщась и фыркая, принцесса доела кашу и уже споласкивала руки над сливным отверстием в полу — ложек заключенным, естественно, не давали, — когда к решетке её камеры подошла Тенесана, выглядевшая ещё более громадной и неуклюжей оттого, что сопровождал её маленький сухонький смуглокожий человечек с лицом сморщенным, как печеное яблоко, с пронзительными желтыми глазами, столь характерными для уроженцев Шима. Тенесана указала своему спутнику на Батигар, и тот тихим голосом обратился к принцессе:

— Девочка, Сана жалуется на тебя. Она говорит, что ты отказываешься учиться танцам, которыми тебе предстоит ублажать своего будущего господина. Правда ли это?

Девушка вздрогнула. Она никогда прежде не видела этого человека, но голос узнала сразу. Она слышала его всего один раз, когда её, связанную, с заткнутым кляпом ртом, проволочив едва не через весь Чилар, бросили в каком-то пахнущем конюшней закуте. Она долго лежала лицом вниз, а потом в помещение вошло несколько человек, грубые руки подняли её и бросили на жесткое наклонное ложе. Сквозь застилавший глаза красный туман она не могла как следует рассмотреть стоящих вокруг людей, но почему-то была уверена, что это её спасители. Принцессе показалось даже, что она узнает Чаг, и, когда та нагнулась, Батигар из последних сил подалась ей навстречу. С облегчением услышала она звук лопающихся на лодыжках веревок и тут же с ужасом ощутила, как человек, принятый ею за Чаг, быстро и умело, рывком, развел ей ноги… Она забилась, судорожно корчась, извиваясь, истекая слюной и слезами, и голос этот, самый тихий вежливый голос, сказал: «Спасибо, Ман, я был уверен, что товар не порченый. Определите её в Кольцо, пусть осмотрится и попривыкнет».

Батигар сжала кулаки. Она старалась забыть эту гнусную сцену, когда её, принцессу из рода Амаргеев, осматривали, словно выставленную на продажу кобылу, но тихий голос сморщенного человечка разбудил и оживил ненавистные воспоминания, и девушка, до боли стиснув зубы, дала себе страшную клятву, что этого она, когда выберется, будет убивать сама. Убивать долго, наслаждаясь каждым его криком, стоном, каждой гримасой боли…

— Ты слышишь меня, девочка? Если ты хорошо танцуешь и сумеешь доказать это, я буду только рад. Если нет, уроки Саны тебе просто необходимы.

Батигар подняла на сморщенного человечка полные ненависти глаза и неожиданно для себя выпалила фразу, которую не то что во дворце или приличном доме, но даже в казарме или в распоследнем притоне не часто услышишь.

— Отлично. Ответ, достойный принцессы. — Желтоглазый удовлетворенно кивнул и, глядя мимо Батигар, обратился к наблюдавшим за их разговором с противоположной стороны камеры стражникам: — Проведите её, пожалуйста, в зал. Я хочу посмотреть, достаточно ли хорошо она танцует, чтобы можно было позволить ей пренебрегать уроками Саны.

Батигар прыгнула на говорившего, но тот успел отшатнуться, и протянутые ею сквозь решетку руки ударили пустоту. Загремел засов, принцесса обернулась, готовая разорвать стражников на куски, однако те обладали большим опытом усмирения непокорных. Древко копья с силой ударило девушку под дых, и она сложилась пополам, тщетно ловя воздух широко раскрытым ртом. Сильные руки подхватили её и бросили через услужливо отворенную дверь на середину зала. Мальчишки-акробаты заулюлюкали; чернявые сестры замерли, распахнув огромные глазищи; юноша, замечательно умевший плеваться, сел на солому, скрестил ноги и принялся грызть ногти в ожидании любопытного зрелища. Пожилая женщина подняла бубен и легонько стукнула в него, давая знак старику дудочнику и слепому юноше приготовиться. Из соседних с клетушкой Батигар камер донеслись ругань и хихиканье.

— Итак, что-нибудь быстрое. «Джок — Свистящий ветер», например, — попросил желтоглазый.

Ожил бубен, загудели дудки, зазвенели колокольчики. Батигар медленно привстала с утрамбованного земляного пола и, оценив взглядом расстояние до плюгавого сморщенного человечка, рванулась вперед. Она доберется до его горла, а там — будь что будет. Тюремщики стояли несколько правее и не могли поспеть за её молниеносным броском — расчет был точным, но принцесса не приняла во внимание Генесану. Рука престарелой танцовщицы, прятавшаяся где-то в складках широких, непомерно пышных розовых одежд, неожиданно вынырнула из-под них, боль иглой прошила девушку, и она рухнула у ног желтоглазого.

— Спасибо, Сана. Не надо музыки, танцы отменяются. Ну что, девочка, больно? Кстати, ты можешь звать меня Хозяином. Временно, разумеется, пока я не подыщу подходящего покупателя.

Хлыст ожег Батигар выше колен, и девушка, кусая губы, подумала, что, если бы её не ошеломила внезапность удара, она запросто добралась бы до горла этого дохляка. Принцесса рванулась вверх, надеясь достать его в прыжке, и тут же со сдавленным стоном вновь уткнулась лицом в пол. Желтоглазый предусмотрительно успел наступить ей на разметавшиеся волосы, а Тенесана, угадав её намерение, стремительно опустила хлыст на икры девушки.

— Увы, — скорбно пробормотал желтоглазый. — Прежде чем перейти к танцам, девочке надо познакомиться с нами получше. Сана, передай её Ман, пусть отведет к «жеребцам». Но только для первого знакомства.

— О, Хозяин, зачем беспокоить Ман? Я сама провожу её, до следующего урока довольно времени.

Желтоглазый пожал плечами и кивнул стражникам. Те рывком подняли принцессу с пола и, заломив ей руки за спину, поволокли к выходу, следом за колыхающейся тушей Тенесаны.

Кенгар в нерешительности остановился перед массивной дверью из полированного черного дерева, инкрустированного золотой проволокой, замысловатые переплетения которой образовывали странный, похожий на старинные письмена, узор. Хитроумный унгир не без основания подозревал, что Смотритель фонтанов неспроста пригласил его в гости, а нечистая совесть подыскала множество благовидных предлогов, чтобы уклониться от визита, и так, вероятно, Кенгар и поступил бы, если бы хорошо развитое чутье не подсказало ему, что, отклонив приглашение, он навлечет на свою голову неприятности несравнимо большие, чем ожидавшие его при встрече с Нармом. И все же если бы Кенгар знал, что хозяин собирается принимать его в своем кабинете, о котором при дворе Мадана ходили самые зловещие слухи, он бы и близко не подошел к дому Черного Мага. Теперь же отступать было поздно — хмурый слуга, заметив колебания посетителя, распахнул черную дверь и отступил в сторону, жестом приглашая его войти.

Переступив порог, Кенгар остановился, пораженный. Кабинет Смотрителя фонтанов оказался чем-то средним между лабораторией и сокровищницей. Огромный черный стол, заставленный какими-то хитрыми приборами и причудливыми склянками, черные же стеллажи, набитые книгами, свитками, минералами, черепами и чучелами всевозможных существ, диковинное оружие и старинные карты на стенах — все это говорило о широте интересов хозяина кабинета, которого гость в первый момент даже не приметил.

— Уважаемый Кенгар! Рад, что ты не пренебрег моим приглашением. Я уже начал было опасаться, что, поглощенный более важными делами, ты забыл о нем, — радушно приветствовал Кенгара Смотритель фонтанов, делая навстречу ему несколько шагов с таким видом, будто встретил после долгой разлуки старинного приятеля и намерен немедленно заключить его в объятия.

— Твое приглашение — большая честь для меня, как я мог не прийти? — выдавил из себя Кенгар, изображая на лице самую простодушную и обаятельную улыбку, на которую был способен.

Смотритель фонтанов кивнул и спрятал руки в широкие рукава темно-красного, расшитого серебряными узорами халата, словно внезапно позабыв о том, что намеревался обнять дорогого гостя.

— Я хотел видеть тебя по двум причинам, если не считать той, что мне всегда приятно пообщаться с достойным человеком, — продолжал Нарм, чуть заметно кривя уголки губ. — Во-первых, я хотел сообщить, что принцесса Чаг, погостив у меня три дня, отправилась в Сагру и просила передать тебе приветы и всяческие благопожелания.

— Благодарю, — пробормотал Кенгар, подумав, что этого следовало ожидать. Смотритель фонтанов вел большую игру, а принцесса из рода Амаргеев — фигура, не задействовать которую мог только ленивый.

— Кроме того, принцесса просила сказать, что была бы очень признательна, если бы ты не слишком распространялся о её появлении в Чиларе.

— Я буду нем как рыба, можешь положиться на мою скромность, — заверил Кенгар Смотрителя фонтанов. От сердца у него отлегло, — похоже, Нарму хватило одной принцессы и он не собирается отыскивать Батигар.

— Вторая причина, побудившая меня искать встречи с тобой, состоит в том, что принцесса Чаг поручила мне приложить все силы и разыскать её пропавшую сестру, а также людей, совершивших гнусное похищение.

По спине Кенгара пробежал холодок, ладони вспотели, а взгляд метнулся по стоявшим на стеллажах диковинам.

— Мне хотелось бы услышать, какие плоды принесли предпринятые тобой поиски. — Смотритель фонтанов проследил за бегающим по стеллажам взглядом Кенгара и доброжелательно заметил: — Приятно видеть, что моя коллекция вызывает у тебя столь живой интерес. Я собрал тут множество удивительнейших предметов, и, как правило, они не оставляют моих гостей равнодушными. Вот, например, карта, на которой изображены Западный и Восточный континенты, поглощенные Великим Внешним морем. А это черная жемчужина, привезенная с островов архипелага Намба-Боту. А вот это — череп химеры, существа, о котором рассказывают множество легенд, но видеть которое доводилось немногим…

Делая вид, что внимательно слушает пояснения Смотрителя фонтанов, Кенгар ломал голову над тем, почему тот вдруг так резко сменил тему разговора. И главное, так своевременно, будто нарочно давая ему возможность обдумать ответ. Хочет ли Нарм знать правду, или его устроит правдоподобная ложь, которой он, в случае необходимости, сможет оправдаться перед Чаг, когда та вернется из Сагры, если только она действительно отправилась туда? Но что ей нужно в Сагре и почему она уехала, не попытавшись сама разыскать свою сестру? И что вообще надо было принцессам в Чиларе, до которого они почему-то решили добираться самым опасным путем? Ах, если бы он хоть что-нибудь знал о делах этого Черного Мага, руки которого тянулись так далеко и который мог бы быть так полезен, если бы удалось его чем-то заинтересовать…

— А вот уникальное изделие древних мастеров, найденное в одном из заброшенных храмов. Погляди-ка на него внимательно — этот шар кажется выточенным из цельного куска хрусталя, но вес его свидетельствует о том, что он полый. Приглядись, и ты увидишь внутренние стенки сферы.

Смотритель фонтанов бережно взял с полки прозрачный шар, размеры которого превышали голову взрослого человека, и протянул Кенгару, беззвучно прошептав какое-то короткое слово. Тот покорно подставил ладони и вдруг громко ахнул, ощутив исходящий от шара пронзительный холод. Он содрогнулся, инстинктивно пытаясь отдернуть руки — хрустальный шар обжигал и замораживал одновременно, — но ладони словно примерзли к идеально отшлифованной поверхности.

— Что это?! — испуганно вскрикнул Кенгар и услышал холодный, зловещий ответ Нарма:

— То самое, что заставляет людей говорить правду. Подумай, прежде чем отвечать, иначе тебе будет очень больно.

Кенгар в растерянности и смятении перевел взгляд с угрожающего лица Черного Мага на прилипший к рукам шар, в глубине которого начали вспыхивать и искриться яркие, похожие на крупные звезды, огоньки.

— А теперь говори. Ведь это ты устроил похищение Батигар? Решил погреть руки и запродал её какому-то Торговцу людьми?

— Не-ет… — начал Кенгар, и лицо его исказилось от боли. В глазах потемнело, судорога свела тело, дыхание перехватило, из глотки донеслись хриплые, булькающие звуки.

— Я тебя предупреждал. А теперь подумай хорошенько и ответь правдиво…

Вскоре Нарм уже знал все, что его интересовало. Это было нетрудно — против Шара Правды не мог устоять никто. Фокус состоял в другом: Шар не действовал, если человек отказывался его брать. Будучи навязан насильно, он, несмотря на магические формулы, оставался всего лишь мастерски обточенным куском хрусталя, в котором древним умельцам каким-то непостижимым образом удалось выточить неправдоподобно ровную полость.

Нарм произнес заклинание и вынул Шар из рук дрожащего, истекающего потом унгира и аккуратно опустил в стоящий на нижней полке ларец. Подвел пошатывающегося, будто разучившегося ходить, Кенгара к столу, налил в две каменные чаши — себе и гостю — укрепляющее снадобье и, проглотив его, устало откинулся на спинку стула.

Как и большинство Магов, достигших высоких степеней посвящения, Нарм избегал, когда это было возможно, применять чары, заклинания и магические предметы. Колдовская атрибутика требовала большой затраты сил, ибо тот же Шар Правды потреблял во время работы не только энергию испытуемого, но и контактирующего с ним Мага, не говоря уже о том, что Шар был, что бы там ни врали профаны, всего лишь сложным инструментом и результат всецело зависел от того, насколько умело им пользовались. Нарм сам был свидетелем того, как неверно заданный, нечетко сформулированный вопрос приводил к серьезным ошибкам, и только тупицы могли винить в этом Шар. Кроме того, сколь бы ни были искусны и натренированы Маги, при работе с колдовскими силами всегда оставалась некоторая вероятность того, что те выйдут из-под контроля, и, говорят, происходили случаи, когда Шар Правды, например, вместо того чтобы воздействовать на испытуемого, заставлял правдиво отвечать на вопросы контактирующего с ним Мага.

Словом, если не было в том особой нужды, Нарм старался преодолевать возникавшие перед ним трудности собственными силами, однако сейчас случай был исключительный — прибывший вчера вечером из Эостра гонец передал ему послание, прочитав которое Смотритель фонтанов пережил несколько очень неприятных мгновений. Если бы не это, он, разумеется, и не вспомнил бы о том, что клятвенно обещал Чаг приложить все силы для розысков Батигар. След Мгала был найден, и ему удалось уговорить Чаг возглавить посланную за северянином погоню, но утомлять себя выполнением обязательств и разыскивать её сестру Нарм и в мыслях не держал, пока не распечатал послание, в котором до его сведения, под большим секретом, доводилось, что Батигар является дочерью ныне здравствующего Верховного Мага и тот желает как можно скорее увидеть её целой и невредимой.

Нарму не хотелось думать о том, почему вдруг Гроссмейстер вспомнил о своем внебрачном чаде и зачем оно ему понадобилось — на то было, вероятно, множество причин, о которых он мог лишь догадываться. Значительно больше волновало его то, что если Батигар попала к Торговцам людьми, то вызволить её будет ой как непросто, и чем скорее это удастся сделать, тем больше шансов, что девушка окажется по-настоящему целой и невредимой. Взвесив все «за» и «против» и придя к выводу, что без использования магии ему на этот раз не обойтись, Нарм остановил свой выбор на Шаре Правды, и выбор этот себя оправдал. Осталось только обработать Кенгара и надеяться на то, что Батигар все ещё находится в Чиларе, а воспитатели рабынь не зашли в своем усердии слишком далеко.

— Можешь ли ты слушать меня и отвечать мне? — обратился Смотритель фонтанов к начавшему подавать признаки жизни Кенгару.

— Да-а-а… — испуганно просипел тот.

— Ты помнишь все, о чем тебе помог рассказать Шар Правды? Тогда ты, верно, догадываешься, какая участь ожидает тебя и Мор-Галаба, если о похищении Батигар узнает Владыка Чилара? А он узнает. Я шепну ему всего пару слов, остальное вы с Мор-Галабом расскажете сами — у Мадана хорошие палачи.

Кенгар изменился в лице, губы его подрагивали, он явно порывался что-то сказать и в то же время боялся прогневить Черного Мага.

— Не шлепай губами. Ты ещё не в камере пыток и, быть может, не попадешь туда. Если, конечно, сегодня вечером Батигар будет доставлена ко мне. В целости и сохранности. Ты хорошо понял?

— Но я…

— Если у неё по чьему-либо недосмотру и упущению будет не хватать мизинца, я отрежу твой и приживлю принцессе на место утерянного. Если же у неё исчезнет ещё что-нибудь из того, что положено иметь честной девушке, у тебя исчезнет то, что положено иметь кобелю и чем ты, насколько я знаю, весьма дорожишь. А теперь иди, до захода солнца времени хватит. Да не вздумай опять хитрить и двурушничать, иначе, клянусь, я не буду утруждать Мадана и его палачей, а возьмусь за тебя сам.

Батигар медленно шла по улочке, по обеим сторонам которой были разложены на земле и развешаны на стенах домов всевозможные ковры, коврики, половики и циновки. Девушка останавливалась то перед одним торговцем, то перед другим, делая вид, что рассматривает затейливые узоры, приценивалась, вяло торговалась, чтобы усыпить бдительность Чабы, который, по словам Нарма — Черного Мага, исполняющего должность Смотрителя городских фонтанов при дворе Владыки Чилара, — должен был охранять её и, о чем не трудно было догадаться, следить за ней и не дать совершить какую-нибудь глупость, буде подобное желание придет принцессе в голову.

А желание, безусловно, было, точнее, их было два. Первое — отыскать место, где её держали в заточении, и посчитаться со своими мучителями. Осуществить это желание без поддержки Нарма было невозможно, а получить её девушке, несмотря на всю свою настойчивость, не удалось. Смотритель фонтанов доказал также, что после гибели Бергола, не имея надежных покровителей, принцессе нет смысла обращаться с жалобой к Владыке Чилара — у Мадана хватает забот и без неё — и разыскивать неизвестных похитителей, которые к тому же вернули-таки Батигар свободу, он не станет. Торговцев людьми в Чиларе хоть отбавляй, делают они свое дело едва ли не легально: золото — универсальное средство, которое в одних случаях помогает чиновникам и блюстителям порядка кое-какие вещи не видеть, а в других — кое-каких людей не слышать. Однако в данном случае важнее другое: без показаний Смотрителя фонтанов принцесса не сумеет объяснить, почему же её отпустили, а ссылаться на себя Нарм категорически запретил, недвусмысленно дав понять, что будет всячески отрицать свою причастность к этому делу. Он достаточно потрудился, чтобы вытащить Батигар из той клоаки, в которой она оказалась, и желает теперь, чтобы девушка не мечтала о восстановлении справедливости, а тихонько отправилась в Исфатею, где ей предстоит сыграть роль несравнимо более важную.

Принцесса свернула на соседнюю улочку, где, судя по запаху, торговали благовониями, и нахмурилась. Мысль вернуться в Исфатею была на первый взгляд вполне разумной и естественной. Если Донгам убит и воины Белого Братства, приведенные им из Норгона, пытаются посадить своего ставленника на исфатейский престол, то место её действительно там и она, как высокопарно сказал Нарм, «может явиться тем самым символом законности, который сплотит вокруг себя истинных сынов Серебряного города». Но тут-то и возникало несколько неувязок, которые Батигар, по здравом размышлении, решила с Черным Магом не обсуждать, дабы не угодить в места ещё худшие, нежели те, где ей недавно пришлось побывать.

Если Черные Маги хотели посадить на место Бергола своего человека, то Чаг подходила для этого значительно больше, и все же Нарм дал ей людей и отправил в Сагру, на поиски Мгала, не будучи, как он сам говорил, до конца уверенным в том, что ему удастся разыскать Батигар. Стало быть, свой человек для престола Исфатеи сыскался бы и без нее. Далее, то, что файголиты — обычные люди, а вовсе никакие не кротолюды, она знала едва ли не с рождения, тут Нарм прав. Будучи людьми, они, разумеется, могли поддержать гвардейцев и граждан Исфатеи, выступивших против посягательств Белых Братьев. Но если стычка, которую Смотритель фонтанов пытался представить как гражданскую войну, и правда имела место, то именно стычка это и была, не более того. Жалкую тысячу норгонцев, которые могли помочь Донгаму совершить дворцовый переворот, гвардейцы, в случае открытого выступления, способны были выставить из города без чьей-либо помощи, чем дело скорее всего и кончилось. После этого, как водится, начались дебаты о том, кто будет новым Владыкой Исфатеи и тут, само собой, претендентов объявилось немало. Тот же Богур — троюродный братец по линии Бергола — вылез небось со своей сомнительной родословной, а может, и матушка её — опальная, однако ж, вдова Владыки города — заявила свои права на престол. И все же единственной законной наследницей всегда считалась Чаг, и без неё в Исфатею возвращаться — только раздоры плодить.

Многому из сказанного Нармом, пусть даже кажущемуся странным, не вызывающим доверия, принцесса вынуждена была поверить. Например, хотя признать это было нелегко, он определенно получил известия из Серебряного города уже после того, как они выехали на поиски Мгала. Рассказ его удивительно совпадал с тем, чего подсознательно опасалась Батигар и чего измыслить, живя в Чиларе или опираясь на устаревшие рассказы гонцов, было просто невозможно. История о том, что Чаг, бросив её тут, уехала в Сагру, представлялась поначалу принцессе полным бредом, но каракули сестры было трудно подделать, заставлять же её писать против воли столь маловероятные вещи не имело смысла — разумнее было придумать что-нибудь более правдоподобное. И все же поверить в необходимость её присутствия в Исфатее Батигар никак не могла. Нарм явно намеревался использовать её в каких-то своих целях, а быть игрушкой в чьих-либо руках принцесса решительно не хотела. Потому-то вторым её желанием, хотя и не столь сильным, как первое — отомстить похитителям, — было как можно скорее уйти от непонятной и потому тягостной опеки Черного Мага, то есть сбежать из Чилара. Вопрос лишь в том, куда ей теперь бежать?

Девушка остановилась около торговца фруктами и, рассеянно поглядывая на следовавшего за ней, подобно тени, Чабу — здоровенного широкоплечего парня, вооруженного длинным мечом и кинжалом, — купила несколько сочных фиолетовых ференг. Удрать-то она от него сумеет, важно решить: куда деваться потом?

Подкрепляясь ференгами, Батигар с горечью призналась себе, что бежать ей некуда. В Исфатею — чтобы участвовать в дворцовых интригах, оставаясь на поводке Черных Магов? Нет, только не это! К матери, под Кундалаг? Но матушку свою она не помнит, и что она за человек — не знает, а туда-то Черные Маги прежде всего и направят погоню. В том, что погоня будет, девушка не сомневалась — не для того её извлекли из подземной тюрьмы, чтобы позволить беспрепятственно разъезжать где ей вздумается; за все надо платить — истина грустная, но неоспоримая.

При воспоминании о подземной тюрьме принцесса содрогнулась, испытывая к Нарму одновременно с горячей благодарностью жгучую ненависть. Благодарность — за то, что вытащил, вызволил, спас из этого вертепа, и ненависть — за то, что сделал это уже после того, как её сводили к «жеребцам» и она пережила такое, о чем будет помнить до конца жизни.

День был ясен и светел, солнце по-прежнему припекало, и тем не менее Батигар начало знобить, ноги ослабели, и она, криво улыбнувшись подскочившему Чабе, привалилась спиной к ближайшему дому…

«Жеребцов» — трех дюжих звероподобных мужиков — содержали в просторной клетке, установленной посреди квадратного помещения, так же как и круглый зал, окруженного зарешеченными камерами, набитыми невольниками, которые, завидя Батигар, зашевелились и начали выползать из дальних углов своих клетушек. По их похотливым, ухмыляющимся физиономиям принцесса поняла: время угроз кончилось, сейчас с ней будут делать что-то ужасное. Что именно, догадаться было нетрудно, и она молча и яростно рванулась из рук тюремщиков, надеясь получить милосердный удар копьем в спину. Пыхтя и посмеиваясь, те повисли на её плечах, подтащили к клетке и бросили на колени перед Тенесаной, которая, ожидая их, нетерпеливо поигрывала хлыстом.

— Ты обзывала меня трупоедкой, сестрой болотных пиявок, вонючей гадиной и ещё разными, казавшимися тебе обидными словами. — В голосе бывшей танцовщицы звучала мстительная радость, которую та и не пыталась скрыть. — Так вот теперь подумай, кем ты будешь называть и чувствовать себя после того, как с тобой позабавятся наши «жеребцы». Быть может, ты уповаешь на то, что твоя девственность — единственное, что у тебя осталось, — хороший товар и его не станут скармливать свиньям? Это так. Но сейчас эти три здоровых кобеля, сохранив твое единственное сокровище, сделают с тобой такое, чего не позволят совершить над собой даже портовые шлюхи Сагры. Ты, маленькая упрямая тварь, разом получишь все, что успела заработать своим маленьким дерзким язычком. — Она наклонилась и рванула лохмотья, в которые превратилось подаренное Кенгаром платье, оголив девушку до пояса, и обернулась к жадно следящим за ней из клеток рабам: — Лакомый кусочек? Научитесь хорошо драться, займете место этих «жеребцов» — по трудам и награда.

Из камер раздался одобрительный рев, Тенесана выпрямилась и махнула стражникам рукой:

— Киньте её в клетку.

Почувствовав, что руки у неё наконец свободны, Батигар отпрыгнула от захлопнувшейся за её спиной решетчатой двери, чтобы обезопасить себя с тыла, и приняла боевую стойку. Но «жеребцы» не торопились обрушиться на свою жертву. Глумливо улыбаясь, поигрывая накаченными мускулами, голые, обросшие волосами твари приближались медленно, всем своим видом показывая, что поразвлечься собираются вдосталь, время есть и лучше растянуть удовольствие. Глядя на них, Батигар попыталась ободрить себя мыслью, что ничего ужасного с ней, несмотря на все эти угрожающие слова и приготовления, не произойдет — хороший воспитатель всегда должен иметь в запасе пугало, а когда пугать уже нечем, нечего ждать и от воспитуемого. Однако вид взявших её в полукольцо, плотоядно усмехающихся верзил опровергал все доводы рассудка, и невыносимый животный ужас заставлял колени девушки дрожать, а тело покрываться испариной.

«Жеребцы» остановились в четырех шагах от принцессы и принялись тихонько раскачиваться, цедя сквозь зубы какой-то заунывный, сводящий с ума мотив. Было в нем что-то угнетающе-бесчеловечное, от чего ноги Батигар начали подкашиваться. «Еще немного, и я не выдержу этого ожидания!» — подумала девушка, испытывая незнакомый ей прежде цепенящий страх, подобный тому, который птица испытывает перед змеей. На миг ей пришло в голову, что проще всего без сопротивления упасть на колени и отдаться на милость этих громил. Мысль была настолько дикой, настолько не принадлежащей ей, что Батигар, страшась уже не «жеребцов», а своей собственной слабости, ринулась вперед, обуреваемая безумным стремлением крушить, убивать, быть убитой, лишь бы стряхнуть с себя этот липкий, изматывающий душу страх.

Этого-то продиктованного отчаянием поступка и ожидали от неё «жеребцы». Стоящий перед принцессой усач стремительно отпрыгнул назад, а двое других — юноша с кривым, сломанным в драке носом и безбровый — кинулись на неё с боков. Извернувшись, она ударила безбрового ногой в живот, но кривоносый успел поймать занесенную для удара руку и легонько ткнул принцессу ногой под колено. Батигар рухнула на земляной пол, согнулась от острой боли в заломленой руке и услышала, как с треском рвутся оставшиеся на ней лохмотья.

Подошедший усач ухватил её за волосы и рывком поднял на ноги. Очухавшийся безбровый, подойдя вразвалочку, со злорадной улыбкой ударил ногой в пах. На миг девушке показалось, что она умирает, а потом все закружилось, закрутилось, как в кошмарном сне. Ни о каком сопротивлении не было и речи — «жеребцы» оказались искушенными борцами и делали с ней что хотели. А хотели они одного: унизить её, втоптать в грязь, превратить в кусок трепещущего мяса, давая в то же время понять, что это ещё не все, может быть и хуже, гораздо хуже…

Они мяли, тискали, ломали её на потеху истекающим слюной невольникам, распинали на полу и на прутьях клетки, ставили на колени и катали, как шар, засунув её голову между её же ногами. Они плющили её между своими мощными горячими телами, заставляя корчиться, извиваться, молить о пощаде, выть от стыда, бессилия и боли. Делали вид, что отпускают, и, когда она отползала на четвереньках, снова ловили, давили, валили, выворачивали наизнанку перед ржущими, ревущими от восторга, рычащими от желания быть на их месте зрителями так долго и умело, что в конце концов девушка перестала понимать, кто она и где находится. К ужасу своему, она вдруг поняла; что ей начинает нравиться это изощренное истязание. Руки, гладившие и терзавшие её грудь, по-хозяйски проникавшие в нее, трущие, щипавшие, раскрывавшие её на всеобщее обозрение, вынуждавшие стонать и кричать во весь голос, в какой-то момент перестали казаться злыми, чужими и грубыми. Облепившие её жаркие мужские тела неожиданно представились ей каким-то диковинным продолжением её собственного тела. Девушка внезапно почувствовала, что знает этих троих: усатого, кривоносого и безбрового — всю жизнь, а если и не знает, то всю жизнь ждала. Что она хочет отдаться им целиком и полностью, слиться с ними, сделаться их продолжением, так же как они сделались частью её. Стать их вещью, рабой, подстилкой, лишь бы перестать быть одинокой и ненужной в этом чудовищно глупом и жестоком мире. Эти трое настолько сильны, что, овладев ею, сумеют защитить её от Бергола, Донгама, серо-голубых человечков, похитителей, желтоглазого, Тенесаны и тюремщиков…

К действительности Батигар вернули визг Тенесаны и рев разъяренных «жеребцов», которых злобно кричащие тюремщики древками копий оттесняли к дальней стене клетки. Мгновение принцесса ещё водила по сторонам затуманенными, непонимающими глазами, а потом, подхваченная стражником, торопливо заковыляла к распахнутой двери. Мокрая, изможденная, всхлипывая и постанывая, она вывалилась из клетки, все ещё сотрясаемая рыданиями, разрывающаяся между ужасом от того, что случилось и могло случиться, и неудовлетворенным инстинктом самки, жаждущей обрести покровителя и защитника, любого защитника, чтобы отдаться, испытать муку и радость и выполнить извечное предназначение, подарив жизнь своему зверенышу, детенышу, ребенку…

Опустившись на пол около Тенесаны, она пыталась обнять её ноги, тихо подвывала и повизгивала до тех пор, пока зрелище это не прискучило бывшей танцовщице и та, приподняв подбородок девушки рукоятью хлыста, не спросила:

— Ну, урок преподан? Теперь ты поняла, что лучше ублажать богатого и знатного господина, чем выступать в закрытых цирках Шима и Магарасы с нашими «жеребцами»? Или тебе понравились их ласки и ты готова продолжать? — Не дожидаясь ответа, Тенесана презрительно хмыкнула. — Так будешь ты учиться танцам или предпочитаешь «жеребцов»?

— Буду, буду… — простонала Батигар, пряча лицо в ладони…

Принцесса заскрипела зубами, подняла на Чабу ненавидящие глаза и, едва владея собой, крикнула:

— Что ты смотришь?! Что вылупился? Первый раз видишь? Может же человеку стать плохо на вашем проклятом чиларском солнцепеке?

— Может, госпожа, может. Вы бы не шли по солнечным улицам, у нас ведь и тенистых сколько угодно. Я покажу, так пойдем, что и лучик на вас не упадет, — успокаивающе забормотал Чаба, завинчивая флягу, из которой прыскал на девушку водой.

— Дай-ка сюда! — Она выхватила из его рук флягу, сделала несколько жадных глотков тепловатой, приправленной лимоном воды, отерла рот тыльной стороной ладони. — Отлично. Смотритель фонтанов дал мне денег, чтобы я выбрала себе одежду по вкусу. Отведи меня в лавку, где можно приобрести что-нибудь сносное.

Чаба заторопился вперед, а Батигар с холодной решимостью подумала, что выбирать ей не из чего. Единственный родной человек, от которого можно не ожидать подлостей и который не втянет её ни в какую интригу, — это Чаг. Прежде всего надо найти сестру, а уж потом они вместе решат, как им жить дальше. Несложный план бегства она обдумала ещё в доме Нарма. Скрыться от Чабы — обездвижить его на непродолжительное время не составит труда, — купить простенький мужской наряд, постричь волосы — и в порт. Там устроиться на корабль, идущий в Сагру, и — прощай, Чилар!

Принцесса оглянулась по сторонам, сориентировалась по шпилям и башням, определила кратчайший путь до порта и быстро нагнала Чабу, свернувшего в пустынный, затененный верхними этажами домов переулок.

— Ты слишком быстро идешь. Мне за тобой не поспеть. Мне жарко! Мне душно! — капризным тоном проговорила принцесса. — Я устала! Мне плохо!

— Госпожа, за тем вон углом есть таверна, где вы можете посидеть под деревьями, выпить холодного вина, освежиться фруктами.

— Нет, это слишком далеко. Ох…

— Отец Небесный, ей опять дурно! — Чаба подхватил начавшую заваливаться на него девушку и внезапно получил страшный удар в висок. Батигар вывернулась из его рук, прислонила обмякшее тело к стене дома, вытащила из-за пазухи незадачливого шпиона-телохранителя тощий кошелек — лишние деньги в дороге не помешают. Отстегнула ножны с кинжалом и торопливо зашагала в сторону порта, решив, что специально разыскивать цирюльника и торговца подержанной одеждой не стоит — встретятся по дороге. Такого добра в окрестностях порта должно быть навалом.

Глава вторая КАПИТАН «ЗАБИЯКИ»

Велик и славен город Сагра, один из шести крупнейших портов Жемчужного моря.Возникнув на острове, разделявшем устье полноводной Гатианы на две неравные части, он, разрастаясь, перекинулся на оба её берега. Правый, пологий, подверженный сезонным наводнениям, заселил бедный люд, а на левом, скалистом, Владыки Сагры Харголиды возвели похожий на крепость дворец, золоченые крыши которого служили отличным ориентиром для моряков. Ночью же, когда, крыш не было видно, роль маяка играл огонь, горевший в самой высокой, обращенной к морю угловой башне.

Изрезанная лестницами и снабженная хитроумными подъемниками Белая скала, служившая фундаментом крепости-дворцу, была изрыта пещерами, которые обитатели Сагры, расширив и углубив, использовали не только как склады, но и как жилища. Причем наиболее состоятельные унги-ры и хадасы занимали верхние террасы, и слухи о разбитых на них сказочных садах, украшенных дивными статуями и беседками, распространились далеко за пределы Сагры. Разумеется, любоваться чудесами верхних террас удавалось далеко не каждому, зато поглядеть на Каскад Харголидов, — бравший начало на вершине Белой скалы, мог любой. Цепь звонких фонтанов и водоемов, дарующих прохладу путникам в самый знойный день, спускалась параллельно главной дороге, которая вела ко дворцу Владык Сагры, и, насладившись видом её, местные жители и чужеземцы легко верили в то, что диковины, скрытые от их глаз за стенами, огораживавшими верхние террасы, столь же удивительны.

Однако великое удивление вызывал у приезжих не только Каскад Харголидов, в создании которого участвовали едва ли не все Владыки Сагры, но и остров, являвшийся сердцем и средоточием жизни города. Кроме таможни, казарм, складов, доков и верфей здесь располагались три огромных рынка, окруженных роем пользовавшихся по всему побережью заслуженно скандальной славой питейных заведений, харчевен, веселых домов, способных удовлетворить как самый взыскательный, так и самый извращенный вкус. Люди, имевшие возможность сравнивать, уверяли, что трактирщики здесь — самые бессовестные бестии, воры — самые ловкие и бесстрашные, а непотребные девки столь искусны, что способны превратить в мужчину даже евнуха, а адептов различных вер никак не меньше, чем фальшивомонетчиков и грабителей.

Утверждения эти, быть может несколько преувеличенные, во многом соответствовали действительности, и, дабы уберечь свои жизни и добро, обитатели левого берега ревностно заботились о том, чтобы мосты через отделявшую их от острова протоку с заходом солнца были подняты и бдительно охранялись. На всех трех многозвеньевых мостах постоянно дежурили отряды гвардейцев, дальнобойные луки которых позволяли им обстреливать всю протоку, так что даже лодки не могли пересечь её в ночное время без специального разрешения. Искусство сагрских мостостроителей казалось беспредельным, и все же им не под силу было соединить правый берег с островом, расстояние между которыми в самом узком месте превышало тысячу шагов, и потому после ряда тщетных попыток Владыки Сагры, равно как и Совет унгиров, отказались от благого намерения как-то упорядочить лодочное движение в этой части Гатианы. Несмотря на строжайшее запрещение, лодки сновали туда и обратно как днем, так и ночью. Но особенно раздражало таможенников то, что с появлением первых звезд в устье входили корабли, пришедшие с верховий реки, а также суда каботажного плавания, владельцы которых считали почему-то уплату торговых налогов и пошлин непозволительной для себя роскошью. Облавы на контрабандистов, конфискация товаров и судна и жестокая расправа с командой происходили едва ли не регулярно и все же не могли изменить создавшегося положения. Обо всем этом, а также и о многом другом Мгал и его спутники успели узнать за время плавания на «Пересмешнике». Несколько раз тяжело груженное кожей и железными болванками суденышко подвергалось нападениям лодок, набитых всевозможным сбродом, именовавшим себя речными пиратами, и друзьям приходилось вместе с остальной командой браться за оружие. Наблюдая за их слаженными действиями, капитан корабля — приземистый чернобородый крепыш — не мог не отдать должное сноровке новичков. Проникшись к ним симпатией, Юмис предложил друзьям постоянную службу, а узнав о намерении их пожить некоторое время в Сагре, охотно и много рассказывал о городе, который хорошо знал и, невзирая ни на что, горячо любил.

Если не считать атак речных пиратов — скверно вооруженных и не слишком храбрых, — плавание проходило спокойно и позволило путешественникам отдохнуть и набраться сил. «Пересмешник» неторопливо плыл по течению, и гребцы брались за весла, лишь когда требовалось помочь рулевому разворачивать судно на излучинах реки и лавировать среди островов и мелей.

— Основная работа предстоит в Сагре, где за ночь мы должны разгрузиться и выйти в море, чтобы к концу следующего дня появиться в городе в обличий рыбаков, — предупредил Юмис новичков, в перерыве между заклинаниями зажигая дымные палочки благовоний перед привязанным к мачте изображением Шимберлала — бога морских торговцев, посылающего тем, к кому он благоволит, попутный ветер, сговорчивых продавцов и покупателей. — Нам бы только в облаву не попасть. Дважды уходил я на «Пересмешнике» от галер Гигаура, но в третий раз судьбу лучше не испытывать.

Угодил ли Юмис Шимберлалу своими заклинаниями и курениями, или просто погода показалась таможенникам слишком уж мерзкой для очередной облавы: туман, порывистый северо-западный ветер, несущий отвратительную морось — предвестник близившегося сезона штормов, — но, как бы то ни было, сторожевые галеры в ночь прибытия «Пересмешника» в Сагру устье Гатианы не стерегли. Проследив за тем, чтобы железные болванки и кожи были сгружены и перенесены в приготовленные на правом берегу сараи, Юмис, отпустив часть команды к заждавшимся женам и подружкам, вывел суденышко в Сагрский залив. Пока оставшиеся на борту люди отсыпались после проведенной в трудах ночи, а Юмис, наняв мальчишку-лодочника, плавал к застывшим поблизости баркасам, чтобы договориться о закупке свежей рыбы на случай таможенных проверок, Гиль, Эмрик и Мгал любовались невиданным дотоле зрелищем. Ни одному из них не доводилось прежде видеть моря, да и Белая скала со стоявшей на её вершине цитаделью могла оставить равнодушным лишь слепого.

Бескрайний сине-зеленый простор, длинные пологие волны, мерно вздымавшиеся и опадавшие, как грудь спящего великана, заворожили Гиля. Слушая рассказы капитана о море, он не мог понять его восторгов: очень большое соленое озеро, место, где много воды, — чего же тут особенного? Но теперь, глядя на неустанный бег валов, изумрудно-прозрачных на фоне солнечного неба и грозно-фиолетовых в темных провалах, слушая вечный шелест, рокот и шепот, то ласковый, как колыбельная, то предостерегающий, как ворчание далекой грозы, ощущая соленые брызги на губах, юноша с удивлением и трепетом чувствовал свое родство с этим странным, дивным явлением, которое не может быть сравнимо ни с чем и потому называется морем. «Место, где много воды? — смеялся Юмис. — Это лохань или бассейн. А море — это что-то необъятное, что-то столь величественное, что понятия «больше» или «меньше» теряют смысл. Оно как небо, но живое».

— Оно и правда необъятное и живое, — бормотал Гиль, сердце которого замирало от сладкого ужаса. — Оно — как огромный всепонимающий и всепрощающий Бог, — шептал он, не находя слов, чтобы выразить чувство родства и в то же время преклонения перед морской стихией.

«Море — это ладонь Бога», — вспомнил юноша полузабытые, непонятные и потому пропущенные когда-то мимо ушей слова Горбии, и странно, воспоминания о погибшем учителе-колдуне, угнанных в плен и убитых родных, близких и друзьях не отозвались в его душе знакомой болью. Рана затянулась, остатки боли унесло море, а долг… Когда-нибудь он будет выплачен, и, быть может, лучшая плата — не дать Белым дьяволам завладеть кристаллом Калиместиара.

Гиль покосился на пояс Мгала, в котором хранился ключ к сокровищнице Маронды, и перехватил взгляд Эмрика. Интересно, показалось ему или тот в самом деле прошептал что-то о долге Черному Магистрату? Послышалось, что с уст Мгала слетело имя Менгера, или он начинает читать мысли своих товарищей?..

— Такими вот и представлял я себе Дивные города побережья. Такими виделись они мне, когда я слушал рассказы Менгера о минувших временах, — вполголоса произнес северянин.

— Издали на Сагру смотреть — одно удовольствие. Особенно укрепления Белой скалы впечатляют, — подтвердил : Эмрик. — Однако, если верить Юмису да и всем остальным, люди и порядки здесь не лучше, чем в других местах, и ухо надо держать востро.

Мгал рассеянно кивнул и перевел взгляд с Белой скалы на проплывающие мимо плавно покачивающихся на волнах неуклюжих рыбачьих баркасов длинные и узкие, похожие на хищных рыб, патрульные галеры, высокие круглобортные зерновозы, нарядные многопарусные торговые суда, которые спешили найти надежное убежище до наступления сезона штормов.

На первый взгляд картина была умиротворяющая, но северянин знал, что укрепления на Белой скале не утратили своего оборонительного значения и боевые галеры бороздят воды залива с совершенно определенной целью. Живущие на берегу Сагрского залива старики ещё помнили нашествие магарасов, которых вел неистовый Дзога-Гор, отец нынешнего Солнцеподобного Властителя Магарасы Гор-Багана. Подобно полчищам крабов, которые, повинуясь то ли древнему инстинкту, то ли тайному знаку свыше, выходят раз, а то и два раза в год из воды и устремляются на сушу, сжирая все на своем пути, обрушились армии Дзога-Гора на прибрежные города и села. Они дошли от Магарасы — Освященного города, куда стекаются поклонники Грозногла-зого, Змеерукого и Змееногого Горалуса, олицетворением которого являются морские гады с восьмью щупальцами, прозванные мореходами восьмищупами, — до самой Сагры. Сожгли всю правобережную часть города, и на берегу Гатианы были остановлены городским ополчением и гвардейцами Владыки Сагры, внук которого Гигаур Харголид властвует и поныне.

Четырежды армии Дзога-Гора пытались переправиться через реку на остров и четырежды были отброшены за Гатиану, потеряв при этом едва ли не половину воинов. Небольшим отрядам смельчаков удалось, правда, высадиться на остров, а сиятельный Бар-Таулаб с двумя тысячами бойцов, совершив обходной маневр, прорвался на левый берег, но люди его были перебиты у подножия Белой скалы, и на исход великой битвы эти дерзкие рейды никак не повлияли. В конце концов Дзога-Гор вынужден был, оставив часть войска на правом берегу Гатианы, вернуться в Мага-расу, рядом с которой богател и набирал силы непокорный город-крепость Шим.

Легко было предвидеть, что магарасы не удержатся на правом берегу Гатианы, и так оно и произошло. Ни Дзога-Гор, ни сын его Гор-Баган не сумели закрепиться на захваченных землях. Прибрежные жители, для которых настоящим домом всегда было море, год за годом вырезали сборщиков налогов и управителей, присылаемых из Мага-расы. Карательные экспедиции Солнцеподобного уничтожали всех, кто попадал им в руки, и дело кончилось тем, что часть рыбачьих семей перебралась в Сагру, Владыки которой сознавали, что, содрав с подданных одну шкуру, надо дать им возможность нарастить следующую, иначе можно распроститься либо с подданными, либо с собственной шкурой; другая часть переселилась на остров Дувиан, между Сагрой и Магарасой. Эти-то последние, которых ныне звали не иначе как «дувианские пираты», превратились вскоре в настоящий бич Жемчужного моря. По старой памяти больше всего доставалось от них магарасам, но и другим они досаждали сверх всякой меры, хотя бессмысленных, леденящих душу жестокостей по отношению к ним себе не позволяли…

— Глядите-ка, что это?? — воскликнул Гиль, указывая на веерообразный плавник, появившийся по левому борту судна.

Нежно-розового цвета, с выступавшими наподобие гребня колючками, он увеличивался с каждым мгновением. Большая рыбина, описывая круг за кругом, медленно поднималась на поверхность, и, когда стала видна шипастая темно-бордовая спина, Мгал прикинул, что размеры её достигают пятнадцати—семнадцати локтей.

— А нос-то, вы смотрите, это прямо таран какой-то! — Гиль перегнулся через борт, разглядывая размеренно работавшую плавниками тварь. — Таким ничего не стоит человека проткнуть или в лодке дыру проломить! Рыбина оказалась совсем близко, и её можно было хорошо рассмотреть. Мясистый широкий хвост, два выпученных, словно от изумления, глаза и самое примечательное — костяной нос, более похожий на клюв в форме трезубца с сильно удлиненным центральным зубом.

— Ох, не нравится мне этот зверь! Клянусь Усатой змеей, он чует нас и собрался полакомиться! Надо разбудить кого-нибудь из команды, — решил Эмрик и тронул за плечо развалившегося на трюмном настиле помощника капитана. Тот вскочил, протирая глаза, и уставился на плывущую в двух десятках локтей от него рыбину.

— А, бортолом пожаловал! — Помощник шагнул к мачте и снял висевшую на ней, под изображением Шимберлала, глиняную бутылочку. — На редкость эти твари сообразительны и здорово научились топить лодки, чтобы до рыбаков добраться. Как обезьяны орехи колют, так и эти… — Он откупорил зубами бутылочку и побрызгал из неё на один, а затем и на второй борт. — Корабли они обычно стороной обходят, но в море чего не бывает.

— Думаешь, твоя магическая водица поможет? — недоверчиво поинтересовался Эмрик.

— Магии в ней, прямо сказать, не много — это кровь трупоедки, настоянная на брык-траве, зато действует безотказно. Хоть какая-то польза от крысиного племени.

Мгал не понял, как мог бортолом учуять запах ядовитого снадобья, если сам он ничего не ощутил, да и вылито содержимое бутылочки было не в воду, но слова помощника не замедлили подтвердиться. Рыбина развернулась, в последний раз продемонстрировав зловещий костяной трезубец, и понеслась прочь от корабля.

— Вовремя вы меня разбудили, вон и Юмис возвращается, сейчас будем рыбой загружаться, — проговорил помощник, глядя из-под руки на приближавшийся к «Пересмешнику» баркас.

Таверна, в которой Юмис посоветовал друзьям остановиться, находилась на западной оконечности острова, и хозяин, назвавший её «Тихий уголок», был, наверное, боль-. шим шутником. Кроме того что располагалось это заведение в двух шагах от порта, двери и окна его выходили на Западный рынок, именуемый в просторечии Свалом. Самый дешевый и шумный из сагрских рынков, он был известен ещё и тем, что сюда гвардейцы Гигаура, следившие за порядком в городе, заглядывали крайне неохотно, опасаясь за свою профессиональную любознательность получить нож под ребра или стрелу в затылок. Порядок здесь поддерживали сами купцы и их слуги, и, как следует оглядевшись, Мгал и его товарищи признали правоту Юмиса, заверившего друзей, что при известной осмотрительности жизнь тут не более опасна, чем на самых дорогих постоялых дворах, предназначенных для заморских унгиров с толстыми кошельками.

Просторный обеденный зал таверны занимал вместе с примыкавшей к нему кухней весь первый этаж добротного каменного здания и отличался от виденных ими прежде подобных залов лишь тем, что по стенам его были развешаны чучела диковинных морских обитателей. Низкий потолок с мощными прокопченными балками, два очага в разных концах зала и десяток длинных столов, окруженных тяжелыми лавками, освещались настенными и настольными светильниками, в которых налит был жир пигсов — глупых всеядных рыб, достигавших пяти локтей в длину, чье мясо, жилистое и вонючее, использовалось исключительно как приманка в крабьих ловушках. В полутемном зале с утра до ночи толпился самый разный народ, забегавший с рынка перехватить чего-нибудь горячего на скорую руку, благодаря чему хозяин, прислуга и постояльцы таверны всегда были в курсе последних событий на побережье, и это, по мнению Мгала, было главным достоинством «Тихого уголка». Достоинством столь существенным, что ради него можно было закрыть глаза на некоторые недостатки этого излишне шумного и не очень-то опрятного заведения.

Впрочем, все услышанное за три дня, проведенных в Сагре, не слишком обрадовало друзей. Они прибыли в город явно не ко времени: близившийся сезон штормов грозил вот-вот прервать всякие торговые перевозки на тридцать-сорок дней и надеждам их попасть на корабль, отправляющийся в Бай-Балан, Нинхуб или Манагар, в ближайшем будущем не суждено было сбыться. К тому же неясные слухи о происшедшем в Манагаре дворцовом перевороте начали подтверждаться, что делало дальнейшую торговлю Сагры с городами юго-восточного побережья Жемчужного моря небезопасной. Во всяком случае так утверждал матрос с пришвартовавшегося поутру «Баловня судьбы». Осушив вторую кружку пальмового вина, он перестал дичиться и, тыча Эмрику кривым пальцем в грудь, продолжал рассказ о событиях, происшедших в Манагаре перед самым его отплытием:

— Глашатаи, значит, стали на площадях выкрикивать, что Владыка Манагара Увраб Шестой отрекается от престола и своей волей передает город под протекторат Белого Братства. И что бы ты думал, Белые Братья эти вдруг так отовсюду и полезли, улицы запрудили, переулки, площадь перед дворцом. В плащах, панцирях, кто с копьями, мечами, а кто и с арбалетами. «Хранители мира» — это стражники-городские, вроде тутошних гвардейцев — рта раскрыть не успели, как их разоружили и в собственные же казармы свели. Я, конечно, удивляюсь, откуда столько Братьев этих Белых понабежало, не так уж много их в городе прежде было, а сосед мой — проныра, каких поискать, — уже пронюхал, что на барках они по Санасаю спустились.

По городу я прошелся — люблю перед отплытием по улочкам знакомым пройтись, ну и выпить как следует — и гляжу: лавки закрываются, людишки, кроме самых любопытных, по домам прячутся, о Белых-то Братьях разные слухи ходят. Как увидел я все это, так и сообразил: отплывет мой «Баловень судьбы» нынче же, не будет капитан наш завтрашнего дня дожидаться. Сообразил — и бегом в порт. В последний момент успел, когда уже сходни убраны были, — на борт прыгнул. А чего мне, скажи-ка ты, дожидаться? Брат с семьей у стариков живет, им, понятное дело, деться некуда, не то что мне. Я — вольная птица, мне в море легче, чем на суше, дышится…

— Ни Белых там, ни Черных нет, —поддакнул Эмрик утомившемуся от долгой речи матросу, но того слова эти ещё больше раззадорили:

— Вот тут ты и ошибаешься. В море-то я главное и увидел: биремы из Нинхуба все подступы к Манагару перекрыли — птица мимо не пролетит, рыба не пронырнет!

— Как же ты тогда здесь очутился?

— Капитан наш — тот ещё хват, да и корабль не зря «Баловнем судьбы» называется. Есть там у нас пара местечек между банками, где только уроженец Манагара на подходящем суденышке проскочить может. Вот мы и проскочили, хотя парус нам камнем из катапульты и продырявили. Вообще-то, если честно, не мы одни улизнуть сумели, на лодках-то и рыбачьих шаландах в такую щель пролезть можно, куда биремам ихним и форштевень не просунуть…

Эмрик продолжал кивать и поддакивать, матрос самозабвенно разливался, описывая бегство на «Баловне судьбы», а Мгал, подперев подбородок ладонью, пытался выработать план дальнейших действий.

Обитатели Сагры относились к Белым Братьям с прохладцей, поскольку те, добираясь на своих прекрасно снаряженных биремах до Шима, Магарасы и Бай-Балана, все чаще стали перехватывать из-под носа здешних купцов облюбованные ими товары, а после случившегося отношения между соперниками испортятся окончательно. Северянин справедливо полагал, что отыскать судно, рискующее отплыть из Сагры в Манагар, было возможно, при большом желании, даже в сезон штормов, но найти корабль, идущий в Бай-Балан… Однако другого пути по морю к сокровищнице Маронды не существовало, а ждать окончания сезона штормов было рискованно. Во-первых, потому, что Белые Братья могли, как предсказывал матрос с «Баловня судьбы», попытаться захватить Сагру. Во-вторых, они скорее всего сделали бы все возможное, чтобы не пускать сагрские корабли в Бай-Балан, — зачем им конкуренция? А в-третьих, пребывание в Чиларе доказало, что охота за кристаллом Калиместиара продолжается и обладателям его задерживаться здесь не очень-то стоит…

Матрос-манагарец и Эмрик угощались пальмовым вином, Гиль, тихо выскользнув из-за стола, направился к очагу, над которым поворачивала вертела с рыбой золотоволосая девочка с ослепительно белой кожей и бархатистым именем Китиана. В первый же день пребывания в таверне юный лекарь заговорил ей преотвратного вида ожог на руке, да так удачно, что и следа не осталось. Однако, вылечив руку, чернокожий хитрец, похоже, умудрился ранить сердце верткой, как змейка, девчонки. Она приберегала для него самые лакомые кусочки и, не особенно стесняясь постояльцев, подстерегала в укромных уголках, которых в таверне было предостаточно.

Понаблюдав за воркующими Гилем и Китианой, Мгал окинул взглядом сидящих за соседними столами матросов и прохаживающихся между лавками полуголых девиц, чьи соблазнительные тела были задрапированы лоскутками ткани так искусно, что определенно мешали северянину думать о делах серьезных. Он уже отдал дань умению здешних мастериц лишать мужчин разума и убедился, что деньги они берут не зря, отрабатывая их с пылом почти неправдоподобным. Но безошибочное чутье подсказывало Мгалу, что время утех миновало, и, сделав изрядный глоток из кружки, он отвел глаза от искусительниц и снова погрузился в раздумье.

О том, чтобы пробираться к сокровищнице Маронды по суше, нечего было и думать, и мысли северянина вернулись к дувианским пиратам, которые, если верить слухам, не боялись никаких штормов и ходили на своих суденышках даже к архипелагу Намба-Боту. Верилось в это с трудом, но верить хотелось; в конце концов, что знает человек, пришедший из-за Облачных гор, о море и мореплавателях? Но, даже допуская, что пираты эти способны совершать столь дальние переходы, чем могут он и его друзья заинтересовать их?

Мгал невесело улыбнулся. При прощании Юмис вернул им несколько серебряных монет, пригоршню медяков они получили, берясь разгружать прибывшие в порт суда, но все это такие мелочи, о которых не стоило и упоминать. Да и вряд ли пираты берут на борт своих судов пассажиров…

В поисках выхода северянин попытался вспомнить все, что ему известно о дувианских пиратах, называвших себя «гражданами ста островов». Дувиан был самым крупным в россыпи как заселенных, так и необитаемых островков, море вокруг которых утыкано торчащими из волн скалами и подводными утесами. Без опытного лоцмана добраться до них на большом судне невозможно, благодаря чему ни сагрские галеры, ни боевые корабли мстительных магарасов и охочих до поживы шимцев не смогли причинить серьезного ущерба «гражданам ста островов», хотя не одна эскадра получала уже приказ разделаться со свободолюбивыми мореходами. Кстати, независимость дувианцев, казалось, сильнее всего раздражала их соседей, потому что пиратствовали на Жемчужном море все кому не лень, и, если бы сагрская галера протаранила шимский, скажем, корабль, забрала груз, а команду скормила рыбам, особого удивления или негодования это не вызвало бы — шимские корабли тоже не раз поступали подобным образом. Простили бы морской разбой и дувианцам, но ведь Дувиан не город, не государство,; а невесть что: ни армии, ни гвардии, и управляет этим сбродом не родовитый владыка, а, смешно сказать, какой-то Совет Мореходов. И бог бы с ним, с этим Советом, но беда в том, что безумие заразительно, и сагрские, например, унгиры уже не раз устраивали заговоры, намереваясь свергнуть Харголидов и жить без опеки, своим умом. Не говоря уже о том, что время от времени на команду того или иного корабля Магарасы, Шима или Сагры находило помрачение, она рвала в клочья флаг своей родины и поднимала стяг «ста островов», на котором был изображен единорог — самое свободолюбивое существо на свете — в окружении звезд, символизирующих острова. Случалось, перебирались на острова и целые рыбачьи поселки, так что капитаны всех боевых кораблей, бороздивших воды Жемчужного моря, имели приказ топить любое дувианское судно, хотя далеко не всегда приказ этот удавалось исполнить.

Перетасовывая так и этак собранные по крупицам сведения о дувианских пиратах, Мгал начал чувствовать, что вот-вот его осенит и он найдет способ использовать взаимную неприязнь «граждан ста островов» и их прибрежных соседей в своих целях, но тут размышления его были прерваны шумом, донесшимся от ближайшего очага.

— Греби отсюда, малек, покуда шпангоуты целы! Я эту девку заякорил, и нечего около неё пузыри пускать! — басил здоровенный матрос в линялой, плотно облегавшей его огромное брюхо блузе, надвигаясь на Гиля.

— Кидай якоря в другом месте, а здесь воду не мути! Тут корыта не швартуются! — уперев руки в худые бедра, бойко отвечала Китиана удивительно звонким и решительным голосом.

— Тебя не спросил! — небрежно отмахнулся матрос, демонстративно засучивая рукава и меря Гиля с ног до головы презрительным взглядом. — Чего стоишь? Тебе говорю, отчаливай подобру-поздорову!

Несмотря на хороший рост, худощавый юноша выглядел по сравнению с подвыпившим соперником весьма неказисто, и все же Мгал был уверен, что силы их не столь неравны, как должно казаться сторонним наблюдателям, — они с Эмриком успели кое-чему обучить мальчишку, даже если не брать в расчет его колдовские способности.

— Шел бы ты отсюда с миром. Слышал ведь, что девушка от тебя не в восторге, — дружелюбно отозвался Гиль, осторожно отодвигая в сторону Китиану, пытавшуюся заслонить его от матроса.

— Да кто эту подстилку о чем-нибудь спрашивает? — ухмыляясь пророкотал тот, хищно шевеля короткими толстыми пальцами, украшавшими похожие на ляжки обычного человека руки. — Кто поманит, под того худоба и ляжет, а тебе придется, видно, задать взбучку!

— Не сильно ли сказано? — вкрадчиво поинтересовался Гиль, отталкивая Китиану подальше от очага.

— Чего?! Ах ты, краб-недоросток! — рявкнул матрос, протягивая к юноше растопыренные руки.

— Не трогай детей, Бемс! — окликнули задиру приятели из-за дальнего стола, но было уже поздно.

Жирная туша зависла над Гилем, и казалось, тому вот-вот придет безвременный конец. Китиана взвизгнула, юноша сделал неуловимое движение и оказался за спиной нападающего.

— Где ты, блоха сухопутная?! — взревел матрос, поводя по сторонам округлившимися от удивления глазами. — А-а-а!

Увидев Гиля, он прыгнул к нему, но юноша вновь «ушел в тень» и пнул не на шутку разъярившегося противника пониже спины. С яростным воплем тот влетел в очаг, обрушив в огонь вертела с жарившейся рыбой. Раздался жуткий вой, нервный смех Китианы, в волнении прижимавшей к груди стиснутые кулачки, и удивленный голос матроса из Манагара:

— А ведь я этого Бемса знаю! Это же дувианский пират с «Забияки»!

Шипя, фыркая и чудовищно сквернословя, Бемс, подняв облако пепла, выкарабкался из очага. Одежда его, прожженная во многих местах, дымилась, налитые кровью глаза рыскали в поисках Гиля, в руке зловеще посверкивал широкий тесак.

— Эй, хватит! Довольно! — закричал трактирщик из дальнего конца зала, не рискуя, однако, приближаться к обезумевшему от боли и гнева пирату.

— Да я его!.. — Взмахнув тесаком, Бемс ринулся на оказавшегося наконец в поле его зрения Гиля. В воздухе что-то свистнуло, и тяжелый нож ударил матроса рукоятью в лоб. Бемс будто подкошенный рухнул на дощатый пол, нож, глухо звякнув, откатился в сторону. — Он убил Бемса! — завопил маленький темнолицый человечек и, выхватив стилет, кинулся на Гиля сзади, но, споткнувшись о подставленную Эмриком ногу, растянулся рядом с приятелем.

— Да их тут целая шайка! К оружию! Сто островов! Сто островов! — недружно заорало с полдюжины глоток.

Мгал, внимательно следивший не только за Гилем, но и за матросами, подошедшими полюбоваться схваткой, ударом ноги отшвырнул бросившегося на Эмрика верзилу, опрокинул на его товарищей стол и, ухватив длинную лавку за ножки, взмахнул ею, заставив остальных обнаживших тесаки пиратов попятиться.

— Молодцы, хорошо дерутся! — громко одобрил действия друзей рослый широкоплечий мужчина, на загорелом лице которого выделялись холодные светло-голубые глаза и, желтые обвисшие усы. Прислонившись спиной к стене и скрестив руки на груди, он, казалось, единственный в таверне не был обеспокоен вспыхнувшей схваткой.

Слова голубоглазого подзадорили отступивших было пиратов, и те с грозным ревом обрушились на Мгала и его спутников. Гиль, все ещё не воспринимавший происходящее всерьез, уклонился от тесака одного матроса, нанес короткий удар в живот другому и, вскочив на стол, заплясал между кружек и мисок, ловко уворачиваясь от тянувшихся к нему со всех сторон рук. Эмрик швырнул патлатого желтолицего юношу в маленькое оконце с такой силой, что прикрывавшая его толстая деревянная решетка треснула, и, выхватив меч, сделал два стремительных выпада, исторгнувших из груди нападавших болезненные стоны. Северянин обрушил скамью на подступивших к нему пиратов и тоже обнажил меч, с тревогой оглядывая поле боя. Отступать было некуда: двери, ведущие в кухню и на улицу, равно как и лестница на второй этаж, находились в противоположном конце зала, а сквозь оконные решетки не пролез бы и ребенок.

Отбивая атаки пиратов, Мгал судорожно соображал, как бы им выпутаться из этой столь несвоевременно завязавшейся драки, которая помешала ему найти способ договориться с «гражданами ста островов», когда неожиданно до него донеслись слова Эмрика, выкрикнутые на языке юргов:

— Вызови их капитана на бой, иначе нам не выстоять!

— Вот он, выход, — понял северянин и, перекрывая лязг оружия, рявкнул: — Эй, вы, морские крысы! Я ищу вашего предводителя! Мне нужен капитан «Забияки»!

Пираты ослабили натиск, двое или трое обернулись в сторону привалившегося к стене голубоглазого, и тот коротко бросил:

— Зачем?

— Чтобы переплыть Жемчужное море и добраться до сокровищницы Маронды! — ответил Мгал. Это был рискованный шаг, но почему бы дувианцам не узнать о кристалле, раз уж за ним и так охотятся Белые Братья, а возможно, и Черные Маги.

— Без ключа плыть к сокровищнице нет смысла! — возразил голубоглазый, делая в то же время знак пиратам опустить оружие.

— У меня есть ключ. Я завладел кристаллом Калиместиара…

Закончить свою речь северянин не успел. С улицы раздался пронзительный свист, истошный крик, и в зал через обе двери полезли вооруженные алебардами сагрские гвардейцы.

Мигом оценив обстановку, пираты устремились к окнам, намереваясь высадить решетки. Заменявшие стекла рыбьи пузыри были изодраны в клочья, и по залу разнесся стон разочарования — таверна была окружена лучниками Гигаура Харголида, считавшимися непревзойденными мастерами своего дела.

Гвардейцы прочесали всё злачные места Сагры, районы порта и складов. Патрульные галеры устроили большую чистку побережья, гавани и устья Гатианы, в результате чего городская тюрьма оказалась переполненной и задержанных пришлось поместить в подвалах казначейства и таможенных складах. За время, прошедшее между получением Владыки Сагры известия о перевороте в Манагаре и общегородской облавой, люди Гигаура успели многое сделать, и задуманная им операция прошла без сучка и задоринки. Чиновники, назначенные для сортировки заключенных, Работали денно и нощно. Всех принадлежавших к Белому Братству, сочувствующих и просто посещавших Дом Белых Братьев перевели в городскую тюрьму, расположенную посреди острова. Унгиров, подозреваемых в злоумышлениях против Владыки Сагры и схваченных заодно с Белыми Братьями, загнали в наскоро переоборудованные подвалы казначейства, окна которого смотрели на здание тюрьмы, что было удобно во всех отношениях. Дувианских же пиратов и всевозможное городское отребье, от которого, по мнению Гигаура, давно пора было очистить Сагру, запихали в просторные таможенные пакгаузы, оказавшиеся набитыми так плотно, что поначалу узникам приходилось спать тесно прижавшись друг к другу. Впрочем, заботиться об их удобствах никто и не собирался — чем больше народу помрет, тем меньше возни с перевозкой, затраты на которую предполагалось покрыть деньгами, вырученными от продажи заключенных на рынках Чилара, Шима и Магарасы.

Два дня, проведенные в переполненном пакгаузе, до погрузки на галеры и торговые суда первой партии узников показались Гилю сплошным кошмаром. Многие его товарищи по несчастью были ранены — ни пиратам, ни пойманным с поличным контрабандистам не было расчета сдаваться блюстителям порядка, — и юноша, памятуя наставления Горбии, делал все возможное, чтобы облегчить их страдания. Мгал и Эмрик, безропотно сложившие оружие при появлении гвардейцев в таверне и потому отделавшиеся синяками и царапинами, не слишком полагались на благоразумие и благодарность пациентов своего чернокожего друга и поначалу не столько помогали ему, сколько следили за тем, чтобы доведенный до отчаяния и помутнения рассудка раненый не ткнул Гиля припрятанным в лохмотьях обломком ножа.

Опасения их оказались напрасными, а сильные руки и опыт, приобретенный за годы странствий, пришлись весьма кстати и способствовали успешному лечению, так что, когда первая партия узников была уведена и в пакгаузе стало возможно вздохнуть полной грудью, оставшиеся признали Гиля лучшим лекарем Сагры и всего побережья. Не имея под рукой ни нужных трав, ни снадобий, обладавший даром целителя юноша трудился не покладая рук и к концу дня замертво валился на грязный пол. Сперва на голые доски, а затем, когда старания его стали приносить ощутимые результаты, — на горку вшивых тряпок, которые накидали для своего лекаря оборванцы, пристрастно следившие за работой юноши и сумевшие по достоинству оценить её. Опухоли под его руками рассасывались, жар спадал, раны переставали гноиться и зарубцовывались, кости начинали срастаться, и, хотя сам Гиль на шестой день заключения напоминал обтянутый кожей скелет, друзья видели, что он доволен результатами своих трудов. В пакгаузе никто не умер, и, несмотря на заверения юноши, скромно утверждавшего, что его заслуги тут нет — тяжелораненых гвардейцы добивали на месте, — раны Дижоля, капитана «Забияки», и дюжины других узников без должного ухода вполне могли стоить им жизни. К счастью, дела их шли на поправку, и пираты, с которыми Мгал и Эмрик быстро сошлись, видя, что капитан, перестав бредить, смотрит на мир осмысленными глазами, воспрянули духом. Они то распевали песни — от грозно рокочущих: «Корабли, во время шторма бойтесь берегов», до плясовых: «Юнга так всадил стряпухе, что таверна затряслась»; то травили бесконечные морские байки, в которых ложь от правды порой переставал отличать и сам рассказчик; то строили планы побега, невыполнимость которых, казалось, нисколько не смущала ни сочинителей их, ни слушателей.

Эмрик, охотно поддерживавший любой разговор, понемногу начал осваивать почти забытый в Краю Дивных городов, но все ещё достаточно распространенный среди жителей побережья язык древнего государства Уберту, которому Менгер в свое время обучил Мгала. Северянин же, когда не был нужен Гилю, предпочитал слушать лаконичные рассказы капитана «Забияки». Пропоротый алебардой бок Дижоля заживал медленно, но, выходя из сонного забытья, голубоглазый пират толково отвечал на вопросы Мгала и, рассказывая о странах, где ему довелось побывать, описывал лишь то, чему сам был свидетелем. А повидал он немало, хотя едва ли был многим старше северянина.

— Дальше всего от этих мест я оказался, когда шторм пригнал «Марсаньету» к берегам Мью-Марена. Об этом огромном острове, лежащем на юго-западе Жемчужного моря, на краю архипелага Намба-Боту, рассказывают много странного и страшного. В любой таверне можно услышать истории о населяющих его людях-пауках, выкованных из железа глегах, хрустальных шарах, размером превышающих хижину, и вечно бьющих из расщелин скал струях огня. — Дижоль зашевелился, пытаясь устроиться поудобнее, и Бемс, столь своевременно лишенный Гилем возможности поучаствовать в сражении с гвардейцами Гигаура, приподняв своего капитана за плечи, заботливо поднес к его губам наполненный водой осколок кувшина.

— Тебе бы лучше полежать молча, — недовольно проворчал он. — Или, по крайней мере, рассказывать о чем-то более веселом, чем последнее плавание Фальяра.

— Люди до сих пор не могут смириться с тем, что мы не увидели на Мью-Марене никаких чудес, — слабо улыбнулся голубоглазый пират. — Они любят сказки, особенно страшные, и охотнее всего слушают тех, кто умеет складно врать. Но ты спросил, и я рассказываю о том, что видел собственными глазами. На восточном побережье Мыо-Марена нет ничего, кроме голых скал — оплавленных, будто покрытых черной глазурью, утесов. И ни кустика, ни травинки, ни ручейка.

Мы плыли вдоль осТрова четыре дня, питаясь выловленной рыбой, которая была совсем не похожа на здешнюю, пили дождевую воду, собранную с натянутой над палубой парусины, и ждали невиданных чудес и смерти-избавительницы. Но Мью-Марен утаил от нас свои диковины, а смерть заявила о своих правах на команду «Марсаньеты» позднее, когда нам начало казаться, что все испытания уже позади… — Холодные глаза Дижоля уперлись в потолок пакгауза. — Оставив Мью-Марен за кормой, мы плыли на север день, ночь, ещё день и еще, пока не увидели землю, на которой росла трава и паслись дикие тонги. Мы причалили и долго не могли поверить, что спаслись. А потом Фальяр повел «Мар-саньету» вдоль берега на северо-восток, где, по нашим расчетам, находился Глабиш, купцы которого изредка появляются в Шиме. Плавание в незнакомых водах, изобиловавших мелями и рифами, оказалось нелегким, сезон штормов был в разгаре, но мы все же добрались до Глабиша, а потом и до Шима. Штормы прекратились, но, когда мы достигли Шима, товарищи мои стали умирать один за другим от страшной болезни. Они сходили с ума от сжигающего их внутреннего жара, ссыхались, подобно вяленой рыбе, словно злой дух высасывал из них жизненные соки, а знахари, лекари и шаманы ничем не могли им помочь. Только пятеро из двадцати восьми моих спутников вернулись на Дувиан. И дети, родившиеся у троих из нас, были похожи на мерзких жаб…

Вот таким было мое самое дальнее плавание, таким мы увидели «чудесный» остров Мью-Марен. — Дижоль смолк и, прикрыв глаза, прислушался к неспешному повествованию старого Фипа.

— …Тогда Касандир превратился в огромную птицу, ударил Ахахиба железным клювом, и из змеиного тела полилась ядовитая кровь. Она отравляла все вокруг, и Касандир, не желая гибели всего живого, ухватил извивающегося Ахахиба своими железными когтями и понес через море. На краю мира он бросил его на острые вершины скал далекой земли Намба-Боту, и так громаден был змей Ахахиб, что земля от его тяжести ушла под воду. Из Великого Внешнего моря остались торчать лишь верхушки самых высоких гор, которые называют теперь островами архипелага Намба-Боту. Но змей Ахахиб не умер…

— Опять врет старик, — пробормотал Дижоль, не открывая глаз. — Сколько бы ни рассказывали ему очевидцы о настоящих вишу, единорогах и отмельных глегах, он все равно будет врать и придумывать их по своему разумению. Он перевирает даже то, что видел сам, как будто у него глаза по-другому устроены!

— Но зато рассказывает — заслушаешься! — ввернул Номбер — высокий сухощавый пират с раздвоенным, словно рассеченным ударом меча, подбородком.

— А кстати, ты видел морских вишу — человекорыб? — спросил Мгал у Дижоля. — Говорят, они так красиво поют, резвясь на волнах звездными ночами, что моряки, заслушавшись их, кидаются за борт и тонут, не успев прийти в себя.

— Фипа послушай, он ещё и не такое скажет! По-настоящему красиво поют вовсе не вишу, а золотокожие жители Намба-Боту. Они так похожи на Китиану, что я думаю, кто-нибудь из её предков родился на архипелаге. Вот только кожа у тамошних жителей не белая, а золотистая от жаркого солнца и волосы выгоревшие, по цвету напоминают сплав золота с серебром…

— А вишу? Они тоже поют? — продолжал допытываться Мгал. Северянина, разумеется, интересовали золотокожие и сереброволосые обитатели далекого архипелага — описания их внешности живо напомнили ему людей, увиденных в Пророческой Сфере, — но все же» значительно больше занимали его морские вишу, небылицы о которых перевалили даже за Облачные горы.

— Да, вишу поют, — неохотно подтвердил Дижоль, — хотя это очень странное пение. Я слышал его однажды и не хотел бы услышать вновь. Оно похоже на бесконечный однообразный вой, при звуках которого человеку во всех подробностях вспоминаются самые скверные мгновения его жизни. Старики, заслышав вой плакалыциков-вишу, норовят броситься за борт, да и молодежь он достает до печенок.

— Отвратительное пение! — вмешался Номбер. — Да и твари премерзкие. Плакальщики — это не человекорыбы, а не люди и не рыбы. От одного их вида мурашки по телу бегут. Между прочим, зачарованных «чудесным пением» матросов они раздирают на куски и пожирают. Тоже зрелище не из приятных.

— Вот это-то и доказывает их человеческую природу, — заметил голубоглазый пират.

— Сегодня у тебя дурное настроение, с таким не скоро выздоровеешь! — упрекнул Бемс капитана. — Болит бок? Позвать нашего лекаря?

Верзила Бемс был одним из первых узников, над ожогами и синяками которого потрудился Гиль, сам же их и поставивший, и, надо отдать пирату должное, он не только не затаил на юношу зла, но, напротив, проникся к нему симпатией и уважением.

— Не тревожь его. Позови лучше Одержимого Хафа. Мне хочется задать ему пару вопросов. А ты, Номбер, проследи, чтобы нам не мешали.

— Это психу-то вопросы задать? — притворно изумился Бемс. — Капитан, ты бредишь! Неужели ты веришь болтовне этого несчастного калеки?

— Позови, позови! — настойчиво повторил Дижоль и, когда Бемс с Номбером отошли, повернул голову и устремил на Мгала проницательные, сияющие холодным голубым светом глаза. — Помнится, ты обмолвился, что у тебя есть ключ к сокровищнице Маронды. Но нам не дали договорить…

— У меня есть кристалл Калиместиара, однако твоих людей это, кажется, не очень интересует. Неужели опасности, подстерегающие тех, кто задумал пересечь Жемчужное море, столь велики, что перед ними меркнет привлекательность сокровищ Маронды? — спросил Мгал, пытаясь прочесть мысли собеседника на его лице, но глаза Дижоля были непроницаемы.

— Мои люди не расспрашивают тебя о ключе и сокровищнице потому, что я велел им помалкивать. Не к чему, чтобы весь пакгауз знал о твоем кристалле. А сокровища интересуют всех — пересечь море на таком славном суденышке, как «Забияка», не особенно сложно. Будь мы на свободе, я немедленно предложил бы тебе отправиться в путь. Но в настоящем положении остается только ждать, как повернутся события. Для этого я и просил позвать Одержимого Хафа. Кстати, кристалл свой ты успел надежно припрятать?

— Думаю, да, — коротко ответил Мгал.

Воспользовавшись схваткой, завязавшейся в таверне между пиратами и гвардейцами, он передал пояс с кристаллом Гилю, а тот успел сунуть его Китиане, наказав, чтобы та сберегала до их возвращения. Но уцелела ли сама Китиана? Сумела ли припрятать кристалл, не проболталась, ли, не надумала ли продать его, посчитав за диковинную безделушку? Гиль был уверен в девушке, как в самом себе, но уверенность эта свидетельствовала только о его влюбленности и не могла рассеять тревоги северянина.

— Надеюсь, ты сможешь отыскать припрятанный кристалл, и тогда мы обсудим, как нам добраться до сокровищ. Пока же я хочу знать, что тебе о них известно. Мне доводилось слышать, что последний Верховный Владыка Убер-ту спрятал в этом хранилище не золото и драгоценные камни, а знания древних, которые могут дать добравшимся до сокровищницы все, чего они только пожелают.

Бескровные губы Дижоля сложились в мечтательную улыбку, противоречившую по-прежнему холодному выражению глаз, и Мгал подумал, что капитан «Забияки» не так прост, как кажется, и лучше бы им иметь дело с обычным грабителем храмов. У него пропала всякая охота обсуждать содержимое сокровищницы Маронды, и он медлил с ответом, нетерпеливо поглядывая на приближавшегося Бемса, который подталкивал перед собой Одержимого Хафа.

Увидев его впервые, северянин содрогнулся — высокий, нескладный, с длинной, идущей ото лба к темени залысиной, он был слеп и к тому же не имел рук. Одержимого знала вся Сагра — более того, он был такой же достопримечательностью города, как цитадель на Белой скале, Каскад Харголидов или мосты, соединяющие остров с левым берегом. Известностью своей Хаф был обязан, во-первых, своим припадкам, во время которых он переставал что-либо соображать, а во-вторых, врожденному уродству, хотя, если разобраться, калек в Сагре, как и в других городах, пруд пруди: кого звери, рыбы или пресмыкающиеся объели, кого люди обкромсали. И жалели их, и гоняли, кто как свой характер проявлял. К Одержимому же отношение было особое — любой считал за честь накормить его и напоить, но далеко не от всех принимал он угощение. Объяснялось же это отношение, равно как и известность Хафа, тем, что боги, словно возмещая недоданные ему части тела, наградили его удивительной способностью провидеть грядущее.

В каждом городе, да что в городе, в любой деревеньке сыщется местный прорицатель, который, пошептав на воду, бросив гадальные камешки, кости или палочки, сделает более или менее верные предсказания. Вот только мало из них в конечном счете пользы извлечь можно. Предсказать погоду на завтра способен и знающий приметы человек. Урожайный или неурожайный выдастся год — тоже. О том, удачная ли торговля будет в соседнем городе, лучше расспросить караванщиков, хотя и предсказатель может в крайнем случае сгодиться. А вот предупреждение об ударе, скажем, ножом в пьяной драке — чего, собственно, от него и ждут, — о внезапном шторме — вовек не услышишь. То есть скажет он, например, что грядет беда, но ведь из малых и крупных бед жизнь человеческая и складывается: удача или везение в ней — явление редкое. А как к предстоящей беде готовиться, чего ждать? Что кошель срежут или дочь в рабство угонят? И то и другое беда. А если в кошеле — последние сбережения, а дочь — дрянь изрядная? Вот и получается, что пользы от такого пророчества — как от дохлого тонга. К тому же большинство доморощенных гадателей-предсказателей ещё и во времени путаются. Спросят его про шторм, он и отвечает: да, мол, ожидать надобно — разразится. А через пять дней или пятнадцать — про то молчок.

В отличие от этих горе-пророков, предсказания Одержимого Хафа были достаточно определенны и сбывались всегда. Случалось, конечно, понимали их превратно, случалось, отмалчивался Одержимый — не из корысти или страха, а потому, что стих такой находил. Но если уж говорил он кому невнятным своим, по-детски нетвердым голосом: «Не ходи завтра в море, назад не воротишься», можно было не сомневаться — так и станется.

Одно время унгиры сагрские стаей за Хафом ходили — ни у кого из них Одержимый жить не пожелал. Гигаур пытался к себе его залучить — не сумел. Силой на Белую скалу притащил — замолчал Хаф, будто язык у него отнялся, пришлось отпустить. Выпить Одержимый любил — это да, но птицей был вольной, за что и любили его сагрцы, обращавшиеся к нему за пророчествами вне зависимости от веры своей. А некоторые, вроде Бемса, ещё и побаивались.

— И тебя гвардейцы схватили, не помиловали? Чем же ты им не угодил? — приподняв голову, обратился Дижоль к доставленному Бемсом провидцу. — Видно, много знаешь, многим пророчествами своими насолил. Ну раз уж приравняли тебя к нам, скажи, скоро ли мы отсюда выберемся? И еще… — Капитан «Забияки», помедлив, продолжал, чуть понизив голос: — Что ждет меня в будущем?

Он потянул слепца за пузырящуюся штанину, и тот, дернув плечом, чтобы освободиться от сопевшего за спиной Бемса, присел на корточки подле раненого.

— Положи мне руку на лоб, — слабым, ломким голосом велел Хаф.

Дижоль приложил к морщинистому лбу провидца свою широкую мозолистую ладонь. Одержимый вздрогнул, лицо его напряглось, и Мгалу почудилось, что с рождения невидящие глаза вот-вот откроются и блеснут нездешней силой из-под неподъемных век.

— Мы уйдем отсюда этой ночью, но у тебя нет будущего. Ты не доживешь до рассвета. Больше мне нечего тебе сказать. Прости.

Дижоль глухо зарычал, кулаки его сжались. Бемс тихо ахнул.

— Жаль. В планы мои не входило так скоро покидать этот мир. И все же, даже если ты прав, нам ещё есть о чем поговорить. Мне небезразлична судьба моих людей, и я хочу знать, что станет с «Забиякой», — овладев собой, сказал Дижоль глухим, напряженным голосом.

— Судьба корабля зависит от капитана, и я не могу её предсказать. Что касается твоих людей, то у каждого из них свой путь. Пусть подходят ко мне по очереди, если ты действительно желаешь, чтобы я сказал, что ждет каждого из них. Но захотят ли они, да и нужно ли это тебе…

— Не нужно! — прервал Хафа Дижоль. — Ты прав, мне незачем это знать. Те, кто интересуется своим будущим, обратятся к тебе сами. Скажи мне последнее: доберется ли этот северянин до… своей цели? Мгал, положи ему руку на лоб!

Северянин не стремился услышать предсказание — увиденное в Пророческой Сфере не облегчило его жизнь, а скорее усложнило её. Но, не желая спорить с Дижолем, он, пожав плечами, положил ладонь на лоб Хафа.

Слепой некоторое время сидел неподвижно, потом кашлянул и все тем же ломким голосом возвестил:

— Существует закон пути: ты придешь туда, куда ведет выбранная тобой дорога. И ты — придешь. Путь окажется длиннее, чем тебе представляется, но это не важно — ты ведь уже догадываешься, что Дорога дорог не имеет конца?

— Догадываюсь, — подтвердил Мгал, не особенно вдумываясь в слова Одержимого. Несмотря на все славословия, которые рассыпали сагрцы в адрес Хафа, он не ожидал услышать от него ничего вразумительного.

— Благодарю тебя, прорицатель, — задумчиво произнес Дижоль, не сводя глаз с северянина. — Бемс, позаботься, чтобы наши парни при случае дали Одержимому возможность вдоволь поплавать в лучшем пальмовом вине. Сам я, похоже, уже не смогу отблагодарить его за услугу.

— Я прослежу за этим, капитан, — пробормотал Бемс, увлекая Хафа за собой.

— Ты думаешь, этой ночью нам и правда удастся уйти отсюда? — спросил Мгал, провожая Одержимого недоверчивым взглядом.

— Хаф никогда не ошибается. Да я и без него знал, что надолго мы тут не задержимся. Гигаур никудышный рыбак, он пожадничал — лодка его недостаточно велика, чтобы вместить столь богатый улов. Впрочем, теперь это меня не волнует. — Капитан сделал нетерпеливый жест рукой, словно прося не донимать его всякими глупостями. — Раз птица судьбы уже отложила яйцо удачи, я помогу тебе высидеть его, а заодно позабочусь о своих людях. Если я не доживу до рассвета, передай моему помощнику на «Забияке» этот шнурок. Расскажи про сокровищницу Маронды и предсказания Хафа.

Дижоль вложил в руку Мгала кожаный шнурок, на котором было завязано три хитрых, не похожих друг на друга узла, и закрыл глаза, давая понять северянину, что устал от долгой беседы. Ночной мрак затопил улицы и площади Сагры, заглушил звуки, смазал очертания домов. Звезды, мерцавшие в вышине, и редкие масляные фонари, казалось, не рассеивали темноту, а ещё больше сгущали её, точно так же как тяжкая поступь гвардейских патрулей не нарушала, а подчеркивала тишину безлюдных улиц. Едва ли сам Гигаур, подготавливая грандиозную облаву, предполагал, что она так сильно изменит жизнь города и особенно его центральной, островной, части.

Шум здесь обычно не стихал даже ночью — двери веселых домов и таверн были открыты круглосуточно, чтобы у моряков хватило времени спустить деньги до того, как они снова уйдут в море. Темнота давала возможность одним унгирам, закрыв лавки и склады, отпраздновать в теплой • компании окончание делового дня, принесшего им новые барыши, а другим — заключить сделки, которым вреден солнечный свет. После облавы ночная жизнь Сагры замерла. Тяжелые засовы на дверях и глухие ставни на окнах закрывались сразу после захода солнца, заставляя часто посещавших Сагру купцов из других частей побережья недоуменно перешептываться, дивясь тому, как быстро остепенился и поскучнел веселый, безалаберный и гостеприимный прежде город.

Было в этом благонравии и чинности что-то противоестественное, напоминающее речи скопца, восхваляющего целомудрие и побуждавшее наиболее чутких приезжих, несмотря на близившийся сезон штормов, торопливо свернув дела, покидать город. Гигаура и его сподвижников, отделенных от острова протокой с поднятыми секциями мостов, не беспокоили эманации страха и ненависти, наводнившие Сагру; однако их, невзирая на дубленую шкуру и отсутствие привычки задумываться и прислушиваться к своим чувствам, отчетливо ощущали гвардейцы, совершавшие ночные обходы города. Беспокойство их день ото дня росло, ибо все чаще замечали они скользившие между домами тени, слышали предупреждающие пересвисты, ловили недобрые взгляды, брошенные на них из-за неплотно прикрытых ставен.

— Когда я прохожу мимо этих законопаченных подворотен, у меня начинает чесаться спина. Исключительно удобное место для молодца, задумавшего всадить кому-нибудь из нас стрелу под лопатку, — вглядываясь в черную щель между домами, пробормотал один из дюжины гвардейцев, поглубже нахлобучивая на голову шлем, отороченный кольчужной сеткой.

— Последнее время я тоже чувствую себя ходячей мишенью, — поддержал его другой.

— Кому вы нужны, чтобы тратить на вас стрелы? — пренебрежительно усмехнулся командир отряда, разглаживая пушистые седые усы. — Из-за угла принято стрелять в хадасов-военачальников, а не в таких, как мы. Если же кого дурные предчувствия замучили, чем ныть и на других тоску своими страхами нагонять, купил бы лучше надежную исфатейскую кольчугу. Или пластинчатый панцирь, сработанный в Шиме, такой как у меня. Очень прибавляет уверенности в себе.

— Доспехи у нас и так неплохие. Да ведь ни один панцирь или кольчуга от ловко пущенной стрелы не спасут, хороший удар боевого топора не выдержат, — возразил гвардеец с иссеченным шрамами лицом. — А город и верно на нарыв стал похож. Копится в нем что-то, зреет. Как прорвется, лопнет, не на кольчугу или панцирь — на быстроту ног надеяться придется. Сам ведь чуешь — сгущаются тучи, так доложил бы кому надо, может, хоть патрули бы усилили, — обратился он к командиру.

— Пойди доложи! — рараздраженно отозвался тот. — Кто меня слушать станет, если, кроме подозрений и предчувствий, мне и сказать нечего? Чем попусту болтать, смотрите-ка по сторонам в оба. Если хоть что-нибудь стоящее заметим, раскопаем, тогда…

Патруль свернул за угол, и тут же из растворившихся ворот мрачного приземистого здания вышел отряд по меньшей мере в две сотни копьеносцев, укрывавшихся, видимо, во внутреннем дворике. На темных одеждах и щитах их не было опознавательных значков, но если бы гвардейцы надумали вернуться, они бы легко догадались, что отряд состоит из людей захваченного во время облавы унгира Ларлиха. И это была далеко не единственная группа воинов, возникшая, словно по волшебству, на пустынных улицах центральной части Сагры. В то же время через пролив, отделявший остров от правого берега, одна за другой переправлялись лодки, битком набитые вооруженными людьми. К таможенному причалу подходили приземистые суденышки со спущенными парусами, принадлежавшие, судя по всему, «гражданам ста островов», а на внешнем рейде появились две биремы, сработанные на верфях Нинхуба. Одна из встреченных ими при подходе к Сагре патрульных галер уже пошла ко дну, вторая, полузатонувшая, пылала, подожженная капитаном, который решился на это последнее средство, чтобы предупредить Гигаура о вторжении.

Предупреждение, возможно, и сослужило бы добрую службу, если бы вслед за тонущей галерой не запылали одновременно три моста, соединяющие левый берег с островом. Охранявшие их гвардейцы были буквально истыканы стрелами, а поднятые секции мостов не позволили людям Харголида своевременно прийти им на помощь. Выкатив на мосты телеги с сеном и облив деревянные конструкции дегтем, нападавшие, не дожидаясь появления гвардейских отрядов, растворились в темноте, рассыпались по узким улочкам и, разбивая по дороге масляные светильники, устремились к пристани, где уже вовсю шла битва за обладание не успевшими выйти в море патрульными галерами.

Звон оружия и крики раненых подняли на ноги всех обитателей гавани, но тревога иноземных корабельщиков и ун-гиров оказалась напрасной — ни один купеческий корабль не был атакован. Более того, хорошо вооруженные люди, на щитах и шлемах которых не было никаких опознавательных знаков, заверили переполошившихся мореходов, что опасаться им нечего — бри в городе не затронут их, если они не будут покидать свои корабли и встревать в дела обитателей Сагры. Сказано это было вежливо, но достаточно категорично, и Гельфар — капитан «Посланца небес» — поторопился передать эти слова Чаг, успевшей вооружить людей, посланных с нею Нармом, и готовой немедленно броситься в бой.

— Значит, пока нам ничто не грозит? Прекрасно! — произнесла принцесса недовольным голосом. — Но я хотела бы ; знать: что здесь происходит? Пожары занялись по всему острову, и любые заверения в безопасности бессмысленны, пока ! мы не узнаем, кто тут кого режет.

— Госпожа Чаг, вас спрашивает какой-то незнакомец. Назваться он не пожелал, — доложил матрос, дежуривший на баке, и не успела принцесса ответить, как из-за спины его вынырнул закутанный в темный плащ мужчина, верхнюю часть лица которого прикрывали обвисшие поля поношенной шляпы.

— Кто вы?! — Чаг сделала шаг от борта и схватилась за эфес меча.

— Вы не узнали меня, принцесса? Я Лагашир, — проговорил незнакомец, приподнимая шляпу.

— А-а-а… — Чаг сделала пришедшему знак следовать за собой и скрылась в палубной надстройке. Каюта принцессы была единственным местом на корабле, где можно было говорить свободно, не опасаясь чужих ушей, и девушка полагала, что Лагашир оценит её предусмотрительность. Черный Маг, к которому она обратилась по рекомендации Нарма, чтобы тот помог ей разыскать Мгала, был не из тех людей, которые станут бегать по ночным улицам без особой на то причины.

— Вы, верно, желаете знать, что происходит в Сагре, и я могу просветить вас. Что же касается столь несвоевременного визита, то роли, к сожалению, поменялись и теперь уже мне необходима ваша помощь.

— Но следы северянина вам удалось разыскать?

— Да, мои люди выследили его. Он схвачен во время облавы и заперт в одном из таможенных пакгаузов. Нанятый мной человек не спускает с него глаз, однако сейчас добраться туда невозможно — на улицах города идут бои. Белые Братья подкупили Совет унгиров, и те подняли мятеж, чтобы избавиться от опеки Харголидов. Они сформировали отряды из своих слуг и охранников, привлекли сторонников тех, кого Гигаур столь неосмотрительно приказал схватить вместе с сочувствующими Белому Братству. Подкупили нищих, докеров, рыбаков и прочую голытьбу с правого берега, сговорились с дувианскими пиратами и этой ночью учинили большую резню, дабы освободить заключенных и подорвать власть Владыки Сагры, отрезав его от острова.

— Ах вот оно что… — протянула Чаг. — Чего же вы хотите от меня и как нам теперь добраться до кристалла?

— У меня были неплохие отношения с Гигауром, и приспешники Белого Братства не замедлили воспользоваться случаем, чтобы свести со мной счеты. Мой дом подожгли, мои слуги перебиты, а жизни угрожает опасность. Я хотел бы укрыться на вашем судне и, как только откроют гавань, отплыть из Сагры, — отвечал Лагашир, вытирая сажу и ис — парину с длинного бледного лица. Даже сейчас, усталый и перепачканный, он не утратил присущей ему обходительности и привлекательности, и сердце у Чаг тревожно сжалось.

— Разумеется, вы можете остаться здесь, раз вам угрожает опасность, но как «быть с похитителем кристалла? — вновь спросила принцесса. — Если ваши люди убиты, нам придется самим начинать поиски. Может быть, стоит отправиться к этому пакгаузу немедленно?

— Нет, нет, идти туда не следует, тем более что заключенных с минуты на минуту выпустят. Кое-кому из моих людей удалось избежать расправы, и мы будем своевременно извещены о том, куда двинется ваш обидчик, — пообещал Лагашир, устало опускаясь на лавку, и только тут Чаг заметила, что с плаща его на дощатый пол капает кровь.

Когда ворота пакгауза распахнулись и заключенные ринулись на волю, Мгал и его друзья, следуя совету Дижоля, остались на месте, так же как и команда «Забияки», ожидая конца столпотворения. Дождавшись, пока последний узник покинет пакгауз, Номбер, Бемс и ещё двое пиратов подхватили своего капитана и вышли на улицу, под празднично сиявшие на темно-фиолетовом бархате небес низкие южные звезды. Эмрик с Гилем, как было условлено, устремились в направлении Свала, чтобы отыскать Китиану и пояс с кристаллом Калиместиара. Часть матросов последовала за ними, исполняя приказ Дижоля разузнать, что происходит в городе, а Мгал с дюжиной пиратов, шмыгнув в проулок, стал пробираться к укромному месту на правом берегу острова, где их должна была поджидать шлюпка с «Забияки», если судно вместе с другими кораблями «граждан ста островов» вошло в гавань Сагры.

Выйдя из пакгауза, северянин не мог отделаться от ощущения, что за ним следят. Два или три раза ему показалось, что между длинными складскими зданиями мелькал силуэт крадущегося человека, и, намереваясь разузнать, что же понадобилось соглядатаю от кучки оборванцев, Мгал замедлил шаг, а затем, выбрав удобный момент, затаился за углом бревенчатой постройки, в то время как матросы продолжали двигаться вперед. Ему не пришлось ждать долго: человек, следовавший за ними тенью, скользнул за кучу мусора, и северянин, совершив гигантский прыжок, обрушился на спину незнакомца. Тот, пав на землю, попытался выбраться из-под навалившегося тела, выхватил из-за пазухи длинный трехгранный стилет, однако сильный удар по затылку заставил его образумиться и выпустить оружие из рук.

Лицо поверженного противника оказалось незнакомым Мгалу, но разбираться было некогда, и, быстро располосовав куртку пленника, он связал ему руки и велел догонять скрывшихся из виду пиратов. Отличавшийся тщедушным сложением, незнакомец покорно затрусил вдоль склада, не желая испытать на себе ещё раз тяжесть руки северянина.

Пробежав между двумя приземистыми постройками, он свернул раз, другой и остановился, выжидающе глядя на Мгала. Три открывшихся перед ними проулка ничем не отличались друг от друга, и северянин замешкался, не зная, какой путь выбрать, но тут слева послышались возбужденные крики и яростный рев Бемса. Мгал толкнул пленника в спину и, не раздумывая, ринулся на звук голосов.

Ни Дижоль, ни его товарищи не ожидали, что, выбравшись на Крабью улицу, нос к носу столкнутся с отрядом гвардейцев, спешивших с окраины острова в центр. Встреча эта застала пиратов врасплох, и, естественно, им трудно было удовлетворительно ответить на вопрос седоусого командира патруля, кто они такие и что делают среди ночи на улицах Сагры. Столь же естественным было нежелание команды «Забияки» следовать за гвардейцами к только что покинутым ими таможенным пакгаузам, о чем Бемс весьма недвусмысленно уведомил блюстителей порядка. Выслушав его, гвардейцы сочли, что с формальностями покончено, и обнажили оружие.

Выскочив из проулка, Мгал увидел, что двое пиратов зарублены, а остальные залиты кровью и с трудом сдерживают натиск гвардейцев. Номбер, увернувшись от решившего разделаться с ним одним ударом противника, ухитрился завладеть его мечом и остервенело работал им, отбиваясь от трех насевших на него воинов. Бемс, получив колотую рану в руку, ударом чудовищного кулака оглушил нападавшего и тоже вооружился мечом. Высокий сухощавый пират, вцепившись в копье своего противника, был недалек от того, чтобы стать его хозяином, но другим морякам приходи — лось туго, и они бы давно обратились в бегство, если бы не Дижоль. Преодолев боль, капитан «Забияки» сумел подняться на ноги и доковылять до каменного забора, тянувшегося по левую сторону улицы, однако нечего было и надеяться, что он сумеет самостоятельно покинуть поле боя.

Мгновенно оценив обстановку, Мгал понял, что пираты не перебиты лишь благодаря потемкам и спасти их может только чудо. Издав боевой клич, он бросился на ближайшего гвардейца, размахивавшего тяжелой алебардой перед самым носом Фипа. Обернувшись к новому противнику, гвардеец, уверенный, что у северянина нет оружия, легкомысленно взмахнул алебардой, стремясь не столько поразить, сколько устрашить врага. Без труда уклонившись от широкого лезвия, со свистом рассекшего воздух перед его лицом, Мгал выхватил из лохмотьев стилет и метнул в противника. В искусстве этом он, несмотря на все старания, не мог сравниться ни с Эмриком, ни даже с Гилем, но цели его бросок достиг. Стилет оцарапал гвардейцу щеку и, что ещё важнее, вынудил сделать неверное движение, воспользовавшись которым северянин вырвал из его рук алебарду и обрушил на голову врага. Едва избежав удара второго гвардейца, он ткнул его в живот копьеподобным концом алебарды и, предоставив безоружным пиратам добивать раненых, поспешил к Дижолю.

Памятуя пророчества Одержимого Хафа, Мгал твердо решил, что, чем бы ни кончилась эта драка, капитан должен выйти из неё живым, однако путь ему преградил седоусый командир гвардейцев в тускло поблескивавшем в свете звезд панцире. Взмахнув алебардой, он заставил северянина попятиться. Похожие на ломтики дыни клинки скрестились, рассыпая снопы искр.

Седоусый был безусловно мастером своего дела, жало, венчавшее его алебарду, уже разорвало рубаху северянина на груди и оцарапало бедро, в то время как тот не сумел причинить противнику ни малейшего вреда. Алебарда — оружие, почти незнакомое на севере, — редко использовалась даже в Исфатее, и Мгал сознавал, что у него нет шансов выстоять против искусно владеющего ею гвардейца. Если он немедленно чего-нибудь не изобретет, песенка его будет спета…

Полукруглое, идеально отточенное лезвие блеснуло в опасной близости от лица северянина; он отшатнулся, но следующим ударом седоусый достал его. Вспышка боли обожгла лоб, левый глаз сам собой закрылся. «Дело плохо!» — пронеслось в голове Мгала, по спине побежали струйки пота, и тут пальцы, сжимавшие обмотанное узким ремешком древко, подсказали ему неожиданное решение. Перехватив алебарду за середину древка, он ощутил, как всплывают в памяти навыки боевого искусства дголей, привыкших драться заостренными с обоих концов палками, которые могут служить одновременно и копьями, и дубинами.

Вращая алебарду так, что оба конца её стали похожими на мельничные крылья, он, отступая и уворачиваясь от выпадов противника, освоился с балансировкой непривычного оружия и нанес два пробных удара, которые седоусый с легкостью парировал. Выждал, когда алебарда гвардейца пойдет вниз, и, прыгнув вверх и вперед, вонзил древко в смутно белевшее, расплывавшееся в розовом тумане лицо противника. Почувствовал, как оно разрывает рот, выбивает и крошит зубы… Голова воина дернулась, оружие мотнулось в сторону, и второй конец алебарды Мгала с хрустом вошел в горло гвардейца. Северянин отпрыгнул к стене, опасаясь последнего, нанесенного в агонии удара седоусого, и увидел распростертое на земле тело Дижоля, из которого торчал обломок копья.

Чувствуя, как наваливаются усталость и разочарование, как нарастает пульсирующая в левой части головы боль, Мгал почти равнодушно наблюдал за утихавшей схваткой, утратившей смысл после смерти предводителей. Ему было досадно, что Одержимый оказался прав, и ещё более досадно, что сбежал следивший за ними щуплый человечек, о котором он в пылу боя совершенно забыл.

— Ну хватит! Прекратите! Дижоль убит, а вам, любезные, не вредно знать, что гавань занята дувианскими пиратами! Таможенные пакгаузы открыты, узники выпущены на волю! — рявкнул он и с удивлением заметил, что звезды уже едва видны на посветлевшем небе.

Оказавшись на борту «Забияки», Мгал с недоумением оглядел толпу матросов и выступившую вперед, одетую в мужской костюм девушку, из-под алой повязки которой выбивались пряди коротко остриженных соломенного цвета волос. — Мне нужен помощник капитана, — повторил он, стараясь унять раздражение. Левая часть головы была словно пламенем охвачена, повязка, наскоро наложенная Фипом, пока они плыли в шлюпке, набухла от крови и не позволяла проверить, не повредил ли ему глаз седоусый гвардеец. Старый пират утверждал, что глаз цел, но собственные ощущения Мгала свидетельствовали об обратном. Больше всего ему хотелось выпить ещё одну кружку вина и завалиться спать, однако Бемс и Номбер не зря собрали этих людей на палубе…

— Я Оливетта, дочь капитана Фальяра, помощник капитана «Забияки», — глубоким, чуть хрипловатым голосом представилась девушка. — Бемс сказал, что у тебя есть что-то для меня от капитана Дижоля.

— Есть, — подтвердил Мгал, протягивая девушке кожаный шнурок, на котором были завязаны три хитрых узелка, и с изумлением увидел, как побледнело её лицо, как широко раскрылись глаза заглядывавших ей через плечо пиратов.

— Говорил ли тебе Дижоль, что значит это послание? — глухо спросила Оливетта, поднимая на северянина выразительные темно-карие глаза, в которых кроме страдания он» прочитал ещё и жгучую ненависть.

— Нет, но полагаю, оно советует команде «Забияки» доверять мне, — ответил Мгал, чувствуя, что голова его вот-вот треснет, как перезрелый орех.

— Это послание уведомляет нас о том, что Дижоль завещает свой корабль тебе. Он желает, чтобы ты стал его капитаном и вел этих людей туда, куда сочтешь нужным и куда они готовы будут последовать за тобой, — произнесла девушка дрожащим от негодования голосом, и Мгал готов был поклясться, что она хочет испепелить его взглядом.

— Мне приятно узнать, что Дижоль был обо мне столь высокого мнения, — осторожно сказал он, проведя языком по пересохшим губам. В голове вовсю громыхал набат. — Фип, если ты нацедишь мне ещё кружку какого-нибудь пойла, я буду перед тобой в неоплатном долгу, — обратился северянин к старому пирату, делавшему ему какие-то непонятные знаки.

Из уст девушки вырвался похожий на рычание звук, после чего она, очень внятно выговаривая слова, произнесла:

— Ты рано требуешь вина на этом корабле! Потому что, да будет тебе известно, я — жена Дижоля и владела этим судном вместе с ним! Мне принадлежит половина «Забияки», и заруби это себе на чем угодно — я вовсе не намерена уступать его кому бы то ни было!

Мгал уцепился за поручень и с жадностью сделал глоток из поданной ему оловянной кружки внушительных размеров. Жена Дижоля — помощник капитана? Ну и чудеса!

— Да будет тебе известно, — продолжала между тем Оливетта, — что по закону ста островов компаньоны могут решить вопрос о разделе корабля двумя способами: в суде Совета Мореходов или в честном поединке. А коль скоро до Дувиана далеко и ты, как я вижу, не являешься хворым и убогим, нам незачем перепоручать свои дела другим, и мы можем, не сходя с места, наилучшим образом уладить их сами.

— Ты предлагаешь мне поединок? Ты хочешь, чтобы я дрался с тобой? — Мгал был изумлен до такой степени, что на миг забыл даже о раскалывающейся от боли голове. — Но я не дерусь с женщинами! И, кроме того, не претендую на вторую половину принадлежащего тебе корабля.

— Кристалл Калиместиара находится у северянина! Он собирается привести нас к сокровищнице Маронды!.. — пронесся ропот по толпе пиратов.

— Так ты ещё и трус! — презрительно бросила Оливетта. — Боишься с оружием в руках отстаивать то, что принадлежит тебе по праву!

— В чем дело? Разъясни же мне наконец, что тут происходит и чего надобно от меня этой кровожадной девице, ведь я не покушаюсь на её добро? — спросил Мгал у Фипа, который, протиснувшись сквозь толпу, внезапно оказался поблизости.

— Дело в шнурке, я тебе потом все объясню. Главное, не вздумай отказываться от поединка, иначе наши парни разорвут тебя на клочки. Они желают, чтобы ты вел нас к сокровищнице Маронды! — торопливо промолвил старый пират громким шепотом.

— Долой поединок, Лив должна уважать волю покойника! За борт северянина! Пропади эта сокровищница пропадом! Аида грабить Сагру! Завещание капитана — закон!.. — все громче и громче стали высказывать свои соображения «граждане ста островов».

— Погодите! Тут какое-то недоразумение! — воззвал Мгал к разуму возбужденных мореходов. — Я готов плыть с вами к сокровищнице Маронды, но вовсе не претендую на роль владельца судна или капитана! Пусть вторая половина «Забияки» тоже принадлежит вдове Дижоля! Я, кажется, не говорил, что хочу её присвоить, и не вижу причин для споров и поединков!

— Лив не жена Дижоля! Уйми эту девку и веди нас к сокровищнице! В Сагру! В Сагру! От добра добра не ищут!.. — ревели пираты.

— Лживый язык! — прохрипела разъяренная девушка, надвигаясь на Мгала. — Ты использовал глупые сказки, чтобы одурачить Дижоля и всех остальных! Но из этого ничего не выйдет! «Забияке» незачем пересекать море! Где ключ от сокровищницы? Покажи его или берись за оружие!

— Ведьмин сок! Да разве ты знаешь, как он выглядит?! — потеряв терпение, громыхнул Мгал во весь голос, искренне жалея, что товарищи его ещё не вернулись из города. Эмрик наверняка придумал бы выход из положения, а Гиль утихомирил боль от нанесенной седоусым гвардейцем раны. — Если тебе нужны доказательства, спроси у Бемса и Номбера, они подтвердят, что шнурок этот Дижоль передал мне после того, как выслушал пророчество Одержимого Хафа.

— Плевать мне на Хафа и Бемса! «Забияка» — мой, и он не будет пересекать Жемчужное море в угоду твоим бредням! Граждане ста островов, вы слышали, я вызываю этого человека на поединок! Он может принять вызов или, отказавшись от своей доли, немедленно убираться с корабля!

— Не вздумай уступить! — предостерег северянина Фип, но тот лишь пожал плечами.

— Я не хочу и не буду драться с тобой. «Забияка» не единственный корабль, способный доставить меня к сокровищнице Маронды, — через силу промолвил Мгал и мертвой хваткой вцепился в поручень, чувствуя, что палуба уходит у него из-под ног. Какая досада! Все складывалось так хорошо, но не драться же ему с этой девчонкой, которая из-за смерти Дижоля, кажется, совсем сошла с ума.

— Назад! Остановите его! — послышались из толпы пиратов грозные выкрики, хотя северянин и не думал двигаться с места. — Он должен вести нас к сокровищнице!..

— Как же он поведет, если Лив его укокошит? Глядите, он ранен, на нем лица нет! — пытался Фип урезонить самых буйных, но его мало кто слушал.

— Пусть дерется по закону ста островов! — Пусть возьмет Лив по завещанию Дижоля и ведет нас к сокровищам без всякого поединка!

— Пусть убирается, а мы повеселимся в Сагре!

— Поединок, все решит поединок!..

Гвалт продолжался, однако Мгал уже понял, что вопрос решен и, что бы он теперь ни говорил и ни делал, от поединка ему не отвертеться. Пираты уважали свой закон и готовы были заставить уважать его кого угодно.

После споров и пререканий, во время которых о северянине, казалось, совершенно забыли, часть палубы вокруг мачты была очищена от людей, столпившихся на корме и баке небольшого суденышка. Исчезнувшая куда-то Лив вновь появилась, держа в руках длинный узкий меч и маленький круглый щит. Волосы её были заправлены под кожаный шлем, а тело прикрывал кожаный панцирь с медными пластинами на груди, сверкавшими в лучах утреннего солнца не хуже золотых.

Бемс принес Мгалу его алебарду, и северянин, занятый больше мучительно болевшей раной, чем мыслями о предстоящем поединке, в неизбежность которого он все ещё не мог поверить, вынужден был признать наконец, что выбора у него нет. Хочешь не хочешь, придется скрестить оружие с этой девчонкой, иначе она просто прирежет его на месте. В том, что именно так Лив и поступит, северянин перестал сомневаться, бросив взгляд на упругую походку девушки и встретившись с её горящими, как раскаленные угли, глазами.

— Место готово, бойцы тоже, мешкать нечего! — громко провозгласил Фип. — По закону ста островов повторяю условия поединка. Противники сражаются, пока один из них не признает себя побежденным…

— Если ты сдашься, матросы прикончат тебя, решив, что тебе пришла охота улизнуть от нас и унести с собой ключ от сокровищницы, — торопливо вставил Бемс, поправляя на Мгале пояс, за который был заткнут стилет.

— …после чего победивший становится владельцем «Забияки» и капитаном корабля.

— Лив шутить не намерена и мечом владеет виртуозно. Она стремительна, как змея, и вынослива, как тонг, так что старайся не затягивать бой и покончить с ней как можно быстрее, — напутствовал Бемс северянина и отступил к борту. Тяжесть оружия заставила Мгала подобраться, а вкрадчивые движения Оливетты, ставшей вдруг удивительно похожей на учуявшего добычу хищника, укрепили сложившуюся уверенность в том, что предстоящий поединок потребует от него напряжения всех оставшихся сил. И все же убивать или калечить женщину, лишившуюся рассудка при известии о гибели мужа, ему очень не хотелось.

Приблизившись к северянину танцующей походкой, Лив, желая составить представление о мастерстве противника, сделала один за другим три выпада, на которые Мгал, следуя совету Бемса, ответил ударом, от которого щит девушки развалился на части, левая рука окрасилась кровью, а лицо исказила гримаса боли. Пираты приветствовали его удар громкими воплями, но, занятый боем, северянин не понял, какие чувства преобладают в толпе — возмущение или одобрение.

Первая неудача придала Лив осторожности, движения её стали ещё более плавными и быстрыми. Она скользила по палубе с грацией и стремительностью, созерцание которых в иной ситуации доставило бы Мгалу истинное наслаждение, однако теперь речь шла о жизни и смерти, и, с трудом парируя выпады сумасшедшей девицы, пытавшейся достать его своим мечом то справа, то слева, то сверху, то снизу, он мысленно согласился с Бемсом, признавая, что долго ему такой темп не выдержать. Дважды алебарда его со свистом проносилась на волосок от Лив, но та была начеку и, не пытаясь отражать сокрушительные удары, уклонялась, отскакивала, приседала и подпрыгивала, не испытывая, казалось, ни малейшего утомления. Подвижность её была столь удивительна, что северянин не решался повторить прием, использованный им против седоусого гвардейца, — малейшая оплошность могла стоить ему жизни, уж слишком близко оказывался порой кончик меча кровожадной вдовы.

Они кружили вокруг мачты, то сближаясь, то отдаляясь друг от друга, будто исполняя какой-то замысловатый танец, и чем дальше, тем определеннее становился его рисунок и характер избранных противниками приемов. Несмотря на то что меч Лив имел достаточную длину, с алебардой он сравниться не мог, и девушка стремилась перейти в ближний бой. Мгал же, стараясь использовать преимущества своего оружия, отступал, чтобы в ограниченном зрителями круге сохранить пространство для маневра: пока опыт прежних боев не подсказал ему приема, который должен был положить конец этому затянувшемуся кружению.

Пятясь от вездесущего, зловеще сиявшего на солнце узкого клинка, северянин почти уперся спиной в борт судна и, оказавшись на одной прямой с девушкой и высившейся за ней мачтой, обрушил на Оливетту град свирепых ударов, каждый из которых, достигни он цели, мог развалить её на две части. Это был непозволительный расход сил, поскольку девушка плавными, едва уловимыми движениями ускользала от широкого смертоносного лезвия, сберегая энергию для контратаки, и, вероятно, добилась бы успеха, если бы в последний момент алебарда Мгала, изменив траекторию в замысловатом финте, вместо того, чтобы обрушиться сверху, не устремилась своим жалом прямо ей в грудь. Отпрыгнув к мачте, Лив взмахнула мечом, целясь в открывшийся живот противника, но, запнувшись за канатный ящик, потеряла равновесие. Лишь мгновение понадобилось ей, чтобы выровняться и обрести устойчивость, но и этой крохотной заминки, на которую рассчитывал северянин, открываясь и провоцируя выпад, который мог оборвать нить его жизни, оказалось довольно опытному бойцу. Резким ударом алебарды он выбил меч из руки Лив и носком сапога отшвырнул его под ноги зрителям.

— Достаточно ли этого для завершения тяжбы? — хрипло спросил Мгал у напряженно следивших за ходом поединка пиратов.

— Берегись! — пронзительным старческим фальцетом крикнул Фип.

Северянин прыгнул в сторону, и длинное копье вонзилось в выбеленные солнцем и соленой водой доски палубы, на которых он только что стоял.

— Это Канг! — разом крикнули несколько моряков и устремились к высившейся на баке надстройке, однако увидеть метнувшего копье человека Мгалу было не суждено. Скользнув к северянину, Лив выхватила из-за его пояса стилет и ударила им противника в грудь. Мгновенная реакция спасла Мгала и на этот раз, заставив его отшатнуться, так что трехгранное лезвие, вместо того чтобы вонзиться в сердце, рассекло левое предплечье. Сокрушительный удар его кулака швырнул Лив на мачту. Врезавшись в загудевшее, как барабан, дерево, девушка мешком осела на палубу, а Мгал, чувствуя, что розовый туман ярости застилает ему глаза, делает расплывчатыми лица окружающих, громко спросил:

— Должен ли я ещё сломать кому-нибудь ребра или вышибить мозги, чтобы завещание Дижоля вступило в силу?

— Ты капитан! Ты единственный хозяин «Забияки»! Веди нас к сокровищнице!.. — дружно заорали пираты.

— Где человек, бросивший копье?

— Мы хотели схватить его, но он кинулся за борт, — доложил Номбер, а Фип добавил:

— Канг любил Оливетту.

— Клянусь Небесным Отцом, у меня нет сил разгадывать ваши загадки. Для этого ещё будет время, а пока принесите мне вина и отведите в тень! — велел северянин, ощущая, как затихший было набат с новой силой начинает грохотать под сводами черепа.

— Каюта Дижоля ждет тебя. Вино, перевязка, еда… А ну расступитесь, дорогу капитану Мгалу! — трубным голосом потребовал Бемс. — Ура капитану!

— …ра-ра-ра! — донеслось до Мгала, и он подумал, что, если бы у него не болели руки и не подкашивались ноги, он с удовольствием бы перекалечил этих недоделков Геньгу, из-за крика которых голова его непременно треснет.

Глава третья БАТИГАР

Из всех стоявших в чиларской гавани кораблей «Счастливчик» был самым дряхлым и обшарпанным, и, разумеется, именно он-то и отходил в Сагру прежде других. Капитан Тегай, мельком взглянув на Батигар, успевшую коротко остричь волосы и переодеться в мужскую одежду, ворчливо заявил, что может доставить пассажира в Сагру, но приятного путешествия не гарантирует. Так оно и оказалось — путь до Сагры Батигар никогда не назвала бы приятным, хотя в первые дни все шло сравнительно гладко.

Шестнадцать гребцов, рулевой и капитан составляли всю команду большого неуклюжего корабля, много лет перевозившего доски эрбука из Чилара на сагрские верфи, где их использовали для обшивки судов. Сагрские корабелы предпочитали делать кили кораблей из железного дерева или берра, на шпангоуты шла каменная яблоня или мгелла, а декоративные части вырезались из черного дерева, но для перевозки этой ценной древесины чиларские унгиры нанимали суда, заслуживавшие большего доверия и уважения, нежели «Счастливчик», справедливо полагая, что каков корабль, такова и команда. И надо признать, команда «Счастливчика» полностью соответствовала своему кораблю. Батигар редко доводилось встречать кого-нибудь из её членов трезвым, а уж если это и случалось, то как раз в те моменты, когда они прилагали все усилия, чтобы исправить столь досадное упущение и припасть к бочке с дешевым яблочным сидром.

В результате этого «Счастливчик» садился едва ли не на каждую встречную мель, застревал в каждой протоке, и девушку удивляли две вещи: во-первых, как Тегаю удавалось найти купцов, готовых доверить ему груз хотя бы и эрбуковых досок, а во-вторых, почему «Счастливчик» до сих пор не развалился на куски и не пошел ко дну? Поначалу удивляло её и присутствие на судне Мисаурэни — знатной госпожи из весьма известного в Чиларе рода ха-дасов, которую сопровождали два дюжих слуги, — но со временем эта загадка решилась очень просто. Мисаурэни, так же как и Батигар, необходимо было немедленно покинуть Чилар, и выбирать судно не приходилось. Столь поспешный отъезд был вызван тем, что братья этой юной и симпатичной госпожи намеревались продать её Торговцам людьми за то, что она, испытывая непреодолимое влечение к молодым людям, имела к тому же привычку делать своим возлюбленным дорогие подарки, чем нанесла, как с изумлением, негодованием и скорбьюобнаружили родственники Мисаурэни за день до отплытия «Счастливчика» из Чилара, невосполнимый ущерб благосостоянию именитого семейства.

Узнав историю своей попутчицы, Батигар, с одной стороны, испытала чувство беспокойства — если за Мисаурэнью будет послана погоня, это может привлечь излишний интерес к ней самой. С другой стороны, миниатюрная черноволосая девица, предпочитавшая в солнечные дни перемещаться по судну в одних плетеных сандалиях, настолько завладела вниманием всех плывущих на «Счастливчике», что Тегай перестал вспоминать о существовании Батигар сразу после получения платы за проезд, а остальные едва ли вообще заметили её присутствие на борту корабля.

Неприятным исключением явился один из слуг, а точнее, любовников Мисаурэни, круглолицый, коротко остриженный здоровяк по прозвищу Жбан. В первый же день плавания он не только разыскал дорогу к заветной бочке с сидром — сделать это было совсем не трудно, — но и догадался о секрете Батигар и в свободное от ублажения своей госпожи время повадился заигрывать с принцессой. Вежливо попросив Жбана оставить её в покое и обзаведясь двумя-тремя синяками, девушка вынуждена была, приставив к его животу позаимствованный у Чабы кинжал, пригрозить, что провертит в брюхе поклонника изрядную дыру, если тот не уймется и не будет держать язык за зубами. Непривычный к подобному обращению, Жбан поспешно ретировался, но, ловя на себе временами его похотливые взгляды, Батигар чувствовала, что этот мерзавец ещё доставит ей немало хлопот.

День за днем принцесса проводила на корме, где за штабелями досок её никто не мог видеть, любуясь открывавшимися ей видами, и потому первая заметила длинную приземистую лодку, в которой сидело десятка два одетых в живописные лохмотья мужчин весьма непривлекательной внешности. Вынырнув из-за островка, поросшего кустарниковыми пальмами с широкими мясистыми листьями мече-образной формы, достигавшими полутора локтей в ширину и четырех-пяти в длину, лодка, подгоняемая сильными ударами весел, устремилась за «Счастливчиком». Выражение лиц сидевших в ней людей показалось Батигар неприятным и даже зловещим, и, выглянув из-за штабеля, она окликнула клевавшего носом рулевого, указав ему на невесть откуда взявшуюся лодку.

— Тегай! Тегай! За нами гонятся речные пираты! — испуганно завопил рулевой, с которого при виде сидевших в лодке оборванцев мгновенно слетел и сон, и хмель.

Батигар кое-что слышала о пиратах, промышлявших на Голубой дороге, и потому, нащупав рукоять кинжала, стала пробираться на противоположный конец корабля, рассчитывая в случае необходимости спрыгнуть за борт и, вплавь добравшись до одного из множества островков, переждать там неизбежную схватку. Сражаться плечом к плечу с вечно пьяной командой «Счастливчика» ей совершенно не хотелось, да и не верила она, что полусонные гребцы могут оказать кому-либо хоть какое-то сопротивление.

Крик рулевого, как это ни странно, не произвел впечатления ни на Мисаурэнь, в весьма необычной позе занимавшейся между штабелями любовью с одним из слуг, ни на гребцов, лениво игравших на палубе пестрыми камешками в «чет-нечет». Тегай, правда покинув место впередсмотрящего, заковылял на корму, но выглядел он скорее недовольным и раздраженным, чем испуганным. Из всего этого принцесса заключила, что резни не будет, и, взобравшись на штабель эрбуковых досок, решила понаблюдать за тем, как станут развиваться события.

Лодка речных пиратов без труда догнала медленно плывший по течению «Счастливчик», и чернобородый верзила, бросив веревку с крюком, подтянул её к борту корабля.

— Привет, коротышка, принимай дорогих гостей! — крикнул он Тегаю как старому знакомцу.

Коренастый, покрытый трехдневной щетиной капитан проворчал в ответ что-то недружелюбное, но когда бородач протянул руку, помог ему взобраться на палубу. Следом за предводителем на корму судна перебралось ещё с десяток пиратов, все они были при оружии, но мечи свои, ножи и дубины пускать в ход, по-видимому, не собирались. Глядя на Тегая, успокоился и рулевой и, будучи, как и Батигар, новичком на корабле, во все глаза вытаращился на пиратов.

— Опять доски везешь? — проговорил бородач, презрительно оглядывая палубу. — Таможенную пошлину приготовил?

— Как обычно, за ближайшим штабелем, — буркнул капитан «Счастливчика», взмахом руки указывая пиратам проход вдоль борта.

— А должок?

— Придется подождать до следующего рейса. Не шибко хорошо в этом сезоне дела идут, — хмуро отозвался Тегай.

Приятели чернобрового, похоже, хорошо знали «Счастливчик», его команду и место, где капитан хранил предназначенную им «пошлину». Скрывшись за штабелем, они тут же появились с небольшим бочонком и двумя тяжелыми ящиками в руках.

— Ренс, на корабле есть пассажиры! — сообщил один из пиратов предводителю. — Очень даже смазливая девка!

— Пассажиры? — Ренс вопросительно взглянул на Тегая. — Сколько их и кто они?

— Госпожа из хадасов с двумя слугами и какой-то парень, — нехотя отвечал капитан. — Но это тебя не касается. Получил, о чем договаривались, и ступай с миром.

— Э, нет. С пассажиров тоже пошлину брать положено. Ну-ка позови их. Если они мне понравятся, я, так и быть, возьму их в счет уплаты долга. Ну, шевелись!

— Сходи за ними, — велел Тегай рулевому, заступая на его место.

Слушая этот разговор, Батигар поняла, почему в Чиларе и Сагре находятся купцы, готовые доверить свои товары Тегаю. Поняла она также, что участь пассажиров «Счастливчика» решена. Мисаурэнь, безусловно, лакомый во всех отношениях кусочек, и за слуг её Торговцы людьми, с которыми, вероятно, связаны речные пираты, сумели бы выручить хорошие деньги. Соображения эти молнией пронеслись в голове Батигар. У неё было два способа избежать плена: затаиться на штабеле и посмотреть, не забудет ли бородач о ней при виде Мисаурэни, или сразу пробраться на нос корабля и искать укрытия на одном из островков, которыми изобиловал этот участок реки.

Обычно Батигар предпочитала ожиданию действие, но на этот раз положение было серьезное, и, сознавая, как рискованно привлекать к себе внимание, она прильнула к эр-буковым доскам. Забыть о ней, конечно, не забудут, но и по всему кораблю, может статься, искать поленятся, а убежать на бак и прыгнуть в воду она всегда успеет.

Появление Мисаурэни в неизменных сандалиях со шнуровкой до колен и в полупрозрачном желтом платье, подчеркивавшем не только великолепие её густых черных волос, крупными локонами рассыпавшихся по плечам, но и все прелести соблазнительной фигуры, произвело на пиратов, как и ожидала Батигар, неизгладимое впечатление. Изумление и восторг, отразившиеся на их лицах при виде миниатюрной девушки, не поддавались описанию, а отвисшая челюсть Ренса свидетельствовала о том, что и он сталкивается с таким изяществом и непринужденностью впервые. — Кто желал видеть меня? — ласково разглядывая сгрудившихся на корме пиратов, поинтересовалась Мисаурэнь нежным голоском наивной двенадцатилетней девочки-простушки. В отличие от слуг, встревоженных и напуганных столь внезапно объявившейся на пустынной реке компанией, госпожу их она не смутила, а, пожалуй, даже позабавила.

— Мы э-э… хотели видеть пассажиров «Счастливчика», — неуверенно пробормотал Ренс, а Тегай придушенно хихикнул, наслаждаясь растерянностью предводителя пиратов.

— Пассажиры, которых вы хотели видеть, перед вами. Что же далее? — мило улыбаясь, спросила Мисаурэнь, и Батигар с удивлением поняла, что странная эта девица совершенно не боится речных пиратов, о которых, живя в Чиларе, не могла не слышать. Похоже, она даже рада их появлению, а смущение и неловкость чернобородого воспринимает как должное, ожидая от него и далее смешных и нелепых слов.

— Я… мы… э-э-э… Позволь пригласить тебя и твоих спутников в нашу лодку, — промямлил Ренс, привыкший к тому, что вид его вызывает панику и ужас у мужчин, не говоря уже о девицах. Пирата сбивало с толку, что эта обворожительная госпожа не прикидывается слабоумной и в то же время поведение её ничуть не похоже на то, как ведут себя в подобных ситуациях знатные дамы.

— В вашу лодку? — переспросила Мисаурэнь. — Но я не хочу. Я и мои слуги плывем в Сагру. Или вы имеете что-нибудь против?

— Ничего, госпожа. Разумеется, ты попадешь в Сагру… — мягким и каким-то неестественным голосом начал Ренс, но тут лицо его исказила судорога, на лбу выступили капли пота, и, взмахнув рукой, словно желая убрать качающуюся перед глазами паутину, он злобно процедил: — Ты попадешь в Сагру, но только после того, как с тобой позабавится вся моя шайка, а Торговцы людьми заплатят кругленькую сумму! Хватит болтать, прыгай в лодку!

Он сделал шаг вперед, намереваясь схватить Мисаурэнь за плечо, и застыл, не закончив движения.

— Я сама позабавилась бы кое с кем из вас, да уж больно вы грязные, даром что рядом с рекой живете, — проворковала девушка и голосом, в котором зазвенела сталь, приказала: — Стань псом, песье отродье! Стань псом и гони свою стаю прочь!

Рухнув на четвереньки, Ренс взвыл совершенно по-звериному и вонзил зубы в ногу ближайшего пирата. Тот с воплем шарахнулся в сторону, а Ренс с леденящим душу воем бросился на другого члена своей шайки.

— Ведьма! — истошно заорал один из пиратов, и крик этот тут же был подхвачен другими. Оборванцы подались к борту. Кто-то недолго думая прыгнул в лодку, остальные, пятясь, схватились за оружие. Удар дубиной уложил Ренса на месте, когда тот попытался укусить очередного пирата, но, даже прервавшись, вой его продолжал звучать в ушах потрясенной Батигар.

— Быстрее! Поторопитесь, иначе мне придется умертвить двух-трех самых неповоротливых! — покрикивала Мисаурэнь, наступая на поспешно прыгавших в лодку пиратов. — Да не забудьте здесь своего дохляка!

Видя, что последние слова её остались без внимания и никто из пиратов не рискует прикоснуться к оглушенному предводителю, ведьма обернулась к своим слугам:

— Бросьте эту падаль в лодку, а если случайно промахнетесь, не велика беда — одним мерзавцем станет на свете меньше.

Слуги, напуганные происходящим едва ли не больше пиратов, подхватили Ренса за руки и за ноги и швырнули за борт, при этом вид у них был такой, будто и сами они готовы , последовать за ним, лишь бы не оставаться на одном судне с ведьмой.

— Стоять! Вы ещё будете мне нужны. Тегай, иди к рулю и не трясись, а то я сделаю так, что ты всю жизнь будешь блевать от одного запаха своего вонючего сидра! Где рулевой? А ну живо разыщите его и прекратите дрожать, никто на ваши жалкие души не позарится.

Мисаурэнь тихо рассмеялась, глядя на пиратов, которые в спешке не потрудились даже отцепить крюк от фальшборта, а попросту, перерезав веревку, оттолкнулись от корабля. Из-за того, что все они, стремясь быть подальше от зачарованного Ренса, подались на корму, лодка едва не перевернулась, но никто этого не заметил.

— Клянусь Двуполой Ульмей, — промолвила девушка, отсмеявшись, — история забавная, но сильно усложнит мне жизнь. От Жбана с Протом и раньше было мало пользы, а теперь и вовсе ждать нечего. Любопытно было бы взглянуть на четвертого пассажира, может, он на что сгодится? Где ты его прячешь, Тегай?

При этих словах Мисаурэни Батигар втянула голову в плечи и тихо отползла от края штабеля, подумав, что зря не прыгнула за борт и не подождала на каком-нибудь островке следующий корабль, идущий в Сагру.

Помощник капитана биремы выслушал пароль-приветствие, подержал на ладони серебряную звезду доверия и, смирясь с неизбежным, велел матросам отвести одноглазого к мастеру Толеро. По закону он обязан был сделать это, однако, если дело окажется пустяковым, сутки не смыкавший глаз Толеро, и в мирное время не отличавшийся мягкостью, не преминет учинить своему подопечному разнос, ядовито заметив для начала, что соблюдение всевозможных формальностей не является единственной добродетелью, способной украсить офицера его корабля. Если же дело действительно серьезное… Но думать об этом помощнику капитана не хотелось, поскольку столкновение с патрульными галерами стоило жизни каждому третьему из команды «Норгона», едва успевшей оправиться после жестокого шторма, который сильно потрепал только что сошедший со стапелей корабль. Сейчас им прежде всего надо заняться ремонтом и пополнить убыль команды, иначе, если события в Сагре будут развиваться в нежелательном направлении, они не дойдут даже до Манагара.

Следуя за матросами по катастроме — платформе, идущей посреди судна над местами для гребцов верхнего яруса, — Заруг в первый раз с момента прибытия в Сагру почувствовал, что упорство его начинает приносить плоды. Кто-нибудь другой на его месте, обнаружив, что Дом Белых Братьев закрыт, а все сочувствующие им схвачены по распоряжению Владыки города, вероятно, счел бы в таких условиях поиски кристалла занятием безнадежным, но Заруг был слишком исполнителен и предприимчив, чтобы опустить руки. Слишком много сил затратил он на розыски проклятого северянина, чтобы признать себя побежденным. К тому же у него были деньги и портрет Мгала, а интуиция подсказывала, что положение в Сагре вот-вот должно измениться — и так оно и случилось. Осталось лишь заручиться поддержкой мастера Толеро, и тогда…

Дремавший в изящном, казавшемся слишком хрупким для его крупного тела кресле капитан «Норгона», заслышав приближающиеся шаги, открыл глаза и устремил на Заруга прямой требовательный взгляд.

— Во имя Света и Единства! — произнес тот. Протянул капитану звезду доверия и, после того как Толеро убедился в её подлинности, письмо мастера Урогаля.

Сделав матросам знак удалиться, капитан внимательно изучил печати, сломал их и выдернул нить, которой было прошито письмо. Прочитал первые строчки и поднял глаза на Заруга.

— Оно предназначено мастеру Саньяти, но он арестован Гигауром, и я прошу вас ознакомиться с его содержанием. Дело, как вы убедитесь, серьезное и не терпит отлагательств, — сказал маг, заметив колебания мастера. Тот, молча кивнув, углубился в чтение.

Пользуясь возможностью, Заруг внимательно осмотрел капитана «Норгона». Прекрасно сложенный, лет пятидесяти, с сильно поседевшими волосами, он производил впечатление деятельного человека. Широкую грудь его облегал кожаный панцирь, покрытый искусным тиснением, у пояса висел украшенный драгоценными камнями кинжал, а на запястьях сияли массивные золотые браслеты. Чересчур массивные, чтобы быть просто украшениями, подумал Заруг. Скользнул взглядом по полосатому тенту, натянутому на корме судна, за которым голубели в лучах восходящего солнца пустынные воды Сагрского залива, и вынужден был признать, что организаторы мятежа поработали на славу: ни одна патрульная галера не вышла этой ночью из гавани, а те, что были в море, похоже, уже никогда не вернутся к родным берегам.

Когда до него дошла весть о появившихся в заливе би-ремах, он окончательно убедился, что мятеж затеян Белыми Братьями, и приложил все усилия, чтобы увидеть человека, который был бы в состоянии помочь ему поймать Мгала. И вот наконец он добрался до мастера Толеро, который, не будучи руководителем мятежников, без сомнения, пользовался среди них определенным влиянием и, главное, мог выделить ему необходимое количество воинов.

— Так чего же ты хочешь от меня? — спросил капитан «Норгона», складывая письмо и в свою очередь с интересом разглядывая Заруга. — В полдень торговые корабли начнут покидать гавань, и у меня не хватит людей, чтобы обыскать их. Да если бы даже и были, портить отношения с унгирами мне категорически запрещено.

— Я не прошу невозможного. Мастер Саньята располагал сетью соглядатаев, которые могли выследить похитителей кристалла. Вы этого сделать не в состоянии, и потому я надеюсь получить от вас охранную грамоту и небольшой отряд воинов, чтобы захватить северянина и его спутников.

— Ты можешь указать место, где он находится? — удивился капитан. — Тогда я немедленно выделю тебе два десятка меченосцев. Полагаю, арест нескольких человек не займет много времени?

— Мне известно место, где северянин должен появиться в течение этого дня. По моим сведениям, он был захвачен гвардейцами Гигаура во время облавы и скоро окажется на свободе. Двое нанятых мною людей дежурят в таверне, где его схватили, и мне сообщат, как только Мгал вернется в нее.

— Если он догадывается, что за ним следят, то они даром тратят время, — сухо заметил Толеро. — Из ста двадцати человек половину я уже отправил охранять протоку, и теперь у меня каждый оставшийся на счету. «Норгон» и «Манн» совершают, свое первое плавание и после шторма и сражений с галерами нуждаются в ремонте. Дав тебе два десятка воинов, я так оголю корабль, что он не сможет принять участие в бою, если какая-нибудь патрульная галера надумает вернуться в Сагру.

— Я прошу дать мне людей на сутки. К следующему утру они будут на борту «Норгона». Шансы захватить северянина огромны, а ради ключа к сокровищнице Маронды стоит рискнуть. Впрочем, при виде ваших великолепных бирем едва ли самый преданный Гигауру капитан осмелится ввести свою галеру в гавань, — уверенно ответил Заруг, решив, что малая толика лести дело не испортит.

— Где ты потерял глаз, подмастерье третьего цикла Заруг? — неожиданно жестко спросил Толеро, поднимаясь из кресла.

«Ага, в письме Урогаля есть кое-что и обо мне», — понял маг и, твердо взглянув в лицо капитана, оказавшегося одного с ним — немалого — роста, не задумываясь отчеканил:

— В Чиларских топях, через которые последовал за похитителем кристалла Калиместиара.

— Угу, — удовлетворенно промычал Толеро. Поднес к губам похожий на маленькую, замысловато завитую раковину свисток и издал пронзительную призывную трель. — Мой помощник даст тебе двадцать меченосцев, но к утру они должны вернуться на «Норгон».

— А охранная грамота? — напомнил Заруг, сердце которого готово было выскочить из груди.

— Ты получишь ее! — пообещал Толеро и, приблизив свое лицо к лицу Заруга, доверительно добавил: — Добудь кристалл, и, клянусь Светом, не позднее чем через тридцать дней ты ступишь на набережную Нинхуба. И поверь мне, в этом городе найдется немало славных домов, чьи хозяева сочтут за честь для себя принять единственного в Братстве одноглазого мастера.

Улыбка тронула криво сросшиеся губы Заруга, придав его лицу жутковатое выражение.

— Я сделал бы все возможное и невозможное, чтобы завладеть кристаллом и убить северянина, даже если бы меня ждал не Нинхуб, а смрадные ямы Гайи, — прошипел подмастерье третьего цикла и на шаг отступил от Толеро, чтобы подоспевший на зов свистка помощник капитана «Норгона» мог получить необходимые распоряжения.

День и ночь скользил «Счастливчик» по Голубой дороге, садился на мели, застревал в протоках, но вынужденные эти остановки вскоре перестали раздражать Батигар. Во-первых, они делали плавание не таким монотонным, а во-вторых, позволяли ненадолго сойти на берег и набрать диких ференг и ваньги, разнообразивших рацион Батигар и Мисаурэни, которым скоро прискучила стряпня гребцов, варивших по очереди на крохотной печурке густую, обильно приправленную душистыми травами похлебку, к которой подавались разогретые на пару лепешки из серо-бурой муки, запас которой казался неисчерпаемым.

Во время походов за фруктами девушки лучше узнали друг друга, и между ними установились едва ли не дружеские отношения, хотя, учитывая возникшую после первого знакомства взаимную неприязнь, предположить подобное было трудно. Мисаурэни достаточно было попристальней приглядеться к четвертому пассажиру, на которого прежде она не обращала ни малейшего внимания, чтобы раскусить нехитрый прием с переодеванием. Обнаружив, что симпатичный юноша является особой одного с нею пола, не способной удовлетворить её чаяния, она не могла скрыть досады и разочарования. Вид распутной девицы раздражал Батигар с первых же дней плавания, а узнав, что та ещё и ведьма, принцесса твердо решила держаться от неё подальше. Вместе с умением читать, писать и играть на шестиструнной фойле, скакать на коне, плавать и владеть мечом она была обучена приемам защиты от сглаза и порчи, знала десяток формул, оберегающих мозг от чужого воздействия, и не особенно боялась ведьмовских штучек, однако сила внушения Мисаурэни намного превосходила все то, с чем Батигар приходилось сталкиваться раньше, и принцесса не желала испытывать судьбу.

Сближение произошло совершенно случайно. Во время одной из вылазок за фруктами Батигар услышала пронзительный визг и крики смертельно испуганной Мисаурэни. Не колеблясь, девушка выхватила кинжал и стала пробираться между переплетенными лианами, поросшими изумрудным мхом стволами деревьев, туда, откуда раздавались призывы о помощи. Увидев вцепившуюся в волосы Мисаурэни перепончатокрылую тварь с ужасающей алой пастью, усеянной мелкими, похожими на иглы, зубами, она подумала, что ведьме грозит серьезная опасность, и, лишь встретившись взглядом с расширившимися от нестерпимого ужаса глазами певуна, осознала весь комизм положения. Ваньговый нетопырь — несмотря на внушающий оторопь облик, существо, питающееся исключительно фруктами, — мирно спал, как ему свойственно, вниз — головой, уцепившись коготками за ветку ваньгового дерева, когда Мисаурэнь случайно потревожила его, и он с перепугу вцепился в её роскошные локоны. Оба были в неописуемом ужасе, а визг девушки окончательно вывел певуна из равновесия, подвигнув сражаться и дорого продать свою жизнь.

— Не ори, сейчас я тебя освобожу! Ничего страшного не случилось, это же просто летучая мышь! — прикрикнула Батигар на верещавшую дурным голосом ведьму и принялась отцеплять от неё певуна. Дело это оказалось непростым и кончилось тем, что она вынуждена была отхватить кинжалом большой клок волос Мисаурэни, после чего та наконец смогла увидеть «напавшее» на неё чудище. Внешность его заставила её побледнеть, и она, верно, грохнулась бы в обморок, если бы принцесса не поспешила объяснить, что певун ничуть не опаснее курицы и высоко ценится за сладкозвучное пение, похожее одновременно на мяуканье и птичье чириканье.

— Избавь меня от этого кошмара! Прикончи его или убери куда-нибудь! Видеть эту тварь не могу! — взмолилась все ещё всхлипывавшая Мисаурэнь. Но Батигар пришло в голову, что совсем неплохо иметь собственного певуна, и, не слушая стонущую и ругающуюся ведьму, она, сняв куртку, накинула её на перепончатокрылое чудище, лапы которого оставались спутанными обрывками шелковистых волос.

Глядя, как ловко Батигар управляется с нетопырем, Мисаурэнь прониклась к девушке уважением, а так как скрывать чувства она не умела и не считала нужным, то, кончив ругаться, разразилась самыми горячими похвалами в адрес своей спасительницы. Принцесса была польщена и растрогана пылкими словами ведьмы, и таким образом лед отчуждения треснул. Батигар вынуждена была признать, что миниатюрная девица обладает, несмотря на множество недостатков, кое-какими достоинствами, а Мисаурэнь — что переодетая попутчица её — единственный человек на корабле, не испытывающий перед ней суеверного ужаса, — не виновата в том, что родилась девушкой.

Приглядываясь друг к другу, они, захватив с собой плененного певуна, двинулись к «Счастливчику», слово за словом разговорились и в следующий раз отправились на берег вместе. Вылазки за фруктами и кормление Чапы — так назвала Батигар певуна, ставшего любимцем всей команды, норовившей угостить его сидром, к которому тот, к разочарованию гребцов, оказался освершенно равнодушен, — сблизили девушек, и теперь они уже вдвоем расспрашивали проплывавших на встречных судах о Сагре. От них-то они и узнали про общегородскую облаву и разгром Дома Белых Братьев. Последнее известие обрадовало принцессу, и, не имея причин таиться от попутчицы, она рассказала ей о себе, о кристалле Калиместиара и Чаг, которую рассчитывала найти, зная название предоставленного Нармом в распоряжение её сестры корабля. Мисаурэнь тоже не скрывала своих планов: она решила бежать именно в Сагру потому, что один из тамошних хадасов, приезжавший в Чилар по делам, страстно влюбился в неё и настойчиво предлагал выйти за него замуж.

— Женить на себе этого красавчика я не стану, постоянный мужчина — это ж с тоски удавиться, но пожить у него и осмотреться — как раз то, что мне нужно, — делилась своими намерениями Мисаурэнь, лукаво посверкивая чернющими глазищами. Зная щепетильность Батигар, она не могла удержаться, чтобы не подразнить её. Особенно забавляло ведьму нежелание принцессы купаться на виду у гребцов, из-за чего ей приходилось париться и потеть все самое жаркое время дня, дожидаясь темноты, способной укрыть её наготу от нескромных взглядов.

Саму Мисаурэнь, разумеется, нисколько не смущало присутствие мужчин, и, резвясь голышом в прохладных волнах, она принимала самые соблазнительные и откровенные позы, от которых даже апатичные, ко всему равнодушные гребцы начинали выкатывать мутные глаза. Этим, однако, они и ограничивались — слабенькое яблочное вино, принятое в надлежащем количестве, оказывалось сильнее чар самой обворожительной из виденных ими на своем веку женщин. Что же касается слуг Мисаурэни, то они при виде своей госпожи прямо-таки менялись в лице, и пользы от них ведьме, как та и предрекала, не было никакой. Лишенная столь ценимых ею любовных утех, она временами становилась крайне раздражительной, и принцесса всерьез опасалась, что к концу плавания кое-кому на судне не поздоровится.

— Вонючие евнухи! Жалкие скопцы! От вида ваших постных рож у меня возникает желание разнести эту гнусную лохань в щепы, а вас бросить на корм речным крабам! — поносила она слуг, оставаясь прекрасной даже в гневе и давая принцессе повод в свою очередь от души повеселиться. Смех её, кстати, не вызывал, как можно было ожидать, вспышек ярости у ведьмы. Напротив, она немедленно утихала, на устах появлялась загадочная улыбка, в глазах вспыхивали огоньки, и вот от этой-то перемены её поведения принцесса чувствовала себя по-настоящему неуютно. Но ни поддразнивания, ни гнев и таинственные улыбки Мисаурэни, ни красота прибрежных ландшафтов не могли скрасить тягостную скуку нескончаемо долгих дней, становившихся тем жарче и невыносимее, чем дальше на юг продвигался «Счастливчик». Солнце палило все сильнее, ветра не было. Эрбуковые доски истекали смолой, людские тела — потом, и даже воды Гатианы нагревались так, что почти не приносили облегчения. Порой Батигар казалось, что плаванию этому не будет конца, и она завидовала гребцам, доводившим себя при помощи сидра до полного отупения.

— Не зря я те, девка, говорил, что плавание это приятности не доставит, — хрипел одуревший от жары Тегай. — Мало кто из нормальных людей отправляется в Сагру перед сезоном штормов. Торговля в это время замирает, а Вожатый Солнечного Диска опускает его так низко, что у слабосильных мозги размягчаются и начинают сочиться из ушей.

Батигар кивала, признавая, что недалек тот час, когда не только мозги её потекут из ушей, но и вся она истает от зноя, подобно свече. Устав завидовать Мисаурэни и гребцам, с наступлением жары раздевшимся и ходившим по раскаленной палубе в плетеных тапочках и крохотных набедренных повязках, принцесса избавилась сначала от сапог, затем от куртки и штанов и наконец осталась в одной белой, не доходившей до колен рубашке, кое-как стянутой ремнем с болтающимся на нем кинжалом, расстаться с которым она так и не решилась. Мало-помалу Тегай с гребцами поняли, что Батигар — переодетая девица, но это никак не повлияло на их отношение к ней, поскольку не имело никакого касательства к, очередному, выкаченному предусмотрительным капитаном на палубу и тут же уполовиненному бочонку с сидром.

Проблеск разума появился в глазах гребцов, лишь когда на берегах стали попадаться селения, свидетельствовавшие о близости моря. Заметно оживившийся Тегай нашел в себе силы обругать рулевого, который посадил «Счастливчика» на мель, и пассажиры, видя в случившемся хорошее предзнаменование, приободрились, а Жбан полез к капитану с расспросами: почему давно нет встречных кораблей?

— Ничего удивительного. В такой зной только умалишенный сядет на весла, — вяло отвечал Тегай. — Дней через пять ветер с залива подует, тогда река на улицу перед базаром сделается похожа, а нынче и рыба не плеснет, и травинка не шелохнется. Самая перед сезоном штормов мара-одурь.

— А далеко ли до Сагры? — задал Жбан прискучивший уже всем вопрос, ответ на который был заранее известен. — Сутки, — промолвил Тегай, с трудом ворочая языком. Еще целые сутки, думала Батигар, одергивая влажную от пота, липшую к телу рубашку и подсовывая чуть дышавшему, не меньше людей измученному зноем певуну сочные ваньги. Бедный Чапа уже не рвался с привязи, не пел, набив брюшко душистыми фруктами, а, забившись под сооруженный для него из старой мешковины навесик, тихо попискивал, жалуясь на растреклятую жару. Одни сутки, стучало в висках принцессы, пока она раскладывала на штабеле выстиранную одежду, поглядывая на уходившее за холмы солнце. Только сутки? — не могла поверить девушка, вылезая из неправдоподобно теплых вод Гатианы и укладываясь на вытертую циновку между двумя штабелями одуряюще пахших лесом эрбуковых досок.

Эта последняя ночь запомнилась ей больше всех других, проведенных на «Счастливчике». Сначала она никак не могла заснуть, а потом, задолго до рассвета и первых солнечных лучей, её разбудило осторожное прикосновение. Подняв голову, Батигар с удивлением увидела склонившегося над ней Жбана и схватилась за кинжал, но слуга сделал успокаивающее движение рукой и тихо произнес:

— Я не причиню тебе вреда. Мы с Протом собираемся удрать от нашей ведьмы. Пойдешь с нами?

— Я? Чего ради? Она мне не мешает, тем более завтра мы уже будем в Сагре. — Принцесса вглядывалась в едва различимое во мраке лицо Жбана, сознавая, что тут кроется какой-то подвох, но не в состоянии спросонья сообразить, в чем же он заключается.

— Жаль, — сказал Жбан, отступая в сторону. И в тот же миг откуда-то сзади на голову девушки обрушился тяжелый удар.

Очнулась она уже в реке, оттого что изрядно наглоталась теплой воды, и сразу почувствовала, как кто-то больно дергает её за волосы.

— Жива? — отфыркиваясь, спросила Мисаурэнь напряженным голосом. — Плыть можешь? Тогда шевелись, иначе долго «Счастливчик» догонять придется.

Еще не вполне придя в себя, Батигар послушно заработала ставшими вдруг неумелыми, будто чужими руками и ногами, стремясь не отставать от ведьмы, грациозно рассекавшей черную воду, в которой отражались низкие, сияющие, как огромные самоцветы, звезды. Поднявшись вслед за Мисаурэнью на борт по свешивавшемуся обрывку веревки, оставленному после посещения судна речными пиратами специально для этой цели, принцесса попыталась припомнить происшедшее с ней, но последнее, что она помнила, был удар, лишивший её чувств.

— А Жбан? Что ему от меня нужно? — спросила она первое, что пришло ей на ум, тупо следя за тем, как Мисаурэнь отжимает свои роскошные волосы.

— Сбежал вместе с Протом и стянул все мои вещи. Хотел тебя с собой прихватить, но я вовремя проснулась, — ответила ведьма как ни в чем не бывало.

— Меня? — все ещё не понимая, зачем она понадобилась беглецам, переспросила принцесса.

— Ну да, собирались, добравшись до ближайшего селения, продать тебя Торговцам людьми. Женщины — самый ходовой товар на побережье. Как ты себя чувствуешь, не сильно они тебя долбанули?

— Голова болит и спину ломит, — наверное, плечами о штабель ударилась! — пожаловалась девушка и, удостоверившись, что ремень с кинжалом пропал, стянула мокрую рубашку. Выкручивая её, она думала о том, что дешево отделалась, юг есть юг, и ей не следовало этого забывать. — Ой! — Острая боль в плечах заставила её поморщиться и уронить рубашку на палубу.

— Давай-ка я тебя помассирую, — предложила Мисаурэнь странно севшим голосом.

Батигар опустилась на колени, маленькие ловкие пальцы проворно ощупали её затылок и плечи. Она ещё раз охнула, и пальцы ведьмы начали умелый танец, состоявший из поглаживаний, постукиваний и надавливаний, от которых боль стала отступать, а по телу разлилась приятная истома. Принцесса ощутила исходящий от склонившейся над ней девушки легкий запах водорослей и, чуть повернув голову, увидела острые пирамидки грудей, увенчанные крупными ягодами сосков. Они вызывающе торчали в разные стороны, и Батигар испытала несвойственное ей чувство зависти — её собственные полные, округлые груди были слишком тяжелыми, слишком вульгарными.

Девушка не заметила, как порхавшие над ней пальцы с плеч поднялись на горло, потом опустились к основанию шеи, пробежали по позвоночнику, коснулись узкой талии, огладили расширяющиеся, как бока кувшина, бедра, и поняла, что с ней происходит что-то не то, лишь когда горячая волна желания сотрясла все её крупное, не ведавшее ещё мужских ласк тело. Но остановиться на этой мысли она не успела. Тело её, словно обладавшее собственной волей, выгнулось, откинулось на пятки, так что напрягшиеся груди оказались устремленными в ночное небо, а Миса-урэнь продолжала поглаживать её, легкими вкрадчивыми движениями касаясь бедер и округлого живота. Ощущая себя подобием музыкального инструмента, который настраивают умелые руки мастера, принцесса, повинуясь сладостным прикосновениям, издала тихий вздох, дыхание стало чаще, взволнованней, с пересохших уст сорвался легкий стон наслаждения.

Не в силах противостоять искушению, она сделала быстрое движение головой, поймала губами твердый сосок трудившейся над ней девушки, пальцы которой тотчас завладели её собственными грудями, заставив Батигар охнуть и упереться руками в палубу. Не сознавая, что делает, она раздвинула колени, чувствуя, как пульсирует и горит низ живота, требуя немедленных прикосновений и ласк. Однако мучительница не торопилась удовлетворить желания своей жертвы и соучастницы, и принцесса сжала зубами сосок любовницы, чтобы тем самым поторопить её. Мисаурэнь жалобно вскрикнула, чуткие пальцы, пробежав по внутренней стороне бедер Батигар, коснулись холма наслаждений. Девушка закусила губу, чувствуя, как покрывается потом, плавится от поднимающегося снизу жара её тело, выгибаясь, подобно луку, навстречу проникающим в него все глубже и глубже пальцам, скользящим вверх-вниз, надавливающим и сжимающим разгоряченную плоть, пробуждая неведомые, мучительно-приятные ощущения.

— Еще! Еще!.. — шептала, не помня себя, принцесса, жадно облизывая пересохшие губы, сотрясаясь от непереносимого, почти болезненного восторга, доселе не знакомого ей. Она слышала взволнованный шепот Мисаурэни, но смысл слов до неё не доходил, а затем губы ведьмы припали к её горлу и подбородку, накрыли рот девушки. Она задохнулась, юркий язычок уверенно коснулся её языка, а низ живота обожгла внезапная боль. Батигар дернулась, пытаясь освободиться от неумолимых, но таких ласковых пальцев, и мгновением позже, страшась, что у неё это получится, сама обхватила плечи Мисаурэни ладонями, притягивая к себе, покрывая горячечными поцелуями горло, грудь, живот.

Яркие звезды начали расплываться перед её залитыми слезами радости и боли, широко распахнутыми глазами. Палуба плавно покачивалась, волшебный, затянутый фиолетовым бархатом мир был полон неги и любви, источаемой водами Гатианы, прибрежными холмами и даже эрбуковыми досками, благоухавшими сильнее и лучше самых драгоценных духов и благовоний.

— Теперь мы знаем, что Мгал-похититель нашел приют на «Забияке», и Хавасар утверждает, что корабль готовится к отплытию. Команда на борту и не принимает участия в уличных грабежах и сражениях, как остальные дувианские пираты, чьи суда стоят на сагрском рейде, — поделился Лагашир сведениями, полученными от своего посланца.

— Вы полагаете, он соблазнил их сокровищами Маронды и они намереваются пересечь Жемчужное море? — спросила Чаг, глядя в осунувшееся лицо Черного Мага. Вместе с корабельным лекарем она осмотрела и перевязала его , многочисленные, но неглубокие раны, из-за которых Лагашир потерял немало крови, и уложила на свою койку в единственной на корабле каюте, предоставленной ей капитаном Гельфаром. Лекарь напоил раненого целебными и укрепляющими снадобьями и заверил принцессу, что дня через три-четыре раны, смазанные чудодейственным шимским бальзамом, затянутся и Маг встанет на ноги, однако Чаг не слишком доверяла его бодрому голосу. Морское путешествие вряд ли пойдет Лагаширу на пользу, но, если они не хотят упустить кристалл, выбора у них нет. Да и оставаться в Сагре Черному Магу небезопасно, хотя бы и на борту «Посланца небес».

— Я видел «Забияку» — хорошее суденышко, и все же в сезон штормов даже дувианские пираты вряд ли решатся. идти в Бай-Балан или к Танабагу, — подал голос Гельфар. Привалившийся к косяку двери капитан напоминал обтянутый кожей скелет и совсем не походил на лихого моряка, но, представляя его, Нарм утверждал, что тот знает побережье Жемчужного моря не хуже мелей Гатианы и заслуживает полного доверия. — Я предпочла бы завладеть кристаллом прямо здесь; если же вы считаете, что из этого ничего не получится, нам придется последовать за приютившим Мгала кораблем, куда бы тот ни направился.

— Придется, — согласился Лагашир. — Нечего и думать затевать драку в порту. Тут у дувианских пиратов слишком много сторонников, а нам нельзя привлекать к себе внимание. Капитан, когда «Посланец небес» сможет выйти в море?

— Хоть сейчас. Но если вы собираетесь напасть на «Забияку», то я должен предупредить, что у меня всего пятьдесят матросов, а дувианцы — искусные бойцы.

— Команда «Забияки» состоит из четырех десятков человек. Кроме того, я знаю кое-какие приемы, которые обеспечат нам перевес в сражении. — Лагашир устремил на Чаг взгляд темных немигающих глаз, и девушка смущенно потупилась. Лицо Мага было неподвижным, длинные руки с изящными пальцами и ухоженными ногтями спокойно лежали поверх заменявшей покрывало простыни, и все же , принцессу не оставляло ощущение исходящей от него внутренней силы, которая одновременно настораживала и привлекала её.

— Я отдам распоряжения, и мы пойдем за «Забиякой», как только он покинет гавань. — Гельфар потянулся к ручке двери, полагая разговор оконченным.

— Капитан, — остановил его Лагашир, — мне понадобится время, чтобы восстановить силы, и мы атакуем «Забияку» не раньше чем через два-три дня. А до этого нам нужно плыть за ним на безопасном расстоянии, не упуская в то же время из вида.

— Если разразится шторм, я не сумею выполнить ваше желание. Потерять корабль в бурном море — пара пустяков, а отыскать — труднее, чем найти в неизвестном городе нужного человека.

— Это не должно вас тревожить. Хавасар отправился к моему хорошему знакомцу, изготовляющему живые компасы для Черного Магистрата. Он подкинет один на «Забияку», и в случае нужды мы всегда сумеем отыскать корабль Мгала.

Гельфар, много лет служивший Черным Магам, понимающе кивнул, а Чаг удивленно подняла брови:

— О чем вы говорите? Как компас поможет нам найти нужное судно? И что значит «живой»?

— Капитан Гельфар, по-видимому, знает, что такое живой компас, поэтому, чтобы не наскучить ему, я расскажу вам об этом в другой раз, — учтиво сказал Лагашир.

— Нет-нет, любезный, расскажите об этом принцессе сейчас, а я подготовлюсь к отплытию, — многозначительно улыбнувшись раненому, отвечал капитан и затворил за собой дверь.

Чаг придвинула табурет к койке и протянула Магу кружку с целебным настоем.

Медленно прихлебывая горькое питье, в котором он сразу признал отвар змеедушца и малкона, Лагашир, полуприкрыв глаза, некоторое время молча смотрел на сидевшую перед ним девушку, наслаждаясь тишиной и покоем, которых ему так не хватало уже много дней кряду. Будучи самым молодым из ныне здравствующих магистров, он был о себе высокого мнения, и ему тяжело было сознавать, что миссия его в Сагре закончилась провалом. Он многое сделал, удача, казалось, сопутствовала ему, и все же Белые Братья переиграли его. Но ещё хуже было то, что он вдруг почувствовал, как устал от интриг и заговоров, как радует его окончание службы в этом сумасшедшем городе. Ему хотелось тишины, мира и покоя, и, как ни странно, сейчас все это воплотилось для него в крепко сбитой некрасивой девушке — старшей принцессе из рода Амаргеев, которой никогда не суждено занять отцовский трон и править Исфатеей. Плотная, широкоплечая девица с крупными чертами лица была совершенно не в его вкусе, и, может быть, именно поэтому присутствие её успокаивало и радовало Лагашира, привыкшего видеть при дворе Гигаура Харголида до отвращения утонченных и всячески стремившихся подчеркнуть свое изящество и женственность дам…

— Вы, кажется, хотели рассказать про живой компас? — напомнила Чаг, принимая из рук раненого пустую кружку.

— О да, прошу извинить мою рассеянность! Снадобье здешнего лекаря, похоже, уже начало оказывать свое действие, — промолвил очнувшийся от грез Лагашир. — Вы, вероятно, знаете, почему некоторых зверей принято называть глегами?

— Нет, — удивленно ответила Чаг, — не знаю.

— Обычно только дети спрашивают, почему одни звери — это просто звери, а другие, совсем не похожие друг на друга, — глеги. Взрослея, люди привыкают к этому и перестают замечать и спрашивать, то ли узнав верный ответ, то ли поверив какой-нибудь глупой отговорке. На самом же деле отличает глегов от остальных животных способность улавливать сигналы, посылаемые мозгом Черных Магов, ведьм и колдунов. То есть людей, обладающих «вторым» зрением, слухом и голосом. Люди эти тоже могут «слышать» глегов и» если они этому обучены, управлять ими в известных пределах. Это довольно сложно, отнимает много сил, но иногда дело того стоит…

— Удивительно, я никогда ничего такого не слышала!

— Ну, особенно удивляться тут нечему, раз вам не доводилось общаться с магами или ведьмами. Так вот, если верить легендам, удивительные способности глегов объясняются тем, что существа эти были специально выведены людьми, жившими до того, как Великое Внешнее море поглотило Западный и Восточный континенты. Для забавы, работы или войны наделены были эти существа «вторыми» слухом и зрением, теперь уже не важно, поскольку за годы, прошедшие после Большой Беды, они одичали и сильно изменились. Однако, исследуя глегов, мы научились таквлиять на мозг некоторых животных, что те обретают свойства, не присущие им от рождения.

— Ого! — восторженно округлила глаза Чаг. — Здорово! Что же это за свойства, как вы воздействуете на животных и каким образом вам удается говорить с глегами?

— По правде сказать, сам я мало общался с глегами, дело это тонкое, требующее тщательной подготовки и к живым компасам имеющее мало отношения, — осторожно постарался вернуться к началу разговора Лагашир. Он лукавил — любой магистр обладал некоторым опытом работы с глегами, но говорить об этом с посторонними было строжайше запрещено, и, как бы хорошо маг ни относился к принцессе, ему не следовало касаться этой темы. — Воздействие на мозг любого существа — операция чрезвычайно сложная, и изготовитель живых компасов, например, специализируется на придании животным определенного вида способности посылать не слышимый никому, кроме обладающих «вторым» слухом, сигнал, по которому можно установить, где они находятся. Вообще-то, это больше похоже на движущийся маяк, и как раз такой маяк Хавасар должен подбросить на «Забияку».

— Чудеса! Значит, в историях о Магах есть доля правды, а не одни выдумки. — Чаг с уважением посмотрела на Лагашира. — И вы услышите этот сигнал? А что за зверя подкинет Хавасар, ведь тот должен остаться незамеченным командой корабля?

— Трупоедку, — ответил раненый и, заметив гримасу отвращения на лице девушки, пояснил: — Они значительно чувствительнее других мелких животных, и к тому же у мореходов существует поверье, что трупоедка на корабле приносит удачу. Для унгиров, торгующих зерном, это действительно так — мыши с трупоедками не уживаются. Как бы то ни было, дувианцы, даже увидев наш живой компас, не убьют его, а это все, что нам нужно.

— Разумеется, — подтвердила Чаг, от всей души ненавидевшая трупоедок, и, чтобы сменить предмет разговора, спросила: — Вы полагаете, мятежники сдержат обещание и в полдень кораблям будет разрешено покинуть Сагру?

— До полудня ещё есть время, и, прежде чем искать твою сестру, мы вполне успеем где-нибудь перекусить, — сказала Мисаурэнь, с любопытством оглядывая нагромождения сараев, за которыми поднимались мачты судов, стоявших на внутреннем рейде сагрской гавани.

— Перекусить и переодеться, — добавила Батигар. — Тегай сказал, что лучше всего отправиться на Свал, и, кажется, вот по этой улочке нам и надо идти.

— Хотела бы я посмотреть на лицо моего здешнего возлюбленного, если бы он увидел меня в таком наряде. — Ведьма расправила плечи, выпятила грудь, надула живот, но куртка принцессы, несмотря на все старания, висела на ней, как на пугале.

— Ты все ещё думаешь о своем хадасе? — ревниво нахмурилась Батигар.

— Да нет, это я так, к слову. Но в таком виде нам даже твоей сестре лучше на глаза не попадаться. Проклятый Жбан буквально обобрал меня до нитки, и самое обидное — некого в этом винить, могла бы догадаться, что этим кончится.

— Ничего, деньги у меня ещё есть, хотя, клянусь Небесным Отцом, если придется выбирать между новой одеждой и кинжалом, я предпочту купить оружие.

— Напрасно, уж от людей-то я тебя уберегу. — Мисаурэнь покосилась на сидевшего у принцессы на плече Чапу, и певун, словно понимая, на что она намекает, негромко свистнул.

Батигар с нетопырем, в мужской рубашке, заправленной в короткие штаны, топавшая по пыльной улице в высоких сапогах, и ведьма, в одной длинной до колен куртке, босиком, представляли собой колоритнейшую пару, однако любоваться ими было некому. Территория, отведенная под зернохранилища, была пустынна: сторожа попрятались, а мальчишки, резвящиеся и галдящие здесь обычно, как воробьи на навозной куче, унеслись в центр, туда, где около здания тюрьмы продолжалась ожесточенная резня, или на левый берег острова, к протоке, через которую тщетно старались переправиться отборные отряды гвардейцев Гигаура, неожиданно переставшего быть Владыкой Сагры.

О событиях этой ночи девушки узнали из разговора рыбаков, шумно споривших, везти ли вечерний улов на коптильни или присоединиться к тем, кто громил лавки преданных Харголиду унгиров. Известие о мятеже явилось для новоприбывших полной неожиданностью, но, посовещавшись, они не стали менять план, явившийся результатом принятого ими после ночи любви решения не расставаться. Мисаурэнь охотно согласилась, что участвовать в поисках кристалла Калиместиара несравнимо увлекательней, чем прозябать под крылышком какого-то хадаса, не попытавшегося даже выкрасть любимую, как он уверял, девушку из отчего дома и способного лишь на вздохи и ахи.

Предсказанные Тегаем сутки пути до Сагры удлинились, из-за небрежности рулевого, на целую ночь, но это не особенно опечалило девушек, проведших её столь же бурно и радостно, как и предыдущую, и потому не сумевших как следует выспаться. Задержка оказалась им на руку ещё и потому, что прибыть в незнакомый город утром значительно приятнее и во всех отношениях удобнее, чем на ночь глядя. Словом, все складывалось удачно, и Батигар, ласково поглядывая на подругу, чувствовала себя счастливой, как никогда прежде, а предвкушение встречи с сестрой внушало ей уверенность в завтрашнем дне. Будущее было неопределенным, но почему-то теперь ей представлялось, что до кристалла рукой подать, а с ним-то они не пропадут, коль скоро его жаждут заполучить и могущественные Белые Братья, и не менее могущественные Черные Маги. Заключив с теми или другими соглашение, можно с их помощью возвести Чаг на престол Бергола, вернуть из ссылки матушку и, восстановив порядок в Исфатее, отправиться с караваном в земли Черных Магов или в страну Белых Братьев — Атаргате, в зависимости от того, кто окажется сговорчивее и предложит лучшие условия в неуемном стремлении обладать ключом к сокровищнице Маронды. Впрочем, если в распоряжении Чаг действительно есть корабль с надежной командой, кто помешает им самим наведаться к этой самой сокровищнице? Мисаурэнь уже проявила к ней живейший интерес, и, вероятно, ведьма, владеющая таким сильным даром внушения, справится с приставленным к принцессе магом. А уж если удастся проникнуть в сокровищницу Последнего Верховного Владыки Уберту и содержимое её хотя бы отчасти соответствует легендам, им не понадобятся ни Белые Братья, ни Черные Маги.

— Смотри-ка, вот и таверна. И название подходящее — «Тихий уголок», — вторгся голос Мисаурэни в мечты принцессы.

Несмотря на раннее утро, двери таверны были распахнуты, ставни раскрыты, а в зале уже сидело за массивными столами десятка полтора посетителей. Трактирщик, мельком взглянув на пригожего юношу с сидящим на плече певуном и его спутника — не то патлатого мальчишку, не то девчонку в свисающей до колен куртке, — выслушав заказ, принес две миски жареной рыбы, овощной салат, фрукты и кувшин пальмового вина, спрятал под облегающий круглое брюхо передник медную монету и скрылся на кухне. Он привык, что заведение его посещает самая разношерстная публика, и давно уже не удивлялся ни причудливым нарядам, ни диковинным вкусам посетителей. Расположившиеся за столами мореходы и мелкие торговцы тоже не обратили особого внимания на странную пару, усевшуюся в дальнем конце зала — так, чтобы видеть все три двери, ведущие из него на второй этаж, в кухню и на улицу. В Сагре их никто не знал, но это ещё не означало, что здесь им нечего опасаться, особенно если учесть, в какое смутное время оказались они в городе.

Расправившись с салатом, от которого певун категорически отказался, Батигар протянула привереде спелый гауяр, пригубила пальмового вина и уже занесла двузубую Деревянную вилку над круглой, похожей на лепешку, аппетитно румянящейся пропеченным бочком рыбой, когда из дверей, ведущих на второй этаж, появилась худенькая золотоволосая девушка, сопровождаемая узколицым мужчиной и чернокожим юношей. В чернокожем принцесса сразу признала Гиля, потом вспомнила Эмрика, и вилка замерла в её руке. Мисаурэнь подняла глаза от тарелки и удивленно взглянула на подругу.

— Эти двое — спутники Мгала-похитителя! Сам Небесный Отец привел нас сюда! — взволнованно прошептала Батигар, прикрывая лицо рукой, но не сводя при этом взгляда с Гиля и Эмрика.

— Отлично, мы проследим за ними и явимся к твоей сестре не с пустыми руками.

— Да, но я не вижу северянина. Гляди-ка, они чем-то встревожены.

Золотоволосая девушка юркнула на кухню, Гиль, сложив руки на груди, с равнодушным видом принялся рассматривать сидящих в зале, а Эмрик выглянул на улицу. Вновь появившись в таверне, он что-то сказал юноше, и оба они устремились на кухню.

— Эге! Похоже, они хотят улизнуть от нас через черный ход!

Батигар, бросив вилку, подхватила певуна и выскочила из-за стола. Мисаурэнь последовала за ней в противоположный конец зала.

Они были уже около кухни, когда наружная дверь с грохотом распахнулась и в таверну ворвалась толпа воинов в белых плащах, с мечами наголо. Принцесса едва не столкнулась с их предводителем — высоким мужчиной с острым как нож лицом, левый глаз которого прикрывала черная повязка.

— Вот так встреча! Не зря говорят: тесен наш мир и трудно в нем потеряться! — ухмыльнулся Заруг, выкатывая на Батигар свой единственный глаз.

— Истинно так! — пробормотала принцесса и попятилась. Певун, которого она сильно притиснула к груди, жалобно пискнул.

Подскочивший к одноглазому невзрачный человечек указал на кухонную дверь и быстро прошептал несколько неразборчивых слов.

— Они там! — крикнул Заруг, устремляясь в указанном направлении и увлекая за собой пришедших с ним Белых Братьев. Потом, сообразив что-то, остановился и приказал: — Шамис, возьми трех человек и отвези этих девиц на «Норгон».

— Нас? Куда?! — рванулась Батигар к Заругу, но двое воинов в белых плащах уже подхватили её под руки и поволокли к выходу из зала.

— А ну пустите! Да я вас!.. — взвизгнула Мисаурэнь и бросилась на помощь к подруге. Один из воинов, обхватив её одной рукой за талию, перекинул через плечо и, не обращая внимания на протесты, угрозы и сыпавшиеся на его спину удары, потащил за принцессой.

С любопытством наблюдавшие за разыгравшейся перед ними сценой посетители снова взялись за еду, без особого интереса прислушиваясь к доносившимся из кухни воплям трактирщика.

Глава четвертая ПОГОНЯ

«Забияка» снялся с якоря, лишь только шлюпка доставила на борт Гиля с Китианой и Эмрика, и, после того как взметнувшийся на флагштоке перед зданием таможенной службы вымпел возвестил об открытии гавани, распустив паруса, вышел в Сагрский залив. Известие о том, что его товарищи едва не были схвачены Белыми Братьями, преследовавшими их до самой шлюпки, заставило северянина поторопиться с отплытием, а упоминание Эмрика о возглавлявшем преследователей Заруге, успевшем где-то потерять левый глаз, не на шутку встревожило. Значит, охота за кристаллом ни на миг не прекращалась, и если Заруг добрался до Сагры, то, вероятно, последует за ними дальше и ни перед чем не остановится. Если он сумел получить в свое распоряжение Белых меченосцев, то раздобудет и корабль для преследования, а о том, как вести бой на море, северянин имел весьма смутное представление.

Беглый осмотр судна убедил Мгала, что Дижоль не лгал: «Забияка» не был по-настоящему пиратским кораблем. Несмотря на грозную славу, утвердившуюся за дувианцами, хлеб свой насущный они добывали не морским разбоем, а контрабандой и обычными перевозками грузов, ловлей рыбы, жемчуга и черепах, добычей и продажей губок и кораллов. Команда «Забияки» не была исключением. При случае она потрошила мелкие купеческие суденышки, но едва ли решилась бы напасть на большой торговый корабль, не говоря уже о боевом. Судно длиной тридцать пять и шириной десять локтей, не имевшее ни тарана, ни катапульт, с командой в сорок человек, годилось для каботажного плавания и достаточно дальних морских переходов, но никак не для схватки со специально экипированным кораблем.

Покойный капитан уверял, что при хорошем ветре «Забияка» обгонит чуть ли не любое судно, однако северянин-догадывался, что тут Дижоль преувеличивал — такого рода похвальбу можно услышать от каждого второго судовладельца, чей корабль не является зерновозом и не предназначен для транспортировки леса или камня. Кроме того, даже если сам Дижоль умел выжать из «Забияки» хорошую скорость, это ещё не значило, что кто-либо другой сумеет сделать то же самое. Из замечаний Номбера Мгал понял, что Лив не только числилась, но и на самом деле была помощником капитана, то есть тем единственным человеком на судне, который умел управлять им, мог заставить развить необходимую скорость и привести в Бай-Балан или к сокровищнице Маронды. Но захочет ли кровожадная девица выполнить требования нового капитана? Это был вопрос, который надо решить немедленно, и, оставив Эмрика, Гиля и Китиану в каюте, чтобы они могли перекусить и привести себя в порядок после заточения, Мгал вышел на палубу.

Суета, связанная со спешным отплытием, постепенно улеглась. Прямой парус и два расположенных над ним треугольных поймали ветер, а несколько матросов уже устанавливали артемон — небольшой прямоугольный парус, крепившийся к похожей на бушприт наклонной мачте на носу судна. По словам Дижоля, артемон улучшал маневренность корабля, позволяя ему ходить при боковых ветрах.

Позвав Фипа, Бемса и Номбера, с которыми он успел сойтись ближе других, северянин отошел с ними к борту, где их не могли слышать остальные моряки, и поделился своими тревогами.

— Беспокоят тебя, как я понимаю, две вещи: кто поведет корабль через Жемчужное море и сможем ли мы в случае нужды уйти от погони, — уточнил Фип, выслушав новоиспеченного капитана. — На самом деле это один и тот же вопрос — Дижоль не преувеличивал быстроходность «Забияки»; если его поведет знающий мореход — он при хорошем ветре обгонит добрую половину кораблей, вышедших с нами из сагрской гавани.

Мгал посмотрел на усеявшие залив разноцветные паруса в заливе и про себя отметил, что по крайней мере пять кораблей идут одним с ними курсом, а Фип между тем продолжал:

— Лив отлично справлялась со своими обязанностями и в отсутствие Дижоля успешно заменяла его. Она сможет, если это будет угодно Шимберлалу — Отцу Покровителю, привести корабль к цели, ориентируясь по звездам и картам Дижоля, хотя едва ли сделает это по своей воле…

— Кстати, где она?

— Лив отлеживается на корме, и за ней присматривает Пелиар.

Мгал проверил, на месте ли кинжал, дав себе обещание не спускать глаз с девицы, которая при первой возможности без колебаний отправит его на свидание с предками, и подумал, что дувианцы не отличаются сентиментальностью. Отыскав знакомого старичка сторожа, Бемс поручил ему заботу об останках своего капитана и, вручив вместо платы за хлопоты захваченный в бою с гвардейцами меч, счел, по-видимому, свой долг перед покойным выполненным. Видя недоумение Мгала, он, правда, пояснил, что необходимый ритуал прощания они совершат в открытом море, как поступить с телом, старик знает лучше его, брать же на борт покойника, особенно бывшего капитана, — дурная примета, да и труп на такой жаре начнет быстро разлагаться.

— Итак, Лив по своей воле «Забияку» через Жемчужное море не поведет — она у нас упрямица, — вернулся к начатому разговору Фип, — и потому у нас есть выбор: либо заставить её вновь стать помощницей капитана, либо идти на Дувиан за человеком, способным её заменить. Но это отнимет много времени. Человека такого не враз сыщешь, к кораблю надо привыкнуть, узнать его, полюбить, только тогда он покажет, на что способен, и к тому же после нашего появления в дувианской гавани…

— …Половина стоящих в ней судов устремится за нами к сокровищнице, как бы ни старались мы сохранить цель плавания в тайне, — закончил Номбер.

— Именно так, — кивнул Фип. — Если же Лив вернется к своим обязанностям…

— Кто может заставить её, если она не захочет? — прервал его Мгал.

Пираты заулыбались, дивясь неосведомленности и недогадливости своего капитана. Фип открыл рот для неспешного и обстоятельного ответа, но Бемс опередил его и, ткнув северянина в грудь коротким мясистым пальцем, прогудел:

— Ты! Ты заставишь! Она твоя рабыня и обязана подчиниться!

— Вот еще! Никогда не имел рабов! Да и ставкой, помнится, был «Забияка», а не свобода?

— И её свобода тоже! Фальяр по пьяному делу проиграл свою дочь Дижолю, а тот вместе с кораблем или, лучше сказать, как часть корабельного имущества завещал её тебе, — пояснил Номбер.

— Не понимаю. Она сражалась со мной и утверждала, что владеет половиной судна. Вы сами подтвердили это.

— Ну да, Дижоль называл её своей женой, и в качестве супруги она могла претендовать на часть его имущества. Дело можно было передать на рассмотрение в Совет мореходов, но свидетелей или документа о свадьбе у неё нет. О том, что она выкупилась или является вольноотпущенницей, — тоже, и потому Лив решилась прибегнуть к поединку. Выглядел ты после драки с гвардейцами неважно, и её меч дважды был в опасной близости от твоего тела. Удивительно, как это тебе удалось так быстро оклематься, Гиль небось потрудился?

— Он самый, — подтвердил северянин, поглаживая отросшую за время заточения бородку и размышляя о странных законах «граждан ста островов». — Значит, потерпев поражение, Лив стала моей рабыней, и вы считаете, её можно принудить помогать нам?

— Наконец-то дошло! Ты вправе продать её, бросить за борт, съесть в сыром или жареном виде! — заверил его Бемс и расхохотался собственной неуклюжей шутке.

— А главное — она знает об этом, — добавил Фип.

— И никто из команды не заступится за нее? Ведь вы плавали вместе, она ваш товарищ! — изумился Мгал.

— Она могла владеть половиной «Забияки» и идти с нами к сокровищнице Маронды, — вмешался Номбер. — Я сам ей это предлагал. Если бы она согласилась, мы не стали бы говорить тебе о том, что права её писаны на воде. Но Лив решила поступить по-своему, и теперь она такая же твоя собственность, как кинжал, алебарда или корабль. Кому придет в голову оспаривать твое намерение бросить свой кинжал в море или продать? Она твоя по закону, а мы чтим наши законы, иначе Дувиан давно был бы стерт с лица земли или поглощен морем.

— Хм! Вот так история! Но не могу же я в самом деле утопить или продать вдову Дижоля, а грозить попусту не умею и не хочу…

Бемс взглянул на северянина как на умалишенного, Номбер пожал плечами, а Фип после недолгих размышлений сказал:

— Скверное занятие — обижать вдову. Лив — девка правильная, но времени у нас мало. Когда Харголидова башня на Белом утесе скроется из виду, Оливетта должна приступить к своим обязанностям. Пусть Пелиара сменит Семе, и, клянусь Шимберлалом, девица быстро согласится занять место помощника и вести «Забияку» хоть в глотку Ахахиба.

— Будь по-твоему, — согласился Мгал. — А кто такой Семе?

— Корабельный кок, бабник и весельчак, каких поискать. Взглядом девок брюхатит, за это-то Лив его и недолюбливает. Зато он в ней души не чает, — ответил Номбер с таким видом, будто хлебнул скисшего вина.

— Пусть будет Семе, — повторил северянин. Он сознавал, что поступает не лучшим образом, но выбора у него не было. Ему нужен человек, умеющий управлять кораблем, а плыть за ним на Дувиан — непозволительная роскошь в их положении. Особенно если Заруг сумеет добыть судно и попытается настичь «Забияку».

Большой прямоугольный парус биремы, верх которого крепился к рее, развернулся, поймал ветер, и окованный медью таранный брус весело вспенил зеленые воды залива. Весла нижнего яруса были втянуты внутрь, весельные порты закрыты кожаными пластырями, так как даже при небольшом волнении в них могла просочиться вода.

Расхаживая по катастроме, тянувшейся по оси корабля от бака к корме, Толеро хмуро поглядывал на суетившихся моряков, то и дело отпуская едкие замечания в адрес тех, кто : отличался, на его взгляд, нерасторопностью и ленью. Среди набранной по случаю спешного отплытия сотни добровольцев оказалось десятка полтора стоящих работников, остальные были, как и следовало ожидать, бестолковым отребьем, которое в схватке надо гнать вперед, чтобы сохранить воинов абордажного отряда, сильно поредевшего на улицах Сагры.

Внезапный выход в море нарушил планы капитана, и, если бы не лучезарные перспективы, которые должны были открыться перед ним в случае успешного завершения погони за «Забиякой», он не согласился бы на эту авантюру, а приказал заковать настырного подмастерья в тяжкие кандалы. Мало того что тот упустил похитителя кристалла, приведя вместо него на борт «Норгона» двух сомнительного вида девок, он ещё позволил себе крайне непочтительно разговаривать с ним, мастером, командиром двух бирем, получившим от Белого Братства высшие полномочия на все время экспедиции. Из-за медлительности одноглазого ему пришлось спешно покинуть Сагру, и теперь уже не он, а капитан «Манна» будет принимать посланцев захвативших власть унгиров, извлекая из этой процедуры всевозможные выгоды и удовольствия. Впрочем, может статься, это и к лучшему. Доносы, посланные в Манагар склочниками, скандалистами и сквалыгами, посыплются теперь на голову его заместителя, а слава и почести достанутся тому, кто завладеет кристаллом, причем Заругу за усердие перепадет не много — разве что облизываться и утолять свою месть, капля за каплей выпуская кровь из северянина.

Мастер Толеро остановился, пытаясь припомнить какую-то важную мысль, мелькнувшую у него во время разговора с одноглазым. Что-то связанное с захваченными девушками. Ах да, Батигар — принцесса из рода Амаргеев, Владык Исфатеи. Он хотел поговорить с ней — не каждый день доводится встречаться с принцессами. Поговорить и услышать о том, что происходило в Исфатее, а также выяснить, каковы её права на престол. Серебряный город — это как раз то, что нужно Белому Братству, а молоденькая симпатичная принцесса — то, что нужно лично ему. Достаточно он уже помотался по свету, пора вить гнездо, а для оседлой жизни дворец в Исфатее подходил несравнимо больше особняка в Нинхубе. Кто знает, может, истинный ключ к сокровищу вовсе не легендарный кристалл Калиместиара, а дочь Бергола?

Улыбка тронула мужественное лицо капитана, и, забыв покрикивать на матросов, он двинулся к расположенным на баке катапультам, где специально для пленниц был натянут ещё один тент. Расположившиеся под его сенью девушки с любопытством глазели по сторонам, наслаждаясь легким бризом и пахнущим солью свежим морским воздухом, столь непохожим на удушающе-влажное марево, висевшее последние дни над Гатианой. Фрукты и прохладительные напитки, доставленные под тент по приказу Заруга, свидетельствовали о том, что одноглазый стремится искупить проявленную по отношению к подругам грубость, в связи с чем настроение их никак нельзя было назвать подавленным.

— Быть может, ты была права, не оказав сопротивления этим негодяям, — сказала Батигар, наблюдая за певуном, торопливо набивавшим брюшко фруктами.

— Все произошло слишком неожиданно, а когда я пришла в себя и уже могла повлиять на события, стало ясно, что в этом нет необходимости. Пока нет, — уточнила Мисаурэнь. — Если Чаг послана Черными Магами на поиски кристалла и у неё есть корабль, то не исключено, что мы скоро встретимся с ней, хотя это произойдет и и так, как нам бы хотелось.

Батигар задумчиво покачала головой:

— Сейчас меня не столько беспокоит то, что наши с сестрой пути разошлись, сколько неопределенность нашего положения здесь. Заруг знает, что я ничем не могу ему помочь в поисках кристалла, и, значит, схватил нас вовсе не для допроса. Теперь я не сомневаюсь, что, прояви ты свои способности в таверне, он велел бы убить нас на месте. Прости мои упреки — твоя бездеятельность сохранила нам жизни. Однако что нам делать теперь? Две симпатичные девицы в окружении двух сотен мореходов…

— Это военный корабль, а ты принцесса. Помни об этом и держись соответствующим образом.

— Я помню, как Заруг пожирал меня глазами в Чиларских топях, и боюсь, после смерти Бергола титул принцессы Исфатеи превратился в пустой звук. — Несмотря на жару, Батигар поежилась. — Принадлежность моя к роду Амаргеев, вероятно, оценили бы Торговцы людьми, но после того, что ты со мной сделала, я даже для гарема не подойду.

— Это тебя огорчает? — Глядя, как энергично трясет головой подруга, ведьма усмехнулась и положила ей руку на колено. — Не бойся, в плохоньком гареме ты все равно будешь любимой женой, хотя, надеюсь, до этого дело не дойдет. Как там у вас на севере — не знаю, но, если судить по Чилару, принцесса всегда останется принцессой, вне зависимости от того, жив её отец или нет. Если уж на то пошло, ценность твоя после смерти Бергола повысилась, в глазах тех, разумеется, кто зарится на трон Серебряного города. А таких сыщется немало, — продолжала она, указывая смеющимися глазами на приближавшегося к ним крупного мужчину с выразительным и властным лицом. — Это капитан корабля и, значит, влиятельное лицо в Белом Братстве. При поддержке своих Белых родичей он вполне может хотя бы в мыслях претендовать на исфатейский престол. Не разуверяй его в этом, скажи, что Чаг, по слухам, погибла, а я твоя служанка.

— Староват он уже для счастливого жениха, — с сомнением пробормотала принцесса.

— Клянусь Змееруким, я ведь не подсовываю тебя под него! Очаруй капитана, держись уверенно, намекни, что ради исфатейского престола готова и за евнуха замуж выйти, и, поверь, одноглазый близко к тебе не подойдет. Ну же, наври что-нибудь трогательное про Донгама и про уважение твое к Белым Братьям, это ему понравится. И помни: я — твоя служанка.

— Это ещё зачем?

— Со слуг меньше спросу, а свободы у них больше, — пояснила ведьма, с нехорошим предчувствием разглядывая массивные золотые браслеты, посверкивавшие на запястьях мастера Толеро.

Дувший целые сутки слабый северо-западный ветер, развернув паруса вышедших из сагрской гавани кораблей, утих вскоре после полудня. Несколько десятков судов застыли на зеркальной глади залива, словно увязшие в миске с медом мухи, а затем разом засвистели дудки, загремели и заухали барабаны и множество весел разбили зеленоватое стекло вод.

Лагашир забылся тяжелым, тревожным сном. Чаг выглянула на палубу и, решив, что получила представление о том, как чувствует себя рыба на сковороде, поспешно юркнула обратно в относительную прохладу каюты. Живо посочувствовав тем, кто сидит на веслах, она с ужасом подумала, что, если такая погода продержится день-другой, душа её выйдет из тела вместе с потом, и, с нежностью вспомнив тенистые рощи в окрестностях Исфатеи, беззвучно воззвала к Небесному Отцу, умоляя его послать ветер и прохладу. Сделала это девушка скорее по привычке, чем в надежде на то, что мольба её будет услышана: Даритель Жизни не имел обыкновения удовлетворять обращенные к нему просьбы, однако на этот раз безмолвная молитва была, как это ни странно, услышана.

Сначала, приоткрыв мутные от сна глаза, Лагашир хриплым шепотом произнес, едва разлепляя спекшиеся губы: «Не зови ветер, накличешь бурю», и вновь провалился в забытье. Потом захлопал обвисший было парус, стихли удары барабана, задававшего ритм гребцам.

Принцесса снова выглянула на палубу и, убедившись, что принесший прохладу ветер дует в нужном направлении, отправилась искать Гельфара. Стоявший на баке капитан указал Чаг на видневшиеся вдали ржаво-рыжие паруса «Забияки», но лицо его показалось девушке ещё более хмурым и высохшим, чем обычно. Несмотря на длительное совместное плавание по Гатиане, принцесса до сих пор не поняла, является ли Гельфар надзирателем над ней или помощником, но у неё хватало ума избегать скользких ситуаций, при которых неизбежны решительные объяснения, и стараться поддерживать с ним уважительно-нейтральные отношения.

— Кажется, вас не радует попутный ветер? — спросила она о первом, что пришло на ум, лишь бы прервать становившееся неловким молчание.

— Совсем не радует, — отвечал Гельфар, поджимая и без того узкие губы. — Это, госпожа моя, не ветер, это предвестник шторма, и, попомните мои слова, попутным он будет недолго. Эти Белые выродки знали, когда устроить мятеж! Ставлю бочонок пальмовой отравы против миски хипсы, что две трети вышедших сегодня из сагрской гавани кораблей ещё до темноты бросят якоря на прежнем месте.

К несчастью, прогноз капитана оказался пророческим: едва успела пропасть из вида цитадель Харголидов на Белой скале, как ветер, сменив направление, задул с юго-запада, прижимая суда к берегу. Помянув Шимберлала, Вожатого Солнечного Диска, Грозноглазого Горалуса и ещё десятка полтора незнакомых принцессе богов, Гельфар метался по палубе, отдавая приказы, и, хотя команда из кожи вон лезла, выполняя их, паруса — прямой и косой — то надувались, то хлопали и опадали, отчего «Посланец небес» скакал и прыгал на покрытых белыми кудряшками пены волнах, как необъезженный жеребец.

В первые мгновения это показалось принцессе забавным, было в завывании налетавшего порывами ветра и скрипе снастей что-то дикое, будоражащее кровь, однако мысль о том, как эта чудовищная свистопляска может повлиять на Лагашира, отрезвила Чаг. Она бросилась в каюту и обнаружила, что Маг, забившись в щель между привинченными к полу сундуками, пребывает в полуобморочном состоянии. Так и не поняв, ударился ли он обо что-то, выброшенный с койки одним из рывков корабля, действие ли это сваренного лекарем зелья или чар самого Мага, применившего их ради скорейшего выздоровления, девушка подхватила Лагашира и, уложив в постель, начала привязывать ремнями, сама едва удерживаясь на ногах.

Следующие двое суток показались Чаг самыми длинными в её жизни. К ночи ветер превратился в настоящий ураган и ревел, как сотни разъяренных глегов, вздымая исполинские волны, грозившие в щепы разнести утлое суденышко. Корабль, казавшийся столь надежным во время плавания по Гатиане, скрипел, стонал и содрогался, подобно смертельно раненному животному, то взлетая на гребни чудовищных волн, заливавших палубу густой желтой пеной, то проваливаясь в черные водяные ущелья, стены которых норовили сомкнуться над ним и навсегда похоронить в беснующейся пучине.

В недолгие затишья девушка отваживалась выходить на залитую водой, ходившую ходуном палубу хотя бы для того, чтобы удостовериться, что они с Лагаширом не остались на судне одни и волны, то и дело перекатывавшиеся через «Посланца небес», не смыли его команду за борт. Однако опасения её были напрасны — люди Гельфара проявляли себя опытными и отважными мореходами. Однажды, выглянув из каюты, Чаг увидела где-то под кораблем огни далекого города, и ей почудилось, что «Посланец небес», обретя крылья, возносится к грозным темно-фиолетовым тучам, закрывавшим дневной свет. В другой раз, очутившись на баке, принцесса, к ужасу своему, обнаружила, что корабль несется прямо на выступившие из бездны рифы, напоминавшие громадные каменные пальцы со зловещими пиками когтей, которые вот-вот должны пропороть днище летящего на них судна. Вцепившись в фальшборт, замерев в ожидании неминуемой гибели, Чаг не сводила глаз с кровожадно тянувшихся к кораблю утесов и, даже когда «Посланец небес», чудом оседлав встречную, катившуюся от скалистого берега волну, понесся на её гребне прочь от убийственных каменных пальцев, долго не могла поверить, что она спасена. Неодолимая сила тянула принцессу выйти из каюты и взглянуть на буйство стихий, пока в очередное её появление на палубе накрывшая корабль волна чуть не смыла её в море. Наглотавшись соленой воды, едва не потеряв сознание от удара о фальшборт, она, доковыляв с помощью очутившегося поблизости матроса до каюты, зареклась испытывать судьбу и сосредоточила все свое внимание на уходе за Лагаширом.

Невзирая на шторм, Маг на глазах поправлялся, хотя первое время дела его были куда как плохи. Он вскрикивал, бредил, метался и скрежетал зубами, борясь во сне с одному ему ведомыми напастями, и вещи в тесной каюте начинали то светиться прозрачным голубым огнем, то расплываться на глазах у изумленной принцессы, которая догадывалась, что силы, сталкивающиеся в израненном теле Мага, каким-то образом влияют либо на окружающие предметы, либо на неё саму, заставляя видеть то, чего на самом деле нет и быть не может. Длилось это, впрочем, недолго. Постепенно Лагашир затих, и девушка, с замиранием сердца наблюдавшая за тем, как безвольное тело его мотается в ремнях по взбрыкивавшей в такт содроганиям корабля койке, в конце концов не выдержала и легла рядом с ним. Придерживая его рукой за плечи, она чувствовала, как, обретя опору, расслабляется скрученная пружина его тела, как расплываются в сонной полуулыбке искусанные губы, глубже и ровнее становится дыхание.

С детства сознавая, что Небесный Отец обделил её изяществом и красотой, Чаг поначалу бездумно, а потом вполне осознанно делала вид, что не интересуется ничем вызывающим восторг у её подруг. Родись она мальчишкой, все присущие ей недостатки если и не превратились бы в достоинства, то по крайней мере не бросались бы так в глаза окружающим, и, понимая это, принцесса старательно играла роль мальчика. Она знала, что при дворе отца её считают грубой, мужеподобной, называя за глаза конь-бабой, но это скорее радовало, чем задевало Чаг. Давя в себе нет-нет да и появляющиеся ростки обиды на судьбу, зависть к Батигар и другим хорошеньким девушкам, она научилась гордиться своей мужественностью, и лишь поход через Чиларские топи, встреча со скарусами, а потом с Лагаширом, сломав заботливо взращенную броню, обнажили её настоящую сущность. И, вглядываясь в новую, незнакомую доселе Чаг, принцесса с трудом могла поверить, что эта легкоранимая, робкая, любящая и жаждущая взаимности женщина и есть она сама.

Нашептывая на ухо сонному Магу глупые нежные слова, принцесса то с горечью, то с радостью думала о том, что есть, верно, на свете настоящие девы-воительницы с непреклонным характером, но она к таким не принадлежит. К счастью или к беде, это ещё предстояло понять, она походила на краба, у которого под жесткой грязной скорлупой таится нежное розовое мясо. Сравнение — нечего и говорить — противное, но точное, и, признавая это, Чаг не мешала губам проснувшегося Лагашира касаться её лица и шеи.

Прошли сутки. Маг начал заметно набирать силы, и, отдаваясь его ласкам, Чаг не переставала удивляться тому, что мужчина может быть таким нежным. Но настоящим откровением явилось для неё то, что сама она способна испытывать к нему такую всепоглощающую нежность. Губы Лагашира вбирали её губы, руки ласкали отзывавшееся на каждое его прикосновение тело, ноги сплетались, подобно лианам, и, прислушиваясь к завываниям ветра, принцесса думала, что как ураган гонит «Посланца небес» неведомо куда, так и прорвавшая все плотины необоримая нежность к этому человеку — или чувство это правильнее назвать любовью? — влечет её к неведомому концу. Куда? На мели и рифы или в тихую гавань, о которой втайне мечтает каждый морской бродяга? Ах не все ли равно…

Эти двое суток поистине были самыми длинными и страшными, но в то же время самыми короткими и счастливыми в её жизни. А наутро третьего дня ураган стих, выглянуло солнце, и почерневший, едва стоявший на ногах от усталости и бессонницы Гельфар, ввалившись в каюту, где Лагашир, поглядывая на разметавшуюся во сне любовницу, готовил себе снадобье из принесенных корабельным лекарем трав, прохрипел:

— Мы пережили шторм — дело за вами. Отыщите ваш живой компас, иначе нам никогда не найти «Забияку» — на море не видно ни одного паруса. Мгал подождал, пока Лив выберется из трюма, и по лицу девушки понял, что опасения её подтвердились.

— Вода прибывает с той же быстротой, с какой её удается откачивать. Я предупреждала, что «Забияку» доконает даже небольшой шторм. Если бы вы меня послушали, отвели его в док, проконопатили, просмолили заново, укрепили шпангоуты, сменили мачту, тогда… — На глазах девушки блеснули слезы. — Впрочем, говорить об этом поздно, вы получили то, что хотели. Ты пустил на ветер наследство Дижоля, капитан Мгал! — Лив горько усмехнулась, и у северянина возникло желание ударить её, но вместо этого он спросил:

— Что ещё мы можем сделать, чтобы добраться до берега?

— Молить Шимберлала о том, чтобы не поднялось волнение, и продолжать откачивать воду.

Северянин перевел взгляд на Фипа, потом на Бемса и Номбера.

— Мачту и паруса унес шторм. Рулевые весла сломаны, в трюме полно воды. Вся надежда на весла, артемон и попутный ветер, — проворчал Номбер.

Глядя, как нос «Забияки» зарывается в воду, Мгал поморщился, а вспомнив о смытой за борт шлюпке, ощутил неприятный холодок под ложечкой. Радость от сознания того, что, вопреки предсказаниям Лив, им удалось-таки пережить шторм, уступила место тревоге за будущее, которое вновь было затянуто тучами.

— Какие будут приказы, капитан Мгал? — хрипловатым голосом поинтересовалась Лив, и ему вновь захотелось стукнуть её. Вспоминая события последних дней, он вынужден был признать, что это несправедливо — девушка оказалась самым здравомыслящим человеком на борту «Забияки», но все же и она была виновата в том, что они чуть не погибли и теперь ещё находились на волосок от смерти. Если бы она преодолела свою гордость и объяснила толком, почему «Забияка» не должен выходить в открытое море, все сложилось бы по-другому. Хотя, кто знает, убедили бы его её доводы и захотела бы прислушаться к ним команда? Счастье еще, что, едва не покалечив Семса, девчонка при первых же штормовых порывах ветра сменила гнев на милость и взяла на себя Управление кораблем… — Я уже говорил, что, став из-за твоей жадности или глупости хозяином «Забияки», не приобрел вместе с правами на него навыки кораблевождения и опыт морехода. Ты получила свободу и выбрана нами капитаном, тебе и отдавать необходимые распоряжения, — произнес северянин и, стиснув зубы, подумал, что, если наглая девица скажет ещё хоть одно насмешливое словцо, он выкинет её за борт. И так уже команда на него косо поглядывает, дивясь столь неуместной снисходительности и долготерпению.

Несколько мгновений Лив испытующе вглядывалась в льдистые, серо-голубые глаза Мгала своими светло-коричневыми, цвета темного меда, глазами и наконец, опустив ресницы, ответила:

— Хорошо, попробуем приискать какую-нибудь замену рулевым веслам. Номбер, пойдешь со мной; Бемс, доглядывай за гребцами; Фип, останешься присматривать за артемоном и помни: курс — северо-восток.

Лив отвернулась и зашлепала босыми ногами по быстро подсыхающей под жаркими солнечными лучами палубе. Провожая девушку взглядом, северянин залюбовался её ладной фигурой, которую не могли испортить даже грубые парусиновые штаны до колен и короткая холщовая рубаха без рукавов, задубевшая от пота и морской соли.

Во время поединка Мгал заметил, что девушка хорошо сложена, крупная, лишь немного уступает ему ростом, и имеет правильные черты лица: прямой нос, круглый, чуть выступающий вперед подбородок, яркие полные губы и выразительные глаза. Уже в разгар шторма, рубя запутавшиеся снасти, чтобы освободиться от рухнувшей за борт мачты, он мельком отметил, какое белое у неё тело под рубахой, там, где не коснулись его солнечные лучи. А ещё позднее, когда они вместе налегали на рулевое весло, силясь развернуть «Забияку» и вывести из-под ударов волн, северянин ощутил жар и упругость её тела, оценил привлекательность фигуры, облепленной насквозь промокшей одеждой. Тогда-то он и подумал, что, сколь бы самостоятельной ни была Лив, ей необходима защита и опора — друг, возлюбленный или хозяин, — мужчина, который отгонял бы от этого прекрасного тела всевозможных Семсов, столь лакомых до женской плоти. Тогда-то и понял он, что, казавшееся ему прежде издевательским, завещание Дижоля было не просто мудрым, но, пожалуй,. единственно верным в сложившейся ситуации. Ибо владение вещью, равно как и человеком, подразумевает не только употребление её себе на пользу и радость, но и заботу о ней. Вероятно, у прежнего капитана «.Забияки» были основания полагать, что никто лучше северянина не сможет позаботиться о его подруге, и не вина Дижоля, если все получилось иначе, чем он задумывал…

— Мгал, я вижу парус! Он приближается к нам! — прервал раздумья северянина возглас Гиля.

— Парус? О, ведьмин сок! — Мгал едва не наступил на метнувшуюся у него из-под ног трупоедку, перебравшуюся на палубу из полузатопленного трюма. — Где Эмрик? — Он и Китиана в каюте. Отсыпаются. Морская болезнь, — сообщил юноша таким тоном, словно извинялся за Е: друга и возлюбленную.

— Подними его и предупреди остальных, чтобы были готовы к драке. А я узнаю у Лив, чего можно ожидать от этой встречи.

— Боги, как видно, не благоволят к тебе, Мгал-судовладелец! — заметила Лив, вглядываясь из-под ладони в приближающийся корабль.

— Боя не избежать?

— Не знаю. У нас нет товаров, а корабль в таком виде не представляет никакой ценности. Однако, если им нужны рабы… Судно, похоже, строили в Сагре, но это ещё ни о чем не говорит… — нехотя отозвалась девушка.

Неизвестный корабль приближался с каждой минутой, и Мгал велел убрать артемон, гребцам бросить весла и вооружиться. По словам Фипа, теперь у них появился шанс поправить свои дела. Если капитан «Посланца небес» — кто-то из дувианцев вспомнил название корабля, виденного в сагрской гавани, — надумает сойтись с «Забиякой» борт о борт, они могут прорваться на палубу чужого судна и, если это будет угодно Шимберлалу, захватив его, продолжать путь к сокровищнице Маронды. Северянину, однако, с трудом верилось, что капитан «Посланца небес» станет подвергать свой корабль и команду риску абордажного боя, и он не был удивлен, когда паруса встречного судна бессильно забились и оно замедлило ход локтях в четырехстах от «Забияки». На воду была спущена шлюпка, в которую спрыгнуло восемь человек. Шестеро из них сели на весла и погнали её к плавно покачивавшемуся на волнах «Забияке», вид которого едва ли соответствовал сейчас его названию. — Похоже, им что-то от нас нужно, но рисковать они не намерены, — проворчал Номбер, с сожалением пряча в ножны тесак. — Если у них есть катапульта или баллиста, они могут требовать от нас что угодно, и мы вынуждены будем отдать им все, включая собственные уши.

Словно в ответ на его слова, что-то темное взвилось с палубы «Посланца небес» и упало в воду между кораблями. Следующий выстрел забросил на палубу «Забияки» горшок сгустой черной жидкостью, которая, растекаясь по выбеленным солнцем и соленой водой доскам, вспыхнула голубоватым огнем.

— Гасить мокрой парусиной! Водой не заливать! — скомандовала Лив и первой бросилась к канатному ящику.

— Баллиста, — хмуро сказал Номбер, не двигаясь с места. — Пора готовить уши, иначе они изжарят нас заживо.

— Эй, на «Забияке»! Я хочу говорить с Мгалом-северянином! — крикнул стоявший на носу шлюпки человек с бледным, изможденным лицом.

— Ого! Похоже, встреча наша не случайна! — пробормотал Мгал, и, пока он осваивался с мыслью, что охотники за кристаллом наконец добрались до него, Номбер, перегнувшись через фальшборт, крикнул:

— Что тебе нужно от Мгала?

Шлюпка приблизилась уже локтей на сто, и товарищ бледнолицего ответил, не повышая голоса:

— Нам нужен Мгал, и, если вы не разыщете его немедленно, мы превратим ваш корабль в факел!

— Клянусь Вожатым Солнечного Диска, да ведь это Чаг! — Северянин изумленно поднял брови. — Далеко же она забралась!

Бледнолицый между тем поднял руку, и ещё один горшок с горючей жидкостью, просвистев в воздухе, разбился о палубу «Забияки».

— Останови его, а то мы все здесь сгорим. Людям не справиться с этим огнем, он продолжает гореть даже под водой. — В подтверждение своих слов Эмрик сунул северянину испачканный черной, похожей на смолу, жидкостью кусок парусины. Она была мокрой, и все же на ней плясали язычки голубого пламени!

— Прекратите метать огонь! Я Мгал-северянин, что вам нужно?

— То, что ты украл из святилища рода Амаргеев! Не вздумай сказать, будто ничего не знаешь про кристалл, или бросить его за борт! Смерть в огне едва ли придется по нутру твоим людям! — предупредил бледнолицый тоном, не вызывавшим сомнений в том, что угроза будет приведена в исполнение незамедлительно.

— Кто ты такой и по какому праву требуешь вещь, не принадлежащую тебе? — поинтересовался Эмрик.

— Я — Магистр и требую ключ от сокровищницы Маронды по праву сильного. Довольно болтать! Я получу кристалл, или предпочитаете сгореть заживо?

— Отдай ему то, что он просит. Лучше быть нищим, чем превратиться в обугленную головешку, — проворчал Фип, и северянин, не глядя на столпившихся вокруг пиратов, произнес:

— Подплыви ближе. Я брошу кристалл на дно шлюпки, если ты поклянешься, что, получив его, оставишь нас в покое.

— Клянусь Тьмой Созидающей! — тотчас ответил Маг. — Мне не нужно от тебя ничего, кроме кристалла. Я не причиню вам вреда, если получу его немедленно.

Гребцы взялись за весла, и шлюпка двинулась к «Забияке».

Северянин расстегнул пояс, в кармане которого хранил кристалл, и, размахнувшись, бросил к ногам Магистра. За спиной Мгала раздался громкий вздох, вырвавшийся из множества глоток, но был ли это вздох облегчения или разочарования — понять было трудно.

Маг не спеша поднял пояс, вытащил хрустальный куб, весело блеснувший гранями в лучах закатного солнца, и протянул его Чаг. Принцесса поднесла кристалл к глазам и утвердительно кивнула. Магистр перевел взгляд на «Забияку» и, сложив губы трубочкой, издал замысловатую трель.

— Чего тебе ещё надобно?! — рявкнул Эмрик гневно. — Ты ведь дал клятву, священную для Черного Мага!

— И не собираюсь нарушать её. Я хочу лишь вернуть свою собственность, — спокойно ответил Магистр и вновь засвистел. На этот раз призыв был услышан. Серый пушистый зверек, пробежав по палубе, вскочил на фальшборт и, бросившись в море, поплыл к шлюпке.

— Трупоедка? — не поверил своим глазам Эмрик. — Так это она… — Тот самый живой компас, при помощи которого они сумели нас отыскать! — воскликнул Фип. — Я слышал рассказы о чем-то подобном, но, клянусь смрадной глоткой Ахахиба, не верил, что такое и правда бывает.

«Забияка» скрылся из виду, и Лагашир попросил Чаг и Гельфара пройти в каюту.

— Полагаю, вы согласны с тем, что, завладев ключом сокровищницы Маронды, мы завершили первую часть порученного вам дела, — начал Маг, любовно поглаживая пояс с кристаллом, который он, не встретив возражений со стороны принцессы, надел на себя ещё в шлюпке. — В силу стечения обстоятельств я тоже оказался участником охоты за кристаллом и имею право голоса при решении его дальнейшей судьбы, от которой будет зависеть и мое будущее.

— Да, первая часть дела завершена, и я тоже хотела поговорить о наших планах и намерениях! — согласилась Чаг, а Гельфар молча качнул головой.

— Сейчас, благодаря шторму, мы находимся ближе к Манагару, чем к Сагре, но оба эти города заняты Белыми Братьями, и хорошего приема нам ждать в них не приходится. Там нет аллатов, и, даже если нас не схватят — придумать правдоподобную историю, род занятий и все прочее труда не составит, — нам просто незачем заходить в эти порты.

— Разумеется. Предложи вы что-нибудь подобное, я первый воспротивился бы этому, — отозвался Гельфар. — Кстати, в Сагре немало людей, знающих «Посланца небес», и кое-кому из них известна моя приверженность Черному Магистрату. Раньше это не считалось предосудительным, и я не скрывал её. Однако провести весь сезон штормов в каком-нибудь рыбачьем селении из двух десятков хижин — бр-ррр! Такого и врагу не пожелаешь!

— Согласен, это не слишком приятно, да в этом и нет нужды. Мы могли бы вернуться в Чилар, хотя это связано с известным риском: укрепившись в Сагре, Белые Братья способны перекрыть устье Гатианы, но, главное, там тоже нет аллата… — Лагашир покосился на Чаг и, видя, что та не собирается задавать никаких вопросов, продолжал: — Таким образом, если мы не хотим сами, на свой страх и риск, отправиться на поиски сокровищницы Маронды — а я лично этого не хочу, — у нас остается на выбор два города, где мы найдем аллатов, чтобы связаться с Черным Магистратом, и где появлению нашему будут безусловно рады. Это Шим и…

— Бай-Балан, — закончил капитан. — Из него легче всего добраться до Танабага, а подыскать там людей для экспедиции, вероятно, не сложнее, чем в Шиме. К тому же, если мы вздумаем идти в Шим, ветер будет все время встречный и в какой-то момент снесет нас к Дувиану. Очутиться же слишком близко от этого пиратского гнездовья мне вовсе не по душе.

— Значит, вы согласны, что лучшего места, чем Бай-Балан, нам не найти. Но удастся ли вам привести туда «Посланца небес»?

— В сезон штормов это самый безопасный из возможных маршрутов, хотя риск, конечно, есть. Припасов у нас хватит, и если принцесса не имеет каких-либо возражений…

Разглядывая рисунок сучков на досках пола, Чаг подумала, что возражения у неё есть, но вряд ли уместно сейчас высказывать их. Они с Лагаширом уже говорили на эту тему, и она понимала, что желание её вернуться в Сагру, чтобы отыскать там сестру и вместе с ней отправиться наводить порядок в Исфатее, вряд ли будет воспринято Гельфаром всерьез. Маг очень тактично сумел растолковать ей, что судьбы их зависят теперь всецело от кристалла Калиместиара, поскольку только он, а точнее, заинтересованный в нем Черный Магистрат может дать им власть и богатство, без которых титул принцессы, так же как и звание Магистра, является ценностью весьма относительной. Если Нарм намерен был сдержать свое обещание относительно розысков Батигар, то скорее всего уже нашел её и позаботится о ней до получения известий от Чаг. Но, даже попав в Исфатею, обе принцессы не способны вернуть себе престол Серебряного города без мощной поддержки, которую ждать им, кроме как от Черного Магистрата, неоткуда — желающих занять трон и без них будет более чем достаточно. При этом Лагашир не скрывал, что и для него кристалл — исключительно удачно подвернувшаяся возможность оправдаться в глазах Магистрата. Какие бы причины ни способствовали укреплению Белых Братьев в Сагре, он отвечал за происходящее в городе и, значит, был самой подходящей для примерного наказания фигурой. Взыскание носило бы, вероятно, внешне впечатляющий, а по сути условный характер, но и оно лишило бы его всякой возможности помочь своей возлюбленной. Кристалл же мог послужить трамплином, способным закинуть Лагашира на самый верх иерархической лестницы Магистрата, откуда решить проблемы Чаг было парой пустяков. Итак, все упиралось в кристалл, и, отчетливо сознавая это, принцесса промолвила:

— Я не имею ничего против Бай-Балана. Возвращаться в Чилар действительно не имеет смысла.

— Очень хорошо, — отозвался Гельфар, стараясь скрыть удивление. — Я поверну корабль к Бай-Балану, но прежде, чем сделать это, хочу сказать, что, по-моему, вы совершили ошибку, оставив «Забияку» на плаву. Мерзавцы, находящиеся на нем, заслуживают смерти как воры, пираты и пособники Белых Братьев. Не говоря уже о том, что теперь им известно, в чьих руках находится кристалл Калиместиара.

— У них хватило ума взять с меня клятву, хотя я и не уверен, что им удастся добраться до берега. Если ветер чуть-чуть усилится…

— К чему нам ждать ветра? Я не давал никакой клятвы и с удовольствием разделаюсь с этим отребьем!

— О нет, капитан! Клятву, данную мной, нарушать нельзя, и формальные отговорки в данном случае ничего не меняют. Впрочем, даже если они спасутся, то не скоро попадут в какой-нибудь город и в любом случае помешать нам не могут. Лишняя же кровь, чья бы она ни была, все равно ляжет лишним грузом на душу, а на моей и без того всякой всякости хватает.

— Гельфар, этот северянин не такой уж мерзавец, как вам кажется. Однажды он пытался спасти меня от рыкарей, желавших получить за мою голову изрядный выкуп, а в другой раз имел возможность и серьезную причину убить и не сделал этого, — добавила принцесса.

Капитан пожал плечами и, не считая нужным спорить, вышел из каюты, всем своим видом показывая, что столь неуместную щепетильность не одобряет.

Бирема стремительно неслась вперед, но оценить её истинную скорость можно было лишь со стороны: в пустынном море отсутствовали ориентиры, а летящие облака и бег волн скорее мешали, чем помогали почувствовать быстроту и легкость движения великолепно сработанного судна. Бывалые мореходы могли, конечно, сделать верное заключение о прекрасных ходовых качествах корабля, но ни Батигар, ни Мисаурэнь не имели опыта морских путешествий и скорость, развиваемую «Норгоном», воспринимали как должное. Более того, после пережитого шторма она казалась им не столь уж значительной и, во всяком случае, нисколько не мешала беседовать, лениво поглядывая по сторонам.

Время, проведенное с Мисаурэнью, когда мастер Толеро не вился вокруг Батигар, казалось девушке едва ли не самым радостным в её жизни. Она могла подолгу слушать истории подруги о Чиларе, о её любовных похождениях, представлявшихся ей просто невероятными и заставлявшими порой заливаться румянцем по самые плечи. Причем поражали Батигар не столько учиненные ведьмой непотребства, сколько то, с каким неописуемым бесстыдством она про них рассказывала. Поначалу принцесса склонна была объяснить это «врожденной порочностью» ведьмы, но по прошествии времени поняла, что настоящая причина её переходящей всякие границы «развращенности» кроется в другом.

В Чиларе вера в Небесного Отца не была распространена так широко, как в Исфатее и других северных городах. Из Сагры в негр попадали проповедники самых разных религий, и среди них — поклонники Грозноглазого Горалуса, более всех других чтимого в Магарасе. Поклоняющиеся Горалусу, как и верующие любой другой широко распространенной религии, образовывали различные течения и секты, среди которых несколько особняком стояли ульшаиты, выше самого Горалуса превозносившие его Бессмертную Жену Ульшу. Небольшой храм ульшаитов располагался поблизости от дома, где росла Мисаурэнь, и девочка, сызмальства полюбившая красочные обряды, совершаемые тамошними жрецами, по мере взросления все больше и больше попадала под их влияние.

Служители храма приметили смышленую и хорошенькую прихожанку и, обнаружив у неё зачатки колдовских способностей, принялись в меру своего разумения развивать их. По словам Мисаурэни, её ждала должность главной жрицы городского храма ульшаитов, но судьба или Великая Жена и Мать Ульша распорядились иначе. Оказавшись на редкость примерной ученицей и восприняв буквально многие легенды о жизни двуполых и крайне любвеобильных Горалуса, Ульши и других змееруких и змееногих богов, она решила во всем следовать и< примеру, что и привело её в конце концов на палубу «Счастливчика». Впрочем, сама Ми-саурэнь ни о чем не жалела и находила жизнь прекрасной во всех её проявлениях.

Выслушав ряд постулатов ульшаитов, Батигар не могла не согласиться, что, с точки зрения поклонников Двуполой Улыли, поведение её подруги никак нельзя было счесть предосудительным. Напротив, следуя духу и букве учения, она делала именно то, что полагалось делать жрице Улыии, и, надо думать, лишь ханжество и трусость жрецов, опасавшихся скандала, могущего повлечь за собой выдворение всех ульшаитов из города, помешали Мисаурэни занять уготованную ей высокую должность.

Разумеется, видя, как матросы норовят прихватить её «служанку» за самые интимные места, Батигар свирепела и при первой возможности жаловалась на них Толеро, однако, слыша бархатистый, похожий на призывное мурлыканье, смех подруги, принимавшей матросские выходки как должное, не могла по-настоящему сердиться на нее. Мисаурэнь, без сомнения, была рождена для любви, а если это ещё и внушалось ей с детства, ревновать её было так же глупо, как укорять птиц за то, что они летают, а не ползают.

Верования ульшаитов, в пересказе ведьмы, совершенно очаровали Батигар, хотя многое в них оставалось ей неясным. Так, например, Грозноглазый Горалус, если вдуматься, оказывался не главным божеством, а одним из мужей Ульши, в обязанности которого входила охрана Великой Жены и Матери. Подобное положение не вязалось с тем, что основная масса поклонников Горалуса превозносила многоженство и богачи считали своим долгом иметь гаремы. Об этом-то несоответствии принцесса и собиралась расспросить Мисаурэнь, когда капитан Толеро, отпустив её, погрузился в свои ежедневные расчеты курса «Норгона», но ведьма опередила подругу:

— Объясни-ка мне наконец, что твой престарелый ухажер надеется отыскать в своих бумажках, когда не пытается затащить тебя к себе в постель?

Батигар наморщила носик — говорить о липучем и занудном Толеро ей совершенно не хотелось, но, уступая желанию Мисаурэни, сказала:

— Он всю свою жизнь плавает по Жемчужному морю и утверждает, что составил для некоторых его участков карты, которые позволяют ему, проделав ряд измерений и расчетов, определить, где находится нужное судно, например «Забияка». Ты видела, как его матросы опускают за борт веревку с грузом и узлами, ловят сачками ветер, замеряют повороты флюгеров и запускают надутые теплым воздухом шары в небо? Он говорит, что, сверяя полученные цифры с таблицами и картами, зная парусность и примерный вес «Забияки», сумеет вычислить его местоположение.

— По цифрам, полученным его матросами, он найдет «Забияку»? Ну, тогда он колдун, каких свет не видывал! — усомнилась Мисаурэнь.

. — По его словам, ему уже доводилось отыскивать таким образом корабли, и вскоре мы сможем убедиться, действительно ли он великий умелец или искусный лжец, надумавший обдурить бедную принцессу, — усмехнулась Батигар. — Но знаешь, я верю ему. Он показал мне трубы, в которые матросы смотрят на горизонт, и они в самом деле увеличивают предметы в десятки раз. Толеро развинтил одну из них и рассказал, как она работает, и все же я ничего не поняла. Так же как не понимаю, каким способом удается тебе внушать людям мысли, хотя ты который раз стараешься растолковать это.

— О, Грозноглазый! Ведь ты умеешь читать? Так вот…

— Корабль! — громко возвестил впередсмотрящий, отнимая от глаз волшебную трубу.

— Катапульты к бою! — тут же отозвался Яскер — помощник Толеро — и дунул в свисток, призывая абордажный отряд собраться на катастроме.

Девушки не успели опомниться, как все вокруг пришло в движение. Гребцы заняли свои места — ибо маневренность бирем, несмотря на все мастерство корабельщиков Белого Братства, оставляла желать лучшего и в бою паруса заменялись веслами, — воины абордажного отряда, на ходу облачаясь в кожаные доспехи, с оружием в руках строились на катастроме, а группа механиков расчехляла обе установленные на баке катапульты. Некоторое время подруги с интересом наблюдали, как споро работают люди, обслуживающие метательные механизмы: натягивают с помощью ворота тетиву, сплетенную из скрученных жил, толщиной превосходящую мужскую руку, укладывают в гнездо ползуна бревно, способное пробить борт или палубу корабля с дистанции в шесть сотен шагов. До сих пор ни Батигар, ни Мисаурэни не доводилось видеть подобный машин в действии, и они взирали на них с восхищением, и некоторым недоверием.

— Любуетесь нашими красотками? — обратился к принцессе подошедший с кормы капитан, весело потирая руки. — Говорил я вам, что для меня найти в этих водах корабль так же просто, как сосчитать собственные пальцы!

— Погодите радоваться, может, это ещё и не «Забияка»! — поддразнила его Мисаурэнь, но Толеро, погрозив мнимой служанке пальцем, самодовольно произнес:

— Поверь мне, малышка, сейчас эти воды бороздит очень немного кораблей, и было бы удивительно, если бы этот оказался не тем, который нам нужен. Погрешность расчетов превзошла мои ожидания, но виной тому, надо полагать, шторм, потрепавший корабль северянина больше, чем я думал.

— Капитан, это действительно «Забияка». У него сломана мачта, он идет на веслах и одном артемоне, держа курс на северо-восток. Похоже, они намереваются пристать к берегу и устранить нанесенные штормом повреждения, — доложил подошедший Заруг, постоянно бывший в числе тех, кто осматривал горизонт в дальнозоркие трубки.

— Ага! — возликовал Толеро. — Все, как я говорил, не так ли, принцесса?

— Толеро, вы — великолепны! Я не сомневалась в вашем искусстве и все же поражена! Примите мои поздравления. Любопытно было бы увидеть лицо северянина, когда тот поймет, что ему придется расстаться с кристаллом.

— Принцесса, любое ваше желание для меня священно, и я не вижу причин, по которым вы не могли бы насладиться этим зрелищем. Заруг, будь поблизости, а ты, Яскер, постарайся подвести «Норгон» как можно ближе к «Забияке», чтобы нам не пришлось пользоваться шлюпкой и срывать голос. Если корабль северянина сильно поврежден, катапульты нам не понадобятся, но абордажный отряд пусть будет наготове.

Отдав необходимые распоряжения, Толеро предложил принцессе подойти к борту и посмотреть, как команда «Забияки» готовится к встрече с «Норгоном». Взяв у наблюдателей чудесные трубки, они прильнули к окулярам, и Батигар почувствовала разочарование. Представший перед ней корабль оказался раза в три меньше биремы, шторм основательно покалечил его, а на палубе отчетливо были видны следы пожара. Он то и дело зарывался носом в воду, рыскал из стороны в сторону, точно пьяный, и немногочисленная команда, старавшаяся удержать его на плаву, конечно же, не могла оказать биреме ни малейшего сопротивления.

Переводя дальнозоркую трубку с одного лица на другое, принцесса отыскала старых знакомых: Мгала, обросшего со дня их последней встречи бородой, Эмрика и Гиля, откачивавших с помощью похожего на большое коромысло устройства воду из трюма. Одетые в лохмотья, они мало отличались от дувианских пиратов, и, несколько мгновений понаблюдав за ними, Батигар передала трубку Мисаурэни — ей не хотелось смотреть на обреченный корабль. Подглядывать было противно, да и не видела она в этом особого смысла: боя не будет и победа над северянином не принесет славы мастеру Толеро.

Теперь у Батигар пропало всякое желание видеть лицо Мгала в момент, когда тот будет отдавать кристалл Калиместиара. Он отважно сражался за обладание ключом к сокровищнице Маронды, и если сумел отыскать его и завладеть им, то, быть может, более, чем кто-либо другой, достоин проникнуть в нее. Самой принцессе в том, что кристалл присвоит мастер Толеро, на корабле которого она не то гостья, не то пленница, нет никакой корысти, так что лучше бы «Норгону» не удалось догнать судно Мгала.

Вид «Забияки» разочаровал Мисаурэнь не меньше, чем её подругу, и она, презрительно скривив губы, спросила:

— За этим корабельным огрызком вы и гонитесь от самой Сагры? Это и есть грозное судно дувианских пиратов?

По мере того как капитан Толеро знакомился с «Забиякой», радостная улыбка на его лице все явственнее превращалась в брезгливый оскал, и, когда осмотр был завершен, он процедил сквозь зубы:

— Не знаю, пираты они или нет, но мореходы эти люди никудышные! Оно, впрочем, и к лучшему — кристалл мы получим без хлопот и через сутки будем в Манагаре.

Уверенность в том, что именно так все и произойдет, покинула мастера Толеро после того, как бирема скалой нависла над «Забиякой» и он обменялся с Мгалом несколькими фразами. Батигар же ещё до этого по выражению лиц Мгала и его спутников поняла, что история кристалла будет иметь продолжение — уж слишком равнодушно взирали они на приближение «Норгона». Потому-то известие о том, что кристалл был отнят у них вчера вечером, не особенно удивило принцессу, и встрепенулась она, лишь услышав название корабля грабителей.

— Не было ли среди команды «Посланца небес» Черных Магов? — спросила Батигар, перегибаясь через борт «Норгона».

— О, принцесса! Удивительные встречи случаются в море, напрасно меня уверяли, что затеряться здесь легче, чем в пустыне или даже в большом городе. Вы правы, именно Магистр вел со мной переговоры, в результате которых получил чудесный кристалл. А рука об руку с ним стояла в шлюпке ваша сестра — принцесса Чаг, и намерения имела столь же кровожадные и серьезные, как и её товарищ.

— Она была заодно с Магом? Любопытно! — пробормотал мастер Толеро. Бросил на Батигар, успокаивающе поглаживавшую певуна, многозначительный взгляд и повернулся к стоявшей чуть поодаль Мисаурэни: — Скажите мне, уважаемая ведунья, можно ли верить тому, что говорит этот северянин?

Батигар вздрогнула, почуявший её волнение певун угрожающе взвизгнул, Заруг схватился за меч, матросы попятились, а Мисаурэнь беззаботно улыбнулась и как ни в чем не бывало ответила:

— Северянин сказал правду.

— Хорошо. — Мастер Толеро вперил в Мисаурэнь пронизывающий взгляд, а потом, окончательно решив для себя что-то, вновь обратился к Мгалу: — Твои люди должны бросить оружие и подняться на борт «Норгона». Предупреди их, что малейшее подозрительное движение будет караться смертью. Поторопитесь, и пусть никто не вздумает прятаться, ибо я собираюсь пустить вашу лохань ко дну.

— Капитан, вы напрасно это делаете. Вам не удастся превратить этих людей в рабов, — тихо предупредила Мисаурэнь.

— Никто не собирается делать из них рабов. Я хочу догнать «Посланца небес», и они помогут мне в этом, подробно описав корабль Магистра. Они пойдут впереди абордажного отряда и будут иметь шанс посчитаться с грабителями, — возразил Толеро. — Яскер, перебрось на «Забияку» абордажный мостик и проследи, чтобы не произошло никаких недоразумений. Заруг, убери меч и ступай на корму. Принцесса, вы ведь хотите встретиться со своей старшей сестрой, не так ли?

— Так, — ответила Батигар рассеянно. — Я буду рада вновь увидеться с Чаг.

Глава пятая МАГИСТР

Бирема гналась за ними вторые сутки и, сколько бы «Посланец небес» ни менял курс, снова и снова возникала на горизонте в тот самый момент, когда, казалось, им наконец удалось уйти от преследования. Обладавшая худшей маневренностью, она теряла скорость на поворотах и при сменах галса, но неизменно наверстывала упущенное на прямых отрезках пути. Магистр давно уже понял, что совершил ошибку, взяв с «Забияки» живой компас, наведший бирему на их след. Невзирая на ропот матросов, он велел изловить и убить трупоедку, однако сделано это было слишком поздно. Маг, ведьма или колдун, задействованный против него Белыми Братьями, успел приблизиться и настроиться на волну мозга Лагашира, которую не мог заглушить ни сон, ни беспамятство Магистра. В это трудно было поверить — Белые Братья испокон веку истребляли всех обладавших «вторым» зрением и никогда не прибегали к их услугам, но капитан биремы, видимо, не имел на этот счет каких-либо предрассудков, и Лагаширу, признав сей удивительный факт, оставалось только проклинать свою оплошность.

Глядя на стального цвета волны, он в который раз перебирал в уме способы избавиться от погони, но ничего путного в голову не приходило. Захвати он из Сагры кое-какие атрибуты, необходимые для совершения магических действ, ему не составило бы труда сбить преследователей со следу, однако мятежники вломились в его дом слишком внезапно, и счастье еще, что удалось прорваться сквозь их ряды самому. Разумеется, кое-что он мог бы изготовить собственными руками, но для этого нужны были подходящие материалы, которых на «Посланце небес», естественно, не оказалось. Магистр стиснул голову руками, словно надеясь заглушить таким образом посылаемые мозгом сигналы, и тут же рассмеялся сухим, безжизненным смехом. Глупо! Он ведет себя глупо и недостойно. Есть только два способа избавиться от погони: перерезать себе глотку или уничтожить преследователей. И если «Посланец небес» не может противостоять мощи биремы, значит, надо отыскать того, кто способен потопить этот проклятый корабль. Конечно, натравливать глегов на людей строжайше запрещено, и в обычных условиях он никогда бы не решился на подобный шаг, но кристалл Калиместиара стоит того, чтобы нарушить все писаные и неписаные законы, уставы и нормы, и в глубине души Лагашир уже смирился с неизбежностью этого, не зря же все повороты, выполняемые «Посланцем небес», вели корабль к одной цели — Глеговой отмели.

Магистр скрипнул зубами, пальцы его, вкогтившиеся в фальшборт, побелели от напряжения. Вероятно, другой бы на его месте призвал смерть-избавительницу и поручил кристалл заботам Гельфара, но он слишком любит жизнь. Он слишком молод и могуч, чтобы избрать смерть. Пусть малодушные, узнав о его поступке, закатывают глаза от негодования, Гроссмейстер вынужден будет признать за ним право использовать для защиты себя и кристалла Калиместиара любые средства или постарается замять это дело. Среди магистров есть решительные люди, для которых законы не являются догмой, и, быть может, его-то поступка им и не хватает, чтобы, ссылаясь на прецедент, и впредь применять для обуздания зарвавшихся Белых Братьев самые крутые, крайние меры.

Итак, решено, он сделает это. Он вызовет из морских пучин одну из чудовищных тварей, способных остановить, бирему. Он сделает это, если ему удастся нащупать дремлющее сознание чудища, но для этого глег должен оказаться на расстоянии досягаемости его «второго» голоса. Лагашир зажмурил глаза и, пробормотав несколько ритуальных фраз, помогающих погрузиться в транс, настроился на поиск. Теперь он не был человеком, не был Магистром, он превратился в огромное чуткое ухо, вслушивающееся в звуки, недоступные простым смертным…

Мореходы, годами бороздившие просторы Жемчужного моря, рассказывали удивительные истории об ужасных существах, обитавших в его глубинах. Люди, живущие вдали от побережья, считали морских старателей самыми бессовестными лгунами на свете, но обитатели приморских селений и городов склонны были верить любым россказням — порой штормы выбрасывали к порогам их домов таких тварей, перед которыми бледнели даже кошмары вусмерть упившихся фантазеров. Едва ли не в каждом рыбачьем поселке стены трактиров были увешаны гигантскими бивнями, клешнями и черепами разнообразнейших морских гадов, а в ряде приморских городов Владыки содержали музеи морских диковин, полюбоваться которыми считал своим долгом каждый приезжий. Кое-какие дары моря были столь велики, что их не имело смысла затаскивать под крышу. Так, одна из площадей Сагры получила название Ракушки за то, что в центре её высилась водруженная на постамент в качестве памятника погибшим ловцам жемчуга огромная раковина-жемчужница. Рогообразные выступы на полузанесенном песком черепе чичара служили сагрцам кнехтами, а хребет дагофора использовался как лодочный причал.

Отличавшиеся практичностью сельские жители покрывали свои дома вместо черепицы панцирями крабов, достигавшими в поперечнике двух, а то и трех локтей. Лагашир собственными глазами видел храмы, порталы которых включали арки из челюстей судоглотов и секудров. Гарпуны, изготовленные из плавниковых костей тапларов, повсеместно использовались рыбаками, шимские воины предпочитали щиты из жаберных крышек бортоломов, клювы-бивни которых высоко ценились резчиками по кости, а колючки семинатов, из которых получались отличные наконечники для копий, вывозились на продажу даже в города севера.

Да, в глубинах Жемчужного моря обитало много диковинных и опасных существ, но встречались они людям значительно реже, чем можно было бы ожидать, слушая рассказы, которыми потчевали случайных знакомцев подгулявшие мореходы. И ещё реже встречались морские глеги — и слава всем богам, иначе мореплавание из занятия рискованного превратилось бы в дело смертельно опасное. К счастью, мест обитания глегов, где встреча с ними из опасности проблематичной превращалась в реальную, было не так уж много, и наткнуться на чудищ в открытом море удавалось лишь законченным неудачникам. Тщательнейшее «прослушивание» морских глубин окончательно убедило в этом Лагашира. Принимая во внимание неровности дна, подводные впадины, каньоны и пещеры, Магистр не стал бы гарантировать отсутствие глегов в доступном его «второму» слуху районе, но что за дело ему до глубоководных гадов, которых он при всем желании не мог бы заставить подняться на поверхность? Лагашир ощущал присутствие огромных и, вероятно, опасных тварей поблизости, однако ни одна из них, в отличие от глегов, не имела даже намека на «второй» слух или зрение и, значит, не могла быть полезной для задуманного им предприятия. Чего-то подобного он и ожидал и, взглянув на упорно маячившие на горизонте паруса биремы, отправился на поиски Гельфара.

— Магистр, вам пора изобрести что-то действенное, — приветствовал его похожий на скелет капитан. — Мы не можем оторваться от биремы и, как только ветер утихнет, станем легкой добычей преследователей.

— А он должен утихнуть?

— По моим приметам, ветер продержится до утра, затем мы попадем в штиль, а после полудня разразится шторм.

— Так это великолепно! Хороший шторм с громом и молнией нам как раз и нужен. — На лице Лагашира появилась бледная улыбка. Помехи, создаваемые грозой, не преодолеть даже аллату.

— Вы не поняли меня, Магистр! Нам не дожить до полудня, если вы не примените свое искусство. Едва наши паруса обвиснут, как гребцы биремы сядут на весла и, что бы мы ни делали, догонят без труда, — терпеливо объяснил капитан.

— А-а-ааа… Вы говорили об этом, и все же я хотел услышать это ещё раз, прежде чем указать на единственный возможный для нас выход. Я намерен вызвать из морских глубин глега и натравить его на бирему. Но для этого необходимо прежде разыскать чудище вроде Рогатого Пастуха или Сокрушителя. Я прослушал море — оно пустынно, и потому прошу вас войти в Манамануш. Чем ближе мы подойдем к Глеговой отмели, тем легче мне будет призвать на помощь защитника.

Желтое лицо капитана посерело, а пальцы принялись нервно теребить полы выцветшего кафтана. Маг, кажется, сошел с ума: войти в Мертвую Реку, вызвать Рогатого Пастуха — и это в то время как одна мысль о Глеговой отмели вызывала у Гельфара ощущение бегающих по спине ледяных пальцев и спазмы в животе. Он неоднократно слышал рассказы об этом гибельном месте, но ни разу не доводилось ему встречать человека, видевшего хотя бы издали роковую отмель, куда теплое течение, поднимавшееся к поверхности моря юго-восточнее Манагара, сносит потерпевших крушение.

На самом деле мощное течение, прозванное Манаманушем — Мертвой Рекой, вовсе не было мертвым, напротив, оно изобиловало рыбой, и смельчаки, рисковавшие закинуть в него сети, возвращались с отменным уловом. Если возвращались. Но вернуться удавалось далеко не всем, ибо за планктоном и стаями мальков следовали мелкие и крупные хищники, и охотник нередко превращался в дичь, а поскольку выбраться из течения на поврежденном судне было невозможно, не приходилось удивляться, что не много находилось желающих разжиться рыбкой из Мертвой Реки. Встречи с секудрами и судоглотами при известной осмотрительности можно было избежать, — несмотря на врожденную глупость, гигантские твари эти без особых причин на корабли не нападали, но что толку от предусмотрительности и осторожности, если впереди неудачников поджидала Глегова отмель?

Разные люди описывали её по-разному, и описания эти, в значительной степени зависевшие от того, насколько развито воображение рассказчика и сколько им было выпито вина, сходились в одном: место это носило следы пребывания Древних и глегами облюбовано не случайно. Согласно легендам, некогда на месте Глеговой отмели находился большой холмистый остров со множеством построек. Верхушки холмов с остатками руин кое-где виднелись ещё над водой в тихую, безветренную погоду, и глеги любили выползать на них, чтобы погреться на солнышке. По-видимому, они отлично чувствовали себя на мелководье: разбившись о множество островков, Мертвая Река образовывала нечто вроде садка-питомника для чудовищных тварей, которым не надо было даже охотиться — течение исправно снабжало их пищей.

Разумеется, борьба за столь удобное место под солнцем не прекращалась ни на миг, и вой вечно сражавшихся между собой глегов загодя предупреждал несчастных мореходов о близкой кончине. Принимали отвратительные монстры приближавшиеся корабли за чужаков, вторгшихся в их охотничьи угодья, или за приплывших из дальних пределов собратьев — неизвестно, но в любом случае, видя в них врагов, они всем скопом обрушивались на занесенное к ним Манаманушем судно, топили его и пожирали команду. Тема гибели кораблей на Глеговой отмели была весьма популярна среди живущих на побережье художников и резчиков по кости, и, вспоминая их произведения, Гельфар склонялся к мысли, что лучше попасть в руки Белых Братьев, чем пускаться в плавание по Мертвой Реке.

Словно угадав мысли капитана, Лагашир усмехнулся и ободряюще положил руку ему на плечо:

— Судя по затянувшемуся молчанию, вы уже представляете себе картину гибели «Посланца небес» в тот миг, когда на него разом набрасываются все чудища Глеговой отмели. Зрелище, полагаю, захватывающее, однако я прошу вас понять, что не намерен подходить близко к этому проклятому месту. Мне нужно обнаружить всего лишь одного не слишком захудалого глега в пределах ну, скажем, пяти тысяч локтей от судна, после чего мы тут же двинемся к Бай-Балану.

— Любезный, чтобы потопить «Посланца небес», довольно будет самого неказистого глега. Я боюсь Мертвой Реки и…

— Я тоже. Мы покинем её, как только отыщем глега. Полагаю, если кто-то из них и уплывает с отмели, то движется навстречу течению — туда, где вода теплее и больше пищи. Разыскать глега в Мертвой Реке легче, чем в открытом море, и глег этот будет защищать нас. — Лагашир выделил голосом последние слова. — Он станет делать то, что я ему велю: нападет на бирему и избавит нас от преследователей. Вы понимаете, что это наш единственный шанс? Быть может, у вас есть предложения получше?

— Вы и правда можете заставить глега?..

— Могу и сделаю это. Вам надлежит лишь войти в Мертвую Реку и выйти из нее, когда я сочту нужным. «Посланец небес» в хорошем состоянии, и, надеюсь, это не вызовет у вас затруднений?

Перед внутренним взором Гельфара все ещё стояли виденные им в доме сагрского унгира фрески, изображавшие гибель кораблей на Глеговой отмели, но слова Магистра заставили их поблекнуть, а взгляд темных, немигающих глаз напомнил, что, обладая мягкой речью и изысканными манерами, Лагашир тем не менее принадлежит к людям, с которыми лучше не ссориться. За время плавания капитан узнал Мага достаточно, чтобы понимать: терпение его на пределе, он раздражен и, главное, действительно не видит иного выхода из создавшегося положения.

— Простите мою нерешительность, Магистр. Мы войдем в Мертвую Реку, и да поможет нам Шимберлал, Горалус, Небесный Отец и все остальные боги покинуть её воды невредимыми.

— Боги сделают свое дело, если каждый из нас управится со своим. — На губах Лагашира мелькнуло некое подобие улыбки, и Гельфар мысленно поклялся никогда больше с Магами не связываться. Мертвая Река, глег-защитник да ещё и такая вот улыбка вдобавок — нет уж, увольте. Ну чем, спрашивается, не устраивала его тихая жизнь контрабандиста, мирное ремесло пирата?..

С юта Мгалу хорошо было видно, как дружно работают гребцы обоих ярусов, как с каждым взмахом весел сокращается расстояние между биремой и «Посланцем небес». Разделив команду «Забияки» на три части, капитан Толеро велел распределить их по отрядам, размещенным на баке, юте и близ мачты — около абордажного мостика, после чего, казалось, думать о них забыл, и это как нельзя больше устраивало северянина. Ступив на палубу «Норгона», он был готов к тому, что всех их посадят под замок или прикуют к веслам, и лишь к концу первых суток пребывания на судне понял, что здесь нет помещений для заключенных, а необученные гребцы принесут во время боя больше вреда, чем пользы. И дело, разумеется, не в том, что низкий тесный трюм забит припасами — не существует места, которое при желании нельзя превратить в тюрьму, — просто Толеро умеет заставить людей и обстоятельства работать на себя. Понимая, что там, где есть заключенные, должны быть и стражники, и прочие вещи, которым не место на военном корабле, и памятуя, что у дувианцев нет оснований любить грабителей с «Посланца небес», он, собрав после тщательного допроса команду «Забияки», объявил, что считает всех спасенных с тонущего судна своими гостями, а не пленниками. Затем капитан предложил зачислить желающих в команду «Норгона», а остальных обещал высадить в первом же порту, чем полностью устранил причины для недовольства, превратив пиратов в своих союзников, из чего Эмрик сделал вывод, что если мастер Толеро хотя бы вполовину так хорошо разбирается в морском деле, как в людях, то песенка «Посланца небес» спета. Появление на горизонте парусов преследуемого судна подтвердило блестящие способности капитана «Норгона», а сообщение Батигар о том, что беглецов ему удалось отыскать, заручившись поддержкой ведьмы, сумевшей уловить сигналы живого компаса, заставило друзей проникнуться к Толеро ещё большим уважением и почувствовать себя до некоторой степени отомщенными.

В отличие от Заруга, принцесса не только не питала ненависти к старым знакомцам, но, напротив, выказывала им явное расположение, ставшее особенно заметным после того, как Толеро приставил к Мисаурэни стражу и приказал ей не отходить от него ни на шаг. Будучи не то пленницей, не то заложницей и гостьей, Батигар тем не менее пользовалась благорасположением капитана и, разлучившись с Мисаурэнью, тотчас взяла под свою опеку Лив и Китиану, судьба которых особенно тревожила северянина.

Обдумав положение, в котором они очутились, Мгал в разговоре с Эмриком и Гилем признался, что все сложилось не так уж плохо. Неожиданно для себя он вдруг почувствовал удивительную легкость и свободу, впервые осознав, каким тяжким бременем лежала на нем ответственность за кристалл Калиместиара. Подобно тому как неведомая сила заставляет стрелку компаса указывать на север, кристалл, завладев всеми его помыслами, тянул и звал на юг, к сокровищнице Маронды. Кристалл понуждал его идти, когда ноги требовали покоя, приказывал хитрить и осторожничать, когда хотелось быть доверчивым и простодушным. Он делал Мгала умней, предусмотрительней и зорче, чем тот был на самом деле, заставлял избегать неоправданного риска и бояться смерти, но теперь с этим было покончено. В меру своего понимания и возможностей он исполнил завещание Менгера и был наконец свободен.

Свободен! Он может жить и умереть, оглядываться по сторонам или рубить сплеча — как ему заблагорассудится. Однако, когда Мгал вздумал поделиться переполнявшим его чувством с друзьями, Гиль, взглянув на него невидящими, устремленными в глубь себя глазами, сказал, что, похоже, им ещё предстоит встретиться с кристаллом, а Эмрик начал говорить что-то о Дороге дорог, но тут крик одного из наблюдателей возвестил о появлении на горизонте «Посланца небес»…

Мгал покосился на друзей, потом на стоявших чуть поодаль девушек и подумал, что на этот раз скорее всего Эмрик с Гилем ошибаются: им не доведется более увидеть ключ от сокровищницы Маронды. Магистра едва ли удастся запугать, а Толеро, если он правильно понял Батигар — а та в свою очередь верно поняла мастера Белого Братства, — не так уж стремится завладеть кристаллом. Его вполне устроит, если тот будет покоиться на дне морском — у Белых Братьев и без сокровищ Маронды дела идут неплохо. Быть может, именно сознание того, что кристалл вот-вот будет погребен в волнах Жемчужного моря, и успокаивало Мгала, придавало уверенности, что долг Менгеру выплачен им до конца. То, на что не мог решиться он сам, произойдет в силу стечения обстоятельств и положит конец всем сомнениям и колебаниям.

— Глядите, Толеро, кажется, не намерен вступать в переговоры! — обеспокоенно произнес Гиль, указывая на суетившихся вокруг катапульт людей.

— Прежде чем объявить свои требования, он решил попугать Магистра, — предположил Эмрик, однако бревно, со свистом устремившееся к «Посланцу небес», опровергло его слова. Подняв фонтан брызг, оно с грохотом рухнуло в воду всего в двух десятках локтей от судна, и подобная точность могла означать только одно: стреляли на поражение.

— Однако! — пробормотал Эмрик, когда второе бревно вспенило воду у борта «Посланца небес». — Клянусь Усатой змеей, мастер Толеро не собирается тратить время на болтовню!

— Они отвечают! — крикнул кто-то из команды «Норгона», и в воздухе пронесся горшок с горючей жидкостью. За ним ещё один и ещё один — баллиста Черного Мага не могла метать бревна и каменные глыбы, но скорострельностью во много раз превосходила катапульты биремы.

— Гасите огонь на катастроме! Намочите паруса! Готовьте абордажный мостик, идем на сближение!

«Толеро решил таранить «Посланца»», —понял северянин и, глядя, как ловко уворачивается от обстрела судно Магистра, пришел к выводу, что недооценил беглецов — они ещё попортят мастеру Толеро немало крови. О том же подумала и Лив, пристально наблюдавшая за маневрами «Посланца небес». Хорошо разбираясь, в отличие от Мгала, в морских делах, она чувствовала, что кем бы ни был капитан преследуемого корабля, он ведет какую-то хитрую игру. Когда он вошел в Мертвую Реку, она решила, что разгадала дерзкий замысел, и восхитилась его отвагой. Фальяр когда-то рассказывал ей, что встречал морехода, занесенного к Глеговой отмели и все же сумевшего избежать гибели и спастись из проклятого места. Хотя преграда из множества островков и рассеивает Мертвую Реку, какая-то ветвь течения за столетия пробила себе дорогу, промыла узкий извилистый канал, разделивший Глегову отмель на две неравные части. Это-то ответвление течения, подхватив потрепанный штормом баркас, протащило его мимо кишащих глегами островков и лагун и вынесло полумертвого от ужаса рыбака в открытое море.

Если капитан «Посланца небес» знал о канале и решил воспользоваться им, то дело было лишь за тем, чтобы успеть добраться до Глеговой отмели прежде, чем ветер стихнет, или по крайней мере до того, как якоря биремы, используемые Белыми Братьями вместо абордажных крюков, вонзятся в борта преследуемого судна. Замедлить ход «Норгона» можно было, преградив ему путь сетями, снабженными грузилами, крючьями и поплавками, но, вместо того чтобы воспользоваться течением и применить этот или какой-либо другой, более изощренный прием, «Посланец небес», дождавшись рассвета, покинул воды Мертвой Реки и двинулся на восток. На что рассчитывал его капитан, было совершенно непонятно, и все же Лив не оставляло ощущение, что не зря он всю ночь вел свой корабль к Глеговой отмели. Да и сейчас, несмотря на зигзаги и крутые повороты, общее направление он выдерживал с завидным постоянством, хотя расстояние между ним и «Норгоном» уменьшалось с каждым мигом, и если даже ему удастся избежать удара тараном, то от абордажного боя его теперь никакие боги не уберегут.

Окинув взглядом толпу сгрудившихся у борта воинов, Лив отыскала северянина и пожалела, что ей не позволили вооружиться и принять участие в схватке. Право же, она предпочла бы рубиться плечом к плечу с Мгалом, чем наблюдать за боем издали вместе с Китианой и Батигар. А вот и Мисаурэнь к ним присоединилась — вся женская команда в сборе. Отпустив Мисаурэнь на корму, Толеро проследил за тем, как матросы тушат вспыхнувшие тут и там деревянные части судна, и дунул в свисток. Из дюжины выпущенных по «Посланцу небес» бревен ни одно не нанесло ему ощутимого ущерба, в то время как горшки с горючей жидкостью уже причинили «Норгону» немало вреда и сильно нервировали команду.

Услышав сигнал, гребцы сделали дружный рывок, другой, полоска воды, разделявшая корабли, становилась уже, уже… Если бы удалось достать этого вертлявого типа тараном, все кончилось бы в считанные мгновения… Нет, успел развернуться! Яскер свистит — весла левого борта втянуты внутрь. Молодец, вовремя. Толчок, шорох трущихся бортов — эти, на «Посланце», тоже успели убрать весла…

— Кидайте якоря и мостик! Абордажный отряд — вперед. Палуба «Посланца небес», оказавшаяся локтей на пять ниже фальшборта «Норгона», стремительно пошла назад — корабли двигались навстречу друг другу, и теперь стало ясно, что бирема набрала слишком большую скорость — проскочит, ох проскочит мимо! Скользнул один брошенный — чтобы намертво сцепить корабли — якорь, второй, с грохотом упал абордажный мостик, сметая приготовившихся отразить атаку матросов, заскрежетали по палубе металлические зубья. Растяпы, бросая мостик, не учли высоту, и вместо того, чтобы вонзиться в палубные доски, торчавшие из него отточенные штыри лишь процарапали в них глубокие рваные борозды.

— Прыгайте, дети вишу! Прыгайте вниз, глегово отродье! — донесся до Толеро отчаянный рев Яскера, мечущегося по катастроме, и тут же десятка два воинов, потрясая оружием, спрыгнули с юта на палубу «Посланца небес».

— Весла на воду! Разворот! — взревел Яскер, забыв про свисток. Ударил барабан, задавая гребцам ритм, Толеро одобрительно кивнул, вслушиваясь в четкие команды. — Разом! Навались! Право руля! Поднять мостик! Якоря к броску!

Теперь-то у этого вертуна юркости поубавится, подумал капитан, глядя, как лихо рубятся его воины, оказавшиеся на палубе «Посланца небес», и с удивлением ощутил толчок, едва не сбивший его с ног. «Норгон» содрогнулся, будто с разбега налетел на риф, правый борт вздыбился, вопящие меченосцы посыпались с катастромы на гребцов левого борта.

Судно дернулось, словно человек, напоровшийся на рога разъяренного торга, и воспоминание о незадачливом актере, свидетелем смерти которого Мисаурэни довелось стать в раннем детстве, когда представления с дикими быками ещё не вышли из моды, послужило ей ключом к пониманию происходящего. Странная открытость сознания Мага, пришедшая на смену мысленным блокам, которыми он пытался защититься после уничтожения живого компаса, отчаянный безадресный зов в пустоту, «прощупывание» пространства, которое она приняла за намерение войти с ней в контакт, — все разом стало на свои места.

Мгновение понадобилось Мисаурэни, чтобы осознать цель действий, казавшихся ей бессмысленными, истерическими метаниями смертельно испуганного человека. Еще мгновение потребовалось, чтобы оценить обстановку. Капитан Толеро, распознавший в ней ведьму с помощью последнего изобретения Белых Братьев — ала-браслетов, был незаурядной личностью, но при всех своих талантах спасти бирему не мог. Спасение было лишь на корабле Мага.

— Эй, вы! — крикнула Мисаурэнь во весь голос, схватив Батигар за руку и увлекая её к борту. — На судно напал глег, вызванный Магистром! Шлюпки на воду, если вам дорога жизнь!

— Риф! Мель! Глег! Боги! Спасайся кто может! Бей трусов! Шлюпки на воду!

Крики и пронзительные трели свистков, треск и скрежет заглушили слова ведьмы, и все же Лив расслышала их, а когда миниатюрная девица, перевалившись через фальшборт, бросилась в волны, увлекая за собой ничего не понимающую Батигар, она догадалась и о том, как ведьма надумала спастись из этой гибельной заварухи.

— Фип, Бемс, Номбер! Ко мне! — заорала она, но голос её затерялся в истошных криках, стонах и проклятиях. Нос переваливавшегося с боку на бок корабля взмыл вверх, послышался чудовищный скрип, хруст, грохот, и толпившиеся на корме люди, ломая фальшборт, покатились в море. Какой-то меченосец, падая, сбил девушку с ног, чей-то башмак припечатал её ладонь к палубе, рядом задушенно пискнула Китиана. Чувствуя, что судно наклоняется все больше и она неудержимо сползает в волны, Лив успела ухватить визжавшую Китиану за блузку и, набрав полную грудь воздуха, погрузилась в воду.

Глядя, как один за другим исчезают в волнах матросы «Норгона», как вскидывается и бьется агонизирующий корабль, который как будто подталкивает носом кто-то невидимый, не давая уйти под воду, Чаг стиснула зубы, сжалась в комок, надеясь хоть так удержать рвущийся из глубин её существа крик.

Она не воспринимала всерьез обещание Лагашира призвать на помощь защитника из морских глубин — ей казалось, что, говоря о глеге, любимый хочет её утешить и ободрить и сам не верит своим словам. Он не слишком старался убедить её в том, что сумеет натравить обитавшее в море чудище на бирему, и это как будто подтверждало неверие принцессы, однако теперь уже не могло быть никаких сомнений в том, что Магистр сдержал обещание. Лишь на миг мелькнуло перед глазами Чаг тупое рыло глега, с похожим на бревно костяным наростом. Лишь на мгновение показалось среди вспененных волн аспидно-черное, блестевшее, как полированный металл, тело, но и этого было довольно, чтобы сердце принцессы бешено заколотилось, к горлу подступил комок, и она судорожно вцепилась в замершего, подобно статуе, Лагашира, бормотавшего себе под нос какие-то диковинные слова.

Между тем вопли, доносившиеся с тонущего корабля, становились все отчаяннее.

— Шлюпки! Глег! Тонем! Спасите! — орали обезумевшие от ужаса люди, но чаще всего слышалось имя Барвач — мореходы тоже поняли, кто является виновником катастрофы, однако знание это не только не помогло им, а, казалось, окончательно лишило сил и воли к борьбе.

Впрочем, достаточно было одного взгляда, чтобы понять: ни о какой борьбе не может быть и речи, даже шансов спастись у оставшихся на биреме почти не осталось. Огромное судно, осев на правый борт, быстро погружалось носом в волны. Большая часть меченосцев уже барахталась в воде, группа сохранивших присутствие духа гребцов пыталась под руководством командиров спустить шлюпки, кто-то, окаменев, молился, а остальные бесцельно метались между лавками гребцов верхнего яруса и высоко поднявшейся кормой, оглашая воздух проклятиями и стенаниями.

— Лагашир, все кончено, вели глегу убираться! — клацая зубами, выдавила Чаг, тщетно стараясь заставить себя отвести взгляд от обреченного корабля. Маг не ответил, а корма «Норгона» на три локтя подпрыгнула над волнами.

«Словно норовистая кобыла взбрыкнула», — подумала принцесса и крепче уцепилась за руку Магистра.

— Довольно, позволь им спастись, они не могут причинить нам вреда!

Ответа не последовало, и, заглянув в глаза Лагашира, Чаг отшатнулась, сообразив, что Маг не слышит её. Сознание его слилось с сознанием глега, сейчас он сам был глегом-сокрушителем, и говорить ему что-либо было бесполезно…

— Принцесса, один из этих, с «Норгона», сказал, что на борту биремы была ваша сестра.

— Какая сестра? — Слова матроса не сразу дошли до Чаг. — Бред! Кто это сказал?

— Бородатый такой, с алебардой, который раньше на «Забияке» командовал.

— Что ты несешь?! Мгал?

— Так вот откуда Белые Братья проведали о живом компасе и кристалле! Говорил я, что надо было их утопить! — воскликнул незаметно подошедший Гельфар.

— Капитан, я не могу дозваться Лагашира… — начала девушка, но тот нетерпеливо прервал ее:

— Принцесса, надо заключить мир с этими рубаками из абордажной команды. Их катапульта подранила-таки «Посланца», и если мы немедленно не заведем пластырь под пробоину, то скоро сами пойдем ко дну.

— Лагашир! О боги, он не слышит меня! Клянусь Небесным Отцом, я что-то плохо соображаю… Где Мгал? Что он говорил о Батигар? Каким образом она оказалась на биреме? Веди меня к нему, — обратилась она к матросу и, заметив нетерпеливый жест Гельфара, поморщилась: — А вы делайте, что считаете нужным! Вы капитан, и вам виднее, как поступать, чтобы не пойти на корм рыбам!

Оставив Магистра, мертвой хваткой вцепившегося в леера, все трое устремились туда, где только что слышался звон оружия и гневные крики, и обнаружили, что бой стих. Сгрудившись, воины с «Норгона» оцепенело наблюдали за агонией биремы. Матросы «Посланца небес», сбившись в кучу в семи-восьми шагах от недавних противников, тоже во все глаза пялились на гибнущее судно.

— Ого! Похоже, тут и без нас уже перемирие! — пробормотал Гельфар и во весь голос крикнул: — Эй, ребята, довольно глазеть по сторонам! У нас в трюме пробоина — глег влезет!! Ежели её не залатаем — придется до берега вплавь добираться, а путь тут неблизкий.

Голос капитана вывел матросов из оцепенения, противники их, очнувшись, тоже схватились за оружие. Казалось, ещё мгновение — и бой разгорится с новой силой.

— Прекратить! Оружие в ножны! Не время нынче сводить счеты! Клянусь Шимберлалом, если «норгонцы» помогут нам и не будут затевать свар, пусть плывут с нами до первого порта и там вдут на все четыре стороны!

— А что, дело! Добро! Делить нам нечего! — зашумели недавние противники, потрясенные видом гибнущей биремы, и кто-то из «норгонцев» отчетливо произнес: — Мы поможем, если ты велишь спустить шлюпку и подобрать наших товарищей. Того и гляди, их глег жрать примется.

— Четверо в шлюпку, остальные за мной! — скомандовал Гельфар, а Чаг, встретившись глазами с Мгалом, громко спросила:

— Ты видел Батигар на «Норгоне»?

— Да, принцесса. Заруг схватил её, когда она прибыла в Сагру, чтобы разыскать тебя. Кажется, я видел её в воде, она плыла сюда…

Речь северянина прервал оглушительный вой, вырвавшийся разом из полусотни глоток оставшихся на биреме людей, и в наступившей вслед за ним тишине все услышали, как Гиль срывающимся голосом произнес:

— Да поможет нам Самаат и все добрые духи его! Глег прикончил корабль и принялся за команду!

Последовавшие было за Гельфаром мореходы прильнули к борту, силясь разглядеть, что происходит в море, и Чаг, уловив из речи северянина одно — где-то там, среди барахтающихся «норгонцев», должна быть Батигар, — присоединилась к матросам.

Бирема продолжала погружаться. Две переполненные людьми шлюпки плясали на волнах, те же, для кого места в них не нашлось, цепляясь за ванты, карабкались на высящуюся ещё над водой мачту, но большая часть команды «Норгона», оказавшись в море, устремилась к «Посланцу небес», сообразив, что найти спасение они могут только на корабле Мага. Поднявшийся ветер — предвестник грядущего шторма — взволновал море; длинные, увенчанные пенными гребнями волны нескончаемой чередой покатились на северо-восток, но, конечно, не могли помешать искусным пловцам покрыть расстояние между судами — всего в две сотни локтей. Надежда уже забрезжила в душах несчастных, когда в полусотне локтей от биремы мелькнуло черное, лаково поблескивавшее тело глега. Затем из волн показалась похожая на базальтовую глыбу голова, увенчанная костяным наростом. Сверкнули холодным светом неподвижные, словно отлитые из стекла, глазищи, глыба раскололась, обнажив слюнявую, алую пещеру пасти, усеянную желтыми клыками, и тело ближайшего меченосца целиком скрылось в ней с какой-то противоестественной быстротой, будто тот по собственной воле юркнул в распахнутые врата смерти.

Это-то первое явление глега и исторгло из глоток людей дружный вопль. Не успел он смолкнуть, как голова Барвача вновь вынырнула из волн. Почуявший неладное юноша, за спиной которого возникло чудище, оглянулся и, не издав ни звука, ушел под воду. Гребцы одной из шлюпок налегли на весла, надеясь спастись от глега в открытом море; другая, двигавшаяся к «Посланцу небес», замерла, безвольно покачиваясь на волнах, и в этот момент Чаг ощутила, как кто-то грубо схватил её за плечо.

— Останови Магистра, принцесса! — решительно обратился к ней узколицый воин, в котором она сразу же признала Эмрика. — Останови его, иначе, клянусь Усатой змеей, твои собственные люди выкинут сумасшедшего Мага за борт, а мы им поможем!

— Я пыталась, но он не слышит меня! Он вошел в транс и не видит, что делается вокруг!

— Тем хуже для него. Раз ему так понравилось быть глегом — в море ему самое место. Пусть отправится туда и утихомирит своего зубастого дружка, — сурово сказал Мгал, и по выражению лиц окруживших её людей принцесса поняла, что северянин выражает мнение как своих соратников, так и команды «Посланца небес».

— При чем тут Магистр! В борту дырища — человек пройдет! Мы и без помощи глега вот-вот тонуть начнем! — яростно завопил Гельфар. — Вы понимаете: тонуть!

— Ладно, бери всех своих и ступай на бак. Бемс, где тут наши, пойдем поможем дыру залатать. Мгал и Гиль разберутся с Магистром, а остальные пусть помогут выбраться тем, кто сумеет доплыть до корабля. Шлюпку спускать незачем — её эта тварь в миг перевернет, — распорядился Эмрик, видя, что моряки готовы сцепиться между собой по любому поводу и одно неловкое слово может привести к бессмысленной и беспощадной резне.

— Кто не желает идти на дно — за мной! — скомандовал Гельфар, увлекая за собой основную массу матросов.

— Где Магистр? Веди! — легонько подтолкнул принцессу Гиль. — Попробуем образумить его, ещё немного — и Барвач примется за эту посудину, а тогда уж нам всем конец. Но даже если этого не случится, ведь там, — он махнул рукой в сторону биремы, — там гибнут люди. Люди, которых жрет глег!

Чернокожий юноша не мог найти нужных слов, но Чаг поняла и повела его к Лагаширу, потому что испытывала те же самые чувства. Естественно, когда воины гибнут в сражении. Понятна, хотя и противна смерть осужденных от рук палача, но невозможно без содрогания видеть, как беззащитных людей пожирает какая-то безмозглая тварь. Вероятно, смысл был и в том, чтобы посылать преступников в недра Гангози, где они должны были якобы сражаться с кротолюдами, однако здесь пожирание людей чудищем могло вызвать лишь ненависть и отвращение к глегу и ещё большую ненависть и отвращение к человеку, пригласившему его на это кровавое пиршество…

Он глотал, рвал и крушил, кровавое пиршество было в разгаре, когда что-то, придя извне, ощупало его мозг холодными чуткими пальцами. Он все ещё упивался ужасом, который внушал этим мелким мягкотелым тварям, но ярость начала уходить, радость притупляться, вкус крови уже не пьянил, а отрезвлял. Он изо всех сил пытался удержать восхитительное чувство мощи, силы и безнаказанности, однако к торжеству сокрушителя все явственнее примешивались скорбь и боль.

Ужас, боль и обреченность этих беззащитных, несуразных мягкотелых почему-то стали неприятны ему. Какая-то часть его продолжала великое пиршество, и она — эта часть — по-прежнему буйствовала и наслаждалась своей мощью, ибо испокон веку существовала именно для того, чтобы взламывать эти плавучие скорлупы и пожирать обитающую в них мягкотелую мелкоту. И сам он хотел быть, как раньше, единым с этой своей великолепной, всесокрушающей, переполненной жизненными силами частью — и не мог. Потому что эту отделившуюся от него часть звали глегом, и глег был разрушителем, пожирателем трепещущей плоти, убийцей, а он… Кем же был он?

Пришедший извне голос нашептывал, что он человек, хотя этого не могло быть. Он не мог быть человеком, если сам только что пожирал людей! Но он дышал воздухом, стоял на палубе и, значит… Да нет же! Он глег. Барвач-сокрушитель. Он глег и хочет оставаться им — могучим, ужасным, победительным… О, эти проклятые холодные пальцы! Они копошатся у него в мозгу, как черви в гнилом мясе! Хозяйничают, как будто в рабочем столе роются: выдвигают одни ящички, задвигают другие, тасуют его содержимое, как им нравится. Они заставляют, они вынуждают его снова стать человеком! Но будь они прокляты Тьмой Созидающей, Тьмой Всемогущей, он глег! Он… О, Чаг, кажется, я умираю… Зачем… Зачем ты позволила этому чернокожему рыться в моих мозгах?..

Рассветное небо было серым от низких облаков, которые неподвижно висели над неласковым, отливающим сталью морем. Бушевавший более суток шторм, исчерпав силы, сменился полным штилем, но «Посланец небес», к немалому удивлению Батигар, продолжал продвигаться вперед. Девушка потрясла головой, прогоняя остатки сна, и, перешагивая через спящих вповалку матросов, отправилась на бак, где стояли Лив с Мисаурэнью и Эмрик.

— Хорошо ли спалось, принцесса? Мало того что балдахина над головой нет, а вместо перин палубные доски, так ещё и страшилище это взамен верной служанки! — приветствовала подругу Мисаурэнь, протягивая руку, чтобы погладить сидевшего на плече девушки певуна. Нетопырь нервно переступил когтистыми лапами, простуженно чихнул и издал скрипучую трель, жалуясь на тяжкую, бесприютную жизнь.

Батигар поморщилась: оставшиеся на ней лохмотья не спасали от острых когтей певуна, и она чувствовала — ещё немного, и плечи её превратятся в сплошную кровоточащую рану.

— Чапа уже дважды за последнее время подвергал мою жизнь смертельной опасности. Сначала едва не утопил: он не любит воду и, когда мы удирали с «Норгона», взгромоздился мне на голову, сочтя её самым сухим и надежным пристанищем. А потом втаскивавший меня на «Посланца небес» матрос чуть не спихнул нас за борт, приняв за какое-то глегово отродье.

— Его вполне можно понять, я имею в виду матроса. — Эмрик протянул принцессе холщовый мешочек с галетами. — Угощайся и предложи Чапе, придется ему некоторое время обойтись без фруктов.

— Неужели на судне нет хотя бы сушеных фруктов? Уж этого-то добра здесь должно быть навалом — самый дешевый и хорошо сохраняющийся продукт. Но больше всего мы хотим пить, правда, Чапа?

Певун жалобно пискнул и отвернулся от предложенной галеты.

— Пресная вода в бочонке около мачты.

— Отлично, а где капитан? Уж верно, он поделится с нами фруктами, если они у него есть. Или он ещё спит? А кок?.. — Батигар осеклась, недоумевающе вглядываясь в хмурые, озабоченные лица. — Ну что вы насупились, будто отведали жаркого из трупоедки? От глега спаслись, шторм пережили, жить будем — это уже немало!

— Сколько-то ещё поживем… — неопределенно отозвалась Мисаурэнь, глядя мимо подруги на угрюмое, серо-стальное море.

— Принцесса, теперь я капитан на этом судне, а куда пропал кок — никто не знает. Так что, если желаешь угостить свою зверюшку фруктами, принимайся за розыски сама, — сумрачно посоветовала Лив. — Хотя вряд ли тебе стоит беспокоиться о своем питомце. Похоже, скоро нам всем не о чем станет беспокоиться.

— Разъясните же толком, что стряслось? Почему такое похоронное настроение и куда делся капитан… если не ошибаюсь, его звали Гельфар?

— Гельфар и с ним десяток матросов сели этой ночью в шлюпку и, никого не предупредив, тихо уплыли на северо-запад, в сторону Манагара, надеясь, по-видимому, добраться до берега прежде, чем разразится очередной шторм, — сообщил Эмрик без всякого выражения.

— Ага… — растерянно протянула Батигар. — А зачем они покинули корабль? Кажется, им никто не угрожал… Они что, украли у Лагашира кристалл?

— Нет, просто они прежде других поняли, что «Посланец небес» попал в Манамануш и выбраться из него не сможет. Ты разве не заметила, что судно движется без помощи весел и паруса? — поинтересовалась Лив и, видя, что принцесса все ещё ничего не понимает, пояснила: — Во время шторма корабль занесло в Мертвую Реку, и теперь она влечет нас к Глеговой отмели. Думаю, что хоть краем уха ты должна была о ней слышать. Ветра нет, и, значит, паруса мы поставить не можем, а половина весел сломана. Впрочем, из-за пробоины корабль настолько потерял подвижность, что, даже будь они целы, нам не выгрести из течения.

Батигар вопросительно посмотрела на Мисаурэнь, и та кивком подтвердила слова Лив.

— И что же, совсем ничего нельзя сделать? А остальные, они уже знают?..

— Люди измучены штормом. Они провели на ногах больше двух суток, и нет нужды будить их ради такого известия, — терпеливо ответил Эмрик.

— Но, может быть, надо построить плоты?..

— Нет. Шлюпка, вероятно, выйдет на веслах из Мертвой Реки, но для плота течение слишком сильное и, главное, слишком широкое. Правда, Лив говорит, что у нас есть шанс…

— Если нам очень повезет и все боги изо всей мочи будут помогать нам, — уточнил новый капитан «Посланца небес».

— …есть шанс попасть в протоку, разделяющую Глегову отмель на две части, и пройти по ней мимо всех желающих подкрепиться нами чудовищ, — закончил мысль Эмрик. — А вот, кстати, и Гиль. Как там Лагашир, можно ли на него рассчитывать?

— Чаг не отходит от магистра ни на шаг, и выглядит он значительно лучше, но едва ли скоро восстановит силы. Во всяком случае, разговаривать он со мной не пожелал.

Батигар окинула юношу взглядом, в котором сквозило восхищение, смешанное с недоверием. Кто бы мог подумать, что этот ученик деревенского колдуна окажется способен вторгнуться в сознание Черного Мага, к тому же ещё и Магистра? По словам Чаг выходило, что, если бы не он, глег скорее всего потопил бы «Посланца небес». И хотя Гиль не сумел прогнать глега и не смог заставить чудище прекратить кровавое пиршество, но только благодаря его вмешательству тот, утопив ближайшую шлюпку, не погнался за второй, ушедшей под парусом в открытое море, и стал преследовать «Посланца небес». 

— Для чего вам Магистр, какой помощи вы от него ждете? — спросила принцесса, стараясь не выдать чувств, которые испытывала к Лагаширу. По мнению Батигар, поступок его заслуживал немедленной смерти, и, если бы Маг не был любовником её сестры, она сама позаботилась бы о том чтобы он не зажился на этом свете.

Принцесса не питала особой приязни ни к Толеро, ни к другим членам команды «Норгона», погибшим в пасти глега или утонувшим из-за него и по милости Черного Мага, но в этом случае её чувства особой роли не играли. Война имеет свои законы, по крайней мере до сих пор имела, и если никому, кроме разве что диких скарусов, не придет в голову использовать, например, в бою отравленные стрелы, хотя секрет изготовления ядов ведом многим, то насколько же омерзительнее натравливать на противника глетов — исконных врагов всех людей? Из уст в уста, от поколения к поколению передавались легенды и рассказы о героях, очищавших землю от чудищ, неимоверно расплодившихся после Большой Беды. Борьба с ними издавна ставилась выше племенной розни, ибо спор о том, кто будет хозяином на земле — Зверь или Человек, — был решен в пользу последнего не так уж давно, и вот…

— Лагашир понадобится нам, когда мы окажемся в виду Глеговой отмели. Если он сумел призвать Барвача на помощь, то, верно, сможет и отпугнуть от судна одного-двух чудовищ. Гиль и Мисаурэнь владеют кое-какими колдовскими навыками, и, ежели Магистр поддержит их, наши шансы проскочить Глегову отмель повысятся. Мы попробуем соорудить остроги, используем баллисту, но самое действенное оружие против глетов — это вторжение в их сознание, — сказал Эмрик.

— Погодите! — Батигар осторожно сняла с плеча певуна. — Я что-то не возьму в толк, зачем эти приготовления, если «Посланцем небес» все равно невозможно управлять? Ведь, даже миновав Глегову отмель, мы будем так далеко от ближайшего берега…

— О нет! — оживилась Лив. — Судно это после небольшого ремонта станет вполне пригодно к плаванию, особенно если учесть, что в сезон штормов в этой части моря дуют преимущественно западные ветры. Если у нас появится время и пластырь выдержит, а подведен он добротно, я и намучились с ним сверх меры, мы отчерпаем воду, основательно заделаем пробоину изнутри, поставим надежные распоры и уж как-нибудь доковыляем до земли. В Бай-Балан, вероятно, сразу не попадем, но в нашем положении любая суша желанна. Только бы протока в Глеговой отмели не оказалась сказкой пьяного морехода…

— Да, если бы ещё наши ведьма, колдун и Маг сподобились удержать глегов на почтительном расстоянии от судна… — без особой надежды пробормотал Эмрик.

Глаза Лагашира были закрыты, но он слышал, как Чаг тихонько постукивает оловянными кружками, готовя целебные настои. Они были одни в крохотной каюте капитана, никто из раненых не пожелал находиться рядом с Магом, никто не захотел воспользоваться составленными по его указке снадобьями, хотя невежество корабельного лекаря было общеизвестно. Откуда матросу понимать толк в целительстве: кой-чего увидел, кой-чего услышал, прикупил корешков и травяных смесей на базаре, да сам позабыл, как их правильно применять.

Лагашир криво усмехнулся: вот что значит привычка и суеверие — они не боятся умереть от диковинных зелий своего товарища и не желают принимать помощь от Мага, в чьем могуществе убедились собственными глазами. Он спас их от преследователей, а они обвиняют его в извращенности ума и жестокости, забыв, что, если бы не вызванный им глег, большая часть команды была бы перебита в абордажном бою, а остальные взяты в плен. Глупость и неблагодарность свойственны людям, но все должно иметь какие-то пределы!

Мысль о пределах была неприятна Лагаширу, она напоминала ему о том, что и сам он переступил некую черту. Не тем, что вызвал глега — к этому его принудили обстоятельства, — но тем, что не смог удержать дистанцию между своим, человеческим, сознанием и сознанием призванной им твари. Лагашир чуть приоткрыл глаза и вновь увидел на лице Чаг ещё прежде поразившее его выражение страха и отчужденности. Она боялась его так же, как и матросы, но, в отличие от них, у неё были на то веские причины. Она поняла, почувствовала каким-то образом, что его с глегом сознания переплелись столь тесно совсем не случайно. Не потому, что он вдруг утратил над собой контроль — этого не позволила бы ему выучка, звание Магистра не дается кому попало, — а потому, что он хотел стать разрушителем, хотел убивать, хотел стать полновластным вершителем людских судеб…

Давно уже Лагашир не испытывал столь сильного душевного разлада и, чтобы как-то совладать с ним, принялся, отбросив эмоции, анализировать свои действия и чувства. Ему не было дела до того, что думает о нем команда «Посланца небес». Он мог не обращать внимание на испуг и отчужденность простодушной девчонки, носившей по прихоти судьбы титул принцессы, но лукавить перед самим собой не было смысла — при столкновении с сознанием глега в душе его разверзлась бездна, о существовании которой Лагашир и не подозревал.

Жажда власти, желание почувствовать себя хозяином жизни и смерти множества людей — пожалуй, именно это явилось причиной того, что сознание его растворилось в слепой ярости глега, которому вольно было миловать или казнить по своему усмотрению. Он чувствовал себя избранным и считал, что достоин власти, он — Магистр, обладатель уникальных способностей и знаний. Любители аллегорий могут сколько угодно рассуждать о неком абстрактном добре и зле, которые нельзя ни измерить, ни сравнить. Иное дело знание и невежество. Черные Маги и Белые Братья — в какие бы одежды они ни рядились, какую бы символику ни использовали, чем бы ни клялись — стремятся к знаниям, хотя черпают их из разных источников и делят на истинные и ложные. Черные Маги, естественно, считают ложным материальный, предметный путь познания, избранный Белыми Братьями, а последние обвиняют магов в шаманстве, не видя перспектив духовного и внечувственного познания сути вещей и явлений.

Спор этот всегда представлялся Лагаширу схоластическим, поскольку за внешней атрибутикой скрывалась, на его взгляд, примитивная борьба за власть. Знания были рычагом, средством её приобретения, а цвет одежд, равно как и рассуждения о Свете и Тьме, истинной и ложной природе тех или иных знаний, лишь поводом и предлогом для стравливания Белых и Черных служителей, находившихся в самом низу иерархических пирамид империй, одна из которых навала себя некогда Братством, а другая — Магистратом. Дела Белых Братьев в последние годы шли успешно — быть может, поэтому-то капитан биремы и не лез из кожи вон, чтобы заполучить кристалл Калиместиара: кто знает какие тайны хранит в себе сокровищница Маронды? Его целью было не дать Черному Магистрату завладеть знаниями древних, и, следовательно, ради сохранения этих знаний Маг должен был призвать глега. Но если он, Лагашир усматривает в знаниях только ступень к обретению власти понятным становится и его желание слить свое сознание с разумом глега — тот в момент нападения на бирему обладал безмерной, безраздельной властью над всеми находящимися поблизости. Магистр содрогнулся, вспоминая крики тонущих, их судороги, предсмертные хрипы, вкус крови на клыках глега… Это безусловно была власть — в самом чистом, самом зверском её воплощении. Право сильного беспрепятственно убить того или этого, всякого или всех, кто попадется на глаза…

Ситуация эта, однако, таила подвох, о котором знали и предупреждали составители «Черного свода». И заключался он в том, что власть, которую он приобрел, объединив сознания человека и зверя, была только разрушительной. Глупцы и наймиты Белого Братства утверждают, что Черные Маги поклоняются злу. «Тьма — это смерть! Темные одежды — одежды траура! Тьма олицетворяет зло!» — нашептывают или орут они, сообразуясь со своим темпераментом в уши простаков, но любой нормальный человек согласится, что поклонение злу предполагает соответствующий образ действий. Ставить же целью своей жизни причинение окружающим зла — задача, во-первых, неблагодарная, как аукнется, так и откликнется, а во-вторых, может устроить лишь заведомо ущербных, имеющих высокое мнение о других и низкое о себе, — глег не будет вредить трупоедке, он её попросту не заметит. Кстати, некоторые племена считают альбиносов вестниками или посланцами смерти и традиционным траурным цветом одежд у них является белый. И наконец, в-третьих, о чем удосуживаются задумываться далеко не все те, кто умеет думать: добро и зло — понятия не только субъективные: для одного это хорошо, для другого плохо, но и преходящие — то, что вчера было хорошо, сегодня зачастую оказывается никуда не годным и, следовательно, плохим. Между тем существует оселок, способный дать верное представление о сущности целого ряда явлений. Созидание—Разрушение — противоположные и взаимодополняющие понятия, употребляемые в одинаковом значении Черными Магами и Белыми Братьями во многом определяют учение о Тьме Всеобъемлющей, в котором краеугольным камнем является система постулатов о Тьме Созидающей. Первые же положения в ней гласят во вселенской тьме был создан этот мир, из тьмы небытия возник он, во тьму и уйдет, когда настанет урочный миг. В ночной тьме зачинается жизнь, во тьме утробной крепнет она и обретает достойные формы, прежде чем предстать перед зрячими. Во тьме…

Впрочем, главным в данном случае является другое, прервал себя Лагашир, убирая затекшую руку из-под головы. Слившись сознанием с глегом, он разбудил в себе Власть Разрушительную, то есть низшую, хотя и наиболее эффектную, которой в полной мере обладают глеги и звери. Но люди, и Черные Маги не были исключением, от века уважали не убийц, а целителей, потому что убить и разрушить способен любой — особого таланта для этого не требуется, а исцелить и построить может лишь Созидатель.

По лицу Лагашира скользнул луч света, упавший из-за отворившейся двери, и он плотно зажмурил глаза. Раньше ему не доводилось задумываться над тем, что власть, как и время, имеет три ипостаси. О том, что Власть может быть Созидательной, Разрушительной и Поддерживающей Равновесие, он читал ещё в «Черном своде», но очевидное в пору учения забылось в каждодневной суете, и власть, которая, как и знание, на самом деле не более чем средство, в какой-то момент представилась ему целью. А ведь он знал предания о Магах-целителях, остановивших некогда Желтую смерть, о зодчих и ученых Магистрата, наконец, о том, что и сегодня есть люди…

— Лагашир, за тобой приходил Гиль. Он говорит, что мы приближаемся к Глеговой отмели, — негромко обратилась к магистру Чаг.

— Хорошо, я сейчас выйду. Подойди сюда, мне надо тебе кое-что сказать…

Когда Лагашир вышел на палубу, лишь по смертельно бледному лицу и нетвердой походке можно было догадаться, что он не совсем здоров. Обведя взглядом толпившихся у бортов матросов, Магистр отметил, что не многие из них смотрят на него с надеждой, в глазах остальных читались ужас и отвращение — сколько бы подвигов он впредь ни совершил в присутствии этих людей, они всегда будут помнить прежде всего вызванного им глега, пожирающего команду «Норгона». Какие бы ни были у него намерения, он оказал плохую услугу Черному Магистрату, подумал Лагашир, и на миг у него возникло желание ни во что не вмешиваться. Исчезновение «Посланца небес» явилось бы простейшим выходом — кристалл упокоился бы в море, и никто не узнал бы о его общении с глегом. Затем Лагашир вспомнил о Чаг, разглядел на баке её сестру, Мгала — с их смертью прекратили бы существование неповторимые миры, а он уничтожил уже достаточно людей, чтобы позволить событиям развиваться своим чередом.

Магистр поднял голову, расправил плечи, на лице его пятнами выступил румянец: отвар цветов сребролиста с кое-какими добавками — самое сильное, хотя и не безвредное тонизирующее, которое можно было изготовить из имеющихся ингредиентов, — начал оказывать свое действие. Сердце застучало чаще, громче, мощными толчками погнало кровь по венам. В других условиях Лагашир не решился бы принимать составленное Чаг по его рецепту снадобье — оно способно было надолго уложить в постель и здорового человека, он же и так потратил на вызов глега слишком много жизненной энергии, однако иного выхода не было. Или они сумеют удержать чудищ от нападения на корабль и проскочат Глегову отмель, или останки их наполнят желудки кровожадных тварей.

Вглядываясь в пологие островки, чуть возвышавшиеся над поверхностью моря, к которым неуклонно влекла «Посланца небес» Мертвая Река, Лагашир вспомнил попавшиеся ему когда-то на глаза записи изустных преданий о примечательных местах Жемчужного моря. Если верить ветхим свиткам, на расположенном здесь острове до Большой Беды трудились люди, превращавшие животных в глетов, большая часть которых предназначалась для работы на мелководье и больших глубинах. О том, обучали ли их топить корабли, разыскивать раковины-жемчужницы или загонять косяки рыб в сети, теперь можно было только гадать, но по-настоящему заслуживало внимания то, что потомство глегов сохраняло по крайней мере часть привитых им способностей, в то время как твари, преобразованные Черными Магами, либо оставались вовсе бесплодными, либо рожали обыкновенных зверей, коими были сами до вмешательства мастеров подобных тому, который изготовлял из трупоедок живые компасы.

— Магистр, мы приближаемся к береговой отмели, не могли бы вы объяснить, что я должна делать, чтобы отпугнуть чудовищ, когда они бросятся на корабль? — прозвучал неожиданно за спиной Лагашира нежный девичий голосок.

Обернувшись, Лагашир увидел миниатюрную девушку с роскошными черными волосами, волной окутывавшими её плечи.

— Вы, вероятно, та самая колдунья, о которой говорила мне Чаг? Она сказала, что основам магического искусства вас обучали жрецы Горалуса.

— Не совсем. Моими наставниками были ульмаиты, и они…

— Это не важно. Где юноша колдун? Позовите его, мне бы не хотелось дважды рассказывать о приемах, которым я намерен вас обучить. — Магистр легким поклоном приветствовал чернокожего юношу, которого не замедлила привести Мисаурэнь, и, глядя на быстро приближавшиеся, выраставшие прямо на глазах островки, произнес: — Прежде всего я хочу довести до вашего сведения, что задача, стоящая перед нами, не столь сложна, как это кое-кому представляется. Рассказы о Глеговой отмели весьма распространены на побережье, а это значит, что немалому числу мореходов удалось посетить её и вернуться домой, чтобы поведать об этом проклятом месте. Нам повезло — море спокойное, судно подходит к отмели при свете дня, и ничто не мешает обнаружить протоку, благодаря которой спаслись другие моряки. Кроме того, у нас на борту три человека, обладающие внечувственным восприятием, — явление редкое, и потому я считаю, что погибнуть мы можем лишь в случае крайнего невезения или по собственной небрежности.

Видя, как просветлело лицо Мисаурэни, Маг с удовлетворением отметил, что зерна надежды пали на добрую почву. Вера в победу — уже половина дела.

На Гиля слова его, казалось, не произвели впечатления, но Чаг говорила, что возлюбленная юноши погибла, когда плыла от «Норгона» к «Посланцу небес», и едва ли он способен сейчас радоваться чему-либо. Впрочем, Лагашир себе испытал силу этого начинающего колдуна и не сомневался, что тот в любом состоянии не подведет — такими способностями ему даже напрягаться особенно не придется.

— Позволю себе напомнить, что глеги отличаются от нас с вами, обладающих даром внечувственного восприятия тем, что сознание их всегда открыто. С людьми, не имеющими «второго» слуха, мы не можем контактировать, хотя кое-кто из магов способен определить эмоциональный настрой окружающих или внушить им определенные образы. Между собой мы в состоянии поддерживать внечувственный контакт на уровне эмоций и передачи самой простой информации, но для этого партнеры должны открыть свое сознание, — разумеется, я не имею в виду аллатов, которые обладают способностью «вызывать» друг друга и обмениваться любыми сведениями, находясь на очень большом расстоянии друг от друга. Поскольку глеги имеют открытое сознание, войти с ними в контакт чрезвычайно просто, и овладеть приемами, которыми я намерен отпугнуть их, вы сможете без труда. Для того чтобы продемонстрировать их, мне надо, чтобы вы открыли свое сознание и настроились на меня. Оба вы уже проделывали нечто подобное: Мисаурэнь — когда использовала сигналы моего мозга, заменившие ей указания живого компаса, а Гиль — отделяя мое сознание от сознания глега…

Со стороны группа магического прикрытия выглядела неказисто, и, хотя северянин знал — впечатление это обманчиво, вид суетившихся около баллисты матросов, к которым примкнул Эмрик, помогавший начинять горшки хитрым веществом, мгновенно воспламенявшимся на воздухе, внушал ему несравнимо большее доверие. Меньше всего надеялся он на остроги, изготовленные им совместно со спасшимися с «Норгона» воинами. Обнаруженный на судне запас досок — материала вовсе не подходящего — был невелик, да и насаженные на хрупкие древки багры и тесаки вряд ли смогли бы пробить глеговы шкуры. Мгал сознавал, что пользы от подобного оружия мало, но ничего лучшего придумать не мог и с возрастающим беспокойством вглядывался в приближавшуюся с каждым мгновением Глегову отмель.

Низкий каменистый остров, выраставший прямо по курсу судна, был, очевидно, самой высокой точкой отмели. Влево, насколько хватало глаз, желто-бурая вода бурлила и пенилась над невидимыми рифами, вскипала вокруг высившихся над поверхностью черных глыб, закручивалась воронками, указывавшими на резкое понижение дна. Направо тянулась цепочка мелких плоских островков, море и здесь пенилось и волновалось, но рельеф дна, вероятно, был сглаженным. Это навело северянина на мысль о катастрофе, сделавшей две части Глеговой отмели столь непохожими одна на другую, хотя сил которые могли бы так разительно изменить их, он даже представить себе не мог.

Будь его воля, Мгал не раздумывая повернул бы судно направо; впрочем, найти безопасный путь вдоль отмели и разыскать спасительную протоку — забота Лив, а гребцы и вставший у руля Бемс готовы исполнить любую её команду, северянина же значительно больше заинтересовали видневшиеся на мелководье темные туши, которые можно было принять за огромные валуны, если бы некоторые из них не двигались.

В историях о Глеговой отмели было несколько вызывающих сомнение деталей, заставлявших Мгала относиться к ним настороженно. Одной из них было частое упоминание о том, что над отмелью стоит вечныйрев сражающихся между собой чудовищ. Напавший на бирему Барвач за время своей страшной атаки и последовавшего за ней кровавого пиршества не издал ни звука, и безмолвие его потрясло северянина сильнее рева разъяренного глега-щитоносца. По наблюдениям Мгала, звери, добывавшие себе пропитание в воде, не отличались голосистостью, и Барвач, казалось, подтвердил, что подобное можно сказать и о глегах. С трудом верилось и в то, что чудища беспрерывно сражались между собой, — время от времени среди самцов, вероятно, возникали стычки из-за самок, но едва ли здешние глеги пожирали друг друга. Если до того, как острова эти ушли под воду, на них и жили диковинные монстры разных пород, то за столетия, прошедшие после катастрофы, они, уж верно, успели истребить слабейших и выяснить отношения.

По мере приближения к Глеговой отмели северянин убеждался, что предположения его соответствуют действительности. Твари, неспешно бродившие по мелководью или неподвижно лежавшие на камнях, не собирались драться между собой и выглядели далеко не воинственно; больше всего они напоминали неповоротливых муглов, хотя и превосходили последних размерами в несколько раз. Вид глегов, издали смахивавших на огромные, покрытые кое-где лишайником валуны, успокаивающе подействовал не только на северянина, но и на Лив, чего он не сказал бы о самой отмели. Скомандовав гребцам левого борта налечь на весла, девушка с тревогой вглядывалась в усеявшие берег обломки кораблей, излохмаченные о рифы стволы принесенных невесть откуда деревьев и желтые буруны, вскипавшие вокруг зловещего вида утесов, преграждавших подходы к отмели. Ночью или в шторм налететь на них ничего не стоило, и даже при свете дня место это, имевшее отдаленное сходство с её родиной — Дувианским архипелагом, — представлялось Лив крайне опасным, хотя теперь она, кажется, поняла, где начинается протока, о которой говорил Фальяр.

Глядя, как медленно разворачивается корабль, устремляясь в правый рукав разветвлявшегося у островка течения, Магистр в то же время напрягал «второй» слух, пытаясь уловить эмоции сновавших поблизости глегов, но тех, к счастью, пока ничего, кроме пищи, не интересовало. Ненависть к человеку была у них в крови, и, значит, до сих пор они «Посланца небес» не заметили, не обратили на него внимания, однако долго так продолжаться не могло.

О! Маг ощутил всплеск агрессивности справа по борту, сконцентрировался на излучавшем её глеге и, чувствуя, как нарастает ярость приближающегося чудища, начиная болью пульсировать в его собственном мозгу, послал в извергавшее ненависть сознание огненный шар. Умение лепить образ шаровой молнии, вбирающей внутреннюю энергию создателя, — одно из начальных упражнений второго круга посвящения, — дело не хитрое, не требующее никаких ухищрений, но у Лагашира были случаи убедиться, что производимый таким энергетическим шаром удар либо повергает глегов в шок, обездвиживающий подобно парализующему яду, либо обращает в панику, заставляя искать спасение в бегстве. Коснувшись источающего ярость сознания, пылающий шар, видимый только «вторым» зрением, набух, подобно нарыву, и взорвался ослепительным светом. На мгновение магистр ощутил абсолютную пустоту, темноту и тишину — сознание глега отключилось, а затем его захлестнула волна паники, и Лагашир криво усмехнулся, представив, как неуклюже разворачивается только что рвавшийся в бой урод, дабы во всю прыть ринуться в противоположную от судна сторону.

Выведя судно в правый рукав течения, гребцы по сигналу Лив подняли весла, с любопытством вглядываясь в проплывавший мимо темно-серый остров, до которого оставалось ещё локтей восемьсот—девятьсот. За галечным пляжем, начинавшимся локтях в четырехстах от судна, тянулось мелководье, затем берег медленно повышался, переходя в причудливое нагромождение каменных глыб. Чем дальше двигался «Посланец небес», тем уже становилась отмель, круче вздымался склон островка. Во время штормов разбушевавшееся море всей своей мощью обрушивалось на этот жалкий клочок суши, лишенный какой-либо растительности; словно щепки, расшвыривало камни, заносило их песком и землей, забрасывало водорослями; и все же острый глаз моряков угадывал в диком нагромождении глыб прямые линии, смутно знакомые формы. Искореженные катастрофой, перемолотые временем и штормами останки руин свидетельствовали, что легенды о Глеговой отмели не врут — раньше здесь действительно жили люди, и гигантские, разрушенные ныне до основания постройки их ничем не напоминали рыбачьи хижины дувианцев или добротные здания зажиточных обитателей Сагры и Манагара.

Внимание матросов привлекали, впрочем, не столько нагромождения камней и наводившие на мрачные мысли остовы и обломки судов, сиявшие словно обглоданные, выбеленные солнцем и непогодами кости, сколько огромные туши глегов. Несколько раз среди гребцов возникал переполох, когда то одна, то другая бронированная тварь — из тех, что забредали поглубже, — заметив или учуяв корабль, с невероятной быстротой устремлялась к нему, но тут же, не успев целиком уйти под воду, замирала, словно оглушенная ударом невидимой исполинской палицы. Это можно было бы счесть за случайность, о чем и заявили во всеуслышание скептически настроенные матросы, если бы не положивший конец спорам глег, внезапно показавшийся из волн в полусотне локтей от левого борта.

Морщинистая, отливающая синевой голова его была украшена омерзительного вида клювом, перепончатые лапы оканчивались изогнутыми когтями, каждый размером с небольшой меч. При появлении чудовища дружный вопль Ужаса сотряс воздух, и, будто оглушенное им, страшилище нырнуло, явив глазам повскакавших со своих мест гребцов удивительнейшее зрелище. Уйдя под воду на глубину четырех-пяти локтей, глег замер, словно впаянный в серо-голубой кристалл воды, подобно тому как зависает над степью крылан-стервятник.

— Ай да хват! Силен! Слава Магистру! — разразились мореходы радостными криками, и тут наконец Лив заметила устье протоки, отделявшей северную часть отмели — оканчивавшуюся островом, мимо которого они плыли, — от южной, состоявшей из множества плоских, едва выступавших из воды островков.

— На весла! Бемс, лево руля! Правый борт, дружнее! — срывая голос, заорала Лив, силясь перекричать торжествующих победу над глегом матросов.

Мешкать было нельзя, поскольку течение вновь раздваивалось и огибавшая отмель, более мощная ветвь его грозила увлечь «Посланца небес» в гибельный лабиринт островков. Уразумев это, гребцы навалились на уцелевшие после шторма весла, и судно, отчаянно зарываясь носом в воду, содрогаясь и всхлипывая, начало судорожно разворачиваться. Ощущая, как вибрирует палуба, слыша плеск воды в трюме и видя, как выгибаются от напряжения весла, буграми вздуваются мышцы на спинах гребцов, девушка, стиснув зубы, мысленно взывала ко всем, какие ни есть, богам, чтобы они хоть чуть-чуть, ну ещё немного ускорили этот ужасающе медленный, как движение умирающего, поворот, грозивший вынести их прямо на каменные клыки южной части отмели.

— Друж-но! Нава-лись! Раз-два! — ревел над ухом Праст — барабанщик «Посланца небес», задавая гребцам ритм голосом, так как барабан свой, в великом усердии, он изодрал ещё во время шторма.

Подгоняемое мощными ударами весел, судно выбралось из огибавшего отмель, а затем терявшегося в глубине её течения, замерло в опасной близости от залитых пеной рифов и, подхваченное попутным рукавом течения, устремилось в протоку.

Вздох облегчения, вырвавшийся из множества глоток, ещё не затих, когда голос северянина возвестил о новой опасности:

— Глеги!

— К баллисте! Остальным — разобрать остроги! — вторил ему Эмрик.

Не занятые на веслах матросы разбежались по местам, а Лив, оглянувшись по сторонам, ощутила внезапную слабость в ногах и подумала, что напрасно они сунулись в протоку. Вдоль и в глубь отмели идти страшно, но тут — верная гибель.

Ширина протоки едва достигала шестидесяти локтей, и Гиль едва успел послать энергетический шар в сознание глега ринувшегося на судно со стороны правого борта. Удар был недостаточно силен, тем не менее чудище, закружившись волчком, ушло под воду, а новый, похожий на огромный наконечник стрелы глег уже поджал мускулистые задние лапы, чтобы метнуть свое тело вперед. Спинной панцирь его, утоньшаясь, острым козырьком нависал над черепашьей головой, превращая глега в безупречный таран. Сознавая, что удар, нанесенный такой тварью, окажется гибельным для судна, юноша, мельком взглянув на бестолково размахивавших острогами мореходов, нащупал кипевшее яростью сознание готовой к атаке твари, но посланная им невидимая шаровая молния была слеплена слишком поспешно, чтобы парализовать или хотя бы напугать чудище. Слегка ошеломленное, оно присело ещё ниже, потом мощные ноги распрямились и, подобно гигантским пружинам, бросили живой таран в борт «Посланца небес». Момент, однако, был упущен: увлекаемое течением и подгоняемое веслами, судно скользнуло вперед, уходя от сокрушительного удара, а Гиль, видя, что положение становится отчаянным, мысленно призвал на помощь Магистра.

Лагашир был поглощен отражением атаки подводных глегов, но откликнулся на призыв немедленно — протока была чересчур узка, чтобы он мог полностью полагаться на своих помощников, у которых не хватало ни опыта, ни умения для концентрации внутренней энергии с необходимой быстротой.

— Кидайте остроги! Чего ждете?! — взревел Мгал и, подавая пример замешкавшимся товарищам, первым метнул острогу в изготовившегося к прыжку глега.

Это был жест отчаяния — убить этакую тварь столь несовершенным оружием так же немыслимо, как сразить мечезуба кухонным ножом, но если бы им удалось хотя бы замедлить нападение лезших с правого борта чудищ, это облегчило бы работу Мага и его помощников, удары которых становились все менее действенными.

Три остроги вонзились в бородавчатую морду похожей не то на гигантскую лягушку, не то на краба твари, остальные полдюжины отскочили от толстой пупырчатой кожи, заменявшей ей хитиновый покров и нисколько не уступавшей последнему в прочности. Глег издал утробное урчание взмахнул головой, силясь освободиться от неожиданной помехи, гребцы в очередной раз налегли на весла, и Мгал, радостно переглянувшись с одним из бывших «норгонцев», — получилось! — потянулся за новой острогой.

Пост на носу корабля, по мнению Лагашира, был наименее ответственным, и потому он отвел его Мисаурэни, на чьи способности меньше всего полагался. Когда судно свернуло в протоку, первое, что бросилось в глаза девушке, были темные туши глегов на чуть выступавшем из воды правом берегу. Их было здесь не больше, чем на внешней стороне отмели, но тут они оказались несравнимо ближе и, значит, несравнимо опаснее. Стоит им заметить корабль — и дело примет скверный оборот; хорошо, хоть левый, загроможденный каменными глыбами берег, круто поднимавшийся из воды, а местами нависавший над протокой, недоступен мерзким тварям и можно не опасаться нападения с этой стороны.

Черная вода казавшейся бездонной протоки, сгустившийся запах рыбы, водорослей и гниения — затхлый глегов дух, о котором упоминали все встречавшиеся когда-либо с этими тварями, — производили тягостное впечатление, но девушка постаралась взять себя в руки. Торжествующие крики матросов заглушил призыв Мгала к оружию, потом послышались вопли, свидетельствовавшие о том, что сражение началось, однако Мисаурэнь не повернула головы, не моргнула и глазом. На какое-то время она забыла даже о стоявших за её спиной, с острогами наготове, принцессах, настолько поглотило ведьму прослушивание глеговых сознаний.

Твари эти, обладавшие на редкость омерзительной внешностью, словно нарочно созданные для убийства, состоявшие исключительно из когтей, шипов, рогов, клыков и непробиваемых роговых и хитиновых панцирей, как и предсказывал Лагашир, особой сообразительностью и наблюдательностью не отличались и воспринимали корабль, лишь когда тот проплывал непосредственно мимо них, что сильно упрощало задачу Мисаурэни. Вскоре она поняла, что ей надобно больше всего опасаться подводных тварей, и на них-то ведьма и сосредоточила свое «второе» зрение и слух. Глегов, плывших навстречу «Посланцу небес», было немного, и набухавшие в её сознании энергетические шары, которые она старательно направляла в их тлеющие злобой мозги, надежно обездвиживали громадных тварей, заставляя покорно ложиться на дно, — протока была достаточно глубока, чтобы судно успевало беспрепятственно проходить над оцепеневшими тушами. Тревожило Мисаурэнь лишь то, что в узком месте парализованная ею тварь могла преградить путь кораблю и тогда все оставшиеся позади глеги ринутся за ними, нагонят и… О том, что произойдет в этом случае, она старалась не думать, и это ей почти удавалось: в конце концов, разбираться с оставшимися за кормой глегами — задача Гиля и самого Магистра, и хотелось верить, что они с ней справятся.

Эмрику потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, что воспользоваться баллистой им не удастся и главную тяжесть схватки с глегами придется принять на себя Гилю и Лагаширу. Метать горшки с зажигательной смесью вперед не имело смысла: твари, нежившиеся на правом берегу протоки — то появлявшемся, то снова уходившем под воду, — не подозревали о приближении судна, пока оно не возникало рядом с ними, и нарушать их покой раньше времени было бы верхом неблагоразумия. Изрядно потрудившись, можно было развернуть баллисту, чтобы обстрелять глегов, пытавшихся преследовать «Посланца небес», но при мысли о том, что течение понесет разлившийся по воде огонь прямо на судно, Эмрик признал это слишком рискованным шагом. Он уже взялся за острогу, когда в голову ему пришел ещё один способ борьбы с глегами, о котором, занятый мыслями об использовании баллисты, никто из них не подумал.

Подхватив небольшой горшок, Эмрик поспешил к борту и, дождавшись, когда напротив него окажется истыканная костяными колючками тварь, размерами превосходившая рыбачью хижину, метнул в неё огненосный снаряд. Их разделяло локтей тридцать, и в мозгу глега ещё только забрезжило желание напасть на корабль, а горючая смесь, вытекшая из расколовшегося от удара о костяную иглу горшка, уже вспыхнула, мгновенно сделав его похожим на пылающую скирду сена. Вопль боли и ярости обожженной твари и радостные крики мореходов, сразу оценивших эффективность предложенного Эмриком способа, раздались одновременно, а механики уже тащили от баллисты новые горшки. Чаг и Батигар, сообразив, что теперь и они могут принять самое деятельное участие в схватке, поспешили присоединиться к ним. Даже Лив ощутила неожиданный прилив бодрости — протока кончалась, и она уже видела безбрежную гладь моря, но тут слух её резанул пронзительный возглас ведьмы.

Мисаурэнь слишком поздно обнаружила глега, забравшегося каким-то чудом на левый берег протоки, и посланный ею энергетический шар не достиг его сознания. Похожая на увеличенную в десятки раз каменную ящерицу-агурти, тварь бросилась на палубу «Посланца небес» с нависшего над судном утеса. Взмах всесокрушающего хвоста, переломив мачту как соломинку, пронесся подобно вихрю, сметая за борт Гребцов и воинов. Угрожающе осевшее судно резко замедлило ход, глег шваркнул когтистой лапой по баллисте и сбитым с ног людям, превращая их в кровавое месиво, и, распахнув напоминавшую вход в смрадное подземелье пасть, издал свистящее шипение, от которого у Мисаурэни заложило уши. Разевая в беззвучном крике рот, она на четвереньках поползла к борту, и тут пущенный рукой Эмрика горшок угодил прямо в пасть двинувшегося за ней глега.

Душераздирающий рев огласил окрестности Глеговой отмели, судно качнулось из стороны в сторону, палуба затрещала под лапами обезумевшей от боли твари. Взметнувшись в неистовом прыжке, чудище свилось кольцом и, рухнув на корму, начало медленно съезжать в воду, цепляясь передними лапами за скользкую от крови палубу, словно намереваясь утащить неестественно вздернувшее к небу нос судно на дно протоки.

Костер, неизменный друг, помощник и защитник путников, дымил, почти не давая огня. Дождь, упорно ливший день за днем, промочил все вокруг и готов был зарядить вновь по серому низкому небу непрерывной чередой ползли распухшие, отягощенные влагой облака, которые ветер гнал и гнал с юго-запада.

Этот-то ветер, то стихавший, то снова усиливавшийся, пригнал к берегу и «Посланца небес», после того как шторм вдоволь наигрался с чудом проскочившим Глегову отмель судном. Напрасно Мгал пытался вспомнить, сколько же суток носило полузатопленный корабль по морю, — он сбивался со счета. Ничего удивительного в этом не было — северянин оказался единственным выжившим после атаки глега раненым: удар хвоста чудовищной ящерицы сломал ему два ребра, а падающая мачта едва не проломила голову, так что большую часть времени он провел в забытьи. Чернокожий юноша сделал все возможное, чтобы поскорее поставить Мгала на ноги, и, когда то, что осталось от «Посланца небес», выбросило на мелководье в виду незнакомого берега, северянин, хотя и с помощью Бемса, добрался, бредя по колено, а то и по пояс в воде, до суши и даже помог Лив сложить и развести костер, пока Гиль и Батигар с дюжиной мореходов собирали съедобные водоросли и ракушки, чтобы испечь их на углях.

Закутавшись в чей-то дырявый плащ, Мгал, прислонившись к валуну, лениво наблюдал за тем, как оставшиеся в живых спутники перетаскивали с готового вот-вот развалиться судна все представлявшее хотя бы мало-мальскую ценность. Время от времени он пододвигал к костру влажный валежник и водоросли, с тем чтобы они подсохли, прежде чем послужить пищей огню, и поглаживал забившегося к нему под плащ певуна.

Мысли северянина текли медленно и были далеки отсюда. Они то возвращались к сражению на Глеговой отмели, ставшей могилой Эмрика, Мисаурэни, Чаг, большей части команды «Посланца небес» и тех немногих, кому удалось спастись с «Норгона», то переносились к началу его поисков кристалла Калиместиара — к переходу через Облачные горы и скитаниям по непролазным чащобам севера. Теперь, когда кристалл упокоился вместе с Лагаширом на морском дне, многое представилось ему в новом свете и почему-то все чаще и чаще возникали перед глазами сцены из жизни в селении ассунов, лицо Чики и, конечно же, Эмрика. Если бы его друг решил откочевать вместе с ассунами на север, то, вероятно, был бы сейчас жив, а самого Мгала уже давно не было бы на свете. Подобные мысли не заставляли, однако, северянина испытывать чувство вины: Эмрик был мужчиной, воином и сам выбрал свою судьбу — чего же ещё может желать человек? Он видел цель и делал все возможное, чтобы достигнуть её, — о чем ещё мечтать мужчине? Кто знает, правда, не ожидало ли его друга разочарование, Доберись он до сокровищницы Маронды?

Мгал погладил тихо поскуливавшего певуна. Скорби не было в его душе. Он плохо знал погибших мореходов, Магистр же добился своего, захватив кристалл с собой в глубины протоки, — ключ от сокровищницы не достался Белым Братьям. Чаг любила Лагашира, и смерть не разлучила её с ним, а Мисаурэнь… Кажется, она была ульшаиткой и значит, обрела в море — колыбели и усыпальнице своих богов — не смерть, а возможность возродиться из его волн к новой жизни, в ином месте, времени, а может, и мире. Ибо веруют улышаиты, как и прочие почитатели Грозноглазого Горалуса, что волны смывают скверну с людских душ, залечивают физические и сердечные раны и помогают возрождению, унося достойнейших по Морю Наслаждений к Берегам Вечного Блаженства.

Вскоре неподалеку от костра выросла гора всевозможного скарба, и мореходы начали рассаживаться вокруг огня, негромко переговариваясь между собой. Из бочонка пальмового вина было выбито днище, по рукам пошли остатки вяленой рыбы и галет. Наиболее нетерпеливые принялись шевелить сучьями в костре, проверяя, хватит ли угольев, чтобы испечь набранные ракушки. Лив подсела к северянину и палочкой нарисовала на земле очертания Жемчужного моря.

— Судя по всему, ветер пригнал нас на восточный берег Зеркального залива — примерно вот сюда. Праст с товарищами собирается сегодня же двинуться на север — рано или поздно они набредут на какой-нибудь рыбачий поселок, проведут там сезон штормов, а потом наймут суденышко, которое доставит их в Нинхуб, где опытные моряки всегда могут устроиться на корабль, идущий в Сагру. Праст полагает, что среди взятого с «Посланца небес» достаточно ценных и полезных вещей, которые позволят им сторговаться с рыбаками.

Мгал, кивнув, поглядел на лежавшую подле него алебарду — не считая одежды, это было все, чем он владел.

— Мы можем присоединиться к Прасту, если у тебя нет других планов, — вмешался Гиль, — а можем пойти в Бай-Балан. Путь туда займет столько же времени, но там, по крайней мере, мы не встретимся с Белыми дьяволами.

— Быть может, именно потому, что Нинхуб принадлежит Белому Братству, нам стоит отправиться туда и попытаться разузнать что-нибудь о твоих взятых в плен соплеменниках? — предложил северянин.

— Я уже думал над этим, но есть одно обстоятельство, о котором ты пока не знаешь… — Гиль замялся и вопросительно покосился на Лив. — Кристалл Калиместиара не утонул с Лагаширом. Перед схваткой с глегами Магистр передал его Чаг, и Батигар, совершая обряд прощания, нашла пояс с кристаллом на теле сестры, — негромко сказала девушка, не сводя глаз с принцессы.

— Кристалл не утонул? — По лицу Мгала пробежала тень. — Он у тебя? — Северянин перевел взгляд на Батигар, и та, положив руку на эфес висевшего у бедра тесака, вызывающе вскинула голову:

— Да, у меня! Он принадлежит мне по праву — я единственная наследница рода Амаргеев! — Синие глаза её потемнели, и Мгал подумал, что, несмотря на лохмотья, она держится как и подобает принцессе.

— Что же ты собираешься делать с ключом к сокровищнице Маронды? — поинтересовался он, отметив, что сидевшие у костра матросы зашевелились, поспешно делая оберегающие знаки и отодвигаясь подальше от Батигар.

— Я приду в Нинхуб и обменяю кристалл Калиместиара, которым так стремятся завладеть Белые Братья, на престол Исфатеи.

О, Вожатый Солнечного Диска, значит, служба его ещё не закончилась! Северянин ощутил вспышку ставшей уже привычной боли в груди и с трудом втянул воздух через стиснутые зубы, — Гиль сказал, что пройдет ещё дней десять, прежде чем он восстановит прежнюю форму, а до тех пор пользы от него как от дряхлой старухи. Как хорошо было бы позволить событиям идти своим чередом! Как заманчиво усмотреть в том, что кристалл вернулся к своей законной хозяйке, промысл небес, веление судьбы, но…

— Ты не доберешься до Нинхуба одна, а эти люди едва ли захотят принять тебя в свою компанию — им и так пришлось немало пережить из-за этого кристалла, — сухо промолвила Лив, указывая на все дальше отодвигавшихся от Батигар моряков.

— Мы хотим выбраться из этой заварухи живыми и вернуться к своим семьям, — переглянувшись с товарищами, решительно сказал Праст. — Довольно с нас Черных Магов, Белых Братьев и волшебных кристаллов. Мы не пойдем в Нинхуб с этой женщиной. Пусть она выбирает любой путь. — Он обвел рукой каменистое побережье, усеянное купами невысоких, изогнутых дующими с моря ветрами деревьев. — Но рядом с собой мы её не потерпим. — Дойду и без вас! — высокомерно отрезала Батигар.

— Может быть, и дойдешь, но вряд ли Белые Братья будут считаться с желаниями пришлой нищенки, даже если в поясе её окажется кристалл Калиместиара. Скорее всего они отнимут его у бедолаги, а саму её выкинут на улицу или прирежут, чтобы не болтала лишнего, — добавил Гиль.

Они правы, и Батигар это понимает, подумал северянин, глядя в огонь и ощущая, как наваливается на плечи невидимый груз ответственности, от которой он считал себя избавленным навеки. Будь с ним Эмрик, он, верно, сказал бы что-нибудь мудрое, но Эмрика нет, а есть долг, принятый им на себя после убийства его соплеменниками Менгера. И долг этот, почти не воспринимаемый поначалу всерьез, суливший более или менее забавные приключения, постепенно превратился в тяжкую службу, неизбывным ярмом висевшую на нем. С гибелью Эмрика долг возрос, а жизнь многих других людей столь тесно переплелась с судьбой кристалла, что смерть кое-кого из них должно было прибавить к счету. Распространенное мнение, будто серьезное дело стоит жизни человека и якобы оправдывает его смерть, представлялось Мгалу злобной чепухой, и в то же время он сознавал, что чем больше людей гибнет из-за кристалла, тем кощунственней становится его желание избавиться от наследства Менгера, переложить связанную с ним ответственность на кого-то другого.

— Мгал, почему ты молчишь? — нетерпеливо окликнула его Лив. — Кристалл — последнее, что у нас осталось. Из-за него…

— Прекрати, — остановил северянин девушку, успевшую наполовину обнажить меч и настроенную самым решительным образом. — Зачем тебе связываться с Белыми Братьями, Батигар? Принцессе из рода Амаргеев не пристало торговать ключами от сокровищницы, особенно если она сама может войти в нее. На что тебе власть в Серебряном городе, когда перед тобой хранилище, в котором собрано все лучшее, что было создано нашими великими предками? Сокровища Древних позволят тебе изменить мир; что в сравнении с этим престол Исфатеи и звание Владыки, который, будучи посажен на трон Белыми Братьями, останется игрушкой в их руках и может быть смещен ими в любой момент?..

Северянин говорил очевидные вещи, нисколько не сомневаясь в том, что Батигар решится отправиться с ними в Бай-Балан. Ему очень не хотелось снова брать на себя заботу о кристалле, но это было неизбежно. Известие о том, что тот не утонул, поразило северянина значительно меньше, чем можно было ожидать, — что-то подобное он предчувствовал и по-настоящему удивился иному: у него не возникло желания решить возникший с принцессой спор при помощи силы. Рука его, вместо того чтобы потянуться за алебардой, тихо поглаживала певуна, который высунулся из-под плаща, словно намереваясь принять участие в разговоре.

Вероятно, вид нетопыря, издававшего под ласково гладящей его тяжелой рукой тихие мелодичные звуки, как раз и явился единственным доводом, доступным сейчас измученной душе Батигар. Что бы принцесса ни говорила, она чувствовала себя совершенно обессиленной, страшно одинокой, и лучшим выходом ей казалось, скрестив оружие с Лив, принять удар милосердной стали. Но, завороженно глядя на осторожно поглаживавшую безобразного нетопыря руку, она почему-то ощутила надежду на лучшее будущее, испытала давно позабытое чувство безопасности и детской беззаботности. Неожиданный спазм сжал горло, на глазах закипели слезы, которые она так и не пролила по Чаг и Мисаурэни.

Мгал продолжал что-то говорить про сокровищницу, а до сознания девушки доходил только его спокойный, увещевающий голос и то, что эти люди не требуют у неё кристалл, а предлагают идти к цели вместе с ними. Она вспомнила совместное путешествие к Чилару, проделанное на плоту, где хватало места всем — и Эмрику, и Чаг, — и неожиданно для себя, распахнув лохмотья, так что на мгновение стала видна бархатистая кожа живота, сорвала надетый на голое тело пояс, принадлежавший некогда северянину, и бросила его к ногам бывшего владельца:

— Я иду с вами, и пусть этот знак доверия послужит залогом наших добрых отношений. Вражда не привела ни к чему хорошему, все мы оказались в проигрыше. Отдай мне Чапу.

Девушка склонилась над Мгалом и, подхватив певуна, прижала его к груди, отчетливо сознавая, что на всем свете у неё осталась лишь эта глупая тварь и три едва знакомых человека, предложивших ей разделить с ними тяготы пути к мифическим сокровищам Последнего Верховного Владыки Уберту. При виде лежащего у ног северянина пояса Праст и матросы отступили ещё дальше от костра, и только сидевший у самого огня Бемс продолжал как ни в чем не бывало с хрустом уплетать вяленую рыбу, заедая её пучками похожих на мох водорослей. Верзила безоговорочно доверял северянину с Гилем, полагая, что если они готовы рискнуть своими шкурами, то поход к сокровищнице — дело не вовсе безнадежное и ему тоже стоит принять в нем участие.

— Мгал, возьми кристалл. Дорога дорог по-прежнему ждет нас. — Чернокожий юноша придвинул брошенный Батигар пояс северянину, и тот нехотя поднял его. Расстегнул оттопыренный кармашек, достал из него кристалл.

Хмурые дождевые облака отразились в хрустальных гранях, и Мгалу почудилось, что металлические нити в глубине кристалла слабо вибрируют, издавая чуть слышный звон. Лив, протянув руку, взяла хрустальный кубик с его ладони, поднесла к глазам и с разочарованной миной вернула северянину.

— Это всего лишь ключ, — пробормотал Мгал, будто оправдываясь, и спрятал кристалл в кармашек пояса. — Итак, мы идем в Бай-Балан, а там снова придется вверить свои судьбы водам Жемчужного моря. Путь по Дороге Дорог продолжается.

Он чуть было не сказал «по Дороге потерь», но вовремя спохватился. Взглянув на Лив, Батигар и продолжавшего лопать Бемса, северянин подумал, что путь этот можно было назвать и Дорогой обретений. Во всяком случае, если Эмрик был прав и на дороге этой «решаются судьбы народов и племен, судьбы всего мира», лучше назвать её именно так.

Павел Молитвин Наследники империи

Часть первая. ДЕВЫ НОЧИ

Глава первая. ОТШЕЛЬНИК

Мисаурэнь слишком поздно обнаружила глега, забравшегося каким-то чудом на левый берег протоки, и посланный ею энергетический шар не достиг его сознания. Похожее на увеличенную в десятки раз каменную ящерицу — агурти, чудовище бросилось на палубу «Посланца небес» с нависшего над судном утеса. Взмах всесокрушающего хвоста, переломив мачту, как соломинку, пронесся подобно вихрю, сметая за борт гребцов и воинов. Угрожающе осевшее судно резко замедлило ход, глег шваркнул когтистой лапой по баллисте и сбитым с ног людям, превращая их в кровавое месиво, и, распахнув напоминавшую вход в смрадное подземелье пасть, издал свистящее шипение, от которого у Мисаурэни заложило уши. Разевая в беззвучном крике рот, она на четвереньках поползла к борту, и тут пущенный рукой Эмрика горшок с зажигательной смесью угодил прямо в пасть двинувшегося за ней глега.

Душераздирающий рев огласил окрестности Глеговой отмели, судно качнулось из стороны в сторону, палуба затрещала под лапами обезумевшей от боли твари. Взметнувшись в неистовом прыжке, чудище свилось кольцом и, рухнув на корму, начало медленно съезжать в воду, Цепляясь передними лапами за скользкую от крови палубу, словно намереваясь утащить судно на дно протоки.

Нос «Посланца небес» вздыбился, как торчащий из воды утес, и все, что было на палубе, покатилось в воду, вспененную извивающимся в агонии глегом. Эмрику удалось задержаться, ухватившись рукой за обломок доски, но катившийся бочонок предательски ударил его в затылок. В глазах потемнело, и он почувствовал, что неудержимо скользит по накренившейся палубе и падает, падает, падает…

Эмрик погружался в пучину, кипящая пенным серебром поверхность воды удалялась от него, толща сине-зеленого стекла окутывала покоем и тишиной. Сознание его раздвоилось, он понимал, что тонет, и в то же время как будто со стороны видел осаждаемый глегами, оставшийся далеко наверху корабль, перекошенные злобой и страхом лица людей, щерящиеся морды чудищ, и мысль о возвращении в мир живых казалась ему невыносимой. Режущий глаза свет отдалился, на смену ему пришли ласкавшие глаз синие сумерки. Глубина сулила умиротворение. Эмрику чудилось, что он возвращается в материнское лоно, и близкая смерть не страшила, а радовала. Избавительницей и утешительницей представлялась она ему в эти последние мгновения, доброй всепрощающей матерью, давно поджидавшей его, чтобы осушить слезы, разгладить морщины на лице и одарить вечным покоем, тишиной и темнотой.

Уже ступив на порог Вечности, он неожиданно почувствовал чье-то присутствие и безучастно отметил, что навстречу ему из глубины поднимается неведомое существо. Ощутив его настороженное любопытство, Эмрик мысленно улыбнулся, ничуть не удивляясь доброжелательности обитавшего в пучине гиганта. Здесь, вдали от вечно длящейся под опаляющими взглядами яростного солнца схватки, жизнь текла по своим законам. Никому ни до кого не было дела, не было обид, рухнувших надежд и… Эмрик вздрогнул — возникший из мрака исполин, оказавшись прямо под ним, толкнул его мягкими теплыми губами. Раз, другой, третий… Еще одна громадная тень вынырнула из бездны, и теперь уже обе они начали дружно подпихивать и подталкивать утопающего.

Сначала он подумал, что стражи глубин просто играют с ним, но потом до него дошло, что движения их удивительно целенаправленны. Эмрик сообразил, что его выталкивают наверх, туда, где за зеленой завесой вод бушует безумное солнце, дуют злые ветры, бесчинствуют штормы и ураганы, где терзают свою добычу глеги и люди — самые страшные из самых отвратительных чудовищ, — и ощутил ни с чем не сравнимое разочарование. Опять, в который уже раз, ему было отказано в покое!..

— Очнулся, — произнес чуть хрипловатый женский голос, и Эмрику захотелось зарыдать от обиды. Однако в следующее мгновение волна теплой живительной силы покатилась от висков к плечам, обожгла живот, согрела ступни, и он, забыв о столь близких и желанных объятиях смерти-избавительницы, открыл глаза. Размытые цветные пятна качнулись, сжимавшие голову тиски, через которые лилась и лилась в него жаркая алая сила, ослабли, и он увидел склонившуюся над ним Мисаурэнь.

— Жив! Слава Великой Матери Ульше, он вернулся и останется с нами, промолвила девушка с облегчением.

Эмрик разглядел за ее спиной осунувшееся лицо Лагашира, вспомнил тишину и покой вечных сумерек, к которым ему так и не дали приобщиться, и прошептал непослушными губами:

— Будьте вы прокляты…

— Замечательно! Этому парню суждена долгая жизнь, — усмехнулся Магистр, а девушка убрала ладони от висков Эмрика и хихикнула:

— Вот и рассчитывай после этого на мужскую благодарность!

— Погоди, придет в себя, отблагодарит еще. Слова мага прозвучали двусмысленно, и Эмрик с досадой подумал, что эти двое говорят о нем так, будто его здесь нет. Затем из лабиринтов сознания пришла мысль о «Посланце небес», Гиле и Мгале. Он попытался приподняться, и неверно истолковавшая его движение Мисаурэнь поспешно сказала:

— Лежи! Все худшее уже позади. Глегов поблизости нет, и сейчас нам ничего не угрожает.

— Корабль… Корабль вырвался с отмели? — сипло, уже в полный голос спросил Эмрик.

Дожидаясь ответа, он некоторое время глядел в хмурое небо, по которому ветер гнал изорванные в клочья серые тучи, прислушивался к отрывистым крикам чаек и плеску волн, а потом с усилием приподнялся на локте и осмотрелся по сторонам. Мрачные скалы, грязно-желтый песок, темная вода протоки. Ни глегов, ни обломков судна, словно все это ему только приснилось…

— Я видел, как течение уносит искалеченный корабль в море. — Лагашир зябко поежился — влажные лохмотья и нависшая над людьми скала плохо защищали от резкого порывистого ветра, предвещавшего близкий шторм. — Кто-то должен был остаться в живых, но едва ли, вырвавшись с Глеговой отмели, «Посланец небес» сумеет дотянуть до берега.

— Я-ас-но… — протянул Эмрик, облизывая потрескавшиеся губы. — Ну а вам как удалось уцелеть? И куда девались глеги?

— Лагашир вытащил меня на отмель, когда я уже распрощалась с жизнью. Он же позаботился и о том, чтобы глеги не совались сюда. А знаешь ли ты, кто спас тебя?

— Меня?.. — переспросил Эмрик, думая о том, что без пищи, воды и оружия они обречены и даже колдовские способности ведьмы и Черного мага не помогут им выбраться живыми с этих затерянных посреди моря островов, кишащих глегами.

— Да-да, тебя! — нетерпеливо повторила девушка. В памяти всплыли выталкивавшие его на поверхность мягкие теплые губы обитавших в вечных сумерках гигантов, и Эмрик нехотя ответил:

— Меня спасли глубоководные существа, которые, видимо, чем-то сродни глегам. Ума не приложу, откуда они взялись в этой протоке.

— Значит, мы не ошиблись! — Запавшие глаза Лагашира торжествующе блеснули. — Крики о помощи были услышаны! Я чувствовал, чувствовал чье-то присутствие, хотя поверить в их существование не мог…

Магистру доводилось слышать истории о живущих в морских безднах гигантах, приходивших время от времени на помощь гибнущим морякам. Но одно дело — слушать байки подвыпивших мореходов и совсем другое — видеть человека, вынесенного со дна морского неведомой тварью едва ли не у него на глазах. Улавливая искорки невероятно чуждого, сумеречного сознания, он должен был догадаться о присутствии этих таинственных существ, легенды о которых слагали еще до Катастрофы. Тогда, правда, ему было не до того, зато теперь… Если бы удалось вызвать одно из них, он и его спутники были бы спасены. Едва ли у него хватит на это сил, но других шансов на спасение нет. Рано или поздно глеги вернутся, и тогда…

— Куда ты? — Мисаурэнь подняла глаза на Магистра, однако ответа не получила. Набросив ей на плечи остатки своего плаща, он вышел из-под служившей им укрытием скалы и двинулся к берегу протоки.

— Лагашир хочет вызвать моих спасителей? — Эмрик прислонился спиной к скале и уставился в спину удалявшегося мага. Тот расправил плечи, вскинул голову, как будто даже стал выше ростом, и Эмрик подумал, что в его стройном сухощавом теле сокрыты поистине нечеловеческие силы.

Магистр вошел в воду по колено, простер руки в направлении моря и замер подобно изваянию. Некоторое время Эмрик наблюдал за ним, ожидая внешних проявлений волхования, но затем, видя, что ничего интересного не происходит, покосился на Мисаурэнь, устроился поудобнее на своем жестком ложе и прикрыл глаза. Если ведьма и представляла, чем занят Лагашир, то настроения рассказывать об этом у нее явно не было, а лезть с расспросами Эмрику не хотелось. Не ждал он ничего хорошего от Черного мага…

Мисаурэнь и в самом деле знала, что делает Лагашир. Внутренним зрением она видела, как мысль его, подобно огромной крупноячеистой сети, пронизывает темные воды протоки и устремляется к морю. Рассекает толщу вод, пробивается сквозь излучаемые бродящими поблизости глегами ненависть и жажду крови. Девушка слышала, а точнее — чувствовала отдаленно похожее на гул потревоженного улья ворчание затронутых мысленной сетью тварей. Видела вторым зрением, как утоньшаются и уходят в темную бездну нити мысленного посыла Магистра. Сама бы она ни за что не смогла осуществить такого рода поиск, но следить за энергетической сетью мага, чье сознание в этот момент было полностью разблокировано, удавалось ей без особого труда. В отличие от Лагашира, она не видела, куда идут нити, но дрожание их, напоминавшее подергивание поплавка, свидетельствовало о том, что они касаются сознаний обитателей пучины, упорно отыскивая единственно нужное, в котором теплился огонек доброжелательности, и хоть чем-то схожее с человеческим разумом.

Несколько раз Мисаурэнь вздрагивала от ужаса и отвращения: в морских глубинах кипела жизнь, и проявлялась она прежде всего в том, что там, как и на земле, то и дело кого-то жрали и рвали в клочья, заглатывали живьем, медленно или быстро перетирали пилообразными или жерновоподобными челюстями… Мыслей уловить было нельзя, скорее всего потому, что таковых у глубоководных тварей просто не имелось, но страх и судороги агонизирующих существ болезненными толчками отзывались в распахнутом сознании девушки, и она чувствовала, что хватит ее так ненадолго…

По-видимому, Магистр умел каким-то образом приглушать остроту восприятия, и все же поиски начали утомлять и его. Мисаурэнь ощущала, как трепещут и одна за другой истаивают серебряные нити мыслей. Еще немного, и… Она так и не поняла, как это произошло, почему вместо морских глубин перед глазами возникла фигура исполинского храмового быка с золочеными рогами и вплетенными в гриву цветными ленточками, окликаемого сухощавым тонконогим мальчуганом. А затем души ее коснулся зов. Мальчишка звал быка. Звал мысленно, но с такой силой, что девушке показалось — череп ее вот-вот лопнет от этого отчаянного беззвучного крика, сравнить который можно было разве что с набатным колоколом.

«Это уже слишком!» — пронеслось в сознании ведьмы. Она приказала себе оглохнуть, однако зов не умолкал, и гигантский бык наконец услышал его. Медленно поворотил мощную голову в сторону мальчишки и уставился на него ничего не выражающими, поблескивающими, как черный агат, глазищами…

— Что с тобой? Приди в себя! Тебе плохо?! — Эмрик тряс Мисаурэнь за плечи с такой силой, будто собирался вытряхнуть из нее душу. — Ох, ну слава Отцу Небесному! Что это на тебя вдруг нашло?

— Магистр отыскал твоего спасителя, — пробормотала девушка, сообразив, что это вовсе не храмовый бык повернул голову, а подводное чудище, очнувшись от дремы, прислушивалось к звуку чужой мысли. А бык?.. Было, видимо, что-то в прошлом Лагашира связано с храмовым быком, что-то воскресившее именно этот образ. Образ существа, отозвавшегося на призыв о помощи… — Он нашел и позвал его. А что из этого получится — увидим. Во всяком случае я на месте этого бык… тьфу!.. морского чудища приплыла бы немедленно.

— Ах, даже так… — Эмрик поморщился и взглянул на мага. Сгорбившись, с болтавшимися как плети руками, тот медленно и неуверенно, словно пораженный внезапной слепотой, брел по мелководью к покрытому грязно-желтым песком берегу. — Ого! Не знаю уж, что ему удалось наколдовать, но вид у него такой, будто он из гнезда паулагов-кровопийц выбрался!

Эмрик поднялся и, несмотря на то что самого его покачивало еще из стороны в сторону, нетвердой походкой направился к Магистру…

Время тянулось подобно бесконечной нити шелковейки, текло медленно, как густой мед. Надежда таяла, и Лагашир уже начал склоняться к мысли, что призыв его останется без ответа, когда появившийся на противоположной стороне протоки глег поднял уродливую шипас-тую голову и со всех ног кинулся в глубь острова. Магистр открыл сознание и понял: от голода и жажды они здесь не умрут и глегам на корм не достанутся. Мисаурэнь, изумленно округлив глаза, уставилась на мага и прошептала: «Идет!» И лишь клевавший носом, нахохлившийся Эмрик не почувствовал приближения обитателя глубин и былпоражен, когда темная вода протоки внезапно вспучилась и с плеском и шумом покатилась с похожей на каменную глыбу могучей черной спины, облепленной водорослями и мелкими ракушками.

— Клянусь Усатой змеей! Это он! Он пришел за нами!

— Да. Заставить глега отвести нас в Бай-Балан не смог бы даже Верховный Маг. Но этому существу не чуждо сострадание, и, я надеюсь, у меня хватит сил объяснить ему, какую помощь оно в состоянии нам оказать, — проворчал Магистр и, видя нерешительность товарищей, гаркнул: — Живо лезьте ему на спину! Другой возможности спастись у нас не будет!

Переглянувшись, Эмрик с Мисаурэнью неохотно побрели за Лагаширом, который, войдя в воду по пояс, решительно поплыл к исполину. Преодолев отделявшее их от обитателя глубин расстояние, помогая друг другу, обдирая в кровь ладони и ступни о края ломких ракушек, они забрались на пологий черный горб и увидели растянувшегося на нем мага. Полагая, что вконец обессилевший Лагашир потерял сознание, Мисаурэнь опустилась перед ним на колени и с облегчением услышала неразборчивое бормотание.

— Все в порядке, — шепотом сообщила она Эмрику. — Я верю — если уж он смог вызвать это чудище из морской пучины, то сумеет и уговорить его свезти нас в Бай-Балан.

И, словно в подтверждение ее слов, плавучий остров дрогнул, у краев его забурлила вода, и диковинное существо, быстро набирая ход, двинулось по протоке в сторону моря.

Верховный Маг поднимался по винтовой лестнице, вьющейся по внутренней стороне башни Мрака, и свечение, исходившее из огромной стеклянной колонны, находившейся внутри нее, сопровождало его весь долгий путь наверх. В этом не было никакого волшебства — светились и переливались рыбы и моллюски, плававшие в огромном цилиндрическом аквариуме, дно которого опиралось на скальное основание башни, а верхняя часть выходила в зал Прозрения. Обычно Тайгар поднимался по лестнице в несколько приемов, делая остановки, чтобы выровнять дыхание — Гроссмейстер Черного Магистрата был немолод — и полюбоваться диковинной игрой света, излучаемого обитателями аквариума. На этот раз, однако, радужные переливы их не привлекли его внимания, и, размышляя о поступившем из Шима докладе, одышки он не почувствовал.

Известие о том, что Солнцеподобный Властитель Магарасы собирает войска, чтобы двинуть их на Шим, неприятно поразило Тайгара. Во-первых, после того, как Манагар и Сагра перешли под протекторат Белого Братства, Шим оставался последним портом, через который Магистрат мог поддерживать торговлю с городами, стоящими на берегу Жемчужного моря. Во-вторых, Властитель Магарасы — Гор-Баган — должен был, по расчетам Гроссмейстера, прослышав о мятеже в Сагре, попытаться захватить именно этот ослабленный внутренней усобицей город, которым безуспешно пытались завладеть его предшественники. Ему следовало собрать войско и вести его на Сагру, но никак не на Шим! И если этого не произошло, причина может быть лишь одна — Белые Братья сумели окружить Гор-Багана своими советниками и наушниками. И люди эти оказались многоопытны, раз им удалось преуспеть в столь непростом деле, как склонить Солнцеподобного к походу, не сулящему никаких прибытков. Но хуже всего было то, что Верховный Маг никак не ожидал подобного поворота событий. Он надеялся получить от Владыки Шима — аллата и племянника Магистра Эрзама — совсем иные известия и теперь всерьез усомнился, вправе ли он и дальше носить высокий титул Гроссмейстера. Не слишком ли стар для должности Верховного Мага? Не пора ли ему уступить этот пост Вартару, который, кстати сказать, в свое время предупреждал об усилении влияния Белых Братьев в Сагре и Манагаре…

Поглощенный этими безрадостными мыслями, Тайгар достиг верха лестницы и, соблюдая ритуал, издал тихий свист, прежде чем вступить в зал Прозрения. Зловеще вспыхнули глаза каменных Стражей-хранителей, и Верховный Маг переступил порог зала. Прошел по слабо мерцающим плитам пола к удобному низкому креслу, обращенному в сторону аквариума, и опустился в него, сцепив руки на впалом животе.

В зале Прозрения не было окон — тем, кто хочет постичь глубинную суть вещей и явлений, незачем глазеть на восходы и закаты. Но даже если бы окна существовали, ничего кроме клубящейся тьмы не увидели бы за ними посетители зала. Днем и ночью верхняя часть башни Мрака была окружена низкими плотными тучами, только в дни особых торжеств освобождалась она от облачного покрова, и тогда исходившее от нее голубое сияние заливало улицы и площади Вергерры, повергая обитателей города в мистический трепет. Непосвященные полагали, что башня притягивает облака со всего небосвода, дабы скрыть от недостойных глаз деяния магов, однако даже не помышлявшие еще о посвящении ученики доподлинно знали, что башня Мрака является всего лишь колоссальным накопителем рассеянной по всему миру энергии, а окружающие ее тучи — досадный побочный эффект, бороться с которым слишком хлопотно и дорого. Знали ученики и то, что негоже долгое время находиться в башне, ибо присутствие внутри накопителя приводит к необратимым изменениям, происходящим как в человеческом организме, так и в организме любого живого существа. Поэтому-то и светились помещенные в аквариум рыбы, и это тоже было известно ученикам, не знавшим, правда, что изменения, происходящие в организмах живых существ, дают порой удивительнейшие результаты, примером чему мог служить головоногий восьмищуп, прозванный посвященными Ор-Горидом. Именно благодаря его поразительным способностям зал этот был переименован, в нем перестали проводить заседания Совета Магов и он, получив название зала Прозрения, стал излюбленным местом уединения Гроссмейстеров, принимавших здесь решения, менявшие, случалось, судьбы племен и народов.

Дел и забот у Тайгара было никак не меньше, а, пожалуй, даже больше, чем у его предшественников. Штат подотчетных ему чиновников постоянно увеличивался, ибо Черный Магистрат, как и Белое Братство, неуклонно расширял свои земельные владения, и хотя делал это не столь явно, результаты были не менее впечатляющими. Картину портили Исфатея, Сагра и Манагар. Но если Манагар следовало списать в число неизбежных при переделе мира издержек, а в Исфатее Эрзам сумел-таки найти общий язык с файголитами и хоть до чего-то договориться, то мятеж в Сагре еще можно было заставить приносить добрые плоды и даже, руками Гор-Багана, попробовать присоединить этот богатейший город к владениям Магистрата…

Гроссмейстер заметил мигание крохотных звездочек во мраке и понял, что Ор-Горид поднялся на поверхность со дна аквариума и жадно впитывает его мысли. Это было хорошо — случалось, восьмищуп по каким-то причинам игнорировал присутствие посетителей и они уходили, так и не получив желаемого совета. Ибо Ор-Горид был существом поистине необыкновенным. В Магарасе адепты Змеерукого и Змееногого почитали восьмищупов как земное олицетворение Грозноглазого Горалуса, но почитание это было связано с извращением солнечного культа, и даже те, кто умудрялся находить некое сходство между небесным светилом и морскими гадами с восемью щупальцами, не осмеливались утверждать, что твари эти наделены хотя бы зачатками разума. Ор-Горид, проведший в башне Мрака несколько веков, безусловно был или стал существом разумным. И хотя разум Ор-Горида был совершенно не схож с человеческим, а может, как раз поэтому, неожиданные советы его часто приносили пользу и помогали выпутаться из самых безвыходных, казалось бы, положений.

Естественно, Верховному Магу не пристало советоваться с каким-то моллюском, и, когда предыдущий Гроссмейстер сообщил о своем тайном советнике Тайгару, тот готов был поклясться, что никогда ничего подобного делать не станет, однако по прошествии лет пересмотрел свои взгляды. В конце концов Ор-Горида можно рассматривать как созданный Магистратом инструмент для решения сложных логических задач, и тогда в общении с ним даже злопыхатели — а у кого их нет? — не смогут узреть ничего постыдного. Впрочем, времена, когда Тайгара смущала необходимость от случая к случаю посещать зал Прозрения, давно миновали, и теперь он с радостью приходил на встречу с Ор-Горидом, даже если в этом не было особой нужды. Оба они были стары, и оба видели мир несколько иначе, чем простые смертные, маги и большинство Магистров…

Тут мысли Тайгара вновь вернулись к преследующим его неудачам. То есть неудачи преследовали не самого Гроссмейстера, а Магистрат, но он давно уже не отделял одно от другого. Они составляли неделимое целое, и это не было пустой фразой, ведь даже Батигар — единственная дочь Верховного Мага — интересовала его лишь постольку, поскольку могла быть полезна любимому детищу Тайгара могучей державе, раскинувшейся от Западного моря до Ромеи, от Облачных гор на севере до Жемчужного моря на юге. Что же до Батигар, то эта девчонка, которая должна была стать Владычицей Исфатеи и привести Серебряный город под руку Черного Магистрата, запропастилась невесть куда в самый неподходящий момент! Так же, впрочем, как и Лагашир, который…

Мерцание за стенами аквариума усилилось, и Тайгар насторожился. Неприятности, связанные с захватом приморских городов Белыми Братьями, не заинтересовали Ор-Горида. Известие о том, что Солнцеподобный Гор-Баган — да пожрут шакалы его смердящую печень! — хочет воевать Шим, представлялись многомудрому моллюску не заслуживающими внимания. О Батигар, которая могла бы послужить Магистрату, даже попав в один из многочисленных гаремов Глабиша, Магарасы или Шима, он слышал не единожды и был к ней равнодушен, а упоминание о мальчишке — ибо Лагашир, несмотря на многие свои таланты, оставался в глазах Гроссмейстера породистым щенком, из которого, быть может, еще ничего путного не получится, — так вот упоминание об этом мальчишке, раззяве, прозевавшем мятеж в Сагре, почему-то взволновало Ор-Горида…

Тайгар прикусил губу и, выпучив глаза, вперился в аквариум. Цветные звездочки — красные, зеленые, синие и желтые — налились светом, яростно замигали, и внезапно над холодно посверкивающей поверхностью воды стали проявляться призрачные грани хрустального куба, пронизанного похожими на струны тончайшими металлическими нитями.

— Кристалл Калиместиара?.. — прошептал Тайгар и не успел даже удивиться, не говоря уж о том, чтобы осознать увиденное, как вызванное Ор-Горидом видение потеряло очертания и бесследно исчезло, растаяло, растворилось во мраке. Вслед за ним потухли и цветные звездочки — моллюск подсказал Верховному Магу ответ и погрузился на дно аквариума. Но ответом на какой вопрос следовало счесть видение ключа от сокровищницы Маронды? Какое отношение имел Магистр, не справившийся с порученным ему делом, к кристаллу? Какую связь усмотрел Ор-Горид между… хотя… погодите-ка…

Вцепившись длинными сильными пальцами в острый костистый подбородок, Гроссмейстер надолго задумался, поднялся из кресла, заходил из стороны в сторону, меряя шагами зал Прозрения. Ситуация складывалась прелюбопытнейшая. Лагашир слишком умен и едва ли позволил мятежникам застать себя врасплох. Чтобы не быть убитым, он должен был спешно покинуть Сагру, и сделал это как раз в тот момент, когда туда должна была приплыть Чаг, отправившаяся в погоню за похитителем кристалла Калиместиара, этим, как его… Мгалом. И туда же, надо полагать, устремилась Батигар… Если Ор-Горид прав, то они встретились и, вероятно, вместе бежали из охваченного мятежом города. Забавно! Если Лагаширу и впрямь удалось добраться до кристалла, это и в самом деле будет поважнее, чем замыслы Солнцеподобного Властителя Магарасы…

Тайгар вернулся к креслу и надавил на скрытую в одном из подлокотников кнопку, задекорированную под резную завитушку. И тотчас под сводами зала послышался искаженный системой переговорных трубок голос Ширтома:

— Гроссмейстер? Желоздар, командир отряда панцирников, просит вас об аудиенции.

— Я приму его завтра, — ответил Тайгар не повышая голоса и распорядился: — Вызови Вартара в зал Диска. Пусть свяжется с обсерваторией в Бергоене. Необходимо отыскать пропавшего человека. Магистра. Лагашира. Сделать это надо немедленно. Приготовьте все к моему приходу.

— Будет исполнено.

Верховный Маг поджал губы, спрятал ладони в широкие рукава темного халата и направился в противоположный конец зала, ориентируясь во мраке по слабо светящимся плитам пола, образующим прихотливый рисунок, не только указывающий путь, но служащий еще и другим, значительно менее безобидным целям.

Войдя в полукруглую нишу, Тайгар тронул один из рычагов, и подъемник неспешно пополз вниз, унося Гроссмейстера к основанию башни. Верховный Маг не любил пользоваться как этим, так и многими иными приспособлениями, созданными учениками, не сумевшими пройти посвящения в маги, однако не мог не признать, что порой изобретения их сильно облегчают труд и экономят время.

Подъемник замер, и, выйдя на каменную площадку, Тайгар замешкался, выбирая дорогу к залу Диска. Кратчайший путь лежал через чертог Земельных наделов, длинный — через галерею Могущества. Галерею украшали изваяния тех, кто верой и правдой служил Магистрату и чьи деяния были признаны достойными того, чтобы память о них воодушевляла благодарное потомство на новые свершения. Чем больше лет исполнялось Тайгару, тем менее охотно он посещал галерею, ибо подозревал, что недалек тот день, когда и его изображение займет отведенное ему место. И все же он направил свои стопы к галерее, выбирая меньшее из двух зол, ибо чиновники из чертога Земельных наделов еще не разошлись по домам и запросто могли превратить короткий путь в весьма и весьма длинный. Слишком соблазнительным было решить тянущиеся годами тяжбы по вопросам наследования, раздела земель и налогообложению одним росчерком пера, напрямую обратившись к Гроссмейстеру и избегнув таким образом волокиты, неизбежной при прохождении бумаг через все призванные заниматься подобного рода делами инстанции…

Ширтом встретил Тайгара у лестницы Змеи — он хорошо знал пристрастия и слабости Верховного Мага, и ему не составляло труда предугадать путь, который тот изберет. «Это плохо, я становлюсь предсказуемым», — отметил Гроссмейстер, хотя ему приятна была предупредительность секретаря. Приятна потому, что, пройдя Школу Мглистых Воинов, Ширтом остался человеком, а не превратился, подобно кое-кому из владевших в совершенстве боевой магией соучеников, в идеальную машину для убийства.

— В зале Диска все готово. Вартар ждет вас, — сообщил Ширтом как всегда тихим, бесцветным голосом. — Обсерватория Бергоена оповещена, аллаты ознакомлены с целью поиска.

— Хорошо, — коротко бросил Тайгар и шагнул в услужливо распахнутые перед ним двери.

Нагой юноша, закрыв глаза, скрестив руки и ноги, неподвижно сидел на огромном, вырубленном из желтого песчаника диске. Аллат седьмого поколения, «Глядящий в бесконечность» — определил Гроссмейстер, разглядев на груди юноши вытатуированную синими точками спираль. Очень хорошо, Ширтом понимает его с полуслова. Он еще раз взглянул на аллата — худой и бритый, с прикрытыми тяжелыми веками глазами, тот походил больше на статую, чем на живого человека, и это тоже было хорошо. Данное Вартаром снадобье уже начало действовать Верховный Маг не любил ждать.

— Пора, — скомандовал он замершему у противоположного края диска Вартару. Встал между двумя бронзовыми глегами, опустил ладони на их головы, в который раз испытав удовольствие при виде искусной работы скульптора, сумевшего облагородить даже столь мерзких тварей.

Ширтом легонько тронул молоточком серебряный гонг.

Произносимые Гроссмейстером и Вартаром магические формулы слились в монотонный речитатив, бронзовые глеги под их ладонями задрожали, диск завибрировал и начал обесцвечиваться. Юноша распахнул ничего не видящие глаза с неправдоподобно расширившимися зрачками и, медленно отделившись от поверхности диска, не меняя позы, воспарил и повис в трех-четырех локтях над ним.

— Открыта ли душа твоя для поиска? — громко, как велит ритуал, вопросил Гроссмейстер.

— Да, — тихо, подобно сыпящемуся в часах песку, ответствовал аллат.

— Зришь ли ты далекое и близкое, низкое и высокое?

— Да.

— Тогда, во имя Тьмы Порождающей, отыщи Лагашира! — потребовал Верховный Маг. — Ищи и не успокаивайся, ищи и найди его, где бы он ни был!

Голос Тайгара прогремел в полусферическом зале как раскат грома.

Гроссмейстер разом втиснул в открытое сознание юноши все, что помнил о молодом Магистре, надеясь таким образом подбодрить его. Как раскаленным железом впечатал.

— Ищу, — прошептали бескровные губы, и левитирующее тело стало медленно поворачиваться посолонь. Потом, завершив круг, противосолонь…

Искать таким способом обычного человека было бесполезно, но мага, тем более Магистра, прошедшего полное посвящение, — дело иное. Разумеется, если тот почему-либо решил заблокировать мозг, они попусту тратят время, если же он просто спит или находится без сознания, поиск несколько затянется. Впрочем, одернул себя Тайгар, с чего это он взял, что Лагашир надумает отгораживаться от них ментальным щитом? И чего ради ему падать в обморок? Магистр — не беременная девка, при виде трепоедки чувств не лишится, да и по голове себя кому ни попадя бить не позволит…

— Вижу! — возвестил аллат скрипучим голосом, словно по стеклу клинком царапнул.

Диск перестал вибрировать, и «Глядящий в бесконечность» плавно опустился на каменную поверхность. Стоящий наготове Ширтом подбежал к юноше и аккуратно надел на бритую голову корону, сделанную из трех металлических колец. Сверился с вырезанными на краю желтого диска отметками и возвестил:

— Двести три деления по серебряному лимбу. Вартар, не дожидаясь указаний, скрылся в одной из боковых комнатушек, где аллат первого поколения поддерживал ментальную связь с Бергоеном, находящимся в шести днях пути от Вергерры. Там, в первой по величине магической обсерватории Магистрата, стоял точно такой же диск из желтого песчаника и в это же время должны были совершить ту же операцию.

Гроссмейстер встряхнул руками, стараясь избавиться от чувства, что их покалывают сотни крохотных иголочек. Взглянул на расторопных служителей, под руководством Ширтома утаскивавших с желтого диска аллата, мельком подумав, что теперь его дня три предется приводить в форму, и нетерпеливо кашлянул.

— Все в порядке, — сообщил Вартар, быстрым шагом подходя к Верховному Магу. — Они чуть припозднились, но за точность ручаются головами. Сто восемьдесят семь делений по медному лимбу.

— Я бы на их месте больше ценил свои головы, — проворчал Тайгар, пряча ладони в широкие рукава халата. — Идем посмотрим, куда занесли ветры судьбы самого юного из наших Магистров.

Они спустились в зал, где размещалась огромная, исключительно точно выполненная карта. Выставили стрелки в соответствии с полученными координатами, и Вартар, озадаченно приподняв бровь, пробормотал:

— Глегова отмель. Если вычисления сделаны верно, я не завидую Лагаширу и никому не пожелал бы оказаться на его месте.

Огромные звезды россыпью самоцветов сверкали на лиловом бархате небосвода, и одна из них, горевшая ровным желтым светом, подобно магниту притягивала взгляд Эмрика. Лагашир и Мисаурэнь спали, и ему не с кем было поделиться догадкой, будить же товарищей ради призрачной надежды Эмрику не хотелось. Тем более исполин, явившийся на зов Магистра из глубин моря, плыл в нужном направлении, и рано или поздно сиявшая на горизонте звезда либо превратится в береговой маяк, либо подобно другим, растает в урочный час, ждать которого оставалось уже недолго.

В глубине души Эмрик был уверен, что догадка его верна. Судя по положению солнца и звезд, похожее на плавучий остров существо отлично уяснило, чего хочет от него маг, и вот уже сутки двигалось, не меняя направления, подобно пущенной из лука стреле. Гигант унес их с Глеговой отмели, избежал разразившегося где-то в стороне шторма, и хотя скорость его заметно уменьшилась, даже сейчас она не уступала той, которую развивает идущая полным ходом стовесельная бирема.

Окончательно убедившись, что ошибка исключена и перед ними в самом деле маяк, Эмрик разбудил заспавшихся спутников — Магистру могло понадобиться время, чтобы остановить их спасителя и не позволить ему войти в гавань Бай-Балана. Лагашир проснулся сразу, как будто не спал, и Эмрик не особенно удивился бы, узнав, что маг, лежа с закрытыми глазами, продолжал поддерживать мысленную связь с везшим их исполином. Мисаурэнь начала спросонья ворчать, что уж посреди морской пустыни ее можно было бы, кажется, оставить в покое, но, услышав про маяк, бодро вскочила на ноги.

Бай-Балан — единственный город на восточном побережье Жемчужного моря приближался с каждым мгновением. Сквозь тьму проступили сначала редкие огни, потом силуэтами обрисовались здания на холмах, стоящие у причалов рыбачьи баркасы и очерченная пенным прибоем береговая линия.

— Интересно, как бы понравилось горожанам, если бы мы появились здесь на нашем живом корабле не ночью, а ясным солнечным днем? — мечтательно проворковала Мисаурэнь, облизывая потрескавшиеся губы.

Маг сумрачно взглянул на девушку, тщетно пытавшуюся привести в порядок свои роскошные волосы, и ничего не ответил. Опустившись на колени, он прижал ладони к шершавой спине подводного исполина и забормотал что-то невразумительное. Эмрик тоже промолчал, подумав о том, что очаровательная ведьма сумеет охмурить какого-нибудь местного богатея, Лагашир разыщет приспешников Черного Магистрата, которые, если хорошо поискать, найдутся в любом городе и уж, верно, не обошли своим вниманием Бай-Балан, а ему, похоже, предстоит снова стать одиноким скитальцем. Отсутствие крова, денег, оружия и даже крепкой одежды — не беда, были бы кости целы, мясо нарастет. По-настоящему худо другое — от сознания того, что Мгал и Гиль мертвы, на душе было пусто и мерзостно, как в покинутом доме, а бесцельные скитания по свету представлялись пустым и никчемушным занятием, сродни пахоте моря или разбрасыванию семян на голой скале…

— Северная окраина города — самое подходящее для высадки место, произнес Лагашир, тяжко поднимаясь с колен. — Поплавать придется в любом случае, а там нас, если я не ошибаюсь, ждет радушный прием.

— Что за прием? Кому мы понадобились? — насторожился Эмрик, но маг лишь устало покачал головой, то ли не желая вдаваться в подробности, то ли экономя быстро убывающие силы.

Голос его звучал глухо, и, перехватив брошенный Мисаурэнь на Лагашира взгляд, Эмрик пришел к выводу, что думают они об одном и том же — Магистр держится из последних сил и на берегу ему понадобится серьезная помощь. За истекшие сутки ведьма несколько раз особым способом массировала, ему грудь и виски, передавая часть собственной жизненной энергии, но теперь и сама она чувствовала себя прескверно, хотя виду старалась не показывать, и обещанный магом радушный прием был бы как нельзя более кстати.

Плавучий остров все замедлял и замедлял движение и, когда до берега, застроенного покосившимися лачугами рыбаков, оставалось локтей триста-четыреста, окончательно остановился. Не глядя на товарищей, Магистр скользнул в черную воду и поплыл к полосе прибоя, вихляя из стороны в сторону, как подраненная рыбина.

— Поплыли и мы? — неуверенно спросила Мисаурэнь, морщась от впивавшихся в босые ступни колких ракушек.

— Не бойся, я помогу тебе! — бодро заверил ее Эмрик, искренне надеясь, что преподанные Мгалом уроки плавания не прошли для него даром.

Ведьма натянуто рассмеялась и, легонько пихнув его в воду, прыгнула следом.

— Смотри, как бы тебе снова не пришлось звать на подмогу своего спасителя! — крикнула она судорожно глотавшему широко раскрытым ртом воздух приятелю. — Ты что же, совсем плавать не умеешь?

Эмрик стиснул зубы и, громко отфыркиваясь, изо всех сил забил руками и ногами по напоминавшей черное стекло — воде. С тех пор, как он познакомился с Мгалом, ему пришлось узнать много нового, но плавать как следует он так и не научился.

Мисаурэнь какое-то время забавлялась, кружа вокруг столь неосмотрительно пообещавшего ей помощь Эмрика, благо чувствовала она себя в воде так же комфортно, как и на суше, но потом сжалилась и пристроилась рядом, воодушевляя его одним своим присутствием.

И все же, когда он выбрался на галечный пляж, в глазах у него плыли разноцветные круги, а ноги подкашивались. Опустившийся на перевернутую полусгнившую лодку Магистр тоже выглядел чуть живым и даже не шевельнулся, когда Мисаурэнь положила ему руки на плечи и начала надавливать на известные ей одной точки.

— Жаль, что спаситель наш не может передвигаться по суше, — пробормотал Эмрик, рухнув около лодки и обводя рассеянным взглядом безмолвные хижины, сушащиеся на кольях сети, увечные заборы и преграждавший к ним путь вал из вынесенных недавним штормом водорослей, которые окрестные жители еще не успели использовать в качестве дров. — Если бы это существо, — он взглянул в сторону скрывшегося в волнах исполина, — доставило нас к ближайшей луже с пресной водой, спасение было бы окончательным и бесповоротным. Но теперь нам придется искать ее самим, и поиски обещают быть нелегкими — обитатели этих хором едва ли поднесут страждущим студеной водицы в столь поздний час.

— Не ропщи. Нас ищут и скоро найдут, — заплетающимся языком проговорил Лагашир.

— Пока травка вырастет, худой конь с голоду сдохнет, — проворчал Эмрик, подумав, что маг начинает бредить. Речь его становится все более бессвязной, да и кому придет в голову искать их здесь посреди ночи? Люди ведь не глеги и не эти глубоководные исполины. Людей мысленно не позовешь, а если бы даже это удалось сделать, с какой бы стати они пришли предлагать свои услуги нищим чужакам? Впрочем, может статься, что он и неправ, сутки с лишним, проведенные без пищи и, главное, без воды, не повышают способности человека верно оценивать обстановку. Но, как бы то ни было, они вырвались с Глеговой отмели, и глупо изнывать от жажды в сотне шагах от человеческого жилья. Как бы их ни встретили обитатели лачуг, лучше уж обратиться к ним, чем блуждать в поисках колодца, решил он, поднимаясь с земли.

— Погоди, они уже близко, — пробормотал, еле ворочая языком, Магистр. Не стоит разбредаться…

— Вот они! — Мисаурэнь указала на вынырнувшую из-за развешенных неподалеку сетей группу мужчин в темных плащах. Эмрик обернулся и едва успел подхватить начавшего медленно заваливаться набок Лагашира.

— Хималь, Юндер, Сутаг! Берите его под руки, поднимайте! Да осторожнее вы, пожиратели морских червей! — не терпящим возражений тоном командовал высокий незнакомец. — Вы приплыли вместе с Магистром? Если желаете, можете идти с нами. Друзья Лагашира — мои друзья, и в моем доме вы найдете все необходимое, чтобы отдохнуть и привести себя в порядок после дальней дороги.

Темнота не могла скрыть жалкие лохмотья, оставшиеся от одежды путешественников, но Мисаурэнь это нисколько не смущало, а Эмрика и подавно. Ему, правда, очень не понравился тон незнакомца, однако искать другое пристанище было хлопотно, а без денег, пожалуй, и вовсе бесполезно.

— Пойдем с ними, — решительно шепнула девушка, угадав его колебания. Накормят нас, напоят, спать уложат — чего еще надо? А завтра видно будет, стоит ли в этом доме задерживаться.

Никогда прежде Эмрик не принял бы приглашение прислужников Черного Магистрата разделить с ними трапезу и ночлег, но сейчас он чувствовал себя в долгу перед Лагаширом…

— Пойдем, может статься, среди них нет толковых лекарей и мои умения пригодятся занемогшему Магистру, — добавила Мисаурэнь, заглядывая в лицо Эмрику.

— Ладно, больше нам все равно деваться некуда, — нехотя согласился тот.

Между тем незнакомец, позвав спутников мага в свой дом, перестал обращать на них внимание. Велев слугам нести Магистра со всеми необходимыми предосторожностями, он последовал за ними, нисколько не интересуясь, примут ли его приглашение Эмрик с Мисаурэнью.

Видя, что уговаривать и даже ожидать их незнакомцы не намерены, преодолевая усталость, предательскую дрожь и слабость в ногах, путешественники поспешили за людьми, уносившими недвижимое тело их товарища. А те, не зажигая факелов и фонарей, скользнув между заборами, выбрались на узкую кривую улочку и, не сбавляя шага, устремились к центру Бай-Балана. Причем у Эмрика создалось впечатление, что они делают все возможное, дабы не попасться на глаза как городским стражникам, так и случайным прохожим, которых, впрочем, не стоило опасаться встретить в это время суток, столь любезное ворам, грабителям и прочему отребью, по известным причинам недолюбливавшим свет всеблагого солнца.

* * *

Увидев толпу портовых мальчишек, средь бела дня появившихся на углу площади Нерушимой Клятвы, Федр пронзительно свистнул, предупреждая товарищей о вторжении неприятеля, и, стиснув ободранные кулаки, постарался придать своему лицу свирепое выражение. Сделать это было нелегко: сколько бы ни гримасничал он, круглое веснушчатое лицо со вздернутым, облупившимся на солнце носом и большим улыбчивым ртом не могло испугать даже грудного младенца, не говоря уже о портовой братии. Но Федр старался изо всех сил и был несказанно удивлен, видя, что исконные недруги ребят с Войлочной улицы смотрят на него как на пустое место. Смотрят и будто не видят! Так оно, собственно говоря, и было, ибо они не могли оторвать глаз от дюжины изможденных мужчин, которые нетвердой походкой шагали за тремя рыбаками. При виде чужаков мальчишка восторженно замигал глазами и, мгновенно позабыв старые счеты, с радостным визгом присоединился к ребятне, сопровождавшей потерпевших кораблекрушение от самого порта.

— Откуда они взялись? Куда плыли? Сами до нас добрались? Зачем на нашу улицу пожаловали?

— Баркас их в море подобрал. Глянь, чуть живые! Досталось беднягам! Несколько дней, говорят, шлюпку их шторм гонял! — наперебой делились мальчишки с Федром услышанными от рыбаков новостями. — «Красавица Ариальда» их на борт взяла, смилостивился Шимберлал! Смельчаки, видать: из Сагры в это время года не всякий в Бай-Балан поплывет…

— А сюда чего идут? Почему в порту, в таверне какой-нибудь не остались? — выспрашивал Федр, пыля за чужаками.

— В Дом Белых Братьев им надобно! Дело вроде у них важное. Хотели их в «Приют моряка» свести, так этот, одноглазый, заартачился. Сам чуть на ногах стоит, вместо голоса хрип один остался, а даже вина пригубить не пожелал и другим не позволил. За главного он у них, вишь — по сторонам словно зверь зыркает. То ли унгир-богатей, то ли хадас…

Смекнув, что драке нынче не бывать, к шумной стае пришлых мальчишек присоединились приятели и соратники Федра, из домов начали выглядывать женщины, послышались сочувственные охи и ахи. Вид у потерпевших кораблекрушение и в самом деле вызывал жалость, и хотя жители Бай-Балана привыкли к тому, что ненасытное море ежегодно взимает с рыбаков и мореходов жестокую дань кораблями и человеческими жизнями, сердца их не очерствели. Провожая долгими взглядами группу истощенных и оборванных, словно обглоданных морем чужаков, взрослые радовались за тех, кто уцелел, и скорбели о безвозвратно сгинувших в бездонной пучине. Матери, глядя на веселящуюся ребятню, укоризненно качали головами, но мальчишкам было не до них.

Федр ни на шаг не отставал от одноглазого, любуясь его узким и жестким, острым, как нож, лицом. Он не сомневался, что перед ним никакой не унгир, а отважный капитан, потерявший левый глаз в битве с дувианскими пиратами. Мальчишка был убежден, что черная повязка не только не портит, но, напротив, украшает предводителя чужаков, и даже бугристый шрам, перечеркнувший верхнюю губу одноглазого и крививший лицо его зловещей улыбкой, вызывал у Федра нестерпимую зависть. Вот это мужчина, настоящий мореход! Он, когда вырастет, станет таким же! Его корабль будет бороздить Жемчужное море в любое время года, и никакой шторм не заставит его отсиживаться на суше! Он будет знать все течения, ветры и мели, имя его станут с восторгом повторять во всех приморских городах…

Мальчишка так замечтался, что не заметил, как кто-то из портовых подставил ему босую загорелую ногу. Споткнувшись об нее, он ткнулся носом в пыль и, оказавшись в конце процессии, уже не мог видеть мужественное, словно вырезанное из темного дерева лицо одноглазого, не мог слышать, что тот сказал в окошко привратника, поспешившего растворить перед чужаками обитые медью ворота в высоком каменном заборе, отгораживавшем Дом Белых Братьев от улицы.

Потерпевшие кораблекрушение вошли во двор, и привратник в белом плаще затворил за ними ворота. Приведшие их рыбаки, довольно ухмыляясь, отправились в ближайшую таверну, намереваясь выпить за здоровье чужаков, щедро отблагодаривших своих спасителей за оказанную услугу. Следом за рыбаками двинулись портовые мальчишки. Любопытство их не было полностью удовлетворено, и они надеялись, что после кружки-другой дешевого крепкого вина у парней с «Красавицы Ариальды» развяжутся языки и они расскажут много интересного о последнем плавании. Федр же с приятелями остались у Дома Белых Братьев, толкуя о том, что, отъевшись и отоспавшись, чужаки, верно, отправятся бродить по городу и им, разумеется, нужны будут толковые провожатые.

Так оно и оказалось. Уже на следующее утро приодетые чужаки, покинув Дом Белых Братьев, направились кто на базар, кто в порт, кто по лавкам. Они оказались людьми разговорчивыми, тороватыми и, как все мореходы, не дураки выпить. Охотно рассуждая о погубившем «Нечаянную радость» шторме и товарах, которыми было нагружено судно, они, в свою очередь, с интересом слушали истории о кораблекрушениях, расспрашивали о ценах, торговле и обычаях Бай-Балана, не забывая при этом поинтересоваться, не слыхал ли кто-нибудь о других моряках, которым посчастливилось выбраться на берег в окрестностях города. Похоже, чужаки не теряли надежду, что кому-то из их товарищей тоже удалось спастись, и даже обещали следовавшим за ними по пятам мальчишкам дать серебряный «парусник» тому, кто принесет им радостную весть. И Федр вместе с приятелями, понятное дело, смотрели по сторонам в оба, мечтая заметить спасшегося с «Нечаянной радости» моряка. Они были уверены, что сразу узнают его, ведь в порту стояло лишь одно заморское судно. Оно прибыло из империи Махаили, а спутать краснокожего мланго с обитателями северных земель способен только слепой.

Сагрский серебряный — немалые деньги. Ради него мальчишки с Войлочной улицы обегали весь город, и в конце концов незнакомец, чудом спасшийся с затонувшего близ Бай-Балана корабля, был найден ими. Федр готов был грызть локти от досады: напрасно он видел во сне тяжелую монету с изображением парусного судна на фоне вырастающей из моря скалы, на вершине которой высились башни Цитадели Харголидов! Вожделенный серебряный достался длинноносому Рунгу, а Федру, вместе со всеми остальными, пришлось довольствоваться зрелищем двух чужаков, тащивших упившегося до бесчувствия незнакомца к Дому Белых Братьев. Картина была трогательная, что и говорить, но Федру она почему-то не понравилась. Сначала он думал, что причиной этого является доставшийся Рунгу, то есть совсем не тому, кому следует, «парусник», но потом понял: дело тут в другом. Двое чужаков, тащивших длиннолицего, были вовсе не пьяны, а лишь прикидывались таковыми, и, стало быть, что-то здесь нечисто. Однако Дом Белых Братьев был вообще местом таинственным, и Федр не собирался ломать себе голову над тем, что происходит за высокой каменной оградой. Отец так часто колотил его за чрезмерную любознательность, что к двенадцати годам научил уважать чужие тайны и с должным почтением относиться к секретам своих грозных соседей.

Скала, вздымавшаяся в выцветшее полуденное небо, подобно грозно указующему пальцу великана, похороненного под нагромождением валунов, отбрасывала узкую короткую тень. Море, плескавшееся в нескольких десятках шагов от расположившихся на привал путников, ласкало глаз и манило прохладой, суля облегчение истомленным жарой телам. Купание прекрасно освежало и восстанавливало силы, скверно было лишь то, что, высыхая, морская вода оставляла на коже белый соляной налет, от которого каждая ссадина и царапина чесалась и горела самым отвратительным образом.

Укрывшийся в скудной тени валуна, размерами соизмеримого с хижиной, Мгал, вытянув натруженные ноги, лениво поглядывал вдаль. Раскаленный воздух дрожал и плавился, искажая линию горизонта, однако северянин чувствовал, что силы возвращаются к нему с каждым днем, переломанные ребра срастаются так быстро, что он почти забыл о боли в груди, — зной, казалось, выжимал из него не только пот, но и хворь. Впрочем, решающую роль в столь быстром выздоровлении сыграла все же не погода, а неусыпные заботы Гиля, заставлявшего Мгала на каждом привале пить целебные настои и жевать корешки, собранные учеником Горбии по дороге. Чернокожий юноша уверял, что если бы они на день-другой задержались у места гибели «Посланца небес», а не мчались как сумасшедшие в Бай-Балан, где их решительно никто не ждет, во всех этих процедурах не было бы нужды и пациент его давно бы уже сделался здоровее прежнего. Северянин безоговорочно верил Гилю, но чутье подсказывало ему, что надобно спешить. Разумных объяснений для того, чтобы подгонять и поторапливать товарищей, у него не было, и все же он понуждал их двигаться вперед с наивозможнейшей быстротой, вполне полагаясь на собственную интуицию, не раз выручавшую его там, где бессильны оказывались доводы рассудка. Вот и сейчас некое неизъяснимое чувство подсказывало Мгалу, что он даром тратит драгоценное время, что отдохнуть он может и после…

— Скажи-ка, Бемс, не эта ли скала служит ориентиром, по которому люди находят жилище здешнего отшельника? Того самого, о котором вы с Батигар толковали у костра прошлой ночью?

Здоровенный моряк, наблюдавший за чайками, вившимися над выступающими из моря утесами, покосился на Мгала:

— Глянь, птички отыскали-таки рыбий косяк. Ишь в кучу собрались и орут как резаные! Сюда бы лодчонку и какую-никакую сеть…

— Ты прекрасно знаешь, что у нас нет ни лодки, ни сети. Да и рыбу ловить я не большой охотник. А вот с отшельником потолковать бы не отказался. Пять дней идем и ни одного человека не встретили!

— О, вот и Гиль рыбешку углядел! — притворно оживился Бемс, пропуская слова товарища мимо ушей. — Пойти, что ли, ему пособить?

— Ты мне лучше про отшельника расскажи, — вкрадчиво попросил Мгал и легонько дернул поднимавшегося с земли моряка за ногу. Бемс шлепнулся на место, а проснувшийся от резкого движения фруктовый нетопырь захлопал перепончатыми крыльями и начал драть коготками остатки плаща северянина.

— Ну чего тебе про этого отшельника рассказать? Ну живет себе полоумный старик в пещере, так что с того? Пускай себе живет, нам-то какое до него дело? — жалобно пробормотал Бемс. — Отпусти, ты мне ногу сломаешь! Сломаешь и себе же хуже сделаешь, самому придется меня на закорках тащить. А я тяжелый. Смотри, Гиль еще одну рыбину поймал!

Мгал взглянул на чернокожего юношу, бредущего по усеянному плоскими валунами мелководью с коротким копьем в одной руке и холщовым мешком в другой. Всматриваясь в кажущуюся издалека изумрудно-зеленой воду, он время от времени заносил легкое копье для удара и почти тут же опускал руку. Несколько раз самодельная острога, погружалась в воду без всякого результата, но в конце концов терпение и старание Гиля были вознаграждены и он, издав радостный крик, поднял над головой копье с бьющейся на нем серебристой рыбиной.

— Эй, лентяи! Забирайте-ка у меня улов, нечего в теньке прохлаждаться!

Наблюдавшая за Гилем Лив скинула грубые короткие штаны и парусиновую безрукавку, вызывающе потянулась и, покачивая упругими бедрами, неторопливо вошла в проливчик, отделявший облюбованную чернокожим юношей отмель от берега. Бемс восхищенно щелкнул языком, а северянин, любуясь ладным телом вдовы Дижоля, подумал, что женщины, безусловно, являются лучшим творением Небесного Отца и как только они доберутся до Бай-Балана…

— Бемс, Мгал, осторожнее! Берегите глаза, как бы они у вас из глазниц не выкатились! — окликнула мужчин Батигар и сердито позвала устроившегося на коленях северянина певуна: — Чапа, сюда! Пойдем поищем тебе чего-нибудь на обед!

Певун, питавшийся исключительно фруктами, вывернулся из-под руки Мгала и взлетел на плечо девушки, а северянин обернулся к Бемсу, возобновляя прерванный разговор:

— Так где, ты говорил, находится пещера отшельника?

— Я ничего не говорил! Это Фип рассказывал когда-то о похожей на палец скале, близ которой живет отшельник Рашалайн. Но старому болтуну верить попусту людей смешить. — Разговор этот моряку был явно неприятен, и он не скрывал, что не одобряет желание Мгала отыскать убежище отшельника. Бемс поднял глаза на Батигар, надеясь, что хоть та образумит северянина.

— Я еще в Исфатее слышала об этом удивительном старце и как раз собиралась поискать его пещеру в лесу, расположенном за каменной грядой, ответила девушка, не глядя на Мгала.

— О, Шимберлал! Что за неугомонные люди! Послушайте меня, не будите лихо, пока спит тихо! Оставьте в покое святого человека. От этих пророков, предсказателей и юродивых одни неприятности, поверьте! Помните, Одержимый Хаф предсказал кончину Дижоля? Была от этого кому-нибудь польза? А если бы он не предсказывал, если бы не каркал…

— О том, была ли польза, можно поспорить, но уж вреда это предсказание точно никому не принесло, — примирительно заметил Мгал. Поднял оставленный Лив меч и прицепил к поясу — таскаться с алебардой по лесу, когда вокруг ни людей, ни зверей, не было никакого смысла.

Видя, что слова его не возымели действия, Бемс плюнул и, проворчав что-то о людях, которые сами себе портят жизнь, направился к морю. Мгал бросил последний взгляд на Гиля, оживленно беседующего со светловолосой девушкой столь яростно помогающего себе жестами, что той едва удавалось уворачиваться от насаженной на копье рыбины, и вслед за Батигар принялся карабкаться на каменную гряду.

Преодолевая нагромождения валунов и заросли колючего кустарника, они добрались до подножия напоминавшей палец скалы. С одной стороны гряды открывался изумительный вид на сине-зеленую равнину моря, с другой — на широкий, поросший лесом овраг и вереницу холмов, за которыми начиналась унылая,выжженная солнцем степь. По заметным лишь опытному глазу охотника приметам северянин угадал присутствие ручья, прихотливо вьющегося по дну оврага. Некоторое время рассматривал его противоположный склон, на котором тут и там сквозь густые заросли проглядывали песчаные проплешины и покрытые мхом спины валунов, а потом промолвил:

— Место это во всех отношениях удобное. Тропинок понатоптано изрядно, и пещеру отшельника мы разыщем без особого труда. Но прежде чем заявляться к нему, хотелось бы мне узнать, чем он так знаменит? Почему о нем даже за морем легенды рассказывают?

— Ты, стало быть, тоже слышал о нем?

— Имя. Кто-то упоминал его при мне, хотя я могу и ошибаться… О, жабья слюна! — выругался Мгал, угодив ногой в норку какого-то грызуна. — Вот что бывает с бравым охотником, когда заглядится он на прекрасную принцессу из рода Амаргеев!

Настроение Батигар, заметно испортившееся при виде того, с каким восхищением мужчины смотрят на Оливетту, начало исправляться, и она, уже вполне дружелюбно, принялась рассказывать:

— История Рашалайна в самом деле заслуживает внимания. Он родился в Рагире и много лет жил в Исфатее, где о нем до сих пор часто вспоминают. Почему он уехал в Бай-Балан и сделался отшельником, мне неизвестно, зато я много раз слышала о встрече Рашалайна с Астием, положившей начало его карьере предсказателя.

— Так-так, любопытно, как люди становятся предсказателями, — подзадорил девушку северянин, подавая ей руку, чтобы помочь спуститься по крутому склону.

— Очень просто. Прослышав, что Астий, пользовавшийся славой непогрешимого пророка и поплатившийся за это впоследствии головой, приехал с группой бродячих актеров в Рагир, Рашалайн узнал, где тот остановился, и попросил мудреца взять его в ученики. Астий предложил ему испытать себя, но особыми талантами Рашалайн не блистал и, кроме желания учиться, от сверстников своих ничем не отличался. Тем не менее пророк сделал его своим учеником и даже посулил при случае составить гороскоп юноши. Через год или два совместных странствий он выполнил обещание, и, взявшись толковать им же самим составленный гороскоп, был безмерно удивлен. Ибо открылось ему, что, помимо обычных предсказаний, Рашалайну предстоит совершить деяние, которое изменит судьбу нашего мира. В чем будет состоять это деяние: пророчестве, поступке или совете, данном кому-либо, Астий, несмотря на все уговоры юноши, не сказал и вскоре погиб от руки наемного убийцы, подосланного не то Белыми Братьями, не то Черными магами. И тем и другим он к тому времени успел здорово досадить своими пророчествами…

— Гм-м… Каждый человек в той или иной степени влияет на судьбы мира. Такое грядущее и я кому угодно предсказать могу, — проворчал Мгал, останавливаясь перед ручейком, который и в самом деле тек по дну оврага. — Вон по тем камням мы перейдем на ту сторону, и, сдается мне, рядышком будет вход в пещеру.

— Скептиков хватало во все времена, — продолжала Батигар, — и злые языки поговаривают даже, что никакого гороскопа не было, что Рашалайн сам придумал и распространяет байку о предсказанном ему якобы Астием судьбоносном деянии. Находятся, однако, и такие правители, которые присылают сюда корабли с доверенными людьми исключительно ради того, чтобы получить у Рашалайна ответы на интересующие их вопросы.

— И каждый, разумеется, мнит, что сделанное ему предсказание и есть то самое деяние, о котором говорил Астий. Прекрасно. Теперь я имею представление о том, с кем нам предстоит иметь дело. — Мгал прислушался к птичьему щебету, к пронзительным крикам ящерки-хохотушки, зовущей самца. Похоже, отшельнику удавалось мирно уживаться с обитателями этой рощи, и, если бы не застарелый запах дыма, подобно путеводной нити ведший северянина к серому утесу, у подножия которого зиял вход в пещеру, можно было бы подумать, что тропинку у ручья протоптало приходящее на водопой зверье и люди никогда не заглядывают в эти места.

— Это и есть пещера отшельника? Ты нашел ее так легко, словно не раз бывал здесь. — Батигар с уважением посмотрела на северянина и почувствовала, что в душу ее закрадывается тревога.

Мгал приложил палец к губам, лоб его пересекла глубокая вертикальная морщина, а нахмуренные брови сошлись у переносицы.

— Что-то не так? — шепотом спросила девушка, настороженно осматриваясь по сторонам.

— Здесь были люди на лошадях. И… жди меня тут. — Северянину трудно было объяснить причину охватившего его беспокойства, да он и не собирался этого делать. В том, что отшельника время от времени посещали разные люди, не было ничего удивительного, весь вопрос в том, что это были за люди и почему они приехали к Рашалайну именно сейчас. Путь до Бай-Балана неблизкий, гости появляются здесь не часто, случайная встреча с ними почти исключена, и все же…

Мысленно обругав себя за то, что не взял с собой вместо принцессы Гиля, загодя умевшего предвидеть опасность, Мгал повторил как можно внушительнее: «Жди меня тут, да по сторонам не забывай поглядывать!» — и крадучись вошел в пещеру. Постоял в темном узком тоннеле, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку, и, сделав несколько шагов вперед, с удовлетворением обнаружил, что из глубины пещеры льется тусклый свет. Стало быть, где-то в потолке имелась трещина и Рашалайн не принадлежал к той породе святош, которые истязают свою плоть, рассчитывая доставить тем самым удовольствие Дарителю Жизни. Люди эти неизменно вызывали у северянина чувство омерзения — как мог человек в здравом уме предположить, что Небесного Отца радуют страдания его детей?..

Мгал сделал еще пяток шагов, едва не задевая макушкой низкий свод, и очутился в просторном высоком зале, залитым льющимся откуда-то сверху светом. Окинул взглядом обложенный камнями очаг, приземистый стол, лежанку у стены и стоящего к нему спиной человека, погруженного в чтение взятой с грубо сколоченных стеллажей книги в потрескавшемся кожаном переплете с позеленевшими от времени медными застежками. Незнакомцу было лет пятьдесят, и облачен он был в добротную одежду зажиточного горожанина. Волосы промыты, расчесаны и заботливо уложены, щеки гладко выбриты, хотя ничего даже отдаленно напоминающего зеркало в пещере нет. Странно, подумал Мгал, человек этот похож на отшельника так же, как сам он — на принцессу из рода Амаргеев.

Почувствовав, что в зале он не один, мужчина поднял голову от книги и уставился на северянина. Лицо его дрогнуло, пальцы разжались, и книга, теряя страницы, шлепнулась на утрамбованный земляной пол.

— П-приветствую тебя в моем скромном жилище. — Незнакомец присел на корточки, чтобы поднять оброненную книгу. Правая рука скользнула под темно-синий плащ, и не спускавший с лжеотшельника глаз северянин едва успел отшатнуться в сторону. Ярчайшая вспышка ослепила его, левую часть лица опалила рукотворная молния. Сквозь брызнувшие слезы Мгал смутно увидел, как незнакомец поднимает черный с золотым навершием жезл, и понял, что дела его плохи.

Прыгнув в сторону, он вырвал из ножен меч и, услышав треск еще одной посланной Черным магом молнии, покатился по полу. О чем-то подобном ему, помнится, рассказывали дувианские пираты. Если верить их словам, оружие магов, в отличие от Жезла силы, обладало ограниченным количеством зарядов, но, чтобы испепелить человека, хватит и одного попадания…

По звуку определив нахождение противника, Мгал, приподнявшись, метнул меч. Он не слишком рассчитывал на удачу и не был удивлен, увидев, как маг, скверно улыбнувшись, откачнулся, избегая разящей стали. Жезл снова уставился в лицо северянина, заставив его рвануться в сторону лежанки, однако рукотворной молнии не последовало. Маг решил бить наверняка, и Мгал почувствовал, что позабытая было боль в груди вновь дает о себе знать. Левая половина лица горела, как обваренная кипятком, но это бы все полбеды, а вот то, что места мало и нет оружия…

Третья молния почти настигла его, когда он метнулся к очагу. Запахло горелыми волосами, кожей, бумагой и деревом — огненный удар выжег круглую дыру в заполненных книгами стеллажах, и маг процедил сквозь зубы какое-то ругательство. А ведь этот мерзавец давно бы уже мог убить его, неожиданно сообразил Мгал, если бы не целился в голову. Значит, он боится уничтожить что-то, с чем северянин, по его мнению, никогда не расстается и носит при себе. Кристалл Калиместиара…

Не поднимаясь с колен, северянин вырвал из кострища ухватистый булыжник и змеей юркнул за низкий столик, который мгновением позже был разнесен огненным шаром. Показавшийся Мгалу несколько меньшим, чем предыдущие, он все же чуть не насквозь прожег толстые скобленые доски, которые обуглились и разлетелись в разные стороны подобно спугнутому воронью. Окружающие северянина предметы окрасились в зловещие красно-розовые тона, и тут возникшая на пороге зала Батигар каким-то не своим, режущим ухо голосом крикнула:

— Мгал! Маг стремительно обернулся, с золотого наконечника жезла сорвался апельсиноподобный ком света, и ринувшаяся на защиту своей хозяйки перепончатокрылая тень, столкнувшись с ним, вспыхнула, на глазах превращаясь в пепельно-черные хлопья, похожие на листки сгоревшей бумаги, используемой лишь самыми богатыми унгирами. Прежде чем останки певуна коснулись земляного пола, северянин рванулся вперед, перелетел через отделявший его от противника очаг и, уже в падении, извернувшись немыслимым образом, достал мага сжимавшим булыжник кулаком. Удар вышел слабенький, так себе, прямо скажем, удар. Мгал это понял сразу, однако челюсть мага все же хрустнула, и в стену он врезался с этаким обнадеживающим чмоканьем. Попытался приподняться, экий живчик, и тут…

— Стой! — крикнул Мгал, зная уже, что предупреждение запоздает.

Легкий изогнутый меч Батигар обрушился на голову мага и столкнулся с черным жезлом. Маленькое солнце вспыхнуло и погасло. Жезл с треском распался на две части, золотой набалдашник рассыпался прахом, маг, вскрикнув по-звериному, взмахнул скрюченной, почерневшей рукой и грудой тряпья осел у стены. Батигар взвизгнула, отшвырнула оплавленный обломок меча, затрясла обожженной ладонью и вдруг в голос зарыдала, заголосила, как деревенская баба, захлебываясь слезами:

— Чапа! Ча-поч-ка-а-а!..

Кривясь от боли, Мгал поднялся на ноги, взглянул на оставшиеся от певуна угольки, бросил в ножны подобранный с пола меч. Приблизился к магу, убедился, что тот не скоро придет в себя и, если выживет, правой рукой уже никогда владеть не сможет. Помешкал мгновение — не добить ли мерзавца, но ограничился тем, что сорвал с его пояса тяжелый кошель, сдернул с плеч темно-синий плащ и еще раз окинул взором разгромленную пещеру. Почерневшие от рукотворных молний каменные стены, дымящиеся стеллажи, обломки стола, разбросанные повсюду керамические черепки.

— О, ведьмин сок! Длилось все считанные мгновения, а вид такой, будто шайка грабителей целый день орудовала! Вряд ли отшельнику это придется по душе. — Он сгреб рыдающую Батигар за плечи и, вновь ощутив колющую боль в груди, подумал, что все старания Гиля пошли прахом. И опять подлечиться не будет времени — судя по следам, мага сопровождало четыре, а то и пять человек, которые, естественно, пожелают отомстить за своего господина.

— Пошли, по дороге доплачешь.

Батигар, закрыв руками покрасневшее, опухшее от слез лицо, покорна двинулась за северянином. Казалось, девушка ничего не видит и даже не понимает толком, где она и что с ней, но состояние ее беспокоило Мгала значительно меньше, чем возможность встречи со спутниками мага. Выглянув из пещеры, он тщательно оглядел окрестности и пробормотал:

— Похоже, нам повезло и вся свора отправилась на поиски отшельника. Хотел бы я знать, что им понадобилось от Рашалайна и как ему удалось сбежать от нежеланных гостей.

Увлекая за собой Батигар, северянин сбежал к ручью и уже собирался ступить на первый из цепочки выступающих над водой камней, как вдруг справа, из-за росших по соседству с переправой кустов, выступил жилистый седобородый старик в холщовом халате. В демонстративно разведенных руках его ничего не было, однако перекинутая через плечо сума казалась набитой до отказа.

— Рашалайн? — Северянин не сомневался в ответе и все же испытал некоторое разочарование, когда старик, в облике которого не было ни капли благообразия, кивнул и удивительно звучным для столь невзрачного существа голосом произнес:

— Именно так называют меня люди вот уже семьдесят с лишним лет. А ты тот самый Мгал Неукротимый, слухами о котором земля полнится?

— Так уж и полнится? — усомнился северянин.

— Не то чтобы все птицы пели только о тебе, но Фарах появился здесь скорее ради тебя, чем ради меня. И, вижу я, беседа с ним оказалась небесприбыльной, — старик указал на перекинутый через локоть северянина плащ Черного мага.

— Беседы не получилось. И, думается, с тобой тоже не получится, если ты не согласишься хотя бы ненадолго составить нам компанию. По-моему, ты выбрал не лучшее время и место для разговора по душам.

— Я охотно составлю тебе компанию, и по пути в Бай-Балан у нас будет возможность вдоволь наговориться. Место же это и время едва ли покажутся тебе неподходящими, если ты примешь во внимание, что приехавшие с Фарахом люди устремились по ложному следу и вернутся с Лысых холмов не раньше полуночи. Рашалайн махнул рукой в противоположную от моря сторону.

— Черный маг проявил непозволительную для опытного воина самонадеянность, и мне бы не хотелось уподобляться ему. Лучше будет нам все-таки продолжить разговор по дороге. Ты ничего не хочешь забрать из своего жилища? — Боль в груди все сильнее досаждала Мгалу, и он мечтал поскорее вернуться к морю и ощутить заботливые прикосновения целительных пальцев Гиля. Потолковать со стариком можно будет и позже, раз уж он вызвался идти с ними в Бай-Балан.

Нельзя сказать, чтобы северянина обрадовала перспектива иметь попутчиком преклонных лет предсказателя, присутствие которого ничего кроме хлопот принести не может, но, с другой стороны, старик выглядел достаточно крепким, а бросать его в этой глуши, когда за ним началась охота, было бы просто бесчеловечно.

— Я бы хотел взять с собой все скопленное за долгие годы, однако сделать это невозможно, и потому мне придется довольствоваться вот этим, Рашалайн хлопнул ладонью по набитой суме. — Нет, я не желаю возвращаться в мое жилище, особенно после того, как ты имел счастье встретиться там с Фарахом.

— Что ты несешь, старик?! Какое счастье? Этот подлец сжег Чапу! сказала Батигар, громко хлюпая носом.

— Прости, принцесса, я неудачно выразился, — смиренно склонил голову Рашалайн.

— Чего уж там, — судорожно сглотнув, выдавила из себя девушка и, цепляясь за северянина, начала перебираться по скользким от воды камням на противоположную сторону ручья.

— Я буду рад представить тебя своим товарищам, но прежде мне хотелось бы задать тебе несколько вопросов. — Мгал подождал, пока Рашалайн переправится через ручей, и впился в него испытующим взглядом. — Откуда ты знаешь мое имя и чего ради заявился сюда Черный маг? Ты сказал, что ищет он скорее меня, чем тебя. Тогда почему его люди не остались вместе с ним в пещере? И, заодно уж, не скажешь ли мне, как тебе удалось улизнуть от них?

— Скажу. — Старик самодовольно улыбнулся. — Около моего жилища находится гнездо драуз. Эти птицы превосходные сторожа, и, как выяснилось, я не напрасно прикармливал их. В пещере, помимо дающей свет отдушины, есть второй выход, полезнейшая вещь, если учесть, что гости мои не всегда приходят с миром. Ну, дальше, наверно, можно не продолжать, ты сам обо всем догадался?

— Ты затаился и подслушал их разговор. Из него-то тебе и стало известно, что сюда вскоре должен пожаловать некий Мгал с принцессой? предположила Батигар.

— Про принцессу, положим, они ничего не говорили, — поправил девушку Рашалайн, лукаво поблескивая не по-стариковски живыми и острыми глазками, — но кто бы из единожды видевших не узнал красавицу Батигар даже в этих лохмотьях?

— Значит, когда-то ты уже видел меня? Наверно, в Исфатее, хотя я была тогда совсем маленькой…

— Хорошо, — нетерпеливо прервал девушку Мгал, делая Рашалайну знак подниматься по тропинке первым. — Батигар ты, допустим, видел в младенчестве, запомнил и узнал. Но зачем я понадобился Черному магу, как он пронюхал обо мне и почему приехавшие с ним люди отправились охотиться за тобой, оставив его в одиночестве?

— Согласись, на половину этих вопросов ответы я могу и не знать. А остальные столь очевидны… — Старик оглянулся, увидел, как потемнело обожженное лицо северянина, который, сам того не замечая, то и дело хватался за грудь, и почел за лучшее не озлоблять собеседника. — Ладно-ладно, раз уж ты так хочешь услышать подтверждение своим догадкам — пожалуйста. Фарах явился сюда, чтобы завладеть кристаллом Калиместиара, а уж откуда он пронюхал, что тот находится у тебя, мне неведомо. Слуг своих он вместе с сыном послал разыскивать меня, дабы расспросить о кое-каких предметах, обнаруженных в моей пещере. Там и правда есть многое, способное заинтересовать Черного мага, и, приди ты чуть позже, он сумел бы получше приготовиться к встрече. Хотя, честно говоря, я и сейчас не понимаю, как тебе удалось управиться с магом, вооруженным боевым жезлом.

— Мне бы и не удалось, если бы не Батигар… и Чапа, — хмуро ответил Мгал, вытирая обильно струящийся со лба пот. И, сознавая, что теперь пришел черед отшельника задавать ему вопросы, предупредил: — Смотри под ноги и попридержи до времени язык. На таких осыпях люди и половчее тебя шеи себе ломали.

Проведший в этих местах не один год и излазавший их вдоль и поперек, Рашалайн с самым серьезным видом поблагодарил северянина за чуткость и заботу. Батигар, прекратив хлюпать носом, мерзко захихикала. А Мгал, вспомнив тщетные старания Бемса отговорить его от посещения пещеры отшельника, с внезапным ожесточением подумал, что только предсказателя им и не хватало. Колдун, принцесса, толстый пират, молоденькая очаровательная вдова и похититель кристалла Калиместиара — отличная компания! Нет, без предсказателя им определенно было скучно жить, зато теперь!..

Глава вторая. БАЙ-БАЛАН

— Ты просил сообщить тебе, когда Лагашир достаточно окрепнет для серьезного разговора, — обратилась Мисаурэнь к Хималю. — Сейчас он чувствует себя настолько хорошо, что сам послал меня за тобой.

— Прекрасно, нам давно пора поговорить с ним. — Юноша сделал учтивый жест, пропуская Мисаурэнь вперед, и двинулся за ней по открытой в сторону внутреннего двора галерее, опоясывающей второй этаж дома городского судьи.

Распахнув перед Хималем дверь, девушка впустила его в отведенную Лагаширу комнату, но сама к выздоравливающему заходить не стала — ясно было, что Черные маги захотят побеседовать наедине.

— Трое суток ты был без сознания и все же выглядишь почти здоровым. Снадобья, приготовленные моим отцом, пошли тебе на пользу, — произнес Хималь вместо приветствия, усаживаясь на стоящий перед кроватью стул с высокой прямой спинкой.

— Душа моя подошла к краю Вечности, но благодаря искусству твоего отца и заботам Мисаурэни вернулась в мир живых, — подтвердил Лагашир, всматриваясь в безвольное лицо юноши, большую часть которого занимал высокий выпуклый лоб, из-под которого тускло поблескивали маленькие водянистые глазки. — Ты маг третьей ступени посвящения и, если не ошибаюсь, один из самых сильных аллатов нашего мира?

— Да, и у меня есть для тебя новости. Пока ты спал, я прозондировал твой мозг и знаю все, что произошло с тобой по дороге в Бай-Балан. Прости, что сделал это без твоего позволения, но мы не могли терять времени даром.

— Вот как? Надеюсь, вы с толком распорядились полученными сведениями? В голосе Лагашира не было и тени насмешки, но Хималь болезненно поморщился.

— В глубине души ты верил, что Мгал жив и благополучно достиг нашего побережья. Узнав это, я связался с Гроссмейстером, и по его приказу мы с отцом и двумя посвященными выехали к пещере Рашалайна. Нам велено было не позволить Мгалу встретиться с этим собирателем тайн и, если представится возможность, схватить северянина и завладеть кристаллом Калиместиара.

— Ты уверен, что кристалл не упокоился на дне морском? — спросил Лагашир безучастно и, не получив ответа, задал следующий вопрос: — Вам удалось схватить Мгала Разрушителя?

— Нет. Он встретился с Рашалайном и едва не лишил жизни моего отца.

— Та-ак… Выходит, в изготовлении целебных зелий отец твой преуспел больше, чем в овладении приемами боевой магии? Ну что ж, во всяком случае вы действительно не теряли времени даром. И где теперь Фарах?

— Он не мог передвигаться, и наши люди остались с ним неподалеку от пещеры Рашалайна. Я же прискакал в Бай-Балан и вновь связался с Гроссмейстером.

— Торопиться жить — скоро умереть. Ты не жалеешь себя, — заметил Лагашир все тем же невыразительным голосом, и юноша подумал, что они с отцом напрасно не дождались, пока их гость придет в сознание.

— Тебе неинтересно знать, какие распоряжения отдал Гроссмейстер относительно Мгала и тебя самого?

Лагашир прикрыл глаза и, помолчав, предположил:

— Наверно, он пожелал, чтобы я и дальше путешествовал с Мгалом. Для Магистрата несущественно, кто доставит кристалл к сокровищнице Маронды в целости и сохранности.

— Точно… — выдавил из себя юноша, глядя на Магистра широко раскрывшимися глазами. — Но как ты мог догадаться?..

— Если упрямый осел хочет тащить груз по опасной горной тропе, почему бы не пойти навстречу его желаниям? Пусть себе корячится под присмотром бдительного караванщика. Особенно если этому ослу сопутствует удача и он привык к трудным переходам, пропастям и обвалам. Если бы вы спокойно обдумали создавшееся положение, то избавили бы себя от лишних хлопот и огорчений.

— Но приказ Гроссмейстера!

Магистр устремил глаза в потолок, с трудом сосредоточиваясь на разговоре, результаты которого предвидел с первых же слов Хималя. Он мог бы сказать, что Верховный Магистр прежде всего велел позаботиться о том, чтобы Мгал не встретился с Рашалайном, хотя, чем вызвано такое распоряжение, решительно не представлял. Мог указать на то, что Хималь с отцом, как и многие другие, недооценили северянина и поплатились за это. Мог, наконец, высказать догадку о том, что Гроссмейстер был слишком высокого мнения о магах Бай-Балана, но в вину это надобно ставить не Тайгару, а тем, кто ввел его в заблуждение относительно их способности правильно оценивать обстановку и собственные силы. Однако Магистр не стал говорить ничего из того, что вертелось у него на языке, и, оставив вопрос юноши без ответа, в свою очередь спросил:

— Мгал признал в твоем отце Черного мага? Хималь кивнул, и тут до него дошло, какой непоправимый вред принесла их торопливость.

— Ты… ты не сможешь из-за нас присоединиться К северянину, если он появится в городе?

— Нежных чувств мы друг к другу никогда не питали, хотя во время сражения на Глеговой отмели некоторое взаимопонимание начало возникать. Но что сделано, то сделано.

— Я сознаю свою вину и готов любым способом исправить содеянное… начал юноша, однако Магистр, заворочавшись на подушках, нетерпеливо прервал его:

— Не сомневаюсь в этом и, разумеется, воспользуюсь твоей помощью. Прежде всего мне хотелось бы получить дозволение работать с магическими предметами, принадлежащими тебе и твоему отцу. Просьба нескромная, но в данных обстоятельствах…

— Конечно, наши кабинеты в твоем распоряжении. Лагашир кивнул и продолжал, разглядывая Хималя из-под полуопущенных век:

— Мисаурэнь сказала, что Эмрик вчера отправился осматривать город и не вернулся. Его необходимо разыскать и, если он попал в беду, вызволить из нее, чего бы это ни стоило. Когда Мгал появится в Бай-Балане, а появиться он здесь должен, ибо пробираться к сокровищнице Маронды по суше — это слишком сложный способ самоубийства, я хочу предстать перед ним в качестве человека, спасшего его друга. И, кстати, человека, не связанного никакими обязательствами с Черным Магистратом и навсегда порвавшего с ним.

Юноша всплеснул руками и хотел что-то возразить, но Лагашир нахмурился и поднес палец к губам.

— Подумай, прежде чем говорить. Если бы вы с отцом не были столь усердны, у меня бы еще оставался шанс примирить северянина с Черным Магистратом, но теперь я должен прозреть. И мне во что бы то ни стало нужен Эмрик. Полагаю, его исчезновение нельзя считать случайным и следы похитителей приведут тебя к Дому Белых Братьев.

— Я разыщу его, можешь на меня положиться! — горячо заверил Магистра юноша.

— Не предпринимай никаких решительных действий, не посоветовавшись со мной. Эмрик нужен им живым, и, пока у них есть выбор, они не будут его убивать. Мисаурэнь поможет тебе, если у вас не хватает людей. И помни, что бы ни случилось, с головы Эмрика волос упасть не должен! — Лагашир откинулся на груду подушек, а Хималь, еще раз пообещав сделать все от него зависящее, вышел из комнаты и тихо притворил за собой дверь. Совсем иначе представлял он себе этот разговор, напрасно отец говорил, будто по ту сторону Жемчужного моря звание Магистра может получить любой выскочка и что протекция и умение вовремя лизнуть чужой зад стоят там больше, чем хорошие мозги и врожденные магические способности.

— Степи, простирающиеся от восточного побережья Жемчужного моря до моря Вагадзори, населены кочевыми племенами нгайй, которых бай-баланцы называют Девами Ночи. Кожа у них почти такая же черная, как у Гиля, с чуть красноватым оттенком. Женщины этого народа относятся к мужчинам с пренебрежением и прекрасно владеют всеми видами оружия. Поклоняются они богине-прародительнице Омамунге. Я думаю, переселившиеся на север барра являлись некогда частью этого народа, хотя, по словам Гиля, ничего общего между его соплеменниками и нгайями нет и быть не может.

— Но нам вовсе незачем идти на восток! — прервала Рашалайна Лив. — Если Девы Ночи не появляются на этом побережье, то едва ли мы с ними встретимся. Эти степи похожи на пустыню, и я вообще не понимаю, как кто-то может здесь жить! Ни единой зеленой травинки!

— Ты видела их в самую неудачную пору и не узнала бы эти места после дождей! Травы кое-где вымахивают выше человеческого роста, стада на них пасутся необъятные, — мечтательно протянул Рашалайн. — В засушливое время нгайи отгоняют свой скот к подножию Флатарагских гор, и если вам удастся нанять судно до Танабага, то Дев Ночи вы действительно не увидите.

— Мне доводилось слышать о мореходах, сталкивавшихся с девами-воительницами, однако мои знакомцы, которым случалось бывать в Бай-Балане, даже не упоминали о них, — вставил Бемс.

— Вот и замечательно. Не имею ни малейшего желания видеть целое племя женщин, ведущих себя как мужчины. Хватит с меня и тех, на которых приходится смотреть ежедневно, — ворчливо промолвил Мгал.

Словно дожидавшиеся этих слов Лив с Батигар дружно завопили, что северянин дикарь и уж, верно, женщины ничем не уступают мужчинам и только глупцы могут недооценивать и презирать их.

— О нет, клянусь Вожатым Солнечного Диска! О презрении не может быть и речи! — Мгал широко улыбнулся и, делая руками обнимающий жест, сказал: — Я очень люблю женщин и считаю их лучшим украшением мира, или, если угодно, солью земли. Излишек соли, впрочем, делает пищу непригодной для еды. Не говоря уже о том, что некоторые продукты, да взять хоть мед, можно испортить несколькими крупицами соли.

Визг и хохот долго не смолкали над морем, а отсмеявшись, небольшой отряд продолжал двигаться на юг…

Совершив несколько стремительных переходов и убедившись, что люди Фараха не преследуют их, Мгал перестал подгонять своих спутников. Узкая полоска зелени между морем и степью не изобиловала дичью, и, чтобы прокормиться, путникам приходилось постоянно ставить силки на пятнистых кроликоподобных грызунов и промышлять рыбной ловлей. Во время вынужденных остановок Мгал часто беседовал с Рашалайном, оказавшимся прекрасным рассказчиком и благодарным слушателем. Он ничуть не походил на мрачного молчаливого отшельника или отрешившегося от мирской суеты предсказателя, и даже Бемс вскоре перестал робеть перед ним. К удивлению северянина, Рашалайн был хорошо осведомлен не только о событиях, происшедших в далеком прошлом, но и о захвате Белыми Братьями Манна и Норгона, о мятеже в Манагаре и многом другом, о чем Мгал не имел ни малейшего представления. Объяснялось это просто: помимо того, что в качестве платы за пророчества и составление гороскопов отшельник брал с приходивших и приплывавших к нему людей книги, старинные свитки и всевозможные диковины, он умел слушать своих собеседников и так направлять разговор, что они мало-помалу рассказывали Рашалайну все, что тот желал знать. А интересовался он решительно всем.

Сначала, заметив стремление отшельника разговорить своих спутников, Мгал едва сдерживался, чтобы не одернуть его, но потом, присмотревшись к старику, понял, что никаких корыстных целей тот не имеет и коварных замыслов не вынашивает. Жажда знаний была, вероятно, главным свойством его натуры, и оставалось лишь удивляться, как столь любознательному человеку пришло в голову удалиться от людей и как сумел он несколько лет прожить в своей пещере без постоянных слушателей и собеседников. Впрочем, у северянина возникло подозрение, что не меньше, чем людьми, Рашалайн интересовался окружающим его миром, и холмы, травы, птицы и морские раковины могли рассказать ему не меньше, чем, скажем, Бемс или Гиль.

— Великая степь ограничена с юга горами Флатараг, за которыми начинаются непроходимые джунгли, — возвращался отшельник к постоянно прерываемому по разным причинам рассказу о землях, лежащих на пути к сокровищнице Маронды. В сердце этих бесконечных джунглей находится Заповедная страна, Земля Истинно Верующих — таинственная империя Махаили. Тамошний краснокожий люд называет себя мланго и поклоняется божественному Кен-Канвале. Корабли мланго часто появляются в Бай-Балане, но мне не приходилось слышать, чтобы наши мореходы посещали порты империи. Мланго не любят чужаков, и, говорят, если кто-то попадает в Махаили, то обратно уже не возвращается. Южнее Бай-Балана нет ни одного города, о котором было бы хоть что-нибудь доподлинно известно, исключая, разумеется, Танабаг на полуострове Танарин, который, собственно, и является целью вашего путешествия. Обладая некоторой суммой денег, вы могли бы нанять корабль до Танабага, бывшей столицы древнего государства Уберту, но только не в сезон штормов. Сейчас ни один капитан не поведет туда свое судно. Даже в благоприятное для мореплавания время года редко находятся охотники посещать этот полузаброшенный город: рифы, мели, глеги и вишу, быть может, и не остановили бы смельчаков, но зачем им плыть в Танабаг, если поживиться там решительно нечем?

— А почему мланго не приберут к рукам Танарин? — поинтересовался Мгал.

— Зачем? Земли в империи хватает, да и Танарин лишь по привычке называют полуостровом. На самом деле он давно уже превратился в остров, отделенный от материка широким мелководным проливом, заросшим мангровыми лесами. Мне как-то случилось беседовать с побывавшим в тех местах мореходом, и он рассказывал удивительные вещи о растущих прямо из воды деревьях, смертельно ядовитых насекомых и змеях, ужасных крабах и глегах, обитающих в этом ни на что не похожем лесу, который лианы поддерживают наравне с корнями. По нему не пройти пешком, не проехать на лодке и корабле… Нет, имперцам ни к чему Танарин, тем более что главные их порты находятся на берегу Великого Восточного моря. По нему, кстати, плыть до Танарина пришлось бы вдвое дольше, чем по Жемчужному морю…

Мгал, Гиль, Бемс и Лив с интересом внимали рассказам о землях, лежащих южнее Бай-Балана, и лишь Батигар слушала их вполуха. Она, единственная, кажется, из всей пестрой компании, ни на миг не забывала, что старик этот не просто кладезь всевозможных знаний, которые могут им пригодиться в самом скором будущем, но еще и предсказатель. Человек, способный заглянуть в прошлое и приподнять завесу, окутывающую грядущее. Спрашивать о том, что ждет ее в будущем, девушка почитала верхом безрассудства, тревожить прошлое представлялось ей более безобидным занятием, и во всяком случае ответ на один вопрос она желала получить от Рашалайна во что бы то ни стало. Ведь именно ради того, чтобы задать этот вопрос, Батигар и отправилась искать пещеру отшельника…

Несколько вечеров девушка выбирала подходящий момент, но, даже застав отшельника одного, не могла решиться приступить к нему с расспросами, и, лишь когда они миновали два рыбачьих поселка и до Бай-Балана оставался день пути, так что дальше откладывать разговор стало невозможно, она, собравшись с духом, подсела к уединившемуся на берегу моря старику. Оторвавшись от созерцания погружающегося в волны солнца, Рашалайн взглянул на Батигар и, прежде чем она успела открыть рот, промолвил:

— Принцесса, ты кружишь около меня, как ворона над зайчонком. Если на языке у тебя вертится вопрос, самое время задать его. Тем более, может статься, я при всем желании не смогу удовлетворить твое любопытство и ты будешь чувствовать себя как охотник, обнаруживший в поставленном на пантеру капкане вонючку-пескоройку.

Слова отшельника не столько подбодрили, сколько смутили девушку: если он достаточно проницателен, чтобы заметить, что она хочет с ним поговорить наедине, ему, возможно, известен и вопрос, который уже несколько лет не дает ей покоя? Однако второго подобного случая могло не представиться, и Батигар, присев рядом со стариком на краешек огромного валуна, старательно отводя глаза, сказала:

— Ты некоторое время жил в Исфатее, и, вероятно, тебе приходилось слышать разговоры о том, что Бергол не является моим отцом. Он сослал мою мать в отдаленное поместье сразу же после моего рождения, — торопливо продолжала девушка, испугавшись, что Рашалайн прервет ее, — и, кроме того, я, в отличие от Чаг, совершенно на него не похожа. О, я охотно задала бы тебе множество вопросов, но этот — главный, и если ты ответишь на него, я буду тебе безмерно благодарна. Спрашивать о моем отце у прорицателей родного города я, понятное дело, не могла, а теперь, когда Бергол убит и меня забросило так далеко от Исфатеи, мне это, наверное, должно быть безразлично… И все же я хочу знать, кто он! Пусть это глупый каприз, но мне будет легче жить, получив правдивый ответ!

— Теперь понятно, что беспокоило тебя во время нашего совместного путешествия. Вот только вряд ли тебе будет легче жить, когда ты узнаешь правду… — пробормотал старик, не глядя на девушку и все же чувствуя, что щеки ее заливает темный румянец.

— Так ты можешь?.. Можешь узнать, кто мой отец? Тебе нужны какие-нибудь сведения, чтобы составить гороскоп? Или принадлежащие мне вещи способны помочь тебе заглянуть в тайну моего рождения?.. — В волнении Батигар сплетала и расплетала длинные красивые пальцы, совсем непохожие на толстые и короткие, покрытые волосами пальцы Бергола. Увы, руки принцесс, так же как и души, нуждаются в особом уходе, невольно подумал Рашалайн. И то, что он собирается сказать, то, что он должен сказать, едва ли принесет ей успокоение…

— Чтобы назвать имя твоего отца, мне не требуется составлять гороскоп и я не нуждаюсь в прозрении, сниспосланном свыше. Я знаю и назову его, ибо желание твое — не каприз. По некоторым причинам тебе необходимо знать имя своего родителя, иначе я, возможно, и поостерегся бы его называть. Тайна рождения — вещь деликатная, и порой людям лучше не знать, кто их настоящий отец. Но с тобой дело обстоит иначе, потому что ты — дочь Тайгара — Верховного Мага, ныне здравствующего Гроссмейстера Черного Магистрата.

— Кого? — Глаза Батигар округлились от изумления, изящно очерченные губы приоткрылись, обнажив жемчуг зубов, и Рашалайн восхищенно потряс головой надо же было родиться такой красавицей!

— Тайгар как-то приехал в Исфатею под личиной не то хадаса, не то унгира и был так очарован твоей матерью, что, забыв о приведших его в Серебряный город делах, принялся напропалую ухаживать за ней. Лет восемнадцать-двадцать назад он еще не был Гроссмейстером, но располагающая внешность и безупречные манеры выгодно отличали его от других поклонников жены Бергола…

— Вот это да! Теперь понятно, почему Нарм вызволил меня из подземной тюрьмы! Он тоже знал, кто мой отец, но сказать мне об этом не счел нужным… Девушка прикусила губу и нахмурилась. Густые черные брови ее сошлись в прямую линию, голубые глаза потемнели. — И что же, многим была известна тайна моего рождения? Тайгар не умел держать язык за зубами? Быть может, он даже хвастался одержанной над моей матерью победой?

— О нет! Гроссмейстер никогда не был болтлив. И не так уж много людей знают о том, кто твой настоящий отец. Мне же это стало известно потому, что я в то время жил в Исфатее, а с Тайгаром судьба сводила меня еще прежде. Сопоставить некоторые общеизвестные факты, провести кое-какие наблюдения и вычисления не представляло для меня особой сложности. Но то, что было не сложно для меня, оказалось весьма затруднительно для Бергола и служивших ему людей. Впрочем, даже если бы он узнал имя твоего отца, это вряд ли могло что-нибудь изменить. Сейчас речь о другом. — Рашалайн беспокойно поерзал, подергал нижнюю губу, погладил куцую, криво остриженную бороденку и, словно рассердившись на самого себя за нерешительность, продолжал, повысив голос: — Увидев тебя в одной компании с похитителем кристалла Калиместиара, я не сомневался, что тебе уже известно, кто твой отец. Я склонен был даже предполагать, что ты отправилась в это путешествие по его приказу, и только одно не мог взять в толк: почему северянин вышел победителем из схватки с Фарахом? Ведь если тебя послал Гроссмейстер, ты должна была стать на сторону Черного мага…

— Чушь какая! Никто меня не посылал, и Мгал, я уверена, прекрасно разделался бы с Фарахом и без нас с Чапой. Как ты мог предположить, что я принцесса из рода Амаргеев… — Она прикусила язык, но тут же нашлась: — Да пусть даже и не принцесса, все равно стану соглядатаем по чьей либо просьбе или приказу?

— Почему бы тебе им и не стать? Хотя бы ради того, чтобы взойти на престол Серебряного города. А отцовская просьба? Она ведь тоже кое-что значит.

— Не для меня! — отрезала девушка возмущенно. — Исфатея — дело другое. Это прекрасный город, но стать его Владыкой ценой предательства я бы никогда не согласилась. — Батигар помолчала, провела ладонью по лицу, словно смахивая с глаз паутину, и медленно продолжала: — Никто мне этого, правда, и не предлагал. Тайгара я никогда в жизни не видела, и у меня нет причин испытывать к нему теплые чувства.

— Да, наблюдая за тобой, я понял, что по своей воле ты никогда не станешь двурушничать. Не потому, что не умеешь лгать, а потому, что слишком горда для того, чтобы делать это постоянно, изо дня в день. Но пора перейти к самому неприятному, — Рашалайн запнулся, подыскивая нужные слова. — Ты могла не исполнить просьбу или приказ отца, если бы он не был Верховным Магом. Однако противиться воле Гроссмейстера, надумай он использовать тебя в своих целях, тебе бы не удалось. В тебе течет частица его крови, и магическое искусство Тайгара так велико, что, находясь на каком угодно расстоянии, он может сделать тебя своим послушным орудием.

— Меня?! Ты говоришь полную бессмыслицу! Никто никогда не мог заставить меня делать то, чего я не желала!.. — Батигар осеклась, вспомнив подземную тюрьму в Чиларе, но тут же одернула себя — это же совсем иное дело! Под пыткой человек может сказать и совершить все что угодно, а стоит ему вырваться из рук палачей…

— Ты не представляешь себе степень совершенства Верховного Мага. Могущество его столь огромно, что даже я не до конца сознаю, каких высот он достиг в использовании магии. Я видел… — Рашалайн внезапно замолчал и, не желая, по-видимому, пугать девушку, заговорил на полтона ниже. — Хотя об этом-то как раз говорить не стоит. В конце концов возможности его, как и любого человека, ограничены, и сделать доброго злым, а глупца превратить в умника не сможет сам Даритель Жизни. То есть смочь-то сможет, но изберет, надо думать, какой-то другой, более простой путь достижения поставленной цели. И раз уж Тайгар до сих пор не прибегнул к заклинаниям Подчинения, то, может статься, и не сделает этого.

— Погоди, я что-то не совсем понимаю, о чем ты говоришь. Он что же, может оттуда, из-за моря, велеть мне поступать так, как ему вздумается?

Рашалайн улыбнулся, почувствовав исходящую от принцессы волну негодования, и с облегчением подумал, что оказался прав: она не испытала еще неумолимой, всесокрушающей мощи Гроссмейстера. Улыбка, однако, получилась грустной, ведь он-то, в отличие от Батигар, знал — заклинания, использующие кровные узы, могут достать ее в любом месте и она бессильна будет противиться им. Под их действием честный человек станет предателем, а миролюбивый возжаждет крови. И это, может быть, и есть самое страшное. Ибо трудно представить душевную муку человека, чьи уста, повинуясь пришедшему извне приказу, предают его, выдавая доверенную ему тайну, а руки вонзают смертоносную сталь в того, за чье благополучие он охотно заплатил бы собственной жизнью…

— Нет, этого просто не может быть! Я не верю!.. — гневно воскликнула девушка, с ужасом и ненавистью глядя на печально улыбающегося отшельника. Он не спорил, не возражал, не пытался убедить ее, но обреченная улыбка вернее всяких слов свидетельствовала о том, что сказанное им — правда. Он знал, о чем говорит. И это значило, что она не человек, а что-то вроде меча, у которого нет и не может быть друзей и врагов — есть только хозяин. Вздумай Тайгар прибегнуть к чарам — и, подобно мечу, она будет с одинаковым старанием разить виновных и безвинных, правых и виноватых. Но она не хочет! Ей тошно даже думать о том, что в любой момент она может стать игрушкой в руках Гроссмейстера! И то, что она его дочь, не дает ему права…

— Он не посмеет! — выкрикнула Батигар и услышала тихий ответ Рашалайна:

— Посмеет. Тайгар сделает это, если сочтет нужным для блага Черного Магистрата. Прости меня за то, что я рассказал тебе все это. Однако Бай-Балан близко. Когда окажешься в городе, подумай, стоит ли тебе идти с Мгалом к сокровищнице Маронды. Ты молода, красива и, что бы ни случилось с Берголом, кем бы ни был в действительности твой отец, все равноостаешься принцессой из рода Амаргеев. Если захочешь, я познакомлю тебя с весьма достойными людьми. Они сочтут за честь.

Слезы брызнули из глаз девушки, и она убежала во мрак, затопивший море и землю, не дослушав отшельника. Он желала ей добра, но Батигар сторонилась его весь следующий день. Она чувствовала, что не может без содрогания видеть Рашалайна, да и от остальных спутников старалась держаться особняком и, только когда перед ними выросли стены Бай-Балана, вздохнула с облегчением.

Чем ближе путники подходили к городу, тем чаще попадались им рыбачьи поселки, окруженные огородами и небольшими, тщательно возделанными полями. Облепившие Бай-Балан со всех сторон, они давно стали неотъемлемой частью города, и обветшавшие стены — высокий частокол, обмазанный окаменевшей на солнце глиной, — лишь по старой памяти можно было называть его границей. Как и следовало ожидать, стражники не охраняли вход в город, и если массивные ворота еще не были унесены и использованы для своих нужд предприимчивыми горожанами, то объяснялось это лишь нежеланием их выкапывать глубоко вросшие в землю, навеки растворенные створки, и ничем иным.

— Бай-баланцы — исключительно мирные люди. Терпимость их поражает воображение чужеземцев, но вам это не бросится в глаза, поскольку мы пришли сюда в разгар семидневной ярмарки, устраиваемой два раза в год по случаю уборки урожая. Заморских купцов в это время здесь нет из-за сезона штормов, зато в город съезжаются рыбаки и землепашцы со всей округи. Приехавший сюда люд продает, покупает и веселится от души, да и когда им еще пошуметь и побуянить?.. — Рашалайн учтиво раскланялся со стариками, беседовавшими возле лавки лепешечника, и те, замолчав, начали в ответ истово трясти головами в войлочных шапочках. — Дней через пять-шесть начнутся проливные дожди, за ними наступит время сева… Приветствую тебя, почтенный Шисанг! Как поживают твои внуки?

— Рад видеть тебя, многомудрый Рашалайн! Да продлит Шимберлал твои дни! Никак ты решил вернуться в наш город?

— Тебе ли не знать, что бывает время уходить, как бы ни тянуло остаться, и приходит пора возвращаться, хотя, казалось бы, делать это уже незачем? Удивительно похорошел Бай-Балан с тех пор, как я был тут последний раз…

Оглядываясь по сторонам, путники видели лишенные каких-либо украшений, неказистые на вид деревянные или сложенные из необожженного кирпича дома в один-два этажа; скучные заборы, пыльные, немощеные улицы с выгоревшими тентами над головами ленивых торговцев; пересохшие, заваленные всякой дрянью арыки и гудящих мух, сверкающих и переливающихся под лучами жарящего во всю мочь солнца не хуже сапфиров и изумрудов. Наверно, надо хорошо знать и любить этот город, чтобы найти в нем что-то привлекательное, подумал Мгал и, наблюдая, как загорелая женщина в белых одеждах подводит к Рашалайну свою дочь, а старик бормочет благо-пожелания, опустив ладонь на русоволосую голову шести-семилетней девчушки, неожиданно вспомнил Менгера. Внешностью и манерой держаться отшельник нисколько не походил на его учителя, и все же что-то общее между ними определенно было.

Чем ближе к центру города подходили путники, тем больше людей останавливалось, чтобы поздороваться с Рашалайном, переброситься с ним несколькими фразами.

— Тебя здесь помнят и любят, несмотря на то что ты не появлялся в Бай-Балане больше четырех лет. Значит, не такая уж короткая у людей память, как на то принято сетовать! — промолвил Гиль, не скрывавший своей симпатии к старику, сразу пришедшемуся ему по душе. Наблюдая, как юноша врачует Мгала, Рашалайн дал ему несколько советов и живо напомнил Гилю Горбию — старого деревенского колдуна из его родной деревни.

— Память людская устроена поистине странно! Порой она годами хранит то, что следовало бы забыть как можно скорее, а порой оказывается не в состоянии хотя бы день удержать то, что надлежит помнить всю жизнь, — Рашалайн покосился на Батигар. — В том, что меня здесь помнят, ничего особенного нет. Я прожил в Бай-Балане почти десять лет, а за это время можно успеть намозолить глаза великому множеству людей.

Батигар сделала вид, что не слышит отшельника, хотя губы ее так и кривились в горькой усмешке. Неужели он думает, что когда-нибудь она сможет забыть сказанное им о Тайгаре? Неужели этот старый чудак не понимает, что слова его засели в ее мозгу крепче, чем загнанные в древесный ствол гвозди? Ведь гвозди, даже обросшие с годами плотью дерева, можно вырвать, вырезать, вырубить, а запавшие в память слова навсегда останутся в ней, как песчинка в раковине моллюска. Вот только едва ли произнесенное Рашалайном со временем превратится в светлую и драгоценную, шелковистую на ощупь, радующую глаз жемчужину… Увы, скорее всего сказанное им будет подобно занозе гнить и нарывать в ее душе до самой смерти.

Что ж, правда, как горькое лекарственное снадобье, в этом случае полезней лжи во спасение, попыталась Батигар оправдать отшельника и поняла, что ни в каких оправданиях тот не нуждается. И вспомнился ей почему-то Юм, не солгавший принцессам даже под угрозой немедленной смерти. И, странное дело, здраво рассуждая, она должна была ненавидеть исфатейского пророка, а вспоминала его с симпатией и чувством неискоренимой приязни…

— Тебя здесь в самом деле любят и, верно, не дадут в обиду, — обратился Мгал к Рашалайну после того, как тот закончил обмениваться любезностями с каким-то богато одетым стариком. — Приятно видеть, что люди помнят оказанные им некогда услуги, однако, двигаясь таким темпом, мы рискуем и к ночи не добраться до таверны, в которой ты посоветовал нам остановиться.

— Друзья мои, мне, право же, неловко задерживать вас, истосковавшихся по бане, приличной еде и питью. И раз уж не хотите вы остановиться в доме одного из этих добрых горожан, предложивших нам свое гостеприимство, то не лучше ли нам на время расстаться? Здесь мне в самом деле нечего опасаться Фараха, да и вряд ли он в ближайшие дни доберется до Бай-Балана.

Добрые горожане в самом деле несколько раз приглашали Рашалайна остановиться в их домах, но справедливости ради надо отметить, что приглашали они только его и никого больше. У Мгала уже мелькала в голове мысль, что отшельнику удастся значительно лучше уладить свои дела, ежели он отделится от компании подозрительных оборванцев, каковыми они являлись в глазах бай-баланцев, однако северянин не мог придумать, как бы половчее сказать это, чтобы невзначай не обидеть старика. Воспользовавшись тем, что Рашалайн сам заговорил об этом, Мгал тотчас согласился с его предложением и, пожелав старцу удачи, выразил надежду, что они еще встретятся до того, как тем или иным способом решат покинуть Бай-Балан.

— Конечно встретимся, — уверенно подтвердил отшельник. — В ярмарочные дни самое оживленное место этого города — базар, и уж там-то мы непременно свидимся, быть может, даже завтра. И, как знать, не сумею ли я отблагодарить вас за то, что вы приняли меня в свою славную компанию.

— Надеюсь, ты все же передумаешь и решишь присоединиться к нам, дабы посетить бывшую столицу государства Уберту, — не преминул добавить на прощание Гиль.

— Мы еще вернемся к этому разговору в более подходящей обстановке, пообещал Рашалайн и, сияя улыбкой, устремился навстречу показавшемуся в конце улицы верзиле, тащившему на широченных плечах два мешка, каждый из которых размерами не уступал жеребцу.

Понаблюдав за тем, как верзила, скинув поклажу в уличную пыль, подхватил Рашалайна на руки и, выкрикивая что-то восторженное, закружил, словно тот был его любимой подружкой, Мгал вновь вспомнил Менгера, Батигар — Юма, а Гиль — Горбию. Лив решила, что не жить ей на свете, если северянин не будет вот так же кружить ее, подхватив на руках, и вопить при этом от счастья, а Бемс хлопнул себя ладонью по лбу, сообразив наконец, кого же напоминает ему Рашалайн. Одержимого Хафа — вот кого! Того самого, что предсказал скорую кончину Дижоля. Хотя Хафа, вернись он после долгого отсутствия в Сагру, никто бы так бурно не приветствовал. Да и самого Бемса, появись он в своей стоящей на берегу моря деревеньке, едва ли встретят столь же тепло. Подобные мысли посетили, очевидно, не его одного, потому что дальнейший путь убавившаяся на одного предсказателя компания продолжала в задумчивом, если не сказать скорбном, молчании.

* * *

Переодевшись служанкой, Мисаурэнь отправилась на Войлочную улицу и, как и предсказывал Лагашир, без труда выяснила, что Эмрик и в самом деле был схвачен Белыми Братьями. Смешной большеротый мальчишка, бросив плести крабник немудреную ловушку из прутьев, похожую на вставленные одна в другую корзины, охотно рассказал ей о дюжине потерпевших кораблекрушение мореходов, особенно подробно описав их предводителя. Мисаурэнь, естественно, не поверила, что судно, затонувшее якобы неподалеку от Бай-Балана, называлось «Нечаянная радость», а услышав об одноглазом, окончательно уверилась в том, что похищение Эмрика совершено по наущению Заруга, живучести которого оставалось только дивиться.

Ученице жрецов-ульшаитов не составило особого труда уговорить мальчишку понаблюдать за Домом Белых Братьев. Пара звонких серебряных монет, подкрепленная малой толикой внушения, пробудила в Федре великий энтузиазм, и он обещал не только глаз не сводить с интересующего Мисаурэнь дома, но и проникнуть за ограду, дабы разузнать, где содержится узник, привлекший внимание хорошенькой и щедрой служанки.

Сообщив, где искать ее в случае необходимости, девушка вернулась в дом городского судьи и тут испытала настоящее потрясение. Лагашир, едва ли не полностью исчерпавший свои немалые силы в сражении с «Норгоном» во время прорыва через Глегову отмель и пути в Бай-Балан, благодаря снадобьям отца Хималя и ее собственным неусыпным заботам быстро поправлялся, и, увидев его лежащим на пороге рабочего кабинета Фараха, Мисаурэнь пришла в отчаяние, не зная, что и думать по поводу столь неожиданного ухудшения здоровья Магистра. Жизнь чуть теплилась в его сухощавом теле, и, возложив руки на грудь и живот мага, девушка с недоумением и ужасом поняла, что Лагашир пуст, как выжатая губка. Жизненная энергия покинула его, он был похож на скорлупу выпитого яйца, и, опустившись перед недвижимым телом на колени, девушка подумала, что на этот раз обычными способами мага не удастся вернуть из Запределья. Нащупав чуткими пальцами на горле и животе Лагашира точки возрождения, она, вспомнив все, чему учили ее в храме Великой Жены и Матери, попыталась перелить через свои руки хотя бы немного собственных сил в бездыханное тело Магистра. Никогда прежде ей не доводилось возвращать к жизни тех, кого призвал к себе Грозноглазый Горалус, но, неоднократно присутствуя на обрядовых исцелениях, Мисаурэнь в общих чертах представляла, как надобно поступать в подобных случаях. Сделав несколько глубоких вдохов и напружинив живот, девушка мысленно зажгла в своем чреве Свечу Жизни и ощутила, как от бедер поднимается горячая волна силы.

Поклонники Двуполой Ульши верили, что жрицы Великой Жены Грозноглазого способны передавать свою энергию страждущим и тем самым возвращать к жизни даже тех, кто уже переступил черту. Мисаурэнь тоже верила в чудесные исцеления, более того, видела их в храме Ульши и, почувствовав, как наливаются теплом руки, поняла, что с первой частью таинства справилась успешно — ей удалось вызвать скрытые до поры до времени в ее теле сокровенные силы. Прикрыв глаза, девушка истово шептала слова ритуального обращения к Великой Матери, наблюдая в то же время внутренним зрением за тем, как серебристыми ручейками бежит по пальцам энергия и, подобно вбирающей животворящий дождь земле, пьет ее иссушенное тело мага.

Быть может, обычный человек и не смог бы воспринять этот щедрый дар, но Лагашир не зря получил звание Магистра прежде, чем иные из его обучавшихся магическому искусству сверстников достигли первой ступени посвящения. Он умел многое такое, что было не под силу убеленным сединой магам, и даже в бессознательном состоянии не утратил навыков, обретенных в результате упорных тренировок…

Ощутив нарастающее головокружение, Мисаурэнь убедилась, что жизнь возвращается к ее подопечному, и поспешно откачнулась от тела Лагашира. Ритуальное исцеление — операция чрезвычайно серьезная, жрицы Ульши готовятся к нему тщательнейшим образом, а процесс восстановления сил требует известного времени даже при наличии укрепляющих снадобий, но у девушки не было под рукой ничего подходящего, и, попытавшись подняться, она поняла, что сделать это не в состоянии. Оставалось только одно средство — сон. Веки ее отяжелели, закрылись, и, позволив мышцам расслабиться, Мисаурэнь тряпичной куклой осела на застеленный пушистым ковром пол.

Но даже впадая в беспамятство, девушка не могла избавиться от вопросов, преследовавших ее с того момента, как она увидела недвижимое тело Лагашира и ощутила, что жизни в нем осталось меньше, чем вина в кружке горького пьяницы. «Что заставило его рисковать собой? Кому и ради чего отдал он все силы души своей? Даже сражаясь с глегами, Магистр не истратил столько энергии, сколько здесь, в рабочем кабинете Фараха, где ему решительно ничего не угрожало. Так почему же он сделал это? Что ценил Лагашир выше собственной жизни… или без чего теряла она для него всякий смысл?..»

Таверна стояла у самых пирсов, и съехавшиеся на ярмарку замлепашцы, заполнившие все постоялые дворы города, до «Счастливого плавания» не добрались. Сговорившись с весьма подвижным, несмотря на солидный живот, трактирщиком о цене, путники сняли две комнатки на втором этаже: одну для Лив и Батигар, другую — для Мгала, Гиля и Бемса.

По дороге к «Счастливому плаванию» они купили кое-какую одежду на смену пришедшим в полную негодность лохмотьям и, сходив в баню и переодевшись, ощутили себя словно заново родившимися. Рассудив, что настало время отдать должное стряпне здешних поваров, о которой Рашалайн отзывался с большим одобрением, Бемс предложил достойным образом отметить окончание плавания и появление их в Бай-Балане. Мгал с Гилем поддержали товарища, но тут выяснилось, что спутницы их никак не могут спуститься в зал, пока не приведут себя в надлежащий вид. Оглядев одетых в новые туники, посвежевших и похорошевших девушек, Мгал хотел было сказать, что они похожи на богинь и, как бы ни старались, лучше выглядеть все равно не будут, однако вовремя прикусил язык. Пока они добирались до Бай-Балана, девушки вели себя как опытные путешественники, ни в чем не уступая мужчинам, но из этого вовсе не следовало, что и в городе они должны им уподобляться.

— Конечно, если перед тем, как сесть за стол, вам нужно еще что-нибудь нацепить на себя для полноты счастья… — начал он неуверенно.

— Нужно! И очень даже много чего! — решительно заявила Батигар. Сейчас мы похожи на огородные пугала, но это легко исправить. Если кто-нибудь из вас не сочтет за труд проводить нас до до ближайшей лавки, мы управимся быстро и без происшествий.

— Неужели огородное пугало так просто превратить в очаровательную девушку? — вопросил Гиль, но, ясное дело, ответа не удостоился.

В результате недолгих переговоров, оставив умирающего от голода и жажды Бемса в таверне, Гиль с Мгалом последовали за девушками, которые, узнав у Джамба все необходимое о находящихся поблизости от его заведения лавках, горели желанием как можно скорее ознакомиться с их содержимым.

Удравший с «Посланца небес» Гельфар не забыл прихватить с собой корабельную казну, Праст и его товарищи завладели всем сколько-нибудь ценным из того, что удалось снять с выброшенного на прибрежные рифы судна, и Мгал счел это справедливым. В результате путешественники располагали лишь теми деньгами, которые оказались в кошеле Фараха. Дюжина серебряных лид и пара золотых лучше, чем ничего, и, поскольку нанять на них корабль до Танабага было все равно невозможно, Мгал рассудил, что девушки вправе истратить треть общего достояния так, как сочтут нужным. В глубине души северянин надеялся, что, вкусив спокойной жизни, Лив с Батигар раздумают продолжать путешествие к сокровищнице Маронды, хотя слабо представлял, чем они будут заниматься в чужом городе, где у них нет ни дома, ни родичей. Впрочем, самих оживленно переговаривающихся подруг будущее, похоже, не особенно заботило. Весело щебеча, они перебирались из лавки в лавку, и вскоре незаметные почти изменения, происходившие с девушками в каждой из них, удивительным образом преобразили их облик.

Купленную по пути к «Счастливому плаванию» тунику Лив сменила на широкую темно-красную юбку и тонкую черную рубашку с глубоким прямоугольным вырезом, выгодно оттенявшую ее светлые волосы. На запястьях девушки засверкали медные браслеты, в ушах — сделанные в виде колечек серьги; шею украсило ожерелье из мелких ракушек, а сандалии, поддерживаемые перевитыми, завязанными у колен ремешками, заставили мужчин по-новому оценить красоту ее ног. Не польстившаяся на дешевые безделушки Батигар выбрала себе сине-серый паллий короткий широкий плащ, хорошо сочетавшийся с песочного цвета туникой и голубыми глазами девушки. Поясок из тесненой кожи подчеркнул тонкую талию, а желтая лента в черных, волнами ниспадавших на спину волосах шел ей не меньше, чем серебряная диадема, украшавшая некогда лоб принцессы из рода Амаргеев.

Ревниво оглядывая друг друга, девушки обменивались замечаниями о том, что волосы Лив еще недостаточно отросли, а Батигар не помешали бы бусы в цвет глаз, исподтишка посматривая на мужчин в ожидании комплиментов. Гиль с Мгалом, переглянувшись, не замедлили шумно выразить свой восторг по поводу происшедших с их спутницами перемен, а также и по поводу быстроты, с которой эти перемены произошли. Сами они, с любопытством заглядывая в лавки, не обнаружили там ничего заслуживающего внимания: оружие у них было исправное, а новая одежда ни в каких дополнительных переделках и украшениях, по мнению мужчин, не нуждалась. Разговорившийся было с торговцем всевозможными чудодейственными снадобьями Гиль быстро потерял к нему интерес, сообразив, что имеет дело с шарлатаном, и, придя к выводу, что ничего интересного они более в районе порта не увидят, друзья решили вернуться в таверну и, присоединившись к Бемсу, выяснить наконец, чем же потчуют в этих краях изголодавшихся чужеземцев.

Подходя к «Счастливому плаванию», они услышали густой, похожий на гудение рассерженного шмеля бас, сопровождаемый раскатами сочного хохота, и Гиль безошибочно определил:

— Бемс заливается! Повествует небось, как он провел «Посланца небес» через Глегову отмель.

— Надеюсь, у него хватит ума не болтать о кристалле, Белых Братьях и Черных магах, — проворчал Мгал, мрачнея при одной только мысли о том, к каким последствиям могут привести откровения подвыпившего дувианца.

— О, на этот счет можешь быть совершенно спокоен! Бемс любит прикинуться простачком, но на самом-то деле хитрости у него на десятерых хватит, — успокоила северянина Лив, вызывающе хлопая искусно накрашенными ресницами. — Увидишь, он скажет ровно столько, сколько сказал бы ты сам. Может быть, даже меньше, а слушателям будет казаться, что они знают этого бравого морехода всю жизнь и видят насквозь.

— Поглядим и послушаем, — многозначительно посулил северянин, протискиваясь в дверь зала и размышляя о том, что Лив не следовало прибегать к коварной уловке шимских шлюх и гаремных девок. Разрисовывать какие-нибудь части лица так же недостойно, как выдавать крашеную кроличью шкурку за мех гризона или расплачиваться оловянными монетами вместо серебряных. Хотя смотреть приятно. И хочется видеть не только лицо… И не только видеть…

— …Тогда я скомандовал: «Право руля!» Мы обогнули корчащегося глега, и течение вынесло нас на середину протоки. Гребцы работали как бешеные, барабан надрывался: «Раз-два! Раз-два!» Мгал заорал, что слева на нас лезет еще одна тварь, в нее полетели остроги и копья. А баллиста жахнула так, словно небо надвое раскололось. Огонь, дым, чад, и сквозь них продирается шипастый глег величиной с рыбачий баркас. У него уж половина черепа снесена, а он прет и прет! И воды вокруг не видать — сплошная кровь!.. — гремел Бемс, размахивая руками и силясь изобразить одновременно глега, корабль, себя самого и мечущую горшки с огненной смесью баллисту.

— Заводной у вас дружок, — одобрительно сообщил Джамб Мгалу и его спутницам, вытирая руки о засаленный фартук. — Винца изволите с заедками или по-людски поесть? С чувством, с толком, с расстановкой?

— С чувством. И вина, чтоб было из чего выбирать, — негромко сказал северянин и, стараясь не привлекать к себе внимания, начал пробираться в дальний угол зала. Девушки с Гилем последовали за ним, и тотчас посетители таверны принялись оборачиваться в их сторону, послышался шепоток, и даже самые внимательные слушатели Бемса, облепившие его стол, как мухи треснувшую бочку с медом, закрутили головами, желая узнать причину всеобщего шевеления. Лишь сам рассказчик не обратил на вошедших ни малейшего внимания, и понять его было немудрено.

Крепкое местное вино и обилие внимательных слушателей ударили Бемсу в голову, и рассказ, в котором лихой моряк отвел себе роль спасителя «Посланца небес», получался столь красочным, что прерывать его было жалко. Даже Мгал, не говоря уже о Гиле и девушках, вынужден был признать, что врет дувианец удивительно складно и последовательно. Попробуй-ка убедить слышавших его побасенки рыбаков — народ дошлый и вымысел от правды научившийся отличать еще в малолетстве, — что шкуры и зубы мертвых чудовищ, без счета гниющих на Глеговой отмели после посещения ее «Посланцем небес», занятие далеко не безопасное. То есть в том, что Бемс красиво врет, не сомневался никто, но не вызывало у слушателей сомнений и то, что громила этот на Глеговой отмели побывал и раз уж выбрался с нее живым, значит, парень стоящий. И даже если половину сраженных его рукой глегов можно списать на воображение, слегка подогретое вином, способствующим удвоению, а то и утроению предметов, то остальные-то безусловно существовали и были если не уничтожены, так одурачены отважными мореходами.

— Вы и правда были на этой проклятой отмели? — спросил Джамб, собственноручно, вопреки заведенным в мало-мальски приличных тавернах порядкам, водружая на облюбованный северянином стол тяжеленный поднос со множеством мисок, тарелок, кувшинов и соусников.

— Были, — важно подтвердил Гиль, — и если бы не эти вот девушки, полегли бы там все как один. Но, сам посуди, нельзя же было допустить, чтобы такие красавицы достались бездушным тварям, не способным даже оценить, какие лакомые кусочки попали им в лапы?

— Они тоже были там? Это меняет дело! Тогда я готов поверить каждому слову вашего уважаемого товарища! Будь у меня такая подружка, я сам бы дрался как глег и, разумеется, победил бы тьму чудовищ! — Трактирщик уважительно потряс многоступенчатым подбородком и устремился на кухню за новым подносом, мигнув на ходу служанкам, чтобы те не забывали об одолевавшей посетителей таверны жажде.

Прислушавшись к здравицам Бемсу, которые дюжина луженых глоток возглашала по случаю каждого поверженного глега, Мгал сообщил сотрапезникам, что этак они, заботами дувианца, станут к завтрашнему утру самыми знаменитыми в Бай-Балане людьми. И не успела Лив ответить, что к этому-то Бемс и стремится нищие и безвестные они здесь никому не нужны, — как появившийся с новым подносом Джамб спросил, заговорщически понижая голос:

— Ваш приятель упоминал тут о Рашалайне. Это правда, что вы спасли его от каких-то бродяг и он вместе с вами вернулся в Бай-Балан?

— Истинная правда, — подтвердил Гиль. — Негодяев было десятка два, и мы рубились с ними от рассвета до заката. Но, согласись, не могли же мы бросить в беде святого человека?

— Конечно не могли! — с жаром согласился трактирщик. — Будь я на вашем месте, и я бы…

Однако, что бы сделал на их месте Джамб, так и осталось неизвестным, ибо двери таверны распахнулись и в них появился человек со скейрой в руках.

— Лориаль! Лориаль! Дорогу певцу! — приветственно загомонили в разных концах зала.

Высокий худощавый юноша сделал несколько шагов вперед, и тут Мгал заметил, что глаза его прикрывает черная повязка слепца.

— Место певцу! Пусть послушает про Глегову отмель! Эй, Бемс, тебе повезло дважды! Ты унес ноги от глегов, и Лориаль, быть может, сочинит об этом балладу, которую будут петь внуки наших внуков!

— Почтеннейшие! — громко провозгласил Джамб. — Вам известно, что Лориаль мой самый дорогой гость? Он приходит и уходит, когда хочет! Делает, что ему вздумается! И если решит поджечь эту таверну, я сам поднесу ему горящую головню!

В зале весело загудели, а пришедшие с певцом рыбаки начали вопить:

— Кончай, хозяин! Знаем, к чему ты клонишь!

— К тому, что у нас с Лориалем есть договор! — продолжал трактирщик, тщетно стараясь придать своему добродушному мясистому лицу злодейское выражение. — Одну песню он поет, заходя в «Счастливое плавание», и одну исчезая из него. Эй, Нести, негодница, кубок Лориалю!

— Песню, песню! Нашу, Лориаль, рыбацкую! Пой! Пей! Пой! Пей и пой!

Юноша, не произнеся ни слова, уверенно взял с протянутого ему служанкой подноса тяжелый серебряный кубок, свидетельствующий о том, что трактирщик и впрямь выделяет певца из массы других посетителей, которым приходилось довольствоваться обычными глиняными кружками. Неспешно поднес к губам и так же неспешно осушил, в то время как чьи-то заботливые руки уже расчищали ему место за столом. Протянув девушке опустошенный кубок, Лориаль присел на краешек стола, тронул звонкие струны видавшей виды скейры, и неожиданно звучный и сильный голос наполнил зал:

Сдвиньте столы и наполните кружки! Шторм не сгубил, не осилит вино. Где же с кувшинами наши подружки? Ох, не к добру видеть кружкино дно!

Сдвиньте столы и наполните кружки! Шторм не сгубил, не осилит вино. Врут, что моряцкое дело — игрушки! Скольких друзей проводили на дно…

— Лориаль! Лориаль! — взревело несколько рыбаков от избытка чувств, но их заглушила подхваченная полусотней глоток песня:

Сдвиньте столы, и наполните кружки! Шторм не сгубил, не осилит вино. Моря старатели — не побирушки! Многим кувшинам всмотримся в дно!

Сдвиньте столы и наполните кружки! Шторм не сгубил, не осилит вино. Слава, богатство — все побрякушки, Под влагой хмельной неприглядное дно!

Сдвиньте столы и наполните кружки! Шторм не сгубил, не осилит вино. Деньги потратим все — до полушки! Глянь, обнажилось бочкино дно…

— Вина! Джамб, бездельник, вина! Пожалей наши глотки! — пытался кто-то докричаться до трактирщика сквозь рев не на шутку разошедшихся рыбаков, дружно отбивавших ритм, топая ногами по полу и колотя кружками по столам с таким упоением, что у Мгала мелькнула мысль, не разнесут ли они в щепы славное заведение милейшего Джамба.

Сдвиньте столы и наполните кружки! Шторм не сгубил, не осилит вино. Дела и делишки, грызня за кормушки — Остаться на суше? Уж лучше на дно!

Сдвиньте столы и наполните кружки! Шторм не сгубил, не осилит вино. Мало хмельного на нашей пирушке — В чанах виноделов — и тех видно дно!

Голоса рыбаков стихли как по команде, и закончил песню Лориаль без единого помощника, от чего она, впрочем, на взгляд северянина, только выиграла:

Сдвиньте столы и наполните кружки! Шторм не сгубил, не осилит вино. Морская могила! — рыдают старушки, А нам под землею лежать, под водою

Не все ли равно? Уж коль без подружек, без мягких подушек, Без разницы, право: земное, морское — Какое могильное дно суждено!

Лориаль умолк, и после короткого затишья зал буквально взорвался от криков. Рыбаки требовали сдвинуть столы и подать вина, ибо проклятый Джамб, похоже, «хочет их тут совсем засушить»! И, естественно, столы были сдвинуты, вино подано, и веселье возобновилось с новой силой.

Лориаля усадили рядом с Бемсом, и тот продолжал живописать сражение на Глеговой отмели. От Мгала, однако, не укрылось, что присутствие слепого певца несколько умерило пыл рассказчика и ему понадобилось осушить пару кружек вина, прежде чем повествование его обрело прежнюю выразительность и стройность. Первое время дувианец поглядывал на Лориаля настороженно, но тот пил и смеялся вместе со всеми, и вскоре Бемс вновь вошел в раж. Завершив рассказ о битве с чудовищами, он, поощряемый вопросами и восклицаниями рыбаков, перешел к описанию шторма, выбросившего «Посланца небес» на берег, и, по просьбе новоприбывших, повторил историю спасения Рашалайна от шайки бандитов, задумавших извести мудрого отшельника.

Под аккомпанемент Бемсова гудения Мгал, Гиль и их сотрапезницы успели перепробовать все принесенные Джамбом кушания и вина и убедились, что повара в «Счастливом плавании» действительно умеют готовить, а местные вина не уступают привезенным из Нинхуба, Сагры и Манагара. Северянин уверился, что Лив была совершенно права: невзирая на выпитое, Бемс твердо помнил, о чем говорить не следует, и весьма ловко избегал каверзных вопросов, сохраняя при этом самое простодушное выражение лица. Заподозрить этого рубаху-парня в знакомстве с интригами Черных магов и Белых Братьев не смог бы даже самый проницательный человек. В то же время Мгал заметил, что посетители таверны нет-нет да и поглядывают из-за составленных столов на сидящих в углу зала девушек и их спутников. Он мог поклясться, что привлекает их внимание не только красота Лив и Батигар — несколько прочно обосновавшихся за рыбацкими столами миловидных девиц чувствовали себя здесь достаточно уютно и полностью оправдывали слова Рашалайна, отзывавшегося о «Счастливом плавании» как о заведении в высшей степени благопристойном. Две хорошенькие незнакомки неизбежно должны были притягивать взоры мужчин, но тут явно не обошлось и без тех, кто видел, как они с Бемсом вместе пришли в таверну, да и Джамб, верно, успел шепнуть кому-то, что северянин и его чернокожий товарищ тоже повидали немало и им есть о чем поведать честной компании. Более того, Мгал был уверен, что если до сих пор трактирщик этого еще не сделал, то ради поддержания престижа своего заведения сделает в ближайшее время и тогда им придется присоединиться к этим славным людям. И, если он хоть что-то понимает в подобного рода посиделках, веселье затянется далеко за полночь и закончится, надо думать, далеко от «Счастливого плавания». Кому-нибудь из этих молодцов захочется почесать кулаки и… Словом, северянин уже собрался намекнуть своим спутницам, что ежели они утолили голод и жажду, то лучше бы им отправиться в свою комнату, когда Батигар сказала:

— Кормят здесь отменно, а подобных вин мне не доводилось пробовать с тех пор, как я покинула Исфатею. Однако рассказ Бемса близится к концу, и, думается мне, нам с Лив самое время вас оставить.

— Я провожу тебя наверх, а сама, пожалуй, побуду еще с мужчинами. Я ведь родилась и выросла в окружении таких же рыбаков и другой компании никогда не знала. — Лив благоразумно умолчала о том, что дувианские пираты вели себя далеко не столь чинно, как бай-баланские рыбаки, и, кажется, опасалась возражений со стороны принцессы, но та вовсе не собиралась учить пиратку манерам придворной дамы.

— Поступай как знаешь. Мгал с Гилем не дадут тебя в обиду, — произнесла она и, выскользнув из-за стола, направилась к дверям, ведущим на лестницу. Лив последовала за ней, и едва девушки скрылись, как Бемс, поднявшись во весь свой немалый рост, громогласно поинтересовался:

— А не пора ли нам проведать соседнюю таверну? Чувствую я, как днище мое обрастает ракушками! И нет ли в этом славном городе местечка, где скучают по лихим мореходам симпатичные девчушки?

— Есть, как не быть! Айда к Акульей маме! Навестим Бортоломку! отозвалось несколько голосов.

— Куда спешить? Заглянем прежде в «Приют моряка»! А потом в «Два якоря»! — возражали другие.

Рыбаки начали отодвигать тяжелые табуреты, собираясь продолжить пирушку где-нибудь по соседству.

— А Бемс-то, похоже, нас видел, только виду не подавал, — с изумлением заметил Гиль. — Вот молодец, дал людям спокойно поесть, подождал, пока девушки уйдут…

— Мгал, Гиль! Вот вы, оказывается, где! А я тут о вас все уши ребятам прожужжал! — радостно воскликнул дувианец, делая вид, что сейчас только увидел товарищей. — Вот они — победители глегов, гроза разбойничьей братии!

— Ура! Слава старателям моря! Тем, чьи руки в мозолях, а глотки вечно сухи! — приветствовали посетители «Счастливого плавания» друзей Бемса. — Джамб, старый трупоед! Вина на дорогу! Мы снимаемся с якоря!

— Постойте-ка! А песню? Если Лориаль уходит с вами…

— Песню! Песню! Спой, Лориаль!

— Через день-другой я спою вам про «Посланца небес», — пообещал Лориаль, сильный чистый голос которого без труда перекрыл гудение рыбаков. — А пока не попросить ли нам спеть что-нибудь чужеземцев? Мои песни вы все знаете и, наверно, не откажетесь услышать что-то новенькое?

Рыбаки загалдели громче, предложение слепого певца пришлось им по душе, и они принялись уговаривать Бемса и его товарищей спеть первое, что придет в голову. Бемс протестующе замахал руками, уверяя, что от его голоса рыбы и те дохнут, Мгал с Гилем беспомощно переглянулись, и тут, откуда ни возьмись, между ними очутилась Лив.

— Что за жульнические приемы? Лориаль просто не желает выполнять договор и норовит обвести Джамба вокруг пальца! И с чего это вы взяли, что мои друзья умеют петь? Они вам и глегов рази, и бандитов круши, и песни пой! Звонкий девичий голос заставил мужчин утихнуть, а Лив продолжала: — Так уж и быть, я спою за Лориаля, но, чур, ты мне подыграешь!

— Охотно, — тотчас согласился слепой певец, и лицо его озарила улыбка. — Я знал, что среди победителей глегов должен быть певец! Там, где герои, есть и певцы!

— Ну, бери скейру в руки! — Лив оперлась на плечо Мгала и легко вспрыгнула на табурет. — Эту песню я слыхала на Дувиане. Ее называют там «Колыбельной», хотя почему, до сих пор понять не могу.

— Давай, Лив! Здесь такого не слыхали! — убежденно воскликнул Бемс, и по тому, как загорелись его глаза, Мгал понял: вдова Дижоля в самом деле умеет петь и споет так, что посетители «Счастливого плавания» долго будут вспоминать этот вечер. Именно так она и спела.

Голос Лив не уступал голосу Лориаля. Тишина в зале воцарилась такая, что, казалось, муха пролетит — все услышат и зашикают на нее. И все же никто не заметил, когда звуки скейры сплелись с голосом Лив, слились с ним и поддержали его, как поддерживают парящего над волнами альбатроса восходящие потоки воздуха…

— Лив! Лив! Лив! — Таверна ходила ходуном от восторженного рева рыбаков, успевших откуда-то узнать имя дувианки, и Мгал решил, что едва ли Батигар удастся уснуть, если они не переберутся в соседнее заведение.

Однако Лив, похоже, уже надоело в «Счастливом плавании», и она, не слезая с табурета, крикнула:

— Уговор выполнен! Поглядим же, как встречают моряков и морячек в соседних кабаках! Или вы тут до утра дрейфовать вздумали?

— Поднять паруса! Весла на воду! Лив! Лив! Лориаль! Бемс! — Рыбаки с криками подхватили девушку на плечи и штормовой волной, выкатились из таверны.

— Ночка обещает быть веселой! — пробормотал Мгал, поправляя висящий у бедра тяжелый нож и вопросительно поглядывая на Гиля.

— Я не ощущаю опасности. Во всяком случае такой, чтобы ее стоило принимать всерьез, — ответствовал чернокожий юноша, ослепительно улыбаясь. Сейчас нас окружают друзья, и если мы попадем в переделку, то исключительно по собственной глупости.

— Глупости-то нам как раз не занимать… — проворчал северянин, имея в виду в основном собственную слепоту. Ему-то казалось, что он Бемса и Лив как облупленных знает, а оказывается, один рассказчик и хитрец, каких поискать, другая волшебным пением скалы двигать может. Ай да товарищей ему Вожатый Солнечного Диска послал!..

Заметив среди многоцветного моря палаток и тентов помост, предназначенный для выступлений борцов и актеров, Бемс указал на него Мгалу:

— Вот где мы сможем разжиться полусотней ганов, а если повезет, заработать парочку исфатейских лид или сагрских «парусников».

— Поглядим прежде на здешних бойцов. А то как бы не пришлось нам расстаться с собственными монетами, которых у нас, кстати, осталось не так уж много, — проворчал Мгал, поднося ладонь к глазам, чтобы лучше рассмотреть происходящее на помосте.

Северянин чувствовал себя отдохнувшим и полным сил: заведение Акульей мамы, куда он с двумя рыбаками сбежал прошлой ночью от разошедшейся сверх всякой меры компании, решившей во что бы то ни стало обойти все таверны Бай-Балана, оказалось как раз тем, что ему было нужно. Похоже, он приглянулся тамошним девицам, и они постарались угодить ему не за страх, а за совесть. Особенно понравилась Мгалу смуглая большеротая и большеглазая, похожая на обезьянку девчонка, обладавшая не только бешеным темпераментом, но и превосходно разбиравшаяся в массаже. После того как она, основательно потрудившись над телом северянина, как следует истоптала ему спину своими маленькими твердыми пятками, каждая жилка, каждый мускул его ожил и налился такой силой, что он ощущал себя в состоянии сразиться с дюжиной борцов, и лишь сумрачные лица товарищей портили праздничное настроение Мгала.

Бемс, как и следовало ожидать, переусердствовал вчера, угощаясь в кругу новых знакомцев, но, право же, не мог винить в этом никого кроме себя. И, надо отдать ему должное, он и не винил, а выпив солидную, с полбочонка, кружку вина и поев жирного ароматного супа, приготовленного из перламутровок и приправленного одному Джамбу ведомыми корешками и водорослями, совершенно пришел в себя. Суп этот, «чрезвычайно пользительный», по словам хозяина таверны, для мужчин, проведших бурную ночь, оказался весьма странным на вкус, но действие произвел такое, что северянин, отведав его, готов был немедленно вернуться под кров Акульей мамы.

Гиль и Лив от чудодейственного супа решительно отказались и до сих пор выглядели смурными, хотя утверждали, что тоже повеселились вчера на славу. Батигар казалась чем-то встревоженной, однако о причинах своего беспокойства говорить не желала, и Мгалу оставалось только пожать плечами и пригласить товарищей на базар, где можно было в кратчайшее время узнать все городские новости. Он также надеялся встретить здесь Рашалайна и выяснить, хорошо ли тот устроился, ибо чувствовал некоторую ответственность за старика, который, что ни говори, именно из-за них вынужден был вернуться в Бай-Балан…

— По-моему, этот чернокожий слишком медлителен и мне удастся заломать его без членовредительства, — поделился Бемс своими впечатлениями о хозяине помоста.

— Или слишком хитер, чтобы драться в полную силу, когда в этом нет необходимости, — не согласился с ним северянин, глазами ища в толпе Гиля и девушек. Он не беспокоился, оставляя Лив в толпе подвыпивших рыбаков, девчонка знала нравы этих людей и в случае нужды могла за себя постоять. Но базар — дело иное, народ сюда стекается разный, и он предпочел бы не упускать девушек из виду, в то время как они останавливались у каждой палатки, у каждого лоточника, словно нарочно норовя затеряться в толпе. Надо будет предупредить Гиля, раз уж тот взялся их опекать, чтобы глядел в оба и по возможности не отставал…

— Смотри, этот Вогур двигается, как полузатопленная баржа! И он имеет наглость предлагать ставки пять к пятидесяти! Нет, ты как хочешь, а я буду с ним биться! Не ступить мне больше на палубу, коли я не покажу ему, как надо вести себя на помосте, если желаешь зарабатывать этим на жизнь!

— Мне кажется, стоит посмотреть, как он проведет еще один бой, осторожно заметил Мгал, не разделявший энтузиазма дувианца. Он с подозрением относился к борьбе на помосте — это не обычный бой и здесь, без сомнения, существует целый ряд приемов, обеспечивающих борцам безбедное существование. И самый очевидный из них — прикидываться до поры до времени слабее, чем ты есть на самом деле…

Чернокожий гигант позволил наконец дюжему детине ухватить себя за предплечья. Тот качнул Вогура вправо, выставляя в то же время левую ногу, но бросить противника через бедро не успел. Чернокожий подсек выставленную ногу не слишком расторопного землепашца и, рывком приподняв его за плечи, шваркнул о помост. Толстые доски загудели, гигант выпрямился и картинно поднял над головой руки.

Появившийся у подножия помоста помощник Вогура прошелся перед зрителями с деревянным подносом и замер около приятелей незадачливого борца, ожидая, пока те, ворча и ругаясь, не отсчитают ему пять медных ган.

— Я уверен, что осилю его! — возбужденно прошептал Бемс. — Ты видел, он едва избежал простенького захвата! Еще чуть-чуть, и этот парень припечатал бы его к помосту!

— Не принимай сокола за ворону, — предостерег товарища Мгал. — Он играл с ним, как лисица с мышью. Этот Вогур двигается в два раза быстрей тебя и лишь изображает из себя неповоротливого мугла.

— Риск, конечно, есть, но один к десяти — это хорошие условия. А если удача отвернется от меня — что ж, поддержу хотя бы славу лихого парня!

— Слишком уж хорошие… — проворчал северянин, пропуская последние слова Бемса мимо ушей, и вспомнил, как Эмрик говорил, что за бесплатные удовольствия приходится порой платить вдвое больше, чем за самые дорогие.

Вогур между тем в ожидании нового охотника помериться силами прошелся по помосту, демонстрируя зрителям великолепное черно-лаковое тело, прикрытое лишь узкой набедренной повязкой. Поднял с края помоста тяжелый бронзовый шар и начал подкидывать его над головой, ловя то на плечо, то на спину, то на грудь.

— Вогур, покажи, как ты орудуешь мечом! — крикнули ему из толпы.

— Извольте! — Чернокожий сделал знак помощнику, и юноша, сбегав в стоящую за помостом палатку, вернулся с длинным деревянным шестом и остро отточенным, весело сияющим на солнце мечом. Кинул меч Вогуру, который, поймав оружие за рукоять, убедился, что поверженный им противник покинул помост, и скомандовал: — Давай!

Юноша подбросил шест, и гигант прямо в воздухе разрубил его на две равные части. Подхватив обрубки шеста, помощник вновь подбросил их, послышался свист, и на помост упали четыре одинаковые палки. Снова и снова взлетали куски дерева в воздух и неизменно падали рассеченными надвое.

Толпа одобрительно загудела, медные полуганы глухо забарабанили по деревянному подносу, и тут пробившийся к помосту Бемс начал взбираться на него по шаткой скрипучей лесенке.

— Я желаю помериться с тобой силами! — сообщил он Вогуру, сбрасывая на доски рубаху и подтягивая широкие штаны, перепоясанные толстым кожаным ремнем с массивной бронзовой пряжкой.

— Это же Бемс, победитель глегов! — крикнул кто-то из обступившей помост толпы, и Мгал понял, что опять недооценил дувианца. Быть может, этому хитрецу и не удастся победить Вогура, но слухи о нем поползут по базару, и, как знать, не принесут ли они добрые плоды? В закрытый рот, как известно, даже бешеная лепешка не прыгнет, тут Бемс, безусловно, прав, хотя если об их появлении в городе проведают Белые Братья… Впрочем, Черные маги уже узнали, и ничего кроме неприятностей знание это им не принесло. Да и обмениваться мыслями на расстоянии Белые Братья не умеют…

— Никак это Бемс решил мышцы поразмять? — Подошедший Гиль некоторое время наблюдал за разгоревшимся на помосте боем, а потом уверенно произнес: Забьет наш моряк этого верзилу. Ишь, как наседает, я и не ожидал от него такой прыти!

— Высоко нос задирает, как бы не споткнулся, — кислым голосом возразила Лив. — Не сдюжить Бемсу с чернокожим. Тот ему подыгрывает, поддается, чтобы народ потешить, неужто не видишь?

— Иная брань похвалы стоит, — в тон девушке пробормотал Мгал.

— А-а-а… Мой неуклюжий, но ужасно хитрый друг желает сделать нас знаменитыми…

— С чего это ты на весь свет сегодня злишься? Бемс ведь для нас старается! Мне бы и в голову не пришло ради сомнительной известности тумаки прилюдно получать. — Мгал укоризненно посмотрел на пиратку, однако та, не ответив, принялась с показным вниманием следить за перипетиями боя.

Толпящийся вокруг люд тоже не сводил глаз с помоста, тут и там слышались выкрики: «Вогур! Бемс! Вогур!» Ремесленники и приехавшие на ярмарку селяне громко спорили об исходе поединка, уговаривались о ставках, азартно хлопали друг друга по рукам, и северянин не переставал удивляться: как же они не видят истинного соотношения сил? После предыдущего боя ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять — чернокожий тянет время, стремясь сделать поединок зрелищным, искусно развлекая малосведущих в борьбе зевак и подзадоривая самоуверенных простофиль попробовать свои силы на помосте.

— Говорю вам, Бемс его в порошок сотрет! Этот толстяк уже дважды чуть не проломил Вогуром помост! И проломит, помяните мое слово! — разорялся краснощекий парень, в возбуждении толкая соседей локтями. — Ну, кто будет спорить? Три к одному, он его вырубит!

— Ставлю золотой на Вогура! — неожиданно услышал северянин за своей спиной звонкий голос Лив. — Чернокожий уделает этого жиротряса, как глег мугла!

— Золотой? — Парень выпучил глаза от изумления. — Золотого у меня нет и отродясь не бывало, но… — Он поймал насмешливую улыбку девушки и, не раздумывая, выпалил: — Ставлю все, что у меня есть: семь «парусников»…

— Идет. Семь «парусников» против золотого, — быстро согласилась Лив и, повышая голос, обратилась к соседям: — Все слышали? По рукам!

— Ведьмин сок! — выругался Мгал, невольно ощупывая висящий у пояса кошель. — С ума она сошла, что ли?..

Если бы это был настоящий бой, в победе Вогура можно было бы не сомневаться и он сам не задумываясь поставил бы на него все, чем владел, включая голову. Однако бой на помосте имеет свои правила. И если чернокожий не хочет лишиться заработка, он должен время от времени проигрывать. Разумеется, делать это надо крайне убедительно и только когда в этом есть настоятельная необходимость. Но вдруг как раз сейчас Вогур почувствовал по настроению толпы, что пришла пора проиграть! Ах, как это будет скверно! Ведь спорила-то на золотой Лив, а отдавать его, в случае Бемсовой победы, придется ему, Мгалу…

— Давай, Бемс, делай его! Круши! — орали сторонники дувианца, твердо уверовавшие в его скорую победу.

— Худо будет, если он выиграет бой, — всерьез начал беспокоиться Гиль.

— Не выиграет, — равнодушно сказала Батигар, впервые хоть как-то выражая свое отношение к происходящему. Принцесса с детства привыкла ко всевозможным увеселительным зрелищам, в число которых входили борьба, схватки на мечах и скачки, а потому лучше других могла предсказать исход поединка, но мысли ее, судя по всему, были заняты чем-то иным. Да и какое дело принцессе из рода Амаргеев до драки двух простолюдинов и даже до золотого, на который столь неосмотрительно поспорила Лив? А ведь Рашалайн, пожалуй, мог бы пристроить ее здесь в какой-нибудь хороший дом, внезапно сообразил северянин. И ей совсем необязательно будет ради крова и стола выходить замуж за какого-нибудь шалопая. После смерти Бергола у нее должны были остаться богатые родичи, которые, верно, не откажутся ей помочь. Не говоря уже о Белых Братьях и Черных магах, вот кому после гибели Чаг по-настоящему выгодно прибрать к рукам единственную законную претендентку на трон Серебряного города…

— Вогур! Вогур! — взвыла толпа зрителей. Все произошло примерно так, как и ожидал северянин. Поиграв с Бемсом столько, сколько считал нужным для удовлетворения зрителей, чернокожий позволил ему схватить себя огромными ручищами и, когда моряк решил, что теперь-то противнику от него никуда не деться, змеей выскользнул из цепких объятий. Нырнул к ногам Бемса и, когда тот попытался взять в захват его шею, резко выпрямился. Рванул за правую руку, и пират, уже не по своей воле продолжая начатое движение, перелетел через спину Вогура, перевернулся в воздухе, будто закруженный ветром невесомый листок, и рухнул на помост с грохотом, который могло бы произвести каменное изваяние. Доски затрещали, моряк издал жалобный стон, а чернокожий гигант чинно поклонился зрителям, складывая руки на груди.

— Чистая победа! — провозгласил помощник Вогура, выразительно указывая на покряхтывающего от боли Бемса.

— Где мои семь «парусников»? — поинтересовалась Лив, выжидающе глядя на парня, лицо которого, мгновенно утратив румянец, приобрело до крайности несчастное выражение.

— Проиграл — плати! — не без злорадства в голосе поддакнул стоящий рядом оборванец.

— Чтоб Шимберлал лишил потомства этого неповоротливого жирюгу! процедил парень, огляделся по сторонам и, видя, что улизнуть от расплаты не удастся, развязал кошель, чтобы передать Лив выигранные ею серебряные монеты.

— Чем же Бемс виноват, если Вогур сильнее? Он-то, в отличие от тебя, тяжким трудом медяки свои заработать хотел — сурово промолвил тяжелорукий крепыш и с завистью взглянул на Лив. — И красавица, и везучая — бывает же такое! Смотри только, про золотой свой, да и про выигрыш тоже, не болтай. Тут людишек, до чужого добра охочих, пруд пруди, со всей степи съехались!

— Пойдем поглядим, не помял ли этот Вогур Бемса, — предложил Гиль и первым начал протискиваться к помосту. Мгал с девушками последовали за ним, но, когда они добрались до моряка, тот выглядел уже вполне оправившимся и вместе со зрителями посмеивался над своим поражением.

— Это тебе не глегам головы проламывать! — назидательно внушал ему какой-то престарелый рыбак. — С Вогуром связываться только чужаки решаются. По незнанию.

— Сам-то он разве не чужеземец?

— Был чужеземцем, и что с того? Год в Бай-Балане прожил — считай нашим стал.

Заметив северянина, Бемс поспешно покинул собеседников и устремился ему навстречу.

— Отойдем-ка в сторонку, поговорить надо, — зашептал он на ухо Мгалу, увлекая его подальше от помоста. — Слушай, я ведь не зря тумаки от этого Вогура собирал. Ты можешь, ты должен его победить! Я твою хватку видел, ему не устоять, а пятьдесят монет никогда лишними не бывают. Но монеты — тьфу, скоро нас уже на улицах узнавать начнут, и тогда — не будь я Бемсом! — жди приглашения в богатый дом. Я уже думал, если рассказать о ключе к сокровищнице Маронды какому-нибудь богатею унгиру, он немедля снарядит корабль до Танабага. Без особых хлопот и забот мы — фьють! — и у сокровищницы, а? Что скажешь?

Северянин отрицательно покачал головой. Подобные мысли приходили ему в голову, но доверять кому бы то ни было тайну кристалла Калиместиара он по своей воле ни за что бы не стал. Ибо, по его глубокому убеждению, они с Гилем до сих пор и в живых-то остались лишь потому, что держали язык за зубами. И так уж охотников за ключом к сокровищнице — хоть отбавляй, а ежели еще и самим их множить…

— Нет, к нашему походу без крайней нужды привлекать никого не будем. Первый же унгир, которому ты о кристалле скажешь, не мешкая тебя же и прирежет, чтобы завладеть им.

— А как насчет пятидесяти монет? — продолжал настаивать Бемс, но северянин отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

— Ну что, Мгал, конечно, не согласился сразиться с этим великаном? спросила Лив, едва только Бемс с северянином присоединились к товарищам. Слабо честной дракой деньги заработать? Пускай другие об заклад бьются или помосты башками проламывают?

— Если бы на выигранные деньги мы смогли нанять корабль, я вышел бы на бой с двумя Вогурами… — неторопливо начал Мгал, но, заметив презрительный блеск в глазах девушки, замолк на полуслове. Э-э-э… Да ведь она злится на него за то, что он провел эту ночь у Акульей мамы. Ревнует. Вот так штука!

— А что, ты и правда можешь победить Вогура? — с внезапно пробудившимся интересом спросила Батигар. — В таком небольшом городе хороший боец — фигура заметная…

Гиль вопросительно посмотрел на северянина, и тот с удивлением понял, что спутники его, не сговариваясь, пришли к одному и тому же выводу — без помощи состоятельного человека им до Танабага не добраться. И толковать им о том, что лишь сохранение тайны кристалла Калиместиара обеспечивает их безопасность, бесполезно, если у него нет приемлемого плана. А плана, увы и ах, не было. Он рассчитывал, что дельные мысли появятся по прибытии в Бай-Балан, и со временем что-нибудь, конечно, подвернулось бы. Беда в том, что временем-то они и не располагали. Ибо, как только Фарах со своими людьми вернется в город, охота за ними возобновится. Да и Белые Братья не сегодня завтра пронюхают, у кого находится кристалл. Праст и его спутники, добравшись до Нинхуба, вряд ли станут держать язык на привязи, а если еще и Гельфар сумел спастись… Кстати, нельзя забывать и о шлюпке с «Норгона», на которой уплыл Заруг. Этого одноглазого не смогли уморить Чиларские топи, и лишь исключительным везением можно объяснить то, что он до сих пор не объявился в Бай-Балане. Полагаться же на то, что везение будет продолжаться и дальше, — самый верный способ дождаться крупных неприятностей…

— Хорошо, я попытаю счастья, — сумрачно сказал Мгал, передавая безрукавку, кошель и пояс с кристаллом Гилю. Заметил торжествующую усмешку Лив и поспешно добавил: — С условием, что ставок вы на меня делать не будете. Не стоит превращать глупость в традицию.

Лив зашипела, как разъяренный камышовый кот, но северянин, не обращая на нее внимания, взбежал по шаткой лесенке на помост и, пока Вогур заканчивал упражнения с бронзовым шаром, осмотрел гудящую у его ног толпу. Состояла она в основном из приехавших в город селян, ремесленников и рыбаков. Чуть в стороне от них держались богато разодетые молодчики со своими дамами, наблюдавшие за происходящим на помосте с показным равнодушием. Рядом с ними стояло несколько моряков с кирпично-красными лицами, судя по описаниям Рашалайна, прибывших из империи Махаили. «Этих, значит, и сезон штормов не испугал», — отметил про себя северянин, и тут Вогур наконец соизволил обратить на него внимание. Уложив шар на помост, он легким поклоном приветствовал нового противника.

— Желаешь показать свою удаль, чужеземец?

— Нет, хочу поучиться у мастера помоста и, если очень повезет, наполнить кошель монетами, которые ты обещал победителю.

— Похвальное намерение. — Вогур махнул помощнику, и тот заколотил ладонями по маленькому барабану, уведомляя праздно шатающийся по базару люд о начале новой схватки. Толпящаяся у помоста публика примолкла, ожидая первого приема и готовясь поддержать более решительного борца.

Ставки делать не торопились: Вогур был известен как непревзойденный в Бай-Балане борец, к тому же он на голову превосходил чужеземца, но мышцы последнего бугрились тоже весьма внушительно, а вкрадчивые неспешные движения свидетельствовали о его выдержке и хладнокровии.

Борцы начали кружить по помосту, присматриваясь и приноравливаясь друг к другу. Движения их напоминали танец, ни тот ни другой не спешил бросаться в атаку. Вогур, угадав в северянине достойного противника, с запоздалым раскаянием думал о том, что слишком долго возился с толстяком, потратив много сил на зрелищную сторону боя, а Мгал в свою очередь корил себя за то, что, не собираясь выступать на помосте, не слишком внимательно наблюдал за перипетиями предыдущих схваток.

Обычно Вогур предоставлял инициативу противнику, с первых же движений определяя, какую манеру боя тот предпочитает, но сейчас хорошая предварительная разминка требовала немедленного выхода энергии, а северянин, похоже, намерен был как следует разогреться и вообще производил впечатление «затяжного бойца». Чтобы проверить его хватку, чернокожий пошел на сближение, приподняв руки и держа их чуть разведенными перед собой, — пусть северянин «раскроется» и покажет, каким приемам отдает предпочтение.

И Мгал, припомнив приемы борьбы своего родного племени, дголей, ассунов, лесных людей и жителей Края Дивных Городов, показал. Захватив правое запястье противника левой рукой, а предплечье — правой, он рванул Вогура на себя и в сторону. Шагнул за спину чернокожего и, уцепив его одновременно за пояс и за бедро, попытался оторвать от помоста… Ах, если бы у Вогура был пояс! Пальцы северянина скользнули по маслянистой коже, по гладкому шелку набедренной повязки, и Вогур, извернувшись шургавкой, не только ушел из захвата, но и поймал шею Мгала согнутым локтем левой руки…

— Проклятье! Он и в самом деле двигается вдвое быстрее, чем прежде! Бемс потряс стиснутыми кулаками над головой. — Я знал, что он дурит меня, но… Ушел! Молодец Мгал! Жми!

— Похоже, ради этих медяков ему придется попотеть, — в голосе Лив послышались нотки раскаяния.

Издали разглядеть движения бойцов не удавалось даже самым зоркоглазым, видно было лишь, как тела их сплетались в живой клубок; руки, ноги, головы показывались на миг, и, прокатившись по помосту, шар вновь распадался на двух человек. Это был уже не танец, а какое-то акробатическое выступление. То светлокожее тело северянина взлетало над помостом, словно вышвырнутое катапультой, то чернокожий оказывался в воздухе, и разобрать, сам ли он прыгнул или Мгал отправил его в полет, не было никакой возможности.

Зрители замерли, о ставках было забыто, ибо даже те, кто вовсе ничего не понимал в искусстве борьбы, сообразили, что перед ними демонстрируют высочайший класс два мастера, два виртуоза, которые, кажется, не столько стремились к победе, сколько сами наслаждались встречей с достойным противником. Так оно, в общем, и было. Дважды Вогур, пользуясь прекрасным знанием особенностей борьбы на помосте, мог, чуть-чуть подправив изогнувшееся в броске тело северянина, послать его на пирамиду из бронзовых шаров или на ограждающие столбики, но не сделал этого. И не потому, что один из немногих законов, которые должны были соблюдать борцы, гласил: «Человек, вышедший на помост, после боя должен быть в состоянии сойти с него без чьей-либо помощи». Это было справедливо, поскольку в противном случае мудрено оказалось бы найти желающих показывать на помосте свою удаль — кому охота быть покалеченным за свои же деньги? Но Вогура останавливало не это — он не сомневался, что северянин, даже приземлившись не там, где следует, отделается синяками и ссадинами, — дело было в другом. Противник его, по неписаным законам помоста, мог, в отличие от профессионального борца, использовать любые приемы, и многие, выходя на поединок, именно на это и рассчитывали. А северянин, безусловно, знавший подобного рода грязные приемы, ни разу не попытался применить ни один из них. Хотя, Вогур чувствовал это кожей, противник его не часто дрался на помосте, и привычка бить на поражение, бить ради спасения собственной жизни изрядно мешала ему в этом бою.

Достигнув апогея, темп схватки начал замедляться. Сцепившись левыми руками, борцы вновь закружили по жалобно поскрипывавшему помосту, стараясь захватить противника правой и помешать ему провести тот же прием. Видя, что Мгал пятится, Вогур рванулся вперед, ухватил его за плечо, и в тот же миг северянин упал на спину, увлекая за собой чернокожего гиганта. Ударил его в грудь ногами и выскользнул из-под падающего тела. Успев сгруппироваться, как хатяга-летун, Вогур покатился по помосту и лишь чудовищным усилием сумел удержаться на краю.

— О, Самаат и все добрые духи его! — сорвалось с побелевших уст чернокожего.

— Барра? — Хватка северянина, коршуном обрушившегося на поверженного противника, ослабла. Вот так чудо! То-то Гиль обрадуется, пронеслось в голове Мгала. Он подумал о том, что в Бай-Балане они надолго не задержатся и незачем ему портить этому парню славу непобедимого борца, единственное, по-видимому, его достояние…

Пользуясь тем, что по совершенно непонятным причинам хватка северянина ослабла, Вогур вывернулся из-под него, вскочил на ноги и… Северянин застонал так, словно у него переломаны все кости, не делая даже попыток подняться.

— Вогур! Вогур! — ликовала толпа.

— Чистая победа! — завопил помощник Вогура, протирая глаза. Как это он просмотрел последний, пригвоздивший северянина к помосту прием своего несравненного хозяина?

— Зачем ты это сделал? — недовольно спросил Вогур, склоняясь над Мгалом и делая вид, что помогает ему подняться на ноги.

— Мой друг барра будет рад поговорить с тобой. Мы познакомились на пепелище его родной деревни, и он неоднократно выручал меня из беды.

— Поэтому-то ты и решил завершить нашу схватку подобным образом? — В глазах Вогура мелькнуло понимание. — Пройдите в мою палатку, вон ту, за помостом. Угоститесь пока вином. Я скоро подойду.

Под приветственные крики толпы, охотно бросавшей медяки на деревянный поднос помощника Вогура, Мгал добрался до товарищей и, скорчив скорбную мину, сообщил:

— Вы настояли на своем, и в результате мы стали беднее на пять монет. Я чувствовал, что дело этим кончится…

— Молчи, несчастный! — прервал его Бемс и, принимая величественную позу, вполголоса произнес: — Завтра в полдень нас ждет в своем особняке Джадуар — один из богатейших людей этого города. Его слуга только что говорил с нами, и да не видать мне больше Дувиана, если это последнее приглашение, которое мы получаем.

— О чем ты толковал с Вогуром после поединка? — спросила Лив, глядя на Мгала с такой омерзительно изобличающей улыбкой, что он тотчас дал себе зарок с особой этой ни при каких обстоятельствах не связываться.

Излишняя наблюдательность, навыки капитана корабля и умение мастерски работать мечом не могут украсить женщину. А раз уж она обладает всеми этими недостатками, от нее, во избежание всевозможных недоразумений, следует держаться подальше…

— Вогур принадлежит к народу барра, и я подумал, что Гиль охотно перемолвится с ним словечком-другим. Он пригласил нас посетить его палатку. Пойдем?

— Барра? — Что-то в лице Гиля дрогнуло, и Мгалу показалось, что юноша вот-вот заплачет.

— Ах, значит, барра… — протянула Лив, улыбаясь противнее прежнего.

«Жаль, что я не прикончил ее еще в Сагре! — с тоской подумал северянин. — И почему это я всегда должен страдать от своего мягкосердечия?»

Стоявшая перед Мгалом раковина с запеченным в ней моллюском источала возбуждающий аппетит запах. Джамб знал, чем и когда угощать посетителей, и северянин пожалел, что товарищам не доведется попробовать этакой вкуснятины.

После разговора с Вогуром они отправились проведать Рашалайна, слухи о появлении которого с удивительной быстротой распространились по базару. Народа, желавшего увидеть и послушать отшельника, собралось в просторном шатре несравнимо больше, чем у борцовского помоста, и выступление старца стоило того. С помощью миловидной девицы и мальчика-флейтиста он развлекал публику предсказаниями и фокусами, отвечал на вопросы и рассказывал о прошлом и грядущем с мастерством прирожденного оратора. Временами он напоминал Мгалу шамана из племени дголей, а временами — Менгера, и потому-то, скорее всего, северянин не стал надолго задерживаться в приютившем его шатре.

С легким сердцем оставив товарищей наслаждаться красноречием Рашалайна, он направился в порт и разыскал там владельцев нескольких рыбачьих баркасов, названия которых упоминали давешним вечером посетители «Счастливого плавания». Потолковав с ними, северянин пришел к самым неутешительным для себя выводам.

Как и предупреждал отшельник, до окончания сезона штормов корабельщики довольствовались ловлей рыбы неподалеку от берега и о сколько-нибудь дальнем плавании не желали и слышать. Понять их было нетрудно — стоящие в гавани утлые суденышки и в лучшие-то свои дни не ходили дальше Нинхуба, а три-четыре больших корабля, принадлежащих богатым бай-баланским унгирам, пережидали неблагоприятное время года в благоустроенных гаванях больших городов на северном побережье Жемчужного моря.

Единственным заслуживающим внимания судном был стоящий на рейде «Кикломор». Но мланго, как известно, никогда не брали чужаков на борт своих кораблей, и Мгал, полюбовавшись имперским красавцем, вновь вернулся к осмотру рыбачьих баркасов. И сколь ни мало он разбирался в кораблях, его скудных познаний все же хватило, чтобы сообразить — ему никогда не отыскать капитана, который согласился бы плыть в Танабаг на таких вот развалюхах. Все они были предназначены для каботажного плавания и давно уже нуждались в серьезном ремонте. Оставались еще, правда, два баркаса, поставленных в доки для починки, но Мгал рассудил, что надобно прежде взглянуть на них — побеседовать с хозяевами он всегда успеет.

Подозревая, что по случаю ярмарки доки будут засупонены, и, пораскинув мозгами, он решил, что есть и другой способ получить необходимые сведения об интересующих его судах. Джамб либо кто-нибудь из его посетителей мог бы толково описать их, однако ни трактирщика, ни рыбаков в зале, как назло, не было, а обращаться с расспросами к зашедшим выпить по стаканчику вина городским стражникам северянин посчитал делом заведомо бесполезным.

Покончив с печеным моллюском и салатом из морских водорослей, Мгал плеснул себе вина из кувшина и попытался представить завтрашний разговор с Джадуаром, от которого он, после посещения порта, не ждал ничего хорошего. Разумеется, ему следовало взять с собой Бемса или Лив, дувианцы разбирались в кораблях не в пример лучше него, но после беседы с Вогуром северянину хотелось побыть одному, и он даже обрадовался, когда увлеченные красноречием Рашалайна товарищи не выразили особого желания идти вместе с ним. Рассказ барра, как это ни странно, произвел на Мгала значительно более тягостное впечатление, чем на Гиля. В душе чернокожего юноши он пробудил надежду на то, что соплеменники его все еще живы, северянина же заставил всерьез задуматься о неуязвимости захватнических планов Белого Братства.

Повествование Вогура о внезапном нападении отряда Белых Братьев на его деревню в мельчайших подробностях совпадало с тем, что довелось некогда услышать северянину от Гиля. Однако захват деревни был лишь началом злоключений чернокожего борца. Далее Вогур рассказал о том, как, отделив взрослых мужчин от остальных жителей селения, их, словно стадо овец, гнали от одной захваченной деревни к другой. И в каждой имелись запасы пищи и воды, везде был приготовлен кров и вырыты отхожие места. Вогур не помнил случая, чтобы кому-нибудь не хватило куска черствой лепешки или глотка мутноватой воды. Он никогда больше не видел своих соплеменниц, но, слушая рассказы женщин с белой, желтой и бронзовой кожей, хорошо представлял себе их судьбу. Их гнали на восток точно так же, как и мужчин-барра, и конец пути был, скорее всего, точно таким же. Мужчин, разбив на десятки, расселили по чужим деревням. Вогура, например, с девятью товарищами поселили в деревне хинтов, тоже разоренной и покинутой своими прежними обитателями. Кроме барра там жили зуты, груанты и осколки еще пяти-шести покоренных Белым Братством племен.

О, жизнь в бывшей деревне хинтов вовсе не была кошмарной! Здесь оказалось поровну мужчин и женщин, а поддерживавшие порядок Белые Братья не отличались жестокостью. Напротив, они снабдили переселенцев самым необходимым для жизни, включая посевное зерно и кое-какие орудия труда, и сообщили, что в первые три года подати с деревни взиматься не будут, а в дальнейшем составят, как и по всей Атаргате, десятую часть урожая.

Поначалу согнанные в селение люди из-за несходства языков не могли объединиться, чтобы расправиться с оставленными надзирать за ними Белыми Братьями, а к тому времени, когда они стали понимать друг друга, прежняя ненависть к захватчикам несколько поутихла. В конце концов те, кому невтерпеж было оставаться в деревне хинтов, ушли из нее, и Белые Братья не особенно старались их вернуть. Остальные же, сообразив, что бежать им некуда, смирились с постигшей их участью. И Вогуру не в чем было их обвинить. Прежняя жизнь кончилась, восстановить ее было невозможно, а мстить… Мстить надо было всему Белому Братству, ибо воины его походили друг на друга, как песчинки на морском берегу, и кто мог определить, которые из них являются кровными врагами? Более того, сами Белые Братья искренне верили, что облегчают жизнь вечно голодным, вечно враждующим между собой дикарям, и, до некоторой степени, они были правы. Ибо бороны и тонги, используемые ими для вспашки, позволяли обрабатывать большие, прямо-таки гигантские поля, а остраго давало сказочные урожаи. Сами надсмотрщики работали наравне со всеми и вели себя по отношению к селянам скорее как братья и учителя, чем как требовательные и жестокие хозяева. Да, собственно, никакими хозяевами они и не были…

— Побег таких, как Вогур, ничего не изменил… — пробормотал Мгал, прихлебывая вино и устремляя невидящий взгляд в окно таверны. Он вспоминал обычаи своего племени, время, проведенное у дголей и ассунов, а также рассказы Гиля о том, что в неурожайные годы барра питались лягушками, насекомыми и горькими кореньями, от которых сильные становились слабыми, а слабые умирали. Если Белые Братья обучали людей, как обрабатывать землю и снимать с нее богатые урожаи, сражаться с ними было трудно, и кое-кто мог бы, пожалуй, назвать их благодетелями… Особенно те, кому не пришлось видеть сожженных деревень и трупы тех, кто пытался сопротивляться поработителям… Хотя, с другой стороны, сражения между дголями и лесными людьми, например, были не менее кровопролитными и, если разобраться, еще более бессмысленными. Груантов обвиняли в людоедстве, а кровавые божества хинтов требовали таких жертв, что о ритуалах этого племени нельзя было говорить без омерзения. Единый Созидатель, которому не слишком ревностно поклонялись Белые Братья, был несравнимо человечнее, чем Самаат барра и Вожатый Солнечного Диска, которого почитало родное племя Мгала…

— Эй, северянин! Будь любезен, разреши-ка наш спор! Вексе говорит, что «змей» и «солнце» означают предающего тебя друга, а по-моему, это измена любимой девушки. — Один из городских стражников ткнул пальцем в разложенные на столе костяные квадратики.

— При чем тут девушка? Это может означать злоумышление против хозяина, беспричинную ревность и даже мланго. Все зависит от того, как легли гадальные кости! И если в основании Серебряного щита выпали «руки», то даже вонючему курнику ясно, что имеется в виду мужчина! — негодующе рявкнул тот, которого звали Вексе, и тоже воззвал к северянину: — Ты только взгляни!

Мгал нехотя поднялся и подошел к столу спорщиков, намереваясь, раз уж они сами к нему обратились, порасспросить их о Джадуаре.

— Если это «руки», а «котел» и «корабль» лежат слева, — он наклонился над столом, вглядываясь в полустертую резьбу гадальных костей, — то, думается мне, это указывает на предателя-мужчину. Но если у вас такое сочетание может означать людей из империи Махаили… — Закончить фразу Мгал не успел. Что-то со страшной силой обрушилось на его склоненную голову, и он ткнулся лицом в стол, рассыпая затейливый узор, старательно выложенный из лживых костяшек.

Предложение Рашалайна провести вторую половину дня в его палатке не показалось Гилю соблазнительным. По совести говоря, он предпочел бы побродить вместе с Бемсом, Лив и Батигар по городу или отправиться с Мгалом в гавань, но отшельник, хитро щурясь, сообщил, что лучший способ хорошо заработать юноше вряд ли представится, а несколько монет не будут лишними в кошле бесприютного странника. Движимый не только желанием заработать, но и поглядеть, как собирается отшельник огрести кучу серебра не выходя из палатки, стоящей позади шатра, где Рашалайн столь красочно вещал о деяниях древних героев и бурях, потрясавших мир в былые времена, Гиль, поколебавшись, принял предложение и очень скоро понял, что раскаиваться ему не придется. Оказалось, немало людей, нуждающихся в совете, помощи и утешении, рассчитывали обрести их в палатке мудреца и, что особенно поразило юношу, готовы щедро оплатить оказанные им услуги. Рашалайн же, несмотря на любовь к уединению, попав в город, развил кипучую деятельность и каждым своим шагом блестяще доказывал, что постижение книжной премудрости нисколько не мешает ему прекрасно разбираться в людских нуждах и чаяниях. Пробыв в палатке совсем немного времени, Гиль увидел, что обещания отшельника не были словами, брошенными на ветер, — успех и в самом деле сопутствует тому, ибо он умеет давать людям то, что они хотят получить, и едва ли можно считать предосудительными те мелкие уловки, к которым Рашалайну приходится ради этого прибегать.

Провидцу и мудрецу положено иметь восприемников и последователей, и чернокожий юноша с интересом узнал, что еще вчера Рашалайн объявил его своим любимым учеником. Где и почему он прячет остальных учеников и когда Гиль мог стать любимым, если всего несколько дней назад впервые увидел отшельника, старец никому не объяснял, но горожан это почему-то не смущало, и нескромных вопросов они по этому поводу не задавали. Провидцу и мудрецу не пристало принимать солидных посетителей в хламиде отшельника, пусть даже и произведшей на зрителей, во время публичных выступлений, неизгладимое впечатление, и халат из белой парчи, вышитой золотыми драконами, поднесенный Рашалайну хозяином шатра, вскоре дополнили темные сапожки из мягчайшей кожи, широкий кушак черно-белого шитья и великолепный тюрбан, придававший благообразному лицу старца выражение чрезвычайно значительное. Переложенные из холщового мешка в изящные шкатулки пожелтевшие свитки, разнообразные амулеты, талисманы, глиняные и стеклянные флакончики и скляночки вкупе с мешочками толченых трав и прочими неказистыми на вид вещицами уже не напоминали жалкий скарб выжившего из ума старика, они выглядели бесценными сокровищами, один взгляд на которые способен повергнуть простодушного человека в благоговейную дрожь. Кто-то, наконец, должен был прислуживать провидцу и мудрецу, и человек этот, тоже, надо думать, не без ведома владельца шатра, появился в палатке Рашалайна. Им оказалась Зивиримла — смазливая грудастая девица, наряд которой обладал удивительной способностью в нужный момент распахиваться, открывая глазам посетителей зрелище, неизменно отвлекавшее их от творимых отшельником чудес, при подготовке котрых лишняя пара любопытных глаз являлась серьезной помехой.

К чудесам подобного сорта старец, однако, прибегал не часто, и когда дело касалось, например, прочтения гороскопов, толкования снов или выбора камня-оберега, который должен принести удачу заинтересованному лицу, Рашалайн был скрупулезно точен, старателен и дотошен, и составленные им на основании мудреных таблиц рекомендации были в известной степени непогрешимы. Советы его по поводу тех или иных спорных дел отличались здравомыслием и беспристрастностью, а аргументация их, в зависимости от характера посетителя, либо блистала изяществом и простотой, либо была столь сложна, что Гиль быстро терял нить рассуждений хитроумного старца. Впрочем, времени вслушиваться в происходящее за матерчатой перегородкой у юноши не было — твердо решивший сдержать обещание и наполнить кошель Гиля серебром, Рашалайн не оставил его без дела. Со свойственной ему наблюдательностью отшельник успел заметить и оценить лекарские способности юноши и всех пришедших к нему с жалобами на одолевавшие их хвори посылал к своему ученику. Пара ширм, кушетка, плошки и кувшинчики со всевозможными снадобьями, оставленные на низком столике в отведенной Гилю части палатки, доказывали, что старец каким-то образом сумел предугадать согласие юноши потрудиться с ним рука об руку, и тому оставалось лишь прилагать все силы, дабы оправдать доверие неожиданного работодателя.

Он очищал загноившиеся раны, вправлял вывихи, удалял ушные пробки и делал еще кое-какие операции, совершить которые вполне способен как лекарь средней руки, так и простой цирюльник, но помимо этого приходилось ему два-три раза лечить наложением рук и весьма тяжелые хворобы. Больные шли один за другим, тело юноши налилось усталостью, в глазах появилась противная резь, и, когда небо над городом начало темнеть, он громогласно заявил, что больше ни одному страждущему помочь сегодня не в состоянии. Топтавшиеся у палатки люди начали было роптать, но Рашалайн, выйдя на улицу, заверил их, что тоже испытывает настоятельную потребность в отдыхе. К завтрашнему утру, торжественно обещал старец, и сам он и его ученик восстановят силы и окажут всем нуждающимся помощь несравнимо лучше, нежели теперь, когда они валятся с ног от утомления.

Сетуя на собственную невезучесть, слабосилье отшельника и чернокожего целителя, весть о котором уже облетела базарную площадь, небольшая толпа начала расходиться. Проводив последних ворчунов сочувственным взглядом, Гиль хотел опустить полог, прикрывавший второй вход в палатку, но тут внимание его было привлечено группой мужчин с кирпично-красным цветом кожи. Пятеро дюжих мореходов, в которых юноша без труда узнал мланго — обитателей таинственной империи Махаили, вне всякого сомнения, направлялись к их палатке, и юноше пришло в голову, что они давно уже поджидают случая поговорить с отшельником без посторонних. Прислушавшись к собственным чувствам, он отбросил мысль о грабителях. Обретенное после посещения поселка скарусов умение предчувствовать опасность не раз помогало ему и его друзьям, и он привык доверять своим ощущениям. Однако появление мланго не на шутку заинтриговало юношу, и он решил разузнать, какое дело привело их к Рашалайну, тем более что на обычных посетителей парни эти были совсем не похожи. Опустив полог, он шагнул к разделявшей палатку матерчатой перегородке и внезапно почувствовал на своем плече горячую ладонь Зивиримлы.

— У тебя замечательные руки, Рашалайн не зря доверил тебе излечение страждущих, — произнесла девушка с легким придыханием, и Гиль, припомнив многообещающие улыбки, с которыми она заглядывала на его половину палатки, почувствовал, как кровь приливает к щекам.

— Ты слишком добра ко мне, — пробормотал юноша, делая робкую попытку отстраниться от Зивиримлы, но та, вместо того чтобы отпустить его, прижалась к нему так, что он ощутил крепость ее высокой груди и взволнованное биение сердца.

— Ты настоящий колдун, не чета этому старому мошеннику! Слава о твоем даре целителя вскоре разнесется по всему Бай-Балану. Тебя будут приглашать в дома бедняков и богатеев, и там ты познакомишься с красивейшими девушками нашего города. Но едва ли кто-нибудь из них будет любить тебя горячей меня, прошептала Зивиримла.

Губы ее впились в рот юноши, и он, еще мгновение назад мучительно соображавший, как бы избавиться от не в меру решительной прелестницы, ощутил, что отвечает на ее поцелуи с не меньшей, чем у девушки, страстью. Прежде ему казалось, что после гибели Китианы он не сможет полюбить ни одну женщину и в объятиях их будет непременно вспоминать о ней, однако ласковые и умелые прикосновения Зивиримлы разожгли такой жар в его крови, что Гиль забыл обо всем на свете. Руки его исступленно скользили по телу девушки, губы ласкали ее шею и грудь. Одеяния Зивиримлы распахнулись, и юноша, пожирая глазами ее несравненные прелести, повлек девушку на низкую кушетку, куда совсем недавно укладывал пациентов, но тут прелестница, тихо постанывавшая и соблазнительно извивавшаяся всем своим ладным телом, внезапно замерла и судорожно вцепилась в нетерпеливые руки чернокожего любовника.

— В чем дело, моя сладкая? — хрипло спросил юноша, с недоумением глядя в испуганное лицо Зивиримлы.

— Слушай! Эти мланго пришли сюда не ради советов и предсказаний Рашалайна!

Обескураженный происшедшей с девушкой переменой, Гиль припомнил собственное намерение проследить за пришедшими к отшельнику краснокожими матросами с «Кикломора» и склонил голову, прислушиваясь к доносившимся из-за полога голосам.

— …Ул-Патара ждет тебя. Столица империи Махаили — вот место, где мудрость твоя будет оценена в полной мере, — шелестел подобно легкому ветерку вкрадчивый пришепетывающий голос. — Что толку распинаться перед здешней голытьбой, если словам твоим готовы внимать ярунды божественного Кен-Канвале? Ты будешь допущен в величайшее хранилище знаний — библиотеку Ул-Патара. Перед тобой откроются двери летописных чертогов храмов Кен-Канвале, и ты сможешь вещать с их ступеней толпам благоговейно внимающих каждому твоему слову адептов Предвечного. О чем еще может мечтать человек, всю жизнь посвятивший постижению тайн мироздания?..

— Для простого матроса он говорит слишком складно! — проворчал Гиль, все еще сжимая в объятиях Зивиримлу. — Он, как я понял, приглашает Рашалайна в Земли Истинно Верующих?

— Неужели такое возможно? Наверно, это один из ярундов! — прошептала девушка дрожащим голосом.

— Хотел бы я знать, что понадобилось здесь жрецу высшей касты служителей Кен-Канвале? Я слышал, они предпочитают не покидать пределов империи, а уж если совершают вылазки, то не для того, чтобы приглашать гостей в Заповедные земли.

— Корабли мланго часто появляются в Бай-Балане. Их купцы охотно берут товары из Манагара, Сагры и Шима, но ярунды не занимаются торговлей…

— Да уж, этого сладкоречивого едва ли интересуют лен, пенька, деготь или скобяные товары… — пробормотал Гиль, продолжая прислушиваться к доносившимся из-за полога голосам.

— Позволь заметить, высокочтимый, что я не стремлюсь к славе и почитаю неблагодарным занятием делиться открывшимися мне истинами с кем бы то ни было без особых на то причин, — суховато промолвил Рашалайн. — Приглашение твое весьма необычно и лестно для меня. Я высоко ценю его, но…

— Разве для того ты покинул свое уединение, чтобы очаровывать простолюдинов сказками о деяниях былых времен и народов? — мягко прервал старца медоточивый голос и, не дожидаясь ответа, продолжал, на этот раз жестко и напористо: — Нам стало ведомо, что священная реликвия, называемая северянами кристаллом Калиместиара, находится в Бай-Балане. Посланные за Мгалом-святоношей люди сумеют убедить его взойти на борт «Кикломора», и на заре судно выйдет в море. С чем тогда останешься ты, о мудрейший? Что если главное пророчество твоей жизни связано с ключом от сокровищницы Маронды? Кому как не тебе знать, что лишь в изящной оправе бриллиант обретает свою истинную цену, в хижине бедняка его можно принять за осколок мутного стекла. Мало знать слова, способные потрясти мир, силу они обретают, только достигнув ушей стремящихся и достойных выслушать их. Время течет, как песок в часах, и не все предсказанное сбывается. Божественному промыслу надобно помогать, иначе зачем бы рождались на земле мудрецы и герои?

— Осознав это, я простился с милым моему сердцу уединением и последовал за Мгалом, — медленно проговорил старец. — В словах твоих есть смысл, и, если ты уверен, что северянин примет приглашение…

— Примет. Полагаю, он вместе со своими спутниками уже на корабле. За кристаллом охотятся весьма могущественные люди, и лучшее, что может предпринять Мгал, — это воспользоваться покровительством Кен-Канвале и его служителей. Придя в Бай-Балан, ты сделал первый шаг. Не останавливайся же на полпути, каюта на «Кикломоре» ждет тебя и твоего чернокожего ученика.

— Ага! — Гиль вздрогнул и уставился на полураздетую девушку, покорно замершую в кольце его рук. — Дело-то, оказывается, не только Рашалайна касается. Выгляни-ка, нет ли на улице краснокожих матросов?

Он подтолкнул Зивиримлу ко входу в палатку, высыпал оставленные посетителями монеты из низкой чаши в поясной кошель, накинул плащ и принялсяпоспешно засовывать в холщовую суму склянки и мешочки с лекарственными снадобьями.

— Двое мланго сидят неподалеку на корточках и смотрят в нашу сторону.

— Жаль, что нам не довелось узнать друг друга поближе, но, надеюсь, мы еще встретимся и наверстаем упущенное. А сейчас нам лучше незаметно уйти отсюда. — Гиль протянул девушке несколько монет, вытащил из-под халата нож и быстрым ударом рассек стену палатки с противоположной от входа стороны. Юркнул в прорезанную дыру, поднырнул под полог стоящего в нескольких локтях от палатки шатра и пополз между грубо сколоченными скамьями.

Выбравшись из шатра, юноша некоторое время прислушивался к возне Зивиримлы среди скамей, затем, досадливо махнув рукой, устремился в сторону гавани, умело лавируя среди опустевших торговых рядов.

Опустившиеся на Бай-Балан сумерки неузнаваемо изменили облик города, придав обезлюдевшей рыночной площади сходство с полем боя. Скрюченные фигуры шумно орудовавших метлами уборщиков и бродящих в поисках поживы нищих, старательно заглядывавших под длинные дощатые столы и низкие навесы, наводили на мысль о мародерах, и Гиль вздохнул с облегчением, выбравшись на Рыбную улицу, по которой до «Счастливого плавания» было рукой подать.

Город этот, будучи значительно меньше Сагры, казался таким же безопасным, как здешние лагуны, прозрачные воды которых позволяли видеть множесто разнообразных ярко раскрашенных рыбешек, нежно-розовых и голубоватых, желеобразных медуз, крабью мелкоту и редкие кустики водорослей, похожих на волосы утопленников. Люди в Бай-Балане были приветливы, добродушны и простосердечны. О Черных магах они говорили как о сказочных существах, а Белые Братья в их глазах были опасны не более, чем горластый петух, стилизованное изображение которого купцы из Атаргате любили помещать на печатях и торговых знаках. Разумеется, на деле все было совсем иначе, но душа так хотела верить в это, так жаждала передышки! В конце концов Мгал ведь сразил здешнего Черного мага, а обосновавшимся в Бай-Балане Белым Братьям было решительно неоткуда знать, зачем пожаловали сюда северянин и его товарищи. Они двигались столь стремительно, что должны были обогнать всех гонцов и заслужили небольшой отдых!

Ни Мгал, ни его спутники не говорили об этом вслух, но вели себя как беспечная ребятня, как веселящиеся на прокаленном солнечными лучами мелководье мальки, забывшие либо не подозревавшие о том, что лагуна их соединяется с морем и оттуда в любой момент может приплыть зубастое чудище, дабы набить ими свое бездонное чрево…

Подходя к трактиру, Гиль знал, что новости его здесь ждут самые скверные. Вчерашняя выпивка, суета и многолюдье праздничного базара приглушили его «второе зрение». Он отдал пришедшим к Рашалайну за исцелением людям часть своих жизненных сил, и внутреннее чутье подвело его. С недобрым предчувствием, а лучше сказать — с твердой уверенностью в том, что беда уже разразилась, юноша распахнул дверь «Счастливого плавания». Отыскал взглядом Джамба и по затравленному виду трактирщика понял, что кто-то из его товарищей уже поплатился за беспечность.

— Ну?! — прошипел юноша, ощеривая рот в самой омерзительной, зловещей и угрожающей из возможных улыбок. При виде ослепительно белых зубов состроившего ужасную гримасу чернокожего глаза трактирщика помертвели, три подбородка пришли в движение, а на кажущемся непомерно высоким из-за обширной лысины лбу засверкали, подобно густой росе, частые капельки пота.

— Мгала схватили городские стражники. Оглушили и уволокли в тюрьму. Якобы для дознания. Потом пришли четверо мланго и тоже спрашивали о нем. За ними явились ваши приятели: светловолосая девка с толстяком. И, конечно, потребовали, чтобы я сообщил им, куда девался Мгал и эта, как ее… Красивая такая, чернявая…

— Батигар, — подсказал Гиль, чувствуя, что ноги у него подкашиваются, а руки опускаются в прямом и переносном смысле.

— Да-да, Батигар, — оживленно затряс щеками Джамб. — Я рассказал им о Мгале, и они сначала ругались на чем свет стоит, а потом решили идти к тюрьме.

— Ясно, — процедил Гиль, вглядываясь в ставшее похожим на дохлую медузу лицо трактирщика. — А что ты сказал им про Батигар?

— Что же я мог сказать, ежели она в трактир-то не возвращалась? Это они, приятели твои, когда спорили, припомнили, что в базарной толчее ее потеряли. Но стражники тут ни при чем. Не пить мне больше вина, коли это не нгайи!

— Кто-о-о? — спросил Гиль, чувствуя, что волосы у него на макушке распрямляются и встают дыбом.

— Нгайи — Девы Ночи, — пробормотал трактирщик, понижая голос и воровато оглядываясь на начавших коситься в их сторону посетителей таверны. — Только ты меня больше ни о чем не расспрашивай. Мне ведь здесь жить. А кто много болтает — долголетием не отличается.

— Кого же мне тогда спрашивать, интересно?!

— Ты этих, нищих, на площади базарной спроси. Они все знают, все видят, терять им нечего… — заегозил Джамб, и на роже его явно было написано, что он ждет не дождется, когда, наконец, чернокожий юноша перестанет терзать его и прекратит тревожить покой посетителей «Счастливого плавания».

— Нгайи… У нищих на площади… — повторил Гиль задумчиво и кивнул, словно приняв какое-то важное решение. — Ну что ж, спасибо и на том. Наверно, ты прав, здесь мне и впрямь делать больше нечего. Нацеди-ка на прощанье бурдюк вина. Да побольше. Да такого, чтобы у статуи язык развязался.

Юноша встряхнул кошель, и на лицо трактирщика начали возвращаться краски.

— С радостью! Чего-чего, а этого добра у меня хватает! Как раз такого, которое тебе нужно! Уж я расстараюсь, таким пойлом тебя снабжу, что мертвецу в рот влей — и тот в пляс пустится! — Джамб понимающе ухмыльнулся и умчался выполнять заказ любимого ученика Рашалайна.

Глава третья. ВЫБОР

Придя в себя, Лагашир был удивлен тем, что все еще жив. Задуманное им дело было обречено на провал, и, если бы не гнетущая тоска и неведомое доселе чувство непереносимого одиночества, он никогда бы не решился задействовать Ловца Душ. Он не мог припомнить, чтобы кольцами Тальога вообще кто-нибудь пользовался последние сто, а то и двести лет. Заклинания Блуждающей Души были достаточно сложны и должны были быть произнесены в течение девяти дней после смерти ее носителя, однако вовсе не это останавливало магов. Колдовской атрибут, выполненный в форме кольца и называемый в просторечии Ловцом Душ, подобно большинству созданных древними магами инструментов, способен был уничтожить своего владельца, если тот окажется недостаточно искушенным, и, согласно преданиям, даже Магистры, случалось, расплачивались жизнью за свою самоуверенность. И ладно бы дело ограничивалось гибелью мага, но подлинный ужас заключался в том, что, уничтожив его тело, кольцо Тальога завладевало душой несчастного…

Лагашир поднял правую руку к глазам и уставился на оправленный серебром черный камень, украшавший его безымянный палец. Он обнаружил это кольцо в кабинете Фараха, на полке, куда Хималь свалил добычу, привезенную из пещеры отшельника. Для мага, далекого от мысли о самоубийстве, вещица не представляла ни малейшего интереса, и ей было самое место рядом с обломками боевого магического жезла, пирамидками беспамятства, височными дисками вечного блаженства и ошейником покорности. Вероятно, в тайниках Рашалайна можно было найти и более ценные предметы, но мальчишка схватил первое, что попалось ему на глаза, и Магистр усмотрел в этом перст Судьбы. Поначалу он рассчитывал отыскать в кабинете Фараха что-нибудь врачующее душу — магов подчас обуревали те же страсти, что и обычных смертных, и среди созданного ими хватало талисманов, исцелявших душевную боль, однако при виде кольца Тальога всякие сомнения покинули Лагашира. Это был вызов, и он созрел, чтобы принять его.

Разве мог он, всходя на борт «Посланца небес», представить, что когда-нибудь прибегнет к кольцу Тальога ради широкоплечей девушки с обветренным лицом, которую красавицей можно было назвать разве что в насмешку? Магистр уронил руку с перстнем поверх покрывала и слабо улыбнулся, вспоминая Чаг: страстную и неумелую, наивностью походившую больше на деревенскую девчонку, чем на старшую дочь Бергола — наследницу исфатейского престола…

— Ты не спишь? — Вошедшая без стука Мисаурэнь смущенно остановилась на пороге отведенной Лагаширу комнаты. — Мальчишка, которого я приставила следить за Домом Белых Братьев, сообщил, что они, разделившись на группы, ушли в город. Охота за Мгалом началась, и нам с Хималем следует поторопиться. Лучший случай вызволить Эмрика вряд ли представится.

— Ты виделась с северянином?

— Нет, как мы и договаривались. Кажется, он недолюбливает меня, и в любом случае у него нет причин доверять мне. Я надеялась разыскать Батигар и потолковать с ней наедине, но около нее постоянно околачиваются Бемс и Лив.

— Не беда. Освободите Эмрика, и завтра поутру Мгал встретит нас с распростертыми объятиями. Если, конечно, нынче ночью не попадет в лапы Белых Братьев.

— О, этого можно не опасаться. В случае нужды Гиль предупредит его об опасности.

— Надеюсь, — сумрачно промолвил Лагашир, и девушка, подняв в прощальном приветствии руку, выскользнула из комнаты.

Нацепившие фальшивые бороды Хималь и Ниврал уже поджидали ее. Полы длинных темных плащей скрывали оружие, надвинутые капюшоны не позволяли разглядеть лица, а в котомки, висящие через плечо, было уложено все, что могло понадобиться для успешного вторжения в Дом Белых Братьев и освобождения Эмрика. Мисаурэни не было нужды скрывать свое лицо: она не собиралась задерживаться в Бай-Балане надолго и потому не страшилась мести Белых Братьев. Прицепив к поясу кинжал, девушка накинула на плечи протянутый ей Хималем плащ, и все трое выскользнули через задний ход из дома городского судьи.

Редкие масляные фонари почти не давали света, а на улицах, которые выбирал Ниврал, их и вообще не было. Запоздалые прохожие при виде подозрительной троицы жались к оградам и стенам домов, городских стражников не было видно, они по заведенному издавна обычаю обходили дозорами лишь зажиточную часть Бай-Балана и редко заглядывали на окраины. Горожан это, впрочем, нисколько не возмущало — не зря Бай-Балан считался самым благополучным и благопристойным из всех портовых городов Жемчужного моря. Он был значительно меньше Шима, Сагры, Манагара или Нинхуба. Сюда реже заходили иноземные суда, а в сезон штормов, когда в гавани оставались только рыбачьи баркасы, город становился прямо-таки образцом добронравия.

Маленькой торговой республикой управлял избиравшийся раз в пять лет Совет унгиров, назначавший городского голову, судью и прочих чиновников. Бывший еще полтора столетия назад ничем не примечательным рыбачьим поселком, Бай-Балан не имел собственных хадасов, а те, что прибывали сюда из-за моря, быстро переставали кичиться собственным происхожденим, до которого горожанам не было никакого дела. Легенды гласили, что некогда в городе объявился человек, пожелавший, чтобы его величали Владыкой Бай-Балана, но чем-то он пришелся горожанам не по нраву и дней через десять его лишили этого высокого звания. Лишили его при этом, как водится, и головы, о чем добродушные обитатели Бай-Балана вспоминать не любили, но все же считали своим долгом доводить до сведения заезжих хадасов, которые время от времени делали попытки плести столь любимые сагрцами, манагарцами и прочими северянами заговоры.

Историю бесславной кончины единственного Владыки Бай-Балана Мисаурэнь вспомнила, ступив на площадь Нерушимой Клятвы, ибо именно здесь свободолюбивые жены горожан поклялись не спать со своими трусливыми мужьями до тех пор, пока те не уничтожат самозванца, что, безусловно, и предопределило скорый конец его правления.

Свернув на Войлочную улицу, Хималь с Нивралом начали тревожно переглядываться, и девушка искренне пожалела, что Лагашир еще слишком слаб и не может принять участия в освобождении Эмрика. Эти нахальные, самоуверенные юнцы, повадившиеся лапать ее в темных коридорах дома городского судьи, никогда не участвовали, насколько она знала, в настоящих сражениях и охоту на степных барсов почитали героическим деянием, достойным быть увековеченным лучшими певцами Бай-Балана. Хималь был Черным магом и умел, по его словам, пользоваться боевым магическим жезлом, а Ниврал, опять же по словам Хималя, входил в десятку лучших бойцов города, охотно демонстрировавших свое искусство на базаре по праздничным дням. На взгляд Мисаурэни, хозяин и телохранитель были под стать друг другу и, вместе взятые, стоили немного, но выбирать было не из кого, и в конце концов единственная роль, которую девушка отводила сопровождавшим ее парням, — вынести Эмрика, если Белые Братья с ним скверно обходились, из подвала и доставить в дом Фараха. Уж это-то они в состоянии сделать?

Подойдя к освещенным фонарем воротам, девушка ощутила, что радостное нетерпение, охватившее ее, едва она вышла на улицу, достигло апогея. Вынужденная дни и ночи напролет сидеть подле Лагашира, перед которым она чувствовала себя в неоплатном долгу, Мисаурэнь редко и ненадолго покидала дом Фараха. Ее страстная, нетерпеливая натура требовала немедленных действий, ей не хватало поклонников и смены обстановки, и вот — слава Двуполой Ульше! вынужденному заточению приходит долгожданный конец! Завтра она увидится с Батигар, а там, глядишь, и Мгал, уразумев, что Белые Братья в покое его не оставят, продолжит поход к сокровищнице Маронды. Гиль мигом поставит Лагашира на ноги своими чудодейственными отварами и заговорами, и она избавится наконец от сомнительного удовольствия видеть влюбленную рожу Хималя, решительности которого не хватает даже на то, чтобы затащить приглянувшуюся ему девку в постель…

Мисаурэнь бросила Нивралу плащ, расстегнула две пуговки на рубашке, обнажая соблазнительные полушария грудей, и, шепотом велев мужчинам прижаться к ограде, стукнула дверным кольцом по звонкой меди. Створки ворот издали мелодичную трель, и спустя недолгое время в одной из них открылось небольшое квадратное окошко.

— Чего надо? — Голос привратника нельзя было назвать приятным и дружелюбным, но принадлежал он не старому еще, полному сил мужчине, и это было главное.

— Тебя, красавчик! — проворковала Мисаурэнь так нежно, что у старавшегося слиться с камнями ограды Хималя заныло сердце. — Заждался небось свою малышку? Озяб? Сейчас я тебя согрею, бедняжечка…

— Ты чего? Ты кто? Тебе кого надобно? — загудел привратник и, разглядев соблазнительно оголенные плечи девушки, посунулся к окошку, столь усердно выпучив глаза, что казалось, еще чуть-чуть, и они выкатятся из глазниц.

— Ой, это не тот! — ахнула Мисаурэнь, испуганно отступая от ворот. Алая юбка облепила ее стройные ноги, и привратник шумно сглотнул слюну. — Мне такой смазливенький, хорошенький такой, с усиками нужен… — жалобно пробормотала девушка, подпуская в голос хрипотцу, от которой стоявшие поблизости мужчины ощутили некоторую пульсацию в нижней части тела.

— Хм! Я хоть и не смазливенький, но тоже ничего себе парень… — начал привратник, и тут Мисаурэнь послала короткую и четкую мысленную команду: «Открыть ворота!» Вероятность того, что привратника снабдили ала-браслетами, с помощью которых можно не только определить наличие у собеседника магических способностей, но и защитить мозг от чужого воздействия, была настолько мала, что принимать ее в расчет не имело смысла. Кокетничать с приставленным к воротам полудурком стоило лишь для того, чтобы ослабить его внимание и не тратить сил понапрасну, но в какой-то момент девушка ощутила приятную уверенность, что, будь у нее время, она бы и без внушения заставила стража открыть ворота. Впрочем, даже ее легкомыслие не простиралось настолько, чтобы приступить к проверке немедленно.

Шагнув в распахнутые ворота, ведьма приказала привратнику затворить их и отправляться в свою будку спать. С удовольствием отметив, что лица последовавших за ней Хималя и Ниврала изрядно посерели и скрыть это не может даже скудный свет масляных фонарей, укрепленных на внутренней стороне ограды, она мельком взглянула на висящий у ворот гонг и принялась осматриваться по сторонам.

Большеротый мальчишка оказался прекрасным соглядатаем и сумел точно описать все, что увидел, наблюдая за Домом Белых Братьев с верхушки единственного растущего поблизости высокого дерева. Два здания, поставленные под прямым углом друг другу, в месте соединения были увенчаны маленькой башенкой, силуэт которой четко выделялся на фоне звездного неба. Перед длинным приземистым сооружением с узкими, бойницеобразными окнами, служившим Белым Братьям складом для привозимых из Нинхуба и приготовленных к отправке товаров, росло несколько низко остриженных кустиков, за которыми, в случае опасности, не спрятался бы даже кролик. Три дерева, посаженные вдоль фасада двухэтажного жилого дома, представлялись более подходящим укрытием, однако стоит в окнах зажечь свет…

Словом, спрятаться здесь было действительно негде, но если Федр правильно угадал, что Эмрика держат в подвале отведенного под склад здания и охранять его будет такой же раззява, они управятся задолго до возвращения Заруга и его шайки. Мысль эта напомнила Мисаурэни о необходимости спешить, и, махнув мужчинам рукой, чтобы не отставали, она двинулась вдоль длинного здания. Обогнув его, выглянула из-за угла и поспешно юркнула назад. Во-первых, в двух или трех окнах жилого дома горел свет, а во-вторых, посреди двора высился каменный столб с зажженным на верхушке фонарем, под которым, скрестив руки на груди, стоял стражник в белом плаще.

— Клянусь Змееногим и Змееруким, это нам совершено ни к чему! И сильно усложнит дело! — процедила девушка сквозь зубы. — Федр следил за ними несколько ночей и о дозорном во дворе не сказал ни слова. Стало быть, Заруг допускал, что за Эмриком могут прийти друзья… Ай-ай-ай…

— Разве ты не можешь и этого… усыпить, как привратника? — спросил Хималь, извлекая из-под плаща боевой жезл с наконечником, выполненным в виде морды оскалившего клыкастую пасть глега.

— Нет. Чтобы внушение подействовало, я должна видеть лицо человека, его глаза. А еще лучше перемолвиться с ним парой слов. Однако этот часовой, если не лишен мозгов, поднимет тревогу раньше, чем я успею подойти к нему. Сигнальный гонг у него под рукой и… — Взгляд девушки упал на Ниврала, через левую руку которого был переброшен белый плащ. — О, это как раз то, что нам нужно! Приятно видеть, что кроме мускулов ты умеешь работать еще и головой!

Телохранитель Хималя польщено качнул головой и, скинув темную хламиду, облачился в плащ привратника. Когда Мисаурэнь излагала юношам свой план вторжения в Дом Белых Братьев, они отнеслись к нему скептически, несмотря на то что Хималю-то уж во всяком случае было кое-что известно о ее способностях. Им не хотелось признавать, что крохотная, похожая на изящную статуэтку девчонка и впрямь обладает силой, которой сами они лишены, но стоило увидеть ее в действии, как все сомнения были забыты. Более того, эти парни, похоже, не поверили, что ей на таком расстоянии не достать часового, и подозревают, что она просто капризничает! О, Грозноглазый, мужчины даже к старости мало чем отличаются от детей, и только безнадежные дуры не могут вить из них веревки!..

— Ты поведешь меня к стражу. Я буду упираться и ныть. Тогда ты толкнешь меня, и я упаду. Ты склонишься надо мной, чтобы он не увидел твоего лица. Нам надо отманить его подальше от гонга и фонаря. Помни, чем ближе он подойдет, тем легче мне будет завладеть его сознанием. Понял? И никаких драк! — Ведьма погрозила Нивралу пальцем. — Прибереги свою мощь до тех пор, пока без нее будет не обойтись.

— Может, лучше я?.. — Хималь просительно заглянул Мисаурэни в глаза, но та лишь досадливо поморщилась.

— Успеешь еще показать свою удаль. Ты потощее Ниврала и будешь выглядеть не так убедительно.

Заметив появившуюся из-за дома девушку, белая рубашка и алая юбка которой были отчетливо видны даже в обступавшем двор сумраке, часовой, подобно сторожевому псу, сделал стойку и потянулся было к гонгу, но, разглядев за ней фигуру в форменном плаще, расслабился. Видя, что товарищ его не может сладить с упирающейся и бормочущей какую-то жалобную чепуху девкой, он хихикнул и, по достоинству оценив едва прикрытые одеждой прелести незнакомки, плотоядно ухмыльнувшись, отправился навстречу странной паре. Пришедшие с одноглазым мореходы из Нинхуба в корне изменили здешнюю жизнь, и если им разрешат еще и девок сюда таскать, то следует возблагодарить шторм, потопивший их корыто неподалеку от Бай-Балана…

Девка вякнула что-то несообразное, и нинхубец в ярости швырнул ее на землю, — ох и нравы у них там! Присел рядом — что же, он ее прямо здесь трахнуть собирается? Ну и народ — на таких поглядишь и удивляться перестанешь, как это им удалось Манагар под себя подмять! Если так дальше дело пойдет, скоро и в Бай-Балане протектор из Атаргате появится…

Лицо девчонки неожиданно вынырнуло из-под склонившейся головы нинхубца, и страж, увидев огромные, в самую душу глянувшие глаза, ощутил, как падает, падает, падает, уносится в страшную пустоту, которой нет ни конца, ни края…

— Иди за мной! — поднявшись с земли и оправляя юбку, приказала Мисаурэнь часовому. Тот дернулся и послушно зашагал за ведьмой, которая внезапно ощутила скверную пустоту где-то под ложечкой. Что бы там ни говорили о Белых Братьях, а людей своих они готовить умеют, и если ей придется еще кого-нибудь «вразумлять», то к дому Фараха понесут не Эмрика, а ее саму.

Заметив, что девушку качнуло, Ниврал подхватил ее под руку, и она, благодарно улыбнувшись, приняла своевременно предложенную помощь. Не ослабляя контроль над сознанием часового, Мисаурэнь подошла в ведущей в подвал лестнице, подле которой их уже поджидал переминавшийся с ноги на ногу Хималь.

— Ранена? Ушиблась? — нетерпеливо спросил он. Ведьма отрицательно мотнула головой, и маг перевел взгляд на часового. — А этого вы зачем с собой тащите? Не проще ли его тут и прирезать? Хлопот он доставит больше, чем пользы.

— Пусть идет впереди нас. Раз уж Заруг позаботился выставить дозорного во дворе, то и в подвале нас могут ожидать неприятные сюрпризы.

Пожав плечами, Хималь пропустил часового, двигавшегося медленно и неуверенно, словно с тяжкого похмелья, и, прежде чем ступить на лестницу, окинул двор пытливым взглядом. Никто, однако, не заметил исчезновения караульного, и, беспрепятственно спустившись по истертым ступеням, Мисаурэнь и ее спутники остановились перед приоткрытой дверью. Из подвала изрядно пованивало старыми перепревшими кожами и прокисшим вином. По-видимому, его давно уже не использовали для хозяйственных нужд и дверь не заперли, с тем чтобы в помещение был хотя бы небольшой приток свежего воздуха.

— Мерещится мне, или оттуда и правда брезжит свет? — тихо поинтересовался Хималь, вытягивая шею и подозрительно вглядываясь через плечо завороженного дозорного в глубину подвала.

— Сейчас увидим, — пообещала Мисаурэнь, легонько отталкивая поддерживавшего ее Ниврала. — Будьте наготове, а ты ступай вперед!

Часовой протиснулся в приоткрытую дверь и оказался в коротком коридоре. Свет, лившийся из противоположного конца его, не только помогал пришедшим ориентироваться, но и ясно свидетельствовал о присутствии в подвале по крайней мере одного тюремщика.

— Взламывать двери не придется, зато без драки будет не обойтись! заявил Хималь, выжидательно поглядывая на ведьму.

— Я предпочла бы избежать кровопролития, — буркнула девушка. — Быть может, нашему молчаливому другу удастся ввести своего товарища в заблуждение? Она нахмурила брови и беззвучно зашевелила губами.

Часовой мерным шагом пересек коридор, вышел в залитое тусклым светом пространство, и тут же невидимый страж строго вопросил:

— Зачем пожаловал? Чего тебе здесь нужно? Отвечай!

— Вперед! — шепнула Мисаурэнь, и Хималь с Нивралом рванулись за безответным караульщиком, который, не обращая внимание не окрик, продолжал двигаться в сторону невидимого стража.

Уже догадываясь, что произойдет в следующий момент, девушка поспешила за своими спутниками. По-шмелиному густо прогудела тетива, и тяжелый арбалетный болт отбросил завороженного Мисаурэнью караульщика к стене. Послышался свист клинков, и вбежавшая в низкую квадратную комнату ведьма успела увидеть приставленного сторожить Эмрика воина. Вращавший в руках два хищно изогнутых меча крепыш был совсем не похож на обычного тюремщика и ринулся на незваных гостей с такой прытью, что девушке почудилось: еще мгновение-другое — и он размажет их по стенам, расшвыряет, как ураган сухую листву. И так бы оно, верно, и случилось, не окажись в руках Хималя боевого магического жезла. Вырвавшийся из него шар фиолетового пламени настиг воина-двуручника в прыжке. Глаза Мисаурэни уловили багровый свет раскалившегося бронзового нагрудника, а затем двуручник вспыхнул подобно облитому маслом соломенному чучелу, и бесформенный ком горящей плоти, испуская страшное зловоние, шлепнулся на выщербленные плиты пола. Задыхаясь от удушающего смрада, кашляя и перхая, девушка, прикрывая рукой лицо, устремилась к замеченной ранее двери, расположенной в дальнем конце комнаты.

В отличие от трех других потемневших от времени дверей с намертво заржавевшими петлями и выломанными скобами для замков, на этой стоял новенький запор, да и выглядела она несравнимо более сохранной и надежной. Бросив беглый взгляд на кувшин, кружку и миску с объедками, стоявшие на пузатой приземистой бочке, ведьма переступила через разряженный арбалет и рванула засов облюбованной ею двери. Тот не поддался, и Мисаурэнь снова изо всех сил дернула железную щеколду.

— Погоди-ка! — Подоспевший Ниврал плечом отодвинул девушку и, высоко подняв вынутый из настенного кольца-державы факел, ловко подцепил сильными пальцами не замеченный его спутницей стопор. Потянул на себя дверь, и та, скрежеща и царапая пол перекошенным полотном, растворилась.

Шагнувший из камеры Эмрик скупо улыбнулся Мисаурэни, кивнул Нивралу и, щурясь от света, показавшегося ему с непривычки слишком ярким, окинул комнату ищущим взглядом. Осунувшееся лицо его при виде Хималя просветлело, но он почти сразу понял свою ошибку. Отвернулся, точным движением сгреб с бочки кувшин и приник губами к его краю.

«Надеялся увидеть Мгала», — догадалась Мисаурэнь и подумала, что Лагашир прав: северянин окажет спасителям своего друга самый радушный прием. Эти двое дополняли друг друга как правая и левая рука, хотя девушке приходилось больше слышать о пресловутой мужской дружбе, чем видеть ее воочую.

— Мои тюремщики исправно потчевали меня соленой рыбой, но забывали приносить воду, — сообщил Эмрик в качестве оправдания и, бросив пустой кувшин на пол, приложил руки к груди. — От всего сердца благодарю вас за спасение из мрачного плена.

— Все такой же шутник, — прошептала Мисаурэнь, испытывая неожиданный прилив радости при виде этого высокого жилистого мужчины, на которого прежде смотрела с полным безразличием, а вслух произнесла: — До спасения еще далеко. Надо удирать, пока не хватились дозорных и не подошли остальные Белые Братья.

Морщась от запаха горелой плоти, Эмрик подхватил два оброненных двуручником клинка и двинулся из подвала вслед за Хималем. Ниврал испытующе взглянул на ведьму, но та, знаком показав, что не нуждается в помощи, поспешила к выходу. Шагая за Эмриком, она внезапно поймала себя на том, что совершенно не думает о грозящих им опасностях, мысленно унесясь в завтрашний день. Она представляла, как обрадуются встрече считавшие друг друга погибшими Мгал и Эмрик, как, забыв о напускной степенности, по-мальчишески завизжит от восторга Гиль, как расширятся глаза Батигар, когда та увидит ее целой и невредимой… Почему-то Лагашир в сцене встречи отсутствовал, он не вписывался в нее никоим образом, так же как Хималь и Ниврал, и это тревожило ведьму. Хотя еще более странным представлялось ей, что Эмрик, перестав быть в ее глазах неким безликим существом, от которого зависело, примет ли Мгал их с Лагаширом в свой отряд или нет, превратился вдруг в мужчину, которому она хотела бы понравиться. Желание странное, особенно если учесть, что сам он на нее поглядывал обычно весьма холодно. Мисаурэнь же не любила тех, кто не восторгался ею, и потому, ясное дело, не обращала на Эмрика никакого внимания. То, что именно пущенный его рукой горшок с зажигательной смесью уберег ее от клыков и когтей глега, никакого значения не имело — они бились плечом к плечу и счеты в таких случаях неуместны. Причину проснувшегося у нее интереса к Эмрику следовало скорее всего искать в том, что без него отряд Мгала представлялся ей ущербным, и, значит, было что-то в этом хитроумном и неунывающем, до неприличия долговязом выходце с Солончаковых пустошей, хотя длинное незапоминающееся лицо его производило прямо противоположное впечатление…

— Т-с-с! Что это, слышите? — Хималь поднял руку, и теперь уже все услышали негромкое бряцание оружия. — Это где-то неподалеку. Неужели возвращаются Белые Братья?

Занятая своими мыслями, Мисаурэнь не заметила, как они выбрались из подвала и обогнули склад. В жилом доме было по-прежнему тихо, отсутствие дозорного во дворе и привратника прошло незамеченным, шум происшедшей в подвале драки поглотили толстые стены и перекрытия. Оставалось выбраться за ворота, а там уж затеряться в лабиринте темных улиц не составит никакого труда.

— Они приближаются со стороны порта! Скорее, быть может, нам еще удастся проскочить незамеченными и уйти на окраины! — Не сомневаясь, что он правильно определил направление встревоживших Хималя звуков, Ниврал схватил Мисаурэнь за локоть и со всех ног бросился к воротам.

Отдавая себе отчет в том, что судьбу их решают мгновения, девушка неслась как ветер, хотя, разумеется, не могла обогнать Хималя и Эмрика. Они пересекли двор, выскользнули из ворот, которые, к счастью, не пришлось отпирать, и, чувствуя себя победителями, устремились к Горелому полю, когда сзади, со стороны площади Нерушимой Клятвы, донесся яростный вопль, подхваченный разом едва ли не дюжиной глоток.

— Им не догнать нас! — прерывающимся голосом бросил Хималь, желая подбодрить товарищей.

Мисаурэнь набрала в легкие побольше воздуха, чтобы обругать его за неуместное бахвальство, оторвала глаза от дороги, которую и без того было почти не видно, споткнулась и со всего размаха грянула наземь. Три пары сильных рук подхватили ее, подняли и как следует встряхнули. Девушка отпихнула излишне старательных помощников, сделала шаг, другой и, охнув от пронизывающей боли в левой ноге, уцепилась за плечо Эмрика, чтобы не упасть.

— Ногу подвернула? О, гнойбище Тараскала и во веки веков проклятой матери его! — выругался Хималь, едва не кусая губы от досады, и распорядился: Эмрик, тащи ее к Горелому полю, там не то что человека — бирему можно спрятать, за год не найдешь. Мы с Нивралом задержим преследователей.

Подхватив ведьму на руки, Эмрик шаткой рысцой пустился вверх по Войлочной улице, а Черный маг и его телохранитель замерли, поджидая Белых Братьев. Их было человек десять, разъяренных и окровавленных, словно только что примчавшихся с поля боя. «Похоже, стычка с Мгалом была жаркой и успехом не увенчалась. Теперь они выместят злобу на нас», — пронеслось в голове Хималя, и в следующее мгновение магический жезл в его руках выбросил в нападавших шарообразный сгусток фиолетового пламени. Послышались крики боли, один из атакующих, корчась в агонии, огненным факелом повалился под ноги товарищам, и кровавые отсветы заплясали на перекошенных ненавистью и страхом лицах, среди которых Хималь не приметил одноглазого, которого так страшилась Мисаурэнь. Жезл выбросил один за другим еще два огненных шара, но ожоги, причиненные ими, не могли остановить жаждущих крови Белых Братьев. Они доподлинно знали, что боевые жезлы магов предназначены для короткого боя и, выплеснув заряд, становятся не страшнее подобранной на дороге палки, ибо наполнение их энергией — процесс длительный и трудоемкий.

Отшвырнув бесполезный жезл, Хималь выхватил из-под плаща меч. Оправившиеся от замешательства, Белые Братья сомкнули ряды, и ощетинившийся клинками полукруг вояк встретил жест мага издевательским ревом. Радость их, однако, была преждевременной. Отступивший за спину господина телохранитель успел вытащить из переметной сумы несколько склянок мутного стекла и, крикнув Хималю, чтобы тот прикрыл глаза, одну за другой начал метать их под ноги атакующим. Ярчайшие сполохи белого огня озарили улицу, и Ниврал поволок замешкавшегося мага прочь от полуослепших преследователей, бестолково топтавшихся на одном месте и вопящих так, что слышно их было, надо думать, по ту сторону Жемчужного моря.

— Клянусь Усатой змеей, эти крики способны оживить мертвецов! Если уж и они не привлекут городскую стражу, значит, ее специально набирают из слепых и глухих! — прохрипел Эмрик, косясь на поравнявшихся с ним Хималя и Ниврала. Надо куда-то свернуть, иначе, чует мое сердце…

Досказать, что именно чуяло его сердце, ему не удалось, потому что из ближайшего переулка навстречу им выскочило пятеро городских стражников, настроенных, судя по всему, самым решительным образом. Привлеченные поднявшимся на Войлочной улице шумом, караульщики, завидев тащивших девушку вооруженных мужчин, сочли, что совершено дерзкое похищение, и не замедлили вмешаться, благо численный перевес был явно на их стороне.

— А ну стой! Отпусти девчонку! Брось оружие! — прогремел командир дозора, и мечи его товарищей со звоном вылетели из ножен.

— Этого нам только не хватало! — упавшим голосом пробормотал Хималь. Если они дознаются, кто мы, хлопот не оберешься. Трудно будет объяснить этот маскарад, не вдаваясь в подробности.

— Подробности им знать ни к чему, — согласилась Мисаурэнь и обратилась к предводителю стражников: — О доблестный воин, меня не похищали! Для беспокойства нет причин!

— Отдайте оружие и следуйте за нами! Шум, поднятый вами, доказывает, что причины для беспокойства имеются.

— Хватит болтать! — Хималь, оттеснив товарищей, выступил вперед, и клинок его с лязгом скрестился с мечом стражника. Ниврал бросился на помощь своему господину, и Эмрику не оставалось ничего иного, как пустить в ход прихваченные в подвале мечи. Он полагал, что если бы спаситель его со сбившейся набок фальшивой бородой дал ему переговорить со стражниками, боя можно было бы избежать, но юношам свойственна поспешность. Приноравливаясь к новому оружию, Эмрик размышлял о том, что прежде не особо искусно владел мечом, однако Мгал потратил много труда, чтобы превратить их, с Гилем в отменных рубак, и негоже позорить память учителя…

Проковыляв к покосившейся деревянной ограде, Мисаурэнь с замиранием сердца следила за тем, как изогнутые мечи Эмрика приняли удар тяжелого палаша, как безрассудно орудует клинком Хималь и мастерски парирует выпады нападавших Ниврал. Клинки, скрещиваясь с чистым звоном, высекали густые снопы искр, и первые мгновения девушке казалось, что ее товарищи обречены, уж очень быстро сумели стражники взять их в кольцо, очень дружно и уверенно наседали. Но первое впечатление было обманчивым. Меч Хималя, чиркнув по руке атакующего, заставил того попятиться. Ниврал, отразив град ударов, сделал стремительный выпад, и один из его противников согнулся и, выронив оружие, схватился за живот. Клинки Эмрика, сперва только отклонявшие и отражавшие удары, постепенно стали наращивать темп и вскоре уподобились сияющим смертоносным лучам, вычерчивавшим затейливый рисунок, пришедшийся весьма не по нраву стражникам, привыкшим иметь дело с подвыпившими ремесленниками, рыбаками и матросами, которых можно утихомирить несколькими зуботычинами. Вот мечи Эмрика поочередно коснулись одного противника, другого, зубовный скрежет и стоны подтвердили точность ударов, которые в сумраке ночи трудно было даже заметить.

— Остановитесь! Прекратите ради всех богов! — неожиданно решившись, воззвала Мисаурэнь звенящим голосом. — Мечи в ножны! Довольно кровопролития!..

Голос ее набрал силу колокольной меди, и противники замерли. Фигура скорчившейся у забора, едва различимой во тьме девчонки выпрямилась и начала расти прямо на глазах потрясенных воинов. Окружившее ее зеленовато-голубое мерцание придало ей таинственности и величия, и голос, произносивший напевные заклинания на неведомом языке, доходил, казалось, до самого сердца. Сияющая фигура выросла до шести, потом семи локтей, дрогнула, качнулась и начала изгибаться в странном струящемся танце. Когда-то в исфатейском храме Дарителя Жизни Эмрику уже довелось видеть нечто подобное, и, забыв о том, что в рутах у него мечи, вокруг — враги, а перед ним всего лишь творящая волшбу ведьма, он опустился на колени и прошептал:

— Амайгерасса!..

— Дева-воительница! Бессмертная Ульша! Тьма Созидающая! Всеблагая Мать!..

Последовавшие примеру Эмрика мужчины заговорили в один голос, и, хотя каждый видел в сияющей женщине воплощение собственного божества, в порыве своем они были едины и приказ Божественной бросить оружие и идти с миром восприняли как нечто само собой разумеющееся и обсуждению не подлежащее…

Сбежавшиеся спустя некоторое время на шум драки обитатели Войлочной улицы не обнаружили на месте схватки ни одного бойца. Нимало этим не огорченные, они принялись растаскивать по домам брошенное противниками оружие, и, вероятно, обшаривая землю в поисках оброненного меча или кинжала, кто-нибудь из них в конце концов наткнулся бы на полубесчувственную девушку, свернувшуюся калачиком под высоким покосившимся забором. Однако Федр, ожидавший этой ночью чего-то подобного и потому первым оказавшийся на месте столь странно закончившегося боя, раньше других отыскал переодетую служанкой ведьму и с помощью старшего брата доставил ее в дом городского судьи. Встретивший их сын Фараха попытался было при виде девушки придать лицу своему удивленное выражение, но, бросив взгляд на собственную кое-как перевязанную руку, не стал придумывать хитроумных историй, которым ни Федр, ни его брат все равно бы не поверили. Вместо этого он сделал именно то, что и следовало сделать: вручил парням увесистый мешочек с серебром и посоветовал держать язык за зубами. Последнее, впрочем, было совершенно излишним, так как Федр, несмотря на старания отца, хранить свои тайны умел значительно лучше, чем уважать чужие. То же самое можно было сказать и о его старшем брате.

Опираясь связанными руками о луку седла, Батигар с изумлением разглядывала вынырнувших из облака пыли диковинных животных, на спинах которых восседали чернокожие всадницы. Огромные и грузные, как муглы, создания, от топота которых содрогалась выжженная солнцем степь, приближались со скоростью ветра, и через несколько мгновений девушка уже разглядела, что тупые морды их в самом деле венчает грозный рог. Единороги! Но как же не похожи эти гигантские, кажущиеся неповоротливыми существа на легендарных изящных созданий, изображаемых дувианцами на своих знаменах! И какими крохотными и хрупкими выглядят скачущие на них всадницы — те самые нгайи, для которых ее похитили жители этой проклятой всеми богами деревни!

…Бродя по рыночной площади Бай-Балана, Батигар старалась не отставать от Бемса и Лив, но, потеряв их из виду, не особенно встревожилась и уж во всяком случае не огорчилась. Прожорливый толстяк мог утомить своим бесконечным чавканьем и более терпеливого человека, да и манеры дувианской пиратки, без всяких на то причин ревновавшей ее к Мгалу, оставляли желать лучшего. За время совместного путешествия Батигар успела привыкнуть и даже привязаться к новым спутникам, но сказанное Рашалайном о Тайгаре не шло у нее из головы, и, чувствуя, что ей необходимо остаться наедине со своими мыслями, Батигар не стала разыскивать товарищей. Шум базара нисколько не мешал ей, и, переходя от одного навеса к другому, девушка едва замечала разложенные и развешенные для продажи товары.

Вероятно, именно ее отсутствующий вид и привлек внимание Нжига деревенского старосты, пришедшего в Бай-Балан с несколькими телегами, груженными зерном, кожами, овощами и фруктами. На вырученные от продажи всего этого добра деньги он должен был купить оружие и ткани, которыми нгайи изымали дань с отдаленных от города деревень. Но торговля шла из рук вон плохо. Из-за болезни, поразившей старшего сына старосты, выход обоза задержался, и купцы, постоянно закупавшие у Нжига товары, уже успели приобрести все необходимое у приезжих из других деревень. Однако дань Девы Ночи должны были получить в срок, и, поскольку нгайи не брезговали живым товаром, Нжиг приказал приехавшим с ним парням следить за погруженной в собственные мысли девушкой, которая, на его взгляд, была легкой добычей, и схватить ее при первой же возможности.

Без особого интереса поглядывая по сторонам, Батигар продолжала бродить среди палаток, навесов и телег, с которых продавали мешки с зерном и мукой. Она не подозревала, что по пятам за ней следуют трое здоровенных детин, и почувствовала неладное, лишь когда очутилась между рядами крытых повозок и увидела спрыгнувшего с одной из них парня. Живо вспомнив чиларскую подземную тюрьму, девушка рванулось было назад, подальше от гадко ухмылявшегося детины, помыслы которого явно не отличались чистотой, но тут чья-то мускулистая рука, высунувшись из-под тележного тента, ухватила ее за горло и сдавила с такой силой, что в глазах у Батигар начало темнеть. Она попыталась вырвать из ножен стилет, но посланцы Нжига были настороже. Прекрасно сознавая, что в случае невыплаты дани нгайи спалят их деревню дотла, а жителей обратят в рабство, они в мгновение ока связали девушку так, что она и пальцем пошевелить не могла. Сжимавшая ее горло лапа разжалась лишь после того, как рот ее был заткнут кляпом, а лицо обмотано пыльной холстиной.

Нападение было столь внезапным и стремительным, что Батигар не успела и глазом моргнуть, однако потрясение, испытанное ею в чиларском подземелье, было столь велико, что, пока похитители тащили ее к своим телегам, она едва не умерла от ужаса, и Нжиг при виде бьющейся в истерике добычи не на шутку испугался. Брать на душу грех смертоубийства ему вовсе не хотелось, и он начал с того, что попытался привести пленницу в чувство, вылив ей на голову бадьютухловатой воды. В результате этого Батигар едва не захлебнулась, и староста вынужден был прибегнуть к более действенному средству. Велев парням как следует держать пленницу, он влил ей в глотку полкувшина крепчайшего хлебного вина. Жертва его зашлась страшнейшим кашлем, а потом затихла, перестав подавать какие-либо признаки жизни.

Батигар проспала чуть меньше суток и очнулась, когда телеги Нжига уже покинули Бай-Балан и вовсю катили по вьющейся среди сжатых полей дороге. Видя, что девушка пришла в себя, староста чрезвычайно обрадовался и взялся ухаживать за ней с таким рвением и заботой, словно та была его родной дочерью.

По-своему этот кряжистый основательный землепашец был неплохим человеком и ничуть не походил на торговца людьми. Пока обоз шел среди безлюдных полей, он обращался с принцессой как с дорогой гостьей, хотя путы с рук не снимал. Однако едва вдали показывалась очередная деревня, Нжиг тотчас завязывал ей рот и прятал девушку под тентом. Делал он это с таким видом, словно стыдился содеянного, и, прислушиваясь к его ворчанию, Батигар убедилась, что так оно и было. Лишь крайняя нужда заставила Нжига похитить ее, но далеко не сразу девушке удалось узнать, каким образом она могла отвести беду от его селения. А узнав, принцесса в который уже раз прокляла себя за легкомыслие и беспечность, за то, что в свое время подробно не расспросила Рашалайна о Бай-Балане и жителях здешней земли, казавшейся ей удивительно благополучной и не сулящей никаких неприятных неожиданностей.

Увы, как это часто случается, благополучие было только внешним, и если обитатели Бай-Балана чувствовали себя за стенами города в сравнительной безопасности, то этого никак нельзя было сказать о жителях окрестных деревень, постоянно помнящих, что селения их стоят на земле Черных Дев. Разумеется, отшельник кое-что рассказывал о племени чернокожих кочевниц, да и в самом Бай-Балане посетители «Счастливого плавания» и гости Калихада упоминали нгайи, но девушка не особенно прислушивалась к этим разговорам. Бай-баланцы говорили о Девах Ночи неохотно, как о каком-то далеком неизбежном зле, к ним самим никакого касательства не имевшем, и так оно в общем и было. Облагая окрестные деревни данью, повелительницы единорогов, блюдя собственную выгоду, не тревожили покой горожан, а те, в свой черед, делали вид, что нгайи их совершенно не интересуют, стараясь тем самым избыть чувство собственной беспомощности и вины перед селянами.

Трясясь день за днем на скрипучей повозке, Батигар сперва лишь прислушивалась к ворчанию Нжига, потом стала задавать вопросы и к тому времени, как обоз добрался до его родной деревни, уже знала все, что было известно ему о чудном племени воинственных чернокожих женщин, о многолетней вражде их с пересекшими Жемчужное море переселенцами, воцарившемся в конце концов мире и уготованной ей самой участи.

Если верить словам деревенского старосты, племя чернокожих жило на этих землях испокон веку и поклонялось богам-прародителям Оцулаго и Омамунге. Мужчины, как положено, охотились и пасли скот, женщины растили детей, готовили пищу, дубили кожи для шатров, но потом в племени произошел раскол. Большая часть его, в основном мужчины, ушла на север, а оставшиеся женщины, предав забвению праотца своего Оцулаго, провозгласили Омамунгу Матерью Всего Сущего. Польщенная богиня научила Дев Ночи приручать единорогов и превратила их в отважных охотниц и воительниц, не нуждавшихся более в защите и опеке мужчин, которых они низвели до состояния полуслуг-полурабов, следящих за хозяйством и скотом своих хозяек.

Раньше обитавшие в степях нгайи появлялись на берегу Жемчужного моря лишь для того, чтобы поменяться товарами с жителями рыбачьих поселков, однако с той поры, как Бай-Балан начал расти и богатеть, а приплывший из Манагара, Нинхуба и других приморских городов люд принялся засевать окрестные земли, отношение Дев Ночи к своим западным соседям стало меняться, пока не сделалось откровенно враждебным. Крылись ли причины этого в жадности, обуявшей нгайи при виде чужого процветания, гневе, охватившем Омамунгу из-за того, что чужаки, придя на землю ее детей, продолжали поклоняться своим богам, или в участившихся стычках, вспыхивавших из-за этой самой, одинаково пригодной для выпаса скота и пахаты земли, теперь уже не установить.

Как бы то ни было, нгайи повадились совершать набеги на окружавшие Бай-Балан селения, а посылаемые горожанами в степи карательные экспедиции вырезали целые становища Черных Дев, чего Омамунга, естественно, стерпеть не могла. Ее восседающие на могучих единорогах дочери раз за разом стирали с лица земли деревни, предавали огню посевы, забирали собранный урожай, и хотя селянам благодаря бдительным дозорам удавалось обычно вовремя укрыться за городскими стенами, ущерб, понесенный ими от нгайи, не мог быть возмещен никакими походами вглубь степей. Снаряжавшие экспедиции унгиры не слишком охотно делились трофеями с пострадавшими, да и пользы от обращенных в рабство чернокожих воительниц было меньше, чем вреда. Нгайи со временем тоже поняли, что набеги на деревни не дадут им тех товаров, которые они могли бы получить в результате мирной торговли. В конце концов заинтересованные стороны пришли к соглашению: Девы Ночи, не появляясь на улицах города, получали право при посредничестве селян беспрепятственно продавать и закупать в Бай-Балане все что душе угодно, а удаленные от моря деревни обязались платить им небольшую дань, которую, при желании, можно было расценивать как плату за пользование принадлежащими нгайям землями.

В связи с тем, что Девы Ночи не отказывались получать часть дани рабами, наиболее предприимчивые сельские старосты, случалось, дабы поправить дела в неурожайный год, отправляли в Бай-Балан ловцов «живого товара». Те, чтобы не портить отношения с горожанами, ограничивали, как правило, свои аппетиты чужеземцами, и Совет унгиров смотрел на эти вылазки сквозь пальцы. А что еще ему оставалось делать? Война с нгайями — дело убыльное, а купцы деньги считать умеют… Нжиг, впрочем, уверял Батигар, что ничего худого ей Девы Ночи не сделают, — по-настоящему плохо приходится у них в рабстве мужчинам, женщин же, какого бы цвета кожи они ни были, Мать-Омамунга своим дочерям обижать не позволяет…

Глядя на приближающихся всадниц, принцессе хотелось верить, что староста знает, о чем говорит. До сих пор, во всяком случае, слова его не расходились с делом, и обращались с ней, как с очень дорогим товаром. Судя по тому, что других рабов она на груженных данью телегах, отправленных селянами к условленному месту встречи с Девами Ночи, не видела, цена ее в их глазах и правда была высока. Хотя рабыня, сколь бы дорогой она ни была, всего лишь рабыня и есть… Но Батигар-то долго оставаться в рабстве не собиралась! Так или иначе, она удерет и вернется в Бай-Балан, а там… Что ей делать в городе, если Мгал к тому времени покинет его, она решительно не представляла и старалась над этим вопросом не задумываться. Сначала надобно суметь из плена вырваться, а уж потом…

— Бай-ай-йар! Бай-ай-йар! — Истошные вопли чернокожих наездниц огласили окрестности, и единороги с рыси перешли на шаг. Тонг, на котором сидела Батигар, испуганно запрядал ушами, возницы телег, сбившись вокруг Нжига, замерли, настороженно осматривая подъезжавших нгайй.

— Да не оскудеет чрево Матери Омамунги! Да прольются милости ее на живущих под Небесным шатром! — гортанным голосом воскликнула предводительница Дев, и всадницы, все как одна, бросив упряжь, вскинули руки в ритуальном приветствии.

— Мир вам, дочери Великой Матери! — провозгласил Нжиг, как и всадницы вздымая обе руки над головой. — Примите наши дары в благодарность за то, что позволено нам вкушать плоды земли вашей!

— Бай-ай-йар! Бай-ай-йар! — дружно ответили ему восемь всадниц и, соскользнув со спин единорогов, устремились к трем тяжело груженным телегам. Предводительница их направила своего зверя к группе селян, спрыгнула с высокого седла в нескольких шагах от Нжига и негромко заговорила со старостой, в руках которого откуда ни возьмись появились восковые дощечки с долговыми записями.

Восседавшей на тонге Батигар никто, казалось, не интересовался, и ей представилась прекрасная возможность рассмотреть своих будущих хозяек и единорогов, вблизи представлявших еще более диковинное зрелище, чем издалека. В существах этих, высотой превосходящих тонгов и сравнимых с дикими северными лошадями, безусловно было что-то от глегов. Чрезвычайно широкие и массивные, они были покрыты толстенной, похожей на роговые пластины кожей, пробить которую смогла бы, да и то с очень близкого расстояния, только арбалетная стрела. Маленькие глазки их смотрели с тупым упрямством и злобой, но в то же время видневшиеся в открытых, истекавших слюной пастях зубы были плоскими, предназначенными скорее для того, чтобы перетирать растительную пищу, чем рвать мясо и крошить кости. Стопы коротких столбообразных ног оканчивались тремя сросшимися, похожими на копыта пальцами и тоже наводили на мысль о том, что, несмотря на грозный облик и устрашающий рог, существа эти не являются хищниками, хотя покладистым характером и не отличаются. Наверно, приручить их ходить под высоким, рассчитанным на двух всадниц седлом стоило большого труда, и, переведя взгляд на Дев Ночи, Батигар отметила, что при ближайшем рассмотрении хрупкими они не казались. Черно-красные, мускулистые тела их отличала звериная грация, и если на единорогах они выглядели изящными и невесомыми, то рядом со значительно уступавшими им в росте селянами нгайи производили впечатление сошедших на землю богинь. «Вот так же, верно, выглядели и мы с Чаг среди скарусов», — подумала Батигар, но тут же постаралась отогнать от себя невеселые мысли. Предаваться в ее отчаянном положении грустным воспоминаниям — роскошь совершенно непозволительная.

Наблюдая за тем, как ловко полуобнаженные нгайи, одеяние которых состояло из коротких пестрых юбочек, ожерелий, ручных и ножных браслетов, навьючивают снятые с повозок тюки на единорогов, принцесса не сразу смогла взять в толк, как посылаемым некогда бай-баланцами экспедициям удавалось причинить хоть какой-то вред этим воинственным девам. Однако вновь пришедшие ей в голову воспоминания о скарусах как будто подтверждали рассказы Нжига. По крайней мере длинные копья нгайй с широкими, листоподобными наконечниками вряд ли пробили бы сплошной бронзовый нагрудник или пластинчатый доспех, и, сойдись Девы Ночи с исфтейскими гвардейцами без своих единорогов, не сносить бы им голов…

— Эй, рабыня, слезай с тонга! Дальше поедешь на гвейре!

Принцесса вздрогнула, не сразу сообразив, что это к ней обращается закончившая переговоры с Нжигом предводительница Дев Ночи.

— Тебе говорю, слезай! — повторила нгайя и повернулась к ближайшей чернокожей девушке, тащившей от телег огромную плетеную корзину. — Шигуб, помоги ей взобраться в седло! Поручаю тебе присматривать за новой рабыней!

Батигар послушно спрыгнула с тонга и двинулась к коротко остриженной девице, скуластое лицо которой можно было бы назвать красивым, если бы не нанесенный цветной глиной рисунок, придававший ему зверское выражение. Впрочем, лица, как и тела, были разрисованы у всех нгайй, и, вероятно, от этого они не производили впечатление голых, да и сами себя таковыми не чувствовали.

— Женщина моря? Хорошо. На гвейр ездить нет? Море гвейр нет, я знать! Шигуб улыбнулась, обнажив ровные, сияющие белизной зубы. Выхватив из висящих у пояса ножен широкий клинок, полоснула по стягивавшим запястья Батигар веревкам и легонько толкнула пленницу в спину. — Держать седло рука. Крепко. Упасть — мертв.

— Ничего, удержусь как-нибудь, — проворчала Батигар и двинулась к единорогу, решив, что прежде чем бежать, ей, хочешь не хочешь, придется научиться управлять этими жуткими тварями.

Услышав лязг засова, Мгал поднял голову и уставился на дверь. Двое стражников, войдя в камеру, вставили в настенные державы факелы и, опасливо поглядывая на узника и стараясь не поворачиваться к нему спиной, вышли в коридор. Дверь за собой они не затворили, и северянин понял, что сейчас его навестят высокопоставленные особы, по приказу которых он был доставлен сюда из «Счастливого плавания».

Кожа двух вошедших в камеру мужчин свидетельствовала о том, что это уроженцы империи Махаили, причем один из них, оставшийся у двери с обоюдоострым топориком в руках, — телохранитель. Третий, круглое, чисто выбритое лицо которого прямо-таки лучилось добродушием, был облачен в черно-белые одеяния, наподобие тех, что носили чиновники Бай-Балана. Едва переступив порог камеры, он подозрительно втянул носом воздух и, уверившись, что воняет в подземелье в самом деле скверно, воскликнул:

— Ужасно! Какой смрад! Какая грязь! Какое безобразие! Что может подумать о городском судье, в ведении которого находится тюрьма, чужеземец, побывав в столь отвратительном месте? А ведь городской судья — это я!

«Стало быть, эта хитрая хрюшка и есть Мартог», — беззлобно подумал Мгал, поднимаясь со скамьи навстречу пришедшим.

— Не буду уверять, что рад случаю свести знакомство. Обстановка не располагает благодарить за гостеприимство. К слову сказать, и приглашен я сюда был недостаточно вежливо.

— О да! Как я понимаю тебя, почтеннейший Мгал-чужеземец! Достойный человек, попав в место, где держат преступников, имеет основания возмущаться и негодовать. Увы, виной всему ужасное недоразумение! Посланные мною олухи все перепутали и, вместо того чтобы передать приглашение, набросились, оглушили и притащили сюда, как куль с зерном, уважаемого гостя нашего города. Мерзавцы! Я строго спрошу с них! Нет им прощения, как нет его и мне!

— Полно, любезный Мартог! — с усмешкой прервал северянин разглагольствования толстяка. — Если это всего лишь недоразумение, то нет ничего проще, чем исправить его, отпустив меня на все четыре стороны. Поверь, я даже не буду в претензии к стражникам, которые спутали мою голову с колодой для рубки дров.

— Я так и хотел сделать! И, разумеется, так и сделаю, но прежде расскажу о причине, побудившей меня послать за тобой этих глеговых сыновей. Ибо хотя прощения ни им, ни мне нет и быть не может, выслушав меня, ты согласишься, что побуждения у меня были самые добрые.

— Ни разу в жизни мне не попадался злодей, чьи побуждения не были бы кристально чистыми, — чуть слышно проворчал Мгал, искоса поглядывая на мланго, с сухощавого лица которого не сходила снисходительная улыбка.

— Я вижу, ты готов выслушать меня, за что я бесконечно тебе признателен, — заключил городской судья из молчания северянина. Улыбка его оставалась по-прежнему лучезарной, а пухленькими, короткими ручками он беспрестанно делал в воздухе успокаивающие, оглаживающие движения.

— Готов, — подтвердил Мгал, видя, что проще всего разобраться в ситуации, терпеливо выслушав Мартога, не умевшего, а может, и не желавшего говорите кратко и называть вещи своими именами.

— Тебе, вероятно, невдомек, что за несколько дней до твоего прибытия в Бай-Балан здесь объявилась группа потерпевших кораблекрушение моряков, нашедших приют в Доме Белых Братьев. Событие в общем ничем не примечательное, и я не стал бы о нем упоминать, если бы давеча мастер Амбириш не посетил меня и не потребовал немедленно схватить тебя и твоих спутников, обвинив вас в похищении некоего кристалла.

Мгал мрачно кивнул — чего-то подобного следовало ожидать, и дураком он был, решив, что, пересеча Жемчужное море, сумел укрыться от глаз охотников за кристаллом Калиместиара. Если бы с ними был Эмрик, уж он бы не позволил им вести себя столь беспечно и так глупо купиться тишиной и спокойствием, царящими якобы в этом городе.

— Нам нет дела до преступлений, совершенных нашими гостями у себя на родине, — продолжал между тем Мартог, благожелательно поглядывая на молчаливого узника. — Многое из того, что происходит за морем, представляется обитателям Бай-Балана бессмысленным и непонятным, и мы склонны судить чужеземцев лишь за те деяния, которые они совершили у нас на глазах на нашей земле.

Северянин снова кивнул, терпеливо ожидая продолжения.

— Я сообщил уважаемому Амбиришу, что даже если бы Мгал-чужеземец украл все сокровища Атаргате, убил мать и отца почтенного мастера, а сестру продал торговцам людьми, то и тогда он был бы в Бай-Балане желанным гостем. До тех пор, естественно, пока не совершил что-либо противоречащее нашим законам. Амбириш не стал спорить и доказывать, что учиненные за морем злодеяния требуют отмщения. Вместо этого он привел другой, более веский аргумент. — Мартог сунул руку за пояс халата, и Мгал услышал переливчатый звон монет. — Будь я Владыкой Бай-Балана, а не городским судьей, вынужденным давать отчет о своих действиях Совету унгиров, возможно, этот аргумент оказался бы решающим. Но, увы, я не Владыка и не могу нарушать городские законы, не опасаясь, что за это мне придется держать ответ перед согражданами, имеющими, к твоему сведению, длиннющие уши и языки…

— Ты объяснил уважаемому Амбиришу, что если бы я заявился в Бай-Балан один, или хотя бы без Рашалайна, то можно было бы рискнуть, а связываться с отшельником — себе дороже, — предположил Мгал, которого, несмотря на серьезность положения, начала забавлять манера речи городского судьи.

— Вот-вот! Именно это я и сказал почтенному мастеру! — просиял от догадливости узника Мартог. — И тогда Амбириш прибегнул к самому убедительному и, надобно заметить, самому неприятному аргументу. Он пригрозил, что если я не схвачу тебя и не передам ему с рук на руки, то со мной вскорости может произойти несчастный случай и за мою жизнь, равно как и за жизнь моих родичей, он не даст и апельсиновой корки. Согласись, крайне неприятно слышать подобное заявление, особенно если знаешь, что человек, сделавший его, слов на ветер не бросает.

— Да, Белые Братья беспощадны с теми, кто, по их мнению, создает им трудности в достижении тех или иных целей, — признал Мгал, начиная догадываться, что делают здесь имперские моряки. Впрочем, разглядев получше спутника городского судьи, он пришел к выводу, что уж этот-то молодчик на жизнь себе зарабатывает не морской службой.

— Прекрасно! Изумительно! До сих пор мы как нельзя лучше понимали друг друга! — восхищенно воскликнул Мартог и тут же, понизив голос, добавил: Надеюсь, и в дальнейшем нам удастся обойтись без обид и прийти к взаимовыгодному соглашению. А поможет нам в этом Ваджирол, прибывший, как ты уже, верно, догадался, из империи Махаили.

— Ты хочешь пригласить меня на свое судно, и тогда почтенный судья сможет, оставив у себя лучший из аргументов Амбириша, сообщить уважаемому мастеру Белого Братства, что схваченный по его просьбе чужеземец бежал из тюрьмы. Не так ли? — обратился Мгал к Ваджиролу, и тот чуть заметно кивнул. Предположим, у тебя нашлись аргументы, чтобы склонить Мартога к подобному выходу, из затруднительного положения…

— Нашлись, — впервые подал голос краснокожий. — Мне не пришлось долго уговаривать уважаемого Мартога — суда империи заходят в Бай-Балан чаще, чем корабли, снаряженные Белым Братством. Узнав правду о твоем исчезновении, Совет унгиров в очередной раз признает умение городского судьи с честью выходить из щекотливых положений. Но тебя, полагаю, больше волнуют собственные заботы, чем затруднения, с которыми приходится сталкиваться правителю Бай-Балана?

— Бескорыстная помощь попавшему в беду — замечательная вещь, однако люди, готовые оказать ее незнакомцу, тем более чужеземцу, встречаются так редко…

— Что ты предпочитаешь иметь дело с теми, чьи добрые намерения подкреплены личной заинтересованностью, — закончил за северянина Ваджирол. — Не буду ходить вокруг да около: мы перехватили сообщение аллатов Черных магов о похитителе кристалла Калиместиара и прибыли сюда ради того, чтобы взять его на борт «Кикломора». Повелители империи Махаили считают себя наследниками государства Уберту, однако надеются, что содержимого сокровищницы Маронды, ключ от которой ты добыл в Исфатее, за глаза хватит не только тебе и твоим товарищам, но и тем, кто поможет вам до нее добраться.

— Приятно слышать, что ты не забыл о моих спутниках. Значит ли это, что они тоже получили приглашение плыть на «Кикломоре»?

— Да, причем в более изысканной форме, чем ты. Они уже на борту судна и ждут тебя. В отличие от Черных магов и Белых Братьев, мы признаем ваше право взять из сокровищницы все, что вы пожелаете и сможете унести. Стопы ваши направляет Кен-Канвале, а Истинно Верующие чтут тех, кто исполняет волю Предвечного.

— Исполняет так, как вы ее понимаете… — пробормотал Мгал и после недолгого раздумья произнес: — Я принимаю твое предложение. Быть может, сам Небесный Отец свел нас, во всяком случае ты первый из охотящихся за кристаллом готов удовольствоваться частью сокровищ, хотя сила на твоей стороне и, убив меня, тебе не было бы нужды делиться с кем-либо.

— Бессмысленные убийства претят Кен-Канвале и его служителям. К тому же, как знать, не ты ли избран им, дабы отворить двери сокровищницы Маронды? Однако принимая во внимание, что согласие взять нас в долю дано тобой в несколько необычной обстановке, — Ваджирол окинул выразительным взглядом камеру, — ты, полагаю, поймешь мое стремление обезопасить себя от неприятных сюрпризов? Будь любезен передать мне кристалл Калиместиара. На хранение, так сказать, ибо я не считаю себя достойным отворить двери сокровищницы.

Северянин нахмурился, потом, пожав плечами, расстегнул пояс и протянул его Ваджиролу.

— Не беспокойся, я буду беречь его как зеницу ока. — Мланго открыл оттопыренный кармашек и, удостоверившись, что кристалл на месте, спрятал потертый пояс под плащом. — А теперь в путь. Мартог, позаботься, чтобы во дворе никого не было, это в твоих интересах.

Следом за Ваджиролом и его телохранителем Мгал шел темными извилистыми коридорами и не уставал дивиться тому, как много народу оказалось втянуто в историю с кристаллом. Подобно брошенному с горы камешку, вызывающему лавину, похищение кристалла из исфатейского храма Дарителя Жизни нарушило покой множества людей, и, похоже, еще немало будет пролито крови, прежде чем кому-либо удастся распахнуть двери сокровищницы Маронды.

Во дворе, не освещенном ни единым фонарем или факелом, Ваджирола поджидало девять закутанных в темные плащи фигур. Вглядевшись в них, северянин отметил, что, во-первых, они вооружены до зубов, а во-вторых, судя по характерной переваливающейся походке, значительно увереннее чувствуют себя на качающейся палубе корабля, чем на твердой земле.

Не желая привлекать внимания городской стражи, не посвященной, скорее всего, в планы Мартога, Ваджирол от дома городского судьи двинулся по улочке, ведущей к южным окраинам Бай-Балана, и, удалившись от центра, повел своих людей самыми темными и грязными переулками. Благодаря этой предосторожности процессии до поры до времени удавалось избегать нескромных глаз, но в полупустой гавани их наверняка должны были заметить, и Мгал не особенно удивился, когда выход из Парусного переулка им преградили пятеро стражников. Северянин решил было, что без смертоубийства тут не обойдется, но он явно недооценил Мартога. Городской судья предусмотрел возможность подобной встречи и сообщил Ваджиролу пароль, услышав который, стражники, обменявшись недоумевающими взглядами, посторонились, пропуская закутанных с ног до головы в плащи незнакомцев.

Возглавляемая Ваджиролом процессия беспрепятственно подошла к пирсу, у которого швартовались шлюпки с иноземных кораблей, и северянин уже начал подумывать, что мланго большие перестраховщики — если они опасались только городских стражников, то, зная пароль, Ваджиролу незачем было брать столько охраны, — как вдруг из-за покосившихся сараев, в которых рыбаки хранили свою нехитрую снасть, высыпало полторы дюжины Белых Братьев. Тускло поблескивавшие в свете звезд мечи не оставляли сомнений в их намерениях, и окружавшие Мгала моряки, не дожидаясь приказа, обнажили широкие тесаки, которые абордажные отряды испокон веку предпочитали любому другому оружию.

Появившийся откуда ни возьмись в руках Ваджирола длинный свисток издал пронзительную трель, и Мгал решил, что по крайней мере часть услышанного им этой ночью от городского судьи является правдой и байку о побеге узника Мартогу придется заменить историей о похищении заключенного имперцами. Впрочем, глядя на решительный вид Белых Братьев, можно было предположить, что уважаемый Амбириш бросил в бой все свои силы и сам возглавляет их. Так что запросто может статься, Мартогу не перед кем будет оправдываться…

Размышления эти не помешали северянину внимательнейшим образом следить за развернувшейся перед его глазами схваткой. Белые Братья, поторопившись выскочить из-за сараев, позволили тем самым мланго перестроиться и лишились преимущества внезапной атаки, однако в первые же мгновения боя численное превосходство нападавших дало себя знать. Два матроса упали на землю, не успев пустить в ход свои грозные тесаки, но остальные оградили Ваджирола кольцом свистящей стали, и Мгал порадовался, что в руках Белых Братьев не было столь любимых ими арбалетов.

Блеск и звон клинков будоражили северянину кровь, и, хотя поначалу он не собирался принимать участия в схватке, гибель еще одного моряка подвигла его подхватить выпавший из ослабевшей руки тесак и, встав над коченеющим трупом, заполнить брешь в рядах защитников Ваджирола.

Стремившиеся закончить бой до появления ночного дозора, Белые Братья рубились столь яростно, что морякам пришлось туго и примкнувший к ним Мгал едва успевал отражать сыпавшиеся на него удары. Противник северянина отменно владел клинком, грудь его защищал бронзовый нагрудник, и некоторое время он казался совершенно неуязвимым, однако, раз за разом уходя от сокрушительных ударов, Мгал сумел приноровиться к стилю меченосца и, уловив нужный момент, сделал стремительный выпад, затем еще один. Воин глухо вскрикнул — правая рука его повисла плетью, но он все же успел перебросить меч в левую. Мгал рванулся вперед, чтобы прикончить противника, и чудом ушел от рубящего удара слева.

Пришедший на помощь раненому дрался так, словно ничуть не дорожил своей жизнью, и северянин вынужден был податься назад. Сверкающее лезвие мелькало в опасной близости от его лица, горла, живота, но это была атака безумца — такой бешеный темп не мог сколько-нибудь долго выдержать даже самый закаленный боец. Одно неверное движение могло стоить пренебрегавшему защитой противнику жизни, и, парируя удар за ударом, Мгал терпеливо ожидал неизбежной при таком напоре ошибки. Вот меч нападающего метнулся в сторону, традиционный каскад ударов сверху, снизу, завершающий выпад в сердце — должен закончиться уходом в оборону… Вместо этого безумец продолжал атаку, и северянин, предугадав следующее движение, парировал верхний рубящий удар, после чего кончик его падающего тесака косо чиркнул по груди противника.

Звякнула рассеченная кольчуга, и в этот момент Мгал разглядел лицо нападавшего.

— Заруг?!

— Да! — гневно, как ругательство или проклятье, бросил раненый и, отступая, подобно копью метнул меч в лицо северянину. Тот отпрянул в сторону.

— Вот ведь неуемный…

Раздавшийся сзади радостный вопль мланго заставил Мгала обернуться. Толпа матросов неуклюжим галопом неслась по пирсу, горя желанием принять участие в схватке, а к месту сражения уже подходила еще одна шлюпка.

— Мгал! — Возникшая словно по волшебству фигура могла принадлежать только Гилю. — Хватит махать мечом! Батигар похитили нгайи, ей грозит смерть!

— Кристалл у Ваджирола!

— Хватайте мальчишку! Вяжите Белых Братьев! Глядите за северянином!

— Лив и Бемс дерутся с белыми дьяволами! Им не выстоять без тебя! Беги на Якорную улицу!..

Дюжий телохранитель Ваджирола сграбастал Гиля за шиворот, а недавние соратники северянина, оставив Белых Братьев прибывшему с «Кикломора» подкреплению, уже разворачивались, чтобы отрезать ему путь в город.

Бежать на помощь друзьям и бросить кристалл? А как же Менгер и Дорога Дорог, о которой так вдохновенно говорил Эмрик? И как бы он поступил на его месте?..

— Не дайте уйти северянину! Взять живьем!

— Гиль, я вернусь! — рявкнул Мгал. В два прыжка достиг преграждавших ему дорогу моряков, взмахнул тесаком… Но мланго уже расступились, не желая оказаться на пути разъяренного северянина, вид которого соответствовал его страстному желанию крушить все вокруг.

— Живьем!.. — саркастически пробормотал один из моряков, провожая почтительным взглядом уносящуюся во мрак фигуру. — Такого не очень-то и мертвым возьмешь, а живьем брать — он из нас штабель сложит! Видали в деле!..

Мгал со всех ног мчался к Якорной улице, проклиная себя за то, что оставил кристалл и Гиля в руках Ваджирола. За то, что был непростительно беспечен и угодил в тюрьму. За то, что не проявил и половины той предусмотрительности, которая порой так раздражала его в Эмрике. Не будь он раззявой, его друзьям ничего бы не угрожало и кристалл остался бы при нем…

Громоподобный рев Бемса достиг ушей северянина прежде, чем тот увидел верзилу-дувианца, из последних сил отбивающегося от полудюжины Белых Братьев. Городских стражников, как и следовало ожидать, поблизости не было. «Когда они нужны, их и Вожатый Солнечного Диска не сыщет!» — пронеслось в голове Мгала, и, издав боевой клич, он врубился в кучку облепивших Бемса воинов.

Тесак его, мгновенно окрасившийся кровью, разил направо и налево, а яростный рык, которому позавидовал бы глег-щитоносец, окончательно убедил Белых Братьев в том, что на них обрушился шквал или какое-то иное стихийное бедствие, принявшее по воле Небес человеческий облик. Ободренный подмогой, Бемс, взревев как оскопляемый бык, с удвоенной силой заработал огромной шипастой булавой, и кольцо нападавших развалилось, рассыпалось, обратилось в бегство.

Помогая Лив подняться на ноги и освобождая ее от веревок, которыми Белые Братья, подобно паукам, успели опутать свою полубесчувственную жертву, Мгал убедился, что серьезных ран девушка не получила. Ссадины, царапины, синяки и мелкие порезы, которыми отделался Бемс, также свидетельствовали о том, что нападавшим, по-видимому, было приказано захватить их в плен, но не убивать.

— Вовремя ты появился, еще бы немного — и повязали нас! — возбужденно проговорил верзила, оглядывая поле боя. — Гляди-ка, все ноги унесли! А я думал, несколько голов таки проломил! Обидно!

— Может, и проломил, да они с перепугу не заметили, — утешил северянин не на шутку огорчившегося приятеля. — Пошли в гавань, там имперцы Гиля схватили, может, удастся его выручить. — Он сам не верил своим словам, но что еще оставалось им делать?

— Так это мальчишка тебе о нас рассказал? Не напрасно, значит, я его за подмогой послал. Думал, он стражников приведет, а вместо них… Погоди, хлопнул себя толстяк ладонью по лбу, — откуда ты-то тут взялся? Тебя же в тюрьму уволокли!..

Поддерживая девушку, которая, судя по всему, еще мало что соображала, Мгал с дувианцем двинулись в гавань. Рассказав в нескольких словах о том, как он очутился на Якорной улице, северянин в свою очередь узнал, что Бемс и Лив, вернувшись в «Счастливое плавание» и поговорив с трактирщиком, отправились к тюрьме, надеясь разведать там что-нибудь о судьбе своего товарища.

До полуночи они болтались возле здания Городского Совета, в подвалах которого содержали взятых под стражу преступников, и там-то их и разыскал Гиль. Он был твердо уверен, что Мгала нынче же ночью доставят на борт «Кикломора», и предложил напасть на стражей, которые поведут его в гавань. Юноша был так убежден в успехе задуманного им предприятия, что Бемс и Лив без особых возражений последовали за ним. По дороге Гиль начал рассказывать им, как по совету трактирщика отправился побеседовать с нищими, обосновавшимися на базарной площади, и те, подобно хозяину «Счастливого плавания», обвинили в похищении Батигар чернокожих кочевниц, прозванных бай-баланцами Девами Ночи. Ничего путного о нгайях юноша, правда, сообщить не успел, ибо рассказ его был прерван нападением Белых Братьев.

Зорко осматриваясь по сторонам, Мгал вывел своих спутников к коптильням, от которых даже в предрассветных сумерках была видна изрядная часть гавани. Опасаясь засады, а то и встречи с высланным на его поиски отрядом мланго, северянин не рискнул идти прямо к пирсу, на который высаживались матросы с «Кикломора». Тяжело опиравшаяся на его плечо Лив, не проронившая с момента их встречи ни слова, походила больше на сомнамбулу, чем на жизнерадостную, полную сил девицу. Бемс заметно прихрамывал, да и сам Мгал чувствовал предательское колотье в боку, живо напоминавшее ему о Глеговой отмели. Из неглубоких, пустяковых в общем-то ран, полученных ими во время стычки с Белыми Братьями, продолжала сочиться кровь, и ясно было, что встреча с мланго может кончиться для них плачевно. Впрочем, одного взгляда оказалось достаточно, чтобы убедиться — принятые предосторожности совершенно излишни. «Кикломор» снялся с якоря и на веслах уходил в открытое море, увозя кристалл Калиместиара, Гиля и, если Бемс верно понял юношу, Рашалайна.

При виде истаивающего в фиолетовой дымке трехмачтового судна Мгал испытал почти незнакомое ему чувство отчаяния, но потом мысль о том, что чернокожий юноша и отшельник сделают все возможное, дабы ключ от сокровищницы не был использован во зло кому бы то ни было, несколько успокоила его. Гиль обладал удивительными, еще не полностью осознанными им самим способностями и мог совершить такое, о чем простой смертный и помыслить не смел. Рашалайн, если уж на то пошло, тоже знал и умел несравнимо больше, чем можно было ожидать от прозябавшего в уединенной пещере старца. Выяснить бы, что это за нгайи, выручить Батигар и… В конце концов империя Махаили не за семью морями лежит и кристалл Калиместиара — не пустяк, следы его они и в стране мланго как-нибудь да разыщут…

Лагашир вернулся в дом городского судьи только к ужину, и лицо его было чернее ночи. Дожидавшиеся мага за накрытым столом Мисаурэнь, Эмрик и Хималь уже по долгому отсутствию ушедшего на заре Магистра поняли, что планы его по каким-то причинам изменились, но и представить себе не могли, сколь скверными окажутся принесенные им известия. Выпив укрепляющий напиток, собственноручно приготовленный из найденных в кабинете Фараха снадобий, Лагашир с нескрываемым отвращением поковырял двузубой вилкой в аппетитнейших блюдах и сообщил, что вчера днем Мгал схвачен был городскими стражниками и отведен в тюрьму. Этой ночью он бежал оттуда при помощи имперцев, корабль которых на рассвете вышел в открытое море. Кстати, весь город говорит о таинственном исчезновении отшельника Рашалайна, и нашлись рыбаки, уверявшие, что видели, как он вчера вечером поднимался на борт «Кикломора».

— Здорово! Значит, Мгал уплыл в Махаили? — нарушил воцарившуюся в столовой тишину Эмрик.

— Я тоже так подумал. Но с выводами торопиться не стал и решил отправиться за достоверными сведениями к городскому судье. Меня, видите ли, помимо всего прочего заинтересовало, какое участие принимал во всем этом Мартог. Точнее, я хотел знать, на каком основании он велел схватить Мгала. Хималь, помнится, говорил, что Бай-Балан потому и растет так быстро, что городские власти не преследуют чужеземцев за преступления, совершенные ими за морем.

— Совершенно верно! — подтвердил юноша, баюкая на перевязи раненную в ночной стычке руку.

— Городской судья принял тебя? Он рассказал тебе что-то новое? поторопил мага Эмрик.

— Поначалу он показался мне человеком, стремящимся скрыть свои мысли за потоком пустых слов. Но после того как я покрутил у него перед носом боевой жезл, которым предусмотрительно снабдил меня наш уважаемый хозяин, речи Мартога наполнились смыслом и он подробнейшим образом рассказал мне о причинах, побудивших его взять северянина под стражу. В порыве красноречия он поведал мне даже то, о чем я вовсе не собирался его спрашивать. Мартог сообщил, что Мгал не уплыл на «Кикломоре». Утром соглядатаи городского судьи видели его на базаре беседующим с какими-то нищими побирушками, после чего он купил лошадей и вместе с двумя спутниками выехал из города. А поскольку побег из тюрьмы — проступок не шуточный, за ним немедленно была послана погоня.

— Это меняет дело, — протянула Мисаурэнь. — Удалось ли тебе узнать, кто сопровождал северянина? — Девушка проспала чуть ли не весь день и все же чувствовала себя неважно, но благодаря заботам Хималя, более или менее сносно разбиравшегося в снадобьях отца, силы постепенно возвращались к ней.

— Я надеюсь, ты расстался с Мартогом по-дружески? Он наверняка разузнает, где ты живешь, а нам портить отношения с городским судьей совершенно ни к чему!

— Мы расстались друзьями, — успокоил Хималя Лагашир. — Памятуя, что этот жезл у тебя последний, я не стал демонстрировать Мартогу его боевые качества, и правитель Бай-Балана оценил мою сдержанность. Он был настолько очарован мною, что указал, в каком направлении поскакал Мгал, и по секрету добавил, что посланные в погоню стражники не будут из кожи вон лезть, чтобы схватить северянина. Мартог произвел на меня впечатление здравомыслящего человека, который очень не любит осложнять свою жизнь чужими заботами и предпочитает договариваться со всеми полюбовно.

— Хм-м… Клянусь Усатой змеей, все это плохо укладывается у меня в голове! — недоверчиво пробормотал Эмрик, поглядывая на Магистра без особой приязни. — Узнав все это, ты, надо думать, захотел поговорить с теми самыми нищими, ради беседы с которыми Мгал рискнул появиться на базаре, чего делать бежавшему из тюрьмы ни в коем случае не следовало?

— Верно. Я отправился на базар и узнал, что северянина интересовала судьба Батигар, похищенной, как говорят знающие люди, по приказу старосты какой-то отдаленной деревни, дабы откупиться ею от Дев Ночи. Эти кочевницы сильно досаждают здешним селянам.

— Стало быть, Мгал умчался спасать Батигар! Очень на него похоже, проворчал Эмрик. — А кто сопровождал его?

— Лив и Бемс. Куда делся Гиль, мне выяснить не удалось, но пока вы собираетесь в дорогу, я попробую это сделать. Нам уже приходилось связываться друг с другом при помощи «второго зрения», а по знакомой тропинке можно идти и с завязанными глазами.

— Ты хочешь ехать на поиски северянина немедленно? — удивленно спросил Хималь. — Но какой смысл пускаться в путь на ночь глядя?

Магистр поднялся из-за стола, всем своим видом показывая, что спорить тут решительно не о чем.

— Ты ведь сам еще не вполне здоров! Мисаурэнь тоже не оправилась от вчерашнего, да и Эмрику после заключения у Белых Братьев…

— Знаю, однако времени у нас в обрез. Мгалу свойственно передвигаться так стремительно, что он обгоняет слухи о своих деяниях. Пока след еще горяч, отыскать его будет нетрудно, а мы и так медлили слишком долго. — Лагашир явно чувствовал себя виноватым в том, что они упустили северянина, и видно было, что никакие доводы не заставят его переменить решение. — Позаботься, чтобы у нас было все необходимое, и, главное, раздобудь быстрых лошадей. На тонгах, что стоят у тебя на конюшне, мы Мгала вовек не догоним.

С этими словами маг вышел из-за стола и двинулся к лестнице, ведущей к отведенным гостям комнатам. Вслед за ним отправилась за своими скудными пожитками Мисаурэнь, а Эмрик обратился к Хималю:

— Не могу ли я быть полезен тебе чем-нибудь?

— Нет. Со сборами затруднений не будет. Лагашир предупреждал, что вы можете выехать из Бай-Балана в любой момент и все уже давно приготовлено. Вот разве что ты пожелаешь выбрать себе оружие по руке… Не стесняйся, я кое-что должен Лагаширу и буду рад услужить его друзьям.

— Услужить друзьям?.. — задумчиво повторил Эмрик. — Что ж, если так, стесняться и впрямь нечего…

Сборы в дорогу заняли у спутников мага совсем немного времени, и, когда он спустился в столовую, Эмрик и Мисаурэнь уже поджидали его.

— Ну как, удалось тебе выяснить, где сейчас Гиль? — спросила девушка, которой до смерти не хотелось рыскать по городу в поисках чернокожего целителя. При проходе через Глегову отмель парень держался молодцом, и было бы досадно, попади он здесь в какую-нибудь заваруху, но после схватки с Белыми Братьями, а потом еще и со стражниками им с Эмриком следовало показываться на улицах Бай-Балана как можно реже, а еще лучше — поскорее уносить из этого города ноги.

— Полагаю, Гиль вместе с Рашалайном находятся на борту «Кикломора», ответил маг и вопросительно взглянул на появившегося в дверях Хималя. — Все готово? Тогда в путь!

Единороги скакали день и ночь, словно сами они и всадницы их выкованы были из металла и усталости не ведали. Остановки на сон и еду становились все короче, гортанные возгласы, которыми обменивались нгайи, звучали все тревожнее. Батигар плохо понимала наречие кочевниц, а на языке Края Дивных Городов свободно могла говорить только Очивара — предводительница отряда, не снисходившая до бесед с новообретенной рабыней. Шигуб, знавшей десятка три слов на языке бай-баланцев, удавалось кое-как объясняться с бывшей принцессой, и она по мере возможности обучала ее самым употребляемым выражениям, но успехи пленницы оставляли желать лучшего. Их хватило на то, чтобы сообразить — безумная скачка вызвана тем, что нгайи боятся дождя, однако чем же он их страшит, девушка уразуметь так и не сумела.

Грязно-лиловые грозовые тучи время от времени в самом деле затягивали небосвод, и порой Батигар казалось, что нгайи гонятся с ними наперегонки, яростно понукая и без того рысящих во всю прыть гвейров. Поведение Дев Ночи было похоже на игру. Они поглядывали на хмурящиеся небеса с таким ужасом, будто боялись безвозвратно погубить свои парадные одеяния, но, поскольку таковых у них не имелось, рисковали только вымокнуть и лишиться покрывавших их черно-красные тела узоров, нанесенных цветной глиной. Тщетно пыталась Шигуб объяснить девушке, что затяжные ливни превратят степь в сплошное болото, передвигаться по которому будет совершенно невозможно. Слова ее не доходили до Батигар, и причина этого заключалась не в одном лишь языке, а еще и в том, что ей трудно было представить болото на месте спекшейся и потрескавшейся от зноя земли. Она помнила, что о дождях, являвшихся для здешних жителей и милостью богов и стихийным бедствием,любил порассуждать и Нжиг, но понять его волнение, равно как и тревогу нгайи, Батигар не могла, пока собственными глазами не увидела, что представляют собой сезонные ливни.

Это случилось в ночь возвращения отряда Черных Дев в родное становище. Усталые гвейры вынеслись на вершину очередного, ничем не примечательного холма, и перед девушкой открылся расцвеченный алыми огнями костров распадок. На склонах двух холмов стояло несколько десятков пирамидальных шатров, принадлежавших одному из кланов огромного, рассеянного по необъятной степи племени нгайи. Несмотря на позднее время, в становище было оживленно: вокруг костров сновали женские фигуры, распадок оглашали обрывки песен, неразборчивые крики, радостные восклицания, откуда-то издалека доносилось возбужденное мычание больших длинношерстых быков, являвшихся главным достоянием нгайи.

— Идти дождь — один, два людей — нести горе, смерть. Становище — людей много — нести радость. Видеть праздник — ждать дождь. Он идти, расти новая трава, новая жизнь, — объяснила Шигуб.

Сидевшая в заднем седле Батигар пробормотала в ответ что-то невразумительное, к этому времени скачка на гвейре так утомила ее, что она обрадовалась появлению становища не меньше своих чернокожих хозяек. А те, оглашая воздух душераздирающими воплями, уже гнали единорогов к шатрам.

Возвращение отряда переполошило все становище, и начавшее было затихать веселье разгорелось с новой силой. Подкинув в костры сухой травы и бычьих лепешек, нгайи приветствовали появление соплеменниц столь пронзительными криками, что в ушах Батигар засвербило. Сбежавшиеся со всего становища Девы стащили прибывших с седел и поволокли к большим медным котлам, распространявшим соблазнительный дух мясной похлебки, сдобренной пахучими травами. В руки им совали бурдюки с пенящимся хмельным напитком, которого, по-видимому, уже вдоволь напробовались все, от мала до велика.

На некоторое время и о привезенной дани, и о Батигар как будто забыли, и оставшаяся в седле девушка с интересом осматривалась по сторонам. Потом, однако, усталость взяла свое, костры стали терять четкие очертания, расплываться перед ее глазами, превращаясь в мерцающие алые пятна. Радостные возгласы и пение слились в неразличимый шум, отдаленно похожий на рокот морского прибоя, и Батигар уже начала погружаться в трясину сна, когда на лицо и обнаженные руки ее упали первые капли дождя.

С криками «бар-вар! бар-вар!» толпа нгайй ринулась к единорогам и принялась отвязывать притороченные к их спинам тюки и корзины. Затем девушка ощутила, как кто-то дергает ее за лодыжку, и увидела Шигуб. Глаза нгайи горели сумасшедшим огнем, рисунок на лице размазался, а рот был растянут в улыбке, обнажавшей все зубы до единого.

— Бар-вар! Айдаху джай вар силагиби! У-хор! — провозгласила она хрипло и торжественно. Сообразив, что светлокожая рабыня ничего не понимает, Шигуб снова дернула ее за ногу и нетерпеливо приказала: — Слезать! Бежать шатер! Бар-вар! Дождь идти! Быстро!

Испуганное и в то же время восторженное выражение лица нгайи позабавило Батигар, а мысль о том, что ее отведут в шатер и она, наконец, сможет как следует выспаться, показалась столь заманчивой, что, перебарывая сонную одурь, девушка спрыгнула с седла и последовала за Шигуб.

Крепко ухватив свою подопечную за руку, нгайя потащила ее через становище, не останавливаясь ни у костров, подле которых плясали ее сверстницы, ни у снятых с огня котлов с вкусно пахнущим варевом, ни у группы старух, каркающими голосами изъявивших желание взглянуть поближе на новую рабыню. Слишком утомленная, чтобы задавать вопросы и выказывать хоть какой-то интерес к происходящему вокруг, Батигар послушно доковыляла до шатра, и тут небеса разверзлись. Грянул оглушительный раскат грома, и на землю обрушилась сплошная стена воды, скрывшая от глаз девушки и разом погасшие костры, и Дев Ночи, и усеянные шатрами склоны распадка.

— Это бар-вар! Мы успеть! — прокричала Шигуб в самое ухо Батигар, и больше та не смогла разобрать ни слова в грохоте громовых раскатов, треске молний и реве тяжких струй невиданного доселе ливня.

Девушки не успели задернуть полог шатра и мгновенно промокли до нитки, но Шигуб это нисколько не смутило. Сделав еще одну попытку перекричать шум воды и раскаты грома, она прекратила это бесполезное занятие и, издав протяжный торжествующий вопль, скрылась в потоках дождя.

О, что это был за дождь! Такого Батигар не только никогда прежде не видела, но даже не подозревала, что подобное вообще возможно. Это был всем дождям дождь! Тугие струи хлестали по шатру, и кожаные стены его гудели подобно огромному барабану. Потоки воды вмиг превратили высохшую до звона землю в черную грязь, а в вышине продолжало грохотать, как будто рушился и раскалывался вечный небосвод. Ливень, грозивший затопить весь мир, казалось, не думал униматься, напротив, набирал силу, входил в раж. Журчали, кипели и пенились ручейки, ручьи и реки бегущей с холмов, смывавшей все на своем пути воды. Было мгновение, когда Батигар почувствовала, как покачивается земля под ногами и дрожит, будто раненый зверь, приютивший ее шатер. Девушка была уверена, что и его вот-вот смоет, сметет, сорвет с кольев рычащий и грохочущий вал, но вскоре убедилась, что опасения ее напрасны. Окружавшие шатер канавы, перебираясь через которые она едва не переломала ноги, исправно отводили воду, а натертое бычьим жиром, продымленное и пропитанное какими-то хитроумными составами кожаное покрытие почти не пропускало влаги…

Да, такого дождя Батигар видеть еще не доводилось! Но не только дождь поразил ее воображение. При свете частых ветвистых молний она могла разглядеть, что Девы Ночи, которые, как ей казалось, смертельно боятся дождя, теперь приветствовали его как кормильца и благодетеля. Когда ливень чуть-чуть стихал, из шатра видно было, как скачут под потоками льющейся с неба воды голые чернокожие фигуры. Батигар слышала их радостные крики, визг, смех и хихиканье! Забыв о погасших кострах и недовольно взревывающих где-то поблизости единорогах, нгайи резвились как малые дети, гонялись друг за другом, шлепались в грязь, катались по раскисшей, превратившейся в черное месиво земле, и зрелище это было, право же, не менее поразительным, чем стена воды, вновь и вновь обрушивавшаяся с небес и словно плотным занавесом отделявшая заходящихся в дикой пляске обнаженных женщин от глядевшей на них во все глаза принцессы.

Странная эта, безумная ночь длилась и длилась, и наступил момент, когда Батигар ощутила, что сна у нее не осталось ни в одном глазу, усталость многодневной скачки забыта, зато от холода зуб на зуб не попадает и зверски хочется есть. Впрочем, вполне может статься, что голод она почувствовала, лишь когда на пороге шатра возникла фигура совершенно голой и мокрой Шигуб, держащей в одной руке полупустой бурдюк, а в другой — маленький котелок, заботливо прикрытый закопченной крышкой.

— Холодно! До чего же холодно! Я вот-вот сдохну от этого проклятого холода! — пробормотала Батигар, которой при виде Шигуб стало еще холоднее.

— Жарко! Уф! — промолвила Дева Ночи и, отстранив принцессу, нырнула в чрево шатра. Батигар последовала за ней, хотя в темноте не могла разглядеть даже собственной руки. Споткнувшись о какую-то кожаную подушку, упала в пахнущее травами и шерстью тряпье, и, тут в глубине шатра вспыхнул слабый огонек. Оставив зажженный светильник и принесенный с собой котелок, Шигуб присела перед своей подопечной на корточки и сунула ей в руки бурдюк.

— Пить! Быть здорова! Жарко! Пить! — настойчиво произнесла она и, видя, как морщится Батигар от исходящего из бурдюка кислого запаха, залилась хриплым смехом. Отсмеялась и ткнула горлышко ей в губы. — Надо пить!

Вонючая жидкость брызнула в лицо пленнице, рука Шигуб стиснула плечо будто железным обручем, и она против воли глотнула раз, другой. «О, Даритель Жизни, кончится ли когда-нибудь этот кошмар!» — мысленно взмолилась Батигар. Незнакомый напиток обжег глотку, грудь, костром запылал в животе, и девушка вдруг ощутила, как тело ее расслабляется, жаркие волны подхватывают, качают… Она сделала еще пару глотков, губы ее растянулись в улыбке, и из горла вырвался похожий на кашель смех.

— Легко? Жарко? Быть здорова, надо есть! — Шигуб отняла у Батигар бурдюк и водрузила ей на колени котелок. Девушка сняла крышку и вытащила из густой похлебки кость с разварившимся, одуряюще пахнущим мясом. В памяти всплыли изящные застолья во дворце Бергола, которые портил лишь сам Бергол, но что за польза вспоминать об изысканных трапезах минувшего? Она вонзила зубы в теплое мясо и услышала поощрительный смех Шигуб. Что-то знакомое почудилось ей в этом смехе: точно так же смеялась Мисаурэнь — крохотная обворожительная ведьма с высокой грудью и осиной талией — прежде чем нашла смерть в водах, омывающих Глегову отмель… Но нет, она не собирается предаваться бесплодным воспоминаниям! Чтобы бежать отсюда и вернуться в Бай-Балан, ей надобно быть сильной!

Батигар в один присест покончила с мясом, обглодала кость и, наклонив котелок, сделала несколько глотков густого душистого варева. Почувствовала, как ее прошибает пот, и уже без колебаний приняла из рук Шигуб изрядно полегчавший бурдюк.

— Вейк! Пить вейк, смеяться, жить! — Видя, что пленница вошла во вкус, Дева Ночи попыталась отобрать у нее бурдюк, но Батигар не собиралась отдавать сосуд с живительным напитком. Чего ради?!

— Попробуй возьми!

— Взять? — переспросила нгайя и потянулась за бурдюком.

Принцесса подалась назад, завалилась на спину и вдруг увидела над собой сверкающие глаза, ощутила, как колено Шигуб раздвигает ей бедра. Ладони чернокожей девушки стиснули ее плечи, скользнули по груди, проникая под мокрые лохмотья. Батигар рванулась, спасаясь от чутких пальцев, ласково сомкнувшихся на ее сосках, вскрикнула… Рот нгайи накрыл ее губы, Дева Ночи впилась в них, словно намеревалась высосать из принцессы жизнь, и та неожиданно почувствовала, что не хочет и не может противиться более своей мучительнице. Раскинув руки и ноги, она отдала свое жаждущее ласк тело умелым рукам и губам чернокожей девы, отзываясь стонами и содроганиями на каждое ее прикосновение.

Нежные и вездесущие, пальцы Шигуб становились все настойчивей, все смелей и уверенней. Блуждая по телу принцессы, они заставляли его выгибаться, трепетать и корчиться от предвкушения чего-то невыносимо сладостного. Это было совсем иначе, чем с Мисаурэнью, но по-своему прекрасно. Дева Ночи, казалось, не ласкала, а истязала свою прекрасную пленницу, и все же та, до крови кусая губы, обливаясь потом и слезами, испытывала ни с чем не сравнимое блаженство, когда отвердевшие пальцы нгайи, подобно железному клину, впивались в ее распаленное лоно, терзали горящие соски, стискивали ягодицы…

Батигар чувствовала себя тестом, из которого Шигуб лепит нечто невообразимое, и в какой-то миг, не в силах вынести пронзительного наслаждения, оттолкнула раздиравшие ее руки. Нгайя, недовольно фыркнув, отстранилась, и девушка ощутила такую пустоту, такое страшное разочарование, что сама вцепилась в свою мучительницу, беззвучно моля простить ей невольное сопротивление. И та, как будто понимая, что испытывает ее жертва, вновь приникла к ней жаркими губами, и сладостный кошмар продолжался под аккомпанемент непрекращающегося дождя, барабанившего по коже шатра то тише, то громче, то тише, то громче до самого рассвета.

— Эскальдиор Гносс, мастер Нагат явился по вашему приглашению, доложил слуга и, дождавшись краткого:

«Проси!» — скрылся в колоннаде, отделявшей храм Вечного Света от Ректуриона — Дома паломников. Приехав около полутора лет назад в Нинхуб, Гносс решил пожить несколько дней в Ректурионе, ибо приготовленный для него Нагатом особняк показался ему слишком помпезным, да так, за недосугом, и не присмотрел себе более подходящего жилища. Из окон Ректуриона были видны гавань и устье Лианжа, до центра города — рукой подать, а паломники за полвека успели до такой степени загадить прекрасное здание, что, по мнению Гносса, их не следовало и близко подпускать к храму, построенному великим Терзиной.

Эскальдиор любовно погладил серый мрамор колонны и направился к фонтану, журчавшему посреди круглого дворика. Занятый подготовкой переворота в Манагаре, а затем и в Сагре, он не заметил, как управляющий сделал ремонт, и теперь с удовольствием отмечал, с каким тактом отнеслись приглашенные Цебуном художники и строители к порученному им делу. Рисунок, образованный восьмигранными напольными плитами, полностью восстановлен, именно восстановлен, а не выполнен заново; увечные блоки окружающего фонтан парапета заменены, а оставшиеся вычищены так, что налет времени все же ощущается. Выщербины в благородном камне, подобно морщинам на лице, подчеркивают его индивидуальность, и патина на бронзовых статуях радует глаз не в пример больше солнечного блеска золотых безделушек…

— Во имя Света и Единства! Ты звал меня, эскальдиор? — Маленький юркий Нагат внешне настолько не соответствовал занимаемой им должности правителя города, да еще такого, как Нинхуб, что, глядя на него, Гносс всякий раз удивлялся, каким чудом в столь невзрачном и тщедушном теле может обитать столь деятельный и неукротимый дух.

— Да, брат мой, я посылал за тобой. Мои люди допросили поодиночке каждого из приплывших с Гельфаром людей, и все они подтвердили его слова.

— Гельфар — это тот, который затравлял нам о каком-то северянине, исфатейских принцессах и Черном маге, завладевшем кристаллом Калиместиара и потопившем «Норгон»?

— Тот самый, у тебя превосходная память, дружище. Ты видел его один раз, однако хорошо запомнил…

— Хм! Еще бы мне не запомнить человека, принесшего известие о гибели «Норгона»! Да я… — Нагат поднял глаза на Гносса и умолк. Дружба дружбой, но эскальдиор едва ли вызвал его для того, чтобы удостовериться, пребывает ли он в здравом уме и доброй памяти. И раз уж завел разговор о Гельфаре, стало быть, сведения, сообщенные капитаном, шлюпка которого была подобрана неподалеку от Нинхуба, подтвердились в полной мере.

— Помимо рассказов спутников Гельфара я получил два послания, также свидетельствующих, хотя и косвенным образом, о том, что он говорил нам правду. Одно пришло из Сагры, его привез капитан «Манна» — мастер Толеро передал ему все полномочия, перед тем как броситься в погоню за судном, увозившим кристалл Калиместиара. Другое — из Дортонала.

— А-а-а… — понимающе пробормотал Нагат. Из двух избираемых тайной жеребьевкой в День Свершений эскальдиоров один ведал делами мира и безвылазно жил в столице Атаргате — Дортонале. Второй, ведавший делами войны, находился, как правило, там, где больше всего требовалось его присутствие. Обязанности обоих властителей страны были распределены раз и навсегда, и если оба они заинтересовались этим самым Гельфаром, дело принимает серьезный оборот…

— Судьбой капитана, долгое время служившего Черному Магистрату, пусть занимаются твои чинуши, но то, что он рассказал о кристалле Калиместиара, оставлять без внимания нельзя. И тут уж решения принимать нам. Кстати, Платид тоже сообщает, что, по сведениям, доставленным надежными людьми в Дортонал, ключ от сокровищницы Маронды похищен из Исфатеи неким Мгалом, родившимся где-то на севере, за Облачными горами.

— Но если Гельфар сказал правду и его корабль…

— «Посланец небес», — подсказал Гносс.

— …попал в Манамануш, то кристалл покоится сейчас где-то в лабиринте проток Глеговой отмели. Если его не проглотила какая-нибудь слишком уж расторопная тварь.

— Понимаешь, если бы на «Посланце небес» не было

Черного мага, я, возможно, и поверил бы в это. Потому что мне очень хочется в это верить! — доверительно прибавил эскальдиор. — Но на судне был маг. Более того, там был Магистр! А это, клянусь смрадными ямами Гайи, совершенно меняет дело.

— Магистр! — с отвращением повторил правитель Нинхуба. — Какая мерзость! Если так, то уверенным быть нельзя совершенно ни в чем.

— Зато предполагать следует наихудшее. Эти сыны тьмы так давно пытаются добраться до сокровищницы Маронды, что в этот раз им может повезти. И поскольку помешать этим порождениям ночи кроме нас некому, я намерен послать в Танабаг три… нет, пять бирем. Они возьмут на борт столько воинов, сколько смогут, и преградят магам дорогу к сокровищнице. А если судьба улыбнется нам — завладеют кристаллом.

— Пять бирем? Тысяча матросов и столько же воинов? Ты хочешь послать две декарды невесть куда, не будучи даже уверен, что кристалл не попал к глегу в желудок и не лежит где-нибудь на дне Жемчужного моря? Тогда все наши планы дальнейшего продвижения на запад действительно рухнут! Ты уничтожишь их собственными руками!

— Ну зачем же так трагически? Они будут просто отложены на некоторое время.

Нагат уставился на эскальдиора так, будто видит его впервые в жизни. Всегда подтянутый, высокий, на редкость молодо выглядевший обычно, Гносс был сейчас и в самом деле не похож сам на себя. Сжатые челюсти, разбежавшиеся от крыльев прямого костистого носа морщины и холодный блеск прищуренных, буравящих собеседника глаз заставили правителя Нинхуба вспомнить, что эскальдиору давно перевалило за сорок и человек этот, еще в молодости прозванный Кремнем, с годами не становился мягче. Люди, называвшие его за глаза «эстетом», не видели, как он на скаку врубался в ощетинившиеся копьями ряды чомбаров, хлынувших на северные рубежи Атаргате в Год Великого Холода. Не слышали, как он сорванным голосом приказывал не брать пленных при памятном штурме Нахидивы — столицы вагадзорских пиратов. Они не знали, что именно он возглавлял высадку Девятой декарды меченосцев на мыс Вундухун, который восточные поморы три года превращали в неприступную крепость. Они… «Впрочем, и сам я, похоже, забыл, с кем имею дело», — подумал Нагат, вслушиваясь в сказанные будничным голосом слова:

— Пять бирем и тысяча воинов. К сожалению, это все, что мы можем выделить для экспедиции, которая должна отплыть в ближайшее время. Но, боюсь, этого окажется мало, чтобы полностью контролировать подходы к сокровищнице. А потому, дабы возместить количество качеством, мне придется самому возглавить эскадру. — Эскальдиор сухо рассмеялся. — Полагаю, мой опыт не будет лишним в этом походе.

— Ты… ты с ума сошел!

— Нисколько. Мы можем расценивать похищение кристалла как бедствие или счастливый случай, но не воспользоваться этим шансом было бы непростительной глупостью. От того, что мы присоединим к владениям Братства еще один или два города, в сущности ничего не изменится, если же нам удастся овладеть знаниями древних…

— А если это всего лишь сказка и никакой сокровищницы не существует? Что если вход в нее уничтожен лавиной или завален оползнем? Наконец, там могут храниться не знания древних, а истлевшая за много веков рухлядь, и так оно скорее всего и есть!

— Это было бы великолепно! — широко улыбнулся эскальдиор. — Тогда мы забудем о сокровищнице и с чистой совестью вернемся к прерванным трудам.

— Не кажется ли тебе, что развеять иллюзии мог бы кто-то другой? Посылать пять бирем под твоим командованием на ту сторону Жемчужного моря — не слишком ли это дорогое удовольствие, когда речь идет о байках выживших из ума старцев? — продолжал настаивать Нагат, прекрасно сознавая, что переубедить Гносса ему не удастся.

— В существование кристалла Калиместиара тоже мало кто верил. А о сокровищнице Маронды упоминается в стольких старых рукописях, что тут и спорить не о чем. Я отписал Платиду о своих планах и к тому времени, как корабли будут готовы к отплытию, рассчитываю получить ответ из Дортонала. Хватит тебе тридцати дней на подготовку эскадры?

Нагат кивнул. Разговор окончен, спорить с эскальдиором бесполезно. Гносс никогда не отказывался выслушать мнения подчиненных, но редко брал на себя труд возражать им и отстаивать свою точку зрения. Еще реже он менял решения, которые принимал после долгих и порой мучительных раздумий.

— Ну не хмурься! Я знаю, ты сам охотно принял бы участие в этой вылазке и завидуешь тому, что я собираюсь сбежать от важных дел и совершить небольшое и во всех отношениях приятное путешествие. — Гносс обнял правителя Нинхуба за плечи и подвел к краю террасы, с которой открывался прекрасный вид на вспененный ветром Зеркальный залив. — Признайся, тебе ведь хочется ощутить под ногами вибрацию корабля, летящего на всех парусах?

— Мне хватает забот с теми судами, что строятся на верфях Нинхуба, ворчливо ответствовал Нагат. — А ты, я вижу, и правда рад пуститься в путь! Надоела небось крысиная возня моих чиновников, допросы, беседы с соглядатаями, проверка финансовых отчетов новоиспеченных правителей наших разрастающихся с каждым годом земель?

— Надоела, — признался эскальдиор, с просветлевшим лицом вглядываясь в морскую даль, перечеркнутую мачтами сгрудившихся в гавани кораблей.

Глава четвертая. ГОСТЕПРИИМСТВО НЖИГА

Простояв сутки в укрытой ото всех ветров бухте, «Кикломор», вместо того чтобы продолжать двигаться на юг, повернул к Бай-Балану. Удивленный неожиданным изменением курса, Гиль хотел было обратиться с расспросами к Ваджиролу, относившемуся к юноше скорее как к почетному гостю, чем как к пленнику, но выражение лица вышедшего поздним утром на палубу ярунда заставило его отказаться от этого намерения. Жрец Кен-Канвале был мрачней грозовой тучи, и, судя по тому, как шарахались от него моряки, лезть к нему с вопросами явно не стоило. Припомнив, что накануне Ваджирол и старший ярунд — Ушамва имели длительную беседу с Рашалайном, юноша подумал, что бывший отшельник может знать причины происходящего, и отправился в отведенную старцу каюту.

На сработанном имперскими корабелами трехмачтовом торговом судне, размерами сравнимом с биремами Белого Братства, помимо матросских кубриков имелась дюжина кают для пассажиров. Каморки эти, по мнению Гиля, больше всего походили на перевернутые шкафы, но то, что Рашалайна, его самого и даже Заруга поместили в отдельные каюты, показалось юноше хорошим предзнаменованием. По-видимому, имперцы надеялись извлечь из их пребывания на борту «Кикломора» какую-то выгоду, хотя какую именно, юноша решительно не мог себе представить. Заглянув в каюту Рашалайна, он в первое мгновение подумал, что ошибся дверью, а затем сообразил: никакой ошибки не произошло, просто мудрец успел уже каким-то образом оправдать ожидания хозяев корабля, и те не замедлили выразить ему свою признательность. Вчера еще голая стена над узкой койкой была завешена серебристо-голубым ковром, на откидном столике, в окружении вазочек с фруктами и какими-то диковинными заедками, высился медный узкогорлый кувшин, а на плечах самого Рашалайна красовался вишневого цвета халат с богатым золотым шитьем.

— Заходи, что в дверях застыл? — пригласил юношу старец, делая приветственный жест рукой, в которой зажата была весело посверкивающая стопка. — Тебе небось никогда не доводилось пробовать «девяностоцветный» бальзам? Поди и не слыхал о таком? Человек, пьющий его по утрам и натощак, скоро забывает о каких бы то ни было болезнях, а о старости знает лишь понаслышке. Тебе-то он пока без нужды, и все же попробуй, будет о чем детям и внукам рассказать.

Рашалайн наполнил еще одну стопку и протянул Гилю.

— Я вижу, разговор с хозяевами корабля принес щедрые плоды. — Юноша втянул носом источаемый коричневой жидкостью аромат и осторожно пригубил напиток, заслуживающий внимания хотя бы потому, что ему удалось привести Рашалайна в столь благостное состояние духа.

— К месту сказанное слово дороже груды бриллиантов. Присаживайся, Рашалайн указал на аккуратно заправленную койку, — и вкуси дары тех, кто, припав к источнику знаний, сумел оценить его по достоинству.

Глядя на лучащегося самодовольством старца, восседавшего на шатком трехногом табурете так, словно это был изукрашенный самоцветами трон, Гиль подумал, что Рашалайн сильно изменился со времени их первой встречи и сейчас в нем трудно узнать смиренного отшельника, отвратившего помыслы свои от мирской суеты. И дело было не в том, что старец, прибыв в Бай-Балан, сменил бесформенную серую хламиду на тончайшей шерсти белоснежную тунику, расшитую у ворота и рукавов затейливыми узорами; не в том даже, что цирюльник подравнял его космы, остриг и завил чахлую бородку, а банщик напитал тело благовонными целебными мазями и маслами. Все это были внешние, малозаметные в общем-то изменения, главное же заключалось в том, что непостижимым образом преобразилась осанка старца, значительнее и благообразнее сделались избороздившие лицо морщины, тверже и увереннее стал взгляд…

— Внешность должна соответствовать положению и обстоятельствам, — изрек Рашалайн, перехватив изучающий взгляд юноши, и в то же мгновение лицо его озарила такая хитрая, такая лукавая улыбка, что Гиль не удержался и радостно хихикнул. — Мудрецу следует иметь множество личин, иначе век его будет краток и безрадостен. Учитель мой Астий не считал лицемерие за добродетель и поплатился за это жизнью. Но что же ты не попробуешь эти орехи? Засахаренный сок шуньгаи тоже весьма неплох. А эти цукаты и зерна кайры? Даже в Бай-Балане подобные заедки считаются редкостным деликатесом, а за Жемчужным морем их пробовали считанные Властители. О, мланго большие мастера по части ублажения желудка! Впрочем, если верить слухам, они умеют ублажать все свои чувства, а наши удовольствия считают варварскими забавами безвкусных дикарей.

— Не ты ли говорил, что там процветает самое отвратительное рабство? напомнил Гиль и, отставив опустошенную стопку, потянулся за вазочкой с орехами.

— Я, — подтвердил Рашалайн без тени смущения. — И готов повторить, пока поблизости нет ни одного мланго, что считаю рабство самым омерзительным изобретением человечества. Однако, согласись, противоречия тут нет. Пресыщенные, избалованные люди несравнимо более взыскательны и привередливы в отношении еды, живописи, поэзии и любовных утех, ибо имеют возможность — сравнивать и выбирать. Да-а-а, если бы ты видел оружие, изготовленное умельцами Магарасы, ковры и одеяния из Шима… — старец мечтательно прикрыл глаза и покачал головой.

— Я слышал много доброго об оружейниках Магарасы, но арбалеты Белого Братства, будучи неказисты на вид, стоят, по-моему, самого распрекраснейшего меча. Кстати, не Заругу ли мы обязаны тем, что «Кикломор» повернул к Бай-Балану?

— Нет, и по тому, как преобразилась моя каюта, ты, конечно же, догадался, что имперцы изменили курс после беседы со мной. Не пытайся хитрить и не воображай, что тебе ловко удалось перевести разговор на интересующую тебя тему. Я бы и сам заговорил об этом, если мог чем-нибудь тебя порадовать. Но корабль не войдет в бай-баланскую гавань и нам не позволят сойти на берег. Рашалайн вздохнул и, тихонько побарабанив пальцами по столу, добавил: — Мланго тайком проникнут в город, дабы разыскать Мгала, а за нами будут следить в оба, так что я бы на твоем месте и не помышлял о побеге.

— Они собираются искать Мгала? Но зачем он им сдался, если кристалл у Ваджирола? — Гиль уставился на Рашалайна в полном недоумении, и тот, наслаждаясь изумленным видом юноши, разразился квохчущим смехом. Потер сухие ладони и сообщил:

— Без Мгала этот кристалл не более чем забавная безделушка. Ну да ладно, давай начнем по порядку. — Старец поудобнее угнездился на табурете и продолжал, глядя в крохотное окошко под потолком: — Тайгар — Верховный Маг, Гроссмейстер Черного Магистрата — уже посылал некогда своих людей к сокровищнице Маронды. В Либре, в храме Амайгерассы, они взяли кристалл Калиместиара и по морю Грез добрались до Эрзама. Спустились по Илии в Шим и на трех судах пересекли Жемчужное море. Два корабля погибло неподалеку от Танабага, третий же сумел каким-то чудом дотащиться до Бай-Балана, однако россказни двух дюжин полусумасшедших моряков были столь неправдоподобны, что никто не воспринял их всерьез. Никто кроме меня. Ибо было в них несколько деталей, придумать которые моряки были просто не в состоянии…

— Здорово! Что же ты раньше-то об этом молчал? — воскликнул Гиль.

— Так ведь и мы, коли помнишь, не на век расставались, — хитро усмехнулся Рашалайн, и юноша, в который уже раз, подумал, что не прост старичок этот, ох не прост! И хотя кажется он порой не в меру разговорчивым, на самом деле лишнего слова и в бреду не сболтнет.

— О чем же рассказывали посланцы Верховного Мага?

— Все, что они говорили, мне нынче и не упомнить, да это и неважно. Черных магов среди них не было — ни один из сокровищницы не вернулся, — у мореходов же язык мягок: что хочет, то и лопочет. Но одну дельную вещь они все же сказали, а я запомнил накрепко: вход в сокровищницу не открылся потому, что кристалл был доставлен в нее не тем человеком.

— Как это не тем?

— А вот это и есть самое интересное. Ты о трех мудрецах, «Книгу Изменений» прочитавших, слыхал?

— Говорил Мгал что-то такое. Ему файголиты в Гангози поведали…

— Ага. Ну тогда ты, верно, знаешь, что одним из них был учитель Мгала Менгер, вторым — Тайгар, а третьим — Ирвил. Так вот Ирвил-то этот самый, сгинувший потом неведомо куда, был настоятелем храма Вечного Света в Манагаре и оставил в «Манагарских летописях» шифр к прочтению «Книги Изменений». А поскольку «Книга» считается священной, списки ее есть едва ли не в каждом храме, и нашлись, разумеется, желающие воспользоваться шифром…

— Ух ты! А я об этом даже краем уха не слышал!

— Чего ж тут удивительного? Кого теперь интересуют священные книги древних? Хотя есть и другая причина, по которой история эта огласки не получила, и заключается она в том, что шифр Ирвил оставил не полный и «Книгу Изменений» целиком прочитать так никому и не удалось. Одни абзацы в ней вроде бы совершенно понятны, а другие представляют бессвязный набор слов, и что с ними делать — совершенно непонятно.

— Погоди-погоди, при чем же тут моряки, которые в Бай-Балан вернулись? Они-то что об этой «Книге» знали?

— Ничего. Однако они сказали, что кристалл не только не открыл дверь сокровищницы Маронды, но по прошествии некоторого времени и сам истаял, превратился на их глазах в прах. А кто-то из присутствовавших при этом Черных магов обмолвился, что случилось это из-за того, что человек, вложивший ключ в скважину, оказался «не тем». Слова эти подвигли меня перечитать нужную главу в «Книге Изменений» и по-новому осмыслить написанное в ней. Было там одно темное место, которое в моем прочтении звучало бы примерно так: «Лишь человек, взявший ключ от сокровищницы древних и владевший им, может открыть двери ее для себя и присных своих и войти в нее беспрепятственно».

— Взявший ключ от сокровищницы и владевший им… — повторил Гиль, — Но это значит…

— Вот именно! Это значит, что Фарах напрасно пытался умертвить Мгала, и, думается мне, Тайгар не отдавал ему подобного приказа. И имперцам кристалл Калиместиара без владельца даром не нужен! Потому-то и повернули они к Бай-Балану. Убедить их в своей правоте оказалось делом не простым, но Ушамва, к счастью, не зря носит титул старшего ярунда. Некоторые куски текста «Книги» он наизусть помнит и, услышав мою расшифровку, не нашел в ней ни единого изъяна.

— Неужели только ты сумел верно истолковать рассказ матросов и текст книги? А Тайгар? А Белые Братья?

— А хотят ли они проникнуть в сокровищницу Маронды? Нужны ли им знания древних? Скорее они боятся, как бы ими не завладел кто-то другой, чем желают получить их сами. Боятся, я подозреваю, даже того, что до сокровищницы доберется их же посланец, ибо не уверены, удастся ли им удержать его после этого в повиновении. Когда-то я был знаком с Тайгаром и готов признать, что как маг и мудрец он желает обладать сокровенными знаниями, однако, будучи правителем, не может не понимать, сколь гибельными они могут оказаться для его власти.

— Хорошо, — произнес после некоторого раздумья юноша, силясь осмыслить услышанное. — Допустим, власть имущие не особенно стремятся вступить во владение столь грозным наследством. Но скажи, ради чего было Маронде изготовлять столь хитрый ключ к своей сокровищнице? Ключ, «привыкающий» к своему первому владельцу?

— Это как раз объяснить нетрудно. От любого храма Амайгерассы до Танабага — путь не близкий, и если человек сумеет проделать его — значит, на огромной территории царит относительный мир и покой и знания древних не превратятся, едва явившись на свет, в орудия убийства. Опять же тут возникает и вопрос доверия посланцу. Ведь ни Белые Братья, ни Черные маги не пытались выкрасть кристалл Калиместиара из храма Амайгерассы в Исфатее, хотя уж правители-то их должны были знать о семи храмах, в которых хранилось семь ключей к сокровищнице. К слову сказать, я совсем не уверен, что Тайгар в конце концов не сумел правильно расшифровать «Книгу Изменений»…

— Ты хочешь сказать, что он мог послать своих подчиненных к сокровищнице, не предупредив их о том, кто должен отпереть ее дверь? — тихо спросил юноша.

— Почему бы и нет? У любого повелителя есть подданные, от которых он рад был бы избавиться под благовидным предлогом. Мерзки души человечьи, но души правителей многажды мерзостнее всех прочих.

— И все же ты помогаешь правителям империи добраться до сокрытых в сокровищнице Маронды знаний? — с упреком спросил Гиль.

— Пока что я пытаюсь помочь воссоединить кристалл с его владельцем, которого ты, кажется, тоже не прочь увидеть как можно скорее? Впрочем, судя по твоим рассказам, Мгала в Бай-Балане уже нет и встретиться вам в ближайшее время едва ли удастся. Зато ко мне мланго будут относиться теперь с надлежащим пиететом, и, полагаю, оба мы от этого только выиграем. А в дальнейшем… Задумал я показать им один фокус, когда «Кикломор» вновь повернет на юг, но тут мне понадобится твоя помощь. Кое-что ты умеешь, я видел. Кое-чему я тебя научу, и если после этого имперцы не станут нас на руках носить, значит, я уже вовсе из ума выжил. Вот послушай…

Яр-дан Баржурмал, сын Богоравного Мананга и наследник трона его, въехал в Ул-Патар глубокой ночью. Вернувшегося в столицу империи с победоносной войны яр-дана не встречала толпа ликующих горожан. Парчовохалатная знать не ожидала его с венками и цветами у Арки Свершений. Не трубили звонкоголосые, свернутые в тройное кольцо золоченые трубы, не ухали гигантские барабаны-горбасы, не гремели медные диски. Ни один желтохалатный служитель Предвечного не склонил перед сыном опочившего год назад Мананга чисто выбритую голову и не бросил под копыта его горбоносого дурбара священные листья бессмертника. Последнему, впрочем, Баржурмал был искренне рад — чем позже проведают ярунды о его возвращении, тем лучше.

Негоже было наследнику престола возвращаться в собственный дворец подобно вору, однако посланное «тысячеглазым» Вокамом донесение заставило Баржурмала спешить, бросить войско и пренебречь не только традициями, но и соображениями собственной безопасности. Дабы не терять времени и не привлекать внимание вездесущих жрецов Кен-Канвале, он взял с собой всего двадцать хвангов, да и тем велел оставить копья и высокие грозные шлемы в лагере Китмангура, а оружие и панцири укрыть под темными плащами.

Яр-дан не тешил себя надеждой, что возвращение его останется тайной для ярундов. Среди стражников-ичхоров, то и дело преграждавших путь маленькому отряду, найдутся, естественно, желающие выслужиться перед Хранителем веры, но едва ли доклады их достигнут ушей Базурута раньше рассвета, а к тому времени яр-дан будет уже в малом дворце. Золотая раковина, хвала Предвечному, Базуруту пока не по зубам, и если тот не догадался устроить засаду… Хотелось бы думать, что до этого Хранитель веры еще не дошел, да как бы за глупые мысли умную голову с плеч не сняли…

Стальные подковы высекали искры из каменных плит, тяжкий скок дурбаров будил гулкое эхо в ущельях улиц, и если бы не тамга «тысячеглазого», даже знание самых секретных паролей не позволило бы яр-дану и его людям добраться до центра столицы. Грозные окрики и блеск направленных в грудь всадников копий сменяли хмурые улыбки и поднятые в воинском приветствии руки, стоило ичхорам взглянуть на золотую пластинку с изображением «крылатого ока». Даже пронюхав о намерении яр-дана вернуться в Ул-Патар, Хранитель веры не мог подкупить всех ичхоров, однако способен был поставить своих людей около Золотой раковины, и этого-то Баржурмал страшился больше всего. Поэтому, когда отряд его вырвался из окружения приземистых каменных зданий на простор Ковровой площади, он сразу заметил в дальних ее концах предательский блеск стали.

— К воротам, Келелук! К воротам! Этих тамга не остановит! — крикнул яр-дан и хлестнул ладонью по крупу дурбара. Это животное он получил на указанном в донесении «тысячеглазого» постоялом дворе, и оставалось надеяться, что Вокам отобрал для его отряда лучших скакунов, ибо от скорости их зависела теперь не только жизнь верховых, но и судьба империи.

Хлынувшие справа и слева, с улицы Пестрых перьев, а затем и с Невестиной улицы всадники скакали в полном безмолвии, и длинные двузубые копья их яснее всяких слов говорили о том, что в переговоры убийцам вступать не ведено и, как бы ни развернулись события, пощады не получит ни яр-дан, ни сопровождавшие его хванги. Базурут решил не дожидаться Священного дня и покончить со всеми связанными с престолонаследием вопросами одним ударом. Если яр-дан сгинет, ничто уже не помешает ай-дане объявить себя невестой Кен-Канвале и поручить управление империей служителям Предвечного…

— Мананг! Мананг! — взревели за спиной Баржурмала хванги и скинули по знаку Келелука плащи. Звездный свет заискрился на чешуйчатых панцирях телохранителей яр-дана, устрашающе блеснули рогатые полукружия боевых топоров, и Баржурмалу почудилось, что дурбары убийц замедлили бег. Кем бы ни были посланные Базурутом на злодейское дело люди, они заколебались. Ибо хванги были не только лучшими воинами империи, не только телохранителями, но и друзьями яр-дана, и предпочли бы быть сто раз изрубленными, чем прослыть трусами или раззявами, не уберегшими своего господина.

За решетчатыми воротами окружающей Золотую раковину крепостной стены замелькали факелы, послышались возбужденные голоса, и Баржурмал подумал, что если «тысячеглазый» не заменил инвалидную команду дворцовых стражников своими людьми, то ни хванги, ни летевший как ветер дурбар не спасут его. Убийцы, посланные Хранителем веры, очнутся прежде, чем заспанные ветераны успеют зенки продрать, не говоря уж о том, чтобы распахнуть ворота…

— Смерть сыну рабыни! За веру! — взвыл предводитель отряда, вырвавшегося из Невестиной улицы, и со стороны улицы Пестрых перьев ему ответили недружно, но вдохновенно: — Ай-дана! Айдана!

— Вперед! — Баржурмал выхватил из ножен кинжал и кольнул им дурбара. Вперед, стервячий корм!

Краем глаза он видел, как хванги устремились наперерез норовившим взять его в тиски убийцам. Как сверкающие бабочки, блеснули метательные кольца, пропев песнь смерти, отыскали добычу дротики, а затем, подобно лопастям чудовищных мельниц, закрутились боевые топоры.

Звон стали, крики раненых дурбаров, стоны умирающих людей повисли над Ковровой площадью, и Баржурмал понял, что миг, который хванги должны были подарить ему по долгу службы и дружбы, истекает. И приостановленные ценой их жизней отряды всадников вот-вот обрушатся на него справа и слева. Обрушатся и раздавят, растопчут, изорвут в клочья перед самыми воротами, стражи которых до сих пор не сообразили, что их надобно не запирать на дополнительные запоры, а распахнуть перед своим господином…

— Выбора нет. Не знаю, умеешь ли ты летать, но придется тебе осваивать это искусство. Прыгай, во имя Предвечного! Прыгай! — крикнул он что есть мочи в ухо скакуна и вновь кольнул его кинжалом, ударил каблуками сапог.

Дурбар скосил налитой кровью глаз, и роняя клочья розовой пены, устремился ввысь, словно брошенный из пращи камень. В лицо Баржурмала прянула затейливо выгнутая из кованых бронзовых прутьев решетка ворот, сзади, словно стая бешенных слуг Агароса, злобно завопили упустившие жертву убийцы, и яр-дан почувствовал резкий рывок. Неведомая сила перевернула его через голову, и, теряя стремена, он понял, что летать дурбар не умел и в последний миг своей жизни так и не постиг этой птичьей науки…

— Ай-а-а!.. — заверещал кто-то дурным голосом. Яр-дан ткнулся во что-то мягкое, руку обожгло болью, и его покатило, поволокло по жестким каменным плитам. Мелькнули оранжевые огни факелов, испуганное лицо Кависа, перекошенные физиономии других стражников, которые, впрочем, тут же начали расплываться и таять, как утренний туман под лучами набирающего силу солнца.

— Очнись! Жив ли ты, яр-дан? Приди в себя! Первое, что он увидел, открыв глаза, была бездыханная туша дурбара, повисшая на остриях венчавших ворота пик. Потом ее заслонило усатое лицо Кависа, настойчиво вопрошавшего:

— Жив ли ты, мой повелитель? Жив? Лучше бы тебе укрыться во дворце, а ну как эти порождения Агароса начнут ворота ломать? Ты хоть встать-то можешь?

«О Предвечный, почему я не заменил этих пропивших свои мозги калек хвангами или хотя бы простыми ичхорами? Разве то, что они воевали рука об руку с моим отцом, дает им право быть такими кретинами?» — подумал Баржурмал и попытался приподняться.

— Могу, — криво усмехаясь, ответствовал он, чувствуя себя точь-в-точь как раздавленная лягушка. Однако, подхваченный десятком заботливых рук, наследник престола все же сумел встать на ноги и даже шагнул к воротам, но Кавис торопливо заступил ему дорогу:

— Не надо, мой повелитель! Там только эти… они… А вдруг случайная стрела? Или копье? Смотреть-то не на что, раненых они уже добили.

— Двадцать хвангов против… Сколько их там, этих выродков? Двести? Триста?..

— Они уходят! Уходят! — крикнул мальчишеский голос из воротной башни, и в тот же миг в нескольких шагах от яр-дана послышался жалобный стон.

— Это кто? Из моих? — Баржурмал подался вперед, силясь оттолкнуть скалой стоящего перед ним Кависа. Ощутил пульсирующую боль в раненой руке и, вглядываясь в вяло шевелящуюся около ворот массу, скрипнул зубами: не может это быть хванг. Все они там полегли. На площади. Все.

— Гукхав это. На него-то ты и свалился. Потому кости и не поломал, объяснил поддерживавший яр-дана стражник. — А руку, верно, обкопье его распорол. Давай-ка перевяжу.

— Гукхав?.. Благодарю, Гукхав… Вовремя в нужном месте оказаться полезная способность. — Баржурмал рванул с шеи золотую цепь и сунул в руки одному из ветеранов. — Разделите. А ты, Кавис, веди во дворец.

Была глубокая ночь, и все произошло так внезапно, что стражники, полгода охранявшие пустой дворец отправившегося в военный поход яр-дана, спросонья не враз осознали, что стоящий перед ними грязный, покрытый пеной и кровью дурбара парень с побелевшим, исковерканным гримасой ненависти и горя лицом и есть сам яр-дан — будущий Владыка империи Махаили. Они болтали с ним как с равным, и лишь Кавис, глупый старый рубака, с первого взгляда признав Баржурмала, тщился сообразить, как же тот оказался здесь один-одинешенек, и что с ним теперь делать, и что вообще станется с империей, если наследники трона превращаются в дичь в собственной столице… К несчастью, изрядная доля ударов, полученная ветераном за долгие годы службы, пришлась на его многострадальную голову, отчего соображал он даже среди бела дня не слишком быстро, и ему понадобилось немало времени, дабы понять, что раненому яр-дану не к лицу тащиться во дворец пешедралом. Потребовалось некоторое время и на то, чтобы уговорить упрямого и к тому же слегка одуревшего от падения наследника престола сесть на принадлежащего стражникам ветхого одра, — словом, когда Баржурмал добрался наконец до дверей Золотой раковины, там его уже поджидал невесть как узнавший о возвращении яр-дана в столицу Вокам. И это оказалось большой удачей, потому что Вокам соображал на редкость быстро и лучше всех других знал, как привести в чувство молодого мужчину.

Лекарь, банщик, умелая рабыня, теплая ванна, чистое белье, легкое вино и закуска появились в покрытых толстым слоем пыли покоях Золотой раковины вслед за Вокамом, несказанно обрадованным возвращением яр-дана в свой дворец, поскольку понимал, что возвратиться сюда живым и почти невредимым Баржурмал мог только чудом. И когда он сообщил об этом наследнику, тот не стал возражать, хотя знал, что на самом-то деле никакого чуда не было. А было двадцать отданных за него жизней, и был хорошо вымуштрованный, хотя и не умевший летать дурбар, и был толстый неуклюжий стражник, не успевший увернуться от яр-дана, рухнувшего ему на голову прямо с усеянного звездами неба.

Баржурмал не спорил и вообще старался помалкивать, пока мысли его не обретут надлежащую мыслям наследника престола ясность, пока голос не обретет твердость и слезы на щеках не высохнут. А потому ни лекарь, ни банщик, ни умелая рабыня не заметили ни смятения чувств, ни дрожи в голосе, ни слез на щеках яр-дана. Заметил все это лишь Вокам, не зря же он занимал пост «тысячеглазого». И заметив все это, Вокам решил, что кому-то очень скоро придется очень дорого заплатить за происшедшее нынешней ночью. И он, разумеется, был прав: травить наследника престола надобно умеючи, то есть до смерти, а иначе дело может оказаться вовсе бесприбыльным и даже убыльным. Особенно если наследник этот — сын рабыни. Ведь дети рабынь прощать не умеют.

Чем дальше от Бай-Балана уносили путешественников добрые кони, тем меньше селений попадалось на их пути, тем гостеприимней и радушней становились селяне. Понять их было немудрено — торговцы не часто наведывались к ним даже в погожее время года, а в канун дождей не появлялись вовсе, боясь увязнуть со своими повозками в непролазной грязи. Между тем в деревнях наступило время свадеб, гости же, как известно, к счастью. Особенно прибывшие из такой дали, как Сагра. Подумать только — из-за моря приплыли, и так на обычных людей похожи! Пляшут, как все, и подраться на кулачках мастера, и байки потешные сказывать умельцы, а как девка, в мужские портки одетая, поет — заслушаешься! Хотя без девки-то, право слово, было б еще лучше. Из-за нее деревенские парни того гляди оглоблями друг друга охаживать начнут.

И начали бы, пожалуй, уж больно хороша была Лив, уж больно непохожа на сырых сельских девок, но, глядя на гороподобного Бемса, жрущего и пьющего за троих, даже самые охочие до сладкого молодцы умеряли свой аппетит и тискаться лезли к старым подружкам — не так интересно, зато зубы на месте останутся. Разумеется, могучая фигура дувианца не могла не произвести впечатление на деревенских девчат и молодок, а уж тот из кожи вон лез, дабы не разочаровать их при более близком знакомстве. Заглядывались девки и на северянина, было что-то этакое в серо-голубых глазах и вкрадчивых движениях его, хотя сам он на местных красоток посматривал без особого интереса, предпочитая бражничать с людьми пожилыми и солидными.

Что за корысть ему была слушать нескончаемую болтовню их, сказать трудно, ну да мало ли чудаков по свету бродит? Этому вот запало в голову разыскать своего брата, отправившегося с дюжиной телег в степь, чтобы торговать — с кем бы вы думали? — с нгайями! Оба братца, видать, не от мира сего, но старшему-то уже ничем не поможешь, а меньшого жаль. И статен, и ладен, личико, правда, немного подкачало, ну да ведь с лица не воду пить…

Рассуждая подобным образом, девицы, которым любой заезжий молодец казался привлекательней своих, с детства намозоливших глаза красавчиков, продолжали трясти перед Мгалом юбками и вилять бедрами, а тот слушал и слушал словоохотливых деревенских старожилов, хмелевших от собственных историй сильнее, чем от самого крепкого вина. С непостижимые терпением выуживал он из подвыпивших говорунов все, что те знали об обычаях и нравах чернокожих кочевниц, о племенах, взимавших ежегодную дань с деревень, о проезжавших с бай-баланского базара селянах, и картина похищения Батигар, равно как и ожидавшая ее участь, все ясней и ясней вырисовывалась перед внутренним взором северянина.

Старания его увенчались успехом, и в конце концов Мгал и его спутники добрались до деревни Нжига, где тоже, как и следовало ожидать, попали на свадьбу. С присущей ему дотошностью Мгал и здесь продолжал свои расспросы, которые, впрочем, едва ли могли добавить что-нибудь к тому, что удалось ему узнать о нгайях в других селениях. Слушая захмелевшего старосту, в третий раз принявшегося рассказывать о болезни сына, которого деревенскому знахарю насилу удалось спасти от неминуемой смерти, Мгал понял, что ничего нового о судьбе Батигар от хитрого Нжига не узнает. Старик был не настолько глуп, чтобы хвастаться продажей похищенной в Бай-Балане чужеземки перед первым встречным, тоже, кстати сказать, чужеземцем.

Лениво потягивая кисловатое вино, северянин думал о том, что мог бы найти способ заставить старосту подробнейшим образом поведать все-все о похищении Батигар и выдаче ее нгайям, но особой нужды в этом не было. Нжиг при всем желании не сумел бы им помочь, а мстить ему за содеянное представлялось Мгалу бесполезной тратой времени и сил. Он чувствовал себя далеко не безгрешным, чтобы судить других. Мысль о том, что он упустил из рук кристалл Калиместиара, не давала ему покоя. К тому же, если Бемс относился к поискам Батигар как к очередному приключению — дувианцу, казалось, все равно, куда плыть, идти или скакать, он везде чувствовал себя как дома и всюду оказывался желанным гостем, — то Лив с каждым днем становилась все мрачнее. И северянин вынужден был признать, что у девушки были основания считать его источником обрушившихся на нее бед. Что бы там ни пророчествовал Одержимый Хаф, не свяжись Дижоль с Мгалом, быть может, до сих пор топал бы по палубе «Забияки». Но если на этот счет у Лив еще могли быть сомнения и в гибели Дижоля северянин оказался повинен лишь косвенно, то плавание, забросившее их на бай-баланское побережье, было целиком на его совести. Бесславный конец «Забияки», гибель команды, а теперь еще эта скачка по выжженной солнцем степи…

Да, у Лив определенно были причины недолюбливать Мгала, и самое скверное заключалось в том, что он не представлял, как загладить невольную свою вину перед этой славной девушкой. Потопил корабль, погубил друзей, затащил на край света, и добро бы в поисках сокровищ! Так ведь нет, ибо преследование Батигар с каждым днем отдаляет их от первоначальной цели путешествия, которая, после утраты кристалла Калиместиара, должна казаться дувианке вовсе недостижимой…

— Мгал! К оружию! На помощь! — Донесшийся со стороны амбаров рев Бемса перекрыл гул застолья и заставил северянина вскочить на ноги. Окинув взглядом изломанную линию столов, стащенных к дому жениха чуть не со всей деревни, он убедился, что Лив на обширном дворе нет, отметил, что никто из гостей не обнажил припрятанное оружие, и огромными скачками ринулся к ближайшему амбару. Если уж Бемс зовет на подмогу, значит, дела его плохи и опасения Мгала, что похитители Батигар могли видеть ее на базаре в компании с дувианцами, были не напрасны. Не надо, ох не надо было ему слушать их и заходить в эту деревню…

Нажун, бывший среди тех, кто следил за Батигар, узнал Бемса, едва тот появился в деревне, ибо спутать с кем-нибудь здоровенного моряка не смог бы даже подслеповатый Нжиг. А узнав, сообразил, что пожаловали чужеземцы в их селение не случайно. Собравшиеся в доме старосты полторы дюжины самых уважаемых селян после недолгих споров решили, что незваных гостей, от которых надобно ожидать больших неприятностей, следует убить, а пришедшую с ними девку, когда придет срок, отдать нгайям. Вопрос заключался в том, порешить ли чужаков до свадьбы или после? И, поскольку омрачать торжество пролитием крови никому не хотелось — свадьба дело серьезное, и предварять ее убийством дурной знак, хуже которого и придумать невозможно, — умудренные мудростью мудрых советчики Нжига сговорились принять гостей как ни в чем ни бывало, попотчевать на славу, а уж после завершения всех обрядов избавиться от них самым простым и верным способом.

Разумеется, среди добропорядочных землепашцев желающих резать глотки спящим сыскалось не много, но ведь для такого дела отряд собирать и не нужно одного-двух охотников более чем достаточно. Первым, естественно, вызвался Нунж — старший сын Нжига, считавший себя обязанным показать, что ради односельчан готов на все, ибо метил он когда-нибудь после смерти отца тоже быть избранным в старосты. Второго убийцу найти оказалось труднее, но после того, как Нжиг, в очередной раз проявив природную мудрость, предложил в качестве награды дать герою во временное пользование пришедшую с чужаками девицу, Нажун поспешил заявить, что готов избавить деревню от толстомордого иноземца, еще на базаре показавшегося ему человеком недостойным осквернять землю своим присутствием. О том, что ему приглянулась светловолосая девица, он, понятное дело, говорить не стал, чтобы не озлоблять своего будущего тестя.

Словом, все было оговорено, чужаков приветили, свадьба удалась на славу, и задуманный план, к удовольствию Нжига и его земляков, в условленное время был бы приведен в исполнение наилучшим образом, если бы Бемс не надумал уединиться под навесом для сушки сена с женой некоего Джигала. Крутобедрая разбитная девка эта, вбившая себе в голову, что инструмент, коим снабдили боги зычноголосого великана, изрядно отличается от тех, которые имелись в распоряжении местных парней, решила проверить свои домыслы, нисколько не заботясь о том, понравится ли ее любознательность мужу. Ветреность драгоценной супруги не особенно поразила Джигала, однако радости при виде того, как она увлекает чужака в укромное местечко, он тоже не испытал и, отозвав в сторонку Нажуна, предупредил, что намерен немедленно прирезать «блудливого мордача, дабы другим не повадно было лазить под юбки замужних женщин». Нажун даже не пытался отговаривать ревнивого мужа от его затеи, поскольку догадывался, что тот уже не один год мечтает пришибить кого-нибудь из многочисленных любовников своей жены и не упустит случая сделать это безнаказанно. Вместо того чтобы вразумлять ревнивца, Нажун поспешил к Нунжу, который, будучи достойным сыном своего отца, тотчас собрал четырех более или менее трезвых приятелей и бросился с ними на подмогу Джигалу, справедливо полагая, что тому, может статься, понадобится помощь — чужеземец не был похож на человека, безропотно позволявшего кому бы то ни было лишить себя удовольствия жить на этом изобиловавшем вкусной снедью, крепким вином и ласковыми женщинами свете.

Сын старосты увлек бы с собой и Нажуна, но тот, блюдя собственные интересы, вовремя нырнул за спины веселящихся односельчан. Если он теперь же не позаботится о себе, то Джигал, убив чужака, потребует в награду светловолосую девку, хотя бы ради того, чтобы досадить своей любвеобильной супруге. Стало быть, он, Нажун, должен его опередить и успеть снять сливки до того, как несчастный рогоносец доберется до кувшина с молоком. Причем сделать это надо не привлекая внимания холодноглазого северянина, а значит, лучше всего, взяв в долю брата, подослать к светловолосой какую-нибудь девчушку, чтобы та отозвала ее подальше от пирующих, якобы по поручению мордатого чужеземца…

Пока Нажун готовился выманить Лив из-за свадебного стола, Джигал, не мудрствуя лукаво, вооружился вилами и начал подкрадываться к навесу, под которым расположились Бемс и его любознательная подружка. Разгоряченная ласками моряка девица и думать забыла о существовании ревнивого мужа, не раз застававшего ее наедине с другими мужчинами, однако Бемс, на собственной шкуре испытавший гнев разъяренных супругов, держался настороже и, заметив в ранних сумерках подкрадывавшуюся к навесу фигуру, не на шутку встревожился. Вид тщедушного землепашца мог в лучшем случае смутить, но уж никак не напугать бравого морехода, если бы не вилы в его руках, о многом поведавшие ушлому великану.

— Не твой ли это знакомец за нами подглядывает? — поинтересовался он, отстраняясь от девицы и мысленно ругая себя за то, что уговорил Мгала завернуть в эту последнюю из лежащих на их пути к землям нгайй деревню.

— Мой, — ответствовала пылкая любовница, продолжая ластиться к моряку, судорожно шарившему по хрусткой соломе в поисках ремня.

— И что же, он всегда за тобой с вилами бродит? — спросил Бемс, но дождаться ответа ему было не суждено, ибо Джигал, не утруждая себя речами, ринулся вперед, норовя всадить вилы в широкую грудь дувианца.

— Ах ты мешок с дерьмом! Что ж ты, дурень, с вилами-то на людей лезешь! Винища опился или бешеную муху проглотил? — заголосила подружка Бемса, едва не насаженная своим муженьком на острые зубья. — Прекрати! Прекрати немедленно!

Она попыталась прикрыть любовника своим полуобнаженным телом, но, получив страшный удар рукоятью вил в челюсть, с визгом рухнула в устланное Бемсовым плащом, заботливо приготовленное совсем для других целей гнездышко из соломы.

— Опомнись, друг! — воззвал Бемс к ревнивцу и, перебросив через шею найденный таки ремень, вцепился в древко двузубых вил, дабы не проткнули они его, как вертел куренка.

— Смрадная тварь! Какой я тебе друг, сальная харя?! Упокойник уж почитай, а все в товарищи добрым людям набивается! — брызжа слюной, вопил Джигал, силясь вырвать вилы из рук морехода.

— Да ты что, неужто из-за бабы жизни меня лишить хочешь? — притворно изумился Бемс, отпуская вилы в тот самый момент, когда незадачливый ревнивец изо всех сил дернул их на себя.

Джигал грохнулся наземь, но тут же вскочил на ноги и несколько раз яростно ткнул вилами, метя в лицо своему обидчику.

— Тебе, шакалий выкидыш, баба, а мне жена! Не лапал бы чужого, так дожил до утра, а так, видно, не судьба…

— Уж больно ты грозен, как я погляжу! — проворчал Бемс. Взмахнул сорванным с шеи широким кожаным ремнем раз, другой, и тяжелая бронзовая пряжка надежно заякорила вилы. Последовал резкий рывок, двузубец, словно живой, выпрыгнул из рук Джигала. — Значит, говоришь, не переживу я ночь?

Отшатнувшись от направленных в живот вил, Джигал вновь грохнулся наземь. В этот вечер он выпил пару кувшинов вина и был сильно разозлен на свою супругу, однако ни пьяным, ни ослепленным ревностью назвать его было нельзя. Увидев, что Бемс поднимает вилы для нового удара, он быстренько сообразил, что не следовало ему срывать праведный гнев на ком попало, и, не поднимаясь с карачек, начал поспешно отползать от грозного чужеземца.

— Вот так молодец, мачта тебе в задницу! Другой бы радовался, что дети у его жены героями родятся, на папу-засранца не похожими, а этот еще с вилами лезет! Ты их лучше заместо рогов на голову себе пристрой, вилоносец! захохотал Бемс, глядя на позорное отступление деревенского дурня. — Да ты погоди, ты жену-то свою тут не оставляй, коли так уж о ней печешься!

— Как же, печется он! Сам не жрамши и вам не дамши! — Поднявшаяся с сена девка лязгнула зубами, словно застывшая над костью собака, и, криво улыбнувшись Бемсу, побрела за растворившимся в сумерках мужем.

— Гм! Теперь-то они, пожалуй, и впрямь до утра ждать не станут! пробормотал дувианец и устремился к свадебным столам, чтобы предупредить Мгала и Лив о грозящей им опасности.

Лив, впрочем, ни в каких предупреждениях не нуждалась. По тому, как многозначительно переглядывались между собой деревенские парни, как косились они на Бемса и Мгала, как ощупывали ее саму похотливыми взглядами, она очень скоро поняла, что те замыслили какую-то пакость. Несколько раз девушка порывалась предупредить об этом своих беспечно веселящихся товарищей, но затем сообразила, что спешить некуда — до конца свадьбы, во всяком случае, им ничего не грозит, а потом все упьются до такой степени, что и вовсе забудут о чужаках. Рассудив, что до утра их вряд ли побеспокоят, а к тому времени они всяко успеют покинуть деревню, Лив отдала должное стряпне местных кухарок, и лишь когда какая-то девчушка, теребя подол измазанного сладким соком платьица, сказала, что ее зовет Бемс, подозрения девушки вспыхнули с новой силой.

Дувианца за столами действительно не было, но она видела, как он уходил с какой-то девкой, и сомневалась, чтобы ему понадобилась чья-то помощь, дабы осчастливить ее. Не дождались, стало быть, утра, с досадой подумала Лив и направилась было к Мгалу, однако в последний момент решила собственными глазами удостовериться, что деревенские затевают какую-то каверзу и недоброе перемигивание их — не плод ее разыгравшегося воображения. На самом-то деле, и она это прекрасно понимала, ей просто не хотелось лишний раз говорить с северянином, не обращавшим на нее ни малейшего внимания. Если она ему до такой степени безразлична, что он на нее лишний раз и не взглянет, — хотя для кого, спрашивается, как не для него, она на этих дурацких свадьбах поет, и пляшет, и прихорашивается, как девка на выданье, — так и пусть себе со стариками лясы точит, дожидается, когда ему нож между ребер всадят.

В глубине души Лив понимала, что нож в себя Мгал Никому всадить не позволит, что восхищается он ею не меньше деревенских парней и вообще она к нему явно несправедлива. И от сознания собственной несправедливости, означавшей, что втюрилась она в северянина как последняя дурища, Бемсу на смех, себе на горе, чувствовала себя Лив невыносимо гадко. Лучшим же способом обрести нормальное состояние духа было учинить какое-нибудь чудовищное безобразие…

— Ну, говори, где ждет меня мой большой толстый приятель? — обратилась она к девчонке-замухрышке.

— Во-он за тем сараем. — Девчонка вытянула руку, и по тому, с какой быстротой она затерялась среди пустившихся в пляс селян, Лив лишний раз убедилась, что кроется в ее словах явный подвох. И это очень хорошо, потому что глупо срывать злость на друзьях, но если уж кто-то сам нарывается на неприятности, грех этим не воспользоваться…

Нажун и его брат поджидали Лив между двумя сараями, место, если учесть их намерения, самое подходящее — никто ничего не увидит, никто ничего не услышит. Предусмотрительный Нажун прихватил с собой веревки и тряпку, которую можно будет использовать в качестве кляпа, брат его, впечатляющих размеров детина, считал, что подобные ухищрения не понадобятся.

— Дам ей разок по башке, и если девка понятливая, никакие веревки не понадобятся. А ежели непонятливая, дам ей два раза по башке. Тогда и самая тупая поймет, что ей делать надобно. Ежели она, конечно, придет.

— Придет, — пообещал Нажун, потому что ему очень хотелось, чтобы светловолосая пришла. Однако он, еще наблюдая за ней на бай-баланском базаре, понял, что девка эта крепкая и повозиться с ней придется.

— Оно и хорошо, что крепкая. А повозиться я люблю. Люблю перед этим самым аппетит нагулять, — отозвался брат, выслушав предупреждение Нажуна. Смотри-ка ты, и правда идет. Я-то думал, ты опять умничаешь, невесть что выдумываешь.

— Тш-с-с… — прошипел Нажун.

Глядя, как спокойно и самоуверенно, не горбясь и не поднимая плечи, вышагивает светловолосая, как высоко держит голову и, будто нарочно, выпячивает высокую грудь, Нажун ощутил приятное жжение в паху. Представил, как сорвет с гордой девки широкую, шитую по подолу и рукавам голубой нитью рубаху, как вытащит из коротких, едва доходящих до колен штанов, оставляющих открытыми сильные стройные ноги, и хищно ухмыльнулся. Да, эта не чета деревенским дурехам! Тем под длинные юбки руку запусти, они уж и ноги раздвигают, хошь с медом их ешь, хошь уксусом прежде полей. Эт-та не такая — орлом смотрит! Как-то смотреть будет, когда они ее раком поставят? Нажун вновь ухмыльнулся.

Был он хорош собой, и уверенная, жестокая красота его, равно как и нахальные повадки, действовали на девок неотразимо. Зная это, он в последний момент даже огорчился, представив, что, не приведи Полевой бог, и эта от улыбки его растает и окажется как все, мягкотелой и покладистой. Зачем тогда и затевать все было? Но улыбку при виде шагнувшей в проход между сараями Лив погасить не смог и так, хищно улыбаясь, и сказал, глядя в ее спокойное, с чуть нахмуренными бровями лицо:

— Попалась, голубка. Прикончили мы дружка твоего толстомордого. А теперь тобой займемся. Сама одежонку скинешь или помочь придется?

Он ожидал чего угодно, только не того, что светловолосая улыбнется. Улыбнется с этакой яростной радостью, от которой у Нажуна нехорошо дрогнуло сердце и трусливо поджались пальцы ног. Он чувствовал, что тут что-то не так. Знал даже, что именно, но отступать было поздно. И надоумил же Полевой брата привести, один на один, может быть, и сговорились бы, тоскливо пронеслось у него в голове. А в следущее мгновение так ничего и не понявший братан отодвинул его плечом и проворчал:

— Ишь, стерва, еще и лыбится!..

Нажун хотел крикнуть, остановить брата, однако тот уже ринулся вперед, подобно стоялому быку, учуявшему запах стельной телки. Завис над неподвижной девушкой, закрыл ее необъятной тушей своей, готовясь сграбастать, смять мощными лапищами, и замер… Девка выскользнула из-за его спины, и даже в сумерках Нажун увидел, как дымится кровь на длинном, похожем на шип голубой уйхэйской розы кинжале, оказавшемся каким-то чудом в ее руке. А потом тело брата начало падать, и, издав рык смертельно раненного хищника, Нажун прыгнул на мерзко скалящуюся девку и почти достал ее.

И достал бы наверняка, если бы холодный шип не пробил его грудь, не остановил, как сам он не раз останавливал стрелой орлов-пустынников, устремившихся за вылезшим из норки свистунком. Брат тоже умел мастерски бить птицу, и его-то беспощадную улыбку, появлявшуюся, когда натягивал он тугой лук свой, и увидел Нажун давеча на лице светловолосой. Узнать-то он ее сразу узнал и значение смертоносной улыбки понял, да что толку…

Похожий на оскалившегося курогрыза парень рухнул на землю, и Лив, гадливо морщась, вытерла о его штаны кинжал и спрятала под широкую рубашку, измаранную кровью неуклюжих братьев. Подумала, что завоют ведь об убиенных этих ублюдках девки поутру, найдутся коровищи… И уже повернулась, чтобы вернуться к свадебным столам, когда откуда-то из-за сараев донесся оглушительный рев Бемса:

— Мгал! К оружию! На помощь!

— Экий неумеха! Никак не научится без криков обходиться! — раздраженно проворчала девушка и, перепрыгнув через бездыханные тела, побежала между сараями, прикинув, что так скорее окажется подле моряка, обладавшего самой могучей глоткой по обе стороны Жемчужного моря…

Увидев вынырнувших из-за длинного приземистого амбара пятерых деревенских парней, вооруженных кто цепом, кто вилами, кто косой, Бемс понял, что на этот раз ему придется туго, и, не желая проверять, сколь ловко эти молодцы умеют работать своими излюбленными орудиями труда, издал великолепный вопль, заставивший товарищей поспешить ему на помощь. Нападавшие замерли, краска покинула их разрумянившиеся от вина лица, а желание забить неповоротливого чужеземца куда-то улетучилось. Когда же они разглядели в руках здоровяка вилы и сообразили, что Джигал, видимо, уже мертв и застать гороподобного крикуна врасплох не удастся, настроение их испортилось еще сильнее.

— Вперед, ребята, прибьем жирного мугла! — завопил Нунж, чтобы хоть как-то приободрить товарищей. Грозно взмахнул цепом, однако сам почему-то на Бемса не бросился. Вместо него вперед рванулись двое других: один размахивал косой так, будто всю жизнь только и делал что людей косил, другой, вооруженный трехзубыми вилами, не дойдя полдюжины шагов до Бемса, замешкался, а потом что было мочи метнул их в моряка, и это едва не стоило тому жизни.

Бемсу приходилось драться чем угодно и с кем угодно, и все же он не был готов к тому, что противник станет кидаться в него оружием еще до начала схватки. Увернувшись от летящего трезубца в самый последний момент, верзила длинно выругался, помянув мачты, якоря, Шимберлала и многих родичей сухопутных придурков, идиотизм которых способен погубить самого славного бойца, и обрушился на косаря. Сделав два-три выпада, он сумел кое-как приноровиться к непривычному оружию и принялся теснить хлипковатого противника, но тут Нунж и еще один парень с цепом накинулись на него слева, норовя прижать к амбару, а владелец схожих с Бемсовыми вил попытался зайти ему за спину. Звяканье и бряцание доморощенного оружия, равно как и настырность селян, начали нервировать бравого моряка, и, вспомнив свой первый, поразивший их воображение вопль, он собрался с духом и с блеском повторил его.

— Бей! — заорал Бемс так, что содрогнулись стены амбара, и, рванувшись из-под замершего над его головой цепа, ткнул оглушенного и оцепеневшего владельца косы в левую руку. Тот затравленно взвизгнул и, повторяя подвиг первого нападавшего, бросил косу в Бемса и кинулся со всех ног от непобедимого чужеземца. И поступил, как вскоре пришлось убедиться его товарищам, более чем разумно. Ибо неслышно вынырнувшая из-за спины обладателя вил пиратка точным ударом оборвала нить его жизни, а брошенный Мгалом нож заставил сына старосты выпустить цеп и мешком осесть на землю. Последний из атаковавших Бемса уронил свое громоздкое оружие и пустился наутек. Дувианца так и подмывало испытать себя в качестве метателя вил, но бравый моряк нашел в себе силы не поддаться искушению и опустил занесенную для удара руку.

— Что бы ни воображали о себе эти селяне, драться они не умеют. Ничего удивительного, что им приходится платить дань Девам Ночи, — буркнул он в свое оправдание, заметив в глазах Лив кровожадные огоньки.

— Если уж поднял оружие, так будь любезен — хоть худо, но дерись! возразила пиратка, поглядывая на прикинувшегося мертвым Нунжа с гневом и презрением. Она даже сделала к нему несколько шагов, но Мгал, вытащив из тела юноши нож, преградил ей дорогу и не терпящим возражений голосом произнес:

— Хватит! Сейчас здесь будет вся деревня, и нам очень повезет, если мы доберемся до лошадей и поклажи прежде, чем кто-нибудь из здешних умников догадается устроить засаду у конюшни.

— Ба! Тогда мы вырежем эту засаду, а потом вооружимся мечами и перебьем всех, у кого недостанет ума спрятаться, — весело ответствовала Лив, и, судя по ее виду, можно было не сомневаться, что именно так она и намерена поступить.

— Довольно крови. Пошли к лошадям.

— Им не надо было похищать Батигар. Каждый должен заниматься тем, что ему на роду написано, — примирительно заметил Бемс, шагая за северянином. Одним убивать, другим лечить, третьим воровать или пахать землю. А ежели все землепашцы вздумают принцесс похищать — что же это за жизнь будет? И главное зачем? Неужто в этой деревне мужиков нет, которые от своих баб избавиться не хотят? Не может такого быть! Или это не обычная деревня, а какой-то приют умалишенных… Ведь нгайям этим, как я понял, все равно: принцесса ли, селянка — лишь бы хорошенькой была, верно? Так хорошенькие в замужестве и есть самые вредины, это ж каждому известно!..

— Прекрати жаловаться на судьбу, старик, — сказал Лагашир, брезгливо кривя губу при виде слез, неудержимо катящихся по морщинистому лицу Нжига. — Ты получил по заслугам и винить во всем происшедшем можешь лишь себя самого. Деревня ваша не так бедна, как ты пытаешься нас уверить, и заплатить дань нгайям вы были в состоянии, не прибегая к похищению девушки. Или ты считаешь, что твои слезы стоят в глазах Всевышнего дороже ее слез?

— О чем ты говоришь, чужеземец? Трое убитых и двое раненых, один из которых мой старший сын, и все из-за какой-то похищенной девки, которой, клянусь своими очами, мы не сделали ничего худого! Мы встретили проклятых чужаков как дорогих гостей…

— Мужчин попытались убить, а девушку задумали тоже отдать нгайям, — в тон ему продолжал Эмрик. — Тебе надобно радоваться, что северянин не слишком щедро расплатился за подобное гостеприимство. Насколько я его знаю, он не любит предателей и привык отдавать долги сторицей.

— Откуда ты знаешь, что мы хотели?.. — взвизгнул старик и тут же упавшим голосом пробормотал: — Мои односельчане помимо скудоумия отличаются еще и болтливостью… Но давайте не будем поминать прошлое. Крарасуб сказал, что вы великие колдуны и можете спасти моего умирающего сына…

— Зачем нам спасать того, кто получил по заслугам? — удивленно поднял брови Лагашир. — В речах твоих не слышно раскаяния. Даже заливаясь слезами, ты продолжаешь лгать и винить других в собственных прегрешениях.

— Что ж делать? Годы сделали меня таким, что и на последнем суде я буду изворачиваться и юлить, словно уховертка, — старик покаянно развел руками. Однако я готов заплатить за жизнь Нунжа любую цену.

— А заплатить нгайям, стало быть, не мог? — саркастически поинтересовался Эмрик.

— Три лошади, припасы в дорогу и рассказ о том, что ожидает переданную нгайям девушку, — сказал Лагашир, не глядя на старосту.

— Вы получите лучших лошадей, которые есть в селении, хотя едва ли они сравнятся с вашими собственными, — смиренно пообещал Нжиг.

— Ничего, на смену сойдут, — утешил его Эмрик и, поймав вопросительный взгляд Лагашира, сообщил: — Мисаурэнь уже поднялась к раненому и просила тебя навестить его, как только ты сможешь.

Склонившаяся над Нунжем девушка оглаживала его спину чуткими пальцами, а деревенский знахарь, искоса поглядывая на нее, толок в стоящей на столе ступке какие-то травы, бормоча себе под нос не то заговоры, не то молитвы. Миниатюрная ведьма явно проигрывала в сравнении с тощим крючконосым Крарасубом, облик которого как нельзя больше соответствовал представлениям селян о том, каким должен быть колдун и врачеватель, однако Нжиг хорошо понимал разницу между внешностью и содержанием, и если уж сам знахарь сказал, что только эта девчонка способна излечить его сына, значит, так оно и есть. Крарасуб весьма дорожил славой искусного целителя и раз уж, отбросив гордость, посоветовал обратиться за помощью к черноволосой красотке, стало быть, прознал каким-то образом о великих дарованиях ее, превосходящих его собственные способности, и теперь староста готов был в лепешку расшибиться, молоком этой девке ноги мыть, лишь бы та взялась врачевать Нунжа. И она таки взялась, причем, сознавая, что времени терять нельзя, сделала это еще до того, как ему удалось договориться с чужаками о плате. А одно это уже говорило о многом…

Протиснувшись в комнату старшего сына следом за Лагаширом, старик во все глаза уставился на обнаженную спину Нунжа, левый бок которого, изуродованный ножевой раной, побагровел и вздулся. С замиранием сердца смотрел он на то, как руки девушки то оглаживали тело его сына, то, зависая над почерневшей, дурно пахнущей раной, начинали делать тянущие, хватательные движения. Нжиг видел, как вздымался и опадал вспученный бок Нунжа, как тело его покрывалось потом и вздрагивало от невидимых усилий ведьмы. Он догадывался, что она пытается очистить рану, хотя по нависшей в комнате тишине, застывшему словно изваяние Крарасубу и напряженной позе Лагашира не мог судить о том, насколько успешно продвигается врачевание.

Ему казалось, что длится оно бесконечно долго и ничего путного у девки не выходит, но вот почерневшие края раны начали расходиться, красно-коричневые струпья стали трескаться и ломаться. Знахарь, подхватив миску, сделанную из половинки сушеной тыквы, поспешно поднес ее к боку Нунжа, и из лопнувшей, обнажившейся раны хлынул смрадный желто-зеленый гной. Из груди раненого вырвался протяжный стон, Мисаурэнь охнула — ей, как видно, тоже приходилось нелегко. Лагашир, шагнув вперед, возложил ладони ей на плечи, а незаметно появившийся в комнате Эмрик подался было к целительнице, но та запела что-то протяжное и снова склонилась над Нунжем. Пальцы ее опять заскользили по спине, по рукам распростертого на ложе скорби юноши. Из раны выступила сукровица, которую Крарасуб тщательно промокнул чистой тряпицей. Прерывистое, со свистом и хрипом вырывавшееся из груди сына старосты дыхание выровнялось, зато пение ведьмы сделалось отрывистым, запинающимся, на осунувшемся лице залегли зеленоватые тени…

— Отличная работа! — промолвил наконец Лагашир, единственный из всех понимавший, что же именно совершила несостоявшаяся жрица Двуполой Ульши и скольких сил ей это стоило. — Пусти-ка, дальше я сам. Довольно ты уже поистратилась на этого молодчика.

Он мягко отстранил Мисаурэнь от ложа раненого, и тут же выросший за ее спиной Эмрик подхватил девушку на руки и унес в отведенную ей комнату. А Лагашир, в свой черед, опустил пальцы на спину Нунжа и заворчал-зарокотал что-то успокаивающее, похожее на шум прибоя. Он не был врачевателем, но, как любой Магистр, умел оказывать необходимую помощь раненым и чувствовал себя в состоянии завершить начатое ведьмой исцеление. Все необходимые процедуры были уже совершены ею, и ему оставалось только влить в юношу, бывшего совсем недавно на пороге Вечности, некоторое количество жизненной энергии, после чего отваров и компрессов Крарасуба будет достаточно для окончательного выздоровления. Все было бы значительно проще, если бы перед ранением старшему сыну старосты не пришлось пережить дрожницу и организм его не был истощен этой распространенной среди южан болезнью. Впрочем, тогда бы чужаков вряд ли встретили здесь столь радушно…

Мысль о том, что небольшое избиение местных драчунов, учиненное Мгалом и его спутниками, пришлось как нельзя более вовремя, вновь посетила Магистра, когда он, оставив Нунжа на попечение знахаря, спустился в трапезную, дабы подкрепить силы вином и стребовать со старосты выполнения второй части их уговора. Усевшись за стол и без аппетита ознакомившись с содержимым поставленных перед ним старостихой мисок, маг узнал от нее, что Эмрик велел принести пищу и питье к Мисаурэни в комнату и сам из нее до сих пор не выходил, а Нжиг, убедившись, что жизнь его сына вне опасности, ушел в деревню, чтобы распорядиться о сменных лошадях для дорогих гостей, намеревавшихся поутру пуститься в путь, и привести Жужунару, жившую некогда среди Дев Ночи.

— Шустрый старикан… — пробурчал Лагашир, ничуть не удивляясь расторопности старосты. Получив от чужаков желаемое и уверовав в их могущество, тот, конечно же, постарается как можно быстрее спровадить незваных гостей со двора. Что же касается Эмрика и Мисаурэни… По тем взглядам и прикосновениям, которыми они обменивались, Магистр давно понял, что рано или поздно эти двое захотят уединиться, и был даже рад, что произошло это именно сейчас. У девчонки будет время восстановить затраченные на врачевание Нунжа силы, а Эмрик поможет ей в этом лучше самых мудреных снадобий… Хорошо бы еще эта Жужунара действительно поведала что-нибудь полезное о Девах Ночи, ибо чем больше он будет знать о них, тем легче сумеет отыскать Мгала и кристалл Калиместиара. Кстати, о кристалле…

Припоминая разговор с городским судьей, Лагашир начинал склоняться к мысли, что Мартог знал и о Мгале, и о ключе к сокровищнице Маронды значительно больше, чем счел нужным рассказать ему. И это Магистру очень не нравилось, поскольку Мартог явно был подкуплен имперцами, а те обычно не совали нос в дела живущих на берегах Жемчужного моря народов. Если же они тоже решили принять участие в охоте за кристаллом, это могло сильно осложнить жизнь как Мгалу, так и самому Лагаширу… Надо было ему потрясти Мартога как следует, знал он что-то этакое о кристалле. Знал и не зря повернул разговор так, что собеседнику не оставалось ничего иного, как спешно сбираться в погоню за северянином. М-да-а-а… Не оказалось бы впоследствии, что умолчал бай-баланский голова о самом главном. Хотя о чем он мог умолчать. Магистр, сколько ни размышлял на эту тему, догадаться не мог…

— Лошади готовы, а это вот Жужунара, — радостно сообщил Нжиг, появляясь на пороге и подталкивая к Лагаширу дряхлую старушенцию с острыми маленькими глазками. — Она тебе все что хочешь о нгайях расскажет. Ее только спроси о них, весь вечер языком молоть будет.

Усадив старуху подле Магистра, Нжиг, прихватив с собой жену, выскользнул из трапезной, сославшись на то, что должен позаботиться об обещанных припасах, которые понадобятся путешественникам. Жужунара, окинув заставленный всевозможной снедью стол, одобрительно закивала головой, покрытой редкими, похожими на птичий пух, совершенно седыми волосами, и принялась запихивать в беззубый рот вымоченный в винном уксусе бухмат, соленые ортилы, начиненные песочными грибами, и сладкие стебли турнара. У Лагашира создалось впечатление, что вкуса этих отменно приготовленных кушаний старуха не различает и движет ею не голод, а жадность, сознание того, что, быть может, и не придется ей больше никогда в жизни полакомиться столь изысканными блюдами.

Ожидая, пока Жужунара насытится, Магистр задумчиво крутил на пальце кольцо Тальога, оживление которого едва не погубило его. Ловец Душ сделал свое дело:

в черном, оправленном в серебро камне вспыхивали и гасли похожие на далекие звезды искорки. Лагашир сумел совершить то, что давно уже не удавалось ни Черным магам, ни волшебникам и колдунам, не пожелавшим служить Черному Магистрату. Но удастся ли ему довести задуманное до конца? Стоило ли задействовать Ловца Душ и брать на себя такую страшную ответственность, если путешествию их не видно конца и несть числа опасностям, подстерегающим его на пути к сокровищнице Маронды? И ежели даже удастся ему завершить начатое, будет ли результат соответствовать его чаяниям?..

— Нжиг велел мне ответить на все твои вопросы, — прервала затянувшееся молчание насытившаяся старуха и ткнула пальцем в сторону Лагашира. — Спрашивай, чужеземец, и если байки сумасшедшей Жужунары смогут доставить тебе удовольствие, я буду болтать хоть до утра.

— До утра — это, пожалуй, слишком долго. — Магистр взглянул в окно: небо затянули низкие серые тучи, но до вечера было еще далеко. Подумал, что хорошо было бы как следует выспаться — когда-то теперь посчастливится увидеть крышу над головой, — и попросил: — Расскажи мне про нгайй. Говорят, ты жила среди них и знаешь привычки и обычаи Дев Ночи.

— Знаю, — подтвердила старуха, оторвала от пышной лепешки кусочек и опустила в кружку с вином. — Около двадцати лет я жила в их шатрах, и хотя было это давным-давно, едва ли обычаи нгайй сильно изменились с тех пор. Время течет медленно, это люди стареют слишком быстро. Нгайй захватили меня, когда мне было двенадцать или тринадцать лет. Тогда еще не все деревни платили им дань и набеги их были делом обычным. Они захватывали мужчин, женщин и детей, надеясь, что рабы будут ковать для них оружие, изготовлять ткани и посуду, не задумываясь о том, что в голой степи не устроишь кузницу и не поставишь гончарную печь. А прясть бычью шерсть, так же как и выделывать шкуры, их собственные мужчины были большими искусниками… Да, от захваченных рабов нгайй получали мало пользы. Непривычные к кочевой жизни селяне часто болели и умирали. Кое-кому удавалось сбежать от кочевниц и вернуться в Бай-Балан, и лишь немногие, подобно мне, сумели приспособиться к обычаям нгайй, в большинстве своем не таким уж диким, какими их пытаются представить Нжиг и все остальные,

— И все же ты в конце концов тоже сбежала от Дев Ночи, не так ли? спросил Лагашир.

— Сбежала, — согласилась Жужунара, отправляя в рот размоченный в вине кусок лепешки. — И это была самая большая глупость, которую я сделала в своей жизни. Ибо мужчина, ради которого я сбежала от нгайй, умер, пробыв моим мужем всего два года. Боги сыграли с нами скверную шутку: ему деревенская жизнь пришлась по вкусу, но он умер. А я живу, хотя мне-то здешние порядки совсем не по нраву.

— Почему же ты тогда не вернулась к Девам Ночи?

— Чтобы быть принесенной в жертву сыновьям Оцулаго? Или если придусь им не по вкусу, стать рабыней-отступницей и быть отданной на потеху мужчинам нгайй? Нет, лучше уж доживать свой век здесь. — Старуха тяжело вздохнула, глядя куда-то вдаль, мимо Лагашира.

— Расскажи мне, кто такие сыновья Оцулаго и почему Девы Ночи приносят им в жертву женщин и девушек? — Магистр уже знал, что Батигар должна была быть принесена в жертву, но кому, во имя чего и главное — где нгайй собирались совершить жертвоприношение, он мог только догадываться.

— Поверишь ли ты мне, если я скажу тебе, что сыновья Оцулаго — крылатые мужчины, живущие на вершинах Флатарагских гор, которые нгайй называют горами Оцулаго? Люди принимают мои рассказы об уроборах за бредни выжившей из ума старухи, однако я собственными глазами видела их, и не один раз! Поверить в их существование не могут даже мои односельчане, и я не стала бы толковать о них чужеземцу, если бы сам ты не спросил меня о сыновьях Оцулаго…

— Напрасно ты считаешь, что я не верю тебе, — успокаивающе проговорил Лагашир, наполняя вином опустевшую кружку Жужунары. — Если существуют на свете глеги, морские вишу и чудеса Мью-Марена, то почему бы не обитать во Флатарагских горах крылатым людям? Более того, упоминания оних встречались мне в старых летописях, и с я радостью выслушаю все, что ты сможешь припомнить об этих… уроборах.

— Ну надо же! Сподобили боги дожить до встречи с человеком, который не считает меня спятившей дурой! — Старуха громко шмыгнула носом и, хлебнув вина, продолжала:

— Я поведаю тебе о жертвоприношении и о том, как этими вот глазами видела крылатых сыновей Оцулаго, о котором нгайи рассказывают, что был он мужем могучей богини Омамунги. От их союза и появились будто бы первые чернокожие кочевники, которым жившие в любви и согласии боги от веку помогали словом и делом. И так продолжалось бы и впредь, кабы не прельстился Оцулаго красотой крылатой девы Юкалимбы. Обитала эта дева на далеком севере, где небесный шатер протыкают покрытые снегом горные вершины, и потому сама была светлокожа и холодна. Чуралась она и людей, и богов, а горы свои покидала лишь раз в год, чтобы отправиться с холодного севера на жаркий-жаркий юг, где горько-соленые волны Великого Внешнего моря омывают берега сказочных Солнечных островов. Долог и труден был ее путь с севера на юг, труден и долог с юга на север, и, чтобы дать отдохнуть прекрасным своим белоснежным крыльям, всего один раз опускалась Юкалимба на землю и делала это всегда в одном и том же месте — в горах Флатараг. Там-то и повстречал ее однажды Оцулаго. Увидел деву-птицу и не смог отвести от нее глаз. Увидел и влюбился без памяти. И так он был хорош собой, что холодная, как снег, укрывающий горные вершины ее родины, Юкалимба тоже полюбила его. И вместо того чтобы лететь на юг, осталась во Флатарагских горах и стала жить с Оцулаго, который, очарованный прелестями девы-птицы, и думать забыл о грозной и ревнивой божественной супруге своей и о потомках своих чернокожих кочевниках.

Сильно разгневалась на мужа Омамунга. Поведала она об учиненной ей обиде дочерям, и внучкам, и правнучкам своим, и те изгнали мужчин из шатров своих и велели им убираться из степей своих. И ушли мужчины. Не могли они противиться женам, и матерям, и дочерям своим, ибо вдохнула в них Омамунга великую ярость и великую силу. Прогнали они мужчин, а тех, кто не захотел уходить, обратили в слуг и рабов и обращаться с ними стали хуже, чем со скотом бессловесным. — Старуха замолчала, а магистр скорбно покачал головой и промолвил:

— Какая печальная история!

— Печальная, — согласилась Жужунара, пристально глядя в глаза мага. Лагашир, однако, не думал смеяться, и она продолжала:

— Омамунга многому научила своих дочерей, и те зажили лучше прежнего, и длилось их счастье до тех пор, пока до Оцулаго не дошли вести о происшедших в шатрах кочевников переменах. А дошли они до него не скоро, ибо понесла от возлюбленного своего Юкалимба и в положенный срок разрешилась тремя крылатыми сыновьями. Родив Оцулаго сыновей, дева-птица умерла, причем одни говорят, что умерла она родами, а другие называют совсем иную причину. Дескать, не просто так летала она ежегодно в такую даль, а дабы припасть к бьющему на одном из Солнечных островов источнику вечной молодости, благодаря которому жила уже на свете много-много веков, хотя и не была бессмертной. Будто бы так увлеклась она Оцулаго, что откладывала и откладывала со дня на день свой полет на Солнечные острова, а когда все же надумала лететь, не смогли изящные крылья ее поднять в воздух отяжелевшее, располневшее от трех зреющих в ней сыновей тело…

Долго горевал о светлокожей деве-птице Оцулаго, потом занят был воспитанием крылатых сыновей, и лишь когда вошли они в юношеский возраст, обратил он взор свой в бескрайние степи. Вгляделся в клубящуюся над степью пыль и узнал, что содеяла его божественная супруга. Узнал и едва не задохнулся от гнева. Ибо любил он чернокожих правнуков своих ничуть не меньше, чем крылатых сыновей. И взъярился Оцулаго на своих внучек и правнучек за то, что изгнали они мужей, и отцов, и сынов своих из шатров и земель, которые завещал он им. И сказал крылатым сыновьям своим: «Отныне нарекаю я кочевниц этих нгайями Девами Ночи и лишаю их любви и опеки своей! Пусть станут они добычей вашей и не дрогнут сердца ваши от жалости к слезам и мольбам их. Да убоятся они вас и бегут в великом страхе пред лицом вашим. Вы же поступайте с ними, как крылан-стервятник с землеройками и пискунами, и не страшитесь возмездия. Ибо те, кто прогнал родичей своих из шатров и земель их и обрек мыкать горе в чужедальних краях, заслужили кару небесную, и даже грозная Омамунга не способна ныне защитить внучек-правнучек и нарушить тем закон Воздаяния, по которому будет в свой срок каждому отплачено добром — за добро, любовью — за любовь, а за ненависть — ненавистью и за зло — еще большим злом. Злом неслыханным!»

Сказав так, Оцулаго исчез. Одни говорят, что отправился он проведать своих ушедших на север чернокожих потомков, да так и остался с ними. Другие сказывают, будто влюбчивый бог этот обзавелся новой подругой, а третьи утверждают, что и его не миновало Воздаяние и утратил он свою божественную сущность за измену супруге своей Омамунге.

— Любопытная история, — заметил Лагашир, подливая в кружку замолчавшей Жужунары вина.

— Кому-то это может показаться забавными россказнями, но нгайи свято верят, что именно так все и было. Они до сих пор лишь шепотом осмеливаются рассказывать, сколь ужасны были обрушившиеся на них, по слову Оцулаго, крылатые сыновья его. И каждый год исправно приносят им в жертву девушек и женщин, которых уро-боры утаскивают в свои высокогорные гнездилища. Я сама видела, как они это делали, и жуткое зрелище до сих пор стоит у меня перед глазами… А предпочитает Народ Вершин девушек со светлой, да-да, светлой кожей!

— А что будет, если Девы Ночи откажутся приносить жертвы уроборам?

— Будет то же, что было прежде. Сыновья Оцулаго начнут похищать нгайй, истреблять их скот. Кто им, крылатым, вольным как ветер, помешать может? Старуха осклабилась беззубым ртом и подмигнула магу: — Одно дело, когда уроборам чужачек или своих неугодных отдают, и другое — ежели они без разбору кого ни поподя хватать станут. Так ведь летуны эти и Мать рода, и Мать племени сцапать могут! Во потеха-то будет! Представляешь? Охо-хо-хо! — Жужунара пискляво рассмеялась, погрозила Магистру кривым узловатым пальцем, и Лагашир понял, что старуху начало развозить. Еще немного и она примется нести околесицу, пора переходить от легенд и преданий к дням сегодняшним и делам насущным.

— Стало быть, уроборы эти Девам Ночи не по зубам и приходится им от сыновей Оцулаго откупаться, подобно тому как от них самих селяне откупаются. А где эти жертвоприношения происходят? И на что крылатым мужам бескрылые Девы надобны?

— Ох, шутник! Ну шутни-ик! Зачем, спрашиваешь, мужикам, хоть у них крылья к спине, хоть плавники приставлены, девки надобны? Ай да вопрос! Старуха открыла рот, словно собираясь разразиться неудержимым хохотом, разок на пробу — хихикнула, потом лицо ее сморщилось, пальцы судорожно забегали по вороту бесформенной мешковатой хламиды, и она, не глядя на мага, торопливо зашептала: — Я почем знаю — зачем? Может, для этого самого, для чего и всем? Может, чтобы жрать бедняжек или по потрохам их ворожить, судьбу свою угадывать?.. А может, с горных круч скидывать, глядеть, как они оземь шмякаться будут?.. Украшения из их зубов делать, кожей ихней крылья свои вампириные латать или еще для чего? То мне неведомо. О чем знаю, о том и сказываю. А о чем не ведаю…

— Твоя правда, — махнул рукой Лагашир. — Сказывай, о чем ведаешь. Страсти да глупости всякие оставь тем придумывать, кто ни нгайй, ни уроборов этих и в глаза не видывал.

Дождь лил не переставая три дня кряду, и все это время нгайи почти безвылазно просидели в своих шатрах. Бар-вар был великим бедствием и великим праздником, справлять который нгайи привыкли испокон веку. Ливень был бедствием для тех, кого он застал посреди степи, и праздником для всех остальных, знавших, что после дождей голая, выжженная солнцем, пыльная и местами потрескавшаяся земля превратится в огромный цветущий луг, на котором вволю порезвится и разнообразное зверье и охотники.

Три дня и три ночи провели Батигар и Шигуб в, большом шатре, обитательницы которого лишь ненадолго прерывали их уединение. Обменявшись с соплеменницей несколькими фразами, они, смеясь и понимающе переглядываясь, исчезали в дожде так же стремительно, как и появлялись. Казалось, они не видят ничего противоестественного в том, чем занимается их подруга со светлокожей девушкой, и так оно, по словам Шигуб, и было на самом деле. Девы Ночи прекрасно обходились без мужчин и были твердо убеждены, что изготовленные из тщательно отполированного дерева и кости жезлы могут доставить им несравнимо большее удовольствие, чем те орудия, которыми меньшая половина их племени была наделена природой от рождения. В том, что мужчин в племени действительно немного, Батигар убедилась, когда нгайи, пользуясь тем, что дождь временно прекратился, свернув шатры, двинулись к Флатарагским горам.

Две сотни единорогов, на каждом из которых восседало по две, а то и по три всадницы, представляли собой внушительное зрелище, и сотня быков с грязной и мокрой, напоминавшей нищенские лохмотья шерстью выглядела рядом с ними куда как неказисто. Полтора десятка затравленно поглядывавших на нгайй пастухов произвели на Батигар еще более жалкое впечатление, чем быки, и породили у девушки самые скверные подозрения.

— Это что же, все мужчины вашего племени? — обратилась она к Шигуб, которая, сидя перед принцессой на длинном седле, легонько почесывала древком копья за ухом несшего их по морю грязи гвейра.

— Нет. Еще полсотни дармоедов пасут быков в предгорьях под присмотром рода Агропы.

Со слов Шигуб Батигар знала, что основным богатством нгайй являются мохнатые быки, стада которых еще до начала сезона дождей Девы Ночи отгоняют к подножию Флатарагских гор — единственному месту, где те могут отыскать корм в это время года. На вопрос, почему вместе со стадами не откочевывает все племя, охотница отвечала весьма уклончиво, и принцесса поняла лишь, что все племена нгайй раз в год в строго установленном порядке должны подойти к слиянию двух рек, Сурмамбилы и Ситиали, для совершения некоего священного обряда. Что это за обряд, чернокожая дева говорить не пожелала, а принцесса не стала настаивать, решив, что и так замучила Шигуб расспросами и со временем все прояснится само собой.

— Всего, стало быть, шестьдесят-семьдесят мужчин? Но почему так мало? И куда делись все остальные? — Батигар приготовилась услышать что-нибудь ужасное, памятуя слова Нжига о том, что мужчин своих Девы Ночи за людей не считают, и была приятно удивлена, когда Шигуб ответила:

— Никуда не делись. Куда им деваться в степи? И вовсе их не мало. Дармоедов сколько ни родится — всегда много!

За время, проведенное наедине, девушки стали значительно лучше понимать друг друга, и все же порой ответы чернокожей охотницы ставили принцессу в тупик.

— Я не знаю, куда они могут деться, но мальчиков и девочек рождается обычно поровну. Одинаковое количество тех и других, — Батигар жестами постаралась пояснить свою мысль. — И если у вас на десять женщин приходится примерно один мужчина, значит, с остальными что-то случилось?

— У вас поровну! — Шигуб обернулась и ткнула пальцем в грудь принцессы. — Я слышала — глупый обычай. Мы не хотим поровну, — ндийя! — зачем нам дармоеды? Нужны красивые, сильные женщины. Так? Женщина берет мужчину, поит тридцать дней настоем ойры-тайи. Потом делает с ним, что должно. Потом Мать рода говорит над женщиной завещанные Омамунгой слова. Потом женщина рожает девочку. Та, кого не любит Омамунга, рожает дармоеда. Все указывают на нее пальцем. Кто-то жалеет. Ужасно глупо рожать дармоеда. Женщину, родившую двух дармоедов, отдают Сынам Оцулаго. Или мужчинам. Сильно виновата перед Матерью Всего Сущего. Поняла?

— Поняла, — растерянно пробормотала Батигар, едва веря ушам своим. — А кто такие Сыновья Оцулаго?

— Да-да, расскажи ей, кто такие Сыновья Оцулаго! И какая участь ожидает ее, когда мы придем к скале Исполненного Обета! — неожиданно вмешалась в разговор девушек скакавшая бок о бок с ними Очивара.

— Кондовиву! Старехе це-це джуа! Кто ждал твоих советов, кабиса? Шигуб смерила Очивару гневным взглядом. — Следи за тем, что делается под пологом твоего шатра, и оставь меня в покое!

— Гай! Ты хочешь сделать рабыне сюрприз и потому не говоришь об уготованной ей участи? Заботливая, добрая Шигуб! Но, может быть, ты забыла, что эта смазливая рабыня принадлежит всему племени, а не тебе одной? — Очивара говорила на языке жителей Края Дивных Городов, желая, по-видимому, чтобы Батигар понимала, о чем идет речь. — Я хочу, чтобы эту ночь она провела в моем шатре. Мои маджичо желают знать, чем она приворожила тебя? Белая дева научит нас любви белых женщин, а мы… Мы тоже ее кое-чему научим! Мы устроим для нее сасаа кууме, пусть все племя услышит, как она кричит от счастья!

— Учави! До скалы Исполненного Обета она моя! Если хочешь взять ее в свой шатер, мы будем биться — маеша! Тендуноно ники нийоте! Мванамуке усики хата, кабиса! Оцулаго намна, вачави унемпо! — яростно прошипела Шигуб, и тут Батигар, и без того испуганная перепалкой, к которой с интересом прислушивались скакавшие поблизости Девы Ночи, поняла, что в самом недалеком будущем ее ждут крупные неприятности.

В объятиях Шигуб она как-то не задумывалась о завтрашнем дне, потрясенная неистовой страстью чернокожей Девы, но теперь грядущее рисовалось ей в самых мрачных тонах. Как бы ни относилась к ней Шигуб, она была и остается рабыней, собственностью этих чернокожих кочевниц, которые, судя по всему, намерены принести ее на скале Исполненного Обета в жертву каким-то Сынам Оцулаго. А до этого Очивара желает сделать с ней в своем шатре то же самое, что учинили некогда «жеребцы» в подземной тюрьме чиларского торговца людьми…

От этой мысли и вызванных ею кошмарных воспоминаний принцесса содрогнулась и что было сил вцепилась в Шигуб.

— Ты… ты ведь не отдашь меня этой гадине? Чернокожая Дева промолчала, и Батигар с ужасом поняла, что надеяться не на что и, что бы Шигуб ни говорила, едва ли она станет портить из-за нее отношения со своими соплеменницами. Если им нужна рабыня для совершения какого-то жуткого ритуала, то какая резница, в чьем шатре она проведет следующую ночь?..

Не отвечая принцессе, Шигуб в бешенстве ударила древком копья по брюху гвейра, прикрикнула не него и погнала подальше от Очивары. Батигар же, сознавая, что у нее есть лишь один выход не превратиться в игрушку всего этого племени чернокожих развратниц, наклонилась к Шигуб и, ловко выхватив из висящих на поясе охотницы ножен широкий обоюдоострый нож, примерившись, со всей силы вонзила его себе под левую грудь. То есть ей показалось, что вонзила, потому что на самом-то деле свет у нее в глазах померк от точного удара, которым Шигуб выбила принцессу из седла.

Спрыгнув с гвейра, охотница вырвала нож из рук Батигар и, извлеча принцессу из грязи, перебросила поперек длинного двойного седла. Не обращая внимание на заливающихся смехом соплеменниц, Шигуб вскочила на гвейра позади Батигар и погнала могучее животное вперед. События неслись вскачь, и она оказалась не готова к тому, чтобы направить их в нужное русло. Но кто мог предположить, что сердце ее всего за несколько дней прикипит к светлокожей рабыне, в речах и любви столь непохожей на Дев Ночи? Кто знал, что Очивара начнет ревновать Батигар к своей бывшей любовнице? Как, наконец, сама она осмелилась бросить вызов кабисе? Вачави унемпо — поединок чести — для побежденной мог кончиться либо смертью, либо принесением ее в жертву Сыновьям Оцулаго. И нечего было и думать выйти из него победительницей — Шигуб слишком хорошо знала ловкость и крепость рук Очивары. Исход вачави унемпо был предрешен — сочувствующие и недоумевающие взгляды подруг свидетельствовали о том, что последствия совершенной ею глупости ни у кого не вызывали сомнений.

Шигуб вспомнила, как посерело лицо Очивары: похоже, кабиса — лучшая охотница рода Киберли — тоже не ожидала, что ревнивая выходка ее может повлечь за собой вызов на бой. Да и как могла она предположить, что дело примет столь серьезный оборот и Шигуб вступится за рабыню, если ту через несколько дней все равно отдадут крылатому Народу Вершин?..

Помогая пришедшей в себя Батигар усесться в седло, охотница мимоходом смахнула грязь с ее обнаженного плеча и, ощутив внезапный прилив нежности к своей светлокожей подруге, неожиданно поняла, что в глубине души, еще до ссоры с Очиварой, твердо решила: девушка эта не будет принесена в жертву на скале Исполненного Обета. Упоминание кабисы о сасаа кууме лишь подтолкнуло ее к действию, ибо мысль о том, что кто-то еще будет касаться этих плеч, этого живота, была ей совершенно непереносима. И теперь у них с Батигар оставался только один путь к спасению…

— Зачем ты помешала мне? Не захотела лишать удовольствия своих чернокожих подружек? — Принцесса попыталась стереть со щеки грязь и вместо этого размазала ее по всему лицу.

— Теперь ты такая же чернокожая, как они! — рассмеялась Шигуб горловым смехом и прижала Батигар к себе. — Не бойся, Очивара и ее маджичо не доберутся до тебя. Мы дождемся сумерек и убежим. Смотри, небо опять потемнело. Если пойдет дождь, мы сбежим еще до вечера. И никто не сумеет нас догнать.

Глядя на неспешно трусящих по раскисшей земле гвейров, Шигуб не сомневалась, что именно так все и произойдет. Никто не заподозрит ее в намерении бежать, раз она бросила вызов Очиваре: ни одно племя нгайй не примет беглянку, уклонившуюся от поединка чести. Если же все уверены, что бежать ей некуда, то и следить за ней не станут. А когда исчезновение ее будет замечено, погоня, конечно же, бросится на северо-запад, в направлении Бай-Балана, ведь именно там находится родина Батигар и, значит, там беглянки могут рассчитывать получить помощь и приют. Но они перехитрят погоню! Шигуб радостно ухмыльнулась, поскольку доподлинно знала, что отряд преследователей поручат возглавить Очиваре, а ход мыслей и действия своей бывшей возлюбленной она научилась угадывать на день вперед, потому-то ей в конце концов и прискучило жить в одном шатре с кабисой рода Киберли. Сила и ловкость ее поистине велики, но ей никогда не придет в голову, что беглецы решатся сделать плот и отправиться на нем вниз по Ситиале, на юго-восток, туда, где в свод небесного шатра упираются вершины гор Оцулаго…

Дождь лил, лил и лил, и настал момент, когда Мгал потерял всякую надежду на то, что когда-нибудь этот ливень прекратится. Подхваченная в одной из деревень дрожница нещадно трепала его могучее тело, в помутненном сознании всплывали лица и речи давно позабытых людей, и временами он переставал понимать, где же обретается его сотрясаемая крупной дрожью плоть: в Облачных горах, поселении дголей, деревне ассунов или в горе кротолюдов. Выныривая из болезненного забытья, он раз за разом видел одну и ту же серую, залитую дождем степь и бредущих, утопая по бабки в грязи, лошадей своих товарищей. Чтобы не выпасть из седла, он привязал ноги к стременам, а Лив с Бемсом по очереди вели его лошадь в поводу, молча страдая от того, что ничем не могут помочь северянину.

Несмотря на предупреждения местных жителей, никто из них не мог представить, что такое сезон дождей в голой степи, где нет ни клочка сухой земли, ни корма для лошадей — ничего кроме льющейся с неба воды. Одежда их давно промокла до нитки, и негде было ее обсушить, взятые в дорогу припасы раскисли и начали плесневеть и пованивать, и нечем было их пополнить. В бескрайней степи не сыскать было места для ночлега, и даже если бы путешественники захватили с собой шатер или палатку, едва ли они рискнули бы ставить их посреди непролазной грязи. Спасение было в одном — как можно скорее достичь подножия Флатарагских гор, где издавна пережидали дождливое время года Девы Ночи. Но беда заключалась в том, что из-за непрекращающегося дождя выдерживать выбранное направление было чрезвычайно трудно, и Лив с Бемсом, на все лады кляня судьбу и непогоду, давно уже пришли к выводу, что заблудиться на суше несравнимо легче, чем в море.

Будь Мгал в добром здравии, он, безусловно, сумел бы положить конец их блужданиям по степи, где стороны света не смог бы определить и сам Шимберлал, однако в редкие моменты просветления рассудка сил у него хватало лишь на то, чтобы хлебнуть мутной дождевой воды из фляги и проглотить скверно пахнущую кашицу из окончательно размокших лепешек и вяленого мяса. А потом перед внутренним взором его вновь начинали проплывать пейзажи далеких земель, мелькать лица Эмрика, Чики, новорожденного сына и его тезки — мудреца Менгера, которого Мгал не сумел некогда уберечь от своих сородичей, видевших в каждом чужеземце врага.

…Впрочем, и сам он в пятнадцать лет думал точно так же и считал, что добра от чужаков ждать не приходится. И первым побуждением его при виде старика, привалившегося к вросшему в землю замшелому валуну, было всадить в него копье, и не сделал он этого лишь потому, что тот и так был изрядно потрепан щервагом и едва ли мог дожить до заката. На изодранного когтями чешуйчатой твари чужака Мгал тогда, собственно, и внимания не обратил значительно больше заинтересовал его лежащий неподалеку от валуна щерваг. Тварей этих обходили стороной даже стаи оголодавших за зиму волков, и хотя Люди Чащоб, случалось, ставили на них западни-бревнодавы, они и помыслить не могли о том, чтобы выйти на бой с бронированным чудищем, чью шкуру не могли пробить ни копье, ни меч или топор, ни даже рогатина с выкованными из железа оконечниками.

Сперва мальчишка подумал, что на чужака напало смертельно раненное, издыхающее от старости или ран чудище, однако тело щервага, достигавшее восьми шагов в длину и казавшееся отлитым из темной, кое-где позеленевшей от времени бронзы, не было изувечено, и, только обойдя его со всех сторон, Мгал разглядел торчащий из глазницы твари обломок узкого клинка. Того самого, чья обмотанная вытертым ремешком рукоять лежала у ног старика…

Если бы кто-нибудь сказал мальчишке, что израненный старик этот мог убить щервага, он смеялся бы до слез, хохотал до упаду. Он видел изувеченного молодым щервагом Дрягла и хорошо помнил охотничьи истории о неуязвимости приземистой и стремительной гадины, способной своими кошмарными жвалами перекусить человека пополам, но, повторно, внимательнейшим образом осмотрев дохлую тварь, иных ран на ее теле не обнаружил. Тогда он тщательно изучил следы на земле, и они окончательно убедили мальчишку в том, что охотившееся на старика чудище погибло от его жилистых, немощных, на первый взгляд, рук.

О! Чужак, убивший щервага, заслуживал того, чтобы приглядеться к нему повнимательней, решил Мгал, и, не выпуская из рук копья, приблизился к залитому кровью незнакомцу. Заглянул в побелевшее от боли лицо с густыми бровями, тяжелым орлиным носом и оттопыренной нижней губой и отметил, что кожа у старика сильно загорела. Потом осмотрел оставленные когтями щервага глубокие рваные раны на теле чужака и подумал, что, будь тот из племени Людей Чащоб, его можно было бы попробовать спасти. То есть попробовать можно и так, жаль будет, если первый известный Мгалу человек, одолевший щервага, истечет на его глазах кровью.

Помимо этой была и еще одна причина, наведшая мальчишку на мысль о необходимости помочь чужаку. Люди Чащоб не знали, что такое кража, и если он намеревался присвоить себе шкуру, жвала и когти щервага, то должен был что-то дать старику взамен или что-то сделать для него. Поколебавшись между торжественным погребением чужака или попыткой вернуть ему жизнь, Мгал остановился на последнем — уж очень хорош был щерваг: на крупных чешуях его не заметно было даже следа мутно-желтого налета, которым покрывалась шкура этих чудовищ к старости.

Наскоро перевязав истекавшего кровью незнакомца его же лохмотьями, мальчишка взвалил старика на спину — случалось ему таскать тяжести и побольше, например ветверогих ксиопов или пятнистых тхенгаров, — и зашагал по еле заметной тропе, ведшей к Гнилому озеру.

Чужак упорно не желал приходить в себя, и временами Мгалу казалось, что тот вот-вот уйдет в Чащобы Мертвых, но Вожатый Солнечного Диска явно благоволил к старику. И к Мгалу тоже, потому что не раз он, вспоминая впоследствии, как тащил Менгера по осеннему желто-красному лесу, думал, что с этого-то и началась для него новая жизнь. Жизнь, в которую прочно вошли Дивные Города, язык Лесных людей и зачатки языка южан, древние государства Юш, Мондараг и Уберту, Время Большой Беды и Великое Внешнее море, караванщики и владыки, мудрецы и пахари, стражники и красавицы танцовщицы, цифры, буквы и слова, способные, будучи начертанными на песке, заменить человеческую речь…

Но до этого, до тихих бесед у весело потрескивающего костерка, до нескончаемых рассказов Менгера, во время которых сильные пальцы старика плели сети или обтачивали древки стрел, было еще далеко. Ибо после того, как Мгал принес чужака на берег Гнилого озера и перевез в сшитой из коры пироге на крохотный островок, надо было прочистить кровоточащие раны незнакомца, приложить к ним старательно разжеванные и смешанные с золой стебельки пучай-травы, напоить взваром верлицы… Никогда прежде мускулистый и рослый не по годам мальчишка не задумывался над тем, что для удержания жизни в теле раненого необходимо несравнимо больше сил, знаний и умения, чем для того, чтобы отправить человека в Чащобы Мертвых. И, быть может, именно с тех пор он потерял охоту убивать — с простым делом справится каждый, — если уж браться, так за то, что не всякому по плечу. Однако и эти мысли пришли позже, когда Менгер смог уже сам выбираться из шалаша, а туша щервага, за шкурой, жвалами и когтями которого Мгал, занятый уходом за раненым, так и не нашел время сходить, была уже изорвана и изглодана всеядным чащобным зверьем.

Старания Мгала принесли свои плоды, и с выздоровлением Менгера начались странные беседы старика с мальчишкой, перемежавшиеся рытьем землянки, поскольку близящуюся зиму в шалаше не пережить, а вести пришлеца в деревню было никак нельзя. Завет предков — убей чужака, — .сохранившийся, надо думать, еще со времен Большой Беды, родичи Мгала помнили и блюли неукоснительно. И даже с матерью, сетовавшей на слишком долгие отлучки младшего сына, из которых тот почему-то возвращается без добычи, мальчишка не решался поделиться своей тайной, и то ли тайна эта, то ли завораживающе сложный мир, о котором рассказывал ему Менгер, с каждым днем все больше отдаляли его от родных и близких: братьев, сверстников и соплеменников, не желавших знать ничего кроме охоты и возни на скудных своих, постоянно разоряемых всевозможным зверьем огородах.

Вновь и вновь перед внутренним взором северянина, сгорбившегося в седле понуро бредущей по бесконечной, промокшей насквозь степи лошади, возникало видение крохотного островка, лежащего посреди Гнилого озера, похожего на сотни других таких же озер, испятнавших лохматую шкуру Северных Чащоб. Он будто воочию видел склонившиеся к вызолоченной закатом воде ветви ливорив и слышал хрипловатый голос сидящего у костра Менгера, повествующего о Солончаковых пустошах, полноводной Гатиане и море Грез, о древних городах, занесенных песками пустынь, пожранных джунглями, утонувших в страшных бездонных болотах. Всему было место в рассказах чужака: великому переселению народов, вышедшим из берегов морям, крушению империй и появлению новых сел и городов, деяниям героев, подвигам и предательствам, бескорыстной любви и — испепеляющей душу ненависти, верности, тщеславию и всепобеждающему терпению созидателей, складывающих из кирпичиков прошлого здание грядущего. Оказавшийся совсем не таким старым, как показалось мальчишке в первый момент, Менгер, впрочем, был мастером не только рассказывать чудесные истории. Он умел ловить рыбу, бить зверя, рубиться на мечах и врачевать раны. Когда приспела нужда, он выдубил шкуры, снятые с добытых Мгалом зверей, и сшил из них одежду взамен изодранных шервагом лохмотьев. Вырезал миски из мягкой древесины, смастерил кружки из коры. Сделал лук, которому позавидовал бы любой охотник из племени Людей Чащоб, и с тех пор, как Мгал увидел, с какой ловкостью старик посылает изготовленные им же самим смертоносные стрелы в цель, он перестал опасаться оставлять его одного на острове.

О, Мгал уже тогда понимал, как многому успел научить его чужеземец, и не сомневался, что со временем сумеет перенять все, что знает его мудрый учитель, ибо тот ничего не скрывал от любознательного мальчишки. Он уже тогда сообразил, что Вожатый Солнечного Диска привел в их места не какого-то никчемного бродягу, а человека во всех отношениях незаурядного — Менгер упомянул как-то раз, что некие люди гнались за ним до самых Облачных гор и прекратили преследовать его, только когда он миновал Орлиный перевал. Не догадывался мальчишка лишь о том, что время ученичества его будет недолгим. Теперь-то, вспоминая грустную улыбку старика, не устававшего повторять что до многого Мгалу придется доходить своим умом, он понимал — мудрый учитель отдавал себе отчет в том, что рано или поздно Люди Чащоб выследят его ученика, и тогда…

Задумывался об этом и Мгал, но, памятуя, как метко пускает стрелы, как мастерски владеет мечом и копьем южанин, был уверен, что тот сумеет оборонить свою жизнь. Другое дело, не задавался он никогда вопросом: захочет ли Менгер защищаться? Старик не захотел. Изрубленное тело его взывало к отмщению, но Мгал не мог поднять руку на родичей. Не мог он и жить с убийцами своего учителя. Смертью своей Менгер, не обагривший руки свои кровью соплеменников Мгала, не оставил ему выбора. За взятую жизнь не было заплачено жизнью, примирение было невозможно, и выученик Менгера не вернулся в родную деревню, ибо стала она для него чужой. Ему не о чем было говорить с Людьми Чащоб и незачем видеть их заросшие бородами лица. Он заставил себя забыть их имена, попрощался, как должно, с учителем и, не дожидаясь возвращения бывших соплеменников на остров, кроваво-золотой осенью ушел к Облачным горам.

За осенью встречи пришла осень разлуки, и одного не мог простить плачущий ночами от нестерпимого горя мальчишка своему учителю: почему тот не сказал, не предупредил, не увел его на юг, подальше от свято чтущего обычаи предков племени? И лишь полгода спустя, на Орлином перевале, понял, что второй раз потрепанный шервагом старик не сумел бы перебраться через Облачные горы…

— Мгал! Ты слышишь меня? Проснись! У нас неприятности!

— Да, Менгер… Я слышу… — Северянин с усилием разомкнул веки и некоторое время с недоумением всматривался в серую пелену дождя. — Лив?.. Что случилось? Мы достигли подножия гор?

— Нет, кажется, нас обнаружили Девы Ночи! Гляди!

Прикрываясь ладонью от льющейся с неба воды, Мгал уставился в указанном дувианкой направлении.

— Я ничего не вижу. Или нет, постой… Однако прежде чем северянин сумел что-либо рассмотреть, из стены дождя вырвались обнаженные всадницы на разбрызгивающих во все стороны грязь, отчаянно фыркающих и сопящих, отдаленно напоминающих муглов тварях, носы которых были увенчаны устрашающего вида рогами.

— Бай-ай-йар! Бай-ай-йар! — истошно вопили чудные наездницы, черные, блестящие от воды, тела которых казались вымазанными дегтем.

— На этот раз удача нам изменила! — взревел Бемс, изо всех сил стараясь удержаться на обезумевшей от ужаса лошади.

Лив схватилась за меч, но удар, нанесенный ей в грудь древком копья, сбросил ее наземь, и тут же на спину девушке прыгнула одна из чернокожих наездниц.

Лошадь Мгала, заржав дурным голосом, поднялась на дыбы, и это окончательно вывело северянина из сонного оцепенения. Поймав узду и сжав бока перепуганного животного коленями, он огляделся по сторонам и, мгновенно оценив обстановку, зычно крикнул:

— Не сопротивляйтесь! Мы ищем моего брата-купца, пропавшего в степи! У нас нет причин враждовать с Девами Ночи!

— У нас-то нет! А у них, похоже, имеются! — просипел Бемс, которого две чернокожие девицы тщетно пытались вытащить из седла. Бравый моряк не сопротивлялся, так же как и Мгал, сообразив, видимо, что нгайи доставят их к подножию Флатарагских гор быстрее, чем они сумеют добраться до них самостоятельно.

Глава пятая. СЫНОВЬЯ ОЦУЛАГО

— Тимилата, тебя желает видеть ярунд Уагадар. Не заставляй его ждать, толстяк и без того выглядит так, словно его лишанг укусил. — Сокама Блюстительница опочивальни ай-даны — выпучила глаза, надула щеки и, присев, развела в стороны руки с растопыренными пальцами, очень похоже изобразив дожидавшегося в приемной жреца.

— Скажи, что я сейчас выйду. — Тимилата хихикнула и пригрозила Сокаме пальцем: — Когда-нибудь ярунды доберутся до тебя и уволокут в свои тайные подземелья. Неужели ты не можешь насмехаться над кем-нибудь другим?

— О каких насмешках ты говоришь, Владычица? Все мы, призванные служить тебе, поглощены лишь одной заботой: наилучшим образом воплощать в жизнь замыслы нашей Богоподобной Повелительницы. — Сокама придала круглому улыбчивому лицу своему уныло-снисходительное выражение, и Тимилата догадалась, что служанка передразнивает Базурута. И вспомнилось ай-дане предупреждение Хранителя веры о том, что дерзкая Блюстительница опочивальни ее, не проявляя должного почтения к служителям Предвечного и постоянно оскорбляя их, дает тем самым повод злопыхателям утверждать, будто делает она это не по врожденной глупости, а подстрекаемая к тому госпожой своей.

— Прекрати! Прекрати немедленно и никогда больше не смей передразнивать жрецов! Базурут давно на тебя косо поглядывает, и я не уверена, что мне удастся вырвать тебя из рук желтохалатников, надумай они укоротить твой язычок!

— Хорошо, я буду молчать. По крайней мере до тех пор, пока они не возведут тебя на трон Мананга, — обещала Сокама, потупив глазки, и исчезла за тяжелой портьерой, отделявшей комнату для утренних туалетов ай-даны от приемной, в которой дожидался посланник Базурута.

Тимилата нахмурилась. В отличие от Сокамы, она понимала, что если ярундам и удастся провозгласить ее Владычицей империи в обход Баржурмала, то настоящей власти она все равно не получит до тех пор, пока не сумеет обуздать ни с чем не сообразные аппетиты Хранителя веры, а сделать это будет не просто. Ибо если Баржурмал, будучи сыном Мананга и рабыни для удовольствий, не мог претендовать не только на трон Владыки Махаили, но и на звание яр-дана, то и ее претензии на этот титул были не вполне законны. Трон империи по традиции переходил от отца к сыну, и если бы жрецы Кен-Канвале не поддержали ай-дану, едва ли хоть один мланго согласился бы видеть в ней наследницу Богоравного Мананга. Однако служители Предвечного сами рвались к власти, и Тимилата нужна была им для того, чтобы от ее имени править колоссальной империей. До поры до времени ай-дана поддерживала веру Базурута в то, что намерена объявить себя невестой Кен-Канвале и допустить Хранителя веры к делам правления, но совершать подобной нелепости, разумеется, не собиралась. И не потому, что была властолюбива или страдала манией величия, о нет! Просто любому здравомыслящему человеку было ясно, что, попытайся жрецы осуществить хотя бы десятую часть задуманных Базурутом преобразований, и великой империи придет безвременный конец. За подтверждением этого очевидного факта далеко ходить не надо: стоило Маскеру — наместнику Чивилунга — начать, по настоянию Базурута, насаждать среди кочевников истинную веру, как в провинции вспыхнуло восстание, унесшее тысячи человеческих жизней. А ведь это только первые робкие ростки того чудовищного древа, которое может произрасти из семян, посеянных Хранителем веры!

Погруженная в мысли о том, как хотя бы на первых порах обуздать Базурута, который в стремлении угодить Предвечному не остановится ни перед чем, девушка повернулась к большому серебряному зеркалу, чтобы закончить утренний туалет. Подняла глаза с полупрозрачного алебастрового столика, уставленного драгоценными шкатулками с красками и кисточками, щипчиками, ножничками и всевозможными ювелирными изделиями, на свое отражение и тяжело вздохнула, привычно подумав, что, сколько ни принаряжай и ни разукрашивай ослицу, все равно на дурбара похожа не будет.

Напрасно старались придворные ювелиры и художники, изготовляя для нее всевозможные диковинные украшения и чудесные краски для лица. Напрасно придумывали потрясающей сложности прически и наряды, все их усилия, все их мастерство не могли превратить дурнушку в красавицу. А Тимилата, без сомнения, была дурнушкой, и все старания поэтов, направленные на то, чтобы уверить ай-дану, будто бы наделена она какой-то особой, не всякому видимой красотой, были тщетны — девушка прекрасно понимала: заставь этих сладкоязыких льстецов воспевать голягу — бесшерстую тварь с вечно шелушащейся кожей и длинным мерзким хвостом, наносящую страшные убытки земледельцам, — они бы и ее представили идеалом неземной красоты.

Но эти выпяченные губы, плоский нос, широкий рот и крохотный скошенный подбородок определенно придавали лицу ай-даны обезьяноподобное выражение, уродство которого еще больше подчеркивали густые вьющиеся волосы. Да, волосы были действительно роскошные — черные, блестящие, однако если хороши только волосы — этого, право же, маловато. Недостаток роста можно скрыть туфлями на высоком каблуке и толстой подошве, маленькую, неразвитую грудь увеличить золотыми нагрудниками в виде чаш, но узкие прямые плечи и непомерно широкие бедра… Ах, да что там говорить! При желании все можно исправить: тут добавить, там подкрасить, здесь завесить драгоценностями или задрапировать изысканной тканью, но от себя-то ничего не скроешь! И зоркие глаза проницательных придворных, видящие на локоть под землей, тоже разгадают все эти хитрости…

Девушка провела кисточкой светлые полоски над глазами, тронула черной краской брови и поморщилась. Красно-кирпичное лицо ай-даны было несколько темнее, чем у ее сводного брата — сына светлокожей рабыни, и при неловком нанесении красок приобретало зловещее выражение — таким только непослушных детей пугать. Тимилата коснулась уголков глаз кистью с нежно-зеленой краской и, махнув рукой — ничего хорошего, как и следовало ожидать, ее эксперименты не принесли, — направилась в приемную, где Уагадар, верно, уж заждался ай-дану.

— Приветствую тебя, Повелительница! — Поднявшийся навстречу девушке толстый жрец в роскошном желтом халате склонил в низком поклоне чисто выбритую голову. — Дело у меня к тебе срочное и секретное.

Распрямившись, он метнул красноречивый взгляд в сторону Сокамы, развлекавшей раннего посетителя игрой в многоугольный цом-дом, и служанка, презрительно пожав великолепными плечами, упорхнула в соседнюю комнату, где старший секретарь ожидал ай-дану, чтобы отчитаться о происшедших в столице за минувший день событиях. Уагадар сделал Тимилате знак отойти к окну, где их никто не мог подслушать, и, понизив голос, произнес:

— Базурут послал меня довести до твоего сведения, что нынешней ночью Баржурмал во главе двадцати хвангов въехал в Ул-Патар. Он не терял времени даром и успел уже разослать приглашения всем высокородным, созывая их на пир, который намерен устроить завтра в Золотой раковине.

— Та-ак!.. — Тимилата стиснула кулачки, с трудом преодолевая желание заорать во весь голос что-нибудь непотребное. Она знала, что войско Баржурмала, разгромив кочевников и мятежных горожан, навело в Чивилунге порядок и возвращается в столицу. Oб этом знали все жители Ул-Патара, потому-то ай-дана с Базурутом и сговорились провести церемонию Восшествия на престол до Священного дня. Но, по сведениям лазутчиков, войско остановилось в Лиграт-Гейре, а суда, которые должны доставить его в столицу, еще не вышли из нее…

— Объясни, — выдавила, наконец, из себя ай-дана, — как это произошло. Базурук клялся, что по Ит-Бариоре даже малая рыбка без его ведома не проплывет, а войско Баржурмала…

— Он вернулся без войска, Повелительница. Китмангур и полтыщи воинов спустились вместе с Баржурмалом по Ит-Гейре, но едва ли сумеют добраться до столицы раньше завтрашнего вечера. Яр-дана и его хвангов ждали на постоялых дворах сменные дурбары и…

— Молчи! Как смеешь ты называть сына рабыни яр-даном! — выкрикнула Тимилата. Гримаса ненависти исказила ее некрасивое лицо, но в следующее мгновение она уже справилась с приступом гнева. Того самого необоримого гнева, который достался ей в наследство от ее Богоравного отца, пред которым трепетали эти желтохалатники, надумавшие, как видно, предать его дочь при первом же удобном случае. Впрочем, нет, Баржурмал никогда не пойдет на сделку с Хранителем веры, ведь именно его обвиняют в похищении матери яр-дана. И что бы она ни кричала, Баржурмал не присваивал этот титул, а получил его от Мананга. Злые языки болтают, что, проживи Богоравный чуть дольше и озаботься он составлением завещания, сын рабыни стал бы после его смерти Владыкой империи, но чего только не болтают корыстолюбивые мерзавцы…

— Прости мою вспыльчивость. Итак, Баржурмал вернулся в Ул-Патар с двадцатью хвангами?

— Да, Повелительница. И все двадцать полегли у ворот Золотой раковины. Ужасное недоразумение, несчастный случай — так говорят в народе. Ичхоры приняли их за Ночных грабителей Мисюма…

— Поистине ужасное недоразумение! — Ай-дане хотелось изо всех сил заехать посланнику Базурута кулаком в лицо. Повалить на пол и сплясать на его толстом брюхе терсию — танец малопристойный, но на редкость веселый. — Кому нужны прискакавшие с Баржурмалом телохранители? Надо было убить его, его, а не их! И не рассказывай мне сказки о том, что по этому поводу говорят в столице! Я-то знаю что! Доблестный яр-дан — сын Богоравного Мананга — вернул империи провинцию, едва не отпавшую от нее из-за неразумных распоряжений Базурута. Яр-дан вернул империи провинцию, а его людей убили наемники Тимилаты, которая хотела убить и наследника престола, да не смогла. Руки оказались коротки! Ай-дана не удержалась и сунула свои изящные руки под нос Уагадару, едва не оцарапав холеное лицо бритоголового толстяка перстнями. — Ладно, хватит болтать! Что предлагает Хранитель веры? Если Баржурмал заперся в Золотой раковине, извлечь его из нее силой не удастся. «Тысячеглазый» небось уже сменил дворцовых стражников и Ковровая площадь запружена ичхорами?

— Верно. И потому нам следует воспользоваться пиром, который Баржурмал устраивает послучаю умиротворения провинции Чивилунг и своего возвращения в столицу. Служители истинной веры и приверженцы ее задержат отряд Китмангура на подступах к Ул-Патару. Кроме того, у Хранителя веры есть на примете несколько высокородных, готовых послужить империи. Они тоже получили приглашение на пир, и если бы ты, со своей стороны, поговорила кое с кем…

— А-а-а… Стало быть, Базурут не желает ограничиваться убийством яр-дана! Он собирается учинить резню и разом избавиться от всех неугодных. Ну что ж, я поговорю со своими приверженцами. Однако в Золотой раковине им придется сдать оружие…

— Об этом можешь не беспокоиться. Оружие принесут шуйрусы. Специально обученные «птички» доставят все что надо на прогулочную террасу дворца… Уагадар наклонился к ай-дане и зашептал ей что-то в украшенное тяжелыми золотыми серьгами ушко.

— Быть по сему, — согласилась после недолгого раздумья Тимилата. — Я пошлю отряд мефренг к парковым воротам, хотя лучше бы вы обошлись без них. Чернокожие слишком заметны, и лишние пересуды едва ли пойдут нам на пользу.

— Никто кроме наших сторонников не покинет Золотую раковину. Я сам прослежу за этим, — заверил ай-дану Уагадар.

— Ты?

— Именно я должен подать сигнал шуйрусам, такова воля Базурута. Он видел моих «птичек» в деле и уверен в успехе задуманного предприятия. Кен-Канвале не покинет своих служителей и всех истинно верующих в годину испытаний! — Ярунд поклонился, и ай-дана знаком разрешила ему удалиться.

Глядя вслед толстому, но удивительно подвижному жрецу, Тимилата испытала неприятный холодок в области живота, и впервые ее посетила мысль, что ей, быть может, не стоило всего этого затевать. Заручившись поддержкой жрецов, от Баржурмала она так или иначе отделается, а вот удастся ли ей потом совладать с Хранителем веры и его приспешниками? Если они научились дрессировать шуйрусов, то найдутся у них и другие сюрпризы. Неужели правы те, кто утверждал, что Мананг покинул этот мир не без помощи служителей Кен-Канвале? Если это и в самом деле так, то не придется ли ей в скором будущем пожалеть о гибели яр-дана? За ним стоит войско и «тысячеглазый» Вокам, он любим народом, а она… Что может она противопоставить Хранителю веры и его желтохалатным слугам? Сотню, две, в лучшем случае три сотни высокородных, поверивших ее щедрым посулам? Хотя, если каждый из них соберет своих людей, получится не так уж и мало…

— Ты слышала? Баржурмал вернулся в столицу! — влетела в приемную Сокама. — Ой, что теперь буде-ет!

— Ничего не «бу-у-дет»! — передразнила служанку ай-дана. — За смертью своей он сюда вернулся!

— Тимилата, ты ведь с ним вместе росла! Он же брат твой! Неужто отдашь его бритоголовым на расправу?

— Цыц! — взвизгнула Тимилата и, ухватив со столика вазу с цветами, шваркнула о каменный пол, так что осколки драгоценного черно-алого стекла брызнули во все стороны. — Молчи, безмозглая! Много воли взяла говорить со мной!

Некоторое время девушки молча стояли, уставившись друг на друга, причем Сокама думала о том, что характер ее госпожи портится день ото дня и лучше бы она объединилась с Баржурмалом против забиравших все больше власти во дворце, столице и империи жрецов, чем натравливала их на брата. Тимилата же, рассматривая изящную фигуру служанки и миловидное личико ее, размышляла о том, что яр-дан, помнится, поглядывал на Сокаму с вожделением, и неудивительно, что она заступается за пригожего сына рабыни. Может, прав был Хранитель веры и ей в самом деле не следует доверять Блюстительнице опочивальни? Но кому же тогда, спрашивается, она вообще может верить?..

— Позови ко мне Уго и Гуновраса. А Флиду скажи, что- я выслушаю его доклад позже, — прервала затянувшееся молчание ай-дана и, глядя, как ловко двигается Сокама между усеявшими пол осколками вазы, как плавно покачивает округлыми бедрами, как гордо держит хорошенькую головку, отягощенную тугим узлом искусно заплетенных волос, с горечью подумала, что нестерпимо завидует собственной служанке. И собой хороша, и сомнений не ведает: брат для нее, даже сводный, даже сын рабыни, все равно брат, а убийца, даже ряженный в желтый халат служителя Кен-Канвале, все равно убийца.

Несмотря на большой вес, единороги из-за своей широкостопости продвигались по морю грязи значительно быстрее лошадей, а Девы Ночи направляли их бег так уверенно, словно перед глазами их был компас или маяк, хотя Лив, сколько ни старалась, так и не смогла понять, как им удается ориентироваться в голой степи, где из-за дождя не видно ни звезд, ни солнца. Сидящая перед ней чернокожая кочевница почти не знала языка, на котором говорили народы, живущие на побережье Жемчужного моря, да и не рвалась удовлетворить любопытство пленницы. Впрочем, скачка под проливным дождем не располагала к разговорам, и, убедившись, что, схватив Мгала и Бемса, Девы Ночи не причинили им никакого вреда, Лив решила запастись терпением и посмотреть, как будут развиваться события, когда отряд кочевниц доберется до становища.

Единороги, однако, скакали, вопреки ожиданиям, весь остаток дня и всю ночь, так что, когда серым промозглым утром глазам девушки открылось, наконец, скопление островерхих шатров, единственным желанием ее было завалиться спать. И, наскоро похлебав горячей мясной похлебки, она, едва добравшись до пахнущих дымом шкур, на которые указала ей одна из нгайй, тотчас заснула беспробудным сном и проспала без малого сутки. Возможно, она проспала бы и больше, если бы Девы Ночи не решили воспользоваться прекращением дождя, чтобы продолжать поход к подножию Флатарагских гор.

Разбудившая ее светлокожая девушка, назвавшаяся Тарнаной, сунув в руки Лив кусок холодного вареного мяса, заговорила с ней на языке приморских народов, и с первых же ее слов дувианка поняла, что видит перед собой такую же пленницу, как она сама.

Собрав шатры, Девы Ночи приторочили их к спинам гвейров и двинулись в путь, но, несмотря на поспешность, с которой действовали кочевницы, чуть ли не у каждой из них нашлось время подойти к пленникам и внимательнейшим образом осмотреть дувианку с головы до пят.

— Чего это они глазеют на меня, как на чудо заморское? поинтересовалась девушка, когда сборы, в которых ей с Тарнаной пришлось принимать самое непосредственное участие, закончились и они забрались в трехместное седло, притороченное к спине могучего гвейра. Сидевшая впереди нгайя — грузная женщина преклонных лет, покрикивавшая на пленниц гортанным простуженным голосом, пока те помогали собирать шатер, — в отличие от своих соплеменниц не проявила к Лив ни малейшего интереса, и дувианка решила, что та не будет возражать, если она задаст Тарнане десяток-другой вопросов.

— Слух о том, что в становище появилась девушка с невиданными в здешних краях золотистыми волосами, возбудил любопытство всего племени. Многие заглядывали в наш шатер, пока ты спала, и если бы не Кукарра — Мать рода Киберли, — Тарнана указала на сидящую перед Лив кочевницу, — тебя бы уже давно разбудили. Молодых нгайй так поразил цвет твоих волос, что они не задумываясь срезали бы их, чтобы украсить ими свое оружие и головные повязки. Я слышала, они называют их «живым золотом», дикарки — что с них взять! Хотя мне тоже до сих пор не приходилось видеть светловолосых людей, отчим так и не позволил маме свозить меня в Бай-Балан…

Тарнана, похоже, сильно стосковалась по собеседнице, и вскоре Лив уже знала, что ее товарка по несчастью была после смерти матери отдана односельчанами Черным Девам в качестве уплаты долга и уже свыклась с мыслью, что жить ей осталось недолго. Нгайи не скрывали, что собираются откупиться ею от крылатых Сыновей Оцулаго, и такая же судьба ожидает дувианку. Слушая худосочную, низкорослую девушку с невыразительными чертами маленького лица, Лив поначалу удивлялась спокойствию, с которым та повествовала о грядущем жертвоприношении, но по мере того, как Тарнана посвящала ее в подробности жизни у нгайй, дувианка начала понимать, что рассказчица воспринимает близкую смерть как желанное избавление от домогательств Дев Ночи и ничуть не страшится уготованной ей участи. Обычаи нгайй показались дувианке в высшей степени омерзительными, но особого потрясения она не испытала — чего-то подобного следовало ожидать от племени женщин, ни во что не ставящих своих мужчин.

Видя, что золотоволосая пленница слушает ее с неослабевающим интересом, Тарнана болтала без умолку, и Лив, не прикладывая к тому никаких усилий, узнала, что совсем недавно от кочевниц сбежали две девушки: нгайя и светлокожая рабыня, по описаниям — вылитая Батигар. Посланный за ними отряд долго обшаривал степь и в конце концов вместо беглянок наткнулся на дувианку и ее спутников, которых, по словам Тарнаны, тут же передали на попечение пастухам. Услышав, что Мгала с Бемсом собираются определить подпасками, Лив хихикнула, а припомнив, что нгайй не потрудились даже связать мужчин — о кандалах здесь, судя по всему, слыхом не слыхивали, — испытала небывалый прилив веселья и посочувствовала кочевницам, принявшим смертельно ядовитую ихейю за безобидного шипуна. Она не сомневалась, что, оправившись от дрожницы, северянин попортит шкуры немалому количеству кочевниц и вряд ли его остановит хвастливое присловье их о том, что «хоть степь и велика, а скрыться в ней от Дев Ночи и ящерица не сумеет». В голой степи, может, и не сумеет, а во Флатарагских горах?

За разговорами время прошло незаметно, останавливаться на привал нгайй, пока не начался дождь, не собирались, и, только получив от молчаливой Кукарры мешочек с тонкими ломтиками сушеного мяса и флягу с водой, Лив заметила, что день близится к концу. А чуть позже налетевший ветер разогнал низкие тучи, и прямо перед собой девушка увидела Флатарагские горы, вершины которых были озарены лучами заходящего солнца. Самого солнца по-прежнему видно не было, но блеск его лучей, в которых выкрошенные временем и непогодой утесы сияли словно выкованные из красной меди, заставил Лив улыбнуться, преобразил личико Тарнаны и взбудоражил даже безучастную ко всему Кукарру.

— Горы Оцулаго! Вай-дай! Урамба! — приподнявшись в седле, каркнула она простуженным, скрипучим голосом, похожим на скрип несмазанной двери. И тут же напоминавшую непролазное болото степь огласили недружные вопли других нгайй:

— Вай-дай! Урамба! Хай-барарамла!

Всадницы погнали гвейров вперед, и те, поднимая фонтаны грязи, затопали так, что от тяжкого скока их вздрогнула земля и заколебались древние скалы. Последнее, впрочем, лишь померещилось дувианке, мгновением позже догадавшейся, что марево, подернувшее вершины, вызвано начавшимся где-то в предгорьях дождем. Далекий гром еще более определенно возвестил о приближении грозы, но нгайй продолжали скакать так, будто за ними мчалась стая разъяренных глегов.

— С ума они, что ли, посходили? — простонала Лив, подпрыгивая в седле и громко клацая зубами.

— Они хотят достичь места, пригодного для ночлега, прежде, чем пойдет дождь! — крикнула Тарнана в ухо дувианке, придерживая ее обеими руками за талию.

— Зар-разы! Так я себе всю корму отобью! — выругалась Лив, которой скачка на летящем во весь опор гвейре с непривычки казалась настоящей пыткой.

Предчувствия ее не обманули, и к тому времени, как нгайи достигли хорошо известного им пологого холма, а самые расторопные уже принялись устанавливать на его вершине каркасы шатров, «корма» дувианки нестерпимо болела и покрылась, надо думать, огромными синяками. Спрыгнув с гвейра, девушка с трудом устояла на ногах, и звуки, непроизвольно вырвавшиеся из-за стиснутых от боли зубов ее, больше всего напоминали шипение той самой ихейи, с которой она сравнивала недавно северянина. Начавший накрапывать дождь и отрывистые выкрики Кукарры, которая на ломаном языке бай-баланцев пыталась втолковать пленницам, как надобно ставить шатер, не способствовали умиротворению Лив. Соскочившие с других гвейров кочевницы, понаблюдав за тем, как светлокожие пленницы силятся воткнуть в землю одну опорную жердь, в то время как Кукарра успела поставить полдюжины, со смешками отстранив их, взялись за дело сами и действовали так сноровисто, что это еще больше озлобило дувианку, привыкшую к тому, что любая работа спорится в ее сильных и ловких руках.

— Увы, светлокожие женщины не годятся ни на что иное, как ублажать Сыновей Оцулаго! — раздался неожиданно за спиной Лив насмешливый голос, и она, вздрогнув, как ужаленная, и стремительно обернувшись, увидела высокую статную девушку, в которой сразу узнала Очивару — предводительницу взявшего ее в плен отряда нгайй.

— Не удивительно, что светлокожие мужчины помыкают ими, если даже вогнать жердь в землю представляется им непосильным трудом, — продолжала Очивара, пренебрежительно кривя губы и нарочито пристально разглядывая Лив. Ковыряться в земле, потакать скотской похоти мужчин и жрать жидкие, как бычьи лепешки, каши — вот все, на что вы способны!

Бросив беглый взгляд по сторонам, дувианка убедилась, что их с Тарнаной окружило около десятка пришедших вместе с Очиварой нгайй, а те, что помогали Кукарре натягивать на каркас шатра полотнища из бычьих шкур, бросили свою работу и с интересом наблюдают за разыгрывавшейся перед их глазами сценой.

— Учави! Да ты, златовласка, еще и язык проглотила со страху? — Очивара ткнула пальцем в сторону Лив и обернулась к подругам: — А помните, как она схватилась за меч? Представляете, она-то с мечом? — на этот раз обращалась Дева Ночи уже к помощницам Кукарры.

Раздавшийся среди нгайй смех и выражение испуга, застывшее на лице Тарнаны, очень не понравились дувианке, и, сдерживая душивший ее гнев, она оценивающе оглядела Очивару. Широкоплечая, мускулистая нгайя была на полголовы выше и года на три старше ее — вряд ли ей больше двадцати пяти — двадцати шести лет. Узкие бедра, крепкие ноги, торчащие в стороны тугие пирамиды грудей. На шее ожерелье, на руках медные браслеты, из одежды только короткая юбка, поддерживаемая ремнем, к которому подвешен длинный нож в кожаных ножнах.

— Ну, что смотришь? Раз пользы тут от тебя никакой, идем со мной, я тебе дело сыщу. Покажешь, как вы своих мужчин ласкаете. — Похотливо оскалившись, Очивара шагнула к Лив и ухватила за плечо, намереваясь увлечь к своему шатру, но дувианка, стиснув запястье кочевницы, резко повернулась к ней спиной и швырнула через бедро. С раннего детства Лив вынуждена была учиться оборонять свою жизнь, и умение драться не раз вызволяло ее из щекотливых и даже смертельно опасных положений, так что в глубине души она была уверена, что сумеет укоротить эту похотливую чернокожую суку, если, конечно, все племя не бросится ей на подмогу.

Бросок, проведенный дувианкой, был столь молниеносен, что не все стоящие поблизости нгайи успели сообразить, что же произошло, однако сама Очивара, мгновенно вскочив на ноги, кинулась на Лив, широко растопырив руки. Сильный удар в грудь заставил ее замереть, а от звучного хлопка ладонью по лицу из глотки кочевницы вырвался столь яростный вой, что Тарнана в ужасе присела и закрыла лицо руками.

Очивара прыгнула на Лив, норовя ударить ее ногой в лицо, но та вовремя отшатнулась и изо всех сил врезала нгайе кулаком под ребра. Кочевница, не устояв, ткнулась лицом в грязь и, вскочив на ноги, выхватила из ножен жутковатого вида клинок.

— Ронецо харвай! Вихвари умо дун, кабиса! — донеслось до Лив гневное карканье Кукарры, но девушка даже не взглянула на Мать рода Киберли. Внимание ее было всецело поглощено Очиварой, которая, не слушая угрожающих криков пожилой соплеменницы, начала подступать к дувианке мелкими танцующими шажками. Кочевница держала нож острием вниз и, значит, бить собиралась сверху. Лив криво усмехнулась — в портовых тавернах Магарасы, Сагры и Манагара она не только видела, как парируют такие удары, но и сама как-то раз, желая закрепить преподанные Дижолем уроки, выбила кинжал из рук подвыпившего морехода.

Устрашающе размахивая ножом, Очивара заставила Лив попятиться, а потом рванулась вперед, занося клинок для смертоносного удара. Дувианка сделала шаг вперед и, остановив левой рукой руку кочевницы, отработанным движением поймала плоскость ножа на предплечье, рывком, используя собственную руку как рычаг, выбила оружие из кулака нгайи, одновременно с этим коротко, без замаха, двинув ей под дых. Нож блескучей рыбкой вылетел из пальцев Очивары, сама она, охнув, сложилась пополам, и Лив с победным воплем обрушила сцепленные кулаки на затылок нгайи. Кочевница шлепнулась в грязь, Девы Ночи взвыли дурными голосами и надвинулись на дувианку. Окинув их искаженные гневом лица затуманенным взглядом, Лив поставила оплетенную ремешками сандалии ногу на шею поверженной противницы.

— Увемо джам! Хар ваувад тутабра! Уайя! — Девы Ночи качнулись к победительнице, множество рук потянулись к ней, сверкнул отточенный наконечник копья…

— Еще движение, и я сломаю ей шею! — рявкнула Лив, искренне жалея о том, что Мгал не может видеть ее в этот момент.

— Учано! Ронецо харвау! Довольно! — проскрежетала Кукарра, расталкивая оцепеневших нгайи. Остановилась напротив дувианки и, уперев руки в тяжелые бедра, промолвила, с трудом подбирая слова: — Ты победить! Убивать — нет! Трогать тебя — нет!

Убедившись, что Лив поняла ее, Мать рода Киберли отвернулась от победительницы и, воздев над головой бугристые, жилистые руки, заговорила так властно, что и без того взиравшие на нее с некоторым опасением Девы Ночи начали пятиться.

— Она запрещает им мстить и грозит созвать совет Матерей! — торопливо прошептала оправившаяся от испуга Тарнана дувианке. — О, теперь до жертвоприношения они не посмеют к нам прикоснуться! С Матерью рода шутки плохи!

— Со мной тоже! — процедила Лив и, поколебавшись, убрала ногу с шеи заворочавшейся в грязи Очивары.

Слепой певец склонил голову набок, словно прислушиваясь к чему-то, осторожно тронул струны скейры и произнес:

— Корабль, занесенный на Глегову отмель, назывался «Посланец небес». Он вышел из Сагры и держал путь в Бай-Балан…

Ваджирол обвел взглядом собравшихся в каюте Ушамвы людей и подумал, что в портовых тавернах Бай-Балана у Лориаля были несравнимо более благодарные слушатели. Чернокожий юноша сам был на борту «Посланца небес», и его едва ли приведет в восторг баллада об этом ужасном плавании. Любившего точность Рашалайна покоробят неизбежные поэтические вольности, а Ушамва так же равнодушен к песням бродячих певцов, как и к завлекательным улыбкам сельских девок — ему что-нибудь этакое подавай, чтобы глаза на лоб полезли. Что же касается самого Ваджирола, то он уже слышал эту балладу в «Счастливом плавании» и пришел к выводу, что голос, дарованный Лориалю Предвечным, намного превосходит поэтические способности певца. И все же Ваджирол считал, что Лориаль должен им спеть. Во-первых, необходимо продемонстрировать Ушамве, что за чудо он откопал в Бай-Балане и чего ради уговорил отправиться в Ул-Патар, где певцов и без него с избытком хватает. Во-вторых, чтобы как-то рассеять скуку долгого плавания на юг, ибо до Адабу — порта, стоящего в устье Энаны, еще по меньшей мере трое суток пути, а там предстоит, пересев на узкие длинные пироги, идти на веслах вверх по течению аж до самой столицы- Наконец, в-третьих, певец должен петь, дабы привыкнуть к тому, что теперь слушать его будет не портовая голытьба, а высокородные имперцы, вкусам которых угодить значительно труднее. Ярунд взглянул на Лориаля и с удовольствием отметил, что тот ничуть не смущен и слепота не помешала, а скорее помогла певцу приноровиться к новой для него обстановке. Значит, возвращение в Бай-Балан было не совсем уж бесполезным.

Самому себе Ваджирол должен был признаться, что в первый момент, узнав от Мартога о бегстве Мгала и его товарищей из города, испытал, как это ни странно, чувство облегчения. Теперь по крайней мере ему не придется вступать в сложные переговоры с Ушамвой, отпустившим его на берег с приказом во что бы то ни стало убить северянина, чего Ваджирол делать, естественно, ни в коем случае не собирался. Убивать хозяина ключа от сокровищницы Маронды представлялось ему верхом безрассудства, но у него хватило ума не затевать прежде времени споры, которые могли кончиться весьма плачевно, так как Ваджирол готов был рискнуть собственной головой и тем более головой старшего ярунда, лишь бы доставить Мгала целым и невредимым в Ул-Патар. Что поделаешь, жрецы Кен-Канвале не более чем люди и, случается, расходятся во взглядах на то, как лучше послужить Предвечному.

Слушая Лориаля, Ваджирол прикрыл глаза и откинулся на спинку легкого кресла, размышляя над вопросом, который все чаще занимал его мысли: как совместить понятие о свободе воли и праве выбора того или иного пути, предоставленном якобы Предвечным людям, с догмой о том, что без позволения его и птица не поет, и волосы на головах людских не растут. Кстати, о волосах. Ярунд провел ладонью по выбритому давеча черепу, живо напомнившему о том, что служба их с Ушамвой за пределами империи завершена и вечером ему предстоит совершить ритуал Возложения на плечи желтого халата.

В отличие от Ушамвы, пребывавшего в превосходном настроении с тех пор, как «Кикломор» повернул на юг, и искренне считавшего, что с задачей, которую им, по воле Кен-Канвале, предстояло решить, они справились как нельзя лучше, Ваджирола продолжали мучить сомнения. И сколько ни пытался яр-дан убедить себя, что побег Мгала из Бай-Балана должно расценивать как знамение свыше, отделаться от сожалений об упущенной возможности ни больше ни меньше как изменить будущее империи не мог. «Услышавший» мысленные переговоры аллатов Черного Магистрата, Ушамва имел все основания гордиться собой: никому еще из «слышащих голоса» не удавалось использовать полученные при этом сведения с такой эффективностью. Вернуть Холодный огонь в главное святилище Кен-Канвале было давней мечтой многих служителей Предвечного, и возвращение кристалла Калиместиара в Ул-Патар должно было обессмертить имена сделавших это ярундов, так что Ваджирол не менее Ушамвы был доволен проделанной ими в Бай-Баланс работой по изъятию его из рук северянина. Доволен до тех пор, пока не узнал от Рашалайна, что без Мгала ключ от сокровищницы Маронды не в состоянии отворить ее двери точно так же, как и любой другой ключ, изготовленный самым искусным мастером этого мира.

На Ушамву слова Рашалайна особого впечатления не произвели, поскольку он и в мыслях не мог допустить, что кристалл, после того как они доставят его в храм Обретения Истины, может быть вынесен за пределы святилища. Злоумышленники, похитившие некогда из главного храма столицы кристалл Калиместиара и Жезл Силы, убили тем самым считавшийся негасимым божественный огонь Предвечного, и честолюбивые замыслы старшего ярунда не простирались дальше оживления этого священного огня. Ваджирол же считал, что Холодный огонь должен быть возрожден лишь для того, чтобы укрепить истинную веру в сердцах мланго и подтвердить подлинность кристалла, после чего последний надобно использовать для проникновения в сокровищницу Маронды и овладения хранящимися в ней Божественными Откровениями. Во избежание скандала и обвинения в святотатстве он не стал делиться этими мыслями со старшим ярундом, а напротив, сразу после беседы с Рашалайном постарался убедить его в необходимости уничтожить Мгала, дабы ни Черные маги, ни Белые Братья не соблазнились похитить кристалл Калиместиара из храма Обретения Истины. Сделать это было не особенно трудно, сложнее оказалось уговорить Ушамву отправить на поиски северянина именно его, Ваджирола, и только то соображение, что старший ярунд должен остаться на корабле, чтобы оберегать святыню, смогло поколебать намерение возжаждавшего крови жреца лично заняться розысками Мгала. Но, увы, северянина в Бай-Балане уже не было, и все усилия и хитроумные планы Ваджирола пропали втуне.

Ярунд вновь погладил ставший непривычно голым и гладким череп и покосился на самодовольно улыбающегося Ушамву, оценившего-таки голос слепого певца. Да, старший ярунд имел причины для хорошего настроения:

Хранитель веры, безусловно, приблизит их к себе и введет в число Сберегателей веры, а его самого назначит, быть может, своим восприемником. Базуруту оживление Холодного огня в храме Обретения Истины окажет неоценимую помощь в его борьбе за власть, да и появление Рашалайна, что бы тот ни предсказал, верховный жрец сумеет использовать наилучшим образом. Собственно, именно за предсказателем «Кикломор» с двумя ярундами на борту и был отправлен к берегам Бай-Балана, и если бы не бегство Мгала, следовало бы считать, что успех их плавания превзошел самые смелые ожидания… И так оно и будет оценено большинством жрецов, которым заботы о сегодняшнем дне мешают заглянуть в день завтрашний и понять, что империя стоит на пороге великих потрясений и возрождение Холодного огня, ежели его еще удастся возродить, пустяк по сравнению с утраченной возможностью добраться до сокровищницы Маронды возлюбленного сына Кен-Канвале.

Присоединив, после затяжной войны, к Махаили две новые провинции, Мананг, сам того не подозревая, нанес сокрушительный удар по культу Предвечного. Обычаи и верования завоевателей неузнаваемо изменили жизнь покоренных племен и народов, однако, как это уже не раз бывало, нравы и дикие традиции побежденных в свою очередь оказали на победителей сильное влияние, результаты которого становятся, к сожалению, с каждым годом все заметнее. Взять хотя бы то, что единого Предвечного жители Ул-Патара, на манер иноверцев, представляют ныне в двух ипостасях: как самого Кен-Канвале, ставшего в глазах черни и рабов благодетельным богом-созидателем, и тень его — Агароса бога-разрушителя. От одного этого жуть берет! А ведь это только начало! Страшно представить, к чему приведут множащиеся с непостижимой быстротой ереси, и начатую Базурутом борьбу за власть следовало бы на самом деле назвать борьбой за веру.

Если он одержит в ней верх и ему удастся встать во главе империи, то, истребив массу народа, жрецы, вероятно, сумеют отстоять чистоту веры и Махаили вновь станет достойна называться землей Истинно Верующих. Хотя от части провинций при этом придется, по всей видимости, отказаться. Чивилунг, Дзобу и Западные пределы Хранителю веры не удержать ни при каком раскладе, войска и наместников Ул-Патара терпят в них лишь до тех пор, пока они не мешают тамошним шаманам и ведунам совершать свои богомерзкие обряды. Если же Базурут не осилит яр-дана, а затем и ай-дану, то за десятилетие-другое культ Кен-Канвале, растеряв приверженцев, превратится в один из многих в огромной империи, заселенной людьми самых разных верований. И хотя думать так было величайшим кощунством, Ваджирол не знал, какой из этих вариантов будущего представляется ему привлекательнее. Реки крови и сокращение родной страны едва ли не вполовину или ослабление и угасание Истинной веры, культа Кен-Канвале, служение которому являлось целью его жизни?

Ярунд стиснул зубы. Еще совсем недавно ему казалось, что можно избежать и того и другого. Если бы им удалось проникнуть в сокровищницу Маронды и явить миру Божественные Откровения, это вернуло бы мланго к вере их отцов и дедов и способствовало распространению ее в самых отдаленных и неблагополучных провинциях. Однако Мгал сбежал у него, нерадивого служителя Божьего, прямо из-под носа, и нечего было и думать искать его в подступавших к Бай-Балану с востока бескрайних степях. Но являлось ли это его, Ваджирола, оплошностью, или была на то воля Предвечного, пути которого воистину неисповедимы? Оставалась, правда, еще смутная надежда, что после пребывания в храме Обретения Истины ключ от сокровищницы Маронды очистится и сможет воспринять нового хозяина, и об этом-то, равно как и том, в самом ли деле Холодный огонь возродится, если кристалл будет возвращен в святилище, Ваджирол намеревался поговорить с Рашалайном и Ушамвой при первом удобном случае…

— Мне нравится твой голос, — благосклонно обратился старший ярунд к Лориалю. — Полагаю, в Ул-Патаре тебя ждет достойный прием. Мои соотечественники высоко ценят тех, кто в состоянии усладить их слух, а твой голос заслуживает того, чтобы звучать в стенах императорского дворца.

— Да, мы получили большое удовольствие, благодарим тебя, Лориаль, добавил Рашалайн.

Певец сказал несколько более или менее учтивых слов, и Ваджирол сделал чернокожему юноше знак проводить Лориаля в его каюту — на качающейся, скользкой от дождя и пены палубе даже зрячий, но непривычный к морским путешествиям человек мог запросто сломать себе шею.

Взяв Лориаля под руку, Гиль вывел его из каюты, хотя отлично знал, что тот очень быстро освоился на «Кикломоре». Слепой передвигался по пляшущему на высоких волнах судну с завидной уверенностью, и нетрудно было догадаться, что прежде ему часто приходилось бывать в море. Гилю уже давно хотелось поговорить с Лориалем по душам, но тот, казалось, не ощущал потребности в собеседниках. Вот и сейчас, коротко поблагодарив юношу, он скрылся в отведенной ему клетушке, и Гиль так и не успел поблагодарить Лориаля за доставленное его пением удовольствие.

Боясь пропустить что-нибудь интересное из разговора бывшего отшельника с ярундами, он поспешил вернуться в каюту Ушамвы, и первое, что услышал, был заданный хрипловатым голосом Рашалайна вопрос:

— Уверены ли вы, что Холодный огонь погас именно вследствие похищения из храма кристалла Калиместиара и Жезла Силы?

— Да, храмовая летопись рассказывает о том, что он погас после того, как кристалл и жезл были унесены из святилища. Это произошло много лет назад, однако похищение описано очень подробно…

Гилю не было нужды прислушиваться к пересказу Ваджирола событий, происшедших некогда в храме Обретения Истины. Укрывшись вместе с Эмриком от схвативших Мгала гвардейцев Бергола в святилище Дарителя Жизни, а точнее — в древнем храме Амайгерассы, он собственными глазами видел, как угасал Холодный огонь. Более того, движимый любопытством, он, внеся кристалл Калиместиара под центральную арку, убедился, что огонь по прошествии некоторого времени вспыхнул вновь. Стало быть, жрецы мланго верно догадались, что похищение кристалла, а не Жезла Силы и не какое-либо иное происшествие послужило причиной исчезновения Холодного огня. Но говорить этого юноша не стал. Они с Рашалайном давно уже решили не распространяться о том, что Гиль был вместе со своими друзьями в исфатейском святилище Амайгерассы, когда те похитили из него кристалл и Жезл Силы. Об этом жрецам мог бы поведать Заруг, однако раны, полученные им в схватке на бай-баланском пирсе, заживали плохо и надолго уложили его в постель. Вероятно, Гиль сумел бы за день-два поставить Белого Брата на ноги, но, не испытывая к нему особой симпатии, он, вняв совету Рашалайна, не стал до времени обнаруживать перед ярундами своих колдовских способностей.

Слушая вполуха беседу предсказателя со жрецами, юноша испытывал недоумение по поводу их уверенности в том, что полученный ими от Мгала кристалл непременно должен возродить Холодный огонь в храме Обретения Истины. Еще удивительнее было слушать Рашалайна, явно не спешившего развеять надежды ярундов и как будто даже поощрявшего их, хотя из его же собственных рассуждений вытекало, что ни возродить Холодный огонь чужого храма, ни воспринять нового хозяина кристалл не способен. Бывший отшельник, впрочем, говорил обычно лишь то, что считал нужным сказать в данный момент, не слишком заботясь о том, насколько слова его соответствуют истине. И, рассудив, что ежели Рашалайн умышленно поддерживает заблуждения ярундов, то, верно, имеет на то веские причины, Гиль перестал прислушиваться к разговору. Ибо не прозвучал в нем, да и не мог прозвучать главный, занимавший его с тех пор, как Рашалайн объяснил ему, зачем жрецы возвращались в Бай-Балан, вопрос: кого же следует считать хозяином кристалла Калиместиара?

Он не стал разубеждать старца, уверенного в том, что им является Мгал, но сам, припоминая события в исфатейском храме, начал изрядно в этом сомневаться. Ведь первым прозрачный кубик взял в руки Эмрик. Потом он передал его северянину, а тот вновь вынужден был вернуть Эмрику, дабы им не завладели гвардейцы Бергола. И у Эмрика ключ от сокровищницы Маронды находился все то время, которое Мгал провел в Гангози и темнице Бергола, пока друзья не освободили его. Лишь в тот день, когда они увидели отряд Белых Братьев, ведомый мастером Донгамом в Исфатею, Эмрик вернул кристалл северянину, и означать это могло только одно: хозяином ключа был вовсе не Мгал. А коль скоро Эмрик погиб на Глеговой отмели, кристалл давно уже перестал быть ключом и не представляет теперь ни малейшей ценности…

— Пожалуй, я мог бы попробовать сделать предсказание о судьбе кристалла, если бы мне удалось вступить с ним в магический контакт, неуверенно произнес Рашалайн, и Гиль, подсознательно ожидавший услышать эту фразу, заставил себя отбросить посторонние мысли и сконцентрировать силы для того, чтобы показать имперцам задуманное бывшим отшельником представление.

— Попробуй сделать это. Картины грядущего, открывающиеся предсказателям, обычно смутны и противоречивы. Они доставляют больше беспокойства, чем радости, однако судьба кристалла Калиместиара связана, по-видимому, с благополучием нашей родины, и мы не можем пренебрегать даже крупицами знания, которые тебе, быть может, удастся получить, — сказал Ваджирол, заметно волнуясь, в то время как Ушамва, распахнув полосатый, изготовленный в Ханухе халат, извлек из-под него потертый кожаный пояс.

— Нужны ли тебе какие-нибудь магические предметы, чтобы вступить в контакт с кристаллом? — обратился к предсказателю старший ярунд, вытаскивая из кармашка невзрачного пояса тяжелый прозрачный кубик, пронизанный тончайшими металлическими волосками, натянутыми между его ребрами.

Старец взглянул на Гиля и отрицательно покачал головой.

— Думаю, на этот раз мне не потребуются магические атрибуты. Вещи, сделанные древними, не поддаются воздействию наших оберегов и прочих преобразователей магических сил. Они либо вступают в контакт, отзываясь на самые простенькие заклинания, либо упорно хранят тайны своих хозяев.

Оба ярунда слушали бывшего отшельника затаив дыхание, и предвкушавшему препотешное зрелище Гилю едва удавалось подавить улыбку. Юноше от самого Рашалайна было известно, что тот не владеет даже зачатками колдовского искусства и посещавшие его временами видения следовало расценивать как не слишком щедрый природный дар, сродни тому, которым обладали аллаты Черного Магистрата или, скажем, Ушамва, тоже, в известной степени, алллат, только прошедший совершенно иную подготовку. Бывший отшельник не скрывал от Гиля, да и не мог скрыть при всем желании, что случайные прозрения его способны снискать ему славу колдуна лишь в самой захудалой деревеньке и известностью своей он обязан полученным благодаря усердному труду знаниям, врожденной предприимчивости и пришедшему с годами умению разбираться в людях. Потому-то для представления, которое старец собирался устроить, ему была совершенно необходима помощь Гиля, умевшего многое из того, что сам он мог посулить, но никак не продемонстрировать.

Приняв из рук Ушамвы кристалл, Рашалайн, поднявшись с кресла, положил его на ладонь левой руки, а правой сделал над ним несколько волнообразных движений. Погладил завитую бородку и мерным голосом начал произносить звучное заклинание на незнакомом никому из присутствующих языке. Заставив себя не думать о том, что старец, скорее всего, читает любовные вирши, заученные специально для подобного случая и написанные забытым поэтом на давным-давно мертвом наречии, Гиль сосредоточился на таинственно посверкивающем кристалле, а затем перевел взгляд на ярундов. Беззвучно воззвал к Самаату и, припомнив, как отводил некогда глаза бродившим среди горящей деревни барра Белым Братьям, мысленно внес внутрь прозрачного кристалла зажженную свечу…

Ладони юноши взмокли, тело задеревенела от напряжения, но по лицам жрецов, вытаращивших глаза на стеклянный кубик как на диво дивное, он понял, что созданный им мираж удался на славу. Гиль прикрыл глаза и представил, как внутри кристалла вспыхнул желто-зеленый свет, волнами начавший расходиться по каюте. Тончайшие металлические волоски, залитые неправдоподобно прозрачным стеклом, завибрировали, и сидящие вокруг него люди замерли, внимая ласкающему слух перезвону…

Юноша расслабился, вспоминая танцовщицу Холодного огня, виденную им в исфатейском святилище Амайгерассы, и память услужливо явила его внутреннему взору богиню, олицетворявшую Триединое время. Обнаженная дева с мощными, но удивительно соразмерными формами поплыла в медленном танце, похожем на какой-то торжественный ритуал, светясь и одновременно создавая своим прекрасным телом томительную, сладостно-печальную музыку.

Плавная, как течение большой реки, мелодия неожиданно прервалась резкими, как вскрики, аккордами, и Гиль, вздрогнув, открыл глаза. Кристалл на ладони Рашалайна сиял пульсирующим золотисто-зеленым светом, а в глубине его исполняла диковинный танец крохотная обнаженная женщина. Будучи не в силах оторвать глаз от ее пребывающих в постоянном движении рук и ног, крутых бедер, точеной талии, щедрой груди и гордо приподнятой головы, увенчанной замысловатой высокой прической, Гиль в то же время понимал, что этого не может быть, сам он не в состоянии видеть созданный им мираж, существующий лишь в воображении зрителей, и все же…

— Я вижу… вижу! — сиплым голосом, от которого юноша невольно поежился, возвестил Рашалайн. — Крылья даруют меч, а магия станет щитом униженных! Я вижу залитый кровью дворец и толпы вооруженных людей. Вижу кристалл в руках молодого Правителя и кинжал убийцы. Вижу кристалл в руках Мгала и факелы, зажженные на вершине ступенчатой пирамиды. Жертва будет принесена и принята. Холодный огонь вспыхнет, и сломленный дух уступит тело свое духу, заточенному в перстне. Мертвый воскреснет, и тайный хозяин станет явным. Тверд будет Владыка в слове своем, и восславят его подданные, а Дорога Дорог ляжет к ногам странников голубой нитью…

Старец замолк. Струящийся из стеклянного куба золотисто-зеленый свет начал темнеть, превращаясь в подобие черного дыма, который, уплотняясь и стягиваясь к центру кристалла, скрыл танцовщицу и превратился в плотный шарик. Уменьшаясь на глазах, шарик стал черной точкой и пропал, исчез без следа.

Из груди Гиля вырвался не то стон, не то вздох. Громко, дружно и взволнованно засопели оба ярунда, а Рашалайн, опустившись в кресло, смахнул со лба крупные капли пота. С плохо скрываемым страхом взглянул на кристалл, все еще лежащий у него на ладони, а потом уставился на чернокожего юношу с таким выражением, будто увидел впервые в жизни. «Кажется, он не сомневается, что это я заставил его произнести пророчество», — подумал Гиль и, чувствуя легкую дрожь в руках, сделал Рашалайну знак продолжать представление. Пусть приписывает происшедшее колдовским способностям своего младшего товарища, объясниться можно будет и позже.

Потянувшийся к прозрачному кубику Ушамва и беззвучно повторяющий слова пророчества Ваджирол были поражены и не сомневались, что Рашалайну удалось вступить в контакт с чудесным кристаллом. Побледневший и осунувшийся старец был уверен, что юноша обладает неслыханно сильным, потрясающим даром внушения. И только сам Гиль был не в состоянии найти объяснения случившемуся. Он мог создать мираж или, точнее, заставить людей увидеть то, что они ожидают увидеть. Достаточно трудно, но возможно было манипулировать предметами, в которых не было железа, например подправить усилием воли полет стрелы с бронзовым или кремневым наконечником или уронить кувшин, стоящий на краю стола. Однако здесь было нечто совсем иное. Каким-то образом его мысленное усилие вызвало ответную реакцию кристалла и позволило Рашалайну заглянуть в грядущее, Прозрение, впрочем, могло быть вызвано одновременным воздействием на старца как Гиля, так и кристалла, но сам-то кристалл разбудил именно он! И значит, речь, произнесенная бывшим отшельником о магическом контакте с изделиями древних мастеров была не такой уж бессмысленной, как представлялось юноше…

Ярунды, справившись с первым потрясением, набросились на Рашалайна, требуя растолковать изреченное им предсказание, а Гиль мысленно возблагодарил Самаата и всех добрых духов его за то, что не ему, а хитроумному старцу придется отдуваться и выкручиваться из создавшегося положения. Тщательно продуманное «пророчество», которое собирался огласить Рашалайн, было не менее туманным, чем только что произнесенное им, но смысл его, после непродолжительных размышлений, стал бы ясен каждому. С прозвучавшим предсказанием дело обстояло сложнее, однако чем-то оно, как это ни странно, напоминало придуманное. Кроме того, в чем-то оно оказалось созвучно задаваемым Гилем самому себе вопросам и внушало надежду, что остаток жизни он не проведет в каком-нибудь дворце в качестве любимого ученика многомудрого прорицателя.

Ливень, обрушившийся на степь, превратил Ситиаль в бурный клокочущий поток бурого цвета, и первое время Эмрик не мог отделаться от ощущения, что они плывут по реке грязи. Несмотря на то что плот, связанный из множества наполненных воздухом бурдюков, служивших основанием для помоста из жердей, сделан был на редкость добротно, несколько раз его едва не разорвало на части, и установленный на нем шатер, который должен был укрывать путешественников от дождя, им уже на второй день плавания пришлось разобрать и пустить на починку своего неповоротливого судна. Проделанная работа не позволила плоту развалиться; хотя разочаровавшийся в собственной затее Лагашир был уверен, что этим дело и кончится, однако плавание с утратой шатра даже привыкшему к превратностям бродячей жизни Эмрику начало представляться поистине кошмарным испытанием. О том, какие мучения испытывали маг и Мисаурэнь, он мог лишь догадываться по их искаженным страданием лицам, ибо запас ругательств и проклятий они давно исчерпали и вот уже третьи сутки почти не раскрывали рта.

Потоки дождя низвергались сверху, грязь заливала снизу, причем в лучшем случае бурые воды Ситиали покрывали ноги путешественников по щиколотку, а в худшем, когда русло реки сужалось, волны дохлестывали до колен. Спуская плот на воду, Эмрик скинул с себя всю одежду, оставшись в одной набедренной повязке, и с тех пор не пытался укрыться от дождя. Мисаурэнь, азатем и Лагашир тоже избавились от влажных лохмотьев, и теперь все трое, мокрые, грязные и злые, походили больше на легендарных вишу, чем на обычных людей. И ни хитроумие Эмрика, ни магические заклинания Лагашира, ни колдовские способности Мисаурэни не могли помочь им обсушиться и согреться в этом пропитанном водой мире. Даже когда дождь ненадолго прекращался, не имело смысла причаливать к раскисшим, тестообразным берегам, ибо невозможно на них было отыскать ни сухой травинки, ни клочка твердой почвы, пригодных для разведения костра.

Все было почти так, как говорил Нжиг, и в точности так, как говорила Жужунара, твердо уверенная в том, что в сезон дождей степь можно пересечь либо на гвейре, либо на плоту. Эмрику, родившемуся на Солончаковых пустошах, трудно было поверить россказням пьяной старухи, но Лагашира ей каким-то образом удалось убедить, что единственный способ достичь скалы Исполненного Обета, на которой нгайи приносят жертвы Сыновьям Оцулаго, — это спуститься к подножию Флатарагских гор по течению Ситиали. Выходцу из северных степей казалось, что лошади пройдут везде, рекам же положено течь с гор, а не к их подножию, о чем он и заявил Лагаширу. Однако Нжиг, появившийся вслед за ним в трапезной, где маг беседовал со старухой, встал на сторону Жужунары, подтвердив, что Ситиаль и Сурмамбила в самом деле катят свои воды к Флатарагским горам. У подножия их обе реки сливаются и, согласно одним легендам, рассекая их надвое, а по другим проходя под ними, устремляются к земле Истинно Верующих.

Особого доверия слова Нжига не вызывали: старик не мог не сознавать, что, надумай его гости отправиться по реке, ему представится возможность не только сохранить своих, но и прибрать к рукам их собственных лошадей. Старосте ничего не стоило сговориться с Жужунарой, и все же Лагашир почему-то поверил им и так загорелся идеей плыть по реке, что уже на рассвете путешественники двинулись к Ситиали, ведя в поводу лошадей, навьюченных всем необходимым для изготовления плота. В сопровождении трех деревенских парней они под проливным дождем достигли реки, а на следующее утро началось это ужасное плавание, во время которого Эмрика утешала только мысль о том, что каждый проведенный на плоту день приближает его к встрече со Мгалом.

Ловко орудуя рулевым веслом, он зорко вглядывался в громадные валуны, которые все чаще стали попадаться на низких берегах и несомненно свидетельствовали о том, что плот приближается к подножию гор. За время плавания Эмрик убедился, что Жужунара была права: сколь ни отвратительным было их путешествие по реке, Мгалу, Лив и Бемсу, отправившимся в путь на лошадях, должно быть, приходится еще хуже. И хотя северянин способен был совершить многое, представлявшееся невозможным любому другому человеку, временами Эмрик начинал думать, что, бросившись в погоню за Девами Ночи, его могучий друг взялся за дело, которое окажется не по плечу даже и ему. Чем дальше плыли они по Ситиали, тем безнадежнее казалась ему затея с освобождением Батигар, но теперь уже изменить что-либо было совершенно невозможно. Вернуться в Бай-Балан они сумеют лишь похитив у нгайй единорога, а сделать это, по-видимому, проще всего будет у скалы Исполненного Обета, поскольку до сих пор путешественники не видели еще ни одной Черной Девы, а искать их в степи было заведомо бесполезно…

— Эмрик, будь осторожен, впереди утес! — крикнула Мисаурэнь, стоявшая на носу плота с шестом в руках.

— Вижу, но это не утес. Скорее топляк.

— Это плот! — уверенно заявил Лагашир, который, давно уже оставив шест, вглядывался вдаль, прикрываясь ладонью от дождя.

— Вот не ожидала, что кому-то еще придет охота в такой грязи валандаться! — проговорила Мисаурэнь, брезгливо кривя губы. — Ну, этот, верно, тоже не по своей воле в путь отправился.

— Их там двое, — заметил Лагашир и принялся отвязывать от жерди, высящейся над залитым водой настилом, сверток с оружием.

Вглядываясь сквозь мелкий дождь в фигуры, зашевелившиеся на полускрытом водой плоту, Эмрик испытал одновременно радость и беспокойство. Приятно было увидеть человека в этом насквозь промокшем и раскисшем мире, где вымерло все живое: птицы и рыбы, звери и гады ползучие, не говоря уж о людях, — значит, не такая это всеми богами забытая сторона, как кажется. И тревожно, потому что было в одной из фигур что-то неуловимо знакомое…

— Да это же Батигар! — воскликнула Мисаурэнь и, потрясая шестом, завопила: — Ба-ти-гар! О-эй!

Большой плот, будучи меньше нагружен, двигался быстрее маленького и чем ближе подплывал к нему, тем яснее становилось, что ведьма не ошиблась: одна из девушек была в самом деле исфатейской принцессой из рода Амаргеев, хотя наспех намотанные вокруг бедер лохмотья и покрытое разводами грязи тело явно не соответствовали высокому титулу наследницы престола Серебряного города, каковой Батигар имела полное право носить после гибели Чаг на Глеговой отмели. Чернокожая спутница ее, воинственно поднявшая копье, которое использовала прежде в качестве шеста, чтобы выводить плот на середину реки, была, безусловно, нгайей и, похоже, намеревалась отбиваться от невесть откуда взявшихся чужаков до последнего вздоха.

— Мисаурэнь?.. Ты?.. Здесь?.. — Испуг, недоумение и узнавание сменились на лице принцессы широкой улыбкой, и она во весь голос заорала: — Ты! Жива-й-й-а-а-а! — Батигар перевела взгляд на спутников ведьмы. — Эмрик? Лагашир? Но ведь вы же погибли на Глеговой отмели?..

— Да живы мы все, живы! Не так-то легко ведьму и Черного мага на морское дно отправить! А Эмрик, когда надо, и камень бездушный заставит себе на подмогу броситься! — Мисаурэнь кинула шест под ноги Лагаширу и заплясала на месте, протягивая руки к Батигар. Эмрик ощутил укол ревности и, не глядя на принцессу, едва сдерживающуюся, чтобы не прыгнуть в мутные воды Ситиали и не поплыть навстречу подруге, вперил взгляд в нгайю. И по тому, как дрогнуло ее выразительное, странное, но по-своему привлекательное лицо, как искривился в горькой усмешке рот, неожиданно догадался, из-за чего эти девушки оказались вместе на крохотном плоту. Припомнилась ли ему болтовня матросов на «Норгоне» и «Посланце небес», какие-то слова, оброненные Мисаурэнью, когда лежала она в его объятиях, или разглагольствования Жужунары о своеобразных обычаях Дев Ночи, но, как бы то ни было, он внезапно понял, что должно произойти в следующие мгновения и, навалившись изо всех сил на рулевое весло, заставил плот резко вильнуть вправо.

Брошенное нгайей копье просвистело в пяди от лица Мисаурэни, Батигар вскрикнула, повернулась к чернокожей и, оступившись на скользких жердях, шлепнулась в воду. Ведьма кинулась ей на помощь, а Лагашир вместе с Эмриком вцепился в рулевое весло, уводя плот в сторону от бултыхавшихся в воде девушек.

— Какая кровожадная особа! — промолвил маг, подозрительно посматривая на нгайю, с застывшей улыбкой на устах наблюдавшей за тем, как Мисаурэнь и Батигар, забыв обо всем на свете, отфыркиваясь, переглядываясь и пересмеиваясь, саженками догоняют успевший-таки обогнать их плот.

— Держи руль! — бросил Эмрик и метнулся на левый край плота, шедшего на сближение с плотом чернокожей.

Совершив гигантский прыжок, он упал на четвереньки, и плот нгайи под его весом накренился так, что сама она, не устояв на ногах, покатилась по скользким жердям. В руках Девы Ночи блеснул нож — Эмрик не ошибся и, проследив за взглядом Лагашира, увидел то, что ускользнуло от внимания мага. Не могло не ускользнуть, ибо Магистр видел в чернокожей стражницу, подругу, кого угодно, но не брошенную любовницу, готовую на все: убить соперницу, либо собственную возлюбленную, либо даже себя — как уж придется.

Схватив нгайю за лодыжку, Эмрик дернул ее, подгребая под себя, вывернул кисть, и нож, выпав из разжавшихся пальцев, застрял в щели между жердями.

— Уброха чибавма! Пусти! — прошипела Дева Ночи, и боль, плеснувшая из огромных черных очей ее, напомнила Эмрику совсем другие глаза, тоже полные горя и отчаяния, и он, помимо воли, прошептал, прекрасно понимая, что кочевница, скорее всего, и слов-то таких не знает:

— Разве поможет нож, если кровоточит душа? Но что-то нгайя все же поняла, потому что, когда Эмрик откатился от нее, не стала разыскивать нож или какое-нибудь другое оружие. Поднявшись на ноги, она оцепенело глядела, как Батигар, а за ней и Мисаурэнь карабкаются на плот, цепляясь за протянутую Лагаширом руку. Глядела и плакала. Да-да, плакала, Эмрик мог бы поклясться в этом Усатой змеей, хотя другие ничего не заметили — чтобы рассмотреть слезы на мокром от дождя, перепачканном грязью лице чернокожей, надо стоять очень-очень близко. Или чувствовать то же, что и она…

Девы Ночи подошли к скале Исполненного Обета вечером, и скакавшие вместе с пастухами Мгал и Бемс успели увидеть, как в сгущавшихся сумерках покидает священный утес племя, совершившее уже обряд жертвоприношения Сыновьям Оцулаго. Чернокожие всадницы одна за другой направляли гвейров в воды Сурмамбилы, разлившейся подобно большому озеру слева от скалы, на вершине которой высилось пять столбов. Текущая справа от утеса Ситиаль была так глубока, что нгайи даже не пытались переправиться через нее, Сурмамбила же, несмотря на быстрое течение, оказалась в месте разлива столь мелка, что вода в ней едва доходила до брюха единорогов. С недовольным похрюкиванием огромные животные медленно брели по мелководью, обходя валуны, вокруг которых вскипала грязно-желтая пена, и, выбравшись на противоположный берег реки, скрывались в нагромождении скал. Следом за гвейрами к броду начали спускаться быки, и вскоре у подножия скалы Исполненного Обета не осталось ни одной живой души, однако захватившие Мгала и его спутников кочевницы не торопились приближаться к жертвенным столбам. Быстро и сноровисто нгайи начали расседлывать единорогов, отвязывать притороченные к их спинам части шатров, и северянин понял, что на вершину скалы кочевницы не поднимутся до самого жертвоприношения, а оно, по-видимому, будет зависеть от погоды. И если завтра с утра пойдет дождь…

— Если не идти дождь, Сыновья Оцулаго получить жертвы в полдня, охотно ответил на его вопрос Гварра — пастух, за спиной которого Мгал проделал весь путь до скалы Исполненного Обета, и щелкнул бичом, а потом громко заухал, собирая быков, разбредшихся в тщетных поисках жухлых кустиков травы, чудом уцелевших на каменистой почве после стоянки здесь нескольких кочевий, приносивших жертвы Народу Вершин.

— А дождь будет? — с надеждой спросил Мгал, силясь разглядеть Лив среди суетящихся около гвейров Дев Ночи.

— Утром дождь не идти. Мать племени стара и хитра. Она знать, когда приходить к скале. Другие стоять тут, дождь идти, они ждать. Она знать: поздно прийти — ждать нет. Смотреть небо. — В подтверждение своих слов Гварра указал рукоятью бича на быстро летящие тучи, но, сколько ни вглядывался в них Мгал, понять, будет или нет завтра дождь, не мог.

Впрочем, он вполне доверял словам пастуха, за прошедшие дни ни разу не ошибшегося в предсказании погоды. Еще более полезной представлялась северянину способность его узнавать о том, что происходит в становище нгайй, появляться среди шатров которых без особого приглашения пастухам было строжайше запрещено. Именно от Гварра Мгал узнал о побеге Батигар и Шигуб, равно как и о схватке Лив с Очиварой, в результате которой кабиса рода Киберли не только утратила звание лучшей охотницы рода, но и была осуждена советом Матерей на принесение в жертву Сыновьям Оцулаго. Столь суровый приговор объяснялся тем, что по вине Очивары племя лишилось Шигуб и Батигар, и если это упущение она частично искупила пленением Лив, то поражение в схватке со светловолосой рабыней прощению не подлежало. То есть Мать племени могла бы устроить повторный поединок, если бы не узнала, что Очивара набросилась на рабыню с ножом. Попытка убить деву, предназначенную в жертву Сыновьям Оцулаго, была расценена как стремление навредить племени, хотя, по словам Гварра, немалую роль в вынесении жестокого приговора сыграло вызывающее поведение кабисы, давно уже бравшей на себя смелость оспаривать решения Кукарры и других Матерей родов.

Осведомленность пастуха удивила и заинтриговала северянина, но, заметив, как в одну из ночей тот украдкой направляется к шатрам нгайй, Мгал понял, что далеко не все Девы Ночи предпочитают проводить время в обществе подруг и пренебрежительное отношение их к мужчинам, являясь данью традиции, носит скорее показной характер, чем соответствует истинному положению дел. Как бы то ни было, благодаря Гварре северянин знал обо всем происходящем в становище и подозревал, что вылечивший его от дрожницы пастух не зря так пространно и охотно отвечает на все задаваемые ему вопросы.

— Ночь нгайи жечь благовония, просить Мать Омамунгу простить их. Ночь ругать пленниц — плохие дочери Омамунги, не жаль давать Оцулаго. Стеречь крепко, — продолжал Гварра, косясь на Мгала. — Утром вести к столбам, привязывать, жечь костер. Дым звать Сыновей Оцулаго. Нгайи стоять коленями на земле, хвалить Оцулаго. Думать о Боге-Отце. Так. Смотреть вокруг — нет. Понял ли?

— Погоди-ка! Ты хочешь сказать, что если мы с Бемсом собираемся освободить Лив, то лучше сделать это не нынешней ночью, а утром, во время жертвоприношения? — Мгал понизил голос и оглянулся по сторонам. Он был уверен: Гварра давно уже догадался о том, что они с Бемсом намерены грядущей ночью освободить Лив и удрать от Дев Ночи, спустившись на плоту по течению Ситиали до Земли Истинно Верующих. Судя по тому, что Очивара так и не сумела отыскать Батигар и Шигуб, девушки избрали именно этот путь, имевший перед бегством на гвейре то преимущество, что догнать спущенный в бурную реку плот нгайи, даже разгадав их замысел, не смогли бы при всем желании.

Северянин сознавал, что расспросы о местности и обычаях нгайй наведут пастуха на мысль о готовящемся побеге, но не особенно старался скрыть от него свои намерения. По нескольким оброненным как бы между прочим фразам он понял, что Гварра и его товарищи, не желая зла светлокожим пленникам, будут тем не менее рады, если те как-нибудь незаметно исчезнут, ибо кое-кто из Дев Ночи уже начал засматриваться на них, а уступать чужеземцам своих подружек пастухи не собирались. Мгал предполагал, что у Гварры имеются и более серьезные мотивы поощрять пленников к бегству, связанные каким-то образом с жертвоприношением, однако, видя нежелание его посвящать их в свои дела, не стал проявлять излишнего любопытства. Тем более что сам Гварра нескромных вопросов не задавал, делая вид, что не догадывается о замыслах пленников.

Услыхав последний вопрос северянина, пастух огорченно покачал головой и с сожалением развел руками:

— Ты говорить трудно, я не понять. Прости. Утром дождь не идти. Это так. Ты и Бемс — ставить шатер. Потом Бемс ехать со мной — собирать быков. Понял ли?

— Понял, понял, — усмехнулся Мгал и, спрыгнув с гвейра, направился к Бемсу, который уже помогал пастухам обтягивать их единственный шатер шкурами.

Прислушиваясь к доносящимся из становища нгайй крикам и заунывному пению, отрывистому бою маленьких поясных барабанов и сиплому гудению сопелок, северянин убедился, что Гварра не ошибся: спать в эту ночь кочевницы не собирались. А взглянув на небо, уверился, что и дождя, к которому он уже привык и на который они с Бемсом сильно рассчитывали, в ближайшее время ждать не приходится. Более того, ветер разогнал тучи — впервые с тех пор, как они покинули деревню Нжига, — и на темно-фиолетовом небе неожиданно засияли яркие низкие звезды.

Все складывалось в высшей степени неудачно: похитить Лив, являвшуюся, вместе с Тарнаной и Очиварой, в эту ночь центром внимания нгайй, было совершенно невозможно, и, значит, измысленный план бегства оказывался никуда не годным. Если бы они с Бемсом надумали удрать вдвоем, то сейчас никто бы не помешал им стащить к реке все необходимое для изготовления плота, но припрятать плот до рассвета было решительно негде. Обойдя становище, Мгал, за которым никому, естественно, и в голову не приходило присматривать, удостоверился в этом собственными глазами и вынужден был признать, что посетившая его после разговора с Гваррой мысль залечь на ночь в какой-нибудь расщелине поблизости от жертвенных столбов и оттуда уже выскочить на выручку Лив, когда нгайи будут этого меньше всего ожидать, тоже неосуществима. Сливаясь, две реки так подточили основание скалы Исполненного Обета, что она оказалась нависшей над ними, и никаких расщелин в ней, увы, не было. Точно так же, как не было у северянина, сколько ни ломал он свою бедную голову, ни одной мысли о том, каким образом перехитрить нгайй.

Спасти дувианку можно было единственным способом: прорваться к ней из-за спин кочевниц во время жертвоприношения, с тем чтобы всем вместе броситься со скалы и вверить себя милости богов и клокочущему потоку, который в месте слияния двух рек гудел, бурлил и взревывал, исторгая из своих недр клочья густой пены, тускло светившейся во мраке ночи. Придя к столь неутешительным выводам, северянин закончил осмотр местности, который, заметь его кто-нибудь из Дев Ночи на священной площадке у жертвенных столбов, стоил бы ему жизни, и в последний раз окинул взглядом шатры, скучившиеся у подножия скалы Исполненного Обета.

Невзирая на позднее время, по становищу шастали нгайи с горящими жировыми светильниками и копьями в руках — отгоняли злых духов. Засевшие же в самом большом шатре певицы продолжали оглашать окрестности двух рек громким недружным пением, от которого даже у Мгала свербило в ушах и сосало под ложечкой. В шатре этом находились и предназначенные в жертву девушки, и если бы не неугомонные певицы, несравнимо лучше владевшие копьями, мечами и ножами, чем сопелками, дуделками и голосами своими, от которых толстокожие гвейры и те, вопреки обыкновению, ушли подальше от становища… Ах, как здорово было бы натравить этих огромных тварей на шатры кочевниц! Но нет, чужого они скорее на рог поднимут, чем послушаются, а испугать их, верно, и глегу не под силу…

Постояв еще некоторое время на берегу Ситиали, Мгал отправился в шатер пастухов и, не дожидаясь Бемса, помогавшего Гварре следить за быками, забрался в отведенный им угол и растянулся на пахнущих дымом шкурах.

Утро, как назло, выдалось таким погожим, что в прозрачном воздухе каждая складка, каждый уступ Флатарагских гор были отчетливо видны. До лугов и рощь, росших на пологих склонах, до карликовых изогнутых ветрами деревьев, вкогтившихся железными корнями в края неприступных утесов, казалось, рукой подать, и только вершины их скрывались в туманной дымке. С этих-то вершин, как гласили легенды, и взирали на степь орлиные глаза Сыновей Оцулаго, ожидавших условленного сигнала — дымного костра, разведенного перед пятью жертвенными столбами на скале Исполненного Обета.

В это утро Сыновьям Оцулаго не пришлось ждать долго. Едва рассвело, умолкли сопелки, гуделки и поясные барабаны, раскисшая от дождей кожа которых не успела еще как следует просохнуть, натянуться и обрести звучность. Затихли неугомонные, охрипшие и сорвавшие голос певицы, всю ночь умолявшие Мать Омамунгу простить их соплеменниц за то, что грядущий день — единственный день в году — должны они посвятить своему божественному отцу. За ночь изодравшим голос кочевницам удалось, надо думать, убедить богиню, что предназначенные в жертву неверному супругу ее девушки являются самыми скверными дочерями Великой Матери и жалеть их нечего. Теперь же настало время ублажить Оцулаго и уверить его в том, что предназначенные ему жертвы, которые получит он через крылатых сыновей своих, достойны грозного Отца. Сделать это было потруднее, чем договориться с Омамунгой, ибо Оцулаго, подобно всем мужчинам, больше доверял глазам своим, чем ушам, и потому-то, когда три обнаженные девушки были привязаны к трем столбам, перед которыми запалили исходящий клубами сизого дыма костер, наступил самый ответственный момент. Из толпы Дев Ночи, полукругом обступившей дымный костер и находившуюся за ним, расположенную на самом краю скалы площадку с жертвенными столбами, выскочило две дюжины чернокожих танцовщиц. Тела их были раскрашены яркими цветными глинами и увешаны браслетами, ожерельями и бусами, собранными со всего становища.

Под дробный звук щелкающих, подобно кнутам, деревянных дощечек, под звон медных колокольцев, привязанных к запястьям и щиколоткам, девушки образовали вокруг костра хоровод, который завертелся, закрутился, то распадаясь на пары извивающихся танцовщиц, то вновь сливаясь и кружась посолонь под поощрительные вопли многочисленных зрительниц, восторженно размахивавших над головами копьями и мечами.

— Хороши девки! Ах, хороши! Огонь да и только! — восхищенно бормотал Бемс, не в силах отвести жадных глаз от гибких фигурок танцовщиц, от прыгающих в такт пляске грудей, стройных ног, переступавших с неописуемой быстротой и грацией, от ходящих волнами бедер и плоских, покрытых бисеринками пота животов…

— Хороши-то хороши, а попробуй-ка прорвись через такой заслон! проворчал Мгал, оглядывая беснующуюся у подножия скалы толпу из-под приоткрытого полога шатра, стоящего ближе других к месту жертвоприношения. В отличие от Бемса, он ни на мгновение не забывал, ради чего они, нарушая все существующие у нгайй табу, пробрались сюда, и готов был грызть локти от собственного бессилия. Плясали кочевницы отменно, слов нет, Оцулаго не мог не признать в танцовщицах дочерей своих, не мог не простить их и, следовательно, не мог не принять их жертву. И, конечно же, сыновья его, давно заметив дымовой сигнал, летели сюда во всю прыть. Летели, чтобы забрать Лив, пробиться к которой сквозь толпу возбужденно потрясавших оружием нгайй не смог бы сам Вожатый Солнечного Диска…

— Калхай! Калхай! — завопил, перекрывая шум толпы, визгливый женский голос, от которого у северянина заломило в висках, и он понял — летят.

— Кала-хай! Кала-хай! Ай-ай-ай!.. — завыли, запричитали, заскулили Девы Ночи, разом забыв о ритуальном танце, и повалились на колени, бросая оружие и прикрывая головы руками.

— Нар-ра-ай! Ай-пай! Кала-хай! — Танцовщицы кинулись к своим соплеменницам, как цыплята к наседке при виде камнем падающего на них из поднебесья балабана.

Несколько мгновений Мгал зачарованно смотрел в небо, на темные точки, которые, увеличиваясь на глазах, приобретали все больше сходства с летучими мышами, а потом, толкнув окаменевшего Бемса в бок, скомандовал:

— Вперед! Пришло наше время!

Выскочив из шатра, северянин ринулся к дымному костру и уже преодолел половину расстояния до толпы коленопреклоненных нгайй, когда одна из танцовщиц, не успевшая еще опуститься на землю, неожиданно взвизгнула, указывая рукой в его сторону.

Одна, две, три кочевницы повернули головы, на лицах их застыли страх и недоумение, и проклинавший себя в душе за гибельную торопливость Мгал уже решил было, что все еще может обойтись, но тут резво вскочившая с земли кривоногая старуха истошно заголосила:

— Пага тор! Вай-во! Унджасо бахот выриули!

— Ул! Ул! — взвыли кочевницы, уразумев наконец, что ничего сверхъестественного не происходит, а просто какие-то белокожие рабы осмелились испортить торжественное жертвоприношение. Руки потянулись к брошенному оружию, нгайи повскакали на ноги, и в этот пренеприятнейший момент приостановившийся Бемс издал свой знаменитый рык:

— Гар-р!

Совершив гигантский прыжок, Мгал врезался в толпу оцепеневших нгайй, яростно размахивая уворованным в шатре мечом. Девы Ночи отшатнулись, подались в стороны, и обрушившийся на них Бемс, непрестанно орущий, вращающий в каждой руке по половине копья, довершил разгром охваченных смятением кочевниц.

Рванувшись в образовавшийся проход, северянин выскочил к костру, задохнулся от едкого дыма, ринулся в сторону, огибая его слева, Бемс следовал за ним по пятам. До привязанных к столбам жертв оставалось шагов двадцать, когда сзади раздался режущий слух вопль старухи — Матери племени:

— Тор убайхо! Варсутал пага!

Увидев боковым зрением взметнувшиеся для броска копья, Мгал кинулся на землю, Бемс юркнул в дымовую завесу. Полдюжины копий с широкими листообразными наконечниками, способными срезать человеку голову с плеч, взвились в воздух, и, услышав сзади разочарованное уханье, северянин метнулся к столбу, у которого корчилась, тщетно пытаясь избавиться от опутывавших ее ремней, Лив. На миг его ослепили светлое золото волос дувианки и неправдоподобная белизна кожи, на которой призывно пылали выкрашенные алым соски. Мгал зарычал, отгоняя наваждение, рубанул по ремням и едва успел обернуться, чтобы отбить нацеленные ему в грудь клинки.

Уворачиваясь от сыпавшихся на него ударов и с трудом отбивая дрянным мечом те, от которых уйти было невозможно, он мельком видел, как ловко орудует своими палицами Бемс, силясь прорваться к светлокожей девушке, привязанной у соседнего столба, как воет, брызжа слюной и отчаянно жестикулируя, Мать племени, призывая нгайй забросать чужаков копьями. Если Девы Ночи послушаются ее, все будет кончено в считанные мгновения, пронеслось в голове Мгала, и он что есть мочи заорал:

— В реку! Прыгайте в реку! Скорей!

Но ни Бемс, ни Лив не слышали его. Бравый моряк вошел во вкус и махал обломками копья так самозабвенно, будто ему за это деньги плачены, а скинувшая путы девушка грызла зубами ремни, удерживавшие у столба ее товарку по несчастью.

— Проклятая дурища! — рявкнул Мгал, отступая под натиском нгайй к краю скалы. — В реку! Прыгай же, ведьмин сок! Прыгай!

Слова его потонули в хлопанье громадных крыльев, небо потемнело, и северянин с ужасом увидел падающего на него птицечеловека. Отпрыгнув в сторону, ощутил острую боль в левом предплечье, в лицо ему ударил ветер от бьющихся совсем рядом крыльев, а затем наседавшие на него нгайй начали одна за другой валиться наземь, не то умоляя Сыновей Оцулаго смилостивиться над ними, не то поверженные уже их незримыми руками. Но Мгалу не было дела ни до Дев Ночи, ни до Народа Вершин, и, пользуясь тем, что натиск кочевниц прекратился, он кинулся к Лив, сумевшей-таки отвязать эту, как ее… Тарнану, и толкнул дувианку к краю скалы. — Прыгай!

Что-то обрушилось на северянина сверху, Лив вывернулась из его рук, он упал на спину и увидел целую стаю кружащих над скалой человекообразных тварей. Попытался вскочить и тут же был сбит с ног запнувшейся о него дувианкой. На мгновение перед глазами возник длинный тонкий шип, вонзившийся в икру девушки, и его озарило: духовые трубки! Сыновья Оцулаго расстреливают нгайй из духовых трубок!

Сознавая всю нелепость своего поведения, он попытался укрыть рухнувшую подле него Лив собственным телом, но какая-то неодолимая сила рванула девушку из рук Мгала, и он непроизвольно еще крепче вцепился в нее, почувствовав в то же время, как ноги его отрываются от земли. Крылатые твари пытались отнять у него Лив и тянули вместе с ней в поднебесье. Площадка для жертвоприношений стала отдаляться, северянин увидел лежащих вповалку вокруг все еще дымящегося костра нгайй, потом две крылатые твари вынырнули откуда-то снизу и опутали его мелкоячеистой сетью. Тело Лив обмякло и осело на Мгала, ему показалось, что они падают, но сеть, подхваченная тремя крылатыми людьми, вновь рванулась вверх. Северянина встряхнуло, он перевернулся лицом вниз и увидел далеко внизу скалу Исполненного Обета. Увидел и так был поражен происходящим на ней, что на какое-то время забыл о собственной незавидной участи.

Три шатра пылали, а расхаживавшие по жертвенной площадке люди тычками сгоняли уцелевших кочевниц к дожидавшимся их у основания скалы гвейрам. Разглядеть тех, кто решил воспользоваться бедственным положением нгайй, Мгал с такой высоты не мог, но почему-то не сомневался, что это были Гварра и его товарищи. И помогали им, надо думать, их подружки, на собственном опыте убедившиеся, что мужчины годны на нечто большее и лучшее, чем просто пасти быков. Жизнь менялась на глазах не только в Краю Дивных Городов, но и в этих бескрайних степях, хотя ни Черные маги, ни Белые Братья протоптать сюда тропинку еще не успели…

— Я не понимаю, что происходит! Мы плывем среди этих скал уже полдня, а Сурмамбилы нет и нет! Вы говорили, что две реки сливаются в степи, у подножия Флатарагских гор. Но если это — степь, то я — глег! — Мисаурэнь вопросительно посмотрела на Эмрика, который налегал на рулевое весло, уводя плот от столкновения с утесом, вспенивавшим воду посреди реки.

Не дождавшись от него ответа, девушка перевела взгляд на Лагашира, однако того все еще трепала дрожница, и он, кутаясь в изорванную бычью шкуру, смотрел прямо перед собой остекленевшим взглядом и вопроса ее явно не слышал. С магом происходило что-то неладное: в бреду он толковал про кольцо, которое якобы высасывает из него силы, а приходя в сознание, отказывался принимать помощь от Мисаурэни. Про кольцо же, украшавшее его руку, Магистр коротко сказал, что оно ему дороже жизни и он убьет всякого, кто посмеет прикоснуться к нему.

— Пропади ты со своими тайнами! — буркнула Мисаурэнь и обратилась к Батигар: — А ты что скажешь по поводу этой самой скалы Исполненного Обета? Сквозь землю она, что ли провалилась?

— Да что ж я могу сказать? Слышала, стоит эта скала у слияния двух рек, вот и все. — Принцесса лучезарно улыбнулась вновь обретенной подруге, и ведьма проглотила готовую сорваться с языка грубость.

Она начинает что-то подозревать и скоро обо всем догадается, вяло подумала Шигуб, переводя взгляд с девушек на отвесные утесы, высящиеся по обе стороны реки. Теперь уже неважно, чуть раньше или чуть позже плывущие на плоту поймут, что давно проскочили слияние рек, — исправить что-либо все равно невозможно. Дева Ночи знала: когда правда откроется — ее, скорее всего, убьют, и все же не сожалела о содеянном. По-настоящему плохо было ей оттого, что она не могла понять саму себя. Иногда ей казалось, что она подмешала сонное зелье в исцеляющий от дрожницы отвар гарь-травы, чтобы досадить предавшей ее Батигар, а иногда начинала думать, что сделала это, дабы спасти свою бывшую любовницу и этих светлокожих чужаков от встречи с соплеменницами, которые обнаружили бы их плот задолго до того, как те успели бы взяться за оружие. Впрочем, на самом-то деле все получилось само собой и почти что помимо ее воли.

Пристав к берегу, чтобы сделать из двух плохоньких плотов один хороший, чужаки ощутили недомогание. Сначала черноволосый мужчина с холодным змеиным взглядом, которого они звали Лагаширом. Потом Эмрик, дважды спасший маленькую подружку Батигар, а потом и сама подружка, носившая трудное имя: Мисаурэнь. Мужчины хуже переносят дрожницу, которую нгайи называют луска-квеба, но все же у них хватило сил переделать плот и даже спустить его на воду. Шигуб не мешала и не помогала им — та, ради кого она покинула племя, предала ее, и ей стало все едино: плыть, стоять, ползти или лежать. Ей не хотелось никого видеть и ничего слышать, не хотелось даже дышать, но когда Батигар, единственная, кого пощадила дрожница, потому что та пила вейк, попросила ее помочь занедужившим спутникам, Шигуб согласилась. Согласилась назло Мисаурэни, заявившей, что она сама излечит своих товарищей, так как не доверяет «дикарке». Она действительно умела лечить и помогла мужчинам одолеть первый приступ болезни, которая рано или поздно заставляет трястись каждого живущего в степи, если тот не пьет вейк. Но сил у маленькой, продрогшей до костей и невыспавшейся колдуньи было мало, и в конце концов она разрешила «дикарке» сварить целебный отвар. Велика честь!

Каждая нгайя умеет готовить вейк или, по крайней мере, отвар гарь-травы. Добавить туда «сонную дурь» было нетрудно, и, когда чужаки, выпив отвар, заснули, Шигуб задумалась, что же ей делать дальше. Светлокожие были в ее власти, но что с этой властью делать, девушка решительно не знала. От апатии ее после того, как она развела среди грязи костер, ухитрилась вскипятить на сырых жердинах котелок с корешками и травами, а потом заставить чужаков в положенный срок испить подозрительное снадобье, не осталось и следа, однако как жить дальше и прежде всего как воспользоваться действием сонного зелья, Шигуб представляла себе весьма смутно.

Самым правильным было бы подогнать плот к скале Исполненного Обета и передать светлокожих в руки нгайй, которые простили бы за это ее побег и, наверно, стали бы даже почитать особо хитроумной и удачливой. Отплатить предательством за предательство было соблазнительно, но что-то подсказывало девушке, что едва ли она права, называя Батигар изменницей. Ведь она всего лишь вернулась к той, с которой была разлучена волею судеб, а это на любом языке именуется верностью… Кроме того, не следовало забывать, что Шигуб вызвала Очивару на бой и вачави унемпо должен будет состояться, если она надумает вернуться к своему племени. И, наконец, Шигуб почему-то неприятно было думать о том, что, когда Эмрика определят в пастухи, кое-кто из нгайй непременно начнет зазывать его в свой шатер. Она знала, что некоторые Девы Ночи предпочитают заниматься любовью с мужчинами, а не со своими подругами, и, конечно же, эти твари не обойдут Эмрика своим вниманием…

Да, подогнать плот к скале и выдать светлокожих любому находящемуся там в этот момент племени нгайй было, безусловно, самым правильным. Но делать этого Шигуб не хотела и ограничила свою месть тем, что не разбудила чужаков, когда плот миновал слияние рек и углубился в нагромождения скал, из которых не было возврата. И теперь перед ней вставал вопрос: была ли это и правда месть, или она, не желая признаваться себе в этом, сделала все зависящее от нее, чтобы спасти светлокожих от копий нгайй? Спасти Батигар и этого узколицего мужчину со стальными мускулами и сострадательным сердцем?..

Шигуб вздохнула и вновь посмотрела на неприступные скалы, даже причалить к которым при таком сильном течении было задачей не из легких. Нет, ни покинуть плот, ни повернуть его чужаки не смогут, и, значит, нечего больше скрывать то, что уже к вечеру станет очевидным для всех. Девушка в последний раз взглянула на узкую полоску удивительно голубого неба над головой, вспомнив, что дожди в предгорьях идут реже, чем над степью, и, повернувшись к Мисаурэни, сказала:

— Это горы Оцулаго. Слияние двух рек мы проплыли прошлым вечером. Вы проспали его. Я добавила в отвар гарь-травы «сонную дурь», которой Девы Ночи отпаивают гвейров во время гона. — Шигуб говорила медленно, тщательно подбирая слова чужого языка, и по тому, как оскалилась маленькая подружка Батигар, ей стало ясно, что та хорошо поняла ее.

— Дрянь! Мерзкая дикарка! Грязная гадина, ты опоила нас, и сдохнуть мне на этом месте, если тебе не придется пожалеть об этом! — Мисаурэнь задохнулась от ярости, и Батигар, хорошо знавшая, что ее несдержанная на язык подруга вот-вот перейдет от слов к делу, поспешно вскочила на ноги и встала посреди плота, выставив перед собой руки в умиротворяющем жесте.

— Не вздумай пускать в ход свои чары! Прежде надо разобраться, зачем Шигуб это сделала, и, вообще, помни, что только благодаря ей нгайй не принесли меня в жертву Сыновьям Оцулаго!

— Чтобы расправиться с этой стервой, мне не понадобятся никакие чары! процедила Мисаурэнь и подняла лежащее у ее ног копье. — Я предупреждала, что дикарке нельзя доверять…

— Но снадобье ее в самом деле излечило вас с Эмриком от дрожницы! прервала ее Батигар. — Да и Лагаширу заметно полегчало.

— Мне известно, почему ты защищаешь ее! Прочь с дороги! — Угрожающе выставив перед собой копье, Мисаурэнь двинулась к Шигуб, не обращая внимания на стоящую у нее на пути принцессу.

— Вот-вот, только смертоубийства нам и не хватало, — насмешливо произнес за ее спиной Эмрик. — Как, кстати, твоя Двуполая Ульша относится к пролитию крови? Доводилось мне слышать, что она, как и большинство прочих богов, печется о тех, кто дарует людям жизнь, а не о тех, кто отнимает ее у своих ближних.

— Что б ты понимал в учении жрецов Великой Матери! — презрительно бросила ведьма, не оборачиваясь.

— Ничего, — смиренно согласился Эмрик. — Зато я, в отличие от тебя, понимаю, что, пока мы спали, Шигуб могла всем нам перерезать глотки, однако не сделала этого. Хотя причин для этого у нее было несравнимо больше, чем у тебя.

— Вздор! Из-за нее нам не удастся встретиться с Мгалом, который в поисках Батигар наверняка бы пришел к скале Исполненного Обета. Мы потеряли след кристалла Калиместиара, и виновата в этом мерзкая дикарка! — Мисаурэнь готова была испепелить взглядом невозмутимо прислушивавшуюся к разгоревшемуся спору кочевницу, но копье опустила и уже не пыталась отпихнуть преграждавшую ей путь принцессу.

— Мне кажется, Шигуб не зря опоила нас сонным зельем. Ты ведь сделала это, опасаясь, как бы Девы Ночи не заметили и не перебили нас? — обратилась она к нгайе.

— Отвечай же, или, клянусь Грозноглазым, я все же выпущу тебе кишки! воскликнула Мисаурэнь, пуще прежнего разъяренная молчанием Шигуб.

— Оставь ее в покое, — посоветовал Эмрик, вглядываясь в нависшие над рекой утесы, образовывавшие некое подобие гигантской арки. — Теперь уже не имеет значения, из-за чего мы оказались во Флатарагских горах. Значительно важнее узнать, что ждет нас по ту сторону гор. Действительно ли, что за ними простираются Земли Истинно Верующих? Шигуб, твои соплеменницы когда-нибудь спускались по течению Ситиали? Попытайся припомнить, что рассказывали нгайи об этой реке? Нет ли на ней водопадов, не уходит ли она под землю? Если судьба готовит нам очередные испытания, не мешало бы подготовиться к ним заранее.

— Уплывших по Ситиали в степи называют «живыми мертвецами», — нехотя произнесла Шигуб после долгого молчания. — Когда-то, давным-давно, целое племя нгайй, скрываясь от гнева Сыновей Оцулаго, погрузилось на плоты и отправилось вниз по течению этой реки. Уплывали по ней и отступницы, и ни одна из них не вернулась, чтобы рассказать о землях, лежащих за горами Оцулаго. Матери родов утверждают, что живущие в недрах гор злые духи пожрали их. С Матерями не спорят, но Вещие Девы, рождающиеся изредка среди нгайй, говорили другое. Будто за горами есть города, которые больше Бай-Балана. И бежавшие из степи Девы Ночи живут в них, по-прежнему славя божественную Омамунгу.

Плот накрыла тень от нависающих над рекой скал, похожих на чудовищные полуразвалившиеся ворота, и Шигуб замолчала, пораженная диковинным зрелищем. Мисаурэнь и Батигар тоже, задрав головы, уставились на изъеденные ветрами, временем и непогодой утесы, и лишь Эмрик продолжал смотреть прямо перед собой, то и дело поворачивая рулевое весло, дабы не позволить мощному течению выбросить плот на вздымавшиеся из воды глыбы черного базальта.

Проснувшись среди ночи и увидев, что товарищи его спят, а Шигуб стоит у руля, он сразу же заподозрил неладное. Вид обступавших Ситиаль утесов подтвердил его опасения: нгайя не долго оставалась бессловесной и безучастной ко всему пассажиркой и не замедлила внести в их планы некоторые изменения. Затевать скандал было бессмысленно, одного взгляда по сторонам хватило, чтобы понять — вернуться в степь не удастся. Но это, как ни странно, не особенно огорчило Эмрика. После встречи с Батигар мысли его все чаще обращались к Гилю, уплывшему, по словам Лагашира, на корабле имперцев в Махаили. Он не сомневался, что туда-то Мгал в конце концов и отправится и путь по Ситиали, если и правда катит она свои бурые воды в Земли Истинно Верующих, окажется ничем не хуже, а, может статься, и лучше других путей. Разумеется, найти в огромной империи Гиля будет непросто, но если мланго всерьез заинтересовались чернокожим целителем и на борту «Кикломора» он оказался не случайно, то искать его следует в Ул-Патаре, и именно так Мгал, надо думать, и поступит.

Размышляя о том, что все складывается не так уж и плохо, Эмрик вновь задремал и окончательно проснулся уже на рассвете. Благодаря отвару, изготовленному Шигуб, о дрожнице ему напоминала только легкая ломота в суставах, и он поспешил сменить простоявшую всю ночь на руле нгайю. Попросив ее прошлым вечером ненадолго подменить его, Эмрик не догадывался, к каким серьезным последствиям это приведет, и почел за лучшее до поры до времени не сообщать никому о том, что плот их давно уже миновал скалу Исполненного Обета.

Кинув последний взгляд на исполинскую каменную арку, скрывшуюся за очередным поворотом реки, Эмрик прислушался к неспешно льющейся речи Батигар, убеждавшей Мисаурэнь, что Махаили находится ближе, чем Бай-Балан, к сокровищнице Маронды и если им удастся отыскать Гиля, то они непременно найдут и Мгала, и подумал, что Дорога Дорог вовсе не обязательно должна походить на широкий проезжий тракт, и когда она порой приобретает вид нехоженой, заросшей бурьяном тропы, это еще не означает, что идущие по ней заплутали или сбились с верного пути.

Он посмотрел на Шигуб, одиноко сидящую на противоположном конце плота, и улыбнулся. В отличие от остальных его спутников, она еще не догадывалась, что тоже ступила на Дорогу Дорог. И любовь, выведшая ее на этот путь, и милосердие, проявленное девушкой к тем, кого считала она своими недругами, говорили о том, что первое испытание пройдено ею успешно. Ибо как Дорога перекраивает людей, так и люди переиначивают Дорогу, и, раз поступив против совести, освободитель становится угнетателем, лекарь — отравителем. А если так, то Дорога Дорог легче всякой другой может превратиться в дорогу жестокости, предательства и убийства, и прокляты будут тогда идущие по ней детьми, внуками и правнуками своими. Да уберегут боги всех пребывающих в пути от подобной участи!

Часть вторая. ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ

Глава первая. ПИР В ЗОЛОТОЙ РАКОВИНЕ

Азани заворочался в глубоком роскошном кресле и осторожно принялся массировать отчаянно болевший затылок. Он провел беспокойный вечер, бессонную ночь и отвратительное утро. Больше всего ему хотелось сорвать на ком-нибудь переполнявшую его злобу, но отлично вымуштрованные слуги не давали к тому ни малейшего повода. Всем им была известна причина скверного расположения духа молодого господина, однако на цыпочках они ходили не столько страшась хозяйской немилости, сколько сочувствуя поразившему его несчастью. Ибо двадцатишестилетний фор был гневлив, да отходчив, а Марикаль обитатели дома Храфетов любили вполне искренне. Младшая сестра фора редко повышала голос, хотя умела настоять на своем, была на редкость разумна, рассудительна ипомимо доброго нрава обладала привлекательной внешностью — сочетание качеств, по общему мнению, не частое, особенно если речь шла о госпоже из высокородных.

Потому-то известие о том, что Марикаль не вернулась из храма Чистых помыслов, не на шутку встревожило и огорчило всех обитателей дома. Случалось, дочери высокородных, не получив согласие родных на брак с избранником своего сердца, убегали с возлюбленными кто под своды храмов Кен-Канвале, дабы Предвечный своей властью соединил тех, кого отказывались соединить люди, кто в пригородные поместья, дабы, не принося священных клятв, могущих навеки рассорить их с семьей, урвать все же у жестокосердной судьбы толику счастья. Случалось всякое, но заподозрить Марикаль в побеге не пришло бы в голову ни одному мало-мальски знавшему ее человеку хотя бы потому, что родовитости ей хватило бы на двоих, избери она в спутники жизни даже ремесленника или землепашца. Храфеты не смущались вводить в свой род людей самого низкого происхождения, включая рабов, и если кто-то поглядывал на них из-за этого искоса, то порицать вслух смельчаков не находилось. Вернее, жили они столь недолго, что высказанные ими упреки быстро забывались. Кроме того, всему Ул-Патару было известно, что Азани нежно любит свою младшую сестрицу и, целиком полагаясь на ее благоразумие, не станет препятствовать замужеству Марикаль. Наконец, девушке, поглядывавшей пока что на многочисленных поклонников без всякого интереса, просто не с кем было сбегать, и уж во всяком случае одолей ее вдруг подобное желание, она бы непременно успокоила брата запиской или послала человека уведомить его о своих планах.

Но записки Азани не получил, посланник Марикаль не постучался в двери дома Храфетов, а сопровождавшие девушку джанги лишь разводили руками и клонили долу повинные головы. Толпа перед святилищем Чистых помыслов, где по случаю возвращения в столицу победоносного яр-дана устраивалось благодарственное жертвоприношение Кен-Канвале фруктов и цветов, была так велика, что госпожа велела им обождать ее на улице Песнопений. Они не могли ослушаться, тем более что с Марикаль оставалась Кульмала, а кругом были одни высокородные… Винить джангов было не в чем, они в точности выполнили приказ госпожи. К тому же Азани хорошо представлял, что творилось на храмовой площади, да и Кульмала, никогда не расстававшаяся с метательными кольцами, за госпожу свою даже голыми руками могла изувечить немало народу. Как она допустила, чтобы процессия жрецов оказалась между ней и Марикаль, как не уследила за девчонкой, молодой фор понять не мог, а теперь и спросить было не у кого. Узнав, что хозяйка не вернулась, Кульмала вскочила на нерасседланного дурбара и унеслась со двора, поклявшись, что без Марикаль в дом Храфетов не воротится.

Первым побуждением Азани было скакать следом за ней к храму Чистых помыслов, но Ларваг отговорил его от этой затеи и сам во главе отряда джангов отправился на поиски своей «маленькой госпожи», посоветовав фору как следует пошевелить мозгами, прежде чем что-либо предпринимать. Имея полный дом слуг, готовых исполнить любую его прихоть, ему действительно незачем было скакать к храму самому, и Азани скрепя сердце вынужден был признать, что сотник, как всегда, прав и если он хочет помочь сестре, то прежде всего должен обдумать создавшуюся ситуацию. Подавив жгучее желание мчаться неведомо куда сломя голову, молодой фор засел в кабинете умершего полгода назад отца и принялся заставлять себя работать мозгами. Он занимался этим весь вечер, ночь и утро, однако результаты его бдений оказались малоутешительными несмотря на пульсирующую в затылке боль, соответствующую, по-видимому, кровавым мозолям на руках и свидетельствовавшую, что трудился Азани не за страх, а за совесть.

Прежде всего он отбросил мысль о побеге. Спустившись на кухню и поговорив со слугами, молодой господин, совсем недавно унаследовавший от отца титул фора, убедился, что они, так же как и он сам, уверены, что Марикаль до сих пор не заглядывалась ни на одного мужчину. Это необходимо было сделать, ибо, как ни доверял себе Азани, когда дело касалось сестренки, он готов был поступиться чем угодно, не говоря уже о вере в собственную наблюдательность и непогрешимость суждений. После недолгих размышлений отверг он также все утешительные варианты, как-то: поездку в гости, внезапное недомогание или сломавшего ногу дурбара. Все это не помешало бы Марикаль добраться до дому или хотя бы послать ему весточку о себе. Откинул он мысль и о том, что сестренку могли убить. Из желания отомстить женщин в Ул-Патаре не убивали, во всяком случае на площади перед храмом Чистых помыслов.

Оставалось предположить, что Марикаль похитили. Например, какой-нибудь юноша из высокородных влюбился в нее до безумия и… Азани отдавал себе отчет, что, несмотря на миловидность, красавицей его сестра не была, однако только уродине трудно выглядеть очаровательной в шестнадцать лет, да и то если она не умеет следить за своей внешностью и не имеет ни капли вкуса. А Марикаль умела, имела, и уродиной ее даже заклятый враг не посмел бы назвать. Впрочем, врагов у нее не было, хотя завидовало ей все женское население столицы. Если уж не внешности, то молодости или знатности и богатству, какими способны были похвастаться считанные высокородные дамы не только Ул-Патара, но и во всей империи.

Итак, кто-нибудь из поклонников его сестры мог похитить ее, влюбившись в нее саму или соблазнившись принадлежащими ей богатствами и возможностью породниться с Храфетами, знатность и положение которых при дворе нельзя было купить ни за какие деньги. Поверить в это Азани очень хотелось и было, на первый взгляд, нетрудно, но по зрелым размышлениям он отмел и этот вариант. Едва ли кто-нибудь из высокородных рискнул бы связываться с Храфетами. Если бы войско Баржурмала было разгромлено или убит он сам, тогда, быть может… Да и то вряд ли, ведь отец Азани, фор Таралан, был близким другом «тысячеглазого» Вокама, и тот неизменно выказывал свое расположение его сыну. А уж после возвращения Баржурмала в Ул-Патар только сумасшедший рискнул бы вызвать гнев молодого фора. Ибо не так давно еще яр-дан был всего лишь сыном рабыни, и часто только кулаки, а то и боевой топор Азани удерживали занесенную над его головой руку высокородных, полагавших, что Мананг так никогда и не признает себя отцом Баржурмала. Оскорбившего род Храфетов ждал суд высокородных, возглавляемый, за неимением Повелителя империи, яр-даном, поединок с Азани или с мужем его старшей сестры — Мурмубом. В любом случае судьба обидчика была предрешена, а ведь был еще и Ларваг с джангами, готовыми решить все вопросы без соблюдения каких бы то ни было формальностей…

Таким образом, получалось, что воздыхателю Марикаль, кем бы он ни был, похищать девушку не имело никакого смысла. Принудив ее выйти за себя замуж, он подписал бы тем самым свой приговор и оказался на смертном одре прежде, нежели на брачном ложе. Если же обожатель рассчитывал на взаимность, то у него должно было хватить ума придать похищению вид приглашения в гости и умолить Марикаль написать брату письмецо. Но его не было. Точно так же, как не было до сих пор посланца с требованием заплатить выкуп, которое направили бы к фору грабители Мисюма или другие охочие до денег мерзавцы, если бы девушка оказалась у них в руках.

Можно было тешить себя надеждой, что похитители предъявят свои требования позже, но тогда возникал естественный вопрос: почему они выбрали Марикаль и приурочили похищение к возвращению Баржурмала? Ночные стервятники испокон веку старались не досаждать по-крупному могущественным семействам высокородных, способным натравить на них городских ичхоров и собственных джангов, и сейчас, когда войско с победой возвращалось в столицу, им, по здравому смыслу, следовало затаиться и не напоминать столь явно о своем существовании сторонникам яр-дана. Если, разумеется, их не направила чья-то сильная рука. Быть может, та самая, что пыталась преградить Баржурмалу путь в Золотую раковину и перебила сопровождавших его хвангов. Но ни ай-дана, ни Хранитель веры не нуждались в золоте Храфетов, и, стало быть, похищение было совершено не с целью получения выкупа.

Мысль о том, что ему придется иметь дело с ярундами, заставила Азани содрогнуться — будучи искушенным в придворных интригах, он понимал: когда дело идет о борьбе за власть, человеческие жизни, даже жизни высокородных, перестают чего-либо стоить и всех богатств Храфетов не хватит, чтобы выкупить Марикаль у служителей Кен-Канвале. Он догадывался, что они могут потребовать у него за возвращение сестры, и от догадок этих по спине неустрашимого фора начинали бегать холодные мурашки.

Азани пригубил вино из золотого, отделанного крупными изумрудами кубка и, не ощутив его вкуса, откинулся на спинку кресла. Ответив на вопрос, кто похитил его сестру, он должен был теперь решить, как вызволить ее из плена и надобно ли сообщать об исчезновении Марикаль и подозрениях своих Баржурмалу или Вокаму, с которыми ему предстояло в ближайшее время встретиться на пиру в Золотой раковине. Ехать на пир у него, понятное дело, не было ни малейшего желания, но, с одной стороны, оставаясь дома, он ничем не поможет сестренке, а с другой — проигнорировав приглашение яр-дана, прибавит себе новых забот. Азани не смог отправиться с Баржурмалом на войну, так как должен был проводить своего отца, фор Таралана, в последний путь и вступить во владение наследством. Если же он теперь позволит себе не явиться еще и на пир по случаю его победы и благополучного возвращения в столицу, это может иметь самые скверные последствия для рода Храфетов. Дружба дружбой, но сейчас яр-дан, как никогда, нуждается в поддержке высокородных и лишние пересуды о засевших в столице предателях едва ли поднимут ему настроение. Так же, впрочем, как и о похищении Марикаль ярундами, с которыми Баржурмалу необходимо, во избежание великой резни, заключить на ближайшее время хотя бы худой мир.

Очнувшись от раздумий, фор Азани кликнул слуг и велел, чтобы джанги седлали дурбаров. Он не мог не прийти на пир, но твердо решил, что не будет до времени говорить о своих бедах яр-дану. Не стоит омрачать праздник и перекладывать собственные заботы на чужие плечи. У Баржурмала своих неприятностей хватает, и пока остается хотя бы призрачная надежда, что служители Кен-Канвале к похищению не причастны, незачем плодить слухи. Не ко времени сказанные слова могут сильно повредить его сестренке, а яр-дан едва ли в состоянии хоть чем-нибудь помочь ему до подхода войска.

Глядя, с какой быстротой Баржурмал просматривает поданные ему для ознакомления отчеты наместников провинций, налоговые ведомости и сводные приходно-расходные таблицы, Пананат ощутил, как в нем поднимается волна раздражения и разочарования. Чтобы вникнуть в смысл любого из этих документов, тщательно переписанных на плотной розовой бумаге и заверенных собственноручной его подписью и печатью Казначейства империи, яр-дану потребовалось бы по меньшей мере полдня и целая кипа сопутствующих материалов. Вызывать имперского казначея перед самым началом пира не имело решительно никакого смысла, но Баржурмал, если уж ему так невтерпеж было продемонстрировать свою заинтересованность государственными делами, мог хотя бы, выбрав один из отчетов, сделать вид, что пытается понять его содержание. Перекладывать же их вот так, едва удостоив беглого взгляда, словно вирши какого-нибудь дворцового стихоплета, было не просто глупо, а в высшей степени оскорбительно. Коли уж яр-дан не доверяет ему, мог бы сказать об этом прямо, не разыгрывая из себя всеведущего и всемогущего Повелителя империи…

Баржурмал неожиданно поднял голову и уставился на стоящего подле его стола Пананата с таким видом, будто только сейчас вспомнил о его существовании.

— Прости, что не предложил тебе сесть, — Яр-дан указал на кресло и, подождав, пока имперский казначей усядется, спросил: — Правду ли говорят, будто ты все еще сохнешь по моей сестре, а она смотрит на тебя как на докучливую букашку?

Пананат почувствовал, что бледнеет, и стиснул зубы. Рука его потянулась было к кинжалу, но так и не коснулась рукояти из резной кости. Вместо этого длинные сильные пальцы сомкнулись на выкованной в виде цветка пряжке поясного ремня и смяли тонкие серебряные лепестки. Имперскому казначею едва перевалило за тридцать, и боевым топором он владел не хуже, чем кисточкой для письма.

— Можешь не отвечать, Вокам уже рассказал мне все дворцовые сплетни, и я страшно рад, что Тимилата не сумела оценить тебя по достоинству. Глупо, наверно, заявлять, что меня радуют страдания имперского казначея, однако согласись: если бы моя сестрица ответила тебе взаимностью, спать бы я стал значительно хуже.

— Если бы это случилось, у тебя было бы больше оснований спать спокойно, — произнес Пананат после некоторого молчания. Вглядываясь в обветренное лицо двадцатилетнего яр-дана, сильно повзрослевшего и возмужавшего за время похода, он с удивлением заметил тени, залегшие у него под глазами, и потянувшиеся от крыльев тонкого носа морщинки, живо напомнившие ему Мананга.

— Ты полагаешь, что смог бы убедить ее отказаться от борьбы за трон Повелителя империи? — Баржурмал поднял брови, словно дивясь наивности своего собеседника.

— Прислушавшись к доводам рассудка, ай-дана, вероятно, согласилась бы, что шансов одолеть Хранителя веры, если ему удастся справиться с тобой, у нее прискорбно мало. А к чему приведут реформы Базурута, ей объяснять не надо. О зреющем в провинциях недовольстве она знает из отчетов наместников и налоговых ведомостей, даже если допустить, что Рифирасу удается скрывать от ай-даны ходатайства об усилении гарнизонов и прочие прошения, доклады и доносы, поступающие на ее имя со всех концов империи.

— Значит, она все же просматривает твои бумаги?

— Просматривает. Так же, как и ты. Но не заметить, что поступление налогов из Дзобу и Западных пределов уменьшилось на треть, не смог бы только слепой. — Пананат вспомнил, как пытался объяснить Тимилате всю гибельность создавшегося положения, однако ай-дана, кажется, и к двадцати четырем годам не усвоила, что для управления империей цифры и чиновники не менее важны, чем копья, осадные машины и лихие наездники. Ибо за цифрами стоят золото, мука, кожа, мясо и ткани, которые взимаются, хранятся и распределяются именно чиновниками. Увы, оба наследника Богоравного Мананга не доросли еще, по-видимому, до осознания того, что горсть монет и кисточка для письма порой могут быть несравнимо эффективней тысячи восседающих на горячих дур-барах копейщиков…

— Я изъявил желание ознакомиться с этими бумагами не потому, что в самом деле надеюсь вот так, с ходу, разобраться в них. — Баржурмал положил руку на стопку отчетов и отодвинул их к краю стола — поближе к Пананату. — Мне нужен был предлог, чтобы остаться с тобой с глазу на глаз. И прежде всего дабы извиниться за все то нелестное, что сказал и подумал я о тебе в прежние времена.

Имперский казначей прищурился, испытующе глядя на яр-дана. Была ли это очередная насмешка, пытался ли юнец, по совету Вокама, подольститься к нему, или…

— Я относился к твоей работе без должного уважения, — продолжал Баржурмал, и видно было, что слова эти даются ему нелегко. — Тогда я не понимал моего отца, сказавшего как-то раз, что двух человек я должен всегда чтить и слушать, как его самого. Тебя и Вокама. Мне казалось, что считать деньги может любой, а соглядатаи в хорошо устроенном государстве не нужны. Однако едва мой отец покинул этот мир, как Вокам спас мне жизнь, и вскоре я понял, что советы его дороже золота, а сам он послан мне Предвечным. Вокам неоднократно втолковывал мне, что ты самый честный и умный из всех, кто окружает меня. Он говорил, что твоими стараниями процветает империя, но постичь я этого не мог, пока не повел войско в поход. И только в Чивилунге мне открылось, что ты с бумагой и кисточкой делаешь то же, что я с мечом и копьем в руках. Только более искусно, более умело и мудро. Твои победы не столь заметны, ибо нет ни убитых, ни раненых, но тем больших похвал они заслуживают. Спасибо тебе за то, что ты сохранил империи Дзобу и Западные пределы. Я не представляю, как удалось тебе сделать это, не выходя из своего кабинета или, во всяком случае, не покидая Ул-Патара. Это чудо! Настоящее чудо, и я прошу тебя научить меня творить подобные чудеса!

— Ты сказал много больше, чем я хотел бы и надеялся когда-либо услышать. Благодарю. — Пананат вновь стиснул несчастную пряжку и замолчал, боясь, как бы голос его не дрогнул. «Ай-да мальчишка! Мало того, что сумел понять и оценить, так ведь еще и сказать решился! — растроганно подумал он. Верно Вокам предрекал: этот поход либо ожесточит его и превратит в хладнокровного убийцу, либо выкует для империи нового Правителя».

До имперского казначея доходили слухи о том, что войско души не чает в молодом вожде, но одно дело — отвага, проявленная в сражении, и совсем другое мужество, необходимое для того, чтобы смирить гордость и повиниться в своих ошибках. На такое способен далеко не каждый, особенно из тех, кому достаточно просто сделать вид, что никаких ошибок не было и в помине. Да, молодость, искренность и отвага сослужили Баржурмалу хорошую службу, снискав любовь войска, и если у него хватит осмотрительности и желания прислушаться к советам своих сторонников, то высокородные тоже признают его права на престол и грудью защитят от происков ай-даны и Базурута.

При мысли о Тимилате сердце Пананата привычно сжалось. Сознавать, что наступает время выступить против той, которую он любил больше жизни, против той, за кого готов был отдать по капле всю свою кровь, было невыносимо. Однако имперский казначей умел смирять свои чувства и, сознавая, что Баржурмал способен привлечь на свою сторону высокородных, был преисполнен решимости поддержать его всеми доступными ему способами. А способов этих у Пананата было немало…

— Когда-нибудь я попрошу тебя растолковать мне содержание всех этих бумаг и буду учиться управлять империей с помощью кисти и бумаги, а не копий и боевых топоров.

Баржурмал видел, как просветлело жесткое лицо имперского казначея, которого он за глаза называл, помнится, казнокрадом и дармоедом, и поразился детской своей глупости. Как мог он не понимать, что человек этот, из влиятельного и обеспеченного семейства высокородных, меньше всего печется о собственной корысти, затевая бесконечные склоки и требуя выделения денег то на строительство дорог, то на укрепление приграничных крепостей, настаивая на неукоснительной выплате жалованья войскам, строителям, поставщикам зерна, дерева и камня любой ценой? Что делает он это не из стремления продемонстрировать свою власть, унизив Базурута, ай-дану или его самого молодого наивного яр-дана? Неужели, чтобы признать справедливость его доводов, необходимо было самому вытаскивать из грязи тяжелые стенобитные орудия, жрать вместе с солдатами гнилое мясо и хоронить трупы тех, кто еще многие лета мог бы служить империи верой и правдой, если бы крепостипы их были вовремя отстроены, как должно, и завезено в них было достаточно продовольствия?

— Клянусь, я буду примерным учеником, — продолжал яр-дан, — но сейчас документы, принесенные тобой, кажутся мне столь же непонятными, как связь между людскими судьбами и положением звезд, по которым служители Кен-Канвале любят делать предсказания. И потому я прошу тебя и впредь блюсти имперскую казну с прежним тщанием, а со мной поделиться теми выводами, которые ты сделал из отчетов наместников и сведений, принесенных тебе сборщиками налогов. Какие, по твоему мнению, неприятности ожидают меня в ближайшее время, что предпримет Хранитель веры и ай-дана в связи с моим возвращением в столицу?

— О том, что мне доподлинно известно, я уже сообщил Вокаму, а он, разумеется, посвятил тебя в свои планы. «Тысячеглазый» бдительно следит за твоими недоброжелателями, и лучше бы ты задал все эти вопросы ему.

— Ему я их тоже задавал! — Яр-дан вскочил с кресла и прошелся по кабинету. — Но ты любишь Тимилату и знаешь ее лучше других, а чиновники твои бывают там, куда не добираются даже соглядатаи «тысячеглазого». Да и сам ты от бессловесных цифр способен узнать больше, чем иные от заключенных в камере пыток.

— Ты ждешь от меня догадок и предсказаний? — Пананат потер ладонью острый, раздвоенный подбородок и, помолчав, согласился: — Ну хорошо. Исполняя твою волю, я попробую выступить в качестве провидца. Твоя сестра подошлет к тебе убийц, и не исключено, что уже на сегодняшнем пиру кто-нибудь попытается вонзить тебе в сердце кинжал или подсыпать яд в пищу. Базурут сумеет убедить ай-дану в необходимости сделать это, ведь его она слушает куда охотнее, чем меня. Разговоры о власти доставляют ей больше удовольствия, чем мои любовные признания. — В голосе имперского казначея послышалась горечь. — Впрочем, оберегать тебя от убийц — дело Вокама, и он, я надеюсь, принял все необходимые меры предосторожности. Но… боюсь, в недалеком будущем тебя ждет нечто худшее, чем наемные убийцы, и был бы счастлив услышать, что отряд Китмангура, а за ним и остальное твое войско вошло в Ул-Патар.

— Что ты имеешь в виду? Чего еще мне следует остерегаться? насторожился яр-дан, выслушавший предостережение Пананата об убийцах как что-то само собой разумеющееся.

— Сдается мне, Базурут не терял времени даром и за время твоего отсутствия успел снюхаться с гарнизонами, стоящими в отдаленных провинциях. Многие командиры их спят и видят во сне ступенчатые пирамиды Ул-Патара. Они рады будут вернуться в столицу, а Хранитель веры не поскупится на посулы.

— Звучит правдоподобно, однако столь же правдоподобно выглядели доходившие до меня доносы о том, что ты, спевшись с Тимилатой, распорядился задерживать поставки продовольствия, фуража и оружия, из-за чего поход наш на Чивилунг едва не кончился трагически. — Баржурмал стремительно повернулся и, вглядываясь в лицо Пананата, постарался уловить на нем хотя бы тень смущения, но имперский казначей остался невозмутим.

— После всего сказанного тобой ранее не слишком-то разумно возвращаться к этой теме. Мне известно о тех трудностях, которые пришлось испытать твоему войску. Знаю я также, что нашлось немало охотников обвинить в них меня, но Вокам говорил, что схваченные тобой подсылы Базурута признались в том, что им ведено было оклеветать меня. Если ты продолжаешь сомневаться во мне… Имперский казначей поднялся с кресла, и Баржурмал с ужасом понял: сейчас произойдет непоправимое. Пананат потянулся к висящему на груди знаку с изображением весов и песочных часов, и яр-дан торопливо простер перед собой руки, жестом пытаясь остановить его:

— Не надо! Я не хотел тебя обидеть!..

Пананат готов был сорвать с себя цепь со знаком «меры и времени», хотя причиной тому был вовсе не приступ подозрительности яр-дана. От подобных проявлений недоверия не был избавлен даже Мананг, на трон которого никто и не думал покушаться. Но Баржурмал предоставлял ему прекрасную возможность отказаться от службы и не говорить того, что имперский казначей считал себя обязанным сказать обратившемуся к нему за помощью яр-дану. Совет, который он намеревался дать Баржурмалу, должен был спасти страну от великой междоусобицы и разорвать сердце самому Пананату. Хотя сердце его и так разрывалось на части, поскольку он не видел стоящего преемника, которому мог бы передать, без ущерба для страны, надзор за имперской казной. И если предстояло ему выбирать между благополучием родины и счастьем Тимилаты… Впрочем, кто знает, где ай-дана найдет свою долю?..

— Я не вправе обижаться на тебя, ибо был среди немногих, слышавших устное завещание Мананга, которое столь упорно пытаются оспорить ай-дана и Хранитель веры, — медленно произнес Пананат. — Однако позволь заметить, что если ты, желая узнать потаенные думы человека, тут же напоминаешь ему о своих подозрениях и требуешь доказать сказанное, это едва ли подвигнет его к откровенности. Догадки и предсказания не могут быть подтверждены письменными свидетельствами и показаниями очевидцев, потому-то ни я, ни Вокам стараемся не высказывать их, дабы не прослыть клеветниками, коих при дворе и так более чем достаточно.

Имперский казначей взглянул исподлобья на яр-дана, вид которого свидетельствовал о том, что чувствует тот себя весьма неловко, и, едва заметно улыбнувшись углами сжатых по обыкновению в прямую линию губ, продолжал:

— И все же я поделюсь с тобой своими догадками. По моим предположениям, Базурут вызвал или в ближайшее время вызовет в столицу войска, стоящие в Мугозеби, Яликуве, Хутманге, а может статься, даже в Адабу и Дзобу. Думаю, кто-нибудь из них откликнется на призыв защитить истинную веру и заодно сменить прозябание в провинции на не пыльную службу в Ул-Патаре. Причем если даже командиры гарнизонов останутся верными присяге, среди младших офицеров всегда отыщутся недовольные, готовые поднять мятеж…

Речь имперского казначея была прервана появлением слуги, с поклоном вошедшего в кабинет и доложившего:

— Яр-дан, высокородные начинают съезжаться. Вы велели предупредить, когда настанет время встретить их. — Он с виноватым видом покосился на Пананата.

— Хорошо, передай Вокаму, что я сейчас спущусь. — Баржурмал знаком отпустил слугу и повернулся к имперскому казначею: — Тебя прервали на самом интересном. Если бы я не начал вспоминать глупые сплетни, распускаемые нашими недругами…

— Это самое существенное из того, о чем я хотел предупредить тебя, Пананат заколебался. Слуга пришел как нельзя более кстати, и теперь он может промолчать — у него будет чем оправдаться перед самим собой.

— Ты ведь хотел сказать что-то еще? Это касается Тимилаты? — Баржурмал подошел к Пананату почти вплотную, и теперь ему приходилось смотреть на него снизу вверх — имперский казначей был на голову выше яр-дана, хотя и того никто не назвал бы низкорослым.

— Да, касается, — неожиданно для себя произнес Пананат. — Совет мой, быть может, покажется тебе странным и диким, но, последовав ему, ты загонишь Базурута в такой угол, выбраться из которого ему будет очень и очень непросто. Тебе следует жениться на Тимилате. И сделать это необходимо до Священного дня.

— Ты… ты в своем уме? Жениться на сестре?

— На сводной сестре, — сухо уточнил имперский казначей. — И не говори мне, что ты не любишь ее, а она скорее умрет, чем выйдет за тебя замуж. Никто не интересуется чувствами Повелителя империи, когда тот вступает в брак, и никто не запретит вам после его заключения иметь сколько угодно любовников и любовниц. Вы можете ненавидеть друг друга, но это единственный способ по крайней мере вдвое сократить число сторонников Хранителя веры, ибо поддерживать мятежного жреца, выступив против законного Повелителя империи, это совсем не то же самое, что встать на сторону того или иного наследника престола, права которых на него в равной степени сомнительны.

— Но Тимилата…

— Прецеденты внутрисемейных браков имеются, и событие это не оскорбит чувств высокородных, хотя ахать, охать и перешептываться они, конечно же, будут. Впрочем, как ты догадываешься, необходимость давать подобный совет не приводит меня в восторг, и если ты по каким-либо причинам не пожелаешь им воспользоваться, в претензии я не буду. — Имперский казначей широким шагом пересек кабинет и распахнул дверь. — А теперь иди, встречай гостей. И помни о том, что убийцы уже наточили кинжалы и приготовили самый смертоносный яд, который сумели отыскать в империи и за ее пределами. Иди и будь осторожен. Береги себя — ты нужен своим подданным, даже тем, кто ныне ненавидит тебя, ибо не видит дальше собственного носа и не может представить бедствий, которые вызовет приход к власти Хранителя веры.

Луга, зеленеющие среди подпирающих небо утесов, рощи деревьев с круглыми, пушистыми кронами и весело скачущие по каменистому руслу ручьи показались Мгалу поистине сказочным зрелищем после голой, унылой, раскисшей от непрекращающихся дождей степи. А когда из-за облаков выглянуло солнце и раскинувшиеся перед очами северянина земли засияли чистыми, радостными красками, он почти забыл о своем бедственном положении. Единственный раз в жизни довелось ему прежде взглянуть на мир глазами взмывшей в поднебесье птицы, когда он поднялся на Орлиный перевал, но Облачные горы не шли ни в какое сравнение с горами Флатараг. Суровые, лишенные зелени и жизни, Облачные горы не зря представлялись ассунам, монапуа, дголям и Лесным людям олицетворением севера. Покрытые снегом и льдом вершины, грохот обвалов, бездонные черные ущелья и злые, холодные ветры, норовившие скинуть путника с узкой, вьющейся по краю пропасти тропы, навсегда врезались в память Мгала, и такими же негостеприимными, коварными и непригодными для жизни представлялись ему Флатарагские горы. Легенды нгайй не противоречили этим представлениям, и, покачиваясь в мелкоячеистой сети, влекомой тремя крылатыми созданиями, северянин испытал настоящее потрясение при виде сочной растительности изобильных долин, в которых паслись стада коз и баранов, стояли аккуратные, словно нарисованные, деревеньки, окруженные квадратами полей и огороженных плетнями огородов.

Сети и духовые трубки, стреляющие ядовитыми шипами, уже навели Мгала на мысль, что уроборы не являются племенем монстров, которыми Девы Ночи пугали своих дочерей. Теперь же, созерцая картины мирной жизни, он начал подозревать, что у Сыновей Оцулаго было значительно больше оснований взирать на нгайй с отвращением, ибо крылья за спиной представлялись ему меньшим злом, чем обычай приносить в жертву чудовищам женщин.

Лив издала глухой стон, зашевелилась, и Мгал зашипел от боли: нгайям удалось-таки пырнуть его копьем в левую руку, нанести несколько глубоких, продолжавших обильно кровоточить царапин и стукнуть чем-то тяжелым по голове.

— Тише ты, не ворочайся! Все кости мне переломаешь! — Он попытался повернуть голову — веревки, из которых была сплетена сеть, впивались ему в лицо, а тело, скрюченное совершенно невообразимым образом, совсем одеревенело.

— Ты здесь? Слава Шимберлалу! О-о-о!.. Что это? Где мы? Значит, Сыновья Оцулаго все же получили свою жертву? — В голосе девушки звучали истерические, визгливые нотки, и северянин пожалел, что Лив не может видеть расстилавшийся под ними ландшафт, который наверняка подействовал бы на нее успокаивающе. Зато она могла сколько угодно разглядывать крылатых тварей над своей головой, а он был лишен этого удовольствия…

— Не знаю, как насчет других, но нас они определенно получили. Не уверен, что мое присутствие доставит им удовольствие, хотя обнадеживает уже то, что до сих пор не бросили, тащат, надрываются, — проворчал Мгал.

— О, Шимберлал! Хорошо, что ты тут… А что с Бемсом?

— Понятия не имею. Ты видешь этих отпрысков Оцулаго? Какие они из себя?

— Жуть! Лучше бы уж не видеть! Помесь человека с огромной летучей мышью! Брюхо мохнатое, лапищи по бокам торчат с когтищами, а лица как у Дев Ночи. Ну, в общем, довольно человеческие лица…

— Человеческие лица — это хорошо. Хотелось бы мне посмотреть на них… — Мгал попробовал извернуться, чтобы хоть одним глазком взглянуть на удивительных летунов. — Ага, начинаем снижаться.

Ритм хлопающих где-то над головой крыльев изменился, вершины скал рванулись навстречу, и северянин увидел сверкающее в солнечных лучах озеро, похожее на отполированное серебряное зеркало в обрамлении узкой полоски раскидистых низкорослых деревьев. Окружавшие его утесы напоминали зубцы короны, у основания которых чернели кое-где входы в пещеры. Несколько лодок застыли на ровной глади озера, находившегося, по странной прихоти природы, значительно выше большинства долин, над которыми пролетали Сыновья Оцулаго.

Уютное место, подумал северянин, без крыльев на этот горный кряж не очень-то заберешься. А значит, и удрать отсюда будет нелегко. Последнее соображение, впрочем, ничуть не огорчило его — цветущий вид горного края подействовал на Мгала умиротворяюще. Тем не менее он не только любовался быстро приближающимся озером, но и внимательно оглядывал местность, запоминая на случай побега положение утесов с наиболее выразительными очертаниями.

Уроборы летели все ниже и ниже и, наконец, описав над озером плавный полукруг, опустили свою добычу на каменную террасу, полого сбегавшую от входов в пещеры к тихо плещущейся о берег воде. Заглядевшись на темнокожих людей, начавших выскакивать из пещер, заслышав знакомый шум крыльев, Мгал слишком поздно сообразил, что поза его не способствует удачному приземлению. Как ни дергался и ни елозил он, стараясь втянуть голову в плечи и спрятать лицо, как ни бережно опускали своих пленников Сыновья Оцулаго, ему все же пришлось проехать несколько локтей по шероховатому и неровному утесу. Лоб, правую щеку, плечо и бедро северянина опалило огнем, потом сеть обвисла, опала, и ничуть не пострадавшая Лив радостно завопила:

— Люди! Обыкновенные люди, мачту им в задницу!

— Слезь с меня, женщина, — попросил Мгал, сплевывая кровь и каменную крошку. Он и сам видел, что встречали крылатых тварей самые что ни на есть обыкновенные люди: мужчины в коротких штанах и рубахах, девки в платьях, юбках и блузках — все как положено, никакой шерсти на теле, никаких крыльев за спиной.

Выпутавшись из упавшей на нее сети, Лив сползла с северянина и поднялась на ноги. Мгал, ругаясь вполголоса, расправил онемевшие члены и кое-как выпрямился, чувствуя, что его отчаянно качает из стороны в сторону. Окинув кровоточащие ссадины и царапины беглым взглядом и убедившись, что, несмотря на ужасающий вид, шкуру ему попортили не так сильно, как можно было ожидать, он уставился на толпившуюся в дюжине шагов от него группу людей, однако рассмотреть их толком не успел. Воздух вновь наполнился хлопаньем громадных крыльев, и, вскинув голову, северянин увидел, как две пары летунов снижаются над каменной террасой. Две опутанные сетями пленницы одна за другой были опущены на утес, но Мгал не смотрел на них — внимание его было всецело поглощено Сыновьями Оцулаго. Огромные кожистые крылья, казалось, действительно принадлежат чудовищным летучим мышам, торчащие в стороны когтистые лапы их тоже, однако руки, головы и даже покрытые шерстью тела были очень похожи на человеческие. Настолько похожи, что северянин нахмурился, силясь поймать ускользающую догадку.

Три крылатых существа, опустив добычу, взмыли вверх, последовав, очевидно, за уроборами, принесшими Лив и Мгала, четвертое же, сделав круг над головами собравшихся на каменной террасе людей, неожиданно снова пошло на снижение и уселось на огромный деревянный насест, установленный неподалеку от пещер. Вцепилось в него когтистыми лапами, потопталось на исцарапанном бревне, хлопая перепончатыми крыльями, и северянин ахнул от удивления.

— Да их же двое! Двое, ведьмин сок. Человек и… У него не было слов, чтобы назвать крылатое существо, от которого, отстегнув ременную сбрую, отделился темнолицый мужчина, закутанный в странное меховое одеяние, оставлявшее открытыми руки и лицо. Ромбовидное тело летающей твари с маленькой ушастой головкой состояло, казалось, из опутанного мышцами скелета и производило столь отталкивающее впечатление, что Мгал невольно попятился и сделал знак, оберегающий от злых духов и всевозможной нежити.

— Что за мерзкая зверюга! Божество, сотворившее такую гадость, обладало, по-видимому, весьма своеобразным чувством юмора! — пробормотала Лив, не в силах отвести глаз от маленького страшилища.

— Мы называем их шуйрусами. И поверьте, доброта и отзывчивость этих милых существ полностью искупают недостатки, присущие их внешности. Сотворили же их не боги, а люди, отдаленные наши предки, мечтавшие парить в небесах подобно птицам, — произнес темнолицый мужчина, незаметно приблизившийся к Мгалу и Лив, пока те пялили глаза на человека в меховом одеянии, подкармливавшего перепончатокрылого летуна чем-то вкусненьким.

— Стало быть, это вы и есть Сыновья Оцулаго? — Северянин окинул незнакомца оценивающим взглядом и отметил, что оружия у него нет. Хороший признак.

— Нгайи зовут нас также уроборами — Народом Вершин, и это, пожалуй, больше соответствует истине. Однако ты весь в крови, пойдем, Омата промоет и перевяжет твои раны.

Мгал огляделся по сторонам. Какая-то сердобольная девушка накинула плащ из тонкой шерсти на плечи Лив, совершенно забывшей о своей наготе. Кто-то из мужчин заботливо поддерживал едва стоящую на подкашивающихся ногах Тарнану, а остальные помогали Очиваре выпутаться из сети, беззлобно подшучивая над дико зыркающей глазами нгайей, совершенно одуревшей от полета над Флатарагскими горами. Что ж, встретили их здесь как жданных гостей и, судя по всему, ни на цепь сажать, ни на жаркое пускать не собираются, подумал северянин и двинулся вслед за предложившим ему помощь незнакомцем ко входу в пещеру. Он так и не успел рассмотреть этих людей как следует, но чем-то они напомнили ему файголитов, и это вселило в его сердце надежду, что ни кровопролитием, ни жертвоприношением окрестности этого дивного озера в ближайшее время осквернены не будут.

Золотая раковина, возведенная некогда Шак-Фарфаганом для своего старшего сына Хависата, обликом и планировкой разительно отличалась от всех прочих дворцов, святилищ и домов высокородных, испокон веку строившихся в форме трехступенчатых пирамид, в центре которых устраивался световой колодец, освещавший квадратный внутренний двор. Шак-Фарфаган имел полторы дюжины жен, полсотни наложниц и несчетное число рабынь для наслаждений. Первое время изумительная плодовитость их несказанно радовала Повелителя, но по прошествии лет он стал, и не без основания, опасаться за жизнь Хависата, ибо каждая подарившая ему сына женщина полагала, что именно ее чадо должно унаследовать трон отца. По словам Шак-Фарфагана, они превратили Большой императорский дворец в гнездо ядовитых змей, денно и нощно алчущих вонзить зубы в своего господина и его наследника. Жизнь любвеобильного Повелителя превратилась в сплошной кошмар, и на закате дней он завещал потомкам своим, воссевшим на трон Эйтеранов, ограничиваться единственной женой, а сыновей, родившихся от наложниц и рабынь, считать основателями новых кланов высокородных, но никак не собственными детьми. Шак-Фарфаган, пережив множество покушений и заговоров, подробно описанных в поэме «Хивараостам» — «Блистающий разумом в благоуханном саду коварных цветов», умер в глубокой старости, что, безусловно, свидетельствовало о его предусмотрительности, рукотворным памятником которой явилась Золотая раковина, сохранившая империи многих наследников престола, чему в немалой степени способствовала архитектура дворца яр-данов.

Золотая раковина представляла собой сильно сплюснутый куб, стены которого прорезали узкие зарешеченные оконца, исключавшие всякую возможность проникнуть во дворец иначе, чем через два тщательно охраняемых входа. Мрачная и неприступная на вид, изнутри Золотая раковина поражала великолепием. В квадратном внутреннем дворике был устроен бассейн с фонтаном, вокруг него росли карликовые пальмы, но самое восхитительное заключалось в том, что двор этот продолжался на террасах, образованных плоскими крышами первого, второго и третьего этажей дворца, ступенями поднимавшихся к наружным стенам и связанных между собой открытыми беломраморными лестницами. Изящные арки и колоннады, многочисленные скульптуры, цветники и лужайки с ухоженной травой и аккуратно подрезанными кустиками производили незабываемое впечатление на гостей Золотой раковины, и высокородные не упускали малейшей возможности посетить дворец яр-данов, по праву считавшийся чудом совершенства. Разумеется, Большой дворец Повелителя империи, в котором росла и воспитывалась ай-дана, превосходил Золотую раковину размерами и богатством убранства, но, по мнению ценителей прекрасного, отличался от нее так же, как тяжелый слиток золота от сделанного искусным ювелиром колечка, радующего глаз и удобно сидящего на пальце.

Ярунд Уагадар умел наслаждаться произведениями искусства и к тому же, подобно многим другим приглашенным Баржурмалом на пир гостям, попал в Золотую раковину первый раз в жизни, хотя ему давно уже перевалило за сорок. По издавна заведенной традиции празднества здесь устраивались лишь по случаю событий совершенно исключительных, и весьма немногие высокородные, не входившие в число друзей или наставников яр-дана, могли похвастаться тем, что переступали порог этого дворца. Однако на пир, устроенный Баржурмалом, были приглашены едва ли не все знатные семейства столицы, равно как и ярунды во главе с Хранителем веры. Базурут, Тимилата и кое-кто из наиболее ярых сторонников их, успевших так или иначе досадить яр-дану, от посещения Золотой раковины уклонились, сославшись на нездоровье, скверное расположение звезд и прочие уважительные причины, опасаясь, как бы Баржурмал не воспользовался удобным случаем, дабы свести счеты с прогневавшими его людьми, что было бы вполне в духе императорского двора. В связи с этим Уагадар удостоился ныне великой чести представлять Хранителя веры и встречен был соответствующим образом. То есть соответствующим этикету, но никак не тем чувствам, которые испытывал яр-дан к Хранителю веры, мысленно уточнил толстый жрец, останавливаясь перед большой, изваянной из нефрита лягушкой, задумчиво сидевшей на серых каменных плитах, которыми вымощен был пол второй открытой террасы, являвшейся в то же время крышей выступающей части второго этажа.

Не бывавший никогда прежде в Золотой раковине, Уагадар, тем не менее, был прекрасно знаком с ней по чертежам, рисункам и описаниям, хранившимся в архиве храма Обретения Истины. За хранение этих собранных по крупицам сведений служители святилища могли поплатиться головой, но ярунды, старательно оберегая собственные секреты, были в то же время неравнодушны к чужим тайнам, и знание их, случалось, помогало им влиять на судьбы не только людей, но и целых стран и народов.

Рисунок этой пучеглазой очаровательной лягушки Уагадар хорошо помнил, поскольку называлась она почему-то «Вопрошающей Небеса». О чем и зачем вопрошала Небеса нефритовая тварь, ярдун понял лишь теперь, разглядев, что в плиты перед лягушкой были искусно врезаны крохотные муравьи с медными лапками и рубиновыми туловищами. Судя по выщербинам на сером камне, юные яр-даны приложили немало сил, чтобы добраться додрагоценных насекомых, и жрец не мог не оценить возможностей, которые открывала эта скульптурная композиция перед наставниками наследников престола, для произнесения поучительных сентенций о тщете неразумных усилий, о том, что богатство нелегко дается в руки, что близкая цель может оказаться недоступнее далекой, и так далее и тому подобное…

Самого же Уагадара лягушка эта, вопрошавшая Небеса о том, что произошло с муравьями, а также о многом другом — у наставников и маленьких яр-данов возникало, наверно, множество версий по поводу волнующих ее вопросов, — навела, среди прочих мыслей, на одно неприятное и довольно важное соображение. На рисунке из архива муравьи, вмурованные в камень, не были изображены, а без них композиция теряла всякий смысл, превращаясь в обыкновенную фигурку из нефрита. Но не была ли подобная утрата содержания присуща и другим архивным документам, посвященным Золотой раковине?

Уагадар погладил нагретую солнцем лягушку по отполированной тысячами прикосновений спинке и нахмурился. Ему, как никому другому, было известно, что самые незначительные, на первый взгляд, мелочи могут свести на нет усилия многих сотен людей, а план Хранителя веры разом избавиться от всех своих противников, да не где-нибудь, а в Золотой раковине, дабы обвинить потом покойников в заговоре и начале резни, и без того имел несколько уязвимых мест и чем дальше, тем меньше нравился ярунду. Его не смущали два соглядатая Вокама, одетые в полосатые серебристо-голубые туники дворцовых слуг, следовавшие за ним по пятам и взиравшие теперь на нефритовую лягушку как на пособницу Базурута и ай-даны. Он знал, что за каждым его шагом будут следить, иного и ожидать было трудно. Знал, что всех входящих во дворец люди Вокама подвергнут строгому досмотру и это приведет заговорщиков в смущение…

Подойдя к краю террасы, Уагадар облокотился на изящное ограждение и некоторое время наблюдал за усаживающимися за столы гостями. Люди, пришедшие на пир, чтобы пролить кровь наследника престола, должны волноваться, но все они высокородные и привыкли лицемерить, а предстоящее убийство рвущегося к власти сына рабыни не может являться причиной душевных терзаний. Нет, по поведению достойных форов, великовозрастных чад их и разодетых жен никто не догадается о том, что добрая половина гостей приняла приглашение Баржурмала в надежде прикончить зарвавшегося выскочку и заслужить благоволение ай-даны и Хранителя веры. Тревожили Уагадара вовсе не они. Его беспокоил сам яр-дан, неузнаваемо изменившийся за время похода, успевший превратиться из мальчика в мужчину. Пока ярунд не взглянул собственными глазами в это упрямое, обветренное лицо с высокими скулами и твердым подбородком, неприятно напомнившее ему Мананга, он склонен был видеть в его внезапном возвращении в столицу мальчишескую дерзость, ничем не оправданную браваду, однако теперь в душу его начали закрадываться сомнения.

Видя, как спокойно и уважительно беседует яр-дан со старшим Иреппи, которого прежде терпеть не мог, как ласково улыбается Челвасу и его раскосой дочери, — как дружелюбно разговаривает с пустомелей Бронгом, жрец чувствовал, что они с Хранителем веры недооценили этого юношу. Они не разглядели вмурованных в камень муравьев, а вот Вокам из донесений своих соглядатаев смог понять, что Баржурмал возмужал и стал достаточно сильным и осмотрительным, чтобы даже без войска суметь склонить кое-кого из высокородных на свою сторону. И хорошо, если только кое-кого. О, от Уагадара не укрылось, каким сочувствующим, прямо-таки нежным взором смотрел на яр-дана Пананат. Бешеный казначей, отец которого был обвинен в воровстве и перерезал себе вены в тот самый миг, когда оболгавшие его форы начали, не вынеся пыток, давать показания, несколько раз слышавший о себе из уст юнца самые нелестные и оскорбительные отзывы, казалось, все забыл и простил Баржурмалу. Это он-то забыл? Да никогда! Но простить мог. И если он с проклятыми своими чиновниками присоединится к Вокаму и всерьез поддержит сына рабыни…

— Высокочтимый, вы, верно, задумались и забыли, что пир вот-вот начнется? Вам, конечно, жаль будет пропустить приветственное слово яр-дана, обращенное к гостям? Позвольте, я провожу вас. — Речь слуги была учтива, манеры обходительны, и все же Уагадар ощутил неприятное чувство беззащитности. В конце концов что стоило этому молодцу кольнуть его, например, отравленной иглой и сообщить уважаемым гостям яр-дана, что ярунд скоропостижно скончался? «Как, не испив вина и не откушав ни одного блюда? — воскликнет какой-нибудь болван вроде Хенерадо. — Вот это и называется несчастным случаем, когда сам умер и винить некого». И остальные гости его поддержат…

Сделав слуге знак идти вперед, жрец проглотил подступивший к горлу комок и двинулся к лестнице, размышляя о том, что если бы на его месте оказался Хранитель веры, то с ним бы «несчастный случай» наверняка произошел, но если Вокаму ничего не известно про шуйрусов, то ему до поры до времени ничего не угрожает. Не может же «тысячеглазый» в самом деле все знать и успевать повсюду! Вон помост, перекрывший бассейн, чтобы разместить на нем столы, распорядился сделать, блюд по его приказу наготовили прорву… За день мерзавец сумел всю столицу на уши поставить, но сам дворец к возвращению яр-дана в порядок все же не привел. Не хватает, значит, на все даже тысячи глаз! Арки и входы кое-где щитами деревянными заколочены, со скульптур некоторых так рогожу и не сняли, видать, сильно пылью заросли…

Отвечая на поклоны и приветствия, Уагадар шагал между длинными столами и думал о том, что сколь ни хитер Вокам и ни расторопен, напорист и обаятелен Баржурмал, а в этот раз они явно перемудрили и выкопали себе такую глубокую яму, из которой им уже никак не выбраться. Если бы этот слуга воспользовался случаем и, когда никого поблизости не было, умертвил его, может, замысел бы их и удался, сумели бы они высокородных охмурить. Но, после того, как он пригубит из кубка, никаких несчастных случаев уже не произойдет. Невыгодны они станут ни Баржурмалу, ни Вокаму. Ежели только им неизвестно про шуйрусов…

Однако про шуйрусов устроители пира решительно ничего не ведали. Яр-дан готовился обратиться к гостям с приветственной речью и чувствовал себя примерно так же, как перед штурмом Лильгулы, к которой отряд его не смог подтащить катапульты и стенобои и вынужден был брать мерзкий городишко голыми руками. Вокам же, срочно вызванный из-за стола, за которым он, впрочем, и не собирался восседать, получил сразу несколько прелюбопытнейших донесений. Во-первых, отряд мефренг вышел из Большого дворца и движется к стенам парка, находящегося позади Золотой раковины. Во-вторых, полтыщи воинов Китмангура подверглись на подходе к Ул-Патару, нападению отряда верховых и несут жестокие потери, так что если кто из них и доберется до столицы, то скорее сам будет нуждаться в помощи, чем сможет оказать ее кому-либо. И, в-третьих, вчера у фора Азани похитили младшую сестру.

Последнее известие, как ни странно, встревожило и огорчило «тысячеглазого» больше всего. Но еще сильнее, вероятно, встревожило и огорчило бы оно высокочтимого Уагадара, который, выслушав речь Баржурмала, приложился к кубку и, мысленно поздравив себя с тем, что впереди его ждет долгая и счастливая жизнь, потянулся за жаренными в масле улитками, которых ул-патарские повара готовили лучше, чем кто-либо в империи и за ее пределами.

— Земля Истинно Верующих оказалась далеко не таким процветающим и благословенным краем, как мне представлялось. И хуже всего то, что я чувствую себя здесь не гостем, а узником, — сказал Гиль, меряя комнату шагами и поглядывая исподлобья на Рашалайна и слепого певца, сидящих у стола, на котором стояли медный кувшин с вином, миска соленых орешков и наполненное фруктами блюдо.

— Мы и есть узники, — спокойно произнес Лориаль. — В империи назревают важные события, и жрецам явно не до нас — дворец Хранителя веры гудит, как растревоженное гнездо земляных ос. Но чужеземцы здесь редкость, и рано или поздно о нас вспомнят, не зря же везли в такую даль.

— Вспомнить-то они вспомнят и даже к делу приставят. Однако стоило ли пускаться в дальний путь, чтобы в чужой стране плясать под дудку полоумного жреца, намеренного использовать нас в борьбе за власть? Не пора ли нам устроить свой собственный заговор? Я полагаю, пришло время мне — позаботиться о безбедной старости, а вам — предпринять кое-какие действия, чтобы занять достойное место при дворе здешнего Повелителя.

— Не знаю, что ты имеешь в виду, но мне так надоело сидеть взаперти, что я уже придумал несколько способов сбежать от этих святош, которые, кажется, считают нас своей собственностью, и хотел поделиться с вами своими замыслами. Гиль вопросительно взглянул на Рашалайна. За время путешествия тот провел в обществе Лориаля немало времени, ему и решать, насколько можно доверять слепому певцу.

— Вероятно, нам еще придется воспользоваться твоими планами побега, но что мы выиграем, оказавшись в чужом городе без добрых знакомых и средств к существованию? В мои годы поздно подаваться в разбойники, а просить подаяние, ежели голова на плечах имеется, просто стыдно. Хотя разговор с Базурутом открыл мне глаза на то, что наши с Лориалем услуги понадобятся ему на очень непродолжительное время, после чего он в лучшем случае выкинет нас на улицу, а в худшем велит прирезать, дабы не болтали лишнего. Но если нас не оценили жрецы, то почему бы нам не примкнуть к сторонникам яр-дана? Причем сделать это надобно так, чтобы они поняли, сколь неоценимых союзников приобрели в нашем лице. Старик предсказатель, слепой певец и безусый юноша, не обладающий никакими особыми дарованиями, — говоря это, бывший отшельник заговорщически подмигнул Гилю, — не та компания, которую наследник престола примет с распростертыми объятиями. Однако ежели мы заявимся к нему не с пустыми руками, а с некоторыми полезными и, я бы даже сказал, жизненно важными сведениями, встретят нас как самых дорогих и долгожданных гостей.

— Какие же сведения мы можем сообщить яр-дану? О кристалле, утратившем свойства ключа к сокровищнице Маронды, которым служители Кен-Канвале тщетно мечтают оживить Холодный огонь в здешнем святилище Амайгерассы, называемом ими храмом Обретения Истины? — поинтересовался Гиль без особого энтузиазма. — Так это вряд ли заинтересует наследника престола. Если бы кристалл можно было в самом деле как-то использовать…

Несмотря на огромное расстояние, отделявшее Бай-Балан от столицы империи Махаили, часть которого они преодолели на «Кикломоре», а часть — на узкой многовесельной лодке, поднявшись в ней по течению Энаны от белокаменного портового города Адабу до самого Ул-Патара, чернокожий юноша не сомневался, что Мгал, последовав за кристаллом Калиместиара, вскоре объявится здесь. Мысль о грядущей встрече с северянином радовала и печалила Гиля, ибо нелегко будет ему сказать другу, что с гибелью Эмрика поход к сокровищнице древних утратил какой-либо смысл и кристалл является теперь не более чем забавной безделушкой. Если бы им удалось хотя бы зажечь с его помощью Холодный огонь в святилище, слух об этом наверняка распространился бы по Земле Истинно Верующих, достиг ушей Мгала и указал ему, где искать Гиля. Но раз уж надеяться на это нечего, то неплохо было бы попасть в число приближенных яр-дана, да желательно с шумом, который привлечет к нему внимание северянина. Вот только как осуществить это благое намерение? Какие такие важные, по мнению Рашалайна, сведения они могут сообщить наследнику престола?

— У нас есть чем заинтересовать Баржурмала, — выдержав приличествующую случаю паузу, промолвил старец, самодовольно поглаживая тщательно ухоженную бороду, придававшую ему благообразный и внушительный вид. Ваджирол сообщил мне, что дюжина ярундов, просидев двое суток над кристаллом Калиместиара, пришла к выводу, что им удастся стереть с него следы прежнего хозяина. Он уверен: кристалл оживит Холодный огонь и чудо это произведет на жителей Ул-Патара неизгладимое впечатление.

— Ты думаешь, они действительно смогут это сделать? — с замиранием сердца спросил Гиль.

— Уверен. Иначе они не рискнули бы докладывать об этом Базуруту. Служители Кен-Канвале втайне готовят грандиозное представление, которое может стоить Баржурмалу жизни. Приписывая своему богу собственные пороки и недостатки, жрецы от его имени потребуют, как я понял, в благодарность за вспыхнувший Холодный огонь принести в жертву Предвечному сына рабыни нынешнего яр-дана. Дескать, ежели жертва будет принесена — Кен-Канвале осыплет Землю Истинно Верующих милостями своими, ежели нет — пошлет на грады и веси ее Хладный огнь и поразит он слабых в вере своей, ибо не следуют и не внемлют они слову Божьему, вложенному им в уста ярундов.

— Ниспосланное свыше знамение — неприятная штука, и Баржурмал будет благодарен тому, кто вовремя предупредит его о грозящем бедствии, — задумчиво проговорил Лориаль. — И еще более щедро отблагодарит он того, кто убережет его от подобной напасти.

— Именно это я и имел в виду, — согласился Рашалайн. — Даже если бы мы принесли ему только известие о готовящемся торжестве, он принял бы нас как благодетелей. А ежели не он, то «тысячеглазый» Вокам, пекущийся, по слухам, о жизни яр-дана больше его самого. Однако чем больше интересного о планах ярундов мы сумеем сообщить ему, тем больше нас будут любить и жаловать сторонники Баржурмала.

— Звучит заманчиво, сведения о кристалле и грядущем жертвоприношении наверняка заинтересуют яр-дана, — пробормотал Гиль. — Но не смахивает ли это на предательство? Жить во дворце Хранителя веры и доносить врагам о его замыслах…

— Ты же сам сказал, что чувствуешь себя здесь узником, а Лориаль подтвердил, что таковыми мы в действительности и являемся. За четыре проведенных здесь дня я, правда, еще не предпринимал попыток выбраться из дворца, но, сдается мне почему-то, успехом бы они не увенчались…

— А я трижды пробовал выйти в город, — воспользовавшись паузой в речи Рашалайна, вставил Гиль. — И один из этих желтохалатных стражников предупредил, что, если я еще раз сунусь к воротам, меня посадят на цепь в подвале для смутьянов.

— Тогда, если ты не считаешь сбежавшего из плена узника предателем, угрызения совести не должны терзать твою безгрешную душу. К тому же, если память мне не изменяет, это нас с Лориалем пригласили на «Кикломор» чинно-мирно, а тебя приволокли, заломив руки за спину. — Старец отправил в рот соленый орешек и взмолился: — Ну сядь, сядь же ты наконец! Я уже все глаза себе измозолил, на тебя глядючи!

— Так вот, — продолжал Рашалайн, когда Гиль, прихватив горсть орехов, уселся на кушетку — комната, отведенная заморскому предсказателю и его ученику, была меблирована весьма скудно, — сбежать можно попробовать и сейчас, хотя лучше было бы еще посмотреть и послушать. Боюсь только, как бы не опоздали мы тогда с предупреждением. Тревожит меня и то, что, заявись мы сейчас к яр-дану, не будет словам нашим полной веры, а еще того хуже, могут нас принять за подсылов Базурутовых.

— Ага! — понимающе произнес Лориаль. — Ты хочешь, чтобы мы выпустили кого-нибудь из узников, томящихся в подземелье этого дворца, и он, передав наше предупреждение кому следует, сообщил яр-дану, что есть у него сторонники-чужеземцы, которые…

— Да не просто узника, а из высокородных! И такой, вернее такая, у меня на примете есть. Хорошенькая девчушка, тюремной жизнью еще не заморенная, — не враз ее схватят, если и погонятся.

— Как это ты умудряешься со всеми переговорить, обо всем проведать, да еще и побывать там, куда другим хода нет? Меня стражники даже ко входу в подземелье не подпустили! — восхитился Гиль пронырливостью бывшего отшельника, который определенно не приучен был тратить время попусту.

— Ежели б я один шел, так и меня бы не пустили. А спутника Ваджирола кто остановит? Я ему наплел — мол, земляка хочу проведать, и таким образом не только Заруга повидал — мается Белый Брат в мешке каменном, а все же не теряет надежду как-нибудь свободу у здешних хозяев вымолить-выслужить, — но и с подземельем познакомился. Место гадкое, слов нет, однако ежели удастся нам из него девчушку ту вызволить и предупреждение она наше яр-дану передаст, то заложим мы тем самым прочное основание будущему своему благополучию…

— Что и зачем надо сделать, я понял! — прервал старика Гиль, окрыленный известием о том, что ярунды взялись стереть с кристалла Калиместиара следы Эмрика, которому, увы, не суждено было отомкнуть им дверь сокровищницы Маронды. — Но как вызволить девчонку из подземелья, если к нему, без сопровождающих, никого из нас и близко не подпустят?

— Об этом-то мы сейчас и поговорим… — пообещал хитроумный старец, живости ума которого могли позавидовать как искушенные в интригах придворные, так и желтохалатные служители Кен-Канвале, слывшие величайшими пройдохами в империи.

Наблюдая за выступлениями крутобедрых и пышногрудых танцовщиц, Баржурмал думал о том, что день начался великолепно и пир задался на славу. После беседы с Пананатом, прозванным придворными Бешеным казначеем, яр-дан ощутил небывалый прилив сил и сам дивился тому, как легко находятся у него нужные слова, чтобы приветствовать Каждого из многочисленных гостей, как ловко ему удается поддерживать непринужденный разговор с теми, кому он еще полгода назад с радостью бы перегрыз глотку, памятуя старые, детские обиды. Многие из высокородных и сегодня еще посматривали на него с затаенным презрением и ненавистью, но, странное дело, в душе Баржурмала не вздымалась ответная волна злобы, и с непонятной ему самому терпимостью он улыбался, шутил и обменивался ничего не значащими вежливыми фразами даже с теми, кто, согласно донесениям Вокама, предоставил своих джангов в распоряжение Хранителя веры, дабы тот избавил их от «необходимости лицезреть зарвавшегося сына рабыни».

Яр-дан не забыл прежних обид и оскорблений, как не забыл и двадцати своих друзей-телохранителей, полегших на Ковровой площади, однако сейчас в сердце его не было жажды мести. Месть подождет. Тем более что окружавшие его люди, смотревшие прежде на Баржурмала как на неразумное дитя и несказанно бесившие его этим, теперь сами представлялись ему беспечными детьми, бездумно резвящимися на краю пропасти. Сами того не сознавая, они старательно подкидывали поленья в костер, который неизбежно должен был обернуться пожаром и сжечь их же собственные дома и усадьбы, превратить города в руины, а пахотные земли — в заросшие бурьяном поля. Они не видели, к чему приводит междоусобица, наивно полагая вслед за Базурутом, что империей можно управлять, как большим поместьем, где любой приказ господина исполняется быстро и неукоснительно. Не понимали или не помнили то, что не уставал втолковывать им Богоравный Мананг: в расширении и процветании империи должны быть заинтересованы все, она должна стать домом многих народов, и чем скорее они забудут, кто из них победитель, а кто побежденный, тем счастливее будет их жизнь.

Вокам рассказывал, что империя виделась отцу огромным полем, исчерченным сетью дорог, по которым бесконечной чередой идут караваны с товарами. Не с данью, которую победители взимают с побежденных, а с солью, медью, тканями и лесом — всем тем, что одна провинция может предложить другой в обмен на необходимые ей меха, железо, хлопок, мед и камень. Дороги, как кровеносные сосуды, должны пронизывать тело страны, взаимовыгодная торговля по мысли Мананга — приносить доходы неизмеримо большие, чем подати и поборы, которыми Базурут рассчитывает наполнить имперскую казну. В чудовищного кровососа, огромного отвратительного паразита — чахлаба — грозил превратиться Ул-Патар, если бы Хранителю веры удалось провести в жизнь свои реформы. Защитником и строителем следовало стать Повелителю империи, если намеревался он следовать по стопам Мананга.

Когда-то, слушая наставника Виндухука, Баржурмал уснул, и приснился ему крепко запавший в память диковинный сон. Он видел бегущих по широкой, мощенной серыми плитами дороге золотолапых муравьев, размерами с человека. Каждый из них, следуя по своим делам, тащил на рубиновой спине тяжко груженную корзину, и каждый оставлял на каменных плитах тонюсенький золотой след. Они шли, шли и шли, а потом появился отец, кативший перед собой, подобно жуку-навознику, небольшой шар. Вот только шар этот был из золота и, касаясь оставленных муравьями следов, поглощая их, становился все больше и больше… И, несмотря на воспетые всеми поэтами походы, снискавшие Манангу славу великого воителя, именно катящим золотой шар жуком-собирателем представлялся он с тех пор Баржурмалу, который как-то раз, не удержавшись, поведал об этом Вокаму. Сын рабыни страшно боялся своего великого отца, слывшего щедрым и великодушным Повелителем, и ничуть не страшился «тысячеглазого», при упоминании имени которого высокородные бледнели и менялись в лице. Тогда-то Вокам, единственный раз в своей жизни, обманул доверие будущего яр-дана: он пересказал его сон Манангу. Правда, узнал об этом Баржурмал значительно позже, и, кстати, от самого же «тысячеглазого». По его словам, Повелитель тогда очень смеялся и впервые сказал, что если Предвечный не пошлет ему других сыновей, он признает сына рабыни яр-даном, а затем и наследником трона Эйтеранов. Отец исполнил обещание и на смертном одре провозгласил своим восприемником Баржурмала, хотя слышали его слова всего несколько человек. Впрочем, даже если бы Мананг записал свое завещание золотом в «Книгу Наследников», Хранитель веры и кое-кто их высокородных не преминули бы оспорить его, ссылаясь на предсмертную волю Шак-Фарфагана. Однако, что бы они ни говорили, дело, разумеется, было не в том, что Баржурмал — сын рабыни. Согласись он с тем, что золотых муравьев надобно убивать и перечеканивать на монеты, хотя бы и с его, сына рабыни, а не Базурута профилем, но никак не охранять и не строить для них мощенные камнем дороги, они бы, вероятно, признали сына рабыни Повелителем империи…

Задумавшись, Баржурмал не заметил, как танцовщиц сменили жонглеры, а затем фокусники, выпустив изо рта струи огня, принялись показывать трюки с большими пестрыми платками, свертывая их в кульки, из которых извлекали затем всевозможные безделушки. Высокородные начали скучать, пора было сделать перерыв перед тем, как перейти к заключительной части празднества, и яр-дан подал знак Цубембу.

Пронзительно запели звонкоголосые, свернутые в тройное кольцо трубы, и фокусников как ветром сдуло. Высокородные стали подниматься из-за столов, потягиваясь и оправляя парчовые одеяния, среди которых нет-нет да мелькали желтые халаты служителей Кен-Канвале. Этих, казалось бы, Баржурмал должен был особенно ненавидеть, ибо это их стараниями началась в Чивилунге резня, за которой последовало восстание, унесшее больше жизней, чем все завоевательные походы Мананга, вместе взятые. В конечном счете Богоравный, как доподлинно было известно яр-дану, выиграл значительно меньше битв, чем утверждали столичные рифмоплеты и те, кто превыше всего почитал умение размахивать боевым топором. Отчеты, хранящиеся в казначействе, неопровержимо свидетельствовали, что задолго до начала похода Мананг принимался унавоживать золотом земли, которым, согласно его планам, надлежало войти в состав империи, и лишь когда возросшие благодаря щедрой подпитке колосья наливались соком, двигал войска к границам соседей. А тогда уже достаточно было погреметь мечом о щит, чтобы

созревший плод сам упал в руки «непобедимого завоевателя».

Однако в настоящий момент яр-дан не испытывал ненависти даже к желтохалатникам, ибо не ведали они, что творили. Подобно высокородным, служители Кен-Канвале были уверены, что если в провинциях вспыхнут восстания, достаточно будет просто вывести из них имперские гарнизоны и забыть о том, что земли эти входили в состав Махаили. Им, не видавшим Чивилунга, невдомек было, что «кус, проглоченный империей, можно выблевать теперь только вместе с внутренностями». Речь «тысячерукого» Мурмуба не отличалась изысканностью, зато говорил он всегда именно то, что хотел сказать, и превратно истолковать его слова не удалось бы даже двуязыким ярундам.

Баржурмал отыскал взглядом Уагадара, поднимавшегося по лестнице на верхнюю террасу, и отметил, что на ней уже стоит Пананат. Бешеный казначей ожидал, похоже, от толстопузого жреца какой-то пакости и не особенно доверял соглядатаям, приставленным Вокамом к ярунду, представлявшему на этом торжестве Хранителя веры. Что ж, может, это и к лучшему, лишняя пара глаз, особенно таких, как у Пананата, не помешает. Яр-дан вспомнил предсказание имперского казначея о том, что Базурут отозвал часть гарнизонов из провинций, и нахмурился, вновь подумав о том, что высокородные, поддерживая Хранителя веры, играют с огнем, погасить который будут не в состоянии. Но неужели этот слепец не понимает, что, выводя в столь неподходящий момент гарнизоны, он по существу подстрекает провинции к бунту, приглашает их вгрызться в тело империи?..

Баржурмал одернул себя, мысленно повторяя зарок до конца пиршества не думать о грядущих бедах, и, поднявшись с похожего на трон кресла, направился к группе высокородных, игравших в напольный цом-дом.

— Яр-дан, правду ли говорят, будто ты оставил в живых Хах-Хараота? Преградившая ему дорогу высокая девушка была хороша собой, но вспомнить ее имени Баржурмал, как ни напрягался, не смог.

— Да, я помиловал его.

— Но ведь это он убил Маскера? Говорят, он был самым кровожадным из всех предводителей кочевников? Почему же ты пощадил его? Кстати, меня зовут Сильясаль. Из рода Спокар, — девица многообещающе улыбнулась.

— Красавица дочь Хах-Хараота так горячо просила меня за своего отца, что у меня недостало жестокосердия отказать ей, — ответствовал Баржурмал и, обворожительно улыбнувшись Сильясаль, двинулся дальше. У Хах-Хараота не было дочери, и он не убивал наместника Чивилунга, но такие подробности вряд ли могли заинтересовать высокородную госпожу.

— Яр-дан! Прости, что беспокою тебя во время пира. Я — Тулиар, жена «тысячерукого» Одсхуры, и давно уже не получала от него вестей. Утешь меня, если можешь.

— Твой муж достоин тебя, Тулиар. Я назначил его наместником в Суккарате. Побольше бы нам таких воинов! Не волнуйся, Китмангур, верно, доставит тебе мужнино письмо. А может, и подарки. — Баржурмал тепло улыбнулся дородной госпоже, за спиной которой стояли два рослых сына, и живо вспомнил, как Одсхура махал ему на прощанье рукой с крепостной стены, а степная пыль заносила трупы кочевников, слишком поздно пришедших на помощь мятежным жителям Суккарата…

— Баржурмал, тебе надобно остерегаться Бешеного казначея. Он из-за ай-даны совсем разума лишился. Ходят слухи, купил себе похожую на нее рабыню и назвал Тимилатой. Помяни мои слова, не кончится это добром, — прошамкал за спиной яр-дана Зибиталь — престарелый подслеповатый фор, обучавший некогда Баржурмала драться на мечах и метать дротики.

— Будь спокоен, я запомню твои слова и присмотрю за Пананатом, заверил яр-дан дряхлого наставника и огляделся, разыскивая глазами имперского казначея. Но обнаружить его среди четырех с лишним сотен гостей было не так-то просто. Взгляд Баржурмала скользил по лицам парчовохалатной знати, пока не наткнулся на Азани. Вот с кем ему давно уже хотелось поговорить по душам!

Яр-дан начал пробираться к молодому фору, беседующему о чем-то с рослым, туповатым на вид детиной в свободно ниспадающем одеянии из светло-зеленой парчи. Точнее, говорил парчовохалатный, а фор внимательно слушал. Затем, гневно вскрикнув, кинулся на собеседника, норовя вцепиться скрюченными пальцами ему в горло. Детина взмахнул рукой, и фор, словно брошенное катапультой бревно, пролетев несколько шагов, обрушился на ближайший стол, который, не выдержав удара, с треском развалился на части. Вскочив, Азани снова кинулся на здоровяка. В руках у обоих блеснули кинжалы — единственное оружие, которое позволено было иметь пришедшим на пир гостям.

Баржурмал замер, оглядываясь по сторонам и силясь понять по поведению окружающих, была ли это обычная потасовка или начало той самой кровавой заварухи, о которой Вокам говорил как о чем-то неизбежном. Именно предупреждение «тысячеглазого» удержало яр-дана от того, чтобы броситься на помощь другу, который, впрочем, был вполне в состоянии сам о себе позаботиться. Овладев собой, он уже исполнял вокруг молодца в зеленой парче танец «влюбленного мотылька». Высокородные, оставив разговоры, устремились к месту поединка, а вокруг яр-дана, словно из-под земли, выросло шестеро телохранителей. И вовремя — дюжина великовозрастных дурней уже лезла к нему с обнаженными кинжалами в руках, у щеки Баржурмала просвистел метательный диск, еще один, вспоров серебристо-голубой халат, звякнул о кольчужную рубашку.

Заверещали женщины, в руках приставленных к яр-дану телохранителей откуда ни возьмись появились боевые бичи, и воздух вокруг него наполнился свистом и стонами раненых. Вплетенные в бичи остро отточенные стальные пластинки делали это оружие едва ли не более страшным, чем боевые секироподобные топоры с двумя лезвиями, и вокруг Баржурмала и его защитников мгновенно образовалось пустое пространство. Часть заговорщиков, обливаясь кровью, корчилась на плитах, которыми был вымощен двор, уцелевшие отпрянули в стороны, и не успел яр-дан раскрыть рта, как сильные руки подхватили его и стремительно повлекли под защиту ближайшей арки. Двое телохранителей упали, пораженные выпущенными из духовых трубок ядовитыми иглами, кто-то из оставшихся в живых вскинул за спиной яр-дана руку, отгородив его от высокородных плащом, обшитым изнутри тонкими медными бляшками.

Крики во дворе стали громче — очнувшиеся гости взялись разоружить заговорщиков, однако телохранители не собирались выяснять, кто одержит верх в этой заведомо неравной схватке. Баржурмала впихнули в темный проем находящейся за аркой двери, и он понял, что теперь уже никак не сможет повлиять на происходящее в Золотой раковине. Драться и умирать за него придется другим люди Вокама не позволят ему ни носа наружу высунуть, ни взглянуть на двор из какой-нибудь потайной щелки. И сколь ни претила ему перспектива отсиживаться во время боя за толстыми стенами, он не мог не согласиться, что сам на месте «тысячеглазого» тоже распорядился бы прежде всего упрятать в безопасное место наследника престола…

Убедившись, что Баржурмала уволокли в надежное убежище, стоящий на второй террасе Вокам потер руки и позволил себе взглянуть на Азани. Молодой фор успел дважды ранить своего противника, и спасти Кулькеча не смог бы теперь даже сам Предвечный. Исход схватки был предрешен — Азани, судя по всему, уверовал, что Кулькеч подослан врагами Баржурмала, и щадить своего противника не собирался, а это значило, что на совести Вокама появится еще одна безвинно загубленная душа. Ведь это он подставил задиристого дурня под удар, велев слуге передать Азани записку, в которой сообщал, что Кулькеч по наущению ярундов похитил его любимую сестру. Скорее всего, молодой, но далеко не глупый фор не поверил написанному, однако счел своим долгом прояснить ситуацию. Кулькеч же, редкостный драчун и сквернослов, отпустил, надо думать, по поводу исчезновения Марикаль какую-нибудь не слишком пристойную шуточку, за что и должен был в ближайшее время поплатиться жизнью.

Вокам не испытывал ненависти к Кулькечу, но лучше было самому подтолкнуть заговорщиков к действию, чем позволять им нанести удар в соответствии с их планами, в удобном им месте и выбранное ими время. И драка Азани с ярым приверженцем ай-даны вполне могла быть принята заговорщиками за сигнал к убийству яр-дана. Во всяком случае поединок, отвлекший внимание собравшихся от Баржурмала, должен был показаться несдержанным высокородным юнцам подходящим случаем, дабы прикончить сына рабыни. Ибо Хранителя времени они любили не многим больше яр-дана, почитали себя не дурее его и не видели особого греха в том, чтобы внести кое-какие изменения в планы жрецов.

«Тысячеглазый» дождался завершающего удара Азани, вокруг которого уже крутили руки оставшимся в живых заговорщикам, и нетерпеливо забарабанил пальцами по ограждению террасы. Базурут не мог ограничиться этой горсткой безумцев. Что-то еще непременно должно было произойти: что-то готовилось, набухало, назревало — он предвидел и высчитал это. Да и чутье подсказывало: худшее впереди. Впрочем, главное он уже успел сделать — яр-дан укрыт, и что бы теперь ни случилось…

— К оружию! Измена! Все сюда! — неожиданно раздался истошный вопль сверху, с третьей, самой высокой террасы, и сердце Вокама забилось гулко и часто — вот оно, началось!

— Гляди, это шуйрусы! — Выступивший из-за спины «тысячеглазого» Регл указал вверх, и Вокам увидел на фоне золотисто-розового закатного неба стаю огромных перепончатокрылых тварей, первая из которых, снизившись над третьей террасой, выпустила из когтистых лап тяжелый, звонко звякнувший о плиты мощения тюк.

— Оружие для заговорщиков! Так вот что замыслил Базурут! — Вокам вздохнул с облегчением. Большая резня и никаких затей — вот как это называется. — Подавай сигнал «статуям».

Стоящий рядом с Реглом, чуть позади Вокама, человек ударил в маленький поясной барабан, и тут же со двора ему тяжким грохотом ответили горбасы. Рокот больших барабанов заглушил крики и заставил высокородных на мгновение оцепенеть. Затем сами собой стали падать холщовые покровы, укрывавшие, как оказалось, вовсе не каменные скульптуры, а легкие деревянные каркасы, внутри которых находились лучники Ильбезара в полном боевом доспехе. Горбасы умолкли по мановению руки Вокама, и в наступившей тишине он громко обратился к толпившейся на террасах и во дворе парчовохалатной знати:

— Почтенные гости! Прошу вас немедленно укрыться в стенах Золотой раковины! Скорее, изменники, покушающиеся на жизнь яр-дана, уже получили оружие от своих сообщников, находящихся за стенами дворца!

Последние слова «тысячеглазого» были заглушены яростными криками и звоном оружия — на верхней террасе сторонники ай-даны и Базурута уже избивали оказавшихся там по неведению приверженцев яр-дана и всех прочих, не пожелавших немедленно примкнуть к заговорщикам. В воздухе запели первые стрелы Ильбезаровых лучников, старавшихся перекрыть ведущие наверх открытые беломраморные лестницы, а люди Вокама, распахнув десяток дверей на первом, втором и третьем этажах дворца, уже уводили высокородных с террас и двора, стремясь, насколько возможно, предотвратить затеянную Хранителем веры резню…

О том, что затевается большая резня, имперский казначей догадался, когда увидел, с какой целеустремленностью вслед за Уагадаром начали подниматься на третью террасу высокородные, не скрывавшие своих симпатий к ай-дане и Базуруту. Группами и по одному, они взбирались по всем восьми лестницам, и случайностью это никак не могло быть хотя бы потому, что не было среди них ни одного приверженца яр-дана, и ежели они поднимались вверх, то казначею следовало, конечно же, спускаться вниз, и так кое-кто из наиболее наблюдательных представителей знатных семейств, не желавших прослыть заговорщиком, и поступил. Однако желание во что бы то ни стало выяснить, каким способом Хранитель веры намерен вооружить пришедших на пир с одними кинжалами гостей, заставило Пананата, вопреки здравому смыслу, не спешить во двор, а занять позицию посреди террасы, между двумя лестницами.

Затеянная во дворе драка была явно прелюдией к чему-то более серьезному, и имперскому казначею хватило одного взгляда на дюжину высокородных молокососов, попытавшихся добраться до яр-дана, чтобы понять: большая часть их будет немедленно перебита, а остальных обезоружат и сволокут в темницу. Не зря же Уагадар, едва взглянув вниз, поспешил отойти ко внешнему краю террасы, всем своим видом давая понять сообщникам, что не имеет к происходящему во дворе ни малейшего отношения. Желтый халат его был виден издалека, и, заметив, что на всех четырех сторонах огибавшей двор верхней террасы собрались, сбившись в плотные группы, все приглашенные на пир служители Кен-Канвале, Пананат понял развязка близка. Хотя ему, так же как и Вокаму, до последнего момента было неясно, что же затеяли ярун-ды, и тварей с огромными перепончатыми крыльями он обнаружил в закатном небе, лишь когда те оказались над Золотой раковиной.

Прежде других заметили шуйрусов приставленные к Уагадару соглядатаи Вокама, переполошившие криками своими весь дворец и тут же заколотые оказавшимися поблизости высокородными. А затем крылатые твари, повинуясь движениям воздетых в небо рук желтохалатных жрецов, сбросили к их ногам присланные Хранителем времени тюки с оружием. Загремевшие во дворе горбасы и появившиеся из-под укрывавших скульптуры холстин лучники Ильбезара уведомили имперского казначея, что меры по пресечению большой резни приняты и если он не хочет оказаться в числе жертв, то должен немедленно исчезнуть с верхней террасы.

— Ко мне! Все верные яр-дану, ко мне! Мананг! Мананг! — зычным голосом воззвал Пананат, без особого удивления отметив, что в призыве этом особой необходимости не было. Большая часть находившихся на верхней террасе высокородных, не посвященных в замыслы Базурута, ведомая безошибочным чутьем, уже спешила к нему со всех сторон. За ними следовал оказавшийся на крыше дворца десяток лучников Ильбезара, сообразивших, что попали они в самую гущу событий и пользы здесь от их дальнобойного оружия будет мало, если им не удастся объединиться.

Имперский казначей не задумывался над тем, почему все эти люди устремились к нему еще прежде, чем он позвал их. Это было естественно: случалось, над ним хихикали и потешались за глаза, но едва ли кому-нибудь из парчовохалатных хоть раз пришло в голову усомниться в его честности и граничащей с безрассудством отваге. Высокородные знали, что, к кому бы он ни примкнул, сделано это будет из самых чистых побуждений, ибо честь свою Бешеный казначей привык блюсти так же строго, как и вверенную его попечению казну. А это значило, что безоружных он в обиду не даст и кровь невинных даже союзникам своим проливать не позволит.

— Связывайте ремни! Рвите одежду на полосы! Нам, не пробиться к лестницам, придется спускаться тут! — скомандовал Пананат и, подавая пример, первым расстегнул пояс с измятой серебряной пряжкой. Соединил его с перевязью и зацепил за похожее на каменное кружево ограждение террасы. — Лучники, будете прикрывать отход! Без моей команды не стрелять!

Несколько высокородных, замешкавшихся на находившейся по другую сторону двора верхней террасе, попытались пробиться к лестницам и были зарезаны на месте. Три или четыре парня, взобравшись на ограждение, сиганули без веревок на крышу второго этажа. Кое-кто попытался сдаться заговорщикам и был посажен ими на скинутые шайрусами копья. Однако человек тридцать, не считая лучников, все же собрались вокруг имперского казначея — сторонники Базурута, несмотря на кажущуюся сноровистость, проявили непозволительную в подобных обстоятельствах суетливость, нервозность и нерешительность. Понять их было нетрудно: начать вот так, вдруг, ни с того ни с сего, убивать растерянных, безоружных людей, с которыми были знакомы долгие годы и только что вместе сидели за пиршественными столами, оказалось совсем не просто. Но первые капли крови уже пролились, и следовало ожидать, что скоро она потечет ручьями и потоками.

— Эй, кто половчее! Тимотай, Бамеро, проверьте, выдержат ли веревки! Держат? Тогда спускайте женщин, да поживей! Лучники, отдайте свои мечи высокородным, они прикроют вас в случае нужды! Подпустите предателей ближе! А теперь… стреляйте!

Бегущие справа и слева заговорщики один за другим начали валиться на каменные плиты. Брошенные ими копья не достигли цели, а до мечей и боевых топоров дело, может статься, и вообще не дойдет. Женщины, наконец, переправлены на нижнюю террасу, и по наспех связанным веревкам уже соскальзывают безоружные мужчины, Ага, полдюжины предателей, проявивших удивительную прыть и сумевших-таки прорваться сквозь заслон из стрел, встречены теми из высокородных, кто успел разжиться у лучников короткими широкими мечами. Собравшийся было ввязаться в драку Пананат, поколебавшись, вернул кинжал в ножны и попытался отыскать глазами Уагадара. Он не любил кровопролития, какими бы причинами оно ни было вызвано, и готов был вступить в переговоры со жрецом до того, как лучники Ильбезара перестреляют всех горе-заговорщиков…

Уагадар понял, что «тысячеглазый» переиграл его, едва только Азани и Кулькеч схватились за кинжалы. Звон стали, как и следовало ожидать, подействовал опьяняюще на молодых высокородных оболтусов, и они, не видя вокруг Баржурмала телохранителей, бросились на него, как стая падальщиков на издыхающего джайгара. Глупцы ринулись в капкан с такой быстротой, что специально подготовленные Базурутом убийцы, наряженные для отвода глаз в желтые халаты жрецов, не успели поразить сына рабыни. Но даже когда отлично справившиеся с порученным делом телохранители уволокли Баржурмала в безопасное место, все еще можно было исправить, если бы не лучники Ильбезара. Их не должно было быть в столице — лазутчики Базурута клялись Предвечным, что видели, как все три сотни их отправились в Хуанкор, дабы разгромить шайку Лимик-Рвиголова, — и вот… Четыре дюжины их оказались во дворе и, судя по крикам и, стонам, столько же, если не больше, засело в стенах дворца и хладнокровно расстреливало джангов, которые, покинув расставленные под открытым небом вокруг Золотой раковины пиршественные столы, пытались прийти на помощь своим господам.

Ярунд стиснув зубы смотрел, как, повинуясь его приказу, парчовохалатные недоумки сбегают по лестницам на треррасу, являвшуюся крышей второго этажа, ломятся в предусмотрительно запертые двери и наглухо заколоченные проемы, ведущие во внутренние галлереи дворца. И гибнут, устилая своими телами лестницы и террасы, пораженные меткими стрелами немногочисленных лучников. Увы, план Базурута оказался никуда не годным — не стоило вовлекать в это дело такую толпу парчовохалатной знати, не надо было одним махом пытаться срубить все неугодные Хранителю времени головы. Нечего было жадничать, для начала хватило бы и одной головы — яр-дана. Впрочем, теперь об этом рассуждать бесполезно — сделанного не исправишь, пора позаботиться о собственной шкуре.

Толстый жрец ловко скинул с себя желтый халат и, вывернув наизнанку, вновь набросил на плечи. Трое ярундов, наблюдавших за Уагадаром с трех разных сторон окружавшей внутренний двор Золотой раковины верхней террасы, повторили его действия. Черно-красные вертикальные полосы, украшавшие изнаночные стороны халатов служителей Кен-Канвале, были теперь хорошо видны в лучах заходящего солнца, и снабженные специальной упряжью шуйрусы, не раз летавшие над дворцом яр-дана в последние полгода, заметят их издалека. Пусть Баржурмал думает, что противники его разгромлены: две с половиной сотни высокородных — ощутимая потеря, однако если кое у кого из погибших сегодня ради чистоты веры не отыщутся наследники, то ярунды утешатся тем, что возьмут на себя заботы об их домах и землях. Если взглянуть на сегодняшнее поражение с этой точки зрения, то придется признать, что даже не слишком удачные замыслы Базурута обладают удивительной способностью приносить щедрый урожай.

Рассуждая подобным образом и поглядывая на четырех быстро приближающихся шуйрусов, ярунд вновь обрел утраченное было душевное равновесие, и лишь одно соображение внушало ему некоторое беспокойство. Хранитель времени был, безусловно, великим человеком и вынашивал в мудрой своей голове огромное количество всевозможнейших и воистину блистательнейших планов. И ближайший сподвижник его — некий Уагадар — занимал в них далеко не последнее место. Так вот, не похоже ли оно на то, которое отведено было выступившим ныне против яр-дана высокородным? Гибели их Базурут, разумеется, не желал, но… Это-то «но» и навело почтенного жреца на неожиданную мысль, что если бы мог он перекинуться на сторону яр-дана, Вокама и Пананата, то чувствовал бы себя, наверно, более счастливым, чем теперь. Ибо Уагадар имел все основания полагать, что зреют, ох зреют в голове Хранителя времени хитроумнейшие замыслы и многим предстоит лишиться жизни, когда он возьмется за их осуществление.

Глава вторая. МАРИКАЛЬ

Уматарой — «Глазом, глядящим в небо» — называли уроборы озеро, окруженное со всех сторон утесами, показавшимися Мгалу похожими на зубцы колоссальной каменной короны. Место это почиталось Народом Вершин священным не случайно именно сюда доставляли шуйрусы тех, кого Девы Ночи приносили в жертву Сыновьям Оцулаго. Здесь бывшие жертвы жили в течение года, на исходе которого либо приносили клятву верности Народу Вершин и селились в окружающих Озерную твердыню долинах, либо покидали горы Оцулаго, если обычаи горцев не находили отклика в их сердцах или сами уроборы отказывались принимать чужаков в свое племя. Случалось такое не часто, но все же случалось, и тогда шуйрусы летели к южным отрогам гор, дабы отнести не пришедшихся ко двору женщин на границу империи Махаили.

Узнав, что туда-то Лив с северянином и мечтают попасть, уроборы не стали чинить им препятствий. Мужчина, отважившийся биться за свою возлюбленную с целым племенем нгайй, заслуживал, по их мнению, того, чтобы быть усыновленным любым народом, в том числе, разумеется, и Народом Вершин, но если путь его лежит в Земли Истинно Верующих, кому придет в голову препятствовать ему? Услышав же от дувианки, что направляется он туда, дабы отыскать своего друга, похищенного мланго из Бай-Балана, они прониклись к нему еще большей симпатией и уговарили погостить на берегах Уматары по крайней мере до тех пор, пока не затянулись раны. И так бы, вероятно, Мгал и поступил, ибо давно уже не встречались ему такие радушные, разумные и достойные люди, если бы на пятый день пребывания северянина среди Народа Вершин дозорный, облетавший владения уроборов, не принес известие, что видел плывущий по Ситиали плот, на котором, среди прочих, находилась девушка, по описаниям похожая на принцессу из рода Амаргеев.

Чтобы не разминуться с Батигар, Мгал обратился к вождю уроборов, живших на берегу Уматары, с просьбой помочь им с Лив как можно скорее добраться до того места, где Ситиаль пересекает границу империи Махаили, и уже на следующее утро три шуйруса взмыли в небо. Лив, Мгал и вызвавшийся проводить их юноша, переливчатый свист которого крылатые существа понимали не хуже, чем люди свой родной язык, без всяких происшествий пересекли горы Оцулаго и к вечеру опустились у Приграничного кряжа, где мланго и уроборы четыре раза в год обменивались товарами уже более полусотни лет.

За пять дней северянин узнал много интересного как о Народе Вершин, так и об имперцах, в делах которых уроборы неплохо разбирались. Почитая нгайй дикарками, не слишком жаловали они и южных своих соседей, что не мешало им успешно торговать с ними. Лишь немногие из Народа Вершин занимались приручением шуйрусов, остальные обитатели Флатарагских гор пасли скот, пахали землю и время от времени промышляли «охотой за подземными цветами», ради которых мланго гнали вверх по течению Ситиали лодки, груженные тканями, железными и медными чушками, готовыми изделиями из металлов и прочим добром. Сапфиры, аметисты, яшма, опалы, топазы и многие другие драгоценные и полудрагоценные камни, добытые уроборами в горах Оцулаго, расходились потом в тюках караванщиков и лодочников по всей империи, и торговля с Народом Вершин считалась прибыльным делом. Затрудняло ее лишь то, что уроборы, довольствуясь теми камнями, которые находили на поверхности, не углублялись в недра гор сами и не позволяли делать этого предприимчивым пришлецам. По словам уроборов, мланго, будь их воля, давно выпотрошили бы, а то и вовсе сровняли до основания горы Оцулаго. Несмотря на строжайший запрет, группы добытчиков все же начинали порой ковыряться в приграничных южных отрогах, однако Народ Вершин бдительно охранял свои владения. Укрыться от взоров парящих в поднебесье дозорных, один из которых, кстати, и заметил плывущий по Ситиали плот, удавалось немногим, а тех, кто имел насчастье попасться им на глаза, ждала неминуемая смерть.

О богатствах, таящихся в горах Оцулаго, Мгал не слышал ни от бай-баланцев, ни от нгайй и узнал только после того, как, будучи приглашенным к Бехлему — вождю озерных уроборов, — увидел на низком столике большую глиняную миску, наполненную до половины крупными аметистами, сиявшими в лучах проникавшего в пещеру утреннего солнца дивным голубовато-лиловым огнем. Северянин представлял, сколько стоит горсть таких камешков, и сразу догадался, что позвали его в пустую пещеру не случайно, а потому, полюбовавшись причудливой игрой света в кристаллах, ограненных самой природой, не стал даже близко подходить к грубо оструганному столу, вид которого так не вязался с лежащим на нем сокровищем.

— Разве тебе не хочется взять их в руки? Посмотреть сквозь них на солнце? Попересыпать из ладони в ладонь? — Встретивший Мгала при выходе из пещеры Бехлем, взяв гостя под руку, заставил вернуться к столу. — Почему ты не пожелал полюбоваться ими вдоволь? Или тебе каждый день удается усладить взор подобным зрелищем?

Произнося это, темнолицый мужчина вглядывался в Мгала так пристально, будто ожидал, что у того от созерцания миски с аметистами не то вторая пара рук вырастет, не то лишняя пара глаз появится, и северянин, дабы не разочаровывать вождя, согласился:

— Камни превосходные, слов нет. Но, на мой взгляд, безопаснее спать в яме со змеями, чем в пещере с подобным сокровищем.

— Ты прав, даже в наших горах они могут принести несчастье, хотя Народ Вершин не теряет разум при виде подземных цветов. Не обижайся, что я оставил тебя наедине с ними. Мы поступаем так со всеми чужеземцами. Там, внизу, у подножия гор, рождаются иногда люди, которые не могут смотреть спокойно на подземные цветы, и такие не должны здесь оставаться.

— К сожалению, я тоже не могу задерживаться в горах. Я рассчитывал, что нам с Лив удастся построить плот и по Ситиали добраться до империи мланго… После вчерашнего разговора с вождем у северянина создалось впечатление, что держать их тут насильно не будут, и он решил воспользоваться первым же подходящим случаем, чтобы проверить справедливость своих предположений.

Бехлем заверил гостя, что тот может покинуть горы Оцулаго, как только пожелает, — Народ Вершин не всем позволяет оставаться на своей земле, но никому не препятствует уйти из нее. Затем вождь попросил Мгала рассказать о том, как они с Лив попали к нгайям, и северянин, желая хоть чем-то отплатить за гостеприимство, поведал Бехлему, всячески избегая каких-либо упоминаний про кристалл Калиместиара, о плавании по Жемчужному морю, Сагре, полноводной Гатиане, старом и новом Чиларе и других местах, где ему пришлось побывать. Заслушавшись гостя, Бехлем забыл и о времени, и о приготовленном Оматой завтраке, так что когда молодая жена его вошла в пещеру и поинтересовалась здоровьем дражайшего супруга, «способного запамятовать о чем угодно, кроме жареной с водяным луком сурьераллы», он смутился и, заявив, что столь занимательный рассказ требует соответствующей награды, выудив из миски роскошный аметист, вручил его Мгалу. Теперь наступил черед северянина смутиться — он попытался вернуть драгоценный камень, но Бехлем и слушать об этом не желал. Тогда-то в голове Мгала и родилась идея, за осуществление которой он взялся сразу после завтрака, когда вождь был вызван по каким-то неотложным делам на дальний конец пещерного поселка, растянувшегося вокруг всего озера.

Узнав у Оматы, где обитает кузнец, северянин отыскал приспособленную под кузню расщелину в скалах и, быстро найдя общий язык со здешним ковалем, за полдня изготовил из оставшихся у него трех серебряных «парусников» фибулу, в которую вставил подаренный Бехлемом аметист. Навыки работы с металлом, приобретенные им некогда в селении дголей, не забылись, и вещица получилась хотя и грубоватая — с изделиями настоящих ювелиров не сравнить, — но все же достаточно красивая, и по тому, как восторженно ахнула Омата, принимая от северянина его скромный дар, было ясно, что тот пришелся ей по душе.

— У тебя не только отважное сердце, но и искусные руки! — Молодая женщина покрутила в руках серебряную застежку, рассматривая не виданный в здешних местах узор, и с сожалением добавила: — Жаль, что среди Народа Вершин не принято носить украшения из подземных цветов.

Тогда-то Омата и поведала Мгалу о торговле уроборов с имперцами и особом отношении Народа Вершин к драгоценным камням, которым горцы приписывали способность определенным образом влиять на судьбы людей. Послушать жену вождя, расположившуюся с северянином на берегу озера, где у самой воды находилось некое подобие огромного очага, подошли пять или шесть вернувшихся с лова рыбаков, среди которых оказалась и Лив. Дувианка еще поутру изъявила желание поглядеть, как добывают рыбу обитатели пещерного поселка, и быстро освоилась среди уроборов, однако на Омату посматривала с нескрываемой враждебностью и несколько раз прерывала ее рассказ язвительными замечаниями.

Когда на небе появились первые звезды, слушатели начали расходиться по пещерам, и северянин, изрядно натрудивший в кузне раненую руку и давно уже чувствовавший легкое недомогание — обильные ссадины, царапины и синяки давали-таки о себе знать, — тоже отправился на покой.

Отведенная им с Лив крохотная «гостевая» пещерка показалась ему невероятно уютной после пастушеского шатра, но не успел он улечься на длинношерстную козью шкуру, как вошедшая следом за ним дувианка поинтересовалась, не собирается ли Мгал ложиться спать голодным. Именно так он и намеревался поступить, хотя днем отклонил радушное предложение кузнеца разделить с ним скромную трапезу, а вечером, вручив Омате фибулу и разговорившись с женой вождя, совершенно забыл о похлебке, которой та предложила накормить его. Ожидая, что Бехлем вот-вот позовет супругу в пещеру, ибо, какими бы странными ни были обычаи уроборов, негоже было замужней женщине проводить столько времени с чужеземцем, вдали от мужа, он постарался воспользоваться словоохотливостью Оматы, чтобы узнать как можно больше об уроборах и мланго, и искренне считал, что почерпнутые им из ее рассказов сведения стоят пропущенного обеда.

— Ясно. Она накормила тебя всевозможными байками, забыв, что даже легендарные герои должны время от времени набивать чем-нибудь свое брюхо, проворчала дувианка, ставя на пол пещеры глиняный горшок. — Днем рыбаки причаливали к берегу, чтобы сварить пальгу, и хотя есть ее надобно горячей, даже давно остывшая она все же лучше поддержит силы неудачливого воздыхателя, чем сон на пустой желудок.

— Спасибо, но, с твоего позволения, я отведаю это кушанье утром. А насчет воздыхателя ты совершенно напрасно… — пробормотал северянин, смеживая веки.

— А вот и не напрасно! Я же видела, какими глазами ты на нее смотришь!

— Обычными. Какими смотрят на красивую женщину.

— Ты для того меня у нгайй отбивал, чтобы о красивых женщинах со мной говорить? — В голосе Лив послышалась такая ярость, что Мгал открыл глаза и уставился на дувианку в полном недоумении: чего это на нее вдруг нашло?

— Что глаза таращишь? Я же не Омата! И не принцесса из рода Амаргеев! Можешь отвернуться и спать, коли есть не желаешь!

— Так я и сделаю, — пообещал Мгал. — Позволь только сказать тебе несколько слов. По секрету. Нет, ты лучше пригнись, чтобы мне на весь поселок не орать…

Лив наклонилась к северянину, и он, привстав, обхватил ее за плечи здоровой рукой и перекатился на левый бок, увлекая девушку за собой.

— Я хотел сказать тебе, что ты несравнимо красивее Оматы и Батигар вместе взятых, и я с первого же взгляда влюбился в тебя, — зашептал он на ухо дувианке. — Такой белой кожи я не видел даже у женщин, живущих за облачными горами, а волосы твои нгайи не зря называли «живым золотом»…

Он говорил и говорил, и прижатая спиной к стене Лив, затихшая лишь для того, чтобы, собравшись с силами, отшвырнуть подальше дерзкого наглеца, мерзавца и сластолюбца, не только не привела свой замысел в исполнение, но, напротив, неожиданно всхлипнув, притянула к себе бессовестного лжеца. И коварный соблазнитель вдовы Дижоля, разумеется, воспользовался этим.

Продолжая шептать какую-то заведомую чушь про вечную любовь, неземную красоту и сжигающую его страсть, засыпавший несколько мгновений назад северянин коснулся губами шеи дувианки, облобызал ее плечи, попутно освободив их от грубой холщовой блузы, пахнущей рыбой и водорослями. Язык его начал вычерчивать спирали на высокой груди, а когда Лив, спохватившись, буркнула, что Мгал все равно не любит ее и «мерзкий поклонник Оматы не достоин целовать ей ноги», принялся нежно посасывать отвердевший сосок, распуская в то же время завязки на юбке ворчливой вдовы. Потом он вновь взялся нести какой-то удивительно приятный вздор, покрывая поцелуями стройные мускулистые ноги дувианки, тугие бедра, плоский живот, ямку пупка и все-все, до чего мог добраться. А поскольку Лив, уверившись в чистоте его намерений, позволила пылкому северянину крутить и вертеть себя, как тому вздумается, добраться он смог решительно до всего, и вскоре стоны и страстные вздохи бывшей пиратки сменились нечленораздельными подвываниями.

Лив плакала и смеялась, рычала, хихикала, кричала и умоляла оставить ее в покое, ибо почувствовала себя на верху блаженства задолго до того, как северянин взялся за дело всерьез. Когда же это произошло, она и вовсе перестала понимать, сколько у нее рук и ног, откуда что растет и как может мужчина быть таким неутомимым, грубым и ласковым одновременно. Палач и целитель, разрушитель и созидатель в одном лице, он разрывал ее на части, а потом составлял из них что-то новое, с тем чтобы опять разрушить созданное, собрать совсем по-иному и вновь заставить почувствовать восторг, с которым тело принимает в себя вездесущее чужое естество, могучее, как корабельный таран. А северянин, не останавливаясь на достигнутом и не слушая звериных воплей жертвы, отрабатывал на ней все то, чему научили его женщины собственного племени, Лесных людей, дголей, монапуа, ассунов и всех прочих народов, встречавшихся ему на пути от Облачных гор до гор Оцулаго. Несмотря на разные верования, образ жизни и обычаи, все они хотели в общем-то одного, и Мгал никогда не скупился давать им то, чего они всем сердцем желали получить, и то, что сам он хотел дать каждой из них. Ибо, сколь бы ни отличались они по возрасту и цвету кожи, он обладал счастливой способностью, не стремясь к недостижимому идеалу, разглядеть и оценить прекрасное, какие бы чудные и непривычные формы оно порой ни принимало. С мыслью о том, что все женщины по-своему прекрасны, но прекрасней всех, безусловно, Лив, он и уснул после того, как дувианка в изнеможении застонала в последний раз и затихла, уткнувшись лицом в густой и длинный, влажный от пота козий мех.

Проснулся он от ласкового прикосновения и чужого запаха и, подняв голову, обнаружил, что Лив в пещере нет. Стоявшая над ним Омата отдернула руку и, смущенно улыбаясь, произнесла:

— Твоя подруга опять отправилась с рыбаками. Мне показалось, тебя заинтересовали мои рассказы о подземных цветах, и я подумала…

— Да, конечно, — пробормотал Мгал, поспешно натягивая оказавшуюся под рукой шкуру на живот.

— Я хотела показать тебе места, где мы собираем подземные цветы. Быть может, наша земля сама пошлет тебе то, что ты отказался принять из рук Бехлема. Пойдем, мой муж ждет тебя к завтраку, а потом…

Вода в Уматаре оказалась холодной и совершенно прозрачной, приправленная рыбой каша — восхитительно вкусной, вождь озерных уроборов предупредительным и на редкость дружелюбным, и потому настроение у Мгала было просто великолепным. По дороге от пещерного поселка Бехлем рассказал ему о том, что вторым после подземных цветов сокровищем здешней земли является каменный уголь, без которого жить на берегах Уматары было бы совершенно невозможно: поднимать в Озерную твердыню дрова — занятие слишком хлопотное и трудоемкое. Познакомившийся уже в кузне с горючим черным камнем, северянин живо заинтересовался его свойствами, однако вынужден был повременить с расспросами, ступив на тропинку, вьющуюся между розовато-серых утесов, залитых ослепительно ярким солнцем, которого так не хватало ему во время бесконечных блужданий по раскисшей от дождей степи.

Когда же путники поднялись на небольшую площадку и Мгал уже раскрыл рот, собираясь возобновить разговор на интересующую его тему, Бехлем неожиданно заявил, что вспомнил об одном совершенно неотложном деле, которое лишает его удовольствия сопровождать дальше дорогого гостя. Произнеся это, вождь озерных уроборов взглянул на потупившуюся жену и устремился вниз по одной из множества разбегавшихся в разные стороны тропинок. Следуя по ней, выйти к озеру Бехлем определенно не мог, и в душу северянина начали закрадываться скверные предчувствия, а раны, о которых он уже и думать забыл, неожиданно заныли с новой силой. Не желая осложнять ситуацию, он помалкивал до тех пор, пока Бехлем не скрылся за краем утеса, а потом, не глядя на Омату, сказал:

— Я плохо знаком с обычаями Народа Вершин, но не слишком ли опрометчиво поступает твой муж, оставляя нас одних? Он поступает так не в первый раз, а злые языки найдутся везде.

— Вчера вечером он напрасно не вышел к Очагу, однако сегодня не даст повода для лишних пересудов, — тихо сказала молодая женщина и, не поднимая глаз на северянина, добавила: — Пойдем, я покажу тебе места, где растут красивейшие из подземных цветов.

Следуя за быстроногой и ловкой, как горная коза, проводницей, Мгал пытался отыскать смысл в сказанном ею о Бехлеме, но вскоре вниманием его завладел открывавшийся с этой стороны утеса вид на горную страну, раскинувшуюся у подножия Озерной твердыни. Длинные, тянущиеся с юго-запада на северо-восток хребты скал и зеленеющие между ними долины словно приковывали к себе его взгляд, и он несколько раз оступался, ибо неровная, еле заметная тропка, ведущая к вершине утеса, была сильно загромождена обломками камней. Сообразив, что карабкаться по ней и одновременно любоваться страной гор совершенно невозможно, северянин подумал, что с большим удовольствием поглазеет по сторонам, чем будет искать подземные цветы, и собрался уже было сказать об этом Омате, но как раз в этот момент шедшая впереди женщина скрылась за большим валуном.

С крохотной, окруженной серыми глыбами площадки горы Оцулаго были почти не видны, зато в розоватом теле утеса открылся вход в пещеру, из которой на северянина дохнуло холодом и тайной.

— Мы называем это место Лиловым гротом и редко посещаем его, промолвила Омата. — Я вижу, ты предпочитаешь смотреть в бескрайнюю даль, а не под ноги. Подземные цветы не так прельщают тебя, как вид зеленеющих долин и тянущихся в небо утесов. У тебя душа уробора, хотя ты и не хочешь в этом признаться.

— Я люблю горы, но каждый должен идти своей дорогой. И моя ждет меня внизу, вне зависимости от того, нравится это мне или нет.

— Это хорошо, — сказала Омата, и вновь северянин не понял, что она имеет в виду. — Ты еще насмотришься на горы, а пока я прошу тебя — войди в грот.

Пожав плечами, Мгал шагнул к устью пещеры и, войдя в нее, едва удержался от изумленного возгласа. Неглубокая, шагов восемь в длину, вся она искрилась и сияла голубовато-фиолетовыми кристаллами, густой щетиной покрывавшими ее стены и потолок. Аметисты! Маленькие — с фасолину, побольше — с гороховый стручок и громадные — с ладонь взрослого мужчины, камни мерцали таинственным светом, заставляя вспомнить истории о блистающих чертогах небожителей.

— Поразительно! Никогда бы не поверил, что такое возможно, не доведись мне увидеть это собственными глазами! — Мгал повернулся к Омате и с удивлением заметил, что ее бьет крупная дрожь. — Что с тобой? Почему ты трясешься?

Припомнив рассказы Оматы о том, что драгоценные камни способны якобы влиять на судьбы людей, он, подхватив молодую женщину под локоть, поспешно вывел ее из Лилового грота.

— Со мной все в порядке. Но… Я привела тебя сюда не для того, чтобы показать аметисты. Мы не берем подземные цветы из этого грота. Женщины и мужчины приходят сюда, дабы испросить у Подземной Богини детей. Посетить Аметистовое чрево — самый верный способ обрести потомство, однако случается, что не помогает даже обращение к Подземной Богине. — Омата говорила запинаясь, и видно было, что слова даются ей нелегко, но все же она продолжала: — Ты, быть может, заметил, что у нас с Бехлемом нету детей, хотя мы живем вместе уже семь лет. Четырнадцать раз приходили мы в Аметистовое чрево, и все же Подземная Богиня осталась глуха к нашим мольбам…

Омата говорила что-то еще, но северянин уже понял, чего ждут от него эта женщина и ее муж. Сильный, удачливый незнакомец, который намеревается вскоре покинуть горы Оцулаго, — это как раз то, что нужно, если Бехлем хочет и не может иметь детей. И если причина этого в нем, а не в его жене…

— Сделай так, чтобы в чреве моем зашевелилось дитя, и мы с мужем вечно будем просить Подземную чету о том, чтобы она оберегала тебя на всех дорогах, по которым придется ступать твоим ногам. Сделай это как гость и как друг, как человек, чья душа столь похожа на души Народа Вершин! Твой труд будет вознагражден так, как ты того пожелаешь. Что же ты молчишь? — Омата подняла, наконец, на северянина расширившиеся глаза, и он, склонив голову, коротко ответил, что исполнит ее желание, которое почитает великой для себя честью.

— Благодарю! Благодарю тебя и… не медли, пожалуйста. Мне так страшно. Я никогда не делала этого ни с кем, кроме Бехлема, и боюсь… боюсь… Продолжая трястись и бормотать что-то невразумительное бескровными губами, Омата отвернулась от северянина и, опустившись на четвереньки, закинула на спину подол белой, расшитой синими цветами юбки, обнажив смуглые ягодицы и плотные округлые бедра.

Мгал с трудом подавил готовые сорваться с языка проклятия. Вот так раз! Наверно, Омата считает, что выбрала лучшую позу для зачатия, но не думает же она…

— Хм! Э-э-э… Омата… Клянусь Вожатым Солнечного Диска, я исполню все, о чем ты просишь… Однако, видишь ли… — Северянин скрипнул зубами. Разъяснять двадцатипятилетней женщине, что орудовать он будет не кулаками, а другим инструментом, который при виде дрожащего, заикающегося существа, ведущего себя как овца перед закланием, теряет всякую пригодность к работе, это уж, ведьмин сок, слишком! — Послушай… Я… Понимаешь, я не могу вот так просто взять и сделать тебе ребенка! Ну вспомни сама, Бехлем же не бросается на тебя ни с того ни с сего!

Омата повернула голову и покорно спросила:

— Я что-нибудь должна сделать?

— Нет! Сделаю я сам! Ты только не должна мне мешать. Представь, что я и есть Бехлем, и перестань, наконец, трястись!

Ее губы не сразу сделались мягкими и послушными. Она не знала, куда девать мешающие ей руки, а сменившая дрожь окаменелость соблазнительного тела сперва просто испугала северянина. Он целовал лицо Оматы, гладил ее покатые плечи, прикрытые безрукавкой из тонкой шерсти и рубашкой с открытым воротом, но с тем же успехом мог целовать и гладить каменное изваяние, и лишь когда язык его коснулся мочки уха молодой женщины, она вздрогнула и попыталась отстраниться. Но окрыленный первым успехом Мгал крепко сжал ее в объятиях и принялся с воодушевлением целовать шею, горло…

— Не надо… — прошептала жена вождя, силясь оттолкнуть его и отступая к утесу. — Не надо, прошу тебя…

Мгал опустился к ее ногам, руки его пробежали от щиколоток к коленям и обратно, освобождая узкие ступни от мягких кожаных башмачков. Омата глубоко вздохнула, перестала вырываться, и северянин, неожиданно для себя самого, потерся щекой о ее ноги, коснулся губами теплой кожи. Женщина замерла, потом чуть приподняла юбку, и губы северянина последовали за ее краем вверх. В этот миг он, без сомнения, любил Омату и с радостью умер бы за нее. И, наверно, Она почувствовала это, потому что пальцы ее погрузились в густую копну черных волос, прижали голову Мгала к своим ногам…

Руки его между тем скользили от щиколоток к коленям, от колен к бедрам, ласкали крепкие ягодицы, и вот уже юбка, не удерживаемая распущенными завязками, упала на землю. Омата сделала движение, чтобы подхватить ее, наклонилась, и губы северянина впились в ее рот. А мгновением позже она сама уже целовала его со страстью и упоением, срывая безрукавку и рубаху, подставляя рукам и губам Мгала темные, твердые и тяжелые груди с крупными сосками. Бедра сами раздвигались ему навстречу, а частое прерывистое дыхание говорило о том, что сейчас жена Бехлема меньше всего думает о муже и чаде, которое должен подарить ей чужеземец.

Она забыла о том, что знает этого мужчину всего два дня, о том, что очень скоро он навсегда исчезнет из ее жизни и они никогда больше не увидятся. А может быть, помнила? Быть может, потому-то и скользила по его телу руками и губами так, словно собиралась навеки запечатлеть в памяти каждый изгиб, каждый мускул, каждую мышцу? О, эта темнокожая женщина с круглым лицом и шапкой курчавых волос на голове была похожа на лесной пожар, и вскоре северянин почувствовал, что вот-вот сгорит в нем, и заставил Омату встать так, как ей казалось правильнее для зачатия новой жизни. А потом так, как это было принято у дголей, потом — у батракалов, обитателей Края Дивных Городов и бай-баланцев…

Три дня они приходили к Лиловому гроту, а Бехлем встречал их на площадке, где у основания двух утесов сходилось множество тропинок, и лицо его было совершенно непроницаемым. Он вел себя как радушный хозяин и больше не отпускал Омату из пещеры побеседовать с северянином на берегу озера, так что едва ли кто-нибудь из уроборов заподозрил вождя, его жену и чужеземца в чем-то предосудительном. Не заподозрила даже Лив, вопившая каждую ночь в «гостевой» пещере вовсе не от ревности или разочарования. А на четвертый день дозорный сообщил, что видел плывущий по Ситиали плот…

— Жаль, что мы не могли задержаться подольше в Озерной твердыне, промолвила Лив, глядя вслед исчезающим в вышине шуйрусам. — На редкость гостеприимный народ. И по горам Оцулаго я бы не отказалась полазить. Досадно, что не прошедшим посвящения женщинам они не позволяют охотиться за подземными цветами.

— Ты же знаешь, я нашел несколько камешков, — рассеянно успокоил ее Мгал, рассматривая поселок, притулившийся с юга к подножию Приграничного кряжа. — Богатеями они нас не сделают, но лодку нам за них продадут, может, еще и на пропитание останется.

— Да, — согласилась дувианка, — ты не зря бродил по горам. Не знаю уж, как Омата, но Бехлем тобой совершенно очарован. Я ведь еще не говорила тебе о том, какой прощальный подарок он нам сделал? — Видя, что северянин совсем не слушает ее и целиком поглощен созерцанием стоящего на берегу Ситиали поселка, она, отцепив висевший на поясе под рубахой мешочек, развязала стягивавший его горловину ремешок. — Ну-ка, подставь руку.

Мгал подставил ладонь, и Лив высыпала на нее из мешочка дюжины полторы крупных самоцветов, которые, даже не будучи ограненными должным образом, сияли и светились в лучах заходящего солнца так, что от них трудно было отвести глаз.

— Вождь озерных уроборов мудрый человек и понимает, что на самом-то деле подземные цветы — это меньшее из сокровищ, которыми он владеет, — сказал северянин после непродолжительного молчания. — К тому же он верит, что Подземная Богиня любит щедрых людей и заботится о том, чтобы они ни в чем не испытывали нужды.

— Единственное, в чем Бехлем по-настоящему нуждается, так это в наследнике. И я от души желаю ему в ближайшее время обзавестись им. — Лив аккуратно завязала мешочек с самоцветами и спрятала под рубаху. — Ну что, спустимся в селение или будем высматривать плывущий по реке плот отсюда?

Присланный Хранителем веры слепой певец нежно погладил длинными пальцами облезлый бок старенькой, но удивительно звучной скейры и произнес лишенным всякого выражения голосом:

— Блистательная ай-дана не любит переложенные на музыку вирши про любовь. Ей не нравятся песни, которые мланго сочинили об ее отце и его славных походах, увеличивших земли империи чуть ли не на треть. Сердцу высокородной госпожи немилы баллады о заморских богах и героях. Душу ее не волнуют истории о чудесах, которые случались и со знатными, и с ничем не примечательными людьми. Я не осмелюсь оскорбить ее слух рыбацкими байками и не вполне пристойными куплетами, столь любимыми простонародьем, и, если бы она подсказала своему недостойному слуге тему, которая созвучна нынешнему настроению дочери Богоравного Мананга, я был бы ей признателен сверх всякой меры.

Тимилата стиснула руки и окинула полупустой зал Светлого дождя ненавидящим взглядом. Больше всего ей хотелось заорать, что нынешнему ее настроению были бы в высшей степени созвучны вопли расчленяемых имперским палачом заговорщиков, но сделать этого она не могла по целому ряду причин. Прежде всего наследнице престола не следовало давать воли своим чувствам и выглядеть сумасшедшей дурой как в глазах неспособного что-либо видеть чужеземца, так и в глазах двух с половиной дюжин высокородных гостий, почтивших ее своим присутствием. Необходимо было также помнить, что все сказанное ею, очень может статься, еще до ночи будет доведено до сведения Базурута и Баржурмала, а им вовсе ни к чему знать, в каком состоянии пребывает ай-дана. И, наконец, в каком глупом положении она окажется, если этот чудной Лориаль возьмет и спросит: почему же тогда ай-дана теряет время в зале Светлого дождя, в обществе безмозглых парчовохалатных хрычовок и слепого певца, пение которого ее совершенно не трогает, а не спустится в подземную тюрьму и не удовлетворит там свое, столь естественное для неудачивой претендентки на трон, желание послушать крики казнимых? С него станется — он спросит, и что тогда отвечать? Что предводители заговорщиков: и сын рабыни, и Хранитель веры — так же далеки от заточения в подземную тюрьму Большого дворца, как она — от того, чтобы воссесть на престол Повелителя империи? А схваченные пособники их были отпущены ее старшим секретарем — Флидом, когда тот решил предать свою госпожу и перекинуться к Баржу рмалу?..

— Я слыхала, прежде чем стать певцом, ты был мореходом. Так спой же нам о море, которого мне до сих пор не довелось увидеть.

— Если блистательной ай-дане будет угодно, я спою о море, далеких краях и отважных людях. О людях, которые мерились силами с грозной стихией и неумолимым роком, вместо того чтобы проливать кровь таких же, как они сами, смертных, чей век короток до смешного и печален до слез. — Лориаль пробежал чуткими пальцами по струнам и негромко начал:

Ай-дана знала эту балладу, повествующую о трех кораблях, отправившихся из какого-то северного порта, лежащего по ту сторону Жемчужного моря, из Шима, кажется, к полуострову Танарин, чтобы проникнуть в сокровищницу Маронды возлюбленного сына Кен-Канвале. Прослушав начало баллады, она, предоставив возможность гостьям своим наслаждаться дивным голосом певца, погрузилась в тягостные раздумья, не дававшие ей покоя с тех пор, как Баржурмал учинил в Золотой раковине великую бойню высокородных.

Весь ужас происшедшего дошел до Тимилаты не сразу, и, хотя обычно соображала она достаточно быстро, на этот раз ей потребовалось целых два дня и длительный разговор с командовавшим дворцовой стражей Гуноврасом, чтобы осознать — совершилось худшее из того, что могло произойти. Хранитель веры, при помощи ее и попустительстве, руками сторонников Вокама и сына рабыни уничтожил едва ли не всех преданных ей высокородных. В это трудно было поверить, однако в конце концов у нее хватило ума понять, что затеянная им в Золотой раковине резня — коварная ловушка и союз с ней нужен был Базуруту только для того, чтобы лишить ее в дальнейшем, после расправы с Баржурмалом, возможности противостоять его амбициям сделаться полновластным Владыкой империи. Понять-то она это поняла, но позднее прозрение уже ничего не могло изменить и исправить. Без поддержки высокородных она становилась игрушкой, с которой Хранитель веры мог поступать как ему заблагорассудится, а в том, что парчовохалатная знать отступилась от нее, теперь уже не оставалось ни малейших сомнений.

Ай-дана обвела взглядом полупустой зал — еще три дня назад, до устроенного Баржурмалом побоища, он был бы набит битком. Никому из высокородных не пришло бы в голову проигнорировать приглашение Тимилаты посетить ее. Никто бы не посмел с наглой ухмылкой заявить ее посыльным, что у него нет настроения слушать заморского певца или что траур по родичу, убиенному в Золотой раковине, не позволяет ему принять приглашение. От нее отступились все, включая самых осторожных и предусмотрительных, ибо две дюжины высокородных дам, восторженно ахавших и охавших после каждой исполненной Лориалем песни, явились сюда и в самом деле послушать слепого певца и приняли приглашение ай-даны, скорее всего, без ведома своих семейств. Это было окончательное поражение, и сколько ни ломала себе Тимилата голову над тем, как ей удержаться на краю пропасти, в которую толкали ее Баржурмал и Базурут, ничего путного придумать не могла. Две сотни дворцовых стражников и полсотни мефренг — вот все, чем она располагала. И винить в этом, кроме себя самой, ей было решительно некого.

Тимилата вспомнила рассказ Уго о сражении чернокожих дев с грабителями Мисюма и содрогнулась. Отряд ее неустрашимых и непобедимых телохранительниц был вырезан подкарауливавшими их в парке, на подступах к Золотой раковине, наймитами Вокама почти полностью, а захваченные Мисюмовыми подонками девы имели все основания завидовать павшим. Пришедших некогда из-за гор Оцулаго воительниц, заносчивость и жестокая исполнительность которых давно уже стали нарицательными, боялось и ненавидело все мужское население Ул-Патара, и столичное отребье не упустило случая поглумиться над гордыми пленницами, о чем свидетельствовали три подброшенные к воротам Большого дворца трупа. Искусники Мисюма не ломали жертвам костей и не резали их на части — вместо этого они начинили несчастных женщин солью и перцем, объяснив свои действия в записке, пересланной вместе с телами замученных, тем, что «мужчины кажутся чернокожим дамам слишком уж пресными». Это не было просто изуверством: Тимилата видела, какое впечатление трупы мефренг произвели на уцелевших чернокожих воительниц и дворцовых стражников, и полагала, что в ближайшее время многие из них последуют примеру Флида.

На их месте ай-дана именно так бы и поступила — кому охота ни за чих, за здорово живешь пропадать? Теперь уже она и сама готова была вступить в переговоры с сыном рабыни, да вот беда, не поверит он ей, ох не поверит! Еще до похода на Чивилунг Баржурмал, по совету Вокама, надо думать, предлагал ей стать наместницей в любой присоединенной Манангом к империи провинции, но она отказалась, причем в самой оскорбительной форме, — сыну рабыни должно было указать его место! Жалеть о сделанном ай-дана не собиралась: одним оскорблением больше, одним меньше — какое это имеет значение? Общеизвестно ведь, что она сделала все возможное, дабы заслужить ненависть и недоверие Баржурмала, и, что еще хуже, настроила против себя «тысячеглазого», относившегося к ней прежде как к собственной дочери. Опасаясь происков со стороны дочери Мананга, они не позволят ей укрыться в загородном имении, принадлежавшем когда-то ее матери, не позволят покинуть столицу и, даже если она по всей форме отречется от титула ай-даны, будут чувствовать себя неуютно, пока не отправят на свидание с Предвечным. Оставалась еще, правда, надежда на то, что Сокама сумеет привести к ней Пананата.

Чтобы не стать невестой Кен-Канвале, не сделаться игрушкой Хранителя веры и доказать Вокаму, что она в самом деле отказывается от борьбы за власть, у нее был лишь один выход — выйти замуж, объявив себя при этом входящей в клан супруга. До сегодняшнего утра Тимилата и думать не хотела о том, что ей придется прибегнуть к этому последнему и крайне унизительному, на ее взгляд, способу спасения: себя — от убийц, которых неминуемо подошлет к ней Вокам или Баржурмал, и империи — от власти Хранителя веры. Однако после того, как она убедилась, что никто из высокородных не откликнулся на ее приглашение, ей стало ясно, что надеяться больше не на что и пора прибегнуть к оставленному на самый крайний случай средству.

Никакими силами ей не удастся разубедить парчовохалатную знать в том, что она не предавала их высокородных братьев, отцов и сыновей ни Баржурмалу, ни Базуруту. В глазах одних она виновна в том, что помогла сыну рабыни избавиться от своих противников, в глазах других — в том, что сговорилась с Хранителем веры и способствовала обогащению ярундов за счет земель и домов убитых в Золотой раковине высокородных, не позаботившихся о том, чтобы загодя обзавестись наследниками…

— Тимилата, не позволишь ли ты Лориалю сыграть и спеть нам что-нибудь по-нашему выбору?

Ай-дана вздрогнула и устремила на Калахаву вопрошающий взор, не в состоянии понять, чего понадобилось от нее престарелой госпоже.

— Ты, милочка, все равно его не слушаешь, а нам эти баллады о парусах, ужасных вишу и гзаморских землях уже порядком прискучили, — доверительно зашептала Калахава, поощряемая взглядами и перешептываниями сидящих в некотором отдалении от ай-даны высокородных дам. — Голос у него замечательный, и если бы он спел нам что-нибудь душевное…

— Разумеется. Я услышала уже все, что хотела. Теперь ваш черед высказывать свои пожелания, — разрешила Тимилата, с запоздалым раскаянием сообразив, что все это время Лориаль, выполняя ее заказ, терзал почтенных дам жуткими байками о вещах, нисколько их не занимающих. Зато теперь слепого, ясное дело, заставят спеть все любовные вирши, которые тот сумеет припомнить.

Она прислушалась. Ну так и есть.

Мне кажется, ты, голову склоня,

Лишь из приличья слушаешь меня.

Ты рассудительна, и мой влюбленный бред

Привычный и холодный ждет ответ.

Что делать, нежное твое «люблю»

Не для меня. И я глазами пью

Прохладу, свежесть твоего лица,

Пока ты слушаешь… и речи ждешь конца.

Вот подлец! Ведь это же он о ней поет! Или нет? Ай-дана обежала взглядом лица присутствующих, но никто из дам не думал коситься в ее сторону. Странно, а ей-то показалось, что песня содержит явный намек на Пананата…

Имперский казначей не был неприятен Тимилате, тем более что искренность его чувства не вызывала сомнения. Если уж на то пошло, оно, чувство это, даже льстило ей, но Пананат слышал произнесенное Манангом на смертном одре завещание в пользу Баржурмала и не мыслил себе нарушить последнюю волю глубокочтимого им Повелителя империи. Простить ему этого Тимилата не могла, однако если уж она вынуждена прибегнуть к замужеству, дабы сохранить жизнь и относительную свободу, то Бешеный казначей в качестве супруга был далеко не худшим вариантом. А точнее сказать — единственным…

— Повелительница! — негромко позвал ай-дану выглянувший из арочного проема Вугвал, и Тимилата поднялась с вышитого пестрыми цветами дивана. Сделав высокородным знак не обращать на нее внимания и не прерывать слепого певца, она быстрым шагом пересекла зал. Именно Вугвал должен был уведомить ее о возвращении Сокамы. И сделать это немедленно.

— Повелительница! Блистательная ай-дана!.. Сокама… Ее схватили люди Баржурмала! — выпалил после некоторой заминки слуга, прижимая руки к груди. Из посланных сопровождать ее стражников уцелел только Тулхаб. Его ранили в грудь и…

— Веди меня к нему!

Поздно. Сынрабыни жаждет ее крови и не позволит Пананату жениться на ней. Следуя за Вугвалом, Тимилата в бессильной ярости кусала губы, мысленно призывая на голову Баржурмала самые страшные напасти, но успокоения это не приносило. Она попыталась убедить себя, что сын рабыни всегда был неравнодушен к Блюстительнице ее опочивальни и велел схватить Сокаму лишь для того, чтобы затащить в свою постель, однако поверить в это не смог бы и самый распоследний поваренок, проживший в Большом дворце хотя бы пяток дней…

— Как это случилось? — гневно вопросила Тимилата, переступив порог комнаты, где стражники отдыхали после дежурств.

Наскоро перевязанный раненый приподнялся на локте.

— Мы возвращались по улице Алых цветов, когда нас нагнало семеро всадников. На шлемах у них были серебристо-голубые значки яр-дана…

— Хорошо, я верю, что вы сражались как должно. Скажи, выполнила ли Сокама поручение? Говорила ли она с Пананатом?

— Да. Я не знаю, о чем у них шел разговор, но, кажется, она не услышала от него ничего утешительного. Она назвала Бешеного казначея предателем и…

— Ну?

— И пожелала, чтобы трупоедки отгрызли ему во время сна его мужское достоинство.

— Тьфу на тебя! — Тимилата стиснула зубы и без сил привалилась к стене.

Поздно. Пананат догадался, зачем она пригласила его к себе, и, не желая говорить «нет» ей в лицо, отказался прийти. Бешеный казначей слишком горд и слишком честен, чтобы позволить использовать себя в качестве ширмы. Она пожертвовала Сокамой и отвергнута единственным человеком, который любил ее, дурнушку и задаваку, мечтавшую править империей и не сумевшую за полгода переманить на свою сторону ул-патарских ичхоров. Отец был прав — бремя власти слишком тяжело для нее. Ну что ж, придется поискать другого претендента на роль мужа.

Ай-дана прекрасно сознавала, что желающих взять ее в свой род она может искать до самой смерти, которая, судя по всему, уже не за горами. Искать может, но вряд ли найдет. Предвечный, испокон веку благоволящий к роду Эйтеранов, предложил ей на выбор лучшее из того, что могла пожелать смертная: пожизненную должность наместника провинции или Пананата. Но ненависть и презрение к сыну рабыни, сводной сестрой которого она имела несчастье быть, затмили ей разум, и Кен-Канвале отвернулся от нее, разочарованный, по-видимому, еще больше, чем Бешеный казначей. Теперь ей предстояло выбрать либо смерть, либо заточение в одном из святилищ, где ярунды приготовят для невесты Кен-Канвале прекрасное питье, освобождающее человека от всех забот, хлопот и стремлений. За исключением, быть может, только желания жрать и испражняться…

Двор, коридоры и галереи Золотой раковины были безлюдны. Состоящая из увечных ветеранов стража заменена набранными Вокамом из городских ичхоров дюжими молодцами, вооружение и ухватки которых наводили Пананата на мысль, что обитатели дворца яр-дана готовятся выдержать длительную осаду, и это, до известной степени, соответствовало истине. Предположение имперского казначея о том, что Хранитель веры вызвал войска из южных провинций, полностью подтвердилось, и, согласно донесениям соглядатаев «тысячеглазого», первые отряды мятежников уже через несколько дней следовало ожидать в Ул-Патаре.

Взгляд Пананата отметил отсутствие в некоторых залах мебели, скульптур и ковров — Вокаму нужны были деньги, чтобы платить Мисюму и его людям, ичхорам, стражникам, лучникам Ильбезара, подсылам, осведомителям и слугам, а денег, как всегда, не хватало. Их не хватало даже при Мананге, кому-кому, а имперскому казначею это было доподлинно известно, хотя он старательно поддерживал и даже сам, несмотря на непобедимое отвращение ко лжи, распускал слухи о том, что казна империи доверху набита бесценными сокровищами.

Будучи молодым и глупым, он твердо верил, что отец его носит на поясе ключи от огромнейшего подвала, набитого мешками с золотыми и серебряными монетами, сундуками с огромными самородками и драгоценными каменьями. Помнится, он даже неоднократно просил отца взять его с собой в казну и показать все эти неисчислимые богатства. И, когда ему исполнилось двенадцать лет, отец исполнил желание Пананата. Именно тогда сын имперского казначея испытал первое в жизни потрясение, обнаружив, что подземелья с сокровищами, да и вообще казны, во всяком случае такой, какой рисовалась она обитателям империи Махаили, на самом-то деле не существует. А вместо нее есть кучка чиновников, засевшая в Сером дворце, представляющем собой нечто вроде перевалочного пункта, куда привозят запыленные мешки, сундуки и свертки со всех концов империи. Здесь содержимое их пересчитывают, пересыпают в другие мешки, сундуки и свертки и вновь отправляют в разные концы страны. Маленький Пананат с благоговением подумал было о тайной сокровищнице, но и тут его ждало разочарование. Не было, к великому огорчению наивного мальчишки, не только казны, но и тайной сокровищницы! Его отцу нечего было хранить и старательно запирать на множество хитроумных замков многими столь таинственно и внушительно выглядевшими ключами! Деньги и слитки драгоценных металлов, доставляемые одними людьми, тут же переходили в руки других, а ключи отца отпирали двери комнат, в которых хранились какие-то пожелтевшие, покрытые пылью бумаги, бумаги и только бумаги…

Это был ужасный удар. И даже объяснения отца, подведшего маленького Пананата к большой карте империи и рассказавшего ему, что Повелитель, вместо того чтобы хранить деньги, поступавшие от его подданных, в подвале, всю свою жизнь покупает новые земли, из которых в казну идут новые деньги, не могли примирить сына казначея с тем, что несметных богатств, о которых болтали все кому не лень, нет и никогда не было. Напрасно отец втолковывал ему, что деньги, лежащие в подвале, — это мертвые деньги и пользы от них не больше, чем от придорожных булыжников. Напрасно сравнивал империю с растущим юношей, на теле которого не должно быть жира, который когда-нибудь, со временем, нарастет, но свидетельствовать будет лишь о приближении старости. Для осознания всего этого Пананату понадобилось три с лишним года, и неудивительно, что считанным людям было известно, чем же на самом деле является имперская казна.

Закромов с грудами сокровищ не было и в помине, но поля страны давали обильные урожаи, строились дороги, по которым купцы, не опасаясь грабителей, ездили куда и когда им вздумается, росли города и крепости, осваивались новые земли, амбары были полны, и даже в самые черные годы население Махаили не мерло с голоду. И это, право же, стоило того, чтобы старый имперский казначей, а потом и сын его, тоже ставший имперским казначеем, поддерживали миф о грудах золотых самородков в необъятных подвалах, а сами, ворочаясь с боку на бок, перетасовывали доходы и расходы таким образом, чтобы не было нужды обращаться за ссудами к купцам. Ибо неудобно просить в долг, ежели всем известно о подвалах, в которых хранятся сокровища, за малую толику которых можно купить весь мир.

Забавно, что рассчитанной на простаков легенде о несметных богатствах верили не только вполне здравомыслящие мужи вроде Китмангура, воинов которого так, к сожалению, и не дождался специально для них заготовленный мешок серебра, но и самые приближенные к Правителю и его отпрыскам люди. Уж, казалось бы, Сокама, посвященная во все тайны ай-даны, должна была если не знать наверняка, то хотя бы догадываться, что набитые золотом подвалы — это мираж, красивая сказка, так нет же, и она в заключение сегодняшнего разговора бросила ему в лицо: «Ну и сиди на своих золотых сундуках! Что б тебе самому по пояс золотым сделаться! Сидень несчастный, паук бесчувственный!»

Не было, увы, золотых сундуков. И вряд ли Кен-Канвале покарает его за грехи столь затейливым образом. А бесчувственного паука едва ли станут за глаза называть Бешеным казначеем. Он даже на сидня мало похож — и рад бы развалиться в отцовском кресле с кубком вина в руках, и надо бы засесть, обложившись бумагами, перепроверить кое-какие цифры, да не получается. Прав Вокам: «Когда дом горит, надо детей спасать, а не о загубленном жарком печалиться». Так что и несчастным Блюстительница опочивальни ай-даны его зря назвала. Недосуг ему горести свои тешить, несчастного из себя корчить.

Впрочем, тут он лукавит — для этого-то досуг всегда найдется. Да и не нужен он вовсе — безответная любовь, как заноза, колет и заставляет страдать вне зависимости от того, есть у тебя время думать о ней или нету. Однако с некоторых пор ядовитый шип, навечно, казалось бы, засевший в его сердце, стал напоминать о себе все реже и реже, и образ Тимилаты уже не маячил перед внутренним взором, мешая есть, пить, думать и даже дышать. И причина выздоровления его кроется, как он понял во время разговора с Сокамой, в купленной на невольничьем рынке девчонке-кочевнице, названной им Тимила-той и чем-то неуловимо похожей на дочь Мананга, хотя, безусловно, более красивой, иначе кто бы повез ее продавать в такую даль?

Поначалу дикарка всего лишь забавляла его. Потом, обнаружив, что она неплохо поет и танцует, он почувствовал к ней некоторый интерес. Достаточно мимолетный, ибо сердце его все еще было уязвлено ай-даной. И, когда интерес пошел на убыль, почуявшая это смуглокожая девчонка, уверившись, что Пананат не имеет ни времени, ни желания принуждать ее к чему-либо и относится к ней скорее как к дикому диковинному зверьку, чем как к рабыне, обязанной исполнять все его прихоти, сама потянулась к нему. И сумела-таки заставить от случая к случаю вспоминать о себе. И залезла в его постель. И каким-то чудом понудила если не уважать, то хотя бы прислушиваться к своему мнению, превратившись из Тимилаты в просто Лату.

Она научилась ладить со слугами и непостижимым образом оказываться около Пананата как раз в тот момент, когда он чувствовал щемящую пустоту в сердце и стены залов начинали сдвигаться над ним, нависать и давить подобно тяжким, богато разукрашенным резьбой стенам гробницы, в которой упокоилось, по приказу Мананга, тело его отца. Имперский казначей не заметил, как Лата освободила его от ядовитого шипа, ибо рана, оставленная им, случалось еще, начинала ныть, и первый раз с удивлением обнаружил он отсутствие проклятой колючки после разговора с Баржурмалом, происшедшего накануне пира в Золотой раковине. Но обдумать столь неожиданное и приятное открытие не успел и, только выслушав переданное через Сокаму приглашение Тимилаты, окончательно понял: образ ай-даны действительно ушел из его сердца.

Затянутый серой пеленой мир вновь обрел краски, и великим облегчением было сознавать, что поразившая его хворь отступила. Потому что любовь его к Тимилате иначе чем болезнью, помрачением рассудка назвать было никак нельзя. Разве это не недуг: знать, что объект твоей любви недостоин ее, и все же продолжать любить его? А ведь он знал, знал, что ай-дана — всего лишь недалекая гордячка, любящая исключительно себя и жаждущая всеобщего поклонения больше всего на свете! Знал, что она смеялась над ним, ненавидела и презирала Баржурмала и с пренебрежением относилась к самым достойнейшим людям…

И все же, даже излечившись от любви к ай-дане, из жалости и в память об ее отце он, скорее всего, согласился бы взять дочь Мананга в жены и ввести в свой род. Ни злобной радости, ни торжества по поводу того, что Тимилата вынуждена будет просить его о том, в чем сама же ему столько раз отказывала, он не испытывал. Случилось то, что должно было случиться: недальновидная дочь Повелителя империи, разогнав и распугав мудрых советчиков, имевших смелость говорить неугодные ей речи, осталась одна. И тут же, навредив себе так, как не сумел бы сделать этого самый злейший враг, до смерти перетрусив, бросилась за помощью к тому, кто наиболее безропотно сносил ее насмешки и поношения. Да, чутье не подвело ай-дану: если бы не Лата — которая уже чувствовала себя хозяйкой в доме казначея, а кем стала бы она, появись в нем Тимилата? — и если бы не сомнительность прав Баржурмала на престол, которые ничто не могло укрепить лучше женитьбы на законной дочери Мананга, Пананат, конечно, взял бы ее в свой род. Однако все складывалось таким образом, что теперь Тимилата принуждена будет еще при жизни искупать все то зло, которое успела причинить своему сводному брату и тем, кто тщился выполнить последнюю волю ее Богоравного отца…

Имперский казначей замедлил шаг. Навстречу ему по галерее шел фор Азани, и даже издали было видно, что молодой человек пребывает в расстроенных чувствах. Похоже, он только что был у Баржурмала и разговор с наследником престола настолько вывел его из равновесия, что он по рассеянности вместо своего роскошного плаща перекинул через локоть выцветший и выгоревший за время похода плащ яр-дана. Любопытно было бы взглянуть на него, когда он заметит свою ошибку…

— Приветствую тебя, благородный Азани.

— Да пребудет с тобой мудрость Кен-Канвале! — Молодой фор не слишком удачно изобразил дружелюбную улыбку на сведенном судорогой гнева лице и, не сбавляя шаг, устремился мимо Пананата…

Никогда в жизни Азани не чувствовал такого непреодолимого желания крушить и убивать.

Даже узнав, что юрхал Ехарингауль возглавил мятеж в Мугозеби и, вырезав половину гарнизона, осадил дворец наместника Неморга, он не испытывал ничего подобного. На юго-восточном рубеже империи, где прослужил он без малого четыре года и откуда отозван был в Ул-Патар в связи с тяжелой болезнью отца, ему довелось повидать всякое, но то, что было терпимо для отдаленной провинции, никак не приличествовало столице Земли Истинно Верующих. В вечно кипящем страстями Мугозеби он знал, от кого следует ожидать удара в лицо и от кого в спину, побудительные мотивы нескончаемых выступлений ущемленной в правах местной знати были очевидны, а способы пресекновения их известны. Азани случалось попадать в совершенно безвыходные положения, но ни разу еще не испытывал он такого отчаяния, бессильной ярости и безысходной тоски, как после возвращения с пира в Золотой раковине, когда слуги передали ему записку, извещающую об уготованной Марикаль участи.

Похитившие ее грязные выродки предупреждали, что, если в течение трех дней они не получат какой-либо предмет из носимого яр-даном одеяния, фор никогда больше не увидит свою сестру. Лаконичное предупреждение уместилось в трех строчках, затем следовало подробнейшее и гнуснейшее описание того, что похитители сделают с пленницей, не обретя желаемого. Уже за одно это описание Азани отдал бы их в руки мастера-расчленителя, однако что толку сотрясать воздух угрозами, не имея возможности привести их в исполнение? А вот похитители Марикаль могли сотворить с ней все, что измыслили и посулили в записке: вымазав медом, отдать на съедение рыжим муравьям; бросить в погреб, кишащий лишангами; продать в один из храмов Ублажения плоти, которые, невзирая на многочисленные запреты, тайно процветали в больших городах империи… Писавший послание фору, не ограничившись этим, перечислил еще дюжину способов расправы с не повинной ни в чем девушкой, но их Азани запретил себе вспоминать, чтобы не задохнуться раньше времени от страха за сестру, ярости и отвращения. Автор записки был омерзительным уродом, тварью с извращенным и ущербным, нечеловеческим разумом, и, если ему будет позволено, он, вне всякого сомнения, с наслаждением сделает с несчастной пленницей все, что обещал. И сколько бы Азани ни скрежетал зубами, сколько бы ни грозил самыми страшными карами и ни призывал на головы смердящих выкидышей Агароса гнев Кен-Канвале, помешать он им не мог.

Уверенный в том, что сестренка похищена ярундами, Азани на следующее после пира утро отправился во дворец Хранителя веры, но привратник даже не потрудился отворить перед ним ворота, сообщив, что Базурут до Священного дня не принимает никого, кроме приглашенных участвовать в ритуальных молениях, которые должны определить судьбу империи.

Молодой фор прибавил шагу и оскалился, с отвращением припоминая, как бесновался и орал, брызжа слюной, колотя руками и ногами в гулкие бронзовые ворота. Естественно, их не открыли — связываться с озверевшим фором стражники не хотели, и ему не осталось ничего иного, как вернуться домой. Будучи вне себя и решив, что раз уж ему не удалось добраться до Базурута, за его злодеяния должен ответить кто-то другой, он велел джан-гам седлать дурбаров, и, если бы не вмешался Ларваг, одному Предвечному известно, чем бы все это кончилось. Два или три святилища они бы, может, и сумели разгромить, однако какой смысл срывать злость на желтохалатных, которые и ярундами-то не были и ведать не ведали о кознях Верховного жреца?

Ларваг накачал его вместо вина какой-то дрянью и долго выспрашивал о содержании записки, но у Азани хватило ума даже в полубеспамятстве держать язык за зубами. В глубине души он уже смирился с тем, что ему придется выполнить требование похитителей, и сотнику незачем было знать о предательстве своего господина. Ибо молодой фор привык называть вещи своими именами и понимал: ярунды хотят погубить Баржурмала с помощью его же одежды, хотя как они это сделают — представить себе не мог. Ради спасения сестры он должен был предать друга, предать сына Мананга и единственного человека, достойного наследовать его трон.

Это было ужасно, и Азани, дабы избежать ловушки, в которую заманили его пожиратели падали, лживо именующие себя служителями Кен-Канвале, дважды подносил кинжал к горлу. Он был уверен — рука у него не дрогнет и Предвечный, с презрением взирающий на самоубийц, простит ему этот грех, как ни взгляни на него, все же меньший, чем предательство. И все же верный кинжал не пришел на помощь хозяину, смерть которого ничем не облегчила бы участь его сестры. Хуже всего было, однако, то, что чем больше Азани размышлял над создавшейся ситуацией, тем больше убеждался — предательство он совершит в любом случае. Только в одном предаст беспомощную пленницу, а в другом — полного сил мужчину. И если яр-дан еще как-то может избежать гибели, то Марикаль, даже если он перережет себе глотку, будет отдана на потеху извращенного душегубца, обещавшего тешиться над ней долго-долго…

Фор сделал свой выбор на рассвете, и удача сопутствовала предателю. Его — давнего друга яр-дана — стража пропустила в Золотую раковину без колебаний. Баржурмал обрадовался ему и назвал, как это бывало и раньше, братом. Он не сомневался, что Азани пришел, дабы сослужить ему добрую службу, и поскольку яр-дан как раз обдумывал, кого бы отправить навстречу спустившимся по Ит-Гейре тысячам Мурмуба, Татиринга и Янеромбы, то и предложил фору роль посланника. Покинуть Ул-Патар, не выручив сестру, не входило в планы предателя, и, не отказываясь от лестного предложения Баржурмала, он поведал, что хотел оказать ему услугу иного свойства:

собрать под свое начало молодежь из высокородных, ибо головорезы Мисюма не всегда будут столь охотно вступать в бой с приспешниками ай-даны. Мысль о том, что Хранитель веры в любой момент может переманить ночных стервятников на свою сторону, посулив им большее вознаграждение, чем Вокам, посещала и Баржурмала, так же, кстати, как и мысль об отряде высокородных, которые вступят в него, разумеется, со своими джангами. Лучшего чем Азани предводителя для такого отряда яр-дан не мог и желать. Предатель, в знак признательности, благоволения и возобновления прежней дружбы, был прижат к груди наследника и отпущен с миром.

Удача сопутствовала ему и дальше — в приемной, когда он выходил от Баржурмала, не было ни единого человека, и никто не видел, что вместо своего плаща рассеянный фор перекинул через локоть плащ яр-дана. Конечно, ошибка скоро обнаружится, но едва ли кто-нибудь поспешит ее исправить и придаст обмену плащами то значение, которое он заслуживает…

— Да вырвет Агарос кишки из безмозглых стражников, дабы повесить на них доверчивых ублюдков! Да оторвет он у секретаря яр-дана уши, дабы скормить их этой безмозглой скотине! — прошипел Азани, останавливаясь у фонтана и сжимая кулаки. Ему так хотелось, чтобы его остановили, схватили за руку, но разве может кто-нибудь заподозрить благородного фора в предательстве! Вот хоть Бешеный казначей, ведь видел, должен же был видеть, ежели не слепой, что несет он не свой, а Баржурмалов плащ! Так нет же, прошел как ни в чем не бывало!

Азани с надеждой уставился на стражников, суетящихся подле ведущих на наружный двор тяжелых двухстворчатых дверей, но бывшие городские ичхоры, узнав сына покойного Таралана, перестали обращать на него внимание. Преданный, как известно, яр-дану, молодой фор не внушал им подозрений, и о том, чей там у него в руках плащ, они, понятное дело, задумываться не собирались.

— Проклятые дурни! — Азани скрипнул зубами. Ощутив внезапную слабость в ногах, уронил злополучный плащ на мраморную скамью и опустился рядом, обхватив руками многострадальную голову, которую ему так хотелось сорвать с собственных плеч. Ибо сколь ни широки они были, сколь ни могучи, а гнулись уже и горбились под гнетом самого тяжкого, самого страшного груза на свете. Груза, который лучше и не пытаться нести, — с каждым днем он становится все непомерней, все непосильней, и нет от него избавления ни в жарком пламени, ни в сырой земле, ни на дне самого глубокого моря.

— Ай-дана не доставит нам больше хлопот. Мы выцедили из нее весь яд, а похищение Сокамы полностью обезвредит ее. Пусть думает, что весь мир ополчился против нее — маленькой заносчивой дряни полезно помучиться и поучиться смирению. Мы и так уделили ей слишком много внимания. — Базурут остановился перед зарешеченной камерой, ожидая, пока стражник снимет замок. Ушамва, Ваджирол и Уагадар почтительно замерли за спиной Хранителя веры.

— Всем нам, увы, свойственно слишком часто смотреть на небо, не придавая значения тому, что делается у нас под ногами. Но истинная мудрость состоит в том, чтобы искусно совмещать мелкое и крупное, низменное и высокое. Охотясь за барсом, не должно пренебрегать черепахой, ибо если от первого мы получим прекрасный мех, то вторая одарит нас чудесным костяным панцирем и ароматным супом. — Хранитель веры сделал знак стражнику, и тот шагнул в глубь камеры. — Это Марикаль, сестра фора Азани. Не правда ли, милая крошка? Ну-ка, подтащи ее сюда. А ты свети лучше!

Один из стражников приблизил факел к массивным прутьям решетки, а второй выволок из полутьмы совершенно голую девицу, тщетно пытавшуюся прикрыться скованными руками. Длинные черные волосы, рассыпавшиеся по красно-коричневым плечам, не могли скрыть ни правильный овал лица, на котором кровенели искусанные губы и сияли огромные перепуганные глазищи, ни маленькие острые груди, ни изящные ноги и округлые, прекрасной формы бедра, ложбинку между которыми прикрывали не испорченные тяжелой работой узкие ладони высокородной госпожи.

— Хороша? — На морщинистом лице Базурута появилась хищная улыбка. Веди ее в зал Дорогих гостей.

Стражник, схватив узницу за плечо, выпихнул ее из камеры, а Хранитель веры, подняв палец, обернулся к своим спутникам и произнес:

— После того как фор Азани достал нам плащ яр-дана, мы могли бы вернуть ему сестру, и это было бы величайшей ошибкой. Уверившись в справедливости собственных подозрений, он сделался бы нашим смертельным врагом, а сестрица его, несмотря на все свои клятвы, оказавшись на свободе, немедленно ославила бы нас на весь Ул-Патар.

— Истинно так, Многомудрый, — подтвердил Уагадар.

— Мы могли бы отправить ее на свидание с Предвечным, — продолжал Хранитель веры, двигаясь по коридору, по обе стороны которого располагались зарешеченные камеры, чьи обитатели торопливо забивались в самые дальние углы при звуках хорошо знакомого им голоса, — однако избавиться таким способом от свидетельницы значило бы уподобиться расточительному хозяину, не умеющему распорядиться попавшим в его руки добром. Улавливаете мою мысль?

— Да, Многомудрый. Если Азани умрет, Марикаль станет наследницей рода Храфетов.

— Правильно. Но подсылать к драчливому фору убийц — себе дороже. Он весьма осмотрителен, скор на расправу, и главное — люди его начеку после исчезновения Марикаль. Они будут бдительно оберегать его от всех, кроме… родной сестры.

— О! Если бы ее удалось натравить на брата, а потом подыскать ей подходящего мужа… — Ушамва мечтательно прищурился.

— Молодец. Ты правильно мыслишь. Осталось только воплотить этот замысел в жизнь. А для этого надобно превратить славненькую девчушку в послушную исполнительницу нашей воли. Первое зерно уже брошено: она унижена, оскорблена и к тому же оповещена о предательстве брата: я не преминул довести до ее сведения, что Азани принес нам плащ яр-дана. Я объяснил ей, что сделал он это ради нее и в плаще этом заключена гибель Баржурмала. Душа очаровательной малютки дала трещину, но этого мало. Она должна сгореть, превратиться в пепел, а пепел остыть, и тогда Фалипай наполнит место, где была ее душа, тем, чем нам будет угодно. Я рачительный хозяин и позаботился о том, чтобы часть этого действа была достаточно зрелищной. Надеюсь, вы получите некоторое удовольствие и заодно поучитесь, как надлежит совмещать приятное с полезным.

— Что касается зрелищ, то тебе нет равных! Я помню… — начал было Ваджирол, но Хранитель веры нетерпеливо прервал его:

— О том, как тебе понравится это представление, ты еще успеешь рассказать. Пока же уясни, что цель его — не потешить вас, а вычистить душу Марикаль и ублажить йомлога, одного из тех, которых ты некогда доставил мне с Танарина. Помни это и веди себя соответственно.

— Йомлога?.. — переспросил Ваджирол и облизнул языком внезапно пересохшие губы. Прежде ему не часто приходилось иметь дело с Базурутом, но слухи о развлечениях престарелого Хранителя веры долетали и до него, и он уже всерьез начал раскаиваться, что не остался в Адабу присматривать за «Кикломором», введенным в док для очистки днища от ракушек.

Процессия между тем свернула влево, в ответвляющийся от главного прохода коридор, и вкоре оказалась в небольшом зале, освещенном множеством масляных светильников.

— Рассаживайтесь, — любезно предложил Базурут, обводя широким жестом удобные мягкие кресла, поставленные на подиум, занимавший едва ли не треть зала.

Стражники, передав трепещущую Марикаль двум могучим жрецам в желтых безрукавках и коротких кожаных штанах, с поклонами удалились. Сподвижники Базурута опустились в кресла, а бритоголовые, освободив руки девушки, подтащили ее к находящейся слева от подиума стене и в мгновение ока примотали запястья узницы к вмурованным в каменную кладку кольцам так, что стоять она могла только на цыпочках.

Марикаль не сопротивлялась, не плакала, не кричала и не молила о пощаде. Все это — бессильная ярость, ужас и разъедающий душу стыд — осталось позади. Надежда на спасение покинула ее вскоре после того, как, очнувшись от жестокого удара по голове, она обнаружила, что какой-то негодяй снимает с нее сердоликовое ожерелье, вытаскивает из ушей материны серьги. Рванувшись из его рук, она ударила грабителя ногой в живот, вскочила и, окинув взглядом крохотную комнатушку, кинулась к узкому зарешеченному окошку, потом к дверям и столкнулась в них с двумя облаченными в кожаные нагрудники стражниками.

— Не терпится с новым хозяином познакомиться? Успеешь еще!.. захохотал тот, что помоложе, перехватывая занесенную Марикаль для удара руку. А пока снимай-ка свои цацки и тряпки. Тебе они больше не понадобятся, а наших девок обрадуют, им такие не то что носить — видеть не приходилось.

— Ты!.. Мразь!.. — прошипела Марикаль, силясь вырвать руку из железной клешни ухмылявшегося во всю ширь лица молодого стражника. Видя, что из этого ничего не получится, замахнулась на него левой рукой, и тут второй, хмурый и усатый, коротко и беззлобно хлестнул ее тыльной стороной ладони по губам. И по тому, как лениво, нехотя и равнодушно он это сделал, девушка с ужасом поняла, что надеяться не на что. Эти люди знали: она никогда никому ничего не расскажет, как не рассказала ни одна из тех, кого они притаскивали сюда до нее. Но несмотря на это, она все же попыталась вырваться из их цепких рук. Получила страшный удар в живот, от которого захватило дух, и начала мешком оседать на каменный пол…

А потом она, заливаясь слезами, лепетала что-то о награде и выкупе, бессвязно взывала к милосердию, умоляла стражников пощадить ее во имя дочерей и матерей своих, выкрикивала какие-то ужасные угрозы, но в глубине души знала все это бесполезно. И они знали, что она это знает, и, не утруждая себя ответами, аккуратно и неторопливо снимали с нее украшения и одежду, похлопывали, пощипывали и причмокивали, вслух сожалея о том, что не могут «сорвать все семь печатей, коими Предвечный запечатал этакую славную телочку». Благодушное равнодушие их и ленивое сочувствие были страшнее и оскорбительнее всего, что ей доводилось испытать в жизни, позорнее даже бесцеремонных ощупываний и поглаживаний, от которых невозможно было укрыться, и, чтобы только не слышать своих истязателей, она начала орать так, что, казалось, душа ее вот-вот вырвется вместе с криком и вознесется к небесному престолу Кен-Канвале.

И, верно, часть души в самом деле улетела, потому что проведенные в камере дни она почти не помнила и вид четырех развалившихся в низких креслах мужчин, с любопытством и затаенной похотью взиравших на ее распятое обнаженное тело, совершенно не трогал Марикаль. Хуже, чем было, уже не будет. Если только этот морщинистый подлец не придумает какой-нибудь новой лжи про ее брата. Но что бы он ни придумал, она все равно не станет слушать. Ведь не мог же Азани поверить, что они позволят ей вернуться домой после того, что она здесь видела и пережила. Не так он глуп, чтобы поддаться на их посулы…

— Введите насмешницу! — велел Базурут, и не успели его сподвижники насладиться стоящими перед ними на столике фруктами и винами, как бритые жрецы втащили в зал Дорогих гостей упирающуюся Сокаму.

— А вот и верная служанка Тимилаты. Блюстительница ее опочивальни. Хранитель веры махнул рукой, и жрецы отпустили пленницу. — Известно ли тебе, что нет ни одного семейства высокородных в Ул-Патаре, которое не шепталось бы о том, что сыновей, отцов и братьев их, посланных ай-даной в Золотую раковину, дабы освободить империю от сына рабыни, предала некая Сокама? А ведь она тоже не в сточной канаве родилась, и род Вихвельтов считается одним из древнейших в Махаили!

Ай-ай-ай!

Ошеломленная его словами девушка на миг окаменела, затем, переступив босыми ногами по каменному полу, нервно оправила красное с золотым шитьем платье из тяжелой парчи, свидетельствующее о том, что она принадлежит к ближайшим прислужницам ай-даны, и, вскинув голову, спросила:

— Кто поверит лживым слухам, распускаемым хладнокровным убийцей? Кому не ведомо, что именно ты заманил высокородных в Золотую раковину и натравил на Баржурмала, надеясь их руками избавиться от него? — Она впилась горящим взором в обрюзгшее лицо Базурута, на котором, однако, все еще угадывались следы былой красоты. — Но ты оказался слишком бездарен, чтобы заговор твой увенчался успехом, и теперь ищешь, на кого бы свалить вину за собственную тупость!

— Он и не мог кончиться успехом, если Блюстительница опочивальни ай-даны предала свою госпожу, — ласково улыбаясь, сообщил Базурут.

— Нет, это ты, ты предал ее и всех остальных! — Сокама шагнула к подиуму и вытянула руку в обличающем жесте.

— Чего достойна служанка, предавшая свою госпожу? — обратился Базурут к Уагадару.

— Смерти, конечно. Но, быть может, прежде чем покинуть этот мир, ты еще погримасничаешь? Попередразниваешь нас? У тебя это так славно получалось! — Уагадар криво ухмыльнулся и бросил в девушку огрызок яблока. Не ожидавшая этого Сокама не успела увернуться, и огрызок угодил ей в щеку.

— А ты!.. — Она захлебнулась от ненависти и возмущения. — Ты жирный земляной червь!..

Сокама оглянулась, ища глазами предмет, который можно было бы запустить в толстого жреца, и увидела наконец распятую на стене Марикаль. И в тот самый миг, когда глаза их встретились, сестра фора поняла, что вся эта перебранка всего лишь прелюдия к чему-то еще более ужасному, чем то, что произошло с ней самой. То же самое, по-видимому, пришло в голову и Сокаме, потому что гневный румянец разом сошел с ее лица, и она попятилась прочь от подиума, на котором восседали Хранитель веры и его соратники.

— Отлично, у нашей малышки больше нет слов. За коротенькую свою жизнь она столько раз оскорбляла служителей Кен-Канвале, что он призвал-таки ее к молчанию. Но если нет слов, послушаем просто крики.

Повинуясь знаку Базурута, бритоголовые, подобно коршунам, бросились на девушку. Она взвизгнула и метнулась в дальний конец зала, но, запнувшись за подставленную ей ногу, рухнула на каменные плиты. Один из жрецов ухватил ее за волосы, другой рванул халат. Драгоценная ткань треснула, обнажая покатые плечи.

— Жаль красотку, но Фалипай разговаривал с ней и пришел к выводу, что это бросовый материал, не поддающийся ни переплавке, ни перековке, пробормотал Базурут, вытягивая шею, чтобы лучше видеть, как жрецы рвут с девушки одежду. — Единственное утешение, что мученическая смерть ее смягчит Предвечного и тот простит ей все совершенные прегрешения, коих, увы, насчитывается ох как немало.

Жрецы подтащили извивающуюся Сокаму к подиуму и швырнули на пол. Ваджирол привстал, чувствуя, как кровь колотится в виски. Он не мог больше смотреть на то, как высокородную госпожу таскают за волосы, пинают и ломают у него на глазах. Ее молящий взгляд и это божественное тело… Полная, созданная для любви грудь, округлый живот и эти бедра, этот покрытый пушком холмик…

— Чего это ты вскочил? Представление только начинается. Оставьте ее! Быть может, ты считаешь, что Фалипай неправ? Быть может, ты думаешь, что она способна исправиться и возлюбить Предвечного и служителей его?

— Я… я не знаю… — Ваджирол стиснул руки, с надеждой провожая взглядом покидавших зал бритоголовых, утаскивавших зачем-то с собой одеяние Сокамы.

— Чего ты не знаешь? Тебе жаль эту девку? — Базурут улыбнулся Ваджиролу, как добрый дядюшка глупой выходке неразумного племянника, и тот вдруг с ужасом почувствовал, что старый изверг видит их всех насквозь и слабый его протест не только предусмотрен Хранителем веры, но и является неотъемлемой частью тщательно продуманного представления, которое непременно закончится кровью.

— Ну так что, Блюстительница опочивальни ай-даны, может, урок и впрямь пошел тебе на пользу? Покаяться в своих грехах и начать служить Предвечному так, как учат ярунды, никогда не поздно.

— Чего тебе нужно? Чего хочешь ты от меня? — вопросила сотрясаемая крупной дрожью девушка, стараясь прикрыться ладонями и по-прежнему глядя на Хранителя веры горящими ненавистью глазами.

— Самого простого. Напиши свидетельство о том, что слышала, как ай-дана велела высокородным зарезать Баржурмала. Или отравить. Ведь именно об этом она и говорила с ними накануне пира в Золотой раковине?

— Это и без того всем известно.

— Вот и напиши о том, что известно всему Ул-Патару.

— Напиши… — прошептал Ваджирол так тихо, что сам себя не услышал. И еще до того, как Сокама сказала «нет», понял: ничего-то она Хранителю веры не напишет. Ненависть и уязвленная гордость помешают ей увидеть, что Базуруту как раз и нужен ее отказ, а не какая-то дурацкая бумажка, подделать которую любой базарный писец может. Да и зачем писать то, о чем все знают? Если бы ей сломали пару пальцев на левой руке, правой бы она все, что от нее потребуют, нацарапала, но Базурут намеренно не желал превращать ее в орущий от боли кусок мяса, потому что затеяно это было вовсе не ради какой-то писульки, а ради Марикаль…

— Нет, — сказала Сокама, и Хранитель веры соболезнующе покачал головой. Покосился на Ваджирола и, когда тот опустился в кресло — в конце концов его стараниями Сокама получила шанс, и ай-дана действительно посылала высокородных в Золотую раковину убить своего сводного брата, — легонько стукнул серебряным кубком о серебряную вазочку. В коридоре послышался шум, и на пороге зала появилась огромная черная обезьяна. Точнее, человекообезьяна, йомлог — одна из тех чудовищных тварей, что водятся еще на Танарине.

Сокама, Марикаль и Ушамва смотрели на йомлога с ужасом и недоумением мохнатое страшилище выглядело зловеще, но они-то, в отличие от Базурута, Уагадара и Ваджирола, не знали, что, помимо прочих удивительных качеств, человекообезьяны обладают еще и необоримой тягой к женщинам, за что их больше всего и не любят обитатели Танарина. Так вот что имел в виду Хранитель веры, говоря об ублажении йомлога!..

Чего-то подобного, впрочем, Ваджирол и ожидал, но одно дело предчувствовать, подозревать, догадываться, и совсем другое — видеть, как поросшая густой черной шерстью тварь, бесшумно передвигающаяся на четырех конечностях, устремляется к Сокаме.

— Беги! — крикнул Ваджирол и мгновением позже прыгнул наперерез йомлогу, нащупывая на поясе рукоять кинжала. Но его не было на месте, ибо Хранитель веры справедливо полагал, что удар кинжалом мало чем отличается от удара мечом, и даже самых близких соратников просил оставлять все сколько-нибудь похожие на оружие предметы при входе в его апартаменты.

— Назад! — рявкнул Ушамва.

— Глупец, — прошептал Уагадар.

Йомлог прыгнул на мужчину, преградившему ему путь к женщине, отданной ему Хозяевами в желтых халатах. Они не зря давали ему нюхать ее платье, и этот человек не смел отбирать его добычу!

Когтистая лапа взмыла над головой Ваджирола и наверняка снесла бы ему половину черепа, не отшатнись он в самый последний момент. Уйдя от удара второй смертоносной лапы, ярунд отпрыгнул в сторону, сорвал пояс с кованой пряжкой и хлестнул им йомлога по морде. То есть ему показалось, что хлестнул, ибо мохнатое страшилище отпрянуло назад, не сводя с человека горящих глаз, глубоко утопленных под низким покатым лбом. Мгновение Ваджирол смотрел в эти затягивающие черные провалы, окруженные розоватыми белками, исчерченными кровавой паутиной сосудов, потом, вспомнив, что глядеть в глаза йомлогу ни в коем случае нельзя, попятился. Сзади истошно завопила Сокама, дурным голосом завыла Марикаль, и подстегнутая этими криками человекообезьяна ринулась в атаку.

— Базурут, сделай что-нибудь! — взмолился Ушамва, хватая Хранителя веры за руку.

— Что я могу сделать? Каждый творит свою судьбу как умеет, насколько хватает ему отпущенного Предвечным разумения. Спаси я его, и он сделает все, чтобы убить меня. — Базурут не глядя стряхнул руку Ушамвы, внимательно наблюдая за перипетиями схватки.

Когти йомлога уже вырвали клок ткани из халата Ваджирола, кровь испятнала желтую материю, и левой рукой тот действовал с видимым усилием. Отмахиваясь намотанным на запятье правой руки ремнем от наседавшей на него твари, ярунд то пятился, то бросался вперед и вновь отскакивал, чудом уворачиваясь от сокрушительных лап чудовища, стремящегося загнать его в один из углов зала. Раз или два тяжелая пряжка достигла цели, но густая шерсть смягчала удары. Человекообезьяна казалась неуязвимой, в то время как по лицу Ваджирола уже струился пот, левую руку он прижимал к животу, а халат его все сильнее набухал кровью.

— Останови эту тварь! Помоги Ваджиролу! — взвизгнул Ушамва, заламывая руки.

— Йомлог поможет, — криво улыбнувшись, пообещал Хранитель веры.

Чувствуя, что мгновения его жизни сочтены, Ваджирол вновь и вновь обрушивал на мохнатую тварь свое единственное оружие, норовя попасть пряжкой по влажному морщинистому носу страшилища, но каждый раз оно ухитрялось каким-то чудом избежать удара. Ярунд защищался из последних сил и наконец, совершив неожиданный рывок, сумел застать чудовище врасплох. Пряжка с глухим чмоканьем врезалась в голову йомлога, рассекла надбровие, и жуткая тварь, издав короткий лающий вскрик, взмыла над полом. Она опустилась на Ваджирола, как молот на наковальню, послышался хруст костей, влажный треск рвущейся плоти, и в следующее мгновение человекообезьяна, вскочив с бездыханного тела поверженного, раздавленного и изорванного в клочья противника, уже озиралась по сторонам, выискивая предназначенную ей женщину.

Взгляд человекоподобного монстра обежал зал, остановился на корчащейся в удерживающих ее путах Марикаль, затем на лицах сидящих в креслах мужчин. Убедившись, что никто не намерен оспаривать у него забившуюся в угол женщину, разевавшую рот в беззвучном крике, подобно вытащенной на сушу рыбине, Йомлог поскреб лапой пол и повернулся к подиуму спиной. Вставшая дыбом шерсть перестала топорщиться, гневное дыхание сделалось ровнее, и он неспешно затрусил к Сокаме.

Не сводившая с него глаз девушка, безголосо взвыв, побежала было на четвереньках в другой угол, но Йомлог негромко рыкнул, и она замерла, силясь вжаться в стену, слиться с полом. Смертельно побледнев, Сокама уставилась на чудовищную тварь широко распахнутыми глазами, а Йомлог, неожиданно поднявшись на задние ноги, задрал голову и, ударив себя лапами в грудь, издал торжествующий рык, от которого у находящихся в зале людей кожа покрылась пупырышками, руки начали нервно подрагивать. Теперь, когда они могли как следует разглядеть эту тварь, похвалявшуюся своей силой и вызывающую их на бой, она показалась им еще ужасней и отвратительней, чем во время схватки с Ваджиролом.

Отсутствие хвоста и осмысленный взор горящих глаз придавали йомлогу некоторое сходство с человеком, в то время как вытянутая морда, плоский нос с вывернутыми ноздрями, слюнявые, кроваво-красные, похожие на ломти сырого мяса губы и желтые клыки принадлежали хищному зверю. Противоестественное соединение человека с животным производило жуткое и отталкивающее впечатление, однако самым ужасным была не внешность йомло-га, а его удивительная способность подобно змее гипнотизировать свои жертвы взглядом. Никогда прежде не видевший этих существ, Ушамва, глядя на охватившее Сокаму оцепенение, тотчас припомнил диковинные легенды, которые рассказывали о йомлогах мореходы, побывавшие на Танарине. Обитатели империи не больно-то верили байкам о гигантских человекоподобных тварях, живущих в прибрежных скалах далекого полуострова и обладавших сверхъестественной ловкостью, силой и завораживающим взглядом, но он-то знал: дыма без огня не бывает. Да и Ваджирол как-то обмолвился, что ему доводилось видеть этих существ. А теперь вот выяснилось, не только видеть, но и отлавливать для Хранителя веры…

Ушамва покосился наБазурута, и тот, поймав его взгляд, весело осклабившись, указал на йомлога:

— Гляди, какой красавчик! Такой яр-дана из-под земли достанет и в два счета ему голову открутит. И самое поразительное, что из повиновения он выходит, только ежели его понуждают к посту и воздержанию. Не привередлив, не стеснителен, предрассудками не обременен, нет, что ни говори, а о лучшем помощнике и мечтать не приходится!

Улыбка, появившаяся на устах Хранителя веры, заставила Ушамву поежиться. А проследив его взгляд и поняв, чем она вызвана, он содрогнулся от омерзения.

Застывшая посреди зала с поднятыми вверх лапами, человекообезьяна с любопытством смотрела на свою вздымающуюся, наливающуюся силой плоть. Огромный фаллос, вынырнув из черной свалявшейся шерсти, вздыбился и вспух подобно могучей руке со сжатым на конце кулаком. Уагадар завистливо хрюкнул, Марикаль издала жалобный писк, а из дверного проема высунулись два бритоголовых жреца. «Рискуют навлечь на себя гнев Базурута, но предстоящего зрелища пропустить не могут», — подумал Ушамва, которым после гибели Ваджирола овладело странное спокойствие. Каким-то образом ему удавалось одним взглядом охватить и кровавые ошметки, оставшиеся от его товарища, и извивающуюся, вновь начавшую орать истошным голосом Марикаль, и замершего в нетерпеливом ожидании Базурута, и йомлога, который, опустившись на четвереньки, Двинулся к Сокаме.

Ярунд видел все это как будто со стороны, и мысли его, обретшие вдруг необычайную ясность, были далеки от происходящего в зале. Наконец-то он уразумел, что имел в виду Базурут, говоря об Истинной Вере и Всепрощающем Боге, которого иноплеменники пытаются подменить Богом Всеблагим. Кен-Канвале, культ которого в первозданном его виде стремился возродить Хранитель веры, изначально не был ни добрым, ни злым. Он был всесильным и требовал только поклонения, не накладывая на человека никаких иных обязательств. Добро и зло перед лицом вечности теряли смысл, и он готов был простить все что угодно тем, кто признавал его всесилие. Богу-Исполину не было дела до людской возни: радостей, страданий, любовей и ненавистей, как господину нет дела до взаимоотношений между работающими на его полях рабами, которых он и в лицо-то никогда не видел. Господин желает, чтобы урожай был убран вовремя. Бог — чтобы курились в святилищах благовония и не пустовали жертвенники, установленные в его честь. Пытаясь как-то урегулировать отношения между себе подобными, люди стали наделять Бога теми качествами, обладая которыми тот мог сделать их жизнь хоть сколько-нибудь сносной: добротой, милосердием, справедливостью… Но едва ли Предвечный, изобретший болезни, старость и войны и создавший людей, надо думать, исключительно себе на потеху и развлечение, в действительности благоволил к сердобольным, щедрым и любвеобильным…

Вой Сокамы, обретшей потерянный было голос, заставил Ушамву вздрогнуть. Йомлог опустился на колени и, удерживая перед собой извивающуюся девушку, вонзил в нее свой чудовищный фаллос. Царапавшая ногтями пол, елозящая лицом по каменным плитам жертва его не могла больше видеть завораживающих глаз насильника, сознание вернулось к ней, но лишь усугубляло ее страдания. Глядя, как бьется, корчится и содрогается Блюстительница опочивальни ай-даны, Ушамва сознавал, что вопли из груди девушки исторгает не стыд или унижение, не сознание того, что ее прилюдно насилует мерзкая обезьяна, а нестерпимая, разрывающая на части боль. Ибо громадный инструмент йомлога, способный искалечить даже самку дурбара, двигался с такой страшной ритмичностью и погружался так глубоко в тело жертвы, что в первые же мгновения, видимо, разворотил девушке все нутро. Однако охваченному животной страстью монстру и этого было мало. Взревывая от наслаждения, он кусал свою добычу, когтистыми лапами тискал груди Сокамы, и капавшая с них кровь растекалась по каменным плитам пола, превратившимся в чудовищный жертвенник Богу, не считающему жалость добродетелью и не видящему добродетели ни в чем ином, кроме поклонения ему самому.

Истерзанная отвратительной тварью девушка потеряла сознание. Марикаль продолжала истошно выть на одной ноте, Уагадар радостно чмокал губами, словно ему довелось отведать чего-то вкусненького, бритоголовые взволнованно и шумно всхрапывали и сопели, и лишь Базурут хранил молчание, приличествующее служителю Божества во время принесения жертвы. Лицо его было торжественным и бесстрастным, и это показалось Ушамве самым страшным и мерзким из всего происходившего в зале. Ибо древний Бог мог быть равнодушным, но человек…

Покачиваясь, Ушамва поднялся из кресла.

Йомлог, перевернув бесчувственную Сокаму, раздвинул ее окровавленные ноги, положил их себе на бедра и, ухватив девушку за талию, начал двигать вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад… Голова несчастной безвольно моталась по полу, попавшие в лужицу крови волосы слиплись и стали похожи на грязное тряпье, и только руки со скрюченными пальцами продолжали судорожно подергиваться да живот вздрагивал и пульсировал, создавая иллюзию того, что Блюстительница опочивальни ай-даны отвечает на чудовищные ласки мохнатого монстра.

Сдерживая накатившую тошноту, Ушамва, придерживаясь за стену, двинулся к выходу из зала. Он слышал кое-что о кровавых развлечениях Базурута и знал, что если хочет обрести власть, должен будет научиться смотреть на мир глазами Хранителя веры, но не ожидал, что все это окажется столь отвратительно. Похотливый, кровожадный, выживший из ума старик-извращенец — все что угодно можно было как-то понять и объяснить. Радость уничтожения, а паче того унижения врага была, по мнению ярунда, самым большим, самым изысканным наслаждением, и если Базурут всей душой ненавидел Сокаму, не один год изводившую его насмешками… Однако равнодушие, с которым тот взирал на устроенное им представление, было выше всякого понимания.

Если только не чувствовал себя в эти мгновения Хранитель веры одновременно и служителем древнего Бога, и самим Предвечным, принимающим жертву. Но если это так, то не слишком ли много жертв будет принесено и принято им, когда станет он полновластным Повелителем империи?.. Ибо жертвам, которые приносишь сам, есть какой-то предел, а жертвы, которые приносят тебе, всегда кажутся недостаточными…

Увидев спускавшуюся по Ситиали бурхаву — длинную лодуу, в которой имели обыкновение путешествовать торговцы среднего достатка, — Сюмп, бросив удочки, замахал руками и принялся приплясывать на деревянных мостках, выкрикивая ломким мальчишеским голосом:

— Сюда, почтенные! Плывите сюда, не пожалеете! Лучший причал! Лучший догляд за бурхавой и товарами! Ближайший путь к базару! Не проплывайте мимо, многоуважаемые!

То же самое кричали мальчишки и на других длинных мостках, превративших левый берег Ситиали в подобие частого гребня. Ни один уважающий себя торговец не проплывал мимо Киф-Кудара, и владельцы шатких мостков всегда имели шанс заработать монетку-другую за стоянку лодки у их «причала», разгрузку и переноску товаров и прочие мелкие услуги. Сам владелец «причала» дежурить на нем, разумеется, не мог — семейство таким способом не прокормишь — и плел корзины, формовал и сушил кирпичи или занимался еще более доходным делом, поручив встречать путешественников и сторожить лодку и товар кому-нибудь из сыновей. Занятие в самый раз для подростков: сбегать, подать, принести, особенно если учесть, что ни в каком догляде оставленные у мостков бурхавы не нуждались — кому придет в голову плевать в собственную миску? Да и кары за учиненные купцам обиды Богоподобный Мананг измыслил такие, что лихих людей на торговых трактах теперь днем с огнем не сыщешь.

Сюмп орал, махал руками, прыгал и метался по мосткам как угорелый, рискуя обрушить хлипкую конструкцию в мутную желто-бурую воду, не напрасно. Семеро плывших на бурхаве человек — одна-то уж точно нгайя! — заметили старания горластого парня, и лодка повернула к его «причалу», на зависть всем остальным мальчишкам. Широкоплечий мужчина с удивительно светлой кожей бросил Сюмпу веревку, и вскоре бурхава была уже надежно принайтована, а чудная команда ее разминала затекшие тела на скрипучем мостике.

Причем «чудная» — это еще мягко сказано, подумал Сюмп, беззастенчиво разглядывая путешественников, среди которых не было ни одного мланго. Помимо нгайи и могучего северянина с серо-голубыми глазами на бурхаве приплыли: молодая женщина с невиданными в Киф-Кударе светло-золотыми волосами, синеглазая красотка — по виду из высокородных, грудастая и бедрастая миниатюрная госпожа, почти такая же белокожая, как и ее товарки, мужчина с узким и длинным, незапоминающимся, но симпатичным лицом и изящный господин — тоже, видать, из тех, кому парчовый халат в самую пору будет, — от холодного, пронзительного взгляда которого мальчишка почувствовал себя как-то неуютно.

— Высокородные господа намерены торговать в славном Киф-Кударе? Они собираются посетить базар? Пройтись по лавкам с замечательными товарами? — Сюмп обращался ко всем чужеземцам сразу, поскольку определить, кто из них главный, был, чуть ли не первый раз в жизни, не в состоянии. Он видел, что в бурхаве нет ничего привезенного на продажу и на купцов приплывшие похожи так же, как он сам на служителя Кен-Канвале. И задать этим, явно прибывшим из-за северных гор белокожим ему хотелось совершенно другие вопросы, но Сюмп не впервые встречал путешественников и успел усвоить: соваться к ним с расспросами ни в коем случае не следует сразу же после высадки. Вот когда путники побродят по базару, сделают необходимые покупки, перекусят, тогда — другое дело.

— Мы не намерены торговать в этом славном городе, — сказал длиннолицый, странно выговаривая слова и с улыбкой протягивая Сюмпу весело блестевшую серебряную монетку, свидетельствующую о достатке и щедрости путешественников. Но мы действительно собираемся посетить базар Киф-Кудара, о котором много наслышаны. Быть может, ты поручишь нашу бурхаву заботам своих приятелей, а сам послужишь нам проводником?

— С удовольствием исполню любое желание многоуважаемых гостей Киф-Кудара! — чинно ответствовал Сюмп, сердце которого радостно подпрыгнуло, и заорал: — Чуф, Виль! Я в город, присмотрите за моим хозяйством!

Мальчишки, уставившиеся на диковинных путешественников с соседних мостков, согласно закивали головами и начали отыскивать глазами поплавки Сюмповых удочек: если хабр или колчехвост попадутся на них в отсутствие хозяина, то и они внакладе не останутся.

— Вас на базар покороче или покрасивше вести? — поинтересовался Сюмп и, не дожидаясь ответа, затопал босыми пятками по нагретым солнцем жердям к берегу, ибо ясно было, что раз у чужаков нет поклажи, то незачем им таскаться по перелазам и петлять хитрыми закоулками. Это вам не торговцы шерстью, рыбой или земляными орехами, которые так корзинами и тюками нагрузят, что поневоле кратчайший путь выберешь.

По дороге на базар Сюмп, не спускавший глаз с чужеземцев, заметил, что золотоволосая женщина отдает предпочтение могучему северянину, нгайя стыдливо опускает глаза, когда длиннолицый, якобы случайно, касается ее руки, а когда он отворачивается, смотрит на него жадным, горячим взором, нисколько не соответствующим тому, что рассказывают о Девах Ночи, которые, даже сбежав от своего ненормального племени в империю, продолжают относиться к мужчинам с пренебрежением. Несколько особняком держались высокородная синеглазка и красотка-крохотуля, пожелавшие, прежде чем идти по торговым рядам, заглянуть в лавку самого богатого в Киф-Кударе ювелира.

— Ювелира или скупщика драгоценных камней? — уточнил Сюмп, ибо путешественники, хотя и были одеты весьма прилично, ничуть не походили на праздных толстосумов. Если же они и впрямь побывали в горах Опулаго, то нужда у них была, скорее всего, в том, чтобы продать добытые там камни, и значит…

— Скупщика, — коротко ответила крохотуля, и у Сюм-па пропала почему-то всякая охота задавать какие-либо вопросы.

— Не лучше ли будет отправиться к нему нам с Эмриком? — предложил сероглазый, возвращаясь, по-видимому, к незаконченному когда-то разговору. — Не женское это дело. Скупщик этот, кем бы он ни был, никогда вам настоящую цену не предложит. И разговоры ненужные пойдут.

— Мисаурэни предложит, — сказала высокородная, с обожанием поглядывая на крохотулю. — И разговоров никаких не будет. А вы опять драку затеете. Нужны нам лишние неприятности? Пусть с нами на всякий случай Лагашир пойдет, а вы пока приценитесь, что здесь почем. — Она махнула рукой в сторону торговых рядов, и северянин, к великому удивлению Сюмпа, вместо того чтобы настоять на своем, пожал плечами, не то признавая правоту высокородной, не то просто не желая спорить с женщиной.

— Ну, где твой скупщик? Веди. К самому богатому, — напомнила Мисаурэнь и повернулась в сероглазому: — Встречаемся у оружейных рядов?

— Я сведу вас к Ганделле. Хотя лучше бы к нему пошел ты, — Сюмп указал на северянина, который, кивнув Мисаурэни, собрался уже нырнуть в базарную толчею. — Мужчина с мужчиной всегда договорится, да и слуги у Ганделлы — дюжие парни…

— Вот-вот, дюжие парни — это как раз то, что мы любим! — прервала мальчишку Мисаурэнь. — Показывай дорогу.

— Ну, как хотите, — пробормотал Сюмп и, окинув глупую крохотулю сочувственным взглядом, повел чужеземцев по краю торговых рядов, мысленно дивясь их ни с чем не сообразным поведением.

— Расскажи-ка нам что-нибудь про этого Ганделлу, — попросила высокородная спустя некоторое время, и Сюмп, подумав, что нет смысла разливаться перед теми, кто не слушает добрых советов, все же поведал своим спутникам то немногое, что было ему известно о самом преуспевающем в Киф-Кударе скупщике драгоценных камней.

Ганделла родился в семье ювелира и толк в камнях понимал. С детства обученный огранке, шлифовке и прочим хитростям этого замечательного ремесла, он, однако, не пожелал идти по стопам отца, а при первой же возможности отправился с купцами к горам Оцулаго. Приторговывать камешками оказалось значительно выгоднее, чем обрабатывать их, особенно если приобретать «подземные цветы» не у Народа Вершин, а у тех, кто ковырялся на свой страх и риск в приграничных отрогах северных гор. Камешки они добывали так себе, но и сдавали их за бесценок, и ежели не полениться и свезти те же камешки в Дзобу, Мугозеби или Адабу, а из приморских городов прихватить красные и розовые кораллы для столичных ювелиров, то получалось, что жить на вырученные деньги можно, и очень даже неплохо жить.

Лет пять-шесть Ганделла путешествовал по империи, благо и обычные и голубые дороги стали заботами Мананга почти безопасными, и за это время не только подкопил немалую толику золотых «пирамид» ул-патарской чеканки, но и обзавелся множеством полезнейших знакомств во всех уголках страны. Теперь уже ему не было нужды промышлять бросовыми камешками, и он перестал ездить в южные провинции — хватало ему и столичных ювелиров, быстро смекнувших, что один добрый поставщик лучше трех худых. Пользуясь тем, что Киф-Кудар стоит примерно посредине водного пути, соединяющего столицу с отрогами северных гор, Ганделла начал скупать лучшие из привозимых оттуда камней, причем, по слухам, хозяева их, случалось, расставались со своим добром весьма неохотно.

Подобные слухи, впрочем, ходят обо всех удачливых и богатых людях, и верить им полностью никак нельзя, но и не принимать в расчет — тоже безрассудно. Доподлинно же было известно, что если продавец камней не сходился с Ганделлой в цене, то сбыть свой товар, сколь бы хорош тот ни был, ни в Киф-Кударе, ни в столице и близлежащих городах ему почему-то не удавалось. Не жалует Ганделла людей упрямых и несговорчивых, да и кто, если разобраться, их любит?..

— Да уж, — согласилась высокородная, — любить их и правда не за что.

И со значением посмотрела на Мисаурэнь.

Задумываться, однако, над тем, что означают переглядывания белокожих дам, Сюмпу было решительно недосуг, потому что, завидев лавку Ганделлы, он постарался придать себе достойный вид: выпятил грудь, надул живот и пригладил растопыренными пальцами торчащие в разные стороны волосы. Ему очень хотелось поглядеть, что северянки принесли скупщику и как они будут с ним торговаться, но он не без основания опасался, что страшенный слуга, признав в нем провожатого с лодочной пристани, не позволит ему даже переступить порог лавки.

Так бы квадратнолицый слуга, естественно, и поступил — нечего оборванцам делать в приличном доме, — если бы внимание его целиком и полностью не было поглощено светлокожими женщинами и их изящным спутником. Приоткрыв от удивления рот, он глядел на чужаков так, словно перед ним был сошедший с небес Кен-Канвале, и в общем-то понять его было можно — иноземцы в Махаили редкость. Хотя с тех пор, как Богоподобный Мананг присоединил еще две провинции и в империи начали появляться желтокожие из Чивилунга и лежащих за ним степей, Заповедная страна перестала быть таковой, и в любом случае негоже так пялиться на уважаемых людей, будь они белого, синего или даже зеленого цвета.

Высокородная, Мисаурэнь и Лагашир терпеливо ожидали, пока пораженный столбняком слуга придет в себя, и дождались-таки, что тот, шаркнув ножищей, распахнул перед ними дверь и промямлил:

— Прошу уважаемых господ… э-э-э… высокородных господ… в лавку почтенного Ганделлы.

Чужаки вошли, а следом за ними в просторную комнату прошмыгнул и Сюмп, которому прежде здесь бывать не доводилось, хотя самого Ганделлу он не раз видел на базаре и на торговой пристани. Поэтому, бросив взгляд на крючконосого, сидевшего за широким прилавком и выцарапывавшего какие-то закорючки на пластинке нефрита, он сразу понял — это не знаменитый скупщик, а один из его приказчиков, подрабатывающий резьбой по камню.

— Это не Ганделла, — шепнул он в спину Лагашира.

— Вижу, — ответил тот так же тихо и обратился к приказчику: — Любезный хозяин, нас направили к вам, сказав, что вы покупаете драгоценные камни. Так ли это?

— Совершенно верно. И хотя сам я не являюсь владельцем лавки, многоуважаемый Ганделла доверяет мне покупку камней.

— Мы предпочли бы иметь дело с твоим хозяином, — ласково сказала Мисаурэнь, окидывая взглядом тянущиеся за спиной крючконосого полки, на которых выставлены были всевозможные поделки из яшмы, лазурита, мрамора, малахита и агата: вазы, чаши, курильницы для благовоний и наборы для письма; подсвечники и светильники из полупрозрачного оникса и алебастра.

Пользуясь тем, что о нем как будто забыли, Сюмп пожирал глазами содержание лавки, чтобы вечером подробно рассказать приятелям, в каком роскошном месте ему посчастливилось побывать, не забывая при этом прислушиваться к разговору чужаков с приказчиком.

— Многоуважаемый Ганделла весьма занят, и если вы покажете мне камни, которые собирались предложить ему, быть может, в его присутствии не возникнет необходимости. Мой хозяин не любит, когда его отрывают от дела по пустякам.

— Ну что ж, если ты облечен таким доверием хозяина… — Мисаурэнь извлекла из складок одежды маленький мешочек и высыпала на прилавок полдюжины цветных камешков, самый крупный из которых был размером с голубиное яйцо.

Приказчик, в голосе которого Сюмп уловил недоверие и даже презрение к настырным чужакам, склонился над камнями, в то время как шкафоподобный слуга предусмотрительно запер дверь на задвижку и положил ладонь на эфес длинного широкого кинжала, который в руках другого человека выглядел бы настоящим мечом.

— Мда-а-а.. — На щеках крючконосого проступил темный румянец, и он, вытерев ладонь о полу халата, осторожно, словно ядовитое насекомое, потрогал пальцем один из камешков. Перевернул, царапнул ногтем и склонился над другим. Мда-а-а…

Камни, принесенные Мисаурэнью, не произвели на Сюмпа ни малейшего впечатления. Впрочем, и рассмотреть он их по-настоящему не мог из-за спин чужаков, но по реакции крючконосого и, еще того больше, по поведению громилы-слуги, лицо которого напряглось, а в глазах появился алчный блеск, мальчишка понял: камешки-то, верно, заслуживают внимания Ганделлы, и белокожие это прекрасно понимают.

— Мда-а-а… — произнес крючконосый в третий раз и, оторвавшись от созерцания каменьев, поднял глаза на Мисаурэнь. — И что же вы… э-э-э… высокородная госпожа, хотите за них получить?

— А ты, любезный, и правда можешь, не посоветовавшись с хозяином, заплатить за них столько, сколько они стоят?

— Но они же еще не огранены! И только Предвечному ведомо, сколько они будут стоить после того, как…

— Значит, ты можешь без Ганделлы купить их? — прервала Мисаурэнь слабые возражения приказчика. — У вас что, изумрудами и рубинами улицы мостят? Или хозяин доверяет тебе ключи от своей казны?

— Мда-а-а… — сказал крючконосый и потупился. Потер свой замечательный нос пальцем и наконец выдавил из себя: — Схожу за Ганделлой.

Скрывшийся за внутренней дверью приказчик вернулся с маленьким сухощавым старичком, неся перед собой шандал с тремя толстыми свечами, вид которых, зажженных среди бела дня, лучше всяких слов говорил о том, что сделка предстояла серьезная. Поклонившись гостям, старичок, ни слова не говоря, склонился над лежащими на прилавке каменьями, некоторое время, щурясь, разглядывал их, катая по темному дереву пальцем, точно так же, как делал это крючконосый. Потом стал по одному подносить к лицу, вертеть так и этак, разглядывая на просвет, и тут в них стали вспыхивать такие яркие синие, алые и фиолетовые огоньки, что Сюмпу захотелось оказаться на месте Ганделлы и посмотреть на это чудо-камешки поближе.

Не удовлетворившись светом свечей и не вполне, видимо, доверяя своим глазам, старик полез куда-то под прилавок и вытащил металлические шильца и крохотные лопаточки на длинных ручках. Крючконосый пододвинул ему высокий табурет, и Ганделла, взгромоздившись на него, начал колдовать над камушками, полностью, казалось, отдавшись этому занятию и совершенно, забыв о посетителях.

Чужеземцы, терпеливо и, на первый взгляд, безучастно наблюдали за ним, и только у Мисаурэни часто-часто билась на горле голубая жилка, которую Сюмп прежде не замечал. Значит, все же волнуются, подумал он, и тут, наконец, Ганделла оторвался от изучения каменьев и отодвинув их чуть в сторону, сказал совершенно не вязавшимся с его внешностью густым, сильным голосом;

— Камни хорошие. Сколько за них хотите?

— Сто пятьдесят золотых ул-патарской чеканки, — ответила Мисаурэнь с таким видом, будто приценивалась на базаре к плетеной корзинке.

Сюмп придушенно пискнул, и после этого в комнате воцарилась глубокая тишина. Ганделла слез с табурета и покосился на крючконосого.

— Сто пятьдесят — это много. Я дам тридцать. — Что-то дрогнуло в лице старика, и он, подняв голову, уставился поверх голов чужеземцев.

Мисаурэнь молчала, и только жилка на ее горле начала биться быстро-быстро, и Сюмп подумал: как бы она не оборвалась.

— Хорошо, пятьдесят. — Старичок перевел взгляд на застывшего у дверей громилу, хотел было что-то ему сказать, но передумал.

— Пятьдесят — это ровно треть настоящей цены, — мягко заметила Мисаурэнь, и голос ее показался Сюмпу хрупким, как стебель водяной розы.

— Треть цены — совсем не плохо. Но не будем спорить. Семьдесят, и пусть пожрут меня слуги Агароса, если я заплачу больше.

— Почему же не заплатить больше, если камни того стоят? — притворно удивилась настойчивая маленькая женщина, и взиравший на нее как на божество Сюмп подумал, что, быть может, ничего более поразительного ему никогда в жизни увидеть не придется. Ибо он мог поклясться, он чувствовал это кожей, что Мисаурэнь и Ганделла говорят не только словами, но и взглядами и еще чем-то, чему и названия подобрать невозможно.

— Пропади ты пропадом со своими камнями! Восемьдесят три. — Старик снова взглянул на стоящего у наружной двери слугу, и тот сделал шаг вперед. Заворчал глухо и грозно, как цепной пес, но Лагашир в свою очередь положил руку на эфес длинного и узкого, неприятного даже не вид клинка в ножнах из сверкающей черной кожи, и громила затих. Кликнуть из глубины дома подмогу — дело нехитрое, но раз уж Ганделла ее не зовет, то ему и подавно не пристало.

— Я соглашусь на сто, — сказала Мисаурэнь. Старик уцепился лапкой за край прилавка, лицо его перекосила гримаса ненависти, потом он вдруг хихикнул и пробормотал:

— Да что я их, в могилу, что ли, возьму? Сунул руку в складки халата и, вытащив длинный ключ с затейливой бородкой, протянул его вылупившему глаза крючконосому. Приказчик, безмолвно переводивший взгляд с Ганделлы на Мисаурэнь в течение всего торга, так ни слова и не промолвив, принял ключ и с отвисшей челюстью и отрешенным лицом удалился в глубины дома.

— Удивительно тяжело расставаться с деньгами, — промолвил Ганделла, проводив приказчика взглядом. — И обиднее всего, что сыновья — балбесы безмозглые. Для них копить — что в Ситиаль золото бросать. А самому, по совести говоря, давно уже ничего не нужно. А все тружусь, грешу. Глупо, да? И ведь скольких людей мог бы осчастливить! Вот хоть его, например, — старик кивнул на Сюмпа, но в этот момент на пороге появился крючконосый в сопровождении двух дюжих молодцов и с увесистым холщовым мешочком в руках.

— М-м-м… Ганделла! Ты еще не раздумал покупать эти камни? — Заметив, что старик протянул руку, он сделал движение, чтобы спрятать мешочек за спину, вовремя спохватился и бросил его на прилавок. — Так не раздумал?

— Нет! И пропади ты со своей скаредностью! — Ганделла указал Мисаурэни на мешочек. — Бери и проверь. Этот плут мог по дороге пару монет вытащить, с тем чтобы потом похваляться, как он хозяйские интересы блюдет.

Мисаурэнь потянулась к мешочку, намереваясь высыпать и пересчитать его содержимое, и тут крючконосый, просипев что-то нечленораздельное, кинул на прилавок из потемневшего дерева три яркие золотые «пирамиды», при виде которых у Сюмпа округлились глаза, а старик, снова хихикнув, погрозил приказчику пальцем:

— Ведь знаешь же, что я насквозь тебя вижу? И не осуждаю — Предвечный тому свидетель! Но надо же хоть иногда… хоть изредка вспоминать, что золото это тьфу, металл! А мы люди. И, на беду нашу, к тому же еще и смертны…

Сюмп до последнего мгновения не мог поверить, что им удастся уйти из лавки Ганделлы живьми, да еще и с деньгами. Сто золотых! Это же ого-го! Это… Да за пару «пирамид» можно весь лодочный причал купить, вместе с торговым в придачу! А тут…

Он на месте этих чужаков орал бы и песни пел, однако они почему-то совсем не обрадовались золоту. Только жилка на горле Мисаурэни перестала биться. А когда Лагашир спросил, не утомила ли ее беседа со стариком — тоже, значит, жилку-то эту заметил, — непонятно ответила:

— Крепкий орешек. До души не докопаться.

— Это точно. Лукавил, даже про смерть разглагольствуя. И так они все. Знают, что ничего с собой не взять, и даже если оставить некому, все равно будут до последнего под себя грести. — Лагашир ткнул пальцем в сторону Сюмпа: Ну что ему стоило парня осчастливить? Так нет же, и тут схитрил. Посулил было и в кусты.

— Вот ты и осчастливь, — сказала высокородная, хмуря густые брови и прислушиваясь к нарастающему с каждым шагом гулу городского базара.

— Кто-то должен это сделать, — согласился Лагашир, и тогда произошло что-то уже совершенно невозможное. Он полез в мешочек, спрятанный где-то на груди, и, выудив из него два золотых, протянул Сюмпу.

Мальчишка не мог поверить своим глазам. Он ожидал какого угодно подвоха, фокуса, волшебства, но две тяжелые, гладкие монеты с изображением ступенчатого храма-пирамиды и профилем Повелителя империи — Богоподобного Мананга — никуда не исчезли, не растворились, не растаяли в воздухе, а честно легли в его раскрытую ладонь. Господа высокородные, не бывает такого! Не может быть! И все же… вот они — две «пирамиды»!

А чужаки смотрели на него и улыбались. Даже холодноглазый. И вовсе не собирались отбирать монеты назад.

И тогда Сюмп, почувствовав себя везунчиком, каких свет не видывал, стал думать о том, скольких людей он сумеет осчастливить, превратив золотые «пирамиды» в серебряные и медные денежки…

Глава третья. НОЧНЫЕ СТЕРВЯТНИКИ

Звук разбитой глиняной миски заставил Гиля встрепенуться и прислушаться. Стражник, стоявший у входа в подземную тюрьму, никак не отреагировал на произведенный Рашалайном шум, то есть, скорее всего, повел себя именно так, как они и предполагали: насторожился и стал прислушиваться, силясь сообразить: кто это безобразничает в одном из выходящих к подземной тюрьме коридоров?

Рашалайн грохнул о каменный пол вторую миску. Утащить из дворцовой трапезной для младших жрецов и прислуги пять неприглядного вида посудин было нетрудно, а вот как бывшему отшельнику удалось стянуть из-под носа здешних лекарей сушеные споры заразихи, оставалось для Гиля загадкой. Впрочем, судя по тому, с каким знанием дела Рашалайн втолковывал ему, как надобно просунуть изогнутый металлический прут в запирающий камеру Марикаль замок и в какую сторону повернуть потом, умения его были воистину безграничны, а ловкие руки помогали творить маленькие чудеса не только при свете дня, но и во мраке ночи. Собственно говоря, весь план похищения сестры фора Азани из подземелья и побега ее с Гилем из дворца Хранителя веры принадлежал хитроумному старцу, который, будь он лет на десять помоложе, сам бы, пожалуй, и осуществил его, и он был слегка удручен тем, что ему придется ограничить свое участие во всем этом славном предприятии вульгарным битьем посуды.

Вслед за звоном, сопровождавшим гибель третьей миски, разлетевшейся на кусочки во имя светлого будущего империи Махаили, до Гиля донеслись приглушенные проклятия и тяжкое шарканье сапог стражника, направившегося разузнать, что за погром и беззаконие творятся в непосредственной близости от его поста.

Отлично! Простенькое начало принесло ожидаемые плоды.

Бесшумно выскочив из коридора на площадку перед входом в подземелье, Гиль вытащил из-за пазухи плотно закупоренный флакончик, вытащил пробку и, стараясь не дышать, щедро сыпанул из него желто-белого порошка в один, затем в другой масляные светильники. Пламя их замигало, потом выровнялось, а юноша, скатившись по короткой крутой лестнице, уже несся по коридору, с обеих сторон которого тянулись зарешеченные камеры. Пробежав шагов сто, Гиль дернул одну, другую дверцу… Четвертая или пятая по счету поддалась, и он юркнул в пустую камеру. Хорошо, что стражники не запирали их, и хорошо, что Рашалайн ухитрился об этом проведать. Юноша прислушался, но ничего кроме стука собственного сердца не услышал. Обитатели подземного узилища спали или погрузились в забытье, стражник, наткнувшись на разбитые миски и услышав хихиканье убегающего Рашалайна, решил, видимо, что кто-то решил подшутить над ним, и вернулся на свой пост. Близилась полночь, и если расчеты Рашалайна верны и снадобье, насыпанное в горящие светильники, подействует…

По словам бывшего отшельника, споры заразихи — гриба, растущего на восточном побережье Жемчужного моря, — приготовленные соответствующим образом, способны были заглушать боль, навевать волшебные сны и сладкие грезы, и ценились так же высоко, как душистая травка чуд-мала. Купцы платили хорошие деньги сборщикам этих грибов, ибо в Манагаре, Шиме, Сагре и Магарасе их использовали и лекари, и жрецы, добавлявшие измельченные высушенные споры в храмовые курильницы, и богатей, пресытившиеся самыми изысканными яствами, женщинами и винами. В отличие от чудмалы, споры заразихи при сгорании почти не выделяли запаха, и едва ли стражник, проснувшись, сообразит, что посетившие его видения как-то связаны с исчезновением узницы. Впрочем, даже если он о чем-то и догадается, то исправить уже ничего не сможет и, скорее всего, предпочтет не распространяться о своих подозрениях, дабы не навлечь на свою голову гнев Хранителя веры. Если похищение Марикаль удастся, то исчезновение ее будет обнаружено не скоро — до сих пор узникам этого подземелья побеги не удавались и разленившаяся стража относилась к своим обязанностям спустя рукава.

Приоткрыв решетчатую дверь камеры, Гиль осторожно выглянул в коридор. Никого. В полумраке, рассеиваемом светильниками, установленными в противоположных его концах, рассмотреть что-либо поначалу было довольно мудрено, но благодаря рассказам Рашалайна юноша хорошо представлял, где томится Марикаль, и крадучись двинулся по коридору, заглядывая в находящиеся по левую руку камеры. Зарывшихся в солому, укрывшихся вонючими лохмотьями узников невозможно было отличить друг от друга, и Гиль призвал на помощь «второе зрение» и внутренний слух. Отчаяние, безнадежность, беспросветное уныние… Глухой, улавливаемый каким-то шестым чувством гул. Мужчина. Еще один мужчина. Мальчик. Звук оборванной струны. О! Похоже, это именно то, что он ищет.

Юноша тихонько постучал приготовленной проволокой по толстому пруту, но груда тряпья осталась недвижимой. А ну-ка еще раз. Ну проснись же! Он изо всех сил всматривался в зашевелившуюся фигуру, разглядеть очертания которой мешала стащенная в угол солома. Но вот из лохмотьев выглянуло миловидное лицо, обрамленное копной растрепанных черных волос. Блеснули из-под тяжелых век белки глаз. Взгляд дикий, пухлые губы искусаны. Не очень-то похожа эта узница на высокородную госпожу, и все же это Марикаль — других женщин поблизости нет.

Вставив изогнутый обрезок проволоки в скважину замка, Гиль повернул его так, как учил Рашалайн. Почувствовав сопротивление, довернул, передвинул чуть глубже, нажал… Негромкий щелчок возвестил о том, что старик разбирался в замках не хуже, чем в людях, а изготавливавшие тюремные замки мастера не слишком изощрялись в своем искусстве. Да и зачем, спрашивается, если голыми руками этот замок никакому кудеснику не открыть, а отмычки заключенным иметь не положено?

Сняв замок, юноша распахнул дверь камеры и замер на пороге. Вжавшаяся в каменную стену Марикаль издала душераздирающий вопль, способный переполошить ичхоров, несущих караульную службу на самых отдаленных окраинах Ул-Патара.

— Тихо! Молчи, ради Самаата и всех добрых духов его! — воззвал чернокожий юноша и, видя, что Марикаль готовится огласить подземелье новым воплем, бросился на нее, протягивая руки, чтобы закрыть узнице рот.

— Тише ты, тише! Я пришел вывести тебя отсюда! Я отведу тебя к брату! Только молчи, во имя Самаата, Предвечного, Небесного отца и всего, что есть для тебя святого! — бормотал он, наваливаясь на уворачивавшуюся от него с непостижимой ловкостью девушку и чувствуя исходящие от нее волны панического ужаса. Она не слышала, не понимала его, извиваясь, царапаясь и лягаясь так, словно он явился, дабы похитить ее бессмертную душу. Хорошо хоть, ей не под силу драться и орать одновременно, подумал Гиль, стискивая ребра узницы. В следующее мгновение ему удалось запечатать ей рот ладонью, прижать к полу. Он прислушался — нет, шагов стражника не слыхать, а стоны и ворчание разбуженных криком Марикаль заключенных скоро утихнут. Но почему она рвется? Неужели до сих пор не поняла, что он хочет спасти ее отсюда?..

Ему вспомнилась пещера Утерянных голосов и принцесса Чаг, отказавшаяся бежать от рыкарей. О, Самаат, что за неблагодарное занятие спасать попавших в беду девиц! Он постарался наладить эмоциональный контакт с выворачивающейся из-под него пленницей и с изумлением понял, что не чувствует ничего кроме ужаса и отчаяния. Так не бывает, успокоил он себя, притиснул Марикаль к груди, охватил руками и ногами и замер, вызывая перед внутренним взором мерно рокочущее море. Набегающие на песчаный пляж валы, парящих в безоблачном небе чаек…

Волны покоя накрыли Марикаль, тело ее начало расслабляться, и Гиль вновь попытался нащупать ускользающее сознание девушки, догадываясь уже, почему в голове его возник образ оборванной струны, когда он зондировал камеры при помощи «второго зрения». Она невменяема! Но Рашалайн ни словом не обмолвился об этом… Не мог же он послать его вызволять из тюрьмы сумасшедшую! Значит, за время, прошедшее после посещения им подземелья, эти святоши сумели как-то повредить сознание, девчонки, выжечь в ней все чувства, кроме ужаса и отчаяния? О, Даритель жизни! Но это же невозможно!

Обнимая Марикаль, юноша старался передать ей часть своей силы, утешить и успокоить, снять боль и напряжение, и до известной степени это ему удалось. Однако, чтобы вывести ее отсюда, он должен достучаться, докричаться до оставшегося незатемненным участка сознания, если таковой еще остался, иначе девушка не поймет и не выполнит даже простейшие его команды. На свободе ему, быть может, удастся вернуть ей разум, но сотворить этот подвиг здесь нечего и мечтать: для этого у него нет ни времени, ни необходимых снадобий…

Гиль стиснул зубы и, отстранившись от узницы, положил ладони ей на виски. Закрыл глаза и нырнул в темный омут отчаяния и страха, напрягая все силы, чтобы отыскать не затронутый разрушением кусочек сознания, к которому он мог бы воззвать, дабы вывести ее из узилища. Это было трудно, почти невозможно. Он чувствовал себя как человек, нашаривающий стены в огромном пустом зале, погруженном в непроницаемый мрак. Как ныряльщик, потерявший ориентацию, не способный определить, где низ, а где верх, и длилось это бесконечно долго. Так долго, что Гиль уже перестал понимать, где он, что с ним и зачем он блуждает в источающей боль и ужас тьме, но в конце концов ему все же посчастливилось ощутить какую-то путеводную нить, потянув за которую юноша стал выбираться на поверхность. И не только выбираться сам, но и вытаскивать крохотную искорку света, отзывавшуюся на словосочетание «фор Таралан». Откуда оно взялось и что значило, он понял не сразу, а когда понял и вновь оказался в камере, где пахло гнилой соломой и нечистотами, язык его сам собой повернулся и произнес:

— Вставай. Тебя зовет отец твой, фор Таралан. Ты была послушной, любящей дочерью и не захочешь подвести своего отца. Фора Таралана. Вставай и следуй за мной.

Образ отца был светлым и надежным островом, единственным, который пока что не захлестнули волны безумия. Это была та самая, быть может, последняя нить, которая связывала Марикаль с миром живых, и, потянув ее, Гиль ощутил, что еще не все потеряно. Что-то не растоптанное в душе девушки отозвалось на его призыв. Безумные глаза уставились ему в лицо хоть и без понимания, но выжидательно, и он повторил:

— Пойдем. Ты помнишь фора Таралана. Ты любишь своего отца и должна исполнить его волю. Дай руку. Вставай и иди за мной.

Он помог девушке подняться и накинул ей на плечи тонкий темный плащ. Они вышли в коридор — в подземелье успела воцариться тишина, — и Гиль с содроганием подумал, что совершенно не представляет, сколько времени ушло у него на то, чтобы отыскать в затемненном сознании Марикаль ключевые слова. Если действие заразихи кончилось и стражник проснулся, дела их плохи. У него нет с собой никакого оружия, а отвести глаза караульщику он сможет едва ли — сознание собственного проступка удвоит бдительность стража, да и вообще фокус этот требует совершенно иной обстановки, иначе и миски бить не было бы нужды…

Добравшись до выхода из подземелья, Гиль оставил безучастную ко всему Марикаль у подножия лестницы и, поднявшись по ступенькам, выглянул в зал. Слава Самаату, стражник дрых, громко сопя и пуская слюни, как грудной младенец. Юноша глубоко вздохнул, и тут же перед глазами у него поплыли радужные пятна. Ага, заразиха-то еще действует! Он быстро сбежал по лестнице и, нашептывая девушке про то, как счастлив будет фор Таралан увидеть свою любимую дочурку, потащил ее вверх, потом по коридору, ведущему к лестнице…

Стражников, дежуривших в этой части дворца, вдалеке от покоев Хранителя веры и его приближенных, можно было пересчитать по пальцам, и Гиль отлично знал, как добраться до расположенной на втором этаже комнаты Лориаля, не столкнувшись ни с одним из них. Ведя Марикаль за руку, он достиг внутренней галлереи. Торопливо миновав ее, свернул направо, трижды стукнул в заветную дверь и ввалился в комнату слепого певца.

— Хвала Шимберлалу, я уже начал опасаться, не схватили ли вас! Ночь на исходе, почему ты так задержался?

— Марикаль ничего не соображает и подняла такой крик, что я думал, весь дворец на ноги поставит. Открывай окно.

— Зачем же тогда было тащить ее с собой? Какой тебе прок от сумасшедшей? — спросил Лориаль, распахивая окно, через которое можно было выбраться на крышу первого этажа, — дворец Хранителя веры, как и большинство других зданий Ул-Патара, был выстроен в форме ступенчатой пирамиды.

— Безумная или нет, но она сестра фора Азани. На воле ей, быть может, удастся вернуть разум, здесь же она обречена на окончательную потерю рассудка. Ох, не нравится мне эта идея с кувшином!

— Мне тоже, но раз уж ничего другого придумать мы не в состоянии… Бей так, чтобы было побольше крови.

Поморщившись, Гиль принял из рук слепого певца кувшин и ударил им Лориаля по голове. Давно уже треснувшая глиняная посудина развалилась с мерзким хрустом, слепой певец охнул и вполголоса выругался.

— Шишак будет, а кровь придется, видно, самому себе пустить, — процедил он, отчаянно гримасничая. — Дай мне Острый черепок. Неужто половчее ударить не мог?

— Прости, но, кажется, залечивать раны получается у меня лучше, чем наносить.

— Ладно, бери веревку и бегите. И да поможет вам Шимберлал!

— Пошли, фор Таралан ждет нас! — Гиль подтолкнул Марикаль к распахнутому окну, ступил на подоконник, спрыгнул с него на плоскую кровлю и позвал девушку: — Иди ко мне! Твой отец будет гордиться тобой! Молодец!

Поймав бестрепетно бросившуюся в его объятья Марикаль, он, пригнувшись, потащил ее к краю крыши. Здесь их уже могли заметить, но благодаря каменным изваяниям змеехвостых граларов и каких-то диковинных крылатых тварей вероятность этого была невелика. Спуститься на землю тоже было сравнительно не сложно.

Накинув петлю на клыки служившей водостоком каменной глеговой головы, Гиль обмотал свободный конец приготовленной Лориалем из матерчатых полос веревки вокруг талии Марикаль, затянул узел и в мгновение ока переправил девушку к подножию дворца. Повис на веревке сам и, благополучно приземлившись, освободил равнодушную ко всему на свете спутницу от ненужной более сбруи.

Небо начало светлеть, звезды — меркнуть, спасительная темнота истаивала спугающей быстротой, а ведь самое опасное было еще впереди! Юноша осмотрелся и, не заметив поблизости стражников, потащил Марикаль к берегу канала, соединяющего Сатиаль с Энаной.

Два огромных канала, рытье которых завершилось лет двести назад, призваны были не только соединить южные и северные провинции империи водным путем, но и защитить столицу от нашествия воинственных соседей. Северный канал, на берегу которого стояли Большой дворец Повелителя империи и дворец Хранителя веры, называли Главным, а южный, более широкий, — Торговым. По Торговому шли суда, не останавливавшиеся в Ул-Патаре и везшие товары с юга на север и с севера на юг. В Главный канал, по обеим сторонам которого были выстроены небольшие доки, заходили бурхавы и небольшие корабли, направлявшиеся в столицу, и в его-то воды Гилю с Марикаль предстояло погрузиться, чтобы выбраться из дворца до того, как побег узницы будет обнаружен.

Пересечь незамеченными обращенный к каналу парадный двор, засаженный декоративными кустами, заставленный статуями, изящными скамьями и беседками, украшенный бассейнами и фонтанами, им удалось беспрепятственно. Двое замеченных юношей издали заспанных, ежащихся от предрассветной свежести стражников смотрели в сторону канала, и, обойдя их, беглецы очутились перед невысоким каменным парапетом. Справа от них простиралась длинная лестница с широкими и пологими ступенями, слева виднелась верхушка примыкавшей к воде высокой, тщательно охраняемой стены, окружавшей дворец с трех сторон.

Лучше всего было бы, разумеется, перебраться на северный берег канала, однако Гиль не знал, насколько хорошо сумасшедшая девушка умеет плавать, а спрашивать ее об этом было бесполезно. Учитывая, что устремлявшиеся с востока воды Ситиали создавали в канале довольно сильное течение, у беглецов оставался только один путь к спасению — плыть по течению на запад. Рассуждая подобным образом, юноша потащил было Марикаль налево, но, вовремя углядев мелькнувшие между стрижеными кустами копья стражников, вынужден был повернуть назад. Лестница была самым удобным местом для того, чтобы войти в воду, однако она просматривалась со всех сторон, и, поколебавшись, Гиль решил, что лучше напороться в воде на какую-нибудь корягу или затопленную лодку, чем подставляться под копья караульщиков.

Посадив Марикаль на парапет, он влез на него следом за ней и с содроганием уставился в зеленовато-бурую, темную воду канала.

— Хорошо тому, кто ничего не соображает: А мне каково? Тут ведь и колья заостренные могут быть в дно понатыканы, и глеги какие-нибудь водиться. Бр-р-р! — пробормотал он и обернулся к девушке: — Готова ты ради отца своего, фора Таралана, следовать за мной? Умеешь ты хоть немного плавать? Хотя теперь уже, кажется, все равно…

Услышав хруст гравия под ногами приближающегося стражника, скрытого от беглецов высокими пышными кустами бжеммы, Гиль обнял Марикаль и, оттолкнувшись от парапета, прыгнул в пахущую водорослями и гнилью воду, поджимая ноги и обмирая в ожидании пронизывающей боли. Воды канала сомкнулись над беглецами, но, хвала всем богам, был он достаточно глубок и ни кольев, ни затонувших лодок поблизости не оказалось. Не выпуская девушку из объятий. Гиль вынырнул, набрал в легкие воздуха и, опасливо поглядывая на близкий берег, торопливо зашептал:

— Теперь, главное, не суетись! Замри, ради отца своего, фора Таралана, и позволь течению нести себя. Мало ли чего плавает на поверхности Главного канала столицы! Не будут же стражники гоняться за каждым подозрительным предметом. Да они нас из-за парапета и не увидят!

Сообразив, что Марикаль его все равно не понимает и успокаивает он сам себя, а вовсе не ее, юноша замолк, вглядываясь в проплывавший мимо берег, укрепленный массивными каменными блоками. Бегство их действительно осталось незамеченным. Стражников в похожем на сад дворе было немного, и смотрели они куда-то вдаль с такими скучающими и безмятежными лицами, что у Гиля возникло ребяческое желание окликнуть их, однако грозный вид высоченной стены заставил его вспомнить о том, что до успешного завершения задуманного Рашалайном предприятия было еще очень и очень далеко. Тем более что брата Марикаль, может статься, совсем не обрадует возвращение в дом сумасшедшей сестры. Имя фора Азани, весьма, кстати, чтимого яр-даном, как выяснил Рашалайн в беседе с учеными мужами, трудящимися над очищением кристалла Калиместиара от следов прежнего владельца, не вызвало у нее положительного отклика, и это наводило на мысль, что они недолюбливают друг друга. А это значит…

Что-то пихнуло Гиля в ухо, и, обернувшись, он едва не уткнулся носом в раздувшийся труп мерзкого крысоподобного существа, называемого мланго голягой.

— У-у, гадость! — Юноша вздрогнул от омерзения и сильно заработал ногами, увлекая Марикаль к берегу.

Укрепленный почерневшими от времени бревнами, поросший кустарником, из-за которого выглядывали длинные серые строения, берег выглядел весьма неухоженным, но хоть стражников поблизости не было — и то ладно. Девушка, следуя примеру Гиля, тоже задрыгала ногами, а когда он отпустил ее и начал выгребать к низким широким мосткам, поплыла уверенно и красиво. Держась рядом, они добрались до мостков, и Гиль помог своей безмолвной спутнице вскарабкаться на них по прочной вертикальной лесенке.

— Уф-ф! Ну вот мы и выбрались. — Он встряхнулся, как мокрый пес, и некоторое время, восстанавливая силы, бездумно смотрел на воду, ручейками стекавшую с облепившего Марикаль плаща. Мокрая ткань подчеркивала ее прелестную фигуру, а изящные длинные ноги с тонкими щиколотками и узкими стопами способны были послужить моделью самому взыскательному скульптору. Юноша вспомнил Китиану и почувствовал, как трудно стало дышать, невыплаканные слезы подступили к глазам…

— Идем! Идем, во имя фора Таралана! — Он протянул девушке руку и зашлепал раскисшими сандалиями по толстым доскам, оставляя на них мокрые растекающиеся следы.

Беглецы поднялись по утоптанной дорожке на идущую вдоль канала улочку, и тут Гиль остановился. Окинул взглядом быстро светлеющее небо и линию высоких заборов, соображая, куда же теперь двигаться. Хорошо было бы спросить кого-нибудь из местных жителей, где находится дом фора Азани, раз уж от сестры его слова не добьешьс, но где их в такую рань сыщешь?

Юноша все еще раздумывал над этим вопросом, когда из ближайшего переулка вынырнули четверо молодцов самой подозрительной наружности и, не сговариваясь, устремились к нему.

— Какая встреча! Гости из дворца Хранителя веры! Вот так счастье, вот так радость! А ну-ка, стой! Не дергайся, не то быстро горло перережем!

Дергаться Гиль не собирался. Долговязые ребята, с хищно изогнутыми кинжалами в руках, все равно бы его догнали. Да и негоже было оставлять Марикаль одну. Не для того он ее из подземной тюрьмы вытаскивал.

Высокородная госпожа взяла двумя пальчиками фигуру «лучника» и передвинула ее на третье поле. Сегодня она должна победить и победит! Ради того, чтобы завладеть сердцем фора Азани, Сильясаль готова была принять участие в скачках на дурбарах, стрельбе из лука или метании боевых колец и выйти победительницей. Играть же в многоугольный цом-дом она научилась еще в малолетстве, и сколь ни сильным противником был красавчик фор, с ней ему нипочем не сладить.

Высокородная госпожа Сильясаль, которую друзья семейства Спокаров звали Силь, а близкие подруги — Иль, ощущала небывалый прилив сил. Упорно обходившая ее стороной удача наконец-то улыбнулась ей, — да еще как! — на нее обратил внимание фор Азани. Произошло это знаменательное событие во время злополучного пира в Золотой раковине, где красавчик фор сцепился с Кулькечем и прирезал дерзкого шалопая в тот самый миг, когда толпа великовозрастных оболтусов попыталась прикончить Баржурмала. Сделать им это, естественно, не удалось, но все присутствующие дамы были так потрясены покушением на яр-дана, что никому из них не пришло в голову оказать помощь Азани, раненному Кулькечем в левое бедро. Никому кроме Сильясаль, которая твердо верила: дядюшка Вокам не даст, в обиду своего любимчика Баржурмала. Была, правда, и еще одна причина, по которой драка Азани с Кулькечем занимала ее несравнимо больше покушения на яр-дана.

Будь у нее возможность, она сама давно бы перегрызла этому наглецу горло, но не вызывать же его самой на поединок! А стоило, ох стоило! И если бы братья были в столице, уж она бы науськала их на негодяя… Хотя, кто знает, как бы они отнеслись к тому, что она имела глупость принимать ухаживания Кулькеча всерьез. Но кто же думал, кто мог предполагать, что этот неблагодарный скот, вместо того чтобы жениться на той, кому клялся он в вечной любви, напишет мерзкий стишок, ославивший ее на весь Ул-Патар? Кто, скажите на милость, не знает теперь этих корявых строчек, не вспоминает их при виде ее и не хихикает в кулак, повторяя про себя, а то и вслух:

Меня красотка возжелала, И, чтоб добро не пропадало, Надумал деву я обнять, Но до груди не смог достать!

А то, что мог мой рот достать, Я не приучен целовать. Доступна дева спору нет, Коль влезешь ты на табурет!

Сильясаль подняла глаза на фора, с задумчивым видом поигрывавшего кинжалом. Тем самым, которым он прикончил Кулькеча.

— Ну что, сдаешься?

— Я? Сдаюсь? — Азани мельком глянул на доску, и «дурбар» его, совершив «двойной прыжок», занял дальний угол «правой руки». Это был, по мнению девушки, не лучший ход, после которого партию можно было считать сыгранной. Похоже, фор не слишком-то стремился к победе. Однако сказать, что он глаз не сводил со своей противницы, тоже было нельзя, и Сильясаль в который уже раз прокляла свой рост, из-за которого ей приходилось страдать всю сознательную жизнь.

Не то чтобы она была такой уж недосягаемо высокой — о нет, ничего подобного, не выше рослого мужчины! Но если по-настоящему рослых мужчин раз-два и обчелся и они, как назло, любят пигалиц-недомерков — что тут будешь делать? А делать что-то надобно, потому что подруги-сверстницы уже детей тотошкают да над ней посмеиваются. И груди отвердели — жаром пышут, и взгляд на мужчинах помимо воли останавливается, и матушка задолбала причитаниями своими, особенно после того, как Савахор в Адабу отправился, а Мельдар с Баржурмалом в Чивилунг подался. Как будто женихи все полы в доме протерли, а она в гордыне своей всем отказывает! Тьфу, тьфу и еще раз тьфу! На мужиков-коротышек, на стихоплетов вонючих и тех, кто глупые, злобные, ублюдочные стишата их повторяет! Ведь красивая, стройная, ни жирна, ни худосочна и все, на что эти кобели пялиться любят, на месте! Так нет же, рост им, обрубкам, не нравится!..

Она закусила губу и двинула «таран» в направлении последней «крепости» фора. Вспомнила, как перевязывала оторванным от нижней юбки лоскутом окровавленное бедро Азани, и почувствовала, что румянец заливает щеки и шею. Слава Предвечному, время позднее, в самый раз светильники зажигать и фор ее мысли прочитать не может!

По правде сказать, рана, полученная Азани, в особом уходе не нуждалась, да и раной-то ее можно было назвать с большой натяжкой — так себе, царапина кровоточащая. Но Сильясаль, несмотря на царивший вокруг переполох, наложила повязку по всем правилам и была вознаграждена за это тем, что принявший посильное участие в избиении сторонников ай-даны и Базурута фор, когда все было закончено, вспомнил о ней, отыскал и предложил проводить до дому. Вот тогда-то она и пожалела, что поддалась уговорам дядюшки Вокама и согласилась пожить несколько дней в Золотой раковине, дабы помочь ему привести дворец яр-дана в надлежащий вид. Хотя Азани и был чуть-чуть ниже ее ростом, поглядывал фор на Сильясаль в тот вечер именно так, как мужчина должен смотреть на женщину, и уж он-то, верно, дотянулся бы до всего, чего захотел, без всякого труда и грязных стишков на эту тему сочинять бы не стал.

— Ты совсем не даешь вздохнуть своему «владыке», — заметил Азани, выводя собственного «владыку» из обреченной «крепости». Что-то в расположении его фигур показалось девушке неправильным, но до разрушения последней «крепости» фора оставалось два хода, и ее «таран» снял одну из четырех «башен» легкомысленного противника.

Вокам не позволил ей вернуться в тот вечер домой, многозначительно сообщив, что теперь Золотая раковина станет сердцем Ул-Патара и Сильясаль в ближайшее время увидит в ней всех, кого только пожелает. И «тясячеглазый» оказался, как всегда, прав — кого здесь только не побывало после кровавого пиршества! Но главное, Азани начал наведываться сюда ежедневно, а нынче вот решил даже остаться на ночь. И хотя заботливый дядюшка намекал ей, что, дескать, негоже незамужней девице оставаться вечером наедине с мужчиной, Сильясаль, разумеется, не послушалась его: этак она вообще никогда замуж не выйдет! К сожалению, Азани до сих пор не давал поводов заподозрить его в намерении совратить заневестившуюся племянницу «тысячеглазого», да и стражников во дворце было понапихано столько, что даже при сильном желании укромного уголка для этого самого совращения не сыщешь. Вот разве что на верхней террасе…

Вокам, понятное дело, начал было говорить, что имел в виду совсем не это, но потом замолк, ибо что еще мог он иметь в виду? Шуйрусов ярунды сюда больше не пошлют, а ежели и пошлют, Ильбезаровы стрелки их вмиг перебьют. Впрочем, «тысячеглазый», похоже, действительно не за ее честь беспокоился, а тревожился почему-то, как это ни странно, за Азани. Не то чтобы он как-то дал это понять, но она-то своего дядюшку хорошо знала…

— Конец настал твоей «крепости»! — произнесла Сильясаль, снимая «тараном» вторую «башню», но на красавца фора слова ее произвели какое-то странное впечатление. Он стиснул рукоять кинжала и тревожно огляделся по сторонам. Не обнаружив в утопавших во мраке углах зала ничего страшного, виновато улыбнулся изумленной его поведением девушке и, почти не смотря на доску, передвинул одного из своих «лучников».

— «Крепость» ты возьмешь, а я тем временем уничтожу твоего «владыку». Ему не уйти от «лучника», мешают твои же фигуры. Игра окончена, не желаешь ли сдаться?

Несколько мгновений Сильясаль в недоумении смотрела на доску, а затем, сообразив, в какую ловушку попалась, увлеченная разгромом фора, тихонько ахнула.

— Не огорчайся. Бывает. — Азани прислушался к чему-то, хмуря брови, и уже нетерпеливо спросил: — Сдаешься?

— Сдаюсь, — сказала девушка, дивясь тому, что не испытывает ни малейшего огорчения по поводу проигранной партии. Глядя в лицо фору, ей хотелось признаться, что и сама она готова сдаться ему, лечь в его руку созревшим плодом, ибо не видела мужчины красивее и достойнее. И удержало ее от этого лишь то, что он, может статься, вовсе не собирался протягивать за ней руку. От желания скоротать вечер за игрой в цом-дом до желания затащить свою противницу в постель, не говоря уже о том, чтобы вести в святилище Кен-Канвале, очень и очень далеко. Но если бы даже он захотел просто затащить ее в свою постель, она бы, наверно, не Отказалась…

«О, Предвечный, о чем я думаю! — Сильясаль прижала ладони к горящим щекам. — Неужели Вокам был прав, опасаясь, что я буду совращать фора, а вовсе не он меня? Какой ужас!»

— Здесь стало совсем темно. Может быть, зажечь светильники? — спросил Азани.

— Светильники?.. Да, конечно. Но я хотела предложить тебе выйти на верхнюю террасу, полюбоваться звездами.

— Что ж, перед тем как отправиться спать, неплохо взглянуть на ночную столицу. Время в самом деле позднее.

— Время… Время летит так незаметно! — Девушка поднялась с кресла и, не глядя на фора, направилась к арке, ведущей на террасу, служившую кровлей второго этажа, откуда по открытой лестнице можно было подняться на крышу Золотой раковины.

Азани двинулся следом, сознавая, что должен немедленно, под каким угодно предлогом, отослать Силь в ее комнату. После того как он, дождавшись во дворе Золотой раковины возвращения Бешеного казначея, рассказал ему о похищении сестры и украденном им плаще яр-дана, после разговора с Вокамом, в результате которого ярунды получили его собственный, фора Азани, плащ вместо Баржурмалова, ему постоянно мерещились всевозможные ужасы, и в высшей степени глупо и недостойно было подвергать девушку опасности, оставаясь так долго в ее обществе. Вместе с тем Азани понимал, что, отправившись сейчас спать, нанесет ей тяжкую, незаслуженную обиду и, если ему удастся пережить эту ночь, оправдаться перед Силь будет ничуть не легче, чем вызволить сестренку из рук ярундов.

Стоп. Вот об этом лучше не думать. Об этом они с Вокамом подумают, когда подосланный приспешниками Базурута убийца будет обезврежен. А пока… Не напугать ли ему Силь внезапно пробудившейся страстью? Женщины более склонны прощать слишком бурные изъявления чувств, чем хотя бы кажущееся отсутствие таковых.

Он замедлил шаг, любуясь ладной фигурой девушки, на которую до пира в Золотой раковине и поединка с Кулькечем не обращал ни малейшего внимания, и поймал себя на том, что ему вовсе не надо разыгрывать страсть. И план, главной составляющей которого было заключить Силь в свои объятия, тем-то и пришелся ему по душе, что больше всего он хотел сейчас обнять ее и хотя бы на мгновение ощутить вкус ее губ…

— Гляди, как ярко светятся окна в Большом дворце! — Сильясаль подошла к внешнему краю террасы и оперлась руками о резное ограждение. — А говорят, будто слуги ай-даны бегут от нее со всех ног и вскоре она останется совсем одна.

— Слухи, как всегда, преувеличены, — отозвался Азани, словно невзначай накрывая ладонью пальцы девушки.

— Ну почему, почему она не может договориться с Баржурмалом? Ведь он тоже сын Мананга! — произнесла Сильясаль, внутренне трепеща от близости фора.

— Тимилата не может простить ему, что он сын рабыни, — ответил Азани, с опозданием припоминая совет Вокама не выходить на дворцовые террасы. «Тысячеглазый», судя по всему, имел какие-то соображения по поводу того, что будет представлять собой подосланный ярундами убийца, но почему-то не пожелал поделиться ими с фором. Азани украдкой огляделся — стражников поблизости не было, и, с одной стороны, это было хорошо, ибо никто не помешает ему обнять Силь, а с другой — плохо, поскольку помощь, если она и впрямь понадобится, наверняка запоздает…

Сильясаль мягко высвободила пальцы из-под ладони фора и повернулась к нему, собираясь, по-видимому, продолжить разговор об ай-дане, но Азани осторожно обнял ее за талию и привлек к себе.

Первым порывом девушки, ощутившей себя попавшей в силки птахой, было рвануться из его объятий, однако в следующее мгновение ею овладела внезапная слабость. Лицо фора показалось ей невыразимо прекрасным, и губы ее сами собой потянулись к его губам. И тут она подумала, что в одном ей здорово повезло: сверстницы ее, обладавшие излюбленным мужчинами ростом, обзавелись супругами как раз в то время, когда Азани был в южных провинциях. А потом ее накрыла волна ни с чем не сравнимой сладостной истомы, и ни ей самой, ни ее красавчику фору ничуть не помешало то, что она была по крайней мере на полголовы выше его…

Сильясаль вскрикнула, ощутив, как неведомая сила оторвала ее от Азани и швырнула на ограждение террасы. Неведомая сила? Как бы не так! Это сам фор отбросил ее, словно ребенок изломанную, надоевшую игрушку! Слезы обиды, недоумения, оскорбленной гордости готовы были брызнуть из глаз девушки, когда она увидела уродливую, сгорбленную фигуру, выступившую из-за каменного изваяния Иегамеруса — птицебыка, в чьем облике Кен-Канвале любит носиться среди грозовых туч. Сильясаль прижала к груди переплетенные в молитвенном жесте пальцы — на миг ей показалось, что это волею Предвечного ожила одна из украшавших верхнюю террасу статуй. Затем она подумала, что это не что иное, как злобное порождение Агароса, посылаемое им, дабы разлучать влюбленных и другими способами препятствовать людскому счастью. И только когда гигантская, с непостижимой быстротой передвигавшаяся на четвереньках тварь прыгнула на фора, девушка поняла, что ни к светлому Кен-Канвале, ни к мрачному Агаросу не имеет она никакого отношения. Это был йомлог — огромная человекоподобная обезьяна, неведомым образом пробравшаяся в Золотую раковину, чтобы…

Решить, для чего же пожаловала человекообезьяна во дворец яр-дана, Сильясаль не успела, ибо до нее вдруг дошло, что сейчас ее фор будет убит. И закричала так страшно и пронзительно, что йомлог обернулся. Кинжал воспользовавшегося этим Азани полоснул его по лапе, однако в следующий момент монстр уже вновь наступал на человека и ужасные когти рвали воздух у самого лица фора. А тот прыгал, увертывался и приплясывал на месте, будто исполняя диковинный танец. И без устали вычерчивал и вычерчивал перед мордой йомлога замысловатые узоры сияющим в свете звезд клинком. Слишком, увы, коротким, чтобы нанести мохнатой длиннолапой гадине сколько-нибудь ощутимый ущерб. Разъяренный йомлог в очередной раз ушел от удара кинжалом, попытался достать вертлявого противника страшными когтями и прыгнул, норовя смять, раздавить, разорвать его на куски. И снова Азани в самый последний момент, отпрянул в сторону, ухитрившись ткнуть прыгучую тварь клинком в меховой бок. Но что для йомлога эти царапины?

Сильясаль охнула — когти полоснули по халату фора, вырвав клок серебристой парчи. Девушка представила, сколько трупов оставил йомлог на своем пути, прежде чем добраться до крыши Золотой раковины, и беспомощно огляделась по сторонам. Если бы у нее было хоть какое-нибудь оружие!

Движения Азани начали замедляться, он уже не пытался нападать, а, перейдя к обороне, тянул время — должны же стражники в конце концов появиться! Йомлог тоже, отведав стали и убедившись, что противник его виртуозно владеет своим единственным сияющим когтем, сделался осторожнее. Перестав напрыгивать на фора, он медленно теснил его к перилам, ограждавшим внутренний край террасы. Чудище не понимает, что сейчас прибегут стражники и поднимут его на копья, пронеслось в мозгу Сильясаль, однако вспыхнувшая было в ее душе надежда сменилась самым черным отчаянием. Азани неожиданно замер с отведенной для удара рукой, устремив на йомлога остановившиеся, остекленевшие глаза. Что с ним? Чего же он медлит?! Чего ждет?!.

— Фор! — завопила девушка во всю мощь своих легких.

Лапа бесхвостой человекоподобной обезьяны медленно и неотвратимо, как в кошмарном сне, начала опускаться на голову Азани. Он услышал крик Сильясаль и попытался поднырнуть под смертоносную лапу монстра, но поздно, слишком поздно! Когти едва коснулись, чиркнули на излете удара по левой щеке фора, и все же его развернуло, подбросило, и, обливаясь кровью, он рухнул в страшные объятия громадной твари.

Йомлог сжал свою жертву железной хваткой, отбросил и, повернув хищную вытянутую морду к Сильясаль, сделал в ее сторону один шаг, другой и повалился на каменные плиты. Оцепеневшая от ужаса и горя девушка почти без удивления разглядела торчащую из густой шерсти рукоять кинжала, а затем чьи-то сильные руки подхватили ее, набежавшие откуда ни возьмись стражники обступили изломанное тело фора и мерзкую мохнатую образину, загородив их своими спинами от Сильясали, и она, погружаясь во мрак небытия, порадовалась, что предстанет перед лицом Кен-Канвале рука об руку со своим возлюбленным.

Помещение, в которое разбойного вида парни привели Гиля и Марикаль, больше всего напоминало расположенный позади лавки склад, хотя никаких товаров здесь уже давно не хранили. Не было здесь ни бочек, ни тюков, ни ящиков, ни какой-либо мебели, только двое спящих на полу мужчин, от которых сильно разило вином, и краснокожая женщина, сидевшая в дальнем углу, охватив колени руками. При появлении новых пленников она подняла скуластое, безбровое лицо с сильно выдающимся вперед подбородком и тонкими губами, окинула юношу равнодушным взглядом, перевела глаза на его спутницу и нетвердым голосом позвала:

— Высокородная госпожа!

Марикаль, не повернув головы, замерла посредине просторной комнаты, и видно было, что стоять она так может бесконечно долго. Страх и отчаяние уступили место полнейшей апатии, наведшей Гиля на неприятнейшие размышления о том, что он, может статься, оказал этой несчастной скверную услугу, разбойники, схватившие их на берегу Главного канала, вряд ли будут церемониться с сумасшедшей девушкой. Убедившись, что она в самом деле лишилась рассудка, они вышвырнут ее на улицу, а уж там-то Марикаль ждет верная смерть.

— Садись, ради отца своего, фора Таралана, и попытайся уснуть, — велел Гиль, стараясь не обращать внимания на уставившуюся на них во все глаза женщину. Опустившись рядом с Марикаль, он, преодолевая усталость, попытался вновь вступить с ней в эмоциональный контакт, однако и на этот раз, как и в дворцовой тюрьме, ничего путного из этого не вышло. С таким же успехом юноша мог кричать в совершенно пустой комнате — ему отвечало только эхо, и означать это могло лишь одно — личность Марикаль была стерта, выжжена, уничтожена с целью превратить ее в живую куклу, послушно исполняющую приказы своих хозяев. И поскольку никаких следов того, что приказы эти были ей даны, он не обнаружил, следовало предположить, что заложить их в нее еще не успели.

Гиль не сомневался в том, что вбить в голову этого несчастного существа намеревались какую-нибудь пакость, и потому не жалел о содеянном — пока в искалеченной памяти девушки теплится образ отца, оставалась надежда и на ее выздоровление. Хотя нельзя было исключать возможность того, что волны безумия и беспамятства захлестнут светлый островок, загасят искорку чуть теплящегося сознания, и тогда смерть будет лучшим выходом для телесной оболочки души Марикаль, отправившейся в дивные сады Самаата, которого обитатели империи величают Предвечным или Божественным Кен-Канвале…

— Высокородная госпожа, узнаешь ли ты меня? — Женщина в желто-зеленом халате, из-под которого выглядывали широкие темно-синие шаровары, присела на корточки возле Марикаль, и юноша с раздражением подумал, что в довершение испытаний им «посчастливилось» столкнуться не то с побирушкой, схваченной разбойниками по ошибке, не то с еще одной умалишенной. Грабители, кстати, тоже вели себя более чем странно — чего ради понадобилось им набрасываться на двух бедняков, у которых даже платья приличного нет, и запирать их в пустой комнате? Ведь не написано же у Марикаль на лице, что она сестра фора! Или она столь известная в Ул-Патаре личность, что ее знает каждый второй житель столицы?

— Марикаль, почему ты мне не отвечаешь? — снова обратилась незнакомка к спутнице Гиля. Видя, что та никак не реагирует на ее слова, и сообразив по поведению девушки, что дело тут нечисто, женщина впилась глазами в лицо Гиля и все тем же тихим, бесцветным голосом произнесла: — Если ты немедленно не объяснишь мне, что случилось с моей госпожой, я оторву тебе сначала руки, потом ноги, а оставшееся скормлю свиньям, которые заперли нас в этом поганом хлеву. Ну, будешь говорить, или мне заняться членовредительством?

— Мало одной тихо помешанной, так еще и буйная на мою голову свалилась, — пробормотал Гиль, разглядывая лицо знавшей откуда-то Марикаль женщины, показавшееся ему неправдоподобно спокойным из-за скупого света, с трудом просачивавшегося сквозь крохотные оконца, забраннные к тому же толстыми металлическими решетками. — Я бы, пожалуй, поведал тебе, что случилось с моей спутницей, если бы ты прежде объяснила, почему это тебя интересует. Ей, как видишь, причинили великое зло, и, согласись, рассказывать о нем каждому встречному было бы не слишком разумно.

Лицо незнакомки и при любом другом освещении напоминало бы, по-видимому, вырезанную из дерева маску, но сумасшедшей эта чрезвычайно воинственно настроенная женщина явно не была. Более того, в прищуренных глазах ее Гилю померещилось тщательно скрываемое страдание, и, как знать, подумалось ему, не окажется ли встреча эта тем самым счастливым случаем, который рассеет все хитроумные козни ополчившихся на беззащитную девушку злодеев?

— Я — Кульмала, служанка и Оберегательница Марикаль. Несколько дней я тщилась проникнуть во дворец Хранителя веры, приложившего, разумеется, руку к похищению моей госпожи. Наблюдавшие за дворцом, по приказу Вокама, ночные стервятники Мисюма выследили и схватили меня только потому, что я позволила им это сделать, рассудив, что враги Базурута — мои друзья.

— Значит, мы находимся у друзей? Если бы ты не сказала, сам бы я об этом не догадался, — проворчал Гиль, обводя пыльное мрачное помещение выразительным взглядом.

— Не знаю, как ты, а я-то уж точно у друзей. И когда придет время, они об этом узнают. Итак, если ты удовлетворен, я хотела бы услышать, что эти мерзавцы сделали с моей госпожой и каким образом вам удалось выбраться из дворца Базурута, подле которого вас, надо думать, и сцапали ночные стервятники.

Кульмала опустилась на дощатый пол напротив юноши, и тот после недолгих колебаний поведал ей о том, как он попал и как бежал из дворца Хранителя веры. При этом он не обмолвился ни словом ни о слепом певце, ни о Рашалайне, полагая, что говорить о них время еще не настало. Женщина, надо отдать ей должное, нескромных вопросов не задавала — подробности, не связанные с Марикаль, нисколько не интересовали ее, так что рассказ Гиля не занял много времени.

— Стало быть, ты хочешь доставить Марикаль в дом фора Азани в надежде на то, что он выслушает тебя и сообщит яр-дану еще об одном готовящемся на него покушении? А тот уж, естественно, не забудет верного подданного с удивительно черной кожей. Судьба моей госпожи, как я поняла, не слишком тебя волнует. Так?

— Мне ужасно жаль, что прислужники Хранителя веры лишили Марикаль разума, — потупившись, сказал Гиль. — Я сделал для нее все, что было в моих силах, и теперь могу только сочувствовать ей. Слишком мало разбираюсь я во врачевании ран и болезней, чтобы оказать несчастной по-настоящему действенную помощь. Одно могу сказать с уверенностью: чем скорее она вернется в свой дом, чем скорее к ней пригласят искусного лекаря или ворожея, тем больше у тебя шансов увидеть свою госпожу в добром здравии.

— Хм-м… Рассказ твой похож на правду, а сочувствие кажется искренним. Подсыл Базурута наверняка бы уже рыдал или брызгал слюной от гнева, изображая попеременно то безумную скорбь, то необузданную ярость. Однако лучшим подтверждением твоих слов является упоминание об ее отце — она и в самом деле была очень сильно привязана к нему. Бедная моя девочка… — Кульмала протянула руку, чтобы погладить Марикаль по голове, но так и не закончила движения. Она превосходно владела собой и выслушала Гиля с поразительным спокойствием, но теперь лицо ее дрогнуло, казалось, еще мгновение, и подавляемые изо всех сил рыдания прорвутся наружу…

— Значит, излечить ее может очень хороший врачеватель или колдун? спросила женщина чужим, нехорошим голосом и, когда юноша кивнул, пружинисто поднялась с пола. — Попробую потолковать с нашими стражами, хотя вернее было бы дождаться прихода кого-нибудь из людей «тысячеглазого».

Кульмала покосилась на Марикаль, еще раз окинула Гиля испытующим взглядом и направилась к двери, которая распахнулась едва ли не раньше, чем на нее опустился кулак женщины.

— Вот вам пополнение, чтобы не скучали! — жизнерадостно возвестил появившийся на пороге разбойник, и в комнату втолкнули высокого мужчину с незапоминающимися чертами длинного лица и чересчур светлой для мланго кожей.

— Эй, парни! А ну-ка постойте! Проведите меня к вашему главарю, есть у меня к нему срочное дело! — Кульмала обогнула длиннолицего, и не успели стервятники Мисюма захлопнуть перед ней дверь, как она змеей выскользнула из комнаты.

— Ай да женщина! — восхищенно покачал головой длиннолицый и, громко хлопнув себя ладонями по бедрам, заорал: — Гиль! Вот ты где, маленький паршивец! Зря, стало быть, Мгал от этих раззяв отбивался!

— Эмрик? — Голос юноши предательски дрогнул, и в следующее мгновение он уже летел через комнату, забыв о том, что взрослому барра надлежит вести себя достойно при любых обстоятельствах, забыв о Марикаль, о храпящих на пыльном, сорном полу пьяницах, забыв обо всем, кроме чудесного воскрешения погибшего на Глеговой отмели друга. Мысль о том, что это мог быть не Эмрик, а его призрак или выходец с того света, если и посетила его, то тут же и пропала. Призрак друга — хоть и бесплотный, а все же кусочек того, кто любил тебя при жизни и кого любил ты сам, и, стало быть, это — радость. А настоящий друг, с какого бы света он ни явился, все равно друг, и нечего тут долго рассусоливать!

— Здоров! Ну и здоров стал! И ведь не виделись-то всего ничего! А как вширь раздался, как вытянулся! — восторгался Эмрик, стискивая Гиля так, что у того по-хрустывали и потрескивали суставы.

— Да как же так?! Живой! А мы-то… А что же море? Глеги?.. Подавились?.. И Мгал тут?.. Да ты что!.. — Юноша всхлипывал, и смеялся, и рассказывал сам, и задавал вопросы, и выслушивал ответы, из которых следовало, что Мгал, Лив, Лагашир и Мисаурэнь с Батигар миновали страну Черных Дев, перевалили горы Оцулаго, пересекли половину империи и, прибыв в Ул-Патар полтора суток назад, успели уже прознать о возвращении в столицу Ваджирола и Ушамвы, привезших с собой из Бай-Балана слепого певца, певшего для самой ай-даны, и некоего старца, прославившегося своими пророчествами, одно из которых он, по слухам, намерен огласить в Священный день в храме Обретения Истины…

— Ого! Узилище наше, как я погляжу, превращается в дом свиданий! изумленно провозгласил возникший в дверях разбойник и, сгоняя с лица добродушную улыбку, никак не приличествующую грозному ночному стервятнику, строго приказал: — Эй ты, чернокожий! Бери свою девку и выметайтесь отсюда!

— Без Эмрика шагу не сделаю! — решительно заявил Гиль, вцепившись в руку воскресшего товарища так, будто отпусти он его на миг, и никогда больше не увидит.

— Да вы что, вислозадые ослы, сговорились, что ли?!. Да я вас!.. Я те не сделаю шагу! Я те не выйду!.. — зарычал разбойник, явно не привыкший к подобному своеволию узников, но тут кто-то из смежной комнаты окликнул его и коротко посоветовал не драть понапрасно глотку.

— Ладно, ты тоже выходи. Пусть старшой сам с тобой разбирается. И девку свою, девку прихватите! Ну и времена настали! Вместо того чтобы толстосумов грабить, ловим всякую шваль, потом выпускаем, и хоть бы у одного монетка завалящая отыскалась, так нет же! Босяк на босяке, а ты на них и голос повысить не моги! — бурчал разбойник вполголоса, выпроваживая из бывшего склада Эмрика, Гиля и Марикаль. Встретившись глазами с пустым, потухшим взором девушки, он прикусил язык и поспешно начертил в воздухе оберегающий от порчи знак. Ух и странный же люд бродит ночами под стенами дворца Хранителя веры!

— Они не поверили мне и ведут нас к «тысячеглазому», — сказала Кульмала и, когда стражник указал им на открытую беломраморную лестницу, ведущую на кровлю второго этажа дворца яр-дана, добавила: — Все устраивается как нельзя лучше. Ты сообщишь самому Вокаму то, что тебе известно о заговоре, и, быть может, удостоишься беседы с Баржурмалом. А госпожу мою примут здесь не хуже, чем в собственном доме. Вокам был близким другом ее отца и любит Марикаль как родную дочь. Он сумеет позаботиться о ней как должно и, я уверена, немедленно пошлет за искуснейшими лекарями Ул-Патара.

— А нет ли у вашего, э-э-э… «тысячеглазого» привычки приглашать для беседы с чужеземцами заплечных дел мастеров? — поинтересовался Гиль. — Во дворце Хранителя веры о Вокаме отзываются как об очень… э-э-э… кровожадном человеке.

— Он, разумеется, не ягненок, но, насколько мне известно, особой жестокостью не отличается и старается каждого жаловать по заслугам.

— Это обнадеживает, — пробормотал юноша, которого слова Кульмалы не слишком-то обрадовали. Воздаяние по заслугам — штука хорошая, ежели заслуги очевидны. А ну как для установления этих самых заслуг «тысячеглазый» прибегнет к помощи палача? В данном, по крайней мере, случае он может это сделать, не рискуя быть обвиненным в жестокости. С какой стати ему, в самом деле, доверять человеку, привезенному в Ул-Патар служителями Кен-Канвале?..

Заметив, что их ведут в сторону, противоположную той, где находится дом фора Азани, Кульмала потребовала, чтобы ночные стервятники объяснили ей, что все это значит. Люди Мисюма отнюдь не горели желанием учинять свару средь бела дня на одной из оживленнейших столичных улиц, и возглавлявший их разбойник растолковал неугомонной женщине, что фор Азани находится сейчас во дворце яр-дана и туда-то они и направляются, дабы передать Марикаль с рук на руки ее высокородному брату. Похоже, Кульмала не поверила, что Азани взял за правило проводить дни и ночи в Золотой раковине, но возражать почему-то не стала.

Глядя на нее, Гиль тоже воздержался от споров с ночными стервятниками, хотя все складывалось совсем не так, как было задумано, и он уже начал всерьез опасаться, что во дворце яр-дана их с Эмриком ждут большие неприятности. То, что Кульмала поверила его не очень-то правдоподобной истории, еще ничего не значило, и, если бы дело это касалось его одного, юноша, пожалуй, предпочел бы дать деру от разбойников, а не доказывать свою невиновность фору Азани, Вокаму и палачам яр-дана. Но Рашалайн и Лориаль были убеждены, что Баржурмала надобно предупредить о намерении Хранителя веры принести его в жертву Кен-Канвале. Они рассчитывали на Гиля, рисковали собственными жизнями, подготавливая побег Марикаль, и подвести их он, конечно же, не мог, даже если все это предприятие было затеяно с не слишком-то достойной, по его мнению, целью занять тепленькое местечко у трона Повелителя империи, на который Баржурмалу, судя по всему, предстояло взойти в Священный день…

— Не волнуйся, как-нибудь выкрутимся, — подбодрил Гиля Эмрик, с любопытством разглядывая убранство Золотой раковины. — В худшем случае, не поверив твоему рассказу, нас бросят в здешнюю тюрьму. А уж до послезавтра мы в любом крысятнике доживем. Зато когда слова твои подтвердятся…

— А кристалл Калиместиара? — неожиданно вспомнил юноша. — Ты знаешь, что хотят с ним сделать ярунды? Да ведь если ты жив…

— Тс-с-с… Кажется, мы пришли, давай поговорим об этом позже.

Стражники, заботам которых ночные стервятники перепоручили своих подопечных во дворе Золотой раковины, миновав крытую галерею, остановились перед богато изукрашенными дверями и четко и толково изложили вышедшему из них невзрачному мужчине свое дело, а Кульмала тем временем сообщила Гилю:

— Это Регл — помощник Вокама. Теперь все будет хорошо.

— Неужели такое может случиться, хотя бы даже и в Земле Истинно Верующих? — усомнился Эмрик. Гиль тоже не разделял уверенности Кульмалы в том, что хорошо будет всем, но опасениями своими делиться не стал. Раз уж изменить ничего все равно невозможно, зачем попусту сотрясать воздух?

Выслушав стражников, Регл отвесил Марикаль учтивый поклон и произнес:

— Госпожа, я готов перед кем угодно засвидетельствовать, что ты сестра фора Азани, дочь фора Таралана. Рад видеть тебя в Золотой раковине и служить тебе по мере моих скромных сил. — Уверившись, что стражники правы и девушка не обращает на его слова никакого внимания, он обратился к Кульмале: — Я бывал в доме Храфетов и помню тебя. Люди Мисюма, знающие многое такое, чего знать им не положено, правильно сделали, что доставили вас сюда. Фор Азани действительно находится во дворце яр-дана, и к нему-то мы сейчас и отправимся. А по пути ты расскажешь мне о несчастье, случившемся с твоей госпожой.

Окинув Гиля с Эмриком внимательным взглядом, Регл велел им следовать за собой, а одного из стражников послал в Яшмовый зал за Вокамом, который, безусловно, пожелает взглянуть на Марикаль и человека, вызволившего ее из застенков Хранителя веры.

Шедшая рядом с Реглом Кульмала могла мало что добавить к докладу стражников, и Гилю пришлось еще раз рассказать о похищении сумасшедшей девушки из подземной тюрьмы, однако теперь он сделал упор на том, что побег из дворца Базурута был совершен с целью предупредить яр-дана о замыслах Хранителя веры, собиравшегося от лица Предвечного потребовать принести его в жертву в храме Обретения Истины.

— Так вот какой сюрприз приготовил Базурут яр-дану! Что-то в этом роде Вокам и предполагал. Священный день, со всеми его пророчествами, массовыми молениями и ритуальными церемониями обращения к Кен-Канвале, — последний шанс Хранителя веры помешать Баржурмалу занять отцовский трон, — произнес Регл, внимавший рассказу Гиля без особого удивления. — Значит, у яр-дана есть сторонники и во дворце Базурута? Отрадно слышать. Но о них у нас еще будет время поговорить поподробнее. Тем более что Вокам, надо думать, тоже захочет послушать тебя, а заодно задать несколько вопросов твоему товарищу, не имеющему, как следует из твоих слов, никакого отношения к побегу и оказавшемуся у стен дворца Хранителя веры совершенно случайно.

— Едва ли это можно назвать случайностью, — возразил Эмрик, видя, что появление его у стен Базурутова дворца больше всего смущает Регла. — Я искал способ проникнуть во дворец, дабы разузнать что-нибудь о Гиле. И раз уж туда никого не пускают днем, мне ничего не оставалось, как пастись у его стен ночью и измысливать какой-нибудь хитрый план, позволяющий так или иначе преодолеть их.

— Хорошо, мы еще поговорим об этом. А вот и апартаменты, отведенные фору Азани. — Регл стукнул костяшками пальцев в дверь и, когда она приоткрылась, тихо спросил: — Можем мы видеть фора? Ему наверняка станет легче, если он узнает, что сестра его в безопасности.

Высокая миловидная девушка была явно недовольна вторжением Регла, а увидев за его спиной целую толпу людей, нахмурилась еще сильнее и решительно заступила им дорогу.

— Это что, по-твоему, зверинец? — зашипела она так яростно, что Регл попятился, а кто-то из стражников не удержался и прыснул в кулак. — Больше в Золотой раковине полюбоваться нечем, что все сюда ломятся? А знаешь ли ты, что фор чудом остался жив и Зингерет до сих пор опасается, как бы душа его не отлетела к Предвечному?

— Сильясаль! Госпожа! Выслушай меня, прежде чем винить во всех смертных грехах! — шутливо воздев руки к потолку, взмолился, овладев собой, помощник Вокама. — Я не посмел бы нарушить покой Азани видом этих людей, но дело в том, что Марикаль вернулась из дворца Базурута не в добром здравии. Она, как бы это сказать… слегка не в себе… — Шагнув к девушке, он что-то зашептал ей на ухо,указывая глазами то на Гиля, то на стражников.

— Так и быть, пусть чернокожий войдет, раз она слушается только его, разрешила Сильясаль нетерпеливо. — Но остальным тут делать нечего.

— Да ты пойми!.. — вновь зашептал Регл, и Гиль сообразил, что тот не хочет подпускать его к раненому, по всей видимости, фору без сопровождения стражников. Поняла это и Кульмала, которая, неожиданно выступив вперед, сказала:

— Стражники не понадобятся. Я сама присмотрю за ним.

— Она Оберегательница Марикаль? Так чего же тебе еще надо? — сердито воззрилась девушка на Регла, и тот махнул Гилю рукой:

— Входите.

Взглядом велел стражникам не сводить глаз с Эмрика и, пропустив Гиля, Марикаль и Кульмалу в комнату, притворил за ними дверь.

Храм Обретения Истины не оправдал ожиданий Батигар, ибо оказался не похож на святилище рода Амаргеев. Издали древнейший и самый почитаемый обитателями столицы храм Ул-Патара напоминал ажурную каменную беседку, и, если бы постояльцы «Северной пирамиды» не утверждали в один голос, что именно в нем горел некогда Холодный огонь Кен-Канвале, исфатейская принцесса не поверила бы, что два столь различных сооружения могут быть посвящены одному и тому же божеству — Амайгерассе, олицетворявшей Вечно Возрождающуюся Жизнь.

В Исфатее, как и по всему Краю Дивных Городов, давно, уже поклонялись Небесному Отцу — Дарителю Жизни, в империи Махаили — Предвечному, Божественному Кен-Канвале, однако, вопреки утверждениям жрецов, это были новые, молодые боги, и Холодный огонь в древнейших святилищах был зажжен задолго до того, как люди начали обращать к ним свои молитвы. Так, во всяком случае, полагали Мгал и Рашалайн, чьи беседы по дороге в Бай-Балан о повсеместно распространенном некогда культе Амайгерассы и навели Батигар на мысль о сходстве, которое должно будто бы существовать между двумя храмами несмотря на огромное расстояние, разделявшее их.

— По-моему, напротив, нет ничего странного в том, что они такие разные, — возразила принцессе Мисаурэнь, разглядывая из-под ладони храм, возведенный на вершине пологого, густо застроенного холма. — Ты же сама говорила, что святилище рода Амаргеев сравнительно невелико и попасть в него могут только члены твоей семьи и доверенные жрецы. А это — центральный храм столицы империи. Он должен быть открыт для всех желающих почтить Кен-Канвале и вмещать массу народа. К тому же тут значительно жарче, чем в Исфатее, и, если бы не открытая колоннада, люди внутри храма изнывали бы от духоты.

— Что я слышу? Откуда эта ужасающая серьезность? — Батигар с нарочитым удивлением вскинула брови и уставилась на Мисаурэнь с таким видом, словно не может признать в ней свою подругу. — С чего это ведьма-хохотунья заговорила, как убеленный сединами старец? Или это здешнее солнце дурно подействовало на тебя?

— Оно самое! Поражаюсь, как это ты не растеряла еще свою веселость! У меня то ли от парчи, то ли от сока дижлы все тело так и чешется! И тварь эта горбоносая воняет, хоть бросай ее тут и пешком иди! — Мисаурэнь раздраженно стукнула пятками по лоснящимся бокам дурбара, и тот, укоризненно покосившись на маленькую наездницу, затрусил к подножию холма.

— Зато выглядишь ты как настоящая уроженка империи, — пробормотала Батигар, любуясь подругой. Ярко-зеленый, с алым шитьем халат и бордовые шаровары — костюм, в котором высокородные дамы отправлялись на верховую прогулку, — делали Мисаурэнь неотразимой, а новая прическа и приготовленная из орехового сока мазь, придававшая коже рук и лица красно-коричневый оттенок, изменили ее внешность настолько, что она запросто могла сойти за мланго.

Пуская своего дурбара вдогонку за начавшей взбираться на холм подругой, Батигар с недоумением почувствовала: зуд от мази почти прошел, от жары они до полудня явно не умрут, а тонконогие скакуны почти не пахнут, во всяком случае не так сильно, чтобы обращать на это внимание. Похоже, Мисаурэнь просто не в духе, а тут еще вернувшийся под утро в «Северную пирамиду» Мгал сообщил, что Эмрика схватили похожие на грабителей парни, от которых самому северянину с трудом удалось отбиться. Новость, что и говорить, не из приятных, но и кошмарной ее назвать нельзя — с их-то деньгами они способны заплатить за Эмрика хороший выкуп, и если уж Мгал не особенно тревожится за судьбу друга, то Мисаурэни тем паче беспокоиться не о чем. Хотя, погодите-ка! А что если она не из-за нее, Батигар, а из-за Эмрика стала на Шигуб так неодобрительно поглядывать? Сомнительно, конечно, чтобы этот длиннолицый сумел Мисаурэнь всерьез заинтересовать, но чего на свете не бывает…

Мысль эта расстроила принцессу, и девушка приказала себе не забивать голову глупостями — мало ли что ей может померещиться. Пока Эмрик с Шигуб глаз друг с друга не сводят, нечего ей себе ревностью жизнь портить, невесть в чем подругу подозревать. Как будто та просто не может переживать за судьбу товарища…

Батигар догнала Мисаурэнь, и они бок о бок выехали на широкую площадь перед храмом Обретения Истины, с которой открывался изумительный вид на расположенный между двумя могучими реками город.

— Пожалуй, Ул-Патар будет покрупнее Чилара и даже побольше Сагры. Принцесса устремила на подругу вопросительный взгляд, но та, вопреки обыкновению, продолжала хмуриться и поддерживать разговор явно не желала. Зрелище раскинувшейся у их ног столицы империи ничуть не улучшило ее настроение, испортившееся еще при въезде в Ул-Патар, хотя видимых причин для этого не существовало, и самой ей удалось далеко не сразу разобраться в своих чувствах…

Мисаурэнь беспокоил Лагашир, рыскавший по базарам и лавкам всех без исключения городов, попадавшихся им на пути к Ул-Патару, в поисках каких-то снадобий и талисманов и решительно не желавший объяснять, что именно ему надобно и для каких целей. Ее раздражали Лив с Мгалом, которые вели себя как счастливые любовники, не замечавшие никого и ничего вокруг. Она вынуждена была признать, что ее стала утомлять восторженность Батигар, а ласки принцессы начали казаться пресными и уже не будоражили кровь, как прежде. И, наконец, Мисаурэнь выводило из себя сознание того, что Эмрик столь быстро охладел к ней и поглядывает на Шигуб с нескрываемым вожделением. Сперва она была рада, что он избавил ее от сцен ревности, ибо по собственному опыту знала: мужчину особенно озлобляет, если любовница покидает его ради другой женщины. Однако легкость, с которой Эмрик забыл о ней, со временем стала бесить ее, и чувство это, оказавшееся для нее внове, не способствовало, разумеется, поднятию настроения.

Словом, плавание по Ситиали доставило миниатюрной девушке значительно меньше удовольствия, чем ее спутникам, но по-настоящему скверно она почувствовала себя в Ул-Патаре, причем досаднее всего казалась ей невозможность подыскать этому каких-либо разумных объяснений. Ведь ей, в конце-то концов, не было никакого дела до того, зачем Лагашир обшаривает с утра до ночи столичные лавки. Намерение нгайи и вызвавшейся сопровождать ее Лив найти своих соплеменниц, обосновавшихся некогда в столице империи, могло только порадовать Мисаурэнь — если Девы Ночи примут чернокожую дикарку хорошо, то, хочется верить, с ними Шигуб и останется. Отсутствие Эмрика, которому, похоже, совершенно все равно, кого одарять своей любовью, тоже должно было повлиять на Мисаурэнь благотворно, но, сколько ни убеждала она себя в том, что причин для уныния нет, мрачное состояние духа не рассеивалось. И лишь очутившись на вершине высящегося в центре Ул-Патара холма, девушка начала понимать: вызвано оно не поведением ее товарищей и тем более не пищей и питьем, которыми потчевали их на постоялом дворе, стоящем на берегах Ситиали и Главного канала…

Мисаурэнь прислушалась к своим ощущениям. Так и есть! В это трудно было поверить, но чувства, испытываемые девушкой при виде этого города, напоминали ей состояние, в котором она пребывала у постели тяжело раненного сына Нжига. Да-да, Ул-Патар, как ни дико это звучит, испускал невидимые, неслышимые, но отчетливо осязаемые каким-то не имеющим названия органом чувств миазмы разложения. Город, если можно так выразиться, смердел, как гнойная рана, как гниющий труп, и оставалось только удивляться тому, что она не почувствовала и не поняла этого раньше, еще на подходах к нему — такому огромному и прекрасному внешне.

Не обращая внимания на воркование Батигар, маленькая ведьма вытянула перед собой руки с растопыренными пальцами, как будто они помогали ей «услышать» источаемые Ул-Патаром ожидание, запах крови и предательства, нависшей угрозы и затаенного гнева. Удивительно, но сейчас столица представлялась ей не скопищем зданий, в которых живет великое множество людей с разными судьбами, со своими горестями, радостями и печалями, а огромным нарывом, способным затопить гноем ненависти всю империю Махаили. Нынешние ощущения Мисаурэни были чем-то сродни тем, которые она испытывала перед грозой, когда зреющая в небесах ярость готова обрушиться на притихшую землю. Страх и болезненный восторг, охватившие девушку, осознавшую себя стоящей на краю бездны, были так велики, что передались дурбару, который, захрапев, принялся нервно вертеть головой и нетерпеливо переступать точеными ногами.

— Что за духов ты призываешь? Что за видения посетили тебя? обеспокоенно спросила Батигар, подъезжая вплотную к подруге, сделавшейся внезапно похожей на каменное изваяние.

— Клянусь Двуполой Ульшой, недобрые ветры пригнали нас сюда в это скверное время! — проворчала ведьма, стряхивая охватившее ее оцепенение. — Судя по слухам, которыми полнится город, послезавтрашний день не обойдется без кровопролития. Но, сдается мне, обитатели Ул-Патара и представить себе не могут, какая это будет страшная бойня!

— Ну почему же обязательно бойня?..

— Я чувствую. Я знаю, в Священный день дело не ограничится малой кровью — напрасно кое-кто из горожан уповает на это. Слишком много затаенной злобы, противоречивых устремлений, взаимоисключающих амбиций и неудовлетворенных желаний… Провозглашение нового Повелителя империи способно потрясти страну до основания, и, боюсь, множество ни в чем не повинных людей окажутся под ее руинами.

— Так, может, и неплохо, что мы попали сюда в канун грозных событий? Заполучить кристалл Калиместиара в мирное время было бы, наверно, труднее, чем в дни народных волнений, — заметила Батигар.

— Ты не понимаешь! Это будут не просто волнения, а… Впрочем, неважно, пойдем, осмотрим храм, в котором ярунды намереваются возродить Холодный огонь.

Слухи о грядущем чуде, распускаемые, надо думать, самими служителями Кен-Канвале, достигли путешественников еще на подступах к столице и неопровержимо свидетельствовали о том, что кристалл Калиместиара находится в Ул-Патаре. О самом ключе к сокровищнице Маронды никто, правда, не заговаривал и ожидаемое возвращение Холодного огня в древнее святилище с ним не связывал, но Батигар, Мгал и Эмрик были уверены, что подобное совпадение не может быть случайным…

Чем ближе подъезжали подруги к храму Обретения Истины, тем величественнее и больше оказывалась эта постройка, имевшая, несмотря на многочисленные различия, и некоторое сходство со святилищем Амайгерассы в Исфатее. Стены огромного приплюснутого куба, опиравшиеся по всему периметру на мощные квадратные колонны, были с трех сторон изрезаны высокими арками, создававшими иллюзию того, что здание состоит из трех этажей. На самом же деле храм представлял собой огороженное ажурными стенами пространство, перекрытое плитой, толщина которой превышала три человеческих роста. Пространство это, почти не защищенное от ветра и косого дождя, можно было бы назвать открытым, если бы не четвертая, глухая стена, ширина которой достигала двадцати, а то и двадцати пяти шагов. Естественно было предположить, что там-то и расположено помещение, являющееся чем-то вроде алтаря, однако, если верить слухам, вход в него напрочь отсутствовал или же был известен только особо приближенным к Хранителю веры ярундам.

Разглядывая храм, девушки пересекли совершенно пустую, вымощенную колоссальными плитами площадь и спешились у длинного бруса, отдаленно напоминающего коновязь. Увидев несколько скучающих около нее дурбаров, Батигар решила, что они могут оставить здесь своих горбоносых скакунов, взятых под залог у хозяина «Северной пирамиды» на то время, которое путешественникам угодно будет провести в Ул-Патаре. Ичхор в бронзовом нагруднике, начищенном шлеме и с боевым топором у пояса поглядел на чудных посетительниц храма с некоторым недоумением: высокородным дамам не следует появляться на улицах столицы без сопровождения джангов, особенно в такое неспокойное время, но высказывать вслух свои соображения не стал. Приняв из рук девушек поводья и мелкую монетку, он уже совсем было утратил к ним интерес, но в последний момент все же обернулся и спросил:

— У высокородных дам, конечно же, имеется разрешение посетить святилище?

Высокомерный кивок Батигар полностью удовлетворил ичхора, однако равнодушие его могло быть истолковано двояким образом: либо разрешению или же отсутствию такового не придавали здесь никакого значения, либо поставленный охранять дурбаров воин не был уполномочен требовать его и вопросом своим хотел предупредить прекрасных гостий о том, что без соответствующей бумаги им в святилище лучше не соваться. Причем последнее предположение, принимая во внимание отсутствие любопытных на площади, выглядело более правдоподобным.

— Вот теперь-то все и начнется, — пробормотала принцесса, входя под сень храма, у дальней стеньг которого возилось множество фигур в желтых одеяниях.

— Начнется и кончится здесь все послезавтра, в Священный день. А сейчас мы просто будем иметь удовольствие побеседовать со строителями, сооружающими помосты для почтенных гостей, — беззаботно ответствовала Мисаурэнь, осматривая удивительный зал, размерами не уступавший небольшой площади.

Благодаря проникавшему сквозь колоннаду и ряды арок дневному свету в светильниках нужды не было, тем более что смотреть в совершенно пустом зале оказалось не на что. Ни мебель, ни курильницы с благовониями, ни статуи не притягивали взгляды девушек. Ровные серые плиты пола, серые стены, состоящий из квадратных кессонов потолок…

— Да-а-а… — протянула Мисаурэнь благоговейно. — Подобного чуда видеть мне еще не доводилось.

— Чуда? — переспросила Батигар, заглядывая в лицо подруги, чтобы проверить, не шутит ли та. — Но что же тут чудесного, скажи на милость?

— Ты не заметила? Да ведь это же немыслимо — перекрыть такое пространство! Без колонн, без единой внутренней стены! Тут и не хочешь, да поверишь, что сооружение это древними еще до Большой Беды возведено!

— Хм… В самом деле. Об этом я как-то не подумала, — призналась принцесса, которую слова подруги заставили взглянуть на это огромное пустое помещение совсем другими глазами. — Ого! А вот и тот, кому положено хватать и тащить в узилище незваных гостей!

Широкоплечий жрец, на тяжелом, мясистом лице которого невозможно было прочитать никаких чувств, отделился от группы людей, возводивших два одинаковых помоста по обеим сторонам трех вырезанных из черного камня арок, украшавших глухую стену зала, и приблизился к девушкам. Склонил чисто выбритую голову и глухим, невыразительным голосом поинтересовался:

— Высокородные дамы имеют разрешение посетить это святилище накануне Священного дня?

— Разумеется. Узнаешь «крылатое око»? — Мисаурэнь протянула ему раскрытую ладонь, и Батигар, много раз уже видевшая подобного рода проделки, едва удержалась от улыбки.

Подруга ее была далеко не всемогуща и заставить, скажем, опытного, вечно ожидающего подвоха ювелира принять речную гальку за драгоценный камень не сумела бы, но понудить его заплатить за него настоящую цену была, при определенном старании, в силах и недавно проделала это в Киф-Кударе. По словам самой Мисаурэни, старавшейся по возможности не злоупотреблять своим даром, проделывать такие штучки можно было далеко не со всеми людьми, однако на глазах принцессы у нее не случилось еще ни единого сбоя, а упоминание тамги «тысячеглазого», подробно описанной подвыпившим купцом, с которым путешественникам посчастливилось познакомиться в том же самом Киф-Кударе, должно было, по мнению Батигар, подействовать на жреца, как удар обухом по голове.

— «Крылатого ока» я, честно говоря, не вижу, да оно бы вам здесь и не помогло. — Служитель Кен-Канвале ухмыльнулся, алчно поглядывая на лежащий в ладони Мисаурэни предмет. — Но если у этой «пирамиды» найдутся еще две подружки, я позволю вам любоваться прелестями этого замечательно пустынного храма сколь угодно долго.

Принцесса почувствовала, что душа ее уходит в пятки и желудок проваливается туда же. Кажется, они столкнулись с тем самым человеком, на которого чары Мисаурэни не действуют, и, если он кликнет своих товарищей, не избежать им строгого допроса. А уж о том, чем он может для них закончиться, и думать не хочется…

— У этой блестящей кругляшки, которую я называю «крылатым оком», ибо производит она на людей столь же неотразимое впечатление, найдутся три подружки, — обворожительно улыбнувшись, заверила Мисаурэнь тяжелолицего жреца, с ловкостью фокусника извлекая из складок одежды золотые монеты. — Нам вряд ли удастся попасть сюда послезавтра, но раз уж случай привел в Ул-Патар накануне Священного дня, грех было бы не взглянуть на место, с которого Хранитель веры возвестит волю Божественного Кен-Канвале.

— Великий грех, — подтвердил желтохалатник, ловко сгребая монеты и делая двум устремившимся к нему жрецам знак, что беспокоиться не о чем, необходимое на посещение храма разрешение у высокородных дам имеется. — А что касается «крылатого ока», то, попомните мое слово, через пару дней значить оно будет не больше, чем вот это! — Он громко щелкнул пальцами и изобразил на своем лице нечто, отдаленно напоминающее улыбку.

— Так, значит, ай-дана?.. — притворно ахнула Мисаурэнь.

— Она будет Повелительницей империи! В этом не может быть никаких сомнений! — снисходительно заверил ее жрец. — Ступайте за мной, я покажу вам помосты и расскажу, где будут стоять Баржурмал, Тимилата и сам Хранитель веры.

Мисаурэнь, подхватив принцессу под руку, устремилась за бритоголовым, а Батигар подумала, что ежели боги к человеку благоволят, то и незаладившееся у него иной раз дело удачей оборачивается.

Глава четвертая. СВЯЩЕННЫЙ ДЕНЬ

Старшая сестра фора Азани обвела приглашенных Вокамом лекарей выжидательным взглядом и спросила:

— Неужели нет совсем никакой надежды? Почему никто из вас не сделает хотя бы попытки спасти Марикаль? Чего стоят ваши хваленая мудрость, знания и умения, если вы даже не попробовали вырвать ее из тенет безумия?! — Она схватила стоящего ближе всех Ингереда за руку и дернула так, словно хотела оторвать рукав его бледно-зеленого халата. — Почему молчишь ты, дворцовый лекарь? О тебе рассказывают, будто ты способен излечить любую болезнь и только мертвеца не можешь воскресить! Но сестра моя жива! Она жива, а вы уже отступились от нее!

— Мы лекари, а не волшебники, Аджибар. Душа твоей сестры покинула тело. Она никого не узнает, перестала понимать человеческую речь и принимать пищу, разучилась ходить. Мы явились сюда по первому зову и сделали все, что было в наших силах. Ты сама видела… — Нависший над женщиной подобно громадному утесу Ингеред не пытался освободиться, и крупное, изрезанное глубокими морщинами лицо его не выражало никаких чувств, что, по-видимому, окончательно вывело Аджибар из себя.

— Я вижу одно! — прервала она дворцового лекаря. — Лучшие врачеватели Ул-Патара готовы позволить моей сестре умереть! Все вы не любите Базурута, но не стоите даже его мизинца, если не можете снять с Марикаль наложенные им чары!

— Сестра, не теряй голову! — прошептал изуродованным ртом Азани, однако никто, кроме склонившейся над его ложем Сильясаль, не услышал раненого.

— Обычный кусок заточенного металла без всяких чар натворит столько бед, что всем лекарям империи будет не под силу их исправить, — смиренно изрек Ингеред и, неожиданно протянув огромную волосатую лапищу, притянул Аджибар к себе, прижал ее голову к своей широченной груди. — Убить способен любой сопливый мальчишка, а воскрешать не умеем ни мы, ни Повелитель империи, ни сам Предвечный. Прости, что мы не оправдали твоих надежд…

Горькие рыдания сотрясли Аджибар, и это послужило сигналом для собравшихся в зале лекарей. Один за другим они потянулись к выходу из предоставленных фору Азани яр-даном апартаментов — их ждали другие страждущие, и раз уж они ничем не могли помочь Марикаль, им незачем было более задерживаться здесь. Собственно говоря, им не следовало даже приезжать во дворец Баржурмала, ибо если уж вызванный Вокамом для лечения израненного йомлогом фора Ингеред оказался бессильным что-либо сделать для Марикаль, то от них и подавно нечего было ожидать. Потому что, хотя и поругивали они за глаза дворцового лекаря, ни один из них не стал бы всерьез утверждать, будто лучше, чем он, разбирается во врачевании ран, болезней и душевных недугов. Однако отклонить приглашение в Золотую раковину желающих не нашлось, ибо шутки с «тысячеглазым» плохи, особенно когда сам он шутить не расположен.

А Вокам, похоже, и в самом деле желал во что бы то ни стало вернуть рассудок младшей сестре фора Азани, иначе вряд ли он пригласил бы к ней помимо столичных врачевателей чернокожего юношу и двух чужестранцев с удивительно светлой кожей. Кто они и откуда взялись, было неизвестно, но, судя по тому, что Ингеред позволил им осматривать Марикаль вместе с другими признанными лекарями, чужаки оказались здесь не случайно, хотя соображениями своими с коллегами поделиться не пожелали.

Подождав, когда ул-патарские врачеватели покинут комнату, дворцовый лекарь устремил вопросительный взор на приведенных Реглом чужестранцев и поинтересовался:

— Желаете ли вы сказать мне что-нибудь наедине или согласны с тем, что мы не в силах помочь несчастной девушке?

— Помочь Марикаль невозможно, но мы действительно хотели бы побеседовать с тобой наедине, — проговорил светлокожий мужчина с тонкими чертами лица, назвавшийся, кажется, Лагаширом. — Дело наше не терпит отлагательств и некоторым образом касается Марикаль и ее родственников, однако прежде всего, я думаю, нам следует обсудить его с тобой.

— Извольте. — Дворцовый лекарь осторожно отстранил от себя Аджибар, которую Сильясаль поспешила усадить в кресло, стоящее подле ложа Азани, и двинулся в смежную комнату. Лагашир, Гиль и Мисаурэнь последовали за ним. Убедившись, что здесь им никто не помешает, Ингеред указал чужеземцам на стоящие вокруг круглого столика кресла и сам опустился в одно из них, жалобно скрипнувшее под тяжестью его массивного тела. — Итак?..

Лагашир на мгновение задумался, собираясь с мыслями, а затем спросил:

— Известно ли тебе что-нибудь о кольцах Тальога, уважаемый?

— Ты имеешь в виду колдовской атрибут, созданный древними умельцами и называемый также Ловцом Душ? Мне доводилось читать об этом приспособлении, но поскольку магия никогда не входила в круг моих интересов, я довольно смутно представляю его действие, — осторожно ответил Ингеред.

— Это и неудивительно, ибо даже те, кто пытался им воспользоваться, не до конца понимают, какие силы вызывают к жизни их заклинания. Однако сейчас разговор не о том, как действует подобное кольцо, а о том, что с его помощью можно сделать. — Лагашир окинул сидящих за столом напряженным взглядом и, словно окончательно что-то решив для себя, продолжал: — Искусный маг способен заключить в кольцо Тальога душу человека в течение девяти дней после его смерти, с тем чтобы потом вложить эту душу в другое тело. Именно это мне и удалось сделать, поместив душу принцессы Чаг в оказавшееся у меня кольцо Тальога.

Он снял с безымянного пальца правой руки серебряный перстень с черным камнем и положил на стол. Мисаурэнь ахнула, и в глазах ее зажегся огонек понимания. Гиль подался вперед, недоверчиво рассматривая незатейливое украшение. Ингеред потянулся к кольцу, но, заметив, как напряглось бледное лицо чужестранца, откинулся на спинку кресла.

— Ты могущественный маг, если сумел использовать заклятие Блуждающей Души и уцелеть при этом, — промолвил он, опровергая тем самым собственные свои слова о том, будто совершенно не разбирается в магическом искусстве.

— Ради принцессы Чаг стоило рискнуть и задействовать Ловца Душ. К тому же я любил ее… — Лагашир оторвал взгляд от кольца и поднял глаза на Ингереда. — Вероятно, тебе известно, что заключенная в кольцо душа нуждается в постоянной подпитке. Она черпает силы у владельца кольца, и чем дольше находится в заточении, тем больше энергии требуется, чтобы удержать ее там…

— Короче говоря, ты просишь позволения воспользоваться телом Марикаль, дабы впустить в него душу, заключенную тобой в это кольцо?

— Да.

Ингеред охватил сильными, крупными пальцами подлокотники кресла и задумался. Для дворцового лекаря ответ был ясен: кем бы ни были Лагашир и его спутники, они хотели вернуть жизнь своей подруге, то есть сделать то, о чем он мог только мечтать. И раз уж спасти Марикаль невозможно, то почему бы не использовать ее телесную оболочку, дабы вернуть из небытия другого человека? Мясо, кости и жилы обладали внешностью Марикаль, но уже не были ею. Более того, через весьма непродолжительное время тело, разучившееся есть, пить и двигаться, ждала окончательная гибель, так что, рассуждая здраво, отказывать чужеземцам не было никаких разумных причин, и как врачеватель Ингеред должен был радоваться представившейся ему счастливой возможности понаблюдать за переселением души в новую оболочку. Хотя с другой стороны…

Если некоторым людям не доставляет удовольствия представлять, как в дом, где они прожили много лет, вселится кто-то другой, то что же должны почувствовать Азани с Аджибар, узнав, что тело Марикаль будет принадлежать чужому человеку? Что бы почувствовал он сам, если бы речь шла не о Марикаль, а о его собственной дочери?..

— Быть может, ты принимаешь нас за мошенников, которые намерены использовать высокое положение сестры фора Азани в корыстных целях? — нарушила молчание Мисаурэнь. — Уверяю тебя, это не так, и лучшим тому доказательством служит то, что мы не собираемся задерживаться в Махаили, а Ул-Патар покинем в ближайшие дни. Что же до самой Чаг, то она была исфатейской принцессой, старшей дочерью Бергола из рода Амаргеев, и это нетрудно будет проверить, если душа ее займет тело Марикаль.

— Она была достойной, хотя и не очень красивой девушкой. Фору Азани и Аджибар не придется стыдиться ее, я бы на их месте гордился такой сестрой, добавил Гиль.

— А вы… вы уверены, что Ловец Душ позволит ей вселиться в тело Марикаль? — спросил Ингеред, прикидывая, как ему убедить фора и Аджибар пойти навстречу просьбе чужеземцев.

— Уверен! — решительно заявил Лагашир. — Мои друзья тоже обладают некоторыми магическими способностями, и уж втроем-то мы сумеем совладать с кольцом Тальога.

— Ну что ж, попробуем уговорить брата и сестру Марикаль. Объяснить им суть задуманного вами действа будет нелегко, но…

— А не привлечь ли нам к этому делу Вокама? — неожиданно для себя предложил Гиль. — Он показался мне достойнейшим и разумнейшим человеком. Думается мне, «тысячеглазый» сумеет использовать принявшую облик Марикаль принцессу в борьбе с Хранителем веры и хотя бы ради этого поможет нам договориться с Азани и Аджибар.

Лагашир поморщился — предложение это пришлось ему явно не по душе, но Ингеред кивком выразил свое согласие. Если Вокам находится в Золотой раковине и у него найдется время выслушать их…

— Хорошо, тогда последний вопрос. Регл, представляя вас, упомянул, что вы прибыли к нам из Бай-Балана, миновав степь, горы Оцулаго и половину империи. Я не спрашиваю зачем, хотя спросить так и подмывает, вероятно, на это у вас были веские причины, знать которые мне вовсе не обязательно. Но скажите, неужто не попалось вам по дороге ни одной сумасшедшей девушки, в тело которой можно было бы переселить душу вашей Чаг без всяких хлопот?

— Не попалось, — коротко ответил Лагашир, и дворцовому лекарю не понадобилось особой проницательности, чтобы понять: девушки-то были, да все не те. В каком это, спрашивается, мало-мальски приличном городке не найдется своей умалишенной? Но если Лагашир и правда любил Чаг, то какая-нибудь уродина ему бы не подошла. А раз уж Чаг была принцессой, да еще некрасивой, то и мучилась, наверно, от этого так же, как Тимилата, и возлюбленный ее, надо полагать, готов был на все, лишь бы новое тело пришлось ей по нраву.

На языке у Ингереда вертелся еще один, самый распоследний вопрос, и он уже открыл рот, чтобы задать его, когда поднявшийся с кресла Лагашир, опережая дворцового лекаря, сообщил:

— К сожалению, мы не сумеем упрятать душу Марикаль в кольцо Тальога и заново возродиться ей не удастся. Ловец Душ Срабатывает только один раз, после чего кольцо рассыпается в прах.

— Может, оно и к лучшему. — Ингеред вздохнул. — Во всяком случае, это избавляет фора и его сестру еще от одного, несравнимо более трудного выбора: позволить ли душе Марикаль беспрепятственно вознестись в небесные чертоги Кен-Канвале или заточить ее до времени в твое кольцо.

— Полагаю, даже если бы кольцо это можно было ис пользовать многократно, второй раз Лагашира постигла бы неудача, — заметила Мисаурэнь, направляясь к двери. — В Бай-Балане я едва оттащила его от края Вечности, и, люби он Чаг чуточку меньше, мы бы сегодня не надоедали тебе своими дикими просьбами.

— Предвечный помогает любящим, — буркнул Ингеред, переступая порог комнаты и с завистью глядя на склонившуюся над ложем раненого фора Сильясаль.

Гребцы навалились на весла, и перегруженная бурхава, с трудом преодолевая течение Главного канала, вошла в густую тень, отбрасываемую высокой набережной, сложенной из массивных каменных блоков. Баржурмал прислушался, ожидая, что ночную тишину вот-вот разорвет тревожное пение сигнальных рожков, но стражники, охранявшие покой обитателей дворца Повелителя империи, то ли не заметили лодку, скрытую до времени за высокобортным торговым суденышком, то ли, памятуя наказ Флида, подкрепленный полновесными золотыми «пирамидами», сочли за лучшее принять устремившуюся к берегу бурхаву за галлюцинацию и подивиться: чего только не привидится в неверном свете масляных светильников, зажигаемых на набережной по распоряжению мнительной ай-даны с тех пор, как яр-дан вернулся в столицу.

Шепотом велев подогнать лодку вплотную к набережной, Баржурмал поднялся на ноги и, вытянув руки, принялся ощупывать шершавые каменные блоки. Наученные Флидом джанги из личной сотни «тысячеглазого» последовали его примеру, и вскоре один из них радостно возвестил:

— Вот он! Деревянный клин в щели! Не солгал ай-данов секретарь!

— А ну, давай ближе! — скомандовал Баржурмал. Он-то, в отличие от сопровождавших его джангов, не сомневался: перед тем как бежать от Тимилаты, старший ее секретарь позаботился о том, чтобы сделать ведущий во дворец ход доступным для проникновения извне. Это было его платой за жизнь и благополучие, и, по мнению яр-дана, платой невысокой, ибо он с большим удовольствием свернул бы предателю шею, чем воспользовался его услугами. Однако, когда решается судьба империи, считаться с собственными желаниями не приходится.

Баржурмал нашел деревянный клин, ощупал торец плиты. Отыскав углубления, утвердил в них пальцы и потянул плиту на себя. Сначала ему показалось, что шарнир, на котором она должна повернуться, заклинило, но вот щель стала чуть шире. Потом еще шире…

— Атар, подсунь ломик!

Бурхаву качнуло, когда дюжий джанг, просунув рычаг между плитой и каменным блоком, навалился на него всем весом. В воду посыпались песок, каменные крошки, и повернувшаяся ребром плита открыла узкий лаз, предназначенный для бегства из дворца, но никак не для проникновения в него.

— Вперед! — тихо приказал яр-дан, и Атар, поставив ногу на сцепленные замком ладони одного из джангов, нырнул в пахнущее гнилыми водорослями и тиной отверстие. За ним последовали Фахерхот, Устиф и Кевенг.

— Довольно, теперь пустите меня!

Чьи-то мощные руки подняли яр-дана, и Кевенг втянул его в лаз. Фахерхот запалил толстую свечу, а Устиф с Атаром устремились вперед. Сгорбившись и стараясь не поскользнуться на затянутом смрадной жижей полу, Баржурмал двинулся за ними по полого уходящему вверх подземному ходу.

Вторгаться в апартаменты ай-даны с дюжиной джангов было сущим безумием, но ни «тысячеглазый», ни Бешеный казначей не могли измыслить ничего лучшего и в конце концов вынуждены были признать, что риск в данном случае будет оправдан. А ежели и другим бурхавам удастся подобраться к подземному ходу незамеченными и высадить всю сотню Вокамовых джангов, то опасаться Баржурмалу придется не столько мефренг и дворцовых стражников, сколько самой Тимилаты, но уж с одной-единственной женщиной, сколь бы ни была она разъярена появлением незваного гостя, он как-нибудь справится.

Яр-дан поскользнулся, но шедший за ним по пятам Лилитомб поддержал его, и вскоре под ногами перестало хлюпать, воздух стал чище и суше, потолок сделался выше. Подземный ход свернул вправо — теперь уже по нему можно было идти не пригибаясь, и яр-дан понял, что они попали в другой, еще более старый тоннель. В противоположность Золотой раковине, Большой дворец имел несколько входов и выходов, в том числе и подземных, ибо каждый новый Повелитель империи старался обезопасить себя и подготавливал пути к бегству на случай мятежа или заговора придворных. При этом старые подземные лазы либо замуровывали полностью, либо закладывали частично, с тем чтобы изменить места входов и выходов, и после того, как Флид изъял из тайника планы перестроек дворца, ай-дане пришлось бы приложить немало сил, надумай она выяснить, не вскрыл ли ее старший секретарь один из древних тоннелей. Едва ли, впрочем, в голову Тимилате могло прийти что-нибудь подобное — гибель ее сейчас была не выгодна ни Базуруту, ни яр-дану, а догадаться о плане Пананата ей не позволило бы презрение, которое она с малолетства испытывала к сыну рабыни.

Негромкий скрип и скрежет возвестили о том, что Устиф с Атаром добрались до конца подземелья и подняли плиту пола за Сапфировым троном, стоящим в глубине Звездного зала.

— Они выбрались благополучно. В зале, похоже, никого нет, — доложил Фахерхот, поджидавший Баржурмала у ведущей наверх лестницы.

— Подождем, пока они вернутся, — предложил Лилитомб из-за спины яр-дана, но тот, нетерпеливо отмахнувшись, сделал Фахерхоту знак подниматься наверх.

— Назад пути нет. Нам надобно как можно скорее присоединиться к Устифу с Атаром и заложить двери зала. В этой норе нас мигом передушат.

— В зале пусто, мой Повелитель! Коридор тоже никем не охраняется, — сообщил Кевенг, склоняясь над квадратным отверстием в полу зала и протягивая Баржурмалу руку.

— Отлично! В задней стене должна быть панель… Нет, не там! За колоннами. Атар, Устиф, заприте двери Звездного зала! Ни к чему нам оповещать стражников о своем появлении! — скомандовал яр-дан.

— Позволь нам пройти вперед! — Лилитомб отстранил Баржурмала и шагнул к винтовой лестнице, открывшейся за декорированной под стеновую панель дверью. За ним по истертым деревянным ступеням начали подниматься Фахерхот и Кевенг. Сжимая в руках короткие дротики и боевые топоры, джанги один за другим взбегали на второй этаж.

— Пора, яр-дан! Спеши засеять поле, а уж мы позаботимся, чтобы тебе не помешали! — Атар, осклабившись, отсалютовал Баржурмалу огромным мечом.

Когда Вокам объяснил своим людям, для чего наследнику Мананга надлежит посетить ай-дану накануне Священного дня, они преисполнились великим рвением, но, кажется, так и не поняли, что сопровождают государственного мужа, вынужденного ради блага империи и вопреки своим желаниям совершить глубоко противное его натуре деяние, а вовсе не охваченного безумной страстью мальчишку. Развеять это заблуждение ничего не стоило, однако «тысячеглазый» попросил яр-дана не делать этого, и теперь тот начал догадываться, почему Вокам пожелал оставить своих джангов в неведении относительно истинных причин, побуждавших Баржурмала пробраться во дворец.

Вокам творил легенду о влюбленном наследнике престола — отважном, дерзком и удачливом юноше, любимце женщин, перед которым ничто и никто не может устоять, ибо ему покровительствует сам Предвечный. Легенду, которую будут повторять во всех уголках империи из поколения в поколение. Легенду, которая, безусловно, понравится и запомнится его будущим подданным несравнимо больше, чем правдивая история о расчетливом сыне рабыни, решившем упрочить свои права на престол браком с законной дочерью Мананга. Хотя правдивая история, если разобраться, окажется благородней и привлекательней, чем сказка о похотливом юнце, ведь, если задуманное удастся осуществить, это предотвратит столкновение спешащих к столице войск, возвративших империи Чивилунг, с отрядами, вызванными Базурутом из южных провинций.

Яр-дан взбежал по винтовой лестнице на второй этаж и едва не споткнулся о связанного по рукам и ногам стражника.

— Он не сопротивлялся, и мы решили оставить его в живых, — пояснил Фахерхот, занявший пост у арки, ведущей в коридор.

— Правильно. Этот парень еще послужит мне верой и правдой, — отозвался Баржурмал, подтверждая свой прежний приказ никого не убивать без крайней необходимости, и двинулся за джангами, углубившимися в анфиладу комнат, за которой располагались покои ай-даны…

Флид, Вокам и Пананат в один голос утверждали, что немногочисленные стражники, которых яр-дан встретит в дворцовых покоях, предпочтут сдаться, если им будет обещано сохранить жизнь, — после резни в Золотой раковине желающих пролить за ай-дану собственную кровь сыскать было мудрено, и только от мефренг можно было ожидать более или менее серьезного сопротивления. Девы Ночи были преданы Тимилате точно так же, как перебитые подсылами Базурута хванги яр-дану, и он предпочел бы не убивать их, но…

— Кто идет? — грозно вопросила широкоплечая воительница в блестящем пластинчатом панцире, возникая в дверном проеме Углового зала.

— К ай-дане, от Базурута! — без колебаний ответствовал Кевенг. Дева Ночи замешкалась, с недоумением вглядываясь в плохо различимую из-за тусклых светильников фигуру джанга, потом, сообразив, что незнакомец, какие бы вести он ни принес, не мог оказаться здесь один, без сопровождения, схватилась одной рукой за меч, другой — за сигнальную дудку.

— Стой!..

Кевенг прыгнул на чернокожую деву, и тут же затаившиеся в соседнем зале джанги бросились ему на подмогу.

— Гирлиуль, что там у тебя стряслось? — встревоженно спросила соратница плененной воительницы, появляясь на пороге Углового зала с обнаженным мечом в руках. Ответа она не дождалась и воспользоваться мечом не сумела — двое джангов, укрывшихся по обеим сторонам дверного проема, ринулись на нее, как коршуны на куропатку, и через несколько мгновений еще одна грозная воительница была оглушена и связана.

— Кто бы мог подумать, что эти девки окажутся такими растяпами! А гонору-то, спеси-то сколько было, когда они Тимилату по улицам Ул-Патара сопровождали! «Мы то, мы се!..» — передразнил мефренг Лилитомб.

— Погоди, похваляться будешь, ежели мы без потерь до покоев ай-даны доберемся! — оборвал его Баржурмал.

Рассовав пленниц под кресла, джанги пересекли Угловой зал и оказались в помещении, называемом Пальмовой аллеей. Громадный зал этот, занимающий изрядный кусок второго и третьего этажей, получил такое название из-за колонн, выполненных в виде пальмовых стволов. В дневное время благодаря высоким узким окнам убранство зала поражало великолепием, ночью же тусклые, редкие светильники почти не рассеивали царящий здесь мрак, и мгновенно растворившиеся в нем джанги мысленно вознесли хвалу зодчим, потрудившимся над созданием этого замечательного помещения, как нельзя лучше подходившего для их целей.

Шагая между двумя рядами колонн, Баржурмал ожидал, что из-за них вот-вот выступит чернокожая воительница, и, когда это в самом деле произошло, ничуть не удивился.

— Стой! Кто ты и зачем пришел сюда?

— Зовут меня Баржурмалом. А пришел я сюда, дабы навестить сестру мою Тимилату. Узнаешь меня?

— Сын рабыни?! Ай-дана будет рада, если я притащу ей твою голову! Дева Ночи вскинула копье с плоским широким наконечником, и тут справа из-за колонн донесся придушенный женский крик, слева что-то звякнуло, затем послышался шум падающего тела.

Воительница метнула копье, от которого Баржурмал без труда уклонился, и схватилась за сигнальную дудочку. «Жаль! — пронеслось в голове яр-дана. — Ах как жаль!» Он взмахнул рукой, и метательный диск вонзился в горло чернокожей стражницы. А мгновением позже панцирь на ней треснул, как скорлупа насаженного на острогу краба, — короткий дротик с узким граненым наконечником, брошенный сильной рукой с близкого расстояния, пробивал любые доспехи.

Баржурмал не замедлил шаг около бездыханного тела и, заметив кровь на топоре одного из присоединившихся к нему джангов, не стал спрашивать, откуда она взялась.

Ибо вслед за острой жалостью, которую он испытал к убитой им воительнице, ощутил столь же сильный прилив ненависти и гнева. Этим чернокожим было не место в его империи, и, придя к власти, он позаботится о том, чтобы, попав в Махаили, они не смели прикасаться к оружию! Наемники, какими бы хорошими они ни были, подобны цепным псам. Им все равно, с кем сражаться. Продавая свой меч, они продают тем самым свою совесть и честь, а поступать с людьми, не имеющими ни того, ни другого, особенно когда в руках их оказывается оружие, должно соответствующим образом…

Дверь в Красную гостиную была притворена, и, открывая ее, Кевенг постарался, чтобы она не издала ни звука. Заглянув в зал, стены которого были затянуты алой с золотым шитьем тканью, он сделал товарищам знак следовать за собой, не производя ни малейшего шума.

Войдя в Красную гостиную следом за джангами, яр-дан подумал было, что она пуста, но затем, услыхав тихие стоны и всхлипывания, сообразил, что находящаяся справа от них стена является ширмой.

— Любопытные звуки!Что же они мне напоминают? — мечтательно пробормотал Лилитомб, в волнении сжимая рукоять топора и подступая к ширме скорее с изумленным, чем с грозным видом. Опередивший его Кевенг рванул драпировку, и глазам джангов открылись два обнаженных тела, сплетшихся так, что и не разобрать, где головы, где ноги, на сдвинутых креслах, обтянутых темно-красной материей.

— Забавно! — произнес один из джангов, облизываясь. Белое и черное тела задергались, разлепляясь, и Баржурмал понял, что это женщины: Догадался, почему они так странно лежали, и, мимоходом отметив, что зрелище, несмотря на всю его противоестественность, радует глаз, промолвил:

— Прошу знакомиться: Уго — кабиса мефренг, Найваль — новая Блюстительница опочивальни ай-даны.

Уго метнулась к сложенному на низком столике оружию и была остановлена страшным ударом ногой в живот. Найваль вжалась в обивку кресел так, что, казалось, еще немного, и блестящая ткань лопнет.

— Обыщите соседние залы. Обезвредьте остальных чернокожих, а потом пусть эта высокородная дама и ее подружка удовлетворят вас тем же способом, которым они ублажали друг друга, — распорядился Баржурмал, вспомнив изрубленных у Золотой раковины хвангов. Те умерли за своего друга и командира. За человека, поклявшегося им, что не позволит разорить и отдать на поругание все то, что они привыкли любить и почитать с детства. За что будут умирать эти суки, когда на смену девятерым, вдосталь натешившимся ими молодцами придут те, что уже пробираются по подземному ходу, и те, что еще только садятся в бурхавы?..

Сделав Кевенгу знак взять на себя зал Ста знамен, через который тоже можно было попасть в Красную гостиную и откуда еще предстояло выковыривать чернокожих охранниц Тимилаты, он поманил к себе Лилитомба.

— Взломай двери в зал Грез и проверь, нет ли кого поблизости от опочивальни ай-даны.

— Момент! — пообещал гигант и, кинув завистливый взгляд на вяжущих пленниц товарищей, двинулся к изукрашенным позолоченной резьбой дверям. Потрогал створки пальцем и, удостоверившись, что открываются они внутрь, навалился на них плечом. Двинул раз, другой, третий…

— Ладно тебе деликатничать! — Устиф разбежался и ударил ногой чуть повыше дверных ручек. Створки дверей распахнулись. В то же мгновение растворились двери, ведущие в зал Ста знамен, и тяжелый кулак Кевенга ударил в висок выскочившей из них чернокожей воительнице.

— За мной, парни! Вычистим соседние залы, чтобы уж никаких сюрпризов не было! — позвал он товарищей, и джанги бесшумно скрылись в зале Ста знамен, оставив Лилитомба и Баржурмала в Красной гостиной.

— Пошли, — яр-дан хлопнул гиганта по плечу. — Осмотри эти три комнаты, а я пока наведаюсь к сестричке.

Он знал, что поднятый ими шум разбудил Тимилату и та непременно выйдет из спальни, чтобы выяснить, в чем дело. И она действительно сама распахнула перед ним дверь. Ахнула, узнав сводного брата, попыталась захлопнуть дверь перед его носом, но, заметив высящегося за спиной Баржурмала джанга, отступила в глубь спальни.

Яр-дан шагнул следом и притворил за собой дверь. Мельком оглядел широкую, всю в пене бело-розовых кружев кровать, огромный, вполстены, шкаф, кресло с высокой спинкой, столик с кисточками для письма и крохотными флакончиками для цветной туши, раскрытый манускрипт, стопку чистых листков, изящный шандал с пятью тонкими ароматными свечами, из которых горело всего две. Не обращая внимания на Тимилату, Баржурмал подошел к столику, зажег тонкую лучинку, поднес к фитилькам свечей в шандале и настенных канделябрах, открыл заглавную страницу манускрипта и прочитал вслух:

— «Наставления любомудрым потомкам об устроении державы благолепной, в коей каждый, себя на благо ближних своих утруждающий, счастие поиметь сподобится». Здравствуй, сестрица. Поучительные книги на сон грядущий почитываешь.

— Вот уж не думала, что сын рабыни умеет читать! Говорят, при желании и дурбара грамоте обучить можно, но чтобы сына рабыни — о таком не слыхивала!

— Ты, сестричка, о многом не думала и не слыхивала, и чести это тебе не делает, хвастаться тут нечем. — Скрестив руки на груди, яр-дан с интересом разглядывал Тимилату.

Маленького роста, в накинутом поверх просвечивающей кружевной рубашки бордово-золотом халате, в махоньких туфельках с кокетливо загнутыми носами, окутанная облаком вьющихся черных волос, она была бы очень даже недурна, если бы не обезьянье личико. Широкий рот с пухлыми губами можно было бы при желании назвать чувственным, но все остальное…

— Чего тебе здесь надобно, сын рабыни?

— Тебя. Я намерен жениться на тебе и пришел просить твоей руки. Только не говори, что ты об этом не думала и не слыхала и раньше чем через год ответа мне дать не можешь.

— Нет, отчего же, могу. И дам прямо сейчас. Пошел вон, сын рабыни! Эй, стража!

Дверь приоткрылась, и в спальню ай-даны заглянул Лилитомб:

— Вокруг все чисто. Парни прочесали ближайшие залы, и вас никто не потревожит до рассвета.

— Спасибо, Лилитомб.

Джанг кивнул и скрылся за дверью.

— Ты!.. Ты!.. — Тимилата задохнулась от гнева и двинулась на Баржурмала, протягивая к нему руки со скрюченными пальцами.

— Да? — подбодрил ее яр-дан.

— Да я тебя собственными руками!.. — Она бросилась на него, норовя вкогтиться в лицо, но Баржурмал вовремя отшатнулся и, рванув за ворот халата, до пояса обнажил ай-дану. Запутавшись в широких рукавах, она дернулась, споткнулась, яростно взвизгнула, и яр-дан, брезгливо морщась, наступил на подол богато расшитого золотом халата, после чего тот окончательно сполз с Тимилаты. Ночная рубашка повисла клочьями, обнажив красно-коричневое тело, слишком темное даже для мланго, маленькие груди и узкие прямые плечи.

— Что ты сделал?! Скотина! Раб! Выродок! — Тимилата стремительно обернулась, попыталась натянуть остатки рубашки на плечи и, видя, что из этого едва ли получится что-нибудь путное, нырнула под одеяло, не переставая осыпать Баржурмала бранью. — Раб! Вонючий подонок! Негодяй! Сын шлюхи!..

Яр-дан пододвинул к себе кресло и покосился на мерцающие за окном звезды. До похода на Чивилунг он не сумел бы спокойно выслушать все это. Не сумел бы отдать Уго и Найваль джангам на потеху, не смог бы любоваться звездами, зная, что завтра решается его судьба и судьба вверенной ему Манангом империи. Но кровь, боль и смерть, которые видел он на каждом шагу в течение полугода, что-то изменили в нем. Это невозможно было объяснить, и все же ему казалось, что он как будто прозрел и, став жестче и равнодушнее, сделался в то же время мудрее и терпимее и, приобщившись к таинству смерти, начал видеть дальше, глубже и яснее. Видеть, что малому, равно как и великому, есть место под солнцем и добро и зло, любовь и ненависть уживаются как под солнцем, так и в его душе, дополняя друг друга и помогая выжить в этом сумасшедшем мире.

— Ты все сказала? — спросил Баржурмал, и затихшая было ай-дана вновь заорала:

— Вон! Вон отсюда, раб! Сучий сын! Безмозглая тварь! Ублюдок!..

Баржурмал склонил голову набок, наблюдая за натянувшей одеяло до подбородка Тимилатой, и решил, что, если характер ее после свадьбы не изменится, он велит перерезать ей глотку. Наверно, можно терпеть глупую и некрасивую жену — Пананат прав, он вовсе не обязан видеть ее часто, — но жену, терзающую его слух мерзкими воплями, следует порешить при первом же удобном случае. Вынув из шандала свечу, яр-дан положил ее на край ай-дановой постели. Кружевные простыни начали чернеть, обугливаться, потом вспыхнули ярким, веселым пламенем…

— Мерзавец! Что ты затеял?! Зверь! Глег! Ты сожжешь меня, сожжешь дворец! Эй, кто-нибудь, на помощь! Пожар!.. — Поорав еще немного, Тимилата опомнилась и, бросив на вспыхнувшее белье кружевное одеяло, заколотила по нему босыми пятками.

Полюбовавшись этим любопытным зрелищем, Баржурмал вышел в смежную комнату, где ай-дана совершала обычно утренний туалет, и принес оттуда кувшин и золотой кубок на длинной ножке. Плеснул темно-красного, почти черного, удивительно душистого вина в кубок, пригубил и прищурился, наслаждаясь изысканным вкусом.

— Потрясающе! И откуда это тебе привозят подобную прелесть?

Тимилата метнула в яр-дана гневный взгляд, но от криков и проклятий воздержалась, и Баржурмал посчитал это добрым предзнаменованием.

— Ну вот и славно. Ты наоралась, отвела душу, теперь перейдем к делу. Я сказал, что намерен жениться на тебе, и если ты поразмыслишь, то убедишься, что это наилучший выход для нас обоих…

— Я скорее сдохну, чем выйду за сына рабыни! — желчно бросила Тимилата.

— Мананг мог пригласить на свое ложе любую высокородную госпожу, ты знаешь, женщины не обходили его своим вниманием. Но после смерти твоей матери он не желал смотреть ни на одну из них, и лишь моя матушка смогла принести ему утешение, — миролюбиво продолжал Баржурмал.

— Подлая сука! Грязная рабыня! Развратная тварь! Уличная подстилка!..

— Как бы то ни было, именно на ней Богоравный Мананг остановил свой выбор…

— Похотливый самец! Распутник! Кобель!..

— Я бы на твоем месте был более сдержанным, — терпеливо заметил яр-дан.

— Неужто ты можешь представить себя на моем месте?

— Могу. А не кажется ли тебе, что, разговаривая со мной в таком тоне, ты рискуешь оказаться на месте рабыни? — Баржурмал поднялся из кресла и сделал шаг к ложу, на котором скорчилась Тимилата. — На месте рабыни для удовольствий? — уточнил он и прыгнул на ай-дану. Подмял ее под себя, срывая остатки кружевной рубашки, и, заведя руки за голову, впился зубами в рот девушки.

Он не собирался ласкать ее, и ладонь, легшая на грудь Тимилаты, пальцы, стиснувшие сосок, должны были дать ей понять, что она находится в полной его власти. Ай-дана содрогнулась от омерзения, дернула головой, высвобождая губы, и, ощутив на них привкус крови, попыталась вцепиться зубами в щеку Баржурмала.

— Ты так ничего и не поняла. — Его рука сползла на живот и, словно таран, вонзилась между ее сдвинутых ног. — Я должен взять тебя в жены, хотя Предвечный видит, как мало это меня радует. Мы могли бы договориться обо всем полюбовно, но если тебе недоступны доводы рассудка, попробую убедить тебя иначе.

Пальцы его впились в ее лоно, и Тимилата закричала от боли и унижения. Вывернулась из рук Баржурмала и метнулась к краю постели, но яр-дан успел захватить ее волосы в кулак, рванул к себе, вдавил лицо в подушку, не давая дышать. Рука его по-хозяйски стиснула ягодицы ай-даны, раздвинула их…

— Женщины Чивилунга считают естественным, что мужчины берут их со всех сторон. В Ул-Патаре это не принято, но, может быть, тебе любопытно будет познакомиться со вкусами кочевников?

— Не-ет! — прохрипела Тимилата в намокшую от слюны и слез подушку, с ужасом осознав наконец, что он не шутит, не пугает ее и сделает с ней все, чему успел научиться от проклятых кочевников и собственных воинов. Если она не покорится, он сделает все, чтобы сломить ее, и в конце концов, искалеченную и поруганную, убьет, поскольку терять ему нечего. А обрести он с ее помощью может многое… Он пришел предложить ей спасительный для них обоих мир, и в конечном счете, если завтра его признают Повелителем империи, кто посмеет вспомнить родословную давшей ему жизнь женщины?..

— Ну? Ты все еще не уразумела, что выбора у тебя нет? — Горячее тело Баржурмала притиснуло ее к ложу, и Тимилата с отчаянием поняла, что это самый последний шанс, который дает ей Предвечный. Лучше бы, конечно, умереть, но яр-дан не отступится и, прежде чем она сумеет наложить на себя руки, надругается над ней самым изощренным способом…

— Стало быть, ты сама хочешь, чтобы я усмирял тебя, как строптивую рабыню? Хорошо же…

— Нет! Нет, пожалуйста! Не надо! Я согласна! Я… я буду твоей женой! выпалила она единым духом, боясь, что он снова ткнет ее носом в подушку и тогда ей уже не удастся вымолить пощады.

— Вот как? Значит, разума у тебя все же чуть больше, чем упрямства?

Он позволил ей перевернуться на спину и почувствовал, как непрошеная жалость сжимает сердце, мешает дышать. Зареванные глаза, искусанные губы, липкий холодный пот, струящийся по далеко не прекрасному телу… О, Предвечный, почему же люди так не хотят слушать и понимать друг друга?! Ведь можно же было обойтись и без этого, и без многого иного, если бы они хоть чуть-чуть думали о других и пытались увидеть мир глазами как своих близких, так и тех, кого привыкли причислять к врагам…

Баржурмал не заметил, когда руки его обняли ай-дану за плечи, а губы коснулись ее шеи. Не понял, как произошло, что, целуя ее горло, подбородок, мочки ушей и рот, он вдруг, вместо крови, пота и слез, ощутил совершенно иной, возбуждающий вкус… Не помнил, как стал целовать плечи и грудь, как пальцы ее очутились в его волосах, коснулись лба, прижали голову к дерзким, вызывающе набухшим соскам…

Руки его ласкали тяжелые бедра ай-даны, пальцы отыскивали уязвимейшие места, Тимилата выгибалась, закидывала голову и, хрипло дыша и постанывая, бормотала в забытьи:

— Хоро-шо-о… Брат… Муж мой… Радость моя… А-а-а! Она извивалась и корчилась, словно силясь вывернуться из-под Баржурмала, скинуть его с себя, но бесстыдно раскинутые ноги и вцепившиеся в плечи пальцы ее не позволяли ему усомниться в том, что они таки сумели поладить и легенда о влюбленном юноше, которую хотел создать Вокам, начинает обретать плоть. А когда, наконец, ай-дана издала вопль боли и блаженства, слышимый, наверно, в самых дальних покоях дворца, и из-за дверей опочивальни донеслись одобрительные выкрики джангов, яр-дан окончательно уверился, что «тысячеглазый» был прав — что бы ни случилось впоследствии, легенда об этой ночи облетит всю империю. И, хвала Предвечному, люди будут рассказывать о любви, а не об убийствах и насилии. О, если бы только эту, окропляющую брачное ложе кровь проливали люди, насколько счастливее была бы их жизнь, которую сами же они и портят друг другу с тщанием и упорством, достойными лучшего применения…

Верховный маг вошел в Чертог Средоточия мудрости и, не глядя по сторонам, прошествовал к креслу, стоявшему на небольшом возвышении посреди круглого зала. Послышался звук затворяемой Вартаром двери и шелест одежд тридцать шесть окружавших кресло доноров опустились на приготовленные для них коврики, скрестили ноги, положили ладони на колени и уставились на Гроссмейстера в ожидании сигнала. Тайгар прочитал короткое заклинание, являющееся ключом для доноров, и те, хором повторив последнюю, замыкающую энергетическую цепь фразу, затянули вводящую в транс песню-заклятие. Верховный Маг откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза, ибо даже рассеянный свет от скрытых за декоративными панелями светильников казался ему сейчас слишком ярким, и заставил себя расслабиться. До тех пор, пока тело его не насытится энергией доноров-магов, ему ничего не надо делать, ни о чем не надо беспокоиться.

Желательно было бы еще и ни о чем не думать или хотя бы думать о чем-нибудь приятном, и, следуя этой рекомендации, Тайгар попытался размышлять о вещах умиротворяющих. Сделать это было не сложно, ибо в конечном счете все зависит от того, с какой точки зрения взглянуть на то или иное событие, какую эмоциональную окраску придать воспоминаниям. «Как мало мы прожили вместе! Как жаль, что она так рано покинула этот мир!» — скажет меланхолически настроенный муж на могиле любимой жены. Но ведь он может, настроившись соответственно на иной лад, сказать и по-другому: «Какое счастье, что мы встретились! Как радостно думать, что она не познала старческой немощи и мучительные недуги недолго терзали ее прекрасное тело!»

Исходя из этого, почему бы, например, не считать поистине удачным намерение Властителя Магарасы собрать войско, дабы двинуть его на Шим? Ведь если бы Солнце-подобный Гор-Баган — да пожрут шакалы его смердящую печень! — не заставил Гроссмейстера пораскинуть мозгами, он бы, пожалуй, и не вспомнил о воспитанницах Школы Тайных Искусств, которую сам же много лет назад и учредил в Эгри. И это было бы в высшей степени — досадно, ибо после того, как отправленная в гарем Солнцеподобного Гор-Багана — да сгниет он заживо! Пардахьяра сумела внушить своему господину мысль о необходимости послать войско, собранное для осады Шима, на Сагру, стало очевидно, каким чудовищным заблуждением было нежелание прежних Верховных Магов обучать и использовать на благо Черного Магистрата девушек, обладающих магическими способностями. Тайгар попробовал сообразить, что же напомнило ему столь своевременно об уникальной Школе Тайных Искусств, и память услужливо подсказала: сообщение Хималя из Бай-Балана о некой спутнице Лагашира, оказавшей ему несколько весьма ценных услуг и продемонстрировавшей при этом отменное владение магическими приемами. Да, именно после этого он, вспомнив о Школе в Эгри, распорядился отправить одну из выучениц в Магарасу и одну — в Шим. И если девушка, посланная в Шим, будет так же искусна, как Пардахьяра, это окажется хорошим подспорьем, когда они встретятся с Мгалом — потрясателем основ — около сокровищницы Маронды.

В том, что они встретятся, Тайгар не сомневался. Хотя ради встречи этой ему придется отказаться от должности Верховного Мага в пользу Вартара и перебраться в новое тело, находящееся сейчас под присмотром ученицы Школы на борту «Убервеля», вышедшего сутки назад из шимской гавани.

Упоминание о переходе в новое тело — операции рискованной, но в принципе возможной для Магистра высшей ступени посвящения, а тем паче для Гроссмейстера — вызывало обычно буйный восторг у неофитов, хотя сам переход осуществлялся крайне редко. С годами перспектива продолжить жизнь в новом, молодом и полном сил теле утрачивала свою привлекательность и Тайгаровым сверстникам представлялась скорее наказанием, чем наградой. До недавнего времени мысль о том, что ему может понадобиться новая телесная оболочка, не посещала Гроссмейстера, однако теперь ситуация резко изменилась. Под угрозой оказалось дело всей его жизни: Мгал встретился с Рашалайном и шансы северянина проникнуть в сокровищницу Маронды настолько возросли, что следовало незамедлительно что-то предпринять.

Наиболее простым и разумным представлялось уничтожить и кристалл и его хозяина, однако, сколь ни заманчивым было это решение, Тайгар отказался от него, ибо понимал, что на самом-то деле это будет всего лишь отсрочкой, выигрышем во времени — не более того. Рано или поздно кто-нибудь отыщет еще один кристалл, потом еще один, а перекладывать ответственность со своих плеч на чужие Гроссмейстер считал ниже своего достоинства. Он и так слишком долго тянул и откладывал, и теперь единственным верным решением было войти в сокровищницу вместе с северянином и сделать так, чтобы знания древних стали достоянием Черного Магистрата. При мысли о том, сколько хлопот и забот они доставят, как необратимо изменят существующий мир, у Верховного Мага темнело в глазах, и все же такой исход был, безусловно, предпочтительней, чем уступка хранящихся в сокровищнице знаний Белым Братьям, уже направившим к Танарину пять бирем под командованием эскальдиора Гносса.

Ор-Горид, как всегда, верно вычислил болевую точку, где в тугой узел завязывались интересы множества людей, и внутренний голос нашептывал Тайгару, что на этот раз не стоит уповать на неосведомленность тех, кто пытается проникнуть в сокровищницу. Рашалайн явно не случайно пришел в Бай-Балан и исчез из него одновременно с Мгалом, да и северянин, являясь учеником Менгера, мог знать о том, что кристалл Калиместиара не должен менять хозяина…

Гроссмейстер чувствовал, как расправляются плечи и кровь начинает быстрее бежать по жилам, — энергия, которую тридцать шесть доноров-магов черпали из резервуаров башни Мрака, вливалась в его тело капельками и ручейками, которые в любое мгновение могли превратиться в бурную реку. Он уже ощущал покалывание тысячи иголочек, его распирало от избытка сил, как мехи от забродившего вина, но это было только начало, слабый намек на то, что последует дальше…

О, его старое тело было еще хоть куда! Многолетние упражнения позволяли ему впитывать магическую энергию не хуже, чем губка вбирает в себя влагу, но для далекого путешествия оно уже вряд ли годилось. И главное, оно так долго пребывало в энергетическом поле, создаваемом башней Мрака, что нечего было и думать посылать его к Танарину. Имелись, впрочем, и другие причины для того, чтобы решиться на переход в новую телесную оболочку. Переход, который теперь, после того как он своевременно не отправился сам и не послал никого из Магистров в Шим, сделался неизбежной необходимостью.

Одна из причин, заставившая его принять решение о переходе в новое тело, глубоко личная, заключалась в том, что Тайгар испытал удивившее его самого чувство зависти к Лагаширу, который рискнул задействовать кольцо Тальога и преуспел в этом. Хималь утверждал это со слов своего отца, и у Гроссмейстера не было причин не верить Фараху, который сам лелеял мечту произнести когда-нибудь заклинание Блуждающей Души и следы, оставленные Ловцом Душ в его собственном доме, не спутал бы ни с какими другими магическими действами. Но если уж Лагашир — мальчишка, недоучка, пусть даже и прошедший посвящение в Магистры, — отважился на такое, хотя жизни его в этот момент ничего не угрожало, то неужели он, Тайгар, уступит ему в решительности, когда на карту поставлена судьба Черного Магистрата?

Принимая во внимание невозможность добраться из Вергерры в Шим достаточно быстро, чтобы поспеть оттуда к Танарину одновременно с кораблями эскальдиора Гносса, кто-то из Магистров высшей ступени посвящения должен был перейти в новое находящееся на борту «Убервеля» тело и, поскольку непременным, издавна узаконенным условием подобного перехода являлся отказ от занимаемой должности, едва ли в Магистрате нашлись бы люди, предполагавшие, что Верховный Маг пойдет на это. Для того- чтобы решиться передать любимое детище в руки Вартара, Гроссмейстеру потребовалось сделать над собой громадное усилие, ибо ему даже представить себе было трудно, что еще при его жизни Магистратом будет управлять кто-то другой. Он знал, что новое тело окажет на него определенное влияние, — условие отказа от должности имело глубокий смысл, и соблюдать его придется неукоснительно, даже если он сумеет проникнуть в сокровищницу и добудет для Магистрата знания древних…

Усмирив бьющую через край энергию, Тайгар позволил себе мысленно вернуться в далекое прошлое, справедливо полагая, что пожинает ныне плоды того, что сам же совершил в прежние годы. Или не совершил — в зависимости от того, как на это посмотреть. Ведь он был в числе трех мудрецов, прочитавших «Книгу Изменений» и отправившихся в сокровищницу Маронды, но не сумевших отворить ее и насладиться упрятанными в ней знаниями. Поход их закончился неудачей, тексты «Книги» оказались не понятыми до конца, и пути неверно прочитавших ее разошлись. Менгер избрал судьбу странника, надеясь отыскать записи древних, проясняющие смысл «Книги Изменений». Ирвил сделался настоятелем храма Вечного Света в Манагаре и посвятил свою жизнь расшифровке старинных рукописей, хранящихся в библиотеке святилища. Тайгар же, считавший, что время одиночек миновало, задался целью направить всю мощь Черного Магистрата на изучение текстов «Книги» и проникновение в сокровищницу Маронды.

Упорство и способности его были столь велики, что он прошел посвящение в Магистры, сделался Гроссмейстером и был избран Верховным Магом. Однако к тому времени уверенность его в том, что сокрытые древними знания способны осчастливить мир, сильно пошатнулась, и, когда лучшие умы Магистрата сумели восполнить смысловые лакуны «Книги Изменений», он отказался от мысли проникнуть в сокровищницу Маронды. Значительно целесообразнее представлялось ему заняться раскопками старинных святилищ и городов, ибо собираемые по крупицам знания древних можно было использовать для нужд Магистрата, не рискуя в корне изменить существующий порядок вещей. Ручейки, бегущие по оросительным каналам, — великое благо, но что станет с тщательно возделываемыми полями, если на них хлынут обильные воды, сдерживаемые возведенной некогда плотиной?

Не все маги были согласны с Тайгаром, и нашлись упрямцы, осмелившиеся, нарушив его запрет на проникновение в сокровищницу, снарядить три судна, доставившие их на Танарин, и теперь Гроссмейстер начинал склоняться к мысли, что напрасно скрывал верно расшифрованные тексты «Книги». Нет занятия глупее, чем предаваться запоздалым сожалениям, и все же досадно. Досадно, что он не возглавил тот давешний поход и не предположил, что неудача, постигшая магов-отступников, подскажет кое-кому способы нового прочтения «Книги». А ведь зная Рашалайна, мог бы догадаться, что уж он-то наверняка сделает правильные выводы из сведений, добытых не сумевшими проникнуть в сокровищницу неудачниками…

Таким образом, чувство вины можно было считать второй причиной того, что Тайгар решил сам отправиться на Танарин, несмотря на то что ради этого ему придется перебраться в новое тело и расстаться с должностью Верховного Мага. Третья же из причин, не подлежащих оглашению, хотя, быть может, и не менее важных, чем дюжина иных, которые он уже приводил в беседе с Вартаром и другими Магистрами, не пожелавшими отпускать его в опасное путешествие, заключалась в том, что, судя по сообщениям Хималя, Батигар отправилась с Мгалом в Земли Истинно Верующих и, очень может статься, будет сопровождать северянина до самой сокровищницы Маронды. Это было бы большой удачей, ибо заклинание Подчинения обяжет человека, связанного с Гроссмейстером узами родства, беспрекословно выполнять любые его приказы, и задача Тайгара в этом случае упростится во много раз. Именно для того, чтобы удостовериться, что Батигар жива и находится в империи Махаили вместе с Лагаширом и Мгалом, он и собирался нынче произнести заклинание Родственной Крови, и энергия, переполнявшая его, подсказывала время для установления контакта с дочерью настало.

Поднявшись с кресла, Верховный Маг простер перед собой руки. Громко произнес магическую формулу, повелевающую донорам прекратить перекачку энергии, и начал выстраивать вокруг себя Внепространственный Кокон Безвременья, подобный тому, который ему придется создать для перехода в новое тело. Установление ментального контакта с находящимся в неизмеримой дали человеком чем-то напоминало переход в новую телесную оболочку и должно было послужить своеобразной репетицией перед отправлением Гроссмейстера на борт «Убервеля».

Шепча заклятия и делая замысловатые пассы, Тайгар воздвиг вокруг себя энергетическую оболочку, напоминающую изнутри радужное яйцо, а снаружи подобную сгустку непроглядного мрака. Дальше Кокон Безвременья должен был расти за счет источаемой Гроссмейстером энергии, словно жемчужина, слой за слоем, с той лишь разницей, что стенки его будут утолщаться от периферии к центру, а не наоборот. Сжимая пространство внутри Кокона, оболочки его должны вытеснить душу Тайгара в астрал, откуда, повинуясь призыву заклинания Родственной Крови, она отправится на поиски Батигар.

Заключенный в сияющее яйцо, Верховный Маг ощутил удушье, головокружение и всепобеждающую слабость. Давно уже Тайгар не прибегал к сложным магическим преобразованиям и на мгновение преисполнился необоримого ужаса — что если изношенное тело не выдержит перегрузки и он, утратив оболочку, превратится в Блуждающую Душу? Но вот объявшая его темнота и тишина погасили вспышку страха, и, ощутив близость вечного покоя, душа Тайгара устремилась к мерцавшей в бесконечной дали точке света.

Гроссмейстер и прежде пытался описать чувства, испытанные им во время астрального путешествия, но не мог подыскать подходящих слов, и лишь образ стрелы, выпущенной со дна глубочайшего колодца в звездное небо, хоть как-то отражал его ощущения. Впрочем, образ стрелы соответствовал только началу пути, а потом Тайгар попал в круговерть из тысячи сияющих клубков, которые, паря в непроглядном мраке, вращались с неописуемой скоростью, перематывая с одних на другие тончайшие светящиеся нити. Были ли это нити жизней и судеб или энергетические линии Вселенной, олицетворявшие силы, связывающие планеты, звезды и целые скопления их в единый многомерный механизм Мироздания?

Этого Тайгар не знал и обычно, возвращаясь из потусторонних странствий, старался не вспоминать бешеное верчение светящихся клубков в безначальном и бесконечном мраке, поскольку вид их вызывал у него тяжкую депрессию и приступы тошноты. Ощущения, испытываемые им в астрале, были решительно ни на что не похожи, и придуманное кем-то из Магистров сравнение со щепкой, брошенной в штормовое море, на взгляд Гроссмейстера, не давало ни малейшего представления о происходящем. Скорее он сравнил бы свои чувства с теми, которые могла испытывать проглоченная глегом букашка, странствуя по его необъятному чреву. Хотя и это, разумеется, было сущей ерундой, ибо пространство астрала обладало какими-то дивными свойствами: сверкающие клубки пронизывали друг друга, проходили сквозь призрачные плоскости и невидимые, но ясно ощутимые барьеры, да и сам мрак не был бесплотным — он дышал, пульсировал и казался живым. Возникало ли это чувство от дующих в различных направлениях ветров, скрывала ли тьма некие эфирные течения, имевшие свои стремнины, водовороты и омуты, или это душа Тайгара двигалась неравномерно, перескакивая с уровня на уровень, проваливаясь и взмывая в мире, лишенном понятия верха и низа?..

Маги не поклонялись богам — побывавший хотя бы единожды в бестелесном иномирье не мог без улыбки внимать легендам о Всемогущих, испытывавших хотя бы отдаленное подобие человеческих чувств. Существо, способное не то что сотворить, а хотя бы понять структуру астрала, должно было обладать совершенно непохожими на человеческие органами чувств и мыслить абсолютно иными категориями. Магистры, пытавшиеся как-то упорядочить ощущения, испытанные ими в астрале, как правило, лишались рассудка, и уже много лет назад Тайгар скрепя сердце вынужден был признать, что, нащупав опытным путем способы использовать бестелесный мир в своих целях, маги оказались не в состоянии постичь его природу. Более того, Гроссмейстер склонен был думать, что, заглянув в чудовищный механизм Мироздания, они узрели явления, в принципе недоступные их пониманию, и жили бы несравнимо спокойнее, не имея представления о том, что знакомый им мирок — всего лишь крупинка в невообразимо сложной пространственно-временной конструкции, не имеющей названия ни на одном из человеческих языков…

Тайгар вновь осознал себя, лишь достигнув цели, почувствовав, что разум его сливается с разумом Батигар. Впрочем, слиянием это можно было назвать с большой натяжкой, а уж о том, что мысли и чувства человека, улавливаемые им с пятого на десятое, как невнятный разговор, доносящийся из соседней комнаты, принадлежат его дочери, он мог лишь догадываться, зная, что именно с ней должен был вступить в ментальный контакт.

Почувствовав испытываемые девушкой страх и тревогу, Гроссмейстер понял, что она находится в старинном храме большого города, но дальше этого продвинуться не сумел. Ослабленное переходом через астрал сознание его не могло внедриться в разум дочери и скользило по поверхности, собирая крохи периферийных ощущений. Теоретически заклинание Родственной Крови срабатывало безотказно, и, в известном смысле, сработало оно и в этот раз — душа Тайгара отыскала Батигар несмотря на разделявшее их расстояние и то, что Верховный Маг мог только догадываться о ее местонахождении, — однако слияния не произошло. Явилось ли причиной тому крайняя несхожесть их характеров, совершеннейшее незнание столь близкими родственниками друг друга или возбужденное состояние Батигар, сказать было трудно, но весьма скоро Тайгар убедился, что сколько-нибудь значительной пользы ему из контакта с дочерью извлечь не удастся. Вероятно, произнеси он заклинание Повиновения, результат был бы иным, однако без привлечения сильного аллата это вылилось бы в напрасную трату сил поддерживать достаточно долго ментальную связь, пребывая в бестелесном состоянии, даже Гроссмейстеру было не по плечу.

Запустив на пробу несколько мысленных зондов, он убедился, что на вопросы о присутствии Мгала и кристалла Калиместиара Батигар отзывается положительно, и, чувствуя, что большего ему из неразблокированного мозга девушки не выудить, прервал контакт. И вновь его закружило, завертело среди сияющих во мраке клубков, серебристая пряжа которых мелькала все быстрее и быстрее, «Любопытно, каким образом мне удается воспринимать происходящее в бестелесном мире, если душа моя лишена каких-либо органов чувств?» — мелькнуло в угасающем сознании Гроссмейстера, летящем, подобно пущенной из бездонного колодца стреле, к далекой звездочке-маяку…

Несведущие люди склонны отрицать у магов наличие уникальных способностей или приписывать им сказочное могущество, причем и те и другие, узнав правду, испытывали сильнейшее разочарование. Одни из-за того, что чувствовали себя обделенными чудесным даром, другие из-за того, что волшебная сказка оборачивалась прозаическими рассказами о годах прилежной учебы и тяжких тренировок, без которых полученный при рождении дар не приносил чаемых плодов, как фруктовое дерево без ухода и полива. Разочарование испытывали не только простые смертные, но и наделенные магическими способностями молодые люди, которые, вкусив тягот учебы, покидали Школы Тайных Искусств, полагая, что достигнутые результаты не окупят затраченных ими усилий.

Вартар, даже сделавшись Гроссмейстером, так и не научился понимать этих юношей. Для него было и оставалось непреложной истиной, что человек должен стремиться развивать заложенные в нем способности, каких бы трудов это ему ни стоило. Будучи сыном ювелира, он с детских лет усвоил, что настоящую ценность камень обретает после надлежащей обработки, при этом каждый должен быть обточен, огранен, отшлифован и оправлен соответствующим способом, помогающим выявить и подчеркнуть присущие ему неповторимые качества. Правило это распространялось и на людей: человек, наделенный исключительным голосом, должен петь, обладающий даром ваятеля — резать по камню или работать с бронзой. Помимо того, что подобный подход казался Вартару в высшей степени целесообразным, оправдан он был еще и тем, что ни от одного занятия человек не получает такого наслаждения, как от того, к которому имеет врожденное предрасположение.

Мысль эта представлялась помощнику Верховного Мага совершенно очевидной, и едва ли не лучшим подтверждением ее служил Тайгар. Верховный Маг, искушенный политик, дипломат и администратор — для Вартара он оставался прежде всего Гроссмейстером, достигшим вершин магического искусства. Он был рожден для совершения сложнейших магических преобразований и в очередной раз доказал это, когда Внепространственный Кокон начал истончаться, истаивать, и Вартар приготовился произнести Восстановительное заклинание. Подпитка вышедших из астрала являлась обычной процедурой, и маги-доноры были готовы к передаче энергии, но Тайгар, похоже, не испытывал в этом никакой необходимости. Совершив двойной переход через бестелесный мир, старик выглядел лучше, чем если бы ему пришлось взбираться на верхний этаж башни Мрака. Запавшие щеки покрыл слабый румянец, глаза блестели, и, чем бы ни кончилось его астральное путешествие, он имел все основания гордиться собой — преобразование было проделано мастерски. Другой бы на его месте пластом лежал, а Гроссмейстер…

— Благодарю за содействие. Все доноры свободны, — произнес Тайгар, вставая с кресла. Подозвал Вартара и, провожая глазами покидавших Чертог Средоточия Мудрости доноров-магов, вполголоса приказал: — Вели Ширтому подготовить аллата для связи с Бай-Баланом. Я хочу, чтобы Хималь нанял судно и вместе со своим отцом отправился к Танарину. Пусть Фарах прихватит верных людей и весь свой магический арсенал. А там, глядишь, настанет время и мне отправляться на «Убервель».

— Эге! Дело близится к развязке, — пробормотал Вартар, отправляясь выполнять распоряжение Верховного Мага. Вспомнив его слова о магическом арсенале и о том, что на борту «Убервеля» находится по крайней мере один Мглистый воин, покачал головой и задумчиво произнес: — Скверно придется тому, кто встанет у старика на пути к сокровищнице. За это дело он взялся всерьез, и вряд ли кто-нибудь сможет остановить его или хоть как-то помешать добраться до цели.

Батигар старалась не пропустить ни единого слова из речи Базурута, но едва улавливала ее смысл — в голову почему-то назойливо лезли мысли о кристалле Калиместиара, Мгале и Лагашире. Хотя чего о них думать, если кристалл, по словам Гиля, находился в данный момент у Хранителя веры, Мгал стоял в двух шагах от нее и обнимал за талию Лив, а Лагашир, сказавшись больным, остался в Золотой раковине. Отказ его принять приглашение Вокама выглядел более чем странно — посетить храм Обретения Истины в Священный день мечтал каждый житель империи, но далеко не все высокородные обитатели Ул-Патара, не говоря уже о простолюдинах, получали такую возможность. Однако причуды мага интересовали сейчас принцессу меньше всего, думать о них она решительно не желала, и все же…

— Мисаурэнь, это твои штучки? У меня такое чувство, будто кто-то в моих мозгах копается! — Девушка толкнула подругу локтем, но та была настолько поглощена речью Базурута, что не сразу поняла, чего хочет от нее Батигар. Когда же принцесса повторила свою жалобу, ведьма раздраженно фыркнула и сообщила:

— Это не в мозгах, а в волосах. Голову чаще мыть надобно!

Батигар вспыхнула и хотела высказать Мисаурэни все, что она думает по поводу ее поведения, сделавшегося в последнее время совершенно невыносимым, но тут стоявшие сзади высокородные возмущенно зашикали, а Хранитель веры, повысив голос, провозгласил:

— Повинуясь ниспосланному свыше пророческому видению, я буду умолять Предвечного зажечь в этом храме Священный огонь и явить волю свою, указав нам истинного наследника трона Эйтеранов!

Сойдя с отведенного многочисленным служителям Кен-Канвале помоста, Базурут замер перед другим помостом, на котором находились яр-дан, ай-дана и их свиты, и торжественно вошел в центральную из трех высоких арок, вырубленных из черного камня. Опустился на колени и склонил голову в позе величайшего смирения.

Гигантский зал, переполненный парчовохалатной знатью и бритоголовыми жрецами, затих, и отчетливо слышны сделались пронзительные выкрики глашатаев, которые, стоя в арочных проемах стен, повторяли с высоты третьего этажа сказанную Базурутом речь, дабы довести ее до сведения людей, со всех сторон окруживших храм Обретения Истины. Ул-патарцы и приезжие начали стекаться к древнему святилищу еще с вечера, но большинству из них не суждено было даже издали лицезреть пышные процессии, во главе которых яр-дан, ай-дана и Хранитель веры подошли к храму. Ранним утром, под грохот горбасов и звонкоголосое пение свернутых в тройное кольцо труб, с юга и с севера в столицу вступили войска, прошествовавшие в полном вооружении по безлюдным улицам и остановившиеся у подножия Храмового холма с таким угрожающим видом, что жаждущие зрелищ жители Ул-Патара и его окрестностей поспешили очистить площадь перед святилищем.

Ни для кого уже не было секретом, что тысячи Татиринга, Янеромбы и Мурмуба, спустившиеся по Ит-Гейре и вошедшие в столицу с севера, поддерживают яр-дана, под чьим командованием сражались и снискали себе немеркнущую славу, усмиряя взбунтовавшийся Чивилунг. Отряды же, пришедшие из южных провинций, наспех сколоченные из гарнизонов Мугозеби, Яликуве, Хутманга и других городов, вызваны были в Ул-Патар сторонниками ай-даны и Хранителя веры. Оба войска были настроены весьма решительно, горожане, заслышав об их приближении, запирали ставни и двери, а те, что собрались к стенам храма Обретения Истины и своевременно скрыться не успели, уже почитали себя покойниками. Обнажать оружие в Священный день считалось величайшим грехом, но до полудня ничто, казалось, не могло помешать приверженцам ай-даны и яр-дана сойтись в кровопролитнейшей сечи. Резни тем не менее каким-то чудом удалось избежать. Благодаря городским ичхорам, ночным стервятникам Мисюма и бритоголовым служителям Кен-Канвале, собранным неведомым ярундом в весьма внушительную рать, между южным и северным войском оказалась прослойка людей, сталкиваться с которыми не пожелал ни один «тысячерукий», дабы не настраивать против себя обитателей столицы, занимавших пока что выжидательную позицию.

Подошедшие к стенам храма Обретения Истины с севера и юга войска до сих пор были разделены горожанами, хотя настроение их заметно изменилось. Полуденное солнце не в состоянии было охладить разгоряченные головы, и все же охотников обнажить оружие изрядно поубавилось. Традиции в империи привыкли чтить, а уж когда Хранитель веры начал свою проникновенную речь и, завершив ее, преклонил колени в сердце святилища, чтобы обратиться к самому Кен-Канвале с просьбой о вразумлении и возвращении Холодного огня, угомонились даже самые крикливые, и вскоре на холме воцарилась такая же тишина, как и в храме. Воины, лавочники, рабы и мастеровые ждали чуда, пророчество о котором, облетев столицу, взбудоражило всех от мала до велика. И чудо было явлено взорам тех, кому посчастливилось оказаться в храме, а остальных оповестили о нем крики глашатаев:.

— Вспыхнул! Вспыхнул священный огонь Кен-Канвале! Радуйтесь, люди!

Крики глашатаев потонули в восторженном реве, родившемся в недрах храма, выплеснувшемся из него и подхваченном тысячами глоток обступивших святилище людей, забывших в этот удивительный миг обо всем, кроме чуда, подтверждавшего, что Предвечный по-прежнему печется о своих неразумных чадах.

— Огонь! Предвечный зажег Холодный огонь! Он не забыл нас! Он с нами! Слава Кен-Канвале! Слава Базуруту!

Храмовый холм кипел и гудел, взоры собравшихся были обращены к святилищу, которое, казалось, парило над людскими головами, над залитым солнцем Ул-Патаром — чудесным городом ступенчатых пирамид, белокаменных колоннад, триумфальных арок, буйно зеленеющих садов; городом столь большим и богатым, что кварталы бедноты не могли испортить открывавшийся на него с Храмового холма вид просто потому, что были неразличимы за голубым кантом рек и каналов, обрамлявшим его центральную часть со всех четырех сторон…

Едва восторженный рев,исторгнутый собравшимися в зале при виде Священного огня, вспыхнувшего в глубине черных арок, начал стихать, как из центрального их проема появился Хранитель веры. Он прошел через стену золотисто-зеленого пламени так величественно, что Мгал не мог не позавидовать выдержке выряженного в желтую парчу мошенника, сумевшего припрятать кристалл Калиместиара в глубине черной арки и выглядевшего при этом так, словно ему и в самом деле посчастливилось услышать Глас Божий.

Северянин оглянулся: высокородные взирали на Базурута с благоговением и обожанием, и ничего хорошего это яр-дану не сулило. «Ай-ай-ай! Хотя Вокам и хитер, но на этот раз он, кажется, оплошал! Кто бы мог подумать, что вера этих людей не ведает сомнений?» — с беспокойством подумал Мгал и навострил уши, ибо Базурут вновь занял место на левом помосте и поднял руку, готовясь поведать подданным империи волю Предвечного.

Вторая волна криков, вызванных шествием жреца через Холодный огонь, пошла на убыль, и, дождавшись тишины, Хранитель веры произнес громким, хорошо поставленным голосом, достигавшим самых отдаленных уголков зала:

— Возлюбленные братья и сестры мои! Ежегодно обращаемся мы в этот день к Предвечному, прося его ниспослать нам богатый урожай, удачу в делах, здоровье и многие лета беспечальной жизни. В этот же год помыслы наши должны быть об одном. Об одном просил я от вашего имени Предвечного. Просил о том, чтобы указал он нового Повелителя Земли Истинно Верующих. Просил, чтобы дал он вам знак, что слышит меня, а мне открыл имя того, кто достоин занять трон Эйтеранов после смерти Богоравного Мананга.

— Баржурмал! Тимилата! Баржурмал!.. — раздались неуверенные крики из-за спины Мгала.

Базурут сделал успокаивающий жест, прислушался к глашатаям, повторяющим его речь для стоящих на площади, и продолжал:

— С давних пор не возникало в империи споров по поводу того, кто наследует титул Повелителя империи. Мудрый Шак-Фарфаган раз и навсегда установил, кто имеет право претендовать на трон Эитеранов. Всем вам, однако, известно, что Богоравным Манангом не было занесено в «Книгу Наследников» ни имя дочери его — Тимилаты, ни Баржурмала, коего принято считать сыном Повелителя империи и рабыни для наслаждений. Не были и не могли быть занесены, ибо не случалось до сих пор такого, чтобы дочери Повелителя Махаили занимали его трон. И уж тем более никогда не всходили на престол империи дети рабынь.

Базурут сделал паузу, и донесшиеся из глубины зала гневные выкрики: «Не место Баржурмалу на престоле!» — подтвердили, что цели своей он достиг, во всеуслышание назвав яр-дана сыном рабыни.

— Только Предвечный, в неизреченной мудрости своей, мог верно ответить на вопрос: кого должны мы провозгласить Повелителем империи. Вы видите: Священный огонь вспыхнул в знак того, что Божественный Кен-Канвале услыхал нас и дал ответ. — Хранитель веры указал на пляшущие языки Холодного пламени, и Мгал, решив, что сейчас-то жрец и заговорит о принесении в жертву яр-дана, покосился на стоявшего за спиной Баржурмала Гиля, своевременно предупредившего «тысячеглазого» о замыслах Базурута.

— Повелевать империей должна Тимилата — законная дочь Богоравного Мананга! — возвестил Хранитель веры, делая ударение на слове «законная». — А дабы избавить Землю Истинно Верующих от смуты, дабы не нашлось в ней желающих воспротивиться воле Кен-Канвале, потребовал он принести ему в жертву сына рабыни. — Базурут направил указующий перст в сторону правого помоста. Послушных этому наказу осыплет Предвечный милостями своими, с супротивников же оного взыщет сурово! Коли не принесена будет жертва тотчас же, падет на страну мор и глад, начнется усобица великая и Хладный огнь пожрет села и города! Выжжет он нивы и леса, и возопят подданные империи о пощаде, да не услышит их Предвечный, отворотивший лик свой от ослушников!..

Голос Базурута, обретший силу набата, заставил поежиться даже Мгала и прижавшуюся к нему всем телом Лив. А Хранитель веры, окинув безмолвный зал горящим взором, сделал знак стоящим за его спиной ярундам, и из толпы желтохалатников выступил Рашалайн.

— Ведомо мне: обвиняют меня злопыхатели во многих грехах! — продолжал Базурут зычным голосом. — Знаю: даже явленный Предвечным Священный огонь не убедит их в истинности слов моих, не ложно волю Кен-Канвале толкующих! Так пусть же Рашалайн — великий предсказатель, прибывший к нам из Бай-Балана и пророчествами своими известный всему миру, — подтвердит сказанное мною! Были ему видения вещие ниспосланы, и есть тому свидетели: Ушамва и Ваджирол! Впрочем, слушайте сами пророка, чьи уста не осквернены ложью, а очи не затуманены блеском злата имперской казны, коей распоряжается наущаемый яр-даном Пананат как своею собственной.

Рашалайн простер руку к слушателям, открыл рот, но не произнес ни звука. Оцепенение, охватившее его, длилось всего несколько мгновений, однако и этого оказалось достаточно, чтобы ай-дана, сделав шаг к краю помоста, звонким голосом выкрикнула:

— Погоди! Повремени рассказывать нам о своих видениях, чужеземец! Пусть собравшиеся в этом древнем святилище высокородные выслушают прежде меня, раз уж мне назначено Предвечным воссесть на трон Эйтеранов!

— Говори, дочь Богоравного Мананга! — разрешил Базурут с таким видом, будто в его власти было заставить Тимилату замолчать.

Взгляды собравшихся устремились на ай-дану, окруженную чернокожими мефренгами и стражниками в ало-золотых одеяниях, прибывших в храм во главе с самим Гуноврасом.

— Да будет известно находящимся в этом зале, не напрасно называемом храмом Обретения Истины, а также и всем остальным подданным империи, — Тимилата прислушалась, проверяя, повторяют ли глашатаи ее слова для стоящих на площади, — что этой ночью я взяла в мужья яр-дана Баржурмала, а он назвал меня своей женой. Этой ночью души и тела наши соединились, и засвидетельствовано это ярундом Хетахором, в чьей добросовестности никто из собравшихся, полагаю я, не позволит себе усомниться…

Тишину, воцарившуюся в зале, можно было бы назвать зловещей, если бы не растерянное выражение лиц окружавших Хранителя веры ярундов. Слова Тимилаты явились для них полной неожиданностью и даже самого Базурута на какое-то время лишили дара речи.

Воспользовавшись этим, ай-дана подошла к Баржурмалу, и сын рабыни обнял ее за плечи. Жест этот был воспринят собравшимися как подтверждение ее слов, обещание защиты и вызов, брошенный тем, кто требовал принесения яр-дана в жертву.

— Ну что ж, послушаем ярунда Хетахора, — проскрежетал Базурут с единственной, похоже, целью выиграть время и собраться с мыслями.

Маленький седенький старичок, утопавший в роскошном желтом одеянии из негнущейся парчи, скрытый до этого момента от глаз высокородных мефренгами, среди которых Мисаурэнь углядела Шигуб и стоявшего подле нее Эмрика, выступил вперед и нетвердым, блеющим голоском произнес:

— Ай-дана Тимилата и яр-дан Баржурмал произнесли положенные обеты перед ликом Кен-Канвале в дворцовом святилище. Данной мне властью я скрепил их союз в присутствии Вокама, Пананата, Гуновраса и еще семерых высокородных свидетелей, собственноручно подписавшихся под брачным договором. Союз Тимилаты и Баржурмала не может быть расторгнут, ибо непорочность ай-даны была принесена на алтарь Предвечного.

Над головами мефренг взвилось, подобно воинскому штандарту, бело-красное полотнище, и, сообразив, что это — окровавленная кружевная простыня с брачного ложа ай-даны, Мисаурэнь едва не расхохоталась. Однако на мланго эта испачканная кровью принадлежность постельного белья произвела совершенно иное впечатление. Высокородные словно обезумели, и стены храма потрясли крики, слившиеся в неистовый рев:

— Многие лета! Слава! Счастья молодым! Ай-да-на! Ай-да-на! Яр-дан Бар-жур-мал! Яр-дан Бар-жур-мал!..

Мисаурэнь впилась взглядом в лицо Базурута, ожидая, что Хранитель веры немедленно прибегнет к тем крайним мерам, которые имелись, вероятно, у него в запасе на случай, если события выйдут из-под его контроля. Но Базурут, как это ни странно, ничем не выразил своего неудовольствия и вовсе не выглядел раздосадованным или разочарованным. Снисходительно улыбаясь, он терпеливо ожидал, когда высокородные вдоволь накричатся, как будто неожиданное замужество ай-даны не явилось для него тяжким ударом и не выставило его дураком в глазах всей империи.

— Теперь, как видите, вопрос о престолонаследовании решился сам собой, — обратилась Тимилата к собравшимся в храме, когда крики начали стихать. — Нам нет нужды выслушивать чьи-либо пророчества по этому поводу, и самое время, мне кажется, обратиться к Кен-Канвале с благодарной молитвой…

— Едва ли поспешность, проявленная высокочтимой Тимилатой при вступлении в брак с сыном рабыни, уместна во всех случаях жизни, — вкрадчиво изрек Базурут и, убедившись, что слова его несколько охладили восторг парчовохалатной знати, решившей уже было, что скоропалительное замужество ай-даны разом положит конец всем разногласиям и спорам, грозившим привести к большому кровопролитию, продолжал: — Видения, посланные Кен-Канвале, можно трактовать по-разному, но неразумно отмахиваться от них и от слов служителей его, как от докучливых мух. Радость и горе, счастье и беды — все в руках Предвечного, и пусть Священный огонь послужит напоминанием всем вам, что самые разумные на первый взгляд поступки, совершенные людьми, не всегда угодны Кен-Канвале, не говоря уже о поступках не слишком разумных. Совершая те или иные деяния, даже венценосные особы должны руководствоваться велениями Предвечного, а потому не лишним будет все же выслушать пророчества Рашалайна.

— Хранитель-то, как видно, не собирается униматься! — проворчала Мисаурэнь, тщетно пытаясь найти контакт с мозгом Базурута и не желая смириться с тем, что относится он к той самой породе людей, на которых чары ее не действуют. Рашалайна ей давеча удалось, для его же пользы, заставить помолчать несколько мгновений, которыми весьма удачно воспользовалась Тимилата, а вот получится ли этот фокус с Хранителем веры — предугадать было трудно. В отличие от Вокама, который, наслушавшись об удивительных ее способностях от Гиля, позаботился, чтобы она вместе со своими спутниками очутилась в ближайшем к помостам ряду высокородных, Мисаурэнь совсем не была уверена, что окажется в состоянии «придержать» Хранителя веры, хотя необходимость в этом, без сомнения, еще возникнет. Даже если Рашалайн измыслит самоё благоприятное пророчество для новобрачных, Базурут не успокоится, пока не учинит какую-нибудь отвратительную каверзу. Увидев, что он сделал с Марикаль, ведьма удостоверилась, что Хранитель веры способен на любую мерзость…

— Видение, которым удостоил меня Предвечный, в самом деле касалось Земли Истинно Верующих и показалось мне столь важным, что я счел своим долгом поведать вам о нем, — начал Рашалайн спокойным, умиротворяющим голосом, столь непохожим на бессвязные выкрики брызжущих слюной пророков, вещавших на базарах едва ли не каждого города империи, что высокородные против воли напрягли слух. — Я видел кровь и резню, зажженные на стенах гигантского дворца-пирамиды факелы и жертвоприношение, призванное отвратить гнев Кен-Канвале от Земли Истинно Верующих. Жертва была принесена и принята, и я, подобно высокочтимому Базуруту, решил, что избежать этого невозможно. Теперь я склонен трактовать увиденные мною образы по-другому.

Резня уже произошла в Золотой раковине, а факелы еще будут зажжены на крыше дворца Повелителя империи, возвещая о двух величайших событиях, принесших мир вашей стране. О свадьбе ай-даны и яр-дана и восшествии Баржурмала на отцовский престол. Что же касается жертвы, то разве невинность Тимилаты не была принесена ею на брачное ложе и не явилась тем лучшим, что могла она отдать ради блага своих подданных? Священный огонь вспыхнул, дабы подтвердить, что бракосочетание совершилось по воле Божественного Кен-Канвале и угаснет, не причинив никому вреда, если жители империи, чтя его волю и заветы предков, не поднимут в этот день оружия на родичей своих, единоверцев и земляков…

Речь Рашалайна лилась плавно и неспешно, завораживая слушателей, заставляя их по-новому взглянуть на пророчества Хранителя веры, и, внимая бывшему отшельнику, Гиль с гордостью думал о том, что не ошибся в старике. Какие бы видения ни посещали его, как бы ни любил он вкусно поесть, бестревожно поспать на мягком ложе, как ни хотелось ему обеспечить себе безбедную старость, Рашалайн говорил то, что должен был сказать мудрец, не считаясь с бедами, которые мог накликать на свою голову. Хотя, казалось бы, что ему, чужеземцу, до того, будут ли мланго резать друг другу глотки и приносить человеческие жертвы своему богу или сумеют избежать усобицы и сберечь империю, обитателям которой нет нужды опасаться за сохранность имущества и самой жизни? Так нет же, он говорил и говорил, забыв о собственной корысти и безопасности, будто и не догадывался, что за такую «поддержку» Базурут ему, чем бы дело ни кончилось, первому велит кишки выпустить…

Хранитель веры, впрочем, надобно отдать ему должное, от миротворческой речи Рашалайна с лица не спал, зубами скрипеть не начал и, дождавшись ее завершения, произнес, дружелюбно поглядывая на стоящих на соседнем помосте новобрачных:

— Я вижу, слова нашего заморского гостя пришлись вам по душе. Не стану опровергать их, каждый человек вправе по-своему толковать видения, посланные ему Кен-Канвале, однако обычно люди доверяют это дело ярундам и не раскаиваются. Случается, впрочем, что и ярунды, выдавая желаемое за действительность, ошибаются. Кто же ошибается на этот раз? Кто, неверно истолковав волю Предвечного, готов ввергнуть страну в пучину бедствий? По глубокому убеждению Рашалайна и Хетахора, поспешившего, не задумываясь о последствиях, объявить дочь Богоравного Мананга и сына рабыни мужем и женой, брак между ними является угодным Кен-Канвале. Я же продолжаю утверждать, что Баржурмал должен быть принесен в жертву. Такова воля Предвечного, и так, по законам божеским и человеческим, должно поступить. Ибо если не смущает высокородных, что мать яр-дана была рабыней, так, может, хотя бы напоминание о том, что он женился на собственной сестре, заставит их перестать восторгаться этим чудовищным во всех отношениях союзом, за признание которого все мы будем держать ответ перед Божественным Кен-Канвале?

— Тимилата сводная сестра яр-дана! Что ты предлагаешь? Брак заключен, о чем тут еще говорить?… — Шум в зале начал нарастать, но Базурут поднял обе руки и простер их над головами собравшихся, призывая их выслушать его до конца.

— Все мы хотим знать истинную волю Предвечного, не искаженную толмачами, сколь бы искусными они ни были. И мы можем узнать ее немедленно, не выходя их этого храма! Помните, мы находимся в святилище Обретения Истины! Зажженный Кен-Канвале священный огонь горит перед нами! Все вы видели, как я, верный служитель Предвечного, прошел сквозь Холодное пламя, и оно не причинило мне вреда! Так пусть же Тимилата и Баржурмал, у которых после свершения обряда бракосочетания одна судьба, тоже пройдут сквозь Священный огонь! Если союз их угоден Кен-Канвале, я первый назову Баржурмала Повелителем империи. Если же нет… Пусть гнев Предвечного поразит тех, кто так или иначе провинился перед ним, но минует невинных и избавит Землю Истинно Верующих от уготованных ей бед и напастей! — Базурут повернулся к соседнему помосту и громко вопросил: Скажи, Баржурмал, справедливо ли будет, если за грехи твои, вольные или невольные, неисчислимые беды обрушатся на всех обитателей империи?

— Нет! — Голос яр-дана впервые прозвучал в этот день в храме Обретения Истины, и высокородные, все как один, уставились на внебрачного сына Богоравного Мананга.

— Тимилата, готова ли ты пройти сквозь Священный огонь вместе со своим мужем и доказать тем самым, что он достоин быть Повелителем империи?

— Да! — гордо вскинув голову, крикнула ай-дана.

— О, Самаат! Да это же настоящее убийство! — пробормотал Гиль, продираясь сквозь толпу выряженных в цвета яр-дана Вокамовых джангов к Баржурмалу. — Пустите! Да пустите же! Яр-дан! Можно войти только в золотисто-зеленый огонь! Только в золотисто-зеленый, помни!

«Тысячеглазый» сделал все, что было в человеческих силах, стремясь обеспечить безопасность яр-дана. Лучники Ильбезара, ночные стервятники Мисюма, городские ичхоры, его собственные джанги и люди преданнейших сторонников Баржурмала, таких как Пананат и Азани, не спускали глаз с Базурута и окружавших его ярундов. Они следили за каждым движением жрецов, и все же предчувствие беды не покидало Вокама с начала Священного дня. Если бы опасность, грозящая Баржурмалу, исходила не от Хранителя веры, он не терзался бы попусту и давно нанес упреждающий удар, однако Главный жрец Кен-Канвале — не какой-нибудь зарвавшийся фор или наместник взбунтовавшейся провинции, и пока злоумышления его против яр-дана не станут явными и доказуемыми, даже самые исполнительные подчиненные «тысячеглазого» не осмелятся поднять руку на любимца Предвечного.

Испокон веку служители Кен-Канвале были опорой Повелителей империи, и Вокам не собирался ломать устоявшийся порядок вещей. Ему надо было всего лишь заменить Базурута каким-нибудь здравомыслящим ярундом, и все стало бы на свои места. И он, разумеется, сделал бы это, не подвергая Баржурмала ни малейшей опасности, будь у него в запасе хотя бы полгода. Но времени не было: внезапная смерть Мананга и восстание в Чивилунге способствовали укреплению власти Базурута больше, чем двадцатилетнее пребывание в должности Хранителя веры. А тут еще этот проклятый кристалл, привезенный Ушамвой и Ваджиролом из Бай-Балана…

Ситуация складывалась поистине отчаянная, и, если бы не появление чужеземцев, посланных, казалось, самим Предвечным, чтобы помешать осуществлению планов Базурута, Вокам не остановился бы перед убийством Хранителя веры, что ввергло бы империю в пучину гражданской войны, представлявшейся все же «тысячеглазому» меньшим злом, чем безраздельное владычество желтохалатников.

Сначала Вокам принял чернокожего юношу, вытащившего якобы Марикаль из застенков дворца Хранителя веры, за подсыла Базурута, однако после разговора с его товарищами пришел к убеждению, что, сколь ни невероятна рассказанная ими история, она, скорее всего, соответствует истине. Проверить кое-какие детали не составляло труда, но главное, эти люди были в самом деле теми, за кого себя выдавали. Предполагать, что они отправились из Бай-Балана в Махаили по наущению посланных Базурутом ярундов, было слишком нелепо, а подкупить их во время путешествия по империи Хранитель веры не успел бы просто потому, что те опередили всех гонцов, спешивших предупредить самого «тысячеглазого» о появлении светлокожих чужеземцев, пришедших из-за гор Оцулаго. Окончательно же убедило Вокама в их правдивости магическое действо по перенесению в тело безумной Марикаль души исфатейской принцессы — людей, обладающих подобными способностями, Базуруту трудно было подкупить или убедить выступить на его стороне. Они явно преследовали свою собственную цель, и Вокам охотно согласился отдать им кристалл Калиместиара в обмен на помощь, которую чужеземцы окажут ему в борьбе с Хранителем веры.

«Тысячеглазый» чувствовал: люди, знающие о свойствах кристалла, способного возродить Священный огонь, не меньше, а то и больше ярундов могут пригодиться яр-дану, и не упускал их из виду, как только они заняли отведенные им места в храме Обретения Истины. Потому-то он, услышав выкрикнутые Гилем предупреждения, не колеблясь, окликнул устремившуюся за Баржурмалом ай-дану:

— Тимилата, постой! Выслушай парня, он спасет вас от неминуемой гибели!

Успевший сбежать с помоста Баржурмал нетерпеливо оглянулся на ай-дану, и та, кивнув торопливо втолковывавшему ей что-то невесть откуда взявшемуся чернокожему юноше, ступила на деревянные ступеньки. Подала яр-дану руку и шепотом попросила:

— Позволь мне помолиться Предвечному, прежде чем войти в Священный огонь. Не бойся, это не займет много времени, — поспешно добавила она, заметив, что Баржурмалу не терпится пройти навязанное Базурутом испытание.

Вокам стиснул зубы, глядя на две фигурки, замершие у основания центральной арки, Холодный огонь в глубине которой горел особенно ярко. Слова Гиля разъяснили замысел Хранителя веры, и, если парень ничего не напутал, это будет последней пакостью Базурута. Коль скоро Баржурмал с Тимилатой выйдут из Священного пламени целыми и невредимыми, ему придется признать, что союз их угоден Предвечному. Если только Гиль не ошибся…

В алый цвет Священного огня добавилось желтизны, и он превратился в оранжевый. Потом в золотой. «Тысячеглазый» затаил дыхание и, когда в золотистом сиянии мелькнула прозелень, беззвучно прошептал: «Пошли!» И, словно повинуясь его мысленной команде, яр-дан с Тимилатой, не оглядываясь, устремились в глубину центральной арки. Языки золотисто-зеленого пламени коснулись тел новобрачных и скрыли их от глаз собравшихся в зале. Высокородные замерли. Окаменели ярунды. Застыли стоящие за спиной Вокама джанги, и в наступившей тишине «тысячеглазый» услышал шепот незаметно подобравшегося к нему Эмрика:

— Базурут попытается убить их, как только они выйдут из Холодного пламени.

Вокам кивнул. Именно так Хранитель веры и поступит, если молодым удастся выйти из арки. Но кольчуги двойного плетения пробить не так-то просто, да и Баржурмал не мальчик уже, сумеет оборонить свою жизнь. Лишь бы только он выбрался из этого подлого огня…

Зеленовато-синий цвет пламени сменился лиловым, потом малиновым, алым, оранжевым, и Вокам подумал, что Священный огонь не был ловушкой, уж слишком она проста — один раз увидев ее действие, даже слабоумный сообразит, что к чему. Изменения цвета и свойств Холодного пламени имели когда-то иной смысл и цель, но мерзавцы, подобные Базуруту, способны извратить и изуродовать все, к чему прикоснутся, и уж если он, Вокам, переживет этот день, то приложит все силы, дабы Хранителем веры в самое ближайшее время был избран кто-нибудь другой. Достойные люди и среди ярундов найдутся, а уж тогда…

Додумать, что сделает он с Базурутом, «тысячеглазый» не успел. Баржурмал с Тимилатой вышли из золотисто-зеленого сияния, и по храму пронесся вздох облегчения. Молодые прошли в сердце святилища, и Священный огонь не причинил им вреда! Кен-Канвале подтвердил, что ему угоден этот брак! Баржурмал будет Повелителем империи!

— Берегись! — крикнул Пананат, и в то же мгновение на краю отведенного ярундам помоста очутилось пятеро бритоголовых в кожаных безрукавках. В руках их мелькнули дротики, направленные в грудь Баржурмала.

Яр-дан бросился на пол, увлекая за собой ай-дану. Звон стальных наконечников о каменные плиты послужил сигналом ичхорам, цепь которых, отгораживавшая высокородных от помостов, распалась, воины ринулись на помощь Баржурмалу, пятившемуся под натиском бритоголовых. Лив и Мгал, подхваченные волной парчовохалатной знати, устремившейся к помостам, обнажили кинжалы, Батигар уцепилась за Мисаурэнь, обрушившую на бритоголовых волну панического ужаса. Будучи не в состоянии сосредоточиться, она не сумела накрыть цель ментальным ударом, но один из убийц все же выронил из рук боевой топор и завертелся на месте, перестав понимать, где он и что с ним происходит. Эмрик с Гилем разом метнули припрятанные ножи, Вокамовы джанги горохом посыпались с помоста, живым щитом отгораживая Баржурмала и Тимилату как от желтохалатных, так и от парчовохалатных убийц, немало которых оказалось среди высокородных, собравшихся в этот день в святилище…

— Глашатаи! Объявите, что на Баржурмала было совершено покушение, но яр-дан жив! — проревел Вокам. — Пусть лучники стреляют в каждого, кто обнажит оружие за стенами храма!

— Остановите Базурута! Жезл! Жезл! — крикнул Мгал, понимая уже, что предупреждение запоздало. Так вот зачем посланы были ярунды в Бай-Балан!

Черный с золотым навершием жезл, словно по волшебству оказавшийся в руках Базурута, изрыгнул сноп ярчайшего пламени, разметавшего джангов, ринувшихся к помосту жрецов. Следующая рукотворная молния превратила в обугленные головешки воинов, прикрывавших своими телами Баржурмала и Тимилату. Мгал замер подобно другим, осознавшим полное бессилие остановить Хранителя веры, вооруженного боевым жезлом Черных магов, но третьей молнии не последовало. Рашалайн, возникнув за спиной Базурута, изо всех сил толкнул его с помоста. От резкого толчка сбитый с ног жрец покатился по ступеням, вскочил, не выпуская из рук смертоносное оружие, и тут метательный диск, пущенный скуластой безбровой женщиной, впился ему в висок.

— Стойте! Хранитель веры мертв! Свершилась воля Кен-Канвале! провозгласил Рашалайн во всю мощь своего далеко не слабого голоса. Остановитесь! Довольно злобы и крови! Я… — Старец захрипел, из груди его проклюнулось окровавленное жало стилета, и замершая было схватка возобновилась с новой силой.

— Кристалл! Пойди и возьми кристалл, пока никто другой не наложил на него руку! — крикнула Лив северянину, и тот, ловко уворачиваясь от боевых топоров, мечей и кинжалов высокородных, джангов и жрецов, озверевших от вида крови и сознания неизбежной кары, которую Предвечный не замедлит обрушить на победителей и побежденных, посмевших обнажить оружие в храме, в Священный день, скользнул к черной арке и скрылся в золотисто-зеленом пламени.

— А потом? Что было потом? — спросила Сильясаль, и Батигар, нетерпеливо поглядев на дверь, за которой, по словам Мисаурэни, находилась Чаг, обретшая благодаря магическому искусству Лагашира, новое тело вернулась к рассказу:

— Потом под сводами храма раздался ужасный голос, возвестивший о том, что если нечестивцы, осквернившие храм, тотчас не бросят оружие, то будут немедленно сожжены Священным огнем. А поскольку схватка уже и так подходила к концу и надеяться сообщникам Базурута было не на что, они сложили оружие и запросили пощады. Но голос на самом деле принадлежал, конечно же, не Божественному Кен-Канвале, а Бемсу, который плыл вслед за нами по Ситиали и пробрался в храм Обретения Истины, чтобы поглядеть на нового Повелителя империи. Бемс похож на огромную бочку, глотка у него изрядная, и в первое мгновение многие поверили, что к ним обращается сам Предвечный.

— Я слышал его в Бай-Балане. Голосище у него и правда будь здоров, подтвердил Лориаль, тихонько перебирая струны певучей скейры.

— Ну а когда ярунды сдались? Что было дальше? — полюбопытствовал фор Азани, которого нанесенные йомлогом раны все еще приковывали к постели.

— Когда сторонников Базурута связали, Вокам объявил, что Правитель империи хочет обратиться к своим подданным с речью. Баржурмал был сильно обожжен выпущенными из магического жезла молниями, лицо его дергалось, а из глаз текли слезы. Уж не знаю, плакал он от боли или потому, что Тимилата только что скончалась от ожогов у него на руках, но, как бы то ни было, ему было очень плохо. Трижды начинал он говорить и так-таки ничего не сказал. Тогда на помост поднялся Ушамва. Встал рядом с Баржурмалом и сказал, что все население империи должно молиться о душах тех, кто осквернил храм и пролил в Священный день кровь единоверцев. Что ярунды в ужасе от совершенного Базурутом злодеяния и умоляют нового Повелителя империи не возлагать вину за содеянное недостойным Хранителем веры на всех служителей Кен-Канвале. Он сказал, что люди склонны заблуждаться, но момент божественного откровения настал и больше в империи не должно пролиться ни капли крови, ибо не может быть никаких сомнений в том, что Баржурмал возведен самим Предвечным на трон его Богоравного отца. Священный огонь был послан Кен-Канвале, дабы явить миру его волю, и, как и предсказывал Рашалайн, погаснет, не причинив никому вреда, когда порок будет наказан, а добродетель восторжествует. И Священный огонь действительно погас…

— Как жизнь Тимилаты. Вряд ли это можно назвать торжеством добродетели, — пробормотал фор Азани. — А как Пананат? Он, верно, сильно переживает из-за гибели ай-даны?

— Я почти не видела его. Он не отходит от Баржурмала. Кстати, говорят, лицо Повелителя так изуродовано ожогами, что он велел изготовить себе золотую полумаску, которая будет закрывать его правую щеку.

— Вот как? Мне тоже придется последовать его примеру. Только маска мне нужна на левую сторону лица. Силь, какую, ты полагаешь, маску я должен заказать: из золота, серебра или тисненой кожи?

Сильясаль наклонилась к фору и что-то зашептала ему на ухо.

— А что сделали с телами Тимилаты и Рашалайна? — спросил слепой певец.

— Повелитель распорядился после соответствующих церемоний поместить останки Тимилаты в склеп Эйтеранов. Он намерен воздать великие почести всем, кто сражался на его стороне, а тела предателей отвезти за город и бросить в отстойники с нечистотами. — Батигар услышала скрип отворяющейся двери и поспешно поднялась с кресла. — Мисаурэнь, это и есть…

— Марикаль? — Азани приподнялся с постели, и незабинтованную часть лица его исказила гримаса боли. Зная, что его несчастная сестра сошла с ума, он еще до Священного дня скрепя сердце дал Лагаширу согласие на переселение в ее тело души Чаг, но до сих пор не видел результатов работы Магистра.

— Батигар? — Вошедшая вместе с Мисаурэнью девушка несколько мгновений всматривалась в лицо принцессы, а потом бросилась к ней с распростертыми объятиями. — Сестра! Я ничего не понимаю! Где мы? Что со мной? Я ничего не узнаю! Хорошо хоть, ты тут и все мне разъяснишь!

— Ну, меня-то ты узнаешь? — Батигар прижала к себе девчонку, которая никак не могла быть ее старшей сестрой, и всхлипнула.

— Тебя — да! Но мои руки, ноги, мое тело… Я хочу взглянуть на себя в зеркало!

— Конечно, ты посмотришь на себя. Помнишь, сколько зеркал было у меня в комнате во дворце Бергола?

— Ты все еще не желаешь признать его своим отцом? — Девчонка нахмурилась, и Батигар с дрожью в сердце поняла, что перед ней в самом деле Чаг. Та самая Чаг, которая погибла на Глеговой отмели.

— Так сколько же зеркал было в моей комнате?

— Семь серебряных зеркал. По два на трех стенах и одно над столиком из зеленой яшмы, — не задумываясь, ответила Чаг и, указывая глазами на Азани, Сильясаль и Лориаля, спросила: — Что это за люди? Почему они так странно смотрят на меня?

— А Лагашир, он ничего тебе не говорил? — уклонилась от ответа Батигар.

— Он сказал, что я долго болела, но теперь все прошло. Возможно, я была нездорова, хотя мне кажется… Ведь это же полная чушь, клянусь Небесным Отцом! Разве могут за время болезни измениться руки, пальцы? Кстати, ты тоже меня сперва не узнала, признайся!

— Я… я все тебе объясню. — Батигар взглянула на Мисаурэнь, сделавшую шаг к двери комнаты, в которой Лагашир, замерев, внимательно прислушивался к разговору сестер, и обернулась к Азани и Сильясаль: — Мы выйдем на террасу?

— Конечно, принцесса. Потом, может быть завтра, когда ты сочтешь возможным… Я хотел бы поговорить с… твоей сестрой. — Голос Азани дрогнул, и он прикрыл правую половину лица рукой.

— Ты обязательно поговоришь с ней. И ты убедишься, что не зря позволил Лагаширу… Словом, ты не будешь разочарован! — горячо пообещала Батигар и потащила Чаг из комнаты.

— Тебе… тебе очень плохо? Ты жалеешь, что позволил им воспользоваться телом Марикаль? — шепотом спросила Сильясаль у Азани.

— Н-не знаю. У нее даже голос моей сестры… Надеюсь, они скоро уедут из Ул-Патара.

— Скоро уедут, — эхом отозвался Лориаль и неожиданно запел тихим и хриплым, совсем не похожим на свой собственный, голосом:

Глава пятая. СИНЯЯ ДОРОГА

Узнав о гибели Базурута и Тимилаты, Уагадар схватился за сердце и некоторое время напоминал огромного жирного карася, вытащенного из садка на берег и брошенного на самый солнцепек. «Все пропало! Пропало безвозвратно и невосстановимо! — билась у него в голове единственная мысль, повторяясь снова и снова на разные лады. — Все кончено! Пощады не будет! Вокам начнет дознание и перетрясет всю столицу, да что там, всю империю, искореняя сторонников Базурута по принципу: худое дерево надо рвать с корнем. „Тысячеглазый“ умеет быть беспощадным и с помощью мерзкого предателя Ушамвы, который, разумеется, будет избран новым Хранителем веры, прочешет Земли Истинно Верующих самым частым гребнем, дабы раз и навсегда покончить с замыслами служителей Кен-Канвале захватить власть в империи и сделать Повелителем ее Главного жреца Предвечного…»

Уагадар прел, потел и дрожал, пока где-то в бездонных глубинах сознания тенью всеядной рыбины не мелькнуло понимание, что империю-то Вокам прочешет вплоть до самых отдаленных и диких провинций, но империя — это еще не весь мир. И стоило толстому ярунду начать размышлять о том, куда надобно податься, дабы сберечь свою голову, как отчаяние покинуло его. Не взяв Уагадара с собой в храм Обретения Истины, Базурут, гневавшийся на него за провал затеянной в Золотой раковине резни сторонников яр-дана, сам того не ведая, оказал ему величайшую услугу. Он уцелел! Это — величайшее счастье, и надо быть совершенно безголовым, чтобы впадать в отчаяние, вместо того чтобы радоваться выпавшей на его долю удаче!

Строить далеко идущие планы времени не было, и все же Уагадар, загибая похожие на обрубки пальцы, четко определил стоящие перед ним задачи, ибо сознавал, что от того, как поведет он себя сейчас, будет зависеть вся его дальнейшая жизнь. Во-первых, надо немедленно бежать из Махаили. Во-вторых, собрать наиболее верных жрецов. В-третьих, прихватить с собой драгоценности, но при этом не жадничать. Наконец, в-четвертых, желательно решить, куда они направятся, покинув империю.

Последний вопрос требовал некоторого осмысления и, выгребая из потайных захоронок золото, отдавая распоряжения тем, кого он счел достойным сопровождать его, Уагадар лихорадочно обдумывал планы бегства, выбирая место, где ему предстоит заново начать жить. И в конце концов у него появился весьма недурной план, исполнение которого зависело от того, сумеет ли он договориться с одноглазым узником — светлокожим чужеземцем, привезенным Ваджнролом и подлым Ушамвой из Бай-Балана…

Подождав, пока стражник отопрет решетчатую дверь, ярунд сделал ему знак оставить его наедине с узником и вошел в камеру Заруга. Окинул взглядом скорчившегося в дальнем углу чужеземца и, вставив принесенный факел в укрепленную на стене державу, спросил:

— Насколько мне известно, ты служишь Белым Братьям и схвачен был в Бай-Балане при попытке завладеть кристаллом Калиместиара?

Заруг молча устремил на Уагадара единственный глаз. Он не собирался отрицать или подтверждать что-либо, да одетый в желтую парчу толстяк, похоже, и не ждал ответа.

— Кристалл, за которым ты охотился, судя по всему, похищен чужеземцами, прибывшими к нам из Бай-Балана. Вероятно, они намерены в ближайшее время покинуть империю и отправиться с ним к сокровищнице Маронды. Я предлагаю тебе принять участие в погоне за ними.

— У тебя недостаточно своих людей? — хрипло спросил Заруг.

— У меня мало людей. Кроме того, я объявлен вне закона и вскоре меня самого будут ловить на всех дорогах империи. — Уагадар не собирался лукавить по мелочам, чем лучше одноглазый будет представлять существующее положение дел, тем больше пользы из него удастся извлечь. — Я готов выпустить тебя из тюрьмы, помочь выследить похитителей кристалла и завладеть им. Я найму корабль, и мы доставим ключ от сокровищницы Маронды в страну Белых Братьев. Надеюсь, они сумеют отблагодарить нас.

— Почему бы тебе не сделать все это без меня и одному не получить причитающуюся награду? — поинтересовался Заруг безучастно, однако единственный глаз его загорелся таким жгучим огнем, что Уагадар понял: долго уговаривать узника ему не придется.

— Полагаю, из меня получится не слишком хороший грабитель. Да и Белые Братья отнесутся ко мне лучше, если ты замолвишь за меня словечко. Впрочем, если тебе понравилось сидеть в этом каменном мешке, можешь оставаться в нем и дальше. Ни времени, ни желания уговаривать тебя у меня нет.

— Будем считать, что ты меня уже уговорил. — Заруг пружинисто поднялся на ноги. — Постараюсь оправдать твои надежды. И, смею заверить, благодарность Белых Братьев за кристалл Калиместиара превзойдет самые смелые ожидания.

— Следуй за мной, — буркнул Уагадар, испытывая ни с чем не сравнимое облегчение.

Ваджирол говорил, что Заруг исключительно решительный, мужественный и целеустремленный человек, то есть как раз такой, какой надобен, чтобы выследить похитителей и завладеть кристаллом. Не вызывало у ярунда сомнений и то, что Белые Братья щедро отблагодарят его и, может статься, подыщут ему какую-нибудь почетную и не слишком обременительную должность. Тонкость заключалась в том, что Заруг во время плавания на «Кикломоре» мог пронюхать о скверном свойстве кристалла «запоминать» хозяина, извлекшего его из святилища, без которого он походил на ключ к сокровищнице не больше, чем первый попавшийся под ноги булыжник.

Если Заруг знал об этом, скажем, от Рашалайна, его пришлось бы немедленно убить, а ловкий человек был совершенно необходим Уагадару. К тому же, подсунув Белым Братьям ни на что не годный кристалл через одноглазого, ярунд хотя и вынужден был бы поделиться с ним наградой, получал прекрасную возможность использовать Заруга как прикрытие, когда станет ясно, что ключ от сокровищницы Маронды вовсе таковым не является. В настоящее время можно было, конечно, не беспокоиться о столь отдаленном будущем, однако Уагадар предпочитал заранее рассчитывать последствия всех своих поступков и весьма этим гордился.

Свернув из центрального коридора подземной тюрьмы в одно из боковых ответвлений, ярунд отодвинул плиту, прикрывавшую тайный лаз, и, пройдя по нему полторы сотни шагов, увидел пятно дневного света. Посланный им жрец уже открыл выход на набережную, где у основания широкой пологой лестницы их ожидала покачивавшаяся на волнах Главного канала бурхава.

— Для человека, объявленного вне закона, ты ведешь себя не слишком осмотрительно, — заметил одноглазый, забираясь в длинную лодку и любезно протягивая руку толстому служителю Кен-Канвале.

— Травля еще не началась, — коротко ответил Уагадар, не желая вдаваться в подробности. Потом ему придется кое-что рассказать этому головорезу, а пока лучше подумать о том, все ли дела он завершил в Ул-Патаре, который видит последний раз в жизни…

Вопросительные взгляды ерзающих на скамьях жрецов мешали ярунду сосредоточиться, и он решил было разъяснить им, что Баржурмал сейчас, скорее всего, принимает заверения в вечной преданности от несостоявшихся заговорщиков, уверяющих его, будто бы прибыли в столицу исключительно дабы засвидетельствовать ему свое почтение, но, раздумав, лишь успокаивающе махнул рукой. Вновь попытался сообразить, все ли сделано так, как должно, однако сосредоточиться ему мешала снова и снова возникавшая перед его внутренним взором выточенная из нефрита лягушка, обреченная из века в век созерцать вмурованных в камень золотых муравьев с рубиновыми спинками…

— Да покарает Кен-Канвале всех мудрецов, забивающих головы людские всевозможными аллегориями! — процедил Уагадар сквозь зубы и отдал сидящему на руле жрецу долгожданный приказ: — Правь к Энане. Да не смотрите вы на меня тухлыми глазами! Вокаму нынче не до нас, а когда спохватится, поздно будет погоню посылать. Подумайте, что бы с вами было, окажись вы с Базурутом в храме Обретения Истины! Может, это вас хоть как-то утешит!

— Лучше уж не думать, — проворчал кто-то за спиной ярунда. Жрецы сумрачно закивали бритыми головами, а Заруг мечтательно улыбнулся, подставляя лицо ласковому вечернему солнцу. Из-за шрама, рассекавшего верхнюю губу, улыбка одноглазого показалась Уагадару столь жуткой, что он поспешил отвернуться. И в душу его закралось сомнение: верно ли он поступил, освободив из темницы этого чужеземца, обладавшего внешностью заматерелого убийцы?..

Слова прощания были произнесены, и костер на Ковровой площади запылал. Имперцы твердо верили, что души предсказателей, пророков и служителей Кен-Канвале должны отправляться на небо в окружении пламени и дыма, и никто из чужеземцев не воспротивился их желанию устроить Рашалайну огненное погребение.

Лагашир сильно сомневался, что старик обладал пророческим даром, и совершенно точно знал, что тот начисто лишен магических способностей, но имело ли это какое-нибудь значение для Баржурмала, обязанного ему жизнью высокородных и простолюдинов? Они хотели видеть в этом прибывшем из-за моря старце великого пророка, посланного Кен-Канвале, дабы спасти их юного Повелителя от козней предателя Базурута, и уже слагали о нем песни и баллады, так стоило ли их разочаровывать? Рашалайн мечтал остаться в памяти людской провидцем, запросто беседующим с небожителями, и желание его исполнилось. Искусный артист, мудрый и добрый человек, заслуживавший, по мнению Магистра, неизмеримо большего уважения, чем тот, кому благодаря врожденному дару открывались картины грядущего, совершил перед смертью деяние, которое, как и было предсказано Астием, изменит судьбу мира.

Пророчество это, известное прежде в Махаили разве что нескольким жрецам и за двое суток облетевшее столицу и ее окрестности, воспринято было мланго как непреложная истина. И хотя раньше Лагашир был уверен, что придумано оно было самим Рашалайном для придания себе веса в глазах непросвещенных, теперь,глядя в пляшущие по душистым стволам погребального костра языкам пламени, маг усомнился в этом и неожиданно для себя пришел к мысли, что все могло быть совсем по-другому.

Трудно, почти невозможно представить, чтобы юноша, искренне любивший и почитавший Астия, приписал своему учителю слова, которые тот не произносил. Даже если ему очень хотелось их услышать. Не логичнее ли предположить, что именно пророчество Астия изменило жизнь его ученика? Что если оно послужило тем самым фундаментом, на котором Рашалайн воздвиг здание своей жизни? Что если, желая быть достойным того будущего, которое предрек ему учитель, он из ничем не примечательного парня превратился в мудреца, молва о котором достигла Земли Истинно Верующих и побудила Базурута привлечь его на свою сторону? Пожалуй, это выглядело более правдоподобно и заставляло взглянуть по-новому как на самого Рашалайна, так и на Астия, сумевшего разглядеть в ученике, не обладавшем ни магическими способностями, ни пророческим даром, что-то иное, быть может, даже более важное, позволившее признанному пророку сделать предсказание, сбывшееся, в отличие от многих других, в полной мере…

— Этот Рашалайн, он и правда был таким удивительным человеком? спросила Чаг, стоявшая между Лагаширом и Батигар. — Как жаль, что я не познакомилась с ним!

— Общение с мудрецами не всегда приносит радость, — произнесла Батигар, припомнив, что именно Рашалайн назвал ей имя ее настоящего отца. Лагашир взглянул на принцессу с удивлением — подобная мысль не раз приходила ему в голову. А потом он подумал о том, согласился бы Рашалайн, останься он в живых, отправиться с ними к сокровищнице Маронды?

Вопрос, заданный им самому себе, был не праздным, ибо после того, как душа Чаг возродилась в теле Марикаль, Магистр почувствовал странное смятение чувств. Его раздирали противоречивые желания, чего прежде с ним, сколько он себя помнил, никогда не случалось. Ему хотелось исполнить свой долг перед Черным Магистратом и попасть в сокровищницу Маронды, и это было вполне естественно. Но еще больше он желал остаться в Ул-Патаре и жить с Чаг, забыв о Черных магах и Белых Братьях, предоставив другим изменять границы государств и судьбы мира. Детям, которые у них рано или поздно родятся, нужен дом. Тащить Чаг, выглядевшую в новом теле хрупкой девушкой, к сокровищнице Маронды было жестоко и неразумно, а при мысли о том, что он может потерять ее во второй раз, кулаки мага сжимались сами собой.

При этом хуже всего было сознавать, что обе исфатейские принцессы и даже Мисаурэнь произвели на Баржурмала и его окружение самое благоприятное впечатление, и, изъяви они такое желание, новый Повелитель империи с радостью позволил бы им остаться при своем дворе. Азани, впервые увидев Чаг, хотел, чтобы она как можно скорее покинула Ул-Патар, но в конце первой же беседы умолял ее никуда не уезжать и заменить ему потерянную сестру. Высокородные господа — юные шалопаи, зрелые мужи и крепкие еще старцы — взирали на Батигар и Мисаурэнь глазами, полными неги и обожания, и можно было с уверенностью предсказать, что через день-дна девушкам придется буквально отбиваться от женихов и знатных дам, желающих оказать покровительство попавшим в затруднительное положение красавицам-чужеземкам. Исфатейские принцессы и знатная госпожа из далекого Чилара были сверх меры обласканы парчовохалатными обитателями Ул-Патара, однако Черный маг без роду без племени оказался в их среде нежеланным гостем. И даже изобрети он себе своевременно подходящую родословную, это едва ли могло что-то изменить. Несмотря на изысканные манеры его, высокородные чувствовали в нем чужака, человека, вылепленного из другого теста. И, главное, он навсегда останется для них магом. А воспоминания об оружии, которым была убита Тимилата, оружии, сработанном Фарахом — Черным магом из Бай-Балана, к услугам которого вздумал прибегнуть Базурут, — не скоро изгладятся из памяти мланго…

— Госпожа, ты не передумала и все еще собираешься покинуть столицу после церемонии прощания с женой Повелителя? — спросила у Чаг подошедшая к ним Кульмала, и сердце Лагашира болезненно сжалось.

— Да, завтра после полудня мы отправимся в путь. Вокам распорядился оказывать нам всяческое содействие, Мгал и Эмрик заняты подготовкой необходимого снаряжения и обещали, что уже к вечеру все будет готово, ответила Чаг убийце Базурута. Она уже начала привыкать, что с ней раскланиваются и вступают в разговор совершенно незнакомые люди, а Кульмалу, казалась, знала всю жизнь. Когда она упомянула об этом в разговоре с Лагаширом, тот ощутил странную пустоту внутри и подумал, что, может быть, напрасно переживает, и скорейший отъезд из Ул-Патара — наилучший выход не только для него, но и для Чаг. Писавшие о кольцах Тальога мудрецы упоминали о таком пренеприятнейшем явлении, как «память тела», но причины, пробуждавшие ее, не называли…

И все же Лагашпру не хотелось покидать империю, ибо помимо всего прочего в нем росло чувство вины перед своими спутниками. Если он войдет с ними в сокровищницу Маронды, то должен будет исполнить свой долг и позаботиться о том, чтобы у знаний древних был только один хозяин — Черный Магистрат. О том, как лишить Мгала, Эмрика и всех остальных возможности воспользоваться обретенными сокровищами, Магистр старался не думать, поскольку знал — убеждения тут не помогут. С другой стороны, маг был убежден, что, расстанься он с Мгалом и его товарищами, Черный Магистрат не откажется от намерения завладеть знаниями древних, а уж посланцы Тайгара наверняка не станут церемониться с соперниками.

До поры до времени он мог убаюкивать свою совесть тем, что, в отличие от других Черных магов, постарается избегать кровопролития, но интуиция подсказывала: знания, сокрытые в сокровищнице, не удастся разделить мирно, даже если он попробует сделать это вопреки воле Гроссмейстера. Вероятно, они вообще не могут быть поделены и должны стать достоянием единомышленников. В то же время, памятуя рассказ Батигар о столкновении Мгала с Фарахом, он сознавал, что сумеет победить северянина и его друзей, только нанеся им внезапный, сокрушительный удар. Предательский удар в спину — почему бы, в конце концов, не назвать вещи своими именами? И тогда ему неизбежно придется столкнуться с Чаг, ибо предательства старшая исфатейская принцесса, в чьем бы теле ни пребывала ее душа, не простит никому…

Словом, как ни поверни, картина получалась неприглядная, и слабым утешением служило лишь то, что, добравшись до сокровищницы Маронды, отряд их, надо думать, сильно поредеет и кажущиеся сейчас неразрешимыми вопросы отпадут сами собой. Верилось в это, впрочем, с трудом — судьба, как успел убедиться на собственном опыте Магистр, большая мастерица задавать хитрые задачки и завязывать тугие узелки, развязывать которые приходится простым смертным, вне зависимости от того, хотят они того или не хотят, умеют или нет…

— О чем это ты задумался? — Чаг ласково взяла Лагашира под локоть. Скажи, почему ты выбрал для меня это тело? Я чувствую себя в нем слишком молодой и даже думать начала совсем по-другому. Или, может, это не из-за тела, а оттого, что душа моя была заключена в кольцо Тальога?

— Я выбрал для твоей прекрасной души лучшую из возможных оболочек. Хотя и она недостаточно хороша для тебя, — ласково пробормотал Лагашир, с наслаждением вдыхая очаровательный аромат волос прижавшейся к нему девушки. Вот только чей это аромат: Чаг или Марикаль — понять он не мог, сколько ни напрягал память и воображение…

Стоящие на палубе широкого низкобортного суденышка мефренги оттолкнулись шестами от набережной Большого дворца, и его немедленно подхватило течение Главного канала:

— Ты не жалеешь, что чужаки увозят с собой кристалл Калиместиара? обратился Пананат к Баржурмалу, правую половину лица которого прикрывала золотая полумаска. — Позволив им взять кристалл и отпустив с ними мефренг, не проявил ли ты излишней щедрости, мой Повелитель?

— Я не собираюсь снаряжать экспедицию к сокровищнице Маронды и не считаю кристалл Калиместиара священной реликвией, которая принесет благоденствие Земле Истинно Верующих. Мы долго говорили с Ушамвой, и он согласился, что в нынешнем положении известие о возвращении кристалла в храм Обретения Истины может вызвать новые волнения и ничего не добавит к одержанной нами победе.

— Меня удивляет, что ты решил помочь Ушамве сделаться Хранителем веры. После того как он сговорился в Бай-Баланс с Черным магом и привез Базуруту боевой жезл, я бы не стал доверять ему столь безоглядно, — с сомнением проговорил Бешеный казначей, глядя на удаляющееся судно, которое должно было доставить в Адабу чужеземцев, присоединившихся к ним мефренг и слепого певца, пожелавшего вернуться в Бай-Балан.

— Он заблуждался относительно намерений Базурута и после гибели Ваджирола решил перейти на нашу сторону. Известно ли тебе, что это он собрал желтохалатников из всех ул-патарских храмов и велел им, от имени Хранителя веры, конечно, предотвратить столкновение между моими войсками и мятежниками из гарнизонов южных провинций? К тому же Вокам одобряет мое решение и считает Ушамву лучшим претендентом на должность Хранителя веры.

— Ну, раз уж ему доверяет сам «тысячеглазый», то и говорить не о чем.

— Кстати, именно Вокам посоветовал мне позволить чужеземцам увезти кристалл Калиместиара.

— Я слышал, он обещал им его в награду за оказанные тебе услуги. Слово «тысячеглазого» — закон, однако кристалл мог бы сослужить тебе хорошую службу в будущем…

— Да что вам всем дался этот кристалл? — раздраженно передернул плечами Баржурмал. — Если даже Хранитель веры счел возможным утаить от народа эту святыню, то какую пользу сможем извлечь из нее мы? — Баржурмал перегнулся через ограждение верхней террасы Большого дворца, пытаясь догадаться, о чем беседуют Азани и Кульмала, оживленно жестикулируя и смотря вслед уплывающему суденышку.

— У Базурута были причины скрывать, что Ваджирол и Ушамва привезли кристалл в столицу. Чтобы продемонстрировать свое могущество, он постарался убедить высокородных, будто Кен-Канвале зажег Священный огонь, вняв его молитвам. А это, как ты понимаешь, совсем не то же самое, что возродить Холодное пламя при помощи кристалла. Тогда бы вся слава досталась тем, кто сумел привезти эту вещицу из-за моря, а какая Базуруту с того корысть?

— Верно. Потому-то я и ожидал, что Ушамва заговорит о кристалле, но он не коснулся этой темы. Когда же я намекнул ему, что возвращение кристалла в святилище будет способствовать укреплению его авторитета среди жрецов и парчовохалатной знати, он сказал, что из-за такой малости не стоит будоражить население Ул-Патара.

— Хм-м… Сказано недурно. Ну а мефренг почему ты прогнал со службы? Прости, если я кажусь тебе слишком докучливым, но мне хотелось бы понимать приказы нового Повелителя империи.

— Признайся лучше, что ты изо всех сил стараешься отвлечь меня от мыслей о Тимилате, гибель которой лежит на моей совести тяжким грузом, невесело усмехнулся Баржурмал

— При чем тут Тимилата?! — не вполне искренне возмутился Пананат. Меня действительно интересует, чего ради ты отказался от услуг чернокожих воительниц и нарушил старинную традицию…

— Я поклялся, что в моей стране не будет наемников, а эти девки умеют только убивать. Да и этому обучены неважно. Поселившись в империи, они не пожелали перенять наши обычаи и продолжали поклоняться богам своего народа. Зачем мне такие подданные? Я предложил им службу в любом провинциальном гарнизоне, но какая-то чернокожая, приплывшая с чужеземцами по Ситиали, уговорила соплеменниц отправиться на поиски сокровищницы Маронды. Вот и пусть ищут счастья за морем.

— А ведь ты мог бы послать к сокровищнице своих людей, чтобы они завладели знаниями древних, — попытался вернуться Пананат к прежней теме, но Баржурмал погрозил ему пальцем, показывая тем самым, что заметил неуклюжую хитрость Бешеного казначея.

— В другое время я бы так и поступил, но сейчас мне не до чужих сокровищ. Нам бы собственное добро сберечь. Прискакавший утром гонец сообщил о мятеже в Мугозеби.

— Да, я слышал об этом. Дурные вести.

— Слышал? — повторил Повелитель империи, не в силах скрыть удивление и недовольство. — Но об этом не знает пока никто, кроме меня и Вокама! Гонец был предупрежден, что должен хранить это известие в секрете, и если он не умеет держать язык за зубами…

— Гонец, надо думать, был нем как рыба, да я его и не видел, — прервал Баржурмала Пананат, — просто у имперского казначея есть свои способы получать интересующие его сведения.

— А-а-а… Может быть, ты хочешь поделиться со мной еще какими-нибудь новостями?

— Предчувствиями, которые редко меня обманывают. Мятежники Мугозеби, даже после ухода наших гарнизонов, не отважились бы выступить против империи, не заручившись поддержкой соседних провинций. Через несколько дней мятеж перекинется в Хутманг и Яликуве, а потом доберется до Адабу.

— Ты понимаешь, что говоришь?! Это же вся южная часть страны!

— Прости, Повелитель, но гневаться за это ты должен не на меня, а на Базурута.

— Куда же, спрашивается, смотрит Вокам?! И после: этого он имеет наглость носить титул «тысячеглазого»? Да заберет его Агарос!.. — Лицо Баржурмала налилось кровью, и он немедля бросился бы на розыски Вокама, если бы Пананат почтительно не придержал его за руку.

— Усмири свою ярость, Повелитель. Вокам сохранил для тебя столицу, а это главное. Призванные Базурутом с юга войска уже выступили в обратный путь. Положение не столь уж бедственное, как может показаться, хотя по-требутеся немало времени и сил, дабы искоренить зло, посеянное прежним Хранителем веры.

— Не понимаю, как можешь ты спать спокойно и болтать о всяких пустяках, вроде какого-то кристалла и горстки нгайй, зная, что держава разваливается на части!

— В делах управления империей нет пустяков. Опасаясь накликать беду, я бы не стал опережать события и говорить тебе о своих предчувствиях, если бы не видел, с какой симпатией ты относишься к этим чужакам. Еще не поздно остановить их, дабы не угодили они в лапы мятежников.

Баржурмал задумался, облокотившись на ограждение террасы, и после некоторых размышлений отрицательно покачал головой.

— Они не поверят в мои добрые намерения, и винить их за это нельзя. После всего, что они здесь видели, империя должна представляться им разлагающимся трупом, в котором копошатся мерзкие черви, стремящиеся пожрать друг друга, дабы завладеть смердящими останками великана.

— Ну знаешь! Это уже слишком даже для сына Богоравного Мананга!

— Я же не говорю, что вижу мою страну такой! Но они имеют основания думать именно так. И я не желаю убеждать этих чужаков в том, что забочусь об их же собственном благе! У меня есть дела поважнее, пусть плывут!

— Ты боишься того, что они, борясь за свою свободу и право плыть куда им вздумается, используют колдовство? — спросил Пананат, и Баржурмал, ничуть не удивляясь проницательности Бешеного казначея, подтвердил его догадку:

— Если они могут доставить немало хлопот нам, то, без сомнения, сумеют досадить и мятежникам. Я буду чувствовать себя неуютно, если они вернутся. Гляди, как сгорбился Азани! Его тоже не обрадует возвращение чужаков, разлука с преображенной сестрой и так далась ему нелегко.

Пананат взглянул на бредущих по набережной людей, провожавших чужаков в далекий путь, и неулыбчивые губы его сжались в прямую линию.

— Возможно, событиям и впрямь следует позволить развиваться своим чередом. Восстание в южных провинциях меня не особенно тревожит — с ним мы так или иначе разберемся, вопрос лишь в том, скольких жизней и золота это будет стоить. По-настоящему страшит другое: если чужаки доберутся до сокровищницы Маронды и сумеют проникнуть в нее, не сочтут ли они империю Махаили тем самым местом, которое больше всех прочих нуждается в знаниях древних? На свете нет людей страшнее, чем те, кто намерен осчастливить мир, переделав его на свой лад. И если знания, сокрытые в сокровищнице, сделают этих чужеземцев хотя бы вдвое могущественнее, чем они есть, я имею в виду мага, переселившего душу своей возлюбленной в тело Марикаль, то боюсь, ими овладеет искус усовершенствования мироздания. А это, чует мое сердце, будет пострашнее, чем все козни Базурута, на свой манер тоже стремившегося к совершенству.

— Ты полагаешь, друзья Рашалайна станут навязывать кому-нибудь свою волю? Тогда, позволь тебе заметить, ты стал еще подозрительнее Вокама, и это тебе совсем не к лицу, — усмехнулся Баржурмал. — Добраться до сокровищницы Маронды не так-то просто, проникнуть в нее почти невозможно… А жаль. Мир наш несовершенен, и я бы не возражал, чтобы какой-нибудь добрый волшебник слегка подправил его. Хотя ты и казначей, но, верно, заметил, что сейчас расплачиваться за глупость, недальновидность и доверчивость приходится не золотом, а кровью.

— К сожалению, это так, мой Повелитель. Однако если Хранитель веры потребовал принести в жертву сына Богоравного Мананга, страшно подумать, какую цену запросит «добрый волшебник». Особенно если он будет из числа тех, кто и без знаний древних способен создать боевой магический жезл, с которым ты имел возможность познакомиться в святилище Обретения Истины.

Баржурмал хотел почесать обожженную щеку, но пальцы его наткнулись на гладкую поверхность золотой полумаски, и он подумал, что в словах Пананата определенно что-то есть. Не поговорить ли с Вокамом о том, чтобы тот отправил своих людей приглядеть за чужеземцами?..

Принесенное соглядатаями Уагадара известие о том, что по Энане спускается судно с тремя десятками мефренг и полудюжиной светлокожих чужеземцев на борту, согнало с бледного лица Заруга последние краски и заставило сердце его учащенно забиться. Удача наконец-то улыбнулась ему, не зря в Атаргате говорят: если будешь терпеливо сидеть на пороге своего дома, когда-нибудь мимо крыльца пронесут труп твоего врага.

Заруг, впрочем, не ждал от судьбы столь многого, да, пожалуй, вид плывущих по Энане трупов Мгала, Эмрика и Гиля не доставил бы ему такого удовольствия, как сознание того, что он может в ближайшее время собственноручно умертвить этих людей. Если бы их убил кто-нибудь другой, это не особенно обрадовало бы Белого Брата, подмастерья третьего цикла, претерпевшего от северянина и его дружков бессчетное множество обид и оскорблений. Пущенная в грудь стрела, похищенный из родового святилища Амаргеев в Серебряном городе кристалл Калиместиара, скитания и лишения, выпавшие на его долю в Чиларских топях, потеря глаза в схватке с мечезубом, кораблекрушение, заточение на «Кикломоре», а потом в подземной тюрьме Хранителя веры… О, за все это он должен расплатиться сам! Он заслужил это право своим упорством и мужеством, своим терпением и верой в то, что рано или поздно боги вознаградят его за страдания и жертвы, принесенные им ради достижения поставленной цели…

Две бурхавы, в каждой из которых сидело по дюжине беглых служителей Кен-Канвале, следовали в некотором отдалении за суденышком мефренг, не привлекая к себе внимания чужеземцев и прибрежных жителей. По Энане, как по широкому оживленному тракту, с юга на север и с севера на юг беспрерывно двигались вереницы лодок, и выряженные торговцами жрецы, предусмотрительно скрывшие бритые головы под соломенными шляпами, на вид почти не отличались от рыбаков и купцов средней руки, добывавших пропитание, трудясь в поте лица своего на Синей дороге, начинавшейся у стен белокаменной Адабу и заканчивавшейся в столице империи — городе пирамид Ул-Патаре.

Выследить похитителей кристалла, как Заруг и предполагал, оказалось несложно. Следовать за ними, не вызывая подозрений, тоже было нетрудно: бурхавы со жрецами то обгоняли «Шау-Майса» — «Несущего удачу», то намеренно отставали от него, однако за пять дней Заругу еще не представилось ни единого случая, когда он мог бы похитить кристалл и свести счеты с ненавистными приятелями Мгала. Проклятых чернокожих девок было слишком много, чтобы открыто напасть на чужеземцев, к тому же среди служителей Кен-Канвале только шестеро умели обращаться с оружием, остальные же являлись балластом, кормом для меча северянина, не расстававшегося с оружием даже во время коротких прогулок по маленьким прибрежным городам и селениям.

Кристалл он, не изменяя своим привычкам, держал в кармашке широкого пояса, и, если бы Заругу с полудюжиной бывших стражников дворца Хранителя веры удалось устроить засаду на какой-нибудь узкой улочке, они безусловно справились бы с Мгалом и его золотоволосой подружкой, повсюду ходившей за ним по пятам и тоже, судя по всему, недурно владевшей мечом. Но, чтобы от засады был толк, надобно правильно угадать, куда направляется северянин, а это пока что у одноглазого не очень-то получалось. Напрасно он подкарауливал его на базаре в Нарране, напрасно поджидал среди развалин древнего храма в Хайшарваре. Проклятый северянин был непредсказуем, да и на суше оставался недолго, ибо «Шау-Майс» причаливал к берегу в сумерках и снимался с якоря на рассвете.

В маленьких деревушках, подле которых останавливалось суденышко мефренг, Заруг вообще предпочитал не появляться, дабы спутники Мгала ненароком не опознали его самого или Уагадара. Причалив неподалеку от выбранного чужаками для ночлега селения, одноглазый всякий раз посылал жрецов следить за ними, уповая на счастливый случай, который отдаст северянина и кристалл в его руки. Не может того быть, чтобы Мгалу с подружкой не захотелось как-нибудь вечерком уединиться, дабы полюбоваться звездами, послушать плеск ночной реки, посидеть обнявшись на берегу Энаны, наслаждаясь прохладным воздухом, напоенным сказочным ароматом раскрывающей нежно-розовые цветы только после заката солнца тафианы.

Вечер, однако, проходил за вечером, и Эмрик с одной из нгайй в самом деле уединялись среди буйной прибрежной растительности, Лагашир с девицей, в которой Уагадар с изумлением признал Марикаль, ворковали на берегу Энаны, Батигар и Мисаурэнь громко спорили о чем-то, оставаясь одни на борту «Шау-Майса», но Мгал предпочитал отсиживаться в деревенских трактирах и лишний раз у реки не показываться — за день успевал на нее налюбоваться.

Заруг скрежетал зубами. Он с удовольствием пустил бы кровь любому из спутников Мгала, но вынужден был выжидать и терпеливо выслушивать сетования жирного ярунда на непредусмотрительность Базурута, обилие москитов, дрянную пищу и неспособность своего одноглазого сообщника справиться с порученным делом. Радостное опьянение, охватившее Заруга после выхода из подземной тюрьмы, мало-помалу начало сменяться глухим раздражением. Возмездие откладывалось со дня на день, и по мере того, как одноглазый убеждался, что расправиться со всеми тремя негодяями ему никоим образом не удастся, он становился все мрачнее и мрачнее, а по утрам был и вовсе похож на грозовую тучу.

Сознание того, что люди, смерти которых он желал всем сердцем, находятся совсем рядом и как ни в чем ни бывало, наслаждаются жизнью, могло вывести из себя кого угодно. Жрецы старались держаться от жутковатого чужака как можно дальше, особенно после проведенной в прибрежных зарослях ночи, отнюдь не способствовавшей поднятию настроения, и Заруг был несколько удивлен, видя, что разбудивший его Нуньят не спешит незаметно исчезнуть, пока он выпутывается из плаща и разминает задеревеневшее от спанья на голой земле тело.

— Чего застыл, как истукан? Хочешь сказать что-то, так не молчи! Ну, что пялишься?

— Мы выследили их! Подружка Мгала задумала выкупаться в реке, и он отправился следом за ней.

— Ау-вау-а! — Заруг издал возглас, отдаленно напоминающий вой загонщиков, и, вскочив на ноги, скомандовал: — Буди бритоголовых! Сможем мы добраться до северянина вдоль берега или поплывем на бурхавах? Далеко это? Успеем отрезать его от деревни?

— Успеем, если пойдем по берегу, тут недалеко. Уа-гадар уже поднял людей, и они ждут твоих распоряжений.

— Ах вот как! — Окинув с кряхтением поднимавшихся с примятой травы жрецов ненавидящим взглядом, Заруг зашипел от отвращения к этим изнеженным, решительно ни на что не годным слизням, попущением неведомо какого божества принявшим человеческий облик, и хриплым со сна голосом распорядился: — Пусть стражники вооружатся и следуют за мной! Остальные готовьте бурхавы! Уагадар, все должны сидеть на веслах к нашему возвращению!

Нуньят, не дожидаясь понуканий, скользнул в окружающие поляну заросли, и Заруг вместе с бывшими стражниками дворца Хранителя веры устремился за ним.

Из слов провожатого следовало, что Мгал и Лив поднялись вверх по течению и оказались между деревней и поляной, на которой заночевали жрецы. Выбравшись из тянущихся вдоль реки зарослей на обочину поля, бывшие стражники со всех ног устремились к деревне. В прозрачном утреннем воздухе были отчетливо видны тростниковые крыши ближайших домов, из которых в любое мгновение могли появиться вышедшие покормить скотину женщины, — деревенский люд, как известно, поднимается рано.

Следуя по пятам за Нуньятом, Заруг сознавал, что нападать сейчас на Мгала — чистое безумие: приятели хватятся его слишком быстро и уходить от погони придется вверх по течению. Благоразумие и трезвый расчет подсказывали, что надо дождаться более подходящего случая, но остановиться и прислушаться к голосу разума одноглазый уже не мог. Он походил на хищника, учуявшего запах крови, и сравнение это пришло в голову не одному стражнику, ибо, бросив на него взгляд, все они поспешно отводили глаза.

Сопровождавшие Заруга воины не были злодеями, и никого из них не радовало предстоящее убийство купающихся на заре любовников. Быть может, будь в их распоряжении побольше времени, они, переборов ужас, который внушал им одноглазый чужак, нашли бы в себе мужество отказаться от убийства, однако выступивший из кустов Трачиал, оставленный Нуньятом следить за северянином, призывно замахал рукой, и одолевавшие стражников сомнения и недовольство уступили место азарту охотника, завидевшего дичь.

— Скорее, они собираются уходить! — предупредил Трачиал и нырнул в заросли серебрянки, обильно росшей на берегах Энаны. — Вон, видите, намиловались и в обратный путь готовятся!

— Теперь не уйдут! — пообещал Заруг и тихо приказал: — По моему слову метайте дротики. Северянин не должен добраться до меча!

При виде золотоволосой белотелой девушки, балансировавшей при помощи широко расставленных рук на острой кромке гигантского валуна, похожего на глега, сползшего с покрытой пушистой травой лужайки в темные воды Энаны, и высокого мускулистого мужчины, готового поймать подругу в распахнутые объятия, стражники замерли. Эти двое были слишком прекрасны, чтобы вот так запросто убить их! Они походили на небожителей и должны были быть бессмертными! Да и место, выбранное ими, напоминало дивный сад Предвечного, где хищники и ягнята живут бок о бок…

— Ишь, стерва, не стыдится голяком расхаживать! — завистливо прошипел Трачиал.

— Бей! — взвизгнул Заруг, обнажая меч. Короткие метательные копья взвились в воздух. Промахнуться с такого расстояния было невозможно, и бывшие стражники не промахнулись. Два дротика поразили девушку — в грудь и в живот, и она без стона рухнула на серую спину валуна, заливая ее ярко-алой кровью. Мужчина успел обернуться, но три дротика все равно настигли его. Один вонзился в бедро, другой под правую ключицу, третий вошел между ребер.

Им даже не пришлось пускать в ход боевые топоры-эти двое оказались легкой добычей, и высыпавшие на лужайку стражники с недоумением застыли над распростертыми телами, дивясь делу рук своих. Как все просто! Как чудовищно, неправдоподобно просто и непоправимо!

— Какая светлая кожа! Даже представить не мог, что такая бывает! Я предпочел бы видеть эту девку у себя в постели, а не тут… истекающей кровью. — Нуньят потянулся вынуть дротик из груди Лив, но, передумав, опустил руку.

— Ну так возьми ее, она еще теплая! — хихикнул Трачиал и отлетел в сторону, получив затрещину от хмурого, неулыбчивого стражника.

— Ты чего! Ума лишился? — Приятель Трачиала выхватил обоюдоострый топор.

— Скоты! Грязные выродки! Да разве простит Предвечный походя пролитую кровь? Предательский удар? А тем паче грязные слова, сказанные подлым языком о мертвой! — Хмурый стражник, отступив на шаг, тоже отцепил от пояса топор.

— Пельвер, ты в своем уме?

— Он прав! Более мерзкого дела мы еще не совершали! — рявкнул стражник с широченными плечами и короткой, могучей шеей.

— О чем вы тут препираетесь? Отрубите головы трупам, я должен знать наверняка, что они мертвы! — велел подошедший к стражникам Заруг. Отыскав одежду Мгала и удостоверившись, что кристалл Калиместиара находится в кармашке пояса, он затянул его на своем впалом животе, прихватил меч северянина и впервые с тех пор, как покинул Бай-Балан, готов был признать, что день начался удачно.

— Они мертвые. Мертвее не бывает. Но вот этот тип назвал нас грязными выродками! — Нуньят указал пальцем на Пельвера.

— Выродки и есть! Только Агарос мог надоумить нас связаться с подобной мразью! — подтвердил стражник с бычьей шеей, становясь плечом к плечу с Пельвером.

— Тьфу ты, пропасть! Клянусь единственным оком, не ко времени вы затеяли эти разборки! — Заруг с раздражением оглядел двух дюжих стражников, в угрожающих позах застывших над телом северянина и его подруги. — Вы что же это, никак, раскаялись? Не слишком ли рано? А может, чересчур поздно?

— Пошел вон, трупоед! У меня и без твоих насмешек руки чешутся! Как думаешь, Донир, сколько грехов простит мне Предвечный, если я убью этого кровожадного пса? — осведомился хмурый стражник, поухватистее перехватывая рукоять боевого топора.

— Клянусь смрадными ямами Гайи, ребята еще не вполне проснулись и несут невесть что! — проскрипел Заруг, едва сдерживаясь, чтобы не броситься на двух идиотов, вздумавших изгадить этот воистину великий день. Если бы у него было время, с каким бы удовольствием он проучил этих недоумков! Сейчас, однако, заниматься этим некогда и, коль скоро кристалл у него, надо быстренько уносить ноги. — Поспешим к бурхавам! А эти чистюли пусть остаются тут, если им нравится общество покойников!

— Что это на тебя вдруг нашло, Пельвер? — поинтересовался стражник с бычьей шеей у товарища, когда Заруг и четверо сопровождавших его молодцов скрылись в кустарнике.

— Я… не знаю. Но убивать вот так, в спину… и безнадежно покачал головой. О, Предвечный, до чего же мы дожили!

— Северянин еще жив. Из-за него ты все это и затеял? Если из-за него, то зря. По-моему, его ни один лекарь не спасет. — Донир склонился над Мгалом

— Может, и зря. Жаль, я раньше не понял, какая подлая тварь этот Заруг! Потащим парня в деревню?

— Да, только не говори, что это мы его так отделали. Скажем, хотели помешать Заруговым людям, но не успели.

Плеск воды о борт суденышка убаюкивал Мгала подобно колыбельной песни, и временами ему хотелось прогнать сидящих подле него Гиля и Эмрика, считавших своим долгом всячески утешать и развлекать выздоравливающего. Иногда, собравшись с силами, он таки и прогонял их и погружался в беспамятство, целительную тишину и темноту, прекраснее которых не было ничего на свете. Но потом неугомонные друзья возвращались, начинали тормошить, поить какими-то ужасными отварами и настойками и вести душеспасительные беседы, от которых северянин приходил в тихое бешенство, или рассказывать увлекательные истории с такой прозрачной моралью, будто оба разом поглупели либо считают, что ранили его не в сердце, а в голову. Ибо, лишив жизни Оливетту, люди Заруга и Уагадара нанесли ему самую страшную рану, по сравнению с которой все остальные, успешно залечиваемые Гилем, можно было считать царапинами, недостойными упоминания.

Да, что бы там ни думали его друзья, с головой у него все было в порядке, и он был совершенно согласен с тем, что раз уж им не удалось изловить Заруга сразу, то следует добраться до Адабу и бдительно следить за кораблями, отбывающими на север. Он был уверен, что убийцы не уйдут от них и кристалл вернется к своему хозяину, однако это не доставляло ему радости. Жить ради этого не хотелось. Более того, жить вообще не хотелось. Они вернут кристалл и накажут убийц — корабли мланго редко отправляются в Бай-Балан, а к самой сокровищнице Маронды Уагадар не поплывет, поскольку знает — то, что Заруг до сих пор считает ключом к ней, отворит ее двери, только оказавшись в руках Мгала. Но разве, подвергнув убийц самой страшной казни, он вернет Лив? Какой смысл открывать сокровищницу, если знания сами по себе не делают людей лучше? Стремиться не к чему. Дорога Дорог — это сладкая мечта, самообман, годный лишь на то, чтобы оправдывать совершаемые мерзости великой целью. Но какая цель может оправдать смерть его возлюбленной? Как оправдается он перед Предвечным, Небесным Отцом или Вожатым Солнечного Диска — как бы ни называли его — за то, что не уберег ее? Как оправдается, наконец, перед собственной совестью?..

— Полно, о каких оправданиях может идти речь? — раздался над головой северянина голос Черного мага, и Мгал с удивлением понял, что вновь, как это бывало с ним прежде, когда он путешествовал в одиночку, говорил вслух сам с собой. — Оправданий у тебя нет и быть не может просто потому, что тебе не в чем оправдываться даже перед самим собой, а всем богам, какие ни есть на свете, плевать из поднебесья на дела смертных. Мы уходим из этой жизни — таков наш удел. И жалеть надо тех, кто остался, чье сердце разрывается и кровоточит от боли утраты по ушедшим. А умершие… Они погружаются в небытие, и, размышляя о вечном покое, ожидающем всех нас в конце пути, я начинаю склоняться к мысли, что Бог, Всеблагой и Всемилостивый, существует на самом деле. Ибо не есть ли смерть, венчающая все наши хлопоты, лучшим доказательством доброты Создателя?

— Хм! Ты нынче мрачно настроен, а Мгал и так глаз открывать не желает, на мир смотреть не хочет! — укорил Гиль Магистра, но тот нисколько не смутился и продолжал как ни в чем ни бывало:

— Спроси Чаг, страдала ли она после смерти? Вспышка боли — и все. Подумай, мог ли ты предвидеть, не будучи богом, появление убийц? Захотела бы Лив оказаться на твоем месте и скорбеть по убитому на ее глазах возлюбленному? Она вытянула лучший жребий. Тьма приняла ее и…

— Стоп! Погоди-ка, сладкопевец, позволь задать тебе вопрос! — Мгал приподнялся на локте и устремил на Лагашира испытующий взгляд. — Если смерть так хороша, зачем же ты поместил душу Чаг в кольцо Тальога, а из него перенес в тело Марикаль?

— Я любил ее и думал о себе, а не о ней. — Магистр улыбнулся холодной улыбкой человека, который считает ниже своего достоинства лгать и не заботится о том, какое впечатление произведут на собеседника его слова. — Я заботился о себе, и если бы любил ее по-настоящему, то, разумеется, позволил бы ей умереть. Впрочем, даже если ты не согласен со мной, тебе следует признать, что корить себя в смерти Лив глупо, а заниматься самоедством — бессмысленно, ежели вернуть ты ее все равно не можешь. Я, кстати, тоже. У меня нет второго кольца Тальога, а первое, отслужив свое, рассыпалось в прах

— Знаю. Гиль сказал мне об этом, едва я пришел в сознание.

— Я намеревался сказать тебе кое-что вовсе не о покойниках и не о загробном мире — мне тошно слушать рассуждения о «дивных садах Самаата», Предвечного или любого другого бога, придуманного скудоумными людишками, не понимающими, что новая жизнь — это новые страдания. А если их нет, ежели есть один цветущий сад, то в нем самый распоследний лежебока через год издохнет от тоски. Я не собираюсь никого обижать и говорю совершенно очевидные вещи. Магистр покосился в сторону Гиля, и тот покладисто кивнул головой, догадываясь, что разговор этот маг затеял неспроста. Он, конечно, не был согласен с Лагаширом, но, видя, как оживился Мгал, готов был выслушивать и худшие глупости и святотатства, лишь бы его драгоценный пациент обрел потерянный вкус к жизни.

— Видя, что тебя терзают сомнения, я хотел поделиться с тобой своими мыслями о Дороге Дорог, той самой, о которой Эмрик прожужжал тебе все уши. Ее нет. Только в сказках бывают дороги, пройдя которые герой обретает нечто, ради чего стоило пускаться в путь и совершать бесчисленные подвиги. Золото, трон, любовь прекрасной девы — цели для торгаша, властолюбца и безусого юнца, но может ли хоть одна из них быть целью жизни? И может ли вообще целью жизни быть что-то достижимое в принципе?

— Любопытно, — промолвил Мгал, припоминая, что Менгер тоже говорил ему о достижимых целях, которые являются лишь вехами на пути. Но на каком пути? Куда? Жаль, что Лагашир не подходил к нему раньше. И где, хотелось бы знать, запропастился Эмрик? Хорошо бы послушать, что думает он по этому поводу…

— Любопытно? — переспросил Магистр, поднимая глаза на проплывающие мимо зеленые берега. — Пожалуй, но это не парадокс. Цель жизни хороша, если она недостижима. Тогда и в глубокой старости остается для чего жить.

— И для чего же? — не утерпел Гиль.

— А вот это уже каждый решает для себя сам. На мой взгляд, познание нового — совсем недурная цель, в чем бы оно ни заключалось: открытии новых земель и новых свойств различных веществ, прочтении старых рукописей и отыскании залежей руд или способов передавать мысли на расстояние. Созидатель строитель, художник, поэт, — стремясь к совершенству, никогда не достигнет цели, но будет счастлив. Путь к сокровищнице конечен. Он должен быть пройден, но хранящиеся в ней знания древних — это не счастливое завершение дороги. Особенно если вам угодно называть ее Дорогой Дорог. Это очередной ключ или инструмент, с помощью которого можно создавать новые империи или возводить дивные города. Вряд ли знания древних кого-то осчастливят — уповать на это я бы не стал, уж слишком по-разному каждый из нас представляет себе этот диковинный фрукт. Однако дать людям новые возможности для того, чтобы творить худо или добро, они, я надеюсь, смогут…

— Тогда мы говорим об одном и том же, — вмешался в разговор неслышно подошедший к установленному на палубе ложу северянина Эмрик. — Если бы люди, например, обрели способность читать мысли друг друга, перед ними встал бы выбор: перебить близких и далеких, дабы не захлебнуться в море грязи, ненависти и похоти, либо научиться мыслить так, чтобы не приходилось стыдиться своих помыслов…

— А ты не боишься, что они выберут первый путь и уничтожат друг друга? — поинтересовался Бемс, подходя к друзьям, рассевшимся вокруг ложа северянина.

— Ну-у… С этого может начаться, но кончится все, я думаю, тем, что распри будут забыты. Убивать себе подобных — противно человеческой природе. Вспомни хотя бы двух стражников, притащивших Мгала в деревню.

— Вчера, как ты знаешь, они сбежали. И запоздалое раскаяние… — начал было Гиль, но Бемс не дал ему договорить:

— Им просто неохота попадать в руки восставших! Кроме нас дураков нет! Ни одного купца на реке не видать, одни рыбаки!

— Постойте, какие восставшие? О чем это вы толкуете? — Мгал, кривясь от боли, сел на своем ложе и нетерпеливо отмахнулся от гневно зашипевшего на него Гиля. — А ну-ка, выкладывайте, что тут происходит!

— Э-э-э… Мы не хотели тебя тревожить, но в прибрежных деревеньках поговаривают, будто все южные провинции охвачены мятежом. И купцы, понятное дело, убрались с реки и товары свои попрятали по подвалам и клетям, неуверенно начал Бемс, виновато косясь на донельзя раздосадованного его болтливостью Гиля.

— Ясно. А Эмрик, значит, измыслил какой-то хитрый план, призванный спасти нас от расправы восставших? — предположил Мгал.

— Мятежникам мы скажем, что удираем от проклятых имперцев, и нгайи это подтвердят, потому как именно это они и делают. На случай же, если нас остановят преданные Баржурмалу воины, у Гиля имеется тамга — «крылатое око», полученная им от самого Вокама. Помнишь, он подсказал яр-дану про цвет Холодного огня?…

Лагашир отошел от оживленно беседующих друзей и остановился на носу «Шау-Майса», глядя на убегающую вдаль Энану, действительно, как это ни странно, похожую в этот момент на синюю дорогу. Он был доволен, что ему удалось расшевелить северянина и высказать свое отношение к бредням Эмрика о пресловутой Дороге Дорог.

Каждый человек, хочет он того или нет, бросает какую-то крупицу на чашу вселенских весов, отклоняет своими деяниями или бездействием маятник мира в ту или иную сторону. И каждому сознающему это, естественно, кажется, что брошенная им крупица самая весомая. Хотя в чем-то Эмрик, видимо, все же прав и некоторым людям на роду написано оказываться в нужное время в нужном месте — оспорить это трудно. Если же группу подобных людей объединяет некая значительная цель и идут они к ней с завидным упорством, то совершить могут многое. Во всяком случае, судя по тому, что произошло в Ул-Патаре, путь Мгала и его друзей вполне может быть назван Дорогой Дорог, хотя звучит это до омерзения высокопарно и, будь его, Лагашира, воля, он подыскал бы ему какое-нибудь иное название. Впрочем, не в названии суть…

Павел Молитвин Спутники Волкодава

Предисловие М. Семёновой

Уважаемый читатель!

В 1992 году я решила попробовать свои силы в жанре «фэнтези». Дело было для меня новым, а потому, закончив первую главу «Волкодава», я побежала с ней к своему доброму другу Павлу Молитвину, уже тогда — опытному фантасту. Ему понравился текст, и я предложила: «Давай писать вместе!» Павел с энтузиазмом согласился. По образованию он архитектор и привык мыслить образно и объемно, к тому же великолепно рисует. Он немедленно начертил карту, снабдив ее множеством названий: Галигард, Путаюма, Аррантиада, Мономатана, сольвенны. Мы обсуждали сюжет, строили планы…

Увы! По не зависевшим от нас причинам и к обоюдному прискорбию в тот раз наше сотрудничество не состоялось. Я дописывала «Волкодава» одна, поглядывая на карту, нарисованную Молитвиным, и время от времени думала: «Сколько здесь интересных и таинственных мест, куда мой герой вряд ли когда-нибудь попадет!» Ибо делать из Волкодава второго Конана, объехавшего каждый уголок своего мира, мне ну никак не хотелось.

А дальше события приняли совсем неожиданный оборот. Книжка понравилась, так что пришлось мне реализовывать намек на продолжение, заложенный в финале. Беда только, скорость моей работы вызвала виздательстве горестные вздохи, и наконец… «А что если другой автор напишет параллельную книжку из жизни этого же мира? — спросил меня главный редактор Вадим Борисович Назаров. — Есть у тебя кто-нибудь на примете?» — «Есть! — закричала я. — Еще как есть!..»

Вот так и появились «Спутники Волкодава», написанные Павлом Молитвиным. Хочу сразу предупредить, что роскошная фантазия автора далеко превосходит мою, а потому на страницах «Спутников» вы найдете все то, чего многим не хватало в моем «Волкодаве»: жгучую любовную страсть, дворцовые интриги, добрый юмор, экзотические пейзажи и, конечно, волшебство за каждым углом.

И еще. Если это — Ваша первая встреча с творчеством Павла Молитвина, Вам непременно захочется прочесть и другие его книги, которые появятся в будущем. Лично я в этом не сомневаюсь!

Марина Семенова

Жемчужина для вождя

1

Единственный глаз всевидящего Тиураола, лучась ровным золотым светом, склонялся к горизонту. Люди — любимцы всемогущего благодатного бога — вели себя достойно, и, похоже, день завтра выдастся погожим. Иначе и быть не могло — на всем архипелаге Путаюма, на каждом из Западных островов смуглокожие хираолы готовились к празднованию Ланиукалари, знаменовавшему наступление сезона дождей. Праздник должен был состояться через день, и за оставшееся время Ваниваки предстояло сделать многое. Но прежде всего ему необходимо было отыскать Тилорна.

Вытащив с товарищами каноэ на песок, так чтобы его не могла слизнуть приливная волна, Ваниваки оставил их выгружать улов и первым из рыбаков добрался до поселка, рассчитывая поговорить с Тилорном с глазу на глаз.

Прислонив весла к кокосовой пальме, росшей неподалеку от его родового дома, и поставив рядышком корзину со снастью, юноша обратился к нежащейся на вечернем солнце старухе:

— Мать Отима, не видала ли ты колдуна-чужеземца?

— Видала, видала! — тряся головой, зашамкала та. — Он пошел смотреть, как матери родов ловят змей для посвящения Тиураолу.

Заметив, что любопытная старуха открыла рот, собираясь спросить, зачем понадобился ему Тилорн, Ваниваки торопливо поблагодарил Отиму и, не желая попадаться на глаза соплеменникам, быстрым шагом направился прочь от родового дома — крайнего в поселке, растянувшемся вдоль северного берега неглубокого, кристально чистого озерка.

Чужак обещал подумать над его предложением, и весь день юноша изобретал всевозможные доводы, чтобы склонить колдуна принять участие в затеянном им деле — на случай, если тот решит отказаться. Не будь его мысли заняты этим, он, конечно, сообразил бы, где следует искать любознательного чужака в день ловли змей.

Обогнув вытянутое озерцо с торца, юноша миновал росшую на южном берегу кокосовую рощу и вышел на утоптанную тропинку, которая сквозь заросли колючего кустарника — пиролиска, «дырявой шкуры» — вела прямо к подножию Красной гряды, где в пещерах и трещинах нагретых солнцем скал откладывали яйца морские змеи.

Замедлив шаг, чтобы не напороться босой ногой на предательский побег выползшего на тропу пиролиска, Ваниваки, проклинавший себя за глупость — если бы он раньше догадался, где искать Тилорна, то не стал бы отпрашиваться у товарищей и пришел в поселок со всеми, не привлекая ничьего внимания, — неожиданно понял, что на этот раз ему хоть в чем-то повезло. Тофра-оук, несмотря на хорошее отношение к чужеземному колдуну, наверняка не допустит его к церемонии посвящения змей Тиураолу. Тилорну придется возвращаться в поселок одному, и тут-то они без помех продолжат начатый вчера разговор.

Ваниваки остановилса Ему пришло в голову, что можно, не показываясь на отмели, где матери родов уже заканчивают, верно, отлов змей, покараулить колдуна прямо тут или у Красной гряды; но, поразмыслив, отказался от этой идеи. Если бы ему надо было тайно поговорить с кем-нибудь из соплеменников, он, разумеется, дождался бы его на тропе, но Тилорн — дело особое. Оставив женщин у Змеиного храма, он вполне может отправиться назад берегом. Или затеет возню с детишками, увязавшимися за матерями родов, станет учить их кататься на волнах, а то и увлечет к Палец-скале — любоваться закатом, с него станется. Нет, Тилорна надо искать на отмели, дожидаться его здесь — напрасный труд. Он ведь обязательно что-нибудь учудит, что-нибудь такое удумает, чего ни одному из мекамбо никогда и в голову не придет. Потому-то Ваниваки и хотел, чтобы колдун отправился вместе с ним на Тин-Тонгру.

От подножия Красной гряды вызолоченное солнечными лучами море и вся юго-западная отмель Тулалаоки открывались как на ладони, и, окинув усыпанный разноцветной галькой пляж беглым взглядом, юноша убедился, что ожидания его оправдываются в полной мере. Матери родов уже закончили охоту и укрылись в Змеином храме — длинной, построенной из жердей хижине, обмазанной толстым слоем глины, а Тилорн, собрав вокруг себя ребятню, развлекает ее какими-то колдовскими штучками.

Лет восемь-десять назад Ваниваки, подобно этой до черноты загорелой мелюзге, тоже бегал смотреть, как матери родов, надев рукавицы из толстой кожи и прихватив плетеные корзины с плотно закрывающимися крышками, отлавливают самок морских змей.

Ритуальный смысл этой охоты заключался в том, что избранные женщины племени обезвреживают гадов, посланных в мир злобным Панакави, чтобы убивать рыбаков-мекамбо, ныряющих в морские глубины за кораллами, жемчугом и перламутровыми раковинами. Пойманные живыми, змеи умерщвлялись колдуном племени перед вырезанным из дерева изображением Тиураолы и, таким образом, считались принесенными ему в жертву. Завладевший душами морских гадов бог не нуждался в их бренных оболочках, и после обряда очищения из тушек змей готовили излюбленное блюдо мекамбо, являвшееся главным угощением на празднике Ланиукалари. Сварив змей в морской воде, их подвешивали коптиться в том же Змеином храме, а потом, до блеска начистив отливавшую металлом чешую священным пеплом, подавали к праздничному столу свернутыми в тугие спирали, от которых деликатесные ломтики отрезали и раздавали соплеменникам ловившие ядовитых гадов матери родов.

Будучи мальчишкой, Ваниваки сам шил женщинам рукавицы, толстую кожу которых не могли прокусить мелкие зубы смертельно опасных змей; собирал вместе со сверстниками ароматные листья аули, в дыму которых мясо морских гадов приобретало ни с чем не сравнимый вкус, и даже умудрился как-то подсмотреть церемонию посвящения ядовитых посланниц Панакави Дневному богу.

Воспоминания эти заставили Ваниваки призадуматься и внимательно оглядеться по сторонам Вне зависимости от того, чем окончится задуманное дело, он уже никогда не увидит ни Змеиного храма, ни этой отмели; и даже родной остров — Тулалаоки — станет для него чужим… Юноша тряхнул головой, отгоняя от себя невеселые мысли, и попытался освежить в памяти все доводы, которыми намеревался склонить Тилорна к поездке на Тин-Тонгру.

В толпе смуглой малышни чужак выделялся не только ростом и удивительными волосами пепельного цвета, но и белизной кожи. После того как мекамбо привезли его на свой остров, прошло чуть меньше года, и кожа Тилорна, прежде ослепительно белая, приобрела золотистый оттенок, но так же отличалась от кожи соплеменников Ваниваки, как день отличается от ночи. И вот теперь юноше вдруг показалось, будто светлокожее тело колдуна, словно покрытое чешуей, то тут, то там вспыхивает и посверкивает металлическим блеском в лучах закатного солнца. Потом правая рука стоявшего неподвижно чужака поднялась к лицу и странно изогнулась, точно была лишена костей. Ваниваки протер глаза, и тут до него дошло, что вовсе это не рука, а толстая и очень длинная змея обвилась вокруг Тилорна. Именно ее чешуйчатые кольца посверкивали на солнце, а за руку он принял похожую на наконечник копья змеиную голову, выписывавшую причудливые петли у самого лица колдуна.

Ваниваки не успел ни испугаться, ни сорвать с пояса нож, ни прибавить шагу. Сердце предательски ухнуло, ноги сами собой остановились, но, несмотря на охватившее его оцепенение, юноша по виду окружавших чужака малышей понял, что ни им, ни ему опасность не грозит — это очередные колдовские штучки, которыми Тилорн никогда не отказывался потешить своих малолетних приятелей.

Зеленовато-красная, словно выкованная из сверкающего, до зеркального блеска отполированного металла, змея тремя кольцами обвила золотистое тело колдуна. Чуть приплюснутая с боков, она, в отличие от своих обитавших на суше сородичей, имела плоский, похожий на узорчатую ленту хвост, а ноздри располагались не по бокам, а на верхушке морды. По удлиненным красным ромбам, отливающим изумрудной зеленью бокам и голубым пятнам на шее юноша безошибочно узнал в огромной гадине лонгаолу. От укуса подобной твари два года назад умер после трех дней мучительной агонии Отоба — старый рыбак из рода Ревейя, — хваставшийся, будто змеиный яд на него не действует, и в доказательство своих слов охотно показывавший следы от дюжины укусов различных морских гадов…

Обвившая обнаженное, прикрытое по обычаю мекамбо лишь узкой набедренной повязкой тело колдуна, лонгаола настроена была крайне агрессивно. Плавно отводя треугольную голову — в раскрытой пасти отчетливо были видны похожие на кривые иглы зубы и раздвоенный язык, — она раз за разом кидалась на свою жертву и раз за разом с пронзительным шипением замирала на расстоянии пяди от лица колдуна. Тело ее при этом вздрагивало и судорожно сокращалось, хвост яростно бил по ноге Тилорна, на губах которого играла обычная добродушная полуулыбка.

Не зная устали, лонгаола бросалась на чужака снова и снова, и Ваниваки казалось, что кошмар этот будет длиться вечно, но вот Тилорну, по-видимому, надоела опасная игра, он поднял правую руку, и змея, внезапно впав в апатию, покорно положила страшную голову на подставленную ладонь. Малышня, очнувшись от столбняка, восторженно заголосила, а Ваниваки, словно просыпаясь от дурного сна, расправил затекшие мышцы и подумал, что Тофра-оук, умерщвляя приготовленных в жертву Тиураолу змей, тоже брал их голыми руками. Он лишал их жизни взглядом, но делал это в Змеином храме, где ему помогал воплотившийся в деревянное изваяние Дневной бог, и стоило это колдуну племени немалых сил. По высохшему морщинистому лицу его ручьями стекал пот, руки дрожали, а ведь он всего-навсего убивал! Чужак же играл с лонгаолой, как малыш с песчаной ящеркой, и вид при этом имел столь же беспечный!

— Тилорн! Немедленно прекрати это! Ты святотатствуешь! — Ваниваки едва узнал собственный охрипший от волнения голос — Эта тварь послана в наш мир Ночным богом! Убей ее! Убей, ибо прикосновение к ней осквернило тебя, если и сам ты, конечно, не слуга Панакави!

Кое-кто из малышей начал оборачиваться, глядя на юношу сердито и непонимающе, однако большинство не отрывало глаз от лежащей на ладони колдуна змеиной головы.

— Зачем же мне ее убивать? — мягко возразил Тилорн. — Я никогда никого не убиваю даже ради еды. А уж лишать жизни для забавы или из-за предрассудков?.. Что может быть отвратительней убийства живого существа? Подумай сам, достойно ли разрушать то, что не нами создано и что создать мы при всем желании не способны?..

Колдун перевел взгляд своих странных, темно-фиолетовых, чуть светлевших к зрачку глаз с Ваниваки на окруживших его ребятишек, и те, не сговариваясь, расступились, открывая проход к Красной гряде.

— Почет и уважение будущей мамаше! — провозгласил чужак и опустился на одно колено. Лонгаола соскользнула с его руки на пеструю гальку и, плавно извиваясь, заструилась к гряде невысоких красных скал, не обращая внимания на стоящих вокруг малышей. Едва заметно изменив направление, она обогнула оказавшегося на пути Ваниваки и скрылась под ближайшим нагромождением камней.

— Колдун, колдун, покажи еще что-нибудь! Преврати камень в жемчуг! Вызови из моря черепаху! Преврати вечер в утро! — загалдели малыши, но Тилорн, скорчив страшную рожу, издал вдруг резкий, пронзительный свист, от которого даже у Ваниваки заложило уши. Ребятня присела от неожиданности и бросилась врассыпную, вереща то ли от страха, то ли от восхищения. Юноша тоже попятился. На миг ему показалось, будто изо лба колдуна растут рога, изо рта лезут клыки, а глаза разгораются ужасным красным огнем.

Он сделал охранительный знак скрещенными пальцами — и наваждение рассеялось. Перед ним снова стоял прежний Тилорн — светлокожий человек лет двадцати — двадцати двух с добрым и умным лицом; на губах — улыбка, а в глубине глаз — смешливые золотистые огоньки.

— О, богобоязненный юноша, что хочешь ты сказать чужаку, осквернившему себя прикосновением к ядовитой посланнице Панакави и не убившему ее? — спросил Тилорн, видя, что Ваниваки еще не вполне пришел в себя.

— Ты колдун, и тебе виднее, осквернило тебя прикосновение к лонгаоле или нет. Ты колдун и умеешь говорить с благодатным Тиураолом, тебе лучше знать, что угодно, а что не угодно Дневному богу, — промолвил юноша, собравшись с мыслями. — Я искал тебя не для того, чтобы спорить о скверне и благости. Меня интересует, готов ли ты отправиться со мной на Тин-Тонгру в канун праздника Ланиукалари?

— Я понял, зачем ты здесь, и помню, что обещал обдумать твое предложение и дать ответ, — кивнул колдун. Лицо его стало серьезным. Он подождал, не добавит ли Ваниваки еще что-нибудь, и нахмурил брови. — Уверен ли ты… Можешь ли ты поклясться, что если мы не придем на помощь Вихауви, его ждет смерть? Я слышал, негонеро, так же как и мекамбо, подвергают неудачливых похитителей невест испытаниям, пройдя которые те могут жениться на избранных девушках и стать полноправными членами их рода.

— Это так. Но праздничные испытания мало чем отличаются от жертвоприношений, и участник их заведомо обречен. — Ваниваки почувствовал колебания колдуна, но вместо заготовленной речи неожиданно для самого себя сказал, прижимая ладонь к сердцу: — Призываю в свидетели Тунарунга — Строителя миров, Вихауви не выдержит испытания, которому подвергнут его негонеро. Его ждет смерть, если мы не придем на помощь и не увезем его до начала праздника с Тин-Тонгры. Вспомни, он был твоим другом. Он учил тебя языку и обычаям мекамбо. Он поручился за тебя своей жизнью, когда ты в очередной раз нарушил наши обычаи.

Тилорн кивнул и, отвернувшись от Ваниваки, уставился на садящееся в море солнце, словно спрашивая у него совета.

— Ты знаешь, что вот уже полгода я живу в доме Маути. Что будет с ней, когда мы уплывем на Тин-Тонгру? — спросил он немного погодя потерявшим звучность голосом.

— Свадьбы не было. Маути тебе не жена. Ты можешь уйти без ее согласия или, если она захочет, взять ее с собой, — ответил юноша, чуть заметно пожав плечами. — Дом ее после твоего ухода не обеднеет, а женщине, жившей с колдуном, легче найти себе мужа, чем безродной девице.

— Хорошо, — согласился Тилорн, помолчав. — Я готов плыть с тобой на Тин-Тонгру и сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти Вихауви.

2

Покопавшись полдня на огороде, Маути дождалась отлива и, прихватив с собой полную бамбуковую трубочку в три локтя длиной и плетеную корзинку, отправилась на южный берег острова. Здесь, за огородами, разбитыми позади поселка, было лучшее место для ловли спрутов, обитавших под обнажавшимися в отлив плоскими серыми валунами.

Скинув плетенный из травы передник, Маути, оставшись в чем мать родила, вошла в воду и побрела между камнями, поросшими длинными, похожими на спутанные космы водорослями, терпеливо тыкая трубочкой во все щели и пещерки, где, по ее мнению, могли ютиться спруты. В отличие от других женщин поселка, она нисколько не боялась этих пугливых тварей, блюда из которых считались изысканным лакомством на ее родном острове. В охоте на осьминогов девушка достигла большого мастерства, а сегодня ей еще и повезло — вскоре она ощутила, как конец трубочки вошел во что-то мягкое, словно прилип к чему-то. Маути подергала трубочку и, уверившись, что спрут легонько тянет на себя, достала из корзины флакончик из обожженной глины. Откупорила зубами и вылила треть содержимого в трубку — спруты не выносят, когда в глаза им попадает винный уксус.

Сначала осьминог отпустил трубочку, потом из расщелины показалось одно щупальце, за ним второе, третье… Маути склонилась к воде, и когда спрут вынырнул из расщелины, ухватила его за туловище. Хитроумная тварь выпустила в воду черное облако; длинные, сужающиеся к концам щупальца обвили левую руку девушки до самого плеча, вцепились в корзинку. Маути несколько мгновений пристально вглядывалась в бугристую извивающуюся массу, а затем прокусила хрящеватое темечко спрута. Оторвала от себя разом ослабевшие присоски, успевшие оставить на руке десятки красных кружочков, и, бросив обмякшего головоногого в корзину, двинулась к берегу.

Выйдя на сушу, она принялась шваркать со всего размаху осьминога о камни — лучший способ сделать его мясо мягким, и, надев передник, отправилась домой.

Хижина Маути, сплетенная пять лет назад ее отцом из вымоченных в морской воде прутьев чика-чика и крытая пальмовыми листьями, внешне напоминала остальные дома поселка. Разница была лишь в размерах: хижина предназначалась для одной семьи, в то время как в длинных домах мекамбо жило от пяти до пятнадцати семей, входивших в род.

Девушка разгребла в очаге золу, раздула уголья и поставила на огонь горшок с водой, с гордостью подумав, что ее посуда безусловно самая красивая в поселке. И самое поразительное, сделана эта посуда руками мужчины. Ее мужчины, мужчины, которого полгода назад она ввела в свой дом.

Впервые увидев Тилорна, Маути испытала что-то похожее на отвращение — мужчина с белым цветом кожи, с пепельными волосами — это же ни на что не похоже! Она и прежде слыхала о том, что существуют белокожие люди, но видеть их ей раньше не приходилось, и, как сказала тогда Маути своей подруге Баули — дочери вождя ра-Вауки, — она не много потеряла. Как и большинство женщин поселка, поначалу она сторонилась Тилорна, даром что тот был здесь таким же чужаком, как и сама Маути. Мужчина с мертвенным цветом кожи не интересовал девушку, однако вскоре до нее дошли слухи о том, что наложением рук он исцелил Вихауви, умиравшего от внутреннего жара, справиться с которым не смог сам Тофра-оук. Юноша всегда относился к Маути по-дружески, и в глубине души она испытала благодарность к белому колдуну.

Потом Тилорн вернул зрение матери вождя — старухе Кебаке, заговорил язвы Забулави и избавил, не прибегая ни к каким колдовским снадобьям, детвору острова от глистов — болезни, считавшейся здесь возрастной и почти неизлечимой. О белом колдуне заговорили со страхом и уважением, хотя находились злые языки, нашептывавшие всем, кто готов слушать, что Тилорн — слуга Панакави. Поскольку белый цвет — цвет смерти — не является любимым у мекамбо, перешептывания не стихали до тех пор, пока крикунья и скандалистка, драчливая Отайя не предупредила шептунов, что каждому, кто косо посмотрит на чужеземца или назовет его «белым колдуном», она «выцарапает бесстыжие глаза, вырвет вшивые волосы и гнилой язык». Тилорн не спал три дня и три ночи, колдуя возле ее умирающего сына, и сумел-таки вернуть его к жизни, хотя сам после этих бдений походил на труп. Связываться с сумасшедшей Отайей, потерявший пять лет назад трех старших сыновей и мужа во время того памятного урагана, что пригнал на Тулалаоки каноэ со стариком Нкакути и его дочерью Маути, опасался сам ра-Вауки, и прилипшее было к Тилорну прозвище «белый колдун» перестали употреблять даже те, кто почему-либо недолюбливал чужака.

Таких, впрочем, на Тулалаоки было немного. Тилорн не пытался стать «своим», понимая, видимо, что это ему не удастся, проживи он на острове хоть сто лет, но и оставаясь чужаком, сумел снискать если не любовь, то симпатию и уважение. Отчасти это объяснялось тем, что, едва научившись говорить на языке мекамбо, он с поразительным искусством избегал споров и ссор с кем бы то ни было. Отчасти же причина хорошего к нему отношения островитян заключалась в том, что, будучи мастером на все руки, секретов своих он не скрывал и охотно делился знаниями и умениями с каждым, кто хотел от него что-либо перенять.

Тофра-оук, например, проникся к Тилорну безмерным уважением, после того как тот научил его из меди и олова, вымениваемых у матуави, которые, в свою очередь, выменивали их у мореходов, приплывавших с расположенной на востоке Большой земли, выплавлять бронзу — металл, почти не уступавший прочностью железу. Секрет изготовления бронзы восточные мореходы хранили в тайне от матуави, а может, и сами его не ведали; Тилорн же открыл тайну походя, да еще и шутил, по словам Тофра-оука, что рискует при этом стать злодеем в глазах всего женского населения Тулалаоки. Злодеем его, понятно, никто не назвал, однако женщинам и правда пришлось расстаться со значительной частью ручных и ножных браслетов — из них торжествующий Тофра-оук изготовил множество рыболовных крючков, в которых на острове постоянно ощущался недостаток.

О, Маути прекрасно понимала, что за один этот секрет Тилорн, если бы это пришло ему в голову, мог требовать у ра-Вауки чего только пожелает и ни в чем не встретил бы отказа. На ее родном острове — Хаоху — рыболовные крючки, случалось, делали даже из яхахави — «дерева-камня». Для этого побег яхахави изгибали нужным образом и привязывали, а через несколько лет вырезали из причудливо изогнутого сучка крючок, что, принимая во внимание прочность древесины, было совсем не просто.

Маути вздохнула, вспоминая родной остров, находившийся далеко на юге, за материком черных людей — Мономатаной. Если бы их каноэ, унесенное от Хаоху чудовищным, невиданным даже стариками штормом, не подхватило теплое южное течение Путамао, омывающее берега Западных островов, они с отцом, верно, погибли бы без пищи и воды в поисках хоть какой-то суши, но Дневной бог положил конец их испытаниям, когда силы несчастных были на исходе…

Вздохнув еще раз и поклонившись востоку, откуда приходит в мир Дневной бог, Маути извлекла из корзины тушку спрута и бросила ее в кипящую воду. Понаблюдала, как битые, обмякшие щупальца скручиваются в спирали, а темно-коричневая окраска кожи приобретает красноватый оттенок. Порывшись в корзинах и горшках, добавила в потемневший бульон душистых трав и корешков и вновь вернулась мыслями к Тилорну, ставшему после появления на Тулалаоки постоянной темой женских пересудов.

Что бы ни говорили об удивительных деяниях чужеземного колдуна, чего бы достойного изумления ни совершил и ни изобрел он, Маути все же старалась держаться от него подальше: белизна тела навевала воспоминания об утопленниках, постоянная полуулыбка раздражала, руки казались слишком красивыми для мужчины, а глаза… Глаза, в общем, тоже были нехороши. Если бы Маути захотела понять истинную причину своей неприязни к Тилорну, то, вероятно, быстро сообразила бы, что дело тут вовсе не в цвете кожи, форме носа или разрезе глаз. Просто она хорошо помнила, с какой отчужденностью, если не сказать враждебностью, встретили на этом острове ее и Нкакути, и, сама того не сознавая, не могла простить Тилорну, что тот так быстро сумел завоевать расположение мекамбо.

Как бы то ни было, запретить женщинам говорить о новом колдуне девушка не имела возможности и вольно или невольно слушала, когда они вместе собирали ягоды чивири, потрошили и заготовляли рыбу на сезон дождей, во время которого частые штормы не позволяли рыбакам уходить в открытое море. Слушала и когда сверстницы ее по предложению Баули взялись пополнять запас кувшинов, горшков и корчаг, которых, сколько ни сделай, вечно в хозяйстве не хватает.

Красную глину мекамбо копали на восточной, лесистой оконечности Тулалаоки. Там же лепили горшки, выставляли их сушиться на солнце, а потом обжигали, благо сушняка под боком сколько угодно. Девушки уходили туда на несколько дней и жили в наскоро сооруженных шалашах, покуда не изготавливали необходимое количество посуды и не выговаривались друг перед дружкой всласть. Ибо где же, как не вдалеке от дома, и облегчить душу, поделиться накопившимися горестями, печалями и радостями. Вспомнили как-то и нового колдуна: кто хвалил, кто рассказывал о затеях его с опаской, кто со смехом. Не удержалась и Маути — сравнила его бледную кожу со вздувшимся брюхом дохлой рыбы, и надо же было случиться, чтобы в этот именно миг Тилорн вышел из кустов на берег ручья, возле которого девушки возились с глиной.

Чужак не подал виду, что слышал, как нелестно отзывалась о нем Маути. Ласково улыбаясь девушкам, он попросил позволения посмотреть на их изделия, если не нарушит своим присутствием среди них какого-нибудь табу или обычая мекамбо. К тому времени Тилорн уже складно говорил на языке островитян, освоив его в поразительно короткий срок, и так ловко задал вопрос и обратился с просьбой, что ни у одной из приятельниц Маути язык не повернулся прогнать чужака или хотя бы разъяснить ему, что неприлично мужчинам смотреть на женское рукомесло, так же как женщинам не пристало выходить с мужчинами на лов рыбы.

Что-то неладное Тилорн все же почувствовал. Быстренько осмотрел выставленные на солнцепек приземистые неуклюжие корчаги, толстостенные кривобокие горшки, кувшины и миски-развалюхи, покрытые расплывающимся веревочным узором, смазанными, расползающимися точками и черточками, казавшимися девушкам искусным орнаментом. Помял в руках жирную красную глину, понимающе поцокал языком, похвалил мастериц и исчез в лесу так же стремительно, как и появился.

Испытав чувство неловкости, Маути постаралась поскорее забыть неприятный этот случай и, вероятно, забыла бы, но дней двадцать спустя Тилорн неожиданно пожаловал на ее огород и вручил корзинку, в которой стоял неправдоподобно ровный тонкостенный горшок, покрытый изысканным, четко вытесненным узором.

— Неужели ты сам это сделал? — поразилась девушка, которой прежде подобной посуды видеть не доводилось.

— Я сделал две дюжины горшков и кувшинов. Высушил сначала в тени, а затем на солнце, но одному мне их не обжечь, и главное, я не знаю, как отнесутся мекамбо к тому, что я занялся женским делом. За время пребывания на этом острове я невольно нарушил столько всевозможных запретов, что хочешь не хочешь приходится осторожничать, — ответил Тилорн, доверительно улыбаясь, и Маути подумала, что кожа у него светло-золотистая, а вовсе не белая, глаза глубокие и выразительные, что же касается удлиненных изящных пальцев, то сила в них, похоже, таится немалая, и умелости их позавидует любой обитатель Тулалаоки.

Тилорн рассчитал верно: любопытство и желание научиться лепить редкостной красоты посуду, равно как и стремление загладить обиду, нанесенную чужаку заглазной хулой, привели к тому, что Маути отправилась смотреть на изготовленные им сосуды и приложила все силы, чтобы обжиг их прошел успешно. Две самых больших корчаги, правда, лопнули, но остальная посуда обожглась на славу, причем ровный красно-коричневый загар Тилорновых горшок не шел ни в какое сравнение с пятнистым цветом керамических изделий мекамбо. Воду они держали — лучше некуда, звенели — заслушаешься, да и разбить их было не так-то просто. Когда же чужак объяснил Маути, что никакого колдовства здесь нет, показал, какие добавки, кроме песка и золы от водорослей, использовал для приготовления глиняной массы, и научил работать на гончарном круге, девушка преисполнилась такого энтузиазма, что сама вызвалась поговорить с Баули и Тофра-оуком. По ее мнению, изготовленная по рецепту Тилорна посуда могла не только украсить любой родовой дом мекамбо, но и служить ходким товаром при обмене с негонеро и матуави.

Познакомившись с гончарными творениями Тилорна, женщины поселка пожелали иметь такую же посуду, и это нисколько не удивило Маути. Так же, как их, в свою очередь, нисколько не удивило, что чужеземный колдун, закончив создание нового гончарного круга, который, в отличие от первого, не скрипел и не качался, рискуя развалиться по частям, что в конце концов и произошло, перебрался жить из покосившегося от ветхости сарая для сушки рыбы в хижину Маути — чужак чужаку пара. А произошло переселение Тилорна следующим образом.

Часть изготовленных колдуном горшков и кувшинов стараниями Маути перекочевала в родовой дом ра-Вауки, часть — в хижину Тофра-оука, остальные же Тилорн во что бы то ни стало желал подарить своей помощнице, потратившей уйму времени и сил на их обжиг. Маути для вида отнекивалась, но чужак за два приема перенес к ее хижине все свои керамические изделия и сообщил девушке, что новый гончарный круг готов, а от учениц нет отбоя, о чем ей, разумеется, было известно лучше его, и все они ждут не дождутся, когда она даст им первый урок. Научив девушку изготовлять горшки на гончарном круге, устройство которого она поняла без долгих объяснений, Тилорн, как это часто с ним бывало, охладел к созданному детищу и всем желающим научиться лепить такую же ровную, прочную и красивую посуду, какая выходила из его рук, советовал обращаться к Маути. С одной стороны, это льстило девушке, с другой же — означало, что их совместной с чужеземным колдуном работе пришел конец. Сейчас он, ласково улыбнувшись на прощание, повернется и уйдет. Уйдет, чтобы заняться прилаживанием к каноэ мекамбо косого паруса или перенимать искусство метать гарпун. Уйдет и забудет о Маути. Она была хорошей помощницей, но ведь девушки ничего не понимают в парусах и не умеют метать гарпун…

И тогда Маути сделала то, чего не сделала бы на ее месте ни одна из девушек мекамбо, негонеро, матуави и ее родного острова Хаоху, — она пригласила мужчину чужого рода в свою хижину.

Он, вероятно, знал или хотя бы догадывался, что это значит, но, чтобы не мучиться: знает — не знает, догадывается — не догадывается, понимает — не понимает, чтобы избежать двусмысленностей и недомолвок, Маути, подождав, пока Тилорн переступит порог ее хижины, прильнула к нему всем телом, обхватила руками за шею, спрятала голову на груди. И замерла, не смея пошевелиться, не решаясь поднять глаза, в мучительном ожидании: оттолкнет, или… От чужака, да еще и колдуна в придачу, можно ждать чего угодно.

Ожидание было недолгим. По тому, как руки Тилорна обняли ее за плечи, ласково пробежали по спине, она поняла: не оттолкнет. Во всяком случае, не теперь. Может, когда-нибудь позже, когда она ему надоест. Но до этого еще надо дожить…

Маути знала, что говорили о ней в поселке, но это ее не беспокоило — поговорят и перестанут. Не смущало и то, что не было свадьбы. Какой в ней смысл, если непонятно, по чьему обычаю, по какому обряду ее справлять? Главного она добилась: он не ушел из ее жизни. Он остался с ней, этот странный человек с необыкновенными фиолетовыми глазами, в которых навсегда застыло удивление перед чудесами и тайнами окружающего мира, тайнами, которые он с одинаковой охотой постигал сам и открывал другим с таким видом, будто ради этого-то и стоило жить. Разумеется, как всякая женщина, Маути мечтала, чтобы глаза Тилорна смотрели только на нее, видели только ее. В ряби волн, в разлете облаков, в семицветном сиянии радуги. Но что толку мечтать о несбыточном? Она любит его таким как есть, и быть может, со временем он тоже не сможет жить без нее…

Тилорн вернулся домой, когда солнце уже скрылось за горизонтом. Маути спала, сидя подле погасшего очага, на котором остывал горшок с аппетитно пахнущим варевом. Глаза ее были закрыты, а на губах застыла счастливая улыбка. Некоторое время Тилорн стоял в нерешительности: ему жаль было прерывать сон девушки, и хотя, может статься, самым разумным было незаметно выскользнуть из хижины, он все же тронул ее за плечо.

Девушка проснулась легко, будто и не спала вовсе. Открыла глаза, увидела склонившегося над ней Тилорна и радостно засмеялась.

3

— Маути решила плыть с нами на Тин-Тонгру, — сказал Тилорн вместо приветствия и протянул девушке руку, чтобы помочь влезть в каноэ.

Широко раскрыв глаза от изумления, Ваниваки смотрел, как Маути, забравшись в каноэ, приняла у Тилорна одну корзину, вторую, затем уложила на дно связку копий и острог. Колдун оттолкнул лодку от берега и, вскочив в нее, стал отталкиваться шестом, уводя суденышко с мелководья.

Ваниваки, не говоря ни слова, вдел весла в ременные петли, несколькими сильными гребками вывел каноэ из-под нависающих над водой деревьев и развернул носом на север, то и дело искоса посматривая на Маути. Выражение лица у него при этом было такое, будто он ожидал, что девушка вот-вот исчезнет, растает, как утренний туман.

— Ты что, первый раз в жизни видишь мою жену? — с легким раздражением спросил Тилорн, продевая свою пару весел в ременные уключины.

Заметив выступивший на щеках девушки темный румянец, юноша подумал, что колдун, наверно, впервые назвал ее своей женой. Во всяком случае, в присутствии посторонних.

— Не всякая жена решится последовать за мужем на чужбину и навсегда покинуть родной остров… — начал он и осекся. Помоги ему всемогущий Тиураола, что он такое несет? Не иначе как Панакави дергает его за язык и путает мысли?

Обычно Ваниваки не позволял себе необдуманных высказываний. Юноше, прошедшему обряд посвящения в мужчины, не положено нести чушь и болтать первое, что придет в голову. Пусть он пока не столь рассудителен и мудр, как ра-Вауки, но уж казаться-то невозмутимым может? Или появление Маути совсем лишило его рассудка?

Ваниваки опустил глаза, стиснул зубы и изо всех сил заработал веслами.

Он ничего не имел против Маути, однако решение ее отправиться вместе с Тилорном на Тин-Тонгру явилось для него полной неожиданностью. Юноша допускал, что чужеземный колдун может передумать и не прийти в условленное место. В конце концов, один раз Тилорн уже спас Вихауви и совершенно не обязан был ломать свою жизнь ради самоуверенного юнца, возомнившего о себе невесть что и попавшего в беду из-за собственного безрассудства. Колдун мог не прийти, и это не особенно поразило бы Ваниваки, но то, что его надумает сопровождать и Маути, — такое и в голову не приходило.

Как и остальные его соплеменники, юноша полагал, что, пригласив Тилорна в свою хижину, Маути сделала блестящий ход. Добродушие, незлобивость и необъяснимое отвращение колдуна к насилию, доходившие до того, что в первые дни пребывания на Тулалаоки он отказывался есть пищу, приготовленную из мяса животных и рыб, были общеизвестны. Умение лечить болезни, заживлять раны, работать с металлами, деревом и глиной гарантировали безбедную жизнь, и безродная девица, конечно же, могла только мечтать залучить в свой дом обладающего всеми этими достоинствами мужчину. Никто из матуави и тем более негонеро, кроме разве что калек и стариков, не хотел брать в жены безродную сироту, невесть каким ветром занесенную на Тулалаоки. Юноши и вдовцы мекамбо с удовольствием поглядывали на ладную чужачку и не прочь были бы поваляться с ней на нагретой солнцем песчаной отмели, прояви девушка к тому хоть малейшую склонность, но и они предпочитали похищать или покупать себе невест с других островов по традиции, освященной веками. Таким образом, призедя в свою хижину чужеземного колдуна, Маути поступила куда как разумно, однако чего ради было ей отправляться с ним на Тин-Тонгру? Неужели она и правда любит этого светлокожего чужака?..

— Я вижу на горизонте паруса негонеро. Не пора ли нам укрыться среди островов?

Вопрос, заданный сидящей на носу каноэ девушкой, заставил Ваниваки вздрогнуть. Обернувшись, он поднял ладонь к глазам, чтобы защититься от слепящих солнечных лучей. Сине-зеленые воды Паниеллы — Внутреннего моря архипелага Путаюмы — были прозрачны и бездонны, как небеса, и там, где они граничили с настоящими небесами, действительно, подобно облакам, белели паруса рыбачьих лодок негонеро.

— Настроение у рыбаков праздничное, держатся лодки кучей, так что, пока мы идем на веслах, им нас с такого расстояния не разглядеть. Лучше, однако, держаться островов, не дай бог нам попасться на глаза каким-нибудь любителям одиночества, тишины и покоя, — пробормотал юноша и принялся выгребать на запад, к поросшим зеленью, чуть возвышавшимся над водой островкам. Тилорн последовал его примеру, припоминая все, что было ему известно об островах, лежащих на их пути, Внутреннем море и характере негонеро.

Архипелаг Путаюма, если верить картам, изготовленным из акульей кожи, которые показывал Тилорну Тофра-оук, состоял из трех больших и множества мелких образовывавших кольцо островов. На юго-западе этого кольца располагался Тулалаоки, на севере — Тин-Тонгра, а на северо-востоке — Манахаш, к востоку от которого находилась Большая земля, откуда время от времени приплывали большие торговые суда. Торговали восточные купцы исключительно с жившими на Манахаше матуави, а через их руки диковинные заморские товары попадали к негонеро и мекамбо. Все три обитавших на больших островах племени принадлежали к народу хираолов, говорили на одном языке, поклонялись одним и тем же богам, хотя верования их, обряды и образ жизни кое в чем отличались друг от друга.

Жители Тулалаоки занимались в основном рыболовством. Длинные многовесельные каноэ их уходили далеко в открытое море и возвращались обычно наполненными рыбой и тушами акул, которые, ввиду немалых размеров, приходилось порой привязывать к бортам сравнительно небольших суденышек или даже тащить за ними на буксире. Рыбу вялили, солили, коптили. Акул разделывали: мясо, печень и плавники использовали в пищу, а кожу, соответственным образом обработанную, отвозили на Манахаш, где ее охотно приобретали восточные купцы, высоко ценившие также зубы акул. Были среди мекамбо и ловцы жемчуга, но занимались этим все же большей частью юноши, которым необходимо было собрать выкуп за невесту. Жемчуг на Манахаше пользовался особым спросом, однако из-за обилия в прибрежных водах акул мекамбо до недавнего времени не считали добычу «морских слез» прибыльным делом.

Негонеро, в отличие от обитателей Тулалаоки, промышляли исключительно во Внутреннем море. Лодки их были несравнимо хуже тех, что изготовляли мекамбо, а воды, омывавшие Тин-Тонгру с севера, буквально кишели акулами, и, вероятно, в связи с этим плавание в них от веку считалось запретным. Негонеро ловили рыбу, черепах и омаров, а также считались искуснейшими ныряльщиками. Кораллы, добытые ими, были, по словам Тофра-оука, выше всяких похвал, и украшения из них они делали отменные, в то время как жемчужины Внутреннего моря ни размерами, ни красотой не могли сравниться с теми, которые вылавливали мекамбо.

Жители Манахаша слыли скверными рыбаками, зато лучше всех занимались земледелием — почва на острове была плодородной, и размерами он раза в три превышал Тулалаоки. Матуави разводили кокосовые пальмы и хлебное дерево, засеивали поля кайвой и папилавой, из которых пекли лепешки и варили каши, весьма вкусные по мнению Тилорна и совершенно несъедобные на взгляд остальных обитателей Тулалаоки. Мекамбо, впрочем, вообще отзывались о жителях Манахаша с большим неодобрением. На этом большом богатом острове напрочь забыли веру отцов, обрядов не отправляли, ели что попало, круглый год возились в земле, подобно червям, знались с чужаками, чуть ли не из одной посуды с ними пили и, что было уже совершенно возмутительно, давали прибежище всем, кому почему-либо невозможно было оставаться на Тулалаоки или Тин-Тонгре.

Последнее обстоятельство Тофра-оук, рассказывая Тилорну о Манахаше, подчеркивал, помнится, особенно. Причем еще до того, как Ваниваки с Вихауви отправились на Тин-Тонгру добывать невест. Неужели предчувствовал, предвидел, что рано или поздно придется чужаку бежать с Тулалаоки, да не куда-нибудь, а на восток?

Тилорн недоверчиво хмыкнул. Не верил он ни в какие предвидения, однако, припоминая сморщенное обезьянье лицо колдуна — единственного лысого человека на Тулалаоки, — хитро щурившего маленькие выцветшие глазки, не мог не признать, что было в рассказе старика что-то пророческое. Как ни крути, придется им спасаться на Манахаше, ибо похищение невест и освобождение захваченного в плен незадачливого жениха, считающиеся в обычное время деяниями достойными, во дни ритуальных торжеств расцениваются как тяжкие преступления и караются немедленной смертью.

В стародавние времена преступники укрывались на родном острове, и это приводило к стычкам между племенами, во избежание чего благоразумные предки нынешних вождей, собравшись на легендарный совет, постановили выдавать нарушителей табу заинтересованной стороне. С тех пор — воистину Золотой век — праздники перестали было омрачаться спасением чьей-нибудь жизни, но тут откуда ни возьмись приплыли на Манахаш восточные купцы, и вновь начались безобразия. Да и как им не начаться, если появилась у злодеев возможность укрыться у матуави, для которых с развитием торговли не стало на свете ничего святого.

Тилорн усмехнулся, вспоминая красочную речь старого колдуна, и с сожалением подумал, что оказывается, ничего сколько-нибудь полезного о малыхостровах архипелага, Внешнем море и племени, населяющем Тин-Тонгру, от Тофра-оука не узнал. А ведь мог бы: колдун, кажется, не на шутку привязался к нему и поговорить любил.

— Ваниваки, не расскажешь ли, какие, по-твоему, испытания ожидают Вихауви и как справляют негонеро Ланиукалари? — спросил Тилорн, мерно работая веслами.

— Я не буду говорить об испытаниях, чтобы не накликать беду. Ты же знаешь, о чем люди говорят, то обычно и случается. Что же касается Ланиукалари, то празднуют его на Тин-Тонгре почти так же, как и на Тулалаоки, — нехотя отозвался юноша. — Тофра-оук, верно, рассказывал тебе о том, как его справляют у нас, и ничего нового ты от меня не услышишь. Я ведь не был на Тин-Тонгре в канун Ланиукалари.

— Тофра-оук сказал мне, что Ланиукалари — день величания Панакави, праздник примирения со злом. Но что это значит, я не понял, а он отказался пояснить, сославшись на то, что я сам все увижу и во всем разберусь, когда придет время, — возразил Тилорн.

— Со временем, быть может, и я в этом разберусь, — буркнул Ваниваки. — Смысл Ланиукалари заключается в том, чтобы напомнить людям, что нету и не может быть в мире, созданном Мудрым Тунарунгом, абсолютного зла. Глупо, казалось бы, праздновать наступление сезона дождей — времени наименее любимого мекамбо, когда даже самые отважные рыбаки не рискуют выходить в море. Однако всем известно, что без дождей не будут расти травы, плодоносить деревья — земля пересохнет без живительной влаги, острова превратятся в мертвые кучи камней и песка. Глупо, казалось бы, славить ночь, чего в ней хорошего? И все же ночь прекрасна — это время отдыха, сна и любви. Мы ненавидим акул, посланных в наш мир Панакави, но охотно едим их мясо и выгодно обмениваем шкуры на необходимые нам изделия из металла. Кто станет отрицать, что морские змеи — отвратительные твари, но в копченом виде они превосходны. Глядя на их пестрые шкуры, ты посоветовал нашим юношам нанести на свои тела такие же узоры, перед тем как нырять за жемчугом, и они беспрепятственно набрали столько раковин жемчужниц, сколько могли поднять на поверхность, и ни одна акула не посмела напасть на них. Ланиукалари — день величания Панакави, в злых деяниях и творениях которого, по воле создавшего его Тунарунга, всегда содержатся крупицы добра, которые мудрый сумеет разглядеть и обратить во благо себе и своему народу.

Заметив протестующий жест Маути, Тилорн с любопытством спросил:

— Ты не согласна с тем, что говорит Ваниваки? На твоем родном острове в празднование Ланиукалари вкладывают иной смысл?

— На моей родине тоже существует день величания Панакави, и при этом мои соплеменники не считают его злым богом. В отличие от Тиураолы, бога — прародителя людей, зверей, птиц и рыб, Панакави — бог испытующий, но тоже благой. Разве мог Строитель миров — Мудрый Тунарунг — создать злого бога? Тиураолу на моем острове поклоняются как богу любящему, который, подобно матери, печется о всех своих чадах, вне зависимости от того, хороши они или плохи, красивы или уродливы, разумны или глупы, смелы или трусливы. Панакави же, как строгий, но справедливый отец, не только одаривает и поощряет, он еще и испытывает людей, карая тех, кто ведет себя недостойно. Только прошедший его искус может после смерти попасть в Светлый мир Тунарунга, все остальные рождаются заново, чтобы снова пройти череду уготованных Панакави испытаний.

— Ага! — живо заинтересовался неожиданным поворотом темы Тилорн, перестав поглядывать как на проплывавшие по правому борту безлюдные, похожие друг на друга как две капли воды островки, так и на маячившие слева квадратики парусов лодочной флотилии негонеро. — А если человек снова не проходит испытания?

— Если трижды он показывает себя недостойным Светлого мира Тунарунга, Панакави превращает его в своего прислужника — орудие, предназначенное для испытания других. Он может родиться заново шилохвостом, морским гадом, кем угодно. Может иметь и человеческую внешность, но сеять вокруг себя зло, быть ненавидимым всеми, наверно, и есть худшее наказание.

— И долго оно длится?

— Вечно, если обреченный творить зло не найдет в себе силы отказаться от предначертанного ему Панакави пути.

— Значит, все-таки Панакави — бог зла! — торжествующе заключил Ваниваки.

— Значит, даже у самого последнего негодяя есть шанс возродиться. Ну что ж, гуманно, — пробормотал Тилорн и громко произнес, возвращаясь к началу разговора: — Хотелось бы мне все же знать, как негонеро справляют день величания Панакави.

Вероятно, Ваниваки, из суеверного страха не желавший распространяться о празднике, посвященном Ночному богу, в конце концов удовлетворил бы законное любопытство чужеземного колдуна, если бы Маути, тревожно понижая голос, не предупредила:

— Одна из лодок негонеро движется в нашу сторону, а еще две направляются к ближайшим островам.

«Плохо дело», — подумал Тилорн. Мысль обойти Внутреннее море с запада, вдоль короткой дуги, образованной островами, была недурна — в случае нужды затеряться среди этих крохотных клочков суши ничего не стоит, однако драгоценное время будет упущено…

— Скорее всего это молодожены затеяли праздничное катание, — хмуро предположил Ваниваки. — Придется укрыться среди островов. Времени плутать среди них у нас нет, но и на глаза этим бездельникам лучше не попадаться.

Каноэ сделало плавный поворот и вошло в пролив между двумя островками. Две-три пальмы, чахлая трава, несколько невзрачных кустиков — вот все, чем могли похвалиться даже самые крупные из них, но на большинстве и того не было. Только песок, галька и полоса всевозможного сора, указывающая, докуда доходят волны во время прилива. Чтобы скрыть от посторонних взоров каноэ со снятой мачтой, этого было бы вполне достаточно, надумай сидящие в нем просто затаиться. Но если спасатели хотели добраться до Тин-Тонгра засветло или хотя бы в сумерках, им надо было продвигаться вперед со всей возможной скоростью, и, значит, сами они рисковали в любой момент натолкнуться на чужую лодку, поставленную любителями уединения у какого-нибудь ничем не примечательного островка.

Рыбакам мекамбо случалось, особенно в сезон дождей, заплывать в воды Внутреннего моря, хотя, по укоренившейся издавна традиции, рыбачили они здесь неохотно, почитая ниже своего достоинства плескаться в теплой мелководной луже. Отношения с негонеро у жителей Тулалаоки в последние годы тоже складывались неплохо, так что в принципе встреча с ними не грозила Ваниваки и его спутникам особыми неприятностями, если не считать того, что вид их мог внушить обитателям Тин-Тонгра вполне обоснованные подозрения, а это было бы равносильно провалу затеянного ими дела.

Лавируя между островками, Ваниваки сознавал, что шансов на успех у них прискорбно мало, и если бы не присутствие в каноэ колдуна, впору было бы вообще повернуть назад. После того как негонеро схватили Вихауви, а самому ему посчастливилось оторваться от погони и улизнуть с Тин-Тонгры, юноша постоянно ощущал нехватку времени. Раньше он почти не замечал его неспешного течения, теперь же оно неслось со стремительностью лодки, подхваченной внезапно налетевшим шквалом.

Среди ночи вернувшись с Тин-Тонгры на родной остров, он рано утром вынужден был уйти с мужчинами своего рода на рыбную ловлю. Товарищи, знавшие об их с Вихауви плане похищения невест, делали вид, будто не догадываются, где он провел двое суток, но по их виду Ваниваки понял: говорить с ними не о чем — они откажутся спасать неудачливого жениха и на Тин-Тонгру с ним не поплывут. Бесполезно было обращаться за помощью и к ра-Вауки, носившему на шее в кожаном мешочке пять крупных, безупречной формы жемчужин, каждой из которых хватило бы с лихвой, чтобы выкупить Вихауви. Вождь согласился бы скорее бросить их обратно в море, чем отдать хоть одну за жизнь невесть что возомнившего о себе юнца, оказавшегося на поверку неуклюжим пустозвоном, выставившим мекамбо на посмешище всех хираолов. Лучшим и единственным выходом Ваниваки представлялось склонить к участию в спасательной экспедиции Тилорна, и, вернувшись с моря, он тут же поспешил к колдуну, после чего, сломленный усталостью, едва добравшись до родового дома, заснул как убитый.

На следующее утро, избегая осуждающих взглядов родичей Вихауви, он снова ушел на лов рыбы. Бачаю — главе его рода — не было дела до переживаний и намерений самоуверенного юнца, бросившего к тому же друга на Тин-Тонгре: перед началом сезона дождей каждая пара рук на счету. Вернувшись с лова, Ваниваки, заручившись согласием колдуна принять участие в походе на Тин-Тонгру, прикорнул до первой звезды и отправился перегонять каноэ с южного берега Тулалаоки на северный. Винить себя в том, что имевшееся в его распоряжении время он потратил бездарно, юноша не мог — все от него зависящее было сделано с наивозможнейшей быстротой, и все же времени катастрофически не хватало…

— Где-то здесь должна была причалить первая лодка негонеро, — сообщила Маути, тревожно оглядываясь по сторонам. — Нехорошо будет, если они нас заметят — при виде Тилорна даже ребенок догадается, что заплыли мы сюда неспроста.

Ваниваки опустил весла и извлек из стоящей за спиной корзины маленький глиняный горшочек.

— Вот сок отилавы. Я взял его у старой Тупуали, и если ты уверен, что он тебе не повредит, самое время им воспользоваться.

Тилорн принял из рук юноши горшочек и, сделав Маути знак занять его место на веслах, стал перебираться на корму.

Дружно работая веслами, Ваниваки с девушкой затаив дыхание смотрели, как колдун окунул палец в загустевшую черную жидкость, понюхал, брезгливо морща нос, и решительно начал размазывать ее по светло-золотистому телу.

Отилава — драконье дерево — пользовалось у хираолов недоброй славой. Сок его скверно пах и не годился ни на что, кроме пропитки палочек для разжигания священного огня. Старухи, правда, мазали им стены родовых домов, уверяя, что драконья кровь отгоняет насекомых и уберегает от дурных снов, однако мало кто верил им. Зато никто не сомневался, что у выпившего сок отилавы кожа покрывается чешуей, а между пальцами вырастают перепонки, в связи с чем мекамбо опасались даже прикасаться к нему голыми руками.

Колдун, впрочем, мог позволить себе то, что заказано простым смертным, и Тилорн, разумеется, знал, что делает. Ни чешуя, ни перепонки тела его не обезобразили, хотя кожа на глазах завороженных зрителей окрасилась в коричневый с фиолетовым оттенком цвет, еще более темный, чем у Ваниваки. Сначала чужак потер драконьей кровью руки, потом грудь и плечи и, наконец, морщась и шипя, шепча под нос то ли заклинания, то ли проклятия на неизвестном никому языке, принялся покрывать соком лицо. Операция близилась к завершению, когда слева по борту раздался изумленный женский возглас.

Ваниваки стремительно обернулся — стоявшая на берегу украшенного единственной пальмой островка женщина, взволнованно жестикулируя, призывала молодого мужчину, выгружавшего из каноэ всевозможную снедь, потребную, чтобы весело провести время в уединении. Юноша потянулся за копьем и тут же отдернул руку. Даже если бы он решился убить этих двоих, чего Тилорн ни за что бы не позволил сделать, пользы бы это им не принесло: не вернувшаяся в канун праздника лодка — событие, способное встревожить негонеро не меньше, чем появление чужаков на Тин-Тонгре.

С удивившим его самого равнодушием Ваниваки, бросив весла, смотрел, как мужчина, оставив корзины, побежал к жене и, даже не подумав вооружиться (впрочем, в лодке у него скорее всего не было ни острога, ни копья), во все глаза вытаращился на незваных гостей. Черные блестящие волосы женщины были распущены и доходили до середины бедер, в руке она все еще сжимала черепаховый гребень. Появление незнакомцев застигло ее, когда она прихорашивалась для возлюбленного: губы и соски подкрашены алым, кожа натерта ароматным маслом и влажно поблескивает, за ухо заложен белый цветок кинияви — призыв к любви, ручные и ножные браслеты начищены, а на шее и бедрах — ниточки бус из мелких розовых ракушек, помогающих зачатию. По виду мужчины было ясно, что он тоже не рассчитывал встретить здесь кого бы то ни было. Наряд его составляли тяжелое ожерелье из бордовых кораллов, свидетельствовавшее, что он умелый и удачливый ныряльщик, и короткая юбочка из листьев мятитави, делавшая, как известно, носящего ее неутомимым в любви…

Неожиданно Ваниваки сообразил, что молодожены стоят совершенно неподвижно и больше напоминают деревянных истуканов, чем живых существ. Ни звука, ни жеста — негонеро замерли, глядя прямо перед собой невидящими глазами, и юноша понял, что объяснение этому могло быть только одно: Тилорн сумел заколдовать их. Но надолго ли хватит действия его чар и что будет, когда оно прекратится?

— Расколдуй их, все равно они расскажут о нас на Тин-Тонгре. А если не вернутся вовремя, начнется такой переполох, что нам там и вовсе будет нечего делать, — обратился Ваниваки к Тилорну.

— Мы можем плыть дальше. Они скоро очнутся, но вспомнить, что видели нас, будут не в состоянии, — сумрачно отозвался колдун, недовольный почему-то делом своих рук.

— Здорово! Тофра-оук не годится тебе даже в ученики! — восхищенно провозгласил юноша, — Ты великий колдун, не зря у тебя растут волосы на лице! Говорят, Тофра-оук тоже кое-что умел в молодости, но сила ушла от него вместе с последними волосами.

На лице Тилорна, наполовину окрашенном соком отилавы, мелькнула слабая улыбка, и он машинально потер тщательно выскобленный бронзовым ножом подбородок.

— Если сила колдовства зависит, по-твоему, от обилия волос, то ты еще больший чародей, чем я. Берись-ка за весла, не век же нам тут прохлаждаться.

Послушно сделав несколько гребков, юноша, украдкой наблюдавший за тем, как тщательно колдун втирает в кожу драконью кровь, не выдержал:

— Если ты в состоянии заставить человека окаменеть и забыть увиденное, тебе незачем красить тело, и мы можем не скрываться среди островов. Я и не подозревал, что ты способен на такое…

— Увы! — прервал его излияния Тилорн. — То, что я сделал сейчас, получается далеко не всегда и не со всеми. К тому же двух, вероятно, даже трех человек я смогу заморочить, но никак не больше. И то, если ничего подобного они не ожидают. Иначе северянам не удалось бы затащить меня в свою ладью.

— А вот как… — Ваниваки замолчал, обдумывая услышанное и глядя, как прилив медленно затопляет основания проплывающих мимо островов.

— Значит, если мы столкнемся с двумя другими лодками, ты не сумеешь их заворожить? — поинтересовалась молчавшая до сих пор Маути.

— Нет. И потому лучше с ними не встречаться.

— Нам придется рискнуть. Если мы возьмем еще западнее и попытаемся плыть по внешнему краю островного кольца, то будем двигаться навстречу северному течению и не доберемся до Тин-Тонгра и к рассвету.

— Тогда правильнее всего спрятать Тилорна на дно каноэ, а самим притвориться молодоженами, — сказала Маути, критически осматривая колдуна.

— Двое влюбленных вряд ли вызовут подозрения, — подтвердил Ваниваки. — А в тебе, даже крашеном, за сто шагов можно узнать чужака.

— Н-да? — Тилорн попытался осмотреть себя и выглядел при этом так потешно, что Маути тихонько захихикала.

Отличить чужака от мекамбо не смог бы только слепой. Для островитян были характерны мягкие очертания правильного овала лица, большие выразительные глаза, широко расставленные и имеющие несколько удлиненную, миндалевидную форму. Слегка приплюснутые носы и толстые, но красиво очерченные губы делали их лица столь же непохожими на лицо Тилорна, сколь непохоже теплое Путамао, ласкающее берега Путаюма с юга, на Такакови, холодные струи которого омывают архипелаг с севера. В довершение всего мужчины мекамбо отращивали свои мягкие вьющиеся волосы до плеч, стягивая их сзади ремешком во время работы, и, естественно, они, являясь гордостью островитян, ничуть не походили на шевелюру чужеземного колдуна, которая, будучи смазана соком драконьего дерева, приобрела поразительное сходство с вымоченной в дегте паклей.

— Делать нечего, раз вы оба считаете, что лучше мне при встрече с негонеро отлеживаться на дне каноэ, я готов. А пока занимай свое место, — обратился колдун к Маути, — и смотри в оба, чтобы я успел юркнуть под циновку, прежде чем меня обнаружат здешние любители пикников.

Несмотря на то, что девушка изо всех сил всматривалась в лабиринт островов, сильно уменьшившихся в размерах из-за прилива, о близости негонеро ее предупредили не глаза, а уши. Услышав дразнящий женский смех и шутливо-угрожающие крики мужчин, она не успела еще открыть рот, как Тилорн уже соскользнул со скамьи на дно каноэ, втиснулся между корзинами и натянул на себя прикрывавшую их циновку.

Маути, ловко вытащив весла из ременных петель, проворно перебралась на корму, а Ваниваки, бросив взгляд за спину, стал выгребать ко внешнему краю островного кольца. Он все еще рассчитывал проскочить незамеченным мимо резвящихся негонеро, однако надеждам его не суждено было сбыться.

— Вэй-хэй! А вот и мекамбо! Добро пожаловать на остров влюбленных! — раздался веселый призыв, от которого у юноши разом взмокли ладони.

Он вопросительно взглянул на Маути и едва сумел сдержать возглас изумления. За считанные мгновения девушка успела скинуть плетеный фартук-юбочку, распустить волосы и принять самую непринужденную, самую откровенно-вызывающую позу, какую юноша когда-либо в жизни видел. Откинувшись спиной на кормовое возвышение каноэ и подобрав под себя правую ногу, Маути, загадочно улыбаясь, поглаживала свои крепкие небольшие груди с темными крупными сосками. Рот у нее при этом чуть приоткрылся, обнажая ослепительно белую полоску ровных зубов и влажный розовый язычок, которым она призывно касалась губ.

Глаза у юноши полезли на лоб, жаркая волна желания, поднявшись от бедер, заставила сердце учащенно забиться, залила щеки румянцем, спутала мысли, из хоровода которых наиболее отчетливыми были: «Повезло Тилорну! Ничего удивительного, что колдун привязался к этой девушке и решил взять ее с собой!» Слепым дураком он, Ваниваки, был, раз не замечал прежде, какая Маути красавица. Лучшая из возможных невест все время под боком жила, а ему понадобилось для чего-то на Тин-Тонгру тащиться, удаль свою показывать. Как будто Кивави приворожила его чем, а ведь она рядом с Маути — что цветная галька рядом с жемчужиной! Да при виде такой девушки негонеро и жен своих забудут, не говоря уж о каких-то подозрениях!

В несколько гребков развернув каноэ, юноша погнал его к островку, на котором приветственно размахивали руками участники сай-коота, и снова взглянул на Маути.

На ней не было никаких украшений: ни бус, ни браслетов — ничего, если не считать огромной, словно светящейся изнутри матово-белой жемчужины, подвешенной на шнурке между грудями. Но одна эта жемчужина стоила не меньше трех связок лучших браслетов и ни в чем не уступала, а может быть, и превосходила «слезы моря», хранящиеся в мешочке ра-Вауки. Девушка сама отыскала ее на дне, доказав тем самым, что не только не боится акул — это давно уже всем известно, — но и является отличной ныряльщицей, удачливости которой могли позавидовать опытные ловцы жемчуга.

На миг у Ваниваки мелькнула мысль, что за такую жемчужину можно было бы выкупить двух, а то и трех пленников, и Маути, вероятно, не задумываясь, отдала бы ее Тилорну, если бы только между мекамбо и негонеро возможен был торг без участия вождей. Впрочем, глядя на манящее, будто притягивающее его взгляд тело девушки, начавшей поправлять волосы рассчитанным движением, от которого груди вызывающе поднялись, а высокая шея, казалось, еще больше удлинилась, он тут же забыл о жемчужине.

Пять лет назад, когда Маути появилась на острове, он был слишком мал, чтобы оценить ее, а потом как-то привык видеть в ней товарища по играм и, памятуя, что невеста она незавидная, обращал внимание еще меньше, чем на других девушек. Теперь же Ваниваки разглядывал ее с таким чувством, словно увидел впервые, поражаясь не только собственной слепоте, но и близорукости своих сверстников. Как могли они не замечать прелести этой бархатистой кожи с красноватым, а не как у всех хираолов — желтым оттенком; как могли оставаться равнодушными при виде этой соблазнительной наготы? Сколько раз он сам наблюдал, как она купалась, нагишом выходила из воды, и сердце его продолжало биться ровно! Помнится, в голову ему еще приходило, что Маути не сказать чтобы худая, скорее поджарая, будто состоящая из одних мускулов, двигалась слишком стремительно, слишком целеустремленно для женщин-мекамбо.

Соплеменницы Ваниваки, безусловно, имели более выразительные формы: тяжелые крутые бедра, налитые груди, но была в них при этом какая-то одомашненность, свойственная медлительным рыбам Внутреннего моря, пасшимся всю жизнь в теплом безопасном садке и даже не помышлявшим выйти на простор, за кольцо островов Путаюма. Юноша вспомнил плавные, неспешные движения Оглы — женщины, дарившей ему тайком от мужа, престарелого Каулаки, свои ласки. Ее губы были мягкими и упругими, тело — волнующим и отзывчивым, а стройные сильные ноги порой сжимали его с неподдельной страстью; однако она, несмотря на всю их близость, никогда не решилась бы сидеть перед ним вот так, не отважилась предстать перед ним столь откровенно зовущей, бесстыдной и в бесстыдстве своем восхитительной.

Да, теперь-то он видел: Маути была воспитана другим племенем, рождена, как говорили на Тулалаоки, в других водах. Казалось бы, все в этой девушке: выступающие скулы, маленький упрямый подбородок с очаровательной ямочкой, открытый взгляд, даже то, что волосы ее едва могли прикрыть грудь, то есть подрезала она их в два раза чаще, чем это принято у женщин мекамбо, — должно было привлечь его внимание, заставить приглядеться, оценить по достоинству; так нет же, прозевал, проморгал, прохлопал ушами…

Под веселые восклицания трех женщин и шутки такого же количества мужчин нос каноэ ткнулся в прибрежную отмель, и Ваниваки поднялся на ноги, чтобы оглядеться и в свой черед приветствовать шумную компанию.

— Да осыплет вас милостями своими Тиураол! Да будут чресла ваши неиссякаемы, чрева ваших жен плодоносны, а сами они жаркими и ласковыми, как светлое солнце! — провозгласил он, осматривая островок, на котором под тремя пальмами были раскиданы циновки, стояло несколько корзин и валялся опустошенный кувшин внушительных размеров.

— Да не сгоришь ты дотла в объятиях своей жены! Присоединяйтесь к нам, испробуйте кокосового вина Тин-Тонгра, познайте любовь в кругу друзей! — промолвил, делая приглашающий жест рукой, старший из мужчин, которому на вид можно было дать лет двадцать пять — двадцать шесть.

— Благодарю за приглашение, сегодня мы предпочитаем заниматься любовью одни. Потому-то нам и пришлось заплыть так далеко на юг, — ответствовал юноша, догадавшийся по горящим глазам мужчин, что Маути произвела на них должное впечатление и приглашение принять участие в сай-кооте — любовном круговороте друзей — сделано от всей души. — Ваши женщины восхитительны, и когда-нибудь мы разделим удовольствие совместной любви. Однако нынче нам нужен пустынный остров, ибо мы хотим видеть только друг друга.

Под горящим взглядом Ваниваки безмолвно стоявшая на корме девушка чуть развернула плечи и, не сходя с места, сделала несколько плавных телодвижений, при виде которых старший из мужчин-негонеро издал звук, похожий на рычание, двое других одобрительно зацокали языками, а на лица их подруг набежала легкая тень.

Юноша-мекамбо был хорош собой: высокий, широкоплечий, смелый, если судить по ожерелью из акульих зубов, и, надо думать, умелый в любви, но вот чужачка… Красавицей ее никто бы не назвал, и все же она слишком возбудила мужчин, слишком отличалась от них самих, и лучше ей было плыть своей дорогой, благо островов вокруг хватает.

Определившись в своем отношении к чужачке, женщины, мелодично позванивая ручными и ножными браслетами и грациозно покачивая обнаженными бедрами, одна за другой потянулись к пальмам, чтобы к приходу мужей разложить циновки и расставить на них содержимое корзин, в то время как мужчины продолжали обмениваться учтивыми фразами с Ваниваки, не спуская при этом глаз с девушки, из чего Маути заключила, что несколько переусердствовала в своем стремлении заставить их забыть обо всем на свете.

Скинув перед Ваниваки передник, она неожиданно для себя испытала чувство крайней неловкости; припомнив наставления Тупуали, обучавшей девушек искусству любви, она в точности последовала советам старухи и была поражена тем, в какое состояние это привело уравновешенного обычно юношу, не обращавшего на нее прежде ни малейшего внимания. Никто раньше не смотрел на нее с таким восхищением и вожделением, и она рада была, что Тилорн не мог видеть выражения лица своего товарища. Реакция негонеро была столь же бурной, но, будучи к этому готовой, Маути, кроме сознания хорошо выполненного дела, ощутила еще и странное, сладостное, незнакомое ей до сих пор чувство удовлетворения. Оказывается, старуха-то была права, она и вправду имеет власть над мужскими сердцами!

Ни разу еще ей не приходило в голову испробовать приемы, усвоенные со слов Тупуали, на Тилорне. Любые уловки в отношениях с ним казались ей делом недостойным: она не хотела лгать любимому ни словом, ни жестом, ни улыбкой — все это должно идти из глубины сердца, и никак иначе. Кроме того, виделось ей, подобно другим девушкам, внимавшим поучениям старухи с пренебрежительной ухмылкой, что-то унизительное в советах Тупуали: не такая уж она дурнушка, чтобы выламываться перед своим избранником. Если уж она любит его таким как есть, то вправе ожидать такого же отношения и к себе. О, глупая гордыня!

Прислушиваясь краем уха к затянувшемуся обмену любезностями, Маути с удивлением поймала себя на том, что искренне желает одного: чтобы Тилорн увидел ее в этот момент, почувствовал, как хотят обладать ею мужчины, взглянул, каким огнем горят их глаза. Никогда не замечала она такого огня в темно-фиолетовых очах Тилорна и сама в этом виновата! Что бы он ни сделал, едва ли она сумеет любить и желать его больше, но если в ее власти зажечь в сияющих ровным светом глазах колдуна опаляющее пламя страсти, то при первой же возможности она сделает это! Если, конечно, им удастся выбраться целыми и невредимыми с Тин-Тонгры…

Маути незаметно соединила пальцы в кольцо и мысленно поручила Тилорна заботам Тиураола. За себя она не боялась — с той поры как отец во время скитаний по безбрежному морю открыл ей последний путь к спасению, которым они тогда, к счастью, так и не воспользовались, Маути перестала бояться чего либо. Позабытое чувство страха вернулось к ней после того, как Тилорн переступил порог ее хижины, ибо страх за любимого — оборотная сторона любви, и с этим-то страхом уже ничего нельзя поделать…

— Не найдется ли у тебя нашего несравненного вина? — прервал размышления девушки Ваниваки. — Пусть наши друзья с острова влюбленных убедятся, что вино, сделанное из соцветий пальм, растущих на Тулалаоки, ничем не уступает напитку, приготовленному на Тин-Тонгре. Как жены мекамбо ни в чем не уступают женам негонеро.

— Приплывайте в назначенный день, и мы сравним не только вина, но и женщин! — отозвался старший из негонеро.

— Так же как и мужчин! — подхватила его жена, с вызывающей улыбкой вручая Ваниваки кувшин с вином.

Пока юноша, сделав изрядный глоток, хвалил вино, Маути, слегка отодвинув край циновки, под которой скрывался Тилорн, извлекла из корзины кувшин, сработанный на первом в Путаюме гончарном круге.

— Хорошее вино хранят в красивой посуде. Души наших женщин под стать их красоте, — многозначительно изрек Ваниваки, передавая взятый у Маути кувшин женщине и, воспользовавшись удивлением негонеро, восхищенных изяществом изготовленного Тилорном сосуда, оттолкнул каноэ от берега и сел на весла. Маути тоже опустилась на свое место, обещающе улыбаясь оставшейся на острове компании и радуясь про себя, что все завершилось к обоюдному удовольствию.

Добрые пожелания и соленые шутки еще долго неслись им вслед и стихли, лишь когда каноэ окончательно затерялось в лабиринте островов. Ваниваки сделал еще глоток из зажатого между ног кувшина и сказал, обращаясь к лежащему под циновкой Тилорну:

— Эй, колдун, вылезай! Теперь нам понадобятся все три пары весел. Придется обходить этих бездельников с запада, а это — клянусь Китом-прародителем! — будет работенка не из легких.

4

Укрывшись циновкой, Тилорн некоторое время прислушивался к журчанию воды за бортом, к мерным ударам весел, и в памяти его всплывали образы светлокожих бородачей, с которыми против собственного желания ему пришлось совершить многодневное морское путешествие, закончившееся — для него — на благословенном солнечном Тулалаоки. Для дюжины светловолосых северян оно закончилось — так же, как и началось, — значительно раньше. Впрочем, о том, где их родина и от каких берегов они пустились в плавание, Тилорн мог только догадываться. Местные викинги не пытались научить пленника своему языку, а то, что он сумел уловить из обрывков их разговоров, при его знании здешней географии, сводившемся к знакомству со схемой расположения материков и островом Спасения, мало что давало.

Название, данное им приютившему его островку, не отличалось оригинальностью, но это не беспокоило Тилорна. Во-первых, у наладчика магно-систем консервативность должна быть в крови, а во вторых, оценить его выдумку, или, точнее, отсутствие таковой, все равно было некому. Тилорн был единственным пассажиром и членом команды космотанкера, попавшего в блуждающую гравитационную флуктуацию, называемую в просторечии «облаком».

Ему чудовищно не повезло — вероятность попасть в «облако» равна нулю, однако он не только вошел, но и ухитрился выйти из гравитационной ловушки в районе звезды того же класса, что и Солнце. Улыбка судьбы в этом случае была ни при чем — сказались годы муштры в Школе Звездоплавания, а вот в том, что мезон-топливо маршевых двигателей не взорвалось при выходе из «облака» и ему удалось подогнать буквально разваливающийся на куски танкер к планете типа А, любой здравомыслящий человек разглядел бы перст провидения. Лишь его вмешательством можно объяснить, как у магно-инженера хватило времени скорректировать место падения танкера, направив смертоносное судно в бескрайний океан, подальше от материков, и, катапультировавшись в спасательном модуле, посадить аппарат на затерянный в студеном северном море островок.

Впоследствии, правда, оказалось, что остров этот расположен вовсе не столь уединенно, как бы того хотелось его единственному обитателю, но открытие это было сделано слишком поздно. Тилорн обнаружил это после того, как, умудрившись практически из ничего собрать КСИ-зонд, запустил его на орбиту и в ожидании, пока тот займет необходимое для связи с ближайшими населенными мирами положение, вышел пройтись по острову. Проработав почти не разгибаясь тридцать с лишним дней, он чувствовал настоятельную потребность развеяться и размять ноги и, естественно, не мог знать, что сутки назад на его острове высадились морские бродяги, которым необходимо было пополнить запасы пресной воды и подремонтировать свою многовесельную ладью.

Тилорн не взял с собой фульгуратор — единственное оружие, имевшееся на борту спасательного модуля, — да если бы даже и держал его в руках, не применил бы против незнакомцев, внезапно выскочивших перед ним из-за нагромождения валунов. Быстро окружив пребывавшего в приподнятом состоянии духа инженера, они набросились на него с такой стремительностью, что к тому моменту, когда тот осознал всю противоестественность происходящего, его руки и ноги были крепко притянуты ремнями к телу, а в рот засунута невыносимо смердящая тряпка.

Оставив беспомощного землянина под присмотром двух свирепых сторожей, северяне полдня обшаривали остров Спасения, но, как и следовало ожидать, присутствия на нем других людей не обнаружили. В автоматически захлопывающийся модуль им проникнуть не удалось, и, разжившись оставленными Тилорном на рабочей площадке инструментами, они, бросив своего чудного пленника на дно починенной ладьи, продолжили плавание.

Увы, на этот раз путешествие по бурному морю проходило под знаком беды. Северяне, как понял Тилорн, держали курс на юго-восток, где, он отчетливо помнил это, приборы зафиксировали наличие одного из трех больших материков, однако короткие, внезапно налетавшие штормы упорно гнали ладью на юго-запад. День за днем утлое суденышко жалобно скрипело и стонало, словно мячик перепрыгивая с гребня на гребень черных волн как минимум двухметровой высоты, и землянин поражался отваге и стойкости светловолосых моряков, воспринимавших эту нескончаемую пытку как должное и не думавших падать духом. Они держались молодцами, даже когда были съедены последние сухари и вяленая рыба, а горизонт продолжал оставаться по-прежнему пустынным. Потом кончилась пресная вода, и Тилорну, на которого одетые в грубые кожаные куртки мореходы едва обращали внимание, пришлось, последовав их примеру, утолять жажду горько-соленой забортной.

Это не могло длиться долго. Суша должна была вот-вот появиться, иначе всех их ждала неминуемая смерть, но как ни молились северяне своим суровым богам, им не суждено было увидеть землю.

Они умирали один за другим: кто с хриплыми, чуть слышными проклятиями на пересохших губах, кто молча, кто шепча молитвы или поминая близких. Трое последних оставшихся в живых, посовещавшись, выкинули за борт инструменты Тилорна, а затем попробовали отправить туда же и его самого, полагая, что чужеземец является причиной обрушившихся на них несчастий. Они были очень слабы, и землянину, родившемуся в двадцать пятом веке, не составило труда внушить им тягу ко сну. Двое из них не проснулись, но Тилорн не был виноват в их смерти, просто они были слишком истощены. Третий сошел с ума, и хотя Тилорн трижды мешал ему броситься за борт, несчастный в конце концов сумел осуществить задуманное.

Наблюдая за тем, как северяне управляются с прямым рейковым парусом, Тилорн без труда усвоил эту премудрость и, даже изрядно ослабев, — задействованные им скрытые резервы организма позволили ему пережить спутников, но были далеко не безграничны, — продолжал вести ладью на юго-восток. После того как он остался один-одинешенек, у него не было иного выхода, если, разумеется, ему была дорога жизнь.

Воспоминания о том, как он отправлял за борт начавшие разлагаться трупы северян, в которых еще совсем недавно вовсю бурлила жизнь, не доставили землянину удовольствия, а от встречи с мекамбо у него осталось лишь смутное ощущение льющейся в глотку воды. Смуглокожие рыбаки поглядывали на него с опаской и, доставив на Тулалаоки, первым делом потащили к Тофра-оуку — узнать, не является ли подобранный ими в море чужак посланцем Панакави. К тому времени Тилорн уже восстановил силы и на полную мощность излучал доброжелательность. По отношению к людям, спасшим его от смерти, делать это было легко, несравнимо легче, чем поддерживать силы в северянах, не считавших своего пленника за человека, а лысый колдун мекамбо совершенно очаровал землянина, и не было ничего удивительного в том, что тот в свою очередь произвел на Тофра-оука самое благоприятное впечатление.

Тилорн и сейчас с удовольствием вспоминал, как омывали его мозг теплые волны расположения, исходившие от обезьяноподобного старца, который, невзирая на установившийся между ними эмпатический контакт, все же исполнил предписываемые ритуалом «знакомства с чужаком» обряды. Сохраняя строгое и даже угрюмое выражение лица, Тофра-оук разжег свои священные, смрадно дымящиеся палочки, развел очистительный огонь, произнес три дюжины длиннющих заклинаний и распил с Тилорном Чашу видений, изготовленную из покрытой замысловатой резьбой скорлупы кокосового ореха. Что за зелье было налито в чашу, землянин не знал, однако видения, навеянные им, заставили заподозрить, что в действиях лысого старикана есть какой-то не поддающийся рациональному объяснению смысл.

В горьковатом, пахнущем дымом напитке, вероятно, содержался наркотик, потому что посетившие Тилорна видения были чрезвычайно яркими и едва ли не осязаемыми. К чему-то подобному землянин был готов, однако смысл обряда оказался не в том, что сам он как будто заново пережил ряд эпизодов из своей прежней жизни, а в том, что колдун каким-то образом увидел те же картины, которые возникли перед внутренним взором его гостя. Тофра-оук не владел техникой чтения мыслей — даже на Земле таких людей было не больше десятка, и потому контакт на информационном уровне осуществлялся обычно при помощи специальной аппаратуры. Он не был гипнотизером, поскольку по понятным причинам не мог знать ничего о прошлом Тилорна, а тот умел проецировать в мозг «собеседника» лишь самые простые образы. Но самым удивительным было то, что, кроме сцен из прошлой жизни, землянин увидел еще и картины будущего. Разумеется, он не рискнул бы высказать столь несообразное ни с чем утверждение вслух, и все же доподлинно знал — хотя, откуда пришло это знание, объяснить бы не сумел, — что посетившие его видения непостижимым образом рисуют перед ним картины грядущего.

В одной из них, особенно запомнившейся Тилорну, он увидел себя сидящим в железной клетке, стоящей в темном сыром подземелье. Он знал, что провел в ней много дней, а может быть, даже недель и месяцев, знал отвратительного толстяка в кожаном фартуке, завязки которого едва сходились на мясистой спине. С видом его были связаны ощущения нестерпимой боли и животного страха, которые почему-то отступили, когда из-за угла коридора, со стороны, противоположной той, откуда пришел усевшийся на стоящую рядом с клеткой деревянную скамью палач, появился огромный серый пес. Заметив его, палач в низко надвинутом на лицо капюшоне потянулся к огромному висящему на поясе тесаку, и тут пес — почему-то Тилорн понял, что это волкодав, — прыгнул. В прыжке волкодав обрел внешность мощного жилистого мужчины, пальцы которого, подобно челюстям капкана, сомкнулись на горле палача. Тот сделал отчаянную попытку вырваться, но железные пальцы человека-пса напряглись, и Тилорн с незнакомой ему прежде мстительной радостью увидел, как дернулось и обмякло жирное тело…

В следующем видении мужчина, убивший палача, появился снова, и землянину удалось рассмотреть его как следует. Это был высокий человек с худым обветренным лицом, на котором выделялись перебитый нос и шрам, тянущийся по левой щеке от века до челюсти. Русые, изрядно тронутые сединой волосы его были схвачены на лбу ремешком, серо-зеленые глаза яростно блестели. На руках человек этот, внезапно возникший в дверях маленькой, скудно и странно обставленной комнатки, держал обмякшее тело перепачканного кровью юноши с бессильно откинутой головой.

— Спаси его, если можешь! — потребовал вошедший хриплым, прерывающимся от быстрой ходьбы голосом и опустил умирающего на покрывало, торопливо расстеленное на полу гибкой черноволосой девушкой.

На этот раз мужчина-волкодав не превратился в серого пса, но что-то свирепое в его лице бесспорно было. «Внешность не располагающая: такого раз увидишь — не скоро забудешь», — подумал Тилорн-зритель, в то время как Тилорн-грядущий опустился на колени подле умирающего и ощупал пальцами его холодный, покрытый мелкими капельками пота лоб…

Третий раз он увидел себя на заполненной толпой площади древнего города. По правую руку от него стояла синеглазая девушка, на шее которой сверкали стеклянные, подобранные в цвет глаз бусы. Та самая, что стелила покрывало для умирающего. Сам же умирающий ныне был живее живого и стоял по левую руку от Тилорна, сумевшего узнать его лишь по шапке золотых волос, красиво обрамлявших загорелое, пышущее здоровьем лицо.

Оба спутника Тилорна были чем-то взволнованы и, вытягивая шеи, вглядывались в центр запруженной дивно одетым народом площади, где на крохотном пятачке двое обнаженных по пояс мужчин отплясывали замысловатый танец. В руках они держали сверкающие палки, причем у одного — даже издали нетрудно было узнать в нем убийцу палача — правая рука была плотно притянута к телу. «Раненый пляшет?» — удивился Тилорн и тут же понял, что никакая это не пляска, а смертный бой и в руках поединщиков вовсе не палки, а отточенные мечи. И еще он понял, что с этим дерущимся одной рукой человеком, в облике которого ему продолжало мерещиться что-то свирепое и неукротимое, каким-то образом связана и его судьба. Именно от него зависит, удастся ли ему когда-нибудь увидеть Землю, своих родных и близких…

Тофра-оук торжественно заверил ра-Вауки и всех жителей поселка, что подобранный ими чужак не представляет никакой опасности и не является посланцем Панакави. Из речи его Тилорн понял всего несколько слов, но смысл ее был очевиден. По решению вождя мекамбо, совершив необходимые обряды, приняли его в свое племя, хотя, как он узнал значительно позже, колдуну пришлось использовать весь свой авторитет, чтобы сломить упрямство ра-Вауки, настаивавшего, что взятого у моря чужака надо вернуть морю. Овладев языком островитян, землянин часто беседовал с Тофра-оуком и не раз заводил разговор о том, как удалось тому заглянуть не только в его прошлое, но и в будущее, однако колдун то ли не хотел, то ли действительно не мог ответить ничего вразумительного. «Каждый человек носит в себе зерна грядущего, и в том, что Тиураола показал тебе с моей помощью, нет ничего удивительного. Заглянуть в будущее легко, трудно при этом сохранить мужество. Быть может, поэтому Дневной бог, жалея людей, и не открывает им то, что ждет их завтра?» — вот и все, чего удалось ему добиться от хитро улыбающегося старика, который знал несравнимо больше того, что говорил, хотя и поговорить был очень даже не дурак.

Предсказания и предвидения были слишком сродни колдовству и чародейству, чтобы Тилорн мог в них поверить. Он сам умел и любил творить чудеса, которые облегчали жизнь мекамбо, но в основе его «чудес» лежали знания, накопленные землянами за двадцать с лишним веков, в то время как тут имело место что-то совершенно иное. Что-то, что разум настройщика магно-систем отказывался понимать…

Тилорн поморщился — не хватало ему еще в колдовство уверовать! — и почувствовал, что ноги у него основательно затекли. Занятый воспоминаниями, он неособенно прислушивался к разговору Ваниваки с негонеро, учтиво переливавших из пустого в порожнее. Уловив слова «сай-коот», он представил несколько пар занятых любовными играми подвыпивших туземцев, в детской своей непосредственности очень скоро забывающих, где чья жена и где чей муж, но возникшая в мозгу сцена протеста не вызвала Он пробыл среди мекамбо достаточно долго, чтобы понимать: жизнь в больших родовых домах, где нет места уединению и все происходит на виду у всех, приучила островитян не слишком стесняться друг друга и не считать что-либо, кроме, быть может, набедренной повязки или ожерелья на шее, своей собственностью. Где нет бедных и богатых и даже дети являются достоянием всего рода, сай-коот, так же как и охватывающее по временам жителей родовых домов стремление к уединению, — вещь более чем естественная.

За время, проведенное на Тулалаоки, Тилорн успел проникнуться уважением к приютившим его людям и на многое уже мог смотреть их глазами. Смущало и тревожило его лишь возникавшее иногда чувство, что, помимо законов, по которым живут все известные ему миры, в этом действуют еще и силы, происхождение и характер которых ему совершенно непонятны, необъяснимы и не укладываются в привычные, весьма широкие, кстати сказать, рамки. Порой чувство это пропадало, порой же становилось таким сильным, что казалось, еще немного — и он готов был уверовать в существование чего-то сверхъестественного, и это, разумеется, никак не могло способствовать душевному равновесию, в котором по мере сил и возможностей старался пребывать наладчик магно-систем.

5

Солнце уже клонилось к горизонту, а до Тин-Тонгры было еще плыть и плыть, когда сидящие в каноэ дружно вздрогнули от раздавшегося с левого берега оклика:

— Эй, на лодке! Никак вы к нам с Тулалаоки пожаловали?

«Девчонка здорово ныряет, если так долго была под водой», — подумал Ваниваки и выжидательно взглянул на Тилорна, но тот лишь отрицательно покачал головой:

— Если я сейчас зачарую ее, она попросту утонет.

— Хорошего лова! Много ли жемчужин посчастливилось отыскать? — приветствовала ныряльщицу Маути, внимательно осматриваясь по сторонам. Похоже, девица приплыла сюда одна: кроме легкого челнока из коры, столь крохотного, что заметить его между двумя наполовину скрытыми водой валунами почти невозможно, если не высматривать специально, других лодок поблизости не было.

— Мне не повезло, в моих раковинах не оказалось слез моря, — отвечала девушка, чуть заметно шевеля руками, чтобы удержаться на плаву, и перевела пытливый взгляд больших темных глаз с Маути на Тилорна. — Неужели вы и правда надеетесь выручить своего горе-жениха?

Ваниваки, которого нырялыцица едва удостоила взглядом, нахмурился и сжал кулаки:

— Почему бы и нет? Уж не ты ли нам помешаешь?

Вместо ответа девица ушла под воду, а Маути досадливо хлопнула ладонями по коленям:

— У тебя глупый язык! Если бы она хотела нам помешать, то верно не стала бы окликать и привлекать к себе внимание! Гребите к челну, но не пытайтесь догнать ее.

— Зачем все это? Пусть Тилорн заставит ее забыть…

— Она собиралась что-то сказать нам, о чем-то предупредить! Разве это не ясно? — прервала юношу Маути и, увидев, что девушка выбралась на отмель, прошептала: — Кладите весла!

Незнакомка в три стремительных прыжка достигла челнока и одним движением спихнула его в воду.

— Вот уж не подумала бы, что она такая трусиха! — громко заявила Маути.

— Я трусиха?! — готовая прыгнуть в челнок девушка замерла.

— Мало того что трусиха, так еще и умом не блещет. Другая бы сразу сообразила, что копье быстрее весла, — поддержал Маути Ваниваки.

Глаза девушки округлились, но она продолжала пребывать в нерешительности. Сетка с раковинами-жемчужницами у пояса и длинный нож, ножны которого были примотаны к голени, — вот и все, что было у нее под рукой. Челнок же, понимание этого отчетливо читалось на ее лице, никак не опередит пущенного ловкой рукой копья.

— Не бойся, мы не причиним тебе зла. Наши мужчины не воюют с детьми. — Смех Маути заставил девушку гордо выпрямиться.

— Я не ребенок! — Маленькая нырялыцица, копируя, по-видимому, чью-то позу, расправила узкие плечи, демонстрируя неразвитую грудь, положила ладони на худые бедра и независимо откинула назад голову. Тяжелая прическа, сделанная при помощи ремешков и палочек, чтобы волосы не мешали нырять, казалась слишком массивной для тонкой шеи, а хрупкому, угловатому телу подростка настолько не соответствовали жесты и вызывающее выражение лица, позаимствованные у зрелой женщины, что Ваниваки непроизвольно улыбнулся.

— Кто же ты тогда? — мягко спросил Тилорн.

— Я Патинаутаваруни из рода Таваруки, — высокомерно промолвила девушка.

— И чем же знаменит твой род? — поинтересовался Тилорн все так же серьезно.

— Мой род… Это не важно! Главное — я не ребенок!

— Очень хорошо. Тогда ты не будешь осуждать юношу, приплывшего на ваш остров по зову сердца. Девушки очень хорошо разбираются в таких вещах, как влечение сердца, — вкрадчиво сказала Маути.

— Никто его не осуждает. Но раз уж не умеешь, так нечего и браться похищать невесту…

— Пати из рода Таваруки! Разве сердце спрашивает: достаточно ли я красива, чтобы полюбить этого юношу? Оно говорит: люблю! Оно говорит: хочу! — и спорить с ним бесполезно. Разве не так? И если зовет сердце, мы, сильные и слабые, следуем его велениям, потому что не можем иначе. Руки негонеро оказались сильнее рук Ваниваки и схватили его, но неужели горячее сердце не стоит сильных рук? Разве оно не достойно любви и уважения?

Пати потупилась и, пошевелив ногой в воде, разогнала нахальных пестрых мальков.

— Каждая девушка-негонеро мечтает иметь жениха со смелым и любящим сердцем. Мы все завидуем Итиви, хотя дразним ее и притворяемся, будто презираем за неловкость жениха.

— Он мой друг, — сказал Ваниваки, — и я вытащу его с Тин-Тонгры. Он не слабый — в сеть Панакави может попасть любой.

— Я знаю, и… Я хотела сказать, что вам не спасти своего друга. Глаз Панакави широко открыт, а это значит — Синие Ямы надежно охраняют подходы к Тин-Тонгре с запада.

— О, змеи морские! Опять эти сказки для несмышленышей! — раздраженно отмахнулся Ваниваки. — Видел я ваши Синие Ямы, они могут остановить только трусливых негонеро или не умеющих плавать матуави.

— Они остановят и поглотят всех, даже Госпожу рыбу и ее слуг! — Пати окинула юношу пренебрежительным взглядом, ловко нацепила на себя плетеный фартук-юбочку и осторожно влезла в сильно накренившийся челнок. — Тебе достаточно будет только раз взглянуть на всеядные Синие Ямы, и ты, позабыв про друга, будешь грести всю ночь, лишь бы убраться от них подальше.

— Потому-то женщин и не берут на лов рыбы! Хвостоколку они принимают за акулу, а при виде акулы сходят с ума от страха!

— Твой приятель, кажется, сам потерял разум, — холодно обратилась девушка к Маути. — Плывите за мной, и вы увидите Синие Ямы. А я с удовольствием погляжу, какого цвета станет лицо у этого укушенного скаурогой парня, когда он посмотрит на них вблизи.

Ваниваки, проворчав что-то невразумительное, взялся за весла, Тилорн с Маути последовали его примеру, и вскоре длинное каноэ уже скользило рядом с маленьким челноком, хозяйка которого, умело работая одним веслом, заставляла его петлять между островками с таким расчетом, чтобы их не было видно со стороны Внутреннего моря. Юноша старался не подавать виду, и все же слова Пати не на шутку встревожили его. Подплывая с Вихауви к Тин-Тонгре, он действительно видел в протоке, отделявшей остров негонеро от кольца мелких островков, пресловутые Синие Ямы, о которых слышал еще в раннем детстве. О них говорили как о чем-то ужасном, величали даже бездонными глотками Панакави, но, как и большинство страшных историй, рассказы о Синих Ямах лишь в малой степени соответствовали тому, что он увидел собственными глазами.

На желто-коричневом дне мелкой протоки и правда синели, подобно огромным глазам, ямы локтей по тридцать в длину. Благодаря покатым краям они напоминали гигантские воронки, дна которых не было видно. Выглядели они жутковато, слов нет, однако вода вокруг них казалась совершенно спокойной, ленивые губари плавали над ними как ни в чем не бывало, а громадные зубастые полосаты неподвижно лежали на песке между ямами, подстерегая добычу точно так же, как и на других мелях Внутреннего моря. Несмотря на протесты Ваниваки, Вихауви бросил пучок водорослей в самый центр Ямы, и они с замиранием сердца стали следить за его погружением. Сначала водоросли опускались медленно, потом движение их ускорилось, словно синяя воронка жадно всасывала растрепанный ком вглубь. Смотреть на это было неприятно, а представлять себя на месте этих водорослей еще неприятнее, но рыбы-то без труда справлялись с глубинным течением, так что друзья, поколебавшись, налегли на весла и благополучно миновали легендарное место. И все же в словах Пати было что-то настораживающее. По всей видимости, она хорошо знала, о чем говорит, и если сила течения в этих Ямах как-то связана с постоянно меняющимися размерами сияющего в ночном небе глаза Панакави, то…

Ваниваки хотел было спросить Тилорна, может ли его колдовство помочь им укротить всепожирающие Синие Ямы, но в последний момент решил воздержаться от вопросов до тех пор, пока собственными глазами не убедится в справедливости слов Пати. Девушка между тем перестала дичиться и охотно рассказывала Маути о предстоящем празднике, по случаю которого негонеро собирались выйти этой ночью на традиционный лов креветок.

— Почему же ты отправилась за жемчугом, когда большинство ваших женщин и девушек заняты стряпней и подготовкой к празднику? Да еще одна, без подруг и сверстников? — улучив подходящий момент, задала Маути давно интересовавший ее вопрос.

— Надеялась, что мне посчастливится найти хотя бы одну жемчужину и принести ее в жертву Панакави. Знаешь, в канун Ланиукалари он склонен забывать гнев и, случается, исполняет просьбы людей.

— Чего же ты хотела просить у Ночного бога? Чего не мог дать тебе Тиураол, благость которого простерта над хираолами, а щедрость не имеет границ? — спросила Маути, чувствуя, что, может статься, встреча эта окажется счастливой для них и сыграет свою роль в спасении Вихауви. Ведь случайных встреч не бывает, в каждой есть какой-то смысл, надо только отыскать его и суметь воспользоваться шансом, посылаемым Дневным богом.

— Тиураол — великий бог, но вряд ли он в силах излечить мою мать от язв, насланных на нее Панакави. Да и не будет он вмешиваться в деяния ночного бога, так во всяком случае объяснил мне Мафан-оук.

— Почему же сам колдун не замолвил словечка за твою мать? — спросил Тилорн, не сумевший при всем старании разобраться в религиозных воззрениях мекамбо, не говоря уже о негонеро.

— Он сделал все, что мог, но без щедрого приношения Панакави не станет помогать ему творить исцелительное заклинание и оно не принесет пользы.

Ого! Это было что-то новенькое, с таким на Тулалаоки землянину сталкиваться не доводилось. Тофра-оук еще не додумался требовать подарков для своих богов, и все же они как умели помогали ему выхаживать больных и раненых. Похоже, негонеро уже коснулось дыхание цивилизации, даром что сами они с заморскими гостями не якшались.

— А что же твои родичи? Неужели им нечем одарить Панакави?

— От моего рода осталось всего восемь человек. Чтобы спасти трех рыбаков, умерших от язв после торгов на Манахаше, мы уже пожертвовали Тиураолу и Панакави все ценное, что у нас было, однако боги не услышали наши мольбы, и следующей должна уйти из этого мира моя мать.

— Ага. Расскажи-ка мне поподробнее о поразивших ее язвах, — попросил Тилорн, подумав, что, вероятно, купцы с восточного материка завезли на Манахаш не только изделия из металлов, цветные лоскуты материи, но и представления о том, что богам, как и людям, за совершение добрых дел положено давать мзду.

Закончив описание болезни, Пати подняла руку и предупредила:

— Мы почти у цели. Гребите медленнее, сейчас перед вами откроются берега Тин-Тонгры и пролив Синих Ям.

Ваниваки привстал, чтобы поглядеть в указанном направлении, но ничего, кроме привычного скопления островков, не увидел. Тем не менее что-то вокруг изменилось, и, пытаясь обнаружить это неопределимое нечто, юноша внезапно уловил чуть слышный, но явно усиливающийся по мере их продвижения вперед шорох. Он становился все громче и громче, пока не перерос в низкий, противно вибрирующий гул, от которого что-то вздрагивало в животе и судорожно поджимались пальцы ног.

— Вот мы и на месте. — Пати подогнала челнок к островку с одинокой, сильно покосившейся пальмой. — Дальше плыть опасно.

За расступившимися, словно по волшебству, островками, глазам Ваниваки и его спутников открылся пролив шириной в тысячу с лишним локтей, на противоположной стороне которого полого поднимались из воды берега Тин-Тонгры. Очертания острова негонеро были хорошо памятны юноше, однако сам пролив являл собой столь поразительное зрелище, что тот в замешательстве опустил весла.

— Ну же! Плывите ко мне! Отсюда вы можете, ничем не рискуя, полюбоваться Синими Ямами и с чистой совестью возвращаться на Тулалаоки.

Вытаскивая каноэ на песок, Ваниваки ощутил, как мелко подрагивает земля под его ногами, и, преодолевая внезапно накатившую слабость, направился к пальме, у которой, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, поджидала Пати. Особой нужды забираться на пальму не было — того, что они увидели с каменистой вершины островка, вполне хватило, чтобы удостовериться в справедливости слов маленькой ныряльщицы; но болезненное любопытство и стремление сохранить лицо заставили юношу обнять шершавый ствол руками и ногами и начать подъем.

Ничего подобного тому, что творилось сейчас в проливе, ему не приходилось видеть, и, несмотря на рассказы старых рыбаков, он не представлял, что такое вообще возможно. Некогда зеленовато-голубые, прозрачные воды пролива были черными, а от спокойствия их не осталось и следа. Тем не менее десятки громадных, беспорядочно разбросанных воронок без видимой причины крутились, подобно чудовищным колесам, издавая зловещий гул, разбрасывая лохмотья грязно-белой пены и увлекая в свои глубины скорлупу кокосовых орехов, стволы пальм, клочья водорослей и прочий сор. Диаметр ближайшей воронки превышал полсотни локтей, а наклонно уходящие в бездну стены казались отлитыми из черного стекла и в то же время производили впечатление чего-то живого, отвратительно пульсирующего, делающего судорожные глотательные движения. Причем самым, пожалуй, страшным во всем этом было то, что вечернее солнце светило по-прежнему, воды Внутреннего моря оставались спокойными, небо чистым, и лишь пролив походил на мерзкую черную похлебку, которую с яростью размешивает невидимыми палками дюжина незримых великанов.

Не в силах оторвать глаз от завораживающего бега черных вод, Ваниваки чувствовал, как к горлу подступает тошнота, руки слабеют, а по спине катится холодный пот…

— Ну что ж, в рассказах Тофра-оука не было ни слова лжи. — Рассудительный голос Тилорна заставил Ваниваки встряхнуться и отвести взгляд от ужасных воронок. — Я был уверен, что у мекамбо есть веские причины, чтобы говорить о бездонных глотках Панакави. Пати права — во время полнолуния нам этот пролив не пересечь, но, дождавшись темноты, мы можем причалить прямо в южной бухте Тин-Тонгры. Уж верно там найдется укромный уголок, чтобы спрятать каноэ?

Ваниваки спрыгнул наземь и, стараясь не смотреть в глаза девушки-негонеро, произнес:

— Жуткое место! Велика сила Панакави, если способен он так обезобразить море!

— Сегодня вы не сможете причалить в южной бухте, — пропустив восклицания юноши мимо ушей, обратилась Пати к Тилорну. — Я же говорила — наши рыбаки вот-вот выйдут на лов креветок.

— Негонеро, я слышала, так же не представляют себе празднования Ланиукалари без креветок, как мекамбо — без копченых морских змей, — вставила Маути.

Пати поморщилась, а Тилорн, пригладив слипшиеся от драконьей крови волосы, уточнил:

— Они будут ловить креветок ночью?

— Да. Золотисто-розовые креветки в течение дня лежат в иле, а ночью вылезают из своего убежища на поиски пищи. Лов начинается, когда глаз Тиураола опустится в море, и незамеченными вам мимо наших лодок не проскочить.

— Скверно. Тогда остается лишь одно — отплыв подальше, дождаться темноты и грести к восточному берегу Тин-Тонгры. Быть может, нам посчастливится попасть в поселок негонеро до рассвета, — заключил Ваниваки. — Но, как бы то ни было, я не собираюсь отказываться от попытки спасти Вихауви.

— Вижу, ты и правда одержимый! — Пати презрительно фыркнула. — Твой друг будет главным украшением праздника, и его охраняют так тщательно, что, даже если тебе удастся попасть на наш остров, помочь ты ему не сможешь. К тому же Мафан-оук наложил на вашего жениха заклятие, так что лучше и не пытаться выручить его.

— Что нам заклятья твоего колдуна, когда у нас есть свой! — Ваниваки гордо указал на Тилорна, слушавшего их с обычной доброжелательной улыбкой на устах. — Он может заставить тебя забыть о том, что ты нас видела, может заставить окаменеть, может…

— Это он-то?! — Пати ткнула пальцем в Тилорна. — Пусть-ка попробует! Видала я таких колдунов! А ну, давай!

— Давай, Тилорн! И пусть себе плывет, не мешается у нас под ногами!

— Тс-с-с! — Колдун поднес палец к губам. — После того, что ты ей сказал, мне не удастся зачаровать ее…

— Вот и не можешь, не можешь! Тоже мне, горе-колдун! Я так и знала, что все это вранье! Все мекамбо…

— Тс-с-с! — Тилорн плавно повел ладонями, и Пати, вздрогнув, во все глаза уставилась на свой нож, который, выскользнув из деревянного чехла, описал круг перед ее лицом и упал на песок.

— А… ва… э-э-э…

— Зачем заколдовывать эту славную девушку? Она поможет нам дельным советом, а я в благодарность за это попробую прогнать язвы с тела ее матушки. Надеюсь, с помощью Тиураола и Панакави это у меня получится.

— Раз он говорит, значит, получится! — заверила Маути испуганно хлопавшую длинными ресницами девушку. — Он многих излечил на Тулалаоки! Неужели у вас ничего не слышали о нашем светлокожем колдуне?

— Какой же он светлоко… Так ты же просто крашеный! — Пати опасливо протянула руку к темно-коричневому телу колдуна. — То-то я вижу, ты странный какой-то!.. Слушай, а это правда?.. Ты в самом деле можешь излечить мою мать?

— Я сделаю все возможное, чтобы помочь ей, — пообещал Тилорн.

6

Звезды бриллиантами сияли на черно-фиолетовом бархате неба, и если бы не складывались они в чужие, непривычные глазу землянина созвездия, Тилорну могло бы показаться, что он каким-то чудом вернулся на родную планету. Из-за этого-то чувства он и не любил здешние ночи, особенно когда на небо выплывала луна. На этот раз появление ее оказалось бы особенно не к месту — до лодок негонеро было рукой подать. Если бы рыбаки с Тин-Тонгры не занимались сетями, работа с которыми требовала полного сосредоточения, они даже в свете ярких звезд могли бы заметить скользящий по черной воде силуэт длинного, предназначенного для плавания в открытом море каноэ. Во всяком случае факелы их были отчетливо видны и служили для плывущих в каноэ превосходными ориентирами.

В отличие от Ваниваки, болезненно переживавшего изменение их первоначального плана, Тилорну представлялось, что пока все складывается на удивление удачно. До сих пор негонеро их не обнаружили, они же сумели заручиться поддержкой Пати, недооценивать которую было бы непростительной глупостью. Кроме того, каноэ их причалит к восточному берегу Тин-Тонгры, чему Тилорн был искренне рад. Он не разделял уверенности юноши в том, что им удастся легко ускользнуть от погони. Безусловно, каноэ было тяжелее лодок негонеро, одну из которых намеревался угнать Ваниваки, и все же Тилорн предпочитал лавировать между островками, отделявшими Тин-Тонгру от Манахаша, на нем, поскольку на практике убедился в превосходстве латинского паруса перед прямым. Поддавшись его убеждениям, Ваниваки и плававшие с ним рыбаки-мекамбо согласились вооружить это суденышко косым парусом, однако преимущества хождения под ним еще только начинали постигать.

Юноше было все равно, на чем добираться до Манахаша, еще и потому, что он обещал по прибытии туда уступить лодку Тилорну. За время, проведенное на Тулалаоки, землянин понял — если он хочет вернуться на остров Спасения, ему нужны две вещи: более или менее приличная карта и достаточно надежное суденышко, которым может управлять один человек. Каноэ мекамбо подходило для этого как нельзя лучше, а карту он надеялся раздобыть на Манахаше или, на худой конец, у восточных купцов. Разумеется, помимо карты, необходимы были провизия, запас пресной воды и кое-какие сведения о течениях и господствующих ветрах. Следовало также выбрать подходящее время года, то есть переждать сезон дождей, и решить, как поступить с Маути, но все это было делом будущего. Пока же случай в лице Ваниваки предоставил ему возможность покинуть Тулалаоки и обзавестись собственным плавсредством, да не каким-нибудь, а тем самым, которым он научился весьма искусно управлять и к оборудованию которого успел приложить руки.

— Поднажмем, луна вот-вот выглянет! — скомандовал Ваниваки, и все трое налегли на весла. Легкий челнок тенью скользил за каноэ — Пати, как и большинство островитянок, чувствовала себя на воде не менее уверенно, чем на суше, и можно было лишь благодарить судьбу за то, что та свела спасателей с этой сильной и смелой девушкой. Оставалась, правда, вероятность того, что ее хватятся в поселке, но, по мнению самой Пати, этого можно было не опасаться. Подруги скорее всего решат, что она сидит с больной матерью, а старухи из рода Таваруки будут думать, что девушка пошла на берег помогать сверстницам, готовящимся принять участие в разборе привезенного рыбаками улова креветок.

Вынырнувшая из-за туч луна произвела эффект зажженного в темной комнате фонаря. Внутреннее море, лодки негонеро и южный берег Тин-Тонгры залил серебристый свет, рельефно оттенивший мельчайшие детали, однако каноэ и следовавший за ним челнок уже вошли в чересполосицу теней, отбрасываемых высокими пальмами, растущими на островках восточной части Путаюма. Несколько сильных гребков трех пар весел направили каноэ в ближайшую протоку, надежно укрывшую его от чьих бы то ни было глаз, и Ваниваки, с облегчением вздохнув, предложил сбавить темп.

— Тучи, заслонившие глаз Панакави, сослужили нам добрую службу, позволив не удаляться слишком сильно от Тин-Тонгры, — продолжал он, вглядываясь в скопление островков, отделявших каноэ от желанной цели. — Теперь, Маути, тебе лучше оставить весла и смотреть, чтобы мы не уткнулись носом в сушу. Пати, ты знаешь эти места лучше нас, поэтому плыви-ка вперед, показывай дорогу.

Тилорн ожидал, что девушка ответит какой-нибудь колкостью, но та без возражений погрузила весло в воду и уверенно направила челнок между островами.

Ваниваки поступил разумно, предоставив Пати отыскивать путь в лабиринте проток. Утлый челнок, а за ним и длинное каноэ, вильнув раз, другой, очутились на своеобразной водной дороге, следуя по которой им лишь изредка приходилось огибать отдельные, вылезшие на нее островки. С нее не было видно ни Внутреннего, ни Внешнего моря, и так как сама водная дорога то и дело сворачивала то вправо, то влево, Тилорн вскоре почувствовал, что теряет ориентировку, и был несказанно удивлен, когда при очередном изменении курса Ваниваки тихонько позвал:

— Пати! Куда ты нас ведешь? Так мы влетим прямо в сети твоих соплеменников!

— Не бойся, сейчас мы выплывем на большую воду, которую отделяет от Паниеллы цепочка островов. Они скроют нас от моих сородичей. Взяв правее, мы заплутали бы в паутине проток, а за кольцом островов нам пришлось бы грести против течения, — ответила девушка, причем Тилорну почудилось, что голос ее слегка дрожит.

Ничего странного в этом не было. Если негонеро узнают о ее поступке, то, вероятнее всего, принесут Пати в жертву какому-нибудь божеству, дабы искупить совершенное кощунство. Впрочем, и само по себе плавание среди этих островов ночью хоть кого приведет в трепет.

От глаз Тилорна не укрылось, как съежилась и закусила губу сидящая на корме Маути. Обхватив плечи ладонями — к ночи заметно похолодало, — она нащупала босой ногой пучок копий с устрашающего вида бронзовыми наконечниками и придвинула к себе, чтобы можно было одним движением схватить его в случае опасности. Сидящего за спиной юношу Тилорн не видел, но бормотание его очень смахивало на охранительные молитвы.

Отмечая тревогу и подавленность спутников, землянин не думал упрекать их в малодушии. Ему самому то и дело мерещились в переплетении теней чьи-то клыкастые хари и кровожадно сверкающие глаза. Чудилось, будто кошмарные твари окружили их со всех сторон и ждут только сигнала, чтобы накинуться и растерзать неразумных людишек, вторгшихся в эту обитель ужаса. Зыбкий лунный свет и диковинные тени до неузнаваемости преобразили сонные и невзрачные в дневную пору островки, а странные шорохи, всхлипывания и поскрипывания, доносившиеся со всех сторон и отчетливо слышимые, несмотря на равномерный плеск волн, помогали воображению населить их чудовищами.

Разумеется, Тилорну не стоило труда подавить атавистические страхи, но само появление их в мозгу прошедшего хорошую подготовку, не верящего ни в какую чертовщину наладчика магно-систем помогло ему понять, почему у Пати дрожит голос, да и остальные чувствуют себя, мягко говоря, не в своей тарелке. И потому, сознавая, что опасаться на этом мелководье некого, он все же порадовался, если не за себя, то за товарищей, когда челнок, а следом за ним и каноэ, вышли на большую воду. Здесь-то уж им перестанут мерещиться лезущие из каждой затененной протоки клешни и когтистые лапы.

Тилорн повернулся, чтобы окинуть взором похожий на небольшое, очень спокойное озеро пролив, и тут слух его резанул девичий визг, смачный шлепок, хруст переламывающегося надвое челнока и громкий всплеск.

— Пати! — вскрикнул Ваниваки каким-то придушенным голосом, и тут же Тилорн почувствовал, как содрогнулось каноэ, и понял, что юноша прыгнул в воду. Маути схватила приготовленное копье и, вскочив на ноги, метнула его во что-то длинное, по-змеиному извивающееся на месте, где мгновение назад находился челнок Пати.

Тренированный мозг землянина нащупал чужое сознание и нанес шоковый удар — «три четверти ца». Астральное каратэ — широко распространенная игра, но ввдь и плазменный резак до поры до времени всего лишь инструмент.

Черная вода у борта вспучилась горбом, и тотчас нос каноэ рванулся вниз. Боковым зрением Тилорн зафиксировал, что это Ваниваки, ухитрившись сграбастать Пати за волосы, мертвой хваткой вцепился в нос суденышка и таращил на него остекленевшие глаза, видя в чужеземном колдуне последнюю надежду.

«Пятый тау» должен был заставить громадную склизкую тварь удирать со всех ног, но она об этом не догадывалась и ног, по-видимому, не имела. Семиметровое щупальце, подобно чудовищному хлысту, обрушилось на плечи Тилорна. Он качнулся и, словно в замедленной съемке, успел заметить два огромных неподвижных глаза, между которыми торчит копье с погнутым бронзовым наконечником.

«Дар-фай!»

Каноэ швырнуло в сторону, послышался оглушительный всплеск, и Тилорн ощутил на своем лице руки Маути.

— Жив?!

— Жив, жив. Помоги Ваниваки.

Оставив колдуна, Маути еще раз взглянула на спокойные воды пролива, дабы окончательно удостовериться, что чудовище не намерено возвратиться, и помогла забраться в каноэ сначала Пати, а потом и Ваниваки. Девушка-негонеро была насмерть перепугана, но невредима. Ноги юноши заливала кровь — щупальца кракена успели оставить на них свои страшные меты — глубокие раны с рваными краями. Пати била крупная дрожь, однако, взяв себя в руки, она перестала стучать зубами и попыталась наложить жгуты на ноги юноши, чтобы остановить кровь.

— Целебная мазь на дне корзины. В ореховой плошке, — сказала Маути, не слишком, впрочем, надеясь, что девушка обратит внимание на ее слова, и вновь склонилась над Тилорном, полагая, что ему тоже необходима помощь.

Обрушившееся на него щупальце должно было, казалось, переломать все кости, но, ощупав сидящего на дне каноэ колдуна, Маути с радостью убедилась, что этого не произошло.

— Не беспокойся. Скоро я буду в полном порядке, — прошептал Тилорн, открывая затуманенные глаза, и Маути с удивлением поняла, что он не пытается ее утешить, а говорит истинную правду. Не отличаясь мощным сложением, колдун обладал поразительной выносливостью и никогда прежде не лгал.

Успокоившись на этот счет, девушка взялась перетряхивать содержимое корзины, в которой находилась заживляющая раны мазь, то и дело с тревогой посматривая на Ваниваки, тихо постанывавшего сквозь зубы.

Отыскав плошку с желеобразной массой, Маути решила для начала попотчевать ею Тилорна, но тот, отстранив ее, влез на скамью и осторожно потряс головой, словно разгоняя застилавший глаза туман. Потом, сделав девушке знак оставаться на месте, бочком, опасаясь потревожить помятое тело, перебрался на нос и нагнулся над Ваниваки.

— Кракен. Только этого нам не хватало, — проворчал он и, потянувшись к Пати, положил ей ладонь на лоб. Девушка дернулась, тело ее напряглось и мгновением позже безвольно откинулось на носовое возвышение каноэ. Дрожь, бившая ее не переставая, унялась; лицо приобрело удивленно-радостное выражение, и хотя она силилась что-то сказать, с шевелящихся губ не слетало ни звука.

— Сиди тихо, — приказал Тилорн. Пальцы его быстро ощупали голову Ваниваки, коснулись плеч, и юноша со стоном облегчения начал заваливаться на бок. Пати подхватила его, обняла рукой за плечи и прижала к себе, как любящая мать, во все глаза уставившись на колдуна, который, шипя сквозь зубы, опустился на колени и занялся ногами юноши.

Маути не могла разглядеть, что он делает, и попыталась подобраться поближе, но колдун, почувствовав движение за спиной, недовольно рыкнул, заставив ее замереть, держа перед собой плошку с мазью.

Ей показалось, будто все произошло очень быстро, и лишь по тому, как затекли ноги, она догадалась, что с момента, как Тилорн присел у ног юноши, и до того, как он, оставив Ваниваки и устало прикрыв глаза, привалился к борту каноэ, прошло немало времени. Лицо юноши было совершенно спокойным, и, протиснувшись к нему, она едва сдержала возглас удивления. На месте кровоточащих ран, оставленных присосками кракена, вырвавшими из ног Ваниваки куски мяса и кожи, остались только глубокие шрамы! Такого просто не могло быть, и все же… Маути протянула руку, но, не решившись дотронуться до свежей тоненькой кожицы, затянувшей раны, отдернула ее и благоговейно заглянула в лицо колдуну. Всхлипнула и сунула пальцы в рот, стиснула зубами, чтобы подавить крик, удержать закипевшие на глазах слезы.

Тилорн осунулся так, словно неделю сидел без пищи и воды. Кожа обтянула выступившие скулы, морщины избороздили лоб, трещинами разбежались от крыльев носа и уголков рта. Щеки втянулись, а запавшие глаза напоминали глазницы черепа. «Вот вам и колдовство, вот вам и помощь богов!» — пронеслось в мозгу девушки, разом забывшей о затянувшихся ранах. Уронив ненужную плошку с мазью, она поспешно вытащила из корзины кувшин с вином и поднесла к губам Тилорна. Не поднимая век, тот сделал один глоток, второй…

У Маути еще достало сил аккуратно поставить кувшин на дно каноэ, а потом слезы брызнули из глаз, тело сотрясли безудержные рыдания.

Прошло некоторое время, прежде чем девушка затихла, успокоилась и, осмотревшись по сторонам, спросила, ни к кому в отдельности не обращаясь:

— Ну и что же мы теперь будем делать?

— Высадимся на Тин-Тонгре и постараемся разыскать Вихауви, — тут же отозвался Ваниваки, осторожно высвобождаясь из объятий девушки-негонеро. — Все мы остались живы, и ничто не мешает завершить начатое.

— Он и правда одержимый! — жалобно пискнула Пати. — Из вашей затеи не выйдет ничего хорошего! Зачем понапрасну себя губить? Разве ты не видишь, что боги против освобождения твоего друга?

— Не хочешь ли ты сказать, что это они наслали на нас кракена? — через силу улыбнулся юноша, разглядывая шрамы на ногах.

— Конечно, они! Давно уже никто из наших не видел кракенов во Внутреннем море. Боги или Мафан-оук призвали прародителя негонеро, чтобы тот защитил своих детей. Вы и так едва не погибли, и я вместе с вами, так не искушайте судьбу, возвращайтесь на Тулалаоки!

— А как ты без челнока попадешь на свой остров? — поинтересовалась Маути, подумав, что, наверное, эта девушка согласилась бы стать невестой Ваниваки и быть похищенной с Тин-Тонгры.

— О чем вы говорите?! Разве ты, Маути, не поразила кракена двумя копьями?! Или Тилорн не прогнал его обратно в морские глубины? — возмущенно воскликнул юноша, яростно сверкая глазами. Несмотря на раны и слабость, он чувствовал себя героем, и, в конце концов, они действительно вышли победителями из этой неравной схватки.

Ваниваки не раз доводилось слышать о том, как гигантские кальмары нападали на каноэ и топили их, утаскивая команду на дно морское, но никогда ни в одной легенде не рассказывалось, чтобы рыбакам-мекамбо удалось прогнать или убить владыку глубин. Говорят, правда, когда-то шторм выбросил полудохлого кракена на берег Тулалаоки, где тот и умер, вырвав щупальцами две или три росших поблизости пальмы и прорыв своим водометом канаву длиной в двадцать локтей. Нет, только кит — прародитель мекамбо мог тягаться с кракеном. Кит — и еще Тилорн, величайший из колдунов, живших когда-либо на островах хираолов.

— Кракена послали боги или Мафан-оук! Вам лучше возвратиться — я чувствую, живыми вы с Тин-Тонгры не выберетесь! — продолжала настаивать Пати.

— Посланец вашего колдуна плохо сделал свое дело! А сам Мафан-оук — слабак в сравнении с Тилорном! Мы уже у цели, и я не оставлю Вихауви умирать на потеху твоим соплеменникам!

— Тогда садись на весла, — посоветовал юноше Тилорн, не открывая глаз. — Пати, тебе нечего бояться гнева богов или ворожбы Мафан-оука. Этот кракен не столь велик и ужасен, как кажется, и едва ли его кто-нибудь на нас натравливал. Полагаю, именно факелы и сети твоих сородичей спугнули этого обосновавшегося в безопасном Внутреннем море труса и лентяя. Они вынудили его покинуть тихий уголок и искать убежища в этом слишком мелком для любителя глубин проливе. Не натолкнись мы на него, и без того до смерти перепуганного, он бы и не подумал нападать.

— Перепуганный кракен! О, всеблагой Тиураол, слыхал ли ты что-нибудь подобное? Вы все, все тут потеряли разум! И если бы не моя мать… — Пати закрыла лицо ладонями, но Маути видела, что из-за чуть раздвинутых пальцев она поглядывает на взявшегося за весла Ваниваки с явным восхищением. Юноша, впрочем, тоже слишком уж воинственно расправлял плечи и вздергивал подбородок. Да и на продолжении похода настаивал с излишней пылкостью — ведь, кроме Пати, спорить с ним никто не собирался.

Похоже, он вступил в возраст любви, когда каждая встреченная девушка кажется лучшей и единственной в мире. «Такая-то вспышка влюбленности, по-видимому, и погнала их с Вихауви на Тин-Тонгру», — подумала Маути и, переведя взгляд на неподвижно сгорбившегося на дне каноэ Тилорна, судорожно вздохнула.

Она так гордилась им, сумевшим прогнать кракена, и в то же время так боялась за него — странного, ни на кого не похожего, готового перелить свою силу в любого немощного; так любила его, что, опасаясь вновь разреветься от переполнявших чувств, подняла глаза и стала всматриваться в приближающийся берег острова негонеро.

7

— Ты уверена, что в хижине никого нет?

— Мафан-оук всегда приходит на берег, чтобы отобрать для приношения Панакави лучших креветок и освятить улов, — ответила Пати, с опаской поглядывая на хижину колдуна, силуэт которой был едва виден из-за кустов. — И, разумеется, никто не осмелится заходить в дом Мафан-оука, когда его там нет.

— Но твои соплеменники могли оставить кого-то внутри, чтобы сторожить Вихауви? — продолжал допытываться Тилорн.

— Зачем? Вашему другу и так не сбежать из дома колдуна. Кроме того, как я уже говорила, на него, помимо колодок, наложено заклятие.

— А-а-а… — понимающе протянул Тилорн. Волшебная хижина и колдовские чары, на его взгляд, не могли заменить сторожей и помешать здоровому парню вырваться на свободу, но деревянные колодки, в которые зажимаются одновременно руки и ноги узника, — дело иное. — Тогда я пошел. Ваниваки, крикни цикаруной, если кто-нибудь все же надумает заглянуть в хижину.

— Иди, и да поможет тебе Тиураол. Вспомни все свои заклинания и не опасайся, что кто-либо тебя потревожит. Кроме Мафан-оука, никому и в голову не придет соваться в дом колдуна, — напутствовал товарища Ваниваки.

Тилорн хмыкнул и, привстав, огляделся по сторонам. Хижина стояла на отшибе, чуть в стороне от поселка, подковой окружавшего площадь с колодцем и дюжиной горевших, несмотря на позднее время, костров. Подле костров суетились женщины-негонеро, однако заметить землянина они не могли, и тот подумал, что если прогнозы Ваниваки и дальше будут исполняться с такой же точностью, то вытащить Вихауви с острова окажется делом не столь уж трудным.

Обогнув кустарник, служивший укрытием для его спутников, Тилорн, пригибаясь к земле, побежал к хижине колдуна, чтобы исполнить то, ради чего, собственно, и был приглашен Ваниваки на Тин-Тонгру.

— Он и вправду великий колдун! — прошептала Пати, когда Тилорн скрылся за кустами.

— У него на лице растут волосы, которые он каждое утро соскабливает бронзовым ножом, — почтительно промолвил Ваниваки. — Если бы он этого не делал, я думаю, каждое его слово имело бы силу заклятия.

— Удивительно, как Маути не боится жить с ним? Я бы ни за что не согласилась делить ложе с колдуном!

Ваниваки вспомнил об оставшейся в каноэ девушке, которую Тилорн наотрез отказался брать с собой. Действительно ли она любит колдуна или тот просто приворожил ее к себе? Если это так, то он оказался самым прозорливым из мужчин Тулалаоки. Впрочем, Пати по-своему тоже очень хороша. Смелостью и ловкостью она не уступает Маути, и на Манахаше ему незачем будет заниматься поисками невесты.

— А со мной? Согласилась бы ты делить ложе со мной?

— Нет! На что мне юнец, позарившийся на толстуху Кивави? — Пати хихикнула и отодвинулась от Ваниваки.

«И это знает!» — с досадой подумал юноша. Хотя чему тут удивляться? Женский язык не умеет хранить тайн. Они с Вихауви успели обменяться с привезенными на Манахаш невестами всего несколькими фразами, и этого оказалось достаточно, чтобы всем негонеро стало известно о его выборе. Неудачном, надо признать, выборе…

— Она вовсе не толстуха! Ее бедра круты, как стенки кувшина, а талия узка, как его горло! Ее плечи покаты, а груди круглы, как половинки тыкв, что идут на изготовление маленьких тамтамов!

— Она и ныряет, как тыква: голова под водой, а зад на поверхности! У нее редкие зубы и бородавка между ног! На том месте, которое больше всего интересует мужчин, я сама видела!

— Зато глаза… — начал Ваниваки, тихонько посмеиваясь.

— Как будто тебе нужны глаза! Да если хочешь знать, у меня самые большие глаза на Тин-Тонгре! И самые длинные ресницы, мы сравнивали, у кого хочешь спроси!

— Тише, ты весь поселок на ноги поднимешь!

— А твоя Кивави… — громко зашептала Пати, придвигаясь к юноше.

— Успокойся! Ресницы у тебя в самом деле длинные, и я решил, что ты подходишь мне больше Кивави.

— Размечтался! — Пати почувствовала на своих плечах руку юноши, попыталась ее стряхнуть, но тот, будто не заметив этого, подгреб девушку под себя. — Пусти! Ты…

Губы Ваниваки накрыли ее рот, а горячее тяжелое тело навалилось и притиснуло к земле. Пати вцепилась в его волосы и дернула изо всех сил. Лягнула раз, другой и, вспомнив покрытые тоненькой кожицей рубцы на ноrax юноши, ойкнула так, словно неловкое прикосновение к ним должно было не его, а ее заставить вскрикнуть от боли.

— Я нарекаю тебя своей невестой. Будешь ли ты мне верной женой в радости и горе? Будешь ли чинить мои сети и растить моих сыновей? Будешь ли ждать меня с моря и молить богов о попутном ветре? — произнес Ваниваки ритуальную формулу вступающих в брак и ощутил, как разжимаются вцепившиеся в его волосы пальцы, расслабляется выгнувшееся дугой тело девушки, шире и шире раскрываются ее огромные глаза, в которых отражается звездное небо. — Согласна ли ты покинуть свой родовой дом и плыть со мной на Манахаш?

Губы Пати беззвучно шевельнулись, но пальцы, вновь погрузившись в густую шевелюру юноши, притянули его к себе и ответили: «Да!» И «да» ответили ставшие бездонными глаза и девичьи ноги, охватившие бедра Ваниваки.

— Да-а-а… — пробормотал Тилорн, — а хижина-то действительно с секретом.

Отвернув полог из жесткой акульей шкуры, он юркнул в дом Мафан-оука и ощутил, как мозг его сдавливают тиски боли и страха. В обступившей его темноте и тишине не было ничего, кроме ужаса, излучаемого громадными неподвижными глазами. Они сияли холодным зеленоватым огнем, готовые испепелить дерзкого пришельца, и первым побуждением Тилорна было выскочить отсюда вон. Следующим его порывом было броситься на владельца источавших ужас, мерцавших каким-то противоестественным фосфоресцирующим светом глаз, и пришлось сделать над собой титаническое усилие, чтобы остаться на месте и развести невидимые челюсти стремившегося пожрать его мозг безумия.

— Да, — повторил он с хриплым смехом, — теперь понятно, почему Ваниваки не хотел входить в жилище колдуна. Понятно, почему Пати была убеждена, что Вихауви отсюда не убежать.

Шквал темного, животного ужаса схлынул, будто спугнутый смехом землянина. Поставив ментальные блоки, он, начиная привыкать к темноте, сделал шаг вперед и с недоумением уставился на грубо раскрашенную циновку, с которой глядело на него диковинное чудище, отдаленно напоминавшее стилизованное изображение кракена с выложенными из кусочков перламутра глазами.

Угнетающее сознание излучение использовалось, помнится, в гигантских парках-заповедниках Земли автоматическими гидами, когда крупныехищники вроде львов или тигров начинали проявлять к посетителям гастрономический интерес. У Мафан-оука, по понятным причинам, подобной аппаратуры не было, и если сам он отсутствовал, то объяснить наличие в хижине подавляющего барьера можно было лишь уникальными способностями колдуна. Ни о чем подобном Тилорну слышать не доводилось, и он зябко поежился, представив, что, быть может, очень скоро ему придется столкнуться с Мафан-оуком лицом к лицу.

Дотронувшись пальцами до циновки с изображением кракена-прародителя, он удостоверился, что наведенное излучение исходит от нее, и, мельком оглядев каморку, по углам которой стояли древки копий, остроги, старые тамтамы, завешенные обрывками сетей весла, шагнул в глубину дома. Давление на мозг прекратилось и, разблокировав сознание, землянин с любопытством осмотрелся. Очаг из потрескавшихся камней, свешивающиеся с потолка пучки сухих трав и водорослей, лежанка, череп меч-рыбы, ярко раскрашенные бубны, тамтамы, гуделки, трещотки — Мафан-оук явно склонен был к использованию в своей ворожбе звуковых эффектов. Множество полок заполняли камни, раковины, куски кораллов и чучела рыб; на стенах были развешаны ожерелья из ягод, узорчатых косточек, вырезанных из дерева фигурок; тут же красовались диковинные фартуки, плащи, нагрудники и головные уборы из перьев, кожи и травы, расписанные пестрыми ритуальными знаками.

Бледный лунный свет, проникавший в хижину сквозь широкие горизонтальные щели, специально оставленные под потолком из пальмовых листьев, не позволял Тилорну как следует рассмотреть причудливое хозяйство колдуна. Бегло оглядев просторную комнату, землянин убедился, что пленника здесь нет и не было, и двинулся к следующему дверному проему, тоже занавешенному разрисованной циновкой.

Примыкавшее к жилищу колдуна помещение оказалось значительно меньше по размеру и служило, судя по обилию глиняных кувшинов и корчаг, мешков, связок рыбы и сосудов из кокосовых орехов и всевозможных форм и размеров сушеных тыкв, чем-то вроде кладовой или склада. Здесь же, по-видимому, некоторое время содержался и пленник, но сейчас его тут не было. На всякий случай Тилорн приподнял несколько циновок и прикрывавших стены старых акульих шкур и, обнаружив за одной из них второй вход, перекрытый, как и первый, подавляющим барьером, вышел из хижины.

Особого разочарования он не испытал, чего-то подобного следовало ожидать, уж слишком гладко все у них шло с момента высадки на Тин-Тонгре. Но если пленника нет в хижине колдуна, искать его следует в родовом доме вождя негонеро — ра-Сиуара. Можно было, конечно, предположить, что Вихауви удалось сбежать, но вероятность такой удачи ничтожна мала — поселок в этом случае давно бы уже гудел, как потревоженный улей. К тому же пустых колодок Тилорн не обнаружил, да и оба входа были защищены заклинаниями лишь от проникновения снаружи.

Землянин подошел к кустам, за которыми скрывались его спутники, и негромко защелкал языком, подражая крохотной ночной птичке — кауики.

Появившиеся из темноты Пати с Ваниваки взирали на Тилорна с трепетом и благоговением, которые в иное время изрядно повеселили бы его, но рассвет неумолимо приближался, вот-вот должны были вернуться участвовавшие в ночном лове мужчины, и каждая минута промедления уменьшала шансы спасателей покинуть Тин-Тонгру незамеченными. Ваниваки сознавал это не хуже землянина и сразу согласился, что искать Вихауви следует в доме ра-Сиуара. Родовой дом вождя находился в вершине подковы, образованной длинными хижинами, выходящими на площадь торцами с парадными входами, — этакими спицами в гигантском колесе, и если бы не плетни и грядки с овощами, дорога по задам поселка заняла бы совсем немного времени.

Огороды, однако, сильно замедляли движение. Следуя за Пати, преодолевавшей препятствия с неправдоподобной легкостью и быстротой, приятели, то и дело оступаясь и рискуя переломать ноги в ямах и канавах, возникавших, словно по волшебству, в самых неподходящих местах, в конце концов все же добрались до заднего торца родового дома вождя и тут, к своему разочарованию, услышали доносящийся изнутри шум женской перепалки.

— О, змеи морские! Ночь на исходе, солнце сейчас взойдет, Ланиукалари на носу, а эти неугомонные свары затевают! — возмутился Ваниваки, поспешно отходя от занавешенного входа, из-за полога которого неслись голоса по меньшей мере пяти женщин.

— Может быть, удастся проникнуть в дом в каком-нибудь другом месте? — предположил Тилорн. — Такую компанию мне не зачаровать. У меня сейчас и на двоих-то человек сил не хватит.

— Если Вихауви здесь и нам повезет отыскать незасыпанный ребячий лаз…

Пати, не тратя слов, двинулась вдоль сложенной из пальмовых отводов стены. Раз или два она останавливалась, прислушиваясь к доносившимся из дома звукам, прижималась лицом к щелям и наконец присела на корточки и махнула рукой, призывая товарищей присоединиться к ней.

— Там Вики, дочь ра-Сиуара. Ей лет тридцать с небольшим. Два года назад она овдовела и вернулась в дом отца, так как детей у нее не было. Она на что-то подбивает Вихауви, но что ей от него надо, я не поняла, — поведала Пати чуть слышным шепотом. Тилорн удивленно поднял бровь, а Ваниваки заглянул в щель между бревнами, силясь разглядеть, что же происходит в доме вождя негонеро, перегороженном циновками, подвешенными к поперечным балкам, на крохотные клетушки.

Внезапно он отшатнулся от стены, а из щелей, прямо напротив того места, где они сидели, хлынул теплый свет.

— Зажгла масляный светильник, — прошептала Пати. И через мгновение они услышали низкий женский голос:

— Посмотри на меня внимательно! Можешь жениться на мне и тем избежать смерти. Я не шучу. Соглашайся, и отец выкупит твою жизнь у Мафан-оука за две великолепные жемчужины.

— Уйди, женщина, — негромко произнес Вихауви безо всякого выражения.

— Если я уйду, тебе придется встретиться со служанкой Госпожи Рыбы. Мафан-оук уже приготовил Зовущие тамтамы и с первыми лучами солнца отправится к озеру Панакави, — продолжала женщина терпеливо. — Взгляни на меня, разве я хуже Итиви?

— Она довольно красива, и Вихауви ей по-настоящему нравится, — заметила Пати, не отрывая глаз от щели. — Если он согласится, его не от чего будет спасать, и все решится само собой.

— Он не согласится быть купленным даже самой лучшей женщиной! — сухо ответил Ваниваки.

На его вкус, Вики была совсем недурна собой: правильный овал лица, аккуратный носик, вот только рот несколько великоват и возраст… Но все это не имеет никакого значения. Кто возьмет в жены вдову, если можно выбирать из молоденьких девушек? Кто из мекамбо согласится выкупить свою жизнь, уступив домогательствам нелюбимой женщины?

Вики между тем не собиралась отступать. Сбросив фартук, она склонилась над Вихауви, руки и ноги которого были зажаты двумя связанными обрубками бревен со специально прорезанными отверстиями.

— Разве моя кожа не мягка и не ароматна? Груди не упруги, а бедра не тяжелы? Разве у меня смрадное дыхание или горькие губы? — Женщина нагнулась над юношей так низко, что распущенные черные волосы, подобно занавеси, закрыли ее и Вихауви от посторонних глаз.

— Без шума нам его отсюда не вытащить. — Пати легонько тронула Тилорна за плечо. — Сейчас самое время навестить мою мать, а когда Вики уйдет, мы вернемся и попробуем сделать подкоп. Пошли, мой дом совсем недалеко отсюда, через один от этого…

— Эй, кто там по земле ползает? — окликнул их мужчина, неожиданно появившийся между хижинами. Силуэт его был отчетливо виден на фоне горящих на площади костров, однако сам он едва ли мог что-нибудь толком рассмотреть.

— Идите к моему дому, я встречу вас там, — коротко бросила Пати и, поднявшись на ноги, неспешно направилась к обнаружившему их мужчине.

— Как улов? Остались ли еще креветки для Ланиукалари или Мафан-оук забрал все для своих приношений богам? — спросила она игривым голосом.

— Улов богатый, всем хватит набить брюхо. Но что тебе понадобилось возле дома вождя? — поинтересовался рыбак.

— Хотела взглянуть, как дрожит перед испытанием горе-жених. Ты слышал, что его перетащили из хижины колдуна в дом ра-Сиуара?

— Нет, даже не подозревал, что он может зачем-то понадобиться вождю. Ну и как, посмотрела? Дрожит?

— Я не решилась войти в дом. Алалалаки опять с невестками ругается. Увидит — хуже клеща прицепится…

— Да уж, ей на глаза лучше лишний раз не попадаться…

Голоса Пати и ее собеседника стихли, и Тилорн с Ваниваки бесшумно отползли к противоположному торцу хижины.

— Плохо, что рыбаки уже вернулись с лова. Как бы нам не столкнуться с кем-нибудь из них в доме Пати, — озабоченно пробормотал Тилорн, осторожно пробираясь между корчагами и грудами ореховой скорлупы. — А ты чего ждешь? Или у тебя появилась мысль, как нам вызволить Вихауви?

— Нет, но, надеюсь, еще появится. Иди-ка ты к матери Пати один, а я покручусь тут, осмотрюсь, может, что и придет в голову, — нехотя отозвался Ваниваки.

Тилорн пожал плечами, но спорить не стал. Теперь вся эта затея представилась ему делом почти безнадежным. Вытащить парня из пустой, стоящей на отшибе хижины колдуна — это одно, а извлечь из полного народу дома вождя, не подняв тревоги, — совсем другое. Интересно, как это Пати собирается незаметно провести его к своей матушке?..

Вопрос этот казался землянину неразрешимым лишь до тех пор, пока он не приблизился к торцу родового дома Таваруки. По тяжелому запаху он сразу понял, что эта часть хижины отведена для больных, и вряд ли ему здесь встретится кто-нибудь, кроме старух, ухаживающих за матушкой Пати в отсутствие дочери. А их она скорее всего отошлет спать сразу же, как вернется.

Тошнотворный запах сообщил ему и еще об одном пренеприятнейшем обстоятельстве — мать Пати гнила заживо, и едва ли он сможет чем-нибудь помочь. На Тулалаоки Тилорну не приходилось сталкиваться с серьезными инфекционными заболеваниями, и его нехитрые колдовские приемы сводились, как правило, к растормаживанию дремлющих защитных сил пациентов, что в общем-то не требовало особых медицинских знаний и навыков, каковых у наладчика магно-систем, естественно, не было. Захвати он из спасательного модуля мини-диагност с комплектом лекарственных препаратов, тогда, быть может… Но если уж мечтать, то почему бы не пожелать реанимационный центр с Земли, где специалисты способны оживить человека, умершего более суток назад?..

— Ты тут? — позвала Пати Тилорна, откидывая входной полог. — Пошли, я отослала Ратики спать. Опасаться нам некого, больше сюда никто не зайдет, чувствуешь запах? Это все язвы. И, сам понимаешь, она не встает уже много дней…

Землянин молча нырнул под прикрывающий вход полог, отметив царившую в доме тишину — ни шороха, ни всхрапа не слыхать; здесь и вправду осталось немного обитателей. Пройдя в отгороженную циновками каморку, он в тусклом свете разглядел неестественно скрючившуюся женщину. Исходивший от нее запах смерти перебивал вонь горящего в светильнике масла и аромат развешанных под потолком душистых трав. Подумав о том, что надо будет, когда выдастся свободная минута, осмотреть Пати, Тилорн бросил взгляд на лежавшие поверх плетеного покрывала руки больной, испещренные сочащимися гноем язвами, и опустился на корточки. Стараясь не глядеть на превратившееся в сплошной нарыв лицо женщины, протянул над ним раскрытую ладонь. Несколько мгновений прислушивался к своим ощущениям, пытаясь уловить биение жизни в этом потерявшем человеческий облик существе, и понял, что опоздал. К стыду своему, он должен был признать, что почувствовал нечто похожее на облегчение и, стараясь не встречаться с Пати глазами, произнес:

— Мне очень жаль, но она умерла. Я ничем не могу ей помочь. Даже колдуны не в состоянии вернуть сюда тех, кто отправился в Светлый мир Тунарунга.

Кажется, он сказал все именно так, как полагается говорить в подобных случаях, однако застывшее было лицо девушки неожиданно исказилось, она выкрикнула что-то невнятное и бросилась на землянина, норовя выцарапать глаза В первое мгновение Тилорн опешил, инстинктивно попятился, уходя от скрюченных пальцев истерически визжащей девицы, а потом, выкинув ладони вперед, приказал:

— Стой! Замри! Стань камнем! — И подхватил падающее, словно одеревеневшее тело потерявшей сознание Пати, и осторожно положил на одну из валявшихся поблизости циновок. — Спи. Спи спокойно. Спи долго и спокойно. Все плохое осталось позади.

Землянин слышал, как зашевелились, закашляли, заворчали в противоположном конце хижины. Он послал сильнейший импульс расслабления, надеясь, что временное оцепенение сменится чуть позже глубоким, навеянным усталостью сном. Больше в создавшемся положении Тилорн ничего не мог сделать и, прислушавшись к приближающимся шагам, выскочил из родового дома Таваруки.

8

С утеса, расположенного в северо-западной части Тин-Тонгры, Маути хорошо было видно озеро Панакави, поселок негонеро и южную бухту с вытащенными на песок лодками и развешанными на копьях сетями. Вихауви с Тилорном выбрали это место из-за хорошего обзора, но Маути очень скоро убедилась, что наблюдать ей особенно не за чем. После того как Мафан-оук и половина сопровождавших его мужчин вернулись с мыса Зовущих тамтамов, из поселка никто не выходил. Рыбаки отсыпались после лова креветок, с ними разбрелась по родовым домам и часть женщин, ночь напролет занимавшихся стряпней; однако остальные в окружении оравы ребятишек продолжали суетиться у костров. Приготовления к празднику должны были закончиться в полдень, после чего начнутся ритуальные величания Панакави, которые продлятся до полуночи.

Ловко сшивая бронзовой иглой раскрашенные перья с полосками кожи, Маути без особого интереса поглядывала то на поселок, то на солнце, медленно приближавшееся к зениту. К тому времени, как Тилорн с Ваниваки вернулись к каноэ, она успела выспаться и чувствовала себя свежей и бодрой. К тому же она, как это ни странно, была, в отличие от мужчин, уверена, что, несмотря на временные неудачи, им все же удастся совершить задуманное и выбраться с Тин-Тонгра целыми и невредимыми.

На Ваниваки посещение поселка негонеро произвело самое тягостное впечатление, а известие о смерти матери Пати вовсе лишило надежды на благополучный исход дела. Он воспринял ее смерть как дурное предзнаменование, как предупреждение о тщетности их попыток освободить Вихауви и прямо заявил, что Тилорну с Маути следует немедленно покинуть остров.

— Друг, ты совершил невозможное, обратив кракена в бегство, — обратился он к Тилорну, сделав несколько глотков вина и с отвращением пожевав ломтик вяленой дыни. — Теперь тебе лучше всего сесть вместе с Маути в каноэ и плыть на Манахаш. Мне совестно, что я вовлек тебя в это предприятие, ведь один раз ты уже спас Вихауви, и долг дружбы выплачен сполна. Мой план провалился, боги не хотят даровать нам удачу, и нет смысла испытывать их терпение.

Юноша говорил правду, и Маути подумала, что Тилорн может без ущерба для чести покинуть Тин-Тонгру. Между ним и Вихауви не был совершен обряд «дружбы на крови», а добрые отношения и взаимная симпатия — недостаточно веская причина, чтобы лезть в пекло и противиться воле богов. Иное дело Ваниваки — клятва обязывала юношу оставаться здесь до конца и, если понадобится, отдать за друга собственную жизнь, даже не имея особой надежды спасти его.

Выслушав предложение Ваниваки, колдун задумался, а Маути обрадовалась. Обрадовалась за Тилорна, потому что самой ей смерть ни при каких обстоятельствах не грозила. Женщина обязана подчиняться мужу, поэтому совершенный им проступок не может быть вменен ей в вину, и, разумеется, никто из негонеро не станет в случае чего разбираться, женаты они или нет, приказал он Маути плыть с ним или она сама вызвалась сопровождать его… И все же к радости по поводу того, что Тилорн избежит смертельной опасности, примешивалось зародавшееся где-то в глубине души ощущение, что колдуну не надо принимать великодушного предложения юноши.

Одолеваемая столь противоречивыми чувствами, Маути нахмурилась, выжидающе поглядывая на Тилорна. Он мужчина, притом колдун — ему виднее, что надобно делать; как скажет, так и будет. И тот, словно уловив ее мысли, произнес с обычной своей мягкой улыбкой, подобно лучу солнца озарившей его осунувшееся, вымазанное драконьей кровью и потому казавшееся чужим лицо:

— Долг дружбы не может быть выплачен никогда, тем он и отличается от любого другого долга. На моей родине не принято бросать в беде даже незнакомцев, и сейчас я меньше чем когда-либо склонен отказываться от этого обычая своей земли.

Ваниваки скорчил неодобрительную гримасу и потянулся за кувшином. Больше говорить было не о чем, мнение Маути его не волновало, да она и не собиралась оспаривать решение Тилорна. Девушка не знала обычаев его родины, и, по правде сказать, они не сильно ее интересовали. Для нее важно было другое — услышав ответ колдуна, она вдруг поняла: дальше все у них пойдет хорошо. Они освободят Вихауви и благополучно уплывут с Тин-Тонгры. Но теперь она отправится вместе с мужчинами, и пусть только Тилорн попробует ее отговаривать! Он еще не знает, какой упрямой может быть Маути…

Колдун, однако, не стал возражать. Пожав плечами, он сказал, что девушка вольна поступить, как считает нужным: плана у них нет, и особой разницы в том, где она будет прятаться — в каноэ или посреди острова, — он не видит. И тут Маути, просияв, поднесла им корзину, разглядев содержимое которой Ваниваки заметно приободрился, а в глазах Тилорна зажегся охотничий азарт. Три плотно свернутых куска кожи губарей, веревки из кокосового волокна и охапка разноцветных перьев — прекрасный материал для изготовления ритуальных одеяний, в которых хираолы по традиции встречают Ланиукалари. Все это вместе с обломками разноцветного мела и глины Маути давно уже приготовила для праздника, но лишь счастливым наитием можно было объяснить, что из множества значительно более ценных и необходимых предметов она выбрала и взяла с собой именно эти, совершенно бесполезные в повседневной жизни.

Надев праздничные одеяния, они могли рассчитывать остаться неузнанными среди негонеро и попробовать похитить Вихауви во время обрядов, предшествующих смертоносному испытанию. Замысел был чрезвычайно рискованным, но ничего лучшего ни Тилорн, ни Ваниваки придумать не сумели и после недолгих обсуждений решили подождать подходящего момента, наблюдая за негонеро с Золотого Рога. Название это облюбованный ими утес получил за то, что, возвышаясь над островом, оставался освещенным лучами заходящего солнца уже после того, как весь Тин-Тонгру окутывали сумерки, а по утрам, возвещая приход нового дня, он сиял подобно гигантскому золотому рогу, когда костер рассвета еще только начинал разгораться.

Прихватив несколько пальмовых листьев, отличавшихся исключительной прочностью, и собрав на берегу обрывки сетей, друзья отправились на утес, и здесь Маути настояла, чтобы мужчины доверили ей работу над праздничными одеяниями, а сами хоть немного поспали. Прекрасно понимая, что их жизнь будет зависеть от того, насколько они сумеют восстановить силы, Тилорн с Ваниваки не заставили себя долго упрашивать и, предоставив девушке возможность поупражняться в костюмерном искусстве, завалились спать среди росших на вершине Золотого Рога кустов.

Работая над праздничными одеяниями, которые должны были сделать их хозяев неузнаваемыми, Маути с любопытством рассматривала остров негонеро и особенно озеро Панакави, выбранное Мафан-оуком для испытания Вихауви.

Расположенное на восточном берегу Тин-Тонтры, озерцо это находилось в неглубокой котловине и соединялось с морем коротким узким каналом, едва не пересыхавшим во время отлива и достаточно глубоким, когда приливы, особенно высокие в полнолуние, набирали силу. Если бы даже Ваниваки не передал ей слова Вики о том, что Вихауви предстоит встретиться со служанкой Госпожи Рыбы, при виде этого странного озерка Маути вспомнила бы, конечно, зловещие рассказы старух-мекамбо о бытовавшем прежде у негонеро обычае приносить Панакави человеческие жертвы в канун Ланиукалари. Вспомнила хотя бы потому, что почти во всех этих рассказах, потрясших некогда ее до глубины души, жертвоприношения связывались с озером Панакави, а главным действующим лицом в них были акулы, служанки Госпожи Рыбы — Матери всех акул, которую жители островов Хаоху считали своей прародительницей.

Большинство женщин мекамбо родились на Тин-Тонгре или Манахаше и хорошо знали легенды своего племени. Они любили рассказывать их по вечерам или даже днем в сезон дождей, так что Маути, хотя и не часто засиживалась в родовых домах обитателей Тулалаоки, достаточно хорошо знала истории о жертвоприношениях. Отношения мекамбо и негонеро к акулам настолько разнились между собой, что это не могло не привлечь внимание девушки, чьи сородичи почитали стремительных морских хищниц своими сестрами.

Рыбаки с Тулалаоки не столько боялись, сколько ненавидели акул, считая их самыми отвратительными, свирепыми и коварными тварями, которых Тиураол не уничтожает лишь потому, что они являются желанной добычей для мекамбо. Акулы рвали сети, нападали на ныряльщиков и купающихся детей, и этого было более чем достаточно, чтобы не любить их. Однако причины старинной ненависти к ним коренились еще и в том, что акулы были извечными врагами китов и, не отваживаясь сражаться с ними открыто, не упускали случая растерзать старого или больного гиганта, глубоко чтимого мекамбо как носителя духа Кита-прародителя.

Негонеро смертельно боялись акул и никогда не охотились на них. Более того, видя в акулах посланцев Панакави, они всячески старались через них задобрить Ночного бога. Одним из вернейших способов снискать его расположение было принесение ему жертв, которые бросали в озеро Панакави, известив предварительно Госпожу Рыбу специальными зовущими тамтамами о том, что она может присылать служанок за приношениями.

Кровавый обычай кидать людей в озеро Панакави, куда во время прилива, случалось, и без призывов тамтамов заплывали акулы, с годами сменился приношением в жертву части улова, но Ночной бог, ясное дело, предпочитал человечину, и если появлялась такая возможность, колдуны негонеро охотно шли навстречу его желаниям. А чтобы показать Панакави, что посылают ему не каких-нибудь доходяг, и в то же время порадовать соплеменников любопытным зрелищем, жертву стали снабжать оружием — палкой с примотанным к ней вместо наконечника акульим зубом. Таким-то образом и сформировался самый жестокий из способов испытания незадачливых женихоа С одной стороны, он придал жертвоприношению характер справедливого воздаяния за проступок и избавил обитателей Тин-Тонгры от необходимости отдавать на съедение акулам людей своего племени, с другой — сократил количество похищений невест, повысив тем самым статус жениха-похитителя, превратив его в героя, желанного каждой девушке.

Размышляя над этим, Маути вынуждена был признать, что какой-то смысл во всем этом определенно есть, и все же принять столь страшный обычай она не могла. Точно так же, как не могла примириться с тем, что мекамбо ловят акул, потрошат их, вялят и варят, будто это самые обыкновенные рыбы. В поедании акульего мяса, продаже шкур и зубов она видела еще большее кощунство, чем в жертвоприношениях негонеро, и сама, конечно же, не принимала участия в разделке акул, привезенных рыбаками-мекамбо, не говоря уж об употреблении их в пищу…

Глядя на шестерых мужчин, оставленных Мафан-оуком у канала, соединявшего озерцо с морем, девушка думала, что акулы, безусловно, заслуживают поклонения, но не в такой дикой форме. У нее еще оставалась слабая надежда, что служанка Госпожи Рыбы не откликнется на призыв колдовских тамтамов и не приплывет в озеро Панакави, но почему-то в такую удачу не очень верилось.

* * *

Посасывая из большого кувшина вино и лениво переговариваясь, негонеро, казалось, забыли о данном им поручении, но вот один из них вскочил на ноги и вытянул руку, указывая на что-то в море. Остальные, последовав его примеру, тоже поднялись с земли и, ожесточенно жестикулируя, принялись о чем-то спорить. Защищаясь от слепящих солнечных лучей, Маути приставила ладонь ко лбу и, чувствуя, как учащенно забилось сердце, начала осматривать сине-зеленую поверхность прибрежных вод. В первый момент она ничего не увидела, но затем, вглядываясь в ту сторону, куда указывали негонеро, заметила косой черный плавник. «Ревейя», — без труда определила девушка. Рыба-оса — самая стремительная и кровожадная из акул, в характере которой прекрасно уживались трусость и беспримерная наглость.

То появляясь на поверхности, то вновь исчезая под водой, ревейя, двигаясь широкими зигзагами, приблизилась к устью канала и, проплыв пару раз вдоль берега, словно осматриваясь и оценивая обстановку, устремилась в озеро. С радостными воплями негонеро уцепились за веревку и дружными усилиями перегородили канал незамеченными ранее Маути решетчатыми воротами, связанными из толстых бамбуковых палок.

Эта ревейя достигает по меньшей мере семи локтей в длину, отметила девушка, глядя на описываемые черным плавником круги и испытывая облегчение от того, что на зов Мафан-оука откликнулась рыба-оса, а не какая-нибудь другая акула. Лишить приношения ревейю — наименее симпатичную, на взгляд соплеменников Маути, морскую сестру — было, пожалуй, не так уж и грешна Еще раз посмотрев на столпившихся у озерца мужчин, девушка перевела взгляд на солнце. Времени до начала Ланиукалари оставалось немного, а над праздничными нарядами еще трудиться и трудиться…

В поселке негонеро гнусаво запели гуделки, затарахтели трещотки, частой дробью рассыпались звуки тамтамов. Маути вскинула голову, прислушиваясь, и торопливо принялась делать последние стежки, сознавая, что по-хорошему работы осталось еще на полдня.

— Ого! Ты, я вижу, времени даром не теряла! — произнес Тилорн, появляясь из-за кустов. — Что происходит в поселке? Успешны ли были камлания Мафан-оука? Договорился ли он с Госпожой Рыбой? Эти призывы к празднику и мертвого разбудят!

Сон не только восстановил силы Тилорна, но и вернул ему хорошее настроение, чему Маути была от души рада.

— Ланиукалари начался. Служанка Госпожи Рыбы уже в озере Панакави, — сообщила она, прилаживая завязки к искусно раскроенному пальмовому листу, которому предстояло изображать плащ. — Сейчас негонеро будут пить молоко рождения и петь гимн Создателю миров — Тунарунгу. Потом отведают настоя жизни и восславят деяния Тулалаоки. Затем последуют чаша возрождения и песнь о строгом судье Панакави. Если Пати ничего не напутала, дальше должны идти танец священного огня, который исполняет все племя, и обязательно в праздничных одеяниях. — Завершив перечисление, Маути со значением посмотрела на Тилорна.

— Ясно, — пробормотал тот, принял из рук девушки плошку с сушеными ягодами и опустился на нагретый солнцем камень.

Подошедший Ваниваки, щурясь, посмотрел на сияющее, словно перламутровая внутренность раковины-жемчужницы, озерцо, окинул изучающим взглядом поселок и присел рядом с колдуном. Пошарил в корзине и, вынув связку вяленых рыбок, принялся аппетитно ими похрустывать.

Некоторое время они молча прислушивались к отдаленным крикам, звукам трещоток, тамтамов и гуделок, в которых уже можно было уловить некое подобие мелодии; наблюдали, как негонеро собираются на площади, окружают стоящих подле огромных дымящихся котлов ра-Сиуара и Мафан-оука. Зрелище это навеяло Маути воспоминания о том, как празднуют Ланиукалари на ее родном острове, а Ваниваки в который уже раз подумал, что, верно, сам Панакави внушил им с Вихауви мысль о похищении невест.

Собрать выкуп за девушек особого труда не составляло — не зря говорят: море прокормит, оденет и оженит. В случае нужды они могли обратиться к старейшинам своих родов, а те — к самому ра-Вауки, хотя ни Кивави, ни Итиви ничем особенно от прочих сверстниц не отличались, да и родные их разумом обделены не были, чтобы просить несообразный с товаром выкуп. Разумеется, прослыть героями — похвальное стремление, но ведь, если вдуматься, так и героизма-то особого в том, чтобы лезть на утес, когда значительно проще его обойти, нету… Охота же была двумя молодым недоумкам портить жизнь себе и близким! Юноша исподтишка взглянул на колдуна, но мысли того, судя по всему, были далеко-далеко.

Прислушиваясь к нестройному пению негонеро, обрывки которого временами долетали до Золотого Рога, Тилорн неспешно пережевывал сухие ягоды, пытаясь припомнить легенды хираолов о возникновении мира. Сначала, как водится, были тишина и темнота. Потом появился Творец — Тунарунг, которому в один прекрасный момент вздумалось сотворить из раковины, плававшей в речной пустоте, небо и море. Что это была за раковина, Тилорн не знал, Тофра-оук, кажется, тоже, — и бог с ней. Создав море, Тунарунг выловил из него волшебным крючком острова и материки — изобретение вообще-то не новое, что-то подобное и на Земле было.

Затем Тунарунг населил сушу и море зверями и рыбами, а в довершение всего сотворил двух одноглазых богов, которым велел присматривать за созданным им миром. Томимые, по-видимому, зудом созидания, младшие боги, воспользовавшись отсутствием Тунарунга, отлучившегося по каким-то своим вселенским делам, превратили кое-каких зверей и рыб в людей. Вернувшийся из отлучки патрон, взглянув на учиненное одноглазыми, остался очень недоволен и, дабы как-то подправить содеянное нерадивыми учениками, сотворил еще несколько миров. В один из них, грубо говоря, отправляются после смерти праведники, а во второй те же праведники могут попасть еще при жизни. Как — не столь важно. Что представляют собой другие созданные Тунарунгом миры — тоже. Значительно больше интересовал Тилорна следующий вопрос: если бы, скажем, мекамбо попали на Землю, восприняли бы они ее как Светлый мир для живых праведников или нет? Тот же Ваниваки… или Маути?

Самому себе землянин мог честно признаться, что не любит славную девушку так, как она того заслуживает, и в мире этом, если представится возможность покинуть его, ради нее не останется. В то же время, памятуя сказанные кем-то в далекой древности слова: «Мы в ответе за тех, кого приручаем», — Тилорн понимал: войдя в хижину Маути, а тем паче взяв ее на Тин-Тонгру, он принял на себя определенные обязательства. И вовсе не собирался выглядеть — хотя бы в собственных глазах — подонком, объясняя свои поступки тем, что дважды в моменты выбора поддавался минутной слабости.

Землянин прикусил губу и начал тихонько барабанить пальцами по корзине, машинально повторяя навязчивый ритм далеких тамтамов. Нет, раз он муж Маути, которая непонятно за что любит его так, как никогда не любила и, вероятно, не будет любить ни одна женщина, то мужем ей и останется. Брак по обоюдной страстной, безумной любви — это, быть может, и не сказка, но явление весьма редкое, а он, несмотря на чудовищное невезение, феноменом себя не считает. Того, что ему с Маути просто хорошо, более чем достаточно, чтобы «они жили долго и счастливо и умерли в один день», коль скоро это будет угодно судьбе. И раз уж он сам оставаться здесь не намерен, то возьмет Маути с собой на Землю. Вопрос лишь, сможет ли она там прижиться? Не уподобится он, приглашая Маути в свой «светлый мир», малышу, который, жалея красивую рыбку, вытащил ее на воздух подышать?..

Чтобы решить этот вопрос, Тилорн, собственно, и попросил у Ваниваки сутки на размышления — сутки, которые, похоже, станут для них роковыми, — после того как юноша пригласил его отправиться к негонеро. Положившись на высказывание древнего душеведа, утверждавшего, будто «зорко одно лишь сердце», он согласился отправиться на Тин-Тонгру, будучи твердо уверен, что Маути вызовется плыть вместе с ним. Он не хотел с ней расставаться и реакцию девушки предугадал верно; впрочем, ошибиться тут было невозможно. Фактически он не оставил ей выбора и прекрасно сознавал, что поступок этот его отнюдь не украшает. Зоркость сердца чисто теоретически — вещь прекрасная, но сердце любящее увидит одно, а сердце, «тронутое холодком» — именно такое, вероятно, и досталось ему при рождении, — совсем другое. Так не обернется ли зоркость его сердца горем для Маути? И может ли он сделать что-нибудь, дабы его «светлый мир» стал и для нее легендарным Светлым миром?..

Землянин взглянул было на девушку и, ощутив, как к горлу подкатывает ком, поспешно отвел глаза. Сейчас он чувствовал себя предателем, из-за того что так мало рассказывал ей о своей жизни, о своем мире, к которому она, не ведая о том, шла, всецело доверяя вести себя. Но не вел ли он человека с завязанными глазами к пропасти? И мог ли он рассказать о Земле такое, что не показалось бы странной заумной сказкой обитателю этих дремотных, плавающих в океане зноя островов?..

— Одеяния для праздника готовы, не хотите ли примерить? — предложила Маути, аккуратно пряча бронзовую иглу в недра корзины.

— Нет, наденем около поселка. Худо ли, хорошо ли мы будем в них выглядеть, менять что-либо уже поздно, — твердо сказал Ваниваки и поднялся с камней.

— Менять что-либо уже поздно… — эхом отозвался Тилорн, щурясь от нестерпимо яркого солнечного света.

9

Над озером Панакави разнесся протяжный вой — мужчины дунули в длинные деревянные трубы, до той поры не вплетавшие свой чудовищный, вызывающий мурашки голос в хор тамтамов, гуделок и трещоток. Завыванию труб ответили булькающие звуки раковин, вслед которым угрожающе забухал большой тамтам: та-ра-рум-рат-бум, та-ра-рут-рам-бум, — от которого в ушах засвербило, и Тилорн почувствовал, как волосы у него на голове встают дыбом.

Украдкой оглядевшись по сторонам, он заметил, что на негонеро, живописными группами расположившихся среди камней, которыми были усеяны склоны озера, эта дьявольская какофония производит еще более сильное впечатление. Словно придавленные невидимым грузом, мужчины и женщины притихли и, забыв о принесенных с собой кувшинах с вином и закусках, жались друг к другу, испуганно посверкивая сквозь прорези масок белками глаз. Даже неугомонная ребятня, сбившаяся при первых звуках труб в кучки, казалась растерянной и пришибленной.

— Аха-лал-ла-ла! — полоснул по нервам истошный вопль колдуна, прозвучавший в неожиданно наступившей после грома большого тамтама тишине неестественно громко. Взгляды собравшихся обратились к Мафан-оуку, стоявшему на самом крупном валуне с распростертыми руками так, что вздувшийся за его спиной алый плащ придавал ему сходство с гигантской летучей мышью-вампиром, сказками о которых хираолы пугали детвору.

— День торжества настал! — заревел колдун таким зычным голосом, будто глотка его была выкована из колокольной бронзы. — Настал день почтить Панакави! Примириться с ним и его детьми и воздать ему хвалу! — Голос Мафан-оука стал тише, но в абсолютном безмолвии каждое произнесенное слово было отчетливо слышно. — Сегодня мы жертвуем Ночному богу смелого и сильного юношу, достойного служить ему в любом мире! — Колдун величественным жестом указал на стоявшего у подножия валуна-трибуны Вихауви, окруженного четырьмя стражами. — Давно не видал Панакави такого удальца! Давно не посылали мы Испытующему богу человека, чье сердце не знает страха, а рука твердостью своей превосходит камень! Пусть Панакави испытает его и возьмем себе, если нуждается в верных слугах! Пусть вернет нам, если слуг у него хватает, и мы воздадим храбрецу высшие почести! Слава Ночному богу!

— Слава! Слава! — в едином порыве завопили негонеро, вскакивая на ноги и потрясая над головой сжатыми кулаками.

Тилорн и его спутники тоже повскакали с земли, вливая голоса в приветственный клич, обрекающий Вихауви на страшную смерть. Они сделали все, что могли, чтобы освободить его, но усилия их оказались тщетны. Что бы ни вытворяли негонеро во славу Панакави, почетный пленник всегда оставался в центре внимания, рядом с Мафан-оуком и ра-Сиуаром. Во время диких плясок с копьями, пения гимнов и причащения всевозможного рода напитками, которыми колдун с ритуальными словами собственноручно наполнял протянутые ему раковины, скорлупы кокосовых орехов и глиняные плошки, Вихауви находился в середине магического круга из священного огня, заклинаний Мафан-оука и полдюжины стражей, не сводящих с него горящих глаз. Трижды Тилорн с Ваниваки пытались, воспользовавшись всеобщей экзальтацией, подобраться к будущей жертве — и трижды им приходилось отступать за спины заходящихся в крике негонеро. Землянин напрягал все силы, чтобы блокировать сознание учуявших неладное стражей, и подлинным чудом можно было считать, что это ему до поры до времени удавалось.

Несколько раз Ваниваки, потеряв терпение и надежду, готов был выхватить из-под причудливых одеяний бронзовый нож и броситься на помощь другу, однако благодаря неусыпному надзору Маути юноша все же не совершил столь непоправимого, пагубного для всех поступка. Одно ритуальное действо сменялось другим, но Вихауви оставался по-прежнему недосягаем, и когда негонеро, совершив очередной головоломный танец, шумной толпой устремились к озеру Панакави, Тилорн подобно Ваниваки уже склонен был признать, что затея их провалилась или вот-вот провалится. Любая попытка освободить пленника привела бы к тому, что донельзя возбужденная толпа разорвала бы троицу вставших у нее на пути безумцев в клочья. Выхода не было, и тут Маути, узнать которую под фантастическим одеянием можно было исключительно по голосу, спросила:

— Ты сумел прогнать кракена — быть может, тебе удастся зачаровать и служанку Госпожи Рыбы?

— Придется попробовать, — ответил землянин без особого энтузиазма, поймал недоверчивый взгляд Ваниваки, натертое киноварью лицо которого производило поистине устрашающее впечатление, и, ничего не обещая, предложил последовать за толпой.

Высказанная Маути мысль уже приходила Тилорну в голову, но сознавая, что осуществление ее — дело весьма проблематичное, он рассматривал этот способ спасения Вихауви как последнее, вовсе не гарантирующее успеха средство. Нанести сильный ментальный удар на значительном расстоянии — задача сама по себе не из легких, а если учесть, что мозг акулы существенно отличается даже от мозга кракена, решить ее, может статься, будет попросту невозможно. Землянин отлично помнил прописную истину, гласившую, что воздействовать на примитивное сознание несравнимо труднее, чем на сложное, и понимал: пробиться сквозь инстинкты хищника, почуявшего добычу, которому к тому же некуда отступать, он скорее всего не сможет. Впрочем, если что-то и получится, едва ли Вихауви сумеет воспользоваться выпавшим ему шансом…

Говорить о своих сомнениях Тилорн не стал — надо думать, у Маути с Ваниваки и собственных хватает. Вместо этого он ускорил шаг, чтобы прийти к озерцу раньше основной части негонеро и оценить обстановку на месте.

Придирчиво оглядев похожие на амфитеатр древнего цирка берега котловины, он выбрал на южном ее склоне груду камней, расположенных в двух десятках метров от озера. Камни эти находились достаточно далеко от валунов, на которых у самой кромки воды разместился ра-Сиуар с многочисленными родственниками. Отсюда отлично просматривалась вся местность, а в случае необходимости друзья могли удалиться, не привлекая к себе излишнего внимания. Кроме того, солнце находилось бы у них за спиной, что, с одной стороны, не будет мешать землянину сосредоточиться на акуле, а с другой — хоть как-то укроет их от любопытных взглядов.

Выбранное место понравилось, как и следовало ожидать, не только ему, и Тилорн вынужден был изрядно надавить на психику главы рода, попытавшегося занять их камни, так что, когда пришло время войти в контакт с сознанием кружившей, словно свихнувшийся робот, акулы, землянин вовсе не ощутил необходимого для предстоящей работы подъема духа. А тут еще эти отвратительные трубы грянули подобно корабельным сиренам…

Маути не могла видеть скрытого маской лица колдуна, но ясно ощущала его тревогу и не только не задавала никаких вопросов, но и вообще старалась быть как можно незаметнее. Все шло не так, как задумывал и предсказывал Ваниваки, и все же девушку не покидала уверенность, что Тилорн и на этот раз сотворит чудо, которого она ждала и одновременно боялась.

Черный плавник описывал круг за кругом, оставляя на воде четкий расширяющийся след: ревейю не интересовало, что делалось на берегах, — она плыла так стремительно, словно преследовала свою, никому не ведомую цель. Вероятно, акула заметила, что отлив уже начался, но это ее нисколько не обеспокоило и не заставило, как рассчитывала Маути, прорываться сквозь решетчатые ворота, которые рыба-оса при желании разнесла бы в щепы одним ударом. Была ли она зачарована Мафан-оуком или в самом деле знала, что ее ждет подношение? Огромные светлокожие тану — существа, почитаемые на Хоаху более всех других, обладали почти человеческим разумом, но о ревейях Маути бы этого не сказала. Хотя если ее послала Госпожа Рыба или сам Панакави…

Акула была красива. Темно-синие поперечные полосы начинались от черного спинного плавника и, сбегая к серебристому брюху, светлели и утончались, отчего громадная рыбина казалась легкой и изящной. Кожа ее была гладкой и упругой, серповидный хвост придавал ей сходство с тану, но все портила приплюснутая голова с громадной пастью. Безобразно широкая и тупая, будто застывшая в вечной ухмылке, мощные челюсти плотно сжаты, но девушка знала, что за двойными губами находились косо посаженные зубы, формой и длиной похожие на скрюченные человеческие пальцы. Вот только остротой они могли сравниться с отточенными бронзовыми ножами и ничем не напоминали пирамидальных зубов других акул. Маути представила, что это не Вихауви, а ее сейчас кинут к этой кровожадной твари, и содрогнулась. Можно называть себя сестрой акул, можно любоваться их быстротой и ловкостью, но любить… Девушка передернула плечами от ужаса и отвращения, подумав, что сейчас-то совершенно точно испытывает к ревейе далеко не родственные чувства…

Мафан-оук между тем, закончив свою речь и дав соплеменникам выплеснуть в крике переполнявшее их восхищение Панакави, сделал знак музыкантам. Тамтамы раскатились тревожной дробью; возгласы постепенно стихли; зрители заняли места, и стражи начали подталкивать Вихауви к воде. Из всехсобравшихся здесь только эти четверо с копьями и беспомощный пленник были в обычном наряде — узких набедренных повязках; остальные же, напялившие невообразимые одеяния, разрисовавшие лица и тела кричащими красками, были точь-в-точь как злые духи, о которых любят посудачить у костра хираолы. Пришедший в голову Маути образ: четверо людей толкают пятого в пасть ревейи на потеху собравшейся со всех концов земли нечисти, которая ждет не дождется, когда же наконец по зеркальной поверхности расплывутся кровавые пятна, — наполнил душу девушки отвращением, заставив до боли закусить губу.

Маути легонько толкнула в бок Тилорна, застывшего, как изваянная из дерева гигантская нахохлившаяся птица. Колдун поднял на нее невидящие глаза, пошевелил губами и нетерпеливо махнул рукой — отстань, мол. Девушка вздохнула и уставилась на подошедшую уже к самой воде процессию.

Дробь тамтамов резко оборвалась. Мелькнул наконечник копья, перерезая веревки, стягивающие руки Вихауви за спиной. Один из стражей протянул юноше дубинку длиной в неполных два локтя, к которой прикреплен был акулий зуб, размерами не превышавший человеческой ладони. Вихауви, на лбу которого мелом были нарисованы три желтых креста, потер онемевшие запястья, подкинул дубинку в воздух, повертел в руках, примериваясь к непривычному оружию. Стражи, отступив на пару шагов, выставили перед собой копья с ослепительно сияющими на солнце медными наконечниками.

— Иди и покажи свою удаль! — хриплым голосом скомандовал ра-Сиуар, восседавший на плоском камне неподалеку от пленника.

Не обращая внимания на вождя, Вихауви огляделся, будто высматривая кого-то, и Ваниваки подался вперед — только ладонь Маути, лежавшая на его руке, удерживала юношу от того, чтобы очертя голову ринуться на безмолвный призыв друга.

— Он высматривает не тебя. Он ищет Итиви, — прошептала девушка и, словно подтверждая ее слова, Вихауви издал негромкое восклицание. Ваниваки проследил за его взглядом и заметил, что одна из фигур в диковинном одеянии подняла маску.

— Итиви! — пробормотал он изумленно. Даже на расстоянии было видно, что на лице избранницы его друга нет и следа сочувствия или горя. Напротив, оно явно светилось торжеством и самодовольством. О Вихауви, которого можно было уже считать покойником, не стоило беспокоиться, ведь девушка почти не знала его. Зато имя Итиви теперь у всех на устах, и в следующую поездку на Манахаш у нее окажется богатый выбор женихов — каждому лестно взять в жены девушку, ради которой кто-то рискнул и даже поплатился головой. Теперь о Вихауви — а значит, и о ней — еще долгие годы будут рассказывать легенды на всех трех островах хираолов…

— Стерва! — процедила сквозь зубы Маути.

Вихауви несколько мгновений смотрел на Итиви, потом дернулся, словно от пощечины, и шагнул к воде. Стражи, сохраняя дистанцию, двинулись за ним, угрожающе выставив вперед копья, но юноша не нуждался в понуканиях. Шаг, другой — и он уже по щиколотку вошел в озеро. Еще шаг, и вода достигла его колен.

Со стороны зрителей послышался громкий вздох. Черный акулий плавник, находившийся на противоположной стороне озера, шириною не превышавшего ста шагов, начал замедлять движение.

— Учуяла! — громким шепотом произнес Ваниваки, обращаясь к Тилорну.

— Вижу, не мешай!

Войдя в воду по пояс, Вихауви остановился, напряженно всматриваясь в неторопливые, рыскающие движения приближающегося плавника. То ли принюхиваясь, то ли присматриваясь, ревейя со зловещей, завораживающей грацией выписывала плавные зигзаги, с каждым мгновением сокращая расстояние, отделявшее ее от жертвы.

— Не стой на месте! Двигайся! — неожиданно крикнул кто-то из негонеро.

Вихауви, будто очнувшись от столбняка, рванулся в сторону, и акула, чуть изменив курс, поплыла быстрее, словно неудержимой силой влекомая к юноше. Внезапно развернувшись, он метнулся вправо, потом снова влево. Ревейя приоткрыла пасть, приветствуя жертву улыбкой, обнажившей ряды смертоносных крючковатых зубов, и кинулась на Вихауви, норовя схватить его за ногу. Юноша шарахнулся к берегу, яростно колотя дубинкой по воде. Ревейя захлопнула пасть и ударила мощным хвостом, окатив жертву пенящейся водой, после чего стремительно ушла в глубину, начинавшуюся, судя по всему, шагах в пяти от берега.

— Брюхо ей пропори, брюхо! — вновь крикнул кто-то, его поддержали еще несколько человек, вразнобой советовавших: — Не топчись на месте! На мелководье ее не одолеть! Поднырни под нее! Войди в воду сам, пока она не схватила тебя за ноги и не уволокла на дно!..

Ревейя вынырнула на поверхность, словно желая поглядеть на этих невесть откуда взявшихся советчиков. Желтый вертикальный глаз ее, похожий на кусок янтаря, зловеще блеснул на солнце, и акула развернулась для новой атаки.

Вихауви бочком, по-крабьи, устремился вдоль берега, поднимая фонтаны брызг, и эта оплошка чуть не стоила ему жизни. Сделав молниеносный бросок, ревейя едва не вцепилась в ногу совершившего в последний момент длинный прыжок юноши. Громко клацнула зубами, и тут Вихауви, изловчившись, ткнул в похожую на таран голову акулы дубинкой.

Взметнувшийся столб воды помешал Ваниваки разглядеть, достиг ли цели удар его друга, да это было и не важно — вреда ревейе он все равно причинить не мог. Копьем или острогой нужно бить акуле в мозг, расположенный значительно выше глаз, а лишить ее жизни ножом или тем оружием, что было в руках Вихауви, можно только одним способом — вспоров брюхо. И юноша, конечно же, знал это, однако находился, видимо, в таком состоянии, когда человек просто не способен совершать разумные поступки.

Такого же мнения придерживалась и акула. Будто забавляясь и демонстрируя мощь, она описала полукруг и понеслась на юношу подобно пущенному твердой рукой копью. Не пытаясь увертываться, Вихауви бросился в глубину, то ли осознав наконец, что метание вдоль берега — худшая из возможных тактик, ибо акула на мелководье так же опасна, как и в открытом море, то ли бездумно доверившись долетевшим до его ушей советам. Зрителям показалось, будто юноше удалось избежать встречи с ревейей, но розовое облачко замутившей прозрачную воду крови убедило их, что жертва все же соприкоснулась с напоминающей наждак шкурой акулы.

Лицо Ваниваки исказила гримаса страдания. Мекамбо использовали полоски акульей кожи для шлифовки древок острог и копий, и он знал, что прикосновения к шершавому боку стремительной хищницы могут привести его друга к смерти от потери крови так же верно, как встреча с отточенными лезвиями зубов служанки Госпожи Рыбы.

— Ну сделай же что-нибудь! — Он бросил на колдуна ненавидящий взгляд и стряхнул со своей руки ладонь Маути. — Иначе я сам…

— Хэк! — Резко выдохнув воздух, Тилорн соединил ладони с растопыренными, напряженными пальцами, будто сплющивая что-то невидимое, находящееся между ними.

Ринувшаяся было вдогонку за Вихауви ревейя содрогнулась и, на локоть выпрыгнув из воды, с громким плеском рухнула обратно. Неуверенно шевельнула хвостом, выгнулась дугой и вновь, набирая скорость, рванулась за ускользающей добычей.

— Йо! — Колдун рубанул воздух перед собой ребрами ладоней.

— А-а-а!.. — сдавленно вскрикнула Маути, хватаясь руками за голову, в то время как ревейя, словно получив удар дубиной по чувствительному носу, ушла в глубину, вспенивая воду хлещущим из стороны в сторону хвостом.

Мельком глянув на нырнувшего вслед за акулой юношу, Ваниваки в недоумении перевел взгляд с лоснящихся от пота напружиненных плеч колдуна на корчащуюся в конвульсиях девушку:

— Что с тобой?!

— Останови Тилорна!.. Он убьет меня!.. — просипела Маути, неверным движением сдирая душившую ее маску.

— Са-а-ат! — процедил колдун, поворачивая ладони со скрюченными пальцами так, будто выжимал сок из невидимого куска мяса.

— О-о-о!.. — стонала девушка, изо всех сил стараясь подавить рвущийся из глотки крик. Сползшее на землю тело ее извивалось, как раздавленный червяк, из закушенной губы сочилась кровь, а ставшее пепельно-серым лицо дергалось и кривилось от нестерпимой боли.

— Тилорн! — Ваниваки мертвой хваткой вцепился в поглощенного своим чародейством колдуна и пяток раз что было мочи тряхнул его. — Ты не то делаешь! Взгляни на Маути! Ты так скорее ее угробишь, чем ревейю!

Сперва колдун взирал на него пустыми глазами, потом в них зажегся огонек разума, и он, отстранив Ваниваки, склонился над девушкой.

— Не понимаю. Она каким-то образом связана с акулой и разделяет предназначенные той удары, хотя я не касался ее сознания. Бедная ты моя…

Бормотание Тилорна было прервано дружным воплем негонеро. Вскинув головы, друзья увидели, что Вихауви, отшвырнув в сторону обломок дубинки, с непостижимой быстротой плывет к берегу. Черный плавник следует за ним в полутора десятках локтей, а повскакавшие с камней негонеро истошно орут, потрясая воздетыми вверх руками.

— Теперь ему точно конец — прошептал Ваниваки, нащупывая спрятанный под плащом нож и отчетливо сознавая, что помочь Вихауви ничем не может.

Тилорн выбросил руки вперед в отстраняющем, останавливающем жесте, и акула, вильнув в сторону, пронеслась мимо пловца. Оцепеневшая, обессилевшая от боли Маути с глухим стоном изогнулась, едва не касаясь затылком собственных пяток. Колдун, сжав зубы, опустился перед ней на колени, а Ваниваки, стискивая в бессильном гневе кулаки, продолжал наблюдать за другом.

Вихауви уже почти достиг берега. По крайней мере коснулся ногами дна неподалеку от места, где впервые вошел в воду. Рассчитывал ли юноша получить нож или копье взамен перекушенной акулой дубинки или стремился к берегу не рассуждая, гонимый всепоглощающим ужасом, охватившим его после потери своего символического оружия, сказать было трудно. Но даже если он и питал какие-то надежды, копья четырех стражей, направленные ему в грудь, недвусмысленно дали понять, что сбыться им не суждено; так или иначе, но жертву свою ревейя получит.

Сделав десяток шагов, юноша остановился. Фигура его выражала покорность судьбе: плечи поникли, руки бессильно повисли. Грудь тяжело вздымалась, с ободранного акульей шкурой бедра стекали капли крови.

— Пошел обратно! Пошел в воду, растяпа! — Один из стражей угрожающе потряс копьем, однако юноша, казалось, не заметил этого, и оружие опустилось.

Над озером повисла напряженная тишина, негонеро выжидающе поглядывали на Мафан-оука и ра Сиуара. Хираолы не любили проливать кровь соплеменников, да и вообще особой кровожадностью не отличались. На памяти поколения Ваниваки ритуальные жертвоприношения не устраивались ни на одном из трех островов; впечатление от завываний колдуна успело рассеяться, и в головы зрителей не могла не прийти мысль, что происходящее сильно смахивает на хладнокровное, хорошо организованное убийство.

Почувствовав, что дела идут не совсем по-задуманному и ход праздника вот-вот непоправимо нарушится, Мафан-оук издал протяжный вопль, привлекая внимание соплеменников, и поднял руки к небу, готовясь произнести речь. Однако не успел он раскрыть рта, как от группы родичей ра-Сиуара отделилась закутанная в плащ невысокая фигура. Подбежав к воде, женщина на мгновение замерла, в руке ее сверкнул длинный нож.

— Эй, чужак! Боги ждут честного поединка, а не убийства! Лови! — крикнула она низким грудным голосом и, прежде чем кто-либо успел ее остановить, бросила нож Вихауви.

— Иди на место, Вики! Или тоже хочешь поближе познакомиться со служанкой Госпожи Рыбы?! — рявкнул колдун, крайне раздосадованный столь несвоевременным вмешательством.

Склонив голову, Вики послушно отправилась к отцу, а Вихауви, поймавший нож прежде, чем тот успел опуститься на дно, издал воинственный клич и обернулся лицом к озеру, высматривая черный плавник.

— Тилорн, у него появился шанс! Помоги Вихауви в последний раз! Обездвижь ревейю, и он вспорет ей брюхо! — Ваниваки вкогтился пальцами в плечо стоящего на коленях колдуна. — Ему хватит одного удара! Помоги, пока силы и воля к жизни еще не покинули его!

Колдун поднял закрытое маской лицо, на котором, словно нарисованная, выделялась ослепительно-белая полоска оскаленных зубов.

— Видишь, что моя магия делает с Маути?! Я не собираюсь становиться убийцей и уж во всяком случае не намерен начинать с собственной жены! Бели Вихауви обречен, это еще не значит, что весь мир должен погибнуть вместе с ним!

Впервые за время знакомства с Тилорном Ваниваки видел его в ярости, но сейчас ему было не до того, чтобы удивляться и обращать внимание на подобные мелочи.

— Быстрее! Останови акулу, осади ее еще раз! Маути это переживет, а Вихауви ты спасешь жизнь! Твоя жена, очнувшись, не простит тебе промедления!

— Чтоб ты сдох в объятиях ядовитой медузы! — в сердцах бросил Тилорн, выпрямился, разыскивая глазами черный плавник, описывающий вокруг очутившегося едва ли не на середине озера юноши быстро сужающиеся круги. Простер руки вперед и замер, выжидая подходящего момента для нанесения колдовской затрещины.

С сильно бьющимся сердцем Ваниваки следил, как все уже и уже становятся описываемые хищницей круги, когда же она чуть изменила направление, готовясь к смертоносному броску, не выдержал:

— Бей! — проскрежетал он.

Колдун вздрогнул и подался назад, словно вытолкнул что-то из себя, выбросил из открытых ладоней. Придушенно пискнула истекавшая слезами Маути, а ревейя, словно с разгону налетев на невидимую скалу, дернулась и застыла, так и не совершив последнего рывка. Вихауви нырнул, а мгновением позже из глубины озера вырвалось на поверхность темно-красное облако. Вода забурлила, как в кипящем котле, разбрасывая во все стороны хлопья розовой пены; из нее подобно поплавку выскочила огромная рыбина. Полукружье жуткой пасти то распахивалось, то смыкалось с омерзительным лязгом, серповидный хвост яростно колотил воду, а из распоротого брюха лезли и лезли похожие на черно-алые лохмотья внутренности, которые она, обезумев от боли, норовила сожрать…

Тилорн сорвал маску, стряхнул с перекошенного отвращением лица пот и присел на корточки рядом с недвижимой Маути. Издав победное рычание, Ваниваки ударил себя кулаком в грудь, не умея иначе выразить переполнявшие его чувства. Вихауви, зажав нож в зубах, размашисто плыл к берегу, по которому, невнятно завывая, скакали потрясенные невиданным зрелищем негонеро. Ревейя же полежала некоторое время на поверхности, подставив вечернему солнцу распахнутое, точно створки раковины, брюхо, и начала медленно погружаться в глубины озера Панакави, где и обрела вечный покой.

10

Пока негонеро добирались до поселка, подкравшиеся незаметно сумерки опустились на Тин-Тонгру, залив остров таинственным фиолетовым светом. И в призрачном этом свете ослепительно яркими показались Ваниваки вспыхнувшие на площади костры. Неестественно громкими показались голоса притихших было негонеро, когда Мафан-оук торжественно объявил, что раз уж Панакави не принял предназначенного ему в жертву юношу, Вихауви надобно немедля оженить и принять в племя.

Ваниваки был уверен, что в словах колдуна кроется какой-то подвох, и с подозрением наблюдал, с каким рвением негонеро занялись приготовлениями к свадебной церемонии. Впрочем, вскоре он убедился, что подготовка эта свелась к тому, что на площадь были вытащены непочатые кувшины с кокосовым вином и всевозможная снедь: горшки с вареными креветками, жареное черепашье мясо, маринованная рыба, моллюски в пальмовом соусе и салаты из водорослей и крабов. Все эти яства были припасены к завершающей трапезе, которая должна была состояться при свете полной луны, однако Мафан-оук, ко всеобщему удовольствию, распорядился несколько изменить распорядок праздника, справедливо полагая, что если пошарить по кладовкам, то и на ночное пиршество припасов хватит, а место для всяких вкусностей в желудках соплеменников и подавно отыщется.

Тилорн и возрожденная им к жизни Маути не разделяли подозрений Ваниваки относительно коварных замыслов Мафан-оука. Колдун, на их взгляд, не был закоренелым злодеем, во что бы то ни стало стремящимся пролить кровь Вихауви. Вероятно, он просто хотел использовать пленника, чтобы сделать праздник более впечатляющим и запоминающимся, и свадьба с предшествующей ей процедурой выбора невесты вполне могла заменить несостоявшееся жертвоприношение. К тому же кровь — пусть даже кровь ревейи — уже пролита, и следующее зрелище должно вызвать у зрителей эмоции совсем иного рода…

Тем не менее ни Тилорн, ни Маути не стали возражать, когда Ваниваки предложил дождаться конца торжества и воочию убедиться, что никаких козней против Вихауви Мафан-оук не готовит. Расположившись в редком невысоком кустарнике на юго-восточной окраине поселка, они с любопытством наблюдали, как по приказу ри-Сиуара негонеро, успевшие изрядно накричаться и подкрепиться вином и закусками, очистили центр площади. Перевернули опорожненный совместными усилиями огромный медный котел с «напитком жизни», являвшийся едва ли не самым большим достоянием племени, и установили его посреди ровной площадки, окруженной множеством костров.

Весело застучали маленькие тамтамы, и в образованный кострами круг выскочило полдюжины девиц, обступивших взобравшегося на перевернутый котел Мафан-оука. Колдун гаркнул несколько прочувствованных слов по поводу высокой чести, которую племя негонеро оказывает храбрецу, одолевшему служанку Госпожи Рыбы, и ударил чуткими длинными пальцами по висящему на поясе пестро раскрашенному тамтаму. Устремив к небу, где только-только проступили первые звезды, узкое костистое лицо, Мафан-оук начал покачиваться в такт отбиваемому ритму, так что ожерелья из птичьих черепов принялись подпрыгивать и стукаться друг о друга, вплетая в гулкую песню тамтама глухой перестук зловещих костяных погремушек.

Заданный колдуном ритм подхватили затихшие на время тамтамы находящихся за кольцом костров музыкантов, и фигуры в диковинных плащах и масках посолонь двинулись вокруг стоящего на котле Мафан-оука, извиваясь в тягучем, завораживающем танце, состоящем из подпрыгиваний, притоптываний и каких-то ломаных, дергающихся движений рук и тел. Гулкий тамтам колдуна запел быстрее, и движения девушек в уродливых одеяниях, делавших их похожими не то на гигантских птиц, не то на громадных насекомых, ускорились, стали более слаженными и согласованными. Из-за круга костров к ним подбежали другие девушки, и с каждой новой танцовщицей хоровод невест, расширяясь, ускорял движение.

Тамтамы поддержали гуделки и трещотки, мелодия, выводимая ими, делалась все требовательней, все навязчивей, и вот Мафан-оук, оставив в покое свой поясной тамтам, вскинул руки над головой. Алый плащ колдуна затрепетал, подобно крыльям гигантской тропической бабочки, из-за костров донеслись ободряющие крики, и одна из танцовщиц, неуловимым движением расстегнув одеяние, бросила его к ногам Мафан-оука. Вопли зрителей стали громче, дружнее, и девушки, не замедляя пляски, начали освобождаться от безобразных нарядов. Вскоре у основания котла выросла груда плащей и фантастических головных уборов, а в оранжевых отблесках пламени замелькали гибкие фигуры девушек, красивых, как все вошедшие в возраст невест островитянки. Огненные блики скользили по натертым пальмовым маслом телам, вспыхивали на медных ожерельях, ручных и ножных браслетах, стекали по крутым бедрам и острым грудям, отражались в глазах, загадочно поблескивавших из-под причудливых масок. Заплетенные в высокие сложные прически белые цветы переливались всеми оттенками — от оранжевого и розового до красно-бордового.

Хотя на танцовщицах, кроме масок, не осталось решительно ничего, отличить их друг от друга было совершенно невозможно, и Ваниваки напрасно выискивал глазами Итиви и Кивави. Хоровод девушек казался единым многоруким и многоногим, чрезвычайно соблазнительным и недосягаемым существом, все части которого двигались в одном ритме подобно волнам, то приливая к стоящему посреди площадки колдуну, то откатываясь и продолжая при этом двигаться по кругу.

Юноша не заметил, когда тамтам Мафан-оука снова проснулся. Некоторое время колдун, виртуозно работая пальцами, еще и приплясывал на котле, отбивая такт босыми пятками, потом ведомая им мелодия начала замедляться, движения танцовщиц приобрели чарующую плавность, стали прямо-таки вкрадчивыми. Извиваясь в сладкой истоме, они с каждым изгибом тела вновь обретали индивидуальность; хоровод на глазах распадался на танцующих обнаженных девушек, рисунок пляски каждой из которых вполне соответствовал характеру.

Ваниваки покосился на Тилорна, не сводившего глаз с танцовщиц, потом на Маути. Глаза девушки лихорадочно блестели, а выражение лица было таким, словно она едва сдерживалась, чтобы тоже не пуститься в пляс. От былого недомогания не осталось и следа, и юноша подумал, что еще немного, и Тилорну придется применить колдовское искусство, дабы заставить девушку оставаться на месте.

На зрителей танец невест подействовал по-разному. Пять или шесть женщин, желая присоединиться к танцующим, попытались проскочить в кольцо костров, но были вовремя остановлены. Другие, не скрываясь, начали выбираться из толпы, со смехом и прибаутками отмечавшей, что все они тащат за собой мужей и, судя по всему, намерены заниматься с ними отнюдь не домашними делами. Отшучиваясь или огрызаясь, пары, покидавшие церемонию выбора невесты, одна за другой растворялись в обступившей поселок темноте, наводя Ваниваки, уже не раз вспоминавшего о жарких объятиях Пати, на мысль, что им тоже пора пробираться к каноэ. Он сознавал, что надо, оставив Маути с Тилорном, немедленно бежать за погруженной в колдовской сон женой, но танец невест приковал взгляд, заставляя вновь и вновь откладывать отбытие с Тин-Тонгры.

Между тем движения танцовщиц становились все более томными и волнующими, и наконец одна из них, подняв руки к голове, быстрым движением избавилась от маски. Ее примеру последовали другие, а затем по мановению руки колдуна музыка стихла. Танцовщицы замерли, демонстрируя стать: окружившие площадь негонеро хранили молчание, но все это лишь до тех пор, пока Мафан-оук вновь не тронул поясной тамтам. Толпа восторженно взвыла, девушки разом выхватили из высоких причесок удерживающие их узкие, длиной с локоть, гребни. Белые цветы дождем посыпались им под ноги, и они начали новый танец, которому аккомпанировал лишь тамтам колдуна и звонкий перестук костяных гребней. Густые шелковистые волосы девушек развевались, окутывая их черной прозрачной вуалью, бились, вились, как водоросли, как змеи, гипнотизируя, завораживая и без того потрясенных зрителей.

— Танец с гребнями — завершающая часть пляски невест. Я не слышал, чтобы ее когда-нибудь исполняли ради одного человека! Мафан-оук сдержал слово и оказывает Вихауви почести, которых не удостаиваются даже сыновья вождей, — поделился Ваниваки с Тилорном.

— Смотрите, как сияет Итиви! Можно подумать, она тут самая искусная и красивая! — возмущенно фыркнула Маути.

— Она и вправду красива, — возразил Тилорн и повернулся к Ваниваки. — Кто из этих девушек Кивави, которую ты избрал своей невестой?

— Девушки, которая стала моей женой прошлой ночью, здесь нет, — сухо ответил юноша. — А вот и жених!

Звуки тамтама Мафан-оука, становившиеся все резче и громче, внезапно оборвались, и девушки, повинуясь безмолвной команде колдуна, застыли, словно изваяния, не закончив начатых движений. Бывшие стражи, украшенные теперь ожерельями из раковин и цветами, вытолкнули из толпы Вихауви, и тот, войдя в кольцо костров, остановился напротив Мафан-оука.

— Ты видел наших прекрасных девушек! — торжественно провозгласил колдун. — Ради одной из них ты рисковал жизнью… — Итиви гордо вскинула голову, презрительно выпятив губы. — … и заслужил право выбрать невесту. Скажи, кого из них ты хочешь назвать женой? В чей род желаешь войти?

Юноша кивнул колдуну и начал медленно обходить застывших танцовщиц, скользя по их выставленным напоказ прелестям равнодушным взглядом. Итиви раздраженно морщила носик и нетерпеливо притоптывала ногой — Вихауви совершал обход противосолонь, так что она оказалась последней в кругу, остальные девушки делали вид, будто не замечают жениха, зрители затаили дыхание, хотя всем было доподлинно известно, за кем приплыл на остров юноша-мекамбо.

— Неужели выберет эту стерву?! — прошипела Маути. — Если он сделает это, я буду вечно скорбеть, что принимала участие в спасении столь безмозглого парня!

— Сердцу не прикажешь, — тихо промолвил Тилорн, и в тот же миг по рядам негонеро пробежал недоуменный ропот. Постояв около Итиви, Вихауви, сделав еще несколько шагов, остановился напротив Мафан-оука и звучным голосом спросил:

— Я правильно тебя понял и действительно могу выбрать себе в жены любую девушку?

— О, змеи морские! Пати, конечно, еще мала для танца невест, но если он думает о ней!.. — гневно проворчал Ваниваки и так сжал кулаки, что костяшки пальцев побелели, а мускулы на руках взбугрились и закаменели.

— Да при чем тут Пати! Ты что, еще не понял? — радостно хихикнула Маути.

— Ты можешь избрать себе в жены любую девушку или… незамужнюю женщину, живущую на нашем острове, — торжественно подтвердил Мафан-оук, сурово хмуря кустистые брови, однако Маути могла поклясться, что колдун едва сдерживал смех.

Юноша в последний раз окинул взором стоящих перед ним танцовщиц, которые, устав изображать изваяния, начали переминаться с ноги на ногу, и, не обращая внимания на недовольно гудящую за спиной толпу, заявил:

— Я выбираю Вики из рода Саргаки. Я не знаю девушки лучше и хочу, чтобы она стала моей женой.

— Пусть будет так. Позовите Вики из рода Саргаки, — Мафан-оук выбил короткую частую дробь на поясном тамтаме.

Крики, которыми отозвались негонеро на выбор юноши, и слова Мафан-оука еще не утихли, когда сквозь расступившуюся толпу в кольцо костров вошла дочь вождя. Как и на других женщинах, на ней были диковинные праздничные одеяния, а голову украшала замысловатая маска.

— Вики из рода Саргаки! Я желаю видеть твое лицо! — потребовал Вихауви и, когда женщина, помедлив, сняла маску, продолжал: — Я, Вихауви из рода Тилами, хочу войти в твой род. Будешь ли ты мне верной женой в радости и горе? Будешь ли чинить мои сети и растить моих сыновей? Будешь ли ждать меня с моря и молить богов о попутном ветре?

— Да, мой муж, — тихо ответила Вики, но слова ее благодаря воцарившейся тишине были слышны в самых дальних концах площади.

— Ра-Сиуар, глава рода Саргаки! Принимаешь ли ты в свой род Вихауви с Тулалаоки? — обратился колдун к вождю.

— Принимаю! — коротко бросил тот. — Пусть станет он Вихауви из рода Саргаки! Слава Панакави, пославшего моей дочери достойного мужа!

— Слава! Слава! — взревели негонеро и повалили в круг, чтобы поздравить молодых, хлопнуть по плечу нового соплеменника — победителя ревейи, коснуться — на счастье — одеяний Вики.

— Прекрасно! Свадебный обряд завершен как должно. Мафан-оук сдержал слово. Что бы теперь ни случилось, Вихауви в безопасности, и мы можем с чистой совестью покинуть Тин-Тонгру. Не такого, правда, я ожидал, но…

— Если только нам дадут уплыть с этого острова! — взволнованно прервала юношу Маути. — Глядите-ка, кто там разговаривает с Мафан-оуком.

— Пати?! Змеи морские, зачем же она…

— Этого-то я и боялся. Проснувшись, Пати решила, что Панакави умертвил ее мать за то, что девушка помогала нам, и надумала во всем признаться колдуну, — пробормотал Тилорн, устало улыбаясь. — Похоже, Ланиукалари все же завершится пролитием человеческой крови.

— Ерунда! Вихауви теперь их родич, и ему ничего не грозит, а нас им ни за что не схватить! — пылко запротестовал Ваниваки.

— А можешь ты заставить колдуна забыть о том, что говорит Пати? — с надеждой спросила девушка.

— Нет. На сегодня чудеса кончились. Сомневаюсь, чтобы мне вообще удалось воздействовать на Мафан-оука, а сейчас и пытаться не буду.

— Тогда бегите к каноэ, я скоро вас догоню, — распорядился Ваниваки решительно.

— У тебя тут еще остались дела? — спросила Маути, и юноша понял, что она догадывается о его плане.

— Разумеется. Не могу же я уплыть с Тин-Тонгры, оставив здесь жену.

— Но она считает нас виновными в смерти матери! Пати не пойдет с тобой! — предостерег юношу Тилорн, сообразив наконец, что задумал Ваниваки.

— По своей воле не пойдет, и все же мы уплывем вместе. А потом ты ей все объяснишь, — упрямо ответствовал юноша. — Бегите, время дорого. Негонеро вот-вот начнут охоту, чтобы достойно завершить празднование Ланиукалари.

11

Близился рассвет. Огромные яркие звезды побледнели, луна скрылась за тучами, пригнанными с севера холодным порывистым ветром. Этот же ветер — предвестник сезона дождей — надувал косой парус каноэ, пробиравшегося среди россыпи мелких островков. Длинное, предназначенное для плавания в открытом море судно, в котором сидело четыре человека, преследовали три узких лодки негонеро — в каждой усердно работали веслами по шесть гребцов. И лодки эти медленно, но верно нагоняли.

Поручив Тилорну управляться с парусом, Ваниваки изо всех сил налегал на весла, хотя ему давно уже стало ясно, что от погони не уйти. Из-за отлива протоки между островами обмелели, и скорость, которую могло развить в них каноэ, была явно недостаточной, чтобы оторваться от вертких лодок преследователей. Юноша рассчитал, что у них будет небольшой запас времени, но слишком долго пришлось охотиться за Пати. Как и предсказывал колдун, она видела в нем врага, виновника смерти матери, и он вынужден был связать ее и тащить к месту стоянки на плечах. Под воздействием чар Тилорна девушка мало-помалу успокоилась и поняла всю вздорность своих обвинений, однако драгоценное время было потеряно, и спасти их теперь могло лишь чудо…

— Тилорн, придумай что-нибудь, иначе нам не уйти! — воззвал он к колдуну, когда каноэ, едва не наскочив на песчаную отмель, проскользнуло в очередную протоку.

— Я не могу заставить наше суденышко взлететь, — мрачно ответил Тилорн. — И не умею метать молний, о чем ты прекрасно знаешь.

— Если дотянем до Лурри, нам, быть может, удастся ускользнуть от погони. На чистой воде негонеро потеряют скорость… — неуверенно начала Маути. Но Пати не дала ей договорить:

— Они поставят паруса и догонят, прежде чем мы успеем как следует разогнаться.

Каноэ, накренившись, совершило рискованный поворот, и Тилорн в который уже раз подумал, что напрасно послушался голоса сердца и взял с собой Маути. Разумеется, негонеро не причинят девушкам вреда, но лучше бы им было сидеть по домам. Он переоценил маневренность каноэ, не принял во внимание узости проток, и расплата не заставит себя ждать…

— Тилорн, ты действительно ничего не можешь сделать? — спросила Маути, и по голосу было понятно, что, подобно Ваниваки, она все еще ждет от него чуда.

Ясное дело, не о взлетающем над архипелагом каноэ речь — они, вероятно, уже заметили, что неодушевленные предметы весьма неохотно поддаются его чарам. Нет, о таком никто и не мечтает. Но они твердо верят, что, пожелай он, преследователи один за другим побросают весла за борт своих до отвращения шустрых лодок. К сожалению, он и впрямь не может сотворить подобного чуда, как не в состоянии высвистать ветер или выпить море. Сил у него, наверно, достало бы, чтобы концентрированным ментальным посылом остановить сердце одного из гребцов. Может, даже двух… Убить, как общеизвестно, значительно легче, чем навязать свою волю. Однако этого он никогда бы не сделал — даже ради спасения собственной жизни. Хотя сейчас речь как раз и идет о спасении их с Ваниваки жизней. О том, что лучше: убить или быть убитым…

Для него, впрочем, такого вопроса не существует. Обычный землянин не умеет, не способен убивать. Раньше, когда на Земле еще только осваивали приемы ментального воздействия, сенситивы, проходя посвящение, давали клятву не использовать своего дара во вред людям. Самым неуравновешенным из них даже ставили ментальные блоки, однако время подобных предосторожностей давно миновало. Человеческая жизнь повсеместно признана величайшей ценностью, и поскольку сенситивными способностями в той или иной степени обладают все, никому и в голову не приходит вводить формальные ограничения на их использование. Если человек с молоком матери впитывает мысль о недопустимости убийства живых существ, его не надо специально предупреждать, чтобы он не резал ближних ножом и не палил в них из деструктора.

Что же касается неписаного этического кодекса, запрещающего ментальное вмешательство, то он, Тилорн, уже неоднократно нарушал его в этом мире, но имел для этого веские причины. Когда на одной чаше весов лежит человеческая жизнь, а на другой — этические заповеди, последние кажутся удивительно легковесными. Если же на обеих чашах — жизни людей, выбор невозможен изначально — человеческая цивилизация только потому и уцелела, что принцип разделения на «своих» и «чужих» был вовремя признан порочным. А вот когда одна из этих жизней твоя… Тогда выбор очевиден и бесспорен. И как бы ни хотелось ему убедить себя, что преследователи, которым они не причинили ни малейшего вреда, вовсе не люди, а свора спущенных с цепи кровожадных псов, и потому заслуживают соответствующего отношения, поверить в это невозможно. Они, как это ни прискорбно, люди. Люди, живущие по своим законам, которые он нарушил и должен понести за это наказание…

— Тилорн, ты совсем ничего не можешь сделать? — настойчиво повторила Маути.

«Зачем она спрашивает, неужели и так не ясно?» — раздраженно подумал землянин, вводя каноэ в последнюю протоку, отделяющую их от Лурри — широкого пролива, за которым лежал в туманной дымке недосягаемый Манахаш.

— Мне очень жаль, но единственное, что я могу, — это спустить парус, — глухо промолвил Тилорн. — Впрочем, опасаясь попасть в тебя и в Пати, негонеро вряд ли станут метать копья. Им еще представится возможность прирезать нас без риска ранить хранительниц жизни.

— Не делай этого! Быть может, нам все же удастся оторваться. Во всяком случае у нас есть последнее средство, которое наверняка заставит их прекратить преследование, — убежденно сказала Маути и, сняв висевшую на шее жемчужину, кинула ее на колени безучастной ко всему происходящему Пати. — Это наш свадебный подарок тебе и Ваниваки.

— Если ты знаешь средство остановить их, сейчас самое время им воспользоваться, — без особой надежды произнес Тилорн.

Маути прикинула расстояние до ближайшей лодки негонеро — не более двухсот локтей по прямой.

— Это самое крайнее средство. Выжми из каноэ все что возможно. Пока они поставят парус…

Каноэ стрелой вылетело из протоки и вспенило воды Лурри — тяжелые, темно-серые в тусклом свете хмурого бессолнечного утра. В первые минуты у Тилорна возродилась надежда, что им и впрямь удастся оставить погоню далеко позади, уж очень ходко бежало по мелкой волне их суденышко. Негонеро, однако, действовали столь слаженно и быстро, паруса их лодок так легко взяли ветер, что полторы сотни метров, выигранных беглецами на чистой воде, оказались иллюзорным преимуществом. Быть может, Ваниваки рассуждал здраво, предлагая захватить одну из лодок негонеро? Но с другой стороны, едва ли они, не зная ее особенностей, смогли бы развить на ней такую же скорость, как преследователи. А уж о том, чтобы добраться на подобной скорлупке до острова Спасения, нечего было и мечтать. Тилорн криво усмехнулся: нашел о чем думать перед смертью!..

Бросив весла, Ваниваки поднял со дня каноэ копье. Расстояние, отделявшее их от преследователей, сокращалось с ужасающей быстротой, но пусть негонеро не думают, будто им удастся прирезать его, как глупую черепаху, которой акулы во сне откусывают лапы. Они еще пожалеют, что проявили излишнюю прыть, охотясь за далеко не безопасной дичью!..

— Ну, Маути, если ты не раздумала остановить погоню… — Тилорн вымученно улыбнулся. Ох как не хочется умирать — даже таким ненастным утром первого дня сезона дождей!

— Ты прав, пора, — Маути поглядела на колдуна долгим испытующим взглядом, тряхнула головой и, легко скинув плетеный из травы передник, прыгнула за борт.

Суденышко качнулось, и рванувшемуся было за девушкой Тилорну едва удалось выровнять его. Ваниваки перегнулся за борт, Пати вскочила со своего места на носу каноэ.

Они не были готовы к такому безрассудному, бессмысленному поступку и на мгновение оцепенели. Но еще меньше оказались они подготовленными к тому, что последовало за прыжком девушки. Темные тяжкие волны скрыли Маути, и почти тут же на том самом месте, где она погрузилась в воду, вынырнула громадная серебристо-белая рыбина, размерами не уступавшая каноэ. Всплыв на поверхность и продемонстрировав свою мощь и красу, она ушла под воду и, словно торпеда, устремилась к ближайшей лодке негонеро.

Увидев прямой высокий плавник несущегося прямо на них чудища, преследователи попытались свернуть в сторону, но гигантская акула, не сбавляя скорости, чуть изменила угол атаки и с размаху ударила носом в днище лодки. Послышался треск, гребцы, будто выброшенные из пращи, взлетели в воздух вместе со щепками, обломками весел и обрывками паруса.

— Тану! Тану! Госпожа Рыба! — в ужасе завопили негонеро с соседних лодок, которые с непостижимой быстротой начали разворачиваться, выбрасывая из-под носов покрытые белыми шапками пены буруны.

— О, могучий Тиураол! — в благоговейном трепете прошептал Ваниваки непослушными губами. — Велика сила твоя и непостижимы деяния твои! О, Панакави, Ночной бог! Слава тебе, Испытателю, если по твоей милости свершилось это чудо! О, Мудрый Тунарунг, Отец всего сущего, открой врата лучшего из сотворенных тобой миров для Маутитаранабаки! Отвори их для нее, ибо она достойна более чем кто либо!..

Слушая бормотание юноши, Тилорн тупо наблюдал за тем, как негонеро, забыв о погоне, вылавливают из воды полузахлебнувшихся гребцов с разбитой лодки. Потом, спохватившись, принялся обшаривать взглядом море, но ни Маути, ни акулы не увидел и, бросив парус, раненой птицей забившийся под порывами ветра, начал истово тереть лицо ладонями. В мозгу его вертелась непонятно откуда взявшаяся фраза: «После того, не значит вследствие того…» После чего?.. Вследствие чего?.. Он же собственными глазами видел, как Маути превратилась в акулу! Или не видел?.. Его жена превратилась… Маути из племени почитавших Мать всех акул своей прародительницей… Да пусть они хоть пальму своей праматерью величают! Ведь не значит же это… Всеблагой Тиураол, о чем это он?! Как могла она решиться ради них стать акулой?!

— Ма-у-ти! — закричал он, распрямившись во весь рост и приложив ко рту сложенные рупором ладони. — Мау-ти-и-и!

Он кричал снова и снова, а тем временем Ваниваки, поймав ветер, выровнял каноэ и устремил взгляд на уменьшавшиеся с каждым мгновением лодки негонеро. Путь на Манахаш был свободен, но осознание этого не принесло радости — очень уж высока оказалась цена победы. Слишком высока…

Ветер то стихал, то вновь начинал дуть с прежней силой. Из затянувших небо туч посыпал мелкий унылый дождь. Юноша накрыл плачущую Пати циновкой, мельком подумав, что этой зябко охватившей колени девчонке нечего так уж убиваться, она и знала-то Маути всего ничего. Взглянул на сгорбившегося на корме, закрывшего лицо руками колдуна и, вспомнив, что давно хочет пить, принялся шарить в корзине, разыскивая кувшин с водой.

Сделав пяток глотков, юноша задумался: надо ли сказать похвальное слово и совершить обряд прощания с Маути? Поразмыслив, решил, что нет, пожалуй, прощаться не надо, хотя окончательное решение, конечно же, должен принять Тилорн. Вот только что он может решить, если они даже женаты не были? А может, и правильно, что не были? Колдун он сильный, слов нет, человек хороший… Но разве такой муж нужен был Маутитаранабаки — девушке, чье имя означает «Жемчужина для вождя»? Нет, не такой. Не вождь он. Впрочем, не всем же быть вождями. Но даже не будучи вождем, не будучи ее мужем, как он мог, если, разумеется, любил, не догадаться, что она замыслила? Не почуять неладного? Как позволил ей превратиться в акулу? Да лучше бы он сам…

Ваниваки покосился на Пати и, закусив губу, стал вглядываться в медленно проступавший сквозь завесу дождя берег Манахаша.

Сундук чародея

1

Перечитав заключительные строфы поэмы, Менучер поморщился и отложил в сторону последний листок. Бумага, изготовленная по рецепту, составленному еще Аситахом, была недурна: плотная, белая, не бумага — загляденье. Новый каллиграф, подаренный шаду халисунским послом, тоже потрудился на славу — изысканная вязь саккаремского письма ласкала глаз, а вкус, с которым была прорисована каждая буквица, равно как и твердость руки писавшего, напоминали работу золотых дел мастера. Все было прекрасно, все, за исключением самой поэмы. На этот раз сладкозвучныесоловьи, благоухающие розы, закаты, рассветы и любовные стенания показались Менучеру настолько бледными, фальшивыми и неуклюжими, что оставалось удивляться, как он не заметил этого раньше? Неужели авторский восторг способен до такой степени опьянить человека? Истинно говорят мономатанцы: «Только рожденная тобой мышь может показаться слоном»!

Менучер гадливо поморщился и потянулся к сложенным на низком столике листкам. Рука с хищно скрюченными пальцами на мгновение замерла, и тут венценосный шад Саккарема услышал негромкий стук. Поднял голову и увидел лежащую на полу стрелу.

Криво улыбаясь, он встал с разбросанных по низкому дивану подушек. Подобрал стрелу, мельком подумав, что наконечник хоть и тупой, а отметину на инкрустированном полу все же оставил, и, развернув обмотанное вокруг древка послание, поднес к глазам.

— Ага, любопытно, — пробормотал он себе под нос, мгновенно забывая о неудавшейся поэме. Сложил записку и сунул за широкий шелковый кушак, кинул стрелу в сад, откуда она только что прилетела, и, притворив витражные рамы, трижды позвонил в серебряный колокольчик.

Придворный маг — мудрец и советник — появился так быстро, словно стоял за дверями и ждал, когда шад призовет его пред светлые очи. Это был тщедушный, среднего роста человечек лет сорока с выкаченными рыбьими глазами и огромным клювообразным носом. Этот-то нос, тянувший, казалось, к земле и заставлявший сутулиться своего носителя, вкупе с крупными и длинными, чуть не до колен руками придавали невзрачной фигуре Азерги что-то комическое, однако знавшие советника не понаслышке уверяли, что внешностью тот обладает вовсе не шутовской, а зловещей. Во всяком случае, шуток по этому поводу Менучеру слышать не доводилось, и он замечал, что даже неугомонная уличная ребятня не позволяла себе дерзких выкриков в адрес одетого в черный с серебряным шитьем халат и такой же тюрбан мага.

— Приветствую тебя, венценосный шад! — проговорил Азерги, склоняясь в церемонном поклоне.

Голос у него был сильный, но удивительно скрипучий. На базаре он был бы слышен сквозь любой гвалт, во дворце же подобному карканью было не место, и, обладай таким голосом кто-нибудь другой, Менучер быстро бы с ним распрощался. Однако Азерги был полезен и, что, вероятно, еще важнее, повелитель Саккарема в глубине души побаивался своего советника и вынужден был прощать ему прегрешения значительно более существенные, чем царапающий слух голос.

— На этот раз мне повезло. Тебя не пришлось отрывать от ученых занятий или каких-либо иных важных дел. Похоже, ты сам шел ко мне. С какими же вестями? — Менучер подошел к столу с инкрустированной драгоценными камнями столешнице и запустил руку в вазу с засахаренными фруктами.

— К сожалению, вести, принесенные мной, нельзя назвать радостными или утешительными. Халисунцы совершили очередной набег на твои владения, и, чтобы отогнать их, потребовалась помощь войск, стоящих в Кайване. Пираты разорили одну из деревушек в Белой бухте, а в верхнем течении Сиронга продолжают бесчинствовать разбойники.

— Та-ак… — Менучер круто обернулся и на мгновение встретился глазами с холодным, изучающим взглядом Азерги, который поспешно склонил голову. — Все как обычно. Скорей бы прибыл нардарский конис! Если, отдав ему в жены Дильбэр, удастся обезопасить северо-запад Саккарема, хотя бы одной заботой станет меньше. Впрочем, подозреваю, распутная сестрица еще ухитрится попортить мне кровь.

— Марий Лаур появится в Мельсине со дня на день. Я уже распорядился начать подготовку к торжествам. Кстати, в городе третий день дожидаются аудиенции торговцы из Мономатаны и привезенные ими ткани…

— Пригласи их отобедать со мной. И, кстати, — Менучер голосом выделил это слово и невольно коснулся пальцами пояса, за который была спрятана записка, — почему ты не сообщил мне, что Торгум Хум, вместо того чтобы охранять побережье от пиратских набегов, находится в столице? Почему он взят под стражу и препровожден в дворцовую тюрьму? — Шад вперил в мага гневный немигающий взгляд.

Тонкие губы Азерги зазмеились в улыбке, которую лишь при очень сильном желании можно было назвать подобострастной.

— Венценосный, мысли твои денно и нощно заняты заботами о благе Саккарема. От тебя не ускользает ни одна мелочь, ты ведаешь обо всем, что происходит в стране…

Лицо Менучера исказила гримаса отвращения. Когда Азерги начинал изрекать льстивые слова, шаду казалось, что голос его становился еще противнее, чем обычно, и неизменно возникало чувство, будто маг втайне потешается над своим господином.

— Ты не ответил на мой вопрос! Торгум Хум — один из лучших военачальников моего отца, а ты осмелился арестовать его, даже не известив меня о своем намерении!

— Венценосный шад работал над новой поэмой, и я не посмел отрывать его от возвышенных трудов ради столь очевидного дела, как арест предателя. О том, что береговая охрана несет службу из рук вон плохо, свидетельствуют постоянные нападения пиратов, и одной из причин ее бездействия является, безусловно, неспособность или нежелание Торгума Хума должным образом отправлять свои обязанности. Я давно уже докладывал тебе об этом, о венценосный…

— И я, помнится, запретил тебе трогать Торгума!

— Я свято придерживался твоих указаний, но обстоятельства изменились. Известно ли тебе, мой шад, что в числе заговорщиков, поддерживавших казненного нами в прошлом месяце Бизара, был младший брат Торгума Хума — Тайлар Хум? Причастность его к мятежу подтвердили на пытке несколько злодеев, но он, к несчастью, сумел скрыться. Уж не считаешь ли ты, о солнцеликий, что Торгум ничего не знал о замыслах младшего брата?

— Проклятье! Никто не хочет служить мне верой и правдой! Заговоры плодятся в Саккареме как черви в гнилом мясе! Самые верные, самые лучшие на поверку оказываются ядовитыми гадами, которые, отогревшись на моей груди, готовы вонзить мне в горло свои смертоносные зубы! О Богиня! О Боги-Близнецы, смилуйтесь надо мной! — Менучер схватился за голову и забегал по залу. — Бизар, Ганглас, Тайлар! А теперь еще и Торгум?!. Ведь я помню, как в детстве сидел у него на коленях! Он — опора опор! Нет, не могу поверить! Веди меня к нему! Я хочу сам говорить с ним и собственными глазами убедиться в его измене, собственными ушами услышать изменнические речи!

— Изволь. — Низко кланяясь, Азерги распахнул перед разъяренным шадом резную дверь.

* * *

Маг знал, что легче всего развеять подозрения Менучера, направив их в нужное русло. Чтобы избежать наговоров «доброжелателей», он, подкупив осведомителей шада, передавал ему через них доносы на самого себя и, разумеется, всякий раз без труда доказывал их несостоятельность. Обвинение Торгума было продумано до мелочей, старые пытошные листы с показаниями, нужным образом подобранные и подправленные, дожидались своего часа; прямых и косвенных свидетельств его измены хватало, чтобы послать на плаху не одного, а целую сотню человек. И все же, распахивая перед Менучером бесконечную череду дверей, советник чувствовал легкое беспокойство за исход затеянного дела. Венценосному шаду еще только должно было исполниться тридцать лет, и, несмотря на себялюбие, самоуверенность и чудовищную подозрительность, в нем порой вспыхивала юношеская жажда справедливости, и он, во внезапном озарении, мог единым движением разорвать паутину лжи, старательно и со знанием дела сплетенную Азерги и его помощниками.

Будучи человеком осмотрительным, советник считал, что в данном случае не стоит всецело полагаться на свидетелей, пытошные листы и умение палачей заставить своих подопечных давать нужные показания — уж кто-кто, а Торгум и под пыткой останется Торгумом. Нет, все это годилось для тех, кто помельче и похлипче. Все это еще будет пущено в ход, чтобы уничтожить опору опор, но для начала надобно изловчиться и устроить так, чтобы полководец в разговоре с Менучером сам возбудил гнев и недоверие шада.

Потому-то Менучер, войдя в камеру, увидел Торгума не висящим на дыбе, исполосованным бичами, изрезанным хитрыми пытошными ножичками, истыканным раскаленным железом, а чинно и привольно восседавшим на лавке перед чисто выскобленным столом, на котором стояли кувшин с вином и деревянные блюда с лепешками и фруктами.

— Да продлятся дни венценосного шада! — произнес узник при виде Менучера, поднимаясь со скамьи во весь свой немалый рост. Густой глубокий голос наполнил каменный мешок, и шад припомнил, как этими же словами приветствовал его Торгум перед строем береговой стражи. Вот только салютовал он ему тогда не звоном кандалов, а добрым мечом, о котором уже теперь сложено немало песен и легенд.

— Здравствуй, опора опор. — Менучер огляделся, ища глазами, куда бы сесть, и тут же по знаку Азерги два дюжих тюремщика втащили в камеру высокое кресло, которое держали в застенке специально для подобных случаев. Маг неуловимым движением извлек откуда-то из-за спины золотой стаканчик и поставил перед Менучером. Хотел плеснуть в него из протянутой тюремщиком серебряной фляги, но шад потянулся и сам налил себе вина из стоявшего перед узником глиняного кувшина.

— Не отравой ли тебя мой добрый маг потчует? — Он понюхал вино, пригубил из стаканчика, и тонкие брови его поползли вверх: — «Солнечная лоза» нардарских виноградников? Ей же ей, Азерги, не думал я, что ты балуешь душегубцев лучшим вином из моих погребов!

Стоявший за креслом шада маг пожал плечами, полагая, что, чем меньше он будет говорить, тем лучше. Декорации подобраны с присущей ему скрупулезностью, герои настроены как музыкальные инструменты и, если он хоть сколько-то разбирается в людях, предназначенные им роли сыграют без его помощи.

— Не пристало тебе называть меня душегубцем, венценосный шад! А что до вина, так едва ли я выпил его на твоей службе столько, сколько пролил своей и чужой крови, — спокойно промолвил Торгуй, опускаясь на скамью и придвигая к себе грубую глиняную чашку.

По круглому, перечеркнутому узенькой полоской черных усов лицу шада пробежала тень.

— Ты, верно, догадываешься, что не за верную службу тебя сюда заключили? Да и увидеть тебя я ожидал не вино распивающим, а на дыбе хрипящим — Азерги обычно времени даром не тратит. Ну да оно и к лучшему, что он за тебя пока не взялся. Расскажи, чем тебе служба честная не по душе? Зачем с братом своим и прочими злодеями извести меня задумал? Мало тебе славы, денег? Или дурь на старости лет в голову ударила?

— Поздно мне дурить. Поздно и козни против тебя, венценосный, строить. Не знаю я за собой иной вины, кроме заботы о земле нашей.

— Но брал ведь у пиратов отступное? Брал? Повинись, прощу, со всяким может статься — все мы люди, человеки, — настаивал Менучер.

— Не брал. Не для кого мне казну копить. Всех, кроме брата меньшого, пережил, — сурово ответствовал бывший полководец. — И что со всяким может статься — ложь! С тем, кто честь имеет, — не станется.

— А в заговор честь твоя не помешала вступить? Против меня злоумышлять за бесчестье для себя не почел?

— Клевете веришь, наветы злобные повторяешь, шад. Ни с кем из врагов твоих переписки не вел, слов изменных не говорил. Зря нашептываниям веру даешь, не может столько предателей в стране уродиться, сколько ты за один последний год изыскать сумел. Без смысла головы сечешь, страх и ненависть вокруг себя сеешь. Коли подозреваешь кого — устрой суд прилюдный, а так вот, втихаря, по застенкам пытать — не к лицу тебе. Ты ведь законный владыка земли нашей, не самозванец, не узурпатор, которому каждого шороха страшиться надобно.

— Но-но! Много воли берешь поучать меня! Ты в своих грехах наперед повинись, а потом уж с советами лезь! — прервал его Менучер.

— Не мое дело советы тебе давать, на то у тебя помудрее головы есть. Я молчать привык да дело исполнять. Молчал бы и впредь, так ведь скольких людей ты уже извел! Мореходов опытных осталось — раз-два и обчелся. Командиров воинских вовсе по пальцам перебрать можно. Издали-то не все мне видать было, но после того как дорогой сюда стражей твоих послушал, — волосы дыбом встают. Ужели верно, что «беркутов» ты распустил? Панцирный отряд Гангласовой кавалерии от охраны халисунской границы отрешил?..

— С корнем надо измену рвать, не то сгинет страна! Повинились твои «беркуты» под пыткой, теперь кости их по столбам вдоль Кавирской дороги воронье клюет. Ты не о них, о себе печалься! Докажи, что чист передо мною, а зубы нечего заговаривать!

— Чудно говоришь! Вину доказать можно — на то свидетели есть, улики, ухищрения всякие. А чистоту?..

— Вот и все вы так! Друг за дружку горой, а себя обелить не можете!

— Зачем тужиться, если загодя виновным признан? Доходили до меня слухи, будто в Мельсине ныне за усердную службу и беззаветную верность каленым железом, кнутом да палаческим топором вместо червонного золота жалуют. Не верил, а зря, видно. — Крупное, иссеченное шрамами лицо Торгума, несмотря на горькие слова, слетавшие с губ, не отражало никаких чувств. Бесстрашный воин был скверным царедворцем, но не глупцом и, конечно же знал, какая участь постигла его старых друзей и соратников. Он не надеялся на пощаду и еще меньше рассчитывал, что сумеет убедить шада прекратить кровопролитие, однако сделать такую попытку считал необходимым — если не ради себя, то хотя бы ради страны, рубежи которой оберегал многие годы.

— От кого же слыхал ты, что шад Саккарема злодей-кровопийца? Уж не от брата ли своего Тайлара? — вкрадчиво поинтересовался Менучер. — Или от Бизара и его приспешников?

— До придворных твоих мне дела нет, как нет веры и словам и делам их. Но Ганглас и его панцирная кавалерия столько раз железной стеной вставали перед халисунскими полчищами, жаждущими завладеть богатствами страны нашей, что верю я ему как себе самому. Казнив его, лишил ты армию сердца ее. Крамаль, Фурдак, Лесисах — чем не угодили тебе славные эти хранители границ? Разве тем, что хребты не слишком гибкие имели? — неторопливо ворочая слова, словно тяжкие камни, проговорил старый воин.

— Значит, ты веришь им? Значит, они невиновны, и я казнил их, чтобы утолить свою ненасытную жажду крови? — Менучер стиснул в руке золотой стаканчик, словно намереваясь запустить им в собеседника.

— Хранители границ не могли предать Саккарем, — терпеливо повторил Торгам. — Они не могли сговориться ни с кочевниками из Вечной Степи, ни с халисунцами. Они, как и я, доносили тебе, что войска твои содержатся впроголодь, крепости разрушаются, флот ветшает. Веру предков забыли ради заморских Богов-Близнецов. А налоги по-прежнему год от года растут, народ Саккарема нищает. Эти слова ты называешь изменническими? На торных дорогах и проезжих трактах хозяйничают разбойники-урлаки, при одном упоминании о которых разбегаются отряды посланных тобой стражников. Ибо они голодны, а командуют ими трусы, озабоченные лишь тем, как бы набить собственную мошну. — Торгум поднял седую голову, и впервые в глазах его сверкнуло пламя гнева. — Разве не известно тебе обо всем этом? Почему же называешь ты людей, обратившихся к тебе со словами тревоги и предостережения, предателями и изменниками? Почему пытаешь и рубишь головы тех, кто хочет отвратить тебя от пропасти, в которую катишься ты вместе с благословенным Саккаремом? Видно, и впрямь отвернулась от нас Богиня, коли незрячими стали очи венценосного шада, а уши его не слышат слов правды, не внемлют крикам горя народного.

— Ты лжешь! Ты в лицо мне насмехаешься, проклятый мятежник! — Менучер вскочил на ноги и затрясся, будто в приступе лихорадки. — Не хуже тебя известно мне о бедах родины! Не меньше твоего болит по ней душа моя! Но ведь это твой брат поддерживал Бизара! Это твоя береговая стража позволяет пиратам жечь и грабить приморские деревни и города! Легко обвинять меня, но разве это я упустил эскадру Кривого Меора, когда она оказалась заперта в бухте Лакра? Нет, это ты, ты упустил ее! Ты и твои люди вступили в сговор с кровавым пиратом, дав возможность его кораблям уйти в море! — Шад с размаху швырнул стакан в Торгума, но воин чуть отклонил голову, и золотая посудина смялась, ударившись о каменную стену темницы.

— Корабли береговой стражи проводят больше времени в доках, чем на плаву. Они слишком стары и тихоходны…

— Молчи! Молчи, иначе я собственными руками вырву тебе глаза! Ты получил три прекрасных корабля! Три, и что же? Они сгорели! Сгорели, ни разу не участвовав в бою! И после этого ты смеешь!..

— Мой шад! Нас предали! Я писал тебе… — начал подниматься из-за стола Торгум.

— Да! Да, это было предательство! Я закрывал глаза, я не хотел верить, что ты, ты — опора опор, столько лет служивший моему отцу, мог!.. — В горле Менучера забулькало, и он бросился на пленника, норовя вцепиться ему в лицо скрюченными пальцами. — Твой брат!.. Письмо!..

— Клянусь Богиней, ты не прав! Опомнись! — Торгум отшатнулся от шада. — Я не видел брата уже три года, а писем от него не получал и того больше!

— Врешь! Врешь ты и твоя Богиня! Разве это не она наслала мор на мой народ?! Разве не жрецы Богов-Близнецов пришли нам на помощь в Черный Год?! Азерги! Казнить! Казнить этого мерзавца немедленно! Зови стражу, тюремщиков, палачей! Я хочу видеть, как из груди предателя вырвут его поганое сердце!..

— Мой шад, скоро тебе некого будет звать. От тебя сбегут даже палачи. — Увидев за спиной мага заполнивших коридор стражников, Торгум выхватил из-за пояса Менучера кинжал и по самую крестовину вогнал себе в грудь. — Бедный Саккарем… — прошептал он и стал медленно сползать по стене.

— Отлично, — пробормотал Азерги. — Умение слушать собеседника — редкий дар, и, к счастью, обладают им очень и очень немногие.

2

Никогда прежде Тайлару Хуму не доводилось бывать в дельте Сиронга. Чирахские плавни находились в двух сутках пути от Мельсины, однако комадар северного Саккарема редко бывал на морском побережье и охоте на кабанов предпочитал скачку за волками, которых выслеживали для него специально натасканные беркуты.

После провала заговора Тайлару едва удалось избежать ареста и сам он из охотника превратился в дичь. Мечники столичного «золотого» отряда наемников Менучера перебили и рассеяли прибывших с ним в Мельсину людей и нанесли бывшему комадару десяток неопасных, но болезненных ранений. Потеря крови и невозможность как следует заняться ранами привели к тому, что у Тайлара начался приступ застарелой лихорадки, пережив который, он чувствовал себя слабым и беспомощным как грудной младенец.

В нижнем течении Сиронг замедлял свой бег и разделялся на многочисленные мелководные рукава, теряющиеся в заросших камышом болотах, из-за которых район дельты могучей реки получил название Чирахских плавней. Кое-где среди них ютились маленькие деревеньки рыбаков и охотников, а на северо-восточном крае располагалась сама Чираха — город, славившийся производством бумаги и лакровой ткани, получаемой из выделанных особым образом волокон тростника. В Чираху-то и направлялся опальный комадар, рассчитывая подлечиться там и нанять лодку, которая доставит его в северную часть Саккарема, где верные люди ждут лишь сигнала, чтобы выступить против ненавистного шада-разорителя.

Пробираясь между густых переплетений осоки и тростника, Тайлар то и дело мысленно возвращался к событиям последних дней. Бизар — начальник мельсинского порта и таможенной службы — в стремлении избежать гражданской войны запретил участникам заговора стягивать верные им войска к столице, и группа сопровождавших комадара телохранителей была чуть не полностью уничтожена, едва успев войти в северные ворота. Та же участь постигла охрану Гангласа и других мятежных военачальников — дворцовый переворот не удался, и теперь следовало ожидать, что весь Саккарем будет залит кровью заговорщиков и тех, кого Менучер заподозрит в сочувствии им. Надо думать, за его собственную голову — а может, и за голову Торгума — уже назначена крупная награда: проклятый колдун Азерги не упустит случая разделаться со всеми, кто поддерживает древнюю веру. Бойня у северных ворот навела Тайлара на мысль, что заговор был раскрыт именно благодаря волхвованиям гнусного чернокнижника — подозревать кого-то из соратников не было никаких оснований: о замыслах мятежников знали лишь вернейшие из верных. Теперь же, припоминая характер переписки с Бизаром, он начинал склоняться к тому, что заговор был не просто раскрыт придворным магом, но им же скорее всего и задуман, чтобы одним махом избавиться ото всех инакомыслящих, способных повести за собой ограбленный и обездоленный саккаремский люд.

Замысел Бизара умертвить шада и выбрать на совете военачальников нового властителя Саккарема был, безусловно, хорош, но их должно было сразу же насторожить нежелание начальника мельсинского порта стягивать к столице войска. Хотя тогда еще никто из заговорщиков не знал, насколько вырос за последние месяцы отряд «золотых», превратившийся в настоящую армию. Не знал об этом, по-видимому, и сам Бизар, а значит, быть могло только одно — кто-то сознательно вводил его в заблуждение и использовал в своих целях. Конечно же, это не Менучер, вспыльчивость и непоследовательность которого, равно как и неумение довести до конца ни одно начатое дело, были хорошо известны. А вот Азерги, тенью стоявший за спиной шада все семь лет его правления, вполне мог соорудить столь хитроумную ловушку…

С громким криком из камышей поднялась стая чирков, и Тайлар замер как вкопанный. Стена ивняка, «лисьих хвостов» и бумажного тростника высотой в два человеческих роста со всех сторон окружала протоптанную зверьем тропинку, так что уже в нескольких шагах ничего нельзя было разглядеть, но птицы встревожились явно не зря. Комадар полагал, что находится неподалеку от окраин Чирахи, и, не надеясь, что ему удастся войти в город, не встретив никого на пути, все же истово молил Богиню избавить его от столкновения с охотниками, рыбаками или резчиками тростника. Изрубленная кольчуга, длинный меч и даже сапоги с металлическими, заменявшими поножи пластинами выдавали его принадлежность к воинскому сословию, а посланцы Азерги, верно, еще третьего дня принесли в Чираху известие о неудавшемся заговоре.

— Да благословит твой путь Богиня!

Комадар успел до половины обнажить меч, прежде чем осознал, что голос принадлежит ребенку или девушке.

— Щит Богини да прикроет тебя от стрел беды! — буркнул он, внимательно вглядываясь в заросли тростника. — Не бойся, я не урлак. Покажись, и, клянусь Кровью и Сталью, тебе не будет от меня никакого вреда.

Одна из кочек шевельнулась, и прямо на глазах Тайлара превратилась в крохотную девчонку. Похожее на мешок с дырками для рук и головы платье из грубо выделанного лакра и кусок такой же ткани на волосах незнакомки делали ее похожей на огородное пугало, однако в руках она сжимала самый что ни на есть взаправдашний, взведенный самострел. Девчонке было лет тринадцать, и в глазах ее читалось, скорее, любопытство, чем страх; но самострел, заряженный смертоносным бронзовым болтом, заставил комадара подавить улыбку и поднять руки, демонстрируя открытые ладони.

— Я слышал, что в Вечной Степи есть племена, где женщины воюют, а мужчины пасут скот и следят за хозяйством. Неужто и чирахские девы сменили ткацкие станки на копья и арбалеты?

Девчонка смущенно улыбнулась, но самострела не опустила.

— В плавнях можно встретить и волка, и камышового кота, и кабана. Дядя, правда, говорит, что злой человек хуже любого зверя. Вредит больше, а взять с него нечего: ни шкура, ни мясо в хозяйстве не сгодятся.

— Разумно, — с усмешкой подтвердил Тайлар. — Я служу в отряде «барсов», и этим мое сходство с хищниками ограничивается. К тому же ты видишь, я ранен и нуждаюсь в помощи лекаря. Покажи мне кратчайший путь в Чираху, и я найду, чем тебя отблагодарить.

Ярко голубые глаза девчонки скользнули по мужественному лицу бывшего комадара, отметили короткую стрижку, отделанные драгоценными каменьями ножны и рукоять меча и задержались на золотой пряжке в виде распластавшегося в стремительном прыжке барса, украшавшей потертую кожаную перевязь.

— Похоже, ты действительно «барс». Но, если не ошибаюсь, твоя часть следит за порядком в северном Саккареме, а у нас… — В глазах ее мелькнул испуг, и она тревожно оглянулась, словно высматривая путь к бегству.

«Догадалась», — понял Тайлар и заставил себя улыбнуться как можно беззаботнее.

— Да, я именно тот, о ком ты подумала. Однако что тебе за дело до возникших у нас с Менучером разногласиях? Укажи мне путь в Чираху, поменьше болтай о нашей встрече в городе, и Богиня благословит тебя за помощь страждущему, — произнес он, смягчая голос, как делал всегда, разговаривая с детьми, женщинами и животными.

— Богиня-то, может, и благословит, а жрецы Богов-Близнецов наверняка проклянут, — девчонка лукаво улыбнулась, обнажив ряд мелких, ровных как на подбор зубов. — Ну да ладно, назвался беркутом, изволь лететь. По этой тропке ступай, а я следом пойду, укажу, где свернуть.

Присказки про беркута Тайлар не понял, но решил не переспрашивать. Ступив на тропинку, сделал несколько шагов вперед, и хотя движения за спиной не услышал, безошибочное чутье подсказало: девчонка тут, идет следом. Сознание, что в спину ему нацелен взведенный самострел, действовало угнетающе, однако ничего странного в поведении девчонки не было. С тех пор как по дорогам «счастливого» Саккарема стали безбоязненно бродить шайки урлаков, на побережье начали вовсю шалить пираты, а западные и восточные соседи, подобно крысам, принялись отгрызать от страны кусок за куском, иного отношения ко встреченному в безлюдном месте незнакомцу нечего было и ожидать.

— Неужто мужиков в роду нет, некому, кроме тебя, на охоту ходить? — спросил чуть погодя бывший комадар.

— Да я и не на охоту вовсе шла, а за травами. Уток лучше у чистой воды стрелять, в заводях южных, в затонах. Там же мы и рыбу острожим, и лягушек ловим.

— Так ты что ж, девка, травница?

— Учусь помаленьку.

— Здорово! Может, ты меня прямо к бабуле своей и сведешь, к той, что травы ведает и кровь заговаривает? — обрадовался Тайлар, подумав, что какие-нибудь укрепляющие отвары ему бы не помешали, но еще важнее, что травники, лекари и знахари, как и жрецы Богини, никогда не выдадут обратившегося за помощью человека. Отказа в помощи страждущим, а тем паче выдачу их преследователям Богиня не прощает.

— Во-первых, не бабуля меня учит, а муж ученый, достославный Зелхат Мельсинский. А во-вторых, он-то тебя, кем бы ты ни был, приютит, да захочу ли я его седую многомудрую голову под топор из-за тебя подводить?

— Погоди-ка! Так тебя что же, сам Зелхат лекарскому искусству обучает? Тот, которого Менучер, став шадом, из столицы выслал? Уж не родственницей ли ты ему приходишься?

— Соседкой.

— А-а-а… К ссыльному Зелхату меня и правда вести не стоит. Неровен час пронюхают «золотые» либо еще кто прознает, что за гостя старик выхаживает. Его-то голова подороже дюжины таких, как моя, стоить будет.

— Куда ж мне тогда тебя вести? — озадаченно спросила девчонка. — На постоялом дворе «золотых» полно, из столицы понаехавших, да и по городу они третий день туда-сюда шастают, что-то вынюхивают.

— К себе веди, пусть родичи схоронят. Внакладе не останутся. Видала камушки на ножнах? Такие в Самоцветных горах не всякий год находят. — Он остановился, чтобы девчонка могла по достоинству оценить редкостной красоты драгоценные камни, но та, не обращая на них внимания, мотнула головой, указывая на открывшуюся среди стены тростника полянку.

— Садись, перекусим. Во-он за теми кустами в протоке вода сладкая, сюда зверье на водопой издалека ходит.

Вода в самом деле оказалась на редкость вкусной, и следов натоптано было немало, так что, опускаясь на мягкую густую траву рядом с девчонкой, Тайлар подивился, как это она не боится бродить здесь одна. Попутчица его, развязав между тем холщовую суму, извлекла из-под вороха трав и кореньев чистую тряпицу, в которую были завернуты половина лепешки, сушеный инжир и чернослив.

— Угощайся, «барс», когда-то тебе еще перекусить придется.

Бывший комадар без церемоний засунул в рот кусок лепешки и щелкнул ногтем по крупному рубину, сияющему около устья ножен:

— Ну, откажется разве родитель твой от такого камушка? Мне бы денек-другой старые хвори подлечить, дать свежим царапинам затянуться, лодку раздобыть, и следа моего в Чирахе не сыщешь.

— Нету у меня ни отца, ни матери. Померли в Черный Год, во время великого мора, когда прежний шад преставился, — сухо сказала девчонка и склонила голову, будто к чему-то прислушиваясь. — Живу я у тети с дядей, а тот хоть и отцов брат, жесток и скуп без меры. Ему доверять нельзя, он прежде тебе спящему за камешки эти глотку перережет, потом труп оберет и «золотым» сволочет, чтобы еще и награду за твою голову получить.

— Ого! Изрядные мерзавцы, выходит, в родне-то у тебя…

— Не говори так, не бери греха на душу. Пусть прольется дождь им под ноги и живут они в мире. Я не хотела осуждать их, сказала, как оно на самом деле есть. И ненавидеть их не за что. Разве можно ненавидеть ветер — за то, что ломает он деревья, или огонь — за то, что сжигает без разбору поленья и древние свитки? Такие они есть, такими создала их Богиня, и значит, был на то ее промысел.

Тайлар перестал жевать и во все глаза уставился на попутчицу. За свои двадцать семь лет он участвовал в полусотне схваток и успел навидаться всякого, но слова девчонки изрядно озадачили его. Выражение лица ее оставалось по-прежнему мягким, губы сохраняли детскую припухлость, но в глазах стыла такая печаль, что он понял: она не шутит и не сгущает красок, оценивая родичей. Немало, верно, пришлось ей от них натерпеться и немалой мудростью наделила ее Богиня, если вместо ненависти испытывает сострадание к обидчикам своим.

— Что смотришь? На мне дорогих каменьев нет, любоваться нечем. Вставай, уходить надо. Как бы сюда клыкач не пожаловал!

Девчонка во мгновение ока перекинула через плечо суму, подхватила самострел и тенью скользнула в тростниковую чащу. Тайлар неторопливо поднялся с земли, отряхнул измазанные засохшим илом и глиной штаны, поправил перевязь, прислушиваясь ко встревожившим его спутницу звукам, и тут из ивняка, за которым он совсем недавно пил воду, вынырнула огромная серо-бурая туша. Появление кабана было столь неожиданным и бесшумным, что бывший комадар на миг опешил и замешкался, прежде чем шмыгнуть в спасительные тростниковые заросли.

Маленькие малиновые глазки кабана гневно сверкнули, щетина на холке встала дыбом и, издав похожее на рычание хрюканье, он ринулся на человека.

Тайлар прыгнул в сторону, спасаясь от изогнутых, похожих на трехгранные кинжалы клыков, воинственно торчащих из нижней челюсти зверя, и рванул из ножен меч.

— Мало мне венценосного хряка, так на меня еще и дикий клыки вострит! — пробормотал он, делая длинный выпад. Тайлар целился в грудь кабана, рассчитывая, что новый стремительный рывок зверя сослужит ему добрую службу, но раненая рука дрогнула, лезвие меча лишь скользнуло по твердой щетине. Клинок пронзил воздух, комадара развернуло и бросило на колени.

Кабан издал яростный рев и вновь бросился в атаку.

Выставленный Тайларом меч отлетел в сторону, бок обожгло нестерпимой болью, послышался треск рвущейся кольчуги, и, теряя сознание, комадар увидел, как тяжелый арбалетный болт погружается в горло топчущей его твари.

3

Тронный зал был переполнен. Пребывая в уверенности, что саккаремские вельможи, памятуя полугодовой давности расправу над заговорщиками, не рискнут или не пожелают приехать в Мельсину, Менучер распорядился пригласить на свадьбу своей сестры не только послов соседних держав, но и торговых гостей, оказавшихся в это время в столице. Вопреки ожиданиям шада, саккаремская знать, к немалой его радости и удивлению, вовсе не собиралась отсиживаться по домам и заявилась в Мельсину вместе со слугами и домочадцами, заполнив отведенные гостям флигели дворца и все постоялые дворы столицы. Удостоившиеся небывалой чести купцы из Нарлака, Галирада, Аррантиады и Мономатаны, не говоря уже о торговцах из Вечной Степи и Халисуна, вырядившись в одежды, великолепием своим превзошедшие наряд самого шада, затопили галереи и балконы тронного зала, и даже старый ворчун Дукол — старший герольд Саккарема — вынужден был признать, что такого многолюдного собрания разодетой в пух и прах публики стены этого дворца не видали со дня свадьбы отца Менучера — Иль Харзака.

— Истинно, истинно наш венценосный шад превзошел своим величием всех прежних правителей Саккарема! — раболепно подтвердил стоящий подле престарелого герольда Захраб — личный секретарь Менучера, занявший этот ответственный пост сразу же после расправы с заговорщиками.

— Народу собралось изрядно, и пышностью одеяний сборище это в самом деле затмевает все виденное мною когда-либо, — сварливо отозвался Дукол, недружелюбно поглядывая на секретаря. — Однако назови мне хотя бы одного из присутствующих, чье имя пользуется любовью и уважением саккаремцев. Кто из них прославился на поле брани или совершил что-либо, достойное упоминания в летописях?

— Наш венценосный шад печется о благе народа, он избегает войн, а коль нету сражений, нет на слуху и имен славных воителей, — нехотя отозвался секретарь, начиная уже жалеть, что вступил в разговор со старым брюзгой.

— Каждый кто хочет отщипывает от Саккарема приглянувшийся ему кус, а наш венценосный избегает войн. Нечего сказать, похвальное миролюбие! У трона Иль Харзака народу толпилось поменьше, но имена его приближенных и по сей день чтят и любят все честные саккаремцы. Этим людям не надо было рядиться в шелка и бархат, увешивать себя с ног до головы драгоценными безделушками — их и без того узнавали и во дворце, и на улице, и в хижине землепашца.

Секретарь попытался отодвинуться подальше от герольда: еще немного, и старый дурак начнет восхвалять сосланных, замученных и казненных — всех, кто сумел чем-то не угодить Менучеру, — и добром его болтовня не кончится. Скверные кончины прежних секретарей шада служили нынешнему постоянным напоминанием о том, сколь преходящи земные блага, и о том, что надобно внимательнейшим образом следать не только за своим языком, но и за языком собеседника, однако придворные стояли плотной стеной и деться от умалишенного старика было решительно некуда.

— Вся эта разряженная публика напоминает мне не то бабочек-однодневок, не то помойных мух, и нет среди них ни одной осы с острым жалом. Придет срок и паук Азерги высосет их кровь, оборвет крылышки и выбросит пустые шкурки. Наш добрый шад помог ему уничтожить ос, и да спасет его Богиня, когда он останется один на один с пауком-магом.

Теперь уже все окружавшие Дукола придворные начали испуганно переглядываться и пятиться от зловещего старикана, и неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы вплывший в зал церемониймейстер громогласно не возвестил:

— Конис Нардара Марий Лаур!

Одинокий сереброголосый горн коротко пропел нардарское воинское приветствие, и в зал упругой походкой, по-кавалерийски косолапя, вошел высокий широкоплечий мужчина лет тридцати пяти. Энергичное загорелое лицо с прямым носом, высоким широким лбом и плотно сжатыми губами было хорошо знакомо каждому из присутствующих: крупные серебряные монеты с профилем Мария печатались в Нардаре уже больше пяти лет, и высокое содержание в них драгоценного металла служило лучшей рекомендацией правителю небольшого государства, который тщательно следил за качеством денег, выпускаемых его монетными мастерскими.

Династия Лауров уже несколько поколений чеканила монеты, которыми охотно пользовались во многих странах, и нет ничего удивительного, что со временем их стали называть «лаурами». Залежи серебра, столетия назад обнаруженные в отрогах Самоцветных гор на территории Нардара, несмотря на интенсивные разработки, не скудели, и это позволяло конисам не увеличивать процента лигатуры в монетах. В отличие от Саккарема, главным богатством которого являлись плодороднейшие земли, основным источником дохода нардарцев были серебряные рудники, которые, как водится, принесли им и неприятности в лице алчных соседей. Велиморцы, халисунцы и саккаремцы не раз вторгались в Нардар, но труднопроходимые горные тропы надежно защищали лучники, пращники и арбалетчики, а на равнинах захватчиков встречала тяжеловооруженная конница кониса, снискавшая славу непобедимой и всесокрушающей.

Вид шестерых сопровождавших Мария Лаура мужчин подтверждал заслуженную нардарцами репутацию отважных и сильных бойцов. Рослые, великолепно сложенные воины с выгоревшими бровями и коротко остриженными волосами, в простых кафтанах из бежевой замши и высоких сапогах со шпорами разительно отличались от щеголявших изысканными туалетами придворных шада, явно злоупотреблявших белилами и румянами. Появление прокаленных солнцем, выдубленных дождями и только что не вонявших лошадиным потом нардарцев вызвало оживленный ропот среди саккаремских дам. Зашелестели дружно заработавшие веера, послышались восторженные восклицания и томные вздохи, способные растрогать даже сердца каменных истуканов, поддерживавших высокий сводчатый потолок тронного зала.

— Брат мой Марий! Я и мои подданные рады приветствовать тебя в счастливом Саккареме… — начал приветственную речь шад, когда нардарцы остановились, согласно этикету, в десяти шагах от трона.

Из всех присутствующих наименее внимательной слушательницей Менучера была, без сомнения, виновница торжества — шаддаат Дильбэр — двадцатидвухлетняя сестра шада, невеста Мария Лаура.

Статная, крепко сбитая, с густыми иссиня-черными волосами, уложенными в затейливую высокую прическу, вынуждавшую ее держать голову гордо поднятой, так что все могли любоваться сильной длинной шеей, она казалась самым высокомерным и неприступным существом в зале, однако ни об одной из придворных дам, служанок или рабынь не ходило такого количества сплетен, причем сплетни эти были самого непристойного и скандального характера. Не питая особой любви к брату, она не слишком заботилась как о его, так и о собственной репутации и дарила своим вниманием молодых придворных, стражников, слуг и рабов, не делая между ними особого различия. Запертая Менучером в четырех стенах, шаддаат развлекалась как могла, отдавая предпочтение нардарским винам и рослым мужчинам, но ни первые, ни последние не могли заполнить ее досуга, и, пресытившись ими, Дильбэр, используя подкуп и женские чары, время от времени предпринимала строго запрещенные братом вылазки в Мельсину, заканчивавшиеся обычно грандиозным скандалом.

Последней каплей, переполнившей чашу терпения венценосного шада и вынудившей его поспешить с сестриным замужеством, была потасовка, затеянная блистательной шаддаат в «Старом моряке». Таверна эта, расположенная в пятистах шагах от портовых складов, пользовалась дурной славой даже среди матросов, что нисколько не смутило забредшую туда Дильбэр и не помешало ей затеять свару с мономатанской потаскухой, ублажавшей подгулявших мореходов всевозможными способами, из которых самым безобидным были непристойные пляски, исполняемые ею, надобно признать, с большим мастерством. Хлебнув скверного рому, сиятельная шаддаат решила доказать, что пляшет ничуть не хуже чернокожей девки, и, несмотря на уговоры наперсниц, сплясала-таки на скрипучем столе зажигательный «хай-варак», после чего разгневанная мономатанка, отстаивая «честь мундира», состоявшего из нескольких ниток поддельного жемчуга, взялась наказать невесть откуда взявшуюся гостью и соперницу. Доподлинно неизвестно, кто из этих достойных дам вырвал друг у друга больше волосьев, но драка их, подобно искре огня, попавшей в кучу сушняка, вызвала настоящий пожар. Безумие охватило всю таверну, и появившийся патруль «золотых» вынужден был применить мечи, дабы успокоить три десятка не на шутку разошедшихся моряков. Пенители моря взялись за кортики и палаши, а прекрасную шаддаат так разъярило появление незваных миротворцев, грозивших испортить только что начавшееся веселье, что она собственноручно прирезала начальника патруля и сильно попортила шкуры трем его подчиненным. С детства обученная владеть всеми видами оружия, Дильбэр могла бы учинить еще худшее избиение наемников, которых, как и большинство саккаремцев, терпеть не могла, но на счастье «золотых» внимание ее привлек случившийся поблизости смазливый купец из Шо-Ситайна, и в разгар побоища она уединилась с ним в одной из комнат для постояльцев, выкинув оттуда предварительно двух контрабандистов с подружками.

Менучеру с большим трудом удалось унять разразившийся скандал, и он сделал все возможное, чтобы ускорить замужество сестры, которую собирался выдать замуж после собственной свадьбы. Сама Дильбэр относилась к идее замужества с прохладцей, но, увидев жениха, ощутила знакомое волнение в крови и с этого момента обращала весьма мало внимания на брата и, разумеется, не слышала ни слова из его проникновенной, трогательной до слез речи, густо уснащенной стишатами собственного изготовления.

К нардарскому конису, впрочем, были прикованы не только глаза невесты, но и большинства присутствовавших в зале гостей. От союза Дильбэр с Марием Лауром зависела безопасность всего северо-западного Саккарема; кроме того, купцы рассчитывали на оживление торговли как с Нардаром, так и с Велимором, путь к Южным Вратам которого проходил через охраняемые нардарцами ущелья и долины. Помимо этого, ходили упорные слухи, что Менучер намерен, заручившись поддержкой Мария, двинуть наконец войска на Халисун и отобрать земли, захваченные западными соседями в результате бесконечных пограничных стычек.

Азерги, как и все прочие с любопытством разглядывавшийкониса, знал, что надеждам на поддержку нардарской тяжелой кавалерии сбыться не суждено. Не имея на то веских причин, Марий Лаур не бросит своих людей в мясорубку пограничных боев, испокон веку затеваемых могущественными соседями. Значительно больше маг рассчитывал на то, что ему удастся навербовать наемников в Велиморе, чем он и собирался заняться, как только брачный договор будет подписан. Уже сейчас кормившихся из его рук «золотых» хватило бы, чтобы завладеть Мельсиной и скинуть придурковатого шада-стихоплета с престола, но удержать в повиновении весь Саккарем имевшимся в распоряжении Азерги заморским наемникам было явно не по силам. Велиморские мечники и копейщики — вот ключ к власти, и Марий Лаур, не сознавая того, должен был помочь ему этим ключом завладеть. Судьба, однако, распорядилась так, что нардарский конис еще до свадьбы оказал Азерги совершенно неожиданную и поистине неоценимую услугу.

Прислав щедрые дары Менучеру и Дильбэр, сиятельный жених не обошел своим вниманием и придворного мага. От лица кониса ему был вручен небольшой тюк, в котором оказалась потрепанная кожаная сумка, при виде которой шад презрительно поджал губы, шаддаат недоумевающе пожала великолепными плечами, а у Азерги сладко заныло сердце. Сумка Аситаха, мага и советника Иль Харзака, была хорошо памятна ему, и бессонную ночь, проведенную за чтением содержащихся в ней дневников своего предшественника, Азерги готов был считать едва ли не самой счастливой в жизни.

Из зашифрованных и потому недоступных непосвященным записей Аситаха следовало, что сундук мага, с которым тот не расставался даже во время путешествий, будет после смерти владельца надежно схоронен в Нардарском замке его помощницей — старухой Зильгар. Не было сомнений, что указания Аситаха были свято выполнены и сундук с волшебными атрибутами немыслимой мощи в целости и сохранности дожидается нового хозяина. Разумеется, надо будет еще отыскать девицу, обладающую кое-какими способностями, необходимыми, чтобы найти и открыть заветный сундук, но это, принимая во внимание расторопность Фарафангала, не должно вызвать особых затруднений…

— Глубоко чтимый брат мой, Менучер, венценосная шаддаат… — звучным голосом начал ответную речь Марий Лаур.

Азерги покосился на Дильбэр, с вожделением пожиравшую глазами могучую фигуру нардарского кониса, перевел взгляд на Менучера, лениво поглаживавшего золоченый подлокотник трона, и вновь устремил испытующий взор на Мария. Конес слыл человеком образованным, но вряд ли мог разобрать что-либо в дневниках мага, семь лет назад отправившегося с посольством в Велимор и скоропостижно скончавшегося близ Нардарского замка. Знал ли Марий, какую ценность представляет для Азерги сундук покойного чародея? Догадывался ли, какую услугу оказал ему, передавая сумку Аситаха, или считал это ничего не значащей любезностью, простым знаком внимания, который не вредно оказать советнику венценосного шурина? Азерги не был склонен верить в случайные совпадения и не считал, что флюгер или стрелка компаса повинуются божественной воле, однако в том, что сумка Аситаха оказалась в его руках именно тогда, когда он собирался приступить к переговорам с велиморцами, трудно было не узреть перста Судьбы. Похоже, Боги-Близнецы недвусмысленно советуют ему возглавить, подобно тому, как некогда это сделал Аситах, отправляющееся в Велимор посольство и по дороге завладеть сундуком предшественника, со смертью которого в Саккареме начались великие перемены.

Маг издал похожий на блеяние смешок и радостно потер крупные ладони. Мысль о том, что «счастливым» саккаремцам до сих пор невдомек, кому же они обязаны этими переменами, доставляла ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Посмотрим, что-то они запоют, когда он завладеет сундуком Аситаха и встанет во главе наемных велиморских ратей…

4

Храм Богини Милосердной был самым древним из всех мельсинских святилищ. Расположенный в старой части столицы, где обитала преимущественно беднота, он редко удостаивался посещения знати, и пожертвований прихожан едва хватало, чтобы прокормить немногочисленных храмовых жрецов. Приземистое здание, сложенное из источенного непогодой известняка, год от года ветшало: практичные приверженцы древней религии предпочитали посещать храмы Богини Плодоносной, Богини Победительницы, Утешительницы вдов, Богини, руку над морем простершей, — исконной покровительницы моряков и путешественников. О Богине Милосердной жители столицы, а тем паче приезжие вспоминали не часто, и еще реже находились у взывающих о милосердии деньги, чтобы почтить ее достойными дарами. Это, впрочем, не особенно огорчало Ракобса — настоятеля храма, столь богатого годами, что прихожанам он казался ровесником самого здания.

«Родина наша переживает трудные времена, и если нищает и бедствует саккаремский люд, наивно надеяться на процветание храма его Богини», — говорил он, слыша ропот жрецов, жалующихся на забвение и скудость, из-за которых приходилось порой отказываться от проведения иных обрядов.

Когда-то вдохновенные речи святого отца собирали в стенах храма немалую паству, но время пламенных пророков миновало, и Ракобс все чаще предоставлял возможность говорить от своего имени молодым жрецам. Силы уходили из его дряхлого тела, и теперь большую часть дня он проводил в келье, разбирая свитки, необходимые для завершения работы над начатой им еще в юности «Истории Саккарема». Младшие жрецы редко беспокоили настоятеля — возникавшие в течение дня вопросы обсуждались на вечерней трапезе, и Ракобс был несколько удивлен, когда полог, заменявший дверь, приподнялся и в его келью с поклонами вошли вечно соперничающие между собой Бейраф и Манунг.

— Святой отец, прости за неурочное вторжение, но сил терпеть своеволие Бейрафа больше нет! — выпалил Манунг с порога. — Он подменил камень, венчавший диадему Богини!

Настоятель отложил пожелтелый свиток и, щуря глаза, уставшие разбирать полустертый текст плохо сохранившейся рукописи, поднял их на вошедших. Манунг — медлительный и невозмутимый обычно, напоминавший этакого ленивого деревенского увальня, был чрезвычайно возбужден. Круглое лицо его было покрыто пятнами румянца, руки сжаты в кулаки, которые он, казалось, готов вот-вот пустить в ход, чтобы образумить Бейрафа. Тот, будучи нервным и суетливым молодым человеком, хранил на этот раз несвойственное ему спокойствие. Подвижное лицо родившегося и все детство проведшего на городском дне жреца хранило выражение оскорбленной добродетели, способное развеселить всякого, хоть немного знавшего не слишком-то щепетильного во многих отношениях юношу, благодаря предприимчивости которого даже в самые скверные времена храмовая братия не ложилась спать, не утолив голод хотя бы куском черствой лепешки, а жажду — глотком дешевого вина.

— Отец мой, я сделал то, что подсказали мне любовь и почитание Богини, — невозмутимо ответствовал он, опускаясь на пятки перед низким столиком Ракобса. — Прощелыга Фарафангал надумал — по распоряжению безбожного мага Азерги, разумеется, — провести перед очами Богини приготовленных для торгов рабынь. Делает он это, как я подозреваю, с тайным умыслом, надеясь отыскать среди них деву, обладающую божественной силой, дарованной ей Милосердной Хозяйкой Вселенной.

Настоятель кивнул, давая понять, что намерения Фарафангала не являются для него секретом.

— Будь моя воля, я бы запретил этому святотатцу входить в храм, но у нас нет дверей, которые можно было бы запереть. Да и не спасли бы они от произвола шадского советника, который сам отменяет и устанавливает законы во всем многострадальном Саккареме…

— Великое кощунство запретить вход в обиталище Богини Милосердной кому бы то ни было! Грешник и праведник, злодей и благодетель, свободный и раб, ребенок, мать семейства и последняя портовая шлюха вольны припасть к стопам Богини и молить ее о сострадании на любом языке! — гневно пробасил Манунг и под спокойным взором настоятеля тоже присел на плетеный коврик перед столиком со свитками.

— Одно дело припасть к стопам, и совсем иное — воспользоваться милостью Богини для своих черных дел! Кто не знает, что Азерги всемерно способствует насаждению заморской ереси в Саккареме и что именно его радением землю нашу поганят вместилища греха, именуемые храмами Богов-Близнецов? — огрызнулся Бейраф. — Злодей, став тенью венценосного шада, уничтожает не только лучших людей Саккарема, но и веру отцов и матерей наших, дабы мерзостное лжеучение заглушило добрые ростки, с таким трудом взращенные нами! Потворствовать его замыслам — значит соучаствовать в великом, величайшем грехе, но делать это в храме Богини!..

— Да ты попусту-то не болтай! Ты дело говори! Про то, как рубин подменил! — прервал начавшего кипятиться Бейрафа потерявший терпение Манунг.

— А что тут долго говорить? — развел тот руками. — Только свет чудесного лала способен указать на деву, обладающую божественной силой. Вот и решил я, что если дева эта должна послужить злодейским замыслам Азерги, так лучше, чтобы дар ее навсегда был скрыт от людей. Сехитхав-стеклодув за ночь сделал мне грубое подобие чудесного лала и я вставил его в диадему Богини, да простит она мне грех этот, на место настоящего камня. Цветная стекляшка не вспыхнет пророческим огнем, окажись перед ней даже целая армия взысканных даром Богини дев, а чудесный лал я спрятал в тайнике за алтарем, где храним мы благовония и праздничные облачения.

— Святой отец, ты видишь? Ты слышишь? Это ли не святотатство? Это ли не кощунство?! — потрясая над головой стиснутыми кулаками, заголосил Манунг. — Вразуми пустоголового брата моего по вере! Образумь его!

— Неуемное рвение так же вредно, как излишняя медлительность, дети мои, — произнес настоятель со светлой старческой улыбкой на бескровных губах. — Ратуя за Богиню и землю нашу, вы дали волю чувствам и забыли, что «все будет так, как должно быть, даже если будет иначе». Зачем ругаешь ты чужую веру и служителей ее? Мы любим и чтим Великую и Вечную Богиню, которая аррантам представляется Морским Старцем, а жрецам острова Толми — Богами-Близнецами. Но разве важен образ, в котором предстает она людям? На каком бы языке дети ни призывали свою мать, разве не одни и те же чувства испытывают они к ней, а она к ним? Разве в Черный Год не служители Богов-Близнецов пришли к нам на помощь? Бок о бок с нами боролись они со страшным мором и умирали, безвестные, вместе со жрецами Богини и детьми ее. Помни же добро и не мерь всех иноверцев одной мерой, ибо тем унижаешь себя, а не их…

— Истинную правду говоришь ты, отец мой, — воспользовавшись паузой в речи настоятеля, промолвил Бейраф. — Но можем ли мы ждать чего-то хорошего от Азерги? Он погубил Иль Харзака, советника его Аситаха и направил Менучера на путь зла. Поговаривают, что и мор, обрушившийся на Саккарем, вызван был его злобными чарами… Так неужели мы поможем ему?..

Взгляд настоятеля был таким ласковым и всепонимающим, что Бейраф, внезапно устыдившись своей напористости, умолк, а старик продолжал как ни в чем не бывало:

— Каждому воздастся и воздается по вере его. Жажда власти завела Азерги столь далеко, что средства, которыми он пользуется, давно опорочили цель, к которой он стремится. Уничижая нашу веру, он оскорбил своих собственных Богов-Близнецов, и годами насаждаемое им зачахнет в одночасье. Имейте терпение. Пусть наш храм сослужит ему службу, которой ждет советник шада. Пусть Азерги отыщет взысканную даром Богини деву — выиграв очередную битву, он проиграет войну. Нельзя обращаться за помощью к божеству, презираемому и оскорбляемому тобой.

— Как! Ты хочешь, чтобы я вернул на место чудесный лал!? — прервал настоятеля Бейраф.

— Нет. В этом нет нужды…

— Святой отец! Неужели ты позволишь!.. — рявкнул вконец сбитый с толку Манунг.

— Чудесный рубин, некогда сиявший в диадеме Богини, давным-давно вместе с другими храмовыми сокровищами продан купцам из Аррантиады. Это произошло, когда после нескольких неурожайных лет народ Саккарема умирал от голода и молитвы храмовой братии ничем не могли облегчить его участь. Проникавшие в храм грабители похитили из диадемы Богини уже две или три цветные стекляшки, и, если не ошибаюсь, спрятанный тобой в тайнике «чудесный лал» изготовил, тоже за одну ночь, дед нынешнего Сехитхава-стеклодува.

— А как же его свойство сиянием своим обнаруживать наделенных даром Богини дев? — растерянно пробормотал до глубины души потрясенный Бейраф.

— Чем кусок цветного стекла, если не принимать во внимание его стоимость, хуже рубина? Издали, особенно в полумраке храма, их не очень-то различишь, и Богине, сдается мне, все равно, являть ли свою волю посредством стекла или рубина. Для нее нет разницы, булыжник или алмаз, в лохмотья одет человек или в золотую парчу.

Жрецы непроизвольно сравнили свои синие халаты с давно уже потерявшим первоначальный цвет и форму одеянием настоятеля и смущенно потупились.

— Дети мои, я говорю это не в укор вам. Понимаю, вы поражены, но подумайте сами, позволительно ли храму иметь сокровища, если прихожане его голодают?

— Но стекло… Ведь не может простое стекло сиять божественным светом…

— В обиталище Богини все возможно. Место, куда люди приходят из века в век с горячей верой, не может ничем не отличаться от других. Сила любви и сострадания, сила надежды не может не оставить в нем свой след. Мне ли говорить вам о чудесах, которые случались и случаются в храмах?..

— Отец! Отец настоятель! — Вбежавший в келью служка замер, увидев беседующих со старцем жрецов. Поколебавшись, преодолел смущение, приблизился к заваленному свитками столику и положил поверх наполовину исписанного листа грубой желтой бумаги нечто, завернутое в невзрачную тряпицу.

Настоятель тронул сверток высохшей, покрытой старческими веснушками рукой, и глазам присутствующих открылся алый кристалл, размерами не уступавший кулаку Манунга.

— Отец, я нашел это в тайнике за алтарем, когда доставал благовония, дабы воскурить их перед ликом Богини. Ты ведь знаешь, в храме нынче полно рабынь, и я решил… — В голосе служки зазвучали истерические нотки, и Ракобс успокаивающе сказал:

— Дитя мое, ты поступил правильно. Мы поговорим об этой находке за вечерней трапезой.

Служка — совсем еще молодой парнишка — кланяясь, вышел из кельи, а настоятель, взяв двумя руками кристалл, повертел его так и этак, держа подальше от глаз, как это делают страдающие дальнозоркостью старые люди. Упавший из полукруглого окошка луч вспыхнул в глубине красного камня таинственным светом, и морщинистые руки Ракобса дрогнули.

— Дети мои! Вы помните, что я говорил вам о куске красного стекла? Вы помните мои слова о чудесах, которые случались и случаются в святилищах? Так вот одно из таких чудес вы видите собственными глазами. Это не стекляшка, не подделка, сработанная дедом Сехитхава-стеклодува. Это настоящий рубин. И, клянусь, теперь я понимаю, почему ни один грабитель не сказал дурных слов о стекляшках, которые служители Богини выдавали за бесценные рубины. Им не на что было жаловаться, ибо они действительно становились обладателями лалов небывалой красоты и стоимости. Вот только не уверен, что столь дивная добыча осчастливила хотя бы кого-нибудь из похитителей. Впрочем, — добавил настоятель так тихо, что даже жрецы не смогли разобрать произнесенных им слов, — кто знает пути Богини? Если кусок стекла может стать рубином, почему бы грабителю не сделаться героем и образцом добродетели?

5

Дом Шаккары был известен в Мельсине под названием «Девичий садок». Это было двухэтажное квадратное здание с просторным двором, в который выходили открытые галереи, опоясывавшие его по всему внутреннему периметру. Узкие вертикальные оконца, прорезанные в толстых наружных стенах, делали это сооружение похожим одновременно на тюрьму и на крепость. До известной степени так оно и было: в разделенном на сотню одинаковых комнат здании содержались рабыни, купленные доверенными людьми Шаккары и предназначенные для продажи как столичным богатеям, так и заморским гостям.

Половина мельсинских торговцев живым товаром промышляла скупкой и продажей рабынь, и торговый дом Шаккары считался если не самым богатым, то во всяком случае — самым изысканным. Шаккара разыскивал и пестовал красавиц, способных удовлетворить вкусы наиболее взыскательных покупателей, среди которых были самые именитые мономатанские, халисунские и саккаремские вельможи. В отличие от большинства торговцев живым товаром, Шаккара занимался не только перепродажей рабынь: в «Девичьем садке», по утверждениям его владельца, «алмазы получали необходимую огранку, им придавали блеск и цену редчайших бриллиантов». Не было случая, чтобы рабынь Шаккара продавали на открытых торгах, зато весьма часто они становились наложницами, а кое-кто и женами венценосных особ. Немало мельсинских девиц мечтали попасть в «Садок», однако с тем же успехом они могли надеяться оказаться в числе наложниц самого Менучера.

Разумеется, это не означало, что все девушки, попавшие в «Садок» были довольны судьбой. Кое-кому, особенно поначалу, заведение Шаккары внушало ужас и отвращение, но после бесед с надзирательницами, которых девушки предпочитали называть «матушками», мнение о собственной участи, как правило, в корне менялось. Неисправимых, по совету имевших богатый опыт матушек, загодя продавали другим торговцам живым товаром, которые рады были перехватить крошки со стола Шаккары. Побеги из «Садка» случались крайне редко, и вычурные решетки на окнах предназначены были не столько удерживать прекрасных узниц, сколько мешать добраться до них прекрасно знающим цену здешней дичи охотникам.

Матушка Бельвер искренне верила, что оказавшимся на ее попечении девушкам неслыханно повезло. Шаккара никогда не наказывал провинившихся рабынь и вообще не терпел небрежного обращения со своим товаром. Лучшие учителя танцев, пения и музыки, лучшие мастерицы по наложению румян, подбору благовоний и притираний, лучшие наряды, вина, и яства… Все в «Девичьем садке», включая, конечно же, матушек, было только лучшего качества, и Бельвер втайне не уставала гордиться этим. Оснований для гордости было более чем достаточно: сделать из дочери рыбака, земледельца или ремесленника деву, способную ублажить пресытившегося вельможу, было очень и очень непросто. Работа по «огранке и шлифовке алмазов, найденных в мусорных кучах счастливого Саккарема» кропотливостью своей была и впрямь сравнима лишь с трудом ювелира и требовала большого такта и проницательности.

Обучение рабынь, попадавших в «Садок» в возрасте от девяти до четырнадцати лет, занимало один, два, а то и три года. За это время «Садок» становился для воспитанниц Шаккары настоящим домом, и, расставаясь с матушками, многие из них проливали несравнимо больше слез, чем при прощании с настоящими родителями. Бельвер находила это вполне естественным: во-первых, сама она горячо привязывалась к порученным ее заботам девушкам, и ничего удивительного, что те отвечали ей взаимностью; во-вторых, жизнь большей части попавших в «Садок» рабынь была прежде столь горькой и беспросветной, что сожалеть о ней решительно не стоило.

Обычно забота и ласка Бельвер находили в сердцах воспитанниц живой отклик, что безусловно помогало успешному обучению, но случались и досадные исключения, при мысли о которых у пятидесятитрехлетней матушки настроение непоправимо портилось. За время работы в «Садке» таких исключений было немного и одним из них являлась привезенная месяца три назад из Чирахи Ниилит — четырнадцатилетняя девушка, с которой Бельвер никак не могла столковаться.

Изящная круглолицая брюнетка с удивительно белой для саккаремки кожей, обещала в скором будущем стать настоящей красавицей, и все же матушка склонялась к мысли, что ее придется в ближайшее время продать торговцам живым товаром, предъявлявшим более скромные требования к красивой рабыне, чем это было принято в «Садке». Девчонка не была плаксой или обиженной на весь свет злюкой. Она не принадлежала к строптивицам, готовым даже во вред себе делать все наперекор заботящимся о ней людям. Нет, эта тихая синеглазка ни разу не сказала «не буду», «не хочу», «не желаю». Она послушно выполняла все требования, беспрекословно слушалась советов, но делала это с равнодушием статуи — худшее из того, с чем доводилось сталкиваться матушкам. Девчонка жила в собственном мире, отгородившись от окружающих глухой стеной. Будь Бельвер помоложе, она, вероятно, понадеялась бы на целительную силу времени, однако немалый опыт подсказывал, что в данном случае даже это безотказное лекарство не подействует. Птица чигиави не поет в неволе и не живет в клетке больше десяти дней, как бы о ней ни заботились, как бы ни стремились ей угодить. Ниилит, похоже, так же не могла жить в заточении, как и пресловутая чигиави.

Бельвер задумчиво тронула струны лежащей на коленях лютни, и печальная мелодия поплыла над плоской кровлей «Девичьего садка». В небытие уходил еще один день, и матушке не хотелось омрачать дивный вечер думами о Ниилит — не так уж часто ей удавалось насладиться одиночеством, — но мысли помимо воли снова и снова возвращались к чирахской девчонке, которой она, увы, ничем не могла помочь.

Самые строптивые, упрямые и зловредные рабыни, попав в «Садок», понимали, что у них нет иного выхода, как смириться с участью и попытаться найти в ней хоть какие-то светлые стороны. А их, если разобраться, было не так уж мало. Женщина, как бы ни была она свободолюбива, не обладая состоянием, обречена — во всяком случае, в Саккареме — зависеть от мужчины. У воспитанниц «Садка» имелось, по крайней мере, то утешение, что мужчина, во власти которого им предстояло оказаться, будет богат и скорее всего знатен, а стало быть, клетка уготована для них золотая. Главной причиной, по которой рабыни не бегали не только из «Садка», но и из заведений, поставлявших товар в веселые дома и портовые таверны, заключалась в том, что бежать было некуда. Женщина могла быть женой, матерью, сестрой, дочерью, но в любом случае зависела от мужчины — кормильца, защитника и хозяина. Без мужчины она была подобна лежащей на дороге вещи, которую каждый прохожий волен подобрать и присвоить или просто походя втоптать в грязь. Хотя большая часть саккаремцев все еще поклонялась Богине, женщины были самыми бесправными существами в стране.

Куда могла податься Ниилит, даже если бы Шаккара решил не возмещать затраченных на ее приобретение и содержание средств и распахнул перед ней двери «Садка»? В Мельсине у нее ни родственников, ни знакомых, и значит, лучшее, на что она может рассчитывать — место посудомойки в каком-нибудь затрапезном трактире, где придется за харчи и кров удовлетворять любые желания каждого способного заплатить за ночлег голодранца, не говоря уже о хозяине и его сынке. По дороге в Чираху только чудо может спасти девушку от домогательств лихого человека, которых невесть сколько бродит ныне по саккаремским дорогам. И кто, спрашивается, обрадуется этой самой Ниилит в ее родном городишке? То есть дядюшка с тетушкой, конечно, обрадуются, поскольку у них появится счастливая возможность продать девчонку еще раз. Обрадуется — быть может, даже из лучших побуждений — ученый сосед Зелхат Мельсинский.

Скупщик, доставивший Ниилит в «Садок», рассказал Бельвер, что старик, не имея возможности удочерить смышленую девчонку, которую якобы начал обучать своему искусству, решил взять ее в жены, хотя молодая жена в его возрасте нужна как сапоги безногому. Намерение у старика, верно, и впрямь было благородное, и не предложи скупщик Шаккары за Ниилит соответствующую товару цену, может, он бы его и претворил в жизнь. Но, опять же, если вдуматься, что в состоянии дать этот самый Зелхат будущей красавице, даже если сподобится выкупить ее у жадной родни? Полуголодную жизнь знахарки? А когда та войдет в пору, нальется соком и уже только слепой не разглядит ее красоту, сумеет ли дряхлый старец уберечь ее от «золотых» или хотя бы от обычных проходимцев, столь охочих до сладенького? Добрый молодец, что красавицу-вдову, бесприданницу, замуж возьмет, может, и сыщется после смерти Зелхата, да ведь до тех пор сколько девка натерпится, сколько мерзавцев ей под подол залезет, сколько потешит за ее счет подлые свои души? А замуж за бедняка выйдет — та же клетка, труд рабский от зари до заката…

Бельвер вздохнула и вновь начала легонько пощипывать струны. Подобно другим набранным Шаккарой матушкам, она многое пережила, разбиралась в людях и всей душой переживала за своих воспитанниц. Дочь богатого саккаремского морехода, она получила хорошее образование и должна была выйти замуж за весьма достойного молодого человека, однако шторм, погубивший корабль отца, перечеркнул все надежды пятнадцатилетней девушки. В качестве платы за товары, которыми было нагружено погибшее судно, зафрахтовавшие его купцы забрали дом и все отцовские сбережения, так что девушка осталась без средств к существованию и крыши над головой. Отец ее жениха любезно предложил пожить до замужества в их доме, на что она с радостью согласилась, но разговоры о многократно откладывавшейся под разными предлогами свадьбе постепенно затихли и, по прошествии некоторого времени Бельвер с удивлением и ужасом обнаружила, что находится в доме жениха не то в качестве наложницы, не то служанки без содержания. Открытие это было вторым ударом судьбы, за которым не замедлил последовать третий. Бывший жених собрался жениться на богатой невесте, и Бельвер было предложено на время отправиться в одно из поместий его отца, который, ласково встретив сироту, тут же начал объясняться ей в своих чувствах.

Восемнадцатилетней девице потребовалось совсем немного наблюдательности, чтобы убедиться, что подобные чувства старый сластолюбец питал ко всем находившимся в поместье служанкам и рабыням, после чего Бельвер решила вернуться в Мельсину, чтобы обратиться за помощью к друзьям отца. Возможно, они бы и помогли, если бы разобиженная девица сдержалась и не сказала престарелому любовнику несколько дерзких слов, которые показались ему до такой степени обидными, что он недолго думая приказал заковать ее в цепи и продать на ближайшем торгу. С тех пор Бельвер кем только не пришлось побывать: стряпухой в рыбачьей артели, ключницей в замке и шлюхой в воинском обозе. Наконец ей показалось, что Богиня, взыскав с нее полной мерой за грехи предков, отступилась от своей жертвы — Бельвер взял в жены зажиточный селянин. Он был груб и придирчив, но заставлял работать не больше, чем трудился сам, то есть до полной темноты, и, вероятно, появись у них дети, Бельвер, смирившись с участью, через положенное Богиней число лет умерла родами, силясь подарить ненасытному муженьку пятое или десятое чадо. К тому времени, однако, ей столько раз приходилось раздвигать колени перед кем попало, а потом травить нежеланный плод и лечиться от дурных болезней, что чрево было уже не способно дать миру новую жизнь, и дабы избежать преждевременной погибели от участившихся побоев разочарованного мужа, она сбежала от него и добралась-таки до Мельсины…

Тихонько наигрывая на лютне, матушка пыталась припомнить, все ли она растолковала Ниилит, все ли сделала, дабы убедить девчонку, что «Девичий садок» — лучшее, о чем та могла мечтать. Выходило, будто все уже сказано, и теми средствами, которые были в распоряжении Бельвер, вывести Ниилит из состояния полнейшего равнодушия ко всему окружающему невозможно. Девчонке нужна свобода, нужен Зелхат с его умными книгами, но этого у нее уже никогда не будет. Ниилит не может полюбить золотую клетку, несмотря на все старания матушки; она не может даже оценить ее и, значит, принесет Шаккаре лишь убытки. Ее покорность ничего не стоит. Она никому не нужна, потому что покорность, как закатное небо, имеет самые разные оттенки. Одни мужчины ценят радостную покорность, другие — дерзкую, третьи — злую. Этих оттенков может быть бесконечное множество, но кому нужна покорность равнодушная, унылая, как небо, затянутое серой беспросветной хмарью? Это бросовый товар. Таким товаром Шаккар торговать не станет, и того, кто ему подобный подсунет, не помилует.

Бельвер в последний раз коснулась жалобно тенькнувших струн и тяжело поднялась с разбросанных по плоской кровле подушек. Окинула прощальным взглядом усыпанное звездами небо, к которому, словно дым из храмовых курильниц, поднимался от раскалившейся за день крыши колышущийся, искажающий очертания предметов воздух.

— Матушка Бельвер! Матушка Бельвер! — неожиданно окликнул ее звонкий девчоночий голос.

— Что тебе, попрыгунья? — Бельвер повернулась к Сохи — маленькой служанке, еще годовалым младенцем подобранной одной из матушек на крыльце «Садка» да так и прижившейся здесь по милостивому разрешению Шаккары.

— Матушка Бельвер, хозяин срочно зовет! Он у себя всех матушек собрал, насилу я тебя отыскала!

— Случилось что? К чему такая спешка?

— У него сегодня Фарафангал был. Что-то он хозяину наговорил, вот Шаккара и велел вас созвать.

— Спасибо, попрыгунья. Снеси-ка вниз мою лютню да напомни Ахеджи, чтобы она тут подушки и все прочее прибрала, — распорядилась матушка Бельвер и направилась к лестнице, раздумывая, не сказать ли Шаккаре свое мнение о Ниилит прямо сейчас. Хочешь не хочешь, а рано или поздно говорить придется, так зачем откладывать, душу себе травить?

6

Приблизившись к Тайлару, группа вернувшихся из разведки верховых остановилась, и Найлик, подняв в воинском приветствии руку, доложил:

— Комадар, в лесу засели лучники. Оседлали дорогу, и если попробуем прорваться, перестреляют нас, как обожравшихся лягушками цапель. — Помощник Тайлара родился в приморских болотах и по младости лет еще не расстался с бытовавшими у тамошних жителей присловьями.

— Странно, что селяне не предупредили нас. По их словам, кроме дозорных Габского гарнизона нам могут встретиться лишь сборщики налогов. Но в лесу этом ни тем ни другим делать нечего, и стрельбой из лука они отродясь не баловались. — Тайлар задумчиво погладил выросшие за месяцы опалы усы. Он рассчитывал еще до темноты подойти к стенам Астутерана, первому из городов северного Саккарема, в гарнизоне которого было немало его единомышленников. Можно, конечно, обогнуть дубраву, но уйдет по меньшей мере день…

— Если комадар позволит… Полагаю, это урлаки, поджидающие купеческий обоз, — предположил юноша. — Толком мы их не разглядели, но мне показалось, что лишь на одном стрелке был панцирь. Остальные в стеганых халатах, да и стрелы у них… — Найлик протянул Тайлару длинную стрелу с плоским широким наконечником. Тот повертел ее в руках и передал Кихару — седовласому воину, примкнувшему к отряду мятежников дней двадцать назад и сумевшему снискать уважение бывшего комадара продуманностью и обстоятельностью неспешных суждений. Он был самым старшим из трех сотен бойцов, собранных Тайларом за время продвижения на север, и его опыт бывалого фуражира оказался поистине неоценимым приобретением для отряда. Кряжистый, немногословный ветеран знал, сколько потов надо пролить, чтобы выиграть самый незначительный бой, и несравнимо больше был озабочен переговорами с пахарями и пастухами о хлебе и мясе для своих соратников, чем разработкой планов свержения саккаремского шада.

— Если это и правда урлаки, — произнес он грубым, шершавым как точильный камень, голосом, — надо попробовать договориться с ними.

— Чем урлаки лучше шадских прихвостней? Чем гадюка лучше кобры? О чем нам говорить с грабителями, убийцами и насильниками? Эти пожиратели падали вырезали всю мою деревню, и я охотнее перегрызу им горло, чем обменяюсь хоть парой слов! — произнес хмурый детина с постоянно дергающимся лицом, выразительно касаясь бугристого шрама, шедшего от левого уха до сильно выступающего подбородка. По собственному утверждению, единственное, что он умел и что действительно стоило уметь в жизни, — это выращивать хлеб. Великое это умение Тайлар ценил и все же, полагая, что хлебопашец будет едва ли уместен в отряде, не слишком его привечал, пока собственными глазами не увидел, как Фербак, лихо орудуя тяжелой дубиной, вдохновенно крушил головы стражников, пытавшихся помешать мятежникам переправиться через один из притоков Сиронга.

— В глазах шада и его слуг мы ничем не отличаемся от урлаков. А те не больше нашего любят венценосного кровопийцу и, узнав, кто мы, вряд ли станут тратить на нас стрелы, — возразил ветеран, покосившись на Фербака.

— Если ждешь друга, не принимай стука своего сердца за топот копыт его коня, — пробормотал Тайлар и громко добавил: — С головорезами, которым все равно кому вспарывать животы, договориться не удастся. Но если эти согнанные с земли пахари, разорившиеся ремесленники и беглые рабы еще окончательно не озверели от пролитой крови, они, быть может, не только пропустят нас, но и вольются в наш отряд. Найлик, привяжи к копью белую тряпку. Кихар, проследи, чтобы люди были готовы к бою.

Он тронул кобылу и, не слушая ветерана, возражавшего против его участия в переговорах с разбойниками, поскакал к лесу. Возглавляемая Найликом дюжина разведчиков догнала Тайлара и окружила живой стеной, хотя от точно пущенной стрелы ни люди, ни латаная-перелатаная кольчуга уберечь, естественно, не могли.

Бывший комадар северного Саккарема, под началом которого находилось две тысячи «барсов» и гарнизоны полутора десятков городов, хорошо знал, что такое бремя власти, но совсем не умел использовать ее себе во благо. Произошло это, вероятно, из-за того, что, начав службу командиром полусотни, он с такой быстротой получал чины и звания, что времени и сил хватало лишь на исполнение все новых и новых обязанностей. Взойдя на престол, Менучер решил, что армия и флот — как и многое другое в счастливом Саккареме — недостаточно хороши для него, и взялся за их усовершенствование. В результате проведенных реформ многие старые военачальники были смещены, а те, кого немилость шада не успела коснуться, поторопились под разными предлогами покинуть службу. Среди немногих оставшихся на прежних постах оказался Торгум Хум. Начальник береговой стражи был вдвое старше сводного брата и, пользуясь расположением шада, замолвил перед ним словечко за Тайлара. В результате тот, невзирая на молодость, сначала дрался с кочевниками, вторгшимися в северный Саккарем из Вечной Степи, а потом отражал набеги халисунцев и горцев, племена которых испокон веку считали жирных изнеженных южан законной добычей. Благодаря сводному брату, произведенной Менучером перестановке военачальников и естественной убыли их в ходе боевых действий, Тайлар стал комадаром в двадцать пять лет. Имя его было широко известно в северном Саккареме — как мирным жителям, покой которых он оберегал, не жалея ни себя, ни своих людей, так и урлакам, с которыми он поступал точно так же, как те со своими жертвами.

Именно это обстоятельство и побудило Тайлара принять участие в переговорах с засевшими в дубраве лучниками. Если это шайка безродных убийц и грабителей, он рисковал быть нашпигованным стрелами еще до того, как успеет открыть рот, но если среди них есть хоть сколько-то людей, которые родились и жили в северном Саккареме, они, может статься, примкнут к его отряду. Слух о том, что молодой комадар не берет отступного, не верит посулам, готов выслушать жалобу бедняка и лучше чувствует себя в седле, чем в роскошных покоях, которых, к слову сказать, у него никогда и не было, дошел, как убедился Тайлар, даже до Чирахи. Слышали там и о «барсах», которых можно убить, но нельзя обратить в бегство; и принимая это во внимание, опальный комадар позаботился, чтобы белая тряпка была прикреплена к тому же копью, на котором развевался флажок с распластавшимся в прыжке хищником…

— Внимание! — Найлик поднял руку, и группа верховых остановилась.

Тайлар не увидел лучников, ему казалось, что ни одна ветка, ни один кустик вдоль дороги не шелохнулись, но он вполне доверял Найлику. Разбойники могли отойти в глубь леса, однако дозорных наверняка оставили. Надо дать им время связаться со своими, и тогда можно рассчитывать на ответ. Опальный комадар от души надеялся, что это будет не туча стрел: в конце концов, урлаки, сколь бы кровожадны они ни были, должны понимать — пожива с ратных людей невелика, а расплачиваться придется собственными жизнями.

Лесные стрелки не заставили долго ждать. Вслед за хрипло протрубившим рогом из зарослей бересклета и крушины выступило два десятка лучников, разномастные одеяния которых лучше всяких слов говорили, что люди эти явно не принадлежат к какой-либо регулярной части саккаремского воинства.

— Эй, бойцы достославные! Что дома не сидите, по лесам шастаете? Тут свои порядки, свои законы, вряд ли они вам по душе придутся! Может, пока не поздно, поворотите коней? — обратился к верховым широкоплечий бородач, у которого, единственного из разбойников, вместо лука была солидных размеров секира.

— У тех, кто испытал немилость шада-разорителя, нет дома. А коней своих мы поворотим, когда увидим, что порядки и законы ваши с нашими рознятся, — неспешно ответил Тайлар, разглядывая лучников. Он не торопился: пусть лесные стрелки получше рассмотрят его людей, которые тоже не слишком похожи на воинов, получающих довольствие от казны. — Есть среди вас кто из северного Саккарема? Я бывший комадар, Тайлар Хум, брат казненного Менучером Торгума Хума. Прежде с моими «барсами» оберегал земли севера от соседей наших алчных. Теперь хранить их буду от шадского произвола, а там, глядишь, и ему от нас поберечься придется.

— Недурно сказано! — весело воскликнул обладатель секиры и, выйдя на дорогу, приблизился к всадникам. — А что, Тайлар, так же храбр ты на деле, как на словах? Готов ли пешим сразиться со мной один на один? Победишь — проедут твои люди через лес беспрепятственно, нет — украсит голова бывшего комадара придорожный столб, а остальные пусть идут куда глаза глядят. Кто полы в трактирах мыть, кто коров доить.

— Веселый ты, я гляжу, человек, — проворчал Тайлар, спрыгивая с лошади и обнажая меч. — Другим серебро, золото подавай, а тебе, вишь, голова понадобилась. Экую ценность сыскал!

— Чего уж скромничать, отличная голова! К ней бы еще и мозги — вовсе бы бесценной стала! — радостно завопил бородач и, неожиданно бросив секиру в кусты, пошел навстречу комадару широко раскинув руки, словно собирался заключить противника в дружеские объятия. — Тайлар, кишки твои на сук! Разуй глаза, это же я, Хайдад!

— Хайдад? — Бывший комадар в смущении замедлил шаги, вглядываясь в заросшее лицо разбойника. Затем, признав, кинул меч в ножны и заорал что было мочи: — Хайдад, старый бурдюк! Я думал, ты сдох и съеден червями!..

Всадники и лучники, опустив оружие, с недоумением смотрели, как обнимаются и тискают друг друга в медвежьих объятиях командиры, издавая время от времени какие-то бессвязные восклицания. Ни Хайдад, ни Тайлар не отличались восторженностью и излишней чувствительностью, и если уж они столь пылко радовались встрече, то причина для этого, надо полагать, была достаточно серьезной.

* * *

Имя Тайлара Хума послужило мятежникам превосходным ключом к воротам Астутерана. Стража сначала растворила перед ними окованные бронзовыми ромбами тяжелые дубовые створки, а потом уже послала гонца сообщить начальнику гарнизона и наместнику шада о прибытии опального комадара. В Астутеране, вероятно, нашлось бы немало людей если не преданных Менучеру, то, во всяком случае, предпочитавших, будь у них выбор, сохранять ему верность из боязни гнева венценосного властителя Саккарема; однако вид трех сотен приведенных Тайларом верховых, сопровождаемых сотней лучников Хайдада, отбил у них всякую охоту выражать верноподданнические чувства. Стоявший в Астутеране гарнизон численностью не уступал объединенному отряду мятежников и мог бы оказать ему достойное сопротивление, но многие бойцы его были не только наслышаны о Тайларе, а еще и лично знали бывшего комадара. Они-то и уговорили товарищей не затевать драку. Сделать это было нетрудно, поскольку у начальника гарнизона — Хайла Марбука, присланного в Астутеран Менучером, хватило ума, прознав о появлении Тайлара и его отряда, не привлекая ничьего внимания, оседлать коня и без лишнего шума выехать из города через ворота, противоположные тем, в которые вошли мятежники.

Хайл Марбук не отличался особой воинственностью и за долгие годы жизни успел набраться опыта, позволившего избежать встречи с посланными в погоню Найликом и его людьми. Юноша, как и следовало ожидать, решил, что начальник гарнизона поторопится уведомить Менучера о захвате вверенного его попечению города мятежниками, но у Хайла и в мыслях не было, загоняя коня, мчаться в Мельсину. Он не слишком любил молодого шада, привыкшего сначала делать, а потом думать, и еще меньше доверял хитроумному Азерги. За сдачу города и в острастку другим военачальникам его запросто могли посадить на кол, даже не выслушав оправданий. Впрочем, рассказ о том, как любят шада его подданные, радостно приветствовавшие мятежников, тоже не сулил ничего хорошего. Потому-то Найлик и высланные им дозоры напрасно поджидали Хайла на ведущих в столицу дорогах. После непродолжительных размышлений бывший начальник гарнизона, рассудив, что руки у шада длинные, не направил коня и к своим поместьям. Решив, что в счастливом Саккареме вот-вот начнутся волнения, он почел за лучшее предоставить до времени заботу о своих землях многочисленному потомству, а сам тихонько порысил к расположенному в окрестностях Астутерана поместью одной очаровательной вдовушки, старинной своей приятельницы, давно уже приглашавшей погостить и тем скрасить ее уединение…

Наместнику шада в Астутеране некуда было бежать — дом и семья его находились в городе, и волей-неволей он вынужден был выйти на площадь и там при большом скоплении народа приветствовать Тайлара как героя-освободителя. После этой, поставившей его вне закона церемонии ему уже не оставалось ничего другого, как отнестись к нуждам мятежников как к собственным. Из средств города он выделил довольствие для людей и коней, отвел помещение для постоя. Наложив руку на гарнизонную казну и арсенал, Тайлар позаботился, чтобы люди его как следует вооружились, починили старые или получили новые доспехи.Заваленные заказами ремесленники дружно взялись за работу, а мятежники были распущены по кабакам со строгим наказом не обижать местных жителей.

Глубокой ночью Тайлар и ближайшие его сподвижники собрались после заполненного бесконечными заботами дня в «Северной цикаде» — лучшей таверне Астутерана, чтобы промочить наконец пересохшее от криков и споров горло и обсудить планы на будущее. Военный совет занял не много времени — комадар не скрывал намерения очистить все города северного Саккарема от приверженцев Менучера, в чем соратники были с ним полностью солидарны. Благодаря такому завидному единодушию, с делами вскоре было покончено, и командиры мятежников воздали должное светлому пиву, которое на севере Саккарема предпочитали виноградному вину, мясной похлебке, свежим лепешкам, жаркому и всевозможным заедкам, выставленным для дорогих гостей хозяином таверны. Общий поначалу разговор исчерпал себя, собеседники разбились на группы, и Кихар получил возможность задать предводителю лесных лучников давно интересовавший его вопрос: когда и как тот познакомился с Тайларом и почему они столь пылко приветствовали друг друга.

После встречи с опальным комадаром Хайдаду пришлось немало поработать языком, сначала убеждая своих людей присоединиться к мятежникам, а потом ведя переговоры с горожанами, которые вызвались снабдить лучников всем необходимым для предстоящих походов и сражений, так что особой охоты говорить у него не было. Кихар, однако, был одним из ближайших помощников Тайлара и сразу приглянулся Хайдаду тем, что, занявшись размещением мятежников на постой, заботился о его людях ничуть не меньше, чем обо всех остальных. К тому же любопытство седовласого ветерана было совершенно естественным — чтобы больше доверять, будущим товарищам по оружию следовало хоть что-то знать друг о друге.

— Познакомились мы в отряде Гянджела, когда тот командовал «барсами», — начал Хайдад, сделав большой глоток пива и вытерев тыльной стороной ладони пену с усов. — У меня под началом было тогда пять сотен, а у Тайлара сотня всадников. Поначалу мы не были особенно дружны и по-настоящему сошлись только после боя у деревушки Хайрог. Тебе это название скорее всего ничего не говорит, а я там родился и жил до четырнадцати лет…

Уловив краем уха название памятного места, бывший комадар сразу понял, о чем собирается рассказывать Хайдад. Он предпочел бы, чтобы старый товарищ не повторял эту ставшую уже легендой и соответственно приукрашенную историю, но глупо затыкать рассказчику рот, да и вряд ли удастся — упрямство Хайдада давно стало притчей во языцех.

— Мы возвращались тогда с северной границы, где пришлось замирять горцев, подчистую вырезавших три заставы и опустошивших десяток приграничных деревень. Их, собственно, и деревнями-то назвать было нельзя: четыре-пять домишек, прилепившихся к горным склонам. Поживиться в них, на наш взгляд, было нечем, но горцам ведь любой расписной горшок в диковинку. Нагнали мы на них страху, оставили сотню вместо вырезанных стражей границ и двинулись к Кайване, чтобы перышки почистить…

Тайлар, откинувшись от стола, прислонился спиной к стене. Перед глазами его вставал крутой берег Малика — реки, издавна служившей естественной границей, порубежной чертой, разделявшей Саккарем и Халисун. Беда была в том, что в отличие от мощного, полноводного Сиронга, Малик — река широкая, но мелкая, изобилующая множеством островов, на которых вперемешку селились саккаремцы и халисунцы. Сами-то между собой они худо-бедно ладили, благо делить особенно нечего. Земли плодородные у тех и у других — весенние разливы щедро удобряли их речным илом, рыбы — вдосталь, всем хватит, не ленись только сети закидывать, но зато и служили эти острова причиной постоянных споров правителей двух могучих держав. Кому с островитян зажиточных налоги брать, кому пошлины взимать с нардарцев и велиморцев, на плоскодонных суденышках товары к морю перевозящих…

— К Кайване Гянджел повел нас вдоль Малика, — продолжал Хайдад, — чтобы проверить состояние пограничных застав, хотя по донесениям выходило, что тревожиться особенно не о чем, да и дело это не наше, а Стража западных границ. Халисунцы к тому времени заняли все острова, но на наш берег пока не лезли, и ехали мы тихо-мирно от города к городу, от деревеньки к деревеньке, пока не очутились неподалеку от моего родного села. Хайрог, вообще-то, название острова, по нему уж потом и деревеньку, расположенную на нем, звать стали. Остров вытянут с севера на юг и с левого, высокого берега Малика просматривается как на ладони…

Тайлар поморщился, вспоминая открывшееся едущему по-над берегом отряду зрелище. Три дюжины хижин были отчетливо видны — так же как и сновавшие между ними маленькие фигурки селян, пытавшихся скрыться от халисунских ратников. Вопли их были едва слышны, слов разобрать было и вовсе невозможно, да и к чему — резня, она и есть резня.

Позже, разговаривая с уцелевшими хайрогцами, они узнали, что на остров в тот раз под видом сборщиков налогов нагрянула целая ватага головорезов, полагавших, что едва ли саккаремцы пошлют гонцов звать на помощь халисунских стражей границы. Ватага насчитывала сотни две с половиной человек, и численность «сборщиков налогов» сразу же показалась островитянам подозрительной. Они не показали ярлык, удостоверяющий право взимать подати, чинить суд и расправу, и не утруждали себя занесением производимых ими поборов в соответствующие списки. Привыкший к подобному отношению пограничный люд вяло протестовал, но на рожон не лез — все ценное давно уже привыкли сберегать в тайных захоронках, а мешок муки или корзина с вяленой рыбой — дело, в конце концов, наживное. На то, видно, атаман ватаги и рассчитывал, знал поговорку селян — мол, уцелели бы кости, а мясо нарастет.

Словом, все шло как заведено в таких случаях и если какому-нибудь мужику невзначай сворачивали челюсть, а чью-нибудь пригожую женушку охочий до сладкого ватажник валял между грядок с брюквой, с этим, скрипя зубами, как-то мирились. Челюсть вправить — дело нехитрое, а от бабы не убудет, тем паче ясно было, что если урлаки халисунские возьмутся за мечи, то мало никому не покажется. Обычным грабежом дело бы и кончилось, да на всеобщую беду не уследил атаман ватажников за своими головорезами и те, хлебнув крепкого пива, которое отлично умели варить в Хайроге, начали гоняться за девками-малолетками. И вот тут чье-то отцовское или материнское сердце не стерпело: кого-то из насильников насадили на рыбачью острогу, кого-то приложили головой об печь, и началась резня, вспыхнул сначала один, потом другой дом…

Всего этого, разумеется, ни комадар Гянджел, ни полутысячник Хайдад, ни сотник Тайлар тогда не знали. На их глазах перепившиеся урлаки, принятые ими за халисунских ратников, вырезали саккаремскую деревню, и «барсов» отделяла от нее лишь мелкая река, шириной шагов в четыреста. Воины сжимали кулаки и выжидающе поглядывали на Гянджела, ожидая, что тот вот-вот скомандует: «Первая, вторая, третья сотня! А ну, помогите землякам!» Не глядел на нервно покусывающего длинные усы комадара лишь Хайдад, чьих односельчан убивали халисунцы. Он знал Гянджела уже много лет и не питал никаких иллюзий относительно бывшего казначея отряда, ставшего по распоряжению нового шада командиром «барсов» и комадаром северного Саккарема.

Гянджел не был трусом, но и в бой никогда не рвался. В отряде поговаривали, что вместо горячей, человеческой, в жилах его течет холодная рыбья кровь. Он аккуратно исполнял приказы, и никто не сомневался, что если надо будет — умрет не дрогнув, однако по собственному почину, как шутили «барсы», «даже на бабу не полезет». Возможно, именно благодаря своей исполнительности он и получил из рук Менучера, а точнее, Азерги пост комадара, и никто этому особенно не удивился, никого это не возмутило. Ибо Гянджел не был жесток, как не был и добр, не был излишне придирчив и, не блистая талантами, особой тупостью тоже не отличался, охотно выслушивая соображения своих подчиненных, если полученные им приказы давали возможность того или иного выбора. И видя, как, обливаясь кровью, падают хайрогские мужики, как прямо посреди площади ватажники гурьбой насилуют привязанных к телегам женщин, несколько сотников, окружив комадара, не замедлили обратиться к нему с просьбой позволить вмешаться и «показать халисунским псам саккаремскую выучку».

Хайдад знал, что комадар откажет, и тот в самом деле приказал под страхом смертной казни в бой с халисунцами не вступать. По распоряжению шада, втайне опасавшегося войны с сильным западным соседом, пограничная стража должна была дать отпор халисунцам исключительно в том случае, если те попытаются вторгнуться на левый берег Малика. Все захваченные ими острова негласно признавались — до поры до времени, конечно — отошедшими к Халисуну, о чем своевременно были поставлены в известность и стража границы, и комадар северного Саккарема.

Глядя на растянувшийся вдоль берега реки двухтысячный отряд всадников, чьи кольчуги и шлемы грозно и весело посверкивали на солнце, Хайдад до крови искусал губы и едва не рычал от бессильной ярости. «Барсам» ничего не стоило если уж не уберечь родное село, то хотя бы спасти людей, многие из которых были знакомы ему с детства. Вместо этого воины отряда, остановившись на краю откоса, подобно зрителям, собравшимся поглазеть на петушиный бой, взирали на бойню, которая, казалось, и не думала утихать. Несколько раз он уже открывал рот, чтобы отдать пятистам своим всадникам приказ перейти реку, но выработанная годами муштры, ставшая плотью и кровью привычка беспрекословно подчиняться любым приказам командиров брала верх над стремлением помочь односельчанам. К тому же перед внутренним взором его снова и снова вставал образ отрядного палача, затягивавшего веревку на шее осужденного «барса». Да по правде сказать, не было у Хайдада и уверенности, что сотники повторят его команду, а «барсы» пойдут за ним вопреки категорическому приказу Гянджела.

Он мог только смотреть, как бесчинствуют халисунцы, которые, обнаружив присутствие явно не намеренных вмешиваться в происходящее перед их глазами зрителей, начали изгаляться над селянами с еще большими изощренностью и жестокостью. Чтобы не видеть этого, Хайдад отвернулся и закрыл глаза. Он старался не слышать воплей избиваемых и вызывающих выкриков халисунцев, и потому до сознания не сразу дошел полный ярости призыв Тайлара к своей сотне, которая, следуя за командиром, с лязгом и диким ревом обнажив мечи, погнала коней к реке. Он очнулся лишь, когда «барсы» Тайлара, оставив на склоне трех сбитых с ног коней, уже достигли Малика и по стремя вошли в воду. Еще мгновение-другое ошалело наблюдал за переправой, а потом рявкнул: «Горнист, сигнал к атаке!»…

— Гянджел рвал и метал, но когда стало известно, что резню учинила шайка урлаков, а вовсе не халисунцы, не решился наказать даже моих сотников, не говоря уж о Тайларе. Меня он, правда, с тех пор сильно невзлюбил, — продолжал предводитель лесных стрелков, задумчиво вертя перед собой пустую оловянную кружку, — и если к Тайлару после этого случая стали относиться как к герою, то я в глазах Гянджела превратился чуть ли не в бунтаря, которому среди его «барсов» не место. За какую-то мелкую провинность комадар понизил меня до сотника, и тут мы на какой-то момент сравнялись с Тайларом и опорожнили на пару немало бурдюков вина и бочонков пива.

Опальный комадар повернулся к старому товарищу и поднял кружку:

— Опорожнили и немало еще опорожним! А встреча наша была столь бурной потому, что оба считали друг друга погибшими. Слух о том, что шад добрался до моей головы, распространился сравнительно недавно, зато я целый год наблюдал, как Гянджел — этот дырявый бурдюк конского поноса — поручает Хайдаду самые безнадежные дела. И видел, как сотник превратился в полусотника, потом десятника, а затем и войсе сгинул в одной из стычек с халисунцами, полезшими-таки, несмотря на всевозможные ухищрения шада, на наш берег.

— А ты, значит, не сгинул?.. Ты, значит, просто в урлаки подался?.. — невнятно спросил изрядно нагрузившийся пивом Фербак. Лицо его дергалось сильнее обычного, и видно было, что любое упоминание о разбойниках вызывает у него желание немедленно учинить побоище правых и виноватых.

— Превратился, — спокойно подтвердил Хайдад, под взглядом которого бывший селянин как-то разом притих. — Перед этим, ясное дело, пришлось мне распустить слух о своей безвременной кончине. Если хочешь, чтобы тебя не нашли, сделай так, чтобы не искали. Думал в пахари, в ремесленники податься, да ведь, кроме как рубить, колоть, из лука стрелять, ничего толком делать не умею. Хотя урлаки, ежели вникнуть, люди не последние, те, которые знают, кого им рубить и колоть, — закончил он со значением.

— Ясно. А в шадское войско, стало быть, решил не возвращаться? — поинтересовался совершенно трезвым голосом Кихар.

— Зачем же мне возвращаться? Там ведь таких, как Гянджел, с каждым годом все больше становится. Кстати, слыхал я, что Менучер его в столицу вызвал да за какое-то очередное предательство братьев-саккаремцев обласкал несказанно?

— Истинную правду ты слышал, но это дело прошлое. Нынче он заместо Гангласа казненного Стражем западных границ назначен, — произнес Тайлар, прислушиваясь к донесшемуся с улицы шуму.

— Здорово! Подобного не слыхал, во сне не видал и даже помыслить не мог! И давно этот предатель в Стражи попал? — спросил Хайдад, темнея лицом.

— Дней десять назад его Менучер, а лучше сказать, Азерги чином покойного Гангласа пожаловал.

— Тебе-то откуда это известно? — Прищуренные глазки седовласого ветерана так и впились в Тайлара.

— Мне много чего известно. В Мельсине ведь тоже не все Менучеру пятки лижут. Нам, не зная, что в столице происходит, лучше и вовсе в седло не садиться, меч в руки не брать, — уклончиво ответил бывший комадар и поднялся из-за стола. — Пойду взгляну, не наши ли молодцы там расшумелись.

7

Новости в «Девичьем садке» распространялись с быстротой степного пожара, и еще задолго до полудня все рабыни знали, что сегодня их выведут в город, в храм Богини Милосердной. Цель посещения древнего святилища оставалась неизвестной, в «Садке» были комнаты для молений самым разным богам, и даже пожилые матушки не могли припомнить, чтобы хоть раз их воспитанницы посещали городские храмы, — Шаккара полагал, что рабыни его вольны поклоняться кому вздумается, но делать это должны, не появляясь на улицах Мельсины.

Предстоящий поход в храм вызвал в «Садке» понятное оживление, и больше всего обрадовалась ему Ниилит. Равнодушная ко всему происходящему, девушка восприняла удивительное известие как знак свыше — похоже, сама Богиня заботилась, чтобы из нее не сделали шлюху, и подсказывала, как избежать этой участи. Добросердечная Сохи поздним вечером предупредила Ниилит, что матушка Бельвер только что предложила Шаккаре продать ее какому-нибудь торговцу живым товаром, и хозяин «Садка» обещал в ближайшее время избавиться от «некачественного материала». Всю ночь девушка ворочалась с боку на бок, не в силах уснуть — как ни противен ей был «Садок», она прекрасно понимала, что у других торговцев рабынями ей будет еще хуже, и нарисованные живым воображением картины ближайшего будущего повергали ее в дрожь, гнали сон, заставляя всерьез задуматься о самоубийстве.

Ниилит давно чувствовала: ей не место в «Садке»; мысль о том, что терпеть ее здесь долго не будут, не раз уже приходила девушке в голову, однако подслушанный Сохи разговор все же поразил как гром среди ясного неба. Опытная матушка успела приучить Ниилит думать о себе как о будущей наложнице какого-нибудь богача, и хотя участь эта казалась отвратительной, она не шла ни в какое сравнение с тем, что ожидало ее в «Розовом букете» или «Цветнике Любарды», поставлявших рабынь для наслаждений в притоны Саккарема и соседних государств. Из рассказов более искушенных воспитанниц «Садка» девушка узнала многое о той стороне жизни, с которой почти не сталкивалась, живя в захудалой, чтущей обычаи предков Чирахе, и если прежде безыскусные истории их просто вгоняли ее в краску, то теперь, припоминая все, о чем они говорили как само собой разумеющемся, она покрывалась холодным потом и дрожала словно в лихорадке.

Здешние девушки не зря прозвали Ниилит «Недотрогой». У нее не было никакого опыта общения с мужчинами, и порой ей казалось, что матушка Бельвер, равно как и все другие, рассуждавшие о «тысяче наслаждений плотской любви», бессовестно лгут, выдавая смрадное, гибельное болото за ухоженный плодоносящий сад. Среди книг и свитков многомудрого Зелхата, повествующих о лечебных травах и различных способах исцеления страждущих, Ниилит попадались вдохновенные, воспевающие любовь и верность поэмы Бхаручи «Ожерелье любимой» и «Светильник страсти», заставлявшие ее украдкой проливать слезы любовные вирши Чачаргата, дивные «Песни наложницы» и «Утехи любви» Марваха, но какое отношение имели эти перлы поэзии к грубым похотливым скотам, предававшимся всевозможным непотребствам с девками, принадлежащими Набибу — содержателю единственного в Чирахе «веселого дома»? В стихах все было прекрасно и возвышенно, но она-то знала лишь потные, жадно шарящие по ее телу ладони чирахских мальчишек, норовивших подстеречь ее и потискать где-нибудь у колодца или позади базарных рядов. Ниилит ненавидела, боялась и презирала этих похотливых, слюнявых трусов, из которых, что бы там ни говорили поэты, никогда не вырастут настоящие, заслуживающие любви мужчины. Это ведь из-за них, из-за этих дерьмецов она лишилась самой большой своей ценности, самого дорогого, что у нее было — завещанного ей умирающей матерью старинного сапфира, который, не снимая ни днем ни ночью, носила на шее вместо талисмана. Скорчившись между влажными простынями, Ниилит чувствовала, как от застарелой обиды сами собой сжимаются кулаки, а на глазах от унижения и бессильной ярости закипают слезы… Трое мальчишек, выследивших ее в рощице, куда она ходила за горюн-травой для изготовляемых Зелхатом снадобий, жили на соседней улице и будучи каждый на год-полтора старше Ниилит, бегать и драться умели конечно же лучше двенадцатилетней девчонки. Не сумев убежать от них, она сопротивлялась как могла: царапалась, кусалась и лягалась, но они таки одолели ее. Двое, притиснув спиной к древней могучей чинаре, повисли на руках, а третий… Третьим был Бхубакаш, старший сын шорника, уже тогда прислуживавший в «веселом доме» Набиба. Тощий угреватый юнец, которому какой-то подгулявший посетитель в припадке раздражительности выбил два передних зуба, мог делать с ней что хотел. Так во всяком случае ей тогда представлялось. Но сделал он немного. Погладил обрисовывавшиеся под застиранной, выгоревшей на солнце рубашкой холмики грудей и, мерзко ухмыляясь щербатым ртом, сунул руку под юбку. Его узкая, шершавая ладонь, царапая кожу на бедрах, двинулась вверх по ее ногам медленно и неотвратимо, и Ниилит не выдержала… Давясь слезами, она выла и молила их отпустить ее, обещала сделать все, все, что они от нее потребуют. И Бхубакаш смилостивился. Презрительно сплюнув через дыру в зубах, сказал, что, пожалуй, отпустит… за небольшой выкуп. Ниилит не сопротивлялась, она даже испытала облегчение, когда он расстегнул крохотный замочек на ее шее и, перестав интересоваться зареванной дурехой, поднес к глазам доставшийся от матери сапфир…

Разумеется, все это было подстроено. Двоюродная сестрица Ниилит, давно поглядывавшая на сапфир, соблазнив Бхубакаша горстью медяков, сама же и нашептала дяде о том, что племянница его подарила-де наследство своей матери какому-то голодранцу. Дядя учинил разборку, использовав кнут в качестве единственного веского довода, способного заставить «несносную девчонку» говорить правду, и только правду. Справедливости ради надо отметить, что правда его в общем-то не слишком интересовала или же просто не поверил он своей лживой племяннице. Обстоятельства пропажи сапфира — дело второстепенное, главное, вернуть семейную реликвию, рассудил он и, оставив избитую девчонку реветь в амбаре, отправился к отцу Бхубакаша. Рука у шорника была тяжелая, и, поскольку рождались у него исключительно мальчишки, увещевал он их говорить правду не столько кнутом, сколько палкой. Если бы Ниилит вовремя об этой самой палке вспомнила, то, вероятно, не испытала бы в руках своих мучителей столь омерзительного страха, не умоляла бы так униженно о пощаде. Но рассуждать легко, когда все позади, да и кто знает, на какие подвиги подвигли бы Бхубакаша угрозы оказавшейся в полной его власти девчонки…

Кончилось все это тем, что Бхубакаш получил трепку от отца и обещанную горсть медяков от сестрицы Ниилит, дядя завладел сапфиром и припрятал его в тайную ухоронку. Сама же Ниилит получила от Зелхата изящный кинжал и небольшой, способный уложить как утку, так и дюжего мужика самострел. От домогательств голытьбы, алчно поглядывавшей на хорошевшую день ото дня девчонку, подарки старого лекаря уберегли, но мало было от них проку, когда она попалась на глаза скупщику рабынь, поставлявшему их самому Шаккаре. В жадности родичей своих Ниилит не сомневалась, они бы и родную дочь продали, если б покупатель сыскался, а о ней и говорить нечего. Досадно было другое — встреченный несколько месяцев назад в плавнях раненый воин, не успевший к тому же вовремя убраться с пути подраненного охотниками клыкача, оставил, как и обещал, Зелхату драгоценные ножны в уплату за лечение и уход. Продав их в Мельсине, можно было выручить сумму, в несколько раз превышавшую ту, что предложил за Ниилит скупщик Шаккары. К сожалению, Зелхат, не испытывая особой нужды в деньгах, вместо того чтобы попросить съездить в столицу кого-нибудь из пользующихся доверием соседей, — в Чирахе-то продавать ножны было особенно некому, да и на лишние вопросы отвечать не хотелось — поручил продажу их знакомому ювелиру, который вернется из своей поездки по саккаремскому побережью скорее всего уже после того, как Ниилит продадут в какой-нибудь «веселый дом».

Надежда на то, что Зелхат, получив вырученную от продажи ножен сумму, выкупит ее у Шаккары, не покидала девушку до последней минуты и помогала мириться с заключением в «Садке». Однако принесенное Сохи известие заставило ее взглянуть в глаза суровой действительности. Зелхату запрещен въезд в Мельсину, а посланный им человек конечно же не проявит той настойчивости, которая свойственна была старому ученому в достижении поставленной цели. Если бы Ниилит осталась в «Садке» — дело иное, но кто, во имя Богини, возьмет на себя труд разыскивать по «веселым домам» Саккарема полузнакомую девку, если даже предположить, что ее не увезут в Халисун или Мономатану, куда отправляется добрая половина проданных в Мельсине рабынь? Мысль о том, что помощи ей ждать неоткуда, повергла Ниилит в отчаяние, и потому-то слух о предстоящем походе в храм Богини Милосердной показался ей счастливым предзнаменованием, указывающим, что милость Богини не оставила ее. Другой возможности совершить побег у нее не будет, и если она не намерена стать рабыней для наслаждений, то должна действовать решительно и бесстрашно, ибо надеяться ей больше не на что и терять нечего.

Подбадривая себя таким образом, Ниилит при первом же ударе гонга накинула на плечи выданный ей матушкой Бельвер длинный серый плащ с капюшоном и одной из первых вышла из своей каморки в квадратный внутренний двор «Садка», откуда рабыни должны были отправиться в храм Богини Милосердной.

Полуденный зной освободил улицы Мельсины от горожан и приезжих, заставив их попрятаться по домам, укрыться под полотняными или камышовыми навесами. Шаккара, будь его воля, ни за что бы не выпустил своих рабынь под палящие солнечные лучи, от которых портился цвет кожи, появлялись, особенно на лицах не привыкших к такой жаре северянок, пятна и веснушки, увеличивались родинки, словом, товар портился и терял в цене; но Фарафангал — ближайший помощник и доверенное лицо самого Азерги — был непреклонен. О том, что поход в храм затеян по указанию Фарафангала, знали решительно все, но о цели его как матушки, так и разбитые на десятки, как принято в саккаремском войске, рабыни могли лишь гадать. Бронзовокожие халисунки и девушки из Вечной Степи, белолицые сегванки и девы из племени вельхов, смуглые саккаремки, золотистые аррантки и черные как ночь мономатанки, надвинув капюшоны и закутавшись в плащи из тонкой легкой ткани так, что ни рук ни лиц не было видно, взволнованно перешептываясь, обменивались самыми невероятными предположениями о причине, выгнавшей их на полупустые улицы Мельсины.

Удивление и любопытство их возросли бы еще больше, стань им известно, что даже сам Шаккара не знал, чем вызвано это странное желание, а точнее, повеление Азерги. Почтенному торговцу было ведомо одно: шествие через храм Богини Милосердной рабынь, собранных со всей Мельсины, длится уже третий день. Нетрудно было понять, что Азерги кого-то ищет, но оставалось совершенно непонятным, почему поиски должны происходить именно в этом древнем храме — ведь советник шада, как известно, оказывает покровительство жрецам Богов-Близнецов. Не менее любопытный, чем его воспитанницы, и начавший уже прикидывать, нельзя ли погреть на этом деле руки, Шаккара на славу угостил Фарафангала и даже одарил великолепной статуэткой искусной мономатанской работы, однако посланец Азерги упорно не желал раскрывать тайну своего господина, уверяя, что и сам не знает, для чего затеян смотр рабынь. Быть может, он и в самом деле не знал — во всяком случае, желая хоть как-то отблагодарить гостеприимного хозяина «Садка», Фарафангал оказал ему две любезности. Во-первых, сверившись со списками, перенес посещение его воспитанницами храма с позднего вечера на послеполуденное время, поскольку в сумерках ныне в Мельсине чего только не случается; а во-вторых, пообещал прислать в помощь телохранителям Шаккара два десятка дворцовых стражников, ибо товар владельца «Девичьего садка» требовал усиленной охраны даже в самое светлое время суток.

На присланных Фарафангалом дворцовых стражников и сосредоточила свое внимание Ниилит, не принимавшая участия в перешептываниях своих товарок. Немногочисленная охрана «Садка» была превосходно вымуштрована Шаккарой и бдительно наблюдала как за рабынями, так и за происходящим на улицах, по которым двигалась процессия, состоявшая из сотни девушек и дюжины матушек. Скрыться от них будет нелегко, этим восемнадцати поджарым и чутким, как редкие в Саккареме сторожевые псы, воинам ничего не стоит уследить за девушками на центральных улицах столицы. Но когда они войдут в старую часть города, где расположен древний храм…

Ниилит дважды доводилось бывать в Мельсине, и она хорошо помнила, что в предпортовом районе жизнь, в отличие от центра, не замирает ни на миг — ни глубокой ночью, ни в самое знойное послеполуденное время, когда люди состоятельные предпочитают отсиживаться в тени. По широким улицам, мощенным истертыми за столетия плитами известняка, днем и ночью снуют матросы, портовые рабочие, мелкие торговцы и ремесленники. Там вечно стучит истинное сердце города, и при сильном желании и некотором везении она вполне может улизнуть от погони. Особенно если Мбанга не подведет и сделает все, как просила ее Ниилит.

Приглядываясь к присланным сопровождать живой товар Шаккары «золотым», девушка все больше убеждалась, что эти-то проявлять особого рвения не будут. Наемники, стекавшиеся в Саккарем со всех концов земли, пожив в благословенной Богиней Мельсине месяц-другой, начинали сознавать, что лучшего места, сколько бы они ни скитались по свету, им не сыскать. Менучер, как это свойственно нелюбимым народом правителям, предпочитал использовать наемников для собственной охраны и поддержания порядка в столице, а саккаремское воинство держать в отдаленных гарнизонах и на границах. Такое положение как нельзя больше устраивало «золотых»: несравнимо спокойней и безопаснее, расхаживая по улицам и кабакам Мельсины, пугать подвьшивших ремесленников, чем сражаться на границах с халисунцами, отражать набеги северных горцев и кочевников из Вечной Степи или отыскивать рыскающие подобно волкам по всему счастливому Саккарему шайки урлаков. Прибывшие в столицу наемники очень быстро теряли воинскую сноровку, обрастали животами и начинали думать о том, как праведным или неправедным путем зашибить лишнюю деньгу, а совсем не о том, как навести порядок в шумном портовом городе. И коль скоро законным образом увеличить свои доходы они не могли или почитали делом слишком хлопотным, то, естественно, остановились на двух самых простых способах набивать мошну, не прилагая к тому особых усилий. Первый заключался в том, чтобы, снюхавшись с городскими подонками, ворами и бандитами, получать процент с их промысла, закрывая глаза на чинимые теми беззакония. Второй сводился к «дойке» богатых торговцев. За известное вознаграждение «золотые» сулили им защиту от всевозможного сброда, который сами же, если купцы не желали «доиться», на них и натравливали.

Обо всем этом Ниилит слышала неоднократно, ибо рассказы об алчности, недобросовестности и мздоимстве наемников достигли уже самых отдаленных границ страны, вызывая ненависть к «золотым» всего населения счастливого Саккарема. Жителям Чирахи, впрочем, повадки наемников, сопровождавших обычно сборщиков налогов, разъезжавших в окрестностях столицы, были знакомы не понаслышке, и, поглядывая на шагавших по обеим сторонам процессии дворцовых стражей, Ниилит с полным основанием полагала, что эти-то рослые, откормленные молодцы в начищенных медных панцирях и сияющих шлемах с рыжими плюмажами не доставят ей особых хлопот и, приняв участие в погоне, надрываться и лезть из кожи вон не станут.

Высокие двух— и даже трехэтажные здания из бело-розового камня, добываемого в каменоломнях, находящихся западнее Мельсины, остались позади. Окружавшие их сады вельмож, дававшие обильную тень и насыщавшие близлежащие улицы ароматом цветущих деревьев, сменились глухими стенами купеческих построек, планировка которых отличалась от «Садка» лишь количеством складских помещений и наличием выходящих на улицу лавок. Мимо девушек, подпрыгивая на выщербленных плитах, покатили телеги, крытые возки и фургоны. На лицах прохожих, которых, несмотря на зной, становилось все больше и больше, маской застыло выражение озабоченности. Все чаще среди них начали попадаться нарлакцы, нардарцы, халисунцы и обитатели Вечной Степи, шедшие в порт или из порта. Между загорелых саккаремцев, традиционно одетых в халаты и тюрбаны, тут и там замелькали люди в туниках и тогах аррантов, в скроенных на западный манер плащах, в матросских шапочках, кожаных и металлических шлемах непривычной формы, изготовленных явно нездешними мастерами. Бронзовокожие, желтые, белые и черные лица оборачивались вслед процессии закутанных в серые плащи девушек, и вот уже закружили вокруг воспитанниц «Садка» босоногие мальчишки с криками:

— Девок, девок в храм ведут! Это из «Букета»! Нет, из «Услады»! Эй, девка, распахни плащ, покажи сиськи!

Телохранители Шаккары начали заметно хмуриться, поводя по сторонам хищными жесткими глазами. «Золотые» поглядывали на прохожих снисходительно, гордо выпячивали грудь и чувствовали себя, судя по всему, хозяевами столицы в значительно большей степени, чем сами мельсинцы. Прежде они держались поскромнее, мимоходом отметила Ниилит, пытаясь припомнить названия и расположение улиц, по которым процессия двигалась к храму Богини Милосердной. Миновав центр города, девушки шли сначала по Портовому проезду, потом по улице Ночной стражи, Мучной и улице Черных дев. Затем свернули в Арбалетный переулок… Мбанга совсем не знала города, но Башню Звездочета, выстроенную некогда шадом Далдонганом, баловавшимся астрологией, уж верно не пропустит.

Примыкавшая к порту часть старой Мельсины была застроена домами купцов и ремесленников, каждый из которых напоминал крохотную крепость. Прежде чем стать столицей Саккарема, Мельсина была обычным портовым городом и постоянно подвергалась вторжениям иноземных захватчиков. Чьи только боевые корабли не высаживали вооруженных до зубов головорезов в ее порту! Арранты, мономатанцы, халисунцы, меорэ и даже островные сегваны, не говоря уже о пиратах, собиравших порой флотилии, насчитывавшие несколько десятков судов, подобно злобному урагану обрушивались на жителей Мельсины: резали, жгли, грабили, уводили в рабство, превратив со временем добродушных и гостеприимных южан в отменных воителей, готовых дать отпор любому нашествию. В крепость был превращен не только сам город, но и каждый его дом… С превращением Саккарема в могучую державу зажиточные мельсинцы отказались от строительства зданий, в которых узенькие зарешеченные оконца прорезали выходящие на улицы стены лишь на уровне второго этажа, а вся жизнь сосредоточивалась вокруг внутреннего дворика. Однако мало кто брался за перестройку старых домов, суровый и неприступный вид которых давно перестал соответствовать характеру обитавших в них людей.

Заметив причудливый силуэт шестигранной башни, выросшей над мрачными мастерскими оружейников, Ниилит ощутила, что ее бьет мелкая дрожь. Сейчас все должно решиться! Процессия выстроенных парами девушек, выбравшись из тесного Арбалетного переулка, растянулась по длинной улице Висельников, за которой начинался Старый порт. Сейчас она свернет к трактиру «Топор и веревка», где останавливались обычно мелкие торговцы из Чирахи. Говорят, раньше, когда Нового города и в помине не было, здесь происходили публичные казни, а в старинном трактире собирались после работы палачи и маги, нуждавшиеся для своих заклинаний и ворожбы в тех или иных частях тел умерщвленных разбойников, грабителей и убийц. Было это, впрочем, еще в незапамятные времена, историй о которых Ниилит наслушалась, когда приезжала сюда с дядюшкой, подряжавшимся перевозить тюки с изготовленной в Чирахе бумагой. За две поездки она, разумеется, не могла обойти всю Мельсину — в основном-то приходилось сидеть на тюках с этой треклятой бумагой, — но иногда дядюшка посылал ее к писцам, торговцам и в ближайшие лавочки для мелких закупок, благодаря чему Ниилит неплохо разбиралась в переплетениях улиц и проулков Старого порта и рассчитывала, что знание это поможет теперь оторваться от преследователей…

Процессия завернула на Бумажную улицу и остановилась. Из-за угла послышались встревоженные крики, и телохранители Шаккары, не сговариваясь бросились на шум. Отлично! Мбанга сделала вид, будто лишилась чувств, еще бы немного везения и…

Убедившись, что «золотые» безучастно глазеют по сторонам, Ниилит со всех ног ринулась в щель между двумя потемневшими от времени домами. Эти узкие щели пронизывали весь район Старого порта, подобно сети кровеносных сосудов. Редкий торговец не стремится иметь из своего дома, являющегося одновременно складом и лавкой, второго входа и выхода, причем такого, за которым нелегко проследить любителям совать нос в чужие дела.

Нырнув в проулок, ширина которого не превышала двух шагов, Ниилит услышала за спиной крик одного из «золотых» и рванулась вперед изо всех сил. Сандалии, явно не предназначенные для бега, громко стучали по неровной, ссохшейся земле, то и дело норовя слететь с ноги, и, скинув их, девушка почувствовала себя значительно уверенней. Тяжкий топот преследователей слышался, однако, совершенно отчетливо, они оказались вовсе не такими медлительными, как полагала Ниилит. Надеясь сбить их со следа, она юркнула в открывшийся справа проход между торцами домов. Затем свернула влево, выскочила на улицу, ведущую к площади Лилии, названной так из-за полуразрушенного каменного фонтана, выполненного в форме гигантского цветка, и, стрелой промчавшись мимо дюжины рабов, тащивших пахнувшие дегтем бревна, снова шмыгнула в затененный проулок.

Стук подкованных бронзовыми гвоздями сандалий наемников не стихал, пока что они не собирались отставать или прекращать преследование. Шаккара, по-видимому, предусмотрел возможность побега одной из воспитанниц и загодя посулил награду за ее поимку, иначе чего ради им надрываться? Мысль эта заставила девушку прибавить ходу. Свернув в очередную щель, она поняла, что сбилась с выбранного пути и, если не хочет окончательно заблудиться, должна выбраться на большую улицу. Вот только удастся ли ей раствориться в толпе? Ниилит рванула тесемки плаща, который мог послужить преследователям прекрасным ориентиром и к тому же стеснял движения во время бега. Тонкая рубаха взмокла от пота, сердце билось учащенно.

Еще один поворот… О, какой оживленный проулок! Она проскользнула между тремя спорящими женщинами, распластавшись по стене пронеслась мимо перегородившего проход толстяка, шутливо растопырившего руки в тщетной надежде заключить девушку в свои объятия. Сзади послышался рев «золотых» и возмущенный визг женщин. Догонят! О Богиня Охранительница, спаси и защити!

Ниилит выбежала на улицу и замерла, оглядываясь по сторонам. Сердце ухало так, что, казалось, вот-вот проломит хрупкие ребра. Эти «золотые» знают свое дело. Даже доспехи им нипочем, знай себе бегут! Осталось одно — где-то спрятаться, затаиться. Девушка перевела дух и со всех ног ринулась по понижавшейся к морю улице, огибая прохожих, которых явно не хватало, чтобы скрыть ее от глаз преследователей. Ворота, еще ворота — все заперто, все не то…

«Ага! Винный переулок…» — Ниилит заставила себя перейти с бега на шаг. Она не должна привлекать внимания Это то самое место, где ей может повезти. Должно повезти!

Переулок был запружен телегами. С одних дюжие парни скатывали бочки, привезенные из окрестных селений, в обширные погреба, на другие, напротив, грузили, выкатывая их из прохладных подземелий, чтобы везти в порт, на корабли, которые доставят эти бочки за море, где высоко ценятся изделия здешних виноделов. Лавируя между повозками, девушка пошла еще медленнее, хотя кровь отчаянно стучала в виски, и в голове билась лишь одна мысль: «Быстрее! Быстрее!»

За этими бочками она может укрыться… До порта ее сто раз догонят, но если она сумеет затаиться тут… Ниилит еще не до конца поняла, что же намерена сделать, а ноги уже сами несли к широкому возу, с которого трое мужиков скатывали последнюю бочку. Вот! То что нужно!

Присев у заднего колеса повозки, она мгновение понаблюдала, как похожий на кабана краснолицый мужчина рассчитывается с доставившим бочки возницей блестящими лаурами, потом оглянулась назад: рыжий плюмаж на шлеме наемника был виден издалека и приближался с пугающей быстротой. Ниилит стиснула зубы и сжала кулачки с такой силой, что ногти впились в ладони. Если грузчики сейчас не появятся, то ей конец… Но три здоровенных парня, благополучно спровадив в подвал последнюю бочку и кое-как установив ее там, уже выбирались по дощатому пандусу, торопясь получить причитающуюся за труды плату и отправиться на поиски новой работы.

Дождавшись, когда они обступят краснолицего, девушка выбралась из-за повозки, скользнула к распахнутым дверям подвала и, обрывая подол рубахи о занозистое дерево, сползла по щелястому пандусу в черное, пахнущее прокисшим вином подземелье. Кажется, не заметили… Если бы еще и в подвале никого не оказалось…

Она едва успела укрыться за ближайшей бочкой, как по пандусу протопал краснолицый. Окинул хозяйским взором ряды выстроившихся около стен бочек и что-то хрипло крикнул оставшимся на улице. Получившие расчет грузчики навалились на могучие створки, и в подвале стало совершенно темно. Загремел дверной брус, краснолицый, громко сопя, зазвенел цепями, щелкнул замком и, удовлетворенно ворча, зашаркал по невидимым ступеням ведущей куда-то вверх, в глубину дома, лестницы. «Спасена… Спасена!» — поняла наконец девушка, прислушиваясь к удаляющемуся шарканью и ворчанию, и без сил прислонилась к нагревшемуся за время перевозки боку дубовой бочки. Шаги становились все тише и тише, потом смолкли совсем. Послышался лязг внутреннего засова, и в подвале воцарилась мертвая тишина.

8

Менучер обвел слушателей горящими глазами и взволнованным голосом произнес:

— Благодарю вас за высокую оценку моих поэтических опытов. Мне, конечно же, не сравниться с такими прославленными мастерами стихосложения как Бхаручи, Марвах, Чачаргат или Сурахи, но, принимая во внимание, что кроме поэзии я вынужден еще немало времени уделять государственным делам…

— О солнцеподобный! Всем известно, как много делаешь ты ради процветания счастливого Саккарема! Воистину непонятно, где находишь ты время, чтобы слагать столь изящные и восхитительные вирши, по сравнению с которыми творения прочих поэтов не лучше рева ишака, стремящегося петь по соловьиному… — льстиво начал один из придворных, но закончить ему не дали. Три или четыре пары рук ухватили усердного дурака за полы халата и заставили опуститься на раскиданные по всему залу подушки.

Всем было известно, что шад ценит и щедро награждает тех, кто умеет своевременно сказать каламбур, сделать тонкий комплимент и отыскать в его поэтических изысках действительно удачную строфу. И приходит в ярость, когда его стихи начинают хвалить из одного раболепия. Не Бог весть какой стихотворец, в поэзии он все же кое-что смыслил, а того, кто, не смысля, имел наглость во всеуслышание хвалить или порицать чье бы то ни было творчество, нещадно гнал с глаз долой. И это было лучшим, что могло ожидать тех, кто лез «в овчинном тулупе на шадский пир».

— Повелитель, я не берусь сравнивать и судить. — Придворные все как один повернули головы в сторону сухощавого молодого человека, речь которого уже не раз спасала от гнева Менучера не ко времени разговорившихся искателей шадских милостей. — Поэты — не ткачи. Это материю можно помять, пощупать и с уверенностью сказать, разлезется она после первой же стирки или будет служить долгие годы. Стихи — дело иное. Бывает глупое, казалось бы, четверостишье, сложенное поэтом-забулдыгой, повторяют из века в век простаки и мудрецы, а созданные придворным стихоплетом вирши забываются слушателями, едва последние отзвуки сладкоречивого голоса замрут под расписными сводами «поэтического чертога»…

Недокормыш сделал паузу, и души собравшихся в «поэтическом чертоге» шадского дворца ушли в пятки. Этот худосочный, не чета приличному саккаремцу, вельможе или купцу, вечно играл согнем, и до поры до времени это как-то сходило ему с рук и даже приносило пользу не слишком толковым почитателям творений Менучера; но на этот раз выскочка-заморыш, похоже, перегнул палку. Лицо шада потемнело, он уже открыл было рот, чтобы произнести суровый приговор, но тут задохлик опять подал голос:

— Стихи — не кусок материи, и качество и долговечность их сразу не определишь. И уж во всяком случае не я возьму на себя смелость пробовать сделать это. Однако то, что сегодня прозвучало из твоих уст, по моему скромному разумению не может оставить равнодушным ни современников наших, ни их потомков. — Дохляк сделал совсем крохотную паузу и проникновенно процитировал:

Лицо шада сияло. Лица придворных сияли отраженным светом. Ай да тощой! Опять выкрутился, да еще и с прибытком! Наделила же Богиня памятью и смекалкой! Да и голосом не обидела. И ведь когда говорит, в чем душа держится, а как стихи начинает декламировать — голос будто медь колокольная звенит и гудит!

Просветлел даже Марий Лаур, смягчились жесткие черты лица нардарского кониса, для которого стихи слушать — что воду гнилостную, болотную хлебать.

— А брат твой изрядно стихосложением владеет, — процедил он тихо, чтобы только сидевшая рядом Дильбэр могла слышать.

— Братец мой не столько по стихам, сколько по пролитию крови мастер. Вирши он и вправду кровью вспаивает, только не своей, а чужой, — ледяным тоном ответствовала Дильбэр, не глядя на мужа и продолжая улыбаться заученной, словно приклеенной улыбкой.

Менучер между тем, растроганно глядя на худосочного юношу, промолвил:

— Вижу я, не перевелись еще знатоки и ценители поэзии в Саккареме. Потому-то, прежде чем перейти к чтению привезенного мне из Галирада списка новых стихов несравненного, сладкозвучного Видохи Бортника, решил я прочитать вам еще одно, последнее из отобранных мною для «Полуночного венка», стихотворение.

В зале сделалось так тихо, что слышны стали крики кружащих над портом чаек, и Менучер негромким, хрипловатым от волнения голосом начал читать обещанный стих:

Повисшая в зале тишина красноречивее всяких слов должна была поведать шаду о впечатлении, которое прочитанный им стих произвел на собравшихся. Потом кто-то из дам всхлипнул, кто-то вздохнул, слушатели принялись перешептываться, а Марий Лаур задумчиво пробормотал:

— Смотри-ка, у него, оказывается, все же есть душа! О качестве стиха ничего не скажу, но написан и прочитан он человеком, чье сердце затронуто любовью.

На этот раз Дильбэр повернулась к мужу и несколько мгновений пристально всматривалась в его загорелое, обветренное лицо, столь непохожее на обрюзгшие и размалеванные хари шадских блюдолизов. Потом по изящно очерченным, капризным губам ее скользнула пренебрежительная усмешка, и она спросила:

— Тебе, наверно, интересно знать, что же за девушка тронула сердце Менучера? На чью смерть написал он столь проникновенные стихи? — И, не дожидаясь ответа, продолжала: — Это стихотворение братец мой сочинил примерно два года назад. До тебя, я полагаю, доходили слухи, что достойной невесты он себе пока не нашел, но зато содержит целый гарем наложниц. Так вот одну из них он застал любезничавшей в уединенной беседке с весьма миловидным юношей из своей свиты. Юношу этого с тех пор никто не видел, а наложницу Менучер приказал удавить у себя на глазах.

— Удавить?.. — Марий окаменел, а Дильбэр как ни в чем не бывало закончила:

— Был ли этот юноша любовником шадской наложницы — доподлинно неизвестно. Скорее всего, не был — духу бы не хватило, не великого мужества был воздыхатель, — но Азерги сумел убедить Менучера в обратном и так все обставил, что у братца моего никаких сомнений в измене не осталось.

— Чушь! Ты клевещешь и на брата, и на его советника, — с явным облегчением проговорил Марий после недолгих размышлений. — Ну какое дело Азерги, который, как я слышал, на дев не глядит и никогда не заглядывался, до какой-то наложницы? И зачем было ему толкать Менучера на убийство? Кровь — не вода, просто так ее даже дикие звери не льют.

— Звери не люди, им человечьи подлости не знакомы. Но мыслишь ты верно. Остальные тоже постарались убедить себя, что ничего подобного не было и быть не может. Безопасней всего в шадском дворце, в Мельсине, да и во всем Саккареме жить, делая вид, будто ничего не видишь и не слышишь. Я рада, что ты усвоил это так быстро, — дерзко сообщила Дильбэр.

На скулах Мария вспухли и затвердели желваки, лоб прорезала вертикальная складка. Некоторое время он сидел неподвижно, не то слушая славословия очередного ценителя поэзии непревзойденным стихам шада, не то превозмогая желание свернуть шею надумавшей поиздеваться над ним молодой жене.

— Так зачем нужна была Азерги смерть ни в чем не повинной наложницы? Быть может, она знала какие-нибудь дворцовые тайны? — спросил наконец нардарский конис, не глядя на Дильбэр.

— Нет, она не знала никаких тайн. Сначала я подозревала что-то подобное, но потом до меня дошло, для чего магу нужно было, чтобы братец мой совершил эти и другие, не менее бессмысленные убийства. Все ведь делается на моих глазах: от сестры, да еще такой, как я, зачем что-то скрывать? Азерги приучал Менучера ко вкусу крови. Заставлял поверить, что его окружают изменники и предатели. Одно, два, три тайных убийства, дальше — больше. Сначала рабы, потом слуги, наложницы, а там, глядь, и до саккаремской знати дошло. Тут и заговор подоспел столь своевременно, будто его специально подготовили, дабы проверить, усвоил ли братец мой преподанные уроки. А ведь раньше Менучер совсем другим был…

— Странные вещи ты говоришь. Но здесь обсуждать их не место и не время, — хмуро промолвил Марий. — Тошно мне тут. Пойду на свежий воздух… А ты замолви за меня словечко. Мол, живот прихватило или еще что. Сама придумай, тебе виднее, как этот клоповник успокоить.

Поднявшись с подушек, нардарский конис скорчил страдальческую мину и торопливо вышел из «поэтического чертога».

Медленно двигаясь по анфиладе богато убранных залов, он с недоумением и брезгливостью всматривался в изящные шпалеры, вычурные напольные подсвечники и привезенные из Аррантиады статуи, размещенные в специально выдолбленных стенных нишах. Собранные со всего света богатства неузнаваемо изменили помещения дворца, хорошо памятные Марию по последнему посещению Мельсины.

Он приезжал сюда с отцом одиннадцать… нет, двенадцать лет назад. Тогда еще живы были блистательный Иль Харзак и Аситах, Бизар, Ганглас и многие-многие другие, а шадский дворец убранством своим почти не отличался от скудно обставленного нардарского замка. Иль Харзак, чью душу уж верно святой Лан Лама без проволочек доставил на Праведные небеса, больше заботился о процветании своих подданных, чем о великолепии собственных покоев. После смерти Харзака Саккарем разительно изменился, и кто бы мог подумать, что виной тому было не вторжение завоевателей, не злая воля узурпатора, а бездарное правление его сына! Изменились Мельсина, дворец шада, сам Менучер, и лишь в Дильбэр еще можно было временами признать дочь прежнего правителя Саккарема.

Разумеется, нынешняя шаддаат мало чем напоминала беззаботную десятилетнюю девчонку, слишком занятую своими игрушками, подругами, нянюшками и недавно подаренным белым жеребцом, чтобы обращать внимание на приехавших к отцу гостей из какого-то далекого горного княжества. И все же что-то от прежней самоуверенной, дерзкой и совсем не умеющей лгать девчонки в ней, безусловно, сохранилось. Отправляясь за женой, конис прежде всего заботился о том, чтобы обезопасить свои южные границы и обеспечить в случае вторжения в Нардар халисунцев если не военную поддержку, то хотя бы твердый нейтралитет Саккарема. При этом, однако, он не забывал приглянувшейся ему когда-то девчонки и полагал, что, несмотря на отвратительные слухи о ее распутном образе жизни, доходившие даже до Нардара, Дильбэр едва ли могла столь разительно измениться. Известно ведь: о служанке таверны никто слова худого не скажет, если она спит чуть не с каждым постояльцем, а знатную даму за откровенный взгляд ославят расфуфыренной потаскухой.

Увидев Дильбэр, обменявшись с ней десятком фраз на свадебной церемонии и проведя потом несколько бурных ночей, он вынужден был признать, что ему редко встречались такие страстные и многоопытные женщины и, следовательно, оснований для слухов было более чем достаточно. Открытие это, как ни странно, не особенно расстроило Мария. Будь даже Дильбэр распоследней шлюхой, Нардару нужен был этот брак, а женитьба кониса вовсе не означала, что тот должен спать со своей женой или хотя бы видеть ее вопреки своему желанию. Кроме того сам Марий, будучи многоопытным в любовных делах, умел ценить искусных и страстных женщин и не рассчитывал, что двадцатидвухлетняя невеста его — по саккаремским и нардарским понятиям явный перестарок — окажется девственницей. Ко всему тому — и это хоть как-то скрашивало пребывание в душном, нечистом, невзирая на всю роскошь и благолепие, дворце Менучера — Марий с радостным изумлением обнаружил, что порывистая, открытая ко всему доброму и светлому девчоночья душа все еще живет в распутно-холодноватой Дильбэр. Смелость ее, горячее сердце и независимость мышления в конечном счете понравятся нардарцам, а умение скрывать свои чувства и замечать то, на что другие предпочитают закрывать глаза, помогут заслужить высокий титул Матери Нардара. Что же касается любовных похождений, то он постарается, чтобы у нее не возникала потребность искать мужской ласки на стороне; в остальном же беспокоиться не о чем — дел на ее долю хватит и маяться дурью будет попросту некогда…

Услышав голоса, доносившиеся из-за полуприкрытых дверей, Марий остановился как вкопанный. Он мог бы поклясться светлым ликом Богини, что, когда входил в зал, эти двери, как и все остальные, охраняемые похожими на статуи «золотыми» из дворцовой стражи, были широко распахнуты. Стоявшие за дверями стражники говорили громко, можно даже сказать, слишком громко и намеренно внятно, словно произносили речь, а не шушукались в пустом и гулком зале.

Подойдя к покрытым затейливой резьбой дверям, нардарский конис остановился и не был особенно удивлен, отчетливо услышав то, что, по-видимому, было предназначено именно для его ушей:

— …трудно будет ублажить эту шлюху. Я сам, если хочешь знать, видел, как она развлекалась с Седидахом в дворцовой конюшне. Начал он ей что-то про новое седло толковать, а она цоп его и в каморку конюха, — повествовал густой бас, — и всю третью стражу оттуда только ахи и охи слышались, даром, что шаддаат тогда уже в невестах ходила. Седидах этот, между прочим, за одну стражу может всех девок из «Приюта моряка» до смерти затрахать, но Дильбэр эта вовсе уж ненасытная стерва, если такого мужика укатать сумела…

— А мне о ней Верлах вот какую байку рассказывал… — начал юношеский ломающийся голос, но закончить не успел, потому что Марий, убедившись, что ошибки быть не может и представление разыгрывается действительно для него, налег на створки.

Оба собеседника были из «золотых». Басом говорил здоровенный, «поперек себя шире» громила — не то из сегванов, не то из нарлаков, кто их, оторву, родину покинувших, чтобы мечом торговать, разберет. Тот, что помоложе, был и вовсе беспородный — одно слово — наемник. Невесть где родился, неведомо где умрет. «Может, даже здесь и сейчас», — подумал Марий и без лишних слов обнажил длинный прямой меч.

— Эй, конис! Никак сдурел! Ты свою железку-то спрячь, а то как бы беды не нажил! — Говоривший басом отпрыгнул от дверей и занял оборонительную позицию, выставив перед собой алебарду. Юнец отпрянул в другую сторону и замешкался, не зная, что делать, — похоже, не ожидал от именитого нардарца такой прыти.

«Просто стражники, на наемных убийц не похожи», — решил Марий и досадливо поморщился. Может, шад и намекнул кому-то, что не вредно-де почтенного гостя малость подразнить, но прямого указа убивать не давал. Он сделал короткий выпад, громила прикрылся алебардой и снова истерично завопил:

— Ты чего?! Чего на рожон лезешь? Ведь убью, поздно каяться будет!

— Убьешь, так тебя шад на кол посадит, — хладнокровно ответил нардарский конис, делая один за другим два стремительных выпада. — Так и так придется тебе перед светлыми очами Богини предстать, отчитаться за ту мерзость, что язык твой подлый о сестре солнцеподобного шада молол.

Сообразив, к чему может привести подобное обвинение, равно как и убийство мужа сестры Менучера, юнец спал с лица. Мгновение он еще колебался: мирить ли ему противников, помогать товарищу, защищать гостя или бежать за начальством, но под конец стремление во что бы то ни стало выпутаться из скверной ситуации, в которую вовлекла его непомерная алчность, одержало верх. Отбросив алебарду, он со всех ног ринулся в открытые двери, громкими криками созывая стражников и придворных.

Басовитый наемник заметно приуныл и начал пятиться в глубину зала. До него тоже дошло, что дело принимает скверный оборот: назвать шлюхой жену какого-то там чужеземного кониса — это одно, а быть обвиненным в оскорблении сестры шада — совсем другое. Тут в самое время не алебардой махать, а в ноги оскорбленному супругу броситься и прощенья вымаливать. Он бы и бросился, да ведь проклятый нардарец сперва снесет голову с плеч, а потом разбираться будет. Ишь, подлец, наседает, мечишком своим размахивает!

— Кто ж тебе, дурья твоя башка, посоветовал в моем присутствии мою же супругу порочить? — поинтересовался Марий, убедившись, что единственный свидетель сбежал и «золотой» может говорить без опаски.

— Какую супругу? Как порочить? — пошел на попятную громила.

Нардарец сделал обманный финт, и когда противник открылся, полоснул его по бедру. Меч скользнул по низу кирасы и глубоко вспорол толстую ляжку наемника.

— Мне тебя на куски изрезать, чтобы лгать прекратил? — сухо спросил Марий и, уйдя из-под рубящего удара, ткнул громилу кончиком меча в незащищенную руку.

— У-у-у, пожиратель падали! — взвыл наемник, яростно тыча острием алебарды туда, где мгновение назад находился его противник.

— Говорить надо, когда тебя спрашивают, а не когда в голову взбредет, — назидательно промолвил Марий, вновь и вновь увертываясь от алебарды не на шутку озлобившегося громилы. Теперь наемник дрался уже во всю силу, решив, что прежде всего надобно спасти жизнь, а о последствиях содеянного можно будет подумать позже.

— Командир мой шумнул — мол, хорошо бы тебя на вшивость спытать. Женку велел помянуть, — гаркнул «золотой», надеясь отвлечь противника, и нанес смертоносный, по его мнению, косой удар широким лезвием. Настигни оно Мария, и лежать бы тому в луже крови, рассеченному от ключицы до пупа. Загвоздка была в том, что конис, в отличие от соломенного чучела, на котором так удобно отрабатывать подобные удары, зарубленным быть не желал и своевременно уклонился от начищенного до зеркального блеска клинка. Вспоров драгоценную шпалеру славной вельхской работы, алебарда глубоко ушла в деревянную панель, которыми Менучер приказал отделать стены этого зала.

— Лично тебе проверку эту командир поручил или охотников искал? — полюбопытствовал Марий, ожидая, когда наемник с проклятиями извлечет из стены свое грозное оружие.

— При всех сказал, в кабаке! Награду посулил, дураков нет задарма на скандал нарываться! Да если б я знал, что ты… — Громила с развороту рубанул воздух и прянул в сторону — конис перемещался по залу с удручающей быстротой.

— Даровых дураков, значит, нет, а за деньги нашлись, — пробормотал Марий, градом молниеносных ударов загоняя наемника в угол. Он не хотел убивать этого тупого, жадного и не слишком умелого парня, но если его не поймут правильно, ему придется еще не раз выслушивать истории о похождениях Дильбэр. А это не укрепит его симпатий к Менучеру, который, видать, ждет не дождется, когда шурин покинет его очаровательный дворец и не менее очаровательную страну.

Заслышав шаги приближающихся стражников и придворных, Марий, искусно отведя лезвие алебарды, просвистевшее в пяди от лица, полоснул открывшегося наемника по горлу. Подождал, когда тот, обливаясь кровью, рухнет на пол, и аккуратно вытер меч о плащ убитого.

— Марий! — Появившаяся в дверном проеме Дильбэр раскраснелась от быстрого бега, и конис с удовлетворением отметил, что тревожный блеск ее глаз никак не мог быть притворным.

— Что здесь происходит, возлюбленный брат мой? — величественно вопросил Менучер, проходя сквозь расступившуюся перед ним, словно по волшебству, толпу возбужденно гудящих стражников и придворных.

— Этот выродок позволил себе распускать сплетни, порочащие твою бесценную сестру и мою любимую супругу, о венценосный брат мой, — ответил Марий, разыскивая глазами приведшего сюда всю эту свору юнца. Из толпы придворных послышался сдавленный смешок, тут же, впрочем, и оборвавшийся. Юнец, стоявший среди других «золотых», сбежавшихся со всей западной части дворца, протиснулся вперед и начал бормотать что-то невразумительное.

— Я вижу, недомогание твое уже прошло? — участливо справился Менучер, бросив на юношу взгляд, мигом заставивший того умолкнуть, и, не ожидая ответа Мария, обратился к одному из придворных в золоченой кирасе: — От твоих наемников одни убытки. Ладно сам издох, так какой гобелен перед смертью испортил!

— Если солнцеподобный позволит, я позабочусь, чтобы его починили, и, клянусь могуществом Близнецов, он будет выглядеть как новенький! — ответил тот, низко кланяясь раздраженному шаду.

— Верно придумано! Сделай из этого «золотого» чучело, чтобы другие не забывались! — неожиданно подал голос худощавый молодой человек, весьма удачно похваливший и процитировавший стихотворение шада.

Менучер нахмурился, потом усмехнулся и, считая вероятно, что говорить больше не о чем, приказал командиру дворцовой стражи:

— Оставь шпалеру в покое и научи лучше своих головорезов драться как следует. А о чучелах надо подумать… Кое-кого, острастки ради, и правда стоит набить соломой…

Протиснувшаяся к Марию Дильбэр нежно взяла его под руку и тихо сказала:

— Благодарю тебя за заботу о моей чести. Но… очень может статься, в словах этого мерзавца была и доля правды. Тебе, верно, не говорили…

— Говорили, — отрезал Марий, и девушка почувствовала, как мышцы его руки окаменели. — Меня не интересует, с кем ты спала до свадьбы. И я не позволю, чтобы имя моей жены трепали всякие проходимцы.

— Правда? — Дильбэр заглянула в глаза мужу. — А если доброжелатели распустят новые сплетни?..

— Я не верю сплетням. Да и распускать их незачем — в Нардаре не принято душить неверных наложниц, а тем более жен. Впрочем, нет правил без исключений, — он плотоядно ухмыльнулся. — Поэтому, заклинаю, помни: я никому не поверю, но если сам увижу тебя в объятиях мужчины, мне не потребуется посредник, чтобы отправить твою душу на свидание с Матерью Сущего.

— Я буду помнить об этом, о мой муж. Думаю, у тебя не возникнет причин быть недовольным мною. — Дильбэр прижалась к Марию, и на губах ее появилась мягкая, совершенно не свойственная ей улыбка. И никто из видевших в этот момент бывшую шаддаат, а ныне супругу нардарского кониса, не усомнился, что улыбаться так может только женщина, чувствующая себя по-настоящему счастливой. Но кого из придворных Менучера интересовала теперь его распутная сестра? Скорей бы с глаз долой, а уж в сердцах ей и прежде места не было…

9

Шагая рядом с Менучером по дорожкам дворцового сада, Азерги терпеливо ждал, когда призвавший его шад нарушит молчание. Ему смертельно надоел этот спесивый, избалованный красавчик, и лишь сознание того, что дурацким выходкам его скоро придет конец, помогало магу сдерживать готовое прорваться раздражение. Глядя на посыпанные белым песком дорожки, роскошные клумбы благоухающих цветов под густыми кронами вечнозеленых деревьев и порхающих с ветки на ветку птах, он представлял момент, когда сам станет полновластным хозяином всего этого великолепия, и душу его охватывала сладостная истома. Предвкушение грядущего торжества не омрачала даже мысль о Гистунгуре — Верховном жреце, которого верующие называли Возлюбленным Учеником Богов-Близнецов.

Раньше Азерги ни на миг не забывал, что он всего лишь посланец, направленный сюда дабы способствовать обращению богатейшей страны мира в единственно истинную веру. Золото жрецов с острова Толми, нанятые ими убийцы, поклоняющиеся Моране-Смерти, доносчики и соглядатаи, обученные «братьями» в двухцветных одеяниях, — все это принадлежало не ему, а лишь использовалось им, чтобы подготовить почву для перехода Саккарема под тяжкую длань Возлюбленного Ученика — Гистунгура. Непреложность, необходимость и неизбежность этого не вызывали ни малейшего сомнения у Азерги — Ученика Внутреннего Круга Посвященных, но чем дольше он жил в Саккареме, тем больше превращался в советника шада и мага-одиночку, по скромному разумению которого было бы большой дуростью делиться плодами неустанных трудов с так называемыми «братьями» по вере. Желание Гистунгура наложить руку на Саккарем, с территории которого старый безумец надеялся распространить свое влияние на остальные страны восточного материка, было вполне понятно, однако ему-то, Азерги, что за дело до честолюбивых планов впавшего в маразм Возлюбленного Ученика?

Теперь, когда трон венценосного шада стал так близок и осталось сделать последнее усилие, чтобы занять его, маг и советник Менучера, чрезвычайный посланец Гистунгура, вовсе не хотел уступать этот лакомый кусок кому-либо другому. Кораблям с красно-зелеными вымпелами служителей Богов-Близнецов нечего делать в мельсинском порту. Пусть Возлюбленный Ученик не надеется: нанятые Азерги «золотые» никогда не заключат сошедших по трапам «братьев» в дружеские объятия. Еще недавно маг не был до конца уверен в своих силах, ибо лучше многих других представлял себе тайную мощь жрецов-островитян, обладавших, помимо запасов золота, достаточных, чтобы нанять армию отчаянных головорезов и эскадру быстроходных кораблей, еще и немалыми магическими знаниями, с помощью которых нетрудно устранить неугодного человека, сколь бы высокое положение в подлунном мире он ни занимал. Однако тому, кто вот-вот станет наследником Аситаха, нечего было опасаться самых могущественных проклятий и заклинаний, к которым могут прибегнуть его бывшие «братья»…

Азерги словно воочию увидел орущего и брызжущего слюной Гистунгура в момент, когда тот узнает, что Саккарем потерян для него навсегда, а вторжение на восточный материк обречено на провал, и губы его растянулись в злорадной усмешке. Почитая себя человеком разумным, маг ненавидел фанатиков, не сознавая при этом, что испепеляющая его жажда власти мало чем отличается от одержимости Возлюбленного Ученика.

— Сегодня ты, кажется, пребываешь в благодушном расположении духа, а ведь я крайне тобой недоволен! — прервал молчание шад, останавливаясь около источающего свежесть и прохладу фонтана.

— Я слушаю тебя, венценосный. И, Боги-Близнецы свидетели, готов, если это в моих силах, рассеять твое неудовольствие, — заверил Азерги, с неохотой отрываясь от своих мыслей.

— Ха, Боги-Близнецы! Ты часто призываешь этих заморских Богов в свидетели и обещаешь их поддержку, но пока пользы от них не больше, чем от нашей Богини! — раздраженно проворчал Менучер.

— Боги-Близнецы не хуже и не лучше других. И так же, как остальные, помогают лишь тем, кто сам не сидит сложа руки. Молитвы надо подкреплять делом, и тогда поддержка их не заставит себя ждать.

— Да-да, я знаю: Боги помогают сильнейшим. Ты не раз говорил это, а я верил тебе. Сдается мне, я вообще чересчур полагаюсь на твои советы, хотя до сих пор не удосужился спросить: откуда ты родом и чем занимался, прежде чем явился со своими пророчествами и предсказаниями в Мельсину?

— Солнцеподобный шад спрашивал меня об этом неоднократно. Я родился на севере Аррантиады, изучал магические искусства на Толми — острове истинной веры и прибыл сюда по воле Богов-Близнецов, — заученно ответил Азерги, глядя на бронзовую скульптуру «танцовщицы с кувшинами», из которых били хрустальные струи воды. — Если желаешь, я могу рассказать о своей жизни поподробнее, но у меня создалось впечатление, что ты вызвал меня ради более неотложных дел.

— Разумеется. И прежде всего меня интересует, когда ты будешь готов отправиться в Велимор, а я избавлюсь от лицезрения кониса и моей развратной сестрицы. Марий сказал, что дела требуют его безотлагательного возвращения в Нардар, чему я несказанно обрадовался, но тут же он заявил, будто не может выехать из Мельсины, потому что ты обратился к нему с просьбой отложить отъезд на несколько дней. Ты слишком медлишь со своим посольством, а между тем велиморские наемники нужны нам как воздух — урлаки в северном Саккареме окончательно распоясались!

— Это не урлаки, это мятежники, и возглавляет их Тайлар Хум, — уточнил Азерги.

— Ах вот как! — Лицо Менучера вспыхнуло от гнева. — И ты осмеливаешься говорить об этом мне?! Не ты ли уверял, что, казнив заговорщиков, мы вырвем корни недовольства и в стране воцарятся мир и покой?

«О Боги! И этот недоумок все еще сидит на шадском троне!» — мысленно всплеснул руками советник, а вслух произнес успокаивающим тоном:

— Корни зла уничтожены, придет срок, мы покончим и с сорняками. Поверь, Тайлар нам не опасен, и я давно бы выехал в Велимор, однако звезды открыли мне, что посольство успешно справится со своей миссией, только если в него войдет девушка, пользующаяся особым благоволением Богини.

— А это что-то новое! — пробормотал Менучер. — Так вот зачем ты гонишь рабынь со всего города в храм Богини Милосердной!

— От глаз венценосного шада ничто не может укрыться, — с поклоном промолвил маг. — К сожалению, поиски пока не увенчались успехом, и если ты соблаговолишь издать соответствующий указ, посулив, скажем, сто золотых тому, чья рабыня окажется угодна Богине, дело пойдет быстрее, поскольку каждый житель столицы проявит в нем заинтересованность.

— Сто золотых?.. Хм! Немало, но чтобы ускорить отъезд Мария, я готов пожертвовать этой суммой. Ты знаешь, что его спутники пользуются у придворных дам потрясающим успехом, а многие вельможи жалуются на жен, оказывающих нардарцам исключительное внимание?

Азерги покачал головой и вновь уставился на искрящиеся в солнечных лучах струи фонтана.

— Нет, это мне неизвестно. Но до меня дошли слухиу что один из твоих стражников тяжко оскорбил нардарского кониса и был убит им прямо во дворце.

«Он слишком много себе позволяет. Советы Азерги бывают уместны, однако терпеть этот самоуверенный тон и вдобавок ко всему слушать его скрипучий голос становится просто невыносимо», — с холодной яростью подумал Менучер. Дельных советников и магов можно найти в Саккареме или даже привезти из-за моря, и, право же, сделать это легче, чем постоянно мучиться от желания свернуть этому наглецу шею.

— Слухи распространяются быстро. Шурин мой действительно погорячился, и потому мне особенно желательно, чтобы он поскорее покинул столицу. Составь от моего имени указ о награде тому, кто приведет в храм Богини Милосердной нужную тебе рабыню. Я подпишу его в любой момент.

— Указ готов. — Маг вытащил из подвешенного к поясу круглого пенала свиток и протянул Менучеру. — Мой шад, осмелюсь ли я просить тебя озаботиться тем, чтобы у нашего драгоценного нардарского гостя не возникло больше необходимости обнажать меч для защиты своей чести?

— Что?! Что ты этим хочешь сказать?!. — Менучер вцепился в плечи мага, как будто намеревался вытрясти из него душу, но Азерги даже бровью не повел. — Уж не думаешь ли ты, что я?!.

— Нет, думаю, ты не хотел, чтобы его убили. В этом нет смысла. Титул нардарского кониса наследуется по мужской линии, а так как у Мария есть два младших брата, смерть его не принесла бы тебе пользы. У Саккарема же и без того достаточно врагов, чтобы обзаводиться новыми.

— Тогда к чему этот разговор? — Совладав с чувствами, Менучер отпустил мага и, отвернувшись, вперил взгляд в сверкающую на солнце стену дворца, большую часть которого скрывали деревья и цветущие кустарники.

— Ты не хотел его убивать. Но окружающим известно твое желание досадить ему. И в непомерном усердии они способны сильно осложнить нам жизнь…

— Проклятый колдун! — процедил сквозь зубы Менучер. Он понимал, что Азерги прав, и эта его правота еще больше выводила из себя. Что может быть хуже, чем постоянно иметь перед глазами человека, который всегда все делает верно и тем самым является живым укором всем, кто способен совершать ошибки? Но он — шад, и не позволит, чтобы кто-либо попрекал его несовершенством! Даже если Боги создали его несовершенным, значит, это было им для чего-то необходимо? О, если бы он нашел в себе решимость пырнуть этого клювоносого умника-разумника кинжалом, жить стало бы значительно веселее! А почему бы в самом деле не осуществить то, о чем он так давно мечтает? Не обязательно умерщвлять сейчас и собственными руками… Нет-нет, мараться о мага — себе дороже, но в его распоряжении достаточно умелых воинов и, если уж на то пошло, в Мельсине сыщется немало лекарей, которые за известное вознаграждение изготовят снадобье, способное помочь его высокоученому советнику безболезненно перейти в мир, где того уж, верно, ожидают столь любимые им Боги-Близнецы… А чтобы предсмертные проклятия мага не причинили вреда, ему надо помочь умереть подальше от дворца, например по дороге к Нардарскому замку. Ведь как раз там умер его предшественник — Аситах? В подобном совпадении есть что-то поэтическое, и он, пожалуй, возьмется даже сочинить стихотворение о предначертаниях и предопределениях. Тем более после смерти его многомудрого советника некому будет больше рассуждать о столь туманных и возвышенных материях…

— Ты слышишь меня, о венценосный? — нетерпеливо переспросил Азерги неожиданно впавшего в задумчивость шада.

— Конечно, слышу. Полагаю, ты как всегда прав, излишнее рвение моих приближенных не доведет нас до добра. Я позабочусь, чтобы они впредь поостереглись досаждать Марию. Пошли-ка в тень, ты расскажешь мне поподробнее о мятежниках…

Про себя же Менучер твердо решил, что мятежники и велиморские наемники, с помощью которых следует навести порядок на границах Саккарема и избавиться от урлаков, о которых болтают все кому не лень, могут обождать, пока он не обзаведется новым советником и магом. Уж если он столько времени терпел этого несносного Азерги, то подданные и подавно могут подождать, когда у венценосного шада появятся время и возможность заняться их делами.

10

Проведя в винном погребе около суток, Ниилит убедилась, что спасение ее было иллюзорным — на самом деле она просто сменила одно заключение на другое. Глаза со временем привыкли к царящей в подвале тьме, и, облазив его вдоль и поперек, девушка поняла, что без посторонней помощи отсюда не выбраться. Замки на наружных дверях, которые она надеялась открыть без особого труда, были заперты на ключ, чего в Чирахе отродясь не делали. Сами же двери были собраны из толстенных досок «в паз», и между ними не нашлось ни одной щелки, через которую мог бы пробиться хоть один лучик света. Ведущая в глубину дома дверь была заперта на задвижку изнутри, и с ней дела обстояли ничуть не лучше. Впрочем, оказаться в самом доме девушке совершенно не хотелось: будучи обвиненной в воровстве, она сразу же превращалась в человека вне закона, с которым владелец винного склада мог поступить как ему вздумается. Признание в том, что она сбежала из «Садка», тоже принесло бы ей мало пользы — за известное вознаграждение ее могли вернуть Шаккаре, но в любом случае ей не избежать участи рабыни. А хорошенькие рабыни ценились слишком высоко, чтобы оставлять их в собственном доме ради помощи по хозяйству.

Отчаяние, охватившее Ниилит, было так велико, что она обломала все ногти и в кровь ободрала руки, пытаясь справиться с запорами на проклятых дверях, преграждавших путь к свободе, но все усилия были тщетны. Оставалась последняя надежда, что ей удастся выскользнуть из подвала, когда кто-нибудь спустится сюда за вином. Вероятность этого была крайне мала, но поскольку ничего другого она сделать все равно не могла, девушка принялась терпеливо ждать появления краснолицего. Чтобы утолить жажду, она время от времени вынуждена была делать глоток-другой вина из единственной в подвале снабженной краном бочки и сама не заметила, как ее сморила дремота, перешедшая в крепкий сон.

Первое, что увидела Ниилит, открыв глаза, был склонившийся над ней мужчина с тускло посверкивавшим в свете стоящего на полу масляного светильника рабским ошейником. Вскрикнув от неожиданности, девушка попыталась вскочить на ноги, но незнакомец успел вцепиться ей в плечо жесткой как клешня рукой.

— Пусти! — пискнула Ниилит. Раб, не отвечая, попытался заткнуть ей рот левой рукой, а правой рванул с ее плеча рубаху.

Похотливо горящие глазки, скошенный подбородок и грязный, засаленный халат многое сказали Ниилит о намерениях раба, его характере и положении в доме. Девушка издала пронзительный крик и рванулась из рук насильника. Тот на мгновение опешил, а потом отвесил ей затрещину, от которой в глазах потемнело. Не теряя времени, раб одной рукой стиснул ее запястья, а другой сорвал остатки рубашки. Он был уверен, что без труда заломает хорошенькую маленькую воровку и вволю насытится ею, прежде чем отдать в руки хозяина, но мерзкая девчонка опять завизжала и, со змеиной быстротой извернувшись, вцепилась зубами в его руку.

— Ну, стерва! — прохрипел раб и яростно пнул начавшую подниматься Ниилит ногой в живот.

Девушка согнулась от боли. Следующий, пришедшийся в висок удар опрокинул ее на влажный земляной пол.

Сквозь затопивший сознание кровавый сумрак она почувствовала, что раб переворачивает ее на живот, ощутила вкус кислой земли на губах. Боль в заломленной руке заставила Ниилит взвыть. Не понимая, чего же он от нее хочет, девушка извивалась и корчилась от боли. Разъяренный ее сопротивлением и тупостью насильник, продолжая выкручивать своей жертве руку, рванул ее за разметавшиеся волосы, заставляя встать на колени.

— Ноги, ноги раздвинь, дурища! — хрипел он, стоя над Ниилит и пригибая ее голову к земле.

Боль, подкрепленная ощущением беспомощности и неизбежности того, что собирался учинить над ней жестокорукий раб, заставили в конце концов Ниилит понять, какую позу она должна принять, дабы угодить своему мучителю. Она сознавала, что сила на его стороне и ей не остается ничего иного, как уступить и молить Богиню, чтобы пытка эта поскорее кончилась. Однако, вопреки разуму, чувство ужаса, стыда и ненависти к насильнику было так велико, что Ниилит предпочитала лучше быть убитой и разорванной на части, чем покориться. Рискуя сломать себе руку, она качнулась вперед, и перевернувшись на спину, изо всех сил ударила раба пятками в грудь. Тут же ей стало ясно, что удар не достиг цели — пятки лишь мазнули по ребрам насильника, но если она сумеет, используя обретенную на миг свободу, погасить светильник…

— Это тебе, Шарух, наука! — раздался с верха лестницы низкий насмешливый голос. — Настоящие саккаремки — это не мельсинские шлюхи. И не твои вонючие степнячки, готовые снимать штаны перед первым встречным. Сколько живешь в столице, а разницы так и не понял! Ай-ай-ай!

Все еще дрожа от пережитого страха, Ниилит замерла как вкопанная, глядя на стоявшего у двери, ведущей в глубину дома, краснолицего, держащего в руке подсвечник с толстой свечой.

— Испугалась небось моего косорожего? — продолжал тот, оценивающе разглядывая оцепеневшую девушку, инстинктивно пытавшуюся прикрыть наготу руками. — Тебе, красавица, не его, тебе меня бояться надобно! Ибо тех, кто в мой подвал залезает, я о-очень не жалую.

Ниилит молчала, только зубы ее выбивали громкую дробь.

Этот Краснолицый и вправду вызывал у нее значительно больший ужас, чем Шарух. Это был Хозяин. Теперь она была в его власти, и он мог не просто высечь, изнасиловать или убить ее, когда вздумается, он мог довести ее до такого состояния, что она почтет за счастье исполнить любую его самую мерзкую прихоть. Ниилит видела, как дрессируют непокорных рабынь в Чирахе, и едва ли столичные способы «воспитания» дают худшие результаты. Разумеется, в ее родном городе к рабам относились по-разному. Старый Агвай, умерший год назад на руках своего хозяина, считал Зелхата скорее сыном, чем господином, а мудрый ученый любил раба, как заботливого, хотя и не слишком разумного старшего брата. В то же время Угви — косенькая желтолицая девушка из Халисуна, — проведя несколько месяцев в «веселом доме» Набиба, полностью утратила человеческий облик, и Ниилит сама видела, как она, стоя на коленях посреди пыльной улицы, вылизывала ноги Бхубакашу, ничуть не смущаясь собравшихся поглазеть на диковинное зрелище зевак.

Ниилит не могла бы сказать, почему вид краснолицего заставил ее вспомнить Угви, но что-то этакое, видать, было в его волчьем оскале и прищуренных глазках, которыми он ощупывал каждую пядь ее обнаженного тела, в том, как приниженно опустился на корточки Шарух, разом утративший весь свой пыл и агрессивность.

— Ну красавица, бери тряпье и поднимайся в дом. А ты не забудь, за чем я тебя сюда послал, да принеси матери кувшин вина. — Краснолицый, щурясь, смотрел, как Ниилит, подобрав обрывки рубашки и прижав их к груди, словно зачарованная взглядом удава птица, мелкими шажками поднимается по лестнице.

На краснолицем был короткий домашний халат, оставлявший открытыми кривые волосатые ноги. При нем не было ни плети, ни палки, однако девушка, не сводя с него расширенных от ужаса глаз, почему-то чувствовала, что противиться его воле бесполезно. Она остановилась перед ним, не дойдя нескольких ступенек, но тот сделал ей знак следовать за собой, и Ниилит повиновалась. Она вышла вслед за краснолицым в узкий коридор, и тут он, внезапно обернувшись, приблизил к ней свое лицо и прошептал:

— Мне нравятся дикарки. Ты хорошо отшила Шаруха, но помни, я хозяин и со мной тебе следует вести себя по-другому.

Взяв ее за подбородок, он заставил девушку поглядеть в свои колючие маленькие глазки. Потом грубо схватил за низ живота и Ниилит, прикусив губу, почувствовала, как ручьем хлынули из глаз слезы стыда и бессилия.

— Пожалуйста… Не надо… — всхлипывая взмолилась она, не сделав, однако, даже попытки отпихнуть этого мерзкого похотливого самца.

— О, конечно. Не здесь и не сейчас, — согласился Краснолицый, с ухмылкой глядя, как она прижимает к груди свои жалкие, бесполезные лохмотья. — У нас еще будет для этого время, да и более подходящих мест в доме более чем достаточно.

11

По сигналу Хайдада рабы выкатили из лагеря мятежников собранные ночью тараны. Подобно муравьям, тащащим гусеницу, вцепились и поволокли к городским воротам тяжелые деревянные щиты, предназначенные для прикрытия осаждавших от стрел и камней, которые готовились метать в них защитники Лурхаба. Одна, две, три сотни лучников с полными колчанами устремились следом, а за ними уже разворачивалась пешая рать, набранная Тайларом по окрестным градам и весям.

Рабы, которым после взятия Лурхаба была обещана свобода, оказавшись в пределах досягаемости стрел городских лучников, перешли с шага на бег. Три тарана — чудовищных древесных ствола с тупыми бронзовыми набалдашниками, — грохоча и подскакивая на катках, раскачивались так, что цепи, на которых они были подвешены к массивным треугольным рамам, казалось, вот-вот лопнут от напряжения. Тащившие щиты прикрытия рабы дружно вздели их над головами. Лучники, выстроившись тремя шеренгами, разом выпустили три сотни стрел, вынудив защитников Лурхаба укрыться за стенами.

Окружавшие древний город стены были воздвигнуты еще в пору нашестия меорэ и со времен Последней войны успели изрядно обветшать. Кое-где высота их достигала двадцати и даже пятнадцати локтей, причем в ряде мест блоки искрошившегося песчаника были заменены кладкой из обожженного на солнце кирпича-сырца или заполненными и обмазанными глиной клетями из жердей. Жителям Лурхаба, расположенного едва ли не в центре Саккарема, нечего было опасаться набегов кочевников, горцев или халисунцев, так что наместники шада, равно как и начальники гарнизона, уже многие годы считали излишней роскошью поддерживать городские укрепления в надлежащем порядке. Вал расползся от сезонных дождей, стенки рва осыпались и поросли травой и кустарником, а перед воротами его и вовсе засыпали землей. Все это позволяло Тайлару надеяться, что собранное им войско без труда завладеет оплотом Байшуга, сравнительно недавно назначенного комадаром северного Саккарема.

Глухие удары, донесшиеся от стен города, возвестили, что тараны доставлены на место и начали крушить ворота. Тайлар поднес ладонь ко лбу и некоторое время наблюдал, как суетятся у ворот обслуживающие тараны рабы, как слаженно обстреливают мелькающих на гребне стены защитников города лучники Хадада. Дюжина взятых мятежниками городов многому научила бывшего комадара. Теперь он уже не переживал за каждого погибшего при штурме воина, не бросался в первых рядах атакующих в проломы стен или в зияющие проемы, образовавшиеся после падения сорванных с петель створок городских ворот. Отряд из трехтысяч воинов и примкнувшее к нему местное ополчение вполне могли справиться с гарнизоном, не чувствующим к тому же особой поддержки со стороны горожан. В Лурхабе, правда, помимо обычного гарнизона заперся еще и комадар с тысячей «барсов», однако это, по мнению Тайлара и его сподвижников, не могло повлиять на исход штурма.

— Комадар, позволь доложить? Фербак и его люди пошли на приступ. Сотня их уже забралась на стены по штурмовым лестницам, и Фербак просит передать ему резервную тысячу Захичембача, — сообщил гонец на взмыленной лошади еще прежде, чем она успела достигнуть вершины холма, на котором расположились Тайлар, его личная сотня телохранителей и разведчики Найлика.

— Зажечь два костра, — коротко приказал комадар безусому юнцу, восседавшему на черной как смоль лошади.

Проводив взглядом устремившегося к ближайшей деревеньке гонца, намеревавшегося лично поторопить Захичембача, Тайлар подумал, что на этот раз без резни на улицах не обойдется, и немало ни в чем не повинных горожан распростятся сегодня с жизнями из-за упрямства Байшуга. А поскольку первым в город ворвется Фербак, жертв будет особенно много — бывший пахарь почувствовал вкус крови и все меньше различает, чью именно кровь проливают его люди. Если бы в Лурхаб первым вошел Питвар, штурмующий город с юго-востока, бойни можно было бы избежать, — служивший на халисунской границе воин знает цену человеческой жизни и не позволит своим соратникам забыть, что жители Лурхаба — саккаремцы и любят шада и его присных не больше мятежников. Но, может быть, именно потому, что Питвар удерживает своих людей от грабежей, убийств и насилия, Фербаку с его головорезами и удается уже второй раз опередить бывшего сотника?..

Глухие удары таранов неожиданно стихли, от ворот города донеслись вопли отчаяния и победный рев. Тайлар, отвернувшийся было, чтобы не ослепнуть от бьющего в глаза полуденного солнца, поворотил коня и с изумлением обнаружил, что створки городских ворот распахнуты и, словно прорвавший плотину поток, из них рвется, сметая все на пути, конница Байшуга.

— Клянусь Кровью и Сталью! — Тайлар вцепился в луку седла. — Найлик, строй людей! Эй ты, зажги еще три костра! Горнист, играй «атаку»!

Звонкий призыв горна взметнул в седла две сотни разведчиков Найлика, с ходу поднявших коней в галоп. Вскоре к ним присоединились охранная сотня Тайлара и пятьдесят фуражиров Кихара. Это было все, чем располагал бывший комадар для отражения тысячи «барсов», которые-таки решились на вылазку, несмотря на клятвенные заверения перебежчиков, в один голос утверждавших, что Байшуг ранен в шею арбалетной стрелой, пущенной каким-то горожанином, а «барсы» предпочитают отсиживаться в стенах города и проявлять удаль в открытом бою не стремятся.

Вот тебе и перебежчики!

Пожиратели падали! Смрадные земляные черви! Чтоб их мор взял! Чтоб дочери их стали шлюхами, а сыновья заживо сгнили от дурной болезни! Тайлар скрежетал зубами, нещадно шпоря коня и на все лады проклиная обделенных разумом болтунов, которые, дабы угодить ему, выдавали желаемое за действительность. Да покинет его милость Богини, если это не «барсы», причем вся тысяча! Чтоб у их жен волосы на грудях росли! Чтоб кишки в семь узлов завязались!..

Он видел, как, изрубив обслуживавших тараны рабов, «барсы» миновали рассыпавшихся по полю лучников, которых было слишком мало, чтобы противостоять такому бешеному напору, и врезались в строй пеших ратников. О, если бы это были настоящие ратники, а не мародеры, сбежавшиеся из соседних деревень и городов, чтобы поглазеть на взятие Лурхаба и безнаказанно пограбить богатеньких горожан! Вооруженные кое-как, совершенно не обученные, — да и кому придет в голову обучать их, если через день-два, самое большее через пяток они разбредутся по домам, — эти (те еще!) вояки годились для устрашения лурхабцев и уличных схваток, но не для серьезного боя.

Размахивая своими насаженными на жерди ножами, топорами и вилами, они мешали друг другу и падали зарубленными прежде, чем могли разглядеть, не говоря уже о том, чтобы поразить противника, облаченного в панцири и кольчуги, сработанные лучшими оружейниками Саккарема. Обливаясь кровью, они падали, падали, падали, как колосья под серпом, и, слава Богине, что блиставшим стальными доспехами «барсам» было не до того, чтобы преследовать бегущих и добивать раненых, иначе равнина перед Лурхабом оказалась бы заваленной трупами…

— Тайлар! Гляди, Хайдад жив и собирает лучников! — крикнул Найлик, скакавший справа от своего командира.

— Вижу. Это еще не разгром. Захичембач пришлет нам конную сотню, селяне оправятся. Только бы сдержать первый натиск, остановить их! — ответил Тайлар, обнажая меч. — Кихар, займись их вожаком. А ну, «барсы» мои! — проревел он страшным, срывающимся на хрип голосом. — За мной! Лурхаб наш! Отрежем шадским выродкам путь в город!

Врубаясь в ряды «барсов» Байшуга, Тайлар думал, что ему смертельно надоели все эти схватки и сражения и что за последние лет пять он по-настоящему был счастлив лишь в Чирахе, беседуя со старым мудрецом и его голубоглазой ученицей. Причем самым отвратительным в сложившейся ситуации является то, что, раз попав в горшок с обжигающим варевом, именуемым мятежом, из него уже не выбраться до самой смерти. А потом думать стало некогда. Он рубил и колол. Орал, срывая голос, какие-то ужасные слова, снова рубил и колол, и кровавый кошмар этот, казалось, будет продолжаться вечно.

На самом деле бой длился недолго. Холм, с которого бывший комадар наблюдал за штурмом городских ворот, находился значительно правее и ближе к ним, чем лагерь мятежников, и ринувшиеся с его вершины всадники ударили, как и предполагал Тайлар, в арьергард отряда «барсов», слишком увлекшихся уничтожением пешей рати. Неожиданная атака эта заставила воинов Байшуга подумать об отступлении, ибо цель вылазки была достигнута, а любое промедление грозило гибелью. Горнист «барсов» сыграл «отход», однако увязшей в схватке с пешим воинством коннице оказалось не так-то просто перестроиться и покинуть поле боя.

Расступившись под натиском «барсов» подобно воде, селяне, почувствовав поддержку конницы мятежников и растерянность противника, подобно воде же начали смыкать ряды, грозя поглотить островок закованных в сталь верховых. «Барсов» спасли выучка и быстрота коней, но, вырвавшись из тисков деревенского ополчения, они, не успев оторваться от конников Тайлара, угодили под тучу стрел, пущенных уцелевшими и успевшими перестроиться в боевые порядки лучниками Хайдада. Образовав три шеренги, две из которых стреляли поверх голов своих товарищей, лучники произвели и без того в изрядно поредевшем отряде «барсов» катастрофическое опустошение. А когда с левого фланга на них обрушилась сотня верховых, присланных своевременно заметившим сигнальные костры Захичембачем, отступление шадского отряда, воины которого вообразили, что в бой вступили основные силы мятежников, превратилось в паническое бегство. Вернуться в Лурхаб удалось немногим; тех же, кто успел проскочить в городские ворота, ожидало известие, что мятежники уже ворвались в город с двух сторон и быстро приближаются к центральной площади…

Тайлар Хум выбрался из сечи, лишь когда под ним пал второй конь и, пересаживаясь на третьего, подведенного телохранителем с отсеченным в бою ухом, он убедился, что остатки отряда «барсов» спешат укрыться за стенами города. Первой мыслью его было броситься в погоню, чтобы не позволить створкам ворот закрыться, но, вспомнив о поступившем перед сражением донесении Фербака, он решил, что излишняя напористость будет стоить мятежникам остатков конницы. Цена за взятый уже по существу город показалась ему слишком высокой, и он повернул коня в сторону собственного лагеря.

Стараясь не обращать внимания на гул и тяжесть в голове, Тайлар, удостоверившись, что ни одна из его многочисленных ран не только не смертельна, но и вполне может обождать до вечера, созвал уцелевших верховых. Он успел сделать самые неотложные распоряжения и, как следует отругав, отослать к раненым двух на редкость нерасторопных лекарей, когда к нему подъехал Найлик. Командир разведчиков, несмотря на залитые кровью доспехи, был свеж и весел как птичка, будто и не участвовал только что в ожесточеннейшей схватке. Поздравив Тайлара с очередной блестящей победой, после которой вряд ли найдутся желающие принять от Менучера титул комадара, он, оглянувшись по сторонам, продолжал вполголоса:

— Не пора ли нам наведаться на северо-запад, распотрошить два-три города у нардарской границы? Тогда весь северный Саккарем признает твою власть. Почему бы, если это произойдет, бывшему комадару не провозгласить себя шадом? Звучит как-то солиднее, да и оснований двинуться на приморские города больше…

— Я не собираюсь быть шадом, — резко ответил Тайлар, чувствуя, что ударивший его перначом «барс», разбив замечательный шлем, к которому он только-только начал привыкать, изрядно попортил и голову. — Мы уже не раз говорили, что «барсу не место в орлином гнезде». А южные города должны нас позвать сами, гонцы туда уже отправлены, и тогда, если Богине будет угодно, мы освободим их от шадского произвола.

— Значит, после Лурхаба путь наш лежит к границам Нардара? — спросил подъехавший Кихар, кольчуга на котором была изорвана в клочья. — Сайшех-то уж, верно, ждет не дождется встретить тебя в своих стенах как дорогого гостя и повелителя.

— Мы непременно навестим этот горячо любимый мною город… попозже. Я не хочу появляться в нем слишком рано. — И, желая перевести разговор на другую тему, Тайлар поинтересовался: — Никак ты пленником разжился?

— Ты же велел мне заняться предводителем этих «барсов». Вот я тебе его и привез. — Кихар ухватил лежащего поперек седла пленника и небрежно сбросил на землю.

— Так это не Байшуг?

Шлем с головы пленника упал, и Тайлар с удивлением уставился на рассыпавшееся по его плечам множество мелких черных косичек, подобных тем, что заплетают девушки из восточного Саккарема. Воин выпрямился, и бывший комадар увидел смуглое миловидное лицо, с которого вызывающе глядели на него темно-карие глаза, опушенные длинными загнутыми вверх ресницами.

— Да это же девка!.. — пробормотал Найлик, в свою очередь разглядывая прекрасную воительницу, фигуру которой ничуть не портил измятый в сражении посеребренный панцирь.

— Девка? Что делает девка на поле боя? — тупо спросил Тайлар, чувствуя, что вот-вот выпадет из седла. Предметы перед глазами начали расплываться, и ему стоило большого труда сдержать рвущийся из груди стон.

— Я не девка! — дерзко провозгласила воительница, гордо вскидывая голову и глядя на окруживших ее всадников с высокомерием, несколько не соответствовавшим ее связанным за спиной рукам и перемазанному в пыли и крови лицу. — Мое имя Ичилимба! Я дочь комадара Байшуга, который из-за тяжелого ранения не мог вести своих воинов в бой.

«Какой звонкий голос и как громко она говорит, — с раздражением подумал Тайлар. — Не поспей мы вовремя, „барсы“, ведомые этой девкой, перебили бы всю пешую рать… А оставшихся в живых посадили на кол…»

Что-то подобное он уже видел, вот только не вспомнить, где и когда…

— Зачем ты притащил ее сюда, Кихар? Город, считай, наш. В переговоры с Байшугом нам вступать незачем. Отдай эту девку своим людям. Или сам развлекись, а потом отошли к рабыням, походные котлы чистить. — Он качнулся в седле, но давно уже с тревогой наблюдавший за своим командиром Найлик успел обнять его за плечи.

— Лекаря! Быстро! — рявкнул Кихар так, что дева-воительница непроизвольно втянула голову в плечи, а подъехавшие вместе с ним верховые порскнули в разные стороны, выискивая глазами обходящих поле боя врачевателей.

12

Пройдя по темным узким коридорам, краснолицый вывел Ниилит во внутренний дворик, где девушка по положению солнца определила, что за полдень перевалило совсем недавно, и предположения ее были верны — в винном погребе она провела около суток. Кликнув раба, краснолицый велел ему присматривать за Ниилит, а сам скрылся в глубине дома.

Бесцеремонно оглядев голую девушку, низколобый раб одобрительно почмокал губами и знаком предложил ей сесть на пыльную циновку, постеленную под единственным во дворе деревом. Усевшись рядом с Ниилит, он извлек из-за перетягивающего халат кушака крохотный глиняный флакончик и, высыпав на ладонь щепотку шасвы, ловко кинул ее себе под язык. Через несколько мгновений глаза его покраснели и начали слезиться, мышцы лица расслабились, и он вперил взгляд в глинобитную стену дома, разом потеряв к девушке всякий интерес. Он был уверен, что Ниилит никуда не денется. Наружные двери заперты, да и далеко ли голая девка может убежать на мельсинских улицах? А по коридорам незнакомого дома ей и вовсе нет смысла плутать…

Ниилит, однако, была до такой степени напугана краснолицым, что готова была бежать хоть в Серые поля, по которым вечно блуждают потерявшие память, отринутые Богиней души людей, недостойных Праведных небес. Поэтому девушка, в ожидании, когда шасва — легкое дурманящее снадобье, которое Зелхат охотно давал больным, но считал губительным для здоровых, — начнет действовать, принялась осматриваться по сторонам. Старые бочки и мусор, которым был завален крохотный квадратный дворик, не привлекли ее внимания. Запертые наружные ворота и дверь, за которой скрылся краснолицый, — тоже. Оставались еще три двери, причем одна из них была чуть приотворена, и опоясывающая второй этаж галерея, с которой пара дощатых лесенок вела на плоскую кровлю дома. В нынешнем безвыходном положении девушка рискнула бы, пожалуй, прыгнуть с высоты двенадцати-четырнадцати локтей на улицу, но, не говоря уже о том, что там ее сразу же попытаются остановить, добраться до спасительной кровли этот раб ей скорее всего не позволит. Принятая им шасва лишь слегка затуманила его разум, и несколько выигранных ею в первом броске мгновений он сумеет наверстать во время бега по обходной галерее…

Ниилит покосилась на своего стража и, вскочив на ноги, ринулась к находившейся в задней стене здания чуть приоткрытой двери. Расчет ее был предельно прост — обитатели этого дома обожали засовы, и если их не видно у этой двери снаружи, значит, они изнутри. В несколько прыжков она пересекла двор и, шмыгнув в дверь, судорожно начала нащупывать задвижку. Вот! Девушка задвинула украшенный блестящими медными шишечками засов, и тут же незадачливый страж, рванув дверь, разразился отборными ругательствами.

Не мешкая, Ниилит понеслась по коридору, освещенному крохотными, разве что два кулака просунуть, окошками; дернула одну дверь, другую — и очутилась в низкой, застланной циновками и коврами комнате. Успела заметить в глубине ее какую-то неподвижно сидящую фигуру, и в этот миг чьи то сильные руки вцепились в плечи девушки.

— Попалась! — воскликнул Шарух, сдавливая пальцами горло Ниидит. — Не трепыхайся, а то придушу!

— Кто это ко мне пожаловал? И почему ты хочешь ее придушить? — произнес сварливый старческий голос.

— Это новая рабыня хозяина. Надумала сбежать, да, видно, ошиблась дверью, — без запинки доложил Шарух.

— Новая рабыня? Подведи-ка ее сюда! — приказала огромная, закутанная в ворох темных одежд старуха.

— Га-Пай, что тебе за дело до рабыни хозяина? Он сам накажет ее за то, что она нарушила твой покой.

— Делай, что тебе говорят, и помалкивай! — отрезала старуха. — С каких это пор мой сын так разбогател, что может покупать себе рабынь без моего ведома?

Пробормотав ругательство, Шарух подтолкнул Ниилит к старухе и швырнул на циновку перед низким столиком, на котором стоял кувшин с вином, серебряная, покрытая изящной чеканкой чаша и лежало несколько свитков, придавленных редкой красоты раковинами.

— Ступай и жди за дверью. Я поговорю с ней, а потом кликну тебя, — бросила старуха не глядя на раба.

— Но, Га-Пай…

— Поди с глаз, кобылье отродье, пока я не взялась за кнут!

Не поднимаясь с колен, Ниилит окинула взглядом комнату. Несмотря на то, что Шарух едва не придушил ее, она сообразила, что оказалась у ног настоящей хозяйки дома, распоряжавшейся, судя по лежащим перед ней свиткам, как рабами, так и своим краснолицым сыном, отведя ему роль подотчетного во всех отношениях управляющего делами. Расположенное над головой старухи узкое оконце давало мало света, и девушка не могла как следует разглядеть Га-Пай, но само имя ее сказало ей о многом.

Благодаря беседам с Зелхатом, Ниилит знала, что некогда Саккарем был захвачен аррантами, владычество которых, впрочем, было не слишком обременительным. Взимая небольшую дань, они не пытались ни обратить саккаремцев в свою веру, ни привить им свои обычаи. Гарнизоны их, стоявшие в ряде приморских городов, озабочены были, в основном, охраной ведущих в Саккареме торговые дела соотечественников и крайне редко вмешивались во внутреннюю жизнь страны. Шад Саккарема и наместники его в больших городах должны были, правда, прежде чем вступить на престол или во владение теми или иными землями, получить одобрение Высочайшего Кворума Аррантиады, но не было, кажется, случая, чтобы заморские захватчики воспрепятствовали, по крайней мере внешне, тому, что считалось в Саккареме законным ходом вещей, и не одобрили бы того, что было предложено им на утверждение.

Однако плодороднейшие земли Саккарема привлекали не только аррантов, но и других завоевателей, из вторжений которых самым страшным было нашествие меорэ — морских людей, чьи земли, по воле Богини, в пламени проснувшихся внезапно вулканов, стали уходить под воду. Подобно крабам, раз в год выходящим на сушу и уничтожающим все живое на своем пути, меорэ, подогнав свои бесчисленные тростниковые лодки к известняковым утесам, которыми обрывалась в море Вечная Степь, прошли по Саккарему и Халисуну, сея смерть и опустошение. Именно они стронули с насиженных мест десятки, сотни тысяч людей, принадлежащих к разным племенам и народам, и те, устрашенные слухами об их жестокости, устремились на север, словно воды разлившегося Сиронга. Именно вторжение меорэ послужило началом Последней войны, но поскольку неуемную ярость, отвагу и желание их завладеть новыми землями взамен поглощенных морем нельзя было даже сравнить с количеством морских людей, за два-три поколения они едва ли не бесследно растворились среди покоренных ими народов, утратив веру в своих Богов, обычаи и память о родине. От меорэ остались кое-какие легенды и странные имена, смысл которых, так же как и язык, на котором говорили морские люди, был почти полностью позабыт. Га-Пай, безусловно, было одним из имен меорэ, о том, что предки старухи принадлежали к морскому народу, свидетельствовало и ее главенство в доме. Ведь, согласно легендам, вождями многих кланов меорэ были женщины, проявлявшие в делах мира и войны храбрость и мудрость ничуть не меньшую, а порой и большую, поверить во что, разумеется, было совершенно невозможно, чем мужчины…

— Ну расскажи-ка мне, когда и где мой сын сподобился тебя купить? Дорого ли заплатил, и почему ты носишься по дому, врываясь туда, где быть тебе не положено? — сварливо поинтересовалась старуха.

Не умея складно лгать и не видя в этом особой корысти, Ниилит поведала Га-Пай о том, как Богиня привела ее в этот дом. Старуха слушала девушку не перебивая, а та разглядывала сидящую перед ней на высоких, набитых душистыми травами подушках наследницу великих завоевателей. Красно-коричневая кожа Га-Пай была несколько темнее, чем у ее сына; крупный, нависающий над тонкими губами нос придавал широкому лицу значимость, а глубокие морщины, разбегавшиеся от слегка вывернутых ноздрей, напоминали плохо зарубцевавшиеся шрамы. Красивым это лицо назвать было нельзя, но что-то величественное в нем определенно было, и Ниилит подумала, что сидящей перед ней старухе больше пристало бы острожить огромных рыбин, тащить неподъемные от обильного улова сети или хотя бы вышвыривать из кабаков чересчур шумных и драчливых посетителей, чем разбираться в счетах…

— Значит, сын мой тебя не покупал, а нашел в винном подвале? — удовлетворенно прогудела Га-Пай. — На вид находка недурна, да и говоришь ты не как дура. Старшему моему сыну такую подстилку иметь, пожалуй, жирновато будет. А в Чирахе этой самой твоей за тебя, говоришь, выкуп могут дать? Могут… О Зелхате я слыхала, в раз ни в раз, а деньжат он подсобрать может…

Га-Пай продолжала бормотать что-то себе под нос, нисколько не интересуясь тем, слушает ее Ниилит или нет. Бормотание это несколько смутило, но в то же время и обрадовало девушку. Разобрала и поняла она далеко не все, но главное уловила. Старуха не собирается отдавать ее краснолицему, а строит относительно нее какие-то далеко идущие планы.

Неожиданно дверь позади девушки распахнулась, и в комнату вместе с Шарухом ввалились приставленный сторожить ее раб и Краснолицый.

— Мать, ты уже потешила свое любопытство? Могу я увести мою рабыню? — спросил он с раздражением, делая упор на последних словах.

— И да и нет, — отвечала старуха, прихлебывая из серебряной чаши. — Я удовлетворила свое любопытство и решила, что ты не можешь называть своей рабыню, обнаруженную тобой в подвале моего дома. Когда я решу, как с ней поступить, ты сможешь отвести мою рабыню, куда мною будет велено.

Лицо сына Га-Пай сравнялось цветом с кожей старухи, и Ниилит испугалась, как бы он не кинулся с кулаками на свою властолюбивую родительницу. Рот его дергался, в глазах плескала ненависть, но длилось это недолго. В один миг перестав быть грозным хозяином, краснолицый превратился в покорного сына и сухо произнес:

— Как скажешь, мать.

— А куда ты, кстати, намеревался ее вести? — с притворной ласковостью полюбопытствовала старуха.

— Мыться, — коротко бросил Краснолицый.

— Ага-а-а… Ну что ж, это верно. Помыться ей не мешает, насквозь винищем пропахла… Только пусть она моется без твоей помощи, слышишь ты, жеребец стоялый? А потом… Потом я спрошу у Богини, как с ней поступить. — Старуха взяла в руки одну из раковин и принялась вертеть перед глазами, словно забыв о присутствующих в комнате. Краснолицый и рабы, однако, не уходили, чего-то, видимо, дожидаясь, и Га-Пай вновь забормотала: — Можно послать человека в Чираху и разузнать, какой выкуп готов уплатить многомудрый Зелхат за свою ученицу. Можно подождать возвращения Цумбала из Мономатаны и отдать девчонку ему. Малышу скоро исполнится семнадцать, и до свадьбы ему нужна хорошая, умная девочка. Мой старший сын привык делить ложе с мельсинскими шлюхами, и вот что из этого вышло. — Старуха ткнула пальцем в краснолицего и велела Ниилит: — Встань-ка и повернись.

Девушка, закусив губу, исполнила приказание.

— Хороша-а-а… Да, ты подойдешь Цумбалу. Он славный, резвый и разумный мальчик, не то что этот бешеный кабан. Увы, только вино с годами становится лучше, а люди… — Старуха мрачно поджала губы и укоризненно покачала головой. Ниилит показалось, что старуха собралась перечислить все прегрешения времени и вынести ему суровый приговор. Та же мысль, вероятно, мелькнула и у Краснолицего, нетерпеливо прервавшего Га-Пай:

— Отдай ее мне, мать! Цумбал найдет себе девку и без тебя. Малышу пока все равно, в кого втыкать свою дубину. Разборчивость приходит с годами, тебе ли этого не знать, — безразличным голосом произнес он.

— Кто бы говорил про разборчивость! Девка слишком хороша даже для Цумбала. Кого-нибудь надо послать в «Девичий садок», поспрошать, не сбегал ли кто и какова будет награда вернувшему беглянку…

— Отдай ее мне!

— Молчи, живодер! Ты девку за полгода в старую туфлю превратишь! Значит, один поедет в Чираху, другой пойдет в «Садок», а я брошу священные таблички и пусть Богиня подскажет… Богиня? — Старуха подняла свою величественную голову и широко раскрытыми глазами уставилась на Ниилит. — Да ведь по шадскому указу сто золотых полагается за девку, которая приглянется Богине Милосердной! Ну-ка, сынок, быстро сыщи ей рубаху, бери Шаруха и ведите ее в древний храм. Ежели повезет, так мы на эту сотню столько девок накупим, что и Цумбалу хватит, и даже тебя от одного их запаха тошнить начнет!

— Какие золотые? Что за указ? В какой храм ее вести? — заволновался Краснолицый.

— Потому-то я Цумбала вместо тебя в Мономатану и послала, что глядишь ты и ничегошеньки вокруг не видишь, слушаешь, да ничего не слышишь. Мул ты похотливый, вот кто! Любую девку, как и вино, только дурак в звонкую монету не превратит, а ты в том и другом лишь средство, чтобы плоть свою ублажить, ищешь! Быть тебе вышибалой в кабаке, больше-то ни на что не годен! Иди с глаз долой, веди девку в храм Богини Милосердной, а по дороге умных людей порасспрашивай.

— Мыть-то ее надо?

— Веди так! Богиня ее и грязной признает, коли за свою примет! А нет, так времени у нее от твоих лап отмыться еще предостаточно будет.

* * *

Ступив под сень храма, Ниилит словно попала в другой мир. Царившие здесь тишина, полутьма ипрохлада столь разительно отличались от шумных, залитых солнцем, знойных улиц Мельсины, что девушка невольно остановилась, но рывок обмотанной вокруг левого запястья веревки, второй конец которой находился в руках краснолицего, заставил ее двинуться следом за маленькой, похожей на мальчишку рабыней, сопровождаемой костистой сакнаремкой.

Им пришлось долго топтаться на забитой людьми площади перед храмом Богини Милосердной, где, воспользовавшись стечением рабынь и приведших их хозяев, собрались лотошники, торговцы фруктами и вином, проповедники и водоносы со всего Старого порта. У всех, включая рабынь, было приподнятое и какое-то праздничное настроение. Смех и шутки взлетали над площадью подобно шутихам, несмотря на то, что особых причин для веселья в общем-то не было. Впрочем, повод позубоскалить у столичных остряков всегда сыщется, ну хотя бы над тем, каких разных, и порой вовсе для этой цели негожих, претенденток на обладание даром Богини привели к храму жадные до денег мельсинцы. Мало того, что здесь присутствовали рабыни из Великой Степи, Халисуна, Нарлака и Мономатаны, где о саккаремской Богине и слыхом не слыхивали. Сюда же были приведены и аррантки, поклонявшиеся Морскому Хозяину, и рабыни из племени вельхов, почитавшие Трехрогого, и даже сегванки и уроженки Шо-Ситайна и Озерного края. Причем, поскольку возраст наделенной даром Богини девы шадским указом не оговаривался, помимо девчонок, вроде той, что оказалась в длинной цепи рабынь перед Ниилит, на площадь приведены были и вполне зрелые женщины, и те, которые, верно, давно уже имели внуков. Нанесенный на их лица грим смазался от пота, и конечно же нашлось немало острословов, от души потешавшихся над тем, сколь много, оказывается, среди рабынь уцелело девственниц. Ибо, хотя этого шадский указ тоже не оговаривал, считалось как-то само собой разумеющимся, что избранницей Богини может быть лишь дева, сохранившая целомудренность.

— Повывелись, видно, в Мельсине мужчины! Чем иначе можно объяснить, что за полвека не нашлось молодца, который позарился бы на такую красотку? — притворно изумлялся какой-то наглый юнец, указывая приятелям-шалопаям на дородную рабыню с пробивавшимися над верхней губой усиками.

— А эта? Посмотрите на этот цветочек! Уж если она девственница и отмечена даром Богини, то я красавец и беспорочный юноша, чудом избежавший объятий Лан Ламы, которому давно уже следовало взять меня на Праведные небеса! — восклицал одноглазый обитатель городского дна с удивительно разбойной рожей. Девица, привлекшая его внимание, была недурна собой и, судя по вызывающим взглядам и умело подкрашенным губам, ресницам и бровям, обладала большим опытом по ублажению посетителей «веселых домов».

— Да где ты слышал, что избранница Богини должна быть девственницей? — весело отругивалась она. — Всем ведь известно, что надклеванная птицами ягода самая сладкая, спелая и вкусная!

— Брысь отсюда, негодник! — вторил ей хозяин усатой, преклонного возраста рабыни. — Разве не знаешь ты, что помощницей Аситаха была старая Зильгар и годы не мешали ей служить посредницей между магом и Богиней?..

Шутки и поддразнивания, однако, не прекращались, но Ниилит заметила, что стражники, наводившие на площади некое подобие порядка и выстраивавшие рабынь перед входом в храм, не обращали внимания на их возраст и тем более не были озабочены добродетельностью и целомудрием претенденток на роль божественной избранницы. Они пропускали в храм всех без разбору, следя лишь, чтобы рабыни — и в особенности их нетерпеливые владельцы — в давке не изувечили друг друга. Девушки, понятное дело, спешили куда меньше, ибо вовсе не рассчитывали на чудо избрания, а попросту радовались, что хотя бы ненадолго указ шада и жадность хозяев избавили их от тяжких каждодневных трудов. Что же касается Ниилит, то мысли ее были целиком заняты тем, как бы, воспользовавшись большим скоплением народа, улизнуть от краснолицего и Шаруха, не отстававшего от хозяина ни на шаг. Но надеждам ее не суждено было сбыться, бдительные стражи не спускали с нее глаз, и даже когда настал их черед войти в ворота храма, не сняли веревку, связывавшую Ниилит с краснолицым.

По сравнению с чирахскими храмами святилище Богини Милосердной показалось девушке огромным, хотя она знала, что для Мельсины оно было не столь уж и велико. Ей, однако, не доводилось бывать в построенных сравнительно недавно храмах Богини Победоносной, Богини, руку над морем простершей, и Богини Плодоносной, и потому она с замиранием сердца взирала на трехуровневое галереи, тянущиеся вдоль стен, разукрашенный потемневшей от времени росписью купол и статую Богини, высящуюся в дальнем конце зала. Масляные светальники, укрепленные на поддерживавших галереи массивных квадратных колоннах, давали мало света, дым от курильниц с благовониями, пропитавшими, казалось, не только воздух, но и сами стены храма, заволакивал зал голубоватым туманом, и девушка поначалу различала лишь силуэт громадной, превосходящей три человеческих роста статуи. Однако, по мере того как процессия окруженных стражниками рабынь медленно двигалась вперед, очертания Богини вырисовывались все яснее и яснее.

Вытянувшись вдоль правой стены зала, так, что середина его оставалась пустой, цепь девушек и неотступно следовавших за каждой из них хозяев, медленно проходила мимо подножия статуи, после чего, двигаясь вдоль левой стены, скрывалась под аркой ворот, выходящих на другую сторону храмовой площади. В гулкой тишине, нарушаемой лишь шорохом сотен ног, Ниилит неотвратимо приближалась к Богине, простиравшей руки не то в благословляющем, не то в обнимающем и привлекающем к себе жесте. Здешнее изображение Богини, высеченное из черного матового камня, ничем не напоминало изваяния, виденные девушкой в Чирахе. Фигура ее, закутанная в длинное, ниспадающее прямыми складками одеяние, была едва намечена, но от нее веяло такими силой и спокойствием, что даже на лицах шедших по обеим сторонам от Ниилит Шаруха и его хозяина появилось благоговейное выражение. Как и все присутствующие в храме, они, забыв о надежде поживиться, с трепетом вглядывались в величественный лик Богини, губы которой были тронуты скорбной, всепрощающей улыбкой.

Эта-то улыбка — бесконечно женственная и в то же время непостижимо божественная — заворожила Ниилит до такой степени, что она почти не обратила внимания на рубин, тускло поблескивавший в диадеме, венчавшей голову статуи, и была немало удивлена, когда рядом раздался взволнованный шепот:

— Глядите-ка, он светится!

И тут же по залу пронесся набирающий силу ропот:

— Светится, светится! Смотрите, избранница среди нас! Рубин разгорается!

Цепочка рабынь сделала еще десяток шагов, а потом остановилась. Послышались восклицания изумления, восторга, радости, взгляды всех присутствующих устремились ввысь — туда, где подобно разгорающемуся костру пульсировал таинственным багряным светом чудесный рубин.

— Перекрыть вход! Выводите всех лишних! Надо определить, кто же из них избранница! — разнесся по залу приказ, отданный командиром стражников. А следом за ним недружный шум голосов прорезал истерический вопль: — Богиня! Богиня, милости и милосердия!

Вопль этот, исторгнутый божественным светом чудесного рубина из исстрадавшейся души какой-то рабыни, послужил сигналом всем остальным. Женщины и девушки валились на каменные плиты пола, что то бормоча и выкрикивая. Кто-то затянул гимн Богине, кто-то обращался к ней с бессвязными мольбами, просьбами и жалобами… К рабыням присоединились их хозяева и стражники: одни, упав на колени, молились; другие каялись в грехах; третьи превозносили ту, что, подарив им некогда жизнь, оберегала и хранила, а теперь удостоила зреть дивное диво, призванное посрамить заморских Богов-Близнецов…

Известие о чуде достигло собравшихся на площади людей, и охваченная жаждой видеть его толпа ринулась ко входу в храм. Часть сохранивших присутствие духа и надлежащее спокойствие стражников, обнажив мечи, перекрыла коридор; другие принялись выволакивать из зала рабынь, взашей выгонять их упирающихся хозяев.

Потрясенная, оглохшая от криков Ниилит, шепча молитвы, дико озиралась по сторонам, чувствуя, что куда бы она ни смотрела, взор ее постоянно возвращается к ровно пламенеющему в диадеме Богини рубину. Огромный драгоценный камень сиял дивным чарующим светом, и озаренное им лицо Богини казалось полным жизни. Еще мгновение, другое — и гигантская фигура с простертыми к молящимся руками завершит благословляющий жест, а уста разомкнутся, чтобы произнести нечто божественное, тайно ожидаемое многими поколениями ее почитателей.

Но ожидания, как всегда, не оправдались. Статуя осталась безмолвной и недвижимой, умноженные гулким эхом, многократно отраженные стенами крики стали стихать. Сильные руки стражников подхватили Ниилит и вместе с дюжиной других рабынь повлекли к выходу из зала. И тут же кто-то взволнованно крикнул:

— Стойте! Стойте, во имя всего святого! Он гаснет! Рубин гаснет, верните их назад!

Ниилит и ее товарок потащили к статуе Богини, и снова девушка не могла оторвать глаз от начавшего разгораться при ее приближении рубина.

— Эта! Нет, эта! Она! Да нет же, другая! — спорили и переругивались перед ликом Богини стражники и хозяева нескольких оставшихся в зале рабынь. — Тащите их к выходу по одной, а мы посмотрим, когда рубин начнет меркнуть!

— Я, я избранница! Я чувствую, пустите меня к Богине! — вопила усатая рабыня, вырываясь из рук стражников и размазывая по щекам слезы и краску. Но ее, а потом и еще одну девицу решительно оттащили от постамента статуи. Рядом с Ниилит остались всего две девушки: щуплая, похожая на мальчишку, и та самая, что говорила про сладость надклеванной птицами ягоды.

— Это она, она, я знаю! — подталкивала костлявая саккаремка вперед свою маленькую рабыню. — Разве вы не видите на ее лице мету избранницы?

Ниилит видела лишь худенькую шею в обрамлении черных завитков жестких, взмокших от пота волос и пестрый халат, сползавший с покатых плеч. Неужели эта малышка и есть избранница? Что избранницей может быть она сама, Ниилит даже в голову не пришло. Подумав, что, быть может, это самый значительный в ее жизни день, о котором она, спустя годы, станет рассказывать своим детям и внукам, если, конечно, они у нее будут, девушка подалась вперед, чтобы успеть взглянуть в лицо избранницы. Она боялась, что ее вот-вот уволокут вслед за размалеванной девицей, и не сразу поняла, что же это так мерзко и страшно свистнуло над ухом. И лишь спустя мгновение увидела тяжелый арбалетный болт, вонзившийся под лопатку избранницы Богини. Окружавшая древко ткань халата начала на глазах пропитываться кровью, девчонка качнулась и, не издав ни звука, стала оседать на каменные плиты пола.

Кто-то гневно вскрикнул, зазвенела сталь, стражники кинулись в разные стороны, костлявая саккаремка взвыла дурным голосом, а Ниилит, плохо соображая, что вокруг нее происходит, опустилась на колени подле раненой избранницы. Дернула рукой, веревка, которой было обмотано ее запястье, ослабла, и девушка, ощупав края раны, попыталась перевернуть несчастную девчонку на бок… Рана не была, точнее, не должна была быть смертельной, но по тому, как дернулось под ее руками тело избранницы, как запузырилась в уголках бледного рта розовая пена, Ниилит вдруг с ужасом поняла, что здесь уроки, полученные у многомудрого Зелхата, не помогут. Девчонка умирала, и объяснение этому могло быть лишь одно — наконечник болта был смазан сильнейшим быстродействующим ядом.

Распахнув халат избранницы, девушка попыталась отыскать чудодейственные точки, нажатием на которые можно было разбудить спящие в человеческом теле силы, хотя подсознательно уже понимала — даже это последнее средство не спасет умирающую. Чьи-то руки ласково опустились на плечи Ниилит, и тихий голос, явно не принадлежащий стражнику, мягко произнес:

— Оставь ее, не трать силы зря. Яд уже сделал свое дело, она мертва.

Ниилит подняла голову и встретилась глазами с храмовым лекарем, которого нетрудно было признать по перетягивавшей волосы холщовой повязке, исписанной исцеляющими заклинаниями.

— Да, Лан Лама уже беседует с душой этой девочки, готовясь вознести ее на Праведные небеса, — утешающе пробормотал он, а торжествующий голос краснолицего гаркнул в самое ухо Ниилит: — Но рубин-то сияет по-прежнему!

— Она избранница! Она обладает даром! Богиня уберегла ее от стрелы убийцы! — загремели вокруг голоса стражников. Кто-то подхватил девушку, поставил на ноги, и глаза ее сами собой обратились к сияющему в диадеме Богини рубину, кровавый свет которого был теперь неестественно ярок и обжигал подобно попавшему в глаза песку.

Все дальнейшее Ниилит помнила плохо. Ее подводили и отводили от статуи, пламя в глубине рубина вспыхивало, гасло и опять разгоралось, как будто в костер подкладывали сухую траву. Стражники обшаривали тянущиеся вдоль стен галереи в поисках убийцы, краснолицый требовал у какого-то очень важного вельможи обещанное вознаграждение, но тот не соглашался выдать его без ярлыка, свидетельствующего, что рабыня его, оказавшаяся избранницей, была приобретена законным путем…

Ниилит ни на чем не могла сосредоточиться, мысль о том, что она и есть избранница, не укладывалась в сознании, перед внутренним взором вновь и вновь вставало искаженное болью лицо умирающей девчонки, а чей-то настойчивый голос все твердил о милосердии Богини, уберегшей чадо свое от убийцы… Ниилит хотела спросить, какое же это милосердие, если, спасая ее, Богиня подставила под стрелу девчонку, которой от силы десять лет исполнилось, но задавать подобные вопросы стражникам или вертевшемуся под ногами Шаруху было глупо. А когда перед ней снова появился храмовый лекарь, и она уже открыла рот, тот ловко кинул в него крохотный желтый шарик. Раскусив его, Ниилит бездумно отметила вкус книса — растения, из которого Зелхат приготавливал успокаивающие снадобья — и, разом утратив остатки интереса ко всему происходящему, позволила стражникам увлечь себя в какие-то пыльные коридоры, которыми те намеревались вывести ее из храма, дабы избежать встречи с запрудившей площадь толпой.

13

Прикрыв глаза, Ракобс пытался представить, как выглядел Цурсог-Разрушитель, двести лет назад явившийся из Вечной Степи и прошедший по Саккарему, огнем и мечом расширяя пределы своей огромной, но недолговечной империи. Нашествие это, в отличие от многих других набегов кочевников, было поистине опустошительным. Орды, вторгавшиеся прежде в Саккарем и земли, граничащие с Вечной Степью, жгли и грабили города и села, уводили в рабство многочисленных пленников и возвращались на бескрайние просторы своей родины. Многотысячное войско Цурсога, состоящее из кочевников и породнившихся с некоторыми кланами степняков меорэ, не только не ограничилось дюжиной захваченных городов, но, пересекши Саккарем с востока на запад, вторглось в Халисун и, опустошив его северо-восточные области, обрушилось на южные границы Нарлака. Закованные в сталь северные витязи дали захватчикам достойный отпор, а сам Цурсог бесславно погиб при осаде одного из неприступных пограничных замков.

Подобно империи Гурцаты Великого, чье войско лесным пожаром прокатилось по землям вельхов и веннов и сгинуло где-то в легендарных Кайеранских топях, держава Цурсога начала разваливаться сразу же после гибели ее создателя. Стремительное возвышение и столь же стремительное падение во прах этих империй привело к тому, что о них сохранились лишь предания и почти полностью отсутствовали мало-мальски достоверные сведения. Кочевники не утруждали себя описанием своих походов, разоряли храмы и святилища, жгли свитки и редкие тогда еще книги, используя летописцев при осаде непокорных городов точно так же, как и всех прочих пленников. Императоры Вечной Степи не чеканили монеты, не устанавливали стел с надписями, восхвалявшими их подвиги, и потому известно о них крайне мало.

Работая над «Историей Саккарема», Ракобс часто возвращался к немногочисленным записям, уцелевшим со времен Последней войны, поскольку именно она, а точнее, целая череда длившихся около полувека войн привели к появлению нынешних держав, пришедших на смену множеству мелких городов-государств, располагавшихся прежде на территориях Саккарема и Халисуна. Независимым остался только Нардар, да и то лишь благодаря тому, что, будучи расположенным в труднопроходимых предгорьях, оказался еще и на границе двух больших держав, и мудрые правители его сумели, пользуясь поддержкой то одного, то другого сильного соседа, не допустить захвата среброносных земель. Немало способствовало этому и то обстоятельство, что на территории Нардара находились Северные Врата в Велимор, торговые отношения с которым стремились сохранять и халисунские, и саккаремские владыки.

Сравнивая старую, начертанную на тщательно выделанной телячьей коже карту древнего Саккарема с нынешней, нарисованной на толстой желтоватой бумаге, Ракобс в который уже раз думал, что, хотя Цурсога и называли Разрушителем, равно как и многими другими нелестными прозвищами, вторжение его, помимо очевидного зла, принесло и немалую пользу. Ведь и Саккарем, и Халисун некогда были небольшими приморскими странами, от северных границ которых до отрогов Самоцветных гор простирались земли полутора, а то и двух десятков мелких государств, ведших между собой нескончаемыевойны. Кровопролитным усобицам, как и существованию самих этих государств, положило конец нашествие Цурсога, воины которого, несмотря на их жестокость, не могли истребить больше народу, чем из года в год гибло в пограничных стычках за тот или иной клочок земли…

Размышляя над этим, Ракобс порой склонялся к мысли, что Цурсог в глазах саккаремцев должен был выглядеть не столько Разрушителем, сколько создателем Нового Саккарема, посланным самой Богиней ради объединения земель, племен и народов, живших южнее Самоцветных гор. Но можно ли называть безжалостного убийцу божественным посланником? И был ли Цурсог в действительности безжалостным убийцей? Или умиротворителем, сознававшим, что жестокость его даст в недалеком будущем добрые всходы?.. В то, что предводителем кочевников двигали благие побуждения, Ракобсу верилось с трудом, и все же ему хотелось бы взглянуть на прижизненный портрет Цурсога. Ведь лицо порой может рассказать о характере человека больше, чем полуистлевшие свитки хроник…

— Отец! Отец-настоятель! — Вбежавший в келью служка низко поклонился старцу и единым духом выпалил: — Богиня признала носительницей дара одну из приведенных в храм рабынь, чудесный лал загорелся в ее диадеме, а стрелок, затаившийся в зале, убил стоявшую перед ней девчонку, которую все принимали за избранницу!

— Лекарь осмотрел ее? Она и правда убита?

— Мертвее мертвого! Но кровь! Кровь на плитах храма, отец настоятель! Что делать?

— Смыть кровь и приготовиться к службе. На ней мы помянем безвинно убиенную и возблагодарим Богиню за то, что она явила нам носительницу дара, — тихо произнес старик, складывая ладони в знак скорби.

— И это все, что мы можем сделать? — спросил неслышно появившийся в келье вслед за служкой Бейраф.

— Да. Ты помнишь наш разговор?

— Помню, отец мой. Помню и твое предостережение и поражаюсь твоей прозорливости! Если бы ты не предупредил Фарафангала о том, что избранницу, возможно, попытаются убить, и не просил его самолично проследить за ее безопасностью, нас бы сейчас из-за этого горе-стрелка уже волокли в шадские застенки, — взволнованно проговорил молодой жрец, склоняясь перед стариком в низком поклоне.

Ракобс чуть заметно кивнул. Он хорошо представлял себе центральный зал храма. Стреляли, скорее всего, с дальней галереи, надо думать, из маленького арбалета, которым любят пользоваться наемные убийцы. А наконечник арбалетного болта для верности смазали быстродействующим ядом. Старик почувствовал болезненный укол в сердце и внутренним зрением увидел, как опускается на холодные плиты пола юная рабыня. Ему на мгновение стало нехорошо, будто это в его изношенное тело вонзилась стрела убийцы, — что толку предвидеть злодеяние, если не можешь его предотвратить? Что толку молить Богиню о милосердии, если большее, что может она дать обреченному, — это быстрая смерть вместо долгой и мучительной агонии?..

Старик опустил глаза на свои неожиданно задрожавшие пальцы. Да-да, если бы кто-нибудь подслушал эти мысли, они показались бы кощунственными, хотя на самом деле, конечно же, таковыми не были. Ракобс чтил Богиню, как должно чтить Мать Всего Сущего, но давно уже перестал верить в то, что она следит за каждым шагом каждого человека. И уж тем более в то, что, выслушав самую жаркую молитву, она изменит что-либо в мире по слову просящего. Старик ни разу не говорил об этом ни с кем, кроме Аситаха, и маг и советник Иль Харзака вполне разделял его воззрения. Для Ракобса этого было довольно, ибо то понимание мироустройства, которое пришло к нему на старости лет, было трудно втолковать тем, кто придерживался иных взглядов. Трудно, да и не нужно, поскольку оно могло склонить человека легкомысленного к полной утрате веры.

Суть же этого понимания сводилась к тому, что Богиня, создавая ковер мироздания, использовала вместо нитей человеческие жизни и были они такой окраски, фактуры и длины, какая нужна была ей для получения задуманного рисунка. Каким он должен быть и для чего нужен Матери Сущего, людям не дано понять, ибо не открывает Богиня своих целей смертным. Со временем какие-то элементы его становятся вроде бы различимы, но не принимают ли при этом люди изображение глаза за стилизованный ткачом рисунок рыбы? Кто знает? Ведь вот совсем недавно он ломал голову над тем, для чего послан был в этот мир Цурсог-Разрушитель, и, казалось бы, понял. Но чего будет стоить его понимание, когда сотканными окажутся еще двести, триста, четыреста лет Божественного ковра? Да и сейчас, если бы увидел он этот ковер глазами Богини, разве не предстал бы тот перед ним чем-то совсем иным, нежели видится ныне?..

Пример был, конечно, не слишком удачным, но достаточно наглядным. Во всяком случае он отражал убеждение Ракобса, что Богиня использует в своих целях как плохих, так и хороших людей, и душевные свойства их не влияют на то, длинную или короткую, радостную или печальную жизнь им суждено прожить. Воздаяние за добро и зло следовало уже после того, как жизнь-нить вплетена в ковер мироздания, и это была совсем другая тема, о которой Ракобс охотно поговорил бы с Аситахом, но…

— Отец мой, очнись! Ты слышишь меня? — встревоженно спрашивал у задумавшегося старца Бейфар.

— Я слушаю тебя, сын мой, — тихо ответил Ракобс, поднимая на молодого жреца окруженные тысячью мелких морщинок глаза.

— Отец, прости, что беспокою тебя, но Манунг очень расстроен, хотя и старается не показать этого. Он винит себя в том, что не прислушался к твоим словам. Он считает, что должен был отыскать этого стрелка и не допустить убийства.

— Вот как? Но если стражники не смогли его найти, то Манунгу этого тем более не удалось бы сделать. А как бы он поступил, отыскав будущего убийцу? — поинтересовался старик, проявляя несвойственное ему любопытство.

— Он привел бы его к тебе, чтобы ты вразумил не в меру ретивого, как вразумил нас.

— А-а-а… — Ракобс убедился, что служка незаметно покинул келью и произнес: — Успокой Манунга, ему не в чем себя винить. Он никогда бы не нашел этого стрелка. А если бы, на свою беду, случайно натолкнулся на него, то был бы безжалостно убит на месте. Да, сын мой, это был не приверженец Богини и скорее всего не саккаремец. Потрясенные смертью девочки, вы забыли, почему не придали значения моей беседе с Фарафангалом, а тот и вовсе принял меня за выжившего из ума старика. Но об этом, к слову сказать, не забыл служка, ибо это потрясло его больше всего. Ни одному саккаремцу, вельху, арранту или венну, поклоннику Богини, Богов-Близнецов, Морского Старца или любых других богов-созидателей даже в голову не придет мысль осквернить храм. Что может быть хуже, чем пролить кровь в святилище, какому бы божеству в нем ни поклонялись? На такое мог решиться только почитатель Смерти-Мораны, для которого убийство — прежде всего ритуал, дань своему отвратительному божеству, а потом уже средство получения денег.

— Но кому надо было убивать избранницу Богини? — вопросил Бейраф, не на шутку взволнованный и слегка напуганный словами старца.

— Кому? Ну, например, Возлюбленному Ученику Братьев-Близнецов, пославшему сюда Азерги с целью насаждения в Саккареме своей веры. Возможно, Гистунгур, исправно получающий от своих соглядатаев сведения о действиях шадского советника, не одобряя то, что тот намерен совершить с помощью избранницы Богини, решил таким образом расстроить его планы и нанял убийцу, которому храм наш показался самым удобным местом для совершения злодейского дела.

— Отец мой, ты так уверенно говоришь обо всем этом! Тебе воистину ведомо, что убийцу подослал Гистунгур? — спросил молодой жрец, во все глаза глядя на настоятеля.

— Доподлинно мне ничего неизвестно. Но ты знаешь, ко мне иногда заглядывают люди из дворца. Случается, забредают для беседы и заморские гости, и как это часто бывает, многие из них, вопреки первоначальным намерениям, не столько слушают, сколько говорят сами о том, что их волнует. А уж для того, чтобы сопоставить одно с другим и сделать вывод, особых проницательности и прозорливости не требуется. Кстати, у нас при храме вот уже несколько дней живет юноша с такими странными светло-голубыми глазами…

— Его зовут Ульфас. Тот самый, что заботится больше о своей лошади, чем о прохождении очистительных обрядов, ради которых, по его словам, и прибыл сюда, — подсказал Бейраф.

— Его-то я и имел в виду. Так вот, он жаждал поговорить со мной перед отъездом, и сейчас, думается, для этого настало время. Пригласи Ульфаса в мою келью и утешь Манунга. Только не рассказывай ему про Гистунгура, к чему предавать огласке мои домыслы?

— Я позову, отец мой, но Ульфас, кажется, еще не собирается уезжать. Он не завершил еще очищения, и потом ты же распорядился о проведении благодарственной и поминальной службы. Быть может, после нее…

— Наша беседа не затянется, — мягко прервал его старец. — А вот и Манунг. Что, сын мой, убийцу все еще не поймали?

— Нет, святой отец. Он словно сквозь землю провалился.

Заметив, что Ракобс утомленно прикрыл глаза, Бейраф подхватил вновь пришедшего за руку и, не давая ему раскрыть рта, поволок прочь из кельи.

14

Вода в отделанном розовым мрамором бассейне была насыщенного зеленого цвета и благоухала на этот раз не розами, а левкоями — Менучер собирался доработать стих, посвященный отъезду Азерги, и не хотел чересчур расслабляться. Лежа на мелководье, он некоторое время лениво наблюдал за обнаженными рабынями, исполнявшими медленный танец под звуки, извлекаемые слепым музыкантом из многострунного лиоло, потом вяло махнул рукой, и девушки одна за другой стали покидать купальню. Иногда, чтобы позабавиться, шад устраивал в просторном купальном зале кровавые схватки между осужденными на казнь преступниками; порой он, по обычаю аррантов, приглашал для участия в совместном омовении придворную молодежь обоих полов; а случалось, палачи допрашивали тут особо упорные жертвы. Ныне, однако, Мунучер был так переполнен радостью по поводу состоявшегося наконец-то отъезда из дворца нардарского кониса, развратной сестрицы и возглавляемого Азерги посольства в Велимор, что ни в каких дополнительных развлечениях не нуждался.

Плещась в теплой воде, шад для начала насладился размышлениями о том, сколь много неприятных переживаний доставит Дильбэр своему мужикоподобному супругу и к чему безобразные выходки ее в конце концов приведут. Нардар не Мельсина — народ там, если верить слухам, суровый, и порочащих кониса похождений его распутной женушки долго терпеть не будет. Сестра шада — это одно, а супруга кониса — совсем другое, и очень-очень скоро Дильбэр в этом убедится, но исправить уже ничего не сможет. Менучеру пришло в голову, что, если Марий под горячую руку прикончит свою женушку, между Нардаром и Саккаремом могут возникнуть осложнения, но тут же прогнал эту мысль. Во-первых, за убийство этой распутной дряни он готов принять самую незначительную виру, а во-вторых, когда Саккарем под его мудрым руководством обзаведется настоящим войском, убиение любимой сестры шада варваром-нардарцем может послужить превосходным поводом для захвата земель нынешнего родича и союзника. Представив себе скованного по рукам и ногам Мария в этой самой купальне в окружении палачей, Менучер радостно засмеялся и от избытка чувств нырнул.

Отфыркиваясь, шад снова выбрался на чуть прикрытые водой, подогреваемые специальной системой расположенных под полом дымоходов плиты и решил, что неудобства, доставленные ему нардарцами, со временем окупятся с лихвой. А уж он постарается не забыть их дерзких выходок, сравнимых разве что со ставшим в последнее время совершенно невыносимым поведением Азерги. Впрочем, возомнившего о себе невесть что советника он больше не увидит. Ему давно уже надоело терпеть то, как придворные угодничают и лебезят перед магом, норовя приходить со своими жалобами и прошениями именно к нему, а не к своему законному повелителю. Некогда Менучеру, пожалуй, даже нравилось, что Азерги освобождал его от множества связанных с делами правления забот, но когда чернь начинает во всеуслышание поговаривать, что шад всего лишь тень своего советника, это уже никуда не годится. Ну да скоро этому придет конец. Добавленная в любимое магом нардарское вино крупица яда избавит его от мелочных и обременительных забот вконец зарвавшегося советника, а Шеймал достаточно опытен, чтобы возглавить посольство в Велимор после скоропостижной кончины мага.

Кроме того, на случай, если Азерги в обусловленный срок не пригубит вина из заветного старинного кувшинчика, одного из дюжины, хранящихся в его походном поставце, о заделавшемся вдруг трезвенником маге позаботится прекрасно владеющий копьем, мечом и луком воин, по счастливой случайности оказавшийся в сопровождающем посольство отряде. И уж он-то вне всякого сомнения избавит дражайшего советника шада от тягот земной жизни. Магическое искусство может подсказать Азерги не прикасаться к вину, может — среди неоднократно демонстрировавшихся советником фокусов был и такой — помочь обезвредить содержащийся в вине яд, если своевременно распознает его… Но против хладной стали бессилен даже самый искушенный маг. О да, чиркнувший по горлу клинок — средство, быть может, еще более надежное, чем столь восхваляемое старым шарлатаном с улицы Гадючьей кожи снадобье, которое, надо отдать ему должное, до сих пор действовало безотказно…

На лице шада появилась мечтательная улыбка, и он даже зажмурился от удовольствия. Никто больше не осмелится разговаривать с ним так нагло, никто не будет нашептывать, как надобно и как не надобно поступать. У саккаремского народа может быть лишь один правитель. Причем правитель безупречный и безгрешный. Будучи излишне доверчивым, он мог поддаться ворожбе злокозненного мага и принять кое какие неверные указы, но когда чары пали, он сам же эти указы и отменил… Или нет… Лучше так: мерзкий советник за спиной благородного и благочестивого и опять же чересчур доверчивого шада сумел издать от шадского имени два-три недостойных указа. Он посмел ввести великодушного повелителя в заблуждение своими магическими штучками, но Братья-Близнецы покарали подлого обманщика. Да-да, своей безвременной кончиной недостойный слуга, прикинувшийся умудренным мудростью мудрых советником и ставший почти что другом шада, окажет ему последнюю услугу… Другом шада?.. Драгоценным другом…

— Отлично! Этого-то слова мне и недоставало! — пробормотал Менучер, прислушиваясь к зароившимся в мозгу строфам. Он еще вчера приступил к работе над стихотворением, посвященным отъезду Азерги, причем, находясь под впечатлением поэтических изысков Видохи Бортника, даже нашел нужный интонационный, совершенно неожиданный для себя ключ, и ему не хватало лишь нескольких слов, одним из которых, безусловно, было непривычное для уст шада словосочетание «душевный друг»…

Беззвучно шевеля губами, Менучер начал легонько похлопывать ладонями по источавшей аромат левкоев воде, дрыгать ногой, чесаться. Он ворочался с боку на бок, ерошил мокрые, облепившие голову волосы, дергал себя за усы и наконец, удовлетворенно вздохнув, произнес:

— Кажется, что-то получилось, — и, помолчав, собираясь с мыслями, продекламировал:

Менучер прислушался к слабому эху собственного голоса, затихающему под сводами купальни, и со всего размаха ударил кулаком по воде.

— Получилось! Клянусь Богиней, здорово, не будь я шадом!

Он вылез из бассейна и, наскоро обтерев руки, присел к столику с заранее приготовленными принадлежностями для письма. Право же, если бы даже Азерги ничем перед ним не провинился, уже ради одного этого стихотворения его следовало бы отправить в дальний-дальний путь.

15

Войско мятежников было в дневном переходе от Шиллаки, когда дозорные Найлика привели сухощавого юношу со странными, не часто встречающимися в Саккареме светло-голубыми глазами. Задержанный заявил, что должен немедленно передать Тайлару Хуму вести из Мельсины, и после непродолжительных колебаний командир разведчиков отправился на розыски комадара. Где-то он уже видел эти пронзительные холодные глаза, гонцы мятежников сновали по всему Саккарему и далеко не каждого из них Найлик знал в лицо. К тому же Тайлар раз и навсегда наказал своим командирам, что каждый, кто хочет говорить с ним, — вне зависимости от рода и звания — должен быть доставлен незамедлительно.

Обычно комадара желали видеть, чтобы обратиться с жалобами на несправедливости, и, далеко не всегда будучи в состоянии помочь просителю, Тайлар тем не менее терпеливо выслушивал каждого. Юноша со светло-голубыми глазами не производил, однако, впечатления обиженного, ищущего управы на своих притеснителей, в чем Найлик убедился, едва только задержанный обменялся с комадаром несколькими фразами.

Известия, принесенные голубоглазым, были первостепенной важности, поскольку, хотя войско и продолжало двигаться к Шиллаке, гонцы, начавшие сновать от отряда к отряду, неопровержимо свидетельствовали, что грядут какие-то серьезные события. Что именно задумал Тайлар, командиры должны были узнать на совете, однако полученный Найликом лично от комадара приказ собрать три сотни лучших верховых и быть готовым к дальнему переходу, заставил глаза разведчиков блистать, а ноздри раздуваться в предвкушении горячей скачки, за которой должна была последовать жаркая схватка. Похоже, отряд, который поручено было сформировать Найлику, намеревался возглавить сам комадар, а уж если он решил покинуть основную часть войска, причина для этого должна была быть из ряда вон выходящей.

Командиры отрядов начали собираться в приречной деревушке сразу же после полудня. Найлик распорядился, чтобы к появлению их на низких, по обычаю восточного Саккарема, столах деревенской харчевни были выставлены кувшины с охлажденным вином и приготовлена кое-какая снедь. Лично проследить за исполнением отданных приказов он не мог, но Ичилимба справилась с порученным делом наилучшим образом. Приветствовав Найлика легким поклоном, одетая в широкие шаровары и полностью скрывавшую очертания фигуры рубаху, девушка отдала последние распоряжения двум хлопотавшим по хозяйству рабыням и принялась рассаживать подъехавших к харчевне командиров, на ходу обменивавшихся догадками по поводу того, что задумал Тайлар на этот раз.

С удивлением поглядывая на прекрасную рабыню, прическу которой скрывал низко, по самые брови намотанный тюрбан, Фербак, Питвар, Захичембач и другие без возражений следовали ее указаниям. В их обозах тоже ехало немало волей или неволей примкнувших к войску женщин, но эта была настоящей красоткой, и хотя слухи о прелестной рабыне Найлика до них доходили, видеть им ее до сих пор не доводилось. Командир разведчиков и сегодня велел бы Ичилимбе не показываться на глаза, если бы не одно весьма важное обстоятельство: он хотел, чтобы Тайлар увидел дочь Байшуга, о которой ничего не слышал со времен взятия Лурхаба, и позволил ему взять ее с собой в намечавшийся поход, не без основания побаиваясь оставлять Ичилимбу в войске, пока сам будет от него далеко.

… После того как Тайлар чуть не рухнул с коня и лекари едва сумели вернуть его к жизни, Кихару было решительно не до захваченной им воительницы, и Найлик, очарованный красотой и смелостью девушки, решил до времени отправить ее в свой обоз. Когда тревога за жизнь комадара рассеялась, он, отыскав ветерана, напомнил о дочери Байшуга и за бочонок вина и отменный кинжал уговорил забыть жестокий приказ Тайлара, хотя обычно распоряжения комадара исполнялись мгновенно и без колебаний. Сделать это оказалось нетрудно, поскольку после взятия Лурхаба женщин у мятежников было вдоволь и Кихару в конечном счете было все равно, кто воспользуется его добычей. Сам он давно уже предпочитал тощим строптивым девчонкам крупных любвеобильных женщин, умевших вовремя появляться и исчезать, не доставляя достойному воину особых хлопот своими капризами. А с Ичилимбой, по его мнению, хлопот было не избежать, и если мальчишка готов отягощать ими свою жизнь, а потом еще и держать ответ перед Тайларом, то оно и к лучшему. В глубине души ветеран считал, что комадар напрасно приказал отдать не очень умелую, но отважную девчонку на поругание, и даже рад был снять с себя ответственность за исполнение столь недостойного дела…

Уладив таким образом вопрос с Кихаром, Найлик на одном из привалов велел привести Ичилимбу в свой шатер. Он полагал, что заслуживает некоторой благодарности за спасение жизни девушки — Байшуг был жестоким человеком и, насытившись его дочерью, мятежники, разумеется, не оставили бы ее в живых. Жены и дочери шадских прихвостней умирали долго и мучительно, быть может даже дольше и мучительнее, чем оказавшийся в руках городских палачей и обвиненный во всех смертных прегрешениях бедняк. Ичилимба, однако, никакой благодарности к Найлику испытывать не желала, и когда он освободил ее от веревок и начал высвобождать из доспехов, девчонка тремя ловкими ударами в челюсть, пах и горло едва не отправила своего спасителя в объятия Лан Ламы. С ее стороны это, безусловно, было большой глупостью: разведчики, собравшиеся у входа в шатер, чтобы послушать страстные стоны доставшейся их командиру красавицы, заподозрив неладное, ворвались внутрь и тотчас вновь скрутили девушку. О том, что бы они сотворили с неблагодарной дрянью, не приди своевременно в себя Найлик, Ичилимбе лучше было не знать, и она не узнала. Более того, освободив-таки ее от доспехов, а заодно и от остатков одежды, разъяренный черной неблагодарностью Найлик был настолько очарован красотой своей жертвы, что совершил глупость, еще большую, чем она. Он не только не отдал ее жаждущим крови разведчикам, но и сам не решился воспользоваться беспомощностью девушки, ставшей по жестоким законам войны его законной добычей, рабыней, вещью, с которой мог поступить как заблагорассудится.

Не раз, вспоминая потом скрючившуюся между запасных седел и тюков с оружием и продовольствием девушку, он искренне жалел, что не воспользовался своим правом хозяина и мужчины. В ярости сорвав с Ичилимбы одежды — несмотря на крепко стянутые за спиной руки, девчонка дралась, как попавшая в силки камышовая кошка, — Найлик замешкался лишь на мгновение, чтобы полюбоваться золотисто-желтым, цвета масла, телом пленницы, влажно поблескивавшим в тусклом свете сальных свечей. И в это-то мгновение, глядя в ее горящие ненавистью глаза, он понял, что не хочет обладать этой девчонкой как обычный насильник. Как, впрочем, не хотел и раньше. Он был молод, недурен собой и не испытывал недостатка в женском внимании. Ему случалось покупать любовь — на что и тратить деньги, как не на женщин, — случалось наслаждаться ласками рабынь, но принуждать их не было нужды: любая почитала за честь угодить красивому и щедрому молодому господину. Возможно, вспомнилось Найлику, когда глядел он на отползавшую от него Ичилимбу, совсем не похожую в этот момент на славную гордую воительницу, какой предстала она перед ним впервые на поле боя под Лурхабом, утверждение некоторых жрецов, что женщина, даже став рабыней, не перестает быть женщиной и насилие над ней вызовет гнев Богини. Большинство саккаремцев утверждение сие почитали бессмыслицей: рабыня — она рабыня и есть; но, глядя на Ичилимбу, в это не очень-то верилось, ибо сама-то она себя рабыней не считала. И Найлик, продолжая называть ее по имени, как бы подтверждал это. Словом, глупость его простерлась до того, что он, притушив бушевавший в груди гнев, заговорил с Ичилимбой, обратившись к ней как к женщине, а не как к рабыне:

— Что ты на меня, словно зверюга затравленная из угла, пялишься? Поди сюда! Я не причиню тебе зла, хотя ты меня едва не покалечила.

Девчонка, однако, сверкая на него глазами из-под множества упавших на лицо мелких косичек, не ответила. Бросив взгляд на ее острые, вызывающе торчащие в разные стороны груди, Найлик подумал, что это нецелованное еще тело как будто создано для любви, и снова позвал:

— Ты моя рабыня, и если не хочешь достаться моим молодцам, должна слушаться. Немедленно вылезай!

Говоря это, он чувствовал себя дурак дураком. Ему бы не разговоры разговаривать, а взять хлыст и отходить ее, пока не научится покорности. Но ссадины на удивительно чистом лице и кровоподтеки на чуть широковатых и все же восхитительных плечах девушки были так же неуместны, как пятна ржави на стальном клинке. Наверно, проще и правильнее всего было крикнуть Гудзола и отдать девку его парням — у командира разведчиков были дела поважнее, чем обламывать непокорную рабыню: но представив, во что превратят лихие мужики это гибкое сильное тело к утру, он поморщился и никого звать не стал. В конце концов, если он хочет любви, а не просто покорности этой гордой и смелой девчонки — покорных-то и без нее пруд пруди, — он ее получит. Деваться ей некуда, он сумеет ее приручить, пусть даже на это потребуется больше времени, чем ему представлялось вначале.

— Последний раз говорю, иди сюда! Клянусь Богиней, я не трону тебя, пока ты сама об этом не попросишь! — процедил он сквозь зубы. — Мне нужен кто-то, чтобы приглядывать за порядком в шатре, стирать и готовить пищу. Если ты справишься с этим, я не потребую от тебя большего. — Девчонка молчала, и тогда он, окончательно решив для себя ее судьбу, сухо закончил: — Быть может, дочери придворного лизоблюда эта работа кажется слишком грязной и трудной, но другого применения строптивой рабыне я придумать не могу.

Ему вдруг стало совершенно все равно, что станет с этой упрямицей, и он уже открыл рот, чтобы позвать Гудзола, но тут из угла, где, поджав под себя стройные ноги и сверкая аппетитными округлыми коленями, скорчилась Ичилимба, донеслось:

— Ты поклялся, что не прикоснешься ко мне? — Голос у девчонки был хриплый, непохожий на себя, и Найлик подумал, что за двое суток, проведенных в обозе, она на многое успела насмотреться. Он строго-настрого приказал, чтобы Ичилимбу не трогали, но она вряд ли об этом знала. К тому же среди захваченных в Лурхабе рабынь, с которыми, естественно, никто церемониться не собирался, могли быть и ее подруги, и, видя их участь, едва ли она рассчитывала на что-то лучшее. Верно, уже раз сто пережила предстоящие ей бесчестие и мучительную смерть.

— Вылезай, я не намерен нарушать клятву. И имей в виду, если снова попытаешься меня убить, тебя посадят на тонкий кол. Женщины на нем быстро не умирают. — Он сказал это намеренно жестко, чтобы девчонка поняла — время шуток кончилось. Она выторговала себе лучшее, на что только могла надеяться, и любое неповиновение теперь лишь ухудшит ее участь.

Стараясь не глядеть в глаза Найлику, Ичилимба выбралась из-за груды седел и повернулась спиной, чтобы он разрезал стягивающие запястья веревки…

Дни шли за днями, и разведчики постепенно привыкли к странной рабыне своего командира. Шею ее украшал медный обруч с именем Найлика, но волосы она по-прежнему заплетала в мелкие девичьи косички, хотя и прятала по распоряжению своего господина под тюрбаном. Найлик, как и обещал, не прикоснулся к ней; она не делала попыток его убить и, что было удивительнее, не пробовала сбежать. Отец ее был убит при взятии Лурхаба, но это еще не означало, что податься ей некуда. Побег девушки устроил бы Найлика больше всего — он продолжал желать свою рабыню, она же явно сторонилась его, и отношения эти не могли не раздражать командира разведчиков, полностью переставшего понимать Ичилимбу: ведь захоти она сбежать, это не составило бы для нее особого труда.

Найлик не слишком сох по прекрасной рабыне — времени на это не оставалось, а потребность в женской ласке, когда таковая возникала, он удовлетворял, как и прежде, приводя в шатер рабынь или очарованных им поселянок, и занимался с ними любовью, не обращая особого внимания на Ичилимбу. Ее это, казалось, не особенно трогало, но присутствие прекрасной рабыни-девственницы в шатре Найлика вызывало среди разведчиков разнообразные сплетни, одна из которых могла стоить девушке жизни. Кто-то пустил слух, будто Ичилимба — колдунья, приворожившая командира с какой-то недоброй целью, и подозрение это, конечно же, не улучшало отношения к ней искренне любивших Найлика товарищей по оружию.

Если уж не рабский ошейник, то хотя бы опасение за свою жизнь должно было подвигнуть девушку к побегу, а раз она не делала попыток сбежать, значит, привязалась к своему господину. Но если она расположена к нему, то почему скрывает это? Юноша чувствовал, что не в состоянии объяснить поведения Ичилимбы, но отчетливо сознавал: оставлять ее на время отлучки в войске — значит подвергать смертельной опасности, и единственное, что ему оставалось — это взять чудную рабыню с собой. А на это надо было заручиться согласием комадара, который до сих пор не знал, что его приказ относительно дочери Байшуга не выполнен…

— Тайлар! Тайлар Хум идет! — приветствовали собравшиеся в харчевне появление предводителя.

— Да прольется вам под ноги дождь, почтенные! — весело отвечал комадар, скидывая пропыленный плащ и топорща рукой взмокшие под шлемом коротко остриженные волосы. Он улыбнулся, и со всех сторон послышались радостные возгласы и смех — Тайлар был в приподнятом настроении и, стало быть, новости собирался сообщить хорошие.

— Да не услышит твоих слов Богиня! Мы не селяне, для войска на марше раскисшие от дождя дороги хуже нежданного нападения! — усмехаясь отвечал Хайдад. — Мы собрались по твоему зову, и, если верить слухам, это связано с прибывшим из столицы гонцом…

— Именно так. Кое-кто, я вижу, уже успел промочить горло. — Тайлар обвел взглядом собравшихся и сделал повскакавшим было с циновок соратникам знак продолжать трапезу. — Позвольте же и мне утолить жажду, прежде чем расскажу, для чего собрал вас здесь…

Со времен Последней войны на правом берегу Сиронга, в среднем его течении осело много беженцев из восточного Саккарема, быт и обычаи которых сильно отличались от того, к чему привыкла большая часть мятежников. Пол глинобитной харчевни был устлан толстыми циновками; в стоящих на низеньких столиках кувшинах было не пиво, а вино; да и щедро посыпанные кунжутом лепешки мало походили на те, что принято было выпекать в северном Саккареме. Соленый овечий сыр, баранья похлебка, каши из тыквы и маиса приготовлялись здесь тоже наособицу; и только тоненькие ломтики мяса, зажаренного над угольями, были точно такими же, как в Кайване, Астутеране или Мельсине. Проголодавшихся мятежников, однако, особенности местной кухни мало занимали, а после кружки-другой кислого слабенького вина их и вообще перестали замечать едва ли не все, кроме Тайлара. Комадар же, сделав глоток местной кислятины, сморщился и влил ее в себя залпом, словно горькое лекарственное снадобье. Закусив ломтиком сыра, повеселел и, что-то одобрительно прошептав сидевшему рядом с ним на пятках Кихару, потянулся к груде дымящихся лепешек.

Глядя на Тайлара, Найлик чувствовал, что его снедают беспокойство и нетерпение. Во-первых, он жаждал узнать, куда тот намерен повести три сотни всадников, а во-вторых, ожидал, когда же комадар наконец узнает Ичилимбу, ловко менявшую пустые кувшины на полные. Но Тайлар, не обращая внимания на дочь Байшуга, опорожнил одну кружку, потом другую и, утолив жажду, произнес, чуть повысив голос:

— Сегодня я получил известие, которого давно ждал. Шад выдал свою сестру замуж за Мария Лаура, и молодые выехали из Мельсины в Нардар. Вместе с ними в путь отправился Азерги — маг и советник Менучера. Он возглавляет посольство, отправленное шадом в Велимор…

— Что нам за дело до нардарского кониса и сестры Менучера? — удивился Фербак, а более догадливый Хайдад воскликнул: — Так вот почему мы не трогали города на границе с Халисуном!

— Да, я не хотел, чтобы в Мельсине эту местность считали кишащей урлаками и направляющееся в Велимор посольство сопровождал слишком большой отряд «золотых». Теперь у нас появилась возможность захватить советника Менучера, еще более жестокого и злокозненного, чем сам солнцеподобный шад. Упустим ли мы этот шанс?

— Нет! Схватим мерзавца! Надо взять в плен Дильбэр и вступить в переговоры с шадом! Смерть шадскому магу! — зашумели командиры мятежников.

— Кстати, Азерги направляется в Велимор, чтобы завербовать там большой отряд наемников и с их помощью покончить с нами, — подлил масла в огонь Тайлар.

— Перехватить! Пытать! Спустить с него живого шкуру! Засыпать брюхо перцем и солью!

— Очень хорошо. Я знал, что по поводу Азерги у нас не будет разногласий, — удовлетворенно кивнул комадар. — Для его захвата я намерен взять три сотни всадников и сегодня же пуститься в путь, чтобы настичь советника шада до того, как он пересечет границу Нардара.

— Зачем тебе ехать самому? Пошли кого-нибудь из нас! Триста верховых мало, нардарцы умеют драться, а за своего кониса костьми лягут!

— Погодите, дайте договорить! — Поднявшись на ноги, Тайлар простер руки вперед, призывая к тишине. Черные глаза на его открытом выразительном лице сияли и лучились, ранние морщины разгладились, и Найлик с удивлением обнаружил, что грозный комадар ненамного старше его самого. — Я не собираюсь нападать на Мария Лаура и его супругу. За Дильбэр, как мне достоверно известно, шад и гроша ломаного не даст, а портить отношения с нардарцами нам и вовсе ни к чему. Мы совершим налет только на саккаремское посольство, так что у Мария Лаура не будет причин жаждать нашей крови или таить обиду на саккаремцев. Триста всадников, чтобы добыть одного человека, — вполне достаточно. Тем более что двигаться нам придется тайно и с величайшей поспешностью…

— Тебе некуда больше спешить! — прервал комадара звонкий девичий голос.

Собравшиеся в харчевне как один повернули головы и оторопело уставились на застывшую в ведущем на кухню дверном проеме девицу с натянутым луком в руках.

— Не двигайтесь! — предупредила Ичилимба, окидывая мятежников цепким взглядом сузившихся глаз. — А ты вспомни моего отца, застреленного твоими подсылами!

Лежащая на тетиве мощного боевого лука стрела была нацелена в сердце Тайлара. Выпущенная с расстояния в пятнадцать шагов, она как старую рогожу пробила бы двойного плетения кольчугу, прикрывавшую грудь предводителя мятежников.

— Тайлар не посылал убийц в Лурхаб, — проговорил Кихар, преодолевая охватившее соратников комадара оцепенение.

— Стреляй, раз надумала, — сказал Тайлар, глядя в лицо Ичилимбы, успевшей скинуть где-то на кухне тюрбан с головы и перепоясаться ремнем, за который был заткнут один из кинжалов Найлика. «Наверно, тюрбан она сняла специально, чтобы комадар сразу ее узнал, но был он тогда, после битвы за Лурхаб, в таком состоянии, что, может, и вообще не помнит Ичилимбу», — подумал командир разведчиков, начиная приподниматься. В прыжке он ее не достанет, но как знать, не удастся ли заполучить стрелу, предназначенную Тайлару…

— В меня стреляй, тварь! — пронзительно взвизгнула неожиданно вошедшая в таверну рабыня, готовившая угощение, и с размаху бросила в Ичилимбу принесенный с собой кувшин.

Девушка отреагировала мгновенно: тенькнула тетива, и кувшин со звоном разлетелся на куски, обдав сидящих красным как кровь вином и черепками. Десяток рук вслед за Найликом вцепились в Ичилимбу, вырвали лук, выхватили из-за пояса кинжал и, верно, растерзали бы рабыню в клочья, если бы Тайлар не приказал не терпящим возражений голосом:

— Не убивайте ее!

Занесенные кулаки так и не опустились — кто знает, какие планы относительно этой мерзавки возникли в хитроумной голове комадара? Да и не велика честь для дюжины мужчин забить глупую рабыню, у палача это во всяком случае выйдет лучше.

— Чья девка? Твоя? — Тайлар посмотрел на Найлика так, словно видел впервые. — Уведи ее, после совета поговорим, — приказал он и, повернувшись к рабыне, столь своевременно принесшей из погреба кувшин охлажденного вина, с чувством сказал: — Спасибо, сестра!

Комадар протянул к ней руки, намереваясь заключить в объятия, и соратники, тут же позабыв об Ичилимбе, обступили рабыню. Захичембач подал ей чашу с вином, Питвар чуть не со слезами на глазах назвал «Матерью барсов», а Фербак потребовал, чтобы она не дергалась и позволила ему снять с нее ошейник. И, глядя на могучие руки бывшего пахаря, никто не усомнился, что ему удастся это сделать без каких-либо инструментов.

— У моих парней лук скрала, стерва! — проговорил между тем Хайдад и замахнулся на Ичилимбу. — Моя бы воля…

Больше сумасшедшей рабыней никто не интересовался, и Кихар с Найликом, скрутив ей локти ее же ремнем, выволокли девушку из харчевни и бросили в придорожную пыль.

— Как же ты за девкой не уследил? — с упреком поинтересовался ветеран. — Не возьмет ведь тебя теперь Тайлар за Азерги, после этакой-то глупости!

Подобная мысль уже посетила Найлика. Тайлар, конечно же, узнал дочь Байшуга и, скорее всего, не только не возьмет его на охоту за советником, но и от командования разведчиками отрешит. Сам бы он так и поступил. Невыполнение приказа, едва не повлекшее за собой гибель комадара, — проступок, заслуживающий самого сурового наказания. Разве можно доверять человеку, не сумевшему справиться с рабыней?..

— Ловить Азерги не возьмет — переживу. Лишь бы не сослал за порядком в обозе присматривать, — хмуро обронил Найлик, с ненавистью поглядывая на Ичилимбу, неподвижно лежащую в пыли у его ног. Помолчал и с запоздалым раскаянием и злостью на себя самого, добавил: — Истинно говорят: кто проявляет мягкосердечие к рабыне, сам достоин рабского ошейника!

— Ладно, не убивайся. Богиня не без милости, Тайлар не без глаз. Он же видел, что девчонка не выстрелит. Может, выйдет срок, еще и поблагодарит за то, что приказ дурной не выполнил, не отдал этакую девку на поругание, — неожиданно добродушно проворчал старый воин и, ободряюще хлопнув по плечу донельзя изумленного его словами Найлика, скрылся в харчевне.

16

Все происходившее с Ниилит после того, как Богиня признала ее носительницей дара, казалось диковинным сном. Суетящиеся вокруг стражники, глазевшие на нее, словно на заморское чудо или балаганного уродца; разодетые придворные, толпившиеся в коридорах и залах поражающего роскошью дворца, — все представлялись чем-то нереальным, готовым рассеяться, растаять и уйти в небытие так же внезапно, как и появились в ее скудной, не изобиловавшей событиями жизни. И по крайней мере часть всего этого великолепия действительно исчезла, когда девушку провели через анфиладу дворцовых залов и оставили в небольшой полупустой комнате, где ее поджидал тщедушный человечек в черном, шитом серебром халате и таком же тюрбане. У него был огромный, похожий на клюв нос, длинные руки и выкаченные, по-рыбьи неподвижные глаза.

— Ты и есть избранница Богини? — спросил сгорбленный человечек, перестав при виде Ниилит ходить из угла в угол комнаты и останавливаясь в двух шагах от девушки. Он смотрел на нее с холодным интересом, и Ниилит с облегчением поняла, что мужчине этому, как это ни странно, совершенно нет дела до ее женских прелестей, столь привлекавших других представителей сильного пола. А вслед за этим пониманием пришла догадка, что человек этот не кто иной, как Азерги — маг и советник Менучера. И вместе с этой догадкой девушка осознала, что попала из огня да в полымя — не нуждаясь в ее теле, маг намерен был завладеть ее душой. Она попятилась к двери, но Азерги сделал шаг вперед и властно потребовал:

— Дай руку!

Его цепкие холодные пальцы завладели ладонью девушки, и он, повернувшись к низкому столику, на котором среди каменных чашечек, глиняных кувшинчиков, стеклянных флакончиков и пожелтевших свитков высилась из черного, инкрустированного серебром и кусочками горного хрусталя шкатулка, вперил в нее неподвижный взгляд и забормотал что-то на незнакомом Ниилит языке.

Никогда раньше она не испытывала ничего подобного. Горячая волна, возникнув в нижней части живота, поднимаясь выше, и выше затопляла ее, вызывая странное оцепенение во всем теле. Страх перед магом испарился, сердце заколотилось, быстрее гоня кровь по жилам, и вот на место оцепенения пришла дивная неземная сила. Влившаяся в нее невесть откуда мощь бурлила в Ниилит, распирала; казалось, она как мыльный пузырь разбухает, растет во все стороны, и если немедленно не совершит какого-нибудь безумного поступка и не выплеснет в движении заполнившую и уже переполняющую тело силу, ее просто разорвет на куски. Состояние это, впрочем, длилось недолго, а потом клокочущая сила устремилась по руке, которую держал маг, и стала вливаться в его ладонь. Глаза Азерги вспыхнули, он издал глухое восклицание, и черная шкатулка, стремительно взмыв со стола, зависла над свитками и кувшинчиками на расстоянии двух локтей.

— Да! Да, ты настоящая избранница! — пронзительно воскликнул маг, отпуская руку Ниилит. Он шагнул к столику, над которым висела в воздухе шкатулка, совершенно позабыв о девушке, а та, теряя сознание, словно лишенная поддержки тряпичная кукла, начала медленно оседать на матово поблескивающий пол, набранный из разноцветных пород драгоценных деревьев…

На следующее утро нардарский конис вместе с молодой женой и двумя сотнями сопровождавших кортеж всадников выехал из ворот Мельсины. За нардарцами следовало посольство, отправленное шадом в Велимор. Состояло оно из пятидесяти верховых и трех изящных крытых повозок. В одной ехали Азерги с Ниилит, в двух других находились дары Менучера велиморскому правителю.

Первый испуг от встречи с магом исоветником шада успел рассеяться; ему, как поняла Ниилит, не было дела ни до ее тела, ни до души. Он воспринимал ее как некий инструмент, необходимый в задуманном предприятии, и обращал на девушку не больше внимания, чем на стоящие в повозке шкатулки, поставцы и упрятанные под сиденья кожаные баулы. Маг разговаривал со слугами, со своим помощником — Шеймалом, с полусотником Сайданом, скользя в то же время по девушке пустым, ничего не выражающим взглядом. Чувствовать себя вещью было странно и неуютно, тем более что и Шеймал, и Сайдан, и двое слуг Азерги, скакавших по обеим сторонам возка, бросали на Ниилит весьма недвусмысленные взгляды. О, они-то, без сомнения, видели в ней очаровательную и желанную рабыню, но под холодным взором Азерги чувств своих проявлять не осмеливались.

Ниилит между тем с утра не могла найти себе места от беспокойства. Воспоминания о посетившей ее вчера силе что-то изменили в ней, заставили по-новому взглянуть на окружающих людей, по-другому оценить происшедшие в жизни события. Теперь она была уверена, что ошибки не было — она и вправду избранница Богини. Она обладала даром принимать и концентрировать в себе силу Богини, и, значит, судьба ее должна была разительно отличаться от участи обычной рабыни.

С удивлением и омерзением вспоминала она «девяносто девять поз любви», которым обучали ее в «Девичьем садке», заставляя изображать то женщину, то мужчину, чтобы лучше почувствовать состояние того, кому она обязана была доставлять наслаждение. Неужели это ее вместе с пышнотелой, медлительной Мбангой и юркой как змейка степнячкой Ахеджи обучали медлительным бесстыдным танцам, массажу, любовным поглаживаниям и поцелуям, способным возбудить даже покойника? Неужели это ее тискали, доводя до слез, чирахские шалопаи? Вспоминая желавшего изнасиловать ее Шаруха и похотливые прикосновения краснолицего, ей хотелось то плакать, то смеяться, но вместо этого она, памятуя о присутствии Азерги, лишь непроизвольно фыркала.

Подумать только, она — избранница Богини! — пережила все это! А ведь не раз она уже готова была уступить и услаждать этих вожделевших ее скотов всеми возможными способами, не зная, что отмечена, одна из сотен других девушек, перстом Богини! Но если она действительно была носительницей дара, почему же он не помог ей, почему не защитил? Почему позволял, чтобы ее унижали, продавали, словно какую-то обычную девку? Почему до появления Азерги она не ощущала своего дара, да и сейчас не чувствует его? Неужели весь ее дар сводится к тому, что она может передавать полученную от Богини силу этому щупленькому носатому магу, который и за человека-то ее не считает?.. Мысли Ниилит разбегались, кровь то приливала к щекам, то отливала, она вертелась, не находя себе места, снедаемая сотней одолевавших ее вопросов, изнывая от сознания, что задавать их Азерги совершенно бесполезно.

На какое-то время ей удавалось заставить себя не думать о даре, и тогда она тупо глядела по сторонам, на залитые солнцем бескрайние поля пшеницы, фруктовые сады и виноградники, мимо которых двигалось шадское посольство. Но потом мысли о том, кто же она такая и какое место должна занимать в этом мире, снова лезли в голову. С даром или без дара, она не желала быть игрушкой в чьих-либо руках, и особенно в руках этого глядящего на нее как на вещь мага, о котором ей доводилось слышать множество самых отвратительных историй. Разве для того она бежала из «Садка» и отбивалась от Шаруха, чтобы с ее помощью этот мерзавец творил свои богопротивные дела?..

Было уже далеко за полдень, когда Азерги, время от времени недовольно поглядывавший на извертевшуюся Ниилит, отвлекавшую его от весьма важных размышлений, не выдержал и сурово спросил:

— Прекратишь ли ты, наконец, елозить, девка? Или сознание того, что ты являешься избранницей Богини, совсем лишило тебя покоя?

Оцепеневшая было от этих слов Ниилит вовсе не хотела посвящать мага в свои мысли, но под холодным взглядом его немигающих глаз не решилась солгать и послушно кивнула.

— Ах вот оно что!.. — насмешливо протянул Азерги. Он смотрел на Ниилит так, словно та из некой полезной вещи прямо на его глазах превратилась в безвредное, но противное и в высшей степени докучливое насекомое. — Ты небось думаешь, будто дар твоей Богини превращает тебя во что-то особенное? Что-то возвышающее тебя над людьми или хотя бы как-то выделяющее из толпы дураков? Особенно после того, как тебе удалось испытать прилив силы? Да?

На этот раз Ниилит удалось удержаться от кивка, но Азерги, казалось, и не ждал ответа.

— Я кое-что узнал о тебе. Ты сбежала из «Девичьего садка», где из тебя собирались сделать дорогую, обученную доставлять наслаждение пресыщенной знати шлюху. Но ты оказалась бездарной ученицей, годной лишь для портовой таверны. Ты глупая смазливая рабыня, и то, что помимо этого Богиня наградила тебя даром, ничего не меняет. Изысканное вино можно налить в любой сосуд, но щербатая глиняная кружка не станет от этого серебряным кубком. Ты нужна мне для… одного дела. И если будешь в точности исполнять мои приказы, я позабочусь о твоем будущем. Найду приличного мужа, и ты сможешь красоваться своей глупостью среди столь же глупых придворных дам. Мне может пригодиться налитое в тебя вино, но если ты возомнишь о себе невесть что, я верну тебя туда, где тебе от роду написано пребывать… Попытайся призвать силу Богини и убедишься, как мало пользы она принесет тебе. Впрочем, едва ли ты сумеешь вызвать ее без моей помощи.

Если бы на девушку опрокинули ушат холодной воды, это не произвело бы на нее большего впечатления. Значит, дар, которым она обладала, ничего не мог дать ей лично и, похоже, как и красота, приносившая Ниилит до сих пор одни неприятности, предназначен был для кого-то другого. Она была не более чем красивой и полезной игрушкой, и самое ужасное заключалось в том, что Ниилит сознавала это и, даже если бы захотела, ничем не могла опровергнуть слов мага. Он прав, она не больше чем щербатая кружка, которую Богине было угодно наполнить дивным вином, вкус которого самой ей ощутить не дано. Хотя ее можно назвать и серебряным кубком, из которого волен пить всякий, который можно продать, переплавить, подарить… Ни кружка, ни кубок не имеют, не способны иметь своей воли, своих желаний, они созданы, чтобы служить другим и услаждать других… Но она же не вещь! Она чувствует, страдает, мыслит! Ведь не зря же Зелхат сделал ее своей ученицей…

— Я вижу, ты не намерена успокоиться и вести себя как должно? Скверная рабыня! — раздраженно пробормотал Азерги и, раскрыв одну из множества шкатулок, извлек из нее глиняный флакончик и чашечку из мутного стекла. Капнул чуть-чуть зеленоватой, пахнущей шалфеем жидкости, разбавил ее бледно-розовым вином и протянул Ниилит. — Выпей и подумай о том, имеет ли смысл корове сетовать, что хозяйка доит ее? И лучше ли корова, например, свиньи, лишь потому, что последнюю не доят?..

Девушка не очень поняла, к чему клонит Азерги, но нестерпимо презрительный тон его заставил без возражений осушить чашку. Уж лучше видеть сны, чем этого самовлюбленного, самоуверенного мага, который, что бы он там при этом ни говорил, отчаянно нуждался в ней. Многомудрый Зелхат любил говаривать, что окружающий мир предстает перед человеком, как правило, таким, каким тот желает его видеть. Но значит ли это, что если она постарается ощутить себя личностью, а не вещью, то и окружающие увидят в ней человека, а не предназначенную для их развлечения игрушку?

Приготовленное Азерги снадобье навеяло на девушку странные, удивительно правдоподобные и яркие сны. Сначала Ниилит снились Зелхат и раненый кабаном мятежник — один из немногих мужчин, которые ей нравились и соответствовали представлениям о мужчинах, ничем не напоминавших кишмя кишевших вокруг жадных, трусоватых и похотливых тварей. Потом ей привиделся крупный светлобородый воин, наматывавший на кулак ее волосы и явно намеревавшийся надругаться над ней. Локти ее были жестоко стянуты за спиной прочной веревкой, сапог насильника упирался в поясницу, заставляя беспомощно выгибаться обнаженное тело, но почему-то она чувствовала, что помощь близка и Богиня и на сей раз убережет свою избранницу.

И помощь в самом деле не заставила себя ждать. С треском вылетела сорванная с петель массивная дверь, и в зал по вытертым мономатанским коврам вбежал огромный серый пес. Беззвучно метнулся к светлобородому, оскалив белые клыки, и неожиданно превратился в высокого широкоплечего мужчину с перебитым носом и обветренным лицом, изуродованным шрамом, тянущимся от левого века до челюсти. В руках оборотня оказалось чудного вида копье с перекладиной у наконечника, и копье это он все так же молча метнул в светлобородого. Насильника отбросило к бревенчатой стене, и он взревел подобно смертельно раненному зверю, все еще не веря, не понимая, что отпущенные ему Богиней мгновения уже сочтены…

Это был странный сон. Четкий, жестокий и яркий. Он показался Ниилит более достоверным, чем поля и деревушки, мимо которых следовала процессия, возглавляемая Марием Лауром. Он напоминал какую-то давно забытую сказку, главная прелесть которой состояла в том, что было вроде бы и страшно, и заранее известно: все кончится хорошо. Сказку, где герой всегда появляется вовремя, спасенная дева оказывается добродетельной красавицей, и никаким сомнениям нет места. Хотя, надо признать, спаситель с переломанным носом вызывал скорее страх, нежели симпатию, и казался не менее ужасным, чем светлобородый.

Пытаясь припомнить черты лица оборотня, Ниилит не заметила, как вновь погрузилась в сон. Спаситель со сломанным носом и зловещим шрамом на этот раз выглядел не таким уж страшным. Несмотря на седину в волосах и лицо сорокалетнего воина, девушка каким-то образом догадалась, что лет ему никак не больше тридцати, а то и двадцати пяти, и не так он грозен, как кажется на первый взгляд. Выглядел он, правда, слишком крупным для тесной каморки, где, помимо самой Ниилит, находился еще златокудрый, очень красивый парень с зелеными глазами — аррант, надо думать, — и мужчина с лицом юноши и глазами и бородой мудреца. Из-за этого-то болезненно худого, со впалыми щеками человека сердце девушки и забилось часто-часто. Не видела она прежде таких темно-фиолетовых глаз, как будто в глубины души глядящих. А вот пальцы его, длинные, сильные и изящные, расправляющие что-то на непривычно высоком для Саккарема столе, были знакомыми — такие же точеные искусные пальцы были у Зелхата. И пепельные, ниже талии спускавшиеся волосы, и борода принадлежали, казалось, старику, и все же было в нем что-то юношеское и несгибаемое, заставившее Ниилит вспомнить раненного кабаном мятежника…

Этот, с темно-фиолетовыми глазами, в которых нет-нет да и вспыхивали теплые золотые искорки, был, видимо, великим умельцем. Распластав на выскобленном добела столе маленькое ушастое существо, напоминающее мохнатую летучую мышь, он расправил ему криво сросшееся перепончатое крыло и принялся протирать тряпицей, смоченной в какой-то пахучей жидкости. Причем самое любопытное, мышеподобному существу этому, похоже, нравились прикосновения лекаря. Спокойные, уверенные движения напоминали работу Зелхата, но если образ старого мудреца был тесно связан в сознании Ниилит с высокими травами и полевыми цветами, то от фиолетовоглазого веяло почему-то морскими просторами, и руки сами собой тянулись к мягким пепельным волосам… Не брат, не отец, не учитель, а вроде ближе нет и не было никого за всю жизнь… Странно, чужой мужчина, но чувствовалось в нем что-то и от Зелхата, и от того, раненого, что ножны свои в уплату за лечение оставил…

А потом человек с фиолетовыми глазами, утратив личину сребровласого мудреца, превратился в совсем молодого мужчину с чисто выбритым, ясным лицом. Только щеки остались по-прежнему запавшими, да худоба крепкого тела была какой-то неестественной. Но золотистые искорки в сохранивших свой диковинный цвет глазах сияли как и раньше, готовые разгореться, когда надумает человек весело и по-доброму рассмеяться. И руки целителя и умельца оглаживали теперь не перепончатокрылое существо, а голову огромного серого пса. О Богиня Милосердная! Да это же и не пес вовсе! Это же оборотень, спаситель ее! Поняв, кто перед ней, Ниилит, вместо того чтобы испугаться, нагнулась над псом и начала гладить его жесткую, серо-седую шерсть, с изумлением, но без страха чувствуя, как под ее узенькими горячими ладошками громадный свирепый волкодав утрачивает свой звериный облик. От ладоней ее, как и от рук помолодевшего мудреца, струился золотистый свет. Он обволакивал пса, не только возвращая ему человеческое тело, но и изгоняя из него темный клубок боли, чем-то напоминавший небольшого раскоряченного осьминога.

Две пары окруженных сиянием рук формировали боль осьминога, лепили, скатывали, как ком теста, не давая щупальцам присосаться, зацепиться за здоровые ткани тела, тянули и тащили на сумрачный свет дождливого дня. И в конце концов вытащили-таки, и растаял он, растопленный жарким сиянием рук человечьих, как масло на сковородке, и ушло сияние, а обласканный заботливыми, любящими прикосновениями волкодав окончательно обрел облик угрюмого, жестоко искусанного жизнью мужчины, который неловко поднялся с обветшалого крыльца и вслед за Ниилит переступил порог дома. И девушка с горечью и радостью поняла, что это ее дом. Ее не потому, что он принадлежит ей, а потому, что живут в нем дорогие ей люди. Поверить в это было трудно — не было у нее, кроме Зелхата, близких людей на этом жестком, как мельничные жернова, свете, не было и не могло быть дома, но вот ведь топится очаг — заступа от холодной сырости; гордый порученным ему делом мальчишка держит над огнем медный ковшик на длинной деревянной ручке. А в ковшике этом булькает составленное ею по рецепту Зелхата пахнущее медом и липовым цветом варево. И покряхтывает на лавке вечно хмурый старый сегван, называющий ее то «доченькой», то «чадом»…

Чудные, дивные сны виделись девушке после зелья Азерги, и самое любопытное — даже будучи не слишком радостными, вселяли они в душу Ниилит надежду и уверенность, что недолго она останется игрушкой в руках мага. Расскажи она кое-какие из этих снов советнику Менучера, может, и назвал бы он посетившие девушку видения пророческими и поменял кое-что в своих хитроумных планах, но занятый грезами о грядущем величии Азерги, разумеется, и в мыслях не держал расспрашивать о чем-либо спутницу, когда та выныривала ненадолго из сонного забытья. Да и о чем было говорить будущему владыке Саккарема с деревенской дурочкой, получившей по прихоти Богини удивительный, редкостный дар, с помощью которого он рассчитывал добраться до заветного сундука Аситаха?..

* * *

Велев запалить четыре толстые свечи, тотчас разогнавшие царивший в шатре сумрак, Азерги отпустил слугу и распахнул отделанный серебром поставец. Как обычно он не обращал на Ниилит ни малейшего внимания, и расположившаяся на войлочной подстилке в дальнем углу шатра девушка могла беспрепятственно наблюдать, как маг вынимает из поставца маленькие кувшинчики с вином. Привыкшая, что каждый вечер Азерги неукоснительно занимается какой-то непонятной ворожбой, Ниилит была удивлена, видя, с каким вниманием и любовью он протирает эти кувшинчики, любуется ими, ласкает их взглядами и заботливыми, почти нежными прикосновениями пальцев. Ей было известно, что виноградное вино — кровь земли — используется в разнообразных магических обрядах, но сегодня Азерги, похоже, не собирался заниматься колдовством, а хотел просто продегустировать имеющиеся у него в запасе напитки и расслабиться.

До нардарской границы оставалось полтора дня пути, и по осунувшемуся лицу мага было видно, что дорога и ежевечерняя волшба изрядно его утомили. Откупорив один из кувшинчиков, он плеснул в серебряную стопку несколько капель густой темно-коричневой жидкости, понюхал ее и расплылся в улыбке. Глядя в стену шатра невидящим взглядом, подержал стопку в ладонях, не то согревая ее содержимое, не то забыв о ней и предаваясь недоступным Ниилит размышлениям. Пригубил, подержал напиток на языке, мечтательно щурясь на пламя свечи, и откинулся на высокие подушки. «Надо же, — подумала девушка, — есть оказывается у этого клювоносого присущие и простым смертным слабости! Кто бы мог подумать, что советник Менучера по-настоящему счастлив не в окружении древних свитков и жутковатых колдовских атрибутов, а в компании сосудов с редкими винами?..»

В следующий момент Ниилит со страхом увидела, что лицо мага исказила гримаса ненависти, он с проклятиями отшвырнул недопитую стопку, вскочил на ноги и склонился над поставцом с таким видом, будто ожидал, что из драгоценного ящичка вот-вот выглянет змеиная голова. Длинные пальцы, судорожно сжимаясь и разжимаясь подобно огромным агонизирующим паукам, зависли над одним кувшинчиком, потом над вторым. Быстрыми нервными движениями он раскрыл одну из многочисленных шкатулок и достал полупрозрачный рог неизвестного девушке животного. Нацедил в него вина из початого кувшинчика и некоторое время смотрел, держа рог против пламени свечи. Затем, сумрачно усмехнувшись, вылил вино прямо в медный таз, предназначенный для омовения рук. Откупорил другой кувшин и тоже плеснул в рог. Проворчав что-то, вылил драгоценный напиток, сильный, пряный аромат которого достиг даже ноздрей Ниилит, и вновь повторил ту же операцию. Он проверил полдюжины кувшинчиков, и девушке уже наскучило наблюдать за магом, когда налитое в очередной раз вино, неожиданно зашипело и запенилось в роге, стенки которого приобрели болезненный синюшный оттенок.

— Ага! — зловеще процедил Азерги. — Ученик устал от учителя! Этого следовало ожидать. Надобно еще помнить, что, кроме яда, существует хладная сталь, и она, безусловно, будет пущена в ход…

Ниилит завороженно смотрела, как маг выволок на середину шатра жаровню, состоящую из плоской, похожей на щит чаши, укрепленной на трех изогнутых ножках. Пошептал над покрытыми пеплом углями, заставляя их разгореться, и высыпал в огонь несколько щепоток черного порошка. Фиолетовое пламя столбом ударило вверх, едва не спалив кожаный свод шатра. Азерги взмахнул руками, широкие рукава халата взметнулись и опали, как черные крылья, свечи вспыхнули ярко-синим пламенем и погасли. Шатер залило ядовито-малиновое сияние, в зловещем свете которого нестерпимо страшным показался Ниилит заунывный речитатив мага, начавшего вполголоса читать заклинания на неизвестном, каркающем и пришепетывающем языке. Чувствуя, как по телу разливается слабость, а лоб покрывается испариной, девушка попыталась отвернуться или хотя бы закрыть глаза, но мертвенное оцепенение сковало члены, отняло волю.

Понизив голос, Азерги забормотал что-то совсем уже неразборчивое, выхватил из висящих у пояса ножен кинжал и полоснул себя по левой руке. Кинул окровавленный кинжал в жаровню и протянул над ней руку, чтобы капли сочащейся из пореза густой, вязкой на вид крови упали на угли. Пламя приобрело желтовато-зеленый оттенок, что никак не повлияло на разлитое в шатре малиновое сияние, и маг, сорвав с шеи кулон, сделанный из огромного изумруда, которому была придана каплевидная форма, приложил его к кровоточащему порезу.

Ниилит видела уже, как Азерги использовал этот достойный украшать шадскую грудь кулон в своей волшбе, обращаясь с ним крайне бережно, и была поражена, когда маг, отняв камень от раны, швырнул его в жаровню. Горло девушки сдавила невидимая рука, дыхание на миг прервалось, и ей почудилось возникшее из зеленого пламени перекошенное смертельной мукой лицо молодого мужчины. Потом послышался слабый треск — это раскололся брошенный в огонь изумруд, и шатер погрузился во тьму…

Очнувшись, Ниилит не сразу поняла, где находится — перед глазами плыли разноцветные круги, во всем теле ощущались какие-то неестественные слабость и пустота. «Наверное, так чувствует себя опорожненный бурдюк», — подумала девушка, и сравнение это, первое почему-то пришедшее на ум, помогло припомнить последнюю ворожбу Азерги. Теперь, правда, Ниилит не была уверена, что это в шатре погас свет, а не сама она потеряла сознание. Впрочем, задержаться на этой мысли ей не удалось, ибо из-за стен шатра долетел такой страшный крик ужаса и боли, что по телу побежали мурашки и девушке сделалось не до воспоминаний.

Мельком подумав, что, верно, первый, предшествующий этому крик и вывел ее из забытья, Ниилит поднялась на непослушных ногах и сделала несколько шагов к выходу из шатра, в котором горела теперь только одна свеча. Что бы там ни думал о ней Азерги, она все же ученица Зелхата и умеет облегчать человеческие страдания…

В последние дни Ниилит неважно себя чувствовала, но так худо ей уже давно не было, и понадобилось собрать все силы, чтобы выбраться из шатра. На свежем воздухе в голове начало проясняться, и девушка поняла, что, во-первых, у нее нет с собой никаких лечебных снадобий, необходимых для оказания помощи больным или раненым, а во-вторых, в таком состоянии вряд ли ей удастся кому-то помочь — очевидно, волшба Азерги вовсе не безвредна для тех, кто находится поблизости. Благоразумие подсказывало вернуться в шатер, и она уже готова была внять голосу разума, когда истошный вопль вновь разнесся над засыпающим лагерем.

«Надо все же посмотреть, что стряслось, иначе всю ночь кошмары будут мучить», — решила Ниилит и заковыляла к соседнему шатру, где вокруг костра толпились едва ли не все сопровождавшие посольство воины.

При ее приближении кольцо мужчин распалось. Пропуская Ниилит к костру, воины шарахались, как от пораженной моровой болезнью, и у девушки возникла догадка, что тут не обошлось без колдовства Азерги. Не успела она подумать об этом, как увидела самого мага, подошедшего сквозь расступившуюся перед ним толпу к стоящему по другую сторону костра воину, на котором были сосредоточены взгляды собравшихся.

— Азерги! Азерги пришел! — зашелестели вокруг приглушенные голоса, и тут Ниилит заметила, что из левой, рассеченной чуть ниже локтя руки воина, к которому подошел маг, не переставая, течет кровь. И кровью же вымазана одежда раненого и тряпки, лежащие у его ног…

— Мне сказали, что ты истекаешь кровью и призываешь меня. Чего же ты хочешь от меня, Ашук? — спросил Азерги низкорослого тощего воина, с усилием оторвавшего обезумевший взгляд от своей кровоточащей руки и поднявшего глаза на мага.

— Да-да, я звал, звал! — залепетал он заплетающимся от ужаса языком. — Спаси меня! Останови кровь! Останови ее, а то она течет и течет и скоро вся вытечет из моего бедного тела! Она не унимается, несмотря на повязки, и только ты можешь остановить ее!

Ниилит часто попадался на глаза этот воин с бегающими глазками и неприятным, напоминающим крысиную морду лицом, казавшимся сейчас, даже в жарких отблесках пламени костра, смертельно бледным.

— Почему ты решил, что я могу тебе помочь? Тебе нужен лекарь, а уж если он не поможет, следует позвать жреца, — произнес маг, бесстрастно глядя на струящуюся из руки Ашука кровь. И, словно размышляя вслух, добавил: — Хорошему воину обычно не удается наткнуться на собственное оружие…

— Эта рана… Она возникла сама собой. У Ашука в руках не было оружия, когда потекла кровь… Мы все видели… — заговорили было разом несколько человек, но тут же и замолкли под тяжелым взглядом шадского советника.

— Я пытался наложить жгут или замотать порез тряпками, однако тогда кровь начинает бить из раны как городской фонтан, — упрямо сказал один из стоящих рядом с Ашуком воинов, не глядя в лицо магу.

Ниилит уставилась на руку раненого — обычный неглубокий порез, вена задета, но, подсохнув, кровь образует корочку и… О Богиня, да ведь он в точности такой же, каким был у Азерги, полоснувшего себя кинжалом по руке во время последней волшбы! Девушка невольно перевела взгляд на левую руку мага, но рукава его черного, расшитого серебром халата были опущены.

— Ты один можешь мне помочь, я знаю! Спаси меня! — взывал между тем истекавший кровью Ашук. — Я знаю, это твое колдовство! Останови его, уйми мою кровь, и я буду тебе верным рабом!..

— Ты ошибаешься. Зачем мне заколдовывать тебя, воин? — все так же холодно спросил Азерги, и Ниилит поняла, что Ашуку не дождаться помощи от мага. Понял это и раненый. Собрав силы, он рванулся к Азерги, извергая проклятья и грозя страшной местью, и если бы стоявшие рядом воины не подхватили его, наверняка рухнул бы к ногам мага.

— Ты… Ты ударил первым… Ты знал, что я послан убить тебя, и навел на меня порчу… Ты сильнее, так будь… Будь же милосердным… — прохрипел прерывающимся голосом Ашук, глядя в неподвижное, как клювастая маска, лицо Азерги побелевшими от страха близкой смерти глазами.

— Тебя послали убить меня? Какая глупость! Кому нужна моя смерть? — проговорил Азерги, обводя проницательным взглядом лица столпившихся вокруг костра воинов. Они один за другим опускали глаза, но маг не мог не почувствовать немого укора и осуждения. — Хорошо, я облегчу твои страдания. Однако это все, что я могу для тебя сделать. Гляди, земля вокруг на пядь успела уже пропитаться твоей кровью.

С этими словами маг шагнул к силящемуся что-то сказать Ашуку и положил ладонь на его лоб.

В то же мгновение где-то в роще, на краю которой был разбит лагерь, зазвучал хриплый рог, и из тьмы с грозным кличем: «Хум! Хум!» — ринулись на столпившихся у костра воинов вооруженные длинными копьями верховые. Свист, улюлюканье, отрывистые команды, конское ржание, лязг оружия обрушились на Ниилит как гром среди ясного неба. Некоторое время, окаменев от неожиданности, она бездумно смотрела, как носятся между шатрами конники, пронзая копьями и рубя всякого, кто попадется под руку, как падают, обливаясь кровью, безоружные воины, чьей главной обязанностью было охранять возглавляемое Азерги посольство. Потом чье-то пронзенное копьем тело рухнуло в костер, сноп искр взвился в ночное небо, и девушка, стряхнув оцепенение, со всех ног кинулась прочь — подальше от предательского света костров.

Инстинктивно пригибаясь и прикрывая голову руками, она как-то увернулась от свистнувшего совсем рядом меча, едва не попала под копыта вставшей на дыбы и страшно храпящей от возбуждения лошади, но когда спасительные кусты были уже совсем близко, внезапно ощутила, как шею ее захлестнула тугая петля аркана. Ниилит едва не задохнулась, в глазах потемнело, а потом чьи-то руки подхватили ее, бросили поперек седла, и лошадь рванулась во мрак, оставляя позади крики раненых, стоны умирающих и наконец-то прозвучавший из нардарского лагеря тревожный и чистый звук горна.

17

Глядя, как подоспевшие нардарские воины сбивают с кожаного покрытия шатра огонь, Азерги испытывал ни с чем не сравнимую ярость. Когда же останки шатра были оттащены в сторону и он получил возможность взглянуть на кучу обгорелого мусора, в которую превратилось его содержимое, лицо мага сравнялось с цветом халата, а левая щека начала дергаться так страшно, что находившиеся поблизости воины поспешили прочь от едва сдерживавшего бешенство советника Менучера.

Беглого взгляда на разбитые шкатулки, кувшины и склянки, рассыпанные порошки и корешки, изломанные статуэтки и жезлы было достаточно, чтобы понять: маг лишился главного достояния — магических предметов, снадобий, настоек и необходимых для их изготовления веществ, которые так тщательно составлял и собирал в течение многих лет. Кое-что, правда, осталось припрятано в Мельсине, но до столицы Саккарема надобно еще суметь добраться. Кое-что, быть может, ему удалось бы выковырять из земли, извлечь из-под пепла и углей, однако на это требовалось время, а его-то у Азерги как раз и не было.

Стоя на пепелище, он чувствовал себя как кузнец, лишившийся кузницы; как ювелир, потерявший свои прекрасные инструменты, — с той только разницей, что многие из собранных им вещей, включая изорванные и погибшие в огне свитки, добыть или восстановить было, увы, невозможно. Еще ужаснее, что мятежникам, о присутствии которых в этих местах никто и не подозревал, удалось увезти с собой Ниилит, являвшуюся ключом к сундуку Аситаха, который только и мог возместить понесенную потерю. И чем дольше он будет предаваться бесплодным сожалениям и гневу, напомнил себе маг, тем труднее окажется отыскать обладающую бесценным даром девчонку.

Мысль эта заставила Азерги взять себя в руки и, кинув последний взгляд на пепелище, отправиться к Марию Лауру. На всякий случай он распорядился, чтобы на месте сгоревшего шатра была поставлена охрана, не позволявшая кому бы то ни было копаться в оставшейся от его имущества куче мусора, но в глубине души маг был уверен — возвращаться сюда ему уже не придется.

Чтобы хоть как-то успокоиться, Азерги попытался отыскать в случившемся положительные стороны, имеющиеся, как известно, даже у самых скверных ситуаций. Первое и самое важное — он жив и даже не ранен. Своевременно приняв личину убитого воина, он уцелел, — несмотря на то, что именно его-то смерти и жаждали напавшие на посольство мятежники. Второе — девчонка, без которой в обозримом будущем ему было бы никоим образом не добраться до сундука предшественника, тоже жива и, будем надеяться, невредима. Сразу же после бегства мятежников он обошел разгромленный лагерь и убедился, что среди раненых и убитых ее нет. И наконец третье. До потери своих магических сокровищ ему удалось не только уберечься от посланных Гистунгуром убийц, пытавшихся в храме Богини Милосердной умертвить носительницу дара и следовавших за ним по пятам от самой столицы, но и на время обезвредить их. Он не пригубил посланного шадом отравленного вина, которое, судя по всему, мятежники захватили с собой и не замедлят испить (при этой мысли на перекошенном лице Азерги появилось нечто отдаленно напоминающее улыбку).

Нанятый Менучером убийца тоже разоблачен и наказан, хотя из-за возни с ним он и проворонил атаку мятежников. Впрочем, предвидеть все не могут даже боги, иначе они умерли бы от скуки и небеса опустели…

В конце концов, все не так уж плохо, и даже то, что нападавшие уволокли с собой предназначенные велиморскому правителю дары и часть золота, которое маг намеревался выдать будущим наемникам в качестве задатка, может обернуться ему на пользу. Теперь у него есть веская причина задержаться в нардарском замке до получения указаний из Мельсины и без лишней спешки заняться поисками заветного сундука. Времени на поиски будет довольно, поскольку указаний из столицы он не получит очень-очень долго. Точнее, никогда — во всяком случае, от Менучера. Изумруд шада сослужил свое и помог магу отправить повелителя Саккарема на свидание с Богами-Близнецами. И сделано это было, надо признать, очень своевременно — чутье и на этот раз не подвело многомудрого советника шада. Азерги удовлетворенно хмыкнул. Щеку дергать вроде бы перестало, и он как мог восстановил душевное спокойствие, которое, если предчувствие не обманывает, весьма пригодится во время беседы с Марием Лауром.

Приблизившись к шатру нардарского кониса, он велел телохранителям доложить о себе и без промедления был допущен пред светлые очи повелителя Нардара, что было и неудивительно, ибо тот, разумеется, ожидал появления мага.

— Дорогой Азерги, рад, что тебе удалось избежать гибели в этой отвратительной резне! — приветствовал Марий Лаур советника шада, поднимаясь ему навстречу и жестом приглашая располагаться на кожаных подушках, разбросанных поверх войлочного пола шатра.

Дильбэр сдержанно кивнула, и Азерги подумал, что предположения его были верны — эта тварь сделала все возможное, дабы нардарцы не спешили оказать помощь гибнущим от рук мятежников посланцам шада. Если они с Марием действительно нашли общий язык, как о том доносили соглядатаи, дело плохо и он только впустую пощратит драгоценное время.

Ответив учтивым поклоном Дильбэр и сказав положенные слова приветствия нардарскому конису, Азерги опустился на одну из набитых конским волосом подушек и принял из рук слуги чашу с вином. Марий не торопился начинать беседу, и слуги, засуетившиеся по его знаку с кувшинами и бурдюками, блюдами с закусками и заедками, кажется, намеревались сновать туда-сюда до рассвета, что ни в коей мере не устраивало вновь почувствовавшего прилив раздражения мага.

— Глубокочтимый конис, прошу тебя, отошли своих людей из шатра. Я не голоден, и сейчас мне не до смакования изысканнейших вин твоей несравненной родины. К тому же просьба, с которой я хочу к тебе обратиться, не терпит отлагательств.

По мановению руки Мария слуг как ветром сдуло.

— Я готов выслушать тебя, почтенный Азерги, но прежде позволь выразить глубочайшее сожаление, что ратники мои слишком поздно пришли на подмогу твоим доблестным бойцам.

Маг вежливо кивнул, прикрывая глаза, чтобы блеск их не выдал ярости. Рука дрогнула, и он, боясь разлить вино, аккуратно поставил чашу подле себя и спрятал ладони в рукава. Нардарский конис насмехался над ним и делал это с таким искусством, какого Азерги никак не мог ожидать от неотесанного горца. Неуклюжий северянин, образно говоря, успел за время пребывания в Мельсине отдавить множество любимых мозолей множеству людей, но делал это с таким простодушным видом, что сумел ввести в заблуждение не только Менучера, но и самого мага. Кстати, способность его невзначай посыпать раны смесью соли с перцем и с самым невинным лицом пространно рассуждать о вещах, за одно упоминание о которых саккаремца ждали бы шадские застенки, и побудила Азерги сторониться Мария во время совместного путешествия. И конечно, то, что шатры посланцев Менучера были разбиты в некотором отдалении от нардарского лагеря, могло служить хорошим объяснением проявленной воинами кониса медлительности. Упоминание же о доблести бойцов, призванных охранять мага, было чистой воды издевательством, ибо из полусотни наемников добрая половина была зарублена или разбежалась, не успев или не подумав взяться за оружие. Впрочем, конис и раньше не скрывал своей нелюбви к шадскому советнику, и сейчас важно было не завоевать его симпатию, а понудить отыскать увезенную мятежниками девчонку.

— Мне тоже жаль, что воины твои подоспели не так быстро, как хотелось бы, но еще больше меня огорчает, что они не преследовали мятежников. Надеюсь, ошибку эту еще не поздно исправить, и если бы ты послал своих людей в погоню прямо сейчас, я был бы тебе чрезвычайно признателен.

— Но, дорогой мой Азерги, ночью, в незнакомом месте от моих всадников будет мало толку. К тому же мне сообщили, что отряд мятежников по численности не уступает моему, и если предводителю их придет в голову устроить засаду… — Марий развел руками, приглашая мага признать легкомысленность такого поступка.

— Отыскать мятежников будет немудрено, и засаду они устраивать не станут, — сказал Азерги, стараясь, чтобы голос звучал доброжелательно и уверенно. — Но если ты опасаешься посылать погоню ночью, то утром-то уж твои люди, наверно, не откажутся наказать проклятых урлаков?

— Мои воины никогда не отказываются, ибо знают, что я никогда не отдаю неразумных приказов, — медленно и осторожно, словно ступая по топкому болоту, произнес конис, хмуря брови. — И сейчас я, по правде говоря, не вижу необходимости посылать их преследовать мятежников.

— Прошу тебя пояснить свою мысль, — вкрадчиво попросил Азерги. Конис должен был почувствовать в его словах угрозу, однако сам-то маг прекрасно понимал, что после магического действа с изумрудом Менучера реальной силы — во всяком случае, до обретения сундука Аситаха — за его спиной нет. Марий, конечно, знать этого не мог, но вот ощутить нутром был вполне в состоянии.

— Да что же тут пояснять? — с деланным простодушием изумился конис. — Я не люблю рисковать своими людьми, каждого из которых знаю с рождения. Они преданы мне сверх всякой меры и, не задумываясь, лягут костьми, если будут затронуты интересы Нардара, лично мои, моей жены и домочадцев. Но в том, что мятежники напали на тебя, я не вижу ничего обидного ни для себя, ни для своих воинов и своей родины.

— Однако союз, заключенный после твоей женитьбы на Дильбэр, предусматривает военную помощь… — начал было маг, но Марий не дал ему договорить:

— Мы с Менучером заключили оборонительный союз. Если бы халисунцы вторглись в Саккарем, шад вправе был бы рассчитывать на помощь Нардара. И смею уверить, эта помощь была бы ему немедленно оказана. Но нардарцы никогда не продавали своих мечей и не намерены делать этого впредь. Внутренние усобицы саккаремской знати, равно как и борьба за шадский престол, не касаются ни меня, ни Нардара. Если бы Менучеру угрожала опасность и моя жена попросила меня оказать посильную помощь своему брату, тогда…

— Тогда бы мы и стали обсуждать этот вопрос! — вмешалась в разговор мужчин молчавшая до сих пор Дильбэр. — В полог нашего шатра вонзилась стрела с этим вот посланием, — в руках супруги кониса оказался квадратный листок бумаги, который она протянула магу. — В нем говорится, что Тайлар Хум намерен отомстить придворному магу Азерги за то, что тот оклеветал перед шадом и тем самым погубил его сводного брата Торгума Хума. Бывший комадар северного Саккарема обвиняет тебя также в том, что ты оболгал и его самого, и просит нас не расценивать нападение на твой шатер как проявление вражды и неуважения к Нардару, нардарскому конису и его глубокоуважаемой жене. Далее он нижайше просит нас простить за причиненное этой ночью беспокойство.

Маг закусил губу и, сдерживая рвавшиеся с языка проклятия, жестом показал все еще протягивавшей ему листок Дильбэр, что не видит необходимости читать послание Тайлара Хума. Кто бы мог подумать, что этот мерзавец окажется таким предусмотрительным?..

— Как видишь, дорогой посол, ни моей любимой супруги, ни меня, не говоря уже о Нардаре, нападение мятежников на твой лагерь не касается, — ласково улыбаясь магу, произнес конис. — Посуди сам, какое дело нардарцам до усобиц саккаремской знати? Особенно если принять во внимание, что люди Тайлара Хума, весьма знатного в прошлом вельможи, как я слышал, не убили ни одного моего воина. А несколько полученных ими по собственной оплошности царапин едва ли заслуживают отмщения и уж всяко не могут вызвать моего гнева…

Азерги в ярости стиснул кулаки, скрытые рукавами халата: эти двое сговорились всячески досаждать ему, и, болтая с ними, он попусту тратит драгоценное время! Но придет день, и он отомстит, страшно отомстит, — мысленно дал себе нерушимую клятву маг, а Марий между тем как ни в чем не бывало продолжал:

— Смею надеяться, Тайлар Хум возводит на тебя напраслину, за которую ты, при случае, сумеешь отомстить. Пока же умоляю отведать вот этого изумительного вина и соленых фисташек, готовить которые нардарские женщины большие мастерицы.

— Мой драгоценный супруг, считая, что это само собой подразумевается, не сказал тебе, что лично он, несмотря ни на что, питает к тебе самые добрые и дружеские чувства. Нам известно, что твой шатер сгорел, и мы рады будем разделить это скромное жилище с тобой, — сладким голосом сообщила Дильбэр. — Если же тебе угодно располагать местом, где можно было бы без помех предаваться занятиям, связанным с магией, он велит поставить отдельный шатер и снабдить его всем, что необходимо тебе, дабы чувствовать себя уютно и ни о чем не сожалеть.

— Благодарю. Благодарю за любовь и заботу, — проскрежетал Азерги, поднимаясь с подушек и отвешивая церемонный поклон. При этом он старался не смотреть на Дильбэр, ибо и так едва сдерживался, чтобы не вцепиться ей в глотку. Маг и прежде знал, что она его ненавидит и понимает лучше чем кто-либо в Саккареме. Но мог ли он предположить, что ей удастся так быстро охмурить нардарского кониса? О, эта парочка успела удивительно хорошо спеться! Они оказались удивительно умны и, безусловно, заслуживают самого удивительного наказания! И придет день, когда они будут примерно наказаны!..

Бормоча слова благодарности, он выбрался из шатра Мария Лаура и, оказавшись наконец на свежем воздухе, с ожесточением начал тереть лицо ладонями, силясь отогнать мысли о мести и вернуться к делам нынешним, воистину неотложным. Магических снадобий и атрибутов у него не осталось; рабыни, служившей источником неисчерпаемой силы, безоглядно использовавшейся им в последние дни, тоже нет. Ее надо отыскать во что бы то ни стало, и если для этого не годятся обычные средства, которых у него, к слову сказать, нет и в ближайшее время не предвидится, он использует Тропу мертвых. Если верить свиткам, оставленным магами прошлых времен, это будет стоить ему нескольких лет жизни, но положение таково, что выбирать не приходится. То есть, положа руку на сердце, выбирать просто не из чего…

18

Перевалило за полдень, когда мятежники въехали в деревню и скакавший подле Ниилит Тайлар приказал остановиться на отдых. Придержав лошадь у крыльца постоялого двора, он проследил за тем, как Найлик почтительно вынул из седла избранницу Богини, и, убедившись, что Ичилимба и командир разведчиков должным образом позаботятся о девушке, двинулся в объезд деревни, чтобы лично расставить дозорных. По собственному опыту он знал, что после удачных вылазок людям свойственно проявлять беспечность, которая может стоить жизни.

В дверях постоялого двора Ниилит задержалась, не в силах оторвать взгляда от статной фигуры легендарного предводителя мятежников, слухи об удачливости и жестокости которого долетели даже до «Девичьего садка». С тех пор как раненный кабаном воин уехал из Чирахи, минул почти год, и за это время он успел сильно измениться, так что девушка не сразу его и узнала. Драгоценные ножны мог иметь сотник, полусотник и даже удачливый десятник, особенно если это был «барс», и Ниилит никогда бы в голову не пришло, что запросто беседовавший с ней молодой мужчина, за обе щеки уплетавший жидкую кашицу из чумизы и чинно беседовавший с Зелхатом, и есть бывший комадар северного Саккарема. Тайлар тоже узнал девушку не с первого взгляда. Да и трудно было признать в гибкой грациозной красавице, о которой к тому же было известно, что она является избранницей Богини, одетую в мешковатое платье из грубой лакровой ткани девчонку с нечесаной копной черных жестких волос. Тайлар узнал ее по ярко-голубым, цвета весеннего неба глазам и тут же радостно оповестил об их знакомстве скакавших рядом с ним воинов.

В ночном бою она была для них просто служанкой Азерги, которую надо было по распоряжению комадара захватить во что бы то ни сталоцелой и невредимой. На устроенном ранним утром коротком привале было объявлено, что пленница — избранница Богини, и отношение к ней резко изменилось: нашелся и плащ, чтобы прикрыть оставшиеся от одежды лохмотья, и конь под изящным седлом. На нее стали поглядывать со страхом и уважением, что было для девушки непривычно, но удивительно приятно. Когда же Тайлар, видевший до этого Ниилит лишь издали, подъехал поближе, чтобы получше разглядеть носительницу дара, и, узнав ее, назвал во всеуслышание своей спасительницей, девушка почти физически ощутила расположение и любовь незнакомых доселе людей, каждый из которых хотел не только посмотреть на нее вблизи, но и коснуться — на счастье — хотя бы краешка ее одежды. Еще бы им этого не хотелось!..

Легенда творилась прямо на глазах. Легенда, которую уже завтра из уст в уста будут передавать в самых отдаленных уголках Саккарема. Избранница Богини подобрала в камышах раненного шадскими прихвостнями комадара, метко пущенной из арбалета стрелой наповал уложила готового растерзать его кабана, а потом выходила чуть живого, ибо оказалась ученицей самого многомудрого Зелхата Мельсинского, высланного некогда из столицы зловредным и недалеким Менучером — недостойным сыном великого Иль Харзака. Да неужели сыщется в Саккареме хоть один певец, хоть один стихотворец, который не захочет пересказать эту историю? Ведь даже конец ее не надо додумывать, он так и просится в песню! Злобный маг похитил носительницу дара из храма Богини Милосердной, чтобы использовать в своих отвратительных колдовских обрядах, но доблестный комадар — защитник угнетенных, поборник добра и справедливости — отбил ее у мерзкого чародея и… Ниилит тихонько фыркнула и покраснела, подумав, что хорошо было бы отдохнуть и не забивать себе голову глупыми мыслями.

Окинув затуманенным взглядом большое полупустое помещение, она заметила, что Найлик уже о чем-то договаривается с хозяином постоялого двора, а одетая в ратный доспех девушка нетерпеливо подталкивает ее к лестнице, ведущий на второй этаж, где обычно располагались одна-две комнаты для состоятельных путешественников.

— Тайлар просил меня позаботиться о тебе. Наверно, ты захочешь помыться, переодеться и отдохнуть перед тем, как мы снова пустимся в путь? — сказала девушка, заметив, что избранница Богини взирает на нее с опаской и удивлением.

— Да, хочу, — подтвердила Ниилит, все еще не веря в столь стремительный и, главное, неожиданно благополучный поворот судьбы. Он нее не укрылось сквозившее во взглядах Тайлара восхищение. Ниилит знала, что приглянулась ему еще в Чирахе, а ведь с тех пор она подросла и похорошела, превратившись из обычной девчонки-замарашки в избранницу Богини, носительницу дара…

Непривычное к долгой скачке тело болело и ныло, мысли путались, вновь и вновь возвращаясь к Тайлару, и Ниилит была рада, что назвавшаяся Ичилимбой девушка обращается с ней, как с малым неразумным ребенком. Выпив какого-то горьковатого и очень душистого напитка, она послушно скинула изорванную и запыленную, пропахшую конским потом одежду и, встав в деревянную лохань, лениво начала обливать тело водой, в которую были добавлены толченые семена мыльника. Она чувствовала, что засыпает на ходу, и не стала протестовать, когда заметившая ее состояние Ичилимба, успевшая к тому времени освободиться от доспехов и оставшаяся в одной короткой рубахе, решила всерьез взяться за избранницу Богини.

Она терла и скоблила Ниилит, как породистую кобылицу, рассказывая при этом о битвах и взятых городах, об оставшемся близ Шиллаки огромном войске, о том, как радуются появлению мятежников в деревнях и селах, но больше всего Ичилимба говорила о Тайларе. Это было единственным средством не дать уснуть Ниилит, которая, несмотря на внезапно навалившуюся усталость, не только внимательно слушала обо всем, так или иначе относящемся к бывшему комадару, но и пыталась задавать вопросы. Причем больше всего ее интересовало, был ли предводитель мятежников действительно таким жестоким, как о нем рассказывали в Чирахе и в Мельсине. Слухи, в основном, как и положено слухам, были преувеличены, и Ичилимбе не составило труда опровергнуть их. Почти не кривя душой, она рассказывала Ниилит о Тайларе то, что та хотела услышать о спасенном ею человеке, и заколебалась, говорить ли ей правду, лишь один раз, когда, уже лежа на постланном на скрипучую деревянную кровать сеннике, носительница дара спросила: в самом ли деле предводитель мятежников отдал на поругание своим людям дочь Байшуга — нового комадара северного Саккарема? Поколебавшись, Ичилимба сказала: «Да», — поскольку считала, что у Тайлара были на то основания. Впрочем, избранница Богини ответа ее, судя по всему, не расслышала. Глаза ее сами собой закрылись, и она погрузилась в глубокий сон смертельно уставшего человека.

Присев в ногах спящей, Ичилимба думала, что совсем недавно была такой же глупой наивной девчонкой, как Ниилит, хотя та и является избранницей Богини. И прозревать начала, лишь попав к мятежникам, когда, превратившись в рабыню, вынуждена была увидеть то, чего раньше не замечала, и понять то, чего раньше не только не хотела, но и не способна была понять.

В первый раз прозрение пришло к ней, когда руки ее отказались спустить тетиву лука и стрела не вонзилась в грудь человека, которого она считала виновником гибели отца. Хотя, если быть точной, привычный мир, в котором добро и зло были разложены по полочкам, исподволь начал меняться еще когда Найлик, по прежним ее представлениям злодей, насильник и убийца, поклялся не прикасаться к ней, рискуя при этом вызвать гнев своего командира, приказа которого ослушался, и стать посмешищем в глазах подчиненных. Мир продолжал меняться, когда она видела похожие на трещины улыбки, расколовшие лица давно разучившихся улыбаться селян, которым мятежники раздавали гниющее в закромах знатных вельмож зерно, собранное, вымолоченное и провеянное их же руками. Привычный мир трескался и крошился, когда ей доводилось заглядывать в убогие хижины тех, кто создавал все то, чем она с рождения привыкла пользоваться так же бездумно, как дышать. Он содрогался и рушился, когда она видела, как насилуют ее изысканных подруг, а днем позже те, чтобы избежать лишнего удара кнута, бесстыдно предлагают себя вчерашнему рабу и в присутствии десятка гогочущих зрителей удовлетворяют его похоть самым противоестественным способом. Законы, казавшиеся ей незыблемыми, перестали действовать, грех и добродетель потеряли четкие очертания, и, чтобы сохранить разум, Ичилимба как за последний якорь цеплялась за оставшуюся ей в наследство от прежнего миропорядка месть. Быть может, если бы Тайлар испугался… Но испугался не он, а безвестная рабыня. Испугалась за предводителя мятежников, ровным счетом ничем не изменивших ее тяжкой участи…

Нет, мир определенно сошел с ума, и Тайлар, немедленно не отдав приказа предать ее самой жестокой, самой чудовищной казни, лишний раз подтвердил это. Лежа в придорожной пыли и слушая разговор Найлика с Кихаром, она неожиданно поняла простую, но ужаснувшую ее до глубины души истину: все эти люди живут по настоящим, а не вымышленным законам этого мира. Они, в отличие от нее, глядящей на происходящее вокруг сквозь искажающее стекло впитанных с молоком матери представлений, видят мир таким, каков он есть на самом деле. Потому-то поступки их кажутся ей порой бессмысленными, в то время, как глупости и несуразности делает она сама. Подобно слепцу, она путается под ногами зрячих! Те милосердно отодвигают ее с дороги, подобно стоящей на пути вещи, она же в ослеплении и неведении своем снова и снова лезет им под ноги. И в конце концов кто-нибудь из этих зрячих, самый милосердный из всех, выберет момент и, оторвавшись от действительно важных дел, перережет ей глотку, дабы избавить от блужданий в потемках.

Все это представилось лежащей в пыли Ичилимбе так ясно, что она даже не особенно удивилась, когда Найлик перевернул ее на спину и, склонившись над ней, задумчиво произнес.

— Полагаю, Тайлар на этот раз проследит за исполнением своего приказа и лучше будет мне самому перерезать тебе горло. Не бойся, это легкая смерть, — добавил он, обнажая кинжал.

Ей нравился этот порывистый юноша, столь же искренний, сколь и отважный. Не знавшая до сих пор мужских ласк, она порой ловила себя на том, что представляет, как его губы накрывают ее уста, а руки обнимают ее стан. Наверное, лучшее, что ей остается, это принять смерть от его милосердного кинжала, подумала девушка и запрокинула голову, подставляя горло под удар.

Несколько мгновений, показавшихся ей вечностью, Найлик колебался, а потом, рывком подняв с земли, перебросил через плечо и потащил в конюшню, где мерно жевали свежескошенную траву кони командиров мятежников. Подумав, что Найлик решил все же нарушить клятву и попользоваться ею, прежде чем убить, Ичилимба приготовилась отбиваться и даже успела лягнуть его, сразу вслед за этим с удивлением ощутив, что руки ее свободны от стягивавшего их ремня.

— Бери любого коня и гони во всю прыть. Надеюсь, без седла удержишься, — сухо сказал командир разведчиков, пряча кинжал в ножны.

Ичилимба отрицательно помотала головой. Она вновь ничего не понимала. Он не должен был так поступать, это было глупо! Тайлар не простит ее бегства, особенно после того, как она узнала о планах мятежников напасть на посольство Азерги.

— Нет? Так чего же ты хочешь? Может быть, этого? — спросил Найлик и положил руку на плечо девушки. Она вздрогнула и подалась назад. Уперлась спиной в щелястую стену конюшни и замерла, завороженно глядя, как приближается к ней загорелое лицо юноши.

Его жесткие, обветренные губы сначала лишь коснулись ее губ, потом накрыли их, вобрали, заставляя Ичилимбу закрыть глаза. Этот поцелуй показался ей бесконечно долгим и в то же время ускользающе быстрым. Руки Найлика коснулись ее груди, а губы снова слились с ее губами. Она испугалась охватившей ее вдруг тоски и предчувствия какого-то высшего блаженства. Сознавая, что давно уже ждала и боялась этого мига, девушка закинула голову, открывая горло губам Найлика с таким же точно чувством, с каким подставляла его под удар кинжала. Но времени бояться уже не было, за стенами конюшни ее, скорее всего, ожидали пытки и смерть, а первые любовные прикосновения были так сладостны, что Ичилимба лишь содрогнулась всем телом, когда затрещал ворот рубашки и руки Найлика коснулись обнаженного тела.

Девушка издала тихий стон, понимая, что так или иначе неизбежное случится. Впившийся в плечи медный ошейник напомнил ей, что она всего лишь рабыня, уступающая домогательствам своего господина, но, как это ни странно, мысль эта не возмутила дочь Байшуга, а придала ей смелости, позволила откинуть сковывавший страх. То, что зазорно для знатной дамы, не может опозорить рабыню. Руки ее охватили плечи Найлика, показавшиеся ей удивительно твердыми — выпуклые мышцы так и перекатывались под тонкой тканью рубахи.

Между тем юноша, все больше распаляясь, целовал уши Ичилимбы, покусывал мочки и грудь, его губы скользили по выгибающемуся телу девушки, которой чудилось, что она вот-вот умрет от невыносимо сладостной муки. Рубаха сползла с ее плеч, а его неумолимые руки уже коснулись ягодиц, скользнули по бедрам девушки. Тонкая ткань шаровар оказалась плохой защитой от жгучих прикосновений, и Ичилимба, извиваясь всем телом, сама помогла Найлику освободить ее от остатков одежды. Его руки пробежали по плоскому животу девушки, она задышала быстрее, пытаясь притянуть к себе его лицо, приникнуть губами к его губам и хотя бы так скрыть от него свою наготу, но Найлик, угадав ее намерение, отстранился и рассмеялся, окинув Ичилимбу долгим оценивающим взглядом с головы до ног. Смех этот заставил ее затрепетать, а откровенный взгляд напомнил об ошейнике, о том, что она всего лишь рабыня, исполняющая прихоть хозяина. В следующее мгновение, однако, губы Найлика снова начали странствовать по ее телу, чуткие, умелые руки исторгли из нее всхлипы, стоны и вздохи, от которых даже лошади перестали жевать и укоризненно уставились на любовников огромными карими глазами.

Но что за дело было Ичилимбе до лошадей? Лишившись вместе с остатками одежды остатков стыдливости, она стонала и взвизгивала, уже не пытаясь сдерживаться, и когда руки Найлика приподняли ее за ягодицы, охватила ногами его бедра, помогая ему сломать «заветную печать». Это оказалось больно и непросто, и ей пришлось вцепиться зубами в свои мелкие косички, чтобы рвущиеся из груди крики не привлекли сидящих в харчевне воинов или тех, кого Тайлар послал отыскать ее. Сейчас, впрочем, ни грядущие пытки, ни смерть не страшили Ичилимбу — она готова была принять их после того, как тело ее упьется Найликом. Потом — все что угодно, но эти мгновения Богиня должна подарить ей, и конечно же подарит, если только существует она и люди не выдумали ее себе в утешение…

Ни пытки, ни казнь, ни посланцы Тайлара не ждали ее за воротами конюшни. Хотя Найлик, не желая рисковать и тоже, вероятно, не вполне понимая, как собирается поступить комадар с едва не убившей его дочерью Байшуга, решил на всякий случай воротами не пользоваться. Накинув на Ичилимбу собственный плащ, чтобы хоть как-то скрыть ее наготу, он ударом ноги высадил одну из трухлявых досок в стене конюшни и, отведя девушку в соседний дом, где утоляли голод его разведчики, вернулся в харчевню.

Что сказал Найлик Тайлару, а Тайлар — Найлику, Ичилимба так и не узнала, но путь, проделанный ею в мужском седле, вместе с тремястами отобранными комадаром всадниками, во вторую половину того же дня, запомнится ей, надо думать, на всю жизнь как самая лютая пытка. Новый день дался легче, а последующие ночи вознаградили за все страдания. Жизнь начала на глазах обретать смысл, а мир — краски. Все, правда, выглядело совсем иначе, чем прежде, но это было даже интересно.

Она, дочь Байшуга, комадара северного Саккарема, примкнула к мятежникам, но разве Тайлар тоже не был комадаром? Найлик нарушил клятву, прикоснувшись к ней, но тем самым, вероятно, спас ее от смерти, которую сама же она и накликала на свою голову. Она — знатная дама— стала любовницей и соратником какого-то охотника из приморских болот, но чувствовала себя в его объятиях по меньшей мере равной Богине, и та, верно, не сердилась на нее за подобные мысли и простила Найлику нарушение клятвы, ведь она и сама была в какой-то мере женщиной и, говорят, в древности не чуралась мужчин…

— Дитя, — прошептала Ичилимба, глядя в безмятежное лицо спящей Ниилит. — Она лишь тогда начнет правильно судить о людях, когда научится доверять не словам, и даже не делам, а голосу сердца. Слова слишком приблизительны и призваны скорее скрывать, чем обнажать истинную суть вещей, людей и явлений. Поступки можно толковать по-всякому, но голос сердца безошибочен, особенно если сердце это принадлежит избраннице Богини. Сердце не знает корысти и потому-то его, наверно, так редко слушают, предпочитая внимать голосу разума, голосу рассудка. Но рассудок, подобно судье, редко бывает беспристрастен и неподкупен, вечно он хитрит, вечно пытается сам себя обмануть, выдавая фальшивую монету за полновесный лаур…

Услышав снизу заразительный смех Найлика, Ичилимба усмехнулась собственной зауми и, подхватив лохань с мыльной водой, вышла из комнаты, мысленно пожелав избраннице Богини поменьше спрашивать о Тайларе у других, а получше присмотреться к нему самой и послушать, что скажет собственное сердце.

* * *

Ниилит проснулась от того, что Ичилимба нещадно трясла ее за плечо, причем глаза у девицы были совершенно безумные, а из нижней закушенной губы сочилась кровь.

— Кто? Чего? Что случилось?..

— Скорее! Скорее, помоги! Найлик выпил отравленное вино, — всхлипывая, проговорила Ичилимба, стаскивая избранницу Богини с кровати.

Отравленное вино! Воспоминания о кипящем без видимой причины в роге неизвестного зверя вине сделали дальнейшие пояснения ненужными. Мятежники, конечно же, слегка пограбили шатер мага и притащили поставец со старинными винами своим командирам…

— Но у меня нет с собой ни готовых снадобий, ни трав для составления противоядия… — начала было объяснять Ниилит девушке, накидывая плащ и завязывая ремешки сандалий.

— Быстрее! Тебе не надо снадобий, ведь у тебя есть дар Богини! — бросила Ичилимба, увлекая Ниилит за собой.

«Если бы она знала, как мало пользы может принести этот дар!» — подумала Ниилит, не пытаясь, впрочем, противиться или продолжать объяснения. Состояние, в котором находилась Ичилимба, все равно не позволило бы ей вникнуть в суть услышанного. Воительница поняла бы одно — избранница Богини отказывается помочь ее возлюбленному, а подобная мысль вполне могла заставить пустить в ход кинжал, которым она, по-видимому, неплохо владела.

Десятка два находившихся в зале мужчин, сдвинув лавки и столы, толпились вокруг сидящего опершись спиной о стену Найлика. Бледное, покрывшееся синюшными пятнами лицо юноши было в испарине, остекленевшие глаза неподвижно смотрели прямо перед собой. Ниилит было ясно, что помочь она ему ничем не может, но девушка покорно проследовала за тащившей ее к умирающему Ичилимбой. Мятежники, почтительно расступаясь, с надеждой смотрели на избранницу Богини. Склонившийся к Найлику Тайлар при ее приближении отступил в сторону, и тут Ниилит заметила устремленные на нее холодные рыбьи глаза седобородого старца, стоявшего до этого к ней спиной.

— Используй данный тебе Богиней дар для благого дела, спаси Найлика! Выпитое им вино оказалось отравленным, и найденный нами в деревне лекарь не в силах ему помочь, — обратился Тайлар к Ниилит, кивком головы указьшая на выдававшего себя за деревенского лекаря старика. Слова комадара не сразу дошли до девушки, которая была не в состоянии отвести глаз от крючконосого старца с такими знакомыми выкаченными глазами, но когда смысл сказанного дошел до нее, она, не вполне сознавая, что говорит, выпалила:

— Это не лекарь! Это Азерги, маг и советник Менучера!

Со всех сторон послышались удивленные восклицания, мятежники загудели, как потревоженный улей, но Ниилит, не слушая их, вытянула руку в направлении старика и теперь уже совершенно уверенно повторила:

— Это Азерги! Хватайте его! Не давайте шевельнуться и открыть рта, ибо слишком велика его колдовская сила!

Она еще не успела закончить фразу, как меч Тайлара уже уперся в подбородок старика. Несколько кинжалов коснулись спины мага, на котором вместо обычного халата был накинут невзрачный серый плащ.

— Но ведь он старик! Азерги же лет сорок или около того!

— Ты ведь не будешь отрекаться от своего имени? — вглядываясь в лицо старика, спросила Ниилит с угрозой в голосе. Она видела, что морщины, изрезавшие лицо шадского мага, советника и посланника в Велимор не были поддельными. Пористая кожа, дряблые щеки, лохматые брови — все это не могло быть искусным гримом и означало лишь одно — Азерги каким-то образом за полночи успел превратиться в старца. В том, что старик этот не кто иной, как Азерги, у Ниилит не было ни малейшего сомнения. И дело тут даже не во внешнем сходстве, не в выражении лица, в том безошибочном внутреннем чувстве, которое испытала девушка, встретившись с магом глазами.

— Я не буду отрекаться от своего имени, — медленно произнес Азерги, лицо которого не изменило выражения и не дрогнуло, хотя он не мог не ощущать касавшихся его тела клинков. — Я тот единственный, кто еще может вернуть жизнь этому человеку. — Он указал глазами на неподвижное тело командира разведчиков.

— Тайлар! — не то вздохнула, не то простонала Ичилимба.

— А ты, избранница Богини, не можешь спасти его? — спросил комадар, не оборачиваясь к Ниилит и не спуская ненавидящих глаз с мага.

— Я не умею управлять даром Богини, — честно призналась девушка. — Азерги может спасти Найлика, но доверять ему нельзя. Я видела, как он выпустил из человека кровь, даже не прикасаясь к нему.

— Что ж, быть может, и Найлик решил пригубить отравленного вина не без его помощи, — проговорил Тайлар и требовательно спросил у мага: — Ты правда можешь спасти нашего товарища? Но только безо всяких уверток. Тут же, немедленно, не сходя с места?

— Быть может, мне удастся это сделать, но что я получу взамен?

— Жизнь, не более того, — процедил Тайлар таким голосом, что Ниилит поняла, с какой неохотой бывший комадар соглашается оставить мага в живых. Она знала, что разделаться с Азерги было давней мечтой Тайлара, ради этого мятежники до времени не трогали города северо-восточного Саккарема, ради этого совершили они молниеносный переход и напали на лагерь направлявшихся в Велимор посланцев Менучера. И все же жизнь друга была в глазах комадара дороже возможности погубить ненавистного советника шада, злокозненного колдуна. Впрочем, именно такие решения и заставляли людей становиться под знамена бывшего комадара, они-то и делали его живой легендой, и это Ниилит тоже прекрасно понимала…

— Я получу жизнь и свободу, — сухо уточнил маг, на сером плаще которого кое-где уже проступили кровавые пятна от слишком острых кинжалов. — Имей в виду, торговаться нам некогда. — Он снова многозначительно взглянул на умирающего.

— Добить гада! С ним нельзя договариваться, обманет! — зашумели мятежники, но Тайлар поднял свободную руку, призывая соратников к тишине.

— Он уйдет из деревни голым и босым и не сможет причинить нам вреда! Верни жизнь Найлику, маг, и получишь свободу.

— Хорошо. — Азерги склонился к умирающему и взял его за руку. — Иди сюда, Ниилит. Ближе. Без дара Богини сейчас я ничего не сумею сделать.

— Одно движение, маг! Одно неверное движение! — предостерегающе проскрежетал Тайлар, доверявший Азерги не больше, чем приготовившейся к броску кобре.

— Ему действительно нужен мой дар, — сказала Ниилит прерывающимся голосом и через силу протянула магу ладонь.

Холодные пальцы Азерги впились в нее, лица окружающих воинов и давно не беленные стены зала поплыли перед глазами. Она покачнулась, чувствуя, как знакомая горячая волна, поднимаясь от низа живота, наполняет ее бурлящей силой и та волнами переливается в руку мага. Это длилось долго, несравнимо дольше, чем в первый раз, но сознания девушка не потеряла, хотя и воспринимала все происходящее так, будто была отделена от него толстым слоем воды.

— Смотрите, он дышит! Щеки розовеют! — донеслось до Ниилит откуда-то издалека, потом послышался счастливый плач Ичилимбы.

Ниилит видела, как маг, не переставая шептать заклинания, отпустил руку Найлика; как Тайлар, забыв об Азерги, подался к ожившему на глазах товарищу; как остальные мятежники, потрясенные свершившимся чудом, трогали и теребили командира разведчиков, грудь которого начала высоко вздыматься, а щеки налились здоровым румянцем. Ей хотелось крикнуть, чтобы они не были так беспечны, маг появился здесь неспроста и вовсе не для того, чтобы исцелить Найлика, но губы отказывались повиноваться, а волны божественной силы все вливались и вливались через нее в руку Азерги, пока наконец Ниилит не почувствовала, что тьма начинает застилать глаза, а тело, становясь невесомым, проваливается в пустоту.

Это не было похоже на потерю сознания. Девушке казалось, будто она падает, падает, падает в бесконечность, и чудовищное падение это было ужаснее самой страшной смерти. В ушах звенело, перед глазами метались клочья тьмы, а падение все длилось и длилось, пока не оборвалось всепожирающим всплеском пламени, из которого не было возврата. «Вот теперь уже точно конец…» — пронеслось в угасающем сознании переставшей ощущать собственное тело Ниилит, и она испытала ни с чем не сравнимое облегчение от того, что сострадательная смерть все-таки приняла ее в объятия…

— Они исчезают! Тают! Плавятся! — завопил кто-то за спиной Тайлара, и комадар, стремительно обернувшись, увидел, как призрачные, словно сотканные из дыма фигуры старика и девушки медленно теряют очертания, растворяются в чадном воздухе скудно освещенного зала.

— Стой! — рявкнул он и ткнул мечом в бесплотную фигуру Азерги, на лице которого застыла холодная, злобная усмешка.

Стальной клинок вошел легко, как будто комадар погрузил его в дым, но когда Тайлар, с проклятием на устах, отдернул руку, меч его сделался на треть короче прежнего. Комадар уставился на изувеченное лезвие, ровный срез которого сверкал, как расплавленное серебро. Справившись с изумлением, он вновь поднял глаза, но ни Азерги, ни избранницы Богини в зале уже не было, и если бы не побледневшие лица товарищей по оружию, Тайлар, пожалуй, решил бы, что призрачные фигуры девушки и старика ему просто пригрезились.

— Чего это вы тут столпились и таращитесь друг на друга, как горем ушибленные? — спросил Найлик слабым голосом. — А ты чего ревешь? Что тут вообще происходит?

— Воскрешение из мертвых, — ответила Ичилимба и разрыдалась в голос, да так, что жеребец за окном тревожно заржал.

— Ну ладно, что было, то прошло и быльем поросло, — произнес Тайлар Хум. — Будут нас сегодня в этой проклятой дыре кормить? Или мне придется хозяина этой берлоги самого посадить на вертел за неимением ничего лучшего?

19

Положив голову Ниилит себе на колени, Азерги, полуприкрыв глаза, рассеянно наблюдал за клубящимся у подножия холма сизым туманом. Временами ему казалось, что клочья сгущались в какие-то причудливые фигуры, готовые вот-вот материализоваться и обрести плоть. Временами туман, напротив, редел, и сквозь голубоватую дымку начинал просвечивать окружающий пейзаж. Некоторое время маг пристально вглядывался в происходящее, но потом заставил себя расслабиться, по сторонам не глазеть и уж во всяком случае интереса к увиденному не выказывать, поняв, что ни к чему хорошему созерцание тумана не приведет.

Существа, в которые готова была воплотиться туманоподобная субстанция, выглядели, мягко говоря, устрашающе и омерзительно, а пейзажи, открывавшиеся глазам мага, каждый раз меняли очертания, и это могло вогнать в смертную тоску кого угодно. Были здесь и усеянные чахлыми кустиками болота с лужицами тускло посверкивавшей тут и там воды, и нагромождения утесов, с бездонными провалами пропастей между ними, и заросшие высоким тростником озера… Самое же любопытное, что изменения в окружавшем холм тумане были непосредственно связаны с мыслями мага. Более того, Азерги не сомневался, что, приложи он хоть малейшее усилие, твари, формировавшиеся из тумана, получили бы осязаемые тела, а выбранный ландшафт обрел плоть.

Но маг помнил, что в свитках, где упоминалась Тропа мертвых, говорилось: попавший ко Вратам Миров может войти в любую из вызванных им Реальностей, однако едва ли сумеет из нее вернуться. Он может наделить плотью любой миф, созданный воображением населяющих данную Реальность существ, но тварь, получившая плоть по его попущению, вряд ли оставит его в живых. Твари, возникавшие в воображении населявших самые различные миры существ, как это ни странно, редко отличались красотой и добродушием. По каким меркам ни суди, это были злобные, кровожадные создания, что, по-видимому, доказывало простенькую истину: сотворить что-либо страшное и отвратительное несравнимо легче, чем доброе и прекрасное. Разумом эти создания тоже не отличались, но зато едва ли не все были до известной степени бессмертными. Азерги усмехнулся: можно ли вообразить тварь, которая была бы умней своего творца?

Впрочем, жестокость и кровожадность изначально свидетельствовали о глупости. Ибо разумная жестокость и разумная кровожадность уже не являются ни жестокостью, ни кровожадностью. Зло выглядит омерзительным в глазах людей из-за своей бессмысленности, но заставьте его служить некой возвышенной цели, и немедленно сыщутся тысячи мудрецов, которые с полным основанием назовут это самое зло добром. Так есть ли на самом деле объективное, абсолютное зло или добро? Увы, увы! Их нет и быть не может. «Да прольется тебе под ноги дождь!» — желают друг другу саккаремские землепашцы, но нужен ли этот самый дождь воинам, вельможам, строителям, торговцам? И к чьим же молитвам должны прислушиваться Боги-Близнецы? К тем, кто просит дождя, или к тем, кто желает, чтобы его не было?..

Краешком глаза маг заметил, как при мысли его о Богах-Близнецах ожил и задвигался туман, и приказал себе более ни о каких божествах не вспоминать. Он даже опасался оглянуться на венчавший вершину холма Храм Многоликого — не обиделся ли тот, но громоздкая четырехлицая голова в пирамидальной шапке оставалась недвижимой. Разве что изменились выражения сложенных из выветренных каменных блоков лиц, но это он, в конце концов, переживет — лики, образующие стены Храма, меняются все время: девичье лицо превращается в крокодилью морду, та в обезьянью харю, и так до бесконечности…

Азерги прикрыл глаза руками, чувствуя, как наваливается усталость. Скорей бы уж Ниилит пришла в себя, чтобы они могли вернуться в свой мир. Дорого, слишком дорого он уже заплатил за то, что решился воспользоваться Тропой мертвых, и если девчонка не очнется в ближайшее время, плата может стать столь велика, что даже сундук Аситаха не поможет восстановить утраченного… Пока они находились у Врат Миров или на Тропе мертвых, время в Саккареме не текло, не бежало и вообще не двигалось, но это еще не значило, что пребывать здесь можно бесконечно долго. Напротив, задерживаться тут не могло ни одно человекоподобное существо. И время их неотвратимо истекало, маг чувствовал это всеми фибрами души. Чувствовал, однако поделать ничего не мог. У них, правда, всегда оставалась возможность уйти в одну из вызванных им помимо воли Реальностей, но это значило бы, что шадского престола ему не видать во веки вечные.

Решив воспользоваться Тропой мертвых, он пошел на страшный риск, заплатил за это годами жизни и мог запросто проиграть опасную игру, ибо кому в иной Реальности нужен дряхлый, ничего не имеющий и ничего не умеющий старик? Причем если первый переход, совершенный с помощью излучаемой не остывшими еще мертвецами энергии, переход самый простой и наиболее доступный, за что путь этот и получил название Тропы мертвецов, был сравнительно безопасным, то, попытавшись воспользоваться Тропой второй раз, он явно переоценил возможности избранницы Богини. Если бы ему еще не пришлось потратить столько энергии даpa на исцеление этого воина… Хотя не оживи он отравившегося предназначенным ему самому вином мятежника, Тайлар не задумываясь бы прикончил его на месте. Как бы то ни было, риск был предельно велик, недаром все свитки, содержавшие сведения о Тропе, в один голос предупреждали о связанных с ней опасностях. И если, образно говоря, энергия мертвецов была подобна сильному ровному ветру, надувавшему парус, и обладала способностью нести мага туда и так далеко, как тому требовалось, — через Врата Миров, разумеется, — то энергия избранницы Богини напоминала кратковременный порыв урагана, управлять которым весьма непросто.

То есть настоящий маг, наверно, легко справился бы с этой задачей, и ему не пришлось бы делать привала у Врат Миров. Именно потому избранницы Богини — явление для Саккарема не такое уж уникальное, их просто не всегда вовремя распознавали — использовались для подобных целей крайне редко. К тому же саккаремский люд высоко чтил носительниц дара: пророчиц, предсказательниц, исцелительниц и утешительниц — и старательно оберегал от посягательств. Маги же не только ценили их как помощниц, но и твердо знали, что переход по Тропе мертвых может стоить избраннице Богини жизни. Если даже этого не произойдет, сила их дара после такого путешествия идет на убыль, а то и невозвратимо исчезает. Впрочем, от Ниилит ему многого и не требуется — пусть только отыщет и откроет сундук Аситаха, а затем хоть в могилу ложится.

Проклятый туман опять зашевелился, и Азерги снова прикрыл глаза отнятыми было от лица ладонями. Вот и еще одно доказательство, что он не настоящий маг, — ему страшно. Страшно смотреть на иные Реальности, иную Жизнь, на тварей, порожденных горячечным бредом фанатиков. Азерги не любил думать о своем несовершенстве, но порой мысли эти были полезны. Представлять истинное место в этом — то есть в том, настоящем мире — большинству людей очень и очень не хочется, но временами бывает полезно и даже необходимо. Сам он только благодаря четкому пониманию, осознанию того, что от рождения к занятиям магией особых способностей не имеет, и сумел стать тем, кем стал.

Он не был магом-созидателем. Он не составил ни одного нового снадобья, не открыл ни единой новой формулы заклинаний, но подобно скупцу собирал и накапливал все знания и умения, которые оказались ему доступны. Он не мог импровизировать, умел только повторять то, что было уже открыто, испытано, апробировано и применено предшественниками; потому-то сундук Аситаха был ему совершенно необходим. Скверно лишь, что действовал он в поисках отмычки для этого сундука крайне неловко, раз сумел привлечь к себе внимание Гистунгура. А уж тот среагировал мгновенно, и надо думать, попыткой убить избранницу Богини дело не ограничится. Кстати, об ограниченности. Именно сознание скудости, ограниченности своих способностей и подсказало ему, что он мало чего добьется в жизни, если будет из пустого тщеславия годами торчать вместе с другими бездарями в лабораториях Толми. Ему надо было искать свой путь наверх. И он нашел его, поднялся и почти достиг заветной вершины. Если бы только эта девчонка очнулась…

— Ага! — торжествующе пробормотал маг, почувствовав, что Ниилит пытается повернуть голову. Поднялся, держа девушку на руках, и тут же ощутил приступ удушья. И понял, что причина вовсе не в том, что, превратившись за полночи в старика, сильно ослабел. Не в том даже, что слишком долго пробыл на Тропе, стараясь учуять из Междумирья исходящее от девушки сияние дара Богини — оно-то как раз было подобно маяку для того, кто хоть чуточку смыслил в магии. Причина в другом — именно отсутствие воздуха и являлось тем ограничением, которое не позволяло кому бы то ни было задерживаться надолго у Врат Миров.

— Вставай! Вставай и обопрись на меня, иначе нам никогда не выбраться отсюда! — резко приказал он опустившейся к его ногам девушке. — Ну же, скорее!

Он встряхнул ее, как пустой мешок, и потащил к Храму Многоликого.

— О Богиня! Это опять ты… — вырвался из уст Ниилит слабый стон.

— Я, я! Живее, пока я не изрезал тебя на куски, не утопил, не сжег и не выпустил из тебя по капле всю кровь! — яростно хрипя, ответствовал маг. — Вперед! Быстрее! Ну же!

Пошатываясь, девушка начала подниматься по пологим истертым ступеням, а маг толкал, тащил, тянул и подпихивал ее в глубину огромного зала, где на ослепительно белом, словно только вчера выложенном пятиугольными плитами полу сияла изумрудно-зеленым светом разлапистая многолучевая звезда.

20

В Малом тронном зале стояла напряженная тишина. Советники шада с тревогой ждали, когда секретарь Менучера огласит, ради чего венценосный собрал их этим вечером и кто ныне станет жертвой гнева солнцеподобного. После отъезда Мария Лаура, Дильбэр и возглавлявшего посольство Азерги Менучер принялся лютовать как никогда прежде. «Золотые» похватали всех слуг мага и всех его помощников, включая Фарафангала. Злодеяния, вменяемые им в вину, еще не были оглашены, а посему каждый из присутствующих чувствовал, что и его может коснуться немилость шада. Вот уже несколько лет из дворцовых застенков никого не выпускали, а если кто и выходил, то лишь затем, чтобы быть подвергнутым мучительной публичной казни. Доказать свою невиновность, будучи взятым под стражу, не удавалось пока никому, и советники шада затаили дыхание, заметив, что секретарь развернул лежащие перед ним на низком столике бумаги.

— С позволения солнцеподобного правителя счастливого Саккарема, довожу до вашего сведения, что венценосный шад созвал вас для обсуждения и пресечения злоупотреблений, допущенных придворным магом и советником Азерги, — начал нараспев секретарь медоточивым голосом. — Выявленные после допроса его слуг и помощников злокозненные действия Азерги, направленные на подрыв величия венценосного шада, сеяние смуты в счастливом Саккареме и…

Восседавшие на шелковых подушках придворные заерзали и начали переглядываться. Полторы дюжины знатных вельмож — люди великого государственного ума — ожидали чего-то подобного, но не так скоро. Не поторопился ли солнцеподобный? Стоило ли выносить обвинение первому советнику и хватать его людей, пока сам Азерги надежно не упрятан в дворцовые подвалы? Сбежит ведь мерзавец, а с кого потом венценосный спросит? А ведь спросит, непременно спросит!

Кое-кто затаил дыхание от ужаса, ибо опасался Азерги несравнимо больше самого Менучера. Кое-кто вздохнул с облегчением, полагая, что время произвола, творимого шадом по наущению зловредного мага, наконец кончилось. У самых проницательных похолодело внутри — Азерги, безусловно, был злом и разором для Саккарема, но зло это было достаточно разумным и последовательным, чтобы к нему можно было приспособиться и научиться избегать. Чрезмерная подозрительность и порывистость Менучера делали его поступки столь непредсказуемыми, что, недолюбливая мага, все же приходилось признать — Азерги являлся хотя бы какой-то уздой для норовистого шада, и если ее не станет, кровожадный юнец рано или поздно сволочет на дыбу всех.

Предчувствия эти, едва возникнув в головах придворных, не замедлили подтвердиться. Секретарь еще не закончил перечислять прегрешений Азерги и его начавших делать самые невероятные признания слуг и помощников, для которых время, проведенное в застенках, не прошло даром, как Менучер прервал сладкоголосого обвинителя:

— Помимо Азерги, использовавшего во зло шадскому престолу и счастливому Саккарему мое безграничное к нему доверие, среди окружающих меня есть и иные зложелатели и злопыхатели. — Шад сделал паузу, наслаждаясь подавленным и испуганным видом советников, поспешно потупивших глаза и постаравшихся сделаться как можно незначительнее и незаметней. — Вот, например, Дукол, носящий почетное звание старшего герольда. До меня и раньше доходили слухи о злобных и клеветнических высказываниях, неоднократно произносившихся им и порочивших мое доброе имя…

В зале стало слышно, как жужжит заблудившаяся и громко жалующаяся на жестокость судьбы и несовершенство мироустройства муха. Старый Дукол был не просто безвредным и привычным брюзгой, он был живой реликвией и в то же время как бы неотъемлемой частью дворца и уклада жизни. Он представлял знатных юношей шаду, составлял их родословные и заверял своими подписью и печатью документы о свадьбах, рождениях и смертях, а превосходная память его не раз помогала решать споры о наследовании земель и титулов. Его честность и неподкупность сделались притчей во языцех и, несмотря на то, что не всегда они были уместны и удобны, даже не слишком искушенному интригану было ясно, что на сотню придворных хитрецов нужен хотя бы один простак, не обремененный своекорыстными интересами.

— До поры до времени я, из уважения к памяти отца моего Иль Харзака, терпел злословие старика, однако ныне, взявшись очистить мой двор от скверны, полагаю разумным призвать его к ответу. И доподлинно выяснить, только ли привычкой отыскивать пятна на солнце вызваны его зловредные, оскорбляющие все разумное, доброе и вечное слова, — продолжал солнцеподобный шад. — Поэтому прежде чем продолжать совет, предлагаю удалить с него Дукола, дабы мог он усладить злоязычием своим слух заплечных дел мастеров, кои способны отделить старческое брюзжание от продиктованных вредоносными намерениями речей. Уведите его.

Даже у не обремененного совестливостью и чувствительностью секретаря шада отвисла челюсть при виде двух стражников, с каменными лицами направившихся к старику через весь зал. Он не мог отвести взгляда от сгорбленной годами, но все еще сильной фигуры Дукола, который, безмолвно поднявшись с подушек, устремил на Менучера долгий взгляд пронзительных выцветших глаз. Старый ворчун, судя по всему, не собирался утомлять собравшихся мольбами о пощаде, упреками или обвинениями. Похоже, он даже не видел шада. Или видел таким, каким тот был много лет назад, мальчишкой вбегая в этот зал и карабкаясь на колени добродушно улыбающегося Иль Харзака…

Глазам стариков доступно многое; доступно и то, чего не увидеть молодым. И, глядя на Дукола, секретарь невольно подумал, что ему-то уж во всяком случае не дожить при дворе Менучера до преклонных лет старшего герольда, и не в первый уже раз явилась мысль, что пока не поздно, надо бежать из Мельсины. Бежать из Саккарема, как сделали это уже многие придворные и прославленные воины этой некогда богатой и действительно счастливой страны.

В следующее мгновение он заметил, как что-то изменилось в лице Дукола, поспешно обернулся и успел увидеть подавшегося вперед, вываливающегося из резного трона шада. Секретарь придушенно вскрикнул, оттолкнул от себя столик с бумагами и бросился к рухнувшему на роскошный ковер Менучеру. Придворные повскакали с мест и тоже устремились к трону. Стражники в растерянности замерли в двух шагах от Дукола, а начальник телохранителей шада в растерянности завертел головой.

Десяток рук перевернули тело Менучера, дрожащие пальцы начали расстегивать ворот его дивно изукрашенной рубахи. Кто-то поднял свалившийся с головы шада шелковый тюрбан и, бессмысленно прижав к груди, зашептал слова молитвы…

— Он мертв! Умер? Не может быть! Сердце не бьется… Лекаря! Эй вы там, позовите врачевателя! Яд… — Гул взволнованных голосов наполнил тронный зал. Все бестолково толкались, бессмысленно суетясь вокруг бездыханного шада, на искаженном мукой, мертвенно белом лице которого неестественно черной казалась ниточка тщательно ухоженных, пахнущих благовониями усов.

Прибежавшие из личных покоев шада лекари оттеснили придворных, но помощь их более не требовалась Менучеру. Сообщение о том, что у правителя Саккарема по непонятной причине остановилось сердце, мало что прояснило, однако, придя в себя, секретарь не мог не заметить, как при этом известии просветлели лица окружающих. Кто-то из вельмож шепотом произнес имя Мария Лаура, кто-то — шепотом же — воздал хвалу Богине и Богам-Близнецам. Голоса советников начали обретать силу, крепнуть, притворные слезинки, выдавленные на случай, если венценосный вдруг очнется, были небрежно вытерты, а так и неуведенный стражниками Дукол, исполняя свои обязанности, взялся перебирать оставленные секретарем на низком столике бумаги покойного. Как и следовало ожидать, завещания шада среди них не было — Менучер не собирался расставаться с жизнью во цвете лет.

Чуть позже в шкатулке со стихами скоропостижно скончавшегося шада был найден, правда, весьма похожий на завещание листок. Однако, ознакомившись с ним, ни Дукол, ни члены Большого шадского совета, собравшегося в Тронном зале на следующее утро, чтобы решить судьбу саккаремского трона, которая, впрочем, и без того была всем очевидна, не сочли содержание листка заслуживающим внимания. После совета листок был передан недокормышу из числа приверженцев шадского поэтического дарования, которых после смерти Менучера осталось прискорбно мало, а тот, в очередной раз навестив Ракобса, прочитал старику отдаленно напоминающий завещание венценосного шада стих:

— Хорошо сказано, — задумчиво пожевав губами, произнес настоятель храма Богини Милосердной. — Надо будет попросить Дукола, чтобы тот показал мне остальные стихи покойного. Не родись он шадским сыном, из него, быть может, и получился бы поэт.

Худощавый юноша неопределенно пожал плечами. На языке у него вертелось, что поэт из Менучера, может быть, и получился бы недурной, а вот покойник вышел просто замечательный — лучше не бывает. Однако, зная, как серьезно относится Ракобс к чьей бы то ни было смерти, он воздержался от комментариев и принялся, как обычно, пересказывать старику последние дворцовые новости, которые тот всегда слушал с удовольствием.

21

Нардарский замок, возведенный в незапамятные времена выходцами из Нарлака, пришедшими в эти земли вместе со своим конисом, многократно перестраивался и достраивался. Запутанные коридоры, расположенные в разных уровнях помещения, открытые галереи, переходящие в балконы над просторными залами, колодцы пронизывавших его винтовых, парадных и вспомогательных лестниц превращали крепость в некое подобие лабиринта, где ничего не стоило заблудиться. Подобная планировка не являлась чьей-то дурной прихотью — еще лет сто назад племена горцев, временами объединявшиеся для набегов на южан, представляли собой грозную силу, от которой нардарцы вынуждены были укрываться за стенами неприступного замка. Рати халисунцев и саккаремцев, неоднократно вторгавшиеся в Нардар, также были постоянной угрозой, понуждавшей расширять и достраивать замок, чтобы он мог не только противостоять длительной осаде, но и вместить достаточное количество народа.

Со временем, однако, благодаря мудрой политике нардарских конисов крепость до известной степени утратила оборонительное значение. Изрядная часть замка пустовала, и бродя по бесконечным его переходам и залам, Азерги все больше убеждался, что без Ниилит ему не хватило бы и двух жизней, чтобы отыскать сундук Аситаха. Даже с помощью носительницы дара ему потребовалось два дня, чтобы взять верный след, а времени оставалось все меньше и меньше. Отравленное вино и подосланный шадом убийца заставили мага преждевременно разделаться с Менучером, и известие о его смерти со дня на день должно достигнуть Нардара. Трудно предсказать, как изменится отношение Мария Лаура к посланцу и советнику шада, но в том, что Дильбэр немедленно потребует заточить его в самую глубокую темницу, а то и просто зарезать, можно было не сомневаться.

Появление в замке Азерги и Ниилит не порадовало супругу кониса, хотя Марий Лаур ни словом, ни жестом не выразил своего недовольства при виде странной парочки, внезапно материализовавшейся в центре его пиршественного зала. Как бы ни относился он к Азерги, в его глазах тот продолжал оставаться посланцем могучего саккаремского шада, раздражать которого не следовало. Поддавшись на уговоры Дильбэр и отказавшись преследовать напавших на лагерь посла мятежников, он уже проявил крайнюю непочтительность к главному советнику Менучера, и когда тот среди ночи исчез, не на шутку встревожился. Увидев Азерги в замке, Марий Лаур ощутил, что с плеч его сняли тяжкий камень, и на радостях, что не придется вступать в сложные переговоры с Менучером по поводу таинственного исчезновения его любимца, он, несмотря на протесты Дильбэр, позволил магу перерыть весь замок в поисках сундука Аситаха.

Слухи о том, что этот сундук действительно находится в крепости, доходили до Мария и раньше, но сам он во время скоропостижной кончины Аситаха путешествовал по Нарлаку, а отец не рассказывал ему никаких подробностей о смерти советника Иль Харзака. Что бы там ни говорила Дильбэр, он не видел причин портить отношения с Азерги глупыми запретами. Почему бы магу в ожидании гонца от Менучера не развлечься поисками сундука, содержимое которого ни для кого другого не представляло ни малейшего интереса?

Словом, все шло именно так, как рассчитывал Азерги. Дело было за немногим — отыскать и открыть сундук и, отложив посещение Велимора до лучших времен, вернуться в Мельсину. А там уж он, задействовав магические атрибуты Аситаха, а также напомнив командирам «золотых» кое-какие клятвы и раскрыв перед ними двери шадской казны, сумеет завладеть саккаремским престолом даже без поддержки велиморских наемников, за которыми придется отправить Фарафангала…

Размышления мага были прерваны усиливавшимся с каждым мгновением серебристым звоном. Азерги внимательно поглядел на Ниилит и, убедившись, что избранница Богини тоже слышит этот неразличимый для слуха простого смертного сигнал, торжествующе улыбнулся. Не зря, значит, они с этой девчонкой, взявшись за руки, как неразлучные влюбленные, с рассвета до глубокой ночи бродили по сумрачному замку.

Ниилит остановилась, вопросительно глядя на мага, но тот лишь махнул рукой. Серебряные колокольчики в мозгу Азерги звенели то тише, то громче, и теперь надо было только внимательно слушать их зов. Для детской игры «горячо-холодно» не требовалось ни острого ума, ни особых проницательности и догадливости. Подняв над головой масляный светильник, маг ступил на темную винтовую лестницу, стены которой, сложенные из массивных каменных блоков, были ледяными — несмотря на то, что в небе вот уже который день не было ни облачка и солнце пекло так, что даже привычные к жаре саккаремцы, оказавшиеся по торговым делам в Нардаре, старались после полудня не вылезать из тени.

Чем ниже спускались они по лестнице, тем громче становился волшебный звук и шире расплывалась ликующая улыбка на неулыбчивом обычно лице Азерги. Он уже улавливал разнообразные переливы, обогащавшие серебристый звон, что, разумеется, свидетельствовало о силе и разнообразии хранящихся в заветном сундуке магических атрибутов. Досадно было только, что сам он, без носительницы дара, не почувствовал бы их присутствия, не услышал этого дивного звона, но что ж делать, коли не наделили его боги способностями истинного мага…

Помещение, в которое они спустились, было маленькой сумрачной комнаткой, располагавшейся на втором этаже замка. Высокое, составленное из множества мелких кусков толстого стекла, вставленных в свинцовый переплет, окно давало мало света, в воздухе удушливо пахло пылью. Чихнув несколько раз, маг выпустил руку Ниилит, поставил на пол светильник и, поднатужившись, распахнул чрезвычайно тяжелую, но, к счастью, не рассохшуюся от времени створку. В комнату хлынул душистый воздух предгорий, напоенный ароматом луговых цветов, а поток яркого света заставил прищуриться. Окинув стены комнаты испытующим взглядом, он, как и следовало ожидать, ничего заслуживающего внимания не обнаружил. Темные каменные блоки не прикрывали ни деревянные панели, ни шпалеры, ни холщовые ширмы, и, на первый взгляд, в них не было ни отверстий, ни ниш.

— Дай руку! — отрывисто потребовал маг и, сжав пальцы безмолвной Ниилит в костистой стариковской ладони, вновь услышал дивный, сладостный звон. Подождав, когда сила божественного дара наполнит его существо, он вновь осмотрел стены и не удержался от радостного восклицания. Азерги ждал этого и все же испытал несвойственное ему возбуждение, обнаружив, что три каменных блока слегка светятся — подобно тому, как просвечивает сквозь опущенные веки солнце. Радость кладоискателя, почувствовавшего под лопатой, пробившей трухлявое дерево, долгожданную пустоту, заставила мага ощутить дрожь в руках и предательскую слабость в коленях. Он скинет годы, согнувшие его плечи после перехода по Тропе мертвых, из волос уйдет седина, тело нальется прежней силой! Он обретет власть над Саккаремом, а там, кто знает, быть может и…

Заставив себя вернуться к действительности, маг, на мгновение почувствовав себя пауком-кровососом, снял все внутренние преграды, и струившаяся в него тоненьким ручейком сила божественного дара заполнила Азерги целиком и полностью, в мозгу всплыли формулы, снимающие Охранительное заклятие, и язык сам собой повторил их. Сияние внутри каменных блоков усилилось, словно подогретое исходящей из Азерги силой, затем они вспыхнули и растаяли. Строго говоря, никаких блоков не было, но заменявшая их созданная магическими заклинаниями преграда по виду, весу и прочности ничем не уступала окружавшим камням. К стыду своему, Азерги должен был признать, что толком даже не понимает природы этой преграды, но, в конце концов, чтобы пользоваться водяными часами, вовсе не обязательно знать, как устроен механизм клепсидры. Подбодрив себя этим рассуждением и справившись с неожиданным приливом нерешительности, маг сделал несколько шагов, отделявших его от открывшегося в стене отверстия, таща за собой ставшую безвольной, обмякшую, как тряпичная кукла, Ниилит.

Из-за поднявшейся пыли он в в первые мгновения не мог разглядеть, что же таится за образовавшимся в стене отверстием, но потом глаза различили похожую на альков глубокую нишу и стоящий на полу вожделенный сундук. Сделав еще шаг, маг протянул свободную руку и коснулся обитой узорчатыми металлическими полосами крышки из потемневшего дерева. Альков озарила вспышка алого пламени, и отпрянувший от сундука Азерги увидел, как прямо из воздуха формируется огромная человеческая фигура. Он попятился еще дальше в комнатку, на стенах которой играл теплый свет дня, споткнулся о похожую на порог плиту пола и, силясь устоять на ногах, выпустил ладонь Ниилит. Девушка, выпучив от ужаса глаза, метнулась в дальний угол комнаты и замерла, обреченно глядя, как обретает плоть расплывчатая фигура.

Сначала она показалась ей громадной и невыразимо жуткой, но затем Ниилит, подсознательно ожидавшая увидеть дракона или чудовищного змея, которым, если верить сказкам, положено было охранять проклятые клады, была даже несколько разочарована. Когда же фигура, уплотняясь, начала уменьшаться в размерах, превращаясь в обычное человеческое существо, у девушки и вовсе отлегло от души. Во-первых, все же не дракон. Во-вторых, хуже Азерги человек вряд ли сыщется. В-третьих, устала она уже бояться — сколько можно?! А в-четвертых… Фигура в выцветшем темно-синем халате вовсе не показалась ей страшной. Она принадлежала мужчине преклонных лет — за пятьдесят уж точно, но не старик, с умным и спокойным, совсем не злым, чисто выбритым, загорелым лицом. Высокий белый тюрбан его украшала брошь с крупным рубином, но больше ничего примечательного во внешности хранителя сундука не было. Обычный саккаремец, и чего Азерги от него, как от зверя лютого, пятится?

А маг продолжал отступать, пока не уперся спиной в оконную раму. Он-то, в отличие от Ниилит, прекрасно понял, кто перед ним. Понял и ужаснулся до глубины души, до полного оцепенения рассудка.

— Приветствую тебя, Азерги! Здравствуй, избранница Богини, да прольется дождь под твои ноги, — вежливо произнес незнакомец низким мягким голосом, выходя из алькова в комнату.

— А… ва… — пролепетал маг, а Ниилит склонила голову в низком поклоне, не зная, как обратиться к пришельцу из запредельного мира, но чувствуя, как что-то в заледенелой душе ее начинает оттаивать от звуков этого спокойного, доброжелательного голоса.

— Меня зовут Аситах, и я никогда не рискнул бы причинить вреда избраннице Богини, — обратился пришелец к Ниилит. — Я маг, но не одержим жаждой власти, как многие мои собратья по ремеслу, и тебе нечего меня опасаться. Далеко не все маги столь же бездушны, жестоки и алчны, как советник покойного Менучера.

С этими словами Аситах перевел взгляд на Азерги, лицо которого приобрело землистый оттенок и еще больше постарело, а седые волосы на голове встали дыбом.

— Убей, не мучь… — прохрипел он умоляюще.

— Зачем же мне тебя убивать? Неужели ты думаешь, не найдется других желающих избавить мир от подобного злодея? Да-да, злодея. Это ведь ты помог Гистунгуру умертвить Иль Харзака и наслать на Саккарем чудовищный мор. Ты убил Менучера после того, как много лет отравлял его сердце подозрительностью, злобой и жаждой крови. И это лишь малая толика твоих злодеяний, не так ли?

— А ты! Ты, прикинувшийся мертвым!.. Все знал, предвидел, предчувствовал и не вмешался!.. Ты такой же злодей, как и я! Даже хуже, ибо с холодным любопытством смотрел со стороны, как гибнут люди, считавшие тебя своим другом! Ты в тысячу раз хуже меня…

— Нет! — громовым голосом прервал Аситах мага. — Тебе ведомо, что Гистунгур наслал на меня порчу. Дабы излечиться от нее, я и вынужден был временно покинуть этот мир. Если бы я знал, во что превратят ты и преданные тобой ныне ученики Богов-Близнецов великий и счастливый некогда Саккарем!

Аситах внезапно замолк, искаженное праведным гневом лицо его просветлело, и он тихо произнес:

— Молись, Азерги. Молись, ибо мгновения жизни твоей сочтены. Веришь ли ты хотя бы во что-то? Если веришь — молись…

— Нет! Я не хочу! Я не умру! — взвизгнул маг, рванул из ножен подаренный Марием Лауром кинжал и рухнул на пол, словно отброшенный от распахнутого окна некой волшебной силой.

Однако Ниилит видела, что на этот раз никакого чародейства не было и в помине. Из спины мага торчал длинный и тяжелый болт, выпущенный из боевого арбалета, способный с расстояния в двести шагов прошить насквозь закованного в сталь ратника.

— Наемники Гистунгура выследили предавшего их брата. Зло уничтожает зло, — пробормотал Аситах и протянул руку все еще жавшейся в углу комнаты Ниилит. — Пойдем, отыщем Мария Лаура. В его судьбе грядут большие перемены, которые затронут всех нас. Да и о теле Азерги надобно позаботиться, оно еще сослужит свою службу.

— А сундук? — робко спросила девушка.

— Сундук? Ах да, ну конечно. — Аситах поднял руку, и невесть откуда взявшиеся каменные блоки заполнили ведущий в альков проем. — Сундук нам пока не понадобится, но и оставлять его без присмотра нельзя. Попади мои безделушки в руки такого, как Азерги, и от них было бы больше вреда, чем пользы.

22

Вошедший в зал слуга отвесил собравшимся низкий поклон и доложил:

— Посланец Тайлара Хума просит Мария Лаура принять его.

— О Богиня! Сегодня в моем замке собралось больше гонцов, чем было их здесь за последние три года! — изумленно проворчал нардарский конис и, переглянувшись с Дильбэр, разрешил: — Веди его сюда!

Юноша, посланный Тайларом Хумом, отсалютовал сидевшим вокруг высокого стола мужчинам, не без изящества поклонился Дильбэр и, широким шагом подойдя к конису, протянул скрепленный алым шнурком свиток.

— Должен ли ты что-либо передать мне на словах? — спросил Марий посланца, разглядывая четко отпечатавшийся на воске оттиск распластавшегося в прыжке барса.

— Мне велено засвидетельствовать тебе глубочайшее почтение Тайлара Хума и получить ответ на его письмо. Это все, — по-военному кратко ответил юноша.

— Ну что ж, Пейлом отведет тебя туда, где ты сможешь утолить жажду и подкрепиться. Он же передаст тебе ответ. — Марий сделал знак слуге, и тот вывел юношу из зала.

— Ты знаешь, что тут написано? — ознакомившись с содержанием письма, поинтересовался конис у задумчиво глядящего в окно Аситаха.

— Догадываюсь, что Тайлар Хум готов признать тебя шадом Саккарема, если ты обещаешь не преследовать его людей за участие в мятеже и выдашь ему Азерги живым или мертвым, — неторопливо ответил маг и потянулся за бокалом с вином.

— Клянусь Кровью и Сталью! Тебе, верно, скучно жить на свете, если ты все знаешь наперед! — восхитился конис.

— О, тут ты не прав! Знаю я несравненно меньше, чем хотелось бы, и чем больше узнаю, тем интереснее мне становится жить, — искренне и серьезно ответил Аситах. — Но чего еще можно было ожидать от Тайлара после того, как гонец из Мельсины привез тебе приглашение занять саккаремский престол?

— Н-ну, Тайлар мог потребовать земли, титул… Да чего угодно, ведь мятежники заняли треть страны, и ничто не мешает ему претендовать на шадский престол!

— Он отважный и справедливый человек. И, что может быть еще важнее, твердо знает, чего хочет и на что способен, — заметила Дильбэр и, поймав недоуменный взгляд супруга, пояснила: — Так говорят все более или менее близко знающие Тайлара Хума. Он именно тот, кто тебе нужен. Доверь ему восточную границу, и халисунцы не только весьма быстро уберутся на свои земли, но и во сне перестанут видеть саккаремские пашни и виноградники. За ним ты будешь как за каменной стеной. А лучше сказать, как за стенами нардарского замка, которого тебе поначалу, я чувствую, будет сильно не хватать в Мельсине.

— Хо! Ты, кажется, уже решила, что я согласен занять шадский престол?

— Твой средний брат будет хорошим конисом, нардарцы любят его почти так же, как тебя. Саккарем же устал от усобиц и неправедного правления. Ему нужен достойный шад, и Богиня поможет тебе стать им.

— А ты, Аситах? Что скажешь ты? Должен ли я занять престол венценосного шада?

— Думаю, да. Однако не считай это пророчеством или предсказанием. Я тоже способен ошибаться и делаю это, к сожалению, нередко. Тебе ведь известно, к чему привела недооценка Гистунгура.

— Да, ты говорил. Страшно подумать, какая цепь ужасных событий последовала за поразившим тебя недугом, — подтвердил Марий.

— Ты не понял. Ошибкой было не то, что я не сумел уберечься от порчи. Если ты, не умея летать, в нужный момент не полетел — это едва ли можно считать ошибкой. Виню я себя в другом: зная о замыслах Гистунгура, задумавшего прибрать к рукам Саккарем, я не рассказал об этом Иль Харзаку и твоему отцу. Не поделился дурными вестями и скверными предчувствиями с Бизаром, Гангласом, Торгумом Хумом и другими советниками и военачальниками прежнего шада. Мог бы и Менучера с Дильбэр предупредить, жрецов храмов Богини, да мало ли кого еще… Но я думал, что сумею справиться с нависшей угрозой, казавшейся мне далекой и не такой уж страшной…

— И ты не мог объявиться здесь раньше? — с упреком спросила Дильбэр.

— Объявиться мог. Но это значило бы снова положиться на себя одного, еще раз рискнуть и, быть может, повторить ту же ошибку. Наученный горьким опытом, я поступил иначе. Выбрал время, подготовил нужных людей и обстоятельства… А потом твой супруг «случайно» нашел мою сумку и повез ее в качестве «подарка» Азерги.

— А эта девушка, избранница Богини? Ее Азерги тоже нашел «случайно»? — продолжала расспрашивать мага Дильбэр.

— Отыскать носительницу дара в Саккареме не так уж трудно, было бы желание. На ее месте мог оказаться кто-то другой, и это едва ли что-нибудь изменило. Нет, Ниилит советник Менучера нашел без моей помощи.

— Кстати, где она сейчас? Тайлар Хум спрашивает о ней в своем письме и, судя по всему, хотел бы ее увидеть, — вспомнил Марий. — Дильбэр она тоже приглянулась, и надеюсь, ты, сделав эту Ниилит своей помощницей, не лишишь нас ее общества?

Аситах отставил опустевший кубок и грустно улыбнулся:

— Мне жаль тебя разочаровывать, но Ниилит нынче утром покинула твой замок. Да-да, тебе об этом не доложили, потому что она ушла из него старым подземным ходом. Тем самым, которым некогда выбралась из замка прежняя моя помощница, старуха Зальгар.

— Тот, что начинается в старом камине? Удивительно, откуда тебе о нем известно? Во всяком случае, ты мог бы меня предупредить. Если уж я окажусь на троне Саккарема, иметь под рукой носительницу дара было бы совсем не лишне, — нахмурился конис.

— Я не стал тебя беспокоить по многим причинам, и главная из них — Ниилит, по вине Азерги, исчерпала своей дар, так и не научившись владеть им. Теперь она просто красивая девчонка и не представляет интереса для Саккаремского шада.

— А-а-а… — разочарованно протянул Марий Лаур, а Дильбэр за его спиной одарила мага ласковой улыбкой. Право же, она чувствует себя значительно спокойнее, зная, что эта очень красивая девчонка, у которой, быть может, еще сохранилась завалящая крупица божественного дара, находится далеко-далеко от ее драгоценного супруга. Впрочем, даже будь она уверена, что божественный дар Ниилит исчерпан, у девицы оставалась привлекательная внешность, которая тоже в некоторой степени божественный дар, а потому…

Аситах понимающе опустил веки и попросил прекрасную и любезную хозяйку замка вновь наполнить его кубок.

Он не отказался бы иметь Ниилит своей помощницей даже после того, как она утратила дар и перестала быть избранницей Богини. Тайлар, надо полагать, не отказался бы назвать ее своей женой, и она догадывалась об этом… Марий Лаур со временем поймет, что она оказалась бы полезной ему при шадском дворе, поскольку совсем необязательно рассказывать всем и каждому, что девушка лишилась дара. Даже Дильбэр, вероятно, признает, что ради того, чтобы видеть подле себя чистую душой придворную даму, можно умерить женскую ревность, для которой к тому же нет никаких оснований.

Маг отпил глоток превосходного вина и зажмурил глаза от удовольствия. За годы, прошедшие после мнимой смерти, ему довелось побывать в разных странах и разных Реальностях, но вина с подобным букетом пить не приходилось. Он вспомнил рассказ Ниилит о ее злоключениях в винном погребе и усмехнулся.

Да, он один знал настоящую цену этой девчонке, хотя все, кто так или иначе сталкивался с ней, ощутили ее обаяние, ее необычную притягательность. Она была сокровищем, и, даже не вполне сознавая его истинную ценность, каждому хотелось этим сокровищем завладеть; чувствуя это, девчонка и бежала. Бежала, чтобы не быть игрушкой в чьих бы то ни было руках, чтобы самой искать и найти того, с кем хотелось бы разделить судьбу. Она не могла, не умела выразить этого словами и попросила мага, к которому испытывала необъяснимое доверие, заглянуть ей в душу и убедиться, что покинуть тайком Нардарский замок ее заставляет не каприз и не девичья прихоть. И он заглянул — магическое зрение позволяло проникнуть в душу человека, если тот сам раскрывал ее. И увидел, что девчонка бежит за своей мечтой и не может иначе. Вероятно, если бы Ичилимба не сказала тогда, что Тайлар отдал дочь Байшуга на потеху своим людям, все было бы иначе… Но что проку гадать о несбывшемся?

Если бы Зелхат — надо будет навестить старика, передать привет от ученицы, но, разумеется, не говорить, что и от него она не пожелала быть зависимой, — а потом и матушка Бельвер не рассказывали ей о северных народах, где девицы считаются во всем равными мужчинам и даже сами выбирают женихов, у нее не было бы мечты и она не бежала бы сломя голову куда глаза глядят. Но не будь у нее этой мечты, что сделалось бы с Ниилит в «Девичьем садке»? Как развернулись бы события в храме Богини Милосердной? В тот день убийца мог и не ошибиться целью…

Аситах, задумавшись, не обращал внимания на Мария Лаура, тихо обсуждавшего что-то со своей супругой. Он думал о девушке, бредущей сейчас по цветущим горным лугам, о том, как могла бы сложиться ее жизнь и как-то она еще сложится. Будучи магом, он мог бы узнать кое-что о ее дальнейшей судьбе, но вместо того, чтобы сделать это, сам проводил Ниилит к подземному ходу. Было ли это его очередной ошибкой? Он считал ее мечту глупой, но промолчал, ибо не знал, какую же мечту можно назвать умной: о славе, о силе, о власти? Нет. О счастье? Да, пожалуй. Но что такое счастье? Быть может, самое большое счастье для этой девчонки как раз и есть — брести по цветущим лугам и грезить о любви, которую она отыщет где-то там, за горизонтом?..

Глаз дракона

1

Желтые известняковые утесы южных берегов острова Толми вздымаются из серо-стального моря подобно бастионам исполинской крепости. Издали они кажутся неприступными, но опытные мореходы знают: Тарский залив надежно укроет их корабли в непогоду, а в порту Тар-Айван желанным гостем будет и рыбак, и заморский купец. Особенно же привечают в Тар-Айване тех, кто верует в Предвечного и Нерожденного Отца Богов-Близнецов. Для кораблей тех, кто почитает Истинного Бога, отведена лучшая, северная часть залива, с них не берут торговую пошлину, они здесь самые желанные из гостей, их товары в первую очередь и по хорошей цене покупают жрецы Богов-Близнецов. А поскольку вся северная часть города принадлежит Храму и в ней живет немало народу, не удивительно, что многие мореходы — с Сегванских островов, из Озерного края, Нарлака, Халисуна и Аррантиады — все чаще осеняют себя знаком Разделенного Круга. И причина тут не только и не столько в корыстолюбии, сколько в том, что мореходы — люди, как известно, суеверные — справедливо полагают, что лучше остаться без барыша, чем, прогневив Богов, распрощаться с жизнью, сгинуть в пучине вод. А Тар-Айван — убедительнейший пример того, как пекутся Боги о своих жрецах, называющих себя Учениками Близнецов. За три сотни лет он несказанно разросся и разбогател. Из захудалой прибрежной деревушки превратился в огромный город, а без милости Богов с чего бы ему процветать? Ни разбоем, ни лихоимством жители Тар-Айвана себя не запятнали, войн на острове уже два столетия нет, золотых приисков не открыто — откуда богатству взяться? Не иначе — сильны Боги-Близнецы, а коли так, почему бы не вздеть на мачте двухцветный красно-зеленый вымпел? Почему не поклониться Близнецам, не посетить торжественные и нарядные службы в белокаменных храмах?

Глядя с открытой террасы на то, как стекается к святилищу Божьей Длани народ, дабы послушать мудрые наставления, испросить удачи в делах, здоровья и счастья у Всемогущих Близнецов, Агеробарб испытывал прилив радости и гордости. Ибо он, Ученик Внутреннего Круга Посвященных, немало сил приложил для возвеличивания и прославления любезных его сердцу Богоа Из сорока пяти лет тридцать отдал он служению Близнецам, и в ближайшее время ему, судя по всему, предстоит сослужить им особую службу. Вызов в Зал Великого Служения означал, что дело, которое намерен поручить ему Гистунгур, связано с опасностью для жизни и должно быть выполнено во что бы то ни стало.

Агеробарб посмотрел на солнечные часы и, удостоверившись, что время до аудиенции, назначенной ему Верховным жрецом, еще есть, вновь перевел взгляд на раскинувшийся перед ним город.

Несмотря на то что холодные зимние ветра не способствовали судоходству, в гавани покачивались на мелкой волне сотни полторы кораблей, но особого оживления заметно не было — в последний день седьмицы работы замирали даже в порту. Над Нижней, предпортовой частью Тар-Айвана не вились дымы из мастерских горшечников, кузнецов, хлебопеков — ремесленники с женами и чадами с утра отправились в храмы Верхнего города или просто отсыпались после трудов праведных. Холодное, зимнее солнце скользило по нагромождению карабкавшихся на склоны прибрежных холмов хижин и мастерских простого люда, по сложенным из желтого известняка домам, складам и амбарам зажиточных горожан и богатеев, отражалось от белокаменных, искрящихся, как сахарные головы, храмов.

С верхней террасы Обители Мира, куда еще затемно прибыл Агеробарб, лучше всего был виден храм Божьей Длани, и к нему-то невольно и вернулся взгляд Посвященного. Святилище находилось у подножья невысокого плоского утеса, на котором была возведена Обитель Мира. Оно располагалось неподалеку от Северной гавани и, кроме местных ремесленников и землепашцев, посещалось прибывшими со всех концов света мореходами и купцами. Были здесь арранты в туниках и шерстяных тогах, халисунцы в теплых плащах, саккаремцы в стеганых халатах, разодетые в яркие короткие кафтаны нарлаки, сегваны и даже закутанные в меха мономатанцы, к которым Агеробарб присматривался особенно внимательно. Ибо Посвященный был уверен, что Гистунгур помнит о его путешествии в Кидоту, из которого он вернулся в начале осени, и, скорее всего, вновь поручит ему посетить страну чернокожих людей.

Черные алмазы и кое-какие магические формулы, вывезенные им из Кидоты, представляли немалую ценность. Он внес свою лепту в процветание Тар-Айвана, послужил возвышению Храма и, глядя на стекавшихся в святилище Божьей Длани людей, чувствовал, что мгновения эти с лихвой окупают выпавшие на его долю мытарства и злоключения. Этот город был создан такими, как он, и они являются его солью, его сутью, его гордостью! Кто помнит бывшие здесь некогда сегванские поселения? Никто! Зато всем известен город и остров, куда съезжаются, чтобы начать новую жизнь, строители, плотники, кузнецы, скульпторы, художники, кожемяки, стеклодувы, пахари со всего мира. Куда радением безвестных жрецов и служителей Истинного Бога идут и идут корабли с умелыми рабами и рабынями…

— Брат Агеробарб?

Посвященный, отрываясь от своих мыслей, обернулся к появившемуся на террасе служке в серых, отороченных зеленой тесьмой одеждах.

— Час, назначенный Возлюбленным Учеником, близится, и, если желаешь, я провожу тебя в Зал Великого Служения.

— Благодарю тебя, брат. Веди, я следую за тобой.

* * *

Войдя в Зал Великого Служения, брат Хономер осенил себя знаком Разделенного Круга и в смущении остановился. В первое мгновение ему показалось, что огромный подземный зал пуст, и лишь потом разглядел он в сиянии редких свечей двух человек, стоящих подле массивного кресла, установленного в дальнем конце помещения. Хономер был здесь уже трижды. Первый раз в День Посвящения в Ученики. Затем во второй раз, когда Гистунгур поручил ему отправиться в Самоцветные горы выкупать из рудников братьев по вере. И в третий раз, когда Возлюбленный Ученик, выслушав рассказ о посещении рудников, посвятил его в Ученики Внешнего Круга Радетелей истинной веры. Для жреца, которому едва исполнилось двадцать пять лет, это была величайшая честь, и Хономер изо всех сил стремился оправдать оказанное ему доверие. Он ожидал, что Гистунгур призвал его в Зал Великого Служения, чтобы поручить немыслимо трудное и опасное дело, и был удивлен царившему здесь безлюдию. Поручения, даваемые в Зале Великого Служения, обставлялись обычно с соответствующей сложности задания торжественностью, и отсутствие жрецов могло означать лишь одно: возложенное на него Возлюбленным Учеником дело будет, скорее всего, тайным. Мысль эта заставила Хономера затрепетать, но он взял себя в руки и намеренно неторопливо двинулся к пустому пока что креслу и двум стоящим подле него людям.

Шагая по полу из чередующихся квадратов красной и зеленой яшмы, брат Хономер впервые смог по достоинству оценить убранство этого зала, призванного поразить вошедшего строгим величием. Подземное помещение предназначалось исключительно для жрецов, и никакой золотой мишуры, потакающей дурновкусию случайных посетителей обычных храмов, здесь не было. Квадратного сечения, отделанные малахитом колонны, стены из красного гранита с коваными серебряными канделябрами, не отвлекая внимания вошедшего, все же заставляли его почувствовать роскошь и богатство подземного помещения и через него — величие Храма. Дальняя стена длинного зала, перед которой стояло высокое кресло Возлюбленного Ученика, была в отличие от остальных облицована темным гранитом. В центре ее сиял полировкой Разделенный Круг, половинки которого были выложены из малахита и красного мрамора. Эмблему, символизирующую единство Богов-Близнецов, обрамляла широкая серебряная кайма. На этот раз толпа жрецов не мешала Хономеру как следует осмотреться по сторонам, и он с восхищением подумал, что храмовым зодчим в полной мере удался их замысел и помещение это как нельзя лучше соответствует своему названию и назначению.

Стоящие перед креслом с высокой прямой спинкой люди обернулись, услышав шаги Хономера, и приветствовали его ритуальной фразой:

— Святы Близнецы, чтимые в трех мирах!

— И Отец их, Предвечный и Нерожденный! — ответствовал Хономер.

В высоком мужчине с костистым загорелым лицом, плечи которого прикрывал выцветший красный плащ, он сразу признал Агеробарба. Жилистый, широкоплечий жрец был из Посвященных, то есть, помимо того что положено было знать и уметь Ученику Внешнего Круга, обладал еще и магическими способностями. О деяниях Агеробарба среди жрецов ходили легенды, и присутствие его здесь подтверждало догадку Хономера, что дело, которое намерен им поручить Гистунгур, будет тайным и опасным.

Второй стоявший перед похожим на трон креслом человек оказался юношей лет двадцати, сероглазым и внешне ничем не примечательным. Короткие светлые волосы, пшеничного цвета усы, прямой нос… По чуть рассеянному взгляду, чересчур белой, давно не видевшей солнца коже и серому с красной оторочкой одеянию Хономер мог бы принять его за воспитанника Посвященных, но даже для начинающего мага тот выглядел слишком уж неказисто…

Громкий шорох заставил Радетеля забыть о юноше, и тот в следующее мгновение увидел, как малахитово-мраморный Разделенный Круг уходит в глубь стены, красная и зеленая его половины расходятся в стороны…

— Приветствую вас, возлюбленные братья мои! — негромко произнес Гистунгур, появляясь в образовавшемся в стене проходе.

Брат Хономер едва сдержал возглас разочарования. Почему-то он ожидал, что, как и прежде, перед появлением Верховного жреца пронзительно запоют тонкоголосые свирели, Гистунгур величественно прошествует к креслу — как это заведено — на высоких котурнах, скрытых длинной красно-изумрудной переливчатой тогой, в выкованной из червонного золота личине и зеленом парике. Поручение, которое дается от имени Близнецов, должно быть и преподнесено соответствующим образом. Разумеется, жрецы знают Гистунгура в лицо, но одно дело — получить приказ отправиться за тридевять земель, туда, где даже погребальный обряд над телом, в случае чего, совершить некому, от посланника Богов, и совсем другое — услышать его от лысого обрюзгшего старика с перекошенным в вечной ухмылке ртом…

Возлюбленный Ученик, подобрав, словно юбку, волочащийся подол переливчатого красно-зеленого балахона из тончайшего саккаремского шелка, опустился в кресло, и тотчас откуда-то из боковых проходов, невидимых из-за массивных колонн, выскочили безмолвные храмовые рабы. Поставили перед троном три хитроумно раскладывавшихся табурета из темного дерева и удалились.

Агеробарб, отвесив поклон Гистунгуру, опустился на стоявший перед ним крайний справа табурет. Юноша, поколебавшись, последовал его примеру и уселся на табурет, стоявший по центру, и Хономеру, подумавшему с досадой, что серьезным поручением тут и не пахнет, не оставалось ничего другого, как занять последний табурет. На этот раз он, однако, ошибся, кривая улыбка на лице Возлюбленного Ученика погасла, и он сухо произнес:

— Прежде всего позвольте мне представить вам вашего молодого собрата. Это Тразий Пэт. — Он указал на юношу, и тот, привстав с табурета, кивнул сначала Посвященному, а потом Радетелю с таким видом, будто был им ровней, отчего Хономер ощутил ломоту в затылке — верный признак растущего раздражения.

— О вас Тразий наслышан, между собой вы, я полагаю, знакомы, так что перейду сразу к делу, — продолжал Гистунтур, в котором, увы, не было сейчас ничего величественного, внушающего почтительный трепет и благоговение. Похоже, Возлюбленный Ученик не особенно задумывался, какое впечатление производит на явившихся по его зову жрецов, а может быть, даже хотел, чтобы они увидели его таким, каков он на самом деле: невысокий, склонный к полноте и к тому же чем-то не на шутку встревоженный старик.

— Я призвал вас, чтобы дать тайное и чрезвычайно важное поручение. Выбор мой таков по следующим причинам. Агеробарб побывал на всех четырех континентах, и о нем не без причины говорят как о человеке, которому покровительствуют Близнецы. Человеке, который в воде не тонет, в огне не горит и из самого безвыходного положения достойный выход найдет; выйдет сам и друзей вытащит. Количество вызволенных с каторги единоверцев наших свидетельствует о том, что брат Хономер прекрасно разбирается в людях, а по части предприимчивости и хитроумия может поспорить с самыми прославленными купцами. — Говоря это, Гистунгур ни разу не улыбнулся. Голос же и выражение лица его были такие, будто он перечисляет не достоинства, а недостатки сидящих перед ним людей. — Тразий не имеет столь очевидных заслуг перед Храмом, но, несмотря на молодость, успел зарекомендовать себя как сильный маг. Маг, каких можно поискать, да трудно будет найти…

Хономер покосился на юношу, кивком подтвердившего слова Гистунгура. Он напрасно это сделал. Слова Верховного жреца не нуждались в подтверждении — раз Возлюбленный Ученик Близнецов сказал, стало быть, так оно и есть. И все же… Хономер чувствовал, что с каждым мгновением парень этот нравится ему все меньше и меньше. В чародействе Радетель ничего не понимал и, надобно признать, особой пользы в нем не видел. Ему-то, во всяком случае, и без помощи магии до сих пор удавалось достигать поставленных целей!

— Итак, вы втроем отправитесь на западную оконечность Мономатаны и привезете оттуда Глаз Дракона. Не траву, а тот самый, настоящий Глаз, о котором на нашем острове вот уже полвека все кому не лень шепчутся. Ну полно, не делайте вид, будто ничего о нем не слыхали!

Гистунгур едва заметно подмигнул Агеробарбу, но что могло означать это подмигивание, Хономер не понял, а юный маг вроде бы и вовсе ничего не заметил. Возлюбленный Ученик хлопнул в ладоши, и из темноты появился немой раб, в руках которого сияла серебряная сфера. Размером она была с крупный арбуз, и всю поверхность ее покрывали искусно вычеканенные рисунки.

Приняв сферу из рук раба, Гистунгур подождал, пока тот скроется в сумраке зала, и, погладив ее дряблой ладошкой, возвестил:

— Много разных небылиц плетут про Глаз Дракона. Некоторые из них были придуманы и пущены в обращение мною самим, дабы сокрыть правду под непроницаемыми покровами лжи. Ту самую правду, которую вам необходимо знать, чтобы завладеть Глазом Дракона. — Возлюбленный Ученик откинулся на неудобную спинку жесткого кресла, поморщился и, осенив себя знаком Разделенного Круга, начал историю, ничуть не похожую ни на одну из тех, которые доводилось Хономеру слышать раньше.

— Как вам, вероятно, известно, возлюбленные братья мои, я, ничтожный служитель Тех, чьи имена прославлены в трех мирах, не обладаю какими-то особенными дарованиями, а в магии и вовсе ровным счетом ничего не смыслю. Я не ропщу, такова воля Богов-Близнецов, которые одни ведают, кого чем должно наделить при вступлении в сей дивный мир. — Голос Гистунгура стал мягким и напевным, и Хономер, сам не лишенный способности произносить речи и очаровывать слушателей, подумал, что уж ораторским-то даром Верховного жреца Близнецы явно не обделили. — Так вот, Бранмер, предшественникмоего предшественника, помимо многих прочих талантов, обладал еще и склонностью к занятиям магией. Причем способности его были таковы, что, войдя некогда ради одной ему ведомой цели через Врата Миров в чужую Реальность, он не только сумел вернуться в наш мир, но и принес оттуда два — да-да, именно два — невиданных у нас дотоле драгоценных камня, названных им Глазами Дракона. Величина и красота их поражали всякого, но не внешний вид этих диковинных камней привлек Бранмера. Да и не камни это, по видимому, были, а магические емкости, созданные для концентрации энергии, воистину непредставимой. Эта-то энергия, даже не будучи вызванной и используемой, так искажала действия заклинаний, что Бранмеру не удалось вернуться прямо на наш Благословенный остров. Единственным местом нашей Реальности, пригодным для выхода из Врат Миров с Глазами Дракона, оказалась западная оконечность Мономатаны — долина Нгуруве, что находится в верховьях реки Мджинга. Места эти издавна пользуются дурной славой, но об этом вам когда-нибудь поподробнее расскажет Агеробарб, лучше меня знакомый с историей и легендами Мономатаны.

Посвященный утвердительно качнул головой, и Хономер подумал, что за время этой странной аудиенции, не похожей ни на одно из его прежних посещений Зала Великого Служения, никто, кроме Гистунгура, еще не произнес ни слова.

— Оказавшись в Нгуруве, Бранмер отыскал святилище племени мибу и вставил Глаза Дракона в глазницы идола местного божка, полагая, что там они будут в большей безопасности, чем где-либо. После этого Бранмер, приняв образ божественного посланца, явился в селение мибу и завещал чернокожим беречь Глаза Дракона как самую большую святыню. Избавившись таким образом от своей бесценной, но крайне обременительной ноши, он воспользовался Тропой мертвых и вернулся в Тар-Айван. Глаза Дракона не были целью странствий Бранмера, особого значения он им не придавал, и лишь его наследник — Фрегел — счел необходимым отправить посланцев в Нгуруве, наказав им доставить Глаза Дракона на наш Благословенный остров. Экспедиция, отправленная Фрегелом сумела, однако, привести лишь один Глаз: племя мибу, свято чтившее завет Бранмера, погнавшись за похитителями, отобрало у них второй Глаз Дракона, с тем чтобы вернуть в святилище, из которого вам и предстоит его извлечь.

Гистунгур сделал пузу и, собираясь с мыслями, принялся бездумно поглаживать лежащую на коленях серебряную сферу.

— Первый Глаз был благополучно доставлен в Тар-Айван, и наши возлюбленные братья после долгих поисков нашли магические ключи, позволившие использовать сконцентрированную в нем энергию для самых различных целей. Довольно будет сказать, что с его помощью мы совершили Великую Трансмутацию, превращая свинец в золото, что послужило мощным подспорьем в деле укрепления Храма и распространения истинной веры среди погрязших в ереси народов.

Хономер покрутил головой: ай да Возлюбленный Ученик! Не зря говорят, что «тайны Храма велики есть и немногим смертным они ведомы». Воистину много чудес сокрыто от глаз людских за стенами святилищ Благословенного Близнецами острова. Да, открывая подобную тайну, этот маленький бодрый старичок может и не надевать золотую личину! Радетель взглянул на Агеробарба и Тразия, но те сохраняли полнейшую невозмутимость. О Предвечный и Нерожденный, да неужели они знали о Глазе Дракона и лишь для него одного слова Гистунгура явились откровением?..

— Теперь вам известна история Глаза Дракона и ясна цель вашей поездки. Осталось сказать немногое. — Возлюбленный Ученик насупился, и гладившие серебряную сферу пальцы его застыли, сделавшись похожими на когтистые лапы хищной птицы. — Энергия первого Глаза Дракона иссякла. Кладезь силы, казавшийся неисчерпаемым, опустошен, вычерпан до дна.

Хономер не заметил, какие манипуляции проделал Верховный жрец, однако верхняя часть сферы внезапно со щелчком откинулась, как крышка шкатулки, и глазам беседующих предстал серый, словно вытесанный из гранита, шар с матовой, шершавой на вид поверхностью.

— Вы видите, во что превратился Глаз Дракона. — Гистунгур извлек серый шар из серебряного футляра. — Теперь это всего лишь оболочка, не имеющая никакой ценности. В ней не осталось ни капли той энергии, которая способствовала осуществлению многих наших начинаний. Она пуста, но там!.. — Голос Возлюбленного Ученика возвысился, он вскочил на ноги и устремил руку, указывая вдаль, куда-то за спины сидящих перед ним людей. — Там дожидается своего часа двойник этого бесценного источника божественных сил! Так отправляйтесь же за ним и добудьте его для нашего Храма! Вы получите карту, корабль и все необходимое! Просите все, что вам может понадобиться в этом путешествии! Требуйте любую награду, но привезите, привезите мне Глаз Дракона!

Голос Гистунгура сорвался, он обвел слушателей налившимися кровью глазами. Потом, видя, что никто из них не намерен нарушать молчание, глубоко вздохнул и вынул из широкого рукава перетянутый алой шелковой лентой свиток:

— Вот карта. В Северной гавани вас ждет «Перст Божий» — быстрое и надежное, хотя и неказистое на вид судно, снабженное всем необходимым. Готовы ли вы отправиться в путь и добыть второй Глаз Дракона во славу Тех, чьи имена прославлены в трех мирах, и Отца их, Предвечного и Нерожденного?

— Я готов, — ответил Агеробарб, поднимаясь с табурета и осеняя себя знаком Близнецов.

— Готов, — повторил Тразий и встал так стремительно и неуклюже, что табурет, на котором он сидел, с грохотом упал на полированный пол.

— Я готов отправиться в путь немедленно, — сказал Хономер, в свою очередь поднимаясь на ноги, и покосился на молодого мага. Если этот раззява столь же ловко накладывает заклятия, то вреда от него в дороге будет больше, чем пользы.

Гистунгур простер руки перед собой и, когда трое жрецов опустились на колени, торжественно произнес ритуальное напутствие уходящим исполнять Великое Служение:

— Ступайте, и да пребудет с вами могущество и благодать Двуединых! Свершите порученное и да не убоитесь, не усомнитесь, не покачнетесь вы в вере своей и стремлении вашем достичь цели! Пусть высохнут перед вами моря, горы превратятся в долины, реки изменят путь свой, а бездорожье ляжет к ногам вашим торным путем! Во славу Предвечного да исполнится!

— Да сбудется по слову и мановению рук Детей Его! — хором ответили жрецы. И Хономер внутренне содрогнулся — Великое Служение началось!

— Хорошо. Вы отплываете завтра на рассвете, — сказал Гистунгур голосом, в котором не осталось ни капли торжественности. — Следуйте за мной, нам необходимо изучить карту и обговорить кое-какие детали. Я покажу вам списки всего, чем снабжен «Перст Божий», а вы добавите то, что еще вам понадобится в пути. У вас останется время уладить личные дела, но помните, никто не должен знать о цели поездки. Ни одна живая душа, ибо за Глаз Дракона любой маг не колеблясь отдаст свои собственные очи.

2

Старый колокол отзвонил «вечернюю зорю», и толпа великовозрастных школяров с воплями вырвалась из восточного придела храма Всеблагого Отца Созидателя. Пастырь Непра вышел вслед за своими выучениками на крыльцо, испустил глубокий вздох и вытер взмокший лоб белой тряпицей. У него болели ноги, ныла спина, а перед глазами плыли темные круги — то есть все было точь-в-точь как в те времена, когда он сплавлял плоты по Карлоне.

Если бы он послушался добрых советов и не брался втолковывать грамоту, философию и числоведение этим лихим подмастерьям, то жизнь его была бы поистине светлой и безоблачной. Но префекторат Феда считал, что если неугомонные шалопаи тринадцати-семнадцати лет будут несколько вечерних часов мозолить мозги тайнами науки, то, во-первых, разумность их стремительно повысится, что не может не пойти на благо города, а во-вторых, юноши хоть немного подрастратят свою неисчерпаемую энергию и, вместо того чтобы докучать добропорядочным горожанам, проведут это время под надзором духовного пастыря, не позволящего им совершить ничего недостойного. До известной степени все это было разумно и справедливо, однако нисколько не облегчало предобморочного состояния Непры, чувствовавшего себя после общения с двумя десятками обалдуев так, будто ему чудом удалось выбраться из клетки с дикими зверями. А ведь завтра ему предстояло войти в нее вновь, и послезавтра тоже…

— Умчались злые духи? Умирил ты их праведными речами, наставил на путь благолепия? Возлюбили они премудрость книжную? — сиплым голосом поинтересовался Павилий — звонарь, служка и первый, за неимением иных, помощник пастыря, подходя к Непре.

— Их, пожалуй, умиришь или наставишь… Возлюбят они премудрость, жди… — безнадежно пробормотал тот, чувствуя, что не в состоянии даже рукой махнуть. — Гляди-ка, ведь как пить дать в «Обжорку» подались! Ну скажи ты мне, какая премудрость в головах этих парней удержится, если они ее каждый раз в пиве топят? А, нет, в Косой переулок свернули, никак разойдутся тихо-мирно? Или в «Боров» двинутся?..

— Кстати вот, о пиве, — просипел Павилий и щелкнул крепким, как дерево, пальцем по вытащенному из-за спины кувшину. — У тебя, верно, горло-то ровно песком засыпано, после твоей высокоученой говорильни, а?

Непра сглотнул — в горле и впрямь пересохло. Принял из рук Павилия кувшин (из погреба, видать, принес — ледяной) и, опустившись на нагретый солнцем камень, сделал долгий глоток. Служка присел рядом, полюбовался закатом, потом, вытащив из-под рясы серебристого, в меру подсушенного щуренка, принялся обколупывать коричневыми от работы в церковном садике пальцами, не забывая время от времени прикладываться к легчающему на глазах кувшину.

Такие вот вечера Павилий любил больше всего, а с появлением в городе Непры они приобрели и вовсе ни с чем не сравнимое очарование. Кряжистый пастырь, занесенный сюда невесть каким ветром аж из Нижнего мира, был некогда воином, храмовым строителем, сплавщиком леса и переписчиком книг и, когда на него нападал стих, порассказать имел что и умел как: что где надо — животики от смеха надорвешь, а где надо — слезами умоешься. Но лучше всего пастырь умел молчать. Есть такие, что молчат многозначительно, выразительно, тягостно, утомительно — по-всякому, словом. Этот же молчал уютно, и молчать с ним было одно удовольствие.

Справившись со щуренком, Павилий ловко располовинил его, и они с Непрой молча усидели солоноватую рыбешку, после чего служка, захватив пустой кувшин, спустился в церковный погреб к внушительному бочонку и вернулся от него с двумя полными посудинами. Пастырь же заглянул в западный придел и возвратился, неся вареные яйца, пару луковиц и початый душистый хлеб. В погожий вечер не было местечка лучше в окрестностях храма, чем утонувший в земле плоский валун у его западного придела, откуда залитый лучами закатного солнца Фед был виден как на ладони и совсем не напоминал тихий провинциальный городок Верхней Аррантиады, каковым являлся на самом деле.

— Думаю я пригласить сюда как-нибудь вечерком Дентата Сертория Панонира, чтобы поведал он моим школярам о лекарственных травах и прочих средствах врачевания, — сказал пастырь, будто и не обращаясь к Павилию, а размышляя вслух, — хочешь — отвечай, хочешь — мимо ушей пропусти. — Ливия Афениора еще хорошо бы залучить — он об алхимии порассказать может. Надоело небось парням мое занудство слушать, а когда уважаемые горожане с ними своими знаниями поделятся, глядишь, глаза-то и заблестят.

Павилий загасил добрым глотком пива разгоревшийся в животе из-за лука пожар и, промокнув губы рукавом застиранной рясы, предложил:

— Ювелира бы позвать — Этурия Друза, он о камнях много интересных баек расскажет, коли в настроении будет. Да, кстати, старший сынок Дентата — Хрис-Странник давеча в город возвернулся. Он по свету поездил и про страны заморские, и про обычаи тамошние, про что хошь живым языком расскажет. Его зови, не пожалеешь, от Хриса твои оглоеды точно без ума будут.

— Будут, думаешь? — с сомнением переспросил Непра. — От девок да от пива с винищем они без ума, это мне доподлинно известно. А от всего прочего… Попомни мое слово, раз уж они не в «Обжорку» направились, быть нынче шуму великому, верно, опять у «Борова» скандал учинят.

— Видит Бог, учинят! Как же не учинить, когда кровь-то молодая кипит, силы немереные выхода требуют? — подтвердил Павилий размягченно. — Да ты это в мыслях не держи, ну побалуют маленько — велика ль беда? Хряк-то, паскудник, и верно ведь, в пиво какую-то дрянь подмешивает для забористости. От нее хмелеешь крепче, зато наутро в голове тягость, будто по ней кувалдой дубасили… — Служка почесал неровно испятнанную желтоватой сединой голову и, помолчав, добавил: — А ученых людей города ты верно пригласить надумал. Если раз в седьмицу не ты, а кто другой горлопанам твоим мозги песочить станет, так оно и им интересно, и тебе не так тяжко будет.

— Думаешь, согласятся прийти? Тогда схожу к префекту, потолкую с ним. А со Странника твоего, с Хриса этого, мы, пожалуй, и начнем. Пока он опять в дальние дали из города не отправился. Не забыть бы у него еще карты какие ни есть попросить принести. Для наглядности.

Они надолго замолчали, глядя, как медленно меркнет пламя заката и сумрак опускается на отходящий ко сну город.

* * *

Великовозрастные школяры Феда испокон веку считали своими вотчинами три заведения, где можно было в свое удовольствие потратить в поте лица заработанные медяки. «Радость гурмана» славилась когда-то своей кухней, но давно уже превратилась в «Обжорку», где, кроме пива, вяленой рыбы, черных, круто посоленных сухарей и бараньей похлебки, даже обладатель самого толстого кошеля в мире не смог бы получить больше ничего достойного упоминания, если не считать извиняющейся улыбки пышнотелой Габроты. Подмастерий здесь принимали охотно, но Габрота была так добра и мягкосердечна, что сюда они приходили обычно, дабы зализать раны, полученные в других местах. Учинять в «Обжорке» веселое безобразие и шумовство считалось дурным тоном, и даже среди самых отъявленных шалопаев всегда находился достаточно трезвый и здравомыслящий юноша, напоминавший своим зарвавшимся товарищам, что негоже плевать в колодец, из которого им еще не раз придется пить.

«Глубокое горло» было известно не столько своими напитками, которые, надо признать, были исключительного качества, сколько служанками, всегда готовыми за известное вознаграждение ублажить любого истосковавшегося по женской ласке. Префекторат, однако, строго следил за тем, чтобы юноши, не достигшие восемнадцати лет, не переступали порог этого заведения, пользующегося скандальной известностью самого злачного места Феда и называемого в обиходе несколько иначе. Школяры, несмотря на запреты, все же проникали сюда, но и здесь вынуждены были вести себя тихо, что в их возрасте удавалось с трудом и потому лишало «Глубокое горло» значительной доли своего очарования. Настоящей отдушиной являлся для подмастерий «Счастливый хряк», с незапамятных пор называемый горожанами «Несчастным боровом». К нему-то и направились школяры, распростившись с пастырем Непрой, но на сей раз не для того, чтобы выпить пива и перекусить, а дабы отомстить владельцу этого заведения — Ацелату Ванию Дахору по прозвищу Хряк за многие причиненные им обиды.

Ацелат терпеть не мог нахальных молокососов, однако и упускать бренчавшие в их кошелях денежки было не в его правилах. Раздираемый жадностью и нежеланием терпеть насмешки и зубоскальства дерзких шалопаев, он не запирал перед ними двери, но всеми способами тщился досадить им, и они с лихвой платили ему той же монетой.

— Хряк подсунул мне в прошлый раз прокисшее пиво. А когда я потребовал заменить кружку, заявил, что не намерен вступать в споры с сопляком, который не в состоянии отличить благородный напиток мужчин от ослиной мочи, — жаловался Армии приятелям, шагая по улице Битых Горшков.

— Знаем, знаем! — перебил его Гвел. — Ты заорал, что он-то как раз и подает посетителям ослиную мочу вместо пива, и предложил ему пригубить из твоей кружки и удостовериться, что тебе подали кислятину. На что Хряк ответил, что не намерен пить из кружки, в которую ты напустил соплей и слюней, а когда ты стал настаивать, вылил ее содержимое тебе на голову. Хряк хотя и скотина, но повеселиться умеет!

— Ничего себе веселье! Да я его за это… — хорохорился Армии.

— Ты-ты! — передразнил его Сестий Мелф. — Ты умылся его ослиной мочой и, вместо того чтобы дать Хряку достойный отпор, лег на часок отдохнуть на крыльце «Борова», а потом отправился домой. Не так уж слаба его ослиная моча, но вот то, что поутряне из-за нее голова раскалывается, — настоящая подлость! Надо научить Хряка подавать уважаемым посетителям нормальное пиво, не разбавляя его всякой гадостью!

— Да ладно бы только это! Мерзавец не верит нам в долг! — вставил Эврих. — Ну где это видано, чтобы в родном городе тебе не верили на слово!

— Это оскорбление! Так просто этого оставлять нельзя! — поддержали его друзья.

— Вы заметили, он подает нам всегда щербатые кружки! У них такой вид, будто ими закусывали. А когда я пожелал заменить обглоданную на целую, Хряк сказал, что для меня и такая слишком хороша! — подлил масла в огонь Блоссий. — Он почему-то считает, что это мы таскаем кружки из его вонючей берлоги!

— По-моему, он их даже не моет, — прибавил Армин. — Он позорит Фед, и его давно уже пора проучить. Вы помните, как он вышвырнул из «Борова» хромого юродивого? А ведь я готов был за него заплатить!

— Ты вспомни лучше, когда за себя-то платил! — подал голос Дифан.

— Ну ладно, хватит препираться! Как решили, так и сделаем, — остановил приятелей Эврих и распорядился: — Гвел, иди за своим выпечным членом. Армин пусть лезет на крышу, он у нас самый легкий и ловкий. Я попробую отвлечь Памелу, а Сестий прошмыгнет в подвал и высыпет в початый бочонок слабительный порошок. Остальные пусть вовремя припрут дверь «Борова» колом, и, клянусь Богами Небесной Горы, если каждый из нас не оплошает, Хряк надолго запомнит этот день и впредь будет учтивее с теми, кто снизошел до посещения его мерзкого хлева.

— Слушайте, парни, это может плохо кончиться! Префект Юний и так зол на нас, и ежели Хряк пожалуется, неприятностей не оберешься… — попробовал отговорить друзей от рискованной затеи Мевретий, но на него так зашикали, что ему осталось только махнуть рукой и предоставить всему идти своим чередом.

Школяры разбежались кто куда. Армин полез на растущий близ «Борова» тополь, чтобы с него перебраться на крышу дома, на первом этаже которого располагалось заведение Хряка, а на втором жил его хозяин со своей сварливой и вечно недужной женой. Гвел побежал к пекарне, где он работал первую половину дня. Подмастерье выпек из серой муки достойную Хряка вывеску и ждал только случая, чтобы водрузить ее над «Несчастным боровом». Сестий и Эврих отправились к черному ходу таверны, а остальные пошли искать колья, хихикая и весело переговариваясь в ожидании любопытного зрелища.

Первым, как и было договорено, в дверь заглянул Эврих. Убедился, что в заставленной пустыми горшками, плетеными корзинами и бадьями комнате служанки нет, и, захрустев подхваченным из кадушки соленым огурчиком, приоткрыл дверь, ведущую на кухню. Из нее можно было попасть в закуток, из которого был выход в зал и две лестницы вели на второй этаж и в подвал, куда и надобно было проникнуть Сестию, дабы совершить свое черное дело. Памела, как водится, возилась у плиты, где тушилось мясо и кипела в большом котле аппетитно пахнущая чесноком и остролистом похлебка.

Служанка Хряка была прекрасной поварихой, но больше ничего прекрасного в ней определенно не было, и она прекрасно сознавала это. Потому-то, чтобы оторвать ее от плиты, требовалось большая, прямо-таки нечеловеческая хитрость. Эврих себя за хитреца не считал и выбран был приятелями в качестве прикрытия Сестию из следующих соображений. Первое — он был находчив, хорош собой и слыл отъявленным сердцеедом, и второе, непосредственно из первого вытекавшее, — двадцатидвухлетняя дурнушка Памела явно выделяла его из толпы школяров, и если уж кто-то и был способен отвлечь ее от плиты и заманить в смежную с кухней комнатушку, где она готовила подносы с холодными блюдами, то это, по общему мнению, был Эврих Иллирий Вер.

Семнадцати с половиной лет, стройный, с курчавыми золотыми волосами и яркими зелеными глазами, он, по уверениям товарищей, производил неотразимое впечатление даже на кур, коз и коров, что уж там говорить о похожей на жердь служанке, мясов на которой было не больше, чем на топорище. Длинное, лошадиное лицо, тусклые волосы и бледная, с синеватым оттенком кожа постоянно недовольной и раздраженной девицы наводили на мысль о том, что ведет она нездоровый образ жизни и питается впроголодь, что ни коей мере не соответствовало истине. Просто, как говорят, корм шел не в коня. Все это, однако, не мешало Памеле поглядывать на школяров свысока и разговаривать с ними грубо, подражая в этом повадкам своего хозяина. Пожалуй, только Эвриху ни разу не сказала она дурного слова и только он, когда Хряк бывал чем-то занят и поручал девушке обслуживать посетителей, получал из ее рук не выщербленные кружки, шапки густой пены над краями которых поднимались подобно снежной вершине Небесной Горы.

Припоминая все это, юноша испытывал чувство неловкости, оттого что должен «подставить» явно неравнодушную к нему девицу под гнев Хряка, который со временем, конечно, разберется, что к чему. Отступать, однако, было поздно, и, проглотив остаток огурца, Эврих переступил порог кухни.

— Да поможет тебе, хозяюшка, бог острых соусов и наваристых супов! — весело обратился он к вздрогнувшей при его внезапном появлении Памеле. — Ты, как всегда, губишь свою молодость у чадящей печи!

— Чего это ты заявился, красавчик? — подозрительно поинтересовалась Памела, стряхивая над котлом поварешку и упирая руки в костистые бедра.

— Взглянуть на тебя да перемолвиться словечком-другим. Может, и кружку пива выпить, коли ты не поленишься налить да поднести.

— Вот еще выдумал, пива ему налить! Если жажда мучит — ступай в зал! Да у тебя, верно, денег нет? Так прямо и скажи, пожертвую медяк на бедность калеке безрукому, подачками живущему! — усмехнулась Памела, презрительно выпячивая нижнюю губу.

— Медяки-то есть, не такой уж я безрукий, как ты думаешь. — Эврих звякнул висящим у пояса потертым кошелем и, ловко выудив из него монетку, начал быстро-быстро крутить между пальцами. Трюку этому он выучился у забредшего в прошлом году в Фед пожилого жонглера.

— Ух ты! — Девица завороженно уставилась на монетку, которая мелькала между пальцами и, казалось, вот-вот должна была упасть, но удивительным образом не падала!

— Медяки есть, а поискать, так и серебряная денежка сыщется, вот только на Хряка смотреть не хочется — тошно. Ежели б это ты пиво разносила, целыми бы днями из «Борова» не вылезал. Так нальешь кружку? Хозяин твой в убытке не останется. — Эврих подкинул монетку с изображением колокола к потолку, поймал и кинул в весело зазвеневшую оловянную миску.

— Ну, раз тебе мнится, что в каморке для прислуги пиво вкуснее, чем в зале, отчего не налить. Хороший хозяин и дурного гостя ублажить сумеет. — Бросив взгляд на кипящую в котле похлебку, девица сделала Эвриху знак следовать за собой и провела его в ту самую комнатушку, где резала сыр, хлеб, сало и зелень для холодных закусок, подававшихся в «Борове» к пиву.

Памела взяла с полки кружку, наполнила ее из большого пузатого кувшина и подала юноше:

— Вот тебе твое пиво.

— А ты разве не выпьешь со мной? — Эвриху не хотелось прикасаться к Памеле, ибо ночью его ожидал более лакомый кусочек, но Сестию надо было дать время проникнуть в подвал и выбраться из него незамеченным, чтобы у Хряка не было повода обвинять во всем случившемся школяров.

— Раз уж ты так хочешь… — Памела улыбнулась бледной улыбкой, плеснула себе на донышко кружки, сделала глоток и протянула руку к тонким ломтикам копченого окорока. — Чем желаешь закусить?

— Если ты не возражаешь, твоими губами.

— Я воз… — начала было Памела, но губы юноши впились в ее рот. Он опустил недопитую кружку на стоящий позади девицы стол и обнял ее за бедра. Мгновение руки девушки упирались в грудь Эвриха; смущенная столь внезапным натиском, Памела, видимо, не знала, как ей быть: отпихнуть наглеца и надавать ему оплеух или, напротив, приласкать и получить то, о чем она давно уж тайно мечтала. Наконец последнее желание победило, и руки ее охватили голову юноши. Рот ее жадно раскрылся навстречу его языку, и Эврих с содроганием подумал, что на самом-то деле не такая уж она холоднокровная лягушка, какой прикидывается.

Оглаживая костистые бедра и тощие угловатые ягодицы Памелы, он прислушивался к шагам Сестия, но ученик лекаря, так же как и его старший брат, трудившийся у Дентата Панонира, умел двигаться совершенно бесшумно. «Хоть бы догадался предупредить, когда будет уходить», — подумал юноша, но тут Памела, губы которой он на мгновение освободил, сама что есть сил впилась в его рот. Она вцепилась в кудри Эвриха, и тот решил, что в счет грядущего скандала, который устроит ей Хряк, служанка должна получить хотя бы толику удовольствия. Его ладони скользнули по тому месту, где у женщин положено находиться грудям, и едва нащупали крохотные ягодки сосков. «Нет, так дело не пойдет!» — решил Эврих. Поглаживая плечи прерывисто задышавшей девицы, он спустил с них застиранную тонкую рубашку. Памела, имевшая все основания стесняться своей наготы, попыталась помешать ему, но тщетно. Губы юноши пробежали по тонкой шее, описали круг около соска и обняли его, заставляя расти, набухать, наливаться жизнью.

Девица задышала еще чаще, то судорожно оглаживая спину Эвриха, то вцепляясь в нее так, словно намеревалась вырвать кусок мяса. Румянец жаркими пятнами выступил у нее на щеках и плечах, ноздри взволнованно раздувались, из полуоткрытого рта вырывались полувздохи-полустоны. Закрыв глаза, Памела выпячивала свою плоскую грудь, не то подставляя ее губам юноши и прося не прекращать ласк, не то стараясь показать, что она у нее все же есть. Неумелость, стыдливая страстность и внезапная покорность обычно грубой Памелы не столько растрогали и возбудили, сколько удивили Эвриха. Вид ее обнаженного тела и безыскусные ласки не доставляли ему особого удовольствия, но негоже было оставлять распаленную девицу неудовлетворенной.

Его пальцы отыскали тесемки юбки и распустили кое-как затянутый узел. Памела охнула и прижала голову юноши к своим набрякшим потемневшим соскам, ладони его пробежали по внутренней стороне ее бедер, коснулись кустика редких волос на холме страсти, и тут же он ощутил, что девица, отбросив всякую стыдливость, стаскивает с него тунику. В следующее мгновение он почувствовал, как ее шершавые, мозолистые пальчики завладели его восставшей плотью. Содрогнувшись, Эврих подумал, что, право же, не собирался заходить так далеко, но раскаиваться было поздно. Смелостью Памела напоминала девиц из «Глубокого горла», а неумелостью — маменькиных дочек, не знающих ничего иного, кроме как помогать дома по хозяйству, и сочетание это показалось ему почему-то забавным. Он рывком вскинул прилипшую к нему, восторженно всхлипывающую девицу на прислоненный к стене стол, угнездил между кружек и подносов со всевозможной снедью и ринулся на приступ широко распахнувшихся навстречу ему врат.

Памела жалобно пискнула, из остекленевших глаз ее потекли слезы, а пальцы вцепились в плечи Эвриха с такой силой, что он испугался, как бы они не оставили на его теле ссадин и синяков. Этой ночью юноше предстояла одна приятнейшая встреча, и свидетельства его близости с Памелой были ему совершенно ни к чему. Однако не отрывать же девицу от себя силой! Быть может, если он расстарается, она сама отвалится от него, как насосавшаяся крови пиявка, подумал Эврих и расстарался так, что бледная кожа девушки залоснилась от обильно выступившего пота, а в расширившихся зрачках застыло такое безмерное счастье, удивление и восхищение, что юноша устыдился своих мыслей, особенно сравнения с пиявкой. И поторопился оправдаться перед собой тем, что ничего плохого в виду не имел: пиявки, если отбросить предрассудки, — благороднейшие создания: они не лишают своих жертв жизни, а берут от них лишь столько крови, чтобы насытиться, и ни каплей больше…

— Памела! Памела, дрянная девчонка, где ты?! Где тебя носит, мослатая кляча, когда люди умирают от жажды и голода? — донесся из зала яростный вопль Хряка.

— Не бойся, он не придет, — жарко выдохнула девушка в ухо Эвриха и повисла на нем, содрогаясь и всхлипывая, исступленно покрывая его плечи и грудь страстными поцелуями.

— Ты замечательная! Твое тело поистине восхитительно! Мне никогда не было так хорошо!.. — бормотал между тем юноша, гладя ее плечи и спину с выпирающими, словно обрубки крыльев, лопатками. Он врал без смущения, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести. Очнувшись от дурмана соития, она все поймет и не осудит его. Но если промолчит он, то кто и когда скажет ей эти слова? Да и скажет ли? Или вечно будут ее кликать только мослатой клячей, а то и похуже чего удумают? Так пусть же она получит от этой мимолетной случайной встречи с ним все возможное. И не важно, что сам он почти не испытывает удовольствия от близости с этой женщиной: некрасивой, неумной, неумелой и обладающей еще целой кучей других, более мелких недостатков. В конце концов, он сегодня ночью еще возьмет свое и пришел сюда не для того, чтобы наслаждаться прелестями любви. Кстати, если Сестий уже сделал свое дело, то чересчур долго задерживаться в объятиях Памелы все же не стоит — любовные игры на подпиленном суку могут ему дорого обойтись!..

— Хорошо, Хряк сюда не заявился. Я уж подумал, когда он орать начал, что вот-вот ввалится.

— Зачем ему? — хрипло промурлыкала Памела, неловко сползая со стола. — Если я не отзываюсь, значит, вышла во двор, и тогда ему проще самому в подвал за пивом спуститься, чем меня разыскивать. Да и миску похлебки из котла налить — тоже руки не отсохнут.

— Понятно, — пробормотал Эврих. Раз криков из подвала не доносилось, значит, Сестий успел удрать, и ему самое время откланяться. — Ты говорила что-то о похлебке. Это не она подгорает? — поинтересовался он с самым невинным видом.

— Типун тебе на язык! — Памела вмиг подхватилась, накинула одежду и выскочила из каморки. Юноша последовал за ней и, пока встревоженная повариха принюхивалась и соображала, что к чему, выскочил на улицу.

Из-за мощных тополей послышался призывный свист.

— Ты что, другого времени не нашел, чтобы с этой мослатой клячей любиться? — укоризненно обратился Армин к Эвриху, когда тот укрылся за стволами деревьев. — Сейчас потеха начнется, а ты!.. Пошли, посмотрим, что там, на улице, делается.

— А где Сестий?

— Да там же, со всеми, где ему еще быть! Он сказал, что снадобье свое прямо в кувшины высыпал, так что долго ждать не придется. А я, гляди, ловко трубу заткнул? Ни струйки дыма не просочится! Погоди, сей момент пивоглоты из дверей-то полезут, запомнит Хряк этот день, ох запомнит!

Приятели выбрались на улицу и увидели, что дверь таверны уже подперта двумя толстыми колами, а над входом, над вывеской с нарисованным кабаном, покачивается плоское, но весьма выразительное изображение детородного мужского органа со всеми причиндалами. Горожане, правда, давно уже переименовали таверну: звать Хряка Боровом все равно никто не станет, и, глядя на новую вывеску, Эврих не очень понимал, зачем было Гвену своим выпечным изделием оповещать всех и каждого, что боров и некоторые части тела, делавшие его некогда хряком, существуют по отдельности. Почему-то после объятий Памелы и вывеска, и все происходящее перед дверями «Борова» показалось ему нестерпимо детским и глупым. Он представил, как кашляющие и задыхающиеся от дыма люди начинают чувствовать острую резь в животах и, бросившись к дверям, обнаруживают их закрытыми, и не усмотрел в этом ничего забавного. Глупая, злая и в общем-то совсем не смешная шутка. Пострадает от нее в конечном счете не Хряк, а ни в чем не повинные посетители таверны, среди которых мог оказаться его собственный отец или старшие братья. Или отцы и братья его товарищей.

Вся эта затея, включая совершенно бессмысленную и едва ли просуществующую до утра вывеску, была, безусловно, глупой. Столь же глупой и никчемной, как и его с Памелой соитие, но исправить уже ничего невозможно. Разве ему удастся убедить парней хотя бы колья от дверей убрать? Да ни в жисть! И самого бы его тоже никто не убедил, если бы не… Если бы что?.. А, плевать! — одернул сам себя Эврих. Обвел взглядом напряженно следящих за дверями таверны Сестия, Армина, Блоссия, Гвена и остальных и, не сказав никому ни слова, торопливо зашагал прочь от «Борова», благословляя Всеблагого и Богов Небесной Горы за то, что приятели его забыли о черном ходе, через который Хряк, если мозги у него окончательно не заплыли жиром, выведет посетителей прямо к стоящему позади дома нужнику. И сделано это будет очень и очень своевременно. Последняя мысль слегка развеселила Эвриха, однако чуть позже он подумал о том, как отнеслась к его бегству Памела, и ему снова стало гаже гадостного. Но, опять же, исправить уже ничего нельзя. Ни деньгами, ни подарками ему не искупить свою вину. Впрочем, денег у него все равно нет и подарить нечего. Разве что цветов нарвать? Девчонки любят цветы. Вот только Памелу-то девчонкой никак не назовешь. Он вспомнил ее прикосновение к своей плоти и скрипнул зубами от внезапно нахлынувшего чувства нестерпимого стыда. Несчастная, изнывающая от желания быть любимой женщина, она, верно, догадывалась, что он зашел не просто так, и все же не оттолкнула его, не прогнала. А он? Какой же он мерзавец и дурак к тому же! Сбежал и даже слова доброго напоследок сказать не удосужился!

Эврих развернулся и зашагал к дому префекта. Жена Юния любила цветы, и огромные фиолетовые астры цвели в ее саду даже зимой. Он нарвет большой букет; клумба, где растут астры, всегда поражала его своими размерами; заметного ущерба она не потерпит. А Памела… Даже если она бросит цветы свиньям, он должен их ей принести. Хотя бы для того, чтобы облегчить собственную совесть. И еще он нарвет букет для… ночного визита, который отложить ну никак невозможно. Зато уж с завтрашнего утра его ни на какие «подвиги» никаким калачом не заманишь!

Эврих почесал в затылке, припоминая, что, кажется, похожий зарок уже когда-то себе давал. Ну да мало ли что было, теперь-то уж он наверняка образумится!

3

Обед превзошел все ожидания — Верцел Таний Рез был искренне обрадован появлением в его доме Хриса и сделал все возможное, чтобы должным образом почтить дорогого гостя. Пожилой торговец глубоко уважал Хриса Сертория Панонира как удачливого купца и отважного путешественника, высоко ценил его безупречную честность, широту души и верность данному слову. Все эти черты характера в большей или меньшей степени были свойственны едва ли не всем аррантским купцам, для которых торговля была не просто средством прокормиться, но и образом жизни, и ее целью. Сознательно или бессознательно, они сторонились тех, для кого нажива была превыше всего — в многотрудных и рискованных путешествиях алчный спутник легко превращался из ненадежного товарища в лютого врага. Верность слову для потомственного торговца была качеством естественным и жизненно необходимым, и в этом отношении Хрис тоже не особенно отличался от своих собратьев по ремеслу. Удивительным было другое — ему была совершенно чужда скрытность, за кружкой вина он не раз раскрывал Верцелу секреты, которые могли принести баснословные деньги, и не требовал ничего взамен. Так, походя, он продиктовал состав, излечивающий язвенную болезнь, рассказал о хинном дереве, кора которого соответствующим образом обработанная, излечивает малярию. Да мало ли еще всякого открыл он с таким простодушным видом, что Верцелу оставалось лишь глаза от изумления выкатывать.

Откровенность Хриса настораживала и поначалу даже пугала искушенного и опытного купца, который за полвека успел привыкнуть к тому, что никто и никогда даром не открывает тайн, продав которые можно сколотить изрядное состояние. Тайны — это тоже товар, причем не из худших. Приписать столь странное поведение глупости или юношеской доверчивости Хриса, с которым Верцел познакомился лет пять назад, тоже было никоим образом нельзя. Глупый купец — это и не купец вовсе, да и тридцать лет — возраст достаточный, чтобы изжить в себе детскую порывистость и непосредственность, столь неуместные в делах. Разъяснилось же все самым неожиданным образом, когда Хрис, прозванный Странником, в очередной раз появившись в Аланиоле, на вопрос, откуда прибыл, ответствовал, что давеча спустился из Верхней Аррантиады.

О существовании Верхнего мира и ведущих в него Врат в Аланиоле ходили самые противоречивые и порой ни с чем не сообразные слухи, и все же Верцел поверил Хрису сразу и безоговорочно. Поверил еще до того, как тот вошел со своими спутниками в святилище Богов Небесной Горы и не вышел из него. Поверил, ибо в Страннике и впрямь чувствовалась какая-то потусторонность — то, что удивительнейшим образом чувствовали дети, животные и женщины. Если бы Верцела попросили дать этому название, он не смог бы сказать ничего определенного. Аура добра и света — понятие более чем расплывчатое и как-то не вполне уместное, когда речь заходит о рослом бородатом мужчине с обветренным, прокаленным солнцем лицом. О человеке, способном тащить на плечах осла с поклажей и мастерски владевшем мечом, в чем Верцел мог убедиться собственными глазами.

И все же некая аура безусловно была. И заявление Хриса о том, что дом его, в котором он родился и куда время от времени возвращается, находится в Верхней Аррантиаде, многое объясняло. «Если я буду скрывать знания, которые могут спасти чью-то жизнь, то однажды найду Дверь в свой мир навеки для меня закрытой», — сказал как-то Хрис, и тогда-то Верцел понял, что «аура добра и света», окружавшая Странника, это не только свойство его характера, но и, образно говоря, «белые одежды души», которые тот не хочет и не смеет замарать. Главным для Верцела оказалось именно то, что «не смеет». Ежели сегодня хочет — завтра может перехотеть, желания наши — штука преходящая и ненадежная. Но если человек, дабы иметь возможность вернуться в свой дом, на свою родину, обязан вести себя достойно, — это совсем другое. Ему не колеблясь можно доверить богатство, честь и жизнь. И Верцел доверял Хрису больше, чем кому-либо. Более того, он любил его как сына, которым, увы, Морской Хозяин не наградил старого купца. И потому двери его городского дома и загородной виллы всегда были настежь распахнуты для Странника, а слуги и рабы оповещены, что, когда бы тот ни появился, принимать его и ухаживать за ним должно как за самим хозяином. Потому-то и обед, данный Верцелом по случаю возвращения Хриса из Мономатаны, был разорительно роскошен, и потому-то хозяин дома был несказанно удивлен, когда высокочтимый гость сообщил, что желает поговорить с ним в каком-нибудь укромном местечке и заранее просит пообещать, что содержание их беседы останется тайной для всех без исключения, включая домочадцев Верцела.

Отобедав, встревоженный и заинтригованный купец проводил гостя в свой рабочий кабинет, предупредив слуг, чтобы им ни в коем случае не мешали, и, наполнив кубки рубиновым саккаремским вином, приготовился услышать что-то из ряда вон выходящее. Как учтивый хозяин, он, впрочем, для начала рассказал Хрису кое-какие местные новости, позволив гостю самому выбрать момент для перехода к волнующей его теме. Момент этот наступил после того, как Верцел сообщил о поползших по городу слухах, что Кешо — повелитель государства Мавуно, занимающего срединную часть Мономатанского континента, — закрыл свои порты для заморских кораблей.

— К сожалению, дорогой друг, слухи эти полностью соответствуют действительности, — подтвердил Хрис, выбивая сильными пальцами барабанную дробь на инкрустированной драгоценными породами дерева столешнице. — Об этом-то я и хотел с тобой поговорить. Корабль, на котором я приплыл в Аланиол, был последним, вышедшим из Мванааке — столицы Мавуно. Теперь товары из этой страны сильно поднимутся в цене — чернокожие купцы будут просить за них втридорога, и, боюсь, это испортит жизнь многим торговцам в твоем родном городе да и во всей Аррантиаде.

— Ну, Мавуно — это ведь только часть Мономатаны. Мы, собственно, и раньше значительную часть товаров привозили из Афираэну и Кидоты, так что, сдается мне, Кешо поступил неосмотрительно и, приказав закрыть порты для заморских кораблей, принес собственным купцам больше вреда, чем кому бы то ни было.

— Вероятно, ты прав, и он еще пожалеет о содеянном. Но мне-то от этого не легче. Кое-какие растения, жир нарлы, экскременты рахисиамбы и другие ингредиенты, необходимые моему отцу для составления лекарственных снадобий, я приобретал именно в Мавуно. Это все редкий товар, доставать который хлопотно, и тамошним купцам едва ли придет в голову везти его сюда. Слишком мал спрос, — пояснил Хрис, оставив столешницу в покое и сцепив пальцы на колене. — Конечно, некоторые растения я смогу достать в Афираэну, но надо будет заводить там новые знакомства, искать нужных людей… А кое что мне не удастся приобрести ни там, ни в Кидоте, ни в Висивабави.

Верцел кивнул. Он, случалось, приторговывал лекарствами, амулетами от сглаза и порчи, драгоценными камнями и ювелирными украшениями, но все это было побочным товаром. А мономатанские ковры, тончайшую, полупрозрачную бумагу, делавшуюся из тамошнего тростника и значительно превосходящую саккаремскую, различного рода древесину, включая драгоценный маронг, можно было купить в Афираэну по такой же примерно цене, что и в Мавуно. Однако налаживать связи в незнакомой стране действительно трудно. На это уходит много времени, сил и денег.

— Погоди-ка, но ведь у вас-то, в Верхнем мире, все, наверно, по-другому, и Кешо…

— Вот именно — по-другому. Я говорил тебе об этом не раз и могу напомнить, что наш мир во многом отличается от этого. Континенты у нас имеют несколько иные очертания, и, если уж на то пошло, западной и срединной части Мономатаны в нашем мире вообще не существует. Их просто нет, и, разумеется, из-за этого климат нашей и вашей Мономатаны совершенно непохожи.

— Да, ты действительно говорил об этом, — припомнил Верцел. — И даже привозил семена растений, которые неизвестны в нашем мире.

— Вот видишь. Теперь тебе понятно, почему я пасусь здесь. Но я вовсе не собираюсь жаловаться на то, как уел меня своим дурацким приказом его чернозадое величество Кешо. Напротив, я намереваюсь пригласить тебя принять участие в довольно прибыльном деле. — Хрис понизил голос. — Ты слышал о цветке, который мономатанцы называют хуб-кубава, что означает Глаз Дракона?

— Ха! Кто же о нем не слышал! Ведь это из него делают лечебное средство, положившее конец мору, поразившему Саккарем около двух лет назад. Эта отвратительная болезнь унесла немало жизней и в Аррантиаде и, говорят, проникла даже в Озерный край и на Западные острова.

— Верно, это знают все. Значительно меньшему числу людей известно, что из Глаза Дракона можно приготовить еще несколько десятков лекарств. Листья, корни и цветы этого растения обладают удивительными свойствами. Увы, из него же варят ужасный яд и изготовляют серый порошок, принимая который люди испытывают ни с чем не сравнимое блаженство, а потом сходят с ума. Об этом ты слышал?

— М-м-м… — Верцел задумчиво пожевал губами, и на его крупном, испещренном морщинами лице появилось задумчивое выражение. — Мне доводилось слышать об этом, но я не знал, что его получают из Глаза Дракона.

— Ничего удивительного. Способ приготовления этой отравы держится в тайне, хотя проникнуть в нее, прямо скажем, не так уж сложно. Несравнимо труднее достать сам Глаз Дракона. До недавнего времени считалось, что растение это встречается только в Мавуно, и тамошние купцы драли за него такие деньги… Причем семена, которые тоже используются в лекарственных целях, они предварительно обрабатывали некими составами или дробили, чтобы их нельзя было прорастить. Догадываешься, к чему я клоню?

— Догадываюсь, — медленно промолвил пожилой купец. — Тебе стало известно место, где произрастает Глаз Дракона, и ты хочешь отправиться туда. Но поскольку путь предстоит неблизкий и потребует солидных расходов…

— Точно! Я знал, что тебе не придется ничего объяснять. Торговцы из Мавуно конечно же будут по прежнему привозить Глаз Дракона, уж что-что, а его-то они своим вниманием не обойдут. И потребуют цену ему немалую. Но ты ведь понимаешь, лекарство — не драгоценный камень, который можно один раз купить и потом любоваться им всю жизнь. Кроме того, лекарства нужны не только тем, кто способен расплатиться золотом или упомянутыми драгоценными камешками… Я намерен добыть семена Глаза Дракона. Полагаю, здесь, в Аланиоле, найдется кто-нибудь, способный их прорастить. Во всяком случае, в Верхнем мире людей, сумеющих сделать это, долго искать не придется.

— Но яд… Серый порошок… Не боишься ли ты, что, привезя семена этого растения… — Верцел охватил рукой мясистый подбородок и замолк.

— У тебя на стене висят скрещенные мечи. Разве тебе приходила когда-либо мысль снять один из них и отрубить им голову сначала жене, а потом дочери? — Заметив, как дернулось лицо купца, Хрис поспешил сменить тему: — К слову сказать, малышка Вивилана так быстро убежала из-за стола, что я ее и рассмотреть-то как следует не успел. Мне показалось, она сильно подросла, и недалек тот день, когда у тебя появятся внуки.

— Если будет угодно Морскому Хозяину, появятся и внуки. Она стала совсем невестой. Жаль, жена не дожила, то-то порадовалась бы, глядя на дочь, — пробормотал Верцел. — Значит, ты говоришь — меч. Сравнение уместное. И люди, способные прорастить семена, если надо будет, сыщутся. Погоди-ка, — внезапная мысль заставила пожилого купца вперить в гостя недоверчивый взгляд, — почему ты предложил это мне? Неужели только из-за денег, которые понадобятся на путешествие?..

— Ты мудрый человек, и я не собираюсь тебе льстить. Многое из того, что я говорил тебе, другие не узнали бы от меня и под пыткой. Ведь не о деньгах же, которые способен выручить за Глаз Дракона, ты подумал прежде всего? Нет! Ты подумал о том, как бы вместо лекарства не занести на свою родину страшную отраву, отвратительный, губящий души и тела бич. Значит, я не ошибся. Ты именно тот, кто мне нужен, кто сумеет использовать меч для защиты, но не обернет против ближнего своего, какие бы выгоды это ему ни сулило, — удовлетворенно заключил Хрис, извлекая из висящего на поясе пенала листок тонкой мономатанской бумаги. — Взгляни, вот карта, на которой показано место, где, кроме Мавуно, растет Глаз Дракона. Аскул — не близкий свет, но этот город построен аррантами, и Кешо не может запретить нашим кораблям бросать якорь в его порту.

— Ха! Это потребует немалой суммы, но, думаю, расходы окупятся. Не сразу, быть может, однако деньги приходят и уходят, а жизнь коротка, и надо спешить делать добро своим ближним, пока Морской Хозяин не затрубил в раковину!

— Истинно так, — подтвердил Хрис, раскладывая карту на столешнице.

— «Истинно так»! — чуть слышно передразнил его Фрок, слуга Верцела, прижимаясь к щели между дверями. — Жирным и богатым легко творить добро. Много спросится с тех, кому многое дано. А с тех, у кого ничего нет, какой спрос? Быть может, со временем я тоже подумаю о своей совести, а пока… Пока надо сделать так, чтобы хоть в будущем у меня появилась возможность думать о ней в собственной лачуге…

Даже говоря сам с собой, Фрок лукавил — лачуга, а точнее, маленький хорошенький домик у него был. И он вполне мог рассчитывать, что за сведения о месте, где растет Глаз Дракона, ему удастся выторговать у Мурия Главира Юга что-нибудь посолиднее жалкой лачуги.

— «Истинно так», — повторила Вивилана слова Хриса, не сводя со Странника зачарованного взгляда. Она знала, что подглядывать и подслушивать нехорошо, но ей так хотелось посмотреть на долгожданного гостя! Он ничуть не изменился с тех пор, как она видела его в последний раз. О, как она мечтала вновь поговорить с ним, но он, кажется, продолжает относиться к ней как к несмышленой девчонке. Да и кто она еще, если решилась, чтобы только видеть и слышать его, залезть и спрятаться в отцовском шкафу? О Морской Хозяин, да что же это с ней происходит?! Так бы смотрела на него и смотрела! На Хриса… Хрис. Какое красивое имя!

4

Полная луна сияла над городом подобно гигантскому, окованному серебром щиту, когда Эврих подошел к роскошному двухэтажному дому Палия Авгириона Драга — торговца вином, мукой и прочими разностями. В руке юноша держал большой букет фиолетовых астр, цветом и бархатистостью напоминающих усыпанный бесчисленными звездами небосвод. Букет, предназначенный Эларе, младшей дочери Палия, размерами уступал тому, который он оставил на крылечке «Борова», где его должна была найти вышедшая на стук Эвриха Памела. Был он, однако, тоже весьма недурен, и то, что цветы сорваны в тщательно охраняемом саду префекта, должно было в глазах Элары по крайней мере вдвое увеличить ценность подношения. Зимы в северной части Аррантиады не слишком холодные, но цветы в это время года продолжают здесь цвести далеко не в каждом саду, и потому зимний букет не чета тем, которые дарят друг другу юноши и девушки в Праздник Урожая.

Во время этого праздника Эврих и заприметил Элару — нескладная прежде девчонка, казавшаяся сорняком в окружении своих трех старших, прекрасных, как розы, словно налитых соком жизни, сестер, за одно лето похорошела, оформилась и стала так постреливать черными сияющими глазками, что парни вокруг нее вились, как пчелы над цветущей липой. Она же с очаровательной улыбкой принимала их ухаживания, причем, не отдавая кому-либо предпочтения, делала это так ловко, что каждому казалось, будто девчонка улыбается именно ему.

Праздник Урожая длится несколько дней, и молодые люди по издавна укоренившейся традиции пользуются на нем такой свободой, что родившихся в начале лета младенцев принято было называть «Праздничными» детьми или «Детьми Урожая». Дети Урожая угодны Отцу Созидателю и, если истинные папаши не желают их признавать, считаются посланными Богом, так же, впрочем, как и все другие младенцы, отцовство которых не установлено. Таких, правда, находилось не много — от детей в Верхней Аррантиаде не принято было отказываться, на такое способны только слабоумные и чудаки из заморских стран либо выходцы из Нижнего мира. Кто в здравом уме, найдя на дороге самоцвет, не поднимет его и не назовет своей собственностью?

О том, что в результате осеннего веселья в летнюю пору могут появиться дети, на Празднике Урожая, по понятным причинам, не слишком задумывались. Пляски с утра до ночи и с ночи до утра, благодарственные молебны за ниспосланный урожай, свадьбы, всевозможные состязания, представления, даваемые местными и заезжими певцами, жонглерами, фокусниками и акробатами, льющееся рекой пиво и вино — все настраивало на то, чтобы повеселиться от души и о будущем не думать. И Эврих, как и большинство его сверстников, не думал. И вручив — так же как и многие другие юноши — букет солнцевиков Эларе, приглашая ее на танец, совершенно не предполагал, что девчонка положит на него глаз. Более того, он и сам не слишком-то стремился ей понравиться: длительные ухаживания были ему нестерпимо скучны, приехавшие на праздник из окрестных сел вместе со своими отцами и матерями девчонки, так же как и местные девушки, весьма благосклонно поглядывали на бойкого и пригожего золотоволосого юношу. Толкаться же в толпе поклонников Элары, не забывавших, что она не просто хорошенькая девчонка, но и младшая дочь, любимица одного из самых богатых людей города, представлялось ему занятием в высшей степени неблагодарным.

Отметив, что пляшет Элара с огоньком, и угостив крепенькую фигуристую девчонку стаканом вина, Эврих поболтал с ней о каких-то пустяках и думать забыл о дочери Палия. Но она-то о нем, похоже, помнила и в сумерках пригласила на «девичий» танец, что, конечно, было сразу замечено приятелями юноши, облюбовавшими, как обычно, площадь перед префекторатом — самое оживленное место в городе во время Праздника Урожая.

Во время медленного «девичьего» танца на дочку Палия глядели во все глаза, и, сознавая это, она, в отличие от других девиц, не сделала ни одного нескромного движения. Со стороны все выглядело чинно и благопристойно, но переплетенные с Эвриховыми пальцы девушки сжимались так выразительно, а в глазах сиял столь откровенный вызов и приглашение познакомиться поближе, что юноша счел своим долгом приударить за милашкой, которая и в самом деле при желании могла влюбить в себя кого угодно. Румяная, с алыми, капризно изогнутыми пухлыми губами, волосами цвета мореного дуба и кругленьким сдобным подбородком, она была то мечтательной и задумчивой, то беспечной и легкомысленно-смешливой, и настроение ее менялось с такой быстротой и легкостью, что другие девицы казались рядом с ней деревянными куклами.

В последний день праздника Эврих не отходил от Элары ни на шаг, то и дело ловя на себе завистливые взгляды менее удачливых поклонников девушки. Сама же она веселилась, смеялась и щебетала, как птичка, и, подобно птичке же, не давалась в руки птицелова, даря лишь редкие прикосновения, заставлявшие Эвриха вздрагивать и скрипеть зубами.

После Праздника Урожая жизнь в городке вошла в прежнее русло и Эвриху удавалось видеться с Эларой нечасто. Порой они виделись в храме, на базаре, в лавках, но встречи эти были столь мимолетны, что юноша все реже и реже вспоминал о младшей дочери Палия, и когда тот прислал Нетору Иллирию Веру традиционное приглашение на празднество, посвященное дню его рождения, юноша поначалу даже отказался сопровождать отца. Однако торжественный обед, который должны были украсить выступления жонглеров и певцов, обещал внести в монотонную жизнь подмастерья резчика по дереву приятное разнообразие, и, поразмыслив, он все же отправился на него вместе со всей семьей — отцом, матерью, старшими братьями и сестрой — и должен был признать, что пошел не зря. Уже в середине многолюдного застолья, на котором присутствовал цвет Феда, Элара сделала ему знак следовать за собой и незаметно покинула пиршественный зал. Упрекнув Эвриха в том, что тот совсем забыл о ней, она расспросила юношу о его жизни и попутно рассказала кое-что о своей, предложив до начала выступления артистов побродить по дому ее отца, славящемуся своим убранством, коллекцией скульптур, шпалерами и великолепной мебелью. Последняя, по мысли Элары, должна была особенно заинтересовать Эвриха, но легкомысленного школяра несравнимо больше привлекала сама девушка, что он и не преминул ей сказать, едва только они оказались в уединенной части дома. Девчонку это, как и следовало ожидать, нисколько не огорчило и не удивило, и, сообщив юноше, что резная мебель — предлог для того, чтобы остаться наедине, ничем не худший, чем любой другой, она подставила ему губы и впервые за время знакомства не стала избегать объятий.

Элара была вовсе не такой недотрогой, какой казалась на людях, и, хотя дальше поцелуев и целомудренных объятий дело не пошло, Эврих потом не одну ночь ворочался с боку на бок, не в силах уснуть, вновь и вновь вспоминая длинные сильные ноги, высокую шею и крепкие, как яблоки, груди младшей дочери Палия…

Расставшись, они договорились обмениваться записками, пряча их в каменной садовой беседке. Благодаря этому, им удавалось время от времени встречаться, и Эврих чувствовал, что с каждым разом все сильнее влюбляется в своевольную девчонку, которая, казалось, получала удовольствие, всячески поддразнивая и распаляя его. В конце концов юноша, лелея несуществующую обиду, решил более не писать записок и в сад, разбитый у дома Палия, не ходить. Если уж Эларе так хочется дразнить кого-то своими прелестями и выслушивать пламенные признания, оставаясь при этом недоступной, как луна, на которую можно только смотреть, то ей стоит подыскать кого-то более подходящего, более терпеливого. Будучи избалован женским вниманием, юноша не слишком страдал от принятого решения и был несказанно удивлен, когда вчера средь бела дня в столярную мастерскую Хазарана Реция Биона, где он постигал искусство резьбы по дереву, грунтовки и позолоты, заявилась сама Элара в сопровождении слуги, принесшего нуждавшееся в починке исключительно добротно сработанное кресло. Желание осмотреть мастерскую Хазарана было, разумеется, всего лишь предлогом — девушка во что бы то ни стало хотела поговорить с Эврихом, но из-за присутствия еще трех подмастерий единственное, что ей удалось, — это сунуть в руки юноши приготовленную на этот случай записку, которая, на его взгляд, стоила самой долгой беседы. В записке сообщалось, что Элара будет ждать его этой ночью в своей спальне.

В глубине души Эврих подозревал, что эта очередная шутка взбалмошной девчонки, но при виде свисающей из окна второго этажа веревки последние сомнения его рассеялись. В голове юноши мелькнула мысль, что со стороны Элары было крайне неосмотрительно спускать веревку до его появления в саду: если бы кто-нибудь из домочадцев Палия увидел ее, то пятнадцатилетней девчонке было бы трудно подыскать происходящему правдоподобное и невинное объяснение. Веревка эта почему-то вызвала у него чувство необъяснимой тревоги, которая тем не менее не могла остановить юношу. При мысли об ожидающей его Эларе мьшщы школяра налились силой, и он, зажав букет астр в зубах, мгновенно взлетел по толстой веревке и юркнул в распахнутое окно.

Ни свечи, ни светильника Элара не зажгла, движимая, как подумалось юноше, не только предусмотрительностью, но и смущением. В серебристом свете луны он не сразу разглядел спрятавшуюся под грудой одеял девушку, которая, как ему показалось, не столько ждала, сколько страшилась его прихода. Чтобы дать ей возможность прийти в чувство, он прежде всего деловито смотал веревку, затворил окно, положив букет на стоящий в изголовье кровати столик, а потом, опустившись на колени перед лежащей Эларой, попытался отыскать губами губы девушки. Сначала это ему не удалось; пряча губы, она подставляла под его поцелуи лоб и глаза, но юноша не торопился — впереди была длинная ночь наслаждений, а поспешность в делах любви, как ему было известно по собственному опыту, неуместна точно так же, как и при резьбе по дереву.

Вдыхая чистый, призывный аромат девичьего тела, не заглушаемый никакими благовониями и притираниями, Эврих бесконечно долго целовал лоб Элары, прямой маленький нос и круглый нежный подбородок. Он ласково сжимал губами ее пылающие щеки, трогал мочки ушей, чувствуя, как прекрасная его возлюбленная начинает оживать. Как потихоньку отползает к ее ногам гора одеял, предоставляя возможность губам и языку его все больше свободы и простора. Юноша не спешил, ему и так было несказанно хорошо, и к тому же он знал, что, когда Элара войдет во вкус любовной игры, она сама, подобно любопытной улитке, вылезет из своего домика, чтобы получить от любимого все те ласки, которых достойно ее божественное тело. И девушка, словно услышав его мысли, внезапно тихо и мелодично рассмеялась, губы ее потянулись к губам любовника, а гибкие руки, высвободившись из плена одеял, обвились вокруг его шеи.

Опьяненный ароматом чистого, сильного тела девушки, вкусом ее сочных, медовых губ, нежной упругой кожей, Эврих в перерывах между поцелуями бормотал признания и клятвы, показавшиеся бы, вероятно, и ему самому, и Эларе смешными и нелепыми в любое другое время. Но сейчас пылкие слова эти были уместны и даже необходимы, о чем свидетельствовали все дальше и дальше сбивавшиеся к изножью кровати одеяла, обнажившие покатые белоснежные плечи девушки и тугие яблоки ослепительных грудей, на которых заманчиво темнели спелые вишни сосков. Подобно тому как истомленный жаждой путник припадает к звенящим струям прохладного родника, прильнул к ним Эврих, и тело девушки ответило на его горячие поцелуи благодарным трепетом. Ее пальцы погрузились в золотую шапку его волос, взволнованное дыхание сменил невнятный любовный лепет, срывавшийся с губ Элары, и любовники не заметили, как сами собой спали ненужные уже покровы. Ворох одеял сполз на ковер, и светящееся в лунном свете, подобно лучшим сортам мрамора, точеное тело девушки изогнулось, не то взывая о пощаде, не то требуя, чтобы губы Эвриха продолжили свое паломничество по Стране Любви. И они пустились в странствие по долине Шелковистого Живота, остановились на привал в гроте Пупка, затем, достигнув предгорий Божественных Ног, исследовали их возвышенности, впадины и ложбины. Едва не заблудившись в Сказочной Роще, припали к Источнику Наслаждений, и Страна Любви встречала их появление сладострастным содроганием…

Дурман любовного забытья начал рассеиваться, лишь когда Эврих ощутил, что впившиеся в его плечи ногти девушки готовы порвать кожу, и услышал ее прерывистый шепот:

— Ну хватит, довольно! Я больше не могу! Возьми меня немедленно, не тяни, я же не каменная!

Искусанные губы ее дрожали, глаза щурились, как от нестерпимого света, грудь бурно вздымалась и опадала, словно девушке пришлось совершить пробежку, от которой зависела ее жизнь. Согнутые в коленях ноги были широко расставлены — вся поза выражала неистовое желание; девичьи страхи были забыты, и Эвриху невольно вспомнились слышанные как-то в «Глубоком горле» стихи, в которых мужчина сравнивался с несущей дождь тучей, а женщина — с изнывающей от засухи землей.

— Ну же! — прохрипела девушка, извиваясь под его умелыми руками, то разводя, то судорожно стискивая ноги. — Ну прошу тебя, не медли!

И Эврих не стал медлить. Прочитав короткую молитву Всеблагому Отцу Созидателю, чтобы тот избавил лежащую в его объятиях девушку от боли и даровал ей жизнь, полную любви, он совершил то, чего оба они так страстно желали. И крик боли сменился любовными признаниями, а кровь, испачкавшая простыни… Что ж, кровь, пролитая в любовной битве, угодна всем без исключения Богам. Ибо свято в их глазах все, что сделано любящими, и проклято сотворенное ненавидящими…

— Ты любишь меня? — спросила несколько позже Элара, обвившись вокруг Эвриха подобно виноградной лозе. — Скажи как? Горячо, страстно, безумно?

— Люблю, — ответил тот и покорно начал перечислять, как он ее любит. Слова ничего не стоили и не значили, но почему-то всем женщинам, какие у него были, хотелось слышать, как их любят. Среди них встречались умные и глупые, наивные невинные девчонки и многоопытные матроны, и всем им совершенно необходимо было услышать из уст любовника избитые, затасканные от частого употребления слова. Понять их Эврих не мог, но, чтобы не разочаровывать, никогда не скупился на самые лестные отзывы и неправдоподобные похвалы — почему бы не дать любимым то, что они так желают получить и что, быть может, единственное и останется в их памяти, когда придет рассвет? Ведь память тела так коротка…

— Я тоже тебя люблю и была бы счастлива выйти за тебя замуж. Почему ты не сделаешь мне предложения, если любишь так, как говоришь? — спросила девушка, по-кошачьи гибко поднимаясь с кровати и наполняя высокий кубок из изящного узкогорлого кувшина. Эврих улыбнулся, наслаждаясь видом обнаженного тела своей грациозной возлюбленной.

— К чему спешить? Мы так молоды, что свадьба вполне может подождать, — ответил он, не особенно задумываясь, — так, как привык отвечать в сходных ситуациях.

— Но для чего ждать? Зачем залезать по веревке туда, куда ты можешь входить как хозяин? — Девушка отпила из кубка и протянула его Эвриху. Тот сделал солидный глоток в меру разведенного водой вина и рассмеялся:

— Запретный плод сладок, и, говорят, один сорванный украдкой поцелуй стоит дюжины подаренных при свидетелях. К тому же я пока что всего лишь подмастерье и едва ли смогу зарабатывать столько, чтобы семья моя могла жить безбедно. — Говоря так, юноша намеренно умалял свои возможности, он слыл искусным резчиком и, если бы захотел, зарабатывать мог бы весьма прилично.

— Брось, денег у моего отца довольно, чтобы я могла о них не думать. После свадеб моих сестер дела его не стали идти хуже, и если хочешь открыть собственную мастерскую и даже нанять работников… — Элара взяла со столика полированный серебряный поднос и погляделась в него, как в зеркало. — У тебя будет красивая, богатая жена, и если ты любишь меня, то я не понимаю твоих колебаний.

— Чего же тут не понимать? Я, честно говоря, даже и не примерял еще к себе роль мужа. Хотя звучит, конечно, заманчиво… — Последние слова были совершенно бесстыдной, бессовестной ложью, поскольку при мысли о том, что каждое утро он, проснувшись, будет видеть на соседней подушке одно и то же, пусть даже самое прекрасное лицо, Эвриха охватывал прямо-таки панический ужас. Почувствовав в словах юноши фальшь, Элара стремительно повернулась к нему, поднос вырвался из ее рук и, ударившись о ножку кровати, громко задребезжал. Любовники вздрогнули, и фраза, готовая сорваться с языка девушки, так и не была произнесена.

— Иди ко мне, мой солнечный лучик, — позвал Эврих, воспользовавшись заминкой. Опустился на колени и прижался лицом к бедру девушки. — О, какая нежная у тебя кожа! Совсем как у младенца! А тело… Я и не думал, что такое совершенство возможно! Если я был скульптором…

— Ну довольно, довольно! — рассмеялась в свою очередь Элара и, выскользнув их рук юноши, бросилась на кровать. — Накинь на меня одеяла, к утру становится прохладно.

— Зачем тебе одеяла? Я согрею тебя лучше любой печки… — начал было Эврих и осекся. Дверь в комнату распахнулась, и на пороге ее со свечой в руке возник Палий.

— А… ба… — Юноша взглянул на Элару, успевшую уже натянуть на себя одно из валявшихся на полу одеял. — Ты знала?..

— Рад приветствовать тебя в своем доме, Эврих Иллирий Вер, сын достойнейшего Нетора Иллирия Вера! — произнес Палий заранее приготовленную, по-видимому, фразу. — Приятно убедиться, что у младшего сына моего старинного друга отменный вкус.

— П-приветствую тебя, почтенный П-Палий, — пробормотал юноша, кое-как влезая в тунику. — Ты п-поздно ложишься или, лучше сказать, рано встаешь.

— Бессонница для стариков обычное дело. А встаем мы, и верно, чуть свет — ранней птичке, знаешь ли, легче прокормиться. Правильно я говорю? — Палий обернулся — и в комнату величественно вплыла дородная Этурия, а из-за плеча ее выглянул тощий и высокий Верулай — старый слуга дома Драгов. На лице супруги Палия застыло выражение оскорбленной добродетели, глазки слуги мгновенно обшарили комнату и застыли на ворохе окровавленных простыней. На губах его появилась удовлетворенная улыбка, и он скрылся за спиной Этурии. «Так, — понял Эврих, — трех свидетелей достаточно, чтобы в силу вступил Закон Первой Крови, и они у Палия есть».

— Хорошо повеселились? — спросил хозяин дома дружелюбно и, не дожидаясь ответа, прибавил, доверительно улыбаясь: — После бурно проведенной ночи надобно как следует закусить. Не спуститься ли нам в зал? Побеседуем, как будущим родственникам положено, в непринужденной обстановке, а Верулай нам подаст что-нибудь для поддержания сил.

Этурия громко и грозно фыркнула. Ясно было, что ее бы воля, она бы с похитителем девичьей чести не так разговаривала. Но, надо отдать ей должное, уважаемая матрона умела точно исполнять приказания мужа, даже отданные в форме ласковых просьб, и потому, испепеляя юношу гневными взорами, рот держала на замке.

— Пожалуй, глоток чего-нибудь мне и в самом деле не повредит, — пробормотал Эврих и покосился на Элару. Девушка улыбнулась ему самой обворожительной улыбкой, и он понял, что пропал окончательно и бесповоротно, — она любит его и сделает все возможное, чтобы женить на себе.

— Вот и славно. Мы тогда пойдем, а ты, дочка, спустишься попозже, когда приведешь себя в надлежащий вид, — промолвил Палий и первым вышел в коридор.

Эврих окинул комнату унылым взглядом ведомого на заклание бычка. На глаза ему попался букет астр, на который Элара так ни разу и не посмотрела, и он невесело усмехнулся: всякое у него с девицами бывало, но чтобы так попасться… И ведь мелькнула, мелькнула же у него мысль о чем-то подобном при виде привольно свисавшей из окна веревки! Ну кто бы мог подумать, что он является столь желанным женихом и зятем? Да чьим зятем — самого Палия — разрази его Боги Небесной Горы!

* * *

Закончив работу в мастерской Хазарана Реция Биона, Эврих, вместо того чтобы идти в храм Всеблагого Отца Созидателя, направился домой. Единственным желанием его было немедленно завалиться спать, но осуществить это благое намерение ему не удалось, потому что по лицам домашних он сразу же понял: им уже все известно и серьезного разговора не избежать.

— Ай-ай-ай! — многозначительно произнесла встретившая его в обширной прихожей матушка и, укоризненно качая головой, повлекла на кухню. — Когда ты только образумишься? Неужели нельзя было утром зайти домой, поесть по-людски и хоть немного вздремнуть, прежде чем отправляться к Хазарану? Отрежешь себе когда-нибудь с голодухи и недосыпа руку или ногу, кому тогда увечный нужен будешь? И не говори мне, что у Палия тебя накормили, знаю я, как Этурия кормит: разносолов много, а есть-то и нечего!

Флориана загремела мисками, и, пока юноша собирался с мыслями, в кухню ввалились отец Эвриха и средний брат — Фруги, закрывший скобяную лавку так рано исключительно для того, чтобы не пропустить участия в предстоящей беседе, которую, по его мнению, в семействе Веров будут вспоминать еще многие-многие годы спустя. К беседе этой Эврих был решительно не готов, но улизнуть из дома и тем самым избежать ее не представлялось никакой возможности, а потому он сделал единственное, что ему оставалось, — вонзил зубы в ломоть хлеба и зачерпнул ложку густой перловой похлебки, которую искренне ненавидел с раннего детства.

— Ого, он уже за столом! Из трех сыновей самый шустрый, даром что младшенький! Первый за столом, первый и жениться надумал. Ай да удалец! Нынче меня навестил Палий, и, хотя странно отцу узнавать последним о намерении сына обзавестись женой, я не могу не порадоваться за тебя и одобряю твой выбор. Ставь, мать, вино на стол, надо такое событие достойно отметить! — Нетор с размаху опустил тяжкую длань на спину Эвриха, и тот от неожиданности поперхнулся и едва не проглотил ложку. Слова отца, впрочем, потрясли его не меньше, чем дружеский шлепок по спине, ибо сам он вовсе не считал собственную женитьбу делом решенным.

— Я бы обиделся и обвинил тебя в скрытности, если бы из слов Палия не понял, что и сам ты узнал о неизбежности предстоящей свадьбы лишь этой ночью! — Нетор захохотал и вновь обратился к супруге: — Ну же, Флориана, возрадуйся и выстави нам вина! Такое известие всухую не переваришь, да и старших братьев надобно утешить — их-то невесты еще невесть где гуляют! Молодец, сын, твое здоровье! Славную девку подцепил — поздравляю!

Отец Эвриха был крупным жизнерадостным мужчиной, большим любителем хорошо выпить, закусить и посмеяться. Торговля скобяными товарами обеспечивала ему некоторый достаток, Фрути помогал в лавке, остальные сыновья тоже были при деле, и у него имелись все основания радоваться жизни. К тому же беседа с Палием шла, естественно, не на сухое горло, и сейчас он пребывал в прекрасном расположении духа.

— Поздравлять меня особенно не с чем, — выдавил из себя юноша, которому очень не хотелось огорчать отца, однако еще меньше хотелось так вот скоропалительно жениться. Особенно на девице, столь бесчестно обошедшейся с ним.

— Помилуй, как это не с чем поздравлять? Девчонка хороша собой, любит тебя и к тому же одна из самых богатых невест Феда! Или ты мечтаешь о Владычице Арра? Но тогда, сын мой, в ее-то постель тебе и надо было забираться! — Нетор, осушив кружку, вновь захохотал, страшно довольный своей неуклюжей шуткой, беседой с Палием и удачливостью младшего сына.

— Да нет же, я вообще не хочу жениться! Ни на Эларе, ни на ком другом.

Над столом повисла тишина, и тут в просторную кухню, в которой вечерами собиралась на обед вся семья, вошел Мюран с Тревирой — четырнадцатилетней дочерью Нетора.

— О, все уже в сборе! Тревира рассказала мне о том, что Эврих охмурил дочь Палия. Поздравляю, девушка исключительно хороша собой! — с порога пробасил старший из братьев.

— Во! Достойный разговор! А знаешь ли ты, что заявил наш юный сердцеед? Он, видишь ли, не желает жениться! — произнес Фруги с набитым ртом.

— Как интересно! Рыба отказывается плавать в воде? И почему бы это? Ты ведь, кажется, был влюблен в Элару? В нее, впрочем, влюблен каждый второй парень в городе. — Мюран поцеловал матушку в лоб и, заняв свое место за столом, потянулся за кружкой.

— Мало ли в кого я был влюблен! Если бы я на каждой женился, тут бы уже было не протолкнуться от моих жен! — выпалил Эврих, искоса посматривая на братьев и старательно отводя взгляд от отца, который, выпивая за его здоровье, перед младшим сыном кружку поставить все же не предложил.

— Отлично сказано! Жаль, Элара не слышит, — подала голос Тревира, одобрительно поглядывая на брата.

— Сказано-то неплохо, и мысль здравая, однако если его застали в ее постели… Закон Первой Крови — это не шутка, — пробормотал Мюран, склоняясь над миской. Он первым из собравшихся понял, к чему приведет этот разговор, и аппетит у него разом пропал, но раз уж сел за стол — надо есть.

— Да о чем тут говорить! Любой парень на твоем месте плясал бы от счастья! — Фруги недоумевающе уставился на Эвриха. — Ты что же, и вправду отказываешься жениться на Эларе или просто голову нам морочишь?

— Тихо! Ни о каком отказе не может быть и речи! — рявкнул Нетор. — Мы уже обо всем с Палием договорились, и, как верно сказал Мюран, существует Закон Первой Крови! Или вы забыли о нем?

— Не каждый прут по закону гнут! — буркнул Эврих, не глядя на отца.

— Хватит блажить! Это дело нешуточное! Ты знаешь, какой выкуп может потребовать Палий за учиненное его дочери бесчестье? Он нас по миру пустит и будет прав — за такую глупость шкуру спустить мало!

— Отец, разве ты не понимаешь, что она нарочно все подстроила, чтобы женить меня на себе?

— Еще как понимаю! И очень благодарен ей за это! Умная, смелая и решительная девчонка, и самое удивительное — что она в таком дурне нашла, за что полюбила? О такой жене только мечтать можно! А ты нос воротишь, и выходит на деле-то еще глупей, чем я думал. Спроси вон братьев, мать, сестру, если моего слова тебе мало! — Широкое лицо Нетора потемнело от прилива крови. — Ну скажите же ему! Такой шанс раз в жизни выпадает — и то не каждому!

— Меня вот никто женить на себе не рвется… — неожиданно уныло сказал Фруги. Эврих покосился на брата: тот был хорош собой, высок, статен, девчонки его не избегали, и тем страннее было услышать из его уст это полупризнание.

— Наверное, я на твоем месте женился бы не колеблясь, — проговорил Мюран, задумчиво поглядывая на Эвриха. — Мне кажется, для счастливого брака, каким я его себе представляю, значительно важнее, чтобы любили меня, нежели сам был без памяти влюблен. У мужчин и помимо дома есть достаточно интересного в жизни, для женщины же любимый супруг — единственный свет в окошке. Ну и дети, разумеется, если они будут.

Флориана согласно кивнула. Она полагала, что муж и старшие сыновья ее совершенно правы, но больше всего ей хотелось, чтобы Эврих был счастлив, и если он категорически не хотел жениться на Эларе…

— А я считаю, что дочь Палия — бессовестная дрянь, если решила заполучить себе в мужья Эвриха таким способом! — выпалила вдруг Тревира. — Не слишком-то, значит, она верит в твою любовь и собственную привлекательность, раз вынуждена была пуститься на подобную хитрость! И чести это ей, во всяком случае, не делает!

— Ты что несешь! Что ты во всем этом понимаешь?! Подрасти сначала, тогда по-другому судить будешь! — яростно обрушился на дочь Нетор, сверкая глазами так, будто собирался испепелить ее взглядом.

— Нельзя начинать совместную жизнь со лжи и принуждения, — твердо сказал Эврих, наконец-то сумев облечь в слова то, о чем думал весь день после разговора с Палием. — Я не женюсь ни на Эларе, ни на ком другом, пока сам не захочу этого. Отец, как ты не понимаешь, я же ей всю жизнь этого предательства простить не смогу!

— Какое же это предательство, если она тебе добра желает, облагодетельствовать хочет? Ведь она тебе все, что у нее есть, отдать готова!

— Пусть она это лучшее себе оставит, мне без надобности!

— Хорошо. До утра еще есть время все обдумать и перерешить, — почти спокойно произнес Нетор, поднимаясь во весь свой немалый рост и нависая над сидящими за столом подобно скале. — Но знай, если ты откажешься жениться на Эларе, я не стану платить виру ее отцу. Даже предлагать не буду — из-за дурости твоей и упрямства глупого позориться на старости лет не хочу. Останется мне тогда лишь отречься от тебя прилюдно, проклясть и выгнать из своего дома. А уж префекторат, можешь быть уверен, потребует твоего изгнания из Феда.

— Что ты говоришь, папа?! — Тревира уставилась на отца широко раскрывшимися от ужаса глазами.

Нетор насупился и развел руками:

— А что еще я могу сделать? Тебе известен Закон? Или ты хочешь, чтобы все мы из-за каприза Эвриха оказались выкинутыми на улицу, чтобы нас всех изгнали из Феда, без каких-либо средств к существованию? Я знаю Палия много лет, и отказ Эвриха он воспримет как тяжелейшую обиду, загладить которую не удастся никаким выкупом. Элара — его младшая, самая любимая дочь, и ради ее счастья он кому угодно жизнь изломает!

Флориана тихо ахнула, а Мюран примирительно сказал:

— Пусть Эврих выспится как следует и обдумает все на свежую голову.

После такого разговора спать юноше совершенно расхотелось, и, дабы избежать продолжения разговора с братьями и Тревирой, которые, конечно, не оставили бы его в покое, он, улучив момент, выскользнул из дома.

Юноша чувствовал, что ему необходимо побыть одному или в обществе тех, кто не стал бы донимать его разговорами о свадьбе. Побродив по улицам города, он неожиданно обнаружил, что ноги сами собой вынесли его к «Обжорке», из которой доносилось бренчание лютни, под звуки которой Блоссий обычно исполнял свои нескончаемые полупристойные баллады. Сообразив, что время уже позднее и школяры успели вернуться от Непра, Эврих заглянул в таверну и был встречен радостными возгласами друзей.

— Вот и усмиритель Памелы явился! — приветствовал его Армии. — Куда это ты вчера запропал?

— Ты, брат, такое зрелище пропустил! Видел бы ты, как посетители «Борова» через черный ход повалили! — вторил ему Сестий. — Картинка была почище, чем когда мы чучело волка в столовую префекта приволокли!

— Да он небось, пока мы глаза на Хряка пялили, новую девку подцепить успел! Потому сегодня у Непра и не появлялся. Так ведь? — предположил Гвен.

— Что касается девок, Блоссий обещал нам новую балладу, а мы его уже третий раз перебиваем. Дайте Эвриху пива, пусть промочит горло и послушает. А потом и о своих похождениях расскажет, если есть что. — Дифан толкнул уткнувшегося в кружку белокурого юношу. — Рвани-ка свою балладу, пока слова не забыл.

Блоссий покосился на усаживающегося за длинный тяжелый стол Эвриха и, осушив кружку, произнес:

— А ведь я догадываюсь, где наш сердцеед вчера пропадал и почему сегодня к Непру не пришел. Дошли до меня слухи…

Эврих, потянувшийся было за поданной ему Армином кружкой, скорчил Блоссию зверскую рожу:

— Ты лучше пой, а о том, где я был и что за слухи до тебя дошли, помолчи до времени! И без того тошно!

— Вот как? А я думал, ты в восторге. — Блоссий расправил плечи и откашлялся. — Итак, правдивейшая история, которая произошла со мной на рыбалке этой осенью.

Белокурый юноша тронул струны, и собравшиеся в «Обжорке» притихли, а Габрота, выглянувшая из кухни, оперлась на притолоку двери и замерла, выжидающе поглядывая на певца.

Школяры захихикали и, стукнувшись кружками, грянули: «Других не судите, друзья, по себе!»

— Ишь, пакостник! — восхищенно проворчала Габрота, когда Блоссий примолк и потянулся за пивом.

— Ты, рыболов, пить или петь будешь?! — возмущенно заорал Дифан, а Гвен ловко выхватил из-под носа певца кружку. — Не все сразу, друг мой! Делу, как говорят, время, а часок для веселья в этой жизни не у каждого и находится! Ты знай пой, не отвлекайся!

— О Боги Небесной Горы! — горестно простонал Блоссий и вновь тронул струны лютни. — Ну хорошо.

— Вот ведь развратник! — радостно охнула Габрота. — Да будет тебе пиво, будет, хоть ты им залейся!

— Ага, не все мышам плакать, коту веселиться! — радостно завопила из дальнего угла зала подвыпившая вдовушка, прозванная Жердью. — Хоть раз этот хрипач что-то правдивое спел!

— Помолчи, дай парню допеть! — разом зашикали на нее несколько прислушивавшихся к пению школяра мужчин, и Блоссий закончил:

— Молодец! Пива ему! Пей, пока из ушей не потечет, заслужил! Потешил душу, мерзавец! — Школяры радостными криками встретили завершение баллады, и со всех сторон к Блоссию потянулись руки, чтобы потрепать его по плечу, хлопнуть по спине, а на столе перед ним, словно по волшебству, возникло с полдюжины полных до краев кружек.

Еще вчера Эврих бы присоединился к этим крикам и отдал бы должное подаваемому Габротой пиву, но нынче даже баллада Блоссия не смогла егоразвеселить. Он чувствовал, что сейчас, как никогда, ему нужен чей-то добрый и умный совет, но чем дольше юноша прислушивался к воплям школяров, тем больше понимал, что ничего путного ему друзья не присоветуют. С удивлением и досадой он вдруг осознал, что за прошедшие сутки как-то незаметно повзрослел и взирает на своих приятелей с той же внутренней снисходительной и, быть может, даже завистливой улыбкой, что и вернувшиеся к своим тихим неспешным разговорам мужчины, забредшие этим вечером в «Обжорку», дабы обсудить свои взрослые дела.

Эврих, собственно, и раньше отдавал себе отчет в том, что говорить товарищам о грозящей ему свадьбе с Эларой ни в коем случае нельзя, если он не желает стать в их глазах посмешищем и дать им повод повеселиться за его счет. Наверное, если бы он поговорил с каждым из них по отдельности в другой обстановке, к случившемуся с ним отнеслись бы со вниманием и сочувствием, но только не здесь и не сейчас. А Блоссию к тому же что-то, видимо, известно, и, пропустив две-три кружки, он, разумеется, припомнит дошедшие до него слухи и не преминет полезть с расспросами. Будучи в легком подпитии, он бывает весьма липуч, и лучше разговора с ним избежать, поскольку ничем хорошим это не кончится, неприятностей же и без того хватает…

Тихонько поднявшись из-за стола, Эврих заверил Армина, что сейчас же вернется, и вышел из таверны. Некоторое время он в задумчивости смотрел на алое полотнище закатного неба, а потом, припомнив, что вот так же любит любоваться закатом пастырь Непра, решительно зашагал к подножию холма, на котором стоял храм Всеблагого Отца Созидателя. Почему-то юноша твердо уверовал, что если и есть человек, который выслушает его, поймет и посоветует что-то дельное, то человек этот не кто иной, как кряжистый выходец из Нижнего мира, ничуть не похожий ни на одного из других пастырей их тихого, ничем не примечательного городка.

5

День-два прошли после обусловленного срока, а колдуны все не возвращались из святилища Наама. Когда миновал третий день и рассвет четвертого не принес никаких перемен, Гани — вождь племени мибу, — уверившись, что случилось что-то неладное, отправился к святилищу сам во главе отряда из четырех десятков мужчин, покрывших на всякий случай свои чернокожие тела боевой раскраской. Без положенных жертвоприношений и обрядов, которые из-за отсутствия колдунов совершить было некому, раскраска эта, правда, мало чего стоила. Старейшины обвиняли Гани в самоуправстве и стращали выступивших с ним воинов ужасным гневом Наама, но снедаемый тревогой вождь не счел нужным отвечать на их упреки и угрозы. Пять колдунов — по одному из каждого селения мибу, три ученика и Супруга Наама престарелая Нгати — знали, что до их возвращения племя не начнет засевать свои поля и огороды, и без особых причин не стали бы задерживаться в святилище. Если бы Наам, чего прежде никогда не случалось, возжелал подольше пообщаться со своими служителями, уж Мдото бы из кожи вон вылез, но изловчился послать гонца к Гани. Главный колдун прекрасно понимал, что, хотя дела божественные и важны, задержка сева может по прошествии времени обернуться для его соплеменников голодом, а уж этого бы он ни за что не допустил. Поверить в то, что старый мудрый Мдото забыл о нуждах племени, было совершенно невозможно, и оставалось предположить, что с колдунами произошло что-то из ряда вон выходящее, и чем скорее Гани узнает об этом, тем лучше.

За двое проведенных в пути суток воины не обнаружили ничего подозрительного, но, вступив в Ущелье гудящего ветра, сразу же наткнулись на следы стоянки пепонго, и Гани понял, что худшие его опасения начинают сбываться. Раз уж тут побывали проклятые карлики — жди беды. Вождь приказал воинам удвоить осторожность и держать оружие наготове, однако никто не преградил им путь к пещере, в которой было устроено святилище, и вновь следы пепонго они заметили уже у подножия огромной белой скалы — Матери Мибу. Площадка перед входом в святилище была истоптана маленькими, похожими на детские, ступнями с далеко отставленным от других большим пальцем.

Ноздри у Гани от подобного зрелища начали гневно раздуваться: мало того что проклятые карлики проникли в земли мибу, они к тому же осмелились устроить стоянку прямо перед входом в святилище! Они жгли здесь костры и готовили пищу! Да за одно это их следовало бы изловить и обезглавить, тела порубить на куски и использовать в качестве наживки при лове озерных зубарей! А уж что надобно сделать с ними за осквернение святыни — зачем бы иначе они приходили сюда? — он и придумать вот так сразу не может, разве что отдать Серому Ужасу на потеху?.. Мысли эти, впрочем, не долго занимали вождя; сейчас его больше всего волновало, что же случилось с колдунами, их учениками и Супругой Наама? Ведь мерзкие карлики не в состоянии были причинить им никакого вреда! Почему же они позволили осквернить вход в святилище и вовремя не вернулись в селения, не прислали гонца? Магические силы не могут оставить служителей Наама, а подстеречь их и уничтожить было попросту невозможно! Они способны были обратить в бегство не только большой отряд пепонго, но и всю их бесчисленную орду, что в прошлом уже и делали не один раз.

Сознавая, что, пока он не побывал в святилище, строить догадки бессмысленно, Гани велел своим воинам осмотреть окрестности, а сам с десятью спутниками приготовился войти в пещеру Наама. Без разрешения колдуна никто не смел переступить порога святилища, но иного выхода разузнать о том, что здесь произошло, не было. Перебрав священные амулеты, обереги и фетиши, вождь обратился к Нааму с просьбой простить ему и его людям эту вынужденную дерзость и невольное святотатство. Зарезав принесенного специально для этой цели поросенка, он окропил его кровью сложенные у входа в пещеру камни, предназначенные для малого жертвоприношения Всевидящему и Всемогущему, и, подбодрив воинов крепким словцом, первым вошел в святилище, держа перед собой горящий факел из хасы — священного древа огня.

Гани было сорок с лишним лет, и двенадцать из них он носил головной убор вождя племени, состоящего из пяти селений. Ему много раз приходилось бывать в святилище, и, хотя раньше его всегда сопровождал кто-нибудь из колдунов, особого трепета он не испытывал. Ему хватало забот земных, и он никогда не интересовался и не вмешивался в дела служителей Наама, полагаясь на то, что старый Мдото и младшие колдуны в состоянии договориться с грозным божеством. Так оно прежде и было, и вождь надеялся, что у Наама не было причин сердиться на него за решение разузнать, что же случилось с колдунами племени.

Святилище Наама было невелико, оно представляло собой круглую пещеру шириной в сорок шагов, посредине которой стояло сработанное предками изваяние Божественного Дракона. В пещеру вел лаз длиной в восемнадцать-двадцать шагов, стоять в нем можно было не пригибаясь, и два человека, вытянув руки, проходили по нему, не касаясь стен и друг друга. Шагая по каменному полу, вождь явственно ощущал, что разгадка отсутствия колдунов каким-то образом связана со святилищем и таится где-то поблизости. Потому-то он не особенно удивился, когда, сделав полдюжины шагов, наткнулся на труп Дарьяса — колдуна из самого дальнего селения. Склонившись над ним, Гани приблизил факел к неподвижному телу, и в глаза ему бросились почерневшие губы и раздутое, как у утопленника, лицо мертвеца.

— Яд, — негромко предупредил он и почувствовал, что остановившиеся за его спиной воины начали переглядываться. В следующее мгновение он услышал тихое шуршание и увидел, как из-под окоченевшего тела серебристым ручейком заструилась потревоженная появлением людей и светом факелов ндагга.

Не раздумывая, вождь выхватил из-за пояса выточенную из каменного дуба дубинку и метнул ее в смертельно ядовитую тварь. Дубинка раздробила голову змеи, брызнула в разные стороны кровь, и серо-желтое гибкое тело, достигавшее в длину около четырех локтей, забилось в агонии. Подобрав дубинку, вождь переступил через труп молодого колдуна и двинулся в глубь пещеры. Мелькнувшая при виде ндагги догадка о постигшей колдунов участи превратилась в твердую уверенность, когда он увидел восемь лежащих у ног Наама мертвецов и услышал шуршание множества ползущих по каменному полу чешуйчатых тел. С негодованием взглянув на вырезанное из розоватого песчаника божество, напоминавшее одновременно человека и вставшего на задние лапы дракона, он повернулся к своим людям и приказал:

— Убейте ядовитых гадов. Надо вынести тела колдунов и достойным образом проводить их к праотцам.

— Но вдруг этих змей наслал сам Наам? — робко предположил кто-то из воинов. — Нельзя гневить Всевидящего и Всемогущего…

— Их подбросили сюда пепонго. А у входа в святилище развели костры, чтобы ндагги не могли выползти наружу. Подлые карлики, отловив в джунглях десятка два-три змей, упрятали их в плетеные корзины и притащили к пещере. Потом дождались, когда колдуны, погрузившись в транс, начнут беседовать с Наамом, и забросили ндагг в святилище. Ну, за дело, некогда нам тут задерживаться!

Гани горько усмехнулся. Разумеется, пепонго не осмелились убить колдунов собственными руками, да им это и не удалось бы сделать. Но против безмозглых ядовитых тварей волшба Мдото была бессильна, а прибегнуть к Истребительным и Сокрушающим заклятиям в священном месте он не посмел, боясь накликать гнев Наама на свой народ. Наверное, он до последнего верил, что Всевидящий и Всемогущий защитит его служителей от происков пепонго…

Некоторое время вождь с ненавистью смотрел на безмолвное и недвижимое изваяние человека-дракона. Скрюченные когтистые лапы, огромный, приподнятый в вечном желании фаллос, чешуйчатое, как у змеи, тело, удлиненная клыкастая морда. Гани покосился на сложенные у ног Наама приношения — колдуны никогда не приходили к своему божеству с пустыми руками. Потом перевел взгляд на сияющий в левой глазнице, выточенный из светящегося желто-красным огнем драгоценного камня глаз, в глубине которого чернел бездонный, чем-то похожий на ночное небо зрачок. Странно, пепонго осквернили святилище убийством колдунов, но забрать Глаз Дракона не посмели. Трусливые твари! Явившиеся из-за моря люди со светлой кожей похитили когда-то один Глаз Дракона — вождь посмотрел на пустую глазницу изваяния, — но не подняли руку на колдунов. Они знали истинную цену Глаза и не были трусами. Старый Мдото предпочел бы, без сомнения, быть убитым девяносто девять раз, лишь бы Наам не лишился второго ока. Но он-то, Гани, — всего лишь вождь, и по нему, так пусть бы поганые карлики украли Глаз Дракона, но оставили жизнь колдунам.

Почувствовав холод внизу живота, Гани еще несколько мгновений наблюдал, как вооруженные копьями с широкими плоскими наконечниками воины убивают змей, и зашагал прочь из святилища. При мысли о том, что племя осталось без предсказателей погоды, лекарей и заклинателей, вождь испытал приступ омерзительного, незнакомого ему доселе страха и бессилия. Впервые с тех пор, как на него водрузили головной убор вождя, он ощутил одиночество и тяжесть власти, даже малую часть которой невозможно переложить ни на чьи плечи.

По мере того как он осознавал все последствия совершенного в святилище злодеяния, зародившийся в животе холод поднимался все выше и выше, и даже живительные солнечные лучи перестали, казалось, согревать его могучее тело. И дело было даже не в том, что некому теперь определить наилучшее время для начала сева и сбора урожая, лечить больных и раненых, вызывать дождь и разгонять ненастье. Все это конечно же было ужасной, непоправимой потерей, но оценить ее по-настоящему и оплакать еще будет время. Сейчас же сердце Гани сжималось от тоски по старому другу и наставнику, чей труп был так обезображен действием яда, что вождю при виде его едва удалось сдержать крик ярости. Мдото многое умел и не зря слыл великим колдуном, но, кроме того, он был еще и замечательным человеком, бесценным и добрым советчиком. Он был второй парой рук, вторым сердцем и головой вождя… Если бы эти гнусные карлики — да пожрет их Серый Ужас! — вырвали у Гани сердце, вырезали печень, убили его жен и детей, он и тогда бы, верно, не почувствовал внутри себя такой зияющей, такой страшной пустоты.

Помимо нестерпимой душевной боли вождя терзала еще и мысль о том, что содеянное пепонго злодеяние означает их готовность напасть на мибу. Ибо совершено оно было для того, чтобы лишить племя магической опоры, посеять в душах людей ужас, заставить еще до начала войны почувствовать себя побежденными. Гани заскрипел зубами, и раскрашенное белой, алой и желтой краской лицо его приобрело зверское выражение. Он готов был убить первого, кто попадется ему под руку, ему хотелось грызть пальцы и кататься по земле, яростно воя и царапая ногтями каменистую площадку перед святилищем. Ненависть к злобным, коварным карликам и к собственной тупости и недальновидности переполняла его. Как мог он не подумать о том, что в святилище колдуны племени не решатся в полной мере использовать свои магические способности? Почему не уговорил, не заставил, наконец, Мдото взять с собой хотя бы десяток воинов, чтобы те охраняли вход в пещеру? Ведь он-то лучше, чем кто-либо другой, знал, что лесные карлики рано или поздно обрушатся на земли мибу, нундожу и рахисов, ибо нет у них выбора. Теснимые с востока войсками Кешо, они не пожелают идти в засушливые южные степи. Двинувшись на северо-запад, они упрутся в непроходимые топи, образовавшиеся при впадении Мджинги в море, на западе перед ними встанут Горы Предков, в то время как юго-западные плодородные равнины всегда будут манить их жадные, ищущие взоры. И если уж они посмели покуситься на колдунов мибу, то обрушатся на племя, надо думать, немедленно.

Гани поднял глаза на утесы, высящиеся по обе стороны Ущелья гудящего ветра. Тут и там среди кустов и приземистых раскоряченных деревьев, цепляющихся корнями за почти отвесные бока скал, он различал редкие фигурки своих воинов и поражался, как мало их было, какими крохотными они казались даже на небольшом расстоянии! Вождь издал пронзительный призывный свист и с удовлетворением отметил быстроту и ловкость, с которой стали спускаться его люди, успевшие подняться уже на треть высоты образующих стены ущелья утесов. Что бы там ни произошло с колдунами, а его воины постоять за себя сумеют, и пепонго дорого заплатят за право жить на их землях!

Мужчины по одному начали выходить из святилища Наама, вытаскивая трупы змей и тела мертвых колдунов. Гани не обращал на них внимания. По его застывшему, словно выточенному из черного базальта, лицу никто бы не догадался, какая буря чувств клокочет в душе вождя. Гнев и ненависть, боль и горечь утраты вскоре, однако, уступили место холодному расчету. Теперь, меньше чем когда-либо, Гани мог позволить себе роскошь давать волю чувствам. Он был вождем и должен был помнить об этом каждое мгновение. Особенно сейчас, когда пепонго готовы вторгнуться на земли его племени.

Собравшиеся воины молча смотрели на вождя, такого же неподвижного, как изваяние Наама, и терпеливо ждали его слов. А он молчал и молчал, ибо не с кем было ему поделить бремя власти, и каждое слово его отныне становилось единственным законом для мибу и должно было нести племени благо. Он не мог, не смел допускать ошибок, поскольку Мдото больше нет с ним и некому будет исправить его промах до того, как тот обернется горем для соплеменников….

Молчание вождя длилось долго. Вокруг него собрались все воины, но он не смотрел на них, не слышал перешептываний, не видел переглядываний. Однако всему в мире приходит конец, и Гани, обдумав и взвесив все, что должен был обдумать и взвесить, в тот самый момент, когда терпение его воинов, казалось, готово было лопнуть, как перезрелый плод талимбы, произнес:

— Пепонго подбросили в святилище змей, и те умертвили наших колдунов. Проклятые карлики сделали это ради того, чтобы лишить нас магической силы и помощи Наама. Но Всевидящий и Всемогущий пребудет со своими чадами вне зависимости от того, живы или нет Мдото и другие колдуны мибу. Мы отомстим за их смерть. Мы разобьем вероломных карликов и жестоко отомстим за смерть наших колдунов и Супруги Наама.

— Мы отомстим! — хором повторили воины, потрясая копьями.

— Мерзких карликов много. Нас мало. Десять гонцов должны немедленно отправиться в селения мибу и рассказать о коварстве пепонго. Они должны спеть Песню Войны и передать старейшинам, чтобы те без промедления уводили людей в долину. Мы встретим полчища карликов у Солнечных Столбов и там, у входа в долину Бенгри, дадим им бой. Двадцать пять человек пойдут со мной к Солнечным Столбам. Там мы объединимся с людьми из ближайшего селения и будем удерживать вход в ущелье до подхода остальных, если пепонго попытаются отрезать племени путь в горы. — Вождь сделал паузу, давая воинам возможность обдумать услышанное. — Пять человек останутся здесь, чтобы воздать почести нашим славным колдунам и помочь им достойно уйти к Нааму. Ты, Адабу, позаботишься о том, чтобы Мдото и его товарищи предстали перед Всевидящим и Всемогущим так, как должны представать достойнейшие. Закончив погребение, ступайте к Солнечным Столбам — каждый человек будет там на счету.

Адабу поднес ладонь к груди и склонил украшенную большим пестрым пером голову.

Вождь принялся отбирать гонцов и тех, кто останется с колдунами. Лицо его было по-прежнему непроницаемым, голос бесстрастным — никто из воинов не должен был знать его мысли, не должен догадываться о том, что творится в его душе. По тому, как недовольно они переглядывались и поджимали губы, нетрудно было догадаться, что приказы вождя им не по душе. Еще бы! Как будто ему самому они нравятся, подумал Гани, внутренне оскалившись от снедавшей его душевной боли. Конечно, воины считают, что глупо бросать дома и скопленный за долгие годы скарб и скот, глупо и недостойно оставлять распаханные поля и огороды, когда карлики еще даже не появились. Им кажется постыдным укрываться в горах, не сделав хотя бы попытки отстоять свои земли с оружием в руках. Они забыли о том, что колдуны мертвы и не окажут им помощи. Они не слышали последних донесений разведчиков, смысл которых в полной мере стал ему ясен лишь теперь: подпираемые войсками Кешо, решившего еще больше расширить границы своего необъятного государства, пепонго, снявшись с насиженных мест, всем скопом двинулись на юго-запад. Это не отряд, не войско, это всепожирающая туча саранчи, река огромных кровожадных муравьев, противостоять которой невозможно, а спастись сумеет лишь тот, кто своевременно уберется с ее пути. Мдото предупреждал, что рано или поздно это произойдет, и тогда даже колдуны не смогут остановить нашествие пепонго. Он давно уже уговаривал Гани начать перебираться в горные долины, однако тот все медлил, все откладывал неизбежное переселение, надеясь на какую-нибудь счастливую случайность. И вот дождался…

— Вы споете старейшинам Песню Войны и скажите, чтобы они ни на мгновение не откладывали поход к Солнечным Столбам. Часть воинов должна гнать скот, а часть выступить с женщинами и детьми немедленно, — напутствовал вождь гонцов. — Бегите со всех ног, от того, как скоро вы сумеете доставить мой приказ, зависит жизнь ваших соплеменников. Будьте готовы к тому, что старейшины станут упрямиться, и напомните им, что люди дороже скота…

Нанеся на лица гонцов соответствующие поручению узоры и знаки, Гани велел им отправляться в путь, а сам во главе двадцати пяти воинов двинулся к устью долины Бенгри. Ни гонцам, ни следовавшим за ним людям он не стал говорить, что, скорее всего, посланное им предупреждение запоздает. Сам он, во всяком случае, надеялся лишь на то, что дозорные успеют своевременно заметить приближение пепонго и предупредить об этом старейшин селений, а у последних хватит сил убедить соплеменников немедленно выступить к Солнечным Столбам. Слова о мести за смерть колдунов и разгроме карликов должны были поднять дух воинов, но вождь знал совершенно точно: единственное, что они могут, — это, укрыв женщин, детей, скот, скарб и стариков в горах, своими телами преградить пепонго дорогу к ним. И сделать это лучше всего у Солнечных Столбов — двух высящихся у входа в долину Бенгри утесов. Если им удастся укрепиться там, поганые карлики оставят их в покое — в конце концов, им незачем лезть в горы, когда перед ними будут лежать все западные земли этого богатого и некогда мирного края…

* * *

Сообщение дозорных о приближении отряда пепонго мгновенно разнеслось по Катике — самому крупному селению мибу. Мужчины, вместо того чтобы распахивать поля, собираясь в группы, ходили по селению, потрясая копьями. Женщины же, посудачив и отправив подростков пригнать скот с дальних пастбищ, вернулись к домашним заботам. Воровские набеги лесных карликов вносили в размеренную жизнь селения некоторое разнообразие, но были недостаточно веской причиной, чтобы оставлять семейство без обеда. К тому же большая часть женщин по многим приметам пришла к заключению, что настала пора засевать огороды. Причем, по мнению многих, лучше всего было управиться с этим до возвращения Гани и колдунов, с появлением которых должен был начаться полевой сев. Кое-кто, правда, не решался без благословения Наама и церемонии Оплодотворения земли копаться в собственных огородах, но на подобных дурищ Нумия не собиралась обращать внимания и глупых речей их слушать не желала.

Послав пятнадцатилетнего Мбизу за буйволами, она оставила Тартунга со своей матерью, а сама, вместе с Узитави, отправилась на дальние, находящиеся за Желтым ручьем огороды. Старая Цемба попыталась было отговорить ее от этого, но самоуверенная тридцатилетняя женщина лишь отмахнулась от вечно сующей нос в чужие дела соседки. У Нумии были серьезные причины идти на огороды, но рассказывать о них Цембе она не собиралась, тем более что кое о чем та и сама должна догадываться. Карликов-то в конце концов прогонят, как это бывало уже не раз, церемонию Оплодотворения земли тоже совершат — никуда от этого не деться, а вот если урожай с огорода окажется скудным, Мараква сдержит свое обещание и возьмет в дом вторую жену. Он, безусловно, сделает это, если она даст ему хотя бы малейший повод.

Мысль эта уже давно не давала Нумии покоя, и как только они с Узитави перешли Желтый ручей и принялись рыхлить мотыгами влажную землю, аккуратно укладывая в лунки проросшие семена пескойи, она начала тихонько бормотать заклинания, которые должны были помочь ей остаться хозяйкой в доме Мараквы. Заклинания, произнесенные над распаханной, обнаженной землей, которую должны оплодотворить семена пескойи, приобретали особую силу и были последней надеждой Нумии, ибо она сознавала, что упрек в неспособности вести хозяйство был лишь поводом и, даже если урожай будет хорош, Мараква отыщет предлог придраться к ней и привести в дом Джузи или какую-нибудь иную девку. Истинная причина желания Мараквы обзавестись второй женой крылась в самой Нумии, и от сознания собственной вины, пускай даже невольной, молодой женщине было невыносимо горько.

Причина же эта заключалась в том, что, несмотря на красоту и силу, Нумия не умела ублажить своего супруга, и тот все чаще заглядывался на других женщин. В это трудно было поверить, но, родив троих детей и прожив с мужем больше пятнадцати лет, она до сих пор стеснялась лишний раз приласкать его, проявить свою любовь, в то же время страстно желая Маракву и тоскуя оттого, что тот все реже и реже звал ее на супружеское ложе.

Еще девчонкой Нумия часто подсматривала за юношами и девушками, разбредавшимися после окончания церемонии Оплодотворения земли по окружавшим селение полям, чтобы заняться на них любовью и передать им часть своей детородной силы, и знала, как должна вести себя женщина, оставшись наедине с мужем. Не видя в том ничего предосудительного, она подглядывала за вышедшими замуж сестрами и женившимися братьями и, когда Мараква впервые соединился с ней в Танце Любви, хорошо представляла, что должна чувствовать, как в первую брачную ночь, так и во все последующие за ней. И все было почти так, как это происходило у других, как об этом рассказывали ее подруги и сама она не раз видела собственными глазами, с той лишь разницей, что, позволяя пылкому супругу ласкать себя, она совершенно не испытывала потребности и желания отвечать лаской на ласку, прикосновением на прикосновение, поцелуем на поцелуй. И, как это ни странно, у нее не возникало желания извиваться в объятиях Мараквы, плакать и стонать, кусаться и царапаться, она не впадала в любовное безумие, как другие ее соплеменницы в подобных ситуациях, и даже не очень понимала, что это такое. Нумии было радостно ощущать тепло мужнего тела, прикосновения его возбуждали ее и были приятны. Они заставляли ее покорно и охотно отдаваться ему, но и только.

В первый год замужества она не задумывалась над тем, что ее гибкое, великолепное тело, на котором с удовольствием задерживались взгляды мужчин, чем-то отличается от тел ее подруг. Памятуя старинную пословицу, что девушка по-настоящему становится женщиной лишь после рождения ребенка, она ожидала, что с появлением на свет маленького голосистого Мбизу все изменится, однако ни после его рождения, ни после того, как спустя три года она разрешилась Узитави, никаких перемен не произошло. Теперь, когда ей доводилось слышать страстные крики подружек, она готова была заподозрить их в притворстве и как-то обвинила в этом одну из приятельниц, но та, кажется, даже не поняла, о чем идет речь. Это-то непонимание и навело Нумию на мысль, что Мараква недостаточно искусен и не в состоянии дать ей настоящего наслаждения, однако, прежде чем упрекнуть его, она решила проверить справедливость этого утверждения.

Веба пользовался в Катике славой ветреника и сластолюбца, и соблазнить его не составило большого труда. Нумия подстерегла смазливого юношу на краю поля и позволила увлечь себя на ближайшую, поросшую мягкой, как мох, травой лужайку. Она не испытывала к Вебе никаких чувств, но ощущение, что неумелость мужа лишает ее чего-то очень приятного и едва ли не главного в жизни, с некоторых пор стало всерьез угнетать молодую женщину. Нумию выдали замуж в четырнадцать лет, и, кроме Мараквы, она ни с кем из мужчин не была близка, так что прикосновения Вебы повергли ее в трепет и смущение, но тот и в самом деле разбирался в женщинах. Он так ловко освободил Нумию от юбки, сотканной из древесных волокон, что та даже не успела испытать стыда и раскаяния. Посмеиваясь над застенчивостью молодой женщины, он покрыл ее тело умелыми поцелуями, и, хотя в них, как и в прикосновениях его, не ощущалось той теплоты и любви, к которым она привыкла, они были достаточно приятными и возбуждающими. Вебе этого почему-то показалось мало, и, даже когда Нумия уже готова была принять его в свое лоно, он продолжать тискать и мять ее, как кусок глины, из которого предстояло лепить тонкостенную посуду, о чем она и сообщила ему, намекнув, что если он не прекратит своих упражнений и не перейдет к делу, то глина может пересохнуть и все его труды пропадут даром.

Нумии представлялось, что она выразилась очень удачно и слова ее должны не только заставить Вебу поторопиться, но и развеселить, ибо, как всякий веселый человек, он, умея сказать острое словцо, ценил и чужие шутки. Юношу, однако, слова эти ничуть не порадовали, и, хотя он исполнил все, что от него в данный момент требовалось, вид при этом имел скорее озадаченный и недоумевающий, чем удовлетворенный. По-видимому, он ожидал от нее чего-то иного и на прямой вопрос ответил, что и в самом деле разочарован спокойствием и хладнокровием женщины, столь явно набивавшейся ему в любовницы. Тогда-то Нумия и поняла, что разница между нею и другими женщинами действительно существует и рано или поздно Мараква ее заметит.

Мысль эта мелькнула и забылась. Нумия уверилась, что другой мужчина не в состоянии дать ей больше, чем собственный муж, и успокоилась. Успокоилась, как выяснилось впоследствии, совершенно напрасно, и впервые пожалеть об этом ей пришлось, когда, вернувшись как-то с Речного торга, куда белокожие люди из Аскула дважды в год привозили на обмен свои изделия, Мараква отвернулся от нее на супружеском ложе, не доведя начатое дело до конца. Со свойственной ей прямолинейностью Нумия потребовала объяснений, на что супруг ответствовал, что бревно могло доставить ему столько же удовольствия, сколько и любимая жена. Прозвучало это глупо и оскорбительно и, конечно же, сразу заставило заподозрить Нумию, что муж ее провел ночь в объятиях другой женщины, а может быть, и не одну ночь и не с одной женщиной — на условленное место на берегу Мджинги по случаю Речного торга собирались не только мибу, но и нундожу, и рахисы, и даже пепонго. Случалось, прибывали на торг и женщины.

Так оно и оказалось — Мараква не собирался ничего скрывать от Нумии, а когда та попыталась учинить скандал, заявил, что подумывает, не взять ли ему в дом вторую жену. Супруги рассорились всерьез и надолго. Мараква, неожиданно для себя обнаружив, что другие женщины разбираются в делах любви несравнимо лучше его жены, был огорчен и не на шутку уязвлен этим; Нумия же при мысли о намерении мужа привести вторую жену, что среди ее соплеменников было явлением не столь уж редким, впадала то в необузданную ярость, то в беспросветную тоску. Не приходилось сомневаться, что молоденькая, вопящая от умелых поглаживаний Мараквы девчонка придется ему больше по душе, чем знакомая с головы до ног жена, не желающая ответить лаской на ласку, не умеющая сама стонать и корчиться от восторга и не способная исторгнуть из уст мужа рев наслаждения. Понимая это и постаравшись убедить себя, что при желании сумеет быть не хуже любой другой женщины, Нумия, перебарывая гордость, скованность и стыд, охватывавший ее от сознания, что поступает она так не по доброй воле, а в силу необходимости, пыталась ответить лаской на прикосновения мужа, который, возвращаясь с полевых работ или охоты, время от времени еще приглашал ее на супружеское ложе. Но ничего путного из этого, как и следовало ожидать, не получалось. Мараква знал ее достаточно хорошо, чтобы не почувствовать фальши, а она не слишком пыталась скрыть, что угождает ему через силу.

Отношения между супругами становились все хуже и хуже. Мысль о второй жене все чаще посещала Маракву, а когда он произнес имя приглянувшейся ему девчонки — Джузи, Нумия поняла, что наступают тяжелые времена. Отец девчонки рад будет отдать свою восьмую дочь в хороший дом, а та, хоть и соплячка, уже поглядывает на первую жену Мараквы, как змея на птичьи яйца. Плюгавенькая, подученная сестрами, она сделает все, чтобы Мараква приблизил ее к себе и превратил первую жену в служанку, годную выполнять лишь самую грязную и тяжелую работу. Будучи всего на год-два старше Узитави, Джузи не могла тягаться с Нумией ни ростом, ни формами, но кто-то, видать, нашептал ей про раздоры в доме Мараквы, и не смевшая и мечтать об удачном замужестве девчонка стала то и дело попадаться на глаза славному воину и охотнику и зазывно вихлять перед ним хлипким телом. Подруги не замедлили нашептать об этом Нумии, но что она могла сделать?

Как-то, зайдя в амбар, где муж возился с буйволиными кожами, она застала там Джузи. Мараква, вытянувшись во весь рост, подвешивал свежевыдубленную шкуру на распялки, а мерзкая девчонка, прижавшись скудными своими телесами к его спине, оглаживала бедра мужа Нумии, беззастенчиво забравшись ладонями под прикрывавшую мужскую стать короткую плетеную юбочку. Первым порывом молодой женщины было вцепиться в волосы развратной твари, избить ее, как советовали соседки, до полусмерти и тем навсегда отвадить от своего дома. Нумия уже сделала первый шаг, но вовремя одумалась. Мараква вряд ли позволил бы ей осуществить свои намерения, а разразившаяся ссора, скорее всего, лишь подтолкнула бы его узаконить свои отношения с маленькой паскудницей. Ничего иного криком ей было не добиться; Джузи, тут уж никуда не деться, умело использовала те средства, которыми сама она пренебрегала. С отвращением и ужасом Нумия должна была признать, что шкодливая девчонка, наслушавшись поучительных рассказов Супруги Наама о том, как надобно ублажать пресытившееся божество, не побрезгует усладить Маракву всеми доступными ей способами. Даже теми, при мысли о которых молодую женщину охватывала дрожь и тошнота подкатывала к горлу.

Старая Цемба, пользующая славой знахарки и предсказательницы, с которой, бывало, советовался и сам Мдото, выслушав как-то сетования доведенной до отчаяния соседки, просившей ее навести на Маракву чары, которые заставили бы его позабыть о второй жене, категорически отказалась сделать это, признавшись, что переменить мужскую натуру не в ее силах. Ухмыляясь беззубым ртом, она прошамкала, что вообще-то все не так уж плохо: две женщины могут доставить мужчине и друг другу несравнимо больше удовольствия, чем одна. Затем, поковыряв шелушащуюся на лице кожу, добавила, что в случае с Нумией правило это вряд ли применимо, и если уж ей так хочется заставить Маракву забыть о второй жене, то легче всего это сделать, научившись всем тем приемам, которыми та соблазняет ее мужа. Но коль уж ей и это претит, остается надеяться на заклинания, которым старая карга и обучила Нумию. Их-то и твердила несчастная красавица, разрыхляя мотыгой землю и поливая ее потом и слезами, помимо воли капавшими из глаз, поскольку в глубине души она была уверена, что заклинания выжившей из ума старухи вряд ли пересилят готовность Джузи исполнить любую прихоть стосковавшегося по женским ласкам Мараквы.

— Мама, отчего ты все время такая грустная? Все плачешь и плачешь, как будто беда какая стряслась? — спросила Узитави, не в силах больше смотреть на понурый вид Нумии. Та не ответила, и девочка, устав молчать, продолжала: — Смотри, мы сделали за эти дни все, как ты хотела. Засеяли эту часть огорода пескойей и, если Наам не прогневается на нас, уберем хороший урожай. Отцу не в чем будет упрекнуть тебя, и он не возьмет в дом вторую жену. Так чего же ты плачешь?

Нумия вновь не ответила, подумав, что если ее заклятия не помогут, то Мараква отыщет еще девяносто девять причин, чтобы пригласить на супружеское ложе не ее, а Джузи. И Гани, и Мдото, высоко ценящие его мужество, не откажут ему, не зря же вождь включил ее мужа в число четырех десятков лучших воинов, отправившихся с ним к святилищу Наама.

— Ну полно, мама! Сколько можно плакать? Если отец возьмет вторую жену, почему бы тебе не найти себе тоже какого-нибудь мужчину?

На этот раз Нумия, не в силах скрыть удивления, подняла заплаканные глаза на дочь. Неужели это говорит ее маленькая Узитави? Впрочем, не такая уж и маленькая: двенадцать лет для девочек мибу — возраст, близкий к замужеству. Интересно, понимает ли она, что говорит, или просто повторяет услышанное от соседок?

— Тави, разве ты не знаешь, что я люблю твоего отца? Разве ты не знаешь, что любить мужчину, если он не твой муж, плохо? Почему же ты советуешь мне завести любовника? Или я кажусь тебе скверной женщиной?

— Ну что ты, мамочка! Нет конечно! Но если отец может взять вторую жену, почему бы тебе не взять себе второго мужа? Вот ведь женщины пепонго имеют по несколько мужей!

— Фу! Нашла с кем сравнивать! Они же братья обезьян! У них все не как у людей! — возмутилась Нумия. — Их мужчины не могут сделать своих женщин счастливыми, они слишком слабы, и потому тем приходится иметь нескольких мужей. Но люди, настоящие люди, так себя не ведут. — Говоря это, Нумия вспомнила, что уже думала завести себе любовника в отместку Маракве и вынуждена была отказаться от этой мысли. У нее уже был опыт с Вебой и слишком памятен до сих пор его изумленный и озадаченный вид…

— Мама, все говорят, что ты красавица, так почему же отец хочет взять в наш дом эту дохлячку Джузи? Я не понимаю, неужели у него нету глаз или у мужчин они устроены как-то по-другому, чем у нас? — продолжала настаивать Узитави.

— Знаешь что? Пойдем-ка домой. Сегодня мы хорошо потрудились, а дома у меня еще есть кое-какие дела. — Нумия глотнула воды из тыквенной фляги и передала ее дочери. — Мужчины — странные существа. Им трудно угодить. Ну, бери мотыгу и пошли.

— Значит, ты чем-то не угодила отцу? А чем? Я слышала, старая Цемба говорила тебе, что ты не умеешь его любить. Но ведь она ошибалась, верно?

— Тави! Зачем тебе понадобилось следить за мной и подслушивать, что говорит эта выжившая из ума старуха? — спросила Нумия, чувствуя, как к щекам ее приливает кровь.

— Ты не ответила мне! — с упреком сказала Узитави. — Разве любить можно уметь и не уметь? Я видела, как любят друг друга свиньи, буйволы и люди. У людей получается лучше, они могут это делать сидя, стоя и лежа, как им вздумается, но разве этому надо учиться?

— О Всевидящий и Всемогущий!.. — воскликнула Нумия в гневе и тут же поняла, что сердиться не на что, дочь задала вопрос, над которым и сама она не раз в последнее время думала. Ей тоже раньше казалось, что учиться тут нечему, все должно получаться само собой, как получается у свиней, буйволов, птиц, рыб и других животных. Но раньше она как-то не интересовалась, испытывают ли при этом свиньи, рыбы и птицы удовольствие. Впрочем, даже если испытывают, это еще ничего не доказывает, люди-то ведь устроены по-другому. Где, например, видано, чтобы тигры пахали землю и засевали поля, а черепахи ловили рыбу сетями? Самой ей пришлось долго учиться, прежде чем изготовленные ею из волокон тарговой пальмы ткани стали такими же мягкими и прочными, как у ее матери. Она с детства училась сеять и убирать урожай, стряпать, шить и выполнять другие работы по дому. Мараква и остальные мужчины с малых лет учились владеть оружием, стрелять из духовых трубок-кванге, читать следы зверей, изучать их повадки. Но никто не обучается любви! А ведь знай она о кое-каких особенностях своего тела и характера раньше, быть может, и смогла бы сделать так, чтобы Мараква и думать не стал о какой-то там Джузи. Однако сказать все это дочери Нумия не решилась и была искренне благодарна ей за то, что она не продолжает свои расспросы.

А Узитави, внезапно испугавшись, что еще больше расстроила и без того опечаленную мать, думала о странном поведении взрослых, которые готовы нескончаемо долго говорить о чем угодно и лишь о главном хранят упорное молчание. Мужчины, например, с радостью и охотой могут перечислять различные способы, позволяющие ранить, а то и убить таких же или почти таких же, как они сами, людей, но им почему-то кажется неприличным обсуждать, как сделать счастливыми своих жен. Послушать их, так они день и ночь только и делают, что сражаются, а любят своих жен раз в год, тогда как на самом-то деле все происходит совсем наоборот. Женщины тоже ничем не лучше, они…

Но додумать про женщин Узитави не удалось, поскольку как раз в этот момент они с матерью, перейдя Желтый ручей, поднялись на вершину холма, с которой Катика была видна как на ладони.

— Что это? — Глаза девочки округлились от удивления. — Зачем они жгут дома?

— Пепонго! — в ужасе выдохнула Нумия, инстинктивно обняв дочь за плечи и прижимая к себе. Охваченные недоумением и страхом, они оцепенело смотрели на поднимающиеся к небу столбы дыма, не в силах понять, как могло случиться, что проклятые карлики добрались до их селения. Этого не должно было, не могло произойти, ведь когда они покидали Катику, в ней было полно воинов! Не погибли же они все! И из селения не могли уйти, потому что мальчишки еще не успели пригнать скот с дальних пастбищ! А без скота-то уж никто, ясное дело, не уйдет, да и зачем уходить, если всегда они этих карликов прогоняли!..

Они видели, как из дыма и пламени выскакивают крохотные фигурки, но разглядеть, кто это — мибу или пепонго, — было невозможно, и Нумия, увлекая за собой дочь, сделала несколько шагов вперед по утоптанной, хоженой-перехоженой тропинке.

— Погоди, мама… Постой, куда ты?

— Там остался Тартунг и Мбизу… Мбизу должен пригнать буйволов в Катику… — ответила Нумия, снимая свои руки с плеч дочери.

— Если Мбизу увидит дым, он догадается, что в селение идти нельзя. Ты помнишь, отец, перед тем как отправиться к святилищу Наама, говорил, что в случае опасности мы всегда сможем укрыться в долине Бенгри. Я тогда не поняла его, не поняла, о какой опасности он говорит… А Мбизу… Мбизу уже большой парень и, наверно, тоже запомнил…

— Запомнил. Наверно. — Нумия стиснула руки, не в состоянии оторвать взгляд от горящего селения. — Я не так беспокоюсь за него, как за Тартунга и твою бабушку. Она-то про Бенгри не знает и от своих поросят шагу не ступит.

— Если пепонго ворвались в Катику, они могли спрятаться в погреб…

— Вот что, — неожиданно решившись, Нумия подняла оброненную мотыгу, — ступай вверх по Желтому ручью, там ты наверняка встретишь кого-нибудь из посланных за скотом ребят, а если повезет, так и Мбизу отыщешь. Передай им слова отца и иди вместе с ними к верхнему селению, а оттуда в Бенгри. Если тебя не послушают, пробирайся к Солнечным Столбам одна.

— А ты? Я пойду с тобой!

— Ты сделаешь так, как я сказала! — строго прикрикнула Нумия на дочь. — Я не могу оставить Тартунга и свою мать! Тебе же в Катику идти совершенно ни к чему!

При мысли о старой и сварливой, но горячо любившей ее бабке и пятилетнем братишке, мечущихся, быть может, сейчас по горящему селению, на глаза Узитави навернулись слезы.

— Я пойду с тобой! Я не хочу идти в горы! Возьми меня, я тебе пригожусь, вот увидишь!..

— Не реви! — одернула дочь Нумия. — Это еще никому не приносило пользы. И не вздумай идти за мной. Ты будешь мне обузой. — Она притянула Узитави к груди, потом оттолкнула и, вскинув мотыгу на плечо, торопливо начала спускаться с холма.

Некоторое время девочка смотрела ей в спину, едва сдерживая желание броситься следом за матерью. Затем ладная фигурка Нумии скрылась в небольшой роще, и Узитави, вытерев глаза, повернулась и поплелась к Желтому ручью.

6

Хрис уверенно свернул в одну улочку, затем в другую, третью, и неожиданно перед Эврихом открылась просторная площадь, посреди которой высился застывший на сером гранитном постаменте Морской Хозяин. А за бронзовой статуей громадного мускулистого бога мореходов, опирающегося на страшенного вида гарпун, зеленела полоска далекого моря, видимая едва ли не из любого места Аланиола.

— Ух ты! — пробормотал юноша восторженно. — Сила!

— Вот ты и познакомился с одним из крупнейших городов Нижнего мира, — удовлетворенно сказал Хрис с таким видом, словно городэтот был его собственностью. — Замечаешь отличия от Нижнего Аланиола?

— Еще бы не замечать! А уж этакую скульптурищу я тут и вовсе не ожидал увидеть! — Эврих двинулся к Морскому Хозяину, олицетворявшему, казалось, дремлющее могущество водной стихии. — Я как-то, знаешь, несмотря на все твои рассказы, по-иному этот город себе представлял.

— Известное дело, не ты один считаешь, что в Нижнем мире одни выродки живут. А тут и художники, и скульпторы, и поэты не хуже наших, да и простой люд, в общем, тоже злонравием особым не отличается.

— Ага, то-то я гляжу, ты ныне мечом опоясался, на меня тесак нацепил, а за нами двум парням велел неотступно следовать. — Юноша кивнул на вышедших из переулка детин, лица которых природной мягкостью не отличались, а широкие короткие мечи наводили на размышления о том, что ими удобно орудовать в узких городских улочках. — Они нас от хороших людей оборонять будут или от скуки за нами увязались?

— Заметил, стало быть. Хвалю. Поглядывать иногда за тем, что за спиной делается, и в нашем мире не вредно, а здесь так просто необходимо. Потому как помойной ямой тутошние места назвать никак нельзя, но и обольщаться на их счет тоже не следует. Пошли дальше, здесь народ лишь по праздничным дням скапливается, а я тебе базарную площадь показать хотел — там с утра до вечера людей, как головастиков в луже. Есть на что посмотреть, есть к чему прицениться.

Эврих с сожалением окинул взглядом Морского Хозяина, украшенные добротно сработанными вывесками лавки солидных торговцев, куда всякую голытьбу даже на порог не пустят. И невольно подумал, что пошаливают здесь изрядно: двери — топором не враз изрубишь, окошки маленькие, стекленые, прочные ставни распахнуты, но на ночь, видать, запираются. Ему хотелось заглянуть и к ювелиру, и к мебельщику, и в посудную лавку — в этаком городище на товары, со всего света привезенные, посмотреть — и то все глаза проглядеть можно — не оторвешься; столько чудесного людьми понаделано, понапридумано! Но раз Хрис зовет, надо идти, ему виднее, что тут прежде всего осмотреть стоит. Юноша кинул прощальный взгляд на таверну, над которой красовалась кованая рыбина, окруженная надписью: «У Повелителя Морей». Чуть ниже разобрал коряво нацарапанное на стене чем-то острым название: «У Старика» и, радостно ухмыльнувшись, — выходит, и тут шалопаи водятся, — бросился догонять Странника.

Шагая по мощенным камнем улицам, Эврих восторженно пялил глаза на красивые и прочные, совершенно не похожие на здания Феда двухэтажные дома, на одетых в причудливые наряды прохожих, спешащих по своим делам в сопровождении слуг или в одиночку, и чувствовал, что не может оправиться от изумления. С тех пор как он поздним вечером забрел в храм Всеблагого Отца Созидателя и полночи проговорил с Непротой, вся его жизнь чудеснейшим образом переменилась. Находившийся под впечатлением беседы с Хрисом, у которого он недавно побывал по какой-то своей надобности, пастырь настоятельно рекомендовал юноше наняться на службу к Страннику и высказал в пользу этого столько разумных доводов, что мысль запала Эвриху в душу. От старшего брата ему приходилось слышать о Дентате Сертории Панонире самые лестные отзывы, да и о Хрисе тот говорил с уважением. К тому же покинуть Фед одному, в качестве изгнанника, и совсем другое — уйти из города вместе с купеческим обозом, который поведет человек, глубоко чтимый едва ли не всеми горожанами.

Утренний разговор с Хрисом проходил, впрочем, далеко не так гладко, как предсказывал Непра. Странник был на редкость придирчив в выборе спутников, и ученик резчика ему был в пути совершенно не нужен, так что юноше пришлось попотеть, убеждая Хриса, что он годен на нечто большее, нежели залезать девкам под юбки, пить пиво и портить жизнь Хряку. В конце концов ему это все же удалось — Странник признал, что таскать тяжести, ухаживать за мулами и править порученной ему повозкой сильный, сообразительный парень сумеет, и нанял его возчиком в свой обоз, который в ближайшее время должен был отправиться в Аланиол.

Эврих расценил это как первую свою победу и, дабы закрепить ее, из кожи вон лез; тем более что путешествие по Аррантиаде показалось ему чрезвычайно приятным и занимательным. В каждом из десятка городов, встретившихся им на пути, у Хриса были друзья и знакомые, в каждом он продавал и покупал всевозможные товары и, если у него после этого оставалось время, охотно показывал Эвриху местные достопримечательности, рассказывал связанные с ними истории и легенды. Он не делал тайны из своих торговых сделок и несколько раз просил юношу проверить расчеты в его приходно-расходной книге, знакомил с дорожными картами, поручал совершать кое-какие мелкие закупки. Чувствуя, что Хрис присматривается к нему, Эврих старался как можно лучше выподнять его поручения, и это обычно удавалось, поскольку он с детства привык работать не за страх, а за совесть. Видя, что все в обозе, состоящем из дюжины повозок, трудятся не покладая рук, он делал все возможное, чтобы ни в чем не уступать своим более опытным товарищам.

Проснувшись как-то раньше обычного, Эврих обнаружил, что Хрис, вооружившись мечом, скачет по пустынному двору приютившей их на ночь таверны. Понаблюдав за похожими на диковинный танец стремительными движениями Странника, он, набравшись смелости, обратился к нему с просьбой научить его каким-нибудь приемам почти неизвестного в их родном городе боевого искусства. Хрис согласился и, вручив юноше подобранную тут же, во дворе, палку, преподал ему первый урок. Он, по-видимому, рад был появлению напарника и, когда Эврих как следует взмок, предложил ему вставать пораньше и упражняться вместе с ним — мало ли что может пригодиться в жизни! Утренние тренировки с деревянными мечами, которые юноша вырезал под руководством Хриса, еще больше сблизили их, и все же Эврих был изрядно изумлен, когда за несколько дней до прибытия в Аланиол Странник предложил ему отправиться вместе с ним в Нижний мир.

За время путешествия по Верхней Аррантиаде юноша понял, что большинство сделок, заключенных на его глазах Хрисом, совершены им по поручению других купцов. В Певте, например, Странник распродал замки, купленные Нетором Вером у Аферона — лучшего мастера Феда, а в Вариоле — клепсидры и песочные часы, изготовленные Табием Кантом. Он продавал медные блюда, кувшины и кубки, ювелирные украшения и расшитые мастерицами Феда туники, а на вырученные деньги закупал составляющие для изготовления эмалей, бруски олова, резцы для металла и дивные сосуды из искрящегося стекла, секрет изготовления которых был известен лишь мастерам Ликоса. Из дюжины тяжело груженных повозок восемь были отправлены в Фед задолго до приближения к Аланиолу вместе с составленным Хрисом отчетом о продажах и закупках, из чего следовало, что в ближайшее время Странник возвращаться в родной город не собирается Заключенные им по пути к Аланиолу сделки, разумеется, приносили какую-то прибыль, но явно не были целью путешествия, а совершались как бы между делом, мимоходом. Все это, равно как и слухи, ходившие о Хрисе в родном городе, не могло не заинтриговать Эвриха, однако все его попытки разузнать поподробнее о том, куда и ради чего направляется Странник на этот раз, ни к чему не привели. Нанятые Хрисом возчики знали не больше самого юноши и на все его вопросы лишь недоуменно пожимали плечами. Всю жизнь колеся по дорогам Аррантиады, они утратили интерес к делам своих нанимателей и находили любопытство Эвриха едва ли не предосудительным. Ему-то, в самом деле, какая разница, что везти: оловянные кружки, плуги, копченые окорока, муку или сушеных тараканов? Ежели мулы сыты, тележные оси смазаны и дождя не предвидится, так о чем беспокоиться? Хотя юнцу, конечно, все внове, чего с него взять?..

У самого Хриса Эврих до поры до времени спрашивать ни о чем не решался, полагая, что наступит момент и тот, если пожелает, сам все расскажет. Чем ближе подъезжали они к Аланиолу, тем чаще юноша ловил на себе оценивающие взгляды Странника, убеждавшие его в том, что момент этот непременно настанет, и не ошибся. Деревушка, названная почему-то Пепельной Гривой, тем и запомнилась Эвриху, что в ней Хрис наконец раскрыл ему цель своего путешествия и сделал долгожданное предложение сопровождать его в Нижний мир.

Погода в тот день начала портиться с утра, возчики хмурились и ворчали — мол, быть ненастью, если дождь не помешает. И тот таки, как это часто случается по весне, помешал. Сначала накрапывал нехотя и нудно, потом, войдя во вкус, зарядил так, что просмоленные тенты на повозках загремели, как барабаны. Огненные копья молний начали вспарывать животы низких откормленных туч, и хлынувший ливень враз превратил дорогу в непролазное болото. Пришлось завернуть в ближайшую деревеньку, и здесь-то, развесив мокрую одежду перед очагом и выпив для согрева две-три кружки обжигающего, щедро приправленного специями пунша собственного приготовления, Странник сообщил Эвриху, что путешествие близится к концу и юноше пора подумать о том, как он собирается жить дальше.

— Ты можешь остаться в Аланиоле, у меня там есть знакомцы, которым нужен толковый помощник, — сказал Хрис, поглаживая короткую темно-каштановую бородку. — Можешь вернуться с оставшимися четырьмя повозками в Фед, если по зрелым размышлениям пришел к выводу, что женитьба на любящей, но не любимой женщине — не самый скверный жребий, выпавший на долю мужчины. Тебе нетрудно будет подыскать себе местечко в любом из встречавшихся нам на пути городков — руки у тебя растут откуда положено, голова работает исправно, а такие парни всюду в цене. Это если из Феда не вылезать, кажется, что на нем свет клином сошелся, а вокруг одни нелюди живут.

Эврих затаил дыхание, приготовившись к тому, что сейчас-то Хрис и скажет главное, и хотя разбирало его любопытство, торопить и перебивать купца не стал, а прислушался, как тот советовал, к собственным чувствам и убедился, что уж куда-куда, а в Фед возвращаться решительно не хочет. Не хочет почти столь же сильно, как зимой не хотел покидать его, ибо казалось ему тогда, как справедливо заметил Хрис, что за пределами родного города ничего хорошего быть не может, что один он такой славный и уютный на белом свете. Но теперь-то ясно, что от других городков Фед мало чем отличался, и юноше до смерти хотелось взглянуть на Аланиол, размерами уступавший разве что Белиону, Лаваланге и самому Арру. Из этого большого, богатого портового города отплывали суда в Мономатану, на Восточный и Западный материки, в него везли товары со всего мира, и не зря, надо полагать, величали его Южными воротами Аррантиады, считая самым крупным из южных городов Центрального континента. Но Хрис-то, похоже, собирался отправиться еще дальше, быть может, пересечь море, увидеть другие страны. Думая об этом, Эврих испытывал одновременно зависть и легкий испуг — границы знакомого ему мира раздвигались с такой быстротой, что он ощущал себя путником, который, очутившись на перевале, неожиданно увидел расстилающиеся перед ним новые, неизведанные, уходящие за горизонт земли…

— У тебя есть из чего выбирать, — продолжал между тем Хрис, наблюдая за юношей из-под полуприкрытых век. — Но я хочу еще больше озадачить тебя, предложив продолжать путешествие вместе со мной. Вероятно, ты слышал, что я неоднократно спускался в Нижний мир? Так вот туда-то я и отправляюсь из Аланиола. Ты, я вижу, не слишком удивлен? Тем лучше, а то встречаются люди, которым при упоминании о Нижнем мире дурно становится…

Справедливости ради Эврих должен был признать, что у него от этого предложения мурашки по коже побежали, однако то ли пунш оказал свое благотворное действие, то ли говорил Хрис о путешествии в Нижний мир как-то уж очень обыденно и буднично, но невозмутимый вид юноше сохранить удалось, о чем он и сейчас, шагая по улицам Нижнего Аланиола, вспоминал с удовольствием. Хотя, если вдуматься, гордиться ему следовало бы совсем другим. Сделать каменное лицо — не велика хитрость, а вот заслужить приглашение сопровождать Хриса в Нижний мир — это да! От подобной мысли в самом деле хочется нос задрать и поглядывать на всех свысока…

— Что это ты, друг мой, примолк и улыбаешься во всю ширь лица своего прекрасного? — полюбопытствовал Хрис, закончив беседу с торговцем специями и пряча в висящую через плечо котомку пучок зеленых листиков. — Девиц пригожих вокруг не видать, а ты сияешь, как медяк надраенный!

— На город любуюсь, насмотреться не могу, — солгал Эврих, не особенно кривя при этом душой. — Экий великан, экий красавец!

— Хм! Вот уж не думал, что тебя так проймет… Впрочем, когда я сюда первый раз попал, тоже рот от изумления закрыть не мог, ожидал-то совсем иное увидеть.

— Это само собой, но меня размеры поражают! Ведь наш-то Аланиол меньше! Я, кстати, давно хотел спросить: как это получилось, что Врата словно по заказу около таких больших городов оказались, а не где-нибудь в чистом поле?

— Объяснений этому много разных существует, но если все «божественные» версии отбросить, поскольку они все равно мало что проясняют, останется вот какая простенькая догадка. Образовались-то эти Врата — как и почему, лучше и не спрашивай, все равно ответить не смогу — в чистом, как ты говоришь, поле, то есть среди тех самых утесов, где и сейчас людей днем с огнем не сыскать, потому что воды там нет и жить нечем. А когда нашли их, потянулись к ним толпы паломников, лучшей жизни возжаждавших. Особенно во время войн, смут и мятежей, здешнюю Аррантиаду сотрясавших, много их было. И часть из паломников, как заведено, прошла через Врата в наш мир, а часть тут осталась. Шли, как ты понимаешь, семьями — с детьми, стариками, родственниками и друзьями, — и даже из тех, кого Врата пропустили, многие назад вынуждены были вернуться, чтобы с близкими не расставаться, товарищей не бросать. А поскольку с миром этим они вроде бы уже распрощались и идти им отсюда было некуда, селиться от Врат вернувшиеся стали неподалеку, где место получше сыскать сумели. Может, кто думал: сам не сподобился, так хоть дети сумеют в Верхний мир попасть. И чьи-то дети, наверно, попали, но навсегда с родными порывать не захотели и у нас, наверху значит, неподалеку от Врат обосновались. Вот два города и выросли, а потом совместными усилиями горожане на месте Врат храм возвели, чтобы как-то проход обозначить. Так ли на самом деле все было, сказать трудно: летописей Врат никто не ведет, а магов и мудрецов не столько появление городов возле них, сколько свойства самого прохода между мирами интересуют.

— Стало быть, этот Аланиол больше нашего из-за не прошедших в Верхний мир оказался? Но ведь не может весь этот город из грешников или их близких состоять?

— Вероятно, я не совсем точно выразился, — терпеливо сказал Хрис. — Большинство живущих здесь ныне ничего про Врата не знает, а те, кому о них известно, вовсе не жаждут воспользоваться ими и попасть в наш мир.

— Да как же такую тайну сохранить можно? Здоровенный храм около города стоит — не монетка, чай, за щекой не спрячешь! И как это кто-то в Светлый мир попасть не желает? Тут ты что-то путаешь!

— Я путаю? — Странник сочувственно улыбнулся и снисходительно похлопал Эвриха по плечу. — Если б молодость знала, если б старость могла… Обрати когда-нибудь внимание: человек умудренный жизнью, как правило, ищет ошибку в своих словах и делах, и лишь самоуверенные юнцы — в чужих.

Заметив, как вытянулось у Эвриха лицо, Хрис громко расхохотался и ткнул приятеля кулаком под ребра:

— Ладно, не обижайся и не бери в голову. Это я так, к слову. А если говорить серьезно, то мир этот, когда в нем не свирепствуют мор, глад или войны, не так уж плох и его обитателей вполне устраивает. Потому-то они про Врата до поры до времени и не вспоминают. Тайны из их существования никто, конечно, не делает, да что о них говорить, коли людям они пока без надобности? Ведь это ты мир наш «Светлым» называешь, а тут его нередко «пресным» или «бесцветным» зовут. Чему ты удивляешься? Все же зависит от того, кто и когда говорит, люди-то не по одной мерке сшиты. Опять же, если тишь да гладь — одно дело, а разразись война — по-другому многие запоют. Сам посуди: от своей земли, своего дома, дела, друзей кто без особых причин в бега пустится?

— Но попробовать Врата пройти, на безгрешность себя проверить — интересно же?

— А вдруг грешен? А не лучше ли соседа или, например, префекта на безгрешность проверить?

— Здорово! — восхитился Эврих, замедляя шаг. — Вот это мысль! Нам бы в Фед такие Врата!

— Вот-вот. Чтобы подобные мысли ни у кого не возникали, о Вратах этих такие жуткие байки тут рассказывают, что на ночь глядя лучше не слушать.

— Наверно, никто и не слушает, правду от лжи при желании отличить нетрудно.

— Э нет, охотники до небылиц всегда найдутся, да и в сказках, которые про Врата ходят, какое-то зерно истины в самом деле есть. Об этом, однако, мы лучше как-нибудь в другой раз поговорим, ибо цель наша близка. Слышишь шум? Держи свой кошель обеими руками, это гудит базар! А базар Нижнего Аланиола — это чудо, подобного которому в нашем мире не увидишь, поверь мне.

Слова эти показались Эвриху кощунственными, но едва он ступил на базарную площадь, как до него дошло, что имел в виду Хрис, и чем дальше они шли, тем больше он убеждался, что так оно на самом деле и есть. Колоссальная площадь была заполнена навесами, палатками, шатрами и лоточниками. Здесь продавали, клянчили и воровали люди всех возрастов и любого цвета кожи. Рыбные, мясные, овощные и гончарные ряды соседствовали с ковровыми, ювелирными, невольничьими и лошадными рядами. Продавцы муки, вина, шорники, медники, бортники, бочары, угольщики и солевары были перемешаны, залиты солнцем и потом, приправлены водоносами, нищими и стражниками, сдобрены гадалками, калеками и знахарями и явлены миру, а дабы чудовищная эта окрошка не показалась чересчур острой, разбавлена она была многосотенной, если не многотысячной, толпой покупателей. Именно так воспринял базар Эврих, у которого от многолюдного гама и чудовищного букета, образованного невообразимым смешением запахов, мгновенно заломило в висках. Радость, боль, богатство, нищета, смрад испражнений и ароматы цветов переплетались столь причудливо и казались столь неразрывно связанными, что юноша почувствовал себя оглушенным и ослепленным и вынужден был согласиться: такого он в Верхнем мире действительно увидеть не мог. И безусловно, плохим открывшееся перед ним зрелище назвать было нельзя. Хрис был тысячу раз прав — это был иной мир, и, прислушиваясь, принюхиваясь, приглядываясь к нему, легко было представить, что тому, кто родился и жил около такого вот базара, тому, кто многие годы был его частицей — покупал и продавал на нем, рынок Верхнего Аланиола, не говоря уже у рынке Феда, показался бы нестерпимо пресным, блеклым и скучным…

— Держись около меня, здесь ничего не стоит потеряться! — крикнул Хрис в самое ухо Эвриху. — Я хочу сделать кое-какие закупки, и следить за тобой мне будет недосуг. Вроде бы не так давно здесь был, а уже успел отвыкнуть…

— О Всеблагой Отец Созидатель, и вы, Боги Небесной Горы! Да разве к этому можно привыкнуть! — простонал юноша, проталкиваясь вслед за Хрисом к рядам оружейников. — Тут не то что торговать или покупки делать, дышать и то трудно!

— Надо было тебя предупредить, чтобы взапас надышался. Да без толку, все равно бы не послушался, не поверил, — прохрипел Хрис и, ткнув пальцем в невзрачный на вид нож с длинным широким лезвием, спросил у бородатого купчины: — Сколько хочешь за три дюжины, почтеннейший?

Купчина, окинув Странника испытующим взглядом, назвал цену, но на этот раз Эврих, с удовольствием наблюдавший обычно за тем, как уважительно, красиво и со знанием дела торгуется Хрис, не нашел в себе душевных сил прислушиваться к разговору. Мысль его, помимо воли, зацепилась за слова Странника о том, что, даже если бы тот предупредил о том, что представляет из себя базар Нижнего Аланиола, он бы не поверил. Поверить-то, может, и поверил бы, но не понял и потому загодя «надышаться» и правда не сумел. Ведь и Непра, и Хрис немало рассказывали о Нижнем мире, да что толку? Пока собственными глазами не увидел…

— Сумка! Этот трупоед срезал мою сумку! — внезапно завопил Хрис и рванулся за каким-то худощавым пареньком, ужом проскользнувшим мимо Эвриха и возом с ослепительно сиявшими на солнце, начищенными медными панцирями.

— Да отсохнут у вора руки, этого нам только не хватало! — пробормотал юноша и устремился за мелькнувшим в толпе белым плащом Странника.

Бежать среди такого скопления народу было столь же удобно, как танцевать со связанными ногами, и в первые мгновения погони Эврих думал, что его самого вот-вот начнут бить, посчитав за вора или непроходимого наглеца, который ничего лучшего, чем тычки и побои, не заслуживает. Народ здесь, однако, был тертый и разобраться, кто за кем гонится, сумел молниеносно. Юноше пришлось растолкать и смести с пути всего дюжины полторы людей, с удивительным спокойствием воспринявших его толчки и вопли, а дальше дорога очистилась словно сама собой. Задевая ставшим вдруг удивительно цеплючим и неудобным тесаком за прилавки и шатровые растяжки, он, то и дело оступаясь и спотыкаясь, несся за белым плащом, едва успевая перескакивать через выраставшие перед ним внезапно корзины с серебрящейся рыбешкой, лотки с хлебами, разложенные на циновках миски и горшки, кузовки с ранними грибами…

Несколько раз он отталкивал кого-то, уворачивался сам, понимая в то же время, что бежит со скоростью поразительной, да еще и ухитряется наращивать ее, что казалось уже и вовсе невозможным в столь людном месте. Недоумение его по этому поводу рассеялось, когда до юноши дошло, что, во-первых, бегущий перед ним белый плащ, к которому он каким-то чудом сумел приблизиться, прокладывает ему дорогу сквозь толпу, а во-вторых, сама толпа редеет с каждым мгновением, и, значит, они добрались до края представлявшегося бесконечным, как море, базара. И если еще немного приналечь…

Та же мысль, по-видимому, пришла в голову Хрису, и он тоже приналег, сохранив таким образом расстояние в сотню шагов между собой и Эврихом. Юноша пронзил спину Странника злобным взглядом, позабыв, что гонится за похитителем сумки Хриса, а не за своим товарищем, и совершил еще один отчаянный рывок. Сделал он это очень своевременно, ибо успел увидеть, как Хрис завернул в боковую улочку, из которой тут же послышался пронзительный свист. От свиста этого что-то внутри Эвриха противно екнуло, но, лишь вбежав в длинный переулок, он сообразил, что подобным же образом пересвистывались в известного рода ситуациях школяры уютного города Феда. Перевести этот свист можно было как сообщение, что птичка в клетке, рыбка на крючке или что охотник сам превратился в дичь.

С гулко бьющимся сердцем юноша добежал до Хриса, который, выхватив меч, отстегнув и отбросив в сторону стесняющие движения ножны, уже наматывал на левую руку плащ, готовясь встретить трех идущих на него молодцов, вооруженных кинжалообразными ножами, казавшимися игрушечными в их мускулистых волосатых лапищах. Тощий паренек, укравший сумку Хриса, стоял за звероподобными молодчиками и мерзко ухмылялся.

Обернувшись, Эврих убедился, что отступать некуда: еще три мерзопакостного вида детины перекрыли выход из переулка. Рожи у них были на редкость тупые и скучные — опять надо кого-то убивать, в крови пачкаться, и так изо дня в день — тоска, аж скулы сводит. Переведя взгляд на лопатообразные руки детин и одновременно вынимая тесак и отбрасывая отстегнутые ножны — все, как делал Хрис, только не так ловко и сноровисто, — Эврих обнаружил, что вооружение его противников состоит из двух кистеней — страшноватых шипастых шаров на цепях и «клыков» — этакого подобия тонких двойных мечей, крепящихся у локтей и запястий и выступающих пяди на три перед сжатыми кулаками стоящего в центре громилы. Кистенями и ножами орудовала, надо думать, всякая шваль, а вот «клыки» юноше определенно не понравились — пользоваться такими хитрыми штуками может только мастер своего дела, — и он быстро огляделся. С одной стороны — высокий, сложенный из неровных камней забор, с другой — глухие стены домов, запертые двери, закрытые ставнями окна — местечко подобрано так, что беги — не убежишь, кричи — не услышат. Жаль, начало получилось неудачное, подумал Эврих и с удивлением отметил, что ломота в висках прошла, а страха он почему-то не испытывает. Таким вот — подлым, злобным и жестоким — он и представлял Нижний мир, к встрече с ним готовился душой и телом.

— Вспомни, чему я тебя учил, и, главное, не горячись, — процедил Хрис. — Не подставляйся, я со своими управлюсь, подсоблю.

— Отец Всеблагой, и почему мне дома не сиделось? — пробормотал Эврих, делая несколько коротких шагов навстречу громилам.

Двое, крутя перед собой кистенями, начали заходить с боков, и Эврих, не сводя глаз с шипастых металлических шаров, режущих воздух со зловещим свистом, подумал, что оружие это требует значительно большей ловкости, чем обладают дюжие парни. Для разбойного удара лучше не придумаешь, но… Заметив, что левый громила, упорно крутивший шар в горизонтальной плоскости, выдвигается вперед, он чуть попятился вправо, делая вид, что его-то он и опасается больше всех. Ободренный этим, левый, более решительный и менее разумный, чем его подельщики, ринулся на юношу и допустил ту самую ошибку, которую и должен был допустить. Кистень его пронесся в локте от лица Эвриха, и тот, прыгнув вперед, успел до возвращения шара ткнуть раззяву в грудь острием тесака.

Громила дернулся, шипастый шар, вместо того чтобы снести юноше половину черепа, взмыл над его головой. Уловив краем глаза движение справа, юноша метнулся в сторону, уходя из-под удара, и кистень второго молодчика вспахал землю у его ног. Не до конца сознавая, что делает, Эврих прыгнул вправо и, рубанув наотмашь, ощутил, как отточенный конец тесака чиркнул по чему-то мягкому. Заячий визг подтвердил, что удар достиг цели, но разглядеть, серьезно ли ранен громила, времени не было — левый вновь начал раскручивать кистень. Юноша отскочил назад, с облегчением отметив, что Клыкач остался на прежнем месте и в бой не рвется, побаивается, верно, попасть под шары своих не слишком умелых товарищей. «Впрочем, чтобы управиться с таким новичком, как я, умения у них как раз может хватить», — подумал Эврих.

Туника парня, подступавшего слева, окрасилась на груди кровью, однако рана, похоже, особого вреда ему не причинила, если не считать того, что шипастый шар он теперь крутил в разных плоскостях, надеясь таким образом вернее достать своего юркого противника и в то же время уберечься от его тесака. Громиле, по-видимому, казалось, что кистень его превратился в этакий свистящий щит, но свидетельствовало это лишь о том, что соображает он столь же неуклюже, сколь и дерется. Подобно атакующей гадюке, Эврих, пропустив шар, сделал молниеносный выпад и, бросившись под ноги замешкавшемуся молодчику, рубанул его по коленям. Это был некрасивый прием, и ничему сколько-нибудь похожему Хрис его, разумеется, не учил, но болезненный вопль покатившегося в пыль противника свидетельствовал о том, что цели своей юноша во всяком случае достиг.

Вдохновленный удачей, Эврих увернулся от железного шара правого молодчика, вскочил на ноги и, к неописуемой своей радости, заметил, что в конце переулка показались двое запыхавшихся детин, сопровождавших их во время прогулки по Аланиолу. Он отвлекся только на мгновение, которое, однако, едва не стоило ему жизни. Кистень громилы, описав в воздухе хитрый зигзаг, зацепил край Эвриховой туники, послышался треск рвущейся материи. Юношу отбросило влево, к стене дома, и он, отшатнувшись в последний момент в сторону, чудом сумел избежать выбившего искры из каменной кладки шара. Громила качнулся вслед за кистенем, и лезвие тесака, вскинутого юношей в защитном движении, вонзилось ему в грудь. Выкаченные глаза и перекошенный рот с крупными, как жернова, зубами, мелькнули у самого лица Эвриха. Он чуть отстранился от падающего тела и услышал яростные крики и лязг стали — телохранители, приставленные к Хрису Верцелом Танием Резом, сцепились с Клыкачом.

Окинув взглядом переулок, юноша убедился, что обладатели кистеней в обозримом будущем хлопот никому не причинят, а подоспевшие телохранители основательно взяли Клыкача в работу, и обернулся в сторону Хриса. Доносившиеся оттуда прежде крики и звон оружия стихли, и он с облегчением обнаружил, что перепачканный кровью Странник жив. Один из его противников удрал вместе с похитителем сумки, а двое оставшихся корчатся на земле. Приставив меч к горлу поверженного врага, Хрис настойчиво спрашивал его о чем-то, вполне полагаясь на то, что телохранители Верцела и без его помощи управятся с последним мерзавцем.

— Отец Всеблагой, сколько крови!.. — пробормотал юноша, до которого только теперь начало доходить, что он натворил. Он поднял оружие на человека, то есть совершил поступок, неслыханный в Верхнем мире. Случалось, там воровали, дрались, но убийства происходили столь редко и осуждались столь строго, что совершить его обычному человеку и в голову не приходило. Ведь всем известно, что Отец Созидатель не терпит в Верхнем мире людей, способных лишить жизни своих собратьев. И вот теперь он… С отвращением, словно ядовитую гадину, отбросив окровавленный тесак, Эврих попытался встать на ноги и внезапно охнул, согнулся от вспыхнувшей в боку боли. С удивлением воззрился на расползавшееся по разодранной тунике красное пятно и, не веря глазам своим, прикоснулся пальцами к окровавленным лохмотьям.

— Вот те раз! Плохое началишко не к доброму концу… — прошипел Эврих, морщась от накатившей боли. Значит, кистень этого урода все же достал его, просто в пылу схватки он ничего не заметил. Мало того что сам пролил человеческую кровь и заказал себе путь в Верхний мир, так еще и подранить себя дал в первой же драке. Молодец — нечего сказать… Мысли юноши начали путаться; цепляясь за каменную стену, он вновь попытался встать на ноги, но внезапная слабость заставила его опуститься на землю. Ему захотелось прикрыть глаза и не видеть больше ни извивающихся окровавленных раненых, ни мерзкого этого переулка, ни поганого мира, в котором вынужден он теперь будет жить до самой смерти…

— Чего это ты тут дурака валяешь? — услышал он над собой голос Хриса. — Ого, да ты, кажись, ранен?! Удивительно, новичкам обычно везет, да и ловкости тебе не занимать… Сейчас я тебя… О Силы Небесные, этот паршивец не теряет времени даром!

Последнее восклицание Странника заставило Эвриха забыть о боли, вывело из столь несвойственного ему оцепенения. Склонившийся было над ним Хрис пружинисто вьшрямился и бросился в дальний конец переулка.

Разгоревшаяся там схватка приобрела неожиданно трагический характер. Оба телохранителя, еще совсем недавно весело наседавших на Клыкача, получив по нескольку мелких ранений, уже не слишком твердо держались на ногах, а тот, даже не оцарапанный, был по-прежнему полон сил. Вместо того чтобы атаковать противника, телохранители, выставив перед собой короткие мечи, пятились к выходу из переулка, Клыкач следовал за ними, и вкрадчивые, плавные движения его выдавали матерого хищника. Согнув в коленях ноги и чуть расставив вытянутые вперед руки, оснащенные окровавленными лезвиями, он надвигался на свои жертвы со столь грозным и уверенным видом, что Эврих понял: боец этот не чета всем прочим — и непроизвольно потянулся за отброшенным тесаком. Пальцы юноши уже коснулись обмотанной тонким ремнем рукояти, когда невиданное зрелище заставило его забыть об оружии.

Подкрадывавшийся к телохранителям Клыкач, обернувшись на звук шагов спешащего на подмогу им Странника, внезапно подобравшись, совершил огромный прыжок. Приземляясь между противниками, он, выбросив левую руку, вонзил «клыки» в горло одного из них, а правой нанес рубящий удар его товарищу. Тот шарахнулся в сторону, истерически полосуя воздух мечом в ожидании немедленного нападения. Клыкач, не обращая на него внимания, повернул к Хрису искаженное злобной гримасой лицо, выкрикнул что-то нечленораздельное, а затем, не то присев, не то, наоборот, подпрыгнув, взвился в воздух и обрушился на последнего телохранителя Верцела. Причем проделал он это так стремительно, что Эврих не сразу понял, что же произошло. Зато Странник понял и действовал не менее быстро, чем Клыкач. Перебросив меч в левую руку, он вскинул правую на уровень плеча, блеснула серебристая искорка метательного ножа — и не успевший вырвать «клыки» из тела жертвы молодчик рухнул наземь.

— Как много крови! Как много смертей… — прошептал Эврих трясущимися губами и почувствовал, что его вот-вот вывернет наизнанку от вида и запаха собственной крови. Он не мог бы сказать, от чего страдает больше: от рвущей его бок боли или от омерзительности всего происшедшего на его глазах. Ему вновь захотелось закрыть глаза и умереть. Умереть немедленно и бесповоротно, лишь бы не видеть, как люди превращаются в кровожадных зверей, лишь бы забыть, что сам он — варвар, которому нет больше места в Верхнем мире, лишь бы избавиться от вида и запаха своей и чужой крови, от пульсирующей боли, которая, быть может, и есть предвестница смерти-избавительницы…

— И долго ты так лежать собираешься? — раздраженно поинтересовался Хрис, присаживаясь на корточки и запуская, как показалось Эвриху, пальцы в его рану.

— У-а-а! — взвыл юноша и рванулся в сторону, но Странник успел схватить его за плечо, и хватка у невзрачного на вид торговца оказалась поистине железной.

— Чего дергаешься? Ну сломана пара ребер, кровищи натекло, как из резаного кабана, так это ж не смертельно! Глазом моргнуть не успеешь — все заживет, и следов не останется. Подумаешь, попортил тебе малость кто-то из этих бедолаг шкуру, так и ты их славно отделал. Сейчас я тебя кое-чем угощу, здоровее прежнего будешь.

Хрис покопался в невесть откуда взявшейся сумке, вытащил оттуда кожаный мешочек и извлек из него три голубоватых шарика, каждый размером с крупную горошину.

— Открой-ка рот, дитятко! Глотай, это тебя враз на ноги поставит. По крайней мере, до дома Верцела на своих двоих дойдешь. Надобно нам отсюда подобру-поздорову убираться, пока стража городская не явилась. Доказать нашу невиновность при таком обилии тел будет довольно мудрено.

— Как ты сумку свою вернуть ухитрился? — спросил Эврих невпопад и сам подивился тому, что заговорил о таких пустяках, в то время как на языке вертелись совсем другие, значительно более важные вопросы.

— Сумку? — повторил Хрис, думая о чем-то своем. — Так бросил ее вор, когда от меня удирал, а я поднял. Нужна-то им была вовсе не сумка.

Он оторвал от туники сраженного Эврихом громилы изрядный лоскут и начал накладывать повязку на рану.

— А что?.. Что им было нужно? — спросил Эврих, морщась от боли. — Слушай, плевать на сумку и на все прочее! Нас же теперь Врата в Верхний мир не пропустят! После стольких-то убийств, а? Что нам теперь делать, Хрис? Ведь мы же людей, людей убивали!..

Странник криво усмехнулся и ловко затянул повязку:

— Вставай, герой! Идти можешь, или не отпустило еще?

— Да что боль! Как жить-то теперь, Хрис?

— Молча, — ответствовал тот и рывком поднял юношу на ноги. — Держись за стену. Вот тебе твой тесак, ножны. Да не отпихивай, пригодятся, пока поприличнее тебе чего подберем. Меньше болит? Тогда обопрись на меня и пошли.

— Отец Всеблагой… — застонал Эврих, делая шаг, другой и чувствуя, что физическая боль и верно куда-то уходит, затихает, но место ее заполняет глухая, безнадежная тоска. — Неужели среди этих убийц теперь всю жизнь маяться? Хрис, погоди, а телохранители наши, то есть этого, Верцела, они что же?…

— Мертвы, я проверил. Славные были парни, но, кроме как о них, горевать тебе не о чем. Мой опыт показывает, что убийство при защите собственной жизни не та причина, которая может воспрепятствовать человеку попасть в наш мир.

— Это… Хрис, это правда? Ты не обманываешь меня? Ты ведь говоришь это ради того, чтобы меня утешить?

— Нет конечно. Кроме того, ты никого и не убил. Эти олухи скоро встанут на ноги и еще доставят добрым людям немало печали. Их, вероятно, следовало бы умертвить, но добивать раненых у меня рука не поднимается. Одно дело — в горячке боя убить, и совсем другое — когда тебе ничего не угрожает.

— Мы должны помочь им, позвать кого-нибудь! Если мы оставим их здесь в таком состоянии, это будет ничем не лучше убийства.

— Глупости! Быстро пошли отсюда, иначе у нас могут быть большие неприятности.

— И все-таки это ужасно! — проговорил юноша, пропуская последние слова Хриса мимо ушей. — Не понимаю, что на меня нашло! Как вообще я мог обнажить оружие, ведь ничего подобного у меня никогда и в мыслях не было!

Тяжело опираясь на Хриса, Эврих, не глядя по сторонам, машинально переставлял отяжелевшие ноги, не в силах понять, почему он не попытался заговорить с убийцами, почему так легко, так бездумно орудовал проклятым тесаком? Он вел себя так, словно с детства был обучен убивать людей, в то время как на самом-то деле подобная мысль всегда казалась ему отвратительной. Переговоры с этими мордоворотами, естественно, ни к чему бы не привели, но ведь он даже не попытался начать их! И почему, во имя Богов Небесной Горы, они хотели его с Хрисом смерти? Ведь не из-за сумки же этой паршивой!

— Хрис, неужели они напали на нас из-за той мелочи, которую ты носишь с собой? Шесть громил и вор… Как-то уж очень это глупо выглядит. Или в здешнем мире все такие ненормальные?

— Нет, не все. И убить нас хотели не из-за сумки. Они охотились за мной… Я знаю одну вещь, ради которой этим людям было велено захватить меня, а может быть, и тебя тоже живыми. — Заметив, как дернулся Эврих при этих словах, Хрис торопливо прибавил: — Хозяин их подверг бы нас чудовищным пыткам и потом все равно прикончил, можешь на этот счет не обольщаться. И вообще, лучше тебе сейчас об этом не думать, ни о чем не думать. Ты вел себя молодцом, я горжусь тобой и, поверь, говорю это не в целях утешения и ободрения. Впрочем, я знаю верное средство успокоить растревоженную совесть; мне оно, во всяком случае, помогает, надеюсь, и тебе придется по душе.

— Хорошо, коли так, — уныло пробормотал Эврих, подумав, что если Хрис имеет в виду какие-нибудь храмовые пожертвования, то вряд ли это средство окажется действенным. Но говорить этого не стал. В груди болело, а на душе было так смрадно, что напиться впору — средство не бог весть какое, но в обоих мирах распространенное и по-своему безотказное.

* * *

Три дня Эврих, по настоянию Хриса, провел в постели, а на исходе четвертого, когда он уже вовсю бродил по дому Верцела, между ними состоялся разговор, на многое открывший юноше глаза. Известие о том, что Странник намеревается пересечь море и уже договорился с капитаном «Морской девы», которая дней через десять должна отплыть в Аскул, настолько поразило Эвриха, что в ответ он нашелся лишь спросить, для чего тот собирается предпринять столь дальнее путешествие. У Хриса нет товара, который стоило бы везти в далекие края, нет и достаточного количества денег, чтобы, закупив товар в Аланиоле, надеяться с хорошим барышом, оправдывающим столь длительное и опасное путешествие, продать его в Мономатане. Для того чтобы разбогатеть, Хрису вовсе незачем было куда-то ехать, достаточно наладить торговлю между Верхним и Нижним Аланиолом, и Эврих был уверен, что этим-то его старший товарищ и занимается. Но тогда при чем здесь Мономатана?

Выслушав Эвриха, Странник, в свою очередь, спросил, обратил ли его молодой друг внимание на то, как быстро затягиваются его раны. И если обратил, то не хочет ли он узнать, почему Хрис не призвал для его осмотра лекаря, а взялся лечить сам, в чем немало и преуспел. И не удивляет ли Эвриха, что у обычного торговца имеются чудодейственные лекарственные средства, благодаря которым он столь быстро встал со скорбного ложа, что, если пожелает, уже завтра может отправиться в город? Дабы не разочаровывать Хриса и не признаваться, что все эти вопросы ему и в голову не приходили, юноша подтвердил, что, разумеется, хочет услышать ответы на них не меньше, чем отправиться в город. Последнее было бесстыднейшей ложью — в доме Верцела он чувствовал себя в относительной безопасности, а при мысли о бродящих по Аланиолу головорезах конечности его начинали непроизвольно подрагивать.

Неизвестно, поверил Странник Эвриху или нет, но, как бы то ни было, рассказал ему следующую любопытную историю. Будучи, как и отец его Дентат Серторий Панонир, лекарем, он после обучения в Школе врачевателей в известном на всю Верхнюю Аррантиаду городе мудрецов Силионе посвятил свою жизнь розыскам лекарственных растений и прочих ингредиентов, из которых составлялись лечебные снадобья, без коих любой врачеватель чувствует себя как без рук. Дело это очень и очень непростое, ведь даже обычная мазь от ожогов состоит из следующих составляющих. Хрис откинулся на спинку стула, прищурил глаза и начал по памяти перечислять, загибая для верности пальцы:

— Желчь рыбы, чайки и медведя — три. Корни остролодочника остролистого, чабрец и молодые, не выше пяди, листья аконита синего — шесть. Железотрав и кровь лягушки — восемь. И все это, заметь, должно быть в соответствующих пропорциях и условиях перемешано и разведено грудным молоком перед нанесением на ожоги.

— Ого! — ахнул Эврих. — Да где же всего этого добра насобирать? Проще уж коровьим маслом ожоги смазать, и пусть себе тихонько подживают.

— Из-за мелких ожогов, конечно, никто возиться с такой мазью не станет, а ну как человек целиком руку или ногу обварил? А представь, и руку, и ногу, и на лицо попало, тогда как? От таких ожогов помереть ничего не стоит! Вот тут-то мазь становится поистине незаменимой. Заметь, кстати, что пропись рецептурную я тебе назвал самую простенькую, а есть и такие, что включают шесть, а то и семь десятков составляющих.

Юноша выкатил глаза от притворного ужаса, и тогда Хрис поведал ему о растении, называемом хуб-кубава — Глазе Дракона, которое обладает такими чудесными свойствами, что может заменить многие и многие хитрым способом приготовленные лечебные снадобья. О том, что уже лет десять он, поставляя различные лекарственные составы и необходимые для их изготовления ингредиенты едва ли не во все города Верхней Аррантиады, пытался заполучить семена Глаза Дракона, чтобы прорастить их и научиться сажать и выращивать хуб-кубаву там, где она нужна, не платя за нее бешеные деньги перекупщикам ипосредникам, доставлявшим Глаз Дракона с материка черных людей, расположенного в Нижнем мире.

— Убить человека легко и просто. Это можно сделать как угодно и чем угодно: гвоздем, пальцем, скверной пищей, не говоря уже о мечах, копьях или ядах. Убить, как ты сам убедился, способен любой и без большого труда, а вот вылечить может далеко не всякий лекарь. Да и то при условии, что все необходимое окажется у него под рукой…

Сначала рассказ Хриса не особенно заинтересовал Эвриха — подумаешь, какая-то травка, и из-за нее на край света тащиться? Но чем дольше он слушал не на шутку разошедшегося Странника, тем больше понимал, что за сила заставляет его скитаться по градам и весям, снова и снова спускаться в Нижний мир, обнажать оружие и не останавливаться перед убийством вставших на пути выродков. Понимал он также, почему Врата в Верхний мир всегда будут настежь распахнуты перед Хрисом, понимал и смертельно завидовал этому невзрачному на вид мужику, который умирал от жажды в песках Мономатанских пустынь, тонул в болотах Озерного края, рыл носом землю четырех континентов в обоих мирах, чтобы где то в Верхней Аррантиаде не умер грудной ребенок, встала со смертного одра молодица, не лишился руки или ноги пахарь-кормилец, а какой-нибудь старик вроде Павилия задержался еще на этом свете на годик-другой, а то и третий…

Разговор затянулся до глубокой ночи и кончился тем, что Эврих с дрожью в голосе попросил Странника взять его с собой в Аскул. Он тоже хотел разыскать Глаз Дракона. Он хотел не просто толкаться по лавкам или скитаться из города в город с купеческими обозами, а делать что-то такое, что заставило бы людей поминать его добрым словом, а Врата в Верхний мир растворяться перед ним снова и снова.

— Рад буду доброму товарищу. Я надеялся, что цель этого похода покажется тебе достойной тех усилий, которые нам придется затратить для ее достижения, — ответствовал Хрис. — Дело за немногим. Тебе остается вспомнить наш разговор, произошедший сразу после драки. Ты правильно догадался тогда, что напавшие на нас громилы стремились завладеть не моей сумкой. Пославшие их люди как-то прознали, что мне известно место, где растет хуб-кубава, и понимали, что вряд ли я ношу карту с собой. Им не удалось заполучить меня в этот раз, но они, без сомнения, попытаются вновь. Помимо того что Глаз Дракона используется лекарями, из него можно изготовлять сильнейший яд и кое-какие иные, еще более дорогостоящие снадобья. Потому-то путешествие наше, как ты понимаешь, не будет увеселительной прогулкой. Если ты решишь принять в нем участие, тебе придется разделить все опасности, которые будут подстерегать нас на пути. Подумай как следует, не лучше ли тебе вернуться в наш мир? Тогда я завтра же провожу тебя к храму Богов Небесной Горы, ибо, оставаясь здесь, ты рискуешь жизнью. Люди, стремившиеся меня похитить, едва ли станут с тобой церемониться.

Всего этого Странник мог бы не говорить, ответ был написан на лице юноши задолго до конца проникновенной речи, но, желая быть до конца честным, Хрис сказал то, что считал обязанным сказать. И Эврих подтвердил все, что так красноречиво выражало его лицо, умолчав лишь о готовности и раньше идти за Хрисом в огонь и воду, а теперь — и дальше, если только это возможно.

Ни огня, ни воды, однако, ему проходить пока не пришлось. Улицы Аланиола, по которым они с Хрисом шагали изо дня в день, выглядели весьма мирно и не преподнесли им никаких неприятных сюрпризов. Никто не пытался на них напасть, и двое новых телохранителей, приставленных к ним Верцелом, давно перестали хвататься за мечи при каждом подозрительном движении прохожих. Не будучи посвящены в историю с Глазом Дракона, они склонны были объяснять нападение на Странника и гибель своих товарищей несчастным стечением обстоятельств, и друзья не пытались их разубеждать. В конце концов даже Эврих перестал ожидать удара в спину, и подозрительность его несколько поутихла — у обитателей Аланиола, равно как и у приезжих, явно хватало собственных забот, и все чаще он начинал подумывать, что Хрис изрядно преувеличил грозящую им опасность.

На этот раз, впрочем, юноша держал ухо востро: решив посетить предпортовые трущобы, Странник плутал по таким смрадным, запущенным и загаженным закоулкам и навстречу попадались такие разбойные хари, что обладателям их, казалось, не надобно ни причины, ни повода, чтобы пустить в дело нож, кастет или кистень. Однако вид мечей, которыми были вооружены приятели, и внушительная внешность следовавших за ними по пятам телохранителей действовали на обитателей этого загнивающего уголка города отрезвляюще. Постепенно юноша успокоился и стал с любопытством поглядывать на окружавшие их, выстроенные изо всякой дряни хибары и халупы, ничем не напоминавшие дома зажиточных районов Аланиола.

Увидев этот город впервые, Эврих был восхищен — роскошных зданий, скульптур и садов не было не только в его родном городке, но и в других городах Верхней Аррантиады. Попав в район порта, он был возмущен увиденным, но, во всяком случае, наличие этих трущоб объясняло, откуда взялись средства на строительство столь порадовавших его взоры особняков, дворцов и храмов. По-видимому, различия в характере и мировоззрении обитателей Нижнего и Верхнего Аланиола каким-то образом сказались и на том, как в этих городах распределяются блага. Мысль эта показалась юноше любопытной, и он невольно замедлил шаг.

— А, ты уже учуял ароматы Красильной площади? — Хрис остановился и, покопавшись в сумке, протянул Эвриху несколько жухлых травинок. — Помни в пальцах, скатай в шарик и вставь в ноздри. Место, к которому мы приближаемся, источает такое амбре, что от него непривычный человек может расстаться с завтраком, а то и сознание потерять.

Юноша пока ничего особенного не заметил, но почел за лучшее последовать совету старшего товарища и, глядя на Хриса, в точности повторил его действия. Острый горьковатый запах растертых травинок показался ему довольно приятным, хотя и чересчур резким, однако, видя, что телохранители без возражений заряжают свои носы духовитыми катышами, не стал жаловаться.

— Аланиол, да будет тебе известно, славится своими искусными ремесленниками, и грех не захватить кое-какие здешние товары в Мономатану. Окрашенные местными мастерами кожи пользуются спросом по всему свету, и сейчас у тебя будет возможность посмотреть, как они изготовляются, — посулил Хрис, сворачивая в очередной переулок.

Лекарственные снадобья и необходимые для их приготовления составляющие являлись целью путешествий Странника, а средства к существованию ему давала торговля самыми разнообразными предметами, не имевшими подчас никакого отношения к врачеванию больных. Так, готовясь к поездке в Аскул, он закупал ножи, оружие, гвозди, топоры и пилы, соль, мед, воск и многое многое другое. Одни товары он приобретал на рынке, другие у знакомых купцов и ремесленников, которых в Аланиоле у него оказалось великое множество, так что юноша не переставал дивиться, как удается Страннику имена-то их в памяти удерживать…

В конце переулка начало и впрямь изрядно пованивать. На следующей улице смрад заметно усилился, пахло не то скотобойней, не то выгребной ямой, однако встречные оборванцы не обращали на удушающий запах ни малейшего внимания, а дома-развалюхи продолжали тесниться почти без зазоров.

— Интересно, как здесь люди живут? И как красильщикам удается добиться столь богатого букета? — поинтересовался юноша, подумав, что ежели бы подкинуть плошку с такой вот ароматной дрянью в «Несчастного борова», то заткнутый дымоход и слабительный порошок в пиве показались бы посетителям Хрякова заведения невинными шалостями.

— Человек ко всему привыкает. Заставь его жить по горло в грязи, он и тогда умудрится не только есть, пить, спать и рожать детей, но и находить в этом свои положительные стороны, — заметил Хрис. — А запах тут невиданной силы оттого, что прежде чем приступить к окраске шкур, их размачивают, удаляют деревянными ножами подкожный слой, а потом квасят в растворе куриного или собачьего помета, чтобы дубильные составы лучше впитывались в заготовки. Для дубления используют кору дуба, хотя тонкостей я, конечно, не знаю — в разных местах мастера работают по-разному, и здешние, как и все прочие, ревниво охраняют свои секреты. Наверняка могу сказать только, что кожи, обработанные и окрашенные здешними ремесленниками отличаются отменным качеством: прочность и мягкость их выше всяких похвал. Ну вот мы и пришли.

Залитая солнцем площадь была небольшой, но, пожалуй, самой красочной и необычной из всех виденных Эврихом раньше. Весь центр ее был заставлен каменными прямоугольниками, в каждом из которых находилось по девять круглых, похожих на соты ячеек, радующих глаз всеми цветами радуги.

— В этих чашах разводят квасцы и красители, — сообщил Хрис и, помахав кому-то из суетившихся на краю площади людей, неожиданно заторопился. — Ты пока поглазей по сторонам, но с этого места ни на шаг, а я сговорюсь по поводу товара.

Проводив Странника взглядом, Эврих вновь уставился на заполненные яркими растворами ячейки. Размеры их не превышали четырех локтей и едва ли не в каждой мокли кожи, которые мяли и время от времени переворачивали длинными палками загорелые красильщики, одетые в заскорузлые фартуки. Большинство ячеек занимали растворы с различными оттенками коричневой краски, но и других красителей — черных, желтых, красных и даже белых — было великое множество. Изнутри круглые ячейки покрывали глазурованные, не впитывающие краску плитки, зато узкие проходы между каменными прямоугольниками были заляпаны цветными растворами столь густо, что в глазах рябило. Способствовали этому и установленные по краям площади деревянные рамы, на которые были натянуты подсыхающие кожи. Окрашенные заготовки сушились на стенах и плоских кровлях окружающих площадь домов, и зрелище это, по мнению Эвриха, стоило смрада, стоящего над всем этим праздничным многоцветием.

Вскоре, однако, юноша начал чувствовать, что, несмотря на душистые катыши в ноздрях, желудок у него подступает к горлу. А ведь ворочавшие кожи люди не имели, как он видел, даже такой защиты! От удивительно ядовитых запахов у него слезились глаза, а им хоть бы что: улыбаются, переговариваются между собой, как ни в чем не бывало! Он бы тут и дня не выдержал, а они работают из года в год, причем не только рабы, но и свободные люди!

Из всего, что Эврих знал о Нижнем мире, больше всего поражало и возмущало его распространенное здесь повсеместно рабство, о котором в Верхней Аррантиаде, понятное дело, и слыхом не слыхивали. В сознании его до сих пор не укладывалось, как один человек может владеть другим, и тем не менее рабов тут имел даже Верцел, о котором сам Хрис говорил только хорошее. В один из вечеров, когда хозяин приютившего их дома разговорился с Эврихом, почти не встававшим тогда с постели, юноша попытался понять его обоснование рабства, но, как это ни странно, понимать оказалось совершенно нечего. Верцел просто не думал о несправедливости и противоестественности рабства, как не задумывался о том, почему солнце и луна всходят и заходят в урочные часы. И сколько Эврих ни старался, не сумел объяснить хлебосольному хозяину всю бесчеловечность рабства. Внимательно и сочувственно выслушав юношу, тот лишь снисходительно покачал головой, не потрудившись что-либо возразить. Словно имел дело с умалишенным или неразумным дитятей.

Эврих поморщился, кляня себя за то, что не смог ясно и убедительно объяснить самой простой вещи. Хрис, правда, тоже не сумел поколебать убеждений Верцела, но едва ли это могло служить оправданием юноше. Кстати, Хрис говорил, что при случае намерен показать Эвриху настоящий невольничий рынок, прозванный в Аланиоле Дурным. Зачем ему это понадобилось, он не объяснял, но, верно, что-то ему там понадобилось — у Странника везде находились какие-то дела. Возможно, впрочем, он посещал только нужные места, но тогда выходило, что таких было чрезвычайно много…

— Отлично, тут я все уладил, товар доставят прямо к Верцелу, — сообщил Хрис, выныривая из-за ближайшей рамы с растянутыми на ней заготовками красной кожи. — Я не позвал тебя с собой, потому как дело проворачивал не совсем законное и лишние свидетели могли не понравиться продавцу. Но ежели б я решился закупать кожи через цех Красильщиков, пришлось бы сюда еще раза три-четыре приходить, а я от этих ароматов дурею, как от невыстоянной бражки. Пошли-ка отсюда поскорее, я гляжу, ты тоже с лица спал. Хотя, должен предупредить, зрелище, которое тебе предстоит увидеть, будет похуже этих запахов, ибо путь наш лежит на Дурной рынок.

— Хрис, а зачем нам туда идти? Ты ведь рабов покупать не собираешься? — озабоченно спросил Эврих, пробираясь вслед за товарищем по краю площади к устью одной из впадавших в нее улочек. — Или, если тебе так уж надо там с кем-то словечком перемолвиться, может, ты туда без меня сходишь?

— Ни в коем случае. Без тебя никак нельзя. Я тебе, помнится, обещал открыть секрет, коим я совесть свою после всяких неприятных происшествий лечу? Так вот на Дурном рынке это делать лучше всего.

— Погоди-ка, я, кажется, начинаю догадываться. Ты что же, покупаешь там рабов, а потом отпускаешь их на волю?

— Почти угадал. Только не рабов, а раба, не столь уж я богат. Кроме того, просто так отпустить на волю раба нельзя, ни к чему хорошему это не приведет — он же с голоду помереть может. Его, понимаешь ли, потом еще и пристроить каким-то образом надо, а это самое трудное. И еще: я же, как-никак, торговец и, стало быть, даже совесть свою тотошкая, о пользе дела забывать не могу.

— Что-то я тебя не понимаю, — подозрительно прищурился Эврих. — Чем больше на тебя смотрю, тем сильнее твоему хитроумию дивлюсь: как это у тебя получается — и совесть лечить, и выгоду с того получать?

— Сейчас объясню. Ты думаешь, Верцел обрадуется, если мы ему раба приведем и скажем: возьми его в работники, хотя бы за кров и харчи? Ничуть не бывало! У него людей и без того хватает, и лишние руки, а особливо рот, ему ни к чему. А другим и подавно. Так?

— Ну, допустим.

— Значит, если мы раба купим и отпустим, есть у него два пути: воровать или милостыню клянчить. А таких тут — ты заметил? — и без того пруд пруди. Девка еще телом своим торговать может, если оно не слишком поношенное и вид имеет. Но это, как говорится, к слову. — Хрис выбил из носа травяные катыши и с облегчением вздохнул. — Итак, если земли у отпущенного тобой раба нет, руки его никому не нужны и пристроить его нам совершенно некуда, остается только взять его с собой в Мономатану, верно? И разумно будет, согласись, выбрать раба, который родом оттуда, куда мы плывем. Он там скорее приживется, а может, родичей или друзей отыщет.

— Правильно. Но выгоды я пока что во всем этом никакой не вижу.

— Про места тамошние он нам расскажет? Языку местному или диалекту хоть чуть-чуть обучит? Чем не выгода? Да мало ли что полезного можно услышать, если у человека охота говорить про родные места появится! Желательно, конечно, чтобы человек этот был женщиной, им и в неволе хуже приходится, и удрать труднее, и разговорить их проще. Вот только денег, как всегда, в обрез, и разные из-за того неприятности случаются. Купил я как-то раз старуху одну — ну так заболтала, так заговорила, что, стоит вспомнить, — до сих пор звон в ушах стоит!

Эврих покосился на товарища, вновь и вновь поражаясь, как ловко тот все расставляет по полочкам и как складно у него все получается. Не зря и в родном городке все в нем души не чают, и в других местах знакомцев не счесть, и Верцел к нему, как к сыну родному, относится. А дочка Верцела так и вовсе с раскрытым ртом, как пророка слушает, глазами ест, хотя и старается виду не показать. При воспоминании о Вивилане, с первого дня знакомства предложившей звать ее просто Ви, юноша насупился и закусил губу. Девчонка, слов нет, хорошенькая, но чтобы он после предательства Элары еще хоть одной, хоть на вот столечко доверился? Да ни в жизнь — как Павилий говорит.

7

Плеск волн за бортом навевал дремоту, «Перст Божий», подгоняемый попутным ветром, резво бежал вперед, и гребцы, убрав весла, собрались под мачтой, чтобы поболтать и послушать пение Артола, знавшего такую пропасть песен и баллад, что их должно было хватить до Мономатанского побережья и еще остаться на обратную дорогу. Никто из команды не сомневался, что, если понадобится, Артол и сам сложит недурную балладу об их плавании или о том, что могло бы с ними случиться, но по милости Богов-Близнецов не произошло. В этот раз к гребцам присоединились и боцман, и капитан, и трое жрецов — плавание было долгим и не изобиловало событиями, так что песни Артола хоть как-то скрашивали жизнь истомившихся людей. Портов на западном побережье Аррантиады было не много, и значительную часть времени команда проводила на борту корабля, подолгу вспоминая, как славно удалось повеселиться на суше.

Бурное зимнее море сильно потрепало «Перст Божий», и остановки в портах, где Агеробарб, Хономер и Тразий Пэт проверяли по поручению Гистунгура состояние дел в местных обителях Учеников Близнецов, использовались капитаном Манисой для ремонта судна и замены изорванного штормами такелажа. Команда трудилась в поте лица от рассвета до заката, ухитряясь при этом еженощно наливаться местным вином и учинять всяческие непотребства в портовых тавернах. Воспоминания об этих золотых деньках служили неизменной темой бесед для четырех дюжин мореходов, но в конце концов впечатления о попойках и дебошах затирались, теряли блеск и аромат новизны, и тогда только звон четырехструнной фиолы Артола мог разогнать воцарявшуюся в душах людей скуку.

Разняв утром двух схватившихся ни с того ни с сего за ножи мореходов, брат Хономер почувствовал, что настал момент что-то предпринять, и отправился к Манисе. Опытный капитан хорошо знал своих людей и, убедившись, что в ближайшее время ветер будет попутный и самое верное средство — посадить гребцов за весла и таким образом заставить их попотеть и подрастратить силушку — применить не удастся, велел выкатить на палубу бочонок вина, совершенно неожиданно вспомнив, что у матушки его нынче день рождения, которое он, разумеется, желает честь честью отпраздновать. Предлог повеселиться был не слишком затейлив, ибо капитан, по общему мнению, скорее всего, и дату собственного-то рождения не помнил, однако содержимое бочонка принесло ожидаемый эффект, рассевшиеся под мачтой гребцы повеселели, голоса стали громче, на обветренных лицах появились улыбки, и вскоре уже Артол ударил по струнам.

Над волнами разнеслись слова непристойной песенки «Мне конь морской всего милей», при звуках которой даже на устах сумрачного обычно Агеробарба появилось некое подобие улыбки. Потом гребцы хором рванули «Мой дом кабак, а бочка мать», и перепуганные чайки, следовавшие на некотором расстоянии за «Перстом Божьим», судорожно захлопав крыльями, по-птичьи обругали развеселившихся мореходов и улетели к берегам Аррантиады. Оторвав от них взгляд, Артол громогласно возвестил, что женщины удалились и можно более никого не стесняться. Слова эти были встречены возгласами одобрения, и певец спел балладу, начинающуюся словами: «Вдова купила баклажан…» Брат Хономер был удивлен, почему паруса не покраснели от стыда, а солнце не скрылось за тучи. Тразий Пэт, спрятав лицо в ладони, смеялся до икоты, а Агеробарб, проворчав, что «любое непотребство должно все же иметь предел», собирался уже было уединиться в своей каюте, но тут капитан, желая доставить своим пассажирам удовольствие, покрутив усищи, попросил Артола исполнить что-нибудь «божественное».

Предложение заинтересовало всех собравшихся — репертуар певца был достаточно разнообразен, и про Богов он мог спеть немало весьма любопытного. Памятуя, однако, что вкусы жрецов несколько отличаются от вкусов его товарищей, он, раздумчиво трогая струны фиолы, долго не мог решить, что же ему следует исполнить, чтобы угодить всем без исключения слушателям. Гребцы начали раздраженно ворчать, боцман изрек что-то в смысле того, что плохой певец легко может превратиться в хороший корм для акул, и только Маниса, войдя в положение Артола, додумался протянуть ему наполненную до краев оловянную кружку:

— Не стесняйся, все мы здесь любим Близнецов, и что за беда, если каждый из нас возносит им хвалу за все сущее на свой лад? Уважаемые жрецы, я думаю, понимают, что песни твои сильно отличаются от их божественных гимнов, но разве служители Храма не принимают наряду с золотом и серебром счастливцев, взысканных милостью Богов, заплесневелые сиротские медяки? Что плохого в том, что каждый славит их в меру своего разумения и мастерства?

— На каком бы языке и какими бы словами ни была произнесена молитва, Близнецы услышат и поймут ее, если сказана она искренне и сердце говорящего обращено к ним! — убежденно подтвердил Тразий Пэт.

— Пой что угодно, — разрешил Агеробарб, пожимая плечами. — Лучше помянуть Близнецов и Отца их не теми словами, чем не помянуть вовсе.

Хономер лишь ободряюще улыбнулся певцу — пусть мореходы поют и слушают какие угодно песни, только бы не брались за ножи. Весной люди становятся особенно раздражительными, а путь им еще предстоит неблизкий.

— Коли так, — пробормотал Артол, опорожняя кружку, — я спою вам о том, как Смерть задумала погубить Божественных Братьев и что из этого вышло.

Он прокашлялся и, подергав струны, запел:

— А-хой! А-хой! — рявкнули гребцы, и Артол, подмигнув капитану, продолжал:

— Хм! Что-то я не помню, чтобы в священных свитках упоминалось о подобном! — проворчал Агеробарб, не столько, впрочем, осуждающе, сколько заинтересованно.

Повторяя «А-хой! А-хой!», гребцы искоса поглядывали на жрецов. Сами-то они неоднократно слыхали и более соленые истории про Богов, и сейчас их больше всего занимало, как отнесутся к тому, что поет Артол, Ученики Близнецов. Понимая это, Хономер хранил на лице доброжелательную улыбку. Тразий Пэт откровенно веселился, не задумываясь над тем, какое впечатление это произведет на окружающих. Агеробарб в задумчивости теребил нижнюю губу.

На празднествах в честь Близнецов распевались подчас такие скабрезные песни о похождениях Богов, что с этой ни в какое сравнение не шли, и Храм не только не запрещал, но и поощрял их исполнителей — великое не боится насмешек. Если почитатели Двуединых наделяли их, например, способностью оплодотворить всех женщин Тар-Айвана за одну ночь, так и пусть себе, крепче уважать будут. Однако для исполнения подобных песен существовали особые дни, когда все делалось шиворот-навыворот, а петь их в обычное время…

Будучи человеком аскетического склада, Агеробарб считал всякое опошление и глумление над Богами делом наказуемым, и эти кое-как срифмованные строфы не вызывали у него ничего, кроме гадливости и раздражения, проявлять которые он, впрочем, считал в данной ситуации неуместным. Что взять с этих гребцов, которые не запоминают и не усваивают ничего, кроме похабени? Что взять с людей, по которым свет истинной веры скользит, как луч солнца по камням, не в силах проникнуть внутрь и осветить потемки их заросших паутиной невежества душ?..

— Недурно! — воскликнул капитан, поднимая кружку. — За Двуединых, умиротворивших Курносую!

— За Близнецов! — вторили ему гребцы, стуча кружкой о кружку.

— За Учеников, которые не раз доказывали свое умение ублажать жаждущих любви девок! — нетвердо провозгласил один из мореходов и обратился к Артолу: — Быть может, ты споешь нам что-нибудь и об их похождениях и подвигах?

— Пожалуй, как-нибудь в другой раз, — отказался певец, поймав предупреждающий взгляд Манисы. — Давайте-ка я лучше спою вам о том, как Ак-Дара попала в плен к пиратам и стала их атаманшей.

— Спой! Спой про Ак-Дару, припотешная история! — одобрительно зашумели гребцы, но тут впередсмотрящий крикнул из расположенного на вершине мачты «вороньего гнезда»:

— Капитан! Беда, капитан! Справа по борту морской дракон!

— Что ты мелешь! Протри глаза! Их отродясь в этих водах не бывало! — заорал Маниса, багровея.

— Капитан, он приближается!

— О, порождение медузы! Акулий корм! Выкидыш макрели! Если это шутка, я все линьки об твою шкуру измочалю! — Изрыгая проклятья, капитан кинулся к правому борту. Гребцы повскакивали с нагретой солнцем палубы и устремились за ним.

— О каком драконе идет речь? Разве они существуют? Я всегда думал, что твари эти не что иное, как плод досужих вымыслов… — обратился Тразий Пэт к Хономеру, но тот отрицательно покачал головой.

— Мне никогда не приходилось их видеть, хотя слухи о них ходят самые разные и широко распространены среди мореходов.

— К сожалению, слухи эти не лишены оснований. Я сам разговаривал с людьми, видевшими этих ужасных чудовищ, живущих в водах, омывающих западную оконечность Мономатаны. Тамошние места — как суша, так и море — редко посещаются цивилизованными людьми, говорят, это настоящий край чудес. Пойдем взглянем, что за существо явили Боги нашим глазам, — предложил Агеробарб.

Из-за спин широкоплечих мореходов увидеть что-либо было трудно, но, прислушиваясь к их возбужденным возгласам, вглядываясь в направлении вытянутых рук, Хономер заметил сначала похожую на обрубок огромного бревна голову, потом на расстоянии локтей тридцати от нее один черный лоснящийся горб, а еще дальше — другой.

— Хватит глазеть! Живо по местам! — рявкнул капитан, и, повинуясь его командам, часть мореходов бросилась к крепящим паруса канатам, а другие поспешили занять лавки гребцов.

— Левее бери, левее, попытаемся прижаться к берегу! — вторил Манисе боцман.

Артол, сменив фиолу на барабан, ударил колотушкой по тугой коже, и гребцы разом погрузили весла в воду.

Опершись на фальшборт, Хономер некоторое время разглядывал морского дракона, то скрывавшегося, то вновь появлявшегося на поблескивавшей в солнечных лучах поверхности моря.

— По-моему, он не приближается, и я не вижу причин для паники, — повернулся он к Агеробарбу. — Да и какой вред может причинить эта тварь «Персту Божьему»?

— Он приближается, хотя и не по прямой. А что касается вреда… Тразий, не хочешь ли ты подготовиться к встрече с этим чудищем?

— Н-ну, пожалуй, я приму кое-какие меры… — пробормотал молодой маг с сомнением и вместе с Агеробарбом двинулся за своими магическими приспособлениями.

Хономер вновь устремил взгляд на дракона и вынужден был признать, что тот и впрямь приблизился к кораблю, хотя паруса были развернуты, ветер «пойман» и судно набрало такую хорошую скорость, что гребцы выбрали весла, а барабан Артола, сделав свое дело, умолк.

По команде Манисы мореходы начали вооружаться баграми, гарпунами и копьями, готовясь к битве, и по тому, с каким тщанием они выбирали оружие, жрец заключил: люди твердо уверены, что дракон непременно нападет на судно. Из выкриков и проклятий их следовало, что он приплыл от западного побережья Мономатаны — то ли течением его принесло, то ли штормом пригнало. Наслышанные о кровожадности подобных монстров, на победу мореходы не слишком рассчитывали, но намерены были дорого продать свои жизни.

Глядя на кипящие вокруг приготовления, Хономер не мог не улыбнуться. При наличии на корабле двух магов суета эта выглядела совершенно бессмысленной. Если уж им не удастся остановить дракона, то никакое оружие смертных и подавно не причинит ему значительного ущерба. Хономер не жаловал чародеев, но, в отличие от гребцов, боцмана и капитана, представлял, на что способен маг уровня Агеробарба, вооруженный своими колдовскими причиндалами, и с некоторым нетерпением ожидал начала действа, которое вот-вот должно было разыграться перед его глазами.

Дракон явно настигал судно, и Хономер вздохнул с облегчением, когда на палубе появился наконец Агеробарб, несший в руках посох и сумку. Следовавший за ним по пятам человек тащил медную пятилапую курильницу. Тразий Пэт, легкомысленно насвистывая, вышел на палубу последним и, кинув единственный взгляд на дракона, подошел к капитану. Взяв всклокоченного, донельзя взволнованного Манису под локоть, молодой маг начал ему что-то тихо втолковывать. Капитан закатил глаза, взмахнул свободной рукой, в которой был зажат широкий абордажный тесак, совершенно непригодный для грядущей схватки, и попытался стряхнуть с себя Тразия, но тот продолжал что-то настойчиво говорить, не обращая ни малейшего внимания на протесты Манисы. Видя, что от мага так просто не отвязаться, капитан зычным голосом позвал нескольких гребцов, и те полезли в трюм, чтобы доставить Тразию необходимые для волшбы предметы.

Агеробарб между тем отправился на корму, установил там курильницу, бросил в нее пышущие жаром угли, принесенные в толстостенном глиняном горшке, и, зажав посох между колен, принялся перебирать содержимое своей сумки. Не занятые парусами мореходы обступили мага, воинственно потрясая гарпунами и копьями. Хономер протолкался поближе к курильнице и стал с любопытством наблюдать, как Агеробарб выбирает нужные ему для колдовского действа мешочки и проверяет сохранность их содержимого.

— Удастся ли тебе обезвредить эту тварь, брат мой? — поинтересовался он и по тому, как затихли мореходы, понял, что вопрос этот занимал многих.

— Полагаю, что, если все пойдет, как задумано, я сумею уничтожить дракона, — ответствовал Агеробарб, высыпая на угли щепоть желтого порошка.

— Ты его хотя бы подрань, а уж мы навалимся всем скопом и забьем мерзкую гадину! — выкрикнул кто-то из гребцов.

— Лишь бы она корабль ко дну не пустила, прежде чем мы гарпуны в нее кинем! — поддержали его товарищи.

Агеробарб, сумрачно взглянув на толпящихся вокруг мореходов, ничего не ответил и высыпал на угли красный порошок.

— Брат мой, быть может, ты позволишь мне прежде попробовать отогнать этого дракона? — мягко спросил Тразий, неожиданно возникая из-за спины Агеробарба. — Думаю, я сумею убедить его не нападать на корабль, если он и правда собирается это сделать.

— Ты? — Агеробарб уставился на молодого мага, изумленно приподняв брови. — Боюсь, тебе это не удастся. А что он намерен напасть, не вызывает, по-моему, никаких сомнений.

Словно в подтверждение этих слов, огромная голова дракона взмыла над водой на невероятно длинной и толстой шее. Широкая пасть распахнулась, обнажая желтые клыки, и мореходы испустили вопль ужаса.

— Быть может, он просто желает прогнать нас из своих охотничьих угодий и потому демонстрирует свою мощь? — предположил Тразий и скомандовал стоящим за ним людям: — Делайте, как я велел.

Гребцы расступились, и четверо шедших за магом мореходов швырнули за борт копченый окорок, который закачался на волнах, поддерживаемый несколькими надутыми мехами из-под вина.

— Ты полагаешь, что для возбуждения аппетита этой твари надобно сначала поднести ему закуску? — саркастически спросил Агеробарб.

— Закуску и выпивку, — ответил Тразий, и двое замешкавшихся мореходов по мановению его руки бросили в воду полупустой бочонок с вином.

— О Предвечный и Нерожденный, образумь брата моего! — воззвал Агеробарб, простирая руки к небесам, и, повернувшись к Тразию, гневно промолвил: — Не лучшее время и место выбрал ты для потехи! Уходи и не мешай мне, пока еще в моих силах остановить этот ужас морей!

— Ужас? Да полно! Глядите, что сейчас произойдет! — Тразий махнул рукой, и все невольно уставились в указанном направлении.

Завидев качающийся на волнах окорок, дракон изогнул свою чудовищную шею и одним махом заглотил и копченую тушу, и поддерживавшие ее на плаву меха. Янтарные глаза его сверкнули, и по толпе мореходов пронесся приглушенный ропот. Молодой маг прошептал что-то неразборчивое, на окаменевшем лице его выступили скулы.

— Прекрати! Прекрати немедленно свои фокусы! Эту тварь необходимо убить, иначе она от нас не отстанет! — проскрежетал Агеробарб и начал делать пасы над курильницей.

— Смотрите, он отстает! — крикнул кто-то из гребцов.

— Да прибудет с нами милость Близнецов! — произнес Тразий, осеняя себя знаком Разделенного Круга. — На вас, Двуединые, уповаю! Вас молю, уберегите от пролития крови! Мир, созданный Предвечным, велик и обширен, места в нем хватит всем. Отец Нерожденный, ужели тесно стало под зажженным тобой солнцем людям, зверям, птицам и гадам морским?

Юноша разжал вытянутую в направлении дракона руку, и на раскрытой его ладони что-то вспыхнуло. Он вскрикнул от боли и прерывающимся голосом потребовал:

— Останови дракона! Пусть примет он то, что дается ему от чистого сердца, и уйдет в родную стихию!

Хономер увидел, как загримасничал, тряся обожженной рукой, Тразий, как дракон, проглотив бочонок, ушел в синюю глубину, и глазам своим не поверил — неужели подействовало?

Агеробарб что-то раздраженно бубнил себе под нос, мореходы, опустив копья и гарпуны, уставились на пустынные воды, ожидая, что чудовище вот-вот вновь вынырнет, но дракон не появлялся. Наконец кто то ударил древком копья о палубу и завопил истошным голосом:

— Ушел! Век бабы не иметь, ушел!

И будто сорвавшись с цепи, заорали, запричитали, завыли, заулюлюкали все столпившиеся на корме люди. Подхватив Тразия, швырнули в воздух раз, другой, третий…

— О Двуединые, возможно ли это? — пробормотал Хономер, все еще не в силах поверить увиденному. Он хорошо помнил завет Близнецов, гласивший, что грешно убивать любую тварь, но знал и то, как часто им пренебрегают в ситуациях, где выполнить его ничего не стоит. Он привык к этому, ибо при желании нетрудно найти оправдание любому проступку. Он знал также, что убить значительно легче, чем заставить одуматься и повернуть любое живое существо, и потому сознавал, что Тразий продемонстрировал магию высочайшего класса.

Больше всего, однако, поразило Хономера не мастерство этого юноши, лишний раз подтвердившее безошибочность выбора Возлюбленного Ученика Близнецов, а то, что Тразий избрал именно этот, наиболее сложный и трудоемкий способ избавиться от дракона. Обладай он сам подобным умением, чудище было бы тотчас убито. Он так же, как и Агеробарб, не колебался бы ни мгновения, а этот парень, этот юнец мыслил как-то иначе… Вероятно, этот трюк удался ему потому, что он сумел почувствовать себя драконом, понять и пожалеть этого монстра. Но как удалось ему сделать это? Как смог он одолеть соблазн безнаказанно применить магическую силу самым простым и эффектным способом? Или потому-то и дано ему обладать этой силой, что он не желал использовать ее во зло кому бы то ни было?

8

Вивилана подмигнула своему отражению в зеркале, закинула руки за голову и подумала, что подруги не льстили: грудь у нее — одно заглядение. При таком небольшом росте, будь она чуть крупнее — и выглядела бы вульгарной; чуть меньше — и ее можно было бы принять за миловидного большеглазого мальчишку. Тем более что в лице ее и правда было что-то мальчишеское, хотя нянюшка и говорит, что это пройдет. Впрочем, Дуберу послушать, так Ви вообще первая красавица Аланиола. Думать так приятно, да поверить трудно. Потому что, если бы это действительно было так, Хрис бы с нее глаз не сводил. А он, противный, все еще за девчушку малую ее принимает. Хоть бы этот золотоволосый ему глаза открыл, что ли…

Девушка обольстительно улыбнулась, потом наморщила носик, капризно надула пухлые алые губы, томно закатила светло-карие глаза и, хихикнув, послала не то отражению своему, не то зеркалу воздушный поцелуй. Волшебное это стекло несколько лет назад привез ей из дальних далей Хрис, и стоило оно, по словам отца, безумно дорого. Сам Верцел на такую бессмысленную трату денег никогда бы не решился — в скупости его и завистники не обвиняли, но где ему было понять, что эта редкая игрушка может значить для хорошенькой девчонки. Пожилому купцу и невдомек было, что именно благодаря зеркалу у Вивиланы так много подруг, которые, в отличие от него, превосходно понимали разницу между полированной бронзой или даже серебром и этим вот чудесным зерцалом, глядя в которое каждую веснушку, каждую ресничку рассмотреть можно.

Помимо зеркала у подруг Вивиланы была и еще одна причина завидовать ей: никто из них не имел таких роскошных, густых и волнистых волос редкого красно-коричневого оттенка. Спускаясь до талии девушки, они украшали ее лучше всяких драгоценностей, и, сознавая это, она не ленилась расчесывать их по несколько раз на дню. Утомившись гримасничать перед зеркалом, Вивилана вооружилась костяным гребнем, дюжиной хитроумных шпилек и заколок и принялась мастерить невиданную прическу, благо из такого прекрасного материала создавать ее было одно удовольствие. Однако занималась она на этот раз своим любимым делом без обычного увлечения, ибо мысли ее заняты были совсем иным.

Какие бы затейливые прически она ни изобретала, какие бы диковинные наряды собственного изобретения и изготовления ни надевала, выходя к столу, ни единожды ей не удавалось заметить в глазах Хриса того восторженного огонька, который нет-нет да и вспыхивал в глазах Эвриха. До недавнего времени Вивилана надеялась, что рано или поздно Странник обратит на нее внимание, не может не обратить, но после того, как он с этим золотоволосым красавчиком привел с Дурного рынка двух рабынь, уверенность ее в собственной неотразимости несколько поколебалась. То есть, конечно же, она была во всех отношениях несравнимо привлекательней этих девок, но они-то отправятся с Хрисом в Мономатану, а она останется здесь, и не известно, когда в следующий раз увидит Странника. И увидит ли вообще… А если он к тому времени обзаведется женой?

Впрочем, мысль о будущей жене Хриса почему-то не так раздражала девушку, как воспоминания о купленных им с Эврихом рабынях. Обе они, на ее взгляд, были ни на что не годны. У хилой, заморенной девчонки из Саккарема левое плечо было значительно выше правого, и от одного вида ее на душе становилось пакостно иуныло, как в беспросветно дождливый день. Тьфу, и только!

Вторая, чернокожая, в возрасте Хриса, лет этак тридцати — тридцати пяти, была недурна собой, если кому-то нравятся мономатанки. Круглые налитые груди не могла скрыть даже грубая дерюжная хламида, заменявшая ей тунику, тяжелые бедра, правильной формы овальное лицо с крупными, выразительными чертами, черные курчавые волосы… Словом, была бы она по-своему даже хороша, если бы не чересчур широкие плечи и несильная, но сразу бросающаяся в глаза хромота, сводившая на нет все ее прелести. Глядя на подпрыгивающую, дергающуюся походку чернокожей, любому становилось ясно, что работник из нее тот еще, а вместе с саккаремкой они составляли столь потешную пару, что Вивилане стоило немалых усилий удержаться от смеха.

Смех, впрочем, быстро сменился раздражением, когда она услышала, что Хрис с Эврихом не только кличут калечных рабынь по именам, но и разговаривают с ними как со свободными, просвещенными аррантками. Будь эти рабыни писаными красавицами, найти объяснение такому поведению мужчин было бы нетрудно. В конце концов, даже если бы Хрис привел с Дурного рынка мальчика, и это можно было бы понять, в просвещенной Аррантиаде умели относиться терпимо к человеческим слабостям и странностям, хотя и не поощряли их. Но купить двух калек — это было явное извращение, понять которое нормальному человеку совершенно невозможно. Объяснение отца, сводившееся к тому, что Хрис дал какому-то Богу обет за спасение своей жизни дарить свободу рабам, кое-что проясняло, но тогда получалось, что Странник и его друг невероятные скупердяи и скареды. Верцел попытался разубедить Вивилану и в этом и довольно долго толковал о том, что калекам в неволе живется несравнимо хуже, чем здоровым рабам, и Хрис, безусловно, совершил доброе дело, выкупив этих уродок. Дней пять-шесть девушка наблюдала за отношениями между бывшими рабынями и их господами и должна была признать, что отец оказался, как всегда, прав. Хрис, и прежде казавшийся ей идеальным мужчиной, поднялся в ее глазах на недосягаемую высоту, но тут Вивилана заметила, как смотрит на него эта чернокожая, и испытала совершенно незнакомое ей прежде тягостное чувство.

Тощая кривобокая саккаремка, кажется, с первого взгляда влюбилась в Эвриха. Во всяком случае, когда ему вдруг стало плохо и он едва не рухнул посреди двора, она начала квохтать и хлопотать над ним, как наседка над цыпленком, чего рабыне, даже отпущенной на свободу, делать не пристало. Хрис осмотрел занемогшего и, решив, что слишком рано начал таскать его по городу, велел юноше еще денек полежать в постели. Попросив Хатиаль приготовить ему какое-то особенное питье и сделать компрессы на рану, он на следующее утро, как обычно, отправился по делам, так эта кривобокая весь день над парнем просидела, словно мать или сестра родная. И смотрела на него влюбленными, да-да, влюбленными, как это ни дико, глазами!

Разумеется, Вивилане не было дела до того, какими глазищами смотрит эта несчастная на Эвриха. Пусть она хоть спит с ним, хоть женит его на себе, если сумеет, ей-то что? Хуже было другое: Нумия — эта чернокожая хромая обезьяна — точно так же начала поглядывать на Хриса! На ее Хриса! На что эта образина надеялась, совершенно непонятно, хотя, с другой-то стороны, путешествие в Мономатану занимает дней двадцать-тридцать, и когда кругом только волны и делать мужчине решительно нечего…

Девушка дернула гребень и сморщилась от боли. Нет, она не хочет даже думать о том, что эта Нумия может взойти на ложе Хриса! Она не позволит!

Вивилана взглянула в зеркало и не узнала себя: губы сжаты в полоску, глаза горят, как у разъяренной кошки, между серповидных нахмуренных бровей пролегла вертикальная складочка. Да, такой ее еще никто в доме не видел, и сама она не знала, что может так злиться! Подруги были склонны упрекать Ви в излишней мягкости, и, право же, вывести ее из себя почти никому не удавалось, но когда дело касается Хриса… Ах, если бы она могла хоть с кем-то поделиться своими замыслами, посоветоваться! Но если она только намекнет о своих планах Дубере, то нянюшка, а уж любая из подруг тем более, немедленно побежит к отцу…

Мелодично звякнул колокольчик, и заглянувшая в комнату Дубера сообщила:

— Госпожа, к тебе тут гадалка пришла. Та самая, Неморена.

— Зови, — распорядилась Вивилана, откладывая гребень в сторону и задергивая зеркало бархатной занавесочкой. Услышав тяжелые решительные шаги, она прикоснулась к груди, где на тонкой серебряной цепочке висел оберег, и прошептала короткую охранительную молитву. Всякие слухи ходили о Неморене, и, хотя девушка не особенно верила болтовне подруг, сердце ее учащенно забилось.

— Долгих лет тебе и счастливой жизни, милая госпожа. — Сильный, с хрипотцой голос вошедшей женщины до краев заполнил маленькую комнатку, заставленную изящной мебелью и дорогими безделушками.

— Здравствуй, Неморена. Спасибо, что пришла. — Девушка поднялась навстречу пожилой, но крепкой еще, крупной, высокой женщине с несколько мужеподобными и в то же время располагающими к себе чертами лица. — Присаживайся, выпей вина и не обессудь за скромное угощение. Я не хочу, чтобы отец знал о твоем приходе, он, видишь ли…

— Я понимаю и прошу тебя не беспокоиться Люди по-разному относятся к предсказателям, и трудно винить их в этом, ведь и предсказатели бывают разные. К сожалению, шарлатанов с каждым годом становится все больше, и скоро мое ремесло исчезнет вовсе. — Неморена чуть притушила свой мощный голос и с опаской опустилась на хрупкий стульчик. Сдвинула на край круглого стола вазочку с фруктами, плеснула из кувшина вина в серебряный стаканчик. Опорожнила его, поставила на колени потертую замшевую сумку и вытащила из нее резную деревянную шкатулку. Все это она проделала как-то удивительно складно, плавно и так стремительно, что Вивилана и глазом моргнуть не успела. Почему-то ей казалось, что такая крупная женщина и двигаться должна медленно и значительно.

Неморена, не тратя лишних слов, знаком предложила девушке сесть напротив, сделала несколько пасов над крышкой шкатулки, раскрыла ее и выложила на стол из орехового дерева две стопки костяных квадратиков. На каждом из них был искусно вырезан и зачернен тонкий рисунок, и каждая имела название: «Воин», «Лебедь», «Цветущий миндаль».

— Я взяла с собой «Таблицы Судьбы», хотя могла бы предсказать твое будущее по движению облаков, угольям костра, внутренностям животных, поведению муравьев или восковому литью. Для этого, однако, тебе необходимо было бы посетить меня, — мягко пророкотала гадалка, испытующе поглядывая на Вивилану. — Так о чем бы ты хотела узнать прежде всего: о делах отца, будущем подруг или приглянувшемся тебе юноше?

Услышав шорох, девушка обернулась и, увидев выглядывающую из-за дверной портьеры нянюшку, укоризненно покачала головой. Она догадывалась, что Дуберу снедает любопытство и тревога за «ненаглядную свою девоньку», и сама чувствовала бы себя значительно увереннее, если бы, кроме гадалки, в комнате присутствовал еще кто-нибудь, мало ли что… Но вопросы, которые девушка хотела задать Неморене, не должна была слышать ни одна живая душа и уж во всяком случае не Дубера. Удивительно, как это она вообще согласилась привести знаменитую гадалку, не поставив об этом в известность весь дом.

Нянюшка, обиженно поджав губы, скрылась за портьерой. Девушка прислушалась к ее удаляющимся шагам и, преодолевая охватившую ее неловкость, сказала:

— Если бы меня интересовали дела отца, я бы поговорила с ним самим. Чтобы узнать что-либо о подругах, мне тоже не требуется прибегать к твоему искусству — они с такой охотой говорят о своем прошлом и настоящем, что у меня, честно говоря, не возникает желания заглядывать в их будущее.

— Значит, тебе приглянулся юноша и ты хочешь узнать, любит ли он тебя? — спросила Неморена, раскладывая таблички рисунками к поверхности стола и перемешивая их круговыми движениями рук.

— Его вряд ли можно назвать юношей, и он не только не любит меня, но и не замечает. То есть замечать-то замечает, но относится как к маленькой девочке.

— Так что же ты хочешь от меня, я ведь не изготовляю приворотных зелий?

— Он всегда был очень внимателен ко мне, и, наверно, я ему нравлюсь. Посмотри, что он мне подарил несколько лет назад! — Повинуясь внезапному порыву, Вивилана подошла к стоящему у кровати столику и отдернула прикрывающую зеркало занавесочку.

— Щедрый подарок. Значит, этот мужчина богат. Он женат или вдовец?

— Не думаю, чтобы он был так уж богат. Он купец и часто отправляется в заморские края, но делает это, как мне кажется, скорее по велению души, чем из стремления разбогатеть. Он не женат и… Собственно, об этом-то я и хотела тебя спросить. Удастся ли мне влюбить его в себя? Я… Я хочу, чтобы он женился на мне, — произнесла Вивилана, отворачиваясь от гадалки и прижимая ладони к порозовевшим щекам.

— Почему ты краснеешь? Стать женой хорошего человека мечтает каждая разумная девушка. И только дурочки целиком и полностью возлагают заботу о своей судьбе на провидение. Я разложу таблички, и мы поглядим, ждет ли тебя счастье с купцом-путешественником, подарившим некогда маленькой симпатичной девочке большое прекрасное зеркало. Но скажи мне прежде, не пробовала ли ты говорить о нем со своим отцом? Верцел слывет человеком разумным и, наверно, будет рад просватать тебя за своего знакомца, к которому он, как я поняла, тоже неплохо относится.

«Ай-ай-ай!» — подумала с запоздалым раскаянием Вивилана. Вместо того чтобы слушать гадалку, она рассказала ей чуть не все, что знала о Хрисе, разве только имени его не назвала!

— Не удивляйся, что я так подробно расспрашиваю тебя, и поверь, жалеть тебе о своей откровенности не придется. Выйдя из этой комнаты, я тотчас забуду все, что услышала от тебя, — сказала Неморена, будто подслушав мысли девушки. — А расспрашиваю я тебя не из праздного любопытства Согласись, чтобы получить возможно более точный ответ, надо суметь правильно задать вопрос, а для этого вникнуть во все обстоятельства дела. Люди, которые не желают или не могут быть откровенны и вынуждают меня задавать «Таблицам Судьбы» туманные вопросы, получают столь же туманные ответы, пользы от которых, прямо скажем, не больно много. Так ты не говорила со своим отцом?

— Нет. Он тоже, по-видимому, считает, что мне еще рано думать о замужестве. И потом, видишь ли, Хри… человек, о котором я тебе говорила, живет не в нашем городе. А я у отца единственная дочь, и он вряд ли захочет, чтобы меня увезли из Аланиола. Да и трудно мне представить, как он заговорит с… тем человеком. Предлагать свою дочь мужчине, который поглядывает на нее как на младшую сестренку, это…

Вивилана была уверена, что Верцел, скорее всего, не осудит ее, но и с Хрисом о ней никогда не заговорит. Объяснить этого девушка толком не могла, но гадалка если и не поняла, то почувствовала, что она имеет в виду.

— Хорошо. Положи руки на стол, сиди тихо и думай об этом Хри… человеке. Посмотрим, что скажут таблички, — промолвила Неморена и начала одну за другой переворачивать костяшки рисунками вверх. Она раскладывала их так и этак, они образовали круг, потом несколько трилистников, два ромба…

Руки у Вивиланы затекли, песок давно перетек в нижнюю часть часов, а гадалка все раскладывала и смешивала, смешивала и раскладывала свои таблицы, составляя из них различные фигуры и комбинации. Сначала лицо Неморены хранило спокойствие, затем на нем появились признаки озабоченности, она начала хмуриться и наконец, в очередной раз смешав таблички и разложив из них нечто вроде пирамиды, с сожалением покачала головой:

— Боюсь, что заполучить приглянувшегося тебе мужчину в мужья будет непросто, и, если ты найдешь в себе силы отказаться от него, это сильно упростит твою жизнь. — Гадалка подняла глаза на Вивилану, и та с удивлением отметила, что женщина и сама огорчена тем, что узнала из своих табличек.

— Расскажи мне поподробнее, о чем сообщили тебе эти рисунки, — попросила она.

— Сами по себе знаки таблиц, так же как и буквы, мало что значат. Но сочетания их позволяют с большой достоверностью предсказывать будущее, — начала Неморена, откидываясь на спинку стула. — Во-первых, я попыталась выяснить, что произойдет, если ты расскажешь своему отцу все то, о чем рассказала мне, и таблички сообщили, что в этом случае тебя ждет весьма неприятный разговор, и ничего больше. Во-вторых, я, естественно, задала вопрос, что будет, если ты подождешь годик-другой, — тогда-то уж, хочешь не хочешь — и отец, и избранник твой увидят, что ты созрела для замужества.

— Да? — вежливо поинтересовалась девушка.

— Увы, таблицы показывают, что ждать изменений к лучшему бесполезно. Прочесть предсказание можно двояким образом: то ли мужчина, о котором ты спрашиваешь, женится и в ближайшие годы в Аланиоле появляться не будет, то ли он погибнет. Причем самое любопытное заключается в том, что ты каким-то образом будешь причастна или к его свадьбе, или к его гибели.

— Ну это просто в голове не укладывается! — недоверчиво нахмурилась Вивилана.

— Люди, на беду свою, плохо понимают друг друга. А понять безгласные сочетания символов еще труднее, но я попробую пояснить свою мысль. Когда я говорю «причастна» к чему-либо, это значит всего лишь, что поступи ты так или иначе, это тем или иным образом повлияет на жизнь человека, но совсем не обязательно станет причиной его женитьбы или смерти. Да вот простенький пример. Твой отец приглашен на пир к своему старинному приятелю и собирается взять тебя с собой, но ты заболеваешь. Некий влюбленный в тебя юноша от скуки начинает на этом пиру ухаживать за другой девушкой, увлекается ею и женится на ней. Ты, разумеется, не виновата в том, что юноша женится на твоей подруге, причина не в тебе, а в нем и в ней, но ты тем не менее причастна к их судьбе хотя бы потому, что не пришла на пир.

— А-а-а… Но погоди, а если я все же пришла? То есть не о пире, конечно, речь. Я хочу сказать…

— Если ты попытаешься влюбить его в себя? Этот вопрос интересовал тебя с самого начала, и его-то я первым и задала табличкам. И ответ получила следующий: ты или действительно станешь его женой, или погибнешь.

— О, Хозяин Морей! То он погибнет, то я! От такого гадания волосы дыбом встают! — Вивилана вскочила со своего стула и в волнении забегала по маленькой комнатке. — Нечего сказать, помогла, разрешила сомнения! Или я выхожу за него замуж, или он женится на ком-то другом, или он гибнет, или я! Да ведь ты мне все возможности перечислила! Какая же мне от такого предсказания польза?

— По-моему, очевидная. Если ты попробуешь влюбить его в себя, избранник твой останется жить. Если ты выбросишь его из головы, тебе совершенно ничего не грозит, и в этом случае останется он жив и женится на ком-либо или умрет, тебе совершенно без разницы.

— Как это без разницы! — возмутилась девушка. — Для меня, знаешь ли, очень даже с разницей, будет жить Хрис, пусть даже и не со мной, или нет!

— Ну, дорогая, я ведь не колдунья! Я лишь рассказываю тебе, что узрела в дымке грядущего, которое в конечном-то счете зависит от тебя самой. Жизнь, как ни избито это звучит, довольно хитрая штука, и только у приговоренного к смерти нет различных вариантов будущего. Обычно ведь меня и спрашивают не для того, чтобы услышать однозначное «да» или «нет», а дабы поглядеть, какие действия дадут наиболее желательные результаты. И прошу обратить внимание, кое-что я тебе сказала определенно. Разговор с Верцелом тебе не поможет, и надеяться на то, что ты сумеешь обаять своего избранника в будущем, не стоит.

— Да-да, конечно! Спасибо тебе, и прости мою глупость и неблагодарность! Просто у меня от всего этого голова кругом идет! — горячо обратилась девушка к Неморене.

— Ничего, так поначалу относятся к моим предсказаниям едва ли не все, особенно когда слышат их в первый раз. Больше всего, к слову сказать, возмущаются обычно молодые купцы. Они…

— Постой, про купцов ты расскажешь чуть позже. Давай-ка я еще раз повторю, какие могут быть варианты, а ты меня поправишь, если я где-то ошибусь…

* * *

Пир, затеянный Верцелом по случаю завтрашнего отплытия «Морской девы», был в разгаре, когда Вивилана выскользнула из-за стола и, сообщив Дубере, что у нее разболелась голова, отправилась в свою спальню. Нянюшка собственными глазами видела, как она осушила большой кубок в честь путешественников, и потому не усомнилась в словах молодой госпожи. Впрочем, даже если бы она знала, что вино было на две трети разбавлено водой, ранний уход Вивиланы с пиршества едва ли озадачил бы ее и возбудил какие-то подозрения. Дубера успела к тому времени изрядно напробоваться замечательных напитков, выставленных из погреба аланиольского купца по случаю прощания с дорогими гостями, да и Вивилана в последние дни вела себя столь странно, что очередной каприз взбалмошной девчонки уже никого не мог удивить.

В спальне девушка задержалась ненадолго. Все было заранее подготовлено: темный плащ с капюшоном, кинжал и самое главное — записка, гласившая, что Вивилана уехала на загородную виллу Верцела. Заплетая волосы в тугую косу, девушка старательно гнала от себя мысли о том, что подумает и сделает отец, обнаружив поутру эту записку. Несколько раз за последние дни она как бы невзначай говорила о своем желании съездить на виллу и сильно надеялась, что слова эти сослужат ей добрую службу. Вивилана и раньше, рассорившись из-за каких-нибудь пустяков с отцом, уезжала, случалось, на виллу, и то, что теперь она отправилась туда без Дуберы и слуг, безусловно, возмутит Верцела, но вряд ли он при этом заподозрит истинную причину ее отсутствия. А когда выяснится, что на виллу она не приезжала, будет уже поздно что-либо предпринимать.

Смотревший за лошадями раб был удивлен появлением девушки в столь поздний час, но при виде ее насупленных бровей, не промолвив ни слова, вывел из конюшни и заседлал гнедого жеребца, на котором ездила обычно Вивилана. Девушка без помех выехала со двора и поскакала по залитым голубоватым сумеречным светом улицам к порту. Она не опасалась нападения лихих людей — горожане прекрасно знали, какие улицы охраняются стражей, и неприятности могли ожидать одинокую всадницу лишь в гавани. Место это заслуженно пользовалось дурной славой, но девушка заранее придумала, как обезопасить себя на этом участке пути. Остановив жеребца у дверей «Верного якоря» — самой приличной таверны в этом районе города, она попросила вышедшего ей навстречу слугу отвести ее к Толстому Пагу.

Хозяин «Якоря» приветствовал Вивилану учтивым поклоном и в отличие от слуги не старался заглянуть под скрывающий лицо капюшон незнакомки, а, услышав, что именно она от него хочет, покладисто закивал головой.

— Завтра вечером один из моих слуг доставит твоего жеребца к Верцелу. Можешь не беспокоиться, его своевременно покормят и напоят. Двух человек, я полагаю, будет достаточно, чтобы проводить тебя на пристань? Если ты чего-то опасаешься, я могу послать с тобой четверых, но тогда придется немного подождать.

— У меня нет причин бояться кого-либо. Однако мне говорили, что одной в порту лучше не появляться, и я решила…

— Госпожа, ты поступила совершенно верно, и я даже позволю себе заметить — мудро. Лучше расстаться с несколькими монетами, чем искушать судьбу. Если тебе некого опасаться, кроме здешних проходимцев, двух человек будет вполне довольно. Сейчас я их кликну.

В сопровождении здоровых, вооруженных тяжелыми тесаками молодцов Вивилана вышла на мощенную каменными плитами пристань, в трех сотнях локтей от которой покачивались на темной воде громоздкие туши сонных судов. В сгустившемся мраке тут и там мелькали факелы, слышался плеск весел, недружное пение и пьяные выкрики мореходов, возвращавшихся на свои корабли. Раза три-четыре какие-то подозрительного вида фигуры подходили к спутникам девушки и обращались к ним с предложениями что-то купить или продать, но те отделывались решительными односложными ответами, и не внушавшие доверия личности с бледными невыразительными пятнами вместо лиц мгновенно растворялись во тьме.

Они шли довольно долго, прежде чем Вивилана заметила «Гордость Аланиола» — судно, за которым стояла «Морская дева», — и облегченно вздохнула:

— Вот мы и пришли. Благодарю за помощь, вы можете возвращаться в «Якорь». — Она протянула парням несколько монет, принимая которые один из сопровождавших ее нерешительно спросил:

— Но, госпожа, где же шлюпка, которая доставит тебя на корабль? Не можем же мы оставить тебя тут одну? Если с тобой что-нибудь случится, Толстый Паг с нас головы снимет. Хочешь, мы покричим этим дурням или подождем шлюпку вместе с тобой?

— Спасибо, но в этом нет нужды. Вы сделали все как надо. Ступайте себе и не беспокойтесь, лодка подойдет, — ответила Вивилана нетерпеливо.

Парни помялись и, неодобрительно качая головами, скрылись в темноте, после чего девушка быстрым шагом направилась туда, где едва угадывался на фоне затянутого облаками неба силуэт «Морской девы». Несколько горящих на корме масляных фонарей и приглушенные расстоянием возгласы свидетельствовали о том, что капитан «Девы», дабы извлечь ее команду из городских таверн, применил испытанный прием — закатил прощальный пир на борту корабля.

Как и следовало ожидать, шлюпки с «Девы» на берегу не было — никто из матросов не желал пропустить даровое угощение. Оглядевшись по сторонам, Вивилана убедилась, что любопытные поблизости не шатаются, скинула плащ, сандалии, тунику и, оставшись в короткой рубашке, быстро увязала вещи в небольшой тючок. Проплыть триста локтей для хорошего пловца ничего не стоит, и все же она чувствовала, что зубы у нее мелко постукивают, а тело покрылось «гусиной кожей». На мгновение у нее мелькнула мысль, что не поздно еще вернуться.

Темная и сорная вода, на поверхности которой плавали щепки, скорлупа орешков и семечек, обрывки веревок и прочая дрянь, пахла илом и тухлой рыбой. Она плескалась в трех локтях от кромки причала и казалась на редкость отвратительной и опасной. Вивилана замерла в нерешительности, и тут до нее донеслись шаркающие шаги дюжины подгулявших моряков. Обмотав косу вокруг головы и закрепив ее парой припасенных для этой цели заколок, девушка сделала глубокий вздох и, держа узел с одеждой над головой, беззвучно скользнула в скверно пахнущую воду, от одного вида которой тошнота подкатывала к горлу.

Стиснув зубы и стараясь не смотреть на плавающий вокруг мусор, Вивилана сделала десятка два мощных гребков и неожиданно почувствовала, что вода теплая и ласковая и пахнет, как ей и положено, водорослями и свежестью, а ночь тиха и удивительно красива. Сознание того, что дороги назад нет, почему-то не ужаснуло, а обрадовало ее, ощущение свободы придало сил, и она с наслаждением заработала ногами и незанятой узелком рукой.

Вивилана отлично плавала, и охватившее ее в воде чувство, что все получится как задумано, помогло ей достичь «Девы» прежде, чем гурьба матросов добралась до того места на причале, где она совсем недавно стояла. Теперь ей уже не грозило быть замеченной с берега, и она неторопливо поплыла вдоль судна, отыскивая якорный канат. Он оказался мокрым и скользким, но все же не настолько, чтобы по нему нельзя было вскарабкаться на палубу, что девушка после нескольких неудачных попыток и проделала. При этом она обломала себе пару ногтей и ободрала кожу на ноге, но все это было сущей ерундой по сравнению с теми страхами и сомнениями, которые терзали ее после разговора с Немореной.

Выбравшись на палубу, Вивилана притаилась за носовой надстройкой, в которой располагалось несколько кают, включая капитанскую, и, оглядевшись, пришла к выводу, что Морской Хозяин явно благоволит к ней. Команда веселилась перед кормовой надстройкой, и три или четыре небольших бочонка, судя по всему, были выкачены из того самого трюма, в котором до поры до времени рассчитывала укрыться девушка. Посетив два дня назад «Морскую деву» в сопровождении Хриса и Эвриха, она имела возможность как следует осмотреть судно и запомнить расположение надстроек, кают и трюмовых люков и прекрасно ориентировалась в нагромождении канатных ящиков, свернутых парусов и шлюпок. Накинув черный плащ на мокрую рубаху, девушка, стараясь держаться в тени надстройки, начала пробираться к ближайшему люку, ведущему в первый трюмовой отсек. В свете горящих факелов она видела кружок матросов, шумно и бестолково спорящих о чем-то, около борта кучка мужчин, обнимаясь, горланила что то нескладное, а рядом, растянувшись прямо на палубе, уже заливисто храпели их менее стойкие товарищи. Если никому из спорщиков не придет в голову пополнить запасы выпивки, ее вряд ли кто нибудь заметит, а если даже и заметит, то, скорее всего, глазам своим не поверит.

Подбадривая себя этими рассуждениями, Вивилана на четвереньках перебралась от закрытых дверей каюты к первой мачте и с радостью обнаружила, что крышка люка откинута. Теперь пусть только отвернется этот бородач с серьгой в ухе и… Пора! Она тенью метнулась к провалу люка, нащупала босыми ногами узкие ступени крутой лестницы, беззвучно ссыпалась по ним в трюм и замерла. Потом юркнула за ближайшие, пахнущие свежеокрашенной кожей мешки и некоторое время сидела на корточках ни жива ни мертва от пережитого волнения, прислушиваясь к тому, как громко колотится в груди обезумевшее сердце.

Девушка, вопреки очевидности, ожидала, что вот-вот кто-нибудь спустится в трюм с масляным фонарем в руках и сразу же обнаружит ее — ведь не могло же все пройти так гладко! Но никто не появлялся, и постепенно она успокоилась и начала подумывать о том, что неплохо бы подыскать себе местечко поудобнее и подальше от люка. Освоившись в полумраке, она уже даже наметила, где лучше всего будет укрыться и переждать первых два-три дня плавания, когда из самого отдаленного, облюбованного ею угла, заваленного тюками и свертками, заставленного бочками и громадными корзинами, донесся тихий шорох, треск рвущейся ткани и приглушенные проклятия. Вивилана затаила дыхание и, чтобы сдержать крик ужаса, вцепилась зубами в собственный кулак. В трюме кто-то был, и этот кто-то явно не мышь и не крыса. Более того, забившийся в противоположный конец трюма человек, похоже, так же как и она, не желает быть обнаруженным и, надо полагать, сделает все, чтобы присутствие его не было замечено.

9

Дождь лил девятый день кряду. С окружающих долину Бенгри скал стекали грязевые потоки, прозрачный звонкий ручеек, весело петлявший между камней, превратился в мутную клокочущую реку, глядя на которую Гани ощущал себя безмерно старым и совершенно беспомощным. Посланная Наамом небесная влага пропадала без пользы — даже те немногие семена, которые были спасены из разгромленных проклятыми карликами селений, мибу не успели посеять, и голод, о котором помнили только старейшины племени, грозил превратиться из далекого и потому не особенно страшного призрака в реальную угрозу. Вождь уже примирился с теми потерями, которые племя понесло в сражениях с пепонго, хотя женщины до сих пор не перестали оплакивать погибших и попавших в рабство. Глупо без конца скорбеть о том, что невозможно исправить, но и для радости особых причин тоже нет. После того как они остановили кровожадных карликов у Солнечных Столбов, кое у кого появилась надежда, что обрушившимся на мибу бедствиям пришел конец, однако Гани-то знал: худшее еще впереди. Племя осталось без буйволов, свиней и домашней птицы, не успело провести сев до наступления сезона дождей, а охотиться в это время года было решительно не на кого. И теперь вождю предстояло, сцепив зубы, наблюдать за тем, как бесславно будут умирать остатки его племени, совсем недавно столь славного, сильного и счастливого. Не в бою, с оружием в руках, не с песней атаки на устах, не в отчаянной, веселящей кровь схватке, а расползшись, подобно мокрицам, по пещерам, медленно теряя силы, которые станут вытекать из ослабевших от голода тел, как вода из прохудившихся бурдюков…

— Вождь, старейшины собрались и ждут тебя, — доложил мальчишка, неожиданно возникший перед Гани из плотной завесы дождя. Отфыркиваясь и отплевываясь от попавшей в рот воды, он нырнул под каменный козырек, прикрывавший смотровую площадку вождя от ливня. — Они готовятся к жеребьевке и просили тебя присутствовать на предстоящей церемонии.

— Иду, иду! — раздраженно бросил вождь и, выйдя из сухого укрытия, наблюдать за окрестностями из которого в такой дождь все равно было невозможно, начал спускаться по узкому скользкому карнизу к пещере старейшин, заменивших убитых карликами колдунов.

Старцы с раскрашенными цветной глиной и соками растений лицами встретили Гани недовольным брюзжанием и, едва дождавшись, когда он вытрет лицо и руки протянутым кем-то из женщин куском холстины, повлекли к крохотному костерку, дым от которого стлался по песчаному полу высокой, но неглубокой пещеры. Едкий дым этот щипал глаза и лез в ноздри, в то время как тепла от такого маленького костерка почти не ощущалось, а сухих дров, чтобы оживить его, не было… Впрочем, костер этот нужен был не для обогрева и не для приготовления пищи — это был ритуальный, очистительный огонь, и вождь, подавив желание подержать над ним зябнущие руки, мрачно уселся поодаль, не глядя на жавшихся к стенам пещеры соплеменников.

Старейшины, пошушукавшись, торжественно подвели Цембу к костру, и старуха воздела вверх тощие, морщинистые руки. Послышались шлепающие удары ладоней по отсыревшей коже барабанов, пискливо и пронзительно, как гигантские грустные комары, заныли свистелки. Цемба выдержала торжественную, как ей казалось, паузу, не сознавая, сколь жалко она выглядит в этой величественной позе, и, забыв подать музыкантам знак прекратить терзать слух собравшихся, начала шамкать что-то невразумительное и неслышимое из-за самозабвенного писка свистелок.

Гани стиснул зубы от стыда и унижения. И это его племя! Его гордые, трудолюбивые и отважные мибу! Ему хотелось вскочить на ноги и заорать на кривляющихся у костра, выживших из ума стариков, вышвырнуть под дождь сумасшедшую старуху, и он, конечно же, мог бы это сделать, но к чему хорошему приведет подобная вспышка? Пока не кончится сезон дождей, он совершенно бессилен. Он не может повести своих людей на охоту, не может заставить их подготавливать землю для посева, и самое большее, на что он способен сейчас и что является делом первостепенной важности, — это проследить, чтобы голодающие люди не сожрали с таким трудом сбереженные семена и зерна — единственную надежду на грядущий урожай, на то, что жизнь еще удастся каким-то образом наладить. Пока он не перечит старикам и не мешает им разыгрывать из себя мудрых и могучих колдунов и вершить то, что, по их мнению, было ритуальными обрядами, а на самом-то деле напоминало мерзкие ужимки подражавших людям обезьян, семена и зерна, предназначенные для посева, будут в безопасности от посягательств голодающих. Что ж, ради возрождения племени ему придется терпеть их выходки, но, как только кончится дождь, он возьмет этих глупцов за горло, заставит людей работать, и они вновь станут теми прекрасными мибу, которые избрали его вождем, которых он помнит и любит…

Старики заставили музыкантов замолчать, Цемба сумела-таки более или менее внятно прошамкать, что видела сон, в котором к ней явился Наам и потребовал себе трех жен вместо той, которую племя не смогло уберечь от происков пепонго. Всевидящий и Всемогущий обещал, что, если жены придутся ему по нраву, он забудет все прегрешения мибу и вернет им свое расположение. Жавшиеся к стенам пещеры люди ответили вялыми проявлениями радости — сон Цембы, скорее всего самой же старухой и придуманный, обсуждали уже четыре дня, и рассказ о нем знало наизусть все племя от мала до велика.

— Старейшины тщательно осмотрели всех девушек подходящего возраста, — продолжала старуха, — и отобрали девятерых, каждая из которых достойна стать Невестой, а потом и Супругой Наама. Так пусть же сам Всевидящий и Всемогущий выберет себе из них тех трех, которые придутся ему больше по душе. Согласно обычаю предков, мы устроим жеребьевку, чтобы Наам мог явить нам свою волю!

— О Наам! На-ам! На-ам! О Всевидящий, о Всемогущий, яви нам свою волю! — подхватили женщины исступленно.

Вождь прикрыл глаза, чтобы не видеть это стадо голосящих самок, готовых отдать на заклание своих товарок и ценой их страданий хоть как-то облегчить свою жизнь. Гани знал, что старики отобрали девять сирот, заботясь не столько о Нааме, сколько о том, чтобы в племени не было недовольных. Ибо кто же захочет отдать Божественному Дракону свою дочь, которую можно удачно выдать замуж, которая родит им утеху в старости — кучу внуков и внучек? Кроме того, мужчин после битвы у Солнечных Столбов осталось мало, раза в три меньше чем девок, да и кому охота кормить сироту, коли самим есть нечего? А Супругу Наама накормят в каждом доме, еще и самое лучшее предложат — попробуй-ка обидь жену Всевидящего и Всемогущего! Рассуждения стариков были по-своему разумны, но чего стоят люди, которые не могут прокормить сирот тех, кто погиб, защищая их от кровожадного врага? Эти девчонки, будущие Супруги Наама, могли бы стать вторыми, третьими женами уцелевших воинов, родить мужчин и женщин, которые со временем заменили бы убитых и захваченных в плен, а вместо этого им предстоит всю жизнь маяться, ожидая прихода Всевидящего и Всемогущего, который, может статься, никогда и не снизойдет до них. Впрочем, как сказал бы Мдото в подобной ситуации, на все воля Наама, и лишь дурак будет пускать струю против ветра.

Девять девчушек окружили костер, протянув над ним правые руки. Вновь запищали свистелки, влажно зашлепали барабаны, и Цемба, держа в руках глиняный горшок, медленно, по-стариковски подволакивая ноги, двинулась за спинами девушек. Левой рукой каждая из них, не оборачиваясь, должна была взять из горшка маленький камушек, который и определит ее судьбу. Испуганные девчонки не попадали рукой в горшок, роняли выбранный уже камешек, одна разревелась от волнения, две другие начали истерически хихикать, кто-то принялся чихать от попавшего в нос дыма, не в состоянии остановиться. Но вот наконец камешки разобраны. По сигналу Цембы девушки протянули левые руки к пламени, чтобы все могли увидеть, какой выбор сделал Наам. Шестеро, вытащившие камешки белого цвета, поспешно отступили в глубь пещеры и смешались с толпой подавшихся вперед соплеменников, а три оставшихся замерли у костра, растерянные и дрожащие.

Обступившие их старейшины с раскрашенными и потому ставшими чужими, жестокими лицами приказали девушкам раздеться и, раскидав горящие уголья так, чтобы те образовали круг, велели им по очереди встать в него, дабы подвергнуться очищению священным огнем и дымом. Опять засипели притихшие было свистелки, Цемба начала бормотать какие-то полузабытые заклинания, посыпая уголья сушеными листьями хасы, смешанными с чем-то на удивление вонючим.

Вождь прислушался к шамканью старухи, но понимал лишь отдельные слова, упорно не желавшие даже все вместе обретать хотя бы отдаленное подобие смысла. Быть может, когда-то в детстве Цемба и участвовала в подобной церемонии, но, похоже, за прошедшие годы все смешалось и перепуталось в ее памяти. Во всяком случае, Мдото, помнится, говорил, что заклинания обретают смысл лишь в устах должным образом подготовленного человека и сами по себе значат не больше, чем любые другие сочетания слов. К сожалению, вождь, многое узнавший от Главного колдуна мибу, был единственным человеком, понимавшим, что выбрать настоящую Супругу Нааму, а тем паче обучить ее всему, что она должна знать и уметь, никто из его племени не в состоянии и от бормотания Цембы будет столь же мало проку, сколь и от дождя, поливающего незасеянное поле.

Обкурив девушек священным дымом и продержав их положенное время в кругу священного огня, старейшины велели им идти в самую верхнюю, Расписную пещеру. Вождю же предстояло принести жертву Нааму и приготовить его Невестам «напиток грез», который они должны будут выпить перед тем, как тела их покроют татуировкой и они начнут поститься в ожидании сошествия к ним Всевидящего и Всемогущего супруга.

Вождю было до слез жалко трех тощих поросят, которых надобно было, за неимением лучшего, посвятить Нааму, и лишь сознание того, что так или иначе сезона дождей им не пережить, удержало его от преждевременного скандала с теми старейшинами, коим чудом удалось спастись изо всех пяти разоренных деревень. К тому же в племени было много больных и ослабевших от ран и недоедания, и похлебка со свининой, быть может, вернет кому-то жизнь, а другим восстановит силы вернее всяких лекарственных снадобий, изготовлять которые, кстати, тоже становится уже не из чего. Наама, к счастью, можно удовлетворить одной кровью жертвенных животных, на туши он не зарится, а если это попытаются сделать старейшины, то не быть Гани больше вождем, коли не обломает он им прилюдно бока, не дожидаясь окончания сезона дождей. Кто бы мог подумать, что эти старики наберут такую силу, пока он оправляется от ран? Словно поганые грибы в бессолнечном лесу, словно черви в гнилом мясе, взросли, и зашевелились, и окрепли они после обрушившихся на мибу бед, и ничего с ними не сделаешь, приходится до поры до времени терпеть!

Разделавшись с поросятами и совершив малый обряд обращения к Нааму, который дозволено совершать вождю в отсутствии колдунов, Гани слил остатки поросячьей крови в горшок и передал Цембе, чтобы та отнесла ее в Расписную пещеру. После этого, взяв у старух приготовленные неутомимой Цембой кожаные мешочки с травами и нагретую в миске воду, он перешел в соседнюю маленькую пещерку и, выгнав из нее любопытных, вечно вертящихся под ногами мальчишек — будущую опору и надежду племени, — принялся готовить Напиток грез, который давали только тяжелораненым воинам и умирающим, дабы облегчить их страдания. Ничего сложного в его приготовлении не было, если под рукой имелись необходимые травки и корешки, и некоторой таинственностью он был окружен лишь потому, что едва ли не все, хотя бы единожды вкушавшие это питье, стремились во что бы то ни стало отведать его снова. Напиток этот не только прогонял боль, но и уносил разум людей в иной, немыслимо прекрасный мир, из которого никому не хотелось возвращаться, и потому секрет изготовления его знали только вождь и колдуны племени. Но мудрый Наам, не полагаясь на их выдержку, передавая тайну Напитка грез предкам мибу, повелел, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах тот, кто умеет изготавливать это питье, не смел пить его и даже пробовать на вкус. Разумеется, табу это никогда не нарушалось, да и не к чему было: любой воин должен уметь терпеть боль, а вождь и подавно. У колдунов же и помимо этого напитка были способы заглушить как чужие, так и собственные страдания.

Закончив приготовление питья, Гани распрямил затекшие от долгого неподвижного сидения ноги, осторожно, чтобы не раскрылись только-только зарубцевавшиеся раны, полученные им в битве у Солнечных Столбов, потянулся и, прикрыв миску от дождя специально приготовленным для этой цели куском кожи, отправился в Расписную пещеру.

Звалась она так недаром: каменные стены и потолок этой пещеры были разрисованы цветными составами в незапамятные еще времена, и, хотя изображения сильно попортила сырость, а местами и серый лишайник, в детстве они произвели на Гани неизгладимое впечатление. Да и значительно позже, когда он, не будучи еще вождем племени, бывал там с Мдото, рисунки эти поражали его своей необычностью. Ибо запечатлены на них были не сцены охоты и битв, а панорамы каких-то чудных поселков, в которых люди в невиданно роскошных одеяниях совершали диковинные жертвоприношения непостижимым богам. Так, по крайней мере, объяснял изображенное на стенах пещеры Мдото, и вождь верил ему, поскольку Главному колдуну было ведомо многое такое, о чем даже старейшины племени не имели ни малейшего представления. По его словам, за невысокими Северными горами располагалось раньше великое государство, исчезнувшее ныне с лица земли, и художник, расписывавший стены пещеры, изобразил на них то, что собственными глазами видел в этой уничтоженной за неизвестные прегрешения Наамом стране. Предание о долине Каменных Богов с детства волновало Гани, и он неоднократно намеревался отправиться на север, чтобы увидеть хотя бы руины чудесной страны, но всякий раз возникали какие-то неотложные дела, из-за которых ему не удавалось уйти дальше Расписной пещеры, которую ребятишки уже успели переименовать в Невестину.

Войдя под своды Расписной, а теперь и правда Невестиной пещеры, Гани обнаружил, что все приготовления уже закончены и собравшиеся здесь люди нетерпеливо ожидают его и принесенного им Напитка грез. Цемба доложила вождю, что девушки вымыты, подготовлены к посту и сошествию к ним Наама, а старый Ярагаш уже развел необходимые для нанесения священной татуировки составы. Гани передал старухе миску с Напитком грез и позволил старикам отвести себя на каменное возвышение, тянувшееся вдоль левой стены пещеры.

Сидевшие на уступе старухи и вооруженные копьями воины почтительно подвинулись, уступая вождю лучшее место, и он нехотя опустился на предупредительно положенную на холодный камень циновку. Ему не нравилась вся эта затея, не нравилось, что для обряда выбрана Расписная пещера и время, которое явно не подходило для подобной церемонии. Не подсушенная живительными солнечными лучами татуировка может воспалиться и начать загнивать, а сумасшедшая Цемба и сама девчонкам ничем не поможет, и другим сделать это не позволит, ссылаясь на волю Наама. Не нравилось, наконец, и то, что здесь скопилось столько людей, присутствие которых будет мешать Ярагашу. Цемба уверяла, что иначе нельзя, кто-то должен охранять Невест Наама от духов зла, пока они не будут покрыты священной татуировкой, и вождю, не слишком разбиравшемуся в подобных тонкостях — Мдото и другие колдуны нечасто приглашали его участвовать в своих ритуальных действах, — приходилось верить или хотя бы делать вид, что верит старой карге на слово. И расцветшая среди всеобщего уныния старуха ворожея, словно обретя вторую молодость, проявляла поразительную неутомимость и расторопность. Это она собрала среди соплеменников необходимые для изготовления Напитка грез сушеные травки и корешки, она отыскала среди беженцев из самого отдаленного селения старого мастера по татуировкам, обучавшего когда-то этому искусству одного изколдунов мибу, и она же распоряжалась изготовлением рам, в которые были помещены лежащие на циновках Невесты Всевидящего и Всемогущего.

Рамы эти особенно возмущали Гани, уж слишком они были похожи на пыточные станки, которые использовали пепонго и в одном из которых ему некогда пришлось побывать. О, это были поистине чудесные времена! Тогда поганые карлики нападали только во время сбора урожая, предсказать их появление можно было, не прибегая к помощи колдунов, и захваченные ими в рабство мибу могли быть выкуплены или даже отбиты у врага во время ответного налета на становище лесных людей. Теперь о подобном можно лишь мечтать…

Размышления вождя были прерваны заунывным пением Цембы и двух неуверенно подтягивавших ей старейшин, которые, не зная ни единого заклинания, старательно подвывали на одной ноте. Делали они это так противно, что Гани ощутил, как мучительно заныли зубы, заговоренные несколько лет назад Мдото и с тех пор ни разу о себе не напоминавшие.

Чтобы отвлечься от ноющей, тянущей боли, он уставился на Невест Наама, распятых в связанных из жердей рамах. Руки и ноги их были широко разведены, и даже головы крепились в неком подобии капканов, так что двигать они могли только глазами и губами. Страдать им недолго — Напиток грез скоро подействует, и девушкам станет лучше, чем кому бы то ни было из всех собравшихся в пещере. Руки, ноги и тела их будут непроизвольно дергаться во время нанесения татуировки, но боли они не испытают, и в памяти у них останутся лишь картины счастья, которые подарит изготовленное Гани питье. Боль придет позже, когда работа Ярагаша будет завершена и начнется процесс заживления нанесенных им ран. Хотя, судя по нанесенным на телах девушек жертвенной кровью поросят рисункам, старик этот знает свое дело, и особенно страдать Невестам не придется.

Вождь покосился на веточки колючего кустарника «погоди немного», на каждой из которых был оставлен только один шип. Разложенные на глянцевитых широких листьях монгонго, они имели устрашающий вид. Рядом с ними стояли два горшочка с белым и оранжевым составами для татуировки. Закончивший приготовления Ярагаш покачивал на ладони коротенькую дубинку, которая должна была помочь шипам прокалывать кожу девушек, критически поглядывая на сделанные им жертвенной кровью рисунки, являвшиеся основой для будущей татуировки. Вид у мастера был довольный, и, хотя Гани считал всю эту затею бессмысленной и даже вредной, он склонен был признать, что рисунки удались на славу. У всех девушек они были одинаковыми, такими же, как у погубленной пепонго Супруги Наама, но, благодаря тому что сами Невесты сильно отличались друг от друга, это не бросалось в глаза, да и рука мастера, нанося точки и линии на разном расстоянии, вносила в узоры некоторые различия, которые со временем станут еще более заметными.

Вероятно, каждый штрих, каждая черточка и точка в них имела свой глубокий смысл, но едва ли он был ведом кому-нибудь, кроме погибших колдунов. Вождю, во всяком случае, две спирали на лбу девушек, концы которых, проходя по вискам, закручивались на скулах, ничего не говорили. Равно как и линии, скользящие от мочек ушей по щекам и до подбородка, где они превращались в два незамкнутых кольца. Он мог лишь догадываться о значении стрелок и точек над ключицами, о смысле стилизованных изображений листьев на плечах, и, хотя маленькие девичьи груди украшены были лепестками цветов, рисунок этот вполне мог символизировать и солнце, и жар лета, и даже языки пламени. Почему пупок окружали веки с загнутыми ресницами, а извивающиеся по бедрам девушек змеи склоняли свои причудливые головы к их лону? Что за странные дуги и кружки подобно браслетам опоясывали их руки и ноги? А ведь спины Невест будут разукрашены столь же густо и затейливо!

Представив, сколько времени придется трудиться Ярагашу и сколько уколов шипов предстоит перенести девушкам, Гани испытал острый приступ беспокойства. Как это он раньше не подумал, что Ярагашу, чтобы расписать только одну из невест, понадобится по меньшей мере полдня? И зачем, спрашивается, тогда остальных поить в это время Напитком грез?..

Гани уже собрался нарушить церемонию и переговорить с Ярагашем, прежде чем тот примется за дело, но тут два подвывавших Цембе старика выступив вперед, встали по обе стороны от мастера татуировки. В руках их оказались такие же, как у Ярагаша, дубинки, и вождь понял, что старейшины все предусмотрели и татуировка будет наноситься всем трем Невестам одновременно. Старики вслед за Ярагашем склонились к зеленым листам, выбирая инструменты, и вождь, мысленно воззвав к Нааму, чтобы тот надоумил этих новоявленных умельцев по крайней мере начать работу с ног, а не с лиц девушек, крепко зажмурил глаза, дабы не видеть того, что сейчас произойдет. Зубная боль, от которой он давно уже успел отвыкнуть, сделалась едва переносимой, и Гани мысленно пообещал себе, что, ежели у этих старцев что-нибудь пойдет не так, он им собственноручно головы посворачивает. И этой не ко времени и не к месту шустрой старушонке — в первую очередь. Разумеется, если Наам позволит им дожить до конца сезона дождей.

10

Полоска света, пробивавшаяся сквозь неплотно прикрытую крышку люка, становилась все ярче и ярче — наступил третий день плавания. Теперь Вивилана могла покинуть место своего добровольного заточения, не опасаясь, что «Морская дева» вернется в Аланиол, дабы доставить ее отцу. Если бы корабль принадлежал Хрису или был зафрахтован им одним, можно было бы не сомневаться, что он прикажет капитану повернуть назад. Но, помимо Странника, на «Морской деве» плыло не меньше дюжины купцов, везших товары в Аскул, и уж они-то, конечно, не захотят тратить свое драгоценное время на то, чтобы вернуть сумасбродную девчонку домой, откуда она так легкомысленно сбежала. Скорее всего, они пообещают друг другу приглядеть за Вивиланой, здоровью которой морская прогулка ничуть не повредит. А что касается возвращения, ответят они на протесты Хриса, так почему бы ей не посмотреть мир, раз уж она так к этому стремится? В Аланиол она вернется на первом же идущем туда корабле, а Верцелу это будет хорошим уроком — пусть приглядывает за своей дочерью получше. Вероятно, они даже будут рады ее появлению на судне — какое-никакое, а все же разнообразие.

По расчетам Вивиланы выходило, что она могла бы объявиться и раньше, но два соображения удержали ее от этого. Первое: девушку не на шутку беспокоило, как отнесется к ее побегу из дома Хрис — для того, чтобы понять, что пробралась она на корабль вовсе не ради прогулки по морю, особой проницательности не требуется. И второе: как ей поступить с прячущимся в трюме мужчиной: предупредить капитана «Девы» о том, что кто-то тайком плывет на его судне, или держать язык за зубами? С одной стороны, ей не было никакого дела до того, что кто-то, не оплатив проезд, пытается попасть в Мономатану, с другой же стороны, только безумцу придет в голову сидеть в трюме двадцать, а то и тридцать дней, а безумец на корабле может натворить немало бед. И даже если он не надумает прорубить днище «Девы» или устроить пожар, все равно его лучше иметь перед глазами, чем среди мешков, ящиков и бочек с товарами, которые он способен превратить невесть во что задолго до того, как судно войдет в порт. Сама-то девушка сделала все возможное, чтобы второй обитатель трюма не догадался о ее присутствии. Вивилане не пришлось раздумывать долго, чтобы прийти к выводу, что появление ее вряд ли его обрадует. К тому же сохранить свое присутствие в тайне оказалось совсем не сложно: бочек с пресной водой, сухарями, солониной и прочей снедью хватало с избытком, а места в носовом отсеке трюма было достаточно для десятка человек, решивших поиграть в прятки.

Приведя одежду в порядок и уложив волосы в самую сногсшибательную прическу, что сделать без зеркала и гребня оказалось не так-то просто, Вивилана прочла длинную обстоятельную молитву Морскому Хозяину и бесшумно прокралась к лестнице. Поднялась по ней и, откинув люк, выскочила на палубу. При этом она едва не столкнулась с дюжим моряком, который, увидев ее, охнул и выпустил из рук деревянную бадью с забортной водой. Полуослепшая от дневного света, показавшегося ей нестерпимо ярким, несмотря на то что небо было затянуто облаками, девушка улыбнулась растерянному и испуганному мореходу самой лучезарнейшей из своих улыбок и спросила:

— Не скажешь ли, милейший, как мне найти капитана?

— Ка… Ма… Ва… — Матрос хлопал глазами, творил охранительные знаки и решительно не был способен сказать что-либо вразумительное. Видя, что парню придется долго приходить в себя, Вивилана оглядела палубу и окликнула другого матроса, возившегося у канатного ящика:

— Эй, любезный, где каюты купцов? Мне нужен Хрис или Эврих, проводи-ка меня к ним!

Второй матрос — флегматичный, заросший щетиной и явно от особой впечатлительности не страдавший — некоторое время молча и задумчиво взирал на девушку, а потом, указав на кормовую надстройку, нехотя буркнул:

— Экая цаца, проводи ее! Сама найдешь — вторая дверь направо.

Похоже, они тут еще не полностью проснулись, отметила Вивилана, с любопытством осматриваясь по сторонам. На палубе кроме стоящего у штурвала рулевого было только три челевека, и вахтенные, судя по всему, приняли девушку за одну из рабынь, иначе они удостоили бы ее большим вниманием.

Корма была самой высокой частью «Девы» и, помимо отведенной для богатых пассажиров палубной надстройки, состояла из двух уровней, на верхнем из которых было помещение для рабов, а на нижнем трюмовой отсек для не боящихся влаги товаров. Кубрик команды располагался в средней части судна, и, миновав ведущий в него люк, девушка обогнула вторую мачту и очутилась перед дверью кормовой надстройки. Распахнув ее, она вошла в низкий и узкий коридор, по обе стороны которого находились каюты купцов. Мгновение помешкав, тихо приоткрыла дверь отведенной Хрису каюты, сделала шаг вперед и замерла как вкопанная.

Крохотная, погруженная в сумрак каюта была разгорожена закрепленным под потолком куском парусины, и что делалось в левой ее части, девушка видеть не могла, но в правой!.. На низкой широкой лавке, застеленной желтого цвета тканью, спал у стены, закинув руки за голову, Хрис, а рядом, полуобняв его, дрыхла бесстыжая чернокожая образина!

Вивилана почувствовала, как кровь прихлынула к ее лицу, сердце заколотилось так, что, казалось, вот-вот проломит ребра и вырвется из груди. Не сознавая, что делает, она выхватила из-за пазухи кинжал. Серый блеск длинного хищного лезвия, однако, моментально вернул ей рассудок и заставил опустить занесенную для удара руку. Что же это за глупость она хотела совершить?! Зачем ей убивать эту похотливую тварь? Да ведь этого же вовсе и не нужно, и Хрис ей подобной выходки не простит!

Спрятав кинжал, она попыталась привести свои мысли в порядок, и с некоторым трудом ей это удалось. Как хорошо, что она не поддалась первому порыву и не убила эту, как ее… Нумию! Естественно, ей понравился Хрис, винить ее в этом глупо, и, конечно же, она сделала все, чтобы залезть к нему в постель. Хриса тоже понять можно — это только в любовных песнях и балладах герои десятилетиями хранят верность своим избранницам и никого вокруг не замечают, не пьют, не едят, все подвиги совершают. Избранница-то избранницей, а здоровое тело своего требует, и греха в том особого нет. Вопрос в другом, как ей теперь эту хромую гадину от Странника отлучить? Ведь вцепится в него мертвой хваткой — и железом не оторвешь… И как ей перед Хрисом предстать, команда-то не вечно дрыхнуть будет?..

Повинуясь внезапно пришедшей ее в голову мысли, Вивилана приблизилась к ложу и коснулась пальцем ноги Нумии. Чернокожая женщина зашевелилась, веки ее дрогнули, и она уставилась на девушку широко распахнутыми от удивления глазами. Вивилана нахмурила брови и жестом велела бывшей рабыне убираться вон. Та, все еще не понимая, что же произошло и откуда взялась здесь дочь Верцела, послушно сползла с ложа и, накинув на себя тунику, припадая на правую ногу, вышла из каюты. Хрис повернулся на бок, что-то пробормотал и затих. Убедившись, что Нумия ушла, Вивилана заперла дверь на засов, быстро скинула одежду и юркнула на то место, где только что лежала ее соперница.

Сердце девушки ухало часто и гулко, ее била крупная дрожь, грудь вздымалась и опадала подобно кузнечным мехам. Ей было и радостно, и стыдно, и страшно одновременно. От запаха сильного, пропотевшего за ночь тела кружилась голова, он пьянил и в то же время отталкивал ее, ей хотелось прижаться к Хрису и бежать из этой каюты со всех ног, и, чтобы положить конец этому мучительному раздвоению, она, стиснув зубы, обняла лежащего рядом с ней мужчину за шею, подалась к нему, грудью и коленями впитывая исходивший от него жар.

Хрис вздохнул, закинул левую ногу на бедра девушки, подгребая ее свободной рукой под себя. Его губы коснулись ее щеки, волос, принюхиваясь, он шумно втянул носом воздух и внезапно открыл глаза. Рывком отстранившись от Вивиланы, несколько мгновений непонимающе смотрел на нее, а потом, тряхнув головой, протянул:

— Ага-а-а…

Девушка в отчаянии попыталась удержать его, но пальцы лишь скользнули по широким загорелым плечам.

— Сбежала, значит, от отца? — полувопросительно, полуутвердительно проворчал Хрис и тихим, но жестким, не терпящим возражений голосом скомандовал: — Ну-ка, быстро одевайся! Нечего из себя великую соблазнительницу изображать!

11

Убедившись в том, что отряд охотников скрылся в лесу, росшем у подножия Кремневой горы, Узитави свернула на Буйволиную тропу, которая должна была вывести ее к Соленому ручью. Твердо усвоив, что ни один из ее соплеменников не желает сталкиваться с Супругой Наама вне пещерного поселка, она старательно избегала показываться им на глаза, и это удавалось ей без особого труда, поскольку только охотники время от времени покидали долину Бенгри, в которой больше двух лет назад осели изгнанные с равнинных земель мибу. Сначала девушку страшно обижало, раздражало и доводило до слез подобное отношение соплеменников, но после бесед с Гани, пытавшимся, насколько это было в его силах, скрасить ее одиночество, она даже начала находить в своем положении некоторые положительные стороны.

Взрослые, дети и сверстники сторонились Узитави и редко заговаривали с ней по собственному почину, но зато никому не приходило в голову следить за девушкой и как-то ограничивать ее свободу. Ее не звали распахивать и засевать поля, снимать урожай, работать в огородах, ухаживать за свиньями или пасти буйволов. Она могла днями и ночами бродить, где ей вздумается, и делать что захочет: охотиться, ловить рыбу, искать лечебные травы и коренья, плескаться в ручьях или просто нежиться на солнышке. При этом, когда она возвращалась в поселок, каждое семейство считало за честь пригласить Супругу Наама к столу и сделать ей какое-нибудь маленькое приношение: хорошо обожженный горшок, мешочек зерна, красивый камешек. Иногда ее просили навестить больного, и тогда она пыталась помочь ему, используя заклинания и лекарственные снадобья, составлять которые обучала девушку Цемба. По совету вождя она старалась одаривать гостеприимные семьи пойманной в ручьях рыбой, ягодами и орехами, и хотя дары ее принимались с благодарностью, Узитави не переставала чувствовать себя чужой среди соплеменников и, возвращаясь в поселок, чаще всего отсиживалась в собственной пещере. Никто не решался тревожить ее там, но и посидеть с ней у очага, по-соседски посплетничать или по-доброму помолчать, глядя на пляшущие языки пламени, желающих тоже не находилось.

— Они не смеют заглядывать к тебе, ибо боятся твоего Всевидящего и Всемогущего супруга, — объяснял Гани девушке, — Наам ревнив, и никто не хочет давать ему повода для подозрений. Не обижайся на соплеменников, помни, что в их глазах ты Супруга Божественного Дракона, а не молоденькая девушка, нуждающаяся в любви и внимании.

Узитави несколько раз пыталась объяснить вождю, что ни разу не видела Наама и совсем не чувствует себя его супругой, но вождь никогда не дослушивал ее до конца. Жестом призывая девушку к молчанию, он говорил, что об отношениях ее со Всевидящим и Всемогущим не должна знать ни единая живая душа и что рано или поздно Наам, конечно же, осчастливит свою избранницу. Такого же мнения придерживались старая Цемба и Уйята — колченогий оружейник, научивший девушку изготовлять квики — духовые трубки и маленькие стрелы к ним, довольно точно попадавшие в цель с тридцати, а то и сорока шагов.

Из всего племени, пожалуй, только эти трое не испытывали перед Узитави суеверного ужаса, и это было тем более странно, что между собой они совершенно не ладили. Уйята после разгрома карликами его родного селения и гибели всех домочадцев во всем происшедшем винил колдунов и Гани, не сумевших предотвратить бойню, причем то, что колдуны погибли первыми, ничуть не оправдывало их в его глазах. Цемба смертельно боялась вождя, а тот, в свой черед, ненавидел и презирал ее и давно бы пришиб, если бы не оказалась она единственной в племени знахаркой, отвары и настойки которой, случалось, помогали кое кому из недужных и раненых. После того как две Невесты Наама умерли в Расписной пещере от лихорадки, Гани, придя в бешенство, убил двух стариков, помогавших Ярагашу наносить на их тела татуировки и, без сомнения, извел бы всех старейшин, но, на их счастье, дозорные принесли известие, что к Солнечным Столбам подошли беглецы из разоренного карликами селения нундожу, которые просят о защите и покровительстве. Весть эта так пришлась по сердцу Гани, что тот на радостях пощадил оставшихся в живых старейшин, поспешивших заявить, что Наам выбрал себе жену по нраву и теперь преследовавшие мибу беды кончились. Слова стариков оказались пророческими. В Бенгри начали стекаться не только беглецы из селений нундожу, но и рахисы, многие из которых пустились в путь еще до прихода пепонго и не только принесли с собой семена и посевное зерно, но и пригнали небольшое количество скота.

Кое-кто из мибу связывал это с любовью, которой якобы воспылал Наам к своей Супруге, но сама-то она ясно сознавала, что если Всевидящий и Всемогущий сменил гнев на милость и пришел на помощь племени, когда оно было на краю гибели, то уж ее-то заслуги в этом точно нет. Памятуя советы вождя, Узитави держала свои вопросы и сомнения при себе, и со временем они перестали ее мучить. Особенно остро ощущая собственное одиночество в полном людей поселке, она все чаще уходила из него, чтобы полазать по скалам в поисках ароматных травок и птичьих гнезд, побродить по лесу ради меда, ягод, фруктов и орехов. Сейчас, впрочем, Узитави рассчитывала на совершенно иную добычу.

Слушая рассказы вождя, который часто рассказывал ей о Мдото и других колдунах мибу, она узнала, что некогда Гани побывал в плену у пепонго и несколько раз ему доводилось видеть, как они варят хирлу — яд, который обездвиживает, а потом и убивает животных, мясо которых после этого остается тем не менее пригодным в пищу. По просьбе девушки, вождь описал способ приготовления хирлы и попытался припомнить, из каких растений ее получают. Расспросив Цембу, Узитави выяснила, из чего старухи мибу варят смертоносный яд цайан. Как делать цайвар — слабый, способный обездвижить лишь птицу, ящерицу или мелкого зверька яд — она уже знала, поскольку сама часто смазывала им служившие наконечниками ее маленьких стрел иглы дикобраза. Сравнив составы всех трех ядов и припомнив слова Гани о том, что сам он пробовал сварить хирлу, но ничего из этого не вышло — по-видимому, какую-то хитрость карлики от него все же утаили, — она изготовила несколько составов, действие которых тайно ото всех проверяла уже довольно давно.

Сделать нужный яд оказалось значительно труднее, чем предполагала Узитави. Она извела множество птиц, ящериц и мелких хищников, которые, пожрав оставленную им добычу, умирали сами, доказывая тем самым несовершенство изготовленных ею ядов, однако девушка продолжала составлять новые ядовитые снадобья, пока у нее не возникло ощущение, что кропотливые труды увенчались наконец успехом. Оставалось проверить новый яд на крупной дичи, и этим-то Узитави и собиралась заняться, направляясь к Соленому ручью.

Девушки мибу, как и других живших на равнинах племен, редко пользовались луком и стрелами — и то и другое считалось оружием воинов и охотников, — но многие из них превосходно владели квикой и, возвращаясь с полей, несли, бывало, за задние лапки зайца или связку сурков. Благодаря большому опыту Узитави научилась пользоваться духовой трубкой несравнимо лучше своих сверстниц, сносно справлялась с луком и могла при случае удачно метнуть легкое копье, однако до сих пор предпочитала охотиться с квикой на мелкую дичь. Желая стать настоящей охотницей и сознавая, что большой лук, как и копье воина, ей пока не по плечу, она рассчитывала, изготовив хирлу, обойтись и без этого оружия. Тогда бы и духовая трубка сгодилась для охоты на горных коз, красных буйволов и диких свиней. Ради этой-то дичи Узитави так долго и возилась с составлением яда, который надеялась опробовать еще до наступления темноты.

Соленый ручей, в отличие от других, бежал не со склонов гор, а вырывался из недр земли. Благодаря соляным отложениям в окрестностях его было много зверья, но с недавнего времени мибу старались выбирать иные места для охоты. Несколько раз они натыкались здесь на жертвы харим-даху — крупных каменных скорпионов, удар хвоста которых был смертоносен, а способность укрываться среди камней давно уже стала достоянием легенд и охотничьих историй. Твари эти, размером с полторы ладони, почему то не задерживались долго на одном месте и, придя невесть откуда, через год-два бесследно исчезали. Находились охотники, утверждавшие, будто видели, как те ползут по скалам нескончаемым потоком, подобно лесным муравьям, уничтожая все на своем пути, но так ли это на самом деле, достоверно известно не было, ибо до вторжения пепонго на их земли мибу не так уж часто охотились в горах.

Узитави никогда не видела харим-даху, но была уверена, что ни одна тварь величиной больше ногтя не укроется от ее взгляда на расстоянии, равном длине копья, и не только не боялась, а даже желала увидеть пугавшее охотников существо. Сильнее всего ей, однако, хотелось опробовать яд собственного изготовления на достойной добыче, и потому в какой-то момент она, сойдя с Буйволиной тропы, начала карабкаться на разделяющий две долины скальный хребет. Ей приходилось, подобно горной козе, скакать с валуна на валун, перепрыгивать через узкие трещины, изрезавшие, подобно морщинам, зеленовато-серое тело скалы, но ороговевшие подошвы девичьих ног не боялись мелких и острых камешков, а с вершины хребта она могла многое увидеть и решить, в каком месте ей лучше спуститься к Соленому ручью. Например, она может увидеть стадо красных буйволов, винторогих баранов или антилоп. Может она, конечно, и ничего не увидеть — среди высоких трав и густого кустарника, растущих вокруг ручья, обнаружить зверье не так-то просто, не зря оно эти места облюбовало.

Долина Соленого ручья мало чем отличалась от множества других долин, окруженных невысокими скалами и напоминавших зеленые оазисы, разделенные неприступными с виду, но на самом деле легко преодолимыми каменными стенами. С первого взгляда среди небольших рощиц, зарослей кустарника, высоких трав и каменистых проплешин, длинными косами разбегавшихся от скальных массивов, разглядеть какую-нибудь дичь было почти невозможно. Но, присмотревшись к колыханию травы, проследив за шевелением кустарника, можно было с уверенностью сказать, что долина вовсе не так пустынна, как кажется. За ручьем, бегущим по каменному, выбеленному отложением солей руслу, Узитави приметила небольшое стадо мирно пасущихся антилоп, по кружащим над северо-восточным устьем долины птицам поняла, что кто-то из хищников уже закончил охоту и насыщается сочным мясом. Красно-коричневые пятна на серых скалах, высящихся у противоположного края долины, были, конечно же, буйволами, по неведомым причинам решившими перебраться в Гончарное ущелье — место, где соплеменники девушки добывали лучшую глину для изготовления посуды.

Долина Соленого ручья жила своей обычной жизнью, легкий ветерок доносил до Узитави запах цветущих трав, среди нагретых солнцем камней весело стрекотали кузнечики, и некоторое время она стояла неподвижно, не столько высматривая добычу, сколько бездумно радуясь открывшейся ее взору картине. Как это ни странно, чем дальше уходила девушка от поселка, тем меньше чувствовала себя одинокой. Ощущая свое родство со зверями, травами, ручьями и камнями, она начинала относиться к себе как к малой частице окружающего мира, которому не было дела до того, что она является Супругой Наама и тело ее, покрытое замысловатой татуировкой, принадлежит Всевидящему и Всемогущему. Соплеменники не возражали против того, что Узитави целыми днями где-то пропадает, и не боялись за нее, полагая, что Наам не даст свою Супругу в обиду и, если понадобится, убережет от любой напасти. Сама девушка, правда, была уверена в обратном, она по собственному опыту знала, что гривастый волк или гиена-могилыцица, представься им такая возможность, охотно вонзят в ее тело свои острые когти и клыки. Люди, какого бы племени они ни были, завидев ее татуировку, постараются уйти подальше от греха, но зверям, как она неоднократно убеждалась, не было дела ни до нее, ни до Всевидящего и Всемогущего, и, право же, девушку это нисколько не огорчало.

Полюбовавшись видом цветущей долины и отдохнув после восхождения, Узитави начала привычным взором обшаривать ближайшие окрестности и вскоре заметила мелькнувшую за одной из каменистых гряд темную холку и желтоватые концы чуть наклоненных вперед отполированных рогов. Дичи в это время года было много, а буйволы — добыча, которая не по зубам ни волкам, ни гиенам. Перепрыгивая с камня на камень, девушка поспешила в том направлении, где только что видела спину рогача, которому ничего не стоит спуститься в долину, а там поиски его могут затянуться.

Коротенькая травяная юбочка, колчан, сделанный из двух связанных кусков бамбука, старый бронзовый нож и духовая трубка не мешали Узитави бежать, но, памятуя о харим-даху, она зорко поглядывала по сторонам, и это несколько замедляло ее движение. Буйволы, впрочем, если не были раздражены или напутаны, обычно достаточно медлительны, и торопиться ее побуждала не нужда, а собственное нетерпение.

Ветерок, дувший со стороны долины, относил ее запах к вершине хребта, и, пока охотница не достигла кромки каменистой гряды, за которой скрылся буйвол, ей надо было следить только за тем, чтобы из-под ног не посыпались камни. Выбирая крупные валуны, она добралась до верха скального языка и, выглянув из-за серых глыб, замерла, пораженная редкостным зрелищем.

Принятый ею за буйвола гаяр не успел уйти далеко — путь ему преградили две серебристые пантеры — самые страшные, не считая Серого Ужаса, хищники, водившиеся в здешних краях. Припадая на передние лапы, ожесточенно хлеща себя по бокам толстыми длинными хвостами, они, прижимая круглые уши и издавая злобное шипение, подкрадывались к горному быку, грозно выставлявшему навстречу врагам острые рога. Гаяр сумел бы, вероятно, прорваться в долину — разъяренный горный бык способен перетоптать целую стаю волков, но этот почему-то готовился принять бой в невыгодной позиции — пантеры могли броситься на него в любой момент и ожидали лишь неверного движения, малейшей оплошности.

До сих пор Узитави доводилось видеть этих грациозных хищниц только издали, и она не могла отвести глаз от их плавных и в то же время угрожающих движений. Пушистый серебристый мех четвероногих охотниц был великолепен, а желтовато-зеленые глаза даже солнечным днем блестели на удивление ярко. Словно почувствовав, что за ними наблюдают, одна из пантер — та, что была покрупнее, очевидно самец — неожиданно взвилась в воздух. Гаяр стремительно повернул голову, но прыжок самца оказался обманным — он опустился почти на то же место, откуда прыгал, в то время как его подруга рванулась вперед и когтями и клыками вцепилась в холку быка. Темную спину, а затем и светло-золотистые, становящиеся ближе к ногам совершенно белыми бока гаяра обагрила кровь. Он яростно взревел и поднялся на дыбы, отчаянно колотя передними ногами в воздухе. Самец, издававший гневные, кашляющие звуки, кружил перед гаяром, но прийти на помощь подруге не мог — острые копыта быка заставляли его держаться на почтительном расстоянии. Оседлавшая добычу пантера продолжала между тем терзать быку спину, и гаяр, обезумев от боли, внезапно бросился на камни, прокатился по ним раз, другой… Узитави послышался хруст костей, и в этот момент самец, совершив огромный прыжок, впился в горло гаяра. Горный бык взревел что было сил, алая кровь хлынула на серые камни. Пытаясь избавиться от нового врага, он снова перекатился через спину, и на этот раз девушка увидела, что первая пантера осталась неподвижно лежать на земле, расплющенная своей громадной жертвой.

Одна из хищниц рассталась с жизнью, но и гаяр был при смерти. Мощные ноги его еще продолжали месить воздух, из множества ран хлестала кровь, но подняться ему уже не суждено было. Оставшаяся в живых пантера тоже это поняла и, оставив свою агонизирующую жертву, отскочила в сторону. Топорща усы, фыркая и слизывая с морды свежую кровь, самец, скребя лапой землю и вздрагивая от возбуждения, некоторое время дикими глазами смотрел на гаяра, а затем, как будто вспомнив о чем-то, сделал несколько крадущихся шагов к своей поверженной подруге. Потрогав лапой измятое, ставшее неправдоподобно плоским тело патеры, обнюхал его, ткнулся носом в пушистый мех и тоскливо захрипел, закашлял… И словно в ответ на этот безнадежный призыв откуда-то слева, из-под утеса, раздалось жалобное мычание. Узитави вздрогнула, на миг ей показалось, что это мычит погибший гаяр, а потом перед глазами ее предстал крохотный молочно-белый бычок.

— О Наам! Так эти разбойницы напали на мать с малышом! — пробормотала девушка, до которой только сейчас дошло, что никакой это был не бык. — Так вот почему гаяр не пытался прорваться в долину, стоял насмерть! Это же корова, защищавшая свое чадо!

Услышав мычание, пантера подняла голову, в глазах ее снова вспыхнул охотничий огонь. Узитави издала боевой клич мибу и, закусив губы, скользнула вниз по склону каменной гряды. Забыв об охотничьем законе, запрещавшем вмешиваться в схватки зверей, забыв о грозящей ей опасности, о клыках и когтях пантеры, способной ударом лапы вспороть ей живот или сломать шею, о таящихся, быть может, среди камней харим-даху, она прыгала с валуна на валун, обдирая кожу на ногах и бедрах, съезжала по шершавым склонам утесов, боясь лишь одного — не успеть добраться до пушистого убийцы прежде, чем тот зарежет жалобно мычащего, тянущегося к изуродованному, окровавленному телу матери бычка. И она успела. Не потому, что расстояние, отделявшее ее от поля боя, было незначительным или сама она проявляла чудеса ловкости и проворства, совсем нет. Просто спуск ее был столь шумен, что привлек внимание пантеры, и та, завидев нового противника, перестала обращать внимание на бычка, бестолково тычущегося в бок погибшей на его глазах матери. О, она, разумеется, еще прирежет его: пантеры, как известно, прирожденные убийцы, и то, что туши гаяра хватило бы дюжине хищников, не имеет никакого значения. Но сделает это она после боя, после того как выпустит кишки тощей глупой девчонке, голое тело которой разрисовано чудными красно-белыми узорами.

Узитави не могла знать, что думает о ней пантера, да это ее и не интересовало. Уверившись, что бычку-малолетке ничего пока не грозит, она вновь обрела способность трезво мыслить. И, припомнив советы Уйята — оружейник, покалеченный некогда пепонго, был некогда, по его словам, отличным охотником и часто рассказывал девушке о повадках всевозможных зверей, — остановилась в полусотне шагов от пантеры, предоставляя ей возможность напасть первой. На ощупь вытащила короткую легкую стрелу, наконечник которой был пропитан смертоносным цайаном — рисковать в подобной ситуации она не собиралась и вложила ее в духовую трубку.

Сердце девушки бешено колотилось, в коленях ощущалась предательская слабость, ведь прежде ей не случалось охотиться на дичь крупнее зайца. Но разве она не мибу? Разве она не дочь доблестного Мараквы, одного из тех, кто заставил пепонго оставить ее племя в покое и, убив множество врагов, ушел в мир Наама с песней Последней атаки на устах, как полагается воину и мужчине? Разве она, в конце-то концов, не Супруга Наама?! Будь проклята тварь, убивающая матерей и готовая зарезать беспомощного сироту!

Яростно шипя сквозь стиснутые зубы, Узитави заставила свои сильные ноги врасти в камень, свое храброе сердце биться ровно, свои твердые, способные выжимать влагу из валунов руки не дрожать. Она каменная! Она — скала, и напрасно эта жалкая паршивая пантеришка хлещет себя жирным хвостом по бокам, напрасно скребет своими когтишками землю, ей тут не обломится!

Узитави знала, что не может, не должна промахнуться, пустить вторую стрелу ей не удастся, разить надо с первого раза, и потому тянула до последнего. До того момента, когда тело пантеры взметнулось в воздух. Короткая и легкая, с ладонь величиной, стрела впилась в светлое брюхо хищницы, но остановить ее, конечно, не смогла, и, готовая к этому, девушка успела отпрыгнуть, откатиться, увильнуть из-под пантеры. В падении она выпустила духовую трубку, схватившись за шершавый бок валуна, ухитрилась остановиться и не ссыпаться вниз по склону, на котором царапинами и ушибами ей было бы не отделаться, и, вскочив на ноги, выхватила из деревянных ножен старый и сточенный, но все еще годный в дело нож, вполне способный заменить девчонке ее возраста меч.

Пантера успела прыгнуть еще раз и, несмотря на стремительность Узитави, полоснуть ее лапой по правой груди. Выбитый из руки нож со звоном упал на камни, но необходимости в нем уже не было — цайан достиг сердца хищницы, глаза ее остекленели, и лапы с выпущенными когтями в последнем усилии вытянулись вперед, как будто пытаясь дотянуться до врага, и замерли.

— О Наам! Неужели тебе мало татуировки на моем теле? Разве может шрам от когтей пантеры украсить мою грудь? — слабым голосом пробормотала девушка, пытаясь зажать ладонью льющуюся из глубоких рваных ран кровь. — Странный у тебя вкус, супруг мой! И все же я благодарю тебя за жизнь этого бычка. Прости, что я нарушила закон охоты, но мы с ним сироты и оба слишком одиноки, чтобы я могла отдать его на растерзание этой пушистой красавице…

12

Вслед за другими слугами и рабами Нумия подошла к люку, ведущему в носовой отсек трюма, куда уже спустилось десяток мореходов. Ее не особенно интересовал прятавшийся там человек, но она чувствовала: все, касающееся Вивиланы, каким-то образом связано с Хрисом — и не желала давать своей сопернице ни малейшего преимущества. Достаточно уже того, что она ушла тогда из каюты, — Хрис ничего не сказал ей по этому поводу, не упрекнул, не обругал, но по его взглядам женщина поняла, что он огорчен и ожидал от нее чего-то иного. В самом деле, снятый с нее ошейник означал, что она свободна, но разве истинно свободная женщина покинула бы вот так, по первому знаку соперницы, своего мужчину? Никогда и ни за что! Разве имеет значение в любви, что она — бывшая рабыня, нищая служанка и хромоножка, а эта девчонка — дочь богатого купца? Нет, раз он избрал ее! И все же она вела себя как рабыня, и Хрис в который раз уже проявил удивительную доброту и терпимость, не запретив ей показываться ему на глаза. За прошедшие с того утра дни он стал с ней значительно сдержанней, но, слава Нааму и всем прочим богам Подлунного мира, Вивилана не спит в его каюте и, судя про всему, еще не сумела завладеть сердцем Странника. И если она, Нумия, постарается и вспомнит все, что ей пришлось претерпеть от пепонго и других хозяев, если как следует припомнит, чему ее научили, и использует свой немалый опыт рабыни для удовольствий, то эта высокомерная и наглая девка Хриса не получит…

— Нашли! — крикнул, высунувшись из люка, матрос. — Сейчас вытащим, он, подлец, отбивается!

Мореходам понадобилось довольно много времени, чтобы найти, схватить, связать и доставить на палубу невысокого щуплого человечка средних лет, единственной отличительной чертой которого были коротко подстриженные усики, придававшие лицу его сходство с крысиной мордой. Нумия едва успела подумать, что где-то уже видела этого мужчину, когда выступившая вперед Вивилана удивленно воскликнула:

— Да это же Фрок! Слуга моего отца! Как ты здесь очутился? Что тебе понадобилось в Мономатане? Почему ты скрывался в трюме? — Девушка повернулась к Хрису: — Надо было давно о нем сказать, не пришлось бы бедняге в темноте и одиночестве маяться.

— Дочь Верцела, слуга Верцела, не удивлюсь, если у берегов Монолатаны на моем судне объявится и сам Верцел! — проворчал капитан Бикавель и рявкнул на Фрока: — Что тебе понадобилось в моем трюме, человече?! Отвечай, пока тебя не отправили за борт, на корм тварям морским!

— Верцел поручил мне следить за своей дочерью. Велел глаз с нее не спускать, но так, чтобы она об этом не проведала, — ответил сиплым голосом Фрок. — Вот и пришлось в трюме отсиживаться.

— Отец? Откуда он мог знать? — Вивилана растерянно захлопала глазами. — Неужели Неморена?..

— Ага, голубушка! — радостно пробормотала Нумия. — Не такая ты смелая, как хочешь казаться! Побег из дома с посланным Верцелом слугой больше похож на хитрую попытку женить на себе Хриса, чем на порыв обезумевшей от любви девчонки! И выглядит он совсем не так красиво, как твое первое появление в каюте Хриса!

Оправившаяся от изумления Вивилана, вероятно, продумала о том же, потому что на глаза ее внезапно навернулись слезы, и она гневно крикнула:

— Ты врешь! Этого не может быть! Отец… Ты… Хрис, я не знала!

Собравшиеся на палубе захихикали и, обмениваясь шуточками по поводу предусмотрительности Верцела, начали расходиться. С наслаждением поглядывавшая на побагровевшую от стыда Вивилану, Нумия чувствовала себя отомщенной и с нетерпением ожидала первых слов Хриса, но надежды ее не оправдались.

— Отлично, все разрешилось самым естественным образом, — улыбаясь как ни в чем не бывало, произнес Странник. — Капитан, я бы хотел задать этому Фроку один-два вопроса в твоем присутствии. Нельзя ли нам пройти в твою каюту?

— О чем речь? Я и сам хотел бы послушать этого любителя потемок, — лучезарно улыбаясь, отозвался Бикавель.

— Эврих, проводи найденыша, да не вздумай его развязывать. Вивилана, ступай за ними. Нумия, иди ка сюда. — Хрис поманил ее к себе и, отведя к борту, где их никто не мог подслушать, понизив голос, сказал: — Сейчас тебе придется изобразить ужасно кровожадную дикарку. Не удивляйся ничему и помни: ты жуткое, жестокое существо, мечтающее полакомиться печенью бледнокожего.

— Как тебе будет угодно, — согласилась Нумия. После того как пепонго натешились пленницей и окончательно уверились, что нога ее срослась плохо и пользы от такой рабыни в хозяйстве будет не много, они продали ее в Аскул, где она научилась довольно бегло говорить по-аррантски. Женщина не сомневалась, что хорошо поняла сказанное Хрисом, но догадаться, что именно он задумал и зачем, было ей явно не под силу. Бледнокожие иногда делают совершенно поразительные вещи, разобраться в которых не смог бы, верно, и многомудрый Мдото.

— Может быть, вы меня все же развяжете? Веревки на руках — плохая плата за верную службу, — обратился Фрок к Вивилане, Эвриху и капитану, едва его втолкнули в каюту.

— Развяжем, когда Странник придет, — сухо бросил Эврих, с жалостью поглядывая на Вивилану. — Полно тебе убиваться, ничего страшного ведь не случилось. Верцел мог тебя просто дома запереть, скандал на весь свет учинить. А он всего лишь слугу с тобой послал. Ни один любящий отец тебе большей свободы бы не предоставил.

— Он мог бы и сказать… И Неморена… Она же обещала… А я-то, дура, поверила…

— Ты поверила, а я нет, — произнес Хрис, входя в каюту капитана вслед за Нумией. — Значит, говоришь, Верцел тебя послал?

— Ну, послал, — угрюмо ответил Фрок, не глядя на Странника.

— Садись-ка на табурет, да и вы тоже присаживайтесь, — предложил капитан. — Чего ноги трудить? Разговор, видать, некоротким будет.

Хрис взглянул на Бикавеля и, одобрительно кивнув, снова обратился к опустившемуся на табурет Фроку:

— Откуда же ему стало известно, что Ви на корабль проберется?

— Понятия не имею. Может, эта самая Неморена сказала? Хотя кто она такая и откуда ей известно стало, что госпожа в бега пустится, ума не приложу, лучше и не спрашивайте.

Хрис поморщился, как будто уксуса хлебнул.

— Не будем спрашивать про Неморену. Скажи нам лучше, какие распоряжения тебе Верцел относительно своей дочери дал?

— Хрис, ну что ты к нему пристал? И так ведь все ясно, — вмешался было Эврих, но Странник знаком попросил его замолчать.

— Известно, какие распоряжения, — осклабился Фрок. — Следить должен был, чтобы блюла себя, с кем попало не путалась.

Вивилана всхлипнула, а Хрис, словно не замечая ее присутствия, продолжал:

— Из трюма, значит, за ней следить должен был? Я-ас-но… А по прибытии в Аскул что тебе делать велено?

— Объявиться и с первым же кораблем назад госпожу везти. Если, конечно, вы там свадьбу справлять не надумаете.

Сердце Нумии болезненно сжалось. Она догадывалась, что Хрис не зря выкупил именно ее на Дурном рынке, не зря взял с собой в Мономатану и не из простого любопытства попросил обучить их с Эврихом языку мибу. Догадывалась, но предпочитала об этом не думать. Двадцать, а то и тридцать дней счастья — это совсем не мало. И не так уж важно, что Хрис ее не любит и сама она, быть может, не любит его по настоящему, как любила Маракву. Главное, что ей с ним удивительно хорошо и покойно. Так хорошо, как давно уже, много лет, не было ни с кем. Даже с мужем она в последние годы совместной жизни не ощущала себя такой счастливой… Но если эта девчонка в самом деле мечтает выйти за Хриса замуж и родить ему детей, то он будет последним глупцом, немедленно не прогнав хромоногую служанку, как бы ни была она хороша в постели. Быть может, Вивилана не столь умела, но девичий пыл и положение ее отца, немало денег, как она слышала, вложившего в затеянноеСтранником предприятие, разумеется, стоят всех ухищрений чернокожей любовницы.

Мысли Нумии впервые обрели подобную четкость, хотя подсознательно она чувствовала, что с появлением Вивиланы становится лишней на «Морской деве», и потому-то и покинула в то памятное утро без возражений ложе Хриса. Она прежде времени радовалась столь неожиданно объявившемуся Фроку — посланный Верцелом присматривать за своей дочерью слуга может лишь ускорить назревающую развязку. Скорее всего, она и вправду не знала, кто прячется в трюме, иначе зачем бы ей было его выдавать? К тому же слова этого Фрока свидетельствуют о том, что Верцел не возражает против свадьбы Хриса и его дочери, а стремление девчонки идти за своим избранником на край света может растрогать кого угодно. И если Страннику хоть чуть-чуть нравится Вивилана, предугадать, чем все это кончится, не сможет только новорожденный…

Чувствуя, что все опять, который уже раз в ее жизни, переворачивается с ног на голову, Нумия полными отчаяния глазами уставилась на Хриса, задумчиво теребившего короткую бородку.

— Стало быть, ежели свадьбы не будет, ты должен посадить Ви на корабль и сопровождать до Аланиола? Вероятно, тебе известно, что путешествие по морю — довольно дорогое удовольствие? А если даже тебе это не известно, то уж Верцел-то об этом наверняка не забыл и позаботился о том, чтобы у тебя было достаточно денег и дочь его не испытывала в чем-либо нужды? Не так ли?

Фрок пробурчал что-то невразумительное, и Хрис вкрадчиво продолжал:

— Покажи нам деньги, которыми снабдил тебя Верцел, и у нас не останется сомнений в том, что ты находишься здесь по его поручению. Ну, где же деньги? Или господин твой дал тебе письмо к одному из своих соотечественников в Аскуле и, предъявив его, ты сможешь получить деньги по прибытии в этот замечательный город? Если ты спрятал деньги или письмо в трюме, то, верно, помнишь, куда именно?

— Верцел… Он…

— Не дал тебе ни денег, ни письма? Ай-ай-ай! Какой неблагоразумный поступок с его стороны, не правда ли? Ложь твоя ходит на тараканьих ножках, которые, того гляди, подломятся! Не пора ли прекратить утомлять наш слух враньем? Я знаю Верцела достаточно хорошо, чтобы не поверить утверждению, будто он позволил своей дочери отплыть на «Морской деве» даже в сопровождении полусотни таких, как ты. Итак, зачем ты проник в трюм? Кто тебя послал?

— Я… Я люблю Вивилану и последовал за ней, дабы охранять и оберегать ее, — выдавил из себя Фрок и, с ненавистью глядя на Странника, дерзко добавил: — Охранять от таких беспутных шалопаев, как ты и твой приятель, которые готовы делить ложе с кем угодно.

— Превосходно! С первой ложью покончено, уличить тебя во второй будет несравнимо легче. Откуда тебе стало известно о том, что Вивилана намерена пробраться на «Морскую деву»? О Неморене, кем бы она там ни была, ты ничего не знаешь. Остается все свалить на пророческий сон, или у тебя в запасе есть более правдоподобное объяснение?

— Да пожрут черви твои внутренности! Я не желаю отвечать на твои глупые вопросы! — завопил Фрок, брызжа слюной и закатывая глаза. — Ты хочешь обесчестить мою госпожу, мою любимую и потому рад был бы уличить меня в чем угодно, а то и просто убить!

— Какой интересный у нас получается разговор! — подал голос капитан. — Хрис, разреши мне позвать кого-нибудь из матросов и попросить принести из камбуза жаровню с углями? Раскаленное железо делает людей более сговорчивыми и разумными.

— К чему нам раскаленное железо? Моя славная служанка прекрасно справится и без него. В ее племени существует обычай пожирать человеческую печень на глазах врага, из тела которого она вынута, — ободряюще подмигивая Фроку, сообщил Хрис и, отстегнув от пояса кинжал, передал его Нумии. — Его печень ты получишь чуть позже. А уши и… словом, сообрази сам, что ты можешь поджарить на вертеле, не лишая его языка и жизни.

— Нет! Не надо! Я скажу, раз вам так хочется это знать! Я догадался, что Вивилана влюблена в Хриса и последует за ним! Догадался по ее взгляду и…

— Отец не догадался, нянька, взрастившая ее, не догадалась, а ты вот оказался самым наблюдательным, самым сообразительным. Бикавель, мы, пожалуй, не будем пачкать кровью твою каюту. Отведем-ка лучше этого лжеца на нос судна, где никто Нумии не помешает, привяжем как следует и забудем об этом досадном происшествии. — Хрис отвернулся от Фрока и продолжал: — Вивилана, этот мерзавец каким-то образом прознал о наших с Верцелом планах и отыскал человека, готового хорошо платить за чужие тайны. Эврих, это из-за него на нас напали около рынка. Из-за него мы вынуждены были обнажить мечи, тебя ранили, а двое слуг Верцела расстались с жизнью.

— Что вы хотите от меня?! Я скажу все, что вас интересует, если вы обещаете сохранить мне жизнь и не отдавать в руки этой чернокожей дикарки!

— Господин, неужели ты лишишь меня свежего мяса ради болтовни этого лгуна? — хриплым кровожадным голосом возмутилась Нумия.

— Я боюсь, что моим матросам могут не понравиться э-э-э… гастрономические изыски этой очаровательной женщины. Может быть, выслушаем беднягу? — предложил мягкосердечный капитан. — А будет врать — просто бросим за борт, и дело с концом?

— Ну, говори. И если ты заинтересуешь нас, мы не убьем тебя и, возможно, даже сохраним твои уши, — смилостивился Хрис.

— Я подслушал твой разговор с Верцелом про хуб-кубаву. Мурий Главир Юг, которому я и прежде рассказывал о делах Верцела, живо заинтересовался затеянной вами экспедицией. Он-то и просил меня спрятаться в трюме «Морской девы», — нехотя проговорил Фрок.

— Гадина! Отец так тебе доверял, а ты… — начала Вивилана, но Хрис прервал ее:

— Зачем ты проник на судно? Подумай, прежде чем в очередной раз солгать, помни, что на крепкий сук есть острый топор, а лживый язык хорош лишь на сковородке.

— Мурий Юг снарядил корабль, который вышел из Аланиола вслед за «Девой». Ты нужен им живым, а остальных они обещали отпустить с миром.

— Врет! В таких случаях убивают всех свидетелей, — бесстрастно и со знанием дела заметил капитан.

— Как они отыщут наше судно? Ты, кажется, опять начал завираться? — грозно спросил Хрис, нависая над скорчившимся на табурете Фроком.

— Мурий напоил меня каким-то зельем, благодаря которому нанятый им маг может чувствовать, где я нахожусь. Это правда! Клянусь! Я сам не верил, что такое может быть, но маг Мурия нашел меня, когда я спрятался в его доме, и сделал это так быстро, будто видел сквозь стены! — торопливо заговорил Фрок, не слишком надеясь, что ему поверят.

— Врет! Корабль нельзя отыскать, руководствуясь всего лишь содержимым желудка какого-то мерзавца! — вновь подал голос Бикавель.

— Нет, на этот раз, похоже, он говорит правду… Астральное слияние… О чем-то подобном мне уже доводилось слышать… — пробормотал Хрис задумчиво. — Но если это так, твое присутствие на борту «Девы» грозит нам всем большими неприятностями.

— Дайте мне шлюпку. Корабль Мурия Юга подберет меня, и вам не придется ни о чем беспокоиться, — предложил Фрок, без всякой надежды шаря глазами по лицам собравшихся.

— Шлюпка стоит денег, — назидательно пророкотал капитан «Девы», — акулам нужна пища, Морскому Хозяину — жертва.

— Я заплачу за шлюпку, — сказал Хрис, помолчав. — Ни к чему проливать лишнюю кровь. Ее в этом мире и так льется предостаточно.

«О Наам, какой удивительный, какой умный и в то же время глупый человек! — подумала Нумия, не в силах оторвать глаз от Странника. Нет уж, пусть Верцелова дочь что хочет делает, но без драки она этого мужчину не получит! Хоть она и красавица, и, видать по всему, девственница, и богачка, а, пока Нумия жива, не быть ей женой Хриса точно так же, как не стать Супругой Наама Всевидящего и Всемогущего!»

13

Среди пришедших в долину Бенгри беженцев не оказалось ни одного колдуна. Нундожу и рахисы сумели спасти из своих поселков кое-какой скарб и скот, но даже им не удалось сберечь колдунов и Супруг Наама, различными способами изведенных хитроумными и злокозненными пепонго. Знахари и знахарки, доморощенные предсказатели и ворожеи пыжились и тужились, чтобы занять места сберегателей племени, защитников пещерного поселка от всевозможных напастей, но без должной выучки даже самые талантливые из них мало чего стоили. Кое-как им удавалось врачевать раны и заговаривать болячки, зубную боль и прочие хворобы. Худо-бедно отправляли они какие-то обряды, предсказывали погоду, но в отличие от настоящих колдунов повлиять на нее никоим образом не могли. Их поругивали, над ними посмеивались, да ведь сколько девку сыном ни зови, все равно борода не вырастет. Скопленные предками знания, умения и секреты были безвозвратно утрачены, и совершенно очевидно это стало к исходу пятого года со времени бегства племени с равнин, когда в Северных горах воцарилась великая сушь.

Ручьи обмелели, маленькие озерца превратились в болотца, зелень начала вянуть, листья деревьев сворачивались в желтые жухлые трубочки, кора трескалась, травы сохли на корню. Отощавший скот перегоняли из долины в долину, но что было делать с засеянными и жаждущими влаги полями? Женщины не покладая рук таскали воду на огороды, да много ли ее в меха наберешь? Много ли до места дотащишь, а земля, как пересохшая лепешка, вбирает все без остатка, миг — и не видать уже, где было полито, а где нет.

Нужен был дождь. Настоящий — с громом, с молнией, чтобы сутками с неба вода лилась, чтобы земля ею до корней гор пропиталась. Но не было на небе ни облачка. Попрятались ворожеи новоявленные, расползлись по укромным уголкам, устав творить бесполезные свои действа, и даже Цемба нос из пещеры не высовывала, ссылаясь то на немощь старческую, то на гнев Наама, пока не заставил ее выведенный из себя Гани признаться, что куда там дождь или ветер, даже облачка куцего вымолить у Всевидящего и Всемогущего она не в состоянии. Не умела, не умеет и, хоть бы и оторвал ей вождь старую глупую голову, уметь не будет. Ничего иного Гани и не ожидал, но всех зарящихся на звание колдуна терпеливо обошел одного за другим — вдруг и правда схоронилась в чьей-то умной голове крупица былого умения. Тщетными были его надежды. Даром сопровождавший Гани Бубергай, которого готовил вождь себе на смену, обломал о спины самых упрямых и недалеких, твердивших в ответ на все вопросы что-то невразумительное о гневе Наама, пяток суковатых палок — ничем не могли они помочь племени.

Тогда-то и решил Гани сходить в святилище Наама, прихватив с собой Узитави. Толку из этого не будет никакого — девчонка, в отличие от прикидывавшихся колдунами умников, не раз говорила ему, что из нее Супруга Наама такая же, как из Тага упряжной буйвол, но почему бы не попробовать, хуже все равно не станет? По крайней мере появится у него повод навестить могилу Мдото и хоть какое-то время не слышать нытья женщин, не видеть хмурые лица своих и пришлых мужчин, уверенных почему-то, что захоти вождь — и тучи на небо набегут, и дождь прольется, и поля сами собой зазеленеют, и колосья наливаться начнут. Тьфу, чтоб глаза на них не смотрели!

Гани поправил ремни, удерживавшие за спиной корзину с жертвенным поросенком и, покряхтывая, продолжал взбираться в гору вслед за Узитави. Девчонка, держась за хвост Тага, карабкалась вверх с изумительной быстротой, и вождю с трудом удавалось поспевать за ней. Он уже ни единожды пожалел о том, что согласился добираться до святилища Наама новой, по словам девушки, более короткой дорогой, и охотно сделал бы привал, но негоже мужчине признаваться в своей слабости.

— Молодец, Таг, отдыхай. Вот мы и миновали самое трудное. — Узитави остановилась на краю утеса, поджидая замешкавшегося вождя. — Смотри, какой отсюда роскошный вид открывается.

Она протянула руку на юго-восток, где простирались равнины, которые, казалось, не затронула великая сушь. Гани мельком взглянул на рощи, расползшиеся по пологим, словно укрытым желтовато-зеленым ковром холмам, и отвернулся. С недавних пор все это принадлежит пепонго, и у него не было ни малейшего желания любоваться чужим богатством. Воспоминания о том, что всем этим некогда владело его племя, нундожу и рахисы, были слишком свежи.

Почувствовав настроение вождя, Узитави отошла от края обрыва и, скользнув в затененную расщелину, принялась развязывать снятый со спины молочно-белого быка мех с водой.

— Если ты позволишь, мы устроим здесь привал. Дальше придется идти по самому солнцепеку, пока не доберемся до Матери мибу. По скалам путь несравнимо короче, хоти затененное местечко отыскать почти невозможно. — Девушка подала вождю легкую чашу, сделанную из половинки маленькой тыквы.

— Вот уж не думал, что вы с Тагом затащите меня на такую высоту. Чем тебе нижняя дорога плоха? Здесь ни зверья не видать, ни травы, ни воды…

— Разве по пути в святилище можно охотиться? Воды тут и в самом деле нет, а травы… Таг себе какие-нибудь колючки везде отыщет… — сказала девушка, глядя отрешенным взором в безбрежное и бесцветное, словно выгоревшее под палящими солнечными лучами, небо.

Узитави знала: вождь догадывается о том, что время от времени она посещает святилище Наама Наверно, он даже догадывается, для чего она туда приходит, и, в общем-то, прав — нижний путь удобнее. Тем более что времена, когда она боялась, что ее увидят около святилища, давно миновали. Она — Супруга Наама, и, если он не хочет прийти к ней, почему бы ей не прийти к нему самой? Теперь ей приходилось стыдиться уже не того, что она ходит в Обитель бога, а того, что тот упорно не желает ее замечать. Не хочет принимать ее ласки, не хочет вкусить прелести ее тела, которое она натирает ради него душистым маслом и возбуждающими мужчин корешками. Наверно, все дело в том, что она не умеет позвать Всевидящего и Всемогущего так, чтобы он не просто увидел ее, но и возжелал. В племени нет колдунов, которые научили бы ее этому, а сама она не знает, как привлечь к себе внимание Божественного Дракона. Она уже говорила со всеми женщинами поселка, и каждая, понимая, что девушка задает вопросы не из праздного любопытства, рассказывала ей под строжайшим секретом, как она завлекает мужчину в постель, как ублажает его, как заставляет желать себя…

Узитави испробовала все способы призвать Наама, и сделала это не только потому, что хотела исполнить свой долг перед племенем, но и потому, что тело ее жаждало ласки, томилось и ждало мужских прикосновений, как ждут дождя пересохшие поля, луга и леса… Сколько раз она, приготовившись к встрече с Наамом, лежала, разметавшись в своей пещере и в святилище Божественного Дракона? Сколько всевозможных поз принимала, чтобы заманить Бога, привлечь к своему пылающему лону, к налившимися соками жизни грудям? Но он не шел, несмотря на все ласки, которыми она осыпала стоящего в святилище каменного истукана, не шел, несмотря на то что она натирала фаллос изваяния самыми сильнодействующими мазями и исполняла перед ним танец Жаждущей плоти. Она ласкала себя перед его единственным оком — Глазом Дракона, но Нааму не было дела до стонущей от желания, истекающей похотливым соком, как буйволица во время гона, Супруги. Его сверкающий глаз — легендарный хуб кубава — оставался безжизненным и холодным. Почему? Зачем он оставил ее жить, взяв в свой мир двух других Невест? Если он не желал ее в Супруги, то должен был убить, это было бы милосерднее, чем обрекать на бессрочное ожидание! Впрочем, кто сказал, что Наам милосерден?..

Сверстницы Узитави успели выйти замуж и родить хорошеньких ребятишек. Она видела, как сияли их глаза после ночей любви, слышала их радостные, счастливые стоны, не дававшие ей порой спать, сводившие с ума, заставлявшие грызть циновки и шкуры, не способные заменить тех самых прикосновений и проникновений, о которых она так исступленно молила Наама. Она видела, как меняются формы девичьих тел, как новым смыслом наполняется жизнь вчерашних девчонок, и начинала ненавидеть своего невидимого, безмолвного и неощутимого супруга. Ненавидеть за его неумолимость, за глухоту, за ревность, из-за которой она не могла отдаться ни одному мужчине. Цемба как-то прозрачно намекала, что прежде дух Всевидящего и Всемогущего вселялся в кого-нибудь из колдунов, и тогда тот жил с Супругой Наама столько, сколько это было угодно Божественному Дракону. Но колдунов не осталось в племени мибу, а все эти знахари и предсказатели шарахались от нее так же, как и обычные мужчины. Однажды, бродя с Тагом по равнинным землям, она встретила отряд пепонго, но и те разбежались при виде ее татуировки, как будто даже прикосновение к ней сулило мучительную смерть. Наверно, так оно и было. Но за что? За что обрек ее на такое существование Наам?..

Впрочем, спрашивать было бесполезно. Всевидящий и Всемогущий был молчуном или просто не желал объяснять своих деяний даже собственной Супруге. А вопросов к нему накопилось много. За что послана на Северные горы сушь? За что наслал он пепонго на их земли? Почему позволил кровожадным карликам убить двух ее братьев, отца, мать и множество других мибу, нундожу и рахисов?.. Ответа не было. Его не мог дать никто, включая вождя, мелкими глотками прихлебывавшего теплую, чуть подсоленную, чтобы уберечь от закисания, воду.

— Гани, расскажи мне о рисунках в пещере Невест, — попросила Узитави тихо и, не глядя на вождя, добавила: — Ты когда-то говорил, что там изображена страна, лежащая на севере, неподалеку от морского побережья. Ты говорил, что люди там поклонялись другим богам. Наверно, это были милостивые боги: люди, нарисованные на стенах и потолке пещеры, производят впечатление счастливых и довольных жизнью.

Гани качнул головой и устремил на девушку холодный изучающий взгляд, которого все в племени панически боялись. Не потому, что вождь был жесток, вовсе нет, порой он бывал даже чересчур мягок. Но все знали: если Гани смотрит вот так — устремив взор в самое нутро человека, — значит, прочитал его мысли, и одобрения они не заслуживают, о чем вождь и не преминет во всеуслышание заявить.

— Страна эта, говорят, исчезла с лица земли, и произойти это могло лишь по воле Наама. Может, и поклонялись тамошние жители милосердным богам, но те их не защитили, от погибели не уберегли. Да и не к лицу тебе, Супруге Наама, про других богов спрашивать и думать.

Девушка кивнула. Все это она уже слышала, но ведь и Наам не защитил мибу ни от пепонго, ни от великой суши. Он не пришел на ее многократно повторенный зов, и если уж не снисходит до своей Супруги, то чего хорошего могут ожидать от него все остальные?

— Ты говорил, что когда-то хотел сходить и посмотреть на руины, оставшиеся от исчезнувшей страны, увидеть долину Каменных Богов.

— Да, мне казалось, что рисунки Расписной пещеры манят меня на север. Но я так и не собрался в путь. Сначала попал в плен к пепонго, а потом мне доверен был головной убор вождя.

— Наверно, тебе не так уж нужно было идти на север. Все считают, что ты хороший вождь. А я плохая Супруга Нааму. Но рисунки зовут меня точно так же, как звали тебя. И потому я не намерена идти с тобой в святилище. Мы с Тагом проводим тебя до Ущелья гудящего ветра и пойдем дальше. — Узитави выжидающе посмотрела на вождя и на всякий случай добавила: — Я чувствую зов Наама. С тех пор как я провела несколько дней и ночей в Невестиной пещере, меня преследует желание воочию увидеть места, изображенные на ее стенах. Пришло время отправиться в путь.

— Пришло время… — эхом отозвался Гани. — Ну что ж, ты Супруга Всевидящего и Всемогущего, и лишь он может указывать тебе, чего ты должна и чего не должна делать.

Гани не верил в зов Наама. Однако он видел мечущихся в лихорадке Невест и полагал, что изображенные на стенах пещеры картины должны были прочно войти в их сознание, переплестись с реальностью и оставить неизгладимое впечатление. Года два назад Узитави уже заговаривала с ним о походе в долину Каменных Богов, и слова ее подтвердили его предположение. В тот раз он не отпустил ее, но сейчас она его вряд ли послушает.

Вождь окинул взглядом сильную, ладную фигуру семнадцатилетней девушки, которую не портили даже три старых шрама на правой груди — памятка, оставленная ей серебристой пантерой, схватиться с которой отважится не всякий воин. Да, она может постоять за себя, а пользы от нее племени, прямо скажем, не больно-то много. Разумеется, она в этом не виновата, но, быть может, поход на север и в самом деле даст добрые плоды? Во всяком случае, вернувшись, она сможет рассказать им о новых землях, а любое знание чего-то да стоит…

— Пора двигаться дальше. Зови Тага, и так уж мы тут засиделись. — Вождь поднялся на ноги, взвалил на спину корзину с жертвенным поросенком, которого должен был, собираясь обратиться к Нааму, тащить в святилище самолично и, выступив из тени, прищурился от жгучих лучей беспощадного солнца, разошедшегося явно не по сезону.

14

«Морская дева», преодолев две трети расстояния до Мономатаны, стремительно приближалась к цели путешествия, чего нельзя было сказать о Вивилане. Она видела Хриса каждый день, они обедали за одним столом, но дальше этого дело не шло. Странник старательно избегал оставаться наедине с девушкой, и холодновато-уважительное отношение к ней, хотя и свидетельствовало о том, что он считает ее достаточно взрослой, чтобы самой распоряжаться своей судьбой, скорее огорчало, чем радовало Вивилану. Будучи прекрасным рассказчиком, он больше не забавлял ее занимательными историями о своих путешествиях, не подшучивал над ней, как прежде, не приглашал сыграть в «пестрые камешки» или «трик-трак». Девушка терялась в догадках: вызвана ли эта перемена неодобрением ее бегства из дома, которое, казалось бы, должно было льстить его самолюбию, являлась ли естественным следствием признания ее взрослой девицей на выданье или превратно понимаемым долгом перед Верцелом.

Из-за духоты и тесноты в каютах купцы обедали обычно на палубе, под натянутым от солнца и дождя тентом, и Вивилана прилагала массу усилий к тому, чтобы производить на мужчин неотразимое впечатление. В тот день, когда девушка объявилась на судне, Хрис обратился к своим товаришам-купцам с просьбой продать ему некоторое количество тканей, которые они везли в Аскул, дабы дочь Верцела могла изготовить себе соответствующие ее положению одеяния. Приятно пораженные столь внезапным появлением среди них очаровательной девушки, торговцы в один голос заявили, что решительно отказываются продавать что-либо, но почтут за честь услужить прекрасной спутнице и просят ее выбрать из их товаров все, что ей надобно, дабы чувствовать себя на «Морской деве» уютно. Поскольку половине присутствующих на судне купцов случалось бывать в доме Верцела и по делам, и в гостях, девушка восприняла их слова как должное и без церемоний воспользовалась любезным предложением. Мастерски владея иголкой, ниткой и ножницами, она сделала все, чтобы порадовать взоры попутчиков и укрепить за собой славу сумасбродной девицы, сбежавшей из дома, дабы поглядеть мир.

Купцы, безусловно, догадывались, что повидать мир Вивилана желала, непременно шагая по нему рука об руку с Хрисом, однако вида не показывали. Всякий раз шумно и восторженно приветствуя ее появление на палубе в новом или искусно переделанном старом наряде, они не скупились на похвалы, и каждый уже неоднократно предлагал ей руку и сердце. Предложения, разумеется, делались в шутку, но во взглядах мужчин Вивилана легко читала нечто такое, что красноречивее всяких слов говорило: подай она кому-нибудь из них надежду — и избранник расшибется в лепешку, лишь бы назвать ее своей супругой. Удивляться тут было нечему — женатые купцы редко пускались в подобного рода путешествия, и собравшиеся на «Деве» торговцы могли только мечтать о такой хорошенькой, смелой и разумной спутнице жизни.

Хрис выражал свое восхищение Вивиланой более сдержанно, чем его товарищи, руку и сердце не предлагал даже в шутку, хотя девушка и рада была бы поймать его на слове. Совсем по-другому представляла она себе свою жизнь на корабле, и, когда впечатления от пребывания на бороздящем морские просторы судне в окружении множества полузнакомых и вовсе не знакомых, глаз с нее не сводящих мужчин потеряли новизну, Вивилана начала ощущать щемящую тоску по дому, и в душу ее проникли сожаления о содеянном. Если бы Хрис вел себя иначе, она бы сделала его счастливейшим из смертных, но он уделял больше внимания чернокожей хромоножке, чем прекрасной дочери Верцела!

После того как Фрок был посажен в шлюпку и она, покачиваясь на волнах, скрылась за горизонтом, Вивилана попыталась поговорить со Странником начистоту. Потом она попробовала сделать это еще раз, но верткий и скользкий как угорь Хрис, будто предчувствуя неприятные объяснения — неприятные, и девушка это отчетливо сознавала, для нее, но не для него, — с такой ловкостью переводил разговор на самые безобидные темы, что слова любви так и не сорвались с ее уст. В те мгновения, когда разум одерживал верх над чувствами, Вивилана испытывала к Хрису чувство горячей признательности — что может быть хуже для молоденькой хорошенькой девушки, чем признаться в любви и быть отвергнутой? Хрис, она отдавала ему должное, умело щадил ее гордость — это верно, и, хотя окружавшие их купцы не могли не заметить, что он оставался глух к домогательствам девушки, винить в происходящем ей следовало себя, но никак не его. Самолюбие ее было задето, однако, когда дело касается любимого человека, глупо считаться с обидами, а проявленный Странником такт делал его в глазах Вивиланы еще более желанным.

Впрочем, большую часть времени поступками девушки управляли чувства, а не разум, и порой ей начинало казаться, что она давно уже не любит, а ненавидит Хриса и желание завладеть им становится навязчивой идеей, чем-то сродни капризу избалованного ребенка, желающего во что бы то ни стало получить понравившуюся игрушку. Вероятно, она относилась бы к своему временному неуспеху у Хриса значительно спокойней, если бы не два обстоятельства, заставлявшие ее еженощно ворочаться с боку на бок, не в силах обрести утешение во сне. С каждым днем «Морская дева» приближалась к Аскулу, где им со Странником предстояло расстаться, что само по себе было ужасно. Но еще хуже было то, что Нумия продолжала украдкой приходить ночами на ложе Хриса. Никого не волновало, что Хатиаль проводила с Эврихом дни и ночи, и, глядя на них, Вивилана постепенно уверилась, что, не будь ее, чернокожая хромоножка тоже не отходила бы от Хриса ни на шаг, днюя и ночуя в его каюте. Но ведь она-то была!

Не желая, по-видимому, осложнять и без того чреватые скандалом отношения, Нумия приходила к Хрису среди ночи и уходила из его каюты поутру, так что никто, кроме вахтенных, которым не было до этого никакого дела, не видел ее. Кроме вахтенных и Вивиланы, которой ночные визиты хромоножки к ее избраннику были хуже ножа в сердце и заставили уже тысячу раз раскаяться в том, что она удержала занесенную однажды над Нумией руку с кинжалом. Ночь за ночью прислушивалась она, не в состоянии заснуть, к характерным шагам подволакивающей ногу чернокожей, и в душе ее зрела такая ненависть, какой прежде Вивилана и представить не могла. Чувство это росло и крепло в ней, как тяжкая болезнь, завладевшая постепенно всем ее существом, и настал момент, когда девушка поняла: если она немедленно что-нибудь не предпримет, то взрощенная, взлелеянная ненависть эта испепелит ее саму. Разорвет, заставит броситься за борт, кинуться грудью на кинжал или расшибить голову о прочные корабельные борта.

Ночь — самое подходящее время как для любовных утех, так и для самых черных мыслей, и в эту — которую по счету ночь? — прислушиваясь, не донесутся ли из каюты Хриса тихие сладострастные стоны, Вивилана твердо решила, что выбор у нее невелик. Или она должна покончить с собой, или с Нумией. Больше ей эту пытку не вынести. Но, боги свидетели, она слишком молода и слишком красива, чтобы умереть. Она еще не познала любви и надеется обрести свое счастье с Хрисом, а не в объятьях смерти. А если так, то умереть должна Нумия. Чернокожая не пожелала добром уступить мужчину, которого ей удалось охмурить и привязать к себе всякими непотребствами, что ж, тем хуже для нее. Она знает способ убить хромоножку так, что у Хриса не будет оснований в чем-либо ее заподозрить.

Приняв это решение, Вивилана выскользнула из своей каюты, выбралась из кормовой надстройки и притаилась сбоку от нее так, чтобы ее не было видно четырем несущим вахту матросам. Стоявшего у штурвала Джумпо она могла не опасаться, Томика дремал у правого борта и тоже не вызывал беспокойства, а силуэты двух других мореходов лишь смутно угадывались в густом утреннем тумане. В этой части моря не было рифов, островов и мелей и вахтенные не перенапрягались, вспоминая о своих обязанностях лишь при перемене ветра, что случалось не так уж часто.

Спрятанный под одеждой кинжал неприятно холодил тело, но в то же время придавал Вивилане уверенности в том, что мучения ее вот-вот кончатся и она избавится от соперницы. Ибо как ни претило ей считать чернокожую хромоножку соперницей, именно ею, да еще и счастливой, та и была на самом деле.

Девушке не пришлось ждать долго. За множество ночей она научилась определять время, когда Нумия обычно покидала каюту Хриса, и, заслышав скрип двери, ведущей в кормовую надстройку, Вивилана хищно улыбнулась. Походку чернокожей она узнала бы даже с закрытыми глазами и, удостоверившись, что никто из вахтенных не повернул головы, подалась вперед и тихонько позвала Нумию. Женщина подняла голову и, узнав Вивилану, удивленно вскинула брови.

— Я хочу поговорить с тобой наедине. — Девушка рукой поманила Нумию под прикрытие кормовой надстройки. Фальшборт здесь был заменен леерным ограждением, и спихнуть тело в море будет проще простого.

— Что ты желаешь мне сказать? — спросила, как всегда безобразно коверкая аррантские слова, Нумия.

«Она ни о чем не подозревает и прошла уже достаточно далеко вдоль надстройки, чтобы кто-то мог видеть ее», — отметила Вивилана.

— Я хочу предложить тебе сделку. Если ты оставишь в покое Хриса, я дам тебе… — Девушка рванулась вперед, одним слитным движением выхватила из-за пазухи кинжал и ударила Нумию в грудь.

Удар, однако, не достиг цели. Столкнувшись с выставленной Нумией рукой, кинжал вырвался из ладони Вивиланы и с глухим стуком упал на палубу. Чернокожая, ловко подцепив его босой ногой, швырнула оружие в море, и это ее спокойное и даже какое-то ленивое движение окончательно вывело девушку из себя. Взвизгнув, она почувствовала, как красный туман застилает ей глаза, и бросилась на попятившуюся от нее соперницу, горя единственным желанием — вцепиться этой твари в глотку, выцарапать очи, свернуть шею!..

Скрюченные пальцы ее уже коснулись Нумии, когда та, чуть подавшись в сторону, ухватила девушку за плечи. Пропуская мимо себя, развернулась на здоровой ноге, и Вивилана с ужасом почувствовала, что палуба уходит у нее из-под ног. Пушинкой перелетев через канат ограждения, она еще успела увидеть просмоленный борт «Морской девы», и тяжкие холодные воды сомкнулись над ее головой.

* * *

Солнце клонилось к западу, день догорал, и Вивилана понимала, что жить ей осталось совсем недолго. Ужас, отчаяние, надежда, горькие сожаления — все было позади. Девушкой овладело странное спокойствие — она готова была встретить смерть, но руки и ноги помимо ее воли продолжали поддерживать тело на плаву, и глупо было прилагать усилия, чтобы заставить их остановиться. Пусть все идет своим чередом. Она заслужила смерть в темной пучине, и примет ли ее чуть раньше или чуть позже — совершенно не важно. Морской Хозяин не зря усмирил волны и уберег ее от акул и прочих водяных гадов — он дал ей время вспомнить и обдумать свою жизнь, и уже за одно это она испытывает к нему чувство благодарности и готова покорно ждать, когда исполнится воля его. Точнее, благодарность она должна была испытывать. На самом-то деле чувства умерли в ней, как вскоре умрет и тело, а мысли о благодарности носили какой-то равнодушно-отстраненный оттенок. Наверно, вот такие, бестелесные, не окрашенные чувством мысли должны рождаться в головах холоднокровных рыб. А что, если Морской Хозяин решил превратить в рыбу ее, Вивилану, и превращение уже началось?

Девушка скосила глаза на свои руки: нет, пальцы пока на месте. Она слышала легенды о людях, которые могли обернуться морским чудищем, но никогда в них не верила. Не верила, не боялась и сейчас не испытывала ни тени страха. Чего, спрашивается, бояться? Чем, в сущности, морские гады хуже людей? Хуже людей могут быть только плохие люди. И если Морской Хозяин превратит ее в рыбу, она не будет на него в обиде и уж конечно не испугается. Да, теперь ее уже точно ничем нельзя напугать, подумала Вивилана, завидев вдали высокий прямой плавник. Отметив, что чувства страха она не испытывает, девушка решила, что время, отпущенное ей Повелителем вод, истекло, и мысленно попрощалась с отцом и Хрисом.

Маячивший впереди плавник мог принадлежать только огромной светлокожей акуле, существу, о котором на южном побережье Аррантиады ходили самые неправдоподобные истории. Одни рассказчики называли их самыми кровожадными тварями на свете, другие, напротив, полагали, что светлокожие громадины вовсе даже и не акулы. Но как бы там ни было, это существо приближалось к Вивилане, и двигалось так быстро и целеустремленно, что у девушки не осталось ни малейших сомнений в том, что оно послано за ней.

Говорят, акулы описывают вокруг своей жертвы круги, что их привлекает запах крови или судорожные движения утопающих… Возможно, так оно и есть, однако это существо плыло по прямой, как выпущенная из лука стрела, Вивилана не была ранена, не истекала кровью, не собиралась тонуть, и, стало быть, без Морского Хозяина тут не обошлось…

Приблизившись к девушке, огромная рыба замедлила скорость, наполовину высунула голову из воды, но пасть свою, чтобы заглотить добычу, не распахнула. Лениво шевеля плавниками, она скользнула в нескольких локтях от Вивиланы, внимательно поглядев на девушку огромным желтым глазом, в котором светился живой интерес и любопытство, а совсем не голод и жажда убийства. Так, впрочем, и должна была смотреть посланница Морского Хозяина. Палач, исполняющий приговор, тоже, наверно, взирает на жертву с интересом, а не с ненавистью. Выполняя свою повседневную работу, он не обязан ненавидеть тех, кому отрубает голову или ломает кости железной палкой.

Почувствовав, что рыбина возвращается, Вивилана начала читать молитву, прислушиваясь к своим ощущениям в ожидании, когда же ее начнут жрать, и неожиданно поняла, что и на этот раз чудовищное создание не намерено ею пообедать. Гигантская голова с широко расставленными глазищами медленно проплыла под ней, и в следующее мгновение девушка ощутила, что уже не качается на волнах, а лежит на широченной спине колоссальной рыбины. Она приподнялась на локтях и оглянулась: прямой высокий плавник поднимался прямо за ее спиной.

— О Рыба! Значит, ты не будешь меня есть? Значит, я еще зачем-то нужна Морскому Хозяину? — спросила Вивилана и, не получив ответа, прижалась к шершавому и почему-то совсем не холодному телу удивительного существа, о котором мореходы и рыбаки недаром рассказывали поразительнейшие истории, вызывавшие на устах неискушенных слушателей саркастические ухмылки.

15

Обеспокоенный явными признаками приближающегося шторма, Бикавель не обратил особого внимания на крик впередсмотрящего, предупреждавший о появлении корабля на горизонте. Здешние воды считались раз и навсегда избавленными от пиратов, облюбовавших побережья Халисуна, Саккарема, Кидоты и Висивабави. В последние годы ходили упорные слухи о том, что на севере рассадником пиратства стали Сегванские острова, но между Аррантиадой и Мономатаной морские просторы оставались по-прежнему безопасными, ибо правители Аррантиады, Мавуно и Афираэну продолжали придерживаться мнения, что беспрепятственная торговля между этими странами принесет больше выгод, чем тайное прикармливание морских разбойников. Капитан «Морской девы» имел все основания полагать, что идущее встречным курсом судно является обычным купеческим кораблем, следующим в Аррантиаду из Аскула.

Новое сообщение марсового о том, что встречный корабль похож на джиллу, несколько озадачило Бикавеля, но надвигающийся шторм все же волновал его значительно больше, чем посудина чернокожих, и лишь когда впередсмотрящий доложил, что это не просто джилла, а идущее на сближение судно «стражей моря», капитан «Девы» забеспокоился по-настоящему. Стражам из Мавуно решительно нечего было делать в этих водах, а намерение их подойти к аррантскому кораблю трудно было объяснить желанием перекинуться парой слов с заморскими купцами.

— Почему появление сторожевого судна так взволновало Бикавеля? — обратился Эврих к мрачно теребящему бородку Хрису, насвистывавшему сквозь зубы «Овечий марш», прозванный юношей «песней скверного настроения».

— Кешо — повелитель Мавуно — закрыл свои порты для аррантских кораблей, и меня не слишком удивит, если рано или поздно он попытается наложить лапу на Аскул. Если это уже произошло, сторожевик может устроить нам таможенный досмотр или даже заставить повернуть в Аланиол, — хмуро ответил Хрис, не сводя глаз с приближающейся джиллы. — У капитана этой посудины серьезные намерения! Гляди, они убирают часть парусов, а этот вымпел призывает нас быть готовыми встать с ними борт о борт!

Судно со странными, в форме неправильных трапеций, сплетенными из тростника парусами не имело на борту катапульт, форштевень его не отягощал таран, и, на взгляд Эвриха, оно совсем не было похоже на виденные им в Аланиоле боевые корабли аррантов. Однако по тому, как лихо оно шло против ветра, было ясно, что дело свое команда джиллы знает в совершенстве и удрать от нее, во всяком случае, будет нелегко. Юноша не мог бы сказать, почему его посетила мысль о бегстве, но по встревоженному виду столпившихся на палубе купцов понял, что опасения капитана разделяет не только Хрис — желание избежать встречи с джиллой было написано на всех без исключения лицах.

— А чем нам грозит таможенный досмотр? И как они могут заставить нас вернуться в Аланиол? — спросил Эврих у все больше хмурящегося Странника.

— Таможенный досмотр будет означать не что иное, как вежливый грабеж накануне шторма. Что же касается возвращения в Аланиол…

Звонкий рожок пропел сигнал «К оружию», и Хрис, не закончив фразу, потащил юношу в кормовую надстройку. Туда же устремились и все остальные купцы.

— Что случилось? Куда все бегут? Зачем тебе меч? — Прибиравшаяся в каюте Хатиаль вцепилась в юношу, заглядывая ему в лицо расширенными от страха глазами.

— Не бойся, я не собираюсь ни с кем драться, — успокоил ее Эврих вполне искрение, пускать в ход палаш он и в самом деле не собирался.

— Капитан опасается, что у нас может произойти стычка со сторожевым судном Мавуно, — пояснил Хрис. — Сиди тут и не вздумай высовывать нос на палубу. Где Нумия?

Хатиаль уставилась на Странника, не в силах скрыть изумления. После исчезновения Вивиланы Хрис запретил Нумии появляться в этой каюте, и, ясное дело, сейчас она могла быть или на палубе, или в кубрике для слуг.

— Ах да… — опомнившись, пробормотал Хрис и выскочил в коридор.

Эврих последовал за ним и едва не столкнулся с другими купцами, кое-кто из которых успел, подобно Страннику, напялить на себя кольчугу или легкий пластинчатый панцирь, а на голову нахлобучить шлем. Все были оружными, так же как и столпившиеся у правого борта матросы, в руках которых зловеще поблескивали сталью абордажные палаши, топоры и копья. Мореходы не сводили глаз с приблизившейся уже локтей на четыреста джиллы, на борту которой самый зоркий и знающий к тому же начертания принятой в Мавуно письменности сумел прочесть название: «Рудиша».

— Эти чернокожие совершенно обнаглели, и аррантскому флоту давно пора наведаться в бухту Мванааке! — возбужденно провозгласил один из купцов. — Если не потопить несколько дюжин их судов перед дворцом Кешо сегодня, то завтра они начнут досматривать суда, идущие в Афираэну, Кидоту и Висивабави. Аскул — аррантская колония, и чинить нам препятствия по дороге туда — все равно что устраивать кордоны на пути из Аланиола в Арр!

— Смотрите, из-за высокой волны они затянули кожами гребные порты! Неужели их капитан надеется пришвартоваться к нам, орудуя одними парусами? — удивлялся другой торговец, а третий, снизойдя до разговора с матросом, вопрошал:

— Как они могут принудить нас к таможенному досмотру? Ведь это не боевой корабль и не так он велик, чтобы на нем разместился большой абордажный отряд, а?

— Большой и не нужен, если это зузбары — «стервятники Кешо», — угрюмо ответствовал матрос.

— А может, это корабль дезертиров, надумавших заняться морским разбоем? — предположил кто-то.

— Зачем беспокоиться раньше времени? Скорее всего, «стражи моря» хотят просто немного подзаработать и предложить нам товары, запрещенные к вывозу из Мавуно. Кушать всем хочется, а пиратов сами чернокожие испокон веку бросали в отстойники с дерьмом, чтобы другим не повадно было.

— Для чего им затевать мену, когда они могут и так взять у нас все, что приглянется…

Прислушиваясь к бессвязным репликам возбужденных людей, Эврих уяснил, что не только он, но и все остальные тоже не знают, чего следует ожидать от «Рудиши». Встреча со «стражами моря» явилась полной неожиданностью как для пассажиров, так и для команды «Девы», и даже Бикавель таращился на приближающуюся с каждым мгновением джиллу с таким видом, словно не мог решить, какой приказ ему надобно отдать. Бежать от большой трехмачтовой плоскодонки с вертикальными бортами и непривычно высокой для судов аррантов кормой, готовиться к бою или мазать язык медом для переговоров неведомо о чем? Ввиду близкого шторма встреча эта была особенно нежелательной, а швартовка двух судов представлялась и вовсе затеей умалишенного.

Решив поделиться последним соображением с капитаном джиллы, Бикавель поднял к губам медный рупор и крикнул:

— Эй, на «Рудише»! Ветер крепчает! Чего вам надо от купцов из Аланиола? Отложим беседу до спокойной воды!

Ответом капитану послужил поднявшийся над джиллой флажок, означавший требование сбавить ход. Если бы Бикавель не был уверен, что узкий стремительный сторожевик в два счета догонит кургузую «Деву», даже с пустыми трюмами особойбыстротой не отличавшейся, он без колебаний проигнорировал бы приказы «Рудиши», внушавшие ему самые серьезные опасения, однако затевать заведомо обреченную гонку было не только бессмысленно, но и опасно. В море жаловаться на неподобающее обращение некому, и, пожалев о том, что он, поддавшись панике, призвал своих людей к оружию, капитан приказал уменьшить парусность.

Сторожевик начал забирать правее, и команда «Девы» оцепенела, глядя, с какой неправдоподобной легкостью, описывая предельно малый круг, осуществляет разворот «Рудиша». Даже купцы, не слишком много смыслящие в мореходстве, замерли и затаили дыхание, наблюдая за тем, как джилла, разбрасывая пенные «усы», танцует под аккомпанемент ветра на высоких волнах. Сшитые в некое подобие циновок тростниковые паруса так чутко разворачивались под нужным углом, чернокожие моряки так лихо управлялись со снастями, оставаясь на своих местах или перебегая по палубе, когда судно совершало опасный крен, едва не ложась бортом на волну, а ванты гудели и звенели настолько в лад песни набирающего силу ветра, что, казалось, «Рудиша» был не кораблем, а чем-то вроде дивного механизма или музыкального инструмента в искусных руках Морского Хозяина.

— Он врежется в нас! Нет, пройдет мимо! Что делает этот безумец?!..

Залюбовавшись невиданным зрелищем, Эврик услышал крики подавшихся от фальшборта матросов лишь на несколько мгновений раньше, чем сторожевик, закончив разворот, скользнул почти в притирку к правому борту «Девы».

— Принять швартовы! — заорал Бикавель, и тут же брошенные с «Рудиши» канаты шлепнулись на палубу купеческого судна. Растерявшиеся было матросы успели все же поймать пару концов и, накинув на кнехты, вмиг затянули хитроумные узлы. Увлекаемая сторожевиком «Дева» дернулась, зарылась носом в волны, купцы, матросы, высыпавшие на палубу рабы и слуги покатились по выбеленным доскам, и тут суда, выравняв ход, начали сближаться.

— Сделано мастерски! — пробормотал Хрис, помогая Эвриху подняться. — Хотел бы я, однако, знать, зачем «стражам моря» понадобилось это представление устраивать?

— Да покарают этих безмозглых варваров Боги Небесной Горы! — морщась и потирая ушибленное плечо, буркнул Эврих. — А не мог ли Мурий Юг?..

— Нет, это исключено. Тут что-то совсем иное… Впрочем, сейчас мы все узнаем. Держись-ка ты подальше от борта, мало ли что…

Ловко балансируя на перекинутых через фальшборты кораблей дощатых мостиках, на палубу «Девы» перебрались три человека в одинаковых деревянных панцирях, сделанных из пластинок маронга — красного дерева потрясающей прочности и красоты, растущего исключительно в лесах Мономатаны.

— Кто тут капитан? — суровым гортанным голосом спросил один из чернокожих мореходов, голову которого украшал золоченый, словно сплетенный из стальных кружев шлем, а к поясу из медных блях был пристегнут широкий кривой меч в отделанных самоцветами ножнах.

— Я капитан! — Бикавель выступил вперед. — Ради чего вы затеяли все это? Здесь, кажется, не прибрежные владения Мавуно, и «стражам моря» тут делать нечего.

— Это только тебе так кажется. Великий Дух Черного Народа явился Повелителю Кешо и велел принять под свою длань все Западное побережье Мономатаны. Аскул включен Повелителем Кешо в состав имперских земель, и таким образом твой корабль находится как раз в прибрежных водах Мавуно. Куда, как было уже объявлено Повелителем ранее, чужеземным судам категорически запрещено заходить.

На бронзовом от загара лице Бикавеля во время произнесения предводителем «стражей моря» столь неожиданной речи отразилась непередаваемая гамма чувств, среди купцов и матросов раздались возмущенные возгласы:

— Может, Дух чернокожих ему и Аррантиаду во сне отдал? Мавуно — империя?! Чем тогда мой пупок не пуп мироздания? Это война! Забыли, как аррантские легионы Мванааке огню и мечу предали?!.

Жестом призвав гневно гудящих людей к тишине, Бикавель, умиротворяюще улыбаясь, спросил у презрительно косящего по сторонам предводителя «стражей»:

— Какое же распоряжение отдал Повелитель Кешо относительно кораблей, которые, не ведая о произошедших на землях Мономатаны переменах, очутились в прибрежных водах Аскула?

— Суда вместе с командой, грузом и пассажирами препровождаются в один из старых портов Мавуно для дознания и справедливого расследования.

— Чего-чего? — выкрикнул кто-то из купцов.

— Расследования того, не было ли появление их в водах Империи злым умыслом, — отчеканил предводитель.

— Ага, — проворчал за спиной Эвриха один из моряков, — Аскул-то они пока не взяли. Стало быть, Кешо этот вновь решил узаконить пиратство.

— Ваш Повелитель издал суровый указ, но, вероятно, он предусматривает какие-то исключения? Быть может, нам стоит пройти в мою каюту и обговорить, не попадает ли «Дева»… — Закончить капитан не успел, поскольку все еще сидящий на марсе Джумпо внезапно завопил истошным голосом:

— Абордажная команда! Предательство! К оружию! Они заводят «рыбу», го… — Пущенная с «Рудиши» стрела заставила матроса умолкнуть навеки. Из пересохшего внезапно горла оцепеневшего от неожиданности Бикавеля еще вырывались какие-то нечленораздельные хрипы, когда кто-то из матросов рявкнул: «Руби!» — и топтавшаяся на палубе толпа ринулась на трех «стражей моря» и к перекинутым через фальшборт мостикам.

Очевидно, предводитель чернокожих предвидел, что захватить без боя аррантский корабль не удастся, и затеянные им переговоры преследовали цель отвлечь внимание мореходов от происходящего на «Рудише». Внимавшая ему команда «Девы» и купцы не видели, как из помещения, расположенного в кормовой части сторожевика, выскочило полсотни зузбаров — «стервятников Кешо», прозванных так за жестокость и устрашающего вида клювастые шлемы. Вооруженные широкими изогнутыми мечами, в панцирях из деревянных пластин воины ринулись к двум мостикам и с быстротой, свидетельствующей о прекрасной выучке, начали перебираться по ним на палубу «Девы».

В считанные мгновения им удалось оттеснить аррантов от своего вожака и двух его телохранителей — овладевшая матросами и купцами ярость не могла превратить их в хороших бойцов, и гневные вопли одураченных людей быстро сменились стонами раненых и умирающих. Полторы дюжины тел зарубленных, истекающих кровью матросов успели рухнуть на палубу прежде, чем арранты сумели сплотить ряды вокруг Бикавеля, Хриса, Томики и Ржава — здоровенного торговца оружием, служившего прежде в Морском легионе Аланиола. Умело орудуя мечами, эти четверо замедлили победное шествие «стервятников» по палубе «Девы», дав таким образом своим товарищам возможность прийти в себя и отступить к носовой надстройке.

В то время как зузбары, окружив полумесяцем отчаянно сопротивляющихся аррантов, теснили их к капитанской каюте, команда «Рудиши» при помощи талей и укрепленного на центральной мачте бруса извлекла из трюма ту самую «рыбу», о которой предупреждал своего капитана Джумпо. Бронзовую чушку, напоминающую формой перевернутую вниз головой остроносую рыбину, завели над «Девой», и она с грохотом обрушилась на палубу обреченного судна раз, другой, третий. С каждым падением «рыбы» корабль вздрагивал, трещал и стонал, как живое существо. Пробив палубу, «рыба» нырнула в матросский кубрик и продолжала свое разрушительное дело — из-за близящегося шторма капитан «Рудиши» решил, что вести призовое судно в далекий порт будет слишком хлопотно, и отдал приказ попросту затопить его.

Завороженный ужасными ударами «рыбы» и треском раскалывающихся палубных досок, Эврих почти не обращал внимания на кипевшую вокруг него схватку. Вид заливающей палубу крови и стоны бьющихся в агонии моряков оглушили и парализовали его, укрепив в намерении скорее погибнуть, чем обнажить оружие и принять участие в этой бессмысленной резне. Перекошенные ненавистью лица попутчиков были так же ужасны и бесчеловечны, как и лица чернокожих убийц, — смерть правила этим миром, и юноша с отвращением сознавал, что вынуть меч из ножен значило признать ее власть, отвергнуть все то, чему его учили в Верхнем мире, и уподобиться кровожадному зверью, сцепившемуся в беспощадной схватке на палубе обреченного корабля. Но он не желал становиться зверем! Он уже пролил однажды кровь и со всей очевидностью понял, что человек не может и не должен этого делать даже ради спасения собственной жизни.

По чистой случайности, а может, и потому, что, послушавшись совета Хриса, он держался вдалеке от борта, его не зарубили в первые же мгновения битвы, и, право же, юноша был почти огорчен этим. «Лучше быть убитым, чем видеть этот ужас», — думал Эврих, и все же что-то мешало ему броситься под зловещие сверкающие клинки «стервятников», и он пятился и пятился к носу корабля, отрешенно замечая, что живая стена аррантов, отделившая его по воле судьбы, от убийц, становится все тоньше и тоньше…

Сначала он искал глазами Хриса: почему-то ему казалось, что стоит Страннику захотеть — и весь этот кошмар немедленно прекратится. Это было глупо, но вера в этого удивительного человека оказалась столь сильна, что вопреки здравому смыслу Эврих ждал от него чуда. Проникновенных слов, каких-то особых знаков, жестов, быть может, даже волшебных заклинаний, которые напомнят этим озверевшим существам, что они люди. Люди, созданные Всеблагим Отцом, чтобы любить друг друга, сеять хлеб, ваять статуи, растить детей, но не убивать, не резать ближних своих ради каких-то побрякушек и мнимых привилегий. Однако Хрис повел себя так же, как в том злосчастном переулке около рыночной площади, — выхватил меч и принялся убивать тех, кого призван был лечить. Он оказался ничем не лучше других, хотя и пришел вместе с Эврихом из Верхнего, Светлого мира, и это, пожалуй, поразило юношу не меньше, чем хлещущая из ран окружавших его людей кровь и судороги умирающих…

«Рыба» наконец перестала нырять под палубу, и часть «стервятников» бросилась в трюм и кормовую надстройку. Подобно муравьям, они тащили на свой корабль мешки, корзины, какие-то тюки и свертки, в то время как товарищи их добивали команду «Девы». Да, в них определенно было что-то и от муравьев, и от хорьков, и от волков, но куда-то вдруг подевалось все человеческое. Или никогда и не было, и красивый миф о человеке сострадательном не имел никакого отношения к людям Нижнего мира? Но почему, откуда такое различие? Ведь внешне и внутренне они совершенно одинаковы! Взять, к примеру, Хатиаль — она не, только такая же, она лучше многих живущих в Верхнем мире…

И в этот момент Эврих увидел Хатиаль.

Коренастый «стервятник» выволок ее за волосы из кормовой надстройки, но девушка, не пройдя и двух шагов, споткнулась о мертвое тело и рухнула на палубу. «Стервятник» попытался поставить ее на ноги, и тут только, в сером свете, льющемся с грозного, предштормового неба, заметил, сколь незавидная добыча ему досталась. В сумраке каюты он не обратил внимания на врожденную кособокость девушки, но, когда она стала неловко подниматься, это бросилось ему в глаза и решило ее судьбу. Чернокожий пнул свою жертву босой ногой, она опрокинулась на бок, и «стервятник», досадливо морщась, рубанул кривым мечом по высокой шее, которую так любил целовать Эврих.

Мир залили потоки крови. Розово-красной была искореженная палуба и паруса, фигуры озверевших бойцов и палубные надстройки. Море вздымало за красным бортом кровавые волны, и багровые набухшие тучи грозили окончательно залить землю кровью вскрывшего себе вены Бога. Ибо не мог Всеблагой Отец Созидатель, видя, что чинят его дети, не содрогнуться от страха, жалости и ненависти к сотворенным им чудовищам. Не мог не почувствовать, сколь ужасен и отвратителен он сам, если это — порождения его. И создание им Верхнего мира не могло служить ему утешением, ибо то, что в Светлом мире не лилась кровь, не оправдывало ни единой ее капли, пролитой в мире Нижнем…

Эвриху казалось, что обрывки мыслей о Боге и тонущих в крови мирах пришли к нему откуда-то извне, когда тяжелый, отточенный тесак уже вылетел из ножен, а из перехваченного спазмом горла вырвался хрип смертельно раненного зверя. Это были чужие, ненужные мысли, и он успел прогнать их прежде, чем лезвие его клинка, с усилием разрубая мускулы, мясо и кости, вонзилось под пластинчатый набор клювастой твари, принявшей попущением Всеблагого Отца человечий образ. Он вырвал палаш из оседающего тела и нанес удар следующей твари, увернулся от кривого меча и ударил еще и еще раз… Он торопился, он спешил наверстать упущенное, ибо слишком поздно понял, что за человечьей внешностью может скрываться совсем не человечья душа.

Ему представлялось, что он колол и рубил бесконечно долго и уничтожил великое множество отвратительной нелюди. Он чувствовал себя могучей рекой, которая, ломая плотины и преграды, сметая все на своем пути, неудержимо несется к морю. И море это было полно света, божественного света любви и сострадания, и море это было Богом, о котором так прекрасно умел рассказывать пастырь Непра. И море это приняло его, приветствовав ослепительной вспышкой, означавшей конец пути…

На самом деле все было несколько иначе, и до встречи с Отцом Созидателем Эвриху предстояло еще жить и жить. Но благодарить за это ему следовало не Хриса, научившего юношу кое-как держать в руках меч, а нижний рей передней мачты. Удерживавший его канат был перерублен чьим-то неловким ударом, и высвободившийся тяжелый брус швырнул Эвриха в открытый трюм, служивший некогда прибежищем Фроку и Вивилане.

16

Шторм бушевал двое суток, и за это время Нумии не раз казалось, что все кончено, «Рудиша» идет ко дну и спасения нет. В каморку под палубой несколько раз заглядывали «стервятники», посланные капитаном проследить, чтобы захваченные на «Деве» пленники не померли от жажды и голода, но озабочены они были не столько выполнением этого приказа, сколько тем, чтобы успеть получить перед смертью то, что могли им дать отчаявшиеся и потому готовые на все рабыни. Удовлетворив похоть, усталые, промокшие до нитки моряки возвращались на палубу стонущего под ударами волн и порывами ветра судна или шли отсыпаться в свой кубрик, а заметно отяжелевший от награбленных на «Деве» товаров «Рудиша» продолжал сражаться со штормом. Он то взлетал на гребни волн, то проваливался в разверзшиеся между ними бездны, и накрепко связанные пленники катались по собственной блевотине и испражнениям, молились и сыпали проклятиями, страстно желая одного — чтобы безумная эта пляска так или иначе прекратилась.

Нумия представляла, что ждет ее после окончания шторма, и потому молила Наама о смерти. Вместе с тремя светлокожими девушками она была захвачена в плен в самом начале боя. Оттеснив рабынь и служанок к корме, «стервятники» мигом обезоружили их и перетащили на «Рудишу» задолго до завершения схватки, исход которой был заведомо известен. Среди четырех брошенных в каморку мужчин Хриса не оказалось, и Нумия, испытав гордость за своего последнего избранника, погибшего, как положено воину, в неравном бою, поняла, что встреча с ним была последним подарком Наама и больше ей жить незачем. Она хотела умереть и молила Всевидящего и Всемогущего, чтобы тот потопил это проклятое судно, но Божественный Дракон, как обычно, не внял ее молитвам. Шторм мало-помалу стал стихать, и тогда Нумию вытащили на палубу, сорвали с нее лохмотья, окатили забортной водой и отвели в капитанскую каюту.

Таанган, не развязывая женщине рук, влил ей в рот обжигающего хмельного напитка и велел сделать так, чтобы ему стало хорошо, иначе он отдаст ее «стервятникам», которым до конца плавания заняться в свободное от вахт время будет совершенно нечем. Нумия хотела умереть, но, вспомнив рассказы карликов о том, как «стервятники Кешо» развлекаются с захваченными в плен женщинами пепонго, заставила Таангана почувствовать себя совершенно удовлетворенным, без сил рухнуть на койку и забыться глубоким сном.

Засыпая, капитан «Рудиши» твердо решил, что рабыня эта — самое ценное из захваченной на «Деве» добычи и он скорее расстанется с кораблем, чем с этой женщиной. Ему смертельно надоела слишком умная и слишком капризная жена, которая, решительно ничего не умея и не желая дать, иметь хотела весьма и весьма многое. На изысканных любовниц у Таангана не хватало времени, а портовые шлюхи были так тупы и примитивны, что напоминали скверно выдрессированных обезьян и не вызывали у него никаких чувств, кроме омерзения. Погружаясь в сон, капитан думал о том, что, верно, сам Великий Дух надоумил его выбрать эту искусницу и отказаться от ласк ее светлокожих товарок. Собственно, поначалу он хотел, чтобы к нему привели кого-нибудь из арранток, но вовремя одумался. Во-первых, белокожие женщины в делах любви еще более однообразны и скучны, чем портовые шлюхи, а во-вторых, кто-нибудь из «стервятников» непременно донесет кому следует, что капитан его имеет склонность к северянкам, и это ему в свое время припомнят. Увы, теперь в Империи Кешо у многих вошло в привычку припоминать к случаю, кто с кем спит и кто что пьет, и делать из этого далеко идущие выводы. Пить же Таанган предпочитал, как это ни прискорбно, подогретое нардарское вино, то самое, которое показалось Нумии чересчур крепким и душистым.

Впрочем, голова ее кружилась, а тело пылало вовсе не от нардарского вина. Причина была в другом: лаская Таангана, она получила не меньше удовольствия, чем он, и люто ненавидела себя за это. Ее тело опять предало свою хозяйку, и Нумия вынуждена была признать, что от этой болезни ей не помогли излечиться даже объятия Хриса. До конца своих дней она останется рабыней наслаждений, как и предсказывали проклятые карлики, и, даря удовольствие другим, сама будет испытывать его вне зависимости от того, любит или ненавидит ублажаемого ею в данный момент мужчину. Хванг в ответ на угрозы убить его при первом удобном случае, улыбаясь, пообещал, что сделает из нее превосходный инструмент для любви, и сдержал слово.

Он выкупил ее у своего младшего брата за бесценок — кому нужна хромая рабыня? — и, вылечив сломанную во время пленения ногу, начал обучать тому, что позднее позволило продать хромоножку белокожему купцу из Аскула за очень хорошие деньги. Нумия знала, что он продаст ее, — даже очень искусная в любви рабыня, если она не могла работать на поле и в огороде, Хвангу была не нужна. Она ненавидела его и все же первый раз в жизни закричала от наслаждения в хижине своего мучителя.

Нумия застонала, но вовсе не от неудобного положения и не от того, что руки ее затекли, — Таанган позаботился о том, чтобы веревки не причиняли ей боли. Он не был жестоким человеком — груда циновок, брошенная на пол каюты, было лучшее, что капитан мог ей предложить. «Стервятников» отныне она тоже могла не бояться — он не отдаст ее им, как музыкант не отдаст звучную фиолу или гулкий барабан, а воин — пришедшийся по руке меч или кинжал. За год Хванг действительно превратил ее в прекрасный инструмент для любви, в чем Нумия уже неоднократно имела возможность убедиться. Пирон, купивший ее у пепонго, знал, что ненавистен Нумии, и упивался тем, что, лаская его, она теряла контроль над собой и стонала, извивалась и истекала похотливым соком так, словно любила глупого самодовольного купца больше жизни.

Ужаснее всего было то, что несчастная женщина понимала: попади она в руки «стервятников» и догадайся они заставить ее ласкать их — все было бы точно так же. Мудро улыбаясь, Хванг как-то сообщил ей, что она относится к той части женщин, которые могут возбудиться сами, лишь возбуждая своих любовников, и он постарается развить это чувство должным образом. Так он и поступил: «Изготовитель женщин для утех» — почетное звание у пепонго. В его распоряжении были хитроумные козлы, мази, настойки и снадобья, которые помогали ему дрессировать рабынь. В помощниках тоже недостатка не ощущалось, и, хотя Хванг назвал как-то Нумию «испорченным материалом», имея в виду не только хромоту, но и кое-что другое, карлики, оказавшиеся, в отличие от мибу, большими ценителями любовных удовольствий, в конце концов вынуждены были согласиться, что вдвоем или втроем, как это заведено у «лесных людей», приходить к Хромуше скучно, но один мужчина с ней от тоски не умрет.

Самым странным и страшным был день, о котором Нумия мечтала с момента знакомства с Хвангом, — день, когда он снял с нее все путы и вошел к строптивой некогда рабыне без обычного своего кнута. Изо дня в день, из ночи в ночь она представляла, как свернет его тощую жилистую шею, вырвет то, что он заставлял ее ласкать совершенно немыслимыми способами, и вот долгожданный миг отмщения настал. Убедившись, что около хижины действительно никого нет и это не очередная ловушка, Нумия схватила маленького сизо-черного человечка за горло. Оставалось стиснуть пальцы — он был так уверен в себе, что даже не пытался сопротивляться. Она помнила свои клятвы и все же медлила сжать пальцы. Надеясь обрести силы и решимость в праведном гневе, пленница вызвала в памяти все нанесенные ей обиды и оскорбления, но вместо них вспомнилось почему-то, как дрожало от желания ее собственное тело и как этот маленький человечек, подобно всем приходившим с ним людям, искусно и старательно утолял томившее ее тело жажду. Они не только брали ее, но и отдавали ей себя — дикая эта мысль прежде не посещала Нумию, а ведь именно об умении любить пыталась поговорить с ней Узитави перед тем, как она, спасаясь от пепонго, сломала себе ногу… Телесная любовь у карликов не была связана с душевной, однако это тоже была какая-то разновидность любви, и, вероятно, по-своему Хванг тоже любил ее и приучил любить себя… Нумия чувствовала, что в этих рассуждениях кроется какой-то подвох, но запах Хванга привычно щекотал ей ноздри, будя воспоминания не об оскорблениях и обидах, а об утоленной жажде плоти. Готовые изломать, изувечить маленького человечка руки привычно начали ласково гладить его сухую сизо-черную кожу, столь непохожую на красно-коричневую черноту мибу, губы сами собой приоткрылись…

Нумия вновь застонала. Теперь она острее, чем когда-либо прежде, ощущала, что значит быть рабой наслаждений. До недавнего времени она, научившись жить желаниями тела, не особенно задумывалась над своими чувствами, но встреча с Хрисом, увидевшим в Нумии не рабыню, а страдающую женщину, разбудила в ней что-то, казавшееся давно и безвозвратно умершим. Порывы тела и внезапно проснувшейся души наконец-то объединились, и думать о том, что они снова будут в разладе, было невыносимо. Ее груди еще ныли от жестких рук Таангана, пылающее лоно еще хранило его семя, а тело уже радовалось, предвкушая новое слияние, в то время как душа содрогалась от омерзения, и Нумия знала: если она не решится покончить счеты с жизнью сейчас, то потом будет уже поздно. Душа умрет, заснет, как это случилось в поселке пепонго, а наученное Хвангом жить собственной жизнью, сделавшееся ненасытным и неразборчивым тело, страшащееся боли, жаждущее наслаждений, станет переходить из рук в руки, пока не износится и его не бросят на корм рыбам или червям.

Беззвучно поднявшись с циновок, Нумия вцепилась зубами в рукоять кинжала, повешенного капитаном вместе с поясом на крюк около двери, и осторожно потащила его из ножен. Она едва не уронила кинжал на пол, донесла до циновок и, став на колени, попыталась зажать босыми ступнями так, чтобы лезвие коснулось веревок, стягивавших ее руки за спиной. Не сразу, но ей все же удалось это сделать, и вот уже лопнула одна веревка, другая…

Неожиданно дверь приоткрылась, скрипнули плохо смазанные петли, и в каюту заглянула светлокожая девушка. Крохотное оконце пропускало мало света, близился вечер, и мягко повалившаяся на спину, чтобы скрыть кинжал, Нумия не могла как следует разглядеть лица вошедшей. Что-то в нем, однако, показалось ей знакомым, а когда девушка, сделав два шага вперед, склонилась над пленницей, женщина тихо вскрикнула и в смертельном ужасе отшатнулась от обретшего по воле Наама плоть духа Вивиланы.

— Тихо! — Девушка приложила палец к губам. — Я живая и пришла сюда, чтобы помочь тебе бежать. Я виновата перед тобой и рада возможности хоть как-то загладить свою вину.

— Ты — человек?! — Прикосновение Вивиланы убедило Нумию в том, что перед ней и в самом деле стоит соперница, собственноручно брошенная ею за борт «Девы». — Но как, во имя Наама, ты очутилась на этом корабле?

— Огромная рыба, посланная Морским Хозяином, доставила меня сюда. Я ухаживаю за ранеными, и «стервятники» побаиваются меня и почитают едва ли не за божество. Однако у нас нет времени на болтовню. Шторм пригнал «Рудишу» к берегам Мономатаны, и если ты хочешь бежать с корабля, то можешь попробовать добраться до суши вплавь. Впрочем, — Вивилана бросила многозначительный взгляд на громко сопящего во сне Таангана, — ты, я гляжу, успела поладить с капитаном и, наверно, предпочтешь остаться здесь?

— Нет! — решительно возразила Нумия. — Я, как видишь, уже почти освободилась и, если берег Мономатаны виден, конечно же доплыву до него.

— Отлично. — Вивилана спрятала под неопределенной формы хламидой принесенный с собой нож и одним движением подобранного с циновки кинжала освободила соперницу от оставшихся веревок. — Вижу, моя помощь тебе не особенно нужна.

— И все же благодарю тебя за добрые намерения и за то, что ты не держишь на меня зла. — Нумии показалось, что девушка поморщилась, но размышлять над тем, какие чувства испытывает к ней Вивилана, было явно, не время. Чернокожая женщина растерла затекшие руки, сделала несколько глотков воды из висящего на стене бурдюка и, шагнув к окошку, отодвинула запирающую его задвижку.

— Нога не помешает тебе плыть? Может, принести пару пустых мехов? На всякий случай я припрятала их в своем закутке, — предложила Вивилана.

— Лучше не рисковать, — пробормотала Нумия, поддевая створку окна кинжалом. Состоящее из шести маленьких стеклянных квадратиков, намертво заделанных в массивный переплет, окно, по видимому, нечасто открывали, и все же Нумии удалось с ним справиться. Распахнув его, она выглянула наружу: мономатанский берег и впрямь был виден вдалеке, несмотря на сгущавшиеся сумерки.

Женщина глубоко вдохнула прохладный, пахнущей влажным деревом, смолой и водорослями морской воздух, показавшийся ей удивительно чистым и освежающим. Перекинула через плечо и затянула на голом теле пояс с ножнами, бросила в них кинжал и повернулась к Вивилане:

— Да поможет тебе Наам, девушка. Пусть пошлет он тебе хорошего мужа и много любящих детей. А теперь уходи отсюда, негоже будет, если тебя здесь кто-нибудь увидит.

— Не беспокойся обо мне. И пусть убережет тебя Морской Хозяин. Давай подсажу, ставь ногу мне на колено.

Нумия, уцепившись за оконный переплет, подтянулась и, упершись пяткой в бедро Вивиланы, ринулась в темноту. Послышался тихий всплеск, и девушка, на цыпочках выйдя из каюты Таангана, аккуратно притворила за собой дверь. Теперь она, по крайней мере, могла быть уверена в том, что соперница ее благополучно вернется на родину и не будет ей мешать.

Улыбнувшись, девушка отправилась в отведенную для раненых каюту, чтобы целиком посвятить себя уходу за Хрисом. Она сумела заставить Таангана взять своего избранника на борт «Рудиши», сумела избавиться от соперницы и уж конечно сумеет поставить Хриса на ноги. А там, быть может, пелена спадет с его глаз, и он поймет, что нет на свете девушки лучше Вивиланы…

17

Очнувшись, Эврих долго не мог понять, где он и что с ним происходит. Заваленное мусором и обломками досок и корзин помещение ходило ходуном, юношу кидало из стороны в сторону, пол норовил поменяться местами с потолком, а в голове трещало и гудело, будто он сутки просидел в «Несчастном борове». Несмотря на страшную головную боль, Эврих сообразил, что, если желает уцелеть в этой свистопляске, ему надобно найти надежную точку опоры, иначе его просто расплющит о стены этого кувыркающегося короба. Преодолевая ломоту и головокружение, он кое-как дотащил свое непослушное, неуправляемое и ставшее почему-то невероятно тяжелым тело до крутой деревянной лестницы, показавшейся ему смутно знакомой и представлявшейся единственным надежным предметом в этом сошедшем с ума мире. Вцепившись в ступени руками и ногами, он понял, что лестница эта и в самом деле ему знакома и находится в одном из трюмов «Девы» и… Тут он вспомнил «Рудишу», схватку со «стервятниками», ослепительную вспышку, и ему стало так плохо, как не было, пожалуй, еще никогда в жизни.

Борясь с тошнотой и вспыхивавшими в мозгу огненными кольцами, которые, сталкиваясь, причиняли ему невыносимые страдания, он все же нашел в себе силы пристегнуться ремнем к ступеням лестницы, прежде чем вновь потерял сознание.

Много раз выплывал он из мрака небытия и вновь впадал в беспамятство, радостно приветствуя его, как смерть-избавительницу. Но смерть не шла. Снова и снова она обманывала его, и вместо моря вечного света видел он то бескровные губы Памелы, закушенные в беззвучном крике, то пастыря Непру, рассказывавшего о Последней войне, потрясшей два столетия назад Нижний мир, то Палия — отца Элары, столь несвоевременно явившегося в ее спальню, то Хриса, рубящегося на палубе «Девы». Перед глазами его вновь возникал храм Богов Небесной Горы, построенный в горном ущелье и похожий изнутри на гигантский тоннель. Портал его в Верхнем мире напоминал голову ужасного чудища с широко распахнутой клыкастой пастью — весьма выразительное предупреждение о том, что ожидает входящих по ту сторону Врат. Со стороны Нижнего мира храм походил на широко раздвинутые женские ноги — символика, в первый момент изрядно поразившая юношу. Понять ее, впрочем, было несложно: беженцам Верхний мир представлялся безопасным, как утроба матери, и в то же время они должны были быть готовы к тому, что там у них начнется новая жизнь, в которой многое будет казаться непривычным и удивительным.

Этот-то портал, близ которого не было стражи, Врата, у которых не было даже намека на двери, все чаще возникали перед внутренним взором Эвриха, маня его, как недосягаемая мечта. В полузабытьи ему чудилось, что он подходит к сложенным из розового ракушечника стенам храма и тот тает у него на глазах, подобно диковинным облачным замкам, возникающим порой на краткое время в летних небесах. Иногда ему мерещилось, что из недр портала вырываются чадные огненные валы и катятся на него и за ним, когда он пытается спастись бегством. Случалось, юноше удавалось войти в храм, но темный гулкий тоннель не выводил его к свету, а оказывался бесконечным лабиринтом, в котором бродили сотни, а может, и тысячи людей, перекликавшихся между собой, не видя и не встречая друг друга. Один раз Эврих уже почти вышел к свету, но, когда от Верхнего мира его отделяло меньше дюжины шагов, выложенный плитами пол внезапно разверзся, и он рухнул в черную бездну, где мерзко визжали, алчно хрюкали и лязгали зубами невидимые чудища.

Видения эти повторялись снова и снова, причем перемежались они все чаще и чаще сценами боя на палубе «Девы». Боя, в котором пал под ударами мечей Бикавель, испустил дух израненный «стервятниками» Ржав, Томика и другие купцы и матросы, погибла, прирезанная походя — почему и зачем? — похожая на хрупкий северный цветок Хатиаль. И странное дело, после этих действительно душераздирающих сцен невозможность пройти через Врата уже не казалась Эвриху такой уж важной. Жаль было только, что, потеряв право вернуться в Светлый мир, он ничем не помог своим спутникам, не спас Хатиаль, не прикрыл спину Хриса. Хотя, если бы он обнажил оружие ради спасения друзей, наверно, и Врата не казались бы ему столь непроходимыми: одно дело — попытаться спасти, и совсем иное — отомстить…

А потом Эвриху стала мерещиться вода. Ему чудилось, что он сидит по пояс в воде, но пить эту воду нельзя. Он протягивал к ней руки, и вода отступала, задирал голову, чтобы поймать льющиеся с неба струи животворной влаги, но дождь внезапно переставал, а когда редкие капли все же попадали на его воспаленный язык, они имели вкус крови, и юноша торопливо выплевывал их. Он сознавал, что должен стряхнуть с себя пагубное оцепенение, выбраться из тягостного бреда, любым способом выкарабкаться из мучительного кошмара, и в какой-то момент ему это удалось. Луч солнца, пробившись сквозь тучи, ударил юноше в глаза, и он с ужасом и удивлением обнаружил, что все еще находится в трюме, привязанный к ведущей на палубу лестнице, и трюм этот залит водой, которая доходит ему до пояса.

Первая пришедшая Эвриху в голову мысль — корабль тонет и он не успеет покинуть «Деву» — едва не стоила ему жизни. Вцепившись непослушными пальцами в удерживавший его пояс, он рывком расстегнул свою спасительную сбрую и, не в силах удержаться на подкосившихся ногах, шлепнулся в воду. Потрескавшиеся губы обожгло огнем, он непроизвольно глотнул горько-соленой воды и, оскальзываясь и падая, пополз по ступенькам ставшей неправдоподобно крутой лестницы. Руки и ноги отказывались служить, отзывавшееся пронзительной болью на каждое движение тело молило о пощаде, и, если бы не солнечный луч, подобно заботливому и упрямому другу звавший юношу в мир живых, он, быть может, и не одолел бы охватившие его отчаяние и слабость. Но протянутая солнцем теплая рука ободряла и манила наверх, звала требовательно и настойчиво. Одеревеневшие руки и ноги начали потихоньку слушаться и после показавшимися бы ему в иное время смехотворными, а ныне отнявших последние остатки энергии усилий, он сумел-таки вытащить свое неподъемное тело на нагретую солнцем палубу и растянулся на ней, прижавшись щекой к ласковому, пахнущему жизнью дереву.

На этот раз Эвриха не преследовали кошмары, и проснулся он от того, что большая чайка ощутимо клюнула его в руку. Некоторое время юноша, щурясь, смотрел в неподвижный, окруженный ржаво-коричневой оболочкой глаз замершей и тоже с любопытством уставившейся на него серебристо-белой птицы, потом приподнял голову, и чайка с трескучим криком взмыла в закатное небо.

Его мучила жажда, но, поднявшись на ноги, он был так потрясен плачевным состоянием «Девы», что забыл даже о воде. Судну, потерявшему команду, тела которой, по всей видимости, смыло за борт, каким-то чудом удалось пережить шторм, однако цена за это была заплачена поистине колоссальная. Кормовая и носовая надстройки были полностью снесены, обе мачты вместе со всем такелажем и второй шлюпкой исчезли. Судя по тому, как глубоко осела корма «Девы», возвышавшаяся над верхушками волн всего на полтора локтя, можно было с уверенностью предположить, что по меньшей мере два трюмовых отсека затоплены. Глядя на развороченную «рыбой» сторожевика палубу, Эврих подивился, как судно вообще держится на плаву. Аррантские корабелы в самом деле могли творить чудеса, Хрис не зря уверял, что недурно разбирается в кораблях, все это так, однако без помощи Отца Всеблагого тут явно не обошлось. Потрескавшимися, кровоточащими губами Эврих беззвучно прошептал благодарственную молитву Отцу Созидателю, Богам Небесной Горы и Морскому Хозяину, после чего в голову его пришла крамольная мысль о том, в самом ли деле он спасен «от клинка алчущего и пучины морской», или быстрая смерть заменена мучительно долгой пыткой медленного умирания от голода и жажды?

Окинув взглядом горизонт, юноша уверился, что ни берега, ни проходящего мимо судна не видать. Теперь все зависело от того, сумеет ли он найти на полузатонувшем корабле питьевую воду. Морской он, будучи в бессознательном состоянии, нахлебался еще в трюме, и ничего хорошего это ему не принесло.

Люк расположенного между мачтами трюмового отсека был закрыт, и попытки поднять прикрывавшую его крышку не увенчались успехом. Вероятно, ее заклинило во время шторма, и если бы у Эвриха был кинжал… Решив заняться этим люком позже, юноша, осторожно ступая по наклонной палубе, обошел развороченное «рыбой» место и пришел к неутешительному вьшоду, что бочки с пресной водой в затопленных трюмовых отсеках, скорее всего, сохранились, но добраться до них ему никоим образом не удастся, даже если он отыщет ящик со столярными инструментами.

Пить хотелось отчаянно, сумерки сгущались, а шансы отыскать воду во мраке ночи были столь малы, что Эврих не на шутку встревожился. «Стервятники», разумеется, не стали бы без особой необходимости перетаскивать бочки с пресной водой на «Рудишу», особенно когда шторм дышал им в затылок, и это соображение обнадеживало. Однако, если он не отыщет их до темноты, ночь ему предстоит скверная… Юноша чувствовал, как в голове у него вновь начинает звонить колокол, и с ужасом думал о том, что вновь может погрузиться в тягостное беспамятство, где его будут мучить кошмарные видения недоступных Врат и кровавой бойни. Стиснув зубы, он заставил себя не паниковать. Фрок и Вивилана несколько суток провели в том же трюме, что и он. Вода там была, и если помещение показалось ему пустым, когда он из него выбирался, себя не помня, это еще ничего не значит.

Эвриху страшно не хотелось спускаться туда, где он едва не умер и откуда с таким трудом сумел выбраться, но иного выхода не было. Пересиливая овладевший им без всякой причины страх, он подошел к темному провалу люка и, поколебавшись, начал спускаться по лестнице. Свет сюда почти не проникал, вода, как и утром, доходила до пояса, и юноше пришлось двинуться вдоль борта, вытянув перед собой руки и моля всех богов, чтобы бочки, находившиеся здесь прежде, пережили шторм. Обломки досок, обрывки циновок и мешков, весь хлам и сор, годами копившийся в дальних уголках трюма, всплыл на поверхность и мешал двигаться вперед, но низко осевшее судно, к счастью, «не плясало» на волне, и, раза два поскользнувшись, Эврих неожиданно нащупал под ногами груду мешков с каким-то зерном. Потом наткнулся на огромную корзину, от которой пахло сушеными яблоками, а мгновением позже пальцы его нащупали закругленную стенку бочки и крепежный брус, благодаря которому никакая качка не могла сдвинуть ее с места.

Их было много — спасительных бочек с пресной водой. Заветная влага, поддразнивая, плескалась в двух вершках от пересохших губ юноши, но прежде ему не доводилось набирать здесь воду, и он внезапно испугался, что судьба решила сыграть с ним злую шутку. Торопливо оглаживая бока пузатых бочек в поисках крана или втулки, он уже представлял множество вариантов, при которых до столь близкой воды ему будет не добраться. Например, если деревянная пробка или кран расположены ниже уровня воды, набравшейся в трюм во время шторма, или если ему не удастся вытащить затычку голыми руками. Помнится, он неоднократно видел бочки с отверстиями в крышке — в этом случае до содержимого можно было добраться, только положив ее на бок или имея специальную трубку. Да мало ли каверз способна таить в себе простая на первый взгляд бочка, если под рукой нет ничего, кроме разбухших от воды щепок!

Эврих чувствовал, что руки у него дрожат, а лицо орошает холодный пот. Он совершенно ясно понимал, что провел в этом трюме не одни сутки и найти воду сейчас, немедленно — вопрос жизни или смерти. Завтра для него может не наступить — падение в трюм не прошло бесследно, и если он не использует просветление сознания, чтобы помочь себе, то никто другой ему уже точно не поможет. Он должен добраться до воды; если потребуется, зубами прогрызть в бочке дыру и напиться, напиться во что бы то ни стало целительной влаги!..

— О Отец Всеблагой, видывал ли ты подобного дурня! — прохрипел Эврих и разразился каркающим, старческим смехом.

Ощупывая очередную бочку, он наткнулся сразу на три деревянные затычки, расположенные на разной высоте! Кажется, такие посудины называются «мерными бочками». Чего уж там мерили с их помощью, он с ходу вспомнить не мог, но должен был догадаться, что мореходы предусмотрели возможность частичного затопления трюмовых отсеков и во всяком случае были не столь богаты, чтобы ставить на бочки с водой медные краны, и… Впрочем, все это теперь не имело значения. Уцепившись скользкими мокрыми пальцами за сильно выступающую верхнюю втулку, юноша рванул ее на себя — и в лицо ему ударила струя воды. Сладкой по сравнению с морской, божественной, вкуснее которой нет ничего на свете!

Захлебываясь, Эврих глотал ее, подставлял под струю лицо и снова пил — постанывая, икая и всхлипывая не только от радости утоления жажды, но и от сознания, что уж теперь-то он точно будет жить. Теперь его ни один «стервятник» в могилу не загонит! В этом ли, в том ли мире, с грехами или без, но будет, будет, будет жить!..

Странно было ощущать себя живым, зная, что погибло столько народу. Странно было сознавать, что из всех плывших на «Деве» выжил он один — самый не приспособленный к жизни в этом мире. Хотя если вдуматься, то было это совершенно естественно. Пока матросы и купцы, Бикавель, Хрис, Ржав и все остальные рубились со «стервятниками», защищая свою и его, Эвриха, жизнь, он, боясь утратить свою безгрешность, прятался за их спинами. Прятался, как трус, и, несмотря на то что сам таковым себя не чувствовал, это ничего не меняло. Он уцелел потому, что праздновал труса, пока другие дрались за него. Если бы кто-то обвинял Эвриха, он, наверно, попытался бы возражать и придумал себе тысячу оправданий. Но обвинять было некому, и оправдываться не было нужды.

Странник никогда не вернется в Фед и не привезет Глаз Дракона своему отцу и всем тем, кто мог бы при помощи этой волшебной травы лечить его соотечественников. Хатиаль никогда не ступит на землю Мономатаны, о которой так много рассказывала им Нумия. Чернокожая женщина никогда не отыщет свое племя и не узнает, жив ли муж и что стало с тремя ее детьми. Вивилана никогда не обнимет Верцела, а купцы и матросы не поднимут кружки ни за здоровье Бикавеля, ни за чье-то другое здравие. И говорить себе, что он не виноват в их смерти, бесполезно. Конечно не виноват. Даже если бы он владел мечом, как Хрис, даже если бы у него было не две, а двадцать две руки, участие его в схватке ничего бы не изменило. Вот только сказать это некому. И никуда не деться от чувства вины, хоть тысячу раз повтори вслух и про себя все самые разумные доводы и доказательства. Эврих смотрел на медленно проплывающий по левому борту скалистый берег и чувствовал, что никогда прежде не испытывал такого одиночества, такой душевной боли, по сравнению с которой сущей ерундой кажутся все прежние переживания: обиды, безответные любови и прочее, прочее, прочее, представлявшееся столь важным в том, другом, прошлом мире. Не Верхнем или Нижнем, а том, в котором он жил до встречи «Девы» с «Рудишей». Мир, какимон его знал, рухнул, и жить на развалинах было до ужаса тяжело и больно. То есть физически он был здоров: за несколько суток, прошедших с тех пор, как юноша отыскал спасительные бочки, разбухшее в морской воде зерно, сушеные яблоки и еще кое-какую снедь, слегка подпорченную, но годную в пищу, синяки, ссадины и царапины зажили, не оставив следа, колокол в голове перестал бить набат и лишь изредка напоминал о себе приступами дурноты и слабости. Нет, он не мог пожаловаться на самочувствие. Все было бы хорошо, если бы не сосущая, тянущая, пульсирующая, как нарыв, безнадежная боль в сердце, зародившаяся в груди, когда он, прозрев и перестав думать о Вратах и мирах, понял главное: из жизни навсегда ушли Хатиаль, Хрис и все-все, плывшие на «Деве», и, хоть голову себе разбей, их уже не вернешь… Случалось, он скучал о матери, братьях, отце, пастыре Непре и оставшихся в родном городке товарищах, но в чувстве этом не было обреченности. Что бы с ним ни случилось, они продолжали жить. Совсем иное испытывал Эврих, думая о тех, кто ушел навсегда. Ушел во цвете лет, в то время как он по дурацкой приходи судьбы остался жить, хотя должен был уйти вместе с ними…

Юноша запрещал себе эти мысли. Он облазил весь корабль. Сделал на палубе из всевозможных обломков нечто вроде шалаша, куда стащил все более или менее ценное, что могло ему пригодиться. Он вычистил ржавый клинок, найденный в том трюме, люк которого ему поначалу не удалось открыть. Соорудил пояс и подобие ножен. Он часами тренировался метать ножи, те самые, к которым Хрис приценивался на рынке в Аланиоле, когда у него стащили сумку. Он старался не сидеть без дела, заметив, что, пока занят какой-нибудь работой, сердце болит меньше и тоска отступает. Беда заключалась в том, что не так уж много развлечений он мог придумать на почти полностью ушедшем под воду корабле, влекомом на юго-запад мощным течением.

Чтобы как-то занять руки, он начал было вчера собирать плот, которым рассчитывал воспользоваться, если «Дева» окончательно уйдет под воду, но, заметив на горизонте верхушки далеких скал, бросил это бесполезное дело. Если берег, вдоль которого тащило его течение, будет по-прежнему представлять собой сплошной скальный массив, его не спасет никакой плот, а если перед скалами появится хотя бы крохотная полоска земли и погода не изменится, он доплывет до нее и так. Эврих считал, что плавает сносно и уж во всяком случае до берега бы добрался, но вот взобраться на отвесные скалы не смог бы при всем желании.

Он не представлял, куда занес «Деву» нещадно изувечивший ее шторм, и ему почему-то казалось, что течение утаскивает судно все дальше и дальше от Аскула. В городе этом его решительно никто не ждал, и все же чувство одиночества от этой мысли становилось совершенно непереносимым, и Эврих уже неоднократно порывался броситься в волны и плыть к берегу. Удерживало юношу лишь сознание того, что умри он у подножия отвесной стеной вздымавшихся из моря скал, и долг его погибшим так и останется невыплаченным. Что это за долг, кому и как сможет он отдать его, Эврих не представлял и не слишком об этом задумывался, доверяя чутью, подсказывавшему, что неспроста Отец Всеблагой не призвал его к себе для ответа и не напрасно полузатонувшая «Дева», упорно не желая идти ко дну, несет в неведомую даль своего единственного пассажира.

Интуиция, которой вообще-то юноша не склонен был доверять, а может, надежда, упрямо, как ей и положено, не желавшая умирать, нашептывала, что хочет он того или нет, но некие дела ему еще предстоит совершить в своей жизни. И вероятно, поэтому Эврих не особенно удивился, когда, в очередной раз оторвав ладони от лица и взглянув на негостеприимный берег, увидел раскинувшийся у основания серых скал широкий галечный пляж и полторы дюжины чернокожих, торопливо тащивших к воде три длинные пироги.

18

По расчетам капитана Манисы, «Перст Божий» находился в нескольких сутках пути от Аскула. Команда заметно повеселела: длительное плавание подходило к концу, потрепанный штормами корабль летел на всех парусах к южной аррантской колонии, заслуженно считавшейся лучшим в мире местом для длительной швартовки. Все мореходы сходились на том, что нет на свете портового города, где женщины и вина были бы так дешевы, а городская стража так снисходительна к иноземцам. Префекты города помнили, что полтора века Аскул был главной базой орудовавших между Аррантиадой и Мономатаной пиратов, и это не могло не наложить на горожан определенного отпечатка. Тех же, кто отличался короткой памятью и недальновидностью, превыше всего ставя букву аррантских законов, находили на улицах города со стрелой в спине или с перерезанным горлом, и судьба незадачливых правителей заставляла их последователей иметь в виду, что изданным в Арре указам не всегда надобно безоглядно следовать в Аскуле.

Традиции пиратской вольницы так хорошо сохранились в городе еще и потому, что именно около него полвека назад была разгромлена флотилия Ак-Дары и кое-кто из стариков еще помнил лихую атаманшу, а правдивые рассказы, равно как и легенды о ней, до сих пор горячили кровь молодых мореходов, во всеуслышание сетовавших после трех-четырех кружек мангового вина на то, что слишком поздно появились на свет. Об Ак-Даре любили поболтать и в Аррантиаде, и на Сегванских островах, и в Галираде, причем каждый рассказывал ее историю по-своему. Артол, разумеется, тоже знал немало песен о бесстрашной пиратке, и его нисколько не смущало, что в одних ее называли мономатанкой, в других саккаремкой или арранткой, а иные указывали местом рождения Ак-Дары Озерный край, архипелаг Меорэ и даже Шо-Ситайн.

Хономер не единожды спрашивал у певца, кем же была пиратская адмиральша на самом деле, но тот лишь пожимал плечами или уклончиво отвечал: «Ак-Дара — на пиратском жаргоне означает „шквальный ветер“, а уж где он рожден, откуда прилетел: с севера, юга, запада или востока, — можно только гадать». Большинство песен об Ак-Даре — веселых, грустных, шкодливых или величественных — были чистым вымыслом, уж очень по-разному описывали они ее судьбу, дела и злодеяния. Поначалу это несказанно раздражало брата Хономера, во всем любившего ясность и определенность. Однако со временем он смирился с таким обилием взаимоисключающих друг друга версий, перестал доискиваться, где в них правда, а где ложь, и, беря пример с Тразия Пэта, уже не донимал Артола указаниями на содержащиеся в его песнях противоречия. И сейчас, услышав, что по настоянию товарищей тот собирается петь про удалую атаманшу, Хономер подсел к собравшимся в кружок гребцам, полагая, что услышит нечто новенькое.

Артол не разочаровал его, он вообще не часто повторялся. Перебирая струны старенькой фиолы, он склонил голову набок, словно прислушиваясь к чему-то неслышимому остальными, и негромко запел:

Надувавший паруса попутный ветер гудел в снастях и, казалось, подпевал Артолу. Мореходы тоже, как могли, подтягивали сиплыми голосами, а Тразий Пэт — неизменный слушатель и почитатель певца — легонько отбивал такт босой ногой. К концу плавания молодого мага стало почти невозможно отличить от гребцов, и Агеробарб не раз ставил это Тразию на вид, но тот пропускал подобные замечания мимо ушей.

— Корабль! — донесся с верхушки мачты голос впередсмотрящего. — Черная джилла слева по борту!

Маниса покрутил усы и направился к левому борту, но остальные мореходы не двинулись с места — эка невидаль: джилла. Только Тразий Пэт навострил уши и поднял голову, хотя со своего места разглядеть появившийся на горизонте корабль, конечно, не мог.

— Капитан, эта джилла похожа на сторожевика из Мавуно! Он сменил курс и движется за нами! — заорал впередсмотрящий.

Маниса рявкнул команду, стакселя взяли полный ветер, а кливер забился, как большая белая птица, вцепившаяся в бушприт и изо всех сил тянущая корабль вперед. Хономер посмотрел на сидящих вокруг певца гребцов. Те, похоже, твердо решили дослушать Артола до конца, и только Тразий Пэт, изменив себе, пружинисто поднялся на ноги и отправился взглянуть на джиллу, которая, если капитан «Перста Божьего» не перепутал Мванааке с Аскулом, никак не могла быть сторожевиком Кешо.

— Маниса, это в самом деле сторожевик, и он приказывает нам сбавить ход! — крикнул впередсмотрящий, и Артол, в последний раз ударив по струнам, предложил:

— Пошли, глянем на эту джиллу. «Стражей моря» тут быть не должно, но чего в жизни не случается?

Гребцы лениво двинулись к левому борту, рассуждая о том, что неожиданности в море — штука нередкая, но за «Перстом Божьим» ни один сторожевик не угонится. Хономер сделал несколько шагов за ними, а потом, передумав, отправился звать на палубу Агеробарба. Он не любил неожиданностей, поскольку они, как правило, бывали неприятными, зато всегда был готов ко всевозможным каверзам, которые судьба вечно подстраивает последователям истинной веры, дабы сбить их с пути, указанного Близнецами.

Принесенное Хономером известие о преследующем «Перст Божий» сторожевике произвело на Посвященного самое скверное впечатление и заставило забыть о лежащих на маленьком столике пожелтевших свитках.

— «Стражи моря» у берегов Аскула? Это не случайность! — жестко сказал он, и костистое лицо его помрачнело. — Возьми эту шкатулку и ступай за мной, придется нам, верно, прибегнуть к сильнодействующим средствам.

Выйдя на палубу, Хономер прежде всего бросил взгляд на джиллу — расстояние между несущимися на всех парусах судами не сократилось — трехмачтовый сторожевик производил впечатление весьма быстроходного судна, но, будучи раза в два больше «Перста Божьего», едва ли мог догнать его. Гребцы отлично знали достоинства своего корабля, Маниса тоже поглядывал на преследователей, самодовольно топорща пушистые усы, он даже не потрудился поднять на мачте сигнальные флажки. Капитан был не только не озабочен, а, напротив, рад появлению «стражей моря», ибо они, развеяв повседневную скуку, дали ему возможность продемонстрировать пассажирам отменные качества своего корабля. Маниса, как заметил Хономер, трепетно любил свое судно, и лестные слова о его скорости, маневренности и прекрасном поведении во время штормов принимал на свой счет.

— Капитан, судя по всему, уверен, что нам удастся уйти от сторожевика. Прости, что я потревожил тебя во время ученых занятий, — обратился Хономер к Агеробарбу, прекрасно сознавая, что Посвященный не хуже него знал о быстроходности «Перста Божьего» и вышел на палубу с сумой и посохом не для того, чтобы убедиться в тщетности затеянной джиллой погони.

— Тебе незачем извиняться, — коротко бросил маг и позвал: — Тразий, капитан!

— Можешь не беспокоиться, чернокожим не догнать нашу ласточку! — гордо заверил Маниса Посвященного, но тот движением руки остановил готового вновь и вновь восторгаться своим чудным судном капитана.

— Я хочу, чтобы они нас догнали. Нам необходимо знать, что сейчас происходит в Мономатане, ибо события здесь, если верить полученным в последнем порту известиям, развиваются нежелательным для нас образом. — Заметив отразившееся на лице капитана недоумение, Агеробарб, смягчая голос, пояснил: — Появление в этих водах «стражей моря» свидетельствует о том, что Кешо решил присоединить к Мавуно кусок западного побережья Мономатаны. После того как его войско вторглось в Афираэну, было разбито и бежало, он, естественно, обратил свои взоры на запад.

— Ты боишься, что Аскул занят армией Кешо? — простодушно спросил Тразий, и Хономер внутренне усмехнулся, видя, как дрогнуло лицо Агеробарба.

— Я не боюсь ничего, действуя во славу Близнецов, чья воля священна, — сухо промолвил маг, — Аскул они так быстро взять не могли, но нам надобно знать наверняка, что нас ожидает там, где мы намереваемся высадиться. И едва ли кто-нибудь осведомлен об этом лучше капитана «стражей моря». Он сам идет к нам в руки, и грешно было бы не воспользоваться этим.

— Хм! Весь вопрос в том, кто в чьих руках окажется, если мы подпустим их близко. Если на сторожевике зузбары, а так оно, клянусь бородой Морского Хозяина, и есть, то они перережут моих людей, как баранов…

— Я знаю, что представляют из себя «стервятники Кешо», — вновь остановил капитана Агеробарб. — Твоим людям предстоит немного работы — они должны будут только связать тех, кто останется в живых из команды джиллы. Тебя же, Тразий, я прошу не вмешиваться ни под каким видом. К морскому дракону у меня не имелось вопросов, и мне в конечном счете было все равно, издохнет он или вернется в пучины моря. Здесь дело иное — от сведений, которые я надеюсь получить у капитана сторожевика, зависит, возможно, исход порученного нам дела.

— Хорошо, брат мой. Люди не звери, и договориться с ними не в пример труднее. Нужна ли тебе моя помощь? — спросил молодой маг.

— Нет. Маниса, вели уменьшить парусность, и пусть никто не толчется у меня под ногами.

Последнее пожелание было излишним — ни у кого и в мыслях не было докучать магу любопытством. С тех пор как Тразий заставил морского дракона оставить «Перст Божий» в покое, команда его преисполнилась к странным своим пассажирам величайшим почтением, а кое-кто, кажется, даже дргадался, что главная цель плавания — не продать с выгодой хранящиеся в трюмах товары, а доставить в Аскул этих трех жрецов. Впечатление, произведенное на моряков колдовством Тразия, за время пути слегка потускнело, но после отданных Манисой команд до слуха Хономера несколько раз доносились слова: «Маг приказал… Маг велел… Маг собирается прищучить чернокожих…» — срывавшиеся с уст забегавших по палубе мореходов. Все они поглядывали на жрецов с опаской, а заметив приготовления перешедшего на корму Агеробарба, постарались держаться подальше от приступившего к волшбе мага.

Наблюдая за Агеробарбом, возившимся около принесенной слугой курильницы, Хономер не мог отделаться от мысли, что все маги, вне зависимости от того, чем кончаются их действа, производят на него впечатление шарлатанов. Как-то в Лаваланге ему случилось видеть выступления балаганщика, имевшего у непритязательной публики шумный успех, благодаря тому, что тот на редкость искусно делал вид, будто сам, наравне со зрителями и даже еще больше их, потрясен и обрадован получившимися у него фокусами. Ощущение того, что маги порой искренне поражены результатами своих деяний, побуждало Радетеля истинной веры относиться к ним с известной долей недоверия. При этом, обладая поверхностными знаниями о различных видах магии, Хономер понимал, что недоверие это не делает ему чести. Топор может вырваться из рук опытного плотника, вкус, бывает, подводит и хороших художников, и тогда они пишут посредственные картины. Астрологи способны допустить просчет или неточность при составлении гороскопа, и естественно предположить, что чем работа сложнее, чем больше она требует учета всевозможных факторов, способных повлиять на результаты ее, тем больше вероятность ошибки.

Занятия магией, для которых кроме знаний необходим еще и талант, штука чрезвычайно сложная, зависящая даже от такого, казалось бы, пустяка, как настроение мага, и потому погрешности тут неизбежны. Вследствие этого ежели результат хотя бы приблизительно соответствует ожидаемому эффекту, это уже считается — понимающими толк в подобных делах людьми — большой удачей. Кстати, несоответствие ожидаемого и действительного результата как раз и является одной из причин нежелания магов без особой нужды пускать в ход свое искусство. Помнится, брат Равий, сопровождавший Хономера в Самоцветных горах, пытаясь при помощи магии убрать завал, допустил какую-то неточность, чего-то там недоучел и вызвал оползень, после которого в пропасть канули не только преграждавшие путь обломки скал, но и солидный кусок самой дороги и поддерживавшего ее склона.

Воспоминание это отвлекло Хономера от наблюдений за тем, как Агеробарб смешивает над тлеющими углями цветные порошки и чертит посохом в воздухе диковинные фигуры. Несмотря на то что в школе Храма наставники кое-что рассказывали им о сущности магического искусства, он, догадываясь, какие силы намерен использовать Агеробарб, не мог представить, как магу удастся заставить работать их на себя. Он знал, что магия бывает нескольких видов. Наиболее простая, доступная даже деревенским колдунам и ведуньям, основывается на врожденной способности некоторых людей концентрировать и преобразовывать энергетические эманации окружающих предметов, растений и животных. Разновидностью ее является присущая очень немногим людям природная способность собирать в себе, подобно тому как собирает солнечные лучи вогнутое стекло, энергетические эманации, особенно сильные при эмоциональных всплесках, когда окружающие возбуждены ненавистью, страхом или любовью. Настоящие маги сами обладают определенным запасом энергии, которую неким образом умеют вырабатывать. Кое-кто из них черпает божественную силу нематериальных субстанций, но, имея неограниченный источник энергии, они могут использовать ее лишь в определенных пределах. Сами ли маги определяют их, устанавливаются ли эти пределы Богами или еще чем, Хономер так до конца и не уяснил. Впрочем, наставники его и сами не слишком понимали, чем связаны маги такого уровня, но ограничения для них, безусловно, были, взять хоть Аситаха, сгинувшего от каких-то болячек в самую пору свершений.

Хономер покосился на стеклянные шарики, вынутые Агеробарбом из шкатулки, и подумал, что они являются наилучшей иллюстрацией наиболее распространенного вида магии, которым в основном и пользуются жрецы Богов-Близнецов. Суть его, опять же по словам наставников, каковые сами, разумеется, магами не были, состоит в высвобождении и управлении при помощи определенных навыков и заклинаний энергии, сконцентрированной в тех или иных магических талисманах или амулетах, которые могут иметь самые различные формы. Заряжены ли они другими магами, добыты ли в местах, где сама земля напитывает их своими силами, или порождены на стыке миров, где невообразимые процессы длящегося до сих пор мироздания создают диковинные энергетические емкости, одной из которых, быть может, и является Глаз Дракона, не столь уж важно. Ведь даже имея в своем распоряжении подобную емкость, использовать заключенную в ней энергию весьма сложно и опасно. Мага можно сравнить с кузнецом, разница лишь в том, что у одного в руках кусок железа, а у другого — талисман. Одному надобно сделать из куска железа топор и пилу, другому — например, Агеробарбу — остановить и попортить судно «стражей моря» таким образом, чтобы команда его не оказала особого сопротивления, но и не погибла полностью.

Устав наблюдать за непонятными и потому кажущимися полностью лишенными смысла действиями мага, Хономер перевел взгляд на приближающийся с каждым мгновением сторожевик и, с трудом разбирая начертанные на его носу знаки, прочитал вслух:

— «Рудиша».

— Угу, — откликнулся Агеробарб. — Это очень любезно с их стороны. Имя корабля или человека — хорошее подспорье в нашем деле.

— Если бы эти бедняги только могли представить, что на преследуемом ими корабле плывет маг, да не какой-нибудь, средней руки, а настоящий мастер своего дела, они бы не стали так спешить, — убежденно произнес Тразий и — Хономер мог бы поклясться в этом — чуть кивнул в сторону занятого стеклянными шариками и порошками Агеробарба. Что бы это значило? Уж не вздумал ли нахальный юнец отколоть какую-нибудь шутку, подумал Хономер, чувствуя, как поднимается в нем волна тщательно скрываемого раздражения, которое вызывал в нем Тразий Пэт одним своим видом. И лишь мгновением позже до него дошло, что молодой маг и не думал шутить, никому из знавших Агеробарба и в голову бы не пришло усомниться в его магических способностях — в чем угодно, только не в этом. Напротив, кивок Тразия надо было понимать как приглашение поддержать его и тоже сказать магу что-нибудь приятное, ибо ничто так не ободряет, как уверенность друзей в твоих силах. А ведь он сам только что думал о том, что настроение мага может повлиять на результаты его волшбы…

— Не хотел бы я очутиться на месте этих чернокожих. Право, даже жаль наглецов, которые не ведают, что творят. Но и понять их можно — сильного мага и на суше-то днем с огнем не сыскать, а встретить в море корабль с Посвященным — все равно что падающую звезду ртом поймать, — сказал с соболезнующей улыбкой Хономер.

— Я постараюсь никого не убивать, — буркнул Агеробарб. — Ну, пора. — Он поднял правую ладонь на уровень лица и сдул с нее золотистую пыль в сторону приблизившегося уже локтей на триста «Рудиши».

* * *

Капитан черной джиллы был совершенно уверен, что «Перст Божий» окажется легкой добычей, и не стал ломать голову над тем, почему преследуемый корабль стал вдруг замедлять ход. Выкажи он чуть больше осмотрительности, от глаз его не укрылась бы небрежность, столь несвоевременно проявленная матросами, управлявшими парусами. Внимательно приглядевшись к обводам корабля, принятого им за очередную беззащитную жертву, Таанган пришел бы к выводу, что создатели «Перста» значительно больше заботились о его быстроходности, чем о вместимости трюмов и грузоподъемности. Будучи опытным капитаном, он удивился бы и, заподозрив подвох, стал приглядываться к трем странным фигурам на корме преследуемого судна. И тогда, быть может…

Но Таанган уже трое суток, прошедших после бегства Нумии, пребывал в отвратительном расположении духа, поправить которое не удавалось ни нардарскому вину, ни трем светлокожим девушкам, несмотря на все свои старания не сумевшим заменить ему страстную мономатанку. Он не мог думать ни о чем, кроме ее извивающегося от непритворного желания тела, перед глазами колыхались тяжелые груди, чернота которых имела такой восхитительный красновато-коричневый оттенок, что в сравнении с ним его собственная кожа казалась попросту натертой сажей. В его ушах раздавались ее то жалобные, то победные стоны, и заглушить их не могли ни писк арранток, пытавшихся изобразить страсть там, где, кроме страха, ничего не было и быть не могло, ни плеск вскипавших вокруг носа «Рудиши» волн, ни свист ветра, игравшего звонкую песнь погони на струнах снастей.

Таанган верил, что эта женщина была создана для него, и при мысли о том, что встретиться им больше не суждено, его охватывала такая безудержная ярость, что «стервятники Кешо» горячо возблагодарили Великого Духа, завидев на горизонте паруса «Перста Божьего». Когда человеку становится плохо, он должен взять в руки кривой меч, вспороть врагу брюхо — и все снова станет хорошо. Команда «Рудиши» уважала и любила Таангана, всегда готового прикрыть любого из своих людей собственной грудью и без колебаний первым шедшего навстречу опасностям. «Стервятники» понимали, что у капитана нет нынче никакой охоты разводить дипломатию, да и кораблик маленький, чего с ним церемониться. Не дожидаясь приказа, они подняли из трюма «рыбу», которая, помимо того что ломала палубу вражеского корабля, сокрушала еще и дух его защитников. Приготовили снабженные мощными штырями абордажные мостики, благодаря которым два судна оказывались связанными прочнее, чем если бы их соединяла дюжина канатов. Абордажный отряд кроме мечей вооружился баграми и «кошками». Воины его замерли по правому борту, и тут над кормой удирающего суденышка поднялся золотистый дымок, похожий на облако пыли, пронизанное вырвавшимся из-за туч солнечным лучом.

Вместо того чтобы осесть, облачко это начало расти и шириться, превращаясь в полупрозрачную завесу. Почуяв наконец неладное, Таанган приказал уклониться вправо: ветер должен был унести золотую пыльцу вперед, она должна осесть на убегающий корабль, но этого не произошло, и «Рудиша», не сумев достаточно резко сменить курс, вошел в сверкающий туман. Раздался крик боли, его подхватила сразу дюжина глоток, и «стервятники» заметались по палубе, тщетно пытаясь спастись от золотистых пылинок, прикосновения которых напоминали укусы рассерженных ос…

Стоящим на корме «Перста Божьего» людям казалось, что корабль преследователей попал под огненный дождь. На тростниковых парусах джиллы заплясали крохотные, едва различимые издали язычки пламени, становившиеся с каждым мгновением все ярче и крупней. Завывающая, изжаленная чудовищным огненным облаком команда поспешила покинуть палубу и укрыться в кубриках и каютах. «Рудиша», потеряв управление, начал рыскать из стороны в сторону, зарываясь носом в волны. Паруса вспыхнули, делая судно похожим на огромный факел, и тут брус с качавшейся на нем «рыбой», описал вокруг мачты один круг, затем второй… Бронзовая чушка пронеслась над палубой, разрывая на части горящие паруса носовой и кормовой мачты. Запуталась в тлеющих снастях и вновь, повинуясь колдовской силе, пошла по кругу. Мачты трещали и ломались, клочья горящих парусов упали на палубу и подожгли ее. Удерживавший «рыбу» канат лопнул, и она обрушилась на высокую корму судна.

— Теперь самое время спустить шлюпку и подойти поближе к «Рудише», чтобы выловить всех, кто попытается найти спасение в волнах, — обратился к капитану Агеробарб, поливая руки маслянистой жидкостью из маленького флакончика.

Маниса, не сводя глаз с пылающей джиллы, зачарованно кивнул. На его побледневшем, невзирая на загар, лице застыло выражение суеверного ужаса и отвращения.

— Как все просто! Подумать только, эти люди даже за оружие не успели взяться!.. Какой кошмар!.. — бормотал он, едва шевеля непослушными губами.

— Ты слышал, что я сказал?! Поворачивай «Перст Божий», если не хочешь, чтобы все эти чернокожие потонули! — сердито прикрикнул на него маг.

Капитан, бросив на Агеробарба безумный взгляд, сорвавшись с места, кинулся к застывшей чуть поодаль группе мореходов, на ходу выкрикивая команды, а Хономер, глядя на прыгавшие с горящего «Рудиши» в море чернокожие фигурки, зябко поежился, подумав, что теперь команда «Перста Божьего» будет не только побаиваться, но и ненавидеть своих страшных пассажиров. Ибо как ни крути, а было в таком вот применении магии что-то недостойное, наводящее на мысль о бесчестном поединке и предательском ударе.

Он покосился на Агеробарба, по замкнутому, окаменевшему лицу которого невозможно было понять, о чем тот думает. Потом на Тразия Пэта, отводящего глаза в сторону, чтобы не видеть гибнущее судно преследователей. Похоже, Агеробарб не испытывал удовлетворения от содеянного, а Тразия вообще мутит от этого зрелища и, того гляди, вывернет за борт. Негоже, конечно, воину драться с неразумным дитятей, но, в конце-то концов, «Рудиша» получил по заслугам, а Великое Служение редко обходится без пролития крови.

— Слава Близнецам, что все так быстро кончилось, — пробормотал Хономер, осеняя себя знаком Разделенного Круга. — Смотреть на это тяжело, однако, брат, сдеданное тобой не может не вызывать восхищения. Блестящая работа!

— Грязная, но необходимая. А теперь нам придется позаботиться о пленниках. Среди них будет много обожженных, — хмуро сказал Агеробарб.

— Не беспокойся, я займусь ими. Тебе же лучше сейчас отдохнуть. — Молодой маг повернулся к Хономеру. — У меня есть кое-какие снадобья, и если ты мне поможешь…

— Я кое-что смыслю в этом деле и охотно помогу тебе, — ответил Хономер, чувствуя, что горящий корабль притягивает его взгляд, словно магнит железо.

19

Вождь траоре оказался светлокожим и, к великой радости Эвриха, говорил по-аррантски не хуже его самого. Множество мелких морщинок, разбегавшихся от светло-серых глаз, доброжелательно посверкивавших из-под широкого лба, свидетельствовали о том, что Бамано был веселым человеком, в чем юноша и убедился, едва тот открыл рот.

— Рад поздравить тебя с благополучным окончанием плавания и сообщить, что в племени потерпевших кораблекрушения ты желанный гость. В этом у тебя уже было время убедиться, не так ли? — Эврих кивком подтвердил слова вождя, и тот продолжал свое, ставшее уже, по-видимому, традиционным, приветствие. — С тех пор как траоре прекратили употреблять в пищу тех, кого пригоняло к этим берегам северное течение, попавшие в беду мореходы находят здесь приют и утешение или же, если тихая жизнь им не по нраву, отправляются куда глаза глядят. Мы рады каждому спасшемуся из лап Морского Хозяина, но никого не удерживаем. Буде пожелаешь ты остаться в племени — милости просим, надумаешь уйти — забирай из снятого с «Морской девы» все, что сможешь унести, и — в путь…

При первом же знакомстве с траоре, пироги которых вывели полузатонувшее судно из течения и отогнали в бухту, расположенную за галечным пляжем, Эврих отметил, что цвет кожи гребцов колеблется от светло-золотистого до иссиня-черного. Одного взгляда на них было довольно, чтобы понять — здесь собрались люди из самых разных уголков света: арранты, саккаремцы, уроженцы Афираэну, Кидоты, Мавуно, Шо-Ситайна и Озерного края. Догадка о том, что омывающее западный берег Мономатаны течение приносит сюда все суда, потерпевшие крушение в этих водах, подтвердилась после обмена Эвриха первыми же фразами с сидящими в пирогах гребцами и в какой-то степени объясняла дружелюбное отношение к нему столь разных людей, говорящих на невообразимой смеси языков.

Несколько дней, проведенных в селении траоре, расположенном среди прибрежных скал на берегу живописного озера, позволили юноше не только познакомиться с жизнью приютившего его племени, но и обдумать свое положение, казавшееся ему теперь уже не столь мрачным, бесцельным и безрадостным, как во время плавания на полузатонувшем корабле. Помогая траоре днем разбирать на части «Морскую деву» и беседуя вечерами со словоохотливыми стариками, он перестал ощущать щемящую боль в сердце. Работа в обществе жизнерадостных мужчин и рассказы о судьбе удивительного племени настолько захватили его, что воспоминания о погибших товарищах начали утрачивать свою остроту, а собственные беды стали казаться не такими уж страшными и непоправимыми. Ежегодно терпящие крушения суда, проглоченные штормовым морем команды, кровавые битвы на границе Мавуно и Афираэну, нашествие на приморские страны кочевников из Красных пустынь — все это, рассказанное очевидцами, заставило его по-иному взглянуть на случившееся с ним. К тому же устоявшаяся жизнь большого селения чем-то напоминала юноше Фед и до известной степени примиряла его с Нижним миром.

Он и предположить не мог, что здесь, как в огромной семье, могут уживаться люди, родившиеся на разных континентах, говорящие на разных языках, поклоняющиеся разным божествам и помимо различного цвета кожи имевшие различные, совершенно не похожие, а порой и прямо противоположные привычки и обычаи. Идиллией тут, впрочем, и не пахло, а, как и повсюду в Нижнем мире, все напоминало о крови и насилии, но здесь, похоже, без этого вообще невозможно было прожить, и, главное, почти никогда нельзя было установить, кто же был прав, а кто виноват.

Примером подобного утверждения могла служить история племени траоре, бежавшего в прибрежные скалы из южных долин после чудовищного землетрясения. В результате долгих скитаний траоре облюбовали это место не столько из-за прекрасного озера, названного ими Мвализури — Слеза Божья, сколько из-за того, что северное течение исправно выносило на галечную отмель, а после штормов особенно щедро, всевозможные дары моря, среди которых были ушастые тюлени, киты, рыбины всех сортов и размеров, черепахи и огромные фиолетовые раковины, хозяева которых считались деликатесом даже в Аррантиаде. Прибивало оно к берегу и израненные штормами, потерявшие управление корабли, причем содержание их трюмов было едва ли не самым ценным из того, что давало море траоре. Что же касается спасшихся мореходов, то их обычно приносили в жертву Морскому Старцу. Тот получал души несчастных, а тела их во славу божию поедались его почитателями. Так продолжалось до тех пор, пока на отмель не сел громадный пиратский корабль. Три сотни головорезов с «Альбатроса» не пожелали быть съеденными, и многим траоре пришлось отдать души кровожадному божеству, прежде чем псы морей насытили свои клинки кровью каннибалов.

Капитан «Альбатроса» не мог увести свой смертельно раненный корабль от этих берегов и, здраво рассудив, что поселок траоре приспособлен для жизни несколько больше, чем голые скалы, согласился пощадить уцелевших после жестокой резни мужчин племени, если вдовы погибших примут его людей в свои хижины и обязуются не чинить им козни и за убиенных мужей не мстить. Так, во всяком случае, гласила легенда. На самом деле пираты, надо думать, просто ворвались в поселок и взяли все, что им приглянулось и до чего дотянулись их жадные, обагренные кровью чернокожих руки. С той поры жизнь племени сильно изменилась, и вынесенных на галечный пляж после кораблекрушения мореходов — пиратов, их жертв и всех прочих — встречали если не с распростертыми объятиями, то вполне дружелюбно. Прошли годы, и ситуация начала меняться к худшему, ибо женщины редко отправляются в море и недостаток их в поселке стал ощущаться все острее и острее. Разумеется, кое-кто из потерпевших кораблекрушение, не ужившись в поселке, уходил на восток, надеясь добраться до Аскула, но таких было не так уж много, и среди траоре все чаще стали вспыхивать драки. Само собой напрашивалось решение забыть о гостеприимстве и вспомнить старые обычаи племени, чистокровных траоре в котором, правда, давно уже не было. Так бы, вероятно, и поступили, если бы тогдашний вождь не предложил более человеколюбивый и мудрый выход из положения.

Отремонтировав крохотное суденышко, пять выбранных племенем мужчин отправились на нем в Аскул, захватив с собой значительную часть золота, драгоценностей и других ценных предметов, снятых некогда с пригнанных к отмели кораблей. На вырученные от их продажи деньги посланцы племени закупили в Аскуле множество рабынь и грозящее развалиться на части судно. Подхваченный течением корабль благополучно достиг отмели, и причина потасовок в поселке была устранена, а цвета кожи его обитателей стали еще более разнообразными. К несчастью, суденышко, отправившись в Аскул вторично, в поселок уже не вернулось, и связь с внешним миром вновь была на долгие годы потеряна. В последнее время опять стал ощущаться недостаток в женщинах, и, хотя Эврих был принят траоре как нельзя лучше, уже само то, что историю племени ему рассказали в первый же вечер, красноречиво свидетельствовало об опасениях, которые внушал дружной общине каждый новый мужчина. Сильные руки ни в одном селении не будут лишними, но, как известно, у статных красивых парней кроме рук имеется еще кое-что, способное серьезно испортить жизнь его менее одаренным природой товарищам.

Эврих, впрочем, и не собирался провести остаток своих дней у траоре. Возвращаясь мысленно к постигшей «Морскую деву» трагедии, он пришел к убеждению, что хотя бы частично может вернуть долг павшим, привезя Верцелу и отцу Хриса семена хуб-кубавы. Это меньшее, что ему следовало сделать, и это была поистине достойная цель, достигнув которой он способен был хоть в малой степени отблагодарить богов за спасение своей жизни. Как знать, быть может, ради этого-то они и оставили его в живых, единственного из всей команды, из всех пассажиров несчастливого судна? И коли уж суждено ему скитаться по свету, так не лучше ли придать этим скитаниям высокий смысл, чем уподобляться листку, сорванному ураганом и несущемуся по прихоти его неведомо куда?

Эти-то соображения и подвигли юношу искать встречи с вождем траоре, первые же слова которого подтвердили, что Бамано и его люди не будут чинить ему препятствий, надумай он покинуть их поселок. Напротив, как он и предполагал, они будут рады этому и снабдят его всем необходимым для путешествия. Оставалось решить главное: какдобраться до долины Нгуруве, где произрастал, по сведениям Хриса, Глаз Дракона. Беседуя с траоре, Эврих пришел к выводу, что путь в Аскул будет нелегким, и если бы у Бамано имелись хоть какие-то карты, он, пожалуй, рискнул бы, вместо того чтобы идти в этот город, сразу же отправиться на поиски легендарной долины…

Сидевший под навесом хижины вождя юноша ответил на учтивые слова Бамано подобающим образом, поблагодарил траоре за гостеприимство и сообщил, что хочет покинуть поселок. Вождь благосклонно покивал, выжидающе поглядывая на ерзающего под его проницательным взглядом Эвриха, и тот, совершенно неожиданно для себя самого, начал рассказывать ему о плавании «Морской девы», гибели команды и пассажиров и цели, ради которой Хрис пустился в плавание, не упомянув, правда, ни разу о том, что и сам он, и Странник пришли сюда из Верхнего мира.

Внимательно слушавший юношу Бамано нисколько не удивился его откровенности: он не первый раз выслушивал рассказы потерпевших кораблекрушение и полагал их желание выговориться и облегчить тем самым свою душу вполне естественным. Перейдя к цели путешествия Хриса, Эврих не сводил глаз с вождя, ожидая его реакции, но тот оставался доброжелательно-спокоен. В глазах крупного пожилого мужчины при упоминании о хуб-кубаве не вспыхнул огонек интереса, не мелькнула искра алчности, и юноша без утайки рассказал ему все, что было ему известно о долине Нгуруве.

— Тебе незачем идти в Аскул, — остановил Бамано юношу, когда все главное было сказано. — Я понял, к чему ты ведешь, и полагаю, тебе в самом деле незачем идти в город. Едва ли путь из него до твоей долины окажется короче, чем отсюда. Имеющиеся у меня карты не очень точны, но даже в Аскуле вряд ли найдутся лучшие. Западное побережье Мономатаны плохо знакомо как аррантам, так и жителям Мавуно, а о том, что делается за встающими из моря скалами, называемыми северянами Южным Щитом, им известно и того меньше. Люди, однако, удивительно непоседливые создания, в особенности те, кого судьба забросила в эти места. Время от времени среди них находятся смельчаки, во что бы то ни стало желающие посмотреть на новые земли. С тех пор как существует наш поселок, многие из них уходили на юг, в глубь континента, и кое-кто, вернувшись, составил даже некое подобие карт. Доверять им особенно нельзя, но все же это лучше, чем ничего. Да, определенно лучше, ведь кое-что в них совпадает. Ну да сам сейчас посмотришь.

С этими словами Бамано скрылся в хижине, а Эврих поднес к губам глиняную чашку с желтоватым травяным настоем. Лучи заката окрасили воды раскинувшегося перед его глазами Мвализури в алый цвет, и все же озеро не казалось ему зловещим. Глядя на возвращающихся в поселок, негромко переговаривающихся мужчин, он испытал легкое сожаление по поводу того, что совсем скоро ему придется уйти отсюда. С веселым щебетом порхающей походкой прошла мимо хижины вождя стайка девчат, направлявшаяся, скорее всего, к Свадебной скале. С наступлением лета юноши вечерами приходили к ней, чтобы метать лишенные наконечников копья в расщелину. Попавший, согласно традициям траоре, получал право засылать сватов к приглянувшейся ему девушке, но ритуальное это испытание давно уже превратилось в забаву, дававшую молодежи возможность собраться в укромном местечке, вволю поболтать и позубоскалить.

Эвриху, забредшему как-то невзначай к Свадебной скале, очень понравились эти посиделки, и он сам был не прочь метнуть копье — просто так, наудачу, но вовремя сообразил, что делать этого ни в коем случае не следует. Несмотря на поразительную терпимость, у траоре имелись свои традиции, с которыми должно было считаться. Выходцы из Мавуно, где новорожденных близнецов умерщвляли на том основании, что якобы женщина родила их от двух разных мужчин и, будучи сама беспутной, принесла такое же беспутное потомство, мирно уживались с уроженцами острова Толми, где, как известно, поклонялись Богам-Близнецам и не думали затевать разборки на религиозной почве. Здесь умели любить свою веру, не оскорбляя чужую, то есть придерживались того самого правила, о котором Хрис твердил Эвриху с самого начала совместного путешествия, однако терпимость в религиозных вопросах совсем не означала, что у траоре не было твердых правил поведения и целого ряда весьма жестких, хотя и неписаных законов. И по ним, прогулка с девушкой под луной, являвшаяся в его родном городе делом совершенно обычным, здесь запросто могла стоить ему жизни…

— Вот карты, спасенные нами с прибитых к берегу кораблей, и те, которые нарисовали наши путешественники. — Бамано положил на широкие глянцевые листья, длиной превышавшие человеческий рост и заменявшие траоре циновки, кипу пожелтевших свитков и особым образом высушенных пальмовых листов, на которых нетвердой рукой были нацарапаны какие-то рисунки.

— Прежде всего посмотри сюда. — Вождь развернул самый большой пергамент, на котором было мастерски изображено северное побережье Мономатаны. — Вот Аскул, а наш поселок находится значительно западнее. Его, так же как отмель и течение, нанес на эту карту кто-то из моих предшественников. Из Мвализури, как видишь, вытекает Фадуль. Река течет на юго-восток и впадает в Ржавое болото…

* * *

Обтянутая корой тилилобы пирога день за днем скользила вниз по реке, петлявшей среди нагромождения пестрых скал. Стиснутый стенами узких ущелий поток начинал вскипать и пениться; вырываясь на просторы зеленых долин, он растекался, успокаивался, замедлял свой бег и вновь ярился на клыкастых порогах, ласково мурлыкал или ревел дурными голосами расцвеченных радугами водопадов. Благодаря впадавшим в Фадуль бесчисленным ручейкам и речушкам, она постепенно набирала силу и уже не обегала боязливо каждый встречный утес, а остервенело грызла и точила мягкий песчаник, так что порой оставалось лишь диву даваться, как это нависшие над потоком скалы еще не рухнули и не перегородили его громоздкими своими тушами.

Эвриха поражали и восхищали не только нависающие над водой каменные глыбы, на которых время от времени встречались высеченные в незапамятные времена искусной рукой причудливые малопонятные рисунки, но и стремительные, отливающие сталью ножеобразные рыбины, и безбоязненно спускавшееся на водопой, непуганое зверье, и огромные птицы, парившие в поднебесье. Освоившись с длинным двухлопастным веслом и научившись управлять верткой пирогой, столь легкой, что он без особого труда перетаскивал ее через пороги и водопады, юноша начал получать от путешествия ни с чем не сравнимое наслаждение. Карты Бамано не врали — Фадуль действительно несла свои воды на юго-восток, и каждый день плавания приближал Эвриха к цели. Ему уже начало представляться, что путешествие его в глубь Мономатаны и дальше будет похоже на увеселительную прогулку, когда на исходе пятого дня перед ним открьшось Ржавое болото и он понял, что безмятежному существованию пришел конец.

Заслышав рев приближающегося водопада, юноша привычно подогнал пирогу к берегу и отправился посмотреть, где ему удобнее будет спуститься. Каково же было его изумление, когда, подойдя к краю обрыва, он обнаружил простирающиеся, насколько хватало глаз, рыжие топи, однообразие которых нарушалось лишь чахлыми пучками камыша да поднимающимися кое-где из ржавой жижи замысловатой формы утесами. Над болотом стелился вечерний туман, но был он какой-то болезненно-рваный и тоже отсвечивал ржавью, сливаясь кое-где с низкими, плотно обложившими небо облаками. Туман этот клубился и, казалось, стягивался к определенным точкам болота, поверхность которого тоже была какой-то неоднородной. В некоторых местах она бугрилась, пучилась и можно было даже разглядеть какие-то похожие на громадные нарывы кочки, в других — ржаво посверкивала стоячая вода, а на густой жиже временами угадывалась крупная рябь, хотя ветра не было и в помине.

Словом, чем дольше стоял Эврих на краю Ржавого болота, тем меньше оно ему нравилось. Ибо похоже оно было одновременно на ведьмину похлебку и на невообразимо гигантское живое существо, которое, прикинувшись невесть чем, затаилось в чаянии добычи. Юноша покрутил головой, силясь избавиться от наваждения: болото как болото, по словам Бамано, ничего в нем особенного, если не считать размеров, нет. И если можно его пересечь на пироге — он это сделает…

Проснувшись утром, Эврих прежде всего отметил, что за ночь пушистые облака уступили место тяжелым грозовым тучам. На небе не было ни единого просвета, и Ржавое болото выглядело еще более зловещим, чем вчера Продолжая убеждать себя, что если бы поджидали его здесь какие-нибудь опасности, то вождь траоре предупредил бы о них, юноша столкнул пирогу на рыжую маслянистую воду и сильными взмахами весла погнал вперед.

Бамано сказал, что воду из этого болота пить нельзя и потому никакой живности вокруг не водится, что являлось истинной правдой. Не видно и не слышно было птиц, на берегу он не обнаружил звериных следов, и сами ржавые воды были пустынны и мертвы. Со дна иногда поднимались круглые шумные пузыри, по поверхности, без видимой причины, то и дело пробегали полоски ряби, но ни водяных змей, ни жуков-плавунцов, ни пиявок, ни стрекоз не было видно, и, стало быть, никаких жутких тварей здесь и в самом деле не водилось. Помимо того что вода в этом болоте мертвая, вождь траоре как бы невзначай обмолвился, что на месте возникших после страшного землетрясения топей раньше находилась столица древнего государства Угадаг. Наскальные барельефы и полуразвалившиеся дозорные башни, замеченные Эврихом во время плавания по реке, свидетельствовали о том, что некогда среди этих гор и в самом деле жили люди, умевшие не только охотиться и пасти скот. Быть может, сознание того, что Ржавое болото стало могилой для большинства из них, и явилось причиной того, что произвело оно на юношу на редкость тягостное впечатление.

Энергично работая веслом, Эврих, несмотря на все старания, ни на мгновение не забывал, что плывет над огромной могилой. Он не только видел, но и кожей чувствовал, что попал в совершенно мертвый край, и ощущение это наполняло его душу безотчетным ужасом и унынием. Он мог сколь угодно уговаривать себя, что мертвый край — не самое худшее место в этом мире, здесь, по крайней мере, можно не опасаться когтей и клыков четвероногих хищников, да и двуногих встретить было мудрено. Он не боялся, что погребенные на дне болота мертвецы воскреснут или проклятое богами место подстроит ему какую-то пакость, и все же от тишины и полного отсутствия какой-либо жизни сердце его билось учащенно, а туника очень скоро начала прилипать к взмокшей спине.

Эврих, впрочем, предпочитал думать, что взмок не от страха, а от усилий. Двигаться по болоту было и впрямь несравнимо труднее, чем скользить вниз по течению реки. Легкая пирога шла ходко, но топь при ближайшем рассмотрении оказалась чем-то сродни лабиринту, в котором протоки чередовались с плавучими торфяными островками и полосами мелководья, где к поверхности поднимались белесые, похожие на седые волосы водоросли. Вид их не внушал юноше особого доверия, к островкам и затопленным кочкам он тоже старался не подплывать близко и в результате двигался значительно медленнее, чем ему бы того хотелось.

Отыскивая в паутине проток кратчайший путь на юг, Эврих так увлекся, что почти не обращал внимания на торчащие кое-где из болота верхушки скал, и, только приблизившись к одной из них локтей на триста, с удивлением понял, что причудливой формой своей утес этот обязан вовсе не ветрам и дождям. Высящийся локтей на двадцать — двадцать пять над топью черный базальтовый столб был обработан человеческими руками! Узкие плечи, высокая шея со множеством нанизанных на нее колец и длинная голова идола производили странное и страшноватое впечатление. Оскаленные в усмешке толстые губы, птичий клюв вместо носа, круглые провалы глазниц и напоминавшая ступенчатую пирамиду шапка были настолько ни на что не похожи, что Эврих затруднился бы сказать, кого же изваяли скульпторы Угадага. Это был явно не человек, но назвать его богом или демоном юноша тоже не решился бы, настолько изваяние было диким и чуждым всему людскому. Он даже не мог понять, гнев, злобу или радость выражало лицо этого птицечеловека. Тело гиганта было скрыто Ржавым болотом, и, прикинув, какой же высоты должна быть статуя, если сделана она в полный рост, Эврих испытал благоговейный трепет. Таких скульптур не было и в Аланиоле, не говоря уж о его родном городе. Да, пожалуй, арранты и не сумели бы изваять ничего подобного! А ведь она тут не одна, вчера, глядя на болото со скал, он заметил не меньше двух дюжин подобных «утесов»!..

Вероятно, юноша еще долго разглядывал бы диковинного истукана, силясь понять, кем и для чего было затрачено столько труда и как должен выглядеть этот колосс в полный рост, если бы первые крупные капли дождя не начали шлепаться в болото, поднимая фонтанчики ржавой грязи. Вздрогнув, Эврих взялся за весло, сознавая, что дождь может сильно осложнить его положение. На миг ему даже пришла в голову мысль повернуть, пока не поздно, к берегу, но он отбросил ее как недостойную и сильнее заработал веслом.

По словам Бамано, Ржавое болото можно было пересечь за день, если плыть от места впадения в него Фадуль строго на юг. Это был кратчайший путь через топь, и Эврих опасался, что если из-за дождя он потеряет верное направление, то может проблуждать по рыжей мертвой пустыне не одни сутки, ибо границы ее с запада и востока ни на одной карте обозначены не были. Между тем ему совсем не улыбалось застрять тут на ночь, ибо, сколь ни добротно была сработана пирога, некоторое количество воды она все же пропускала. Каждую ночь, вытаскивая ее на берег, он по совету траоре промазывал прохудившиеся швы разогретой над костром смолой и имел возможность убедиться, что пирога эта, сделанная для рыбалки на Мвализури, на подобные путешествия рассчитана не была.

Оставив позади длинноголового птицечеловека, юноша продолжал налегать на весла, чувствуя, как все чаще шлепают по его плечам увесистые дождевые капли. Подул ветер, поверхность Ржавого болота покрылась рябью, низкие, набухшие от влаги тучи медленно поползли по небу, на котором по-прежнему не было видно ни одного просвета.

— Ай-ай-ай! — пробормотал Эврих, кусая губы и мысленно кляня вечное свое невезение. — Что-то будет, чует мое сердце…

И, словно в ответ на эти слова, где-то в вышине грохнуло тяжко и страшно. Рухнула на землю стена дождя, заволновалось Ржавое болото, зачавкало мерзостно, и юноша, стиснув зубы, вновь изо всех сил заработал веслом…

Он греб, не зная устали, а дождь лил и лил, и сквозь водяную завесу его в хмуром свете серого дня все труднее становилось различать безопасные протоки. После того как пирога два-три раза ткнулась носом в не замеченные юношей островки, на дне ее начала плескаться вода, и Эврих впервые подумал, что может и не добраться до берега. Он еще яростнее стал загребать веслом, поражаясь тому, как быстро гаснет дневной свет. Полыхнула ядовито-желтая молния, выхватив из сумрака чудовищную морду еще одного каменного изваяния. Эвриху показалось, что остроухая, кошкоподобная образина хохочет над ним, и, когда прямо над его головой грянул оглушительный раскат грома, он едва не выронил весло.

Молнии одна за другой раскалывали небо огненными трезубцами, гром грохотал снова и снова, но мысль о том, что промедление может стоить жизни, заставила юношу, забыв обо всем на свете, грести и грести, не обращая внимания ни на буйство стихии, ни на страшные оскалы древних истуканов. Он должен был во что бы то ни стало достичь берега до наступления темноты, теперь уже было совершенно ясно, что грядущую ночь пирога на плаву не продержится. И потому он продолжал грести из последних сил, не давая пощады вздувшимся на руках мозолям, вопреки ломоте в спине и начавшим подрагивать ногам, мысленно молясь лишь об одном: только бы не сбиться с намеченного курса.

Эврих работал как каторжный, и, когда счет времени был уже окончательно потерян и надежда покинула его, он, стряхивая заливавшую глаза воду, вдруг заметил, что в тучах появился крохотный просвет. Жаркие молитвы его, к помощи которых прибегал он куда как нечасто, были услышаны, дождь пошел на убыль. Без сил опустившись на дно пироги, юноша принялся вычерпывать из нее воду, ожидая, что хоть один луч солнца сумеет прорваться сквозь тучи и поможет ему сориентироваться. Но солнце так и не появилось, а вместо него, к несказанной своей радости, Эврих увидел сквозь поредевшую пелену дождя вершины далеких скал. Они находились прямо перед ним, и, значит, с курса он каким-то чудом не сбился. Оставалось собрать силы и гнать пирогу вперед, пока она не уткнется в берег, но теперь, когда цель была видна, совершить этот переход представлялось Эвриху пустячным делом.

20

Выспавшись под прикрытием скалы, Узитави с первыми солнечными лучами была уже на ногах. Найденное вчера утром убежище уберегло их с Тагом от грозы, а вынужденное бездействие позволило обдумать результаты путешествия на север и прийти к выводу, что настал момент возвращаться в пещерный поселок. Наам не пожелал снизойти к ней в долине Каменных Богов и не посетил ее на берегу Ржавого моря. Надеждам девушки не суждено было сбыться, рыжие топи преградили ей путь, и оставаться здесь дольше не имело никакого смысла.

Навьючив Тага двумя мешками с провизией и снаряжением, Узитави вооружилась копьем и двинулась вдоль берега Ржавого моря, рассчитывая найти впадавший в него ручей, поднимаясь по течению которого она могла бы облегчить себе обратный путь и разжиться свежей рыбой. Однако, взобравшись на каменистую гряду, девушка обнаружила не ручей, а лежащего ничком человека, неподалеку от которого из рыжей воды выглядывали нос и корма затонувшей близ самого берега пироги. Вид переплывшего Ржавое море мужчины ошеломил Узитави и заставил серьезно призадуматься. Никогда еще к мибу не приходили люди с севера, и она не склонна была считать, что наткнулась на этого человека случайно. Вероятнее всего, он послан ей Наамом в ответ на ее страстные призывы. А может… Может, это древние боги здешних мест послали ей этого мужчину? Быть может, они расценили ее приход в долину Каменных Богов как паломничество к ним, и это знак того, что они услышали мольбы Супруги Наама? Как бы то ни было, мужчина этот очутился тут и попался ей на глаза конечно же неспроста, и, надо думать, все прояснится, как только он очнется ото сна…

Рассуждая подобным образом, Узитави свистом подозвала Тага и начала спускаться к распростертому на камнях человеку. Чем ближе она подходила, тем больше убеждалась, что тот и в самом деле выглядит странно, и странность эта подкрепила ее уверенность в том, что без того или иного божества здесь явно не обошлось. Даже под слоем покрывавшей юношу грязи было видно, что волосы у него изумительного, невиданного среди мибу, нундожу, рахисов и пепонго золотого цвета. Руки и ноги светлые и, если бы не загар, были бы вовсе белыми. Чудная матерчатая рубаха, доходящая до середины бедер, украшена у ворота и подола красно-коричневым орнаментом, в здешних местах неизвестным, а пристегнутый к поясу меч в ножнах говорит о том, что юноша этот прошел обряд посвящения в воины.

Впрочем, кем бы ни был этот человек, встреча с ним служит достойным завершением похода, решила Узитави и, опустившись на корточки неподалеку от спящего, начала вытаскивать из снятого с Тага мешка нехитрую снедь, которая должна была расположить к ней посланца богов. Если же это обычный бродяга, то, завидев татуировку Супруги Наама, он бросится в бега, и она позавтракает, как обычно, в гордом одиночестве. В любом случае торопиться ей некуда, поиски ручья можно продолжить и после завтрака, а рыбу она еще успеет поесть.

Девушка развязала полупустой мех с водой, разложила на плоском камне кусочки вяленого и жареного, изрядно засохшего уже мяса, пару диких круглых дынь, превосходно утоляющих жажду, пучок водяного лука, и пригоршню съедобных корешков. Ей очень хотелось, чтобы юноша этот был посланцем богов, все равно, Наама или тех, чей странный облик увековечили в камне жившие некогда в этих местах люди, и Узитави, подождав некоторое время, не в силах сдержать любопытство, требовательно постучала древком копья об уставленный снедью камень. Объедавший чуть поодаль колючки Таг поднял голову и укоризненно посмотрел на девушку, но той было в этот момент решительно не до него.

Юноша поднял голову, несколько мгновений смотрел на Узитави мутными ото сна глазами, потом с уст его сорвалось негромкое восклицание, и он вскочил на ноги. Ему достаточно было одного взгляда на девушку и разложенную на камне пищу, чтобы понять: она здесь одна и приглашает его разделить трапезу. Белый как молоко бык, стоящий чуть поодаль, не привлек его внимания, зато татуировка… Узитави едва не расплакалась от разочарования, ожидая, что вот сейчас до этого красавчика, уставившегося на нее, как на диво дивное, дойдет, с кем он имеет дело, и тогда… Но он почему-то не бросился бежать, а, издав восхищенный возглас, сделал шаг вперед, будто намеревался получше разглядеть оранжево-белые рисунки на черном теле девушки, или даже коснуться их пальцем.

— Стало быть, ты и правда посланец Наама? — Она положила копье к ногам и тоже шагнула навстречу золотоволосому, глаза у которого оказались такими же поразительными, как и все остальное, — зелеными и ласковыми. — Он послал тебя вместо себя? Или ты сам — земное воплощение Божественного Дракона?

— Себя место тебя?.. Дракон?.. — Юноша нахмурил брови и коснулся открытой ладонью левой стороны груди. — Эврих. Ты звать имя?

По тому, как он коверкает слова, неправильно повышает и понижает голос, Узитави догадалась, что если этот юноша и знает язык мибу, то не лучше двухлетнего ребенка, и говорить с ним будет ох как не легко.

— Меня зовут Узитави. Я Супруга Наама. Тебя послал Наам или другие, здешние боги? — спросила она, стараясь говорить медленно и как можно четче выговаривать слова.

— Узи-та-ви? Ты? Хорошо, друг! — Юноша протянул обе руки к Узитави и осторожно коснулся тыльных сторон ее ладоней.

— Тебя послал Наам? Наам или другие боги? — настаивала девушка, которой почему-то казалось, что это самый важный вопрос и решить его надо немедленно. — Наам? Или здешние боги?

— Боги, — покладисто согласился юноша. — Мои боги вести тут. Вести тут видеть тебя. Узи-та-ви. Да? Ты идти племя ловить еда? Он — друг? — Эврих указал на белого быка. — Ты ехать верхом на? Ты он ехать гора?

— Это Таг. Он мой друг. Иногда я езжу на нем, но чаще иду рядом. И ему, и мне так удобнее. — Она подумала, что, пожалуй, ведет себя глупо, с посланцем древних богов должно говорить как-то иначе. Но как? — Ты наверно хочешь есть? Садись и отведай этой пищи.

— Моя пища есть. Ты ждать, я смотреть… — Юноша направился к тому месту, где едва выглядывали из воды останки пироги, и, взявшись за изогнутый нос, попытался вытащить ее на берег.

Узитави знала, что из этого ничего не выйдет, но вмешиваться не стала. Устремив на Эвриха жадный взгляд, она любовалась его статной фигурой, крепкими мускулистыми руками, стройными ногами, на которых были сандалии с ремнями, завязывающимися под коленями. Тонкая талия, широкие плечи, узкие бедра — древние боги не поскупились наделить этого парня всем, что делает мужчину привлекательным в девичьих глазах. Но за что ей это? Чем она отплатит им за столь драгоценный дар и как отнесется к нему Наам? До сих пор он никак не проявлял себя, но, если Божественный Дракон хоть сколько-нибудь ревнив, все это может плохо кончиться. Хотя если уж он сам ни разу не заинтересовался своей Супругой, то отчего должно его волновать присутствие подле нее Эвриха?..

— Все пропасть. Еда нет, вещи нет. Я давать хотеть ты — совсем нет. — Эврих развел руками. — Гром, плыть скоро-скоро, сил нет, лежать спать. Она тонуть. — Он кивнул на пирогу и рассмеялся, обнажив ровные белые зубы.

— Ну, это не самая большая потеря, — хрипло бросила девушка, подумав, что такое же волнение, наверно, испытывает хищник, учуяв запах свежей крови, и перед глазами ее возникла оскалившаяся морда серебристой пантеры. — Угощайся и скажи мне, как ты попал в этот пустынный край.

Она многократно слышала рассказы о белокожих купцах, приплывавших на равнинные земли мибу по Мджинге, но этот юноша приплыл не по реке и не был похож на купца. Посланец богов, если он человек, как и все люди, должен где-то родиться и жить, прежде чем стать посланником. Но главное, ей хотелось бы знать, что потребуют древние боги за то, что привели его сюда и отдали Супруге Наама? За обладание этим юношей Узитави ничего не жаль было отдать, но ведь ничего ценного у нее и не было…

— Я плыть море. Корабли сражаться. Все гибнуть, я плыть. Берег стоять поселок. Там плыть тут. Болото, ты. Узи-та-ви.

— Нет, не так. Узитави, — певуче и протяжно поправила его девушка. — Ты плыл с товарами? Ты искал чего-то? Или боги сказали тебе, что я буду ждать тебя здесь?

— Ты ждать? Я знать нет. Боги сказать я: идти найти Глаз Дракона. Я идти. Найти ты. Хорошо.

— Погоди-ка! Так боги послали тебя за хуб-кубавой? — опешила от неожиданности девушка. — Однако твои боги высоко тебя ценят! Впрочем, Наам испепелит нас прежде, чем тебе удастся добраться до Глаза Дракона. А если нет, значит, ему не только Супруга, но и Глаз не больно-то нужен. Хорошо!

— Хорошо? Я? Глаз? Боги? Кто хорошо?

— Все хорошо, ешь, я помогу тебе достать Глаз Дракона. Почему бы и нет? — Она круговым движением старого бронзового ножа располовинила дыню, нарезала длинные тонкие ломти, рассекла их на дольки. Подцепила самый крупный ломоть на кончик ножа и передала Эвриху.

Он благодарно улыбнулся и вонзил зубы в ароматную мякоть.

— У-у-у!.. — придушенно застонала Узитави, глядя, как сок стекает по подбородку юноши. О, как он хорош! Но нет, она не будет торопиться. Раз уж боги послали его ей, спешить некуда. Пусть он как следует поест, отдохнет, наберется сил. Они отыщут ручей, искупаются, и уж тогда-а-а…

21

Ворочаясь с боку на бок, Вивилана чувствовала, что сна нет ни в одном глазу. Хрис был прав, советуя ей не есть на ночь ягод нживы — кисловатые и на редкость приятные, они действительно прогоняли усталость, но вместе с ней прогнали и сон. Тщетно девушка пыталась применять испытанное средство, считая пыльные тюки с товарами, — перед внутренним ее взором тут же вставало грустное лицо отца. Напрасно пыталась считать бегущие по морю корабли: ей виделась палуба горящего «Рудиши» и прыгающие за борт «стервятники Кешо», «Перст Божий», подбиравший утопающих и шумная гавань Аскула. В отчаянии Вивилана начинала считать серебряные кубки, выстроенные нескончаемой шеренгой на бесконечно длинном столе, застеленном белоснежной скатертью, — память услужливо подсказывала, что подобные кубки последний раз она видела в доме Эпиара Рабия Даора, щедро вознаградившего жрецов с «Перста Божьего» за спасение своих друзей из рук «стражей моря» и не только с радостью приютившего их с Хрисом, но и вызвавшегося помочь им нанять гребцов и закупить все необходимое для путешествия в глубь Мономатаны.

Увы, что бы ни бралась она считать, сон не шел, а мысли уносились то к пребыванию на борту «Рудиши», то к прогулкам по Аскулу, в котором у Хриса оказалось несколько удивительно милых приятелей, готовых в лепешку расшибиться, дабы помочь им отыскать хуб-кубаву, то к путешествию по многоводной Мджинге. Хрис напрасно не хотел брать ее с собой — плавание на десятивесельной лодке, где на каждом весле сидело по одному смешному карлику-пепонго, оказалось весьма приятным. Широкая плоскодонная лодка день за днем мирно ползла против течения, и, поскольку погода стояла чудесная и встречавшиеся им пепонго были милы и приветливы, даже Странник в конце концов должен был согласиться, что плавание это больше похоже на чинное свадебное путешествие, чем на полный опасностей и тягот поход. Когда же за очередным поворотом реки они нагнали лодку жрецов с «Перста Божьего», Вивилана окончательно уверилась, что боги сменили гнев на милость и решили воздать им за все предыдущие невзгоды.

Прислушавшись к ровному дыханию Хриса, девушка погладила пальцами багровый рубец, тянувшийся от ключицы через левую грудь, и, поцеловав своего возлюбленного в плечо, выскользнула из-под простыни. Накинула тунику, опоясалась ремнем, к которому был прицеплен зловещего вида кинжал, и тихо покинула парусиновый шатер. Вивилана сознавала, что ей не следует этого делать, Хрис предупреждал, чтобы она от него ни на шаг не отходила — джунгли есть джунгли, и случиться здесь может все что угодно, но девушка по собственному опыту знала, что лучшее лекарство от бессонницы — прогулка под звездным небом. Настороженно поглядывая по сторонам, она направилась к реке и некоторое время наблюдала за двумя большими лодками, мягко качавшимися на сонной воде. Пепонго предпочитали ночевать на дне лодок, и девушка не стала подходить близко, чтобы не тревожить их сон.

Постояв у реки, Вивилана полюбовалась усыпанным звездами небом, отыскивая знакомые созвездия: Краб, Арбалет, Дракон и Близнецы. Залитые лунным светом, близко подступавшие к воде джунгли уже не казались ей такими страшными, как в первые дни плавания. Теперь они представлялись ей чем-то сродни громадной оранжереи, каких немало было в богатых домах Аланиола. Прибрежные леса были хорошо обжиты пепонго, и, как поняла девушка из разговоров гребцов с Хрисом, опасаться здесь следовало не столько хищных зверей, сколько ядовитых гадов и не менее ядовитых насекомых. У пепонго с жителями Аскула давно установились самые добрососедские отношения, а ввиду грядущего вторжения на их земли войск Кешо они становились лучше день ото дня. Союзники прекрасно понимали, что только совместные усилия позволят им дать отпор захватчикам из Мавуно и остановить их продвижение на запад.

Вивилана уже решила вернуться в хижину, когда внимание ее привлек бледный свет, пробивавшийся из шатра жрецов, стоявшего на противоположном конце лесной поляны. Обычно они рано вставали и рано отходили ко сну, но сегодня, по-видимому, их тоже одолела бессонница. Ничего удивительного в этом не было — кроме Странника, никому из путешественников не доводилось прежде пробовать нживу, но поскольку об удивительных качествах ягод ее все были наслышаны, то каждый счел своим долгом попробовать их. А так как действие, оказываемое ими, дает о себе знать не сразу, жрецы, подобно Вивилане, успели заработать бессонницу прежде, чем уверились в справедливости легенд.

Ощущая непривычную легкость во всем теле и кристальную ясность в голове, девушка признала, что Хрис не зря так радовался находке пепонго, не зря тщательно собирал и рассаживал в приготовленные еще в Аскуле ящики крохотные побеги нживы, аккуратно выкопанные со всеми корешками у основания старых кустов. Цель, поставленная перед собой Странником, и прежде вызывала уважение девушки; за хуб-кубавой, если она обладает еще более чудесными свойствами, чем нжива, стоило отправляться в дальний путь, но вот зачем, хотелось бы знать, поднимаются вверх по реке жрецы Богов-Близнецов? Очутившись на «Персте Божьем», она уже пыталась узнать о том, куда они направляются, однако Тразий Пэт — самый молодой и симпатичный из них — вместо ответа отшутился и перевел разговор на другую тему. Между тем, слушая болтовню матросов, Вивилана выяснила, что в плавание они отправились из Тар-Айвана, и не надо было обладать особой прозорливостью, чтобы понять: ради пустяков три жреца, двое из которых были к тому же магами, пускаться в столь дальнее и опасное путешествие не станут.

Девушку разбирало жгучее любопытство, причем особенно озадачивало ее полное отсутствие на борту нанятой жрецами лодки каких-либо товаров, в чем она имела возможность убедиться собственными глазами. Не раз и не два она пыталась поговорить об этом с Хрисом, но того, казалось, нисколько не интересовали причины, побудившие жрецов плыть сюда аж от самого острова Толми. «Держа язык на привязи, ты сохранишь голову на плечах», — заметил он как-то в ответ на расспросы Вивиланы, из чего она заключила, что вопрос о цели путешествия жрецов и ему приходил на ум. Вообще же, наблюдая за Хрисом, девушка поняла, что тот относится к жрецам весьма настороженно. Путешествуя вместе с ними, можно было не страшиться никаких напастей, и все же Странник, похоже, предпочел бы во второй раз с выручившими их из беды Учениками Близнецов не встречаться. И это делало их в глазах Вивиланы еще более таинственными, ибо смелость Хриса не подлежала сомнению и добро, подобно всякому уважающему себя купцу, помнить и ценить он умел, чему она сама была свидетельницей.

— Держать язык на привязи совершенно необходимо, но разве не стоит при этом и ушки держать на макушке? — пробормотала девушка, не в силах оторвать взгляд от шатра жрецов. Сочащийся из него свет манил ее, как мышку — сырный запах, и шаг за шагом, почти против воли, она, держась кромки леса, начала подбираться к шатру. Поступать так ни в коем случае не следовало. Хрис бы столь неуместное любопытство не одобрил, но, кто знает, не о нем ли говорят сейчас Ученики Близнецов? Ее возлюбленный слишком доверчив, и кто-то должен позаботиться о том, чтобы доверчивость эта не обернулась ему во вред. Кто-то должен бодрствовать, пока он спит! И кто, как не она, способен проявить необходимую бдительность и осторожность?

Последняя мысль показалась девушке настолько здравой, что она ощутила прилив несвойственных ей решительности и храбрости. Одно дело — праздное любопытство, и совсем иное — забота о Хрисе. Ради него она готова на все и уж конечно не остановится перед тем, чтобы послушать, о чем толкуют Ученики Близнецов, поведение которых не могло не вызвать подозрение у любого здравомыслящего человека.

Бесшумно приблизившись к шатру, Вивилана вся обратились в слух. Она боялась не того, что ее обнаружат, а того, что жрецы будут беседовать по-сегвански или, еще того хуже, на каком-нибудь храмовом жаргоне, но те, по счастью, предпочитали, как и большинство цивилизованных людей, изъясняться по-аррантски.

— … Поразительное место. Это воистину край чудес, и я удивляюсь, что Гистунгур до сих пор не распорядился основать здесь обитель Учеников, — восторженно произнес Тразий Пэт. — Мы привыкли исчислять богатства в золоте и драгоценных камнях, но вспомните, сколько всевозможных лекарственных растений успел собрать за время нашего плавания Странник. Я не знаю его побудительных мотивов, но согласитесь, что заручиться благоволением и поддержкой больного человека проще, облегчив его страдания соответствующими лекарственными снадобьями, чем засыпав золотом или самоцветами.

— Да, Храм мог бы существенно усилить свое влияние, оказывая помощь страждущим людям, — поддержал молодого мага Хономер. — Золото — не единственный рычаг, при помощи которого мы можем добиваться желаемых результатов. Когда мне выпала честь выкупать с каторги в Самоцветных горах последователей истинной веры, оказалось, что тамошних надзирателей не интересуют ни золото, ни драгоценные камни — при известной ловкости все это они могут получить без особого труда. Их не прельщали даже женщины — там нет недостатка в рабынях, а особой взыскательностью и разборчивостью эти зверолюди не отличаются.

— Вино? — предположил Тразий.

— Хоть залейся, — ответствовал Хономер. — Нет, у надсмотрщиков там есть решительно все, кроме свободы. По существу, тюремщики почти столь же несвободны, как и заключенные, и те, кто понимал это, выше всего ценили небезызвестный вам серый порошок. Они растворяли его в больших чашах вина и на сутки-другие погружались в блаженное состояние, обретая полную свободу…

— Выродки, — процедил Тразий.

— Безусловно, — подтвердил Хономер. — Но, потакая низменным устремления людей, от них можно добиться несравнимо большего, чем помогая им удовлетворить благородные порывы души. Впрочем, у кнутобойцев, палачей и надзирателей их, по-моему, вовсе нет, а пытаться поджечь море — труд заведомо напрасный. Упомянул я, однако, об этом только потому, что обходные пути порой в самом деле приносят более ощутимые результаты, чем даже золото. И если Храм еще больше изощрит свои методы, то противиться его влиянию не сможет никто. Некогда наши предшественники проявили завидную мудрость, отказавшись от использования грубой силы, предпочтя золото стали, и сейчас настал момент попытаться расширить наш арсенал за счет более специфических средств…

Опустившись на колени перед шатром, Вивилана напряженно прислушивалась к разговору жрецов, но, по-видимому, проблемы, занимавшие их, никоим образом не касались Хриса. Они говорили о вещах отвлеченных, не имевших к нынешнему путешествию никакого отношения, и все же девушке почему-то чудилось, что беседа их как-то связана с целью предпринятого ими похода.

— Вам, значит, представляется, что Храм действует однобоко и недостаточно гибко? — спросил Агеробарб, и Вивилана, не видя его, почувствовала, что он насмешливо улыбается. — Молодежи свойственно недооценивать деяния старших товарищей, а когда многое хранится от самолюбивых юнцов в тайне, они начинают думать, что Верховные жрецы уже совсем ни на что не годятся и способны лишь почивать на лаврах. Вы небось думаете, что, будь ваша воля, истинная вера давно бы уже укрепилась на всех четырех континентах, не говоря о Сегванских и прочих островах?

Агеробарб сухо рассмеялся и после непродолжительной паузы продолжал:

— Я неоднократно советовал Гистунгуру больше доверять тем, кто придет нам на смену, но он, к сожалению, предпочитает скрытничать даже там, где в этом нет особой необходимости. Однако, коль скоро вам доверена такая ответственная миссия, как поиски Глаза Дракона, мне думается, вы вправе знать некоторые вещи, которые рассеют ваши сомнения. Например, брат Хономер, тебе не приходило в голову, откуда взялся тот самый серый порошок или, лучше сказать, серые кристаллы, благодаря которым твое Служение в Самоцветных горах увенчалось столь полным успехом?

— Ну, насколько мне известно, его получают в лабораториях Храма из каких-то растений, вывезенных из Мономатаны.

— Правильно растения эти называются хуб-кубава, что в переводе значит Глаз Дракона. Не правда ли, странное совпадение? Произрастает эта трава только в Мавуно, и она-то и является одной из причин того, почему Кешо запретил чужим кораблям заплывать в воды Империи.

— Скверно. Отсутствие серого порошка изрядно подрежет крылья служителям Храма, — заметил Хономер.

— Совсем наоборот! Запрет этот введен в соответствии с тайными наказами Гистунгура, и едва ли не главная цель его — не допустить, чтобы хуб-кубава попадал из Мавуно куда-нибудь, кроме острова Толми. И поверь мне, так оно и будет. Я знаю это доподлинно, ибо провел при дворе Кешо немало времени и в меру своих слабых сил способствовал принятию указа о закрытии портов. Из хуб-кубавы можно приготовить столь много полезных во всех отношениях снадобий, что его стали вывозить в Аррантиаду, Саккарем, Халисун, Нарлак и этому пришла пора положить конец.

— Лихо! Мне бы такое и в голову не пришло, — честно признался Хономер.

— Мы тоже поняли это слишком поздно.

— Почему поздно? Хуб-кубаву стали выращивать еще где-нибудь?

— Нет, дело в другом… Ну да ладно, раз уж начал… Вы вот уверены, что основную ставку Храм делает на золото, но это далеко не так. До вас, верно, доходили слухи о моровом поветрии, свирепствовавшем года два назад в Саккареме?

— Да, говорят, это было что-то ужасное. Мор перекинулся в Халисун, Аррантиаду и достиг даже Западных островов, — подал голос Тразий. — Счастье еще, что лекари нашли средство борьбы с ним, но в Саккареме он унес едва ли не четверть населения.

— О, слухи, как всегда, несколько преувеличены! Но вам будет небезынтересно узнать, что мор этот был наслан на Саккарем нашими жрецами. И помог им в этом магический талисман, который вы видели на коленях Гистунгура. Да-да, они вызвали мор с помощью Глаза Дракона, и именно после этого тот окончательно утратил свою силу. Как уж им это удалось сделать, я не знаю, но превращать мусор в золото — это далеко не все, чего удалось добиться с его помощью.

— Святы Близнецы, чтимые в трех мирах! О чем ты говоришь, брат?! Ты клевещешь на Учеников Двуединых, они не могли совершить подобного злодеяния! Одумайся! — воскликнул Тразий Пэт так горячо, что Вивилана невольно отшатнулась от шатра.

— Мальчишка! И ты еще смел давать советы Посвященным и поучать самого Возлюбленного Ученика! Что понимаешь ты в истинной вере, если готов жалеть ничтожных язычников, души которых пребывают во мраке, а тела в скверне! Если бы задуманное Гистунгуром удалось, весь Саккарем уже осенял бы себя знаком Разделенного Круга! Самая богатая страна мира стала бы приютом и оплотом истинно верующих! О, если бы противоядие не было найдено так скоро, не только Саккарем, но и Аррантиада с Халисуном встречали бы наших братьев как избавителей! Ибо если мы и не знали, как излечивать пораженных мором, то умели уберечь от него здоровых, но, увы… Проклятые лекаришки получили из хуб-кубавы снадобье, сведшее все наши усилия на нет. Тогда-то мы и решили, что чудодейственное растение не должно попадать в недостойные руки, но было уже поздно, слишком поздно!

— Агеробарб, ты бредишь! Этого просто не может быть! Заразить целую страну… Это же подлость, какой свет не видывал! Это злодейство, равного которому еще не совершалось в нашем мире! — На этот раз Тразий говорил почти шепотом, но, поскольку он сидел ближе всех к Вивилане, девушка отлично разбирала каждое его слово.

— Чушь! Если люди чересчур глупы, чтобы по собственному почину обратиться к истинной вере, их должно привести к ней! Позволительно ли думать о гибели тел, когда пропадают души человечьи?! Пожалеешь ли ты розг для малого ребенка, дабы отвратить его от пагубного намерения прыгнуть в пропасть, сунуть руку в огонь или отрубить себе ногу топором? Ты слаб в вере, брат мой! Давно замечаю я, что не чтишь ты Близнецов и Отца их, Предвечного и Нерожденного как должно, хотя и удостоился принять Великое Служение! Вникни в мои слова, восчувствуй душой, что спасение мы несли заблудшим и ныне Азерги в Саккареме подобно факелу во мраке…

— Тс-с-с!.. — Вивилана дернулась, но пальцы Хриса стиснули ее плечо подобно стальному капкану. — Ты что же, совсем с ума сошла? А ну живо в шатер! И ни звука чтоб по дороге! — прошипел он, оттаскивая ее подприкрытие деревьев.

— Да ты послу… — Ладонь Хриса закрыла девушке рот, и по глазам его она поняла, что на этот раз расправы не избежать и мало ей не покажется Странник был обозлен не на шутку, а если бы он знал, что ей удалось подслушать, так верно выдрал бы ее, не сходя с места.

— Иду-иду… — Девушка торопливо скользнула по краю опушки к темному шатру, чувствуя, что ее прямо-таки распирает от желания поделиться с Хрисом услышанным. Пусть он потом хоть что говорит, хоть что делает, но об этом ему знать совершенно необходимо. И прежде всего он должен знать, что при жрецах ни в коем случае нельзя упоминать о Глазе Дракона, иначе не сносить ему головы, да и ей тоже. Хотя, вот ведь чудеса, в Аскуле своим приятелям он о хуб-кубаве не единожды говорил, а во время плавания по реке, да и на «Персте Божьем», несмотря на расспросы Агеробарба, ни разу не обмолвился, и ей не позволил. Неужели догадывался о чем-то? Или предчувствовал? Ай да Хрис!

22

Узитави взбиралась на самые неприступные кручи с такой легкостью, что Эврих порой впадал в отчаяние. Ему казалось, что он непременно должен свернуть себе шею, и если бы не спасительный хвост Тага, так бы оно, вероятно, и случилось. Молочно-белый горный бык словно чувствовал, когда юноше становилось особенно трудно, и тут же оказывался рядом. Временами Эвриху представлялось, что Таг значительно более человечен и заботлив, чем татуированная девица, и как-то раз юноша, едва не сорвавшись в пропасть, попытался заговорить с ней об этом, но Узитави вместо ответа пожала плечами и спросила: «Может ли посланец древних богов погибнуть, не исполнив своего предназначения?»

Эврих не был уверен, что правильно понял ее. Нумия пыталась обучать их с Хрисом языку мибу, но времени, чтобы усвоить его в совершенстве, было явно недостаточно. Юноша, впрочем, подозревал, что дело тут не только в плохом знании языка, но и в том, что Узитави оказалась настоящей дикаркой и представления ее о мире почти ни в чем не совпадали с его собственными. То, что дикарка была весьма миловидна и любвеобильна, ничего не меняло, и, если он желал уцелеть, ему следовало полагаться лишь на самого себя и Тага.

Придя к такому заключению, Эврих перестал обижаться на ловкую, как горная коза, девку и мало-помалу начал чувствовать себя на отвесных склонах скал достаточно уверенно. Особенно если рядом был молчаливый и надежный Таг, которого он полюбил всей душой и понимал несравнимо лучше своей чернокожей проводницы. Когда они не карабкались по горам и не занимались любовью, юноша пытался расспрашивать Узитави о ее жизни, и кое-что ему удалось разузнать, но обрывочные сведения эти никак не желали складываться в общую картину. О взаимонепонимании их лучше всего свидетельствовало то, что Эврих до сих пор не мог решить, за кого же принимает его эта странная девчонка, кем он является для нее: посланцем богов, волю которых она обязана исполнять, заблудившимся путником, взятым ею под свою опеку, супругом, дарованным ей небесами, или кем-то еще? Он не мог уяснить, что делала она у Ржавого болота, вдали от своего племени, и почему с такой готовностью согласилась отвести его к месту, где растет хуб-кубава, как будто не было у нее иных дел? Чего только не предпринимал юноша, чтобы получить ответы на эти и другие вопросы, но в конце концов, добившись более чем скромных результатов, вынужден был оставить попытки понять, что к чему, и, запасшись терпением, позволить событиям идти своим чередом. Рано или поздно все прояснится, так стоит ли из кожи вон лезть и приставать к очаровательной девушке со всякими глупостями?

Вероятно, повстречай Эврих Узитави в другом месте, он был бы более настойчив в стремлении удовлетворить вполне естественное любопытство, но край, по которому они шли, изобиловал такими чудесами, что вопросов всегда оказывалось больше, чем ответов, и юноша чувствовал, как постепенно утрачивает способность чему-либо удивляться. После каменных исполинов, по плечи утонувших в Ржавом болоте, ему казалось, что ничто уже не может поразить его воображение, но вышло иначе.

… Дождавшись, когда Эврих утолит голод, Узитави объяснила ему, что хочет отыскать ручей или речушку, впадающую в рыжие топи, с тем чтобы двигаться на юг по ее берегу. Воды в бурдюке почти не оставалось, и юноша, разделяя обеспокоенность спутницы, двинулся вслед за ней вдоль Ржавого болота. К полудню они нашли ручей и поднимались вверх по течению его, пока не наткнулись на озерцо, расположенное в похожей на огромную чашу круглой каменной ложбине. Место было как будто нарочно создано для отдыха утомленных путников, и, глядя, как девушка, сбросив травяную юбку, являвшуюся единственным ее одеянием, кинулась в прозрачную воду, Эврих тоже, не колеблясь, сорвал с себя задубевшую от пота и грязи тунику и прыгнул в озеро.

От ледяной воды у него перехватило дыхание, но, видя, что Узитави на берег не торопится, он не посмел выскочить из озера так быстро, как ему хотелось. Сцепив зубы, он пересек его саженками вдоль и поперек и даже нашел в себе мужество выстирать тунику, хотя кожа его покраснела и горела, словно ошпаренная. Девица между тем продолжала как ни в чем не бывало плескаться в хрустальной родниковой воде, и вид ее обнаженного тела нисколько не возбуждал Эвриха. Подействовала ли на него таким образом ледяная вода, беззастенчивость девушки или татуировка ее, создававшая вместе с темным цветом кожи иллюзию диковинного наряда, но, как бы то ни было, расположившись на нагретой солнцем скале, юноша совершенно хладнокровно наблюдал за тем, как Узитави, закончив весьма интимное омовение, стала выбираться на берег. Он не испытал ничего, кроме неловкости, когда девица присела рядом с ним на наклонную каменную плиту, а затем, смерив его загадочным взглядом бездонных глаз, легла навзничь, подставив жарким солнечным лучам свое сильное ладное тело. Опустив глаза, Эврих с неудовольствием думал о том, что рядом с этой татуированной дикаркой чувствует себя каким-то особенно голым и даже, смешно сказать, беззащитным. Покосившись на Узитави, он обнаружил, что и она наблюдает за ним из-под полуприкрытых век. Словно кошка за мышью, с раздражением отметил он и демонстративно повернулся к Тагу, который, войдя в озеро, шумно тянул воду с видом глубочайшего удовлетворения.

В следующее мгновение юноша ощутил, как Узитави, мягко перекатившись по каменной плите, прильнула к нему прохладным телом. Он настороженно замер, чувствуя, что ноги девушки оплетают его бедра, гибкие руки обнимают за шею. Подсознательно он ожидал чего-то подобного, и все же первым порывом его было отпрянуть, высвободиться из объятий этой самоуверенной самки, которая, кажется, уже считала его своей собственностью. Справившись с волной необъяснимого страха, виной которому была, скорее всего, татуировка, придававшая Узитави неуловимое сходство со змеей, юноша испытал прилив любопытства. Ибо девушка, опустившись на него всем телом, легким порывистым движением коснулась губами его лица и, словно потеряв к нему всякий интерес, принялась оглаживать руки и грудь Эвриха. Пальцы, губы и язык ее были вездесущи и неутомимы, они исследовали плечи и живот, бедра и колени своей жертвы, причем Узитави нисколько не волновало, как тот относится к этому. Покусываниями, пощипываниями и поцелуями она добилась, что жезл его мужества восстал, не мешкая охватила лодыжками колени юноши и опустилась на них.

— Дикарка, — проворчал Эврих.

Тело девушки скользнуло над его бедрами и животом, колени раздвинулись, и она оказалась сидящей у него на груди. Его ладони охватили прямые плечи насильницы, ему захотелось стиснуть их, причинить ей боль — он не привык, чтобы девушки были так настойчивы и откровенны, но вместо этого руки сползли к напряженным бутонам сосков, Узитави взвизгнула, впиваясь в него горящим требовательным взглядом и в то же время как будто прислушиваясь к чему-то. Вокруг, однако, по-прежнему царила пронизанная солнечными лучами тишина, и ладони девушки накрыли его пальцы, требуя, чтобы он ласкал ее груди. И он ласкал их, пока глаза ее не закрылись и с уст дикарки не сорвался нетерпеливый стон. Тогда он, высвободив руки, двинул их вниз по ее бедрам, охватил мускулистые ягодицы, девушка подалась вперед, губы его поймали сосок, перечеркнутый тремя шрамами груди, и Эврих ощутил, как тело чернокожей охотницы сотрясла крупная дрожь.

Чувствуя, что неожиданная атака Узитави чересчур возбудила его и, чтоб достойно завершить любовный поединок и не ударить в грязь лицом, ему необходимо расслабиться, Эврих устремил взгляд за спину девушки, на вздымавшуюся над озером скалу и едва не вскрикнул от неожиданности. Изменилось ли освещение или точка, с которой он смотрел, сказать было трудно, но в изъеденном непогодой утесе юноша вдруг уловил очертания колоссального сооружения! Пышно зеленеющие кусты, пучки травы, наносы земли, заросли плюща и глубокие трещины неузнаваемо исказили первоначальный облик здания, но, приглядевшись, Эврих понял, что над озером вздымается фасад гигантского храма, вырубленного в скале много-много лет назад. Желтовато-серый пористый камень был сильно попорчен временем: капители, фризы, пилястры, оконные обрамления и детали фронтона частично осыпались, потеряли четкость форм, но это был действительно храм, размерами по меньшей мере вдвое превышавший святилище Богов Небесной Горы…

Жадные губы нетерпеливо ерзавшей на нем дикарки вернули юношу к действительности, однако глаза его вновь и вновь возвращались к скальному храму, и, чтобы избежать соблазна, Эврих, несмотря на жалобные стоны и невнятные протесты Узитави, обдирая спину о шершавую поверхность каменной плиты, рывком перевернул ее, подмял под себя и сделал наконец то, чего так добивалась от него эта одуревшая от одиночества девица.

У нее никогда не было мужчины, и она представляла все это совсем по-другому, подумал Эврих, глядя на посеревшее, покрытое испариной, искаженное гримасой боли лицо девушки. Она боялась и хотела его. Она не только выглядела как дикарка, но и в самом деле была ею и, что хуже всего, была сильнее его, и Эврих, сознавая всю неправильность этого, чувствовал, что в зависимости от того, как он поведет себя сейчас, будут складываться все их дальнейшие отношения. Увиденный им мельком храм служил предостережением и напоминанием о том, что он попал в чужую страну, в чужой мир и должен суметь утвердиться в нем любой ценой. Девчонка обещала ему показать место, где растет хуб-кубава, но сделает ли она это, если почувствует его нежность, боязнь обидеть или причинить боль? Едва ли… Для дикарей мягкость и деликатность означают то же, что и слабость, он понял это еще в поселке траоре…

Рот девушки округлился, ногти впились ему в спину, веки плотно сомкнулись. Тело ее затрепетало, выгнулось от боли, но Эврих был беспощаден. Пот и слезы текли по лицу Узитави, сквозь стоны и всхлипы она силилась что-то сказать, однако искусанные губы издавали лишь невнятное мычание. И вот твердые груди расплылись, глаза раскрылись и остекленели, ладони, соскользнув с плеч Эвриха, бессильно упали, и скрюченные пальцы, словно в агонии, принялись царапать камень.

— Хватит… Хва… А-а-а! — На этот раз татуированное тело потрясла такая крупная дрожь, и забилось оно с такой силой, что юноша испугался, не переусердствовал ли он, но, будучи человеком добросовестным и уповая на железное здоровье Узитави, способной нежиться в ледяной воде, юноша продолжал свое благословленное всеми богами занятие…

Нисколько не лукавя перед самим собой, Эврих признавал, что вид высеченного в скале древнего храма произвел на него несравнимо большее впечатление, чем извивающаяся и корчащаяся в пароксизме животной страсти дикарка. Интуиция, которой он постепенно начинал доверять больше, чем голосу рассудка, подсказывала, что, окажись на его месте кто-либо другой, поведение Узитави ничуть бы не изменилось. О любви между ними не могло быть и речи, но юноша был так поражен чудесами здешних мест, что вскоре перестал задумываться над тем, какие странные отношения складываются у него с чернокожей охотницей.

А чудес было и в самом деле хоть пруд пруди. Дважды еще набредали они на высеченные в скалах святилища, прежде чем вошли в ущелье, стены которого напоминали соты, так много в них было вырублено всевозможных окон, входов и галерей. Рассмотреть их толком Эвриху не удалось, потому что двигаться по ущелью они вынуждены были по горло в воде. То, что издали было похоже на цветущий луг, оказалось гигантским болотом, затянутым желто-зеленой ряской и заросшим крупными белыми кувшинками. Если бы не Таг, чутко отыскивавший дорогу в самых непролазных топях, им, быть может, и не удалось бы выбраться из злокозненного ущелья, за которым глазам потрясенного Эвриха открылась долина Каменных Богов.

Кем были изваяны эти колоссы, стоящие посреди изуродованной бездонными трещинами долины? Для чего понадобилось создавать этих каменных монстров крохотным в сравнении с ними человечкам, и люди ли высекли их из камня, оставалось загадкой. Узитави, с гордостью сообщившая Эвриху, что уже бывала тут прежде, не смогла ответить ни на один из его вопросов и знала, похоже, еще меньше, чем Бамано. Да, здесь некогда было большое и сильное государство. Но где здесь? На месте Ржавого болота, в долине Каменных Богов или занимало оно многие окрестные долины? Зачем были поставлены каменные истуканы, где жили люди? Где возделываемые ими поля? Полуразвалившиеся храмы из желтого известняка были построены тут значительно позже, чем изваянные из черного базальта боги, и, судя по всему, возвел их совсем иной, жизнерадостный и жизнелюбивый народ. Они напоминали Эвриху молодую зеленую поросль, пробившуюся из земли у корней хмурых сосен-великанов, однако и их покинули, по-видимому, уже много сотен лет назад.

Взгляды юноши приковывали странные, невообразимо уродливые фигуры черных великанов, в то время как Узитави подолгу простаивала перед каждым, похожим на ступенчатую пирамиду, храмом. Сначала Эврих не мог понять, чем притягивают девушку покрытые искрошившимися барельефами стены, и, лишь приглядевшись как следует, сообразил, что, по существу, они представляют собой непрерывный орнамент, состоящий из множества переплетающихся человеческих фигурок, предающихся разнообразнейшим любовным утехам. Блоки, вырубленные из значительно более мягкого, чем изваяния черных истуканов, камня, пошедшие на стены храмов, потрескались и полностью утратили первозданный вид под действием непогоды, лишайников, травы, плюща и дикого винограда. Украшения, детали одежды и лица высеченных на стенах людей были почти неразличимы, но позы их не оставляли сомнений в том, что создатели этих храмов, в отличие от ваятелей черных истуканов, преследовали цель доставить удовольствие богам, жрецам и прихожанам роскошных святилищ. Несмотря на все разрушения, было очевидно, что храмы строились, дабы воспеть любовь, и в конце концов Эврих начал склоняться к мысли, что они служили неким противопоставлением черным монстрам. Но были ли храмы, настенные барельефы которых утверждали, что земная любовь угодна богам, одним из аргументов в давнем споре народов древности или последней точкой в нем, — теперь уже, вероятно, никому не суждено было узнать. Впрочем, кроме Эвриха, вопрос этот никого и не занимал, и Узитави, обладавшая весьма практичным складом ума, разглядывала храмовые барельефы, как вскоре выяснилось, из совершенно определенного и далеко не бескорыстного интереса.

Не проходило дня, чтобы она не обращалась к юноше с просьбой исполнить то, ради чего древние боги послали его ей. Сначала он воспринимал это как не слишком удачную шутку, но со временем понял, что Узитави вовсе не собиралась шутить. Девушка была по-своему очень хороша собой, и Эврих не думал отказываться, тем более что сама она без тени смущения делала все, чтобы ему захотелось «исполнить волю богов». Однако изображенные на храмовых барельефах позы любовников настолько заинтересовали охотницу, что юноше пришлось изрядно попотеть и проявить чудеса ловкости, дабы его ненасытная подружка получила все, что ей было угодно получить.

В Верхней Аррантиаде, как, впрочем, и в Нижней, высоко чтили красоту обнаженного тела, и плотская любовь никогда не считалась чем-то постыдным или зазорным. Юноши и девушки хорошо знали, как доставить друг другу удовольствие, но создатели здешних храмов оказались не в пример изобретательнее, а Узитави требовательнее, чем все прежние знакомые Эвриха. Просвещенность храмовых ваятелей особого удивления у юноши не вызвала — каждый народ в чем-то превосходит своих соседей, а вот темперамент юной охотницы стал внушать ему некоторые опасения. В неукротимости, неуемности и ненасытности Узитави ему виделось что-то противоестественное, и единственным объяснением этого могло служить предположение юноши, что татуировка каким-то образом повышает ее возбудимость. Мысль эта посетила Эвриха совершенно случайно, но потом на довольно хорошо сохранившемся храмовом барельефе он разглядел девушку с такими же точно рисунками на теле. И если даже, строго говоря, изображение это ничего не доказывало, то на определенные размышления наводило. Во-первых, прародители племени мибу, по-видимому, некогда обитали в долине Каменных Богов или где-то поблизости, а во-вторых, если татуировкой покрывались только супруги божества, каковой Узитави, по ее словам, и являлась, то татуировка эта, возможно, имела целью не только внешне выделить девушку, но и изменить ее внутренне…

— Эврих! Ты идешь или нет? Гляди — вон ту белую скалу мы называем Мать Мибу, а это — Ущелье гудящего ветра, — прервал размышления юноши окрик Узитави.

Дождавшись Эвриха, девушка начала спускаться в ущелье, за ней двинулся Таг, которого не смущали самые крутые спуски и подъемы. Ущелье гудящего ветра ничем не отличалось от множества других, и юноша ломал голову над тем, чем привлекло оно внимание Узитави, до тех пор, пока не увидел в основании белой скалы жерло пещеры, у которого на песчаной площадке были сложены две кучки камней. Между камнями было засунуто несколько лоскутков пестрой материи, два позеленевших от времени медных наконечника для копий, а вокруг лежали рассыпавшиеся бусы из крупных звериных клыков и когтей.

— Это святилище Наама. Божества, которому долгое время поклонялись мибу. Оно охотно принимает подарки и жертвы, но упорно не желает помогать тем, кто их приносит.

С каждым днем Эврих все лучше понимал Узитави, и сейчас девушка, как он догадывался, намеревалась предъявить счет своему божеству. Занятие, прямо скажем, не слишком разумное, но выяснение отношений с богами составляет неотъемлемую часть жизни жрецов, и нельзя винить Узитави за то, что она принимает неблагодарность Наама так близко к сердцу.

— Тебе надо посетить святилище, перед тем как мы снова пустимся в путь?

— Наш путь закончен. Древние боги должны получить выкуп за своего посланца. Ступай за мной. — Узитави выбила искру на трут и, запалив вытащенную из мешка ветку хасы — священного древа огня, — шагнула в пещеру.

На этот раз Эврих не был уверен, что правильно понял девушку. Когда она заводила речь о древних богах, уловить смысл сказанного становилось почти невозможно. Одно было ясно: она звала его за собой и, видимо, хотела предъявить претензии своему божественному супругу в присутствии земного любовника. Чудные верования у этих дикарей, но не ему их судить, подумал юноша и решительно двинулся вслед за Узитави.

Пройдя похожим на тоннель коридором, они очутились в небольшой круглой пещере, посреди которой стояла вырезанная из розоватого песчаника фигура поднявшегося на задних лапах человекодракона. Скрюченные передние лапы его были вытянуты вперед и чуть разведены, словно приглашали прийти в каменные объятия чешуйчатой твари, огромный фаллос вызывающе торчал вверх, а на удлиненной клыкастой морде застыло выражение вечного вожделения.

— Ну и мерзость! — пробормотал Эврих по-аррантски, чувствуя невыразимое отвращение к человекоподобной гадине, у ног которой была свалена груда ритуальных даров, а в левой глазнице сиял огромный драгоценный камень. Обточенный в форме шара, он светился зловещим желто-красным пламенем, в самой сердцевине которого таилась пронзительная, подобная бездонному зрачку, чернота.

— Вот Глаз Дракона! Возьми его! — Узитави указала на пылающий в глазнице истукана драгоценный камень. — Древние боги желают получить его — отныне он принадлежит им!

— Это хуб-кубава?! — Эврих воззрился на девушку, как будто увидел ее впервые. И тут в мозгу его словно что-то сдвинулось. Он вспомнил сделанный Хрисом мелками рисунок цветка хуб-кубавы. Желто-красные лепестки и черная, похожая на зрачок сердцевина! Ну конечно, именно из-за этого сходства камень и цветок получили одинаковые названия! Теперь уже не важно, что было в честь чего названо, но путаница налицо!

— Узитави, я ищу не камень, а цветок! Я ищу растение, которое называется хуб-кубава, и не намерен ослеплять твоего идола! Мне нужна трава, понимаешь, трава?! — Эвриху казалось, что он говорит предельно ясно, но державшая над головой факел девушка смотрела на него с недоумением. — Мне нужен не камень, а то, что растет! Цветок, называемый Глазом Дракона, понимаешь? Не сам Глаз, а растение!..

— Ты искал Глаз Дракона? Вот он, бери его! Не надо слов. Или ты боишься Наама? — Узитави неожиданно сунула факел в лицо Эвриху, так, что он едва успел отшатнуться. — Тебя послали древние боги, и ты должен выполнить их волю! А Наама можешь не бояться. Если ты взял его Супругу и он не посмел возражать, то почему бы тебе не забрать и его Глаз? Торопись, факел скоро догорит!

Пропади оно пропадом! Опять эти древние боги! Из сказанного Узитави Эврих понял ровно половину — она желала, чтобы он взял Глаз Дракона. О целебной траве девчонка, похоже, ведать не ведает и вела его именно сюда. Но на что ему этот камень? Или она хочет, чтобы он достал Глаз Дракона для нее? Э, была не была, Глаз он ей достанет, а уж она пусть потом сама утрясает свои отношения с Наамом.

— Свети лучше! — скомандовал он и, уцепившись за переднюю лапу идола, поставил ногу на его чешуйчатое бедро. Вытянув руку, ухватился за клык человекодракона, подтянулся, оседлав его переднюю лапу и, выпрямившись, уставился прямо в сияющий Глаз Дракона. Осторожно прикоснулся пальцами к полированной поверхности, ожидая, что полыхавшее внутри самоцвета пламя обдаст нестерпимым жаром, обожжет, опалит, но драгоценный камень был, как ему и положено, прохладным. Решившись, Эврих потянул его из глазницы, ощущая приятную тяжесть и удивляясь тому, как изумительно ровно отшлифована поверхность огненного ока.

Ухватив Глаз Дракона двумя руками, он подался назад, поставил одну ногу на когтистую лапу монстра и спустил другую, нащупывая опору. Ага, вот и фаллос этой твари на что-то сгодится!

— Берегись! — взвизгнула Узитави. Послышался сухой хруст, опора ушла из-под ноги Эвриха, и он, судорожно вцепившись в Глаз Дракона, шмякнулся на каменный пол святилища.

— Зар-раза! — прошипел юноша, поднимаясь на ноги. Одной рукой он прижимал к животу Глаз Дракона, другой потирал ушибленное плечо.

— Ну все, можем идти? Закончила ты свои счеты с супругом? — раздраженно поинтересовался он, поворачиваясь к Узитави, в ужасе уставившейся на каменного истукана. — Что еще стряслось? Что ты глаза выкатила, будто смерть свою увидела?

Проследив за взглядом девушки, он понял, чем было вызвано его падение: огромный фаллос Наама, не выдержав его веса, откололся и лежал теперь у ног истукана, подобно гигантской окаменевшей гусенице.

— Ай-ай-ай… Досадно, — пробормотал Эврих, глядя на искрящийся скол камня. — Глаз этому идолу вроде бы ни к чему, а вот без члена он выглядит каким-то обездоленным. Ну пошли, что ли? Факел-то и впрямь вот-вот погаснет!

— Велика сила древних богов! — прошептала Узитави, пятясь от искалеченного изваяния. — Велика милость их, страшен гнев и бессилен Наам воспрепятствовать задуманному ими!

Выходит, ждать помощи от этой девчонки не приходится. О том, где растет хуб-кубава, она понятия не имеет, думал Эврих, выбираясь из святилища. Надо, стало быть, прежде всего отыскать Мджингу, а затем уже приниматься за розыски долины Нгуруве…

23

Весть об осквернении святилища Наама принес в пещерный поселок Мунлога. Некогда он был учеником колдуна в одном из селений нундожу, и хотя чародейских способностей у него, по мнению Гани, было не больше, чем у Цембы, согласно обычаям он в отсутствие учителя мог посещать обитель Всевидящего и Всемогущего. Разумеется, он должен был предупредить о своем паломничестве вождя, однако весть, принесенная им, была столь чудовищна, что никому и в голову не пришло поинтересоваться, зачем он туда ходил. Исчезновение Глаза Дракона и ужасное надругательство над каменным воплощением Наама так потрясло и взбудоражило племя, что Гани вынужден был немедленно выслать следопытов и во главе двух десятков воинов отправиться вслед за ними к святилищу. Старейшины поселка настояли на том, чтобы вместе с ним пошел и Бубергай, незаметно превратившийся из покладистого, исполнительного помощника вождя в самоуверенного соперника его, умело сеявшего рознь между Гани и молодыми воинами племени.

Происки Бубергая все больше беспокоили Гани, и мысль о том, что тот постарается использовать обрушившееся на мибу несчастье в своих целях, заставило его обдумывать каждое свое слово, каждое движение. Хороший урожай прибавил обитателям пещерного поселка уверенности в собственных силах, и воины все охотнее прислушивались к нашептываниям Бубергая, призывавшего совершить налет на пепонго и отомстить им за все многочисленные обиды, нанесенные мибу. Он не понимал и не хотел принимать в расчет многочисленность подлых карликов. Горькая истина, состоящая в том, что мибу оставили в покое лишь потому, что племя вовремя успело убраться с дороги пепонго и никакие горы не спасут изгнанников, если те посмеют досаждать или хотя бы просто напоминать о своем существовании могущественным соседям, не доходила до его сознания, затуманенного жаждой власти. Пользуясь каждым удобным случаем, Бубергай талдычил соплеменникам о томящихся в рабстве у пепонго близких, соблазнял воинов рассказами о маленьких покладистых женщинах, которые станут их законной добычей, взывал к гордости и алчности, не забывая при этом напоминать о мнимой неприступности долины Бенгри, для защиты которой довольно якобы двух дюжин вооруженных духовыми трубками девушек.

Бубергай, не задумываясь, обвинил пепонго в осквернении святилища Наама и, завидев белую скалу, не находил себе места от нетерпения, не желая понимать, что если это и в самом деле козни мерзких карликов, в чем у любого разумного человека были все основания сомневаться, то, совершив подобное святотатство, они уж верно приготовились к ответным действиям мибу. Следуя во главе маленького отряда, вождь, придав своему лицу непроницаемое выражение, не пытался спорить с Бубергаем, на которого накатил приступ красноречия, — убеждать в чем-либо ослепленного призраком власти воина было совершенно бесполезно. Вместо этого Гани внимательнейшим образом смотрел себе под ноги и потому первым обнаружил на песке неподалеку от входа в святилище то, чего не заметил Мунлога, но что едва ли могло укрыться от глаз посланных сюда разведчиков.

Увидев полустертый след копыт горного быка, вождь мысленно похвалил себя за проницательность и порадовался тому, что, пока до Бубергая и остальных воинов дойдет, кто является виновником осквернения святилища, у него будет время обдумать ситуацию и принять верное решение. Он поглядел на могилу Мдото и беззвучно попросил дух своего погибшего друга и учителя помочь ему наилучшим образом использовать предоставленную судьбой отсрочку, ибо сознавал, что сейчас племени его угрожает еще более страшная опасность, чем пять лет назад, когда карлики перебили всех колдунов мибу и вторглись на принадлежащие им испокон веку земли. Утрата веры, развенчание кумира страшнее любых захватчиков, но, быть может, осквернение статуи Божественного Дракона и есть тот самый толчок, который был необходим мибу, чтобы навсегда порвать с прошлым? Мысль о том, что долина Бангри является лишь временным пристанищем для его соплеменников, не раз посещала Гани, и, если бы не это святилище, он давно бы уже увел своих людей либо на запад, туда, где скрылась от пепонго основная часть нундожу и рахисов, либо на север, к морю, куда в незапамятные времена ушли, если верить легендам, люди, населявшие некогда долину Каменных Богов. Ибо даже если карлики и не вспомнят о них, небольшое племя без притока свежей крови обречено на медленное вымирание…

Занятый мыслями о будущем, вождь не торопился войти в оскверненное святилище и, когда Мунлога, а вслед за ним Бубергай и другие воины вступили под своды пещеры, остался стоять на песчаной площадке, прислушиваясь к ровному, мерному шуму, из-за которого место это было названо Ущельем гудящего ветра. Неожиданно взгляд вождя уловил какое-то движение на противоположном склоне ущелья и, приглядевшись, Гани понял, что это, заметив его, спешат к святилищу трое следопытов. Судя по всему, им было что сообщить вождю, и, значит, решение придется принимать немедленно. Пусть Бубергай гонится за прошлым, по крайней мере это отвлечет воинов от мысли напасть на пепонго и позволит ему склонить племя к переселению. Мдото был прав: Всевидящий и Всемогущий способен принимать разные обличия, и деяния его трудно понять простым смертным, но, верно истолковав посылаемые им знамения, мудрец даже страшнейшие злодеяния сумеет обратить во благо себе и тем, о ком призван он заботиться.

Вождь сделал несколько шагов к святилищу, и тут из пещеры донеслись истошные крики, и из глубины ее выскочил воин с пепельным, перекошенным от страха лицом.

— В чем дело? Что там еще стряслось?!

— Харим-даху! Каменные скорпионы! Наам созвал их, чтобы они отомстили оскорбившим его! — в ужасе выкрикнул воин, и следом за ним из святилища повалили насмерть перепуганные мужчины, в которых вождь с трудом узнал отважных своих мибу.

— Говорите толком, что случилось?! Откуда в святилище харим-даху?! — рявкнул Гани, и громоподобный рык его мигом привел воинов в чувство.

— Они усеяли весь пол, облепили Наама! Они везде! Всевидящий и Всемогущий призвал их для мести!..

— Раненые есть? Нет? Хорошо, сейчас мы узнаем, что удалось разведать следопытам! — Голос вождя перекрыл крики возбужденных воинов. — Пусть никто больше не пытается проникнуть в святилище! Нааму не угодно, чтобы почитатели его видели оскверненную статую божества1.

Глядя на приближающихся дозорных, Гани отчетливо сознавал, что единственный способ разрядить обстановку — это послать воинов на поиски похищенного Глаза Дракона. Вернуть его, скорее всего, не удастся, священный талисман постигнет судьба первого, похищенного белокожими колдунами много лет назад, но независимо от того, будет он возвращен или нет, оскверненная статуя Наама уже не может быть предметом поклонения. Таким образом, откочевку из этих мест надобно представить как поход за новой святыней. Где обретет ее племя и что она будет из себя представлять, не столь уж важно. Были бы верующие, а предмет поклонения найдется, можно даже вернуться к древним представлениям о том, что небесным воплощением Божественного Дракона является солнце. Отожествляя Всевидящего и Всемогущего с тем или иным предметом, люди, поклоняясь ему, в конечном счете все равно поклоняются Нааму, а заставить в нужный момент того или иного претендента на звание колдуна «увидеть» нужный сон он сумеет. Сейчас главное — не упустить события из-под контроля, удалить Бубергая и «помочь» старейшинам воспринять предзнаменование, явленное Наамом, так, как воспринял осквернение святыни он сам. И не быть ему вождем, если он не сумеет сделать это! В конечном счете любое событие, даже нашествие харим-даху, чем бы ни было оно вызвано, можно использовать на благо племени, и он постарается, чтобы новая напасть сослужила мибу добрую службу…

— Ну, говорите, что прочитали вы по следам? Кто осквернил земное воплощение Наама? Кому должны мы отомстить за святотатство? — обратился Гани к запыхавшимся разведчикам.

— О вождь, это сделала Узитави! Это сделала Супруга Наама и пришедший с ней к святилищу человек с севера! Они ушли отсюда трое суток назад, и следы их ведут на равнину!

— Это сделал великий колдун, человек с белой кожей! Я слышал глас Наама, поведавший, что колдун, пленивший Узитави, поведет ее к Мджинге, чтобы увезти по Великой реке! — торжественно провозгласил Гани, на мгновение опередив раскрывшего уже рот Бубергая.

— Да-а, мы тоже решили, что следы ведут к Мджинге! Наам верно указал тебе путь похитителя! — вразнобой подтвердили следопыты.

— Иначе и не могло быть! — величественно заверил воинов Гани и продолжал: — Все вы видели, что Божественный Дракон призвал в свое святилище харим-даху. Отныне они будут охранять его покой, вход людям в обитель Всевидящего и Всемогущего запрещен. Как мог он яснее изъявить свою волю?!

— Истинно так! Истинно!

— Мы лишились земного воплощения Божественного Дракона, но Глаз его не должен достаться похитителю! Где тот герой, кто отважится догнать белокожего колдуна, вернуть мибу бесценную святыню и похищенную им Супругу Наама?!.

— Я! Я готов вернуть Глаз Дракона в пещерный поселок! Я молод, силен и не боюсь никаких колдунов! — возопил Бубергай, яростно потрясая копьем над головой. — Воины, кто идет со мной?! Кто решится вступить в бой с белокожим чародеем и освободить Супругу Наама? Кто желает отомстить дерзкому пришельцу, по вине которого нас неминуемо постигнет немилость Всевидящего и Всемогущего? Если мы не покараем святотатца, Наам поразит наших женщин бесплодием! Он лишит нас мужской силы! Разве мы не мибу?! Разве можем допустить, чтобы чужие колдуны безнаказанно оскверняли наши святыни? Смерть пришлецу! Слава Нааму!

— Слава Нааму! Слава!..

Гани не верил в ужасные кары, которые якобы обрушит Наам на головы мибу. В отличие от своего молодого помощника, он слишком долго имел дело с настоящими колдунами и хорошо знал, что к худу или к добру, но Божественный Дракон непредсказуем. Разве покарал он проклятых карликов за убийство колдунов и вторжение на земли мибу, нундожей и рахисов? Ничуть не бывало! И даже сейчас, появление в святилище харим-даху было единственным ответом на осквернение статуи божества. Вероятно, Мдото сумел бы уловить связь между этими событиями, им же, простым смертным, оставалось лишь строить малоубедительные догадки и стараться с возможно большей пользой использовать случившееся на благо племени.

Бубергай орал и бесновался, не замечая презрительного взгляда вождя. Окружившие его воины тоже вздымали вверх копья и почем зря драли глотки. Прислушиваясь к их крикам, Гани холодно отметил про себя, что Бубергай, отправившись в погоню, не забудет прихватить с собой два десятка стражников, охраняющих проход у Солнечных Столбов. Помешать этому вождь был не в силах и потому постарался не думать о том, сколькими жизнями придется заплатить за терпимость, проявленную им к Бубергаю. Он даже сделал вид, что не заметил самоволия своего помощника, который не только прервал речь вождя, но и сам назначил себя главным в погоне за похитителем Глаза Дракона. Ну да пусть себе тешится, пусть убеждает себя, что, победив белокожего чародея, заслужит головной убор вождя.

Гани поднял руку, призывая воинов к молчанию:

— Бубергай первым вызвался отправиться в погоню, так пусть же он и возглавит ее. Видя, как рветесь вы покарать похитителя, я не буду задерживать мстителей и без вас принесу искупительную жертву Божественному Дракону. Мне останешься помогать ты, ты, вы трое и двое следопытов. — Он указал на тех воинов, с которыми ему тяжелее всего было бы расставаться, и, ткнув пальцем в самого юного из разведчиков, добавил: — Ты укажешь мстителям следы белокожего колдуна и вернешься в пещерный поселок. Это приказ.

Не обращая внимания на разочарованные лица остающихся, Гани отвернулся от Бубергая и окруживших его воинов. Внутреннее чутье безошибочно подсказывало ему, что многих из них он уже никогда больше не увидит, а между тем во время откочевки на счету будет каждый человек. Но за все надо платить, и не было смысла травить душу сожалениями ни об уходящих с Бубергаем воинах, ни об Узитави, сделавшейся приспешницей похитителя Глаза Дракона. Думать следовало о живых и о том, куда надобно направить их стопы, чтобы племя отыскало наконец землю, где сможет обосноваться на долгие годы и, обретя мир и покой, вернуть свое былое величие.

24

В первое мгновение Хрис разглядел на появившемся из-за лодки жрецов плоту молочно-белого быка и татуированную девушку, цвет кожи и черты лица которой живо напомнили ему Нумию. Затем взгляд его остановился на стройном золотоволосом юноше, и он издал радостный вопль такой силы, что пепонго замерли с поднятыми над водой веслами.

— Эврих!

— Хрис?! — Юноша выпустил рулевое весло и шагнул к краю плота, как будто собирался вплавь броситься к лодке Странника. — Ого, и Вивилана с тобой? Не зря говорил пастырь Непра, что крепко печется Отец Созидатель о достойных чадах своих!

— Обо всех нас, правых и виноватых, печется Всеблагой, — весело ответствовал Хрис. — Не желаешь ли вместе с девой и замечательным быком этим перебраться в нашу лодку?

— Я бы охотно… — Эврих повернулся к татуированной девушке и обменялся с ней несколькими фразами на языке мибу, причем спутница его, судя по всему, была сильно чем-то недовольна. Хрис же тем временем обратился к гребцам с вопросом, не могут ли они взять плот его друга на буксир.

— Если заплатишь, хоть три плота за собой потащим, — лаконично отозвался старший над гребцами и, услышав заверения Хриса, что с оплатой затруднений не будет, извлек из-под сиденья моток прочной веревки.

Несмотря на протесты татуированной девицы, вскоре плот заскользил следом за лодкой, а Эврих, не в силах побороть нетерпение, передав спутнице рулевое весло, перебрался к Хрису. Солнце клонилось к закату, но, прежде чем Ученики Богов-Близнецов решили причалить к берегу на ночлег, друзья успели обменяться рассказами о своих приключениях, и Странник начал с тревогой поглядывать на прибрежные холмы, заросшие высокой, в половину человеческого роста, травой.

— Стало быть, за вами гонится чуть ли не все племя мибу? — пробормотал он, теребя короткую бородку. — Тогда нам есть смысл держаться как можно ближе к жрецам и при первой же возможности поведать им о нависшей над нами опасности. А, они пристают к берегу, отлично. О Глазе Дракона, равно как и цели нашего путешествия, им лучше не рассказывать. — Хрис покосился на гребцов и понизил голос до шепота. — Достаточно будет сказать, что ты охмурил Супругу Наама и тем вызвал гнев мибу.

— Может, нам с Узитави лучше покинуть вас и плыть дальше? Опасность, которую мы можем навлечь на вас, так велика, что даже если эти жрецы понимают толк в магии… — начал было Эврих, однако Странник не дал ему договорить:

— Ерунда! Это настоящие маги! Видел бы ты, что они сделали с «Рудишей»! Им, быть может, и не захочется связываться с дикарями из-за тебя, но, если я правильно разобрался в том, что здесь происходит, эти мибу нападут на нас в любом случае. Они ненавидят пепонго и не упустят возможности наброситься на их лодки, которые выглядят легкой добычей.

— Наверно, Эвриху лучше не говорить о том, что за ним охотятся мибу. Почему бы не назвать любое другое племя, которое не вызовет у жрецов подозрений и ненужных расспросов? — предложила Вивилана.

— Пепонго без труда узнают мибу, если те нападут на нас. Да и раскраска Супруги Наама, вероятно, им знакома, а любая ложь наверняка насторожит Учеников Богов-Близнецов, которые и так проявляют к нам нездоровый интерес. Главное, — вновь обратился Странник к Эвриху, — не говори о том, что ты завладел Глазом Дракона. О том, что был в святилище Наама, кстати, тоже лучше не упоминать, поскольку туда-то эти жрецы и направляются.

— Зачем оно им понадобилось? — искренне удивился юноша.

— Об этом мы еще потолкуем. Пока же тебе следует предупредить Узитави, что жрецы наверняка захотят с ней поговорить. Пусть она рассказывает им что угодно об изваянии Наама и его Глазе, но не проговорится о твоем пребывании в святилище. Тебе придется быть переводчиком, по-моему, лишь один из трех жрецов бывал в Мавуно — они даже с пепонго через толмача изъясняются, — однако лишняя предосторожность не повредит, а беспечность может всем нам стоить жизни.

— Неужели дело настолько серьезно?

— Значительно серьезнее, чем ты можешь себе представить, уж поверь мне, — торопливо проговорил Хрис и, видя, что лодка вот-вот причалит к берегу, обернулся к Вивилане: — Не отходи от меня ни на шаг. Мирная часть путешествия подходит к концу, а боги не часто вмешиваются в дела людей и вряд ли придут тебе на помощь во второй раз.

— Не хочешь ли ты предупредить пепонго об опасности? — поинтересовалась девушка вместо ответа.

— Именно это я и собирался сделать, — промолвил Хрис и, когда Эврих, выпрыгнув на заросший травой берег, направился к Узитави, обратился к старшему над гребцами с короткой речью.

Вивилана не поняла из нее ни слова, но по тому, как начали хмуриться маленькие чернокожие человечки, ей стало ясно, что спокойное плавание и в самом деле кончилось. Впрочем, по-настоящему спокойным оно и не было, особенно с тех пор, как она подслушала, о чем толковали Ученики Богов-Близнецов в своем шатре, подумала девушка, наблюдая за тем, как, словно по волшебству, в руках пепонго появляются короткие тугие луки и колчаны со стрелами.

После того как Хрис рассказал жрецам и гребцам с первой лодки о рыскающем где-то поблизости отряде мибу, было решено на ночь поставить дозорных, а лагерь устроить на самом берегу реки, чтобы хотя бы с одной стороны обезопасить себя от нападения. Пепонго развели вокруг выбранной для стоянки поляны, трава на которой была вытоптана теми, кто разбивал здесь лагерь до них, несколько небольших костров. Они давали больше дыма, чем огня, ибо никакого топлива, кроме влажной травы на прибрежных лугах, найти было невозможно. Хрис считал, что в таком случае костров, с головой выдававших их местоположение мибу, лучше было не разводить вовсе, но у карликов, проявивших в этом вопросенесвойственное им упорство, были на этот счет какие-то свои соображения. Хрис воззвал к жрецам, надеясь, что те сумеют урезонить пепонго, но Агеробарб и его товарищи так рвались поговорить с Узитави и Эврихом, что, казалось, пропустили его слова об отряде мибу мимо ушей. То ли они были непоколебимо уверены в своей непобедимости, то ли посчитали, хотя это и мало соответствовало действительности, что двадцать карликов представляют собой достаточно грозную силу, но, так или иначе, жрецы не придали обустройству лагеря никакого значения. Устроив в честь Эвриха с Узитави торжественный ужин, они засыпали их вопросами, смысл которых был совершенно очевиден Хрису благодаря подслушанному Вивиланой разговору.

Странник почти не принимал участия в затянувшейся далеко за полночь беседе, но, когда гости, удовлетворив любопытство хозяев, были отпущены в свой шатер, не удержался от вопроса, не приходится ли чернокожая женщина по имени Нумия родственницей Узитави. По тому, как встрепенулась девушка, он понял, что угадал: разительное сходство их не было случайным.

— Да, это моя мать! — воскликнула Узитави, подаваясь к Хрису. — Тебе что-нибудь известно о ее судьбе?

Покосившись на Эвриха, Странник, то и дело останавливаясь в поисках нужных слов, рассказал, как они увидели Нумию на невольничьем рынке в Аланиоле, купили и, подарив свободу, взяли с собой на борт «Морской девы».

— Не хотелось бы мне говорить девушке о том, что мать ее погибла в морском сражении, но врать и внушать беспочвенную надежду еще более жестоко, — сказал по-аррантски в заключение своего рассказа Хрис, и тут Вивилана, напряженно прислушивавшаяся к звукам чужого языка, неожиданно вступила в разговор:

— Врать незачем, Нумия, вероятно, жива и невредима. — Заметив, как поразили Странника эти слова, она опустила голову и продолжала, уже ни на кого не глядя: — Я не говорила об этом прежде, но чернокожая хромоножка была захвачена «стервятниками Кешо» вместе с другими рабынями и служанками. Она приглянулась капитану «Рудиши», и он потребовал, чтобы ее доставили в его каюту. Шторм снес корабль «стражей моря» к берегам Мономатаны, и я, воспользовавшись тем, что «стервятники» побаивались меня и ни в чем не ограничивали мою свободу, помогла ей бежать.

— И ты уверена, что она доплыла до берега? — спросил Хрис дрогнувшим голосом.

— Да. Думаю, это удалось ей без особого труда. Море к тому времени успокоилось, а тянущаяся вдоль берега отмель, по словам «стервятников», делает эти места непригодными для стоянки судов и, значит, вполне подходящими для того, чтобы даже неискушенный пловец мог беспрепятственно выбраться на сушу.

— Если «Рудишу» снесло туда же, куда и «Морскую деву», нас могла приютить одна и та же мель, — заметил Эврих и попробовал пальцем нарисовать на внутренней поверхности стенки шатра очертания северного побережья Мономатаны.

— Когда мы повернули на восток, капитан «Рудиши» говорил что-то о пиратском поселке, где нашли прибежище соратники Ак-Дары после того, как флот ее был разбит аррантской эскадрой, — сообщила Вивилана, исподлобья поглядывая на Хриса. — Он полагал, что Нумия непременно наткнется на него.

— Наверно, он имел в виду поселок траоре! — обрадовался Эврих. — Бели Нумия пошла в направлении Аскула, а больше ей идти было некуда, то она неизбежно встретится с племенем Бамано. Их поселок — единственный на этом побережье, и траоре примут ее с распростертыми объятиями.

Юноша принялся пересказывать нетерпеливо взиравшей на него Узитави услышанные от друзей новости, а Хрис незаметно кивнул Вивилане, они вышли из шатра и, тихо разговаривая, направились к реке.

* * *

Мибу обрушились на лагерь путешественников ранним утром. Заметив, как и предсказывал Хрис, дым от костров, они окружили поляну со всех сторон, пустив по течению реки плот с десятью лучниками, успевшими перебить полдюжины пепонго, прежде чем те поняли, откуда на них обрушился смертоносный град стрел. Собственно говоря, если бы не Таг, прежде всех учуявший неприятеля и поднявший на ноги Узитави, а вслед за ней и всех остальных, обитатели лагеря даже не успели бы взяться за оружие. Оглушительный рев гаяра, ринувшегося на невидимого врага, заставил укрывшихся в высокой траве воинов мибу вскочить на ноги прежде, чем они успели перерезать горло караульщикам, и потому брошенные ими копья не нанесли особого урона защитникам лагеря. Выпущенные пепонго из коротких луков отравленные стрелы, яд для которых они так старательно разогревали на разведенных специально для этого кострах, оказались на столь близком расстоянии не слишком эффективным оружием, и вскоре в лагере закипела рукопашная.

В ход пошли утыканные клыками диких зверей палицы, стальные и окованные медью деревянные мечи и копья, предназначенные для рукопашного боя Нападавших было раза в два больше, чем защитников лагеря, к тому же, сколь ни искусны были карлики, сила наносимых ими ударов не могла сравниться с ударами мибу, и сначала Хрису, выскочившему при первых же звуках тревоги из шатра с обнаженным мечом в руках, показалось, что поражение неизбежно. Бой вокруг него, однако, не ослабевал, и, увидев мастерски рубящегося с двумя воинами Хономера, Эвриха, не столько умело, сколько яростно тычущего мечом в наседающего противника, и Узитави, плечом к плечу с юношей орудующую тяжелым копьем, он несколько приободрился. Когда же Странник заметил, что в схватку вступил Агеробарб, от прикосновения длинного посоха которого мибу вспыхивали с ног до головы, подобно смоляным факелам, и на глаза ему попался Тразий, безоружным приплясывавший в кругу корчащихся, словно пораженных безумием, врагов, в душе его забрезжила надежда.

Потребовалось совсем немного времени, чтобы не готовых к столь дружному и жестокому отпору нападавших охватила паника, которую усиливали трубные звуки, издаваемые носящимся вокруг лагеря белым быком, рогами и копытами вносящего посильную лепту в дело истребления мибу. Резкий гортанный крик предводителя послужил нападавшим сигналом к отступлению. Попрыгавшие с плота стрелки, присоединившиеся было к своим товарищам на берегу, дружно развернувшись, бросились прочь от лагеря, так поспешно, будто их преследовала толпа оживших мертвецов.

Недоумевая, почему пришедшие с юго-запада мибу удирают на северо-восток, Хрис смахнул заливавший лицо пот и, вытерев окровавленный меч о травяную юбочку одного из поверженных врагов, собрался уже отправиться на розыски Вивиланы, которой велел залечь в шатре и, что бы ни случилось, нос из него не высовывать, как вдруг перед ним предстал Эврих, тащивший за руку Узитави.

— Предупреди жрецов!.. Идет Серый Ужас!.. Гляди, это от него бежали мибу!.. — просипел юноша прерывающимся голосом, указывая концом окровавленного меча на юг, за спину Странника.

Хрис повернулся и в недоумении уставился на медленно ползшее вдоль реки облако, словно спрессованное из густого серого тумана. Ничего ужасного в нем не было, хотя какая-то странность притягивала и останавливала взгляд. То ли был этот туман слишком плотным, похожим на сгустившиеся, перевитые, как змеи в клубок, струи сизого жирного дыма, то ли пучился и вился он как-то по-особому…

— Тразий, Агеробарб! Эврих говорит, мибу от этого вот тумана в бегство бросились! — заорал Странник, рассудив, что лучше оказаться смешным, чем мертвым.

Жрецы устремили взоры в указанном направлении, и тут из высокой травы выскочил окровавленный мибу. Оказавшись на пути туманного сгущения, он сделал два гигантских скачка в сторону лагеря, и в тот же миг к нему потянулись выросшие прямо из дымного студенистого облака щупальца. Похожие на серые бестелесные крылья, они плыли по воздуху неспешно и легко, как гонимые ветром облака, но, несмотря на кажущуюся медлительность, догнали воина прежде, чем тот успел совершить третий скачок. Не закончив начатого движения, мужчина замер, как будто стиснутый дымными руками, и тут же сизое сгущение вобрало его в себя, как губка вбирает воду. Оно навалилось на человека, обняло его и должно было обтечь, подобно тому как поток воды обтекает камень, однако вместо этого руки воина вдруг показались локтях в двадцати над землей, на самой вершине туманного облака. Мгновением позже ноги его мелькнули у левого края сгущения, раздался приглушенный, захлебывающийся крик и, словно подхваченный дымной струей мибу, уже странно изогнутый и изломанный, в последний раз пронесся по поверхности студенистой массы и навсегда исчез в чреве Серого Ужаса.

Узитави кричала что-то невразумительное и билась в руках Эвриха. Вылезшая из шатра Вивилана, опустившись на четвереньки, не могла закрыть рот от изумления, и даже жрецы выглядели совершенно ошарашенными. Кто-то из пепонго, издав заячий визг, пустил в клубящийся сизый туман отравленную стрелу, и та канула в небытие, заверченная дымными завихрениями, формирующими тело диковинной твари.

Серый Ужас надвинулся на лагерь, выпущенные им щупальца-крылья потянулись к окаменевшим людям, которые внезапно были выведены из гибельного оцепенения, вырваны из противоестественной мертвой тишины ревом гаяра. Выбравшийся из речных камышей белый бык, остановившись на краю лагеря, несколько мгновений гневно рыл копытами землю, силясь преодолеть сковавший его испуг, а затем, угрожающе взревев, пригнул голову и со всех ног ринулся на студенистую стену тумана.

Устремившиеся было к людям щупальца втянулись обратно, дымные струи ускорили свой бег, туманное сгущение подалось назад и выгнулось, принимая гаяра в некое подобие пещеры. Но едва белый бык врезался в желеподобную тварь, стены пещеры сомкнулись, как створки раковины. Мгновение-другое Хрис еще надеялся, что гаяр сумеет выскочить из объятий Серого Ужаса, изорвет острыми рогами, истопчет мощными копытами жирно-дымную завесу, но этого не случилось. Пульсирующие туманные струи вынесли его на поверхность дымного облака перевернутого вверх ногами и недвижимого, протащили сквозь некое подобие перепутанных прозрачно-дымных кишок, и в каждое следующее свое появление прекрасный бык представал глазам людей все больше похожим на огромный кровоточащий кусок мяса. Потом пульсация студенистого тела пошла на убыль…

— Агеробарб, соединим наши усилия. Мне одному не остановить эту нежить, — отчетливо прозвучал в безнадежной тишине голос Тразия Пэта.

Хрис попятился к шатру, у входа в который все еще стояла Вивилана. Эврих повалил на землю бьющуюся в истерике Узитави, желавшую во что бы то ни стало разделить участь своего четвероногого друга. Хономер, отшвырнув меч, осенил Серый Ужас знаком Разделенного Круга и запел молитву Богам-Близнецам, а Тразий Пэт, вцепившись в плечи Агеробарба, заставил мага поднять зажатый в вытянутых руках посох на уровень груди и нацелить его в похожее на переплетение сизо-дымных червей облако.

— Визгу от свиньи много, а шерсти нет… — бормотал Хрис, мысли которого почему-то упорно крутились вокруг бело-молочного быка: какой боец был и как сгинул бездарно! Вот вам и Серый Ужас, и белый бык. — Визгу от свиньи много, а…

— Давай! — взвыл нечеловеческим голосом Тразий, когда студенистые щупальца устремились к людям. Сорвавшийся с посоха Агеробарба огненный сгусток ударил в пучащееся дымное тело диковинного монстра, и тот содрогнулся, судорожно втягивая опавшие руки-крылья.

— Круши!

Новый, похожий на шаровую молнию сгусток огня ударил в серую тушу, и люди невольно схватились за уши, присели от неслышимого, но пронзительно-болезненного, раздирающего мозг крика чудовищной твари.

— Бей!

Неслышимый крик повторился, и Хрис, рухнув на колени, охватил раскалывающуюся от боли голову руками.

— Ага! Визгу много, а шерсти — тьфу?.. — шипел он, не слыша себя, но видя, как все новые и новые огненные сгустки погружаются в тело Серого Ужаса, как корчатся туманные не то змеи, не то кишки, не то черви, не то струи. Разваливаются, распадаются, истаивают…

— Ага!.. — хрипел он безголосо и торжествующе, каким-то образом ощущая, что никакого чуда в происходящем нет. Просто Тразий, собрав у всех, кто еще остался в живых, силы, вкладывает их в страшный посох Агеробарба, и это их жизнь, их кровь, их уходящее дыхание кромсает и рвет на части серую тварь, пришедшую в этот мир откуда-то из запределья, чтобы жрать, жрать, жрать и снова жрать все живое, что попадается ей на пути.

— Так жри же, пока не разорвет тебя, нежить поганая!.. — рычал Хрис, не разжимая губ. Ему не жаль было своей, утекающей по капле жизни, пугало другое: а вдруг не хватит ее, чтобы покончить с этой нежитью? Он не испытывал к ней ненависти, она не была врагом или хищником. Он чувствовал, что издыхающее это создание чем-то сродни болезни, страшному моровому поветрию, которое невозможно ненавидеть из-за его безличности, но уничтожать надобно столь же безжалостно и безоглядно.

«Ах да, мор… Глаз Дракона…» — пронеслось в угасающем сознании Странника, и разлившаяся было перед глазами темень начала сереть и отступать. Пока есть второй Глаз Дракона и миру грозит новый мор, умирать нельзя… Как-нибудь надо ухитриться выжить и скрыть его от жрецов. А если они все же прознают о Глазе, обязательно поговорить с Тразием, коли тот уцелеет…

25

Диковинные сны начали сниться Эвриху с первых же дней пребывания в долине Нгуруве, и объяснений этому могло быть несколько. Первой пришла ему в голову мысль, что это результат встречи с Серым Ужасом: существо, пришедшее, по мнению Тразия Пэта, из-за Врат Миров, из какой-то иной Реальности, неким образом воздействовавшим на мозг своих жертв даже на значительном расстоянии. Если Вивилану после столкновения с Серым Ужасом стали терзать страшные головные боли, а Узитави полностью утратила вкус к любовным утехам, то почему бы ему не начать видеть небывало четкие и подробные сны?

Второй причиной могли быть сами Врата Миров, хотя что это за Врата, юноша так до конца и не понял, а расспросить Тразия поподробнее не представилось случая — на следующий день после сражения с Серым Ужасом жрецы, спрятав лодку в прибрежных зарослях, отправились на поиски святилища Наама, и на многие вопросы Эврих не успел получить ответов. Впрочем, Ученики Богов-Близнецов особой разговорчивостью не отличались, и даже если бы совместное плавание продолжалось, еще неизвестно, взяли бы они на себя труд удовлетворить вполне естественное любопытство юноши.

Из слов Тразия явствовало, что, помимо Верхнего и Нижнего миров, существует еще множество других Реальностей, которые, подобно сходящимся к оси спицам колеса, соприкасаются с Вратами Миров — сравнение, разумеется, неверное даже по сути своей, но лучшего молодой маг с ходу придумать не мог. Если верить Тразию, маги, при определенных обстоятельствах, могли попасть в точку слияния или, лучше сказать, касания Реальностей — к Вратам Миров — из любого места. Простые смертные очутиться на перекрестке Реальностей не имели никаких шансов, однако взаимопроникновение миров, а точнее, их взаимопросачивание каким-то непостижимым образом все же происходило в точках, где они ближе всего примыкали друг к другу. И такой именно, весьма крупной по человеческим меркам, точкой была западная оконечность Мономатаны. Как осуществлялось это проникновение, Эврих так и не уяснил, но почему-то сразу поверил Тразию, утверждавшему, что Серый Ужас проник сюда из какого-то иного, непредставимого мира. Поверить в это ему помогли воспоминания о черных истуканах Ржавого болота и храмах, стоящих в долине Каменных Богов. Быть может, и вера мибу в Божественного Дракона, и сам Глаз Дракона, и дивное растение хуб-кубава, семена и луковицы которого они уже несколько дней собирали в долине Нгуруве, тоже были каким-то образом связаны с Вратами Миров, и тогда появление невообразимо ярких и правдоподобных сновидений также следовало приписать влиянию иных Реальностей.

Третьей, наиболее достоверной причиной посещавших Эвриха видений мог быть магический талисман, называемый Глазом Дракона. В свете рассказа о подслушанном Вивиланой у шатра жрецов разговоре юноша готов был признать, что именно чудесному Оку он обязан странным, а порой и страшным снам, которые ему очень не хотелось считать пророческими. В то же время известная внутренняя связность в них, безусловно, присутствовала, и это, пожалуй, больше всего настораживало и пугало Эвриха.

Одни сны, несмотря на полную свою правдоподобность, забывались довольно быстро, другие, напротив, подобно глубоко загнанному в доску гвоздю, крепко сидели в памяти. Таким вот, упорно не желавшим забываться, был, например, сон о незнакомом северном городе, где Эвриха не то выставляли на суд, не то показызали охочей до зрелищ толпе, как какое-то заморское диво. Причем любопытно, что на дощатом помосте, возведенном посреди площади, украшенной бронзовой скульптурой Морского Хозяина, рядом с ним оказался почему-то брат Хономер и еще несколько Учеников Богов-Близнецов. Хономер пылко произносил какую-то удивительно долгую, незапоминающуюся речь, к концу которой Эврих, прижимавший к груди несколько толстых растрепанных книг, понял, что сказанное жрецом ставит его вне закона и предвещает крупные неприятности. Сердце юноши сжалось от тягостного предчувствия, но о нем после речи жреца словно забыли. Внимание собравшихся на площади привлекли облаченный в двухцветную броню верзила в кованой маске и светловолосый парень в тяжелой, сработанной северными мастерами кольчуге. Обнажив мечи, они начали драться прямо перед Эврихом, однако бой их больше походил на искусное представление, устроенное на потеху толпе и сидевшей в резном деревянном кресле девушке, судя по всему, правительнице города. Глядя снизу вверх на скакавших по помосту поединщиков, окруженная чудно наряженными стражниками, девушка эта, похоже, принимала потешную схватку за чистую монету, и от этого Эвриху было нестерпимо грустно.

Потом поединок кончился, и, видя, что верзила в двухцветном шлеме торжествует победу, юноша вдруг почувствовал: сейчас-то Хономер и вспомнит о нем и учинит расправу, сделает то, ради чего, собственно, и притащили его на помост, выставили перед всем честным народом с пачкой непонятно как попавших к нему книг. Но тут что-то в тщательно продуманном представлении пошло наперекосяк. На помост взобрался жилистый мужчина с перебитым носом и лицом, изуродованным страшным шрамом. Жутковатый тип как-то очень медленно стал повязывать лоб куском тесьмы и сделался при этом странно похож на громадного серого пса. Этакого поджарого волкодава, который уж коли вцепится в горло, так зубов не разожмет, хоть ты его на куски режь. Образ этот, впрочем, тут же растаял, ибо похожий на пса боец в горло двухцветному, понятное дело, вцепляться не собирался, а, как положено, обнажил меч. И бой его с выставленным жрецами Богов-Близнецов верзилой ничем не напоминал предыдущий, разыгранный, дабы позабавить зрителей, поединок. На этот раз противники дрались всерьез, и Эврих почему-то знал, что от исхода этого единоборства зависит и его собственная жизнь.

Он не понимал, почему его судьба должна решаться в поединке двух совершенно незнакомых ему людей, но с трепетом смотрел, как скрещиваются тяжелые мечи, как наседает на сухопарого двухцветный, готовый, кажется, живьем сожрать невзрачного своего противника. Раз за разом обрушивался он на тщедушного дикаря, как будто вчера только выбравшегося из лесных чащоб, но неотразимые его на первый взгляд удары чудесным образом не достигали цели. Меченый то уклонялся, то отражал их, и даже когда ему явно не избежать было алчно блещущего клинка двухцветного, тот каким-то чудом не достигал цели. На пядь, на вершок проносился от тела меченого, но мимо, мимо! А потом двухцветного неожиданно развернуло, он как-то вдруг очутился перед Эврихом, меч его кровожадно взмыл над головой юноши…

Вот тут бы ему и проснуться, так нет же! Сон длился и длился. Клинок двухцветного с хрустом переломился у рукояти, столкнувшись с отливавшим серебром мечом сухопарого и тот, оскалившись — волкодав да и только, — скомандовал: «Снимай рукавицы!» Верзила, поколебавшись, стащил рукавицы, бросил на помост. Потом из-под снятого по приказу дикаря шлема появилась копна черных, слипшихся от пота волос и густые усы. А на плечо меченого опустился невесть откуда прилетевший зверек, сильно смахивавший на летучую мышь. «Я забираю этого человека!» — произнес сухопарый, указывая на Эвриха, и спрыгнул с помоста. Юноша спустился на землю и двинулся вслед за меченым сквозь расступавшуюся перед ними толпу.

Сон кончался благополучно, однако была в нем тревожащая недосказанность и неопределенность, связанная, по-видимому, с похожим на серого пса человеком, который и привлекал, и одновременно отталкивал от себя Эвриха. Он явно был слеплен из другого теста, чем большинство знакомых юноши; добра и злобы, дури и лесной, звериной мудрости было намешано в нем поровну. И даже привычное и общеупотребимое сравнение с «другим тестом» не очень-то к нему подходило. «Это клинок иного закала», — сказал бы, вероятно, о нем Хрис, доведись ему услышать пересказ Эвриховых снов. Но о снах своих юноша не рассказывал ни единой живой душе, поскольку, хочешь не хочешь, чудилось ему в них что-то пророческое, да к тому же часто дополняли они друг друга, так что начни он их пересказывать — и не было бы этому конца. А кому чужие сны интересны?

Кстати, благополучный сравнительно сон про поединок на площади тоже имел продолжение. И весьма скверное. Город, надо полагать, был тот же: приземистые домики, неширокие улочки — и шел впереди Эвриха, все так же прижимавшего к груди стопку потрепанных книг, все тот же меченый. Шел и трудно как-то молчал, не то презрительно, не то высокомерно, и, пытаясь заглянуть в изуродованное шрамом лицо его, юноша не особенно смотрел по сторонам, а потому, верно, и не обратил внимания на среднего роста человечка с удивительно блеклым, непримечательным лицом. Он бы и вовсе не заметил его, если бы не сделал тот, проходя мимо Эвриха, быстрого движения, после которого резкая боль обожгла низ живота и раскатилась по телу слабость. Разжались пальцы, и верхняя книга скользнула на деревянную мостовую, ноги начали подгибаться, и юноша с запоздалой обидой на подлый удар и несправедливую судьбу подумал: «Убили! Убили-таки гады…» И по тому, как всем телом крутанулся меченый, как подхватил его на руки, Эврих понял, что дело и в самом деле плохо, и, равнодушно глядя, как хлещет из широкой раны кровь, потерял сознание…

Но, судя по следующему сну, не умер. Потому что в нем снова был похожий на грозного пса дикарь. Только теперь выглядел он еще более заморенным, чем прежде, а правая рука его, подвешенная на тряпице и притянутая к облаченному в кольчугу телу, совсем не действовала. Эврих, меченый и еще четверо скакали на конях по занесенному снегом полю, оставляя после себя отчетливый след, по которому найти их разве что слепой не сумеет. Почему ему снился снег, который видел он только на картинках? Что это была за погоня: с лютыми псами, озлобленная, на разгоряченных лошадях?..

Этого Эврих не знал, но все чаще ему приходило в голову, что Глаз Дракона не следует везти в Аррантиаду. Если даже не суждено им вернуться в Верхний мир, так, на худой конец, и в Нижнем можно отыскать людей, которые сумеют найти этому талисману достойное применение. Однако даже мысль о том, какое применение ему придумают люди, подобные Кешо или Мурию Югу, попади он к ним в руки, приводила юношу в трепет. Но даже если этого не произойдет, странные сны заставляли юношу подозревать, что не только люди могут воздействовать на Глаз Дракона, а и сам он способен каким-то образом влиять на них. И ежели была в этом подозрении толика истины, то не привезут ли они в Аррантиаду нечто еще более страшное, чем Серый Ужас?.. И к слову сказать, не связаны ли головные боли Вивиланы и холодность Узитави с Глазом Дракона? Жрецы-то все свалили на Серый Ужас, но иного объяснения они, по понятным причинам, и не могли дать…

Прикидывая так и этак, юноша склонялся к тому, что им следует спрятать Глаз Дракона в надежном месте и в Аскул не брать — не буди лихо, пока спит тихо. Придя к такому выводу, Эврих решил, что хорошо бы обсудить это с Хрисом, поскольку Узитави утратила к Глазу Дракона всякий интерес, как только они вышли из святилища Наама, а Вивилана уже сама не раз заводила речь о том, что лучше бы им подобру-поздорову избавиться от магического талисмана. Пользы они, дескать, от обладания им не получат, а неприятностей могут заработать сверх всякой меры.

Юноша долго откладывал этот разговор, ему решительно не хотелось выглядеть трусом в глазах Странника, во, когда на шестой день пребывания в долине Нгуруве тот объявил за завтраком, что на следующее утро можно будет отправиться в обратный путь, Эврих понял, что дальше тянуть нечего. Переправившись с Хрисом через водопад, чтобы в последний раз обойти поляны на левом берегу реки, где хуб-кубавы оказалось чуть больше, чем на той стороне, где они разбили лагерь, юноша, набравшись храбрости, изложил, почему не хочет везти Глаз Дракона в Аскул, и был несколько уязвлен и обижен, услышав в ответ безудержный смех Странника.

— По-моему, я не сказал ничего веселого. Я знаю, доводы мои выглядят не слишком убедительно и, может быть, кажутся трусливыми, но если говорить по существу… — сердито начал Эврих, однако Хрис, вместо того чтобы отнестись к его словам серьезно и с пониманием, захохотал пуще прежнего.

— Ты… Ты… Ты, ради Отца Всеблагого, только не сердись! — выдавил он наконец сквозь смех, пытаясь взять за локоть не на шутку разобидевшегося юношу. — Ты представь, что как раз об этом я хотел с тобой сегодня поговорить… И тоже не решался…

— И заметь, — отсмеявшись, Хрис крепко сжал локоть Эвриха, — я опасался куда более худшего, чем прослыть трусом. Я думал, тебя будет очень трудно и даже невозможно убедить расстаться с Глазом Дракона.

— Это почему же? — поинтересовался Эврих, невольно заражаясь весельем товарища и тоже начиная улыбаться.

— Потому что это власть, золото, слава. Ты пока видел не так уж много и не понимаешь: Глаз Дракона не имеет цены. С его помощью можно разрушить десятки городов, разогнать любое войско. Разумеется, ты сделать этого не сможешь, но те, кому это по силам, не пожалеют ради Глаза ничего и никого.

— Странные вещи ты говоришь. Разрушать города, разгонять армии… Неужели он предназначен лишь для разрушения? Ведь если узнать, как получали жрецы с его помощью золото, можно столько всего…

— Да-да, не трудись продолжать! С его помощью можно накормить голодных во всей Нижней Аррантиаде, вылечить больных, выкупить рабов… Друг мой, я не сомневаюсь, что Врата беспрепятственно пропустят тебя в Верхний мир! Неужели ты до сих пор не понял, что, возникни у состоятельных людей того же Аланиола желание накормить голодных, вылечить больных и уничтожить рабство, они сумели бы сделать это без каких-либо магических талисманов? Они не хотят этого делать, и никакой Глаз подобного желания в них не пробудит! Самые совестливые из них, да тот же Верцел, постараются немедленно утопить этот самый талисман, ибо к нему потянутся прежде всего руки подлецов и властолюбцев. Руки всех тех, кто в отличие от тебя прекрасно знает, что такое власть, слава и деньги, и тех, кто сделает все возможное, чтобы того, и другого, и третьего было у них как можно больше! И, будучи не обременены совестью, люди эти Верцела на части разорвут! — Лицо Хриса исказила гримаса гнева, и Эврих неожиданно подумал, что плохо знает Странника.

— Тогда почему же ты не сказал об этом раньше? Я-то ломал голову, что нам делать с Глазом Дракона! А у тебя уже все по полочкам разложено! Но если ты, как и Вивилана, полагаешь, что пользы от него не будет, а будет один вред, давай бросим Глаз в водопад — и дело с концом!

— Раз ты согласен, так и сделаем. И знаешь что? Давай, пока не передумали, сейчас же этим и займемся. Хуб-кубава от нас никуда не денется, да, по совести сказать, мы и так уже набрали ее больше чем достаточно, самое время остановиться. — Хрис решительно повернулся. — Все равно я думал сегодня закончить сбор луковиц пораньше, чтобы засветло успеть перетащить нашу добычу в низовья водопада и загрузить лодку. Там ведь работы о-го-го сколько!

Друзья зашагали назад, и Хрис после недолгого молчания, припомнив заданный юношей вопрос, вернулся к волновавшей его теме:

— Я не заговаривал с тобой о Глазе Дракона потому, что, хотя ты и говоришь любезно: «Что нам с ним делать?» — добыча эта твоя и ты волен распоряжаться ею, как тебе вздумается. Если бы ты нашел, скажем, алмаз, а я посоветовал тебе выкинуть его как можно скорее, ты посмотрел бы на меня как на сумасшедшего или завистника, рассуждающего по принципу: коли уж мне этот камешек не достался, так пусть им никто владеть не будет, — верно? А Глаз Дракона, как я уже намекал, несравнимо дороже целой горы алмазов. Если бы ты задумался над этим, то и без меня к такому выводу пришел. Другое дело, что он и опаснее в несть число раз. И к этому заключению, я надеялся, ты сможешь прийти сам, и мне не придется выступать в роли жестокого дяди, отнимающего у ребенка приглянувшуюся игрушку. Однако сегодня бы я непременно заговорил об этом. Ибо, во-первых, пора трогаться в обратный путь, и, пока наш лагерь стоял в верховьях водопада, а пепонго с лодкой оставались в его низовьях, за Глаз Дракона можно было особенно не тревожиться, но вот ежели б мы решили взять его с собой в Аскул, тогда за ним в оба пришлось бы следить. Во-вторых, стали меня мучить дурные предчувствия относительно жрецов. Вероятно, у них есть какие-то магические способы проследить за таким могучим талисманом, как этот, и когда они убедятся, что в святилище Наама его нет…

— То решат навестить вас, — договорил за оцепеневшего от неожиданности Хриса брат Хономер, поднимаясь с огромного валуна, за которым тянулась цепочка «зубов водопада», по которым друзья перебирались обычно на другой берег Мджинги.

— Вы правильно разобрались в ситуации, и вас не должно удивлять наше появление тут, — продолжал как ни в чем не бывало жрец. — Вы чуть-чуть ошиблись в сроках, но это объясняется тем, что нам не пришлось тащиться в святилище. По пути к нему мы наткнулись на бежавший от Серого Ужаса отряд мибу и убедили его предводителя рассказать нам все-все о Глазе Дракона.

— Ерунда! Никто из вас не говорит на языке мибу! — возразил Хрис, поглядывая на «зубы водопада», по которым перебирался Агеробарб. В руках жреца был посох, а левое плечо оттягивала холщовая сума, в которой Эврих хранил Глаз Дракона.

— Мы не говорим на языке мибу, воины Бубергая, как и сам он, не владеют теми языками, на которых принято изъясняться в цивилизованном мире. Но Ученики Богов-Близнецов, а в особенности маги, умеют договариваться даже с безъязыкими. Порой это стоит их собеседникам жизни, однако издержки неизбежны в любом деле. Оставь меч! — процедил Хономер, заметив движение Эвриха, и, видя, что слова его действия не возымели, в свой черед выхватил меч из ножен.

— Не делай этого! — тихо сказал юноше Хрис и спросил у Хономера самым миролюбивым голосом: — А где Тразий Пэт? Небось развлекается в шатре с нашими девушками?

— Возможно, решил перемолвиться словечком-двумя с твоей Вивиланой, разъяснить ей, что напрасно она нас за бандитов приняла. Но вы не бойтесь, вреда мы им не причинили. Связали руки, ноги, так ведь для их же блага. Уж очень они у вас проворные, — ответил жрец, не сводя глаз с весело посверкивавшего на солнце клинка Эвриха. — Спрятал бы ты меч, а то, не ровен час, Агеробарб заметит, рассердится.

— Ложись! — крикнул Хрис и дернул юношу за руку. С поднятого посоха Агеробарба слетел огненный шар. Огромное дерево за их спинами с треском раскололось, и по расщепленному стволу побежали языки пламени.

— Бросьте мечи и отойдите подальше! — скомандовал Хономер.

Хрис расстегнул перевязь с мечом и, оставив корзину, приготовленную для луковиц хуб-кубавы, сделал несколько шагов в сторону от водопада. Эврих, скрипя зубами, последовал его примеру, на чем свет стоит кляня себя за то, что давно уже не утопил Глаз Дракона. Самое обидное, что не требовалось большого ума, дабы предвидеть, чем дело кончится! Ведь из рассказа Вивиланы можно было понять, что жрецы эти так просто с мечтой завладеть Глазом Дракона не расстанутся… Если бы не был он таким тугодумом или хотя бы Хрис с ним церемоний не разводил, вопрос с талисманом этим давно бы решен был самым наилучшим образом…

Эврих был так поглощен своими переживаниями, что, обернувшись на звук падающего тела, наивно решил, будто Хономер сам поскользнулся на поросшем мхом камне, и, лишь когда очередной огненный шар пронесся над ним, опалив волосы, понял: что-то тут не так и рухнул в траву. Хрис между тем уже полз, извиваясь как змея, к брошенной перевязи с мечом. Стальной клинок против страшного посоха Агеробарба — не бог весть что, но за неимением лучшего… — подумал Эврих и хотел было последовать за Хрисом, однако новый огненный шар заставил его прижаться к земле.

Круглые пылающие молнии слетали с конца посоха одна за другой, и юноше почему-то пришло в голову, что палить по людям у Агеробарба получается значительно лучше, чем по Серому Ужасу. Впрочем, быть может, это происходит потому, что он уже сумел задействовать Глаз Дракона? Рискуя быть сожженным заживо, Эврих приподнял голову: так и есть! Сжимая посох в правой руке, левой маг придерживал лежащий в холщовой суме круглый предмет, размерами похожий на крупный арбуз.

Прыгая с одного окруженного бурлящей и пенящейся водой камня на другой, Агеробарб сократил отделявшее его от берега расстояние локтей до тридцати пяти, когда правая нога его, не найдя опоры, повисла в воздухе.

— Й-я-а! — взвизгнул Хрис, и в воздухе сверкнул метательный нож. Увы, он не причинил магу ни малейшего вреда. Странник и не рассчитывал поразить противника на таком расстоянии, он надеялся, что оступившийся Агеробарб отшатнется в сторону, вздрогнет, дернется, словом, совершит одно неверное движение, и тогда… Но нет, маг удержался на камне. Широко расставил ноги и вновь поднял посох, решив, видимо, не рисковать и прежде разделаться с неугомонными аррантами, а потом уже выбираться на сушу.

С конца посоха сорвалось сразу три огненных шара, и Эврих уже решил было, что тут-то им с Хрисом и придет безвременный конец, как вдруг Агеробарб покачнулся, словно невидимая рука с размаху отвесила ему сокрушительную затрещину. Новый удар невидимки заставил мага изогнуться, вскинуть руки над головой. Тело его на мгновение застыло в неустойчивом равновесии и рухнуло в кипящий поток. Темные воды Мджинги подхватили Агеробарба, и он скрылся за краем вечно гремящего водопада, над которым с первыми солнечными лучами появлялась многоцветная радуга, похожая издали на сказочный мост небожителей.

— Свершилось! — проворчал Хрис, поднимаясь с земли. Удостоверившись, что Эврих цел и невредим — сожженные золотые кудри не в счет, — он направился к слабо ворочавшемуся у подножья валуна Хономеру. Подхватил промокшего жреца под мышки и отволок на берег, после чего, пошарив рукой в мелкой заводи, вытащил из воды метательный нож и сунул под тунику. Вспухшая на лбу Хономера шишка подсказала юноше, почему тот столь своевременно выбыл из игры, и Эврих вновь подумал, что плохо знает Странника. Если бы у него хватило ума таскать с собой пару метательных ножей и он мог добросить хотя бы один из них до жреца, то, даже будучи уверен в собственной меткости, в подобной ситуации, безусловно, целил бы в сердце, а не кидал нож рукоятью вперед, чтобы лишить противника сознания, но не жизни.

— Прихвати Хономеров меч и пойдем поприветствуем нашего спасителя, — будничным голосом предложил Хрис. — А вот и он!

Странник помахал рукой появившемуся на противоположном берегу реки Тразию Пэту, из-за спины которого выглядывала Вивилана.

— Так это он, что ли, Агеробарба-то, да?.. — Эврих, не веря своим глазам, уставился на молодого мага.

— А то кто же? Я уверен, он, еще когда с Серым Ужасом сражался, почувствовал, что Глаз Дракона у нас находится. Вот только не предполагал, наверно, что мы такими дурнями окажемся, — ответил Хрис и, словно вспомнив о чем-то, обернулся к начавшему приходить в себя Хономеру: — М-да-а-а… Не следует нам, пожалуй, оставлять его тут. А то спустится он к низовьям водопада и лодку жрецов уведет. Теперь ему Тразия дожидаться никакого резона нет. Возьмем-ка его с собой от греха подальше.

— Отчего же не взять… — покладисто пробормотал Эврих, чувствуя, что все происшедшее плохо укладывается у него в голове.

26

Гребцы-пепонго уверяли, что если приналечь, то к ночи лодка будет в Аскуле, но Хрис, к удивлению своих спутников, попросил их не торопиться, объясняя это тем, что хочет собрать еще кое-какие травы, растущие в низовьях Мджинги. Оставив весло, он перебрался на нос лодки и, ко всеобщему неудовольствию, принялся внимательнейшим образом осматривать каждую встреченную заводь. Напрасно Тразий Пэт с Эврихом укоряли его в жадности, а Вивилана клялась, что еще одна ночь в джунглях окончательно ее доконает. Она даже попробовала жаловаться на возобновившуюся якобы головную боль, которая, безусловно, станет совершенно невыносимой, если Хрис не прекратит это издевательство, однако Странник остался неумолим и, вместо того чтобы присоединиться к сидящим на веслах друзьям и позволить им грести в полную силу, пообещал, что сварит Вивилане и всем желающим замечательное питье из хуб-кубавы. Отвар, которым он поил девушку несколько дней кряду, и в самом деле избавил ее от мигреней, но вкус имел столь отвратительный, что Страннику приходилось чуть не насильно вливать его в рот Вивилане, и, услышав страшное обещание, она обиженно надула губки и больше про головную боль не заикалась.

Поведение Хриса казалось Эвриху по меньшей мере странным, но, памятуя, что капризы и самодурство Страннику не свойственны и к желаниям товарищей он всегда относился с должным уважением, юноша заподозрил, что у друга его были какие-то веские причины не лететь сломя голову в Аскул. Подозрение это переросло в уверенность, когда, заметив пирогу, укрытую в склонявшейся над водой зелени, Хрис издал замысловатый свист и, услышав ответную трель, велел подогнать лодку к берегу.

Выглянувший из зарослей бронзовокожий мужчина не был знаком Эвриху, но, судя по тому, что Вивилана приветствовала его появление изумленно-радостным писком, человек этот являлся их другом и оказался здесь явно не случайно.

— Приветствую славных путешественников! — зычно провозгласил незнакомец и, подтягивая их лодку к берегу, сообщил, что дорогие гости поспели как раз вовремя — запеченная в костре рыба вот-вот будет готова.

— Мой старинный друг Эпиар Рабий Даор, — представил бронзовокожего Хрис и, первым выскочив из лодки, обменялся с Эпиаром несколькими фразами, после чего лицо его заметно помрачнело.

Стычка с мибу стоила жизни шестерым гребцам, и четверым уцелевшим пепонго было трудно справляться с лодкой. На весла пришлось сесть всем, включая Вивилану и Узитави, однако никто не умел лучше лесных карликов спрятать ее в прибрежных зарослях, чем пепонго и занялись по распоряжению Хриса, в то время как остальные путешественники направились к разведенному неподалеку, но совершенно невидимому с воды костру. Выйдя вслед за Эпиаром на крохотную полянку, они увидели сидящую на корточках смуглокожую черноволосую девочку лет восьми, подкладывавшую в огонь сухие ветки. Подняв голову, она с интересом оглядела незнакомцев редко встречающимися среди уроженцев здешних мест светло-голубыми глазами, что-то сказала Эпиару, указывая на костер, и отошла в сторонку. Бронзовокожий ловко снял с огня закопченный котелок с кипящей темной жидкостью и принялся отгребать в сторону горящие уголья. Хрис взялся помогать ему, Вивилана начала доставать из заплечной сумы медную посуду, а Эврих с Тразием Пэтом, не сговариваясь, склонились над принесенными из лодки мешками с провизией.

Некоторое время Узитави наблюдала за тем, как суетятся эти столь не похожие на ее соплеменников люди, которым не было дело ни до Наама, ни до древних богов. Они, в отличие от пепонго, не обращали внимания на ее татуировку и прекрасно ладили с карликами, оказавшимися вблизи вовсе не такими подлыми и ужасными, как представлялось ей прежде. Странные белокожие люди, всемогущие и неразумные, как дети. Девушка пожала плечами и, поудобнее перехватив копье, нырнула в густые заросли, чтобы хоть немного побыть одной и, может статься, добыть какой-нибудь дичины к ужину.

Чутко прислушиваясь к каждому шороху, она не переставала размышлять о белокожих охотниках за травами, понять которых ей, верно, никогда не удастся. Они уничтожили непобедимый Серый Ужас — самую страшную тварь, известную мибу. Поссорились из-за Глаза Дракона и, как дети, радовались тому, что тот упал в водопад, достать из которого его никому не удастся во веки вечные. Оставили в живых желавшего их смерти Хономера и, щедро заплатив гребцам со второй лодки, позволили им вернуться к своему племени, вместо того чтобы посадить на весла и заставить везти себя в Аскул. Насколько проще и понятнее все было, когда она жила в племени! Хотя, после встречи с Эврихом, после того как она воочию убедилась в бессилии Наама, девушка уже не представляла, что смогла бы вернуться в пещерный поселок, даже если бы мибу простили ей осквернение святыни. Прошлое представлялось Узитави далеким сном, в настоящем же внимания заслуживали две вещи: возможность разыскать Нумию — драгоценный осколок прежней счастливой жизни, которая была разрушена вторгшимися в их земли карликами, и новая жизнь, зародившаяся в ее собственном чреве.

Посланец древних богов сделал свое дело, получил за это причитающееся им вознаграждение и должен был вернуться в свой мир. Он больше не интересовал Узитави, но зароненная им в ее чрево искра жизни должна была через положенный срок превратиться в маленькое хорошенькое существо, и чем больше размышляла девушка над тем, кого бы оно могло порадовать, кроме нее самой, тем чаще обращалась мыслями к своей матери. Последнее, что должен был сделать посланец древних богов, прежде чем окончательно уйти из ее жизни, — это помочь ей добраться до поселка траоре, где, по его словам, находилась Нумия и где бы она, перестав быть Супругой Наама, станет счастливой матерью. То, о чем Узитави так долго и безнадежно мечтала, слыша ласковое воркование сверстниц над своими голопузыми чадами, должно былоисполниться, несмотря на все запреты, и, стало быть, не зря она послушалась внутреннего голоса, звавшего ее в долину Каменных Богов…

Бще совсем недавно Вивилане казалось, что все испытания остались позади и свадьба, которую они с Хрисом намеревались справить по возвращении в Аскул, явится желанным завершением странствий, на которые она обрекла себя, решившись бежать из отчего дома. Мечты девушки должны были сбыться через день-два, и она так ясно представляла себе свадебную церемонию, что поначалу сказанное Эпиаром не доходило до ее сознания. Ей казалось, что тот ведет речь о ком-то другом, ведь ни одному здравомыслящему человеку не может прийти в голову заподозрить Хриса в торговле серым порошком, в том, что ради него он приплыл в Аскул и отправился на розыски хуб-кубавы. Однако чем дольше она слушала Эпиара, тем яснее понимала, что тот говорит о Страннике. Именно он объявлен префектом Аскула вне закона, его велено схватить стражникам, лишь только он появится в городе, ему приписывается похищение дочери Верцела, о нем распускает Мурий Юг самые отвратительные слухи не только здесь, но и в Аланиоле.

— Ничего более глупого и чудовищного мне еще не приходилось слышать! — возмутилась наконец девушка, чувствуя, что сдерживаться больше решительно не в силах. — Мурий Юг — дрянь какую поискать и может болтать что угодно, но кто же ему поверит? Хрис, ты не первый раз приплываешь в Аскул! У тебя тут полно знакомых купцов, как же они допускают, чтобы о тебе говорили подобные гадости?

— Излюбленный прием таких, как Мурий Юг, — валить с больной головы на здоровую. И он, уж верно, позаботился найти какого-нибудь свидетеля, готового подтвердить его обвинения? — поинтересовался Хрис, отправляя в рот кусочек запеченной в углях рыбины.

— О да, в свидетелях у него недостатка нет, и главный из них — Фрок, слуга из дома Верцела. Он божится, что хозяин его уже не раз покупал у тебя большие партии серого порошка, — подтвердил Эпиар. — Те, кто знает тебя, конечно же, этой клевете не верят, но префект у нас за известную мзду и солнце в сговоре с луной обвинит. Да ты должен помнить его, у вас с ним и раньше трения возникали.

— Префекта вашего трудно забыть… — задумчиво пробормотал Хрис, глядя на жаркие уголья, подернутые сизоватым налетом пепла.

— В подтверждение своих слов люди Мурия Юга предъявили пакетик с серым порошком, выкраденный будто бы Фроком у Верцела.

— Вот негодяй! Зря мы его тогда на корм акулам не бросили! — мстительно процедила Вивилана, гневно посверкивая прищуренными глазами.

— Раз уж не бросили, чего о том жалеть, — примиряюще заметил Хрис. — Значит, в городе нам показываться нельзя, и на судах, идущих в Аланиол, нас, скорее всего, будут ждать…

— Но ведь можно префекту этому объяснить, что мы ни в чем не виноваты! — подал голос Эврих. — Можно, в конце концов, добиться суда и…

— Быть осужденными, — закончил за него Странник. — Если у нас обнаружат хуб-кубаву, доказать, что мы не намерены получить из нее серый порошок, будет почти невозможно. Когда тебя обвиняют в разбойном нападении, очень трудно объяснить, что меч нужен тебе для защиты собственной жизни.

— Мои люди спрячут вас в укромном местечке неподалеку от города, весь вопрос в том, как найти капитана, который рискнет взять на борт людей, объявленных вне закона. Твои друзья в Аскуле не сидят сложа руки, но, сам понимаешь, если дознаются, на каком корабле ты отплыл, ему здесь потом швартоваться многие годы нельзя будет.

— Капитан «Перста Божьего» не плавает между Аррантиадой и Аланиолом и в любом случае выполнит волю Учеников Богов-Близнецов, ибо послан сюда Храмом, — неожиданно вмешался в разговор Тразий Пэт и повернулся к Эпиару: — Свези меня на борт «Перста» — и я сумею договориться с капитаном Манисой о том, чтобы он доставил Хриса и его груз в Аланиол. А там уж пусть Верцел действует.

— Погоди-погоди, но ведь ты хотел остаться в Аскуле и основать здесь обитель Богов-Близнецов? — с удивлением воззрился на жреца Эврих.

— И не собираюсь менять своего решения. Кто-то должен нести живущим здесь людям свет истинной веры… — Заметив саркастическую улыбку на лице Вивиланы, молодой маг нахмурился. — Мы уже говорили о том, что недостойное поведение моих братьев не может бросить тень на Богов-Близнецов, так давай же не будем возвращаться к этой теме. Быть может, настанет час — и тебя коснется благость их, а сорняки, как известно, охотнее растут на доброй почве, чем на камнях.

— Я охотно доставлю тебя на «Перст Божий», и, если он отвезет Хриса в Аланиол, ни о чем лучшем и мечтать нельзя, — примирительно сказал Эпиар. — Мы отправимся в Аскул, как только ты пожелаешь.

— Лучше всего отправиться в путь немедленно. Вторая лодка пепонго не вернется к водопаду, но брат Хономер весьма предприимчивый человек, и ему не понадобится слишком много времени, чтобы добраться до Аскула, мне хотелось бы иметь возможность достойно подготовиться к встрече с ним.

— Не проще ли было прикончить его прямо на месте, чем утруждать себя подготовкой к встрече с этим мерзавцем?.. — проворчала Вивилана.

— Проще, но это противоречило бы установлениям истинной веры, и потому…

— Прости, Тразий, однако если ты хочешь попасть в Аскул как можно быстрее, то почему бы нам не отплыть прямо сейчас? — предложил Эпиар. — Моя лодка ждет нас, а она, — он указал на черноволосую девочку, — покажет Хрису укромное местечко в одном из притоков Мджинги. Там он может укрыться со своим грузом и в безопасности ждать от нас вестей.

— Отлично, так и сделаем. Хрис, я хотел напомнить тебе, что в нашей лодке лежит сверток с ритуальными одеяниями жрецов. Сам я в них долгое время нуждаться не буду, и братьям моим они тоже не понадобятся, так почему бы тебе не воспользоваться ими, когда вы поплывете через город к «Персту Божьему»? Свет истинной веры еще не воссиял над Аскулом, но жреческие одеяния испокон веку служили лучшим средством скрыть свое истинное лицо. Глазея на служителей богов, толпа редко вспоминает, что они тоже всего лишь люди…

— Благодарю тебя от всей души! Ты который уже раз оказываешь нам неоценимую услугу! — с чувством промолвил Хрис, протягивая руку молодому магу.

— Пустяки. Не ты ли как-то сказал: «Доброе братство — лучше богатства»? Когда человек старается для других, любой исповедующий истинную веру обязан подставить ему плечо в час испытаний, — улыбаясь, проговорил Тразий Пэт и обернулся к Эпиару: — Ну, где твоя лодка?

* * *

Едва «Перст Божий» вышел из гавани, дождь начал стихать и вскоре совсем перестал. Из-за туч выглянуло солнце, и Эврих первым вышел на корму, чтобы бросить последний взгляд на берег Мономатаны. Отсыревший барабан издавал влажные, квакающие звуки, задавая ритм движениям гребцов, и длинные весла дружно гнали корабль в открытое море.

Все вышло точно как предсказывал Тразий Пэт. Он сказал: «Первую половину дня будет проливной дождь», — и вот пожалуйста — на рассвете хлынул ливень, заставивший обитателей Аскула спрятаться по домам. Немногие из них видели лодку, спускавшуюся по течению реки, делящей город пополам, и никому, разумеется, не пришло в голову вглядываться в лица трех жрецов далеких и чуждых этому краю Богов-Близнецов. Даже стражники не проявили к ним должного интереса и не только не попытались задержать, но, прячась под навесами домов и лодочными тентами, с мимолетным сочувствием взирали на облаченных в двухцветные одеяния Учеников, тщетно пытавшихся укрыться под капюшонами легких, мгновенно промокших насквозь плащей, от внезапно обрушившегося на город ливня. Портовые таможенники тоже отнеслись с пониманием к несчастным неудачникам, не сумевшим, видать, обзавестись почитателями и последователями в земле чернокожих, где и от своих-то богов тесно. Они мельком глянули в унылые лица жрецов и лишь для очистки совести сунули чуткие свои носы в их скудные пожитки, которые, заботами Эпиара, ничуть не походили на скарб разыскиваемого по всему Аскулу убийцы, выдающего себя за лекаря-травника.

Хуб-кубава была загодя доставлена молодым магом на «Перст Божий», и рассказ о том, как он отводил таможенникам глаза, право же, стоило послушать. Не хохотала над ним только Узитави, но та, во-первых, ни слова не понимает по-аррантски, а во-вторых, после гибели Тага вообще, кажется, ни разу не улыбнулась и мечтала лишь о том, как бы ей добраться до поселка траоре и встретиться с Нумией. Осуществить эту мечту было нетрудно — часть семян и ростков хуб-кубавы Странник передал через Эпиара своим аскульским друзьям, а те, в свою очередь, позаботились, чтобы у возвращающихся в Аланиол путешественников всего было в избытке. Шлюпку, которую Маниса собирался спустить на воду, когда «Перст Божий» будет пересекать идущее вдоль побережья течение, снабдили всем необходимым, и, если шторм не сыграет с Узитави злую шутку, уже через несколько суток она обнимет свою мать. Впрочем, шторма в ближайшее время, по уверениям Тразия, можно было не бояться, а Эврих уже имел возможность убедиться, что словам мага можно верить, сколь бы чудные вещи тот ни говорил.

Взять хоть, к примеру, стражников. Тразий обещал, что никто не заподозрит в Вивилане девицу, и она таки сошла за жреца, хотя все колдовство мага заключалось в том, что он натер ей лицо в нужных местах свинцовым карандашом и велел обрезать волосы. Последнее требование представлялось ей совершенно невыполнимым, но после того, как Хрис с притворными стенаниями обрил бороду, а Эврих покрасил остатки сожженных кудрей в черный цвет, девушка уступила необходимости. Потому-то в трех жрецах даже самому искушенному стражнику мудрено было заподозрить бородатого убийцу, его распутную подружку, девчонку хоть куда, и золотоволосого красавца — вора и растлителя малолетних. Именно такие приметы были сообщены городским стражникам, которым, конечно, не стали рассказывать о хуб-кубаве, дабы не будоражить Аскул, в котором нашлось бы немало желающих отправиться на поиски Глаза Дракона, цены на который стараниями Кешо взлетели до небес…

Глядя на удаляющийся берег, Эврих чувствовал, что мысли его разбегаются и все происшедшее с ним, начиная с проведенной в объятиях Элары ночи, кажется ему каким-то нереальным. Да, совсем иным представлял он это путешествие и особенно возвращение в Аскул. Ну разве не странно: они привезли сюда семена и ростки хуб-кубавы, которые должны облегчить страдания множеству людей, а на них была объявлена охота? Интересно, какие басни станут рассказывать о них, когда безнадежно больные начнут выздоравливать и слухи о чудодейственном растении, привезенном путешественниками из глубин материка, будут подкреплены появлением невиданных лекарственных снадобий, способных с поразительной быстротой изгонять чуть ли не любые хвори и заживлять самые глубокие и скверные раны? Хотя из-за ожидаемого вторжения войск Кешо, быть может, никто и не обратит особого внимания на использование местными врачевателями новых отменных мазей, настоев и отваров. Людям свойственно помнить имена злодеев, ведущих кровожадные орды в набег на мирные города и села, а не тех, кто избавил их от морового поветрия и прочих болезней и недугов. Почему-то никому не приходит в голову, что убивать легко, это может каждый, но лишь немногие способны лечить и излечивать…

Высокие каменные здания и крытые пальмовыми листьями хижины, спускавшиеся к самому морю, уже нельзя было разглядеть, берег превратился в туманную серую полосу, и только мачты стоящих на рейде кораблей еще различимы были на фоне просветлевшего неба. Эврих потер ладонями лицо и подумал, что если угодно будет богам, чтобы путешествие их завершилось успешно, и Врата пропустят его в Верхнюю Аррантиаду, то он отправится прямиком в Силион — город ученых и мудрецов. За время странствий у него накопилась тьма всевозможных вопросов, получить ответы на которые будет, пожалуй, интереснее, чем резать по дереву или скитаться по свету с тюками самых замечательных товаров. Пастырь Непра, Хрис и Тразий Пэт старались, как умели, удовлетворить его любопытство, но их объяснения вызывали новые вопросы, и куцых знаний, которые каким-то образом очутились в его непутевой голове, оказывалось явно недостаточно, чтобы понять самые доброжелательные и полные ответы…

Кстати, о вопросах, подумал юноша и ухмыльнулся Рано или поздно жители Аскула заметят, что воды Мджинги с некоторых пор обрели весьма сильные целебные свойства, и зададутся вопросом: почему? И если Тразий и Эпиар сохранят в тайне историю Глаза Дракона, ответом на этот вопрос может стать лишь какая-нибудь совершенно неправдоподобная легенда. Со временем найдется человек, который обнаружит, что лечебными свойствами воды Мджинги обязаны растворенным в них мельчайшим частицам серебра, и назовет эту реку Серебряной. Легенда о Серебряной реке — звучит недурно, а?

Эврих рассмеялся и хлопнул себя ладонью по лбу. Так что же это получается? Значит, Тразий Пэт не просто утопил магический талисман, за которым был послан, не просто уберег его от фанатиков и властолюбцев, а заставил приносить пользу людям? Молодой маг верил, что радует Близнецов смех человеческий и печалят слезы людские, и, выходит, угодил он не только людям, но и богам своим. И хоть по-своему, а выполнил возложенное на него Великое Служение. Не Гистунгуром возложенное — богами.

— Здорово! — пробормотал Эврих, щурясь на солнце. — Ай да жрец! Теперь я и впрямь верю, что удастся ему основать обитель Близнецов в Аскуле. Такому все задуманное удается!

Юноша бросил прощальный взгляд на тающий в солнечной дымке берег и отправился разыскивать Хриса, чтобы поделиться с ним мыслями о Серебряной реке и Великом Служении Тразия Пэта.

Павел МОЛИТВИН ПУТЬ ЭВРИХА

Автор сердечно благодарит за неоценимую помощь и дружеское участие Марию Васильевну Семёнову и Хокана Норелиуса

Предисловие М. Семёновой

Уважаемый читатель!

Итак, перед вами — вторая книга Павла Молитвина из цикла, посвящённого «миру Волкодава». Некогда мы вдвоём придумывали этот мир и его обитателей, собираясь писать в соавторстве… Судьба, однако, распорядилась иначе. К худу или к добру — теперь остаётся только гадать.

Все, кто читал моего «Волкодава» с продолжением и «Спутников», написанных Павлом, согласятся, что это очень разные книги. Любопытен ещё и такой факт. Тем, кто пришёл в неумеренный восторг от «Волкодава», резко не понравились «Спутники». И наоборот: те, кто отнёсся к «Волкодаву» с прохладцей, приняли книгу Молитвина, что называется, на ура.

Наверное, это было закономерно. И я до некоторой степени предвидела подобное развитие событий, загодя уведомив читателя «Спутников», что у Молитвина он найдёт многое, недостающее у меня. «Африканские» страсти, дворцовые интриги, многотысячные сражения, экзотику неведомых стран…

И вот перед вами его новая книга. Что изменилось?

Во-первых, время действия. Если «Спутники» были как бы реконструкцией предыстории главных героев (если считать нулевой точкой их встречу с Волкодавом), — и я была действительно изумлена, до чего захватывающие биографии обнаружились у каждого из троих! — то «Путь Эвриха» есть логическое продолжение «Права на поединок». Действие начинается там и тогда, где и когда кончается второй «Волкодав». И рассказ на сей раз идёт не о трёх персонажах, а об одном. О котором — явствует из названия.

Почему именно Эврих? Возможно, моё мнение субъективно, но мне кажется, что в «Спутниках» из всех троих он получился самым многообещающим и неоднозначным, то есть — самым живым. Эврих, чьё поведение в «Спутниках» порою вызывало хор возмущения со стороны самодеятельных критиков из «тусовки». Как, мол, посмел, да как можно, да что вообще за поведение для положительного персонажа! (Благополучно забывая при этом, как сами только что фыркали по поводу зубодробительных совершенств очередного супергероя на букву «В». Но это так, к слову.)

Итак — Эврих. Странствующий учёный, географ, бытописатель, восхищённый чудесами земли. Уроженец «просвещённой» Аррантиады, чья книжная наука не всегда выдерживает конкуренцию с практической мудростью «варварских» народов. Ловелас и задира, равно способный то на дурацкие вспышки, то на неподдельное мужество…

Делайте со мной что угодно, но про такого персонажа можно и должно писать интереснее, чем про однообразно положительных суперменов.

И Павлу Молитвину это, по-моему, удаётся.

Я не буду вас утомлять литературным разбором «Пути», да и не моё это дело. Упомяну лишь о том, что поразило лично меня. А именно — простите за немодное слово, о диалектике.

В «Спутниках» нас сперва познакомили с бесшабашным юнцом, школяром-шалопаем, любвеобильным повесой, готовым на всё, чтобы только спастись от уз местного божества, аналогичного Гименею. А дальше по ходу романа мы испытывали не только «физический» интерес — догонит? не догонит? отобьётся? не отобьётся?.. — мы ещё и следили за постепенным превращением беспутного озорника в молодого мужчину, не растерявшего любопытства и душевного жара, но притом умудрённого страданием и потерями, готового к ответственности, именуемой Жизнью.

Того Эвриха, которого Волкодаву предстояло отбить у воинствующих жрецов. С которым они тут же начали ссориться, находя один у другого все мыслимые и немыслимые недостатки. А потом всё-таки двинулись в дуть через полмира за «маячком» для Тилорна. Вместе. Плечом к плечу. Ибо, несмотря на постоянные уверения в обратном, бесконечно полюбили и зауважали друг друга..

…И достаточно драматично расстались в заморском городе Тин-Вилене. Вот с этого момента Молитвин и начинает свой новый роман. Далёк и непредсказуем выпавший Эвриху путь, и цель, вроде бы благополучно достигнутая, оборачивается всего лишь привалом, и опять свистит в парусах ночной ветер, и неведомо, что ждёт впереди… И продолжается жизнь, продолжается мучительное возмужание… Восхождение к пониманию, чем любовное приключение отличается от Любви…

Мы с Павлом советовались и вместе корректировали сюжет И, конечно, автор, не унизивший своё перо «стилизацией под Семёнову», решил стоявшие перед ним задачи очень по-своему. Совсем не так, как на его месте сделала бы я.

И это, право, не недостаток.

Ну и напоследок ещё кое о чём.

Сейчас принято цеплять к литературным произведениям всякие ярлычки, подразделяя их, в частности, на «мужское» и «женское» чтение.

Перипетии «мужского» сюжета призваны вызывать у читателя всхлипы восторга по поводу небывалой физической силы, ловкости, доблести, смекалки и любовных достижений центрального персонажа. Предполагается, что читатель мужеска пола радостно идентифицирует себя с этаким воплощением несбывшихся мальчишеских мечтаний: тренированные мускулы, отточенный интеллект, суровая красота… Положа руку на сердце — какой читатель «в шляпе и очках» откажется на часок-другой перевоплотиться в несокрушимого Конана и вместе с ним совершить всё то, от чего в реальности его уберегает простой инстинкт самосохранения? И всё это — не покидая дивана?..

И что за беда, если женские образы таких романов трогательно бледны и отражают в основном полное непонимание автором психологии противоположного пола?

«Женские» романы являют собой зеркальное отражение вышеописанного. Здесь ахи и охи посвящаются немыслимым совершенствам главной героини; и какая же из наших современниц — забеганных, задёрганных, уставших сражаться с полнотой и морщинами, страдающих от дефицита мужского внимания — откажется хоть немного побыть прелестной принцессой или не менее прелестной дикаркой? Объектом поклонения и вожделения всех наличествующих в романе мужчин? Обладательницей роскошных волос и идеальной фигуры? И всё это «без изнурительных диет и утомительных упражнений»… И Бог с ним там, что о жизненности мужских персонажей, в основном призванных оттенять достоинства героини, смешно даже и говорить…

Так вот, на предлагаемый роман подобного ярлычка запросто не навесишь.

Потому что это не коммерческая поделка, призванная дёргать читателя за ниточки убого ограниченного спектра эмоций. Это — настоящая книга.

В чём я и предлагаю вам убедиться. А заодно выяснить, куда всё-таки заведёт Эвриха его Путь…

Мария Семёнова

Путь Эвриха (роман)

1

Брат Хономер отложил стило, отодвинул от себя свиток с перечислением товаров, подготовленных для отправки в Тар-Айван, и поднял глаза на переминающегося с ноги на ногу Ташлака.

— Ты уже разузнал что-нибудь о новом Наставнике и его друге?

— Они пришли из страны итигулов. Завели осла на постоялый двор Ретилла и остановились в корчме Айр-Донна. Вельх оказался старым знакомцем венна, но вытянуть из него удалось не много. Человек, сопровождавший нового Наставника, замеченный караульщиками со стен крепости, — ученый аррант лет двадцати — двадцати пяти…

— Погоди, — остановил Хономер соглядатая. — Аррант — кудрявый, золотоволосый, хорош собой?

— Зеленоглазый. Писаный красавец, — подтвердил Ташлак не без зависти. Маленькое остроносое личико, серый плащ, опущенные плечи и вся манера держаться, включая привычку не смотреть в глаза собеседнику, придавали ему сходство с невзрачным вездесущим мышонком. Заметить его в толпе, а тем более запомнить, было не просто, и это способствовало успешному выполнению им самых щекотливых поручений Избранного Ученика, что ничуть не мешало ему сетовать на несправедливость Богов-Близнецов, наделивших верного их слугу столь заурядной и малопривлекательной внешностью.

— Встречал я этого зеленоглазого, Эврихом его звать, — промолвил Хономер, обладавший превосходной памятью и уже после разговора с дозорными, видевшими, как варвар венн обнимался с каким-то аррантом перед тем, как войти в крепость, заподозривший, что Прославленные в трех мирах Близнецы в третий раз сводят его с самоуверенным юнцом, успевшим некогда доставить ему немало неприятностей. — Зачем ты приплел сюда Ретилла и почему счел нужным упомянуть об осле?

— С ослом этим связана весьма любопытная история. Жители порубежной с итигулами деревни взяли за него деньги с Эвриха и нового Наставника, уговорившись, что те, добравшись до Тин-Видены, оставят осла у Ретилла. Но тот, не в добрый для себя час, решил погреть руки на чужеземцах и потребовал с них плату за осла, несмотря на переданное ему письмо, удостоверяющее, что деньги хозяевами уже получены. Не настоящее, конечно, письмо, а знаешь, такая палочка с зарубками и закорючками, в которых сам Предвечный ничего не разберет…

— Знаю! — нетерпеливо бросил Хономер и, поднявшись из-за стола, прошелся по кабинету.

— Чужаки — делать нечего — заплатили за вшивого осла второй раз, упредив Ретилла, что жадность не доведет его до добра. Тот разобиделся и велел своим мордоворотам поучить наглых пришлецов вежливости, однако у вышибал достало зоркости разглядеть в венне великого воителя.

— Ташлак, ты зануда! Допускаю, что разумность Ретилловых слуг могла произвести на тебя неизгладимое впечатление: наличие мозгов у трактирных вышибал — явление действительно редкостное. Но я велел разузнать и рассказать вовсе не о Ретилле и его костоломах!

— Ты сам увидишь, что упомянул я о них не зря, — заверил соглядатай Избранного Ученика Богов-Близнецов и продолжал: — Наверно, тебе будет интересно узнать, что не прошло и суток, как люди Муштага притащили Ретилла в корчму Айр-Донна и заставили отдать чужеземцам незаконно стребованную с них плату за осла.

— Ax вот оно что! Значит, младшая семья Сонмора покровительствует этим бродягам… Ну что ж, история про осла в самом деле исполнена смысла и рассказана тобой не зря. — Хономер нахмурился и подошел к окну, из которого открывался вид на широкий полумесяц залива, по которому стылый осенний ветер гнал длинные черные волны, увенчанные белыми барашками пены.

Понудить Кан-Кендарат обучать воинов искусству безоружного боя было далеко не просто. Ни золото, ни ссылки на волю Богов-Близнецов, ни угрозы бросить до конца жизни в сырое и темное узилище не заставили бывшую Наставницу раскрыть секреты своего дивного мастерства, и лишь обещание сжигать у нее на глазах по человеку в день сделало старую каргу сговорчивой. Но не зря говорится — насильно мил не будешь, и хотя Кан-Кендарат обучила обитателей крепости кое-каким приемам, бродяга венн быстро сумел доказать, что против такого, как он, искусника вся их выучка мало чего стоит.

Менее прозорливый человек на месте Хономера млел бы от счастья, заполучив нового Наставника для Воинствующих Братьев, однако Избранный Ученик к тридцати двум годам твердо усвоил, что древо удачи приносит щедрые плоды тем, кто его холит и лелеет, а обстоятельства чаще всего благоприятствуют успеху, если подготовлены они предварительно чьими-то заботливыми руками. Счастливый же случай — штука во всех отношениях подозрительная: попробуй-ка отыскать на базарной площади втоптанный в пыль медяк — глаза проглядишь. Зато в собачье дерьмо вляпаться — это запросто, за такими случайностями дело не станет.

Исходя из этого, столь удачное появление искусного венна в крепости не столько радовало, сколько настораживало. брата Хономера, особенно если учесть, что притворяться дикарь совершенно не умел и к предложенному за обучение Воинствующих Братьев вознаграждению проявил полнейшее равнодушие. Не появилось у него в глазах алчного блеска, и это тревожило и огорчало Избранного Ученика Богов-Близнецов несравнимо больше, чем ушибленное в поединке с венном плечо. Искусник варвар пришел неведомо откуда, неведомо зачем, и если взбредет ему в голову, при его-то ловкости, уйдет неведомо куда, как только приставленные к нему стражи утратят бдительность. А в том, что рано или поздно они ее утратят, не было у Хономера ни малейшего сомнения.

Потому-то, услышав, что есть у венна друг, и возрадовался он, ибо, заполучив арранта в заложники, мог быть уверен, что взял варвара на короткий поводок.

Какой еще якорь сможет вернее удержать непоседливого дикаря?

Не было, казалось бы, ничего проще, чем схватить Эвриха и тайно доставить в крепость, но Избранный Ученик приучил себя избегать поспешных решений, и в который уже раз предусмотрительность помогла ему уберечься от досаднейшей ошибки. Рано скромным служителям Богов-Близнецов ссориться с «семьей» Муштага. Рано устранять управляющий Тин-Виленой совет кончанских старейшин. Время для этого еще не приспело, и потому действовать надо тихо и осторожно, не привлекая к себе излишнего внимания…

— Удалось ли тебе разузнать еще что-нибудь об арранте? — спросил Хономер, поворачиваясь к соглядатаю, почтительно ожидавшему, когда Избранному Ученику угодно будет вспомнить о нем.

— Завтра на рассвете он покинет Тин-Вилену. Ратхар Буревестник пригласил его отправиться в плавание. Он желает, чтобы аррант рассказал живущим на острове Печальной Березы родичам Астамера о его гибели.

— А чего ради Эвриху пускаться в столь дальний и небезопасный в это время года путь? — подозрительно спросил Хономер.

— Он хочет попасть на какой-то забытый всеми богами островок у Западного берега, и Ратхар согласился сделать крюк, чтобы отвезти его туда.

— Ага!.. — Избранный Ученик навострил уши Ну-ка, расскажи, что это за островок и чего надобно там арранту?

Рад бы рассказать, но он ничего нем не говорил. Ратхар же, как ты знаешь, не любопытен и редко сует нос в чужие дела.

Зря! Зря он этого не делает. — пробормотал Хономер. — Кто не интересуется делами соседей, не доживает до глубокой старости… Все три судна Ратхара идут на Сегванские острова?

Две «белухи» и «косатка».

Так-так… — Хономер пробежался по кабинету, вновь подошел к окну.

Небо заметно потемнело, сумерки скрадывали очертания стоящих в гавани кораблей, в городе один за другим начали зажигаться первые огоньки. Мало времени. Ах, как мало времени оказывается всякий раз когда в нем возникает настоятельнейшая необходимое обидно упускать дважды подгадившего ему арранта. Еще обиднее, что не будет у него управы на венна. Но главное, прощелыга Эврих не прогулки ради собрался навестить некий безымянный островок! Что-то он опять вынюхал, что-то разузнал…

В Мономатане то ведь искал хуб-кубаву, а не гонялся, в отличие от прочих простаков, за тигровыми шкурами, слоновьими бивнями, роскошными коврами или черными алмазами. Надо думать, и с сегванами напросился плыть не ради поросших мохом валунов и выбеленных птичьим пометом утесов! Проследить бы за ним, вызнать, чем он на островке разжиться хочет, добычу отобрать, а самого в каменную клеть. На цепь. За старые обиды расчесться. Заодно и венна к себе. привязать. Плохо, времени совсем нет. Хотя коли с умом взяться, так и за ночь можно немало дел натворить. Были бы желание, звонкая монета и подходящий человек на примете…

— «Косатку» Буревестник сам поведет, а на «белухах» кто за старшего? — обратился Хономер к соглядатаю.

— Демитар и Неробих.

— Отлично! Небось они последний вечер в «Бездонной бочке» решили провести?

— Это уж как водится. До полуночи повеселятся, а завтра чуть свет — в море. Крепкие у ребят головы! — хихикнул Ташлак.

— Спускайся вниз и жди меня во дворе. Проводишь к «Бездонной бочке». Надобно мне кое с кем из мореходов до отплытия Ратхара словечком-другим перемолвиться.

* * *

Мореходы с Ратхаровых судов проводили последний вечер на суше в двух расположенных неподалеку друг от друга трактирах. Те, что любили чинное, бесскандальное застолье, обосновались в «Бездонной бочке», и среди этих вошедших в возраст, солидных мужей были, разумеется, все три капитана. Молодежь веселилась в «Утехе моряка», хозяин которой был известен своим долготерпением, а также тем, что собирал зубы, выбитые посетителями во время затеянных в его трактире драк, в высокую стеклянную посудину. Склянку эту прислуживавшие гостям девки показывали всякому желающему за мелкую монетку. Окупали вырученные за показ зубов медяки изломанную драчунами мебель или нет, сказать трудно, однако все посещавшие Тин-Вилену мореходы считали своим долгом хотя бы раз заглянуть в «Утеху моряка», дабы полюбоваться содержанием знаменитой склянки. Удовлетворив естественный интерес, в дальнейшем они, как правило, предпочитали любоваться зубками «портовых женушек», коим в «Бездонную бочку» вход был, по понятным причинам, заказан.

Степенные посетители «Бочки» коротали вечера за неспешной, уважительной беседой, из которой, порой, извлекали весьма любопытные и небесполезные для себя сведения. Случалось, сюда забредали певцы и несколько вечеров подряд услаждали слух гостей балладами, озорными куплетами и любовными виршами. Случалось, на освобожденные от кружек, кувшинов и мисок, чисто выскобленные и старательно вытертые тряпицей столы расстилались выправленные опытными капитанами карты и приглашенный каллиграф копировал их, под бдительным присмотром въедливых мореходов, сознававших, что от добросовестности художника зависит подчас не только сохранность их кораблей, но и самая жизнь.

Врут сухопутные крысы, будто никому не показывают старатели моря свои карты! Показывают и спорят, бывает, до хрипоты, сверяя линии, нанесенные на истертые и покоробившиеся пергаментные листы, уточняя направление течений, расположение отмелей и рифов. Море — их дорога, кладовая, поле кормящее и злейший враг, перед лицом которого лишь обделенные разумом не забывают старые распри и сиюмоментную корысть. Но таких не жалует Морской Хозяин и не долго терпит их в своей вотчине — место им уготовано на дне. Коли не хватает разума водить суда, пусть потешают Подводных Дев, томящихся в Жемчужном дворце…

На этот раз, впрочем, внимание собравшихся в «Бочке» мореходов привлек к себе купец из северной Аррантиады, вещавший о делах, никоим образом с морем не связанных. По словам его выходило, что в Вечной Степи объявился новый император, жестокостью и размахом не уступавший Гурцате Великому. Объявивший себя Хозяином Степи, Энеруги Хурманчак за пять лет сумел объединить несколько десятков племен и здорово потрепал западных горцев.

— Мало того, что Хурманчак заставил южных кочевников платить дань, орды его осадили Фухэй, потом Умукату и взяли приступом еще пять или шесть приморских городов…

— Да какие там города, на краю Вечной Степи? — перебил дородного купца самоуверенный хозяин рыбачьего баркаса, никогда не плававший дальше Тин-Ви-ленского залива. — Не слыхал я что-то о таких. Фу… как? Ум… что? Они же там все на лошадях скачут, траву вперемешку с кузнечиками едят, зачем им города?

— Может, ты, парень, и о нашествии меорэ не слыхал, с которого Последняя война началась? — ехидно поинтересовался Неробих — сухощавый сорокалетний сегван с рябым лицом. — Тебе-то, конечно, мнится, что только в Тин-Вилене люди живут, а чуть дальше — котлоголовые и змеерукие твари обитают, у которых лошади заместо жен и крылья из задницы растут. А я вот был в этом самом Фухэе! Красивый город, хотя дома там из бумаги и жердочек таких суставчатых бамбуком называются — сделаны.

— Во-во, дома из бумаги, корабли из тростника! — передразнил его рыбак.

— И верно — из тростника, — подтвердил аррант, ласково поглаживая толстое брюхо. — Кораблями их, правда, в полном смысле слова назвать нельзя, но рыбы они с них не меньше твоего ловят. А какие кораллы со дна морского добывают — таких здесь и не видывали! Белые, красные, розовые, черные, в синюю крапинку… О, путь туда не близкий, но уж зато посмотреть есть на что! И ежели с товаром приплыл, без прибытку не останешься. Верно я говорю? — обратился он за поддержкой к Неробиху.

— С товаром, оно везде неплохо. Но я-то в Фухэй мальцом попал, и весь мой прибыток, что морду огневка искорябала. Там эту хворобу каждый второй северянин подхватывает. — Капитан «белухи» привычным жестом коснулся пальцами изъеденных рытвинами щек. — Через Фухэй проклятый девки от меня всю жизнь нос воротят, а так — город как город, жаль, если его степняки порушили.

— Ну, про девок не тебе бы говорить, — усмехнулся Ратхар, — Радна с тебя глаз, как с моря приходишь, не сводит, даром что рябой. Трех дочек подарила. На что жалуешься, Ветрознай?

— Радна, она конечно… — смутился Неробих, прозванный Ветрознаем за исключительное умение предсказывать погоду — не то старые раны давали о себе знать, не то от рождения даром таким Богами награжден был.

— Так вот Фухэй, как и другие тамошние города, некогда меорэ возведенные, степняки, говорят, чуть не дотла сожгли, — продолжал между тем аррант. — Но самое удивительное, что щелкали они их как орехи, а ведь вокруг каждого стены — в пять человеческих, ростов. И заметьте, совсем не бумажные!

— Это точно, — припомнил Неробих. — Стены Фухэй окружали изрядные. За ними горожане из века в век от наскоков кочевников отсиживались. А сигнальные колокола на дозорных башнях предупреждали о подходе неприятеля окрестных жителей, дабы те успели вовремя за городскими стенами укрыться.

— О да, колокола там были хоть куда, более звучных мне слышать не доводилось, — оживился аррант, осушая кружку с темным местным пивом. — Если желаете, я расскажу вам легенду о колоколе, прозванном жителями Фухэя «Голосом матери».

— Отчего ж не послушать заморские байки, — согласился рыбак и покосился на остроносого человечка в сером плаще, который, возникнув словно из-под земли, шепнул что-то на ухо Демитару и направился к выходу из трактира. Здоровенный сегван отставил кружку с вином и нехотя последовал за похожим на мышь незнакомцем.

— Легенда гласит, что когда горы, извергающие пламя, раскаленный пепел и камни, ожили и острова Меорэ один за другим стали уходить на дно морское, живший на них народ сел на тростниковые корабли и отправился искать свою долю на северный материк. Отчаяние придало этим людям мужества, и где не могли они миром получить пригодные для жизни земли, там брали их силой. Принято считать, что именно их вторжение послужило началом переселения народов, из-за которого разразилась Последняя война. Может, это и правда, но не о том речь. — Аррант погладил курчавую бородку, глядя поверх голов слушателей так, словно читал историю о колоколе с развернутого за их спинами листа пергамента.

— Часть меорэ вторглась на земли Саккарема и Ха-лисуна, часть углубилась в Вечную Степь и там бесследно растворилась среди кочевников. Кое-кто из них, однако, не мог представить себе жизни без моря, не зря же островитяне называли себя «морскими людьми». Они-то и основали на юго-восточном краю Вечной Степи десятка полтора городов, и Фухэй был одним из них. Хотя иные ученые мужи утверждают, что фухэй — название народа, жившего некогда на побережье, и меорэ не строили города на пустом месте, а селились в местах, обжитых задолго до их появления…

— Ты, кажется, хотел рассказать нам про колокол? — напомнил Неробих.

— Колокол? Ну да, — купец постучал ногтем по пузатой тонкостенной кружке, давая тем самым служанке знать, что пора ей позаботиться о томимых жаждой посетителях. — Приморские города быстро богатели и вскоре стали лакомым кусочком в глазах кочевников. Степняки столь часто совершали на них набеги, что жителям пришлось возвести вокруг городов высокие стены. И все было бы хорошо, да вот беда: люди, работавшие на полях, слишком поздно узнавали о появлении кочевников и не успевали добраться до спасительных укреплений. Тех, кто пытался сопротивляться, степняки убивали на месте, остальных же превращали в рабов, заставляли пасти скот, продавали в Саккарем либо западным горцам. Тогда жители Фухэя решили отлить звонкоголосый колокол, который слышен бы был издалека, и созвали самых искусных мастеров. Те отливали колокол за колоколом, но, увы, голоса их были слишком слабыми, и кочевники продолжали хватать людей у стен города, и множились слезы, пролитые по отцам, матерям, детям, сестрам и братьям — по всем тем, кто не услышал сигнал, возвещающий о приближении врагов…

— Но вот явился чудо-мастер, — подсказал нетерпеливый рыбак.

Аррант укоризненно посмотрел на него из-под полуопущенных век и отрицательно качнул головой.

— Лучшие мастера делали все что могли. Они брали самое желтое золото, самое белое серебро, самое черное железо и вновь и вновь переплавляли безголосые колокола, годные лишь для мирной жизни. Так бы до сей поры и переливали они из пустого в порожнее, если бы дряхлый прорицатель не сказал им: «Люди! Подумайте, что делаете вы? Колокола ваши поют! А они должны кричать. Кричать во весь голос, как испуганная мать, созывающая детей своих, когда грозит им неминуемая погибель!» Над стариком посмеялись. Не может кричать железо. Не может кричать серебро. Не может кричать золото. Металлы не умеют кричать на это способен лишь зверь или человек. А кричать, как мать, созывающая детей своих, не способен никто, кроме матери. «Из ума выжил, старый дурень! Прочь пошел, прочь!»… Это я не тебе, любезнейший, — пояснил аррант вернувшемуся к столу Демитару, и тот, кивнув, отправился к стойке трактирщика, чтобы принести своим приятелям по кружке вина.

И никто из слушавших рассказ толстобрюхого арранта не удивился тому, что Демитар не кликнул служанку. Никто не заметил, что в одну из кружек он бросил щепотку желтого порошка, который, зашипев, бесследно растворился в густом и ароматном вине, привезенном сюда из солнечного Халисуна.

— Ну и что же дальше? Почему колокол закричал? — полюбопытствовал Ратхар.

— Потому что слова дряхлого прорицателя услышала пожилая женщина. Мать сыновей, зарубленных у нее на глазах кочевниками у стен города. Она-то поняла, что имел в виду мудрый старик. Впрочем, как знать, может, и другие поняли, не зря же они так яростно гнали его прочь и обзывали безмозглым дурнем. Но безутешная мать не только поняла сказанное старцем. Она дождалась, когда колокольных дел мастера в очередной раз расплавят в огромном котле самое желтое золото, самое белое серебро и самое черное железо, и бросилась в бурлящий металл. «Дура! — хором закричали мастера. — Сумасшедшая!» — закричали они, ибо им казалось, что они знают все секреты колокольного дела. И верно, они знали все секреты изготовления поющих колоколов, а тот, что получился у них на этот раз, — кричал. Он кричал, как мать, созывающая детей. Он кричал хриплым, сорванным голосом, и слушать его было страшно, но не услышать — нельзя. Аррант замолк и потянулся за кружкой.

— Спасибо, — сказал Ратхар. — Помоги нам Храмн не услышать подобных колоколов на наших Благословенных островах. А теперь давайте выпьем за «Голос матери», который хранил жителей далекого Фухэя от набегов кочевников.

Он поднял кружку, ту самую, что подал ему заботливый Демитар, и в три глотка осушил ее. Ему показалось, что густое ароматное вино из Халисуна горчит, но мало ли что может показаться, когда думаешь о матерях, которые пережили сыновей ипродолжают звать их во сне, год за годом, до конца дней своих…

* * *

Трое суток, прошедших с тех пор, как суда Ратхара покинули Тин-Вилену, пролетели для Эвриха как один день. Попутный ветер, надувавший паруса «Крылатого змея» и двух «белух», развеял уныние, охватившее арранта после расставания с Волкодавом, ласковое солнце отогрело сердце, а пронзительная синева ясных осенних дней настроила на рабочий лад. Начавшееся вкривь и вкось путешествие за Тилорновым «маяком» наконец-то вошло в спокойное русло и обещало стать приятным и полезным во всех отношениях.

Глядя, как легко сегванские суда скользят по холодным водам северного моря, Эврих имел все основания надеяться, что путь до острова Спасения не займет много времени. Дотошный Тилорн так подробно расписал все, что надлежит сделать в летающей шлюпке, что ему понадобится день, в худшем случае два, чтобы включить звездный манок и подготовить к работе «маяк». Затем Ратхар отправится к острову Печальной Березы, где Эвриху предстоит провести зиму, которая, безусловно, даст ему материал для глав, посвященных Сегванским островам. Он давно мечтал посетить их, и Боги Небесной Горы пошли навстречу его желаниям…

Сидя на задней скамье «Крылатого змея», Эврих вглядывался в серые утесы, вздымавшиеся из моря по левому борту, и рука его непроизвольно поглаживала чистый пока что лист пергамента. Потрясение, едва не заставившее его выбросить свои путевые заметки за борт, помогло ему по-новому взглянуть на свой труд, казавшийся прежде едва ли не чудом совершенства. Перечитав «Дополнения», он внутренне содрогнулся от отвращения к самому себе. Это ж надо написать столь сухо и неинтересно!

Собранные им сведения изложены, что и говорить, добросовестно, с присущей ему скрупулезностью и даже не без некоторого изящества, но… Бабочка, будучи засушенной и посаженной на булавку, разумеется, не превращается в жука, однако представить ее порхающей по весеннему цветущему лугу может лишь человек, наделенный богатым воображением. И то, что достопочтенный Салегрин писал именно так, ни в коей мере не может служить оправданием ему — Эвриху. Безвылазно просидевший всю жизнь в Верхнем Аланиоле земле-описатель не мог избрать иную форму для своих сочинений. К тому же он давно уже должен был понять самое интересное из того, что довелось ему увидеть в жизни, — это люди! И стало быть, им следует уделить самое пристальное внимание. Все остальное может послужить прекрасным фоном, способным дать необходимые сведения путешественникам или новому Салегри-ну, для новых «Описаний стран и земель». А ему надобно писать о другом.

Легко, однако, сказать сделай по-другому! А как сделать? Над этим-то Эврих и ломал голову. Ибо, осознав, о чем должно ему поведать миру в своих «Дополнениях», и ощутив знакомый зуд в пальцах, он, естественно, тут же кинулся живописать подвиги Волкодава и, к изумлению команды «Крылатого змея», подобно изваянию просидел на корме целый день, безжалостно изводя изобретенные Тилорном несмываемые чернила и не такой уж большой запас пергаментных листов. Просидеть-то просидел, да что толку? Ежели б это был рассказ о Боге, сошедшем на землю творить; суд и восстанавливать попранную справедливость, — всякий бы назвал его труд превосходным, но в беспорочные герои варвар венн не слишком-то годился. К тому же писать о человеке, даже о том, которого в порыве откровения назвал «братом», оказалось несравнимо труднее, чем об обычаях племен и народов или открывшемся перед глазами пейзаже.

Ведь вот, например, чувствовал он, почему Волкодав решил остаться в Тин-Виленской крепости. Нутром понимал, а словами выразить не мог. И как тут не вспомнить косноязычие прекраснодушного венна, как не ужаснуться, а вдруг не дано ему умения сказать о самом главном? Не о поступках, а о тех движениях души, которыми эти поступки вызваны?

Мысль о необходимости разобраться в побудительных причинах; подвиппих людей на те или иные деяния, возникла у Эвриха после того, как он взялся, по свежим следам, писать о прощании с Волкодавом, надумавшим остаться в Тин-Виленской крепости. Без особых колебаний он написал, что венн отправился туда, дабы освободить свою наставницу Мать Кендарат Написал, а потом задумался и понял, что на самом-то деле это лишь часть замысленного его неукротимым другом. На первый взгляд так оно и было, но если рассуждать подобным образом, то что, спрашивается, мешало Волкодаву, добившись от Хономера освобождения прежней Наставницы Воинствующих Братьев, сбежать вслед за ней из крепости, чтобы продолжить путешествие за Тилорно-вым «маяком»? Стража? Или осознание того, что должен он передать этим самым Воинствующим Братьям то самое видение мира, которому некогда научила чудом спасшегося с каторги паренька Мать Кендарат? Решился ли Волкодав просто спасти свою бывшую наставницу или, почувствовав, что перерос ее в чем-то, взвалил на себя груз исправления допущенной ею ошибки?..

Сам Эврих склонен был считать истинным последнее предположение, однако имел ли он право заносить его на пергамент, не зная доподлинно от самого Волкодава, почему тот остался в Тин-Виленской крепости? Кстати, сам Волкодав никогда бы не решился, судя по тому, как говорил он про Кан-Кендарат, не только сказать, но даже и подумать, что хоть в чем-то мог превзойти свою наставницу. Но если так, откуда же пришла к нему уверенность, что сумеет он объяснить человеколюбивую суть кан-киро тем, кто мечтает хорошо драться вовсе не из-за великой любви к ближним своим?..

Эврих сделал на краю листа пометку: «Неотданный долг?» Полюбовался на Тилорнову самописку и, отчасти по привычке, отчасти не в силах побороть искушение добавить к своему несовершенному труду еще несколько строк, склонился над пергаментом и бисерным почерком вывел: «Довелось мне услышать от попутчиков моих любопытный рассказ, будто на некоторых Островах сег-ванские рыбаки, дабы не заплутать в море, берут на свои суда свиней, и те, даже в густом тумане, безошибочно отыскать умеют ближайшую сушу. Обычные хрюшки, сказывают, обладают изумительнейшим чутьем и, будучи спущены в воду, плывут к земле со всей возможною для себя поспешностью. Самые же разумные из них безошибочно находят свой собственный остров, на котором живут не подвергаясь опасности съеденными быть ввиду большой полезности. Поверить, что ничем не примечательные хрюшки столь изрядно плавают, весьма трудно, особливо памятуя пронизывающий холод вод северных морей, и все же рассказ сей заслуживает внимания, ибо подробности, которыми уснащен был…»

— Аррант! — окликнул его Мелихар, исполнявший на «Крылатом змее» обязанности помощника капитана. — Ты человек ученый, может, присоветуешь что? Ратхар занедужил. То ли сердце прихватило, то ли хворобу какую на берегу подцепил.

— Этого только не хватало! — пробормотал Эврих, поспешно складывая исписанные листки и пытаясь припомнить, какие снадобья имеются у него в сумке. — Иду!

2

На северо-восточном краю Вечной Степи, неподалеку от мест, где граничит она с лесным краем, стремит свои воды Бэру-гур, на зеленых берегах которой испокон веку пасли табуны лошадей и стада овец три племени степняков. На зиму откочевывали они на юг, а по весне возвращались к Бэругур, поскольку трава здесь росла сочная, рыбы водилось вдоволь, зверья в перелесках было много и пищу можно было готовить не на аргале — сухом навозе, а на душистых смоляных дровах. Места на береговых луговинах хватало всем: хвастливым весельчакам хамбасам, сумрачным расчетливым кокурам и гордым майганам, возводившим свой род к Богам Покровителям, детям Великого Духа.

Места хватало, и все же стычки между племенами случались чуть ли не ежегодно. То табун лошадей жаждушие показать свою лихость юнцы у соседей угонят, то девицу приглянувшуюся тайный воздыхатель у спесивых родичей ее уворует, а бывало и вовсе из-за глупости, из-за неверно понятого слова стрелы друг в друга метать начинали.

Всякое бывало, но обычно к концу лета, к священному празднику Величания Богов Покровителей, о начале которого оповещали кочевников крики устремившихся в теплые края перелетных птиц, вражда стихала, и все три племени сходились на полуостров Каменного Меча, дабы принести жертвы Великому Духу и его детям, покрасоваться удалью своей на состязаниях, произвести взаимовыгодный обмен, справить свадьбы и решить все спорные вопросы. Не к добру брать в дальнюю дорогу старые заботы и обиды. Откочевку надобно начинать с легким сердцем и душой, омытой кумысом из пущенной по кругу чаши дружбы. Глупо помнить мелкие дрязги, если не дано знать наверное, доведется ли обидчику свидеться с обиженным на следующее лето. Потому-то степняки при прощании и говорят друг другу: «Ишалли тэки ай!», что саккаремцы переводят как: «Жизнь коротка, забудем печали и возрадуемся!» На самом-то деле, впрочем, значений у этого пожелания великое множество…

Юрты на полуострове Каменного Меча растянулись вдоль правого берега Бэругур, по обе стороны от Кургана Предков. Луговина в центре полуострова, образованного петлей реки, бравшей свое начало в Западных горах, которые иные народы называют Замковыми или Самоцветными, была оставлена для скачек, а у подножия Кургана, увенчанного каменной иглой, поставленной в незапамятные времена неизвестным властителем, разбили шатры три нанга.

Три вождя, отправив шаманов к Каменному Мечу, собрались в шатре Нибунэ, дабы до начала жертвоприношений Великому Духу и Богам Покровителям поговорить о делах земных. Нанг хамбасов Фукукан и нанг кокуров Тамган восседали на кожаных, набитых конским волосом подушках в шатре нанга майганов, ибо Нибунэ был умудрен годами и имел почетное право первым пригласить и потчевать гостей у своего очага.

Фукукан и Тамган были преисполнены уважения к Нибунэ и после того, как осушили первую чашу кумыса во славу Великого Духа, вторую выпили за здоровье хозяина шатра. Что касается третьей, то ее пылкий Фукукан пожелал поднять за младшую дочь Нибунэ — красавицу Тайтэки, которую старый нанг решил наконец-то отпустить от своего очага. Тамган охотно выпил бы за счастье славной девушки, поскольку, подобно Фукукану, мечтал ввести ее в свой шатер, однако Нибунэ, покачав головой, сказал, что третью чашу надлежит им поднять за единство степняков, которых, к какому бы племени ни принадлежали они, при рождении обмывают в теплом кобыльем молоке и посвящают Великому Духу и детям его.

— Ой-е! За сыновей Вечной Степи и Вечного Неба! — покладисто провозгласил Фукукан и поднес старинную выщербленную чашу с колюче-кислым кумысом к губам. Вытер тыльной стороной ладони усы и спросил: — Чьи черепа должны проломить копыта наших жеребцов?

Старый Нибунэ опустил глаза и мысленно обозвал Фукукана брехливым щенком. Беседа нангов не должна походить на скачку по горящей степи. Мудрый не скажет «да» и не скажет «нет», чтобы завтра не сожалеть о сорвавшемся с языка слове. Метнуть стрелу не долго, попробуй-ка воротить ее!

— Разве напекло нам головы жарким солнцем, чтобы мы, подобно живущим в Полуденном крае уттарам, кричали, завидя в степи облачко пыли: «Кодай! Кодай!» — и мчались к нему во весь опор, вытащив из саадаков луки и стрелы? — произнес он укоризненно. Прихлебывая из деревянной чаши маленькими глоточками и ласково щурясь, рассматривал некоторое время расшитый умницей Тайтэки полог шатра, а потом, словно размышляя вслух, промолвил: — Пока что нам хватает и земли и воды, но будет ли так всегда? Слыхал я, что луга на левом берегу Бэругур мало-помалу превращаются в пашни, а в Медвежьем урочище майганы не видели этим летом даже следов медведя…

— Железный холм изрыт так, словно стая кабанов целый год искала желуди в его недрах, — заметил Тамган, поглаживая заплетенную в косу бородку. — Роща у Верхнего брода вырублена чуть не до основания…

— Ее вырубили сегваны. Куне Канахар обнес свой деревянный дом высоким частоколом. Его люди несколько раз сталкивались с хамбасами во время охоты на краю Ломаной Чащобы. Если бы не Буршас, дело могло бы кончиться дракой — оружие сегванов стоит того, чтобы продырявить шкуры его владельцам. — фукукан хищно улыбнулся, и Нибунэ вновь подумал, что двадцать пять лет — не подходящий возраст для нанга.

— Сегваны делают свои мечи из отличной стали, но форма их несовершенна, а вес слишком велик, — медленно произнес Тамган. — Я встретился с кунсом Канахаром, и его ковали изготовили для кокуров две дюжины мечей, которыми привыкли рубиться сыновья Вечной Степи. Сегванам нужны овцы и кожи.

Нибунэ нахмурился. Не зря, значит, ему доносили, что нанг кокуров снюхался с сегванами. Скверно.

— Продырявить шкуры неуклюжим северянам, приплывшим с Восточных островов, ничего не стоит. Поджечь деревянный дом Канахара, который называет он замком, способен даже ребенок, — продолжал Тамган. — Но, как мудро заметил почтенный Нибунэ, мы не уттары, чтобы рубить сплеча. Зачем резать породистую кобылицу, способную народить добрых жеребят?

— Верно говоришь. Сегодня еще и замок поджечь не трудно, и прогнать сегван с исконных наших выпасных земель можно. А завтра? Не захочет ли Канахар в следующем году распахать луговины по эту сторону Бэругур? Станет ли ковать для тебя оружие, когда корабли с Восточных островов привезут еще сотню, две, три белокожих воинов? Не проще ли будет ему взять твоих овец, а заодно и коней, даром?

— На что ему кони? Зачем его людям перебираться на этот берег? Вечную Степь не распахать даже тысяче тысяч Канахаров. — Тамган потянул носом. В роскошном шатре воняло кислыми овчинами, дымом и лошадиной сбруей. Совсем иначе пахло в сегванском замке — свежим деревом, чистотой…

Нибунэ поджал губы. Не напрасно, стало быть, остановил он Фукукана: если нет единства — не будет победы. Незачем тогда и затевать набег на Канахара, незачем и говорить об этом. Тамган упрям, словами его не проймешь. Он пальцем не шелохнет, пока сам не увидит, не поймет, что земледельцы за рекой подобны ржави на мече не соскоблишь вовремя — разъест металл, чисти потом, не чисти, ни на что будет не годен. Сам старый нанг, кочуя в юности близ приморских городов Фухэя, Уму каты, Дризы, собственными глазами наблюдал, как вгрызаются земледельцы в Вечную Степь, пядь за пядью увеличивают пашню за счет степных выпасов, а затем до последнего вздоха защищают свои, обильно орошенные потом, поля. Чувствовал старик — через год-два начнет теснить степняков и любезный с ними до поры до времени куне Канахар. Но это бы еще полбеды: в Вечной Степи — слава Богам Покровителям! — места много. Скверно, что ползут упорные слухи, будто бы объявился в сердце степей некий нанг Энеруги, прибирающий под руку свою свободные прежде кочевые племена. Упанхов уже подмял, тачиганов, лубокаров…

По всему видать, заваривается в центре степи кровавая каша, и когда забурлит она, закипит и, как бывало уже не раз, начнет разливаться по бескрайним просторам, моровым поветрием уничтожая все на своем пути, хорошо было бы затаиться на берегах Бэругур, да похоже, не судьба. Хотя до той поры, может, Тамган еще и прозреет Лишь бы не было поздно, ибо ежели успеют сегваны укрепиться за рекой, начнут жалить подобно земляным осам, которых ни дымом из гнезда их не выкуришь, ни водой не затопишь…

Не весел ты что-то, Нибунэ-нанг! Выпили за единство, не пора ли за дочь твою — красавицу Тайтэки чаши поднять? — напомнил Фукукан хозяину шатра. — Семнадцать лет — не шутка! Пора уж ей мужа достойного приискивать.

— Пора, — нехотя согласился занятый мыслями о грядущих невзгодах Нибунэ и громко кликнул Алиар! Попроси госпожу свою выйти к гостям!

Один из разделявших шатер войлоков приподнялся, и к сидящим вокруг очага нангам вышла высокая стройная девушка в длинном розовом халате, расшитом лазоревыми цветами и украшенном множеством жемчужных пуговок. Алые сапожки с круто загнутыми носами выглядывали из-под халисунской работы халата, алые ленты косым крестом обнимали высокую грудь, плотно охватывали тонкую талию. Из-под алой, шитой жемчугом шапочки в форме плоского колпака рассыпались по плечам десятки тонких черных косичек. На конце каждой — по крупной жемчужине.

— Ой-е! — ахнул от восторга Фукукан, не в силах оторвать взгляд от нежного овала лица, пунцовых губ и сияющих подобно огромным черным жемчужинам глаз дочери Нибунэ.

Тамган щелкнул языком, одобрительно разглядывая узкие запястья, холеные руки с длинными пальцами, унизанными изящными перстеньками, красотой своей все же уступавшими перламутровым зеркальцам ногтей.

— Поухаживай за гостями, Тайтэки, — попросил престарелый нанг, окидывая красавицу ласковым и гордым взглядом.

Почтенным гостям, однако, было не до сладкого и мягкого мяса молодого барашка, посыпанного перьями дикого лука — мангира; не до принесенного Алиар, источавшего соблазнительнейший аромат шулюна, в котором, среди островков зелени, плавали золотистые кружки жира; не до козьего сыра, приготовленного в желудке ягненка; не до печеных перепелиных яиц, обложенных травкой тыктай, прозванной степняками «ненасытный муж».

Ой-е! Никакая травка не нужна была тем, кто слышал мягкий, ласкающий слух голос Тайтэки, кто видел жаркий румянец на ее щеках и сияющие белизной ровные зубки, приоткрывавшиеся, когда улыбалась она оцепеневшим нангам. А какие ямочки на щеках ее появлялись от лучезарной улыбки, способной заставить и камень треснуть от переизбытка сил, от желания расправить плечи и показать себя во всей красе!

— Что же примолкли вы, гости дорогие? Уж не скисшим ли кумысом напоил вас почтенный отец мой? Не налить ли вам архи, дабы ожили вы и восславили, как должно, Великого Духа за дарованное нам теплое лето и сочные травы, на которых множились табуны и стада наши? — Девушка нагнулась, чтобы плеснуть в чаши нангов молочной водки из узкогорлой глиняной бутыли, но мужчины не шелохнулись и глупые ухмылки не сошли с их одеревеневших лиц. Как же они раньше-то не разглядели, что за чудо подрастает в шатре старого Нибунэ? Слыхали, что красавица; сами прошлым летом видели — хороша собой девка; но чтобы так хороша стала — и помыслить не могли! Какому же счастливцу уготовили Боги Покровители этакую невесту?..

* * *

Миновал день Величания Богов Покровителей и отца их Великого Духа. Заколоты были на Кургане Предков тонкорунные овцы во славу Микана; круторогие быки — во славу Баса и горячие, стройноногие жеребцы во славу Ицуватека. Отзвенели бубны шаманов, отплясали разрисованные цветными глинами девушки-степнячки, отпылали священные костры вокруг Каменного Меча, отпели-отголосили ритуальные песни-славословия нары — старейшины родов. Почтили, как водится, Богов Покровителей, отблагодарили их за великие милости к сыновьям Вечной Степи, и опустел Курган Предков.

В день состязаний только нанги и ближайшие сподвижники их остались у подножия его, неподалеку от своих шатров, дабы наблюдать сверху, как сойдутся помериться силами лучшие борцы, лучшие стрелки из лука и лучшие наездники трех племен.

Нибунэ расположился в складном кресле, выточенном из бивней гигантских древних слонов, которые находят порой в земле обитатели Западных гор. Старику, похоже, и впрямь доставляло удовольствие наблюдать за состязаниями молодых. Слуги притащили ему всевозможные закуски, заедки, кувшины и бутыли, а Нибунэ послал сына своей старшей дочери — юного Ратурая — пригласить нангов вместе полюбоваться захватывающим зрелищем, однако те вежливо отказались. Негоже было злоупотреблять гостеприимством нанга майганов, желавшего, видимо, поглядеть на состязание вместе с внуком, дабы открыть ему кое-какие хитрости и дать советы на будущее.

Тамган застыл, словно изваяние, в седле Смерча, и фигура его, закутанная в темный плащ, отороченный по краям волчьим мехом, отчетливо выделялась на фоне порыжевшей травы. Нанг кокуров восседал на гнедом своем скакуне один-одинешенек. Не часто удавалось ему уединиться, хотя после смерти второй жены, умершей родами два года назад, охладел он к шумным забавам и, поговаривали, даже арху предпочитал пить в одиночестве. Ему к сорока годам тоже, понятное дело, могли надоесть молодецкие забавы, чего никак нельзя было сказать о Фукукане.

Вертясь в седле Серого, нанг хамбасов не сводил глаз с огромной толпы, обступившей девяносто бойцов, которые — по тридцать от каждого племени — вот-вот должны были сойтись грудь в грудь, рука в руку в безоружном поединке. Он бы и сам, видят Боги Покровители, охотно принял участие в славном состязании, но старейшины родов уперлись, подобно диким ослам — хуларам, налетели, как стая воронья, раскаркались: не должен, мол, нанг мериться силами с борцами из других племен. Не к лицу, дескать, это ему победит — мало чести, на то он и нанг, никто от него ничего иного и не ждет. Проиграет, сраму не оберешься что же это за нанг, если его кто попало победить может! И хотя сам Фукукан придерживался на этот счет другого мнения, пришлось ему, как обычно, уступить старикам. Связываться с ними — себе дороже, и так поучениями и попреками всю душу вымотали, хоть из племени вон беги, хоть от чести нангом быть отрекайся…

Фукукан напрягся, разглядывая голых по пояс мужчин, двинувшихся друг на друга подобно двум стенам. Пригибаясь и размахивая руками, будто собирались взлететь в поднебесье, они сошлись без затей, норовя ухватить противника за локоть, за плечи — как придется, и швырнуть со всего размаха наземь. Условие поединка простое; кто коснется лопатками земли — тот и проиграл.

Вот схлестнулись первые три десятка: майганы с кокурами. За ними последует бой майганов с хамбаса-ми, потом хамбасов с кокурами, а уж затем старики, избранные судьями, назначат пары из победителей для следующих схваток.

— Ой-е! Хороший бросок!

— Майганы победят, — уверенно определил Бур-шас, подъезжая к Фукукану так близко, что колени их соприкоснулись. — Майганы победят в этой схватке, а вот можно ли будет назвать тебя победителем, коли женишься ты на Тайтэки, в этом я очень и очень сомневаюсь.

— Опять ты за свое? — Молодой нанг не повернул головы, надеясь, что неизменный советчик его, доставшийся ему в наследство от отца, надуется и, коль уж не дал поучаствовать в состязании, позволит хотя бы понаблюдать за борьбой без помех.

— Рад бы оставить тебя в покое, но женитьба — дело серьезное. А такая, от которой судьба трех племен зависит, — в особенности.

— Так уж прямо и судьба? Трех племен? Ни больше ни меньше? — Фукукан прислушался к приветственным воплям толпы и понял, что майганы победили в этой схватке. Ай да Буршас — как всегда безошибочно угадал! — А сейчас кто победит?

— Наши. Для этого поединка Нибунэ специально послабее борцов подобрал. Сразу видно. Но кто бы ни победил в этом состязании, не послушавшись меня, ты всех нас превратишь в побежденных. Смазливенькая жена, сама того не ведая, принесет нам множество неприятностей, тогда как, посватавшись к сводной сестре Тамгана, ты поступишь мудро и…

— Отдать Тамгану такую красавицу ты называешь мудрым поступком? Почему бы нам тогда вообще не раздать все свое добро, стада, юрты, шатры и табуны и не попросить надеть на нас колодки рабов? Оказать нам такую услугу желающие найдутся… Ой-е! Наши в самом деле победили!

— Хак-ка! Кодай! Хамабас-хак! Хак-ка! — ревели соплеменники Фукукана, и сам он не мог сдержать радостной улыбки.

— Мы уже говорили с тобой о том, что когда-нибудь степняки вынуждены будут подрезать крылья заморским соколам, — терпеливо внушал Буршас молодому нангу. — Но для этого всем трем племенам надобно объединиться. А что лучше кровных уз свяжет трех нангов? Уступи Тайтэки Тамгану, и он охотно отдаст тебе в жены свою сводную сестру Хаккари, да еще и немало голов скота на радостях выделит в качестве приданого. Тогда, хочешь не хочешь, придется вам поддерживать друг друга, силы наши утроятся, и, как знать, не сольются ли со временем три небольших племени в одно, не сожмутся ли пальцы в кулак, способный сокрушить любого врага? Ты ведь знаешь, в центре Вечной Степи набирает силы новый нанг нангов. Если хотя бы половина того, что рассказывают о нем — правда, ему ничего не стоит проглотить по отдельности майганов, кокуров и хамбасов. Но коли мы объединимся…

— Буршас, ты видел сводную сестру Тамгана? — раздраженно вопросил Фукукан. — Ей еще не исполнилось двенадцати лет! Что я буду делать с этой смуглой пигалицей? Ей в куклы играть надобно, а не с мужчиной ложе делить! Сделай милость, дай на поединок посмотреть!

— Не дам, Фукукан-нанг! Кокуры победят, но сейчас это тебя заботить не должно. Ты о другом поразмысли: блажи своей в жертву собираешься принести благо трех племен! Одумайся! В кои-то веки позволяет тебе Великий Дух объединить разъединенное, показать широту души, о которой благодарные потомки твои будут песни слагать!

— Я не любитель слушать улигэры. Что мне до старинных сказаний, половина которых — выдумка бродячих улигэрчи. А благодарное потомство у меня может и не появиться, если я возьму в жены Хаккари. Эта узкобедрая и мышонка выносить не сможет, а мне нужны крепкие сыновья. Не говоря уж о том, что Кари мне просто не нравится. Тебе же придется не меньше года меня тыктаем откармливать, прежде чем я буду готов возлечь с ней!

— Тыктая в степи много, на твой век хватит, — продолжал упорствовать Буршас, поглаживая перекинутую через плечо седенькую косичку, выбившуюся из-под остроконечной шапочки. — Да и Кари со временем войдет в тело. Дай срок, вылупится из куколки бабочка!

— Скорее уж головастик превратится в лягушку, — отмахнулся Фукукан, внимательно наблюдая за окончанием третьего поединка.

Буршас предсказал его исход так же верно, как и двух предыдущих. Теперь победившие в первом круге состязаний должны были мериться силами между собой, но от разговора с настырным советчиком у Фукукана пропала всякая охота наблюдать за борцами. Отыскав глазами Тайтэки, которая вместе с другими девушками возлагала венки из осенних цветов на головы победивших борцов-соплеменников, он некоторое время любовался ее ладной фигурой, а потом оборотился к Бур-шасу:

— Ты мудрый человек, и каждое слово твое — золото. Прав ты и на этот раз: ни одна девка не стоит того, чтобы ради нее жертвовать интересами племени. Однако породнившись с Нибунэ, я заключу союз с майганами и получу жену, которая украсит мой шатер. А взяв в жены замухрышку Кари, сделаюсь посмешищем для всех трех племен. Собственными руками отдам красавицу Тайтэки Тамгану и помогу ему породниться с майганами. Надо мне это? Про союз племен ты хорошо говоришь, но доброго ждать — состариться, а с худым жить — не помолодеть. С Нибунэ я как-нибудь сговорюсь, с Тамганом же поладить только Великому Духу под силу. Да, к слову сказать, не слишком-то денит он свою сводную сестру, а Нибунэ в дочери души не чает.

Буршас кивнул. Возражения вертелись у него на языке, но сейчас Фукукан повторял слова старейшин родов, согласившихся послать сватов к Нибунэ. И если уж молодой нанг готов приводить доводы старцев, которые, по его мнению, давно выжили из ума и не видят дальше собственного носа, значит, всякие уговоры и убеждения бесполезны. Фукукан умеет выслушать добрый совет, но способен и на своем настоять, сделав вид, что не замечает того, чего видеть ему не хочется. Остается надеяться, что у Нибунэ достанет дальновидности отказать сватам хамбасов и провозгласить мужем дочери Тамгана. Родительская любовь, однако, ослепляет так же, как и любая другая, и в глубине души Буршас не верил, что нанг майганов выберет в мужья для Тайтэки сумрачного сорокалетнего нанга кокуров и отвергнет веселого, жизнерадостного Фукукана.

Он покосился в сторону неподвижного всадника, хмуро взиравшего на поединок борцов, и ощутил холодок в сердце. Тамган не из тех людей, которые легко отступают от намеченной цели, и, если Тайтэки очаровала его так же, как и Фукукана, женитьба на ней принесет молодому нангу больше неприятностей, чем радости. Впрочем, говорить об этом, значит, еще больше раззадоривать бесстрашного вождя хамбасов…

— Когда ты велишь посылать сватов к Нибунэ? Ожидавший возражений Фукукан взглянул на Бур-шаса с удивлением, но вопросов задавать не стал:

— Сразу после скачек, если они закончатся засветло.

* * *

Мудрые люди говорят: счастливый приносит радость, а несчастный — горе. Тамган был хорошим нангом, но несчастным человеком, и это явилось одной из причин, по которой Тайтэки упросила отца не отдавать ее ему в жены. Фукукан же, по словам старейшин, родился с арканом удачи в руках. Он был молод и хорош собой. Как положено сыну Вечной Степи, невысок ростом, в меру раскос, в меру скуласт и в меру кривоног. Заботы еще не убелили сединой его черную шелковистую косу, лоб не исчертили морщины, и когда сваты хамбасов пожаловали после скачек в шатер Нибунэ, Тайтэки не колеблясь сказала отцу, что лучшего мужа ей в жизни не сыскать.

Нибунэ не считал поспешность добродетелью и отложил решение до следующего утра. Он был уверен, что слух о сватовстве Фукукана достигнет ушей нанга кокуров и, сознавая всю тщетность своих ожиданий, надеялся все же, что дочь, пусть и без особой охоты, согласится выйти замуж за Тамгана.

Надеждам этим не суждено было сбыться, хотя сваты кокуров еще до полудня посетили шатер Нибунэ, принесли с собой щедрые дары и выхваливали своего нанга так, будто он был сыном Великого Духа. К сожалению, речи их не произвели на Тайтэки должного впечатления. Будучи девицей рассудительной, она предпочитала верить больше собственным глазам, чем чужим словам, и, дождавшись ухода кокуров, прямо заявила отцу, что беркута от грифа-стервятника отличить сумеет…

Слова эти невольно вспомнились Тайтэки, когда шедшая за ней девушка тихонько вскрикнула и, остановившись, указала на выступившего из-за Каменного Меча мужчину, закутанного в темный плащ, отороченный волчьим мехом. Узнать Тамгана было нетрудно: высокого роста, широкоплечий, с изрезанным ранними морщинами лицом, он казался старше своих лет и выглядел столь угрожающе, что девушки-невесты, которым надлежало пройти обряд Полуночного очищения на вершине Кургана Предков, оборвав ритуальную песнь, сбились в кучу, как перепуганные овцы. Послышавшийся было ропот стих, едва Тамган подошел к ним и промолвил повелительным голосом:

— Не бойтесь меня. Я не собираюсь мешать вашей пляске вокруг Каменного Меча и уйду отсюда, как только скажу Тайтэки те слова, которые рвутся из моего сердца.

Речь его была учтива, но никта, кроме трех шаманов, не смел находиться на Кургане в Полночь очищения, после того как зажжены были священные костры. Никто не смел заговаривать с невестами майганов, кокуров и хамбасов после того, как они, использовав синюю глину, нанесли на лица узор Уходящих и завели песню Прощания с родительским очагом. Однако мог ли нанг быть осквернителем? И если да, то почему шаманы не вмешались, не остановили его, не позвали нукеров, приведших девушек-невест к подножию Кургана, а замерли по ту сторону окружавшего Каменный Меч кольца костров, как будто нарочно давая Тамгану возможность переговорить с Тайтэки? Быть может, нанг кокуров поднялся сюда с разрешения ее отца? Девушка заволновалась, не зная, что предпринять: попросить подружек-невест оставить ее наедине с Тамганом или кликнуть дожидавшихся окончания церемонии нукеров?

Багровые отсветы костров придавали нангу кокуров зловещий вид, да и отец предупредил бы ее о том, что Тамган намерен во что бы то ни стало переговорить с ней. С другой стороны, Тамган знает, что нукеры, сопровождавшие девушек-невест всех трех племен от их юрт и шатров к подножию Кургана, находятся совсем рядом, и не позволит себе непристойных выходок, а узнать, о чем он хочет говорить с ней, интересно. В конце концов, раз уж церемония все равно нарушена, почему бы не выслушать его?

— Оставьте нас. Я желаю знать, что за неотложное дело вынудило нанга кокуров искать встречи со мной в столь неподходящем месте, в столь неподходящее время! — распорядилась Тайтэки. Переглядываясь и перешептываясь, девушки-невесты направились к шаманам, и вскоре дочь Нибунэ и Тамган остались на тропинке одни.

— Тайтэки, я не мог поговорить с тобой в другом месте, а после Полуночного очищения слова мои потеряют всякий смысл, — низким глухим голосом произнес Тамган, и сердце Тайтэки сжалось от необъяснимого ужаса.

— Говори, — разрешила она, стараясь не смотреть в мрачно горящие глаза нанга и все же не в силах отвести от них взгляд.

— Я знаю, просьба моя покажется тебе дерзкой, и все же прошу тебя: откажи Фукукану. Будь моей женой, и, клянусь Вечным Небом, ты получишь все, о чем только можешь мечтать. Я исполню любое твое желание, сделаю для тебя все, что в человеческих силах. Я одинок и давно потерял вкус к жизни. Ты станешь для меня всем. Захочешь — и кокуры станут частью твоего родного племени. Захочешь, мы нападем на Канахара и ты будешь жить в его замке. Если ты пожелаешь взглянуть на приморские города, мы откочуем к их стенам. Я богат, и мои соплеменники слушаются меня беспрекословно. Мне не надо делить власть со старейшинами, как это приходится делать Фукукану. И всю мою власть я употреблю на то, чтобы доставить тебе удовольствие, чтобы исполнить любой твой каприз. Поверь, тебе ни о чем не придется жалеть, нечего будет желать…

Он говорил и говорил, и Тайтэки чувствовала, как часто колотится ее сердце, цепенеют руки и предательски подкашиваются колени. Страстный, горячечный бред немолодого нанга околдовывал и пьянил ее, и она в смятении ощущала, как волна жаркого румянца заливает ей щеки, шею и грудь. Он не смел, не должен был так говорить! Никому не позволено обращаться с такими речами к чужой невесте! И все же ей почему-то хотелось, чтобы Тамган говорил еще и еще… Быть может, отец был прав и она поторопилась согласиться выйти замуж за Фукукана?..

А Тамган, словно подслушав ее мысли, продолжал:

— Зачем тебе нужен этот мальчишка? Разве он знает, что такое настоящая любовь? Я дам тебе все! Еще не поздно передумать. Имя жениха не произнесено перед посланцами Великого Духа, и Боги Покровители не слышали священных обетов. Ты видишь, шаманы не препятствуют мне говорить тебе о своей любви. Так прими же мою любовь! Скажи одно слово — и ты получишь мужа, готового носить тебя на руках! Ты получишь власть, которой не имела ни одна женщина-степнячка! Скажи заветное слово! Скажи, что ты согласна быть моей женой!

Он не лгал и не хитрил. Не завлекал посулами, которые не мог или не желал бы исполнить. Судя по всему, он сам верил в то, что говорил, и Тайтэки готова была признать, что слова его идут от чистого сердца. Если она выйдет за него замуж, он исполнит обещанное будет носить на руках, беречь как зеницу ока, лелеять как единственного наследника. Если она захочет, он посадит ее выше себя, заставит старейшин признать ее владычицей кокуров и не примет без ее согласия ни единого решения. Улигэрчи пели о подобной всепожирающей страсти, и у девушки не было причин сомневаться в искренности Тамгана. Но эта-то льстившая ей страсть его в то же время и отпугивала Тайтэки. Ей было приятно слушать его негромкий срывающийся от волнения голос, однако при мысли о том, чтобы связать свою жизнь с этим безумцем, готовым, кажется, на все, чтобы заполучить ее, девушкой овладевала паника.

Потупив глаза и прижимая к груди стиснутые в кулачки пальцы, она постаралась утишить биение сердца и громко прошептала:

— Нет. Я не буду твоей женой.

— Подумай, Тайтэки! Я с радостью положу свою жизнь к твоим ногам! Не отвергай мою любовь! Верь мне, никто никогда не полюбит тебя так, как я!..

— Замолчи! — взвизгнула девушка, устыдившись того, что голос ее дрожит и она, дочь нанга, отвечает этому наглецу шепотом, словно в чем-то виновата перед ним. Перед ним, совратителем чужой невесты! — Не смей мне говорить о своей любви! Какое мне до нее дело? Уходи прочь и не мешай мне совершить Полуночное очищение как положено! Чем, ну подумай, чем ты лучше Фукукана? Мрачный надутый старик! — Тайтэки сознавала, что говорит лишнее, но остановиться уже не могла. — Почему ты решил, что стоит тебе сказать несколько ничего не значащих слов, как дочь Ни-бунэ бросится к тебе на шею? С чего ты взял, что я предпочту тебя Фукукану? Мне не нужна твоя любовь, твоя жизнь, твои обещания и клятвы! Я не желаю тебя видеть! Ступай в свой шатер и пей арху — это все же лучше, чем приставать к чужим невестам! — Девушка стянула ворот рубахи, надеясь хоть этим остановить поток слов, льющихся из нее вопреки собственной воле и здравому смыслу, однако бьющая ее дрожь не унималась, и она продолжала выкрикивать: — Ты не уберег двух своих жен и сына и хочешь жениться в третий раз! Боги Покровители смеются над тобой! Великий Дух забыл о тебе! И ты смеешь порочить моего жениха!..

Плечи Тамгана поникли, и девушка, зажав рот руками, отшатнулась от нанга, неожиданно ставшего похожим на потушенный факел, покинутую хозяевами юрту, подстреленную птицу, которая, ломая крылья, падает наземь… В голове Тайтэки всплыл рассказ Алиар о том, как нанг кокуров, узнав о смерти второй жены, в неистовстве изрубил юрту и едва не искалечил дюжину нукеров, повисших у него на руках, дабы не лишил он себя жизни в припадке бессильной ярости. Говорят, горе помутило тогда разум Тамгана и четверо суток его держали связанным по рукам и ногам, ибо он никого не узнавал и, верно, изошел бы черной желчью, не выпусти из него шаман дурную кровь.

Что же наделала она неосторожными своими словами? Не вернется ли к нему вновь безумие? Тайтэки попятилась от угрюмо молчащего нанга, кусая губы от жалости и страха и в то же время убеждая себя, что поступила правильно. Чары, навеянные страстной речью Тамгана, рассеялись, и теперь она отчетливо понимала, что едва ли он в самом деле мог полюбить ее с одного взгляда — они встречались и раньше, но вид ее не производил на него особого впечатления. Скорее всего Тамган хотел взять ее в жены, дабы заполнить пустоту, образовавшуюся в его жизни после смерти второй жены. Он придумал свою любовь, но при чем здесь она, Тайтэки? Пусть влюбляется в кого угодно, ей совершенно не нужен сумасшедший муж. Кто будет отрицать, что его в самом деле преследуют несчастья, если первая жена и сын его умерли от мора, пронесшегося по Вечной Степи лет шесть-семь назад, а вторая жена…

— Напрасно ты отвергла меня. — Тамган поднял голову и устремил на девушку тяжелый, неподвижный взгляд, от которого мурашки побежали у нее по спине. — Ты все равно будешь моей. Рано или поздно. В одном ты права: Боги Покровители ополчились против меня. Великий Дух забыл обо мне. Так почему бы и мне не забыть о жалости и милосердии? Почему бы силой не взять у жестокосердной судьбы то, чего она не пожелала дать мне добром?..

Голос Тамгана был глух и бесстрастен, и это испугало Тайтэки куда больше, нежели вспышка гнева, которую она ожидала.

— Как смеешь ты угрожать мне, дочери Нибунэ, невесте Фукукана?! — вопросила девушка звенящим от негодования и плохо скрытого страха голосом. — Ступай прочь, иначе я позову нукеров! И хоть ты и нанг, они прогонят тебя с Кургана Предков хлыстами! Эй, шаманы! Подите сюда! Не пора ли наконец начать церемонию очищения?

Заметив приближающихся шаманов и следовавших за ними по пятам девушек-невест, Тамган повернулся и вышел из освещенного кострами круга. Еще несколько мгновений Тайтэки могла видеть его удаляющуюся фигуру, а затем нанг кокуров канул во тьме, сгустившейся вокруг Кургана Предков.

* * *

На темно-синих халатах шаманов позвякивали металлические фигурки Богов Покровителей, головы покрывали шапочки с торчащими в разные стороны золотыми спицами, олицетворявшими солнечные лучи. Шаманы пели дребезжащими голосами, обмакивали кисточки из птичьих перьев в чаши с архой и брызгали ими на юрты и шатры, в которые еще до заката молодые мужья должны были ввести трепещущих в предвкушении первой брачной ночи жен.

Рокот бубнов, слова молений и благопожеланий мало-помалу стихли. Ведомая шаманами процессия, состоявшая из невест и их родичей, во главе с Тайтэки и Нибунэ обошли юрты женихов, и теперь пришло время церемонии, называвшейся Раздачей жен, начаться которая должна была, естественно, у шатра нанга хамбасов.

По знаку одного из шаманов нукеры Фукукана расстелили перед входом в шатер белый войлок, подожгли заранее разложенные по обеим сторонам от него кучки хвороста. Безмолвно стоящий нанг подождал, пока огонь разгорится, и протянул ступившей на войлочную дорожку Тайтэки конец плети. Потянул к себе, и девушка, ощутив жар костров, торопливо юркнула в распахнутые объятия жениха. Нанг прижал ее к широкой Груди, затем, обняв за плечи, повернул спиной к соплеменникам и ввел в свой шатер. Следовавший за ним шаман выхватил двумя пальцами пышущий жаром уголек из глиняного горшка, который несла невеста, и бросил в очаг.

Памятуя наставлениям Алиар, Тайтэки опустилась на колени перед аккуратно сложенными в очаге дровами и принялась дуть на уголек, взятый в шатре Нибунэ. Сначала вспыхнули сухие травинки, потом тонкая лучина, и вот уже занялись мелкие полешки, заполыхало ворчливое пламя.

Шаман хамбасов простер руки над очагом и торжественно провозгласил:

— Здравствуй вовеки, господин Новый Огонь! Ты — малая частица животворящего пламени, дарованного людям Великим Духом, стань защитой этому жилищу! Огради его от духов зла, людской зависти и коварства! Согревай доброе не обжигая, испепеляй злое! Стань сберегателем новой семьи, помощником хозяйки этого очага, сигнальным костром хозяину шатра, коли заплутает он в Вечной Степи! Согревай детей их, внуков и правнуков, не гасни тысячу лет, как не гаснут солнце и луна — светильники Великого Духа, подвешенные им в Вечном Небе на радость людям!

Ой-е! Теперь вы муж и жена! — Шаман бросил в очаг связку трав, и ароматный дым наполнил шатер.

— Войдите, родичи и друзья! Поприветствуйте молодых как должно! — Шаман откинул полог шатра, и в него прошествовал Нибунэ. За ним, толкаясь, повалили старейшины родов майганов, хамбасов и кокуров. В огонь полилось душистое масло, полетели припасенные гостями кусочки сала и вяленого мяса. Пламя, загудев, взметнулось вверх, едва не достигло дымового отверстия. Гости со смехом подались от очага и разом загомонили, зашумели…

У Тайтэки кружилась голова. Она чувствовала себя так, словно сутки не слезала с коня, а потом выпила большую чашу крепкой архи, и все же от глаз ее не укрылось, что Тамгана среди гостей не было. Он был приглашен Фукуканом, да и без всякого приглашения долженбыл явиться на пир, заданный соседним нангом, но девушка не видела его и во время обхода жениховых юрт. Наверно, Алиар права он ускакал в степь, чтобы не быть посмешищем в глазах соплеменников, которым девушки-невесты, без сомнения, успели уже рассказать о разговоре, происшедшем этой ночью на вершине Кургана Предков. Они стояли вдалеке и не могли слышать разговора Тамгана с невестой Фукукана, но глаза-то свои в юртах не забыли и, конечно, поняли, чего добивался от Тайтэки незадачливый нанг кокуров…

Представив, как Тамган скачет сейчас на Смерче по желтой измятой траве, несется по бурым метелкам щавеля, топчет седые хвосты ковылей, пробирается сквозь вспыхивающие на солнце, подобно кострам, заросли тальника, Тайтэки стиснула зубы, запоздало кляня себя за длинный и вздорный язык. Вряд ли Тамган осуществит свои угрозы, но друзьями или хотя бы добрыми приятелями им с Фукуканом уже не быть. Нанг кокуров никогда не простит обидных и глупых слов, которые ни в коем случае нельзя было говорить мужчине, предлагавшему ей свое сердце.

Ведь уже по поведению шаманов она могла бы догадаться, что в затеянном им на вершине Кургана разговоре не было ничего предосудительного. Не будь дочь Нибунэ так удивлена и напугана, она вспомнила бы, что старинный обычай позволяет обойденному жениху в последний раз обратиться к отвергшей его девушке перед обрядом Полуночного очищения. И уж если даже отец ее был слегка изумлен, но никак не возмущен поступком Тамгана, то получалось, что, наговорив грубостей влюбленному в нее нангу, Тайтэки ни за что обидела и оскорбила его, оказав тем самым себе самой, Нибунэ и Фукукану дурную услугу. Но, желая извиниться и тем хоть как-то загладить свою вину, напрасно она высматривала Тамгана среди гостей, наполнивших шатер…

Между тем Нибунэ и старейшины родов, выпив по чаше кумыса, поднесенной расторопной Алиар, потянулись к выходу, чтобы присутствовать при Раздаче жен остальным мужьям. Свадебный пир начнется позже, а пока надо дать молодым хотя бы немного побыть одним.

— Госпожа моя, очнись! Муж твой смотрит на тебя с недоумением и может подумать, что ты не рада стать хозяйкой домашнего очага! — шепнула Алиар Тайтэки и последней выскользнула из шатра, не забыв плотно задернуть за собой полог, скрывший молодых супругов от любопытных глаз вездесущей ребятни.

Тайтэки взглянула на Фукукана и поняла, что больше всего ей хочется стремглав бежать из его шатра. Она попыталась улыбнуться, уговаривая себя быть храброй и попусту не трястись — такое происходит в жизни каждой женщины, но в глазах у нее стояли слезы, а кончики пальцев начали холодеть. Дивясь неожиданной робости гордой дочери Нибунэ, Фукукан приблизился к ней и, мягко улыбаясь, попросил:

— Красавица моя, не гляди на меня, как ягненок на волка! Я всего лишь твой муж, и если когда-нибудь заставлю тебя плакать, то только от радости.

Пальцы его коснулись щеки Тайтэки, и та потянулась к нему, как цветок к солнцу. Рот мужа накрыл ее губы, вобрал их в себя, и она едва не задохнулась, мгновенно позабыв о толпившихся за стенами шатра мальчишках, Алиар, Нибунэ и гостях, которые скоро должны были вернуться. Позабыла она и о Тамгане…

На следующий день Тайтэки, разумеется, не вспомнила о том, что хотела повиниться перед нангом кокуров, а если и вспомнила, то, рассудив, что чужая беда ахами пройдет, намерения своего не исполнила. Удивляться тут нечему: кто кому надобен, тот тому и памятен. Нечего, стало быть, удивляться и тому, что Тамган не забыл слов, сказанных ему Тайтэки на Кургане Предков. И не его вина, что стали они со временем казаться нангу кокуров еще более обидными и оскорбительными, чем были на самом деле.

3

— Что ты там, Хегг тебя проглоти, бормочешь? Заклинания или молитвы? Неужто думаешь, будто я уже готов предстать перед Длиннобородым? — прохрипел Ратхар Буревестник из-под вороха шкур.

Эврих вздрогнул, несколько мгновений вглядывался восунувшееся лицо капитана, а потом уверенно произнес:

— Кризис миновал. Теперь ты быстро пойдешь на поправку и не скоро предстанешь перед Храмном, дабы сражаться под его воительством и пировать в Дружинном Чертоге.

— Зачем же тогда меня перетащили с «Крылатого змея» на «белуху» и засунули в этот крысятник? — настаивал Буревестник. — Зачем ты бормочешь надо мной, как выжившая из ума старуха?

— Я сочиняю стихи. Балладу о последнем плавании Астамера, — сказал Эврих, поднося к губам недужного глиняную кружку с укрепляющим отваром.

— Стихи? — Капитан «Крылатого змея» вытаращил глаза. — Так ты еще и стихи умеешь слагать?

— Нет, не умею, — честно признался аррант, вливая мерзейшее на вкус пойло в глотку больного. — Однако я подумал, что родичам Астамера приятно будет услышать балладу, и решил попробовать.

— У, гадость! Если стихи у тебя такие же, как снадобья, которыми ты меня потчуешь… — Ратхар откинулся на спину, некоторое время лежал неподвижно, а потом попросил: — Ну-ка прочитай, что у тебя получилось.

— Изволь, — согласился Эврих. — Если уж мои отвары тебя в гроб не вогнали, то и от стихов заворота кишок не случится.

— Будем надеяться, — слабо ухмыльнулся Буревестник. — Читай.

Капитан хрипло вздохнул, и Эврих, склонившись над ним, убедился, что Ратхар спит. Ну что же, сон — это единственное оставшееся в его распоряжении лекарство, и, если Богам Небесной Горы будет угодно, оно позволит Буревестнику ступить на остров Печальной Березы без чьей-либо помощи. А там уж сегванские лекари позаботятся о том, чтобы он окончательно избавился от последствий столь несвоевременно поразившей его хвори.

Эврих сделал все что мог, дабы поставить внезапно и без видимых причин занедужившего Ратхара на ноги, и ему удалось-таки кое-чего добиться, хотя обстоятельства этому явно не благоприятствовали. Давно не обновлявшийся запас трав и корешков, хранившийся в его сумке, был невелик, а на Ратхаровых судах и вовсе не имелось ничего пригодного для врачевания. Благодаря урокам Тилорна Эврих сумел оттащить Буревестника от края Вечности, но знаний его не хватило на то, чтобы определить, что же за хворь подкосила бравого капитана. Отдав немалую часть собственной жизненной энергии, аррант влил в Ратхара силы, необходимые для борьбы с неизвестным недугом, но окончательное исцеление было делом времени, сократить которое Эврих, несмотря на брюзжание и угрозы Буревестника, был неспособен.

— Ему стало лучше? — подступил Неробих к арранту, едва тот вышел на палубу. — Мы достигли оконечности Западного материка. Воды эти считаются безопасными, настала пора принять какое-то решение!

— Ратхар спит, и пользы вам от него в этом плавании будет не много. Болезнь, как известно, приходит бегом, а уходит ползком — с этим уже ничего не поделаешь, — ответствовал Эврих, оглядывая мореходов, среди которых с удивлением обнаружил Демитара и Мелихара. Судя по всему, они перебрались сюда с «косатки» и второй «белухи», чтобы держать совет, и уже успели переговорить между собой и прийти к согласию относительно дальнейшего плавания.

— Буревестник обещал доставить тебя на остров, который называешь ты островом Спасения, — ворчливо произнес Неробих, глядя на арранта исподлобья, со смешанным чувством уважения и досады. — Посоветовавшись, мы решили, что недуг, сваливший Ратхара, не должен помешать нам выполнить его обещание. Когда Хеггов Нос останется за кормой, «белухи» продолжат путь к Островам, а «Крылатый змей» повернет на запад. Собирай свои вещи и перебирайся на «косатку».

— Но… — Эврих в растерянности окинул взглядом окруживших его сегванов, — вам совсем не обязательно делать из-за меня такой крюк. К весне Ратхар будет в состоянии исполнить взятое на себя обязательство, а попаду я на остров Спасения чуть раньше или чуть позже, не столь уж важно.

— Весной у Буревестника совершенно точно не возникнет желания плыть на запад. Первые пришедшие в Тин-Вилену корабли берут на борт лучшие товары и, вернувшись на Острова, продают их по самой высокой цене. Чего ради нам позволять снимать сливки лежебокам и трусам, выходящим в море лишь к середине лета? — возразил Демитар, и сегваны согласно закивали головами, подтверждая, что весна — неподходящее время для морских прогулок.

— Ветрознай говорит, ты сделал для Ратхара все, что было в твоих силах. Если жизни его больше не угрожает опасность и помочь ты ему ничем не можешь, то нечего понапрасну языки трудить. Перебирайся на «косатку», вот и весь сказ! — нетерпеливо промолвил Мелихар, желая положить конец бессмысленному, на его взгляд, разговору. — Буревестник не скажет, что мы поступили достойно, если по нашей вине слово его будет нарушено.

— Сказанного не воротишь, написанного не сотрешь, отрубленного не приставишь, — проворчал Неробих. — Покажи мне, какими отварами ты поишь Ратхара, и не беспокойся: на «Крылатом змее» поплывут только охотники, которым нет надобности спешить к женам и детям.

— Благодарю вас, и да пребудет с вами благорасположение Храмна, — Эврих поклонился мореходам и в сопровождении Неробиха двинулся к отведенной Ратхару каюте.

* * *

Миновав скалистый кряж, прозванный сегванами Хеггов Hoc — самую северную точку Западного материка, суда Ратхара разделились. Груженные зерном, винами, пряностями, лесом и изделиями тинвиленских мастеров «белухи», приняв на борт по два десятка человек с «Крылатого змея», устремились на север, к Сегванским островам. «Косатка» же, на которой осталось всего сорок — по числу весел — мореходов, взяла курс на запад и впервые с начала плавания шла полным ходом.

Клетчатый парус гудел, пенные усы разлетались из-под взрезывающего волны форштевня, и сидящий на корме «Крылатого змея» Эврих не мог сдержать растягивающую губы улыбку. Плавание на «косатке», которой не было больше нужды приноравливаться к неспешному бегу тяжело груженных «белух», доставляло ему ни с чем не сравнимое наслаждение. Торговые суда сегванов, команда которых насчитывала двенадцать-пятнадцать человек, обладали большой вместимостью и были значительно комфортабельнее «косаток», но зато и скорость, которую они могли развить, не шла ни в какое сравнение со скоростью боевых кораблей, из века в век внушавших ужас жителям прибрежных городов всех четырех континентов.

В библиотеке блистательного Силиона Эвриху попадалось немало свитков с описаниями опустошительных набегов сегванов на Галирад, Нарлак, Аррантиаду, Халисун и даже Саккарем и Мономатану. Набегов, о которых еще грезили старики, но уже старались не вспоминать люди среднего возраста, с ранних лет уяснившие, что и на старуху бывает проруха. Джиллы мономатанцев, двухсотвесельные галеры аррантов, боевые ладьи сольвеннов и нарлаков, быть может, и уступали в чем-то «косаткам», но в конце концов все же вытеснили их из южных, а потом и из центральных морей. Неприступные стены, возведенные жителями приморских городов и хорошо обученные дружины отбили у морских разбойников охоту к грабежам, понудив их искать другие способы прокормления. Наряду с «ко-сатками», сегваны начали строить «белухи», и хотя Эврих сознавал, что так оно и должно быть, в глубине души он все же отдавал предпочтение этим стремительным, словно летящим по гребням волн, судам.

День уходил за днем, и вскоре вершины скал Западного материка перестали маячить на горизонте. Демитар ловко уводил корабль под ветер, и сегванам не было нужды садиться на весла. Перламутровый туман рассеивался с первыми солнечными лучами, грозовые тучи проносились стороной, и «Крылатый змей» лишь изредка начинал нырять на широкой, размашистой ряби, предвещавшей шторм, который, слава Морскому Хозяину, вздымал пенные валы где-то поблизости, но всякий раз проходил мимо. Словом, плавание можно было бы назвать на редкость удачным, о чем неопровержимо свидетельствовала стопка исписанных Эврихом листов, если бы с некоторых пор он не стал ловить на себе недружелюбные взгляды мореходов, перешептывавшихся не то со зловещим, не то с испуганным видом.

Когда это началось и чем было вызвано, оставалось для него загадкой, поскольку, занятый переработкой своих «Дополнений», заговаривал он с ними не часто и решительно никаких поводов для недовольства не давал. Да и чем может досадить окружающим человек, который день-деньской пишет, грызет кончик пера, скоблит крохотным ножичком пергамент, удаляя неудачные фразы и целые абзацы, и снова пишет, отрываясь от работы лишь для того, чтобы пожевать черствую лепешку, запивая ее водой из стоящего неподалеку бочонка? И все же, когда он поднимал голову, трудно было не заметить, как застывает лицо белоголового Санайра — славного парня, с которым Эврих разговорился на второй день после отплытия «Крылатого змея» из Тин-Вилены. Как начинает хмурить щетки бровей Аларбих — долговязый искусник, все свободное время обтачивавший заготовки для ножей. Как прячет глаза Валченох — едва ли не самый пожилой на «косатке» мореход, развлекавший порой товарищей игрой на костяной дудочке. Только Демитар продолжал держаться с Эврихом подчеркнуто дружелюбно, и это не могло не вызывать недоумения: уж если досадил он чем-то по неведению своим спутникам, зачем капитану делать вид, будто ничего не произошло? Не проще ли объясниться, дать выход недовольству и тем положить конец кривотолкам и многозначительным перемигиваниям?

Дважды пытался аррант выяснить у Демитара, чем вызвано охлаждение к нему сегванов, настроенных прежде вполне дружелюбно, и дважды капитан делал вид, что не понимает, о чем идет речь, после чего Эврих, махнув рукой, решил предоставить событиям развиваться своим чередом. Самым простым и, по-видимому, самым правильным объяснением недовольных взглядов и перешептываний было нежелание мореходов удаляться от родных берегов, и арранту хотелось верить, что после посещения острова Спасения, когда «косатка» повернет назад, все станет на свои места. Пока же единственное, что ему оставалось делать, — это не обращать внимания на замкнутые лица сегванов и, сцепив зубы, выправлять свой труд, несовершенство которого становилось тем более очевидным, чем больше он корпел над ним, задумав ввести в «Дополнения» главы о расправе Волкодава с насильниками на Утесе Сломанных Крыльев; о встрече с Детьми Утреннего Тумана и крылатыми псами — симуранами; о знакомстве с сумасшедшей Сигиной, оказавшейся Матерью Богов-Близнецов; о прекрасной Рейтамире и многом-многом другом.

Сначала дело не шло, он описывал события то слишком подробно, то слишком бегло, но постепенно нашел нужную интонацию, и вот уже первые две вставные главы заняли отведенное им в рукописи место, неузнаваемо изменив сухой, сдержанный текст, наполнили его жизнью и новым смыслом. Теперь Эвриху уже не приходилось надолго задумываться, мучительно трудно подбирать слова, крутить и примерять их, как кусочки затейливого мозаичного панно. Рука безостановочно скользила по листу, образы теснились в голове и фразы складывались сами собой, как будто кто-то диктовал ему готовое уже повествование, которое требовалось только перенести на пергамент. Это было упоительное ощущение, но еще важнее было то, что после прочтения написанное не блекло, подобно высыхающей гальке, а приобретало даже некоторую дополнительную глубину.

Так образ Волкодава, высветляясь и очищаясь от шелухи повседневности и обыденности, неожиданно стал приобретать совершенно иной масштаб. Прекрас-нодушный бродяга венн, не умевший связать двух слов, постепенно превращался в полубога, в некоего Божественного посланца. Точнее, вырастал до личности, способной взвалить на свои могучие плечи Божий промысел. Подобно тому, как кусок железа, пройдя горнило, побывав между молотом и наковальней и пережив холодный закал, превращается в несокрушимый клинок, призванный вершить Божий суд, варвар и каторжник, отстрадав, отбедовав, обагрив руки кровавым мщением, выходит на стезю служения добру и любви…

Перечитывая собственную рукопись, Эврих с удивлением начинал понимать, почему, путешествуя в обществе дикаря венна, постоянно ощущал себя рядом с ним, хотя и не желал признаться в этом даже себе самому, младшим неразумным братом, которому предстояло еще расти и расти, чтобы стать вровень с Волкодавом. Причина этого была, вероятно, в том, что, ведомый упорством своим и бескомпромиссностью, стремлением во что бы то ни стало защитить слабого и восстановить попранную справедливость, Волкодав, вольно или невольно, переступил какую-то невидимую черту, отделившую его от простых смертных. Желая помочь, защитить и спасти, он как бы стал вне людей, которым не чуждо ничто человеческое: лавочников и землепашцев, рабов, купцов, ученых мужей, воинов и жрецов. Он стал выше их алчности, тщеславия, сластолюбия и жажды власти, и было в этом что-то прекрасное и в то же время жутковатое, ибо не положено Небожителям, даже в образе каторжников, бродить по земле…

Эврих запустил пятерню в курчавую шапку золотых волос и задумался. Все было так и все же что-то не совмещалось, не складывалось, не срасталось… Волкодав — Небожитель? Что за чушь! Небожители, какие бы имена ни давали им люди, в большинстве своем были бесстрастными, мудрыми и могущественными, не отягощенные земными заботами, а венн… Он скорее напоминал этакого удивительного подвижника, кулаками утверждавшего превосходство человечности над жадностью, жестокостью и себялюбием. Но таких святых, кажется, до сих пор не было ни в одной религии… Или все же были?..

— Земля! Земля! — в один голос закричало сразу несколько человек, и Эврих, оставив рукописи на скамье — ничего с ними не сделается, — устремился на нос «Крылатого змея».

— Похоже, это и есть твой остров Спасения, — сообщил Демитар, вглядываясь в выраставшие на горизонте утесы.

Эврих в волнении стиснул кулаки, припоминая рассказы Тилорна о месяце, проведенном им среди этих неприютных и совершенно безжизненных на первый взгляд скал.

* * *

Чтобы отыскать звездную лодку Тилорна, Эвриху не потребовалось обходить весь остров. Громадное черное яйцо, из которого запросто мог вылупиться мономатан-ский слон, лежало посреди усыпанной щебнем площадки у основания высокой серой скалы в том же положении, в каком оставил его спустившийся с неба чародей около пяти лет назад. Дожди и ветры уничтожили все следы пребывания человека на расположенном вдалеке от торговых путей острове, где в зарослях низкорослого кустарника и жесткой серо-зеленой травы обитали лишь крысы и змеи да на прибрежных утесах обосновались многочисленные колонии чаек, скрипучие крики которых, сливаясь с шумом прибоя, звучали, казалось, над этим каменистым клочком суши с того момента, как подняли ее боги со дна морского.

Крутя ребристые ручечки из серебристого, отдаленно напоминающего металл материала, Эврих размышлял о том, что у обитателей различных островов бытуют почему-то одинаковые легенды о том, будто землю их Бог-рыболов выудил из моря, подцепив на гигантский крючок. Жители же материков рассказывают о появлении озер и рек вследствие того, что Бог уронил слезу, плюнул или, того чище, помочился. И те и другие представляют Бога могущественным великаном, подразумевая при этом, что сила зависит от размеров того или иного существа. Но разве найденное Волкодавом в расщелине Харан Киира тело Бога-Близнеца чем-нибудь отличалось от трупа обыкновенного человека? Разве тысяча секретов работы с металлами, кожей и стеклом, хранящиеся в голове Тилорна, делали ее похожей на гигантский чан для варки пива? Сам он не прикладывал никаких усилий, чтобы повернуть серебристые рычажки, благодаря которым в волшебных кристаллах совмещались зеленые линии и светящиеся желтым засечки, но Тилорн говорил, что силы, которые вызывает при этом сидящий в кресле человек, равны сотне горных обвалов, а звук, издаваемый разбуженной им звездной лодкой, слышен на высоте, во много раз превосходящей ту, которой может достичь самый могучий орел…

Черное яйцо — шлюпка, на которой Тилорн спасся после гибели своего летающего между мирами корабля, только издали казалась мертвой, и едва Эврих подошел к ней и произнес заветное слово, как оболочка ее треснула. То есть выглядело это именно так, ибо выдвинувшийся наружу и отъехавший в сторону овальный люк прежде был неотличим от закопченной обшивки яйца. Сияющее чрево его ничем не напоминало каюту «белухи» или любого другого судна. Собственно говоря, оно вообще не было похоже на каюту. Упругая, самосветящаяся поверхность стен, перетекающих в пол и потолок, кресло, способное превращаться в кровать, шесть растущих из пола рычагов и рукоятей и серебристая панель, испещренная штырьками и волшебными кристаллами разных размеров, в первое мгновение поразили и не на шутку испугали Эври-ха. Но стоило ему совершить первое из предписанных Тилорном действий, как все начало происходить так, как и предсказывал человек с бесконечно далекой планеты «Земля». Волшебные кристаллы, похожие на огромные квадратные глаза, ожили, и звездная шлюпка заговорила с аррантом на языке соплеменников Тилорна.

Убедить ее связаться со звездным манком, крутящимся вокруг планеты на непостижимой высоте, оказалось делом нехитрым, но трудоемким, однако главная сложность заключалась в том, чтобы изготовить «маяк», который позволит Тилорну оповестить своих земляков о том, где следует им его искать. Ибо великий ученый не был уверен, что зов звездного манка будет услышан немедленно, иначе, разумеется, никакие протесты и запреты Волкодава не удержали бы его от путешествия на остров Спасения. Но жить на этом каменистом клочке суши год, два, три, а то и больше — такая перспектива могла прельстить разве что отшельника или человеконенавистника, к каковым Тилорна ни в коем случае отнести было нельзя.

Потянувшись так, что захрустели суставы, Эврих поднялся из кресла, прислушиваясь к равномерному пощелкиванию, свидетельствующему, что изготовление «маяка» идет полным ходом, и вновь принялся осматривать внутренность звездной шлюпки. Крохотная каюта напоминала ему то ли нутро какого-то дивного зверя, то ли внутренность раковины. Раскинув руки, он кончиками пальцев мог коснуться ее стен, в недрах которых скрывались прикрытые упругой шелковистой оболочкой бесчисленные ящички и шкафчики, часть которых была выдвинута или распахнута, позволяя разглядеть цветные шнуры, тяжи из металлических тросиков, прозрачные трубки, блестящие загогулины и кристаллы с заключенными в искрящейся их глубине, как мухи в янтарной капле, прямоугольными паучками с серебряными лапками, сидящими на явно сотканной руками человека блестящей паутине…

Да, здесь было на что посмотреть и чему подивиться! Однако понять назначение прямоугольных пластин, выточенных из белой кости, стопок сверкающих дисков или натянутых под самым потолком струн без пояснений Тилорна нечего было и думать, и в какой-то момент Эврих пожалел, что отговаривал ученого от этого путешествия. Сколько нового довелось бы ему узнать, если бы они оказались тут вдвоем!

И все же они с Волкодавом были правы, настояв на том, чтобы пришелец со звезд остался в Верхнем мире, хотя руководствовались совершенно различными соображениями. Волкодав боялся, что Тилорн непременно угодит в какую-нибудь передрягу, в то время как Эврих, беззаветно верящий в могущество Тилорна, помышлял исключительно о том, сколько разнообразнейших знаний и умений передаст тот здешним искусникам и как много потеряют они, вздумай он самолично отправиться на остров Спасения. Быть может, потому-то и не слишком огорчала арранта предстоящая зимовка на Сегванских островах — сам бы он ни за что не стал затягивать это путешествие, но грех жаловаться на судьбу, если она дает возможность жителям Верхнего мира припасть к бесценному источнику знаний, именуемому Тилорном…

Что-то в глубине панели с волшебными кристаллами зазвенело и ровный мужской голос известил, что задание выполнено: «маяк» готов к работе. Эврих нажал на черную кнопку с изображением, отдаленно напоминающим трилистник «не боли живот», и из открывшегося над ней гнезда выскочил металлический стержень, размерами не превышающий указательный палец. Поднеся его к глазам, аррант увидел в крохотном длинном окошечке пять нулей, означающих, что «маяк» включен и немедленно оповестит владельца о появлении в звездной шлюпке соплеменников Тилорна. После того как это произойдет, они сумеют отыскать владельца «маяка» в течение суток, где бы тот ни находился. Даже в Верхнем мире…

Пройдя через Галирадские Врата, Тилорн долгое время не мог найти себе места, пытаясь как-то объяснить это удивительное явление, в котором Эврих давно уже не видел ничего необычного, и успокоился, лишь вспомнив какую-то теорию «складчатого пространства». Не раз и не два принимался он рассказывать арранту про складки, которые могут образовываться в ткани мироздания из-за катаклизмов планетарного масштаба, и временами Эврих начинал вроде бы постигать смысл таких понятий, как «многомерность Вселенной», «сдвиги пространственно-временного континиу-ма» и «дипольность проникающей квази-материи». Однако иллюзия понимания рассеивалась так же внезапно, как и появлялась, да и сам Тилорн был, кажется, не до конца уверен, что верно объясняет феномен существования двух миров, связанных между собой полудюжиной Врат. На его родной планете ничего похожего не имелось, хотя возможность подобного явления тамошние ученые мужи предсказали и теоретически обосновали уже давным-давно. Закавыка была в том, что никакие физические законы, по словам Тилорна, никоим образом не объясняли способность Врат пропускать в Верхний мир лишь людей, не отягощенных тяжкими грехами и злодейскими помыслами…

Эврих отстегнул от пояса пенал с перьями, разъединил на две половинки и аккуратно засунул «маяк» в специально выточенное для него в донышке отверстие. Задвинул тщательно выточенную крышечку и вновь соединил обе части пенала — пусть-ка кто-нибудь попробует отыскать этот тайник. Не зря же он когда-то ходил в учениках краснодеревщика! Воровать такое барахло не придет в голову даже самому распоследнему вору, и по всем расчетам должно ему очень уж сильно не повезти, чтобы не сумел он передать «маяк» Тилорну из рук в руки.

Окинув каюту звездной шлюпки прощальным взглядом, аррант нажал на квадратную кнопку и, подождав, пока люк перед ним откроется, спрыгнул на землю. Тилорн просил его ни в коем случае не выносить из шлюпки ни одной вещи, значит, так тому и быть. Преисполненный величайших сожалений, Эврих вздохнул. Убедился, что овальный люк встал на место, не оставив даже волосяного зазора, и, повернувшись спиной к черному яйцу, двинулся вдоль валунов, за которыми начинался спуск к морю.

Сумерки уже опустились на остров Спасения. С того момента, как сегваны увидели на горизонте его утесы, прошло полтора дня, но Эвриху казалось, что он провел в каюте шлюпки по крайней мере несколько суток. Он прикоснулся к совершенно иной жизни, иной культуре, и ему не хотелось вот так сразу возвращаться к разожженным командой «Крылатого змея» кострам. Спустившись к морю, он некоторое время любовался мощным накатом валов, мерно набегавших на берег и разбивавшихся о горбатые спины поросших водорослями валунов. Потом, почувствовав, как сырость и холод начинают забираться под шерстяную тунику, медленно двинулся к алым точкам костров, вокруг которых расселись четыре десятка мореходов. Когда на рассвете он отправился к шлюпке, сегваны замешивали тесто, чтобы испечь свежие лепешки, кипятили воду в котлах, готовясь варить похлебку, кое-кто намеревался наловить рыбы и поджарить ее на угольях. При мысли о горячей еде, аррант прибавил шагу, надеясь, что сегванов порадует известие о том, что завтра поутру они могут отплыть к родным островам.

Он был уже в полусотне шагов от крайнего костра, когда до слуха его донеслись первые хорошо различимые слова, выкрикнутые визгливым недовольным голосом:

— Будь он даже трижды колдун, я не желаю всю зиму торчать из-за него в Тин-Вилене!

— Хеггов сын! Неужели ты хочешь привезти его на наши Благословенные Острова, чтобы он наводил порчу на наш скот и наших женщин? И без того нам год от года становится все труднее прокормиться, а если в дело будут пущены злодейские заклинания…

— Почему бы нам тогда просто не перерезать ему глотку или не оставить на этом острове? — спросил парень, в котором Эврих признал Санайра.

— Перерезать глотку колдуну? Оставить его на острове? Видать, Храмн напрочь обделил тебя способностью шевелить мозгами! Что может быть хуже проклятия чародея? Нет уж, пусть им занимаются жрецы Богов-Близнецов! Отдадим колдуна этим святошам — незачем нам встревать в их разборки!

— Тем более Хономер обещал Демитару щедро заплатить за этого аррантского кудесника! С деньгами-то и в Тин-Вилене можно недурно зиму провести!

— В Тин-Вилене особенно!..

Эврих присел среди нагромождения валунов, чувствуя, как страх холодными пальцами сдавливает горло. О каком это аррантском кудеснике они толкуют? За кого Хономер обещал щедро заплатить Демитару?..

— А по-моему, все это чепуха! Никакой он не колдун! Хономер хочет свести с парнем какие-то старые счеты, вот и возвел на него напраслину, — послышался рассудительный голос Валченоха. — Вы лучше подумайте, как отнесется Ратхар к тому, что мы приглашенного им на борт «Крылатого змея» арранта Хономеру выдали.

Сидящие у костра примолкли, но потом заговорили разом, перебивая друг друга.

— Так аррант же этот хворь на него и напустил!

— Откуда Ратхару было знать, что он колдуна приветил!

— С Буревестником пусть Демитар объясняется, наше дело маленькое!

Эврих стиснул зубы, силясь сообразить, что же ему теперь делать. Запереться в Тилорновой шлюке и подождать, пока «Крылатый змей» выйдет в море? Но тогда одним Богам Небесной Горы ведомо, сколько месяцев, а может, и лет придется ему проторчать на этом островке. А ведь скоро зима, выпадет снег, так что из черного яйца носа не высунуть будет. Еды у него нет и… Нет, это не выход.

Продолжая прислушиваться к разгоревшемуся спору и видя, что около других двух костров сегваны тоже возбужденно размахивают руками, призывая в свидетели Храмна и Хегга, он очень скоро пришел к выводу, что выбирать ему не из чего и спасти его может только красноречие. Если ему удастся убедить суеверных мореходов в том, что он не колдун, а всего лишь безвредный ученый, путешественник, занятый описанием стран и земель, то все еще может кончиться хорошо.

Если же нет, ежели Демитар в самом деле подкуплен Хономером…

Но об этом лучше было не думать, и, отогнав от, себя образ радостно потирающего руки Избранного Ученика Богов-Близнецов, Эврих поднялся из-за валуна и твердым шагом направился к ближайшему костру. Надобно действовать, пока решимость еще не покинула его и сегваны не пришли к единому мнению о том, как им поступить с тем, кого они, по старинным законам гостеприимства и преломленного хлеба, должны были защищать до последней капли крови, а не предавать в руки давнего недруга.

4

Звезды за окном начали блекнуть, и Хаккари поняла, что заснуть этой ночью ей так и не удастся. Сколько бы ни ворочалась она с боку на бок, сколько бы ни зарывалась носом в пуховую подушку, ее не оставляло ощущение, что низкий потолок вот-вот рухнет и придавит ее, а сложенные из толстых бревен стены начнут рассыпаться, погребая под собой обитателей замка. Напрасно девушка уговаривала себя, что неуклюжее строение это возведено уже более десяти лет назад и не похоже, чтобы время оставило на нем хоть какие-то следы. Напрасно пыталась утешиться мыслью, что Боги Покровители не дадут в обиду безвинного и не пожелают смерти того, кто чтит Великого Духа и обычаи предков.

После шатра, в котором она родилась и выросла, массивный деревянный дом казался ей страшным и душным. Не будучи пугливой, Хаккари тем не менее вздрагивала от каждого скрипа половиц, от каждого шороха. Непривычные запахи заставляли ее морщить короткий вздернутый нос, а выглянув из верхнего окна спальни Канахара, расположенной на третьем, самом верхнем этаже замковой башни, она едва не лишилась чувств.

Трое суток, проведенных в мужнином доме после шумной свадьбы, устроенной ее сводным братом, чтобы породниться с кунсом Канахаром, показались Хаккари нескончаемо долгими, а при мысли о том, что здесь ей предстоит провести всю свою жизнь, девушка чувствовала, как глаза наполняются слезами, а душа погружается в пучину безысходности. Разметавшись на огромном ложе и скинув с себя жаркое одеяло, она пыталась найти утешение в воспоминаниях, но прежнюю ее жизнь в шатре Тамгана тоже нельзя было назвать счастливой. До недавнего времени сводный брат относился к ней, как к досадной обузе, и старался не замечать, за исключением тех редких случаев, когда мог надеяться извлечь из ее существования хоть какую-то пользу. Хаккари не винила в этом Тамгана — нанг племени вправе был рассчитывать, что с ее помощью ему удастся избавиться хотя бы от малой толики одолевавших его забот. Но замухрышке-сестре никак не удавалось оправдать его ожиданий, и два года назад, после того как Фукукан вместо Хаккари взял в жены Тайтэки — дочь нанга майганов, — Тамган окончательно разочаровался в сестре и был крайне изумлен, когда куне сегванов пожелал ввести ее в свой дом.

Разумеется, Хаккари ни на мгновение не позволила себе уверовать в то, что Канахар воспылал страстью к тощей плоской девчонке с треугольным личиком, которую даже ясным солнечным днем нетрудно было спутать с чумазым мальчишкой. Тридцативосьмилетний, похожий на медведя, куне взирал на нее как на пустое место, но ничего удивительного или оскорбительного в этом не было — Хаккари при всем желании не могла припомнить, чтобы кто-нибудь из мужчин смотрел на нее иначе. И Тамган, естественно, не удостоился спросить у сестры, как она относится к предстоящему замужеству, — над Вечной Степью собиралась гроза, и нанг кокуров давно уже искал случая заключить союз с сегванами.

После внезапной кончины Нибунэ нангом майганов стал его внук — Ратурай. В прошлом году он привел стада и табуны майганов на летние пастбища, а нынешней зимой, если верить слухам, вынужден был припасть устами к стремени грозного Энеруги Хурманчака, и ни один соплеменник его не прискакал по весне на берег Бэругур, чтобы омыть лицо свое в сладких водах великой реки. Дабы избежать этой участи, Тамган намерен был провести эту, а может статься, и следующую зиму на правом берегу Бэругур, и добрые отношения с сегванами были для кокуров жизненно необходимы. Что же касается Канахара, то ему нужен был сын, которого не сумела дать ему ни одна из множества сегванских женщин, которых затаскивал он в свою постель. Он также рассчитывал на поддержку кокуров в нескончаемой своей борьбе с соседйими кунсами, замки и земли которых располагались севернее Соколиного гнезда, и, в свою очередь, не имел ничего против того, чтобы принять участие в набеге на хамбасов, который задуман был Тамганом сразу после того, как Тайтэки предпочла ему Фукукана.

Свадьба Канахара и Хаккари настолько отвечала чаяниям кокуров и сегванов, что девушка даже не пробовала увильнуть от нее. Она должна была исполнить свой долг перед соплеменниками и не колеблясь позволила обрядить себя в одежды невесты. Свадебные обряды были справлены дважды: у подножия Кургана Предков, как того требовал обычай степняков, и в Соколином гнезде, как угодно было сегванам, почитавшим больше всех других богов Длиннобородого старца — Храмна. Нукеры Тамгана пригнали стадо баранов, привезли бурдюки с архой и кумысом, овечий сыр, творог, повозку с прекрасно выделанными шкурами и овчинными одеялами. Комесы кунса набили дичи, извлекли из замковых кладовых сшитые из беличьих шкурок шубы, телогрейки и прочую меховую рухлядь, которая должна была согревать кокуров грядущей зимой. Канахар поднес Хаккари несколько искрящихся шкурок соболя и дюжину богато расшитых платьев. Стряпухи напекли лепешек, дворня выкатила бочки с крепчайшим хлебным вином и горьким пивом цвета ослиной мочи. Степняки-улигэрчи пели улигэры, аккомпанируя себе на хурах, сегванские песельники-сказители, поглядывая на них с презрением, перебирали струны звонкоголосых лютен. Туг Тамгана с тремя лошадиными хвостами был установлен рядом с родовым стягом Канахара, на котором изображен был сокол, когтящий зайца.

В первый и последний раз надела Хаккари широкий номрог из блестящего саккаремского шелка, который надлежит носить замужним степнячкам. В первый и последний раз убрала черные блестящие волосы под рогатую шапочку, ибо Канахар считал, что чем скорее она усвоит сегванские обычаи, тем легче ей будет освоиться в Соколином гнезде. И кто бы мог оспорить слова кунса, застегнувшего на запястьях молодой жены тяжелые серебряные браслеты, надевшего на шею четырнадцатилетней замухрышке ожерелье из самоцветов, ценой в двести лошадиных голов?

Словно услышав мысли Хаккари, Канахар всхрапнул, забормотал что-то угрожающее, и тяжелая волосатая лапища его зашарила по постели в поисках молодой жены. Девушка осторожно отодвинулась, моля Великого Духа послать мужу крепкий сон и отвратить от нее помыслы его. Ой-е! Она вовсе не была неблагодарной, но синяки, появившиеся на ее теле после первой брачной ночи, еще не прошли, а рана, нанесенная им, начинала кровоточить всякий раз, как он принимался исполнять свои супружеские обязанности. Как и положено доблестному воину, он был груб и неутомим, и это, безусловно, радовало девушку, не мешая ей в то же время чувствовать себя лягушкой, удостоившейся внимания вола. Хаккари сознавала, что быть супругой кунса — величайшая честь, однако в голову ей все чаще закрадывалась мысль, что наездник ее слишком могуч и скачки, затеваемые им как ночью, так и среди бела дня, укатают худую кобылу прежде, чем она научится получать от них хоть какое-то удовольствие. Впрочем, если Канахар с Тамганом отправятся следующей ночью в набег на хамбасов, это даст ей возможность отдохнуть и подлечить свое истерзанное чрево.

Куне вновь заворчал, как потревоженный в берлоге медведь, и рука его, будто чувствуя, в какой угол постели забилась девушка, поползла к ней.

— Да будет над нами воля Вечного Неба! — пробормотала Хаккари, с ужасом сознавая, что, как бы ни сжималась она в комок, стараясь занимать как можно меньше места на необъятной постели, Канахару стоит лишь приоткрыть глаза, и тогда не избежать ей утренних скачек. Поручив себя Великому Духу, девушка закрыла глаза, и тут же перед ее внутренним взором предстала Бельведа — рослая светловолосая сегванка, бросившая ей в лицо злые слова, свидетельствовавшие, что далеко не все в Соколином гнезде рады женитьбе кунса.

Произошло это на второй день замужества, когда Хаккари, возвращаясь из стоящей во дворе замка бани, где ведено ей было Канахаром три вечера подряд париться, перед тем как взойти на мужнино ложе, запутавшись в переходах и отстав от провожавшей ее служанки, нос к носу столкнулась со странной парой, занимавшейся любовью прямо на скрипучих ступенях винтового всхода. Здоровенный комес в распахнутой безрукавке и спущенных портах был изрядно пьян и так поглощен своим занятием, что не обратил на замершую от изумления девушку ни малейшего внимания, однако пышнотелая подружка его, заметив Хаккари, перестала ритмично двигать своим мощным, белым как сливки задом и, оторвав круглый подбородок от покоящихся на дубовых ступенях локтей, злобно зашипела:

— Что лыбишься, желторожая? Радуешься тому, что Бельведу теперь кто угодно лапать может? Думаешь, попала на ее место, так и завладела Канахаром? Как бы не так! Через три года тоже по рукам пойдешь, даром что после обрядов всяческих под кунса легла! Не родить тебе от него сына! Не родить!

— Почему?.. — спросила Хаккари, пораженная не столько словами пышущей здоровьем женщины, сколько ненавистью и болью, прозвучавшими в ее голосе. Как и большинство кокуров, она кое-как изъяснялась по-сегвански, но в первый момент до нее не дошло, в чем же обвиняет ее эта явно не обделенная мужским вниманием северянка.

— Потому что не может от него ни одна девка зачать! Не может! Родилась когда-то дочь, так и та, лета не прожив, померла! Ясно тебе, дурища желтомордая? Вот как за три-то года не родишь ему дите, он тебя на улицу и выгонит! Тогда посмотрим, как лыбиться, на чужую беду глядючи, вздумаешь! У-у, малолетка раскосая, головешка чернявая!..

— А ну, не балуй! Ишь, язык распустила! — рявкнул комес и звонко приложился мозолистой дланью к белоснежному заду Бельведы. — Ты, дочка, ее не слушай. Роди кунсу парня — он тебя на руках носить будет. Мал жаворонок, да петь умеет, велика ворона, да лишь каркает.

Разыскивая ведущий в спальню мужа всход, Хаккари от души посмеялась над забавной парочкой сегванов, бесстыжих как птицы, овцы или кони, но чем дольше она вдумывалась в сказанное Бельведой, тем тревожнее становилось у нее на душе. У степняков в самом деле существовал обычай, согласно которому бесплодная жена могла быть после трех лет совместной жизни возвращена мужем ее родичам. И Канахар, конечно же, знал этот обычай, если уж ведом он был даже этой бесстыжей белотелой женщине, всходившей прежде на его ложе. Быть может, из-за неспособности своей иметь детей, куне и не брал себе жен-сегванок, а посватался к степнячке, преследуя сегодняшние свои нужды и памятуя, что через три года никто не помешает ему освободиться от «чернявой головешки», коли минет в ней надобность? А если не минет? А что, если родит она ему сына или дочь? Ведь родила же Тайтэки через год после свадьбы девчонку, названную Фукуканом Нитэки. Может, вралаБельведа и, не сумев подарить кунсу наследника, понапрасну оговорила его? То, что она большая и белая, — это еще ничего не значит, не зря сказывают: от большого человека только вони наверняка больше, а толку может быть меньше, чем от маленького…

Канахар скрипнул зубами, фыркнул и неожиданно внятно позвал:

— Кари! Кари, куда ты делась, Хегг тебя проглоти!

— Я здесь, господин, — пролепетала девушка, и тут же поросшая густым рыжеватым волосом лапища легла ей на грудь и начала мять и месить ее с упорством и силой, подобным тем, с которыми хорошие хозяйки месят тесто, а горшечники — глину. Хаккари пискнула, ойкнула, и тело ее, словно подхваченное быстриной, устремилось к ворчащему что-то неразборчивое кунсу. Девушка ощутила исходящий из его рта гнилостный дух кислой капусты, пива и лука, заставивший ее сморщиться, зажмуриться и перестать дышать. А потом ей стало не до источаемых Канахаром ароматов, ибо тело ее было сдавлено, сплющено, вжато и утоплено в податливое ложе. В израненную, саднящую плоть ее был вбит непомерных размеров кол, который стал яростно двигаться вперед и назад с единственной целью разорвать то, что еще каким-то чудом уцелело со дня злополучной свадьбы.

* * *

В облавной охоте, которую решил устроить Фукукан, пожелали принять участие едва ли не все мужчины племени хамбасов. Чтобы окружить Медвежье урочище, из становища выехали еще засветло, наказав женщинам чистить котлы и точить разделочные ножи. Шаман, раскинув священные костяные фигурки и погадав на обгорелой бараньей лопатке, сулил охотникам помощь Богов Покровителей, но и без бормотания Дзакки каждому было ясно, что дичи в этот раз набьют немало. Лето задалось погожее, в меру жаркое, не засушливое — самое для зверья раздолье. Ворчал, как всегда, лишь старый Буршас. Прослышав о том, что Тамган выдает свою сводную сестру за Канахара, он совсем лишился рассудка и требовал немедленно откочевать на запад, к подножию гор, дабы уберечься от происков злокозненных соседей.

Старик год от года становился все несноснее, чуть что не по нем, бежал жаловаться на самоуправство нанга старейшинам родов, однако на этот раз даже эти вечно осторожничавшие старцы не поддержали скандалиста. Слыханное ли дело откочевывать посреди лета только из-за— того, что Тамгану удалось сыскать мужа для своей худосочной сестрицы! Над Буршасом начали посмеиваться не только за глаза, но и в открытую, а Фукукана так озлобила трусость и слабоумие отцовского советчика, что он даже отрешил его от участия в облавной охоте: пора старику научиться держать язык на привязи и не считать себя самым умным и прозорливым.

— Ржа ест железо, а обида — сердце. Не печалься, что без тебя ускакали, попробуй-ка лучше «веселой травки», — предложил шаман, с кряхтением усаживаясь на расстеленную перед юртой Буршаса кошму и протягивая старинному приятелю почерневшую трубочку. — Давненько мы с тобой в тишине не сидели, вечно ты в разъездах да в заботах, не даешь старым костям роздыху.

— Не слушает меня нанг! Никто не слушает, — горестно качнул головой Буршас и запыхтел трубкой. — Даже ты, Дзакка, хоть и шаман, а дальше вытянутой руки видеть не желаешь.

— Зато ты слишком далеко заглядываешь. По весне молодежь грядущими заморозками пугаешь, — ответствовал шаман, глядя на пасущийся у подножия холма табун лошадей, крупы которых казались в лучах заходящего солнца выкованными из красной меди. — Охота тебе в самый ясный день дождик предрекать, каркать о беде, которая на другом конце Вечной Степи бродит?

— Старый ворон зря не каркает, беда, коли объявилась, не замедлит пожаловать, — проворчал Буршас уже более благодушно. Морщинистое лицо его начало разглаживаться — знал шаман, когда трубочку свою поднести. — На этот раз, может, и помилуют нас Боги Покровители. Но коли и дальше только о дне нынешнем думать будем, и стад, и табунов, и голов своих лишимся, верно тебе говорю. Меняется Вечная Степь, а мы как суслики но норам прячемся, не желаем вдаль глядеть.

— Всякая могила зарастает травой, — рассудительно заметил Дзакка, принимая трубочку из рук Бурша-са. — Взгляни на Тайтэки. Не ты ли предрекал, что, став женой Фукукана, накличет она на нас неисчислимые беды? А вот ведь родила ему дочь, живет с ним душа в душу!

Буршас покосился на молодую женщину, заносившую в шатер Фукукана разложенные для просушки и проветривания овчины и войлоки, погладил реденькую седую бородку и неохотно признался, что Тайтэки оказалась подходящей женой для нанга хамбасов.

— Однако если бы Фукукан женился на Хаккари, мы могли бы не бояться того, что Тамган сговаривается за нашей спиной с сегванами, — добавил он упрямо.

— Мне кажется, надобно нам не бояться этого, а, последовав примеру Тамгана, заключить с Канахаром союз. Энеруги набирает силу, и меня страшит, как бы во время осенней откочевки не постигла нас участь майганов. Матитай-нар, Букар-нар и Нодоэк-нар не хотят и слышать о том, чтобы остаться здесь на зиму, но я опасаюсь разъездов Хурманчака несравнимо больше, чем козней Тамгана и Канахара. До сих пор, во всяком случае, нам удавалось уживаться с ними мирно и…

— Ну-ка, погоди! — прервал Буршас шамана. — Чей это парнишка сломя голову несется? Хар-тибэ! Давай сюда! Что там стряслось?

Буршас вскочил на ноги и замахал рукой голоногому мальчишке, приближающемуся к становищу на взмыленном жеребце.

— Кокуры! Кокуры угоняют наши табуны! Хеш! Хеш-айвар! — завопил парень, взлетая на холм и поднимая коня на дыбы.

— Где? Какие кокуры? Что ты врешь?! — загалдели высыпавшие из юрт и шатров женщины. — Говори толком, что стряслось?!

— Вот тебе и пожили мирно! — процедил Буршас, бросив уничижительный взгляд на шамана. Пронзительно свистнул, подзывая пасшегося неподалеку коня, и когда тот подбежал, с непостижимым проворством вскарабкался ему на спину.

— Слышь, Дзакка! Позаботься о Тайтэки и дочери Фукукана! Спрячь их куда-нибудь, да побыстрее! — Старик стиснул лошадиные бока кривыми ногами в мягких, порыжевших от времени сапогах и охлюпкой понесся прочь из становища.

— Вот ведь чудак! Все бы ему скакать куда-то, все бы суетиться… — Дзакка неспешно высвободил из-под себя длинные сухощавые ноги, поднялся с кошмы и, попыхивая трубочкой, направился к увеличивающейся с каждым мгновением толпе женщин, обступивших парнишку, живописующего нападение кокуров на порученный его заботам табун.

— Эка невидаль, уворовали у него полсотни коней! Так мы же у этих негодников сотню потом уведем! А по осени, на Кургане Предков, все одно возвернем кто кому что должен… Сколько раз такое бывало, о чем тревожиться?.. — бормотал шаман, запахивая полы синего халата и приводя в порядок болтавшиеся на поясе талисманы.

Подойдя к толпе женщин, он открыл было рот, чтобы прикрикнуть на разоравшихся баб, но тут сразу с трех концов становища до него долетели мальчишеские вопли:

— Кокуры! Сегваны! Хеш! Хеш-айвар! Ай дабар хак! Ой-е!

Мальчишки гнали лошадей к шатру Фукукана, позабыв о том, что нанг повел мужчин на облавную охоту. Они размахивали руками, визжали, пугали женщин выпученными глазами и сами пугались еще больше, слыша, как матери начинают выть дурными голосами, видя, как те бестолково мечутся из стороны в сторону, не зная, бежать ли им отбивать похищенные табуны, прятать ли девок и малышей или опоясываться мужниными кривыми мечами, дабы дать отпор дерзким соседям, коли вздумается кокурам ворваться в становище.

— А ну не войте! Тихо, во имя Вечного Неба и Богов Покровителей! — рявкнул шаман, багровея от натуги, но призыв его не был услышан. — Цыц, клячи хромоногие! Прокляну! Чего развопились? Режут вас?! Насилуют?! Кокуров никогда не видали? Оглянитесь по сторонам — треть наших женщин в юртах кокуров родилась! Не так разве?..

Надсаживая голос и приседая от напряжения, шаман грозил, ругал, увещевал и уговаривал женщин прекратить истерику. Крикам его вторили старейшины родов, приковылявшие на площадь перед шатром Фуку-кана с некоторым опозданием. Прискакавшие с выпасов мальчишки, сообщив о похищении табунов, спешились и затихли; женщины, пережив первую волну ужаса, начали с недоумением оглядываться по сторонам, осознавая, что причин для паники нет: никто на них не нападает, а угон табунов — событие не столь редкое и непоправимое, чтобы рвать на себе волосы и собственными руками изготовленную одежду. В Вечной Степи и впрямь неспокойно, об Энеруги Хурманчаке такие истории рассказывают, что хоть уши затыкай, но здесь-то его разъездам делать нечего, а кокуры — они ко-куры и есть, их-то с какой стати бояться?

В сгущающихся сумерках послышались неуверенные смешки, кто-то из женщин в шутку крикнул, что сыновья в отцов уродились — волчьего воя боятся, и ухватил подвернувшегося под руку мальчишку-пастуха за ухо. Звонкий девчоночий голос предложил подругам поручить чистку котлов парням, а самим отправиться вдогон похитчикам. С хихиканьем и смехом степнячки потянулись к юртам, а Дзакка велел крутившимся под ногами малолеткам привести в шатер Фукукана старейшин родов и мальчишек-пастухов, дабы уяснить наконец, сколько же лошадей угнано и при чем тут сегваны, до сей поры в конокрадстве не уличенные.

Он был уже у входа в шатер нанга, когда с востока, со стороны, противоположной той, куда ускакали охотники, послышались отчаянные крики, надрывающий душу свист и торжествующий рев:

— Кодай! Хак-ка! Хак-ка! Кодай! Урагча Тамган!

Шаман замер, не веря своим ушам.

Не веря глазам своим, уставился он на вынесшихся из темноты всадников, размахивавших горящими факелами, бросавших их на конусообразные крыши юрт. Со свистом и улюлюканьем покрытые боевой раскраской кокуры не слезая с коней срывали развешанные на кольях кошмы и войлоки, подцепляли с земли начищенные котлы, хватали выскочивших из юрт женщин и детей, нещадно хлестали плетками оказавшихся на пути стариков и старух…

— Боги Покровители! Что же это деется?!. — Дзакка моргнул подслеповатыми глазами. Почувствовав внезапную слабость в коленях, уцепился правой рукой за шатровые растяжки, а левой рванул пояс с привешенными к нему талисманами. Воздел его над головой и истошно заверещал: — Стойте! Стойте, сыны Вечной Степи! Что творите вы? Одумайтесь!..

Не узнавая собственного голоса, он призывал на головы кокуров гнев Богов Покровителей и Великого Духа. Молил соседей опамятовать и остановиться. Заклинал, проклинал, грозил земным и небесным отмщением, но рассыпавшиеся по становищу всадники не слышали старого шамана, а если и слышали, то остались глухи к его словам.

На глазах Дзакки вспыхнула одна, вторая, третья юрта. Сбитый лошадью мальчишка был расплющен конскими копытами, дряхлый Матитай-нар выхватил нож и кинулся на верхового, но был остановлен ударом боевой плети, в каждую из трех хвостов которой вплеталось по тяжелой шипастой гирьке.

— Кодай! Хак-ка! Урагча Тамган!..

Пятеро всадников спешились перед шатром Фукукана. Вспомнив напутствие Буршаса, шаман, раскинув руки, заступил им дорогу:

— Великий Дух покарает вас! Он отомстит! Боги Покровители не попустят…

Шедший впереди воин отцепил от пояса меч и, не вынимая его из ножен, ударил Дзакку в ухо. Шамана бросило на стенку шатра, натянутое полотнище спружинило, он отлетел в сторону и растянулся на пыльной земле, пачкая ее хлынувшей из носа кровью.

Но не дрогнуло Вечное Небо. Не затуманилась похожая на блестящую золотую монету луна. Лишь тысячи звездных глаз мигнули, оповещая Великого Духа о том, что скоро перед ним предстанет душа еще одного безвинно убиенного чада его…

* * *

Тщетно Тайтэки извивалась как змея, каталась по войлокам и скрипела зубами в бессильной ярости — ремни, опутавшие ее руки и ноги, были затянуты умело, они не причиняли боли, однако избавиться от них без чьей-либо помощи она не могла. Убедившись в бесплодности своих усилий, молодая женщина затихла, прислушиваясь к разговору мужчин за разделявшим шатер пологом. Они занимались подсчетом и дележом захваченной в становище хамбасов добычи, причем двое были безусловно сегванами, а остальные — кокурами. Тамган обещал передать кунсу несколько табунов, требуя за это людей для постройки деревянных домов и частокола. Канахар торговался, что-то его не устраивало, но потом в разговор вмешался второй свгван, забулькала разливаемая по чашам арха, мужчины заговорили громче, послышался хриплый смех…

Тайтэки закусила губу, не желая слышать, как негодяи радуются одержанной над соплеменниками ее мужа победе. Она надеялась узнать из их разговора о судьбе, уготованной ее дочери, но теперь ей стало ясно, что сегвана значительно больше интересуют украденные лошади и овцы, чем женщины и дети. Что ж, этого следовало ожидать… Но как осмелились они напасть на соседей, почему не испугались гнева Богов Покровителей и мщения Фукукана, который не будет знать покоя, пока сторицей не заплатит за нанесенные ему разор и обиду? Неужто Тамган надеется, что сегваны уберегут его от справедливого гнева хамбасов? Молодая женщина кровожадно улыбнулась, представив, как муж ее врывается во главе нескольких сотен воинов в становище кокуров, рубит нукеров Тамгана, а коварного нанга за руки и за ноги привязывает к хвостам четырех горячих жеребцов. Ой-е! Она еще увидит, как предателя разорвут на части! Быть может, возмездие настигнет его уже поутру, а к вечеру-то она наверняка будет свободна. Да-да, Фукукан разорит становище кокуров, захватит их скот, перебьет мужчин, а женщин и детей продаст горцам! Он подожжет замок Канахара и привяжет отрезанную голову мерзопакостного кунса к своему тугу…

Занятая мечтами о грядущем отмщении, Тайтэки не заметила, как сильная рука откинула полог, перегораживавший шатер, и открыла глаза, только когда подошедший к ней Тамган поставил чадящий светильник на перевернутую корзину, стоящую среди разбросанных по войлокам одеял и подушек.

— Немедленно развяжи меня, сын блудливой собаки! Слышишь, ты, вонючий мерин! Фукукан вырвет твое сердце! Скормит твои смрадные внутренности шакалам! Выколет глаза, отрежет яйца, спустит шкуру и велит обтянуть ею свое седло! Ты слышишь?! — Молодая женщина перекатилась на спину и уставилась на своего врага так, словно желала испепелить его взглядом горящих глаз.

— Слышу, моя радость, слышу. — Тамган склонился над Тайтэки, поглаживая заплетенную в косу бородку.

— Бурдюк с дерьмом! Отродье гадюки! Внебрачное порождение гиены и скорпиона! Ты слышишь, но не понимаешь! Ты даже представить себе не можешь, что сделает с тобой мой муж!.. — Тайтэки задохнулась от ярости, а нанг кокуров одобрительно покачал головой:

— В самом деле не могу. Мне трудно представить, что может сделать со мной Фукукан, если он не в состоянии даже добраться до меня. Как ты думаешь, станет твой муж нападать на наше становище, зная, что мы с нетерпением ожидаем этого?

— Ядовитый гад! Гнойник на теле Вечной Степи! Фукукан вспорет тебе брюхо и засыплет его горячими углями!

— Вряд ли он сделает это. Но если ты не угомонишься, я брошу твою дочь в муравейник, а тебя привяжу рядом. Криком дуба не повалишь — довольно угроз. — Тамган распрямился и поставил ногу в мягком кожаном сапоге на живот лежащей перед ним женщины. Тайтэки дернулась, однако нанг и не думал убирать ногу. — Ты и твоя дочь в моей власти. Фукукан не глуп и не станет совать руку в волчью пасть, постарайся уяснить это и не досаждай мне речами о мести. Мы остригли с племени твоего мужа шерсть, а ведь могли снять и шкуру. Теперь ты моя раба. Я могу делать с тобой что захочу, и лучше бы ты усвоила это не требуя доказательств.

— Врешь! — Тайтэки вывернулась из-под сапога Тамгана, перекатилась на живот, но нанг с жестоким смешком настиг ее и придавил к войлоку, водрузив ногу на затылок беспомощной пленницы.

— Почему же ты думаешь, что я лгу? Если хамбасы сунутся сюда, мои люди перестреляют их как куропаток.

Тайтэки беззвучно всхлипнула. Мерзкий выродок прав, глупо было надеяться на немедленное освобождение — нападение Фукукана на становище кокуров не может кончиться ничем хорошим. Но с Нитэки он не посмеет обращаться дурно! Боги Покровители не допустят, его соплеменники не осмелятся…

— Твои собственные люди убоятся гнева Великого Духа…

— Ах вот ты о чем! — Тамган убрал сапог с головы пленницы и расхохотался скрипучим, лающим смехом. — Кокуры получили благословение шамана на этот набег. Два года я обрабатывал их, и теперь они не убоятся ничего. Припомни, как вели они себя в становище твоего мужа, и оставь несбыточные надежды. Великий Дух помогает сильным, так было и так будет. Все остальное придумали лукавые трусы, дабы обезопасить свою жизнь и добро.

— Не верю тебе! — процедила Тайтэки, с ужасом чувствуя, что нанг не врет — его раскрашенные воины действительно были беспощадны. Она вспомнила труп Дзакки, увиденный ею, когда нукеры Тамгана волокли ее из шатра, и содрогнулась. Если уж они подняли руку на шамана…

— Зря не веришь, — кривым ножом нанг перерезал ремни на ногах женщины и рывком поднял ее с войлока. Тайтэки качнулась, но Тамган, не дав ей упасть, потащил пленницу на другую половину шатра. Бросил у горящего очага и громко крикнул: — Эй, кто там! Позовите ко мне Хайкана!

— Чего тебе нужно от меня? — вопросила Тайтэки, поджимая под себя ноги и упираясь в пол связанными за спиной руками. — Ты же знаешь — я ненавижу тебя!

— Я желаю, чтобы ты согревала мне ложе длинными зимними ночами. Ты доказала, что чрево твое плодоносно, и значит, сможешь подарить мне сыновей. — Тамган уселся напротив пленницы, плеснул в чашу архи и начал прихлебывать ее маленькими глоточками.

— У кокуров не нашлось дев, готовых разделить с тобой ложе? Неужто из-за меня стоило нарушать мир между племенами?

— Стоило. Среди моих соплеменниц нету подобных тебе. Ради тебя я готов развязать войну с сотней племен.

Тайтэки опустила глаза, против воли чувствуя себя польщенной словами нанга. Оказывается, не только герои улигэров способны затевать войны, чтобы заполучить приглянувшуюся им девицу. Кто бы мог подумать, что Тамган так сильно любит ее…

Нанг кокуров прикрыл глаза. Когда дочь Нибунэ предпочла ему Фукукана, он убедил себя, что безумно влюблен в нее. Он думал, что… Впрочем, вспоминать об этом не имело смысла, ибо обида вытеснила из его сердца любовь. Потом начали забываться и оскорбления, нанесенные ему Тайтэки на Кургане Предков, а стремление отомстить сменил трезвый расчет. Чтобы пережить эту зиму на берегу Бэругур, ему нужна была помощь Канахара, но за нее надобно платить и проще всего было рассчитаться с кунсом и его комесами лошадьми, овцами и женщинами соседей. О Тайтэки он давно уже перестал думать. Ой-е, ему совершенно все равно, кто будет ублажать его в постели, однако девчонка хороша собой, к тому же не зря в Вечной Степи говорят: сапоги нравятся свои — разношенные, а лошади и жены — чужие. Он возвысится в глазах соплеменников, если сумеет приручить жену Фукукана, а уверить глупую бабу, будто набег на хамбасов затеян им из любви к ней, ничего не стоит. Можно, конечно, просто припугнуть Тайтэки, расписав, какая ужасная судьба ожидает ее дочь, если она не сумеет удовлетворить его, именно так он и собирался поступить, но разумно ли запугивать там, где достаточно будет пары ласковых слов? Плод, сам падающий в руки, как известно, несравнимо слаще того, который приходится сбивать палкой…

— Помнится, я предупреждал тебя, что ты будешь моей, и, как видишь, так оно и вышло. Моя любовь…

Полог шатра заколыхался, и Тамган, оборвав признания на полуслове, спросил:

— Хайкан? Входи, гость дорогой. Я призвал тебя, чтобы ты поведал этой женщине о вещем сне, посланном тебе Великим Духом. — Нанг вытащил из-за пояса нож и перебросил его через очаг к ногам Тайтэки.

— С радостью повинуюсь, Тамган-нанг. Всем и каждому хотел бы я рассказать о чудесном сне, ибо узнать волю Великого Духа, значит, стать хозяином своей судьбы… — Хайкан говорил не торопясь, обкатанными убедительными фразами, нисколько не огорчаясь тому, что Тайтэки, крутясь и изворачиваясь, дабы перерезать ремни, стягивающие ее руки за спиной о брошенный Там-ганом нож, слушает его не слишком внимательно. Не беспокоил шамана и отсутствующий вид нанга, внимание которого было поглощено молодой женщиной. Не переставая говорить, он тоже с интересом наблюдал за тем, как натягивается халат на ее высокой груди, как плотно облегает ткань тугие бедра, как обнажаются при неловких движениях узкие стопы, точеные щиколотки и крепкие икры.

«Лису губит шкура, женщину — красота», — с горечью думала Тайтэки, почти физически ощущая на себе жадный взгляд нанга, от которого краска заливала ее щеки и шею. Она попалась в капкан, и неумолимый этот мужчина, без сомнения, сумеет получить от нее все что пожелает. Ни Фукукан, ни кокуры, ни этот молоденький шаман не придут ей на помощь. Ее годовалая дочь в руках Тамгана, и тот не задумываясь скормит ее свиньям, чтобы добиться покорности той, ради кого он попрал обычаи предков. Так стоит ли упрямиться? Не лучше ли добровольно отдать себя сумасшедшему нангу и испытать страсть этого хмурого, готового на любые преступления человека? Выбор не велик. Так или иначе, он возьмет ее, вопрос лишь в том, будет ли она изнасилована, как строптивая рабыня, после чего Нитэки придется дорого расплачиваться за упрямство матери, или…

Ремень наконец лопнул, и молодая женщина, скинув путы, принялась усердно растирать онемевшие руки.

— Для Вечной Степи настали новые времена, и кто не приспособится к ним, заплатит за это жизнью… — продолжал вещать Хайкан, глядя на видневшиеся под разошедшимся воротом плечи Тайтэки. Поймав его взгляд, она подняла руку, чтобы застегнуть халат, но не сводивший с нее глаз Тамган негромко приказал:

— Не делай этого.

— Да как ты смеешь!.. — начала было Тайтэки гневно и замолчала, окончательно осознав, что выбора у нее нет. В Вечной Степи и впрямь многое изменилось, если Тамган мог посулить бросить ее дочь на съедение муравьям и Великий Дух не испепелил его на месте.

— Благодарю тебя, Хайкан, я вижу, слова твои проникли в душу этой женщины, — нанг протянул шаману чашу с архой и, когда тот осушил ее, кивнул Тайтэки: — Проводи дорогого гостя до порога.

Пленница негодующе сверкнула глазами, поджала губы и, грациозно поднявшись с войлока, последовала за шаманом к выходу из шатра.

Глядя в спину удаляющегося Хайкана, Тайтэки ощутила, что сейчас самый подходящий и, быть может, последний момент, когда она, кинувшись со всех ног в ночной мрак, способна еще избежать домогательств Тамгана. Однако мысль о дочери и сознание того, что только чудо способно вывести ее из становища кокуров, удержали женщину от решительного шага. И тут нанг кокуров холодным голосом произнес:

— Вернись, не забывай о муравейнике. Тайтэки попятилась от входа в шатер и обернулась.

— Подойди ко мне, — велел нанг, и молодая женщина, почувствовав неожиданное облегчение от того, что теперь ей не надо ничего решать и выбор, если таковой и был у нее, уже сделан, шагнула к Тамгану.

— Ближе.

Лениво, словно нехотя, нанг протянул руку, и она ощутила мозолистые пальцы на своем горле. Он гладил ее неторопливо и уверенно: подержал в ладони подбородок, коснулся нижней губы, снова вернулся к горлу, скользнул по нему концами пальцев. Горячая ладонь легла между ключицами, и Тайтэки с ужасом ощутила, как зарождается в ней желание, сердце начинает стучать быстрее и громче, колени слабеют, а по спине ползут капли жаркого пота.

— Расстегни халат.

Она протестующе замотала головой, но руки сами собой принялись расстегивать костяные пуговки. Сухие и жесткие ладони нанга легли на плечи Тайтэки, она потупила глаза и чуть слышно выдохнула:

— Нет! Пожалуйста, не надо…

Халат вместе с рубашкой упали к ее ногам, и Тамган, кривя неулыбчивый рот, скомандовал:

— А теперь проверь, не ошиблась ли ты, назвав меня мерином.

Пленница вновь замотала головой, желая, чтобы все это поскорее кончилось, и в то же время понимая, что, как бы она ни упиралась, ей придется исполнить все приказания нанга, потому что отступать теперь было бы глупо и смешно. Драться и кричать на потеху расположившихся за стенами шатра нукеров Тамгана следовало раньше…

Нанг надвинулся на обнаженную женщину, рука поймала толстую косу, вцепилась в затылок.

— Ну? Делай, что я сказал, моя стройноногая лань! И если тебе так уж нужно оправдание, считай, что делаешь это ради своей дочери.

Он заставил ее откинуть голову и впился губами в горло, потом в грудь… Тайтэки застонала, изгибаясь и переступая с ноги на ногу, чтобы не упасть. Левая рука нанга пробежала по животу, коснулась внутренней стороны бедер и вторглась в святая святых ее тела.

— Не-ет… Не… А-а-а! — Молодая женщина выгнулась подобно натянутому до предела луку и, чувствуя, что ноги отказываются ее держать, обхватила Тамгана руками за шею.

Даже в шутку ей не следовало называть его мерином, ибо он ни в чем не уступал Фукукану. Более того, к сорока годам Тамган постиг нехитрую истину, гласящую, что, ежели мужчина хочет завоевать женщину — ему следует больше думать о ней, чем о себе. Совершенно справедливо полагая, что подобного рода жертва по прошествии времени с лихвой окупится, он заставил Тайтэки рыдать и кричать от наслаждения весь остаток ночи, и к утру она готова была признать, что сами Боги Покровители отдали ее в умелые руки нанга кокуров. К сожалению, Фукукан не ведал об этом ни сном ни духом и неведению этому еще суждено было в урочный час принести свои плоды.

5

Щурясь на восходящее солнце, Эврих поудобнее устроил связанные руки на коленях и некоторое время наблюдал за сегванами, дружно работающими веслами. Несмотря на самые верные приметы, северо-восточный ветер не стихал, и, как Демитар ни мудрствовал, в конце концов ему все же пришлось свернуть бесполезный парус. «Косатка» второй день шла на веслах, мореходы ворчали и, конечно, винили во всем аррантского колдуна. Эврих даже не пытался возражать. На острове Спасения, когда он попробовал убедить сегванов в своей непричастности к чародейству, ему изрядно намяли бока, и теперь у него не возникало никакого желания искушать судьбу. Хотя маленькую победу он все же одержал, отказавшись браться за весло. Помогать своим тюремщикам он не согласился бы даже под страхом смерти. Сегваны вынуждены были отступить и, естественно, относиться к нему после этого стали еще хуже.

— А жаль, — пробормотал Эврих, испытывая к обидчикам своим, как это часто с ним случалось, именно жалость. Гневаться, сердиться или ненавидеть их он решительно не мог, потому что суеверие этих здоровенных отважных парней было чем-то сродни детской боязни темноты, и винить во всем происшедшем ему следовало только себя самого. Во-первых, за то, что дал спутникам повод заподозрить его в причастности к ведовству, а во-вторых, за то, что не сумел доказать злобный умысел Демитара, возведшего на него поклеп по наущению Хономера. В том, что капитан обвинил его, стремясь угодить Избранному Ученику Богов-Близнецов, Эврих не сомневался, однако исправить что-либо он сейчас все равно не мог и, вместо того чтобы предаваться бесплодным сожалениям, вернулся к сочинению баллады о последнем плавании Ас-тамера. Прикрыл глаза и начал старательно вспоминать, что же он почувствовал при виде каменного утеса, прозванного мореходами Всадником…

Эврих открыл глаза. Вышло нечто совсем не похожее на то, что он задумывал. Нечто вроде бы и не относящееся к плаванию Астамера, и в то же время…

— Колдун, ты опять что-то бормочешь? Придется, видно, тебе рот завязать, раз уж ты добром уняться не хочешь! — пригрозил Аларбих.

— Он, клянусь бородой Храмна, он встречный ветер наговаривает! — поддержал подозрительного сег-вана кто-то из товарищей и тут же сам себя оборвал: — Ого! Гляньте-ка, кит! Что б меня Хегг проглотил, вот так встреча!

Мореходы, один за другим поднимая весла, начали оборачиваться, вглядываясь в указанном направлении.

— И верно, кит! Ну и громадина! Вот бы такого загарпунить!

— Загарпунить не долго, а что потом с этакой махиной делать?

— Вот ежели б мы эту кладовую сала близ наших Островов повстречали…

— А не слабо нам ее к мысу Увагак отбуксировать? Тамошние сегваны за ценой бы не постояли. За такую гору мяса хорошие деньги выручить можно!

— Дельная мысль! Ветер дует подходящий, под парусом за день-два дотащили бы гиганта…

Эврих затаил дыхание, прислушиваясь к разговору мореходов и чувствуя, что в душе его возрождается умершая было надежда. Любая задержка на пути в Тин-Вилену сулила ему шанс на спасение, и, если сегваны решат отбуксировать загарпуненного кита к одному из сегванских поселков на северной оконечности Западного материка, это будет настоящим подарком судьбы. Или Богов Небесной Горы. А может, это Боги-Близнецы надумали отблагодарить его за участие в огненном погребении тела, найденного во льдах Харан Кипра?

— Чудно мне слушать, как вы не подстреленного лебедя свежуете! — неожиданно подал голос Валченох. — Вы поглядите — это же кит-отшельник! Не так-то легко его будет загарпунить! Да и ветер в любой момент может перемениться!

— Вот и подождем нужной нам перемены на Ува-гаке! Уж коли зимовать в Тин-Вилене, так с набитыми кошлями! — выкрикнул белоголовый Санайр, и вновь мореходы загомонили, обсуждая, стоит ли пытаться добыть столь неожиданно оказавшегося на их пути кита-отшельника.

Взглянув на Демитара, Эврих убедился, что капитан «Крылатого змея» не торопится принимать решение, внимательно выслушивая доводы товарищей. Сегваны не часто охотились на китов, предпочитая бить белух, тюленей, морских котиков, дельфинов и каланов. Происходило это не потому, что они боялись мериться силами с морскими исполинами, просто те не часто оказывались вблизи Сегванских островов, и теперь мореходами овладел вполне понятный охотничий азарт. Промыслить кита — дело рискованное, однако добыча того стоит. Рассказывать о такой охоте можно не один год, а гора отменного мяса и великолепного жира, годного как в пищу, так и для обработки тканей и кож, изготовления свечей и заправки светильников, заставит обитателей полуострова Увагак раскошелиться. Китовый ус, кости, мозги и плавники — все пригодится береговым сегванам в хозяйстве, и даже если проявят они чудеса скаредности, вырученных за гигантскую тушу денег и товаров хватит, чтобы команда «косатки» считала это плавание удачнейшим в своей жизни…

Много раз приходилось Эвриху наблюдать за тем, как Тилорн, исцеляя раненых, больных и увечных, вступал с ними в мысленный контакт и пробуждал в них любовь к жизни, заставлял уверовать в скорое выздоровление и способность противостоять недугу. Пришелец со звезд называл это гипнотическим воздействием и не скрывал от любознательного арранта, как надлежит подталкивать мысли больного в нужную для скорейшего исцеления сторону. Усвоить его уроки было не просто, но в конце концов Эврих овладел некоторыми навыками ментального воздействия и сейчас медленно наращивал давление на Демитара, убеждая его разрешить своим людям охоту на кита.

Аррант знал, что Тилорн не одобрил бы его, ибо считал, что гипнотическое воздействие должно использовать только для исцеления страждущих, однако упустить предоставившуюся ему возможность хотя бы таким способом повлиять на ход событий решительно не мог. Восхищаясь готовностью Тилорна к самопожертвованию, он не находил в себе достаточно мужества, чтобы во всем следовать примеру учителя, и к тому же совершенно не был уверен, что усилия его увенчаются успехом. До этого момента у него не было возможности и необходимости вступать в ментальный контакт со здоровенным детиной, и едва ли ему удалось бы подвигнуть Демитара на какой-либо поступок, идущий вразрез с желаниями его, но чуть-чуть подтолкнуть колеблющегося, качнуть замершие в неустойчивом равновесии весы — это совсем другое дело. На подобное сил у него должно было достать, и, право же, в создавшейся ситуации Эврих не видел в своем поступке ничего предосудительного и достойного порицания.

— Ну же давай, решайся! — процедил он сквозь зубы, не сводя с Демитара прищуренных словно для стрельбы из лука глаз.

— Мы добудем этого кита, и да поможет нам Храмн! — провозгласил Демитар зычным голосом. — Беталик, ты, говорят, родился с гарпуном в руках? Ступай на нос, покажи свое мастерство! Остальные — весла на воду! Докажите, что вы не только языками горазды работать! Ра-аз — два!..

Длинные весла без всплеска вошли в воду, и «Крылатый змей» начал разворачиваться, а затем устремился за удаляющимся на юго-запад китом.

Только теперь, когда охота за подводным исполином началась, Эврих мог вздохнуть спокойно и как следует разглядеть серебристо-белый фонтан, отчетливо видимый на фоне серо-фиолетовых туч, застилающих горизонт. Черный горб огромного животного едва возвышался над исчерченными солнечными бликами волнами, и аррант некоторое время не мог понять, почему сег-ваны решили, что встреченный ими гигант не кто иной, как китотшельник, прозванный так за то, что никогда не плавает в стае себе подобных. Быть может, отвесный одноструйный фонтан, высотой в четыре-пять локтей, выглядевший далеко не столь, внушительно, как на фресках и картинах, помог им определить породу кита?

«Косатка» подошла ближе, и Эврих разглядел невысокий плавник, венчавший глянцево посверкивающую лилово-сизую спину зверя, цветом напоминавшую кожицу спелой сливы. Сам кит достигал в длину полсотни локтей и зрелище являл собой поистине незабываемое, но толком рассмотреть его арранту не пришлось — гигант, вздыбив над волнами горизонтальную лопасть плоского, раздвоенного на конце, хвоста, шумно хлопнул им по воде, поднял целый каскад брызг и ушел в глубину.

— Удрал! — раздосадованно пробормотал Эврих и тут же понял, что ничего страшного не произошло, иначе бы команда «Крылатого змея» не отнеслась к погружению кита так спокойно.

По слову Демитара гребцы подняли весла, а между тем Беталик с двумя помощниками продолжали расчехлять стоящие на носу «косатки» кадки с линем и вытаскивать из-под дощатого настила гарпуны и остроги. Арранту доводилось читать истории про китоловов и несколько раз беседовать с людьми, похвалявшимися тем, что они добывали морских исполинов, но сам он никогда не мечтал принять участие в охоте на крупнейшее в мире животное. Авторы манускриптов рассказывали о подвигах китоловов с чужих слов, и при мысли о том, что ему, первому из них, быть может, посчастливится собственными глазами наблюдать все перипетии схватки с китом-отшельником и правдиво описать увиденное, руки его сами собой вцепились в лежащую под лавкой сумку. Демитар не позволял мореходам трогать его вещи, и до поры до времени Эврих мог не опасаться за свои «Дополнения», хотя и был лишен возможности продолжать записи. Значительно хуже, впрочем, было то, что сегваны не желали разговаривать со своим пленником и он не мог задать им вертящиеся на языке вопросы, удовлетворив тем самым свою любознательность, от чего чувствовал себя глубоко несчастным…

— Всплывает! Всплывает! — раздались радостные вопли Беталика.

Некоторое время Эврих не видел ни малейших признаков появления кита — ничего, кроме вскипавшей темной воды, над которой поднимались легкие облачка пара, похожие на пенные брызги, сорванные ветром с гребней длинных валов. Но вот воздух перед «косаткой» заколыхался, как колеблется он в жаркий день над раскаленными солнцем камнями, и по взволнованным лицам сегванов и вытянутым в указующем жесте рукам аррант понял, что эти-то облачка пара и дрожание воздуха и есть провозвестники всплывающего гиганта.

— Весла на воду! — рявкнул Беталик, опережая капитана «Крылатого змея», и утвердился во весь рост на носу судна с длинным гарпуном в руках. — Навались! Вот он! Уходит!

«Косатка» рванулась вперед, туда, где воздух и вода волновались в преддверии появления исполинского зверя. Его еще не было видно, но летящая в сотне локтей перед судном масса пузырьков и пены неопровержимо свидетельствовала, что кит вот-вот вынырнет на поверхность потревоженных его присутствием вод. И миг этот наступил.

— Навались! Навались, детки! Жми вовсю! Вот она, белая вода! — взревел Беталик, и лиловое тело кита, рассекая волны и оставляя после себя пенную борозду, предстало перед глазами арранта. Заметил ли отшельник преследователей, услышал или учуял опасность каким-то иным образом, но от величия и спокойствия, с которыми бороздил он совсем недавно пустынную гладь моря, не осталось и следа. Теперь он двигался рывками, рыская из стороны в сторону, словно уходящий от погони заяц, и гребцы, повинуясь коротким командам Демитара, вставшего за спиной гарпунщика, работали веслами изо всех сил. Повторяя маневры отшельника, «Крылатый змей» метался то вправо, то влево, взлетал на гребни волн и соскальзывал в провалы между ними, вздымая тучи брызг и заставляя команду «косатки» громко лязгать зубами.

Мышцы гребцов взбугрились, весла выгибались дугой, судно скрипело и покряхтывало, жалуясь на немилосердную гонку, которой не было видно конца. Но вот, срезав угол, оно неожиданно оказалось локтях в тридцати от рассекающей волны туши, на миг Эврих заглянул в крохотный глаз кита, круглый и удивительно похожий на глаз испуганного жеребенка.

— Бей! — взвизгнул кто-то из помощников гарпунера.

— Всади ему! — гаркнул Демитар, и Беталик метнул зловещего вида гарпун в лиловую спину морского гиганта. Стальной наконечник вонзился в китовый горб, желтая нитка линя заскользила из первой кадки. Фонтан пара взвился вверх, окутывая судно туманом, стена зеленой на просвет воды обрушилась на гребцов, и, когда Эврих проморгался, кита уже не было. Лишь взбаламученная, пенистая и пузырящаяся поверхность моря перед носом «косатки» указывала на то, что и отшельник и впившийся в его тело гарпун не привиделись арранту.

— Готовь острогу! Ему не уйти от нас! О Храмн, мы насадили эту тушу на вертел и вскоре блюдо будет подано к столу! — радостно возвестил Демитар.

Мореходы одобрительно загудели. Помощник Бета-лика следил за убегающим за борт линем, гарпунщик, выбрав длинную и гладкую, похожую на чудовищную иглу острогу, которой следовало добить кита, готовился вонзить ее в сердце гиганта, как только тот покажется из волн.

— Всплывает! Выбирай линь! — скомандовал Демитар, не сводя глаз с разбегавшихся по воде кругов прямо по курсу судна.

Судорожно прижимая к груди сумку с рукописью, Эврих привстал со своего места, чтобы лучше видеть окончание охоты. Он не мог отвести глаз от вспучившейся и ринувшейся вниз воды, скатывавшейся с ужасающей туши, стремительно поднимавшейся из темной бездны к свету солнечного дня. Сейчас гарпунер вонзит в его бок острогу! Сейчас… Но Беталик почему-то медлил, а кит вырастал и вырастал, лиловым утесом нависая над хрупкой «косаткой».

Глухой грозный рокот заставил гребцов оцепенеть и, вывертывая шеи, вперить взоры в огромную тушу, выметнувшуюся из глубин моря. Окутанная россыпью бесчисленных пузырьков, клочьями пены и призрачной туманной дымкой, она на мгновение повисла в искрящемся, подсвеченном тысячами радуг воздухе и с грохотом рухнула в волны. Изумрудно-зеленые каскады воды взлетели из-под нее локтей на двадцать вверх и опали пенными хлопьями, молочными кругами разбежались от нежелавшего погибать исполина.

— Бей! Коли! — запоздало выкрикнул Демитар, и в тот же миг страшная лопасть колоссального китового хвоста с жуткий плеском вырвалась из воды, едва не разбив в щепы правый борт «косатки». Корма судна вздыбилась, и Эврих, будто пущенное из катапульты каменное ядро, устремился в небо, не выпуская из стянутых веревками рук драгоценную сумку с «Дополнениями».

Падение было ужасным. Ледяная вода сомкнулась над его головой, он почувствовал, что идет ко дну, забился, как попавшаяся на крючок рыбина, отчаянно молотя ногами, и каким-то чудом ухитрился сделать спасительный глоток воздуха.

«Меня вытащат! Обязательно вытащат! Надо продержаться лишь несколько мгновений! — в отчаянии подумал Эврих и с невероятным усилием перекинул лямку тянущей его в пучину сумки через голову. — А вот и судно!»

Темная громада выросла над аррантом, и он, отплевываясь и беспомощно бултыхаясь среди клокочущих вод, силясь хоть как-то удержаться на плаву, чему отчаянно мешали связанные руки, из последних сил подался вперед. И с ужасающей ясностью увидел перед собой гигантские, испещренные складками и морщинами губы кита-отшельника. Скалоподобная голова морского чудища надвинулась, раскололась надвое, Эврих беззвучно взвыл и, подхваченный бурлящим потоком, понесся в бездонную пропасть китовой глотки.

* * *

Очнулся он от невыносимого смрада и страшного жжения во всем теле. Попробовал открыть глаза, но определить, удалось ему это или нет, не сумел, ибо ни один лучик света не блеснул в кромешной тьме. Эврих не мог даже вспомнить, не мог понять, где он и что с ним, поскольку помимо вони, жжения и подступающей к горлу тошноты решительно ничего не чувствовал. Ничего кроме того, что каждый вдох дается с невероятным трудом, как будто его заживо замуровали в тесной темной комнате, лишенной притока свежего воздуха.

«Замуровали? Но почему же тогда я мокрый с ног до головы? И почему здесь так отвратновоняет?..» — подумал аррант, с удивлением ощущая, как вздрагивают и вибрируют стены тесной каморки. Но ни к каким выводам прийти не успел — мягкий, залитый студенистой жидкостью пол внезапно поднялся на дыбы и швырнул его вперед. Инстинктивно вытянув вперед руки, Эврих ткнулся ими в податливую и влажную ворсистую стену, задохнулся от непереносимого смрада и упал на колени, не в силах противиться рвотному позыву, выворачивавшему его наизнанку…

В следующий раз он пришел в себя от боли в затекших руках и обнаружил, что они крепко стянуты мокрой веревкой. Веки слиплись и подниматься не желали, но даже после того, как он разлепил их перепачканными в какой-то мерзкой жиже пальцами, темнота оставалась непроглядной. Хорошо хоть, болезненная резь в глазах поутихла, а о сводящем с ума жжении напоминал только непрестанный зуд. Дышать сделалось легче, и все же гнилостный дух заставлял Эвриха морщиться и бороться с подступавшей к горлу тошнотой. Однако теперь он не позволил себе лишиться чувств и прежде всего решил избавиться от веревок. Сделать это было не трудно, ибо, ощупав себя с ног до головы, аррант обнаружил на поясе деревянный пенал, а в нем обломок кинжала, которым он пользовался для очинки перьев. Зажав осколок клинка в зубах, Эврих перерезал веревки и долго сидел неподвижно, потирая горящие запястья и тщетно стараясь припомнить, как же его угораздило попасть в это темное вонючее узилище. В памяти всплывали видения какого-то кровопролитного боя на палубе атакованного чернокожими воинами корабля. Затем он вспомнил земляной пол полузаброшенного дома, где хозяйничала сумасшедшая женщина, а потом… Руки его, отыскав висящую на боку сумку, давно уже теребили ее намертво затянутые тесемки и наконец распустили тугой узел. Залезли в образовавшееся отверстие и нащупали обернутый в промасленный пергамент сверток…

— «Дополнения»! — прошептал Эврих непослушными губами, позволяя клубку воспоминаний разматываться с того самого момента, как он едва не выбросил свою рукопись за борт «косатки».

Он вспомнил странный недуг Ратхара Буревестника, плавание на «белухе», возвращение на «Крылатого змея», Демитара и остров Спасения, где сегваны избили его и связали, намереваясь доставить в Тин-Ви-лену и передать в руки Хономера. Но сообразить, что случилось потом и как очутился он в мокрой и темной, содрогающейся каморке, пол которой, укрытый мягким длинноворсным ковром, был по щиколотку залит мерзопакостной слизью и упруго прогибался, как травяной слой над бездонной болотиной, Эврих определенно не мог. Безусловно, с ним произошло что-то странное и страшное, однако память отказывалась подсказать ответ, и ему не оставалось ничего другого, как довериться своим рукам, которые, ощупывая место заточения, быть может, сумеют навести его на разгадку этой тайны.

Сначала он ползал по ворсистому, кишащему какой-то кусачей мелюзгой ковру на коленях, недоумевая по поводу чудной вибрации и омерзительно пахнущей слизи. Потом, измерив неправильной формы каморку и определив ее размеры: примерно пять локтей в ширину и шесть в длину, — он поднялся во весь рост и убедился, что, подняв руку, упирается в потолок, такой же ворсистый, вонючий и упругий, как и пол. Коснулся ладонями стен и, вновь ощутив их странное, ритмичное сотрясение, подумал, что чем-то все это напоминает ему каюту Тилорновой шлюпки. А потом в памяти всплыло дикое сравнение внутренности звездной шлюпки с чревом раковины или какого-то диковинного зверя. Огромного зверя, который может обитать только в глубинах моря. Морского, стало быть, зверя. Кита?..

Эврих задохнулся от ужаса, тщетно ловя ртом густой зловонный воздух, которым вдруг стало невозможно дышать, и медленно осел на вздрагивающий пол, не в силах смириться с мыслью, что находится в глотке, брюхе или легких поглотившего его кита-отшельника…

Придя в себя в третий раз, он удивился тому, что все еще жив, и поспешил утешить себя тем, что долго его мучения не продолжатся. Очутившись в чреве кита, он должен был немедленно умереть, и если этого до сих пор не произошло, значит, неравнодушным к его судьбе богам угодно было дать ему время проститься с жизнью и постичь нечто важное, прежде чем предстать перед ними. Каким именно богам, особого значения не имело, ибо было их у разных племен и народов неисчислимое множество, и ученый аррант склонялся к мысли, что прав был пастырь Непра: называемый непохожими именами, разделенный на целый сонм Небожителей из-за различных своих ипостасей, явленных людям в тех или иных обстоятельствах, судьбами мира управляет Единый Творец, который услышит обращенную к нему молитву, на каком бы языке и в каких бы выражениях ни была она произнесена. Воззвав к Всеблагому Отцу, Эврих искренне попросил Созидателя избавить его от страданий, послав легкую, быструю смерть, и задумался о том, ради чего же дана была ему отсрочка и явлено великое чудо. Но ничего стоящего на ум не приходило, а лезли почему-то в голову мысли о неотданных долгах, невыполненных обязательствах. О «маяке», который должен был доставить Тилорну, и о престарелых родичах Астамера, чей слух он так и не утешил рассказом о его героической гибели.

Аррант отдавал себе отчет, что соображает не вполне четко и думает о вещах незначительных перед лицом Вечности, и все же мысли его упорно не желали обращаться к высоким материям. А вернулись они, как это ни странно, к оставленному в Тин-Вилене Волкодаву, недописанным «Дополнениям», в которых очень недурно выглядела бы глава под названием: «Путешествие в чреве кита». Сознавая, что замечательную эту главу ему, к сожалению, не суждено написать, он тем не менее прикинул, как следовало бы начать ее, и пришел к заключению, что, будучи проглоченным китом, никоим образом не может находиться в его брюхе, поскольку воздуха в нем быть не должно.

Открытие это подвигло его к дальнейшим размышлениям, результатом которых стал следующий вывод. Ежели кит втянул его в себя и он до сих пор жив, стало быть, ему каким-то образом посчастливилось попасть в сообщающуюся с китовым горлом воздушную камеру, являющуюся расширением носовых полостей морского гиганта. Камера эта должна быть связана неким каналом с дыхалом, через которое кит вдыхает и выдыхает воздух, и значит, у чуда есть достаточно разумное объяснение…

Опираясь спиной о вздрагивающую стену живой темницы, Эврих почти не ощущал боли и страха. Перестало его мучить и зловоние, а слабость, ощущаемая во всем теле, подсказывала, что он умирает, но это почему-то ничуть не встревожило арранта. Худшее из того, что могло случиться, уже произошло, и угнетало его лишь чувство вины за невыполненные обязательства. И еще хотелось ему, собравшись с силами, ощупать вторично стены воздушной камеры и убедиться в том, что не ошибся он в своих предположениях и каналы, соединяющие ее с дыхалом, действительно существуют. Должен был быть в ней и тоннель, через который он попал в нее, но его, надобно думать, закупоривал какой-то специальный клапан, перекрывающий доступ воде…

Мысль о хитроумной системе клапанов, которую любопытно было бы попробовать начертить на пергаменте, оказалась последней сознательной мыслью, посетившей Эвриха. ибо потом он неожиданно почувствовал, что покачивается на мерно трясущейся телеге, запряженной двумя круторогими волами. В полях золотыми волнами колыхалась пшеница, а на серебристо-зеленые, стоящие вдоль дороги деревья взбирались по легким деревянным лесенкам сборщики олив. У каждого из них к животу была привязана корзина, и действовали юноши и девушки с грацией и изяществом, не залюбоваться которыми было невозможно. Притягивая к себе ветви левой рукой, правой обирали они мелкие черные плоды, причем ловкие пальцы их скользили сверху вниз, как при дойке коров, а рты не закрывались ни на мгновение. Сидя по двое на каждом дереве, они шутили, смеялись, обменивались любезностями, поддразнивали друг друга и казались беззаботными детьми, увлеченными забавной игрой. Золотоволосые аррантки замолкали, завидев телегу, и, помахав Эвриху рукой, а то и послав ему воздушный поцелуй, вновь начинали щебетать со своими парнями, радуясь теплому солнечному дню, обильному урожаю и легким облачкам, плывущим в голубом небе Верхней Арран-тиады — лучшей из всех земель, по которым ступала когда-либо нога человека.

Извилистая дорога, огибая гряду холмов, спускалась в долину, затем исподволь карабкалась на гору, где женщины в цветных платках на голове жали пшеницу. А с горы уже виден был Фед — чудеснейший из городов, с бело-розовыми домами и красными черепичными кровлями, кажущимися погожим солнечным днем присыпанными золотой пылью. В этот город Эврих приезжал изредка и ненадолго — на день, от силы на два дня: навестить родителей, пррведать братьев и сестренку, старинных друзей и приятелей. Уехав из Феда, дабы не быть выдворенным из него по приказу префекта, он был объявлен изгнанником до конца своих дней и, может быть, именно поэтому продолжал считать свой родной город самым замечательным из всех городов Верхней Аррантиады. Здесь вызревали, самые сладкие груши и самые хрустящие и сочные яблоки, здесь варили самое лучшее пиво, пекли самый вкусный хлеб и… умереть он хотел, представляя, как въезжает в свой родной город на исходе жаркого дня в конце лета.

* * *

Он умирал и вновь возвращался к жизни бессчетное число раз. Его заливало водой, но, будучи уже в бессознательном состоянии, он все же отхаркивался и выныривал к потолку своей темницы, где оставалось достаточно воздуха для дыхания. Его мучили голод и жажда, в горячечных видениях он выпивал озера пресной воды и поглощал лепешки, размерами превосходящие тележное колесо. Его терзали жжение и зуд, волосы клочьями лезли с головы, кожа покрылась огромными болезненными волдырями, и в редкие моменты просветления рассудка он, давясь, жевал найденные в сумке остатки трав и корешков, превратившиеся в жидкую вонючую кашицу, и внушал себе, припоминая наставления Тилорна, что лечится чудодейственными снадобьями, изготовленными из хуб-кубавы, способной вдохнуть жизнь даже в мертвеца.

Он не хотел жить. Он желал умереть как можно скорее. Но всякий раз, когда Эврих оказывался в виду залитого вечерним солнцем Феда, кто-нибудь мешал ему обрести вечный покой. То возникший откуда-то Волкодав мрачно вопрошал: «Для того ли я вырвал тебя из рук Хономера? Для того ли Тилорн на тебя силы тратил, зарезанного воскрешал? Эх вы, ученая братия! На вас только понадейся!..» То являвшийся из Верхнего мира Тилорн молча смотрел на него странными своими фиолетовыми глазищами, и струилась из них такая сила, что грешно было даже помышлять о смерти, и Эврих начинал метаться по узилищу своему, со всей мочи колотя руками, ногами и головой в упругие ворсистые стены. То склонявшаяся над ним Ниилит возлагала прохладную ладонь на его воспаленный лоб и тихо шептала, что смерти нет, и невозможно было ей не поверить, подвести и умереть, как бы ни хотелось несчастному арранту положить конец затянувшимся своим сверх всякой меры мучениям.

К нему приходили Хрис и Тразий Пэт, пастырь Неп< ра, Узитави, Верцелл, Тревира, братья, приятели-школяры и даже старина Хряк, владелец «Несчастного борова». И каждый из них говорил что-нибудь такое, что отравляло Эвриху всякое удовольствие от возвращения в родной город на исходе жаркого дня в конце лета И понуждало вновь и вновь цепляться за ускользающую жизнь.

Он до смерти опротивел сам себе. Ему немыслимо надоели боль, слабость, тошнота и незваные посетители. Его измучили свербящие как заноза воспоминания о неотданных долгах: о «маяке» Тилорна и родичах Ас-тамера, который — будь он проклят во веки вечные! — продолжал портить ему кровь даже после безвременной своей кончины. Эта. пытка длилась и длилась, и в конце концов страдания Эвриха, судя по всему, истощили терпение носившего его в своих недрах кита, потому что настал момент, когда упругие стенки камеры начали сокращаться, раздуваться и съеживаться на манер кузнечных мехов. Пол уплыл из-под ног узника, мутный зловонный поток хлынувшей невесть откуда воды подхватил его и поволок по какому-то сводчатому коридору, видеть который он в кромешной тьме, разумеется, не мог, но ощущал каждой клеточкой своего изболевшегося тела. Полузахлебнувшегося арранта протащило сквозь лес гибких и невероятно прочных водорослей, представлявших собой, скорее всего, не что иное, как китовый ус, и вышвырнуло в ослепительно яркий свет, на цепенящий холод.

Что произошло потом, Эврих помнил весьма туманно но истина, по всей видимости, состояла в том, что, утомленный терзаниями своей случайной и совершенно непригодной в пищу жертвы, кит выблевал его на мелководье и уплыл восвояси. Каким образом полубезумному, неспособному, казалось бы, пошевелить ни рукой ни ногой человеку удалось добраться до берега, оставалось загадкой, но, как бы то ни было, он сумел сделать это и погрузился в глубокий, похожий на смерть сон без сновидений уже за чертой прибоя.

Он проспал полдня и всю ночь, а наутро пошел дождь, который длился ровно семь суток.

6

Дождь лил семь дней кряду, а к концу восьмого, когда земля начала подсыхать, в замок Канахара прискакали четверо степняков, в одном из которых Кари с изумлением признала Фукукана. Она не видела его уже пять лет — с той осени, как он взял в жены Тайтэки — дочь нанга май-ганов, престарелого Нибунэ. Немало воды утекло с тех пор: затерялся в просторах Вечной Степи след майганов; осело на правом берегу Бэругур, после удачного налета на хамбасов, племя кокуров; похищенная у Фукукана Тайтэки родила Тамгану сына, названного Тантаем. Энеруги Хурманчак, провозгласивший себя Хозяином Степи, объединил несколько десятков племен, жестоко потрепал западных горцев, дважды был отброшен Марием Лауром от саккаремских границ и взял приступом полдюжины приморских городов, включая Умукату, Фухэй и Дризу.

Немало изменений произошло в Вечной Степи, произошли изменения и в жизни Кари, выданной три года назад Тамганом за Канахара и изгнанной этим летом с ложа кунса за бесплодность. Сбылось предсказание пышнотелой сегванки Бельведы: по прошествии положенного срока, Канахар объявил свою жену «порченой» и велел ей не попадаться ему на глаза. Приказ кунса не слишком опечалил девушку — давно уже не чувствовала она себя женой Канахара, давно занималась стряпней, стиркой и приборкой наравне с дворовыми девками, однако прежде звание супруги хозяина замка уберегало ее от похотливых лап кунсовых комесов и недоброжелательства служанок, теперь же помыкать ею мог кто угодно и даже по двору надлежало ей ходить с опаской и оглядкой.

Помня об этом, Кари пробиралась к гостевым покоям с великим бережением, сознавая, что желание подслушать беседу Канахара с Фукуканом может принести ей много горя. Куне не жалел плетей для тех, кто совал нос не в свое дело, да и ходить по верхним горницам без особой нужды служанкам было строго-настрого заказано. И все же пропустить этот разговор Кари не могла — избытка ума не требовалось, дабы понять: не гостевания ради прибыл Фукукан к сегванам и посещение его, смертельно обиженного и ограбленного Канахаром три года назад, замка недруга очень скоро изменит судьбы многих сотен людей. И ее собственную, как не без оснований полагала Кари, в первую очередь.

Поднявшись по узкому запыленному всходу на расположенный над пристройкой к замку чердак, где досушивались на веревках выловленные в Бэругур лещи, — плотва, щуки и красноперки, девушка пробралась к приставной лесенке, ведущей к крохотному оконцу, выходящему в гостевую трапезную, занимающую просторную комнату на втором этаже правого крыла здания. Окошек подобных, подле которых и соглядатай хозяйский и лучник мог затаиться, через которые при нужде не трудно было и сбежать, имелось в замке не меньше полутора дюжин, но все они за ненадобностью заросли паутиной и, кажется, вовсе выпали из памяти Канахара. Не часто залетали в Соколиное гнездо незваные гости, и глаз с них не спускали не мудрствуя лукаво, не прибегая к каким бы то ни было хитростям и уловкам. Нападениям же замок не подвергался с начала строительства — умел куне ладить и с соседями, и с дворовыми людьми, и с комесами своими: кого посулами и лаской, а кого и железной рукой заставляя чтить свою волю.

— Стало быть, тебя и правда можно поздравить с тем, что ты ввел в свой шатер девушку, которая заменит красавицу Тайтэки? — донесся до Кари низкий хрипловатый голос Канахара.

— Закон Вечной Степи освободил от брачных уз не только тебя одного, — ответствовал Фукукан. — Купленная мною этой зимой дева не уступит Тайтэки красотой. Однако родилась и выросла она в разгромленном Хурманчаком Фухэе и едва ли сможет скоро привыкнуть к обычаям кочевников. Атэнаань желает иметь дом, и я не вижу причин, по которым она не могла бы его получить.

— Ага! — удовлетворенно крякнул Лодобор — один из наиболее приближенных комесов Канахара. — Значит, ты не раздумал пощипать перышки кокурам?

В гостевой трапезной наступила тишина — Кари представила, как куне тяжелым взглядом заставляет умолкнуть не к месту встрявшего в разговор комеса, и выглянула из затянутого паутиной окошка.

Пятеро сегванов и прискакавшие с Фукуканом хамбасы сидели за массивным деревянным столом, уставленным глиняными кувшинами и мисками с дымящимся мясом. И гости и хозяева были без оружия, из чего девушка заключила, что собрались они здесь, предварительно договорившись обо всем за пределами замка, и старые обиды никто вспоминать не намерен. Демонстрируя дружелюбие, хамбасы исправно опустошали стоящие перед ними кружки — обычай степняков гласит, что если гость напьется в чужой юрте, значит, он испытывает к хозяину ее безграничное доверие.

— Я собираюсь не просто подергать из Тамгана перышки, а ощипать его дочиста! — произнес Фукукан не глядя на Лод сбора. — Моей жене нужен дом, а моему племени — место, где можно пережить зиму. Кокуры успели собрать свой скудный урожай, и лучшего времени завладеть им у нас не будет.

— Очень хорошо. Я рад, что наш договор остается в силе, — проворчал Канахар, кинжалом отщепляя от стола лучинку, чтобы поковырять ею в зубах. — Дошедшие до нас слухи о твоей женитьбе встревожили моих людей, да и сам я, признаться…

— Ты начал беспокоиться, что не получишь свою долю лошадей и баранов? — предположил нанг хамбасов. — Но причин для беспокойства нет. Свадьба нужна была мне для того, чтобы Тайтэки не вернулась на мое ложе в качестве законной супруги. Хватит ли тебе трех дней для подготовки к набегу?

— Хватит. Однако мне бы хотелось уточнить, какую часть добычи получу я и мои люди, — невнятно буркнул Канахар, сосредоточенно ковыряя щепкой между зубами. — И, кстати, почему Тамган взял в свой шатер твою жену вместе с дочерью, а ты не желаешь признавать ее ныне своей супругой?

— Она родила ему сына! — коротко пояснил седой воин, сидящий по правую руку от Фукукана.

— Сына? Ну и что? Дивные у вас в Вечной Степи порядки! Сколько лет живу здесь, а разобраться в них так и не сподобился, — покачал головой куне и махнул рукой, предлагая гостям вернуться к делу. — Итак, настало время решить, велика ли будет наша доля добычи и стоит ли моим людям точить мечи. Испортить отношения с соседями нетрудно — сжечь дом — дело нехитрое, куда труднее возвести новый.

— Ой-е! Отношения у тебя с Тамганом давно уже неважные, и, выгнав Хаккари из своей постели, ты, надо думать, испортил их окончательно, — вновь вступил в разговор седовласый советчик Фукукана. — Зачем нам притворяться друг перед другом? Мы разделим добычу так, как уговаривались…

Ну все, дальше ничего интересного они не скажут, поняла Кари. Осторожно, чтобы ничем не выдать своего присутствия, спустилась с приставной лесенки и начала пробираться между развешанными на толстых веревках рыбинами.

Подслушанный разговор не ужаснул и не поразил ее. Еще по весне в замке шептались, что Канахар случайно будто бы встретился на охоте с Фукуканом, и Кари сделала в памяти зарубку — неспроста эта встреча произошла и без последствий не останется. Куне, хотя и привык рядиться в этакого медведя-невыволоку, которого кроме девок и пива ничего не трогает, на самом-то деле хитер и изворотлив был редкостно и выгоду свою умел в любой ситуации отыскать быстрее, чем муха коровью лепешку. И уж, верно, недаром оказался он в Ломаной Чащобе, куда может быть раз, самое большее два раза в год и наезжал, одновременно с Фукуканом, коему на левом берегу Бэругур тем паче нечего было ловить.

Слухи о том, что кунс не ладит с Тамганом, тоже не проходили мимо ушей Кари, и, по ее мнению нанг хамбасов должен был совсем уж простаком уродиться, чтобы не попробовать клин в эту щель вогнать. И он таки, подождав, пока Канахар прогонит ее со своего ложа, клин этот вогнал.

Девушка остановилась перед особенно приглянувшимся ей подлещиком, ловко отвернула серебристую тушку от головы, оставив последнюю болтаться на веревке, и присела на ворох колкой прошлогодней соломы, чтобы обдумать свое отношение к происходящему. С одной стороны, после всего услышанного ей надлежало немедленно бежать из замка и скакать к Тамгану, дабы предупредить его о готовящемся на ее родное племя нападении. Нынче она Канахару не жена, и пропади он пропадом, бесплодный урод, немощность свою на ни в чем не повинных женщин сваливающий. С другой же стороны, кокуров ее возвращение вряд ли порадует — лишний рот накануне зимы кому надобен? К тому же как бы не обвинили ее соплеменники в том, что не сумела она подарить кунсу дитя, не смогла привязать к себе и тем самым накликала на них беду. Попробуй-ка втолкуй им, что Канахар бесплоден, а на нее с первых же дней поглядывал, как на неизбежное зло, которое должно претерпеть ради выгодного в ту пору союза с кокурами. Объясни-ка им, что кунсу без разницы, кто под ним баба, девка или доска с дыркой! Не успеешь рот открыть, как зашикают, а Тамган, пожалуй, вновь ее замуж пристроить надумает — очень это на него похоже.

Кари неспешно чистила рыбу и думала о том, что, как она ни поступи, — ничего хорошего ее в будущем не ждет. И ежели поразмыслить, прозябание в замке даже предпочтительнее возвращения в племя и нового замужества. Сегваны не долго будут помнить, что она была женой Канахара, и скоро оставят ее в покое. Если же ей взбредет в голову вернуться к кокурам..

Раздавшийся со стороны всхода на чердак шорох заставил Кари вздрогнуть, а скрип рассохшихся деревянных ступеней подтвердил ее худшие опасения. Кто-то последовал за ней, и теперь, в чем бы ее ни обвинили, не избежать ей плетей. Девушка затравленно осмотрелась по сторонам, но времени на то, чтобы забраться в темный угол или хотя бы зарыться в сено, уже не было. Над полом показалась круглая голова, покрытая растрепанными светло-желтыми волосами, из-под которых пытливо, посверкивали острые голубые глазки.

— Хельрик! — прошептала Кари, испытывая одновременно досаду и облегчение. Румяный щекастый увалень, не дававший проходу ни одной девке, разумеется, не станет доносить на нее, однако отвязаться от него будет не просто.

— Рыбки вяленой к пиву захотелось? — ехидно осведомилась она, прежде чем Хельрик успел открыть рот.

— Рыбки, а к ней девку! — радостно осклабился парень, ничуть не смутившись, что его застали там, где делать ему было совершенно нечего.

— Канахар послал меня принести пару рыбин для гостей, — не моргнув глазом соврала Кари, надвигаясь на Хельрика. — А что ты здесь потерял? Не боишься, что вместо рыбки придется тебе отведать хозяйских плетей?

— Только после того, как отведаю тебя! Уж за. это-то куне не станет с меня шкуру спускать, — Хельрик широко раскинул руки и вразвалочку направился к девушке, загораживая ей путь к спасительному всходу.

— Ну погоди же, сластолюбивый выродок, ты у меня получишь! — пробормотала Кари, а вслух, притворяясь испуганной, произнесла: — Если ты позволишь мне уйти, я, так и быть, не скажу Канахару, что тебе вздумалось лазить по его закромам.

— После того как мы с тобой развлечемся, ты и так ничего не скажешь ему. Тебе не захочется видеть, как порют мужчину, позволившего тебе испытать неземное наслаждение. Поверь, я сумею ублажить тебя получше Канахара, и быть может, ты даже понесешь от меня!

— Вот счастье-то посулил! — фыркнула девушка, припомнив, что они с Алиар, бывшей служанкой Тай-тэки, доставшейся Канахару после набега на хамбасов, уже обсуждали некогда возможность заиметь ребенка на стороне и выдать его за дитя кунса. Однако, хвала Богам Покровителям, у них тогда хватило ума отказаться от подлога, за который Канахар заставил бы неверную жену заплатить жизнью.

— Многие девки считают меня превосходным любовником, — продолжал Хельрик, ласково улыбаясь и вкрадчивой, пританцовывающей походкой приближаясь к Кари, замершей, подобно птице, завороженной змеиным взглядом.

«Самоуверенный похотливый козел!» — с ожесточением подумала она, притворно потупляя глаза и прикидывая, как бы ей без лишнего шума избавиться от сладкоречивого насильника. Хватит с нее того, что она делила ложе с Канахаром, обращавшимся с ней как с бессловесной скотиной и получавшим удовольствие, только когда Кари начинала скрежетать зубами от боли. Терпеть домогательства кунса она была обязана, но это вовсе не значило, что они доставляли ей хоть малейшую радость и кому-нибудь еще будет когда-либо позволено использовать ее тело для удовлетворения своей похоти.

Видя, что жертва не пытается скрыться и, судя по, всему, примирилась с ожидавшей ее участью, Хельрик приблизился к Кари и положил руки ей на плечи.

Притянул девушку к себе и впился ртом в ее полуоткрытые губы. Дворовые девки обладали, по его мнению, более привлекательными формами, и он не позарился бы на тощую желтокожую замухрышку, если бы не вполне понятное любопытство. Ему никогда не доводилось слышать, чтобы степняки похищали пышнотелых, молочнокожих сегванок, и это наводило на мысль, что каким-то образом этим раскосым, совершенно неаппетитным девкам все же удается ублажать своих мужчин. Не означает ли это, что знают и умеют они нечто, с лихвой возмещающее неказистую их внешность?..

Завладев губами девушки, Хельрик одной рукой обнял ее за талию и притиснул к себе, а другой сжал маленькую, едва различимую под грубым домотканым платьем грудь, силясь в то же время втиснуть свою ногу между ногами Кари. Девчонка не сопротивлялась, но и никак не отзывалась на его ласки. Что-то было не так, и Хельрик принялся старательно терзать покорные уста жертвы горячим ртом, не позволяя ей отстраниться и вдохнуть воздуха. Вот она наконец разомкнула губы, язык его скользнул между ними внутрь, я незадачливый любовник безголосо взвыл от нестерпимой боли.

Выпустив прокушенный язык Хельрика, Кари размахнулась и, когда тот отпрянул, со всех сил ударила его кулаком под дых. Сегван сложился пополам, сипя и пуская кровавые пузыри. Девушка еще раз занесла маленький крепкий кулачок и впечатала его в перекошенное болью лицо соблазнителя. Отшвырнула все еще зажатого в левой руке подлещика и, бросив на корчащегося у ее ног парня брезгливый взгляд, поспешила к выходу с чердака.

Кари не обольщалась по поводу столь легко одержанной победы, сознавая, что у нее гораздо больше причин сожалеть о содеянном, чем гордиться собой. До сих пор ей как-то удавалось ускользать из рук Канахаровых комесов и слуг, не задевая их самолюбия, но отныне охота за ней начнется всерьез, ибо Хельрик, не будучи злым человеком от природы, приложит тем не менее все силы, чтобы отравить ее существование. Жизнь в замке не изобилует развлечениями, и, узнав о нанесенном ему бывшей женой кунса «оскорблении», дворня, естественно, воспользуется возможностью повеселиться за ее счет и сделает все возможное, чтобы «обидчица» понесла достойное наказание. Что может быть забавнее травли непокорной степнячки, которой давно уже пора указать ее место?..

Выскочив из замка, Кари опасливо огляделась по сторонам и устремилась к одному из сараев, чтобы переговорить с Алиар. Нетрудно было представить, как здоровенные сегваны, подначиваемые вредными бабами, будут «укрощать» ее — чужую, пришлую девку, совсем недавно считавшуюся их госпожой! Ой-е! Фантазия у этих парней убогая и дальше того, чтобы, нажравшись пива, затащить ее в ближайший амбар и скопом изнасиловать, не пойдет, но она не будет дожидаться, пока Хельрик обнародует свой позор! Уж лучше пережить недовольство кокуров и новое замужество, чем сделаться игрушкой дворни Канахара, который не только не заступится за нее, а еще и подбавит масла в огонь — с него станется!

Вбежав в сарай, где дворовые девки вечерами пряли овечью шерсть, Кари остановилась в недоумении. Ни сегванок, ни Алиар здесь не было — видимо, по случаю приезда Фукукана с хамбасами кого-то позвали на кухню — в помощь стряпухам, а остальные, воспользовавшись этим, разбрелись по своим каморкам. Около кухни-то скорее всего и следовало искать Алиар — двадцатипятилетнюю женщину, определенную кунсом в служанки своей жене и сделавшуюся вскоре ее лучшей и единственной подругой. Окинув взглядом прялки и корзины с тщательно промытой и вычесанной шерстью, Кари уже готова была покинуть сарай, когда из-за тюков с кожами до нее донеслись тихие всхлипывания.

Девушка на цыпочках подошла к издающим едкий, специфический запах кипам кож, сунулась в узкий проход между ними и в потемках чуть не наступила на уткнувшуюся носом в колени подругу.

— Алиар? С тобой-то что за беда приключилась? — Девушка опустилась на корточки перед подругой, которую ни разу еще не видела плачущей. Сама Кари могла смеяться, рыдать, негодовать и радоваться в одно и то же время, чем, кстати, постоянно выводила из себя сдержанного Канахара, но Алиар… Эта высокая, совсем не похожая на степнячку и очень привлекательная женщина, купленная, еще девчонкой, нангом Нибунэ в Фухэе, отличалась на редкость спокойным нравом и все выпадавшие на ее долю превратности судьбы принимала как должное.

— Ну же?! В чем дело? Тебя кто-нибудь обидел? — нетерпеливо переспросила Кари, мигом забыв как о собственных неурядицах, так и о том, что ныне она уже не супруга Канахара и ничем не может облегчить жизнь подруги.

— Они… Они отдадут меня Фукукану! А он… Он велит зашить в сырую воловью кожу и бросить на солнце…

— Ой-е! Что за чушь ты несешь?!. — возмущенно начала Кари и осеклась, вспомнив, что рабыня, не уберегшая свою госпожу, именно так расплачивается за любое несчастье, случившееся с ее подопечной. — Но при чем здесь ты? Разве можно сваливать на тебя вину за то, что кокуры похитили Тайтэки и ее дочь из шатра Фукукана? Все племя хамбасов не могло защитить жену нанга, а виновата во всем ты одна? Не может такого быть!

— Может, — всхлипнула Алиар. — Так он и сказал, когда увидел меня во дворе. И Канахар обещал ему отдать меня на расправу…

— Кому? Фукукану? Не получит он тебя, клянусь Великим Духом! Нынче же ночью мы сбежим к Тамгану! Ну-ка, послушай, что я узнала и как собираюсь поступить. Да не реви ты, ради Богов Покровителей! — Кари ухватила Алиар за руку и торопливым шепотом поведала о том, каким образом они оставят в дураках Канахара и Фукукана с их комесами и нукерами, задумавшими захватить селение кокуров. План побега, только что сложившийся в ее голове, был предельно прост, и девушка не сомневалась, что им легко удастся его осуществить. По-настоящему следовало опасаться не погони, а встречи с ее соплеменниками, но говорить об этом Алиар она не стала — всему свое время.

* * *

Кари уже собиралась выйти из шатра, когда кто-то из старейшин спросил дребезжащим от негодования голосом:

— Почему ты не поговорила с Канахаром? Почему не убедила его отказаться от союза с хамбасами?

— Разве блеяние овцы остановит когтящего ягненка орла? — ни к кому не обращаясь, вопросил Тамган, и Кари бросила на брата благодарный взгляд: слава Великому Духу, хоть кто-то понял ее и не осуждает.

Выйдя из окруженного женщинами и нукерами Там-гана шатра, девушка направилась к длинному бревенчатому дому, где ожидала ее возвращения Алиар. Провожаемая укоризненными и откровенно враждебными взглядами, она невольно ускорила шаг, ожидая, что вот-вот кто-нибудь выкрикнет ей вслед оскорбление, толкнет, бросит в спину сухое конское яблоко.

Весть о грядущем набеге хамбасов растревожила селение, как пущенный в улей камень, и все эти испуганные, возбужденные люди, нетерпеливо дожидавшиеся окончания совета старейшин, как и предвидела Кари, считали ее ответственной за то, что Канахар вступил в сговор с Фукуканом. Винили ее в надвигающейся беде, полагая почему-то, что она была в силах остановить своего бывшего мужа, отговорить его от сулящего немалый прибыток набега! Никто не сказал им с Алиар добрых слов, не поблагодарил за предупреждение, не поинтересовался, как девушкам удалось выбраться из-за огораживающего замок частокола, увести коней и отыскать селение кокуров…

Кари невесело усмехнулась. Ой-е! Она хорошо знала своих соплеменников и не сомневалась, что до конца своих дней останется в их глазах если уж не причиной, то во всяком случае вестницей беды, но никак не героиней, уберегшей племя от нападения коварных соседей. Впрочем, уберегшей ли? Они с Алиар скакали всю ночь и въехали в селение кокуров на рассвете. Прошло уже полдня, как сородичи ее узнали о готовящемся набеге, а что сделано для защиты поселка, лишь с севера прикрытого рекой от вражеского вторжения?

Девушка тряхнула головой, отгоняя дурные предчувствия, и переступила порог дома, построенного для Тамгана и его семейства. И тут же устыдилась своих мыслей, встретив сочувственный и встревоженный взгляд Тайтэки, оторвавшейся при ее появлении от разложенного по лавкам тряпья, извлеченного из больших корзин, заменявших степнякам сундуки. Напрасно она думала, что никто, кроме Тамгана, не понимает ее! Жена нанга кокуров, похоже, без всяких пояснений сообразила, что никоим образом не могла она отговорить кунса от заключения военного союза с хамбасами…

— Совет еще не кончился, — отвечая на невысказанный вопрос хозяйки, сообщила девушка. — Где Алиар?

— Уснула, убаюкивая Тантая. А Нитэки я отпустила на площадь, чтобы не путалась под ногами. Шулюм горячий, садись к столу, ты ведь, верно, со вчерашнего вечера ничего не ела. — Тайтэки указала на циновки, постеленные вокруг низкого столика, на котором высилось блюдо с горкой свежих лепешек и несколько глиняных чаш, миска с диким луком и желтыми клубнями репы.

Кари вспомнила оставленного на чердаке замка подлещика и окинула беглым взглядом очаг, над которым висел помятый котелок, составленные в углу просторной комнаты горшки и корзины, затянутые бычьим пузырем оконца, огромное ложе из брошенных прямо на земляной пол овечьих шкур. Задержалась глазами на полосках сушеного мяса, вязках лука и съедобных кореньев, подвешенных к низким потолочным балкам, и отрицательно покачала головой:

— Благодарю тебя, но сейчас мне кусок в горло не полезет. Какой странный у вас дом… — Она не договорила, боясь обидеть хозяйку и все же не в силах скрыть охватившее ее недоумение. Жилище Тамгана не было похоже ни на юрту, ни на шатер кочевников, ни на сегванскую избу и производило тягостное впечатление, поражало каким-то застарелым неуютом. Вскоре, однако, у ее сводного брата не будет, очень может статься, и такого, наполовину вкопанного в землю логовища, единственная цель которого — уберечь его обитателей от зимней стужи, — напомнила себе Кари, и в голову ей пришла другая, не на шутку встревожившая девушку мысль. Возникший три года назад поселок кокуров, с его хлипким частоколом и разбросанными как придется землянками и срубами, так же мало приспособлен для обороны, как это обиталище — для жилья. О Боги Покровители, да ведь это настоящая ловушка для тех, кто вздумает дожидаться здесь нападения хамбасов и сегванов! И хуже всего, что бежать ее родичам отсюда некуда!..

— Тогда выпей архи. Она поможет тебе расслабиться и пробудит аппетит, — Тайтэки подала неподвижно стоящей гостье маленькую чашечку, плеснула в нее мутной жидкости из высокой запыленной бутыли.

Девушка поднесла чашу к губам, зажмурилась и, стараясь не дышать, залпом выпила молочную водку, вкус которой почти полностью забыла за время, проведенное в Соколином гнезде. Огненная влага обожгла горло, раскаленным металлом побежала в желудок, заставив его судорожно сжаться.

Тайтэки поспешно сунула Кари завернутые в тонкую лепешку зеленые перья мангира, и спустя несколько мгновений девушка почувствовала, как закопченные стены дома медленно поплыли перед глазами. Натруженное тело налилось тяжестью, и она безвольно опустилась на плетенную из тростника циновку.

— Спа-си-бо… — Язык ворочался с трудом, и Кари неожиданно поняла, что больше всего ей хочется смежить неподъемные веки и забыться сном, в котором не будет ни сегванов, ни кокуров, ни хамбасов И все же, прежде чем погрузиться в сон, она нашла в себе силы спросить: — Почему?.. Почему ты не винишь меня в том, что Канахар готовится напасть на ваше, г селение? Почему все считают меня виноватой, а ты — нет?..

Видя, как отчаянно борется со сном ее хрупкая. гостья, Тайтэки не стала отвечать. Вместо этого она обняла Кари и, поддерживая, как занедужившего ребенка, повела к ложу, где уже безмятежно посапывали ее полуторагодовалый сын и Алиар.

Встреча со служанкой, которая была всего на три года старше ее и попала в шатер Нибунэ восьми лет от роду, доставила ей ни с чем не сравнимую радость, на время затмившую даже ужасное известие, принесенное бывшей супругой Канахара. Возясь с Тантаем, сразу же потянувшимся к ней, Алиар в нескольких словах рассказала Тайтэки все, что ей было известно о Хаккари, которую в Соколином гнезде никто никогда не звал полным именем. Алиар искренне любила свою новую госпожу и, наверно, была пристрастна к ней, но одного брошенного на Кари взгляда оказалось достаточно, чтобы Тайтэки поняла: удивительно подвижная, похожая на сорванца девчонка не умеет лгать, любовь и неприязнь вспыхивают в ее сердце мгновенно и, несмотря на три года замужества, женщиной она себя так и не ощутила. И конечно же, обладай она влиянием на кунса, Кари непременно использовала бы его, дабы отвратить мысли Канахара от союза с хам-басами и набега на родное племя.

Тайтэки накинула овчинное одеяло на свернувшуюся клубком девушку и с горечью подумала, что судьба Кари чем-то напоминает ее собственную. Считаясь женой нанга кокуров, она, что бы там ни думали о ней соплеменники Тамгана, оставалась его пленницей, рабыней, которая должна обихаживать и ублажать своего господина, ни во что не ставящего— ее чувства и желания.

Опьяненная словами любви и умелыми ласками нанга, Тайтэки поначалу и впрямь уверовала, что Тамган затеял набег на хамбасов с единственной целью заполучить ее на свое ложе. В глазах многих женщин любовь оправдывает едва ли не любое злодеяние, и, страшась утратить остатки самоуважения, она до последней возможности старалась не замечать истинных причин, побудивших Тамгана напасть на своих соседей. Однако день проходил за днем, и нанга кокуров стала тяготить роль сгорающего от любви юнца, а с наступлением холодов он и вовсе перестал обращать внимание на свою прекрасную пленницу — обустройство зимовья требовало от него отдачи всех сил. Тамган строил загоны для скота, запасал сено, ездил за дровами, копал землянки, выменивал у сегванов зерно, сутками пропадал на облавных охотах, без которых племя едва ли сохранило бы свои стада до весны, и вваливался обычно в наспех сколоченный, кое-как утепленный шкурами сарай глубоко за полночь. Усталый, озлобленный, замерзший и оголодавший, он не был расположен ублажать свою жену, предпочитая пользоваться ею как принадлежащей ему вещью. Некоторое время Тайтэки находила этому какие-то объяснения и оправдания, теша себя надеждой, что с приходом весны все переменится. Наивная дурочка то ластилась к своему господину, то упрекала его в недостатке внимания, пока однажды, когда снег уже сошел и в степи зацвели маки, не заявила, что не намерена больше терпеть грубости Тамгана и не позволит ему прикасаться к себе, пока тот не начнет вести себя как любящий и заботливый муж. И тогда… Тогда он достал плеть и жестоко избил ее. Ее, красавицу, дочь нанга, привыкшую ко всеобщему обожанию и преклонению! А избив, заставил, рыдающую и окровавленную, ласкать его самым постыдным и противоестественным образом…

Ой-е! В тот памятный вечер Тамган, не затрудняя себя долгими речами, дал ей понять, что, невзирая на свадебный обряд, она была, есть и будет его рабыней, его вещью, с которой он волен обращаться, как ему заблагорассудится.

Рождение Тантая мало что изменило в их отношениях. Нанг кокуров хотел иметь наследника и получил его, но ему по-прежнему не было никакого дела до Тайтэки. Приставив к ней старуху Мерлиб, которой надлежало следить за тем, чтобы его жена и дети ни в чем не испытывали нужды, он, случалось, неделями не появлялся дома, а возвращаясь, едва удостаивал Тайтэки двумя-тремя фразами. Иногда он брал ее — грубо, безжалостно, ничуть не заботясь о том, чтобы доставить ей наслаждение, и Тайтэки, хорошо запомнив полученный урок, проклиная его в душе, не смела отказать ему. При этом самое ужасное заключалось в том, что ей некому было пожаловаться, некому поплакаться — женщины поселка явно завидовали чужачке, а Мерлиб не раз обвиняла ее в неблагодарности…

Тайтэки вздохнула и, восстанавливая и памяти рассказ Алиар о замужестве Кари, решила, что судьбы их в самом деле схожи. А потом ее посетила поистине ужасная мысль: если хамбасы, объединившись с сегванами, захватят селение, то ей, так же как и этой худенькой, невзрачной девчонке, уготована такая страшная казнь, какой и мертвые не позавидуют. Фукукан не простит своей бывшей жене невольную измену, а Канахар не оставит без наказания предавшую его беглянку!

— Ой-е! Попали мы, как зерна проса меж каменных плит! — пробормотала молодая женщина, судорожно прижимая к груди стиснутые руки. Картины жестокой расправы, одна страшнее другой, начали возникать перед ее мысленным взором, заставляя содрогаться и до крови кусать губы. Какое бы решение ни навязал Там-ган совету старейшин, оно вряд ли поможет кокурам отстоять селение. Хамбасам, чтобы пережить зимние холода, нужны их дома, их запасы сена и зерна, табуны и стада. Они не ограничатся грабежом и не позволят кокурам бежать в степь, потому что и Фукукану и Канахару необходимы рабы для обработки земли, а это значит…

Означать это могло только одно: сражениебудет беспощадным. Тех, кто уцелеет, ждет рабство, а ее и Кари — изощренная, долгая и безмерно мучительная казнь. Ибо нанг и куне пожелают не только отомстить, но и запугать оставшихся в живых.

Тайтэки зажмурилась и изо всех сил топнула ногой. Пусть с поселком кокуров произойдет то, что уготовили ему Боги Покровители, но она не хочет умирать! И не намерена покорно дожидаться прихода тех, кто обратит ее детей в рабов! Стало быть, надобно немедленно бежать. Бежать, пока сегваны с хамбасами еще не окружили селение…

Но куда? Ой-е! Да разве это важно? Главное — подальше от Фукукана! Для начала надо решить не куда, а как… Пешком далеко не уйдешь. На лошадях? Это было бы лучше всего, однако Тамган уже приказал отогнать табуны в степь, чтобы они не достались нападающим. Остается один путь — спуститься на лодке по Бэругур к морю, а оттуда уже идти на юг. И если Боги Покровители помогут, быть может, им посчастливится отыскать становище майганов.

О Великий Дух! Неужели ей суждено вернуться в родное племя? Из глаз Тайтэки брызнули слезы. Почему же она не задумывалась об этом раньше? Неужели путь через Вечную Степь страшил ее больше, чем жизнь рабыни в доме Тамгана? Неужели она, дочь нанга, настолько смирилась со своей рабской долей, что лишь грозящая ей казнь смогла заставить ее шевелить мозгами? Какой ужас! Какой стыд! Слава Великому Духу, что отец не видит и никогда не узнает, до чего опустилась его любимица!

Тайтэки стиснула зубы и постаралась успокоиться. Не время сейчас проливать слезы и винить себя в том, чего она не сделала раньше. Чтобы спасти детей, Кари и Алиар, надобно раздобыть лодку и, как только стемнеет, выбираться из селения. Этой же ночью. Чем раньше они отправятся на юг, тем больше у них шансов пережить эту зиму…

Бросив последний взгляд на спящих, Тайтэки выскочила из дома и устремилась к причалу, расположенному на западном краю селения. Если ей удастся, не привлекая ничьего внимания, подогнать обшитую кожами лодку Тамгана поближе к дому и спрятать среди ветвей склонившихся над водой ив, половину дела можно считать сделанным.

* * *

Совет старейшин тянулся бесконечно долго и прерван был самым неожиданным и непредсказуемым образом. Вошедший в шатер нукер сообщил Тамгану, что его срочно хочет видеть какой-то мальчик-сегван, прискакавший в поселок на запаленной, чуть живой от усталости лошади-.

— Введи его! — приказал нанг, не обращая внимания на недовольный ропот стариков.

Полтора десятка убеленных сединами старцев, потратив полдня на осуждение Канахара, Фукукана, Хаккари и самого Тамгана, не высказали еще ни одной дельной мысли, лишний раз убедив нанга, что надеяться он может только на себя самого и преданных ему нукеров. Многоопытные старейшины родов были так увлечены собственным красноречием и глубиной изрекаемых ими истин, что не заметили, с каким скучающим видом внимает им Тамган. Не заметили они и того, что нанг нетерпеливо ожидает чего-то, и уж тем паче не закралась в их мудрые головы догадка, что единственное слово, сказанное ввалившимся в шатер белокурым пареньком, значит для Тамгана больше всех произнесенных здесь до сих пор речей.

— Пора! — выдохнул парень и, преклонив перед нангом кокуров колени, протянул ему пустой мешочек из красной кожи.

— Пора! — эхом повторил Тамган, и в глубине его темных неподвижных глаз блеснул неукротимый огонь, а неулыбчивые губы растянулись в торжествующей усмешке.

— Зажги сигнальный костер на площади! — приказал он приведшему парня нукеру и, когда тот вышел из шатра, обратился к старцам, указывая на молодого сегвана: — Вот человек, с чьей помощью мы одолеем наших врагов. Возвысимся над ними, обретем достаток и будем безбедно жить до конца своих дней. Или, по крайней мере, до конца зимы. Этого юношу зовут Фурзол…

Нанг сделал паузу, после чего коротко рассказал старейшинам родов о плане, который в тайне ото всех вынашивал около двух лет и теперь, с согласия их или без оного, намерен претворить в жизнь.

Отец Тамгана любил повторять: оглянись на то, что было раньше, и узнаешь, что ждет тебя в будущем. Нанг кокуров часто оглядывался назад и не сомневался: рано или поздно Фукукан, решив последовать его примеру, оставит свое племя зимовать на берегу Бэру-ур. Исходя из этого не трудно было предсказать, что смертельно оскорбленный им некогда нанг хамбасов обратит свои взоры на селение кокуров, захватив которое он не только отомстит обидчикам, но и обеспечит соплеменников всем необходимым, дабы беспечально пережить грядущую зиму. И чем тревожнее становились приходившие из Вечной Степи слухи, тем чаще посылал Тамган соглядатаев к становищу хамбасов. Тем внимательнее наказывал своим нукерам, ведшим с сегванами меновую торговлю, присматриваться и прислушиваться к происходящему в Соколином гнезде. Если уж у Фукукана хватило выдержки не торопиться с местью коварным соседям, достанет у него ума и на то, чтобы заручиться поддержкой Канахара, дабы вместе одолеть кокуров. А уж о том, что куне предпочел бы видеть слабыми оба племени степняков, догадался бы даже слепой и глухой, ибо споры кокуров с сегванами становились год от года все ожесточеннее и не раз уже заканчивались драками, хотя выпасов для скота, зверя в лесах и рыбы в Бэругур с избытком хватало на всех.

Когда надежды на то, что взявший Хаккари в жены Канахар сохранит верность своим союзникам, рассеялись, Тамган провел не одну бессонную ночь, измышляя, как уберечь свое племя, и в конце концов у него сложился крайне рискованный и жестокий план. В основу его легло знакомство с Гордамирой, сына которой он только что представил старейшинам.

Приехав накануне свадьбы Хаккари в Соколиное гнездо, Тамган загляделся на могучую, широкобедрую сегванку, привлекшую его внимание, несмотря на измазанное копотью лицо и замызганные лохмотья, прикрывавшие ее ладное, крупное тело.

— Большая женщина, не всякий жеребец такую свезет! — щелкнув языком, ответствовал он на вопрос кунса, чем заинтересовала его эта неопрятная баба.

— Чем крупнее собака, тем больше блох! — промолвил с брезгливой ухмылкой Канахар. — Эта женщина никогда не садилась на коня, зато сама не откажет ни одному ездоку.

— Так уж ни одному и не откажет? — усомнился нанг, углядев некоторое несоответствие между словами кунса и гордо и горько сжатыми губами женщины.

— Сам удостоверишься, — бросил Канахар.

Смысл этих слов дошел до Тамгана только ночью, когда Гордамира вошла в отведенную ему комнату и, ни слова не говоря, скинула с себя грязные лохмотья. Сильное, молочно-белое тело ее казалось светящимся в темноте. Оно манило нанга, как влечет пчелу источающий медовые ароматы цветок, покорно потупленные глаза подтверждали ее готовность услужить гостю Канахара, как тот пожелает, однако губы…

Эти-то гордо и горько поджатые губы и подвигли тогда нанга кокуров проявить присущую ему осмотрительность. И прежде чем возлечь с присланной хозяином замка женщиной, он решил напоить ее вином и как следует порасспросить. Узнав. историю ночной гостьи, Тамган отказался от близости с ней, за что потом неоднократно хвалил себя, чего делать в общем-то был неприучен…

Гордамира, вместе со своим двенадцатилетним сыном, была захвачена Лодобором во время одного из набегов на земли соседнего кунса. Муж ее был убит на пороге собственного дома, сама же Гордамира, ввиду своей привлекательности, не изнасилована и не прирезана на месте, а доставлена Канахару в качестве ценного трофея. Лодобор искренне желал угодить своему хозяину и, конечно, не мог предполагать, что строптивая женщина, вместо того чтобы ублажить Канахара, попытается проломить ему голову тяжелым табуретом. Не привыкший к подобным выходкам, куне велел сечь Фурзола плетьми до тех пор, пока мать его не сделается покладистой и не насытит своим телом всех обитателей Соколиного гнезда.

Возможно, именно эта история, особенно же невысказанное, но явно ставшее целью жизни намерение Гордамиры когда-нибудь сполна расплатиться со своими мучителями, и подсказала Тамгану, что признаниями в любви он добьется от Тайтэки несравнимо большего, чем угрозами. И уже совершенно точно, давняя эта встреча с рабыней-сегванкой послужила краеугольным камнем плана, о котором он поведал ныне старейшинам родов.

— Гордамира прислала своего сына сообщить нам, что яд, изготовленный Мерлиб из желтого жасмина и своевременно переданный ей, высыпан в бочки с пивом. А пиво это уже к ночи будет выпито сегванскими воинами, созванными кунсом в Соколиное гнездо, дабы оттуда вести их к нашему селению. Если мы немедленно отправимся в путь, то к полуночи будем у замка Канахара, где нас никто не ждет. До восхода солнца у нас останется достаточно времени, чтобы перебить тех, кому не по нраву пришлось пиво из Канахаровых бочек. Мы завладеем всеми запасами Соколиного гнезда, сегванскими женщинами и прекрасным замком, в котором нам не нужно будет страшиться набегов хамбасов…

— А наш поселок? Неужто ты хочешь оставить наших женщин-беззащитными? — вопросил кто-то из старейшин.

— Пусть собирают все, что сумеют погрузить на повозки, и отправляются следом за нами.

Разумеется, старикам надобно было поорать и поспорить, однако Тамган не зря целых полдня продержал их в своем шатре. Не зря после кумыса пустил по кругу бурдюк с архой. Не зря велел нукерам, едва зажжен будет сигнальный костер, обойти селение и посадить всех мужчин на коней, которых перепуганные старцы хотели отогнать на дальние выпасы. На самом-то деле посланные им люди должны были передать табунщикам и пастухам строжайший приказ: завидев дым сигнального костра, не мешкая гнать лошадей, овец и коров к поселку. С сегванами они этой ночью покончат, но есть ведь еще хамбасы, и надобно, чтобы к их появлению здесь не осталось ни людей, ни скотины. Придется им тогда, несолоно хлебавши, откочевывать на юг, а уж суждено ли будет вернуться весной из Вечной Степи, нет ли — это как Великому Духу и Богам Покровителям заблагорассудится…

Прислушиваясь вполуха к перебранке, затеянной утратившими свою хваленую невозмутимость старейшинами, отвечая на вопросы и отругиваясь, Тамган в последний раз обдумывал, все ли он предусмотрел. Когда в шатер войдет Джангай и доложит, что мужчины в седлах, медлить и исправлять упущения будет уже недосуг. Старейшины, как бы ни ругались и ни спорили между собой, одобрят поход на сегванов, деться им некуда. Колокольца Хайканова бубна уже заливаются на площади, еще немного, и понесется лавина всадников к Соколиному гнезду, и тогда уже поздно станет ругать себя за… Сын! Вот оно! Сына он здесь без своего пригляда не оставит!

В глубине души Тамган допускал, что снедаемый жаждой мщения Фукукан, узнав от посланного кунсом гонца о побеге Хаккари из замка, не станет ждать условленного срока и нападет на селение кокуров немедленно. Посвящая старейшин в свой план, он умолчал о неизбежном риске потерять некоторое количество скота, лошадей и женщин. Это вызвало бы ненужные споры, заведомо бесполезные, поскольку каждый воин понадобится ему при взятии Соколиного гнезда — всех сегванов Гордамире не перетравить и уцелевшие будут драться до последнего издыхания Да, нанг был готов к тому, что хамбасам удастся кое-чем поживиться, если нападут они на покидающие поселок телеги, но подвергать опасности своего единственного сына он не собирался…

— Фурзол! Позови сюда Хайкана. Ты узнаешь его по синему халату и бубну. Он нужен мне немедленно!

Сын Гордамиры кивнул и выскользнул из шатра. Интересно, понимает ли он, через что пришлось пройти его матери, чтобы спасти ему жизнь? И если понимает, то как может жить с таким грузом на сердце? Впрочем, с чего он взял, что сердце парня еще не превратилось в ядовитый сгусток ненависти?

Тамган ощутил сосущую пустоту под ложечкой и подумал, что, наверно, только из таких, как Фурзол, и могут вырастать люди, подобные Гурцате Великому или Энеруги Хурманчаку. Заметив вошедшего в шатер Хайкана, нанг сделал ему знак подойти поближе, досадуя на собственную непредусмотрительность. А все Хаккари! Не надумай она бежать из замка, можно было бы не опасаться, что хамбасы нападут на поселок раньше оговоренного с Канахаром срока! Вот уж называется удружила сестричка! А ведь мог, должен был предвидеть, что примчится она сюда сломя голову!..

* * *

— Что случилось? Хамбасы напали на поселок? Сег-ваны лезут через частокол? — Кари терла кулачками глаза, напряженно прислушиваясь к вою рогов, пронзительному свисту дудок, лаю собак, ржанью коней, звяканью стремян и оружия. Возбужденные крики и звон колькольцев шаманского бубна наполняли сердце тревогой, а тут еще детская разноголосица, женский визг и ругань. — Тайтэки, где мой брат держит оружие? Где лук, стрелы, мечи — хотя бы что-нибудь?!

Метавшиеся по дому женщины начали что-то сбивчиво говорить, к ним присоединилась четырехлетняя Нитэки, запищал Тантай…

— А ну, цыц! — прикрикнула на детей Тайтэки. — Я ничего не понимаю! Они привели коней и строятся перед шатром нанга! На нас еще не напали и нам надо бежать, пока не поздно! Кокурам не удержать селения! Кари, тебе нельзя попасть в руки Канахара, а я не желаю дожидаться мести своего первого мужа! Лодка ждет нас! Возьмем самое необходимое и укроемся в скалах на берегу моря!

— Она права! Надо спасать детей и спасаться самим! — поддержала Тайтэки Алиар. — Вот саадак, в нем лук и стрелы. Меч выбери сама, по вкусу. Поспешим, пока Тамган не вспомнил о своем сыне!

Кари вцепилась в протянутый ей Алиар саадак, закинула за спину, пристроила за широким кушаком длинные узкие ножны с изогнутым мечом.

— Да не набирай ты оружия! — морщась как от зубной боли, зашипела на нее Тайтэки. — Кидай в суму сушеное мясо, коренья, лук! Алиар, прихвати котелок и теплые плащи, не забудь муку! Нитэки, дай руку!

Забросив за плечи мешок с добром, молодая женщина подхватила Тантая и потащила за собой радостно попискивающую дочь. Следом за ней выскочила из дому Алиар, сгибаясь под тяжестью сумок и свертков. Кари, не проснувшись еще до конца, устремилась за женщинами, плохо понимая, к чему такая спешка и зачем вообще надобно покидать поселок, если Тамган собирает воинов и готов отразить нападение хамбасов и сегванов.

Ей хотелось остановиться и успокоить Тайтэки — ничего путного не выйдет, если ноги опережают голову, но вид испуганной, затравленно озирающейся Алиар так поразил девушку, что она промолчала. А оказавшись на улице, среди бегущих и орущих соплеменников, почувствовала, что и сама теряет голову, и уже не помышляла более ни о чем, кроме необходимости во что бы то ни стало не отстать от петляющих между юртами, землянками и срубами женщин.

Из низких, затянувших небо туч упали первые капли дождя, подувший с севера ветер прибил к земле дым от сигнального костра, и Кари испугалась, что проспала значительно дольше, чем ей показалось. Она столкнулась с женщиной, громким голосом созывавшей детей, едва успела убраться с дороги вывернувших из-за шатра всадников и, почувствовав внезапную слабость в ногах, подумала, что, верно, Боги Покровители лишили ее родичей рассудка: куда они все несутся, почему орут? Вечер еще не наступил, и стало быть, спала она совсем недолго! Ни хамбасы, ни тем более сегваны не могли подойти близко к селению, если только чувства ей не изменяют и она не провалялась в доме Тамгана целые сутки!..

— Стой! — выросший перед Тайтэки верховой поднял коня на дыбы, двое его товарищей преградили женщинам путь к реке. — Тамган велел нам доставить к нему Тантая!

— Пропустите меня! Я хочу спасти моего сына! — выкрикнула молодая женщина, пытаясь поднырнуть под морду ближайшего коня.

— Это сын Тамгана! Беги куда хочешь, но отдай его отцу! — Старуха, сидевшая позади одного из всадников, спрыгнула на землю, оттолкнула заступившую Тайтэки Алиар и протянула костлявые руки к ребенку, которого молодая мать судорожно прижимала к груди.

— Уйди, Мерлиб! Не смей прикасаться к Тантаю! Он мой, понимаешь ты, мой! И никому я его не отдам!

— Хватайте ее! Она ничего не соображает! Эта дурища думает, что Фукукан простит ее! — каркающим голосом скомандовала старуха.

— Оставь ее в покое, ведьма! — устремилась на защиту бывшей госпожи Алиар.

— Эти бабы растеряли остатки мозгов! Опусти лук! Твой брат любит своего сына! Он не позволит полоумным девкам распоряжаться жизнью наследника! — рявкнул верховой, страшно кривя рот и наезжая на Кари. Свистнула плеть, и девушка, охнув от боли в обожженной руке, выпустила лук с наложенной уже на тетиву стрелой.

Взвизгнула отброшенная в сторону Алиар, жутко взвыла Тайтэки, тонким голоском, придавленной мышью, заверещала Нитэки, которую перегнувшийся с седла всадник силился оторвать от матери.

— Отдай! Отдай нангу наследника! — каркнула Мерлиб и, словно ворон на зайчонка, ринулась на Тайтэки. Кари рванулась наперерез зловещей старухе и, ударившись грудью о второго жеребца, бешено косящего огромным, налитым кровью глазом, рухнула наземь.

— О Великий Дух! Да что же это деется?.. — прошептала она, прикрывая ладонью кровоточащий рот и в ужасе глядя, как злобно осклабившийся верховой наматывает на кулак шелковисто-черную косу Тайтэки, а Мерлиб, одной рукой прижимая к себе маленького, истошно вопящего Тантая, другой отрывает от него пальцы матери.

— Не надо! Вы убьете малыша! Тайтэки, отпусти сына! — крикнула откуда-то из-за конских спин Алиар.

— Отпусти наследника нанга, глупая женщина! Иначе мы заберем у тебя и дочь! Картаг, хватай девчонку! Может, Тамган просто забыл о ней?

— А-а-а-ааа! — по-звериному заголосила Тайтэки. Старший нукер, ухватив под мышки Мерлиб, прижимавшую к себе Тантая, поднял и посадил ее перед собой на коня. Миг, и все три всадника скрылись за юртами и срубами. А еще через несколько мгновений над поселком громыхнул гром и из вспоротых молнией туч хлынули потоки воды.

В серой пелене дождя Кари трудно было узнать разом изменившийся мир: вспухшую фонтанчиками реку; в водах которой полоскали свои ветви ивы, нахохлившиеся срубы и выглядевшие неуместными рядом с ними шатры и юрты, свидетельствовавшие о том, что в теплую погоду степняки не желали прятаться по деревянным домам и напоминавшим тарбаганьи норы землянкам. Девушка тряхнула головой, прогоняя охватившее ее оцепенение, и, встав на колени, отыскала взглядом медленно поднимавшихся с земли товарок. Тайтэки стискивала в объятиях трепещущую, громко икающую от страха дочь, Алиар принялась было собирать раскиданное добро, да так, не закончив начатого, и застыла, безвольно уронив руки и тупо уставясь в даль, затянутую мутной завесой дождя.

— Надо отыскать Тамгана и узнать, зачем он велел отнять у тебя сына, — предложила Кари, стирая тыльной стороной ладони кровь с разбитой губы и чувствуя, что соображает она по-прежнему неважно.

— Нет. Нам нельзя оставаться в селении. Тамган не сумеет его защитить. — Тайтэки подхватила на руки вздрагивающую, захлебывающуюся слезами дочь и, не глядя по сторонам, направилась к реке. — Я должна уберечь хотя бы Нитэки. Мы найдем становище майганов, где Атанэ приютит и обласкает нас. Сын моей сестры стал нангом племени, и даже если ему пришлось целовать стремя Хурманчака, в его шатре найдется достаточно места для всех нас. Я не хочу больше слышать ни о сегванах, ни о хамбасах и кокурах. Будь они прокляты во веки вечные — кровожадные твари, не ведающие ни любви, ни жалости. Да погибнет их скот. Да поразит мор их табуны. Да обесплодят их женщины. Да сгинут они в Вечной Ночи, где не будет для них путеводной ни одна звезда…

Тайтэки произносила свои проклятия бесцветным, монотонным голосом, и от этого они казались Кари даже более страшными и зловещими, чем если бы молодая женщина выкрикивала их в порыве ярости. Чтобы не слышать речи несчастной, она, отстав, начала собирать облепленные грязью плащи и сумки. Алиар, не найдя слов — утешения, присоединилась к девушке, а потом обе они, навьючив на себя вымокшую поклажу, двинулись следом за Тайтэки, ожидавшей их в выведенной из-под древесных крон лодке.

Переставшая всхлипывать Нитэки смотрела на подошедших женщин расширенными от страха глазами. Она держала мать за палец и не издала ни звука, пока Алиар и Кари складывали вещи на дно лодки, а потом занимали места на носу и на корме хлипкой посудины.

Повинуясь жесту Тайтэки, Кари оттолкнулась от заросшего сочной травой берега и погрузила весло в воду. Никто из обитателей поселка не попытался остановить беглянок. Никто не обратил внимания на уплывающую в сторону моря лодку, и это ничуть не удивило супругу нанга кокуров. Тамган получил обожаемого наследника и едва ли вспомнит о ней, даже если Боги Покровители позволят ему пережить битву с сегванами и хамбасами. Что же касается соплеменников мужа, то коль скоро они и в лучшие времена не баловали ее своим вниманием, теперь им тем паче не до чужачки, так и не сумевшей оценить счастья, ниспосланного ей Великим Духом. Скорее всего люди, заметившие лодку, спускающуюся вниз по течению Бэругур, с признательностью поклонились Великой реке, уносящей от селения неблагодарную угрюмицу, вестницу беды и бывшую их служанку, углядев в этом доброе предзнаменование. Ну что ж, хорошо хоть чем-то беглянки смогли порадовать обитателей обреченного поселка…

7

Первые три-четыре дождливых дня запечатлелись в памяти Эвриха так же смутно, как и время, проведенное в чреве кита-отшельника. Сначала, это он помнил твердо, льющаяся с неба пресная вода показалась ему подарком богов. Лежа на спине, он жадно ловил живительную влагу ртом, скинув пропитанные слизью лохмотья, нежился под струями дождя, и они, омыв его тело, утишили жжение и зуд, мучившие несчастного арранта чуть ли не больше жажды.

Он лечился водой и сном до тех пор, пока не ощутил ужасающий, совершенно непереносимый голод, вселивший в него уверенность, что дела идут на лад. Ежели у недужного проснулся аппетит, значит, жить будет, решил Эврих и, доковыляв до мелководья, принялся отрывать от валунов двустворчатые ракушки-береговуш-ки. В вареном виде они представляли великолепную закуску и употреблялись в пищу всеми народами и племенами, живущими на берегах как южных, так и северных морей. Когда выбора нет, их можно есть и в сыром виде, что Эврих и сделал, после чего вновь выбрался на берег и заснул мертвым сном.

Проснувшись от холода, он впервые подумал, что дождю пора бы уже прекратиться. После непродолжительных поисков ему удалось отыскать сухое местечко между двумя наклонившимися навстречу друг к другу базальтовыми глыбами, но даже здесь холод давал о себе знать, а для того, чтобы воплотить в жизнь мечту О весело потрескивающем, ласковом костре, у него было все еще слишком мало сил.

Итак, он спал, пожирал огромное количество сырых моллюсков, снова спал и вновь отправлялся за ракушками, громко разговаривая сам с собой. Он, видимо, был на грани помешательства, но потом от холода, голода или по каким-то иным причинам в голове у него начало проясняться. И чем четче становились его мысли, тем менее завидным казалось нынешнее положение. Сон на холодном влажном песке превратился в сплошное мучение, а живот при виде скользких, воняющих водорослями моллюсков начинал протестующе урчать и болезненно сжиматься. Пока дождь не прекратится и на небе не покажутся солнце или звезды, Эврих не мог определить, куда занес его кит, и потому надумал двигаться по берегу моря в том направлении, где предположительно находился юг. Отыскав, брошенные было за ненадобностью лохмотья, он изготовил из них некое подобие набедренной повязки. Перерыв в очередной раз сумку, убедился, что кроме пенала с «маяком» Тилорна, раскисшими, слипшимися рукописями и мешочком с серебряными монетами в ней ничего нет, и отправился в путь, искренне жалея об оставленном в чреве кита обломке кинжала.

Он шел то по песчаным, то по галечным пляжам, временами углубляясь в прибрежные рощи в поисках орехов, грибов, съедобных кореньев, ягод и каких-нибудь лечебных трав, но не мог отыскать ничего полезного и, что угнетало его значительно больше, нигде не находил никаких признаков человеческого жилья. Разглядев как-то с прибрежных холмов сквозь частую сеть дождя небольшое озерцо, аррант устремился к нему и набрел на заброшенный сад, в котором набрал кислых яблок и красных и мелких, но вполне съедобных слив После тщательных поисков обнаружил неподалеку от сада столь же запущенный огород, где разжился морковью и редиской, но от самого дома не осталось даже следа, и Эврих еще два дня шел по пустынному побережью, теряясь в догадках по поводу того, куда же забросила его судьба на этот раз.

И чем дольше размышлял он на эту тему, тем пасмурнее становилось у него на душе — судя по прибрежной растительности и безлюдью, попасть его угораздило на западную оконечность Восточного материка. Если это действительно так, то людей ему предстоит встретить очень и очень не скоро и ни малейшего удовольствия от общения с ними он не получит. Ибо от берега моря до подножия Самоцветных гор простирается на юг аж. до саккаремской границы Вечная Степь, и живет в ней тьма кочевых племен, слухи о дикости и жестокости которых дошли даже до Верхней Аррантиады.

Так и этак рассматривая шутку, которую сыграл с ним кит-отшельник, Эврих не впал в беспросветное уныние и по прошествии некоторого времени даже начал находить в ней нечто забавное. Причин для этого, если вдуматься, было предостаточно. Во-первых, он выжил в чреве кита, что само по себе достойно изумления — не так-то просто, оказывается, его угробить. Во-вторых, прежде ему не попадались рукописи о Вечной Степи, и если он выживет, то главы, посвященные этим местам, бесспорно сделают его «Дополнения» уникальными. В-третьих, волдыри на руках и ногах благополучно сошли, ожоги и зуд больше не беспокоили, новая кожа выглядит ничуть не хуже старой, а на месте выпавших волос, быть может, еще появятся другие. Но даже если этого не произойдет, лучше лишиться волос, чем головы, к чему он был весьма близок. В общем, памятуя, что уныние сначала парализует дух, а потом разрушает тело, Эврих, поискав, сумел найти множество доказательств тому, что участи его может позавидовать любой обитатель Нижнего и Верхнего миров. А еще чуть позже память услужливо подсказала, что где-то на юге Вечной Степи имеются Врата в Верхний мир, о чем мельком упоминалось в книгах, читанных им в библиотеке блистательного Силиона.

При мысли о Вратах, аррант, как всегда, ощутил легкое недомогание: с какой стороны на него ни взгляни — не был он праведником и не переставал удивляться, чего ради позволяют ему боги беспрепятственно шастать из мира в мир? И если, даже миновав очередные Врата, чувствовал он себя великим жуликом, бессовестно прикидывавшимся не тем, кем был на самом деле, то что уж говорить о внутренней дрожи, охватывавшей его в преддверии перехода? А ведь эти Врата станут для него четвертыми! Мысль о том, что положена будет грязненькая душа его, отягощенная многими прегрешениями, на сверкающие весы, никоим образом не способствовала поднятию духа, а ежели еще вспомнить истории о том, что при переходе через новые, четвертые по счету, Врата человек может быть закинут куда угодно или вовсе бесследно исчезнуть из обоих миров… Последнее соображение, впрочем, беспокоило Эвриха меньше всего, поскольку выбора у него все равно не было. К тому же путь обещал быть нелегким, и ему с трудом верилось в возможность достичь когда-либо хотя бы и четвертых по счету Врат, затерянных где-то в самом сердце Вечной Степи…

Удача, однако, продолжала сопутствовать ему, в чем он убедился, выйдя к устью широкой безымянной реки. Такие места издавна заселялись людьми, и аррант полагал, что серебряные монеты тинвиленской чеканки обеспечат его теплой непромокаемой одеждой и горячей пищей. Серебро всюду останется серебром, и если среди здешнего люда найдутся купцы, — а где им еще и быть, как не в городе или поселке, стоящих при впадении полноводной реки в море? — то, верно, они не откажутся снабдить его всем необходимым. Как знать, не пошлют ли ему боги встречу с земляком и не слишком ли рано он начал готовиться к путешествию через Вечную Степь?..

Преисполнившись радужных надежд, Эврих поднялся на несколько полетов стрелы вверх по течению реки, но левый берег ее оказался так же безлюден, как и морское побережье. Заросший густой травой, он, полого спускаясь к воде, оканчивался узким каменистым пляжем и, казалось, прямо-таки создан Всевышним для заселения рыбаками и ремесленниками. Месту этому приличествовало изобиловать торговцами, переправляющими заморские товары в глубь страны, в обмен на продукты, изготовленные здешними земледельцами, скотоводами и ремесленниками. Берег должен кишеть ими, как шкура бездомного пса паразитами, ан нет!

Эврих потер заросший золотистой щетиной подбородок и постарался уверить себя, что поселок находится на правом берегу, разглядеть который сквозь серую пелену дождя не было ни малейшей возможности.

— Делать нечего, придется переплывать реку, — без особого энтузиазма пробормотал аррант, пытаясь припомнить, что же ему доводилось читать о водяных гадах, водящихся в здешних краях. Однако упоминавшим о Вечной Степи авторам самим в ней бывать не доводилось, а пересказанные ими слухи и легенды мало отличались от тех, что бытуют у самых разных племен и народов. Ничего кроме обычных баек о девах-водяницах, говорящих тритонах, достигавших роста взрослого мужчины, и гигантских раковинах-людоедках на ум не шло, и Эврих, поубористее уложив сумку, в которой и так плескалась дождевая водица — в самую пору головастиков разводить, — вступил в мутную, желто-бурую реку. Поджал пальцы босых ног, представив, как вцепляется в них клешней какая-нибудь оголодавшая гадина, и решительно зашагал на глубину, отметив про себя, что течение здесь сильное и надобно забирать правее, дабы не унесло его в море.

Но, как ни старался Эврих выгребать вправо, забирая вверх по течению, его, сильно исхудавшего, измученного холодом и непрекращающимся дождем, привыкнуть к которому жителю солнечной Аррантиады было совсем не просто, все же изрядно снесло к морю, и он вынужден был приложить поистине героические усилия, чтобы достигнуть правого берега, оказавшегося крутым и каменистым. Бурая вода бурлила у громадных черных глыб, норовя затянуть под них усталого пловца. Несколько раз его кружили полные всевозможного сора водовороты, а сучковатый топляк, удивительно похожий на кровожадное чудище, напугал чуть не до смерти и заставил глотнуть мутной воды. В конце концов полузахлебнувшийся аррант отказался от попыток вылезти из реки в столь негостеприимном месте и позволил течению волочь себя вдоль берега, надеясь отыскать мало-мальски не загроможденный камнями участок. Это было рискованное решение, и Эврих уже пришел к печальному выводу, что на сей раз он перехитрил сам себя, когда перед ним открылся широченный каменный откос, не взобраться на который мог только ленивый. В кровь обдирая руки и ноги об обломки приросших к черной скале раковин, он выполз из стремительного потока, встал на четвереньки и, к величайшей своей радости, увидел вмурованное в камень, позеленевшее от времени, тяжелое бронзовое кольцо.

— Ну вот! — торжествующе провозгласил аррант, с трудом переводя дыхание. — Есть, значит, тут люди! Не может такое удобное место пустовать!

С кряхтением разогнувшись, он заковылял на негнущихся ногах подальше от воды и, вскарабкавшись на вершину скалы, в изумлении остановился. В полусотне шагов от того места, где он выбрался на берег, в хмурое, сочащееся мелким дождем небо вздымалась высоченная башня квадратного сечения, сложенная из ноздреватых, изъеденных непогодой массивных блоков серого камня.

— Старинный маяк! Построен аррантами во время Великой экспансии! — с трепетом в голосе возвестил Эврих и, уже догадываясь, что надеждам на теплый кров и горячий обед сбыться не суждено, огляделся по сторонам.

Остовы стен трех или четырех длинных каменных зданий, едва поднимавшиеся из непроходимой завали ржавых трав и побуревших колючек, — вот и все, что осталось от форта аррантов, высадившихся некогда на этой земле ради умножения собственных богатств и славы своей несравненной родины. В минувшие дни соплеменники Эвриха не строили крепостей, полагая, что взаимовыгодная торговля — лучшая гарантия их безопасности. И так оно и было до тех пор, пока не появлялся какой-нибудь Гурцат Кровавый, воины которого не задумываясь сворачивали головы и обычным наседкам и тем, что несли золотые яйца. Обычно арранты не возвращались на старые пепелища. Мир достаточно велик, чтобы цепляться за тот или иной заморский порт, и уж во всяком случае золото, вырученное от торговли коврами, слонами или соболями, не стоит благородной крови их соплеменников. Рассуждая подобным образом арранты все реже и реже покидали пределы своей цветущей отчизны, а те, кому почему-либо не сиделось дома, разбредались по Верхнему миру, где, даже далеко за пределами Аррантиады, поселкам их, выраставшим вокруг поставленных над морем маяков, не грозили мечи и топоры новоявленных повелителей вселенной.

Нижний мир быстро забыл Великую экспансию аррантов. Первую в истории человечества и, быть может, последнюю мирную экспансию, и лишь квадратные башни заброшенных за ненадобностью местными жителями маяков продолжали вздыматься в небо нерушимыми памятниками первопроходцам. Причем нерушимость их отнюдь не была преувеличением, в чем Эврих имел возможность неоднократно увериться собственными глазами. Вот и эта, достигавшая сотни локтей в высоту башня, несмотря на то что все окружавшие ее постройки давно развалились, почти не пострадала от времени и рук здешних варваров. Вытесанные из местного камня блоки были так хорошо пригнаны друг к другу, что хоть сейчас поднимайся по крутой винтовой лестнице наверх и зажигай маячный огонь. Пожалуй, именно так он и поступит, если найдет пищу для костра, решил Эврих после недолгих колебаний — лучшего укрытия от дождя ему до наступления темноты все равно не сыскать.

* * *

Поверхность Бэругур пенилась и вскипала, как вода в поставленном на огонь котелке, и Тайтэки то и дело покусывала большой палец правой руки, бормоча заклятия от злых духов. Ей чудилось, что из мутной, взбаламученной недавними дождями воды вот-вот вынырнет какое-нибудь жуткое страшилище и увлечет хлипкую лодку на дно реки. Как и большинство степнячек, она не умела плавать и испытывала суеверный ужас перед могучей рекой.

Временами молодая женщина порывалась разбудить скорчившихся на дне лодки Алиар и Кари, но в последний момент жалость брала верх и останавливала ее — проведшие ночь в седле, женщины едва успели смежить глаза в доме Тамгана и нуждались в отдыхе больше, чем она в ободрении и утешении. Тайтэки поправила плащ, укрывавший спящую Нитэки от дождя, и, погрузив весло в воду, сильными гребками погнала лодку на середину реки.

Будить спутниц было совершенно незачем, поскольку снять тяжкий груз с ее души они не сумеют, а дрожать и бормотать бесполезные заклинания она может и в одиночестве. Хотя пугаться в ее положении сказочных водяных чудищ, о которых болтали в поселке все кому не лень, но никто, кажется, никогда не видал, было глупо. Теперь, обретя способность рассуждать здраво, Тайтэки начала понимать, что отыскать родное племя будет совсем не просто и ничего кроме голодной смерти или позорного рабства трех беззащитных женщин на просторах Вечной Степи не ждет. Будь прокляты во веки вечные Фукукан, Тамган и Канахар! Будь прокляты все мужчины, из-за которых на нее обрушивается одна беда за другой!..

Тайтэки всхлипнула от сознания собственного бессилия и невозможности что-либо изменить в этом жестоком и несправедливом мире. В этот миг она ненавидела не только всех мужчин, по воле которых творятся на земле все бесчинства и беззакония, но и Богов Покровителей и даже самого Великого Духа. Не раз задумываясь над тем, с чего же начались ее горести, Тайтэки с удивлением пришла к мысли, что все те, кого она считает виновными в постигших ее несчастьях, скорее всего не чувствуют себя ни злодеями, ни предателями.

Напавший на хамбасов Тамган не жаждал крови сородичей Фукукана — захваченньм у них скотом он расплатился с Канахаром за зерно и построенными его людьми для кокуров дома, без которых многие степняки не пережили бы суровую зиму. Оставивший ее в лапа Тамгана первый муж не был бездушным мерзавцем. Будучи нангом, он всего лишь выполнил свой долг, возглавив откочевку племени, а вернувшись весной к Кургану Предков и узнав, что Тайтэки носит ребенка его обидчика, естественно, не бросился ей на выручку. Любая степнячка знает, как приготовить отвар, который поможет ей избавиться от нежеланного плода…

Ой-е! Даже Канахар, наверно, чувствовал себя благодетелем своих людей, посылая их в набег сначала на хамбасов, а теперь вот на кокуров! Разграбить Соколиное гнездо издавна было мечтой кочевых племен, и разве можно винить предусмотрительного кунса за то, что он делал все от него зависящее, дабы ослабить завидущих соседей? Тайтэки горестно покачала головой: только в улигэрах доблестным и честным героям противостоят коварные злобные недруги без совести и чести, в обычной жизни добро и зло перемешано так, что отличить их почти невозможно. И в том, что беды идут по ее пятам, ей остается винить лишь Великого Духа. Или себя саму. За то, что не сумела приспособиться к миру, с которым удается же как-то ладить остальным людям!

Напрасно Нибунэ называл ее умницей, напрасно расхваливал за сообразительность. Ума у нее всего-то и хватает, чтобы не вешать на других собственных собак, а вот сына от Тамгановых нукеров уберечь — кишка тонка. Все, кажется, предусмотрела, все что могла сделала и опять, как обычно, за соболью шкурку телегу конских яблок выручила. Не зря, верно, говорят: лучше горсточка счастья, чем пуд ума…

Пригорюнившись, молодая женщина забыла следить за рекой, и внезапно вынырнувший из водоворота топляк едва не пробил кожаную обшивку лодки. Тайтэки взвизгнула, отпихивая полузатонувший ствол веслом, и тут же разбуженная ее криком Кари, попытавшись вскочить на ноги, так качнула утлое суденышко, что оно черпануло левым бортом изрядную толику воды.

— Тише ты, утопишь! — цыкнула Тайтэки на девушку, и та замерла, тревожно оглядываясь по сторонам.

— Погоня? Гад водяной напал? Что стряслось-то?

— Топляк чуть не прозевала.

— А-а-а… Смотри-ка, дождь кончился! Долго нам еще плыть?

— К ночи доберемся до старого маяка, а на рассвете, если море будет спокойным, отправимся вдоль побережья до ближайшего рыбачьего поселка. Если удастся купить там лошадей, хамбасам нас ни в жизнь не догнать,

— Ты думаешь, у рыбаков есть лошади и они согласятся их продать?

— Согласятся, — убежденно сказала Тайтэки, в поясе которой было припрятано столько золотых украшений, что хватило бы заплатить за целый табун лошадей. — Если у них есть кони, они охотно расстанутся с ними, чтобы не кормить зимой. Кроме того, спрятать золото от разъездов Хурманчака легче, чем лошадей.

— Легче всего отнять золото у трех беспомощных беглянок, а их самих заставить работать на себя. Например, поручить искать корм для этих самых лошадей, — заметила Алиар, всматриваясь в берега реки, смутно различимые в сгущающихся сумерках.

Проснувшаяся Нитэки безмолвно прижалась к матери, зыркая по сторонам опухшими глазами.

— Не такие уж мы беспомощные! — запротестовала Кари. — Я и за себя и за вас постоять сумею! На мечах, может, кому и уступлю, а стрелы метать или аркан кидать — с любым воином потягаюсь!

— Ежели в рыбачий поселок въедем да мужики с колами набросятся, ты не то что тетиву натянуть, лук поднять не успеешь, — сумрачно возразила Тайтэки. — Стрелы метать — дело не мудреное, любая степнячка умеет, но лучше бы нам без драки обойтись…

— Может, попробуем украсть лошадей? — предложила Алиар. — Стеречь их на побережье не от кого, и коли хамбасы пожалуют, никто им про нас сказать не сможет.

— Так вот нужда и превращает добряков и праведников в воров и убийц, — пробормотала Тайтэки, хмуря тонко очерченные брови и с неудовольствием поглядывая на Алиар. Впрочем, хмурься не хмурься, служанка была права: кража самый безопасный в их положении способ раздобыть лошадей, без которых в Вечной Степи делать нечего.

— А не проплывем мы мимо этого маяка? Что-то я совсем перестала берега различать, — обеспокоенно произнесла Кари, искренне считавшая, что они еще успеют решить, как им договориться с обитателями рыбачьего поселка, если, конечно, Боги Покровители помогут до него добраться.

— Мимо маяка мы проплыть не можем, сразу заметим, что нас несет в открытое море… — рассудительно начала Тайтэки и сама испугалась сказанного. — То есть в море нам выходить совершенно ни к чему! Ну-ка смотрите по сторонам! На правом берегу должна показаться высокая квадратная башня, ее в любую погоду издали видно!

— Какая тут башня, если я вытянутой руки не вижу! — проворчала Кари, что есть мочи пялясь в обступившую лодку тьму. Ни луны, ни звезд было не разглядеть из-за обложивших небо туч, и тусклые желтоватые огоньки, мерцавшие иногда в глубине смоляных вод Бэругур, скорее усиливали, чем рассеивали незаметно сгустившийся мрак ненастной ночи.

— Мне кажется, я слышу шум прибоя и чую запах моря! — Голос Алиар испуганно дрогнул, и все три женщины, наклонив головы, начали вслушиваться в плеск волн и глухие удары их о прибрежные камни.

— Стоит, наверно, направить лодку к берегу, если мы не хотим пропустить башню? — неуверенно предложила Кари, и Тайтэки, не говоря ни слова, погрузила весло в воду.

— Гляньте-ка, никак первая звезда вспыхнула? Да какая яркая!

— Где? Ай! — Алиар взмахнула руками и чуть не вывалилась из лодки. — Тут камни!

— Проклятье! Нас сейчас выбросит на берег!

— Быстрей бы уж! Вода хлещет сквозь дыру! Мы порвали лодку!

— Мама, мы тонем?

— Нет, сиди тихо! Кари, возьми второе весло! Алиар, заткни чем-нибудь дыру! Да хоть плащом, только не расширяй ее еще больше!

— Зачем ты гонишь лодку налево? — взвизгнула Кари. — Нам же будет не выплыть!

— Затем, что иначе нас расплющит о камни! Ой-е! — ужаснулась Тайтэки. — Великий Дух, откуда же здесь столько воды?!

— Мама, мне мокро! Для чего мы тонем?!

— Мы не тонем! О Боги Покровители, мое весло!

— Я вижу маяк! Это не звезда, это огонь на башне!

— Только этого еще не хватало! Кари, держись! Алиар, ты!..

— Уй-й-о!.. О-о-о-ооо!..

— Эй, кто там, на лодке?! Правьте сюда! Здесь можно причалить к берегу! — неожиданно донесся из темноты странно коверкающий слова мужской голос. У кромки воды замигал огонек — кто-то силился раздуть еле теплящийся факел.

— Алиар, держись за лодку! Где ты? Кари, где она?..

— Ма-а-ма! Не бросай меня! Я не хочу в воду!

— Прекратите визжать и правьте на огонь! — Вспыхнувший наконец в сотне шагов от заливаемой лодки факел осветил стоящего на покатой черной скале высокого полуобнаженного мужчину.

— По-мо-ги-те! А-а-а!..

Кари видела, как Алиар выпала из лодки, и слышала ее полный ужаса крик, но ничем не могла помочь подруге. Она совсем не умела плавать, и сковавший ее ужас перед черной водой наверняка был самым сильным чувством из всех, которые ей доводилось когда-либо испытывать. Вцепившись в борта лодки мертвой хваткой, вжавшись в кормовое углубление, она не могла шевельнуться, не в силах была разлепить губ и оторвать глаз от воды, все прибывавшей и прибывавшей в и без того уже полузатонувшую лодку.

— Гребите! Гребите же, разрази вас… — бесновался на берегу мужчина с факелом, выкрикивая советы и проклятья на незнакомом степнячкам языке. Видя, что слова его не доходят до сидящих в лодке, он воткнул факел в расщелину и бросился в темные воды Бэругур…

Тайтэки знала, что на этот раз ничто не спасет ее от неминуемой смерти. Алиар уже погибла и пожрана чудовищной тварью, поднимавшейся в полночь со дна реки. Теперь настал ее черед, и может быть, не так уж это плохо? Мгновенная смерть лучше мучительной жизни. Она прижала к себе Нитэки, бормоча глупые, бессмысленные слова утешения. Вода в подхваченной водоворотом лодке уже дошла до пояса, тварь вот-вот должна была появиться снова…

— Ай-я-а-ааа! — Вопль, вырвавшийся из глотки молодой матери, подбросил Кари на два локтя. Лодка хлебнула воды так, словно сто лет пробыла в пустыне и рассыхалась от жажды. Вынырнувший на поверхность Бэругур мужчина, сумевший-таки в последний момент ухватить за волосы отправившуюся ко дну Алиар, вжав голову в плечи, нырнул в полной, по-видимому, уверенности, что кто-то с размаху приложил его дубовой доской по затылку.

— Прекрати-и-и! — отчаянно завизжала Кари. — Он сбежит, и тогда мы точно утонем!

— Кто сбежит? — спросила Тайтэки почти нормальным голосом, ошарашенная собственным криком и тем, что они до сих пор живы.

— Мужик! Который Алиар на берег поволок!

— Мама, это был не зверь. Это был голый дядя. А сначала коряга…

— Дядя?.. Коряга?.. — повторила Тайтэки и, теряя сознание, рухнула на дно лодки.

— Держись! — завопила Кари, бросаясь на помощь Нитэки. Подхватила девочку и плюхнулась рядом с Тайтэки. Рванула ее за плечо, усадила и подперла плечом, чтобы та ненароком не захлебнулась. Вода в лодке стояла уже вровень с бортами, но хлипкое, получившее по крайней мере две пробоины суденышко почему-то еще держалось на плаву.

А потом мерное его круговое движение внезапно прекратилось и оно медленно двинулось в сторону догоравшего на берегу факела.

— О Великий Дух! Значит, ты все же есть?! Помоги нам выбраться из этой лодки, и, клянусь могилой матери, я близко не подойду ни к одной реке! — прошептала Кари, сознавая, что ничего более глупого не изре-кала за всю свою жизнь.

— Он поможет! — успокоила ее Нитэки и, цепляясь за руки девушки, выглянула из затопленной лодки. — Он уже почти доплыл. А здорово мама крикнула? Я тоже так умею. Хочешь покажу?

— Нет-нет! Только не сейчас!.. — решительно запротестовала Кари, дивясь тому, как быстро эта малютка забыла о своих страхах.

— Вот так всегда! Маме можно, а мне… Мама, ты что молчишь?

— О Боги Покровители! Мы все еще живы?.. — простонала Тайтэки, и в этот момент нос лодки с влажным шорохом начал задираться вверх и задыхающийся голос таинственного спасителя гаркнул:

— Живы! — Затем последовал поток ругательств на неизвестном языке и приказ: — Вылезайте!

Мужчина подхватил Нитэки на руки, встряхнул и, удостоверившись, что с ней все в порядке, шумно вздохнул. Хотел поставить на скалу у своих ног, но малышка неожиданно погрозила ему пухлым пальчиком и строгим голосом велела:

— Держи уж, раз взял! — склонила голову набок и принялась беззастенчиво разглядывать незнакомца. — Ишь какой! Лысый, а на груди волосы колечками…

Кари и Тайтэки, оцепеневшие в начавшей разваливаться на куски лодке, разом сунули в рот большие пальцы, а затем, вынув их, дружно забормотали заклятия от злых духов: хрипло дышавший мужчина был в самом деле лысым и страшным, как смертный грех. Ни бровей, ни ресниц — лицо голое, как коленка, и к тому же покрыто темными и светлыми пятнами, как тронутое гнильцой яблоко, с которого к тому же клочьями слезает кожура.

— Чего это вы на меня словно на воскресшего мертвеца пялитесь? — Страшный мужчина нахмурился и, несмотря на все протесты Нитэки, опустил девочку на скалу. — Чем без толку-то глазеть, помогли бы подругу свою откачать!

Кари с Тайтэки не шевелясь взирали на пятнистого урода, и тогда тот, пробормотав что-то по поводу раскисших от воды мозгов, направился к лежащей неподалеку Алиар. Рывком поднял ее, перекинул через колено и встряхнул так, что из горла молодой женщины хлынул поток черной воды.

* * *

Обе женщины и принятая им за мальчишку девушка не торопились называть свои имена и представились только после того, как Эврих назвался сам и рассказал о кораблекрушении, в результате которого он якобы и оказался на старом маяке один-одинешенек. У спасенных аррантом степнячек не было причин сомневаться в его словах: они имели возможность удостовериться в том, что он превосходный пловец, и после гибели собственной лодки им не трудно было поверить, что судно не знающих здешние воды чужеземцев затонуло, напоровшись на рифы. О путешествии в чреве кита Эврих благоразумно умолчал — женщины и без того склонны были принимать его за злого духа, посланного им на погибель. «Доброго дядю» признала в нем сразу только малышка Нитэки и она же убедила остальных воспользоваться его гостеприимством, что было совсем не просто, ибо женщины, придя в себя, готовы были наброситься на своего спасителя и лишить жизни взамен вполне заслуженной благодарности.

Поверить в подобный поворот событий было нелегко, тем более что Эврих не принадлежал к несчастной породе людей, полагавших, что «ни одно доброе дело не остается безнаказанным». Однако, когда девушка-заморыш потянулась к закутанным в кожаную накидку зловеще изогнутым ножнам длиннющего меча, претендентка в утопленницы вытащила из-под мокрого тряпья сточенный нож, а очаровательная мамаша Нитэки многообещающе запустила руку в облепившие ее высокую грудь одежды, аррант не на шутку струхнул и всерьез пожалел, что, услышав долетевшие с реки крики, покинул уютную башню и устремился на помощь терпящим бедствие. При нем не было иного оружия кроме начавшего предупреждающе чадить и потрескивать факела, да и сил недостало бы, чтобы защититься от трех воинственно настроенных, заподозривших его не весть в чем женщин.

Положение спасла Нитэки, заявившая, что он вовсе не Кутихорьг, тело y него теплое, а лысина есть и у Мугэн-нара, и у Рикоси-нара, и даже у Ханто, которого называют дурачком Ханто и который наром никогда не будет. И пятна на лице, хотя и не в таком количестве, тоже есть у многих кокуров, но это еще не значит, что они слуги или родичи злого Кутихорьга. При упоминании этого самого Кутихорьга женщины, забыв об оружии, дружно сунули большие пальцы правых рук в рот, и Эврих, отметив, что с подобным способом отгонять нечисть сталкивается впервые, разумеется, тоже сунул палец в рот, после чего громкогласно призвал на помощь Великого Духа, так и не пришедшего на подмогу неоднократно взывавшим к нему утопающим. Благочестивое поведение арранта побудило озлобленных женщин сохранить ему жизнь, а вскользь оброненное им замечание, что факел вот-вот погаснет, понудило, скрепя сердце, принять его приглашение посетить башню и обогреться у очага. Собрав уцелевшие свертки, мешки и сумки, они двинулись за Эврихом к старому маяку, на вершине которого все еще мерцал огонь, принятый Кари за путеводную звезду, сумевшую каким-то чудом прорваться сквозь завесу туч.

Карабкаясь по искрошившейся винтовой лестнице, Эврих внезапно почувствовал головокружение и с тоской подумал, что правильно бывалые люди говорят: век учись, все равно дураком помрешь. Ну зачем, спрашивается, ему было, услышав вопли этих надумавших прокатиться по реке кровожадных степнячек, бросать свое чудесное убежище, в котором он успел так славно обжиться, отогреться и отоспаться, и бежать во тьму, лезть в темную как деготь воду, из которой, того и гляди, высунется зубастый зверюга и сделает его на голову короче? Чтобы нянчиться с этими чумазыми бабами, которые приняли его за какого-то злого духа и готовы были расчленить на месте? А ведь когда они обогреются и освоятся в башне, похвальное намерение избавить сей славный мир от ужасной твари, спасающей утопающих для того только, чтобы завладеть их душами, может вновь посетить его подопечных. Тогда, если маленькая Нитэки заснет — глазки у нее, кстати, сонные-пресон-ные, — заступиться за него будет некому и многомудрый Тилорн не получит своего «маяка» во веки вечные…

Борясь с головокружением и нежданно-негаданно навалившейся слабостью, Эврих все же добрался до облюбованного им зала прежде, чем погас факел, и, дабы избежать в дальнейшем каких-либо недоразумений, с места в карьер принялся рассказывать прекрасным незнакомкам о том, кто он такой и каким образом очутился на старом маяке. Пока женщины осматривали просторное помещение и подкладывали в огонь обломки просмоленных досок, аррант, кутаясь в истлевшую овчину плел небылицы несравнимо более правдоподобные, чем сама правда. Он продолжал плести их, когда, мало-помалу успокоившись, степнячки, коротко отвечая на его вопросы, начали распаковывать свои узлы и развешивать для просушки вещи над ожившим и самозабвенно задымившим костром. Он говорил и говорил, даже когда Нитэки заснула на руках у своей прелестной матери, которая к тому времени уже перестала опасливо коситься на спасшего их чужеземца, явно страдавшего недержанием речи и потому, без сомнения, ничуть не страшного, ибо понимал: не только сказанное им, но и сами звуки его голоса действуют на потрясенных женщин успокаивающе. Болтливый человек всегда кажется менее опасным, чем молчун, и хотя он далеко не всегда был уверен, что слушательницы хорошо понимают его речь, говорил, говорил и говорил…

После того как аррант замолк и глаза его сами собой закрылись, женщины, помолчав некоторое время и попереглядывавшись, с удивлением обнаружили, что, хотя вроде бы и не раскрывали ртов, незаметно успели рассказать ему много такого, о чем говорить первому встречному ни в коем случае не следовало. Они назвали свои имена. Поведали о том, что бежали из поселка кокуров, на который должны были напасть заключившие между собой союз хамбасы и сегваны. Что нанг хамбасов имел причины подвергнуть мучительной казни Тайтэки, бывшую некогда его женой, и Алиар, не уберегшую свою госпожу от повторного замужества, а куне сегванов охотно содрал бы со своей опальной супруги кожу за то, что она предупредила родичей о готовящемся на них нападении…

— Может быть, он и не злой дух, но наверняка колдун! — убежденно заявила Кари, с ненавистью разглядывая прислонившегося к разломанному бочонку незнакомца. — Вызнал все наши тайны и спит себе, как ни в чем не бывало!

— А по-моему, он просто из сил выбился. Смотрите, какой худущий! И в чем только душа держится? Слышите, как тяжело дышит? — Алиар склонилась над Эврихом.

Тайтэки, не выпуская из рук сладко посапывающую дочь, последовала примеру бывшей служанки:

— Похоже, занедужил. Оттого и кожа клочьями сходит и лицо в пятнах. Как бы к нам от него хворь какая не перешла.

— Ой-е! Вы как хотите, а я до завтрашнего утра отсюда шагу не сделаю! — твердо сказала Алиар. — Дрова есть, натаскал, видать, этот аррант с берега моря. Окно плащами завесим, чтобы не дуло. Да и поесть бы не мешало. Не всю же снедь вода испортила?

— Уходить я тоже не собираюсь, — согласилась Тайтэки. — Но если он хворый…

— Может, сбросим его с башни? — предложила Кари, оживляясь. — Не нравится он мне. Хворый не хворый, а сил у него поболее, чем у нас всех, вместе взятых, будет. И глаза зеленющие — въедливые — ох не к добру! Опять же лысый, пятнистый, борода растет! И слова не по-нашему произносит. Половину я еле поняла, а остальные так и вовсе…

— Молодец, не зря три года с Канахаром ложе делила. Успела кое-какие ухватки перенять, — бросила не глядя на бывшую госпожу Алиар, сражаясь с ремнями на сумке, которую собственноручно набивала сушеным мясом.

— Ты!.. Да как ты можешь!..

— А ведь и правда… Чего-то мы того… Устали, наверно. Брось, Алиар, возиться, намокшие узлы не развяжешь — резать надобно. Давайте-ка лучше спать. Поутру видно будет, что нам с этим пятнистым чужаком делать. — Тайтэки широко зевнула, и высокая квадратная комната, заваленная досками, обломками бревен, обрывками шкур и канатов, поплыла у нее перед глазами. Она еще успела подумать, что хорошо бы, в самом деле, завесить окно, из которого тянет холодом и сыростью, но, вместо того чтобы встать, пододвинулась поближе к разложенному на каменных плитах пола костру, прижимая к груди тихо посапывающую дочь.

Надо было, конечно, связать, от греха подальше, этого чудного арранта, но… Боги Покровители не оставят, а веки слипаются, будто их медом намазали. И руки-ноги отяжелели, не желают слушаться… О Великий Дух, сохрани и сбереги Тантая! Стань ему защитой и заступой, раз уж не позволил заботиться о нем родной матери. Как-то ты там, сыночек мой ненаглядный?..

8

Воздух благоухал. Весь Фухэй был пропитан ароматом цветущих вишен и, казалось, утопал в бело-розовой пене цветов, более всех других любимых Батаром. Цветение вишен знаменовало собой начало лета, приближение которого юноша в этом году прозевал, поглощенный выполнением ответственного заказа. Угремунда — жена Баритенкая, одного из богатейших купцов города, — заказала мастеру Тати изготовить из слоновой кости оправу для зеркала, величиной в человеческий рост, столик для туалетных принадлежностей, ларец и полдюжины шкатулок для благовоний, притираний и красок, которыми женщины, искусно нанося их на лицо, увеличивают свою привлекательность. Богатый заказ кормил Харэ-ватати и трех его учеников в течение этой зимы и, поскольку другие жены купцов ни в чем не пожелают уступить Угремунде, обещал обеспечить косторезов работой еще по меньшей мере на два года.

Поручив ученикам разработку эскизов гарнитура, мастер Тати обещал, что тот, кто предложит наиболее интересный вариант, будет делать оправу для зеркала — самую трудоемкую, сложную и, соответственно, самую дорогую часть заказа. Никогда прежде Батар не стремился заполучить работы больше, чем его товарищи:

Шингал и Чичган, будучи на несколько лет старше, успели уже обзавестись семьями и отбивать у них хлеб юноша ни в коем случае не желал. Тем более он всегда мог подзаработать, изготовляя маленькие статуэтки, которые охотно брал Харидад, сбывавший их посетителям своей лавки за хорошие деньги. В этот раз, однако, Батар из кожи вон лез, чтобы мастер Тати признал его эскизы лучшими — раз уж Атэнаань согласилась выйти за него замуж, он должен доказать Харидаду, что тот не прогадает, выдав свою дочь за сироту.

Справедливости ради следует заметить, что сиротой Батар не был. Отец его много лет назад действительно был убит кочевниками у стен Фухэя, но мать жила и здравствовала, выйдя замуж за Абальгая, служившего стражником у ворот Мертвой Лошади. Мздоимец, пьяница и скандалист, Абальгай частенько поколачивал жену, не забывая при этом об исполнении своих супружеских обязанностей, и вскоре она подарила ему трех дочерей и двух сыновей. К тому времени Батару исполнилось тринадцать лет и он, набравшись смелости, попросил у мастера Тати разрешения ночевать в его мастерской. Харэватати не возражал, и с тех пор юноша редко появлялся в доме матери. По праздникам он заглядывал туда, чтобы одарить сводных братьев и сестер гостинцами, однако Абальгая визиты эти не слишком радовали, да и мать, вечно занятая по хозяйству, чувствовала себя в его присутствии как-то неловко.

Словом, сиротой юношу назвать было нельзя, и даже утверждение, что нет у него дома, куда привести Атэнаань после свадьбы, не вполне соответствовало истине. Харэватати, ставший после смерти жены еще. более замкнутым и нелюдимым, обмолвился как-то, что, ежели Батару приспичит жениться, тот может занимать пустующую часть его дома и воевать там с вконец обнаглевшими мышами и тараканами весь остаток жизни. Мастер Тати обладал золотыми руками и сердцем, готовым вместить весь мир, даром что при виде его изуродованного огневкой лица грудные дети начинали плакать, а беременные женщины опасались разрешиться до срока каким-нибудь жутким чудищем.

Признав сделанные Батаром эскизы гарнитура лучшими, что вполне соответствовало истине, Харэватати не только поручил ему работу над оправой зеркала, но и предложил выполнить несколько мелких заказов. Об этом-то предложении юноша и размышлял, направляясь через цветущий Фухэй к лавке Харидада. Денег, которые выплатит Угремунда, хватит, чтобы справить свадьбу как должно, и браться за новые заказы Батару не хотелось. Работать он был приучен не за страх, а за совесть и сейчас чувствовал, что должен сделать передышку, хотя нардарские лауры или мономатанские цванги очень бы пригодились следующей зимой, вне зависимости от того, переберется ли Атэнаань в дом мастера Тати или уговорит молодого мужа переехать к ее отцу — Харидад все еще не терял надежды приохотить своего будущего зятя к торговле.

Немедленно садиться за новую работу душа не лежала, но лишних денег у ремесленников не бывает, нечего и помышлять о том, чтобы сидеть сложа руки до осеннего праздника Облетающих Листьев, в канун которого принято играть свадьбы. Искать же заказы среди лета — труд неблагодарный, и, откажись он сейчас от великодушного предложения мастера Тати, останется ему разве что статуэтки для лавки Харидада резать…

Батар сбежал по извилистой тропке и очутился на улице корзинщиков, работавших прямо на ступенях своих легких домиков, основу которых составлял бамбуковый каркас, к которому крепились затянутые толстой вощеной бумагой рамы или циновки, сплетенные из листьев и расплющенных стеблей хлебного тростника. Подобные циновки стелили в домах ремесленников вместо ковров, их же использовала в качесте матрацов большая часть обитателей Фухэя. Значительно более плотными и по-иному сплетенными тростниковыми щитами покрывали жители города и окрестных селений крыши домов. Щиты эти не пропускали влагу, даже когда на побережье обрушивались затяжные осенние дожди, и служили многие годы, а то и десятилетия.

На следующей улице традиционно селились фаянсовых дел мастера, привозившие специальную зеленовато-серую глину издалека и тщательно хранившие секреты своего ремесла, унаследованные от предков-меорэ. Здесь Батар сбавил шаг — навстречу могли попасться знакомые, а тем паче заказчики, считавшие, что негоже девятнадцатилетнему юноше, работавшему в мастерской лучшего в городе резчика по кости, бежать к своей невесте сломя голову.

— Негоже, негоже иметь прыщ на роже!.. — тихонько напевал Батар, сворачивая, на вившуюся между домами тропку и громко щелкая сандалиями по вытесанным в белом камне ступеням. До лавки Харидада, расположенной близ порта, путь не близкий — считай, через весь город надобно пройти, и если он будет чинно вышагивать по пологим, длинными петлями спускающимся к морю улицам, то потратит на дорогу добрую половину дня. Пробираясь крутыми, изученными с детства дорожками, на которых человек непривычный запросто может сломать себе шею, он сократит путь раза в три и увидит Атэнаань еще до того, как Хиридад усядется обедать, поручив ей приглядывать за лавкой.

Несмотря на то что юноше не терпелось увидеть свою невесту, на улице Шкатулочников он все же задержался. Здесь жили люди, которых он почитал в некотором роде собратьями по ремеслу, вот только материал для работы у них был более неприглядный. Матипатары — «лепщики грязи» — создавали свои чудесные изделия из ветоши и рыбьего клея, пахнущего в процессе изготовления так, что с непривычки ароматы выгребной ямы кажутся слаще. Живут и работают, впрочем, варщики клея за городом, а в готовом виде клей почти не пахнет, во всяком случае Батар давно уже к запаху его привык и нос не воротил.

Юноша медленно шел мимо навесов, под каждым из которых стояли вместительные чаны из долбленых колод. В одни подмастерья еще только закладывали мелко нарубленное тряпье, в других раскисшую в водно-клеевом растворе ветошь мешали, время от времени нюхали и добавляли воду или клей, в зависимости от того, вазу или столик, табурет или блюдо собирается изготовить мастер. Вокруг некоторых чанов уже галдела детвора: деловито колотила кулачками, месила ладонями жидкую, желеобразную массу. А мастера, переходя от колоды к колоде, набирали пригоршни вязкого, отвратительного на вид месива, разминали в сморщенных, потрескавшихся от клея и воды пальцах…

Батар раскланивался направо и налево, чинно приветствуя мастеров и подмастерьев, с которыми успел познакомиться и сдружиться, когда Харэватати послал его сюда, дабы приобрел он кое-какие навыки, необходимые для работы с размягченной слоновой костью. Юноша не удивлялся веселой суете и шуточным перепалкам: на улице происходит только приготовление материала и лишь после того, как клеевая масса начнет отставать от рук и покрываться студенистой пленкой, можно будет приступать к настоящей работе. Наносить густой раствор ровным слоем на глиняные или деревянные болванки — формы для будущих шкатулок, ларчиков, пеналов для письменных принадлежностей, подносов или узорчатых подставок под светильники. А потом, дав заготовке подсохнуть, шлифовать жесткую шершавую поверхность ее пемзой, пока не станет она ровной и гладкой. Но самые ответственные процедуры: разрезка изделия на части, чтобы без повреждений отделить его от болванки, склеивание их, сушка, чистовая обработка поверхностей и, наконец, раскраска, происходят уже за закрытыми дверями. У каждого мастера свои секреты, свои ухватки, зато и вещицы выходят у них разные — на любой вкус. Вот, например, у шкатулок мастера Гякусена редкостная, ни с чем не сравнимая фактура…

Склонившись над коробом с готовыми изделиями, около которого стояла внучка мастера, Батар протянул руку, чтобы любовно погладить кончиками пальцев привлекший его внимание ларец, и тут кто-то дернул его за край халата.

— Вот ты, оказывается, где! Тебя отыскать труднее, чем сердолик на галечном берегу!

— Сюрг? — Юноша не мог скрыть удивления. — Что ты здесь делаешь? И почему тебе понадобилось искать меня именно сегодня? Целыми днями я безвылазно сидел в мастерской — нет бы тебе навестить меня тогда…

— Так бы ты и оторвался ради меня от своих поделок! Брось считаться, мог бы и сам ко мне заглянуть! Лучше поздравь — Иккитань сказала, что готова стать моей женой! — Статный темноглазый юноша обнял Батара за плечи и повлек к ближайшему чайному навесу, под сенью которого принято вести как дружеские, так и деловые беседы.

— Иккитань согласилась выйти за тебя замуж? Прямо так и сказала? — Батар с сомнением покосился на приятеля. Сюрг был недурен собой: высок, черноволос, брови вразлет густые над горбатым носом, губы словно киноварью нарисованы. Красивый, уверенный в себе парень и ремеслу доброму обучен: камнезнатец, гранильщик, поделки его в цену входят и смелости ему не занимать, коль решил к Угремундовой дочке свататься. Однако отец ее — не Харидаду чета. Чтобы Баритенкай свое дитятко ненаглядное, единственное, за ремесленника выдал — не бывать этому. Разве что надумала Иккитань против отцовской воли пойти? Она девка норовистая, и все же верилось в это Батару с трудом.

— Так и сказала. Одно, правда, условие поставила. Чтобы изготовил я ей безрукавку красной кожи — варку, да покрыта она была гранатами, как рыба чешуей.

— Поставила, значит, все же условие. И где ты столько гранатов наберешь? — Батар пригубил пахнущий цветами юлуми-тай напиток, покатал на языке, глядя на стекающий к морю город, которым недосуг ему было любоваться в последнее время из-за Угремун-дового заказа.

— На Цай-Дюрагате, у Медового озера, испокон веку гранаты брали. Там и другие каменья разные сыскать можно, было бы желание да послал бы удачу Про-мыслитель, коему ведомы все горести и радости людские. За тем-то я тебя по всему городу и разыскиваю, пойдем со мной на Цай-Дюрагат! Помнишь, жаловался, что вышли у Харэватати запасы кости? А где их и пополнить, как не у Рогатой Шапки? Там этой кости видимо-невидимо, хоть телегами вывози, коли нужда есть! — Сюрг впился в лицо приятеля горящим взглядом, и тот отвел глаза. Цай-Дюрагат — гигантский горный хребет, выдающийся в море северо-восточное Фухэя, — издавна считался таинственным, заповедным местом, изобиловавшим драгоценными камнями и костями древних слонов. Осколок, младший брат легендарных Самоцветных гор, он служил неистощимой кладезью для многих поколений камнезнатцев и косторезов, и посетить его было давней мечтой Батара. Зачем покупать слоновую кость. у добытчиков, отправлявших ее морем в Саккарем и Аррантиаду, если можно самому взять бивни древних животных из земли? Харэватати когда-то ездил за ними на Цай-Дюрагат и, верно, подскажет, где их искать. Старик не станет возражать, если он на лето покинет мастерскую, но ведь тогда ему придется надолго проститься с Атэнаань…

— Ты уверен, что Иккитань выйдет за тебя, если сделаешь ты ей расшитую гранатами варку? Не девичий ли это каприз, о котором завтра же она и забудет?

— Нет! Иккитань давно на меня поглядывает, и кабы не отец с матерью…

— Думаешь, отдадут они тебе единственную дочь? Сдается мне, даже привези ты им телегу отборнейших ювелирных гранатов, они и тогда на этот брак не согласятся, — предостерег приятеля Батар.

— Не согласятся — им же хуже! Иккитань без их ведома за меня пойдет! Ты обо мне не беспокойся, скажи лучше, поедешь на Цай-Дюрагат?

— Хм… Надобно с Харидадом поговорить, с мастером Тати посоветоваться. Но они, я уверен, возражать не станут. А так-то что ж, работу я срочную давеча закончил, через день-два можно в путь трогаться.

— Так бы сразу и говорил! Молодец! Я знал, знал, что на тебя можно рассчитывать! — возликовал Сюрг, ухватил Батара за плечи и сжал в объятиях, заливаясь радостным смехом.

* * *

— Господин тигр придет снова. Он будет приходить до тех пор, пока не съест Хомбу, — пастушок указал на своего лохматого пса. — Потом он съест Сюрга, Батара и Урэгчи, — он ткнул себя в грудь грязным пальцем. — Господин тигр утащил одного осла и кто помешает ему уволочь оставшихся? Может быть, мои слабые руки? Может быть, копье Сюрга или лук Батара?

— Почему бы и нет? В следующую ночь мы укроем ослов в пещере, и полосатому вору уже не удастся грабить нас безнаказанно. Захочет поживиться — придется ему стали испробовать. Наконечник моего копья переварить будет потруднее, чем ослиную упряжь! — грозно пообещал Сюрг, со вкусом обгладывая тушку пищухи.

— Две лисицы в норе — две шкуры у охотника, — щурясь на самоуверенного горожанина, сообщил Урэгчи.

— Не знаю, о каком охотнике и каких лисицах речь, но я собираюсь подарить своей невесте шкуру этого наглого тигра. И подарю, попомни мое слово!

Батар отхлебнул из чаши горького травяного отвара и поморщился — стебельки и листочки, которые заваривал пастушок, быть может и в самом деле прибавляли человеку сил, но привыкнуть к их вкусу он так и не сумел.

— Иккитань придется довольствоваться гранатовой варкой. Охотиться на тигра я не буду и тебе не советую. Месяц Спелых Колосьев на исходе, пора возвращаться в Фухэй. Цай-Дюрагат дал нам то, зачем мы сюда пришли, и я не вижу необходимости задерживаться здесь ни на один лишний день. Не забудь, тебе еще надо огранить найденные камни.

— Я набрал их недостаточно! Кроме того, тигр обокрал меня и должен быть наказан! Иккитань понравится его шкура, — упрямо возразил Сюрг.

— Твоя невеста должна быть рада тому, что ты сберег свою собственную шкуру!

Батар метнул на Урэгчи предостерегающий взгляд, отношения Сюрга с пастушком, нанятым ими в поселке Звенящей Воды, расположенном у подножия Цай-Дю-рагата, не складывались с самого начала, и если бы не его вмешательство, дело давно бы уже кончилось дракой.

— Если тебе не хватит гранатов, ты наменяешь недостающие камни на топазы, халцедоны и агаты. Чтобы успеть огранить даже те, что у тебя уже есть, до начала праздника Облетающих Листьев, тебе и так придется нанять помощников. Впрочем, ежели ты готов отложить свадьбу на следующий год, торопиться действительно некуда. Но тогда нам следует отыскать логово тигра, изготовить самострелы и насторожить их на тропинках, по которым он обычно ходит. Полосатому вору от нас не уйти, коли мы всерьез захотим завладеть его шкурой. Я видел, как делаются капканы на крупного зверя, и, наверно, даже из подручных материалов сумею смастерить «ловчее бревно»…

— Забери тебя Ночной Пастух! — Сюрг вскочил на ноги и в ярости хлопнул себя ладонями по бедрам. — Я не собираюсь откладывать свадьбу! Иккитань, чего доброго, может решить, что я сломал шею, лазая по здешним ущельям, и… Сам понимаешь, вокруг нее вьется столько парней! Каждый из них будет рад утешить очаровательную Тань, да и родичи могут принудить ее выйти за какого-нибудь богатого оболтуса.

— А, так ты не надеешься, что она будет ждать тебя целый год? — подлил масла в огонь пастушок.

— Она-то, может, и будет, да у меня терпелка не железная! — Сюрг неожиданно расхохотался и, подмигнув Батару, примирительно произнес: — Ладно, завтра на рассвете отправляемся в обратный путь. Ночью разведем перед пещерой большой костер — с господином тигром мы успеем разобраться в следующем году.

— Тогда, может, сегодня и двинемся? Зачем откладывать, днем больше, днем меньше — разницы никакой… — Батару не хотелось признаваться, что уже несколько ночей ему снились отвратные, страшные сны. Во всех подробностях припоминались ходившие накануне их отъезда из города слухи о подсылах Энеруги Хурманчака, схваченных будто бы на базаре и в порту. Лезли в голову неправдоподобные истории о том, как взята была кочевниками прошлой осенью Дриза, укрепления которой мало чем уступали неприступным стенам его родного города…

— Это тебе нет разницы. Накопал бивней — не знаешь, как вывезти! А я, ежели повезет, за один день столько камешков наберу — Баритенкай за счастье почтет свою дочь за меня отдать!

— Чего же это Владыка Гор тебя до сих пор на каменное гнездовье не вывел? — ехидно поинтересовался дочерна загорелый пастушок, тщательно облизывая жирные пальцы и вытирая их один за другим о полы донельзя выношенного и выцветшего халата. Делал он это, как подозревал Батар, специально, чтобы досадить Сюргу, не выносившему «дикарских привычек» Урэгчи.

— Может, и вывел бы, кабы ты своими камланьями не мешал, — отмахнулся камнезнатец от пастушка и, перекинув через плечо сумку, предупредил Батара: — Хочу напоследок к Длинному урочищу сходить. Там в дождевых промоинах мне давеча попалась пара желваков красноглаза, место, по всему видать, хлебное, грех не обшарить.

— Засветло возвращайся — целее будешь. Да по сторонам поглядывай, вдруг полосатый твою шкуру собственной невесте поднести нацелился, — напутствовал товарища Батар и покосился на тщедушного пастушка, поспешно сделавшего оберегающий жест, отводящий беду от неразумного болтуна.

— Я возьму с собой лук на случай встречи с господином тигром, — пообещал Сюрг и двинулся прочь от пещеры.

— Ну что, Урэгчи, пойдем к Желтым увалам? Распилим еще один бивень, перевезем к Падающему гиганту, заодно и силки твои в последний раз проверим, предложил Батар, подождав, пока пастушок допьет третью чашку своего излюбленного питья.

— Пойдем распилим. А силки снять надо непременно, иначе рассердится Владыка Гор, что зверье его без нужды губим.

Пастушок свистнул пса, и, оседлав осликов, юноши неспешно затрусили по козьей тропе в направлении Желтых увалов, поглядывая на оставшееся справа Медовое озеро, окруженное тающими в знойном мареве утесами Цай-Дюрагата. День обещал быть жарким, и Батар лениво подумал, что надо было им с Урэгчи плюнуть на неподъемный бивень и отправиться на озеро. Помыться, поплавать, побродить по береговым обрывам, прощаясь с этим дивным краем, может и для Сюрга нашли бы камешек-другой…

Шесть небольших бивней — как раз две телеги нагрузить — они уже свезли к расщелине, названной Урэгчи Следом Молнии, от которой до селения его было полтора дня езды. — Еще десяток огромных, круто изогнутых бивней, каждый из которых пришлось распиливать надвое, был припрятан под Падающим гигантом — колоссальной скалой, являвшейся прекрасным ориентиром, по которому тайник легко будет отыскать даже в следующем году. Хотя лучше было бы, конечно, нанять несколько телег и, взяв в помощь Шингала и Чичгана, привезти их в мастерскую Харэватати еще до осенних дождей. Половину драгоценной кости они могут продать саккаремским мореходам, и тогда уже мастеру Тати не придется трудить старые ноги, выискивая заказы по всему Фухэю. Впрочем, немало времени придется еще потратить на то, чтобы очистить бивни, придать им товарный вид, да и предложат ли иноземные купцы хорошую цену, не слишком-то много их было этой весной — всерьез, видать, побаиваются орд Хур-манчака…

— Чем опечален, Батар? Не терпится домой вернуться?

— Где нас нет, там телята вместо, молока мед ввдот, Соскучился по дому. А в Фухэй вернусь, по здешним местам тосковать буду. Какой край богатый! И почему здесь люди не селятся?

— Э-э-э! Не видал ты Цай-Дюрагата осенью, того чище зимой! Как зарядят дожди, ни по одной тропинке не проехать, не пройти, не проползти! А ручьи с гор потекут — все смоют! Сколько разного народу сюда забредало, никто прижиться не мог — каждый раз бедой дело оборачивалось. Не хочет Владыка Гор, чтобы люди в его угодьях селились. Случается, пласты земли съезжать со скал начинают, камнепады все живое на своем пути сметают. Опасные места. Это нам посчастливилось — ненастных дней за все лето почитай и не было, худых людей прошлогодние оползни повымели. Ты, однако, не думай, что тут всегда так! Вот хоть озеро взять — это ведь его пришлые, вроде тебя везунчики, Медовым прозвали, а у нас оно знаешь как называется? Чаша Зла! Как переполнится, так и начинает из нее хлестать — только держись!

— Представляю, — лениво отозвался Батар. Прежде чем добраться до первого бивня, они с Урэгчи дней восемь бродили по горам, не осмеливаясь спускаться в ущелья, стены которых были изрыты осенними ливнями. Ломкие, карнизами нависавшие над бездонными оврагами, земляные края готовы были обрушиться не только от неосторожного шага — от порыва ветерка, и вытарчивавшие кое-где из обрывистых стен белые кости древних исполинов представлялись тем самым плодом, который видит око, да зуб неймет. Постепенно они начали приноравливаться лазить по осыпающимся кручам, осмелели, стали достигать заветных костяков, да что толку? До костей доберешься, а бивней-то и нет — утоплены в глубине песчаного массива, не один день до них докапываться надобно. Это если б можно было копать. Но как тут киркой или лопатой орудовать, когда чуть копни, тут на тебя весь склон и поедет? А если даже ухнет череп в ущелье и не погребет под собой, как бивни потом со дна пропасти вытаскивать, как тащить туда, откуда их хотя бы попервости на ослике вывезти можно?

Так и этак пробовали, пока не наловчились вымытые из горы кости в устьях ущелий выискивать. Побитые, почерневшие, ржавью-гнильцой тронутые, не радовали они глаз, и возиться с ними, выкапывать из слежавшихся наносов земли мнилось Урэгчи до времени никчемной тратой сил, но зато, увидев матовый блеск шелковистой, как женская кожа, зачищенной кремово-белой кости, проникся он к Батару великим почтением и зауважал сверх всякой меры даже незнаючи, какие чудеса тот из нее выделывать способен.

Сам же Батар с каждым днем все больше влюблялся в Цай-Дюрагат. Место это было на редкость красивое и по-своему чудесное, поскольку только тут из земли выкапывали отлично сохранившиеся бивни древних слонов. Ходили слухи, что далеко-далеко на севере сегва-ны, случалось, вырубали изо льда совершенно целых исполинов: покрытых мясом, кожей и длинной бурой шерстью. Так ли это — доподлинно неизвестно, зато ни для кого не секрет, что в обычной земле слоновые бивни сгнивают быстро и лишь в глубинах Цай-Дюрагатских гор не властно над ними время, не подвержены они тлену и разложению. Гнить они начинают, только когда дождевые потоки вымывают их на поверхность земли, и Урэгчи объяснял это волей Владыки Гор. Объяснение не слишком убедительное, однако никаких других Батару слышать не доводилось, да и мастер Тати, хотя и старался не подавать виду, испытывал, кажется, перед Цай-Дюрагатом суеверный трепет.

Горы эти не зря считались сродни Самоцветным — занятый поисками бивней, юноша не слишком приглядывался к камням, и все же несколько раз им с Урэгчи попадались среди песчаника полости, стенки которых покрывали щетки огненно-красных кристаллов граната. Выглядели они впечатляюще, хотя ценности особой не представляли: едва ли не девять десятых их массы при обработке уходило в отбросы. Узнав об этом, пастушок начал поглядывать на Сюрга с нескрываемым сочувствием, чем доводил камнезнатца чуть не до белого каления.

Что же касается прочих камешков, красота и ценность которых могли открыться неискушенному человеку только после их распилки и шлифовки, то они Урэгчи и вовсе не заинтересовали, и как-то само собой получилось, что почти все время проводил он вместе с Батаром. Лазил по горам и ущельям, помогал отыскивать и откапывать бивни древних исполинов, распиливать их в случае надобности и грузить на спины понурых осликов, выполнявших самую тяжелую часть работы Иногда Батар просил Сюрга помочь им погрузить куски особо крупных, совершенно неподъемных бивней, которые ему жаль было пилить на короткие болванки, но чаще юноша просто отмечал местонахождение их на собственноручно изготовленной карте, все больше склоняясь к мысли, что к вывозу драгоценной кости надобно привлечь Харидада. Будущий тесть его, очень может статься, сочтет это дело более прибыльным, чем торговля в крохотной лавочке, посещаемой в основном чужеземными купцами и мореходами.

Мысли юноши невольно возвратились к слухам о кочевниках, угрожавших будто бы Фухэю, и вновь он укорил себя, как делал это неоднократно в последние дни, за то, что они с Сюргом непозволительно долго задержались на Цай-Дюрагате. Время в этом удивительном крае летело незаметно, богатство, казалось, само шло в руки, но смутная тревога, раз поселившаяся в сердце Батара, не желала покидать его, несмотря на все доводы рассудка…

— Стой! Погоди, не въезжай на этот карниз! — неожиданно резко крикнул Урэгчи, и Батар послушно придержал ослика перед опоясывающей утес террасой, не превышавшей в ширину четырех локтей.

— Что там, господин тигр следы оставил? — Юноша с недоумением смотрел на лохматого пса, вздыбившего на загривке шерсть и беззвучно скалившего желтые клыки.

— А сам ты ничего не видишь? — Пастушок указал рукоятью хлыста на карниз, по которому они проезжали обычно без всяких происшествий.

Батар пригляделся, и ему в самом деле померещилось какое-то движение у пересекавшей террасу трещины: что-то серо-желтое, похожее на странно изогнутую ветку мелькнуло и исчезло. Вот опять появилось… Он напряг глаза и различил нечто вроде гриба на тонкой подвижной ножке. Рядом с первым возник еще один «гриб», и тут из кривобокой его «шляпки» внезапно высунулся острый вилообразный язычок.

— Змеи!

Урэгчи тихонько тронул ослика мягкими сапожками, и тот, обойдя Батара, взошел на каменный карниз. Сделав четыре-пять шагов, остановился безо всякой команды, пастушок перегнулся с седла, вглядываясь во что-то страшное и неприятное. Хомба предостерегающе зарычал, явно не желая следовать за своим юным хозяином.

— Много там этих гадин? — нетерпеливо окликнул Батар товарища и хлопнул своего ослика по крупу, опасаясь пропустить что-нибудь интересное. Подъехал к пастушку, выглянул из-за его плеча и вздрогнул от омерзения.

Расщелина, достигавшая трех пядей в ширину и полутора локтей в глубину, была доверху наполнена змеями. Плоские ромбовидные головы их то высовывались наружу, покачиваясь на пестрых стебельках шей, то вновь скрывались в непрерывно движущейся, текучей массе переплетенных между собой, металлически посверкивающих тусклой чешуей тел.

— О Промыслитель, чудны дела твои и непостижимы человеческим разумом! — пробормотал Батар, чувствуя, что, несмотря на отвращение, которое вызывал у него вид этой кишащей ядовитыми гадами трещины, он не в силах отвести от нее взгляд.

Изумрудно-зеленые и цвета патинированной бронзы, желтовато-бурые и медно-красные, серо-синие, словно перекаленная сталь, лиловые и грязно-лимонные, цвета электрона — драгоценного сплава золота и серебра узорчатые тела сотен шипящих, шуршащих и постукивавших хвостовыми погремушками тварей лениво перемещались, не то исполняя некий жуткий, медленный танец, не то творя колдовское действо среди раскаленных зноем камней. Злобные глаза, с неподвижными щелевидными зрачками, взирали на юношей то ли угрожающе, то ли апатично, однако непонятные взоры эти заставляли душу Батара сжиматься в предчувствии неотвратимой беды. Во рту пересохло, по лицу струился пот, а халат давно уже прилип к спине, сросся с ней, превратился во вторую кожу…

— Змеиная свадьба… — донесся откуда-то издалека голос Урэгчи. — Ничего особенного, и все же по этой тропе я бы не пожелал ехать даже заклятому врагу.

Батар попытался прогнать морок, ощутил едкий, пропитавший все вокруг, специфический, ни на что не похожий запах и, не узнавая собственного голоса, просипел:

— Да, как-нибудь в другой раз… В другой раз мы поедем этой дорогой. А сейчас… э-э-э… не будем мешать свадебной церемонии…

Ему приходилось слышать рассказы о змеиных свадьбах, но никогда он не предполагал, чтозрелище это может вызвать у него такой необъяснимый ужас. Ну что, казалось бы, особенного? Нежатся себе змеюки разнополые на солнышке… Вот странно только, что они еще и разных пород. Толстые, тонкие, длинные, короткие, а ладят как-то между собой. Не перекусали друг друга, хотя сунься к ним любой зверь или, к примеру, человек, вмиг на тот свет отправят…

— Надо искать другую дорогу, — промолвил пастушок и начал разворачивать своего ослика. Батар последовал его примеру, не сводя глаз с занятых своим странным ритуалом чешуйчатых, холоднокровных тварей.

Лишь отъехав от злополучного карниза на сотню шагов, юноша сообразил, что другого пути к Желтым увалам они не знают. Объезжать гору нет смысла, на это, может, и дня не хватит, вот разве попробовать пройти низом, где журчал среди нагромождения каменных глыб серебристый ручеек, из которого набирали они как-то раз воду во фляги, сделанные из обрезков полых бамбуковых стволов…

Идти за бивнем, распиливать его и везти по частям к Падающему гиганту представлялось Батару все более бессмысленной затеей, но все же он направил ослика к подножию горы. Лицо пастушка приняло после встречи со змеиной свадьбой отсутствующее выражение, и он, ни слова не говоря, тоже спешился и повел своего ослика в поводу, с трудом отыскивая путь среди обломков серого камня, заваливших проложенную горными козами тропу.

Следуя за извивами ручейка, журчание которого было слышно, даже когда набросанные в причудливом беспорядке глыбы совершенно скрывали его из виду, путники вступили в ущелье, накрытое тенью похожей на рогатую шапку горы. Наслушавшийся старых камне-знатцев Сюрг, будучи уверен, что все богатства Цай-Дю-рагата сосредоточены близ этой горы, излазил ее вдоль и поперек, но не нашел и дюжины стоящих камушков. Батар же до сегодняшнего дня обходил ее стороной. Во-нервых, Харэватати, многое, правда, за давностью лет запамятовавший, при упоминании о Рогатой Шапке только пожал костлявыми плечами — не припомню, мол, чтобы чем-то меня эта приметная гора порадовала. Во-вторых, подходы к ней были сильно загромождены валунами, грунта, смытого дождями, почти не попадалось, и значит, слоновой кости тут взяться было неоткуда.

Вынужденный идти вдоль подошвы знаменитой горы, юноша больше всего озабочен был тем, чтобы не поломать ненароком ноги — в последний день это было бы особенно обидно, — и, оказавшись на пологой, свободной от каменных глыб площадке, обрадовался возможности передохнуть. Нижний край зеленовато-серого утеса служил ложем образовавшему здесь крохотное озерцо ручью, а высокий являлся основанием красновато-ржавой, круто уходящей в поднебесье скалы. Рассеянно оглядевшись по сторонам, юноша опустил глаза и ахнул — вот так шутку сыграл с ними Промыслитель, явив этакое диво накануне их отъезда из Цай-Дюрагата!

— Урэгчи! Урэгчи, скорее сюда! Ты только взгляни, это же гранатовые жилы! Или я вовсе ничего не смыслю в камнях и Сюрг даром все лето толковал о своем ремесле! — Батар некоторое время потрясенно таращился на открывшееся его глазам сокровище, а потом, вытащив из сумки плоскую щетку из свиного волоса, которой обметал слоновьи бивни, кинулся расчищать скальный откос, в массе которого навеки застыли кроваво-красный и угольно-черный каменные ручьи.

— Красный и черный гранат! Вместе! Да тут не на безрукавку, тут камня столько, что Баритенкая с потрохами купить можно! — шептал Батар, не обращая внимания на пастушка, с брезгливым любопытством наблюдавшего за его суетливыми движениями.

Потребовалось совсем немного времени, чтобы выражение лица Урэгчи изменилось, ибо он успел привязаться к этому спокойному широкоплечему парню, в котором сила тигра уживалась с кротостью ягненка. «Этого не бойся, этому можно доверять. Он так силен, что будет избегать драк, и столь уверен в себе, что не станет рисковать понапрасну, — сказала Урэгчи мать и непонятно добавила: — Плохо только, что у него глаза мечтателя…»

Пастушок досадливо поморщился. Разумеется, он знал, что Черно-Алая плита находится у подножия Рогатой Шапки, но разве могло ему прийти в голову, что они набредут на нее в самый последний день? Ведь не прегради им путь змеиная свадьба, были бы они уже близ Желтых увалов! И все же это его, только его вина! Хотя если Владыка Гор решил испытать человека, то так или иначе испытает…

— Эй, Урэгчи! Почему ты смотришь на эту скалу так, словно по ней течет кровь? — Отбросив щетку, Батар вылил воду из фляги на прорезавшие зеленовато-серый камень гранатовые жилы, и цвета их, угольно-черный и кроваво-красный, проявились, сделались насыщенными и глубокими. Остро засверкали блики на изломанных гранях кристаллов. — Разве это не прекрасно, Урэгчи? Это красота и это богатство! Гляди, вот тут, у ручья, кто-то уже бил шурф — высота жил значительно больше локтя, и я не удивлюсь, если они уходят до корней горы!

— Так оно и есть. Я слышал об этом месте и хочу тебя предупредить. Богатство это не принесет счастья. Кровь жертв, равно как и кровь палачей, не может принести счастья, даже если она похожа на драгоценный камень. Нет-нет, разум не покинул меня! Послушай, это не легенда, не сказка, это в самом деле было! — Пастушок сделал несколько шагов и опустился на колени, положив правую ладонь на жилу красного, а левую — на жилу черного граната. Пес поднял к небу мохнатую морду и тоскливо завыл.

— Уймись, Хомба! Батар, ты ведь слышал о Гурцате Кровавом? Так вот, это, спасаясь от посланных им людей, племя шекочей бежало через Вечную Степь и нашло последнее пристанище в горах Цай-Дюрагата. Однако даже здесь им не удалось укрыться от «рогато-головых». Воины Гурцаты выследили шекочей. Женщины этого гордого племени не желали вынашивать в своем чреве ублюдков кровожадных убийц, мужчины не хотели становиться под зловещий стяг Гурцаты, убивать и порабощать другие народы, и «рогатоголовым» было приказано, отыскав шекочей, вырезать их всех от мала до велика.

Здесь некогда была долина, в которой «рогатоголо-вые» выполнили приказ Гурцаты. — Урэгчи указал на Рогатую Шапку. — Шекочи были уничтожены все до единого, и при виде этой беспощадной резни содрогнулся даже Владыка Гор. Редко вмешивается он в дела людей, но жестокость «рогатоголовых» поразила его, и хлопнул Владыка Гор в ладоши — вот так! — и на месте цветущей долины выросла красная гора. Рогатая Шапка передавила всех воинов Гурцаты. Но ничто не исчезает бесследно. Кровь шекочей, просочившаяся из-под Рогатой Шапки, превратилась в жилу красного граната. Она уходит глубоко-глубоко, ведь шекочей было много и кровь их пропитала землю не на пядь и не на пять пядей, а на десятки локтей. Кровь «рогатоголовых» тоже выступила из-под красной горы. Ибо кровь, будь это даже кровь палачей, всегда оставляет след. И кровь воинов Гурцаты превратилась в черный гранат.

Ты можешь мне не верить. — Урэгчи поднялся с колен и взглянул на свои руки, точно хотел узнать, не испачканы ли они красной или черной кровью. — Ты можешь посмеяться надо мной, и я не буду тебя осуждать. Но взгляни сам. Видишь, эти жилы уже пытались разрабатывать и делали это не раз. Однако камни, добытые здесь, не принесли счастья или хотя бы богатства тем, кто увез их отсюда, ибо никто из них не вернулся в Цай-Дюрагат, чтобы продолжить разработку жил. Торговать кровью, даже если превратилась она в гранат, — плохой способ поправить свои дела. Возьми белую кость древних слонов и забудь о том, что видел тут. Не говори об этом Сюргу, пусть довольствуется теми дарами Владыки Гор, которые не несут на себе его проклятья.

Урэгчи отвернулся от Батара и пошел к ручью. Он сказал большую речь. Самую большую за недолгую свою жизнь. Теперь дело за горожанином. Это испытание Владыка Гор приготовил ему — не Сюргу, — и не важно, что он скажет или не скажет своему приятелю. Важно, как поступит он сам и не сейчас, а потом, ибо забыть об ожидающем его в Цай-Дюрагате сокровище будет не так-то просто…

Пастушок склонился к маленькому озерцу, зачерпнул студеной воды и омыл ею разгоряченное лицо. Подержал руки в ласковой воде и неожиданно для себя, сам того не желая, поднес к глазам гладкий камешек, оказавшийся под его пальцами.

— Я знаю, ты не сможешь забыть это место, даже если захочешь и будешь очень стараться. Значит, я не прав и забывать ничего не надо. Возьми, и пусть сохраненные тобой воспоминания будут не ложными. И да поможет тебе Владыка Гор, если выдержишь ты ниспосланное тебе испытание. — Урэгчи протянул Батару плоский кроваво-красный камешек удивительной яркости и чистоты.

— Но… Ты же сказал, камни, взятые отсюда, не приносят счастья?

— Этот принесет. Я не искав его, он сам лет мне в руку. Быть может, Владыка Гор знает, что ты успешно пройдешь испытание?

Батар не понял, что именно имел в виду пастушок, но без дальнейших вопросов и возражений опустил камешек в потертый кожаный мешочек, висевший у негр на груди.

— Я не охотник за самоцветными каменьями. И если твои соплеменники почитают это место священным, никогда не приду сюда с киркой и зубилом. С меня довольно слоновой кости. А что касается Сюрга… Ему мы, пожалуй, и правда не станем ничего говорить. Он не слишком уважает чужие обычаи и верования, да и камней набрал уже достаточно. Если он будет нуждаться в деньгах, я лучше уступлю ему часть бивней, хотя и не верю, что Иккитань выйдет за него замуж…

В этот день они так и не добрались до Желтых увалов. Оставив, по настоянию Урэгчи, на зеленовато-серой плите кусок лепешки и несколько ломтиков жареного мяса, Батар решил вернуться к Медовому озеру и провести остаток дня на его берегу в лени и праздности. Так они и поступили, заехав предварительно на каменные осыпи, где пастушок ставил сплетенные из конского волоса силки на пищух.

Маленькие, величиной с крысу зверьки эти служили им пищей большую часть лета, и Батар не раз с удовольствием наблюдал за оживленной колонией. Короткохвостые грызуны были отменными хозяйственниками. Изо дня в день они занимались сушкой сена на зиму, разложив собранные травы на плоских камнях, под которыми устраивали свои гнезда. Десятки пищух сидели столбиком каждая на своем камне и пересвистывались с соседями: «Пиц-пиц!», время от времени шевеля и заботливо переворачивая лежащие перед ними кучки сена. При этом зверьки не забывали поглядывать на небо: чуть тучка, угроза дождя, тем более если уже начинает моросить — и они торопливо утаскивают сено по норам. Писк усиливается, причем предприимчивые соседи, припрятав свое добро, не теряясь, принимаются подворовывать чужое. Возбужденный свист, писк, драки, но едва дождик усиливается — все смолкает, пищухи прячутся. Затем, когда выглядывает солнце, вновь вылезают и, дожидаясь, пока мокрые камни обсохнут, озабоченно пересвистываются: как бы не упустить погоду, успеть насушить достаточно сена на зиму.

Сюрг многократно пытался подстрелить из лука какого-нибудь свистуна, но ближе чем на полсотни шагов пищухи его не подпускали, и хотя был он отменным стрелком, ни разу не попал в цель. Батар даже не пробовал стрелять в пищух, его вполне устраивало, что Урэгчи взял на себя заботу о пропитании, да и не хотелось ему принимать участия в охоте на веселых зверюшек, чем-то напоминавших жителей селений, расположенных неподалеку от Фухэя. Вид их рассеял мрачные предчувствия, с новой силой охватившие юношу у гранатовых жил, а после купания жизнь показалась и вовсе прекрасной. Дней через шесть-семь он увидит Атэнаань, похвастается богатой добычей перед мастером Тати и будет рассказывать под чайным навесом Шингалу и Чичгану о чудесах Цай-Дюрагата…

Едва они вернулись в пещеру и Урэгчи, разведя костер, принялся за стряпню, как появился сияющий Сюрг.

— Ну, работнички, как успехи? Наковыряли гнилых костей? А я нынче добыл кое-что необычное! Глядите, дивитесь и завидуйте! — Болтая без устали, он сбросил с плеч окровавленный сверток, и Батар с недоумением уставился на маленькие тигриные шкуры.

— Не понимаете? Эти шкуры я содрал с ублюдков полосатого вора! Хотел выследить его самого, а наткнулся на тигрят. Двумя стрелами уложил! — похвастался камнезнатец, с гордостью оглядывая расстеленные перед костром охотничьи трофеи. — Конечно, одна большая шкура выглядела бы внушительнее, ну да ведь мне выбирать не приходилось. Что Владыка Гор послал, то я и взял…

Сюрг покосился на Урэгчи, желая знать, как отнесется пастушок к тому, что он так ловко отомстил страшному «господину тигру», но парень, кажется, не собирался плакать от умиления и визжать от восторга. Пожав плечами, он с безразличным видом отвернулся и начал переворачивать готовящиеся на раскаленных камнях лепешки. Ну да чего ожидать от деревенщины — завидует губошлеп!

— А ты что хмуришься? — обратился удачливый охотник к Батару. — Небось тоже хотел бы Атэнаань такой подарочек привезти? Да я не жадный, бери одну шкуру — любую! Надо же и твою девчонку порадовать!

— Нет, ты добыл, тебе и владеть. Негоже собственную невесту чужой добычей одаривать, — выдавил из себя Батар, чувствуя, что к щекам его приливает кровь, а кулаки сжимаются от гнева. Как может Сюрг хвастаться шкурками тигрят? Ведь это была не охота, а убийство! Хотя говорить ему об этом не стоит. Если сам он считает, что совершил великий подвиг, то корить за него — только на ссору нарываться. Сюрг — известный упрямец, от убеждений своих не отступится…

— Расщедрился твой Владыка Гор напоследок! Видно, угодили мы ему чем-то! — вновь обратился к пастушку бравый охотник, не в силах сдержать ликования. Он испытывал легкое разочарование из-за того, что спутники отнеслись к добытым им трофеям с прохладцей, но объяснял это тем, что они завидуют его удаче.

— Владыка Гор чаще посылает испытания, чем дары, — проворчал Урэгчи так тихо, что слов его пришлецы из Фухэя не услышали. — Он испытывает человека разными способами, и каждый, сам того не ведая, выбирает здесь свою судьбу. Раньше на Цай-Дюрагат приходили именно за этим. Но горожане — что с них взять? — ищут здесь не судьбу свою, а самоцветные камешки и кости древних исполинов. Их-то они, радуясь удаче, и увезут с собой, а избранную долю прихватят, не помышляя о том ни сном ни духом, и, как знать, может, это и к лучшему? Раз уж изменить они ее все равно не смогут?..

* * *

Ни один человек не попался Батару и Сюргу на дороге, ведущей в Фухэй. Никто не ехал в город и не шел из города. Люди покинули окрестные селения, и лишь на полях мелькали кое-где одинокие фигурки, но напрасно приятели окликали их — земледельцы не горели желанием говорить с ними. Во всяком случае, к дороге никто не подошел, и пока две телеги, запряженные серыми осликами, не подъехали к городу, возницы так и не узнали, что ждет их по возвращении в Фухэй.

Впрочем, о том, почему часть сел превратилась в пепелища, а другие обезлюдели, словно после морового поветрия, догадаться было не трудно. Взломанные амбары, выпотрошенные дома, уведенный из загонов скот яснее всяких слов говорили о том, что здесь побывали кочевники. «Лучше покойник в доме, чем степняк на пороге», — невесело шутили селяне, и теперь путники воочию убедились, что в словах этих не было преувеличения. Если степняки пожаловали под стены Фухэя, удивляться безлюдью не приходилось — жители окрестных деревень., успевшие своевременно узнать о набеге, поспешили, как это было заведено исстари, укрыться за городскими стенами, все прочие были либо убиты, либо уведены в рабство — для строительства ставки Энеруги Хурманчака, задумавшего, если верить слухам, возвести город на реке Урзань, нужно было много рабочих рук.

Набеги кочевников не были событием из ряда вон выходящим, и хотя у Батара сжималось сердце при виде опустошенных селений, особых причин для беспокойства не было. Подобно морским валам накатывали орды воинственных степняков на Фухэй и другие приморские города и, словно разбившиеся о скалы волны, откатывались от неприступных стен, за которыми горожане были в полной безопасности. Тревожиться было решительно не о чем — почти две сотни лет зарились кочевые племена на своих богатых, хорошо защищенных соседей и всякий раз вынуждены были после неудачных набегов заключать перемирия с «толстобрюхими и трусливыми», глубоко презираемыми ими горожанами, ибо заинтересованы были в изготовляемых искусными ремесленниками изделиях и продуктах, среди которых были ткани, инструменты, оружие, рыба и соль. Драгоценная соль, заменявшая горожанам деньги в расчетах со степняками, которые пренебрежительно кривились при виде золотых и серебряных, не говоря уже про медные, монет.

Не в силах разграбить прибрежные города и даром взять все, что углядят цепкие их, раскосые глаза, кочевники везли к неприступным стенам кипы кож и тюки с шерстью, гнали стада овец и быков, вели пленников, захваченных во время набегов на соседние племена. Только в качестве рабов удавалось степнякам проникнуть за городские стены. Многие сотни юношей работали в каменоломнях, добывали уголь и железную руду в прибрежных скалах, помогали получать из морской воды, соль, красить ткани, выделывать кожи. Девушки-степнячки тоже стоили не слишком дорого, и если не были чересчур смуглы и упрямы, удостаивались чести вынашивать детей горожан, после чего обретали права гражданства и могли невозбранно выцарапать глаза каждому, кто вздумал бы назвать их в пылу спора «чумазыми скотопасками». Из них получались хорошие жены — Чичган, например, не мог нахвалиться своей супругой, даром что женат был уже шесть лет — и за это кочевники особенно ненавидели горожан. Поговаривали, что кто-то из бывших рабынь и открыл перед своими соплеменниками ворота Дризы, и хотя верилось в это с трудом, другие объяснения того, каким образом удалось воинам Энеруги ворваться в тщательно охраняемый город, выглядели еще менее убедительными.

Мысль об этом городе, захваченном-таки в прошлом году кочевниками, не давала Батару покоя, и он почти не удивился, увидев Морские ворота Фухэя распахнутыми. Сердце его, давно уже сжимавшееся от тоскливых предчувствий, которые не удавалось заглушить никакими доводами рассудка, предательски екнуло. Дышать стало трудно, горло словно арканом сдавило…

— Может быть, они распахнули ворота, узнав, что кочевники убрались в свою проклятую степь? — прерывающимся голосом предположил Сюрг, тщетно ища глазами надвратную стражу.

— Колокола! Только враги могли снять сторожевые колокола! — в отчаянии воскликнул Батар, не в силах оторвать взгляд от пустующих колоколен над воротными башнями, устроенными на манер тех, что воздвигали саккаремцы в крепостях, граничащих с Вечной Степью. Не зря он с недоумением всматривался в их очертания, облику башен явно чего-то недоставало, но только теперь до него дошло, что исчезла гордость и надежда Фухэя — прославленные звонкоголосые колокола, подобных которым не было ни в одном приморском городе…

Телеги медленно катились вперед, и когда Батар оторвался наконец от созерцания осиротевших колоколен, глаза его округлились от ужаса и удивления:

— Гляди! — он указал на скрытый до сих пор правой надвратной башней участок стены, в которой зиял чудовищных размеров пролом.

Правивший второй телегой Сюрг, увидев пролом, приподнялся с места возницы, да так и замер с отвисшей челюстью.

— Значит, все истории о взятии Дризы были правдой! А мы-то, дурни, не верили, знай потешались над рассказчиками, у которых от страха разум помутился! — горестно прошептал Батар, с недоумением оглядывая развороченную стену и осколки каменных блоков, разметанных на расстоянии пятисот, а то всей тысячи шагов от пролома.

— О Промыслитель, защитник обиженных, надежда страждущих! Такую дырищу никаким тараном не пробить, никакой катапультой! В этот пролом можно засунуть по меньшей мере два храма Светлоликому! Да что я! Какие там катапульты — это же чистой воды колдовство! Вот ужас-то!.. — Сюрг охал и ахал, а ослики продолжали мерно шагать вперед. Вот уже первая тяжело нагруженная слоновыми бивнями телега въехала под своды ворот, за ней вторая.

Никто не остановил их, никто не окликнул, лишь древние вороны, по обычаю прикармливаемые стражами ворот, взвились с украшенных тонкой резьбой гребней крыш ограбленных колоколен, края которых были коач кетливо приподняты, так же как и на всех богатых, возведенных из дерева и камня, домах Фухэя. Золоченые крылатые дракончики, поставленные по углам крытых желтой черепицей кровель, безмятежно взирали на путников, и если бы не тишина и безлюдье, им нетрудно было бы убедить себя, что страшная беда обошла родной город стороной.

Юноши были слишком потрясены, чтобы, осознав увиденное, решить, что же теперь делать, и предоставленные сами себе ослики, неодобрительно косясь на вырезанные в белом камне дороги, ведущие в верхнюю часть города, затрусили по набережной, с которой были хорошо видны пустынная гавань, соляные поля и убогие домишки соледелов и рыбаков.

— Не понимаю… Ворота настежь, стражи нет, в стене пролом, а рыбачьи лодки как ни в чем не бывало усеяли залив. И соледелы бродят по своим полям… — Сюрг болезненно улыбнулся, тупо глядя на открывшийся его глазам мирный пейзаж. Он ожидал увидеть лужи крови, облепленные мухами трупы, полыхающие дома…

— Нас не было тут около трех месяцев, и, верно, самого страшного мы не увидим. К тому же рыбаки при первых признаках опасности вышли в море и пострадали от нашествия меньше других. А соледелы… — Батар потерянно развел руками. — Те, кто уцелел, должны продолжать заниматься своим делом, кормиться-то им как-то надо. Впереди зима, а все запасы кочевники, надо думать, подчистую выгребли.

Если не считать того, что в гавани не было ни одного купеческого судна, залив действительно выглядел как обычно. Сотни рыбачьих лодок замерли на осеннем зеркале стыло-золотых вод, а по знаменитым на всю Вечную Степь соляным полям Фухэя шагали, как в старое доброе время, обнаженные до пояса, почерневшие на жгучем солнце соледелы в больших соломенных шляпах, имевших форму широкой перевернутой воронки.

Берег здесь еще несколько столетий назад был разделен на квадраты, каждый из которых огораживали невысокие земляные стенки, а сами рукотворные поля отделяли от моря надежные дамбы. В прилив морскую воду впускали на поля и они превращались в часть залива, после чего ворота дамб закрывали. Благодаря горячему солнцу вода испарялась и через некоторое время решетки квадратов проступали вновь. Чем сильнее густела рапа — соляной раствор, тем отчетливее становилась видна решетка, а когда воды на полях оставалось совсем мало, по бортикам начинали ходить люди с огромными деревянными скребками на длинных ручках. Они ворошили соляную кашу, пока не испарялись остатки влаги. Высыхающая соль — серая и ноздреватая — затвердевала, покрывая дно ванн-квадратов твердой коркой. Тогда ее разбивали, собирали в корзины и мешки и относили купцам, со складов которых соль отправлялась в Вечную Степь…

Да, у Хурманчака хватило хитрости, чтобы изыскать способ ворваться в Фухэй. Достало и мудрости распорядиться не трогать соледелов, не рушить систему соляных полей, в сохранности которых его орда заинтересована была не меньше, чем кормящиеся с них люди. Батар повернул голову направо, вглядываясь в террасами поднимающийся от моря город. Изрезанные улочками и дорогами мягкие белые скалы утопали в зелени садов, и на первый взгляд тут тоже не было заметно никаких изменений, однако стоило присмотреться повнимательнее, и глаз начинал натыкаться на черные кляксы пожарищ, изъязвивших светлый лик города.

— Улица Медников выгорела дотла. Шерстяная улица и район Рынка пострадали меньше, зато в кварталах оружейников сгорели даже сады… — Юноша прикусил губу и дернул поводья, с замиранием сердца отыскивая взглядом домики знакомых и друзей. Хижина Ольмаса-сукновала уцелела, на улице Шкатулочников тоже особых разрушений не видать, но винные склады Гвибро сожжены до основания и от домика Руджа осталось одно пепелище. Неужели степняки добрались до его дочерей?.. Дом Чичгаиа на месте, а храм Нежных Рук… О Промыслитель, как же ты позволил уничтожить здание, прекраснее которого нет на всем белом свете?..

— Ты видишь?..

— Да, они ворвались в город с трех сторон и уничтожили всех, кто осмелился оказать им сопротивление. От моего дома не осталось и следа! Я даже представить себе боюсь… — Сюрг поперхнулся.

— Мастерскую Харэватати отсюда не разглядеть но кажется, на севере пожаров было меньше. О, дом Баритенкая они не тронули, может, хоть в этом тебе повезет!

— Чтоб этих мерзавцев Ночной Пастух забрал! О каком везении ты говоришь, когда я не знаю, остался ли жив кто-нибудь из моей семьи? — заскрежетал зубами камнезнатец. — Придумай, где мы можем оставить эти телеги! Я должен узнать, что стало с отцом, с братьями и мамой!

— Чего тут думать? Лавочка Харидада совсем рядом. Загоним телеги во двор и разбежимся. — Батар прикрикнул на осликов, и те покатили телегу вдоль набережной, к группе домиков под черепичными, загнутыми по краям кровлями, за которыми тянулся вдоль причалов самый оживленный в городе Рыбный рынок.

Дома лавочников, обнесенные плетнями и стриженым колючим кустарником, многократно перестраивались и представляли собой диковинные сооружения из белого местного камня, бамбука и натянутых на деревянные каркасы листов толстой серой бумаги. Лавки, сараи, жилые помещения и загоны для скота лепились друг к другу самым немыслимым образом, но на этот раз у Батара не было настроения любоваться этим живописным зрелищем, и, остановив телегу перед ведущей во двор Харидада калиткой, он во весь голос рявкнул:

— Атэнаань! Харидад! Эй, кто-нибудь! Встречайте дорогого гостя!

Следов пребывания здесь кочевников не было видно, и юноша начал уже надеяться, что беда миновала дом его невесты, когда калитка отворилась и на улицу выглянула испуганная и совершенно незнакомая ему женщина.

— Чего тебе надо? Кто ты и почему орешь, словно явился к себе домой?

На мгновение опешив при виде чужой, растрепанной женщины, ведущей себя, как хозяйка дома, юноша чуть приглушил голос:

— Мне нужен Харидад или его дочь Атэнаань! Я ее жених, а зовут меня Батаром.

— А-а-а, жених… — Женщина окинула взглядом прикрытые холстиной телеги и тоже заговорила на полтона ниже: — Тебя, видать, не было в Фухэе во время нашествия? Надавно в город вернулся?

— Только что въехал через Морские ворота. Так могу я видеть Харидада? — нетерпеливо повторил юноша.

— Видеть-то, конечно, можешь. Вот только поговорить с ним тебе не удастся. Он, понимаешь ли, не в своем уме, потому и пришлось мне к нему жить перебраться. Сестра я его. Мармата. Да вы проезжайте, не к чему груженым телегам на улице стоять. Нагрянет разъезд «медногрудых» — и плакало твое добро. — Она посторонилась, пропуская телеги во двор и разглядывая Батара с видом сколь заинтересованным, столь и сочувствующим.

— С чего бы это Харидаду разума лишаться? — Заведя телегу во двор, Батар спрыгнул наземь и с подозрением уставился на Мармату. — Дом цел, а добра у него не так много было, чтобы из-за него… Атэнаань?! — прервал он сам себя и шагнул к женщине.

Мармата попятилась и, выставив вперед руки в отстраняющем жесте, заговорила торопливо, захлебываясь словами:

— Увели ее «медногрудые»! Позарились на красу ее и, после того как все товары из лавки повывезли, увели! Харидад, соседи сказывают, даже в лице не переменился, когда лавку его грабили, а как степняки дочь из подвала выволокли, где схоронил он ее от них, так закричал страшно и бросился дитятко свое отбивать. А они его мечами, мечами… Да, видать, плашмя били — скоро оправился и ран, считай, нет, одни синяки да царапины. Вот только в уме повредился. То ли от горя, то ли сильно они его по голове стукнули. А дочку увезли. Они всех кто помоложе хватают. И девок и парней. Старики им без надобности, с мелюзгой тоже возиться неохота… Да ты чего молчишь-то? Ты закричи, или заплачь, или хоть ударь меня, ежели тебе легче станет… Ты не молчи! Ну хочешь, я тебя к Харидаду сведу, а?..

Следом за Марматой юноша прошел через опустевший склад, через лавку, засыпанную черепками, сорванными со стен полками и соломой, в которую Харидад любовно заворачивал купленные у него чужеземными купцами ларцы и подносы, изготовленные на улице Шкатулочников, фаянсовые кувшины, вазы и прочие изделия фухэйских ремесленников. Вышел в коридор, где пахло почему-то тухлой рыбой, и, войдя в спальню Харидада, увидел хозяина дома.

Батар не сразу признал в нем отца Атэнаань, ибо помнил его ладно скроенным, подвижным мужчиной лет сорока, с лучезарной улыбкой и красивыми черными волосами. Теперь же перед ним сидел на неубранной кровати изможденный старик с дряблыми щеками, клочьями торчащих из-за ушей седых волос и совершенно пустым взглядом полуприкрытых глаз…

Убедившись, что говорить с Харидадом не о чем, юноша не стал задерживаться в комнате сумасшедшего. Он побеседовал с соседями, видевшими, как «медногру-дые» увозили Атэнаань, но те мало что могли добавить к словам Марматы. О происходящем в лавке они ничего не знали, но, войдя в нее после отъезда степняков, догадались, что Харидад хотел защитить дочь и был жестоко избит. Пожилые супруги оказали ему посильную помощь и, когда пожары и резня в городе прекратились, сходили за его сестрой, у которой «медногрудые» увели мужа и сына. О том, куда отправляли захваченных в Фухэе пленников, они не имели ни малейшего представления и о судьбе Атэнаань, понятное дело, ничего сказать не могли.

Вернувшись в дом Харидада, юноша получил у Марматы разрешение оставить пока телеги во дворе лавки, выпил чашку крепчайшей сливовой водки, которую сердобольная женщина едва не насильно влила ему в рот, и отправился в мастерскую Харэватати. Он не заметил исчезновения Сюрга и не обратил особого внимания на предупреждение Марматы о том, что разъезды «медногрудых» хватают всех женщин и мужчин, не получивших специального кожаного ярлыка с печатью Хозяина Степи. Сестра Харидада говорила что-то и о том, кому, где и на каких условиях выдаются эти ярлыки, но все это прошло мимо сознания Батара. Сейчас он думал и молил Промыслителя только об одном: пусть будет цел и невредим мастер Тати, а уж добраться до него ему не помешают никакие разъезды, никакие «мед-ногрудые».

И они таки не помешали, хотя и старались. На улице Старой Кожи его окликнули какие-то степняки в кованых нагрудниках, гордо восседавшие на лохматых низкорослых лошаденках. Их было пятеро, и, видя, что Батар, продолжая подниматься по тропинке, проходившей мимо дома весельчака Харбада, на крики не реагирует и останавливаться не собирается, они погнались за ним. Это было так же глупо, как если бы они, прыгнув в море, пытались насадить на ъвои кривые мечи облюбованную на обед рыбину. По вырезанным в камне тропкам без привычки быстро не походишь, а лошади и шагу не сделают. Не сразу, но все же уразумев это, «медногрудые» покинули седла и начали карабкаться вслед за Батаром с ловкостью прямо-таки восхитительной, живо напомнившей юноше древесных крабов, панцири которых, случалось, тоже отливали красной медью.

Будучи мальчишкой, он часто готовил из этих крабов недурную похлебку, сбивая их со стволов деревьев метко пущенными камнями. Точно так же поступил он и теперь, с той лишь разницей, что камни, вырванные им из земли, размерами напоминали человеческую голову и кидать их приходилось не снизу вверх, а сверху вниз. После того как двое парней со свисающими до подбородка усами, отведав Батаровых гостинцев, жалобно стеная, прекратили преследование, остальные схватились за луки.

— «Глупость лишь ненамного извинительнее подлости, ибо последствия того и другого бывают одинаково плачевны», — изрек Батар цитату, слышанную им когда-то от Шингала, любившего читать рукописи полузабытых мудрецов, и, поднатужившись, уронил на затаившихся в полусотне шагов от него лучников глыбу ослепительно белого камня, вырубленную из скалы верхним соседом Харбада, когда он года три назад расширял свой маленький садик.

Камни, удаленные со своей земли, каждый житель города обязан был вывозить за свой счет, чтобы не загромождали они улицы Фухэя, но сосед Харбада оказался, к счастью, человеком прижимистым, и это, как ни странно, спасло Батару жизнь. Прижимистость Харбадова соседа вкупе с нерасторопностью старосты Петушиной улицы способствовали тому, что нити жизни двух преследовавших юношу «медногрудых» внезапно оборвались, после чего третий, смачно сплюнув и коротко ругнувшись, почел за лучшее оставить беглеца в покое. Он поступил более чем разумно, поскольку прижимистых людей в Фухэе было немало, и Батар, помянув добрым словом Цай-Дюрагат, отточивший его умение карабкаться на любые кручи, уже прикинул, что по дороге к дому мастера Тати ему должны попасться две-три подходящие глыбы, которые, при известном старании, можно спихнуть на головы неугомонных степняков.

Больше до самой мастерской Харэватати с юношей не случилось ничего примечательного. Дверь дома оказалась заперта изнутри, и Батар, восприняв это как добрый знак, пробрался в мастерскую через окно.

Окликнув мастера Тати по имени и не получив ответа,? он принялся обходить комнату за комнатой, пока не услышал доносившееся из кухни бормотание.

С первого взгляда было ясно, что Шингал сильно пьян и, судя по валявшейся на полу и на столе грязной посуде, пребывает в таком состоянии не первый день. Тут же пьет, тут же ест и спит. Серое, обросшее грязно-рыжей щетиной лицо товарища, испытывавшего прежде непреодолимое отвращение к пьяницам, свидетельствовало, что потрясение, испытанное им, сравнимо с тем, которое перенес Харидад.

— А-а, вот и любимый ученик пожаловал, — приветствовал он Батара без тени удивления и, поднеся чашу к посиневшим губам, сделал из нее добрый глоток. — Садись, помянем Харэватати и всех убиенных здесь в твое отсутствие.

Могучий, жизнерадостный гигант за прошедшее лето страшно обрюзг, постарел и погрузнел. Движения его сделались суетливыми и неуверенными, а руки при попытке пододвинуть гостю кувшин с вином предательски дрожали. «Как, интересно, он сможет после этого работать резцом?» — подумал юноша, усаживаясь напротив Шингала.

— Ты не смотри на меня, как Промыслитель на раздавленную сливу. Наливай вон и пей. Только что в город вернулся? Нигде еще побывать не успел? Ну да все равно, должен был видеть, что тут без тебя произошло. Кончился Фухэй. Всех, кто работать способен, угнали «медногрудые» в ставку Хурманчака. Будут они ему на Урзани город строить — Матибу-Тагал — Сердце Степи называется. А Харэватати не будет. Убили его. В его же доме, в мастерской. Я на чердаке спрятался, а он не захотел. Собственными ушами слышал, как его в этот самый Матибу-Тагал звали. Добром звали — кто-то успел нашептать дикарям этим, что с мастером Тати иначе нельзя. А он все равно отказался. Вот так. — Шингал смотрел на Батара налитыми мутью глазами и, казалось, не видел своего младшего товарища.

— Не будет Харэватати на Хурманчака работать. А кое-кто согласился. Умен Хурманчак. Всех, кто добровольно придет на работу наниматься, обещал поить-кормить вволю. Даже платить обещал — представляешь? Сначала похватал кого мог — и в цепи. Но всех ведь не похватаешь, верно? Попрятался народ, зря «медногрудые» по улицам денно и нощно рыскали, вот и придумал, как хороших мастеров без хлопот заполучить…

Слушая бессвязную речь Шингала, Батар подумал, что тот малость не в себе и давно уже, верно, разговаривает сам с собой, за неимением собеседников.

— Ты почему тут пьянствуешь? Почему не дома?

— Нету у меня дома. Жены нет. Детей нет. Все пропали. Весь город обегал, никого не нашел. Ну жену, допустим, «медногрудые» увели. А кому дети-малолетки понадобились? Никого нет. Харэватати нет. Чичгана нет. Ты вот пришел, а зачем, спрашивается? Скоро и тебя не станет.

— А почему Чичгана нет? Тоже отказался на Хурманчака работать?

— Чичгана за жену убили. Вместе с детьми. Она же у него, ты знаешь, степнячка была. А своих женщин, за горожан вышедших, они предательницами считают. Долго их убивают. Мучительно. Жену Чичгана на кол посадили. Не меньше суток мучилась. Я к нему заглянул, она еще жива была, пришлось горло бедняге перерезать…

Батар осушил чашу с вином. Не почувствовал его вкуса и налил еще.

— Как это… горло перерезать?

— Ты бы ее увидел, то же самое сделал. Знаешь, как они эти самые колья в несчастных вгоняют?..

Батар прикрыл глаза, чувствуя, что все у него внутри леденеет и каменеет. Да не попустит Промыслитель, чтобы с его Атэнаань… Он ведь хорошо помнил жену Чичгана, маленькую подвижную женщину, смеявшуюся над любой самой неуклюжей шуткой Чичгана, в которого, похоже, была влюблена без памяти…

— Как же получилось, что вы не остановили степняков? Почему они ходили по домам и резали кого хотели, уводили женщин и мужчин, словно бессловесный скот? — спросил он, аккуратно ставя чашу на забросанный плесневелыми объедками стол.

— Кто же знал, что они применят Огненное Волшебство и в мгновение ока проделают в стенах города проломы, через которые разом двадцать всадников в ряд проехать могут? Ты понимаешь, ведь даже колокола не звонили! Осада как осада, мы думали, постоят у стен, как это прежде бывало, и уйдут восвояси. А тут просыпаемся — по улицам уже скачут «медногрудые». Только оружейники успели им отпор дать. Перегородили улочки и полдня резались. Зато ныне во всем Фухэе ни одного человека из оружейных кварталов днем с огнем не сыщешь. Ни женщин, ни детей, никого. Да и кварталов больше нет — сплошное пепелище… Хурманчак шутить не любит, быстро с непокорными расправляется…

— Я убью его.

— Кого? Энеруги Хурманчака? Убей. Как раз по силам дело нашел, — Шингал криво усмехнулся. — Умные люди говорят: бык зайца догонит лишь в котле. Но почему не попытаться? За мечту платить не надо. — Он дрожащими руками потянулся к кувшину.

Батар вспомнил расплющенных каменной глыбой «медногрудых» и подумал, что, как бы ни был велик Хозяин Степи, он смертей, подобно своим воинам. Шингал не прав, за мечту приходится платить, быть может, дороже чем за что бы то ни было, однако если жизнь разлетелась вдребезги, как уроненный на камни кувшин, то оплакивать ее так же бесполезно, как склеивать черепки. Но последняя радость — радость отмщения, пусть даже ценой собственной жизни, доступна даже пчеле, так почему же он должен отказываться от нее? Ради чего? Ради возможности залить горе вином? Но не становится ли оно от этого еще горше?..

Юноша отодвинул от себя чашу и поднялся на ноги.

— Значит, ты все же заходил к Харидаду? — поинтересовался Шингал и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Главное зло не в Хурманчаке, а в колдуне, сумевшем сотворить Огненное Волшебство. Если б не он, чего бы стоили эти орды вшивых кочевников?

— Мне нет дела до колдуна. Он всего лишь орудие Хозяина Степи. Ремесленник, исполняющий волю заказчика. Отрубать надо голову, не руку.

— Тебе виднее. Хотя, сдается мне, не сумеешь ты добраться ни до того, ни до другого. Впрочем, месть — прекрасный предлог, чтобы поступить на службу к Хурманчаку. Не так ли?

— Так. Расскажи мне, как это делается? — Бата-ру хотелось встряхнуть своего бывшего товарища. Даже ударить. Шингал не верил ему, презирал его, а сам способен был только наливаться винищем и ныть, подобно немощной бабе. Если все враги Хурманчака ведут себя сходным образом, опасаться Хозяину Степи нечего. Но он, Батар, не такой.

— Изволь, я расскажу тебе, — произнес Шингал и, устремив невидящий взгляд поверх головы юноши, поведал о том, как поступить на службу к Энеруги Хурманчаку.

9

Невыносимо шумные, смуглотелые степнячки раздумали уходить из его башни и, вместо того чтобы оставить Эвриха в покое, с утомительным кудахтаньем принялись ухаживать за ним. Страшный ливень сделал невозможным путешествие по Вечной Степи, и женщины расположились в зале со всеми удобствами, как будто намеревались провести здесь всю зиму. Исправно поддерживая огонь в неком подобии очага, они постоянно что-то варили на нем, потчуя арранта попеременно то неведомыми ему отварами, не вызывавшими у него ни малейшего доверия, то бульоном из прогорклого, мерзко пахнущего мяса. Напрасно он умолял их оставить его в покое — методы самоисцеления, которым обучил его Тилорн, требовали полного сосредоточения, но как можно сосредоточиться на чем-либо, если эти хорошенькие бестии, развесив у огня одежду, бродят по залу полуголые и трясут перед ним упругими грудями, словно он уже и не мужчина, а полутруп, на который не стоит обращать ни малейшего внимания?

Собравшись с силами, Эврих раз за разом пытался втолковать бесстыжим девицам, что они напрасно тратят на него время и силы и лучше бы им идти своей дорогой. Как бы не так! Обаятельные дурищи восторгались его мужеством перед лицом злого недуга, причем говорили о нем так, будто аррант тут вовсе не присутствует, и вновь начинали хлопотать вокруг него, подпихивая едва ли не в центр костра. А ежели пытался он уползти или откатиться в сторону от обжигающего кожу пламени, какая-нибудь мерзавка, обычно круглоглазая, чуть более светлая, чем две другие, кажется Алиар, укладывалась так, чтобы перегородить ему путь к бегству. Тело ее жгло не хуже огня, и не было от всей этой шайки доброхоток, всей этой суеты и сплошного издевательства над недужным никакого спасения, кроме как нырнуть в сонный омут, однако и там его преследовали соблазнительные видения обнаженных женских тел, от которых решительно некуда было деться.

Если быть честным перед самим собой, присутствие степнячек было не таким уж и невыносимым, однако даже в бреду Эвриха не покидала мысль о том, что ему и одному-то вряд ли удастся дойти до затерянных где-то в необозримых просторах Вечной Степи Врат в Верхний мир, а уж проделать этот путь в компании трех женщин и крохотной девчушки, настырно пихавшей ему в рот, чуть только он открывал глаза, ломтик облизанного мяса, будет и вовсе невозможно. Три симпатичные девицы — слишком лакомый кус, и предсказать, к чему приведет встреча их с первой же группой кочевников, не трудно: красоток тут же растащат по постелям, а его, вместе с другими рабами, отправят пасти скот или собирать аргал.

Одинокий мужчина, особенно с такой отталкивающей внешностью, какой обзавелся он за время пребывания в китовом чреве, да еще выдающий себя за целителя, вряд ли заинтересует кочевников, но если этого урода будут сопровождать три молодые женщины, то даже ему не избежать ба-аль-ших неприятностей. Эти девицы будут ему страшной обузой,камнем на шее утопающего, который, вне всякого сомнения, утянет его на дно. Мысль была подленькая — Эврих это прекрасно сознавал, — но очень даже здравая, и потому он в моменты просветления горячо молил богов, чтобы те избавили его от забот о степнячках и подвигли их немедленно двинуться в дорогу; Ибо, ежели они поставят его на ноги, совесть не позволит ему бросить их, и тогда напрасно Тилорн будет дожидаться своего «маяка»…

Молитвы арранта на этот раз услышаны не были. Дождь за стенами старой башни лил не переставая, и женщины без крайней необходимости нос на улицу старались не высовывать. О том, чтобы путешествовать в такую погоду по Вечной Степи, к тому же без лошадей, нечего было и думать, и беглянки понемногу смирились с вынужденным заточением, утешая себя тем, что по случаю ненастья погоня за ними скорее всего выслана не будет и хоть в етом им чуточку повезло.

Неведомо, вопреки ли, благодаря ли стараниям женщин, но дня через два к Эвриху стали возвращаться силы, и, обогретый и накормленный, он, рассудив, что совместного путешествия не миновать, начал обдумывать, каким образом сделать его наиболее безопасным или, лучше сказать, наименее рискованным. И кое-какие здравые мысли уже забрезжили в его голове, когда он с изумлением обнаружил исчезновение Кари. Сначала аррант не придал ее отсутствию особого значения, но, сообразив, что девчонка отсутствовала всю ночь, не на шутку встревожился. Тайтэки с Алиар, судя по всему, знали, куда запропастилась их товарка, однако отвечать на вопросы почему-то не торопились. Представив, что Кари лежит в сотне шагов от башни со сломанной на скользких утесах ногой, Эврих, кляня все на свете, уже собрался было двинуться на поиски худышки-глазасти-ка, тем более что и дождь после полудня начал стихать, и тут-то она и заявилась: насквозь промокшая, сияющая и самодовольная, как начищенный песком и золой медный котел.

— Удалось? С добычей вернулась?.. — накинулись на нее с расспросами женщины, и аррант понял — девчонка-то, оказывается, не заблудилась и не за ракушками, водорослями съедобными, рыбой или травами ходила, а отправлялась промыслить что-то более существенное.

Догадку эту Кари тут же и подтвердила, громогласно заявив:

— Привела пять лошадей! Пошли, поможете снять с них кое-какое добро, а то меня уже ноги не держат. — Поглядела на Эвриха и задумчиво добавила: — К тому же еще и руки отваливаются… А ты, я вижу, пришел наконец в себя? Не зря, значит, я тебе гостинец везла, поживешь еще на этом свете.

О каком гостинце идет речь, аррант понял только после того, как мешки и свертки были перетащены в башню и Кари торжественно извлекла из грубой холстины отдаленно похожий на лютню музыкальный инструмент и, под одобрительные восклицания Тайтэки, Алиар и Нитэки, сунула ему в руки с весьма многозначительным видом.

— Как эта штука называется и что я должен с ней делать? — поинтересовался Эврих, осматривая потертый, видавший виды инструмент. Осторожно тронул провисшие струны, сделанные, похоже, из сухожилий какого-то зверя.

— Это дибула. Хура достать не удалось, но на дибулах улигэрчи тоже играют. В бреду ты бормотал какие-то улигэры на чужом языке, и мы решили, что ты не только лекарь, но и певец. А певец должен петь. У тебя нет лечебных амулетов, трав, кореньев, высушенных лягушачьих лапок и змеиных шкурок, значит, исцелять страждущих ты не можешь. Но и бродячим улигэрчи всегда найдется место у костра степняков, и если ты научишься играть на дибуле, то не пропадешь по дороге к своим Вратам.

— Ага, — сказал Эврих, тронутый заботой девушки. Помнится, он просил оставить его в покое, ссылаясь на то, что сам является лекарем. Однако женщинам кажется, что врачеватель из него получится никудышный, и они желают, чтобы он освоил ремесло певца. Шутить изволят! Певец из него такой же, как сапожник, и если он бормотал какие-то стихи, засевшие в голове со времен учебы в блистательном Силионе, это еще не значит… Погодите-ка, а что она сказала про Врата?..

— Я что же, и про Врата в Верхний мир болтал?

— Болтал-болтал! — утешила его Алиар. — Ты много чего болтал, но все на чужом языке. А как начали мы тебе вопросы задавать, стал очень даже понятно на них отвечать. Потому-то мы тебя с башни и не скинули. Идущий к Вратам не может быть плохим человеком.

— Ага, — расстроенно повторил Эврих, не зная, печалиться ему или радоваться по поводу того, что женщины эти успели узнать о нем так много.

— Ты не агакай, а играй давай! — решительно потребовала Нитэки, дергая арранта за полу плаща, полученного им от Тайтэки и являвшегося на данный момент единственным его одеянием.

— Попозже сыграю, — необдуманно пообещал Эврих. — Ты лучше попроси Кари рассказать, где она добыла коней и все остальные богатства.

От мешков и от дибулы явственно пахло рыбой, что, естественно, наводило на мысль о рыбачьем поселке, который удалось разыскать девушке. Догадка эта подI твердилась, едва только Кари, выдав каждому из присутствующих по вяленой рыбине, не без самодовольства начала повествование о своем походе, увенчавшемся столь блестящим успехом.

Эврих подозревал, что у бывшей жены кунса, равно как и у супруги нанга кокуров, были припрятаны какие-нибудь украшения, но почему жители рыбачьего поселка попросту не отобрали их у наряженной пареньком девицы, а взяли на себя труд снабдить ее всем необходимым, он так и не понял. По словам Кари, не были они ни слишком запуганными, ни слишком богобоязненными, и оставалось предположить самую удивительную и противоестественную вещь: повстречались девушке порядочные люди, не позарившиеся на чужое добро, — вот и весь сказ. Поверить в подобную удачу было нелегко, на беду свою, Эврих уже начал привыкать, что жизнь постоянно сводит его с негодяями и корыстолюбами, хотя, с другой стороны, не зря же говорят: даже Нижний мир не без добрых людей — должны, значит, и они изредка попадаться.

— Никто, стало быть, не признал в тебе женщину? — допытывалась Алиар, принимавшая, как выяснилось, деятельное участие в переодевании Кари и заслуженно гордившаяся тем, что надоумила ее перед входом в селение подвести брови смешанной с жиром сажей, наметить пробивающиеся усики и натереть соком полынника щеки, кожа которых была слишком гладкой и нежной для юноши.

— Не признал, — подтвердила Кари. — Была я там недолго, никто особенно и не всматривался.

— Ага! — сказал Эврих в третий раз за весьма непродолжительное время, чего, вообще-то говоря, за ним не водилось. После рассказа Кари мысли его по поводу того, как избежать неприятностей, путешествуя по Вечной Степи, обрели более или менее четкую форму и он решил, что настала пора поделиться ими с оживленно обсуждавшими первую крупную удачу женщинами.

— Скажите, почтеннейшие, не задумывались ли вы над тем, что поиски ваши майганов продлятся ровно столько, сколько успеете вы проскакать до встречи с первым племенем или отрядом кочевников? Чифлахи, криули, фасты и прочие дружественные некогда майганам, хамбасам и кокурам племена переживают ныне трудные времена, и не исключено, что среди них идет такая же грызня, как та, из-за которой вы решились покинуть берега Бэругур. Ежели это так, встреча с ними не сулит вам ничего хорошего, но даже если каким-то чудом удалось им сберечь добрососедские отношения между собой, не сочтут ли они трех очаровательных женщин своей законной добычей? Добычей, посланной им самим Великим Духом в знак… Э-э-э… Ну, в знак чего, они быстро придумают.

— Риска не избежать, — нехотя ответила Тайтэ-ки. — До недавнего времени в северной части Вечной Степи чтили Богов Покровителей и дарованные ими законы. Гость, кем бы он ни был, считался священным — за причиненную ему обиду Великий Дух строго наказывал. Встреченных в степи путников принято было приветствовать как братьев. Мир, однако, меняется на глазах, да и раньше кое-кто считал, что была бы кобыла, а хозяин сыщется…

— Вот-вот! За морем в таких случаях говорят: была бы каша, а едоки сбегутся.

— Что ж, если сбегутся едоки, им придется испробовать наших с Кари стрел. Некоторой защитой нам послужит память о моем отце, высоко чтимом в этих краях. Да и выбора у нас нет Остается надеяться на покровительство Великого Духа!

— И на то, что честь еще не стала для Сынов Вечной Степи пустым звуком! — вмешалась Кари.

— Боюсь, что стала. И если принять в расчет, как неладно сложились ваши жизни, на Великого Духа тоже уповать особенно не стоит, — вкрадчиво начал Эврих. — Но раз уж рыбаки не признали в Кари женщину, то, возможно, несколько изменив обличье, вы сумеете избежать слишком пристального внимания со стороны мужчин. В заморских краях это посчитали бы, пожалуй, даже богоугодным поступком, ибо красота ваша может ввести в искушение кого угодно.

— Правда? — Тайтэки обворожительно улыбнулась на щеках ее появились такие славные ямочки, что Эврих поспешно отвел глаза. На лицах Кари и Алиар тоже расцвели улыбки, и, в очередной раз убедившись, что льстить женщинам не только полезно, но и приятно, аррант продолжал развивать свою мысль:

— Помимо дружественных племен, в степи, как вы сами говорили, рыщут разъезды Энеруги Хурманчака. Если на пути им встретятся три красавицы — участь несчастных женщин предрешена. Но ежели вместо них увидят доблестные воины тощего чумазого паренька, — он покосился на вспыхнувшую от негодования Кари, — старуху с девочкой, пораженную огневкой служанку из Фухэя и лысого старика-лекаря, то вряд ли прельстятся жизнями и добром столь убогих странников. Лошадей, я надеюсь, тебе не слишком роскошных продали?

— Дрянь лошади! — честно призналась девушка. — Откуда у рыбаков другим взяться?

— Вот и отлично Лошади нас не выдадут, и, если повезет, глаз на них никто не положит, — обрадовался Эврих, чувствуя, что первый после его недомогания разговор с женщинами удается на славу. — Остается разукрасить и переодеть вас так, чтобы мать родная не узнала. Это несложно, главное, чтобы вы себя поведением своим не выдали…

— Ой-е! А с чего это ты решил, что мы тебя с собой возьмем? — перебила арранта Кари. — Лошадь я тебе достала, это верно, но в обществе мы твоем не нуждаемся. Мне на мужчину, будь он хоть трижды праведник, к Вратам идущий, до смерти смотреть тошно! И присутствие твое я здесь до сих пор терплю только потому, что жизнью тебе обязана. Вот и давай считать, что лошадью и припасами, мы с тобой расплатимся и в разные стороны разъедемся.

Раскрыв рот, Эврих несколько мгновений безмолвно взирал на наглую соплячку, а потом захохотал так, что внутри у него начало что-то екать и подрагивать, вот-вот душа с телом простится.

— Тайтэки, мы что, до умопомрачения этого чужака залечили? Над чем он смеется? Он, может быть, считает, что благодеяние нам оказывает, напрашиваясь с нами ехать? Совсем у бедного мозги ветром выдуло… — Кари глядела на Эвриха с таким состраданием, что тот, уже было успокоившись и взяв себя в руки, вновь закатился, загоготал, размазывая кулаками слезы по обросшим золотистой щетиной, впалым, расцвеченным безобразными пятнами щекам.

«Глупо будет от смеха умереть, а ведь так-то и загнуться недолго. Погибну из-за глупой девчонки. Обидно!» — думал он и хохотал, хохотал, хохотал.

Женщины, глядя на него, хмурились все больше и больше. Потом Алиар неожиданно коротко хихикнула, прикрывая ладошкой рот. Неодобрительно покачала головой, поджав губы, но те, помимо воли, уже разъезжались в широкой до неприличия улыбке. Она попыталась спрятать лицо в ладонях и, не удержавшись, залилась глубоким горловым смехом, от которого преобразилось всегда спокойное лицо ее, засветилось, чудно похорошев. И, глядя на нее, заулыбалась и начала смеяться ничего не понимающая Нитэки. За ней Тайтэки, и вот уже зашлась истерическим взвизгивающим хохотом Кари. Хохоча, она думала о том, что непременно надобно ударить этого негодяя чем-нибудь тяжелым, но дотянуться могла только до сухой и толстой горбуши, а бить человека горбушей, пусть даже и твердой, как бревно, казалось ей почему-то совершенно невозможным…

Смеялись дружно и долго. А под конец обессиленная Тайтэки сказала арранту, что в самом деле лучше будет ему ехать разыскивать свои Врата отдельно от них. Почему они так решили, Эврих спрашивать не стал. И без того понятно: натерпелись от мужчин. Не стал он и спорить, а вместо этого, желая угодить приставучей Нитэки, требовавшей сыграть и спеть ей обещанный улигэр, весь вечер терзал дибулу, бормоча под нос читанные когда-то в блистательном Силионе стихи о Вратах. Он уже вполне пришел в себя и чувствовал, что завтра утром готов пуститься в путь. Однако это еще не означало, что за вечер он освоит новый, невиданный дотоле музыкальный инструмент, — приходилось ему, в том же самом незабвенном Силионе, бренчать на лютне и дудеть на флейте, но Боги Небесной Горы, пальцы на руках и на ногах — это совсем не одно и то же! Не говоря уже о том, что только наглец мог надеяться, будто удастся ему этим же вечером перевести с благородного аррантского на варварский язык степняков стихотворение богоравного Эскилара.

Но маленькая девочка ждала и доверчиво заглядывала арранту в глаза, время от времени пытаясь подкормить его обжаренным на огне рыбьим, пузырем, который считала величайшим лакомством. И разочаровывать ее Эвриху не хотелось. Так же как не хотелось ему разочаровывать и трех занимавшихся шитьем и подгонкой одежды женщин, которые тоже чего-то от него ждали. Хотя чего бы этим красавицам ждать от человека, с которым не желают они делить тяготы дальнего пути? И вообще, надо ли было так возиться с недужным для того только, чтобы заявить ему, что нужен он им как собаке карман?

Ну да Великий Дух с ними, пусть ждут, авось чего и дождутся, решил аррант. И женщины дождались, когда он, покашляв и поерзав, запел, довольно неуклюже подыгрывая себе на четырехструнной дибуле:

Серая, набухшая от дождей степь казалась смертельно занедужившей. Полегли высокие голубые травы, под низким холодным небом мертво поблескивали изгадившие землю солончаковые озерца, на берегах которых не росло ни мхов, ни колючек. Объезжать разлившиеся эти, мелкие, едва скрывавшие лошадиные бабки озерца было так же немыслимо, как искать тропки между низкорослыми кустами тальника, пробираясь сквозь которые мгновенно вымокали и кони, и люди. Горькая вода плескалась под копытами, чавкала грязь, забрызгивая и без того мокрых и озлобленных всадников.

По телу Эвриха пробегала неудержимая дрожь, ноги с непривычки тянули судороги. Степнячки тоже понуро горбились в седлах, прятали замерзшие пальцы в рукава халатов, кутались в тяжелые плащи, толстая ткань которых к вечеру набухала от влаги и уже не согревала, а холодила, давила на плечи не хуже металлических доспехов. Лошади заморенно фыркали, потеряв остатки своей невеликой прыти, и выглядели настоящими клячами. Верно Кари сказала: дрянь были лошади, если после дневного перехода чуть на ногах держались. А ветер, пришедший на смену дождю, все дул и дул, разносил по унылому, в грязных потеках небу рваные тучи, разметывал стаи призывно перекликавшихся птиц, спешивших в теплые края.

Утешало одно: пустынна была Вечная Степь. Так пустынна и неприютна, что, кажется, хоть всю жизнь скачи — не встретишь ни зверя, ни человека. Все живое попряталось, и не для кого было подновлять растекшийся по лицу грим, да и не нуждались в нем больше ни женщины, ни сам аррант, приложивший поутру немало усилий, чтобы неузнаваемо изменить внешность своих спутниц. Ой-е! — как любят говорить эти степнячки, теперь их и без его ухищрений красавицами не назовешь, а ведь родились здесь и вроде должны были попривыкнуть к мерзопакостной тутошней погоде, столь гадостной, что ее мало непогодой назвать, с чем ни сравнивай. О Всеблагой Отец, о Боги-Близнецы, чтимые в трех мирах, Мудрый Храмн, Мать Всего Сущего и Боги Небесной Горы! За что забросили в край сей поганый и препаскуднейший!

Есть на свете места пакостные, но такого тоскливого видеть еще не доводилось!..

Эврих ощупал локтем сумку с рукописью и со злорадством представил, какими словами будет описывать эту треклятую степь — истинное обиталище Хегга на земле! Потом подумал, что забавно было бы записать, пока свеж в памяти, вчерашний разговор с женщинами, завязавшийся после того, как спел он им наспех переведенное стихотворение Эскилара о Вратах.

Переведено и спето было преотвратно, чего уж тут скромничать, но, как это ни странно, слушательниц задело за живое. И сначала Алиар, не питавшая к нему, в отличие от Кари, ни тени неприязни, а потом и Тайтэки принялись расспрашивать его о Верхнем мире. Говорить о нем, разумеется, не следовало — такого мнения, и не без веских причин, придерживались едва ли не все высокоученые мужи блистательного Силиона, и обычно Эврих языку волю не давал. Но на этот раз, то ли допек его бесконечный дождь, то ли дивная женская логика в самое сердце уязвила, то ли просто захотелось утешить Нитэки сказкой о солнечном крае, населенном совеем непохожими на здешних людьми, однако ж начал он рассказывать о Верхней Аррантиаде, да сам и увлекся. Здорово, видно, стосковался по родной стороне. А может, еще и уесть хотел, ненавязчиво этак намекнуть, что парящий в небе орел видит больше ползущего среди трав жука. Глупо, конечно, — какой из него орел? Разве от того, что человек больше стран видел или больше ученых книг прочел, становится он лучше? Если бы так на самом деле было, брат Хономер давно бы уже сделался образцом добродетели и не пришлось бы некоему злосчастному арранту по этой беспросветно-унылой степи тащиться.

Впрочем, может, и наговаривает он на себя — водится за ним такой грех. Просили женщины рассказать, вот и помог им скоротать вечер своими байками о земле, где молочные реки меж кисельных берегов текут. Почему бы, спрашивается, было и не рассказать, коли собирались они наутро расстаться и во зло сказанное им никому использовать не могли? Смел ли он предположить, что от баек его забавных Тайтэки разрыдается, Алиар молча забьется в темный угол, а Кари будет с горящими глазами умолять рассказывать еще и еще? Нет. Рассчитывал только, что заснет Нитэки у него на руках и будет счастливо улыбаться во сне, — как оно, кстати сказать, и вышло. Но ведь для нее и старался! Об остальных-то что думать? Дождь почти прекратился, расстанутся завтра, и слава Богам Покровителям и Великому Духу ихнему, что до сей поры сонного не зарезали или с башни не скинули, как попервоначалу собирались.

Утром, однако, будучи разбуженным Кари ни свет ни заря, Эврих вынужден был убедиться, что речи его принесли самые неожиданные плоды.

— Собирайся, поедешь с нами. Вчера я была не права — лошадью нам от тебя откупиться не удастся.

— Нет, почему же? Очень даже удастся. Если купленная тобой кляча в силах нести седока, то она, безусловно, стоит трех прелестных, но не слишком разумных женщин, — проворчал аррант, разлепляя кое-как веки.

— Ты еще и подшучивать над нами вздумал? — насупилась Кари.

— В грустное время процветает шутка, — ответствовал Эврих, дивясь тому, что вчера эта девушка слушала его как пророка, а ныне опять готова чуть ли не ножик между ребер воткнуть. Хегг бы побрал этого Канахара, если это он превратил ее в такую злючку. — Зря ты на меня так смотришь — рогами солнце не проткнешь! Не собираюсь я с вами никуда ехать!

Говоря это, он был уверен, что теперь женщины непременно потащат его с собой, даже если для этого им придется накинуть ему аркан на шею. Собственно, еще мечась в бреду, он знал: придется ему ехать с ними, никуда от судьбы не денешься. Ну хоть совесть не будет грызть за то, что бросил беспомощных женщин в чистом поле. Интересно, к какому способу они прибегнут, чтобы заставить его сопровождать их?..

Способ, естественно, был выбран самый простой и эффективный: науськанная матерью Нитэки вцепилась маленькими пальчиками в арранта, и тот, испытывавший необъяснимую слабость к малышам, не стал даже тратить время на притворное сопротивление. Значительно важнее было склонить женщин изменить свою внешность, в чем он после бурного спора и преуспел, хотя к концу дня должен был признать, что труды его пропали втуне.

Теперь он был бы рад встретить откочевывавших на юг скотоводов, дабы иметь возможность обогреться и обсушиться у их костра, а если повезет, получить приглашение переночевать в продымленном шатре или юрте. Наиболее разумным было, по его мнению, примкнуть к какому-нибудь дружественному племени и двигаться вместе с ним, пока не получат известия о майганах, но Тайтэки и Кари даже слушать об этом не желали, опасаясь, по-видимому, что, какими бы дружелюбными ни были степняки, проходу они молодым женщинам не дадут. Им, конечно, лучше известны нравы кочевников, однако Эврих сильно сомневался, что найдется много желающих приударить за Кари и уж ей-то особенно беспокоиться не о чем. А кроме того, и это было уже вполне серьезно, прислушиваясь к разговорам спутниц, аррант пришел к убеждению, что майганов их появление не порадует и сложности там у этих мужененавистниц возникнут такие же, как и в любом другом племени.

Остатки благоразумия подсказали ему, что говорить об этом вслух до поры до времени не следует, но, может быть, как раз в данном случае молчать неуместно? Впрочем, раз уж Алиар, еще на старом маяке предлагавшая присоединиться к первому встречному племени, не стала на этом варианте настаивать, значит, для товарок ее он и в самом деле неприемлем. Пока неприемлем, уточнил Эврих, которому было хорошо известно, как быстро меняются планы людей под влиянием неблагоприятных обстоятельств. Таких, например, как ночевка на мокрой земле под открытым небом…

Осматриваясь по сторонам, аррант готов был признать, что в другое время года место это было вполне пригодно для жизни. Поросшие высокой травой луговины перемежались рощами, холмы сменялись балками, по дну которых струились ручейки и даже небольшие речушки. Кое-где на поверхность земли пробивались каменные гряды, придававшие степи живописный вид. В перелесках водилась дичь, в заросших камышом речных заводях плескалась рыба, а уток и гусей, по словам Кари, мальчишки набивали столько, что не могли унести. На сочной траве жирели суслики, тарбаганы и стада диких ослов, волки и лисы охотились за мышами и зайцами — обо всем этом женщины охотно рассказывали своему любознательному спутнику, и Эврих не мог не дивиться тому, как уныла и пустынна ныне эта земля, кормящая, помимо мелкого зверья, неисчислимые стада, табуны и кочевья. А ведь недалек тот день, когда ударит мороз и степь покроет ледяной панцирь, начнет свистеть над ней пробирающий до костей ветер, зазмеится поземка…

— Ой-е! Приехали! Вон под тем обрывом заночуем, лучшего места нечего и искать! — окликнула товарищей Кари, направляя вороную кобылу к неглубокому оврагу, края которого густо поросли приземистым, словно жмущимся к земле кустарником.

Эврих кое-как сполз с коня и уцепился за стремя, чтобы не упасть. Подождал, пока ноги обретут устойчивость, и принялся отвязывать от седла свертки с поклажей. Сложив вещи прямо на землю, расседлал замученное животное и окинул оценивающим взглядом противоположный склон, оврага, выбранный Кари для ночлега. Что ж, приходилось ему ночевать и в еще более скверных местах, и если дождь не возобновится, как-нибудь они до утра перебьются. Хорошо бы развести костерок — он с сомнением оглядел заросли кустарника и отцепил от пояса длинный нож, выданный ему женщинами вместе с рубахой, штанами, халатом и плащом. Мельком подумал о том, что непременно надобно обзавестись обувью, пока новая хворь не привязалась, и, шлепая босыми ногами по раскисшей земле, направился к кустам, дабы нарезать веток, дыму от которых будет не в пример больше, чем огня.

Великое рвение, проявленное Кари при обустройстве ночлега, не могло восполнить недостаток опыта, которым девушка, по вполне понятным причинам, не обладала. Возможно, она и не преувеличивала, говоря, что Тамган часто брал ее с собой на облавные охоты и ей не раз приходилось ночевать вдали от становища, однако за три года, проведенных в Соколином гнезде, Кари успела многое позабыть, а Тайтэки с Алиар никогда и не знали, что значит ночевать без шатра, юрты или хотя бы крытой повозки. Дело, как и предполагал Эврих, кончилось тем, что он, как умел, расширил обнаруженное Кари углубление, частично прикрытое нависающим над оврагом дерном, густо переплетенным корнями кустов. Застелил его сухими плащами, а сверху натянул кусок парусины, образовавший что-то вроде навеса, способного защитить спящих под ним от ветра и мелкого дождика.

Крохотный дымный костерок, на котором аррант ухитрился вскипятить котелок с водой, несколько приободрил путников, а заваренный Алиар травяной сбор вызвал на их лицах слабый румянец, но оживление длилось недолго. Неугомонная Нитэки, желавшая во что бы то ни стало послушать пение Эвриха, смежила веки прежде, чем первые звезды успели появиться в просветах между несущимися по небу тучами. Положив малышку в центре неуютной, несмотря на все старания арранта, пещерки, Тайтэки и Алиар, судорожно зевая, прижались к ней с двух сторон и заснули еще до того, как Кари вызвалась подежурить первую половину ночи. Эврих, намеревавшийся было спросить, чего ради девушка собирается бодрствовать, благоразумно промолчал и после недолгих колебаний улегся рядом с Алиар, рассудив, что эта родившаяся в далеком фухэе женщина является наименее кровожадной из его спутниц.

Он сильно устал и тут же уснул бы сном праведника, если бы не буравил его спину колючий взгляд опальной супруги кунса Канахара. Из-за этого-то взгляда, вероятно, сон долго не шел, а когда аррант все же сумел погрузиться в зыбкое забытье, был тревожным и недобрым. Эврих вскрикивал и просыпался в испарине до тех пор, пока Алиар, бормоча что-то ласковое, не подгребла его к себе под бок и он не затих, блаженно улыбаясь, согретый теплом ее большого сильного тела.

Кари видела, как блестят глаза у табунщиков-чифлахов, завороженных безыскусным пением Эвриха, и от всей души ненавидела хитроумного арранта.

Медоречивый чужеземец завоевывал сердца незнакомых людей быстрее, чем иная хозяйка ощипывает перепелку, а уж если в руках у него оказывалась дибула, на которой он и играть-то толком не умел, доверчивые степняки таяли, как воск на солнце, совершенно забывая, что хорошо подвешенный язык помогает скрывать тайные помыслы лучше, чем упорное молчание. Причем самое возмутительное заключалось в том, что голос у арранта более чем посредственный, куда ему до настоящего улигэрчи! Стихи срифмованы как попало, да и какое, казалось бы, табунщикам дело до Верхнего мира, например, где они никогда не были и скорее всего никогда не будут? О котором до этого может и слыхали лишь краем уха? Нет, что бы чужак ни говорил, явно знает он приворотные заклятия и пользуется ими самым бессовестным образом!

Ишь, подлец, заливается! А эти сидят, уши развесили! И мясо из-под седел распаренное достали, шулюн сварили, заветный бурдюк с архой вытащили, дабы мог почтенный улигэрчи глотку ополоснуть!

Девушка стиснула кулачки, силясь побороть разгоравшийся в ней помимо воли гнев.

Хуже всего было то, что положа руку на сердце она не могла назвать арранта закоренелым лжецом и льстецом. Он не прикидывался дружелюбным, а в самом деле — вот ведь идиот несчастный! — видел в каждом встречном друга и едва ли не брата. Предостерегал, пугал, размалевывал лица своих спутниц так, что на них без содрогания смотреть невозможно, а сам, оказываясь у костра степняков, болтал с ними без всякой опаски, будто с дорогими родичами встретился. Про скот, про погоду, детей и обычаи расспрашивал дотошно, подробно — для души — вот в чем дело! Она же сама видела, как он перышком после разговора с табунщиками какие-то диковинные закорючки на своих пергаментах вырисовывал — записывал что-то из услышанного. Ну ничего, ниче-гошеньки интересного эти парни ему сказать не могли и не говорили, она рядом сидела, во все уши слушала, а он пишет, переводит драгоценные листы и краску!

И ладно бы только писал! Нет, мало ему просто улигэрчи быть, он еще со своими лекарскими познаниями лезет! Старику глухому полночи уши лечил — просил его об это кто? Сам вызвался, да еще сам же старого глухаря уговаривал, чтобы тот ушко осмотреть позволил. Парню тому припадочному рану на ноге чистил — охота была в вонючем гнойнике копаться? Пел бы себе и пел, о дивных краях, о прекрасных глазах, да жрал шулюн наваристый, отпивался кумысом и архой. Нет же, мало ему в души людям залезть, потоптаться там на любимых мозолях, еще в телесах дай поковыряться! А потом сам же из седла среди бела дня выпадает или втихаря ноги к стременам привязывает, чтобы не свалиться, — сидит ни жив ни мертв, в лице ни кровинки, будто всю ее недужным да увечным отдал. Хотя на первый взгляд всего и делов-то поводил руками, пошептал что-то. Ни тебе плясок с бубном, ни принесения жертв Великому Духу, ни заклинаний громоподобных. Вроде и колдует, и шаманит, и творит чудеса, но все с таким видом, будто занозу вынимает, — подумаешь, дескать, начал старик слышать — он еще крепкий дедуля! Подумаешь, зарастил подранному волками бок — пустячок, право же, тот бы и сам как-нибудь зажил!..

Глядя, как Эврих, отложив дибулу, принял из рук табунщика наполненную архой чашу, девушка поморщилась: ну хоть бы раз этому наглецу и задаваке кто сказал, что певец из него, как из лягушки скакун!

Отвернулась, поискала глазами подруг и едва не ахнула от возмущения: стоящая у входа в шатер Алиар крепко держала за руку тощего мальчишку и делала арранту проклятому знаки: хорош, мол, петь, требуется твоя помощь! Вот бесстыжая баба! Под любым предлогом с чужаком пестророжим уединиться норовит, да еще и отыскивает ему в каждом становище каких-то недужных! Где только ей их откапывать удается?

А Эврих уже заметил ее, чашу с архой отставил и кивает — вижу, дескать. И начинается у него обычный разговор с табунщиками, который кончится тем, что кое-кто из них уйдет во второй шатер, остальные улягутся спать тут же, у затухающего костерка, а он будет до полуночи колдовать над хворым, словно не провел целый день в седле и сам с ног не валится. И никак этому не воспротивиться, никак не воспрепятствовать!

Видя, что чифлахи и впрямь зашевелились и стали подниматься, Кари пробралась к Тайтэки, давно уже прикорнувшей с дочерью под большим овчинным плащом, поднесенным Эвриху несколько дней назад пас-тухами-криули, — не к лицу лекарю-улигэрчи мерзнуть по ночам, захворает, скольких людей излечить не сможет! — и, опустившись на вытертое одеяло, уселась, охватив острые колени руками. Уставилась мрачными глазами на Алиар, а та уже выпихнула подпаска к огню, в оранжевых отсветах которого стало отчетливо видно, что всю нижнюю часть его лица занимает пузырчатая темно-багровая опухоль. Огневка! Отыскала, стало быть, Алиар соплеменника, хворь эта к степнякам не липнет, потому-то они и не гонят пораженных ею из своих шатров.

Единственное, что хоть немного утешало Кари, — это разрисованное аррантом лицо подруги. Эврих так старательно и искусно разукрасил его подкрашенным воском, что от одного взгляда мурашки по коже ползли, и сколько бы Алиар в таком виде ни ластилась к нему, ничего путного из этого выйти не могло. Хотя ей-то, Кари, нет, разумеется, никакого дела до того, удастся круглоглазой бесстыднице взгромоздить на себя слабоумного чужака или нет. Пусть хоть у нее на глазах милуются — будет над чем вволю посмеяться!

До сих пор, впрочем, посмеяться над Эврихом у девушки не очень-то получалось. Без лишнего шума и суеты он ухитрялся делать множество вещей, к которым ни Кари, ни ее товарки не знали как подступиться, и очень скоро ей стало ясно, что опасались они зря — обузой им аррант не будет. Более того, глядя, как ловко разжигает он костер и устраивает вполне сносный ночлег в совершенно не подходящем для этого месте, нельзя было не признать, что без него женщинам пришлось бы куда как несладко, даром, что именно для них, а вовсе не для арранта Вечная Степь была отчим домом. Не говоря уже о том, что у любого костра кочевников был он желанным гостем, а они при нем — никому не нужными приживалками.

Сознавать это было тем досаднее, что чужеземец, голова которого начала обрастать ежиком золотистых волос, а пятна на тщательно выбритом лице становились с каждым днем все тусклее и незаметнее, воспринимал как должное оказываемый ему степняками радушный прием и был бы, кажется, несказанно удивлен, если бы те вели себя как-нибудь иначе. Разумеется, слухи в Вечной Степи, особенно во время откочевки, распространялись быстро, и хотя аррант заслужил того, чтобы о нем говорили только хорошее, было в его триумфальном шествии что-то донельзя обидное и оскорбительное…

Наблюдая за тем, как Эврих, закрыв глаза, прижимает ладони к лицу изуродованного огневкой мальчишки, Кари насупилась пуще прежнего. Она сознавала, что несправедлива к арранту и, обращай он на нее чуть больше внимания, не выискивала бы пятен на солнце, а радовалась посланному Богами Покровителями спутнику, за которым они, по выражению сегванов, были как за каменной стеной. Но от понимания этого легче ей почему-то не становилось. Становилось тяжелей, и еще сильнее гневалась и сердилась она на арранта, который даже не замечал этого, слишком занятый всем чем угодно — включая строившую ему глазки Алиар, — кроме выряженной подростком девушки.

А она… Она ненавидела его и в то же время страстно желала, чтобы проклятый чужак накладывал свои ладони не на опухшее лицо незнакомого мальчишки, а на ее щеки, ее плечи. Хотела, чтобы он притиснул ее к себе, сорвал с нее этот дурацкий мальчишечий наряд и проделал с ней то же, что и Канахар. Никогда прежде ей не снились такие дикие, будоражащие кровь сны, и даже наяву она порой забывалась, представляя себя в объятиях отвратительного арранта, который не иначе как околдовал ее. Вот только знать бы еще, с какой целью, если сам и взгляда лишнего в ее сторону не бросит, и словом без нужды не подарит. Неужто до такой степени нехороша она собой, что смотрит он на нее как на пустое место?

Занятая собственными переживаниями, девушка не заметила, как Эврих кончил ворожить над подпаском и предложил ему чашу с теплым еще шулюном. Даже самые любопытные табунщики либо покинули уже шатер, либо затихли под своими овчинами, и у чуть теплящегося костерка остались сидеть лишь аррант, недужный мальчишка и Алиар. Начало тихой неспешной беседы их Кари пропустила, но, когда подпасок, увлекшись, заговорил громче, поневоле прислушалась разговор шел о прошлогоднем вторжении орд Энеруги Хурманчака в Фухэй, в результате чего бежавший из разоренного города мальчишка и попал к степнякам-чифлахам.

— Над моими словами смеются! Им не верят так же, как мы в свое время не верили рассказам о падении Дризы. Едва я упоминаю об Огненном Волшебстве, как кочевники начинают ухмыляться и показывать на меня пальцами, словно на умалишенного. А ведь я собственными глазами видел, как в грохоте и пламени взлетали в рассветное небо глыбы камня, размерами с тележное колесо! Ощущал, как дрожит под ногами земля! Один из образовавшихся в городской стене проломов находился неподалеку от моего дома и был так велик, что «медногрудые» ринулись в него, словно морские воды на соляные поля, когда соледелы поднимают ворота дамб…

— Погоди-ка, — прервал подпаска Эврих. — Я уже слышал кое-что о взятии Фухэя, Дризы и Умукаты. Слышал я и об Огненном Волшебстве Зачахара — мага Энеруги Хурманчака. Истории эти показались мне малоправдоподобными, и я полагал, что подсылы Хозяина Степи нарочно распространяют их, ради устрашения кочевников.

— Ему незачем распускать слухи. Каждый желающий может увидеть проломы, через которые «медногрудые» ворвались в Фухэй. Они подошли к городу в начале месяца Сочных Трав и овладели им после пяти дней осады…

Слушая рассказ об истреблении немногочисленных защитников Фухэя, пытавшихся оказать сопротивление воинам Хурманчака, Кари припомнила историю, рассказанную некогда Лодобором комесам Канахара о колдуне, который будто бы тоже умел творить Огненное Волшебство и чуть ли не скалы с его помощью двигал. Надо бы при случае поведать эту байку Эвриху, раз уж он такой любитель всевозможных небылиц. Имя колдуна она, конечно, запамятовала, но дело, совершенно точно, происходило на берегах далекой северной реки со странным названием не то Святынь, не то Светынь. Лодобор, помнится, перевел это название на язык степняков как имя вечерней звезды: Ир-Таилар. Запомнить его было легко, когда-то в детстве девушка не раз слышала сказку про звезду вечернюю. Начиналась она с того, что жила в Вечной Степи семья: муж, жена и две дочери.

Старшую дочь звали Каинап, а младшую — Варваруна.

Как-то вечером взглянула Каинап в низкое лиловое небо и увидела звезду вечернюю, сиявшую ярче и чудеснее всех остальных звезд. Увидела и, ощутив сердечное томление, громко воскликнула:

— Отец, как прекрасна Ир-Таияар! Вот если бы стала она моей! Хочу поиграть с нею, хочу подержать ее в руках!

— Кто может дотянуться до звезд? Никому не достать их, не дотронуться и не сорвать с небесного свода. Вот разве что услышит тебя Ир-Таилар и сама пожелает спуститься к тебе, — сказал отец и ушел в шатер.

Все становище уснуло мирным сном, а Каинап продолжала любоваться звездой вечерней. Она звала ее спуститься на землю, и-о чудо! — погасла внезапно вечерняя звезда, а девушка ощутила, что кто-то стоит рядом, в нескольких шагах от нее.

— Кто ты и чего тебе от меня надобно? — громко вопросила она, и тут вышедшая из-за тучи луна осветила фигуру высокого юноши с удивительно спокойным и прекрасным лицом.

— Я Ир-Таилар — звезда вечерняя. Ты звала меня, и вот я здесь. Я спустился к тебе с небес и хочу, чтобы ты стала моей женой.

— Ой-е! С радостью! — охотно согласилась девушка, и тогда Ир-Таилар сказал, что следующим вечером они отпразднуют свадьбу, а до тех пор он отправится в степь ловить диких лошадей, которые послужат выкупом за Каинап.

— Жди меня тут и не пытайся разыскивать, — наказал он своей невесте и, сняв с руки серебряный браслет чудесной работы, протянул ей.

— Возвращайся скорее! — напутствовала она его и дала жениху роговую заколку, поддерживавшую ее черные шелковистые волосы.

Рассыпались мелкие косички по девичьим плечам, вскочил пригожий жених на невесть откуда появившегося перед ним лунно-белого жеребца и ускакал в степь.

Каинап была так потрясена красотой юноши и предстоящим замужеством, что едва дождалась утра, дабы поведать родичам о звезде вечерней. Отец, мать и Вар-варуна порадовались за нее и стали готовиться к свадебной церемонии. Счастливая невеста пыталась помогать им, но все валилось у нее из рук, ибо мысли ее были заняты несказанной прелести юношей. Несколько раз порывалась она скакать за ним, и родичам стоило немалых трудов отговорить ее от этого безрассудного поступка. Но желание поскорее увидеть прекрасного жениха и показать его близким было так велико, что в конце концов Каинап заставила их отправиться вместе с ней на поиски вечерней звезды.

Долго скакали они, прежде чем счастливая невеста не крикнула: «Вот он! Я узнаю его жеребца!» — указывая на всадника, гнавшего им навстречу огромный табун диких лошадей. Радостно устремилась Каинап к восседавшему на лунно-белом жеребце всаднику, но, подъехав ближе, обнаружила, что перед ней вовсе не прекрасный Ир-Таилар, а древний старик с морщинистым лицом и белыми, как хлопок, волосами.

— Это не он! Этот мерзкий старик убил Ир-Таилара и завладел его жеребцом! — запричитала девушка. Отец ее выхватил из саадака лук, наложил стрелу, но тут старик поднял руку и громко произнес:

— Одумайтесь! Никто не убивал Ир-Таилара, ибо я и есть звезда вечерняя. Каинап, взгляни на меня попристальней! Разве не я велел тебе дожидаться меня в своем шатре? Разве не я, прежде чем ускакать в степь, запретил тебе разыскивать меня?

— Ты?! Ты — Ир-Таилар? Неможет этого быть! Врешь, злодей, моего жениха погубивший!

— Ты не узнаешь меня, но, может быть, узнаешь заколку, которую вынула из дивных своих волос и подарила мне этой ночью?

Горестно ахнула Каинап, увидев свою заколку в руках старика. Взмахнула длинными черными ресницами и молвила:

— Обманул ты меня, мерзкий старик! Не возьму я тебя в мужья! Ты дряхл и безобразен, а мне нужен муж молодой, статный, с сильными руками и красивым лицом!

Опустил голову Ир-Таилар, покатились по морщинистому лицу слезы, и, увидев это, сжалилась над ним младшая сестра Каинап. Сжалилась и попросила отца:

— Позволь мне выйти замуж за звезду вечернюю!

— Поступай как хочешь, Варваруна. Тебе с ним жить, тебе и решать, — ответил отец.

Поскакали они в становище, и, едва подъехали к шатру, где вовсю шли приготовления к свадьбе, засияла на потемневшем небе первая звезда и чудным образом изменился облик беловолосого старца, скакавшего на лунно-белом жеребце. Вновь превратился он в пригожего юношу, от лица которого не могла оторвать взгляд ни одна женщина становища.

— Ты ли это, Ир-Таилар? — несмело обратилась к нему Варваруна.

— Я, славная моя невеста! Я жених твой — звезда вечерняя! Три дня буду я при свете солнца обретать облик старика, ибо непросто звезде стать человеком. А уж потом навсегда стану таким, каким видишь ты меня сейчас.

Возрадовалась младшая сестра, хлынули слезы из глаз старшей. Окинула она завистливым взглядом пригожего Ир-Таилара и огромный табун диких лошадей, покорно следовавший за ним, и завопила:

— Не ее ты жених, Ир-Таилар! Не ее, а мой! Ко мне ты спустился с небес, не к ней!

Пожал широкими плечами прекраснолицый юноша, покачал головой:

— К тебе я спустился, но послушалась ли ты моего наказа? Отвергла ты меня в образе старика седовласого, морщинистого, а сестра твоя приняла. За это полюбил я Варваруну и сделаю ее такой счастливой, какой не была до нее ни одна женщина. Тебя же теперь и знать не желаю.

Закричала Каинап, бросилась в тоске и досаде с лошади, ударилась оземь и превратилась в ночную птицу выпь, прозванную ухалом или водяным быком за то, что страшно ревет она, вечно оплакивая потерю лучшего в мире жениха…

Кари вздрогнула и открыла глаза. О Боги Покровители, ну почему нет ей от этого арранта покоя даже во сне? Ир-Таилар с лицом и фигурой Эвриха — это ли не наваждение? А кстати, куда сам-то чужак успел по-деваться?

Костер почти догорел, около него спал недужный мальчишка, но ни Эвриха, ни Алиар рядом не было. Девушка пробралась к костру, дунула на припорошенные пеплом уголья. Вспыхнуло пламя, Кари оглядела сопящих под овчинами чифлахов и решительно выскользнула из шатра.

Поплотнее закуталась в плащ, прислушиваясь к фырканью множества лошадей, сгрудившихся на краю балки. Света затянутой тучами луны и редких звезд было недостаточно, чтобы разглядеть второй шатер и немногих дозорных, оставленных для догляда за согнанными на ночь в одно место табунами, но даже и в полной темноте Кари сумела бы добраться до балки, где, по ее расчетам, следовало искать Эвриха и Алиар.

Зачем ей понадобилось их искать и что она будет делать, если поиски ее увенчаются успехом, девушка не думала. Спотыкаясь о неразличимые во мраке неровности почвы, Кари, сжав кулаки, шагала вперед, чувствуя, как к горлу подступает комок, а к глазам — слезы.

Предатели! Похотливые скоты! Как они могли? Как посмели тайно сбежать и предаваться своим скотским утехам, когда она… Она…

Она не позволит! Она скажет им… Она задаст этой наглой служанке, этой круглоглазой рабыне! Раскровянит рожу блудливому улигэрчи, этому горе-лекарю!..

Тихий протяжный стон, донесшийся откуда-то слева и снизу, едва ли не из-под ног девушки, заставил ее вздрогнуть и замереть на месте. И тут же все мысли о шумной и скорой расправе вылетели у нее из головы. Ой-е! Великий Дух, зачем же понесло ее в холод и мрак? Какую еще глупость собиралась она совершить?

Из балки, на краю которой Кари столь умопомрачительно быстро очутилась, снова донеслись стоны, счастливые всхлипывания и прерывистый шепот Алиар. Девушка распахнула плащ, судорожно рванула ворот халата. Краска заливала лицо, дышать было нечем, внутренний жар, казалось, вот-вот спалит ее. Она представила тесно сплетенные, голые, потные тела любовников, от которых отделяло ее не более дюжины шагов, и со всех ног бросилась бежать прочь от балки.

Брызнувшие из глаз слезы заливали лицо, ноги разъезжались на непросохшей от дождей земле, испуганные кони шарахались в разные стороны, а она, оступаясь и падая, все бежала и бежала. Но теперь девушка испытывала уже не ярость и гнев, а лишь непомерную боль и горечь, затопившие ее душу точно так же, как затапливают Вечную Степь осенние ливни и ночной мрак.

10

Переложив костяные квадратики в третий раз, Ньяра мысленно обратилась к Богине с просьбой о помощи и попробовала прочитать комбинации, сложившиеся из вырезанных на гадальных табличках символов. «Богатство» и «Месть» привычно заняли Средоточие Жизни, «Друзья» выпали за Черту Грядущего, а в Рассветный Угол на этот раз легли «Повелитель», «Весть» и «Любовь». Остальные кости образовали узор «Правильного беспорядка», указывающий на то, что завершающая фигура трехступенчатого хазиара «Господин» составлена верно. Ньяра подперла подбородок рукой и задумалась, бессознательно прислушиваясь к доносившимся из соседней комнаты звукам беседы Батара с заказчиком.

Супруга Цунзорная должна была в скором времени разрешиться от бремени, и предводитель «драконого-ловых» надумал поднести ей по этому случаю подарок ларец для драгоценностей, поручив изготовление его Батару, заслуженно считавшемуся одним из лучших мастеров-косторезов Матибу-Тагала. Работа была закончена в срок, и крышку изящного ларца, как и пожелал Цунзор-най, украсил вырезанный из слоновой кости барельеф, изображавший взятие Дризы воинами Хурманчака. «Драконоголовые», с тугом Цунзора в руках, устремлялись через пролом в могучей стене на улицы города, бесстрашно прорубая себе путь сквозь полчища защитников Дризы.

Преклоняясь перед мастерством Батара, девушка не могла без отвращения смотреть на новое изделие своего господина, ибо, несмотря на то что после падения Дризы прошло уже более двух лет, воспоминания об этом кровавом кошмаре все еще тревожили ее во сне и наяву. К шестнадцати годам она успела повидать многое: отец ее, бежав из Мельсины после скоропостижной кончины шада Менучера, далеко не сразу отважился везти свое многочисленное семейство в Дризу, и немало пришлось им поскитаться как по Саккарему, так и по южной части Вечной Степи, называемой кочевниками Полуденным краем. Прежде чем оказаться в Дризе, Ньяра побывала в саккаремских городах, захваченных мятежниками Тайлара Хума, и пограничных крепостях, из года в год отражавших набеги кочевников, но все виденное ею, равно как и слышанное об ужасах войны, не шло ни в какое сравнение с тем, что пришлось пережить ей самой после того, как «драконоголовые» Цунзора и «беспощадные» Кугинука ринулись в проломы стен, образовавшиеся после Огненного Волшебства, сотворенного Хурманчаковым магом Зачахаром.

Девушка говорила Батару, что убийцы Цунзора не встретили на своем пути никакого сопротивления. Сражения не было и в помине: грабители и насильники брали все и вся, поскольку никому и в голову не могло прийти, что они могут ворваться в надежно защищенный неприступными стенами город. Она рассказывала мастеру-косторезу обо всем, что ей пришлось пережить: о гибели отца и слуг, о том, как саму ее, не знавшую еще мужских ласк, истязали и насиловали «драконоголовые», страшно надругавшиеся у нее на глазах над матерью, сестрой и служанками. У Ньяры почти не было тайн от своего господина, Батар не имел причин сомневаться в ее правдивости, и все же, выслушав рабыню, он не стал вносить изменения в сделанные для крышки ларца эскизы. В ответ на ее упреки он только промолвил: «Победители пишут историю так, как им выгодно», и, наверно, был по-своему прав — вряд ли Пунзор беседовал бы с ним столь ласково, если бы барельеф для его ларца был вырезан в соответствии с пожел ниями ненавидевшей девушки.

До слуха Ньяры донесся приглушенный звон монет, и она сумрачно улыбнулась: вонючие кочевники не только начали разбираться в искусстве, но и научились-таки расплачиваться золотом. Однако, если супруга Цунзора не беспросветная дура, изображенная на крышке ларца сцена не слишком ее порадует. Но, дабы понять это, предводителю «драконоголовых» не хватит всей его жизни. Степняк — он и есть степняк, сколько ни ряди его в дорогие одежды и ни награждай пышными титулами…

Девушка опустила глаза на гадальные кости. Что же это за «Весть» или «Встреча» ожидает Батара? Какому «Повелителю» он понадобился, уж не Хурманчаку ли? И что значит комбинация «Любовь»? Неужели ей придется делить своего господина с какой-нибудь развратной девкой, коих в Матибу-Тагале пруд пруди?..

Услышав легкие пружинистые шаги, Ньяра набросила на кости пестрый передник и поднялась навстречу Батару, выпроводившему наконец-то ненавистного заказчика.

— Остался ли Цунзор-най доволен твоей работой? — Рабыня подала господину чашу с чайным напитком, ко вкусу которого успела привыкнуть за полгода, проведенных в доме костореза.

— Мы остались довольны друг другом. — Батар подбросил на ладони весело звякнувший мешочек с монетами и протянул Ньяре: — Позаботься, чтобы в доме было все необходимое, а я взгляну, как идут дела у Хантая и Гакко.

Господин скинул с плеч и небрежно бросил на расписную ширму расшитый серебряными хризантемами парадный халат, подтянул широкие холщовые штаны и быстрым шагом направился в мастерскую. Глядя, как переливаются мускулы под его загорелой кожей — летом косторез часто работал в маленьком дворике перед мастерской, — девушка облизнула пухлые губы и обругала себя за то, что отпустила Батара к подмастерьям.

За день господин сильно устает и делается не склонен к любовным играм, до которых Ньяра, после знакомства с ним, стала большой охотницей. Но как его не отпустить, если от заказов и так уже приходится отказываться — Хурманчаковы грабители желают жить в роскоши и, наи и тысячники во всяком случае, могут себе это позволить. Матибу-Тагал растет на глазах, каменные и глинобитные дома понемногу вытесняют милые сердцу кочевников шатры и юрты, и каждый надобно обставить и украсить на зависть соседям…

Прислушиваясь к долетавшему из мастерской смеху, девушка еще раз обругала себя за то, что не исполнила перед господином танец «Жаждущего тела». Подождали бы заказы, обошлись бы подмастерья без его ценных советов и указаний. Последний раз взглянув на гадальные таблички, она собрала их в подаренную ей Батаром шкатулку, подобной которой не было ни у одной супруги многочисленных Хурманчаковых военачальников, и, хмуря тонкие брови, подумала, что сочетание комбинаций «Весть» и «Повелитель» означает скорее всего именно то, чего давно ожидает ее господин. В ближайшее время его пригласят во дворец, не зря по Матибу-Тагалу с середины лета ходят слухи, будто Хозяин Степи вот-вот начнет чеканить собственные монеты.

Ньяра поежилась: она будет молить Мать Всего Сущего позаботиться о том, чтобы мечта искусного костореза не исполнилась, но при чем здесь «Любовь»? Во дворце Энеруги немало хорошеньких девок, однако до сих пор Батар не проявлял особого интереса к женщинам и ему вполне хватало своей прекрасной рабыни. Девушка взглянула в треснувшее бронзовое зеркало и не смогла скрыть довольной улыбки. Правильный овал лица, подведенные глазищи горят ярче черных мономатанских алмазов, губы алые, шея длинная. Нет, как бы ни наряжались степнячки и уроженки приморских городов, никогда им с саккаремскими красавицами не сравниться! Тяжелые груди, полные бедра, муравьиная талия…

При мысли о том, что, не будь она так хороша, ее бы постигла участь многих обитательниц Дризы, Уму-каты и фухэя, которым насильники вспарывали животы, прежде чем те успевали взмолиться о пощаде, улыбка медленно сползла с лица очаровательной рабыни. Ньяра тряхнула головой, и черные блестящие локоны рассыпались по ее точеным плечам — ну нет, сегодня она не позволит воспоминаниям испортить ей настроение! Цунзор-най получил свой противный ларец, и нынешним вечером они с Батаром отпразднуют это событие. А для того чтобы праздник удался, ей надлежит сделать кое-какие закупки и приготовить обед, достойный ее господина. Хороший же обед надобно готовить непременно в хорошем настроении — правило, известное каждой хозяйке, и отступать от него она не станет.

Накинув долгополый халат на тонкую шелковую рубаху, какие с детства привыкла носить в Саккареме, только более открытую: с глубоким квадратным вырезом на груди и короткими, обнажавшими руки до плеч рукавами, Ньяра собралась позвать со двора Кицуда. Появляться на улицах без Батара, подмастерий или хотя бы невзрачного мальчишки, который, кстати, и купленную снедь поможет нести, она без особых на то причин избегала: степняки — народ дикий, могут и на охранную бирку не взглянуть, особенно ежели тошнотворной своей архи натрескаются. Уже открыв рот, девушка внезапно вспомнила, что так и не заглянула в мешочек, полученный господином за ларец. Если слух не подвел ее и там в самом деле золото, брать его на базар не следует…

Полновесные цванги императора Кешо были изрядно разбавлены «тощими» золотыми Менучера, которыми Марий Лаур запретил расплачиваться в Саккареме, но мономатанские монеты все же преобладали, и, даже не считая их, Ньяра поняла, что грозный най, оставшись доволен работой костореза, заплатил за ларец значительно больше обещанного. Девушка взвесила мешочек на ладони — если бы она надумала сбежать от Батара, этих денег хватило бы надолго. Вот только незачем и некуда ей бежать. Да и деньгами господин ее распоряжаться умеет, мертвым грузом они у него не лежат, уж ей-то это известно лучше, чем кому-либо.

Оба подмастерья, склонившиеся сейчас над чанами с замоченной в них слоновой костью, были куплены Батаром на невольничьем рынке так же, как и Кицуд. И живется им у него не многим хуже, чем если бы по своей воле пришли они в Матибу-Тагал искать работу, не зря каждый по-своему благодарят они своих богов за то, что те свели их с нуждавшимся в помощниках косторезом. Но больше всех, безусловно, должна быть благодарна Богине Ньяра, которую появление Батара спасло от неминучей и скорой смерти. Ибо слуги Цунзорная уже тащили ее на Кровавое поле, когда подвыпивший косторез спросил у них, за что волокут они хорошенькую рабыню на аркане, словно обреченную на убой скотину. «За строптивость!» — ответствовал Корноухий, поскольку най, разумеется, не стал докладывать ему о причине, побудившей его избавиться от Ньяры.

Причина же, на взгляд Цунзора, имелась, и очень даже веская. Состояла она в том, что привыкшую прислушиваться к чужим разговорам рабыню угораздило стать свидетельницей беседы своего хозяина с двумя наями о неспособности Энеруги управлять разросшейся ордой. Был ли это треп подвыпивших военачальников, чувствующих себя обойденными Хозяином Степи, или рождение заговора, который когда-нибудь приведет к убийству Энеруги, Ньяра не знала, да и не желала знать: по ней, что Хурманчак, что Цунзор или другой кто — все едино. Мысль о том, что из подслушанного разговора можно извлечь какую-то выгоду, она сразу же отбросила как в высшей степени вздорную — кому придет охота слушать рабыню, вздумавшую возводить хулу на своего господина?

Во избежание неприятностей, девушка постаралась забыть подслушанный ненароком разговор, однако Цунзор отнесся к происшедшему не столь легкомысленно, и стать бы ей пищей ненасытному воронью, день и ночькружащему над Кровавым полем, ежели бы не прицепился Батар к палачам, словно колючий репей к овечьему хвосту. Продайте, мол, доблестные воители, эту строптивую девку мне. Страсть люблю строптивых обламывать. И заплачу вам неплохо. И заплатил.

Заплатил столько, что каждый из Цунзоровых слуг мог купить себе по две рабыни и еще на выпивку бы осталось. Заплатил не торгуясь, не сходя с места новенькими серебряными лаурами, перед видом и весом которых палачи устоять не смогли и мгновенно запамятовали как приказная сломать строптивой рабыне хребет, так и собственное намерение вволю позабавиться со смазливой девкой. Почему косторез проявил такую неслыханную расточительность и отдал за дрянную рабыню все деньги, вырученные за многодельный заказ, Ньяра так и не узнала. И надобно признаться, поначалу даже не обрадовалась столь неожиданному спасению. Зная, как «обламывают» строптивых рабынь, она готовилась к тому, что, может статься, будет похуже смерти, но на этот раз Богиня простерла над ней свою руку и уберегла от неизбежных, казалось бы, мук и надругательств.

Приведя Ньяру в просторный глинобитный дом, Батар не потрудился даже запереть за собой двери. Перерезал ремни, стягивавшие локти и запястья девушки, хлебнул из кувшина омерзительной архи и завалился спать, ничуть не интересуясь тем, что предпримет донельзя перепуганная рабыня. Хвала Богине, надоумившей ее не бросаться сломя голову в бега и не пытаться прикончить своего нового господина!

Девушка усмехнулась, вспоминая, с каким ужасом ожидала утра, когда проснувшийся Батар примется ее «обламывать», и, взяв из мешочка пару «тощих» золотых, припрятала его в тайник, о местонахождении которого чудной косторез ни разу не вздумал у нее спросить. Хотя не было, не было у него решительно никаких оснований доверять «строптивой рабыне»!

— Ньяра! Ньяра, тут к хозяину пришли! — громким взволнованным шепотом возвестил, врываясь в комнату, Кицуд, за спиной которого немедленно выросли двое «бдительных» из личной тысячи Энеруги Хурманчака.

— Подождите здесь, господин сейчас выйдет к вам! — распорядилась девушка, чувствуя, что сердце ее уходит в пятки.

Ни разу Батар не проронил ни слова о том, что за мстительные замыслы вынашивает он в душе своей, но Ньяра могла бы поклясться, что правильно истолковала комбинацию, которую гадальные кости раз за разом образовывали в Средоточии Жизни. О, как она боялась момента, когда господину ее представится возможность осуществить свое самое заветное желание! Однако, даже попав во дворец, добраться до самого Хозяина Степи косторезу едва ли удастся, и значительно больше, чем навязчивая мечта Батара о мести Энеруги Хурманчаку, страшило девушку сочетание табличек, означавшее внезапно вспыхнувшую любовь. Страшило так, что, будь ее воля, она ни за что бы не отпустила своего возлюбленного с «бдительными». Но выбора не было. От приглашения Хурманчака не отказываются даже наи, и не властна рабыня запретить посланцам его увидеть своего господина.

Сделав воинам знак подождать, Ньяра направилась в мастерскую, мысленно умоляя Богиню не отнимать у нее Батара.

* * *

Выросший на берегу Урзани за каких-нибудь три-четыре года Матибу-Тагал был, как и большинство городов, возведен не на пустом месте. Еще несколько столетий назад на каменистых холмах, до которых не могли добраться сезонные разливы могучей реки, берущей начало в предгорьях Самоцветных гор, выходцами из Саккарема была заложена крепость Месинагара, превратившаяся впоследствии в шумный цветущий город, изобиловавший красивыми каменными зданиями и храмами, посвященными Матери Всего Сущего. Месина-гарцы успешно торговали со степняками и западными горцами, широкие плоскодонные суда их спускались по Урзани до Умукаты, а оттуда изделия местных ремесленников, погруженные на корабли заморских купцов, отправлялись в Саккарем, Халисун, Аррантиаду, Мо-номатану и на архипелаг Меорэ. Небольшое, отлично вооруженное войско не только не позволяло кочевникам приближаться к стенам города, но и само частенько устраивало вылазки в Вечную Степь, дабы разжиться скотом и рабами. Маленькие крепостцы были выстроены у подножия Самоцветных гор, дабы охранять меднорудные шахты и золотоносные прииски, разрабатывавшиеся у истоков Урзани.

Конец процветанию Месинагары положило нашествие Гурцата Великого, полчища которого, обложив город, повытоптали окрестные поля и огороды, повырубили сады и после длительной осады сокрушили стенобитными машинами ворота городских укреплений. Ворвавшаяся на улицы Месинагары орда учинила столь страшную резню, что даже после ее ухода на северо-восток город не ожил и не возродился подобно Фухэю и Умукате Немногие уцелевшие жители покинули дымящиеся руины, и две сотни лет места эти посещали только кочевники, весьма, впрочем, неохотно разбивавшие свои шатры вблизи зловещих развалин.

Между тем время показало, что месинагарские строители возводили здания не за страх, а за совесть, и когда Энеруги Хурманчак решил основать в Вечной Степи город, внимание его не могли не привлечь остатки крепостных стен, храмов и каменных зданий, густо поросших голубоватой полынью и серебристым ковылем, кустами розового ясноцвета и шиповника. Напрасно наи и тысячники совали в рот большие пальцы и бормотали что-то невнятное о древних проклятиях и мести мертвецов: советник Энеруги Имаэро, прозванный Длинным, Смешливый Энкай и другие ближайшие сподвижники поддержали Хозяина Степи, и вереницы рабов потянулись к развалинам древнего города, чтобы воздвигнуть на их месте Матибу-Тагал — столицу зарождающейся в кровавых схватках империи. Степняками, захваченными во время боев с племенами, не желавшими признавать владычества Хурманчака, руководили разумеющие в строительном деле беглецы из Саккарема: сначала те, кто не поладил с шадом Менучером, а затем и те, которым, после смерти его, нечего было ждать милостей от взошедшего на опустевший трон Мария Лаура.

Кочевники оказались скверными строителями, но рабы из захваченных Энеруги приморских городов понимали толк в работе с камнем и быстро научились у саккаремцев строить глинобитные хижины. Матибу-Та-гал рос быстрее, чем молодые побеги бамбука. Грязный, не слишком красивый, с аляповатыми порой зданиями, в которых привезенные, скажем из Умукаты, мраморные колонны подпирали деревянную, крытую соломой крышу, это был тем не менее большой богатый город, и сердцем его, безусловно, являлся дворец Хурманчака, построенный на месте древнего храма Богини — Матери Всего Сущего. Огромное святилище, возведенное некогда с особой добротностью, пострадало меньше других домов и, отремонтированное и обстроенное со всех сторон дворцовыми службами и флигелями, производило впечатление даже на Батара, мысленно окрестившего Матибу-Тагал кучей дерьма.

Не то чтобы дворец Хозяина Степи ему нравился, но столь грандиозного и столь безвкусного сооружения Батару в самом деле видеть прежде не доводилось, и он не мог не признать, что обитель Хурманчака была дерьмом отборным и чрезвычайно дорогостоящим. Белый известняк Фухэя, розовый ракушечник Дризы, мраморы и травертины Умукаты, граниты и песчаники Самоцветных гор — все лучшие материалы, до которых способен был дотянуться Хозяин Степи, пошли на строительство и отделку этого здания, украшенного к тому же доставленными из захваченных городов бронзовыми и каменными скульптурами. В работе над фасадами этого чудовищного сооружения, слепленного, казалось, из дюжины разномастных зданий, приняли деятельное участие художники-мозаисты, позолотчики, чеканщики и камнерезы, трудившиеся, судя по всему, без единого плана и потому создавшие нечто невыразимо яркое, кричащее и, по мнению степняков, прекрасное, а на вкус Батара — отвратительное. Что-то подобное ожидал он увидеть и в покоях Энеруги Хурманчака и был несколько удивлен, когда, миновав множество полутемных коридоров, очутился в просторном помещении, начисто лишенном каких-либо украшений, если не считать бронзовых чаш-светильников на облицованных желтым туфом стенах.

Приведшие его сюда «бдительные», сообщив, что прежде, чем его проведут к Хурманчаку, с ним желает поговорить советник Имаэро, удалились, и Батар довольно долго мерил серые плиты пола широкими шага ми, пока наконец массивные двухстворчатые двери не распахнулись, пропуская в зал группу чиновников в дорогих, отороченных лисьим мехом халатах. Советник Хурманчака выделялся среди них высоким ростом и простотой одеяния. Проводив чиновников до середины зала, Имаэро, предупрежденный, по-видимому, одним из слуг, беседовавших с приведшими сюда Батара «бдительными» направился к косторезу и приветствовал его легким поклоном:

— Стало быть, ты и есть тот самый Батар из Фухэя, чьи изделия ценятся в Матибу-Тагале на вес золота?

— Ценится не столько сама работа, сколько материал, — скромно ответствовал косторез, успевший за год почти полностью избавиться от акцента, с которым говорили жители приморских городов на языке кочевников, знакомом большинству из них с детских лет.

— А-а-а… — Ты к тому же еще и не кичлив. — Холодные серые глаза Имаэро — большая редкость среди степняков — впились в лицо Батара. — Говорят, тебе ведом секрет размягчения кости. И еще, слышал я, ты въехал в Матибу-Тагал с двумя доверху нагруженными слоновой костью телегами?

— Дошедшие до налу-ная слухи соответствуют действительности, — подтвердил Батар, склонив голову. Справедливости ради следовало бы уточнить, что из-за поборов чиновников он лишился половины добытой в Цай-Дюрагате кости прежде, чем добрался до ставки Хурманчака, но упоминать об этом сейчас не имело ни малейшего смысла.

— Можешь звать меня просто Имаэро, я не любитель звучных титулов. Почему же секрет размягчения кости не обогатил тебя? Сдается мне, секреты приносят либо богатство, либо неприятности. Тебе же удалось избежать и того и другого.

— Я не стремился завладеть этим секретом. Он завещан мне обучавшим меня мастером и потому не подлежит продаже. Да, честно говоря, и не обогатил бы он меня здесь. Косторезов в этих краях не так уж много и от избытка заказов не страдает ни один из них. По этой же причине и неприятностей мне до сих пор удавалось избегать. Что же касается секрета размягчения кости, то он не превратит подмастерье в мастера и лишь незначительно облегчит труд опытного костореза, сократив время, необходимое для создания небольших вещиц. Крупные-то заказывают редко, и при нужде их можно собрать из нескольких частей. Состав клея не является тайной. А что клееные изделия уступают цельным в прочности, не столь уж важно, если речь идет об украшениях.

— Но ты, насколько мне известно, на отсутствие заказов не жалуешься?

— Да, жаловаться мне совершенно не на что, — согласился Батар.

— Ты говоришь, что ни один резчик по кости не страдает от избытка заказов. А мне тут давеча случилось услышать, будто ты отказался сделать Кондану несколько светильников, подобных тем, какие выполнил для Дьюрьока.

— Я не отказывался взять заказ, а всего лишь предупредил, что не успею выполнить его к указанному нем сроку.

— И сделал ты так потому, что загружен срочной работой, но почтенному наю об этом не сказал, — удовлетворенно кивнул Имаэро. — Ты поступил разумно и, похоже, являешься именно тем человеком, который нужен нам для изготовления образца, с которого сделан будет чекан для монет. Империя Энеруги Хурманчака — не шайка диких кровожадных грабителей, пора ей обзавестись собственными деньгами, и я желаю, чтобы образцы их были сделаны тобою. Ты захватил с собой рисовальные принадлежности, как просили тебя о том посыльные?

Батар кивнул. Уголь, свинцовый карандаш, кисти, разведенная тушь и толстая саккаремская бумага лежали у него в сумке, тщательно проверенной «бдительными» при входе во дворец. Оружия он с собой не взял, предусмотрительно оставив дома даже маленький ножичек для подскабливания рисунков, рассудив, что в первый раз обыскивать его будут особенно старательно. Время отмщения еще не настало. Теперь, когда ему удалось проникнуть во дворец, возможность привести в исполнение задуманное в мастерской убитого «медногруды-ми» Харэватати рано или поздно представится, не надо только торопиться. Не спеши заяц в лес — все волки и так твои будут…

— Тебя, кажется, не слишком радует столь почетный и, осмелюсь заметить, прибыльный заказ? — с недоумением поднял бровь советник Хурманчака.

— Нет, отчего же, радует. Хотя, признаться, я не понимаю, почему выбор пал на меня. В Матибу-Тагале работает много мастеров, и кое-кто успел уже, верно, хорошо зарекомендовать себя, выполняя заказы Хозяина Степи.

— Энеруги Хурманчак обычно не встречается с художниками и не интересуется искусством. Однако, раз уж на монетах принято помещать профиль того или иного владыки, он согласился допустить к себе художника, который работает хорошо и, главное, быстро. Вот почему мой выбор пал на тебя.

— Это большая честь для меня. Когда мне позволено будет рисовать Хозяина Степи и что помимо его профиля надобно изобразить на монетах? — поинтересовался Батар, стараясь скрыть торжество и придать своему лицу почтительно-смиренное выражение.

— У нас еще будет время поговорить об этом, а сейчас нам надобно поспешить к Хурманчаку. Быть может, он сам снизойдет до того, чтобы обсудить с тобой изображения на монетах, — предположил Имаэро и сделав Батару знак следовать за собой, повел его через просто, если не сказать скудно, убранные комнаты, нисколько не соответствующие как внешнему виду дворца, так и рассказам очевидцев о ни с чем не сравнимой пышности и богатстве Тронного зала, где Энеруги Хурманчак появлялся по торжественным дням и куда помимо чиновников и военачальников с их семьями допускались заморские купцы и хозяева наиболее преуспевающих мастерских.

* * *

День клонился к вечеру, за витражными окнами, набранными из небольших кусочков цветного стекла, как принято это было в богатых домах Саккарема, начало темнеть, и безъязыкая служанка зажгла светильники с ароматным маслом. Лежащая на низком столике кипа изрисованных листов с легким шорохом рассыпалась по застеленному мономатанским ковром полу, но Батар не стал их собирать. Оторвавшись от наброска, он одарил неуклюжую служанку, задевшую стопку бумаг полой расшитого шелкового халата, недовольным взглядом и вновь уставился на беседующего с гонцом Хурманчака.

Изменившееся освещение позволило ему по-новому взглянуть на грозного Хозяина Степи, и косторез едва не ахнул от удивления. Где были раньше его глаза?! Золоченый панцирь с изысканной чеканкой и прекрасной работы легкий прорезной шлем, бесполезный в настоящей сече, должны были подчеркнуть мужественность их владельца и на какое-то время ввели Батара в заблуждение, но теперь-то он ясно видел, что призваны были они скрыть! Гибкая юношеская фигура могла принадлежать юноше, однако тонкие запястья, точеные кисти рук, беззащитная шея и удлиненный овал нежного лица, — о Промыслитель, как же он сразу не догадался?

Короткая стрижка и нанесенный на лицо красящий состав, создававший иллюзию легкой небритости, не должны были обмануть его, тем более подозрение, что черные, спускающиеся до низа подбородка усы наклеены, возникло у костореза, как только он начал рисовать профиль всесильного владыки, при упоминании имени которого Вечная Степь содрогалась от края до края.

Прорисовывая плотно сжатые губы, прямой нос и зеленовато-серые глаза, привыкшие смотреть на собеседника в упор, Батар чувствовал какое-то неуловимое несоответствие, какую-то неправильность, понять которую мешали и разлетавшиеся от цветных стекол отсветы, и не покидавшие комнату ни на миг, идущие нескончаемой чередой чиновники, наи, слуги и гонцы, приносившие донесения, нуждавшиеся в одобрении бумаги и свитки с указами. Хурманчак ударял в стоящий перед ним на столике гонг, и на смену ушедшим приходили новые люди, прислушиваясь к речам которых об обозе с медными болванками, прибывшем с западных рудников; посланных к саккаремской границе отрядах под предводительством Энкая и потрепанных конницей Тай-лара Хума; наводнении, задержавшем доставку в Ма-тибу-Тагал каких-то привезенных из-за моря товаров, Батар ощущал смутное недовольство. У него создавалось впечатление, что и комната эта выбрана не случайно, и все эти отвлекающие его внимание люди появились здесь сегодня с каким-то умыслом, и, делая набросок за наброском, он нервничал все больше и больше. Рисунки его, верно повторяя черты Хурманчакова лица, ограничивались внешним сходством, но ни в малейшей степени не отражали характер сидящего перед ним человека.

Мысли о мести были на время забыты. Удивление от того, что Хурманчак оказался не закоренелым, озлобленным тяготами жизни негодяем, а худощавым, едва ли не хрупким ровесником его, с тихим голосом и хорошими манерами, сменилось глухим раздражением. Батар не мог увидеть в этом молодом мужчине, по сути дела юноше, ни жестокости и властолюбия, ни кровожадности и той целеустремленности, которые позволили бы ему сплотить множество племен в единое целое и в течение нескольких лет подвести под свою руку большую часть Вечной Степи, захватить полдюжины приморских городов, потрепать горцев и трижды водить войско к границам Саккарема. Косторезу не впервые приходилось делать портреты, и не было случая, чтобы он испытывал подобное чувство беспомощности, невозможности совместить все то, что известно было ему об этом человеке, с тем, что видели его глаза.

Свет истины забрезжил перед ним, когда безъязыкая служанка принесла Энеруги поднос с едой и тот, искоса поглядев на Батара, начал ощипывать кисть сочного винограда, отправляя крупные прозрачные ягоды в рот и сплевывая на серебряное блюдо косточки. Он не так ел ягоды! Не так сплевывал косточки! Не так ломал пышную желтоватую лепешку! Он все делал не так, и Батар, которого наконец-то перестали отвлекать сновавшие вокруг Хозяина Степи люди, уже почти постиг в чем дело, но тут Энеруги поднес к губам кубок с вином, сделал жадный глоток, и вызревавшая исподволь догадка, уже готовая было оформиться в четкую мысль, растаяла, оставив чувство досады и разочарования.

Уязвленное самолюбие и гордость художника заставляли Батара вновь и вновь пересаживаться, менять места, делая наброски в фас, в профиль, в три четверти, сбоку и сверху, выискивая новые и новые ракурсы для изображения Хурманчакова лица, пока перемена освещения не подсказала отгадку, разом поставившую все на свои места. Хозяин Степи — переодетая женщина! Это звучало как отменный бред, этого просто не могло быть и все же…

Обмакнув кисточку в тушь, Батар прищурился и прямо поверх чуть намеченного шлема провел линию волос. Если бы у Энеруги было полсотни девичьих косичек, это выглядело бы так. А если бы у него была коса замужней степнячки?.. А как пойдет ему, нет не ему, а ей, прическа «Лестница к луне» или «Небесная башня»?.. И усы надобно убрать…

Он мазнул мелом по совершенно неуместным на девичьем лице усам и улыбнулся. О, брадобрей Энеруги должен был уметь делать что-то помимо удаления волос с лица, ежели не хотел остаться безработным!

— Над чем ты смеешься, косторез? Если ты закончил работу, можешь быть свободен, — впервые за весь день обратился Хурманчак к Батару.

— Позволено ли будет мне обратиться к Хозяину Степи с просьбой?

— Обратись.

— Не сочтет ли Хозяин Степи дерзостью нижайшую мою просьбу снять ненадолго шлем?

— Сочтет, — медленно сказал Энеруги, однако рука его не закончила движения и зажатая в ней палочка так и не коснулась маленького серебряного гонга, предназначенного для вызова тех, кому назначена была аудиенция. — Покажи, что ты успел нарисовать. Неужели ты до сих пор не сумел сделать ни одного удачного рисунка? Мне говорили, что ты хороший мастер.

«Эге! — подумал Батар, с некоторым опозданием сообразив, что совершил открытие, делать которое ни в коем случае не следовало. — Если ум слеп, что пользы в зрячести глаз? Похоже, не только я внимательно приглядывался к Энеруги и кое-что понял, но и он, точнее, она догадалась, что тайна ее перестала быть для меня тайной!»

— Прошу не судить строго, — с показным смирением промолвил он, делая вид, будто собирается подобрать рассыпавшиеся по ковру рисунки. Склянка с тушью выскользнула из его рук и черная жидкость залила в беспорядке раскиданные по листу наброски; где Энеруги Хурманчак был изображен с женскими прическами и без усов.

— О! Как ты неловок! — Хозяин Степи нахмурился, и в следующее мгновение в зеленовато-серых глазах его — ее! — мелькнуло понимание. — Умные прячут язык, как тигр когти! Ну что ж, я предсказывал, что этим все кончится, так оно и получилось.

Старательно изображая, что не понимает, о чем идет речь, Батар аккуратно собрал рисунки и, покосившись на двух замерших у дверей безмолвных стражей, сделав три шага вперед, с поклоном протянул стопку набросков Хурманчаку.

Поднявшись с кресла, переодетая девушка несколько мгновений смотрела в глаза косторезу, а потом произнесла с кривой усмешкой:

— Я охотно взглянул бы на те рисунки, которые ты столь неосторожно залил тушью. А эти… Эти ты покажешь Имаэро. Ступай. Или нет, погоди…

— Имаэро сказал, что Хозяин Степи скажет мне, какие изображения он желает видеть на монетах помимо своего профиля, — промолвил Батар, заметив колебания девушки.

— Передашь ему, что у меня не нашлось времени потолковать с тобой об этом, — велела Энеруги, высокомерно вскидывая голову. — Принесешь мне барельеф вместе с эскизами монет, как только они будут готовы.

11

Лениво оглядываясь на заходящихся лаем огромных мохнатых псов, овцы, тряся жирными курдюками, неспешно двинулись прочь от ручья, и пастух-упанх продолжал прерванный было рассказ:

— Нангу майганов пришлось принести клятву верности и целовать стремя Хозяина Степи, но сделал он это для отвода глаз. Ты знаешь, какой у Хурманчака порядок? Две трети воинов племени распределяет он по своим тысячам, и потом возвращаются они, семьи свои навестить, в разное время, как тысяча их из набега придет. Ратурай сообразил, что этак от племени у него скоро ничего не останется, и договорился со своими людьми, что те, кого по тысячам распределят, на третью ночь к становищу вернутся. То ли на север хотел податься, то ли у саккаремцев приюта просить — Великий Дух его знает! Да только ничего у него из этой затеи не вышло. Может, кто из своих предал, а может, следили за ними крепко — не он один такой умный выискался, — но только на третью ночь «беспощадные» окружили становище майганов и всех пробиравшихся к нему воинов повыловили. Каждому десятому сломали, как водится, хребет, а остальных вернули в те тысячи, куда они определены были.

— Грустная история, — пробормотал Эврих, поглядывая на скакавшую бок о бок с ним Тайтэки.

— Веселого мало, да ведь майганы не первые, не они и последними будут, — равнодушно отозвался пастух. — С лубокарами то же самое несколько лет назад сталось. Энеруги Хурманчака обмануть непросто, и с теми, кто клятву верности нарушает, он долго не церемонится.

— А с Ратураем он как поступил? Нангов-то ведь простыми воинами в тысячи свои Энеруги не посылает? — поинтересовалась Алиар.

— Тебе-то, рябая, что за дело до нанга майганов? Сама из Фухэя небось? Не сват он тебе, не брат… — Пастух поправил сползший на глаза меховой колпак и зычно крикнул на приумолкших, начавших забывать о своих обязанностях псов: — Ях-х-х! Гони их, толсто-ясопых! Ях-х-х! Ишь, разжирели! Плачут по вам, вислозадые, котлы медные, ножи точеные! Ях-х-х!

— Не знаешь, стало быть, как Хурманчак с нангом майганов поступил? — не унималась Алиар.

— Как-как! — прокаркал упанх недовольно. — Известно как: к коням привязал и порвал на части! Остальных мужчин тоже по тысячам разослал, взамен убитых; недовольных, как овец, прирезал, а огрызки племени в Матибу-Тагал погнал. Точно уж и не знаю: дороги ихними костями мостить или на мясо… — Пастух оскалил желтые зубы в мрачной усмешке. — Одно могу сказать: кончилось племя майганов. И ежели так дело дальше пойдет, то и всем нам скоро конец настанет! Вы думаете, мы овечек этих куда гоним? К становищу своему? Как бы не так — сотнику Каванаю на Тушканий холм. А чем там мои нынче питаются, что на зуб кладут и чем тело от наготы и холода прикрывают — ума не приложу!

— Я-ас-но… — протянул Эврих. Чем дальше продвигались они на юг, тем чаще встречались им люди Энеруги Хурманчака: озлобленные, недовольные, тревожащиеся за судьбу своих близких и в то же время запуганные и бесконечно покорные железной воле Хозяина Степи. От них-то аррант и услышал, что за упоминание о Вратах в Верхний мир, расположенных юго-западнее Матибу-Тагала, Энеруги Хурман-чаком ведено вырывать язык, а около самих Врат поставлен кордон, который хватает всех, кто вблизи окажется, и отправляет либо в штурмовые сотни, либо на невольничьи рынки. Чего-то подобного следовало ожидать — доступ к Вратам перекрывал некогда и Гурцат Кровавый. Однако, пораскинув мозгами и припомнив шутку о том, что рядом с колодцем от жажды не умрешь, Эврих пришел к выводу, что, несмотря ни на какие кордоны, желающие войти во Врата изыскивают все же для этого какие-то возможности, и после осторожных расспросов и вызывающе смелых песен, за которые, услышь их соглядатаи Хурманчака, вырвали бы ему не только язык, но и еще кое-какие жизненно важные органы, убедился в правильности своих предположений. Обойти кордон невозможно, но за определенную мзду — богатому везде дом — дозорные пропускают беглецов к Вратам, не пройдя которые часть людей возвращается и под большим секретом рассказывает об этом своим самым близким родичам и друзьям.

После разговора с пастухом-упанхом к занимавшему Эвриха вопросу: хватит ли хранящихся в его кошеле серебряных монет для подкупа охраняющей Врата стражи, добавился еще один: как ему быть с женщинами, которым, кроме как к несуществующему ныне племени майганов, податься было некуда? По тому, как отмалчивались встреченные ими степняки, услышав вопрос о соплеменниках Тайтэки, можно было и раньше предположить, что те чем-то не угодили Хозяину Степи, и все же аррант надеялся на лучшее, ибо слишком хорошо понимал, какая участь ожидает бездомных женщин в Вечной Степи. Теперь же, прикидывая так и этак, не видел он для них иного пути, как следовать вместе с ним к Вратам и искать убежища в Верхнем мире, где им по крайней мере не будет грозить смерть или рабство.

Распрощавшись с пастухами И отъехав от них достаточно далеко, аррант поделился своими соображениями на этот счет с приунывшими спутницами, но вразумительного ответа на вопрос об их дальнейших планах не получил. Да, собственноговоря, и не рассчитывал он услышать ничего определенного. Женщинам необходимо было время, дабы свыкнуться с мыслью, что надежды их на покровительство Ратурая рухнули и, хотят они того или нет, жить им надобно начинать сызнова.

Для самого Эвриха было очевидно, что в положении их делать это лучше в Верхнем мире, однако уговаривать и уж тем более навязывать это решение спутницам он не собирался. Во-первых, потому что искренне верил — они сами, хорошо поразмыслив, придут к нему. Во-вторых, не раз будучи свидетелем того, как людей проклинали за самые разумные и добрые советы, просто дабы отвести душу и сорвать плохое настроение, предпочитал он соображения свои высказывать, только когда его спросят, а в данном случае и так уже нарушил собственные правила. Поступал он так, впрочем, нередко, за что и не уставал всячески себя корить. И наконец, в-третьих, не мог Эврих до сих пор занять определенную позицию в споре силионских мудрецов о том, печалиться или радоваться надобно тому, что бегут люди из Нижнего мира в Верхний?

С позиции беглецов спорить было не о чем: от хорошей жизни из отчего края не побегут. Рассуждая же непредвзято, места в Верхнем мире хватит всем и чем больше вокруг хороших людей, тем лучше, однако с каждым ушедшим из Нижнего мира хорошим человеком мир этот будет делаться чуточку хуже, и значит, еще тяжелее станет жить в нем оставшимся. Последнее соображение приводило Эвриха к выводу, что ежели спутницы его сами изъявят желание идти к Вратам, то побуждаемы будут к тому объективными причинами, а ежели он станет уговаривать их, то окажет скверную услугу всем остальным жителям Нижнего мира, чего делать, разумеется, не следует…

— Не верю я этому пастуху! — прервала плавное течение мыслей арранта Кари. — После того как он рассказал про Огненное Волшебство, которым будто бы привел Хурманчак Ратурая к присяге на верность, ни единому его слову не верю!

— Напрасно. Мы уже столько раз слышали о разрушении стен приморских городов, что у меня ни малейшего сомнения в достоверности этих рассказов не возникает, — ответил Эврих. Взгляд его упал на низкие кожаные сапоги, и он с удовольствием пошевелил паль цами ног, ощущая, как тепло и уютно ему в обновке, подаренной пастухами-фастами пять-шесть дней назад. До чего же дружелюбный народ эти степняки, умеют добром на добро отвечать! Если бы не заваренная Хур-манчаком каша, одно бы удовольствие было по Вечной Степи ехать. Особенно когда дождя нет…

— Насчет проломов в городских стенах спорить не буду — может, и наколдовал этот Зачахар какую-нибудь пакость! — упорствовала Кари. — А в то, что простые воины Хурманчаковы закидали майганов шарами, изрыгающими огонь и сеющими смерть, — вовеки не поверю! Не было никогда у степняков такого оружия, а колдун, если смертоносные шары и делает, обычным воинам раздавать не будет — на них никакого чародейства не напасешься!

— Много ты в чародействе понимаешь! — беззлобно подначила подругу Алиар.

— Уж столько-то понимаю! Коли колдун такой могучий да всесильный, Хурманчаку и войска никакого иметь не надо. Взмахнет Зачахар рукой — и все перед ним на колени падут, головы покорно склонят, — продолжала девушка гнуть свое, поглядывая на Алиар исподлобья.

Отношения между подругами становились с каждым днем все напряженнее, и причину этого Эврих понять не мог. Он укоризненно взглянул на Кари, потом на Алиар, но упоминание об изрыгающих огонь смертоносных шарах увлекло его мысли в ином направлении.

После знакомства с Тразием Пэтом и Агеробарбом он доподлинно знал, что магам доступно многое такое, о чем обычные люди и помыслить не могут. Путешествие с Волкодавом по стране итигулов убедило его в том, что порой и боги недвусмысленно возвещают смертным свою волю. Чудесное спасение во время резни на «Морской деве» и странствие в чреве кита-отшельника — сегваны-то, поди, отделались легким испугом и «Крылатый змей», надо думать, достиг уже острова Печальной Березы — наводили арранта на мысль, что вмешивался кто-то из Небожителей и в его судьбу. Все это, однако, еще не означало, что любое непонятное явление следует списывать на волю богов и вмешательство магов,

Если, к примеру, вспомнить небьющуюся посуду, которую наловчился делать галирадский стекловар Остей при помощи Тилорна, или блестящие, словно из серебра сработанные, не боящиеся влаги доспехи мастера Крапивы, к изготовлению которых тоже приложил руку великий ученый с далекой звезды, то получалось, что Зачахарово Огненное Волшебство очень даже могло иметь вполне разумное объяснение. Во всяком случае, смертоносные шары, с появлением которых у шайки Хурманчака и началось его стремительное возвышение, больше походили на нечто изготовленное человеческими руками, чем на сверхъестественные молнии Агеробар-бова посоха. Посох-то, как и большинство магических атрибутов, обретал волшебную силу лишь в руках своего хозяина-мага, а глиняные толстостенные шары, разлетавшиеся на сотни смертоносных осколков, швыряли в противников самые что ни на есть обычные воины — это Кари верно подметила.

Н-да-а-а… Не захочешь, а вспомнишь рассказ Тилорна о том, как расчищал он от каменых глыб площадку для строительства Людоедова замка, а сопровождавшие этот процесс пламя и грохот Винитаровы люди тоже называли Огненным Волшебством. Трудно, конечно, поверить, что секрет сокрушительного порошка, который не пожелал Тилорн открыть сегванскому кунсу, за что и заточен был в подземное узилище, каким-то образом известен стал здешнему колдуну. Но каких только хитрых узелков не завязывает судьба, какие совпадения и встречи-не происходят в этом, да и в Верхнем мире тоже по воле богов-шутников, гораздых на вся-а-ческие затеи…

— Глядите-ка, опять верховые впереди! Не вертись, насмотришься еще, эка невидаль! — Тайтэки притиснула к себе дочь и поднесла руку козырьком к глазам: — Табунщики вроде, на Хурманчаков разъезд не похожи.

Эврих окинул женщин оценивающим взглядом: старуха с дитем, парнишка, пораженная огневкой девка. Надо бы подновить краску на лицах, хотя, если весть о лекаре-улигэрчи уже достигла этих парней, не будут они особенно разглядывать его спутниц…

Табунщики один за другим начали съезжаться — дюжиной от четверых всяко отобьются. Эврих, смочив ладонь соком полынника, мазнул ею по щекам, Тайтэки сгорбила плечи, и лишь Алиар с Кари продолжали скакать вперед как ни в чем не бывало — привыкли уже, что опасаться нечего, а может, друг перед другом страха показывать не желают.

— Плохо дело! — неожиданно хриплым голосом прошептала Тайтэки, придерживая коня и меняясь в лице, что было не так-то просто под наложенным Эврихом гримом. — Это хамбасы! Вот ведь угораздил Великий Дух свидеться…

— Хамбасы? Ах да… — Аррант почувствовал, как в желудке у него нехорошо похолодело, и оглянулся по сторонам. — Поздно бежать! Увидят, что боимся, — наверняка вдогон кинутся!

— Кинутся не кинутся — еще не известно, а вот узнают они нас наверняка! — процедила Алиар сквозь зубы. — Вам с Кари они ничего не сделают, а нам бежать надобно. В случае чего — не знаете вы нас, прибились, мол, девки какие-то по дороге!

Алиар что есть мочи ударила коня по ребрам, и тот рванулся в сторону, быстро набирая скорость, которую трудно было от него ожидать. Тайтэки, помедлив мгновение, тоже пустила свю клячу в галоп, успев крикнуть оцепеневшим спутникам на прощание: «Ишалли тэки ай!»

— Поскачем в другую сторону, отвлечем хамбасов? — предложила Кари, но Эврих отрицательно покачал головой. Лошади под табунщиками были такие, что убежать от них — все равно что ветер пытаться обогнать.

* * *

Тучи заволокли луну, мерцавшие в вышине звезды почти не давали света, и Кари окончательно уверилась, что аррант — да отвернутся от него Боги Покровители был, как всегда, прав: им следовало остаться на ночь у табунщиков-хамбасов. Напрасно она настояла на своем, зря корила Эвриха за бездушие и грозилась уехать искать подруг без него. Может, и удалось бы ему песнями и лекарскими чудесами завоевать сердца хамбасов и выпытать, где находится их становище. А то и коней бы хороших сторговал, на этих-то клячах в погоню пускаться — людей смешить. Отправляться в путь на ночь глядя было в самом деле глупо: и увезенных табунщиками Тайтэки с Алиар не догонят, и сами заплутают, и лошадей загонят так, что к утру станут они ни на что не годны.

Девушка покосилась на Эвриха — уж она бы на его месте не удержалась от ехидных замечаний, а он, устало горбясь в седле, даже не смотрит в ее сторону, занятый какими-то своими, невеселыми мыслями. И правильно: глупую бабу ругать — попусту слова тратить. Ой-е! Ну почему, почему она хотя бы на этот раз его не послушалась? Ведь многократно уже убеждалась: не обделил чужака Великий Дух разумом, так нет же, надо было ей самость свою показать, как будто умней ее человека в Вечной Степи не сыскать, как будто он меньше, чем она, выручить Тайтэки с Алиар хочет. Дура! Была всю жизнь дурой, такой, видно, и умрет. Она вновь покосилась на молчаливо ехавшего позади нее арранта и вздохнула, припоминая, как толково тот вел разговор с табунщиками…

Хамбасы бросились вдогон за беглянками и настигли их прежде, чем те скрылись из виду Кари и Эвриха. А настигнув, естественно, пожелали выяснить, зачем те вздумали удирать, и, ясное дело, невзирая на грим, сразу узнали первую жену Фукукана и ее служанку. По поводу того, как надобно поступить с ними, разногласий не возникло. Скрутив женщинам руки, накинув на их шеи сплетенные из конского волоса арканы, четверо табунщиков повезли пленниц к своему нангу. Их не разжалобили ни мольбы Алиар, тщетно просившей пощадить ее бывшую хозяйку, ни захлебывающиеся вопли оторванной от матери Нитэки, которую взял в седло один из табунщиков, — Фукукан желал отомстить за нанесенную ему обиду, и его соплеменники находили это желание в высшей степени справедливым. Они рады были помочь ему наказать провинившихся женщин и не испытывали к несчастным никакого сочувствия.

Труднее было решить, как обойтись с лекарем-улигэр-чи и сопровождавшим его парнишкой. С одной стороны, они вроде не причинили хамбасам никакого вреда, были, если верить слухам, людьми достойными и полезными и законы гостеприимства обязывали отнестись к ним с должной заботой и вниманием. С другой же стороны… Впрочем, прежде чем табунщики смогли задуматься над действительной или мнимой виной бродячего улигэрчи, тот открыл рот и сплел весьма правдоподобную байку о встрече с бывшей женой Фукукана и ее служанкой. Ой-е! Проклятый аррант мог заговорить пчел до того, что те позволили бы ему беспрепятственно взять соты, а ежели бы расстарался, так и из пустого улья мед добыл!

Табунщики развесили уши и решили не вязать сладкоголосого улигэрчи. Получая истинное наслаждение от беседы с аррантом, они предложили ему перекусить с ними, а потом убедили не покидать их до самой ночи. Что-то, видимо, все же заподозрили и рисковать не хотели. Хитроумный улигэрчи не спорил и не подавал виду, как не терпится ему пуститься в погоню за увезшими женщин хамбасами. Вероятно, он уже измыслил, как выпытать у табунщиков месторасположение племени и, быть может, даже склонить на свою сторону, заручиться их поддержкой и помощью, но одолевавшее Кари нетерпение оказалось сильнее доводов рассудка…

— Не пора ли нам остановиться? Ночь — не лучшее время для поисков. Чем блуждать в потемках, дадим лошадям отдохнуть, завтра они нам очень и очень пригодятся, — предложил Эврих без особой надежды.

— Завтра Тайтэки с Алиар, может, уже и в живых не будет! — не оборачиваясь бросила Кари.

Она не хотела этого говорить, ибо знала, что Фукукан не станет торопиться с казнью, но признать свою ошибку была еще не готова. Глупые слова самисорвались с языка. Злясь на собственное безрассудство, девушка хлестнула кобылу зажатой в руке плетью, и тут произошло непоправимое. Лошадь ее рванулась вперед, споткнулась и рухнула как подкошенная. Кари вылетела из седла, перекувырнулась через голову, покатилась по земле…

Убедившись, что руки-ноги целы, и отряхнувшись, она вернулась к кобыле, и из глаз ее ручьем хлынули слезы. Поднявшаяся кое-как лошадь заметно прихрамывала и вид имела такой виноватый, словно по собственной оплошности угодила копытом в неразличимую во мраке сусликовую или тарбаганью нору.

— Бедная Шулдэ! Бедная моя лошадка! — Размазывая по щекам слезы, девушка шагнула к кобыле и прижалась мокрым лицом к лошадиной морде. — Прости меня! О Великий Дух! Это я, я должна была сломать ногу, дурища безмозглая!

— Я понимаю в лошадях не слишком много, но по-моему, ногу она растянула, а не сломала, — рассудительно заметил Эврих, спешиваясь и подходя к девушке.

— Не пытайся меня утешить, ты!.. А можешь ты ее исцелить? Ты ведь все можешь! Ну сделай что-нибудь, а? — Кари с надеждой устремила зареванные глаза на арранта, но тот с извиняющейся улыбкой на губах развел руками:

— Я никогда не лечил животных и не представляю, как это делается. Лучше всего расседлать ее и подождать до утра.

— Кому лучше? Тебе?! У, чурбан бесчувственный! — Девушка подалась к Эвриху и, ухватив за грудки, начала трясти с необъяснимым остервенением. — По тебе, так пусть и Шулдэ, и я обе сдохнем! Камень бессердечный! Только и можешь лживые речи говорить да служанок по кустам валять! Змей медоголосый, сластолюбивый! У-у-у, ненавижу!

Почувствовав внезапно, что силы покидают ее, Кари отпустила халат Эвриха и опустилась на корточки, уткнув лицо в колени. Шулдэ склонила к ней свою огромную голову, обнюхивая волосы девушки и ласково фыркая, словно хотела утешить и ободрить.

— О Великий Дух, есть ли что-нибудь на свете прекраснее и отвратительнее женщин? — пробормотал ар-рант, осматриваясь по сторонам в поисках мало-мальски пригодного для ночлега местечка. — Нет, шатры и юрты не поставлены в ожидании дорогих гостей, придется нам, видно, провести эту ночь под открытым небом. Охохонюшки! И за что посылают мне боги эти испытания? Был бы здесь друг Волкодав, он бы и с хамба-сами разобрался, и девку эту бешеную приструнил. Не сыскал я на нее вовремя управы, а теперь клацай всю ночь зубами! Да еще ведь и дождь пойдет, чует мое сердце…

* * *

Проснувшись, Кари не сразу поняла, где она находится, и, только высвободив голову из-под овчины и окинув опухшими от слез глазами залитую хмурым предрассветным светом степь, припомнила события вчерашнего дня. Понаблюдала некоторое время за пасущимися неподалеку лошадьми — Шулдэ хромала пуще прежнего — под седлом еще долго ходить не сможет — и вновь натянула на голову теплый плащ. Прислушалась к мерному дыханию спавшего бок о бок с ней Эвриха и подумала, что отдала бы десять лет жизни за то, чтобы остаться с ним вдвоем на день, два, три, забыв об Алиар, Тайтэки, Нитэки, хамбасах и разъездах Хурманчака. Но забыть нельзя было ни о чем, да никто и не предлагал ей столь соблазнительную сделку…

Нарочито грубо растолкав засоню-арранта, Кари известила его о том, что Шулдэ придется отпустить и скакать дальше на одной лошади, пока не отыщут они табунщиков, готовых продать хотя бы какого-нибудь коня. А лучше двух или трех, поскольку, не имея лошадей, они, даже отыскав становище хамбасов, помочь Тайтэки с Алиар не сумеют.

— Разумно. Вот бы об этом вчера вечером подумать, не пришлось бы нынче драгоценное время терять! — проворчал Эврих и до конца завтрака не вымолвил больше ни слова. Навьючил на своего коня одеяла запасные плащи и сумку с остатками еды, после чего так же не произнеся ни слова, помог девушке усесться перед ним в седло.

Говорить с Кари он решительно не желал, и первую половину дня они скакали молча, причем скачка эта измучила девушку не меньше, чем Эврихову клячу, которая под тяжестью двух седоков тащилась так, будто каждый шаг ее был последним на этом скорбном пути. По мнению Кари, бедному животному приходилось даже легче, чем ей. По крайней мере Эврих всю дорогу не дышал ему в затылок и не обнимал его за талию. О понятное дело, седло не было рассчитано на двоих и делал это аррант без всякого тайного умысла. И это-то и было самым ужасным!

Девушка чувствовала, как от каждого Эврихова прикосновения щеки ее наливаются огнем, а руки слабеют, но лекаря-улигэрчи это ничуть не трогало. Она едва могла дышать, ее кидало то в жар, то в холод, а бесчувственный чужак как ни в чем не бывало вертел головой, любуясь унылым степным пейзажем, и насвистывал что-то сквозь зубы — сочинял новую песню. Она трепетала и вздрагивала, стоило ему чуть пошевелиться, несмотря на все старания взять себя в руки, а этот… этот — да лишат его Боги Покровители мужского достоинства! — даже не пытался притиснуть или погладить ее, как поступил бы на его месте любой степняк, любой сегван, любой мужчина, коего не лягнул в детстве пониже живота, повыше колен дикий осел.

Ой-е! Она простила бы ему эту отвратительную холодность, если бы не слышала, как стонала в его объятиях бесстыдница Алиар! Она бы поняла его сдержанность, будь эта круглоглазая сука поблизости — в конце концов ей первой пришло в голову водрузить на себя полоумного арранта и, дабы избежать скандала, он вполне мог прикинуться равнодушным. Но ведь ничто и никто не мешал ему, как бы невзначай, обла-пать ее, прижаться губами к шее или щеке!..

Кари ощущала, что присутствие и случайные при-сновения Эвриха сводят ее с ума. Она и не подозревала что может столь страстно желать близости с каким то мужчиной, а этого девушка хотела так, что почти чабыла об оставленной в степи Шулдэ, о товарках, которым грозила мучительная казнь, и о том, что совсем недавно люто ненавидела сладкоречивого арранта. То есть она и сейчас продолжала ненавидеть его, и ненавидела даже больше, чем прежде! И все же только он мог утолить снедавшую ее жажду любви, только он мог утишить невыносимый жар, волнами разбегавшийся от низа живота по всему ее телу!

Безусловно это было наваждение, потому что никому кроме Канахара, пока тот еще не выгнал ее с супружеского ложа, она не позволяла прикасаться к себе и после проведенных с кунсом лет была уверена, что как-нибудь обойдется без мужчины. Уже одно то, что Эврих спал с Алиар, должно было заставить Кари выкинуть его из головы, а вместо этого она сохла по сладкоголосому улигэрчи, как какая-нибудь наивная девчонка, не желавшая видеть, что избранник не стоит и мизинца на ее руке.

Изводясь из-за близости арранта, в подбородок которого то и дело упиралась ее макушка, Кари в то же время сознавала, что думать сейчас надобно не о чувствах, а о том, как бы отыскать табунщиков, которые согласятся продать им лошадей и подскажут, в каком направлении находится становище хамбасов. Если бы она ехала на собственной лошади, ей бы, конечно, было легче держать себя в руках, но, как назло, за полдня им не попалось ни единого человека: холмы и поросшие тальником, дубами и вязами распадки были безлюдны насколько хватало глаз. К тому же конь Эвриха брел все медленнее и поглядывал на своих седоков столь скорбными глазами, что пора было дать ему заслуженный отдых, — потеря этого одра была бы последним, крущительным ударом судьбы.

— Не нравятся мне эти тучи. Со вчерашнего дня по небу ползают. Начнется дождь — и плакали наши поиски, — произнесла Кари, чтобы привлечь к себе внимание арранта и прервать затянувшееся молчание.

Эврих промолчал, и девушка раздраженно обернулась к нему:

— Ты не слышишь? Я говорю, вот-вот ливень начнется!

— Слышу.

— Тогда почему не отвечаешь?

— Ты уверена, что Фукукан расправится с Тайтэки и Алиар без промедления, как только они попадут к нему в руки?

— Нет, — ответила Кари после недолгого молчания. — Скорее всего нанг устроит из этого целое представление. Созовет всех пастухов и табунщиков, дабы могли они насладиться редким зрелищем. Закатит пир, испросив предварительно позволения у шамана, который после камланий выберет наиболее подходящий для этого день. Женщины племени должны надолго запомнить столь поучительный урок, и спешить Фукукан не будет. Предвкушение мести слаще самого наказания виновных, и я думаю, трое-четверо суток у нас в запасе есть.

— Потому-то ты и спешила как можно скорее покинуть табунщиков-хамбасов? — спросил Эврих, и девушка поняла, что на языке у него вертится много самых разных слов, которые не доставят ей ни малейшего удовольствия. Чувствам своим, однако, аррант воли не дал и сухо сказал единственное, что имело отношение к нынешнему их положению: — Надо искать укрытие от дождя. Не хватало нам только какую-нибудь хворь подцепить. Ливень будет нешуточный.

Он мог бы добавить, что, пойдет дождь или нет, заморенной кляче все равно необходим отдых, но не стал отдавливать Кари и без того кровоточащую мозоль. Девушка кивнула, стукнулась затылком о подбородок Эвриха и ощутила, что щеки ее наливаются багрянцем. Благодарности к арранту она не испытывала — чуткость его раздражала и представлялась ей худшим упреком, чем все ругательства, которые он мог обрушить на ее склоненную голову. Кроме того, она опасалась, что этот человек догадается, как будоражит ей кровь одним своим присутствием. Кари казалось, что скажи он слово, потяни руку — и она ляжет в нее, словно спелый плод.

Чтому надо было положить конец, и чем скорее, тем ттучше — даже сквозь одежду она чувствовала, как волнуют ее соприкосновения с его телом. Дальше так продолжаться не может, она этого просто не вынесет!

— Поезжай во-он в тот распадок. На меня упали первые капли, — прерывающимся голосом скомандовала девушка, с трудом перебарывая желание спрятать лицо на груди Эвриха, прижаться к нему, обнять, впиться губами в золотистую кожу, запах которой, смешанный с запахом овчины и конского пота, кружил ей голову сильнее архи или хлебного сегванского вина.

Поваленный ветром дуб на краю распадка был скверным укрытием от начавшего моросить дождя, но, пристроив между его вывороченными из земли корнями несколько срезанных березок и накрыв их кучей веток с нарядными пожелтевшими листьями, они соорудили нечто похожее на берлогу и успели укрыться в ней прежде, чем грянули первые грозовые раскаты и хлынул ливень. Завернувшись в теплый плащ и натянув овчинное одеяло до глаз, Кари забилась в самый темный угод с твердым намерением уснуть, а Эврих извлек из сумки пачку пергаментных листов, достал из деревянного пенальчика перо, приготовил флакончик с чернилами и задумался, глядя на завесу дождя, отгородившую их ото всего мира.

Девушка смежила веки, но сон не шел. Тогда она помолилась Великому Духу и попыталась вызвать перед глазами успокаивающий и навевающий дрему образ колышущегося под ветром ковыля, не раз помогавший ей прежде переступать границу сна, однако и это не помогло. Перед внутренним ее взором вместо бескрайней степи упорно возникал склонившийся над измятыми листами аррант, не обращавший на нее ни малейшего внимания. Ой-е! Она не красавица и сама это отлично знает, но и не уродина, от которой мужчины бегут, как от огня! Некоторые Канахаровы комесы поглядывали на нее с вожделением, и она готова была поклясться что любой из них, окажись на месте Эвриха, уже лез бы к ней с поцелуями и лживыми заверениями в любви Впрочем, может, этот тюфяк просто боится к ней прикоснуться?

Неожиданная эта мысль заставила девушку встрепенуться и широко распахнуть глаза. А ведь, пожалуй так оно и есть! Она столько раз цыкала на него, дерзила и всячески выказывала свою неприязнь и неодобрение что удивительно, как он ее до сих пор за поганый язык хлыстом не отстегал! Стало быть, надеяться на то, что он сам к ней полезет, нечего… Кари вздохнула: наваждение, нашедшее на нее, когда оказалась она с безмолвным аррантом в одном седле, все еще не рассеялось внутренний жар по-прежнему сжигал ее, не давал покоя, и бороться с ним более у девушки не было ни сил, ни желания. Пусть этот чужак думает о ней что хочет, но сейчас он нужен ей, как никто и никогда не был нужен, и она получит его. Немедленно! — Эврих… — слабым голосом позвала девушка. — Меня знобит…

Стиснув зубы от нетерпения, она наблюдала за тем, как аррант аккуратно убирает в пенал перо, закрывает флакончик с чернилами, прячет в сумку покоробившиеся листы. Он действовал неторопливо, словно знал, что рано или поздно она позовет его. И знал, для чего позовет. На мгновение Кари пожалела о своих словах, ей захотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть нависшего над ней арранта, спокойных, проницательных глаз его, в прозелень которых проваливалась, погружалась она, как в бездну. О Боги Покровители, да ведь он по-настоящему прекрасен! Почему же она этого раньше не разглядела? Почему за урода почитала?

На гладком, покрытом ровным загаром лице не осталось и следа от темных и светлых пятен, брови и ресницы отросли, голову покрыл ежик золотистых волос, которым, со временем, позавидует любая женщина. Ой-е! С такой внешностью он мог позволить себе быть разборчивым, и дерзкая степнячка-замухрышка ничем не могла его прельстить…

— Простыла? — Эврих протянул руку, намереваясь положить ладонь на лоб девушки, и в этот момент она подалась вперед, сбрасывая одеяло, вцепилась сильными пальцами в его плечи.

— Эге! Похоже, недуг, поразивший тебя, серьезнее, чем я думал! — Аррант приблизил свое лицо к Кари-ному и накрыл ее плотно стиснутые губы своими.

Поцелуй его оказался на редкость нежным, в нем не было даже намека на страсть, и Кари едва не зарычала от разочарования. Притянула его к себе, обвила гибкими руками за шею, словно силясь передать ему часть сжигавшего ее огня. И преуспела в этом. На миг оторвавшись от девушки, аррант властно впился в ее губы, и она почувствовала себя, как умирающий от жажды после первого глотка студеной воды. Но одного глотка было мало, и она с готовностью приоткрыла губы, позволяя языку Эвриха проникнуть внутрь и соединиться с ее языком.

Кари таяла в объятиях арранта. Ей нравился запах его дыхания, вкус губ, ощущение тершихся друг о друга языков, но и этого было мало. Мало, ибо теперь-то она сознавала, что успокоится, только когда этот восхитительный мужчина окажется между ее раздвинутых бедер. Ой-е! Теперь-то она понимала Алиар и ничуть не стыдилась своих мыслей, которые показались бы ей отвратительными в иное время. Она хотела этого чудного арранта, и что ей за дело до того, сколько женщин было у него до нее? Естественно, их было много, и потому-то он и сможет дать ей все, чему научился у них!

Его язык ощупывал ее рот до тех пор, пока их обоих не затрясло от желания. Губы Эвриха коснулись подбородка, переместились к мочкам ушей, и Кари, шумно дыша, извиваясь подобно змее, вылезающей из старой шкуры, начала выбираться из вороха одеял и одежд. Все ее тело жаждало поцелуев и ласк, и, едва губы арранта прильнули к горлу девушки, а пальцы принялись чертить круги на маленьких грудях, подбираясь к набухшим, заждавшимся соскам, она, не в силах более сдерживаться, издала жалобный стон и залепетала бессвязные слова:

— Хочу тебя!.. Люблю, ненаглядный мой!.. Руки твои как раскаленные щипцы, как дуновение ветра в знойный день! Целуй же меня, люби, ласкай!..

И он ласкал ее так, как не умел, а может, не хотел ласкать Канахар. Он играл на ней, как на дибуле, забирая в рот поочередно то один, то другой сосок, целовал живот, нежно стискивая длинными пальцами ягодицы, от чего Кари хотелось вылезти из собственной кожи точно так же, как вылезла она из одежд и одеял. Выгибаясь и постанывая, переворачиваясь со спины на живот и обратно, она в свою очередь жадно приникала губами к телу арранта, успевшего незаметно избавиться от халата, сапог и штанов, ерошила короткие его волосы на голове, терлась щеками о золотистые кудряшки на груди. Замирая и вновь начиная ерзать, если уж очень доставал ее искусный любовник, она чувствовала, что из глаз ее сыплются искры, а из глотки рвутся звериные вопли, коими только волков в зимней степи пугать.

— Ну иди же на меня! Возьми меня! Не мучь! — удалось наконец выговорить Кари, изнемогавшей от наслаждения, доселе ей незнакомого, однако неутомимый аррант продолжал терзать ее. От горячих прикосновений его рта девушка совершенно лишилась рассудка. Обливаясь потом, трудно ловя ртом воздух, она, казалось, вот-вот расстанется с жизнью! Еще немного — и умрет, не может не умереть от наслаждения! Что же это еще он делает, что вытворяет с ее дрожащим, исходящим любовным соком телом?..

Руки и губы вездесущего арранта приникали к ней И проникали в нее так, что из глаз Кари текли слезы, а крики превратились в чуть слышные всхлипывания. Несколько раз она прощалась с жизнью, и умирала, и возрождалась, с ужасом и восторгом понимая, что после всего, что проделывает с ней бесстыжий, ненасытный улигэрчи, уже никогда не станет прежней. Он не смел, не должен был заставлять ее чувствовать такое наслаждение! После этого просто незачем, невозможно жить, как она жила раньше! После этого и без этого все — промозглый день, и она не хочет, не может…

— Возьми меня! — молила она со слезами в голосе. — Возьми. Сейчас! Я не могу больше! Не могу…

Эврих издал тихое ласковое рычание, и она содрогнулась от удовольствия, почувствовав, как он проникает в нее, протискивается и тонет, как брошенный в зыбучие пески камень. Нет, не тонет, а растворяется, как вылитое в реку молоко. Растворяется и становится ею, так же как она становится им, и вот уже они оба — или новое, получившееся в результате этого чудесного слияния существо? — начинают двигаться в едином ритме, и волны наслаждения накатывают одна за другой, смывая все мысли, все чувства, кроме неизъяснимого, неизмеримого, всезатопляющего восторга, после которого вспыхивает нестерпимо яркий и радостный свет…

Придя в себя, Кари была уверена, что побывала на пороге смерти. Нельзя было пережить такое и уцелеть. И то, что она уцелела, — было еще одно чудо.

Тело ее пело, и чувство благодарности к Эвриху переполняло девушку. Она прижималась к нему все сильней и сильней, а он продолжал гладить ее плечи и руки, но уже совсем не так, как раньше, и от этой тихой ласки Кари хотелось плакать и смеяться одновременно. Подобно котенку она вздрагивала и потягивалась, умащиваясь под нежно гладящей ее рукой, и только что не урчала от счастья.

Ей лень было шевелиться, лень было даже думать, и все же одна мысль маячила на краю сознания: почему этот аррант, делая почти то же самое, что и Канахар, позволил ей испытать неземное блаженство, тогда как куне за три года если и заставлял ее кричать, то лишь от боли? На жесткой земле, в темной берлоге, с потолка которой сочились тонкие струйки дождя, она ощутила себя любимейшей, желаннейшей, красивейшей и счастливейшей из женщин, хотя Эврих, столь часто называемый ею вруном, избегая лжи, не сказал ей ни слова о своих чувствах и не пытался убедить ее, что никогда не видал никого прекраснее. А в Соколином гнезде, среди ковров, на свежих простынях, под рукой у законного мужа, она даже после свадьбы, не говоря уже о следующих годах, чувствовала себя грязной рабыней, обязанной, страдая, удовлетворять мужскую похоть, этаким сосудом для определенного рода отправлений властительного кунса.

Ни разу не пережила она с Канахаром ничего хотя бы отдаленно напоминающего то, что произошло у них с Эврихом, но в чем причина столь разительного различия испытанных ею чувств? В том, что она сама страстно желала арранта? В его умении и желании доставить удовольствие не только себе, но и ей? И ей, быть может, в первую очередь? Или в том, что, по-разному воспринимая мир, они не могли не проявить этого в самом интимном из человеческих отношений? И этот-то светлый, радостный и дружелюбный взгляд Эвриха на все, что его окружает, и привлек ее к нему, как бабочку влечет к медоносному цветку яркая раскраска лепестков и дивный аромат?

Ой-е! Как все это сложно! И все же какое счастье, что они с Эврихом узнали друг друга, подумала Кари, прикрывая глаза. Сейчас она слишком утомлена, но со временем, конечно, разберется во всех этих хитросплетениях. Девушка обхватила своего арранта руками и ногами и, ласково улыбаясь, погрузилась в сонное забытье.

12

Сотник Сюрг из полутысячи Макурага во что бы то ни стало хочет видеть Хозяина Степи. Двое суток сидит в приемной и категорически отказывается сообщить о деле, приведшем его в Матибу-Тагал, — доложил чиновник из «вечно бодрствующих» советнику Хурманчака.

Имаэро пожевал губами и после недолгого раздумья спросил:

— Уж не тот ли это Сюрг, который уличил Бари-тенкая в пособничестве фухэйским беженцам?

— Тот самый. У налуная превосходная память, — льстиво улыбнулся чиновник и, честно отрабатывая полученный от Сюрга мешочек с блестящими серебряными лаурами, добавил: — Очень решительный молодой человек, и, судя по всему, дело его привело во дворец серьезное. Он прискакал сюда с тремя «стражами Врат», но никаких предписаний от Макурага не привез, так что, похоже, действует на свой страх и риск.

— А-а-а… Любопытно. Пусть его проводят к Яшмовым палатам, а уж я позабочусь объяснить появление сотника Хозяину Степи, если тот заинтересуется, откуда этот молодец взялся. — Имаэро благосклонно кивнул «вечно бодрствующему» и продолжал путь к апартаментам Хурманчака, размышляя о том, с какой непостижимой быстротой растет количество чиновников, как стремительно становится неуправляемой не успевшая еще до конца сформироваться империя, уподобляясь кораблю, теряющему подвижность из-за нарастающих-на его днище паразитов.

Двое суток — немалый срок, и он, безусловно, был бы еще больше, если бы Сюрг не озаботился поднести «бодрствующему» какой-нибудь ценный подарок или попросту не вручил кошель с деньгами. Затем мысли советника перескочили на рвущихся в поход наев, мечтавших провести свои тысячи по богатым саккаремским землям, и настроение его окончательно испортилось. Кажется, старый Цуйган был прав, утверждая, что подчинить своей воле десятки племен — еще не значит создать жизнеспособное государство. Ибо, как бы ни пытался он себя обманывать, великая империя существовала пока только в его воображении, а на самом-то деле дикая орда оставалась ордой, покорной своему вожаку лишь до тех пор, пока тот вел ее в грабительские набеги, благодаря которым она могла утолить свою алчность, жажду крови и насилия. Волчья стая слушалась вожака, пока тот вел ее резать тучные стада, но предложи он ей начать щипать травку, как она разорвет его на куски. Тем более охотников вести ее в новый набег найдется немало…

Тягостные раздумья одолевали, похоже, и Энеруги Хурманчака, угрюмо слушавшего разглагольствования Зачахара о его новом изобретении. Имаэро был уже извещен о разрушительном действии изготовленных сегваном бронзовых цилиндров, которыми Зачахар хотел заменить глиняные горшки, и, не подходя к столу, заваленному целыми изделиями и рваньми осколками, ответив на поклоны Номиги-ная и Раказана, опустился в дальнее от Хозяина Степи кресло.

— Истребительная сила моих «куколок» столь велика, что, без сомнения, оправдает расходы на дорогостоящий металл. Осколки от них на расстоянии пятидесяти шагов пробивают любые доспехи и, в отличие от глиняных, пронзают человека насквозь. — Зачахар, любовно перебирая блестящие бронзовые осколки с рваными, неприятными даже на вид краями, выбрал один, формой и размером напоминающий крыло жаворонка, и протянул Хурманчаку. — Эта малютка снесла человеку, находящемуся от нее в тридцати шагах, половину черепа. А тех, кто был совсем близко, просто разорвало на куски.

— Его «куколки» разят наповал и грохот производят такой, что уши закладывает, — подтвердил Рака-зан. — Одна такая штуковина разорвалась в руках у «беспощадного». Полторы дюжины наших воинов убила наповал и столько же покалечила.

— Я же говорил, что их надобно обучать как следует! Наглотавшийся ослиной мочи дурак поджег фитиль и призадумался, чего наделенным бараньими мозгами людям делать не следует! — гневно ответствовал Зачахар, тщетно пытаясь всучить Хурманчаку осколок, на который Хозяин Степи взирал с плохо скрытым ужасом и отвращением. — Разумеется, прежде чем вооружать моими «куколками» твоих воителей, их надо научить бросать деревянные чурбаки, иначе они мигом поубивают друг друга…

Хурманчак бросил на Имаэро выразительный взгляд, умоляя его положить конец этому разговору, но советник сделал вид, что любуется мраморным барельефом, врезанным в яшмовую стену за спиной Хозяина Степи. Зачахар проделал большую работу и заслужил того, чтобы Энеруги похвалил его. Если уж Хозяину Степи было нестерпимо противно присутствовать при испытании нового оружия, то хотя бы отчет о нем он может выслушать не меняясь в лице. Пора бы уже смириться с тем, что бескровных побед не бывает, и привыкнуть к тому, что подобные Зачахару люди нуждаются не только в материальном поощрении, но и в громогласном признании их заслуг.

Правильно истолковав реакцию советника, Хурманчак, сделав над собой усилие, взял в руки смертоносный осколок и, с показным вниманием выслушав наев и чародея, произнес короткую, но впечатляющую речь, от которой бледное, невыразительное лицо Зачахара расплылось в торжествующей улыбке. Хозяин Степи приложил перстень-печатку к зеленому воску, придавая тем самым силу закона подписанным уже Имаэро бумагам о выделении средств для производства Зачахаровых «куколок», обучении первой полутысячи воинов обращению с ними и прочим указам, необходимым для скорейшего снаряжения войска новым оружием.

— Прекратится ли это когда-нибудь? — обратился Хурманчак к своему советнику, когда они остались в Яшмовых покоях одни. — Ты столько раз говорил, что мы вот-вот покончим с кровопролитием, а сам подсовываешь мне бумаги, которые еще до наступления весны грозят унести сотни, а то и тысячи жизней! Чего еще надобно тебе? Чего надобно Номиги-наю, Раказану и всем тем, кто уже и так имеет все, что только можно пожелать в жизни? Мы объединили племена Вечной Степи и положили конец усобицам, захватили приморские города и отобрали у горцев рудники, разработки которых сделают Матибу-Тагал богатейшим городом мира. Зачем нам идти войной на Саккарем? Почему нельзя удовольствоваться достигнутым? Неужели этому никогда не будет конца?..

Имаэро позволил Энеруги выговориться, отметив про себя, что девушка стала в последнее время что-то уж слишком нервной, и суховато сообщил:

— «Куколки» Зачахара нужны нам не для того, чтобы идти на Саккарем. С их помощью я надеюсь усмирить наев, которые готовы поднять мятеж из-за твоего бездействия.

— Мятеж? — удивленно вскинула брови Энеруги. — Ты говоришь об этом не первый раз, но я не могу поверить, не могу понять… Это действительно так серьезно? У моих наев есть стада, земли, рабы. Они имеют каменные дома в новом городе. Из нищих кочевников они стали богачами, что же мешает им остановиться и начать нормальную жизнь?

— Наверно, только то, что они не знают нормальной жизни, в нашем с тобой понимании. Они степняки, и Матибу-Тагал им не нужен. Для них это своего рода игрушка: каменные дома, слуги, дорогие одеяния… Кроме того, они вдоволь испробовали крови, хмель победы кружит им головы. Они привыкли воевать и брать все, до чего сумеют дотянуться их жадные руки. Они привыкли к безнаказанности. Богатый хочет стать еще богаче — такова уж человеческая природа. Но не это главное. Сейчас они — сила, а кем станут, если тысячи их будут распущены? Им уже не вернуться к жизни кочевников и не представить, чем будут они заниматься без резни и преследований. Все произошло слишком быстро, чтобы у них мог появиться вкус к мирной оседлой жизни…

Имаэро сознательно говорил полуправду, утешая себя тем, что по крайней мере эту часть правды девушка сумеет понять и принять. Впрочем, всей правды он и не мог ей открыть, ибо сам не до конца осознавал ее, хотя провидел, чувствовал всеми фибрами души, и заключалась она в том, что домик, построенный из песка, неизбежно рухнет, едва построивший его малыш перестанет смачивать свое творение водой и прихлопывать ладошками. В основе государства, как любил говаривать Цуйган, лежала созидательная деятельность, к которой степняки и прежде были не слишком-то склонны. А уж после того как приохотились безнаказанно разрушать — тем более. И все же, вопреки здравому смыслу, он продолжал надеяться, что, пусть даже при помощи «куколок» Зачахара, ему с немногочисленными сторонниками удастся совершить чудо и опровергнуть мрачные предсказания старого скептика…

— Хорошо, я верю тебе, как верил всегда, — произнесла Энеруги после долгого молчания и, придав лицу выражение, которое надлежит хранить Хозяину Степи, ударила в серебряный гонг.

— Сотник Сюрг из «стражи Врат» приветствует Хозяина Степи! — произнес вошедший, и Хурманчак бросил испытующий взгляд на советника.

— С чем прислал тебя ко мне Макураг? — Энеруги ждала появления костореза и была несколько разочарована и удивлена появлением сотника, но виду не подала.

— Рискуя навлечь на себя гнев Хозяина Степи, должен сообщить, что прискакал я в Матибу-Тагал не по поручению Макурага, а вопреки его воле. Более того, узнай он о моих намерениях, не сносить бы мне головы, — смело заявил воин, и Хурманчак взглянул на него с некоторым интересом. Это был поступок, признание в котором подразумевало, что привезенное Сюр-гом известие порочит его командира и он может представить. в подтверждение своих слов неопровержимые доказательства. Иначе…

— Ну что ж, говори тогда, в чем обвиняешь ты своего ная.

— В том, что за известную мзду пропускает он к Вратам беженцев, которые желают уйти в Верхний мир! — отчеканил сотник. — Тех, коих Хозяин Степи велел гнать рабами на невольничьи рынки, чье добро надобно забирать в казну.

— Так.. — Хурманчак прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Он изо всех сил противился требованию наев и советников поставить у Врат в Верхний мир кордон. Но коли уж поставил… — И много народу уходит через Врата?

— За пять месяцев, которые я состою в «страже Врат», — несколько сотен. Из-за такой малости, может, и не стоило тревожить Хозяина Степи, но перед моим отъездом Макураг вступил в сговор с нангом племени хамбасов Фукуканом. Он обещал пропустить к Вратам все племя — больше трех тысяч человек.

— И что же Фукукан посулил ему за это?

— Скот и лошадей. Часть их уже отправлена в Матибу-Тагал, и слова мои легко проверить. Я назову скупщиков, услугами которых пользуется обычно Макураг.

— Забавно! Разве хамбасы такие праведники, что надеются пройти в Верхний мир всем племенем? — поинтересовался Хурманчак.

— О нет, далеко не все, входящие во Врата, попадают в Верхний мир! ВедьВрат-то, как таковых, нет, их заменяет мост через Гремящее ущелье, и те, кто, пройдя по нему, не попадает в Верхний мир, находят прибежище в Самоцветных горах. До меня доходили слухи, что с некоторых пор обитатели их встречают беженцев из Вечной Степи вполне дружелюбно.

— С тех самых пор, как отряды Хозяина Степи выбили горцев со старых рудников, те рады любой возможности досадить нам, — заметил Имаэро.

— И ты утверждаешь, что скупщики скота знают, каким образом он попадает к Макурагу?

— Думаю, что знают. Думаю даже, что к ним поступает изрядная часть того скота, который он, отобрав у схваченных около Врат беженцев, должен отправлять Хозяину Степи.

— Ах вот как… — пробормотал Хурманчак, поджимая губы.

— Думаешь или знаешь?! — сурово вопросил Имаэро.

— Знаю, — спокойно ответил Сюрг. Черные глаза его сверкнули, и советник Хурманчака, припомнивший, за какие заслуги ремесленник-фухэец получил звание сотника, подумал, что человек этот говорит истинную правду. Слишком уж он ненавидит всех и вся на этом свете, чтобы утруждать себя ложью. К тому же он понимает, что проверка его слов не займет много времени — уже к вечеру будет установлено, приводили ли к скупщикам скот от Макурага, и если да, то к середине ночи даже самый упрямый из обвиняемых наиподробнейшим образом расскажет обо всем, что ему известно.

— Если сообщенные тобой сведения подтвердятся, ты получишь под свое начало тысячу «беспощадных». Переловишь хамбасов, схватишь Макурага и его приспешников и доставишь тех и других в Матибу-Тагал. Если же ты солгал… — Хурманчак выразительно повел плечами. Ему жаль было хамбасов, а предприимчивость их нанга внушала уважение. Но, позволив уйти через Врата одному племени, он рискует тем, что завтра, самое позднее послезавтра — слухи в Вечной Степи разносятся быстро — даже кордон из трех тысяч воинов не остановит потока беженцев, которые не станут прибегать к подкупу, а будут прорываться в Верхний мир или к горцам — а это, если вдуматься, еще хуже — уже с оружием в руках.

— Осмелюсь напомнить Хозяину Степи, что у Ма-курага полтыщи воинов, а у хамбасов, которые, конечно, станут сопротивляться…

— Часть «беспощадных» из твоей тысячи будет снабжена новым магическим оружием Зачахара. Ты увидишь его в действии — это страшная сила и… Впрочем, остальное, когда придет время, тебе расскажет Имаэро.

Советник неодобрительно поморщился. «Куколки» Зачахара нужны были ему здесь. Он рассчитывал вооружить ими «бдительных» и кое-кого из особо доверенных стражников Матибу-Тагала. Хотя все еще можно будет переиграть, но прежде надобно получше присмотреться к этому Сюргу, не сгодится ли он на что-нибудь лучшее, чем охранять подходы к Вратам.

— Следуй за мной. Тебе еще предстоит назвать имена скупщиков и ответить на кое-какие вопросы, — приказал он Сюргу и двинулся ко второму выходу из Яшмовых палат, не желая, чтобы кто-нибудь лишний раз видел во дворце бравого сотника.

* * *

Выйдя из дворца, Сюрг впервые за последние несколько дней вздохнул с облегчением. Сунуть по собственной воле голову в пасть тигра и при этом уцелеть — такое удается не каждому, даже если принять во внимание, что тигр был сытым, а совавший ему голову в пасть взамен себя обещал добычу несравнимо более завидную.

Пасмурный день казался будущему тысячнику солнечным, люди, идущие навстречу, — улыбчивыми и дружелюбными. А впереди его ожидало весьма приятное дело. Почтенный Тэтай, имя которого он не назвал Имаэро среди имен прочих скупщиков скота, несомненно захочет отблагодарить сотника за молчание, когда узнает, что, не придержи тот язык, уважаемый купец уже визжал бы в дворцовых подвалах, умоляя, чтобы его признания были. записаны самым разборчивым почерком.

— Я бы на твоем месте не стал торопиться к Тэ-таю, — неожиданно прошептал кто-то на ухо Сюргу.

Сотник резко обернулся и оказался в объятиях длинноусого жилистого воина в сером плаще, из-под которого выглядывал медный нагрудник.

— Рад тебя видеть, дружище! — воскликнул «мед-ногрудый» и чуть слышно шепнул: — Радуйся и ты, за нами наблюдают!

— Вот так встреча! — рявкнул Сюрг, судорожно соображая, откуда этот степняк знает, что он собирался навестить Тэтая.

— По такому случаю не грех промочить глотку! Идем, я угощу тебя излюбленным твоим саккаремским вином. Есть тут неподалеку отличнейшее местечко! — Длинноусый подхватил Сюрга под локоть и потащил в какую-то боковую улочку. — Зови меня Рикиром и не забывай проявлять радость, пока мы не доберемся до места, где нас невозможно будет подслушать.

— Первое знакомое лицо в городе! И как вовремя! Я уж думал, придется пить в одиночку или девок искать!.. — шумно старался подыграть длинноусому Сюрг, размышляя о том, не врезать ли новому знакомцу под дых, — собутыльников он обычно выбирал сам, и очень тщательно, а от «медногрудых» вообще старался держаться в стороне, по старой памяти. И так бы он, верно, и поступил, если бы тот не упомянул Тэтая…

— Все, пришли. На вид местечко не слишком привлекательное и пойлом тут потчуют не первого разлива, но зато подслушать нас даже крыса не сможет. Мургут, понимаешь ли, крыс тутошних отлавливает и на жаркое пускает. — Длиннолицый втолкнул Сюрга в просторный глинобитный дом с земляным полом, внешним видом и внутренним своим убранством сильно смахивающий на хлев. Осмотрелся и поволок к одному из полудюжины пустых столов.

— Мургут! Мургут, где ты, старый хрыч? У тебя гости! Тащи лучшее вино и чего-нибудь пожрать!

Успеешь еще повариху на свой вертел насадить? — взревел Рикир, который, как подозревал Сюрг, на самом-то деле никаким Рикиром не был.

Хозяин безымянного хлева, назвать который трактиром едва ли решился бы самый невзыскательный человек, почесываясь и позевывая, вынырнул из полутьмы пустого зала и грохнул на стол пару тяжеловесных глиняных чаш и кувшин с залитой воском пробкой.

— Деньги вперед! — сипло предупредил он, ловким движением смахнул с жирного стола пару брошенных Рикиром монеток и беззвучно удалился.

— Мозгов у тебя, как у потрошеной курицы, — произнес длиннолицый. Подцепил извлеченным из-за пояса кривым ножом пробку и разлил темно-красное вино по чашам. — Думаешь, скупщики, которых ты Имаэро выдал, не назовут ему Тэтая? Прежде всего на него-то они и укажут. И не успеет он из Матибу-Тагала убраться, как наряжена будет за ним погоня. А может, его еще допрежь того посланные за тобой соглядатаи прихватят — выслужиться-то всем охота!

— Дрянь вино, — сказал Сюрг. — В Умукате его готовили. Тамошним виноделам у саккаремских учиться еще и учиться.

— Ну ты наглец! — восхитился Рикир. — Тебя, за то, что ты ная своего заложил, оловом расплавленным потчевать надобно, а ты от умукатского вина морду воротишь!

— И местечко твое дрянь. Тут небось тараканы размером с кулак ползают, — брезгливо поморщился сотник, соскребая с чаши приставшую травинку.

— Дрянным оно только к вечеру делается, когда здесь от погонщиков ослов не продохнуть становится. А сейчас нам лучшего для беседы и не надобно. — Рикир залпом осушил чашу и замолчал, выжидая, пока Мур-гут переставит с подноса на стол миски с шулюном, шарики хурута, серые ноздреватые лепешки и плоскую чашку с чесночным соусом. Проводил тяжелым взглядом неуклюжую фигуру трактирщика и неожиданно согласился: — Тараканы тут и верно бегают. Этих тварей Мургут еще к делу не пристроил, иначе бы шул понаваристей был. А вон, кстати, и один из твоих провожатых заявился.

Сюрг покосился на невзрачного степняка, подслеповато озиравшегося, стоя в дверном проеме.

— Отрезать ему уши, вместе с головой, сразу или подождать, пока липнуть начнет? — задумчиво поинтересовался сотник.

— Не начнет, — пообещал Рикир, отправляя в рот шарик кисло-соленого хурута. — Его Имаэро послал, а его людей без нужды трогать не советую. И вообще, ты лучше о своей голове позаботься. Подумай, за кем свою тысячу «беспощадных» поведешь, ежели Энеруги, не ровен час, скончается?

— С чего бы это ему вдруг? — Краем глаза Сюрг отметил, что соглядатай устроился за дальним столом и липнуть в самом деле не собирается.

— А надоела она всем. Ей, понимаешь, тихой жизни захотелось. Считает, что всего уже достигла — на покой пора. Хочет — значит, получит. Полной мерой. — В голосе длинноусого послышалась глубоко запрятанная ненависть.

— Она? Ей?. — вопросительно поднял брови сотник, мельком подумав, что вовремя появился в Мати-бу-Тагале.

— Да баба она, баба! Вместо брата убитого вырядили ее мужиком, посадили на свою шею, она и возомнила о себе невесть что! — с отвращением бросил Рикир, прижимая ладонь к усам.

— Отклеиваются, когда гримасничать начинаешь? — посочувствовал Сюрг и осекся под жестким и холодным взглядом лже-Рикира.

— У тебя, будущий най, язык мысли обгоняет. Зря я, похоже, с тобой связался.

— Нужда заставит — и Ночного Пастуха в помощники призовешь. А мне вот с наем, который столь неловко простым «медногрудым» прикидывается да еще и усы как следует прицепить не может, и правда никакой корысти нет дело иметь. — Сюрг притворно зевнул, нащупывая на всякий случай левой рукой кинжал.

— Хм! Уел! — Рикир покачал головой, усмехнулся в накладные усы и вновь наполнил чаши. — Иметь со мной дело у тебя корысть есть, и очень даже большая. О том, что я тебя от Хурманчаковых палачей спас, напоминать не стану, дабы услугу свою тем самым не обесценить, а вот о будущем пару слов хотел бы тебе сказать. Хочешь Фухэй в вечное владение получить? Получишь! Ежели Умуката больше нравится — только слово скажешь, твоей будет. Правое, левое крыло войска, когда на Саккарем пойдем, вести пожелаешь — и это можно, хотя какой из тебя най — Великий Дух ведает. Доносчик ты известный, безоружных тоже рубить горазд, а насчет всего прочего… Впрочем, не умеешь — научим.

— И это все за то, что я тысячу «беспощадных» тебе приведу? — усомнился сотник, пропуская обидные и оскорбительные слова мимо ушей. Понюхал и решительно отодвинул от себя миску с шулюном, сваренным, судя по духу, из костей прошлогодней убоины.

— Тысячу свою ты и так приведешь под руку того, кто на место Хурманчака сядет. Деваться тебе некуда — про то разговор для почину был. А служба твоя в том состоять будет, чтобы найти человека, который Энеруги к Богам Покровителям, в Небесные чертоги отправит.

— Вот те раз! — Сюрг не мог скрыть разочарования. — Я думал, ты человек разумный, а у тебя от многотрудных дум, видать, мозги давно в труху перетерлись. Вино я тебе сам в чашу налью, ежели ты мне его к столу доставишь.

— Доставлю. Ты ведь знаком с Батаром-косторезом? Так вот он нынче к Энеруги зачастил — эскизы для монет с ее профилем изготовляет. Поговори с ним. И не думай, будто убить Хурманчака — самое главное и трудное. Убить-то не штука, тут вся хитрость в том, чтобы власть из ее рук успеть подхватить. Стервятников на труп много налетит, и коли без ума к делу подойти растащат орду по косточкам передерутся наи себе на погибель…

— Если бы Батар мог, он бы и без моей подсказки, без твоего наущения с Хурманчаком счеты свел! — заверил длинноусого Сюрг, припоминая последний разговор, состоявшийся у него с косторезом в Фухэе. Говоря столь откровенно, он ничем не рисковал, ибо вряд ли Энеруги не догадывался: выстрой он в колонну всех, кто желает ему смерти, — очередь, пожалуй, до Арран-тиады растянется. Да и не похож был Рикир на подсыла, желавшего подставить какого-то там сотника. Чего его подставлять, коли он, к Тэтаю идучи, подписал уже свой смертный приговор?

— Ну, слава Великому Духу, наконец до сути добрались! Ох и брезглив ты, братец! Не такое уж и худое винцо у Мургута. Ты бы его кумыс пригубил — сутки бы отплевывался. — Длинноусый осушил чашу, и сотник с отвращением подумал, что степняк — будь он хоть погонщиком ослов, хоть обласканным Хурманчаком наем — останется степняком и заслуживает, чтобы ему выпустили кишки, хотя бы за дурновкусие. А Рикир между тем продолжал: — От тебя и требуется-то всего ничего — поговорить с Батаром и передать ему средство, при помощи которого изведет он Энеруги без особого для себя риска. И средство это у меня есть — вот оно.

Длинноусый разжал кулак, и глазам сотника открылась плоская серебряная коробочка. Рикир аккуратно открыл ее, и Сюрг с недоумением уставился на кристаллы серого порошка, посверкивавшие, как крупицы крупнозернистого песка.

— Эту гадость что же, в пищу надо добавлять или в питье?

— Ой-е! Если бы в пищу или в вино, я бы с тобой и затевать этот разговор не стал. За тем, что Энеруги ко рту подносит, и служанки, и «бдительные» во все глаза следят. По нескольку раз чуть ли не каждую виноградинку облизывают и надкусывают, прежде чем ей предложить! Щепотку этого смертоубийственного праха, — Рикир тщательно закрыл коробочку и пальцем провел по стыку половинок, замазывая щелку межу ними бесцветной смолой, — надобно высыпать в горящий светильник. И кому как не художнику коптящий фитиль подправить? А потом, не успеет он до тысячи сосчитать, как все находящиеся в комнате, коли не слишком она велика, уснут. Не вечным сном, увы, и даже не надолго, но горло десятку человек за это время и ребенок перерезать успеет…

— Если сам не заснет, — подсказал Сюрг.

— Соображаешь, — не то одобрительно, не то насмешливо буркнул «медногрудый». — Чтобы самому не заснуть, должен твой косторез этот вот шарик проглотить, прежде чем порошок в светильник высыплет. — В руках у него оказался малюсенький флакончик из мутного стекла с плотно притертой пробкой. Рикир выкатил из него светло-голубую, в коричневых крапинках горошину.

— Лихо придумано! — пробормотал сотник и в первый раз за время беседы с лже-«медногрудым», лжедлинноусым, лже-Рикиром у него мелькнула мысль, что затея, в которой ему предлагают участвовать, не вовсе безнадежная. И если Батар согласится — а почему бы и нет, коль скоро он по-прежнему ни о чем ином не мечтает, как о мести Хурманчаку? — то может, ох может это дело выгореть! — Идет, давай свой порошок. Я попробую разыскать Батара и переговорить с ним.

— Ого, какой прыткий малый! Не бери уголь голой рукой, обожжешь пальцы, — осклабившись предупредил Рикир. — За этот порошок, доставленный из Мономатаны, заплачены такие деньги…

— Магия? — предположил Сюрг.

— Нет. Он изготовлен из хуб-кубавы, если это тебе что-нибудь говорит. Не говорит? Ну и ладно, не о том речь. Знать ты должен совсем иное. Если я передам тебе этот порошок и противоядие, а дней, ну, скажем, через пять Энеруги будет все еще жива, то, сам понимаешь, жизнь твоя сильно сократится и преисполнится скорби.

— Погоди-ка, пять дней — это слишком мало!..

— А ты хочешь и реку перейти и халат не замочить? Такое, родной, только в сказках и в улигэрах бывает. — Длинноусый гадко ухмыльнулся, и сотник с некоторым опозданием сообразил, что выбора у него нет и, попробуй он пойти на попятную, в мерзком этом хлеву его и прирежут. Хочешь не хочешь, а придется ему разыскать старого приятеля и хоть костьми лечь, но уговорить его прикончить Хурманчака.

— Как мне найти Батара? — Ой-е! Сделать это будет не трудно. Ты вернешься ко дворцу и будешь крутиться около главного входа, пока он не выйдет. Есть там поблизости трактир, где «бдительные» глотки архой полощут, так, если не побрезгуешь, можешь в нем обосноваться. Хотя вина спра-шивать не советую — от него даже у меня изжога слу-f чается. Ага, вот еще что! Не советую двурушничать.; Когда новое предательство обмозговывать будешь, имей в виду, что узнаем мы о нем прежде, чем ты из дворца выйдешь. Ну, это, я полагаю, ты и сам сообразил, раз шулюн с тараканами есть не стал.

— Хороший у нас с тобой разговор вышел. Много посулов, много угроз, а на зуб положить нечего, — скривился Сюрг, прекрасно понимая, что попал в такие жернова, где думать надобно о том, как бы ноги унести, и ни златом, ни серебром этот усач его кошель не наполнит. Впрочем, Ночной Пастух его забери, не в чаянии награды он сюда приехал…

— Кошель с деньгами тебе гонец передаст, когда будешь из Матибу-Тагала выезжать во главе своих «беспощадных». И помни, кто скажет тебе: «Нас ждет Саккарем» — послан мною или моими единомышленниками. — Рикир положил под руку Сюрга серебряную коробочку и стеклянный флакончик. — Сделаешь все, как договорились, — будешь после смерти Хурманчака среди первых. А теперь, дабы доставить удовольствие посланному за тобой соглядатаю, давай небольшой скандал учиним. Иначе не поверит он, что старые приятели не перепившись расстались.

Рикир грохнул кулаком по столу и взревел:

— Фухэйская крыса! Говножуй!

— Кривоногая мразь! Вислоусый обглодыш! — вторил ему Сюрг, рассчитанным движением руки направляя в собеседника чашу с остывшим шулюном.

— Смрадная пасть! Сын шелудивой свиньи!..

— Ослиная блевотина! Шлюшье отродье!..

Ах, с каким наслаждением тузил Сюрг длинноусого ная, как сладостно было расшвыривать тяжелые столы и скамьи, а потом рвануть из ножен кривой меч! Ах, как трудно было удержать раззудевшуюся руку в ожидании Мургутовых вышибал, которые все ж таки успели растащить по разным углам и выбросить на улицу не в меру разгорячившихся посетителей прежде, чем те пустили друг другу кровь! О, с какой радостью он изрубил бы на куски всех степняков до единого! И Энеруги, и переодетого ная, и «медногрудых», и «драконоголовых», и «бдительных» за то, что они сделали с ним, с фухэйцами и обитателями других приморских городов! Но нет, хватит!.. Довольно бесноваться! Надо взять себя в руки. Всему свое время, и сейчас он должен разыскать Батара. Даже маленькая мышь может убить лошадь, если залезет ей в ноздрю…

* * *

«Приют степняка», в котором Сюрг ожидал появления Батара, ничуть не напоминал заведение Мургута, устроенное на манер трактиров северного Саккарема. В «Приюте» было несравнимо чище, и восседавшим на кожаных подушках вокруг низких столиков кочевникам нетрудно было вообразить, что они находятся в шатре или юрте. Циновки на полу, войлочные коврики на стенах, запах кумыса, архи и жареной баранины не могли не вызывать у степняков ностальгических воспоминаний и привлекали сюда «бдительных» из дворцовой стражи и «вечно бодрствующих», вид которых ничуть не способствовал поднятию настроения у будущего тысячника.

Вино, как и предупреждал Рикир, было никуда не годным, кумыс и молочную водку Сюрг ненавидел ничуть не меньше вонючих степняков, и потому ожидание его никак нельзя было назвать приятным. К тому же он был уверен, что при виде его Батар не возрыдает от счастья, и так оно и вышло. Слухи о произведенном в сотники фухэйце, равно как и история о том, за что он был обласкан наем «медногрудых», не могли не достигнуть ушей костореза, и Сюрг имел все основания опасаться, что Батар скорее пожелает разбить ему лицо, чем распить с ним чашу дружбы. По душам, разумеется, можно было побеседовать и после драки, но она могла привлечь к ним внимание «бдительных», а уж с ними-то иметь дело Сюргу хотелось меньше всего.

Батар, к счастью, не был настроен воинственно, и хотя радостью его лицо при виде старого приятеля не озарилось, он все же сказал ему несколько приветственных слов и пригласил посетить свой дом. Расценив это как доброе предзнаменование и порадовавшись рассудительности костореза, сотник последовал за ним по начавшим наполняться пешими и верховыми улицам Матибу-Тагала. Громко переговаривавшийся ремесленный люд, воины и рабы, грохочущие мимо телеги, запряженные ослами или лошадьми, и разъезды городских стражников заставили Сюрга придерживать язык до тех пор, пока Батар не привел его к окруженному высоким глиняным дувалом дому. Но и оказавшись в чисто прибранной комнате, перед накрытым молчаливым мальчишкой столом, сотник продолжал чувствовать некоторое не свойственное ему смущение.

Поздравив Батара с тем, что тот сумел прекрасно устроиться в Матибу-Тагале, похвалив его дом, на что косторез отвечал весьма сдержанно, Сюрг почувствовал, что разговор не задается, и начал раздраженно теребить короткую черную бородку. Теперь он уже сожалел о том, что встреча их не началась с потасовки, ибо нарочитая вежливость хозяина яснее всяких слов говорила о нежелании его вести откровенные разговоры. Ничего удивительного в этом не было, все прежние знакомцы, как могли, избегали Сюрга, и, если бы не поручение Рикира, он не стал бы искать встречи со старым приятелем. Однако, решив прибегнуть к его помощи, он должен был как-то разрушить стену вежливой незаинтересованности, которой отгородился от него Батар. И проще всего сделать это было, втянув костореза в разговор о событиях, из-за которых имя Сюрга стало ненавистно каждому фухэйцу.

— За время, проведенное в Матибу-Тагале, тебе так и не удалось разузнать, что стало с Атэнаань? Наверно, об этом не стоит вспоминать, но кажется, ты был безутешен именно из-за ее исчезновения? — спросил Сюрг намеренно небрежно и потянулся за ломтиком вяленой дыни.

— Я ничего не узнал о ней. Да, честно сказать, и не особенно старался. Захваченные в Фухэе девушки были распроданы во все концы Вечной Степи еще до нашего возвращения в город, и отыскать Атэнаань было так же невозможно, как вычерпать море. Попробуй этого вина. Если хочешь, я велю разогреть для тебя фасолевый суп.

— Благодарю, но мне не хочется есть. Вино же и впрямь великолепно. Значит, ты не нашел Атэнаань… А я ведь сделал для Иккитань гранатовую варку.

— Вот как? — произнес Батар равнодушно. — Правда ли, что Энеруги намерен еще раз попробовать вторгнуться в Саккарем?

— Об этом тебе лучше знать. Ты ведь вхож во дворец, а простому сотнику откуда могут быть ведомы намерения Хозяина Степи? Но разве тебе не интересно знать, как Иккитань отнеслась к моему подарку?

— Полагаю, она не очень ему обрадовалась. Однако к чему ворошить прошлое? Я стараюсь не вспоминать о нашем возвращении в Фухэй, и если ты не возражаешь…

— Но, дорогой мой, я и не вспоминаю! Я только хотел рассказать тебе о своем сватовстве! Ты советовал мне бросить эту затею и был совершенно прав. Иккитань, оказывается, и не собиралась выходить за меня замуж. Когда я попытался пристыдить ее, напомнив ею же сказанные слова, заявила, что все это была шутка.

— Этого следовало ожидать…

— А следовало ли мне ожидать, что слуги Баритен-кая палками выгонят меня со двора? Следовало ли мне ожидать, что он выдаст свою дочь за полутысячника «медногрудых» и получит бронзовую пайзу Хурманчака? Из разорения Фухэя он, едва ли не единственный, сумел извлечь для себя выгоду! Он по дешевке скупал дома и лавки, жирел на нашей беде, а дочь его ублажала вонючего степняка! Быть может, того самого, который убил твоего Харэватати или моих родителей! — Лицо Сюрга исказила ярость, от показного спокойствия не осталось и следа.

Батар опустил глаза, на скулах у него выступили красные пятна, а от поднимавшейся из глубин души ненависти к испоганившим его родной город кочевникам, казалось, вот-вот перехватит дыхание.

— Проще всего, конечно, если не простить, то хотя бы забыть! И тебе это, возможно, удалось! — шипел Сюрг, приподнимаясь с циновки и нависая над заставленным закусками столом, разделявшим бывших приятелей. — Но я не мог ни простить, ни забыть! Ибо ты уехал, а Фухэй продолжал агонизировать на моих глазах! И Баритенкай при этом процветал! Его корабли отправлялись в Саккарем, чтобы продавать то, что он скупил по грабительским ценам или просто захватил в покинутых хозяевами домах. Да-да, кое-кто считал его благодетелем, поскольку он помог бежать в Саккарем нескольким сотням фухэйцев, позволив спрятать их на своих кораблях. Но известно ли тебе, что эти люди отдали ему за это все, чем владели? Он помог им не из жалости и не из милосердия! Он и тут преследовал свою выгоду! А те, кто не мог заплатить… Тех его слуги гнали со двора, как и меня, палками! Кое-кому он, впрочем, соглашался помочь бесплатно. Атанай с женой могли бы уплыть на его корабле, если бы отдали ему в рабство своего сына. Чигурган тоже мог бы…

— Я этого не знал. Стало быть, поэтому ты и выдал Баритенкая нангу «медногрудых»?

— Баритенкая, его зятя и других степняков, которые помогали ему грабить своих несчастных соплеменников.

— И за это тебя сделали сотником?

— Я не искал этой должности. Но, поразмыслив, решил, что она не худшая в этом подлом мире, где вольготно себя чувствуют лишь убийцы, мерзавцы и богатей. Я хотел отомстить и отомстил: Баритенкаю и его пособникам переломали хребты.

— А Иккитань? Что сделали с ней?

— Не знаю. — Сотник с лязгом сомкнул челюсти, а затем, внезапно решившись, пожал плечами и произнес: — Нет, вру, знаю. Ее выставили на продажу вместе со всем оставшимся после Баритенкая добром. Я купил ее и намеревался скормить древесным крабам, но она так старалась загладить свою вину… Кроме спеси и ладного тела, у нее не было ничего: ни чести, ни гордости. Если бы она вела себя иначе, я бы ее простил, но… Потом я отдал трусливую шлюху моей сотне. — Сюрг рассмеялся неестественным дребезжащим смехом. — Жаль, ты не видел, каким фокусам эта лживая сука научилась всего за несколько дней! И, все же она им надоела, и они отправили ее на невольничий рынок вместе с другими женщинами, захваченными около Врат…

— Но ведь ты любил ее! Как ты мог?..

— Э-э-э! Говорят, от ненависти до любви один шаг, однако и от любви до ненависти — не больше. А нам ли с тобой не знать, что такое ненависть?

— Ненависть… Жажда мщения… Я думал, это единственное, что нам осталось… — пробормотал Батар, глядя прямо перед собой невидящими глазами. — Но одной ненависти недостаточно для жизни, она слишком иссушает душу. И если жертва превращается в палача…

— О чем ты бормочешь? Разве не ради мести ты перебрался в Матибу-Тагал? Не для этого проник во дворец? Кстати, ты уверен, что нас никто не слышит? Кто-нибудь в твоем доме понимает наш язык? — внезапно насторожился Сюрг.

— Нет, можешь говорить совершенно спокойно. — Батар поднес к губам чашу и, обнаружив, что уже успел осушить ее, хрипло рассмеялся: — Ты упомянул о ненависти, которая нас объединяет, так не пора ли перейти к делу? Ведь не для того ты ожидал меня у выхода из дворца, чтобы рассказать о судьбе Баритенкая и его, дочери?

— Нет, не для того, — глухо подтвердил Сюрг. — Я искал тебя, чтобы сказать, каким образом ты можешь отомстить Энеруги. Тебе известно, что Хозяин Степи — женщина? Я вижу, для тебя это не новость? Вот и отлично! Человек этот, не важно, мужчина он или женщина, виновен в гибели несчетного числа людей, в разграблении Фухэя и других приморских городов. И у меня есть средство, благодаря которому ты можешь убить его, сохранив при этом собственную жизнь.

— Что же это за средство? — спросил Батар после непродолжительного молчания.

13

Известие о том, что табунщики схватили и привезли в становище первую жену Фукукана, застало Атэнаань врасплох и повергло в смятение. Девушка постаралась убедить себя, что Кузутаг ошибся: супруге нанга кокуров нечего было делать в Вечной Степи. Она, без сомнения, находится сейчас в захваченном Тамганом Соколином гнезде, а Кузутаг, обознавшись, притащил в становище похожую на нее степнячку. Это какое-то недоразумение. Тайтэки незачем убегать от разгромившего сегванов мужа. То есть она могла решиться на это, только если все еще любила Фукукана и надеялась, что тот не устоит перед ее чарами. Но это же невозможно! Трудно поверить, что она осмелилась на такой поступок после того, как родила сына нангу кокуров!

Не находя себе места от волнения, Атэнаань послала Дэрикэ разузнать о том, что говорят в становище, а сама склонилась над раскроенной овечьей шкурой, однако мысли ее были далеки от начатой работы. Если бы под рукой оказалась фасоль, при помощи которой фухэйские женщины пытались предугадать будущее, она бы погадала. Скорее ради того, чтобы чем-то себя занять, нежели надеясь узнать свою судьбу, ибо, в отличие от настоящих гадалок, ни разу еще не сумела сделать ни одного верного предсказания.

Да что там предсказания! Она настолько перетрусила и переволновалась, что не знала даже, как следует вести себя, когда Фукукан с Буршасом, отправившиеся проследить за отправкой скота в Матибу-Тагал, вернутся в становище. Требовать ли казни неверной жены, просить Фукукана отпустить ее с миром или сделать вид, что ей нет дела до того, как собирается он поступить с Тайтэки? А может быть, она должна приказать умертвить пленницу немедленно, не дожидаясь возвращения мужа? Будучи супругой нанга, она, наверно, могла отдать его людям такой приказ, другой вопрос, выполнят ли они его? Она бы на их месте с исполнением подобного распоряжения не торопилась.

Девушка закрыла лицо ладонями, силясь собраться с мыслями. Что за глупости лезут ей в голову? Никого она не собирается убивать! И женщина эта, конечно же, не Тайтэки. Но даже если Кузутаг ничего не напутал, бояться ей нечего, Фукукан не простит свою бывшую жену. Он любит только ее — Атэнаань, иначе зачем бы ему жениться на рабыне, которая и без того была в полной его власти? О Промыслитель, и что он в ней только нашел? Девушка всхлипнула и улыбнулась — какая же она все-таки дура! Ей радоваться надо, а она ревет! Ну кому еще из схваченных в Фухэе женщин так повезло? Атэнаань вспомнила отца, Батара, так и не вернувшегося с Цай-Дюрагата, и слезы неудержимым потоком хлынули из ее глаз.

Она не была красавицей, не знала ремесел и все же чем-то приглянулась Вакаю одному из тысячников «медногрудых», выбравшему себе, среди прочей добычи, дюжины две фухэйских девушек. Девять из них приземистый кривоногий тысячник, любитель крупных опытных женщин, предназначил в подарок трем своим сыновьям, служившим чиновниками в Матибу-Тагале, куда рабыни были отправлены при первой оказии.

Сыновья Вакая, такие же кряжистые и кривоногие, как их чадолюбивый папаша, разделили девушек по совести. Сначала каждый, начиная, естественно, со старшего, выбрал себе по одной, потом по второй и, наконец, по третьей рабыне. Споров при дележе не возникло, поскольку подобного рода подарки Вакай посылал своим великовозрастньм отпрыскам два-три раза в год и те уже успели привыкнуть к ним и радовались белолицым фухэйкам значительно меньше, чем сундукам со всевозможным барахлом, награбленным «медногру дыми» в богатом приморском городе.

Старший сын Вакая, проведя с Атэнаань несколько ночей, пришел к выводу, что смазливая, но слабоумная девчонка, начинавшая стучать зубами и покрываться гусиной кожей при первых же его прикосновениях, не годится ни на что, кроме как заниматься приборкой в доме, а учитывая, что почетная эта должность уже занята, не нашел ничего лучшего, как проиграть ее в кости младшему брату. Справедливо рассудив, что старшой сплавил ему завалящий товар, младший сын Вакая, пригласив Атэнаань пару раз на свое ложе и убедившись в собственной прозорливости, попытался расплатиться ею со средним братом — повальное увлечение завезенной из Саккарема игрой распространялось среди жителей Матибу-Тагала с быстротой степного пожара. Средний брат оказался, однако, не дурнее младшего и согласился взять рабыню в уплату проигрыша только при том условии, что та хоть чем-то сможет его заинтересовать. Умение готовить обеды и поддерживать порядок в доме не показались ему заслуживающими внимания, и он, укоризненно погрозив младшему брату пальцем, предположил, что если девка эта не является большой мастерицей в деле ублажения мужчин, то его явно хотят провести. Получив заверения, что «более пламенной кобылицы не сыскать во всей Вечной Степи», средний сын достойного Вакая пожелал немедленно в этом удостовериться, и младшему, как он ни хитрил и ни изворачивался, не оставалось ничего иного, как позволить ему проверить качество товара.

На следующее утро он велел свести бестолковую рабыню на невольничий рынок. Он даже не стал ее наказывать, ибо, сколько ни корми старого мерина отборным овсом, сколько ни хлещи его плеткой-семихвосткой, тот все равно не покроет ни единой кобылы.

По дороге на невольничий рынок Атэнаань плакала от счастья, поздравляя себя с тем, что Промыслитель избавил ее от Бакаевых чад, но радоваться ей пришлось недолго. Слуга, которому поручено было продать девушку, — жилистый вислоусый старик с крепкими, как древесные корни, руками — искренне сочувствуя белолицей фухэйке, клятвенно заверил ее, что полоса отмеренного ей счастья подошла к концу. Быть рабыней у «диких степняков» — совсем не то же самое, что ублажать «вечно бодрствующих», — разница такая же разительная, как между похлебкой из корней сургуха и шулюном из молодого барашка, и скоро она сама ее почувствует. Атэнаань никогда не пробовала похлебки из сургуха, но тон старика был столь зловещим и многозначительным, что она, внутренне съежившись, начала расспрашивать своего спутника об ожидавшей ее участи и услышала такое, от чего волосы у нее на голове встали дыбом.

Рабыни живут у степняков недолго, так как женщины-степнячки привыкли вести свое хозяйство сами, и нужны в основном пастухам и табунщикам, которые пасут стада и табуны вдалеке от становища. Вдали от племени и, следовательно, жен, которых кочевники не видят, случается, месяцами, дюжина, а то и две мужчин вынуждены довольствоваться одной-двумя купленными вскладчину рабынями. При отсутствии рабынь, дикие степняки удовлетворяют свою похоть при помощи овец и потому у них возникают весьма скверные привычки и противоестественные фантазии. Что касается привычек, то тут и так все понятно, фантазии же заключаются в том, что глупые кочевники надеются, уложив рабыню под быка, получить от нее быкоголового ребенка, коего можно будет продать саккаремским купцам за большие деньги в качестве невиданной диковины. Ужасные эти суеверия стоили жизни не одной рабыне, но самое удивительное заключается в том, что овцы таки в самом деле рожают иногда овцелюдей, а в Саккареме, если верить слухам, возят по городам в железных клетках на потеху толпе быкоголовых мужчин и женщин. Болтать, впрочем, все горазды, но старому человеку врать не к лицу и он не стал бы заводить этаких разговоров, когда бы давеча сам не видел в Матибу-Тагале быкоголового юношу, коего показывали на невольничьем рынке. Весть об этом, уж верно, разнеслась по Вечной Степи, и теперь дикие кочевники, в чаянии грядущей наживы, будут покупать рабынь особенно охотно. Бедные женщины! Бедные быки!..

Мерзавец-старик рассказывал все это с таким серьезным видом и — вот ужас! — байки его так походили на страшные истории, которые шепотом пересказывали друг другу девочки-фухэйки, что после всего пережитого и виденного собственными глазами Атэнаань не могла ему не поверить. А потому двумя днями позже купленная на невольничьем рынке каким-то седовласым кочевником, она ночью перерезала себе вены, что являлось, по верованиям жителей приморских городов, величайшим грехом. К тому времени, однако, вера Атэнаань в доброту и справедливость Промыслителя сильно пошатнулась, и Буршасу пришлось изрядно повозиться, дабы вернуть к жизни сумасшедшую девчонку, чем-то напоминавшую ему его собственных дочерей, давно уже вышедших замуж и покинувших отцовскую юрту.

С нетерпением ожидавший возвращения Буршаса, Фукукан едва удостоил взглядом мертвенно-бледную девушку, привезенную стариком из Матибу-Тагала. Он жаждал услышать, удалось ли его бывшему наставнику и неизменному советчику разузнать что-нибудь о планах Энеруги Хурманчака и всучить кому надо соболиные шкурки, дабы взявший их хотя бы на зиму отвратил взоры Хозяина Степи от племени хамбасов. Услышав, что поездка Буршаса увенчалась успехом, нанг отправился охотиться к отрогам Самоцветных гор, а затем три дня угощался архой, к которой возымел слабость после того, как кокуры украли у него жену и дочь, зарубили и затоптали конями дюжину стариков и детей и убили шамана, казавшегося ему вечным, словно степь или небо над головой.

Открыв глаза и вновь зажмурившись от нестерпимо яркого света и громко стучащих в затылке молотов, Фукукан облизал пересохшие губы и позвал Буршаса. Не услышав собственного голоса, нанг позвал еще раз, но ни Буршас, ни старая Чамбета не явились на его хриплый зов. Полежав и собравшись с силами, Фукукан припомнил, что Чамбету ему увидеть уже не суждено поселившаяся в его шатре вместе с Буршасом после памятного налета кокуров, дряхлая служанка умерла во время откочевки на юг. Мысленно помянув Кутихорьга, чего делать ни в коем случае не следовало, он приподнялся на локте и третий раз воззвал безадресно, в надежде, что кто-нибудь да отзовется. Не могли же соплеменники оставить своего нанга один на один с этаким страшным похмельем! Впрочем, почему не могли? Он уже давным-давно один на белом свете, если не считать Буршаса, который тоже один-одинешенек…

Фукукан прикрыл глаза и внезапно ощутил, что кто-то поддерживает его голову, прижимает к губам край чаши. Вдохнув острый, сладостно-кислый запах спасительного кумыса, он сделал один глоток, второй и со стоном блаженства осушил чашу до дна. После второй чаши глаза у него окончательно раскрылись, а после третьей в голове начало проясняться. И все же ему потребовалось сделать усилие, дабы понять, что склонившаяся над ним девушка с черными вьющимися волосами и ослепительно белым лицом — не морок, не наваждение, а та самая полудохлая рабыня, которую Буршас привез из Матибу-Тагала, чтобы заменила она им ушедшую к Великому Духу Чамбету. Но на этот раз полудохлой назвать ее было уже никак нельзя! Приглядевшись, Фукукан рассмотрел и очаровательную ямочку на подбородке, и нежный румянец на щеках, и тонко очерченные губы, и страх, затаившийся в широко распахнутых глазах…

Кто бы мог подумать тогда, что к концу зимы нанг хамбасов ударом плети переломит нос своему нукеру всего лишь за то, что тот назовет Атэнаань «рабыней-рыбоедкой», а девушка, сильнее смерти боявшаяся «диких степняков», уютно устроившись в кольце Фукукановых рук, будет мысленно возносить хвалу Промыслителю, которого называют кочевники Великим Духом, за то, что тот не позволил ей связать свою судьбу с Батаром.

Поистине неисповедимы пути, предначертанные Небожителями смертным, и непросто понять, как удача иной раз оборачивается бедой, а поражение — победой. Непросто разглядеть в сегодняшних невзгодах благосклонную улыбку судьбы, но хочется верить, что горький ныне плод нальется к завтрашнему утру сладким соком, а укус змеи, вместо того чтобы лишить жизни, избавит от ломоты в суставах… И все же, как ни пыталась утешиться Атэнаань подобного рода рассуждениями, она не могла убедить себя, что появление первой жены Фукукана в становище принесет ей что-либо, кроме огорчений.

— Госпожа! Атэнаань! Гонец прискакал! Фукукан с Буршасом возвращаются живые и невредимые! — выпалила, врываясь в шатер, Дэрикэ. — Через день-два они уже будут в становище!

— Хорошо. А ты… Ты узнала, правда ли Кузутаг схватил Тайтэки? Он не ошибся, не обознался, не принял за нее кого-то другого?

— Ой нет! Они все, все узнали бывшую супругу нанга! И ее дочь. И Алиар — так они зовут служанку первой жены. Ошибки быть не может.

— Дочь? Кузутаг ничего не говорил про то, что привез ее вместе с дочерью! — ахнула Атэнаань. — Но что они делали так далеко от Соколиного гнезда? Или кокуров выбили из него соседи-кунсы?

— Никто не знает. Шаман запретил разговаривать с пленницами до возвращения нанга. Он велел разбить для них специальный шатер, а сам беседует у себя с Великим Духом. А женщины, они разное говорят… Одни, что Тамган выгнал Тайтэки и взял себе в жены сегванку, которая поотравляла воинов кунса. Другие говорят, что Тайтэки сбежала, боясь быть отравленной этой самой сегванкой, которая будто бы положила глаз на ее мужа…

— А третьи? — требовательно спросила Атэнаань, видя, что служанка чего-то недоговаривает.

— Они… Они болтают, что Тайтэки решила вернуться к Фукукану. Раз уж сына с собой не взяла, а только одну дочь. Но ты их не слушай! Он ведь любит тебя! Он не простит Тайтэки, что бы она там ни врала? Он не поверит ей после того, как она родила Тамгану сына!.. — Дэрикэ продолжала что-то говорить, но Атэнаань уже не слышала ее.

— Почему же не поверит? — пробормотала она чуть слышно. — Я бы поверила. Его нельзя не любить. А то, что она родила в неволе, так и я могла понести от Бакаевых сыновей. Разве они спрашивали меня, хочу я этого или нет?.. Что же мне теперь делать? О Промыслитель, подскажи, надоумь!..

* * *

После того как Йонди — помощник умерщвленного кокурами Дзакки — увел Нитэки из шатра, предназначенного для пленниц, Тайтэки совсем пала духом, и все старания Алиар расшевелить ее оказались тщетными. Молодая женщина знала, что надеяться ей не на что, но угнетал ее, как это ни странно, не страх перед жестокой расправой, а предстоящий разговор с Фукуканом, который, безусловно, захочет побеседовать со своей бывшей женой, прежде чем привести в исполнение вынесенный старейшинами племени приговор. И даже, пожалуй, не сам разговор — Тайтэки готова была изворачиваться и лгать, как ради спасения своей с Алиар жизней, так и ради Нитэки, — а то, какой оборот мог бы он принять, вздумай она сказать своему бывшему мужу правду. Обманывать себя было незачем, и, оглядываясь на свою жизнь, молодая женщина вынуждена была признать, что, по совести, заслуживает участи, которая ожидает ее по воле Великого Духа…

Тайтэки казалось, что она любила Фукукана, и все же это не помешало ей отдаться нангу кокуров, как только тот пожелал ее. Если бы кто-нибудь посмел обвинить ее в этом, она, разумеется, поклялась бы, что отдала свое тело Тамгану, дабы тот не бросил Нитэки на съедение муравьям, однако на самом-то деле прекрасно помнила, что уступила домогательствам нанга кокуров, разомлев от слов любви и умелых ласк его. Сознание того, что два доблестных нанга изнывают от желания обладать ею и Тамган совершил набег на хамбасов, чтобы заполучить ее, застило ей глаза и было столь приятно, что она без колебаний поверила лживым речам. Человеку свойственно придумывать самые хитроумные объяснения для совершенных им глупых или неблаговидных поступков, и, в конце концов, в том, что у юной дочери нанга закружилась голова и она поверила в то, во что ей хотелось верить, не было ничего удивительного. Не слишком умна, не слишком проницательна, падка на лесть — что ж, с этим еще можно как-то жить, не всем же быть похожими на воспеваемых улигэрчи дев: образцами верности, добродетели и благонравия. Но вот то, что она, уже прозрев, не пыталась бежать из селения кокуров…

Объяснить это даже себе самойТайтэки было трудно — не так уж сильно ее стерегли. Если говорить честно, ее вообще не стерегли и возможностей для побега было хоть отбавляй. Более того, в глубине души она знала: Фукукан обрадовался бы ее возвращению и не укорял за то, что пленница Тамгана носит в своем чреве его ребенка. Тайтэки была уверена: он еще и гордился бы ее отвагой и верностью, сочувствовал несчастью жены, укоряя себя за доверчивость и беспечность, жертвой которых она стала. Улигэрчи слагали бы о ней хвалебные улигэры, хамбасы и кокуры произносили бы ее имя с уважением, а Тантай мог бы претендовать на звание нанга обоих племен. Собственно, даже когда он уже родился, было еще не поздно вернуться к Фукукану, хотя это уже и попахивало бы вероломством по отношению к нангу кокуров, безмерно радовавшемуся рождению сына…

Но мысль о побеге не приходила ей в голову до той поры, пока над кокурами не сгустились тучи и опасность не стала угрожать ее жизни. Не испытывая любви к Тамгану, зная, что и он не любит ее, она тем не менее жила с ним бок о бок, и объяснить это можно было лишь привычкой и тем, что чувство к первому мужу оказалось на поверку столь же непрочным, как хрупкий весенний ледок. Покорное прозябание в поселке кокуров не делало чести дочери Нибунэ — гордого нанга майганов, однако многие супружеские пары жили без любви и не видели в том особой беды, по мере сил помогая и поддерживая друг друга. Завидовать этим людям не стоило, но они заслуживали уважения, в то время как она, по существу, предала Тамгана, бросила его, спасая собственную шкуру.

Тайтэки покосилась на Алиар, радуясь тому, что бывшей служанке почти ничего не известно о ее жизни у кокуров. Какое счастье, что отец не дожил до этого дня и не узнает о судьбе своей младшей дочери, не будет стыдиться своего с ней родства! И… Наверно, даже хорошо, что племени майганов больше не существует, ибо от Атанэ она не смогла бы скрыть правду, а сестра вряд ли нашла бы оправдание тому, что, по ее собственному мнению, заслуживало только презрения и порицания. Ой-е! Эврих был слишком добр, предлагая ей начать новую жизнь в Верхнем мире. Таким, как она, нет ходу через Врата, и Боги Покровители поступили справедливо, отдав ее в руки Фукукана! Она заслуживает наказания, но не примет его безропотно, как овца, которую ведут на заклание! Приговор еще не вынесен, и может быть, Великий Дух даст ей последний шанс хоть как-то исправить содеянное? Фукукан любил ее, и она постарается пробудить это чувство! И если это удастся, сделает все возможное, чтобы стать достойной его!..

Алиар издала негромкое восклицание, и Тайтэки, подняв голову, увидела входящего в шатер нанга хамбасов.

— Да хранит тебя Вечное Небо! — Молодая женщина поднялась, пристально вглядываясь в лицо своего первого мужа и не узнавая его. Черты лица Фукукана затвердели, резкие морщины пролегли от крыльев носа сурово сжатым губам. В черных некогда усах заискрилась седина, хотя ему едва перевалило за тридцать. — Жизнь у кокуров пошла тебе на пользу. Ты стала еще прекраснее, чем прежде. — Фукукан мельком взглянул на Алиар. — Да и со служанкой твоей сегваны, я вижу, обращались не дурно.

— Зачем ты отнял у меня Нитэки?

— Отнял у тебя мою дочь? — удивился Фукукан. — Она моя дочь! Йонди взял ее в свой шатер, чтобы провести обряд очищения. Он сделал это без моего ведома. Я только что вернулся в становище.

— Какой обряд? Зачем? Значит, ты вернешь ее мне? — спросила Тайтэки с надеждой в голосе.

— Она должна очиститься от зла, которое могло затронуть ее душу вдали от родного очага, — пояснил Фукукан, продолжая разглядывать бывшую жену. — Больше тебе Нитэки не видать, неужели ты этого еще не поняла?

— Почему? Я бежала от Тамгана, чтобы привезти ее к тебе, и теперь ты…

— Полно врать! Йонди успел расспросить Нитэки о причинах вашего бегства. Я тоже говорил с ней, и лучше бы тебе не угощать меня байками, в которые не поверит даже самый распоследний подпасок!

— Мы скрывали от нее правду, — поддержала Тайтэки Алиар. — Посуди сам, если бы кокуры схватили нас и Тамган узнал, что мы направляемся к тебе, он бы нам без лишних слов глотки перерезал!

— А вам, стало быть, больше по душе принять смерть от моей руки? — Фукукан криво улыбнулся и, вытащив из-за кушака плеть, предупредил Алиар: — Встрянешь еще раз в разговор — запорю на месте.

— Я помню тебя совсем другим. — Тайтэки сделала шаг вперед, бесстрашно глядя в лицо грозного нанга. — Раньше ты бы не ударил невинного и выслушал обвиняемого, прежде чем вынести приговор!

— Это было до того, как моя жена стала спать с моим заклятым врагом. С убийцей моих соплеменников, беспомощных стариков, пытавшихся защитить тебя. Тебя! Ибо не стали бы они драться с молодыми, полными сил кокурами из-за медных котлов или лошадиных шкур!

«О Великий Дух! — беззвучно воззвала Тайтэки. — Об этом-то я и забыла! Он, может быть, и простил бы мне жизнь с Тамганом, но кровь его родичей должна быть отомщена. Наверно, его людям невыносимо думать, что их родичи отдали свою жизнь, защищая женщину, которая впоследствии стала спать с тем, кто стоял во главе убийц…»

— Разве виновата я в смерти Дзакки и других стариков? Ты должен был отомстить Тамгану, но не мне! Не в силах исполнить свой долг, ты готов принести в жертву всякого, кто окажется под рукой!

— Ты права, кто-то должен заплатить за это злодеяние. И, клянусь Вечным Небом, я охотно отдал бы собственную жизнь, чтобы рассчитаться с нангом коку-ров, однако Богам Покровителям было угодно уберечь его от моей мести. Теперь, когда он засел в Соколином гнезде, мне уже не удастся свести с ним счеты… — глухо проговорил Фукукан, глядя на застеленный циновками пол и до побеления стискивая кулаки. — Я готов допустить, что он удачливее меня. Быть может, он более искушенный любовник. Но как ты делила с ним ложе, отвечала на ласки убийцы, зная, что по его приказу ворвавшиеся в мирное становище нукеры рубили стариков, топтали лошадями детей?..

Тайтэки могла бы ответить, что не знала о пролитой кокурами крови, ибо нукеры Тамгана хвастались награбленным, а не убитыми и сама она, кроме трупа старого шамана, не видела ни одного мертвеца. Она могла бы сказать, что Тамган не приказывал никого убивать, и если кто-то оказался на пути разгоряченного коня, то нелепо усматривать в этом злобный умысел нанга кокуров — набеги на табуны нередко сопровождались смертоубийствами, так уж повелось издавна. Однако возражать Фукукану было бессмысленно и небезопасно. Пусть лучше выплеснет свой гнев, ненависть и презрение, тогда, быть может, говорить с ним станет легче. К тому же в ее планы не входило защищать или оправдывать Тамгана. Если уж она решила изображать из себя жертву, то должна подтвердить, что да, гнусный убийца Тамган всегда был ей ненавистен и внушал отвращение, но язык почему-то не поворачивался произнести столь явную ложь.

— Ты молчишь? Ну еще бы! Тебе нечего сказат, свое оправдание! Разве только то, что убитые кокура были не твоими, а моими соплеменниками! Да и стоило! ли вспоминать каких-то стариков, лежа в объятиях удачливого нанга? — Фукукан саркастически улыбнулся, и Тайтэки показалось, что еще мгновение и он ударит ee

— В чем ты меня обвиняешь? Тебе ведь известно что я была пленницей Тамгана и он мог делать со мной все что пожелает! Или ты думаешь, я сама бросилась в объятия убийцы, как только меня доставили в его шатер? — гневно вопросила она, с ужасом сознавая, чт почти так оно и было.

— Бросилась или нет, мне не ведомо, — хмуро прс изнес Фукукан, отступая от Тайтэки и окидывая брезгливым взглядом, — но три года ты жила с ним помышляя о побеге, а это что-нибудь да значит.

— А почему сам ты не вызволил ее из рук Тамгана? — поинтересовалась Алиар, оказывая тем самым своей бывшей госпоже весьма скверную услугу, о чем знать, разумеется, никоим образом не могла.

Нанг покосился на служанку и издал короткий, по хожий на клекот орла смешок.

— Я пробовал сделать это. И не раз. Это стоило нескольких шрамов мне и жизни четырем моим нукерам хотя тебе об этом, быть может, кокуры и не сообщали. — Он вновь устремил горящий взор на Тайтэки. — А может сообщали и ты с их нангом весело смеялась надо мной Почему бы и нет? До меня доходили слухи, что ты довольна жизнью и твоему новому мужу не нужно братся за плеть, чтобы получить от тебя все, что пожелает.

Упоминание о плети заставило Тайтэки вздрогнут и она незаметно вытерла разом вспотевшие ладони полы халата. Похоже, запираться и врать не было смыс ла, Фукукану известно слишком многое. Однако, все это так, зачем он пришел сюда? Зачем говорит с нею?

— И снова тебе нечего ответить. Зачем я только трачу на тебя время? — Нанг недоумевающе покача головой. — Ах да, мне было любопытно взглянуть тебя, и ещея хотел спросить, куда вы собирались узнав, что племени майганов больше не существует? Нитэки толковала о каких-то Вратах, к которым будто бы намеревался вести вас лекарь-улигэрчи. Есть в этих словах хоть толика смысла?

— Нет. Полубезумный аррант позволил нам ехать вместе с ним, но и ему мы не открыли, что цель нашего похода — становище хамбасов, а вовсе не майганов, слухи о разгроме которых дошли до нас, едва мы сбежали от Тамгана.

— А сам улигэрчи, значит, разыскивал эти самые Врата? — почему-то заинтересовался намерениями Эв-риха Фукукан.

— Да, он бредил Вратами, ведущими в Верхний мир. И наверно, место этому доброму человеку именно там. Или он тоже чем-то провинился перед тобой? А может, его надобно умертвить уже за то, что он не дал нам погибнуть в бесприютной осенней степи?

— Я не желаю ему зла. Напротив, догадайся Кузутаг привезти его в становище, я щедро вознаградил бы этого улигэрчи за то, что он заботился о Нитэки, как о собственной дочери… — Фукукан хотел было еще что-то добавить, но заставил себя придержать язык.

— Значит, ты не веришь мне? — спросила Тайтэки дрогнувшим голосом, чувствуя, что разговор близится к концу. Нанг действительно хотел всего лишь взглянуть на нее, прежде чем обречь на смерть, которую она, по его мнению, заслужила.

— Тому, что ты бежала от кокуров ко мне? Разумеется, не верю. Но даже если бы ты говорила правду, зачем тогда вам понадобилось удирать от табунщиков-хамбасов, ума не приложу — это ничего бы не изменило. В моем племени нет ни одного человека, который не жаждал бы твоей смерти. У меня прекрасная жена, и я не вижу никакого резона заставлять себя верить заведомой лжи.

— То есть ты не хочешь мне верить?

— Молодец. Я знал, что ты поймешь: не могу и не хочу. Ишалли тэки ай! — Фукукан повернулся, чтобы покинуть шатер.

— Погоди, но ты… Ты ведь не алчешь моей крови! Неужели ты казнишь меня без гнева, без ненависти в сердце, так же спокойно, как зарезал бы овцу, заколол быка? — Тайтэки ощутила в низу живота омерзительно холодный ком, и ноги ее начали мелко подрагивать. Такого Фукукана ей не только не доводилось видеть, она даже не могла и помыслить, что он способен столь сильно измениться. Теперь это был в самом деле нанг — закаленный в несчастьях, утративший былую молодцеватость и грозный, как потерявший внешний лоск и позолоту, закаленный в битвах клинок, неизмеримо более опасный, чем меч, только что вышедший из рук оружейника.

— Именно так я тебя и убью. Точнее, убивать будут другие, а я выскажусь на совете старейшин за самую страшную, самую мучительную казнь, которую только смогут измыслить или припомнить старики. Я не желаю тебе зла, но это надо племени. Жены не должны предавать своих мужей. Это противоречит законам божеским и человеческим, не так ли?

— Опомнись, Фукукан! Какими глазами ты будешь смотреть в глаза моей дочери, когда она подрастет! — воскликнула Тайтэки, подобно утопающему хватаясь за последнюю соломинку.

— Какими глазами смотрела на нее ты после проведенной с Тамганом ночи? — Нанг хамбасов впервые назвал своего обидчика по имени, и по тому, с какой ненавистью он его произнес, Тайтэки поняла — молить о пощаде бесполезно.

— Сохрани жизнь хотя бы Алиар! Она-то перед тобой ни в чем не провинилась!

— Хозяйка отвечает за рабыню. Рабыня — за хозяйку. Таков закон, дарованный нам Богами Покровителями. Кто я такой, чтобы нарушать его?

— Палач… — прошептала Тайтэки, глядя в спину Фукукана, и почему-то вспомнила Эвриха. А что ответил бы он ее бывшему мужу? Стал бы он защищать ее перед нангом хамбасов, и если да, то какие отыскал бы для этого доводы, какие слова?..

Землю окутали сумерки. Нукеры, сторожившие пленниц, сменились, но в сам шатер никто не зашел, из чего женщины сделали вывод, что на совет старейшин родов их не вызовут. Вина Тайтэки и ее служанки была столь очевидна, что выслушивать их оправдания не сочли нужным.

Узницы уже начали готовиться ко сну, когда входной полог неожиданно приподнялся и в шатер проскользнула закутанная в плащ женщина с небольшой корзинкой в руках.

— Ага, вспомнили все же, что даже приговоренные нуждаются в пище для поддержания жизни, — ворчливо приветствовала Алиар вошедшую, сбрасывая с себя овчинные одеяла и поднимаясь навстречу посланной Фукуканом служанке.

Опасаясь, что пленницы подожгут шатер, ни свечи, ни масляного светильника им не дали, и разобрать черты незнакомки они не могли. А та, безмолвно поставив на циновки корзину, извлекла из-под плаща пузатый бурдюк и, щелкнув кресалом, затеплила маленький огарок свечи.

— Не знаешь ли ты, к чему приговорили нас старейшины родов? — поинтересовалась Алиар, недоумевая, почему служанка не спешит покинуть шатер. Она не надеялась услышать ответ, но женщина словно только и ждала, чтобы к ней обратились с вопросом.

— Завтра в полдень вас должны закопать живыми в землю. Совет был единодушен в своем решении. — Она повернулась к вылезшей из-под овчин Тайтэки: — Значит, ты и есть бывшая жена Фукукана? Люди не врали, действительно красавица!

— Как они решили поступить с моей дочерью?

— Девочка ни в чем не виновата. Нанг счастлив, что она вернулась к его очагу.

— А новая супруга Фукукана? Она тоже счастлива? Небось готовит уже отраву, чтобы извести мою Нитэки?

— Я не причиню вреда твоей дочери. Как бы ты ни досадила моему мужу, девочка тут ни при чем.

— Ты!.. Ты новая жена нанга? — Алиар с Тайтэки подались вперед, чтобы получше разглядеть незнакомку.

— Да, я Атэнаань — жена Фукукана. — Пришедшая откинула капюшон, и Тайтэки удивленно вскинула брови:

— Ты родилась в одном из приморских городов? Или в Саккареме?

— Я родилась и жила в Фухэе, пока «медногрудые» Хурманчака не ворвались в город. Угощайтесь, за три дня, проведенных в этом шатре, вам, верно, наскучила стряпня Хидосы. — Атэнаань сдернула с корзины тряпицу, и в шатре запахло фруктами.

— Ты позаботилась, чтобы мы вкусно поужинали перед казнью? Очень мило, — с недоброй усмешкой пробормотала Тайтэки, в то время как Алиар без лишних слов вытащила из корзины миску с салатом, маленькую круглую дыню и два граната.

— Ой-е! Такое непросто раздобыть в Вечной Степи!

— Я просила Фукукана отпустить вас, но он не желает даже слушать об этом. Почему ты не вернулась к нему, если кокуры позволяли тебе свободно выезжать за пределы поселка? — обратилась Атэнаань к Тайтэки. — И зачем бежала от Тамгана, если предпочла его своему прежнему мужу?

— Тебе очень надо знать ответы на эти вопросы? Радуйся тому, что меня завтра не станет, и оставь нас в покое!

— О-о! Если ты всегда отвечаешь злом на добро, тогда спрашивать в самом деле не о чем. — Атэнаань сделала движение, чтобы уйти, и тут Алиар, оторвавшись от созерцания разломленного пополам граната, промолвила:

— Она просто не знает еще, что такое любовь. А от кокуров мы бежали, дабы не попасть в руки твоего супруга. Напрасно бежали — от судьбы, как видно, не уйдешь.

Тайтэки гневно зыркнула на подругу глазами, но ничего не сказала.

— Ты была замужем за двумя нангами и не знаешь, что такое любовь? Жила с Фукуканом два года и не полюбила его? — Атэнаань уставилась на Тайтэки, как на двухголового теленка, а затем, словно устыдившись своих мыслей, опустила пушистые ресницы. — Впрочем, я слыхала, есть такие несчастные, которых Промыслитель обделил способностью любить… Это очень тяжело — жить с человеком, которого не любишь? Хотя откуда тебе знать, если не с чем сравнивать…

— Долго еще ты будешь из меня жилы тянуть?! — не выдержала Тайтэки. — Сама-то ты любишь Фукукана? В огонь и в воду, что ли, за ним идти готова?

— Готова. Потому-то я сюда и пришла. Не надобно ему отягощать душу вашими смертями. Умеешь ты любить или нет, но если до сих пор не поняла, какое горе причинила Фукукану, какой с тебя спрос? — Девушка с сожалением взглянула на Тайтэки, и гневная отповедь замерла у той на устах. — А твоей вины в случившемся и вовсе нет. — Атэнаань ласково улыбнулась Алиар. — Я сама была рабыней и знаю, что раб не может отвечать за поступки хозяина.

Она помолчала, собираясь с мыслями, и уже другим, деловым тоном закончила:

— Я уведу нукера, поставленного позади шатра, а вы прорежете войлочную стену и пойдете направо. Там, в овраге, стоят две оседланные лошади. — Атэнаань вытащила из-под одежд кривой нож и протянула Алиар. — Если вы желаете присоединиться к улигэрчи, с которым вас разлучили табунщики-хамбасы, скачите на северо-восток. Его видели неподалеку отсюда, быть может, он разыскивает вас? Судя по тому, что о нем рассказывают, с ним станется и к Фукукану заявиться, чтобы требовать отмены вашей казни.

— А дочь? Как же моя дочь? Если она останется здесь, я никуда не побегу! — решительно заявила Тайтэки.

— Дочь Фукукана останется со своим отцом. Можешь сидеть тут и ждать смерти, но помни, времени на размышления у тебя нет. Я отвлеку нукера совсем ненадолго… — С этими словами Атэнаань; выскользнула из шатра и вполголоса заговорила о чем-то с воинами, поставленными охранять пленниц.

— Ты что же, и правда собираешься остаться здесь и быть заживо погребенной в земле? — спросила Алиар подругу. — Великий Дух милостиво послал нам спасение, и ты будешь неблагодарной дурой, не последовав да мной.

— Н-не знаю… — пробормотала Тайтэки, в отчаянии стискивая голову руками.

— Коли своего разума маловато, призайми у товарища! Держи корзину, а я возьму бурдюк. Ой-е! Ну-ка быстро!

Подобравшись к дальней стене шатра, Алиар несколько мгновений прислушивалась, а затем решительно, но осторожно прорезала в нижней части войлочной стены отверстие, достаточное для того, чтобы в него мог пролезть человек. Сунула нож за пояс и юркнула в образовавшуюся дыру, увлекая за собой Тайтэки.

* * *

Примостившийся у стены юрты Фукукан проводил взглядом Атэнаань и нукера, послушно отправившегося за ней в глубь становища. Нанг хамбасов не мог слышать, о чем говорила с ним его жена, но не сомневался, что она придумала хороший предлог, чтобы увести воина с поста. Не слышал он, естественно, и разговора, происходившего между Атэнаань и пленницами, однако о содержании его не трудно было догадаться. Супруга его весь день ходила сама не своя, и Фукукан слишком ее любил, чтобы не понять, над чем она ломает свою прелестную головку.

Две закутанные в плащи фигуры выбрались из прорезанной у основания шатра дыры и на четвереньках устремились к оврагу.

— Так-так, — понимающе проворчал Фукукан, полностью скрытый от глаз беглянок падающей от юрты тенью, в то время как сами они были хорошо видны ему в серебристом свете луны. — Не удивлюсь, если в овраге их ждут оседланные кони! Ай да женушку послал мне Великий Дух!

Нанг не знал, гневаться ему или смеяться. Причины, побудившие Атэнаань отпустить приговоренных женщин, были очевидны. Смелость жены, не побоявшейся последствий своего поступка, вызывала уважение. Однако, идя наперекор мужу и совету старейшин, не слишком ли далеко она заходит? Он, разумеется, не алчет крови, но какой урок извлекут женщины племени из всего происходящего, если Тайтэки и Алиар не понесут заслуженного наказания? Какой пример недопустимого своеволия подаст им жена нанга, если он теперь же не остановит ее? Действия Атэнаань можно расценить как предательство, и тогда получится, что она ничем не лучше Тайтэки — обе они нарушили обеты, которые давали в день свадьбы. Но…

Вот это самое «но» и удержало Фукукана от того, чтобы преградить путь беглянкам. Тайтэки была неверна своему первому мужу, равно как и второму, ибо не любила ни того, ни другого. Атэнаань пошла наперекор его воле, дабы помешать ему совершить жестокий поступок, о котором он, очень может статься, будет впоследствии жалеть. Вероятно, в другое время нанг счел бы сострадание к Тайтэки неуместным, но, принимая во внимание, что послезавтра племя двинется к Вратам, ради беспрепятственного прохода к которым Фукукан с Буршасом и покидали становище, иметь на совести смерть двух этих женщин было действительно ни к чему.

Подождав, пока беглянки скроются в овраге, Фукукан поднялся с земли и устало потер лицо ладонями. Не то чтобы он и впрямь рассчитывал попасть в Верхний мир — ему-то это в любом случае не грозит! — но что, если Боги Покровители решат разделить ответственность за казнь женщин поровну на всех участников осудившего их совета? Еще по одному пятнышку на и без того не слишком чистых душах — кому это надо? Сам он, как и все остальные, считал, что покарать виновных — дело очень даже богоугодное, но вот ведь Атэнаань находит приговор несправедливым и уверена в своей правоте. А боги… Кто их, богов, поймет? Ведь не положили же они конец злодействам Хурманчака, позволили Тамгану захватить Соколиное гнездо. Ходят, правда, слухи, что они лишили его разума и он взял на ложе свое сегванскую шлюху, отравившую своих же соплеменников, однако это слишком слабое утешение для тех, кто вынужден из-за проклятых кокуров покинуть не только отчий край, но и сам этот мир.

Что толку рассуждать о прелестях Верхнего мира, ежели душа прикипела к этому? Ой-е, ему бы и в голову не пришло последовать совету Буршаса, если бы можно было остаться зимовать на берегах Бэругур! Но теперь, захватив Соколиное гнездо, Тамган не успокоится, пока не сживет их со свету, а зимовать в подвластной Хурманчаку степи становится с каждым разом все опаснее, ибо все труднее подкупать тех, кто способен отвести его глаза от хамбасов.

С тоской представляя миг, когда часть его племени окажется в Верхнем мире, а сам он, с оставшимися, двинется искать приюта в Самоцветных горах, Фукукан медленно брел между шатрами и юртами. Чтобы спасти соплеменников, он должен был решиться на поход к Вратам и в общем-то смирился со всем, что непременно произойдет, когда они их достигнут. Со всем, кроме неизбежной разлуки с Атэнаань, которая, безусловно, попадет в Верхний мир…

Увидев спешащую к нему от шатра жену, нанг невольно ускорил шаг, через силу заставляя себя улыбаться как ни в чем не бывало. Пусть отпускает пленниц, пусть нарушает его волю и принятые советом старейшин решения! Пусть делает все, что хочет, ведь им осталось быть вместе так недолго…

14

— Хозяин! Хозяин, пойдем скорее, поглядишь, как Ньяра с пришлой девкой дерется! — выпалил Кицуд, бросаясь навстречу входящему во двор Батару.

— Какая девка? С кем дерется? Что смотрят Хантай и Гакко? Почему не защитят Ньяру? — Батар подтолкнул мальчишку вперед и заспешил к дому.

— Так вот на драку и смотрят! Мы было вмешались, а Ньяра на нас же и напустилась! В меня глиняной чашей швырнула — гляди, уже шишка надувается. — Кицуд поймал руку костореза и прижал ко лбу: — Чувствуешь?

— Приложи что-нибудь холодное, металлическое. Или к зеркалу лбом прижмись, — посоветовал Батар и, как вкопанный, застыл в дверном проеме комнаты, предназначенной для приема заказчиков. — Однако! Кто это и что они не поделили?

По застилавшим глинобитный пол циновкам, сцепившись, катались две очаровательные девушки: обе черноволосые, пышногрудые, только кожа Ньяры была вдвое светлей, чем у ее противницы. И обе, надо думать, были рабынями, ибо колотить с таким остервенением головой об пол Ньяра могла лишь ровню — в противном случае еще до ночи городские стражники сломали бы ей хребет на Кровавом поле и не спасло бы ее ничье заступничество, даже самого Энеруги Хурманчака.

— Ну, прекратится когда-нибудь это безобразие? — громко вопросил Батар, отметив, что из противоположного дверного проема за дерущимися во все глаза наблюдают Хантай и Гакко. — А вы чего уставились?

— Интересно же! Давно дерутся, увлеченно, умеючи! — дружно отозвались подмастерья.

— Немедленно прекратите! — грозно повторил косторез, но отчаянно шипящие от боли и ярости девицы не обратили на его слова ни малейшего внимания.

Смуглокожая, ухитрившись вывернуться из-под Ньяры, вцепилась левой рукой в ее густую шевелюру, а правой ударила в лицо. Саккаремка отшатнулась, взвизгнула и обрушила оба кулака на ребра противницы. Та охнула, на мгновение отпустила Ньяру, а затем, разрывая друг на друге одежду, девушки вновь покатились по полу, оглашая воздух истошными воплями.

— Спорю на ужин — Ньяра победит! — азартно воскликнул Кицуд. — Здорово она ей! Дай еще! Врежь как следует! Пусть знает, как к нашим лезть!

Увлекшись необычным зрелищем, Батар, забыв о недавнем своем намерении растащить противниц, со всевозрастающим интересом наблюдал за схваткой. Сильные руки взлетали и опускались, гибкие тела извивались в неком подобии любовной игры, и косторез уже начал прикидывать, какую славную скульптурную группу можно будет изваять с таких замечательных натурщиц, когда драка внезапно завершилась полной победой Ньяры. Придавив горло смуглокожей локтем, она выдрала напоследок из ее головы изрядный клок шелковистых волос и прерывающимся голосом прохрипела:

— Хватит с тебя? Или еще добавить? А если хватит, ступай откуда пришла! И чтоб глаза мои тебя здесь не видели!

Смуглокожая просипела что-то невразумительное, и Ньяра, истолковав услышанное, как мольбу о пощаде, поднялась с полузадушенной противницы. Приветливо улыбнулась Батару, не делая попыток прикрыть полуобнаженное тело, и, стряхивая с ладоней трофейные волосы, объяснила:

— Эту стерву тебе Хурманчак прислал. В подарок. За отличную работу. Но в доме, как ты понимаешь, может быть только одна хозяйка. Я пробовала ей это объяснить, да без толку. Вот и пришлось уму-разуму поучить.

Глядя, как гримасничая и кряхтя поднимается с циновок Смуглокожая, Батар поморщился и предупредил:

— Гляди, как бы мне тебя поучить не пришлось, хозяйка! — И, обращаясь к смуглокожей, поинтересовался: — С чего бы это Хозяину Степи такие дорогие подарки мне делать? Он ничего про тебя не говорил, а то бы я, конечно, предупредил Ньяру.

— Ее не предупреждать, а на цепь сажать надобно! И чего, спрашивается, прицепилась? Я сюда что, по своей воле пришла?.. — плаксиво начала смуглокожая, но договорить ей Ньяра не позволила:

— Ежели б по своей воле, так я б тебе давно ноги выдернула! Ступай откуда пришла!

— Господин, меня прислал тебе в дар Хозяин Степи! Только ты можешь отправить меня обратно во дворец. Скажи своей бешеной девке, чтобы унялась! Ведь не жена она тебе, такая же, как я, рабыня, а гонору-то!

— Как же я ее уйму? С ней, как видишь, не так-то легко справиться! И ведь она в общем-то права: двоим вам у меня тесно будет. Возвращайся-ка ты и правда во дворец. Скажи… Скажи, что у меня уже есть в доме хозяйка и помощница ей не требуется.

— Ты в своем уме, господин? От подарков Хур-манчака не принято, знаешь ли, отказываться! Взгляни на меня, чем я хуже твоей… — Смуглокожая опасливо покосилась на Ньяру и проглотила готовое сорваться с языка ругательство.

— Может, и не хуже, но от добра добра не ищут. Возвращайся во дворец. Гакко, проводи ее, чтобы на улице не обидели. Кицуд, накрывай в трапезной на стол.

— Зря ты это делаешь. Хозяин Степи будет очень недоволен, что его подарком пренебрегли. Да и с меня палачи шкуру спустят. А я ведь многое умею! Оставь меня у себя, не пожалеешь! — Смуглокожая призывно улыбнулась, и Батар уже готов был оставить присланую ему Хурманчаком рабыню, однако, поймав брошенный Ньярой взгляд на украшавшие стену скрещен ные мечи — подарок одного из воинственных заказчиков, — решения своего менять не стал.

Выглядывавшие из-под превратившейся в лохмотья одежды прелести смуглокожей не оставили его равнодушным, но почему-то он не поверил, что, вернувшись во дворец, она действительно попадет в руки палачей А Ньяра, похоже, не остановится ни перед чем, дабы выжить соперницу.

— Угораздило же меня посадить себе на шею эту неистовую саккаремку! — пробормотал косторез и нетерпеливо махнул рукой: — Гакко, Кицуд, вы не слыхали, что я сказал? Хантай, разбери мою сумку и наточи новые резцы. Ну, долго я буду ждать?

Повинуясь окрику хозяина, подмастерья, Кицуд и смуглокожая рабыня покинули гостевую комнату, оставив Батара с Ньярой наедине.

— Ты соображаешь, что натворила? Из-за твоей дурацкой ревности Хурманчак запросто может лишить меня не только выгодного заказа, но и жизни! Думаешь, я так незаменим, что мне твои выходки без последствий с рук сойдут? Вот возьму плеть, посмотрим тогда, кто в доме хозяин!

— Возьми, сделай милость! — Девушка подалась к косторезу, вжала высокую, пышную грудь в его мускулистое тело, охватила руками за шею. — Я уже давно собиралась тебе посоветовать купить для меня плеть. Тебе должно понравиться, как я корчусь и кричу от боли. Моего прежнего хозяина это очень возбуждало. Надобно только приобрести еще и заживляющий бальзам, ты ведь не захочешь, чтобы на моем теле остались шрамы?

— Шрамы? — непонимающе переспросил Батар, поглощенный мыслями о том, как Хурманчак воспримет его отказ от подарка. — Ты что же, в самом деле скучаешь по хозяйской плетке?

— Если она сделает меня в твоих глазах более желанной… — Ньяра со значением облизнула полные губы.

Тут до костореза дошло, что она впервые на его памяти упомянула бывшего своего господина.

— Отхлестать тебя плетью — заманчивая идея, и при случае я воспользуюсь ею. Тем более сегодня ты ото заслужила. Но сейчас, раз уж ты заговорила о прежнем господине, я хотел бы узнать, почему он решил избавиться от тебя столь жестоким способом. Девушку, предложившую купить для нее плеть, едва ли можно назвать строптивой, и стало быть, на Кровавое поле тебя тащили не за то, что ты отказалась ублажать своего хозяина.

— Можешь мне поверить, ему я покупать плеть не советовала! И с ним я не была столь же покладистой и услужливой, как с тобой! — высокомерно заявила Ньяра. — Но зачем тебе понадобилось ворошить прошлое? До сих пор мы прекрасно ладили, не задавая друг другу лишних вопросов. Ты сделал все, чтобы я не чувствовала себя рабыней в твоем доме, и, предложив тебе взяться за плеть, я поступила так только потому, что вижу в тебе не господина, а любовника, которому хочу доставить наслаждение. Ты знаешь, некоторые люди становятся особенно страстными, когда…

— Тебе кажется, что я слишком холоден с тобой? — Батар сжал Ньяру в объятиях, но желания обладать ею не ощутил. Перед внутренним его взором возник образ Энеруги, и он стиснул зубы, силясь прогнать наваждение, уже который день не дававшее ему покоя. Он не желал думать об этой девке с зеленовато-серыми глазами! Под мужским одеянием он даже фигуру ее разглядеть не мог, но Ньяре она, ясное дело, и в подметки не годится! Тогда почему же, хотелось бы знать, мысли его помимо воли то и дело возвращаются к ней?..

— Да. Ты сильно изменился с тех пор, как тебя призвали во дворец. Я не чувствую прежнего огня. Твое тело рядом, но сам ты где-то далеко. — В голосе Ньяры Батару послышался невысказанный упрек, и он поспешил сменить тему:

— Ты так и не ответила мне, за что же тебя волокли на Кровавое поле? Кто был твоим прежним хозяином и почему он пожелал избавиться от тебя?

— Для чего тебе знать это? Ты ревнуешь меня. К нему? — с надеждой спросила девушка.

— Это Цунзорнай? Он — единственный мой заказчик, которого ты избегаешь, не так ли?

— Ты угадал, — разочарованно ответила рабыня, отводя глаза от костореза.

— Если он узнает, что палачи не исполнили его приказ и ты осталась жива, тебя ожидают большие неприятности?

— Огромные! Так что лучше не спрашивай меня ни о чем.

— Я и не спрашивал, однако если ты выгнала эту девицу, опасаясь каких-то разоблачений, то поступила крайне неосмотрительно.

— Нет-нет, она могла причинить нам вред, поселившись в твоем доме, а так сообщить ей Хозяину Степи будет не о чем. Ну что ты на меня смотришь, будто впервые в жизни увидел? Мог бы и сам сообразить, что она послана следить за тобой! Владыки редко проявляют щедрость и широту души без особых на то причин. Рабыни, подаренные Хурманчаком своим приближенным, исправно доносят ему обо всем, что делается в домах их хозяев.

— Вот как, Хурманчак подослал ко мне соглядатая… — Батар опустился на подушку и задумчиво принялся крутить в руках взятую с низкого столика шкатулку. — Но я все же не понимаю, зачем надобно было отсылать эту девку и тем давать повод для недовольства и подозрений Хозяину Степи? Ты поступила опрометчиво…

— Ты уверен, что тебе совершенно нечего скрывать от Хурманчака? Может быть, ты забыл о приходившем к тебе сотнике из «стражи Врат»? — напомнила Ньяра, присаживаясь у ног Батара.

— Что ты хочешь этим сказать? — Косторез вздрогнул, припомнив полученную от Сюрга серебряную коробочку и стеклянный флакончик.

— У меня есть пренеприятнейшая способность слышать то, что не предназначено для моих ушей. Кроме того, я знаю, как ты ненавидишь Хурманчака, и эта рабыня тоже рано или поздно проведала бы о твоей тайне. — Ньяра положила руку на колено Батара. — Если Хозяин Степи будет гневаться, ты выдашь его палачам невесть что возомнившую о себе служанку и те быстренько вправят мне мозги. Хотя я бы, конечно, предпочла, чтобы ты высек меня сам. Тогда тебе не придется отсылать меня из дому. Хурманчаку ты с чистой совестью доложишь, что виновная понесла заслуженное наказание, а сам, быть может, получишь некоторое удовольствие. Я буду кричать очень громко и очень жалобно, — доверительно прошептала она, в то время как руки ее ласкали и поглаживали тело Батара.

— Ненавижу причинять людям страдание! Однако у тебя уже, оказывается, все продумано. Ты знаешь все мои тайны лучше меня самого. Вот уж не ожидал, что судьба моя окажется в руках моей собственной рабыни, а та, вместо того чтобы предъявить мне невыполнимые требования, вызовется претерпеть ради меня порку, — буркнул косторез, обнимая Ньяру за плечи.

Он поверил всему, что она сказала, сразу и безоговорочно. И про подсыла, и про то, что Ньяра подслушала его разговор с Сюргом, и про то, что она давно уже догадалась о его мечте отомстить Хозяину Степи. Ее самопожертвование тронуло Батара до глубины души, и он готов был в лепешку расшибиться, чтобы достойно отблагодарить девушку за любовь и заботу. Смущало его только одно: испытываемое им чувство признательности не имело ничего общего ни с любовью, ни с желанием близости. Он никогда не говорил своей прекрасной невольнице, что любит ее, и до недавнего времени восхитительное тело Ньяры возбуждало в нем желание, которое не трудно было принять за страсть,

Теперь же его не было и в помине, и девушка не могла этого не почувствовать.

— Расскажи мне, что случилось с тобой! — потребовала она, безошибочно уловив охватившее Батара смятение. — Ты не хочешь меня больше? Ты смотришь на меня и гладишь меня так, словно я твоя сестра, а не любовница! Но на эту девку ты и вовсе не взглянул, хотя она очень недурна собой. Это может означать только одно твои мысли заняты кем-то другим! Так кто же она? Ну говори, я должна знать!

Батар не удерживал рванувшуюся из его рук Ньяру. И ответить ему было нечего. Она не заслуживала лжи, но сказать ей правду тоже было нельзя, хотя бы потому, что он еще не был готов даже самому себе признаться в чувстве, которое испытывал к…

— Что же ты молчишь? Думаешь, я слепая? Но как ты мог полюбить ее, ту, чьей смерти желал больше всего на свете? — Губы девушки задрожали и начали кривиться в жалкой гримасе. — Неужели ты забыл, что она сделала с твоим Фухэем и другими приморскими городами? Или не знаешь, что именем ее пугают детей во всей Вечной Степи? Как мог ты забыть и простить? Не верю! Ты же взял у Сюрга яд, чтобы покарать убийцу!..

— Ты не понимаешь! Она не убийца. Она сама жертва… — произнес Батар, удивляясь тому, что сумел наконец-то понять и высказать. Это понимание зрело в нем подобно нарыву, и после первых же слов он, ощутив неожиданное облегчение, заговорил быстро и сбивчиво: — Ты не понимаешь. Никто не понимает! А ведь ей приходится хуже всех! Ее именем творятся отвратительнейшие злодеяния, о которых она знает, знает еще до того, как они совершатся, но сделать ничего не может! Она не может их предотвратить и потому страдает больше любой рабыни! Ее положение поистине ужасно, а тут еще Сюрг, заговорщики… Да если они убьют ее, Вечная Степь и Саккарем будут по колено залиты кровью!..

* * *

Вырезанные из слоновой кости образцы монет были одобрены на совете наев и отправлены граверам, которые должны были изготовить чеканы для привезенных из Нардара станков На образцах, выполненных в три раза крупнее монет, которые задумал чеканить Имаэро, Хозяин Степи был изображен в воинском доспехе и вид имел столь грозный, что впору было задуматься: видел ли художник живого Хурманчака? А если видел, то не приходила ли ему в голову мысль заняться каким-нибудь другим, более соответствующим его способностям ремеслом? Обратные стороны монет различного достоинства, с изображениями лошадей, саадаков, тугов с развевающимися конскими хвостами, скрещенных пик, мечей и прочей многозначительной символикой, были, на взгляд Батара, еще ужаснее чудовищно деформированного профиля Хурманчака, и, закончив работу над заказом, косторез торжественно пообещал себе, что впредь ничего подобного делать не будет.

Сдержать обещание было, как водится, несравнимо труднее, чем дать его, поскольку ни Имаэро, ни Хурманчак не желали расставаться с талантливым скульптором, привлекшим их внимание тем, что ему ведом был секрет размягчения слоновой кости. Советник Хозяина Степи поручил Батару изготовить несколько настенных картушей для дворца и продолжать разработку имперской геральдики, а Энеруги попросила сделать для нее письменный прибор и еще кое-какие мелочи для Яшмовых палат. Раздираемый противоречивыми чувствами, Батар вынужден был являться во дворец едва ли не каждый день, и посещения эти становились раз от раза все слаще и мучительней.

Угодить Имаэро было не мудрено — советник был слишком занят, чтобы тратить время на беседы с косторезом, и, ткнув пальцем в один из разложенных перед ним эскизов, тотчас же забывал о его присутствии. Kaкими соображениями руководствовался он, осуществляя свой выбор, Батар решительно не понимал и вскоре перестал ломать себе голову, в волнении ожидая встречи с Энеруги. Выдавал ли он желаемое за действительность, или она в самом деле доверяла ему больше, чем тысячникам, наям, «вечно бодрствующим» и прочим дворцовым прихвостням? Ответить на этот вопрос было трудно, но теперь, во всяком случае, она уже не делала вид, что страшно занята, и охотно и неторопливо разглядывала сделанные для нее Батаром наброски чернильниц, вазочек для кистей, полок, резных крышек и футляров для старинных книг и свитков.

Случалось, Энеруги даже просила его поработать в Яшмовых покоях, и тогда каждый из них занимался своим делом, не мешая друг другу: Батар рисовал или резал по кости в отведенном ему уголке, а Хозяин Степи беседовал с купцами и военачальниками, читал принесенные «вечно бодрствующими» донесения, размышлял над картой Матибу-Тагала и его окрестностей, подолгу задумывался над толстенными манускриптами. При этом косторез делал вид, будто не догадывается о том, что под личиной грозного Хурманчака скрывается девушка, являющаяся бесправной пленницей, игрушкой в руках Имаэро и дюжины преданных ему душой и телом наев и чиновников. Энеруги, в свой черед, ничем не показывала, что ей известно о раскрытии Батаром ее тайны. Сначала косторезу казалось она играет с ним, как кошка с мышью, но потом он отбросил эту вздорную мысль, решив, что поведение девушки имеет совершенно иные мотивы.

Несмотря на множество окружавших Энеруги людей, она была страшно одинока. Те, кто приходил во дворец с прошениями или жалобами, В поисках справедливости, чинов или торговых льгот, видели в Хурманчаке грозного повелителя, которого надо было обмануть, разжалобить, охмурить, расположить к себе, дабы извлечь из его расположения наибольшую выгоду. Для тысячников и сотников он был бесчувственным каменным истуканом, олицетворением власти. Для Имаэро и немногих посвященных в тайну переодевания наев и чиновников — безвольной куклой, годной лишь на то, чтобы повторять за кукловодом те или иные движения. Слуги и немногочисленная допущенная в личные покои Хозяина Степи стража из уттаров, известных своей дикостью и необузданньм нравом, воспринимали Энеруги как заморскую, посаженную в золоченую клетку птицу, за которой должны были ухаживать ради собственного благополучия. Они боялись ее, завидовали ей и не могли понять, чего недостает этой сумасбродной девчонке, вся работа которой состоит в том, чтобы время от времени хмурить подрисованные брови и произносить приготовленные для нее слова.

Все эти окружавшие Энеруги и так или иначе зависящие от нее люди не видели или не желали видеть в ней человека, достойного внимания и сочувствия. Являлось ли это естественным следствием той роли, которую вынуждена была играть девушка, или ее умышленно поместили среди тех, кто не мог стать ее товарищем и сообщником, Батар не знал, но не сомневался, что коли сам он каким-то образом сумел ощутить одиночество Энеруги, то и она почувствовала сострадание, испытываемое к ней косторезом. Сострадание, ставшее совершенно осмысленным и объяснимым, как только он понял, что Энеруги прилагает героические усилия, дабы не позволить кукловодам окончательно превратить себя < безвольную игрушку и хоть как-то умерить неуемные аппетиты кровожадных нангов.

Чем больше времени проводил Батар в Яшмовых палатах, тем яснее понимал, что в создавшемся положении клятва его во что бы то ни стало убить Хозяина Степи теряет всякий смысл и, следовательно, лучшее, что он может сделать, — это как можно скорее покинуть Матибу-Тагал и отправиться, например, в Сакка-рем. Однако покинуть город без позволения Имаэро было невозможно, а послевчерашнего происшествия с рабыней и неожиданного для себя признания Батар чувствовал себя окончательно запутавшимся. Его угнетало сознание, что злодеяния «медногрудых» в Фухэе останутся неотомщенными, тревожило то, как отнесутся во дворце к отказу его принять подарок Хурманчака, снедало желание бежать из логова степняков и в то же время увидеть Энеруги, поговорить с ней без свидетелей…

Последнее желание было особенно сильным, идя в Яшмовые покои, Батар понял, что этому-то желанию, на радость или на беду его, и суждено было ныне сбыться.

В приемной Хурманчака не было никого, кроме унылолицего чиновника, а едва косторез переступил порог Яшмовых палат, как Энеруги сделала стоящим у дверей «бдительным» знак оставить ее наедине с пришедшим. Уттары переглянулись — они были приучены выходить из покоев Хурманчака, лишь когда тот беседовал с Имаэро или оставался один, — и несколько мгновений колебались, но потом все же вышли из покоев, убранство которых, безусловно, делало честь их хозяину.

— Как смел ты отвергнуть мой дар? Или присланная тебе рабыня была недостаточно хороша для тебя? — высокомерно спросил Хурманчак, сверля Батара холодным, пронизывающим до костей взглядом.

— Она не понравилась моей служанке. Успела поцапаться с ней еще до моего прихода, позволила извалять себя по полу и потеряла товарный вид, — ответствовал Батар, окинув беглым взглядом просторное помещение и убедившись, что, кроме Энеруги, дерзких слов его никто не услышит.

— Ты хочешь сказать, что мнение служанки для тебя важнее воли Хозяина Степи?

— Неужто Хозяина Степи волнует, с кем я делю ложе? Не смея предположить ничего подобного, я рассудил, что это мое личное дело. А мнение служанки очень даже меня интересует, ибо я привык, что в моем доме царит взаимная приязнь и доверие. Это чрезвычайно способствует плодотворной работе на благо империи Энеруги Хурманчака, — отчеканил Батар, порадовавшись собственной предусмотрительности. Ежели он чего-то недопонял в характере Хозяина Степи и его нынче повлекут на Кровавое поле, Ньяра, Кицуд и подмастерья не только получат свободу, но и, благодаря загодя составленной им бумаге, станут наследниками своего безвременно погибшего господина.

— Однако, если бы подарок пришелся тебе по душе, ты совладал бы с бешеным темпераментом своей служанки? — спросила Энеруги тоном ниже. — Скажи, какой тип женщин тебе больше нравится, и я позабочусь, чтобы мой новый подарок соответствовал твоему взыскательному вкусу.

— Боюсь, это будет не так-то легко сделать. Во-первых, я ненавижу доносчиц. Во-вторых, предпочитаю женщин со светлой кожей. Невысоких, с серо-зелеными глазами и не слишком роскошными формами. В-третьих… Впрочем, если Хозяину Степи будет угодно взглянуть, я лучше покажу ему свой идеал. — Батар потянул за цепочку, вытащил из-за пазухи маленький круглый медальон и с поклоном протянул его Энеруги.

Девушка поднесла костяную пластинку к глазам и некоторое время разглядывала свой собственный портрет. Косторез не льстил ей, и, если не считать длинных густых волос, то же самое лицо она ежедневно видела в зеркале. С той лишь разницей, что смотреться в обрамленное чудесными самоцветами серебряное зеркало не доставляло ей ни малейшего удовольствия, а созерцать выточенный из бело-розовой кости портрет было тревожно, радостно и немножко страшновато. Страшновато от того, что ваятель словно заглянул ей в душу, заглянул и обнаружил в ней нечто такое, о чем и сама она до этого мгновения не подозревала…

— Как ты сумел?.. — Энеруги слабо, беспомощно улыбнулась, затем лицо ее исказила болезненная гримаса, и она, не терпящим возражений голосом Хозяина Степи, спросила: — Резцы с тобой? Немедленно уничтожь этот медальон.

Батар скрипнул зубами. Вероятно, он все же был не прав, представляя Энеруги несчастной, забитой и беспомощной жертвой. Было в ней что-то и от палача, иначе не смогла бы она выжить в этом проклятом дворце! Может быть, зря он проявил слабость и не воспользовался переданным ему Сюргом ядом? Даже если она и была куклой в руках Имаэро и иже с ним, кукла эта прекрасно разучила роль Хозяина Степи и способна была причинить людям не меньше зла, чем настоящий, преисполненный завоевательских планов Хурманчак…

— Имаэро полагает, что ты догадался, кто такой Энеруги Хурманчак, но, пока у тебя хватает ума молчать, он не станет портить тебе жизнь. Отослав рабыню, которая должна была подтвердить, что тебе можно верить, ты возбудил у него подозрение. Если же кто-нибудь увидит этот портрет… Уничтожь его здесь, на моих глазах, и впредь не смей вырезать ничего подобного. Надеюсь, ты никому его не показывал? — Губы Хурманчака сжались в прямую линию, и Батар безмолвно принял протянутый ему медальон.

Прошло некоторое время, прежде чем склонившийся над столом косторез разогнул спину и бесцветным голосом произнес:

— Желание Хозяина Степи исполнено.

— Тебе удалось уничтожить изображение так быстро? — недоверчиво щурясь, Хурманчак сделал шаг к столу.

— Чтобы превратить идеал в ничто, достаточно нескольких мгновений. Чуть тронуть резцом нос, губы, и портрет утратит всякое сходство. Хозяину Степи не о чем беспокоиться, — сухо ответил Батар. — Даже неумеха за один день способен испортить то, что тысячи искусников сто лет создавали.

— У тебя странный вкус… Твой идеал далек от совершенства, — медленно сказала Энеруги, стараясь не встречаться глазами с косторезом. — Но… Я поговорю с Имаэро, и надеюсь, мне удастся убедить его не посылать тебе больше подарков, которые ты все равно не в состоянии оценить. Довольно, впрочем, толковать о вкусах! Как говорят, у каждого свой, а у осла — ослиный. Ты обещал принести Мне эскизы ширм. Где они?

— Здесь. — Батар извлек из сумки папку с рисунками и начал раскладывать их на столе перед Хозяином Степи.

— О, какая прелесть! — воскликнула Энерущ, склоняясь над эскизами. — Твой вкус изменяет тебе только в выборе любовниц, в остальном же он, на мой взгляд, безупречен.

— Разве я говорил об идеальной любовнице? Я показал Хозяину Степи идеал женщины, а это совсем, не одно и то же…

— Значит, мы говорили о разных вещах. Но тогда я не понимаю, чем тебе не понравилась вчерашняя рабыня?

— Как я уже признался — терпеть не могу доносчиц. А кроме того, кто, мечтая о лебеди, соблазнится вороной?

— Ах, кабы лебедь! — пробормотала Энеруги чуть слышно, а вслух с печальной улыбкой спросила: — Не принимаешь ли ты осла за чистокровного скакуна из-за того лишь, что хозяин, решив повеселиться, нацепил на него парадную конскую сбрую? Бросил бы ты свои мечтания, проще и легче бы тебе на свете жилось!

— Проще, оно конечно! — угрюмо проворчал Батар, припоминая, что то же самое говорила ему давеча Ньяра. Неужели не понимают глупые сердобольные женщины: подобные советы только давать легко, а следовать им — все равно что наизнанку вывернуться или заново родиться, такое одним гусеницам с бабочками под силу. — Ежели бы я легкой доли искал, так не кость бы слоновую, а людей резал. Да ведь у Хозяина Степи таких тысячи, на что ему еще один убийца сдался?

Энеруги сделала вид, что не услышала сказанного Батаром. Разумеется, восхитительно выполненные эскизы ширм интересовали ее неизмеримо больше, чем бурчание неблагодарного, дурно воспитанного костореза.

* * *

Вчитываясь в принесенные чиновником бумаги, Энеруги честно старалась выкинуть из головы мысли о дерзком скульпторе, но тщетны были ее попытки вникнуть в суть прочитанного. Буквы расплывались перед глазами, разбегались, как потревоженные тараканы, строчки сливались, и покой и умиротворение, которые она испытывала в присутствии Батара, сменила тревога и давно уже ставшее привычным предчувствие близкой беды.

Сумерки за витражным окном сгустились, пламя масляных светильников отбрасывало на стены зловещие алые блики, отчего причудливый рисунок яшмовых панелей сделался похожим на расплывающиеся кровяные пятна. Обманывать себя далее не имело смысла: Батар зашел слишком далеко и его надо было либо выслать из Матибу-Тагала, на что Имаэро едва ли согласится после досадного происшествия с рабыней, либо… Энеруги облизнула пересохшие губы, представила, как кривой нож наемного убийцы вспарывает живот скульптора, и зажмурилась, бормоча молитвы Промыслителю, Великому Духу и Богам Покровителям: Микасу, Басу и Ицуватену.

При этом девушка прекрасно понимала, что, если сама она не придумает какого-нибудь выхода, усилия всех Небожителей не спасут наивного костореза, на лице которого только слепой не прочтет испытываемые им чувства. Ой-е, не будь она Хозяином Степи, чувства эти польстили бы ей! Да что уж кривить душой, они и так согревали ее, как солнечные лучи, но пять лет разницы и положение, которое она занимала, были той преградой, преодолеть которую не могли никакие чувства. Его неумелые полупризнания в любви заставили ее сердце биться быстрее и все же ни на мгновение не позволили забыть, что могут стоить ему жизни.

И не только ему, так как наям, купцам и чиновникам она нужна лишь до той поры, пока более или менее успешно выдает себя за Энеруги Хурманчака. Однако стоит ей оступиться, сфальшивить, и даже представить страшно, что сделают с ней нынешние соратники и подчиненные. Любовь мечтательного мальчика заставила ее забыть, на какую вершину вознесена она судьбой, и это уже достаточная причина, чтобы он навсегда ушел из жизни Хозяина Степи. Ибо титул этот — не пустой звук, и от того, сумеет ли она и дальше изображать из себя Энеруги Хурманчака, зависит судьба тысяч и тысяч людей, как бы ни пытался кое-кто из посвященных в ее тайну видеть в ней ширму, за которой действуют сторонники Имаэро. Так в самом деле было, когда она только заняла место своего брата, но не теперь. Слишком много прошло времени и утекло крови с тех пор, как она даже мысленно перестала называть себя Тинкитань и научилась видеть мир глазами Энеруги Хурманчака…

По единодушному мнению жителей Умукаты, близнецам, родившимся в год Перевернутой Чаши у Данка-на и Тамраз, была уготована счастливая, беспечальная жизнь. Богатый купец не чаял души в своей рабыне — степнячке из племени тетяшей — и назвал Тамраз женой еще прежде, чем беременность ее была замечена соседями. Он так радовался рождению близнецов, что устроил по этому случаю роскошное пиршество, на которое — случай в Умукате небывалый — пригласил родичей Тамраз и нанга племени тетяшей, щедро одарив их и выхлопотав для них в городском совете позволение приезжать в гости, когда им заблагорассудится.

Близнецы росли в роскоши, под присмотром самых мудрых наставников, которых только можно было нанять в Умукате и Мельсине. Тетяши от случая к случаю навещали Тамраз, Данкан ходил на своих судах торговать в Саккарем, Халисун и даже в Аррантиаду, оставляя обширное свое хозяйство под присмотром младшего брата — Имаэро. Тинкитань, не будучи ни красавицей, ни дурнушкой, о внешности своей почти не задумывалась, поскольку, благодаря чудесным нарядам, выглядела привлекательнее всех своих подруг. Энеруги верховодил среди живших по соседству мальчишек — сверстники обожали его за щедрость и веселые проделки, снискавшие ему славу смельчака, готового, забавы ради, рисковать как своей собственной, так и чужими головами.

Данкану, а в его отсутствие Тамраз и Имаэро приходилось порой прилагать немалые усилия, дабы уберечь Энеруги от жестокого наказания. Чего стоил, например, кошачий концерт в храме Пресветлого Рыбака, куда малолетние шутники притащили две дюжины бродячих котов, предварительно полив пол перед алтарем настоем кошачьей мяты! Другие забавы Энеруги были еще менее безобидны, взять хотя бы охоту на акул, в результате которой один из его приятелей лишился кисти руки, а другой стал обладателем самого тонкого в Умукате, голоса.

С годами, впрочем, родичи придумали замечательный способ избавлять сограждан от Энеруговых проказ, отправляя его время от времени погостить к родителям Тамраз. О том, чем развлекался он со сверстниками-степняками, Данкан и его жена имели довольно смутное представление, зато, как выяснилось впоследствии, хорошо знал Имаэро, близко сошедшийся с Хавиром — нангом тетяшей.

Словом, жизнь близнецов протекала вполне счастливо, пока вернувшиеся из Мельсины корабельщики не принесли известие о том, что Данкан был обвинен в злоумышлении против шада Менучера, схвачен и казнен в числе других заговорщиков, а два корабля его объявлены собственностью Саккарема. Был ли Данкан связан с заговорщиками, нет ли, но со смертью купца дело его начало приходить в упадок с катастрофической быстротой. Всплыли на свет заемные бумаги, по словам Тамраз поддельные. Явились требовать возмещения убытков по-дельщики Данкана, предъявив список своих товаров, находившихся якобы на присвоенных шадом Саккарема кораблях. Кредиторы, ссужавшие деньгами погибшего купца, пожелали тотчас же получить одолженные ему суммы обратно. Друзья Данкана, число которых, как водится, резко сократилось, едва по Умукате поползли слухи о постигшем его семейство ударе, бросились в городской совет, но единственное, чего им удалось добиться, было постановление о неприкосновенности имущества вдовы и младшего брата покойного до окончания тяжбы.

Тамраз почернела лицом от горя и заявила, что жизнь ее кончена. Тинкитань, свадьба которой считалась делом решенным, получив от жениха короткую записку, извещавшую, что тот уезжает на неопределенное время в фухэй, умылась слезами и отправилась на улицу ткачих, дабы после окончания тяжбы не дать семье умереть с голоду. Энеруги, в чаянии справедливости, посетил дом одного из друзей отца, был бит бамбуковыми палками до полусмерти и брошен умирать неподалеку от выгребной ямы. Присутствие духа и рассудительность сумел сохранить только Имаэро, хотя поняли это кредиторы и заимодавцы далеко не сразу.

Согласно распущенным по городу слухам, Имаэро, запершись в спальне, пять суток кряду умолял Про-мыслителя вернуть ему горячо любимого брата, тогда как на самом деле провел все это время в седле, вдали от стен Умукаты. Утром шестого дня, осунувшийся и постаревший лет на десять, он вышел на двор, дабы приветствовать группу тетяшей, весьма вовремя надумавших проведать свою соплеменницу. А еще через день выяснилось, что «Лучезарная Тань» — третий корабль Данкана — отправилась вверх по течению Урзани, принадлежавшие ему опечатанные и тщательно охраняемые городскими стражниками склады пусты, равно как и дом, из которого исчезли не только гостившие в нем тетяши, но и постоянные его обитатели, сумевшие прихватить с собой наиболее ценные предметы обстановки.

Каким образом удалось вывезти из Умукаты все это добро, которое нечего было и думать разместить на «Лучезарной Тань», осталось для горожан неразрешимой загадкой. О бегстве Имаэро и семейства, вверенного его попечению старшим братом, поговорили, поспорили и, по прошествии полугода, забыли. Забыли все, за исключением трех-четырех купцов, на чьи склады были тайно перенесены среди ночи принадлежащие Данкану товары, за которые было честь честью заплачено звонкой монетой. Нечто подобное, разумеется, заимодавцы и предполагали, однако предпринятые ими розыски ни к чему не привели и догадливость их осталась невознагражденной. Но вот чего даже самые прозорливые из них предположить не могли, так это того, что достойные друзья Данкана и впредь продолжали получать от Имаэро всевозможные товары и скот, добытые им, естественно, уже без помощи старшего брата.

Умершая вскорости от тоски по мужу Тамраз так и не узнала, чем развлекался Энеруги, гостя у тетяшей, и потому Тинкитань могла только предполагать, как бы она отнеслась к известию, что сын ее время от времени промышляет грабежом и разбоем. Имаэро оно, во всяком случае, ничуть не смутило. Хитроумный дядюшка, оказывается, давно уже знал о набегах молодых тетяшей на соседние племена степняков и даже помогал Хавиру сбывать в Умукате похищенный скот и прочее добро. Мучимый заботой о процветании семейства, Имаэро, дождавшись, когда Энеруги оправится от жестоких побоев, намекнул ему, что только жалкие мыши таскают по зернышку, а тиграм пристало выбирать добычу сообразно их храбрости и величине когтей и клыков. Некоторое количество обнаруженных на борту «Лучезарной Тань» мечей, панцирей и мощных дальнобойных луков произвели на приятелей Энеруги столь сильное впечатление, что они охотно согласились «пощипать» ильчибов. А потом чигуроганов…

Добыча юнцов понудила воинов-тетяшей по-новому взглянуть на их «детские шалости», и когда нанг понял, что власть уплывает из его рук в измазанные кровью ладони Энеруги и попытался этому воспротивиться, было уже поздно. Никто особенно не горевал об убитом шальной стрелой Хавире, так же как и о других погибших во время очередного набега тетяшах. Ибо со всей Вечной Степи, из приморских городов и даже из Сак-карема, где казнил без разбору правых и виноватых подозрительный шад, стал стекаться под туг Хурманча-ка оружный люд, прослышавший об удачливости молодого нанга. Впрочем, нангом себя Энеруги величал недолго — приблудный Цуйган, коего ввиду старости, немощности и ненадобности хотели было скормить собакам, наряду с прочими данными им дельными советами убедил Хурманчака в необходимости нового звучного титула. Так, с легкой руки Цуйгана, предложившего впоследствии разделить разросшуюся орду на десятки, сотни и тысячи, как заведено в Саккаремском войске, Энеруги стал именоваться Хозяином Степи.

А потом неведомо откуда явился Зачахар, умевший изготовлять страшное огненное зелье, и Энеруги действительно сделался Хозяином Степи. И гордые нанги некогда свободных племен целовали стремя его коня, верные сподвижники становились из сотников тысячниками, а затем наями, и наступил наконец момент войти в Умукату, чтобы отдать старые долги. Город пал, долги были отданы с лихвой.

Суда с богатой добычей потянулись вверх по Урза-ни, туда, где стояла на якоре, среди развалин Меси-нагары, «Лучезарная Тань». Они шли и шли, новый город, возникший на древних руинах, рос и рос. И уже выбран был жених, и многочисленные служанки закончили шить свадебные наряды для Тинкитань, и Матибу-Тагал ожидал лишь прибытия Энеруги, чтобы с великими почестями выдать его сестру замуж, когда с невзрачного суденышка на укрепленную бревнами деревянную набережную спрыгнул Имаэро с серым от усталости и бессонницы лицом. В этот-то хорошо памятный Тинкитань день и перевернулась, перекрутилась ее жизнь во второй раз.

Спустя некоторое время после появления Имаэро в Матибу-Тагале народу было объявленоi что жениха Тинкитань укусила гюрза и сраженная горем невеста удалилась в обитель Праведных Дев, дабы до конца своих дней скорбеть о любимом.

Скорбеть ей и правда полагалось, причем не только о красивом и смелом женихе, отравленном по приказу Имаэро, но и об убитом в какой-то глупой стычке брате, место которого девушка, после недолгих препирательств, заняла. Справедливости ради следует отметить, что жениха она не любила и выбран он был для нее наями по каким-то не вполне понятным ей тогда соображениям. Что же до Энеруги, то его, по глубокому сестриному убеждению, давно уже пора было прикончить, ибо жестокость Хозяина Степи превосходила даже его безграничную отвагу.

Тинкитань должна была скорбеть, и внешне это получалось у нее безупречно: внезапная смерть любимого ная, добровольный уход в затворницы единственной вe сестры — лже-Энеруги был безутешен и потому редко появлялся на людях. Однако в глубине души девушка ликовала, надеясь исправить хотя бы часть того ужасного зла, которое принес в этот мир ее брат. Ой-е! Наивность ее не знала пределов!

Имаэро, так же, впрочем, как и все прочие, знавшие о подмене грозного Хозяина Степи его молчаливой слабохарактерной сестрицей, способной реветь над каждым прирезанным трусом, каждой опрокинутой на спину девкой, до поры до времени не спорили с ней и, поддакивая ее словам, поражаясь «величию ее души», продолжали поступать так, как считали нужным. Лучшие из них не были злодеями. Наряду с мыслями о славе, богатстве и власти, они, под влиянием Цуйгана, прониклись идеей о необходимости сильного правителя, который сумеет объединить Вечную Степь, принести мир народам и стать во главе Великой Империи, коей не существовало доселе на этом континенте. Наиболее просвещенные из них мечтали увидеть Новую Степь, которая, позаимствовав все лучшее из культуры приморских городов и Саккарема, убережется от их недостатков, и ради этого готовы были не только назвать Хозяином Степи глупую девку, но и терпеть ее вздорные выходки, надеясь, что в окружении мудрецов и дурак чему-то да выучится.

И она училась. Понимать людей и свое место среди них. Слышать недосказанное, отыскивать тайные мотивы поступков, зачастую не имеющие ничего общего с явными, заставлять считаться со своим мнением и исподволь руководить окружающими, внушая им, что действуют они так по собственной воле. Это было непросто, ведь, согласившись занять место брата, она потребовала, чтобы Имаэро обещал сделать все возможное, дабы прекратить ненавистное ей кровопролитие, и это было лучшим свидетельством ее неискушенности. Слава Промыслителю и Великому Духу, у нее достало мозгов не затевать скандал, когда стало ясно, что для ближайших сподвижников хитроумного дядюшки она ничто — пустое место, и таковым и останется, ежели не сумеет заслужить их уважения. И она заслужила.

Если требовали обстоятельства, она гарцевала перед строем степняков и рубилась с саккаремской панцирной конницей, пила ненавистную арху и ругалась, как умел ругаться только Хурманчак. Проводя бессонные ночи перед военными советами и прочитав все, что рекомендовал ей старый Цуйган, и все, что удалось раздобыть сверх того о воинских походах и устройстве государств, она вынудила наев согласиться, что голова у нее работает не хуже, чем у покойного брата.

С тех пор как Тинкитань сама начала лучше разбираться в происходящем, ей легче стало понимать Имаэро. Утолив жажду мести страшными расправами в Уму-кате, он тоже предпочел бы прекратить всякие военные действия, однако плохо представлял себе, как погасить охвативший Вечную Степь пожар, который сам же и разжег с помощью Хурманчака и Зачахара. Они давно уже работали слаженно, подобно двум запряженным в упряжку ослам, и признание дядей ее способностей значило для новоявленного Энеруги — ибо именно таковым девушка себя теперь и ощущала — очень много. Во всяком случае несравнимо больше, чем глупые нежные чувства какого-то костореза!

Разумеется, он не виноват в том, что узнал в Хозяине Степи переодетую женщину, — этого следовало ожидать. Не виноват и в том, что — бывают чудеса на свете! — влюбился в нее. Но вот в том, что она, вместо того чтобы заниматься делом, думает о нем, он, безусловно, виноват. Нечего было лезть со своими дурацкими признаниями! Держал бы их при себе, так нет же. Придется теперь, хочешь не хочешь, принимать какие-то меры…

Энеруги тяжело вздохнула, который уже раз за этот вечер, и тут кто-то требовательно, нетерпеливо забарабанил в дверь.

— Да! — раздраженно крикнула девушка. Появившаяся на пороге безъязыкая служанка втащила в Яшмовые покои позеленевшего от испуга чиновника, и тот, склонившись в низком поклоне, прохрипел:

— Имаэро!.. Имаэро умирает! Укушен!.. Укушен скорпионом, тарантулом, змеей!..

— Отравлен! — страшно кривя рот, проскрежетал Хурманчак, вспоминая высказанные недавно дядюшкой опасения о возможности мятежа. — Где? Где он?! Веди!

Пихая чиновника в спину коротким золоченым мечом, Хозяин Степи выскочил из Яшмовых покоев, и коридоры дворца загудели от его сиплого рыка:

— Стража! Уттары, ко мне! Лекаря! Всех лекарей сюда! Всех, какие есть в городе и округе! Немедленно! Бакудан! Омамор! Гитэй! Перекрыть выходы! Ни одна душа не должна покинуть дворец!..

Хурманчак мчался по пустым гулким коридорам к покоям Имаэро, сзади, грохоча сапогами, бряцая оружием, бежали «бдительные», а в голове его, перекрывая поднятый ими шум, звенело: «Не успеем! Только не это! Нет! Не надо! Ну пожалуйста!..»

15

Возникшая несколько дней назад на горизонте гряда серо-голубых гор, казалось, убегала от путников с той же скоростью, с какой двигались их тяжело груженные повозки. На самом-то деле она, конечно, приближалась, но столь медленно, что заметить ее рост было почти невозможно, и, если бы не изъеденные ветрами, напоминающие изваяния сумасшедшего скульптора желтые утесы, усеявшие плавно повышающуюся равнину, Эврих поверил бы в сказку о Стене Мира, вечно отступающей перед Молчаливым Скитальцем. Рассказывая своим спутницам эту слышанную им некогда в Арре легенду, он с удивлением узнал, что похожие истории известны и обитателям Вечной Степи. Но ни эта, ни другие байки, которыми аррант хотел отвлечь женщин от невеселых дум, не вызвали на их лицах улыбки оживления.

Разлука с дочерью лишила Тайтэки остатков мужества и жизнерадостности — за всю дорогу к Вратам она не промолвила и двух десятков фраз. Догадавшаяся о возникшей между Эврихом и Кари близости Алиар тоже помалкивала, отводила глаза и выглядела такой несчастной, что аррант чувствовал себя распоследним негодяем на свете. Даже Кари, перестав бодриться, замкнулась в себе и лишь изредка одаривала его ободряющей улыбкой. При встрече с бежавшими из становища хамбасов пленницами она не могла сдержать слез радости, но вскоре пришла к заключению, что лучше было бы им разминуться.

Подобные, не слишком достойные, мысли посещали временами и Эвриха. Он рад был, что Алиар с Тайтзки удалось бежать от Фукукана, и, после того как табун-щики-хамбасы, под большим секретом, поведали ему о предстоящем походе племени к Вратам в Верхний мир, искренне считал, что всем им невероятно повезло и предаваться унынию и скорби, значило понапрасну гневить богов. Не раз и не два принимался он объяснять безутешной Тайтэки свой план, который должен был вдохнуть в нее бодрость, но та оставалась по-прежнему ко всему безучастной, будто вместе с Нитэки оставила в становище хамбасов изрядный кусок души.

Еще более глупо вела себя Алиар, глядя на него как на предателя. Он готов был рисковать головой, дабы вызволить ее из беды, но никогда бы не отважился связывать себя какими-либо обязательствами даже с самой очаровательнейшей из дев. Он любил их всех, он был счастлив со многими женщинами, и большинство из них почему-то считало, что мгновения счастья можно растянуть на долгие-долгие годы. Однако кто бы из них согласился всю жизнь питаться одними засахаренными фруктами или одним жаркоем из самого молодого, самого сочного барашка?..

Эврих покачал головой, дивясь женской непоследовательности: все они из кожи вон лезут, чтобы найти себе мужа, а потом сами же страдают, клянут себя и других за то, что избранник их далек от совершенства и жить с ним, оказывается, — сплошное мучение. Взять, к примеру, Тайтэки… Аррант покосился на крытую войлоком повозку, в которой укрывалась от посторонних глаз Алиар и женщина, успевшая за свою недолгую жизнь побывать замужем за двумя нангами, и решил, что пример выбран неудачно, а сам он, по-видимому, совсем разучился разговаривать с людьми, если не смог вселить надежду в сердце несчастной матери, упорно не желавшей верить в скорую встречу с дочерью.

Не оцененный Тайтэки план, который тем не менее успешно начал претворяться в жизнь, был прост и безупречен. Хамбасы шли к Вратам, так почему бы арранту и его спутницам, направляющимся туда же, не пристроиться к беженцам из Нижнего мира? Исходя из того, что подкупленные «стражи Врат» едва ли станут пересчитывать повозки, а нанг хамбасов вряд ли откажется принять под свою руку странствующего лекаря-улигэр-чи, Эврих отправился к Фукукану, дабы изложить ему свою просьбу.

Фукукан, как он и ожидал, был не прочь оказать покровительство человеку, способному быть полезным его соплеменникам. Более того, убедившись, что перед ним тот самый улигэрчи, который путешествовал по Вечной Степи с его дочерью, он расчувствовался и подарил Эвриху прекрасной работы серебряный браслет с сердоликами. Весьма приметная вещица эта, являвшаяся свидетельством того, что улигэрчи находится под особым покровительством нанга, избавила арранта от лишних расспросов, а уж приобрести повозку и расположить к себе хамбасов было сущими пустяками. Долгое путешествие, оказавшееся далеко не столь трудным, как представлялось ему, когда он отлеживался на старом маяке, близилось к концу и сулило завершиться благополучно даже для Тайтэки, упорно не желавшей признавать, что Боги Покровители пекутся о ней ничуть не меньше, чем о ее товарках.

Между тем все складывалось так удачно, что Эврих склонен был уверовать в особую заботу, проявленную к ним Небожителями. Нитэки, в силу своей молодости и безгрешности, без сомнения, пройдет Врата, Тайтэки, хочется верить, тоже. Если Фукукан не удостоится попасть в Верхний мир, никто не воспрепятствует ей взять на себя заботу о собственной дочери. Если же нанг хамбасов сумеет пройти Врата, ему придется пересмотреть свое отношение к первой жене, чьи грехи будут признаны Богами Небесной Горы не слишком тяжкими, и, как знать, не захотят ли бывшие супруги возобновить прежние отношения? Хотя, судя по тому, какими влюбленными глазами смотрел Фукукан на Атэнаань… Впрочем, варианты в Верхнем мире могут возникнуть самые разные, но в любом случае Тайтэки получит шанс, которого у нее не было бы, не надумай хамбасы воспользоваться Вратами…

— Эврих, что там происходит? — Кари привстала на краю повозки, указывая рукоятью хлыста в сторону Самоцветных гор.

— Быть может, мы достигли Смеющегося источника? — предположил аррант, поднимаясь в стременах и прикладывая руку ко лбу, чтобы защититься от солнца.

Длинные тени от утесов, похожих на странно искривленных, изломанных и застывших в невообразимых позах великанов и невиданных чудовищ, достигавших восьмидесяти, а то и ста локтей в высоту, исчертили пологий каменистый склон, по которому двигалась лавина повозок со сновавшими между ними всадниками, и в первый момент Эврих не заметил ничего особенного. Разве что повозки, достигшие подножья напоминавшей исполинский трехногий табурет скалы, скучились и замерли, а окружившие их верховые размахивают руками так энергично, словно обнаглевших птиц с огорода гонят… Многовато, правда, верховых-то… А ведь сверкающие на солнце шлемы и панцири не могут принадлежать хамбасам! Сроду они себя доспехами не обременяли.

— Похоже, это «стражи Врат». Решили напоследок еще шерсти клок с беглецов содрать? Чудно-о! Я думал, они, жирный кус урвав, давно уже к саккаремской границе скачут, чтобы Хурманчака в соблазн не вводить… — пробормотал Эврих, отгоняя скверное предчувствие. Временами ему приходило на ум, что все идет слишком уж гладко, и тогда он утешал себя тем, что должна же негодница-судьба иногда отдыхать, не может она без конца всевозможные козни строить. ан нет, может! Выскребла, видать, еще какую-то пакость из бездонных своих закромов…

— Гляди, они схватились за оружие! — воскликнула Кари изменившимся голосом.

Скрывавшиеся за утесами «стражи Врат» высыпали на каменистый, покрытый редкой, пожелтевшей травой склон и перегородили путь потоку повозок, но цепь Хурманчаковых воинов была столь хлипкой, что ар-рант недоумевающе пожал плечами — потопчут болезных, дорого им за чрезмерную жадность расплачиваться придется. В руках хамбасов замелькали мечи — для стрельбы из луков противники уже слишком сблизились, — остановившиеся было повозки вновь поползли вверх по склону, и тут среди них полыхнули алые вспышки. Загрохотал рукотворный гром, и Эврих с ужасом увидел, как встают на дыбы кони, взлетают в небо окровавленные ошметки людских, тел, переворачиваются повозки.

Воздух наполнился смрадным жирным дымом, предсмертным ржанием, криками боли и ужаса. С треском рвался войлок тентов, с хрустом разламывались повозки, страшно выли женщины и огромные мохнатые псы, а рукотворные громы гремели уже справа, слева и за спиной попавших в западню беженцев. Гигантский обоз вздрагивал, корчился, исходил криком, истекал кровью, словно огромное раненое животное, и очумело крутивший головой аррант чувствовал, как струятся по окостеневшей спине ручейки пота и страх холодными пальцами сдавливает горло. Так вот как оно выглядит — Огненное Волшебство Зачахара!

Эврих безмолвно открывал и закрывал рот, подобно выброшенной на сушу рыбине. Ему хотелось кричать от ужаса, призывать на помощь богов, но сознание того, что все это бесполезно, помощи ждать неоткуда и не от кого, не позволяло издать ни единого звука. Он мог только слушать и смотреть, как пронзительно кричит Кари, мечутся обезумевшие всадники, бестолково размахивая блистающими на солнце мечами; потерявшие седоков кони, налетая на повозки, усиливают сумятицу, а черный зловонный дым неотвратимо сгущается над обозом, выдавливает слезы из глаз, лезет в глотку, щиплет ноздри…

— Нитэки! Доченька! — донесшийся откуда-то из далекого далека крик заставил арранта очнуться. Покинувшая повозку Кари тщетно пыталась выдрать его из седла и что-то орала, сипела, выкатывая слезящиеся, покрасневшие от дыма, полные отчаяния глаза и смешно разевая рот с ровными белыми зубами. Рядом с девушкой прыгал дымчато-серый пес, лошади, обрывая постромки, силились развернуть повозку, а конь под ним мелко дрожал, тревожно стриг ушами, кося на седока огромным испуганным глазом.

— Эврих, они пропадут! Они в самое пекло полезли! Тайтэки совсем лишилась рассудка! — достигли наконец его сознания призывы девушки. — Спасать их надобно!

— О Всеблагой Отец Созидатель! Кто бы нас самих из этого кошмара спас! Выпрягай лошадь, пеших тут в два счета затопчут! — скомандовал аррант, судорожно соображая, что же теперь делать, но кроме панических мыслей: «Погибли! Пропали!» — ничего в голову не приходило.

Успокаивающе поглаживая коня и бормоча ему на ухо ласково-утешительную бессмыслицу, он тупо смотрел на медленно, как во сне, разворачивающуюся повозку, из которой выпрыгнула пожилая степнячка с крохотным, закутанным в овчину ребенком. Метну лась направо, едва не угодив под колеса несущейся вниз по склону пылающей повозки, повернула налево, споткнулась, выронила из рук исходящий криком сверток. Привстала, потянулась за ним и тут же была втоптана в землю копытами коня, волочившего за собой хамбаса, у которого полностью отсутствовала верхняя часть черепа. Сверкнули оскаленные, в мертвой улыбке зубы, чиркнула по земле рука, все еще сжимавшая бесполезный меч…

Эврих ударил коня сапогами: спасти, выхватить из этого ужаса хотя бы одну жизнь! Заорала дурным голосом Кари, кто-то за его спиной придушенно взвизгнул, но он уже свесился с седла, ухватил завернутого в одеяло младенца, рванул из цепенеющих рук — матери, бабки? — притиснул к себе и, заметив краем глаза несущихся сверху верховых, изо всех сил дернул левой рукой поводья. Конь под ним вздыбился, разворачиваясь на задних ногах, и сумел-таки вовремя отвернуть с дороги Фукукановых нукеров, застывшие, меловые лица которых напоминали посмертные маски.

— Где ты, Эврих? — Сидевшая на коне охлюпкой Кари вынырнула из черного облака дыма и уставилась на жалобно пищавший сверток овчин, который аррант. бережно прижимал к груди. — Кого ты там подобрал? Что нам теперь делать?

Глаза у девушки были распахнуты так широко, что казались состоящими из одних белков, лицо было перепачкано сажей, за спиной полыхали сцепившиеся осями повозки.

— Н-не знаю… — Эврих почувствовал, что левая часть его лица дергается, как лапа агонизирующего зверя, и прижал ладонь к щеке. — Повозка Фукукана была впереди. Поскачем туда.

Это было безумием, ибо как раз сверху-то «стражи Врат» и сталкивали на обреченный обоз подожженные повозки, но разобрался в происходящем аррант значительно позже. После того уже, как они миновали мечущиеся в дыму фигуры беглецов; перевернутую повозку, придавившую седовласого старца; лошадь с разорванным брюхом, из которого вывалились на пыльную землю дымящиеся внутренности, и жалобно скулившего пса с перебитым позвоночником.

Петляя между замерших повозок, они несколько раз сталкивались с верховыми хамбасами — мужчинами и женщинами, искавшими спасения в бегстве и скакавшими вниз по склону, как будто не понимая, что там их тоже поджидают воины Хурманчака. Горящие повозки, из которых предусмотрительно были выпряжены кони, грохотали мимо них одна за другой, грозя раздавить, размазать их по каменистой земле. Где-то сзади еще гремели рукотворные громы, воздух оглашали вопли умирающих и удалые крики: «Кодай! Кодай Хурманчи!», от которых щека у Эвриха начинала дергаться в ускоренном темпе, а потом он перестал что-либо слышать, потому что увидел Атэнаань.

Он узнал ее сразу, несмотря на то что видел вблизи всего один раз. Тогда у девушки были розовые щеки, алые губы и одета она была в белоснежный халат. Теперь же лицо ее было белее снега, а халат украшали алые цветы. То есть это в первое мгновение аррант принял кровавые кляксы за цветы, а обрубок правой руки, который прижимала она к груди левой, здоровой рукой — за букет пионов.

— Цветы и девушки в моем представлении так же неразлучны, как степняки и арха, Мономатана и хубкубава, — пробормотал он, передавая Кари заходящегося плачем младенца, и спрыгнул с седла.

Остановить хлещущую из обрубка руки кровь было бы не трудно, если бы Атэнаань позволила ему это сделать. Но снежнолицая девушка не желала расставаться со своим цветком, она требовала, чтобы лекарь-улигэрчи поспешил с ней к Фукукану и его дочери, и позволила осмотреть свою культю только после того, как Эврих заявил, что немедленно ускачет в Верхний мир и не споет в этом гадюшнике ни одного улигэра, не излечит ни одного хворого, ежели ему будут мешать делать то, что он считает нужным. А к Фукукану и близко не подойдет, пока не взглянет на цветок, которым она так дорожит.

Он чувствовал, что несет какую-то несусветную чушь, но слова не имели сейчас никакого значения. Значение имел ремень, которым он перетянул обрубок руки Атэнаань, и та часть жизненной энергии, которую ему удалось влить в нее, прижав пылающие ладони к горлу девушки. У арранта хватило сил посадить ее в седло, а затем он почувствовал странную слабость, не свойственную ему отрешенность и уже без особых эмоций перешагивал через трупы хамбасов, ведя под уздцы упирающегося и шумно фыркающего коня.

Задавленным горящими телегами и изрешеченным бронзовыми осколками он, разумеется, уже ничем помочь не мог, но, помнится, возложил руки на патлатую старуху и, пока она была в бессознательном состоянии, сплотил торчащие из ее голени обломки белой кости, намертво примотав к сухощавой ноге пус ножны.

Спешить к повозке Фукукана было незачем, так же как незачем было разыскивать бездыханный труп нанга, погибшего одним из первых от Огненного Волшебства, и потому Эврих потратил некоторое время на юношу-хамбаса. Извлек из его тела кусок весело посверкивающей бронзы и, залив рану архой, подождал, пока Кари зашьет ее специальным образом обработанными овечьими кишками, извлеченными из его замечательной сумки. У самого арранта это, естественно, получилось бы лучше, но свет начал предательски меркнуть в его глазах.

— Это хорошо, — сказал Эврих, потому что, невзирая на охватившее его безразличие ко всему на свете, ему не хотелось видеть мертвую Нитэки, а до повозки Фукукана оставалось, по словам Атэнаань, совсем недалеко.

— Веди меня дальше, — приказал он Кари, когда она закончила зашивать рану юноши, и, уцепившись за стремя коня, в седле которого обмякла потерявшая сознание Атэнаань, доковылял до хрипящего от нестерпимой боли мальчишки. Почему тот не умер от ожогов, было совершенно непонятно, и, возлагая на него руки, аррант успел подумать, что парню, который так цепляется за жизнь, просто грех не помочь.

Проваливаясь в небытие, он почувствовал: дыхание мальчишки стало ровнее. Хотел улыбнуться, но мысль о Тилорновом «маяке» и родичах Астамера отравили ему удовольствие, которое он рассчитывал получить от смерти.

* * *

— Хотела бы я посмотреть на человека, который отважится выпить этот отвар! — проворчала Кари, одной рукой снимая котелок с огня, а другой зажимая нос. Зеленовато-бурая жидкость отчетливо пахла тухлыми яйцами и вкус ее, по-видимому, соответствовал запаху и неприглядному виду. — Жузаль предупредила, что, если мы не прекратим варить всякую дрянь, она выгонит нас из шатра. Она уже жаловалась Барикэ, и полутысячник…

Девушка покосилась на арранта и умолкла. Сидевший скрестив ноги на циновке Эврих уставился пустыми глазами в огонь, забыв о каменной ступке и пестике в своих руках. Он не видел ничего вокруг, не слышал обращенных к нему слов и, по мнению Кари, врачевать в нынешнем своем состоянии должен был не «беспощадных», а самого себя. Вот только недуг его был не из тех, которые можно излечить настоями и отварами… Девушка горестно поджала губы, морща нос, отставила котелок — остывать — и занялась процеживанием настойки мумкайги, купленной утром среди прочих зелий на рынке Матибу-Тагала.

Она уже не, пыталась тормошить Эвриха, когда видела этот остекленевший, бессмысленный взгляд. Хвала Великому Духу, к арранту вернулись силы и зрение! Со временем пройдут и эти, пугавшие ее поначалу приступы, делавшие его похожим на статую, олицетворявшую безразличие ко всему на свете. Ой-е! Она сама испытывала порой что-то подобное: руки опускались, ноги подкашивались, перед глазами проплывали горящие повозки, изувеченные бронзовыми «куколками» За-чахара тела хамбасов, истекающие кровью раненые, которых «беспощадные» добивали, дабы избавить от лишних мучений. Она старалась не вспоминать учиненную «стражами Врат» бойню и чувствовала невольную вину перед Эврихом за то, что ей это удается легче, чем ему. Ведь если вдуматься, он, сумев спасти несколько жизней, должен был мучиться меньше. Опять же и сознание потерял, так и не увидев завершения резни и торжества победителей…

Кари поежилась, в который раз подумав, что им с Эврихом удивительно повезло. Да-да, повезло! Сколь ни кощунственно это звучит, но если бы «беспощадные» собственными глазами не увидели результатов работы лекаря-улигэрчи и. его помощника, не сидели бы они сейчас в одном из принадлежащих полутысячнику Барикэ шатров, а демонстрировали свои стати на невольничьем рынке. Или… Однако думать о том, что могло бы произойти с ними и, по воле БоговПокровителей, не произошло, не имело смысла. Благодарить Великого Духа за заботу тоже преждевременно: лекарь и его ученик — хороший товар, и обращались с ними лучше, чем с другими рабами, но кто знает, что ждет их завтра, через день-два, когда «беспощадным» придет пора возвращаться к Вратам?

Услышав шорох и увидев входящего в шатер Хунгана, девушка едва не выронила из рук глиняную флягу: на лице посыльного полутысячника было ясно написано, что приведшее его сюда дело не терпит отлагательств и не имеет ничего общего с несварением желудка, чирьями или тяжелым похмельем какого-нибудь воина. Похоже, судьба уже протянула к ней с Эврихом свою костистую лапу и вот-вот ухватит за шкирку, дабы перебросить из огня да в полымя.

— Просыпайся, лекарь! Ведено вести тебя во дворец. Нынче либо взлетишь в седло удачи, либо голову потеряешь! — Хунган нетерпеливо тряхнул Эвриха за плечо, и тот, качнувшись, едва не упал лицом в костер.

— Что это с ним? Никак травок своих нажрался? — Посыльный еще раз тряхнул арранта и, каменея лицом, повернулся к Кари.

— Тс-с! Погоди, он беседует с Великим Духом! — Оставив свои горшки и сулеи, девушка шагнула вперед, словно намереваясь защитить не подающего признаков жизни лекаря, — Он не слышит тебя! Но если дело срочное, я напою его базильяром…

— Тьфу ты, пропасть! Нашел время с богами разговаривать! Давай пои его чем хочешь, лишь бы на ноги встал, иначе нам всем голов не сносить! Барикэ уже расхвалил его перед Хурманчаком, а во дворце ждать не любят!

— Сказал о нем Хурманчаку? — ужаснулась Кари. — Зачем Эврих мог понадобиться Хозяину Степи?

— Затем, что тот лекарей и знахарей со всего Ма-тибу-Тагала и его окрестностей собрал, дабы своего отравленного советника излечить. А толку от них — как вшей с карася! — ответствовал Хунган, наблюдая за тем, как девушка, поднеся к губам арранта глиняную бутылочку, пытается влить ему в рот целебное зелье. — А может, занедужил твой лекарь? Может, нельзя его во дворец?

По тому, как подозрительно прищурился посланник Барикэ, Кари догадалась, что тот слегка побаивается золотоволосого арранта и с большим удовольствием снес бы ему голову мечом, чем тащил во дворец. Уж очень не похож был чужеземный лекарь на местных знахарей, да и молодость его не внушала доверия. Одно дело воинские немочи врачевать, другое — советника самого Хозяина Степи пользовать. Хурманчак-то, ежели что, припомнит, кто пред его светлые очи чужака диковинного приволок, не только с Барикэ, а и с Хунгана стро-о-го спросит.

— Наделен мой господин замечательным даром. Полумертвого с помощью Великого Духа исцелить способен. А ты что же, камлания колдунов наших тоже с недугом путаешь? — поинтересовалась Кари безразличным тоном, чтобы посланник не заметил ее испуга. Подумать только, Эвриху предстоит врачевать советника Хурманчака, помочь которому оказались неспособны лучшие лекари Матибу-Тагала! Аррант, бывало, творил чудеса у нее на глазах, но случались у него и неудачи. А тут, коли не заладится что, пощады не жди — не вернется больше в шатер Барикэ…

Эврих уронил зажатый в кулаке пестик и глаза его обрели осмысленное выражение. Взгляд скользнул с лица Кари на Хунгана, и он, невесело усмехнувшись спросил хриплым, будто со сна, голосом:

— Случилось что? Барикэ тебя за мной прислал или опять рыбья кость у кого-то из воителей в глотке застряла?

— Во дворец тебя требуют. Собирай свои снадобья, да поживее! И так сколько времени даром потеряли, буркнул посланник и, убедившись, что аррант усвоил услышанное, поспешил прочь из шатра, процедив напоследок сквозь зубы: — У входа тебя подожду. Вонь развели — спасу нет! Таким смрадом только мертвецов оживлять! Не понимаю, как Барикэ дозволяет тебе свой шатер загаживать?..

— Кабы он сам в нем жил, так, верно, не позволил бы, — пробормотал ему вслед Эврих и, не поднимаясь с места, ласково погладил Кари по ноге.

Даже сквозь грубую ткань висящих мешком штанов девушка ощутила тепло его ладони. Затаила дыхание, сожалея, что на ней так много всего одето, а времени у них совсем нет. Неужели он может пойти и не вернуться? И ничем не помочь! Плачь, кричи — все бесполезно! Не остановишь, не защитишь, не предложишь отдать жизнь свою за него — некому предложить…

— Ты запомнила все, что я говорил тебе о Тилорне? Если я вдруг не вернусь, во что бы то ни стало доберись до Врат. Найди в Верхнем мире купцов из Аррантиады. Любой из тех, о ком я упоминал, с радостью тебе поможет…

— Не трать времени попусту! Я все помню. Пенал твой надежно спрятан, и я передам его этому… Тилорну. — Кари впилась губами в Эвриховы губы, прижалась к нему, чувствуя, как твердеют груди и разгорается в низу живота неистовое пламя желания. — О Великий Дух, как же ты несправедлив! Я… Пожалуйста, возвращайся! Эврих…

— Это из-за того самого советника Хурманчака? — Отстранившись от девушки, аррант шагнул к низкому столику, размышляя над тем, какие снадобья надобно взять с собой во дворец. Купленные у здешних травников коренья, семена и настои, на которые не пожалел денег Барикэ, отпускавший их на базар в сопровождении остроглазых воинов, были, разумеется, не лучшего качества. Многие растения Эврих никогда прежде не использовал, а о других вообще слышал впервые, однако выбирать особенно не из чего, и спасибо Тилорну, кое-что он в состоянии сделать гольми руками.

— Хунган не назвал имени, но и без того ясно, что тебя зовут к Имаэро. Раз о нем весь город говорит, то…

— Если мне посчастливится, его недуг сослужит нам добрую службу. Во всяком случае, я рад, что полутысячник сдержал слово и не упомянул о тебе.

— Так это, значит, ты его надоумил!.. — Девушка оторопело уставилась на арранта, набивавшего переметную суму склянками и горшочками с мазями. — Ты сам сказал ему, что можешь излечить Имаэро?

— По-моему, стоило рискнуть. Ну, как любят говорить твои соплеменники: «Ишалли тэки ай!»

* * *

Забавно было видеть выпученные глаза «бдительных» и «вечно бодрствующих», наев и лекарей, толпящихся вокруг ложа Имаэро. Недоумение, ужас, ярость и гнев поочередно изобразившиеся на их лицах, доставили Эвриху ни с чём не сравнимое удовольствие и живо напомнили школярские времена. Чувство нависшей над ним смертельной опасности отступило, и он подумал, что, даже если после всего сказанного им кто-нибудь из уттаров раскроит ему череп ловким ударом меча, это будет не худшим выходом из создавшегося положения. Лучшим, по крайней мере, нежели рабство у безмозглого ная или скудоумного тысячника.

— Ах ты, гаденыш!.. — выдавил из себя морщинистый, криворотый военачальник, которого заждались, уж верно, в своих Небесных чертогах Боги Покровители, и шагнул к арранту, намереваясь свернуть ему шею костистыми, исчерченными вздувшимися венами руками.

— Ублюдок заморский! Червь навозный! Смрадная грязь! Да как ты только вымолвить решился!.. — Оэ всех сторон к арранту потянулись жилистые руки, скрюченные от ненависти пальцы, свистнул покинувший ножны клинок. Опять просчитался, как тогда с сегва-нами, не ко времени вспомнил Эврих, но тут откуда-то слева раздался резкий и глубокий, колокольной чистоты голос: «Не сметь!».

И тотчас люди, окружавшие широким полукольцом ложе, на котором покоился похожий на труп советник, замерли, притихли, подались назад, разом утратив пыл и всю свою значимость.

— Ты можешь его спасти? — Появившийся из-за ширмы мужчина был невысок ростом и, несмотря на золоченый нагрудник и свободные желто-оранжевые одеяния, выглядел не слишком-то внушительно, однако Эврих сразу сообразил, что видит перед собой легендарного Хозяина Степи.

— Могу, — уверенно ответил аррант, хотя никаких оснований для подобного утверждения у него не было. Имаэро, очевидно, пытались отравить, но хитроумный советник, ожидая чего-то подобного, принимал в небольших количествах наиболее распространенные яды и, до известной степени, приучил свой организм бороться с ними. Лекари Матибу-Тагала поддерживали чуть теплящийся в нем огонек жизни, но раздуть его то ли не умели, то ли не слишком стремились. Одни боялись уморить близкого сподвижника Хурманчака и поплатиться за это собственной жизнью, другие, преуспевшие в дворцовых интригах, опасались, что, излечив Имаэро, заслужат, одновременно с признательностью Хозяина Степи, вечную ненависть отравителей. А поскольку ненависть, увы, чувство неизмеримо более сильное, чем благодарность, нетрудно было понять, что особого рвения они проявлять не собирались.

В отличие от них, Эврих готов был рискнуть и взяться за лечение советника, надеясь возместить недостаток знаний передачей Имаэро собственной жизненной энергии, в чем он, с легкой руки Тилорна и под давлением обстоятельств, весьма поднаторел за время путешествия по Вечной Степи. На сей раз, правда, намерения его не были бескорыстными, и, заявив об этом в самой оскорбительной форме, он сознательно вызвал гнев наев и чиновников — торговаться имело смысл только с самим Хурманчаком, ибо тот, судя по слухам, больше всех был заинтересован в воскрешении своего самого доверенного советника. К тому же и цену за его жизнь мог предложить самую высокую.

— Если ты в самом деле способен излечить Имаэро, тебе следует сделать это немедленно! — произнес Хурманчак голосом, не терпящим возражений.

— Пока я слышал только о том, что должен, и ни слова о награде за труды, — холодно заметил Эврих, поражаясь собственной наглости.

— Мерзавец! Тебе выпала честь услужить Хозяину Степи и ты еще выкобениваешься?! — прошипел кто-то из «вечно бодрствующих».

— Раб! Наглый раб заговорил о награде! Сломать ему хребет! — поддержал чиновника кто-то из наев.

«Не хотят, ох не хотят они видеть Имаэро живым и здоровым!» — подумал Эврих, выжидательно поглядывая на кучку лекарей, стоящих чуть в стороне от богато разодетых придворных. Лекари, слава Создателю, помалкивали, а их-то в данный момент следовало опасаться больше всего.

— Кто ты такой, чтобы ставить условия? — спросил Хурманчак, не повышая голоса. Он знал, что никто не посмеет говорить одновременно с ним и вопрос его прозвучит в подобающей тишине. — Твоя жизнь принадлежит мне — стоит ли торговаться?

— Жизнь каждого в Вечной Степи принадлежит Энеруги Хурманчаку. Но далеко не каждый ее обитатель может принести Хозяину Степи такую же пользу, как я.

— Ой-е! Какой наглец! — восхищенно воскликнул молчавший до сей поры Барикэ. — И ведь искренне верит, что умелые руки спасут бойкий язык!

— До сих пор они успешно спасали не только мой язык, но и чужие жизни. Я не ставлю условий, а спрашиваю лишь о вознаграждении за работу. За мой нелегкий труд, от которого я могу на время ослепнуть или попросту умереть.

— Ты и так умрешь. Я не торгуюсь с рабами. Отведите его на Кровавое поле и убейте, — величественно изрек Хозяин Степи, и Эврих ощутил, как лопнуло что-то у него в груди, словно туго натяиутая струна оборвалась. Ну вот и все. Доигрался. Пора на свидание со Всеблагим Отцом Созидателем.

— Если Хозяин Степи не считает возможным торговаться с рабом, то, быть может, это будет позволено сделать мне? — выступил вперед плечистый степняк с усмешливым лицом и холодно поблескивающими глазами. — Ради жизни друга я готов торговаться хоть с Кутихорьгом, не говоря уже о лекаре из Аррантиады, рассказами о котором полнится степь.

«Слава Создателю, хоть один разумный человек в стаде идиотов нашелся!» — мысленно возликовал Эврих, видя, как переглядываются придворные и ходят желваки на щеках сиятельного Хурманчака.

— Торгуйся! — бросил Хозяин Степи, устремляя взор в высокое сводчатое окно и давая тем самым понять, как омерзительно ему не то что участвовать, а даже присутствовать при разговоре доблестного ная с каким-то рабом-чужеземцем.

— Энкай, Энкай… — зашептались придворные, и по тому, как произносили они имя усмешливого — кто с ненавистью и отвращением, кто с уважением и надеждой, — аррант понял: дело наконец-то пошло на лад. Этот изображать из себя оскорбленную добродетель не станет.

— Уважаемому арранту известно: если Имаэро умрет — его ждет смерть, — неторопливо начал Энкай. — Если он откажется лечить Имаэро, произойдет то же самое. Но я слышал, удивительный лекарь-улигэрчи не берет платы с бедных кочевников. Зачем же ему торговаться сейчас? Почему он отказывается спасти советника Хозяина Степи? Собственная жизнь — самое большое вознаграждение, которое он может потребовать за свой труд, — не так ли?

— Не так. Ценность человеческой жизни зависит от того, в каком положении он в тот или иной момент находится. Иначе хамбасы не пытались бы прорваться к Вратам и Фукукан не задумываясь поцеловал стремя Хурманчака, — сказал Эврих, отдавая дань уважения погибшему на его глазах нангу, который, вопреки рассказам Тайтэки, оказался в высшей степени достойным человеком. — Не так, иначе бы уважаемый Энкай не рисковал вызвать гнев Хозяина Степи, торгуясь с рабом за жизнь Имаэро!

— Ой-е! Ты правильно ставишь вопрос, говоря не о себе, а о том, чего стоит жизнь Имаэро, — согласился Энкай, и аррант мельком подумал, что ежели Хурманчак еще не усвоил преподанный ему усмешливым наем урок, то он либо непроходимо туп, либо обладает истинно женским упрямством.

— Жизнь Имаэро стоит в моих глазах многого. — Назови же свою цену.

— Свободу всем захваченным хамбасам — это раз. Свободный проход к Вратам для всех, кто пожелает уйти в Верхний мир, — это два.

Нанги, чиновники, лекари и стражники завопили в один голос, и аррант вынужден был признать, что перегнул-таки палку и сейчас его, очень может статься, разорвут на части. Собравшиеся в зале орали, брызжа слюной, и жестикулировали так, словно он потребовал себе в наложницы их жен и дочерей. Хурманчак покраснел и кусал губы, как девица, получившая непристойное предложение, и лишь Энкай держался молодцом — торговцу не пристало меняться в лице, какую бы глупость ни сморозил собеседник. Его дело не визжать от возмущения, а разъяснить, почему высказанное желание не может быть удовлетворено. И, попросив тишины, Энкай разъяснил.

Впрочем, слушал его Эврих не слишком внимательно, ибо знал, что цену за жизнь Имаэро заломил немыслимую. Ладно, не важно, чего-нибудь да он у этих негодяев выторгует, главное, ему удалось вызвать к себе сильное чувство, заинтересовать их, и это, в свое время, принесет ожидаемые плоды. В том случае, конечно, если ему удастся оттащить от края могилы советника Хур-манчака.

— …Не в моей власти исполнить это желание, — закончил свою речь Энкай, и Эврих покладисто кивнул.

— Признаю, я переоценил жизнь Имаэро. Твои доводы кажутся мне столь убедительными, что я готов снизить цену. Обещай вернуть свободу мне, моему помощнику и трем женщинам, с которыми мы путешествовали по Вечной Степи. Если они еще живы, отыскать их будет не трудно среди захваченных «стражами Врат» хамбасов. Надеюсь, пять человек могут беспрепятственно отправиться в Верхний мир, не подорвав тем самым устои Великой Империи?

Пропустив насмешку мимо ушей, Энкай некоторое время с нескрываемым интересом разглядывал арранта, дивясь тому, как резко сократились его аппетиты, а потом промолвил:

— Если ты хорошо выполнишь свою работу, я выхлопочу у Хозяина Степи пайзу, с которой ты и твои подружки доберутся до Врат. Я дам вам коней и наполню седельные сумки серебром. Ты проявил здравомыслие, и цена представляется мне вполне приемлемой.

— Но даст ли тебе Хозяин Степи пайзу? — Сознавая, что совершает непозволительную дерзость, Эврих в упор уставился на Хурманчака — сколь бы ни был разумен и красноречив Энкай, торгуется он в конечном счете от имени Хозяина Степи, и если тот надумает взбрыкнуть…

Лицо Энеруги вновь покрылось красными пятнами. Зеленовато-серые глаза сияли от гнева, брови сошлись в прямую линию, сжатые губы под какими-то ненастоящими, совсем не шедшими ему усиками побелели.

— Энкай получит от меня столь необходимую ему пайзу, — проскрипел наконец Хозяин Степи. — Но если Имаэро умрет… Я хочу, чтобы этот раб мучился долго-долго…

— Ты удовлетворен? Тогда приступай к работе, — сухо велел Энкай арранту и обернулся к оживленно переговаривавшимся придворным: — Не будем мешать высокочтимому лекарю. Я обещал сообщить вам о причинах, побудивших меня вернуться с саккаремской границы, и момент для этого самый благоприятный.

— Прошу всех пожаловать в Бронзовый зал! — провозгласил узколицый красавец в желто-красном халате, и придворные расступились, пропуская Хурманчака к высоким, потемневшим от времени дверям, привезенным сюда вместе с прочим убранством дворца из какого-то приморского города.

Дождавшись, когда последовавшие за Энеруги наи и чиновники покинут зал, стража выпроводила вон недовольно ропщущих лекарей, желавших хотя бы одним глазком посмотреть на работу своего дерзкого собрата, и аррант приготовился исполнить обещанное. Раскрыл сумку, скинул халат и, памятуя о том, что дюжина «бдительных» смотрит за ним во все глаза, забормотал нечто похожее на молитву. Написанный Рубом Целеусом Растем «Гимн попутному ветру», впервые услышанный им от Хриса, будоражил кровь и способен был вселить надежду в сердце самого отчаявшегося из смертных.

16

Смуглый мальчишка, собиравший в корзину разложенный для просушки аргал, метнул на Сюрга и пришедших с ним «беспощадных» неодобрительный взгляд и продолжал как ни в чем не бывало заниматься своим делом, будто лежащие на земле лепешки коровьего дерьма интересовали его больше блистательного тысячника. Похоже, домочадцам Батара известно, как неприятен их хозяину визит Сюрга, и они разделяют его отношение к незваному гостю.

— Эй ты, раб! Пойди доложи своему хозяину, что его хочет видеть начальник «стражи Врат»!

— Доблестный господин, я не могу исполнить твое желание. Хозяина моего нету дома, и неизвестно, когда он вернется из дворца. — Мальчишка шаркнул ножкой, отвесил грозному тысячнику низкий поклон, но Сюрг готов был поклясться, что в душе он смеется над ним, ибо оба они знают: Батар ночевал дома и со двора еще не выходил.

— Отлично. Проводи меня в дом, я подожду его возвращения там.

— Э-э… Боюсь, что это невозможно. Хозяин запретил Ньяре принимать гостей в его отсутствие, и она держит дверь на запоре.

Впившись взглядом в лицо маленького негодяя, Сюрг искал на нем хотя бы намек на улыбку. Он должен выместить на ком-то переполнявшую его злость, однако мальчишка равнодушно смотрел в землю, и тысячник усомнился в справедливости своих подозрений. Раб делает, что ему велят, и кто знает, какие чувства испытывает он к своему хозяину? С чего он взял, будто парню вообще есть дело до отношений между господами?..

Не обращая более внимания на мальчишку, тысячник пересек двор и толкнул дверь. Заперта. Снова заперта. А окна выходят во внутренний дворик… Проклятье, он должен возвращаться к Вратам, но не может этого сделать, не поговорив с Батаром!

Тысячник в ярости пнул дощатую дверь сапогом, и тут же девичий голос из глубины дома предупредил:

— Каждый, кто сунется, получит стрелу в брюхо!

— Я должен видеть Батара!

— Его нет в доме. Зато стрел у меня хватит на две дюжины грабителей!

«А ведь она не шутит!» — пронеслось в голове Сюрга, и он, помедлив, отступил от двери. Покосился на переминавшихся за его спиной воинов — не смеются ли? Нет, лица «беспощадных» сохраняли бесстрастное выражение. Если он прикажет, они не колеблясь выломают дверь… и получат по стреле в брюхо. Третью стрелу Батар всадит в самого Сюрга и таким образом раз и навсегда избавит свой дом от посещений старинного приятеля.

В том, что именно так все и произойдет, сомневаться не приходилось. Раз уж косторез не прикончил Хурманчака, говорить ему с примкнувшим к заговорщикам тысячником не о чем. И если бы даже разговор состоялся, толку от него скорее всего было бы немного. Угрожать Батару бесполезно — не слишком-то он его боится, иначе вел бы себя по-другому. Соблазнять? Но чем можно подкупить и улестить человека, допущенного к Энеруги, в чьей власти дать ему все, чего тот пожелает?

Сюрг в задумчивости потер переносицу. После того как он доставил во дворец Макурага и пригнал в Ма-тибу-Тагал остатки племени хамбасов, «вечно бодрствующие» прониклись к нему величайшим почтением, и понадобилось совсем немного усилий, чтобы они поведали все, что знают о Батаре. Из рассказов их со всей очевидностью следовало, что косторез сумел расположить к себе Хозяина Степи, в заказах недостатка не испытывает, а выполненные им работы оценены по достоинству. Разумеется, он уже и думать забыл о мести и не будет рубить обильно плодоносящее дерево. Подкупить его не удастся, ибо Хурманчак слывет щедрым правителем, а убить…

Нет, не стоит даже пытаться, решил Сюрг, припомнив замеченные им около Батарова дома фигуры, в которых он без труда признал соглядатаев Хозяина Степи. Если бы не они, он мог бы рискнуть и расквитаться с предателем, что, впрочем, не слишком облегчило бы его собственную участь, ибо срок, назначенный лже-Рикиром, уже истек, охота за ним началась и теперь вряд ли прекратится даже после смерти Энеруги.

— Скверно! Ах, как скверно все складывается! — пробормотал Сюрг и, бросив последний взгляд на мальчишку, принявшегося наполнять аргалом следующую корзину, двинулся прочь со двора.

Чувствуя, что спину его буравят взгляды Батара, рабыни-саккаремки и подмастерьев, тоже, верно, притаившихся у каких-нибудь отдушин в стенах с луками в руках, он стиснул в бессильной ярости зубы — надо же было так оплошать! И как его угораздило в этакую паскудную историю впутаться! А все жадность! Заложил бы Тэтая вместе и другими скупщиками скота и спал себе спокойно. И ведь знал, знал, что, распотрошив хамбасов, до отказа мошну набьет, так нет же, прельстился дармовой денежкой, осел безмозглый!..

Опасность подстерегала его с двух сторон. Рано или поздно Батар, не будучи дураком, выдаст его Энеруги с потрохами. Выждет подходящий момент и выдаст — ради того, чтобы благонадежность свою доказать, первым придворным скульптором заделаться или положение свое утвердить. Для чего именно — не суть важно. Ясно, во всяком случае, что Сюрговыми косточками он себе путь к процветанию умостит — дай только срок. Ежели, конечно, до того срока не прикончит новоиспеченного тысячника подосланный лже Рикиром убийца. Лжеусатый за мономатанскую свою отраву, за доверие обманутое ножичек на него уже вострит, и объяснения и оправдания ему без нужды. Особливо после того, как принял Сюрг от его гонца мешочек с золотом. Ах, как скверно все получилось, хоть вещички собирай и беги нынче же в Саккарем!

Шагая по улицам Матибу-Тагала, удачливый тысячник, на которого пальцами указывали прохожие, коего провожали завистливыми взглядами все, знавшие его в лицо, а было таких немало, едва сдерживался, чтобы не зарычать, как затравленный тигр, не запустить пальцы в короткую бородку и не дернуть ее изо всех сил, наказывая себя за беспримерную глупость, неосмотрительность и дурацкую жадность. Несколько раз Сюргу чудилось, что он набрел на спасительный выход из безнадежной, казалось бы, ситуации, но после недолгих размышлений убеждался, что перед ним очередной тупик, выбраться из которого ни Ночной Пастух, ни сам Промыслитель ему не помогут.

Излюбленный, прекрасный, неизменно выигрышный ход — «предай предателя» был заказан, поскольку он не знал настоящего имени лже-Рикира, а серебряная коробочка и стеклянный флакончик находились у Батара. Если бы Сюрг сумел правдами и неправдами выцарапать их у костореза, можно было бы предъявить отраву и противоядие Хозяину Степи… Тем более, после чудесного излечения Имаэро заморским врачевателем, Хурманчак, судя по слухам, намеревался учинить дознание и выявить отравителя. Если бы Батар согласился выслушать старинного приятеля, он, быть может, сумел бы, взывая к старой дружбе, уговорить его отдать коробочку и флакон Энеруги, присовокупив Сюрго-вы заверения в бесконечной верности Хозяину Степи. Дескать, тысячник, дабы сохранить все в тайне и тем облегчить поимку отравителей, вручил коробочку и флакон косторезу…

Ах, да что там говорить! Вариантов спасения, в которых участвовал Батар, было много, а вот без него… Но зачем, спрашивается, тому делить награду с бывшим дриятелем? Ведь Сюрг, даже при самом удачном стечении обстоятельств, не мог указать злоумышленника, а если нет злодея, которого можно наказать, нет и награды. Зато ежели в злоумышлении против Хозяина Степи обвинить Сюрга…

О, тысячник «беспощадных» прекрасно понимал не желавшего его видеть Батара! Не мог он уразуметь другого: почему тот не выдал его до сих пор? Это-то и побуждало его являться к дому костореза день за днем, надеясь на… Напрасно, впрочем, надеясь.

— Глядите, Зачахар! Зачахар и с ним лекарь! Тот самый, заморский, который излечил Имаэро!..

Сюрг прислушался к гудению толпы, собравшейся на углу Триумфальной улицы, откуда открывался превосходный вид на раскинувшуюся перед дворцом площадь.

Присоединившись к воинам, чиновникам, продавцам лепешек и прочим зевакам, он с любопытством разглядывал вышедших из дворца мага и лекаря. Невысокий тщедушный Зачахар сильно проигрывал в сравнении со статным аррантом, вьющиеся золотые волосы которого и пронзительные зеленые глаза притягивали к себе взгляды смуглых, черноглазых и черноволосых степняков. Длинные пегие волосы мага, бледная кожа и презрительное выражение ничем не примечательного лица не слишком-то располагали к нему людей, и, отдавая себе отчет в том, что внешность его несколько не соответствует занимаемому им при дворе положению, одевался Зачахар нарочито броско. Черно-алый плащ, халат из тяжелой золотой парчи, высокий колпак, на котором, словно звезды на ночном небосклоне, сияли яркие самоцветы…

— Н-да-а-а!.. — Сюрг сморщился и перевел взгляд на арранта, кутавшегося от порывов студеного, налетавшего с Урзани ветра в толстый белый плащ.

Придворный маг и чужеземный лекарь были весьма не похожи друг на друга, что ничуть не мешало им оживленно беседовать, направляяскк повозке Зачахара. Хотя о чем могли говорить маг, изготовивший Огненное зелье и непрерывно совершенствующий самые страшные из известных в мире орудия убийства, и врачеватель, потребовавший за исцеление Имаэро вместо золота и власти вернуть свободу каким-то рабыням, бравый тысячник представить себе не мог.

— Любопытно было бы их послушать, — пробормотал он, глядя, как маг и лекарь усаживаются в запряженную вороными конями повозку, темно-синий тент которой был украшен золотыми звездами и двумя объемными, похожими на лебединые, крылами, трепетавшими на ветру так, будто готовы были вознести неуклюжую конструкцию в хмурое зимнее небо.

— Хотел бы я их послушать, — повторил Сюрг, безошибочным чутьем улавливая, что кажущееся единодушие столь непохожих людей должно иметь какую-то очень важную причину. О, не находись его собственные дела в столь плачевном состоянии, уж он бы не пожалел сил и разнюхал, что к чему! Но сейчас… Сейчас ему надобно думать о том, как самому выпутаться из беды. Его тысяча «бессмертных» покинула Матибу-Та-гал пять дней назад, и сам он давно уже должен был присоединиться к ним. И присоединился бы, если б не проклятый Батар…

— Тысячник Сюрг? Советник Имаэро велит тебе немедленно явиться в Белый зал! — Возникший перед Сюргом чиновник был слишком высокомерен, чтобы по одному его виду сообразительный тысячник не догадался о грозящем ему разносе. И хорошо, если только за задержку в Матибу-Тагале. Хотя, если бы косторез сообщил о нем Энеруги, во дворец бы его приглашал не «вечно бодрствующий», да и приглашение выглядело бы несколько иначе…

* * *

— Хурманчак вспомнил о тебе и приглашает во дворец? — спросила Ньяра, проводив посланца Хозяина Степи со двора.

— Завтра вечером я должен предстать перед Энеруги, — ответил Батар, нисколько не сомневаясь, что девушке и без того известно содержание его разговора с гонцом. — Пришла пора доставать из кубышки монеты. Боюсь, на этот раз живым мне из дворца не выбраться.

— Слава Богине, наконец-то ты решился! — Ньяра радостно всплеснула руками, — Мы отправимся в Умукату или прямо к саккаремской границе?

— Доставай золото и позови Хантая, Гакко и Ки-цуда. Вам самим надлежит решать, куда вы отправитесь, где пожелаете обосноваться.

Косторез подошел к деревянному шкафу и, сняв с полки инкрустированную перламутром шкатулку, высыпал ее содержимое на низкий столик. На темную, отшлифованную до зеркального блеска поверхность лег стянутый алым шелковым шнурком свиток и четыре невзрачных кожаных ярлыка, обеспечивающие их владельцам беспрепятственный проезд по Вечной Степи.

— О чем ты говоришь? Почему мы должны что-то решать? — Ньяра впилась глазами-в безучастное лицо костореза. — Мы принадлежим тебе и поедем, куда ты пожелаешь!

— Вы свободные люди и вольны ехать куда вам вздумается. И, думаю, вам лучше покинуть этот дом до того, как я уйду во дворец, — мягко сказал Батар. — Если кто-то надумает остаться в Матибу-Тагале, я не стану возражать. Этот свиток сделает его наследником дома и всего, что в нем находится. Однако, сдается мне, владеть всем этим добром после моей смерти будет небезопасно, и я…

— Да как ты можешь! — Девушка шагнула к Батару и прекрасное лицо ее исказилось от гнева. — Что ты несешь!

— Ого, как бывшая рабыня заговорила, свободу почуяв! — невесело усмехнулся косторез. — Из-за болезни Имаэро Хозяину Степи было не до меня, но теперь он, по-видимому, принял решение, и мне придется заплатить жизнью за дерзкие слова. Раньше за нашим домом просто приглядывали, а с нынешнего утра его стережет по меньшей мере дюжина «бдительных». Разве ты не заметила?

— Ерунда! Хантай только что пришел с базара, и никто его не остановил!

— Для чего кому бы то ни было останавливать Хантая? — удивился Батар непонятливости девушки. — Им ведено следить за мной, хотя не исключено, что, прикончив меня, Хурманчак пожелает избавиться и от вас. Потому-то я и хочу, чтобы вы как можно скорее покинули Матибу-Тагал.

— Стало быть, ты все же признался ей в любви?

Косторез опустил глаза, разглядывая свое отражение в черном зеркале столешницы, сделанной из потемневшего от времени драгоценного мономатанского маронга.

— Скудоумный похотливый козел! — взвизгнула девушка и ухватила Батара за отвороты халата. — Как же ты мог?! Если тебе мало было меня, почему ты не пошел к шлюхам? Почему не купил десяток, два десятка смазливых рабынь, коли на то пошло!

Она изо всех сил тряхнула костореза, потом, опомнившись, прижала его к своей пышной груди и горячо зашептала:

— Прости! Прости и не слушай свою глупую рабыню! Я знаю… Раз ты сказал ей… Раз ты… Значит, не мог иначе… Я все понимаю. — Ньяра всхлипнула и тут же залилась истерическим смехом. Оборвала себя и уже по-деловому продолжала: — Но это же очень хорошо! Она не хочет тебя. Ты не нужен ей. Мы убежим все вместе. Никакие «бдительные» не остановят нас! Ты слышишь меня? Я что-нибудь придумаю…

— Ньяра! — Косторез бережно взял девушку за локти и осторожно отстранил от себя. — Ты ничего не поняла. Дело не в «бдительных». Дело в том, что я не хочу никуда убегать и с радостью приму смерть.

— Чушь! Мужчина не может желать смерти только потому, что какая-то девка не пускает его в свою постель! Будь эта девка хоть Хозяином Степи, хоть саккаремская шаддаат, из-за нее нельзя прощаться с жизнью! Нельзя призывать смерть!

— Я и не призываю, — устало возразил Батар. — Я просто не хочу бежать от своей судьбы. Некогда я поклялся отомстить Хурманчаку за зверства, учиненные его воинами в Фухэе. Эта клятва помогала мне жить. Это было единственное, что у меня осталось…

— Ну так и убил бы эту гадину! Ты ведь взял у Сюрга отраву! Как ты мог признаться в любви этой кровожадной стерве?! — Ньяра брезгливо сморщила губы, но косторез уже отвернулся от нее и уставился в высокое, выходящее во внутренний дворик дома окно.

— Она не кровожадная. Она не может вести себя иначе, пока является Хозяином Степи. Любой другой был бы на ее месте еще хуже.

— Но почему ты не хочешь убить ее теперь, когда она отвергла тебя? Да половина знакомых мне мужчин только о мести и помышляла бы! — вновь взвилась Ньяра. — Убей ее, и ты исполнишь данную тобой клятву! Отомстишь за поруганную любовь и обретешь успокоение!

— Я… Мне очень жаль, но я не способен причинить вред Энеруги, даже будучи отвергнут ею. Давай не будем больше об этом говорить.

— Не понимаю. — Ньяра стиснула руки на груди, чувствуя, что сердце ее разрывается от боли и возмущения. — Ты прекрасный скульптор. Молод, богат и красив. Что мешает тебе забыть об этой мерзавке и начать новую жизнь в Саккареме, Халисуне, Мономатане или Аррантиаде? Там ты встретишь женщин куда более достойных любви, чем эта выряженная Хозяином Степи гадина!

Батар не ответил, и девушка, едва сдерживаясь, чтобы не броситься на него с кулаками, приблизилась к нему и заглянула в пустые, устремленные вдаль глаза.

— Помоги мне, Богиня, эта ведьма совсем свела его с ума! — прошептала Ньяра, уже несколько дней с тревогой наблюдавшая за тем, как работа валится у костореза из рук, а лицо застывает, делаясь похожим на маску. Тоскливое недоумение, безнадежное отчаяние равнодушие и покорность судьбе были настолько не свойственны Батару, что девушке казалось, наваждение вот-вот развеется, ан нет, не тут-то было! Крепко присушила, околдовала его эта дрянь. И о клятве своей и о страхе смерти заставила забыть, где уж ему о Ньяре помнить! Но она, она-то его по-прежнему любит и от гибели, от морока этого пакостного убережет!

Колдовство против колдовства, ворожба против ворожбы! И если чернокожая Мбаба, научившая ее раскладывать гадальные кости, еще жива, то так просто Батар Хурманчаковым палачам не достанется. Мбаба любит золото. Ньяра любит Батара. Так пусть же обе они получат то, что желают получить. Что же до Энеруги, то пропади эта тварь пропадом! Она и так имеет незаслуженно много, и ежели уж ей необходимы чьи-то жизни, пусть упивается кровью других, пока Цунзор и его приятели не переломят ее собственный хребет!

— Господин, могу я обратиться к тебе с последней просьбой?..

* * *

Клубок из трех тесно переплетенных тел распался. Пламя тонких высоких свечей качнулось и вновь выровнялось, распространяя по комнате сладкий, дурманящий аромат чародейских благовоний. И вновь три тела потянулись навстречу друг другу. Губы отыскивали губы, пальцы, руки и ноги сплетались, как корневища трав и кустов; разноголосые вздохи, стоны и всхлипывания сливались в единую песнь, вторя отрывистому бормотанию чернокожей ворожеи, с уст которой временами тоже вместо диковинных мономатанских заклинаний срывались бессвязные гортанные возгласы и звериное повизгивание.

Ничего удивительного в этом не было: иссиня-черная Мбаба была не только ворожеей, но и страстной, жизнелюбивой женщиной. Приносившее изрядный доход чародейское искусство не часто доставляло ей какие-либо иные радости, а напротив, требовало отречения от множества удовольствий, доступных простым смертным, и если уж в кои-то веки Мбаба получала редкую возможность совместить приятное с полезным, упускать ее она не собиралась. И никому, разумеется, не придет в голову ее осуждать, ибо действо, известное под названием «Исцеление духа», требовало значительной концентрации духовных и физических сил, а любому искушенному чародею ведомо, что концентрация эта почти неизбежна в момент превращения мужчины и женщины в единый энергетический узел, называемый мономатанскими ворожеями «загва-маличах». Кроме того, переход обоих в некое особое психическое состояние делает их наиболее приспособленными и восприимчивыми как к передаче, так и к приему внечув-ственных воздействий.

«Исцеление духа», естественно, можно было проводить и в других условиях, но Мбаба не видела причин, по которым ей следовало бы отказаться от удовольствия и без нужды усложнять свою жизнь. Мозг Батара, которого требовалось излечить от несчастной безответной любви, был открыт для воздействия, а сама она, будучи на гребне чувственного восторга, ощущала в себе силы исцелить, если возникнет в том необходимость, полсотни безнадежно влюбленных юношей.

Настой из травки тыктай воспламенил костореза и заставил его на время забыть о недостижимом идеале, брошенные в медную жаровню снадобья помогли женщинам ощутить себя Небесными девами, коим не зазорно отдаваться ласкам жениха, избранного для них Великим Духом. Смущение и страх, охватившие Ньяру, когда та узнала, каким образом придется исцелять ее дружка, были забыты, а сама Мбаба, содрогаясь от удовольствия, сожалела лишь о том, что принимать участие в подобного рода действах ей приходится не так часто, как хотелось бы.

Не то чтобы она была недостаточно известна в Матибу-Тагале, куда воины Энеруги доставили ее из разоренной Дризы. Безнадежно влюбленных мужчин тоже хватало, однако все они, за редким исключением, почему-то не желали избавляться от тяжелейшего недуга, именуемого несчастной любовью. Эти недоумки носились со своими страданиями, как сказочная утка, снесшая по воле Богов Покровителей золотое яйцо, и не спешили прибегать к услугам ворожеи. Чиновникам, И наям, ремесленникам и рабам так нравилось изнывать от неудовлетворенной похоти, что Мбаба поначалу не соглашалась идти к Батару и попусту тратить время, но костореза, кажется, и впрямь допекло, и он, вопреки ожиданиям, готов был на все, лишь бы выкинуть из головы девку, имени которой ни сам влюбленный, ни Ньяра сказать ворожее не пожелали. Впрочем, особой необходимости в этом не было, и любопытство перестало грызть Мбабу, едва она ощутила на своих обнаженных плечах горячие ладони Батара…

Отрава чувственного наслаждения дурманила сознание Ньяры, и нависшее над ней тело ворожеи представлялось девушке то грозовой тучей, то ожившей статуей, вырезанной из черного мрамора. Она не могла узнать сдержанную, молчаливую Мбабу в этой страстной любовнице с жадными губами и умелыми пальцами, заставившими ее забыть о робости и стыде. Поцелуи чернокожей женщины, ее настойчивый, требовательный язык и искусные руки заставляли саккаремку испытывать нестерпимый жар там, где та касалась ее тела, и томиться от жажды прикосновений там, где ворожея еще не успела до нее дотронуться. Но мест таких с каждым мгновением оставалось все меньше: подушечки пальцев Мбабы, умело играя с налитыми девичьими грудями, высекали огонь из твердых вишенок сосков, скользили по напряженному животу, обнимали и раздвигали бедра девушки, и Ньяра, не помня себя, уже сама охватывала коленями талию чернокожей, впивалась в ее рот, блуждала губами по бархатистому телу, слизывая с ее груди капельки солоноватой влаги. Ее пылающее лоно жаждало ласк и самые тесные объятия казались недостаточными. Яростно хрипя, она забирала глубоко в рот сосок подруги, неохотно выпуская его в ожидании чего-то большего, к чему приближались они, по ее мнению, слишком медленно. Нестерпимо медленно.

В то же время перед внутренним взором Ньяры проносились видения прошлого: пляшущие перед Цунзор-наем обнаженные рабыни, сама она, стоящая перед господином на коленях, опрокинутая им на живот, стоящая на четвереньках… Его грубые, животные ласки, ужасавшие утонченную саккаремку, которую он брал когда и как ему вздумается, не стесняясь присутствия слуг и рабов, теперь представлялись ей сладостными и желанными и даже чудовищный каприз овладевать ею, как мальчиком — способ, по утверждению ная, широко распространенный на ее родине, о чем она, понятное дело, прежде и слыхом не слыхивала, — уже не казался Ньяре таким уж отвратительным. Извиваясь в объятиях Мбабы, она вспоминала то, о чем изо всех сил старалась забыть, и с изумлением сознавала, что многое, ужасавшее ее прежде, в действительности доставляло ей удовольствие, в чем, разумеется, она не призналась бы даже под пытками. Она отчетливо вспомнила, как, корчась под кнутом прежнего хозяина, обливаясь потом и кровью, молила его сорванным от криков голосом: «Еще! Еще!..» Ньяра не желала помнить, но проклятая память, словно сорвавшись с цепи, настойчиво воспроизводила в мозгу девушки омерзительные и вместе с тем необыкновенно возбуждающие картины: вот она раздевает ная и умащает его — предводителя «драконоголовых», уничтоживших Дризу и ее семью, — тело благовонными маслами, вот она ласкает его так, как никогда не приходило ей в голову ласкать Батара, вот она валяется у него в ногах, когда он отдает приказ тащить ее на Кровавое поле…

О Богиня, Мать Всего Сущего! Неужели все это было с ней? Неужели она и правда любила Цунзор-ная, а Батара приняла просто как замену? Значит, слова о покупке плети сорвались с ее языка не просто так и то, что она силилась забыть, подавить в себе, просыпается вновь? По краю сознания пронеслась мысль о том, что хороший мальчик Батар так и не смог заменить яростного, пресыщенного, ненавидящего все и вся Цунзор-ная и Мбаба, похоже, избавила своими заклятиями от любовного морока не костореза, а ее саму, Ньяру. Однако в этот момент ворожея громко вскрикнула и забилась над ней так, словно еще немного — и жизнь покинет ее большое, сильное тело…

Понимали женщины или нет, что после происшедшего слияния его нужно хотя бы ненадолго оставить в покое, но, как бы то ни было, они, перестав обращать внимание на Батара, занялись друг другом, и, глядя на сплетение иссиня-черного и молочно-белого тел, он испытывал чувство, схожее с благоговением. Ньяра и Мбаба были настолько прекрасны и совершенны, что, сумей он изваять подобную скульптурную группу из слоновой кости и черного мономатанского дерева, она обессмертила бы его имя. И он, безусловно, смог бы изваять ее, если бы не опасался, что ханжи, которых в Матибу-Та-тале оказалось, как это ни странно, ничуть не меньше, чем в Фухэе, не дадут ему после этого житья и не успокоятся, пока изломанное тело его не будет брошено на Кровавом поле, дабы стать поживой ненасытному воронью.

Этих людей не смущает пролитая кровь, они без содрогания внимают историям о расправе над хамбасами и дюжиной других племен. Их не приводят в трепет и не ужасают убийства стариков, женщин и детей, но стоит коснуться некоторых невесть почему запрещенных тем — и люди эти теряют лицо. Почему? Почему убийства кажутся им естественными и допустимыми, а любовные сцены ужасают даже в выспреннем изложении улигэрчи? Почему под запретом находится любовь, а не злоба и ненависть? Быть может,потому, что люди эти сами не знают, что такое любить и быть любимыми? Или не могут они наслаждаться прекрасным по какой-то иной, ведомой лишь Великому Духу причине?

Батар усмехнулся собственной горячности, припомнив, что до следующей ночи ему, скорее всего, дожить не удастся и создать скульптуру, способную прогневить здешних блюстителей нравственности, он уже не успеет. Что ж, раз время, отведенное ему на этом свете, подходит к концу, надобно распорядиться им с толком, подумал он, не в силах оторвать взгляд от склонившейся над Ньярой ворожеи. Ее лоснящаяся спина и круглые мощные бедра, стиснутые изящными ногами саккаремки, казались высеченными из черного мрамора, а ягодицы были столь безупречной формы, что у костореза от созерцания их перехватило дух. Однако самым завораживающим и возбуждающим было, конечно же, то, что совершенные формы Мбабы пребывали в постоянном движении, мускулы под шелковистой кожей играли и перекатывались, а сладострастная дрожь, пробегавшая по телу, не оставила бы равнодушным даже человека, начисто лишенного дара видеть и ценить красоту в любом ее проявлении.

Лицо изнемогавшей от наслаждения Ньяры было искажено сладкой мукой и вместе с тем несло на себе печать некой отрешенности, настолько поразившей Батара, что он невольно задался вопросом: о чем думает она, отдаваясь самым откровенным ласкам ворожеи и неистово целуя черные полушария ее грудей, похожих на зрелые, сочные плоды?

Загадка оказалась ему не по плечу, да, верно, и не стоила того, чтобы ломать над ней голову, и косторез, тут же забыв о ней, продолжал следить за тем, как женщины перекатываются на циновках, как сплетаются и расплетаются их руки и ноги. Света было вполне достаточно, и все же порой у Батара возникало ощущение, что женщины, целиком полагаясь на осязание, изучают друг друга пальцами и губами, точно слепые, чутко и нежно ощупывая трепещущую, истомленную желанием плоть. Вздрагивают, выгибаются и чудесным образом, не сговариваясь, разворачиваются, чтобы открыться и отдаться больше и полнее, так, что не сразу и различишь, где руки, ноги и головы, слившиеся воедино столь же причудливо, как придушенные стоны и всхлипывания сливаются с мономатанскими заклинаниями.

О, в этом зрелище и звуках, верно, и в самом деле было что-то волшебное, ибо Батар неожиданно ощутил, как неведомая сила, которой тем не менее невозможно сопротивляться, влечет его к женщинам, понуждая включиться в дивную игру, где поглаживания, покусывания и поцелуи значат неизмеримо больше самых пламенных признаний и проникновенных речей…

Выныривая временами из жарких волн наслаждения, Мбаба чувствовала, что все идет не совсем так, как надобно, и очищающие сознание заклинания дают иной, чем было задумано, эффект. Они проносятся мимо открытого вроде бы для восприятия мозга мужчины, соскальзывают с него, как муравьи с поверхности начищенного медного шлема, и попадают… Попадают куда? Она не могла понять, не могла сосредоточиться, но отзвуки снятых запретов, разбуженных воспоминаний, погребенных в тайниках памяти, подсказывали ей, что так или иначе заклинания делают свое дело. В какое-то мгновение она уже почти поняла, в чем допустила ошибку, и даже успела ужаснуться, но как раз в этот момент ладони Батара стиснули ее ягодицы, пальцы Ньяры охватили лодыжки, разводя в стороны ноги, и она уткнулась лицом в мелко подрагивающий живот девушки. И тут же ощутила долгожданное прикосновение к тому месту, где рождалось в ней желание и сжигавшее ее внутреннее пламя. Что-то врезалось в ее трепещущее лоно, и все мысли вылетели из головы забившейся в конвульсиях ворожеи.

Могучий таран ударил раз, другой, взламывая и сметая преграды, ворвался в нее, она закричала, чувствуя, что сейчас, сейчас станет совершенно доступна, и вцепилась в бедра лежащей под ней Ньяры, словно опасаясь, как бы волны наслаждения не смыли, не унесли ее из этого мира. А таран бил и бил, разрывая, калеча и излечивая одновременно, до тех пор, пока Мбаба не задохнулась от жгучего, всепоглощающего восторга.

Ей чудилось, что все вокруг объял мрак, в котором медленно, одна за другой, разгораются звезды. И сама она, подобно яркой, пылающей, излучающей свет звезде, плыла среди пронизанного мерцанием мрака, ощущая неземное блаженство, доступное только богам. Совсем рядом она слышала стоны Ньяры и лениво думала о том, что пройдет немного времени — и сладкотелая, сладкогубая саккаремка тоже превратится в звезду и они вместе будут плыть по искрящемуся мириадами крохотных огоньков небосклону. А светоносный Батар превратится в огромное сияющее светило, и тепла его хватит на всех, ибо, как бы хорошо ни было им с Ньярой вдвоем, звездами они смогли стать только благодаря ему. Мужчине с крепкими чреслами…

— Хочешь вина? — спросил Батар спустя неопределенно долгое время. — Лучшее из того, что можно достать в Матибу-Тагале.

— Спасибо. — Мбаба протерла глаза, поправила наброшенный на нее халат и приняла тонкостенную чашу с темно-красным вином.

Длинные некогда свечи сгорели на две трети. Огонь в медной жаровне погас. Сидевшая на расшитых геометрическими узорами подушках Ньяра с удрученным выражением лица жевала орешки, беря их со стоящего на низком столике глазурованного блюда. Налив себе в чашу вина, Батар с любопытством оглядел ворожею, точно увидел ее впервые в жизни, а потом предложил:

— Наверно, ты хочешь умыться. Пойдем в соседнюю комнату, я полью тебе на руки. Кицуд уже спит, а подмастерья отправились в город и вернутся только на рассвете. — В голосе костореза Мбабе послышались виноватые нотки, и она внезапно вспомнила, что же именно было не так во время «Исцеления духа». Покосилась на Ньяру и, ужасаясь содеянному, отправилась вслед за Батаром.

Проводив их взглядом, саккаремка прикрыла глаза, проклиная себя за глупость, а Мбабу за самоуверенность. Ворожея не зря еще в Дризе слыла великой в своем деле искусницей, и если бы не так сильно уповала на свое мастерство, конечно же, не позволила бы себе увлечься и проследила за тем, кого из присутствующих излечивает она от безответной любви. От выдуманной любви. От любви, которая нужна была Ньяре, дабы забыть все прошлые унижения и страдания и найти новый смысл, новую цель изуродованной своей, давно уже шедшей наперекосяк жизни.

Но Мбаба, может быть, не так уж и виновата — от выдуманной любви излечиться легче, чем от настоящей. Девушка поморщилась, обвела взглядом ставшую чужой для нее комнату и с облегчением подумала, что завтра поутру покинет этот дом. И тут же упрекнула себя за эти мысли: думать сейчас следовало о том, как помочь Батару. Сама она как-нибудь перебьется — сумела один раз придумать себе любовь, сумеет и еще раз влюбить себя в подходящего человека. Забывать она научилась, а это, как говорила мать, самое трудное искусство…

— Мы тут поговорили, и вот что я хочу предложить… — Вернувшаяся Мбаба выглядела просто великолепно: черная шапка густых курчавых волос распушилась, глаза горят, зубы сияют как крупные отборные жемчужины. Похоже, в самом деле изобрела, как исправить свою ошибку, с облегчением подумала Ньяра. На Батара она старалась не смотреть, страшась увидеть в его глазах понимание — недаром же не верил он ее словам о любви! А может, потому и согласился на «Исцеление духа», что знал: не его, Ньяру ворожея исцелять будет? Хотя откуда бы ему это знать, ведь не ясновидящий же он в конце-то концов?..

— Коль уж не удалось мне Батара от несчастной любви избавить, может быть, стоит изготовить взамен этого любовный напиток для его девки? — Мбаба дождалась поощрительного кивка Ньяры и оживленно обернулась к косторезу: — Вот видишь, она не возражает! Я же говорила! Дело за тобой, соглашайся!

— С чего бы это Ньяре возражать? — усмехнулся Батар. — Не ей твою отраву пить, не ей твоим снадобьем любимую девушку угощать. Отчего бы ей и не согласиться?

— Да никакая это будет не отрава! — обиженно запротестовала ворожея. — Самое что ни на есть обыкновенное приворотное зелье. Его любая знахарка на моей родине сварить может. Разница только в том, что у знахарок оно через раз действует и недолго, а у меня…

— Ну-ну? — подбодрил ее Батар, от души забавляясь замешательством Мбабы.

— У меня оно тоже через раз действует, — после недолгих колебаний призналась ворожея. И поспешно добавила, опасаясь, как бы косторез не истолковал ее слова превратно: — Но не потому вовсе, что я изготовлять это зелье не умею! Просто любое чародейство имеет некоторые ограничения. Иначе даже те, кто самыми захудалыми чарами владеет, на тронах бы восседали, а не с косторезами всякими да с рабынями их якшались.

— Ты-то, положим, не со всяким, а с придворным косторезом дело имеешь…

— Давай лучше послушаем, о каких ограничениях идет речь, — попросила Ньяра, упорно избегая смотреть Батару в глаза.

— Ограничения не сложные. Их всего два, но таких, что… Словом, во-первых, та, для кого приворотное зелье предназначено, не должна быть ни в кого влюблена, а во-вторых, Батар должен ее больше жизни своей любить.

— И всего-то? — удивился косторез.

— Для тебя, может, это и «всего-то», а на самом деле… Да что я тебя уговариваю! Хочешь — сделаю, нет — выпьем еще по чаше вина и спать завалимся.

— Хм-м… Не верю я в твое зелье. К тому же не представляю, как мне удастся уговорить выпить его Эне… Впрочем, выбора у меня все равно нет. — Батар легкомысленно махнул рукой: — Была не была — вари!

— Ух ты какой быстрый! «Вари»! Осчастливил, называется! — передразнила его не на шутку рассердившаяся ворожея. — Думаешь, это так просто? Все равно что похлебку сварить?

— Говори, что тебе надобно. Ты знаешь, золото у него есть, а если травы какие либо корешки — так этого в доме век ищи — не сыщешь, — сухо промолвила Ньяра, и под взглядом ее Мбаба смешалась, забарабанила крупными пальцами по столешнице.

— Кабы не познакомились мы с тобой еще в Дри-зе… — буркнула чернокожая и повернулась к Бата-ру: — Все необходимое для приготовления зелья я с собой взяла. От тебя мне нужна какая-нибудь мелочь, но чтобы значила она в твоей жизни многое. А ты, Ньяра, принеси мою котомку, прозрачную склянку и ступай спать. Лишняя пара глаз для того, чем мы тут заниматься станем, только помехой будет.

— Думаешь, получится? — недоверчиво спросил Ватар, едва саккаремка вышла из комнаты.

— Раз уж не смогла я вытащить из твоего сердца занозу, значит, крепко она в нем сидит, лучшим в деле подспорьем будет, — пробормотала Мбаба и круглое лицо ее осветилось улыбкой. — И почему, хотелось бы знать, мне так не везет? Ежели попадется пригожий и разумный парень, непременно оказывается, что он уже успел на кого-то глаз положить…

Батар пожал плечами и вытащил из-под халата цепочку, на которой покачивался плоский кроваво-красный камешек удивительной яркости и чистоты.

— Подойдет?

Ворожея подставила ладонь и, когда косторез опустил в нее камень, тихонько ахнула.

— Ну что?

— Да. Это то, что нужно. — Улыбчивое лицо Мбабы приобрело торжественное выражение, а в голосе прозвучало нескрываемое почтение. — Не часто мне случалось держать в руках подобные вещицы. Жалко такой источник силы на пустяки тратить.

— Ты полагаешь, заставить мою избранницу полюбить меня — это пустяки?

— Для этакой силищи — да. Используя ее, ты бы мог… — Ворожея замолкла, крепко сжимая в кулаке алый камушек. — Что это и как попало к тебе?

— Гранат. Я нашел его на Цай-Дюрагате, — коротко ответил Батар.

— А-а-а… В кладовой чудес, открытой для тех, кто приглянется Владыке Гор….

— Вот твоя сумка. А вот склянка. — Ньяра поставила на стол уродливый кубок из толстого стекла, которым расплатился за работу один из Батаровых заказчиков.

— Отлично. Больше ты нам не нужна. — Мбаба провела над кубком раскрытой ладонью и, удовлетворенно кивнув, распустила ремешки объемистой сумки, изготовленной из прекрасно выделанной замши, но изрядно засалившейся от длительного использования.

Остановившись на пороге комнаты, Ньяра некоторое время наблюдала за тем, как чернокожая ворожея выкладывает на полированную столешницу какие-то мешочки, скляночки и флакончики, а косторез безмолвно потягивает вино, устремив ничего не видящий взгляд на медный узкогорлый кувшин.

— О Мать Всего Сущего, будь милостива к нему! Пусть ворожба Мбабы удастся! — прошептала она, ощущая странную пустоту в груди, словно вместе с выдуманной любовью к славному мальчику Батару ворожея вынула из нее сердце. — Пусть Энеруги полюбит его. Пусть станет он Хозяином Степи и обретет счастье, которого достоин, как никто другой. О Богиня, а что, если он и впрямь сделается Хозяином Вечной Степи?..

Но представить костореза предводителем наев она, как ни старалась, не смогла и, помедлив еще немного, бесшумно прикрыла за собой дверь, оставляя Батара наедине с мономатанской ворожеей.

Оплывшие свечи почти догорели и аромат их стал вовсе неразличим, когда Мбаба развязала мешочек с бело-желтыми, похожими на крупную соль кристаллами, остро пахнущими мускусом и еще чем-то едким, напомнившим косторезу море и солнце.

— Плесни сюда вина, — скомандовала чернокожая ворожея и бросила в кубок щепотку кристаллов, ловко подхватив их на плоскую серебряную полоску. Батар исполнил ее приказание, и темно-красная жидкость стремительно начала чернеть, сгущаться, делаясь похожей на запекшуюся кровь.

— У тебя есть кинжал? — поинтересовалась Мбаба, тщательно перемешивая в крохотной скляночке два бесцветных порошка.

Батар положил на столешницу сточенный нож с ручкой из слоновой кости.

— Я просила кинжал, а не ножик для чистки овощей!

— Это нож моего учителя. На мой взгляд, он лучше любого кинжала или меча, ибо не осквернен убийством.

— Значит, его осквернит твоя собственная кровь. Дай руку! — Мбаба чиркнула ножом по левому предплечью Батара. Подождала, пока несколько капель упадет в кубок, и бросила туда же приготовленную из порошков смесь. — Ну, приступим!

В руке ворожеи блеснул камень с Цай-Дюрагата. Сдернув его с цепочки, она осторожно опустила гранат в вино и певучим голосом начала произносить заклинания.

— А теперь смотри в кубок. Смотри и думай о той, Для кого предназначено приворотное зелье, — промолвила Мбаба чуть погодя и забормотала что-то невразумительное, разом сделавшись похожей на безумную знахарку. — В кубок, я сказала, а не на меня! О ней, а не обо мне думай!

Косторез уставился в кубок, вызывая перед внутренним взором образ Энеруги, и вскоре темная жидкость забурлила, закипела, запенилась. Из кубка поднялось облачко не то дыма, не то пара и по комнате начал распространяться приторный, тяжелый запах незнакомых Батару цветов.

— Смотри! Смотри-и-и!

Но Батар уже и без того не отрывал глаз от пузырящейся жидкости, которая стала закручиваться воронкой и светлеть, подобно тому, как светлеет предрассветное небо. Цвет ее сравнился с цветом крови, потом побледнел, как разбавленное вино, и в нем засверкали золотистые искорки. А затем… Затем косторезу показалось, что в кубке ничего нет! Зелье сделалось прозрачным, как ключевая вода, и Мбаба с резким вскриком бросила в него нечто похожее на черную жемчужину.

— Мой гранат! Он что же, полностью растворился? — Батар выпучил от изумления глаза, таращась на ворожею так, будто у нее неожиданно выросла третья рука, но та, не обращая на него внимания, продолжала выговаривать свои заклинания, из-под полуприкрытых век пристально наблюдая за тем, как снова начинает темнеть и загустевать приворотное зелье.

17

— Маэро был прав, говоря, что песни твои стоит послушать. — Энеруги откинулась на спинку кресла, поглядывая на песочные часы и с раздражением размышляя, как бы половчее приступить к делу, ради которого, поддавшись на уговоры советника, согласилась принять диковинного лекаря-улигэрчи. Она не собиралась слушать его песни — имелись у нее занятия поважнее и поинтереснее, но нельзя было не признать, что целитель, сумевший поднять Имаэро со смертного одра, стоил десятка наев, умевших, по словам старика Цуйгана, делать только три вещи: убивать, убивать и еще раз убивать.

Она вынуждена была слушать улигэры арранта, потому что он умел врачевать и не пожелал принять лестное предложение Имаэро поступить на службу к Хозяину Степи— Этим он еще раз доказал, что создан из иного материала, нежели окружавшие Энеруги люди, и, с одной стороны, это делало ему честь, а с другой — не могло не озлобить Хурманчака. Тем более что казнить лекаря, после того как он спас советника и получил позволение отправиться вместе со своими девками и учеником к Вратам, было как-то несподручно. Он был ценнее десятка наев и требовал к себе особого подхода, вопрос только в том, какого именно? Чем можно заинтересовать придурковатого чудотворца, если он не соблазнился ни званием придворного лекаря, ни деньгами, ни роскошным домом в центре Матибу-Тагала, на берегу Урзани?

Как любой человек, аррант должен был иметь какие-то слабости, надобно было лишь подобрать ключик, чтобы управлять им, и хитроумный дядюшка предположил, что, возможно, он так же неравнодушен к лести и славе, как Зачахар, недаром эти двое неразлучны, словно молодожены. И если это так, то он, возможно, не устоит перед предложением стать личным лекарем Хозяина Степи, ежели предложение это сделает ему сам Хурманчак?

Выслушав доводы Имаэро, Энеруги скрепя сердце согласилась поговорить с дерзким лекарем, втайне надеясь, что тот покинет Матибу-Тагал прежде, чем она найдет время для беседы с ним. Однако аррант, как назло, отправляться к Вратам в Верхний мир не торопился и избежать встречи с ним не было ни малейшей возможности — дядюшка умел настоять на своем, ибо, надобно отдать ему должное, настаивал только тогда, когда правота его была очевидна.

— Улигэры твои действительно недурны, хотя за сердце не берут. В качестве лекаря ты произвел на меня несравнимо большее впечатление, и потому я намерен предложить тебе место придворного врачевателя. До сих пор этой высокой чести не удостаивался ни один человек, и, полагаю, ты оценишь оказанное тебе доверие… — Энеруги чувствовала, что говорит совсем не то, что может привлечь к ней полоумного целителя, однако, оскорбленная его дерзким поведением, не могла выда-вить из себя иных слов. Не могла, даже видя, как усиленно подмигивает ей Имаэро, умышленно расположившийся так, чтобы аррант не видел его лица. Не могла, даже сознавая, сколько жизней ее подданных сбережет этот юродствующий лекарь, поселившись в Матибу-Тагале.

— Я высоко ценю оказанную мне Хозяином Степи честь и постарался бы оправдать великое его доверие, если бы не одно обстоятельство, — аррант склонил золотоволосую голову в почтительном поклоне.

— Что же это за обстоятельство? — вежливо поинтересовался Имаэро, знаками показывая Энеруги, что хотя бы сейчас она должна опомниться и проявить обходительность, без которой не заполучить им упрямца-лекаря во веки вечные.

— Если Хозяин Степи позволит, я объяснюсь при помощи песни и тем самым, быть может, исправлю сложившееся у него впечатление, что улигэры мои не способны волновать сердца людей.

— Как тебе будет угодно, — разрешила Энеруги, и чудной аррант, пробежав сильными пальцами по струнам старенькой дибулы, запел:

— «А я ведь и правда, занимая место брата, собиралась тем самым осчастливить мир! — с тоской подумала Энеруги и вспомнила почему-то Батара. И дюжину „бдительных“, посланных следить за его домом и убить костореза, если тот задумает скрыться. — Ай да лекарь, ай да улигэрчи! Зачем же он старые раны бередит и любимые мозоли Хозяину Степи отдавливает? Неужто совсем ему собственная голова не дорога?»

— Стало быть, потому ты не желаешь на службу ко мне идти, что у меня руки «по плечи в крови»? — спросила Энеруги тусклым голосом, едва сдерживаясь, чтобы не кликнуть стоящих за дверями уттаров и не приказать им тут же свернуть дерзкому улигэрчи голову.

— Если я поступлю на службу к Хозяину Степи, он рано или поздно поймет, как я ненавижу кровопролитие, и велит казнить меня, — спокойно пояснил аррант. — Как же я могу принять предложение, которое приведет меня в конце концов на плаху или на Кровавое поле?

— А не кажется ли тебе… — начала Энеруги, намереваясь сказать, что за одну эту песню его следует подвергнуть самой мучительной казни, которую он, кстати, уже прежде заслужил тем, что пытался уйти в Верхний мир, но осеклась под укоризненным взглядом Имаэро.

— А что, если Хозяину Степи кровопролитие ненавистно ничуть не меньше, чем тебе? — вкрадчиво спросил советник Хурманчака. — Что, если мы все не такие уж страшные злодеи, как тебе кажется?

«Ой-е! Но ведь мы в самом деле не злодеи! — с отчаянием подумала Энеруги. — Я действительно ненавижу убийства не меньше этого святоши! Так что же на меня вдруг нашло? И как я могла в здравом уме и твердой памяти послать „бдительных“ к дому Батара? Мне радоваться надо, если ему из Матибу-Тагала бежать удастся, а я… О Промыслитель! О Великий Дух, я ведь и впрямь постепенно превращаюсь в того самого Хозяина Степи, которым матери пугают детей! Но почему? Я же не желаю никому зла!..»

— Ни ты, ни тем более Хозяин Степи не кажетесь мне злодеями, — неожиданно изрек аррант и вновь ударил по струнам:

— Ты не лишен наблюдательности, — заметил Имаэро, бросив на Энеруги предостерегающий взгляд. — Проницательности твоей могли бы позавидовать многие, и, думается мне, ты прекрасно понимаешь, что проницательный человек, дабы выжить, должен обладать одним замечательным качеством…

— Умением держать язык за зубами, — подсказал невыносимый аррант.

— Оказывается, мы превосходно понимаем друг друга! А раз так, позволю себе высказать предположение, что ты не случайно спел нам именно эти песни. На первый взгляд поступок этот нельзя назвать благоразумным, но сдается мне, преследовал он совершенно определенную цель…

«Ему ведь и правда нет никакой корысти меня дразнить, — с некоторым опозданием сообразила Энеруги. — Напротив, он ведет себя как человек, готовый принять сделанное ему предложение, но стремящийся при этом дать нам понять…»

— Человек, наделенный талантом лекаря и улигэр-чи, может иметь свои странности и вправе надеяться, что к ним отнесутся снисходительно, — медленно проговорил Хурманчак и, заметив одобрительный кивок Имаэро, твердо закончил: — Если же сам Хозяин Степи проявит терпимость к чудачествам своего личного лекаря, то всем остальным придется последовать его примеру.

Слово «придется» он выделил особенно и по тому, как изогнулись уголки губ арранта, понял, что угадал правильно.

— Своими песнями я не хотел никого задеть, и если все же невольно сделал это, умоляю даровать мне прощение, — поднявшись с низкой скамеечки, аррант опустился перед Энеруги на одно колено, и она снова вспомнила Батара.

Будь что будет, но завтра, после совета наев, она примет его, как собиралась. Примет и уговорит, немедленно покинув Матибу-Тагал, отправиться в Саккарем. В какое же чудовище превратилась она, играя роль Хурманчака, если готова была обречь на смерть единственного любящего ее человека?!.

— Желаешь ли ты, чтобы Хозяин Степи как-то подтвердил дарованное своему личному лекарю право совершать мелкие благоглупости, без которых тебе, как видно, жизнь не мила?

— Желаю, — сказал аррант, поднимаясь с колен и бросая на Имаэро благодарный взгляд.

— Ты получишь золотую пайзу, — торжественно пообещала Энеруги, в который уже раз дивясь прозорливости своего хитроумного дядюшки. — Имаэро, проследи за тем, чтобы все формальности были соблюдены и мой личный лекарь ни в чем не испытывал нужды.

— Ступай за мной, — обратился советник Хурманчака к арранту и, когда они покинули Яшмовые покои, спросил: — Это правда, что ни один из раненых воинов Энкая до сих пор не умер?

— Не умер и не умрет. По крайней мере от старых ран, — ответствовал личный лекарь Хурманчака, по собственному почину ежедневно навещавший воинов Энкая, получивших ранения в схватках с саккаремцами. Быть может, ему следовало добавить, что тяжело раненные умерли еще по дороге к Матибу-Тагалу, но он почел за лучшее не обременять советника такими малозначащими подробностями.

— М-да-а-а… На моей памяти это первый случай, когда человек получает пайзу не за убийство, грабеж или донос, а за исцеление своего врага, — пробормотал Имаэро и ухмыльнулся, представив, как будут злобствовать наи, узнав о столь необычном поступке Хозяина Степи. Да хотя бы ради одного этого арранту следовало вручить золотую пайзу — пусть побесятся, то ли еще ждет их на завтрашнем совете!

* * *

Остановившие выехавшую ранним утром из Матибу-Тагала повозку «бдительные» едва взглянули на предъявленные им тремя сидящими в ней женщинами кожаные ярлыки. Помимо того, что у одной из женщин отсутствовала кисть левой руки, ничего примечательного в них не было, чего никак нельзя было сказать о двух сопровождавших крытую повозку всадниках. Статный белолицый чужеземец, скакавший бок о бок со смуглым большеглазым парнишкой, привлек их внимание уже тем, что восседал на великолепном белоснежном коне и закутан был в длинный, вызывающе белый плащ, а между тем пускаться в путь в траурном одеянии издавна считалось дурной приметой. Впрочем, даже если бы чужак был в обычном стеганом халате, дозорные все равно глазели бы на него, как на диво дивное, — не часто встретишь в Вечной Степи человека с курчавыми золотыми волосами и глазами цвета молодой травы.

А уж после того, как они рассмотрели висящую у него на груди цепочку с золотой пайзой Хозяина Степи, изумление их достигло предела и они провожали чудного путника взглядами до тех пор, пока тот не скрылся за дальними холмами. Произошло же это очень и очень не скоро, ибо в прозрачном и звонком, как хрусталь, морозном воздухе удаляющаяся от города белая точка была видна долго-долго.

— Оборони нас, Великий Дух, от белых всадников! Неладно день начался, не к добру это! — проворчал начальник разъезда, и полдюжины верховых согласно закивали головами и начали чертить в воздухе охранительные знаки, не подозревая, что командир их единственный раз в жизни сподобился изречь пророчество, сбыться которому суждено еще до наступления ночи.

Дурные предчувствия мучили не только начальника разъезда, но и Кари, которая, глядя на молчаливо восседавшего на молочно-белом скакуне Эвриха, не могла отделаться от ощущения, что тот задумал какое-то рискованное предприятие и не собирается сопровождать их к Вратам в Верхний мир. Сам он ни словом об этом не обмолвился, но что-то настораживающее было в его поведении. Хотя бы то, что эту ночь он провел с ней и любил ее с такой страстью и горьким упоением, словно видел последний раз в жизни. Ой-е! При воспоминании о его неистовых ласках щеки девушки залил румянец и она исподтишка взглянула на погруженного в раздумья арранта. Провела кончиком языка по распухшим губам и ощутила, как от низа живота распространяется по всему телу хорошо знакомый ей жар.

Эврих не был с ней с той поры, как отправился исцелять Имаэро, и, люто возненавидев его за это, она пообещала себе забыть о нем и никогда не делить ложе с отвратительным негодяем, сколь бы ни был он искусен и неотразим.

Исцеление советника Хурманчака далось арранту нелегко — полуослепший и обессиленный, он, естественно, меньше всего помышлял о любовных утехах, а отлежавшись, снова отправился кого-то лечить. Это было необходимо, поскольку позволило Эвриху снискать расположение людей, нужных, дабы найти и освободить Алиар, Тайтэки и Атэнаань. Кари не требовалось объяснять, что данное арранту Хозяином Степи позволение забрать себе трех женщин-хамбасок мало чего будет стоить, если чиновники, ведающие имуществом Хурманчака, к коему относились теперь и захваченные на подходах к Вратам рабы и рабыни, не проявят личной заинтересованности и не станут всемерно содействовать поискам чужеземца, не имевшего ни денег, ни влияния при дворе.

Только благодаря невероятной настойчивости и обаянию арранта ей позволено было, под видом ученика и помощника лекаря-улигэрчи, рыскать по грязным и тесным баракам для рабынь, пока она не отыскала в них всех трех женщин. Причем сделала это как нельзя более своевременно, ибо Атэнаань уже собирались сволочь на Кровавое поле — кому надобна однорукая рабыня, пребывавшая к тому же явно не в своем уме? Тайтэки, на свою беду, пришлась по вкусу охранявшим бараки стражникам, и они развлеклись с ней столь омерзительно и беспощадно, что она прокусила себе вены на обеих руках и была уже на полпути к Небесным чертогам Великого Духа, когда Кари доставила ее в дом Имаэрй, где им с Эврихом было отведено несколько комнат. Что же касается Алиар, то ее уже успел приобрести какой-то кочевник из южной части Вечной Степи, собиравшийся через день-два покинуть Матибу-Тагал.

Словом, до того, как им удалось разыскать несчастных женщин, самоотверженность Эвриха, который, возвращаясь домой, был слаб и беспомощен, как грудной ребенок, заставляла девушку гордиться своим избран-ником и с пониманием относиться к его неспособности осчастливить ее в постели. Она твердо верила, что, освободив из неволи тех, за кого он считал себя в ответе, аррант угомонится, но ничего подобного не произошло. Поручив ей заботиться о своих товарках и Атэнаань, он целыми днями продолжал пропадать невесть где, проводя, если верить слухам, которыми приходилось довольствоваться Кари, бOльшую часть времени с Зачахаром, коего, кстати, по собственным же его заверениям, терпеть не мог. Случалось, он не приходил даже ночевать, а появляясь следующим вечером, на все расспросы уклончиво отвечал, что есть у него к придворному магу некое весьма важное дело и, вместо того чтобы ублажать сохнущую по нему девицу, запершись в комнате, метал в доску ножи, что как-то не слишком вязалось с его характером и привычками. Или, еще того хуже, подолгу просиживал в глубокой задумчивости перед опустевшим кувшином вина, разглядывая пару весело посверкивавших бронзовых цилиндров, из заклепанных торцов которых свисали похожие на мышиные хвостики веревочки, сплетенные из таких же точно волокон, как свечные фитили.

Кари удалось узнать от Эвриха, что такими вот бронзовыми, смертоносными «куколками» Зачахара «беспощадные» забросали хамбасов, однако для чего они понадобились ему самому, сообразить так и не смогла. Аррант же не только не желал объяснять ей, над чем ломает голову, какие дела связывают его с придворным магом и где пропадает он изо дня в день, но, казалось, вообще перестал обращать внимание на девушку, невзирая на ее недвусмысленные намеки, взгляды и прикосновения.

Он вел себя просто возмутительно, и Кари решила закатить ему грандиозный скандал, устроить безобразную во всех отношениях сцену, как делали это время от времени сегванки в Соколином гнезде, женщины ко-куров и, надобно думать, всех прочих племен и народов. И закатила. И возрадовалась, ибо Эврих, записывавший перед этим какие-то цифры на покрытой воском дощечке, довольно долго внимательнейшим образом слушал ее, склонив голову набок. Не спорил, не возражал, не оправдывался, что было очень разумно с его стороны. Радовалась она, правда, недолго, потому что когда пришла пора дать слово для покаяния обвиненному ею во всех смертных грехах арранту, тот задумчиво произнес:

— Рванет так, что Вечному Небу жарко станет. — И тут же, словно споря с невидимым собеседником, которым, разумеется, Кари не была, добавил: — Рвануть-то рванет… Но сколько еще жизней будет загублено? Кто ответит за них перед Всемилостивым Отцом Созидателем? С кого он полной мерой спросит за содеянное?..

Говоря это, аррант кривился, как от зубной боли, и было совершенно очевидно, что, размахивай перед ним Кари в этот момент мечом или отплясывай в чем мать родила какой-нибудь чувственный саккаремский танец, чего, к сожалению, делать не умела, он и тогда бы обратил на нее внимания не больше, чем на ползающую по краю его чаши муху. Мысленно махнув рукой на сумасшедшего арранта, девушка ушла в свою крохотную каморку и ревела, пока ее не сморил сон.

А вчера, вернувшись от Энеруги с золотой пайзой, Эврих устроил пир. Присутствовали на нем, впрочем, только Атэнаань, Тайтэки, Алиар с Кари и он сам. По словам арранта, игравшего на дибуле, рассказывавшего смешные истории и забывшего, казалось, обо всех снедавших его заботах, угощение с возлиянием было затеяно по случаю прощания их с Матибу-Тагалом, но Кари почему-то не покидало чувство, что веселится Эврих через силу и прощается он не столько с городом, сколько с ними — женщинами, которых успел полюбить и расставаться с которыми ему крайне тяжело. Алиар, похоже, тоже что-то заподозрила, но, не желая портить вечер, с расспросами к арранту не лезла. Помалкивала и Кари: не желает Эврих им ничего говорить, и не надо, не больно-то хотелось. Ей вполне хватало забот с Атэнаань, давно уже наложившей бы на себя руки, если бы не шевелившееся в ее чреве чадо Фукукана, и с Тайтэки, столь успешно топившей свои многочисленные горести в вине, что физические страдания от выпитого не оставляли места для душевных мучений.

Подмешал ли аррант что-нибудь в питье или сумел увлечь бесконечными байками, смешными и грустными, страшными и откровенно непристойными, но, как бы то ни было, вечер удался на славу. А потом он мышкой поскребся в дверь ее каморки, и она впустила его. Впустила потому, что глупо считаться обидами перед вечной разлукой. Глупо отказывать себе в наслаждении только потому, что он, не замечавший ее больше десяти дней, тоже получит удовольствие от общения с ней. Глупо, наконец, и потому, что это была последняя возможность расспросить его, чего, к стыду своему, сделать она так и не сумела. Поначалу, когда истосковавшиеся тела вжимались друг в друга, было не до разговоров, а потом глубокий и спокойный, как могучая река, сон унес ее в Верхний мир, где не было места насилию и смертоубийству…

— О Великий Дух! — Эврих натянул поводья коня и хлопнул себя ладонью по лбу. — Я же совсем забыл… Ах ты незадача какая! Придется возвращаться…

«Вот оно! — Кари стиснула зубы, чувствуя, как тяжко и гулко забилось сердце. — Как же мне его остановить? Что понадобилось ему в Матибу-Тагале? Для чего ему золотая пайза, если из него получится такой же личный лекарь Энеруги, как из меня — доблестный тысячник?..»

— Эврих! Скажи, зачем ты хочешь вернуться? — Она остановила своего вороного конька рядом с белоснежным скакуном арранта, отметив, что направляемая твердой рукой Алиар повозка продолжает медленно катиться вперед. — Что ты затеял? Думаешь, я слепая и ничего не вижу, не чувствую, ни о чем не догадываюсь?

— Я забыл в доме Имаэро шкатулку. Серебра в ней немного, но жаль оставлять то, что нам может пригодиться в Верхнем мире, — пробормотал аррант, глядя мимо Кари на прихваченную морозцем степь. — Да ты не волнуйся, я быстренько вас догоню.

— Врешь! — бросила девушка и на глаза ее навернулись слезы. — Не оставил ты в доме Имаэро шкатулки. Деньги, которые он тебе дал, я сама по твоему настоянию в повозке припрятала. Но если все же ты что-то забыл, позволь мне съездить и привезти.

— Разве твой вороной сравнится с моим белым? Тебя еще, чего доброго, ждать придется, а я мигом туда и обратно слетаю. Опять же шкатулку тебе искать надобно будет… — Эврих повернул голову, и, заглянув ему в лицо, Кари подумала, что плохо знает своего возлюбленного.

За мягкими речами и обходительными манерами ей трудно было разглядеть твердость характера, отвагу и упорство, которые тем не менее лекарь-улигэрчи выказывал уже не раз и не два и которые, по всей видимости, сразу подмечали в нем пастухи и табунщики. Но сама-то она долгое время принимала его за баловня судьбы, любимца богов, везунчика, у которого любое дело спорится лишь благодаря легкой руке. Она дулась и сердилась на него, как глупый избалованный ребенок, а он, улыбаясь и подшучивая, работал, как каторжный, и именно эта работа неизменно приносила свои плоды, представлявшиеся ей дарами благоволящего к красавцу арранту Великого Духа…

— Почему ты не хочешь сказать мне правду? Что общего у тебя с этим убийцей Зачахаром? Ведь я же знаю, тебя трясет от одного упоминания о нем.

— Я постараюсь вас догнать. Но если что-нибудь меня задержит… Идите в Верхний мир. И помни, о чем я просил тебя. Разыщи Тилорна, отдай ему мой пенал.

— Твой пенал? — Теперь уже Кари испугалась всерьез и, чувствуя, как дрожит ее голос, запротестовала: — Я не буду никого разыскивать! Ты сделаешь это сам! Вернешься в Верхний мир и сделаешь! Да и нет у меня твоего пенала! Я вернула тебе его после того, ках ты излечил Имаэро и тот пригласил нас перебраться жить в свой дом!

— Он лежит у тебя в седельной сумке. Хотя мне было бы спокойнее, если бы ты держала его где-нибудь на себе. Под одеждой.

— Постой, ты что же, тайком положил его… — Кари обернулась, нащупывая пальцами застежку сумки. Ломая ногти, рванула заиндевелый ремень и услышала удаляющийся топот белого скакуна, пущенного Эврихом в галоп.

— Стой! Стой, тебе говорят! Подожди!..

Белый плащ развевался, подобно траурному стягу, все тише и тише становился стук конских копыт по мерзлой, мертвой земле, а Кари продолжала звать Эв-риха, кричать, проклинать и ругаться.

Ой-е, как ненавидела она этого подлого арранта! Отвратительного наглеца, задаваку, сластолюбца, мерзкого совратителя, лжеца, кинувшего ее на произвол судьбы с тремя беспомощными женщинами на руках! Чтоб он сдох! Чтоб его конь охромел, а сам он сломал себе шею! Чтобы у него чирей на самом интересном месте вскочил! Чтоб его…

Она уже не слышала своего голоса, а слезы все лились и лились. И откуда бы в ней взяться такому количеству влаги?.. О Боги Покровители, для чего сделали вы человека столь глупым? Почему он осознает потерю, лишь когда уже ничего нельзя исправить? Почему, вместо того чтобы действовать, до последнего момента уповает он на чудо, не хочет, не может поверить очевидному? О, подлая, подлая надежда! Нет и не может быть иных чудес, кроме тех, которые творим мы собственными своими руками! И если слишком ленивы, слишком робки, неумелы и недальновидны, чтобы творить их, чего ради боги будут являть нам свою милость?..

* * *

— Приветствую тебя, мой юный друг! — Зачахар поднялся навстречу Эвриху, аккуратно положил тростниковое перо рядом с баночкой разведенной туши и подслеповато уставился на золотую пайзу, украшавшую грудь арранта. — Ого, тебя можно поздравить! Энеруги высоко ценит жизнь своего дядюшки!

— Скорее свою собственную. Ведь завтра на месте Имаэро может оказаться он сам, и тогда хороший лекарь понадобится ему несравнимо больше всех его славных тысячников, наев и многомудрых чиновников.

— Это так, — подтвердил Зачахар и сделал приведшему арранта телохранителю знак покинуть кабинет. — У Энеруги есть причины опасаться за свою жизнь. Многие наи недовольны его нерешительностью. Славу и богатства не завоюешь, сидя в Матибу-Тагале. Находятся, конечно, и такие, кто предпочитает арху доброму саккаремскому вину и склочных худосочных степнячек ласковым саккаремским красоткам…

— И аргал звонкому золоту и полновесным лау-рам! — подхватил Эврих с коротким смешком. — Но таких немного. И я лично ни кумыс, ни молочную водку терпеть не могу.

— Я знаю, обитатели солнечной Аррантиады понимают толк в винах и женщинах. — Уловив содержащийся в словах гостя намек, придворный маг подошел к стоящему в углу комнаты шкафу, снял с полки медный, украшенный голубой эмалью кувшин и наполнил виномвысокие серебряные кубки. — Пайза на твоей груди доказывает, что и в металлах твои соотечественники разбираются неплохо. Да умножатся наши слава и богатства!

— Да умножатся! — эхом отозвался Эврих, поднимая кубок. — Надеюсь, сегодняшняя демонстрация твоего нового изобретения убедит колеблющихся и Энер отдаст приказ готовиться к походу на Саккарем.

Зачахар отхлебнул из кубка, промакнул бледные бы белым платком и с сомнением покачал головой:

— Боюсь, Хозяин Степи не пожелает присутствовать на испытаниях нашей баллисты. Он сильно изменился за последние пару лет. Они с Имаэро мечтают о спокойной жизни и до смерти рады тому, что Энкай вернулся с саккаремской границы несолоно хлебавши.

— Неужели твои прекрасные изобретения оставят их равнодушными? Ни у одного владыки не было еще такого оружия! Хозяин Степи…

— Да! — нетерпеливо прервал арранта маг. — Хозяин Степи мог бы стать Повелителем Саккарема, Ха-лисуна, Нардара и Нарлака! Энеруги можно было бы склонить к великому походу, но проклятый Имаэро, Хегг его забери, хитрая лиса и умеет разговаривать с людьми. Он уже достиг всего, чего желал, и тяжким камнем висит у нас на шее! Если бы ты появился в Матибу-Тагале чуть позже… Но тогда не видать бы тебе золотой пайзы, как мне Сегванских островов. Эхе-хе… — Зачахар горестно вздохнул, украдкой наблюдая за тем, как отнесется к его речам Эврих.

— Н-ну, если дело только в Имаэро… — многозначительно протянул аррант, разглядывая чеканный узор на стенках кубка. — В конце концов дядюшка Энеруги не отличается особым здоровьем и может опять занедужить. И если я в это время окажусь в отлучке… Однако давай надеяться, что сегодняшний совет примет правильное решение и Хурманчак поведет орды своих удальцов на Благословенный Саккарем. Ты уже отослал метательные снаряды на Совиную пустошь?

— Отправил две подводы, на каждой из которых по четыре бочонка Огненного зелья. Весь мой запас на сегодняшний день. Сделанная по твоим рисункам баллиста мечет камни на расстояние в восемьсот локтей, и если уж рассказ очевидцев о нынешних испытаниях не заинтересует Энеруги, то останется предположить, что кровь в его жилах превратилась в уксус. Я, честно говоря, и сам был поражен увиденным, и мне пришли в голову кое-какие усовершенствования, которые можно внести в нашу баллисту. — Зачахар приблизился к столу и принялся раскладывать перед аррантом сделанные пером рисунки, при одном взгляде на которые тот ощутил неприятную пустоту и холод в желудке.

— Ты подметил верно, подкопы хороши, только если их никто не ждет. Усиленные дозоры на стенах, рвы и валы, которыми саккаремцы окружили свои пограничные крепости, помешали воинам Энкая захватить их, но нас они не остановят. Если вместо бочонка с Огненным зельем в ворота крепости будет направлена полая металлическая стрела, начиненная тем же самым зельем…

Склонившись над столом, Эврих кивал и поддакивал, чутко прислушиваясь, не загремят ли под окном груженные бочонками с Огненным зельем подводы, которые он подкараулил на выезде из города и, сославшись на несуществующий приказ Хозяина Степи, отправил обратно на двор Зачахара. Золотая пайза произвела на возниц и сопровождавших подводы воинов должное впечатление, и лишних вопросов они не задавали, но придворному магу ни к чему знать о его самоуправстве. И если Небожители не устроят какой-нибудь специальной пакости, Зачахар о нем не узнает.

Для чего ему утомлять свой гениальный мозг всякими мелочами перед встречей с Великим Духом? Или, вернее, с Длиннобородым Храмном. Хотя вряд ли сегванский Вседержитель захочет лицезреть мерзавца, сумевшего подглядеть, как Тилорн приготавливает Огненное зелье для расчистки места под Людоедов замок, и сообразившего прежде самого Людоеда, какие выгоды можно из этого зелья извлечь. Нет, в ближайшее время великому проходимцу, по вине которого шайка бандитов залила кровью Вечную Степь и превратилась в хозяев ее, предстоит давать отчет о делах своих Хеггу и никому другому. Пусть уносит тайну Тилорнова зелья в сумеречную страну морозов, где, согласно сегванским преданиям, суждено ему до конца света бродить голышом по морским отмелям, по горло в стылой воде, поверхность которой кишит острыми, как осколки стекла, льдинами, а в глубине, 1 вместо рыб, плавают алчущие крови мечи и кинжалы..

Эврих незаметно потрогал заткнутые за широкий кушак метательные ножи, искусству обращения с которыми учил его некогда Хрис, и криво усмехнулся. Ежедневные тренировки помогли ему восстановить былые навыки, но если все пойдет, как задумано, надобности в них не возникнет. Собственно, убить Зачахара он мог и раньше, как только тот, заинтересовавшись предложением арранта использовать широко применявшиеся на военных морских судах баллисты для метания зарядов с Огненным зельем, распорядился, чтобы телохранители его во время их бесед не присутствовали.

Он был не слишком-то умен, этот горе-маг, падок на лесть и к тому же весьма неосмотрителен. Впрочем, по-настоящему умный человек не стал бы обременять свою совесть горами трупов. Лесть была живительным источником для того, кто, украв чужое изобретение, выдавал его за свое и не мог при этом не чувствовать собственной ущербности. Что же до неосмотрительности, то тут Эврих готов был признать, что с позиции человека, после которого хоть трава не расти, маг был очень даже осмотрителен. Ибо, опасаясь стать ненужным Хурманчаку, готовил Огненное зелье в глубочайшей тайне, записей никаких не делал и намеревался унести свой секрет вместе с собой в могилу. Слепые и безъязыкие рабы, работавшие в просторном каменном бараке, стоящем во дворе двухэтажного, имеющего форму подковы дома Зачахара, даже под пытками не могли выдать тайну своего господина, а то, что после смерти его никто не сумеет приготовить Огненное зелье, придворного мага не слишком волновало.

И, надобно признать, до недавнего времени расчеты его оправдывались: покушения на Зачахара не удавались, а покушавшиеся были растерзаны в клочья разъяренной толпой, справедливо полагавшей, что Огненное зелье — один из краеугольных камней, на которых зиждется могущество Хурманчакова войска. После ряда безуспешных попыток выведать тайну придворного мага Энеруги оставил ушлого сегвана в покое, рассудив, видимо, что со временем Зачахар либо проболтается, либо сам предложит продать рецепт своего зелья по сходной цене. Возможно, впрочем, Хурманчак не донимал своего мага расспросами исходя из того, что по прошествии лет империя его станет столь сильна, что, прибегать к услугам Зачахара не будет необходимости.

Так или иначе, убив его, аррант сослужил бы великую службу саккаремцам, да, пожалуй, и самим обитателям Вечной Степи, и, что было для него не менее важно, исправил упущение Тилорна, повлекшее за собой гибель множества безвинных людей. Тем самым он, хотя бы частично, вернул свой долг ученому, спасшему некогда ему жизнь, и, вероятно, уберег народы Нижнего мира от еще больших бед. Ибо к кому бы ни попал секрет Огненного зелья, он должен был сослужить людям скверную службу.

Мысли эти неоднократно посещали арранта во время путешествия по Вечной Степи, но он не был уверен, что рецепт изготовления Огненного зелья в самом деле был похищен у Тилорна, и, стало быть, причиненное им зло затрагивает лично его. Беседы с Зачахаром подтвердили справедливость Эвриховой догадки, хотя сегван, разумеется, ни словом не обмолвился о великом ученом, прилетевшем со звезд, а утверждал, что вдохновение снизошло на него, когда он строил замок на берегу Светыни. Оброненная вскользь фраза о замке служила лучшим доказательством того, в чем Эврих и так почти не сомневался, но к тому времени это уже не имело для него никакого значения — после избиения хамбасов миролюбивый аррант впервые в жизни возжаждал крови. Возжаждал так, что ему стало безразлично, пропустят ли его Врата в Верхний мир и уцелеет ли он вообще после убийства Зачахара.

Да-да, он страстно желал убить Зачахара и, познакомившись с ним поближе, не изменил своего намерения, ибо, по его глубокому убеждению, таким выродкам не было места под Вечным Небом. Одно дело, однако, мечтать об убийстве заклятого врага, и совсем другое вонзить нож — не важно в спину или в грудь — ничего не подозревающего человека. Пусть даже очень плохого, и все же человека.

Несколько раз в жизни ему приходилось убивать, но, как это ни странно, сожалел он после этого не столько об убитых, сколько о заказанном для него отныне пути в Верхний мир. Объяснялось это тем, что выбор был не велик: убить или быть убитому самому и скорбеть о гибели своего возможного убийцы здравомыслящему арранту представлялось занятием несколько противоестественным. Убитые не беспокоили его ни на третью ночь, ни даже во снах. Он не помнил их лиц и фигур, поскольку во время схватки с незнакомцами, желающими во что бы то ни стало лишить его жизни, был слишком занят тем, чтобы эту самую жизнь сохранить, а разглядывать мертвецов не доставляло ему ни малейшего удовольствия, нужды в этом тоже не было, да и обстоятельства к тому не располагали.

Нет, никогда не жалел он об убитых им в горячке боя, почитая защиту своей жизни неотъемлемым правом и даже обязанностью каждого человека, но убивать холодно и расчетливо было столь омерзительно, что при одной мысли об этом Эвриха начинало подташнивать. Временами аррант уже готов был отказаться от своего замысла, искренне считая, что быть жертвой несравнимо лучше, чем палачом. Но ситуация, увы, складывалась так, что, если он в ближайшее время не найдет в себе решимости сделаться убийцей и сбежит в Верхний мир, жертвами Зачахара станут сотни, а может, и тысячи людей, среди которых будут женщины, старики и дети. И смерть их от начиненных Огненным зельем горшков или бронзовых «куколок» будет на его, Эвриха, совести. День за днем, пытаясь найти выход из создавшегося положения, он все больше убеждался в том, что не способен сыграть роль хладнокровного убийцы, однако роль скудоумного добрячка, не уничтожившего, когда это было в его силах, существо неизмеримо более страшное и смертоносное, чем бешеная собака или волк-людоед, была ему еще более отвратительна…

— Ты так погрузился в мечты, что совсем меня не слушаешь— Зачахар тронул Эвриха за плечо, и аррант вздрогнул, как от прикосновения раскаленного железа.

— Нет, почему же, я внимательно слежу за ходом твоих рассуждений. Работа катапульты сходна с работой самострелов, которые не так давно стали мастерить нарлакские оружейники. — Эврих окинул взглядом висящее на настенном ковре оружие. — У тебя я ничего подобного не вижу, да здесь, верно, о них еще и не слыхали. Если бы я знал, что тебя это заинтересует, то сделал бы подробный рисунок или даже макет катапульты, посылавшей на моих глазах булыжники на полторы тысячи локтей и дальше. Для этого не надо переделывать созданную тобой баллисту, у катапульты совсем другая конструкция.

— Нарисуй, — предложил Зачахар, протягивая арранту перо.

— Я лучше покажу, чем она отличается от лука, — сказал Эврих, недоумевая, почему не возвращаются подводы с Огненным зельем. Снял со стены висевший между копий, мечей, топориков и клевцов лук, натянул предусмотрительно отпущенную тетиву и потянулся к саадаку за стрелой.

— Мне случалось видеть рисунки саккаремских катапульт, представляющих собой огромный лук, наподобие тех, с которыми мономатанцы охотятся на слонов. Оружие это на редкость неуклюжее и имеет мало общего с катапультами аррантов. Изготовляемые моими соотечественниками катапульты состоят из длинного желоба с прочной поперечной рамой спереди, по бокам которой крепятся пучки туго скрученных жил. В середину каждого пучка вставляется по рычагу…

— Что это там за шум? Кого еще Хегг на мою голову несет? — пробормотал Зачахар и двинулся к окну. Из кабинета его, расположенного на втором этаже правого крыла дома, открывался превосходный вид на центральные ворота, такие же мощные, как высокая каменная стена, окружавшая главное здание и несколько длинных складских помещений.

Эврих зажмурился, вызывая в памяти растерзанные Зачахаровыми «куколками» тела хамбасов, и поднял лук.

— Зачахар!

Тщедушный человечек замер, положив руку на оконный запор, и, уловив что-то странное в голосе гостя, медленно обернулся. Вытянутое лицо его с бесцветными бровями домиком побледнело, узкие губы искривила жалкая усмешка, прядь пегих волос упала на глаза, в которых застыло безнадежно-тоскливое выражение попавшего в западню зверька.

Щелкнула тетива, оттянутая Эврихом до самого уха, и длинная стрела по самое оперение беззвучно вонзилась в грудь Зачахара, бросила сухощавое тело изготовителя Огненного зелья на окно, набранное из крупных кусков полупрозрачного стекла. Изо рта человека, в неуемной своей гордыне величавшего себя придворным магом, хлынула кровь. Бездыханное тело сползло с широкого подоконника на пол, пятная кровью бледно-бежевые плиты песчаника.

«Впитается — не отмыть будет», — подумал Эврих и, не выпуская из рук лука, шагнул к окну. Не поднимая тяжелую раму, прильнул глазом к стеклу. Миновав дюжих привратников, крытые холстиной подводы с грохотом объезжали дом и вот-вот должны были свернуть за угол. Стало быть, если возницы не получат новых приказов, подводы они поставят во дворе. А начальник охраны сейчас будет здесь. Может статься, еще и с телохранителем, который стоял при входе на лестницу.

Аррант бросил последний взгляд на Зачахара — вышитые по золотой парче алые драконы изломаны и перекручены, в застывшем лице ни кровинки — и рванул дверь в смежную с кабинетом комнату. В одной из них, расположенной слева от окна, была устроена мастерская, в другой — той, что справа, — кладовая, в которой изобретатель хранил образцы своих изделий. Как раз то, что Эвриху в данный момент нужно.

Окинув цепким взором тянувшиеся вдоль стен стеллажи, заставленные горшками, кубышками, металлическими трубками и цилиндрами, начиненными Огненным зельем, аррант удостоверился, что с тех пор, как Зачахар показывал ему свой арсенал, ничего здесь не изменилось. Осталось только сообразить, каким образом его лучше использовать.

Чиркнув кресалом, Эврих раздул тлеющий трут и поднес крохотный огонек к одному свешивавшемуся из горшка фитилю, к другому… Сунул за пазуху три бронзовых «куколки» и ринулся в кабинет. Сорвал со стены саадак со стрелами и, услышав звук приближающихся по коридору шагов, юркнул в мастерскую.

Наложил на тетиву стрелу и мысленно воззвал к Небожителям, дабы позволили они ему выскочить в коридор прежде, чем догорят фитили. Дело сделано только наполовину, и в доме этом прольется еще немало крови, прежде чем он покинет его. Если покинет…

В дверь кабинета постучали, но Зачахар, как и положено образцовому покойнику, безмолвствовал — с пяти шагов Эврих не мог промахнуться, хотя стрелком был посредственным. Стук повторился, дверь распахнулась, и в кабинет заглянул телохранитель — здоровенный степняк с бегающими колючими глазками и огромным кривым мечом у пояса. Издав похожий на приглушенное рычание возглас, он бросился к телу своего хозяина, а в дверном проеме возник воин в блестящем медном нагруднике.

Эврих вскинул лук, и стрела, с хрустом проломив панцирь, впилась в тело воина. Аррант отшвырнул лук и ринулся к спасительной двери, моля Великого Духа, чтобы никого больше в коридоре не оказалось. Телохранитель Зачахара яростно взвыл за его спиной, что-то грохнуло, ахнуло, здание вздрогнуло, и тугая струя воздуха швырнула Эвриха на противоположную стену коридора. Снова загрохотал рукотворный гром, но аррант, не обращая на него внимания, вскочил на ноги и рысцой бросился вдоль коридора. В дальнем его конце заметались фигурки воинов с обнаженными мечами, Эврих рванул первую, расположенную по левую руку от него дверь, вторую, третью — заперто, заперто, заперто! Четвертая дверь поддалась, он ввалился в библиотеку, и в этот момент в кабинете Зачахара громыхнуло так, что с полок посыпались книги и свитки. «Скольв же этого пакостного зелья он у себя под боком хранил?» — мельком подумал Эврих, задвигая засов и кидаясь к окну с частично выбитыми от сотрясения стеклами. Попытался поднять раму — не получилось ее перекосило и заклинило. Ударил локтем в свинцовые переплеты, удерживавшие куски стекла неправильной формы. Сделанная из мягкого металла паутина поддалась, прогнулась. Тратя драгоценные мгновения, он ударил еще и еще раз, морозный воздух обжег разгоряченное лицо, и аррант по пояс высунулся из окна.

Ага! Подводы с бочонками, приготовленными Зачахаром для демонстрации работы баллисты, которая должна была состояться нынче на Совиной пустоши, стояли у каменной стены занимавшего едва ли не весь внутренний двор сарая. Того самого, в котором безглазые и безъязыкие рабы изготовляли Огненное зелье и начиняли им горшки, бронзовые цилиндры и прочие емкости, превращая их в непревзойденные орудия для убийства людей.

Вытащив из-за пазухи бронзовую «куколку», Эврих чиркнул кресалом. Дунул на трут — ну разгорайся же! Запалил фитиль и, размахнувшись, метнул «куколку» на прикрывавшую бочонки холстину. За первой последовала вторая «куколка». Мгновение Эврих помедлил, борясь с искушением бросить им вслед и третью, последнюю, но, раздумав, ринулся прочь из библиотеки. Врезался в толпу бегущих по коридору людей, впечатал кулак в чью-то скалящуюся харю. Получив страшный удар в ухо, покатился по полу, и тут во внутреннем дворе жахнуло так, что здание подпрыгнуло, по стенам разбежались трещины, с потолка посыпалась штукатурка, коридор наполнился пылью и дымом…

Где-то за спиной орали и ругались, кто-то жалобно выл и визжал, но Эврих знал, что это только начало. Выбравшись из мешанины тел, он поднялся на четвереньки и устремился вперед. Ему надо достичь лестницы, прежде чем… От страшного грохота заложило уши, пол рванулся из-под ног. Врал, врал Зачахар, что пожертвовал для испытаний баллисты все имевшиеся у него запасы Огненного зелья!

Кашляя и отплевываясь от забившейся в горло пыли, аррант дополз до лестницы, и вздыбившийся под ним пол швырнул его на ступени. Он покатился вниз, в зияющий чернотой провал, в глазах замелькали разноцветные круги, что-то колотило его по ребрам, пинало, ломало, дробило на части, будто попавшее в обмолот зерно…

Эврих разлепил веки и покрутил головой — кажется, он оглох. Но судя по тому, как содрогалось здание, грозя погрести его под своими обломками, вызванное им светопреставление еще не кончилось. В двух шагах от него рухнула деревянная балка, посыпались обломки каменных плит, пахнуло паленым, что-то придавило ему ногу, и он из последних сил рванулся к маячившему впереди светлому пятну…

Он не помнил, как вместе с дюжиной слуг и воинов вывалился из дома и, увлекаемый обезумевшей толпой, сумевшей-таки вырваться из внутреннего двора, бросался к воротам. И, не добежав до них двух десятков шагов, замер.

Подобно другим, оглохшим, потерявшим человеческий облик беглецам, он не мог слышать, что кричали сгрудившиеся у ворот воины в медных нагрудниках, но вид окровавленных мечей и копий в их руках, куча трупов у ног были убедительнее всяких слов. Толпа подалась назад, однако вспыхнувший в доме пожар отрезал ей путь к отступлению.

— Ну, погодите же! — пробормотал Эврих. Сунул руку за пазуху изорванного халата, но третья «куколка» выпала, видимо, во время бегства, когда он катился по разрушенной лестнице. Метательные ножи, правда, были на месте, однако руки арранта тряслись столь сильно, что он отказался от мысли использовать это оруяуде против «медногрудых» без крайней необходимости.

Между тем обгорелая, напуганная до полусмерти кучка несчастных, разевающих рты в неслышимых им самим криках, вновь подалась к воротам, за которыми было спасение. Стражники дрогнули, широкие, окованные бронзой створки распахнулись, и хлынувшая к ним толпа застыла как вкопанная, узрев на том месте, где только что суетились «медногрудые», бочонок с коротким, радостно искрящим фитилем.

«Конец. Теперь уже точно конец! — подумал Эврих, бросаясь на землю и закрывая голову руками. — Зачем они это сделали? О Всемилостивый Отец Созидатель, это-то они зачем сделали?!»

Земля взбрыкнула, как норовистый конь, и аррант почувствовал, что летит в бездонную пропасть. Он падал, падал и падал, радуясь, что всему этому ужасу пришел конец и ему больше не надо изображать из себя палача, терзаться, принимая заведомо неверные решения, мучиться от сознания собственного несовершенства, вынудившего его уподобиться ненавидимым им убийцам. И только одно, одно-единственное омрачало эту радость: почему не позволил ему Великий Дух расстаться с жизнью до того, как он пролил кровь безоружного? До того, как он совершил убийство? Почему не погиб он во время резни на «Морской деве», не сгинул в Ржавом болоте, не пошел ко дну вместе с Астамером, не задохнулся в чреве кита-отшельника? Неужто так уж необходимо было Небожителям превращать его в убийцу? Зачем? Или мало их и без того в этом гнусном мире?..

18

Догнав повозку, Кари придержала вороного, и тот, выдыхая клубы пара, перешел на шаг. Пристроившись за повозкой, он вскоре начал вопросительно коситься на хозяйку: неплохо было бы, дескать, обогнать скрипучую колымагу, однако девушка оставалась безучастной к его безмолвным призывам; Ей не хотелось разговаривать с сидящими в повозке женщинами, к тому же по опухшему лицу ее и покрасневшим глазам они сразу догадаются, что она плакала, начнутся расспросы… Но что она может сказать им, если сама не знает, зачем Эврих решил вернуться в Матибу-Тагал? Сказать ничего не скажет, а разревется наверняка. Никогда плаксой не была, и надо же так раскиснуть из-за какого-то смазливого чужеземца…

— Кари? Подъедь-ка сюда на пару слов! — позвала ее Алиар.

Девушка нехотя сжала конские бока коленями, и вороной, поравнявшись с повозкой, поскакал справа от нее.

— Чего тебе?

— Эврих поскакал в Матибу-Тагал? Думаешь, уже не присоединится к нам? — Алиар подождала ответа и, видя, что Кари поддерживать беседу не расположена, ворчливым, вопреки обыкновению, голосом вопросила: — А ты почему с ним не поехала? Думаешь, ежели не пригласил, значит, не нужна? Гордость заела или просто струсила?

— Что ты бормочешь?! — От неожиданности девушка рванула поводья, и вороной, поднявшись на дыбы, коротко заржал, протестуя против дурацких выходок пребывавшей явно не в себе хозяйки.

— Скачи за ним. Погибнет он там, один-то. Сейчас не решишься, всю жизнь себя за это корить будешь.

Кари уставилась на Алиар, как на ненормальну, куда скакать, зачем? Если Эврих не пожелал посвящать ее в свои дела, она навязываться не станет! И уж тем более не помчится за ним, как брошенный хозяином за ненадобностью пес! Девушка уже открыла рот, чтобы отвести душу, выпалив все это и многое другое, когда до нее внезапно дошло то, что понять ей следовало давным-давно. Эврих отослал их из Матибу-Тагала потому, что собирается учинить нечто такое, после чего и ему самому и его близким в городе будет грозить смертельная опасность! Он скрывал свои замыслы, не желая рисковать их жизнями, а она, несчастная дурища, не видящая дальше своего носа, тешила свои обиды, воображала себя брошенной, измышляла невесть что, вместо того чтобы вцепиться в Эвриха, как репей, и либо не пускать на погибельное дело, либо скакать с ним бок о бок, а надобно будет, так и впереди него!

Возмущенно заржав, вороной круто развернулся и, повинуясь воле сумасбродной хозяйки, стрелой понесся к городу.

Слова Алиар оказались тем самым камешком, который увлекает с горных склонов чудовищные, сметающие все на своем пути лавины, и как раз такой лавиной Кари себя и ощущала, припоминая бытовавшее среди степняков мнение, что худшим врагом человека является он сам. Она скрежетала зубами, в ярости кусала губы, поражаясь собственной слепоте, ибо стоило ей сообразить, почему этот кошмарный аррант играл с ней в молчанку, как сразу же стало ясно, ради чего он возвращается в Матибу-Тагал. Зачем столько времени проводил с ненавистным ему Зачахаром, тренировался кидать ножи и выцарапывал у Хурманчака золотую пайзу. То есть доподлинно она, конечно, не знала, как этот знак высочайшего доверия Хозяина Степи поможет Эв-риху прикончить Зачахара, но детали ее сейчас не слишком интересовали.

Детали она узнает, догнав Эвриха, которому на этот раз не удастся отделаться от нее так просто. Вообще никак не удастся! Ибо дура-то, может, она и дура, однако ненавидит придворного мага, прозванного за глаза Сеятелем смерти, ничуть не меньше арранта. И даже, наверно, больше, поскольку Эврих видел только истребление хамбасов, а на ее глазах зверела, кровоточила, агонизировала вся Вечная Степь. Ведь это из-за его Огненного зелья Хурманчак стал Хозяином Степи! Из-за него Тамган выдал ее замуж за Канахара, стремясь превратить кунса в своего союзника! Из-за него размеренная, понятная, спокойная и благополучная жизнь степняков превратилась в кровавый ужас!

Да если бы ей самой пришла в голову мысль прикончить этого гаденыша, она бы уже давно исхитрилась как-нибудь и собственнозубно перегрызла ему глотку!

У ослица блохастая! Поделом же ей было три года служить Канахаровой подстилкой, коли куцых, куриных мозгов ее не хватило, чтобы додуматься до столь очевидной вещи или хотя бы, без Алиаровой подсказки, понять, что намеревается сделать мужчина, столько раз деливший с ней ложе и выглядевший при упоминании Зачахара так, будто обнаружил в почти съеденном яблоке половинку червяка…

Впрочем, представить Эвриха кидающим нож в спину придворного мага ей было так же трудно, как стоящим, например, во главе «бесстрашных», атакующих обоз хамбасов. Лечащим — да! Но убивающим… Можно, конечно, сравнить Зачахара с загнивающим пальцем, который надлежит отрезать, дабы недуг не перекинулся на остальную руку, а там, глядишь, и на тело. Можно-то можно, и все же… Хотя ежели вспомнить, то и решился на это аррант не сразу, и с лица спал недаром, изводя себя всевозможными заумными размышлениями из-за дрянного, плюгавенького, убивавшего-то и то чужими руками мужичонки, прирезав ко-торого не совестно какие хочешь милости у Великого Духа требовать!

Кари захлестнула обида на то, что Эврих не посвятил ее в свои замыслы, не поделился своими сомнениями, не взял, наконец, в помощники. Как будто не сумела бы она присоветовать ему что-нибудь дельное, прикрыть спину, а то и погибнуть вместе с ним, отбиваясь от Зачахаровых телохранителей! А может, потому и не сказал ничего, что уверен был: узнает — не отвяжется? Наверно, так оно и было, и Эврих, как это ни досадно, понимал ее лучше, чем она его…

Грохот копыт вороного далеко разносился по морозному воздуху, мимо Кари проносились рощицы с голыми, словно скрючившимися от холода деревьями. С вершин холмов временами открывался вид на черную и блестящую, как вулканическое стекло, ленту Урзани, в излучине которой уже можно было разглядеть Матибу-Тагал, окружавшие его сады и огороды, разделенные плетнями полоски полей, но девушка смотрела по сторонам бесчувственными глазами. Внимание ее не привлекал суровый и печальный пейзаж, взгляд безучастно скользил по облакам, бесконечной чередой плывущим по хмурому, серо-стальному небу, низко нависшему над бесплодной землей, по широкой пустынной дороге, разбитой множеством повозок, на которых летом доставляли из предгорий строительный камень для Матибу-Тагала.

Мысли ее были заняты аррантом, который оказался совершенно непредсказуем и был столь не похож ни на кого из прежних знакомцев Кари, что любое его слово, любой поступок казались ей либо глупыми, либо дерзкими, либо глупыми и дерзкими одновременно. Белой вороной назвала его как-то Тайтэки, а дочь ее, подумав, возразила: «Не похож он ни на какую ни на ворону! Он похож на фанвая, призвавшего из Заоблачного края Солнце». Тогда сравнение наглеца-арранта с дивной сказочной птицей возмутило девушку, но теперь она готова была признать, что устами младенца в самом деле говорил Великий Дух.

История о том, как жившие некогда в вечном холоде и темноте звери по очереди ходили за Солнцем в Заоблачный край и лишь фанваю, благодаря красочному своему оперению и чудесным песням, удалось выманить его оттуда, после чего светило ежедневно стало появляться на небосклоне, была распространена по всей Вечной Степи. И, надобно заметить, это была вовсе не единственная легенда о волшебной птице. Фанваю приписывали способность оживлять мертвецов, оплодотворять своим пением степь и… одиноких женщин. Чтобы совершить сей последний подвиг, пения, естественно, оказывалось недостаточно, и ради такого дела фанвай превращался в прекрасного юношу, о чем улигэрчи избегали петь в присутствии детей.

Памятуя это, Кари и в голову не могло прийти, что слова Нитэки окажутся поистине пророческими. Ну разве могла она предположить, что нива, которую Канахар тщетно засеивал целых три года, даст всходы, едва ее примется обрабатывать золотоволосый фанвай? Ой-е! Может, потому она и ревела в три ручья, когда Эврих, бросив ее одну-одинешеньку, ускакал в Матибу-Тагал? Может, потому поглупела и не поняла, зачем он туда отправился? Ну конечно же! Кари улыбнулась. Она была занята своими собственными переживаниями и потому только не догадалась о замыслах арранта!

Она и не мечтала о том, что у нее может быть ребенок! Что бы там ни говорили о Канахаре, он все же заставил ее поверить в собственную бесплодность. И, обнаружив, что проведенные с Эврихом ночи не прошли для нее бесследно, она не знала, как к этому отнестись: радоваться или горевать, негодовать на собственную беспечность или благодарить судьбу за бесценный дар? Ни Алиар, ни Атэнаань, ни тем более Тайтэки она не сказала ни слова, ибо подозревала, что те немедленно сообщат об этом арранту — и чем только он сумел околдовать их? И тогда, если она надумает избавиться от… В общем, не избежать будет ненужных разговоров и то, что надлежит решать ей одной, станут обсуждать еще три женщины и один мужчина. Тот самый, которого она не желала посвящать в свои дела точно так же, как он не желал делиться с ней своими замыслами. О Великий Дух, ну почему же все-таки она была так слепа?..

Ни один из встретившихся ей на пути дозорных не остановил девушку — Хурманчак был заинтересован в росте Матибу-Тагала, и разъезды проверяли кожаные бирки лишь у тех, кто покидал город. Народу на улицах, как всегда после полудня, было немного, и Кари, придерживавшая вороного, чтобы не слишком привлекать к себе внимание на въезде в город, послала его в галоп, размышляя о том, надобно ли говорить Эвриху о том, что у них будет ребенок до того, как они прикончат Зачахара.

Догадавшись о том, ради чего аррант покинул их и вернулся в Матибу-Тагал, она укрепилась в намерении своем сохранить зачатое им дите, ибо не знала человека, более достойного стать отцом ее ребенка. Будущее материнство радовало и страшило Кари, и, когда решение было принято, она, пожалуй, с удовольствием поделилась бы с кем-нибудь своей тайной. С кем-нибудь, но не с Эврихом. Во всяком случае прежде, чем они выберутся из города целыми и невредимыми, говорить ему об этом, вероятно, не следует. Если уж он не хотел прибегать к ее помощи раньше, то, узнав, что она носит его ребенка, тем паче не позволит ей подвергать опасности свою жизнь.

На мгновение она задумалась о том, что если им предстоит драка, то ребенку, может быть, и не суждено появиться на свет. Перед глазами девушки возникло видение ее собственного окровавленного, изрешеченного бронзовыми осколками тела, но она усилием воли прогнала его. Не нужны ей ни сын, ни дочь, если из-за них она должна потерять Эвриха! А в том, что с ним случится беда, если она не подоспеет вовремя, девушка почему-то уже не сомневалась. Нет, она ни словом не обмолвится ему о своей тайне, хотя это лучше всего объяснило бы ее желание сражаться с ним плечом к плечу. Кроме того… Если ему суждено погибнуть, известие о том, что у него будет ребенок, быть может, скрасит последние мгновения умирающего?..

При виде появившейся в просвете между домами высокой каменной ограды девушка тряхнула головой, избавляясь от посторонних мыслей. Дом придворного мага совсем рядом, еще немного, и она увидит окованные бронзой ворота. А не оттуда ли так тянет гарью? Уж не успел ли Эврих рассправиться с Зачахаром до ее приезда?..

Ой-е! Зрелище, открывшееся ее глазам, было столь поразительным, что Кари привстала на стременах и придержала коня. Запах дыма и гари не померещился ей: дом придворного мага пылал. Густые клубы черного дыма вздымались в низкое небо, языки пламени с треском взлетали над провалившейся крышей, а на месте сорванных с петель ворот толпилась кучка возбужденных горожан, жадно заглядывавших во двор.

Опоздала! Она явно опоздала принять участие в расправе над Зачахаром, но, может быть, ее помощь все же понадобится Эвриху? Кари направила вороного на толпу, и не смевшие сунуться во двор люди почтительно расступились перед ним. Конь, однако, не пройдя и полудюжины шагов, остановился, и, громко фыркая, начал пятиться назад — пространство перед пылающим домом было завалено окровавленными телами.

— Ого! Если все это — дело рук Эвриха, то напрасно я обвиняла его в мягкосердечии! — пробормотала девушка, борясь с подступающей к горлу тошнотой. Запах крови и горелого мяса был столь силен, что она едва справилась с желанием развернуть коня и скакать отсюда во весь опор.

Неожиданно Кари заметила какое-то движение в груде бездыханных, казалось бы, тел, услышала чей-то жалобный стон. Ругая себя за излишнюю чувствительность, девушка стиснула ногами конские бока — если Эврих не успел скрыться, она должна разыскать его прежде, чем сюда прибудут «бдительные», за которыми, верно, уже кто-нибудь отправился.

Вытягивая шею, она вглядывалась в изломанные, обгорелые тела, надеясь, что среди них нет арранта, и уже готова была вздохнуть с облегчением, когда среди перепачканных кровью и грязью пестрых халатов слуг и телохранителей Зачахара мелькнул лоскут нежно-зеленого цвета. Кари спрыгнула наземь и едва удержалась на подкосившихся ногах. Голову сдавили невидимые тиски, сердце бухало так, что казалось, вот-вот вырвется из груди.

Преодолевая внезапно накатившую слабость, она бросилась туда, где почудился ей клочок Эврихова халата, оттащила изуродованное тело какого-то кряжистого степняка с превратившейся в кровавое месиво грудью, из которого торчали белые осколки ребер, и опустилась на колени перед лежащим ничком аррантом. Погладила пальцами опаленные, залитые кровью ко роткие золотистые кудри. Потянулась перевернуть его на спину и отдернула руки, опасаясь увериться в том, что возлюбленный ее в самом деле мертв.

Она зажмурилась, вспоминая склонившееся над ней лицо Эвриха, его небывалую нежность, завораживающие речи, тяжелое дыхание и обжигающие прикосновения. Не так уж часто в жизни она чувствовала себя счастливой, и пребывание в Эвриховых объятиях совершенно точно было лучшим из того, что ей довелось когда-либо испытывать. Прежде Кари не ощущала желания слиться с мужчиной, одарить его теми ласками, которыми доводил ее до исступления искусный аррант. Девушка не знала, что мужчина способен дать ей ни с чем не сравнимое наслаждение и сама она может являться для кого-то источником неиссякаемой радости. При мысли о том, что никогда больше испытанное ею благодаря Эвриху ощущение счастья и полноты жизни не повторится, что она не услышит его заразительный смех и жаркий шепот, не почувствует губ и рук любимого на своем теле, грядущее существование представилось ей глупым и пустым, не стоящим продолжения ни в этом, ни в Верхнем мире. Если он мертв, то незачем и некуда ей скакать, надобно только найти в себе силы доковылять до берега Урзани и в водах ее обрести вечный покой…

Непослушными руками она обхватила Эвриха за плечи и медленно перевернула на спину. Жалобно ахнула при виде залитого кровью халата и глубокого пореза, рассекшего левую щеку арранта. Несколько мгновений всматривалась в опаленное лицо возлюбленного, испещренное черными, словно въевшимися в грязно-серую кожу точками. Но напрасно искала она в нем признаки жизни: не дрогнули сомкнутые веки, не затрепетали крылья носа, не шелохнулся ни один лицевой мускул, словно и не было их под застывшей, окаменевшей маской.

Всхлипнув, Кари прижалась ухом к искаженным в болезненной гримасе губам, положила руку на сердце и спустя бесконечно долгое время уловила слабое дыхание, ощутила редкие, неровные толчки. Она боялась поверить себе, боялась ошибиться, перепроверяя себя снова и снова. Да нет же, это не наваждение: грудь Эвриха действительно чуть заметно вздымается, сердце бьется, он жив, жив!

— Жив! — прошептала Кари и вновь ощутила, как щиплет глаза смрадный дым; почуяла сладковатый, тошнотворный запах крови, горелого мяса и сожженного Огненного зелья; услышала рев пламени и гомон стоящих в воротах людей. Почувствовав небывалый прилив сил и лихорадочное возбуждение, девушка стиснула ладонями виски, представила, как во весь скок несутся сюда «бдительные», и, вскинув голову, позвала:

— Ко мне! Все, кто желает заработать несколько монет и благодарность Хозяина Степи, ко мне! Быстрее, деньги сами идут к вам в руки!

Чумазый парнишка, подмастерье кожемяки, каменщик и пожилая рабыня с изможденным, одутловатым лицом, настороженно переглядываясь, неуверенно отделились от толпы, а Кари, осторожно сняв с шеи Эвриха пайзу, уже нащупывала на его поясе кожаный кошель. Мешкать нельзя, если они тотчас же не уберутся отсюда, остаток дней им придется провести в пыточных подвалах. Так же, впрочем, как и всем выжившим Зачаха-ровым домочадцам, не зря же те из них, кто мог ходить, поспешили унести отсюда ноги, вместо того чтобы заняться обиранием мертвых товарищей.

— Ты! — Она бросила чумазому пареньку с подвижным, плутоватым лицом серебряную монету. — Найди телегу. Останови любую на улице, я заплачу. А вы, — обратилась она к остальным, — помогите мне вынести отсюда моего господина, личного лекаря Энеруги Хурманчака.

Поднятая над головой золотая пайза Хозяина Степи и щедро раздаваемые лауры заставили ее новообретенных помощников пошевеливаться, и не успела она моргнуть глазом, как аррант был осторожнейшим образом поднят с земли, водружен на чей-то замызганный плащ и вынесен за ворота. Плутоватый парнишка подогнал запряженную двумя осликами телегу и уже помогал хозяину ее сваливать наземь тюки с конским волосом. Не испытывая ни малейших угрызений совести, девушка заявила изумленно хлопавшему глазами владельцу телеги, что завтра он сможет получить ее, вместе с причитающимся ему вознаграждением, в доме Имаэро, а пока пусть в качестве залога возьмет прекрасного вороного коня. Посулила дополнительное вознаграждение за помощь всем, кто укладывал все еще пребывавшего в бессознательном состоянии Эвриха в освобожденную от тюков телегу, и, отвязавшись от излишне шустрого паренька, направила осликов в сторону, противоположную той, где располагался дворец Энеруги.

Сделала она это как нельзя более вовремя, ибо чуть только телега завернула в боковую улочку и зеваки вновь обратили свои взоры на пожарище, вдалеке послышался перестук множества копыт. Вскоре отряд «бдительных» уже осаживал своих лошадей перед домом Зачахара, и из замечаний, которыми они обменивались между собой, нетрудно было заключить, что очутился он в этой части города не случайно.

* * *

Кутаясь в теплый плащ, полутысячник Барикэ подошел к краю утеса, с которого, несмотря на сгущавшиеся сумерки, еще виден был мост через Гремящую расщелину, и, удостоверившись, что дозорные уже запалили костер, устремил взгляд на черный силуэт Самоцветных гор. На склонах их тут и там начали зажигаться огоньки, по которым можно было пересчитать селения горцев, расположенные по ту сторону пропасти. Обитатели этих нищих деревенек — отъявленные негодяи и головорезы — способны были превратить жизнь «стражей Врат» в сплошной кошмар, если бы мост через Гремящую расщелину не являлся для них табу. Только иронией судьбы, странным капризом Богов Покровителей можно было объяснить то, что единственное место на границе Самоцветных гор с Вечной Степью, где не приходилось опасаться набегов горцев, словно магнитом притягивало к себе степняков, для поимки которых и прислал сюда Хурманчак тысячу «беспощадных».

Отправляя Барикэ к Вратам в Верхний мир, никто не потрудился объяснить ему, что же они из себя представляют, и он до сих пор так и не удосужился проверить, насколько соответствуют действительности легенды, рассказываемые о них улигэрчи даже под страхом смертной казни. Глядя на древний, сложенный из массивных каменных блоков мост, перекинутый через узкую и глубокую расщелину, на дне которой день и ночь гремел не переставая бурный поток, трудно было поверить, что это и есть те самые Врата, пройдя которые праведники могут попасть в мир, где люди не совершают убийств и не проливают кровь своих собратьев. «Стражи Врат», стоящие здесь дозором уже не один год, рассказывали, будто собственными глазами видели, как идущие в сторону Самоцветных гор люди бесследно исчезали прямо посреди моста, словно растворялись в воздухе. Другие, грешники, надо полагать, пройдя мост до конца, бились головой о камни, катались по земле, рвали на себе волосы — Врата в Верхний мир оказались закрыты для них. Эти-то люди, вынужденные по тем или иным причинам бежать из Вечной Степи, и селились на склонах Самоцветных гор, из чего следовало, что праведников среди них днем с огнем не сыщешь.

В том, что горцы — злобное кровожадное зверье, подлежащее избиению и обращению в рабство, у Барикэ сомнений не возникало, но все остальные рассказы о Вратах звучали не слишком правдоподобно, и он охотно поглядел бы на эти чудеса, место которым было в песнях улигэрчи, но никак не в обыденной жизни. Ради того, чтобы узреть подобное диво, он готов был нарушить приказ Хозяина Степи и пропустить на мост кого-нибудь из беглецов, однако после разгрома хамбасов желающих попасть в Верхний мир было не слышно и не видно — вести по Вечной Степи разносятся быстро, особенно дурные.

Вглядываясь в очертания горбатого мостика, ближняя часть которого была освещена костром дозорных, а дальняя уже погрузилась во мрак, Барикэ с некоторым разочарованием думал, что за время, проведенное здесь, успел убедиться лишь в одном: место это действительно является для горцев табу. А легенды о Вратах вполне могут быть досужим вымыслом, особенно принимая во внимание, что официально он был послан сюдане допускать перебежчиков в Самоцветные горы, а вовсе не в Верхний мир.

Ой-е! Как трудно отделить правду от вымысла даже в таком, казалось бы, простом деле! Полутысячник услышал собственный вздох и удивился: ну что ему до того, есть ли тут проход в Верхний мир и существует ли вообще мир праведников, ежели он туда все равно никогда не попадет? И все же почему-то хотелось, чтобы мир этот был…

— Барикэ Барикэ-накар! — Возникший из полумрака Хунган замер перед своим командиром и доложил: — Тысячник Сюрг вернулся из Матибу-Тагала!

— Вот и славно. Намеревается он обойти посты или, выслушав мой доклад, предпочтет отдохнуть с дороги?

— Э-э-э… Кажется, он пребывает в дурном расположении духа и вряд ли захочет ломать себе ноги, проверяя ночные дозоры.

— Ну, естественно, — пробормотал полутысячник, велевший дозорным глядеть в оба, чтобы не прозевать творящиеся на мосту чудеса, а вовсе не с целью закрыть кому бы то ни было дорогу к Вратам. Ловить праведников — работа неблагодарная и, слава Великому Духу, долго он этим грязным делом заниматься не будет.

— Надеюсь, ты проводил его в мой шатер и позаботился, чтобы он не соскучился до моего возвращения?

— Я распорядился, чтобы для тысячника разогрели шулюн и накрыли стол. Его собственный шатер скоро будет поставлен и…

— Хорошо. Ступай и скажи, что я сейчас подойду, — прервал полутысячник Хунгана и, бросив прощальный взгляд на громады Самоцветных гор, занимавших добрую треть усыпанного звездами небосвода, начал спускаться по тропе, ведущей в лощину, где был разбит лагерь «беспощадных».

Пройдя между юртами, он постоял перед входом в свой шатер, готовясь к тому, что предстоит ему сделать в ближайшее время, и решительно откинул кожаный, утепленный войлоком полог.

— Рад видеть тебя в добром здравии, доблестный Сюрг! — приветствовал он тысячника, сидящего на подушках подле жаровни, в которой алела, испуская сизый душистый дымок, горка принесенных от костра угольев.

— Я тоже рад тебя видеть, — ответствовал Сюрг голосом, ничуть не соответствовавшим словам. — Охота тебе самому на ночь глядя посты обходить? Мало у тебя для этого сотников?

— Сотников хватает, но что еще в такой глуши делать? Удалось тебе повидать Имаэро? Он что же, и впрямь собирается всю зиму нас около этого моста продержать? — Барикэ скинул тяжелый плащ и простер над жаровней озябшие ладони.

— Нет, не собирается. А не посетила ли тебя мысль, что я стал бы значительно разговорчивей, угостившись подогретым вином? Меня пучит от кумыса, хотя я готов признать, что это напиток истинных Сынов Вечной Степи. От молочной водки у меня начинается изжога, хотя и она, вероятно, является бесценным даром Богов Покровителей своим возлюб-лейным чадам. Но я-то ведь не степняк! — Тысячник с отвращением окинул взглядом заставленный всевозможной снедью стол. — Жареная саранча, тушеные змеи, салат из дикого лука и вяленые ящерицы-агитоны — это, конечно, очень изысканно, однако не могу ли я получить просяную лепешку и чашу самого простенького вина?

— Неужто Хунган не распорядился о вине? — притворно удивился полутысячник. — Впрочем, он так спешил сообщить мне о твоем возвращении, что ничего удивительного в этом нет. И, дабы искупить его вину, я угощу тебя напитком, привезенным из самого Нардара.

— Из Нардара? — оживился Сюрг. — Это радует. Я привез с собой бочонок саккаремского и завтра же соберу в своем шатре сотников, чтобы они могли про-дегустировать его. Но тебе по секрету признаюсь — вино далеко не лучшего качества, хотя заплатил я за него бешеные деньги. Если цены будут расти и дальше, Хурманчаку, хочет он того или нет, придется вести нас на юг.

— Значит, совет наев еще не принял окончательного решения? — Барикэ извлек из сундука пузатую глиняную бутыль, горлышко которой было запечатано черным воском.

— Я говорил с Кугинуком, Цунзором и другими наями и уяснил, что, если Хурманчак двинет войска на Саккарем, наша тысяча выступит одной из первых. По краю Самоцветных гор мы можем пробраться незамеченными аж до самого Нардара и здорово повеселиться в центре страны. Если же Хозяин Степи решит оставить саккаремцев в покое, нашу тысячу либо отзовут в Ма-тибу-Тагал, либо, разделив на отряды, отправят охранять рудники, шахты и каменоломни в северных предгорьях.

— Тоска-а-а… — протянул Барикэ. Сломал печать на бутыли и начал осторожно извлекать деревянную пробку.

— К сожалению, это все, что мне посчастливилось узнать. Не хотелось уезжать из Матибу-Тагала до совета наев, да что поделаешь… Кстати, где это Экагар по ночам охотится? Мог бы, кажется, хотя бы во время моего отсутствия не уезжать далеко от лагеря! — неожиданно вспомнил Сюрг о втором полутысячнике.

— Пусть развлекается, — заступился за отсутствующего товарища Барикэ. — Здесь все равно ничего интересного не происходит — со скуки сдохнуть можно. А его охотнички дичины настреляют — не душу порадуют, так брюхо потешат.

Полутысячник разлил вино из откупоренной бутыли по глиняным чашам и, поднеся свою к длинному, хрящеватому носу, восхищенно покрутил головой:

— Исключительный букет!

Сюрг, насладившись ароматом драгоценного напитка, пригубил темное вино.

— Великолепно. — Несколькими глотками осушил чашу, поставил ее на низкий столик и поднял глаза на Барикэ: — Все еще вдыхаешь ароматы? Напрасно злые языки говорят, будто степняки равнодушны к благам цивилизации. В винах, во всяком случае, кое-кто из вас научился разбираться!

— О да! В винах мы разбираемся очень даже неплохо. Жители приморских городов, так же как и сак-каремцы, издавна приучали нас к тому, что некоторые вина лучше не пить, а только нюхать. Ты побледнел и чувствуешь легкое недомогание?

— У меня… кружится голова… — с трудом проговорил Сюрг, глядя на полутысячника неестественно расширившимися глазами.

— Это только начало. — Барикэ аккуратно перелил вино из своей чаши в пузатую бутыль и тщательно закупорил ее. — Степняки предпочитают пить кумыс или арху, поскольку вкус добавленной в них отравы скрыть почти невозможно. В вино же можно подмешать все что угодно.

— Ты… Ты отравил меня? — На лбу Сюрга выступила испарина, руки и ноги окаменели и лишь глаза еще жили да губы продолжали шевелиться, хотя голос был едва слышен. — Зачем? За что?

— Ты не исполнил данное Рикиру обещание. Хурманчак все еще жив, а ведь ты знал, что, если он останется жить, придется умереть тебе. — Барикэ спрятал отравленное вино в сундук, бросил обе чаши в жаровню и плеснул себе архи из полупустого бурдюка.

— Но ты… Ты сам привел к Хурманчаку лекаря, исцелившего Имаэро…

— Это была ошибка. Кто же мог знать, что он окажется таким умельцем? К счастью, он остался в Мати-бу-Тагале и здесь нет человека, который помешал бы тебе предстать перед Великим Духом. — Прихлебывая арху, Барикэ с интересом наблюдал за тем, как тяжелеют веки тысячника, как закрывают они помутневшие глаза. Вот сжатые губы Сюрга приоткрылись, из угла рта потекла желтая тягучая слюна, напряженные руки и ноги расслабились…

— А считал себя таким хитрым, таким умным… — Барикэ с сожалением покачал головой, раздумывая о том, что, вероятно, через день-два вернувшийся из Матибу-Тагала Экагар привезет известие о скоропостижной кончине Хозяина Степи и тогда смерть Сюрга даже Рикиру, который на самом-то деле никакой не Рикир, покажется бессмысленной, никому не нужной жестокостью. Хотя, если это произойдет, вряд ли кто-нибудь станет вспоминать о каком-то Сюрге.

Исходя из этого, он мог бы и не убивать своего тысячника, а, связав по рукам и ногам, закатать в циновку и подождать известий из Матибу-Тагала. Но стоит ли оставлять в живых человека, сделавшего себе карьеру, предавая предателей? Из ослиного уха не выкроишь шелковый платок, и если уж на тебя затаил обиду человек, не умеющий прощать своих врагов, — а Сюрг, на беду свою, относился именно к таким людям — то лучше прикончить его прежде, чем он придет отдавать долги. Совесть Барикэ от этого чище не станет, так ведь он и не собирается в Верхний мир. Ему и тут неплохо живется.

Отставив пустую чашу, полутысячник пересек шатер и, откинув полог, позвал Хунгана:

— Произошло ужасное несчастье. Великий Дух призвал тысячника Сюрга к себе и тем самым осиротил всех нас. — Барикэ мотнул головой в сторону сгорбившегося на кожаных подушках тела. — Во избежание ненужных разговоров нам следует вынести его и сбросить с утеса. Гибель командира, обходившего ночью дозоры и сорвавшегося при этом со скалы, представляется мне неизмеримо более достойной, чем смерть от несварения желудка. Не так ли?

— Истинно так, — подтвердил Хунган, преданно глядя в глаза полутысячника.

— Ну, а раз так, подними полог на противоположной стороне шатра и бери доблестного Сюрга за ноги, — скомандовал Барикэ, накидывая на плечи плащ и возвращаясь к давно уже занимавшему его вопросу: почему ни у одного из тысячи «беспощадных» не возникло желания попытаться пройти через Врата? Сотники, полу сотники, даже командиры десятков, допустим, не в счет, но почему же остальных-то не тянет в Верхний мир? Терять им нечего, неужели все, как один, злодеями себя мнят? Или так оскотинились, что жизни себе без резни помыслить не могут?..

* * *

Крытая повозка то мерно поскрипывала и покачивалась, как идущее по спокойному морю судно, то вдруг начинала подпрыгивать и подскакивать на ухабах, содрогаясь, словно пришел ее последний час, и тогда Эв-риху вспоминалась вырастающая из бушующих волн черная громада смертоносного Всадника. Стоило арранту погрузиться в сонное забытье, и ему мерещилось, что каким-то чудом он вновь оказался на корабле, и перед глазами его проплывали знакомые лица: Хриса, Волкодава, Хатиаль, Астамера… Но чаще всего появлялась в его видениях Ниилит и, когда становилось ему особенно плохо и с губ начинали срываться жалобные стоны, возлагала прохладные узкие ладошки на горячий лоб раненого, шептала что-то утешительное, и боль отступала, затаивалась где-то в глубине истерзанного тела, чтобы, выждав подходящий момент, снова вонзить в него отвратительные свои когтищи.

Приходя в сознание, Эврих видел склонившуюся над ним Кари — девушку-степнячку из племени кокуров — и понимал, что это она отгоняет боль, не дает ему умереть, и память, помимо воли, начинала восстанавливать события, приведшие его на порог Вечности. Это были скверные мгновения, ибо каждый раз путешествие его по Вечной Степи заканчивалось одним и тем же: стрела, срывающаяся с оттянутой до самого уха тетивы, пронзала тщедушное тело Зачахара, и нечистая совесть принималась нашептывать, что он совершил худшее из возможных злодеяний — убил человека, который доверял ему.

Нет, он не был ханжой и сознавал, что Зачахар должен был быть убит. После бесед с сегваном, по вине которого вот уже несколько лет человечья кровь орошала Вечную Степь, аррант пришел к выводу, что с такими, как он, говорить бесполезно. Бывают ситуации, в которых холодная сталь становится единственным аргументом в споре, единственным возможным воздаянием за содеянное. Человек должен защищать то, что он любит, а за время странствий по Вечной Степи Эврих успел полюбить ее обитателей, охотно деливших с ле-карем-улигэрчи пищу и кров, радость и печаль. Для всех, с кем встречался он на своем пути, Зачахар был несомненным, омерзительным, не имеющим оправдания злом, таким же страшным, как голод, мор или засуха. Он должен был быть убит ради них. Ради жителей Благословенного Саккарема, которых ожидала участь обитателей приморских городов, ради всех тех, до кого рано или поздно докатилось бы вооруженное Огненным зельем войско Хурманчака.

Однако убийство убийству рознь, и, вспоминая Волкодава, распускавшего волосы по плечам перед тем, как насмерть биться с Лучезаром или отправляться на поиски насильников на Утесе Сломанных Крыльев, Эврих с горечью сознавал, что варвар-венн был более человечен и последователен в своих заблуждениях, чем он сам, обучавшийся многим наукам в блистательном Си-лионе. Совершив то, что считал должным, Волкодав мог с гордостью заплетать свои волосы в косички и рассчитывать, что пост и омовение избавят его от греха пролития чужой крови, ибо он вступал с противником в честный бой и, в соответствии со своей верой, мог обрести прощение своих богов. Его совесть была чиста настолько, насколько это вообще возможно для человека, убившего своего ближнего, но какое оправдание может быть у рожденного в Верхнем мире арранта, преступившего главный закон, совершившего убийство, когда жизни его ничто не угрожало? Содеянное им не оправдал бы ни венн, ни Ниилит, не говоря уже о Тилорне. И только Кари, добрая душа, почитала его чуть ли не за героя. Не зря говорят, что любовь слепа…

Временами, впрочем, когда девушка, остановив повозку и приготовив на костре горячее варево, вливала его Эвриху в рот, приговаривая: «Какой же ты у меня молодец! Ты даже и представить себе не можешь, какой молодец! Ты из-под них коня на всем скаку выдернул! Подпругу подрезал! Копья изломал, мечи искрошил!» — он начинал думать, что не так уж она и слепа и не столь уж он был не прав, взяв на душу страшный грех убийства. Глядя на происходящее глазами степнячки, он с изумлением видел себя не подлым убийцей, а сказочным героем, решившим ценой собственной жизни уничтожить источник страшного зла, по сравнению с которым легендарные драконы были не страшнее ого-лодалых зайцев, подстригавших пробивавшуюся на весенних прогалинах травку почище иного цирюльника. И то, что источник обрушившегося на Вечную Степь зла принял образ тщедушного Зачахара, не имело для нее ровно никакого значения, коль скоро именно благодаря ему тысяче «беспощадных» удалось перебить всех воинов-хамбасов, чьи мечи и копья могли противостоять смертоносным «куколкам» придворного мага ничуть не лучше, чем куропатка ястребу. Этой дикой, сумасшедшей девчонке было наплевать, вызвал он Зачахара на бой или пронзил мечом в честном поединке, удушил подушкой во время сна или выбросил из окна, когда тот кормил голубей — имелась у него такая слабость. Убийца должен был умереть, и Кари нисколько не заботило, каким образом будет осуществлено заслуженное им воздаяние за кровь и смерть, которые он принес на ее родную землю.

Причем, искренне попытавшись понять, что же терзает ее возлюбленного, девушка высказала весьма здравую мысль, что только погрязшим в предрассудках мужчинам может прийти охота рассуждать о честном или нечестном убийстве. Любое убийство, по ее мнению, было бесчестным, поскольку из двух сражающихся на поединке людей один всегда оказывается слабее другого и, стало быть, обречен на поражение. Сильный убивает слабого, чего же в этом честного? Разве сильный заведомо прав? Разве всегда он добр и благороден, а противник его — подлый злодей? О да, в улигэрах традиционно торжествует могучий герой, прекрасный и справедливый, как сам Великий Дух, но так ли оно происходит в жизни?

Кари не слишком умело сформулировала свою мысль, и все же Эврих отлично понял ее: добродетель не часто сопутствует силе, а вера в честность поединка — наивное заблуждение. Можно ли назвать, к примеру, честным поединок между хамбасами и «беспощадными»? Между Хурманчаком с его ордой, вооруженной Огненным зельем, и жителями приморских городов?..

Утомленный противоречивостью своих чувств, Эврих снова впадал в забытье, слушая сквозь дрему наставления Кари, призывавшей его думать о том, как бы побыстрее оправиться от полученных ран. И, покоряясь ее желаниям, сосредоточивал внимание на сломанных ребрах, пробитой осколком руке, порванном боку. Вспоминая советы Тилорна, он, подобно скульптору, лепил свое тело, мысленно воссоздавая его прежнюю форму и чувствуя, как припекает его то здесь, то там, как сплачиваются изорванные ткани и срастаются сломанные кости.

Сначала, будучи слеп, глух и бесчувствен, он чинил себя бессознательно и, по-видимому, это получалось у него неплохо, если ему посчастливилось выжить, несмотря ни на что. Однако потом, когда он начал приходить в себя, чувство вины отняло у него всякое желание бороться за свою жизнь, и только слезы, ругань и всевозможные происки Кари вывели Эвриха из гибельного оцепенения и заставили вновь приняться за лечение. Лукавая девчонка пустила в ход все имеющиеся в ее распоряжении средства. Вытащив из седельной сумки пенал, торжественно поклялась, что скорее сдохнет, чем будет искать какого-то Тилорна, ежели нахальный аррант позволит себе наглость умереть у нее на руках. Извлеча из той же сумки — которую она не забыла снять с вороного, обменяв его на телегу и двух осликов, на которых и вывезла Эвриха с За-чахарова двора, — мятые, исписанные листы «Дополнения» и положив их на грудь раненого, Кари бестрепетно заявила, что продаст пергаменты первому же переписчику, коль скоро аррант не собирается завершать свой труд, не считая свои писания достаточно важными, чтобы не умирать хотя бы ради них. Она напомнила ему про Астамера, которому он, судя по сделанным им в бреду признаниям, кое-что должен, и в конце концов так разозлила Эвриха, что тот решил выжить хотя бы для того, чтобы вздуть бессовестную негодяйку за все ее безмерные издевательства над умирающим.

После этого дело пошло на лад, и Кари сочла возможным покинуть Матибу-Тагал и двинуться к Вратам в Верхний мир. Для этого необходимо было обменять телегу-развалюху на добротную крытую повозку, и она, не колеблясь, превратила пайзу Хозяина Степи в безликий кусок золота, который и продала за хорошие деньги. По ее словам, выбравшись с Зачахарова двора, они прожили в Матибу-Тагале пять или шесть дней, но никаких воспоминаний о них в памяти арранта не сохранилось, а Кари не желала рассказывать ему о том, как отнеслись в городе к гибели придворного мага, полагая, что любопытство послужит прекрасным стимулом! для его окончательного выздоровления…

«Маленькая паршивая девчонка видит меня насквозь!» — с нежностью думал Эврих, глядя в войлочный потолок повозки, мерно покачивавшейся, как корабль на мелкой волне. По бескровным губам его блуждала улыбка, которую кое-кто назвал бы, пожалуй, чувственной или сладострастной, но на самом-то деле она означала, что аррант вернулся наконец мыслями к своим «Дополнениям» и обдумывает главу, посвященную прекрасной девушке, дважды, по крайней мере, спасшей ему жизнь и являвшейся, безусловно, украшением как Нижнего, так и Верхнего миров.

Улыбаться широко Эврих не мог, ибо, по утверждению Кари, левая щека его была рассечена так, что она зашивала ее целый день, от рассвета до заката. Любопытное, должно быть, зрелище представляет теперь его лицо, мельком подумал аррант и пожалел, что у них нет хотя бы самого захудалого бронзового зеркальца. Но даже если шрам будет очень уродливым — это не слишком высокая цена за тайну Огненного зелья, надежно схороненную от Хурманчака и его наев.

19

Запомните, морская вода, порошок этакены и корииловое масло должны смешиваться в точных пропорциях. Остальные добавки следует отмерять исходя из объема получившегося раствора, учитывая при этом качество, твердость и цвет слоновой кости, — произнес Батар и склонился над низким, выдолбленным из серого камня чаном, наполненным до краев темной жидкостью. Подумал, что очертания начатой им скульптуры, смутно проступавшие сквозь толщу раствора, напоминают обнаженного утопленника, и брезгливо поджал губы.

Как много было задумано и как мало сделано! Жаль, что у него нет времени завершить хотя бы начатые работы, не напрасно Харэватати предупреждал: Про-мыслитель ревниво следит за трудами зодчих, художников и скульпторов, ибо только избранные достойны вкушать радости творца и созидателя.

— Мы запомним твои слова, хозяин, и благодарим тебя за щедрый дар! — Гакко прижал руку к груди, а Хантай, упрямо выпятив подбородок, угрюмо произнес:

— Ты не должен идти во дворец! Мы можем вынести тебя из дома в большой корзине или протащить мимо «бдительных», завернув в ковер. Нам ничего не стоит отвлечь их внимание!

— Давайте я подожгу дом Харико? — без особой надежды предложил Кицуд, глядя на костореза умоляющими глазами. — Начнется паника, и тебе нетрудно будет улизнуть из мастерской. А можно поджечь наш собственный дом…

— Мы даром тратим время! — сурово прервал предприимчивого мальчишку Батар и не смог удержать улыбку при виде разочарования Кицуда, готового, кажется, ради него предать огню весь Матибу-Тагал. — Если вы хорошо запомнили мои наставления, берите пожитки — и в добрый путь. Денег, которыми снабдила вас Ньяра, должно хватить, чтобы добраться до Саккарема и не испытывать нужды хотя бы первое время. С умом распорядившись секретом размягчения кости, вы обеспечите себе безбедную жизнь, и я надеюсь…

— Мы будем хранить его как зеницу ока и позаботимся о том, чтобы он не попал в недостойные руки! — заверил Гакко Батара, но тот жестом остановил его:

— Как раз от этого я и хотел вас предостеречь. Когда вы почувствуете, что крепко стоите на ногах, без сожалений откройте полученный от меня рецепт всем, кому сочтете нужным. В искусстве, по моему глубокому убеждению, не должно быть ремесленных тайн. Другое дело — тайны самого мастерства, которые просто невозможно передать. Мой учитель, да будет милостив к нему Промыслитель, придерживался иного мнения и едва не унес древнее умение меорэ вместе с собой в могилу. Мне бы не хотелось, чтобы в этом отношении вы уподобились ему — способы создавать прекрасные вещи, в отличие от рецептов изготовления ядов, не стоит держать в секрете. А теперь идите и заботьтесь о Кицуде, как если бы он был вашим младшим братом.

— Не ходи во дворец, Батар! — Хантай сжал кулаки и сделал шаг вперед, как будто собираясь силой воспрепятствовать намерению костореза, но Гакко ухватил товарища за плечо и потянул прочь из мастерской.

— Прощай, Батар! И да помогут тебе боги за все, что ты для нас сделал! Мы позаботимся о Кицуде!

— Это не они обо мне, а я о них позабочусь! — попробовал пошутить едва сдерживавший слезы мальчишка.

— Добрый путь! — отозвался косторез, подняв руку в прощальном приветствии.

Проводив подмастерий, которые, подхватив приготовленные свертки и узелки, двинулись со двора и, беспрепятственно пройдя мимо «бдительных», скрылись в конце улицы, он направился в гостевую комнату, где ожидала его Ньяра.

— Ушли, — сообщил Батар хриплым голосом, чувствуя, что оборвалась еще одна нить, связывавшая его с этим миром. — Зря ты не присоединилась к ним. Я буду беспокоиться за тебя.

— Напрасно. — Девушка подняла голову от гадальных табличек и убрала упавшую на глаза прядь черных шелковистых волос. — До весны я поживу у Мба-бы, а там видно будет. Терпеть не могу путешествовать зимой, да и желающих узнать свою судьбу в Матибу-Тагале не меньше, чем в Саккареме. Глупо отказываться от хорошего заработка, тем более Мбаба обещала меня кое-чему научить.

— Тебе виднее, как лучше устроить свою жизнь, — пожал плечами Батар. — Однако Мбаба намекала на какие-то перемены, которые будто бы вот-вот должны потрясти Вечную Степь.

— В смутные времена предсказателям живется сытнее, чем в дни мира и всеобщего благоденствия. Я перелила приворотное зелье в глиняную флягу. — Она указала на подставку под бронзовым зеркалом.

Взяв с полки плоскую, плотно закупоренную бутылочку, Батар поднес ее к глазам, встряхнул над ухом и недоверчиво хмыкнул.

— Ты сомневаешься, что этот напиток приведет Энеруги в твои объятия?

— Не уверен даже в том, что мне удастся уговорить ее выпить это проклятое зелье! Все, что она ест и пьет, пробуют предварительно рабыни или служанки. А уж после отравления Имаэро…

— Почему бы им не попробовать и этот напиток? Ты сам можешь выпить его у нее на глазах — вреда он никому не причинит. Хотя, если дегустаторов будет слишком много, на всех попросту не хватит.

— Надо было попросить Мбабу изготовить целую бочку, тогда хотя бы об этом не пришлось беспокоиться, — через силу усмехнулся косторез, не в силах побороть нахлынувшие на него сомнения. Что-то подсказывало Батару, что затея с приворотным зельем не принесет желаемых результатов и, стало быть, жить ему осталось совсем недолго.

— Еще не поздно передумать. Ты можешь попытаться сбежать от «бдительных» по дороге во дворец, — вкрадчиво заметила Ньяра. — Я по собственному опыту знаю: время — великий целитель. Подумай, что ждет тебя, даже если Энеруги воспылает к тебе нежными чувствами? Вам придется скрывать свою любовь, а когда тайное станет явным, она будет стоить жизни как тебе, так и ей. Тебе-то уж во всяком случае. Кто ест за одним столом с великими, тому рано или поздно выбьют глаз вишневой косточкой.

— Недурно сказано. И все же я должен идти по дороге, которая ждет меня. Ты собрала свои вещи? Не думаю, что тебе надобно оставаться здесь после моего ухода.

— Ну хорошо, я больше не буду отговаривать тебя от похода во дворец. Заниматься этим — все равно что мыть осла щелоком — попусту пропадут и труд и щелок. Кое-кому до конца своих дней свойственно надеяться, что вдруг да обернется булыжник в их руках чистым золотом. От всей души желаю тебе завоевать любовь Энеруги и ухитриться при этом сохранить собственную жизнь. Последнее, возможно, окажется даже более сложным, если верить тому, что сказали мне гадальные таблички.

— И что же они тебе сказали? — без всякого интереса спросил Батар. Он не желал огорчать девушку явным невниманием, но мысленно был уже во дворце и к тому же не слишком верил в способность Ньяры предсказывать будущее.

— Знаю-знаю, ты думаешь, что если бы я могла заглянуть в грядущее, то тебе не пришлось бы вызволять меня из рук палачей, направлявшихся к Кровавому полю! В самом деле, я не всегда правильно истолковываю знаки судьбы, однако выслушай меня на Прощание и постарайся извлечь из моих слов хотя бы какую-то пользу.

Узкие брови саккаремки сошлись в прямую линию, она была явно встревожена, и Батар не нашел в себе сил отказать ей. Ньяра много сделала для него, и если ей будет легче от того, что он выслушает ее, — почему бы ему не пойти навстречу бывшей любовнице?

— Слова Мбабы о грядущих переменах навели меня на мысль разложить трехступенчатый хазиар, и на этот раз в Рассветный Угол легли символы, которые следует трактовать как «Смерть», «Заговор» и «Любовь». Дважды они расположились в разной последовательности, и это означает, что ты способен повлиять на ход событий, которые приведут тебя либо к гибели, либо к соединению со своей возлюбленной. Комбинация табличек с символами, которые я прочитала как «Заговор», может иметь и другие значения, но, памятуя сказанное Мбабой, это представляется мне самым правильным толкованием. — Ньяра поднялась с подушек и стояла перед Батаром глядя ему прямо в глаза, как будто взглядом силясь убедить его в важности того, о чем вела речь.

— Ни для кого не секрет, что наи давно уже недовольны Хурманчаком, всеми силами оттягивающим поход на юг. Отравление Имаэро, поддерживавшего Хозяина Степи в его нежелании обрушить всю мощь своего войска на Саккарем, вряд ли можно назвать случайностью. Об этом шепчутся даже рабы на невольничьем рынке, да и сам ты говорил, что обитатели дворца не слишком-то доверяют друг другу…

— Ньяра, ты толчешь воду в ступе, — мягко промолвил Батар. — При каком властителе не было заговоров и заговорщиков? Я сам могу напомнить тебе о сделанном Сюргом предложении, подтверждающем, что у Энеруги есть враги среди наев, тысячников и «вечно бодрствующих». Ну и что с того?

— А то, что когда я была рабыней Цунзор-ная, он уже вел разговоры об убийстве Хурманчака и новом Хозяине Степи, который должен повести войска на Саккарем.

— Разговоры?

— Один из них я слышала собственными ушами! Цунзор заметил, что я подслушиваю, и велел меня прикончить. Из-за этого-то я чуть-чуть и не закончила свой жизненный путь на Кровавом поле. Я знаю имена еще двух заговорщиков, собеседников Цунзор-ная. Это Ку-гинук и Мумгэй. Причем эти двое упоминали Токутэка, говоря, что он «преисполнен добродетелей и достоин всяческого доверия».

— Ты знала о заговоре и ни словом не обмолвилась о нем, не предупредила меня? Но ведь это едва ли не самые приближенные к Хозяину Степи люди! Они могли убить Энеруги в любой момент! — Батар отшатнулся от девушки и в волнении забегал по комнате. — Ее надо немедленно предупредить!

— Зачем мне было говорить тебе об этом, если эти люди хотели того же, ради чего ты сам приехал в Матибу-Тагал? Я ненавижу Хурманчака и всех его наев, так что, ежели бы они все друг другу глотки поперере-зали, плакать бы не стала! Я… Я была бы счастлива! — выкрикнула Ньяра, злобно щурясь и багровея от гнева. — Они отняли у меня дом, родных! Искалечили мою жизнь! Превратили в рабыню! А Хурманчак… Энеруги увела у меня тебя! Нет, я рада была бы, если бы ее прирезали собственные наи! Я бы полжизни за это отдала! Ну что ты на меня пялишься? Я сказала тебе о заговорщиках, потому что вместе с ней они убьют и тебя! А я не хочу, чтобы мое молчание стоило тебе жизни!

— Благодарю тебя. Я понимаю… — начал было Батар, но Ньяра не дала ему договорить:

— Ничего-то ты не понимаешь, косторез несчастный! Ты думаешь, знание имен заговорщиков что-нибудь изменит? Поможет тебе спасти Энеруги? Да если ты ей скажешь, что какая-то рабыня полгода назад слышала такой-то и такой-то разговор, она до слез хохотать будет! Ты что же, полагаешь, что по одному твоему слову Цунзор-ная, у которого под рукой десять тысяч всадников, схватят и поволокут в пытош-ную?

— Сразу, может, и не поволокут, а со временем…

— Нету у тебя времени, любимый мой косторез! — Ньяра неожиданно прильнула к Батару, охватила руками за шею, спрятала лицо у него на груди. Затем так же стремительно оттолкнула его от себя. — Беги во дворец! Постарайся успеть до начала совета наев. Заставь ее выпить приворотное зелье, а потом уже про Цунзора рассказывай. Пусть окружит себя телохранителями. Пусть Имаэро, Энкая, Номиги-ная призовет. Торопись, иначе, чует мое сердце, поздно будет. Да и так уже поздно. Пролитая Энеруги кровь вопиет об отмщении!

— Но она не проливала…

— Торопись! Только чудо может вас спасти. И… Прости меня. Я ведь и сама не понимала, на краю какой пропасти мы очутились. Совет наев — вот в чем дело… Ты о нем говорил, да я значения этим словам не придала. Дворец будет полон вооруженными людьми, достаточно малейшего повода, чтобы резня началась. В засушливое лето искры довольно, и займется степь — не потушишь. Огонь — до небу… — Ньяра в отчаянии хрустнула сплетенными пальцами и упавшим голосом попросила: — Останься. Если во дворце побоище начнется — без толку сгинешь. Пережди здесь до завтра, а там уж им всем не до тебя будет — ступай куда хочешь.

— Прощай. Спасибо, что предупредила. И будь счастлива.

— Буду, — послушно пообещала Ньяра. Прислушалась к звуку удаляющихся шагов и опустилась на подушки. Прикрыла лицо ладонями, но слез не было. Плохо, когда слез нет, а душа похожа на голую и мерзлую, бесснежную степь, по которой гуляет стылый ветер.

* * *

Беседы с наями и тысячниками, прибывшими на совет со всех концов Вечной Степи, произвели на Энеруги тягостное впечатление: люди были возбуждены и горели желанием вести свои отряды на Саккарем. Они, казалось, ничуть не сомневались, что Хозяин Степи созвал их, дабы огласить приказ о выступлении в поход, и не желали слушать никаких доводов в пользу сохранения мира. Они вели себя, как нищие бродяги, которые, оказавшись на пороге сокровищницы, потеряли разум при виде сундуков с золотыми монетами и драгоценными камнями.

Малый Тронный зал, в котором Энеруги принимала их, не произвел на ее сподвижников должного впечатления и не заставил проникнуться благоговением и трепетом перед Хозяином Степи. Едва взглянув на отделанные бело-красными мраморами стены, на величественные золоченые скульптуры и бесценные фризы, они, вручив Хурманчаку традиционные дары, с горящими глазами начинали излагать свои планы одоления Саккарема и речи их были столь схожи, что не требовалось особой проницательности, дабы понять: единодушие это не является случайным. Кто-то уже успел поговорить с ними и соответствующим образом настроить их, так что Энеруги не раз в это утро вспоминались слова Имаэро о назревающем недовольстве, грозящем обернуться кровавым мятежом.

Справедливости ради следовало признать, что ни один из наев, накаров и сотников не позволил себе разговаривать с Хурманчаком непочтительно, и если он решится вести войска на юг, все они с радостью последуют за ним, как стая волков за вожаком, и растерзают всякого, кто позволит себе усомниться в его праве носить титул Хозяина Степи. Но, поскольку делать этого Энеруги не собиралась, исход грядущего совета внушал ей серьезнейшие опасения.

На предыдущих, далеко не столь многочисленных советах ей и ее сторонникам удавалось смирять страсти, отправляя наиболее нетерпеливых наев приводить к покорности племена, кочующие на окраинах Вечной Степи, и усмирять горцев, не желавших мириться с потерей рудников. Однако после покорения Вечной Степи, после того как горцы укрылись в неприступных долинах, а все приморские города были захвачены, разросшееся войско Хурманчака осталось не у дел. Предвидевший это Имаэро давно уже силился убедить взявшихся за оружие степняков вернуться к своим табунам и стадам, но сделать это оказалось не так-то просто. Точнее говоря, сделать этого до сих пор не удавалось вовсе, ибо несколько расформированных тысяч, вместо того чтобы вернуться к шатрам и юртам своих соплеменников, превратились в действующие на свой страх и риск шайки головорезов, занявшихся грабежом и разбоем. Причина происходящего заключалась в том, что наи, тысячники и сотники Хурманчакова войска, вернувшись в родное племя, неизбежно должны были попасть под власть нангов и совета старейшин и, естественно, никакие доводы не могли убедить их, будто при этом они ровным счетом ничего не потеряют.

Несколько иным было положение тех, кто, сделавшись наем, оставался в то же время и нангом или командовал гарнизонами в захваченных приморских городах, и на их-то содействие Энеруги с Имаэро и рассчитывали больше всего. Однако и с ними, как выяснилось, все обстояло не так просто, как надеялись сторонники превращения империи степняков в мирное государство. Что касается наев, все еще остававшихся нангами, то они, при первой же возможности, постарались бы вывести свои племена из-под власти Хурманчака. Жили, дескать, без него прежде, проживут без Хозяина Степи и впредь. Вынужденные некогда присоединиться к нему, они не нуждались в империи и, дай им волю, охотно растащили бы ее на части.

Наям, поставленным Хурманчаком правителями приморских городов, незачем было идти на Саккарем — от добра добра не ищут. Но они, оказывается, опасались, что соратники, не получившие столь завидных постов, не успокоятся, пока не сместят их или не получат иной жирный кус, урвать который можно было лишь на землях Благословенного Саккарема. Командирам гарнизонов, оставленных в Дризе, Фухэе и прочих городах, было решительно все равно, чем кончится поход на юг: в случае победы никто не станет посягать на их место под солнцем, а в случае поражения посягать на него будет некому. Словом, как бы ни развивались события, они предпочитали видеть Хозяина Степи подальше от вверенных им городов, хотя и уверяли, что пекутся лишь о процветании империи. Таким образом получалось, что государство, которое Энеруги мечтала превратить в оплот мира и спокойствия, на поверку не могло существовать без войны, как не может гореть костер, если в него постоянно не подкладывают сухие дрова.

Сидя в высоком, стоящем в торце зала кресле, помещенном на невысоком подиуме, Энеруги терпеливо слушала своих соратников, все больше и больше убеждаясь в том, что на Зимнем совете наев им с Имаэро в лучшем случае удастся отложить поход на Саккарем до весны, но и это представлялось ей весьма маловероятным. Впрочем, если дела пойдут уж очень скверно, Имаэро введет во дворец «беспощадных», и те силой убедят наев исполнять ее приказы. О том, какие последствия это вызовет, ей даже думать не хотелось, и все же девушка продолжала придерживаться принятого некогда решения, что заваренная ее братцем вместе с Зачахаром кровавая каша не должна выплеснуться за границы Вечной Степи…

Стоявшая перед ведущей на возвышение лестницей группа наев и тысячников с поклонами отошла к левой стене зала, а пока новая дюжина удостоенных беседы с Хозяином Степи командиров занимала место перед троном, приблизившийся к нему сзади чиновник прошептал на ухо Хурманчаку:

— Косторез пришел во дворец и заявляет, что ему необходимо немедленно повидать Хозяина Степи. Он говорит, что речь идет о жизни и смерти, и умоляет принять его до того, как начнется совет наев.

— Этого только не хватало! — процедила девушка сквозь зубы. Она собиралась встретиться с Батаром вечером, но никак не сейчас! Что он себе позволяет! И чего ради она должна верить разговорам о неотложном деле? Все, кто желает ее видеть, считают почему-то, что именно их дела не терпят отлагательств! Терпят, да еще как терпят, и Батару придется в этом убедиться на собственном опыте… — Проводи его в Яшмовые покои, пусть подождет меня там. Быть может, у меня найдется время побеседовать с ним после совета, но никак не раньше.

«Вечно бодрствующий» бесшумно скрылся в находящемся за троном дверном проеме, а Энеруги устремила взор на группу тысячников, накаров и сотников, прибывших в Матибу-Тагал с северных отрогов Самоцветных гор. Всех их она знала в лицо, но имена помнила только двоих: маленького юркого Баппац-ная и верзилу Кабукэна. Приведенная ими с собой высокая стройная девушка с закрытым полупрозрачной накидкой лицом была, конечно же, рабыней или очередной невестой…

— Удачи и многих лет славного владычества Хозяину Степи! Да пребудет с ним милость Великого Духа! — басовито прогудел Кабукэн.

Товарищи его преклонили колена и вразнобой принялись выкрикивать слова приветствия:

— Слава Энеруги Хурманчаку! Кодай — Хурманчи! Урагча Хурманчи! Кодай! Кодай!..

Хурманчак благосклонно кивнул, дозволяя наям подняться с красного ковра.

— Соизволит ли Хозяин Степи принять заверения в нашей верности и вечной любви? Дозволит ли он поднести ему скромные наши дары?

Хурманчак вновь склонил голову, покосившись на сложенные подле трона подношения своих военачальников, подумав, что блещут они чем угодно, кроме разнообразия.

По знаку Кабукэна двенадцать воинов, огибая спутников его справа и слева, медленно двинулись к трону. Первые двое несли на парчовых подушках изогнутые мечи в сверкающих ножнах, украшенных драгоценными каменьями. За ними следовали двое с копьями, потом со щитами, кувшинами, луками и шкатулками. В кувшинах была арха, которую Энеруги отдавала обычно телохранителям-уттарам, в шкатулках — специи, которые шли прямиком на дворцовую кухню. Дареным же оружием она в конце концов награждала отличившихся наев и тысячников.

Подождав, пока воины разложат дары справа и слева от трона, Энеруги, поднявшись на ноги, произнесла несколько благодарственных слов, удивляясь, почему ее подданным не придет в голову порадовать ее, например, красивой одеждой или статуэтками, изящной посудой, чем-нибудь, представлявшим для нее лично хоть какой-то интерес? Впрочем, девушка, приведенная ими, предназначена, без сомнения, лично Хурманчаку, и это был, пожалуй, самый бесполезный дар, требовавший к тому же наибольшего внимания.

Для поддержания легенды о несравненной мужской мощи Хозяина Степи во дворце держали трех бездельников, которые в полной темноте совершали за него ту самую работу, которую он, по понятным причинам, исполнить никоим образом не мог. Сложностей с рабынями не возникало — еженощно посещаемые тремя отобранными за свою неутомимость и умение держать язык за зубами юношами, они получали все, о чем только могли мечтать, и исправно разносили по Матибу-Тагалу слухи об удивительной ненасытности своего господина. Значительно больше хлопот доставляли красивые дочери накаров, сотников и полусотников, которых те желали уложить в постель с Хозяином Степи. Дев этих, ежели Хурманчак не захочет назвать их своими женами, чего он, разумеется, делать не собирался, следовало после недолгого пребывания во дворце выдать замуж за достойного человека и снабдить соответствующим приданым. Поначалу подыскивать мужей для редкостных красавиц — только такие и допускались пред светлые очи Энеруги — доставляло ей истинное удовольствие, но со временем она стала тяготиться этой обязанностью — угодить взыскательным женихам и уж тем более самим девицам и отцам их было весьма затруднительно…

Когда дары были разложены на затянутом темно-рыжим сукном подиуме, а принесшие их воины удалились, Кабукэн, дождавшись тишины в заполненном людьми зале, подтолкнул Баппац-ная вперед, и тот скрипучим голосом возвестил:

— Сотник Акаруй приготовил Хозяину Степи бесценный подарок — несравненную Мититай, старшую из трех прекраснейших своих дочерей. Достойнейшая дева пылает неподдельной страстью к Энеруги Хур-манчаку и умоляет его не пренебречь ее достоинствами, воспеть которые могут лишь лучшие из лучших ули-гэрчи.

— Чтоб тебе попасть Кутихорьгу в лапы! — беззвучно прошипела Энеруги, глядя, как сотник Акаруй — бритый квадратноголовый детина с мордой отъявленного насильника и убийцы — подводит к подножию лестницы высокую, под стать ему самому, девушку, закутанную в бледно-фиолетовые шелка.

— С охотой и благодарностью принимаю твой щедрый дар, сотник Акаруй! — изрекла Энеруги и, покинув трон, подошла к низкой широкой лестнице, ведущей с подиума в зал.

В душе она проклинала все эти измысленные Цуй-ганом церемонии, хотя не могла не признать, что определенный смысл в них был — нельзя ломать старые обычаи, не давая людям что-либо взамен. Старик был горазд на выдумки, и-идея выдавать дочерей военачальников замуж с помощью Хурманчака была весьма разумна, как и большинство других его советов. Жаль, что он покинул этот мир, сегодня мудрость его очень и очень бы им пригодилась…

Остановившись перед нижней ступенькой лестницы, Мититай освободила лицо от невесомой накидки и повернулась к залу, позволяя людям получше разглядеть ее. Наи, тысячники, чиновники, накары и сотники подались вперед и даже стоявшие у дальних дверей «беспощадные», забыв, что должны походить на каменные изваяния, сделали несколько шагов к подиумуи вытянули шеи.

Энеруги вздрогнула и, совершив героическое усилие, не только не попятилась, но даже и не изменилась в лице. Причина, по которой она перестала радоваться, устраивая свадьбы подаренных Хурманчаку девушек, заключалась, конечно же, не в том, что дело это ей дадоело или было слишком уж неблагодарным. О нет, все было значительно проще! Глядя на этих красавиц, она столь остро ощущала собственную заурядность, что настроение у нее портилось на очень и очень продолжительное время. А у кого бы оно, спрашивается, не испортилось? — подумала Энеруги. Интересно, стал бы Батар признаваться ей в любви, хотя бы одним глазком взглянув на Мититай? Черноокая красотка с пунцовым ртом, золотистой кожей и бесчисленным множеством рассыпавшихся по покатым плечам тонких косичек — это ж какие густые волосы надо иметь, чтобы столько их получилось? — вот уж действительно идеал так идеал! Ежели б он ее портрет из слоновой кости вырезал, тогда бы это ни у кого удивления не вызвало и славу бы ему снискало немалую… Ах, как несправедливы боги, награждая одних такой непомерной красотой, а других…

— Снизойдет ли Хозяин Степи до любящей его всем сердцем рабыни? Позволит ли взойти ей на свое ложе? — ласково вопросила Мититай, поднимаясь на три ступеньки и опускаясь перед Энеруги на колени.

— Встань, дитя мое! Я рад буду взять тебя на свое ложе. — Энеруги сделала вид, что помогает девушке подняться с колен, мысленно возблагодарив мудрого Цуйгана за то, что во время этой церемонии ей надлежит стоять на ступеньку выше Мититай. Неужели эти недоумки не могли сообразить, что рядом со столь крупной девицей Хозяин Степи будет выглядеть смешным? Ладно, мечи делают в расчете на великанов, все равно всем ведомо, что они ей без нужды, но тут-то уж могли бы ее рост учесть! Хотя ей и надо-то всего лишь поцеловать Мититай и усадить на подиум, а потом они только на ее свадьбе и увидятся.

Приблизив губы к очаровательному лицу девушки, Энеруги уже хотела запечатлеть на ее щеке целомудренный сестринский поцелуй — целоваться по-другому она не соглашалась, вопреки уговорам и настояниям Цуйгана, — и тут Мититай качнулась к ней, словно охваченная порывом необоримой страсти. Мгновенная боль обожгла губы, слезы брызнули из глаз Энеруги, она отпрянула от девушки, а та, вскинув руку над головой, крикнула неожиданно сильным и звучным голосом:

— Глядите, усы! Усы-то накладные! Хозяина Степи подменили! Это же девка! Де-ев-ка!

Плохо соображая, что делает, Энеруги кинулась на голосистую тварь, размахивавшую над головой сорванными с ее лица усами. Их надо отнять! А девку предать лютой смерти!

Она ударила коротко и точно — пониже ребер, в правый бок повернувшейся к ней спиной Мититай, однако удар, сваливший бы и папашу этой гадины, не достиг цели. Почувствовав, что против разъяренного Хурманчака ей не устоять, девушка бросилась на помост и с молниеносной быстротой рванула вниз шелковые алые штаны Хозяина Степи. Она проделала это столь стремительно и неожиданно, что Энеруги не успела ей помешать и, лишь ощутив себя полуобнаженной перед заполнившими зал мужчинами, пронзительно взвизгнув, попыталась пнуть Мититай ногой. Дернула штаны, дабы водворить их на бедра, но из этого ничего не вышло. Цепкая стерва повисла на ногах Хурманчака, точно присосавшаяся к жертве пиявка, и, не обращая внимания на сыпавшиеся на нее удары, вопила что есть мочи:

— Девка! Девка! Девка подменная!..

Зал отвечал ей улюлюканьем, возмущенным ревом и яростным рыком, ибо даже если кто-то и не разглядел из-за развевавшегося халата Энеруги темный треугольник курчавых волос на месте прославленного улигэрчи мужеского богатства Хозяина Степи, то истошный женский визг слышали все и только глухой мог принять его за крик разъяренного мужчины.

Колотя свою противницу кулаками — тоже по-женски, будто враз позабыв воинскую выучку — Энеруги уже понимала, что совершилось непоправимое. Изобличив ее, негодяи, подославшие Мититай, достигли большего, чем ежели нанесли бы ей удар ножом в сердце. Они одним махом приговорили Имаэро, Энкая и еще десятка два наев, выступавших против похода на юг. Они перевернули все с ног на голову и из заговорщиков превратились в продолжателей дела Великого Энеруги Хурманчака, подло убитого бабскими приспешниками! Кое-кто из близкого окружения знал наверняка, и многие, безусловно, догадывались, что она — всего лишь сестра-близнец Хурманчака, но подозревать втихомолку и признать Хозяина Степи женщиной прилюдно, перед лицом нескольких сотен командиров — это совсем разные вещи. От нее отступятся все, кто только сможет, и смерть ее будет ужасна. Но еще ужаснее будет то, что последует за ней, ибо теперь уже никто не помешает ордам вооруженных Огненным зельем Зачахара степняков обрушиться на Саккарем и, опустошив его, двинуться на Нардар и Халисун…

Один из ударов припечатал-таки Мититай к темно-оранжевому сукну. Энеруги вздернула злополучные штаны на бедра и, рванувшись из тянущихся к ней рук лезущих на подиум озверелых мужчин, ринулась к расположенной за троном двери. Распахнула ее и, миновав короткий коридор, ввалившись в каморку караульщиков, рявкнула изумленно воззрившимся на нее уттарам:

— Никого не впускать! Рубить каждого, кто сунется!

Все было кончено! Никто и ничто не спасет ее, но при мысли о том, что сделают с ней бывшие соратники, если поймают, за спиной девушки словно выросли крылья и она со всех ног помчалась к Яшмовым покоям. Однако весть о подмене Хурманчака девкой уже распространилась по дворцу, опережая ее по крайней мере на добрую сотню шагов…

* * *

Чиновники шелестели свитками, сверяя какие-то имена и цифры, тихо переругивались и время от времени бросали на Батара недружелюбные взгляды. Слуги и рабы шастали по коридорам, занятые подготовкой к совету наев и последующему за ним пиршеству. Побуждаемый любопытством, косторез узнал, где будет происходить совет наев, и заглянул в зал Вечного Неба, рассказы о котором достигли даже Фухэя. Убранство его действительно способно было поразить воображение степняков, а потолочный плафон, расписанный под небесный свод великим умельцем, создавал убедительную иллюзию бескрайнего простора в сравнительно небольшом и не слишком высоком помещении.

Пользуясь тем, что дворец заполнен наями, воинами и чиновниками и никто не обращает на него ни малейшего внимания, косторез зашел в Трапезную, где уже накрывали низкие столы и, неприятно пораженный обилием пурпура и золота, использованных при ее отделке, двинулся к Малому Тронному залу. Сидеть в одиночестве и безмолвии перед Яшмовыми покоями он решительно не мог, тем более что чиновник, докладывавший о нем Энеруги, ясно дал ему понять, что до окончания совета Хурманчак будет безмерно занят и в лучшем случае уделит Батару несколько мгновений своего драгоценного времени перед тем, как отправиться на пир. Говоря это, «вечно бодрствующий» поглядывал на костореза с неодобрением, всем своим видом показывая, что момент для разговора с Хозяином Степи тот выбрал крайне неудачно и поступил бы мудро, убравшись отсюда немедленно подобру-г здорову.

Так бы Батар, безусловно, и поступил, ежели бы не предупреждение Ньяры, в справедливости которого он перестал сомневаться, как только переступил порог дворца. Никогда прежде не видел он здесь такого обилия вооруженных людей, готовых к тому же, судя по шумным спорам и налитым кровью лицам, в любой момент затеять ссору, грозящую перейти в жестокую драку. Прислушиваясь к голосам сотников и простых воинов, сопровождавших своих командиров во дворец и оставленных ими около Тронного зала, он пришел к выводу, что Энеруги не зря опасалась совета наев, который обещал быть на редкость бурным, но по-настоящему встревожило его отсутствие Имаэро, Номи-ги-ная, Раказана и прочих советников и военачальников, возражавших против похода на Саккарем.

Намерение их посетить Совиную пустошь, где Зачахар собирался продемонстрировать новый способ использования Огненного Волшебства, озадачило костореза — зачем противникам похода на юг усовершенствовать вооружение, коли не желают они покорять соседние племена и народы? Единственным разумным объяснением этому было стремление сторонников Энеруги выяснить, нельзя ли использовать новое оружие придворного мага против недовольных в самой империи. Подобная мысль никогда бы не посетила Батара, если бы он случайно не увидел выглядывавшую из-за кушака стражника бронзовую «куколку» Зачахара. О смертоносном действии их он был уже достаточно наслышан, и то, что Имаэро вооружил ими «беспощадных», укрепило его уверенность в приближении грозных событий.

И все же донесшийся из Малого Тронного зала рев множества разъяренных мужчин застал его врасплох. Подобно толпящимся в просторной приемной воинам и чиновникам, он застыл на месте, пытаясь определить по крикам, что же происходит за высокими дверями зала, а когда оцепенение прошло, во весь дух кинулся к Яшмовым покоям. В отличие от большинства воинов, бросившихся крушить двери Тронного зала, дабы прийти на помощь своим командирам, он, разобрав среди прочих криков возгласы: «Девка! Девка подменная!» — сразу же понял, что привело в неистовство Хурман-чаковых наев и тысячников. Каким-то образом тайна Энеруги была раскрыта, и теперь ее ожидала страшная смерть, ежели не сумеет она каким-нибудь образом улизнуть от возмущенных до глубины души соратников и сподвижников.

Первым побуждением костореза было прорываться в Тронный зал на подмогу изобличенной девушке, но, бросив взгляд на ринувшихся к дверям вояк, он сообразил: если Энеруги еще не покинула зал, помочь ей не сможет даже сам Промыслитель. Если же она успела сбежать от негодующих, оскорбленных в лучших своих чувствах мужчин — а хитроумный Имаэро своевременно позаботился о том, чтобы во дворце были тайные ходы, позволявшие появляться в нужных местах, не тревожа стражу и не вызывая лишних пересудов, — то искать ее следовало в Яшмовых покоях. Во-первых, потому, что обложенный охотниками зверь всегда спешит укрыться в своем логове; во-вторых, охранявшие Яшмовые покои уттары испокон веку свято блюли принесенные ими клятвы, за что и были набраны в телохранители Хурманчака и, стало быть, будут защищать своего господина, окажись он даже самим Кутихорьгом, до последнего вздоха; в-третьих, из личных апартаментов Хозяина Степи наверняка был ход, по которому можно было незаметно покинуть дворец. Вопрос лишь в том, успеет ли воспользоваться им Энеруги до того, как заговорщики перережут глотку последнему из ее телохранителей?

Последнее представлялось Батару сомнительным — пробираясь по запутанным дворцовым коридорам, он несколько раз сталкивался с «драконоголовыми» и «медногрудыми», окровавленные мечи которых неопровержимо свидетельствовали, что они принялись очищать дворец от сторонников Энеруги прежде, чем в Малом Тронном зале разразился скандал и началас охота на выдававшую себя за Хозяина Степи девушку. Жизнь костореза висела на волоске, однако скромные одеяния его, отсутствие оружия и нарочито перепуганный вид удерживали до времени руку убийц, не успевших еще войти в раж и опьянеть от вида пролитой ими крови настолько, чтобы резать всех без разбору. К счастью, они, перекрыв центральные коридоры, не успели еще добраться до узких и низких переходов, предназначенных для слуг и рабов, по которым Батару не раз случалось покидать дворец и которыми он не преминул воспользоваться, видя, что здание кишит заговорщиками, как гнилое мясо опарышами.

Он был уже совсем недалеко от Яшмовых покоев, когда внимание его привлекли доносящиеся из внутреннего двора крики, и, выглянув в окно, убедился, что самые скверные его опасения подтвердились в полной мере. Всадники, гарцевавшие посреди заполнивших просторный квадратный двор воинов, вздымали насаженные на копья головы Имаэро, Номиги-ная и еще полдюжины сторонников Энеруги. Значит, они так и не доехали до Совиной пустоши. Заговорщики позаботились о том, чтобы никто не пришел на помощь Энеруги! Создатели великой империи пали от руки своих же товарищей, и теперь поход на юг — дело решенное… Батар зажмурился, представив, как лавина конников вытаптывает поля Благословенного Саккарема, вырезает землепашцев, врывается на улицы городов, но тут стены дворца содрогнулись, подобно старцу, подавляющему приступ кашля.

— Эге! В ход пошли Зачахаровы «куколки»! — пробормотал он, ныряя в сводчатый переход и моля Про-мыслителя, чтобы дверь в его конце оказалась незапертой. С уттарами, охранявшими ее, он уж как-нибудь договорится…

Но договариваться ни с кем не пришлось — обнаруженный им за дверью телохранитель Энеруги лежал в луже крови, а из Серебряной— гостиной доносились яростный рев и болезненные крики, которые Батар воспринял со смешанным чувством досады и облегчения. Досадовал он на то, что заговорщики слишком. скоро ворвались в Яшмовые покои, облегчение же было вызвано тем, что сам он появился здесь не слишком поздно. Высвободив из коченеющих пальцев уттара тяжелый меч, он ворвался в Серебряную гостиную, где двое израненных телохранителей с трудом сдерживали натиск пятерых «драконоголовых».

Не раздумывая, косторез кинулся вперед и ударил в спину ближайшего к нему заговорщика. Сплеча рубанул другого по левой руке и, еще до того как та ударилась об пол, вонзил меч под нагрудник третьего. Как любой житель приморских городов, он неплохо управлялся с луком, мечом и копьем, хотя в данном случае особого умения и не требовалось — «драконоголовые» не ожидали атаки с тыла и последние из них были зарублены уттарами прежде, чем успели перейти от нападения к защите.

— Где Энеруги? — спросил Батар, оглядывая заваленную трупами гостиную и страшась увидеть среди них Хозяина Степи.

— В Овальном зале. Эти пожиратели собственных нечистот перекрыли все входы и выходы из Яшмовых палат. Что происходит во дворце? — смахивая с лица кровь и пот, просипел один из телохранителей.

— Заговорщики стремятся убить Хозяина Степи. Поспешим в Овальный зал, там мы нужнее, чем здесь. Надобно только запереть двери… — дивясь своей наглости, распорядился Батар, устремляясь в Овальный зал.

Недовольно ворча и с подозрением поглядывая на костореза, уттары направились к дверям, расположенным в противоположных концах Серебряной гостиной, но запереть их не успели. Навстречу им повалили «медногрудые», и Батар едва успел выскочить в Овальный зал, когда волна их погребла под собой обоих телохранителей. Прежде всего необходимо было запереть массивные двери и хотя бы временно преградить путь следовавшим по пятам убийцам, однако зрелище, открывшееся глазам костореза, было столь безнадежным, что он даже не стал искать засов.

Отгородившись перевернутым овальным столом от толпы вооруженных до зубов заговорщиков, стоя спиной к пылающему камину, десятка полтора уттаров тщились защитить Хозяина Степи, выглядевшего не менее измученным и окровавленным, чем они сами. Беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы Батар навсегда запечатлел в своей памяти раскрасневшееся лицо Энеруги с перекошенной щелью рта, слипшиеся от пота волосы, смятый золоченый нагрудник и изорванную желтую рубаху, испятнанную бурыми пятнами крови. В правой руке девушка сжимала меч, в левой — длинный узкий кинжал с обломанным острием.

В следующее мгновение, издав ужасающий вопль, косторез ринулся на помощь телохранителям Энеруги, собравшимся сюда, по-видимому, со всех Яшмовых покоев. Перепрыгивая через тела убитых, поскальзываясь в лужах крови, он врубился в толпу «медногрудых» и «драконоголовых», пытавшихся обойти стол слева, рассыпая удары с нерасчетливостью бойца, вступившего в последнюю гибельную схватку, конец которой заведомо предрешен. Так оно и было, ибо из всех трех дверей в небольшой зал лезли и лезли заговорщики и единственное, что оставалось защитникам Энеруги, — это подороже продать свои жизни.

Батар, впрочем, не стремился убивать. Он хотел только одного — прорваться к уттарам и, прежде чем пасть под мечами убийц, успеть подарить легкую смерть той, которую любил и которая ни в коем случае не должна была попасть живой в руки головорезов. Рассеча ряды заговорщиков, как раскаленный нож масло, он уже почти добрался до Энеруги, но в последний момент клинок его, с лязгом чиркнув по мечу «медногрудого», переломился у самого эфеса. Это едва не стоило косторезу жизни — телохранитель Хозяина Степи наверняка развалил бы его надвое, если бы девушка с криком: «Батар!» — не отпихнула дюжего воина в сторону. Серо-зеленые глаза ее вспыхнули торжеством и, прикрывая спину обезоруженного костореза, она с яростным криком кинулась на заговорщиков. А чуть позже, подхватив бронзовый светильник на высокой витой ножке, Батар уже орудовал им бок о бок со своей возлюбленной, совершенно забыв о своих первоначальных намерениях подарить ей быструю смерть.

Азарт боя так захватил его, что, уворачиваясь от брошенного в него заговорщиками кресла, молотя светильником по плечам и головам, он упустил из виду Энеруги, целиком отдавшись праведному гневу на степняков, копившемуся в нем еще со времен возвращения в разоренный Фухэй. Между тем ему было бы приятно узнать, что готовившаяся к смерти девушка при его появлении ощутила чудесный прилив сил, неодолимое желание жить и во что бы то ни стало спасти костореза из западни, в которую тот угодил по ее вине. Видя, что соратники ее падают один за другим, она, отшвырнув меч, кинулась к камину и всем телом навалилась на мраморную колонну, наполовину выступавшую из украшенной пестрым гобеленом стены.

Никто, кроме Энеруги и ее дядюшки, не знал, что одна из обрамлявших камин пилястр является дверью потайного хода. Дверью, к которой девушка, сама того не сознавая, стремилась, покинув Малый Тронный зал, но воспользоваться которой решила, лишь увидев Батара, прорвавшегося к ней сквозь толпу «медногру-дых». Вероятно, она не заслуживала ничего лучшего, чем принять смерть от рук собственных подданных, однако Батар не смел, не мог, не должен был погибнуть из-за нее!

Мраморная пилястра со скрипом двинулась и, поддаваясь усилиям девушки, отъехала в сторону, открывая узкий темный лаз и исчезавшие в нем крутые ступени, сохранившиеся еще с тех пор, когда на месте дворца Хозяина Степи стоял храм Богини — Матери Всего Сущего, а на месте Матибу-Тагала шумел славный город Месинагара.

— Батар! Храбрые мои уттары, сюда! Сюда, во имя Промыслителя, Великого Духа и всех прочих Небожителей!

— Поздно! — прохрипел Батар, чувствуя, как по груди его течет кровь, а очертания «медногрудых» заволакивает розовая дымка.

— Огня! — взревел один из полудюжины уцелевших телохранителей Энеруги и швырнул в атакующих выхваченное из камина пылающее полено. Следом за ним полетели рассыпающие искры плащ и кресло, от которого совсем недавно Батару едва удалось увернуться.

Надеялись ли уттары, что занявшийся пожар позволит им скрыться в потайном ходу или это был просто жест отчаяния, косторез не знал и был изрядно удивлен, когда со стороны нападавших послышались гневные вопли, а затем чей-то голос, перекрывая шум боя, выкрикнул:

— Эта стерва убила Зачахара! Она уничтожила все запасы Огненного зелья! От дома придворного мага остались одни головешки!

— Зачахар? Огненное зелье? О чем они говорят? — прошептал Батар, не понимая, почему натиск заговорщиков внезапно ослаб и что могло хотя бы на миг остановить их, заставить попятиться, когда победа была столь близка. Ведь не брошенное же телохранителем горящее кресло? Но именно в этот, богами, видно, дарованный ему миг вид загоревшегося ковра пробудил в нем воспоминание о двух дарах Сюрга, с которыми косторез, по не вполне понятной причине, не пожелал расстаться, покидая свой дом. Вряд ли он мог всерьез надеяться выбраться с их помощью из дворца, если приворотное зелье не подействует на Энеруги, но, как бы то ни было, они были при нем и сейчас могли сослужить ему добрую службу…

Отступив за спину одного из уттаров, он вытащил из потайного кармана крохотный флакончик мутного стекла, выкатил из него светло-голубую, в коричневых крапинках, горошину и бросил ее в рот. Одним движением содрал крышку с серебряной коробочки и, срывая голос, заорал:

— Вниз! Все вниз! Спасайте Энеруги!

Кинул коробку с серым порошком под ноги, на горящий ковер, и подхватил оброненный кем-то меч, чтобы дать возможность уттарам затащить отчаянно вырывающуюся из их рук девушку в потайной лаз.

И тут дарованная богами передышка кончилась. Волна отхлынувших было, потрясенных каким-то ужасным известием «медногрудых» и «драконоголовых» накатила вновь. Косторез заработал мечом с удвоенной силой, коля, рубя, уворачиваясь от вражеских клинков, кольцо которых сжималось с неумолимой быстротой.

Он едва успел занять место сраженного ударом в грудь телохранителя и отвести направленный ему в живот клинок, подумав, что ожидаемое им чудо, вероятно, уже не произойдет, когда один из «медногрудых», выпустив оружие, схватился за горло и начал оседать на пол. За ним последовал второй, третий… Движения других сделались неуверенными, замедлились, в то время как меч Батара продолжал свистеть и разить…

— Колдовство! — в ужасе крикнул кто-то из дальнего конца зала.

Роняя оружие, «медногрудые» и «драконоголовые» падали на горящий ковер один за другим, и косторез, уверовав наконец, что полученные им от Сюрга снадобья действуют, обернулся к потайному ходу. Зажав окровавленный клинок в зубах, подхватил под мышки осевшего у мраморной колонны уттара и услышал раздавшийся откуда-то из-под пола крик Энеруги:

— Потяни рычаг! Дерни рычаг — и дверь встанет на место!

Кроме треска пламени, из Овального зала не доносилось ни звука. Вслед за ковром занялись стол и гобелены на стенах, одежда на усеявших пол заговорщиках…

— Ай да Сюрг! Кто бы мог подумать, что его отрава спасет нам жизни! — пробормотал Батар, укладывая меч на ступени. Втащил обмякшего телохранителя в узкий лаз, опустил его на пол, а сам принялся шарить руками по стенам. Нащупал толстый металлический стержень с круглым набалдашником, потянул вправо, влево, на себя…

Где-то в недрах перекрытия с приглушенным скрежетом пришла в движение восстановленная строителями дворца система хитрых противовесов, и мраморная колонна поползла на прежнее место. Светлая полоса становилась уже и уже, пока не пропала вовсе и звонкий щелчок не возвестил, что распорные клинья встали в пазы и теперь скрывающая потайной ход дверь может быть открыта со стороны Овального зала лишь с помощью тарана, стенобитной машины или Огненного зелья Зачахара…

20

Великий Дух покинул ее, иначе Нитэки остaлacь бы жива. Боги Покровители отступились от нее, и не было ничего удивительного в том, что «беспощадные» Барикэ лишь посмеялись при виде предъявленных им кожаных ярлыков Хурманчака. Ой-е! Как мерзко смеялись они, тыча пальцами в Тайтэки и ее спутниц и нарочито громко объясняя друг другу, что «для этих праведных женщин наш мир слишком плох и потому их непременно надобно пропустить к Вратам».

Плевать они хотели на охранные ярлыки Хозяина Степи. Они здесь сами были себе хозяевами, и Тайтэки это не слишком поразило. Она уже привыкла к ударам судьбы и ни на мгновение не верила, что ей удастся попасть в Верхний мир. Не для того Великий Дух отнял у нее детей, чтобы позволить начать жизнь заново…

— Барикэ ждет тебя! — нетерпеливо напомнил Хунган молодой женщине. — Чем стоять столбом, приведи себя в порядок, прежде чем предстать перед доблестным накаром.

— Чего понадобилось от нее Барикэ? Как смеет он задерживать тех, кому покровительствует сам Энеруги Хурманчак? — спросила Алиар, прижимая к себе Атэ-наань, которую второй день тошнило и лихорадило так, что внешне она мало чем отличалась от покойницы.

— Что может понадобиться одинокому мужчине от красивой женщины? — хищно осклабился Хунган и, стирая улыбку с лица, добавил: — А «как смеет», спросишь у него сама, когда придет твоя очередь доказывать полутысячнику, что ты годишься на нечто большее, чем быть сброшенной с утеса на потеху соскучившимся по острым ощущениям воинам.

Тайтэки бессильно уронила руки — так вот зачем требует ее к себе Барикэ! А впрочем, на что еще могла она надеяться? Чего еще следовало ожидать ей, если Боги Покровители оставили ее? Но если какой-то накар рассчитывает, что дочь Нибунэ станет ублажать его, то он глубоко заблуждается. О, догадаться о том, что ее ждет, совсем не трудно! Сначала сам Барикэ, потом сотники, потом полусотники, потом простые воины! Развлечений в военном лагере не много, и для того, чтобы предсказать, какая судьба уготована здесь беззащитной женщине, не нужно обладать даром прорицателя…

— Отвернись, я хочу приготовиться как должно к встрече с достойнейшим накаром! — холодно велела она Хунгану и, подождав, пока тот, криво ухмыльнувшись, не вышел из шатра, склонилась над корзиной с одеждой.

— Почему они не боятся гнева Хурманчака? — спросила Алиар, не глядя на Тайтэки, облачавшуюся в лучший из купленных Эврихом халатов — голубой, с желтыми цветами. — Кто-нибудь из его подчиненных непременно донесет Хозяину Степи о том, как с нами поступили, и Барикэ не может не понимать этого!

— У тебя есть нож?

— Зачем тебе? Если хочешь вспороть им брюхо полутысячнику, то для этого он слишком мал. — Алиар протянула Тайтэки короткий широкий нож и, желая хоть как-то утешить подругу, предположила: — Может быть, Хунган хотел просто попугать тебя, а на самом деле Барикэ одумался и решил отпустить нас с миром?

Отвернувшись от товарок, Тайтэки что-то подрезала и, удовлетворенно хмыкнув, кинула нож к ногам Алиар.

— Негоже заставлять мужчину ждать. Ишалли тэки ай! Помолись за моих детей, если Великий Дух призовет меня к себе.

— Что ты задумала? Не противься Барикэ! Этот степняк не колеблясь велит содрать с тебя кожу, а сам будет поливать соленым раствором!

— Ты забыла, что я тоже родилась в Вечной Степи. Я дочь нанга! — гневно ответила молодая женщина и, накинув на плечи толстый плащ, вышла из шатра.

Снег падал крупными пушистыми хлопьями, ограничивая видимость до нескольких шагов, и Тайтэки огорчилась, что не может насладиться зрелищем Самоцветных гор. Если бы она увидела подпирающие Вечное Небо вершины, страх, верно, ушел бы из ее сердца. Или стал маленьким-маленьким, таким же крохотным, какой ощущала она себя рядом с исполинской горной грядой при подъезде к Вратам в Верхний мир. Откуда взяться большому страху у маленького человечка? Чего бояться ей, потерявшей Тантая, видевшей гибель Нитэки? Что может страшить ее после тех мерзостей, которые проделывали с ней в Матибу-Тагале стражники, приставленные сторожить невольничьи бараки?

Смерть милосердна, и, быть может, зря она ропщет, зря сетует, будто Великий Дух покинул ее? Не послал ли он ей встречу с Барикэ, дабы избавить от последнего разочарования, которое испытала бы она, не попав в Верхний мир? Да и зачем ей, горемыке, начинать новую жизнь в новом мире, где все равно не встретиться ей со своими детьми? Нет, не покинули ее Боги Покровители, под опекой которых поджидает свою мать в Заоблачном краю Нитэки. Они, они подсказали ей выход, который даже гордый отец ее счел бы достойным своей дочери! Ой-е, Нибунэ многое простит ей, ежели совершит она задуманное! А уж коли простит отец, так и Великий дух закроет всю тысячу тысяч своих глаз на невольные ее прегрешения…

— Судя по твоей улыбке, не так уж огорчает тебя приглашение накара, которому вчера еще ты готова была глаза выцарапать? — поинтересовался Хун-ган, поддерживая Тайтэки, чтобы не поскользнулась она на крутой обледенелой тропинке, ведущей к шатру Барикэ.

— Разумный человек найдет применение и аргалу. Дурак же повесит золотой самородок на шею и бросится в реку, дабы не страдать от голода.

— Хм! Зря, значит, болтают, что чем красивее женщина, тем меньше у нее мозгов. Барикэ глупцов терпеть не может.

— Наверно, потому он и к зеркалу редко подходит.

— О чем ты, женщина?

— Да так, глупости всякие от волнения на языю вертятся…

— То-то, что глупости! — буркнул Хунган, откидывая перед Тайтэки полог шатра, и почти дружелюбно посоветовал: — Поменьше болтай. Сумеешь Барикэ угодить, может, и отпустит он тебя без обиды к Вратам. Давно ему хочется посмотреть, как люди в Верхний мир попадают.

Ах, так этот негодяй еще и любознательностью отличается? Как трогательно! Он использует дочь Нибунэ в качестве шлюхи, а потом отпустит без обид? Тайтэки едва удержалась, чтобы не разразиться болезненным, желчным смехом.

— Я вижу, ты находишься в прекрасном расположении духа. — Барикэ, не поднимаясь с подушек, жестом пригласил пленницу присаживаться к столу. — Хочешь подогретого вина? Или предпочитаешь арху?

— Арху. — Тайтэки сбросила теплый плащ и протянула озябшие руки к стоящей подле низкого столика медной жаровне.

— Ты не хочешь спросить меня, зачем я позвал тебя в свой шатер? — спросил полутысячник, протягивая гостье чашу с молочной водкой.

— Прежде всего я хочу знать, почему твои люди схватили нас у Врат, невзирая на предъявленные им ярлыки? Я уже спрашивала тебя об этом вчера, но ты не пожелал ответить. Быть может, ты сочтешь возможным удовлетворить мое любопытство сегодня? — Тайтэки сделала глоток-другой и с наслаждением опорожнила чашу, показавшуюся ей слишком маленькой. — Могу я налить себе еще?

— Можешь, — разрешил Барикэ и широкое, одутловатое лицо его расплылось в довольной улыбке. — В холод надо пить много архи, особенно если ожидаешь услышать дурные вести. Впрочем, не пугайся, ты и твои подруги нужны мне живыми. И если мы поладим, вы будете чувствовать себя в моем лагере скорее гостьями, чем пленницами.

— Отрадно слышать, — ответствовала Тайтэки, опоражнивая вторую чашу и ощущая, что колени ее перестают дрожать, а по телу разливается божественное тепло. — Так почему же нас схватили?

— Вчера ты и твои спутницы были слишком взволнованы, чтобы выслушать меня. Однако теперь я не вижу необходимости скрывать, что вы нужны мне, дабы заставить лекаря-улигэрчи отравить Хурманчака. Ну полно удивляться! — Барикэ в третий раз наполнил чашу Тайтэки и тоном гостеприимного хозяина предложил: — Изюм? Вяленую дыню? Не стесняйся, Экагар понавез из Матибу-Тагала всякой всячины, и если уж не радуют тебя мои слова, попробуй найти утешение во всем остальном, что я имею счастье предложить тебе.

— Постой, что за ерунду ты говоришь?! Как мы можем заставить Эвриха…

— Ну, разумеется, вы не будете его заставлять! Но поскольку он весьма заботится о вас, то, конечно, подарит нам жизнь Хозяина Степи в обмен на ваши жизни. Возможно, необходимости в этом не возникнет и мы сумеем обойтись без вас, но в любом случае тебе ничего не грозит, — поторопился успокоить полутысячник Тайтэки, заметив, как побледнело ее лицо. — Я постараюсь, насколько это будет в моих силах, скрасить твое пребывание в этой глухомани. В шатре моем, как видишь, нет хозяйки, и не только ночи, но и дни кажутся мне бесконечно долгими и унылыми.

— Значит, Эврих должен из любви к нам убить Хурманчака? И я, на твой взгляд, не слишком стара и уродлива? Вполне пригодна, чтобы согреть твое ложе, да? — Ярость клокотала в груди Тайтэки, как перекипающая похлебка в котелке. — Ты мнишь себя сильным добрым, справедливым и во всех отношениях привлекательным мужчиной, с которым любая женщина охотно ляжет в постель?

— Да. Особенно женщина, у которой нет выбора, — ласково подтвердил накар, щурясь, как кот, прислушивающийся к жалобным попискиваниям мыши под своей лапой.

— Но у меня есть выбор! Понимаешь, ты, жирный, похотливый, вонючий козел?! И клянусь — для самого мерзкого, самого смрадного и извращенного козла сравнение с тобой является тяжелейшим и незаслуженным оскорблением!.. — Тайтэки чувствовала, как гнев омывает ее, очищает, уносит в заоблачные высоты. Гнев не на жалкого престарелого полутысячника, с похожей на непропеченную лепешку мордой, а на себя, на нескладную свою, изломанную жизнь, на непостижимых и недоступных Богов, словно бессловесную скотину гонявших ее от одной беды к другой. Богов кровожадных и ненасытных, которых она старалась оправдать изо всех сил и все же не могла, не умела, не хотела оправдывать. Ибо гибель Дзакки была на их совести. И Нитэки. И Фукукана, и хамбасов, уничтоженных бронзовыми «куколками» Зачахара.

Примирение с этими Богами быть не могло. Напрасно она умоляла их, унижалась перед ними, напрасно пыталась приписать им справедливость. Им, еще более жестоким и трусливым, чем люди, ибо равнодушно смотреть на чужие страдания, смотреть и не сделать попытки спасти, помочь — еще хуже, чем убивать собственными руками! В конце концов люди, убивая друг друга, рискуют быть убитыми сами и это хоть как-то извиняет их, тогда как Бессмертные Боги Вечной Степи…

— Довольно! Я устал от твоего сквернословия, женщина! Ты дурно воспитана и непривычна к архе! И раз уж нам не удалось договориться по-хорошему, придется сделать это по-плохому! — Потерявший терпение Барикэ вскочил с подушек и громко крикнул: — Хунган! Хунган, зови караульщиков!

— Зови! Зови его, зови всех своих убийц и насильников, всех кровавых выродков, в недобрый миг зачатых ублюдочными мамашами их от степных волков-людоедов! — захлебываясь словами, Тайтэки вытащила из-за пазухи бронзовую «куколку» — одну из тех двух, глядя на которые Эврих принял решение убить Зачахара, — и сунула коротко обрезанный фитиль в алые угли жаровни.

Глядя на окаменевшие лица Барикэ, Хунгана и теснящихся за его спиной «беспощадных», она пожалела, что не может захватить такую же «куколку» в Чертоги Великого Духа, и ощутила нестерпимую боль от того, что никогда уже не увидит Тантая, Нитэки и Нибунэ…

Тайтэки, полутысячник и Хунган умерли сразу. Вбежавшим на зов Барикэ «беспощадным» повезло меньше — они дожили до рассвета и мучились бы еще день или два, если бы прискакавший из Матибу-Тагала Экагар не приказал немедленно свернуть лагерь, а раненых, во имя Великого Духа и из сострадания, прикончить.

* * *

— Тебе незачем обманывать Небожителей, охраняющих Врата! — убежденно сказала Кари, глядя в спину арранта, склонившегося над закипающим котелком. — Если уж ты недостоин Верхнего мира, то мне там и подавно делать нечего. — Поколебалась и решительно добавила: — Да и не хочу я туда попадать. Если ты недостаточно хорош для Верхнего мира, то он недостаточно хорош для меня.

Эврих подбросил в костер остатки циновок, старых кож и аргала, собранных девушкой на месте прежнего лагеря «стражей Врат». Покряхтывая, разогнулся, и Кари отчетливо стал виден длинный и красный, перекрещенный коричневыми нитями из овечьих кишок шрам, неузнаваемо изменивший левую половину его прекрасного лица. Ой-е! Девушка привычно стиснула зубы. Подступивший к горлу комок мешал дышать, на глаза наворачивались слезы, и ей нестерпимо хотелось прижать к груди изуродованную голову арранта, бормотать ему слова любви и утешения, баюкать, как больное дитя, пока не расправятся жесткие морщины, не засияют прежним нежно-зеленым светом упрямо прищуренные глаза.

Почему-то ей казалось, что, если она так поступит, раны на теле любимого заживут быстрее и даже уродливый шрам, ею же самой бесталанно заштопанный, исчезнет без следа, смытый ее слезами. Но что бы она ни делала, он оставался, этот проклятый багровый рубец! И скособочившийся от непроходящих болей аррант все еще выглядел увечным старцем, которого жалость и любовь ее не смогли исцелить точно так же, как слабое зимнее солнце не могло оживить убитую морозом, закованную в ледяной панцирь землю…

— Ты говоришь так потому, что не представляешь себе Верхний мир. Наверно, я плохо рассказывал тебе о нем. — Эврих вытащил из седельной сумки пергаментные пакетики с травами, поглядел на выдыхавших клубы пара осликов, бродящих вокруг повозки в поисках чахлых заиндевелых колючек, и вновь склонился над котелком. Высыпал туда тщательно отмеренное содержимое пакетиков, помешал варево концом кнутовища и, не оборачиваясь к Кари, продолжал: — Каждый убийца найдет оправдание своим поступкам. Хурманчак и Зачахар тоже, я полагаю, без труда отыскали бы тысячу объяснений своим злодеяниям, равно как и «беспощадные», закидавшие хамбасов бронзовыми «куколками».

— Как ты можешь сравнивать себя с ними?! — взвилась Кари. Она прекрасно знала, к чему клонит искушенный в жонглировании словами аррант, не первый раз уже говорили они на эту тему, но согласиться с его доводами не могла. Даже если бы сейчас с той стороны горбатого моста явилась целая рать облысевших от избытка ума старперов из «блистательного Силиона», о котором не уставал распространяться Эврих, и начала доказывать ей, что убийце, кем бы он ни был, не место в Верхнем мире, она бы им не поверила и слушать лукавые мудрствования не стала. Попадись ей в руки эти умники, вывихнувшие некогда мозги ее чудесному улигэрчи, она бы им бороды по волоску повыщипывала, ноги повырывала и в Гремящую расщелину за слишком большую ученость, за великую их праведность поски-дывала. Девушка кровожадно потерла руки. Она бы и Эвриху за его бредни обломала бока, кабы не был он и без того увечный. Ой-е, что бы она не сделала, лишь бы он до конца исцелился! Чтобы перестала его грызть вина за то, чем любой другой бы на его месте до конца своих дней гордился!

— Я никого ни с кем не сравниваю. Сравнивать, взвешивать и оценивать будут истинные Стражи Врат. От тебя же я хочу одного: не покидай Верхний мир, если меня в нем не окажется. Тебе не будет там одиноко. Там ты встретишь Тайтэки, Алиар и Атэнаань. Им твоя помощь нужнее, чем мне…

— Скажи лучше, что ты собираешься спровадить меня в Верхний мир, дабы было кому передать пенал с «маяком» этому твоему Тилорну! — возмущенно прервала Кари арранта. — Но мне и на Тилорна и на мир твой чихать! Не нужен он мне, коли тебя там не будет, так и знай!

— Знаю, ты это уже говорила. Но я ведь тебя прошу только разыскать Тилорна, а уж он позаботится о твоих подругах. Сама же ты, ежели захочешь, всегда можешь вернуться…

— И всю жизнь разыскивать в предгорьях твои косточки! Да ты в своем уме? Ты же без меня и шагу ступить не можешь! — Кари едва сдерживалась, чтобы не вцепиться бесчувственному арранту в плечи и не начать вытряхивать из него беспримерную дурость, которой полон он был по самые ноздри.

Ее так и подмывало сказать ему, что она носит в своем чреве его ребенка и не бросит Эвриха в этих заснеженных горах, даже если от этого будут зависеть судьбы обоих миров, а не какого-то там Тилорна, который сам, ежели ему так уж нужно, мог отправиться за своим «маяком». Однако, как ни была Кари разгневана, про ребенка она все же не сказала, ибо, услышав о нем, придурковатый аррант уж точно ни перед чем не остановится, дабы спровадить ее в Верхний мир. Опоит своим зельем, по рукам и ногам свяжет и засунет во Врата — с него станется!

— Ерунду говоришь! — раздраженно бросил Эв-рих, снимая котелок с огня и ставя на снег — остывать. — До какого-нибудь горного селения доберусь, а там беглецов из Вечной Степи как родных принимают. Жаль, конечно, дибулы у меня нет, ну да все равно не пропаду, ты же меня знаешь.

— Это-то меня и пугает… — пробормотала Кари, решив больше не тратить время на бесполезные споры. Пусть верит, что у нее хватит глупости оставить его одного в этом подлом мире, если Врата не откроются перед ним. У Тайтэки, Алиар и Атэнаань хватит серебра, чтобы не умереть с голоду и найти себе кров хотя бы на первое время. Здесь не пропали, так и в Верхнем мире как-нибудь выживут. А пенал его вместе с «маяком» и далеким Тилорном пусть пропадом пропадут, ежели ради них должна она позволить Эвриху ковылять по обледенелым горным тропам, где и здоровый в два счета ноги себе переломает…

— Ну вот и славно, а то спорить с тобой — все равно что с тенью драться, никаких сил не хватит. — Эврих недоверчиво взглянул на девицу, ожидая, что та вот-вот опять примется за старое. Но Кари, похоже, смирилась и признала, что предложенный им план во всех отношениях самый лучший. Пропустят его Врата или нет, «маяк» должен попасть к Тилорну, да и ей самой незачем задерживаться в Нижнем мире. Острая боль резанула бок, и Эврих, незаметно смахивая испарину со лба, распорядился: — Запрягай осликов. Больше нам тут делать нечего.

— Ты… Ты уже сварил свое сонное снадобье и готов его выпить?

— Готов. — Эврих зачерпнул чашей со дна котелка темно-коричневой, пахнущей цветущими травами жидкости, подул на нее и принялся пить мелкими, медленными глотками.

— Перелить остатки твоего отвара в бутыль? — предложила девушка, кончив запрягать ослов и сунув корзину с оставшейся от обеда снедью в повозку. — Ты возился с ним несколько дней, не пропадать же добру.

— Не уверен я, что это добро, — буркнул себе под нос аррант, а вслух согласился: — Можно и перелить. Только, умоляю тебя, никому и никогда не предлагай пробовать это снадобье. А теперь помоги мне забраться в повозку и, когда глаза у меня закроются, поезжай к Вратам.

Кари послушно кивнула и подставила Эвриху плечо. Помогла угнездиться в ворохе овечьих одеял и устроилась рядом, положив себе под бок седельную сумку с тем, что ее спутник ценил больше собственной жизни.

Ей было неуютно и страшновато — в голове не укладывалось, что находящийся в нескольких сотнях шагов от повозки мост через Гремящую расщелину и есть те самые Врата, легенды о которых ходили по Вечной Степи задолго до нашествия Гурцаты Кровавого. Сознание того, что пройдет совсем немного времени и все совершенные ею на протяжении жизни поступки, с умыслом или в запальчивости сказанные слова и даже помыслы будут измерены и взвешены на невидимых Весах истинными Стражами Врат, отнюдь не добавляло ей спокойствия. И лишь мысль о Тайтэки, Алиар и Атэнаань, ожидающих ее уже в Верхнем мире, несколько ободряла, вселяя надежду на благополучный исход затеянного аррантом предприятия.

Отсутствие женщин у моста свидетельствовало, по словам Эвриха, о том, что им удалось беспрепятственно миновать Врата, и все же смутное беспокойство не позволяло Кари безоговорочно поверить словам своего хитроумного спутника. Чтобы не волновать ее, он не задумываясь наворотит кучу лжи, размерами не уступающую Самоцветным горам, хотя в этом случае он вроде не лукавит. Не стала бы Алиар тащить товарок в гору, ежели бы Врата не пустили их в Верхний мир…

Девушка покосилась на Эвриха, безучастно устремившего взгляд навершины Самоцветных гор, хорошо видимых через откинутый полог повозки. Ей хотелось, чтобы он что-нибудь сказал перед тем, как погрузиться в сон, который призван был обмануть Божественных Стражей Врат, но аррант, кажется, считал, что все слова уже произнесены, да так оно, видимо, и было на самом деле. По дороге из Матибу-Тагала у них хватило времени поговорить о гибели Зачахара и о последовавшем за ней дворцовом перевороте, в результате которого сестра-близнец, занявшая место Энеруги Хурманчака, была убита вместе со своими сторонниками. Слухи о начавшейся между наями заговорщиками резне подтвердили предположения Эвриха о том, что без Зачахарова Огненного Волшебства военачальники Хурманчака, не посмев выступить на Саккарем, примутся выяснять отношения между собой, деля награбленное и сражаясь до последнего издыхания за ускользающие из их рук остатки власти. По расчетам арранта, Хозяин Степи мог бы предотвратить междоусобицу и сохранить свою империю, ежели бы успел своевременно раскрыть заговор, однако, коль скоро этого не произошло, жизни ей оставалось самое большее до весны…

Вновь покосившись на своего возлюбленного, Кари с запоздалым раскаянием подумала, что, даже вытаскивая его со двора Зачахара, не понимала настоящей причины совершенного им поступка. Убийство придворного мага, принятое ею за месть, справедливое воздаяние, в действительности было задумано им ради спасения сак-каремцев, нарлакцев, нардарцев и халисунцев, и, значит, снова, в который уже раз, она недооценила лекаря-улигэрчи, самим Великим Духом посланного, верно, в Вечную Степь.

— Эврих?.. — Кари показалось, что глаза арранта начали стекленеть, и она испугалась не успеть совершить задуманное. Эврих вырвал ядовитые зубы у гадины, именуемой Хурманчаковым войском, но позаботиться как следует о себе не мог, и хотя бы тут она сумеет оказать ему маленькую услугу, воспользовавшись приемом, который и до этого давал поразительные результаты. — Эврих, ты меня слышишь?

Веки арранта дрогнули, и он, с усилием разлепив губы, прошептал:

— Да, Кари.

— Слушай меня внимательно. Ты не слишком-то веришь в то, что твое снадобье поможет тебе пройти Врата. Так вот знай: либо мы попадем в Верхний мир оба, либо вместе останемся здесь. И чтобы тебе всеми силами души захотелось пройти Врата, я возвращаю тебе Тилорнов «маяк» и твои «Дополнения». Ты должен доставить их в Верхний мир. Рукопись должна быть завершена и занять достойное место в библиотеке блистательного Силиона. Твой друг должен получить то, за чем ты пустился в дальний и опасный путь. — С этими словами девушка отцепила от пояса пенал и вложила его в руку Эвриха. Извлекла из сумки тщательно завернутую в промасленную кожу стопку покоробившихся пергаментных листов и сунула арранту за пазуху. — Ты пройдешь Врата! Тебя ждут в Верхнем мире! Ты привык отдавать долги, так сделай же, что должен, кто бы и что бы ни стояло у тебя на пути!

Голос Кари дрожал и прерывался, при виде мелькнувших в глазах Эвриха недоумения, обиды и гнева она ощущала себя маленькой гнусной обманщицей, но ей и в голову не пришло отказываться от задуманного. Пусть он возмущается как хочет, ругает ее потом какими угодно словами, хоть на месте прибьет, но она твердо верит никакие Стражи Врат не остановят чудного арранта, если тот будет знать, что никто, кроме него, взваленную им на себя ношу не возьмет.

— Прости меня, любимый, но ты должен пройти Врата! Я тебе сдаться не позволю. До встречи в Верхнем мире. Ишалли тэки ай…

Глаза арранта закрылись, и девушка, прижавшись лбом к его плечу, некоторое время сидела неподвижно. Затем перебралась на передок повозки, бросила взгляд на угасающий костер и громко щелкнула кнутом над. спинами застоявшихся осликов:

— А ну, ушастые, хватит мерзнуть! Па-аш-ли, мои ненаглядные! Ой-е-е!

Ослики запрядали ушами, колеса заскрипели, качнулись вперед, с сочным хрустом ломая тонкую наледь, и повозка покатилась к мосту через Гремящую расщелину.

* * *

Никогда в жизни Эвриху не было так плохо Правый бок горел, как в огне, перед внутренним взором мелькали радужные пятна, а где-то в глубинах изуродованного тела лопались одна за другой натянутые до предела струны. Ног он не чувствовал вовсе, и объяснение этому могло быть одно — тело его умирало. Досаднее же всего то, что виноват в этом был он сам — снадобье, приготовленное им, чтобы обездвижить и превратить его на время в некое подобие трупа, оказалось слишком сильным. Израненное тело было еще не готово к таким нагрузкам. А жаль…

— Эк тебя, болезного, угораздило! Ну хоть глаза-то ты еще можешь открыть? — проник неожиданно в сознание арранта мягкий голос мужчины, обращавшегося к нему на языке Благословенного Саккарема.

Сделав над собой чудовищное усилие, Эврих разлепил губы и прошептал:

— Я умираю. Оставь меня в покое, добрый человек.

— Погоди умирать. Разве тебе не интересно, кто пришел навестить тебя на смертном одре? Открой глаза.

Отяжелевшие веки не желали подниматься, но взглянуть на невесть откуда взявшегося саккаремца было любопытно, и Эврих, заставив себя забыть о подбирающемся к сердцу смертном холоде, открыл глаза. Склонившийся над ним пожилой мужчина в выцветшем темно-синем халате и украшенном крупным рубином белоснежном тюрбане был ему незнаком. Чисто выбритое, загорелое лицо незнакомца производило приятное впечатление, но все же не настолько сильное, чтобы отсрочить погружение в небытие…

— Куда ты так спешишь? В урочный час все мы отправимся туда, откуда нет возврата. Но торопиться, право же, не стоит, если нет опасности опоздать. Не к лицу достойному человеку покидать этот мир, не завершив начатые дела, не отдав собственные долги и не получив причитающееся тебе по праву.

Эврих шевельнул губами, намереваясь сказать, что все причитающееся ему он уже получил с лихвой, а долги умирающим принято прощать, но с уст его сорвался лишь жалкий стон. Струны продолжали лопаться в нем одна за другой, черты незнакомца начали расплываться…

— Экий ты нетерпеливый! Даже беседой меня удостоить не хочешь! А ведь я твой должник и хотя бы поэтому заслуживаю некоторого внимания. На-ка, выпей.

Незнакомец приподнял голову арранта и поднес к его лицу маленькую белую чашу. Прозрачная жидкость коснулась запекшихся губ Эвриха, и он, внезапно ощутив, что снова может говорить, спросил:

— Что это?

— Вода. Не совсем обыкновенная, но все же вода. Да ты пей, не раздумывай. Когда-то, в совсем ином мире, один человек — лекарь и поэт, родственная тебе душа, написал:

— А ты, значит, тот самый мудрый? — с сарказмом прошептал Эврих. Через силу сделал глоток-другой и зажмурился от вспышки света, успев подивиться тому, что погружается не в кромешную тьму, а в ослепительное сияние…

Открыв глаза — выходит, он все еще не умер? — аррант увидел серое бездонное небо над головой и, чувствуя, что тело его затекло от долгого лежания на жесткой земле, пошевелился. Поджав под себя ноги, сел и понял, что смерть отступила. Даже ставшей уже привычной боли — и той не было. Прицепив к поясу зажатый в ладони пенал с Тилорновым «маяком», он прислушался к собственным ощущениям: тело было сильным и здоровым, как до посещения дома придворного мага Хозяина Степи. Чудно-о… Впрочем, может так и должно быть, когда человек переступает черту?..

Почувствовав легкий зуд, Эврих машинально погладил левую щеку и нащупал между клочьями щетины вздувшийся рубец. Бережно придерживая сверток с «Дополнениями», распахнул теплый стеганый халат и убедился, что скрючившие его багровые, скверного вида шрамы исчезли, а появившиеся на их месте рубцы выглядели вполне пристойно — словно раны зажили по меньшей мере год назад. Чудны дела твои, Всеблагой Отец Созидатель…

Аррант поднялся на ноги и огляделся по сторонам, не совсем еще доверяя своим чувствам. Он стоял на склоне окруженного сизым, клубящимся туманом холма, на вершине которого было возведено здание в виде гигантской головы, увенчанной высокой пирамидальной шапкой. И у головы этой было по меньшей мере два лица, сложенных из выветренных каменных блоков. Каменных? Эврих протер глаза — нет, ему не померещилось, лики, образующие стены здания, все время менялись: лицо воина превратилось в обезьянью харю, потом в лисью морду…

Зачарованный диковинным зрелищем, он не сразу заметил вышедшего из здания мужчину, того самого, в выцветшем синем халате и белом тюрбане с рубином.

— Рад видеть тебя в добром здравии! — приветливо произнес незнакомец, приближаясь к арранту. — Я был бы безутешен, если бы не сумел отблагодарить тебя за заботу о моей родине.

— Кто ты и зачем спас меня? Что это за место и почему ты хотел меня отблагодарить? Как удалось тебе это сделать?

— Ты избавил Благословенный Саккарем от нашествия степняков, и я считал своим долгом спасти тебя. А место это… О высокоученый аррант, ты должен был сразу догадаться, что это за место. Ты, безусловно, читал о нем в рукописях, обилием которых заслуженно славится библиотека блистательного Силиона.

О нем, я полагаю, говорили тебе и ученые мужи этого замечательного города мудрецов. Мог слышать ты об этом месте и еще кое от кого…

— Не верю собственным глазам… Это — Врата Миров? Я вижу перед собой Храм Многоликого?.. — Эв-рих потряс головой. — Но ведь я не маг. И, следовательно, не мог сюда попасть!

— Разумеется, ты не маг. Однако попасть сюда, при определенных условиях, может всякий проходящий Врата, соединяющие Верхний и Нижний миры, — охотно пояснил незнакомец. — А уж я позаботился о том, чтобы создать надлежащие условия и оказать тебе посильную помощь в благодарность за избавление саккаремцев от кровопролитнейшей войны с полчищами Энеруги Хурманчака.

— Прости, но слова твои плохо укладываются у меня в голове. Ты, без сомнения, великий маг, и если способен был вернуть меня к жизни, то, уж верно, мог сам без особого труда прикончить Зачахара?

— Великий — это м-м-ммм… не совсем правильное определение. Кое-чего я в самом деле достиг и как раз поэтому был не в состоянии уничтожить Зачахара. Чем искуснее становится маг, тем больше, как это ни парадоксально звучит, ограничены его возможности использовать свое могущество. В этом есть свои хорошие и плохие стороны, но главное, обойти этот закон никоим образом нельзя. Впрочем, поразмыслив на досуге, ты сам придешь к выводу, что по-другому и быть не может, иначе оба хорошо знакомых тебе мира давно бы уже изменились. И менялись бы постоянно самым непредсказуемым образом.

— И все же ты спас мне жизнь, — пробормотал Эврих, старательно пытаясь вникнуть в слова незнакомца.

— Спасти бедного безвестного странника и отнять жизнь у придворного мага Хозяина Степи — это, согласись, разные вещи. — Мужчина тонко усмехнулся и доверительно подмигнул арранту. — Кроме того, не мне говорить тебе, что тот, кто привык оказывать помощь, убивает своих ближних с большой неохотой и испытывает потом от содеянного сильное неудобство.

— О да… — Эврих отвернулся, чтобы не смотреть в проницательные глаза мага, видевшего его, казалось, насквозь, и уставился на колеблющиеся волны сизого тумана.

Подобно невиданному существу, он то редел, то сгущался в причудливые объемные фигуры, готовые вот-вот материализоваться и обрести плоть. Порой сквозь голубоватую дымку проглядывали зловещего вида черные утесы, окруженные кружевами белой пены; странные, залитые водой леса; краснопесчаные пустыни с громоздящимися на горизонте сетчатыми металлическими конструкциями; белые храмы, обвитые цветущими лианами, и солнечные поля пшеницы, над которыми парили крылатые, удивительно похожие на людей существа. Временами же в сгущавшемся, будто притягивавшем к себе взгляд, тумане начинали вырисовываться исполинские твари, похожие на помесь мономатанских слонов с отвратительными насекомыми или увенчанными рогами, клыками и шипами ящерицами…

— Довольно! — Рука незнакомца легла на плечо Эвриха, и тот вздрогнул от неожиданности. — Не стоит смотреть туда слишком долго и слишком внимательно. Чужие и чуждые нам Реальности — не то место, куда следует заглядывать непосвященным. Да, кстати сказать, и времени у нас нет, чтобы предаваться праздному созерцанию здешних чудес.

— Но, помнится, я читал, что время, проведенное у Врат Миров, нельзя исчислять привычными мерками. Попавшие к Храму Многоликого маги возвращаются будто бы в свой мир в тот же самый миг, что и покинули его.

— Тогда ты должен помнить и предупреждение о том, что ни один смертный не может задерживаться у Врат Миров… А мы с тобой и так уже пробыли здесь немало, — сухо уточнил саккаремец. — Поспешим к Храму, пока время наше не истекло.

Следуя за ним, Эврих начал взбираться на холм и уже у самого входа в Храм, глядя, как текут и меняются каменные лики — каждый во всю стену, задал один из множества теснившихся в его голове вопросов:

— Почему, почтеннейший, исцелив меня, ты не убрал шрамы с моего тела?

— Не мог, — коротко ответил маг, поднимаясь по пологим, истертым ступеням. — Никакая магия не может полностью восстановить разрушенное. Всегда останется какой-то след. Разбитая чаша, например, вздумай я восстановить ее из черепков, обрела бы первозданную прочность, а следы трещин превратились бы в рисунок, называемый кракле.

— Да-да, я понял, что ты имеешь в виду.

— Но ты не печалься. То, что неподвластно магии, вполне могут исправить руки искусных целителей. — Незнакомец остановился, поджидая Эвриха посреди просторного зала, в центре сиявшей изумрудно-зеленым светом среди белых пятиконечных плит разлапистой многолучевой звезды. — Ниилит, надо думать, в состоянии будет сделать твои шрамы не столь заметными. Во всяком случае тот, который несколько попортил твое лицо…

— Ниилит? — повторил Эврих, и в памяти его всплыл рассказ девушки о сундуке чародея, найденном ею в нардарском замке Мария Лаура. Так вот по чьей милости очутился он у Врат Миров, вот кого должен благодарить за спасение от неминуемой смерти. — Аситах? Придворный маг саккаремского шада?

— А-а-а… Девчонка рассказывала тебе о встрече со мной? Ну что ж, этого следовало ожидать, — с добродушной улыбкой промолвил Аситах, и только тогда наконец Эврих сообразил, почему тот считал своим долгом отблагодарить его за убийство Зачахара. Стало быть, придворный маг Мария Лаура считал себя его должником, хотя таковым ни в коей мере не являлся, а он позволил себе забыть, ради чего пустился в путь…

— Встань рядом со мной в центр звезды! — скомандовал Аситах. — Время нашего пребывания у Врат Миров истекает. Быстрее!

Эврих бросил взгляд на висящий у пояса пенал, прижал к груди сверток с исписанными листами «Дополнений». Слава Великому Духу, все цело! А ведь его легкомыслие могло дорого обойтись не только ему одному! Если бы не Аситах, не видать бы ему Тилорна во веки вечные! Но Кари-то, Кари! Вела себя, словно взбалмошная девчонка! И как он мог доверить ей Тилорнов «маяк»?..

— Готов? — спросил маг, поднимая над головой руки и суровея лицом.

— К чему? — спросил аррант, с раздражением подумав, что вздохнет спокойно, лишь передав наконец Тилорну из рук в руки его злополучный «маяк». Скорее бы уж это произошло!

— Пора! — Аситах начертил в воздухе замысловатый знак, и Эвриху показалось, что он летит через все семь цветов радуги, поющих и звенящих, как сотни самых сладкоголосых птиц.

21

Кари чувствовала себя пловцом, который, выныривая на поверхность, прорывает толщу воды, отделяющую его от мира, полного солнца и живительного воздуха. Чем ближе подъезжала повозка к середине моста через Гремящую расщелину, тем рас-плывчивее становились очертания предметов. Воздух уплотнился и не желал расступаться, от чего возникало ощущение, будто повозка движется навстречу урагану, хотя девушка могла бы поклясться, что никакого ветра нет и в помине. В какой-то момент ей заложило уши, напуганные ослики остановились, и Кари пришлось подбадривать их кнутом, свиста которого она не слышала точно так же, как собственных криков и натужного погромыхивания колес.

А потом невидимая пленка внезапно лопнула и все встало на свои места. Отчетливо стал слышен хруст снега и скрип повозки, ослики побежали быстрее, и смазанный силуэт исполинской гряды Самоцветных гор обрел прежнюю четкость. Вот только очертания их чудесным образом изменились. Серо-зеленые, запорошенные снегом утесы, обступившие круто поднимающуюся дорогу, сделались положе, и это можно было бы принять за обман зрения, если бы не лепившиеся к склону правой горы домики, окруженные покосившимися плетнями, которых здесь прежде совершенно точно не было. Не в силах отвести от них взгляд, девушка негромко вскрикнула. Они миновали-таки Врата, Нижний мир остался позади!

Переход произошел так просто, быстро и… Неужели это в самом деле свершилось? Кари крикнула на осликов, прижала ладони к щекам и затряслась в приступе необоримого смеха. Она всхлипывала и тряслась, как в лихорадке, размазывала по щекам слезы, славила Великого Духа и ругалась сквозь стиснутые зубы, не в состоянии поверить, что Хурманчак, «беспощадные», Зачахаровы «куколки», Канахар и вся прежняя ее жизнь остались позади. Что здесь им ничто не угрожает и не надобно бояться каждого встречного, который может попытаться отнять у них жизнь, соблазнившись повозкой, одеждой, да просто возможностью насладиться зрелищем чужих страданий…

— Эврих! Эврих, мы прошли Врата! — выдавила из себя девушка между приступами смеха. Прислушалась в ожидании ответа и услышала, как стучат ее собственные зубы. О, разумеется, всего лишь от холода! А Эврих, конечно же, спит. Спит и будет спать по крайней мере целые сутки. Сваренное им снотворное зелье не может перестать действовать так быстро, беспокоиться не о чем…

— Эврих! — снова позвала Кари, чувствуя, что смех замирает на губах, слезы высыхают, а сердце начинает греметь, как барабан шамана, собирающего совет старейшин.

Бросив кнут, она юркнула в повозку и замерла, глядя на одеяла, в которые сама же совсем недавно закутывала арранта. Они были еще теплыми, еще хранили запах, тепло и форму Эврихова тела, но сам он исчез. Пропал, хотя этого не могло, не должно было случиться!

— Как же так?.. — Кари по плечи запустила руки в ворох овчин, уже зная, что надеяться не на что, и чувствуя, как в груди зарождается отчаянный крик. Не может быть, чтобы Стражи Врат не пропустили его! Тут какая-то ошибка! Он должен был… Ведь он же специально варил свое снадобье и не мог просчитаться! Он знал, что, кроме него, некому передать «маяк» Тилорну и оставаться в Нижнем мире ему нельзя!..

Она спрыгнула с повозки и несколько мгновений смотрела на оставленный за спиной, покрытый тонким слоем выпавшего недавно снега мост, на котором отчетливо выделялись следы колес. Потом зажмурилась, покрутила головой, надеясь, что, открыв глаза, увидит лежащего на мосту Эвриха. Если он не прошел Врата, то должен был остаться на мосту, больше-то ему деться некуда! О Великий Дух, сделай так, чтобы это наваждение исчезло!

Кари широко распахнула глаза: снег на мосту был по-прежнему чист и не было на нем ни единого следа, кроме тех, которые оставили ослики и повозка.

Нет-нет, что-то тут не так! Это морок, этого просто не может быть! Чудеса чудесами, но не может же человек исчезнуть, пропасть, раствориться в воздухе без следа, как облачко пара! Девушка скрипнула зубами, подавляя рвущийся из. груди крик, и решительно двинулась к мосту, отметив про себя, что не потушенный ими костер все еще дымится на той стороне Гремящей расщелины. Значит, времени прошло совсем немного, она не падала в обморок, не теряла сознания… О Боги Покровители, да что бы с ней ни происходило, следы на мосту в любом случае должны были остаться!

Кари едва обратила внимание на то, что уши у нее опять заложило и окружающий пейзаж потерял четкость. Лопнувшая пленка беспрепятственно пропустила ее в Нижний мир, но следов на мосту от этого не прибавилось и тело Эвриха на белом снегу не появилось. Напрасно девушка до рези в глазах вглядывалась в тропу, исчезавшую в Самоцветных горах Нижнего мира, — снег на ней, как и следовало ожидать, был девственно чист. Ее возлюбленный бесследно исчез — его не было ни в одном из двух миров. Задавленный в груди крик рос и ширился, мешая думать, мешая дышать…

— Как же так?.. — просипела Кари и заковыляла на негнущихся ногах к низкому ограждению моста. Заглянула в Гремящую расщелину — черная вода яростно пенилась и вскипала на камнях, но девушка почему-то не слышала ее грохота. Вцепившись в парапет, как в последнюю в жизни опору, она окунула горящее лицо в колкий снег, едва прикрывавший обледеневший ноздреватый камень. А беззвучный крик все рос и рос, и оглушенное им, бьющееся с перебоями сердце уже готово было замереть, когда веселый перестук конских копыт взорвал сгустившуюся над мостом гибельную тишину и из небытия Верхнего мира вырвался серый в яблоках жеребец, на котором восседал тощий, похожий на вороненка мальчишка в донельзя замызганном халате.

Шевельнувшаяся было в душе Кари надежда погасла, но вместе с ней умер и убийственный, надрывающий душу крик. В груди сделалось пусто и холодно, как в покинутом доме. О Великий Дух, вовремя же надумал ты закутать землю в траурные одежды!..

— Да будут милостивы к тебе Боги Покровители, рыдающий путник! — звонко заорал мальчишка, скатываясь с жеребца, на котором сидел охлюпкой. — Ты чего ревешь? Девка, что ли? Ой-е! И правда девка! А я знаю, тебя Хаккари зовут! Верно?

Девушка кивнула, и мальчишка, испустив торжествующий вопль, заплясал вокруг нее, молотя себя ладонями по бедрам от избытка чувств.

— Заработал! Я! Ай да я! Заработал-заработал! Однорукая даст мне серебряный лаур! Я увидел, я узнал, я не зря сторожил! — запел он и вдруг смолк, выпучил глаза и свистящим шепотом спросил: — Ты ведь не одна на повозке ехала? Ты потому ее и бросила, что аррант твой Врата не прошел?

Кари вновь кивнула, но мальчишка уже бросился осматривать мост. Тот самый мост, который перекинут был через Гремящую расщелину еще в незапамятные времена и пережил, в отличие от многих других мостов, городов и поселков, даже нашествие Гурцаты Кровавого.

Если верить легендам, беспощадный завоеватель хотел разрушить его, дабы обезопасить свои обозы от налетов горцев и укрывшихся в предгорьях обитателей разгромленной им Месинагары. И наверняка разрушил бы, не обещай ему посланцы жителей гор никогда более не водить свои отряды в бой по этому мосту. Просьба не разрушать мост, являющийся в то же время Вратами в Верхний мир, была подкреплена щедрыми дарами, и Гурцат не исполнил задуманного. Ой-е! Уже за одно это мерзопакостный предшественник Хурманчака заслуживал вечного проклятия, ибо не разрушил то единственное, что несомненно должно было быть разрушено! Девушка всхлипнула и вытерла нос рукавом халата, не замечая, что тот и так уже вымок насквозь.

— Ты напрасно плачешь! Здесь никого нет, — подошедший к Кари мальчишка нетерпеливо дернул ее за полу халата. — Ты что-то напутала! Никого, кроме тебя, в повозке не было! Я осмотрел следы и… Ну хватит реветь, а? Пойдем в наше селение, там тебя Однорукая с Алиар давно поджидают.

Он потянул ее к Вратам, с опаской поглядывая в сторону все еще дымящегося костра.

— Пойдем, Кари! Хотя твои подруги и сказали, что «стражи Врат» ушли в Матибу-Тагал, это еще не значит, что они сюда больше не вернутся! У нас-то Зачахаровых «куколок» нет, припугнуть их будет нечем. Ну пойдем, прошу тебя! Меня отец и так выдерет за то, что я через Врата прошел. Он говорит, на место Хурманчака обязательно другой какой-нибудь гад сядет и все равно пришлет сюда «беспощадных»…

Подпихивая и подталкивая Кари, мальчишка говорил и говорил, но смысл его слов ускользал от девушки, «Беспощадные», Зачахар, Хурманчак — все это теперь уже не имело для нее никакого значения. О Боги Покровители, как пусто и холодно, какой невообразимой тоской веет от этих белых одежд скорбящей по Эвриху земли!..

Ветер, прилетевший из Вечной Степи, принес мелкий жалящий снег, и, глядя, как тают снежинки на крупе нетерпеливо переступающего ногами жеребца, Кари безвольно и бездумно шагала вперед. Верхний ли это мир, Нижний ли, было ей теперь совершенно все равно и она не испытала никаких чувств, когда незримая преграда расступилась перед ней. Пожалуй, она даже не заметила бы, что вновь миновала Врата, если бы снежинки не перестали вдруг падать на спину серого в яблоках жеребца и тот громко и радостно не заржал, приветствуя свой родной мир.

* * *

«Жемчужина Мельсины», по вполне понятным причинам занесенная в списки умукатских таможенников как просто «Жемчужина», вышла в море с первыми лучами солнца. У капитана и владельца этого дряхлого корабля, чье название ничуть не соответствовало ни внешнему виду его, ни судоходным качествам, были серьезные основания не задерживаться в Умукате, и, покидая сей славный город, он торжественно поклялся не возвращаться сюда в ближайшую сотню лет, даже если ему будет обещано за это все золото, отнятое Хурманчаком у местных богатеев.

Подобные клятвы почтенный капитан давал едва ли не в каждом городе, но в данном случае они прозвучали с большей чем обычно искренностью, ибо ему лишь благодаря вовремя данной начальнику порта взятке чудовищных размеров удалось спасти свое судно от конфискации. Наместник Хозяина Степи в Умукате, узнав о гибели Хурманчака и его придворного мага, решил отделиться от великой империи и объявил себя Повелителем города. И, разумеется, первым делом издал указ о создании собственного флота, в который должны были войти все без исключения стоящие в Умукатской гавани корабли. Будь «Жемчужина Мельсины» хоть чуточку помоложе и выгляди она хоть чуточку поопрятнее, владельцу ее не помогли бы никакие знакомства и взятки, но Богиня — Руку-Над-Морем-Простершая услышала его мольбы и позволила-таки судну взять курс на Саккарем, по случаю чего на палубу была выкачена бочка вина и уже были произнесены первые тосты.

— Удача сопутствует мне с тех пор, как я увидела тебя в Овальном зале, — тихо сказал один из стоящих на корме пассажиров другому, вглядываясь в становившиеся с каждым мгновением все меньше и меньше дома и портовые склады тающего в предрассветной дымке города.

Коротко постриженные волосы, мужское одеяние и манера держаться не позволили бы человеку неискушенному заподозрить, что слова эти произнесены девушкой. И не какой-нибудь, а самой прекрасной на свете, в чем был совершенно убежден Батар, не устававший говорить об этом своей спутнице до тех пор, пока та не заявила, что он либо величайший в мире лжец, либо имеет исключительно дурной вкус, коим не пристало хвастаться ученику Харэватати. Смириться с подобным обвинением было трудно, и Батар принялся придумывать, как бы по-другому выразить свое восхищение «несравненной Тинкитань». От этого-то занятия и отвлекли его слова девушки, носившей совсем недавно титул Хозяина Степи.

— Не уверен, что плавание на «Жемчужине» явится столь уж несомненной удачей, — кисло ответил косторез, прислушиваясь к долетавшим с палубы возгласам. — Команда, того гляди, перепьется, а суденышко и без того готово развалиться на куски. Впрочем, может быть, эти люди пьют как раз для того, чтобы избавиться от страха пойти ко дну при первом же дуновении самого слабого ветерка?

— Мне кажется, ветер уже надул паруса, а «Жемчужина» и не думает трещать по швам. — Оторвавшись от созерцания Умукаты, девушка озадаченно взглянула на Батара. — К тому же ты сам выбрал это судно, и я могу только поражаться твоей прозорливости. Остальные застряли в здешней гавани надолго, и только Промыслителю ведомо, чем это кончится для их команды и пассажиров.

— Особой проницательности, по правде сказать, проявлять для этого не потребовалось. «Жемчужину» посоветовал мне выбрать капитан «Козодоя». Три ма-а-леньких золотых монетки из того увесистого мешочка, что оставил твой предусмотрительный дядюшка в одной из ниш потайного хода, развязали ему язык, а захваченный из Матибу-Тагала бурдюк с саккаремским вином освежил память, — все так же сумрачно пояснил Батар.

— Ах вот чем ты занимался, пока я мерзла в трюме этого провонявшего кожами корыта! Ты пьянствовал с капитаном, пока я…

— Пока ты делила со своими телохранителями найденное мною золото. Слава Великому Духу, ни один из них не додумался выдать тебя, хотя за время плавания по Урзани возможностей для этого было предостаточно.

— У твоих шуток дурной привкус. Сдается мне, что ты нарываешься на скандал! — Тинкитань грозно сдвинула брови и выпятила вперед подбородок. — Ты ворчишь с того самого момента, как мы взошли на борт этого судна, причем без всякой на то причины!

— Как это без причины? Причина очень даже есть, да еще какая серьезная!

— Какая же? — поинтересовалась девушка подозрительно ласковым голосом.

— Все та же, — уныло буркнул Батар. — Никто меня не любит, и вообще…

— А я? — вкрадчиво спросила Тинкитань.

— Если это и так, поверить во что я решительно не могу, то ты умело скрываешь свои чувства.

— Скрываю, значит? Стало быть, это не я твердила тебе о них всю первую половину ночи, пока ты терзал мои груди и хм-м… вонзал в меня свое орудие, которым надобно таранить корабли, а не ублажать дражайшую супругу? — сдерживая улыбку, спросила девушка.

— Э-э-э, милая, чего вспомнила! Так это ж когда было? С тех пор, как ты сама говоришь, полночи прошло и целое утро…

— Врешь, утро еще только началось!

— Нет, определенно жаль, что я не смог напоить тебя приворотным зельем. — Косторез с сокрушенным видом покачал головой. — Эти мерзавцы-заговорщики…

— Единственная полезная вещь, которую они сделали, — это разбили флягу с колдовским пойлом. Которое ты — ха-ха! — принял за льющуюся из разрубленной груди кровь и которое я все равно пробовать бы не стала! И если ты еще раз упомянешь о том, что хотел опоить меня, или пожалуешься на то, что тебя никто не любит…

— Хорошо, я буду страдать молча, — покорно пообещал Батар и тут же получил ощутимый удар в бок Ну все, все, я буду страдать не показывая виду, сколь тяжелы мои мучения.

— О Промыслитель, какой невыносимый человек! — всплеснула руками Тинкитань и, приблизив губы к уху притворно отшатнувшегося от нее Батара, прошептала: — Я люблю тебя. И охотно доказала бы это тебе в очередной раз, если бы здесь было место, где можно уединиться.

— Если дело только за этим, то я мигом отыщу такое место! — возвестил разом повеселевший косторез. — Я тут как раз присмотрел…

— Потерпи немного. Я хочу последний раз взглянуть на Умукату. Ведь я здесь родилась и, в отличие от нашего капитана, действительно вряд ли увижу этот город еще хотя бы раз в жизни.

— Взгляни, — милостиво разрешил Батар, накрывая лежащие на фальшборте пальцы девушки своей ладонью. — И не укоряй себя ни за что. Только Великому Духу известно, во что власть превращает людей и какой стала бы Вечная Степь, окажись на твоем месте кто-нибудь другой.

— Спасибо, — шепнула Тинкитань, подумав, что лишь сумасшедший или святой может простить ей все, содеянное ею, в бытность ее Хозяином Степи.

* * *

Фыркая и отплевываясь от набившегося в рот снега, Эврих выбрался из сугроба и с недоумением осмотрелся по сторонам. В глаза прежде всего бросились добротные, сложенные из мощных бревен серебристо-серые избы, над которыми поднимались в нежно-голубое небо белые столбы дыма. Селение располагалось на холмах по обе стороны широкой реки, снежный покров которой был, словно диковинными узорами, исчерчен голубыми ведущими к прорубям тропинками. По пролегшей через реку наезженной снеговой дороге крепкая? рыжая лошадка тащила груженные дровами сани, за которыми, выкрикивая что-то звонкими голосами, бежала гурьба ребятишек в коротких справных полушубках.

— Однако!.. — Аррант вдохнул запах древесного дыма, сосновой хвои, свежеиспеченного хлеба и конского навоза Пахло достатком, благополучием, устоявшейся, размеренной жизнью Аррант очумело покрутил головой, темно-зеленая стена заснеженного леса за рекой, синие тени на снегу, золотое сияние низкого солнца напомнили ему что-то до боли знакомое, явно не имевшее никакого отношения ни к Вечной Степи, ни к Самоцветным горам.

Эврих не слишком-то верил в истории о том, что четвертые по счету Врата, через которые человек переходил из мира в мир, могли забросить его куда угодно. Собственно говоря, он вообще не думал о том, какими были у него эти Врата, ибо не рассчитывал миновать их благополучно даже с помощью своего зелья, однако при виде Храма Многоликого воспоминание об этом всплыло у него в мозгу. И хотя слова Аситаха как будто опровергали предположение, что именно четвертые Врата закинули его на Перекресток Миров, исключать эту возможность было, похоже, преждевременно…

Он в растерянности стряхнул налипшие на халат комья снега, потер покрасневшие от мороза руки, похлопал смерзшимися ресницами и совсем уже было собрался двинуться к ближайшей избе, когда сзади послышался заливистый лай. Со всех ног несшийся по тропинке пушистый серо-бурый пес с закрученным в кольцо хвостом, не добежав до арранта, остановился, окинул его внимательным взглядом светло-янтарных глаз и, удовлетворенный осмотром, призывно затявкал.

— Что же это за ерунда получается?.. — растерян-, но пробормотал аррант, всматриваясь в поднимавшихся от реки женщин. Отороченные мехом полушубки, теплые платки на головах, на плече у одной — коромысло с деревянными бадейками, у другой — чан с бельем, третья тащит маленькие гнутоносые санки с румяным малышом. — Ой-е! Да это же сольвенны! А река — Светынь. В Беловодье попал…

Эврих качнулся, сделал несколько шагов навстречу женщинам, чувствуя, что ноги у него подкашиваются, а в голове царит полный сумбур. О Великий Дух, да ведь он прекрасно знает эту раскрасневшуюся от мороза молодицу с ярко-синими глазами и выбившимися из-под платка, редко встречающимися у сольвеннов черными косами!

— Ниилит?!

— Эврих?..

Пес, радостно повизгивая, будто старого знакомца встретил, закружился у ног арранта. Краснощекая девица, опустив бадейки, из которых плеснула на снег хрустальная вода, развела руками в вышитых рукавицах, не то собираясь обнять золотоволосого мужчину в невиданных на берегах Светыни одеяниях, не то изумляясь, откуда тот мог взяться посреди селения, не то ужасаясь шраму, изуродовавшему прекрасное и чистое некогда лицо, испещренное ныне черными точками, словно тронутый ржавью металл…

— Да прольется дождь под твои ноги, достойнейшая… — прохрипел Эврих саккаремское приветствие, заключая бросившуюся к нему Ниилит в братские объятия.

— Ты… Ты здесь! Живой! А шрам-то, шрам! О Богиня — Мать Всего Сущего, да откуда же ты тут взялся? — Ниилит отстранилась от него, вглядываясь в неузнаваемо изменившегося арранта и едва сдерживая подступившие к глазам слезы.

— Живой! — Она снова притянула его к себе, словно боясь, что стоит ей выпустить Эвриха из рук, как тот немедленно исчезнет, растворится в морозном сиянии так же внезапно, как и появился. — А Волкодав?..

— Жив был, когда мы в Тин-Вилене расстались. Сыскалось у него там дело неотложное, вот и задержался, — ответствовал аррант и в свою очередь спросил: — Тилорн как? Варох, Зуйко? По здорову ли живете?

— Все в добром здравии пребывают. А Тилорн к гончару пошел. К Козице, ты его знаешь. Днями и ночами у него пропадает. Да что Тилорн! Ты-то откуда, как, почему в халате драном? Замерзнешь ведь! Пошли, пошли скорее в дом!

Забыв о коромысле и бадейках, не обращая внимания на перешептывающихся за спиной подруг, Ниилит ухватила Эвриха за рукав и повлекла было по тропинке к дому, матица которого была украшена резной конской головой, но аррант, сделав пяток шагов, неожиданно замер, будто натолкнувшись на невидимую стену.

— Постой… А как же Кари? Аситах, Самоцветные горы… Как же она там, одна? Я не могу… Я же не хотел!

Эврих вцепился в плечи Ниилит, чувствуя, что земля уходит у него из-под ног. Он же оставил Кари в Самоцветных горах! Врата Миров, Храм Многоликого… Он хотел как можно скорее увидеться с Тилорном, чтобы передать ему «маяк», но не такой же ценой! Почему же Аситах… Да как она выживет в этих проклятых горах?! Как будет жить он сам, зная, что бросил ее там одну-одинешеньку? О Великий Дух, да что же это делается! Не надо ему ни Верхнего мира, ни Беловодья, если из-за них он должен оставить Кари! Перебьется как-нибудь Тилорн, подождет, пока они к нему без всякого колдовства доберутся!

— Да не хочу я сюда! Не хочу! — заорал аррант, вздымая над головой сжатые кулаки. — Не надо мне такой помощи! Не-на-до! Слышите, вы, Великие Боги!..

Сверток с «Дополнениями» выпал из-за пазухи Эвриха, исписанные, покоробившиеся листки рассыпались по снегу, но он даже не заметил этого. Не чувствовал он и тяжести повисших на его руках женщин, не слышал встревоженного лая шарахнувшегося от него пса, успокаивающего лепета Ниилит… Бронзовоствольные сосны, седые от инея избы, вызолоченные солнцем сугробы, изукрашенная синими узорами белоснежная скатерть реки запестрели, замелькали у него перед глазами осколками разбитого витража. Вид чудесного, радостного, горячо любимого им мира наполнил его душу отчаянием вместо успокоения, ибо с каждым мгновением Эврих все отчетливее понимал, что, сколько бы он ни взывал к Небожителям, сколько бы ни проклинал непрошеную помощь Аситаха, непоправимое уже случилось и никакое волшебство не перенесет его отсюда к подножию Самоцветных гор. И не будет его душе покоя, пока не прижмет он Кари к своей груди, не узнает наверняка, что стало с Алиар, Тайтэки и Атэнаань…

— О Всемилостивый Отец Созидатель, страшен твой гнев, но и милость твоя ужасна! Мог ли я помыслить, что исполнишь ты мои желания столь непотребным образом?.. — бормотал аррант непослушными, дрожащими губами и сердце его сжималось от беспокойства за девушку-степнячку, о чувствах своих к которой он до этого как-то не задумывался, от тревоги за ее подруг и оставшегося в Тин-Вилене Волкодава. И вставали перед внутренним взором Эвриха бесконечные дороги, которые должно ему пройти, дабы отдать долги, растущие, помимо его воли, как катящийся с горы снежный ком. Долги, за которые невозможно расплатиться до конца, ибо не придумана еще мера для сердечного участия, душевной заботы, сострадания, дружбы и любви…

Павел МОЛИТВИН ВЕТЕР УДАЧИ

Глава первая. Черные джиллы

715-й год от основания Города Тысячи Храмов.

9-й год правления императора Кешо

Отложив Тилорнову самописку, Эврих закусил губу и в сомнении покачал головой. Чем дольше он работал над новой своей рукописью, тем меньше она походила на «Описания стран и земель» достопочтенного Салегрина. Так оно, разумеется, и должно было случиться: дорожные заметки путешественника неизбежно будут отличаться от кропотливого труда землеописателя, безвылазно, если не считать посещений блистательного Силиона, просидевшего всю жизнь в Верхнем Аланиоле. Эврих, однако, так до сих пор и не сумел решить: радоваться ему следует или печалиться по поводу того необычного творения, которое выходит из-под его пера. Увы, в нем не было ничего от ученого трактата, и более всего, хотя и это сравнение являлось притянутым за уши, напоминало оно сказания о Богах и героях минувших времен. С той весьма существенной разницей, что писал он о своих современниках, живых и хорошо знакомых ему людях. И следовательно, рассказ о них надобно было вести как-то иначе, чем принято было у аррантов повествовать о похождениях Прекраснейшей, проделках Вестника Богов и деяниях Морского Хозяина, а у сегванов, например, о Храмне и Хегге.

Глядя на бегущие за бортом «Ласточки» длинные иссиня-черные волны, молодой аррант пытался представить, как отнеслись бы его наставники и товарищи по учебе в Силионской Школе к идее расчленить его рукопись на две части, одна из которых, предназначенная для ученых мужей, являлась бы продолжением Салегриновых «Описаний стран и земель», а другая рассказывала о Хрисе, Тразии Пэте, Хономере, Тилорне, Волкодаве, Кари, Ниилит и всех тех, с кем пришлось ему пережить немало волнующих, а порой и страшных приключений. На первый взгляд мысль эта, посетившая его в Беловодье,куда перенесся он по воле Аситаха из Врат, являвшихся в то же время мостом через Гремящую расщелину, отделявшую Вечную Степь от Самоцветных гор, была дикой и едва ли не кощунственной.

«Выпускнику Силионской Школы не пристало слагать в угоду простонародью дешевые вирши и занимательные побасенки», — изрек бы с презрительной миной щеголеватый Фелиций Тертц, твердо решивший посвятить свою жизнь расшифровке клинописных таблиц бесследно исчезнувшего с лица земли государства умбогу и немало преуспевший на этом поприще. «Друг мой, одумайся! Какое дело Взыскующим Вечных Истин до того, чьими трудами и при каких обстоятельствах доставлены были, скажем, семена и луковицы хуб-кубавы в Нижнюю и Верхнюю Аррантиаду? Неизмеримо больший интерес представляют собой свойства этого дивного растения, о коих и надлежит нам, проведя соответствующие исследования, поведать в трактате, дабы облегчить труд лекарей и врачевателей обоих миров», — ласково посоветовал бы ему престарелый Николас Пагиари, отрываясь от склянок и реторт, в коих булькало, вскипало или выпадало в драгоценный осадок то, что превращалось им впоследствии в чудодейственные мази, порошки и микстуры, исцелявшие от ломоты в костях, глухоты, желудочных колик, сердечных болей и фурункулов.

Эврих усмехнулся, представив, как искривилась бы физиономия маститого Вассония Руфа, загляни тот в нынешние его описания подвигов варвара-венна в трактире «Сегванская зубатка». О да, силнонские ученые мужи едва ли одобрили бы рукопись, названную им условно «Удивительные странствия», а между тем работа над ней доставляла ему ничуть не меньше удовольствия, чем приведение в порядок второй части «Дополнений» к землеописаниям достопочтенного Салегрина. Тогда же, в Беловодье, в ожидании весны, он, стесняясь показать начало своего нового творения Тилорну, зачитал кусочки из него Ниилит. Готовящаяся стать матерью, молодая женщина слушала его с интересом, не пытаясь, впрочем, скрыть охватившее ее недоумение: уж больно непохоже было прочитанное молодым аррантом на прежние его писания, на трактаты Зелхата Мельсинского и все то, что ей доводилось читать прежде. Потому-то и отношение свое к «Странствиям» она выразила крайне осторожно: дескать, пиши, что подсказывают тебе разум и сердце, а время покажет, что из этого получится. Тыква — не виноград, орех — не морковь, но разве кто-нибудь ставит им это в вину?

Зная тактичность Ниилит, и без того снедаемый сомнениями аррант ужаснулся содеянному и принялся было выскабливать с пергаментных листов всю ту чушь, которую успел нанести на них несмываемыми Тилорновыми чернилами, когда в светелку, где он обычно работал, заглянул Зуйко и, переминаясь с ноги на ногу, заливаясь румянцем, точно красна девица, попросил дать ему почитать продолжение той рукописи, которую он… в которой Волкодав, о которой намедни супруга Тилорна… Словом, помимо Ниилит, отрывки из «Удивительных странствий» слушал, оказывается, еще и белобрысый внук деда Вароха. Сознавая, что подслушивать чужие беседы — дело недостойное, он охотнее всего умолчал бы о сем неблаговидном поступке. Так парень поначалу и собирался поступить. Так бы и поступил, кабы не желание во что бы то ни стало узнать, чем же кончилась охота Волкодава за шестерыми насильниками на склонах Засечного кряжа…

Уничтожать созданное своими руками — не самое приятное занятие, даже если это всего лишь никому не нужные путевые заметки. Когда же заметки эти касаются твоих друзей, в соскабливании их есть что-то и вовсе скверное, и, хотя ученый аррант не верил в сглаз, материализацию дурных пожеланий и прочие варварские выдумки, он охотно дал Зуйко стопку пергаментных листов, справедливо полагая, что очистить их от старых и подготовить для новых записей успеет и потом. Однако этого самого «потом» так и не случилось. Во-первых, потому что Зуйко, придя в восторг от начала «Странствий», потребовал продолжения и едва не набросился на Эвриха с кулаками, проведав, что тот намерен соскоблить написанное. Обходительный обычно парень повел вдруг себя крайне непочтительно и в пылу спора обозвал Эвриховы «Дополнения», вкупе с творениями достославного Салегрина, «глупым занудством», торжественно пообещав, что высокоученый аррант не будет испытывать недостатка в пергаменте до тех пор, пока пишет продолжения «Странствий». Во-вторых, привлеченная им в союзники Ниилит заверила Эвриха, что тот истолковал сказанное ею превратно и, по ее мнению, «Странствия» обязательно должны быть дописаны, ибо представляют интерес хотя бы из-за непохожести на все читанное ею раньше. И наконец, в-третьих, арранту приснился пастырь Непра, сведший его некогда с Хрисом Серторием Панониром. Эврих не часто вспоминал кряжистого настоятеля храма Всеблагого Отца Созидателя, втолковывавшего по вечерам грамоту, философию и числоведение двум десяткам шалопаев подмастерьев, и уж ежели тот, приснившись своему непутевому ученику, сказал: «Пиши!», стало быть, продолжать «Странствия» действительно следовало. Не беда, если их не удостоят вниманием ученые мужи блистательного Силиона, зато будут читать и передавать из рук в руки сверстники Зуйко. Быть может, это даже и важнее, потому что не каждому в жизни повезет встретить Непру, Хриса, Тразия Пэта, Волкодава или Тилорна, у которых сам он, вольно или невольно, учился изо дня в день, из года в год…

— Не работается? — прервал размышления арранта Иммамал Биилит — сухощавый купец из Саккарема, волей судеб вынужденный провести зиму в Галираде и с нетерпением ожидавший появления слепа по борту «Ласточки» Рудных гор, называемых халисунцами Сарват Керулим — Тропа-Через-Море.

— Разве это работа? Настоящая работа ждет нас на берегу. Записи же, которые я время от времени делаю, являются скорее приятным времяпрепровождением, чем-то вроде игры в кости. — Эврих кивнул на кучку купцов, расположившихся на циновках и подушках в тени палубного тента.

— Э-э, нет, любезнейший! Я наблюдаю за тобой от самого Галирада, с тех пор как случай свел нас на борту «Хлебного колоса». И сдается мне, нанимаясь помощником к Березату Доброте, ты пекся не столько о том, чтобы набить мошну, сколько о том, чтобы без проволочек попасть в нужное тебе место. Во всяком случае, на странствующего ученого — собирателя мудрости ты похож не в пример больше, чем на торговца.

— У тебя острый глаз, почтенный Иммамал, — признал Эврих, пряча в один поясной пенал перо и чернильницу, а в другой — свернутые в трубку листы пергамента. — И все же ты прав лишь отчасти. Странствовать по миру в чаянии обрести новые знания могут лишь очень богатые люди, к числу коих я не отношусь. В Кондаре, Нарлаке и Халисуне я старался выгодно сбыть не только товары Березата, но и пристраивал свои собственные. Морское путешествие — развлечение дорогостоящее…

— А в последние годы к тому же еще и небезопасное, — подхватил Хилой Шаралия — пышнотелый халисунец, севший на «Ласточку» в Сахре и успевший уже переругаться с доброй половиной купцов, утверждавших, что соленая сельдь, которую он везет в Мельсину, давным-давно протухла и, ежели бочки с ней немедленно не выкинуть за борт, все их товары насквозь провоняют ею и будут безвозвратно испорчены.

— Ох уж мне эти байки про мономатанских пиратов! — отмахнулся от Хилой саккаремец. — Вольно же распространять их тем, кто надеется благодаря им вздуть цены на привезенный из-за моря товар. Но слышать их от купца, который с первым же весенним судном намерен обогнуть Рудные горы…

— Меня-то, как ты мог догадаться, погнали в путь мои бочки с сельдью, — миролюбиво ответствовал Хилой. — Они пролежали на складах Сахра вдвое дольше, чем следует, и выбор у меня был невелик: рискнуть жизнью либо сделаться нищим. Ежели вы тоже везете нечто скоропортящееся, я готов вам посочувствовать. В противном же случае…

Сложив складной стульчик, Эврих прислонил его к фальшборту и сделал вид, что не понял обращенного к нему вопроса, предоставив тем самым возможность ответить на него Иммамалу.

— Я везу на родину льняное полотно, — не слишком охотно ответствовал поджарый саккаремец. — И если что-то угрожает моему товару, так это твои вонючие бочки. Ума не приложу, чего ради ты взялся везти за море тухлятину, за которую не выручишь и десяти медяков!

— А вот тут ты, любезный, сильно ошибаешься. Расплачиваться со мной будут серебром и более чем щедро. Если только «стервятники Кешо» позволят нам добраться до столицы твоей благословенной родины.

— Не сочти за дерзость, но кому и для каких нужд собираешься ты продать свой товар, издающий и в самом деле несколько специфическое амбре? — полюбопытствовал Эврих, отчетливо ощущавший распространяемый бочками душок, несмотря на то что они были принайтованы в кормовом трюме «Ласточки».

— Приятно встретить разумного человека, который, вместо того чтобы обвинять старого толстого Хилой в глупости, спрашивает у него, зачем тот делает то, что делает, — ухмыльнулся обитатель солнечного Халисуна и ткнул жирным пальцем в сторону Иммамала: — Ты ведь, любезный, любишь поливать рис, просяную или ячменную кашу сайвасой? Без этого острого соуса в приморских городах Саккарема не обходится ни одна трапеза, — пояснил он, видя недоумение арранта. — Сайвасу приготовляют, заквашивая со специями маленькую, с ладонь величиной, рыбку — сайву. Испокон веку бедняки ели ее на первое, второе и третье, утром, днем и вечером, по праздникам и будням и в конце концов изрядно повыловили. Последние годы сайву употребляют исключительно на изготовление соуса, и стоит он недешево. Естественно, повара начали думать, из чего бы изготовить сайвасу в отсутствие сайвы…

— Фу! Клянусь Богиней, теперь я убежден, что не только товар твой, но и тебя самого надлежит немедленно выбросить за борт! — в негодовании воскликнул Иммамал. — Из-за таких, как ты, гибнут традиции и благословенный Саккарем утрачивает свой подлинный, искони присущий ему облик. Вместо сайвы — тухлая сельдь, вместо наследного шада — нардарский конис, взявший замуж блудливую незаконнорожденную девку, а вместо служителей Богини Милосердной — нечестивые ученики Богов-Близнецов. Прав, тысячу раз прав был император Кешо, запретив таким, как ты, приближаться к берегам Мавуно!

— Во имя Лунного Неба! О чем ты говоришь, почтеннейший?! Чем не угодила тебе моя сельдь? Ведь не мои, а твои соплеменники придумали употреблять ее вместо сайвы! Марий Лаур, по всеобщему убеждению, стоит дюжины Менучеров, а что касается Кешо…

— Молчи! Не желаю слушать богопротивные речи из уст недостойного халисунца! Да иссушит Богиня Воздающая ваши реки! Да обрушит она на ваш нечестивый край великую сушь! Да нашлет она на поля ваши полчища саранчи, а на города мор и глад!.. — Сыпя проклятиями, пышущий праведным гневом Иммамал поспешил покинуть скверную компанию, и Хилой, глядя ему вслед, задумчиво произнес:

— Неужто разумный человек может потерять лицо из-за того только, что его соплеменники стали использовать для изготовления соуса сельдь вместо сайвы? Вот уж не думал, что когда-нибудь встречу купца, превозносящего мудрость Кешо! Хотел бы я поглядеть на лицо этого почитателя традиций, когда зузбары, надев ему на руки рабские колодки, примутся потрошить его товары!

— А я бы не хотел. Ибо нам в этом случае пришлось бы разделить его участь, — промолвил Эврих. — Лет шесть-семь назад корабль, на котором я плыл в Аскул, был взят на абордаж «стражами моря», и мне не хотелось бы вновь стать свидетелем учиненной ими резни.

— Что же подвигло тебя пуститься в плавание и рисковать единственной головой? Не лучше ли было дождаться, когда в путь отправятся караваны торговых судов, охраняемые аррантскими, халисунскими или саккаремскими галерами? — спросил Хилой, с любопытством разглядывая золотоволосого собеседника.

Одетый в излюбленную аррантами тунику и сандалии с оплеткой до колен, с двумя пеналами у пояса, он выглядел человеком сугубо мирным, если бы не пересекавший левую щеку шрам и испятнавшие красивое лицо черные точки непонятного происхождения, напоминавшие крапинки изъязвившей металл ржави. Да, пожалуй, еще в упрямом прищуре изумрудно-зеленых глаз было что-то, наводящее на мысль об упрятанной до времени в ножны стали хорошего закала.

— Я спешу к невесте, а охраняемые караваны судов не двинутся к Мельсине, пока погода окончательно не установится, — объяснил Эврих. — К тому же на моей родине бытует мнение, что молния не ударяет дважды в одно и то же дерево.

— В Галираде говорят: повадился кувшин по воду ходить — тут ему и битым быть, — пробормотал Хилой и чуть громче добавил: — После того как войска Кешо заняли Аскул, их сторожевые суда не раз видели у южных берегов Шо-Ситайна, близ Аланиола, Сарват Керулима и Мельсины. Многие суда исчезают бесследно, а встреченный мною давеча в Сахре слепой мономатанец уверял, что аппетиты императора Кешо безграничны и недалек тот день, когда черные джиллы окончательно прервут морскую торговлю Саккарема с Аррантиадой, Халисуном и странами севера.

— Не был ли этот слепой искусным метателем ножей? — спросил Эврих, тотчас вспомнивший и виденного им некогда в Кондаре Дикерону, и сопровождавшую его акробатку с поэтическим прозвищем Поющий Цветок.

— Верно, ножи он кидал мастерски! — удивленно подтвердил халисунец.

— Значит, мы говорим об одном и том же человеке. Помнится, я так загляделся на него, что у меня с пояса срезали кошелек, и это сильно осложнило жизнь мне и моему другу.

— Случается, и меняла принимает свинцовый лаур за настоящий, — пожал плечами Хилой. — Значительно хуже, однако, когда люди пускают свое состояние на ветер по доброй воле.

Ведя неспешную беседу, они приблизились к игрокам в кости, и пышнотелый халисунец указал Эвриху на светловолосого юношу, снявшего с запястья массивный золотой браслет и явно намеревавшегося поставить его на кон, в призрачной надежде отыграться.

— Я хорошо знал отца Ирама — это был всеми уважаемый купец, но его вместе с супругой поразил мор, обрушившийся на Саккарем лет десять назад. Парня воспитывал живущий в Сахре брат его матери — тоже купец не из последних. Он обучил его торговому делу, снабдил товаром и отпустил на родину, да не в коня, видать, корм, ежели малец последнее свое достояние — отцовскую памятку проигрывает.

— Остановись, малый! Одумайся! — настойчиво советовал один из наблюдавших за игрой купец Ираму.

— Кидай! — не глядя на него, велел светловолосый, лоснящееся от пота лицо которого приняло отчаянное выражение. — Загнавши коня, что об уздечке горевать?

Пожилой, смуглый и сухой, словно вяленая рыба, саккаремец встряхнул кожаный стаканчик с пятью костяными кубиками и опрокинул на циновку. Сидящие вокруг нее на подушках, успевшие своевременно выйти из игры купцы подались вперед, вразнобой обсуждая бросок:

— «Глаза», «рог», «птичья лапа»… Две «башни»… Недурно!

Эврих заглянул через чью-то обтянутую полосатым халатом спину, вглядываясь в зачерненные точки на кубиках: двойка, единица, тройка и две четверки. Для игры в ско, где учитываются только дубли, — неплохой бросок. Теперь, чтобы выиграть, Ирам должен с трех попыток выбросить либо две пятерки — «ладони», либо два «мешка» — шестерки.

— Погубил себя юнец. Не простит ведь себе, что память отцову проиграл, — хмуро процедил Хилой, отворачиваясь от играющих.

— А сможешь ты его увести, если он сейчас выиграет? — неожиданно для себя поинтересовался Эврих, припоминая полученные от Тилорна уроки ментального воздействия.

— Он и сам сломя голову убежит, понял уже, кажется, куда его азарт игрока завел. Да только не выиграть ему, пошла, видать, Шераху удача, — безнадежно махнул пухлой рукой халисунец, когда светловолосый выкинул два «рога», «мешок», «башню» и «глаза».

— Если выиграет, сам не убежит: отыграться захочет. Тут ты его в сторону и отзови, — шепнул толстяку Эврих.

Сам он никогда не испытывал тяги к игре, и до сих пор ему не приходило в голову применять в корыстных целях полученное от Тилорна умение мысленным усилием воздействовать на предметы. Даже испытывая крайнюю нужду в деньгах, он не считал возможным пытаться поправить свои дела, использовав чудный дар пришельца с далекой звезды. Мысль о том, что он может выручить проигравшегося юношу, явилась ему, когда он понял, что дело, похоже, идет о человеческой жизни. Парень-то и впрямь, проиграв отцовский браслет, способен броситься за борт, и виноват в этом будет каждый из присутствующих на палубе. И он, Эврих, больше других, ибо единственный мог предотвратить трагический конец безобидной вроде бы игры, начатой исключительно ради того, чтобы скоротать время, оставшееся до прибытия в ближайший порт.

— «Мешок», «ладонь», «башня», «птичья лапа», «рог», — упавшим голосом провозгласил противник Ирама, давно уже раскаявшийся в том, что взялся играть с чрезмерно азартным юношей. Сопутствовавшая ему удача помимо воли превращала его в палача, причем по неписаным, но свято чтимым людьми самых разных вер и земель законам он не мог прекратить игру прежде, чем на это согласится проигравший.

— Да поможет мне Полная Луна и Богиня Милосердная! — хрипло воззвал в наступившей тишине Ирам и встряхнул стаканчик с костями в последний раз.

— Две «ладони»! — прошептал Эврих, зажмурив глаза и мысленно переворачивая костяные кубики так, чтобы обеспечить выигрыш светловолосому юноше.

Он был готов к выбросу невидимой, неосязаемой силы, которую вполне можно было принять за магическую, если не знать, что ею, в той или иной степени, обладает каждый человек, и все же пошатнулся и на мгновение утратил чувство реальности, когда мысленный его посыл отправился по назначению. Ощутил, как мгновенно взмокли ладони и ослабели колени, сделал усилие, чтобы выровнять сбившееся дыхание, и открыл глаза.

— Четыре «ладони»! — в один голос ахнули склонившиеся над костями купцы. — Шерах, тебе придется заплатить двойную ставку!

— Кто ты?! Как тебе это удалось? — громким шепотом вопросил Хилой, уставившись на молодого арранта выпученными от изумления глазами.

— Заставь его прекратить игру, — коротко бросил Эврих и, досадуя на себя за то, что выпендрился-таки, влез куда не надобно — жди теперь неприятностей, — зашагал на подкашивающихся ногах к кормовой надстройке, слыша за спиной, как Хилой окликает Ирама, требуя во имя памяти об отце немедленно прекратить игру.

* * *

Разлив по оловянным кубкам темно-янтарное, напоминавшее по цвету гречишный мед вино, Хилой устремил на Эвриха многозначительный взгляд и с явным намеком произнес:

— До недавнего времени я тоже не очень-то верил всем этим байкам про колдунов и волшебников. Но с некоторых пор готов признать, что существуют люди, обладающие способностями, выходящими за пределы человеческого разумения…

— Это смотря чьи пределы разумения за эталон брать! — хихикнул Ирам и поспешно добавил: — Нет-нет, я не спорю! Сам и про колдунов, и про чудеса, ими творимые, с раннего детства наслышан, вот только происходят они обычно там, где нас нет.

— Это точно, — с беззаботным видом подтвердил аррант, поднося к губам кубок с легким, удивительно ароматным напитком.

Принимая приглашение Хилой скоротать вечер за дружеской беседой, а заодно и отведать приобретенного им в Сахре вина, Эврих был уверен, что ему не избежать расспросов относительно сотворенного им давеча фокуса. Учитывая, однако, что по судну с рассвета до заката шатается по меньшей мере две дюжины мающихся от безделья купцов, можно было смело предположить, что они не замедлят присоединиться к собеседникам и это удержит любознательного халисунца от излишне настойчивых расспросов Так оно, к счастью, и произошло. Не успели Хилой с Эврихом, разложив на корме судна циновки и подушки, устроиться поудобнее и наполнить кубки вином из принесенного слугой бочонка, как один за другим к ним стали подсаживаться прогуливавшиеся по палубе купцы. И каждый предлагал отведать им закупленного в Сахре, в чаянии длительного путешествия, вина, и у каждого находилось что сказать по поводу чудес и чародеев, о коих так жаждал побеседовать с Эврихом с глазу на глаз пышнотелый халисунец.

— Быть может, в Аррантиаде или Нарлаке чародеи в самом деле повывелись, судить не берусь Но в других землях они встречаются не так уж редко, — вступил в разговор сизоусый купец, откликавшийся на имя Хутаб. Мощнорукий и крепкошеий, несмотря на преклонный возраст, он больше походил на отошедшего от дел главаря разбойничьей шайки, чем на мирного торговца, и, судя по всему, успел за свою жизнь повидать немало интересного. — В Мономатане, например, я неоднократно сталкивался с умельцами творить чудеса, и это не считалось там привилегией одних лишь придворных магов либо их выучеников.

— Ну, Южный-то континент — известный рассадник волшебства! Говорят, у чернокожих это в крови, — насмешливо заметил Ирам.

— Поведай же нам о том, что видел ты собственными глазами, но не о том, что слышал от внушающих доверие рассказчиков, — предложил Хилой, недовольно косясь в сторону светловолосого юноши, сарказм которого был особенно неуместен после того, как чудесное вмешательство зеленоглазого арранта спасло его от позорнейшего проигрыша отцовской памятки.

— Я никогда не пересказываю чужие истории, сколь бы правдоподобными они ни казались Зато даю слово, что, сколь бы ни походили мои рассказы на выдумку, в них никогда нет ни капли лжи. Послушайте-ка, что случилось со мной и с одним моим знакомцем — Хутаб отхлебнул из кубка, одобрительно качнул головой и промокнул усы тончайшим платком, извлеченным из рукава полосатого халата.

— Мукчури торговал на рынке Мванааке фруктами, и как-то утром я увидел его шагающим перед арбой, груженной роскошнейшими апельсинами Знакомец мой скупал фрукты у владельцев окрестных садов, и товар у него всегда был отборнейший, хотя и цены он заламывал такие, что только держись. Купленные им в этот раз апельсины напоминали гору круглых золотых слитков и были выше всяких похвал: ни одного перезревшего или недозревшего, без пятнышек и помятостей — ну просто загляденье.

Понятное дело, за каждый из них Мукчури надеялся выручить по чогу и, судя по улыбке, блуждавшей на его лице, предвкушал уже, как связки этих монет будут оттягивать его поясную сумку по возвращении с рынка. Грезил он, быть может, и о серебряных шестиугольных дакках, и даже о золотых цвангах с портретами императора Димдиго, которые пришли на смену пестрым раковинам каури, известным в Халисуне и Саккареме под названием ужовок.

— Что за дикость — использовать ракушки вместо денег? — проворчал Ирам. — И откуда взялось это змеиное название?

— Раковины каури формой своей и впрямь походили на головы змей и еще сравнительно недавно имели хождение наравне с медными монетами не только в Мономатане, но и в других странах. Хотя брали их, естественно, не столь охотно, — пояснил Хилой и напомнил рассказчику, заглядевшемуся на небо, окрашенное алыми лучами заходящего солнца: — Так ты говорил о торговце фруктами.

— Да. Он намеревался продать их по хорошей цене и, завидев меня, сообщил, радостно потирая руки, что, по всем приметам, день у него выдастся на редкость удачным.

Не успел он это произнести, как к нему приблизился старый одетый в лохмотья чохыш и протянул руку за подаянием. Надобно заметить, что среди этой нищей братии встречаются не только убогие или ленивые, но и странствующие проповедники, певцы, сказители, гадальщики, лекари и богомольцы, коим тамошние обычаи предписывают оказывать посильную помощь. Просить подаяние не считалось в Мавуно зазорным и тем паче преступным, пока к власти в стране не пришел Триумвират Кешо.

Я ожидал, что Мукчури положит в протянутую руку чохыша апельсин — на удачу и дабы помолился святой человек за его преуспеяние многочисленным местным богам…

— Но жадный торговец не сделал этого и, конечно же, был наказан за свою скаредность и жестокосердие! — перебил рассказчика Ирам.

Хилой тяжко вздохнул, а Эврих подумал, что, вероятно, напрасно не позволил парню проиграться в пух и прах.

— Все люди рождаются, женятся, производят на свет потомство и умирают в урочный час, — невозмутимо промолвил Хутаб, слегка пожав могучими плечами. — И все же все мы проживаем свою собственную, не похожую ни на чью другую жизнь, и лишь немногие ропщут, что конец ее заведомо известен.

— Продолжай, почтенный. Если человек выливает наземь доброе вино затем, чтобы удостовериться, что у кувшина существует дно, люди не называют его разумным и не приглашают разделить с ними трапезу или же принять участие в беседе, — не глядя на Ирама произнес Березат Доброта, наполняя опустевшие кубки из другого, принесенного им с собой бочонка.

Эврих втянул носом запах бледно-лимонного напитка и зажмурился от удовольствия. Ох уж эти купцы! И где они только отыскивают подобные вина?

— Итак, торговец фруктами сделал вид, что не заметил протянутой за подаянием руки. Тогда убеленный сединами чохыш тихим голосом сказал: «Господин мой, вы не обеднеете, если дадите страннику один из ваших замечательных апельсинов».

Просил-то он хорошо, да не у того человека. Будь апельсины похуже или окажись среди них хоть один порченый, Мукчури, вероятно, угостил бы им нищего. Отдавать же за так подобную прелесть было выше его сил. Не обращая внимания на старика, он пожелал мне удачи в делах и потянул запряженного в арбу ослика к своей лавке.

Нищий последовал за ним, и вскоре я услышал, как мой знакомец гневно кричит: «Ступай клянчить подаяние у других! Что ты прилип ко мне, точно пчела к цветку?»

Привлеченный его криком, я подумал, уж не сцепился ли мой знакомец с чохышем, и последовал за ними, хотя мне было вовсе не по пути. Нагнав их, я увидел, что опасения мои были напрасны. Нищий все так же смиренно просил угостить его одним-единственным апельсином, ссылаясь на то, что в арбе их несколько сотен, и уговаривал Мукчури не гневаться и не отравлять себе печень из-за такого пустяка. Знакомец же мой орал, что покинутый Богами попрошайка распугает всех его покупателей, и грозился позвать стражников. Тогда я решил купить пару апельсинов для себя и один для неугомонного чохыша, полагая, что не только поступлю согласно местным обычаям, но и окажу маленькую услугу излишне прижимистому Мукчури, на крики которого уже начал сбегаться охочий до скандалов базарный люд.

Я протянул торговцу фруктами деньги, он, проворчав что-то невразумительное, вручил два апельсина мне и один старику. Мы дружно принялись очищать сочные плоды от золотистой кожуры. Толпа начала расходиться.

Наслаждаясь душистой сочной мякотью солнцеподобного плода, я тоже двинулся по своим делам, но не успел отойти от арбы Мукчури и на дюжину шагов, как чохыш неожиданно звучным голосом провозгласил: «Почтеннейшие! У меня есть множество великолепных апельсинов, и я прошу вас вкусить их во имя Тахмаанга и Амгуна-Солнцевращателя!»

Сообразив, что затевается нечто забавное, я вместе с зеваками, торговцами и ранними покупателями вернулся к чохышу, который, выкопав в пыльной земле маленькую ямку, бросил в нее апельсиновые зернышки, выбранные из съеденного им плода. «А ну, кто из водоносов плеснет мне на руки пригоршню воды?» — обратился он к заинтересованным его приготовлениями зрителям.

Оказавшийся поблизости мальчишка-водонос с двумя калебасами через плечо щедро полил на руки старика, которые тот держал над присыпанной им землей ямкой с апельсиновыми зернышками.

Собравшаяся толпа таращила на нищего глаза в ожидании какого-нибудь фокуса и почти не удивилась, увидев, как из земли появился крохотный зеленый росточек. Под вздохи и ахи изумленных зевак росток начал тянуться вверх, набухать, толстеть, и не успели мы оправиться от первого потрясения, как он уже превратился в большое апельсиновое дерево. А затем — что бы вы думали? — оно зацвело и стало покрываться наливающимися соком золотистыми плодами…

— И тут торговец фруктами закричал, что все они принадлежат ему, — уверенно заявил Ирам.

— Нет. Он, как и все мы, оцепенел от изумления А чохыш, не теряя времени даром, стал срывать апельсины с веток, которые сами склонялись к нему, как будто желая, чтобы он освободил их от груза, и принялся раздавать их окружавшим его людям. Плоды были изумительно сочными и сладкими, и вскоре все вокруг так вошли во вкус, что сами стали тянуть к дереву руки и срывать апельсины. И никто среди этой радостной суеты не заметил, как седовласый чародей юркнул в толпу и растворился среди громко галдящих поедателей дармовых фруктов.

Но вот плоды на дереве кончились, листья начали увядать, осыпаться. А когда на голых ветвях не осталось ни одного листика, само дерево стало усыхать и уменьшаться, словно втягивалось обратно, в породившую его землю. Оно исчезло столь же быстро, сколь и появилось, и вскоре на месте его осталась лишь маленькая ямка. Возбужденно переговариваясь, люди стали расходиться, и тут Мукчури обернулся к своей арбе и издал горестный, леденящий душу крик…

— В арбе не осталось ни одного апельсина! — радостно засмеялся Ирам, хлопая себя ладонями по бедрам.

— Верно, так оно и оказалось. Назовите происшедшее как угодно: волшебством, ворожбой, мороком, — но все это я видел собственными глазами. И до сих пор помню вкус чудесных апельсинов. Я даже сохранил несколько зернышек и со временем посадил их, но выросли из них самые обыкновенные апельсиновые деревья, — закончил свой рассказ Хутаб.

— История, похожая на сказку, — задумчиво промолвил Березат. — Расскажи кто-нибудь, что этакое произошло в Галираде, Нарлаке или даже в Халисуне, я бы не поверил. Но люди, побывавшие в Мономатане, в один голос утверждают, что с магией тамошние жители, в отличие от нас, знакомы не понаслышке.

— Ну да, на дальней поляне, как водится, и грибов больше, и земляника вырастает с кулак величиной, — недоверчиво буркнул Ирам.

«Эк парня крутит! Так и хочется ему самость свою показать, даром что усы еще только начали пробиваться», — беззлобно подумал Эврих, мысленно сравнивая светловолосого юношу с неуклюжим, тявкающим по поводу и без повода щенком, изо всех сил стремящимся походить на матерого пса.

— До того как Триумвират засучив рукава взялся за истребление колдунов и чародеев, было их в Мавуно не в пример больше, чем в других странах, — уверенно сказал Хутаб, аккуратно завертывая в тонкую лепешку пучок душистых травок. — Довелось мне в Мванааке несколько лет прожить, и уж поверьте, чудесного там с лихвой хватало. Теперь, однако, многое в Мавуно, если верить слухам, изменилось, хотя доподлинно никто ничего не знает. Варится что-то в черном котле, бурлит, а что именно, даже Богам-Близнецам неведомо. — Здоровенный купчина размашисто осенил себя знаком разделенного круга. — Нынче ведь даже торговцы из Кидоты и Афираэну не часто на нашем материке появляются. Быль с небылью в рассказах своих путают, будто сами с чужого голоса поют. Так оно, впрочем, скорее всего и есть, коль скоро и им дорога в Мавуно заказана…

Дождавшись, когда Хутаб закончит, Ирам принялся излагать собственную версию, объясняющую особую продвинутость чернокожих по части магии, и Эврих, поднявшись с циновки, медленно двинулся от кормы корабля на бак, чтобы подразмять затекшие от сидения в непривычной позе мышцы.

Путешествуя в восемнадцатилетнем возрасте по западной части Мономатаны, он встретил там множество любопытнейших вещей, породивших у него длиннющий ряд вопросов. Ответить на некоторые из них ему помогли Хрис с Тразием Пэтом. Ответы на другие он отыскал в библиотеках блистательного Силиона и в общем представлял себе истинную причину того, почему чародеев на Южном континенте рождалось не в пример больше, чем во всех прочих частях света.

Ученые мужи и маги, пытавшиеся проникнуть в тайны мироздания, независимо друг от друга пришли к выводу, что помимо Верхнего и Нижнего миров, сходств между которыми в конечном счете было больше, чем различий, существует еще множество иных Реальностей. Бесчисленное количество иных миров, отстоящих друг от друга на невообразимо далекие расстояния. С одного из них, кстати, и явился Тилорн, опровергнув тем самым утверждения скептиков об исключительности и избранности Реальности, в которой они существуют. Однако, наряду с колоссальной удаленностью различных миров друг от друга, имели они удивительное качество пересекаться между собой в некой точке, называемой магами Перекрестком или Вратами Миров При этом в каждой Реальности существовало, по их убеждению, вполне определенное географическое место, находящееся в непосредственной близости от этого самого внепространственного Перекрестка, через который оказавшиеся на какое-то время рядом смежными миры непостижимым образом взаимодействовали друг с другом. Таким-то именно местом и являлась западная часть Нижней Мономатаны.

Не слишком понимая механизм взаимопроникновения различных Реальностей, Эврих тем не менее воочию убедился в справедливости этих умопостроений. Серый Ужас был, безусловно, выходцем из иного мира. Обладавшая уникальнейшими свойствами хуб-кубава, утратившая некоторую часть своих лечебных качеств, будучи выращенной из луковиц или семян в Беловодье, Нижней и Верхней Аррантиаде, также, по-видимому, являлась чужедальней гостьей из другой Реальности. То же самое следовало сказать и о народах, воздвигших черных истуканов в Ржавом болоте и храмы в долине Каменных Богов. Стоило, наконец, вспомнить и о том, что карлики-пепонго рождались лишь на западе Мономатаны и ни один из них не пережил путешествия за море. Ну и, разумеется, были еще странные пророческие грезы, преследовавшие молодого арранта и его спутников во время плавания к истокам Мджинги.

Словом, мудрецы Верхнего и Нижнего миров сходились на том, что близость Перекрестка Миров и соседство иных Реальностей из века в век влияли не только на флору и фауну, но и на населявшие Южный материк народы. В этом-то, вероятно, и следовало искать причину присущих чернокожим колдовских способностей, крайне редко встречавшихся у обитателей иных земель…

— Не правда ли, замечательный вечер? — вкрадчиво обратился к Эвриху Иммамал Бнилит, наблюдавший за тонущим в море светилом, опершись о фальшборт.

— Великолепный! — с чувством ответил аррант, со времени первого путешествия на корабле полюбивший бескрайние морские просторы. Недаром, значит, говорят, что любовь к морю у аррантов в крови, даже у тех, кто родился и вырос вдали от него и долгое время знал о нем лишь понаслышке.

Глядя на бегущие за бортом длинные пологие волны, подкрашенные алыми лучами уходящего за горизонт солнца, он чувствовал удивительный покой и умиротворение. Тревога, тоска и нетерпение, снедавшие его в Беловодье, несмотря на близость друзей, рассеялись как дым, едва он ступил в Галирадском порту на палубу «Хлебного колоса». Вдыхая пахнущий солью, рыбой и водорослями, ни с чем не сравнимый морской воздух, он ощутил небывалый прилив сил. Плечи сами собой расправились, на губах заиграла улыбка, и даже дышать вроде бы стало легче, а ведь, казалось бы, все должно было быть наоборот: уж где бы ему и отмякнуть и отогреться душой после скитаний по Вечной Степи, как не в Беловодье, в доме Тилорна и Ниилит, старого Вароха и мужающего не по дням, а по часам Зуйко? Так нет же, не находил он себе там места и, отдав Тилорну его «маячок», едва дотерпел до весны. И лишь только зазвенели ручьи, побежали к вскрывшейся ото льда Светыни, словно подгоняемый неведомой силой, поспешил он к Вратам в Нижний мир, дабы поскорее взойти на уходящее в Кондар судно.

А ведь, ежели как следует разобраться, не приходилось ему ждать от путешествия по морю ничего хорошего. «Морская дева», на которой отплыл он некогда в Мономатану, была атакована «стервятниками Кешо». «Косатка» Астамера разбилась у подножия Всадника. На «Крылатом змее» он был пленником, пока не угодил в чрево кита. То есть были, разумеется, и счастливые, бестревожные плавания, но они-то как раз запомнились меньше, и должно было бы ему относиться к морю с опаской…

— Завязался у нас вчера интересный разговор, прерванный, к несчастью, невежей халисунцем, — прервал затянувшееся молчание Иммамал. — Не возобновить ли нам его, в чаянии, что принесет он каждому из нас приятность и пользу?

Оторвавшись от созерцания закатного моря, Эврих перевел взгляд на сухощавого торговца тканями, недоумевая, к чему тот клонит.

— Совершенно случайно стал я свидетелем того, как в Кондаре посетил ты открытую учениками Богов-Близнецов лечебницу для неимущих и безвозмездно передал тамошним служителям кое-какие лекарственные снадобья, — продолжал саккаремец, решивший отбросить ничего не значащие вежливые фразы, с которых принято начинать разговор с малознакомым человеком, и перейти прямо к сути дела, пока еще какой-нибудь томимый скукой пассажир «Ласточки» не надумает нарушить их уединение. — Проявив некоторую бесцеремонность, я спросил у Березата, которого знаю не один год, каким товаром ты торгуешь, и он, не слишком, впрочем, охотно, сообщил, что в тюках твоих упакованы всевозможные травы, мази, порошки и лекарские трактаты.

— Так оно и есть, почтенный Иммамал, — подтвердил Эврих. — Я не делаю из этого секрета, и, ежели тебя сильно занимало содержимое моих тюков, ты мог бы спросить об этом у меня самого.

— Видишь ли, какое дело… В том, что ты искусный лекарь, я убедился еще на «Хлебном колосе», где ты вправлял грыжу одному из грузчиков. Потом ты приготовил целебный напиток для мучившегося животом гребца и не взял платы за труды, сославшись на то, что в настоящий момент не стеснен в средствах…. — Саккаремец опустил глаза, явно тяготясь тем, что ему приходится признаваться в том, как пристально следил он за каждым шагом молодого арранта.

— Вероятно, существует веская причина, побудившая тебя проявить столько внимания к моей скромной персоне? — сухо спросил Эврих, чувствуя, как нарастает в нем глухое раздражение бесцеремонностью излишне любознательного спутника.

— Причина существует, причем столь серьезная, что, прежде чем я ее открою, мне хотелось бы услышать от тебя обещание сохранить наш разговор в тайне, — произнес после короткой заминки Иммамал, нервно похрустывая сцепленными за спиной пальцами.

— Почему ты думаешь, что я дам тебе подобное обещание? — все больше удивляясь и раздражаясь, осведомился Эврих, машинально гладя шрам на левой щеке — появилась у него в последнее время такая привычка.

— Потому что ты — пришелец из Верхнего мира, не привыкший отказывать в помощи даже тем людям, которые тебя о ней не просят, — торжественно произнес саккаремец, словно бы становясь значительней и выше ростом. — А как раз о помощи-то я и хотел тебя умолять. Твои умения необходимы людям несравнимо более достойным, чем Ирам, и столь высокопоставленным, что без упомянутой клятвы я не могу открыть тебе их имена.

— Та-ак… — протянул аррант, лихорадочно соображая, кем же в действительности является его собеседник, выдающий себя за торговца сукном. И каким образом узнал он о маленькой услуге, оказанной им светловолосому юноше без ведома его и согласия. — При игре в кости присутствовал твой слуга. Но он, кажется, плохо слышит…

— Зато умеет читать по губам, и ему велено было не спускать с тебя глаз, — услужливо подсказал Иммамал. — В Галираде нашлись люди, припомнившие твое загадочное исчезновение из города вместе с варваром-венном. А местные лекари отозвались о привезенных тобой снадобьях и трактатах с несвойственным им восторгом.

— Стало быть, наше совместное путешествие на «Хлебном колосе», а затем на «Ласточке» вовсе не случайно?

— Я последовал за тобой, чтобы увериться, что ты тот самый человек, который нужен тем, кто меня послал. Лекарь, целитель, обладающий сверхъестественными способностями, не отравленный к тому же алчностью и не имеющий оснований желать зла тем, кто ждет от тебя помощи.

«Чудно!» — подумал Эврих, привыкший думать о себе как о неудачнике, отягощенном множеством если уж не пороков, то по меньшей мере недостатков, которому Боги Небесной Горы лишь по великому мягкосердечию своему, а то и просто по недосмотру, позволяют раз за разом возвращаться в Верхний мир. В последний раз, правда, этому в немалой степени способствовал Аситах, бывший придворным магом саккаремского шада.

— Изволь, я дам клятву. Ты потратил немало сил, чтобы этот разговор состоялся, и негоже тебя разочаровывать. К тому же любопытство мое не знает границ, за что мне придется когда-нибудь жестоко поплатиться. Какими Богами я должен поклясться? Великим Духом, как это принято в Вечной Степи? Посланцем Богов, Прекраснейшей или Морским Хозяином, как это делают мои соотечественники? Храмном и Хеггом сегванов? Великим Драконом — Наамом, которому поклоняются мибу? Лунным Небом халисунцев, Богами-Близнецами или же Богиней Милосердной, к которой обращаются с мольбами на твоей родине?

— Поклянись Всеблагим Отцом Созидателем. Ведь именно его почитают более других Богов обитатели Верхнего мира? Не удивляйся, я старательно готовился к этой беседе, — с усмешкой промолвил Иммамал и, когда требуемая клятва была принесена, оглянувшись в очередной раз по сторонам и удостоверившись, что поблизости никого нет, поведал арранту следующую историю.

Три с лишним года назад, в положенный после свадебных церемоний срок, шаддаат Дильбэр родила девочку, которая после смерти матери и отца — Мария Лаура, бывшего кониса Нардара, — должна была стать, при отсутствии наследников мужеского пола, правительницей Саккарема. Еще через год у Дильбэр случился выкидыш, и дворцовые лекари в один голос заявили, что прекрасная шаддаат никогда больше не сможет иметь детей и, следовательно, единственной законной наследницей престола становится Агитиаль. Известие это, естественно, огорчило венценосных супругов, однако настоящее горе постигло их, когда обнаружилось, что дочь их не вполне полноценна, причиной чего является то ли неизвестная доныне болезнь, то ли наведенные на нее чары. До сих пор этот прискорбный факт удавалось хранить в тайне, но рано или поздно он станет известен как в Саккареме, так и в сопредельных странах. А это, как легко догадаться, будет иметь для страны самые серьезные и скверные последствия.

— Пока что приглашенные к маленькой наследнице лекари принесли нам больше вреда, чем пользы, — хмуро сообщил Иммамал. — Один из них проболтался случайно, двое или трое — умышленно, так что слухи, ползущие по Мельсине, становится пресекать все труднее и труднее.Лучший способ не допустить беспорядков — это показать Агитиаль народу, чего, по понятным причинам, сделать невозможно, пока не сыщется чудо-лекарь, способный либо исцелить ее, либо избавить от наложенных на нее чар.

Эвриху понадобилось некоторое время, чтобы как следует осознать услышанное. Понять, чего ожидает от него один из доверенных людей Мария Лаура, посланных во все уголки мира в поисках чудо-лекаря, было немудрено. Представить, какие последствия вызовет известие о недееспособности законной наследницы шадского престола, тоже не составляло особого труда. Мельсинцы по старой памяти недолюбливали Дильбэр, ведшую до замужества весьма распутную жизнь. Да и мужа ее местная аристократия по гроб жизни будет считать чужаком, и сделать с этим решительно ничего невозможно. Стране грозила очередная междоусобица, пламя которой не преминут раздуть всеми силами стремящиеся укрепить свои позиции в Саккареме почитатели Богов-Близнецов. И конечно же, все без исключения соседи рады будут поддержать любого новоявленного претендента на шадский престол, ежели у того хватит мозгов воспользоваться их финансовой и военной помощью. Затем правитель Халисуна двинет свои войска на восток, в надежде как следует поживиться. Кочевники Вечной Степи устремятся на запад, а император Кешо сваляет большого дурака, если не высадит зузбаров в окрестностях Мельсины…

— Чудо-лекарем я себя не считаю, но положение, похоже, и в самом деле такое, что впору шаду с шаддаат за любую соломинку цепляться. Дильбэр не способна родить полноценного, да и вообще никакого наследника. А Марий Лаур, надумай он обзавестись детородной женой, потеряет права на саккаремский престол. Правильно я понял? — уточнил Эврих, дабы не упустить чего-то важного.

— Если Марий Лаур возьмет новую жену после смерти Дильбэр — трон останется за ним и дети от этого брака унаследуют его по закону. Но шаддаат молода и не жалуется на здоровье. А супруг, как это ни странно, любит ее н бережет пуще зеницы ока, — произнес Иммамал, морщась и словно бы удивляясь сказанному. — Никогда бы не подумал, что венценосцы, заключившие брак из государственных соображений, смогут полюбить друг друга…

— Погоди-ка, не ты ли сам давеча во всеуслышание поносил распутную Дильбэр и Мария Лаура? — неожиданно припомнил Эврих разговор саккаремца с Хилой.

— Что же я, по-твоему, должен докладывать каждому встречному, что являюсь тайным посланцем моего шада? — язвительно осведомился Иммамал и, услышав приближающееся шлепание сандалий по палубе, совершенно другим голосом продолжал: — Поверь, я был бы очень признателен и не поскупился с вознаграждением, если бы ты взялся осмотреть моего слугу. Он и прежде-то был туговат на ухо, а теперь совсем перестал что-либо слышать.

— Хвала Богу-Змею, вот вы где! И толкуете небось о чем-то мудреном? — всплеснул руками подошедший Березат Доброта. — Эврих, я разыскиваю тебя по всему судну! Мы перепробовали уйму вин, но все они горчат, не будучи сдобрены звуками твоей сладкоголосой фиолы. Иммамал, пусть твой слуга потерпит до завтра. Тебе непременно надобно попробовать, что за напитком угостил нас Шерах. Беру в свидетели Богиню Коней, это настоящая «Нардарская лоза»!

— Благодарю за приглашение, — учтиво поблагодарил шумного вельха Иммамал.

— Как говорится: думай вечером, а делай утром. Я осмотрю твоего слугу завтра, — пообещал Эврих посланцу саккаремского шада. Иммамал заверил арранта, что время для принятия решения у него еще есть, и они, понимающе переглянувшись, двинулись вслед за Березатом к компании веселящихся купцов, голоса которых становились все громче, а шутки все незатейливее и солонее.

* * *

Промывая престарелому Гаслану уши, Эврих чувствовал себя великим обманщиком. С нехитрой этой операцией учеников Силионской Школы познакомили в первый же год обучения, поскольку особого мастерства она не требовала, а впечатляющие результаты давала тотчас же. Привыкший вкладывать душу во все, что он делал, Эврих и тут потрудился на славу, хотя и сознавал: чем лучше будет слышать слуга Иммамала, тем труднее будет предстоящий разговор с его хозяином. Ибо, ворочаясь ночью с боку на бок, он твердо решил отказаться от оказанной ему шадским посланцем чести. Там, где бессильны именитые лекари, ему, недоучке, делать и подавно нечего. Кое на что он, разумеется, годился, особенно ежели не было близко иного, опытного врачевателя, но принять его за чудо-целителя мог лишь человек весьма в этом деле неискушенный. Попробуй-ка вот только убеди в этом Иммамала, который покинул из-за него Галирад и, уверовав в сверхъестественные способности молодого арранта, станет теперь с упорством, достойным лучшего применения, выдавать желаемое за действительность, пока не постигнет привезенного им чудо-лекаря неизбежный конфуз.

Конфузиться же Эврих, как любой нормальный человек, не любил. И выглядеть в чьих-либо глазах самозванцем — тоже. Лекари Верхнего мира, чьи переписанные Хромушей по настоянию Ниилит трактаты вез он вместе с неведомыми тут снадобьями в своих тюках, знали свое дело не в пример лучше здешних врачевателей, но он-то на сие почетное звание никогда не претендовал и выставлять себя на посмешище решительно не собирался. Как бы вот только это Иммамалу подоходчивей объяснить?..

— На сегодня, пожалуй, все, — проворчал аррант, аккуратно укладывая в сумку блестящие металлические стержни и щипчики. — Еще одно-два промывания, и с серными пробками будет покончено. И станет тогда слышать Гаслан не хуже, чем мы с тобой.

— Неужели вернуть ему слух оказалось так просто? — усомнился внимательно наблюдавший за работой Эвриха Иммамал и, отворотив лицо, чтобы слуга не мог видеть его губ, тихо продекламировал:

Гаслан покосился на Эвриха и продолжил начатую хозяином притчу:

— Слышит! Клянусь Богиней Милосердной, ты и в самом деле способен творить чудеса! — воскликнул Иммамал с несвойственной ему восторженностью. — А ну-ка еще раз.

— Эк чего вспомнил! — усмехнулся Гаслан и с чувством продолжал известнейшую в Саккареме «Мольбу Фатиаль»:

— Погодите-ка, а что это за шум снаружи? — Эврих выглянул в открытую дверь каюты и, увидев толпящихся на баке мореходов, возбужденно гомонящих и указывающих друг другу на что-то справа по курсу «Ласточки», сообщил: — Чую, безмятежному плаванию пришел конец. Не стали бы гребцы так волноваться при виде стаи дельфинов, акул или китов.

Перекинув через плечо сумку с лекарственными принадлежностями, аррант поспешил на палубу, радуясь тому, что у него появился предлог отложить разговор с Иммамалом до лучших времен. Посланец шада крикнул ему вслед что-то неразборчивое, но Эврих не расслышал его, а мгновением позже забыл и о выдававшем себя за торговца тканями саккаремце, и о его престарелом слуге.

Ни с чем на свете он не спутал бы силуэт черной джиллы — судна с плоским днищем, вертикальными бортами, слегка заостренным носом и тупой, словно обрубленной, кормой. И хотя Эврих доподлинно знал, что «Рудиша», взявший на абордаж «Морскую деву», был впоследствии потоплен служившими Богам-Близнецам магами, на миг ему почудилось, будто он видит в солнечном мареве именно его. Идущий на веслах корабль, с убранными тростниковыми парусами и нарисованными на скулах, возле форштевня, глазами, был и впрямь удивительно похож на «Рудишу». Команда его была настроена столь же решительно, ибо знавшие язык морских вымпелов гребцы успели уже разъяснить столпившимся на палубе «Ласточки» купцам, что «стражи моря» требуют убрать паруса и немедленно остановиться.

— Они не имеют права! — возмущенно воскликнул, потрясая костистыми кулаками, Шерах.

— Капитан! Где капитан Арбал? Почему он не дает сигнала готовиться к бою?! — гневно вопрошал Хутаб, воинственно размахивая над головой длинным тяжелым мечом с расширяющимся к концу лезвием.

— Да поможет нам Змей! Мы таки встретились с этими негодяями… — Заметно побледневший Березат Доброта нервно теребил длинные, свисающие едва ли не до груди усы. — Мы не выстоим против зузбаров, а если сдадимся, они попросту перережут нам глотки! О, как жаль, что наша «Ласточка» не умеет летать!

Надобно было обладать недюжинной фантазией, чтобы окрестить «Ласточкой» пузатое купеческое судно, которому неизмеримо больше пристало зваться «Черепахой». Вместительный крутобокий корабль имел две мачты, вооруженные скошенными рейковыми парусами, и устаревшее рулевое устройство, состоящее из пары расположенных в кормовой части весел. Две дюжины гребцов, тридцать — сорок пассажиров и ни катапульты, ни баллисты, которыми можно встретить судно противника. На юрких сторожевиках Кешо, впрочем, тоже не было ни тарана, ни катапульт, да и численность команды едва ли превышала сотню человек, но Эвриха, видевшего зузбаров в деле, не могло ввести в заблуждение кажущееся равенство сил. Отважные, но мирные купцы, помощники их и мореходы, пусть даже и хорошо вооруженные, едва ли выстоят даже против такого же количества прекрасно обученных головорезов…

Донесшийся с бака хриплый звук рожка, призывавшего пассажиров и команду «Ласточки» к оружию, доказал, однако, что капитан Арбал не намерен сдаваться без боя. Сознавая, что тяжелогруженому судну нечего и пытаться спастись бегством от легкой трехмачтовой джиллы, он зычным голосом велел разобрать принесенные на палубу арбалеты тем, кто почитает себя сносным стрелком, а остальным вооружиться по своему усмотрению: пиками, копьями и боевыми топорами.

Некоторое время на палубе царило оживление: мускулистые нарлакские корабельщики в кожаных безрукавках, одетых на голое тело, обмениваясь шуточками и прибауточками, разобрали оружие и выстроились вдоль фальшборта. Те, что с копьями и топорами, образовали первый ряд, арбалетчики и несколько лучников заняли места за их спинами. Купцы со слугами, вооруженные кто вельхским остроконечным, плавно суженным посредине мечом, кто нарлакским — утончавшимся к концу, окружили Хутаба, более других, как и предполагал Эврих, сведущего в ратном деле.

Поглядывая на приближающуюся джиллу, могучий купец, быстро и толково отдавая приказы, распределил торговцев и их слуг так, чтобы те могли своевременно обрубать веревки, привязанные к крючьям, с помощью которых зузбары попытаются притянуть к своему судну «Ласточку», и отразить первый натиск атакующих, бегущих по абордажному мостику. Слушая четкие распоряжения Хутаба и сопоставляя их с собственным невеликим опытом морских сражений, Эврих, признавая их разумность, не мог избавиться от чувства обреченности, овладевшего им в тот самый миг, как он увидел зловещий силуэт джиллы, плавно скользящей по волнам, блистающим в солнечных лучах так, словно отлиты они были из черного стекла. Давно позабытые, казалось бы, картины резни на палубе «Морской девы» с поразительной отчетливостью вставали перед его внутренним взором, вселяя в сердце леденящий ужас. Толпа «стервятников Кешо», прозванных так за жестокость и устрашающего вида клювастые шлемы, израненные Бикавель, Томика и Ржав, бронзовая чушка, раз за разом обрушивающаяся на палубу обреченного судна, и медленно оседавшая на выбеленные доски Хатиаль, из перерезанного горла которой толчками выплескивалась неправдоподобно алая кровь…

Стискивая в разом вспотевшей руке обмотанную сыромятным ремнем рукоять извлеченного из кучи оружия меча, Эврих, двигаясь словно во сне, занял указанное ему место. Улыбнулся тучному Хилой, изумленно взиравшему на неведомо как оказавшийся в его руках боевой топор, подмигнул Ираму, тщетно силившемуся застегнуть пряжки покоробившегося и преотвратно вонявшего прогорклым рыбьим жиром кожаного нагрудника. Подумал, что надо бы снести в каюту лекарскую сумку и взять свой собственный, купленный в Галираде меч. Мысленно обругал себя за неумение унять предательскую дрожь в ногах, и тут до него донесся отчаянный крик стоящего в «вороньем гнезде», на вершине первой мачты, впередсмотрящего:

— Слева по курсу еще одна джилла!

Купцы и мореходы, покинув указанные им места, дружно подались к левому борту.

Уходящая на юг изломанная линия Рудных гор походила на цепочку гигантских валунов, накиданных сказочным великаном, дабы посуху перебраться с Восточного материка на Южный. Клубящиеся над горами облака образовали новый, призрачный кряж, на склонах которого, в недоступной смертным вышине, вполне могла располагаться чудесная обитель Небожителей. Словом, открывшаяся Эвриху картина была столь величественной, что он в первый момент даже не заметил крохотное суденышко, вынырнувшее из-за прикрытия серо-голубых скал и медленно ползущее наперерез «Ласточке» по темно-синей, фиолетовой почти что воде.

— Это конец, — пробормотал кто-то над ухом арранта безжизненным голосом, и чей-то меч с мертвенным стуком упал на палубу. За ним другой, третий…

— Что вы делаете! Неужто вы позволите перерезать себе горло, даже не попытавшись оказать сопротивление? — крикнул Ирам.

Стук падающего на палубу оружия смолк, и один из купеческих слуг неуверенно промолвил в наступившей тишине:

— Зачем «стервятникам» резать нам глотки? Если мы сдадимся, они всего лишь возьмут приглянувшиеся им товары…

— Конечно! Зачем им заниматься бесприбыльным душегубством? — поддержал его бронзовокожий корабельщик, расстегнутая безрукавка которого позволяла каждому любоваться не только красивыми мускулистыми руками, но и широкой, твердой, как две ясеневые доски, грудью.

Эврих вопросительно посмотрел на Хутаба, отметив, что и другие взирают на могучего купца в ожидании решающего слова того, кто должен был разбираться в сложившейся ситуации побольше их самих.

— Черные воины не станут резать трусов. Они просто превратят нас в рабов. Но я лично предпочитаю умереть свободным, чем жить рабом, — медленно проговорил Хутаб и, чуть помедлив, сурово добавил: — Поднимите оружие, если вы мужчины! Помните: павшие в бою угодны всем без исключения Богам. Место же трусов — в преисподней, вне зависимости от того, стоит ли там трескучий мороз или нестерпимая жара.

Он взмахнул мечом, будто надеясь видом своим вернуть мужество оробевшим, но тут капитан «Ласточки», швырнув на палубу обоюдоострый топор, крикнул:

— Не слушайте его, почтенные! Живая собака лучше мертвого льва! Нам не выстоять против двух джилл! Но мне известны случаи, когда зузбары отпускали ограбленные корабли с миром. Потерянное богатство можно вернуть, а новая голова ни у кого еще на плечах не вырастала!

— Он прав, — хмуро поддержал капитана Хилой, в свой черед бросая оружие на палубу. — Непоправима лишь смерть, и Мать Всего Сущего не одобрит тех, кто не умеет ценить ее дар.

Вглядываясь в лица окружавших его людей, Эврих читал на большинстве из них страх и растерянность — те же самые чувства, которые испытывал сам. Призыв Хутаба на мгновение воспламенил его, но картина избиения зузбарами команды и пассажиров «Морской девы» вновь встала перед глазами арранта, и он еще ниже опустил так и не поднятый в воинском салюте меч. Стоящий слева от него горбоносый красавец нарлак с проклятиями швырнул арбалет под ноги своему капитану, а Иммамал, скорбно склонив голову, негромко произнес:

— Если корабельщики пали духом — судно скоро пойдет ко дну.

Снова застучали о доски брошенные копья, мечи, топоры и арбалеты. Люди, еще недавно готовые драться до последнего, понурив головы и стараясь не глядеть друг другу в глаза, начали разбредаться по кораблю. Вот уже и Хутаб с презрительной гримасой уронил меч, криво усмехнулся, встретившись взглядом с аррантом, и, по-стариковски горбясь, зашаркал к палубной надстройке, расположенной за второй мачтой.

Облокотясь о фальшборт, Эврих некоторое время бездумно смотрел на приближающуюся к «Ласточке» с левого борта джиллу. Потом внимание его привлекла выскочившая из волн летучая рыба. Вода в том месте, откуда она только что взмыла в воздух, слегка вздыбилась: какая-то хищная тварь преследовала золотистую летунью. Отчетливо почему-то стали слышны резкие крики парящих над волнами чаек, и у арранта мелькнула мысль, не броситься ли ему в море. При такой-то погоде доплыть до берега — всего лишь вопрос времени. Тут же, однако, ему вспомнились истории о водящихся в здешних водах акулах-людоедах, косые плавники которых он видел нынешним утром, и, решив, что быть сожранным заживо далеко не самый легкий способ самоубийства, он неспешно двинулся на бак, чтобы понаблюдать за тем, как будут перебираться на «Ласточку» «стервятники Кешо». Подходящая к нарлакскому судну с правого борта джилла была уже так близко, что он мог отчетливо разглядеть хорошо памятные ему клювастые шлемы, широкие изогнутые мечи и сработанные из пластин маронгового дерева панцири сгрудившихся на ее носу зузбаров.

* * *

Согнав корабельщиков и пассажиров «Ласточки» на корму, зузбары оставили дюжину человек для охраны пленников и словно бы забыли о них. Открыв люки, капитаны обоих джилл устремились во главе своих подчиненных в трюм, дабы оценить захваченную добычу. Осмотр трюма продолжался довольно долго, и еще до того, как капитаны «Хунгара» и «Верволики» поднялись на палубу, Эврих, внимательно прислушивавшийся к разговорам охранников, понял, что потерей товаров пассажирам «Ласточки» отделаться не удастся: времена, когда сторожевики Кешо, играя в таможенный досмотр, довольствовались обиранием или даже грабежом встречных кораблей, безвозвратно ушли в прошлое. Ничуть не стесняясь присутствия пленников и нимало не заботясь о том, что кто-то может знать их язык, охранники, откровенно радуясь привалившей удаче, болтали о том, что, какими бы товарами ни был набит трюм «Ласточки», они получат за нее положенный приз. Император Мавуно нуждается как в рабах, так и в кораблях, способных перевозить войска, и в настоящее время зузбаров занимал лишь вопрос, куда император двинет свое победоносное воинство в первую очередь.

Ближе всего располагались Кидота и Афираэну, упорно не желавшие войти в состав империи и уже за одно это заслуживавшие немедленного наказания. Дикий и малолюдный Шо-Ситайн являлся незавидной добычей, зато Южная Аррантиада и в частности города-порты Аланиол и Лаваланга были лакомым кусочком. Тем паче что, покорив Центральный континент, «стражи моря» смогут контролировать торговые пути между всеми частями света. С другой стороны, заманчиво было прибрать к рукам солнечный Халисун, чьи вина и женщины не знают себе равных…

— Вай-ваг! Кто осмелился сказать подобную глупость?! — сурово прикрикнул на своих товарищей молодой дан-цед — командир дюжины, чей клювастый шлем был украшен пучком белой щетины. — Лучшие вина производят виноделы Мавуно! Самых страстных, красивых и сильных женщин рождает земля Мавуно! Халисун всего лишь прыщ на теле Восточного континента, и мы сковырнем его походя, как только это станет угодно императору Кешо!

— Ай-ваг! Так мы и сделаем, когда повелит Величайший! — немедленно согласились с командиром зузбары, а один из них, с жиденькой бородкой на остром хорьем личике, искательно добавил: — Светлокожие женщины подобны жирным опарышам и, разумеется, ни в чем не сравнятся с нашими чернокожими подругами. Но золото в любой части света остается золотом, и больше, чем где-либо, его скоплено в ленивом, зажравшемся, вечно раздираемом смутами Саккареме.

— О, Саккарем! — недружно, но с одинаковым алчным блеском в глазах воскликнули несколько «стервятников Кешо». Богатый беззащитный край, где их не встретят дисциплинированные и хорошо вымуштрованные лагиоры аррантского Царя-Солнца и им не придется месяцами выкуривать упорных халисунцев из каменных твердынь, возведенных у отрогов Рудных и Замковых гор, в которые при первых же признаках опасности потянется население цветущих и плодоносных долин. Нет-нет, именно Саккарем был тем местом, куда императору следовало прежде всего послать корабли со своими неустрашимыми меченосцами, копейщиками, пращниками и лучниками. Послать конников и боевых слонов, одним своим грозным видом обратящих в бегство робких духом торгашей и хлопкоробов…

— Послушали бы этих головорезов саккаремский шад, халисунский шулхад и их приближенные! — с горечью промолвил Хутаб. — Словно дети, не могущие поделить понравившуюся игрушку, они десятилетиями ссорятся из-за двух-трех пограничных деревенек и готовы развязать кровопролитнейшую войну, которая не принесет победителю ни славы, ни прибыли, не подозревая о занесенном над их головой топоре. А ведь я сам был свидетелем тому, как некий слепой мономатанец предупреждал халисунского шулхада о захватнических планах Кешо. Но пророчества его, как водится, не были приняты всерьез ни Удань-Хинганом, ни посланцами саккаремского шада, находившимися в это время при дворе Луноликого.

— Уж не о Дикероне ли, прозванном Слепым Убийцей, ты говоришь? — обратился к Хутабу Эврих, дивясь тому, что совсем недавно слышал о пророчествах чернокожего метателя ножей от Хилой.

— О нем самом. Не верил я, что он дело говорит, а мог бы, кажется, сообразить, что без ветра и трава не шелохнется.

«А ведь, пожалуй, зузбары не случайно с придыханием рассуждают о несметных богатствах Саккарема, — подумал Эврих. — Если тайна, открытая мне давеча Иммамалом, стала известна соглядатаям Кешо, туда-то император Мавуно и пошлет свои войска прежде всего. Во всяком случае, почва для вторжения в эту страну подготавливается кем-то весьма тщательно».

Аррант отыскал глазами Иммамала и по тому, как посерело и словно слоем пепла подернулось его дочерна загорелое лицо, понял, что тот, зная, подобно большинству купцов, язык, на котором изъясняется значительная часть населения Мономатаны, слушая разговоры охранников, думал о том же, что и он. Возможно, впрочем, посланец Мария Лаура просто испугался за свою родину, которой и без того постоянно угрожали вторжением то халисунцы, то обитатели Вечной Степи, а теперь вот еще и император Кешо зубы на нее точит.

Справедливости ради следовало признать, что другие пассажиры «Ласточки», команда ее и капитан выглядели ничуть не лучше Иммамала. Даже те из них, кто ни слова не понимал по-мономатански, успели уже сообразить, что, коль скоро «стервятники» не перетаскивают находящиеся в трюме нарлакского судна товары на джиллы, «Ласточке» предстоит проследовать вместе с ними в Мванааке или какой-либо иной порт империи Мавуно, а им самим превратиться из свободных, уважаемых людей в бесправных рабов. Кто-то, пугая других и пугаясь сам, дрожащим голосом предположил, что зузбары, чего доброго, дабы не утруждать себя возней с пленными, могут их и за борт выкинуть, но на паникера тут же зашикали, посоветовав не молоть чепуху: сотня крепких, сильных мужчин — это целое состояние и превращать его за здорово живешь в акулий корм дураков нет.

Прислушиваясь к разговорам охранников и отрывочным фразам, которыми обменивались между собой его товарищи по несчастью, Эврих отметил, что не испытывает ни волнения, ни страха, как будто все происходящее не имеет к нему ни малейшего отношения. С некоторым изумлением аррант вынужден был признать, что теперь, когда стало очевидным, что резни, подобной той, которую учинили «стервятники Кешо» на «Морской деве», не будет, он ожидал дальнейшего развития событий совершенно спокойно. Более того, с интересом стороннего наблюдателя, который не прочь познакомиться поближе с жизнью имперских сторожевиков, а ежели повезет, то и населения Мавуно, глава о быте и нравах коего, безусловно, украсит страницы его «Дополнений». Не зря, значит, говорят: кто родился от курицы, тот должен рыть землю.

Стремясь поскорее увидеться с Кари, он все же выбрал не самый короткий путь к Вратам Гремящей расщелины — по восточному берегу континента, а тот, который обещал быть интереснее, и не вправе роптать, если Боги, идя навстречу его желаниям, как обычно, приступили к исполнению их весьма своеобразно, в соответствии с собственными вкусами, планами и намерениями. Ну что ж, ему к этому не привыкать, и в глубине души он ожидал чего-то подобного…

Бродившие по палубе зузбары, вникавшие в тонкости оснащения «Ласточки», подались на корму, охранники, прекратив трепаться об ожидавшем их кутеже, приняли грозный вид: из трюма один за другим выбрались капитаны обеих джилл и сопровождавшие их воины. На лоснящихся от пота лицах играли улыбки: составляя список захваченных товаров и опечатывая тюки, сундуки и бочки, «стервятники» успели прикинуть, сколько цвангов выручат за положенную им двенадцатую часть захваченного на нарлакском судне добра, и пребывали в наипрекраснейшем расположении духа.

Пока сопровождавшие капитанов воины выкатывали из трюмов не занесенные в опись бочонки с вином, предназначавшиеся для празднования выпавшей «стражам моря» удачи, охранники, не дожидаясь распоряжений командиров, заставили пленников выстроиться вдоль обоих бортов. Молодой дан-цед громко объявил, сначала по-мономатански, а затем на ломаном саккаремском языке, что сейчас будет проведен досмотр их личных вещей, которые каждый должен выложить на палубу у своих ног. Эврих снял с плеча сумку с лекарскими принадлежностями, которую так и не удосужился отнести в каюту. Поглядел, как товарищи складывают перед собой отделанные серебряными бляхами пояса, кошели и кинжалы для разделывания пищи и заточки перьев, и, отцепив от пояса оба пенала, положил рядом с сумкой.

— Кольца, серьги, браслеты, ожерелья — снимайте все-все! Эти безделушки вам больше не пригодятся! Рабам не положено иметь никаких украшений, ежели они не подарены им хозяином! — весело покрикивал дан-цед, в то время как пара расторопных охранников, следуя вдоль шеренги пленников, складывала выложенные на палубу вещи в большой холщовый мешок.

Двое писцов, двигаясь вдоль правого и левого борта «Ласточки», начали заносить на пергамент имена пленников, национальность их и род занятий. Зузбары действовали быстро и слаженно, заминок почти не возникало, и капитаны джилл наблюдали за происходящим со снисходительной скукой: им было не впервой захватывать торговые суда и процедура вступления во владение добычей была продумана и отработана до мелочей.

— Эй ты, чудо, серьгу снять забыл! А ты, борода, скидывай нагрудник — отвоевался! Вай-ваг! Да у тебя под ним кошель? — удивился дан-цед. — Отвязывай, не жалей. Все равно мы вас в Мванааке в одних набедренных повязках высадим. Так лучше уж сразу избавиться от всего лишнего.

Не отставали от дан-цеда и писари, громко переспрашивая:

— Шерах? Саккаремец? Торговец металлической посудой? Ай-вай! Ничего-то, кроме гребца или сборщика риса, из тебя не выйдет! Что за глупый корабль: ни кузнецов, ни плотников, ни сукновалов, ни ткачей! А ты кто? Хилой? Благодари своих Богов за то, что к нам попал. По крайней мере, от ожирения не умрешь…

Памятуя, что комариный писк на небе не слышен, купцы и корабельщики покорно отвечали на вопросы писцов и безропотно расставались со своим добром. Подавленные обрушившейся на них бедой, они словно разом утратили силы к сопротивлению и лишь возводили очи горе, призывая в трудный час на подмогу кто Храмна, кто Морского Старца, кто Священный Огонь, и Эврих уже начал склоняться к мысли, что обращение более полусотни людей в рабство так вот тихо-мирно, по-домашнему, и закончится, когда дан-цед раздраженно прикрикнул на Ирама:

— Тебе говорю, снимай браслет! Полно губами шлепать! Теперь тебе если что и предстоит носить, так только колодки. А ну!.. — Он шагнул к светловолосому парню, и тут произошло то, чего никто не ожидал, а большинство даже и не успело увидеть.

Ирам откачнулся от тянущихся к нему рук дан-цеда, выхватил из складок халата длинный кинжал и ткнул им весельчака зузбара в грудь. Клинок скользнул по пластинкам маронгового панциря, и тогда Ирам нанес еще один удар, целя под обрез доспеха. Дан-цед жалобно вскрикнул, дернулся, словно пронзенная острогой рыбина, и рухнул на палубу, прижимая к животу окрасившиеся кровью ладони. Ирам с пронзительным воплем отпрыгнул к фальшборту, выставив перед собой кинжал, стоявшие подле него купцы шарахнулись в разные стороны, писцы, разом утратив весь свой гонор, пятясь, начали отступать от шеренги пленных.

— Лоче! — испуганно крикнул капитан «Верволики» г кидаясь к корчащемуся на палубе молодому дан-цеду. Охранники, обнажив широкие кривые мечи, опережая его, бросились на Ирама.

— Живым! Живым взять! Живьем! — взвыл капитан «Верволики», склоняясь над дан-цедом. — Сунгар! Сунгара сюда! Быстро!

Стоя на коленях, он трясущимися руками попытался расстегнуть ремни маронгового панциря, низ которого, как и пластинчатый кильт, уже окрасился кровью раненого.

— Сунгара! Капитан Шарван требует Сунгара! Лекаря приведите, лекаря! Лоче ранен! Лоче убит!.. — вопили «стервятники Кешо».

— Не подходи, убью! — отчаянно взвизгнул Ирам, размахивая окровавленным кинжалом.

— Сеть принесите! Позовите Сунгара! Лоче умирает! Смерть халисунцу! Смерть убийце! Перерезать негодяям глотки! Выпустить кишки!..

— О Боги Небесной Горы, что за идиот! Давеча он готов был проиграть этот браслет в кости, а нынче убил из-за него человека, — пробормотал Эврих, испытывая почти физические страдания при виде искаженного болью лица дан-цеда и сознавая, что смерть его не останется неотомщенной.

— Пустите меня! Дайте дорогу! — Плешивый кривоногий зузбар отстранил капитана «Верволики» от дан-цеда и, нагнувшись над раненым, ловко перерезал ножом застежки панциря. — Вай-ваг! Дело плохо! С такой дырой в брюхе он едва ли выживет…

— Если Лоче умрет, я убью десять, нет, двадцать жирных ублюдков! А скудоумного предателя повешу за ноги! — дико вращая глазами, прорычал капитан «Верволики». — Я велю содрать с него живого кожу! Я буду кормить его собственными отрубленными пальцами! Ай-ваг! Клянусь бездонным чревом Хаг-Хагора, я использую этих трупоедов как наживку для ловли акул!..

Пока капитан сыпал проклятиями и перечислял пытки, которым он подвергнет Ирама и еще добрую половину пленников, светловолосый парень, прижавшись спиной к фальшборту, яростно отбивался от наседавших на него зузбаров. Получив приказ взять его живым, они слегка растерялись: попробуй-ка подступись к этому сумасшедшему — он ведь, в чаянии легкой смерти, того и гляди сам на их мечи бросится. А не скрутят они его — за борт прыгнет, и уж тогда от капитана пощады не жди. Шарван души не чает в сыне своей младшей сестры и не простит им, если они упустят его убийцу. Гибель в акульей пасти — слишком быстрая и вовсе не подходящая смерть для того, кто нанес вероломный удар любимцу капитана «Верволики».

Отбиваясь от наседавших на него зузбаров, Ирам очень скоро понял, что единственный способ избежать бесконечно долгих мук — это броситься за борт, а там будь что будет. Плавал он скверно, однако лучше уж было утонуть или быть растерзанным акулами, чем позволить тешиться над собой печально прославившимся своей жестокостью «стервятникам Кешо». Размахивая кинжалом, он некоторое время держал противников на расстоянии, достаточном для того, чтобы перемахнуть через фальшборт, но маячившие между Рудными горами и «Ласточкой» косые плавники учуявших поживу хищников заставляли его медлить, судорожно отыскивая какой-нибудь иной способ если уж не спастись, то хотя бы умереть быстро и достойно.

Эти-то колебания и стали для светловолосого юноши роковыми. Видя, что к зузбарам идет подкрепление, он, отбросив кинжал, вскочил на фальшборт, и в тот же миг его накрыла брошенная одним из «стервятников» сеть. Запутавшись в ней, он рухнул за борт, но, вместо того чтобы упасть в море, остался болтаться в двух-трех локтях над верхушками волн, тщетно силясь выдраться из крупноячеистой люльки и горестно проклиная собственную нерешительность и коварство Богов, отвернувшихся и отрекшихся от него в годину испытаний.

Перипетии охоты зузбаров за Ирамом отвлекли Эвриха от врачевателя, старавшегося облегчить страдания Лоче, и, когда он вновь взглянул на Сунгара, тот уже поднимался с колен, безнадежно качая плешивой головой.

— Мне очень жаль, капитан, но я ничего не могу поделать. Парень испустит дух еще до конца дня, и, право же, чем скорее отправится его душа на свидание с душами предков, тем меньше он будет мучиться.

— Послушай-ка, ты, тухлое черепашье яйцо! — в бессильной ярости процедил Шарван. — Он еще жив, а ты зовешься лекарем! Так сделай же что-нибудь, иначе, клянусь Черным посохом Белирона, я велю трижды протащить тебя под днищем «Верволики» как самозванца, ничего не смыслящего в порученном ему деле!

— О, Шарван, будь милостив и справедлив! Вспомни, что лев не давит мышей! Я сделал что мог — наложил кровоостанавливающую повязку, но не требуй от меня невозможного. Даже лучшие врачеватели Мванааке не в состоянии были бы спасти твоего племянника. Чего же ты хочешь от корабельного лекаря, чья работа заключается в излечении поносов и выдирании больных зубов?

— Быть может, твой лекарь годится на что-то большее? — с надеждой обратился Шарван к капитану «Хунгара». — Я щедро заплачу…

— Едва ли мой Памбо оправдает твои ожидания. Он неплохой повар и может аккуратно зашить рану, но тут его умений будет явно недостаточно…

Эврих бросил взгляд на впавшего в беспамятство Лоче, потом на Ирама, которого зузбары как раз в этот момент вытащили на палубу. Не так уж часто давали ему Боги шанс попытаться спасти две человеческие жизни за раз, и черной неблагодарностью было бы не воспользоваться им, убоявшись Шарвана.

— Что ж, поглядим, не останется ли и нынче грозно ревущий лев без добычи, — буркнул он и, отделившись от сбившихся в кучу пленных, громко промолвил: — Капитан, я попробую спасти твоего племянника, если ты готов обменять жизнь на жизнь.

— Вай-ваг! О чем лепечет это шрамолицый аррант? — Шарван в недоумении уставился на Эвриха, и тот, подозревая, что отсутствие практики не слишком благотворно сказалось на его владении языком Южного континента, терпеливо повторил:

— Я спасу Лоче, если ты сохранишь жизнь Ираму.

Брови чернокожего капитана сошлись на переносице. Он смерил Эвриха с ног до головы презрительным взглядом и уверенно заявил:

— Ты не врачеватель и не в силах спасти сына моей сестры. Признайся, что ты врешь!

— Если меня постигнет неудача, он умрет, — сказал Эврих, не исключавший и такого поворота событий. — Но может быть, Отец Всеблагой будет милостив к нам обоим.

— После его смерти я приколочу твои уши к мачте. Тебя станут поить забортной водой, пока дух твой не отправится в страну предков, — зловеще ощерившись, пообещал капитан «Верволики».

— Так ты сохранишь жизнь Ираму, если я спасу Лоче?

— Ты спасешь его, если хоть сколько-нибудь дорожишь собственной шкурой. Раб не может ставить условия своему господину, — с твердой верой в то, что иначе и быть не может, произнес Шарван.

— Хоть слон и велик, у муравья тоже есть тень, — ответствовал аррант, наперед знавший, что за спасение Ирама ему придется бороться с не меньшим упорством, чем за жизнь Лоче. — Вышедший из реки не страшится дождя, и смерть, на мой взгляд, немногим хуже рабства.

Нечто подобное уже происходило с ним в Вечной Степи. Только тогда ставки были выше. За спасение Имаэро — советника Хозяина Степи — он потребовал пять жизней. И получил их. Получит и теперь то, что требует, ежели, конечно, Всеблагому Отцу Созидателю это будет угодно.

— Да покроются твои внутренности язвами!.. — начал было Шарван, но Эврих решительно прервал его:

— Время и прилив не имеют привычки ждать. А время, отмеренное твоему родичу, на исходе. — Он ткнул пальцем в сторону раненого. — Ежели ты желаешь отомстить за смерть Лоче больше, чем видеть его живым и здоровым, можешь торговаться со мной и дальше. Если же нет, поклянись сохранить жизнь этому парню.

— Хорошо! Призываю Амгуна-Солнцевращателя в свидетели — я не причиню зла светловолосому, если ты спасешь Лоче. Но клянусь…

— Время уходит, Шарван. Вели перенести своего родича в каюту. Мне понадобится моя сумка и кое-какие снадобья из тюков. Но это потом. А сейчас главное — чтобы мне никто не мешал, не дышал в спину и не стоял над душой…

Направляясь в каюту, куда зузбары унесли раненого товарища, Эврих не глядел по сторонам. Привычным движением — как учил его Тилорн — встряхивая и растирая ладони, он мысленным усилием направлял к ним теплые телесные токи, поднимавшиеся от ступней, от низа живота и груди. Вот они бегут по плечам, перетекают в кисти, в пальцы рук, и из них формируется целительная сила, создающая знакомое ощущение упругого живого комка между ладонями…

— Получай свою сумку! Да лечи безо всякого колдовства и чародейства, иначе капитан…

— Брысь! — коротко рявкнул Эврих на толпящихся около постели раненого «стервятников Кешо».

Боясь расплескать переполнявшую и словно бы поднимавшую его над полом силу, подождал, когда зузбары скроются за дверью, и возложил ладони на живот Лоче. Подумал, что надо бы снять наложенную Сунгаром повязку, и тут же забыл об этом, оглушенный чужой, нет, теперь уже своей собственной, жгущей, точно раскаленные угли, болью…

Глава вторая. Храм забытого бога

706-й год от основания Города Тысячи Храмов.

12-й год правления императора Димдиго

Спускаясь по улице Косноязыких к заброшенному храму Балаала, Ильяс отчаянно трусила, на все лады ругая себя за легкомыслие и вспыльчивость, которые доведут ее когда-нибудь до беды. Чего ради прицепилась она к Нганье, вечно болтавшей всякий вздор? Зачем понадобилось ей подначивать вступившуюся за подругу Дадават, как обычно ухитрившуюся вывернуть все наизнанку и ее же обвинить в трусости и пустобрехстве? Но даже и тогда еще было не поздно отступить, свести спор к шутке и не говорить в запальчивости тех самых слов, после которых, хочешь не хочешь, придется ей посетить древний храм и оставить там где-нибудь на видном месте бусы, дабы заставить Нганью и Дадават прикусить язычки…

Из-под ног девушки с громким шорохом метнулась крупная крыса. Ильяс испуганно взвизгнула, оступилась и замерла, прижимая руки к груди, чувствуя, как часто-часто забилось сердце, а по спине потекла струйка холодного пота.

— Вот ведь мерзость! Да еще и луна, как назло, чуть светит! О Нгура, помоги мне пережить эту ночь, и я никогда не буду ввязываться ни в какие споры! Я стану вести себя чинно, достойно и разумно, как положено знатной девице из клана Леопарда! — прошептала Ильяс и тут же, устыдившись собственного малодушия, продолжала путь к древнему святилищу. Прекратив думать о глупой перепалке с подругами, она принялась убеждать себя в том, что бояться ей решительно нечего. Ничего плохого не может случиться с отважной шестнадцатилетней форани в центре Мванааке, неподалеку от императорского дворца. Венценосный Димдиго позаботился о том, чтобы улицы столицы Мавуно были очищены от грабителей и убийц. Бдительные стражники — сочейросы, вооруженные длинными копьями и быстролетными дротиками, днем и ночью оберегают его верных подданных. Мудрые жрецы пекутся о том, чтобы запредельное зло не смело поднять голову в Священном Городе Тысячи Храмов. Ей покровительствует сама Нгура, и в складках сари у нее спрятан длинный кинжал. Луна прекрасно освещает улицу, и только последняя трусиха убоится снующих по каменным плитам крыс, а дочь достославного Газахлара трусихой, естественно, быть не может.

Ветер с моря разогнал облака, и луна засияла на красновато-фиолетовом, усыпанном мириадами звезд небе, как гигантский светильник. В колдовском серебристом свете ее сбегавшая к Гвадиаре улица Косноязыких напоминала ущелье, окруженное с обеих сторон причудливой формы утесами, изъязвленными множеством пещер, испещренными глубокими прямоугольными нишами и выступами, словно стены каменоломни. И впечатление это до известной степени соответствовало истине.

Когда-то, если верить легендам, улица эта была руслом одного из множества притоков Гвадиары, воды которого развели по каналам, орошавшим рисовые поля и окружавшие столицу фруктовые сады. Известняковые берега были превращены в карьеры, поставлявшие камень для возведения дворца, храмов и особняков Небожителей. Здесь же селились каменотесы, резчики по камню, формовщики кирпича и гончары. Из века в век они использовали готовые пещеры либо вырубали их себе в мягком ноздреватом камне, расширяя жилье за счет пристроек из кирпича и глины, в которую добавляли рубленую рисовую солому и тростник. Дома с плоскими кровлями и глухими стенами лепились один к другому, карабкались друг другу на плечи, образуя террасы, где нависавшие над узкими переулками, а где и перекрывавшие их, превращая тем самым этот ремесленный район столицы в подобие гигантского муравейника.

Ильяс неоднократно доводилось бывать здесь днем: обитатели Закатных Холмов, спесиво называвшие себя Небожителями, любили бродить по Нижней, приречной части города, заглядывая в лавки и мастерские, в храмы и на базары. Случалось ей, восседая в роскошном паланкине, проезжать по улице Косноязыких и после захода солнца, если отец предпочитал возвращаться с празднества в императорском дворце по Гвадиаре, а не по Верхней дороге. Но ни разу еще не оказывалась она здесь одна глубокой ночью, когда огни в домах погашены, а на людной обычно, ведущей к речному перевозу улице не видно ни единого человека.

Разумеется, девушка понимала, что с заходом солнца жизнь в Нижнем городе не прекращалась. Время от времени до неедоносились хлопанье дверей, приглушенные обрывки разговоров и ругань, скрипы, звяканье, лай и монотонное постукивание ткацкого станка. Она чутко улавливала ароматы варящейся бараньей похлебки, пекущихся в земляных печах лепешек, откуда-то тянуло чесноком, дымом, жареной рыбой. Где-то в недрах человечьего муравейника люди ели, пили, любили, ссорились, готовили снедь, которую поутру вынесут на базар, но все эти звуки и запахи были всего лишь тенью бурно кипящей дневной жизни и не только не могли прогнать охватившее Ильяс чувство одиночества, а скорее наоборот, усиливали его.

Тем не менее, услышав тяжелую поступь дюжины обутых в деревянные сандалии ног, она ничуть не обрадовалась, а поспешила юркнуть в ближайший проулок, дабы не попасться на глаза ночным караульщикам.

Сыто рыгая и лениво понося бурду некого Шайала, «от которой под утро неизбежно будет мучить изжога», сочейросы, поскрипывая кожаной амуницией, проследовали мимо проулка, где пряталась форани, и та, быть может впервые в жизни, задумалась над тем, почему люди стараются не попадаться на глаза городским стражникам, призванным якобы охранять их покой.

Для нее не было новостью, что селяне, ремесленники и даже купцы сторонятся сочейросов днем и всячески избегают ночью, но сейчас, после того как она сама поторопилась скрыться от них, точно преступница, это показалось ей довольно странным. И тотчас же девушке припомнились рассказы матушки Мутамак о бесчинствах императорских прислужников, которые будто бы запросто могли ворваться в любой дом, обобрать одинокого путника, а то и торговый караван. Истории эти не были, конечно же, предназначены для ушей знатной девицы, но Мутамак, как это сплошь и рядом случается с родителями и старыми слугами, не заметив, что Ильяс достигла возраста невесты, до сих пор продолжала относиться к ней словно к несмышленой крохе и болтала в ее присутствии безо всякого стеснения. Да и остальные слуги и рабы Газахлара не слишком таились от дочери хозяина, давным-давно усвоившей, что, ежели держать уши открытыми и не влезать в чужие разговоры, делая вид, будто они тебя совершенно не касаются, из них можно извлечь много интересного.

Выбравшись из пропахшего тухлыми овощами проулка, Ильяс продолжала путь к храму Балаала, восстанавливая в памяти то, что ей приходилось слышать на поварне, в конюшне, в ткацких мастерских, лавках и на базарах Мванааке. Позабыв недавние страхи, форани с удивлением вспоминала шушуканье о том, что нынешний император не являлся прямым воспреемником бездетного Бульдонэ и, будучи всего лишь племянником его третьей супруги, не мог наследовать престол Мавуно без согласия Старшего Круга Небожителей. Что обитатели Закатных и Рассветных Холмов, вероятнее всего, не признали бы его своим повелителем и жестокости, чинимые Димдиго, вызваны стремлением запугать знатные роды, продолжавшие мечтать о низвержении самозванца и ограничении власти императора. И кстати, именно с рассказами Силилина Этария Флиса об ограничении власти аррантского Царя-Солнца Кворумом эпитиаров связывали ученицы императорской школы таинственное исчезновение учителя-арранта. Стало быть, не лишены основании и слухи о том, что не по своей воле покинули Священный Город Тысячи Храмов старшие представители многих старинных кланов…

— Забавно, что все это я знала и раньше, но мне никогда не приходило в голову сопоставить между собой разрозненные события и сведения, — пробормотала Ильяс, втягивая расширенными ноздрями внезапно повлажневший, пахнущий близостью реки воздух. — Как странно смотреть и не видеть, слушать и не слышать, пока это не касается лично тебя. Неужели мне обязательно надо было оказаться ночью одной в Нижнем городе, чтобы я ощутила витающий над ним страх и задумалась о его причинах?

На многое, пожалуй, она будет теперь смотреть другими глазами, и в этом смысле поход к храму Балаала, безусловно, пойдет ей на пользу. Надобно будет не забыть спросить папу, как получилось, что днем жители столицы прославляют набожность и великодушие Димдиго, а ночами не смеют зажечь огонь в доме, боясь привлечь к себе внимание сочейросов? Ведь не может император не понимать, что страх рождает ненависть? А ненавидящий рано или поздно изыщет случай нанести удар в спину, даже будь ты вдесятеро сильней его. Да и какое удовольствие править народом, боящимся и ненавидящим тебя? Лицемерное восхваление мнимых достоинств не согреет душу, и она бы на месте Димдиго приложила все силы к тому, чтобы завоевать любовь и уважение своих подданных. Хотя, с другой стороны, много ли она сделала, чтобы добиться любви и уважения собственных слуг и рабов?

Изумленная неожиданным направлением своих мыслей, Ильяс ощутила настоятельную потребность поделиться ими с кем-нибудь. Пусть даже не с Газахларом, не слишком-то откровенничавшим со своей дочерью, а хотя бы с Мутамак, Нганьей или Дадават. Девушке хотелось со всех ног броситься домой: поход к храму с целью доказать свою храбрость представлялся ей теперь совершеннейшей дичью, — однако представить, как она вламывается среди ночи в отцовскую спальню, было решительно невозможно С подругами ей удастся поговорить только в школе, а башнеподобная служанка ее становилась хорошей собеседницей лишь под вечер, осушив стопку-другую вонючей рисовой водки, от одного запаха которой Ильяс начинало воротить с души.

Спешить домой, одним словом, было ни к чему, идти же до древнего храма оставалось всего ничего, и девушка, решив довести начатое дело до конца, прибавила шагу. Свернула за поворот и замерла, любуясь открывшимся перед ней речным простором. Мутная, усеянная от рассвета до заката джиллами, челноками и пирогами, Гвадиара предстала перед ней ныне во всем своем великолепии. Широкая, полноводная, посеребренная лунным светом, она была поистине великой рекой, предопределившей расцвет Мванааке — самого крупного и богатого города Южного континента, сравнимого разве что с Арром или Мельсиной.

По Гвадиаре везли в столицу Мавуно рис, пшеницу, просо и ячмень, шелковые ткани и мешковину, мясо, древесину и различные руды. Она исправно снабжала обитателей Мванааке и других городов рыбой, по берегам ее рос тростник, используемый для разнообразнейших поделок, и знаменитый мономатанский камыш, из расплющенной сердцевины которого изготовляли бумагу различных сортов: от сравнительно дешевой — серой и толстой — до самой дорогой — прочной, тонкой, дивной белизны и гладкости. Великая река недаром считалась становой жилой империи, поскольку именно по ней и ее бесчисленным притокам отправлялись имперские войска на завоевание земель и усмирение взбунтовавшихся провинций. Жрецы и чохыши слагали о ней гимны и песни, называя волшебной дорогой, кормилицей, подательницей благ, матерью всего живого. Воды ее считались священными, и не было ни одного праздника, во время которого по течению ее не пускали бы благодарные горожане цветочные венки и вырезанные из коры либо сделанные из сухих листьев тилнлобы лодочки с горящими свечами.

Некоторое время Ильяс всматривалась в темный силуэт противоположного берега, где располагались грузовые пристани, склады для товаров, привозимых как из глубины континента, так и из далеких заморских стран, и самый крупный столичный рынок. Потом перевела взгляд на флотилию рыбачьих челнов и пирог, застывших у левобережного причала, прозванного Извозом, и подивилась смелым замыслам строителей, из года в год донимавших императора предложениями перекинуть через Гвадиару плавучий мост. Одно из таких предложений, сделанное Конкэем Мальтемоком, преподававшим в императорской школе математику, произвело на форани неизгладимое впечатление, и ей живо представилась длинная вереница перегородивших реку лодок, соединенных между собой дощатыми щитами.

Девушка тряхнула головой, отгоняя возникшее перед ее внутренним взором видение сказочного моста, и перевела взгляд с реки на высящиеся правее Извоза купола заброшенного святилища Балаала.

Согласно легендам Балаал считался речным божеством, могучим покровителем всех, чьи судьбы были связаны с многоводной Гвадиарой. Поклониться ему и заручиться его поддержкой в делах приходили рыбаки и корабельщики, торговцы и сборщики тростника, отправлявшиеся в дальний поход военачальники и простые воины. Какие церемонии устраивались в древнем храме, Ильяс, само собой разумеется, не знала, и ее никогда не посещала мысль справиться об этом в императорской библиотеке, занимавшей часть здания школы, которую она посещала вот уже пятый год подряд.

Из всех слышанных ею о Балаале историй девушке запомнился лишь тот факт, что приходившие поклониться ему люди должны были, сделав на языке надрез, уронить с него каплю крови на алтарь. Кое-кто, в великом усердии своем, жертвовал чудному Богу даже кусочек языка, по причине чего ведущая к храму улица и была прозвана улицей Косноязыких. Со временем культ Балаала начал хиреть, на смену ему пришли иные Боги, а тут еще и мыс, на котором стоял древний храм, опустился под воду, когда в очередной раз, как это нередко здесь случалось, дрогнула под ногами горожан земная твердь, напоминая заносчивым обитателям столицы о бренности всего сущего. Мутные воды Гвадиары залили лестницы, бассейны и полы храмовых помещений, на подступах к древнему строению стал буйно произрастать тростник, и тогда-то жителям Мванааке сделалось окончательно ясно, что могучий Балаал либо совсем одряхлел, либо отошел от дел.

Заброшенные святилища испокон веку пользуются у всех народов дурной славой, что и неудивительно. Забытые Боги, чувствуя себя незаслуженно покинутыми и преданными, в меру оставшихся сил мстят забредающим в их обиталища людям, и водяные гадюки неспроста, видимо, облюбовали древний храм Балаала. Скептики, понятное дело, утверждали, что было их там ничуть не больше, чем в других приречных зарослях, однако охотников проверять, действительно ли это так, с годами становилось все меньше и меньше, и даже сборщики тростника начали в конце концов обходить старинное святилище стороной. Потому-то заявление Нганьи, будто она своими глазами видела огни, мерцавшие в недрах храма, рассмешило и разозлило Ильяс, доподлинно знавшую, что подруга ее — большая любительница приврать и часто выдает услышанные от других истории за случившиеся якобы с ней самой.

Вранье, пусть даже самое красочное и бескорыстное, неизменно вызывало у Ильяс желание вывести лжеца на чистую воду, и, бывало, ей это удавалось. Случалось ей попадать из-за своего правдолюбия и впросак, примером чему служил спор, разгоревшийся после рассказа Нганьи о виденных в заброшенном святилище огнях. Из-за вмешательства Дадават он закончился тем, что Ильяс обещала отправиться ночью в храм и воочию убедиться в отсутствии там Богов, жрецов, духов и чохышей, бродящих от нечего делать из зала в зал с зажженными светильниками в руках.

Вглядываясь в силуэт древнего строения — три широких приземистых купола и один высокий, похожий на исполинский лингам, — девушка, как и ожидала, не обнаружила ни огней, ни приставших к заросшему тростником основанию храма челнов, ни каких-либо иных следов посещения его людьми. В возрождение позабытого почитателями божества она, естественно, не верила и, дабы покончить со всей этой глупой затеей, в последний раз окинув храм и его окрестности испытующим взглядом, двинулась по тропе, петлявшей между вытащенными на берег челноками, пирогами и длинными столами для разделки рыбы, с которых ее развозили по коптильням, солильням и сараям для вяления. Когда-то тут росла примыкавшая к святилищу и тоже, конечно же, священная, роща, но теперь от нее не осталось и следа. Исчезли даже плиты мощения улицы, растащенные за ненадобностью предприимчивыми местными жителями для обустройства своего жилья.

Тяжелый запах гниющей рыбы и водорослей был тут несравнимо сильнее, чем на Извозе, а шуршащие под ногами крысы и мелкие земляные крабы нисколько не боялись Ильяс, чувствуя себя здесь полновластными хозяевами. Она знала, что специальные уборщики каждый вечер вывозят на середину Гвадиары рыбьи потроха и головы, но отходов все же оставалось достаточно для всевозможных поедателей падали, и, представив, какие полчища мух толкутся тут днем, девушка поморщилась от отвращения. В то же время присутствие крыс неопровержимо свидетельствовало, что байки об охранявших древний храм водяных гадюках были весьма далеки от истины.

Ободренная этим соображением, форани миновала последний разделочный стол, проскользнула мимо многоярусной паутины сушащихся на шестах сетей и очутилась перед непроходимой стеной тростника, достигавшего в высоту полутора, а то и двух человеческих ростов.

— Вай-ваг! Ну и дурой же я была, затеяв спор с Нганьей и Дадават! — в который уже раз обругала она себя. — В этот храм не то что войти, к нему даже приблизиться невозможно! Нет уж, пусть кто-нибудь другой через эти заросли ломится, я уже и так достаточно глупостей натворила!

Для очистки совести Ильяс двинулась вдоль тростниковой стены и вдруг, к немалому своему изумлению, обнаружила в ней узкий извилистый проход, прорубленный совсем недавно и явно ведущий в сторону святилища.

— Отхожее место тут потрошители рыбы себе устроили, что ли? — прошептала она, бессознательно морща нос и в то же время отдавая себе уже отчет в том, что без особой нужды вряд ли кто-нибудь возьмет на себя труд пробивать проход к заброшенному храму. Тем паче сделана просека со знанием дела: заметить ее издали невозможно, а срубленный и брошенный в илистую почву на манер гати тростник примят так основательно, словно по нему полсотни человек прошло…

— От кого бы Нганья про огни в храме ни слышала, рассказчик-то, похоже, действительно их видел, — проворчала Ильяс, не зная, на что ей теперь решиться: то ли рвануть со всех ног домой, не пытаясь проникнуть в чужую тайну, то ли, доводя начатое предприятие до конца, воспользоваться просекой и дойти до храма.

С одной стороны, никто не любит любопытных, сующих нос не в свое дело, и находящиеся в святилище люди едва ли обрадуются ее появлению. С другой же стороны, обидно поворачивать назад в тот самый момент, когда во всей этой дурацкой затее забрезжило что-то по-настоящему интересное. В конце-то концов, она же не собирается вступить под сень храма, колотя в тамтамы и трубя в трубы. Она тихонько подкрадется, осмотрится, заглянет внутрь и незаметненько уберется восвояси. Лучше уж рискнуть и перетерпеть несколько мгновений страха сейчас, чем потом день за днем умирать от неудовлетворенного любопытства и корить себя за трусость, которая не пристала тому, кто имел счастье родиться в клане Леопарда.

Ильяс казалось, что она еще только готовится принять решение, а ноги уже несли ее по просеке в глубь тростниковых зарослей, которые то редели, то вновь. превращались в непроходимую чащобу, щетинившуюся кинжальной остроты листьями. Временами под сандалиями девушки начинала хлюпать вода, а порой ей мерещилось, что она шагает по оставшимся от мощения улицы плитам. Тропа, выписывая зигзаги, огибала крохотные озерца и остатки замшелых каменных стен, словно нарочно норовя сбить путника с толку, так что форани начало чудиться, будто громада храма отдаляется от нее с той же скоростью, с какой она движется ей навстречу. Но вот наконец заросли тростника расступились и Ильяс очутилась перед входом в здание.

Ступени широкой и, надо думать, высокой лестницы, коими снабжены были все без исключения храмы Мванааке, ушли в мшистую влажную землю. Украшавшие некогда стены и портал фигуры стали почти неразличимы под слоем грязи и лишайника, так что выглядевший в высшей степени зловеще вход в святилище напоминал лаз в пещеру великана. Соваться в нее без светильника было сущим безумием, однако Ильяс чувствовала, что зашла слишком далеко и уже не может просто так повернуться и уйти не солоно хлебавши.

— О Нгура, к тебе обращаюсь, Доблестная и Прекраснолицая! Защити меня силой своей! Вдохни в меня мужество, искорени слабость! Освети путь мой, отведи от меня беду, не наказывай за неразумие! — истово прошептала девушка, сжимая правой рукой висящий на груди талисман, и шагнула в темный проем, из которого пахнуло на нее холодом и тленом.

Бесшумно ступая по толстому слою ила, нанесенного в храм во время сезона дождей, она вошла в первый зал, оказавшийся пустым квадратным помещением. Сквозь узкие вертикальные прорези в стенах проникало достаточно бледно-серого, безжизненного света, чтобы девушка могла сориентироваться и не чувствовать себя совсем уж беспомощной.

— Вот я и в храме. И ничего страшного со мной не случилось, — чуть слышно пробормотала она, дабы подбодрить себя. Зябко поежилась — в заброшенном святилище было сыро и холодно, как в глубоком погребе, где Газахлар хранил свои лучшие вина, — и, еще раз оглядев зал, испытала острое чувство разочарования.

В гулком пустом помещении не было ничего примечательного: ни алтаря, ни сосудов для жертвоприношений, ни обязательного изображения божества. А бугристые от лишайника поверхности стен не украшали ни многофигурные барельефы, ни даже простенькие фризы. «Ну что ж, так оно и должно быть, — рассудительно подумала форани. — Все, что можно было отсюда унести, давно уже унесено, а резных изображений с избытком хватает на наружных стенах святилища».

Сняв с шеи нитку бус из мелких пестрых ракушек, она, поднявшись на цыпочки, положила ее на высокий подоконник — для Нганьи и Дадават — и, поколебавшись, направилась ко входу в следующий зал.

Тут тоже было пусто и голо, и Ильяс недоуменно вздернула бровь: зачем же понадобилось кому-то прорубать тропинку в тростниковых зарослях, если она до сих пор не обнаружила в храме следов пребывания человека? Девушка заглянула в третий, лишенный окон зал, куда не проникал ни единый лучик лунного света, и совсем уже было собралась двинуться в обратный путь — не бродить же ей тут до скончания веков в кромешной тьме! — когда до нее донеслись приглушенные звуки человеческих голосов.

— Вай-ваг! Ну наконец-то! — тихо воскликнула форани, крадучись двигаясь вперед. Разобрать, о чем говорили находящиеся в недрах святилища люди, она не могла из-за гулкого эха, делавшего речь их невнятной, но направление определила безошибочно и вскоре заметила сочащийся из дверного проема желтый свет. Значит, Нганья-то была права: бродит кто-то ночами по древнему храму! Знать бы еще: кто и зачем?..

В открывшийся перед девушкой длинный высокий коридор свет от масляных светильников, характерный запах которых подействовал на нее почему-то успокаивающе, проникал из широкого проема, ведущего в очередной зал. Оттуда-то и доносились до нее неразборчивые голоса таинственных посетителей храма, на которых она твердо решила взглянуть, чего бы ей это ни стоило. При этом Ильяс, понятное дело, не собиралась уподобляться идущей на огонь рыбе, для которой у рыбаков была припасена не знающая пощады острога. Укрывшись за дверным косяком, она, оставаясь невидимой, могла наблюдать за ведущим в освещенный зал проходом и неслышно скрыться, если бы вышедшие из него люди направились в ее конец коридора.

Прислушиваясь к голосам говорящих в надежде рано или поздно понять, о чем они ведут речь, она принялась терпеливо ждать, и труд этот, самый, на ее взгляд, мучительный, был, по прошествии бесконечно длительного времени, вознагражден. Из освещенного зала вышли два человека, несущие на плечах длинный тяжелый сверток. За ними последовали еще двое, а затем еще двое — в темных саронгах и темных плащах с такими же точно свертками. Свернув направо, в дальний от девушки конец коридора, все три пары, одна за другой, растворились во тьме.

— Досадно! — пробормотала Ильяс, прикусив нижнюю губу. Этак она ничего не узнает. Да еще и люди в освещенном зале заговорили тише, теперь уж точно ни слова не разберешь.

Форани прождала изрядный кусок вечности, но больше из зала никто не появился. Беседовавшие за стеной незнакомцы то ли договорились о чем-то и замолчали, то ли перешли на шепот, и в наступившей тишине девушка, чувствуя себя дура дурой, провела еще один очень длинный отрезок вечности, после чего крадучись двинулась к приковывавшему ее взгляд стенному проему. Она понимала, что делать этого ни в коем случае не следует. Она знала: глупость и безрассудство никогда никого ни к чему хорошему не приводили. Будь у нее опрометчивый спутник, она бы в два счета доказала ему, что им надобно выбираться из храма подобру-поздорову, и, конечно же, сумела бы увести от светящегося гипнотическим светом прохода в зал, облюбованный безвестными злодеями для своих тайнозлодейских целей. О, будьте покойны, она убедила бы в своей правоте кого угодно, но договориться с собой бывает иногда труднее, чем переупрямить самого упрямого упрямца…

Заглянув в зал, Ильяс прежде всего увидела гору разнообразнейших форм и размеров свертков, полуразобранную корабельную баллисту для метания зажигательных стрел и несколько пирамид, составленных из копий, в широких, хитро изогнутых лезвиях которых отражались десятки помещенных в стенных нишах светильников. Затем она разглядела исполинскую статую выраставшего из каменной волны Балаала с поднесенной ко рту морской раковиной вместо трубы. Трех склонившихся над столом мужчин она поначалу просто не заметила. Уж очень несоразмерны они были всему остальному находящемуся в зале. И каменному Балаалу, трубный звук раковины которого не сулил миру ничего хорошего, и низкому величественному подиуму, окружавшему статую и рассчитанному на прохождение по нему величественной процессии жрецов перед многосотенной толпой прихожан, и огромному количеству оружия, заботливо увязанного в объемистые свертки, вызывавшие в памяти пахнущие огнем, дымом и кровью слова: «Заговор. Мятеж. Восстание».

Вай-ваг! Она поняла все и сразу. Глаза ее еще не отыскали этих троих, а чуткий слух уже вылущил из неторопливой невнятицы разговора ключевые обрывки фраз: «…блокируют суда в гавани…», «…подкатить тяжелые катапульты…», «…первым атакует дворец…» И мозг, мгновенно сопоставив все увиденное и слышанное, отбросив контрабандистов, вражду кланов и речное пиратство, сделал единственно верный вывод: эти люди готовят переворот, собираются убить Димдиго и посадить на престол Мавуно нового императора.

«Эти три маленьких человечка в громадном зале намерены изменить судьбу империи!» — отрешенно подумала Ильяс, ощущая, как губы у нее сами собой растягиваются в дурацкой улыбке. В улыбке, включавшей в себя целую гамму чувств: она проникла в логово заговорщиков; она догадалась, что означают эти приготовления; она присутствует при историческом событии, о котором до конца дней своих будет рассказывать замирающим от волнения детям и внукам; она…

— Ай-ваг! Попалась!

Ильяс ощутила страшный удар по голове и, словно выпущенное катапультой бревно, вылетела на середину зала. Скользнула по заиленным плитам пола и ткнулась в сверток с оружием, отозвавшийся чистым и грозным звоном.

— Эй, соратники, у нас гость! Клянусь раковиной Балаала, имперские прихвостни пронюхали-таки о наших приготовлениях!

— В чем дело, Гордас?

— Подсылка! Слухачка! Шкура Димдигова! Выследила нас, сука!.. — орал кто-то с подвизгом, явно рискуя посадить голос.

— Уймись, Халба! В чем дело, Гордас? Кого ты там по полу размазал? — сурово и властно прервал визгливого один из тех, кто склонялся над столом, стоящим под сенью каменного Балаала.

— Девка тут пришлая. В дверях стояла, — хмуро прозвучало над самым ухом Ильяс, и она ощутила, как чьи-то жесткие пальцы вцепляются ей в плечи, поднимают, встряхивают, пытаются утвердить на подкашивающихся ногах.

Они говорили что-то о нерадивых дозорных, о пирогах с оружием и раздельщиках рыбы, но девушка почти ничего не слышала, а понимала и того меньше. В затылке ломило, саднило ободранную щеку и руки, которые она при падении успела все же выставить перед собой. Перед глазами плавала серая муть, ноги отчаянно дрожали, но хуже всего был страх, мертвой хваткой сдавивший горло, скрутивший низ живота так, что и не дохнуть. Сейчас, вот сейчас они закончат говорить и примутся ее убивать. И будут правы, ибо она сама, сама виновата во всем, что с ней приключилось.

— Не слышит нас эта блаженная, что ли? Или отвечать не желает? А ну-ка, Халба, подай светильник! — неожиданно внятно произнес сухонький старичок с морщинистым лицом и близко посаженными глазами.

Ильяс вздрогнула, словно пробуждаясь от дурного сна, и тут же, сообразив, для чего понадобился старичку огонь, вновь провалилась в зыбкий туман, смазывающий звуки и запахи, краски и очертания предметов.

— Пей! Пей и не умирай прежде времени от страха.

Столь ненавидимая девушкой рисовая водка, от одного запаха которой ее выворачивало наизнанку, полилась ей в глотку, обожгла нёбо, пожаром вспыхнула в животе. Из глаз сами собой потекли слезы, и тот же, кто вливал в нее водку, сунул ей в рот кусок вяленой дыни, сурово приказав:

— Жуй!

На черной, покрытой мелкими волосками руке она увидела красно-белую татуировку — знак Огня.

— Жуй! — повторил человек из клана Огня, а стоящий справа от него гигант добродушно промолвил:

— Орочи пошутил. Тебе никто не желает зла. Ты ведь принадлежишь к клану Леопарда? Дочь Газахлара или…

— Дочь! — радостно подтвердила Ильяс, уверовав почему-то, что ни убивать, ни пытать ее эти люди не будут. Не могут они мучить и убивать дочь Газахлара! Но мгновением позже сообразила, что все это чушь: если уж они готовы свергнуть императора, то не помилуют, коли сочтут нужным казнить, ни самого Газахлара, ни тем паче его не в меру любопытную дочь.

— Отпустите меня! — жалобно попросила девушка, обводя умоляющим взглядом окружавших ее мужчин в одинаково темных саронгах и плащах, весьма удобных для тех, кто не желал привлекать к себе внимания, появляясь на улицах города после захода солнца.

— Расскажи, зачем ты пришла сюда, дабы мы решили, как с тобой поступить, — проскрипел старикашка Орочи, по виду вовсе не похожий на записного шутника.

— Что же рассказывать? Ляпнула моя подруга, будто видела ночью огни в заброшенном храме… — начала девушка, тщетно борясь с напавшим на нее вдруг косноязычием.

Добродушный гигант выжидающе уставился на Ильяс неподвижными, черными без блеска глазами, выразительностью своей напоминавшими печные заслонки. При ближайшем рассмотрении этот душа-парень производил еще более устрашающее впечатление, чем Орочи, ибо предпочитал носить маску и выдавать себя не за того, кем был на самом деле.

Халба и Гордас, заставшие форани в дверях зала, вернувшись за очередной партией оружия, которое, надобно думать, носили в припрятанные среди тростника челны, служили, вероятно во вспомогательных войсках. Щуплый визгливоголосый Халба продолжал держать в руках светильник, подозревая, что тот еще понадобится для допроса с пристрастием. В любом случае, помучить смазливую девчонку, особливо из благородных, было неизмеримо приятнее, чем таскать тяжеленные свертки с оружием. Мощнорукий, похожий на орангутанга Гордас слушал девушку скорее сочувственно, чем недружелюбно. На грубом лице старого вояки появилась даже виноватая ухмылка: выглядела по его милости форани не ахти как, а вся-то ее вина и заключалась в том, что сердце имела не куриное — ночью в заброшенный храм не всякая ватага парней решится отправиться.

— Гордас, проверь, лежат ли ракушечные бусы в зале паломников, — прервал повествование Ильяс человек из клана Огня.

Девушка вздрогнула, с надеждой глядя в неправдоподобно желтые глаза высокого, донельзя раздосадованного ее появлением мужчины. Это были глаза хищника, от которого не приходится ждать пощады, и все же Ильяс предпочла бы, чтобы судьбу ее решал именно он, а не Орочи и гигант. Безусловно, он был самым привлекательным из них: правильные черты лица, четко очерченный мужественный рот с плотно сжатыми губами, волнистая грива волос стянута на затылке золотым обручем. Вероятно, его следовало бы даже назвать красивым, однако в данном случае важно было совсем другое. Этот человек мог приказать убить, мог бы, в случае необходимости, не задумываясь прикончить ее и собственноручно, но не стал бы мучить и наслаждаться страданиями жертвы. А одно это уже дорогого стоило…

— Стало быть, ты сразу поняла, что мы здесь затеваем? — вкрадчиво поинтересовался Орочи, и девушка содрогнулась, заметив, как сжались его сухие, похожие на птичьи, пальцы.

— Маленькая дурочка, доказывающая подругам, что она не трусиха? Неужели только это да еще желание уличить одну из них во лжи подвигло тебя прийти сюда? — проговорил гигант, разглядывая Ильяс с видом ребенка, обнаружившего диковинного жука и готовящегося, любопытства ради, оторвать ему сначала лапки, а потом и крылышки. — Звучит не слишком-то убедительно. Нет, я лично этой форани не верю. Даром, что меньше мыши, зато напаскудить может больше льва.

— Ты никогда никому не веришь. А зря. Зачем, спрашивается, Газахлару рисковать единственной дочерью? — спросил человек из клана Огня и, словно позабыв о присутствии Ильяс, вернулся к расстеленным на столе картам и спискам.

— Он прав, — нехотя согласился старик. — Естественнее да и проще было бы поручить выслеживать нас какой-нибудь нищей рыбачке. Они за пару чогов и отца, и чадо родное продадут. А за дакк готовы прилюдно спариваться с обезьяной. — Маленькие глазки остро сверкнули из-под седых щетинистых бровей. — Ты вот, например, будешь спариваться с орангутангом ради спасения своей молодой жизни?

— Я… Ва… А-а-а… — Ильяс стиснула кулаки и, совладав-таки с непослушным языком, выпалила: — Чтоб ты сдох, старый извращенец! Чтоб тебе не было покоя в стране предков, а вонючие кости твои вечно грыз ненасытный Хаг-Хагор!

— Вот видишь. Глупа, смела и чиста, как горный ручей, — удовлетворенно заключил Орочи, отворачиваясь от девушки и разом теряя к ней всякий интерес.

— Горный ручей труднее заставить замолчать. Ему не отрежешь голову, — безо всякого выражения заметил гигант. — Давайте не будем рисковать. Болтливый язык может порой принести больше вреда, чем сотня боевых слонов.

«Нгура, о Нгура, помоги мне! Я бы на их месте тоже не знала пощады… Но ты ведь можешь сотворить чудо? Ну что тебе стоит, о Мать Богов!» — обреченно воззвала к своей небесной покровительнице форани.

— К лицу ли нам проливать кровь невинного младенца? Девчонка, если уж на то пошло, оказала нам услугу, предупредив, что по городу поползли слухи и убежище наше обнаружено, — не глядя на Ильяс, промолвил человек из клана Огня. — Пусть убирается восвояси, а мы с вами подумаем о новом пристанище.

— Но она может донести о готовящемся восстании…

— С тем же успехом это могут сделать по меньшей мере полсотни человек.

— Полагаю, у нее хватит ума поговорить обо всем увиденном с отцом, прежде чем она отправится во дворец. — Старик многозначительно посмотрел на Ильяс, и та робко кивнула, не в силах поверить, что эти страшные люди и впрямь готовы отпустить ее с миром. — Однако до следующего утра ей лучше побыть в гостях у Мельника. А там ищи рыбку в море, нас уже тут не будет.

Орочи залился дребезжащим, костяным смехом, не сводя при этом по-прежнему холодных, пронзительных глаз с девушки.

— Гордас, завяжи ей глаза и доставь к Мельнику, — властно распорядился он, внезапно обрывая свой противоестественный смех, и сухо, без тени участия, посоветовал не сводившей с него широко распахнутых глаз форани: — На твоем месте я бы не стал болтать о встрече с нами. Димдиго считает, что его палачи должны отрабатывать свое жалованье, трудясь с надлежащим усердием, и потому удовлетворить их любопытство будет не в пример труднее, чем наше. Ступай и постарайся поскорее забыть обо всем, что видела этой ночью.

* * *

Вернувшись в отчий дом, Ильяс ни словом не обмолвилась ни о посещении своем храма Балаала, ни о гостевании у Мельника. Более того, она честно старалась следовать совету Орочи и выкинуть из памяти события той ночи и последующих суток, но ничего путного из этого не вышло. О пребывании у Мельника вспоминать было и в самом деле нечего, зато сцена, происшедшая в заброшенном святилище, снилась ей изо дня в день, причем сны неизменно оказывались страшнее и фантастичнее того, что ей довелось пережить наяву.

По прошествии двух седмиц они, правда, начали блекнуть, и только образ человека из клана Огня продолжал преследовать ее с непостижимым постоянством. Он являлся в сновидениях девушки то палачом, то спасителем, то истекающим кровью, измученным имперскими катами узником, то всемогущим повелителем Мавуно, восседавшим на троне Димдиго. Сначала это забавляло Ильяс, потом начало тревожить и раздражать, ибо она не желала, чтобы кто-то вот так, без позволения, вторгался в ее жизнь или хотя бы в ее сны.

А он являлся в них снова и снова. Рубился с гигантом на тяжелых кривых мечах, дабы освободить ее из плена или же, наоборот, сделать своей рабыней. Отбивал у своры сочейросов, вторгшихся почему-то в отцовское поместье, или же сам насиловал с изощренной жестокостью. Катал ее в убранном цветочными гирляндами челноке по Гвадиаре или же за бесценок сбывал на невольничьем рынке, понуждая демонстрировать свои прелести косоглазому саккаремцу. Он заставлял ее просыпаться в жарком поту, с криком на устах, с истомленным от несбыточных мечтаний телом. Она призывала Нгуру защитить ее от навязчивых наваждений, приносила фрукты и цветы на алтарь родового святилища, но это не помогло, и в конце концов Ильяс всей душой возненавидела приворожившего ее незнакомца из клана Огня.

Только его одного она винила теперь в том, что ей взбрело в голову отправиться ночью одной-одинешеньке в заброшенный храм Балаала. В том, что ей пришлось врать отцу и Мутамак, будто бы она двое суток гостила у Нганьи Газахлара, пропадавшего днями и ночами во дворце, у многочисленных любовниц или объезжавшего дальние поместья, это объяснение вполне устроило: ему удобно было видеть в дочери разумную и самостоятельную девицу на выданье, не нуждавшуюся в непрестанной опеке и надзоре отца. Мутамак же, ясное дело, заподозрила что-то неладное, и форани пришлось влить в нее немало рисовой водки, дабы старая служанка не изводила ее расспросами.

Из-за него, проклятого желтоглазого, она вынуждена была рассказать Нганье и Дадават байку, будто бы ей не удалось пробраться к храму Балаала сквозь стену тростника, и, хотя подруги не оспаривали ее рассказ, спор их признан был разрешившимся не в пользу Ильяс.

В довершение всего она, сама того не желая, стала сравнивать с желтоглазым увивавшихся за ней юношей, одного из коих должна была через полгода назвать своим мужем, и выглядели они на его фоне весьма бледно. Чумдаг — спесив, Бокко — наивен и мягкосердечен, как девица из провинции, Дунгу — слишком нахален и самоуверен, а Ридрок — самый старший из них и самый представительный — стал вдруг казаться невыносимо пресным и правильным. Настолько пресным, что, приняв приглашение его составить с ним пару для участия в празднике Цветущих Деревьев, она, по зрелом размышлении, решила сбежать от нудного партнера при первой же возможности.

Имелась, впрочем, и еще одна причина, побуждавшая Ильяс покинуть Ридрока после общения с Древом Исполнения Желаний. Называть ее главной девушке не хотелось, однако лукавить перед собой не было никакого смысла, и она таки призналась себе, что намерена отыскать среди гостей императорских садов не дававшего ей покоя человека из клана Огня. Зачем ей было видеть его и что она собиралась ему сказать, Ильяс не имела пока ни малейшего представления и не слишком над этим задумывалась. Главным было отыскать его в толпе Небожителей.

Желание разузнать что-нибудь о желтоглазом возникло у нее, как только она вернулась от Мельника, но сделать это, как выяснилось, оказалось не так-то просто. Газахлар, прекрасно ориентировавшийся в родословных и отношениях между ныне здравствующими представителями знатных семейств Мавуно, отделался от нее несколькими туманными фразами, из коих следовало, что последние отпрыски одного из древнейших родов империи сгинули сразу же после прихода к власти Димдиго. Учитывая, что Газахлар мог сутки напролет разглагольствовать об исчезновении старых кланов, правах наследования родовых знаков, появлении старших, средних и младших ветвей, которые образовали потомки первых семей империи, имевших, как ведомо всем, божественное происхождение, ответ этот не мог не навести Ильяс на кое-какие размышления. Тем паче что отец, вместо того чтобы в очередной раз, как делал он это обычно к месту и не к месту, начать толковать о древности их рода, оставшегося — увы и ах! — самым старым и, следовательно, самым почитаемым в империи, мрачно осведомился у дочери, с каких это пор ее стала занимать судьба клана Огня и чем вызван этот более чем странный интерес.

«Вай-ваг! Папочка встревожился не на шутку, стало быть, что-то с этим кланом произошло неладное!» — мысленно поздравила себя форани с прикосновением к еще одной тайне и вдохновенно наврала отцу, что Дадават была наказана учителем за одно только упоминание о клане Огня.

— Н-да-а-а… Говорил я Димдиго, чтобы не пренебрегал клановым родством! А теперь, извольте видеть, прорастают даже те семена, что брошены были на базальтовую скалу… — невнятно пробурчал Газахлар и, оставив нетронутой чашу с излюбленным кишмишем, не глядя на дочь, прошествовал в свой кабинет.

Наученная опытом общения с отцом, в библиотеке Ильяс поинтересовалась историей нескольких старинных кланов, в списке которых клан Огня стоял на предпоследнем месте. И естественно, как раз он не упоминался ни в одном трактате, ни в одном манускрипте, выданном ей для прочтения в полутемном и совершенно пустом зале. Дальнейшие изыскания девушка сочла за лучшее на время прекратить, возложив все надежды на приближающийся праздник Цветущих Деревьев, приуроченный в Мавуно ко времени цветению хасы — священного дерева огня, высоко чтимого по всему Южному континенту.

Древесина хасы горит долго, чистым и ясным пламенем, почти не давая копоти. Из нее испокон веков делали факелы, щипали лучину для светцов, а в качестве дров она использовалась лишь в храмовых поварнях для приготовления шагачгани — очищающей пищи. Из семян хасы делают бусы, оберегающие от сглаза, морока и прочих происков колдунов. Чаши, выточенные из нее, считаются целительными, а угольки хасы кидают в корабельные бочки для очищения воды. Потому-то маронг — дерево с невероятно прочной древесиной темно-красного цвета, за которую щедро платят купцы из Аррантиады и Саккарема, — высоко ценится воинами, скульпторами и состоятельными людьми, а хаса, хотя и считается деревом жрецов, священна для всех обитателей Мономатаны. Неудивительно, что обитатели Мавуно почитают хасу как легендарное Древо Исполнения Желаний, именуемое иными народами Древом Жизни или Древом Мироздания.

Не будучи в достаточной степени набожной, Ильяс не верила, что растущее на верхней террасе императорского сада Древо в состоянии и впрямь исполнить чье-либо желание, но в этот раз она и не собиралась его ни о чем просить В худшем случае она дождется, когда под Древом появится императорский летописец, и задаст ему несколько вопросов о клане Огня. С каждым годом старый Кальдука все реже выбирается из дому, все неохотнее принимает посетителей и отвечает на своекорыстные вопросы Небожителей, однако ей-то он не откажет, ибо не забывает при встречах помянуть, как качал ее некогда на ноге. В лучшем же случае она встретит у Древа самого желтоглазого, поскольку человек из клана Огня не может не прийти поклониться священному дереву огня, входящему не только в герб Мавуно, но и в его родовой герб..

— Последние дни ты сама на себя не похожа. А нынче так жалобно стонала во сне, будто тебя на куски режут, — испытующе глядя на Ильяс, сказала Дадават ранним утром, в канун праздника Цветущих Деревьев.

От особняка, принадлежащего родителям Дадават, было рукой подать до императорского дворца, и потому вот уже третий год Ильяс и Нганья съезжались к ней накануне праздника, чтобы поутру одними из первых попасть к Древу Исполнения Желаний. Кому охота толкаться в толпе перед входом в императорские сады в самое жаркое время дня или же прибыть туда, когда празднество будет в разгаре и Небожители начнут разбредаться по затененным террасам, дабы поболтать в относительном уединении, наслаждаясь изысканными яствами и напитками?

— Ночь была душной, как бы не разразилась гроза, — ляпнула Ильяс первое, что пришло в голову, припомнив давешние жалобы Мутамак на ломотье в костях.

Этой ночью ей опять снился человек из клана Огня, но говорить об этом подругам и тем более пересказывать свой сон она не собиралась. Нынешние грезы ее были столь ярки и откровенны, что, поведай она хотя бы малую их часть, закрепившаяся за ней слава скромницы и недотроги рухнула бы в одночасье. В снах ее, казалось, оживали фризы, украшавшие стены святилища Эрентаты — Богини наслаждений, и при одном только воспоминании о них девушка чувствовала, как твердеют ее груди и жаром наливается низ живота. Какое счастье, что Нганье и Дадават ничего не известно о посещающих ее сновидениях! Сумей они каким-нибудь чародейским способом подсмотреть их, то-то повеселились бы за ее счет! А может быть, позавидовали? Как знать..

— Тучи собираются. Как бы и впрямь не было грозы. И не к добру это, и веселье нам испортит, — озабоченно промолвила Нганья, глядя в высокое окно, из которого были отчетливо видны вздымавшиеся над зелеными террасами императорских садов купола дворца, кажущиеся ослепительно белыми на фоне темно-синего неба, сливавшегося где-то у горизонта с удивительно грозным в этот утренний час морем.

— Может, нам лучше и вовсе носу из дома не высовывать? Я могу пригласить молодых оксаров в гости, и мы славно проведем время, не рискуя промокнуть до нитки и испортить карнавальные костюмы, — предложила Дадават. — Для того чтобы исполнить мои скромные желания, мне вовсе не обязательно обращаться к Цветущему Древу.

— О Эрентата! Знаем мы твои желания! Выпить сладкого пальмового вина и потискаться с Чумдагом или Дунгу! — поражаясь собственному лицемерию, обличающим тоном промолвила Ильяс.

— Ух ты наша скромница! Послушать тебя, так ты воистину ходячая добродетель! — Высокая, плотнотелая Дадават звонко хлопнула себя ладонями по не по возрасту могучим бедрам. — А знаешь, Нганья, что она во сне бормотала? — обратилась Дадават к подруге, которая, несмотря на обилие украшений, призванных подчеркнуть ееженственность, все еще напоминала наряженного в девичьи одежды мальчишку.

— Не знаю, не знаю! Ну-ка скажи!

— Она взывала страстным шепотом: «Гладь меня, о любовь моя! Ласкай меня смелее! Я хочу ощутить тебя всего! Не бойся причинить мне боль! Люби меня еще! Сильней! Еще сильней!»

Ильяс ахнула и прижала ладони к полыхающим жаром щекам. Вай-ваг! Так она все же выдала себя! Какой ужас!

— Ай да тихоня! Не зря говорят: в глубокой воде водится крупная рыба! Ай да недотрога!

С громким хохотом подруги бросились тормошить Ильяс, и та вдруг поняла, что ничего-то Дадават не слышала, а просто решила подшутить над ней. И, почувствовав неожиданное облегчение, захохотала вместе с ними, вскочила с циновок, закружилась по залу, так что взметнувшиеся полы сари обнажили сильные, стройные ноги.

— Вай-ваг, девочки! Почему мы не джевадаси? — воскликнула Дадават, с восхищением глядя на Ильяс, начавшую выписывать вокруг Нганьи фигуры танца, известного в святилищах Эрентаты под названием «Ворожба змеи». Потом одним движением освободилась от желто-лимонного одеяния и, обмакнув пальцы в чашку со взбитыми сливками, нанесла на свое иссиня-черное тело дюжину точных мазков, которые должны были заменить ритуальную раскраску храмовых танцовщиц.

— Ну, где тут оксары — молодые господа, закисающие в обществе чинных форани? Где все эти холоднокровные Небожители, оживающие, лишь когда им засунут в задницу стручок жгучего перца? Пусть поглядят, как умеют служить своей Богине пламенные джевадаси, неутомимые жрицы любви!

Танец, в котором Дадават прошлась по залу, нельзя было назвать ни чарующим, ни эротическим, ни зажигательным или возбуждающим. Это был сплошной гимн плотской любви, от которого у Ильяс и Нганьи засверкали глаза, участилось дыхание, босые пятки сами собой принялись выстукивать ритм, а в руках оказались ножи и двузубые вилки, звенящие не хуже традиционных металлических палочек, коими храмовые музыканты аккомпанировали выступлениям джевадаси.

— С таким темпераментом тебе, верно, и в самом деле невмоготу глядеть на наших постнолицых женихов, ходить в школу и на храмовые празднества? — с завистью спросила Нганья у подруги, когда та наконец кончила танец и, повалившись на циновку, потянулась к кувшину с подслащенной водой, настоянной на цветках апельсина.

— Вай-ваг! Невмоготу — это не то слово! Я чувствую, что жизнь проходит мимо. Запертые в золотые клетки, мы не можем того, не смеем этого! Отцы, братья и слуги не сводят с нас глаз, боясь, как бы мы не прогневили Богов, жрецов, императора, соседей. Как бы не уронили честь клана, отступив от ставших законами традиций, предписывающих, какой рукой подавать гостю вазу с жареным миндалем и сколько вареных побегов молодого бамбука класть на его блюдо с рисом. Но до замужества мы еще имеем хоть какую-то свободу, а потом и вовсе превратимся в жирных гусынь, годных лишь на то, чтобы рожать детей и ублажать постылых супругов…

— Эк тебя заносит! И ты еще говоришь, что это я сама на себя не похожа? — удивилась Ильяс. — Нет, это на тебя что-то нашло, вот ты и бесишься и лезешь на стены ни с того ни с сего!

— Дай срок, тебя просватают, не так еще запоешь!

— Так ты что, замуж выходишь? — ахнула Нганья. — За кого?

— За кого велено! За Усугласа. За жирного ленивого борова, с малолетства страдающего зеркальной болезнью! — выпалила Дадават, и на глазах ее выступили слезы ярости.

— Чем-чем? Какой болезнью? — переспросила Ильяс.

— Зеркальной. Которой все жиряги болеют. А называется она так потому, что им, иначе как в зеркале, собственный член не увидеть: брюхо мешает! — с удовольствием ответствовала Дадават и вскочила с циновки. — Ладно. Чем унынию предаваться, двинемся-ка лучше ко дворцу. Авось пройдет гроза стороной, тогда повеселимся напоследок. Готовьте маскарадные костюмы, а я пойду сливки с себя смывать.

Пока паланкины, каждый из которых несло по четыре раба, спускались с Закатных Холмов к нижней террасе императорского сада, Ильяс думала о том, какую злую шутку сыграла могущественная Нгура с ее свободолюбивой, веселой и непоседливой подругой. Это ж как должна была Дадават досадить Матери Богов, чтобы та уготовила ей столь грустную участь! Хотя, ежели разобраться, кто из знакомых оксаров был больше по душе ее темпераментной подруге? А ей самой? Еще дважды, ну трижды умрет и родится луна, и отец потребует, чтобы она назвала имя своего избранника, которое затем будет сообщено жрецам храма Нгуры — Хранительницы семейного Очага, чтобы те приступили к подготовке брачного обряда.

Чье имя она назовет? Бокко, Чумдага, Душу, Ридрока? Кого из них готова она назвать спутником жизни? Кого будет любить и почитать, перед кем с радостью раскинет ноги на брачном ложе? С кем желает она стать единой плотью и кровью, от кого мечтает иметь ребенка? К кому стремится душа ее? Хочет ли она, чтобы на кого-нибудь из этих мужчин походил рожденный ею сын? Нет? А ведь ей, в отличие от Дадават, души в ней не чающий отец предложил выбирать самой…

Перед внутренним взором Ильяс встало лицо желтоглазого, и девушка поняла наконец, что не он преследовал ее в сновидениях, а она сама, не сознавая того, искала и звала его. Ибо, ни на миг не забывая о грядущем замужестве, именно этого, окутанного ореолом таинственности, мужественного и отважного мужчину готова была признать достойным себя. Его, и никого другого…

У входа в императорские сады их уже ждали Чумдаг, Бокко, Ридрок и Усуглас. Толстяк с широким и плоским, лоснящимся, как масленый блин, лицом редко посещал праздники и сейчас, видимо, явился сюда с единственной целью не дать своей очаровательной невесте натворить непоправимых глупостей до близкой уже свадьбы. Понять его побуждения было нетрудно: сделавшись женихом Дадават, он, согласно традиции, принял на себя ответственность за поведение будущей жены и, догадываясь, что она не в восторге от предстоящего замужества, мог ожидать от нее чего угодно. Стоявшие подле Усугласа оксары обменивались, похоже, на его счет скабрезными шуточками, но при появлении паланкинов с форани оставили свою жертву в покое.

Вглядываясь в их ухоженные, самодовольные лица, Ильяс с отвращением подумала, что все они вместе и каждый в отдельности ничуть не лучше, а может, и хуже Усугласа. Тот, по крайней мере, сознавал свои недостатки, тогда как остальные, при всей их внешней несхожести, почитали себя солью земли, являясь на самом-то деле скучными напыщенными пустоцветами. Никогда прежде подобные мысли не приходили ей в голову, но перспектива заполучить кого-нибудь из этих парней в мужья заставила ее вглядеться в них пристальней, и открывшееся зрелище оказалось в высшей степени безрадостным и малопривлекательным.

Возникшая между тремя форани и оксарами неловкость, вызванная появлением в их компании Усугласа, исчезла, как только они, обменявшись шутливыми приветствиями, двинулись к распахнутым настежь воротам императорского сада. Здесь им по традиции пришлось разбиться на пары, поскольку к Древу Исполнения Желаний поодиночке могли подходить лишь вдовы и вдовцы, и Чумдаг вынужден был остаться у ворот в ожидании свободной девушки. Остальные ступили в кипарисовую аллею, обмениваясь ничего не значащими фразами, а пришедшие со своими господами слуги, на которых подобные ограничения не распространялись, растворились в тени обходных дорожек, дабы своевременно доставить в раскинутые на верхней террасе шатры маскарадные костюмы.

Переодеться в них Небожителям предстояло после посещения Древа, и еще совсем недавно обычай этот представлялся Ильяс лишенным какого-либо смысла. Как и большинство детей, она возмущалась тем, что сначала они просят Древо исполнить заветное желание, а потом спешат надеть чужую личину, дабы оно не могло отыскать человека и исполнить его просьбу. В результате неизбежной путаницы Древо могло, например, Дадават наградить хорошим женихом, о котором мечтала Ильяс, и без того высокому Ридроку прибавить полпяди роста, столь недостающих для полноты счастья Бокко, а Нганью лишить и без того не слишком-то заметных округлостей в нужных местах, вздумай Усуглас попросить избавить его от лишнего веса.

Жрецам и взрослым стоило большого труда объяснить эгоистичным чадам, что следующий за обращением к Древу маскарад как раз и устраивается для того, чтобы люди хотя бы раз в году ощутили зависимость друг от друга. Ведь, только желая счастья и благополучия окружающим, они в меру своих сил уменьшали риск свалиться замертво оттого, что кто-то надумал свести счеты со своим старинным недругом.

«Пусть каждый попросит у Древа для других того, что желал бы получить сам, — учил их в школе умерший в прошлом году жрец с добрыми, слезящимися от старости глазами. — Всегда поступайте со своими ближними так, как хотели бы, чтобы они поступили с вами, и мир наш станет подобен саду Белгони — вечно улыбающейся Богини счастья».

«Мы поняли», — отвечали дети и, сговорившись между собой, просили у Древа Исполнения Желаний длинногривого пони, новое сари с золотым шитьем или тугой лук с костяными накладками, полагая, что сумеют справедливо разделить эти чудесные вещи, если только те попадут им в руки.

Ильяс усмехнулась, вспоминая детские благоглупости, а потом взгляд ее упал на поднимающихся по пологой лестнице Усугласа и Дадават, и она порадовалась тому, что желания, высказанные Древу, исполняются не так уж часто. Иначе кто-нибудь из присутствующих на карнавале Небожителей непременно бы обнаружил обвившуюся вокруг шеи кобру, предназначенную ее подругой своему грузнотелому жениху. Неизвестно, впрочем, сумела бы она сама проявить столько же выдержки, сколько Дадават, если бы ей предстояло делить ложе с этакой истекающей потом тушей.

Парило между тем и впрямь немилосердно, так что не только Усуглас, но и добрая половина неспешно поднимавшихся с террасы на террасу Небожителей утирались украдкой пестрыми платками и вполголоса ругали чародеев, не умеющих справиться с приближающейся грозой. Ругали, конечно же, напрасно, поскольку те, надобно думать, и так делали все от них зависящее, но сладить с ненастьем удавалось далеко не всегда, и правильнее было бы поблагодарить их за то, что гроза не разразилась с утра. И все же она приближалась. Сочная зелень пальм и широколистых рододендронов пожухла и словно бы запылилась, над морем стояла туманная дымка, а изящные очертания кремово-белых куполов дворца колебались в раскаленном воздухе, и даже густая тень от высоких лавровых деревьев, которым искусные садовники придали форму кубов, не приносила облегчения. Становившаяся все громче перекличка тамтамов и перезвон бубнов резали слух, а болтовня Ридрока напоминала надоедливое комариное зудение. Говорил он, в общем-то, о вещах интересных: о пришедшем из земли пепонго караване слонов, о возобновившихся стычках на границе с Кидотой и назначенном на завтра соревновании боевых колесниц, — однако все это в его изложении выглядело так серо и пресно, что Ильяс вскоре перестала прислушиваться к словам спутника и лишь иногда, для приличия, в меру восторженно ахала и переспрашивала: «Да ну? В самом деле? Не может быть!..»

Но вот наконец все семь вымощенных шестиугольными плитами садовых террас, с бассейнами их и каскадами, зарослями стриженых, образующих подобие лабиринта кустов и живописными группами деревьев, беседками, коридорами из вьюна и виноградных лоз, скамьями, гротами, изваяниями Богов и Богинь, остались позади, и глазам Ильяс открылось усыпанное розовыми цветами священное Древо. Посаженное на вершине холма перед дворцом, когда великолепного императорского сада — гордости Мванааке — не существовало еще и в задумке, оно поражало воображение не только своими размерами, но и формой. Могучий — три взявшихся за руки человека не обхватят — ствол на высоте десяти — двенадцати локтей растраивался, и три колонноподобные, уходящие вертикально вверх ветви венчала пушистая, похожая на облако крона. Имелась, разумеется, и легенда, помогавшая глядящим на священное Древо уяснить строение мира в том его виде, который соответствовал представлениям ныне здравствующих жрецов Мавуно.

Ствол олицетворял Великого Духа, создавшего усилием бестелесной воли или породившего из небытия — тут мнения расходятся — телесный мир и три обустроивших его Божественных начала. Одним принято было считать Тахмаанга — Отца Богов, вторым — Нгуру — Мать Богов, а третьим — Неизъяснимое Мбо Мбелек. Хаотическое это начало, прикидывавшееся то Тахмаангом, чтобы соблазнить Мать Богов, то Нгуру, чтобы завоевать любовь Отца Богов, в зависимости от принятого им образа, соответственно, и зачинало или рождало Богов со столь же переменчивым и вздорным нравом. Богов было много — столько же, сколько ветвей на священном Древе, считать которые категорически запрещалось. От этих-то Богов и пошел род человеческий — листья Древа, о значении цветов и плодов которого хитроумные жрецы до сих пор не могли прийти к единому мнению.

Дожидаясь, пока подойдет их очередь приблизиться к Древу Исполнения Желаний, Ильяс с любопытством присматривалась к группе Небожителей, успевших уже пройти предписанную церемонию. Императора среди них, как и следовало ожидать, не было, хотя по традиции ему надлежало обратиться к Древу первым, едва солнечные лучи коснутся верхушки кроны, и до полудня пребывать поблизости, дабы Небожители могли, буде возникнет у них такое намерение, адресовать свою просьбу не только Богам, но и наместнику их на земле. Когда-то, если верить преданиям, к Древу могла обратиться любая пара: Небожители, обитатели столицы или паломники, пришедшие с окраин Мавуно, — причем императору вменялось в обязанность выслушивать всех своих подданных, с какими бы просьбами, жалобами и обидами они к нему ни обращались, от рассвета до заката. Легендарные эти времена, впрочем, давно уже безвозвратно миновали, и опасавшийся покушений на свою жизнь Димдиго, обратясь к Древу, поспешил скрыться во дворце еще до того, как ворота в императорский сад будут распахнуты. Говорили, правда, будто он любит бродить вечером в маскарадном костюме среди веселящихся Небожителей и слушать разговоры представителей знатных семейств столицы, но верилось в это с трудом.

Не было подле Древа и Верховных жрецов храмов Тахмаанга и Нгуры, казначея и судьи, военачальников и флотоводцев, и лишь дряхлый Кальдука приходил сюда и, опираясь на изогнутый посох, стоял, безмолвно взирая на проходящие мимо пары, как делал это десять, двадцать и тридцать лет назад, со времен назначения его императорским летописцем. Рядом с ним наслаждались напитками несколько только что прошедших церемонию пар, а чуть дальше уже начали Появляться люди в маскарадных костюмах, чьи лица закрывали искусно выполненные маски тигров и львов, гиен, крокодилов, ибисов и павианов.

Будучи впервые, девяти лет от роду, допущенной к Древу, Ильяс, глядя на маскарадные костюмы, думала, что каждый из присутствующих носит маску своего первопредка, и была разочарована, узнав, что именно этого-то делать и не положено. А потом до нее дошло, какой простор для всевозможных проказ и розыгрышей открывается на карнавале всякому, кто не дурак пошутить, и начала готовиться к празднику Цветущих Деревьев так, как ни один возничий не готовился к финальному заезду колесниц. Зато и хохотали подруги над ее проделками до колик в животах и вспоминали их чуть не до сезона дождей. Выжидательно поглядывали они на нее и нынче, и не только они, но и оксары. И была у Ильяс в запасе пара шуточек… Она склонила голову, встретившись глазами с Кальдукой, и тот улыбнулся ей, признав в красивой, сильной и совсем уже взрослой девушке крохотную девчушку, любившую дергать его за остроконечную вьющуюся бородку, и в те-то времена совершенно седую, а теперь ставшую к тому же еще редкой и тощей, словно у старого больного козла.

Нет, не удерет она сегодня штучек, из-за которых будет за ней гоняться разъяренная толпа по всем семи террасам императорского сада, подумала со вздохом девушка и, повинуясь призывному знаку жреца, двинулась рука об руку с Ридроком к Древу Исполнения Желаний. Полной грудью вдохнула сладкий аромат розовых цветов и, раскинув руки, всем телом прижалась к могучему шероховатому стволу. Потерлась щекой о бронзовоцветную кору, разглядела кроху муравья, спешащего куда-то ввысь по своим муравьиным, конечно же неотложным, делам, и тихо прошептала: «Расти, родное мое, расти!» Представила, как ее мать, мама, которую она никогда не видела, ибо та умерла, так и не услышав первого крика дочери, прижималась лицом к этому же стволу. И бабушки, и прабабушки, и деды с прадедами…

Вай-ваг! Это Древо значило для нее больше, чем честь клана, больше императора, его великолепного сада, дворца и всех храмов Мванааке. Это было живое олицетворение родины и преемственности поколений. И в том, что оно действительно живое, а не абстрактный символ, форани тотчас же убедилась, ощутив, как ощущала это из года в год, что струящаяся в недрах ствола сила внезапно коснулась ее, наполнив светлой и чистой, бьющей через край радостью. «Спасибо, родное! Живи тысячу лет, на радость нам и нашим потомкам!»

«Живи и ты. И будь счастлива», — прошелестело Древо, осыпая уходящую девушку розовыми лепестками.

— На счастье! На счастье! — дружно закричали ожидавшие встречи с Древом Небожители.

— Мне надо кое о чем поговорить с Кальдукой, — предупредила Ильяс Ридрока и, не дожидаясь его возражений, направилась к старому летописцу.

— Здравствуй, ваг-джо! Здравствуй, глубокоуважаемый дедушка! — Форани с поклоном присела перед стариком, складывая ладони лодочкой.

— Здравствуй, малышка, — приветствовал девушку дряхлый летописец, ласково накрывая ее руки невесомой своей ладонью. — Здравствуй, внучка. Экая ты стала статная да пригожая…

Никакого родства между кланом Леопарда и кланом Стоячих Камней не было, и старый летописец, последний в своем роду, знал это лучше, чем кто-либо. Но, назвав когда-то давным-давно Ильяс своей внучкой, не пожелал исправить допущенную по рассеянности ошибку. Девушка же, с малолетства привыкнув относиться к Кальдуке как к деду, всерьез обиделась и рассердилась на Газахлара, когда тот попытался объяснить ей, что подобное обращение к чужому мужчине выглядит в ее возрасте по меньшей мере странно. «Ну и пусть! — упрямо ответствовала она. — Если я сама не вижу в этом ничего странного, так и другие переживут». И Небожители пережили. А кое-кто действительно стал считать Ильяс внучкой Кальдуки. Двоюродной или троюродной — кому охота разбираться в чужих родословных? Особенно ежели учесть, что и у самого Димдиго в этом отношении не все было в порядке…

Знакомство же Кальдуки с названой внучкой состоялось на смертном одре ее матери. В кажущиеся теперь уже незапамятными времена императорский летописец частенько заглядывал во дворцовую школу и рассказывал оксарам и форани различные эпизоды из истории Мавуно и Мванааке. Он умел говорить интересно, этот чудной старик, и рассказы его здорово отличались от набивших оскомину описаний победоносного шествия имперских войск по Южному континенту. Потому-то, вероятно, ему и намекнули, что негоже смущать неокрепшие умы сомнительного толка побасенками, выслушав которые детишки начинают задавать учителям неудобные, а порой и каверзные вопросы.

Одной из форани, особенно любившей эти самые вопросы задавать, была будущая мать Ильяс. Узнав, что Кальдука более в школе не появится, она подговорила подруг навестить старика в его особняке. А когда тот внезапно заболел, да так, что, казалось, душа его вот-вот покинет бренное тело, стала приходить к нему одна и даже привезла в своем паланкине старуху-травницу, о которой в народе ходили легенды, а Небожители, как водится, отзывались с презрением. Старухины ли взвары и примочки помогли императорскому летописцу, или же раздумал Тахмаанг призывать его для отчета о содеянном, но он, как бы то ни было, выздоровел. И в свою очередь, узнав, что роды у его «любознательной подружки» ожидаются тяжелыми, не только сам прибыл в дом Газахлара, но и приволок императорского лекаря. Последний совершил истинное чудо: спас маленькую Ильяс, которую предусмотрительные жрецы успели уже посвятить Нгуре. Спасти мать новорожденной лекарь не сумел, и, пока безутешный Газахлар в припадке бессильной ярости поносил его, рвал на себе волосы и бился головой о ложе умершей супруги, а Мутамак носилась по городу в поисках кормилицы, Кальдука, баюкая на руках Ильяс, пел ей надтреснутым голосом о священном Древе, покрытом дивными розовыми цветами…

— Тебя интересует судьба клана Огня? — задумчиво повторил императорский летописец, и у Ильяс сжалось сердце при виде того, как посерела некогда угольно-черная его кожа, ставшая тонкой и сухой, словно скверно выделанная бумага. — Странно, что именно ты задаешь мне этот вопрос. Хотя, с другой стороны, кому же еще и спрашивать о тех, чье имя ныне вымарано из официальных летописей, а земли, особняки и богатства перешли в собственность ныне здравствующего императора?..

Не глядя по сторонам, Кальдука медленно, подволакивая сохнущую ногу и опираясь на посох, который стал уже явно тяжеловат для слабеющих, покрытых старческими веснушками рук, проковылял к краю террасы — подальше от нескромных ушей, и девушка, озадаченная бормотанием летописца, последовала за ним. Привыкнув к затейливым вывертам «дедушкиной» речи, она не стала прерывать ее вопросами, наперед зная, что в конце концов он прекраснейшим образом увяжет начало рассказа с концом, и, наслаждаясь прохладой бьющего за их спинами фонтана, поглядывая то на подходящие к Древу пары, то на наливающееся грозной синевой небо над заливом, услышала следующую историю.

Внезапная смерть Бульдонэ, умершего в объятиях молоденькой рабыни, доставленной ему то ли из Кидоты, то ли из Афираэну, застала Небожителей врасплох и породила множество самых разноречивых слухов. Спору нет, умереть в момент наивысшего наслаждения, отправляя службу Прекраснотелой Эрентате, не менее достойно, чем принять смерть на поле брани. Теперь имя Бульдонэ, не совершившего ничего достойного, несмотря на долгие годы правления, будет приравнено к именам прославленных императоров-воителей и в памяти народной он превратится в Бульдонэ Любвеобильного. Легенды будут утверждать, что император имел тысячу наложниц, родивших ему пять тысяч сыновей и дочерей — чохыши-сказители любят преувеличения, — и умер будто бы в преклонном возрасте, подарив за одну ночь счастье сорока девяти присланным ему в дар рабыням.

Для народа такая версия смерти императора подходила как нельзя лучше — верховный правитель Мавуно должен всегда быть на высоте! Воин — так уж непобедимый, строитель — так уж непревзойденный, бабник — так уж бабник. Однако Небожителям-то было прекрасно известно, что престарелый венценосец крайне нерегулярно исполнял свои супружеские обязанности, наложниц роздал приближенным, а на присланную ему в дар рабыню мог разве что прийти полюбоваться, как на дивно сработанную статуэтку, коих собрал за время своего правления великое множество.

Главный императорский герольд во всеуслышание объявил, что необходимо провести расследование, и в тот же день скончался от сердечного приступа. Хранитель казны и секретарь императора сговорились собрать Старший Круг Небожителей, дабы тот решил вопрос о престолонаследии, но разослать написанные приглашения старшим представителям родов не успели, поскольку были укушены заползшей во дворец коброй. И тогда Валаматмах из клана Огня, командир шести сотен копейщиков, призванных охранять покой обитателей столицы, начал собирать своих людей, намереваясь ввести их в императорский дворец и положить тем самым конец «случайным» смертям высокопоставленных чиновников. Вместе с Орочи Мунгом, возглавлявшим таможенную службу Мванааке, он хотел собрать Старший Круг Небожителей, но тут из дворца прискакал гонец, объявивший, что временно, до восшествия на престол нового императора, бразды правления страной берет в свои руки племянник Бульдонэ — Димдиго.

Вслед за гонцом к Валаматмаху и Орочи прискакала вдовствующая императрица — перепуганная семнадцатилетняя женщина, так и не успевшая понести от «любвеобильного» Бульдонэ. Получив известие о том, что толпа ремесленников громит особняки Небожителей на Рассветных Холмах, она потребовала у командира городской стражи немедленно положить конец начавшимся беспорядкам.

Валаматмах с Орочи повели собранных ими людей на усмирение взбунтовавшейся черни. А Димдиго, дождавшийся к тому времени подхода двухтысячного отряда, одного из тех, что формировались в Пиете для отправки в восточные провинции, провозгласил себя императором, законным наследником Бульдонэ, и объявил мятежником всякого, кто не согласится публично принести ему клятву верности на ступенях храма Тахмаанга. Во избежание междоусобицы незамедлительной казни подлежали все вышедшие на улицах столицы с оружием в руках люди.

Разогнав чернь, успевшую поджечь всего два или три особняка и разбежавшуюся, едва заслышав о подходе городских стражников, Валаматмах, заподозрив неладное, повел своих людей ко дворцу. Несколько захваченных чохышей признались, что им было заплачено за вторжение на Рассветные Холмы, а дальше уже нетрудно было сообразить, кто заинтересован в умерщвлении императорского герольда, казначея и секретаря и срыве созыва Старшего Круга Небожителей. Подозревая, что Димдиго успел подготовиться к встрече с ними, Орочи уговаривал Валаматмаха заручиться поддержкой Небожителей, вооружить преданных им людей и лишь тогда идти на самозванца, но командир стражников не пожелал прислушаться к его советам. На подступах к императорским садам отряд Валаматмаха был окружен и уничтожен, а Орочи Мунг бежал из столицы, узнав, что старшие представители кланов собрались у храма Тахмаанга, дабы принести клятву верности новому императору.

Желая хоть как-то узаконить свое восшествие на престол Мавуно, Димдиго намеревался жениться на собственной тетке — вдовствующей императрице, но та нашла в себе мужество заявить, что скорее покончит с собой, чем согласится на кровосмесительную связь, попирающую законы божеские и человеческие. После этого заявления никто из Небожителей ее больше не видел. Димдиго утверждал, что она удалилась в Храм Забвения, чтобы скорбеть в уединении о покинувшем этот мир венценосном супруге. Злые языки, болтавшие, будто Бульдонэ был убит наемным убийцей из секты поклонников Неназываемой, распространяли, правда, слухи о том, что строптивую императрицу свезли на остров Саврукош и отдали добывавшим там черные алмазы прокаженным, вечно испытывавшим недостаток в женщинах.

Следующим шагом Димдиго, имевшим целью утвердиться на незаконно занятом троне, была попытка жениться на дочери Валаматмаха, древность рода которой укрепила бы его положение в глазах чтущих традиции Небожителей. Уньян, однако, отказалась выйти замуж за убийцу своего отца, и, чтобы сломить упорство строптивицы, Димдиго велел схватить ее мать. Обвиненная в содействии мятежникам, она была брошена в темницу и подвергалась пыткам в присутствии дочери до тех пор, пока та не сошла с ума. Бегство из столицы сына Валаматмаха дало озлобленному самозванцу повод обвинить его в заговоре против императора и начать поголовное истребление всех родов, имевших хотя бы отдаленные родственные связи с кланом Огня. Старшие ветви старинных родов Пестрого Шелкопряда и Поющей Воды прекратили свое существование, Колибри и Длинное Весло покинули Мванааке, и трудно было сказать, чем бы все это закончилось, не воспылай Димдиго страстью к девице из клана Черного Лебедя…

— Родословную ей, разумеется, пришлось подправить, ибо к клану Огня она имела отношения не больше, чем я сам. Но к тому времени Димдиго уже чувствовал себя на престоле столь уверенно, что мог позволить себе жениться хоть на безродной саккаремке, — закончил свое скорбное повествование Кальдука.

— Значит, один человек из клана Огня все же уцелел, — уточнила внимательно слушавшая летописца Ильяс. — И этот один — сын Валаматмаха, бежавший из столицы после гибели отца.

— Он скрывался у кого-то из друзей, пока не узнал, что Димдиго схватил его мать и сестру. Никто не предполагал, что самозванец осмелится поднять руку на семьи неугодных ему Небожителей. Никогда прежде наши императоры не воевали с женщинами и детьми, — грустно промолвил Кальдука, наблюдая за наползавшей на солнце тучей. — Мы кичились своей ученостью и утонченностью, тщась доказать, что арранты и саккаремцы — жалкие дикари по сравнению с нами…

— Как звали сына Валаматмаха и сколько ему должно быть теперь лет? — спросила девушка, чувствуя, что у нее уже рябит в глазах от обилия людей, пришедших за время рассказа летописца к Древу Исполнения Желаний.

— Таанрет, — ответствовал старец, возвращаясь к давно тревожившей его теме. — Сотворенное Димдиго ужасно само по себе, однако я боюсь, что это всего лишь прелюдия к событиям еще более страшным, кровавым и бесчеловечным. Старинные роды утратили силу и уподобились флюгеру, поворачивающемуся туда, куда дует ветер. Простой люд перестал чтить их и ни во что не ставит законы, по которым жили предки, видя, как перекраиваются они и переиначиваются в угоду императору-самозванцу…

— Погоди, ваг-джо! Взгляни-ка вон туда… — Горло Ильяс перехватило при виде высокого статного мужчины в золотистом саронге, шедшего к Древу Исполнения Желаний рука об руку с молоденькой форани, восторженно крутившей курчавой головкой из стороны в сторону, точно впервые попав на праздник Цветущих Деревьев.

— Что ты там увидела, внучка?

— Желтоглазый! Это он! Человек из клана Огня! Таанрет… — Девушке хотелось броситься к таинственному незнакомцу из ее грез, обретшему благодаря Кальдуке имя, клан и положение в обществе, и в то же время спрятаться от него, стать невидимкой. Встреча с ней не доставит ему радости, а самой Ильяс, да и Газахлару тоже, знакомство с разыскиваемым императором беглецом может принести одни неприятности.

Это было так же очевидно, как и то, что Таанрет вовсе не желал быть кем-то узнанным. Выбрав время, когда у Древа скопится изрядная толпа Небожителей, он позаботился и о том, чтобы изменить свой облик. Подвязал под саронг прибавивший ему дородности валик, засунул что-то за щеки, отчего лицо его приобрело старчески брезгливое выражение, собрал густую волнистую гриву волос в высокую прическу, украшенную тремя яркими птичьими перьями на манер Восточных кланов, одевавшихся и украшавших себя, как это принято у знатных обитателей Кидоты.

Таанрет явно пытался выдать себя за приезжего и озирался по сторонам не реже своей юной спутницы, но маскировка эта могла ввести в заблуждение кого угодно, кроме Ильяс, узнавшей его сразу же. И сразу же догадавшейся, что сын Валаматмаха явился сюда не ради общения с Древом, а дабы осмотреться и собственными глазами убедиться в осуществимости разработанного заговорщиками плана захвата императорского дворца. Не будучи приближенным Димдиго, он не мог рассчитывать попасть в императорские сады иначе как в канун праздника и, разумеется, не мог не воспользоваться представившейся ему возможностью.

— …тебе следует знать, если ты решишься заговорить с ним! — донеслись до Ильяс откуда-то издалека увещевания Кальдуки.

— Да-да, дорогой ваг-джо, — рассеянно пробормотала девушка, ругая себя за то, что до сих пор не удосужилась переодеться в маскарадный костюм. Тогда бы она могла незаметно последовать за Таанретом и, быть может…

— Ты не слушаешь меня! — укоризненно промолвил старый летописец. — А напрасно. Ведь от того, что я намерен тебе сказать, зависит не только твоя судьба…

— Конечно! Вай-ваг, конечно же, я внимательно… Я разыщу тебя и обязательно дослушаю, но теперь мне надо бежать! — Сжав двумя ладошками руку старца, Ильяс оторвала взгляд от обнявшего Древо Таанрета и со всех ног кинулась к шатрам для переодевания.

Если она упустит желтоглазого сейчас, то потом уже нипочем не найдет. Ей надо вернуться сюда в маскарадном костюме прежде, чем он успеет добраться до своего шатра и скрыться под одной из сотен личин. Кальдука от нее никуда не денется, а вот мужчина из клана Огня…

— Погоди, внучка! Послушай меня! Это действительно крайне важно!.. — Императорский летописец сделал несколько поспешных шагов вслед за ускользнувшей от него, словно легкокрылая бабочка, форани, оступился и, подхваченный чьей-то заботливой рукой, едва устоял на подкосившихся ногах. Оперся на посох и с горечью прошептал: — Все как всегда! О Великий Дух, ну почему мне снова не хватило времени, чтобы сказать самое главное!

— О чем ты печалишься, глубокоуважаемый Кальдука? — почтительно и соболезнующе обратился к нему поддержавший его оксар.

— О чем? — потерянным голосом переспросил старый летописец, тщетно стараясь отыскать глазами Ильяс, давно уже скрывшуюся в пестрой толпе Небожителей. — Всего лишь о том, что, даже угадав, какими узорами Богиня судьбы намерена украсить ковер мироздания, мы не способны изменить в них ни единой нити, не говоря уже о форме и цвете рисунка. Так чего же тогда стоит самый изощренный разум и основанный на знании дар проникновения в суть вещей и явлений?..

Глава третья. Раб-исцелитель

715-м год от основания Города Тысячи Храмов.

9-й год правления императора Кешо

Выбравшись на покрытый водорослями и морскими желудями край волнолома, Эврих встряхнулся, с наслаждением чувствуя, как отступает усталость. Прохладный вечерний бриз ласково обдувал словно бы обновившееся после купания тело, мышцы слегка гудели, кожу покалывало, и, главное, он сумел наконец избавиться от ощущения собственной нечистоты, особенно усилившегося после двухдневных работ по разгрузке «Ласточки». Грязь, пот и вонь нетрудно было терпеть в Вечной Степи, но здесь, на берегу моря, это было настоящей пыткой. Воде между волноломами Мванааке не мешало бы быть почище, но, за неимением под рукой зеленовато-голубых прибрежных вод Верхней Аррантиады и кристально прозрачных, ледяных стремнин Светыни, и ее следовало считать даром Богов Небесной Горы.

— Ну что, лекарь, всю здешнюю грязь собрал? Мало тебе собственной? — лениво поинтересовался один из двух зузбаров, оставленных капитаном Шарваном наблюдать за Эврихом и его тюками до прибытия возниц с арбами.

— После этакого купания еще бы в баньку и чтобы хороший массажист спину как следует размял, — мечтательно протянул Эврих. Критически осмотрел замызганную тунику и пожалел, что Шарван строго-настрого наказал зузбарам не позволять ему рыться в собственных тюках, где упакована была сменная одежда. — Да в чистое бы переодеться — совсем бы другая жизнь пошла.

— Но-но! Ты об этом и не помышляй! Ишь чистюля выискался!

— Жалко тебе, что я свежую тунику вместо этой срамоты надену? — спросил Эврих, не столько в надежде, что охранник решится нарушить приказ капитана, сколько из желания завязать разговор, в ходе которого, глядишь, и выплывет что-нибудь полезное.

— Береженую скотину и леопард не задерет, — невозмутимо ответствовал все тот же молоденький и явно скучающий «стервятник Кешо». — Это ж одному Амгуну-Солнцевращателю ведомо, что ты в тюках-то своих хранишь. Лекарь — он ведь колдуну брат родной. А от колдуна хорошего не жди, это всякому известно. Не зря мы своих-то всех — фьюить! — Молоденький выразительно провел ребром ладони по горлу.

— Вот потому и лекари у вас дрянь. Хороших по дурацкому обвинению в колдовстве порешили, сами же теперь локти и грызете, — проворчал аррант, с отвращением натягивая на просохшее тело грязную тунику.

— Ты бы, парень, попридержал язык, а? Для собственной пользы, — хмуро посоветовал Эвриху второй, тяжелолицый зузбар, отрываясь от созерцания розовых в свете заходящего солнца куполов императорского дворца, венчавших как будто не только резиденцию Кешо, но и всю столицу Мавуно. — Посчастливилось тебе вытащить Лоче из обители Хаг-Хагора, приглянулся ты Шарвану, ну и радуйся по-тихому. Молись своим Богам, дабы от беды берегли, и впредь чужие грехи прилюдно не считай. А то и до Газахларова особняка не доедешь. Болтунов и хулителей у нас, знаешь ли, не больше, чем колдунов, жалуют.

— Вас послушать, так меня всяко смерть лютая ждет, — беззаботно усмехнулся Эврих, завязывая под коленом шнуровку правой сандалии. — Лоче вон сказывал, Газахлара этого лучшие ваши лекари уже три года пользуют, а толку с того — чуть. Ему, стало быть, не помогу — снимет он с меня голову, приняв, как и Шарван поначалу, за шарлатана. А коль очищу его от коросты — опять мне гибель неминучая: по обвинению в колдовстве казнят. Тут уж придерживай язык, не придерживай — все едино.

— Чего же тогда, бедолага, зубы скалишь? Или голову со страху потерял? — подивился веселью чудного и неглупого вроде арранта молоденький зузбар.

— Давно хотел в Мавуно побывать, да как-то все не получалось.

Глядя на покачивающиеся слева от волноломов, ближе к устью Гвадиары, джиллы, Эврих думал о том, что скалить зубы и впрямь не с чего. От Врат Гремящей расщелины находится он нынче не в пример дальше, чем когда-либо, да и выбраться ему отсюда, после того как подарит его своему благодетелю капитан «Верволики», будет, пожалуй, потруднее, чем из Матибу-Тагала, в бытность его придворным лекарем Хозяина Вечной Степи. Все это так, однако есть в бедственном его положении и хорошие стороны, которых, ежели взглянуть на вещи под правильным углом зрения, не меньше, а даже больше плохих.

Во-первых, не гнетет его ответственность за Тилорнов «маячок», а Кари, дабы разыскать которую он пустился в путь, девица самостоятельная и уж в Верхнем-то мире не пропадет. Дождется ли его — это другой вопрос, и трудить над ним голову не время и не место. Во-вторых, мечтал он объехать мир и — пожалуйста тебе — попал в величайшую и древнейшую империю. Записи его, трактаты лучших врачевателей Верхнего и Нижнего миров — при нем. Порошки, экстракты, мази и кое-какие составляющие для приготовления отменно чудодейственных лекарств упакованы в тюки, а то, что сам не Зелхат Мельсинский, так ведь в стране слепых и кривой на вес золота. В-третьих же, Мономатана, произведшая на него неизгладимое впечатление семь лет назад, и теперь представлялась ему любопытнейшим местом на свете. Стоило только взглянуть на Мванааке, именуемый здешними жителями Городом Тысячи Храмов, с борта «Верволики», как становилось ясно, что столица Мавуно если уж не крупнейший и красивейший город обоих миров, то, во всяком случае, один из самых древних. Его строили, перестраивали, разрушали и вновь восстанавливали множество раз. Многие народы вложили свой труд и талант в создание великолепной морской гавани, маяков и волноломов. В возведение крепостных стен, легендарных воздушных дорог и величественных акведуков, ипподромов, садов и похожих на замки особняков Небожителей, построенных на окружавших дельту Гвадиары с запада и востока холмах, и, конечно же, колоссального комплекса императорского дворца, который и впрямь можно принять за жилище Всеблагого Отца Созидателя, именуемого здесь, как и в Вечной Степи, Великим Духом…

— Ну что, аррант, любуешься прелестями нашей столицы? Дивишься ее величию? — окликнул Эвриха капитан «Верволики», появляясь у волнолома в сопровождении трех высоких арб, в каждую из которых было запряжено по паре очаровательных длинноухих осликов.

— Любуюсь и дивлюсь! — искренне подтвердил Эврих. — Клянусь сандалиями Прекраснейшей, дворец аррантского Царя-Солнца мог бы уместиться на единственной террасе этих исполинских садов!

— Вай-ваг! Ты не безнадежен, если способен признавать чужое превосходство и преклоняться перед созданным теми, кто является исконным врагом твоего народа. — Шарван торжественно рыгнул и, сдернув с плеча внушительных размеров калебасу, протянул ее арранту. — Промочи горло. Путь нам предстоит неблизкий, но зато, взглянув на Мванааке с Верхней дороги, ты сумеешь по достоинству оценить город, коему суждено стать столицей мира.

Эврих сделал на пробу маленький глоток — слабое, чуть кисловатое пальмовое вино хорошо утоляло жажду, но Шарвану надобно было выпить его по меньшей мере полбочонка, чтобы прийти в столь благодушное настроение. Или же он подзаправился перед дальней дорогой чем-то более забористым.

После арранта высушенная и выдолбленная тыква с вином перешла к зузбарам, потом к приведшим арбы возницам, и все шестеро взялись за погрузку тюков, а капитан «Верволики» продолжал восхваления «лучшего из городов четырех континентов и, конечно же, всех прочих задворок мира, именуемых Сегванскими островами, архипелагами Путаюма и Меорэ».

Слушая высокопарные рассуждения бравого шкипера, Эврих не мог надивиться тому, как вполне разумный человек способен нести подобную околесицу. Неужели он и впрямь верил тому, что Мванааке когда-либо станет «столицей мира»? И неужто никогда не задумывался, что оборотной стороной величия и роскоши императорских садов должна быть чья-то нищета, непосильный, сводящий в могилу труд и полнейшее бесправие? Об этом на какое-то время мог забыть потрясенный дивным зрелищем чужеземец, но никак не коренной обитатель Мванааке, хоть раз в жизни да задумывавшийся над тем, что кривобокие рыбачьи хибары на загаженном берегу смотрятся как-то особенно неприглядно и вызывающе на фоне величайшего в мире дворцового комплекса, утопавшего в роскошнейшей, требующей неустанной заботы и ухода зелени.

Что-то тут было явно не так, и, припомнив, что ему прежде не доводилось видеть Шарвана в столь восторженном состоянии, Эврих начал приглядываться к нему более внимательно. И к тому времени, как тюки были распределены по трем арбам, понял, что капитан «Верволики» далеко не так пьян, как кажется или, лучше сказать, как хочет казаться. Поймав устремленные на возниц взгляды Шарвана, он сообразил, что слова его адресованы им больше, чем кому-либо из присутствующих, и, припомнив совет тяжелолицего зузбара «попридержать язык», сообразил: комедия-то, судя по всему, разыгрывается для этих вот невзрачного вида людей, один из которых то ли был, то ли мог оказаться соглядатаем Кешо. Вот бы еще понять, чего опасается капитан сторожевой джиллы, только что вернувшийся в столицу с трофейным судном, набитым отменными товарами? Его же тут на руках должны носить, другим капитанам в пример ставить…

* * *

Три груженые арбы добрались до «Мраморного логова» глубоко за полночь. А поздним утром,когда возницы с зузбарами, наскоро перекусив горячими лепешками, отправились в город, молчаливый слуга отвел Шарвана и Эвриха в купальню, заверив, что хозяин особняка примет их не раньше полудня. Тут-то, от души намывшись и содрав с себя, при помощи жестких люф и пахнущего лавандой мыла, вместе с грязью верхний слой кожи, капитан «Верволики» счел нужным рассказать арранту кое-что о Газахларе, предупредив, что от того, как тот сумеет воспользоваться полученными сведениями, будет зависеть его жизнь. Не скрыл он от собеседника и то, что успешное лечение хозяина «Мраморного логова» благотворно скажется и на его, Шарвана, судьбе. Ведь ежели Кешо вновь приблизит опального Небожителя к себе, тот, конечно же, не забудет, кто именно доставил в его особняк «знаменитого целителя из самой Аррантиады».

Оставшись с аррантом наедине, бравый капитан, потягивая легкое пальмовое вино, словно напрочь забыл свои давешние бредни об «исконных врагах» и «светлокожих варварах-недоносках», так что история, рассказанная им, была вполне разумна. Выглядела же она следующим образом.

Лет семь-восемь назад Газахлар — старший представитель старшей ветви клана Леопарда — вошел в великую силу при дворе императора Кешо и немало содействовал продвижению по службе всех своих родственников и знакомцев, среди которых посчастливилось оказаться и Шарвану. Достопочтенный оксар выгодно женился, второй, кстати, раз, поскольку первая его супруга умерла родами, на юной форани из клана Зимородка и был удостоен звания барбакая. Во главе пятитысячного экспедиционного корпуса он был послан императором занять портовый город Игбару, отобранный несколько десятилетий назад Афираэну у Кидоты. Экспедиция предвещала быть успешной и плодотворной. После взятия Игбары Газахлару следовало вторгнуться в Афираэну, славящуюся богатыми золотыми приисками, и ему уже прочили пост наместника новой восточной провинции, однако что-то у него в походе не заладилось. Уже в первых же пограничных стычках корпус стал нести непредвиденно большие потери, а затем в столицу пришло сообщение о том, что против него выступили объединенные силы Кидоты и Афираэну.

Император срочно отозвал Газахлара в Мванааке, отправив ему на смену Мачаха — весьма опытного и умелого военачальника. Увы, ни новый барбакай, ни приведенное им подкрепление ожидаемой победы имперскому оружию не принесли. В сражении под Игбарой экспедиционный корпус был разгромлен. Казалось бы, Газахлар мог торжествовать: вечно улыбающаяся Белгони — Богиня счастья и удачи — вновь повернулась к нему лицом. Три с лишним года он был в числе первых советников императора, однако стремление показать себя удачливым и умелым военачальником не давало ему покоя, и он вновь испросил у Кешо звание барбакая. Получив новый, сформированный в Пиете корпус, он был послан на запад Мономатаны в земли пепонго, где имперские войска вот уже несколько лет успешно теснили многочисленные племена карликов. Успешно, но слишком медленно, по мнению Кешо, и Газахлар, дабы поправить дело и сломить их отчаянное сопротивление, применил какой-то не слишком достойный трюк. То ли взял в заложники племенных вождей, приглашенных им для переговоров, то ли еще что-то в этом роде. Газахлару необходимо было как можно скорее пробиться к Аскулу и взять его, и, как знать, может быть, ему и посчастливилось бы овладеть аррантской колонией, если бы на него внезапно не напала странная и страшная хворь. В течение суток он покрылся омерзительными, скверно пахнущими язвами и вынужден был оставить войско. Бывший барбакай едва живой вернулся в столицу и призвал к себе лучших лекарей.

— Лучших из тех, кто не был разорван толпой или казнен по обвинению в колдовстве? — уточнил Эврих, полагавший, что внести в этот вопрос ясность будет совсем не лишним.

— Да, — нехотя подтвердил Шарван. — Но позволю себе заметить, что болезнь, превратившая Газахлара в смердящий полутруп, была, по их уверениям, наслана колдунами пепонго. В отместку за тот самый не слишком достойный трюк, проделанный с вождями их племен. Позволивший, к слову сказать, преемнику Газахлара стремительным рывком достичь Аскула и завладеть им почти без боя…

Солнце стояло уже высоко, но в открытой каменной купальне, отделанной желтоватым мрамором, было по-прежнему прохладно. Парень, притаскивавший кувшины с горячей водой и хорошо знавший вкусы капитана «Верволики», разжился еще одной калебасой с легким пальмовым вином и прихватил к ней пару изумительно нежных лепешек с кунжутом, испеченных на саккаремский манер.

«Сидеть бы так и сидеть», — расслабленно подумал Эврих, начавший было забывать, что является рабом, чья судьба всецело зависит от каприза хозяина. Таковым он, впрочем, себя не чувствовал ни на «Верволике», где ухаживал за медленно оправлявшимся от раны Лоче, ни на разгрузке «Ласточки». Ничем особенно не выделяя его из других захваченных и обращенных в рабство, Шарван все же дал почувствовать окружающим, что чудной аррант нужен ему целым, невредимым и не слишком утомленным. Возможно, и это было, пожалуй, еще важнее, он и сам видел в плененном лекаре не раба, но уважаемого человека, волей обстоятельств оказавшегося в трудном положении, из которого с честью выйдет в самое ближайшее время.

Вспомнив о времени, Эврих покосился на солнечные часы, примеченные им еще при входе в купальню, и с огорчением убедился, что до полудня осталось всего ничего.

— Газахлару, однако, от известия о взятии его преемником Аскула не стало легче, — предположил он, возвращаясь к прерванному появлением слуги разговору.

— Не стало. Язвы по-прежнему продолжали нарывать, он страшно исхудал, вздрагивал от каждого шороха и спал урывками. Хотя, — прервал себя капитан «Верволики», — вскоре ты встретишься с ним и сам все увидишь. Я не собираюсь описывать тебе симптомы болезни, а хочу рассказать совсем о другом.

— Прости, что перебил. Я слушаю тебя с должным вниманием, — промолвил Эврих, догадываясь уже, чем кончится повествование Шарвана.

И не ошибся: все произошло в точности так, как он и предполагал. Император, придворные, старые друзья и родичи — едва ли не все, включая некогда облагодетельствованных им людей, отступились от Газахлара. Смердящий полутруп, которому усилия лекарей приносили едва заметное, да и то мимолетное, облегчение, не то чтобы попал в немилость, но был забыт. Кому охота иметь дело с вечно страдающим и пребывающим от того в отвратительном состоянии духа больным? Кому охота чувствовать себя предателем, покинувшим страждущего подданного, родича или друга на одре тяжкой болезни? Таковых нашлось немного — раз-два и обчелся. Но и эти немногие не осмеливались упоминать где-либо имя страдальца, ибо поступить так — значило бросить всем иным в лицо упрек в неблагодарности. А упрекать в чем бы то ни было императора — занятие в высшей степени неразумное и рискованное.

— Разумеется, Кешо не взыщет с меня за то, что я привез Газахлару очередного лекаря, — задумчиво ответил Шарван на не заданный аррантом, но вертящийся у него на языке и, видимо, написанный на лице вопрос. — Однако, ежели кому-то вздумается присовокупить к этому известию какое-нибудь пакостное измышление о непочтительных выражениях в адрес императора, мне несдобровать. Тем паче если подобное обвинение будет подтверждено хотя бы одним свидетелем.

— Ага, — пробормотал Эврих, начиная понимать, почему доставка его к Газахлару если и не была тайной, то, во всяком случае, не афишировалась и произошла уже после того, как все товары и захваченные на «Ласточке» купцы и мореходы были переданы таможенной службе Мванааке. И, глядя на капитана «Верволики», подумал, что этот чернокожий детина, показавшийся ему сначала тупой, злобной и кровожадной скотиной, имеет верное и честное сердце. То есть такое, которое подданным Кешо иметь не рекомендуется. Иначе зачем бы Шарвану было постоянно напоминать своему рабу, что, намереваясь подарить его Газахлару, делает он это из корыстных побуждений, надеясь нажить на нынешнем благодеянии большие проценты?

«Подстраховывается со мной так же, как давеча с возницами арб. В зузбарах-то он своих, как в себе самом уверен, а меня опасается», — внутренне усмехаясь, решил Эврих, сделав тем не менее из всего услышанного вывод, что язык в этой стране надо действительно держать на привязи, дабы не лишиться его вместе с головой.

* * *

Подойдя к низкому ложу Газахлара, Шарван неспешно начал рассказывать почти невидимому остальным человеку о захвате двумя сторожевыми джиллами «Ласточки», и аррант сосредоточил свое внимание на собравшихся в комнате больного людях.

Прежде всего его взгляд задержался на Нжери — жене Газахлара, стоявшей около полузанавешенного изящной тростниковой шторой окна. Невысокая женщина лет двадцати была одета в бледно-фиолетовое сари, оставлявшее руки открытыми выше локтя, зато целиком закрывавшее ноги. Точеные запястья ее украшали тонкие серебряные браслеты, высокую шею охватывало несколько ниток мелкого жемчуга, в аккуратные ушки были вставлены крохотные серьги с крупными каплевидными жемчужинами, чей матовый блеск прекрасно оттенял глубокую черноту кожи. Густые шелковистые волосы были не убраны в прическу, а просто отброшены за спину; круглое лицо с пухлыми губами выражало презрительную скуку. На Шарвана Нжери взглянула лишь раз, а вид Эвриха заставил ее скривиться от отвращения и устремить взор в окно, дабы не осквернять его созерцанием очередного жулика, стремящегося нажиться на чужом горе.

Сходные чувства, вне всякого сомнения, испытывал, глядя на арранта, и Мфано — домашний лекарь Газахлара. Седовласый крепыш, смахивавший на бывшего кулачного борца, сидел на циновке за низеньким столиком и демонстративно процеживал какие-то мутные настои. Он не собирался терять время даром и, будь его воля, отправил бы нового раба чистить конюшню или полоть сорняки в огороде.

Молчаливый слуга Изим — тот самый, что встретил их давешней ночью, отвел в комнату, где они переночевали на груде рисовой соломы, а затем проводил в поварню и купальню, — единственный из всех троих взирал на Шарвана с симпатией, а на Эвриха — печально и соболезнующе. Вероятно, он ценил заботу капитана «Верволики» о своем хозяине и некогда с надеждой встречал каждого входящего в «Мраморное логово» лекаря. Их неудачи не озлобили его, приучив всех без исключения врачевателей огульно почитать обманщиками или неумехами. Он-то, в отличие от домашнего лекаря Газахлара, не был ослеплен ревностью к коллегам и, в отличие от его жены, видел, как они из кожи вон лезли, дабы облегчить страдания скорбящего. Но надежда со временем умерла, и теперь он смотрел на все новые и новые попытки помочь больному с усталой обреченностью. Хуже его господину стать уже не могло, и ежели не суждено ему почувствовать облегчения физического, так пусть хоть знает, что есть еще люди, которые о нем думают и заботятся.

Сам Газахлар был не слишком-то растроган приходом Шарвана. Едва тот закончил превозносить лекарское умение молодого арранта, о котором, оказывается, успел порасспросить у плывших с ним на «Ласточке» купцов и мореходов, и объявил, что дарит его своему благодетелю, как с ложа раздался хриплый и раздраженный, похожий на клекот разгневанного ястреба, голос:

— Подойди ближе, ты, краса и гордость врачевателей! Еще ближе, дабы я мог как следует разглядеть тебя!

Несмотря на то что день выдался ясным и солнечным, в алькове, где стояло ложе больного, царил сумрак, и Эврих не сразу смог различить черты мужчины, прикрытого до плеч тонким белым покрывалом. Перво-наперво он ощутил резко усилившуюся вонь, которую не в состоянии были заглушить ни остро пахнущие, похожие на сирень цветы, стоящие в больших глиняных корчагах по обеим сторонам скорбного ложа, ни дымящиеся в медных поставцах тонкие благовонные палочки. Затем взгляд его остановился на безвольно лежащих поверх покрывала руках. Бугристые, жирно поблескивавшие от какой-то желтоватой мази, они поражали худобой и распухшими суставами. «Ай-ай-ай!» — мысленно ахнул аррант и, переведя взгляд выше, встретился с горящими неприкрытой ненавистью глазами, казавшимися противоестественно большими на сморщенном, изможденном лице, начисто лишенном волосяного покрова.

— Шарван, ты старый услужливый дурень! — На этот раз голос, вырвавшийся из приоткрывшейся щели рта, больше всего напоминал змеиное шипение. — Ты не ведаешь, что творишь! Молодая жена лишает человека сна, а молодой врач — здоровья. У меня же его и без того нет, а яд я могу выпить без чьей-либо помощи!

Эге! Дух в немощном теле еще крепок, и, стало быть, не все потеряно, подумал Эврих, разглядывая воспаленные, жутковато выглядевшие без обрамления ресниц и бровей, глубоко запавшие глаза, покрытый струпьями лоб, ввалившиеся щеки и упрямо торчащий подбородок.

— Что ты вылупился на меня, как голодающий на рисовую плюшку? Любуешься? Не видал, поди, в своей Аррантиаде этаких красавчиков? Отвечай!

Если бы сила ненависти могла материализоваться, взгляд страждущего испепелил бы Эвриха на месте. Сытый, умытый, с чисто выскобленным лицом, на котором не осталось и следа многодневной щетины, в новой тунике, он не мог не вызывать у «смердящего полутрупа» раздражения и зависти, и Эврих решил, что ежели сразу не возьмет быка за рога, то жизнь его превратится в сплошное мучение.

— Выглядишь ты пакостно, и все же видал я зрелища более отвратительные, — старательно подбирая слова, произнес он.

— Что?! Да этот ублюдок еще издевается надо мной! — взвизгнул Газахлар, приподнимаясь на подушках. — Выкидыш шакала! Безмозглый червь! Испражнение Хаг-Хагора! — Стиснутые кулаки разжались, и скорбящий со стоном откинулся на спину. — Нарван! Шарван, уведи отсюда своего раба и проследи, чтобы его бросили на съедение земляным крабам!

— Вай-ваг, почтенный! Так не пойдет. Ты торопишься, точно вдова в постели, — ворчливо укорил Газахлара капитан «Верволики». — Испытай парня в деле, а уж коль окажется нехорош, хоть режь, хоть без масла ешь.

— Где это ты видел более омерзительные… рожи? — с нескрываемой угрозой в голосе спросил Газахлар.

— В зеркале. После того как трое или четверо суток провел во чреве кита, — ответствовал Эврих, ничуть не кривя душой. Зеркала у него тогда, понятное дело, не было, но увиденное им в воде отражение собственного лица произвело на него, помнится, неизгладимое впечатление.

Он взглянул в лицо Газахлара, похожее на страшную, препротивнейшую маску и, как это случалось с ним уже не раз, когда приходилось ему торговать своими знаниями и умениями, ощутил приступ отвращения и к себе самому, и к тем, кто вынуждал его вступать в этот позорный торг. Видеть людские страдания — удовольствие ниже среднего, и он охотно помог бы Газахлару из одного только сострадания, но совсем не был уверен, что исцеленный Небожитель ответит ему добром на добро. Более того, был абсолютно убежден: бескорыстная помощь будет воспринята хозяином «Мраморного логова» как проявление слабодушия и трусости. Власть имущие, как показывал Эврихов опыт, не умеют быть ни щедрыми, ни великодушными и потому, вероятно, любые поступки окружающих склонны объяснять их низменными побуждениями. Так что, хочешь не хочешь, говорить с ними надобно на понятном им языке. То есть, находясь в волчьей стае, выть по-волчьи, как бы ни было это тошно и тягостно. Или же научиться бестрепетно смотреть, как убивают твоих друзей, и смириться с тем, что шею твою будет до конца дней украшать рабский ошейник.

— Ты побывал во чреве кита? Врешь! — убежденно заявил страждущий, забыв от удивления о нанесенной ему аррантом обиде.

— Конечно врет! Выкручивается, байками лживыми головы морочит. Цену себе набивает. Не может человек из брюха кита выйти, — подтвердил Мфано, забывая об оставшихся непроцеженными настоях.

— Нет, отчего же, приходилось мне слыхать о чем-то похожем, — возразил Шарван, с интересом поглядывая на молодого арранта.

— Самые отталкивающие рожи были, разумеется, у изваянных умельцами Угадага Каменных Богов, все еще высящихся над Ржавым болотом, — продолжал Эврих, решив как следует разжечь любопытство Газахлара. — Однако и у пепонго, увидевших Серый Ужас, личики стали ничего себе, хотя единственным мучившим их в тот миг недугом был страх.

— О Тахмаанг, Отец Богов! А парень-то, кажись, знает, о чем говорит! Хорошо, Шарван, я принимаю твой дар. Лекарь он, естественно, никакой, но хоть болтовней своей меня потешит.

— Ну вот, не поймал сокола, а уж перышки ощипываешь! — пренебрежительно процедил Эврих. — Ежели ты и других лекарей заставлял сказки тебе сказывать, вместо того чтобы язвы врачевать, остается лишь дивиться, как ты до сих пор заживо не сгнил. Ну да все к тому идет.

От неслыханной дерзости Газахлар, потеряв дар речи, выпучил глаза так, что те, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Шарван, знавший уже немного повадки чудного арранта и потому ожидавший чего-то подобного, сохранил каменное выражение лица. Мфано ласково улыбался, едва не потирая руки от удовольствия, предвкушая расправу над конкурентом, погубившим себя беспримерным своим нахальством. Нжери возмущенно крикнула:

— В оковы его! На скотный двор его и бить бамбуковыми палками, пока не испустит дух!

— А может, и верно: пусть лечит? Голову оторвать рабу никогда не поздно. Но коли свой пес след не берет, это еще не значит, что и чужие нюх потеряли, — подал голос старый слуга.

— Истинно говоришь, почтенный. Готовность лечиться — начало исцеления, — поддакнул Изиму Эврих, испугавшийся уже было, что зашел слишком далеко.

— Ладно, пусть лечит, — неожиданно согласился Газахлар, и без того жуткое лицо которого исказила судорога. — А ты, Мфано, доглядывай за ним. Чтобы прежде времени меня к праотцам не отправил.

— Нет уж, уволь! — живо запротестовал аррант, которому достаточно было бросить на домашнего лекаря беглый взгляд, чтобы понять: с этим самонадеянным и донельзя довольным существующим положением дел павианом он не сработается во веки вечные. — Кому лечить — тому и ответ держать. Мне в моем деле ни советчики, ни помощники, ни надсмотрщики не нужны. Я тебя лечить не вызывался, да и сейчас не рвусь. А уж ежели возьмусь, то с условием.

— Бить палками до смерти! — мелодичным голосом приговорила Нжери.

— Струсил, — презрительно изрек Мфано. — Врун, трус и наглец. Роскошное сочетание! Я бы такому и ослиные хвосты задирать не доверил.

— Со мной он тоже торговался, — напомнил капитан «Верволики». — И я не жалею, что заключил с ним сделку, от которой мы оба выиграли. Во всяком случае, каждый получил то, что хотел. Зачем ты потребовал сохранить жизнь Ираму, ведь не был он тебе ни родичем, ни другом? Я узнавал, — обратился Шарван к Эвриху.

— Кто из лекарей, да и просто нормальных людей, не спасет две жизни вместо одной, если есть у него такая возможность?

— Может, хватит болтовни? Мой супруг устал и нуждается в отдыхе, — брезгливо кривя пухлые губки, напомнила Нжери.

— Нет-нет, я не устал. Этот шрамолицый развлек меня, как никто другой. Так какие же предлагаешь ты мне условия, раб? — проскрипел скорбящий, напрасно стараясь придать своему голосу надменное выражение.

— Если я возьмусь тебя лечить, никто не должен вмешиваться в мои распоряжения. А выздоровев, ты возвратишь мне свободу, — промолвил Эврих, мысленно обращаясь за помощью к Всеблагому Отцу Созидателю. — На твое слово можно положиться? Или в вашей стране принято записывать подобные сделки и заверять подписями достойных людей?

Он пер на рожон и сознавал, что это может дорого ему стоить, но, если Газахлар не поверит в него, нечего и затевать всю эту канитель с излечением «смердящего полутрупа». А уж коли затевать, то не уподобляться при этом свинье, которая, как общеизвестно, копит сало не для себя. Прикидываться серой мышкой, дабы тихонечко улизнуть из дома Газахлара, было недостойно, имея в руках тюки с лекарскими припасами и трактаты лучших врачевателей обоих миров, списки коих умница Ниилит собирала и заказывала именно для того, чтобы такие, как он, могли дать бой любым человеческим недугам. И он даст его сначала неверию мономатанского вельможи, а потом скрутившей его болезни, какого бы происхождения она ни была. И будет только справедливо, если в награду за победу над ней он получит свободу…

— Надеюсь, твое искусство врачевателя не уступает твоей дерзости. В противном случае тебе придется пожалеть, что ты не умер еще в колыбели! — промолвила Нжери, приближаясь к Эвриху, чтобы получше рассмотреть раба, диктующего условия сделки с такой уверенностью, будто ему в самом деле не составит никакого труда исцелить ее мужа.

— А что явится порукой тому, что лечение твое не принесет вреда и новых страданий твоему новому хозяину? — вкрадчиво спросил Мфано у Эвриха.

— Моя жизнь. И это не так уж мало, ибо больших гарантий не мог бы предложить ни один смертный.

— Мое излечение за твою свободу? Ну что ж, будем считать нашу сделку заключенной. Сколько времени потребуется тебе, чтобы поставить меня на ноги? — просипел со своего ложа скорбящий.

— Полгода. — Эврих задумчиво погладил уродовавший его левую щеку шрам. — Могу я тотчас же осмотреть тебя и задать кое-какие вопросы?

— Можешь. Оставьте нас одних.

— Вели лучше забить его палками, о высокочтимый супруг мой! — взмолилась Нжери, опускаясь на корточки перед ложем Газахлара. — Наглец чужеземец уморит тебя, и старшая ветвь клана Леопарда перестанет существовать!

— Не верь ему, господин мой! Бревно и под водой не превратится в крокодила, а этот шрамолицый молодчик и за полвека не станет мудрым врачевателем, — простер руки к ложу скорбящего Мфано, поднимаясь из-за уставленного склянками стола.

— Полно, полно! Ишь раскудахтались! Ступайте вон! И ты, Шарван, ступай. Благодарю тебя за доброе намерение, а чего стоит твой подарок, увидим через полгода, — распорядился Газахлар.

Уловив в словах больного насмешку, капитан «Верволики» пожал широкими плечами и, промолвив: «Твоя правда: дерево узнают по плодам, а человека — по делам его», — вышел из комнаты вслед за Нжери и Мфано.

Изим тоже собрался уходить, когда Эврих обратился к нему с просьбой присмотреть за сохранностью его тюков.

— Об этом-то я и хотел распорядиться, прежде чем провожать Шарвана, — ответил старый слуга. — Господин мой, прислать к тебе Дихтиар?

— Нет. Приходи сам, как управишься с делами, — велел скорбящий, после чего перевел взгляд на Эвриха, и в глазах его появилось затравленное выражение.

Ну что ж, так и должно было случиться. Бой с недоверием он выиграл, и теперь перед ним лежал не знатный мономатанец, Небожитель из старшей ветви клана Леопарда, а страждущий человек, нуждавшийся прежде всего в утешении и ободрении. Эврих вспомнил Тилорна, глубокие глаза Сигины и, подумав, что участия и внимания не хватает всем людям, постарался представить, что лежащий перед ним — едва знакомый и в общем-то не слишком приятный ему мужчина — является одним из его братьев. Ощутил, как кончики пальцев наливаются теплом…

Так, хорошо, он уже почти любит этого измученного, изуродованного болезнью человека и, безусловно, избавит от мерзкой, подлой, смрадной шелухи, разъедающей его тело. И произойдет это скоро. Очень скоро…

* * *

Это был мучительно сложный, медленный и болезненный процесс.

Установив с Газахларом эмоциональный контакт, осмотрев его и побеседовав с ним с глазу на глаз, Эврих отправился к Нжери, а затем к Мфано. Молодая женщина не удостоила своим вниманием дерзкого и лживого раба. Домашний лекарь Газахлара торжественно заявил, что снимает с себя какую-либо ответственность за жизнь и здоровье своего подопечного, и пригрозил покинуть «Мраморное логово» в ближайшее время. Смотреть, как какой-то юнец аррант измывается над страдальцем, имевшим несчастье довериться наглому самозванцу, было выше его сил. Если его услуги не потребуются Газахлару в течение полугода, то впоследствии они будут ему и подавно не нужны.

Под последним утверждением Эврих готов был подписаться, а все остальные благоразумно пропустил мимо ушей, ибо от Мфано он хотел лишь одного — получить сведения о том, какими средствами и от чего лечили Газахлара его предшественники. Видя, что от обозленного лекаря ему ничего не добиться, он переговорил с каждым обитателем «Мраморного логова» о болезни их господина и, помимо весьма любопытных наблюдений и соображений, узнал о существовании толстой книги, в которую Мфано заносил все, что делалось для излечения Газахлара им самим и приглашенными к больному врачевателями. Придумано было здорово, и Эврих вынужден был признать, что седовласый, похожий на кулачного борца лекарь недаром заедал свой рис в «Мраморном логове». Оставалось только заполучить эту книгу скорби, для чего он обратился за помощью к Изиму.

После долгих и сложных переговоров толстая пачка аккуратно сшитых листов была доставлена в отведенную Эвриху комнату, где он заканчивал распаковку тюков, и началась упорная и кропотливая работа, лежащая в основе того, что со стороны виделось непосвященным легким, изящным и быстрым чудом исцеления.

Ознакомившись с «бортовым журналом Мфано», как назвал бы эти записки капитан «Верволики», Эврих, не слишком полагаясь на свой опыт и память, взялся перечитывать извлеченные из тюков трактаты врачевателей. И в конце концов отыскал-таки несколько описаний болезни, весьма схожей с той, которая, изъязвив тело Газахлара, лишала его сна, заставляла жмуриться даже от приглушенного света, вздрагивать от громких звуков, впадать то в ярость, то в беспросветное отчаяние.

Причины возникновения этого странного недуга указывались разные, и злые чары колдунов пепонго среди них, естественно, не значились. Но из хорошо памятных Эвриху рассуждений Тилорна следовало, что хвори, насылаемые на людей магами и колдунами, были сродни обычным болезням, поскольку точно так же ломали что-то в сложнейшем механизме человеческого тела. Они могли поражать сердце, печень, почки и легкие, нарушать обмен веществ и двигательные функции организма, но не являлись постоянно действующим фактором, а носили характер разового вмешательства, и потому бороться с ними было можно и нужно. Отыскать поломку, починить испорченное — и следствия ее исчезнут сами собой. В конечном счете, налетел корабль на рифы, пробит ли его корпус пущенным из баллисты камнем или венчавшим нос вражеского судна тараном, было не столь уж важно. В любом случае пробоина должна быть заделана брезентовым пластырем, подведенным под днище, после чего судно следует вести в ближайший порт для дальнейшего ремонта корпуса — расшатанных шпангоутов и изорванной обшивки.

Но еще до того, как Эврих принялся за изготовление многодельных настоев и отваров, призванных потушить бушевавший в глубинах Газахларова тела пожар, он взялся за врачевание души своего пациента, сознавая, что надежда так же придает силы и столь же важна, как и лекарства. И уже через два-три дня усилия его начали приносить плоды. Газахлар заметно повеселел, из глаз исчез яростный огонь, а вместо него в них затеплился ровный свет веры в искусника арранта. Несколько маленьких добрых чудес, совершенных Эврихом для его домочадцев, слухи о которых, разумеется, тут же дошли до владельца «Мраморного логова», изрядно способствовали поднятию Газахларова духа.

Мазь для снятия боли в суставах прогнала болезненное выражение с морщинистого лица Изима. Мерзкая на вкус микстура, которой Эврих угостил вечно кашляющую Белуб, превратила сухонькую сварливую швею в ярую его поклонницу и защитницу. Страдающий запорами конюх, приняв разом все выданные ему аррантом на седмицу порошки, полдня не выходил из отхожего места, после чего со счастливой улыбкой объявил во всеуслышание, что стал легким как перышко и никогда не чувствовал себя лучше. Не жалея сил, Эврих массировал спины, ноги и плечи, растирал остропахнущими составами поясницы, делал противоглистные настойки и избавляющие от нарывов пластыри, недоумевая, почему всем этим не мог заняться Мфано, чьей прямой обязанностью было всячески помогать жившим с ним под одним кровом людям.

— Зачем ему было заниматься нашими болячками? — в свой черед удивился Изим, услышав как-то ворчание арранта по поводу некоего «самовлюбленного бездельника». — Мфано считается одним из лучших врачевателей столицы, и его постоянно приглашают в особняки других Небожителей, где расплачиваются за оказанную им помощь не улыбками и слоеными пирожками, до которых ты такой охотник.

— Пирожки, приготовленные Хаурикой, являются вершиной кулинарного искусства, а благодарные улыбки стоят подчас дороже полновесных цвангов, — ответствовал Эврих, разминая сильными пальцами целебную смолу, из которой собирался приготовить заживляющий язвы состав.

Временно он отказался от всяких мазей и притираний, дабы понаблюдать внешние проявления болезни в чистом виде. При этом он, перепробовав четыре-пять успокаивающих настоев, в самый простой из которых входило восемь различных ингредиентов, добился того, что к Газахлару вернулся сон и настроение его выровнялось. Теперь пришло время испробовать «Животворный бальзам» на основе кольцелистника, использовавшийся в аналогичной ситуации Аквилием Певтским. А потом можно будет применить целебную смолу, секрет изготовления которой Эврих разыскал в трактате Ибрагара Гургиена из Шо-Ситайна.

Изучая скорбную книгу Газахларовой болезни, он пришел к выводу, что основным недостатком пользовавших страдальца врачевателей была, помимо недоученности, умопомрачительная торопливость, стремление достичь немедленного результата любой ценой. Запросив полгода, аррант получил по меньшей мере двукратный запас времени и, читая о том, что некто Местан брался исцелить владетеля «Мраморного логова» за пару седмиц, едва сдерживал возмущенное фырканье. Нетрудно догадаться, что за излечение в кратчайшие сроки лекарям было обещано наибольшее вознаграждение, но поспешность их и неразборчивость в средствах бесспорно свидетельствовали либо о крайне поверхностном знании врачебного дела, либо о чудовищной алчности, едва не стоившей Газахлару жизни.

Эврих же, не видя особых причин для спешки, действовал кропотливо и осторожно. Принимая во внимание сложившуюся обстановку, он решил извлечь из пребывания в Городе Тысячи Храмов максимум пользы и приятности. Покидать «Мраморное логово» ему было запрещено, но кто мог помешать арранту расспрашивать его обитателей о здешних нравах, обычаях, праздниках и верованиях? Стоило Эвриху только намекнуть, и Газахлар охотно позволил ему пользоваться своей библиотекой, распорядившись, чтобы Изим хоть из-под земли добыл три-четыре трактата здешних врачевателей, слухом о которых полнилась земля, но видеть которые, а тем более держать в руках, арранту не случалось. В свободное время, которого оставалось, как всегда, прискорбно мало, Эврих читал, делал выписки из Газах даровых книг и, конечно же, вел дневник, который впоследствии должен был послужить источником материала для продолжения «Удивительных странствий» и «Дополнений» к трудам достославного Салегрина по описанию стран и земель.

Для дневника, вопреки ожиданиям, времени с каждым днем удавалось выкраивать все меньше и меньше. Подлечив хвори и недуги обитателей «Мраморного логова», аррант рассчитывал несколько увеличить свой досуг, но не тут-то было. Из полусотни слуг и рабов кто-нибудь постоянно обращался к нему с жалобами на то или иное недомогание. Почувствовавший себя несколько лучше, Газахлар начал требовать, чтобы аррант не только лечил, но и развлекал его, рассказывая о дальних странах, а порой и сам припоминал всевозможные случаи из своей жизни. Уйму времени занимало изготовление лекарств, но главное, чего не предвидел Эврих, — с ростом его известности рос и круг людей, которым он был до зарезу нужен.

Сначала это выглядело вполне безобидно: толстуха Хаурика, для которой Эврих отыскал в одном из трактатов рецепт не слишком сложного травяного сбора для похудания, робея и хихикая, привела к нему подругу из соседнего особняка и попросила «присоветовать ей что-нибудь от колотья в боку». Потом привезший мешки с рисом возница начал слезно умолять его подшить порванное в драке с приятелями ухо: «Через три дня свадьба, а оно, проклятое, мало того что не заживает, так еще и гнить принялось». Балагур бочар притащил знакомца-колесника из стоящего неподалеку особняка: задыхается, дескать, бедняга, нельзя ли ему чем помочь? Изготовил колеснику капли, а он, глядь, тещу с тестем ведет — оба трясутся и жаром пышут — подхватили где-то лихоманку-болотницу.

Дальше — больше. Идут и идут к «золотоволосому лекарю», поскольку к Мфано им соваться без толку, а знакомый цирюльник, кроме как кровь пустить или там пиявок поставить, может разве что нарывы вскрывать да листья сирени и подорожника к ним приматывать. То есть, коли приходила нужда, цирюльники эти, вестимо, и раны чистили и зашивали, и вывихнутые руки-ноги вправляли, и лубки на переломы накладывали, но делали это так, что, глядя на результаты трудов их, Эврих только зубами скрежетал и ругался затейливо: по-аррантски, сегвански, саккаремски — в общем, на тех языках, которых местные жительницы не разумели.

А причины ругаться очень даже были. Привела к нему как-то соседка мальчишечку показать — ладонь тот больше года назад порезал, и срослись у него мышцы этак скверно, что пальцы едва шевелились. Все вроде на месте, а на деле-то — одноручка. Шорник прихромал ногу показывать. Сломал, мол, по пьянке, давненько уже все зажило. Да только так, что одна нога другой короче и болит, стерва, временами — сил нет! На шрамы Эвриху тоже полюбоваться довелось: кривые, корявые — точно пахарь-забулдыга по каменистому полю с сохой прошел. Мужикам-то, конечно, хихоньки да хахоньки: «Мы красоту свою в штанах прячем. По нам, были бы кости целы, а мясо пусть хоть вкривь, хоть вкось нарастает». А девицам да мужатым молодицам как быть? Им такое украшение не к лицу: хоть на ноге, хоть на руке, хоть еще где бы то ни было…

Учитывая все это, Эврих не особенно удивился, когда у ворот особняка начали появляться носильщики со страждущими. Не удивился и Изим. Языком лишь задумчиво поцокал и велел во флигеле для рабов выделить две комнаты. Одну для того, чтобы было где лекарю-арранту скорбных телом принимать, а вторую для тех, кому надобно было отлежаться в покое денек-другой, дабы по пути домой не отправиться невзначай в страну предков. Единственное, о чем строго-настрого предупредил старый слуга, бывший в особняке кем-то вроде управляющего, чтобы никто о лечебнице этой не болтал при хозяйке, хозяине и «великом лекаре Мфано», ибо только Великий Дух ведает, как отнесутся они к этому нововведению.

Лукавил старый добрый Изим, в семи котлах варенный, в семи котлах паренный. Лукавил, поскольку знал своего хозяина как облупленного. И Нжери, которой страждущего супруга хватало за глаза и за уши. И «великого лекаря Мфано», никак не соберущегося перебраться в «Розовый бутон», тоже знал. Да так хорошо, что как-то, встретив Эвриха выходящим из комнаты скорби с мучнистым от усталости лицом и дрожащими руками, утешил:

— Потерпи малость. Недолго осталось мучиться. Скоро выйдет тебе роздых.

И седмицы через три с половиной после открытия в «Мраморном логове» крохотной лечебницы предсказание его едва не сбылось Томимая то ли бессонницей, то ли невеселыми думами о загубленной своей молодости, Нжери, бродя как-то ночью по особняку, наткнулась на комнату, где стонали и метались в бреду незнакомые ей мужчины и женщины. Разбирательство было коротким, а приговор и того короче: немедленно вышвырнуть всех посторонних за ограду. Арранта же за самоуправство…

Как быть с вежливым и почтительным внешне, но ни во что не ставящим ее в глубине души зеленоглазым и золотоволосым красавцем, она решительно не знала. Поглядеть бы, как этого наглеца лупят палками по пяткам, по стройному его и сильному, притягательно золотистому телу… Послушать, как он орет… Так ведь и наказывать вроде не за что, раз он с позволения Изима пришлых слуг и бедняков лечит. Да и не станет его никто бить без особого на то Газахларова распоряжения. На хорошего лекаря нынче даже совсем глупый руки не поднимет, их и так после истребления колдунов во всем Мавуно ни одного, почитай, не осталось. Ежели таких, как Мфано, самовлюбленных болтунов в расчет не брать. Опять же, любят его и девки и мужики, дибулу вон даже давеча подарили. И не за то любят, что хозяин «Мраморного логова» на поправку пошел, а за бескорыстие, отвагу и веселый нрав. Ах, да не будет она о нем больше думать! Пусть к книгам своим и лекарствам убирается, лишь бы на глаза пореже попадался!

Эврих и сам понимал, что чем меньше станет сталкиваться с Нжери, тем спокойнее будет жизнь обитателей особняка, однако позволить ей выбросить на улицу немощных больных, обратившихся к нему за помощью, не мог и, переговорив с Изимом, убедил его оставить их до утра в покое. А как только Газахлар проснется, обратиться к нему с просьбой проявить милосердие и отменить распоряжение своей взбалмошной супруги.

Чем бы закончились эти переговоры, сказать трудно, ибо зависело это от того, в каком настроении застанет аррант своего капризного пациента, но судьбе угодно было, чтобы именно этим утром произошло то, чего давно уже следовало ожидать. Посыльный принес Нжери послание, в котором хозяйка «Цветущего сада» умоляла одолжить ей на непродолжительное время аррантского лекаря-раба, дабы тот осмотрел ее сына, сломавшего руку во время соревнований колесниц.

Что касается самой Нжери, то она-то готова была одолжить беспокойного арранта кому угодно на неопределенно долгое время. Но поправлявшийся Газахлар, под начавшими отваливаться от тела струпьями которого неожиданно проглянула чистая угольно-черная кожа, непременно велел бы за это свернуть своей дражайшей супруге шею, расценив поступок ее как вероломный, злокозненный и, соответственно, достойный самого жестокого наказания. «И был бы, наверное, прав, — со вздохом призналась сама себе молодая женщина после непродолжительных размышлений. — Ладно уж, придется потерпеть, пока аррант вылечит мужа. Пусть уж Газахлар сам решает, можно ли одалживать кому-либо его драгоценного врачевателя, чтобы не выговаривал мне потом и не корил в бестолковости».

Приняв столь мудрое решение, она отправилась с письмом в руках в спальню мужа и передала ему просьбу хозяйки соседнего особняка.

Слушая вполуха кудахтанье глупенькой молоденькой жены, Газахлар съел кусочек поджаристой рисовой булочки. Запил его душистым, пахнущим травами бульоном и, поколебавшись, съел еще четверть мягчайшей лепешки, дивясь собственному аппетиту. О Тахмаанг, Всесильный Отец Богов! Почему же он раньше не послал ему этого чудного арранта? Еще совсем недавно его тошнило от одного вида мясных блюд, а сегодня он, пожалуй, и куриную ножку бы обглодал. И икры бы поел. Красной. Или черной. Той, что стала теперь безумно дорога. Надо будет спросить у Эвриха, не пора ли ему разнообразить меню чем-то более существенным, ведь зубы уже почти не шатаются, а раз хочется… Ему же так долго совсем-совсем ничего не хотелось…

Он поднес ко рту чашу с укрепляющим настоем, сделал глоток и едва не подавился теплой ароматной и чуть маслянистой жидкостью, когда до него дошло, о чем лепечет его драгоценнейшая женушка. «Дура! Красотка с муравьиными мозгами! Идиотка сиськастая! Арранта им одолжить! Почему бы ей вместо этого не предложить ему вспороть себе брюхо и удавиться собственными кишками?..»

Газахлару пришлось сделать над собой чудовищное усилие, чтобы не заорать и не запустить в жену чашей. Привычное, рефлекторное усилие, которое он приучал себя делать, разговаривая с Нжери, едва ли не весь первый год их совместной жизни. Он взял ее в жены не за красоту и не из-за приданого. Ему нужна была поддержка ее клана, очень нужна, но если бы он знал, сколь мало ума содержится в этой маленькой хорошенькой головке…

Да как она только могла подумать, что он согласится хотя бы на миг выпустить из своего дома арранта, посланного ему во спасение самим Тахмаангом! После трех лет нечеловеческих страданий он скорее позволит отрезать себе руку или ногу, чем расстанется с этим золотоволосым целителем! Обе ноги и руку, если уж на то пошло… А эта… Хотя справедливости ради надобно признать, что она ни о чем и не думала. Она просто не знает, как это делается. И каким местом. Нет, его милая, послушная женушка тем-то и хороша, что, не утруждая пустую голову, принесла ему адресованное ей послание…

— Так что же передать Анигьяре? — поинтересовалась Нжери, хлопая длинными пушистыми ресницами.

Откинувшись на подушки, Газахлар заставил себя вспомнить пронизанные солнечными лучами облака, клубящиеся над куполами императорского дворца. Он делал это всегда, желая обрести спокойствие и обдумать зародившуюся идею. В данном случае даже не идею и не мысль, а так, неопределенное предощущение чего-то значительного, связанного с болезнью и недалеким уже исцелением… Вот именно, с исцелением. Кому он будет нужен, когда струпья спадут и прежние силы вернутся к нему?

Ни-ко-му.

Вай-ваг! Об этом он и правда давно уже не задумывался. А надо бы. Теперь уже всенепременно надо. Еще до того как он встанет на ноги, о нем должны вспомнить. Начать говорить. Значит, пора восстанавливать прежние связи и знакомства и заводить новые, поскольку за три года многое успело измениться. И во всем этом ему поможет золотоволосый аррант. О, разумеется, он не выпустит его из дома! Глаз не будет спускать с главного своего на сегодняшний день сокровища. Но раз уж Эврих взялся избавлять от недугов всех без разбору обитателей «Мраморного логова» и даже пришлую голытьбу, почему бы ему не излечить и одного-двух гостей-Небожителей? А то и одну-две дюжины, ежели те возымеют желание воспользоваться его непревзойденными талантами врачевателя?

— Напиши Анигьяре, что она может привезти к нам своего сына. Я позволю Эвриху осмотреть и вылечить его, — произнес Газахлар и прикрыл глаза.

Вот теперь он действительно окончательно и бесповоротно поверил, что перелом в ходе болезни произошел. Раз уж он начал задумываться о возвращении ко двору Кешо, исцеление его — это всего лишь вопрос времени. Аррант явно перестраховался, обещав вылечить его через полгода. Он управится раньше. Значительно раньше.

* * *

Услышав доносящиеся из трапезной для слуг и рабов звуки дибулы, Нжери подкралась к дверному проему. Ейдавно уже хотелось послушать, как и о чем поет шрамолицый аррант, тем паче что ни Белуб, ни Хаурика, ни Дихтиар, не говоря уже об Изиме, не желали откровенничать с хозяйкой «Мраморного логова» и отделывались ничего не значащими фразами. Поет, дескать, не так чтобы очень, лечить у него лучше получается, но послушать иной раз приятно.

— Ну давай, пой, не мучай инструмент. Все равно из бабушки девочку не сделаешь, — нетерпеливо потребовал Нгорро.

Аррант буркнул что-то невразумительное, еще раз попытался настроить видавшую виды дибулу и наконец, отчаявшись, видимо, вернуть ей былую мелодичность, предложил:

— Ежели желаете, я спою вам балладу об открытии аррантами Аскула. Она довольно популярна в южной части Аррантиады, и, хотя перевод мой оставляет желать лучшего, какое-то представление вы о ней получите.

— Давай жарь. Одна калебаса пальмового вина хуже, чем две с рисовой водкой, но лучше, чем ничего, — подбодрил его Аджам — один из телохранителей Газахлара, вот уже три года исполнявший обязанности привратника.

— Даю, — ответствовал Эврих и негромко запел:

Нжери поморщилась. Голос у арранта был средненький, да и о путешествии его предков на западную оконечность Мономатаны слушать ей совсем не интересно. И чего это ей не спится? Чего ради притащилась она в рабский флигель? Если уж решила свежим воздухом подышать и развеяться, надо было в сад идти, а не хрипы и сипы этого несостоявшегося чохыша слушать, подумала молодая женщина. А Эврих между тем запел сильным, совсем иным, чем прежде, голосом:

— Не так уж, в общем-то, и плохо, — пробормотала молодая женщина, решив, что случалось ей слушать певцов и похуже. В особняках Небожителей или при дворе он бы особым успехом не пользовался, а на базаре миску риса и глоток водки заработал бы наверняка.

— Слушают его, по крайней мере, внимательно, — поделилась своими впечатлениями с отсутствующим собеседником Нжери, отчетливо представив белопарусный корабль аррантов, навстречу которому плывут украшенные гирляндами цветов челны. Почему же это, интересно, аррантов чернокожие обитатели западной части Мономатаны встречали с распростертыми объятиями, как любимых братьев, а имперские войска привечают копьями, мечами, а то и отравленными стрелами? Или врет все этот новоявленный песнопевец, нарочно смущает умы?

Вопрос этот так взволновал и расстроил молодую женщину, что большую часть баллады она пропустила мимо ушей и вновь начала улавливать, о чем поет Эврих, лишь в самом ее конце.

— Недурно, клянусь Тахмаангом, недурно! — одобрительно хлопнул ладонью по столу Аджам. — Хаурика, поднеси Эвриху чашу чего-нибудь этакого, для смягчения горла. А ты, — снова обратился он к арранту, — спой нам теперь про любовь. Что-нибудь веселое и поучительное.

— Изволь, — согласился Эврих. — Дай только передохнуть маленько.

— Только про любовь-то мне слушать и не хватало! — презрительно морща носик, процедила Нжери. — И почему они не могут обойтись без похабщины?

Она подумала, что сейчас самое время уйти, но потом ей пришло в голову, что надобно все же удостовериться, в самом ли деле аррант этот такой испорченный тип, каким кажется? Надо же знать, чего можно ожидать от людей, живущих с тобой под одной крышей. Да и о чем слуги говорят между собой, не вредно послушать, ей-то ведь они слова лишнего не скажут.

Из трапезной донесся взрыв хохота, Нжери навострила слух, но тут по коридору зашлепали чьи-то босые ноги, и она, дабы не попасть в неловкое положение, крадучись поспешила к противоположному, ведущему в сад, выходу из флигеля.

* * *

Мфано выехал из «Мраморного логова» на следующий же день после того, как Анигьяра привезла туда своего сына, чтобы показать Эвриху. Бывший домашний лекарь Газахлара был в ярости, и аррант предвидел, что при первой же возможности он сотворит ему какую-нибудь пакость, но поделать с этим ничего не мог: всем удобен только отшедший в мир иной, не зря о нем только хорошее принято говорить. В ярости была и Нжери, ибо Газахлар пошел навстречу просьбе Эвриха и не велел выгонять лежащий на излечении во флигеле пришлый люд. Переговорив с Изимом, он даже велел выделить в помощь арранту пару смышленых рабов для ухода за больными. Мозги у старого придурка за время болезни, видать, окончательно протухли, ибо на этом он не успокоился и строго-настрого приказал ей не отказывать никому из Небожителей, буде пожелает из них кто воспользоваться услугами его нового домашнего лекаря. Старый маразматик пошел далее: вызвав к себе арранта, отдал ему славненький перстенек с сапфиром, полученный ею от Анигьяры, и впредь распорядился все приношения от страждущих оставлять себе за труды и лекарства.

Это было так возмутительно, что молодая женщина совсем уже было собралась закатить супругу грандиозный скандал. Платить рабу — это же неслыханно! Мало того, что вокруг этого шрамолицего все девки увиваются и не пройдет и года, как в «Мраморном логове» заорет дюжина светлокожих, а то, глядишь, еще и золотоволосых младенцев, так ему же еще и подарки! Нжери попыталась урезонить мужа, объяснив, что так не принято, но тот весьма сухо прервал ее, заявив, что коль скоро не вмешивается в дела супруги, то и она могла бы оказать ему точно такую же любезность. Ничего более дикого Газахлар на ее памяти еще не изрекал: какие это у нее дела? Во что он не вмешивается?

А тут еще в довершение всех обид нахальный аррант заявился к ней с тем самым перстеньком и просил взять его себе, дескать, очень уж он ей к лицу. Раб одаривает хозяина! Нет, это совершенно невозможно! Возмутительно, ни с чем не сообразно! Надобно, ох надобно учинить скандал, хотя, Нгура свидетельница, она не делала этого со дня свадьбы! Молодая женщина уже набрала в легкие побольше воздуха, но, взглянув на смиренно стоящего перед ней чужеземного лекаря, одумалась. Вай-ваг! Чего иного можно ожидать от варвара, арранта, светлокожего дикаря? Да и зачем ему, ежели разобраться, этот перстенек, ведь ни на один же палец его не лезет? В общем, она решила, что не пристало ей учить раба-чужеземца хорошим манерам и закатывать скандалы, и перстенек взяла. А чудаку арранту дала несколько серебряных монет на лекарства для его больных. Тоже, конечно, дикость изрядная, но так хоть Газахлар к ней цепляться не будет, если этот самый сапфир у нее на руке увидит…

Эвриху казалось, что они с Нжери очень ловко и к обоюдному удовольствию уладили возникшее недоразумение, однако радовался он, как вскоре выяснилось, рано. Да и Дихтиар с Нгорро, выделенные ему в помощь Изимом для ухода за больными, лишь отчасти решили возникшие перед ним трудности. Заключались же они в том, что в «Мраморное логово» зачастили Небожители, хвороб у которых оказалось несть числа, а требований и капризов и того больше. Исполняя их, Дихтиар с Нгорро сбивались с ног, а Нжери, вынужденная играть роль гостеприимной хозяйки, взирала на Эвриха со все возрастающей ненавистью. Этой хорошенькой, как статуэтка, девице решительно ни до чего, кроме себя самой, не было дела, и любой, кто отвлекал ее от верчения перед серебряным зеркалом, примерки всевозможных нарядов и раскладывания гадальных табличек, тотчас же зачислялся ею в разряд недоброжелателей И главным из них, естественно, стал новый домашний лекарь Газахлара, из-за которого ей приходилось принимать не только соседей, но и малознакомых, а то и вовсе незнакомых Небожителей, невесть откуда проведавших об искуснейшем врачевателе-арранте, в считанные седмицы поднявшего со смертного одра ее супруга.

Общаться с недужными и их родичами — тягчайший, неблагодарнейший труд, ибо каждый из них слушает только себя, думает и говорит лишь о своих хворобах, не интересуясь ни катанием на лодках, ни соревнованиями колесниц, ни скачками, ни нарядами. Попробуй-ка побеседуй с ними, ежели слышишь от них всегда одно и то же Про вросший в кожу ноготь, замучившую одышку, приступы тошноты, бессонницу, ломоту в суставах, невозможность ступить на правую ногу, на левую ногу, слепоту, глухоту, изжогу, отрыжку, геморрой, головокружение, нарушение лунного цикла, тяжелое протекание беременности… О Мать Богов Нгура! С каким бы наслаждением она выгнала всех этих носящихся со своими вонючими болячками оксаров и форани, навсегда заперев перед ними ворота особняка! А ведь были среди них и те, кто приезжал просто поглазеть на чудного арранта. Не на нее, Нжери, не для бесед с выздоравливающим Газахларом — хотя находились и такие, — а на их шрамолицего раба. О, как это было унизительно, оскорбительно, ужасно! Особенно же раздражали и бесили ее форани, желавшие, чтобы аррант помассировал их мерзкие ожиревшие телеса…

Пресыщенные эти матроны и их избалованные дочки доводили Эвриха до полного исступления. Нетрудно было догадаться, что Газахлар использует его умения, дабы восстановить старые знакомства, желая появиться при дворе Кешо не позабытым всеми опальным, неугодным, нежеланным отщепенцем, отшельником, срок уединения коего подошел к концу, а влиятельным, уважаемым и почитаемым Небожителем Он, Эврих, ничего против этого не имел. Напротив, он всячески приветствовал и поощрял проснувшуюся в Газах ларе жажду деятельности. Не зря говорят: болезнь прискачет, как лошадь, а уползет, как улитка. Так оно обычно и бывает. И ежели уходить она будет хотя бы со скоростью хромого пса — все от этого только выиграют. Досадно, конечно, выслушивать нескончаемо длинные истории про бессонницу, коли и без красочных описаний и сетований ясно, что толстомясой бабе надобно либо бегать вокруг особняка вместо обеда и ужина, либо пить настой чашемордки с кудрельницей Заготовленный им, кстати, как раз для таких вот коровищ в огромном количестве. И это в то время, когда во флигеле какой-нибудь глиномес мучается от загноившейся раны, а старый рыбак с перекошенным от боли лицом тетешкает раздавленную при неудачной швартовке челна ладонь.

Но даже бессонницу можно понять и простить: любая хворь эгоистична и кажется недужному самой страшной и мучительной. Неизмеримо хуже, когда на него являлись просто поглазеть, как на диковинную зверушку, или требовали, чтобы он сделал им «целительный массаж», то есть оказал ту самую услугу, которую они за медный чог могли получить в любой бане или купальне. Банщиков-то, хвала Отцу Созидателю, император Кешо истреблять не призывал, и рьяно исполнявшие его приказы подданные с колдунами их, в отличие от лекарей, не путали. Появлявшиеся в «Мраморном логове» Небожители не желали, однако, пользоваться услугами банщиков и банщиц, полагая, будто целитель из Аррантиады знает какие-то секреты, что было, конечно же, величайшим заблуждением. Напрасно Эврих уверял их, что опытный массажист, а иных в Городе Тысячи Храмов и не было, знает и умеет в сто раз больше, чем он, ибо с того всю свою жизнь и кормится.

Попытки его перепоручить массаж очаровательной Дихтиар и крепкорукому Нгорро, коих он быстро обучил тем немудрящим хитростям, которые знал сам, тоже успехом не увенчались. Пущенная кем-то ради красного словца фраза о том, что у «золотоволосого арранта — золотые руки», буквально заворожила Небожителей, так что даже самые стеснительные форани, которым и массаж-то нужен был, как слепому зеркало, не желали и слушать о том, чтобы их обслуживала Дихтиар. И Эвриху приходилось месить спины, ляжки и плечи, мять шеи и пересчитывать позвонки совершенно здоровым людям, вместо того чтобы оказывать квалифицированную помощь тем, кто в ней по-настоящему нуждался. А Нжери, вместо того чтобы помочь ему и распустить какие-нибудь слухи об алмазных руках его действительно толковых помощников, злилась, подсматривала за ним, кусала губы и ревновала Эвриха к каждой Небожительнице, вне зависимости от возраста и комплекции. Кончиться это должно было скверно, хотя он старался как можно реже оставаться наедине с супругой Газахлара, и все же настал миг, когда неизбежное произошло.

— Полагаю, ты уже промассировал спины всех обитательниц Закатных Холмов и доброй половины Небожительниц с правого берега Гвадиары. Не кажется ли тебе, что ты мог бы оказать такую же услугу своей госпоже? Я, правда, никогда не жаловалась на здоровье, но этот неиссякаемый поток немощных заставляет и меня чувствовать себя старой развалиной, — обратилась Нжери к арранту как-то вечером, выходя из-за ширмы, отгораживавшей покои, в которых она принимала гостей, от комнаты, отведенной Эвриху для их осмотра и лечения.

— Если дело всего лишь в усталости, тебе незачем прибегать к моим услугам. Глоток вина и крепкий сон — вот все, в чем ты нуждаешься, — сухо промолвил он, отворачиваясь от выходящего в сад окна и ругая себя за то, что не успел спуститься на первый этаж, в каморку, располагавшуюся рядом с комнатами, где помещались находящиеся на излечении тяжелобольные. Прежде он, бывало, оставался здесь ночевать, на случай если Газахлару понадобится его помощь, но теперь в этом давно уже не возникало нужды. Обычно он не задерживался тут дольше необходимого — обязанность прибирать это помещение лежала на Дихтиар, — да больно уж утомила его нынче возня с роскошного вида форани, у которой были явные нелады с позвоночником. Выслушав ее сетования, он не отнесся к ним с должным вниманием, но вскоре убедился, что порой у нее и впрямь происходит защемление какого-то нерва, заставлявшее несчастную женщину в голос кричать от боли.

— Я сама знаю, в чем нуждаюсь! — упрямо насупилась Нжери.

— Правда? Тогда расскажи мне поподробнее в чем же. Тебе ведь известно, я не лечу одним и тем же бальзамом от рези в животе и недержания мочи. — Он втянул доносящийся из сада аромат, напомнивший ему запах цветущих магнолий, растущих во всех портах обеих Аррантиад от Каври до Аланнола. Очень может статься, это-то благоухание и понудило его замешкаться, навеяв думы о далекой родине.

— Я желаю, чтобы ты потрудился над моим телом так же, как трудишься над спинами, руками и ногами всех этих здоровенных буйволиц, жалующихся на «утомление, недомогание и угнетенное состояние духа». Они приходят сюда ворчащие и брюзжащие, а выходят после проведенных тобой процедур с сияющими лицами, словно вкусили напиток вечной молодости. Я не верю, что твои руки могут творить чудеса, и все же собственные глаза уверяют меня в обратном, — упорствовала Нжери.

— Не помню, чтобы я когда-либо выдавал себя за чудотворца. То, что я делаю, могут сделать и мои помощники. Почему бы тебе не обратиться к Дихтиар и не уговорить своих гостий позволять ей облегчать их страдания? Мы ведь уже беседовали с тобой на эту тему.

Прибеднялся и скромничал Эврих с совершенно определенной целью. Благодаря Тилорновой выучке и немалой практике мог он, конечно же, значительно больше, чем Дихтиар и Нгорро, и, когда ощущал в том потребность, незаметно переливал часть своей энергии в страждущих, снимал накопившееся напряжение и усталость не только мышц, но и души. Существовавшие для этого приемы были пока что недоступны его помощникам, но Нжери об этом знать было незачем.

— Почему ты отказываешь мне в том, что постоянно, не моргнув глазом, делаешь для других? — с обидой спросила супруга Газахлара, и на этот раз в голосе ее не было требовательной капризности и нетерпимости госпожи, снисходящей до разговора с рабом.

«Потому что под пестрым халатом ты совершенно голая и один лишь массаж тебя не удовлетворит, — мысленно ответил Эврих. — Потому что ты потребуешь от меня большего, а я не собираюсь браконьерствовать в доме мужчины, чьим гостеприимством вольно или невольно пользуюсь. Там паче если я лечу этого мужчину и, следовательно, облечен его особым доверием. Обо мне ходят слухи как о закоренелом бабнике или сердцееде — это уж кому как называть удобно, но правды в них нет и на стертый мог. Выйдя из юношеского возраста, я ни разу не расставлял, подобно птицелову, силки на приглянувшихся мне девиц. Быть может, бессознательно я и стремлюсь выглядеть в их глазах лучше, чем есть на самом деле, но кто из мужчин этого не делает и что в том плохого? Стараясь казаться лучше, мы, сами о том не ведая, тянемся к недостижимому идеалу, и это, право же, лучше, чем выставлять напоказ и пестовать свои низменные инстинкты. Да, я не изображаю из себя девственника и не откажу девице, желающей затащить меня в укромный уголок и побыть там со мной наедине. Я даже буду изо всех сил стараться, чтобы время, проведенное со мной, она вспоминала с радостью и благодарностью. Едва ли происходящее между нами будет иметь какое-то отношение к любви, но это, по крайней мере, ничуть не меньшее удовольствие, чем разумная беседа или дружеский поединок. Люди должны дарить друг другу радость всеми доступными способами, вместо того чтобы всячески досаждать своим ближним, чем они, увы и ах, занимаются денно и нощно. И ежели бы ты не была супругой Газахлара…»

— О чем изволишь мыслить? Почему не отвечаешь мне? Я ведь к тебе обращаюсь! — раздраженно прервала Нжери внутренний монолог Эвриха. А тот с незнакомой прежде тоской подумал, как трудно, почти невозможно достичь взаимопонимания по самым вроде бы простым вопросам. Поднял глаза на разъяренную женщину, и тотчас же услужливое воображение нарисовало ему крайне паскудную, но более чем правдоподобную картину.

Вот он отказывается сделать супруге Газахлара массаж, и она, разгневанная упрямством строптивого, возомнившего о себе невесть что раба, бежит жаловаться на него мужу. По пути соображает, что обвинение выглядит смехотворным, и, дабы не изображать из себя дуру, рвет на себе одежды и начинает плести хозяину «Мраморного логова» байку о том, будто бы проклятый аррант пытался ее изнасиловать. Шуточка не новая на всех четырех континентах, но срабатывающая безотказно. Трудно, глупо и противно доказывать свою невиновность. Одна надежда — хватит у Газахлара ума и проницательности не поверить своей прекраснотелой женушке…

— Неужели я столь противна и ненавистна тебе, Эврих? У тебя такой вид, словно слизняка проглотил. Ну дура самоуверенная, ну стерва, конечно. А какой мне еще быть, если муж три года трупом лежит, ядом брызжет и дом наш, до твоего появления, Небожители, словно приют прокаженных, стороной обходили? — Нжери всхлипнула, закрыла лицо руками и, отвернувшись от арранта, нетвердой походкой двинулась прочь из комнаты.

— Ой-е! — вырвалось у Эвриха всплывшее из глубин памяти восклицание обитателей Вечной Степи, и он с раскаянием подумал, что был чудовищно несправедлив к Нжери. Напридумывал невесть чего и обидел девчонку. Довел, придурок самовлюбленный, до слез, а ей ведь и в самом деле несладко приходится. Три года со «смердящим-то трупом» поди-ка поживи! Вот уж кому действительно его помощь нужна, а он морду воротит, обиды строит. Прости, Отец Всеблагой, урода криводушного, кривоумного!

— Нжери, погоди! Постой! Прости, я не хотел. Я не хотел тебя огорчать… Иди сюда. Не плачь. Ну же! Вот умница-разумница…

Он взял ее лицо в свои ладони, и некоторое время они стояли молча. Только глядели друг на друга. И Нжери чувствовала, как теплая добрая сила перетекает из рук чудного арранта, а из потемневших глаз его струятся волны зеленого света, омывающие ее и уносящие, подобно водам священной Гвадиары, беды, печали и тревоги. Счищают с души грязную накипь, копившуюся в ней все эти долгие-долгие годы, пока пришедшим в запустение особняком правил измученный болезнью, совершенно чужой, пугавший ее до умопомрачения мужчина. Да, пожалуй, и не три года, а все пять, со дня свадьбы. Ибо бывший втрое старше пятнадцатилетней девчонки Газахлар, даже будучи здоровым, едва замечал ее, занятый дворцовыми интригами, объездом и поддержанием порядка в многочисленных поместьях, увеселениями со своими старинными друзьями.

Он не был скупым, злым или жестоким. Он просто не придал никакого значения появлению в его доме молодой жены. Наследников он не мог иметь из-за старого ранения, а заменить ласки опытных «дев веселья», к услугам которых прибегал с каждым годом все реже и реже, наивная и робкая девчонка не умела да и не особенно стремилась. Так что оба они не слишком утруждали себя исполнением супружеских обязанностей. Возможно, все сложилось бы иначе, не отправься Газахлар завоевывать земли пепонго, откуда вернулся озлобленным, немощным и ненавидящим все, что не могло принести облегчения его страданиям…

— Ложись на циновку, сейчас я позабочусь о том, чтобы силы и радость вернулись к тебе, — распорядился Эврих, и Нжери опустилась на стоящее в углу комнаты низкое ложе. Скинула халат, оставшись в одной узенькой набедренной повязке, и уткнулась зареванным лицом в тростниковую циновку, радуясь царящему в помещении полумраку.

Аррант откупорил склянку с мазью, и резкий, хорошо знакомый ей запах ударил в ноздри. Нжери не могла видеть, чем занят Эврих, но она столько раз наблюдала за тем, как он делает массаж приходившим в «Мраморное логово» Небожителям, что отчетливо представляла каждое его движение. Вот он сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, потряс кистями, помял между ладонями невидимый комок и, подцепив деревянной палочкой изрядную толику мази, принялся втирать в ее ноги. Он начал с лодыжек, тщательно разминая каждый мускул, потом перешел на мышцы икр…

Нжери тихонько постанывала от удовольствия, лениво ругая себя за то, что так долго отказывалась испробовать на себе искусство арранта. Надо было обратиться к нему давным-давно, глупо столько времени жить бок о бок с прекрасным целителем и не воспользоваться этим. Пальцы арранта принялись мять ее ляжки, и она закрыла глаза от накатившей волны удовольствия и стыда. Приятельницы еще четыре года назад намекали ей, что в ее положении самым разумным было бы завести себе любовника, а то и двух, но общение с мужем на брачном ложе отбило у нее всякую охоту приводить к себе в дом каких-либо мужчин. Ей нестерпимо было думать о том, что кто-нибудь из этих неуклюжих, похотливо сопящих, обильно потеющих самцов будет лапать ее тело, пялиться на ее наготу, поворачивать так и этак, точно бессловесную рабыню, единственной целью жизни которой было доставлять им удовольствие.

— Не напрягайся. Представь пустынный пляж, мерно набегающие на берег волны и парящих в вышине чаек, — посоветовал Эврих.

— М-м-м… — сонно мурлыкнула Нжери. — Берег моря… Песчаный или каменистый? Утро или вечер? На небе тучи или ни облачка?

Прикосновения арранта были неторопливыми, долгими и ласковыми, несмотря на всю силу его пальцев. Дыхание ровным и спокойным. Он работал размеренно, не пытаясь тянуть руки, куда не следует, и Нжери чувствовала, как ею начинает овладевать сонная истома. Она давно уже убедилась, что аррант не позволяет себе никаких вольностей даже с очень миленькими форани и трудится над ними, как пекарь над тестом, как гончар над глиной. Напрасно она опасалась, напрасно стыдилась и… напрасно надеялась. Впрочем, сейчас ей было так хорошо, что она не могла сердиться на Эвриха за его сдержанность, которая была необходима с другими Небожительницами, но совсем неуместна по отношению к ней.

Снова запахло душистой мазью, и его руки заскользили по ее талии. Затем она ощутила, как Эврих уселся верхом на ее ягодицы, и дернулась, бессознательно пытаясь высвободиться из-под него. Закусила губу и крепко-накрепко зажмурилась, ненавидя и презирая себя за трусость, дурацкую стыдливость и пронзительное наслаждение, которое испытывала от близости золотоволосого арранта.

А он между тем наклонился вперед и стал массировать ее спину так энергично, что она едва удерживалась от вскриков. Его пальцы впивались в плечи, скользили вдоль позвоночника, разминали спинные мышцы, барабанили и выстукивали ее, заставляя то напрягаться, то расслабляться. Постепенно он сбавил темп, прикосновения его становились мягче и нежнее. Вместо того чтобы мять и месить ее превратившееся в кисель тело, Эврих осторожными, ласковыми движениями принялся как бы восстанавливать его прежнюю форму, и она чувствовала, что все глубже и глубже проваливается в дремотное небытие, мечтая, чтобы эти сильные, умелые руки, дарящие ей неземное наслаждение, продолжали свою работу еще и еще…

— Ну вот и все. Теперь ты удостоверилась, что ничего из ряда вон выходящего я не делаю и любой банщик или банщица могли бы размять тебя не хуже меня, — сказал Эврих, слезая с нее и встряхивая натруженными руками, чтобы дать им отдых и расслабиться.

— Восхитительно, — томно протянула Нжери. — Разомни мне теперь плечи и бедра спереди. Я видела, как ты это делал. Не халтурь.

— Довольно на сегодня. Я устал, и мне еще надо осмотреть тяжелобольных, — попробовал увильнуть от заключительной части процедуры аррант, но Нжери, видя, что он собирается покинуть ее, решительно запротестовала:

— Не уходи! Я хочу ощутить то же, что и все твои пациентки! Почему я должна получить меньше, чем они? Это несправедливо!

— Что поделаешь? Жизнь полна несправедливостей.

— Нет-нет, не отказывай мне! Пожалуйста… — Она быстро перевернулась на спину, вызывающе демонстрируя арранту зрелые круглые груди с крупными сосками. — Где твоя мазь?..

Голос Нжери дрогнул, и она подумала, что, если проклятый аррант сделает еще шаг к двери, сердце ее разорвется. Тогда уж она точно убьет этого бесчувственного мерзавца, вызывающего у нее одновременно страх, ненависть и непреодолимое желание.

— Хорошо, не дергайся. Думай о чем-нибудь отвлеченно-успокаивающем, — уступил Эврих и, взяв на пальцы немного мази, принялся легкими движениями втирать ее в плечи молодой женщины.

«Об отвлеченном? Успокаивающем? Как бы не так!» — мысленно передразнила арранта Нжери и, взяв его руки за запястья, опустила их на свои груди.

— Я хочу, чтобы ты помассировал мне тут, — прерывающимся голосом потребовала она, и Эврих, стиснув зубы, понял, что попался в ловушку собственного мягкосердечия.

Его охватила веселая ярость, и он, наклонившись к самому лицу Нжери, вкрадчиво спросил:

— А не кажется ли тебе, что ты собралась откусить слишком большой кус? Такой большой, что и прожевать не сумеешь? Массаж, которого ты требуешь, может привести к самым неожиданным последствиям, и разумнее было бы, пожалуй, остановиться на достигнутом. Лучшее, как известно, враг хорошего.

— Довольно болтать! — прошипела Нжери, изо всех сил сжимая его запястья.

Она и сама понимала, что ни к чему хорошему ее излишне откровенные заигрывания с аррантом не приведут и разумнее было бы не будить лихо, пока спит тихо. Но, преодолев стыд и страх, зайдя столь далеко, глупо останавливаться, когда тайные ее мечтания, в которых она не желала признаваться себе до последнего мгновения, готовы вот-вот осуществиться.

— Слаб человек, — вздохнул Эврих, в то время как пальцы его начали поглаживать каменеющие на глазах соски лежащей перед ним женщины. Дыхание ее стало частым и неровным, губы приоткрылись, и даже в сумраке он отчетливо видел, как билась у нее на шее жилка, как поблескивали, точно черный шелк, рассыпавшиеся по плечам волосы.

Нжери подалась вперед, подставляя арранту свои губы и чувствуя, что набухшие груди распирает неведомое томление. Ей казалось, что они готовы лопнуть от напряжения, но тут рот Эвриха накрыл и вобрал в себя ее губы, и она, содрогнувшись от наслаждения, вцепилась пальцами в его плечи.

Молодая женщина отлично помнила все происходившее между ней и Газахларом на брачном ложе: испуг, чувство неловкости, стыд и самую малость удовольствия, заглушаемого отчетливым сознанием того, что пресыщенный супруг всего лишь нисходит до нее, мысленно сравнивая со своей первой женой, многочисленными любовницами и «девами веселья», которым она, разумеется, и в подметки не годилась. Помнила и была совершенно не готова к тем ощущениям, которые вызвали у нее прикосновения арранта. Ее словно настигла лихорадка, вызвав резкую дрожь, озноб, болезненную чувствительность кожи, туман перед глазами и волны жара, окатывающие с головы до ног. Наслаждение было столь полным и всепоглощающим, что на какое-то время она перестала понимать, что же проделывает с ней Эврих, уподобившись дибулы, из которой аррант способен был извлекать любые звуки — от хриплого рычания до тонюсенького хихиканья. Ей нечем было дышать, она не чувствовала ни рук ни ног, а потом сознание внезапно вернулось к ней. Нжери ощутила вторгшийся в рот чужой язык, исследующий и пробующий ее на вкус. Левая рука арранта все еще ласкала ее груди, а правая поглаживала влажную, разгоряченную кожу живота в непосредственной близости от потаенного местечка между бедрами, которое ныло и болело, пульсировало так, словно туда-то и переместилось сердце молодой женщины. Оно требовало ласки, и рука Эвриха, почувствовав немой призыв, двинулась вниз. Нжери бессознательно приподняла ягодицы, помогая арранту освободить ее от набедренной повязки. Ноги ее сами собой согнулись в коленях и раздвинулись. Ладонь арранта коснулась мягких завитков, покрывавших маленький холмик, пальцы скользнули в увлажненную соком желания пещеру, и Нжери со стоном откинулась на циновку, мечась и дергаясь, точно пронзенная острогой рыба. Тело ее плавилось и само становилось жидким огнем, мысли в голове мешались, из пересохшего рта вырывались низкие протяжные стоны. Ей казалось, что воздух вокруг потрескивает и уже не только внутри нее, но и вовне кружится и бьется яростное алое пламя.

— Признайся, именно этого ты добивалась? О таком массаже мечтала? — спросил Эврих, склоняясь над форани. Его понимающая, чуть снисходительная улыбка застала ее врасплох, заставив вспомнить, как досаждала она ему, всеми силами стараясь выразить презрение к зарвавшемуся рабу. Еще совсем недавно она требовала бить его палками, жаловалась на него Газахлару, изводила глупыми придирками, властно покрикивая и пренебрежительно выпячивая нижнюю губу, а теперь лежала перед ним совершенно раскрытая, истекающая любовным соком, вздрагивающая и извивающаяся от каждого его прикосновения. Прямо наваждение какое-то! Как она могла дойти до такого бесстыдства? Какой дурой была! Ведь знала же, знала — мужчины не прощают обид, и Эврих, конечно, не был исключением. Что ж, он выбрал подходящий момент, чтобы унизить ее, показать ей отвратную суть стервозной похотливой бабы…

— Ненавижу!.. — процедила она и рванулась с низкого ложа.

Мерзопакостный аррант явно умел читать мысли. Придавив левой рукой ее разметавшиеся волосы, пальцами правой он принялся массировать крохотный узелок, являвшийся средоточием чувственного наслаждения, и Нжери, презирая себя за слабость, закричала от нахлынувшего на нее восторга.

Выгибаясь навстречу чутким пальцам арранта, она будто со стороны слышала свои захлебывающиеся вскрики и стоны, жалобные мольбы и злобные проклятия, а потом что-то лопнуло в ее теле и волна блаженства накрыла ее с головой.

Придя в себя, она некоторое время лежала неподвижно, наслаждаясь необычайной легкостью ставшего словно бы чужим тела. Да, массаж арранта стоил того, чтобы терпеть в своем доме и его, и бесконечную череду Небожителей, спешащих насладиться колдовством «золотых рук золотоволосого». О, если бы они пережили то же, что и она, среди форани началась бы настоящая война за обладание этим искусником. Но с нее хватит. Ее любопытство удовлетворено, и больше она не поддастся его чарам. Нет-нет, она не хочет, чтобы шрамолицый имел над ней такую безграничную власть. Она — Небожительница из клана Зимородка — не станет игрушкой в его руках, какие бы наслаждения они ей ни сулили.

— Тебя все еще сжигает любопытство? — поинтересовался Эврих, нависая над Нжери и легонько поглаживая ее плечи.

— Нет! Нет, довольно! С меня хватит!.. — запротестовала она, но аррант, словно не услышав, прижался ртом к ее рту, не жалея губ молодой женщины и не позволяя ей подняться с ложа.

Напрасно она пыталась оттолкнуть его, он даже не заметил ее усилий. Его пальцы вновь отыскали бугорок наслаждений, и сжавшиеся было ноги ее разошлись в стороны. Оторвавшись от губ Нжери, Эврих принялся целовать ее шею, потом грудь, поочередно посасывая напрягшиеся вишенки сосков, а она, забыв о своем намерении бежать с ложа сладостных пыток, прижимала его голову к своей груди, тихо постанывая и выгибаясь бедрами навстречу пальцам, двигавшимся в немыслимо упоительном ритме.

Нжери не заметила, как аррант оказался лежащим между ее согнутыми, раскинутыми коленями, но, ощутив тяжесть его тела, вздохнула радостно и облегченно. Прежнее намерение оттолкнуть его, прогнать сменилось страхом того, что он покинет ее в тот самый миг, когда она наконец осознала: вся прежняя жизнь, со скучными ее, пресными, иллюзорными радостями, была лишь преддверием к встрече с Эврихом, открывшим ей источник неведомых доселе наслаждений. Да и не только в телесных наслаждениях было, разумеется, дело. Нжери испытывала к нему самые противоречивые чувства: он гневил ее, раздражал, возмущал, восхищал, но не оставлял равнодушным, и это было самым важным. С появлением его в «Мраморном логове» бесцветное существование, а точнее, прозябание, обрело краски, наполнилось эмоциональным содержанием. Как обычные камушки на дне ручья начинают искриться и переливаться, словно самоцветы, так и люди вокруг чудного арранта изменялись, проявляя скрытые до времени свойства характера. Изим, Мфано, Дихтиар, Нгорро, Хаурика да и, наконец, сама она нынешние казались ей ничуть не похожими на прежних, не говоря уже о Газахларе, вновь обретшем не только здоровье, но и вкус к жизни.

Мысли эти молнией пронеслись в голове форани, а затем она почувствовала, как Эврих вошел в нее, и, всхлипнув, подалась ему навстречу, радостно приветствуя вторгшуюся в ее тело чужую твердокаменную плоть. Пальцы и тела их сплелись, уста слились с устами, и, отвечая на каждое движение бедер золотоволосого арранта, Нжери чувствовала себя счастливейшей из смертных. Охватив голову Эвриха руками, а торс ногами, ощущая глубоко в себе его плоть, она желала теперь только одного — чтобы мгновения эти длились до скончания дней. А уж коли это невозможно, пусть повторяются как можно чаще. И так оно, вне всякого сомнения, и будет, ибо она никогда не отпустит от себя этого удивительного мужчину. Посадит подле себя на цепь или сама станет его рабыней, лишь бы не разлучаться. Поскольку жить без него, каким бы странным и чудным он ни был, невозможно, а прозябать она устала и не согласится больше за все сокровища мира.

Однако и эти мятежные, горькие мысли, сопровождаемые уверенностью в том, что Эврих недолго пробудет в «Мраморном логове», истаяли подобно утреннему туману в солнечный день, смытые волнами чистого, бесстыдного наслаждения, коего Нжери не испытывала никогда в жизни.

* * *

Сидя на каменном парапете бассейна, Эврих машинально покачивал в руке сандалию с оборванным ремешком, наблюдая за суетящимися вокруг паланкина рабами. Вот уже несколько дней Газахлар чувствовал себя вполне сносно, а вчера вечером заявил, что настала пора нанести несколько визитов знакомым, подготавливающим его появление при дворе императора Кешо. В чем заключалась эта подготовка, аррант не знал, да и не особенно интересовался. С него было достаточно и того, что Газахлар признал себя здоровым, и, следовательно, обещание свое поставить его на ноги он выполнил, причем значительно прежде условленного срока. Стало быть, в ближайшие дни он сможет покинуть особняк и настало время подумать о том, как выбраться из Мванааке.

Запретив чужеземным судам бросать якорь в гаванях Мавуно, Кешо рассчитывал пополнить казну, взяв под контроль все сделки, совершаемые имперскими купцами. Идея сулила неслыханные барыши, позволяя купцам из Мавуно назначать за привезенные ими в Саккарем, Халисун, Нарлак или Аррантиаду товары любые мыслимые цены. За это император намеревался брать с них весьма высокие налоги, но ничего путного из этой затеи не вышло. Купцы из Аскула — города-порта, номинально считавшегося аррантской колонией, из Кидоты и Афираэну, блюдя собственные интересы, не поддержали начинания Кешо и изрядно погрели себе на этом руки. Падение Аскула, вопреки ожиданиям, еще больше ухудшило положение имперских торговцев, ибо аррантский Царь-Солнце издал подписанный Кворумом эпитиаров указ, призывающий купцов Центрального континента не заключать сделок с «приспешниками Кешо». Как и большинство указов Царя-Солнца, распоряжение это имело характер не запрещения, а констатации существующего положения вещей, поскольку захват имперцами Аскула отвратил от них сердца многих аррантов.

Из разговоров больных Эврих узнал, что немногочисленные торговые суда, отплывавшие из Мванааке, давно уже не посещают Аррантиаду. Они отправляются к берегам Шо-Ситайна, Саккарема или на остров Толми, а пассажиров берут на борт, только ежели те имеют разрешение имперской канцелярии на выезд из страны. До сих пор арранту не приходилось сталкиваться с этакими строгостями, и, услышав о столь явной нелепости, он решил, что либо сей неудобный закон соблюдается не слишком строго, либо получить разрешение на выезд не составит особого труда, но не тут-то было Впрочем, некто Михманган из клана Печального Зайца обещал ему при случае добыть необходимую бумагу, заверив, что это меньшее, чем он может отблагодарить кудесника арранта за спасение глаза.

Вопрос был в другом — позволит ли Газахлар забрать Эвриху из особняка свое имущество. Вопросов вообще было, как обычно, больше, чем ответов. Так, например, Эврих совсем не был уверен, что ему надобно торопиться покинуть Мванааке. Не лучше ли было, коль уж занесла его судьба в столицу империи чернокожих, пожить здесь некоторое время, дабы как следует осмотреться и набрать побольше материала для своих «Странствий» и «Дополнений»? Ведь он еще ни разу не покидал «Мраморного логова» и судить о Городе Тысячи Храмов может лишь по рассказам его обитателей. Спору нет, отправившись в путь, он собирался как можно скорее отыскать Кари, но две-три седмицы не такой уж длительный срок, а когда-то еще доведется ему попасть в эти края?..

Четверо рабов подхватили паланкин с Газахларом и вышли из распахнутых ворот на Верхнюю дорогу, произведшую на Эвриха неизгладимое впечатление, несмотря на то что разглядеть он из-за темноты сумел не слишком-то много. Серебряная лента Гвадиары, окруженная темными кварталами бедноты, в которых не горел ни один огонек, выглядела в высшей степени величественно, но еще сильнее поразили его соединявшие Холмы Небожителей так называемые воздушные — высокие многоарочные мосты, сложенные из грубо отесанных каменных блоков. Глядя на них, Эврих даже без пояснений Шарвана догадался бы, что некогда окружавшие дельту Гвадиары с запада и востока холмы были прорезаны целым рядом ущелий, по которым в сезон дождей мутные потоки воды сбегали в реку. Впоследствии воду эту, благодаря созданию целой системы террас, стали собирать для орошения окружавших столицу садов, отделявших районы бедноты от особняков Небожителей. Через ущелья же были переброшены мосты, образовавшие вокруг города Верхнюю дорогу, которой обитатели Мванааке гордились немногим меньше, чем императорскими садами…

Проводившая мужа до ворот Нжери повернула назад, огляделась по сторонам и, не заметив арранта, двинулась к окруженному одноэтажными флигелями особняку.

— Вот и еще одна проблема, — пробормотал Эврих, задумчиво глядя на молодую женщину, остановившуюся поговорить с попавшейся ей на пути к особняку Хаурикой.

Сознательно изводившая его своим недоверием и недоброжелательством супруга Газахлара, сменив гнев на милость, стала столь заботлива, внимательна и ласкова, что приходилось только удивляться, как это хозяин «Мраморного логова» не проведал еще о ее пламенной любви к своему лекарю. Ну кто бы мог подумать, что, удовлетворив естественное любопытство обделенной мужским вниманием хорошенькой женщины, он накличет худшую из бед, которая только могла их постигнуть? Потому что любовь не к месту — это и впрямь беда, болезнь, лекарства от которой не придумано, а последствия бывают неизменно печальными. Чего стоило одно только выкрикнутое Нжери в пароксизме наслаждения обещание убить Газахлара, если тот вздумает разлучить ее с Эврихом. И ведь это не было вспышкой безумия, нет, наружу выплеснулось то, что день за днем вызревало в душе не на шутку влюбленной форани.

Не раз уже она затевала с ним разговоры о будущем, разрабатывая различные варианты, ни один из которых, по понятным причинам, не казался Эвриху соблазнительным. Например, Нжери предложила ему, переговорив с Газахларом, уехать в одно из дальних своих поместий, входивших в состав ее приданого. Дабы избежать ненужного ему в данный момент скандала, Газахлар, по ее мнению, не станет возражать, тем более что подобные прецеденты случались уже в среде Небожителей. Она готова была бежать с Эврихом в Саккарем, Аррантиаду или Шо-Ситайн — куда он пожелает, а то и официально разойтись с мужем — наиболее сложный и трудоемкий способ начать новую жизнь, но, ежели ее «золотоволосый, изумрудноглазый аррант согласится взять свою Нжери в жены», вполне реальный.

— Вай-ваг! Чтоб мне достаться Хаг-Хагору! — проворчал Эврих, по привычке обращаясь кБогам, присказкам и присловьям той страны, на языке которой он в данный момент говорил и на территории которой находился. — Презрительная и равнодушная ко всем и всему девчонка превратилась в страстную, целеустремленную женщину, одержимую желанием вить гнездо и заводить потомство. Ситуация скверная, чреватая крупными неприятностями для нее, для меня и для Газахлара…

В настоящее время пугали Эвриха, впрочем, не грядущие беды, а неумение понять самого себя. С удивлением и ужасом он чувствовал, что нисколько не тяготится вниманием и ласками Нжери. Более того, ему лучше работается, когда она рядом, ему приятно видеть ее, слышать ее голос, ощущать ее запах, словом, он почти что влюблен, а образ Кари, не теряя своей привлекательности, постепенно меркнет в памяти, и ежели так будет продолжаться и дальше, этак он и вовсе забудет о страстной, решительной и отважной степнячке. Как забыл об Эларе и Рейтамире, которых, мнилось, любил всем сердцем. Как забыл о многих женщинах, с коими делил ложе на всех четырех континентах. И означать это могло одно из двух: либо сам он был уродом, легкомысленным повесой, неспособным к глубоким чувствам, к искренней, всепоглощающей, самозабвенной любви, о которой слагают песни придворные поэты и бродячие музыканты, либо история о двух половинках души, разделенных на небе и объединяющихся в браке на земле, бытовавшая у многих народов, являлась красивой легендой, сказкой, упрощающей то, что на самом деле было менее поэтично, но зато более интересно и поучительно.

Миф о двух половинках души давал поэтам прекрасную возможность разрабатывать благодатнейшую тему поиска некого безусловного для героя сокровища, слепоты его и прозрения. Это был отменно прочный сюжетный стержень, на который можно нанизывать невообразимое число приключений, эротических и драматических сцен с двумя вариантами финала: счастливым и трагическим — в зависимости от того, обретет ли герой искомое или же по тем или иным причинам окажется неспособен или недостоин соединиться с отторгнутой от него на небесах частью самого себя. Однако ежели допустить, что он, Эврих, никакой не урод, то подобная прямолинейная схема никуда не годилась. Ведь, прояви Элара чуть больше терпения и доверия, он бы наверняка остался в Феде, рано или поздно женился на ней и, скорее всего, был бы счастлив. Прояви он сам немного больше решительности, и, вероятно, Рейтамира согласилась бы выйти за него замуж. Жизнь его потекла бы по иному руслу, и едва ли он пожалел бы о содеянном. Вернись он от Врат Миров к Кари, и через год бы уже не представлял себе жизни без нее, искренне веря, что она-то и является его второй половиной души. Если уж на то пошло, он мог бы быть счастлив и с Узитави, и с Нжери…

Выходит, этих самых половинок его души бродило по обоим мирам великое множество, и все они были ничуть не похожи друг на друга, и Богам, какими бы именами ни называли их обитатели разных стран, было начхать, какой выбор он сделает. Все зависело от него самого. И даже не от силы чувств, испытываемых к завладевшей его сердцем женщине, а от того, как относится он к тем переменам, которые неизбежно произойдут в его жизни после того, как избранница займет в ней надлежащее место. Оценка грядущих перемен происходит на подсознательном уровне, после чего пресловутый внутренний голос вещает: «Не подходит, — и, дабы подсластить пилюлю, добавляет: — Нет, это не истинная, всепобеждающая любовь. Это, друг мой, не твоя половинка души. Ищи дальше».

— Звучит кощунственно, — вполголоса промолвил Эврих, поглаживая изуродованную шрамом щеку, — однако, похоже, это и в самом деле так. Во всяком случае, для меня. Что касается силы чувств, то за каждую из любимых мною женщин я готов не задумываясь отдать жизнь. Каждая из них казалась мне самой лучшей и совершенной на свете, ибо даже недостатки ее воспринимались мною как достоинства. Но любить и считать единственно необходимой спутницей жизни, как представляется мне теперь, вовсе не одно и то же.

И тут, глядя на все еще покачивающуюся на разорванном ремешке сандалию, он понял, что, кажется, набрел-таки на мысль, способную положить конец его не слишком-то плодотворным размышлениям. Ключом к разрешению занимавшей его загадки было слово «спутница». Любимые и любящие, вероятно, его женщины никак не годились на роль спутниц. Дабы связать свои судьбы с Эврихом, либо они, либо он должны были в корне изменить свою жизнь, привычки, представления. Потому-то он и бежал из объятий Элары. Благосклонно поглядывавшей на золотоволосого арранта Рейтамире оказался все же значительно ближе и понятнее Сонморов сын, и у Эвриха хватило ума не разбиваться в лепешку, дабы завоевать сердце бывшей супруги Летмала. Полюбить бы, может, она его и полюбила, а дальше-то что?..

Говорят, любовь слепа, любовь не рассуждает. Наверное, так и есть, когда смерть идет по пятам, вихри судьбы крутят и швыряют тебя, как волны штормового моря, и рассуждать особенно некогда. Наверное, Кари, сбежавшей из дома кунса Канахара, а потом из селения собственного брата, Эврих и впрямь показался сказочным героем, за которым она готова следовать на край света. Наверное, и он не мог не полюбить отчаянную девчонку, вытащившую его чуть живого с Зачахарова двора, оставшуюся одной-одинешенькой на белом свете. Сострадание и благодарность — лучшая почва для того, чтобы произрос и распустился на ней пышным цветом волшебный цветок любви. Долго ли только цвести он будет — вот вопрос. Года ведь еще не прошло, а воспоминания о Кари уже не будоражат сердце, не гонят быстрее кровь по жилам. И уже забавным и нереальным кажется прежнее желание разложить перед ней карты обоих миров и рассказывать с утра до ночи о неведомых ей странах, делиться своими воспоминаниями, замыслами и надеждами. Какое дело до них бесшабашной степной девчонке и без того взиравшей порой на чудного лекаря-улигэрчи как на полоумного?

Никакого.

Точно так же как и Нжери, воспринимавшей его занятия врачеванием как неплохой способ зарабатывать немалые деньги, а на путевые заметки поглядывавшей как на блажь переучившегося бездельника. И не утруждавшей себя задуматься над тем, что образ лекаря-трудяги и оболтуса-бумагомараки не слишком-то между собой сочетаются. Супруге Газахлара с избытком хватало понятного ей кусочка Эвриха, а остальную его часть она полагала целесообразным подправить и переиначить на свой лад, опять же не задумываясь над тем, что посаженная в бассейн форель очень скоро всплывет в нем кверху брюхом.

Интересно, смогла бы Кари прижиться в Беловодье, стать доброй хозяйкой, хранительницей очага в доме, стоящем по соседству с избой Тилорна и Ниилит? Или же затосковала бы по кочевым кибиткам и шатрам, по необозримым просторам Вечной Степи? — подумал Эврих, чувствуя, как сердце его сжимается от тревоги и беспокойства. Что бы там он ни думал о чувствах своих к смуглотелой степнячке, как бы ни мудрил, рассуждая об идеальной спутнице жизни, Кари ему следовало отыскать непременно, ибо больше-то о ней некому было позаботиться ни в Нижнем, ни в Верхнем мире…

— Эврих… — Неслышно подошедший со стороны флигеля Изим смущенно кашлянул, словно извиняясь за то, что вынужден нарушить уединение арранта, которому в последнее время никак не удавалось побыть одному. — Там, у ворот, тебя спрашивает забавный старик. Может, поговоришь с ним?

— О чем говорить? Отправь его в комнату для осмотра, там с ним и побеседуем. Сейчас я подойду. — Эврих со вздохом нагнулся, чтобы приладить на ноге злополучную сандалию, ремешок которой так и не удосужился починить.

— Дело в том, что Малаи ни на что не жалуется. Он сам лекарь и просится к тебе в помощники.

— Ко мне? Но я, как ты знаешь, пока что раб и не нанимаю слуг для «Мраморного логова», — удивленно вскинул брови Эврих.

— Верно, — бесстрастно подтвердил Изим. — Газахлар поручил заниматься этим мне. Однако коль уж он начал выезжать из дому с визитами, то со дня на день вручи Г тебе вольную. И ежели ты покинешь нас, я должен заранее подыскать тебе на смену какого ни есть целителя. А они нынче в Мванааке на вес золота.

— Ты, как всегда, предусмотрителен. Пойдем поговорим со стариком Малаи. — Эврих поднялся на ноги. — О Тахмаанг, Отец Богов! Неужели я и правда вот-вот обрету свободу и смогу выйти в Город Тысячи Храмов? Прямо не верится! Надеюсь, ты дашь мне на первый раз какого-нибудь провожатого?

— Любой из обитателей «Мраморного логова» сочтет для себя за честь и удовольствие появиться вместе с тобой на улицах столицы, — добродушно усмехнулся Изим, и они двинулись к флигелю, где поджидал их претендент на звание нового домашнего лекаря Газахлара.

Глава четвертая. Праздник цветущих деревьев

706-й год от основания Города Тысячи Храмов.

12-й год правления императора Димдиго

Избавившись от накладного живота, Таанрет облачился в костюм ворона и был в нем очень хорош. Пришедшая с ним к Древу девчонка куда-то исчезла, из чего Ильяс заключила, что они, как это случается сплошь и рядом, составили пару, а скорее всего, и познакомились у ворот в императорские сады. Открытие это обрадовало девушку: стало быть, на празднике Цветущих Деревьев мужчина из клана Огня был свободен и ничто не мешает ей подойти и заговорить с ним.

Радовалась она, впрочем, не долго. Даже с маской на лице Таанрет излучал спокойную, притягательную силу и тотчас был окружен несколькими форани, воспользовавшимися своими нарядами, дабы завязать с ним оживленную беседу. Одетая обезьянкой Ильяс немедленно преисполнилась ненависти к Павлину, Колибри, Фазану и Златоперке, облепившим Ворона, как мухи медовые соты. Вместе с тем она испытала к ним и чувство признательности: теперь у нее появился предлог понаблюдать за Таанретом издали, выждать, когда он окажется один, ибо это только в мечтах ей ничего не стоило приблизиться к нему и затеять разговор, в результате которого…

О том, что может произойти в результате затеянного с Таанретом разговора, девушка старалась не думать. Пока что ей хотелось только видеть его, слышать его смех, его голос. Быть может, этого окажется достаточно, чтобы наваждение развеялось и она перестала думать о нем? Это было бы самым простым, однако низкий его, с металлическим оттенком смех заставлял ее сердце сжиматься от сладостной боли, и надежды на столь благополучный исход второй встречи с желтоглазым у нее почти не оставалось.

У шатров для переодевания Ильяс увидела Дадават в костюме джевадаси — том, в котором они обычно начинают танцы, ибо по завершении их танцовщицы остаются в чем мать родила, Нганью, наряженную зеброй; Бокко — в костюме барана; Усугласа, избравшего наряд слона, и на мгновение ее охватило желание оставить Таанрета в покое и провести этот день, как всегда, со своими друзьями. Девушка напомнила себе, что не дослушала Кальдуку, порывавшегося сказать ей что-то важное, но в этот момент Ворон в сопровождении стайки пестро разодетых женщин двинулся к палаткам с напитками и заедками, и она, мысленно обозвав себя «сумасшедшей распутной девчонкой», последовала за ним.

Праздник Цветущих Деревьев был связан с огнем, и это проявлялось едва ли не во всех увеселениях, приготовленных для Небожителей жрецами храма Миапхети — грозной, веселой и бесшабашной дочери Нгуры. За пару серебряных монет можно было, например, сбивать из лука установленные над масляными светильниками горящие свечи, набрасывать бамбуковые кольца на факелы, стоящие на круглых площадках, или загонять специальными палками в пылающие лунки скатанные из войлока и пропитанные благовонной смолой шарики. Победители этих забав, считавшиеся избранниками Богини, получали талисманы и амулеты, которые все прочие могли приобрести по весьма умеренной цене. Как правило, огненные увеселения устраивались под вечер: в сумерках выглядели они особенно впечатляюще, да и гости императорских садов, осушив немало кубков во славу Богов и Трех их прародителей, утратив твердость рук, приобретали небывалую широту души, что позволяло жрецам с лихвой возмещать затраты на устройство празднества.

Нынче, ввиду близящейся грозы, свечи, факелы и светильники начали зажигать едва ли не в полдень. Музыканты били в бубны, тамтамы, гудели в гуделки и дудели в гнутые раковины громче обыкновенного. И палатках, торговавших напитками, предпочтение отдавалось «солнечным нектарам», представлявшим собой смесь рисовой водки со всевозможными фруктовыми соками. То ли скопившееся в воздухе перед грозой напряжение, то ли сознание того, что праздник будет прерван ливнем в самом разгаре, то ли то и другое, вместе взятое, заставляло Небожителей бросаться в омут развлечений с места в карьер, и воцарившаяся здесь вскоре атмосфера лихорадочного веселья опьянила Ильяс больше, нежели кубок крепкого вина из ягод земляничного дерева, поднесенный ей грузным мужчиной в наряде краба.

Тем не менее, даже слегка захмелев, она, не отставая от завладевшего Таанретом «птичьего семейства», заметила, что он движется в обход верхней террасы императорских садов, откуда можно было хорошо осмотреть подходы как к ним, так и ко дворцу. Заметила она также и то, что Ворон, щедро угощая увивавшихся вокруг него форани, сам почти не пьет, да и по сторонам озирается не в пример чаще, чем это положено задумавшему повеселиться от души легкомысленному, не обремененному никакими заботами оксару. Стороннему наблюдателю это не бросилось бы в глаза, но от Ильяс не укрылось, что, перекидываясь со Златоперкой веревочными мячами через горящие обручи, он больше смотрел на мосты, перекинутые через отделявший верхнюю террасу от дворца ров, чем на свою партнершу. Демонстративно тиская на парных качелях грудастую Фазаниху, он так и не позволил ей снять прикрывавшую его лицо маску, когда бесстыжая девка полезла к нему со слюнявыми поцелуями.

Глядя, как он прижимает к себе крохотную Колибри, обучая правильно держать лук, дабы вернее поразить цель, Ильяс возненавидела бы желтоглазого до конца дней своих, если бы не поняла, что он при этом внимательнейшим образом рассматривает подходы ко дворцу со стороны моря. Прикидывает, сколько стрелков понадобится, чтобы снять стражников, и за сколько времени ворвавшийся в Ворота Корабелов отряд успеет добежать до дворца. По ее расчетам, он не успел бы добраться до ведущей во дворец лестницы прежде, чем в казармах будет объявлена тревога, и, стало быть, со стороны моря нападать не было смысла. Сюда следовало нанести отвлекающий удар, а главный она бы направила либо с седьмой террасы, либо с Верхней дороги.

Отсюда, с самой высокой точки императорских садов, находящейся на одном уровне с фундаментами дворца, вся западная часть столицы — да что там, весь город! — была видна как на ладони, и Ильяс, сама того не заметив, начала представлять себя предводителем заговорщиков, разрабатывающим планы свержения императора самым бескровным и быстрым способом. Помимо захвата дворца надлежало привлечь на свою сторону либо запереть в порту команды боевых джилл. Занять помещения таможенной службы, окружить район проживания сочейросов и…

Увлеченная расстановкой отрядов атакующих, она не заметила, как из стриженых кустов акации вынырнули трое «охотников», и очнулась, лишь когда самый высокий из них, наряженный крокодилом, радостно воскликнул:

— Обезьянка, братцы! Да премиленькая! Обезьянка-малышка, плати выкуп, а не то мы тебя съедим!

— О, Нгура Заступница, помоги мне! — пробормотала девушка, пятясь и озираясь по сторонам.

Сомнительного свойства игра эта никогда ей не нравилась, хотя и Нганья, и Дадават, не говоря уже об оксарах, находили ее очень даже забавной. Суть ее сводилась к тому, что тройки «хищников» подкарауливали «дичь» и взимали с нее выкуп. «Охотниками» при желании становилась и «дичь», ловившая, соответственно, одинокого «хищника» с теми же целями. Среди знакомых или просто добропорядочных оксаров и форани выкупом могло быть что угодно: приглашение на обед или ужин, только что купленный или выигранный амулет, угощение «охотников» у ближайшей палатки каким-нибудь веселящим душу напитком или поцелуй. Хуже приходилось «дичи», ежели она попадала в лапы подвыпивших шутников, полагавших, что личины освобождают их от соблюдения правил приличия. Историями о встречах с подобного сорта «охотниками» матери имели обыкновение пугать детей, и Ильяс на собственном опыте убедилась, что возникли эти истории не на пустом месте.

Два года назад, будучи в наряде пумы и потому чувствуя себя особенно ловкой, быстрой, бесстрашной и, разумеется, неуловимой, она глупейшим образом попалась в руки «травоядным»: Кролику, Быку и Жирафу. На совершенно законном основании они потребовали с нее выкуп, и, очень может статься, девушка отделалась бы тремя серебряными дакками у палатки с напитками и даже обзавелась новыми товарищами, когда бы не страстное желание оставить «травоядных» с носом и уверенность в том, что ей удастся это сделать без особого труда. Уверенность же эта основывалась на том, что Ильяс отлично знала находящийся на третьей террасе садов зеленый лабиринт и полагала, достигнув его, оказаться в полной безопасности.

Укусив Быка, подставив подножку Кролику, она ринулась со всех ног к лабиринту и укрылась там в одном о-очень укромном местечке под склонявшимися до земли ветвями скорбящей вишни. Забравшись в некое подобие зеленого шатра, она от души посмеивалась над незадачливыми «травоядными», имевшими наглость требовать выкуп с пумы, как вдруг полог веток раздвинулся и в ее убежище вломился Жираф Ильяс кинулась от него прочь и наткнулась на Кролика, лезущего в зеленый шатер с противоположной стороны. Ткнула парню кулаком под дых, тот грохнулся наземь, но в последний момент успел-таки поймать ускользавшую жертву за лодыжку.

Придя в ярость, оттого что уловка ее не удалась, юная форани начала визжать, царапаться и драться, как настоящая пума, попавшая в охотничьи сети, и тем окончательно вывела из себя «травоядных» Три взрослых взбешенных парня пошушукались между собой и взяли с нее весьма неожиданный выкуп, о котором она по сию пору не могла вспомнить без дрожи и смущения.

Двое «травоядных», привязав ее поднятые руки над головой к стволу скорбящей вишни и замотав рот сильно надушенным платком, ушли из зеленого шатра, а Кролик, задрав на Ильяс серую бархатную блузку, начал неспешно ласкать груди девушки. Она брыкалась и лягалась, пока он не пригрозил снять с нее шаровары и взяться за дело всерьез. Ильяс не поверила. Она была форани — солью земли, хозяйкой жизни — и, только ощутив ладонь Кролика у себя между бедрами, поняла, что здесь и сейчас она всего лишь беспомощная девчонка, прогневившая трех сильных, здоровых парней, которые вольны делать с ней все, что им заблагорассудится. И, дабы избежать худшего, она позволила Кролику развлекаться с ее грудями. А потом ему вздумалось поцеловать ее, и она, естественно, не решилась кричать и звать на помощь. Более того, испытав странное томление, сама начала целовать его требовательные, жесткие губы. И уже не возражала, когда Кролик принялся ласкать языком напрягшиеся изюминки ее сосков. Сначала он касался их нежно-нежно, затем взял в рот один сосок, другой и начал посасывать и покусывать так умело, что груди мгновенно набухли и отчаянно заныли.

«Травоядные» не сняли с нее закрывавшую верхнюю часть лица маску, и, может быть, поэтому ей легче было принимать ласки Кролика, заставившего Ильяс постанывать и покряхтывать, ощущая закипавшую между бедрами влагу. Ее тело предало свою хозяйку. Оно жаждало прикосновений бесстыжего Кролика везде-везде, и девушка не почувствовала ничего, кроме облегчения, когда парень начал гладить ее ноги, спустил шаровары и его пальцы проникли в заповедный грот.

Он был умелым любовником, этот Кролик-весельчак, и к тому времени, как под скорбящую вишню вернулись его товарищи, уже дважды довел Ильяс до пика наслаждения, «ничуть не попортив товар». Он даже отвязал ее от дерева, ибо в этом исчезла необходимость. Оба они, голые и донельзя довольные друг другом, мирно сидели на траве и продолжали болтать как ни в чем не бывало, даже когда Бык с Жирафом ввалились в зеленый шатер с калебасой фруктовой водки и кульком завернутых в лист тилилобы заедок. И таково было потрясение Ильяс, что она, ничуть не смущаясь своей наготы, пила и ела с ними, и один Великий Дух знает, чем бы все это кончилось, если бы Кролик не увел в конце концов своих изумленных приятелей восвояси, уверив их, что взял с нее выкуп за всех троих и позднее они получат с него причитающуюся им долю.

Она хорошо запомнила лицо Кролика, потерявшего свою маску в результате борьбы и не позаботившегося надеть ее снова, и даже одно время тщетно пыталась разыскать его. Ибо хотела вновь и вновь ощущать его поцелуи и прикосновения. Но вместе с тем Ильяс отчетливо понимала, что, окажись на месте Кролика кто-нибудь другой или будь он сам в тот день в менее благодушном настроении, все могло бы кончиться совсем иначе. Тем более что сочейросы в императорские сады в канун праздников не допускались и она сама неоднократно слышала в сумеречных аллеях визгливые призывы о помощи, отзываться на которые желающих не находилось. Это было далеко не безопасно, ибо кричать могли не только жертвы, но и «охотники», приманивающие добычу, поскольку охотились не только молодые оксары на юных форани, но и мужчины на женщин, женщины на мужчин, мужчины на мужчин и женщины на женщин…

— Не пугайся, обезьянка, мы всего лишь поиграем твоими орешками и чуть-чуть расширим дупло твоего древа, исполнив при этом все-все твои самые заветные желания, — вторил Крокодилу Тигр, явно готовясь броситься за Ильяс в погоню, как только та пустится наутек.

— Мы прочистим все три твоих дупла, миленькая обезьянка, — ласково пообещал Волк, и девушка поняла, что от этих «хищников» пощады ждать не приходится. Она стремительно развернулась и со всех ног бросилась назад, в дальний конец аллеи, образованной стрижеными кустами акаций, сквозь которые мог бы пробиться разве что слон или носорог, ибо каждая ветка их была усыпана острейшими шипами величиной с палец. Бежать было бесполезно, эти трое успеют ее догнать, и тогда… тогда…

— Вай-ваг! Куда ты?.. Ага! — Едва не столкнувшийся с ней мужчина в маске леопарда выхватил из-под пятнистого саронга короткий обоюдоострый меч и негромко скомандовал: — Стоять!

«Вот! Вот оно, чудо, явленное мне Матерью Богов!» — думала Ильяс, выскакивая из аллеи и едва переводя дух. Она не желала видеть, что там произойдет у Волка, Тигра и Крокодила со столь удачно оказавшимся на ее пути Леопардом. Не желала что-либо кому-то объяснять и почти бессознательно кинулась вдоль длинного, заросшего белыми лилиями бассейна, дабы не потерять из виду Таанрета и его «птичник».

Только с ними она почувствует себя в безопасности. Их много, они не дадут ее в обиду, и она наконец-то сможет заговорить с желтоглазым.

Еще несколько мгновений ее поступками руководили страх и резвые ноги, а затем, увидев очередного мужчину в наряде леопарда, идущего рука об руку с Черепахой в ту сторону, где только что скрылась за колоннами беседки маленькая пестро разодетая Колибри, она остановилась как вкопанная. Никакого чуда не было. Предок из клана Леопарда не появился по воле Нгуры в императорских садах, дабы спасти свою прапраправнучку. У этого Леопарда был меч, несмотря на то что носить оружие во время праздника Цветущих Деревьев могут лишь стражники, находящиеся при исполнении служебных обязанностей. Проходить же с оружием в императорские сады не смеет никто, ибо стражникам сюда по давней традиции вход в праздничные дни запрещен. Но этот Леопард обнажил меч не колеблясь. Он шел за ней, а она — за Вороном-Таанретом. И еще один Леопард идет с Черепахой в том же направлении. Людей, наряженных леопардами, так же как и зебрами, волками, тиграми и обезьянами, великое множество, но едва ли эти два Леопарда оказались здесь случайно. Скорее всего они, подобно ей, выслеживают Таанрета и ожидают только подходящего случая, чтобы схватить его или же убить на месте.

Она вспомнила слова желтоглазого о том, что предать заговорщиков могут «не менее полусотни человек», и решила, что именно это и произошло. Кто-то предупредил сочейросов о намерении человека из клана Огня пробраться в императорские сады во время праздника Цветущих Деревьев, и соглядатаев, так же как и ее саму, не ввела в заблуждение нехитрая его маскировка.

Где-то вдалеке прогрохотал гром. Тучи, клубящиеся с самого утра над морем, уже наползли на город, и лишь императорские сады и дворец купались еще в лучах солнца, готового вот-вот скрыться в свинцово-серой пелене.

Спохватившись, что она упустит желтоглазого, Ильяс бросилась к беседке, лихорадочно размышляя над тем, как ей следует поступить в сложившейся обстановке.

Самым правильным, конечно же, было предоставить Таанрета своей судьбе и держаться от него подальше. Ей не слишком-то нравился Димдиго и заведенные им порядки, но и помогать заговорщикам она не собирается. Чего ради, спрашивается? Любой заговор — это кровь невинных, и совсем не обязательно новый правитель будет лучше старого. Ни Орочи Мунг, ни подозрительный гигант, не слишком-то ловко прикидывающийся добрым малым, не произвели на нее благоприятного впечатления…

Правее круглой беседки, за вышкой для тул-мальтелоки — «большого прыжка», мелькнул еще один пятнистый саронг, и девушка отчетливо представила, как двое, трое, пятеро сочейросов, вооруженные короткими, похожими на кинжалы мечами, окружают Таанрета. Как сочится кровь из его ран и изрезанное тело волочат в дворцовые подземелья, где была уже некогда замучена мать желтоглазого и сошла с ума его сестра, отказавшаяся назвать Димдиго своим супругом. Нет-нет, она не может этого допустить! Ей нет дела до заговорщиков, но убивать и мучить Таанрета она не позволит. Предупредить его будет всего лишь справедливо, и это меньшее, что она может сделать для человека, не позволившего кровожадному гиганту умертвить ее в храме забытого Бога.

Не подозревавший о близкой опасности Ворон угощал «птичью компанию» у палатки, стоящей неподалеку от круглой беседки, отделанные желтоватым мрамором колонны которой были оплетены диким виноградом, и, едва завидев его, Ильяс перестала колебаться. Девушка бежала к нему во всю прыть, опасаясь, что, помедли она хоть мгновение, обретенная было решимость покинет ее, а так называемый здравый смысл легко подберет оправдания подлому бездействию. Ибо, предупредив Таанрета, она, желая того или нет, становилась в ряды заговорщиков и, следовательно, подвергала свою жизнь не меньшей опасности, чем он. Быть может, даже большей, поскольку ей и под пытками-то нечего сказать и, значит, она не в состоянии будет никоим образом облегчить свою участь.

— Ворон, а Ворон! За тобой охотятся Леопарды! — выпалила Ильяс, врезаясь в кучку «птиц» и с трудом переводя дух. — Они следуют за тобой по пятам, и под саронгами у них спрятаны мечи.

В прорези черной маски, увенчанной острым клювом, блеснули желтые глаза хищника, и форани внутренне содрогнулась, с опозданием сообразив, что ведь принятые ею за сочейросов Леопарды вполне могли быть заговорщиками, охранявшими своего предводителя.

— Кто она? Это твоя знакомая? О каких Леопардах она говорит и что им от тебя надо? — набросились Павлин, Фазан и Колибри на Ворона, в то время как тот быстро оглянулся, проверяя сказанное Ильяс.

Он ничуть не удивился, отметила девушка, а в следующее мгновение Таанрет, не удостоив «птиц» ни единым словом, схватил ее за локоть и поволок к вышке для тул-мальтелоки, установленной на краю верхней террасы императорского сада.

«О Нгура, какой он стремительный! Зачем волочит меня за собой? Что он задумал?» — пронеслось в голове форани, чувствовавшей себя крохотной пташкой в лапах коршуна, сделавшегося, к слову сказать, особенно опасным после того, как ему стало известно, что и за ним самим идет охота.

Таанрет проскользнул сквозь толпу Небожителей, почтительно взиравших на вышку для «большого прыжка», и подтолкнул Ильяс к ведущей на нее лестнице.

— Нет! Я не хочу! Только не это! — взвизгнула девушка, озаренная внезапной догадкой по поводу задуманного желтоглазым.

— Да! Да, если ты не желаешь, чтобы над тобой поработали Димдиговы костоломы! — жестко бросил Таанрет, увлекая ее все выше и выше по ступеням хлипкой конструкции. — Взгляни, они уже добрались до моих «пташек», и те наверняка расскажут им о тебе.

Ильяс посмотрела вниз и увидела одного из Леопардов, того самого, что шел с Черепахой, беседующего о чем-то с Фазанихой и прочими «пернатыми» подругами Ворона.

— Ты прав… — задыхаясь, простонала она. — Но я никогда прежде не прыгала с вышки, и форани не допускаются к прыжкам…

— Все когда-нибудь случается впервые, — процедил Таанрет, втаскивая девушку на верхнюю площадку ходившей под их ногами ходуном конструкции, высота которой достигала тридцати локтей над седьмой террасой и, соответственно, пятидесяти над пятой, на которую приземлялись прыгуны.

— Я хочу совершить «большой прыжок» с этой вот маленькой обезьянкой на руках, — не терпящим возражений тоном сообщил желтоглазый юноше, скучавшему в ожидании желающих совершить тул-мальтелоку.

— Мой господин, этого делать не положено… — начал парень, но весело беснувшая в руке Таанрета золотая монета заставила его прикусить язык.

— Привязывай лианы. Да выбери те, что покрепче. Учитывая двойной вес, такая предосторожность будет не лишней, — велел Ворон, прижимая к себе левой рукой Ильяс с такой силой, что, если бы даже она надумала от него сбежать, из этого бы ничего не вышло.

Увидев разговаривающего с «птицами» Леопарда, девушка смирилась со своей участью. Тул-мальтелоку она, может быть, и переживет, а вот пытки в императорских подземельях — едва ли. В конце концов, раз уж желтоглазый решился совершить «большой прыжок», значит, прыгал уже когда-то с подобной вышки, устанавливаемой тут ежегодно в соответствии с традицией.

Ожидая, пока смотритель обвяжет щиколотки Таанрета лианами, Ильяс припомнила, что не единожды видела оксаров, совершавших тул-мальтелоку, хотя с каждым годом смельчаков, жаждущих продемонстрировать свою отвагу любимым, становилось все меньше и меньше.

Когда-то, на заре империи, «большие прыжки» являлись составной частью обряда инициации юношей из знатных семейств, только после прохождения которого они получали титул оксаров. Со временем обряды эти были упразднены и тул-мальтелока стала развлечением для тех, кто любит острые ощущения. С давних пор о лихих прыгунах складывали всевозможные легенды, одна из которых, например, гласила, что еще до того, как стать частью обряда инициации, «большой прыжок» был испытанием, которому невеста имела право подвергнуть своего жениха, если сомневалась в силе его чувств. А начало тул-мальтелоке положил Маньяр — герой множества мифов, отправившийся будто бы за своей возлюбленной в царство смерти, в подземные владения Хаг-Хагора, попасть в которые можно было лишь из глубочайшего ущелья…

— Эй, на вышке! Немедленно спускайтесь вниз! — внезапно донесся снизу категорический приказ подбежавшего к основанию лестницы Леопарда.

— Закончил ты наконец свою возню? — нетерпеливо обратился Таанрет к обвязывавшему его щиколотки лианами парню.

— Все готово, мой господин. Ты можешь ступить на помост и совершить тул-мальтелоку. Да поможет тебе и твоей спутнице Тахмаанг.

— Эй, парень! Не позволяй ему прыгать! Хватай его! Держи! Это приказ императора Димдиго! — завопил, подбегая к вышке, второй Леопард, в то время как первый уже карабкался по крутой и шаткой лестнице.

Вай-ваг! Мои дружки окончательно спятили! Ну разве можно заходить так далеко и поминать имя славного нашего императора всуе? — притворно возмутился желтоглазый и, подхватив Ильяс на руки, ступил на прогнувшийся под его тяжестью помост, выдававшийся локтей на восемь за край пышки.

Поверил ему смотритель или же нет, но попытки остановить наряженного вороном оксара не предпринял. Вместо этого он окинул испытующим взглядом бухты лиан, специально привезенных сюда из южных джунглей, и скомандовал: «Прыгай!»

Ильяс готова была поклясться, что Таанрет помедлил лишь для того, чтобы еще раз оглядеть окрестности императорского дворца, и, приказав ей зажмурить глаза, медленно упал вперед.

Он прижал ее к себе с такой силой, что форани показалось, будто она попала в пресс для выжимания масла. Земля рванулась ей навстречу, в ушах засвистел ветер, сердце зашлось при виде растущих с катастрофической быстротой аллей, бассейнов, беседок. На глаза навернулись слезы. Вот сейчас они врежутся головами в каменные плиты и тела их превратятся в кровавые ошметки… «Это конец!» — подумала Ильяс, и тотчас ее со страшной силой рвануло вверх — так, наверное, чувствует себя попавшая на крючок рыба, когда ее выдергивают из воды. Трамплин, закрепленный гибкими лианами, прогнулся под тяжестью двух тел и самортизировал падение. И вновь они рухнули вниз, едва не коснулись головами земли и повисли на стропах-лианах вверх ногами.

Сверху и снизу донеслись восторженные вопли зрителей, а двое мужчин, подбежав к прыгунам, уже обрезали привязанные к щиколоткам Ворона лианы. Еще двое добровольцев из Небожителей подхватили Таанрета и Ильяс, поставили на подкашивающиеся ноги, хохоча и поздравляя с великолепным прыжком.

— Ай да Ворон! Утащил Обезьянку! Парный прыжок — вот ведь удумали! Надо будет попробовать, незабываемые, должно быть, впечатления!..

Не слушая шуток и поздравлений, Таанрет схватил Ильяс за руку и поволок в ближайшую аллею. Он-то, в отличие от восторженных зрителей, отчетливо различал в гуле приветственных возгласов яростные крики Леопардов: «Держи Ворона! Хватай Обезьяну! Остановите их, именем Димдиго!»

Увлекаемая Таанретом, Ильяс вбежала в пальмовую аллею, не помня себя пронеслась сквозь нее, нырнула под водяную арку и очутилась в крытой галерее, образованной широколистым вьюном, опутавшим решетчатую конструкцию из тонких бамбуковых стволов.

— Маску! — потребовал желтоглазый, срывая с себя личину Ворона. Не дожидаясь, пока девушка сообразит, чего он от нее хочет, содрал с нее маску улыбчивой обезьяны, заглянул в лицо и тихонько присвистнул. — Девочка из храма Балаала!

— А-а-а… Я-а-а… Ва… — начала было Ильяс заплетающимся языком, но Таанрет не склонен был терять время, прислушиваясь к ее блеянию. Оторвав от своей маски клюв, он нацепил ее на форани. Расстегнул черную накидку и закутал в нее свою плохо соображающую спутницу.

Под черной накидкой у него оказался белый саронг, полы которого были собраны у пояса веревкой. Распустив ее, он прикрыл ими свою черную юбочку, шепча проклятия, натянул на лицо обезьянью маску и потащил Ильяс в конец галереи.

«Интересно, на каких птицезверей мы теперь похожи?» — отстраненно подумала девушка, выскакивая вслед за Таанретом к палаткам, вокруг которых, громко болтая, выпивали и закусывали Небожители. Она ожидала, что на них будут пялиться, а то и показывать пальцами, но никто не обратил на появление странной пары ни малейшего внимания: мало ли чудаков, стремясь выпендриться, заказывают себе ни с чем не сообразные костюмы? Ежели случатся среди них удачные, то и поглядеть не грех, а этакая невнятица говорит только о скудоумии владельцев, коим разве что посочувствовать впору.

— Куда ты меня тащишь? — поинтересовалась Ильяс, когда они проскочили площадку с веселящимися Небожителями. — Отпусти меня наконец! Ты мне руку оторвешь!

— Нам надо выбираться отсюда, пока сочейросы не перекрыли выходы из садов. С Димдиго станется, — хмуро ответствовал Таанрет, не сбавляя шагу.

— Остановись, тебе говорят! — потребовала девушка. — Остановись и отпусти меня! Я предупредила тебя о слежке, и с меня довольно. Можешь не волноваться, стражники не посмеют останавливать каждого выходящего из садов оксара. Во всяком случае, поодиночке нам легче будет выбраться отсюда, чем вместе.

— О, голова у тебя работает! — с оскорбившим Ильяс удивлением заметил Таанрет, останавливаясь перед статуей Белгони — вечно улыбающейся Богини счастья. — Но прежде чем расстаться с тобой, я хотел бы…

Оглушительный раскат грома заглушил окончание фразы, и девушка, обуреваемая самыми противоречивыми чувствами, выдернула ладонь из руки Таанрета. Ей нравились его решительность и бесстрашие, но она вовсе не желала, чтобы за ней охотились сочейросы. Хорошенького понемножку. Она спасла его от Леопардов и тем самым отдала долг, отплатив Таанрету за спасение ее в храме Балаала.

— Как ты узнала меня в наряде ворона? Откуда тебе стало известно, что за мной следят? — спросил желтоглазый, делая шаг к попятившейся от него форани. Ослепительная вспышка молнии и последовавший за ней удар грома заставили ее вздрогнуть и поднять глаза на потемневшее небо.

— Какая тебе разница?! — прокричала Ильяс и едва расслышала себя в шуме налетевшего ветра, принесшего первые крупные капли дождя.

— Зачем ты выслеживала меня у Древа Исполнения Желаний?

Ага, он сообразил, где именно она могла узнать, кто скрывается под маской ворона. Но ежели он такой понятливый, то ему нетрудно будет догадаться и о том, зачем она его выслеживала. Ильяс огляделась, выискивая укрытие от начавшегося дождя, и тут новая вспышка длинной ветвистой молнии залила все вокруг ярчайшим сине-голубым светом. Громовой раскат потряс небо и землю, и на Город Тысячи Храмов обрушилась стена воды.

Холодные яростные струи ударили по ним, мгновенно промочив до нитки и заставив забыть о нескладном разговоре, незаладившемся с самого начала и грозившем перейти в дурацкую, бессмысленную ссору.

— Бежим! Я знаю неподалеку беседку. — Таанрет вновь ухватил девушку за руку, и они, громко шлепая сандалиями по вмиг образовавшимся лужам, спотыкаясь и оскальзываясь, побежали сквозь низвергавшиеся с неба потоки дождя.

Вглядываясь в преобразившиеся и ставшие совершенно неузнаваемыми, расплывавшиеся кусты и статуи, Ильяс не могла понять, как может Таанрет ориентироваться в этом залитом водой мире. Но, судя по тому, как уверенно он двигался в выбранном направлении, расположение спасительной беседки было ему в самом деле известно, и вскоре они очутились перед приземистым строением с пирамидальным куполом, опиравшимся на квадратные колонны.

— Слава Амгуну-Солнцевращателю! — проворчал желтоглазый, пропуская Ильяс под крышу, где на относительно сухом пятачке уже укрылось от ливня несколько Небожителей. Глядя на их промокшую, облепившую тела одежду, девушка едва удержалась от смеха, а в следующее мгновение поняла, что сама выглядит ничуть не лучше. Высокая прическа намокла и растрепалась, блузка почти не скрывает очертания груди, шаровары из тонкого шелка подчеркивают форму бедер и ног.

Если бы не черная накидка Таанрета, она чувствовала бы себя совершенно голой, а откровенные взгляды мужчин неопровержимо свидетельствовали, что даже накидка эта не слишком-то скрывает ее прелести.

«Ну и пусть смотрят!» — подумала она, твердо решив, что не позволит смутить себя никаким взглядам, и повернулась к желтоглазому.

Вай-ваг! Вот на кого действительно стоило полюбоваться! Его тело, с гладкой, красновато-коричневой кожей и упругими мышцами, было совершенным. Он был восхитительно сложен от длинных мускулистых ног до сильных широких плеч, а распахнувшийся белый саронг открывал густые завитки волос, покрывавших грудь и спускавшихся треугольником к талии. Но главным была даже не красота поджарого, отлично тренированного тела, каким едва ли мог похвалиться хоть один знакомый оксар, а излучаемая им мощь и энергия, ощущаемые Ильяс так же отчетливо, как ощущается испускаемый костром или солнцем жар.

Воспоминание о жаре костра не было случайным, ибо, поймав устремленный на нее взгляд Таанрета, девушка разом забыла о холодном дожде. Она чувствовала, как кровь приливает к щекам, шее и груди, как что-то начинает жечь ее изнутри, и второй раз за день, после долгого-долгого перерыва, вспомнила бесстыдные ласки Кролика. «О Нгура Защитница, если он и дальше будет смотреть на меня так, я, пожалуй, сбегу под дождь! Пусть он прекратит! О Мать Богов, спаси меня от этого наваждения! — беззвучно взмолилась юная форани. — Я же растаю под его взглядом… Это даже хуже, чем если бы он тискал и мял меня… Нет, его просто нельзя держать на свободе! Таким, как он, самое место в дворцовых подземельях, дабы не могли они похищать сердца невинных девушек!»

— Ильяс?! Вот ты где! — услышала она от входа в беседку чей-то знакомый голос и с облегчением подумала, что Нгура Милосердная вняла ее мольбам. С трудом оторвала взгляд от Таанрета и, обернувшись, увидела Усугласа, успевшего уже распроститься с маской слона.

— Ты не видела Дадават? Нахальная девчонка сбежала от меня, когда я пошел надевать этот дурацкий костюм! — Усуглас с отвращением коснулся мокрых серых тряпок, плотно облегавших его жирное тело. — Я искал ее на всех террасах! Я получил дюжины две затрещин за то, что приставал к похожим на нее форани, а моей невесты и след простыл! Может быть, ты знаешь, что она затеяла на этот раз?

— Не знаю, — честно призналась Ильяс и, не в силах сдержаться, бросила беглый взгляд через плечо. Ей не следовало смотреть на Таанрета, ей… — Где же он? — прошептала она, испытывая одновременно боль утраты и облегчение. Быстро оглядела набившихся в беседку Небожителей и разочарованно ахнула: желтоглазого среди них не было. — О Нгура! Да что же это за наказание такое? — жалобно всхлипнула девушка, прижимая руки к груди и чувствуя, что из глаз ее вот-вот брызнут горькие слезы.

* * *

Первой заметила огни, вспыхнувшие посреди ночи в разных концах города, матушка Мутамак. Грузнотелая служанка, вечно жалующаяся на духоту, отправилась спать на крышу «Мраморного логова», где проводила едва ли не все ночи, кроме сезона дождей, и едва ли не сразу спустилась к Ильяс, взволнованно заламывая могучие руки и бормоча что-то о пламени Белирона, охватившем греховный город, алчность, жестокость и развратность жителей коего отвратили от него наконец взоры добрых Богов. Уроженка одной из южных провинций Мавуно, Мутамак так и не сумела смириться с обычаями и нравами Мванааке и, несмотря на всю свою разумность, полагала священный Город Тысячи Храмов обителью греха, а посему ворчание и стенания ее Ильяс пропустила мимо ушей. Она-то сразу поняла, что могут означать зажегшиеся в столице во внеурочное время огни, и поспешила на крышу особняка, дабы убедиться вправильности своего предположения.

Тревожные алые огни пылали у подножия императорского дворца, в районе морского порта, у речных пристаней на правом берегу Гвадиары, на Извозе и в квартале сочейросов. Цепочки факельных огоньков перемещались по реке в сторону моря, дугой охватывали императорские сады, подбирались к зданиям таможенных служб. «Началось!» — чувствуя пустоту под ложечкой и холодок в груди, подумала девушка и отправила Мутамак за Газахларом, полагая, что настал момент рассказать отцу о заговорщиках, чтобы грядущие потрясения не застали его врасплох. Подозревая, что папа не придет в восторг, узнав о ее походе в святилище Балаала и услуге, оказанной ею Таанрету, она все же считала своим долгом предупредить его о тех грозных событиях, которые предвещали вспыхнувшие во мраке ночи огни.

Отец выслушал ее, не перебивая, и ничем не выразил своего недовольства сумасбродными проделками дочери. Что прошло, то прошло. Ильяс, надобно думать, извлекла урок из случившегося, и он не собирался читать ей нотации. Теперь следовало думать о будущем и том, какую пользу он может извлечь из не слишком-то разумных и, прямо скажем, совсем не достойных форани поступков своего отчаянного чада. Отослав Ильяс спать, Газахлар некоторое время размышлял, наблюдая за перемещениями огней и прикидывая шансы заговорщиков на успех. А утром, чуть свет, во главе двух дюжин слуг и рабов покинул «Мраморное логово», велев дочери запереть ворота и не пускать в особняк ни единой живой души.

Мутамак, подслушавшая, разумеется, беседу своей госпожи с отцом, принялась громко возмущаться легкомыслием Газахлара, оставившего дом в столь тревожное время почти без защитников, но Ильяс велела служанке помолчать, твердо веря: папа знает, что делает, и найдет способ позаботиться о безопасности «Мраморного логова» и его обитателей. Поднявшись на крышу особняка, она попробовала представить себе творящееся в городе по движению судов и челнов на реке, по вздымавшимся тут и там в безоблачное небо столбам дыма, свидетельствующим о начавшихся в столице пожарах, неизбежно сопровождавших любые военные действия. Где-то там, внизу, на улицах раскинувшегося у ее ног города рубился сейчас с сочейросами, руководил стрельбой из катапульт, бежал по коридорам дворца, чтобы добраться до императора и собственноручно отомстить за смерть родителей и безумие сестры, или же умирал от ран метких лучников, успевших забаррикадироваться в казармах или зданиях таможенной службы ее ненаглядный Таанрет. Представляя его то возглавлявшим отряд победителей, то поверженным, истекающим кровью, она горячо молилась Нгуре, упрашивая Всесильную Мать Богов сохранить желтоглазому жизнь и даровать победу, даже если, одержав ее, он никогда не вспомнит о встретившейся ему в храме Балаала, а затем в императорских садах форани…

От надежды она переходила к отчаянию, почти не вспоминая о покинувшем особняк отце, о котором, казалось бы, должна была беспокоиться в первую очередь. Не тревожилась она и о себе, хотя к полудню дымные столбы начали подниматься над особняками Небожителей как на Рассветных, так и на Закатных Холмах. Слуги и рабы были возбуждены и несколько человек, как доложил ей Изим, покинули «Мраморное логово». Слухи о заговоре, дворцовом перевороте, мятеже или восстании — каждый называл происходящее в городе, как ему заблагорассудится, — распространялись с молниеносной быстротой. Каждый высказывал свои догадки о том, кто одерживает верх, однако все они были в равной степени неутешительными. Восставшие, захватив дворец, вполне могли приступить к погрому близлежащих особняков на том основании, что те принадлежат сторонникам Димдиго. Сочейросы, разгромив мятежников, среди которых, безусловно, находились и представители старших кланов, способны были использовать это как повод для того, чтобы разграбить оказавшиеся в пределах досягаемости дома состоятельных Небожителей. Да и сам Димдиго мог отдать им такой приказ, стремясь свести счеты с неугодными и вместе с тем, не входя в расход, вознаградить воинов за верную службу.

Словом, напряжение к середине дня достигло апогея, и одному Тахмаангу ведомо, скольких слуг и рабов недосчитался бы Изим к ночи, если бы у ворот особняка не появился один из ушедших с Газахларом телохранителей. Наотрез отказавшись рассказывать что-либо о происходящих в столице событиях, он повторил распоряжение хозяина ни под каким видом не покидать «Мраморное логово», не впускать никого чужого, а буде станут ломиться восставшие, уведомить их, что жилище это находится под личной охраной Орочи Мунга, в подтверждение чего навесил на ворота привезенный с собой треугольный щит с изображением поднятого вверх кулака. Сколь ни скудны были адресованные Газахларом своим домочадцам распоряжения, из них можно было сделать следующие выводы. Во-первых, восставшие побеждают. Во-вторых, хозяин «Мраморного логова» сумел войти в доверие к мятежникам и заручиться поддержкой одного из их предводителей. И наконец, в-третьих, ежели Белгони не отвернется от заговорщиков, обитатели особняка могут спать спокойно и рассчитывать на то, что грядущие перемены пойдут им на пользу, ибо господин их сподобился оседлать скакуна удачи, в то время как менее расторопные и сообразительные Небожители уже пали под ударами его копыт.

Где-то неподалеку противники и сторонники императора резали друг другу глотки, звенели мечи, свистели певучие стрелы, копья пронзали трепещущую плоть, лачуги и особняки вспыхивали от оброненного масляного светильника или нарочно брошенного на груду циновок факела, а обитатели «Мраморного логова», обретя уверенность в собственной безопасности, продолжали жить почти так же, как до начала мятежа. Работы по хозяйству шли своим чередом, и даже Ильяс постепенно успокоилась и все реже поднималась на крышу. Раз уж заговорщики одерживают верх, то за Таанрета можно не беспокоиться, а следить за поднимавшимися там и тут дымами ей вскоре надоело. По Верхней дороге то и дело проносились отряды всадников, приходившие из соседних особняков слуги, сами ничего толком не зная, болтали всякий вздор, и обитатели Газахларова дома пребывали в полном неведении относительно того, что творится в городе, до тех пор, пока на исходе второго после начала мятежа дня у ворот, украшенных треугольным щитом, не остановились пятеро нищенок. Одна из них назвалась подругой дочери Газахлара, и трудно было описать изумление Ильяс, когда она признала в закутанной в невообразимые лохмотья женщине красавицу Дадават.

Любимая подруга, матушка ее, две служанки и переодетый нищенкой слуга были немедленно проведены в гостевые покои и засыпаны вопросами. Однако, прежде чем отвечать на них, несчастным беженкам пришлось выпить по чаше «солнечного нектара», ибо на них не только лица не было, но и языками они едва владели. Даже выслушав заверения Ильяс, что здесь они находятся в полной безопасности, измученные женщины продолжали вздрагивать и озираться по сторонам с таким видом, будто окружены толпой жутких призраков.

Слушая их сумбурный рассказ, Ильяс, Изим и Мутамак тоже почувствовали себя в высшей степени нехорошо, ибо беда, обрушившаяся на соседей, не сегодня, так завтра могла добраться и до них, а висящий на воротах «Мраморного логова» щит представлялся им теперь не слишком-то надежной защитой.

В ночь, когда тысячи факелов запылали на улицах столицы, императорский дворец был одновременно атакован с трех сторон и к утру взят штурмом. Отряд мятежников, ворвавшийся в Ворота Корабелов, был истреблен едва ли не полностью, сумев перебить перед этим несколько сотен дворцовых стражников. Пятьсот воинов, размещенных недавно по специальному распоряжению Димдиго на территории дворца, полегли, защищая ворота, выходящие на Верхнюю дорогу. Они честно исполнили свой долг и, вероятно, дождались бы подкрепления, если бы третий отряд заговорщиков, проникнув в императорские сады, не ударил по ним с тылу. В результате этого вызванная из Пиета при помощи сигнальных огней тысяча всадников — дромада, ведомая ирбаром Куталибо, — не только не успела спасти дворец, но и попала под обстрел спешно установленных мятежниками перед его главным фасадом корабельных баллист. Ир-бар спешил своих людей и повел на штурм дворца, однако крики заговорщиков о том, что Димдиго, его сын и жена мертвы, заставили их отступить. Не слишком понимая, что он должен делать в сложившейся обстановке, Куталибо велел играть «отбой» и расположился неподалеку от дворца. Между тем Димдиго, в отличие от своей жены и малолетнего наследника, не был ни убит, ни захвачен в плен.

— Уж лучше бы его прикончили! — с отчаянием пробормотала мать Дадават.

Такого же мнения, похоже, придерживались и остальные женщины, однако желания их на существующее положение дел повлиять, разумеется, не могли.

В разгар штурма дворца, когда стало окончательно ясно, что удержать его не удастся, придворный маг Мукла-Шаргол и его ученики вывели императора, едва ли не на глазах у мятежников, через сотворенный ими Портал или каким-то иным колдовским способом, в безопасное место. И сами последовали за ним в тот самый миг, когда атакующим казалось, что они уже достигли желанной цели.

Все это обитатели «Мраморного логова» узнали от одного из приближенных императора, сумевшего уцелеть во время штурма благодаря самой что ни на есть простой уловке. Залив одежду красным вином — настоящим, виноградным, привезенным из Халисуна, — он прикинулся мертвым и проделывал этот трюк трижды, пока не выбрался из дворца. Затем он, по собственному признанию, не чуя под собой ног, бежал до тех пор, пока окончательно не выбился из сил у ворот «Спелого зерна». Сил у него оставалось немного, ибо особняк родителей Дадават находился неподалеку от дворца, и, выслушав рассказ придворного, они могли бы сообразить, что скорее рано, чем поздно, мятежники надумают сорвать свой гнев на обитающих поблизости Небожителях. Прежде всего на тех, кто был в милости у Димдиго, благо повод для этого имелся — поиски сбежавшего императора-самозванца.

Отец Дадават, к несчастью, особой догадливостью не отличался и, вместо того чтобы бежать со всех ног в одно из своих дальних поместий либо, по крайней мере, просить приюта у родичей или друзей, чьи особняки находились подальше от дворца, — как, к слову сказать, и советовал ему прыткий придворный, задавший стрекача, чуть только силы вернулись к нему, — велел закладывать ворота «Спелого зерна» и готовиться к осаде. По словам одной из служанок, он был твердо уверен, что мятежников вот-вот выбьют из дворца, хотя даже ребенку было ясно, что, пока Димдиго не найдется, заниматься этим никто из его военачальников не будет. Одно дело — хранить верность живому императору, и совсем иное — мстить за убитого, малолетний наследник которого, вероятнее всего, штурма не пережил, ибо вместе с матерью находился в женских покоях, захваченных заговорщиками первым же ударом.

Итак, отец Дадават решил забаррикадироваться в своем особняке и принялся закапывать в саду деньги и драгоценности, не слушая убеждений супруги и дочери, у которых мозгов оказалось не в пример больше. Понимая, что защищать «Спелое зерно» от взявшей дворец толпы мятежников — занятие такое же безнадежное, как и вразумлять закусившего удила хозяина особняка, они решили при первых же признаках опасности спрятаться в подвальном помещении, из которого имелся тайный лаз, выводивший к мосту на Верхней дороге.

Так бы они и поступили, однако любовь к мужу и отцу сыграла с ними скверную шутку. Увидев с крыши особняка отряд мятежников — прекрасно вооруженных и явно не понаслышке знакомых с воинской дисциплиной, они так перепугались за жизнь своего господина, что предприняли еще одну отчаянную попытку уговорить его спастись бегством и постараться вывести из «Спелого зерна» как можно больше народу. Вместо того чтобы внять голосу рассудка, отец Дадават, пропустив увещевания любящих его женщин мимо ушей, торжественно поклялся защищать свой дом до последней капли крови, а им, дабы не сеяли они панику, велел оставаться в своих покоях.

— Тогда мама не выдержала и закричала, что мы убежим одни, а он пусть пропадет пропадом с ослиным своим упрямством и тупостью. И это нас едва не погубило. — Дадават содрогнулась от нахлынувших воспоминаний и залпом осушила стоящий перед ней кубок с «солнечным нектаром». — Папа разгневался и приказал запереть нас в маминых покоях.

— О, Белгони, не покинь нас! Не отвращай от нас лик свой в годину испытаний! — слабым голосом воскликнула ее мать. — Мой муж никогда не блистал умом, а тут на него словно помрачение нашло! Но дрался он как положено мужчине и Небожителю, защищавшему свой дом! И слуги и рабы наши бились с ним плечом к плечу, как разъяренные львы. — Голос ее окреп, стан распрямился, а глаза засияли. — Среди наших людей не нашлось ни одного предателя! Ни один не перешел на сторону мятежников и не покинул в скорбный час своего господина…

Женщины, наблюдавшие из окон второго этажа за разгоревшейся у ворот битвой, забыли о своем намерении бежать, потрясенные видом того, как гибнут один за другим с детства знакомые и близкие люди. Им ничего не стоило взломать запертые двери, но они даже не помышляли об этом и, верно, приняли бы смерть в своих покоях, если бы служанки, знавшие о замысле хозяек, не выпустили их из заточения и не уволокли в подвал. Они успели прошмыгнуть в него в то самое мгновение, когда в ворота особняка ворвалась толпа разъяренных, алчущих крови мятежников. Последнее, что запечатлела их память, были кухарка и ее двенадцатилетний сын, выпускавшие в атакующих стрелу за стрелой.

— Мне страшно представить, что сделали с ними эти злодеи! — с ужасом прошептала Дадават, прижимая ладони к щекам. — А ведь и их, и всех остальных мы запросто могли бы вывести, и они были бы сейчас живы и здоровы! О Великий Дух, прости папе его упрямство! Он погубил всех, кто любил его!

— Не говори так! Он действовал в меру своего разумения, и не его вина, что Боги, в избытке снабдив твоего отца отвагой, обделили чем-то другим.

Рассказанное гостьями произвело на обитателей «Мраморного логова» тягостное впечатление, но завершение их истории оказалось еще более мрачным, чем начало. Миновав, где на четвереньках, а где ползком, полузасыпанный подземный ход, женщины выбрались на Верхнюю дорогу, беспрепятственно перешли мост Тяжких вздохов и к середине дня добрались до «Каменного цветка». Они прошли мимо двух дюжин особняков, в трех из которых уже хозяйничали мятежники, предводители коих воспользовались, видимо, случаем, чтобы свести старые счеты с их владельцами, и, припомнив, что муж Яади не пользовался при дворе Димдиго особым влиянием и, стало быть, дом его не подлежит немедленному разорению, попросили у хозяев дать им приют, дабы собраться с силами и решить, как жить дальше. Яади радушно приняла беженок и, сообщив, что супруг ее отправился к заговорщикам, намереваясь примкнуть к ним и уберечь тем самым свой особняк и поместья от разорения, отвела их в купальню. Затем снабдила новой одеждой и проводила в гостевые покои, где они могли бы отдохнуть и хоть немного оправиться от обрушившегося на них удара.

Переволновавшиеся, не помнящие себя от горя, измученные событиями минувшего дня женщины уснули почти мгновенно, полагая, что самое страшное уже позади, однако судьба еще не исчерпала запас предуготованных им испытаний. Проснувшись среди ночи от яростных криков и душераздирающих призывов о помощи, они обнаружили, что внутренний двор традиционно выстроенного в форме подковы особняка освещен пламенем факелов и заполнен сражающимися людьми. Решив было, что на «Каменный цветок» тоже напали мятежники, они вскоре убедились, что дела здесь обстоят, если можно так выразиться, еще хуже. — Недовольные хозяином рабы, воспользовавшись его отсутствием, напали на нас, рассчитывая, разграбив особняк, податься потом к заговорщикам, — пояснил пришедший с Дадават и ее матерью слуга, многие годы работавший истопником при поварне в «Каменном цветке».

Среди Небожителей ходили слухи о том, что Бабахрат скверно обращается со своими рабами, причем особенно достается от него женщинам. Рассказы о его извращенных и жестоких забавах, дошедшие будто бы до Димдиго, и послужили причиной того, что владельца «Каменного цветка» перестали приглашать во дворец. Возмездие, однако, как это нередко случается, обрушилось не на виновника, истощившего терпение рабов, а на его домочадцев, которые сами немало настрадались от жестокого господина. Преданные не столько Бабахрату, сколько его жене слуги пытались с оружием в руках защитить Яади и двух ее дочерей, но силы были слишком неравны. Три с половиной десятка рабов живо перебили дюжину слуг и начали выволакивать во двор их жен и детей, над которыми собирались вволю натешиться, прежде чем всерьез взяться за Яади и ее чад, которых самые нетерпеливые уже насиловали на женской половине дома.

— Они кричали так, словно с них живьем сдирают кожу! — с содроганием рассказывала Дадават. — Но мы ничем не могли им помочь. Нам бы и самим не удалось выбраться из «Каменного цветка» живыми, если бы не Атанабас. — Она указала кивком головы на пришедшего с ними слугу. — Он вспомнил о нас прежде, чем опьяненные жаждой мщения и рисовой водкой рабы, и вывел через черный ход во фруктовые сады, расположенные позади особняка.

— И вновь мы вынуждены были бежать сломя голову, пока не добрались до «Мраморного логова», — заключила ее мать. — На Верхней дороге нам встретилось несколько беженцев, и, если заговорщики не угомонятся, с каждым днем их будет все больше и больше.

— Но откуда они набрали столько людей, да еще и обученных военному делу? — поинтересовался Изим.

— Спасшийся из дворца оксар упоминал, что видел на мятежниках значки дромад восточных и южных провинций. Возможно, это те отряды, которые были призваны в Пиет на переформирование, но, не дойдя до него, повернули к столице. Хотя, судя по их численности, это могут быть и дромады, специально вызванные заговорщиками в Мванааке, — предположила мать Дадават, и пришедшие с ней служанки утвердительно закивали головами.

— Стало быть, ветераны, — задумчиво промолвил Изим. — Худо, что они упустили Димдиго. Уж коли взялся рубить голову змее, так изловчись сделать это с одного удара, иначе укусит.

Ворчание домоуправителя оказалось пророческим. Этой же ночью в Городе Тысячи Храмов запылали кварталы оружейников и ткачей, а под утро дюжина пришедших по Гвадиаре джилл высадила воинов в речном порту. Появившийся около полудня Газахлар был мрачнее тучи. Не отвечая на расспросы домочадцев, он, скинув иссеченные доспехи, повалился спать, а пятеро вернувшихся с ним телохранителей рассказали совершенно неправдоподобную историю о том, что Димдиго собрал магов и колдунов из двух или трех десятков городских храмов и с их помощью вернул себе императорский дворец. О том, как проклятые чародеи метали молнии, сжигавшие людей заживо, мановением руки останавливали человеческие сердца или, произнеся какие-то чудовищные заклинания, заставляли противников истекать кровью, сочившейся у них изо всех пор, подобно поту.

— С ними невозможно сражаться! — жаловался Сабаар, постаревший за эти дни лет на десять. Он вливал в себя рисовую водку чашу за чашей и все же оставался трезвым, напуганным и разъяренным. — Стрелы сгорают, не долетев на полтора-два локтя до этих прислужников Хаг-Хагора, я сам видел. А Губошлепа они прикончили вообще непонятно как. Стоял он, стоял, а потом брык — и с копыт долой. Мы подбежали, а у него грудь вмята, будто по нему каменюкой из баллисты врезали! Ни одной косточки целой, а камня-то рядом нет!

— Вы когда-нибудь видели, чтобы копье зигзагами летело? — вторил ему Хамдан. — Так вот на моих глазах гналось одно такое за несчастным!..

Что в их рассказах было правдой, а что ложью, понять Ильяс не могла, но страхом от парней разило, как вином из винной бочки, и придумать все это они, конечно же, не могли. Приукрасить, преувеличить — запросто, но что-то неслыханное и невиданное в основе их побасенок безусловно было.

Неслыханное и невиданное не потому, что они наделяли колдунов несвойственным им могуществом. Нет, чудеса-то как раз те творить умели. Однако девушка никогда не слышала, чтобы маги и чародеи принимали участие в боевых действиях. Они успешно занимались врачеванием, отвращали либо призывали дожди, помогали изобличать и ловить преступников и за небольшую плату способствовали прорастанию зерен, увеличению поголовья скота, делали предсказания, отыскивали пропавшие вещи и наилучшие места для рытья колодцев. Это было мирное ремесло или вид искусства — в зависимости от величины дара, коим обладал чародей, — которое наистрожайшим образом запрещалось использовать людям во вред. За колдунами-отступниками, по чьему-либо наущению наводившими, например, злые чары или порчу, охотились, как за бешеными псами, их же коллеги и наказывали за содеянное либо лишением чародейских способностей, либо смертью.

Так почему же они, забыв собственные свои правила и установления, пришли на помощь Димдиго и принялись действовать столь страшными методами? Ответов могло быть множество, но по крайней мере два напрашивались сами собой. То ли победа заговорщиков была чревата такими ужасами, что колдуны решили изменить традициям, дабы предотвратить грядущие беды, то ли император-самозванец предвидел, что рано или поздно ему потребуется помощь чародеев, и еще во дни благополучия склонил сильнейших из них на свою сторону, заручившись обещаниями и клятвами, преступить которые ныне они не сочли возможным. Но не мог же он предвидеть все на свете? — спрашивала себя Ильяс, дивясь прозорливости императора и стремлению его во что бы то ни стало удержать власть в своих руках. Любыми средствами, в том числе и теми, применение коих могло подорвать многовековые устои империи. Несмотря на молодость и неискушенность, даже она понимала, что, вовлекая колдунов в борьбу за власть, Димдиго в корне нарушил сложившийся порядок вещей и совершил поступок, последствия коего необратимы и непредсказуемы.

Отоспавшись, Газахлар вновь покинул «Мраморное логово», захватив с собой всех слуг и рабов, способных носить оружие, а прибывший вечером в особняк Усуглас привез известие о том, что Димдиго мертв. Приехавший в паланкине под охраной двух десятков телохранителей толстяк, узнавший от Газахлара, что Дадават и ее мать нашли приют в его доме, поспешил за своей очаровательной невестой, невзирая на то что улицы Города Тысячи Храмов все еще напоминали поле боя. Не только Небожители, но и ремесленные цеха, разделившись на два лагеря, бились не на жизнь, а на смерть, в то время как беглые рабы и мародеры всех мастей резали тех и других, торопясь набить потуже мошну и сбежать из столицы прежде, чем победители восстановят в ней хотя бы видимость порядка. Теперь, впрочем, ждать этого, по словам Усугласа, оставалось недолго.

Император-самозванец, как и следовало ожидать, не сумел предусмотреть всего и умер от внезапного приступа удушья. Кто-то из чародеев, если верить слухам, из тех, что поклонялись Богам-Близнецам, отыскал брешь в магической защите Димдиго и нанес один-единственный верный удар, положивший конец разгоравшейся усобице, грозившей перерасти в пагубную для империи гражданскую войну. Таким образом, Димдиго погиб от того самого оружия, коим надеялся сокрушить мятежников, что было весьма знаменательно. Из пятерых предводителей восстания двое были убиты: Эркан Ог и Орочи Мунг, — и власть в стране временно взял в свои руки Триумвират, состоящий из Мандлы Татама, Бибихнора Кешо и Таанрета, сына Валаматмаха…

«Жив!» — мысленно ахнула Ильяс, разом перестав слышать Усугласа, видеть Дадават и ее мать и думать о чем-либо, кроме желтоглазого. Он жив! Ему не надо больше скрываться! Ничто больше не угрожает его жизни, раз Димдиго убит! Слава Нгуре, Тахмаангу и Мбо Мбелек! Девушке хотелось петь, танцевать и кричать от радости. Солнце светило на редкость ярко, воздух был насыщен дивными ароматами, жизнь была прекрасна, и грядущее представлялось ей сплошным праздником. Напрасно она беспокоилась и не находила себе места все эти дни, напрасно ворочалась ночами, не в силах уснуть, представляя Таанрета раненым, искалеченным, убитым самыми разными способами. Он жив, и, пусть она даже никогда его больше не увидит, с нее достаточно знать, что желтоглазый цел и невредим.

* * *

Узнав в предводителе въезжавшей в ворота особняка группы воинов Таанрета, Ильяс глазам своим не поверила. Она не вскрикнула, не ойкнула, и только сцепленные на груди пальцы рук приобрели пепельный оттенок.

Несколько мгновений она вглядывалась в знакомые до боли черты: квадратный подбородок, широкие скулы, гриву волос, стянутых на лбу серебряным обручем, горящие хищным огнем глаза… А потом до нее вдруг дошло, что мужчина из клана Огня тяжко болен, быть может ранен, и держится в седле высокой молочно-белой лошади из последних сил. Девушка рванулась ему навстречу, чтобы поддержать, помочь, и тут желтоглазый, разомкнув потрескавшиеся, пересохшие губы, хриплым, прерывающимся голосом обратился к сопровождавшим его воинам:

— Скачите во дворец и передайте Татаму, что я остаюсь здесь. Эта форани позаботится обо мне. Ее отец наш друг. Можете не беспокоиться, в «Мраморном логове» я буду в большей безопасности, чем где-либо.

Молочно-белый конь сделал несколько шагов к Ильяс, остановился перед ней, поводя ушами и кося по сторонам удивительными светло-коричневыми глазами. Таанрет качнулся в украшенном золотом седле и начал медленно вываливаться из него, словно помогавший ему держаться прямо стержень сломался одновременно сразу в нескольких местах. Подбежавшие женщины подхватили его и, повинуясь знаку все еще не обретшей дара речи Ильяс, понесли в гостевые покои, а один из сопровождавших желтоглазого воинов, отделившись от группы товарищей, подъехал к ней и, сурово сдвинув густые брови, промолвил:

— Он велел нам уезжать, ты слышала. Он сказал, что единственный человек, которому полностью доверяет в столице, — это ты. Хотя у него приступ болотницы, говорил он связно, и я не могу его ослушаться. — Воин в медном панцире и белом тюрбане вместо шлема не обладал способностями оратора и явно мучился, составляя из не желающих становиться в нужном порядке слов более или менее складные фразы. — Если ему будет причинен в твоем доме вред, мы уничтожим всех. Слуг, рабов, хозяев, дом. А землю, на которой он стоял, посыпем солью. Долгие годы здесь не будет расти даже трава. Клан Леопарда перестанет существовать. Ты поняла меня?

— Поняла, — коротко ответила Ильяс.

Она не сомневалась, что, если Таанрет умрет, все будет именно так, как сказал хмуролицый воин, служивший, судя по значку на пластинчатом панцире, в одной из дромад, стоящих на границе с Кидотой и Афираэну. Убедила ее в этом не столько мрачная внешность ветерана, сколько рассказы беженцев, временно укрывшихся в «Мраморном логове».

Услышав из уст Усугласа известие о гибели Димдиго, Ильяс, как и многие другие, наивно полагала, что теперь-то порядок в столице будет быстро восстановлен, однако поджоги, грабежи и разорение особняков продолжались вот уже вторую седмицу. Количество их пошло на убыль, но зато совершались они ныне на законном основании. Триумвират разыскивал сообщников сверженного императора, и прежде всего пытавшихся вернуть ему трон колдунов. Под этим предлогом отряды яр-нуарегов — «ревнителей справедливости» — хватали людей на улицах, врывались в жилища и творили суд и расправу со столь умопомрачительной быстротой, что получили в народе прозвище настатигов — «быстроразящих». Привыкнув подавлять постоянно вспыхивавшие в восточных провинциях империи мятежи, они усвоили методы и манеры своих не слишком-то цивилизованных противников и с одинаковой легкостью и стремительностью лишали жизни как заподозренных в приверженности к Димдиго простолюдинов, так и Небожителей. Последних даже более охотно, ибо рассчитывали поживиться за их счет и очистить богатые особняки от всего ценного, прежде чем те станут достоянием имперской казны.

Попросивший укрыть его на одну ночь и одолжить ему лошадь Бокко, надеявшийся отсидеться в своих поместьях до лучших времен, поведал Ильяс такое, что волосы у нее встали дыбом. Ридрок убит в собственном доме, вместе со своими престарелыми родителями. Чумдаг схвачен по доносу и брошен до выяснения обстоятельств его дела в дворцовые казематы. И ему еще повезло, потому что Дунгу был попросту зарезан на улице, — по всей видимости, дерзкий язык сослужил ему на этот раз дурную службу. Сам Бокко едва успел улизнуть из особняка, когда в него ворвались настатиги. Счастье еще, что он успел загодя отправить из столицы мать и сестру, а о том, что стало с отцом, ему и помыслить страшно.

Вслед за Бокко спрятать ее в «Мраморном логове» попросила Анигьяра, высокородная любовница отца, прибежавшая к воротам особняка ночью, босая, волоча за собой за руку перепуганного и зареванного восьмилетнего сына. Еще через день, ранним погожим утром, приплелся в сопровождении племянницы и слуги Филаок — старинный приятель Газахлара, настигнутый «ревнителями справедливости» при выезде из столицы и спасшийся исключительно потому, что остановившие его негодяи слишком увлеклись дележом имущества, которое он не пожелал оставить в обреченном на разграбление особняке.

Последней из несчастных, кому Ильяс, несмотря на строжайший приказ Триумвирата и соответствующее распоряжение отца, оказала помощь и кого приютила под своим кровом, была Нганья, принесенная на закорках сердобольным рабом, растворившимся во мраке ночи сразу после того, как передал свою госпожу на попечение хозяйки «Мраморного логова». История злоключений окровавленной, не помнящей себя от боли девушки отличалась от происшедшего с другими бедолагами, чьи жилища не были защищены треугольным щитом с изображением поднятого вверх кулака, только деталями, которые тем не менее заставили Ильяс от души возненавидеть как настатигов, так и Триумвират, чьи прислужники алчностью, жестокостью и безнаказанностью намного превосходили Димдиговых сочейросов.

Вломившимся в особняк Нганьиных родичей воинам никто не пытался оказать сопротивление. Не зная за собой никаких прегрешений перед новым правительством Мавуно, обитатели его полагали, что недоразумение быстро разрешится, и оно таки действительно разрешилось быстро, но совсем не так, как они надеялись. Командир полусотни задал всего три вопроса. Где были обитатели особняка, когда все достойные граждане империи сражались с приспешниками самозваного императора? Не укрывают ли хозяева дома сподвижников Димдиго и в особенности колдунов? Есть ли в «Букете астр» чародей, прикрывающийся личиной врачевателя телесных недугов?

При виде четырех служанок, раба и престарелой форани Туткаш, признавшихся, дабы не заставлять врать приютивших их людей, что они попросились переночевать здесь, после того как были выгнаны славными воинами достойного Триумвирата из своих жилищ, полусотник плотоядно ухмыльнулся. А услышав, что домашний лекарь в «Букете астр» действительно имеется, приказал немедленно привести его, не слушая уже более ни отца Нганьи, тщившегося объяснить, что врачеватель и колдун — совершенно разные профессии, ведь, согласитесь, ставить клистиры и вызывать дождь — совсем не схожие между собой занятия. Сообразив, что старика лекаря, успешно пользовавшего не одно поколение обитателей «Букета астр», пришедшие хотят без лишних слов зарезать у них на глазах, мать Нганьи — женщина властная и голосистая — потребовала, чтобы настатиги убирались из ее дома, иначе она дойдет до самого Триумвирата и добьется публичной казни возомнивших о себе Тахмаанг знает что мерзавцев. Гаденько улыбаясь, щуплый помощник полусотника — человечишка, явно не державший никогда в руках иного оружия, кроме скрипучего пера и кисточки писца, — указал своему командиру на то, что порочащие яр-нуарегов речи являются тягчайшим преступлением и должны пресекаться в корне.

«Пресечь! — скомандовал длинноусый полусотник трем стоящим подле него удальцам. — Вразумите горластую ведьму, как надлежит разговаривать с полномочными представителями Триумвирата!»

Нганья, а за ней и другие обитательницы особняка пробовали заступиться за свою госпожу и тут же были обвинены в «злодейском неповиновении», «дерзком противодействии», «охаивании», «осквернении» и всех прочих мыслимых и немыслимых оскорблениях доблестных «ревнителей справедливости». А поскольку это приравнивается к злоумышлению против существующей власти, предателей велено было немедленно схватить, примерно наказать и отправить на невольничий рынок, отписав особняк и все находящиеся в нем ценности в имперскую казну.

Опешившую Нганью и трех или четырех смазливеньких служанок мгновенно оттащили в сторону, остальных же начали примерно наказывать древками копий, ножнами мечей и захваченными специально на этот случай страшными кнутами из бегемотовой кожи. Видя, как избивают ее мать, Нганья бросилась ей на помощь и, сбитая с ног увесистой затрещиной, пришла в себя уже в отцовской спальне. Бросив ее на циновку подле широкого ложа, настатиги не потрудились даже связать свою бесчувственную жертву. Им и в самом деле было не до нее: двое, занявшие ложе отца, обмениваясь мерзкими шуточками, заставляли ласкать себя молоденькую дочь управляющего особняком, все тело которой покрывали царапины и кровоподтеки, а под глазом набухал огромнейший синяк. Еще двое методично избивали ногами загнанную в угол жену одного из телохранителей — высокую и сильную женщину, сладить с которой насильникам оказалось не так-то просто.

От боли в затылке, нестерпимого ужаса и зрелища того, что ждет ее в самом ближайшем будущем, зрелища, сопровождаемого удушливым запахом крови и отвратительными хлюпающими, чмокающими и булькающими звуками, перемежающимися тяжкими ударами, всхлипами и стонами, Нганью вывернуло наизнанку. Утирая лицо ладонью, она решила, что лучше умереть, чем пережить надругательства настатигов. Надо было только выбрать, что надежнее: выпрыгнуть из окна второго этажа или попробовать добраться до сваленного у двери в кучу оружия и, завладев мечом, перерезать себе горло? Окна выходили в сад, и, хотя были расположены достаточно высоко над землей, выпрыгнув из спальни, Нганья рисковала переломать руки и ноги, что, разумеется, не помешало бы насильникам совершить задуманное.

Меч или кинжал были надежнее, и девушка, пользуясь тем, что никто из присутствующих в комнате не обращает на нее внимания, не вставая с колен, поползла к двери. Она была уже почти у цели, когда за ее спиной, из того угла, где неуступчивую жену телохранителя превращали в кровоточащий кусок мяса, донесся изумленный возглас. Изо всех сил Нганья рванулась вперед и успела ухватиться за рукоять спасительного меча, но тут что-то мягко толкнуло ее в бок. От неожиданности она упала и лишь мгновением позже поняла, что это всего лишь кожаная подушка, которую метнул в нее один из расположившихся на отцовской постели насильников.

Девушка дернула меч из ножен, но было уже поздно: потерянное мгновение позволило бросившему избивать жену телохранителя настатигу добраться до нее в прыжке, прижать всем телом к полу и так сдавить вцепившиеся в рукоять меча пальцы, что они разжались сами собой.

— Какая шустрая девчушка. Совсем как мальчуган, — прошипел ей на ухо не знающий жалости палач. — Да и сложением похожа, — заключил он, шаря мозолистой лапищей по ее телу. — Ладно, будешь у меня сначала за мальчика, потом за девочку. А пока покричи маленько, чтобы аппетит пришел.

И Нганья закричала…

Этот ублюдок заставил ее кричать, как никогда в жизни, и, даже очутившись в «Мраморном логове», она продолжала кричать по ночам так, что слышно было, наверное, в императорском дворце. Днем же она лишь стонала и плакала, умоляя пожалеть ее, не мучить. «Лучше убейте, убейте, убейте!..» — твердила форани монотонным бесцветным голосом, от звуков которого у Ильяс непроизвольно сжимались кулаки. В бессильной ярости скрежеща зубами, она клялась себе отомстить за подругу. Страшно отомстить, вот только как? Как может она отыскать насильников, изувечивших Нганью, и как отомстить им? И сотням других злодеев, калечащих и убивающих не только безнаказанно, но и с чувством исполненного долга? Этих-то ведь и искать незачем: выгляни на Верхнюю дорогу и можешь не сомневаться — первый же встреченный отряд настатигов состоит из них.

«Как, верно, и тот, что только что выехал из ворот „Мраморного логова“», — подумала Ильяс, провожая взглядом группу воинов, привезших в ее особняк Таанрета.

* * *

— Ничего страшного. Подцепил молодец горячку в болотах, потрясет она его малость и отпустит, — пообещал Уруб, маленький сухонький лекарь Газахлара, осмотрев желтоглазого.

Истолок в серебряной ступке какие-то мелко рубленные корешки и сухие листья, добавил к ним несколько порошков из аккуратных пергаментных пакетиков, залил все это кипятком и, пока созревало целебное питье, принялся растирать Таанрета душистым маслом Уютно посапывая, он долго мял испещренное множеством шрамов тело, влажно поблескивавшее, словно покрытое прозрачным лаком черное дерево, тихонько ворча и порицая молодежь за то, что та не следит за своим здоровьем, а вспоминает о нем, только когда уж очень сильно припечет.

— Вот и этот герой, видать, чуть живым из восточных болот выполз. Едва оправился — и в пляс. Нет бы отлежаться, дабы окончательно хворь избыть. Зато и будет она теперь его временами трясти, донимать, примучивать…

Глядя, как домашний лекарь возится с желтоглазым, переставшим метаться в мучительно-тревожном забытьи, расслабившимся и задышавшим ровно и глубоко, словно спящий ребенок, Ильяс поймала себя на том, что мысленно назвала Уруба чародеем, и с ожесточением затрясла головой. Однако видение того, как соратники исцеленного Таанрета выволакивают маленького лекаря во двор и радостно обсуждают между собой, какой казни его предать: четвертовать, отрубить голову или же просто удавить, — неотступно стояло перед ее внутренним взором. И вновь ее мысли помимо воли вернулись к тому парадоксальному факту, что вот ведь свела судьба под крышей «Мраморного логова» главного палача и его жертвы и один и тот же врачеватель пользует тех и других, зная, между прочим, что этот вот «молодец» и «герой» вместе с двумя другими мерзавцами подписывал указ об истреблении колдунов и всех причастных к тайному, чародейскому ремеслу. Она бы на его месте наверняка подсыпала в питье желтоглазого яд или ножом его пырнула, а он лечит главного убийцу своих коллег, да еще и воркует над ним, как мать над любимым чадом.

Напоив бесчувственного Таанрета целебным отваром, Уруб отправился проведать Нганью. Ильяс хотела последовать за ним, но в последний момент передумала и, присев на груду циновок — комнатка эта давно использовалась как кладовая, а гостевые покои были отданы беженцам, — обняла колени, тщетно пытаясь справиться с охватившим ее смятением.

Ни об одном чужом мужчине она не думала так много, ни об одном не тревожилась так сильно, как о Таанрете. Не было, в общем-то, ничего удивительного в том, что сердце ее покорил таинственный незнакомец — смелый, решительный, красивый, умный и, очень бы ей хотелось добавить, великодушный, но правильнее было бы сказать: не кровожадный. Странно было другое — он почему-то тоже ее запомнил, хотя виделись они всего два раза, и даже в жару сумел разыскать особняк Газахлара. Никому, кроме нее, он не пожелал доверить уход за собой, и форани не могла не признать, что это не только польстило ей, но и вселило в душу глупые, несбыточные надежды. При виде въехавшего в ворота «Мраморного логова» Таанрета ноги сами собой понесли ее ему навстречу; ей хотелось петь и смеяться, и, глядя в его дивные, сияющие как солнце глаза, она напрочь забыла, что видит перед собой предводителя насильников и убийц, которого должна люто ненавидеть и неоднократно уже клялась себе забыть, выкинуть из сердца, а буде представится возможность, так и убить.

Нет, появление его в отцовском особняке нельзя было воспринимать иначе, как ниспосланное Богами испытание. Таанрет помнил ее, доверил ей свою жизнь, но от этого не перестал быть предводителем убийц. Так зачем же она позвала к нему Уруба, вместо того чтобы перерезать горло и бежать из «Мраморного дворца» вместе со слугами и рабами? Треугольный щит с изображением поднятого кулака позволит им беспрепятственно покинуть столицу, а разыскать их в южных папиных поместьях будет очень и очень непросто. Разумеется, при этом она подставила бы под удар отца, но хитрый лис сумеет, надобно думать, разыграть сцену отречения от сумасшедшей дочери, поднявшей руку на своего гостя и благодетеля. Ей, впрочем, если уж на то пошло, вовсе не обязательно убивать желтоглазого собственноручно. Она может приказать это сделать одному из рабов, посулив ему вольную, а когда приказ будет выполнен, поспешить во дворец и, заливаясь слезами, заявить, что кто-то, желая отомстить Таанрету, проник в никем не охраняемое «Мраморное логово» и убил ее любимого, драгоценного, ненаглядного….

— Могло бы получиться очень трогательно! — пробормотала Ильяс, чутко прислушиваясь к дыханию больного. — И даже правдоподобно, поскольку, возникни у кого-нибудь мысль прикончить Таанрета, защитить его здесь было бы некому.

Вай-ваг! Как же она не догадалась потребовать, чтобы привезшие его настатиги оставили охрану? Придется отправить отцу записку и попросить, чтобы тот прислал воинов для сбережения своего незваного гостя, в конце концов, это отвечает его собственным интересам…

Проклятый желтоглазый! Он словно приворожил ее! Какое уж там убить — нечего и тешить себя фантазиями, если при одной мысли, что ему может быть причинен вред, она покрывается холодным потом и чувствует в себе готовность драться за него, как львица за своего львенка. Скверно! Ох как скверно любить человека, которого надобно ненавидеть. Ведь то, что он лично не убивал и не насиловал, — хотя как знать, так ли это? — является жалкой отговоркой, и она прекрасно понимает всю ее несостоятельность. Человек, санкционировавший убийство, — это не просто соучастник злодеяния, это его первопричина и, стало быть, главный виновник содеянного.

Девушка сжала голову руками. Она не хотела вспоминать рассказы Дадават и Бокко. Не хотела думать о том, что сделали настатиги с Нганьей, но пронзительные крики,стоны и жалобные стенания подруги продолжали звучать в ее ушах, и никакими разумными доводами заглушить их невозможно. Да и не было у нее этих самых доводов, ибо желтоглазый виновен во всех бессмысленных, диких жестокостях, продолжавшихся твориться в Городе Тысячи Храмов после смерти Димдиго. Это было очевидно. И все же Ильяс не хотела, не могла в это поверить. Уж очень хорошо она помнила, как он с отвращением к ненужной жестокости произнес в храме Балаала: «К лицу ли нам проливать кровь невинного младенца?» Но если это было не к лицу заговорщикам, у которых имелись веские причины уничтожить нежелательного свидетеля или даже соглядатая, то тем паче не к лицу, да и незачем, новоявленным правителям империи, на чью власть никто не собирается и, увы, не способен покуситься. Однако же кровь невинных льется. Зачем? Кому это надобно?

Нет, она явно чего-то не понимает, а Таанрета не спросишь — вон он опять начал метаться на постели и отдавать приказы идущим на штурм дворца воинам.

Девушка, склонив голову, прислушалась к хриплому шепоту больного. Ну так и есть.

— Мосты… Надо занять мосты… Почему не стреляют лучники?.. Дорогу! Освободите мне дорогу… Валихамун, дай мне твои ножи! Дети кидают их лучше тебя… Фанкел! Фанкел, не подпускай их к лестнице!.. — Желтоглазый замолчал, а затем хрипло и надсадно крикнул чуть слышным шепотом: — Назад! Назад, прах вас подери!.. Сочейросы обойдут нас с тыла… Смрадные колдуны… Они вырвали победу у нас из рук…

— Тихо, родной мой. Тихо. Дворец взят, Димдиго убит. — Ильяс не заметила, как очутилась подле ложа Таанрета, и удивилась, услышав собственный голос, ласково шепчущий: — Все плохое уже позади. Мы победили. Обитатели столицы были счастливы избавиться от самозваного императора.

— Счастливы… Ложь, ложь… Опять ложь!.. Все никогда не могут быть счастливы… — просипел, лязгая зубами, желтоглазый, сворачиваясь в клубок и зябко охватывая себя руками за плечи.

Уходя к Нганье, Уруб предупреждал, что приступы болотницы будут возобновляться, и посоветовал прислать в комнату служанку, дабы та поила больного целебным отваром и растирала снимающим жар маслом, но Ильяс была так погружена в свои мысли, что забыла последовать совету лекаря. Да и не хотела она подпускать кого бы то ни было к желтоглазому. А вернее, не хотела уходить от него сама.

Налив в чашу отвар, она заставила Таанрета сделать несколько глотков, закутала поплотнее в одеяло, но, несмотря на жаркий вечер, его продолжал колотить озноб. «Не очень-то помогло ему это душистое масло, да и отвар тоже», — подумала девушка, не в силах решить, стоит ли еще раз растереть желтоглазого или лучше притащить пару дополнительных одеял. Придя к мысли, что лекарю все же виднее, она открыла бутылочку с маслом, попыталась стянуть одеяло с больного, но тот вцепился в него изо всех сил и сипло пожаловался:

— Холодно! О, как мне холодно!..

Мгновение форани колебалась, а потом легла подле Таанрета и прижала его к себе, стремясь утешить и обогреть одновременно. Гладя его влажные, слипшиеся волосы, она шептала ему ласковые, бессмысленные слова, успокаивая, словно больное дитя или отнятого от матери щенка, догадываясь, что желтоглазого мучит не только болотница, но и одиночество. Доказательством этому было то, что, когда его скрутила болезнь, он не нашел ничего лучшего, как обратиться за помощью к почти неизвестной ему девушке. Но и помимо этого, видимо, были какие-то неразрешимые вопросы, заставлявшие его то метаться и скрежетать зубами, то вновь сворачиваться в позе эмбриона, словно желая спрятаться от бурь и потрясений внешнего мира. Однако облегчения это не приносило, ибо бури бушевали и в его душе и от них-то скрыться он не мог, даже погрузившись в болезненное забытье.

Когда Таанрет в очередной раз взбрыкнул, с душераздирающим стоном сдирая с себя одеяло, будто липкую, мешавшую ему дышать паутину, девушка подкатилась под его пышущий жаром бок, обнимая, уговаривая и чувствуя, что вот-вот разрыдается от жалости и невозможности помочь этому измученному человеку. Ильяс понимала, что стоит ему взмахнуть рукой — и шмякнется она на пол и будет выглядеть в собственных глазах дура дурой со своим детским состраданием, неумением помочь и стремлением все же во что бы то ни стало облегчить чужое страдание. И была страшно удивлена, ощутив, как обмякают и расслабляются от ее ласковых объятий и поглаживаний напряженные, бугрящиеся, как корни деревьев, мускулы рук. Как мягчает и расправляется сведенное судорогой ненависти и боли лицо, утихает бьющая желтоглазого дрожь.

— Уньян… Маленькая моя Уньян… Я верил, что ты жива… — пробормотал Таанрет, переставая наконец дергаться и метаться, подобно попавшему в западню зверю.

«Уньян?» — мысленно повторила девушка, цепенея от обиды и разочарования. Значит, он принимает ее за какую-то Уньян… Где-то она уже слышала это имя. Ах да! Так звали, по словам Кальдуки, дочь Валаматмаха! Значит, Таанрет всего лишь зовет сестру!

— Да-да, я тут. Я рядом. Я с тобой… — Она продолжала ворковать что-то бессмысленно-успокаивающее, и дыхание Таанрета стало выравниваться. Вот он погладил ее волосы, некоторое время, словно выйдя из дремы, вглядывался в Ильяс затуманенными, ничего не видящими глазами и, так и не поняв, что подле него лежит вовсе не сошедшая с ума в подвалах императорского дворца сестренка, вздохнул и прижал ее голову к своей груди. И она, как это ни странно, ощутила, как и на нее тоже нисходят покой и умиротворение.

За окном стало совсем темно. Целебный отвар оказал свое действие, и тело желтоглазого перестало источать болезненный жар Он погрузился в глубокий, спокойный сон, и Ильяс начала осторожно выбираться из-под одеяла. Она не хотела, чтобы кто-нибудь из служанок или рабов застал ее в таком двусмысленном положении, но, как только попыталась отодвинуться от Таанрета, рука его напряглась и притянула девушку к себе.

— Пусти, — жалобно попросила Ильяс, норовя выскользнуть из братских объятий желтоглазого. Он не ответил и, конечно же, не услышал ее.

— О Нгура, этого мне только не хватало! — прошептала форани, решив, что Мутамак непременно заглянет сюда и тогда наслушается она от нее упреков и наставлений. Не желая, однако, будить больного, девушка подождала, пока его рука расслабится, и вновь попробовала соскользнуть с ложа.

И снова его рука напряглась, превращаясь в подобие стального капкана.

— Ну пусти же ты меня, чудище сильнорукое! — взмолилась Ильяс.

Желтоглазый что-то буркнул, крепче притискивая ее к себе.

— Чтоб тебя Хаг-Хагор забрал! — беззлобно выругалась она, нехотя признавая, что ей и самой не слишком-то хочется высвобождаться из объятий Таанрета. Пусть себе Мутамак болтает что хочет, а выспится она тут ничуть не хуже, чем в своей собственной постели…

Глава пятая. Домашний лекарь Газахлара

715-й год от основания Города Тысячи Храмов.

9-й год правления императора Кешо

Малаи передвинул фигурку катапульты через всю доску, и Эврих с досадой обнаружил, что оборона его наследника не так уж непробиваема, как ему представлялось. И все же старый врачеватель опаздывал по меньшей мере на один ход. Император арранта пересек многоклеточное поле по диагонали, и Малаи беспокойно принялся жевать нижнюю губу.

— Ты хорошо играешь в читимач, — произнес он, барабаня пальцами левой руки по столу. — А мне говорили, что чужеземцам эта игра незнакома.

— Врали, как обычно, — пожал плечами Эврих, выводя боевого слона на линию атаки. — У вас тут, я заметил, принято ругать все, что находится за пределами империи. А иноземцев почитать варварами. Спеси и у моих соотечественников хоть отбавляй, но по сравнению с обитателями Мавуно они воплощение скромности и терпимости.

— Так у нас было далеко не всегда. Это стало входить в моду последние лет шесть. Я напал на твоего наследника, — любезно предупредил старый лекарь, поглядывая на клепсидру — водяные часы, по которым они замеряли время, необходимое для приготовления отваров и выпаривания из растворов лишней влаги.

— Вижу, — ответствовал аррант, потирая подбородок рукой, чтобы спрятать улыбку. Да, теперь уже очевидно, что старик опаздывает на один ход, несмотря на все свое хитроумие.

Глубоко задумавшись, Малаи жевал и жевал свою губу, а Эврих, глядя на него, тихо радовался и мысленно благодарил Великого Духа за то, что тот свел его с этим замечательным стариком. Исключительно знающим и опытном стариком, по сравнению с которым чувствовал он себя нахальным несмышленым парнишкой, только потому и не оскандалившимся до сих пор, что каждое действие свое сверял с трактатами ученых мужей, добрую половину которых Малаи видел впервые в жизни. Но и безо всяких трактатов, в которые впился он, точно голодающий в теплую лепешку, и грыз еженощно при свете масляного светильника, многое Малаи умел не в пример лучше Эвриха. А нынче удалил у пришлой девчонки слепую кишку с таким блеском, что аррант готов был локти себе кусать от зависти.

— Сдаюсь. Ты и на этот раз выиграл, — пробурчал Малаи, удивленно качая головой и обиженно складывая седеющие брови домиком. — Никак не могу привыкнуть, что чужеземец…

— Полно тебе печалиться! — рассмеялся аррант и, дабы утешить старика, признался: — Я научился играть в читимач еще мальчишкой. Называется эта игра у нас по-другому, и фигуры, конечно, на ваши не похожи. Но ходят они так же, и правила игры те же самые. — Он сделал паузу и задал давно уже не дававший ему покоя вопрос: — Скажи-ка лучше, а ведь ты и прежде бывал в доме Газахлара? И с Изимом вы, сдается мне, старые знакомцы?

— Кхе-кхе! М-м-м… — Старый лекарь поперхал, покашлял, помычал, поерзал на циновке, опустив глаза и теребя нижнюю губу с таким остервенением, что Эврих испугался, как бы он ее вовсе не откусил.

— Прости, но я привык донимать людей расспросами, забывая порой, что они могут быть неприятны и напоминать то, о чем человек всеми силами старается забыть.

— Кхэм! Ничего-то ты не забываешь. Не верю я твоему покаянному тону. И подозреваю я, что, не получив от меня ответа, ты возьмешься за Изима и будешь копать и расспрашивать, пока не удовлетворишь своего поистине неуемного любопытства, — недовольно проворчал Малаи. — А известно ли тебе, что один дурень может задать столько вопросов, что на них не сумеет ответить и сотня мудрецов?

— Известно, — смиренно подтвердил Эврих и тут же спросил: — Но разве может этот самый дурень поумнеть, ежели не будет задавать интересующие его вопросы?

— Если б люди и впрямь умнели, получая ответы на свои вопросы… — рассеянно протянул Малаи и, поколебавшись, произнес: — Ну хорошо, раз уж тебя это так занимает, я отвечу. Некогда меня знали здесь под другим именем и я был домашним лекарем Газахлара. Так что, естественно, Изим и хозяин особняка мои старые знакомцы.

— Ага. — Эврих подпер щеку ладонью. Что-то в этом роде он и ожидал услышать, уж очень быстро Малаи освоился в «Мраморном логове»: уже через седмицу чуть ли не с закрытыми глазами по нему мог бродить.

— Мне пришлось бежать из этого дома, чтобы не подвести Газахлара, когда шла охота на колдунов. И я в общем неплохо жил эти годы, но вот на старости лет потянуло вернуться в столицу.

— Твое возвращение в Город Тысячи Храмов на редкость удачно совпало с моим появлением здесь и исцелением Газахлара, — пробормотал Эврих, давая тем самым понять, что не слишком верит в счастливые стечения обстоятельств, ежели, конечно, они не готовятся долго и тщательно чьими-то умелыми руками.

— Ну-у-у… Совпадением это можно назвать с некоторой натяжкой, — ухмыльнулся старый лекарь, ероша ежик седых волос. — Я вернулся в столицу около года назад и дважды осматривал Газахлара в отсутствие Мфано. Однако знаний моих было недостаточно, чтобы гарантировать успешное лечение, а хозяин «Мраморного логова» заявил, что никому больше не позволит развлекаться за его счет.

— Он немало натерпелся от всяких недоучек, и его нельзя винить в излишней подозрительности, — рассудительно сказал Эврих, косясь в сторону стоящего на жаровне горшочка. — Сыграем еще партию, и раствор достигнет нужной консистенции. Если не возражаешь, я дам тебе в фору боевого слона. Или катапульту.

— Для начала возьму слона, а там видно будет, — согласился Малаи с кислой улыбкой. — Я ни в чем не виню Газахлара. И не вернулся бы сюда, узнав, что ты излечил хозяина, если бы Изим не прислал за мной человека. И если бы мне не хотелось так сильно взглянуть на чудного арранта, о котором болтают в столице все кому не лень. Изим сказал, что вскоре ты покинешь «Мраморное логово» и Газахлару понадобится новый домашний лекарь. А Мфано он велел даже на порог не пускать.

— Скажи, чем бы ты лечил Газахлара, если бы он решил воспользоваться твоими услугами?

— Теперь это уже не имеет значения. Я рад, что ты сумел помочь ему, — он очень страдал. А человек, каким бы он ни был, не должен испытывать таких мучений. Я бы на месте хозяина предпочел смерть и преклоняюсь перед его мужеством, — медленно ответил Малаи и передвинул фигурку с таким видом, будто всецело поглощен начатой партией.

— И все же мне хотелось бы знать, — настаивал аррант.

— Я не знаком с составом «Животворного бальзама». В Мономатане кольцелистник не произрастает и потому используется крайне редко. Я применил бы вместо него экстракт из побегов лимонника с добавлением яда харим-даху — крупных каменных скорпионов. А смола, изготовленная по рецепту Ибрагара Гургиена, — самое действенное средство для улучшения работы печени.

— Ага! — повторил Эврих, забывая об игре. — Стало быть, ты знал, чем я пичкаю твоего прежнего хозяина?

— Изим пересказывал мне то, что ему удавалось понять из твоих объяснений. Ты не делал из своей работы тайны, и мне не трудно было следить за тем, как продвигается лечение. Кроме того, Изим — да не затаишь ты за это на него зла — несколько раз приносил мне бесценные трактаты Аквилия Певтского и Зелхата Мельсинского.

— То-то мне казалось, что я клал их в одно место, а находил в другом! — расхохотался аррант, и Малаи, начавший было хмуриться и, может быть, даже сожалеть об излишней откровенности, вторил ему тихим душевным смехом.

— Ну а что Газахлар? Не возражает он против того, что бывший его домашний лекарь займет свое прежнее место? — отсмеявшись, спросил Эврих не без тревоги в голосе. Почувствовав себя исцеленным, хозяин «Мраморного логова» развил столь бурную деятельность, что аррант уже целую седмицу откладывал давно назревавший разговор с ним, во время коего намеревался напомнить об условиях сделки, согласно которым платой за излечение недужного было освобождение его раба-врачевателя.

— Газахлар не возражает. И слово свое сдержит, можешь не сомневаться. Во-первых, потому, что, как только он будет принят императором, ты станешь ему не особенно нужен, а во-вторых, о заключенном между вами соглашении знает слишком много народу. Надобно заметить, что рассказ о нем немало способствовал росту интереса к тебе как Небожителей, так и простого люда столицы.

— Ты не назвал самой важной причины, — понизив голос, произнес Эврих, имея в виду данное Газахларом обещание вернуть ему свободу.

— Твой ход. Ты совсем не следишь за игрой, — пожурил арранта Малаи.

«Стало быть, слово владельца „Мраморного логова“ не многого стоит и надобно мне скоренько уносить отсюда ноги, пока ситуация не изменилась к худшему», — решил Эврих и, припоминая все сказанное старым лекарем о Газ ах л аре, пришел к выводу, что мнения тот о душевных качествах своего хозяина был невысокого, хотя разумность его и хватку под сомнение не ставил. Ну что ж, спасибо и на этом Всеблагому Отцу Созидателю.

* * *

Эврих едва успел закончить завтрак, как в предназначенную для слуг и рабов трапезную вбежал сын Хаурики и выпалил, что Газахлар желает его видеть и велел, бросив все дела, подняться к нему.

— Хозяину нездоровится?

— Здоровится-здоровится! Здоровее не сыщешь! Он нынче спозаранку выездной саронг нацепил. — ответил парнишка и был таков.

— Ну, значит, пришла пора объясниться — пробормотал Эврих себе под нос и отправился в покои хозяина особняка.

Газахлар действительно не любил ходить дома в парадных одеяниях и во время ежедневных осмотров неизменно встречал арранта в обтершемся мягком халате темно-вишневого цвета, расшитом дивными золотыми драконами. Выездной саронг — один из двух или трех дюжин, заказанных, надобно думать в ознаменование начала новой жизни, — означал что Газахлар желает говорить с домашним лекарем вовсе не о своем здоровье. А помимо этой, на взгляд Эвриха у них существовало всего две темы для беседы ибо пора воспоминаний и рассказов о дальних странах и заморских обычаях безвозвратно миновала Первая касалась выполнения Газахларом своей части договора, вторая — отношений домашнего лекаря с женой хозяина особняка.

«Пусть только он попробует высказать свое неудовольствие тем, что я дарю тебя своим вниманием и вся столица будет хохотать над ним и тыкать ему вслед пальцами, — промурлыкала давеча Нжери придя в себя после любовных игр со „своим золотоволосым, зеленоглазым чудо-аррантом“. — Представляешь как примут его при дворе Кешо, если я нашепчу знакомым форани, что этот мерин ни разу не мог меня по-настоящему удовлетворить за все пять лет совместной жизни? А я это сделаю, клянусь Великим Духом! Ты мои и так ему можешь и передать, ежели он вякнет про меня хоть словечко!»

В том, что рано или поздно Газахлар это словечко «вякнет», у Эвриха не было ни малейших сомнений О связи его с хозяйкой особняка знали решительно все обитатели «Мраморного логова», ибо тайны она из этого не делала. Точно так же он был уверен в том, что угрозу свою Нжери в случае нужды не задумываясь приведет в исполнение и Газахлар об этом не может не догадываться. Он, конечно же, не позволит превратить себя в посмешище и отыщет тысячу способов заставить свою хорошенькую супругу помалкивать. Самый простой — отправить ее в одно из южных поместий. Для посторонних сгодится любое объяснение ее внезапного отъезда, а клан Зимородка вряд ли вступится за нее, узнав истинную причину высылки Нжери из столицы. С другой стороны, чего ради владельцу «Мраморного логова» что-либо предпринимать и осложнять себе жизнь, коль скоро он давно уже относится к супруге как к части обстановки, или, лучше сказать, убранства особняка? Нет, в этом вопросе инициатором неприятностей может быть только Нжери, ибо пробудившиеся в ней собственнические инстинкты по отношению к Эвриху требуют удовлетворения и во что выльется ее желание владеть им одной, безраздельно и навсегда, трудно себе даже вообразить.

Впрочем, если Газахлар соблюдет условия сделки, Эврих, вернув себе статус свободного человека, сумеет ее урезонить. Только вот сдержит ли хозяин особняка слово? Изим, Малаи и Нжери уверены, что он вынужден будет это сделать, однако аррант подозревал, что сложности тут очень даже могут возникнуть. И рассказ Нжери о том, будто бы ей приснилась Миапхети, подтвердившая, что возлюбленный ее в ближайшее время обретет свободу, не произвел на него ни малейшего впечатления. Зато история Богини, выступившей в роли свидетельницы, судьи и исполнителя приговора, позабавила и подстегнула желание поскорее выйти в столицу, дабы среди прочих ее чудес увидеть храм Миапхети-флейтистки.

В изложении Нжери легенда о Миапхети-свидетельнице выглядела следующим образом.

Жил некогда в древнем городе Дареале, что на юге Мавуно, знатный и богатый человек по имени Мвен. Жил в достатке, почете и окружении множества слуг, готовых исполнить любую его прихоть. А потом пришла беда: заболел он проказой. Тотчас же, как водится, все от него отвернулись: и друзья, и родичи, и слуги. Вероятно, его забили бы камнями или отправили на остров Саврукош, ибо именно так поступали с теми, кого поражал гнев Тахмаанга, если бы преданный слуга не погрузил своего хозяина втайне ото всех на арбу и не отвез в стоящий неподалеку от Дареала храм Миапхети. Святилище дочери Великой Нгуры было крохотным и находилось в таком запустении, что не имелось при нем ни жреца, ни смотрителя. И это было даже хорошо, потому что никто не мешал прокаженному молиться Богине, а привезшему его в храм парню ухаживать за ним.

Долго вымаливал Мвен у Миапхети прощения за грехи свои и несомненно умер бы без должного ухода, кабы не присматривал за ним верный слуга. В конце концов Богиня, тронутая мольбами Мвена, послала страдальцу исцеление от проказы, и тот, на радостях и дабы вознаградить заботливого парня, посулил ему отдать в жены свою дочь.

Исцеленный со слугой вернулись в Д ареал, и по прошествии нескольких лет, когда дочь Мвена достигла возраста невесты, превратившийся в ладного юношу парнишка напомнил хозяину о его обещании.

«Ты, верно, сошел с ума! Что было, то быльем поросло! Мало ли что я тогда мог сгоряча ляпнуть? Ступай-ка отсюда, братец, да выкинь дерзкие свои притязания из головы», — ответствовал Мвен верному слуге.

Вне себя от обиды и огорчения, юноша отправился к городскому старшине и пожаловался на хозяина, не желавшего держать данное слово. Тот призвал Мвена и спросил: обещал ли тот отдать свою дочь в жены слуге? Не моргнув глазом, бывший прокаженный заявил, что все это досужие выдумки и он, конечно же, и помыслить не мог выдать свое чадо за голодранца.

«Есть ли у тебя свидетель, который может подтвердить, что слышал данное тебе Мвеном слово?» — обратился городской старшина к юноше.

«Обещание было дано в святилище, и слышала его только Миапхети», — признался верный слуга.

«Тогда пошел вон и не морочь мне голову. Сегодня ты говоришь, что Мвен обещал тебе в жены свою дочь, а завтра, быть может, скажешь, будто я, растроганный твоей верностью, обещал вознаградить тебя за нее мешком чогов, — ухмыльнулся городской старшина. — Ступай прочь и без свидетелей мне на глаза не показывайся, иначе я велю бить тебя палками за клевету».

Поистине велики были горе, обида и гнев юноши, коли решил он отправиться в храм Миапхети и умолять ее быть его свидетелем против Мвена. И горячи, видать, были его мольбы, если откликнулась на них Богиня. Она явилась юноше во сне и сказала:

«Я исполню твою просьбу. Отправляйся поутру к городскому старшине, а я пойду следом. Но помни, ты не должен оглядываться».

«Как же я узнаю, что ты и впрямь следуешь за мной?» — вопросил слуга Мвена, который, будучи обманут хозяином, усомнился и в словах Богини.

«Ты услышишь звук флейты за своей спиной».

Наутро юноша двинулся в город, и за спиной его действительно сладко пела божественная флейта. Он шел по полям и лугам, шел по городским улицам, а флейта все пела и пела. Но неподалеку от дома городского старшины ему померещилось, что пение ее, заглушенное доносящимся с базара гамом, умолкло. Испугавшись, что Богиня, как и хозяин, решила подшутить над ним, выставить дураком и подвести под палки, он обернулся. И в тот же миг следовавшая за ним Миапхети исчезла, а на том месте, где она только что была, появилась каменная статуя играющей на флейте Богини.

«Горе мне! Горе потерявшему веру в людей и Богов!» — возопил юноша и, не помня себя от отчаяния, бросился к дому городского старшины. Рвя на себе волосы и стуча кулаками в грудь, он уверял творившего суд и расправу чиновника, что привел свидетеля. Надо пройти всего сто, ну двести шагов, дабы увидеть его и убедиться, что рассказанное им — чистая правда.

Видевшие шедшую за юношей Богиню и ее изображение люди громко требовали, чтобы городской старшина пошел и взглянул на явленное им чудо, и тому пришлось уступить. Но при виде каменного изваяния Миапхети он насупился и громогласно возвестил, что статуя эта ничего не доказывает и не может быть чьим-либо свидетелем. «Если бы изваяние Богини извлекло из своей флейты хоть один звук, я, может быть, и поверил бы, будто голодранец сей не дерзкий, бессовестный плут. А коль скоро она молчит и в свидетели не годится, то не избежать ему обещанных мною палок». Произнеся эти слова, он собирался приказать городским стражникам схватить верного слугу, но тут из каменной флейты полились дивные, чарующие звуки. Их слышало множество людей, и все они потом в один голос уверяли, что так могла играть только Богиня.

Когда же звуки волшебной флейты стихли, все увидели, что тело Мвена, прибежавшего поглядеть, как его верного слугу будут наказывать палками, вновь покрылось страшными язвами. Узрев новое чудо, городской старшина, трясясь от ужаса, крикнул стражникам, чтобы те несли правдивому юноше мешок чогов из его казны, а сам, пав на колени перед каменной Миапхети, умолял ее простить ему неверие и насмешки.

Юноша женился на дочери прокаженного. Статую играющей на флейте Богини торжественно отнесли в храм Миапхети, что под Дареалом, куда толпами стали стекаться паломники. По прошествии времени каменную Миапхети-флейтистку перевезли в столицу Мавуно, где специально для нее было построено святилище, в котором она стоит и поныне.

История любопытная, слов нет, но Эврих почему-то полагал, что приснившийся Нжери сон нельзя отнести к разряду пророческих, и, вступая в кабинет Газахлара, был готов к любым неожиданностям. И те не заставили себя долго ждать.

При виде арранта расхаживавший по изящно убранной комнате хозяин «Мраморного логова» кивнул ему и, подойдя к столу, на котором стояла шкатулка из черного дерева, инкрустированная серебром и слоновой костью, извлек из нее свернутый и стянутый золотистой ленточкой рулон пергамента Шагнул навстречу Эвриху и протянул ему свиток, о содержании которого догадаться было немудрено, ибо в Мавуно лишь в особых случаях пользовались дорогостоящим пергаментом, отдавая предпочтение бумаге местного изготовления. Однако писать на бумаге вольную для светлокожего чужеземца в стране, где, после восшествия на престол Кешо, к иноземцам стали относиться с подчеркнутым недружелюбием, видя в каждом из них злопыхателя и соглядатая всех трех северных континентов одновременно, было, конечно же, в высшей степени непредусмотрительно. Даже этот сделанный из прочной телячьей кожи лист, с текстом, изобиловавшим завитушками, характерными для письменности народов Мономатаны, Эврих, вероятно, скоро истреплет до дыр, показывая каждому городскому стражнику, о бдительности и придирчивости коих он успел немало наслушаться за проведенное в империи время.

— С некоторых пор на моей родине не принято употреблять слово «чудо». Оно стало почти ругательным, и все же то, что ты сделал, излечив меня от тяжкого недуга, трудно назвать как-то иначе, — торжественно произнес Газахлар, давая Эвриху возможность ознакомиться с содержанием составленного по всем правилам документа. — Благодарность и стремление облагодетельствовать кого-либо за свой счет не являются присущими Небожителям чертами. Не свойственны они и мне, и потому, выполняя свою часть сделки, я тоже совершаю чудо.

Задрапированный в ослепительно белый, украшенный черными и золотыми узорами саронг, Газахлар выглядел весьма представительно. Лишенное каких-либо признаков растительности лицо его производило несколько странное, но никак не отталкивающее впечатление. Он быстро набрал нужный при его росте вес, кожа была чистой и источала запах цветочной воды, используемой им для умывания К Газахлару вернулись сон, аппетит, и никто не дал бы ему больше пятидесяти с небольшим лет, что полностью соответствовало действительности, так что Эврих мог быть удовлетворен результатами своей работы. Удовлетворен он был и содержанием врученного ему пергамента, получить который никак не рассчитывал без дополнительных условий и оговорок.

— Благодарю тебя, — медленно сказал аррант, не испытывая ни малейшей признательности к человеку, кичащемуся тем, что сдержал свое слово, и дивясь откровенности Газахлара, совершенно, на его взгляд, в данной ситуации излишней.

— Условия сделки были соблюдены обеими сторонами, и нам не за что благодарить друг друга, — сухо промолвил владелец «Мраморного логова». — Получив вольную, ты можешь нынче же покинуть мой дом, но можешь и остаться. Помимо лекаря мне нужен секретарь, и, думаю, ты подходишь на эту должность как нельзя лучше. Кстати, у меня скопилась куча записок, не говоря уже об устных просьбах, страждущих Небожителей, желающих, чтобы ты посетил их особняки.

— Я тронут оказанной мне честью… — начал было Эврих, полагая, что Газахлар уже закончил свою речь, но тот, остановив его нетерпеливым движением, продолжал:

— Насколько я понял, до того как попасть в Мванааке, ты занимался врачеванием от случая к случаю. Путешествия — хорошая школа, но ты уже вышел из возраста ученика. Пора остепениться, и обстоятельства складываются для тебя столь удачно, что не воспользоваться этим — значит прогневить Белгони. Золото само липнет к твоим рукам, а моя поддержка поможет тебе занять со временем весьма высокое положение при императорском дворе.

«Вот оно что! Однако с Газахларом-то в читимач играть не садись, действия свои он просчитывает на десять ходов вперед, — с уважением подумал аррант, начиная догадываться, какое будущее запланировал для него хозяин „Мраморного логова“. — Не иначе, как он собирается сделать из меня личного врачевателя Кешо — ни больше ни меньше!»

— Вижу, ты улавливаешь ход моих мыслей. Блестящие перспективы могут напугать и ошеломить тебя. Для того чтобы обдумать мои слова, тебе потребуется время, и оно у тебя будет. Ведь не захочешь же ты покинуть «Мраморное логово» без своих бесценных трактатов и лекарских снадобий? Мне-то они, как ты понимаешь, ни к чему, но отдам я их тебе лишь за… Гм-м-м… Ну, скажем, затри сотни цвангов. Надеюсь, за время, необходимое, дабы скопить такую сумму, ты сумеешь перебороть свой страх и согласишься, что карьера, которую тебе удастся сделать с моей помощью, — это то, о чем самый наиискуснейший врачеватель может только мечтать.

«Лихо! — признал Эврих. — На каждую рыбу — свой крючок. Перспектива сделаться императорским лекарем меня не прельщает, хватило мне службы у Энеруги Хурманчака по самые ноздри, а вот бросить на произвол судьбы трактаты лучших врачевателей обоих миров было бы и правда обидно. Хотя скопить три сотни цвангов будет, вероятно, не так уж трудно: Небожители щедро платят за свое исцеление. Одно только скверно — оставаться в „Мраморном логове“ при существующих у нас с Нжери отношениях — значит дергать за усы спящего тигра. Ничем хорошим это кончиться не может, ведь Газахлар способен запросто свернуть нам обоим шеи за осквернение супружеского ложа. Расчеты расчетами — в качестве императорского лекаря я мог бы ему быть весьма полезен, — но и чувства вельможи, обнаружившего неверность жены, нельзя игнорировать. А из этого следует…»

— Существует лишь одно обстоятельство, способное помешать нашему взаимовыгодному сотрудничеству, — продолжал Газахлар, внимательно наблюдавший за реакцией арранта на его слова. — Я имею в виду мою хорошенькую, но не слишком разумную жену.

«Чтоб Хаг-Хагор забрал его в свое царство! Так он знает! — пронеслось в голове Эвриха. — Нет, мир наш определенно не самое подходящее место для жизни. В лучшем случае неприятности следуют в нем одна за другой, а в худшем — наваливаются скопом!»

— Я не имею ничего против того, чтобы ты и впредь находил отдых в объятиях моей супруги, — произнес Газахлар и, видя, как округлились у его собеседника глаза, совершенно по-мальчишески хихикнул и подмигнул ему. — Нжери и в прежние годы не сильно меня интересовала, нынче же она способна доставить мне лишние хлопоты, но никак не удовольствие. Собственно говоря, я был даже рад, узнав, что ты успешно заменил меня в ее постели, и не возражал бы, надумай она подарить мне с твоей помощью наследника… Да прекрати же ты пялиться на меня, как на целующегося с коброй чохыша! — с внезапно прорвавшимся раздражением рявкнул он и, пробежавшись по кабинету, продолжал беседу, превратившуюся его стараниями в сплошной монолог: — Тебе, лучше чем кому бы то ни было, известно, что я давно уже не в состоянии иметь детей. И все же мне хотелось бы, чтобы клан Леопарда продолжал свое существование. Я хочу иметь сына, наследника, которого мог бы воспитывать и которому мог бы передать свое имя и состояние. — В лице Газахлара что-то дрогнуло, и он поспешно отвернулся от арранта. — Тебе этого, разумеется, не понять. И помоги Великий Дух не понять и не почувствовать никогда, что даже чужой по крови сын и наследник лучше, чем никакого…

— О Всеблагой Отец Созидатель! Жестокие шутки ты шутишь, заставляя человека мечтать о крыльях, птиц — о плавниках, а рыб — о руках с цепкими пальцами! — пробормотал Эврих.

— Впрочем, я собирался говорить с тобой вовсе не о наследнике. Нет и еще раз нет! Ради нашего общего блага ты обязан укоротить Нжери и заставить ее не болтать лишнего даже в твоих объятиях. Нравится ей это или нет, но она моя супруга перед лицом людей и Богов и останется ею, вне зависимости от испытываемых к тебе чувств. Она должна смириться с этим, а у тебя, я надеюсь, достанет разума признать, что эта роль подходит ей лучше любой другой.

Теперь в голосе хозяина «Мраморного логова» послышалась неприкрытая угроза, и Эврих решил, что подготовка к этому разговору стоила ему не одной бессонной ночи. Надобно отдать ему должное, подготовился он к нему хорошо, и, если не принимать во внимание его замысел сделать своего домашнего лекаря, а теперь еще и секретаря, императорским врачевателем, все остальное выглядело вполне разумным и не вызывало у арранта никаких возражений, о чем он и не преминул сообщить Газахлару.

Нжери, готовая поначалу бежать с ним хоть на край света, — не зря, выходит, говорят, что в любви и в супе вкуснее всего первая ложка! — вскоре перестала заговаривать об этом, а узнав, что хозяин «Мраморного логова» желает иметь наследника, очень быстро оценит все достоинства и преимущества предложенного им способа мирного проживания под одной крышей. Посещение недужных Небожителей в их особняках прекрасно сочетается с намерениями Эвриха ознакомиться со столицей Мавуно, а обязанности секретаря Газахлара едва ли будут слишком обременительными. Что же касается нежелания его надолго задерживаться в Мономатане и тем паче занимать должность врачевателя Кешо, то об этом Газахлару, равно как и Нжери, знать до поры до времени совсем не обязательно. Создавая своим ближним трудности, он, безусловно, огорчит их, да и свое, не слишком простое, положение усложнит до невозможности.

* * *

Чем лучше узнавал Эврих Город Тысячи Храмов, тем больше восхищался его архитектурой, тем сильнее изумлялся заведенным в нем порядкам. Судя по наличию здесь, помимо бесчисленных храмов, посвященных местным Божествам, святилищ Всеблагого Отца Созидателя, Богов Небесной Горы, Прекраснейшей и Морского Хозяина, некогда в Мванааке проживало немало его соотечественников. Были здесь храмы Многоликой Богини-Матери и Лан-Ламы саккаремцев, Богов-Близнецов, ученики которых неустанно сеяли зерна своей веры на всех четырех континентах; встречались святилища сегванского Храмна, вельхского Трехрогого и Богини Коней; сольвеннского Бога-Змея, нарлакского Священного Огня. Наряду с ними попадались храмы, посвященные Лунному Небу, которое почитали халисунцы, Великому Духу и Богам-Покровителям, коим поклонялись обитатели Вечной Степи.

Естественно было предположить, что при таком обилии храмов заморским Богам он встретит на улицах Мванааке множество людей самых разных национальностей, цветов и оттенков кожи, но тут Эвриха ждало разочарование. Что касается оттенков темной кожи, то да, было их здесь тьма-тьмущая. Иссиня-черные, черно-красные и черно-желтые, коричневые, бледно-коричневые, бронзово-красные — словом, наряду с чистокровными мономатанцами, съехавшимися и свезенными сюда с различных концов Южного континента, проживало здесь огромное количество метисов, появившихся в результате смешанных браков, однако почти не попадалось людей со светлой кожей. Означать это могло только одно — гостеприимный и веротерпимый в прежние времена город изменил своим обычаям и не только не принимал ныне заморских гостей, но и постарался избавиться от тех иноплеменников, которые жили в нем раньше, родились здесь и считали эту землю своей родиной.

Это было обидно, потому что Эврих успел проникнуться уважением и полюбить многих жителей Мванааке, а любые предрассудки относительно цвета кожи и рода-племени всегда почитал величайшей гадостью. Мужественный и добрый человек, равно как трус и подлец, могли иметь одинаковый цвет кожи и поклоняться одному и тому же Божеству. Именно так, собственно говоря, повсеместно и происходило, и ежели кто-то утверждал обратное, приписывая небывалые добродетели своему народу и обвиняя в порочности соседние, то причиной тому была не глупость, а злой и корыстный умысел. Надобно, впрочем, отдать жителям столицы должное: построенные заморскими гостями храмы содержали они в надлежащем порядке и иноверцев не преследовали, в результате чего аррант не раз становился свидетелем удивительнейшего зрелища входящих и выходящих, например, из святилищ Всеблагого Отца Созидателя, Трехрогого или Лунного Неба чернокожих мужчин и женщин, коим, по его представлениям, неизмеримо ближе должны были быть Тахмаанг, Нгура или, на худой конец, Мбо Мбелек.

Несмотря на великолепие императорского дворца it расположенных подле него садов, разбитых на семи рукотворных террасах, величие воздушных мостов, ипподромов, театров и крытых рынков, наибольшее впечатление на молодого арранта произвели бесчисленные храмы, являвшиеся каменной летописью столицы, заглядывать на страницы которой было не только в высшей степени интересно, но и поучительно. Любопытно, например, было проследить, как менялся в представлении обитателей Мванааке образ Белгони — одного из древнейших Божеств пантеона Мавуно — вечно улыбающейся Богини счастья и удачи. В глубокой древности это была Дева-Охотница, посылавшая своим почитателям богатую добычу. Затем она превратилась во Владычицу полей, от которой зависела их урожайность. В период бурного роста империи она сделалась Покровительницей воинов, дарующей победу в сражениях. В последней своей ипостаси Белгони являлась олицетворением богатства и благоволила преимущественно к состоятельным людям: купцам и Небожителям. Соответственно менялись, в зависимости от возраста храма, и атрибуты, сопутствующие этой Богине: от копья, пращи и охотничьего лука до служащих ей сиденьем сундуков с сокровищами и бесчисленных ожерелий из монет, опоясывающих шею, талию и бедра.

Словно памятники событиям двухсотлетней давности, высились в южных пригородах столицы Башни Прощания, появившиеся здесь во время недолгого владычества Городом Тысячи Храмов «людей моря», приплывших с архипелага Меорэ. Согласно своей вере, во всяком случае распространенной на части островов архипелага, меорэ, захватившие Мванааке, не смели осквернять мертвыми телами ни землю, ни огонь, ни воду, ни воздух. Поэтому они не могли зарыть труп, бросить его в море или сжечь и практиковали иной способ возвращения покойника в вечный круговорот жизнесмерти. Носильщики поднимали тела умерших на плоские крыши Башен Прощания, после чего «дежурившие» поблизости грифы приступали к совершению заключительной церемонии. Дочиста обглоданный ими скелет меорэ сбрасывали через специальный колодец на дно Башни и обильно засыпали известью, которая вскоре полностью его растворяла. Теперь, впрочем, в Мванааке не осталось людей, придерживавшихся подобного способа захоронения, кровь потомков меорэ смешалась с кровью мономатанцев, и дети их забыли веру своих предков, отдав предпочтение местным Богам.

Как-то, направляясь в особняк очередного недужного Небожителя, Эврих обратил внимание на стоящую подле храма Амгуна-Солнцевращателя статую воина с очень выразительным лицом, характерные черты которого явно свидетельствовали о том, что скульптор старался придать своему творению портретное сходство с конкретным человеком. В ответ на вопрос, кого изображает эта статуя, аррант услышал от сопровождавшего его Хамдана следующее.

Памятник был поставлен сыном Агешваара в честь славных деяний своего отца, возглавлявшего борьбу против захватчиков меорэ. О знатном вельможе, происходившем из клана Огня, было сложено множество легенд, одна из которых гласила, что он, двадцати пяти лет от роду, сочетался браком с сорокалетней вдовствующей императрицей, родившей ему Нахсимгаша, того самого, что велел изваять статую отца из черного гранита, символизирующего отвагу и стойкость Агешваара. Причем, по одним источникам, женясь на императрице, чей муж и дети были убиты меорэ, он отказался от любимой женщины, дабы объединить под своей рукой всех восставших против захватчиков и не допустить междоусобицы и раскола в их рядах. Другие же утверждают, будто брак их являл собой редкий пример удивительной, всепобеждающей любви и Агешваар столь сильно уважал, почитал и любил свою супругу, что не имел ни наложниц, ни любовниц не только при жизни жены, но и после ее кончины.

Среди рассказанных Хамданом историй особенное впечатление произвела на Эвриха та, в которой описывалось испытание Агешвааром верности своих соратников. Произошло это будто бы в самый трагический момент борьбы за освобождение Города Тысячи Храмов, когда один из военачальников восставших предал в руки меорэ две бывшие под его началом дромады, в результате чего четыреста человек из двух тысяч были ради устрашения горожан казнены и свезены к Башням Прощания, а остальные закованы в цепи и отправлены на восстановление городских укреплений. Это был страшный удар, ибо робость закралась в сердца самых мужественных и подозрительность разъедала души так же неумолимо, как разъедает железо ржавчина. Лишь одному-единственному — Агешваару — доверяли все без исключения восставшие, ибо твердость его, жестокость и ненависть к поработителям внушали порой ужас даже тем, кто сражался с ним против меорэ плечом к плечу, а захватчики пугали именем непримиримого воителя своих чад.

И вот, когда отчаяние и неверие в победу начали распространяться среди восставших с быстротой и неотвратимостью степного пожара, Агешваар собрал все войска в урочище Желтых Камней и, вытащив из ножен меч, призвал выйти вперед того, кто готов тут же пожертвовать жизнью ради освобождения родины от грабящих и позорящих ее меорэ Из рядов воинов вышел юноша, и Агешваар увел его в свой шатер, после чего вернулся с мечом, обагренным кровью. Ивновь обратился к войску с вопросом: кто готов немедленно отдать жизнь за свободу своей земли, которая без Мванааке подобна телу без души, рыбе без плавников, птице с изломанными, негодными для полета крыльями? Среди воинов начался ропот. «Он сошел с ума! Он творит неведомое колдовство! Он предатель и собирается уничтожить лучших из нас, а остальных выдать меорэ!» — перешептывались они, но так чтили и боялись Агешваара, что не посмели высказать свои подозрения вслух.

Пять раз возвращался Агешваар к своему воинству с одним и тем же вопросом, и пять раз выходили к нему смельчаки, беззаветно верящие своему предводителю и люто ненавидящие захватчиков. Одного за другим уводил их Агешваар в свой шатер, и вскоре из-под полотняного полога его начала сочиться струйка крови. Тогда громко возроптали увидевшие ее и хотели броситься на Агешваара, но как раз в этот момент он появился из шатра во главе шести целых и невредимых воинов. Они были облачены в красно-белые саронги, и цвета их означали непоколебимую веру в победу и готовность умереть за нее. Этих-то смельчаков Агешваар и назначил командирами шести дромад восставших, назвал самыми храбрыми, самыми верными и преданными и присвоил им титул «ир-баров свободы». Несмотря на протесты и возмущение знатных и богатых, императрица не отменила распоряжение Агешваара и заявила во всеуслышание, что он действует с ее согласия и одобрения.

После этого знаменательного события на долю восставших выпало еще немало испытаний и невзгод, но ни у кого больше не возникала мысль о предательстве, ибо все знали, что ее невозможно будет утаить от «ир-баров свободы» и назначенных ими младших командиров, казнивших каждый десяток за одного перебежчика и каждую сотню за десяток трусов, покинувших поле боя в разгар сражения.

— Страшный и жестокий способ поддержания дисциплины, — заметил Эврих. — Вряд ли он прибавил народу любви к Агешваару и его ир-барам.

— Вай-ваг! Ты ничего не понял! — промолвил Хамдан, с сожалением глядя на мягкосердечного лекаря-арранта. — После того как люди убедились, что командиры их не предадут, они стали сражаться как львы! Предатели и трусы были перебиты, слабодушные предпочитали погибнуть с честью в битве с ненавистными меорэ, нежели принять позорную смерть от рук своих же товарищей. Восставшие начали одерживать верх в мелких стычках, и слухи об этих победах разнеслись по империи, побуждая отважных вставать под знамена Агешваара, беспощадного к врагам родины, но готового преломить последнюю лепешку с ее защитниками.

— Ну что ж, суровые времена вынуждают людей к суровым мерам, которые в иные дни могут показаться излишне жестокими и бесчеловечными, — не стал спорить со старшим из своих телохранителей Эврих и попросил провести его в какой-нибудь храм, где бы он мог посмотреть танцы джевадаси, о которых был немало наслышан.

Оба телохранителя, навязанные ему Газахларом и, безусловно, получившие от хозяина «Мраморного логова» приказ не только следить за каждым шагом чудного арранта, но и не позволить ему сбежать, буде возникнет у него подобное желание, понимающе заулыбались и обещали при первой же оказии предоставить Эвриху возможность взглянуть на храмовых танцовщиц, в совершенстве владевших своим неизвестным в других странах ремеслом.

Впрочем, и без джевадаси в Городе Тысячи Храмов было на что посмотреть, чем полюбоваться, чему подивиться. Чего стоило хотя бы мрачное святилище Хаг-Xaropa, куда до недавнего времени вход непосвященным был строго-настрого запрещен! О церемониях, проводимых в этом храме, ходили самые жуткие и порой откровенно нелепые слухи, конец которым был положен во время правления Бульдонэ А случилось это следующим образом.

Группа заговорщиков-Небожителей, задумавшая свергнуть вялого, безынициативного и во всех отношениях недалекого императора и посадить на престол Мавуно его двоюродного брата — человека деятельного и властолюбивого, заручилась поддержкой главного жреца храма Хаг-Хагора и уговорила его укрыть в стенах святилища полторы сотни головорезов, коим надлежало напасть на Бульдонэ во время ритуального шествия в канун праздника Нового Риса. Принимая во внимание, что храм, посвященный повелителю страны усопших, в отличие от других зданий, мимо которых предстояло идти императорской процессии, досмотру городскими стражниками не подлежал, сделать это было совсем не трудно. Вероятно, история Мавуно, а с ней и всего мира, претерпела бы коренные изменения, ежели бы двум оказавшимся на мели ворам не взбрело в голову пробраться в мрачное и таинственное здание святилища, в надежде разжиться там серебряной, а то и золотой утварью, как раз накануне праздника.

Выбрав именно этот момент для совершения кражи, они рассчитывали, что никто не помешает их дерзкому замыслу, ибо все службы в храме Хаг-Хагора в преддверии светлого и радостного праздника, знаменующего неизбежное возрождение всего живого, умершего и погребенного, в новом, неизмеримо лучшем виде, разумеется, прекращались. Каково же было изумление воришек, обнаруживших в пустом, по их мнению, святилище отряд до зубов вооруженных громил! Смекнув, что дело тут нечисто, они со всевозможными предосторожностями пустились наутек и, подкрепив свои умственные способности рисовой водкой в ближайшей харчевне, употребив ее в надлежащем количестве, пришли к выводу, что им выпал редкий случай совершить доброе, богоугодное дело, за которое к тому же будет заплачено ничуть не меньше, чем платят обычно лишь за самые грязные и подлые преступления. Упустить такой шанс было бы непростительной глупостью, и вставшие на путь добродетели воры каким-то немыслимым образом сумели разбудить среди ночи начальника императорской охраны и убедить его произвести, вопреки традициям, досмотр храма Хаг-Хагора.

Заговорщики и нанятые ими головорезы были схвачены и подвешены за ноги «до полной потери жизни» на городской стене, проходящей по восточному краю Рассветных Холмов. Добродетельные воры превратились в состоятельных граждан, один из которых сделался впоследствии торговцем сукном, а второй — владельцем дюжины гончарных мастерских. Двоюродный брат Бульдонэ был публично принесен в жертву Хаг-Хагору, после чего храм жестокого и кровожадного Бога утратил свои привилегии и окружавший его ореол таинственности изрядно потускнел. Окончательно же закрепилась за ним репутация гнезда заговорщиков после того, как выяснилось, что два или три мага, бывшие в нем жрецами высокого ранга, участвовали в попытке вернуть Димдиго отнятый у него трон. За это земельные угодья святилища, вместе с хранящимися в нем драгоценными пожертвованиями, были по специальному указу Триумвирата отобраны в императорскую казну, и оно начало хиреть с молниеносной быстротой. Более того, имя грозного, могущественного и достойного, в общем-то, уважения и почитания Бога превратилось едва ли не в самое распространенное ругательство, а приношение ему жертв стало считаться делом недостойным и чуть ли не крамольным.

Да, о храмах Мванааке, связанных с ними историях и легендах обитатели столицы могли говорить бесконечно долго, но об одном из них Эврих, пожалуй, знал несколько больше своих провожатых да и всех прочих горожан. Увидев святилище Эрентаты-искусницы, стоящее на правом берегу Гвадиары, близ речного порта, он испытал щемящее чувство встречи со старым знакомцем, увидеть коего в чужой стране никак не ожидал. Нечто подобное он ощущал, обнаруживая в Мванааке храмы, построенные его земляками, однако на этот раз к радости встречи примешивалось еще и удовлетворение от разрешенной наконец-то хотя бы частично загадки.

Точно такие же, как этот, только возведенные из желтого известняка, похожие на ступенчатые пирамиды святилища он уже видел когда-то в Мономатане, в долине Каменных Богов. С той лишь разницей, что те храмы под действием непогоды и времени, лишайников, трав, вьюна и дикого винограда почти утратили свой первозданный вид и покрывавшие их стены барельефы были безнадежно испорчены и едва различимы. Этот же, построенный, видимо, значительно позднее, сохранился великолепно, да и стоял не в заброшенной людьми заповедной долине по соседству с исполинскими, изваянными из черного базальта монстрами, а рядом с шумным базаром и явно пользовался любовью горожан.

— Это самый древний храм Мванааке, посвященный Эрентате — Богине любви, о чем ты сам, вероятно, уже догадался, глядя на покрывающие его стены изображения. Приезжающие в столицу со всей империи мужчины и женщины не только приходят к нему сами, но и приводят своих детишек, дабы те приобщались к таинствам искусства любви, — назидательным тоном сообщил арранту Хамдан.

— Высокородные лицемеры неоднократно заводили речь о том, чтобы стесать эти дивные каменные картинки, но — слава Великому Духу! — в городе всегда находились люди, своевременно затыкавшие этим недоумкам глотки, — вторил ему Аджам. — Я еще в детстве разучил все, что здесь изображено, и это не раз пригождалось мне в жизни. Хотя, должен признать, мне удавалось повторить далеко не все из того, что проделывают эти изощренные любовники.

Последнее было сказано с нескрываемым сожалением, и Эврих не удержался от улыбки, а Хамдан со смешком хлопнул товарища по плечу, утешая его тем, что в искусстве любви, как и в умении владеть мечом, нет предела совершенству и любого разумного человека это должно радовать и подвигать на все новые и новые свершения.

Разглядывая опоясывающие стены здания ленты барельефов, состоящие из скульптур, представляющих любовные пары, треугольники и группы, Эврих не мог надивиться неиссякаемому разнообразию ситуаций и поз, значительная часть которых воспринималась им как плоды самого изощренного и смелого воображения. Глядя на этот апофеоз плотской любви, он отчетливо вспомнил, как вот так же рассматривал стены старинных святилищ вместе с Узитави, а потом, по настоянию невесты Божественного Дракона, выбивался из сил, пытаясь воспроизвести увиденное. Как давно это было! Будто бы даже и не с ним, а с кем-то другим, о ком вспоминал он с грустной и снисходительной улыбкой.

Тогда его, помнится, ужасно огорчало, что он не может как следует рассмотреть украшения, детали одежды и выражения лиц множества переплетающихся человеческих фигур, предающихся разнообразнейшим любовным утехам. Всматриваясь в полустертые изображения, он старался как можно лучше запомнить их, воспринимая как страницы занимательнейшего и полезнейшего трактата Теперь же, накопив некоторый опыт и веря в собственные способности доставить женщине удовольствие в самых разных ситуациях, он придавал большее внимание тому, что композиции, изображающие самые изысканные и мудреные ласки, отличаются тонкой уравновешенностью масс, гармонией форм и линий и — что, может быть, самое удивительное — совершенным соответствием как всему объему здания, так и той части его поверхности, которую они украшают. Отмечал про себя, что живописный контраст между мелкой затейливой резьбой орнамента и монументальными формами человеческих фигур не дает возникнуть ощущению монотонности, создавая все новые и новые, необычайно прихотливые, но всегда гармоничные сочетания объемов и линий, богатейшую игру светотени, непрерывно меняющуюся в зависимости от угла зрения, от состояния неба и времени суток..

Подумав о том, как отнеслись бы к подобному святилищу местные жители, очутись оно чудесным образом посреди Аланиола, Галирада или Кондара, он тотчас же представил охватывающее зрителей чувство неловкости. Суетное возбуждение толпы, откровенно циничные и скабрезные замечания, хихиканье и возмущенные вопли блюстителей нравственности, которые, даже став бабушками и дедушками, не устают делать вид, будто не знают, откуда берутся дети Разумеется, в Аррантиаде появление этого храма вызвало бы меньше протестов, чем на Восточном континенте, но и там участь его постигла бы, по всей вероятности, печальная. Ведь махину высотой в девяносто, а то и сто локтей не скроешь за ширмой, не обнесешь забором, дабы уберечь граждан от в высшей степени растленного и развратного зрелища.

— Что ж, в чем-то обитатели Мавуно правы, называя нас варварами, — вынужден был признать аррант, с некоторым смущением косясь на чернокожую пару, рассматривавшую барельефы храма вместе с тремя чадами в возрасте от семи до двенадцати лет. Представил, что сказали бы при виде украшающих храм Эрентаты-искусницы «каменных картинок» его мать и сестра, и, дабы вернуть себе хорошее настроение, мысленно вернулся к тому моменту, когда ему показалось, что он отгадал загадку исчезновения людей из долины Каменных Богов. То есть не отгадал, но сумел найти ответ на один из возникших у него при виде заброшенного города вопросов: куда ушли покинувшие его обитатели.

Размышляя над тем, почему им пришлось сняться с насиженных мест, он предположил, что некогда из-за сильных дождей или какого-то еще природного катаклизма воды Фадуль затопили несколько смежных долин, в том числе те, которые превратились впоследствии в Ржавое болото и долину Каменных Богов. Со временем вода спала, но население не вернулось в покинутый город, и о том, куда оно делось, он мог строить лишь догадки, до тех пор пока не увидел храм Эрентаты-искусницы. Именно здесь, на берегах Гвадиары, беженцы заложили новый город, построили в нем дивное святилище, а затем подверглись нападению воинственных соседей. Новые хозяева Мванааке стали строить тут совершенно иные храмы и, по-видимому, не слишком-то много переняли от любвеобильного народа, пришедшего сюда из долины Каменных Богов. Не много, если не считать отношения к плотской любви как к величайшей радости, дарованной людям Богами или Богом, коему разные народы дают несхожие имена и поклоняются каждый на свой манер…

Справедливости ради следует отметить, что интересовался Эврих не только храмами Мванааке. По дороге к очередному страждущему Небожителю он обязательно заскакивал в одну-две лавки и вволю глазел по сторонам, засыпая телохранителей кучей вопросов А уж на обратном пути непременно делал крюк, дабы осмотреть базар или Извоз, речной или морской порты, воздушный мост, ипподром или общественную купальню. И вновь, разумеется, заглядывал в лавки, где торговали специями и лекарственным травами, где среди амулетов, подсвечников, украшенных полудрагоценными камнями светильников и ножен можно было наткнуться на ветхую рукопись пли заключенный в добротный деревянный переплет трактат о врачевании, землеведении или мироустройстве. Отыскать сборник виршей прославленного на родине, но неизвестного северянам мономатанского поэта, а то и список с тех перлов Бхаручи, Чачаргата или Марваха, которые саккаремцы считают безвозвратно утерянными.

Роптавшие и возмущавшиеся поначалу неугомонным аррантом телохранители постепенно привыкли к блужданиям по столице и ее пригородам и сами стали подсказывать ему места, достойные, на их взгляд, внимания чудного лекаря. Случалось, впрочем, забредать им и в такие уголки Мванааке, где ни Хамдану, ни Аджаму никогда прежде бывать не доводилось, и тогда они взирали на Эвриха как на чародея. За какие-нибудь две-три седмицы он отлично изучил город и начертил подробный его план, позволявший попасть в нужную точку столицы кратчайшим путем. Несмотря на это, прогулки их затягивались порой дотемна, и, плотно поужинав на каком-нибудь постоялом дворе, они снимали на ночь комнату, спали вповалку в общей спальне или же, если попадались интересные собеседники, засиживались с ними до рассвета за чашей пальмового вина. На таком-то постоялом дворе и произошла однажды у Эвриха неожиданная встреча, вновь заставившая его вспомнить Узитави, Нумию и первое свое путешествие по Мономатане.

* * *

— Рассказывают, будто с Шекой, в бытность его учеником шорника, случилась вот какая история, — произнес злодейского вида старик, у которого не хватало двух передних зубов. — Дал ему мастер солонку и велел принести соли из соседней лавки.

«А деньги?» — спрашивает Шека.

«За деньги-то и дурак принесет, а ты сумей-ка без денег!»

Вышел Шека из мастерской и вскоре вернулся, поставив пустую солонку перед шорником.

«Где же соль?» — строго обратился тот к Шеке.

«Из полной-то солонки всякий посолит, а ты сумей-ка посолить из пустой», — ответил Шека.

— Ловко, — одобрил байку старика изрядно подзаправившийся уже рисовой водкой парень с корявыми, могучими лапищами каменотеса. — А слыхали, как Шека своему хозяину жену вернул? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Нанялся как-то Шека слугой к купцу. Хорошо ему жилось: вкусно елось, сладко спалось, — пока не надумала хозяйка дома отправиться проведать своих родителей. Седмицу гостит, другую. Посылает за ней купец Шеку раз, другой, третий — вели, мол, ей моим именем домой возвращаться, а та — ни в какую. Запечалился хозяин, закручинился. Ну, Шека, видя такое дело, и говорит ему:

«Как же ты сделки с прибылью заключаешь, богатства наживаешь, а жену возвратить домой не можешь? Дай мне десять чогов, помогу твоему горю».

Дал хозяин Шеке связку чогов, хотя и не надеялся, что удастся тому уговорить упрямую и сумасбродную женщину, пока та сама домой вернуться не пожелает.

А Шека ее и уговаривать не стал. Купил несколько яиц, положил в плетенную из рисовой соломы корзину и пошел по той улице, где жила у своих родителей купеческая жена. Идет и кричит: «Кто продает хороших куриц и яйца? Приносите, покупаю! Завтра у моего хозяина свадьба!»

Выкрикивая это, прошел Шека под окнами дома, где гостила жена купца. Выглянула она на улицу, увидела: кур и яйца слуга ее мужа покупает, забеспокоилась.

«Это что же значит? Чуть я за порог, а супруг мой новую жену в дом ведет? Небось и драгоценности мои и наряды — все себе мерзавка присвоит, ежели я на нее укорот не найду!» — подумала она, подхватилась и бегом к мужу.

— А знаете, как Шека лекарем был? — спросил пахнущий кожами ремесленник. — Пришел к нему ростовщик и жалуется: так, дескать, и так, денно и нощно у меня голова болит. Сил нет, как мучаюсь. Ну, Шека осмотрел его, языком поцокал, лоб наморщил и подает склянку:

«Вот тебе чудодейственный настой. Выпей вечером чашку. А утром, если проснешься, еще две. Тогда уж наверняка поможет».

Собравшиеся за столом посетители «Веселой калебасы» захихикали. Хамдан покосился на Эвриха и произнес:

— Есть у меня знакомый лекарь, так он не хуже Шеки с недужными управляется. Сварливую Небо-жительницу, например, на тысячу хворей жаловавшуюся, одной фразой вылечил.

— Ну-ка, ну-ка? — заинтересовался хозяин постоялого двора, присевший к низкому столику, дабы послушать побасенки посетителей.

— Он сказал ей, что все ее болезни не что иное, как признаки приближающейся старости И хвори, разумеется, в один миг прошли. А еще он любит приговаривать, — Хамдан доверительно склонился к трактирщику, — что самые большие его друзья — повара. Они безнаказанно отравляют доверчивых посетителей харчевен, и потому ремесло его всегда в цене.

Хозяин «Веселой калебасы» закряхтел, остальные слушатели радостно захлопали ладонями по коленям.

— Уж не о моем ли знакомце ты ведешь речь? — вступил в разговор Аджам. — Тот тоже изрядно дельные советы дает. Пожаловалась ему Небожительница, что муж ее разговаривает во сне, а он ей и говорит: «Так ты ему позволяй днем говорить, и забот не будет».

— Вай-ваг! Наверное, мы говорим об одном и том же человеке! — притворно обрадовался Хамдан. — Пришел к нему как-то пожилой оксар и просит: «Помоги мне, во имя Великого Духа! У меня перед глазами все время какие-то зеленые круги плавают».

«А ты какой цвет предпочитаешь?» — спрашивает лекарь.

— Не аррант ли он часом, этот твой знакомец? — ухмыльнулся Аджам. — Золотоволосый такой, курчавый красавец со шрамом на щеке?

— Он самый, — ответствовал Хамдан, демонстративно отворотившись от Эвриха, в то время как остальные расположившиеся вокруг стола посетители, пересмеиваясь, во все глаза уставились на безмятежно потягивавшего пальмовое вино арранта.

Они с любопытством ожидали, чем же тот ответит на подначки спутников, но Эврих, чувствуя приятную усталость и удовлетворение от хорошо выполненной работы — ему таки пришлось изрядно потрудиться над толстобрюхим купчиной, умудрившимся сломать ногу в собственной спальне, и целой оравой его недужных домочадцев, накинувшихся на лекаря, словно стая шакалов на подраненную газель, — лишь добродушно улыбался, слушая байки развеселившихся телохранителей.

— Так вот, осматривает раз этот самый лекарь-аррант умирающего. И, чтобы хоть как-то утешить его, говорит: «Выглядишь ты, уважаемый, очень неплохо. Сердце бьется ровно, кашель сухой, цвет лица замечательный…»

«Слава Тахмаангу, — прошептал умирающий. — Значит, я отправлюсь в обитель Великого Духа здоровым».

— Да бросьте вы болтать про своего лекаря! Послушайте лучше, как Шека изобличил вора, — вновь вступил в разговор каменотес, язык которого заплетался все сильнее и сильнее. — Это случилось на базаре. Указал мясник на зажиточного медника и кричит: «Держите вора, он украл мои деньги! Он один стоял у прилавка, когда я отвернулся, больше никого не было».

Схватили медника, а он твердит, что ни о каких деньгах ведать не ведает и мошенником мясника обзывает. Притащили обоих к базарному старосте, вершить суд и расправу…

Подвыпивший ремесленник громко икнул, опустошил следующую чашу с рисовой водкой и, сделав чудовищное усилие, дабы вернуть связность речи, продолжал:

— Староста, понятное дело, только руками развел: «Свидетелей нет, а на деньгах, похищенных у тебя якобы медником, имя твое не отчеканено. Деньги, они, знаешь ли, все одинаковые. Как же я угадаю, чьи они — твои или его?»

А в это время Шека проходил мимо, и кто-то догадался позвать его, чтобы он рассудил по-умному. Узнал Шека, из-за чего спор, и велел принести миску горячей воды. Подивились его требованию, но миску принесли. Тогда Шека взял деньги, отобранные у медника, н бросил в миску. «Поглядите, — сказал он, — на поверхности воды блестит жир. Значит, это деньги мясника».

Истощенный последним усилием, ремесленник откинулся к стене и закрыл глаза.

— Н-да-а-а… — неодобрительно протянул хозяин постоялого двора. — Ну ладно, байки про Шеку тут изо дня в день травят, а вот про чудного лекаря-арранта мне прежде слыхать не приходилось.

— Вот те раз! Да ведь вся столица нынче только о нем и говорит, — не моргнув глазом, принялся плести небылицы Хамдан. — Вот, например, произошел с ним давеча такой случай. Приходит к нему селянин и просит: «Выручи советом, почтеннейший. Сделай что-нибудь, век за тебя молиться буду. Чешутся у меня ноги, ажио спать не могу!»

«Да ты, братец, моешь ли их хоть изредка?» «А что, — спрашивает селянин, — помогает?»

— Аррант наш врачеватель хоть куда! — не желая отставать от товарища, взял слово Аджам. — Вот осматривает он раз оксара и приговаривает: «Хорошо, хорошо, просто прекрасно!..»

«Чего же хорошего-то?» — с недоумением и надеждой спрашивает оксар.

«Хорошо, что у меня такого нет!» — с чувством отвечает лекарь.

«Вот уж трепачи так трепачи! Все-то переврут! Таким молодцам попадись на язычок, мигом превратят в плута, балагура и хитреца, вроде легендарного своего Теки, — лениво посетовал Эврих, ощущая, как наливается тяжестью тело и все сильней начинают слипаться глаза. — Заночуем-ка мы тут, незачем нам тащиться на ночь глядя в „Мраморное логово“. Тем паче что купца с домочадцами неплохо бы завтра поутру проведать, ибо мнителен он сверх меры и все едино за мной пошлет…»

— Лечит наш аррант богатых за деньги, а бедняков за «спасибо», и лекарства, изготовленные им, поистине способны творить немыслимое, — не унимался Хамдан. — Повстречал он повариху, получившую от него прежде целебный отвар, и спрашивает: «Помогло тебе, краса-девица, мое снадобье?»

«Ой, помогло, благодетель ты наш! Да еще как помогло-то! Сына от кашля излечило, у меня боль в пояснице как рукой сняло, а сноха моя от него, хвала Нгуре, обезъязычела. Славная жизнь у нас в доме благодаря тебе началась!»

Отсмеявшись вместе со всеми, беззубый старик уставился на Эвриха и, ткнув в него для убедительности узловатым пальцем, спросил:

— О твоих небось подвигах шалопаи речь ведут? А ты чего молчишь, словечка в ответ не вымолвишь, не позабавишь честную компанию?

— Отчего ж не позабавить, — с усилием превозмогая дрему, отозвался Эврих. — Расскажу я вам, коли желаете, притчу об ученике лекаря и его наставнике.

— Расскажи, расскажи! — подбодрил его кожемяка.

— Изволь. Жил-был у лекаря ученик, который от ворчания и попреков недужных сильно расстраивался и места себе не находил. А от похвал их раздувался, точно индюк, и взирал на весь мир свысока, словно имел вдвое больше, чем у всех прочих, рук, ног и лоб семи пядей высотой…

— Случается, — прошамкал старик.

— «Случается», — думал лекарь, терпеливо ожидая, когда же его ученик повзрослеет и перестанет кидаться из одной крайности в другую. Но в конце концов надоело ему, что тот мнит себя то презренным червем, то мудрейшим из мудрых. Призвал он к себе ученика и велел, чтобы шел тот к бившему из-под земли роднику и вознес ему хвалу. Так недоумевающий ученик и поступил, ругая про себя лекаря старым маразматиком.

На следующий день лекарь опять послал ученика к роднику: «Теперь пойди и выбрани его как следует».

А когда тот вернулся, спросил у юноши: «Возгордился от хвалы твоей родник? Стал бить из земли сильнее? Сделалась его вода слаще?»

«Нет», — отвечал ученик.

«Огорчила ли его брань твоя? Стал он иссякать? Сделалась ли горше его вода?»

«Нет», — отвечал ученик.

«Так будь же и ты как родник, снабжающий жаждущих водой, невзирая на то, хвалят они его или бранят. Не задирай голову, как верблюд, когда тебя превозносят, не огорчайся, когда ругают. И уж тем более не сердись на тех, кто вздумает подшучивать над тобой».

Эврих зевнул, прикрывая рот ладонью, подумав, что рассказанная им байка понравилась бы, верно, пастырю Непре, о котором он, как это ни странно, вспоминал чаще, чем о братьях и отце.

— Притча недурна, — похвалил арранта хозяин постоялого двора. — А теперь скажи мне, ты и впрямь знаешь толк в лекарском искусстве или подобно всем прочим шарлатанам, наводнившим Город Тысячи Храмов, способен лишь выколачивать деньги из страждущих?

— Он жулик! — с жаром заверил трактирщика Хамдан. — Когда недужный стал жаловаться, что не может дышать носом, он посоветовал ему дышать ртом и потребовал за это мешок дакков.

— Правда? — спросил хозяин «Веселой калебасы», пронзая Эвриха неприязненным взглядом, от которого тот почему-то испытал прилив злости и беспричинного гнева.

— Что именно? То, что я люблю посмеяться и стараюсь, чтобы измученные болезнями люди улыбались, а не впадали в уныние? Да, это так. Пусть они смеются вместе со мной. Надо мной, над собой, над недугом, скрутившим их в бараний рог! Это полезнее, чем благоговеть перед своими болячками, корчить из себя мучеников, а во мне видеть всемогущего жреца вместо знающего свое дело ремесленника.

— А ведь я о тебе уже слышал! — неожиданно припомнил кожемяка, явно следовавший по стопам каменотеса. — Это тебя, встретив на улице, молодой оксар стал благодарить за лечение. Ты ответил, что впервые видишь его и никогда не лечил. «Но зато ты пользовал моего дядюшку, а я его наследник».

Расхохотавшись, кожемяка грохнул от избытка чувств кулаком по столу и впал в апатию, устремив на уставленный кувшинами стол потухший, неподвижный взгляд.

— Ладно, правды, я вижу, мне не добиться, — хмуро сказал хозяин постоялого двора, обращаясь непосредственно к Эвриху. — У меня тут прихворнул парнишка. Раб. Упрямое и никчемное создание. Но он страдает, и я хотел бы, чтобы ты его осмотрел. Учти только, что больше двух кувшинов пальмового вина ты от меня за его излечение не получишь! — поспешно предупредил он. — Бестолковый мибу и этого-то не стоит, а мне надоело оставаться внакладе из-за своего мягкосердечия.

— Тогда тебе нет нужды тревожить своими просьбами нашего глубокоуважаемого спутника, — заверил трактирщика Аджам, лукаво поблескивая совершенно трезвыми, несмотря на выпитое, глазами. — Посещая особняки самых высокородных Небожителей и дома самых богатых купцов столицы, он зарабатывает за день столько, что может купить все хранящиеся в твоем подвале запасы вина. Да еще и с халупой твоей, чадами и домочадцами в придачу. Верно я говорю, Эврих?

— Верно, — без всякого энтузиазма подтвердил аррант и, нехотя поднимаясь с циновки, велел: — Веди к своему рабу. Поглядим, что за беда с ним приключилась.

Хамдан и Аджам, отставляя чашки и гася улыбки, последовали за ним. Позубоскалить они были мастера и выпить не дураки, но дело свое знали в совершенстве. Глядя на их ухватки, хозяин «Веселой калебасы» если и имел какие-то сомнения относительно чудного арранта, окончательно уверовал, что тот и впрямь господин не из последних: этакие сметливые ребята кого попало охранять не станут. Наболтать можно всякого, но он-то за свою жизнь на умельцев-костоломов насмотрелся и коли не с первого взгляда, то уж с третьего-то безошибочно отличал их от горластых щенков, мастерящихся под крутых парней. И потому уверять их в том, что лекарю-арранту в его заведении ничего не грозит, не стал: все равно не поверят.

Взяв светильник, он провел посетителей по длинному коридору мимо поварни, на которой мальчишка со стряпухой выскребали котлы, и распахнул дверь и крохотную каморку. Два тощих тюфяка на полу с проходом между ними и пара кособоких сундучков в изголовьях, на одном из которых горел масляный светильник, составляли всю ее обстановку. На тюфяке, что по правую руку от двери, ворочался, стонал, всхлипывал и что-то бормотал сквозь зубы мальчишка лет пятнадцати. Сидящая на противоположном тюфяке поджав под себя ноги женщина с плоским, невыразительным лицом исполняла роль сиделки. Делала она это явно не по своей воле и без всякой охоты: влажные тряпицы, наложенные на лоб парнишки, сбились, чаша, из которой следовало поить больного, была пуста, да и взирала на него плосколицая скорее с пренебрежительной скукой, чем с сочувствием.

— Та-ак… — протянул Эврих, насмотревшийся уже и на рабские клетушки, и на способы врачевания в этом добросовестно изведшем лекарей краю. — Что же за несчастье твоего мальчишку постигло?

Хозяину постоялого двора не хотелось объяснять арранту, что парнишка был сущим бедствием, не иначе как посланным в наказание ему и его домашним самим Хаг-Хагором за все их прегрешения. Купив его на невольничьем рынке, он совершил ошибку, но кто бы мог заподозрить, что симпатичный паренек окажется самым дерзким, лживым и шкодливым из виденных им когда-либо рабов? Поистине непростительной глупостью было то, что он, вместо того чтобы, уверившись в этом, тотчас сбыть парня с рук, вознамерился приручить его и перевоспитать. Ведь любому дурню было ясно, что толку от этого не будет, ибо парню ничего не стоило вывалить в котел с похлебкой полчашки злющего толченого перца, намазать циновку бесцветной смолой, запереть кого-нибудь из посетителей в нужнике или подсунуть в постель своему хозяину водяную гадюку с вырванными зубами.

Своими злобными проделками он настроил против себя решительно всех, и, когда Зита застала шкодливца в чулане со своей дочерью, терпение ее лопнуло. Непонятно, правда, почему рослая дочь стряпухи сама не намяла паршивцу бока, но он бы на месте Зиты тоже в подробности вдаваться не стал. Раб из племени мибу, пристававший к свободной уроженке Города Тысячи Храмов, заслуживал того, чтобы ему переломали кости, и, если бы не заплаченные за гаденыша деньги, он охотно отдал бы его в руки городских стражников для показательной казни…

— Тартунг подрался со стряпухой, а тут подоспел ее муж… — не вдаваясь в подробности, сообщил трактирщик.

— Два-три ребра сломаны, и бок ошпарен. Скверно ошпарен, не говоря уже о синяках, царапинах и ушибах, — пробормотал Эврих, быстро осмотревший паренька, болезненно вскрикивавшего от пытливых прикосновений арранта и жалобным голосом звавшего кого-то то на своем родном диалекте, то на языке Мавуно. — Чем это ты его опоил, что он ничего не соображает?

— Обезболивающий настой мака. Моя служанка…

— Все ясно. Она же и дрянью этой его намазала? Распорядись, чтобы мне принесли теплой воды и чистых тряпок.

Эврих раскрыл сумку, с которой не расставался, выходя из «Мраморного логова», и начал перебирать рассованные по многочисленным кармашкам скляночки и пузырьки, прислушиваясь невольно к бормотанию Тартунга.

Ребра — это ерунда. А вот бок парню здорово кипятком обварили. Мазь, наложенная служанкой трактирщика, могла только помешать заживлению ожогов. Ее следовало смыть, а парня напоить составом, приготовленным из сивокропника, астролюма и корней барашника. Травниц, хвала Богам Небесной Горы, эти придурки за косы на воротах домов не вешали, и хотя сыскать их было не просто, многими полезными ингредиентами для составления лекарств ему удалось здесь разжиться. Так что, ежели внутри у Тартунга ничего не отбито, он, глядишь, уже завтра на ноги встанет и через месяц-другой окончательно о драке со стряпухой и ее муженьком позабудет. Тартунг… Когда-то он это имя уже слыхал… Или похожее…

— Не надо! — чуть слышно простонал парень. — Не надо рвать!.. Мама, не позволяй им… Тави, скажи… Он взошел на Мать Мибу и обозрел ущелье Гудящего ветра…

— «Ущелье Гудящего ветра»? — повторил Эврих и, возложив руки на плечи мальчишки, легонько подтолкнул его одурманенное сознание. — Пепонго. Они напали внезапно.

— Они сожгли Катику, — неожиданно внятно произнес Тартунг. — Они ловили беглецов и выкуривали спрятавшихся в погребах. А Тави с мамой так и не пришли… Мама…

— Узитави не было в деревне, когда в нее ворвались пепонго, — подсказал Эврих, не обращая внимания на уставившихся на него телохранителей и трактирщика.

— Проклятые карлики! Они превратили нас в рабов!.. Но мама и Тави спаслись… Их не было в Катике… Великий Дракон уберег их…

— Нумия очень горевала о своем младшем сыне, — сказал Эврих, подумав, что Тартунг ошибается относительно того, что его мать сумела уберечься от пепонго.

Возвращаясь с работы на дальнем огороде, они с дочерью увидели, что Катика пылает. Отослав Узитави, Нумия бросилась туда, чтобы вытащить его из горящей деревни, но у околицы ее заметили воинственные пигмеи. Убегая от них, она сломала ногу, и остается только дивиться тому, что напавшие на деревню мибу карлики не прикончили ее на месте, а унесли в свой поселок и вылечили.

— Мама… — прошептал Тартунг, и слезы потекли из его глаз.

— Откуда ты знаешь язык мибу, почтеннейший? — не в силах скрыть своего изумления и любопытства, поинтересовался хозяин «Веселой калебасы».

— Твоя служанка не отличается расторопностью, — проворчал Эврих вместо ответа. Поднялся с колен и предложил: — Если ты не особенно дорожишь этим мальчишкой, я готов его у тебя купить. На ноги он поутру, может, и встанет, но боли его будут мучить еще месяца два, и убытка от него тебе будет больше, чем прибытка. Так что много не запрашивай, не дам.

— Ты его знаешь? — оживился трактирщик.

— Нет. Но когда-то я начал учиться говорить на диалекте мибу и хотел бы освежить и пополнить свои знания. Язык, на котором тебе не с кем говорить, — мертвый язык.

«Крутит, ох крутит аррант! Есть у него корысть приобрести Тартунга! Язык мибу решил вспомнить, как же, так я тебе и поверил! — мысленно возопил трактирщик, но тут же сам себя и одернул: — Да мне-то до этого какое дело? Пусть он хоть спит с ним, хоть на куски его режет и ест, хоть желчь из него выцеживает для изготовления мазей, коими Небожителей пользует! Заплатит ежели дакков двадцать, так я в великом барыше останусь. Завтра же с глаз долой отправлю и как звать забуду».

— Я продам тебе его. И дорожиться не стану. Сорок дакков, и он твой.

Они поспорили, поторговались, и к тому времени, когда плосколицая rope-сиделка принесла наконец корчагу с теплой водой и несколько относительно чистых лоскутов, Тартунг перешел в собственность Эвриха, а трактирщик, спрятав в карман замурзанного фартука двадцать две серебряные монеты, возблагодарил Великого Духа за то, что тот привел чудного арранта в «Веселую калебасу».

* * *

Город Тысячи Храмов был поистине великолепен, чего никак нельзя было сказать о жизни его обитателей. Признаки готовящейся войны были заметны во всем. О ней, хотя и вполголоса, говорили и Небожители и простолюдины, причем последние — без особого восторга. Неудачи на востоке Мономатаны были еще свежи в памяти обитателей столицы, а успехи на западе, где за последние пять лет были образованы три новые провинции — на землях пепонго и территориях, примыкающих к Аскулу, — обошлись империи столь дорого, что грядущая война представлялась здравомыслящим людям величайшим бедствием, избежать которого не было, увы, ни малейшей возможности. Даже богатые купцы, для которых война, как известно, не веревка, а дойная коровка, начинали хмуриться, слыша бодрые песни выступавших на базарах чохышей, красочно описывавших грядущее взятие Мельсины доблестными зузбарами, богатства саккаремских толстосумов, красоту и покладистость тамошних дев и сладость виноградных вин. Песенки эти отчетливо смердели золотом Кешо, и только дураку было непонятно, что коль скоро все имеет свою цену, то за победу над Саккаремом — ежели ее удастся одержать — заплатить придется очень и очень дорого. Обитатели Мавуно, и Мванааке в особенности, не были дикарями и прекрасно понимали: кровь их сыновей не стоит ни золота, ни драгоценных каменьев, ни земель и рабов, ни саккаремских вин, не идущих, кстати, ни в какое сравнение с местной фруктовой или рисовой водкой.

Никто, понятное дело, не говорил вслух, что Кешо весьма дурной правитель и никудышный военачальник. Это само собой подразумевалось. И тем не менее на верфях строились новые и новые джиллы — в основном транспортные, для перевозки войск. По всей империи сновали вербовщики, и в Пиет и другие военные лагеря стекались новобранцы: обнищавшие селяне и ремесленники, которых обучали умению владеть копьем, луком и мечом. Оружейники работали не покладая рук, пополнялись запасы риса, зерна и муки. Из прибрежных поселков в столицу везли вяленую и соленую рыбу, в деревнях и поместьях Небожителей коптили и сушили мясо.

Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений, что новой жертвой император избрал Саккарем, где, если верить слухам, опять было неспокойно. При всей своей самоуверенности Кешо все же не решился трогать Аррантиаду — своего ближайшего северного соседа. Некогда аррантские лагиоры уже промаршировали по улицам Города Тысячи Храмов, дабы отучить имперских корабельщиков от скверной привычки потрошить чужие суда, и у Кешо были все основания опасаться, что, высадив войска в гаванях Аланиола, Лаваланги или Арра, он вскоре не только услышит печальные известия об их судьбе, но и увидит из окон своего дворца входящую в Мванаакский залив армаду галер и транспортных судов Царя-Солнца, терпение коего и без того испытывал непозволительно долго.

Приглядываясь к тому, что происходит вокруг, и прислушиваясь к разговорам окружающих, Эврих все чаще задумывался о том, что ему пора уносить ноги из Города Тысячи Храмов, причем по возможности скорее, ибо чем дольше он будет с этим тянуть, тем труднее окажется осуществить задуманное. Помимо того, что он не хотел оказаться в Мванааке, когда император начнет войну, справедливо полагая, что чужеземцев здесь в этом случае постигнет участь колдунов и врачевателей, имелись у него и личные причины, дабы всерьез позаботиться о скорейшем отплытии из столицы Мавуно.

Одной из этих причин была Нжери. В благословенном Саккареме, где неискоренима вера в Богиню-Прародительницу, бытует пословица: «Если женщина удовлетворена — удовлетворен весь мир». В высказывании этом содержался глубокий смысл, однако сложность заключалась в том, что удовлетворить большинство женщин было практически невозможно. Газахлар, равно как и Эврих, выказал себя простаком, полагая, что, получив позволение мужа невозбранно жить со своим возлюбленным и завести, если пожелает, ребенка, она успокоится и, преисполнившись благодарности к супругу, постарается создать в «Мраморном логове» атмосферу уюта и доброжелательности. Ничуть не бывало. Тихая и спокойная, а точнее, равнодушная ко всему на свете Нжери, словно пробудившись с появлением в доме Эвриха от долгой спячки и обнаружив, что окружающий ее мир далек от совершенства, взялась переделывать его на свои лад с прямо-таки устрашающим рвением.

Сначала она решила, что обстановку особняка пора обновить, и, с позволения Газахлара, не могшего не признать, что «Мраморное логово» пришло в изрядное запустение в связи с его болезнью, взялась за дело. Затем молодая женщина надумала заняться слугами и рабами. Она произвела кое-какие перестановки среди поваров, конюхов, садовников и работников нескольких располагавшихся под Газахларовым кровом мастерских, и это было неплохо. Кормить, во всяком случае, и слуг и хозяев стали вкуснее, чего Эврих не мог не оценить. Однако, после того как работы по обустройству особняка и жизни его обитателей были в значительной степени завершены, Нжери взялась за самого арранта, который, получив вольную, совершенно отбился от рук, с чем она, конечно же, смириться не могла да и не желала.

Молодая женщина была взбешена, узнав, что ее участь муж и вчерашний раб решили без нее, но стерпела это, как терпела толпы приходящих в «Мраморное логово» недужных Небожителей. Она терпела и готова была терпеть и дальше лечебницу, которую аррант и Изим с одобрения Газахлара устроили во флигеле для рабов. Эврих проводит там чересчур много времени, но пусть: мужчинам, как детям, надобно иметь игрушки и врачевание нищих — не самая скверная из причуд. Но вот чего она вынести была решительно не в состоянии, так это его постоянных отлучек из дома. Чего ради он таскается по особнякам Небожителей и купеческим домам? Да еще несется туда по первому зову, точно какая-то сявка на свист хозяина! Им надо, так пусть и тащат сюда своих хворых и убогих. Она не хочет, чтобы ее Эврих пропадал целыми днями неведомо где и делал массаж неведомо кому. Знает она эти массажи, на себе испробовала!

У ревнивой жены в доме всегда ругань — это общеизвестно. А Нжери, вне зависимости от того, отдавала она себе в этом отчет или нет, вела себя по отношению к Эвриху именно как жена. Или, точнее,как богатая вдова, из тех, о которых говорят: с молодой женой веди себя как хочешь, а с богатой вдовой — как она пожелает. Беда состояла в том, что чудной аррант ни женой своей, ни тем паче богатой вдовой, которой надобно угождать, супругу Газахлара не считал. Более или менее стойко снося упреки ее, ворчание и ругань, он отчетливо сознавал, что долго так продолжаться не может, ибо с каждым днем Нжери становилась все настырнее и явно настроена была бороться до последнего за свое иллюзорное, присвоенное без всякого на то основания право переиначивать его жизнь по собственному вкусу и усмотрению. Особенно ясно это стало после заданного Газахларом пира по случаю приема его императором Кешо, где тот пожаловал владельцу «Мраморного логова» обширные земли в одной из вновь образованных западных провинций и назначил «советником по поставкам воинского снаряжения».

Газахлар торжествовал. Он чувствовал себя победителем, и со стороны его супруги было крайне неосмотрительно закатывать скандал, свидетелями коего сделались десятка два Небожителей, коим, при известном усилии мысли, нетрудно было догадаться об отношениях, установившихся между домашним лекарем и супругой Газахлара. Поводом для скандала послужили слухи о том, что Эврихом будто бы увлеклась хорошенькая дочка Нгардмая, которую он неоднократно посещал и к которой был совершенно определенно неравнодушен. Поводов, впрочем, хватало, а причина была в том, что душа Нжери жаждала скандала. Будучи обделена вниманием со дня свадьбы, она торопилась наверстать упущенное, но сделать это было непросто, ибо если зеленоглазый ее красавец не посещал недужных Небожителей, то помогал Малаи в домашней лечебнице, писал какие-то бумаги под диктовку Газахлара, шлялся по городу в поисках достопримечательностей или корпел над своими собственными записями, смысла и назначения которых молодая женщина решительно не понимала. Деньги за них аррант получить не рассчитывал, а еще одна игрушка для взрослого мужчины — это уже слишком. Неужто ему не хватает ее, Нжери? Неужели все эти прогулки по городу и бумагомарание значат для него больше, чем она?

Словом, с Нжери надо было расставаться как можно быстрее, пока пылкая возлюбленная не превратилась в лютого врага. Тем более что враг у Эвриха в Мванааке уже имелся. По крайней мере один. И жаждал его позора, а может статься, и крови.

Не слишком искушенному в интригах арранту хватило все же ума заподозрить, что распространявшиеся среди Небожителей слухи о нем как падком на женщин и не слишком разборчивом любовнике не могли возникнуть на пустом месте. Близких подруг у Нжери не было, и, значит, источник происхождения их следовало искать где-то на стороне. Имя этого источника, как бы между прочим, назвал Эвриху Изим, и подтверждение его словам найти оказалось не сложно. Небылицы о чудном арранте сочинял Мфано, а помогали ему в этом его коллеги — врачеватели-недоучки, чьи доходы после исцеления Эврихом Газахлара начали стремительно сокращаться. Особенно же чувствительный удар нанес им чужеземный лекарь тем, что начал посещать недужных в их особняках.

По словам Малаи, сомневаться в достоверности которых не было никаких оснований, двое или трое домашних лекарей уже потеряли свои места из-за того, что аррант избавил от хвороб нескольких Небожителей, с чьими недугами здешние коллеги его то ли не умели, то ли не желали справляться, видя в них источник своего благоденствия. И, что было значительно хуже, изгнанные врачеватели не сумели обзавестись новыми высокородными покровителями — случай, по понятным причинам, для Мванааке исключительный. Начавшая было возрождаться после учиненного Кешо разгрома гильдия лекарей, состоящая в большинстве своем из шарлатанов и неумех, восприняла исцеление Эврихом ряда больных как личное оскорбление и повела с ним борьбу самым простым и действенным, казалось бы, способом. О нем, как выяснил Малаи, распускали три сорта наветов: во-первых, аррант — ничтожество, уморившее тьму народу у себя на родине, из-за чего и вынуждено было ее покинуть. Присвоив лавры неустанных трудов Мфано по исцелению Газахлара, заморский бездарь намерен теперь обобрать как можно больше доверчивых Небожителей и скрыться, дабы избежать заслуженного наказания за безвинно загубленные жизни. Басни эти, как легко догадаться, успехом не пользовались, ибо дураков среди Небожителей было не так уж много.

Во-вторых, красавец аррант слыл на родине известным развратником: совратителем, прелюбодеем, растлителем малолетних, мужеложцем и т. д., и т. п. За что опять же был объявлен вне закона. Бежал от возмездия и, объявившись в Мванааке, продолжал распутничать пуще прежнего. Обходительные манеры, приятная наружность и даже шрам на левой щеке способствовали тому, что история эта начала передаваться из уст в уста, обрастая такими живописными и правдоподобными подробностями, что, слушая ее в изложении Малаи, Эврих попеременно то бледнел, то краснел, то ругался, то хохотал до слез. Нжери, естественно, выслушав эту байку пяток раз от словоохотливых и сердобольных форани, должна была отнестись к ней несколько иначе. И басни о новых похождениях ее неутомимого, как она знала доподлинно, любовника не могли не привести к тому самому скандалу, который и разразился на заданном Газахларом пиру.

В-третьих, и это было, пожалуй, самым скверным, Эврих обвинялся в колдовстве. Ни опровергнуть, ни доказать это было невозможно, и Небожителям, не говоря уже об исцеленных аррантом слугах, рабах и ремесленниках, было, разумеется, совершенно безразлично, каким образом он избавил их от страданий. О различиях между магией и врачебным искусством спорили и не приходили к единому мнению и лекари и маги, хотя вопрос этот до недавнего времени представлялся Эвриху надуманным и несерьезным. Но его собственное, равно как и мнение излеченных им людей на этот счет вряд ли повлияет на имевшего зуб на колдунов императора, когда какой-нибудь соглядатай или «доброжелатель» из гильдии лекарей подаст ему грамотно составленную бумагу, изобличающую арранта во всех подлинных и мнимых прегрешениях. Что еще хуже, подметное письмо подобного содержания уже, видимо, дошло по назначению, поскольку Михманган, обещавший спасшему его глаз Эвриху выхлопотать для него разрешение на выезд из Мавуно, сделать этого, по не зависящим от него причинам, не сумел.

Когда Эврих, безошибочно уловив запах жареного, пришел к выводу, что пришла пора прощаться с Городом Тысячи Храмов, и напомнил Михмангану из клана Печального Зайца о данном обещании, тот был искренне рад услужить ему. Однако уже через четыре дня с убитым видом признался, что в имперской канцелярии имеется специальное письменное распоряжение, согласно которому аррант включен в список лиц, коим покидать Мавуно строжайше запрещено. Велик ли этот список и чего ради он составлялся, Михманган не знал, да это, собственно говоря, и не имело значения. По доброте душевной он принялся уверять Эвриха, что на месте Кешо тоже запретил бы выпускать из империи чудо-лекаря, но верилось в это с трудом. Хотя, с другой стороны, непонятно, почему император попросту не приказал свернуть заморскому колдуну шею, едва прознав о его существовании.

Как бы то ни было, надежда покинуть Город Тысячи Храмов чинно и благородно развеялась, и, отправляясь в особняк, носящий поэтическое название «Приют влюбленного звездочета», Эврих рассчитывал переговорить с его хозяином, ежели обстоятельства будут тому благоприятствовать, об ином способе распроститься со столицей Мавуно. Дело в том, что Дархаш, пригласивший арранта к своей дочери, был одним из трех таможенных чиновников, ведавших досмотром уходящих и приходящих в столицу кораблей, и если бы захотел, то, верно, отыскал бы капитана торгового судна, направляющегося в Фухэй, Умукату или Дризу, который за щедрое вознаграждение согласился бы закрыть глаза на присутствие лишнего человека на борту своего корабля.

Перспектива покидать Мванааке тайком не слишком прельщала Эвриха, ибо это означало, что ему придется расстаться со своими бесценными тюками, которые он, взамен использованных целебных снадобий, непрерывно пополнял местными травами, смолами, кореньями и прочими компонентами, необходимыми для изготовления лекарств, книгами и свитками. Это было бы настоящим несчастьем, хотя и тут оставалась возможность списаться впоследствии с Газахларом, дабы выкупить их. Хотя на это, разумеется, потребовалось бы затратить немало времени и денег. Пришлось бы еще, дабы избавиться от опеки телохранителей, подсыпать в их питье снотворного порошка, чего делать Эвриху очень бы не хотелось, но ничего лучшего он придумать не мог и утешал себя мыслью, что Газахлар не будет взыскивать с них слишком строго за его побег. Да и Хамдан с Аджамом, к которым он успел искренне привязаться, когда гнев их остынет, признают за ним право на маленькую хитрость, примененную ради спасения жизни и обретения не призрачной, а подлинной свободы…

В общем, вступая в ворота «Приюта влюбленного звездочета», Эврих приготовился к охмурению и, если потребуется, к торгу с Дархашем и, увидев подле хозяина особняка крепыша Мфано, испытал чувство острого разочарования. Дважды уже бывший домашний лекарь Газахлара, под благовидным предлогом желания посоветоваться с коллегой по поводу тяжелого состояния больного, пытался представить его невеждой и самозванцем, и дважды Эвриху ценой невероятных усилий удавалось оттащить умирающих от края небытия. Причем второй раз, утаскивая мальчугана лет пяти буквально с порога обители Хаг-Хагора, он явно переоценил свои силы: потерял сознание и ослеп на полтора суток, чем изрядно напугал телохранителей, вынужденных нести его в «Мраморное логово» в одолженном у отца мальчишки паланкине. В конечном счете ему следовало благодарить Мфано за то, что он поспел вовремя и к старухе, подавившейся куском мяса, и к отравившемуся какой-то дрянью пацану, но подобное везение не может длиться бесконечно. И ежели Мфано с коллегами будут вешать на его шею всех умирающих, за ним и в самом деле укоренится слава трупных дел мастера.

Такни — дочь Дархаша — была коренастой, плотно сбитой девицей с круглым милым лицом, искаженным в настоящее время страданием. От нее несло жаром, как от раскаленной печки, она охала, стонала и, никого не узнавая, металась на широкой постели с тех пор, как, придя из купальни, почувствовала себя скверно и прилегла отдохнуть. О причинах ее недомогания никто не знал, а Мфано, если и было ему что-то известно, молчал с самым многозначительным и скорбным видом.

«Этот подонок собственную дочь готов был бы уморить, только бы выставить меня невежей и самозванцем!» — с гневом подумал Эврих, склоняясь над больной, стонавшей так жалобно, будто наглоталась горячих углей, продолжавших жечь ее изнутри.

Осмотр Такни дал не слишком много. Причина сжигавшего ее жара оставалась для арранта загадкой, а возникшие предположения ровным счетом ничего не стоили, ибо, кроме чудовищно частого сердцебиения и какой-то странной сыпи по всему телу, зацепиться было решительно не за что Ну разве что еще упоминание Дархаша о том, что недуг дал себя знать сразу же после посещения купальни, хотя и до этого она жаловалась на слабость и недомогание. Но этого мало, слишком мало!

— Я не могу лечить твою дочь без подробного описания ее состояния в последние дни. Расскажи мне все, что знаешь, или позови тех, кто ей прислуживал, — обратился он к дородному растерянному и испуганному Небожителю.

Дархаш явно колебался, но в конце концов, пожав плечами, сказал, что не видел дочь полтора года, с тех пор как его жена уехала в дальнее поместье, дабы родить там наследника, и увезла Такни с собой. За это время он подыскал для дочери достойного жениха и распорядился, чтобы домашние возвращались в Мванааке. Такни приехала с обозом четыре, нет, пять дней назад и передала Дархашу письмо от жены, обещавшей появиться через пару седмиц и взять на себя подготовку к предстоящей свадьбе…

— Про жену и свадьбу не надо, — остановил оксара Эврих и, видя, что о дочери тому рассказать больше нечего, предложил: — Быть может, мне стоит поговорить со служанками, которые ухаживали за Такни в «Приюте звездочета» и в дороге?

— Н-не знаю… — с усилием выдавил из себя Дархаш, не глядя на арранта. — Сопровождавшая ее девка несет такой вздор, что и слушать тошно. Я думаю, Такни не захотела бы…

— Позови ее, почтеннейший. Мы тратим время попусту, а сердце твоей дочери того гляди вырвется из груди, и я не знаю, чем ей помочь.

— Почему бы уважаемому врачевателю и впрямь не поговорить со служанкой? — неожиданно пришел на помощь Эвриху Мфано. — Она рассказывает удивительнейшие вещи, но, если он сумеет извлечь из всего этого вздора зерно истины…

История, рассказанная приглашенной Дархашем служанкой, и впрямь напоминала бред умалишенного, но сама она выглядела девицей вполне разумной и не склонной к сочинительству. По ее словам, Такни пережила по пути в столицу удивительное и страшное приключение, о котором под строжайшим секретом поведала своей спутнице, ибо больше-то ей поделиться переживаниями было не с кем.

Началось все с того, что обоз, везший в Мванааке кожи, рис, расписные калебасы и бочки с пальмовым вином, остановился в глухом местечке у притока Гвадиары, прозванного Глиняным ручьем, в верховьях которого селяне брали глину для изготовления чаш, горшков и корчаг. Свернув от греха подальше с наезженной дороги, обозники расположились на отдых, а поутру проснувшаяся раньше всех Такни надумала побродить по окрестностям и смыть дорожную пыль и пот в Глиняном ручье. Место было безлюдное, ночные хищники отправились на покой, и, полагая, что опасаться ей нечего, девушка углубилась в чащу леса. Отыскать ручей не составляло труда: к нему вела протоптанная зверьем тропинка, но купаться на месте водопоя Такни не решилась. Чуть выше по течению она заприметила очаровательную заводь и начала пробираться к ней по заросшему берегу. Тут-то внимание ее и привлекли неизвестные цветы, которыми были усеяны обвивавшие стволы деревьев лианы. Они издавали сладкий, дурманящий запах и состояли из высокого розового пестика, толщиной с человеческий палец, и двух прикрывавших его основание лепестков.

Желая рассмотреть забавные цветы поближе, девушка ступила в переплетение лиан, остановилась и, потянувшись к одному из них, почувствовала легкое головокружение. Ей показалось, что толстые лианы шевелятся, пытаясь обвиться вокруг ее рук и ног, и, вспомнив рассказы о растениях-людоедах, она поспешила выбраться из зеленых сетей. И тут, к ужасу своему, обнаружила, что упругие, прежде податливые плети, толщиной с запястье, начинают твердеть, охватывая ее, словно оковы. Безуспешно пытаясь высвободиться, она закричала, рванулась изо всех сил и услышала шорох, придавший ей надежды, что кто-то из обозников оказался поблизости. Однако увидела она не спешащих ей на подмогу людей, а небольшую древесную обезьянку, висящую неподалеку от нее в силке из покрытых невиданными цветами лиан.

В голову ей пришла мысль о растениях-кровопийцах, присосавшихся к раскорячившейся, распятой древесными оковами обезьяне, но затем она разглядела, что чудовищные цветы вовсе не высасывают из жертвы соки, а, напротив, накачивают своими, то есть, попросту говоря, насилуют ее! Поверить в это было совершенно невозможно, но вид проникших в обезьяну и тянущихся к ней самой цветов заставил Такни завыть и забиться в конвульсиях. Аромат цветов усилился, все поплыло у нее перед глазами, и она потеряла сознание…

— Чушь, разумеется От опийного мака или серого порошка, изготовляемого из хуб-кубавы, человеку может привидеться еще и не такое, — прервал рассказ служанки донельзя смущенный Дархаш. — Ничего подобного с моей дочерью, конечно же, произойти не могло. Но если даже предположить, что она и в самом деле болтала о каких-то мучивших обезьяну цветах, то кошмар этот был, без сомнения, навеян ей сильным запахом. Ты, любезный врачеватель, чужак в нашей стране и, естественно, не знаешь, что запах некоторых произрастающих в Мономатане цветов способен вызвать грезы наяву…

— Знаю, — не слишком вежливо прервал его Эврих и, покосившись на Мфано, понял, что Такни обречена.

Служанка говорила чистую правду, хозяйка ее действительно пережила все то, о чем поведала ей, и Мфано знал об этом с самого начала. Он страстно хотел подставить своего недруга арранта и на сей раз это ему удалось. Ибо как остановить рост семян, заброшенных в тело дочери Дархаша пакостными цветами, он не мог себе даже представить.

Тем не менее Эврих сделал все, что мог. Вернее, то немногое, что было в его силах. Но кончилось все именно так, как и предполагал Мфано, скромно удалившийся из «Приюта влюбленного звездочета», сославшись на свое бессилие. Такни, мечась и извиваясь, разрывая рот в беззвучном крике, умерла на руках у Эвриха, и безутешный Дархаш, встав в обличающую позу, обвинил шарлатана-иноземца в том, что это он, и никто иной, виноват в безвременной кончине его любимого чада.

А вернувшись в «Мраморное логово» и поговорив с Малаи, аррант узнал, что на берегах некоторых притоков Гвадиары действительно встречаются растения, размножающиеся и распространяющиеся весьма экзотическим способом, хотя, вообще-то, многие травы и кусты используют животных для транспортировки семян и это никого не удивляет. Старый лекарь припомнил, что охотникам неоднократно приходилось сталкиваться с трупами обезьян, бурно прораставшими лианами, а в каком-то старом трактате читал о врачевателе, вскрывшем тело одной из таких обезьян По его словам, организм несчастной был насквозь пронизан странными нитями, которые он назвал растительными волокнами, формирующими некое подобие корневой системы.

Автор трактата полагал, что спасти жертву лиан-насильников невозможно, даже если помощь будет оказана ей немедленно. По прошествии же двух-трех дней врачеватель в состоянии помочь ей лишь тем, что облегчит ее кончину при помощи быстродействующего и безболезненного яда. По мнению Малаи, Мфано тоже читал этот трактат и был далеко не столь безграмотен, как представлялось Эвриху. Вот только он-то, в отличие от простака арранта, прекрасно понимал, что бывают случаи, когда лечить Небожителей несравнимо выгоднее, чем излечивать.

* * *

Намерение Эвриха посетить улицу Оракулов и стоящий на ней храм Мбо Мбелек не вызвали у его телохранителей восторга.

— Чего ты там позабыл? Неужто своих лжецов в Аррантиаде мало, что ты чужих решил послушать? — спросил Аджам, речи которого не отличались вежеством и изяществом.

— У нас принято говорить так: «Не верь смеху жены, улыбке господина и предсказаниям оракулов», — с кислой миной сообщил Хамдан, ничуть не сомневавшийся, что упрямый аррант настоит на своем.

Обходительность, тихий голос и любовь к умным книгам давно уже перестали вводить его в заблуждение относительно характера заморского лекаря, который, когда того требовали обстоятельства, умел проявлять упорство и твердо шел к намеченной цели. При этом он не орал, не расталкивал толпу, но неизменно оказывался там, где считал нужным быть. И, ежели занадобились ему предсказатели, он попадет к ним, точно так же как попал в храм Тахмаанга, дабы полюбоваться на танцы джевадаси, несмотря на все старания телохранителей не допустить этого.

До поры до времени им удавалось кормить арранта обещаниями показать выступления храмовых танцовщиц при первом же удобном случае. Но случай все не подворачивался, и Эврих, заподозрив неладное, вынудил Аджама признаться, что храмы, где танцуют джевадаси, почитаются особо священными, а выступления их дозволено смотреть лишь истинно верующим. Традиция бессмысленная, ибо для обращения человека в свою веру его надобно прежде познакомить с ней. При императоре Бульдонэ запрет этот, постепенно утрачивавший силу, был официально снят, однако Кешо, использовавший любую возможность, дабы ограничить права инородного населения империи, вновь возродил его.

Аррант, способный ласковыми речами уговорить льва питаться травой и листьями, попросил телохранителей, раз уж они сами ни за какие деньги не берутся провести его в нужное время в нужный храм, не заметить отлучки своего подопечного из ближайшего к облюбованному им святилищу постоялого двора. Что касается Аджама, то он готов был пойти навстречу Эвриху, если тот даст слово не злоупотреблять их доверием. Парень, невзирая на все свои чудачества, был щедр и относился к ним по-человечески. Тяготясь постоянным присутствием подле себя телохранителей-соглядатаев-караульщиков, он все же проявлял о них товарищескую заботу: не было ни одного особняка, где бы их не накормили и не напоили, пока Эврих занимался излечением недужных. Сопровождая его в бесконечных блужданиях по Мванааке, они чувствовали себя не слугами, а друзьями арранта, считавшего себя в то же время обязанным платить за всю компанию. Одним словом, Аджам не видел причины, по которой бы им не следовало ответить Эвриху любезностью на любезность, но Хамдан категорически этому воспротивился.

Разочарованный, а может быть даже и разобиженный, аррант поморщился, но настаивать на своем не стал и больше к этому разговору не возвращался. А через пару дней улизнул от них из очередного особняка и отправился в храм Тахмаанга. Обнаружили они его уже около «Мраморного логова», где он поджидал их у придорожного бассейна для поения лошадей, закусывая абрикосами и читая один из постоянно таскаемых с собой трактатов. О, надобно было видеть лицо Хамдана, когда тот узнал в чернокожем и чернокудром мужчине, закутанном в пестрый саронг, арранта! Вот и возражай ему после этого, и толкуй, что ничего-то интересного он на улице Оракулов не увидит…

Против гадальщиков и предсказателей, испокон веку селившихся и занимавшихся своим ремеслом на улице Оракулов, телохранители ничего не имели. Не по душе им было намерение Эвриха посетить храм Мбо Мбелек, заслуженно пользующийся в Мавуно столь же дурной славой, сколь и само это Божество — или, вернее, одно из Трех Божественных начал. Породившее или зачавшее Хаг-Хагора, Белиора и еще дюжину не слишком благоволящих к людям Богов и Богинь, принимавшее то женское, то мужское обличье, Мбо Мбелек было изменчиво, коварно и непредсказуемо. К нему прибегали лишь совершенно отчаявшиеся, и милость его могла обернуться бедой, а гнев и недовольство — способствовать преуспеянию. Исстари считавшееся покровителем предсказателей, воров, разбойников, «дев веселья», шулеров и сводниц, Божество это вызывало у добропорядочных граждан империи страх и отвращение.

Святилище его располагалось в соответствующем районе города и, несмотря на притеснения власть имущих, имело изрядное количество почитателей, знакомиться с которыми лекарю-арранту не было, по мнению телохранителей, никакой необходимости. Эврих, естественно, думал иначе. Раз уж недобрые Боги с весьма скверной репутацией существуют в пантеоне Мавуно, значит, зачем-то они нужны, и понять их роль в жизни обитателей империи несравнимо интереснее, чем место, занимаемое, скажем, Тахмаангом. С тем-то и так все ясно, а Мбо Мбелек было единственным в своем роде, ибо ничего подобного в других религиях арранту не встречалось. Да и в район трущоб, по старинке прозываемый Гнилой падью, он давно намеревался заглянуть, и ворчание телохранителей, конечно же, не могло его остановить.

Прежде всего он подошел к двум приглянувшимся ему оракулам. Сначала к болезненного вида мужчине с отстраненным, немигающим взглядом человека, смотрящего внутрь себя. Предсказатель не был похож на шарлатана и, судя по его наряду, пришел в Город Тысячи Храмов из какой-то южной провинции. Бедра его были обернуты шкурой пятнистой антилопы, на груди красовалось ожерелье из косточек человеческих пальцев, у пояса висела большая раковина. Длинная клиновидная борода и медный полумесяц, укрепленный на повязке из змеиной кожи, которой были перехвачены надо лбом вьющиеся, достигавшие талии волосы, делали его похожим на пророка, а когда он вытащил из обтянутого Тахмаанг знает чьей кожей ларца предназначенные для гадания крысиные черепа с врезанными в них непонятными серебряными значками, Эврих был совершенно очарован. Если даже перед ним был жулик, то относился он к своему делу в высшей степени серьезно и заслуживал уважения хотя бы за одно это.

Трижды раскладывал предсказатель крысиные черепа в разной последовательности на пестром коврике, представлявшем круг, разделенный на цветные треугольники и разбитый затем на еще более мелкие фигуры наложенными сверху квадратами. Трижды, бормоча себе под нос мантры на незнакомом арранту диалекте, кидал он цветные кубики, инкрустированные такими же серебряными значками, что и крысиные черепа, после чего торжественно изрек: «О юноша! Надлежит тебе знать о четырех вещах, которые неизмеримо важнее, чем ты думаешь. Это твои годы, твоя вина, твои враги и твои ошибки…»

Гороподобная гадалка тоже была недурна. Густые, выкрашенные в красный цвет волосы ее были свиты в жгуты и собраны в пучок на макушке, а вокруг пучка, словно ленточка, была завязана кобра, почитавшаяся в Мавуно священной тварью. Огромные полушария чудовищных грудей покрывала затейливая трехцветная татуировка, изображавшая глаза, помещенные в разинутые клыкастые пасти. Многочисленные, выточенные из белого, зеленого и черного нефрита браслеты покрывали магические символы, смысл которых был для Эвриха темен, но, безусловно, имелся, ибо телохранители его взирали на них с нескрываемым ужасом и отвращением. Любопытно, что гадалки и предсказатели почти не пострадали во время охоты на колдунов. По одной версии, они сумели предвидеть грядущую бойню, по другой же — благодаря тому, что жили кучно, успели, получив предупреждение, дружно покинуть Гнилую падь прежде, чем до них добрались настатиги Триумвирата.

Оракул со змеей в волосах пользовалась для предсказаний костяными квадратиками, и, хотя выглядели они не столь убедительно, как черепа крыс, наблюдать за тем, как она раз за разом раскладывает их в одной ей ведомой последовательности, было увлекательно. И удивительнее всего было, что сделанные предсказателями пророчества, несмотря на некоторые противоречия, оказались схожи между собой и в известной степени дополняли друг друга. Хотя каждый, естественно, делал упор на чем-то своем и гороподобная, в отличие от предыдущего прорицателя, начала с того, что «если будешь жить не торопясь — тебя поторопят, ежели поспешишь — подставят ножку». Впрочем, запев у них мог быть одинаковым для всех клиентов, по-настоящему интересно было то, что последовало за общими фразами вступления.

Последовало же, если очистить смысл от шелухи заумных слов, вот что. Зеленоглазому арранту не следовало задерживаться в Городе Тысячи Храмов и вообще в Мавуно, и это было более чем разумно, но не оригинально. Покровитель Эвриха — а о том, что у чужеземца в столице должен быть покровитель, догадаться было не трудно, — ходит по лезвию ножа, и иноземцу не следует особенно полагаться на его благорасположение. Что ж, исходя из того, что молнии не бьют в долины, а состоятельные люди избалованны и капризны, с этим тоже нельзя было поспорить — это вытекало из предыдущего утверждения. Но далее оба предсказателя сходились на том, что Эврихова покровителя ждет путешествие и арранту предстоит его сопровождать. «Уж не на войну ли?» — подумал Эврих не без внутреннего содрогания и поклялся себе утроить усилия, дабы в ближайшее время покинуть Мванааке.

Чужеземцу также следовало иметь в виду, что им заинтересовалось очень высокопоставленное лицо, чье внимание едва ли принесет ему пользу. Вот это было уже действительно нечто конкретное, на лице у арранта не написанное. Припомнив, что имя его внесено в список тех, кого выпускать из империи запрещено, Эврих решил, что мономатанские предсказатели будут, пожалуй, получше аррантских, да и всех прочих, с коими ему приходилось иметь дело. Сообщение о том, что он излишне влюбчив, аррант готов был приписать наблюдательности оракулов, однако обладатель крысиных черепов тут же уточнил, что нынешняя его влюбленность — пустоцвет, а грядущие принесут неизмеримо больше тревог и волнений, чем радости.

— Не припомню, чтобы с любовью не было связано сильных переживаний, да иначе, наверное, и быть не может! — проворчал Эврих. — Когда думать, заботиться и переживать приходится еще за кого-то, кроме себя, то понятно, что хлопот и забот становится по меньшей мере вдвое больше…

Ежели золотоволосому удастся избежать опасностей, подстерегающих его в Мавуно, то он еще вдоволь постранствует по свету, и это как-то связано с человеком, разыскивающим либо наблюдающим за ним исподтишка уже долгое время. «О Хаг-Ха-гор! — искренне изумился Эврих. — А ведь я и думать забыл об Иммамале! Неужто нам с ним еще предстоит встретиться?» Единственный человек, которому он был до зарезу нужен и кто взял на себя труд наблюдать за ним, — это посланец Мария Лаура. Почему-то аррант был уверен, что долго Иммамал носить рабский ошейник не будет, и как знать, может, и сумеет разыскать его в Городе Тысячи Храмов. Ни видеть его, ни встречаться с саккаремским шадом у Эвриха не было ни малейшего желания, а вот кого бы он точно попробовал разыскать, ежели суждено ему оказаться в Саккареме, так это Зелхата Мельсинского.

Арранту, впрочем, как никому другому, было известно, насколько редко человеческие намерения совпадают с возможностями, — взять хотя бы, к примеру, не состоявшееся посещение им острова Печальной Березы, где должен он был поведать вовсе не правдивую историю гибели Астамера его престарелым родичам. Или же путешествие его в Умукату, прерванное появлением двух сторожевиков Кешо…

Размышляя о превратностях судьбы, он двинулся дальше по улице Оракулов, мимо сидящих на циновках у стен домов предсказателей к храму Мбо Мбелек, не подозревая, что желанию его заглянуть в вырастающее на глазах святилище в этот раз тоже осуществиться не удастся. Подойдя к кучке толпящихся у крыльца храма зевак, он узнал, что в нем проходит сейчас какая-то таинственная церемония и для непосвященных двери его откроются лишь завтра поутру. Телохранители удовлетворенно заулыбались: предупреждали, мол, арранта, что впустую время потратит. Эврих развел руками, подумав, что рано они радуются: не удавшееся нынче может удаться завтра, — и в этот момент почувствовал, как слева от него стало как-то подозрительно свободно. Наученный горьким опытом, потянулся к висящему на поясе кошелю и, памятуя, в каком районе находится, мигом сообразил, в чем дело.

— Кошель! — крикнул он и ломанулся сквозь толпу зевак за парнем, надумавшим поживиться за его счет и уже скрывавшимся в ближайшем переулке.

Хамдан с Аджамом рванулись за ним, зеваки прыснули в разные стороны, кто-то, сообразив, в чем дело, радостно завопил: «Держи вора!» Послышались радостные улюлюканья, и любители споров начали биться об заклад: сумеет ли аррант с телохранителями догнать ловкача и вернуть похищенное, или же тот скроется от них в лабиринте узких улочек и переулков, словно специально созданных, дабы помогать беглецам уходить от погони.

Петляя мимо мазанок, сотворенных из глины, рубленого тростника и коровьего навоза, Эврих готов был поклясться, что такого хаотически-идиотического квартала ему до сих пор видеть не приходилось. Узенькие кривые улочки переходили в убогие пыльные дворики, из которых щелеподобные проходы вели на соседние улицы и переулки, над многими из которых, из одного дома в другой, шли по второму этажу крытые переходы. Всюду сновали голые чумазые малыши, воняло отходами и экскрементами, дымом и какой-то на редкость неаппетитной стряпней. Несколько раз Эврих терял похитителя кошеля из виду и вынужден был бы отказаться от погони в первом же дворике с двумя выходами, если бы кто-то из малышей не указал ему нужное направление.

То ли вор был нездешним, то ли взаимовыручка была тут не в заводе, но, как бы то ни было, аррант и отстававшие от него на несколько шагов телохранители неслись по горячим следам и должны были вот-вот настичь незадачливого вора. Дюжина золотых полновесных цвангов, несколько дакков, не считая мелочи, — сумма немалая, и Эврих не собирался расставаться с ней без борьбы. Помимо нежелания дарить честно заработанные деньги какому-то проходимцу, подстегивала его еще и обида и гнев на себя самого. Обкрадывали его, обкрадывали, а он ну никак не может усвоить, что со своего добра глаз спускать нельзя! Тем паче в районе, кишащем всяким отребьем, о чем Хамдан и Аджам его совершенно недвусмысленно и настойчиво предупреждали…

Выскочив в очередной двор, он остановился как вкопанный, заметив группу вооруженных мужчин. Инстинктивно вырвал из ножен кинжал, вспомнив, что так же вот некогда в Аланиоле они с Хрисом, погнавшись за похитителем Хрисовой сумки, угодили в засаду, едва не стоившую им жизни. Теперь, однако, ситуация была явно другой. Двое залитых кровью мужчин лежали в пыли, а трое других, бросив своего противника на колени, вязали ему за спиной руки, вполголоса ругаясь и покряхтывая.

— Чего вылупился? Туда твой похитчик драпанул. — Один из мужчин поднял искаженное злостью лицо и указал головой на проулок в противоположной стороне двора.

— Помоги! — прохрипел стоящий на коленях, вскидывая голову и впиваясь в лицо Эвриха умоляющим, полным гнева и отчаяния взглядом.

«Эге! Да это женщина!» — подумал аррант и, бросив сумку с лекарствами наземь, с яростным ревом ринулся на вязавших ее незнакомцев.

— Стой! — разом завопили Хамдан, Аджам и тот самый злобнолицый, что указал на проулок, в котором скрылся похититель кошеля.

— Руки прочь! — рявкнул Эврих, видя, как один из незнакомцев пригибает голову женщины, а второй торопливо обматывает ее темным плащом.

Кинжал его со звоном столкнулся с мечом злобнолицего. Аррант отскочил, крутанувшись на пятках, и, не особенно полагаясь на свое умение владеть подобного рода оружием, метнул его в набегавшего — слишком быстро! — нового противника. Оголовок кинжала ударил нападавшего в лоб, и детина, словно врезавшись с разбегу в стену, осел на разом ослабевших ногах.

Кончик клинка злобнолицего едва не достал Эвриха. Сияющая молния пронеслась в вершке от лица, и, чудом уходя от сокрушительного удара, аррант с раскаянием припомнил слова Волкодава о необходимости каждодневных тренировок, ежели намерен он защищать свою жизнь, используя не только ловко подвешенный язык, но и чудесное искусство кан-киро.

Тяжелый, остро отточенный меч вновь просвистел у щеки Эвриха — атаковавший явно не считал его серьезным противником и ни на какие хитрости и уловки пускаться не собирался. Более того, памятуя о двух Эвриховых телохранителях, он желал разделаться с придурковатым неумехой как можно скорее и, конечно же, не ожидал, что верткий аррант, ухитрившись избежать очередного смертоносного рубящего удара, рухнет ему под ноги, увлекая за собой на пыльную, неласковую землю…

Эврих не хотел убивать этого человека. Он предпочел бы вообще пройти мимо, но ежели трое мужиков вяжут женщину, то всякому ясно, что делают они это не из благих побуждений и участь ее ждет незавидная. А если они к тому же имеют подле себя два свежих трупа, то даже выходец из Верхнего мира сообразит, что затевать с ними диспут бесполезно. И все же, когда он услышал глухое хаканье Хамдана и тупой звук разрубающего плоть меча, ему стало нехорошо. Ему сделалось очень даже погано, потому что привел-то к смерти злобнолицего он, а Хамдан всего лишь выполнил свой долг, защищая человека, которого ему поручено было беречь как зеницу ока.

Аррант ужом выскользнул из-под навалившегося на него тела, и что-то обожгло его правое плечо. Увидев над собой занесенный для очередного удара меч, он успел боднуть головой в живот нового противника, рванулся в сторону и, дивясь, что все еще жив, покатился по земле именно так, как учил его Волкодав. Вскочил на ноги, осмотрелся и сразу же понял, что драться более не с кем. Злобнолицый был недвижим, подле него лежал ничком второй, остановленный его кинжалом и приконченный скорее всего Аджамом противник, а оба телохранителя теснили последнего уцелевшего негодяя в глубь двора.

Мечи столкнулись с веселым лязгом, разлетелись, незнакомец что-то крикнул и, видя, что его не слышат, сделал обманный бросок в сторону Аджама. Повернулся на пятках, пригнувшись, нырнул под руку Хамдана, но тот, угадав его намерение, сделал шаг в сторону, и сверкающая дуга меча перечеркнула голову последнего из оставшихся в живых мерзавцев.

— О Всеблагой Отец Созидатель! Охранники-то мои и впрямь шутить не любят! — пробормотал Эврих, поднимая с земли кинжал и силясь привести свои мысли в порядок. Что кричал третий из поверженных негодяев? Какими словами он надеялся остановить его телохранителей?..

— Ты что, родной, хадиши накурился? Или шасвы нажевался? Солнце с непривычки голову напекло? Зачем ты набросился на этих парней? — накинулся на Эвриха не на шутку разозленный Аджам. — Сдурел от избытка знаний? Объясни-ка, что это на тебя нашло?

— Ты же видел. Они напали на женщину и ее спутников. Убили их, а ее хотели уволочь с собой… — растерянно промолвил Эврих, который и сам не мог понять, откуда взялись у него ярость и решительность, заставившие его броситься на помощь воззвавшей к нему женщине. И стоившие жизни трем незнакомцам …

— О Тахмаанг! Да нам-то до этого какое дело? Мы гнались за вором, а ты… — Аджам замолк и несколько мгновений взирал на Эвриха, словно впервые увидел. — Слушай, ты ведь ее не знаешь? Ты ведь с ней не знаком? Так какого же…

Он обернулся, разыскивая взглядом спасенную, и, не найдя ее, коротко хохотнул.

— Ну так и есть — сбежала! Хамдан, посмотри на него! — Он ткнул пальцем Эвриху в грудь. — Этот чудо-аррант дожил до двадцати пяти или шести лет и все еще лезет спасать первого встречного! Да тебя, братец, надо в клетке держать и за деньги показывать…

— Кстати, насчет денег. Давайте-ка обыщем их и уберемся отсюда подобру-поздорову, — вмешался Хамдан, не находивший в происшедшем ничего смешного. — Три человека, превращенные нами в холодеющие трупы, могут доставить нам массу неприятностей. Вай-ваг! Да ты ранен!

Эврих покосился на залитое кровью плечо и немедленно ощутил жуткую боль. Ну вот, только этого ему и не хватало!

Виновато улыбнувшись, аррант склонился над брошенной сумкой и извлек из нее чистую тряпицу.

— Перевяжи, чтобы встречные не пугались.

— И дернул же тебя Хаг-Хагор лезть не в свое дело! — скрипнул зубами Хамдан, ловко накладывая повязку и морщась так, словно это по его телу пробегали волны острой, пульсирующей боли. — И надо же было нам как раз сегодня тут очутиться… Вот уж истинно говорят: Боги за руку привели…

Замотав Эвриху предплечье, телохранитель, указав на первого убитого незнакомца, коротко бросил: «Обыщи!» — и направился к тому, который успел крикнуть напоследок что-то невразумительное. Аджам, явно озадаченный реакцией товарища на случившееся, нагнулся над сраженным им негодяем, и Эвриху не оставалось ничего другого, как последовать их примеру.

С отвращением он перевернул на спину человека с ловко раскроенным черепом, стараясь не глядеть на страшную рану. Срезал кошель с пояса убитого. Плохо соображая, что делает, распустил тесемки и ссыпал на ладонь находящиеся в кошеле монеты. Вместе с чогами и дакками на ладонь выпала овальная серебряная пластинка, на которой, под изображением стилизованного дерева хасы, увенчанного императорской короной, было мелкими буковками выгравировано: «Оказывать помощь и содействие».

Мысленно ахнув, Эврих покосился на телохранителей и, удостоверившись, что они заняты своими мертвецами, сунул чингак имперского сыска в стоящую подле него сумку. Хамдану с Аджамом совсем не обязательно знать, кого они с его легкой руки прикончили. Сон их от этого крепче не станет, скорее наоборот. Высыпал монеты обратно в кошель и принялся наблюдать за телохранителями.

Обшарив тела поверженных противников, они взялись обыскивать трупы мужчин, убитых еще до появления их во дворе. Ни тот ни другой не обнаружили еще одного чингака, и Эврих вздохнул с облегчением, решив, что едва ли его спутники стали бы утаивать страшную находку.

«Вот ведь угораздило!» — с тоской подумал он, протягивая подошедшему Хамдану снятый с убитого кошель.

Буркнув что-то невнятное, тот спрятал его за пазуху, с подозрением оглянулся по сторонам, проверяя, не оставили ли они на месте схватки чего-то такого, что позволило бы друзьям убитых, буде те объявятся, напасть на след убийц. Аджам между тем ловко завернул собранное оружие в подобранный плащ, тот самый, которым негодяи закутывали женщине голову, и, с усилием вскинув тяжелый сверток на плечо, вопросительно взглянул на старшего товарища.

— К храму возвращаться не будем. Надо уходить другой дорогой. — Хамдан замолк, прикидывая что-то, и спросил: — Как ты собираешься поступить с оружием?

— Отнесу к Нушапери, не пропадать же добру! — с вызовом произнес Аджам.

— Хорошо, но только никаких рассказов. И вообще никому ни словечка о наших геройствах. — Хамдан одарил Эвриха мрачным взглядом и, не дожидаясь ответа, устремился к щели между глинобитными хижинами.

Аррант последний раз взглянул на плотно затворенные двери и ставни окружающих лачуг, подумав, что хозяева их, вероятно, привыкли к подобным потасовкам, раз до сих пор носа наружу не кажут. Но наблюдают-то они за всем происходящим во все глаза и уж его-то, благодаря светлому цвету кожи, хорошо запомнят. И очень скоро человек, руководящий тайным сыском Кешо, будет знать приметы тех, кто прикончил его людей. Хотя оставалась еще надежда на то, что обитатели двора, не желая осложнять себе жизнь, стащат в сумерках бездыханные тела к реке и на все вопросы будут отвечать равнодушным пожатием плеч и традиционным: «Знать ничего не знаем, ведать не ведаем». Со временем, разумеется, кто-нибудь из них проговорится, и хорошо бы, чтобы к тому моменту его уже не было в священном Городе Тысячи Храмов.

Шагая за Хамданом, Эврих попытался разобраться в воцарившемся в голове сумбуре, но сделать это удалось далеко не сразу. Все произошло так стремительно, что мысли разбегались в поисках ответов на множество вопросов. Прежде всего его мучило собственное, несообразное ни с чем поведение. Уж если он решился ответить на призыв о помощи и бросился в бой, то почему не дрался, как положено мужчине? Почему предоставил сделать всю грязную работу своим телохранителям? Рассуждая здраво, он не мог не признать такоерешение разумным: они, конечно же, должны были справиться с этим делом лучше него, и так оно и оказалось. Однако разумные решения далеко не всегда самые верные, и его действия попахивали если не трусостью, то подлостью. То есть смелость он проявил прямо-таки дурацкую, но жар-то загреб чужими руками.

«Экий ловкач! — с отвращением думал Эврих, стискивая зубы, дабы не начать поносить себя распоследними словами. — Экий добряк! Он и попавшей в беду помог, и рук не замарал! Ах ты наш многосовестливый чистюля! Не с руки тебе, значит, ножичком своего ближнего ткнуть, пускай другие в кровище мараются, а ты бочком-бочком и в кусты! Я, мол, не боец, я лекарь… Ну так и сидел бы со своими склянками, не лез в благодетели.»

Но не лезть он не мог Не умел. И в то же время слишком памятен ему был затравленный взгляд Зачахара, прочитавшего на лице поднявшего лук арранта свой смертный приговор. Залитый кровью и заваленный трупами двор Зачахарова дома. О Боги Небесной Горы, ну почему Волкодав не моргнув глазом отправил к праотцам шестерых насильников, а у него не поднялась рука вонзить кинжал в брюхо хотя бы одному? Ведь не был бы он, верно, столь щепетилен, не окажись за его спиной Хамдана с Аджамом?..

А впрочем, какое дело спасенной ими женщине до того, кто именно прикончил ее обидчиков? И были ли в самом деле обидчиками три убитых по его вине человека, состоящих, судя по чингаку, на службе у императора? На тайной службе — стало быть, облеченных особым доверием и выполнявших задания особой важности? И кем же тогда была женщина, ухитрившаяся сбежать, пока его телохранители убивали вязавших ее мужчин? И почему она сбежала?

В первый момент это не удивило его: боязнь попасть из огня да в полымя многое объясняла. Хотя враги тех, кто совершил на нее нападение, вольно или невольно оказывались в стане ее друзей… Но она могла и не желать иметь их в числе друзей. Особенно ежели знала прежде одного из них. Не его, Эвриха, — а ведь было, было в ее обрамленном коротко стриженными, похожими на шапочку волосами лице что-то знакомое! Не Аджама — тот вел себя совершенно естественно, в то время как Хамдан…

— О Хаг-Хагор! — пробормотал потрясенный аррант. — Значит, они с Хамданом узнали друг друга! Любопытно было бы знать… — Он уставился в спину шагавшего перед ним телохранителя и решил, что по меньшей мере эта его догадка верна.

Теперь, после находки чингака в кошеле убитого, он мог со значительной долей уверенности предположить, что теснимый его телохранителями негодяй кричал что-нибудь вроде: «Остановитесь! Именем Кешо!» Но был ли он в таком случае негодяем? Или они убили блюстителей порядка, изловивших воровку, отравительницу, муже— или детоубийцу? Ведь то, что она женщина — увы и ах! — еще не говорит о ее безупречности.

— Помоги мне Отец Созидатель, если я по неведению и дурости, вместо того чтобы спасать свой кошель, избавил от заслуженной кары преступницу и убил тех, кто охраняет жизнь и покой обитателей Города Тысячи Храмов… — прошептал Эврих, ясно сознавая, что не обретет покоя, пока не выпытает у Хамдана, что за женщину они выручили из беды.

Он вспомнил молящие о помощи, широко распахнутые глаза незнакомки и зябко передернул плечами. Неужели у преступницы и злодейки может быть такой обжигающий, проникающий в самую душу взгляд?

Взгляд безвинно страдающей жертвы, подобрал ему наконец определение аррант, и на душе у него чуть-чуть полегчало. Не мог он так ужасно ошибиться. Не столь уж он наивен, чтобы перепутать палача с жертвой. Но разве сам он не был палачом Зачахара? Ничуть, кстати, не походившего на жертву до тех пор, пока не увидел в руках Эвриха натянутый лук, пока длинная стрела не вонзилась ему в грудь по самое оперение…

Глава шестая. Подсылы

707-й год от основания Города Тысячи Храмов.

1-й год правления Триумвирата

— Это опять твоя подруга? Она кричит каждую ночь. Почему твой лекарь ей не поможет? — спросил Таанрет, прислушиваясь к отчаянным воплям, доносившимся до него, несмотря на то что отведенная Нганье комната находилась в противоположном конце северного крыла особняка.

— Уруб сделал все, что мог, — тихо сказала Ильяс. — Она кричит не от боли. Точнее, не от телесной боли. Это взывает о мести ее истоптанная, поруганная душа.

— У нее очень горластая душа. Почему бы ей не взывать об отмщении немного потише? — раздраженно поинтересовался желтоглазый. — Пусть твой Уруб даст ей на ночь успокаивающее или снотворное. Уж врач-то, кажется, должен знать, что до любой души можно добраться, воздействуя на тело. Пока она еще с ним не рассталась, разумеется.

— Можно, — согласилась девушка, не глядя на беспокойно ворочавшегося среди горы подушек больного, которому уже заметно полегчало, но до полного выздоровления было еще далеко. — До души Нганьи твои настатиги именно так и добрались. Я ведь тебе уже рассказывала, как они это проделали?

— Почему это «мои»? Меня там не было. Я не приказывал и не позволял им… развлекаться с твоей подругой. И не могу нести ответственность за все творящиеся в столице безобразия.

— Разве? А мне-то казалось, что ты член Триумвирата и это по твоему приказу настатиги рыщут по особнякам Небожителей, ища предлога, чтобы расправиться с их обитателями и вволю пограбить, прежде чем пополнить императорскую казну за счет этих несчастных.

Ильяс не желала в очередной раз ссориться с желтоглазым, но он сам нарывался на неприятности и, да поможет ей Нгура, получит их, коль скоро ему так уж неймется.

— Если ты называешь то, что твои подонки ветераны сотворили с Нганьей, «развлечением», то тебя не должны смущать ее крики. Вполне естественно, что «развлечение» это ей крепко запомнилось и теперь она переживает его снова и снова в своих сновидениях. Позволив настатигам вести себя в столице империи как в захваченном чужеземном городе, ты догадывался, к чему это приведет, не так ли?

— Никто не позволял им и тем более не приказывал убивать и насиловать невинных… — упрямо гнул свое Таанрет, но девушка, рывком поднявшись из низкого, специально принесенного сюда для нее из отцовского кабинета кресла, нетерпеливо прервала его:

— Ну конечно же Нганья виновна! Она ведь бросилась защищать свою мать и способна была голыми руками перебить полсотни до зубов вооруженных настатигов! Ах, извини, яр-нуарегов — «ревнителей справедливости»! Ей бы, дурище, радоваться и млеть от счастья, глядя, как дюжие мужики избивают ее маму древками копий, а она… — Ильяс задохнулась от гнева, но тут же взяла себя в руки и саркастически продолжала: — Да и как ее было не избивать? Она же позволила себе заступиться за старого лекаря, вся вина коего заключалась в том, что он всю свою сознательную жизнь исцелял обитателей «Букета астр», равно как и всех прочих обращавшихся к нему за помощью недужных. Сие преступление нельзя было оставить безнаказанным!

— Ты не видела, что делали проклятые колдуны с моими соратниками, а этот самый лекарь, быть может…

— Это был лекарь! Понимаешь ты, ле-карь! Вра-че-ва-тель! Даже глупая птица не гадит в своем гнезде, а пес — в будке! Если вы перебьете лекарей, люди в Мванааке без их помощи будут дохнуть как мухи! Тебе это в голову не приходило? Ты не задумывался над тем, что даже колдунов нельзя убивать, не доказав предварительно вину каждого из них? Что это люди, твои сограждане, а теперь и подданные, имеющие такие же права, как и ты сам!

— Успокойся. Береги дыхание, — холодно посоветовал Таанрет, выдержав достаточную паузу, чтобы готовая ударить его форани чуть поостыла. — Спокойно идущий пойдет далеко, а решать споры криком — удел дураков.

— Так, значит, я дура? — горько усмехнувшись, спросила Ильяс. — И к тому же, наверное, предательница, раз позволила себе повысить голос на члена безгрешного, безупречного Триумвирата. Когда окончательно выздоровеешь, не забудь разрешить своим людям «развлечься» и со мной. Впрочем, ты можешь сделать это прямо сейчас: папа прислал два десятка настатигов для твоей охраны. Позвать их? Быть может, ты захочешь посмотреть, насколько они поднаторели в изобличении и наказании юных преступниц?

— Говорят, женщины начинают превращаться в гадюк сразу после замужества, однако в тебе уже сейчас предостаточно яда. И ты прекрасно знаешь, что можешь жалить меня безнаказанно.

— Это почему же? — спросила Ильяс с самым невинным видом. — Я не настатиг, которому позволено решительно все, а ты не беззащитный обыватель, над которым ныне разрешено глумиться любому мерзавцу, присягнувшему на верность нашему славному Триумвирату.

— Потому что я сам мечтаю «развлечься» с тобой и ты не можешь об этом не догадываться. — Таанрет устремил на девушку горящий взгляд, и она почувствовала, что ноги у нее подкашиваются, а сердце стучит где-то у самого горла. — Я так хочу тебя, что готов выслушивать любые пакости, самые несуразные упреки и наветы, которые ты вздумаешь обрушить на мою бедную голову.

— К чему такие жертвы? Скажи только слово, и верные Триумвирату настатиги мигом заставят меня замолчать. Заткнут рот кляпом, разденут и разложат перед тобой. А ежели ты, будучи еще не вполне здоров, не сможешь довести меня до состояния Нганьи, они умело и со знанием дела довершат начатое своим достойным предводителем.

На этот раз, похоже, ей удалось-таки всерьез достать желтоглазого. Губы его стали похожи на шрам, косо перечеркнувший нижнюю часть лица, на скулах вздулись желваки, а крепко зажмуренные глаза и вспухшие на лбу жилы красноречивее всяких слов говорили о том, каких сил ему стоило сдержаться и не ответить на происки дерзкой форани так, как они того заслуживали.

— Мне незачем прибегать к услугам яр-нуарегов, — приглушенным голосом проговорил Таанрет после длительного молчания. — Ты сама придешь в мои объятия и будешь умолять взять тебя, ибо испытываешь ко мне ничуть не меньше влечения, чем я к тебе. Ты сама будешь тянуться к моему рту жадными губами. Твои руки будут оплетать меня, как лианы — древесный ствол. Твои бедра будут распахнуты передо мной, как двери дворца перед императором. Я знаю, что так будет.

— Ах так ты еще и предсказатель к тому же? Вот уж не предполагала… — прошипела Ильяс, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на Таанрета и не выцарапать его гнусные янтарные глазищи. — Самовлюбленный мерзавец! Ослам впору брать у тебя уроки упрямства, а трактирщикам — грубости! — бросила девушка, гордо вскинула голову и направилась к двери.

От слов желтоглазого ее бросило в жар. Она презирала и ненавидела его, сознавая, что все будет именно так, как он говорит, если у нее не хватит сил запретить себе приходить к нему, справляться у Уруба о его здоровье, думать о нем…

— Спасаешься бегством? Но можно ли убежать от себя? Вспомни, разве это я высматривал тебя у Древа Исполнения Желаний? И разве просил я тебя дежурить у моей постели денно и нощно, вместо того чтобы лить слезы над своей невменяемой, изнасилованной по моему приказу моими людьми подругой?

— Ты! Ты!.. — Ильяс замерла у двери, силясь подобрать слова, которые могли бы в полной мере выразить охватившие ее чувства: гнева, возмущения, горечи и разочарования.

— Моя маленькая форани! Ты еще сама не знаешь, чего хочешь, но я-то вижу…

Голос Таанрета пресекся, послышался душераздирающий хрип, и Ильяс, забыв о своем намерении навсегда вычеркнуть желтоглазого из своей жизни и мыслей, бросилась к его ложу.

Глаза больного закатились, тело выгнулось дугой и держалось лишь на пятках и на затылке. Руки судорожно подергивались, язык вывалился из распахнутого рта.

— О Нгура Заступница! — вскрикнула девушка, обхватывая Таанрета за плечи и стараясь уложить на постель, точно это могло ему хоть чем-то помочь.

В следующее мгновение она ощутила, как пальцы больного сомкнулись на ее левом запястье, тело расслабилось, и, уставясь ей в глаза холодным, совершенно осмысленным взглядом, Таанрет промолвил:

— Довольно глупостей. Я давно уже хочу поговорить с тобой и кое-что объяснить. Но завожусь от твоих упреков и начинаю вести себя как мальчишка.

— Отпусти меня! — потребовала Ильяс, до глубины души возмущенная его притворством. — Нам не о чем разговаривать. Я не желаю тебя слушать!

— Ну вот, опять начинается! Мне надоело, что ты винишь меня во всех смертных грехах. Поверь…

— Немедленно отпусти меня! — яростно взвизгнула форани, тщась вырвать руку из тисков Таанретовых пальцев. — Негодяй, врун, притворщик…

Желтоглазый, приподнявшись на постели, сгреб Ильяс в охапку и поймал ее губы своими. Она рванулась, пытаясь высвободиться и мысленно сравнивая себя с попавшей в тенета паука мухой, но из этого, как и следовало ожидать, ничего не вышло. Да и не могло выйти, ибо губы Таанрета источали сладкий яд. Они были нежными, ласковыми и требовательными, упругими и жесткими одновременно. Они манили и обещали, молили и приказывали, и, главное, ей уже так давно хотелось попробовать их на вкус!

— Это нечестно! — прошептала девушка, воспользовавшись тем, что Таанрет позволил ей сделать глоток воздуха.

— Конечно, моя радость, — ответствовал он и вновь закрыл ей рот поцелуем, вынуждая чуть приоткрыть губы. Ильяс тихонько ахнула, желтоглазый очертил ее рот языком, проникая через преграду зубов. «Вай-ваг! Он делает со мной что хочет, и это доставляет мне радость! — Она откинула голову назад, чтобы перевести дух, и губы Таанрета проложили обжигающую тропинку по ее горлу. — Я не хочу!» Но ужас ее положения в том-то и заключался, что она хотела, она жаждала его поцелуев и всего того, что неизбежно должно было последовать вслед за ними.

Однако не последовало.

Объятия Таанрета внезапно ослабели, и он чуть слышно прошептал:

— Ильяс, дорогая моя, я и правда хочу с тобой поговорить.

Наваждение развеялось. Форани отстранилась от желтоглазого, машинально поправляя сложную прическу, стоившую матушке Мутамак немалых трудов.

— Мне очень жаль, что Нганью постигло такое страшное несчастье. Нет-нет, молчи! Я как раз хочу объяснить тебе, что не виновен во всех тех злодеяниях, которые ты мне приписываешь. Погоди, у нас не получится разговора, если ты будешь слушать только себя.

— Ну хорошо, говори. Хотя, по-моему, я только тем и занята, что выслушиваю твои оскорбления.

Ильяс поспешно поднялась с Таанретова ложа и направилась к окну, чтобы собраться с мыслями и привести в порядок свои растрепанные чувства.

— А мне кажется, что оскорбления выслушиваю я. Причем незаслуженные. С чего ты взяла, будто основная цель переворота состоит в сведении старых счетов? Никто из его предводителей не желал и не желает проливать чью-либо кровь и творить несправедливости. И мною, если хочешь знать, движет отнюдь не желание отомстить за смерть близких…

— Эта цель уже достигнута. Димдиго, его жена и сын мертвы. Так же как и ближайшие родичи, — заметила Ильяс, поднимая занавешивавшую окно тростниковую штору и подставляя лицо слабому ветерку. К облегчению от того, что Таанрет выпустил ее из своих объятий, испытав внезапное желание объясниться, примешивалось сожаление по поводу того, что он это сделал, а также страх перед собственной готовностью откликнуться на его призыв.

— Смерть Димдиго и его родичей была вызвана прежде всего государственной необходимостью. Оставить кого-нибудь из них в живых было равносильно тому, чтобы развести костер подле скирды сена. Рано или поздно она займется, и попробуй-ка ее потом потуши. — Желтоглазый уселся поудобнее, опершись на груду подушек. — Несколько лет назад я и правда мечтал о том, как буду собственными руками тянуть жилы из самозванца, погубившего моих родителей и сестру. Теперь желание это кажется мне недостойным мальчишеством. Месть должна была свершиться, но цель переворота видится мне в другом.

— Жажда власти? — предположила Ильяс.

— Создание новой империи. Без императора. Или же, на худой конец, с императором, власть которого будет ограничена Советом Небожителей, в который могут войти старшины ремесленных цехов и представители купечества. Чем-то наподобие аррантского Кворума эпитиаров. Власть, сосредоточенная в руках одного человека, приводит к чудовищным злоупотреблениям. Традиции, которыми мы так гордились, давно изжили себя, Небожители превращаются в стадо дармоедов. Провинции нищают и стонут от самодуров наместников. Империя прогнила настолько, что уже перестала ощущать запах собственного разложения…

— Не понимаю, — растерянно пробормотала Ильяс. — Империя без императора — это все равно что черепаховый суп без черепахи.

— Дело не в названии! — раздраженно воскликнул Таанрет. — Чиновники воруют, наместники творят что им вздумается, восстания в провинциях следуют одно за другим и превратились в повседневное зло. Императору не хватает ни сил, ни ума, дабы достойно управлять гигантскими территориями, на которых проживают сотни тысяч людей. Продажные судьи, алчные сборщики налогов, Небожители, не желающие утруждать себя ни гражданской, ни военной службой…

— Ну хорошо, мир наш далек от совершенства, и империя, вероятно, не является исключением. Но разве настатиги своими зверствами могут что-то исправить?

— О, это всего лишь временное зло. Яр-нуареги — любимое детище Кешо, того самого великана, которого ты видела в храме Балаала, помнишь? Он излишне подозрителен, но скоро уймется. Уже на следующей седмице мы соберем Старший Круг Небожителей и изберем постоянно действующий при Триумвирате Совет. Мы сменим наместников и чиновников. Уменьшим и перераспределим налоги. Примем закон об обязательном участии оксаров в делах государства Откроем для них школы, от посещения которых их дети не смогут уклониться.

Мы изменим процедуру судопроизводства и сделаем часть чиновничьих должностей выборными. Предоставим больше самостоятельности провинциям и заложим торговый флот. Я дам тебе почитать трактат Орочи Мунга, и ты увидишь, как преобразится наша дряхлая империя…

Глаза Таанрета сверкали, как драгоценные камни, и форани подумала, что была несправедлива к нему. Меньше всего он был сейчас похож на кровожадного тирана, а в империи, по словам отца, давно уже назрела необходимость перемен. Не зря же слуги и рабы шептались о том, что императорские склады ломятся от запасов риса и зерна, а селяне дохнут с голода. Ремесленники разоряются, а купцы предпочитают перебираться в Аррантиаду, Саккарем и Халисун.

— И все же настатиги… Они не должны творить произвол.

— Не должны? — задумчиво переспросил желтоглазый. — Мне довелось служить полу сотником под началом барбакая Адунга. В мятежном Сурубале, не пожелавшем сдаться и выдержавшем полуторамесячную осаду, он велел вырезать всех мужчин. Женщины могли только завидовать их участи. Я был возмущен жестокостью барбакая, но после того, как три других города восставшей провинции распахнули свои ворота, едва прослышав о нашем приближении, понял, что Адунг был по-своему добр и милосерден. Жестокость его по отношению к жителям Сурубала спасла впоследствии жизнь великому множеству людей. Кроме того, Татам и Кешо считают, что это самый простой, быстрый и дешевый способ вознаградить наших соратников. Им надо позволить ощутить какие-то перемены сразу же. А Небожителей следует пробудить от спячки. Это их город, их страна, о которой они должны думать и заботиться не меньше, чем о процветании своих поместий.

Я полагаю, Старшему Кругу Небожителей удастся обуздать Кешо, для которого власть без злоупотреблений теряет всякую привлекательность Впрочем, это все мелочи, — легкомысленно взмахнул рукой Таанрет. — Послушай-ка лучше, как я придумал наполнить казну за счет новых железодобывающих и медных рудников. Да одно только это позволит со временем отказаться от части налогов! А если еще идею Татама — обратить запасы риса и зерна в золото благодаря расширению торговли с северянами — удастся воплотить в жизнь…

«Вай-ваг! Да он просто мечтатель! Мальчишка, грезящий о грядущих свершениях и не замечающий, что ступает по обсиженным мухами коровьим лепешкам!»

Открытие это обрадовало и вместе с тем испугало Ильяс. Обрадовалась она за себя, а испугалась за империю: мечтательный мальчишка у кормила власти может оказаться еще ужаснее, чем кровожадный деспот.

* * *

Матушка Мутамак хмурилась, щурилась, надувала щеки и кривила губы, выговаривая своей госпоже за то, что та слишком много времени проводит с безбожным желтоглазым негодяем, из-за коего — пусть Ильяс попомнит ее слово — ей еще предстоит хлебнуть шилом патоки. Мятежник, вольнодумец, убивец императора, алчущее крови порождение Хаг-Хагора просто не может не быть лживым, развратным, похотливым обманщиком, который кончит скверно и, ежели Ильяс не поостережется, и ее, голубушку, увлечет на гибельный путь. Ну почему бы славненькой, умненькой, чудо какой хорошенькой форани не поручить уход за этим желтоглазым аспидом ей — старой мудрой Мутамак, видящей его насквозь и умеющей постоять за себя, на что госпожа ее, ясное дело, совершенно неспособна?

Ильяс слушала могучую и совсем еще не старую служанку вполуха. Она не собиралась передоверять ей уход за Таанретом и тем более объяснять, почему не намерена этого делать. Объяснить это было трудно, а скажи она попросту: «Таанрет мой!» — та бы до потолка взвилась да еще и отцу нажаловалась. И была бы в чем-то права, потому что ее желтоглазый, разумеется, не был и скорее всего никогда не будет. Ведь то, что их с ужасающей силой тянет друг к другу, еще ничего не значит. Уж очень они разные. Очень. И вряд ли телесная близость может тут что-нибудь изменить.

Но пока он гостит в «Мраморном логове», она будет видеться с ним ежедневно. Видеться и говорить, хотя беседы у них получаются на удивление корявые, вроде той первой, в императорских садах, которую прервала гроза. Наверное, если бы они не мололи попусту языками, а дали волю своим чувствам, то доставили бы друг другу неизмеримо большее удовольствие, однако вряд ли это было бы разумно…

— Прости, госпожа, но к воротам подъехал отряд настатигов, человек пятьдесят, и командир требует впустить их в особняк, — прерывая Мутамак, доложил Ильяс запыхавшийся мальчишка.

— Что им надо? Они видели охранный щит? — строго спросила форани, и предчувствие близкой беды сдавило ей грудь.

— Они видели его и продолжают стоять на своем. — Мальчишка развел руками, как будто это он был виноват в бестолковости командира отряда.

— Хорошо. Беги предупреди Фанкела, а я спрошу у Таанрета, не знает ли он, что за гости к нам пожаловали.

— Добрые люди впятидесятером по гостям не ездят! — буркнула матушка Мутамак, а форани, направляясь к отведенной Таанрету комнате, подумала, что добрые люди в Мванааке вообще не ездят по гостям с начала мятежа.

Она успела свернуть в крытую галерею северного крыла особняка, когда со двора донеслись истошные крики:

— Настатиги ломают ворота!.. К оружию! Это предатели! Они видели щит и убили Чархока!.. Лучники-к окнам, мечники — к дверям! Предупредите Таанрета!

Испуганное кудахтанье слуг и рабов прерывалось короткими властными командами Фанкела, вникнув в смысл которых, девушка содрогнулась и со всех ног бросилась к комнате Таанрета. Распахнула без стука дверь и едва не напоролась на обнаженный клинок желтоглазого, заканчивавшего облачаться в медный чешуйчатый панцирь.

— Что там стряслось? Нганья окончательно сошла с ума или у Хаурики подгорела рисовая каша? — ледяным тоном осведомился он у Ильяс.

— Шавля у Хаурики никогда не подгорает. И это, во всяком случае, не повод для того, чтобы натягивать доспехи! — выпалила форани, забыв о нападении на особняк и едва сдерживаясь, чтобы не залепить пощечину желтоглазому хаму. — Что же касается Нганьи, то это ты и подобные тебе мерзавцы, ломающие сейчас ворота «Мраморного логова», виноваты в ее болезни!

— Ага! Стало быть, все-таки не каша. Помоги мне застегнуть панцирные ремни. — Таанрет повернулся к девушке боком и поднял руку, чтобы ей удобнее было добраться до пряжек. — Ну слава Тахмаангу, а то я уже начал обдумывать, какой смерти предать твою стряпуху за то, что она лишает меня заслуженного отдыха.

— Они видели щит Орочи Мунга и все же убили привратника! — пожаловалась Ильяс и, чтобы не дать пролиться подступившим слезам, язвительно добавила: — Разумеется, это очередная ошибка и убийство одноногого пьянчуги ветерана не следует принимать близко к сердцу. Убийцы ведь его думали исключительно о благе империи!

— Если это ошибка, то командир ответит за нее головой. Дабы неповадно было ошибаться другим, — проскрежетал Таанрет.

— Да нет, к чему такие строгости? Единственное, что Чархок делал хорошо, так это дуделки. И взрослые терпеть его за это не могли. Кому понравится, если вся малышня с утра до ночи дудит на все лады? — Она всхлипнула, а Таанрет, накинув на плечи красно-белый плащ, стремительным шагом вышел из комнаты.

Ильяс закрыла лицо ладонями, намереваясь нареветься вдоволь. Ей давно уже хотелось это сделать, и случай казался как нельзя более подходящим. Слезы уже потекли по ее лицу, когда она поняла, что означало Таанретово «если». Он не был уверен, что командир настатигов ошибся. Значит, он допускал возможность того, что…

Не успев додумать, кем же могли быть эти пятьдесят всадников, она выскочила на галерею и увидела напряженную спину желтоглазого, вглядывавшегося в сторону ворот. Затем услышала конское ржание, топот копыт и резкий, повелительный голос Таанрета:

— Кем вы присланы и по какому делу?

— Это он! Стреляйте! Стреляйте! — донеслось снизу, и Таанрет отпрянул от окна.

Несколько стрел, пробив деревянные ставни, ударили в стену за спиной Ильяс, а одна, расщепив обрамление окна, застряла в нем, легонько подрагивая. «Злится, что не достигла цели, — отстранение подумала форани. — Так это не ошибка. Мятежники принялись делить власть, и отряд этот прислан, чтобы убить Таанрета».

— Ломайте двери! — послышалось со двора. — Не позволяйте лучникам высунуться!

Раздались глухие удары, стоны раненого, предсмертный вскрик и пронзительное ржание обезумевшей от боли лошади.

— Берегите стрелы! — взревел желтоглазый и, обернувшись, обнажил крупные белые зубы в невеселой усмешке. — А ты, красотка, лучше отойди от окна! Целее будешь.

И тут только Ильяс заметила среди пяти стрелков матушку Мутамак, которая, не в силах преодолеть страсть к подсматриванию и подслушиванию, прильнула к щелястым ставням.

— Ты за дверьми присмотри, умник! — огрызнулась могучая служанка, и Таанрет, с ухмылкой пробормотав: «Разумно, разумно!» — быстро зашагал в дальний конец северного крыла, где располагалась одна из трех лестниц, ведущих на второй этаж особняка.

«Что ж, двадцать к пятидесяти — совсем неплохое соотношение, — подумала Ильяс. — Особенно если этим двадцати, защищенным крепкими стенами, поможет еще кто-нибудь». Конечно, она имела в виду не соратников желтоглазого и не собственных соседей.

— Мутамак, как ты насчет пострелять по незваным гостям? Это будет получше, чем бесцельно глазеть на них и изображать из себя живую мишень, — обратилась форани к служанке, отшатнувшейся от ставен за мгновение до того, как их изрешетили пяток стрел с длинными четырехгранными наконечниками, способными с трехсот шагов пробить самые прочные доспехи.

— Почему бы и нет? Раз уж нас ждет одинаковая с охранниками — желтоглазого аспида участь, хочешь не хочешь, надобно им пособить, — отозвалась Мутамак и вслед за Ильяс двинулась к центральной лестнице, подле которой находилась оружейная.

Дверь ее оказалась открытой, и стоящий в ней Изим уже раздавал окружавшим его женщинам и мальчишкам самострелы, мечи и копья.

— Не вздумайте соваться на первый этаж, — наставлял он слуг и рабов, успевших укрыться в стенах особняка. — Настатиги вломятся туда очень скоро. Стреляйте по ним из окон и помните о трех лестницах, по которым они будут прорываться наверх.

По мнению домоуправителя, первый этаж был обречен. Хотя расположенные в пяти локтях от земли окна его были частично закрыты ставнями и охранялись присланными Газахларом по просьбе Ильяс воинами, удержать их столь малым числом защитников представлялось ему невозможным. Другое дело второй этаж, торцевые лестницы которого защищали Фанкел с Таанретом, а центральную сам Изим. Они были достаточно узкими и хорошо простреливались сверху, так что сдержать на них атакующих могли бы несколько искусных стрелков. Нападающие, конечно, способны были, заняв флигели и хозяйственные постройки, отыскать две-три приставные лестницы, а то и соорудить новые, притащить их к наружному фасаду «Мраморного логова» и попытаться проникнуть в гостевые или хозяйские покои, но времени для этого было не так уж много, ибо, едва заслышав, что прискакавшие настатиги ломают ворота особняка, предусмотрительный Изим послал двух мальчишек предупредить Газахлара о нависшей над его домочадцами беде. Один из них должен был, пробравшись через фруктовые сады, выйти в приречную часть города, а второй, объявившись на задах соседнего особняка, разжиться там лошадью и скакать во дворец по Верхней дороге.

— Тебе бы, госпожа, не стрелы пускать, а пойти за своими гостями присмотреть, — попробовал домоуправитель урезонить Ильяс, выдавая Мутамак, презрительно отмахнувшейся от самострела, один из имевшихся в его распоряжении луков. — А ну как, не ровен час, случится с тобой что? Газахлар же с нас вернее всяких настатигов головы поснимает. Единственная наследница и вдруг стрелы мечет — ну сама посуди, куда это годится?

— Никуда, — согласилась Ильяс. — Давай самострел. И метательные ножи, если есть. Снесу их Таанрету, он в бреду болтал, что неплохо с ними обращаться умеет.

Изим вновь воззвал к разуму форани, напомнив, что ее трясущихся от страха гостий необходимо ободрить и никто не справится с этим лучше хозяйки особняка, но тут к ним подошел Уруб, приведший с собой Нганью, Филаока с племянницей и Анигьяру с восьмилетним сынишкой. По мнению домашнего лекаря Газахлара, всем его пациентам, и ему самому тоже, лучше всего в настоящих условиях могли помочь самострелы и добрый запас болтов — тяжелых и коротких стрел. Причем чем больше их отыщется, тем больше шансов на то, что процесс выздоровления будет протекать без каких-либо осложнений.

— Ты врачеватель, тебе виднее, — не стал спорить Изим, наделяя новоявленных защитников «Мраморного логова» чудодейственными лекарствами.

Как это ни странно, в шутке Уруба оказалось значительно больше смысла, чем это представлялось Ильяс в первый момент. Сгорбленные плечи Филаока распрямились, едва он взял в руки оружие. В глазах его племянницы и Анигьяры зажегся мстительный огонь, а сын последней прижал к себе колчан с видом счастливейшего из смертных. И даже лицо Нганьи, пребывавшей дни и ночи на грани реального и призрачного миров, неожиданно прояснилось и приняло осмысленное выражение, когда пальцы ее начали вращать вертушку, натягивающую тетиву самострела. Да и сама Ильяс почувствовала себя не в пример спокойнее и увереннее, получив грозное оружие, колчан с болтами и перевязь с полудюжиной метательных ножей, пользу из которых, впрочем, извлечь мог только желтоглазый.

— Пойдем со мной, — потянула она за руку подругу в сторону северного крыла расположенного покоем здания, услышав донесшийся со двора радостный рев настатигов.

Догадываясь, что означают эти вопли, она прибавила шагу, однако, достигнув ведущей в северное крыло галереи, замешкалась, не в силах оторвать глаз от мощной фигуры Мутамак, обращавшейся с боевым составным луком с такой же легкостью и сноровкой, как с палкой для выбивания ковров, ступкой для толчения специй и иглой для вышивания, коему обучала некогда юную форани. Еще раз она остановилась около убитого стрелка, дабы забрать его лук и колчан, которые решила передать Таанрету вместе с метательными ножами.

Ильяс рассчитывала встретить его около торцевой лестницы и была разочарована, обнаружив там вместо желтоглазого одного из присланных ее отцом воинов, со страдальческим выражением лица перевязывавшего резаную рану на бедре.

— Ушел на первый этаж, — лаконично ответствовал он на вопрос девушки о Таанрете и, закончив перевязывать рану куском красно-белого — Таанретова, как определила Ильяс, — плаща, потребовал: — Дай-ка мне, госпожа, лук. Мечом я теперь много не навоюю, а так хоть какая-то польза от меня будет.

Видя, что находившиеся на галерее лучники перестали стрелять, форани осторожно выглянула из окна и не обнаружила во дворе ни одного пришлого настатига. Ворвавшись на первый этаж особняка, они, вероятно, готовились к штурму лестниц. К такому же выводу пришли трое оставшихся в живых стрелков, Мутамак и Уруб, подошедшие к Ильяс с Нганьей, чтобы защищать ближайший к ним вход на второй этаж.

Памятуя наставления Изима, девушка попросила Мутамак и лекаря взять на себя наблюдение за внешним фасадом северного крыла здания, ну хоть из отведенной Таанрету комнаты, откуда они могли либо позвать, либо сами прийти на помощь. Обеспокоенная отсутствием желтоглазого, она уже начала подумывать, не отправиться ли ей вместе с тремя воинами на его розыски, когда с нижнего лестничного пролета донесся звон мечей и яростные крики А вслед за тем по ступеням взбежал Таанрет, волоча за собой залитого кровью парня.

— Готовьтесь, идут! — хрипло предупредил он. Двое воинов подхватили раненого и по указанию Ильяс потащили в Таанретову комнату, где Уруб, ежели будет возможность, окажет ему помощь. Самой форани времени хватило лишь на то, чтобы окинуть желтоглазого беглым взглядом и убедиться, что, хотя панцирь его изрублен и запятнан кровью, сам он не ранен. Она передавала ему перевязь с метательными ножами, когда по лестнице затопали сапоги настатигов и три рослых бойца, прикрываясь щитами, ворвались на второй этаж.

Даже Таанрет не ожидал, что его преследователи проявят такую прыть, и на мгновение замешкался, после чего с ревом кинулся на настатигов. И все же это мгновение стоило жизни раненному в бедро бойцу, очутившемуся слишком близко от выхода с лестничной площадки. Первый из атакующих метнул в него щит, снесший бедняге полчерепа, прежде чем Ильяс успела выпустить стрелу. Девушке показалось, что они пропали: Таанрет один сдерживал трех настатигов, в то время как посланные ею и Нганьей болты не причинили им видимого вреда, а по лестнице уже бежали новые воины из отряда убийц…

— Сгинь, желтоглазый! — пробасила из-за спины форани Мутамак.

Таанрет метнулся к стене, и тотчас же из глубины галереи донеслось сердитое и тугое: «плоп, плоп, плоп».

Истыканные стрелами настатиги начали валиться на пол, но на смену им появились новые, и девушка не могла понять, откуда же их столько взялось. Руки сводило от боли, вертушки жалобно поскрипывали и повизгивали, и все же проклятые самострелы метали стрелы втрое, а то и вчетверо медленнее, чем луки, а поток настатигов все не иссякал Передние падали, сраженные стрелами, болтами и точными ударами Таанрета, но задние с муравьиным упорством лезли, лезли и лезли, а потом вдруг все кончилось и форани замерла с нацеленным в пустоту болтом. По лестнице одиноко простучали сапоги последнего убегающего, и Таанрет, которого она уже не чаяла видеть в живых, переступая через трупы, принялся отыскивать среди кучи тел тех, кто еще дышал и мог бы назвать имя пославшего их предателя.

В галерее внезапно стало тесно от смеющихся, радостно хлопающих друг друга по плечам, хохочущих и хихикающих людей, из чьих отрывочных фраз и восторженных возгласов Ильяс поняла, что им удалось отстоять «Мраморное логово». Убийцы бежали, так и не заполучив голову Таанрета, завладеть которой стремились больше, нежели овладеть особняком. Потому-то они и сосредоточили все свои силы в северном крыле здания, среди защитников которого был желтоглазый. Как только Изим и Фанкел сообразили, что штурмовать их лестницы никто не собирается, они бросились сюда, и при виде подходящего подкрепления пришлые настатиги поспешили убраться восвояси.

— Неужели все кончилось? О Нгура Охранительница, я не могу в это поверить! — Отбросив самострел, Ильяс обняла Нганью, отметив про себя, что из ободранных пальцев подруги сочится кровь, а губы кривит мрачная ухмылка.

— Так и должно было случиться. Не зря говорят, что Мать Богов особенно печется о девчонках-сиротах, чьи матери погибли родами, — отрешенно, но совершенно разумно ответствовала Нганья и, чуть помедлив, добавила: — Жаль, что они убежали так быстро. Я только-только вошла во вкус.

Не слишком довольным выглядел и Таанрет, сумрачно заявивший, что «победу нельзя считать полной, ежели мы не узнаем, кто послал этих людей в „Мраморное логово“». Признавая справедливость его слов, Ильяс тем не менее радовалась счастливому завершению боя вместе со всеми домочадцами и уцелевшими воинами и распорядилась нынче же вечером устроить для защитников особняка пир. Где, как не за пиршественным столом, почтить отвагу и стойкость погибших, восславить мужество и преданность живых?

«К тому же пир этот будет прощальным, ибо Таанрет окончательно излечился от болотницы и едва ли захочет хотя бы на день задерживаться в „Мраморном логове“ после всего происшедшего», — решила Ильяс, неплохо успевшая изучить за прошедшие дни характер желтоглазого. Да и любой бы, наверное, на его месте постарался как можно быстрее покинуть не слишком надежное убежище и выяснить, кто натравил на него настатигов, ославив предателем и клятвопреступником.

* * *

Пиршество, затеянное Ильяс, удалось на славу. Прибывший с сотней воинов Газахлар был так рад видеть свою дочь целой и невредимой, что превзошел самого себя щедростью и размахом. За несколько часов он буквально перевернул «Мраморное логово» с ног на голову, заставив всех, кроме отосланной им спать дочери, трудиться не покладая рук. Девушка пробовала возражать: устрашенная затеянными отцом приготовлениями, она решительно не понимала, зачем пригласил он в особняк две дюжины гостей и целую толпу музыкантов, жонглеров и фокусников, — но Газахлар был непреклонен. Прекрасно зная, что отец вовсе не страдает избытком чувствительности, юная форани подозревала, что, устраивая грандиозное пиршество, он преследует какие-то вполне определенные цели, однако догадаться, зачем ему это понадобилось, не могла.

Кое-какие соображения на этот счет забрезжили у нее в мозгу, когда, проснувшись, она услышала от вездесущей Мутамак, что Газахлар, отдав все необходимые распоряжения, заперся с Таанретом в своем кабинете и они довольно долго беседовали. О чем, не удалось проведать даже ее любознательной служанке, сообщившей, однако, что собеседники остались довольны друг другом и, быть может, на пиру станет известно, до чего же они договорились.

Ильяс сгорала от любопытства: все, что касалось желтоглазого, было ей небезразлично. Она было даже решила порасспросить отца и уже отправилась на его розыски, но тут ее закрутил водоворот хозяйственных дел, и ей пришлось отказаться от своего намерения. Впрочем, полагая, что все тайное рано или поздно становится явным, девушка не слишком огорчилась, а оказавшись за пиршественным столом рядом с Таанретом, забыла и думать о его разговоре с отцом.

Она откровенно любовалась желтоглазым, его точными, уверенными движениями, умением вести непринужденную беседу и наслаждаться едой и питьем. Сейчас он совсем не был похож на того прежнего, которого ей довелось видеть в храме Балаала, в императорских садах, во время болезни и штурма «Мраморного логова». Теперь он не был заговорщиком, спасающимся от преследователей хищником, мучимым болезнью и сомневающимся членом Триумвирата, отважным воителем, вытаскивающим из горнила боя раненого соратника и готовым рубиться с целой ратью предателей. Это был улыбчивый и красивый, со вкусом одетый оксар лет двадцати пяти — двадцати восьми, понимающий толк в застольях, в меру легкомысленный и изысканный, — словом, человек ее круга. Трудно было поверить, что именно его сильное, отлично тренированное тело она еще несколько дней назад протирала смоченной в винном уксусе губкой, что это он бился, метался и стонал, пока она не прижалась к нему и не обняла, шепча ласковые и бессмысленные утешения…

Пир между тем шел своим чередом. Газахлар произнес приличествующую случаю речь, гости и обитатели «Мраморного логова» плеснули из кубков и чаш на пол, поминая погибших. Выпили за них в полной тишине и, подождав, пока сгорят благовонные палочки в поставцах, шумно воздали должное мужеству и отваге живых. Рабыни начали разносить блюда с жарким из молодых козлят, рис с изюмом и барбарисом, артишоки в оливковом масле и эстрагоновом соусе. Затем последовала баранья похлебка, тушеные дрозды, ножки ягнят и салаты из овощей: с бобами, обычной и цветной капустой, салатом-латуком, луком, огурцами, редисом, зелеными и спелыми маслинами. Круглые горячие хлебы соседствовали с румяными рисовыми булочками и пшеничными лепешками.

Газахлар умел быть хлебосольным, и, глядя на шумно веселящихся после обильных возлияний гостей, коим вторили доносившиеся со двора крики сотни настатигов, о коих хозяин особняка тоже, разумеется, не забыл позаботиться, Ильяс начала понимать, ради чего отец придал затеянному ею пиршеству столь небывалый размах. Это был первый пир, данный кем-либо из Небожителей после мятежа, и означать он должен был, помимо расположенности и доброжелательности одного из представителей старейших кланов и его гостей к новой власти, еще и возвращение к нормальной жизни. И пользы Триумвирату подобное действо могло принести не меньше, чем трясущимся по особнякам Небожителям. Наряду с этой хозяин «Мраморного логова» преследовал, безусловно, и более мелкие и определенные цели, временами поглядывая на свою дочь с таким видом, будто включил ее судьбу в одну из своих хитроумных комбинаций. Причем не последняя роль в них отводилась Таанрету, о чем тот, конечно же, не мог не догадываться и что отвечало, вероятно, его собственным планам.

Разговоров о будущем ни Ильяс, ни желтоглазый не заводили. Обмениваясь ничего не значащими, любезными фразами, осторожно подшучивая друг над другом, они словно выжидали чего-то. А пир длился и длился, вина и водка лились рекой, голоса становились все громче, речи все непринужденнее, и вот уже служанки и рабыни принялись освобождать столы для фруктов и сладких заедок.

Вместо опустевших блюд, тарелок и мисок с объедками появились гроздья пурпурного, желтого и зеленого винограда, инжир и финики, персикии абрикосы. В серебряных вазах и плетеных тарелочках гостям были предложены миндаль и фисташки, зеленые и золотистые груши, алые и лиловые сливы, вишни, гранаты и апельсины. К фруктам были принесены сладкие слоеные лепешки из меда и мелко нарубленных орехов. На смену музыкантам, услаждавшим слух пирующих, на середину зала вышел фокусник, а за ним жонглеры.

Под одобрительные возгласы мастер иллюзий проткнул длинной иглой серебряную монету, а затем собственную ладонь. Одна за другой возникли на пустом столике под его волшебным платком семь маленьких зеленых черепашек. Проглотив пять круглых куриных яиц, он вытащил из-за щеки пять сверкающих радужных опалов и удалился из зала в тот самый миг, когда кто-то из гостей имел неосторожность восхищенно крикнуть: «Колдовство! Истинное колдовство!»

Сменившие фокусника жонглеры отвлекли собравшихся от невеселых мыслей о колдунах. Глядя, как они перебрасываются дюжиной сплетенных из цветных веревок мячей, ухитряясь постоянно держать в воздухе половину из них, гости забыли о винах и фруктах, а когда один из трех жонглеров, скинув пеструю хламиду, превратился в гибкую полуобнаженную девицу, даже Газахлар отставил свой кубок и перестал шушукаться с Анигьярой.

Для начала жонглеры выстроили пирамиду, и венчавшая ее девица коснулась руками потолка пиршественного зала. Потом парни, сложив руки лодочкой, принялись перекидывать ее друг другу, прошлись по залу на руках, прокатились друг за другом колесом, так что черные, повлажневшие от пота руки и ноги их мелькали словно спицы, и вновь начали жонглировать — на этот раз горящими факелами.

Небожители, настатиги, слуги и рабы Газахлара были в полном восторге. На взгляд самого хозяина особняка, зрелищу недоставало изысканности и изящества, но, устраивая его, он исходил из того, что изрядно переволновавшиеся за последнее время люди едва ли способны сейчас по достоинству оценить исполненную глубокого смысла пантомиму, семистрочные тонги, слагаемые искусниками на заданные слушателями темы, или танцы «живых цветов». В настоящее время им требовалось что-нибудь попроще, погрубее. То же самое, вероятно, почувствовали и жонглеры: один из парней прокатился колесом в дальний конец зала и возвратился с длинным шестом, другой, последовав за ним тем же манером, вернулся с перевязью, в ячейках которой поблескивало не меньше десятка длинных кинжалов. Барабанщик, выбивавший дробь на трех разного размера тамтамах, зачастил, продолжавшая жонглировать факелами девица отдала их стоящей поблизости Хаурике и чуть охрипшим голосом объявила, что сейчас зрители увидят нечто небывалое.

«И это меня совсем не утешает!» — подумала Ильяс, мысленно пожелав бесстыжей девке зарезаться теми самыми кинжалами, которыми она собиралась жонглировать, балансируя посредине шеста, поднятого над головами ее товарищами. На мерзкой жонглерке, от которой теперь не отрывали взоров все находящиеся в зале мужчины, включая и Таанрета, была, как и на ее товарищах, алая набедренная повязка, да еще широкая лента, прикрывавшая грудь. Но ни лента, ни повязка не могли скрыть ее точеную фигуру: мускулистую, поджарую и в то же время вызывающе женственную. И уж конечно не могла этого сделать узкая кожаная перевязь с кинжалами, еще больше подчеркивавшая полную и высокую грудь жонглерки. «И зачем только папа пригласил эту суку! Неужто нельзя было ограничиться одними мужчинами?»

Мысли эти, впрочем, тотчас же вылетели у Ильяс из головы, стоило девице начать подбрасывать в воздух пару кинжалов, которые она с необычайным проворством ловила за рукояти, быстро-быстро переступая босыми ногами по шесту, дабы удержать равновесие. Но вот она утвердилась посреди шеста и неуловимо быстрым движением извлекла из ячеек перевязи третий кинжал, четвертый, пятый…

Блестящие клинки образовали в воздухе стальной круг, зрители замерли, вытянув шеи, тамтамы рокотали все тревожнее, а затем жонглерка неожиданно вскрикнула, указывая рукой, как показалось Ильяс, прямо на нее. Сверкающий круг сломался, кинжалы со стуком посыпались на пол…

Таанрет резко обернулся, сметя со стола высокий серебряный кубок, взмахнул рукой. Раз, за ним еще раз… В воздухе что-то свистнуло, и девушка с изумлением и ужасом увидела, как один за другим падают два подкрадывавшихся к желтоглазому человека, фигуры которых показались ей неправдоподобно огромными в колеблющемся свете масляных светильников.

— Измена! Предательство!.. — заорали несколько сидящих поблизости Небожителей.

— Огня! — взревел Газахлар, вырывая из ножен кинжал, использовавшийся им совсем недавно для разрезания мяса и лепешек.

— Это всего лишь наемные убийцы. Не стоит волноваться, они мертвы.

Таанрет вскочил с циновки, дабы удостовериться в справедливости своих слов, и Ильяс услышала, как он с досадой пробормотал: «К сожалению, убиты» Так вот о чем хотела предупредить желтоглазого наглая жонглерка! И успела-таки это сделать. Непонятно только, где прятал Таанрет свои метательные ножи, с коими управлялся ничуть не хуже, чем та со своими кинжалами.

Бросив взгляд в сторону жонглеров, форани убедилась, что бесстыдная девка не пострадала и вслед за остальными гостями поспешила к склонившемуся над телами сраженных убийц Таанрету, чтобы посмотреть, в чьем обличье приходила за ним смерть на этот раз.

* * *

Сад, казавшийся из окон особняка темным, мрачным и пустынным, преобразился, стоило только Ильяс пройти по нему несколько шагов. Едва глаза ее привыкли к лунному свету, как бесформенные нагромождения кустов и деревьев обрели свой истинный вид, каждый листочек, иголочка и веточка сделались различимыми и отчетливо видимыми, словно нарисованные светящимся серебряным пером. Ночные бабочки порхали по издающим приторный аромат фалесциям, где-то у подножия масличных пальм звенели сумасшедшие цикады, бесшумной тенью пронеслась летучая мышь — любительница спелых фруктов, не брезгующая, впрочем, и очутившимися на ее пути насекомыми.

Казавшийся из окна особняка мертвым, молчаливым и страшным, таящим непостижимые тайны и опасности, сад жил своей ночной жизнью и был в лунном свете столь же прекрасен, как и днем. Быть может, даже еще прекраснее, потому что бредущей с детства знакомыми дорожками девушке нетрудно было представить сейчас себя путешествующей по неведомой земле, где каждый шаг сулит открытия, а заботы минувшего дня видятся мелкими и недостойными, во всяком случае не стоящими того, чтобы переживать из-за них и ломать себе голову. Огромные, близкие, ярко сияющие звезды дружески подмигивали ей, как будто желали поделиться какими-то секретами, прохладный ветерок приятно освежал разгоряченное тело, а в тихом шелесте листвы форани начинала улавливать какие-то чарующие мелодии.

В такие мгновения Ильяс как-то особенно остро чувствовала бренность земного существования, быстролетность человеческих дней и лет, тщету и мизерность людских желаний, стремлений и свершений. Понятие вечности, ускользавшее от нее при свете дня, становилось почти зримым и осязаемым, и невольно вставал вопрос, над которым в иное время она и не пыталась задумываться: действительно ли существуют где-то бессмертные Боги, Три Божественных начала и сотворивший все это великолепие Великий Дух? Есть ли у людей нетленная душа, которая после умирания тела отправляется в иные миры, или это прекрасная выдумка, призванная утешить тех, чье существование подобно взлетающим над костром искрам, бесследно гаснущим во мраке ночи?

Временами Ильяс верила, что вся она не умрет и какая-то часть ее — лучшая, крохотная частичка, — претерпев невообразимые изменения, будет существовать еще долго-долго, служа Великому Духу, создавшему все окружающее и ее саму в том числе, с какой-то неведомой и непостижимой пока, но уже предощущаемой целью. Порой же, в такие мгновения, как сейчас, вера покидала ее и девушке представлялось совершенно очевидным, что она ничем не лучше бабочки или летучей мыши, чьи короткие жизни возникли в результате случайного стечения обстоятельств. Возникнув из небытия, все они, погостив под яркими звездами, уйдут в небытие, и уход этот будет безнадежен и безвозвратен.

В чем-то, вероятно, и бабочка, и летучая мышь, и цикада счастливее ее, ибо не сознают, что каждое истекшее мгновение приближает их к смерти. С другой же стороны, знание о том, что чуть раньше или чуть позже ей суждено покинуть этот дивный мир, полный маленьких и больших чудес, придает ему особую прелесть. И становится до слез жалко тех, кто ушел из него сегодня раньше времени, во цвете лет…

Сейчас, однако, Ильяс больше жалела себя саму, чем нападавших и защитников, погибших при штурме «Мраморного логова». Они-то уже, по крайней мере, ничего не могут ощутить, ее же снедало чувство утраты и упущенных возможностей. Завтра поутру Таанрет покинет особняк, и она, очень может статься, никогда его не увидит. Они слишком много спорили, чтобы он вновь захотел поболтать с ней, а дом Газахлара оказался далеко не таким надежным пристанищем, как ему представлялось. Кроме того, она видела, как жадно следил желтоглазый за выступлениями бесстыжей жонглерки, и будет вполне естественно, если он уже этой ночью пригласит ее на свое ложе. В конце концов, то, что Таанрет дважды целовался с Ильяс и признавался, что страстно желает ее, едва ли имеет для него такое уж большое значение. Один из членов Триумвирата, один из трех нынешних повелителей империи может желать кого ему вздумается, и едва ли многие форани, не говоря уже о каких-то там жонглерках, осмелятся противиться его притязаниям. Да что там лукавить, любая девица сочтет их для себя за честь, ибо даже и без громкого титула он был неотразим, а уж теперь-то и подавно.

Пробравшись в дальнюю беседку, Ильяс опустилась на одну из множества устилавших ее пол циновок и, обхватив колени руками, уставилась на мерцающие окна особняка. И тотчас же воображение нарисовало перед ее внутренним взором комнату Таанрета и его самого, удовлетворяющего свою похоть с мерзкой жонглеркой самыми разнообразными способами. Она отлично помнила барельефы на стенах святилища Эрентаты-искусницы, и ей ничего не стоило представить сильного и ловкого Таанрета и гибкую как змея, начисто лишенную понятия о приличиях жонглерку в самых замысловатых позах. Почему бы, например, этой паскуднице не удовлетворить его стоя на руках, вниз головой? Или в позе «откладывающей яйца черепахи»? Или же им вместе не изобразить «целующихся цапель»? От этих картин Ильяс бросило в жар. Ее душили гнев и обида. Как он мог? Как он посмел предпочесть ей — форани из клана Леопарда — какую-то жонглерку-давалку?

Погруженная в подобного рода мысли, девушка не услышала шороха шагов по гравиевой дорожке, не заметила колебания отведенных чьей-то рукой веток и, лишь когда на пороге беседки возник заслонивший звезды и огни особняка темный силуэт мужчины, очнулась и яростным шепотом воскликнула:

— Как же ты мог?! Как посмел сделать это?

— Посмел? Я?.. Что ты имеешь в виду, моя госпожа? — изумленно спросил Таанрет и, видя, что порывисто вскочившая с циновки, пылающая гневом форани явно не собирается отвечать, шутливо продолжал: — Быть может, ты умеешь читать мысли? Но право же, негоже кидаться на мужчину с кулаками за то, что он мечтает обнимать и целовать полюбившуюся ему девушку. Тем паче ежели он, прежде чем дотронуться до нее хотя бы мизинцем, намерен признаться ей в любви и умолять выйти за него замуж.

— О чем ты говоришь? Почему ты здесь, а не… Впрочем, это я так. Неважно…

— Зачем ты сбежала с пира? Я всюду искал тебя, чтобы сказать… Хотя это не поздно сделать и сейчас. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой.

— Я? Вот так сразу? — оторопела Ильяс, осознав наконец, что желтоглазый вовсе не развлекался с жонглеркой, а разыскивал ее и только что сказал те самые слова, которые она желала услышать от него больше всего на свете. «Ваай-ваг! Это не сон? — спросила она сама себя, не веря собственным ушам. — О Нгура, сделай так, чтобы это не оказалось розыгрышем! Ведь он не может так жестоко шутить?»

— Ты любишь меня? — недоверчиво повторила она — Ты желаешь, чтобы я стала твоей женой перед лицом Богов и людей?

— Да! — Таанрет шагнул ей навстречу и взял ее руки в свои. — Да! Да! Да! Люблю, хочу, желаю! Ты нужна мне, и я прошу тебя стать моей женой!

— Хорошо. Я стану… Буду… — растерянно прошептала Ильяс. — Ты знаешь, что снишься мне каждую ночь? Это просто невыносимо! Уж лучше я и правда буду любить тебя наяву, а не во сне…

— Ну так и люби! Ни о чем ином я и не мечтаю! — улыбнулся желтоглазый и привлек ее к себе.

— Погоди! Я э-э-эээ… что-то плохо соображаю. У меня мысли разбегаются. Мне надо поговорить с папой! — нашлась Ильяс, с трудом одолевая охватившее ее смятение. Не может быть, чтобы мечта ее исполнилась так просто и легко. — Как-никак я его единственная дочь и наследница.

— Тебе не о чем беспокоиться. Я уже говорил с Газахларом. Он не будет возражать.

— Что?! Ты говорил с моим отцом? Еще не получив моего согласия? — удивилась девушка, и скверное предчувствие омрачило охватившую ее радость. — Тебе не следовало так поступать.

— Ты права. Но сделанного не вернешь. Мы справим свадьбу на следующей седмице. Полагаю, главный жрец храма Амгуна-Солнцевращателя-Над-Пор-том не станет возражать.

— Постой. Нам вовсе незачем так спешить! — запротестовала Ильяс, всем своим существом ощутив, что события разворачиваются как-то не так. В торопливости желтоглазого крылся какой-то подвох, и, дав согласие стать его женой, она поступила опрометчиво.

Ильяс чувствовала себя как человек, бросившийся с обрыва в реку и внезапно обнаруживший, что его подхватило сильное подводное течение, о котором он до этого не подозревал. Но вне зависимости от того, сбережет ли это течение ей силы и вынесет в дивный цветущий край или же разобьет о невидимые с берега камни, она не желала безоглядно вверять ему свою судьбу.

— Ты слишком торопишься… Я еще не готова… — Она попыталась отстраниться от Таанрета, но тот только крепче притиснул ее к себе.

— Я подготовлю тебя, — твердо пообещал он, запечатывая уста Ильяс поцелуем.

Его язык проник в ее рот, и девушка с отчаянием подумала, что не должна сдаваться так легко. Что-то было не так. Что-то неправильное было в столь стремительном развитии событий. Приехав в «Мраморное логово», Таанрет как будто взял ее за руку и повел к одному ему ведомой цели. Он говорил о любви, но двигала ли им и впрямь любовь? Как жаль, что она не выслушала Кальдуку на празднике Цветущих Деревьев! Но, может быть, еще и сейчас не поздно поговорить с ним?..

Она рванулась из рук желтоглазого, и тот неожиданно легко отпустил ее.

— Куда ты спешишь? К какой цели несешься? Почему ты не хочешь слушать меня и не желаешь дать мне времени, дабы привыкнуть к мысли о грядущем замужестве? — прерывающимся голосом спросила Ильяс, готовая скорее броситься наутек, чем позволить Таанрету вновь заключить себя в лишающие сил и воли объятия.

— Ты показалась мне отважной женщиной, — сказал после некоторого молчания желтоглазый, присаживаясь на бортик беседки. — Умной, отважной и доброй… — уточнил он, словно взвешивая произнесенные слова и примеряя их к стоящей от него в трех шагах форани.

— Это ничего не объясняет! — нетерпеливо топнула ногой Ильяс. — Я тоже считаю себя умной, отважной и доброй. Однако это еще не повод тащить меня к алтарному камню, не давая перевести дух!

— Ты не поняла. Ты видела: сегодня меня дважды едва не убили — и все же спрашиваешь, куда я спешу. Скажи лучше, что ты испугалась. Это будет честно. И в этом нет ничего позорного: мужества ожидают от мужчины, а не от юных избалованных форани. Да и не слишком-то, наверное, разумно выходить замуж за человека, которого могут не сегодня завтра прикончить. — Он устало потер ладонями лицо и поднялся с каменного бортика, явно намереваясь покинуть беседку. — Прости, что я предложил…

— Но я вовсе не отказываюсь стать твоей женой!..

— …Когда-нибудь потом, — закончил за девушку желтоглазый. — Ну что ж, когда-нибудь, когда жизни моей перестанет угрожать опасность, я, быть может, повторю свое предложение. И тогда ты, вероятно, сочтешь его более приемлемым.

«О Нгура! В самом ли деле он принимает меня за трусиху? Или дергает за ниточки, чтобы добиться желаемого результата? Но зачем? Среди форани сыщутся и покрасивее, и поумнее, и побогаче меня! Если он не влюблен, ему нет никакой корысти жениться на мне. А у меня нет никаких причин подозревать его в чем-либо, кроме того, что он желает заполучить меня как можно быстрее на свое ложе. Но ведь он этого и не скрывает. И я сама хочу того же!»

— Таанрет… Постой, — неуверенно окликнула она выходящего из беседки мужчину. «Вай-ваг! Ну почему я такая дура? Он ведь сейчас уйдет и никогда больше не вернется. И разумеется, никогда не повторит своего предложения, услышать которое я и не надеялась». — Таанрет! Я… Я принимаю твое предложение. Я готова стать твоей женой!

Она говорила негромко, и он запросто мог ее не услышать. Да и зачем ему было слышать девчонку, которая либо слишком труслива, либо слишком глупа? Он предложил ей себя самого — лучшее, что у него есть, а она заявляет, что еще не готова. Вот и готовься всю жизнь, жди, когда на кипарисах апельсины вырастут. Или выходи за какого-нибудь Усугласа…

— Таанрет! — Она бросилась за ним, повисла на руке. — Я же не отказывалась! Ну покапризничала напоследок, а теперь все! Когда скажешь, тогда и поженимся…

Она потянулась к нему, неумело чмокнула в губы и тут же ощутила его руки на своих бедрах. Похоже, он простил ее и не собирался терять времени даром. Ильяс содрогнулась от его поцелуя — хозяйского, требовательного, властного — и тотчас же поняла: Таанрет простил ее не до конца и будет намеренно груб, дабы отплатить за то, что считал обидой и сознательным ударом по его гордости. Открытие это не столько испугало ее, сколько обрадовало. Раз он обиделся и даже счел себя оскорбленным, значит, она подозревала его напрасно.

Хмелея от его поцелуев и нарочито дерзких прикосновений, она уже не могла вспомнить, в чем же подозревала желтоглазого. Теперь это, впрочем, было не важно. Она сделала свой выбор на празднике Цветущих Деревьев, согласившись совершить с Таанретом «большой прыжок», и теперь раскаиваться было поздно. Ах, если бы она могла знать, что и он сделал свой выбор и совместный их прыжок в будущее будет длиться, длиться и длиться…

Ильяс не заметила или, лучше сказать, не запомнила, каким образом они снова очутились в беседке. Голова у нее кружилась, очертания предметов расплывались перед глазами. Ей казалось, что она на какое-то время потеряла сознание, ибо как иначе можно объяснить, что Таанрет успел освободить ее от тонкого шерстяного плаща, а спущенное с плеч сари позволяло ему ласкать ее обнаженные груди? Он сосал и покусывал их, а она, вместо того чтобы запретить ему это или хотя бы попросить отложить свои ласки до свадьбы, извивалась и охала, прижимая его голову к своему телу.

Холод колонны, к которой она прижималась голой спиной, вернул Ильяс малую толику рассудительности, и она подсказала ей, что они зашли уже слишком далеко, и ежели немедленно не остановятся, то влажные эти циновки превратятся в их брачное ложе. Одному Великому Духу известно, захочет ли тогда желтоглазый жениться на ней, ведь мужчины, если верить слухам, не любят легких побед и презирают слишком уступчивых женщин?

Мысль о том, что Таанрет может отказаться от нее, настолько поразила девушку, что она нашла в себе силы оттолкнуть его голову и попытаться прикрыть грудь мягкой материей. И сразу же пожалела об этом. Охватившее ее разочарование было слишком велико: груди ломило, кровь пульсировала в набухших сосках, а укромное местечко между ног прямо-таки горело. Несколько мгновений Таанрет молча наблюдал за тем, как она кутается в свои одежды, а потом, протянув руку, неожиданно сильно дернул ее к себе, увлекая на циновки.

— Ты не должна бояться меня! И не должна испытывать мое терпение. Клянусь, если ты будешь продолжать отпихивать меня и отталкивать, я отгрызу тебе руки!

Он зарычал и в самом деле легонько куснул ее за плечо. Жаркие губы коснулись горла, язык скользнул в ушко Ильяс, и она жалобно захныкала, чувствуя, как нетерпеливый любовник сдирает с нее одежду.

— Я не хочу, чтобы это произошло здесь! Я не хочу, чтобы ты занимался со мной любовью украдкой, как с какой-нибудь служанкой или рабыней!.. — запротестовала форани и замерла, ощутив тяжесть мозолистой ладони Таанрета на своем животе И тут только осознала, что он оставил ее совершенно голой и что возражать и сопротивляться надобно было раньше, а проявляя неуступчивость теперь, она будет вести себя как последняя дура и вконец разозлит желтоглазого.

— Хочешь! Еще как хочешь, маленькая моя мокрая сучка! — невыносимо грубо, злобно и вместе с тем ласково и угрожающе прошептал ее будущий супруг.

— Нет! — возмущенно вскрикнула Ильяс, чувствуя, как его пальцы вторгаются в ее лоно.

— Да! Да, моя радость!

Она пыталась увернуться от его умелых и ласковых прикосновений, ощущая, как ее охватывает предательская слабость, восторг и неистовое желание. Извиваясь и постанывая, она жадно хватала воздух широко раскрытым ртом, умирая от желания и стыда. Нечто подобное она уже испытала когда-то, попав в руки Кролика, и все же теперь все было по-другому. Тогда это была игра, почти не затрагивавшая ее чувств, которые сейчас были напряжены до предела.

— Таанрет… Пожалуйста… Не надо… — взмолилась Ильяс, содрогаясь от накатывавших на нее волн наслаждения. — Нет. Нет… — шептала она распухшими от поцелуев губами, в то время как тело молило: «Еще! Не останавливайся! Да! Да! Да!»

— О Великий Дух! Ты сама не знаешь, чего хочешь!

Таанрет отстранился от нее, и после мимолетного облегчения девушка ощутила щемящую пустоту и одиночество. В мертвенном лунном свете ей почудилось, что лицо желтоглазого выражает растерянность и брезгливое недоумение.

«Вай-ваг! Что же это со мной происходит? Меня как будто раздирают на части!» Ильяс потянулась было к Таанрету, затем отпрянула от него, не в состоянии понять самое себя.

— Ладно, подождем до свадьбы. Может, тогда ты окажешься более сговорчивой, — с усмешкой пробормотал желтоглазый, упруго поднимаясь на ноги.

— Нет! — отчаянно крикнула Ильяс, испугавшись, что он уйдет. — Не надо ждать!

Устремившись к нему, она встала на колени, охватив руками его сильные ноги. Прижалась щекой к бедру и, скосив глаза, увидела вздыбившуюся под короткой холщовой рубахой мужскую плоть. О Нгура, почему же они, сгорая от желания, все время спорят и ссорятся? Чего она боится? Где ее хваленая отвага и столь необходимое ей ныне безрассудство?

Закусив губу, Ильяс начала гладить ноги замершего от неожиданной ласки Таанрета. Руки ее поднялись выше, скользнули под обрез рубашки, и желтоглазый содрогнулся и тихо выругался. «Ага, значит, и ты можешь дрожать от страсти и желания! Ну что ж, посмотрим, сумеешь ли ты теперь дотерпеть до свадьбы! Однако же какой он гигантский! Этаким копьем он меня насквозь пропорет.»

— Хватит! — прорычал Таанрет, стремительно опускаясь на циновку и впиваясь ртом в губы своей мучительницы.

Ильяс инстинктивно сжала бедра, но колено желтоглазого уже утвердилось между ее ног, руки скользнули к ее соскам, и она со стоном откинулась на спину.

Он ощутил, как тело девушки расслабилось, и в то же мгновение вошел в нее. Эта девчонка слишком долго испытывала его терпение. Она, сама того не сознавая, довела его до белого каления, и сдерживаться больше он уже не мог.

Ильяс протестующе вскрикнула, ощутив проникновение чужой плоти в ее тело. Это было слишком… И… слишком болезненно! Мужское естество желтоглазого и без того заполнило ее всю, а он, и не думая останавливаться, продолжал вколачивать его все глубже и глубже.

— Нет! Не-ет! — всхлипнула она, и из глаз ее брызнули слезы.

Таанрет на мгновение остановился и вновь ринулся на приступ ее девственности.

— Больно! О Нгура, как же мне больно! — прохрипела форани и почти в беспамятстве забилась под желтоглазым, изнывая от нестерпимой муки и вспыхнувшей внезапно ненависти к неумолимому палачу.

А он продолжал вонзаться в нее, не слушая криков, тяжелый, твердый, горячий, словно раскаленный железный штырь. И постепенно Ильяс начала сознавать, что мучившая ее боль уходит. Она затихла, прислушиваясь к своим ощущениям, и неожиданно поняла, что наслаждение вытесняет все прочие чувства. Тело начинает плавиться от сладостного восторга и уже само вздымается навстречу Таанретовой плоти. Поощряя его, призывая, поторапливая…

— Я больше не могу… — чужим умирающим голосом пролепетала она.

— Можешь! — уверенно процедил желтоглазый, замедляя ритм.

Его ленивые, издевательски медленные движения возмутили ее, а потом довели до грани безумия. Тлевший между бедрами огонь вспыхнул, и девушка почувствовала, как от живота пламя распространяется по всему телу, рукам и ногам, охватывает сердце и мозг. Время замерло, окружающий мир перестал существовать. Осталось лишь ощущение жара и полета. Правду ли говорят, будто орлы, чуя приближение смерти, устремляются к солнцу и летят к нему до тех пор, пока перья их не вспыхивают от нестерпимого жара?..

* * *

Наблюдая за тем, как пущенные девушками певучие стрелы одна за другой вонзаются в соломенное чучело, установленное на расстоянии трехсот локтей от новоявленных лучниц, Сабаар испытывал чувство гордости за своих учениц. Хозяйка «Мраморного логова» и ее подруга не только научились справляться с тугими луками, но и метко поражали мишень, хотя стрелы, разумеется, пускали значительно медленнее, чем положено воинам. Они оказались способными ученицами, и у телохранителя Газахлара не было причин для неудовольствия. Вот только пристало ли юным форани забавляться подобным образом? Стрелять из луков, драться на мечах, метать ножи — все это, что ни говори, занятия, приличествующие оксарам, но не женам их, дочерям и невестам. Умение обращаться с оружием никому еще не повредило, однако было все же что-то противоестественное в том, с каким рвением и упорством взялись за обучение Ильяс с Нганьей. Неужто неудавшийся штурм «Мраморного логова» произвел на них столь сильное впечатление?

Сабаар печально покачал головой: скверные настали времена, если молодые Небожительницы, вместо того чтобы примерять наряды и крутиться перед бронзовыми и серебряными зеркалами, день-деньской проводят на заднем дворе особняка и умучивают себя до седьмого пота, словно нанятые для его охраны воины. Бежав в Мванааке после того, как пепонго заняли земли его родного племени, Сабаар надеялся обрести тихое пристанище в столице великой империи, но и здесь люди, похоже, не умели ценить прелести мирной жизни. И если уж форани начали обучаться искусству убивать, не значит ли это, что ему, пока не поздно, пора бежать из священного Города Тысячи Храмов, к которому его, в общем-то, ничего особенно не привязывает? После разгрома племени сехаба ему было все равно где жить, и не приходившая до начала мятежа в голову мысль о том, чтобы перебраться за море, теперь посещала его все чаще и чаще и уже не пугала его, а представлялась весьма разумной и привлекательной.

Чем дольше он наблюдал за девушками, увлеченно мечущими смертоносные стрелы в цель, тем сильнее росло в нем желание повидать дальние страны: Саккарем, Халисун или Аррантиаду. Толковый телохранитель нигде без работы не останется, и если суждено ему жить на чужбине, то пусть это будет хотя бы мирный край, не охваченный пламенем войны. Довольно уже друзей проводил он до времени в край Прохладной Тени…

— Ага, твои ученицы делают успехи! — подошедший со стороны флигеля для рабов Хамдан опустился на корточки подле товарища. — А у меня новости. Уруб сбежал из «Мраморного логова».

— Плохо. Выходит, даже грядущая свадьба Ильяс и Таанрета не показалась ему достаточной гарантией безопасности.

— Выходит, так. А может, сам Газахлар намекнул ему, что лучше до поры скрыться и не дразнить гусей. Охота на колдунов продолжается, и хозяину нашему ни к чему разговоры, будто он укрывает в своем доме одного из сторонников Димдиго.

— Но Таанрет мог бы…

— Ему не до этого. Кроме того, он страшно зол на Ильяс. Стремясь выполнить ее просьбу не казнить колдунов без предварительного дознания, он едва не накликал на свою голову беду и будет теперь беспощаден.

— Что же с ним стряслось на этот раз? — с любопытством спросил Сабаар.

— Он надумал казнить Агаз Зингина и еще трех чародеев, чья вина была подтверждена показаниями свидетелей, на площади Отрубленных Голов.

— И что же?

— Взошедший на эшафот Агаз Зингин проклял Таанрета и пообещал, что явится после смерти, дабы покарать своего обидчика и его присных, — переходя на шепот, сообщил Хамдан.

— Та-ак… — протянул Сабаар, радуясь тому, что Газахлар оставил его охранять «Мраморное логово» н к творящимся в городе делам он не имеет более никакого отношения. — Не хотел бы я быть на месте Таанрета. Я слышал, что предсмертные желания колдунов неизбежно сбываются, и поостерегся бы казнить их публично, как простых смертных.

— То же самое желтоглазый пытался внушить Ильяс, но та заявила, что не выйдет за него замуж, если п.(биение невинных будет продолжаться. Казнить же виновных, по ее мнению, следует прилюдно, по всем правилам: зачитав приговор и позволив им произнести прощальное слово.

— Не понимаю, почему Газахлар терпит ее выходки? Да и Таанрет мог бы вести себя умнее, — проворчал Сабаар. — Значит, колдун таки проклял его?

— О, это было презабавнейшее зрелище! Вслед за тем как Агаз Зингин пообещал страшно отомстить Таанрету, тот кротко сказал: «Угрозы твои способны были бы смутить наши сердца и нарушить душевный покой, когда бы мы могли в них поверить».

«Веришь ты или нет, возмездие совершится! — процедил похожий на ломоть вяленой дыни колдун. — Ты и твои люди жестоко поплатитесь за убийство императора и преследование его сторонников!»

«Вздор! — усмехнулся Таанрет и вкрадчиво предложил: — Можешь ли ты подать нам знак, который подтвердит, что последнее твое желание — желание отомстить — сбудется после того, как тебе будет отрублена голова?»

«Могу!» — выпалил колдун, и стоящие подле эшафота люди содрогнулись.

«Тогда пусть отрубленная голова твоя укусит приготовленную для нее корзину. Если ей удастся это сделать, все мы убедимся, что слова твои не были пустой похвальбой».

«Я дам тебе требуемый знак, чтобы ты и твои приспешники, ужаснувшись, принялись готовиться к смерти, которая будет во сто крат страшней и мучительней, чем моя собственная, — заносчиво ответил колдун, чей дух не был смущен предстоящей казнью. — Палач, отодвинь корзину, чтобы все видели поданный мною знак!»

«Так ты и впрямь сумеешь ее укусить?» — спросил Таанрет, жестом велев палачу приготовиться.

«Я укушу ее! Укушу, и вы увидите!..» — вскричал Агаз Зингин.

Палач взмахнул широким кривым мечом. Блестящее лезвие со свистом рассекло воздух, раздался короткий хруст. Коленопреклоненное тело забилось в конвульсиях, из обрубка шеи ударил фонтан крови, а голова скатилась с чурбака и запрыгала по доскам эшафота.

И тут мне стало по-настоящему страшно за Таанрета! — Хамдан зябко передернул плечами — Высунув язык, дико вращая глазами, голова, тяжело подпрыгивая, катилась к нарочно отставленной от чурбака корзине. Затем, подскочив, схватилась за ее край зубами, мгновение-другое висела на корзине, грозя перевернуть ее, и наконец упала на испятнанный кровью эшафот.

— Вай-ваг! — ужаснулся Сабаар. — Вот уж истинно говорят: «Выслушай совет женщины и сделай наоборот»! И зачем только Таанрет взялся исполнить просьбу неразумной госпожи нашей?!

— Толпа окаменела, — продолжал рассказ Хамдан. — Все были настолько ошеломлены, что не заметили, как слуга Таанрета побежал с каким-то поручением к воинам, охранявшим приговоренных колдунов. И уж конечно никто не стал возражать, когда те, обнажив мечи, в мгновение ока зарубили трех связанных чародеев, не позволив им произнести прощальное слово. Послышались даже редкие поощрительные возгласы: как знать, не собирались ли мерзкие колдуны проклясть напоследок всех собравшихся поглазеть на их казнь обитателей столицы? Однако большинство хранило гробовое молчание Ведь одно-то проклятие уже было произнесено.

— Да уж, теперь никто не станет подсылать к Таанрету убийц. Он и его люди и так, считай, мертвы, — пробормотал Сабаар.

— Я приблизился к желтоглазому, когда все было кончено, чтобы передать записку от Ильяс, но время для этого выбрал неподходящее. Настатиги донимали Таанрета требованиями поспешить в ближайший храм и молиться Богам, дабы те если уж не отвратили от них проклятие колдуна, то хотя бы ослабили его и сохранили всем проклятым жизни, — поведал Хамдан. — Видя, что Таанрет не уступает их настояниям, я собрался уже бежать к хозяйке и рассказать, какая беда обрушилась на ее жениха. Поскольку произошло это по вине Ильяс, я полагал, что она сумеет уговорить желтоглазого обратиться за помощью к жрецам, но в этом, как выяснилось, не было никакой необходимости.

— Это почему же?

— Таанрет, выслушав жалобы, сетования и угрозы своих людей, неожиданно улыбнулся и произнес: «Я понимаю, что предсмертное желание колдуна должно было здорово испугать вас. И все же, поверьте мне, у нас нет оснований для тревоги. Проклятие Агаз Зингина не принесет нам вреда».

«Как так? Почему? Хотелось бы нам в это верить, да только не избежать беды, коли не поспешим мы в ближайший храм и не вымолим помощи у Богов!» — недружно кричали окружившие его люди на разные голоса.

«Посудите сами, — спокойно обратился к настатигам Таанрет. — Исполниться ведь может и должно лишь самое последнее желание Агаз Зингина. Я отвлек его внимание от мести, и колдун умер, стремясь всеми силами души во что бы то ни стало впиться в корзину зубами Он преуспел в своем желании, однако не думаю, чтобы сил у него хватило еще на что-либо», — с торжествующей улыбкой закончил Хамдан.

— Вай-ваг! Обмануть колдуна труднее, чем сосчитать блох на бездомном псе, и, если Таанрету это удалось, я искренне рад за него. Но еще больше радуюсь за нашу госпожу Найти достойного жениха не просто, а желтоглазый кажется мне стоящим парнем. Быть может, он уговорит Ильяс прекратить обучаться воинскому делу и то, чего не сумел добиться отец, сумеет законный супруг?

— С чего ты взял, будто Газах л ар не одобряет новое увлечение госпожи? — удивился Хамдан. — По-моему, он о нем даже не подозревает. Но если бы и узнал, то, скорее всего, махнул рукой — мол, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы к отцу не приставало. Что же касается Таанрета, то он не только одобрил намерение невесты научиться владеть оружием, но и посоветовал ей нанять дюжины две бойцов, которые глаз с нее спускать не будут. Супруга члена Триумвирата — это тебе не какая-нибудь затрапезная форани, а почти что жена императора!

— Хм… Забавно! Стало быть, после ее свадьбы все мы будем повышены в звании? — улыбнулся Сабаар, которому подобная мысль была внове.

— Тебя-то можно с повышением поздравить. А меня Газахлар вряд ли от себя отпустит: привык, — ответствовал Хамдан, не испытывая по этому поводу ни малейшего сожаления.

Служить супруге члена Триумвирата, особенно столь упрямой и взбалмошной, как Ильяс, — упаси Тахмаанг! Сабаару следовало бы серьезно подумать, прежде чем принимать новое назначение. Во всяком случае, учитывая, что кто-то жаждет Таанретовой смерти, он бы на его месте потребовал утроить нынешнее жалованье и даже после этого не считал бы, что ему сильно повезло. Но парень из племени сехаба еще плохо разбирается в обстановке. И слава Великому Духу, что есть такие, как он, иначе набрать себе охрану хозяйке «Мраморного логова» было бы очень и очень непросто.

* * *

Третий день праздника Нового Риса подходил к концу. Завершились торжественные церемонии в храмах Тахмаанга, Нгуры, Амгуна-Солнцевращателя, Белгони и других Богов и Богинь. На алтарные камни принесены были традиционные жертвы, прочитаны положенные молитвы, и жители Мавуно вкусили шагачгани — священной пищи, очищающей от самых тяжких грехов, ежели есть ее с должным благоговением. Три дня кряду из храмов выносились на громадных медных блюдах горы риса нового урожая, спаренного с шафраном, изюмом, медом, фруктами и овощами. Богатые и бедные, Небожители, простолюдины и рабы, взяв щепоть шагачгани, обменивались благопожеланиями, громогласно каялись в своих прегрешениях и получали чаемые прощения от жрецов и домочадцев, друзей и врагов. Мир обновлялся в эти дни, и на улицы священного Города Тысячи Храмов жители его выносили старую обувь и одежду, треснувшие миски и калебасы, а по Гвадиаре плыли в сумерках к морю крохотные челны с горящими свечками, в каждом из которых лежал клочок бумаги, на котором нацарапаны были просьбы к могущественным Богам и Богиням.

Три дня обитатели столицы веселились от души, радуясь обильному урожаю, уменьшению налогов и добрым предсказаниям, на которые не скупились нынче жрецы, получив от Триумвирата щедрые дары. Богатый урожай значил для Мванааке чрезвычайно много: у селян появились излишки пищи и, следовательно, у ремесленников — покупатели, у писцов — заказчики, благодарность верующих пекущимся о них Богам обрела вес, а труженики моря получили наконец возможность разнообразить свой стол, состоящий из рыбы, рыбы и еще раз рыбы. Нет, что бы ни болтали злые языки, Великий Дух не возражал против замены Димдиго Триумвиратом, и не многие в эти дни осмеливались роптать на тяготы, несправедливости и учиненные новыми властителями империи злодеяния.

Ильяс — супруга Таанрета, пользовавшаяся всеобщей любовью и уважением, — приобщилась к этим немногим в конце третьего дня. Собственно говоря, счастливой и довольной жизнью она не чувствовала себя и прежде: низ живота отвратительно тянуло, накатывавшая время от времени тошнота, свидетельствовавшая о том, что она носит в своем чреве Таанретово чадо, заставляла ее ограничивать себя в пище и питье, проявляя несвойственную ей разборчивость. Форани, например, очень хотелось отведать мяса бегемота, приготовленного в меду и маковых зернах, или же креветок, сваренных в лимонном соусе и вине, поданных на листьях кресс-салата, но Таанрет, Газахлар, Мутамак и Нганья были начеку, да и сама она опасалась повредить по неведению зарождавшейся в ней жизни.

Молодая женщина чувствовала себя хрустальной вазой, драгоценным сосудом, что, с одной стороны, было, несомненно, приятно и почетно, тем паче что ни Кешо, ни Татам не были женаты. С другой же стороны, превращение из самостоятельного человека в некую племенную буйволицу, являвшуюся прежде всего матерью наследника Таанрета, не могло не угнетать и не раздражать ее. Несколько примирило Ильяс с существующим положением дел появление Дадават, тоже беременной и тоже сверх меры опекаемой Усугласом. Подшучивая друг над другом или же доверительно болтая о страхах своих и надеждах, они отлично провели первые два дня праздника. Ильяс завидовала тому, что беременность подруги почти незаметна и та может есть и пить, что ей вздумается, а Дадават клялась, что за внимание, которым окружена супруга Таанрета, отдала бы не задумываясь десять лет жизни. Те, разумеется, которые будут предшествовать смерти, когда станет она дряхлой, беззубой и седой…

Почерпнутой у Дадават бодрости хватило молодой женщине ненадолго. Как только подруга уехала из дворца, Ильяс почувствовала себя хуже и на третий день праздника даже не приняла участия в торжественном обеде, устроенном Триумвиратом для наиболее уважаемых Небожителей. Пришлось, отложив давно уже задуманный разговор с Кальдукой, остаться в спальне и мучительно долго ворочаться с боку на бок в ожидании сна, который так и не соизволил к ней пожаловать. Не пришел навестить ее и Таанрет, присутствие которого оказывало обычно на Ильяс более благотворное и умиротворяющее действие, чем приготовленные Мутамак снадобья и настои. Занятой супруг не баловал ее своим вниманием, и молодая женщина давно уже воспринимала это как должное: дела империи не оставляли желтоглазому времени на болтовню с женой, а делить с ним ложе она побаивалась с той поры, как узнала, что носит его ребенка. Однако если Ильяс безропотно мирилась с его занятостью и будни, то это еще не означало, что и праздники они должны проводить порознь: она — в своей спальне, а он — за пиршественным столом или вообще незнамо где.

Сначала форани послала за супругом Нганью. Потом Мутамак. И наконец, потеряв надежду дождаться их возвращения, позабыв от раздражения о тошноте и головной боли, отправилась в дворцовую Трапезную сама, в сопровождении не отходивших от нее ни на шаг Сабаара и Тамбы.

Спустившись на первый этаж и миновав анфиладу комнат, еще не до конца приведенных в порядок после штурма дворца, Ильяс подивилась их безлюдью и припомнила, что сегодня на ипподроме состоятся соревнования колесниц, а в Театре Амитаиры будет представлена комедия Исогала «Легковерный Хакият». Задремав, она, верно, пропустила момент, когда Небожители, отобедав, начали покидать дворец. Но тогда Таанрет тем более должен был навестить ее! Ведь не отправился же он, не предупредив ее, в театр или на ипподром?

Убеждая себя, что ее муж не мог так поступить, Ильяс прекрасно понимала, что выдает желаемое за действительность. Мог. Да еще как мог! Отношения их в последние три месяца складывались не сказать чтобы скверно, но совсем не так, как она рассчитывала. Он честно пытался ей угодить и исполнить любое ее желание до тех пор, пока она не объявила ему, что ждет ребенка. Или до того, как она перестала пускать его на свое ложе?.. Последнее было больше похоже на правду, хотя Таанрет ни разу не упрекнул ее. Да и в чем ее можно было упрекать? В том, что она паршиво себя чувствует и желает родить ему здорового малыша?

Нет, он относился к ней почтительно и стал даже любезнее прежнего, но навещал ее все реже и реже, а значительную часть произносимого ею, кажется, просто пропускал мимо ушей. То есть она могла просить любые одежды и украшения и Мутамак либо секретарь Таанрета немедленно доставляли ей требуемое. Желтоглазый был щедр. Щедр до расточительности, но Ильяс догадывалась, что объяснялось это полным пренебрежением его к деньгам, которые он не привык и не считал нужным тратить на себя самого. По существу же, он откупался от нее тряпками и драгоценнымипобрякушками, ибо, как только она заводила речь о такой, например, малости, как желание покататься с ним на лодке по Гвадиаре, Таанрет находил тысячу причин для отказа. Это было странно и обидно. Особенно памятуя, что прежние ее просьбы, даже неразумные, исполнялись им неукоснительно.

До вчерашнего дня Ильяс полагала, что Таанрет, узнав о ее беременности, счел, что с порученным ей делом она справилась успешно и более нет никакой нужды поступаться ради нее своими планами и намерениями. Проще и удобнее всего во всех бедах и недоразумениях обвинять своих ближних, и так молодая женщина и поступала, пока Дадават не обмолвилась, что все еще делит ложе с Усугласом и собирается продолжать это делать, пока «живот не отвиснет до полу». А уж тогда, дескать, настанет время изобрести какие-нибудь другие способы заставить мужа носить ее на руках и сдувать пылинки со своей ненаглядной женушки. Судя по тому, что Дадават щебетала как птичка, присутствие Усугласа в ее постели ничуть ей не повредило, и, следовательно, сама Ильяс проявляла в отношении Таанрета излишнюю осторожность. Которая, очень может статься, пришлась ему не по душе и явилась истинной причиной все более редких появлений его в покоях супруги.

«Вай-ваг, как все изменилось! Презиравшая Усугласа до свадьбы красавица Дадават не чает теперь души в своем толстом, неуклюжем муже, а мы с Таанретом видимся раз в два или три дня и дуемся друг на дружку, как мышь на крупу», — думала Ильяс, подходя к Трапезной и мысленно ругая себя за то, что послушалась совета осторожной Мутамак, уверенно утверждавшей, что, «пока у госпожи не родится ребеночек, желтоглазому аспиду нечего делать в ее спальне». Ну как тут было не пожалеть о сбежавшем из «Мраморного логова» Урубе, к которому она с детства привыкла обращаться с любыми возникавшими у нее по части здоровья вопросами!

Заглянув в Трапезную, молодая женщина убедилась, что предположения ее были верны: в просторном зале осталось едва ли три десятка оксаров, чьи громкие и нетвердые голоса подтверждали, что обед давно закончился и разыскивать Таанрета надобно где-то в другом месте.

— Ты не знаешь, где мой муж? — обратилась форани к застывшему в нише у дверного проема стражнику.

— Не знаю, госпожа. Ушел. — Он сделал неопределенный жест, и Ильяс поняла, что вряд ли получит более вразумительный ответ от кого-либо, ежели не разыщет Кифара, надзирающего за всем и вся во дворце и совмещающего должность смотрителя, домоуправителя и начальника дворцовой стражи.

Плутать по переходам дворца не было никакого смысла, ибо Таанрет, если не уехал на ипподром или в театр, мог находиться сейчас где угодно. В покоях Кешо или Татама, в канцелярии или в собственном кабинете, а то и в комнатушке какой-нибудь служанки или рабыни. Последнее предположение, сколь бы неприятным оно ни было, форани не исключала, поскольку императорский дворец был битком набит смазливенькими девицами и ходившая по столице шутка, будто при Триумвирате их здесь развелось столько же, сколько при Димдиго сочейросов, вполне соответствовала истине.

— Не видала ли ты Нганыо или Мутамак? — без особой надежды спросила Ильяс у проходившей мимо служанки. Найти желтоглазого представлялось ей делом абсолютно нереальным, но уж подругу свою и матушку Мутамак она должна отыскать без особого труда. Они ведь знают, что она ждет их…

— О служанках твоих мне ничего неизвестно, а к Таанрету я могу тебя проводить. — Девица растянула в услужливой улыбке толстые выпяченные губы и ловко переставила высокий кувшин с одного плеча на другое.

— Проводи, — согласилась Ильяс.

— Госпожа, позволь мне прежде отнести в Трапезную вино?

— Отнеси, — опережая форани, разрешил Сабаар, делая Ильяс знак не вмешиваться.

Молодая женщина кивнула. После нескольких покушений на Таанрета она разделяла его уверенность в том, что предателя надобно искать среди новых властителей империи и их приближенных — стало быть, во дворце, — и не считала любые предосторожности телохранителей чрезмерными.

Пока служанка относила кувшин с вином Небожителям, Сабаар переговорил с находившимися в Трапезной стражниками, и двое из них присоединились к нему и Тамбе.

— Как тебя звать? — обратился к вернувшейся служанке старший телохранитель, которому показалась подозрительной готовность ее проводить их к Таанрету и совершенно не понравилась усмешка, появившаяся на вывернутых губах девицы при виде вдвое увеличившейся охраны Ильяс.

— Можешь звать меня Батис. — Служанка подмигнула Сабаару и, вызывающе покачивая бедрами, двинулась по длинному, скудно освещенному масляными светильниками коридору.

«Врет!» — подумала Ильяс, проверяя, легко ли вынимаются метательные ножи из ячеек перевязи, скрытой белой с алыми узорами накидкой. Неожиданно ей расхотелось искать мужа, и, если бы не боязнь показаться телохранителям вздорной квохчущей курицей, она бы отказалась от услуг Батис. В списках приглашенных на торжественный обед она видела имя Кальдуки, с которым собиралась поговорить еще на свадьбе. Ежели старый летописец принял приглашение Триумвирата посетить дворец, то, вероятно, сидит сейчас в императорском архиве и разумнее всего было бы, воспользовавшись случаем, побеседовать с ним, а не искать встречи с желтоглазым, которая едва ли обрадует кого-либо из супругов.

— Вот мы и пришли. Я видела, как Таанрет удалился сюда после пира.

— Да уж, раз Валихамун и Гордас у дверей, значит, за ними находится их господин, — с кислым видом отозвался Сабаар, тоже, по-видимому, начавший раскаиваться в том, что ввязался в поиски Таанрета.

Гигантское, многократно перестраивавшееся здание дворца все еще не было приведено в надлежащий вид после учиненного во время штурма разгрома. Несколько отдельно стоящих флигелей выгорело вчистую, а часть разоренных залов и комнат просто заперли, дабы следы разрушений и варварского грабежа не так бросались в глаза. Закут, в который привела их Батис, ничем не отличался от множества других, расположенных в старой, северо-западной части дворца, пришедшей в запустение еще при Димдиго, и потому Ильяс было совершенно непонятно, чем тут мог заниматься Таанрет в канун праздника.

«Почему меня должно волновать, что подумают обо мне телохранители и дворцовая стража? Зачем соваться туда, где меня явно не ждут и где приход мой вызовет лишь неудовольствие? — с тоской спросила себя молодая женщина, вглядываясь в лица Валихамуна и Гордаса, взиравших на нее с ужасом и недоумением, словно на выходца с того света. — Ну что мне мешает повернуться и уйти? Любая здравомыслящая форани так бы и поступила, а чем я хуже? Вот сейчас улыбнусь, сделав вид, будто полностью удовлетворена тем, что супруг мой находится во дворце, и отправлюсь в свои покои…»

— Я желаю переговорить с мужем! — услышала Ильяс свой собственный резкий, не терпящий возражений голос и ужаснулась тому, что наделала.

— Таанрет… просил, чтобы его не тревожили, — не слишком уверенно произнес Валихамун. — Мы сообщим ему, что ты желаешь с ним говорить, когда он освободится.

— Мне надобно видеть его немедленно! — отрезала форани, делая шаг к двери.

— Прости, госпожа, но это невозможно! — негромко пробасил Гордас, заслоняя дверь могучим телом.

— Как ты смеешь!.. — Ильяс в бессильной ярости прикусила губу, совершенно некстати вспомнив затрещину, полученную от Гордаса в святилище Балаала, и едва удержалась, чтобы не приказать Сабаару, Тамбе и присоединившимся к ним в Трапезной стражникам расчистить путь.

Остановило ее не сознание того, что подобная настойчивость вызовет гнев желтоглазого, а уверенность в том, что приказ ее, как бы ни надрывала она глотку и топала ногами, выполнен, конечно же, не будет. И донельзя глупое положение, в которое она сама же себя и поставила, станет еще глупее…

— Госпожа моя, позволь, я скажу тебе два-три слова.

Внезапное вмешательство Батис разрядило обстановку. Смерив Гордаса испепеляющим взглядом, Ильяс последовала за приведшей их сюда служанкой, жестом велев телохранителям не приближаться.

— Госпожа, если ты хочешь всего лишь удостовериться, что супруг твой цел и невредим, тебе незачем врываться в комнату. В соседнем помещении есть глазок, через который ты можешь взглянуть на него.

— Веди, — скомандовала молодая женщина, покосившись на замерших у входа в заповедную комнату телохранителей Таанрета.

Свернув за угол, Батис толкнула оказавшуюся незапертой дверь и предупредила:

— Осторожнее, эта кладовая полна старой мебели.

— Ждите меня тут, — велела Ильяс Сабаару и его товарищам и, заметив их колебания, добавила: — Пусть кто-нибудь один следует за мной. А ты, — она кивнула одному из стражников, — принеси светильник.

— Госпожа, в этом нет нужды. В комнате достаточно света, — тихо промолвила Батис. Сделала неуловимое движение, и в темноте засветились два тусклых желтых глаза — потайные отверстия для подглядывания.

«О Нгура Великодушная, прости меня! Я знаю, что буду раскаиваться в этом, и все же не могу удержаться!» Задевая за неразличимую во мраке мебель, Ильяс сделала шаг, другой. Батис поймала ее нашаривавшую стену руку и притянула к себе.

— Больше я не нужна тебе, госпожа?

Форани хотела остановить служанку, но слова замерли у нее на устах. Не то чтобы она не догадывалась, какое зрелище откроется ее глазам, но предполагать и увидеть воочию — совершенно разные вещи.

Таанрет и две девицы — одна белотелая, другая бронзовокожая — чувствовали себя на просторном, застланном темно-красным покрывалом ложе в высшей степени раскованно и непринужденно. Все трое были отлично сложены и, будучи, вероятно, знакомы не первый день, хорошо представляли, как доставить друг другу удовольствие. Слаженные, бесстыдные движения их были похожи на очень медленный, очень чувственный и очень красивый танец…

— Госпожа! Госпожа, ты напрасно мучаешь себя! — донесся до Ильяс откуда-то издалека голос Сабаара, и она отшатнулась от предательских глазков.

— Ты знаешь?.. Знаешь, что там происходит? — Голос молодой женщины сорвался, из глаз хлынули слезы.

— Я… догадываюсь. Пойдем отсюда, госпожа. — Сабаар потянул ее за руку. — Редкие оксары не имеют наложниц, любовниц или рабынь для удовольствий. Некоторые, с позволения Богов, заводят двух, а то и трех жен, прекрасно уживающихся под одной крышей.

Ильяс закрыла лицо ладонями, чувствуя, что ее колотит от ярости и стыда. В то же время она была возбуждена, оскорблена и разгневана. Как он мог? Как посмел? И какой же она была нахальной, самоуверенной глупышкой, если допустила, чтобы желтоглазый хотя бы на одну ночь покинул ее ложе!..

— Госпожа, что нам делать с Батис? Она говорит, ты отпустила ее?

— Уходите все! Я никого не желаю видеть! Оставьте меня в покое! — зашипела форани, вываливаясь в коридор, и тут же жалобным голосом попросила: — Сабаар, уведи меня отсюда…

— Тамба, останься у этой двери и проследи, чтобы Таанрету не причинили вреда, — распорядился старший телохранитель, жестом отсылая прочь Батис и обоих стражников. — Куда ты желаешь пойти, моя госпожа?

— Мне все равно, лишь бы подальше отсюда!..

* * *

Выслушав сбивчивый рассказ зареванной форани, Кальдука долго крутил в высохших старческих руках простой медный кубок и наконец промолвил:

— Многие люди считают, что неведение — залог душевного спокойствия и семейного благополучия, а познание ведет прямиком в мрачную обитель Хаг-Хагора.

— Я догадывалась о том, что увижу, и все же заглянула в эту проклятую комнату… — прошептала Ильяс, начавшая было успокаиваться после того, как императорский летописец уговорил ее хлебнуть пальмового вина из кувшина, принесенного по его просьбе не менее старым, чем он сам, смотрителем архива.

— Тогда тебя не должно печалить, что ожидания твои подтвердились.

— Как можешь ты так говорить, ваг-джо? Мой муж изменяет мне с какими-то светлокожими шлюхами, в то время как я вынашиваю его ребенка!

— Да-да, вот о ребенке-то я и хотел с тобой поговорить, — оживился Кальдука, ничуть не потрясенный, не возмущенный и даже не слишком удивленный поведанной ему молодой женщиной историей о чудовищной измене Таанрета. — Я собирался поговорить с тобой о нем еще на празднике Цветущих Деревьев, но ты убежала и… быть может, это было к лучшему.

— Ты хотел поговорить о моем ребенке на празднике Цветущих Деревьев? Но ведь тогда я впервые услышала от тебя имя желтоглазого и еще не помышляла о замужестве! — изумилась форани, подумав, что Кальдука и впрямь начал выживать из ума, — слухи, доходившие до нее, оказались, как это ни печально, верны.

— Скажи-ка мне лучше, после только что сделанного открытия, что супруг твой, отрешенный тобой от ложа, находит утешение в объятиях «дев веселья», отдаешь ли ты предпочтение знанию или неведению? Сам я на старости лет начал склоняться к мысли, что неведение избавляет нас от лишних страданий, ведь то, чего мы не видим, вроде как и не существует.

Уловив в голосе императорского летописца несвойственную ему при разговорах с ней серьезность, Ильяс нахмурилась и, помолчав, ответила:

— Я не жалею, что видела, с кем и как развлекается мой муж. Нет, не жалею, — словно проверяя, не лукавит ли сама перед собой, повторила молодая женщина. — Я бы хотела уметь отличать маски от лиц, твердую почву от предательских болот и зыбучих песков. Это, на мой взгляд, единственный способ выжить. И это позволяет учиться на ошибках. Ведь в том, что мой муж ищет удовольствия на стороне, есть и моя вина.

Кальдука поставил кубок на стол, подле стопы переплетенных в потрескавшуюся кожу фолиантов. Задумчиво покачал головой, покрытой коротко стриженными, похожими на пух волосами, и тихо промолвил:

— Ты рассуждаешь здраво и в состоянии, как мне кажется, управлять своими чувствами. И коль скоро даже после увиденного предпочитаешь жесткую и неудобную правду сладости неведения, сумеешь правильно распорядиться теми сведениями, которыми я собирался поделиться с тобой у Древа Исполнения Желаний.

— Ну же, ваг-джо, не ходи вокруг да около! — поторопила старика заинтригованная форани.

— Полагаю, беря тебя в жены, Таанрет руководствовался не только своими чувствами, но и голосом рассудка, — медленно проговорил летописец. — Дело в том, что ребенок ваш будет иметь больше прав на императорский престол, чем все иные претенденты, число коих растет день ото дня.

— Не может быть! Папа бы об этом наверняка знал! — выпалила Ильяс.

— Он знает, ибо далеко не случайно всю жизнь интересовался родословными старших кланов. И надобно думать, вопрос о вашей свадьбе был решен между ним и Таанретом еще прежде, чем последний приехал в «Мраморное логово» лечиться от болотницы.

— Нет. Не верю! Дедушка, скажи, что ты пошутил и придумал все это, чтобы…

— Позабавить тебя? — закончил за Ильяс дряхлый летописец. — Но разве это забавно?

Он поднялся и, опираясь на изогнутый посох, уковылял в глубину архива, туда, где за массивными, уходящими под самый потолок шкафами мерцал светильник смотрителя.

Форани проводила старика полными слез глазами. Не зная, верить или нет его словам, она все же сознавала, что шутить он и не думал. Кальдука мог заблуждаться, но, припоминая слова и жесты отца, настойчивость и целеустремленность желтоглазого, она должна была признать, что в таком случае и они тоже принимали желаемое за действительность. Ибо все странности и неувязки в их поведении становились понятными и объяснимыми, стоило только допустить, что их с Таанретом ребенок…

Вернувшийся летописец положил на стол несколько свитков пергамента и кряхтя опустился в сработанное из маронга кресло с высокой, прямой и страшно неудобной спинкой.

— Я вычертил на досуге родословные древа кланов Огня и Леопарда, Орхидеи, Носорога и… — Видя, что молодая женщина не проявляет к его словам ожидаемого интереса, он поджал губы и укоризненно покачал головой. — Ты всегда была умной и самостоятельной девочкой, и я бы не стал опережать Газахлара и Таанрета, которые со временем посвятили бы тебя во все тонкости этого дела, если бы был уверен, что замыслы их увенчаются успехом. Всякое, однако, может случиться, и, если ты будешь «уметь отличать маски от лиц, твердую почву от предательских болот и зыбучих песков», это, весьма вероятно, позволит выжить тебе самой и спасти своего сына.

Прозвучавшая в голосе старика, точно процитировавшего ее слова, угроза заставила Ильяс вздрогнуть и постараться взять себя в руки.

— На что ты намекаешь и почему так уверен, что у меня родится сын?

— Существуют снадобья, которые, будучи своевременно приняты, влияют на пол плода. Разве ты не слышала об этом? — вопросом на вопрос ответил Кальдука.

— Слышала, но не верила. Мало ли о чем болтают престарелые форани.

— Это не сказки и не досужие вымыслы. Кое-кто из жрецов знает рецепт праствы, и я буду сильно удивлен, если Таанрет или Мутамак не позаботились, чтобы ты зачала сына.

— Мутамак? Она знает? — не поверила Ильяс, и вновь у нее мелькнуло подозрение, что старый летописец повредился в уме: в его летах это было бы вполне естественно.

— Газахлар или Таанрет наверняка посвятили твою служанку в свои планы. Этим-то и объясняется излишне трепетное отношение ее к носимому тобой плоду. Ну да ведь ничто не мешает тебе спросить ее об этом и удостовериться, что ты напрасно подозреваешь меня в слабоумии.

Выцветшие глазки старца насмешливо блеснули, и форани, чтобы скрыть охватившее ее смущение и продемонстрировать глубину раскаяния, потянулась к принесенным Кальдукой свиткам.

Развернув первый попавшийся под руку, она мысленно ахнула, вглядываясь в сложнейший рисунок, изображавший ветвистое дерево, каждая из ветвей которого была усеяна табличками с именами, цифрами и символами, обозначавшими ссылки на различные тексты. Да ей никогда в жизни во всех этих родственных связях не разобраться! Прадеды, прабабки, внучатые племянники, двоюродные и троюродные братья, шурья, снохи, деверья — вот уж чего она с рождения терпеть не могла из-за отцовского пристрастия к генеалогическим изысканиям!

— Не беспокойся, на самом деле все довольно просто. Лучшим свидетельством этому является ваш с Таанретом брак и покушения на твоего мужа. Судя по ним, не только я, в силу своей должности, и Таанрет с Газахларом, как люди кровно в этом заинтересованные, сумели разобраться в вопросе престолонаследия, но и еще кто-то не поленился заглянуть в родовые архивы старших кланов. — Кальдука плеснул себе в кубок вина, пригубил его и прикрыл глаза.

Неожиданно для себя Ильяс потянулась к нему и накрыла лежащую на подлокотнике кресла руку старика своей ладонью. Впервые, пожалуй, за этот вечер она подумала не о своих горестях и заботах, а о сидящем напротив нее человеке. Пребывая на пороге мира живых и отдавая себе отчет, что может покинуть его в любой миг, он сохранил ясность мысли и доброе, участливое сердце, не мешавшее ему, впрочем, — а может, напротив, помогавшее? — провидеть грядущие беды. Предотвратить их старец уже не мог и потому пытался хотя бы предупредить о них.

— Ты плохо выглядишь. Тебе нездоровится?

— В моем возрасте мало кому здоровится. Я скоро уйду… — Кальдука посмотрел куда-то сквозь Ильяс, и ей вдруг почудилось, что старый летописец намерен покинуть ее прямо сейчас.

— Постой! Помоги мне, ваг-джо! — взмолилась она. — Я чувствую себя всеми преданной и брошенной! Отцом, человеком, которого любила и за которого сдуру вышла замуж. И даже Мутамак… О Нгура, зачем ты позволила мне жить? Почему не дала умереть вместе с мамой? Она погибла из-за меня, а я… я…

— Ты будешь жить назло всем. Нашей земле еще понадобится император. Триумвират не просуществует долго. И если новый император сумеет сам, своей волей ограничить собственную власть, народ Мавуно будет вечно помнить родившую и воспитавшую его женщину! — произнес летописец, не открывая глаз.

— Но я не хочу! — яростно и жалобно взвизгнула Ильяс. — Не хочу быть женой желтоглазого, женившегося на мне ради наследника! Не хочу иметь сына от человека, который меня не любит! Не хочу жить в мире, где ради грядущего люди предают своих близких и себя самое!

— Успокойся, внучка. — Кальдука погладил своей невесомой рукой волосы Ильяс. — Жизнь не так хороша, как кажется, когда мы пребываем на вершине блаженства, но и не так плоха, как мы думаем, погружаясь в бездну отчаяния. А трезвый расчет порой прекрасно сочетается с искренним чувством. Но даже если это не так, чем плохо иметь сына от человека, которого ты любишь? Любить можно и без взаимности, и чувство от этого не становится меньше. Возможно, оно даже делается еще сильнее и светлее, ибо свободно от бытовых нелепиц и несуразностей…

— О чем ты говоришь? Я не понимаю тебя, — безнадежно унылым голосом пробормотала Ильяс, тупо глядя на лежащий перед ее глазами свиток.

— Неужто не понимаешь? А я много раз замечал, что люди только тогда и начинают слышать и понимать окружающих, когда в жизни их случаются неурядицы. Хотя, может быть, я зря каркаю? — Старый летописец усмехнулся, и глаза его блеснули молодо и весело. — Как знать, возможно, жизненный путь твой будет устлан розами и сегодняшние твои огорчения и разочарования окажутся последними и вскоре забудутся, как скверный сон?

Он помедлил, словно размышляя, не стоит ли на этом остановиться, и затем, желая, видимо, быть честным до конца, продолжал:

— И все же, если ты почувствуешь, как земля гудит и колеблется под ногами, не медли ни мгновения. Предоставь своему мужу и отцу самим выпутываться из сетей, которые они сами же сплели, и беги из столицы со всех ног. Спасайся сама и спасай своего ребенка. Помни, империи нужен законный и достойный император. И я верю, я знаю — она его получит!

— Ты что же, и правда можешь предсказывать будущее? — с опаской спросила форани, во все глаза глядя на преобразившегося летописца, который как будто помолодел и стал выше ростом.

— Предсказывают гадалки. А я, случается, могу видеть фрагменты грядущего. Хотя открывающиеся мне картины редко радуют глаз и веселят сердце. Да и вызывать их перед, внутренним взором стоит немалого труда.

— Так расскажи мне, что ты видишь! Почему ты молчал об этом раньше? — Ильяс подалась вперед, словно намереваясь насильно вытрясти из дряхлого летописца его тайны.

— Нельзя говорить… Предсказывая, мы тем самым влияем на будущее. Это видение невозможно использовать в личных целях. Дар бесполезен… — Речь Кальдуки стала отрывистой, в промежутках между фразами начали прорываться сипы и хрипы, но он, сделав над собой усилие, прошептал: — Я кое-что приврал. Ты поймешь… позже. Но суть… суть неизменна. Империи нужен император… достойный ее народа…

Скребанув пальцами по столешнице, старик, мертвея лицом, откинулся на спинку кресла. Глаза его закатились, но когда Ильяс, издав придушенный вопль, бросилась к нему в глупом порыве: остановить, не дать уйти туда, откуда не возвращаются, — уста летописца разомкнулись в последний раз и она услышала легкий, как дуновение ветерка, шепот:

— Берегись Кешо…

Глава седьмая. Уста Неизъяснимого Мбо Мбелек

715-й год от основания Города Тысячи Храмов.

9-й год правления императора Кешо

Театр Тор-Богаза вмещал несколько тысяч зрителей и заслуженно считался одним из чудес Мванааке, так что Эврих с радостью принял приглашение Газахлара посетить его. Особенно заинтересовало арранта упоминание о том, что на представлении, посвященном очередным победам имперского оружия в западной Мономатане, будет присутствовать сам Кешо. Эвриху давно хотелось взглянуть на императора, да и о театральных представлениях, которые давались в столице Мавуно, он слышал столь разноречивые отзывы, что на это — величайшее, судя по слухам, в нынешнем году — безусловно отправился бы даже и без приглашения Газахлара.

Само здание театра, врезанное в склон одного из Закатных Холмов, он уже видел, и оно, хотя и пустовавшее в то время, поразило его воображение. Старая каменоломня была расширена и превращена в огромный овальной формы амфитеатр, восточная часть которого, срезанная по прямой линии, представляла собой величественное сооружение из желтого известняка высотой локтей сорок, а то и пятьдесят. Через два дивной красоты портала, находящихся по краям этого здания, в театр, носивший имя воздвигшего его императора, попадал простой люд из приречных районов города. Небожители подъезжали к нему по Верхней дороге и, соответственно, входили через западный портал, отличавшийся от восточных меньшими размерами и большим изяществом. Городской люд поднимался на вырубленные в известняке скамьи-ступени по многочисленным лестницам, Небожители же спускались к своим местам с Обводной галереи, шедшей по верху амфитеатра и являвшейся единственным местом, где зрители могли укрыться от дождя. Раньше, впрочем, ненастья не слишком досаждали жителям Города Тысячи Храмов, ибо местные чародеи умели до некоторой степени управлять погодой.

Эврих давно уже заметил, что слова «раньше» и «прежде» употреблялись в Мванааке чаще, чем где-либо, и связано это было, по-видимому, не столько с любовью их к истории родного края, сколько с переменами, будоражившими империю два последних десятилетия. Коснулись они, кстати, и театральных представлений, поскольку с момента восшестия на престол Кешо в моду вошли кровопролитные бои, грозившие вскорости, по мнению Газахлара, окончательно вытеснить прежние комедии и трагедии, о которых с восторгом отзывались в своих путевых заметках соотечественники Эвриха. Узаконенные Кешо бои на театральной сцене не были изобретением нового императора, всего лишь возродившего тот вид зрелищ, который запретил в пору своего правления предшественник Бульдонэ, почитая прилюдное убийство «варварством, позорящим обитателей Мавуно в глазах иноземцев». Кешо придерживался иных взглядов, и, дожидаясь начала основной части представления, аррант сделал все возможное, чтобы разговорить Газахлара и узнать, что же тот знает и думает на эту тему.

Первоначально бои между захваченными во время войн пленниками носили ритуальный характер и являлись прежде всего своеобразным жертвоприношением пославшим победу Богам, а затем уже зрелищем, предназначенным развлечь победителей. Устраивавшиеся по случаю выдающихся побед имперского оружия, они прекратились вместе с продвижением войск Мавуно в глубь континента, когда империя обрела более или менее постоянные границы. К тому же пленники являлись товаром, и твердо сидящие на престоле императоры предпочитали не раскидываться их жизнями ради того, чтобы снискать приязнь простонародья.

Театральные представления становились все более изысканными и, что было немаловажно, приносили солидный доход содержателям театров. Настолько солидный, что Кешо, придя к власти, решил пополнить за их счет казну империи, обескровленную постоянными и к тому же не слишком удачными военными кампаниями, им же самим и затеянными. Учиняемая на сцене резня оказалась чрезвычайно прибыльным делом, ибо теперь со зрителей, пришедших поглазеть на нее, взимались деньги, как за театральное представление, и, отнюдь не к чести обитателей империи, следовало заметить, что кровожадности им было не занимать. Глядя на заполнивших скамьи амфитеатра ремесленников, военных, купцов, селян, рыбаков и Небожителей с их слугами и домочадцами, Эврих с удивлением и разочарованием видел, что пришли они сюда с женами и дочерьми и те, в ожидании кровавого представления, почти не обращают внимания на выступления атлетов, шутов, мимов и жонглеров.

Оживленно болтая, обмениваясь шутками и остротами, собравшийся в театре Тор-Богаза люд выпивал и закусывал, благо лоточников и торговцев водкой и вином было хоть отбавляй. Вид улыбающихся, лакомящихся миндалем, фигами и финиками, маленькими жареными осьминогами, сладкими и солеными лепешками, фруктами и пирожками со всевозможной начинкой людей настолько напоминал Эвриху театральные представления в Верхней и Нижней Аррантиаде, что он невольно усомнился в правдивости историй, слышанных от сидящих где-то неподалеку телохранителей и Нжери, категорически отказавшейся составить им с Газахларом компанию и заявившей, что с большим удовольствием отправилась бы на городскую бойню, поскольку там, по крайней мере, льется кровь не людей, а животных, чья смерть является необходимым условием человеческой жизни.

— Эге! Уж не Иммамал ли это? — пробормотал аррант, натолкнувшись взглядом на невзрачную фигуру сухощавого саккаремца, беседующего о чем-то с продавцом жареных креветок несколькими рядами ниже Центральной ложи, отведенной для императора и его приближенных.

Несколько мгновений Эврих колебался, стоит ли ему окликнуть тайного посланца Мария Лаура, успевшего, как он и предполагал, избавиться от рабского ошейника и, судя по всему, преуспевающего, но тут по амфитеатру прокатился громкий рокот, люди начали подниматься с мест, приветствуя появление императора, и момент был упущен.

— Кешо! Кешо! Да здравствует император! — недружно и без особого вдохновения кричали заполнившие театр зрители. Обернувшийся вместе со всеми к Центральной ложе Иммамал встретился с Эврихом глазами и, как показалось арранту, приветственно помахал ему рукой.

— Кешо! Кешо!.. — пронзительным фальцетом заорал, вскакивая с места, сидевший перед Эврихом Небожитель, и тучная фигура его скрыла Иммамала от глаз арранта.

Следуя примеру окружающих, Эврих поднялся со скамьи, оборачиваясь в сторону вошедшего в ложу императора.

Стоящий на подиуме перед креслом-троном Кешо широко раскинул поднятые вверх руки, не то призывая благословение Великого Духа на собравшихся, не то желая обнять ими весь мир, и выглядел в высшей степени внушительно. Угольно-черный, в белом, уложенном красивыми складками императорском намоге, с золотым обручем в густых, растущих едва ли не от бровей, волосах, он, обладая гигантским ростом, производил особенно сильное впечатление благодаря окружавшим его кряжистым, невысоким, но удивительно широким в кости телохранителям. Нарочито простое одеяние и отсутствие украшений выгодно отличали его от роскошно и даже крикливо вырядившихся Небожителей, а добродушную улыбку, открывавшую два ряда жемчужно-белых зубов, можно было смело назвать лучезарной. Вот только глаза — малоподвижные, тусклые и невыразительные — позволяли находившимся неподалеку людям усомниться в великодушии, мягкосердечии и веселом нраве ныне здравствующего императора. Хотя, поправил сам себя Эврих, помимо внешности, существовали еще и деяния, из которых должны были сделать правильные выводы о характере Кешо даже те, кто ни разу в жизни не видел его ни вблизи, ни издали.

Аррант покосился на Газахлара и подумал, что не зря на редкость молодо выглядевший для своих сорока лет император, чьи волосы не тронула седина, а лицо не избороздили морщины, окружает себя не слишком пригожими и явно превосходящими его по возрасту советниками. Пренебрегая их советами, он имеет в то же время возможность публично обвинить в собственных промахах недальновидных помощников, а ежели дела принимают слишком уж скверный оборот, отдает одного или двух на растерзание толпе, как поступил, например, с барбакаем Мачахой, экспедиционный корпус которого был разбит под Игбарой объединенными войсками Кидоты и Афираэну.

Кешо между тем опустил руки и уселся в кресло, давая тем самым сигнал к началу основной части представления. Загремели тамтамы, и вышедший из Главной арки, расположенной под трибунами восточной части театра, глашатай объявил, что первыми будут биться заклятые враги: славный копьеметатель из племени нундожу и меченосец из рахисов. Вновь зарокотали тамтамы, им вторили трещотки и гуделки, под звуки коих на сцену из Белых ворот вышли два рослых красавца, при виде которых Эврих не мог удержаться от гримасы отвращения.

Нундожу, рахисы и мибу, жившие некогда северо-западнее земель пепонго, никогда серьезно не враждовали между собой, но слова глашатая не были оговоркой, как подумалось поначалу арранту. Яркие плащи — желтый у нундожу и зеленый у рахиса — не были отличительными, присущими этим племенам одеяниями и цветами, равно как нанесенная на воинов раскраска не имела отношения ни к боевой, ни к охотничьей, коими украшали свои тела достигшие совершеннолетия мужчины. И плащи, и набедренные повязки, и раскраска призваны были сделать бой более зрелищным и помочь зрителям отличать бойцов друг от друга, ведь между многочисленными племенами, обитающими по соседству, сходств имелось несравнимо больше, чем различий. Да иначе и не могло быть, коль скоро из века в век между ними практиковались перекрестные браки и кровь их давно смешалась, а обычаи и верования отличались разве что незначительными и незаметными для посторонних деталями.

— Ставлю на желтого два цванга! — капризным тоном произнес сидящий слева от Газахлара Небожитель с длинным невыразительным лицом и еще более длинными волосами, расчесанными на прямой пробор и разделенными на множество прядей, перехваченных на уровне плеч золотыми бляшками, украшенными сверкающими драгоценными каменьями.

— Два на меченосца, — лениво ответствовал сидящий перед ним оксар, презрительно оттопыривая нижнюю губу.

Мельком взглянув на кружащих по сцене воинов: одного вооруженного тремя дротиками и кинжалом и другого — с мечом и щитом, Эврих окинул взглядом амфитеатр и понял, что едва ли не половина зрителей увлеченно билась об заклад, делая ставки на бойцов точно так же, как на соревнованиях колесниц или всадников, борцов, бегунов или стрелков из лука. О да, это очень напоминало Аррантиаду, вот только здесь после соревнования в силе, скорости и мастерстве победитель и побежденный, беззлобно подшучивая, не отправятся пить красное, как кровь, виноградное вино Победивший вернется в бараки для рабов, а побежденный зальет усыпанную морским песком сцену красной, как виноградное вино, кровью и, представ перед Всеблагим Отцом Созидателем, не сумеет оправдаться перед ним тем, что расстался с дарованной ему жизнью, защищая отчий дом, выручая из беды друга, любимую или же просто придя на помощь оказавшемуся в беде собрату, соплеменнику или чужеземцу…

— Как они могут сражаться, зная, что одному из них суждено умереть на потеху толпы? — обратился Эврих к Газахлару, успевшему уже поспорить с сидящим позади него знакомцем.

— У них нет выбора. Тех, кто отказывается драться или же дерется плохо, предают мучительной смерти. Бросают связанными на съедение земляным крабам, опаивают ядом цгульи, от которого человек умирает в страшных мучениях, причем процесс умирания длится двое или трое суток. Есть, впрочем, и простенькие способы медленного и крайне болезненного умерщвления. Например, переломав руки и ноги или ткнув ножом в живот, бросить в сточную канаву или же выгребную яму. — Газахлар устремил на побледневшего арранта проницательный взгляд. — Почему ты не делаешь ставки? Это придает зрелищу особую остроту.

— Я… э-э-э… привык получать деньги, возвращая людям здоровье, а порой и жизнь. Но наполнять кошель за счет чьей-то смерти… — Эврих почувствовал, как начинает подергиваться у него изуродованная шрамом щека, и отвернулся от Газахлара.

— Интересное рассуждение. Но едва ли верное. Оглянись-ка вокруг, ты, кажется, единственный такой чувствительный, — с коротким смешком промолвил хозяин «Мраморного логова» и тихо добавил, наклоняясь к Эврихову уху: — Больше всех наживается на смерти незадачливых бойцов наш достославный император. Но ты ведь не станешь его за это осуждать?

Арранту хотелось ответить, что за подобные зрелища, приучающие людей к виду крови и смерти, надобно не осуждать, а предавать самой лютой казни, дабы другим неповадно было следовать дурному примеру, однако заставил себя промолчать. В конце концов, любая война является способом нажиться за счет чьей-то смерти. Что значит гибель одного-двух или даже двух десятков рабов на сцене театра по сравнению с гибелью двух тысяч, а то и двадцати, на поле брани? И снова ему вспомнился Зачахар и захотелось плакать от собственного бессилия, ибо в конечном счете дело, разумеется, не в таких, как Кешо, развязывающих войны повелителях, а в их подданных. Кровожадной стае псов, которые желают обрести еще более злобного и охочего до крови вожака и, конечно же, рано или поздно получают его. Впрочем, действительно ли это так? Разве может ремесленник или рыбак противостоять императорской власти?

— Не может, — тихо вздохнул Эврих и тут же добавил: — Но не ходить-то на такие зрелища они в состоянии? Никто же этих людей сюда на аркане не тащил?..

— Что, иноземец, кишка тонка на наши развлечения смотреть? — обернулся к нему тучный обладатель пронзительного фальцета. — Или тощий кошель заставляет пустой желудок ворчать?

«Тебя бы на сцену выпустить да заставить с мечом или дротиками побегать, тогда бы и постиг подлинную цену этих развлечений», — мысленно пожелал аррант тучнотелому и легонько хлопнул ладонью по кошелю, заставив зазвенеть лежащие в нем серебряные дакки.

— Вай-ваг! Так чего же ты сидишь с надутым видом? — оживился толстяк. — Ставлю десять цвангов на желтого, а ты? Или, может, не одобряешь развлечения наши, самим императором одобренные?

Эврих уже было открыл рот, собираясь сказать, что узаконенное убийство все равно остается убийством, но в этот момент Газахлар чувствительно наступил ему на ногу. И аррант, вспомнив осторожничанье капитана «Верволики», коего нельзя было заподозрить в трусости, проклиная себя за малодушие, промямлил:

— А что тут спорить, ясное дело, желтый победит.

— Хитрец! — ухмыльнулся толстяк, переставший следить за происходящим на сцене и сосредоточивший все свое внимание на арранте. — Так ты и есть тот самый Газахларов исцелитель? А меня зовут Амаша Хуршиат.

— Жел-тый! Жел-тый! Жел-тый! — взорвался криками гигантский амфитеатр, приветствуя победу воина из племени нундожу, который, будучи дважды ранен меченосцем, ухитрился все же прикончить его третьим, последним дротиком.

— Стало быть, мы оба выиграли. Любопытно будет узнать, на кого ты поставишь во время следующего боя? — задумчиво протянул Амаша и отвернулся от Эвриха, дабы получить выигрыш со своего сидящего впереди соседа.

— Не вздумай отказаться от спора! — прошипел Газахлар. — И укороти, ради Великого Духа, язык! Ты вот-вот споткнешься об него, и это будет стоить тебе головы!

Это Эврих успел сообразить и сам, поскольку немало наслышан был об Амаше Душегубе, ведавшем тайным сыском императора. Только вот представлял он себе Душегуба совсем другим и никак не ожидал встретиться с ним в театре Тор-Богаза. Хотя если уж сам Кешо не погнушался приехать полюбоваться кровавым зрелищем, то почему бы и Душегубу не последовать его примеру?

Ощущая неприятную пустоту под ложечкой, аррант думал сразу о нескольких вещах: о предсказании оракулов, убийстве агентов Амаши и о том, случайно ли Душегуб оказался сидящим прямо перед ним. Разумеется, это могло быть совпадением, хотя верилось в подобное с трудом. Если бы Газахлар надумал познакомить его с Амашей, то, без сомнения, предупредил бы о своем намерении и проинструктировал о том, как надобно себя с ним держать. И раз уж он этого не сделал, значит, и для него опасное соседство и якобы случайно завязавшийся разговор явились полной неожиданностью.

— Ну, на чьей стороне будет, по-твоему, победа теперь? — обратился к Эвриху Душегуб, когда под гнусавое пение длинных, в человеческий рост, труб на сцену вышли три воина из племени мибу и шесть пигмеев пепонго.

— Хотелось бы поглядеть на них в деле, прежде чем заниматься предсказаниями, — осторожно ответствовал аррант, судорожно соображая, движет ли Амашей естественное любопытство или же служебное рвение, обязывающее его присмотреться к человеку, которого Газахлар сватает Кешо в качестве императорского лекаря.

Зачем этакому здоровяку, никогда и ничем, если верить слухам, не болевшему, нужен лекарь, Эвриху было не совсем понятно, однако некоторые соображения у него на этот счет имелись. Никто, понятное дело, не говорил вслух и даже не шептался о тайной болезни императора, но ежели за десять без малого лет пребывания на престоле он не обзавелся женой и наследником, то сам собой напрашивался вывод, что любвеобилие и неразборчивость в связях, преподносившиеся базарными певцами-чохышами как несомненное достоинство и свидетельство его мужественности, дорого обошлись Кешо. Если это действительно так, то внимание, проявленное Душегубом к искусному лекарю, более чем оправдано и само по себе опасности не таит. Врачевателя, от которого повелитель ожидает помощи, слуги его обезглавливать не станут. Опасность заключалась в другом: лекарь, удостоившийся быть посвященным в тайны Кешо, обречен на гибель, если не исхитрится стать его правой рукой. Доверенным лицом, от коего потребуется умение составлять не столько целебные снадобья, сколько смертоносные яды.

Мысль о том, что его в любой момент могут призвать к императору, изрядно отравляла Эвриху жизнь с того самого дня, когда Газахлар впервые намекнул ему на открывающиеся перед ним при дворе Кешо блестящие перспективы. Однако время шло, и у него зародилась надежда, что император здоров и в обозримом будущем в услугах чужеземного лекаря нуждаться не будет. Последние же дни, узнав о предстоящем Газахлару путешествии в Терентеги — одну из образованных не так давно западных провинций, где тот должен будет принять и проследить за отправкой в столицу сотни боевых слонов, специально обученных и доставленных при посредничестве пепонго с юго-западной оконечности Мономатаны погонщиками из племени калхоги, — он и вовсе перестал думать о возможном вызове к императору. В полном соответствии с утверждением предсказателей, владелец «Мраморного логова» пожелал взять своего бывшего домашнего лекаря, а ныне секретаря, с собой, и аррант уже предвкушал встречу с легендарными исполинами, изображения и описания коих поразили его при чтении рукописей, хранящихся в библиотеке блистательного Силиона. И вот нате вам — угораздило же перед самым отъездом попасться на глаза Душегубу!

— Ну, любезный, так ты и не надумал рискнуть монеткой-другой, поставив на карликов или на мибу? — напомнил о себе Амаша, которому явно хотелось заставить арранта сделать то, чему противилась вся его сущность, что вызывало в душе его гнев и омерзение.

— Я нелюбитель спорить и биться об заклад, но если уж ты так настаиваешь… Полагаю, победителями выйдут мибу.

Эврих старался не смотреть на сцену, и это не укрылось от внимательно наблюдавшего за ним Амаши, удивленно приподнявшего состоящую из нескольких крохотных волосинок бровь и вежливо поинтересовавшегося:

— Какую же ставку сочтешь ты для себя не слишком обременительной?

— Мне приглянулось одно из твоих колец. То, что с изумрудом, — уточнил Эврих, с удовольствием глядя на то, как открывается у Душегуба рот. — Газахлар оценивает собрание моих лекарских трактатов и снадобий в триста цвангов. Я готов поставить его против твоего колечка, камень которого прекрасно гармонирует с цветом моих глаз.

— Гхэм! — Амаша издал неопределенный горловой звук, Газахлар зашипел, как готовящаяся к броску кобра, и Эврих ощутил на душе удивительную легкость и приятность, подумав, что общение со шкодливым Тартунгом, безжалостно терроризировавшим обитателей «Мраморного логова» с момента своего появления в особняке, не прошло для него даром. В последнее время он стал относиться к жизни слишком серьезно, а это едва ли пристало простому смертному. К тому же ему представился отличный случай последовать совету щеголеватого Фелиция Тертца, с глубокомысленным видом утверждавшего, что, «ежели желаешь знать волю Богов Небесной Горы, а равно и всех прочих, дай им возможность ее проявить».

Прежде смысл этой фразы как-то ускользал от Эвриха, предпочитавшего полагаться на собственные силы, но теперь он вынужден был признать, что человек, надумавший вверить свою судьбу в руки Всеблагого Отца Созидателя, здорово упрощает и облегчает свое существование. В решении свалить на другого одолевающие тебя заботы определенно есть своя прелесть. Во всяком случае, прелесть новизны, уточнил Эврих, наблюдая за гаммой чувств, последовательно отражавшихся на лице Амаши.

Изумление, возмущение, понимание того, что его провели и поставили в глупое положение, досада и, наконец, решимость во что бы то ни стало завершить начатое дело, преобразив одутловатый лик Душегуба, вновь исчезли под маской азартного и не слишком умного игрока.

— Вот это по-нашенски! Спорить так спорить! — притворно восхитился он, и заулыбался, выдавливая из себя кудахчущий смех, и даже потянулся, вроде бы собираясь поощрительно похлопать Эвриха по колену, но пронзительные, змеиные глаза оставались по-прежнему холодными и злыми. — Однако же зачем тебе мой перстень? Лучше, пожалуй, я против твоих писулек и склянок, хоть и ни к чему они мне вовсе, полновесные цванги поставлю. Золотишко-то, оно и накормит, и напоит, и в постель к красивой девке уложит! А с перстенька моего какая тебе польза? Да и не стоит он, право же, трехсот монет…

— Конечно не стоит, — согласился Эврих. — Но ведь и я не для прибытка спорю. Ну, решай, готов или нет перстеньком рискнуть? А то, гляди, скоро уж и бою конец.

— Добро. — Амаша протянул арранту мягкую короткопалую ладонь. — Газахлар, ты свидетель нашего уговора.

Хозяин «Мраморного логова» кивнул с таким видом, будто пари его ничуть не заинтересовало, и уставился на сцену, где кружили девять ярко разодетых и раскрашенных, издали похожих на танцоров воинов.

Представив кипящие в Газахларовой душе гнев и ярость, Эврих ухмыльнулся и мысленно потер руки от удовольствия. Он поставил на кон то, чем не владел, и, в чью бы пользу ни решился спор, окажется в выигрыше. Сомнительном, прямо скажем, выигрыше, но, имея дело с Душегубом, на лучшее рассчитывать не приходится.

Если его тюки перейдут к Амаше, он сегодня, самое позднее завтра сбежит из-под опеки Газахларовых телохранителей и забьется до времени в какую-нибудь щель в приречном районе, где сыскать его будет мудрено не только бывшему хозяину, но и людям Амаши. Ну а коли улыбнется ему удача и завладеет он очаровательным, но совершенно никчемушным и даже могущим повредить его здоровью перстеньком, ход будет за Амашей и Газахларом.

И все же в легкомысленном, вызывающем, чреватом неприятностями и к тому же отдающем мальчишеством поступке его имелся скрытый смысл, который, хотелось бы верить, до поры не будет угадан ни Душегубом, ни хозяином «Мраморного логова». Заключался он в том, что в нынешнем своем положении Эврих исчерпал все доступные способы покинуть Город Тысячи Храмов и ему надобно было искать какие-то новые возможности, которые могли открыться лишь с изменением его положения в здешнем обществе. Удрав из «Мраморного логова», он попробовал бы связаться с контрабандистами, которые, судя по наличию в лавках Мванааке кое-каких товаров, ухитрялись заниматься своим ремеслом невзирая на запреты Кешо. Будучи же представлен императору, а того лучше — сделавшись императорским лекарем, он расширил бы круг знакомств и в конце концов отыскал какого-нибудь высокопоставленного чиновника, рискнувшего за солидное вознаграждение способствовать его бегству с южного континента. Второй путь — более рискованный — позволял, однако, надеяться, что ему удастся выбраться из столицы со всем своим бесценным грузом, и Эврих предпочел бы избрать именно его. Но для этого трое мибу должны были победить шестерых пепонго, а происходящее на сцене внушало серьезные сомнения в подобном исходе затянувшегося боя.

Никогда прежде Эвриху не доводилось видеть столь странной схватки, которая, если забыть о неизбежности кровавого финала, действительно сильно смахивала на театральное представление. Вооруженные длинными тяжелыми копьями мибу были в одних белых набедренных повязках, но при этом ярко разрисованные тела их украшало огромное количество аляповатых ожерелий, ручных и ножных браслетов, а головы венчали плетенные из ремней шапочки, над коими реяли высокие курчавые перья рабуи, похожие на кучевые облачка или же на горы взбитого крема. Карлики в алых плащах, с маленькими круглыми щитами и короткими метательными дубинками, вырезанными из железного дерева, выглядели на их фоне расшалившимися детьми, но мало кого из сидящих в театре могла обмануть их кажущаяся безобидность и беспомощность.

Устроители кровавого зрелища были прекрасно осведомлены о возможностях выпускаемых на сцену бойцов и позаботились о том, чтобы силы противников оказались равными. Лучшим доказательством этому было то, что к тому моменту, когда Эврих заставил себя взглянуть на сражавшихся, один из мибу был убит, а двое пепонго корчились на залитом кровью песке. Оставшиеся на ногах бойцы, получив легкие ранения, продолжали плести затейливый рисунок боя, вникнув в который аррант понял, что пигмеи начинают все более активно теснить мибу, успешно используя дубинки своих тяжелораненых товарищей.

Лишенные щитов, являвшихся, в действительности, неотъемлемой частью их вооружения, мибу могли только увертываться от пущенных в них метательных снарядов и медленно, шаг за шагом отступали, позволяя тем самым пепонго вновь и вновь поднимать и пускать в ход свои смертоносные дубинки, которые те кидали с завидной точностью и силой. Пассивность мибу неизбежно должна была привести к тому, что рано или поздно один из них не успеет уйти из-под удара метко брошенной дубинки, после чего жить им останется считанные мгновения.

Сознавая это, они изо всех сил пытались устоять на месте и все же вынуждены были отступать, пританцовывая, раскачиваясь из стороны в сторону в рваном, постоянно меняющемся ритме, дабы сбить с толку следующих за ними по пятам и ловящих каждое неверное движение пепонго. К удивлению Эвриха и возмущению зрителей, мибу не пробовали атаковать и почти не делали ответных выпадов, словно смирившись с ожидавшей их смертью.

Впрочем, это-то как раз аррант мог понять. Припомнив заповедь пастыря Непры о том, что лучше быть обиженным, чем обидчиком, он, рассудив, что, очень может статься, поступил бы на месте мибу точно так же, перестал следить за поединком, исход которого был, похоже, предрешен, но истошные вопли зрителей вскоре оторвали его от размышлений, каким способом и когда лучше всего избавиться от опеки Газахларовых телохранителей.

— Ми-бу! Ми-бу!.. — надрывалась та часть зрителей, что ставила на трех рослых воинов.

— Бей! Бей! Бей! — вторили им сочувствующие пепонго.

Причина же всего этого шума была в том, что один из пигмеев, нарушив установившееся течение боя, вооружился копьем поверженного противника и атаковал мибу от центра сцены. Мысль, казавшаяся на первый взгляд здравой, привела к той самой оплошности, на которую рассчитывали и которой терпеливо дожидались пятившиеся под натиском карликов мибу.

Завладевший тяжеленным копьем парень был не в силах его метнуть и, делая им выпад, собирался, видимо, не столько поразить цель, сколько отвлечь на себя внимание одного из рослых противников. И преуспел в этом. Вот только не ожидал он, что мибу, вместо того чтобы сделать ответный выпад, рискнет кинуть в него свое единственное оружие. Копье пронзило тщедушное тело карлика насквозь, и, попробуй бросившийся к нему мибу извлечь из него свое оружие, тут бы ему и пришел безвременный конец. Но он в стремительном прыжке дотянулся до копья, выпавшего из рук убитого пепонго, и, продолжая движение, метнул его в ближайшего противника.

Обтянутый бегемотовой кожей щит, сплетенный из толстых ивовых прутьев, лопнул, и отточенный бронзовый наконечник впился в тело пигмея. И тотчас же второй мибу в свой черед метнул свое страшное оружие…

— Не вздумай требовать с него кольцо! — склонился к арранту Газахлар, не дожидаясь, пока мибу прикончат последнего оставшегося в живых пепонго. — Найди способ обратить ваш спор в шутку!

— Как бы не так! — процедил Эврих и, повысив голос, сказал: — Господин Амаша, я бы хотел получить свой выигрыш.

— Вот он.

Душегуб принялся стаскивать массивный перстень с мизинца, но это оказалось не таким уж легким делом. Он крутил и вертел его так и этак, а перстень и не собирался слезать с пальца. Или Амаша ждал, что аррант одумается, и намеренно тянул время?

— Не торопись, любезный. Я вовсе не желаю получить твой мизинец в качестве придатка к колечку, — заверил Душегуба аррант, не обращая внимания на угрожающие гримасы Газахлара. — Если бы я мог предположить, что спор наш может привести к членовредительству, то никогда бы не осмелился…

— На! — Амаша содрал наконец перстень с пальца и протянул Эвриху на раскрытой ладони. — Я должен был помнить, что в споре, как и в игре, везет начинающим, дуракам и женщинам.

Аррант взял перстень с чуть подрагивающей, влажной ладони. Заглянул в полные ненависти и угрозы прищуренные глаза Душегуба и, улыбнувшись, пробормотал:

— Многие уходят стричь овец, а приходят остриженные сами.

Амаша отвернулся, не ответив Эвриху, а сосед справа, делая вид, будто ничего не видел и не слышал, произнес:

— Сейчас начнется самое интересное. Двадцать воительниц из Кидоты будут сражаться с тридцатью пепонго. Зрелище бывает особенно занятным, ежели карлики побеждают. Тогда они принимаются насиловать раненых девок весьма разнообразными способами.

— В таком случае я лучше отправлюсь в «дом веселья», — пробормотал Эврих, поднимаясь со скамьи и стараясь не глядеть в сторону Газахлара, смотреть на коего было по-настоящему страшно.

— Останься, недоумок! — тихо проскрежетал хозяин «Мраморного логова», но аррант решительно двинулся по узкому проходу к Обводной галерее. Смотреть, как убивают имевших глупость взяться за оружие женщин, он не собирался. И уж тем более не входило в его планы любоваться тем, что произойдет с ними в случае победы пепонго. На сегодня с него хватит. А если Амаша сочтет, будто он сбежал, опасаясь потерять выигрыш в результате нового пари, так это и к лучшему, подумал Эврих, надевая выигранный перстень на безымянный палец левой руки.

Он шел не оборачиваясь и не мог видеть буравящих его спину взоров Газахлара, Амаши и множества других оксаров, но подозревал, что уход его из театра не останется незамеченным. Догадывался он и о том, что одна из множества пялящихся ему вслед пар глаз принадлежит императору. А ежели это и не так, то через день-другой Кешо всенепременно узнает о выигранном им у Душегуба споре, и будет весьма странно, коли у него не возникнет желания познакомиться поближе с наглецом, походя лишившим начальника тайного сыска империи одной из его любимейших цацек.

* * *

— Кто бы мог подумать, что мы встретимся с тобой в театре Тор-Богаза, в Городе Тысячи Храмов? — изумленно повторил Эпиар Рабий Даор, поднимая сделанный из ствола бамбука стаканчик с пальмовым вином. — Верно, сами боги свели нас с ведомой им одним целью.

— Да уж, поистине счастливая случайность, — поддакнул Эврих. — Но как тебя угораздило очутиться здесь? Я слышал, когда войско Кешо подступило к Аскулу, арранты, не желавшие иметь дело с имперцами, отплыли на родину.

— Я родился в Аскуле и, сбежав в Аррантиаду, лишился бы не только отчизны, но и состояния. И кому бы я там был нужен? В лучшем случае мне удалось бы наняться приказчиком к какому-нибудь средней руки купцу. А начинать все с начала, в мои-то годы… — Эпиар нарочито безнадежно махнул рукой.

Тренькавший на расстроенной дибуле чохыш неожиданно резко ударил по струнам и противным, гнусавым голосом запел:

Кто-то из посетителей трактира зашикал на излишне шумного певца, другие, наоборот, поддержали чохыша и принялись перетаскивать поближе к нему кожаные подушки. Среди последних были и Хамдан с Аджамом, усевшиеся в некотором отдалении от Эвриха и встреченного им при выходе из театра знакомца, но глаз со своего подопечного не спускавшие.

— Какие твои годы? Еще, поди, и сорока нет, а ты уж в старики себя зачисляешь!

Глядя на бронзовокожего, широкоплечего, пышущего здоровьем Эпиара, Эврих готов был поклясться, что аскульский купец чего-то недоговаривает. Родина — родиной, а надумай тот перебраться в Аланиол, так прибыл бы туда не с пустыми руками. Как человек предусмотрительный, не мог он исключать возможности того, что имперские войска возьмут в конце концов Аскул, и скорее всего позаботился о том, чтобы своевременно переправить часть своих накоплений и товаров за море. Нет, не случайно Эпиар остался в Аскуле, а затем перебрался в Мванааке. Трусом он, помнится, не был, а Царю-Солнцу нужны чуткие уши и зоркие глаза, дабы быть в курсе происходящего в империи. Занятие торговлей — прекрасное прикрытие для соглядатая, и что бы Эпиар ни говорил вслух, где бы ни родился — аррантом он был до мозга костей и им же до конца своих дней и останется…

— Значит, не жалеешь, что остался? По-моему, Кешо недолюбливает иноземцев и чиновники его, надобно думать, пользуются любым предлогом, чтобы тебе подгадить?

— Всякое случается. Туго приходилось, пока не выправил я себе за определенную мзду некий пергамент… — Эпиар неопределенно пошевелил в воздухе длинными сильными пальцами. — С ним-то дела как по маслу пошли, но тут, понимаешь, вспыхнуло в Аскуле восстание, возглавил которое небезызвестный тебе Тразий Пэт…

«Прости любопытство и тайну открой,

Зачем уродился ты с шеей кривой?» —

Спросил я верблюда.

И он мне, — о чудо! —

Подумав, ответил:

«Ты верно подметил.

А что во мне прямо, скажи, дорогой?»

От гнусавых завываний чохыша у Эвриха засвербило в ушах, и он, не скрывая раздражения, промолвил:

— Угораздило же тебя выбрать «тихое» местечко! Так что ты говорил про Тразия Пэта? Он, если память мне не изменяет, собирался основать в Аскуле обитель Богов-Близнецов?

— Эти бродяжки-горлодеры имеют дар любое тихое место в шумное превращать. — Эпиар поскреб в ухе, словно прочищая его от чохышева пения. — Обитель Тразий основал, и до поры до времени имперцы ее не трогали. Ты, наверное, успел заметить — к заморским богам они относятся не в пример терпимее, чем к самим иноземцам. А с островом Толми у Кешо вообще нежнейшие отношения установились. Но наместник аскульский — некто Тахташ — переусердствовал в сборе налогов. Собственной своей волей утроил их и проявил при выколачивании денег из подданных такую жестокость, что настроил против себя всех без исключения. Пепонго, мибу, рахисов, нундожу, обитателей Аскула, траоре и еще десятка полтора племен, живущих на юго-западе. И они, чего он не ожидал, — а следовало бы! — объединились и начали вырезать имперские гарнизоны.

— Но Тразий ненавидел кровопролитие. Он не мог…

— Видишь ли, какое дело… — Эпиар замялся, разлил по стаканчикам вино и, переждав очередную импровизацию чохыша, нехотя продолжал: — Тахташ взял в заложники жену и дочку Тразия, повелев ему использовать свои магические способности для усмирения восставших.

— Погоди-ка! Чего-то ты путаешь! Маги, а тем более служители Богов-Близнецов, насколько мне известно, семей не заводят! — запротестовал Эврих.

— Тразий Пэт, если ты помнишь, не слишком-то придерживался жреческих традиций и установлений. Впрочем, не берусь утверждать, что он сочетался с матерью своей дочери законным браком. Да это, в конце концов, и не важно.

— Разумеется. Стало быть, Тахташ схватил его женщину и дочь и…

— Наместник плохо кончил свои дни. Шантажировать мага такого уровня, как Тразий Пэт, еще более рискованно, чем дергать за усы спящего льва. Говорят, Тахташа разорвало на куски, после чего Тразий Пэт встал во главе восставших.

— Ага! Но тогда в столице должен быть траур и Кешо не с чего радоваться. Стоящий во главе восстания маг — это вам не пирог с капустой! Шкуру он имперцам попортит, особенно учитывая, что противостоять его чарам в Мавуно некому, — предположил Эврих, силясь сообразить, какую же роль во всем происшедшем в Аскуле сыграл его столь хорошо осведомленный о тамошних делах собеседник.

— Натворил Тразий немало, хотя теперь это уже в прошлом. Его схватили и скоро доставят в Мванааке для публичной казни. По этому-то случаю в Тор-Богазе и было устроено столь красочное зрелище.

— Ах вот оно что… — протянул Эврих. — Глашатаи объявили об очередной победе имперского оружия, но подробности я впервые услышал от тебя.

— Полагаю, что официальная версия аскульских событий будет весьма отличаться от истины. История жадного дурня наместника, заварившего всю эту кровавую кашу, едва ли придется здесь кому-нибудь по вкусу. Другое дело злокозненный колдун, подкупленный гнусными аррантами или саккаремским шадом. Вот это будет иметь успех и к тому же направит мысли обитателей империи в нужное русло, — горько усмехнулся Эпиар.

— Но как им удалось одолеть мага? Да еще и захватить его живым? — недоумевал Эврих, сердце которого болезненно сжалось при мысли, что ему предстоит стать свидетелем казни Тразия Пэта, о котором у него сохранились самые светлые воспоминания. — Ну я еще понимаю, подстрелили бы из засады, пырнули кинжалом…

— Обычное предательство. Против него бессильны даже маги. Тразия помогла захватить имперцам та самая женщина, из-за которой он примкнул к восставшим.

Эпиар замолчал, не желая больше говорить на эту тему, и приятели невольно прислушались к гнусавому пению чохыша.

— Вай-ваг! Певец-то изрядно поднакушался. Давненько я подобных песенок не слыхал! — радостно изумился Эпиар.

Слушатели зашумели, кто одобрительно, кто возмущенно. Появившийся невесть откуда вышибала начал протискиваться к чохышу, намереваясь выкинуть его от греха подальше из трактира. Назревала драка, ввиду чего Хамдан и Аджам стали пробираться поближе к Эвриху: в трактирной заварухе всякое может случиться.

Досадно, при них откровенного разговора не получится, подумал он. А ведь Эпиар Рабий Даор был тем самым человеком, который мог при желании помочь ему выбраться из Мванааке. Вне зависимости от того, служит он аррантскому Царю-Солнцу или занят исключительно торговлей, у него, безусловно, есть знакомые корабельщики, которые без особого труда могли бы спрятать в трюме своего судна не только Эвриха, но и его драгоценные тюки.

— Мне хотелось бы продолжить нашу беседу без свидетелей, но, как видишь, приставленные ко мне Газахларом телохранители не дремлют. — Эврих мотнул головой в сторону Хамдана и Аджама.

— Пришло, стало быть, время подышать свежим воздухом, — ответствовал Эпиар, опустошая стаканчик и поднимаясь с циновки. — Если ты проводишь меня до дому, то легко сумеешь отыскать его, когда в этом появится необходимость.

«Эге! Похоже, он догадывается о моих затруднениях и осведомлен обо мне значительно лучше, чем хочет показать. Следовательно, и встреча наша вовсе не была случайной», — подумал Эврих, выбираясь вслед за Эпиаром на улицу, под низкие ясные звезды, сиявшие, словно россыпь драгоценных камней на темно-лиловом бархате небосвода.

* * *

Гимн, которым традиционно заканчивалось моление Мбо Мбелек, был пропет, и, когда многократное эхо умерло где-то под куполом храма, поддерживаемым древовидными колоннами, молящиеся один за другим потянулись к выходу из зала. Жрецы в черных одеяниях и закрывающих лица масках, обходя установленные в нишах напольные светильники, кидали в них крупицы белого порошка, отчего пламя из желтого становилось голубовато-зеленым и по скудно освещенному залу распространялись волны похожего на туман дыма, от приторно-сладкого запаха которого у Эвриха запершило в горле и он ощутил недвусмысленный позыв к рвоте. Чудные снадобья использовали служители мрачного храма, дабы умилостивить Неизъяснимое Мбо Мбелек, странные гимны пели в его честь, удивительными изображениями украшали стены святилища и темными по смыслу письменами покрывали стволы колонн, которые если и напоминали деревья, то растущие корнями вверх. Однако с тем же успехом их можно было сравнить с телами гигантских кальмаров, тянущих щупальца к слабо сочащемуся из крохотных подкупольных окошек вечернему свету.

Эврих готов был допустить, что смысл клинописных изречений, покрывающих ту лова колонн, недоступен ему в силу того, что сделаны они на каком-то древнем наречии, имевшем весьма отдаленное сходство с нынешним языком Мавуно. Угловатые знаки несомненно были в родстве с затейливой вязью современного письма, и, при известном старании, арранту удавалось прочесть отдельные слова и даже целые фразы, но смысл их оставался ему недоступен. Что бы, например, могло значить утверждение: «Рожденные в смерти угодны Великой Тьме»? Или же: «Блаженное безумие, открывающее двери между мирами, да послужит Мудрым, стремящимся сохранить народам лик их в море тварей обезличенных»?

Ничуть не лучше обстояло дело и с покрывающими стены барельефами, изображавшими большей частью довольно малоприятные сцены. Змей, пожирающих птиц и мышей; акул, откусывающих лапы черепахам; терзающих людей гиен и шакалов; цапель, заглатывающих лягушек; лисиц, свертывающих шеи цаплям, и человека, сдирающего шкуру с лисицы. Вглядываясь в череду этих каменных картин, Эврих чувствовал легкий озноб. Ему казалось, стоит сделать лишь усилие, чтобы понять заключённую в них символику, но впечатление это было явно обманчивым, а обращаться за разъяснениями к жрецам арранту не слишком-то хотелось. Святилище Мбо Мбелек не считалось запретным для чужеземцев, но жуткие маски жрецов не располагали к общению с ними, и уж во всяком случае не стоило стремиться к этому до окончания церемонии, на которую Эвриху удалось попасть благодаря любезно известившему его о ней посредством записки Нгардмаю..

— Эврих, пойдем отсюда! Не могу я спокойно смотреть на эту двуполую уродину! Да еще и с крысой вдобавок! — жалобно воззвал к арранту Тартунг, заметно попритихший и озиравшийся по сторонам с испугом и отвращением.

— А кто тебя, спрашивается, сюда звал? — ядовито поинтересовался Эврих. — Хотел полюбоваться на Мбо Мбелек? Ну так и смотри, хоть спокойно, хоть с трепетом душевным, коли в «Мраморном логове» не сиделось!

Эврих не стал бы таскать за собой по особнякам Небожителей Тартунга, если бы Нжери не потребовала избавить ее от несносного шалопая, чьи далеко не безобидные проказы настроили против него всех обитателей «Мраморного логова». Подвижный как ртуть парнишка подглядывал и подслушивал, сплетничал и врал напропалую с единственной, кажется, целью рассорить между собой возможно большее число людей, поставить их в глупое и неловкое положение, заставить всех смеяться надо всеми. Аррант помнил, что и сам в Тартунговом возрасте был не дурак побезобразничать, особенно в компании сверстников, но младший сын Нумии, похоже, находил в своих проказах какое-то извращенное удовольствие.

Нацеплять на хвост осла жгуче-колючих репейников, заткнуть кухонный дымоход, подрезать столбы, между которыми была натянута веревка для сушки белья, запустить в комнату ткачих полдюжины мышей — все эти и многие другие проделки, в коих не без оснований подозревали Тартунга, кончились бы для него великим битьем, и Эврих не мог не признать, что тот давным-давно заслужил хорошую взбучку. Парнишка, однако, еще не полностью оправился от драки в «Веселой калебасе», и арранту вовсе не хотелось, чтобы труды, затраченные на излечение неугомонного юнца, пошли насмарку. Кроме того, он был твердо уверен, что битого-перебитого мальчишку новая порция тумаков не образумит, а озлобит пуще прежнего. В общем, совершенно не представляя, как повлиять на не в меру шустрого отрока, Эврих, многажды пожалев о заключенной с хозяином «Веселой калебасы» сделке, вынужден был таскать докучливого раба за собой, уповая на то, что Хамдан с Аджамом не позволят ему нанести слишком уж большой ущерб посещаемым ими особнякам недужных Небожителей.

Особенно не хотелось арранту брать Тартунга с собой именно сегодня, когда, навестив Нанигаша, он намеревался сбежать от телохранителей и отправиться в храм Мбо Мбелек, расположенный на улице Оракулов. Интуиция подсказывала ему, что парень доставит ему немало дополнительных хлопот, и так оно, разумеется, и вышло. Непонятно, каким образом Тартунг догадался о планах своего хозяина, но, выбираясь через черный ход из «Трех лилий», Эврих столкнулся с ним нос к носу, и парень нахально заявил, что ежели тот не возьмет его с собой, то он тотчас побежит предупреждать Хамдана и Аджама о бегстве их подопечного. Он, видите ли, всю жизнь мечтал посетить святилище Мбо Мбелек, да и должен же кто-то следить за сохранностью Эврихова кошеля, особенно в районе Гнилой пади.

Из этого следовало, что мальчишка пронюхал о происшедшей неподалеку от храма Мбо Мбелек стычке между его телохранителями и людьми Душегуба. Поистине, он обладал удивительной способностью вызнавать чужие секреты, ведь они с Хамданом и Аджамом договорились не болтать о случившемся! Если бы Эврих не был так огорчен и встревожен давешней беседой с Эпиаром Рабием Даором, то, конечно, расспросил бы Тартунга и допытался, откуда тому известно о драке, затеянной ради освобождения женщины, не удосужившейся даже поблагодарить своих спасителей, однако мысли арранта были заняты другим.

Весь день — и в «Мраморном логове», и в «Трех лилиях», и по дороге к улице Оракулов — ему вновь и вновь вспоминались слова Эпиара о том, будто Аррантиаде крупно повезло, что Кешо устремил свои взоры и помыслы на благословенный Саккарем. Эврих, естественно, тоже считал, что обитателям Нижней Аррантиады повезло: даже победоносная война хуже мира, ибо плодит вдов и сирот, — и все же, по его-то мнению, лучше бы Кешо напал на Аррантиаду и получил достойный отпор, чем захватил раздираемый смутами Саккарем, бывать в котором ему не доводилось, но высокую культуру коего он высоко чтил.

«Ха-ха! „Получил отпор!“ — передразнил Эпиар своего приятеля с горькой улыбкой. — Ты даже не представляешь себе, насколько твоя родина не готова к войне с Мавуно!» И принялся рассказывать такое, от чего волосы у Эвриха встали дыбом. Причем, надобно заметить, ничего нового, того, что не знал бы сам, он от аскульского купца не услышал. Просто до сих пор ему не приходило в голову подвергать сомнению издавна укоренившийся в сознании людей миф о непобедимости Аррантиады. А ведь он-то бывал в ней не раз и доподлинно знал, что могучий флот и железные, неустрашимые лагиоры продолжают существовать лишь в легендах, ибо аррантам не было нужды браться за оружие со времен Последней войны и, значит, ни у Царя-Солнца, ни у Кворума эпитиаров не возникало необходимости поднимать вопрос о введении новых налогов, на которые можно содержать по-настоящему боеспособные армию и флот.

То есть у Эпиара не возникало сомнений в том, что свободолюбивые арранты в конце концов разобьют и изгонят войска Кешо, буде те вторгнутся на их родину, но цена, которую им при этом придется заплатить, повергала его в трепет. Потрясла она до глубины души и Эвриха, стоило только ему представить сражение хорошо обученной армии с наспех набранным ополчением.

— Пошли отсюда, господин! Неужто ты еще не насмотрелся на эту уродину? Глянь, в зале и так уже, кроме нас, никого не осталось! — продолжал канючить не на шутку струхнувший Тартунг, на коего молчаливые фигуры безликих жрецов и усиливавшаяся с каждым мгновением вонь произвели самое тягостное впечатление.

Эврих был согласен, что обстановка в храме не способствовала умиротворению души, а жрецы выглядели прямо-таки зловеще, однако огромную, отлитую из серебра статую самого Мбо Мбелек уродливой бы не назвал. Напротив, было в ней что-то располагающее, явно не соответствующее ни убранству главного зала, ни поведению и облику жрецов. Неизъяснимое Божественное начало было изображено в виде человека, достигавшего в высоту шести локтей и державшего на своих плечах двух младенцев — мальчика и девочку с очень похожими лицами. Лик самого Божества, на устах коего играла таинственная улыбка, мог принадлежать как мужчине, так и женщине, а распахнувшиеся полы плаща позволяли убедиться, что Мбо Мбелек было и впрямь гермафродитом. Ну что ж, это полностью соответствовало его месту в пантеоне Богов Мавуно и уж во всяком случае не должно было смущать Тартунга, соплеменники коего поклонялись Великому Дракону — Нааму.

Вот уж чье изваяние было действительно страшным и омерзительным! А ведь Узитави, сестру Тартунга, мибу объявили супругой Наама! Любопытно, как бы отнесся к этому парень, для которого оказался недостаточно хорош весьма симпатичный и чадолюбивый гермафродит? Сидящая у его ног серебряная крыса, размером с доброго охотничьего пса, вызвала поначалу у арранта чувство острой неприязни, но, вспомнив, что любимой зверушкой Тахмаанга являлась кобра, он признал выбор Мбо Мбелек не столь уж экстравагантным и отталкивающим.

— Интересно, почему это Божественное начало благоволит к близняшкам, в то время как остальные Боги Мавуно их терпеть не могут? И нет ли тут косвенной связи с культом Богов-Близнецов? — пробормотал Эврих себе под нос, не обращая внимания на нетерпеливо переминающегося с ноги на ногу Тартунга. Удивительны и необъяснимы были многие обычаи и традиции народов, населявших различные земли. У одних, например, белый цвет считался цветом радости, у других — скорби. Арранты, нарлаки и саккаремцы ненавидели змей, особенно ядовитых. В Мавуно же убить кобру считалось величайшим грехом, а заползшая в дом змея свидетельствовала об особом расположении Богов к жившим в нем людям. Но едва ли не самым странным казалось Эвриху отношение обитателей империи к близнецам, которых они, в отличие от всех прочих племен и народов, о коих ему доводилось читать и слышать, страшились и ненавидели.

Впервые узнав о столь диком предрассудке в поселке траоре, во время первого своего посещения Мономатаны, он обещал себе когда-нибудь прояснить вопрос о его происхождении. Изучая рукописи в блистательном Силионе, а затем уже здесь, в Мванааке, беседуя со жрецами святилищ Тахмаанга, Эрентаты, Белгони и Амгуна-Солнцевращателя, он пришел к выводу, что нелюбовь к близнецам была связана с весьма любопытными, но теперь уже почти позабытыми и признанными еретическими верованиями в существование некоего запредельного мира, являвшегося зеркальным отражением зримого и воспринимаемого людьми. Согласно этим верованиям, одновременно с рождением в нашем мире младенца в зеркальном появлялся на свет его близнец, и, ежели, по недосмотру Богов, оба они выходили из чрева матери в одной и той же Реальности, это грозило ей неисчислимыми бедами.

Были ли подобные представления связаны как-то с существованием Верхнего мира и в чем суть раздвоения человека при рождении и слияния двойников в посмертии, Эврих так и не уяснил, ибо собранные им сведения были крайне обрывочны и неполны. Тем обиднее было видеть, что, даже когда вера в зеркальных двойников, проживающих в потустороннем мире, была осуждена и предана забвению, близнецов в империи продолжали убивать или приносить в жертву новым Богам. Древние предрассудки проросли, невзирая на гибель и забвение питавшей их веры, и находили оправдание своего существования в совершенно уже дурацких утверждениях, будто близняшки являются неполноценными половинками, из коих должен был возникнуть один человек. И, неукоснительно следуя этим самым предрассудкам, близнецов продолжали безжалостно уничтожать как в глухих деревушках отдаленных провинций, так и в просвещенной столице. Лишь пару веков назад храмы стали брать на воспитание одного из новорожденных, оставляя второго родителям и обязуясь, за известную мзду, умолить Великого Духа восполнить обоим близнецам недостающие для полноценной жизни качества и способности. Однако статуя Мбо Мбелек, держащего на плечах близняшек, была более древнего происхождения, и, очень может статься, это Божество являлось до недавнего времени их единственным защитником на землях Мавуно…

— Ну чего ты тут еще не видел, Эврих?! Вон жрецы уже на нас коситься начали! Пошли отсюда, пока не поздно! — взмолился Тартунг, будучи не в силах понять, что же удерживает его господина в опустевшем, задымленном и вонючем зале.

— Вот и хорошо, что косятся. Быть может, кто-нибудь из них не откажется поговорить со мной и ответить на несколько вопросов, — промолвил Эврих и, видя, что парень не находит себе места от беспокойства, предложил: — Подожди меня на крыльце, если тебе тут уж очень невмоготу находиться. А то и вовсе ступай в «Мраморное логово», чем попусту маяться.

— Ну уж нет! Чего это я там не видел?! — мигом ощетинился мальчишка. — Может, ты думаешь, я этих черных, в мерзопакостных личинах боюсь? Так вот нет! Я им, если желаешь…

— Ничего я не желаю. Веди себя пристойно, пока нас отсюда, как нашкодивших щенков, не выкинули! — прервал Тартунга аррант и направился к ближайшему жрецу, несшему в глубину храма серебряный поднос, на котором тускло посверкивали оставленные прихожанами при выходе из зала чоги, дакки и даже цванги.

—,Не сочти за назойливость, глубокоуважаемый. — Эврих с поклоном положил на поднос пару серебряных шестигранных монет. — Мне бы хотелось побольше узнать о Неизъяснимом Мбо Мбелек, и, если бы ты указал служителя храма, который может удовлетворить любознательность чужеземца, я был бы тебе чрезвычайно признателен.

Несколько мгновений жрец посверкивал на Эвриха полу скрытыми маской глазами, а затем, словно нехотя, промолвил низким, глуховатым голосом:

— Дабы заручиться согласием кого-либо из братьев отвечать на твои вопросы, тебе следует переговорить с настоятелем храма. Он один может разрешить им беседовать с тобой о Неизъяснимом.

— Где же мне найти почтенного настоятеля?

— Тебе нет надобности искать его. Я передам ему твою просьбу и сообщу тебе ответ.

— Эх, зря ты это затеял! — простонал Тартунг, едва жрец, двинувшийся к алтарному возвышению, за которым высилась серебряная статуя Мбо Мбелек, растворился в дымном полумраке бокового прохода. — Не доведут тебя до добра разговоры с Безликими. Всякое про них бают, а только не слыхал я, чтобы хорошее. Да и станет ли достойный человек лицо свое под маской прятать?

— А подумай-ка, братец, много ли о тебе самом хорошего можно сказать? И станет ли достойный человек своим ближним пакостить? Да так, что в одном доме ему за его проделки три ребра сломали и бок кипятком обварили и в другом дело к тому идет, — ответствовал Эврих.

Обычно он жалел тратить время на душеспасительные беседы с рабом, которого намеревался отпустить на свободу, а точнее, послать куда подальше, как только тот подлечится достаточно, чтобы суметь самому позаботиться о своем пропитании. Заниматься воспитанием неуживчивого юнца у него не было ни досуга, ни желания, но уж коль скоро случай подвернулся…

— Слушай-ка ты, аррант! Я тебе чего-нибудь худое сделал? — окрысился парень, привычно горбясь, узя глаза и выпячивая вперед острый подбородок. — Сделал или нет? Ну то-то! А за что меня в «Калебасе» били, ты толком-то и не знаешь. Не знаешь ведь?

— И знать не хочу! Наслышался о твоих проделках в «Мраморном логове», — отмахнулся Эврих, раскаиваясь уже, что затеял этот никчемный и неприятный разговор. Завтра же надо будет растолковать мальчишке, как до поселка траоре добраться, и пускай отправляется разыскивать матушку свою и сестрицу. Путь куда как не близкий, но с Газахларом за слонами его брать — всю поездку себе испортить, а в особняке оставить — так сломают ему остатние ребра с руками и ногами вместе.

— А ты захоти! — упорствовал Тартунг, повышая голос и не думая уже ни о снующих в вонючем дыму Безликих, ни о поразившей его воображение статуе Мбо Мбелек и гнетущем убранстве молитвенного зала. — Меня дочка Зитина нарочно подставила! Ей, суке, все равно перед кем ноги расставлять было, вот она меня и подловила. Сначала-то позабавиться думала, а когда Зита с мужем набежали, целочкой прикинулась. Ну они меня и взялись месить…

«Отец Всеблагой, неужели и я таким же был? — с тоской и отвращением спросил сам себя Эврих. — Неужто всем нам надо наворотить целую гору глупостей, натворить ворох гадостей, прежде чем до нас начнет доходить, что в большинстве наших неприятностей сами же мы и виноваты? И невинными мним себя лишь до той поры, пока не перестанем искать виноватых вокруг и не начнем беспристрастно оценивать то, что сами же успели наделать?»

— Почему ты меня не слушаешь?! — возмутился мальчишка, у которого ажио губы от обиды и негодования затряслись.

— Слушаю-слушаю, — успокоил его аррант. — А теперь давай-ка вместе послушаем то, что скажет нам многоуважаемый жрец.

— Настоятель храма, Просвещенный и Угодный Мбо Мбелек Аканума желает взглянуть на тебя, чужеземец, — коротко сообщил подошедший Безликий, успевший избавиться от подноса с пожертвованиями и совершенно неотличимый теперь от остальных жрецов. — Следуйте за мной.

— Вот счастье-то привалило! — проворчал Тартунг и, в ответ на укоризненный взгляд Эвриха, состроил за спиной жреца такую рожу, что аррант едва удержался от смеха.

Вход в глубину храма располагался за спиной статуи Мбо Мбелек и декоративной стеной из черного матового мрамора, на фоне которой серебряное изображение Неизъяснимого выглядело особенно впечатляюще. За этой-то стеной, в закуте, куда не проникал дым от напольных светильников и почти не достигала распространяемая ими вонь, и поджидал Эвриха с Тартунгом Просвещенный и Угодный Неизъяснимому Аканума. Был он высок, сухощав и уродливой личины, в отличие от всех виденных ими в зале жрецов, не носил.

— Что привело тебя в святилище Мбо Мбелек, чужеземец? — вопросил Аканума, и Эврих подумал, что иссеченное морщинами лицо его неподвижностью и выразительностью своей напоминает маску, олицетворяющую бесстрастие и высокомерие.

— Мною руководила любознательность, стремление постичь суть вещей и явлений, — промолвил аррант и, видя, что ответ его не удовлетворяет настоятеля храма, добавил: — Странствуя по градам и весям, я описываю земли и обычаи народов, дабы свет истины и любви воссиял над миром. Ибо люди страшатся и ненавидят непонятное. Предрассудки и особенности жизни разделяют их вернее морей, гор, пустынь и крепостных стен, заставляя враждовать тех, кто мог бы стать не только добрыми соседями, но и хорошими друзьями.

— Ты желаешь постичь непостижимое и соединить несоединимое. И собственная малость и несовершенство не смущают тебя? Ведь Боги, надо полагать, не без умысла сотворили наш мир таким, каков он есть? Наложив запреты и установив границы, они вряд ли сделали это случайно, так что едва ли пристало смертным срывать покровы с тайного и соединять разъединенное.

— Следует ли из твоих слов, что люди, дабы снискать милость Богов, должны сровнять с землей города, сжечь выстроенные ими корабли и прекратить пользоваться проложенными дорогами? — вопросил Эврих, понимая уже, что познавательного разговора со здешними братьями не получится. Каким бы Богам ни служили те или иные жрецы или священники, все они, по его наблюдениям, делились на две категории. К первой, немногочисленной и глубоко почитаемой аррантом, несомненно, относились пастырь Непра и Тразий Пэт. Это были созидатели, полагавшие, что Боги, поселив людей в несовершенном мире, завещали им переустройство и благоустройство его, надеясь, что в процессе этой деятельности люди и сами будут становиться лучше, поскольку высоких целей невозможно достичь низкими средствами.

Вторая категория, условно названная Эврихом «прозябателями», не верила в возможность человеческого усовершенствования и потому не видела смысла в преобразовании существующего мира. Ссылки «прозябателей» на то, что с улучшением условий жизни порочность людей — увы и ах! — ничуть не уменьшается, звучали убедительно — слов нет, однако стремление к цели, пусть даже недостижимой, но пленявшей воображение, было, на взгляд Эвриха, неизмеримо предпочтительней безнадежной констатации человеческого несовершенства, из коего вытекала бессмысленность изменения окружающей среды.

— Не тот ли ты лекарь-аррант, о предстоящем визите которого уведомил меня почтенный Нгардмай? — поинтересовался настоятель, не отвечая на вопрос Эвриха и показывая тем самым, что позицию его уяснил и вступать в дальнейшие дебаты считает нецелесообразным.

— В случае необходимости ямогу оказать страждущим некоторую помощь, хотя не считаю это своим призванием, — осторожно ответил аррант. — Странствующему ученому надобно чем-то кормиться, и мне приходилось добывать пропитание, работая переписчиком, переплетчиком и толмачом. За миску похлебки я пел песни и рубил дрова. — Он поймал изумленный взгляд Тартунга и закончил: — Нгардмай сообщил мне в записке о нынешнем богослужении в храме Неизъяснимого и намекнул, что, коли я сошлюсь на знакомство с ним, какой-нибудь жрец, возможно, снизойдет до разговора со мной.

— Стало быть, тот самый, — удовлетворенно заключил Аканума. — Ну что ж, если ты последуешь за мной, то и впрямь приблизишься к постижению сути вещей и явлений. Лишь избранникам Богов знания и талант приносят радость, достаток и славу. Но коль скоро ты уверен в их расположении — милости прошу.

Не дожидаясь ответа, настоятель шагнул к высокой узкой арке, ведущей в глубину храма, а Тартунг быстро зашептал:

— Господин мой, не ходи с ним! Еще не поздно уйти из святилища! Ты ведь слышал, он предупреждал, что избранников мало. И тебя, чужеземца, попавшего в Мванааке не по своей воле, он, конечно же, не относит к их числу!

— Чушь! Это что-то вроде испытания, целью которого является отделить праздно любопытствующих от истинно взыскующих знания, — не слишком уверенно возразил Эврих, ибо и самому ему почудилось, что Аканума вовсе не шутит. Да и где граница между любопытством, любознательностью и стремлением к знаниям во что бы то ни стало? То есть сам-то он понимал, что различия выявляются в процессе применения полученных знаний, но, вполне возможно, на взгляд Просвещенного и Угодного Неизъяснимому Мбо Мбелек жреца, составление им «Дополнений» к Салегриновым «Описаниям стран и земель» есть глупая причуда, достойная порицания? Тогда дела их с Тартунгом плохи, ибо причастные к эзотерическому знанию не жалуют посягнувших на их тайны…

Следуя за Аканумой по скудно освещенным редкими светильниками коридорам и лестницам, аррант чувствовал, что начинает раскаиваться в собственной самоуверенности. Для обычной беседы их незачем было вести в глубь храма, в центральную его и к тому же подземную часть. Эвриха так и подмывало сказать об этом Просвещенному и Угодному, но не кричать же ему о своих страхах и подозрениях в спину. Впрочем, учитывая, что по пятам за ними следовало по меньшей мере четверо жрецов, чья тяжкая поступь наводила на очень и очень неприятные размышления, требовать у Аканумы объяснений не было никакого смысла. Разумеется, можно было утешать себя предположением, что он ведет их в келью некоего древнего старца, любящего просвещать жаждущих знаний чужеземцев, однако верилось в это почему-то с трудом… Встреченные в переходах жрецы присоединялись к процессии по мановению руки Аканумы. У двоих оказались факелы, и один из них устремился вперед, дабы отомкнуть мощные, окованные потемневшими серебряными листами двери. Барельефы на их внешней стороне аррант видеть не мог, на внутренней же красовались гигантские скорпионы, туловища которых венчали женские и мужские головы.

— Уж лучше бы я сдох в «Веселой калебасе»! — пробормотал Тартунг, переступая порог небольшого квадратного зала, являвшегося, по-видимому, конечной целью их путешествия.

Эврих промолчал, разглядывая выложенный из гранитных плит пол с изображением оскаленной клыкастой пасти, глотка которой представляла собой воронку с крутыми стенками, оканчивавшуюся черным жерлом круглого колодца. Все было так просто и так неотвратимо, что он почти не испугался. То есть испугался, но не за себя, а за Тартунга, для коего приключение это, грозившее стать последним в жизни, было на чужом пиру похмельем.

Шестеро жрецов выстроились по трое справа и слева от Аканумы, вставшего в центре нижней губы напольного изображения. Шестеро образовали полукруг за спинами Эвриха и Тартунга, причем слаженность их действий свидетельствовала о том, что жертвоприношения проводятся в этом зале отнюдь не впервые.

— Возрадуйтесь, братья! — торжественно провозгласил Просвещенный и Угодный Мбо Мбелек настоятель храма. — Нынче мы не только ублажим Неизъяснимое Божественное начало, держащее каждого из нас в длани своей, но и исполним заветную мечту этого чужестранца, всеми силами души стремящегося постичь суть вещей и явлений. Достичь этого можно, лишь слившись с одним из Божественных начал либо с самим Великим Духом. Может ли существовать более достойный и простой способ слияния с Мбо Мбелек, нежели войти в его уста и навечно стать частью Неизъяснимого?..

Тартунг оскалился и угрожающе заворчал, как загнанный в угол зверек. Бросил вопросительный взгляд на Эвриха и, когда тот отрицательно мотнул головой, процедил сквозь стиснутые зубы:

— Дай мне кинжал!

Рабам в Мванааке не дозволялось носить оружие, и сейчас аррант был этому несказанно рад. Мальчишке, быть может, и доводилось пускать в дело нож, но ведь и храмовые служители обучались не только светильники зажигать. Это прямо-таки сквозило в движениях всех двенадцати. Что же касается Аканумы, то повадки его напомнили Эвриху Агеробарба, и он бы не удивился, узнав, что настоятель храма Мбо Мбелек понимает толк в магических искусствах. На фанатика он не походил, а кто, кроме мага, мог извлечь пользу из человеческих жертвоприношений?

— Дай кинжал! — яростно повторил Тартунг и, не дождавшись ответа, принялся шарить по висящей на левом боку арранта сумке, где лежало несколько остро отточенных ножичков, едва ли годившихся даже на то, чтобы отсечь голову курице.

«Эх, нету с нами Волкодава! Вот с кем в подобные переделки одно удовольствие попадать!»

Аканума продолжал вещать нечто высокопарное, весьма смахивавшее в данной ситуации на издевательства, однако Эврих давно уже перестал слушать его. Зародившийся у арранта план, позволивший бы им с Тартунгом выбраться в случае удачи живыми из этой западни, к коей Нгардмай не имел, естественно, ни малейшего отношения, требовал полной собранности и душевного спокойствия, обрести которое, имея перед глазами зияющую глотку Мбо Мбелек, было не так-то просто.

Впрочем, один верный способ имелся. Упивающийся собственным красноречием Аканума, на коего грядущее жертвоприношение подействовало как немалая фляга доброго саккаремского вина, вызывал у Эвриха такое отвращение, что ему без особого труда удалось перестать замечать его и вызвать перед внутренним взором образ колышущегося под ветром золотого пшеничного поля. Увидеть, как взбираются по приставным лесенкам на стоящие вдоль дороги серебристо-зеленые деревья легконогие и быстрорукие сборщики олив.

У каждого из них к животу была привязана корзина, и действовали юноши и девушки с изяществом и грацией, не залюбоваться которыми было невозможно. Притягивая к себе ветви левой рукой, правой они обирали мелкие черные плоды, причем ловкие пальцы их скользили сверху вниз, как при дойке коров, а рты не закрывались ни на мгновение. Сидя по двое на каждом дереве, они шутили, смеялись, обменивались любезностями, поддразнивали друг друга и казались беззаботными детьми, увлеченными забавной игрой. Золотоволосые аррантки замолкали, завидев телегу, влекомую парой круторогих волов, и, помахав Эвриху рукой, а то и послав ему воздушный поцелуй, вновь начинали щебетать с парнями, радуясь теплому солнечному дню, обильному урожаю и легким облачкам, плывущим в голубом небе Верхней Аррантиады — лучшей из всех земель, по которым ступала когда-либо нога человека.

Извилистая дорога, огибая гряду холмов, спускалась в долину, затем исподволь карабкалась на гору, где женщины в цветных платках на голове жали пшеницу. А с горы уже виден был Фед — чудеснейший из городов, с бело-розовыми домами и красными черепичными кровлями, кажущимися погожим солнечным днем присыпанными золотой пылью. В этот город Эврих приезжал изредка и ненадолго — на день, от силы на два: навестить родителей, проведать братьев и сестренку, старинных друзей и приятелей. Уехав из Феда, дабы не быть выдворенным из него по приказу префекта, он был объявлен изгнанником до конца своих дней и, может быть, именно поэтому продолжал считать свой родной город самым замечательным из всех городов Верхней Аррантиады. Здесь вызревали самые сладкие груши и самые хрустящие и сочные яблоки, здесь варили самое лучшее пиво, пекли самый вкусный хлеб и… умереть он хотел, въезжая в свой родной город на исходе жаркого дня в конце лета.

Так он, разумеется, и умрет. Но будет это еще очень и очень нескоро, ибо далеко ему до Верхней Аррантиады, а нынче находится он от нее дальше, чем когда-либо.

Эврих не дрогнул, ощутив на плечах сомкнувшиеся по знаку Аканумы руки Безликих. Болью отозвался в сердце крик рванувшегося ему на подмогу Тартунга, тотчас же скрученного служителями Мбо Мбелек. «Раб да последует за своим господином» — удобная формулировка, позволяющая избавиться от ненужного свидетеля. Ну что ж, поделом мальчишке, в другой раз не станет у него под ногами путаться. Ежели только этот «другой раз» будет. Но висящий у пояса кошель и сияющий на безымянном пальце его левой руки золотой перстень с огромным плоским изумрудом не может не привлечь внимания Аканумы. Особенно перстень.

Ну так и есть, слава Всеблагому Отцу Созидателю, Богам Небесной Горы и, конечно же, Мбо Мбелек, не лишившему Просвещенного и Угодного ему настоятеля здравого смысла и некоторой алчности.

Тартунг и Аканума с одинаковым недоумением взирали на безмятежного арранта, который если и питал какие-то иллюзии и недопонимал чего-то с великого перепуга, уж теперь-то, когда с плеча его сорвали сумку, с пальца — перстень, а с пояса — кошель и кинжал, должен был сообразить, что Курносая уже протянула к нему свои костлявые лапы. Нет, не сообразил! Совсем, видать, разум отшибло! Тартунг грязно выругался и плюнул под ноги Эвриху. Настоятель знаком велел Безликому подать ему кольцо с изумрудом. Покрутил его перед глазами, полюбовался отсветами факелов в чудесном камне, и тут заглянувший в Эврихов кошель жрец издал приглушенный вскрик и поспешил к Акануме, зажав в ладони овальную серебряную бляшку. Тот самый чингак, который приведет арранта в камеру пыток, ежели попали они сюда с Тартунгом стараниями огорченного проигранным спором Амаши, или же поможет им уберечься от каменной глотки Мбо Мбелек. Мальчишка и в том и в другом случае выскочит сухим из воды, хотя нельзя исключать и третий вариант, при воплощении коего в жизнь Неизъяснимое Божественное начало получит-таки свои жертвы, а чингак, выдаваемый агентам имперского сыска, отправится в храмовую сокровищницу.

Невозмутимое до сих пор лицо Аканумы исказила гримаса разочарования. На высоком лбу вздулась вертикальная жила, и Эврих догадался, что первое предположение — о причастности ко всему происходящему Душегуба — отпадает. Значит, камера пыток ему не грозит, и это уже недурственно…

— Как попала к тебе эта безделушка, чужестранец? — сдавленным от досады голосом спросил настоятель храма.

По виду его нетрудно было понять, что победу праздновать рано, но Эврих ведь и не надеялся, что Аканума отпустит их, едва узрев Душегубов чингак.

— Птичка в клюве принесла.

Он хорошо представлял ход мыслей настоятеля, колеблющегося между желанием принести их с Тартунгом в жертву и попросту вышвырнуть из храма, дабы не провоцировать Амашу на ответные действия.

— Каким образом ты, чужестранец, — Просвещенный и Угодный голосом выделил последнее слово, — сподобился заслужить доверие Душегуба? И зачем пожаловал в храм Неизъяснимого? Чего тебе надобно от скромных служителей Мбо Мбелек?

— А ты брось меня в глотку своего Бога, тогда и получишь ответы на все интересующие вопросы. Либо от своего бессмертного покровителя, либо в дворцовых подвалах, — ядовито уточнил аррант. — Хотя заплечных дел мастера предпочитают сами задавать вопросы и вряд ли изменят своим привычкам даже ради тебя.

— Ты мне угрожаешь?

— Да нет, скорее размышляю вслух. Накатила со страху болтливость. Случается, знаешь ли. — Эврих напрягся и отправил настоятелю мысленный посыл: алая волна боли, хруст выходящих из суставов костей, зубовный скрежет и затопляющий душу ужас перед мощнорукими молодцами в замызганных кожаных фартуках.

— Люди поговаривают, ты не только лекарь, по и колдун. Сознайся, как тебе удалось охмурить Душегуба?

Что-то в неподвижном лице Аканумы дрогнуло и едва уловимо начало меняться. Ментальный посыл достиг его и подтолкнул мысли в нужном направлении. Страх уже начал свое разъедающее душу действие, и, ежели этот процесс слегка подтолкнуть…

— Зачем мне охмурять Амашу? Я просто поделился с ним кое-какими сведениями, собранными мною для моего трактата.

— Какими такими сведениями может располагать чужеземец? Вчерашний раб, жалкий лекаришка, бабник и выпивоха? — проскрежетал настоятель храма, сжимая кулаки и надвигаясь на арранта с таким видом, будто намерен собственными руками свернуть ему шею, вырвать язык, разодрать в клочья.

— Сведениями столь интересными и важными, что почтенный Амаша подарил мне за них снятый с собственной руки перстень. Тот самый, который тебе так приглянулся.

Аканума уставился на все еще зажатый в руке перстень с таким видом, будто это была готовая укусить его ядовитая гадина. Один из Безликих неслышно приблизился к нему и начал что-то почтительно нашептывать. «Ага! — мысленно потер руки Эврих. — Детинушка видел колечко на руке Душегуба и спешит сообщить об этом отцу настоятелю. Очень своевременно!»

Он ободряюще подмигнул изумленному до глубины души Тартунгу, начавшему наконец понимать, что господин его — тот самый еж, коего ударом кулака не прикончить, и подобрался, дабы отправить новый ментальный посыл. Серьезно повлиять на решение, зревшее в Аканумовои голове, он, понятное дело, не мог, но чуть-чуть подтолкнуть, качнуть в желаемую сторону был вполне в состоянии.

Эврих представил садящуюся на чашу чутких, используемых ювелирами весов бабочку и, стиснув зубы, отправил посыл: боль, страх, захлебывающиеся крики о помощи…

Обычно он применял Тилорнову науку для того, чтобы облегчать человеческие страдания, но в случае нужды готов был использовать ее и в качестве оружия. Пришельцу со звезд это пришлось бы не по душе, да и самому Эвриху не слишком-то нравилось, однако еще меньше его прельщала перспектива сгинуть вместе с Тартунгом в каменной глотке Мбо Мбелек.

А ну-ка еще раз! Боль. Страх. Скрежет зубовный. Крики пытаемых…

Лицо Аканумы начало плавиться, глаза беспокойно забегали, и он хрипло приказал Безликим:

— Отпустите их. Я хочу задать этому чужеземцу несколько вопросов наедине. И возьми ты свой проклятый перстень! — Он сунул его Эвриху с таким видом, будто тот жег ему руку.

«Дело сдвинулось с мертвой точки, дальше будет легче!» — подбодрил себя аррант, подумав, что рассказ о Зале Уст Божьих займет не последнее место в его описаниях достопримечательностей Города Тысячи Храмов.

* * *

— Теперь ты пожалуешься Амаше на Нгардмая? Или сам будешь убивать гада, из-за которого нас едва не принесли в жертву Неизъяснимому? — спросил Тартунг, когда они свернули с улицы Оракулов на улицу Мечников.

— Нгардмай тут вовсе ни при чем. Это проделки Мфано и его коллег. А Душегуб, да будет тебе известно, даже не подозревает, что у меня находится чингак одного из его доверенных людей, — устало сказал Эврих и в нескольких словах поведал разинувшему от удивления рот мальчишке о том, как попал к нему чингак Амаши.

— Вот это да! — Тартунг остановился посреди пустынной, залитой лунным светом улицы и уставился на арранта так, словно впервые увидел. — Так ты все врал этому Акануме? И если бы он нас в Уста Божьи отправил, никто бы ничего не узнал и на дыбу его не поволок?

— Ни в коем разе. Сгнили бы наши косточки на дне колодца, а Просвещенный и Угодный Неизъяснимому жил бы себе поживал, горя не зная, — подтвердил Эврих, высматривая, где бы выпить стаканчик пальмового вина. В глотке у него пересохло, ноги гудели и противно подрагивали, да и чему удивляться: денек выдался нелегкий, а во рту с утра маковой росинки не было.

— Ну ты даешь! Тихоня, тихоня, а такую штуку удрал, что только держись! Рассказать кому — не поверят!

Преисполнившийся восторга мальчишка скакал вокруг арранта веселым щенком, и не тревожили его, похоже, ни сломанные ребра, ни ошпаренный бок. «Зажило как на собаке, — с завистью подумал Эврих. — И все-то ему хиханьки да хаханьки. А Мфано-то с коллегами на этом не остановятся, и Амаша едва ли в покое оставит. Тут не прыгать от радости — слезы горькие лить впору. Особенно ежели учесть, что Газахлара я в Тор-Богазе здорово разочаровал и он, надобно думать, тоже не прочь меня со света сжить».

Он вспомнил выражение лица хозяина «Мраморного логова» в тот миг, когда Нжери сказала ему, что носит в своем чреве ребенка, и зябко передернул плечами. Окажись он на месте Газахлара, так и его бы, верно, одолевали весьма противоречивые чувства.

— А вот и «Душевная жаба»! Хорошее, говорят, местечко. Зайдем?

— Зайдем, — согласился аррант, чувствуя настоятельную потребность прополоскать горло и хотя бы немного посидеть в тишине и покое.

Поднеся к губам глиняную кружку с обколотыми краями, он убедился, что пальмовое вино здесь не хуже и не лучше, чем подают в других трактирах. Спасибо и на том. Он сделал несколько жадных глотков, отломил кусочек лепешки и, мысленно возвращаясь к последнему разговору с Газахларом, решил, что самым разумным будет, выехав с ним за слонами, в Мванааке не возвращаться. Столица, в конце концов, не единственный портовый город империи, и в любом другом договориться с корабельщиками будет легче. В том же Аскуле, к примеру. Чем дальше от императорского дворца, тем меньше страх перед Кешо и его грозными указами…

— А знаешь, Газахлар говорит, что тебя принес в Город Тысячи Храмов ветер удачи, — сказал Тартунг, успевший опустошить свою кружку и заново наполнить ее. — Я думал, он так, пустое болтает, но теперь вижу — Белгони и впрямь о тебе здорово печется.

— Ветер удачи, принявший образ двух сторожевиков, захвативших «Ласточку»? — усмехнулся Эврих, отметив, что глаза у мальчишки заблестели, а мышцы лица расслабились, — пальмовое вино начало оказывать свое благотворное действие.

— Посланный Белгони ветер удачи может принимать любой образ. Я слышал, как Газахлар говорил об этом с Хамданом. И остальные обитатели особняка согласны с ними. Ты-то, наверное, думаешь по-другому, но со стороны виднее.

— Мфано и его приятели из гильдии лекарей вряд ли с тобой согласятся, — забавляясь неожиданным поворотом разговора, возразил аррант. — Для кого-то мое появление в Мванааке, может, и явилось подарком судьбы, но сам я не считаю удачным стечение обстоятельств, приведшее меня в столицу Мавуно.

— Ты просто еще не понял, что тебе тоже зачем-то надобно было очутиться здесь, — упорствовал мальчишка. — Не только тем, кому ты помог, но и тебе самому.

— Ну разве для того, чтобы в сочинениях моих появились главы о Городе Тысячи Храмов. Пожалуй, это будут не худшие страницы, и в этом смысле ты прав, — покладисто согласился аррант. В конечном счете все зависит от того, с какой точки зрения оценивать события, и некоторые поражения, бесспорно, стоят победы…

— При чем тут твои сочинения?! — возмутился Тартунг, лихо осушая вторую кружку и отпихивая придвинутую ему Эврихом лепешку с сыром. — Я чувствую, вижу, слышу, как вокруг тебя что-то вскипает, закручивается, клубится… Не знаю, как объяснить… — Парень, подняв руки над столом, зашевелил пальцами, мучительно подыскивая слова. — А, ну вот! Один из моих прежних хозяев делал для храма Амгуна-Солнцевращателя ритуальные соляные цветы. Знаешь, что это такое?

Эврих покачал головой.

— Это когда в насыщенный подкрашенный соляной раствор опускают ветку и та обрастает кристаллами соли. Получается очень красиво, хотя изготовление таких цветов требует уйму времени. Так вот, ты похож на ту самую ветку, которая притягивает к себе соляные частицы, — заключил страшно довольный подобранным сравнением мальчишка.

— Ну, в соляной раствор, насколько я понимаю, какую ветку ни сунь — любая кристаллами обрастет, — пробормотал Эврих, радуясь тому, что кувшин пуст. Выпитое на голодный желудок, да еще после пережитых волнений, вино явно ударило Тартунгу в голову.

— Э, нет! Из одних веток действительно дивные цветы выходят, а из других так — дерьмо собачье. А к третьим соль вообще не липнет. Да и не вокруг каждого человека соляной раствор образуется. Чуешь?

— Чую, чую, — успокаивающе похлопал его по руке аррант.

— Не, не чуешь! — убежденно изрек Тартунг. — У меня, например, все наперекосяк выходит, а у тебя одно к одному складывается. Взять хоть женщину, которую вы у мужиков отбили, когда чингак тебе в руки попал…

— Хороший пример, — криво улыбнулся Эврих. — А не приходило тебе в голову, что за сей благородный, но не слишком умный поступок мне еще, быть может, придется кровью умыться?

— Может, и придется, но от Уст Божьих он нас, во всяком случае, спас, — резонно заметил мальчишка. — А ведомо ли тебе, кого вы спасли? Нет? Эта женщина носит прозвище Аль-Чориль — Хищная Птица.

— Та-ак… — протянул аррант, непроизвольно потянувшись пальцами к шраму на щеке. — Стало быть, выручили мы из беды ту самую разбойницу, именем которой здешнюю малышню пугают. Вот уж действительно все одно к одному. Чуяло мое сердце…

— Да ты погоди хныкать-то! — рассердился Тартунг. — Не именем, а прозвищем пугают. Потому как по-настоящему зовут ее Ильяс и является она, чтобы ты знал, единственной дочерью Газахлара.

— Что? — Теперь настал черед Эвриха выпучить глаза от изумления. — А тебе-то это откуда известно? Нет у Газахлара никакой дочери, путаешь ты что-то, друг любезный. Плетешь небылицы несусветные.

— Эх ты, землеописатель! — Тартунг ухмыльнулся так, что у арранта руки зачесались надавать нахалу по мордасам. — Ушки надобно на макушке держать, а глаза — разутыми, тогда и будешь знать, что у тебя под носом деется. Слыхал я, как Газахлар об этом сначала с Хамданом говорил, а после с Малаи. Кстати, ведомо ли тебе, что Малаи-то на самом деле Урубом звать? Ах ты и этого не знал? На что же тогда, спрашивается, вся твоя писанина годится?

— Погоди-погоди, дай с мыслями собраться! Аль-Чориль — Ильяс — дочь Газахлара — разбойница? За поимку которой Кешо обещал полтыщи цвангов? Не может этого быть…

Он еще бормотал какую-то ерунду, пытался возражать, но разрозненные кусочки мозаики уже сложились перед его внутренним взором в почти что завершенную картину. Тартунг не врал и не заблуждался. Все было именно так, как он говорил. И только одно вызывало недоумение — с какой стати дочери приближенного к императору оксара было становиться разбойницей?

— А вот этого я не знаю, — с виноватым видом, будто признаваясь в собственном упущении, пожал плечами мальчишка. — Хотя нет, вру. Слышал я краешком уха, что вроде сын Ильяс должен был стать законным императором и Кешо поклялся сжить его со свету. Ты не смейся, этого-то я как раз наверняка не утверждаю. Это, видишь ли, Хаурика по пьяни сболтнула, а она и соврет — не дорого возьмет. Ей, дуре-бабе, лишь бы языком почесать, да чтобы слушателей побольше было…

«Вай-ваг! — Эврих на мгновение зажмурился, обзывая себя самыми последними словами. Как же это он, переговорив по много раз со всеми обитателями „Мраморного логова“, ничего подобного не услышал, ни о чем не догадался? — Ай, как плохо быть глухим на одно ухо и слепым на один глаз!»

А ему-то мнилось, будто он и проницателен, и в людях разбирается, и любого молчуна разговорить умеет! Ох, осел, задавака, остолоп безмозглый! И ведь сколько раз с Газахларом, Малаи, Хаурикой и всеми прочими беседовал! Хамдану, дурень, поверил, будто знать тот не знает, ведать не ведает опальную дочь своего хозяина! Ай-ай-ай!

— Теперь-то ты понимаешь, почему я про ветку и соляной раствор говорил? — самодовольно улыбаясь при виде впавшего в задумчивость арранта, поинтересовался Тартунг. — Не будешь же ты утверждать, что случайно выручил Аль-Чориль? То есть Ильяс? Готов собственные зубы прозакладывать, тут без вмешательства Богов не обошлось и вы с ней еще встретитесь, помяни мое слово! Нет, не случайно ты оказался в Городе Тысячи Храмов, и неспроста Газахлар говорил про ветер удачи. Уж он-то о твоей судьбе у всех без исключения предсказателей справился, можешь мне поверить. И чую я, заваривается вокруг тебя каша, ох заваривается!

На лице мальчишки расцвела счастливая улыбка предвкушения, а Эврих внутренне содрогнулся, ибо различного рода «каши», в котлы с коими время от времени его угоразживало попадать, ненавидел всеми силами души. И то, что Газахлар обращался к предсказателям, никак не могло его утешить.

Он поднял глаза на Тартунга, намереваясь строго-настрого наказать ему держать язык за зубами и, ради Великого Духа, не болтать о виденном и слышанном с кем бы то ни было. Открыл рот и тут же закрыл его, пораженный внезапно обнаруженным сходством черт мальчишечьего лица с Узитави. А что, если не зря избрали некогда мибу его сестру невестой Наама? Что, если и впрямь обладала она некими скрытыми способностями, присущими в какой-то степени и ее младшему брату? Ежели так, то в трепотне его может крыться зерно предвидения и пресловутый «ветер удачи», чего доброго, превратится в неистовый ураган, а от «заваренной каши» поплохеет не только обитателям «Мраморного логова», но и многим другим жителям столицы.

— Ой, мама! Ой, мамочки-мама! — чуть слышно пробормотал аррант, стискивая кулаки, дабы скрыть охватившую его дрожь — Хоть бы Газахлар поскорее за слонами отправился!

На мгновение ему помстилось, что, коли они своевременно уберутся из Мванааке, цепь случайностей и совпадений, ведущих к грозной и непредсказуемой развязке, еще можно будет разорвать, но он тут же обреченно покачал головой. Никому не заказано уповать на лучшее, однако всякому ясно, что уж коли затягивают небо чреватые грозой тучи, то не миновать ливня, грома, а вместе с ними и молний. И едва ли отъезд с Газахларом из Города Тысячи Храмов сможет тут что-либо изменить.

Саккаремцы любят рассказывать, будто жил в Лурхабе купец по имени Палвалук и предсказала ему как-то гадалка близкую кончину. Решил тогда предприимчивый Палвалук обхитрить Смерть и, дабы не застала она его дома, вскочил на быстрого, как ветер, коня и помчался в Мельсину. Доскакал, обрадовался. Бродит по мельсинскому базару жив-здоров, сам себя поздравляет с тем, что затея его удалась, и вдруг сталкивается лицом к лицу со Смертью. «Молодец Палвалук, — говорит ему Курносая, — что сюда прискакал. А то я уж собиралась в Лурхаб за тобой отправляться».

«Лезет же в голову всякая чушь!» Эврих усмехнулся не к месту вспомнившейся притче и поднялся из-за низкого столика. Грядущие неприятности и грозы еще, может, и минуют его стороной, а вот объяснений с телохранителями и Нжери ему нынче никак не избежать.

— Пойдем, кладезь премудрости, ответ держать за великие прегрешения наши, — со вздохом обратился аррант к мальчишке, все еще сиявшему, словно начищенный цванг, в предвкушении того, что он легкомысленно назвал «кашей», которая заваривалась прямо у него на глазах и обещала быть весьма густой и горячей.

* * *

Услышав доносящиеся из трапезной для слуг и рабов звуки дибулы, Нжери поджала губы, твердо решив теперь же высказать Эвриху все, что она думает о его возмутительном поведении. Это ж надо такое учудить: уйти с заданного Газахларом пира по случаю завтрашнего отъезда ради того, чтобы развлекать своим пением домашнюю прислугу!

Молодая женщина подошла к распахнутым дверям. Ей оставалось только переступить порог, но в последний момент она, как случалось уже неоднократно, заколебалась.

Она намеревалась ворваться в трапезную, дабы прилюдно устыдить и усовестить дурковатого арранта, однако сумела-таки подавить бурлящие в ней гнев и раздражение, сообразив, что ничего хорошего из задуманной экзекуции не получится. Эврих, как бывало всегда, когда начинала она «пробирать» его, — за дело, разумеется! — склонив голову, будет слушать ее терпеливо и покорно, не пытаясь возражать или оправдываться, и все самые справедливые и убедительные слова и упреки повиснут в воздухе, пропадут втуне. И не получит она, выплеснув ярость свою на склоненную златокудрую голову, ни малейшего облегчения. Ибо ругать безответного все равно что топтать ногами лежачего. Бессмысленно — и так ведь лежит! — и неловко — нашла с кем связываться…

Говорить что-либо бесполезно: все равно он считает себя правым. Наверное, просто не может чувствовать и поступать иначе — одним словом, жить по-другому. И стало быть, как это ни глупо и ни противно, действительно по-своему прав.

Ведь не будет же он петь свои странные песни оксарам и форани? Он и ей-то их никогда не пел. Поскольку не положено высокородным Небожителям развлекаться на манер простолюдинов.

Нжери потерла переносицу, с удивлением чувствуя, что переполнявшие ее злоба и возмущение куда-то исчезли, улетучились без следа. Да и на что, собственно, было гневаться? Эврих ведь никогда из себя Небожителя и не корчил.

Она прислушалась к доносящимся из трапезной голосам, но поняла только, что от ее арранта требуют выполнить какое-то обещание. Спеть песню, которую он обещал им сочинить. О висящем в трапезной мече некоего Чархока. О Великий Дух, не хватало еще только, чтобы ее возлюбленный сочинял песни для безмозглой челяди! Нет, этому определенно надобно положить конец! Какой-то дурацкий меч, никому не ведомый Чархок!

Шагнув к дверям, она уже совсем было собралась войти в трапезную, но тут Эврих запел, почти не аккомпанируя себе на старенькой дибуле:

Надо будет спросить, что это был за герой такой, о коем она, столько лет прожив в «Мраморном логове», ни разу не слыхала? И почему его меч висит в трапезной челяди, а не в хозяйских покоях? Ах, как все это непонятно и нехорошо! И как только ее угораздило влюбиться в этого чужеземца, у которого все не как у людей? Вечно где-то пропадает, с каким-то отребьем якшается, вшивым и смердящим раны их гноящиеся промывает и штопает, дворне песни поет, как приблудный чохыш-голодранец, вместо того чтобы сидеть на устроенном Газахларом пиру с Небожителями…

Впрочем, и сама она хороша! Могла бы ведь его обломать, в бараний рог скрутить! А все потакает глупым, вредным прихотям! Сюда зачем-то притащилась и стоит под дверью, будто подаяния ждет. Нет бы войти, ногой топнуть и разогнать это пьяное сборище! А любовничка дурашливого, блаженненького на конюшню отправить, чтобы научили его там уму-разуму! Чтобы знал, как высокородным гостям врать, будто у него голова разболелась!

Ожившая под чуткими пальцами Эвриха дибула издала жалобную трель, и Нжери невольно затаила дыхание.

«О Тахмаанг, о чем это он?» Молодая женщина ощутила, как часто заколотилось у нее сердце, и изо всех сил прижала руки к груди.

— Это же он обо мне. О нас! — прошептала Нжери, тщетно пытаясь смахнуть с глаз хлынувшие неудержимым потоком слезы. — Это же он прощается! Прощается навсегда.

Мысль о том, что Эврих когда-нибудь не вернется в «Мраморное логово», приходила ей в голову довольно часто. Причем иногда молодой женщине казалось, что это самый удачный выход для них обоих. Иногда она даже радовалась грядущему избавлению от своего слишком уж необычного возлюбленного или же печалилась и украдкой плакала. Но все это были чувства понарошку, кокетничанье, игра ума, ибо ни на мгновение Нжери всерьез не допускала возможности того, что Эврих в самом деле может уйти из особняка и не вернуться. Нет-нет, он не бросит ее и уж тем паче никуда не денется от ребенка, которого она от него понесла! Они любят друг друга, и это главное, а все остальное — шелуха, накипь, вздор, трения, неизбежные между двумя взрослыми людьми, и надобно лишь время, желание и терпение, дабы отношения их приблизились к идеальным.

Вай-ваг! Как же она была слепа! Как могла не видеть, что нет у них ни терпения, ни времени, а желания слишком переменчивы?

Слезы текли и текли из глаз Нжери, а ноги несли ее все дальше и дальше от трапезной, где ее возлюбленный прощался с обитателями «Мраморного логова». С теми, кто оказался значительно зорче ее и давно уже понял, что ветер удачи, принесший к ним чудного арранта, вскоре вновь подхватит его и повлечет в дальние дали, о которых умел он очень недурно рассказывать и еще лучше петь.

Почему же она не хотела слушать его рассказы и песни? И как сможет она расстаться с тем, кого любила и ненавидела, обожала и презирала за плебейские замашки, с трудом терпела и жизни без которого себе не представляла?

— Предатель! Выродок! Мерзавец мой возлюбленный, дурашка! Золотоволосый мой, изумрудноглазый негодяй!.. — бормотала она, всхлипывая, мечтая одновременно вцепиться в Эвриховы кудри и оторвать ему голову и, прижав к себе, не отпускать ни на шаг. В то же время Нжери сознавала, что ни того ни другого сделать не в состоянии, и ежели проклятый аррант не придумает чего-нибудь, то она самым постыдным образом проревет всю ночь напролет. А может, и завтрашнее утро тоже. И такой он ее на всю жизнь и запомнит…

* * *

— Проснись, госпожа! К воротам особняка прискакал посланец Амаши. Он желает видеть Газахлара…

Нжери потянулась, поднялась с циновок, на которых незаметно задремала, и вышла вслед за разбудившей ее служанкой из беседки. Взглянув на удлинившиеся тени, отметила, что проспала добрую половину дня, и медленно направилась по усыпанной щебнем дорожке к журчащему перед особняком фонтану.

Тело было легким и словно бы чужим, в голове плавали какие-то невнятные обрывки мыслей, воспоминания не то о приснившемся в беседке, не то о последней проведенной с аррантом ночи, которую он сделал поистине незабываемой и в которую спать ей почти не пришлось. Ну кто бы мог подумать, что ночь прощания окажется ночью веселья, прозрения и удовольствий? Что в ней, наполненной сверканием драгоценных камней, золотых и латунных безделиц, звуками дибулы, ароматом редких вин, чувственными прикосновениями, жарким шепотом и тихой беседой, не останется места слезам и горю, а печаль и сожаления будут той самой приправой, без которой радость и счастье кажутся неполными, то ли слишком приторными, то ли слишком пресными…

Да, Эврих и на этот раз оказался на высоте и сумел сделать невозможное: краски мира с его уходом не поблекли и будущее ее, в котором ему не было места, не померкло, ибо сулило новые встречи, влюбленности, заботы, тревоги, радости и волнения. Уходя, он оставил после себя свет, заставив ее поверить в то, во что свято верил сам: каждый новый день будет по-своему прекрасен и удивителен и лишь от нее самой зависит, сумеет ли она наслаждаться малыми и большими чудесами этого необъятного солнечного мира или станет встречать их с кислой, пресыщенной усмешкой. Научится ли, как и он, сама творить маленькие чудеса или же будет с укором взирать на небеса, в тщетном ожидании, когда содеют их для нее равнодушные к чаяниям людей Боги?

Нжери вспомнила, как Хаурика, вышедшая на рассвете вместе с другими обитателями «Мраморного логова» во двор, дабы проводить Газахлара и его спутников, смеялась, прижимая к пышной груди подаренную ей Эврихом маленькую мохнатую обезьянку. Как изумленно вздымал седые брови Малаи, принимая от арранта клетку с большим сине-бело-зеленым попугаем, самозабвенно вещавшим: «Врал-ли лекар-ри! Шар-лат-таны! Костров-вой кор-рм!» А чумазая ребятня, потрясая над головой игрушечными корабликами, дуя во всю мочь в подаренные аррантом сопелки и дуделки, бежала вслед за Газахларовым поездом, восторженно выкликая: «Эврих! Эврих! Эврих!»

На невзрачном, пыльного цвета ослике, в сером плаще и неизменной своей белой тунике, аррант, казалось, должен был потеряться среди сопровождавших пышно разодетого Газахлара оружных конников, но этого почему-то не произошло. Более того, у Нжери возникло впечатление, что именно с ним, а не с господином своим и хозяином особняка, высыпали проститься обитатели «Мраморного логова». И ее даже как-то не удивило, что не они его, а он их наделяет подарками, то есть ведет себя как Небожитель, знатный оксар, осыпающий милостями своих домочадцев. Но все же не совсем так, ибо для каждого — конюха, стряпухи и кожемяки — у него находилось нужное слово и предназначенная только этому человеку улыбка. Да и пожимали Эвриху руки, стремясь коснуться его плаща или хотя бы ослика — «на счастье», как равному и любимому, как доброму другу, шепча благопожелания и призывая к нему милость Богов.

Молодая женщина замедлила шаги подле клумбы с «золотыми шарами», напомнившими ей цвет Эвриховой шевелюры, и нежно погладила себя по животу. Нынешним утром едва ли не впервые к ее гордости за арранта не примешивались ни раздражение, ни досада. Глупо ожидать, что на кипарисе будут произрастать бананы, а на финиковой пальме — апельсины. Жаль только, что поняла это она слишком поздно и немало крови испортила себе и своему возлюбленному в неуемном стремлении сделать из него «настоящего оксара», достойного ее любви и уважения. Наивная, она, сама того не сознавая, пыталась превратить редкий драгоценный камень в пеструю гальку, полагая, будто слишком уж ярко он блестит и слишком непохож на все то, что она привыкла видеть вокруг себя с раннего детства.

Сравнение это вернуло ее мысли к минувшей ночи, к тому моменту, когда Эврих сказал, что хочет подарить ей весьма необычный наряд, и, расстегнув потертую кожаную сумку, высыпал из нее на темно-вишневое покрывало груду сверкающих драгоценностей. И, сопровождая свои действия поцелуями и ласковыми прикосновениями, принялся наряжать обнаженную во время любовной игры женщину, оплетая бусами и ожерельями шею, талию и бедра, надевая всевозможных форм и размеров браслеты на предплечья, запястья и щиколотки, уснащая перстнями и кольцами пальцы рук и ног, вплетая в распущенную гриву черных шелковистых волос броши и амулеты, которыми украшали себя все без исключения жительницы Мавуно, от форани до селянок и самых распоследних рабынь.

Это было так неожиданно, странно и волнующе, что Нжери, забыв о недавних слезах и неизбывном своем горе, невольно включилась в предложенную ей игру. Вертясь перед начищенными до блеска бронзовыми и серебряными зеркалами, она принимала всевозможные позы, долженствовавшие оттенить прелесть нового «наряда», требовавшего, разумеется, доводки и доработок, потешить ее саму и щедрого и изобретательного дарителя. А потом кружилась в медленном, только что изобретенном ею танце, во время которого крохотные серебряные стерженьки, подвешенные к браслетам вместо колокольчиков, мелодично позвякивали и позванивали, и звук, издаваемый ими, сливался в незатейливую, но милую мелодию…

О том, откуда взялись у арранта медовые топазы, дымчатые опалы, зоревые сердолики, пронзительно синие, как вечернее небо, сапфиры, гирлянды жемчужин, словно светившихся изнутри на фоне черной кожи, и похожие на застывшие капельки крови нити коралловых бус, она задумалась, лишь когда они рухнули на широкую постель, дабы дать отдых утомленным любовью телам. Кое-что из всего этого великолепия, она догадалась об этом сразу же, былоподарками либо платой Небожителей искусному лекарю за оказанные услуги, но остальное, безусловно, было приобретено им самим специально для нее. Для этой их последней ночи. Многие поделки, будучи очаровательными, стоили сущие пустяки — например, нитки мелких ракушек, ярко раскрашенных или же оставленных в своем первозданном виде, — однако, прикинув, во сколько обошлась Эвриху вся эта безумная затея, Нжери поняла, что ее возлюбленный покинет «Мраморное логово» без своих бесценных тюков, выкупить которые у Газахлара он, видимо, даже не пробовал…

— Госпожа, посланец Амаши ждет, и лучше бы тебе не испытывать его терпения. Он и так будет раздосадован, не застав Газахлара дома, — напомнила служанка, и молодая женщина, подавив вздох, продолжала свой путь к фонтану, в котором они с Эврихом так любили плескаться теплыми лунными ночами.

Интересно, позволил бы себе подобное безобразие мифический избранник — «настоящий оксар», о котором она так часто мечтала до того, как судьба привела в «Мраморное логово» золотоволосого арранта? И захочется ли ей теперь разделить ложе с героем прежних грез, ежели Великому Духу угодно будет свести ее с ним? Или же в каждом мужчине она будет искать сходства с Эврихом, столь не подходящим на роль супруга или даже возлюбленного чтущей традиции, благовоспитанной форани и столь многое значившим для нее последние полгода?

Бросив в лицо несколько пригоршней прохладной воды, Нжери заставила себя задуматься о делах насущных. Появление посланца Душегуба скорее всего означало, что Эврих с Газахларом были правы и Кешо в самом деле понадобился личный врачеватель. И, стало быть, Амаша пожелает видеть его во дворце. Но, коль скоро аррант ожидал от этого приглашения одних неприятностей, он не слишком расстроится, узнав, что Душегубов гонец припозднился застать его в «Мраморном логове». И все же Эвриха следовало предупредить о появлении посланца, ведь Амаша может отправить его вдогон Газахларову поезду…

— Позови ко мне Нгорро, — произнесла Нжери после недолгих размышлений.

— Как, ты желаешь говорить с ним прежде, чем с посланцем Амаши? — удивилась служанка.

— Делай что тебе говорят! — нетерпеливо прикрикнула на нее форани. — Да позаботься о том, чтобы после разговора со мной Нгорро получил на конюшне лучшую из оставшихся лошадей и мог незаметно выбраться из особняка на Верхнюю дорогу.

Проводив взглядом бросившуюся исполнять ее поручение служанку, Нжери припомнила выражение некоего мудреца, имя коего начисто выветрилось из памяти: «Если мужчина хочет иметь умных сыновей, он должен жениться на умной женщине». Покрутив его так и этак, она пришла к выводу, что изречение сие, без особого ущерба для смысла, можно перефразировать следующим образом: «Если женщина хочет иметь красивого и умного ребенка, то избранник ее должен быть недурен собой и отнюдь не глуп».

— Да-да, неглуп, очарователен и удачлив… — пробормотала Нжери, оглаживая свой пока еще плоский живот и пытаясь представить, на кого будет похож ее сын. Или дочь. Но толком ничего представить не смогла и, обратившись к Великому Духу, тихо попросила: — Пусть дитя будет зеленоглазым и золотоволосым, как мой ненаглядный аррант…

Глава восьмая. Рождение императора

707-й год от основания Города Тысячи Храмов.

1-й год правления императора Кешо

Поднявшаяся из глубины чрева волна боли захлестнула Ильяс, и она жалобно застонала, с ненавистью вперив взгляд в идущий по верху стен голубой узор. Прежде она как-то не замечала этот монотонный рисунок, называемый, кажется, меандром, но теперь вид этих граненых волн прямо-таки бесил ее, доводил до остервенения, ибо они мерещились ей, даже если форани крепко-накрепко зажмуривала глаза. Когда все это кончится, она первым делом велит замазать гадкий фриз, ибо он всегда, всегда будет напоминать ей о перенесенной пытке…

— А-а-а!..

— Тужься, милая, тужься! — усталым голосом проворковала Мутамак, ободряюще стискивая влажные от пота пальцы госпожи.

— Я больше не могу! Он разрывает меня на части!

— Можешь, милая, можешь. Мне тоже, когда я рожала, казалось, что я вот-вот распрощаюсь с жизнью, но, как видишь, жива, здорова и произвела на свет трех девчонок, — ободряюще бормотала Мутамак, такая же потная и тяжело дышащая, как Ильяс.

— Тебе было легче! Будь я такой же слонихой!.. А-а-а!..

— Все будет хорошо. Воды отошли, теперь уже совсем скоро ты разрешишься маленьким хорошеньким ребеночком, — попытался в свой черед утешить молодую женщину Уруб.

— Уйди! Уйди с глаз долой! — прошипела Ильяс. — Вот уж правду говорят, что мужчины созданы нам на погибель!..

Новый приступ боли заставил ее заорать и выгнуться дугой. А потом что-то внутри нее треснуло, лопнуло, из глаз брызнули слезы…

— Пошел! Пошел головкой вперед! Чудесненько, славненько! Тужься, моя рыбонька, тужься, ненаглядная! — донесся до нее откуда-то издалека голос Мутамак.

— О Нгура Благодетельная! Чтоб вы все сдохли!..

Голубой меандр плясал перед глазами и доводил до исступления. Почему она должна смотреть на эту пакость? Почему должна рожать во дворце? Почему вообще должна рожать и страдать она, а не Таанрет, этот подлый соблазнитель? Разве справедливо, что этот лживый, лицемерный кобель развлекается со своими похотливыми сучками или восседает за пиршественным столом, в то время как его ребенок разрывает ее на части?!

— Мутамак! Сделай же что-нибудь! Уруб!.. — требовательно шептала она запекшимися, потрескавшимися, искусанными до крови губами, тогда как тело ее выло и корчилось от невыносимой боли.

— Чудненько! Славненько! Прекрасненько! Ну давай, приналяг еще немножко!

— А-а-а!..

О Нгура, как лживы все повествующие о любви песни и поэмы! Почему в них не говорится о том, как страдает рожающая женщина? О том, что во время беременности она становится похожа на гигантскую неповоротливую лягушку? Чувствует себя неуклюжей и отяжелевшей, словно заглотивший кабана питон? Что лицо и руки ее распухают, ноги отекают, волосы теряют блеск, кожа — упругость, а едкий и вонючий пот то и дело начинает сочиться изо всех пор? Хотела бы она выпустить кишки тому подлецу, который выдумал, будто беременность красит женщину! И всем тем, кто заставляет их рожать…

— Ну вот и все. Ух ты мой сладенький! Госпожа, ты произвела на свет хорошенького мальчишечку! — В громоподобном голосе Мутамак слышалось такое торжество и облегчение, что Ильяс заставила себя разлепить веки. Увидела в могучих руках служанки что-то шевелящееся и влажно поблескивающее, услышала звонкий хлопок и тонкий пронзительный писк.

— Все? — боясь поверить, что чудовищная пытка закончилась, прошептала Ильяс, чувствуя странную опустошенность, отвратительную ломоту в пояснице, саднящую боль между ног и продолжающееся шевеление в разодранном чреве.

— Да! Да, лапушка моя, да!

— Нет еще, — хмуро процедил У руб. — Тужься, госпожа моя, тужься.

— Зачем? Вот же он… А-а-а!.. — Ильяс зашлась в крике, и стоящий перед ее мысленным взором голубой меандр рассыпался алыми искрящимися обломками.

— О Великий Дух! Нганья, держи малыша! Второй… Госпожа…

— Что?! Что вы там бормочете?! О Нгура Заступница!..

Ильяс ощутила, как что-то выскользнуло из нее, вырвалось, как пробка, и содрогнулась от омерзения, чувствуя, какая она мокрая, липкая, и на память ей почему-то пришли дохлые рыбины со вспоротыми животами. Нет, она этого точно не переживет!

— Еще немножко! Ну совсем чуть-чуть! Ну еще капельку! — взывала к ней Мутамак, а потом вдруг рявкнула в самое ухо: — Да поднатужься же ты, ленивая буйволица! Сильней! Еще сильнее! Ну же! Еще! Не засыпай, работай, работай, работай, тебе говорят!..

— Двойня! — из далекого далека долетел до Ильяс перепуганный шепот Нганьи. — Она родила двойню…

— Слава Тахмаангу, она выдавила послед. И никакого кровотечения..

— Да, но что скажет ее муж?.. «Вот уж кого бы я точно удавила собственными руками! — лениво подумала Ильяс, проваливаясь в сонное и покойное небытие. — И чтобы я еще хоть раз подпустила мужчину к своему ложу?.. Ни за что и никогда…»

* * *

Известие об убийстве Мандлы Татама ужаснуло, но не удивило Таанрета. Подобного поворота событий он ожидал, вот только невдомек ему было, кто подсылает убийц, дабы прикончить своих соправителей: Татам или Кешо? Раз Татам мертв, значит, смерти их жаждал Кешо. Ну что ж, все это Орочи Мунг предсказывал в своем трактате, хотя и не предвидел, что борьба за власть начнется так быстро. По его предположениям Триумвират должен был просуществовать пять-шесть лет, прежде чем возникшие между соправителями противоречия приведут к резне.

Таанрет уперся ладонями в мраморный подоконник, подставив лицо свежему, дующему с моря ветру. И, глядя на паруса рыбачьих шаланд, застывших на темно-синем стекле вод Мванаакского залива, задумался о том, почему дневной бриз дует с моря на сушу, а ночной — с берега. Бродили у него в голове смутные соображения по поводу того, что связано это как-то с перепадами температур, с замещением теплого, поднимающегося вверх воздуха холодным, но, чтобы проверить это и осмыслить должным образом, времени решительно не хватало. Не было его и на то, чтобы отследить, почему новые железорудные разработки не дают ожидаемой прибыли и куда, во имя Тахмаанга, исчезли два обоза, везущие золото с приисков Бадаатвы. Самое драгоценное, что есть на свете, время, утекало, словно песок между пальцами, а созданный при Триумвирате Совет Небожителей, вместо того чтобы помогать, с усердием, достойным лучшего применения, ставил палки в колеса всем тем начинаниям, которые должны были содействовать процветанию империи.

Тупоголовые оксары тратили пыл своих сердец на сведение личных счетов и обретение сиюминутных выгод, не желая понимать, что собственное их процветание напрямую зависит от благополучия Мавуно.

Они утаивали налоги, привечали бежавших с государственных рудников рабов, задерживали поставки древесины, парусины, смолы и пакли, без которых работы на верфях стопорились и о расширении торговли с заморскими северными соседями оставалось только мечтать…

В дверь громко постучали, и возникший на пороге Горд ас коротко доложил:

— Тебя желает видеть У руб.

— Пусть войдет, — нетерпеливо разрешил Таанрет, вот уже вторые сутки ожидавший известий от Ильяс, которая никак не могла разродиться и хоть чем-то его утешить.

— Господин мой, супруга твоя родила двойню. Оба мальчики, крепкие и здоровые.

Уруб сделал оберегающий от сглаза знак, и Таанрет непроизвольно повторил его движение. Затем до него дошел смысл сказанного, и брови его сошлись в прямую линию, а пальцы сжались в кулаки.

— Двойню? Эт-того только не хватало! О, Хаг-Хагор тебя забери!.. — Таанрет осекся и, взяв себя в руки, на полтона ниже спросил: — Как Ильяс? Могу я ее видеть?

— Роды прошли успешно, — неопределенно пожал плечами маленький лекарь, сбежавший из «Мраморного логова» и объявившийся во дворце после того, как по столице поползли слухи о том, что Ильяс вот-вот должна родить. — Сейчас она спит, и, полагаю, жизни и здоровью ее ничто не угрожает.

«Ничто, кроме подсылов Кешо! — мысленно уточнил Таанрет и отворотился к окну, дабы скрыть исказившую его лицо судорогу. — О Великий Дух, да что же это за напасть?! Что же это за наказание такое?! Пусть мальчик, пусть девочка, все едино, но близнецы? Неужто Боги не могли уберечь меня хотя бы от этого?!.»

— Кому известно о рождении близняшек? — глухо спросил он, пытаясь сообразить, как обернуть на благо себе и империи эту новую каверзу Богов, задавшихся, судя по всему, целью окончательно доконать его. А ведь так хорошо все начиналось!..

— Мне, Мутамак и Нганье.

Стало быть, еще не поздно избавиться от одного из новорожденных мальчишек. Уж трех-то человек он сумеет заставить молчать. Появление законного претендента на императорский престол в корне изменит отношение к нему Совета Небожителей и поубавит пыла у приспешников Кешо. Кстати сказать, не из-за этого ли наследника Кешо, читавший, разумеется, трактат Орочи Мунга, начал торопить события?..

— Осмелюсь заметить, что двое мальчишек лучше одного. Два сына лучше, чем один, — тут же поправился маленький лекарь. — Тем более что о рождении второго можно пока не заявлять во всеуслышание. В святилище Мбо Мбелек он будет в безопасности и в то же время под рукой, ежели с первым случится какое-то несчастье. Как с Мандлой Татамом…

— Два сына? — Таанрет недоуменно поднял брови. — Два сына… — повторил он, силясь вникнуть, вчувствоваться в смысл этих слов.

— Это твоя плоть и кровь, господин мой. Пройдут годы, и, глядя на них, ты поймешь, что смотришься в Зеркало Богов, — промолвил Уруб, догадавшийся, похоже, что делается на душе у Таанрета.

— У империи не может быть двух правителей…

— Но отец может иметь двух сыновей, — настойчиво и вместе с тем почтительно произнес лекарь. — Два меча лучше одного, не так ли?

— А Ильяс? Что думает по этому поводу моя жена?

— Она свое дело сделала, господин мой. И в любой другой стране муж стал бы любить ее и почитать втрое против прежнего. Ведь только в Мавуно к двойняшкам относятся с предубеждением. Вспомни хотя бы последователей Богов-Близнецов.

— Но мы-то родились и живем здесь. И вынуждены считаться с традициями и предрассудками, сколь бы глупыми и противоестественными они нам ни казались! — жестко сказал Таанрет. — Думаю, нам придется …

— Взгляни на них, прежде чем принять решение, господин мой! Это ведь твои сыновья, и лишь Великому Духу ведомо, будут ли у тебя другие! — торопливо прервал его Уруб, не давая вымолвить слова, от которых потом ему трудно будет отказаться.

* * *

Постукивая сандалией по ножке низкого кресла, в котором свернулась клубочком Ильяс, Нганья неторопливо рассказывала о прощании жителей столицы с Мандлой Татамом. Оказывается, в нем участвовало множество народу и языки пламени от погребального костра, разожженного на площади Ветров, вздымались выше купола храма Амгуна-Солнцевращателя. Кешо Бибихнор произнес потрясающую речь, и тризна затянулась едва ли не до рассвета, поскольку Совет Небожителей распорядился выкатить на площадь больше сотни бочек с рисовой водкой и пальмовым вином, так что желающие могли упиться вусмерть. Не обошлось, конечно же, без драк, но яр-нуарегам было велено ни во что не вмешиваться…

— Для чего ты рассказываешь мне все это? — недоумевающе поинтересовалась Ильяс, мысли которой были заняты судьбой сыновей, а вовсе не какой-то там тризной по убиенному Татаму.

— По городу ходят всевозможные слухи, — помедлив, сказала Нганья, начиная отбивать по ножке кресла какой-то примитивный, навязчивый ритм. — Одни говорят, что Татама убили подсылы Кешо, другие винят в его гибели твоего мужа.

— Какое мне дело до болтовни неумных сплетников? Убийца Татама была схвачена, допрошена и казнена. Она сама призналась, что является служанкой Вездесущей и к тому же имела с убитым личные счеты, — равнодушно заметила Ильяс.

— Служительницам Смерти не нужны поводы для убийства, — вставила Мутамак, вышивавшая на пеленке узор из переплетения молний, призванный уберечь маленького Хутама от порчи и дурного глаза.

— Ерунда! — холодно ответствовала Нганья, даже не повернув головы в сторону Мутамак. — Поклонники Безымянной и Вездесущей не убивают кого попало. Это секта наемных убийц, члены которой неизменно берут плату за свою работу. Причем немалую. И эта прикинувшаяся «девой веселья» гадина тоже, без сомнения, выполняла чей-то заказ. Она не была жительницей нашего города и, стало быть, никаких личных счетов с Татамом не сводила.

— Может, и так, — безучастно согласилась Ильяс. — Но меня, знаешь ли, значительно больше волнует судьба малютки, отданного по настоянию Таанрета в святилище Мбо Мбелек.

— Ты не понимаешь, — терпеливо произнесла Нганья, — убийцу к Татаму подослал тот же человек, что подсылал их к твоему мужу. А кому больше всех нужна смерть их обоих?

— К чему ты ведешь? Я знаю, что супруг мой давно не ладит с Кешо и Татам был единственным связующим звеном между ними. Ничего нового ты не сказала, а если желаешь призвать его к бдительности, можешь сделать это лично. Хотя Таанрет принимает все мыслимые меры предосторожности со времен неудавшегося покушения на него в «Мраморном логове». Это ты хотела от меня услышать? — спросила Ильяс, раздосадованная настойчивостью своей подруги.

— Мутамак сказала, что давеча ты жаловалась отцу на своего мужа…

— Опять подслушиваешь? — Ильяс устремила гневный взгляд на могучую служанку, делавшую вид, что разговор форани не имеет к ней ни малейшего отношения. — Да, я говорила с папой о Таанрете. Он спрашивал меня о нем и… Нет, я действительно не понимаю, чего ты от меня хочешь!

— Так ты и в самом деле сказала, что терпеть его не можешь? Будто ты раскаиваешься, что вышла за него замуж?

— Сказала, ибо так оно и есть.

Ильяс упрямо стиснула зубы и уставилась мимо собеседницы на клубящиеся в столбе льющегося из окна солнечного света золотые пылинки. Вчера, разговаривал с отцом, она сказала ему правду и готова была повторить ее в глаза мужу, если бы у того возникло желание узнать, что думает об их браке его жена. Но его это, похоже, не слишком-то волновало…

Справедливости ради следовало признать, что Ильяс лукавила: желтоглазый пытался поговорить с ней по душам после того, как близняшкам сделали положенные татуировки и Аканума — настоятель храма Неизъяснимого Мбо Мбелек — увез Ульчи с собой. Но как она могла говорить с ним, если он только что отрекся от одного из своих сыновей? О, разумеется, он привел бы кучу доводов в пользу принятого им — без нее! — решения судьбы их сына, но слушать всю эту чушь она не желала. Ибо наперед знала, чем кончится их беседа.

У Таанрета имелось в запасе испытанное средство, к которому он неукоснительно прибегал, когда не мог убедить в чем-либо свою не слишком-то сговорчивую супругу. Он просил поверить ему и простить его. Поверить в то, что он, лучше разбираясь в происходящем, способен принять самое разумное и целесообразное решение, и простить за то, что уделяет ей недостаточно внимания и не в состоянии посвящать во все свои дела.

Однако сколько же можно верить, входить в его положение и прощать?! Она и так слишком многому верила и слишком многое ему прощала…

— Твой муж далек от совершенства и все же неизмеримо лучше Кешо. Сказанное же не к месту слово способно неузнаваемо изменить нашу жизнь, а твое — так даже повлиять на судьбу империи. Разве ты до сих пор этого не поняла?

Нганья устремила на подругу испытующий взгляд, от которого Ильяс почувствовала себя неуютно, и, уже не пытаясь скрыть нарастающее раздражение, потребовала:

— Хватит ходить вокруг да около! Довольно говорить недомолвками! Кому какое дело до того, о чем я беседовала со своим отцом? И чего ради ты вступаешься за Таанрета, лишившего меня одного из сыновей? За человека, для которого и жена, и собственные дети важны лишь постольку, поскольку способствуют воплощению в жизнь его честолюбивых намерений?

— Само по себе честолюбие не является пороком. Важно, к чему влекут человека честолюбивые замыслы и какими средствами он собирается достичь намеченных целей. — Нганья покосилась на Мутамак и, решив, видимо, не обращать на нее внимания, продолжала: — Кешо уже не раз подъезжал к твоему отцу, дабы склонить его на свою сторону, и ежели ты, сама о том не подозревая, оттолкнешь Газахлара от Таанрета, последствия этого могут оказаться весьма плачевными для всех нас.

— Вай-ваг! Прекратишь ли ты наконец барабанить по моему креслу? — Ильяс рывком поднялась на ноги и нетвердой походкой прошлась по залитой солнцем комнате. — Что за вздор ты несешь? Как бы я ни относилась к своему мужу, слепой-то уж меня никто не назовет! Я прекрасно вижу, что он отличается от Кешо, как сокол от стервятника-трупоеда. И отец мой тоже видит, можешь мне поверить!

— Я верю тебе, — промолвила Нганья, вылезая из низкого, мастерски сплетенного из тростника кресла. — Но ты в последнее время была слишком поглощена собственными заботами, чтобы обращать внимание на происходящее вне твоих покоев. Кешо не зря вьется вокруг твоего отца, а ежели тебе кажется, что я преувеличиваю, порасспроси об этом Мутамак. Она, как всегда, знает все обо всех.

— Так я и поступлю. — Ильяс бросила взгляд на стоящую посреди стола клепсидру. — После того, как покормлю Хутама.

— Переговори с отцом, Ильяс. Обстановка в столице накалена до предела, и лучше бы тебе отложить выяснение своих отношений с Таанретом до более подходящих времен, — проговорила Нганья уже на пороге комнаты.

— Ох уж мне эти советчицы! — фыркнула молодая женщина, едва только дверь за ее подругой захлопнулась. — Что мне с ним выяснять, если никаких отношений давно уже нет?!

* * *

По мнению Сабаара, желтоглазому не следовало потакать капризам Ильяс и перевозить ее с сыном из дворца в «Мраморное логово». Будущий император Хутам должен жить во дворце, и переезд его в Газахларов особняк будет, безусловно, воспринят Небожителями как проявление слабости. Тем паче что напасть на «Мраморное логово» приспешники Кешо могут с таким же успехом, как на Таанретовы покои в императорском дворце, и обороняться там было бы ничуть не хуже, чем здесь. Возможно, даже лучше, поскольку за прошедшие полгода Валихамун с Фанкелом успели превратить их в настоящую крепость. Наконец — и это задевало Сабаара больше всего, — Ильяс, решив вернуться под отцовский кров, проявила тем самым недоверие как к собственным, так и к Таанретовым телохранителям, что было неумно и в высшей степени несправедливо…

— Тебе вовсе незачем следовать за мной хвостом. — Ильяс оторвала взгляд от воинов, поджаривавших на вертеле истекающую жиром тушу свиньи, и отвернулась от выходящего во двор окна. — Ступай в пиршественный зал и выпей вместе со всеми за здоровье моего сына и его благополучный переезд в «Мраморное логово».

— Я не страдаю от жажды, госпожа моя, — суховато ответствовал Сабаар, мысленно проклиная Таанрета за неумение образумить своенравную девчонку, делающую все возможное, дабы затруднить жизнь своих телохранителей.

— Вина моего отца с удовольствием вкушают даже те, кто не испытывает жажды, а пиры устраиваются в его особняке каждый день. — Форани заставила себя улыбнуться, но, видя, что телохранитель не трогается с места, нахмурилась. — Ты можешь идти по своим делам. Куда хочешь. Я не нуждаюсь в толпе сопровождающих, не дающих мне шагу шагнуть в собственном доме.

— Разве я похож на толпу?

— Ты похож на упрямого, твердолобого зануду! — процедила сквозь зубы молодая женщина. — Я ушла с пиршества, дабы побыть одной, и не нуждаюсь в чьем-либо обществе. Неужели это так трудно понять?

— Телохранитель — это не общество. Это тень у ног, сторожевой пес, меч в ножнах госпожи, которая должна уже была к этому привыкнуть и смириться с этим, — как можно равнодушнее произнес Сабаар.

— Слушай, человек! Хотя ты родился далеко от Города Тысячи Храмов, до сих пор у меня не было причин обвинять тебя в скудоумии и тупости! Так не разочаровывай же меня и впредь! — На скулах Ильяс заиграли желваки, и Сабаар понял, что она едва сдерживается, чтобы не заорать и не затопать ногами. — Это мой дом! В нем и не может быть подсылов Кешо! И он — погляди сам! — и без того набит охранниками, от вида которых меня уже с души воротит!

Она махнула рукой, указывая вдоль галереи, где у дверей и окон темнели неподвижные фигуры Газахларовых воинов.

— Ступай в пиршественный зал, Сабаар, не испытывай моего терпения. Пора бы уже тебе понять, что если кому и угрожает опасность, то никак не мне. После того как я родила Хутама, именно он, а вовсе не я, будет притягивать к себе все молнии и громы. Он и Таанрет — единственный человек, способный посадить моего сына на императорский престол.

Слова ее, разумеется, не убедили телохранителя, и все же он, поклонившись форани, отвернулся от нее и двинулся по галерее к центральной части особняка. Ильяс была не права, недооценивая собственную персону. Похитив ее, Кешо мог многого добиться от желтоглазого, невзирая ни на что искренне любившего свою жену, но в настоящий момент ей и правда ничего вроде бы не угрожало. Зато при упоминании имени Таанрета Сабаар внезапно почувствовал, как волосы у него на голове шевельнулись, точно от слабого ветерка, а внутри тенькнул приглушенный сигнал тревоги. Будь он и впрямь сторожевым псом, шерсть у него встала бы дыбом, уши прижались к голове, а клыкастая пасть оскалилась. Однако, будучи всего лишь человеком, телохранитель ощутил приближение опасности не столь отчетливо. Беспокойно оглянулся по сторонам, передернул плечами, проверил, легко ли вынимается меч из ножен, и прибавил шагу.

Интуиция редко обманывала воина из племени сехаба, чья звериная почти чуткость не шла ни в какое сравнение с внутренней слепотой и глухотой толстокожих уроженцев столицы, но жизнь в Городе Тысячи Храмов успела уже сказаться и на нем. Перенятая у горожан привычка рассуждать сыграла с ним на этот раз скверную шутку. Вместо того чтобы завопить что есть мочи: «К оружию! На помощь желтоглазому! Спасайте Таанрета!» — он лишь ускорил шаг и передвинул ножны с широким длинным кинжалом на живот. Да и не мог он, больше всего боявшийся прослыть дикарем, поступить иначе. Ибо, пожив в Мванааке, понял, что обитатели столицы здорово отличаются от его соплеменников. Неизмеримо больше, чем совершить ошибку или подлость, осудить невинного или проявить излишнюю жестокость, больше даже, чем быть обкраденными или убитыми, они боятся попасть в неловкое или же смешное положение. А как раз в таком положении он бы и оказался, без видимых причин заорав, что Таанрету грозит опасность. В доме его тестя, в окружении собственных преданных воинов, на пиру…

Впрочем, на пиру-то как раз на желтоглазого и напали в прошлое его гостевание в «Мраморном логове». Быть может, это-то воспоминание и встревожило Сабаара, заставив заподозрить невесть что, услышать грозовые раскаты, в то время как на небе не было ни единого облачка?

Сбежав по центральной лестнице на первый этаж, он устремился направо, к пиршественному залу, около дверей которого по-прежнему стояли два хорошо знакомых ему воина: Хамдан и Вартак. Из-за дверей, ведущих в зал, доносились звуки люмчи, дибулы, фиолы, дуделок и тамтамов. «Значит, тревога была напрасной! Хвала Алой Матери! — мысленно воскликнул Сабаар и тут же привычно поправился: — Алой Матери, Великому Духу, Тахмаангу, Нгуре и Мбо Мбелек!» Не стоит обделять вниманием Богов приютившей тебя земли.

— Охрана пирующих не самое веселое занятие на свете, не так ли? — лучезарно улыбаясь, проговорил он, чувствуя, как начинают расслабляться мышцы лица, и предвкушая грядущее веселье. Раз уж Ильяс не нуждается в его услугах, то почему бы ему не выпить кубок-другой пальмового вина? Среди разносящих блюда служанок и рабынь он, перед тем как Ильяс покинула зал, успел заметить Юмаи, и, ежели девчонка еще помнит его, возвращение в «Мраморное логово» можно будет считать не такой уж великой глупостью, как это представлялось ему прежде.

— Ты оставил Ильяс одну? — спросил Хамдан с непонятной интонацией в голосе.

Улыбку, появившуюся на лице Вартака, иначе как мертвенной назвать было нельзя, и Сабаар вновь почувствовал запах близкой опасности, страха и боли. «Беги! — шепнул ему внутренний, никогда не подводивший его голос. — Беги через черный ход во фруктовые сады, ибо беда уже вошла в этот дом, опалив своим дыханием лица вчерашних друзей…»

— Ильяс послала меня оберегать желтоглазого, — промолвил Сабаар, и тут сквозь перезвон струн, завывание гуделок и перестук тамтамов до него донеслись гневные крики и звон оружия.

«Не ходи!» — беззвучно шевельнулись губы Хамдана, но Сабаар уже шагнул вперед. Толкнул правую створку двери, сознавая, что делает непоправимую глупость, не совершить которую, однако, не может. Если даже хозяева, коим ты поклялся служить, не отличаются умом и сами навлекли на себя беду, негоже отступаться от них в ненастье, коли не сделал это в дни процветания…

Удар последовал мгновенно. Услышав свист опускающейся дубинки, Сабаар вскинул руку, защищая голову, уходя в то же время от удара гибким поворотом тела. Отпрыгнув, упал на колено, вскочил на ноги. Краешком глаза заметил движение слева, скользнул вперед, сделал пируэт между двумя дальними противниками, саданул одного из них локтем под дых, выхватил меч.

Четверо детин, охранявших двери зала изнутри, не собирались убивать каждого входящего. Всерьез — мечами, ножами, кинжалами — дрались люди, скакавшие между пиршественных столов. Там, в глубине зала, лилась кровь, стонали раненые, хрипели умирающие, а эта четверка должна была просто оглушать дубинами всех тех, кто, по мнению Хамдана и Вартака, мог примкнуть к защитникам Таанрета.

Сабаар не колеблясь ткнул острием меча в живот лезущего на него дуром молодца. Убедился, что, хотя клинок вроде бы не встретил сопротивления, выпад достиг цели и парень согнулся пополам. Перерубил опускавшуюся ему на голову дубину и, продолжая движение, рассек бедро следующего нападавшего — сверху вниз, по всей длине.

Двое оставшихся около двери, отбросив дубины, разом вырвали из ножен кривые мечи. Приглашенные Газахларом музыканты продолжали наигрывать что-то не слишком затейливое, но ритмичное, имевшее целью заглушить крики ярости, стоны, призывы о помощи и лязг оружия. «Плохо! Желтоглазого, похоже, уже прикончили, да и мне теперь пощады ждать не приходится!» — подумал Сабаар, парируя удар одного меча, отшатываясь от плоского, режущего удара другого и в свой черед делая выпад, почти…. нет, не достигший цели. Он присел, прыгнул, рубанул, мягко отскочил, сделал короткий финт, перехватывая меч одного из похожих, как родные братья, и весьма слаженно действующих противников гардой кинжала.

Левая рука на мгновение онемела, Сабаар закружился, избегая двух смертоносных клинков и судорожно соображая, как вырваться из ловушки. Вырваться и… предупредить Ильяс? Но не мог же Газахлар напасть на желтоглазого без позволения дочери? Или мог?.. Зачем ему понадобилось убивать своего зятя?..

Один из атакующих, у которого под распахнувшимся саронгом проглянул легкий кожаный панцирь, выругался, ударил с нерасчетливым размахом и на мгновение потерял равновесие. Ага! Если бы только удалось пробиться к двери… Сабаар коротким точным движением кольнул открывшегося противника в предплечье, хотел дотянуться кинжалом, но тут резкая боль обожгла правую руку пониже локтя. Клинок, которым он пытался прикрыться от рубящего удара сверху, выскользнул из потерявших чувствительность пальцев, и чужой меч с омерзительным хрустом вошел в его грудь.

«Пора… Давно мне пора прийти в объятия Алой Матери и обрести покой в краю Прохладной Тени…» — пронеслось в голове Сабаара, успевшего понять, что он умирает, и обрадоваться, ибо совсем скоро ему предстояло встретиться с соплеменниками, павшими во время страшного нашествия на их земли проклятых пепонго.

* * *

Развернув пеленку, Газахлар некоторое время смотрел на весело гукавшего и пускавшего пузыри младенца. Красно-белая татуировка на предплечьях изображала скрещенные молнии в круге — наиболее распространенный охранительный символ, используемый простонародьем. Хотя девочек, бывало, метили и знаком «Чаши» в сочетании с «Якорем». Отгонявшие зло рисунки, которые можно было прочитать как «Плодородная» и «Верная», в этом случае означали еще и то, что малютка посвящалась Нгуре, а не Тахмаангу, что было вполне естественно и предотвращало путаницу при занесении имен новорожденных в храмовые книги.

Газахлар еще раз взглянул на крохотную девчонку, лежащую в раззолоченной, предназначавшейся для его внука колыбельке, и хмуро велел замершей подле нее, не смевшей перевести дыхание матери унести малышку прочь и не попадаться больше ему на глаза. Подождал, пока женщина, которая должна была прикармливать Хутама, если у Ильяс не хватит молока, уйдет, и крикнул, чтобы в комнату привели его дочь. Затем, подойдя к распахнутому окну, смерил взглядом расстояние до земли. Локтей восемь, а то и десять. Н-да-а-а, недооценил он упрямство Ильяс и решительность ее подруги. Но почему, спрашивается, бежавшую с его внуком Нганью не остановили расставленные им вокруг особняка караульщики, получившие приказ хватать всех, кто не произнесет условленную фразу?

— «Цветы расцветают в полночь»! — произнес Газахлар с такой кислой миной, словно только что отведал недозрелого лимона. — Как славно все было задумано и как убого воплотились в жизнь измысленные нами с Кешо планы… А произошло это скорее всего потому, что кто-то успел в самый последний момент предупредить Ильяс. Кто-то из обитателей особняка, ежегодно клявшихся мне в преданности…

Оборвав свою речь на полуслове, он стиснул кулаки, сообразив, что в клятве упоминалась и его дочь. Они с ней составляли для домочадцев как бы единое целое, и формально человека, пожелавшего хранить верность Ильяс, а не ему, нельзя было даже обвинить в измене. Так же как и его самого, за то что он предпочел служить Кешо, а не Таанрету, поскольку оба были членами принимавшего от оксаров присягу верности Триумвирата…

Мельком взглянув на явившуюся по его приказу дочь, Газахлар сделал знак сопровождавшим ее воинам выйти из комнаты. Подождал, не заговорит ли Ильяс первой, но та глядела мимо него, и по выражению ее лица всякому было ясно, что рот она открывать не собирается.

— Н-да-а-а… — Владелец «Мраморного логова» вздохнул и с тоской покосился на окно, за которым раскинулся дивный золотисто-зеленый мир. Подсвеченные заходящим солнцем облака скользили над столицей, как плавучие острова в прозрачной воде над затонувшим городом, о котором любили рассказывать легенды сказители-чохыши. Самые низкие облачка, казалось, вот-вот зацепятся за резные купола, венчавшие башни императорского дворца, но впечатление это было, конечно же, обманчивым…

— Ты мудро сделала, отправив Мутамак присматривать за Ульчи. За храмовыми жрецами тоже нужен глаз да глаз, а за служителями Мбо Мбелек — в особенности. Говорят, втайне они до сих пор приносят Неизъяснимому человеческие жертвы.

Ильяс вздрогнула, как от удара, и Газахлар поздравил себя с тем, что ему, по крайней мере, удалось удивить свое возлюбленное чадо.

— Мысль отослать Нганью с Хутамом из «Мраморного логова» также была недурна, — продолжал он, пройдясь по комнате и как бы невзначай придвинув дочери кресло. — Ты доказала, что обладаешь решимостью и предусмотрительностью и не уподобишься лошади с зашоренными глазами, которую возница может гнать куда ему вздумается. — Газахлар сделал паузу и, взяв с низкого столика вазочку с кишмишем, продолжал кружить по комнате. — Все это очень хорошо и даже похвально, но создает тем, кто тебя окружает и печется о твоем благополучии, массу неудобств.

Отправив в рот щепоть сушеного винограда, он остановился так близко перед Ильяс, что она невольно попятилась и опустилась в стоящее за ее спиной кресло.

— Меня лично твои выходки и сумасбродства не удивляют и не огорчают, ибо до сих пор Нгура умело обращала их тебе же на пользу. Однако Кешо они раздражают, а считаться с его чувствами мы должны по целому ряду причин.

Газахлар кинул в рот еще одну щепоть кишмиша, подождал, не поинтересуется ли Ильяс, какие причины он имеет в виду, и терпеливо продолжал:

— Пока твой мечтатель супруг наживал себе недругов, ратуя о процветании империи, Кешо всевозможными способами склонял на свою сторону колеблющихся Небожителей и командиров яр-нуарегов. Он преуспел в этом настолько, что даже появление на свет Хутама — права которого на императорский престол никто из оксаров сомнению не подвергал — не слишком увеличило число сторонников твоего мужа. Безвременная же кончина Татама изрядно их подсократила. До братоубийственной войны оставался один шаг, который, благодаря моим усилиям, сделан не был.

— Благодаря твоему предательству, хочешь ты сказать? — подала наконец голос Ильяс.

— Когда речь идет о спасении родины, сотен и тысяч жизней, привычные понятия теряют смысл, а порой превращаются в свою противоположность. И то, что представляется тебе сейчас предательством, очень скоро все в один голос будут называть подвигом. А обо мне, как о человеке, презревшем узы дружбы и родства ради того, чтобы не дать вспыхнуть пожару междоусобной войны, станут слагать легенды, как об Агешвааре. И это будет справедливо. — Газахлар поставил вазочку с кишмишем на стол и опустился в стоящее напротив Ильяс кресло. — Если бы междоусобица началась, рано или поздно твой муж и его сподвижники потерпели бы поражение. Поверь, я обдумал все возможные варианты и выбрал самый бескровный и сулящий нам к тому же весьма заманчивое будущее.

— Кому это «нам»? Тебе и Кешо?

— Кешо, мне, тебе и одному из твоих сыновей. Вероятно, Хутаму, поскольку Ульчи, надобно думать, Мутамак, прослышав о случившемся этой ночью, упрячет в такую щель, где даже ты его не найдешь.

— Какое же место отведено мне и… Хутаму в ваших с Кешо планах? — спросила Ильяс, впервые проявляя интерес к разговору.

— В убийстве Таанрета будет обвинен подсыл из Кидоты. Ты выйдешь замуж за Кешо, и вы вместе станете растить и воспитывать будущего императора Хутама.

— До тех пор, пока я не рожу еще одного сына. Который со временем займет место умершего от… ну, скажем, жарницы, Хутама? — уточнила форани, и Газахлар вынужден был признать, что за прошедший год она сильно повзрослела и поднаторела в дворцовых интригах.

— Такую возможность исключить нельзя. На все воля Великого Духа, — смиренно произнес он, от души надеясь, что дочь не воспримет его слова как издевательство. Ссориться с ней было сейчас себе дороже, да и чувства ее он если и не разделял, то уж во всяком случае понимал.

— Что ожидает меня, если я не соглашусь выйти за Кешо и ему не удастся разыскать Хутама?

«Ага, стало быть, она признает, что даже ей не найти Ульчи, пока сбежавшая с ним из храма Мбо Мбелек Мутамак не соизволит подать о себе весточку», — подумал Газах л ар, радуясь тому, что не сказал Кешо о рождении близнецов. Пользы бы это не принесло, а запутывать еще больше не было решительно никакого смысла.

— Если ты будешь настолько глупа, чтобы отказаться от мужа-императора, Кешо сделает все возможное, дабы разыскать Хутама. Он не остановится ни перед чем, включая пытки, которым подвергнет несговорчивую супругу Таанрета. И либо будет воспитывать моего внука, объявив себя регентом юного императора, либо, ежели, несмотря ни на что, не сумеет отыскать Хутама, не мудрствуя лукаво, провозгласит себя новым императором. В последнем случае клан Леопарда перестанет существовать точно так же, как и клан Огня.

— Дошлые вы с Кешо ребята. Из тех, что в кулаке цыпленка из яйца выведут.

Газахлар пожал плечами и снова принялся задумчиво жевать кишмиш. Главное было сделано. Он изложил дочери свой взгляд на существующее положение дел, и теперь только от ее здравомыслия зависело, как будут развиваться дальнейшие события. Дурой ее не назвал бы даже злейший враг — каковых у нее, кстати сказать, нет, — и, значит, принятие ею единственно верного решения является всего лишь вопросом времени. А оно пока что у них с Кешо было. Ибо, если голова у змеи отрублена, кого заботит, что тело ее продолжает извиваться?

— Насколько мне известно, мой муж был оглушен, а не убит на устроенном тобой пиршестве, — произнесла Ильяс после бесконечно долгого молчания.

— Да, это так, — нехотя подтвердил Газахлар, в очередной раз убеждаясь, что обитатели «Мраморного логова» не оставляют его дочь своими заботами.

— Я выйду замуж за Кешо, и Нганья вернет Хутама во дворец. Но при одном условии. Мой муж должен быть выпущен на свободу целым и невредимым.

— Это невозможно, — буркнул Газахлар, сутулясь и недобрым словом поминая Кешо, распорядившегося во что бы то ни стало взять Таанрета живым, «дабы ему можно было задать несколько весьма важных для судеб империи вопросов». Знает он, какие вопросы задает этот мясник-самоучка в дворцовых застенках и насколько не интересуют его какие бы то ни было ответы на них.

— Напротив, очень даже возможно. Ибо это единственное, но непременное условие. Пусть я буду дочерью предателя — с этим уже ничего не поделаешь, однако сама я до сих пор никого не предавала и начинать с собственного мужа не намерена.

— Ты уже предала желтоглазого, пожалев в моем присутствии о том, что вышла за него замуж. И снова предашь, став женой Кешо и передав в его руки Хутама, — жестко сказал хозяин «Мраморного логова», поднимаясь с кресла. — Жизнь наша, хочешь ты того или нет, состоит из малых и больших предательств и подлостей, которые принято называть «компромиссами», «целесообразным выбором», «избранием наименьшего зла» и прочими мудреными словесами, способными обмануть либо недоумков, либо тех, кто изо всех сил желает быть обманутым.

— Не будем препираться и попусту сотрясать воздух. Мне безразлично, какие клятвы вы с Кешо возьмете с моего мужа, дабы он не помешал вам править империей. Однако, пока я не буду уверена, что он свободен…

— Вай-ваг! Что за детские бредни?! Неужели, будь ты на месте Кешо, у тебя достало бы глупости отпустить своего соперника? — возмутился Газахлар, сознавая, что Ильяс закусила удила и, что бы он теперь ни говорил, какие бы доводы ни приводил, будет стоять на своем. — Ты же уверяла меня, что не можешь терпеть желтоглазого! А теперь готова принять мучительную смерть из-за дурацкого своего упрямства!

— Я… Понимаешь, па, я все-таки еще люблю его… — Ильяс закрыла лицо ладонями и, после недолгого молчания, чуть слышно прошептала: — Но даже если бы не любила… Я не могу предать отца моих сыновей.

— А он? Он ведь услал одного из них в храм Мбо Мбелек! Он перетрахал половину дворцовых девок, пока ты таскала в своем чреве его отпрысков!.. — Газахлар вцепился железными пальцами в плечо Ильяс. — Дочь, не дури! Ты не простолюдинка и должна понять, что на чьей арбе едешь, того и песенку пой! Мы с тобой влезли в арбу Кешо, и не след ныне оглядываться на прошлое…

Он говорил и говорил, но с тем же успехом мог произносить свои пламенные, проникновенные речи перед выкинутой на берег рыбиной, которая тоже в ответ лишь трепыхалась бы и всхлипывала, с шумом втягивая воздух, коего ей мучительно не хватало.

class="book">* * * Совершая ежедневную прогулку по императорским садам, Ильяс с замиранием сердца ожидала начала наводнения. Несколько раз в течение ее жизни северный ветер принимался гнать воды Гвадиары вспять, отчего приречные районы столицы уподоблялись гигантскому болоту. Люди гибли десятками, иногда сотнями. Жрецы всех без исключения Богов утверждали, что бедствие это ниспослано жителям Мванааке за грехи их. Вот только страдали почему-то от разливов Гвадиары преимущественно кварталы бедноты, а для обитателей особняков, стоящих на Рассветных и Закатных Холмах, они превращались в занимательнейшие зрелища. Осознание несправедливости происходящего пришло к Ильяс на двенадцатом году жизни, и с тех самых пор она втайне от всех страшилась, что когда-нибудь Великий Дух, преисполнившись гнева, решит исправить упущение и вознесет равнины, а горы низринет, превратив в дно морское. Либо нашлет такую волну, которая слизнет с лица земли и особняки Небожителей, и императорский дворец, трусливо вскарабкавшиеся на вершины приречных холмов.

Упоминания о подобных бедствиях часто встречались в сказках и легендах, и, быть может наслушавшись их, юная форани просыпалась в испарине и с криком на устах вскакивала на кровати, к которой — нет-нет, ей это не привиделось подступали воды разгневанной Гвадиары. Теперь же она с нетерпением ждала окончания сезона дождей, и стоило ей закрыть глаза, как перед ней возникало видение мутных, яростно ревущих волн, под которыми скрывается императорский дворец, ставший для Ильяс олицетворением всего подлого, низменного и греховного…

Но и ветер с моря не оправдал ее надежд. Долгожданный, он заставил шушукаться и шелестеть кустарник, оборвал красно-желтую листву с оплетающих перголы, беседки и галереи виноградных лоз, покачал скрипучие пальмы, похожие на исполинских знаменосцев, подающих перистыми листьями-флагами сигналы рыбачьим и торговым судам. Взбаламутил и без того мутные и нечистые воды Гвадиары и затих. Умчался, проклятый, в дальние края, и совсем стало тошно жить в знойном, гнетущем, вызывающем испарину по всему телу мареве.

Ильяс осторожно выглянула из беседки и отыскала глазами стражников, приставленных сопровождать ее во время прогулок по императорским садам. Они, как обычно, уселись на скамью подле статуи Амгуна-Солнцевращателя и, сделав по глотку из предусмотрительно захваченной калебасы, начали лениво метать кости, дабы скоротать время ожидания.

«Играйте, голуби! Пейте, развлекайтесь и веселитесь впрок, ибо не скоро вам теперь представится такая возможность!» — прошипела форани и, опустившись на четвереньки, поползла к обвитой плющом галерее, ведущей на третью террасу садов.

Она не желала зла именно этим стражникам, но и раскаяния по поводу ожидавшего их за ее побег наказания не испытывала. Точно так же, как не испытывала ни волнения, ни радости от сознания того, что очень скоро окажется далеко-далеко от Города Тысячи Храмов, императорского дворца, занятого подготовкой к свадебным торжествам Кешо, и дважды предавшего ее отца. Ведь и сама она тогда станет предательницей, оставив во дворце крохотного Хутама, так доверчиво тянувшего к ней свои пухленькие ручки и невнятно, но счастливо ворковавшего и гукавшего при виде матери…

— Стоп! А ну-ка прекрати! — приказала себе Ильяс. — Ничего плохого с твоим крошкой не случится! Он нужен Кешо, и потому тот будет беречь его как зеницу ока…

Око, возникшее перед внутренним взором Ильяс, было, однако, не тускло-черным, как у Кешо, а золотым — Таанретовым. И это было поистине ужасно. Думать об этом тоже не следовало. Думать надобно было о Нганье, ждущей ее в условленном месте у ограды императорских садов, и об Усугласе, купившем для них места на судне, отплывающем нынешним вечером в Кидоту. Последнем, быть может, судне, отправляющемся из Мванааке в Кидоту, о близкой войне с которой во дворце говорят как о деле решенном. Зачем закладывать верфи, расширять рудники и усовершенствовать оборудование шахт, если можно попросту ограбить богатого соседа, пополнив тем самым быстро пустеющую казну, снискав себе немеркнущую славу и к тому же походя заткнув глотки всем недовольным? О, как прав был Таанрет, говоря, что Кешо не склонен обременять себя поисками сложных путей!

Добравшись до галереи, Ильяс поднялась на ноги, отряхнула ладони и, уже не скрываясь, спустилась по мраморной лестнице на третью террасу. Больше таиться было не от кого. Стражники, привыкшие к ее причудам, не сунутся в облюбованную ею беседку до сумерек, а в императорские сады после свержения Димдиго Небожители стали заглядывать редко. Праздничные гулянья, поездки в гости и многое-многое другое осталось в прошлой жизни не только для Ильяс, но и для подавляющего большинства обитателей Города Тысячи Храмов. И после того, как Кешо официально объявил себя «Сберегателем императора Хутама», едва ли что-нибудь изменится к лучшему в обозримом будущем.

Для нее во всяком случае не изменится, ибо воспоминания о собственной доверчивости будут преследовать ее до конца дней. Хотя, если разобраться, не так уж и велика ее вина. Ведь ежели не верить родному отцу, то кому же тогда вообще можно доверять? Да и что бы изменилось, догадайся она своевременно о чудовищной шутке, сыгранной с нею Газах л аром? Саму бы ее сволокли в дворцовые застенки, а Таанрету тотчас же перерезали глотку. Для него-то, впрочем, это, быть может, оказалось бы наилучшим выходом…

А ведь, глядя на него из окна, выходящего в один из дворцовых двориков, она почти поверила, что все худшее уже позади! Предстоящая свадьба представлялась ей слишком суровой карой за глупость, и все же это была приемлемая цена за жизнь и свободу Таанрета. В те недолгие мгновения, пока чудом уцелевшие во время бойни в «Мраморном логове» Валихамун и Гордас вели его к лошадям, ожидавшим их за невысокой оградой дворика, она испытывала не только щемящую боль утраты, но и гордость, чувство удовлетворения от исполненного долга и незнакомую ей прежде радость самопожертвования…

Разумеется, она видела, что Таанрет пару раз споткнулся, что его качает из стороны в сторону, словно корабельщика после шторма или подгулявшего ремесленника, но едва ли можно было ожидать от раненого, проведшего несколько суток в дворцовых застенках, чтобы он выглядел бодрым, жизнерадостным и преисполненным сил. Скверное предчувствие кольнуло ее, лишь когда Таанрет попытался сесть в седло своего любимца. С первого раза это ему не удалось, но молочно-белый конь с удивительными светло-карими глазами опустился перед хозяином на колени, и Ильяс подумала: что-то здесь не так. Однако задержаться на этой мысли себе не позволила Да и Газахлар, заметив, вероятно, как дрогнуло ее лицо, поспешил отвлечь дочь от невеселого зрелища: «Ты видишь, он жив и почти здоров. Твое условие выполнено. Не пора ли и тебе исполнить обещанное?»

На следующий день Нганья принесла Хутама во дворец и, оставшись наедине с Ильяс, сообщила, что Таанрет вместе с Валихамуном и Гордасом рано поутру отплыл из Мванааке на торговом корабле, направляющемся в Мельсину. У ее мужа еще оставалось немало сторонников в столице и даже среди дворцовой челяди, так что тайным его отъезд оказался только для нелюбопытных. Но Кешо, надобно думать, и не делал из этого особого секрета. Очень может статься, что он, по совету Газахлара, сам же и позаботился о том, чтобы об отъезде его соперника из столицы узнало как можно больше народу. Ибо, ослепив Таанрета, мог его больше не опасаться. Известие же о постигшей соперника Кешо участи должно было послужить кое-кому хорошим уроком, научив осмотрительности в словах и делах…

Выслушав подругу, Ильяс устроила безобразную сцену. Но выла, визжала и лезла на Нганью с кулаками, кусалась и царапалась она не потому, что не поверила ей. Поверить-то она как раз поверила, однако гнев, боль и ужас, вызванные известием о нанесенном ее мужу увечье и новом предательстве отца, были столь велики, что Ильяс не сумела справиться с ними, удержать их в себе. И Нганья, видя, что ей совершенно необходимо выплеснуть их на кого-то, дабы не лопнуть, как перезрелый плод тхайи, даже не пыталась образумить подругу. Вместо этого она честно дралась с ней, воображая, что лупит Газахлара или Кешо, и в голос ревя от горя, которому ничем не могла помочь. А потом они ревели обе, и Нганье пришлось бежать из дворца, ибо весть, которую она принесла, дочь Газахлара, по его расчетам, не должна была получить так скоро.

О времени, прошедшем после побега Нганьи, которому никто, естественно, не препятствовал, Ильяс сохранила самые смутные воспоминания. Она что-то ела, пила, с кем-то разговаривала, кормила Хутама, пока как-то разом, вдруг не кончилось молоко. По настоянию приставленных к ней не то служанок, не то сторожих стала, после переезда во дворец, выбираться в императорские сады, и здесь-то ее и разыскали Нганья с Дадават.

Им не пришлось долго уговаривать Ильяс бежать из дворца, поскольку мысль о предстоящем замужестве была ей в высшей степени омерзительна, а охватившее ко всему на свете, в том числе и к собственной судьбе, безразличие начало к тому времени понемногу рассеиваться. Его место заняли злость, упрямство и понимание того, что, несмотря на обрушившиеся на нее беды, жизнь продолжается. И если уж она не сумела помочь своему мужу, то должна хотя бы позаботиться о судьбе сыновей. Известий от Мутамак не было, и это, пожалуй, даже радовало молодую женщину. Что же касается Хутама… Главную опасность представлял для него ребенок, которого она могла родить от Кешо, и это был еще один довод в пользу бегства. Но бежать надобно было не просто из дворца или же из столицы, а из империи, дабы не дрожать каждое мгновение, ожидая появления соглядатаев Кешо.

Поначалу Ильяс страстно желала выкрасть Хутама, однако сделать это было невозможно, ибо Кешо — а может, Газахлар? — распорядился, чтобы их не оставляли наедине во время не слишком продолжительных встреч. Да и одному Великому Духу ведомо, как встретили бы малолетнего претендента на императорский трон в Кидоте, где имелась у Нганьи какая-то дальняя родня. Едва ли Кешо станет выставлять себя на посмешище, требуя от соседей выдачи сбежавшей от него невесты, а вот обвинить их в похищении наследника престола очень даже может…

Нет, о Хутаме ей незачем беспокоиться, уговаривала себя форани, проходя по кипарисовой аллее к лестнице, ведущей на вторую террасу. Если их с Нганьей побег удастся, Кешо придется пылинки с ее сына сдувать. Оставаясь здесь, она, будучи игрушкой в руках «Сберегателя императора», ничем не в состоянии ему помочь, но что помешает ей, вырвавшись из-под стражи, вернуться за сыном, когда Кешо и его приспешники будут этого меньше всего ожидать? Она вернется. Обязательно вернется и постарается сделать так, чтобы и отец, и Кешо дорого заплатили за содеянное с Таанретом, за подлый обман, за все-все-все…

Очутившись на второй террасе императорских садов, молодая женщина устремилась к рощице агав, за которой располагался подземный, выполненный в виде пещеры спуск на первую террасу. Именно там ее еще могли перехватить, устроив засаду, прислужники Кешо. Но если до сих пор она ни разу не заметила, чтобы за ней тайно наблюдали, то почему сегодня что-нибудь должно измениться? В конечном счете не так уж сильно «Сберегатель императора» стремится заполучить ее в жены, иначе свадьба давно бы уже состоялась. Кешо знает, какие чувства она к нему испытывает, и, может статься, ждет не дождется, когда же Ильяс уберется из дворца. А почему бы, собственно говоря, и нет? Мысль о кинжале, который она рано или поздно вонзит ему в горло, была весьма соблазнительной, и подругам не без труда удалось отговорить ее от идеи устроить маленькое кровопускание, вполне, право же, уместное на брачном ложе.

Войдя в подземный переход — один из полутора десятков, имевшихся на территории императорских садов, — Ильяс подождала, пока глаза привыкнут к тусклому, льющемуся из нескольких хитро замаскированных щелей свету и побежала вниз по плавно изгибавшейся лестнице, словно нарочно задуманной так, чтобы на ней удобно было устраивать засады. Так оно, в общем-то, и было: подземные переходы являлись излюбленным местом игр малолетних Небожителей, и Ильяс отлично помнила, как они с Дадават подкарауливали здесь заносчивого и самоуверенного Дунгу…

В глаза форани ударил солнечный свет. Засады не было. То есть во все те ловушки, которые были ей приготовлены, сначала Таанретом, а потом отцом и Кешо, она уже попалась, и теперь ее, похоже, отпускали по той же причине, по которой выгоняют на улицу, «даруя свободу», престарелых, ни на что не годных рабов. Молодая женщина замедлила шаг, плечи ее опустились, и тут от края первой террасы, обрывавшейся крутой стеной, выходящей прямо на идущую к морскому порту дорогу, донесся нетерпеливый крик:

— Ильяс! Ну наконец-то! Сколько тебя можно дожидаться?!

Она подняла голову и увидела на фоне нестерпимо сиявшего в солнечных лучах моря Нганью, Дадават и еще какого-то незнакомого мужчину. Или нет, знакомого. Третьим был Фанкел — тот самый воин, которого Таанрет звал некогда в бреду и который возглавлял защитников «Мраморного логова», столь удачно отбившихся года полтора назад от отряда подосланных Кешо убийц.

— А мы тебя ждали-ждали и не вытерпели. Даже Усуглас хотел на террасу лезть, насилу его удержали.

Нганья, подбежав к Ильяс, потащила ее к широкому парапету, ограждавшему край императорских садов. Фанкел, скупо улыбнувшись, принялся разматывать веревочную лестницу, убранную, дабы не привлекать внимания проезжающих по дороге в порт и из порта. Дадават, всхлипнув, обняла подругу за талию и замахала рукой мужу, стоящему в некотором отдалении от дороги между двумя крытыми арбами. Запряженные в них ослики старательно объедали выжженную солнцем траву, наряженный в серую хламиду Усуглас был по-прежнему толст, неуклюж и ничуть не похож на оксара. Чувствовал он себя, однако, в непривычном наряде неплохо и так увлекся разговором с голоногим мальчишкой-возницей, что не заметил ни появления на парапете Ильяс, ни подаваемых ему женой знаков.

— О Эрентата Любвеобильная! Усуглас! Неутомимый слон мой, взгляни на меня и вспомни, ради чего мы сюда прибыли! — мгновенно раздражаясь, окликнула его Дадават.

Солнце светило Ильяс в спину, но море сияло и блестело так ослепительно, что глядеть на него было совершенно невозможно. Но и не глядеть было тоже нельзя, ибо море означало свободу. И потому молодая женщина смотрела на него во все глаза, смотрела за себя и за Таанрета, который никогда уже больше не сумеет его увидеть. Дувший с моря бриз тотчас высушивал выступавшие на ее глазах слезы, и она думала о том, что готова вечно любоваться покачивающимися на легкой волне суденышками, которым, казалось, ничего не стоило в любой момент сняться с якоря и унестись под протяжные крики чаек к далеким, неведомым берегам.

Павел МОЛИТВИН ТЕНЬ ИМПЕРАТОРА

Ах эта летящая в тучах луна —

Таинственный свет неземной!

Кого-то покоя лишает она,

А мне вот не нужен покой.

Кому-то движение кажется злом,

И жаждет уюта душа.

А мне так — подайте коня под седлом,

Ведь жизнь лишь в пути хороша!

Коль нету коня — и корабль подойдет,

Я крылья люблю парусов.

По бурному морю отправлюсь в полет

За птицами дальних лесов.

За хлопком, пшеницей, за медной рудой,

За жемчугом северных рек,

За тем, чтобы крови кипучей, густой

Почувствовать радостный бег.

Дороги зовут за поля, за моря,

В бескрайний разлет облаков.

И нет лучших слов, чем: «Поднять якоря!»

И песни звенящих подков…

Глава первая. Змееловы

По утрам император Кешо любил работать в Зале Алых Цапель. По утрам он бывал особенно раздражителен, и вид похожих на черное зеркало вод занимавшего половину зала бассейна, в котором цвели белые лилии и плавали ленивые золотисто-красные рыбки, действовал на него успокаивающе и умиротворяюще. Время от времени он прерывал доклад секретаря, ударяя длинной палочкой в серебряный гонг, и, подождав, пока рыбешки, размером с ладонь, словно выкованные из червонного золота, подплывут к краю бассейна, кидал им несколько щепоток сушеного мотыля из стоящей перед ним маронговой шкатулки, декорированной накладными решеточками из пожелтевшей слоновой кости.

Говорят, предшественник Кешо — император Димдиго, содержал трех алых цапель и получал удовольствие, наблюдая за тем, как те охотились за золотисто-красными рыбками. Стены зала до сих пор украшали искусные изображения алых цапель, бродящих по заросшему тростником болоту, но у Бибихнора Кешо никогда не возникало желания иметь во дворце этих непревзойденных охотниц за рыбами и лягушками. Что бы ни болтали о нем злые языки, он вовсе не был жестоким. Во всяком случае, не был жесток без необходимости и, слушая доклад Чхолата о том, что в Пиете закончено формирование двух очередных дромад копейщиков, был далек от того, чтобы потирать руки от удовольствия. Разумеется, грядущая война с Саккаремом была неизбежна и его не могло не радовать, что подготовка к ней идет полным ходом, однако из этого ещё не следовало, что ему не давали спать лавры завоевателя. Нет-нет, будь на то его воля, он предпочел бы наслаждаться прелестями мирной жизни, но проклятая казна оскудевала с прямо-таки катастрофической быстротой, и все попытки наполнить её, не прибегая к грабежу соседей, оканчивались неудачами и лишь усугубляли бедственное положение дел…

— О, несравненный, Амаша просит тебя принять его, — доложил Хранитель императорских покоев, с низким поклоном возникая на пороге зала.

Секретарь поморщился, Кешо, вздохнув, сделал ему знак подождать в приемной и потянулся за покрытыми воском памятными дощечками, на которых записывал то, что не желал доверять бумаге.

Начальник тайного имперского сыска был невысоким, чрезвычайно толстым мужчиной с плоским одутловатым лицом и резким пронзительным голосом, от которого у Кешо начинало порой отчаянно свербеть в ушах. Подобно большинству своих подданных, он не любил Амашу, за коим прочно укрепилось прозвище Душегуб, но, будучи человеком здравомыслящим, не мог не признавать его выдающихся способностей и потому скрепя сердце терпел подле себя. Более того, осыпал милостями и всевозможными знаками внимания, стремясь тем самым скрасить неприязнь, которую не мог ни перебороть, ни даже скрыть. Пытаться скрыть её от такого проницательного человека было бы, впрочем, пустой тратой сил, награды же Душегуб получал заслуженно и, зная, что к числу любимцев императора не принадлежит, без особых причин на глаза ему старался не попадаться.

Кешо поджал губы и нахмурился: коли уж Амаша решил прервать доклад Чхолата и предстать перед ним с утра пораньше, стало быть, новости у него отменно скверные. А этого добра — видит Тахмаанг! — у них и без того хоть отбавляй, так что проявлять в данном случае прыть было совершенно ни к чему. Ежели, конечно, Амаша не получает извращенное удовольствие от возможности лишний раз досадить своему повелителю…

— Я осмелился побеспокоить тебя в неурочный час, дабы сообщить, что лекарь-аррант, коего ты велел доставить во дворец, выехал из города вместе с Газахларом в Терентеги, — приступил к цели своего визита Амаша после произнесения положенных при обращении к императору приветствий и славословий. — Газахлар не внял моим намекам и не пожелал оставить своего домашнего лекаря в «Мраморном логове», и теперь, дабы залучить его во дворец, необходим указ, скрепленный твоей подписью и печатью.

Толстяк приблизился к столику, стоящему на краю бассейна, и протянул сидящему в кресле императору свиток, намотанный на специальную круглую палочку.

— И ради такой малости ты прервал доклад Чхолата? — Кешо насупился ещё больше, делая вид, будто не замечает протянутый ему начальником тайного сыска свиток. — Я ведь давно уже просил тебя пригласить, — он голосом выделил последнее слово, — исцелившего Газахлара лекаря ко мне. Но ты по каким-то причинам не торопился выполнить мое пожелание. Чем же теперь вызвана такая спешка?

— Мои люди должны были понаблюдать за Эврихом, прежде чем приглашать никому не известного врачевателя для излечения твоего… недуга. — Амаша опустил глаза, ибо знал, как болезненно реагирует император на все, что напоминает ему о неспособности иметь детей. — Ты сам согласился с тем, что убийце легче легкого проникнуть во дворец под видом лекаря, и ныне я хочу заполучить Газахларова исцелителя не для того, чтобы он оказал тебе помощь, а дабы задать ему несколько весьма щекотливых вопросов.

— Ага, — безучастно промолвил Кешо. — Удовлетворить твое любопытство, понятное дело, важнее, чем излечить мой… недуг. Но почему же ты не задал свои вопросы раньше, пока этот… как его… Эврих находился ещё в столице?

— Собственно говоря, Газахлар уехал из Города Тысячи Храмов дней пять или шесть назад. Я склонен был позволить событиям развиваться своим чередом и дождаться его возвращения в Мванааке, однако этой ночью мне сообщили некоторые весьма любопытные подробности пребывания врачевателя-арранта в нашем городе…

Император прикрыл глаза, с трудом преодолевая желание рявкнуть на Душегуба, а то и запустить в его жирную, самодовольную рожу шкатулку с сухим мотылем. Омерзительная манера начальника имперского сыска говорить недомолвками и прежде бесила Кешо, теперь же ему показалось, что Амаша над ним попросту издевается. Зная, что его повелителю необходим толковый лекарь, он, словно нарочно, делает все возможное, дабы этот чудо-аррант не попал во дворец. А может, и правда — нарочно?

— Быть может, ты поделишься со мной столь сильно взволновавшими тебя подробностями жизни этого чужеземца? — проскрежетал он, стискивая подлокотники кресла и утешая себя тем, что когда-нибудь велит зашить Душегуба в мешок и, привязав к нему камень поувесистее, бросить в море.

— Охотно поделюсь, — ответствовал начальник тайного сыска, складывая пухлые короткопалые ручки на животе. — Исцеливший Газахлара аррант и сопровождавшие его телохранители напали на моих людей неподалеку от улицы Оракулов в тот самый миг, когда те схватили наконец Аль-Чориль, которую я, согласно твоему распоряжению, вот уже много лет тщетно разыскиваю по всей империи.

— Аль-Чориль… — эхом повторил Кешо. — Так, значит, Ильяс все же вернулась в столицу…

— Мои люди были убиты. Их пленница бежала, а Эврих завладел чингаком, который использовал, дабы обвести вокруг пальца настоятеля храма Мбо Мбелек.

— Аканума вздумал принести Неизъяснимому очередную человеческую жертву и был несказанно удивлен, обнаружив, что попавший в его лапы чужеземец является имперским подсылом? — предположил успевший справиться с первым потрясением Кешо и желчно рассмеялся. — Нет, этот аррант мне определенно нравится! Жалею, что я не встретился с ним до сих пор. Похоже, Белгони крепко о нем печется, и, быть может, он не отказался бы уступить мне малую толику своей удачливости.

— Не могу разделить твоего веселия, о несравненный. — Амаша приторно улыбнулся, и крохотные глазки его утонули в разливе щек. — Боюсь, мы имеем дело с заговором и аррант является хитроумным подсылом, способным доставить нам — да что я говорю, уже доставившим! — массу неприятностей. Посуди сам: он исцеляет Газахлара и лишь моими неусыпными заботами тотчас же не проник во дворец, где бы ему ничего не стоило напичкать тебя самыми смертоносными снадобьями. Он спасает Ильяс, прибывшую в столицу после длительного отсутствия, дабы разыскать оставшегося в живых сына, спрятанного невесть где её служанкой и имеющего, безусловно, больше прав на императорский престол, чем кто-либо. Дважды он пытается попасть в храм Мбо Мбелек, надеясь, вероятно, именно там найти след этой самой Мутамак и её воспитанника Ульчи. Якобы случайно он встречается с Эпиаром Рабием Даором, а тот, как мне доподлинно ведомо, связан был с Тразием Пэтом, поговорить с коим я намерен, едва только его доставят в Мванааке.

— Вай-ваг! Тебя послушать, так против меня весь мир в заговоре, — с сомнением пробормотал Кешо. — Но зачем, спрашивается, этакие хитросплетения, если рано или поздно я все равно буду вынужден доверить свое драгоценное здоровье этому чудо-целителю? Ведь ежели я не намерен умереть бездетным, мне, хочешь не хочешь, придется рискнуть…

— Чушь! Он не поможет тебе точно так же, как не помогли многие другие врачеватели, доставленные для тебя, втайне ото всех, моими людьми из Аррантиады, Саккарема и Халисуна. Позволь сказать тебе правду, о несравненный! Тебе не следует тешить себя несбыточными надеждами, — неожиданно жестко произнес Амаша. — В погоне за призрачным ты рискуешь потерять трон Мавуно. Вместе с жизнью, — чуть помолчав, добавил начальник тайного сыска. — Что же касается лекаря-арранта, то, кем бы подослан он ни был, ему скорее всего поручено не только умертвить тебя, но и позаботиться о том, чтобы трон твой занял девятилетний мальчишка, управлять которым умным советникам не составит особого труда.

— Хм… Слова твои не лишены смысла, — поднявшись из кресла, Кешо на мгновение завис над коротышкой Амашей подобно гигантскому изваянию из черного мрамора, а затем медленно двинулся вдоль бассейна, закинув руки за спину и чуть горбясь, то ли от невеселых мыслей, то ли из желания получше разглядеть медленно плавающих между замшелыми камнями красно-золотых рыбок.

Разговор с Амашей, как это ни странно, вернул его к тем самым вопросам, о которых он размышлял, слушая доклад секретаря. Девять лет его правления не пошли на пользу империи, и потому нет ничего странного в том, что жители её все чаще ропщут, вспоминая о законном наследнике престола. Провинции так и норовят отделиться и объявить о своей независимости, заговоры, сколько ни раскрывает их Амаша, зреют подобно нарывам на грязном, неухоженном теле, и конца этому не видать. А теперь ещё заговорщиков начали подкармливать и науськивать на него заморские правители, испуганные намерением Кешо поправить благосостояние Мавуно за счет их подданных. Но главное — Боги не поддерживают его начинания, не позволяя ему завести наследника. И это, право же, горшая из бед. Наверно, Душегуб прав, напрасно он уповал на исцелившего Газахлара чудо-врачевателя. Надеждам его и тут не суждено сбыться. Но если кто-то, прознав о его слабости, решил воспользоваться ею и с этой целью послал в Мванааке лекаря-арранта, то это была ошибка. Да-да, это был серьезный просчет, за который чудо-целителю придется заплатить очень и очень дорого…

— Где твой свиток? — сдавленным, свистящим от ярости голосом обратился император к начальнику тайного сыска. — Я желаю, чтобы подсыл из Аррантиады был доставлен во дворец немедленно. Я лично буду присутствовать на его допросах и, клянусь Черным посохом Белирона, на них он расскажет мне все, что знает, и даже то, о чем знать не может. А ты… ты получишь назад свой любимый перстень, потеря коего, судя по всему, немало способствовала раскрытию окутывающих арранта тайн.

— Этому сыну плешивой обезьяны не было нужды подстегивать мое рвение. В том, что он совершил подобную глупость, я вижу добрый знак. Белгони, как видно, отступилась от него, и скоро аррантский подсыл попадет к твоим заплечных дел мастерам. — Душегуб осклабился, собственноручно затепливая толстую свечу, дабы император мог скрепить подготовленный им указ печатью, приложив перстень с ониксовой инталией к красной восковой кляксе.

* * *

Путь, избранный Газахларом к Грозовой горе, у подножия которой ему надлежало встретить караван слонов, никто бы не назвал кратчайшей дорогой к цели. Более того, сверившись с картой, Эврих с удивлением обнаружил, что отряд их движется к месту назначения по длиннющей дуге, то ли как подкрадывающийся к жертве с подветренной стороны хищник, то ли как преступник, старательно огибающий место совершенного некогда злодеяния. Вместо того чтобы отправиться из Мванааке прямо на юго-запад, они ехали по левому берегу Гвадиары до слияния её с Уллой и лишь оттуда, двигаясь вдоль притока великой реки, свернули в сторону Слоновьих гор, подернутые дымкой вершины которых и в самом деле напоминали, по словам Тартунга, серо-голубые спины толстокожих великанов.

Причины, побудившие Газахлара избрать столь непростой путь к Грозовой горе, стали очевидны Эвриху в первые же дни путешествия. Из разговоров императорского советника «по снабжению армии» со старостами деревень и старейшинами родов он понял, что тот надумал совместить выполнение полученного им от Кешо задания с устройством собственных дел. Очень может статься, что и поручение доставить специально обученных боевых слонов в столицу империи он выхлопотал себе, чтобы иметь возможность беспрепятственно проехать по землям других оксаров и заключить ряд не слишком законных, но весьма выгодных сделок с теми, кто призван был оберегать их добро.

Лучшая часть земель Мавуно принадлежала Небожителям, и обитатели их должны были платить владельцам определенный налог; кто мог — деньгами, а все прочие — чем богаты: козами, коровами, овцами, рисом, просом, шкурами, глиняной посудой или калебасами, древесиной или же вяленой рыбой. Обычно у рачительных хозяев после уплаты налога оставался какой-то излишек продуктов для продажи, и Газахлар готов был приобрести его по цене несколько большей, чем предлагали другие землевладельцы. Кроме того, испокон веку с юга Мономатаны на другие материки поставлялись всевозможные пряности, и их-то предприимчивый оксар желал скупить по дешевке у местных жителей, которые рады были избавиться от залежалого товара, упавшего в цене с тех самых пор, как Кешо запретил иноземным кораблям входить в береговые воды Мавуно.

Судя по развитой им бурной деятельности, Газахлар твердо решил восстановить свои доходы, изрядно сократившиеся за время его долгой болезни. Однако какое применение он может найти корневищам имбиря, корице, рыльцам цветков шафрана, мускатному ореху, соцветиям и листьям шалфея, горошинам и стручкам всевозможного вида перцев, ежели даже торговцы ими едва сводят ныне концы с концами? Вряд ли Газахлар собирался получить у Кешо разрешение на торговлю с иноземцами — куплей-продажей Небожители отродясь не занимались, во всяком случае открыто. Разве что пронюхал при дворе о грядущих переменах, но что кроме смерти императора могло предотвратить близящуюся войну с Саккаремом, во время коей всем, ясное дело, будет не до пряностей?

Хитроумные планы Газахлара не слишком, впрочем, занимали арранта, донельзя довольного тем, что ему, несмотря ни на что, удалось уговорить хозяина «Мраморного логова» взять его с собой в это удивительное путешествие. Сколь ни великолепен, сколь ни величественен был Город Тысячи Храмов, он являлся всего лишь частичкой империи, объединявшей сотни племен с интереснейшими и разнообразнейшими обычаями и верованиями. Не мог он, например, оставаясь в столице, познакомиться с рисоводами и охотниками на обезьян, лесорубами, добывавшими маронговое дерево, высоко ценившееся во всех уголках как Нижнего, так и Верхнего миров. Не узнал бы ничего и о племени ландоями, выращивавшем вместо проса или риса водоросли, которые он вместе с забиравшимися по горло в воду детьми драл со дна реки. Сорванную темно-зеленого ядовитого оттенка речную траву они сваливали в кучи, из которых женщины выбирали побеги подлиннее, растягивали космами на деревянных рамах и сушили. После чего толкли и пекли из зеленоватой, пахнущей илом муки солоноватые лепешки, считавшиеся причиной сказочного долголетия ландоями…

Вряд ли увидел бы Эврих и древние деньги меорэ, секрет изготовления которых, как это ни странно, сохранился в крохотной, забытой всеми Богами деревеньке. В ней доживал свои дни старый Эньям, который специально для любознательного лекаря-арранта расплавил кусок серебра, бросил в раскаленный металл несколько муравьев и, указав на вздувшийся на его поверхности пузырь, показал два старых овальных слитка, помеченных точно такими же пузырями. Оказывается, пузыри эти как раз и удостоверяли то, что называемые когда-то меорэ «лодками», фаллического, на взгляд Эвриха, вида, слитки являются целиком серебряными, а не покрытыми тонким слоем драгоценного металла медяшками…

Чем дальше уходили путники от столицы, тем удивительнее казались Эвриху жизнь и обычаи встреченных им людей. Они не знали гончарного круга, но готовили изумительное сортовое пиво; пользовались для шитья иглами из рыбьих костей и изготовляли из волокон тарговой пальмы ткани невероятной прочности и красоты. Большинству обитателей прибрежных деревень Город Тысячи Храмов, находившийся от них в каких-нибудь пяти-шести днях пути, представлялся местом далеким, непонятным и недобрым, и, если бы не Гжемп, общаться с ними Эвриху было бы непросто. Не раз бывавший в этом краю змеелов легко находил с ними общий язык и хотя поначалу сам сторонился арранта, узнав его получше, проникся к нему симпатией и оказал немало услуг, а теперь вот даже согласился взять на охоту за ндаггами.

Еще дня три-четыре назад из этой затеи ничего бы не вышло: Хамдан и Аджам ни за что не позволили бы домашнему лекарю и секретарю Газахлара принять участие в столь опасном развлечении. Но упрямый аррант успел с начала путешествия так досадить владельцу «Мраморного логова» своими возмущенными воплями о «несносной опеке», что тот, махнув рукой, велел телохранителям оставить Эвриха в покое, позволив ему самостоятельно заботиться о собственной безопасности.

— Вот ведь чудак! В Мванааке глаз им велел с тебя не спускать, а тут раздобрился: делай что пожелаешь, гуляй где хочешь! — возмутился Газахларовой непоследовательности Тартунг. — Как будто здешние леса безопаснее императорских садов!

Пожав плечами, Эврих сообщил юноше, что два умелых и глубоко преданных Газахлару телохранителя приставлены были к нему не столько с тем, чтобы охранять, сколько для того, чтобы не позволить сбежать. Здесь же следить за ним, в общем-то, незачем — добраться отсюда в одиночку до столицы будет потруднее, чем улизнуть из-под надзора Хамдана с Аджамом, бродя по Городу Тысячи Храмов, что, кстати сказать, он не раз и проделывал.

— А ты что, хочешь сбежать? — спросил Тартунг, проявляя чудеса проницательности, и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Только почему же «в одиночку»? Вместе, вдвоем в Мванааке пробираться будем, ежели надумаешь. Не так уж это и трудно. Я вот когда от пепонго бежал…

Эврих изумленно поднял бровь. Злокозненный и скрытный парнишка ни разу не заговаривал с ним о том, что ему пришлось пережить после того, как он попал в плен к захватившим земли его племени карликам, но тот уже прикусил язык и заканчивать начатую фразу явно не собирался.

— Ну что ж, вдвоем так вдвоем, — покладисто согласился аррант.

На том состоявшийся давеча у вечернего костра разговор и завершился. Эврих не спросил Тартунга, каким ветром его занесло в Город Тысячи Храмов, а парень не приставал к нему с расспросами, чего ради и как скоро тот намерен пуститься в бега.

И правильно поступил, поскольку о том, когда разумнее всего будет покинуть Газахларову компанию, аррант ещё и сам не решил. В том, что рано или поздно это надобно будет сделать, у него не возникало ни малейших сомнений, но время для этого ещё не приспело. Ведь только благодаря хозяину «Мраморного логова» ему удалось проникнуть в глубь Южного континента, и было бы совершенно непростительно упустить открывшуюся перед ним возможность узнать как можно больше об этом диковинном крае. В бесчисленных рукописях блистательного Силиона встречалось множество его описаний, однако доверия они не вызывали, ибо, являясь пересказами историй, случившихся якобы с побывавшими там некогда людьми, слишком уж смахивали на небылицы…

— Эй, не зевай! — окликнул Эвриха Гжемп. Выдолбленная из древесного ствола лодка ткнулась в низкий берег безымянного островка, и змеелов первым выскочил на землю. Аррант последовал за ним, прихватив переметную суму, запасной мешок из плотной ткани и длинную палку с рогаткой на конце.

Наслушавшись рассказов Гжемпа об охоте на ндагг — едва ли не самых страшных и распространенных в Мономатане змей, Эврих желал во что бы то ни стало собственными глазами увидеть змеелова за работой. Сам он, разумеется, не собирался ловить ядовитых гадин, но Гжемп настоял, чтобы его спутник должным образом подготовился к предстоящей охоте — раздобыл штаны и сапоги, после чего вручил ему собственноручно вырезанную рогульку — на случай, как он выразился, непредвиденных обстоятельств. И сейчас, шагая вслед за змееловом по высокой росистой траве, Эврих испытывал к нему чувство глубокой признательности. У него не было оснований сомневаться в утверждении Гжемпа, что ндагги никогда не нападают первыми, и все же непривычное одеяние добавляло ему бодрости и уверенности в благополучном исходе затеянного предприятия.

Что же касается самого змеелова, то он, присмотрев небольшую, окруженную невысоким кустарником полянку, начал выдирать и вытаптывать на ней траву с самым будничным видом. Уроженец Мванааке, он, как это ни странно, не разделял ни почтения, которое жители столицы питали к кобрам, гадюкам, мамбам и ндаггам, ни ненависти и страха, с которыми относились к змеям саккаремцы, халисунцы и другие живущие севернее Мономатаны народы. Большая часть обитателей империи, с коими доводилось встречаться арранту, твердо верили, что все без исключения ядовитые змеи созданы были Тахмаангом на заре времен, дабы карать людей за дурные поступки. Они считали, что появление змеи в доме приносит удачу, и Эврих не раз видел мисочки с молоком, оставленные на ночь у крылечек хижин и особняков. Убийство змеи являлось в их глазах серьезным проступком, и потому Гжемпу приходилось работать тайно. Пусть даже он не убивал змей, а всего лишь держал в неволе ради получения яда — для глубоко верующих и этого оказалось бы достаточным, чтобы разнести его жилище, а самого змеелова предать лютой смерти.

Расчистив от травы круг диаметром локтей семь-восемь, Гжемп вытер руки о штаны и, поглядев на проглянувшее из-за облаков солнце, удовлетворенно промолвил:

— Ждать придется недолго. Ндагги скоро полезут из кустов. Они любят погреться на солнышке. Главное — не шевелись, иначе спугнешь моих кормилиц.

Змеи глухи, и Гжемп, застыв с палкой в руках и мешком у пояса, говорил не понижая голоса. Он явно не верил, что его «кормилицы» выполняют на земле очистительную миссию, и в первый же день знакомства объяснил Эвриху, что научился своему ремеслу от отца, который, происходя из племени урару, был свободен от бытующих в столице предрассудков. Всю жизнь он поставлял змеиный яд лекарям и магам и, считая занятие это достаточно доходным и безопасным, завещал сыну продолжать свое дело. Семейство змееловов процветало до происшедшего в империи лет десять назад избиения колдунов и врачевателей, после чего заказчиков у Гжемпа и его отца сильно поубавилось. Тогда-то им и пришлось искать покупателей для своего необычного товара за пределами империи. Сделать это было непросто, и тут им помог бывший Газахларов домашний лекарь — Уруб, ведший переписку со своими коллегами из Аскула, Аланиола и Халы — столицы Кидоты. Со времени захвата Аскула имперскими войсками отношения Мавуно с Аррантиадой испортились точно так же, как перед этим с Кидотой и Афираэну, престарелый змеелов умер, но Гжемпу все же удавалось каким-то образом сбывать высушенный и специальным образом обработанный змеиный яд чужеземным покупателям. С возвращением же Уруба в «Мраморное логово» он посчитал нужным увеличить число годных для «дойки» яда «кормилиц», живущих в его доме, и с помощью старого знакомца заручился позволением Газахлара примкнуть к его отряду.

Исцеленный Эврихом оксар безусловно знал, чем зарабатывает себе на пропитание Гжемп, но по каким-то причинам обещал ему свое покровительство, так что сопровождавшие его воины хотя и косились в сторону змеелова неодобрительно, чувствам своим воли не давали. Не совсем понятным оставалось Эвриху, зачем владельцу «Мраморного логова» терпеть подле себя Гжемпа. Бескорыстием он не отличался и определенно рассчитывал с этого что-то получить. И аррант, пожалуй, догадывался даже, что именно. Коль скоро Газахлар закупал специи, которые не мог продать с барышом в самой империи, значит, были у него замыслы начать торговать с чужеземными купцами, связаться с коими он надеялся через Гжемпа. Стало быть, хитроумному оксару придется иметь дело с контрабандистами, которые, вероятно, за известное вознаграждение взялись бы переправить Эвриха за границы империи. Пока, впрочем, это были лишь предположения, ибо заговаривать на эту тему со змееловом и тем паче с Газахларом аррант считал преждевременным.

Выглянувшее из-за облаков солнце начало ощутимо пригревать, и внимательно оглядывавшийся по сторонам Гжемп внезапно двинулся к ближайшим кустам, покрытым мелкими белыми ягодами. Не спускавший с него глаз Эврих не заметил решительно ничего подозрительного, не услышал ни единого шороха в том месте, куда бросился змеелов. Гжемп ударил длинной палкой по траве, и в то же мгновение в вытоптанный им круг выметнулась пестрая, металлически взблескивающая ндагга длиной два с половиной, а то и три локтя. Ожидавший чего-то подобного аррант невольно попятился, но опаснейшая змея, яд которой, по мнению Гжемпа, был раз в пять сильней, чем у кобры, вовсе не собиралась нападать. Напротив, она тотчас попробовала скрыться в высокой густой траве. Змеелов ловко подцепил её палкой, заставляя вернуться в круг, и тут Эврих стал свидетелем удивительного парного танца человека со змеей, показавшегося бы ему презабавнейшим, когда бы он не знал, что яда, содержащегося в иглообразных зубах ндагги, хватит, чтобы умертвить двести овец, а погибает укушенный ею почти мгновенно.

Не обращая внимания на недвижимого, как изваяние, арранта, зеленовато-фиолетовая змея некоторое время безуспешно пыталась удрать, а затем, разъярившись, принялась кидаться на Гжемпа. Собираясь петлями, она бросалась на него подобно пущенному из пращи камню, и всякий раз Эврих мысленно содрогался, полагая, что уж теперь-то ядовитая гадина наверняка достанет отважного охотника. Но сухощавый и тщедушный, ничем не примечательный внешнемужчина лет сорока — сорока пяти неизменно, почти неуловимым движением уходил из-под удара, заставляя арранта вспомнить Волкодава. Палка Гжемпа с кожаным ремешком на конце и идущим от него шнурком раз за разом взвивалась и опускалась, однако все старания змеелова пленить ндаггу оканчивались пока неудачей.

Танцуя на цыпочках вокруг извивающейся и изворачивающейся, грозно шипящей змеи, он словно играючи удерживал её в вытоптанном кругу и в конце концов накинул-таки на шею ндагги петлю. Как это у него получилось, Эврих, правда, так и не разглядел — все произошло слишком быстро: очередкой бросок змеи, взмах палки, и вот уже голова смертоносной твари прижата к земле, сверкающая в солнечных лучах лента живого металла несколько потускнела и приобрела цвет остывающей стали. Треугольная, похожая на наконечник копья голова её как будто раскололась — неукрощенная гадина распахнула пасть, обнажив ядовитые зубы, узкий раздвоенный язычок затрепетал быстро-быстро, и Эврих почувствовал себя очень и очень неуютно, хотя самое страшное осталось вроде бы позади.

— Попалась, кормилица! — присаживаясь на корточки и чуть задыхаясь, ласково пробормотал Гжемп. Протянув руку, ухватил ндаггу за голову, крепко сдавил затылочную часть указательным и большим пальцами и сдернул ременную петлю. Поднявшись, быстрым движением сунул змею в сорванный с пояса мешок, одновременно встряхнув его так, что ндагга провалилась на самое дно.

— Ну вот, слава Амгуну Щедрому, первая за сегодняшний день добыча! — Гжемп вновь опустился на корточки, затягивая веревкой горловину мешка. — Обычно я дою моих кормилиц по приходе домой, им ведь надобно остыть после пляски. Да и яд заготавливать — та ещё морока. Однако здесь этим придется заняться нынче же, тогда, глядишь, у кормилиц моих к возвращению в Мванааке новая порция яда накопится.

— И часто ты этих тварей доишь? — спросил Эврих, видя, что неразговорчивый обычно змеелов, разогревшись во время схватки с ндаггой, не прочь поболтать и выплеснуть в разговоре накопившееся напряжение.

— Раз в две седмицы, ежели змеи в расцвете сил. Вай-ваг, если бы они плодились в неволе, а Кешо не рассорился со всеми соседями, я бы давно уже стал богачом! Обучил бы своему ремеслу сыновей, и зажили бы мы припеваючи. А так пришлось одного гончару в ученики отдать, другого в мастерскую по изготовлению бумаги пристроить. Отец мой, веришь ли, первый додумался змей дома для дойки держать. И неплохо было зажил. Ведь вот на этих островах, к примеру, их ловить не переловить, и особенного ухода они за собой не требуют. Ну ладно, доставайка склянку, пора нам с пленницы нашей первую мзду получить.

Порывшись в висящей на боку сумке, Эврих вытащил склянку с затянутым пергаментом горлом, в то время как Гжемп нащупывал через ткань мешка голову змеи.

— Как это ты не страшишься, что она тебя ужалит? Хотя бы перчатки какие-нибудь смастерил, — проворчал аррант, с беспокойством наблюдая за действиями змеелова.

— Этого-то как раз бояться нечего. Они кусаются, только когда видят противника, — беззаботно ответствовал Гжемп, вытаскивая ндаггу из мешка.

Держа склянку в левой руке, а голову змеи в правой, он слегка сжал её и, когда ндагга, скользнув по Эвриху холодным взглядом, раскрыла пасть, притиснул ядовитые зубы пленницы к пергаментной крышке. Ндагга издала возмущенное шипение, попробовала вывернуть голову и, не преуспев в этом, пронзила острыми зубами тонкий пергамент. Аррант с любопытством придвинулся поближе, чтобы лучше видеть, как крупные капли белого, как молоко, яда стекают на дно склянки.

— Неужто никогда тебя эти гадины не кусали? Трудно ведь не зазеваться и быть все время начеку, ежели имеешь с ними дело с раннего детства? — Эврих уже задавал этот вопрос змеелову, и тот отвечал отрицательно, но на этот раз, сунув ндаггу обратно в мешок, с усмешкой произнес:

— Конечно, кусали!

— Только не говори мне, что у тебя есть некий волшебный оберег, доставшийся тебе в наследство от отца! — взмолился аррант, заметив, что Гжемп колеблется между тем, сказать ли ему правду или же подшутить над доверчивым чужестранцем.

— Правду? Ну хорошо. В племени урару, как рассказывал мне отец, люди не боятся ни кобр, ни гадюк, ни мамб, ни даже ндагг. Еще до того, как их дети начинают ходить, им делают небольшие ранки и втирают в них сок кальялы, смешанный с высушенным ядом разных змей. Так повторяется через каждое новолуние ровно шесть раз, после чего никакие змеи становятся им уже не страшны. Помнится, однажды кобра, сбежав из ящика, укусила моего спящего отца в лицо. Он три дня ничего не видел, не мог ни говорить, ни двигать шеей, а потом все прошло. Не знаю, отделался бы он так же легко, если бы его ужалила ндагга, но, думаю, зрения бы все же не потерял.

— Так, значит, и ты… — начал пораженный его словами Эврих.

— Естественно, отец позаботился о том, чтобы я мог стать настоящим охотником на змей. — Гжемп поднялся на ноги, привесил мешок с плененной ндаггой к поясу и со вздохом добавил: — Я тоже защитил своих сыновей так, как это делают живущие в Красных песках урару, вот только вряд ли это им пригодится…

Эврих спрятал склянку с ядом в сумку, с которой не расставался во время путешествия ни на миг, потянулся к увенчанной рогаткой палке и услышал негромкое предупреждение:

— Замри! К нам пожаловала ещё одна гостья. Мы верно выбрали день, охота и впрямь будет удачной.

* * *

Когда висевший над вершинами Слоновьих гор солнечный диск переместился на запад, туда, где раскинулись земли пепонго, Гжемп заявил, что им пора возвращаться в деревню. Полдюжины упрятанных в большой мешок змей — это очень хороший улов для одного дня охоты.

— Дальше я с вами не пойду, — сообщил он Эвриху, направляя долбленку при помощи длинного шеста в протоку между низкими островами. — Лучшего места для лова мне не найти, да и хватит уже испытывать терпение Газахларовых спутников.

— Жаль. Я надеялся, что ты дойдешь с нами до подножия гор или хотя бы до Жженой долины, — разочарованно протянул аррант.

— Голубое озеро и окружающие его земли принадлежат племени ранталук, и тамошние жители не слишком жалуют чужаков. На большой отряд они напасть не посмеют, а меня, когда я буду возвращаться в Мванааке, вполне способны подстеречь, дабы сделать из моей головы очинаку. Не зря на берегу озера построена крепостица, обитатели которой, к слову сказать, могут оказаться для меня опаснее ранталуков. Достаточно им проведать о том, что я промышляю ловлей змей, и неприятностей ни мне, ни Газахлару будет не обобраться.

— А не боишься в одиночку возвращаться в столицу? Хотя ты тут, кажется, в каждой деревушке желанный гость… — Эврих поднял шест, любуясь россыпью зеленых островов, словно плывущих по течению уподобившейся небольшому озеру Уллы. В засушливые годы здесь образовывалось топкое, непроходимое болото, а в сезон дождей островки исчезали под водой, делая эти места непригодными для жилья.

Обитатели деревни, в которой Газахлар распорядился устроить дневку, ставили дома на сваи и занимались в основном охотой на птиц и рыболовством. Добывали они и крокодилов, чьи покрытые гребнями спины и чуть выступавшие из темной воды морды аррант несколько раз замечал в протоках. Мясо гигантских пресмыкающихся местные жители ели лишь в голодные годы, а шкурами расплачивались со сборщиками налогов и заезжими торговцами не часто забиравшимися сюда, поскольку по-настоящему плодородные и богатые земли лежали значительно восточное. Эврих, впрочем, полагал, что главная причина редкого появления здесь купцов заключалась в обилии мелей и порогов на Улле, делавших её непроходимой даже для мелкосидящих в воде суденышек. В отличие от Гвадиары и множества её правобережных притоков, являвшихся естественной сетью водных дорог, пронизывающей всю центральную часть империи подобно кровеносным сосудам, по Улле даже сплав леса считался делом малоприбыльным, хоть как-то оправдывающим себя лишь в нижнем её течении.

— Я столько раз бывал здесь ещё с отцом, что местные успели привыкнуть ко мне, — ответил после некоторого молчания Гжемп. — Ты верно заметил: я вез немало подарков для своих старых знакомцев, и, соблазнившись ими, какой-нибудь негодяй мог бы напасть на меня, дабы ограбить в начале пути. Но когда я буду возвращаться, единственным моим грузом будут ндагги, а уж на них-то вряд ли кто позарится. Вообще же я чувствую себя здесь в большей безопасности, нежели в Городе Тысячи Храмов. Иное дело — земли ранталуков. После Страшных времен все в их жизни перемешалось, и они, отказавшись от многих обычаев, перестали отличать добро от зла. Ну да что об этом говорить, доберешься до Голубого озера, сам все увидишь.

Истории о так называемых Страшных временах арранту приходилось слышать и прежде, хотя на жизнь обитателей Мванааке разразившийся лет двадцать пять — тридцать назад на юге Мономатаны мор почти не повлиял, и упоминали они о нем не часто. Пострадали от него в основном скотоводы Красной степи, которую после морового поветрия стали называть Красной пустыней или Красными песками.

Бедствие это началось с небывалой засухи, после чего непонятная болезнь принялась косить скот, а затем и людей. Мор уничтожал целые племена, заставляя другие сниматься с насиженных мест и откочевывать на север. Уцелевшие, но лишившиеся скота — основного своего достояния и чуть ли не единственного средства пропитания люди, вторгаясь на земли соседей, вынуждены были вступать с ними в кровопролитные стычки, и чем дальше на юг продвигался отряд Газахлара, тем чаще Эврих слышал о Страшных временах — периоде, длившемся без малого десять лет и весьма способствовавшем тому, что император Бульдонэ почти без боя расширил границы Мавуно до Полуденного моря. Невиданный доселе мор ослабил военную мощь южных народов, так что имперские войска, по существу, не встретили сопротивления на своем пути. Справедливости ради надо отметить, что пользы им от захваченных, обезлюдевших земель было не много. После мора, поразившего буйволов, антилоп, коров, лошадей, ослов, коз, овец и прочих травоядных, катастрофически расплодились шакалы, гиены и грифы, поедавшие трупы людей и животных. Когда мор пошел на спад, огромные стаи пожирателей падали начали нападать на чудом уцелевшие стада и скотоводов, и лишь Великому Духу ведомо, чем бы все это кончилось, если бы болезнь в конце концов не перекинулась на охотников за мертвечиной, в результате чего Красная степь и вовсе опустела.

В начале Страшных времен племя урару бежало на север, а отец Гжемпа добрался аж до Города Тысячи Храмов. Тогда же ранталуки достигли Голубого озера, а жившие раньше на его берегах племена рассеялись по лесам в окрестностях Уллы.

Рассказы о Страшных временах навели Эвриха на воспоминания о моровом поветрии, охватившем Саккарем примерно в то время, когда в Мванааке взялись истреблять колдунов. Мор унес четверть населения цветущей страны и, выйдя за её пределы начал поражать обитателей Халисуна, Арран-тиады и даже Западных островов. Болезнь эта, как было доподлинно известно арранту, вызвана была верховными служителями Богов-Близнецов, желавших во что бы то ни стало приобщить «язычников» к «истинной вере». Обладавшие исключительно действенным лекарством ученики Божественных Близнецов самоотверженно боролись с мором, не подозревая о его причинах, но помимо них надежное средство от страшной болезни было найдено врачевателями Аррантиады и Халисуна, в связи с чем чудовищный план Гистунгура и его приспешников удался лишь отчасти и ожидаемых плодов не принес.

Эврих, однако, долгое время не мог уразуметь, как зародилась у них мысль о подобном злодеянии, и лишь услышав рассказы о Страшных временах, сообразил, что, вероятно, именно сообщения об обрушившемся на южную оконечность Мономатаны бедствии способствовали вызреванию в головах фанатиков с острова Толми столь дикого замысла. Причем скорее всего сведения о свирепствовавшем здесь море Гистунгур и его сообщники почерпнули из путевых заметок такого же, как сам Эврих, путешественника, писавшего их с самыми лучшими намерениями. К несчастью, злокозненные умы не стесняются использовать для достижения своих мерзких целей то, что создавалось для облегчения человеческого труда, исцеления людей и избавления от страданий…

— Смотри-ка, похоже, кто-то тут ещё охотится за твоими кормилицами! — удивленно воскликнул аррант, указывая на лодку-долбленку, приткнувшуюся у одного из самых крупных островков.

— О нет! Если здесь кто и охотится, то только не за ндаггами! — запротестовал Гжемп.

— За кем же тогда? Ты ведь сам говорил, что кроме змей, мышей, ящериц и лягушек на этих островах никто не водится.

— Черепахи, птицы… — неуверенно промолвил змеелов и предложил: — Давай-ка подплывем поближе, высадимся и посмотрим, кто и для чего это местечко облюбовал.

Они дружно опустили шесты в воду, и узкое, верткое суденышко заскользило к островку. Невысокий тростник с шелестом расступился, и одолженная в прибрежной деревушке лодка замерла бок о бок с замеченной Эврихом долбленкой.

Гжемп выскочил на берег, аррант, перешагнув через мешок со змеями, устремился за ним. Будь он один, ему бы и в голову не пришло мешать незнакомому охотнику, но ежели змеелов полагает, что появление их не вызовет ничьего праведного гнева… Любопытно было бы знать, на кого кроме змей здесь можно охотиться, ведь сами-то они за весь день только птичьи гнезда среди травы и видели. Разве что мальчишки яйца собирать отправились? Так не сезон вроде, вылупились уже птенцы…

Змеелов двигался легкой, летящей походкой, не сминая траву, не касаясь веток кустов, не производя ни малейшего шума. Старавшийся, следуя его примеру, передвигаться неслышно, Эврих тотчас же отстал и сумел догнать Гжемпа, только когда тот остановился, наблюдая за происходящим на вытоптанной от травы поляне — точь-в-точь такой, какую сам он подготавливал для ловли змей.

— Тартунг?! — беззвучно прошептал аррант, едва не вскрикнув от удивления при виде чернокожего парня, приплясывающего перед злобно шипящей ндаггой с теми же ужимками, что и Гжемп. — О, безмозглый шалопай! И зачем только я взял его с собой? Знал ведь, что держать его подле себя ещё опаснее, чем приручать скорпиона!

— Тeс! Мальчик-мангуст знает, как обмануть ндаггу! Я взял бы его в помощники — он не только смел, но и ловок, — чуть слышно прошептал Гжемп.

Оба они застыли, опасаясь издать звук, сделать движение, которое, будучи замечено Тартунгом, отвлекло бы его внимание от битвы со змеей.

«Если уцелеет, отправлю его в Мванааке с Гжемпом!» — твердо пообещал себе Эврих, любуясь точными движениями парня, палка которого, подобно волшебному жезлу, раз за разом отбрасывала атакующую ндаггу, а затем пригвоздила её к земле.

— Отлично сработано! — громко воскликнул змеелов, выходя из-за служившего ему укрытием куста на поляну. — Надеюсь, ты не убил эту красавицу?

— А, Гжемп! Не сердишься, что я забрался в твои охотничьи угодья? — спросил парень, с трудом переводя дух и смахивая тыльной стороной ладони катящийся со лба пот.

— Зачем сердиться? Змей хватит на всех, если не убивать их без пользы.

— Я не убивал. Я отпускаю их после дойки, как делают это пепонго.

— Лучше бы ты складывал их в мешок, а потом отдал мне. Я дал бы тебе за каждую кормилицу по дакку.

— И за эту дашь?

— Дам, коли ты ей хребет не сломал.

— Вот уж не знал, что ты обучен охоте на змей! — Эвриху хотелось отвесить парню пару увесистых оплеух и как следует оттрепать за уши, но он заставил себя разжать стиснутые кулаки и говорить спокойно и дружелюбно. В конце концов, он сам снял с Тартунга рабский ошейник, и в пятнадцать лет здешние мальчишки, если им удается пройти посвящение, считаются мужчинами, обладающими теми же обязанностями и правами, что и их отцы.

— Я и не хотел, чтобы кто-нибудь знал, чем я занимаюсь, — с улыбкой ответствовал Тартунг. — Никто меня этому не обучал, просто я не раз видел, как охотились за змеями проклятые карлики.

— Ну а теперь скажи мне ради Наама и Тахмаанга, зачем тебе понадобилось ловить и доить ндагг? — поинтересовался аррант, догадываясь уже, какой ответ услышит от легкомысленного юнца.

— Чтобы изготовить стрелы для кванге — духовой трубки, которыми пользуются мибу, пепонго и другие племена, живущие на границах империи.

— Ага… — пробормотал Эврих, с содроганием глядя на извивающуюся у обнаженных ног юноши змею. — Ну хорошо, закончи свои дела с этой зверушкой, а уж потом мы поговорим с тобой о… Одним словом, поговорим.

— Да ты говори-говори, это мне ничуть не мешает. — Тартунг нагнулся и ловко ухватил плененную змею за шею.

— Погоди-ка, так ты что же, умеешь приготавливать из яда ндагг тот самый смертоносный состав, которым пепонго мажут наконечники своих стрел? — спросил Гжемп, глядя на парня с нескрываемым удивлением и восхищением. — Насколько я знаю, рецепт его держится в секрете всеми без исключения племенами, и надобно пройти специальные обряды и испытания, чтобы быть допущенным в круг посвященных.

— Или же обладать даром видеть и слышать то, что тебе не положено! — проворчал Эврих, с некоторым усилием принуждая себя смотреть, как Тартунг выдаивает из змеи яд в вынутую из складок саронга скляночку, позаимствованную из его корзины с лекарствами.

— Ежели человек держит глаза и уши открытыми, то порой может обойтись безо всяких испытаний и посвящений. Особенно если он раб, которому никогда в жизни не откроют секрет изготовления хирлы. Можешь забирать эту тварь, она мне больше не нужна. — Парень протянул выдоенную змею Гжемпу, и тот осторожно перехватил её двумя пальцами у основания черепа.

— И много ты их успел поймать за сегодня?

— Это пятая, — не без гордости ответил Тартунг, и Эврих подумал, что надо бы спросить, втирали ли ему в детстве яд, который должен был оберегать его от змеиных укусов в будущем. Но не спросил, вовремя вспомнив рассказ Узитави о том, как пепонго погубили колдунов племени мибу, напустив ндагг в святилище Наама. Нет, этого парня определенно надобно выдрать и отправить в Мванааке вместе с Гжемпом. То, что он не стремится в поселок траоре, дабы встретиться там со своей матерью и старшей сестрой, — это его дело, но ему-то, Эвриху, зачем такой слуга, помощник или товарищ, за которым глаз да глаз нужен?

— Пятая? Вай-вай! Мог ведь и сам заработать, и меня от лишних хлопот избавить, — укоризненно поцокал языком Гжемп.

— Да нет, правильно он не хотел, чтобы наши спутники о его талантах прознали. Вряд ли им понравится мальчишка с кванге в руках, — заступился за парня аррант.

— А тебе? Тебе, я вижу, это тоже не по душе? — испытующе уставился на Эвриха Тартунг. — Но ведь ни меча, ни кинжала ты для меня у Газахлара не выпросил? И не купил. А если тебе… Если нам туго придется? Здесь не Мванааке, и кочевники либо лесные бродяги здорово посмеются, глядя на твой чудодейственный амулет с изображением священного дерева.

— На что тебе меч, если ты его отродясь в руках не держал? — не глядя на упрямо поджавшего губы мальчишку, промолвил Эврих и направился к оставленным на берегу долбленкам.

Спорить и выяснять отношения с Тартунгом в присутствии змеелова он не собирался. К тому же следовало признать — по-своему парень, безусловно, прав: свободному человеку надлежит иметь оружие, чтобы защищать свою жизнь и честь, а также всех тех, кого он любит. Так стоит ли удивляться и сердиться на то, что Тартунг решил сам о себе позаботиться, не слишком полагаясь на придурковатого арранта, прекраснодушие коего может стоить жизни им обоим? Да и не о себе, если уж на то пошло, хотел он позаботиться, а о нем. Отсылать его за это в Мванааке будет черной неблагодарностью, не говоря уже о том, что вряд ли из этого что-либо получится. Переупрямить Тартунга ему явно не по силам, не стоит в очередной раз и пробовать. Оба они вечно суют нос куда не надо, и лучше будет, пожалуй, похвалить парня вместо того, чтобы устраивать ему выволочку. Смириться с его присутствием, разузнать, как эта самая хирла варится и научиться заодно пользоваться кванге. В джунглях Душегубов чингак едва ли их выручит — попробуй-ка предъяви его леопарду или крокодилу. И кинжал парню надобно достать да обучить в цель метать, как Хрис когда-то его самого учил. Не бог весть какое умение, а при случае добрую службу сослужить может…

* * *

— Шел бы ты отсюда к общему костру, — недовольно проворчал Тартунг, помешивая булькающее в горшке варево длинным, аккуратно очищенным от коры прутиком. — Хватится тебя Газахлар, отправит Хамдана с Аджамом на поиски, не избежать тогда расспросов.

Эврих промычал что-то неопределенное, и склонившийся над огнем парень раздраженно передернул плечами:

— Все, что хотел, ты уже узнал и ничего интересного больше не увидишь. Буду теперь воду выпаривать, пока содержимое горшка в сметанообразную массу не превратится. На что тут, спрашивается смотреть? Ступай, ради Тахмаанга, не дыши в затылок занятому человеку!

— Экий ты ворчун! И откуда бы у тебя вдруг такому избытку здравомыслия взяться? — буркнул аррант, но, признавая справедливость Тартунговых слов, продолжать заведомо безнадежный спор не стал и зашагал прочь от разведенного в яме костерка в сторону деревни.

Мальчишка был прав, удалившись для изготовления хирлы подальше от любопытных глаз. Эвриха в самом деле могли начать разыскивать, ибо все уже привыкли, что каждый вечер он располагался возле костра, внимательно слушал сказки, правдивые истории и песни, делая время от времени какие-то пометки на разложенных на коленях листах толстой дешевой, желтоватого цвета бумаги. Иногда и сам он что-нибудь рассказывал или же пел, искусно подыгрывая себе на старенькой дибуле.

В этот раз у разложенного, как водится, посреди маленькой деревенской площади костра собралось дюжины полторы человек: селяне и Газахларовы воины, медлившие разбредаться по хижинам и отходить ко сну, несмотря на то что тьма уже окутала землю и на небе высыпали крупные ясные звезды.

— Эврих, где ты бродишь? — окликнул Аджам вышедшего на площадь арранта. — Иди сюда, послушай, как Пацалат вещает про живущую в Красной степи змеерыбу. Всякое я слыхал, но чтобы рыбы или змеи под землей ползали и песком питались — такое даже у бесстыжих чохышей язык вымолвить не повернется!

— Разве я говорил, что гогосергал роет под землей ходы и ест песок? — удивился улыбчивый деревенский парень в плетенной из травы юбочке, с высоченной прической, уложенной из густо смазанных жиром волос.

— Говорил, все слышали! — недружно загомонили сидящие вокруг мужчины.

— Да нет же! Отродясь в Красных песках не бывал и врать о тамошней жизни не буду. А вот шел я как-то в большую сушь к Голубому озеру и встретил по дороге женщин из племени кукусат, ловивших змеерыб в пересохшем русле Уллы.

— Так в воде ловили или в земле? — нетерпеливо уточнил кто-то, пока Эврих усаживался на свободное место у костра.

— В иле. Улла в тот год совсем пересохла, и женщины, идя по руслу её, даже ног не замочили. Они тоже шли к Голубому озеру с бурдюками для воды. И все время высматривали что-то под ногами, а я поначалу не мог понять, чего они ищут. Потом гляжу, одна нагибается и длинным ножом вырубает из сухой грязи высокий такой брусок. Срезает с него верхушку, с дырой посредине. А брусок этот внутри пустой и сырой. Женщина хихикает, глянь, говорит, кто-то там шевелится! Переворачивает взрезанный брусок, и из него вылетает и шлепается на потрескавшуюся от жары землю премерзкая тварь. Извивается и шипит, как змея, вот только не ползет, а подпрыгивает. — Пацалат показал рукой, как подпрыгивал гогосергал, прежде чем женщина отсекла ему голову и сунула добычу в заплечную корзину.

Слушая про похожую на угря рыбу, которая во время засухи роет в вязком иле нору и засыпает в ней до наступления сезона дождей, пришедшие с Газахларом воины недоверчиво качали головами, но один из деревенских стариков, вступившись за рассказчика, подтвердил, что в верховьях Уллы действительно водится такое существо. Кожа его выделяет много слизи, которая, застывая коркой, склеивает ил, и вокруг гогосергала образуется что-то вроде кокона или скорлупы. А дышит диковинная тварь через выходящую на поверхность дыру, через которую залезала в нору. По этим-то дырам в сухом иле их и обнаруживают новоявленные рыболовы.

— Вам так же трудно поверить в гогосергала, как многим моим соплеменникам — в существование каменных домов, самые большие из которых превышают размерами нашу деревню, — миролюбиво обратился старик к Серекану и ещё нескольким молодым воинам, продолжавшим утверждать, что их разыгрывают. — Послушайте-ка лучше, какая история произошла из-за недоверия в нашей деревне в дни моей юности.

Глядя, как весело заблестели маленькие, утонувшие в морщинах стариковские глазки, Эврих приготовился услышать нечто забавное и пожалел, что не захватил с собой чернила и бумагу для заметок. Рассказанные у вечернего костра байки быстро забывались за дневными заботами, а между тем некоторые из них стоили того, чтобы он включил их в свои «Дополнения» к Салегриновым «Описаниям стран и земель».

— Еще не так давно люди из далекого и славного Города Тысячи Храмов редко появлялись в этих местах. Они предпочитали добираться до Голубого озера неведомыми нам дорогами, по которым ослы и волы могли тащить тяжелогруженые телеги, которые я не раз видел в Озерной крепости. И если мы хотели наменять на крокодильи шкуры или перья пестрых птиц соль или хорошие железные ножи, нам приходилось отправляться либо к Голубому озеру, либо к слиянию Уллы с Великой рекой — Матерью рек, — называемой вами Гвадиа-рой. — Старик огладил куцую, состоящую из дюжины волосков бородку, которую, судя по всему, считал лучшим своим украшением и, неодобрительно посмотрев на Газахларовых воинов, весело обменивающихся мнениями по поводу товарищей, слишком рано вернувшихся со свидания, на которое их якобы пригласили здешние девицы, продолжал;

— И вот однажды Куцара — мой дядя по матери, вернувшись от слияния Уллы с Гвадиарой, привез с собой очень дорогую, никогда прежде не виданную в наших краях вещь — маленькое зеркало, сделанное из чудесного серебристого стекла. Он отдал за него все, что повез на обмен, и очень им дорожил. Ему страшно нравилось открывать плетеную корзиночку и смотреться в дивное стекло, которое он почитал величайшим сокровищем. Так оно и было, ибо потом у нас появились зеркала из бронзы и меди, но такого ясного и чистого — стеклянного — никто из нас с тех пор не видал.

— Ой, не томи, старик! — поторопил рассказчика Аджам. — Ты дело сказывай, а то пока солнышко взойдет, роса очи выест.

— Так я и говорю: никому не доверил своей тайны Куцара. То ли боялся, что все будут просить у него посмотреться в волшебное стекло и разобьют его, то ли опасался, что главный колдун заберет зеркало себе, дабы увеличить силу вещего танца. Но, как бы то ни было, никому он о нем ни словечком не обмолвился, а сам так часто украдкой посматривал в него, что заметила это жена Куцары. Выбрала время, когда не было его поблизости, и заглянула в заветную корзиночку. Увидела в зеркале молодую красивую женщину и заплакала: «Купил Куцара новую жену на торгу и прячет в колдовской корзинке! Весь день она отдыхает, пока я не покладая рук тружусь, а ночью, когда я с ног от усталости падаю и засыпаю, ублажает его!»

Рассказчик сделал паузу, и слушатели вежливо заулыбались.

— Услышала жалобы Куцаровой жены его мать, прибежала, заглянула в корзиночку и как завопит: «Это ещё что за старая карга! Уж коли притащилась в мою хижину со своей дочкой, изволь вылезать и работать, у нас тут каждая пара рук на счету!» Голос у матери моего дяди был такой, что его и на том берегу Уллы услышишь. Вот и услышал её отец Куцары, взобрался по лесенке в дом, заглянул в корзинку и, почтительно поклонившись хмурому морщинистому старцу, произнес: «Пожалуй в наш дом, уважаемый. Недостойно поступил мой сын, утаивая от нас новых родичей, да и вашему семейству тесновато небось в маленькой корзине, даже если она и волшебная».

Старик из зеркала промолчал, и отец Куцары хотел повторить свое любезное предложение, ведь новый его родич был богат годами и вполне мог оказаться тугим на ухо, но тут в корзинку заглянул сын моего дядюшки. Увидел идущий поперек лба таращившегося на него из зеркала мальчишки шрам, означавший, что тот первый ребенок от первой жены и с криком: «Вор! Самозванец!» — ударил его в лицо зажатым в кулаке наконечником гарпуна, который обтачивал, сидя в тени хижины.

Зеркало разлетелось вдребезги. Куцара очень из-за этого убивался, но ему некого было винить в случившемся кроме себя и своего недоверия. И тогда, чтобы загладить вину перед соплеменниками, он раздарил им все до единого осколки чудесного зеркала. — С этими словами рассказчик указал на висящее у себя на шее ожерелье из изящно обточенных позвонков крокодила, в один из которых был вставлен крохотный осколок зеркала, изрядно помутневшего и потемневшего от времени и влаги.

— А я бы хотел послушать Гжемпа, — вызывающе поглядывая на Эвриха, произнес Серекан, когда сидящие у костра отсмеялись и в наступившей тишине стало отчетливо слышно, как потрескивают раскаленные уголья. — Как смеет он ловить змей, созданных Тахмаангом на погибель грабителям, ворам и клятвопреступникам?

Поскольку натрудившийся за день змеелов давно ушел спать в хижину одного из своих старинных знакомцев, Серекану никто не ответил, и он с обличающим выражением лица ткнул пальцем в сторону арранта:

— Нынче ты охотился вместе с ним за ндаггамв. Так, может, тебе есть что сказать в его и свое оправдание?

Оправдываться перед безусым наглецом у Эвриха не было никакого желания, но оставить его выпад без ответа он тоже не мог. Ежели таких задир время от времени не одергивать, они запросто на шею сядут и много пакостей натворят. Да и собравшихся у костра негоже разочаровывать, ведь даже те из них, кто присоединился к Газахлару по распоряжению императора, начали привыкать, что у арранта всегда сыщется в запасе смешная или поучительная история и слов для разумного ответа он за море искать не поплывет.

— Оправдываться мне перед тобой вроде бы не к чему — невелик кулик, — лениво протянул Эврих, окидывая Серекана нарочито оценивающим взглядом. — Однако ежели ответишь на мой вопрос, так и я скажу, почему не вижу в ловле змей ничего кощунственного.

— Ну спрашивай, — милостиво разрешил юнец, прямо-таки раздуваясь от гордости и не замечая, как Аджам с Хамданом и другие знавшие Эвриха ещё по «Мраморному логову» воины перемигиваются и обмениваются понимающими взглядами.

— Позволь узнать, где, по-твоему, больше клятвопреступников, воров и убийц: в Городе Тысячи Храмов или в здешних лесах?

Серекан был не настолько глуп, чтобы торопиться с ответом, но сидящие у костра и не собирались его дожидаться.

— Конечно, в столице! У нас вор на воре, грабитель на грабителе! Каждый лавочник, каждый трактирщик только о том и мечтает, как бы в чужой кошель руку запустить! — зашумели они, и Эврих с сокрушенным видом покачал головой.

— Да уж, с этим поспорить трудно. Но тогда почему змеи, ежели и впрямь созданы Тахмаангом, дабы карать злодеев, предпочитают жить в этой глуши, а не в Городе Тысячи Храмов?

— Те, которые здесь живут, просто от работы отлынивают! — крикнул кто-то с противоположной стороны костра, и аррант, радуясь вовремя поданной реплике, совершенно серьезно заявил:

— Ну так вот лентяек Гжемп и отлавливает, дабы напомнить другим об их долге!

Хотя Серекан смеялся вместе со всеми, брошенный им на Эвриха взгляд был полон неприкрытой злобы, и аррант подумал, что так вот, невзначай, люди и обзаводятся врагами, однако задерживаться на этой не слишком-то приятной мысли не стал.

— В разных странах — разные обычаи, разные верования. Причем каждый, разумеется, считает свою веру истинной. Если хотите, я расскажу вам легенду о змее и голубке, которую мне не раз доводилось слышать во время путешествия по Вечной Степи.

— Расскажи, расскажи! — раздалось сразу несколько голосов, и Эврих, отхлебнув из протянутой ему чаши, сделанной из половинки кокосового ореха, чуть хмельной, сладковатый напиток, начал рассказ:

— В приморских городах Фухэй, Умуката и Дриза, возведенных на восточном краю Вечной Степи ещё до Последней войны, издавна верили в то, что колокольный звон, предупреждавший горожан о приближении врага, способен также отгонять всевозможную нечисть и нежить. А кое-кого из слуг и приспешников Ночного Пастуха, коего считают тамошние жители прародителем мирового зла, звук колокола может и вовсе лишить жизни. Потому-то вешают в том краю колокола испокон веку не только на вершинах дозорных башен, но и в маленьких деревенских храмах. Кочующие по Вечной Степи скотоводы посмеиваются над верой в очистительную силу колокольного звона, ибо поклоняются другим богам, и все же, разграбляя прибрежные деревни, не осмеливаются разрушать чужие храмы и снимать звонкоголосые колокола. После ухода кочевников разоренные деревни обычно отстраиваются заново, но случается, если большая часть их жителей пала в неравном бою или была угнана лихими людьми в рабство, от богатого селения остается только стоящее на холме святилище, и лишь ветер с моря заставляет иногда висящий на его башне колокол звенеть тихо и печально…

— Этак ты нас всех, чего доброго, разрыдаться заставишь! — прервал Эвриха Жилоиз — приятель Серекана, выделявшийся среди других воинов обилием мускулов и полным отсутствием мозгов. — Ты нам про змея да про голубку сказывай, а не про плачущие колокола!

— Дай срок, будет и про них, — пообещал аррант и, переждав, пока заинтересованные слушатели перестанут шикать на туповатого здоровяка, продолжал:

— Шел как-то берегом моря одинокий путник. Возвращался из плена в родную деревню, и только-то у него добра и было, что похищенный во время бегства от кочевников лук да колчан, в котором с каждым днем становилось все меньше стрел. Даже имени он в плену лишился, получив вместо него кличку — Нань, что значит «добряк».

Долог был путь Наня, и здорово парень отощал. Удавалось ему иногда зайца или суслика подстрелить, а чаще съедобными кореньями, водорослями или ракушками приходилось пробавляться, ибо стрелы он берег. Но как ни береги, а настал момент, когда осталось их у него всего две, и тут-то он и увидел, как вьется с жалобным криком над дикой вишней голубка, а по стволу дерева змея к гнезду подбирается, дабы малых птенцов сожрать.

Жалко было расставаться Наню с предпоследней стрелой и все ж таки натянул он тетиву, прицелился и пригвоздил ею змею к дереву. Поглядел, как голубка, радостно воркуя, в гнездо к деткам своим опустилась, и побрел дальше. Высоко стрела его в ствол вонзилась, не достать ему её, не выдержат Наня тонкие ветви.

Долго ли коротко ли шел путник, но вот сумерки начали сгущаться, и пришлось ему заночевать у подножия холма, на котором стояло заброшенное святилище — все, что осталось от большого и богатого селения. Закутавшись в плащ, заснул он, и приснился ему скверный сон: будто кто-то душит его. С криком открыл он глаза и понял, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Громадный змей опутал его своими кольцами, а сидящая на соседнем дереве голубка напрасно кричала, стараясь предупредить Наня о смертельной опасности.

— О Великий Дух, — едва шевеля губами, прохрипел несчастный, — за что наслал ты на меня этого ужасного змея?

— Я выследил тебя и умертвлю за то, что ты убил мою жену! — ответил ему змей человеческим голосом.

— Ну что ж, поделом мне, — промолвил Нань и, закрыв глаза, приготовился к смерти, но тут змей, вместо того чтобы сжать свои страшные кольца, неожиданно распустил их и прошипел:

— Я должен тебя убить, но помилую, если выполнишь ты мое условие. Был я некогда злым и жестоким человеком. За это Великий Дух после смерти моей заключил мою душу в тело гигантского змея. Много столетий томится она в змеином теле, и суждено ей пребывать в нем до тех пор, пока в полночь не зазвонит ради меня храмовый колокол. Если хочешь сохранить жизнь, поспеши ударить в него, ибо времени до полуночи осталось мало.

Страх за себя и жалость к тому, кто столь страшно принужден был расплачиваться за совершенные злодеяния, заставили Наня пообещать змею, что он позвонит в колокол высящегося на холме храма. Едва освободившись от опутывавших его колец, он со всех ног бросился к древнему святилищу и, к ужасу своему, обнаружил, что ведущая на вершину деревянная лестница давно сгнила и обрушилась. В отчаянии Нань попытался вскарабкаться на колокольню по выщербленным от времени каменным стенам храма, но сорвался, не поднявшись и на десяток локтей. Снова и снова принимался он взбираться по каменным блокам, но тщетны были его усилия. А змей гневно шипел за его спиной, и жалобно вскрикивала кружившая над храмом голубка.

И тогда Нань вспомнил, что у него осталась ещё в колчане стрела. Одна-единственная, последняя. Обрадовавшись, он решил, что колокол зазвонит, если попасть в него железным наконечником. Пусть тихо, но зазвонит! Вскинув лук, Нань натянул тетиву, прицелился и метнул стрелу в колокол.

Змей замер, замер человек, и замолкла кружившая над храмом голубка. Густо прогудела тетива, свистнула стрела, но колокол не издал ни звука. То ли от волнения, то ли из-за темноты промахнулся Нань. А змей за его спиной разинул пасть и яростно прошипел:

— Наступила полночь. Человек, готовься к смерти!

Бросился он на несчастного Наня, и в тот же миг где-то высоко-высоко, тонко, чуть слышно, коротко пропел свою светлую песню храмовый колокол.

И тотчас же с радостным возгласом исчез гигантский змей. Истаял, словно туман под жаркими солнечными лучами. Со вздохом облегчения опустился Нань на землю у подножия святилища, недоумевая, почему же зазвонил колокол. И долго бы пришлось ему гадать, если бы выглянувшая из-за туч луна не осветила лежащую подле его ног голубку с разбитой грудью. Тогда-то и догадался он, кто избавил его от неминуемой смерти, кто ценой собственной жизни заставил ровно в полночь запеть колокол старого храма…

Воцарившуюся у костра тишину нарушил Жилоиз, сырым голосом произнесший:

— Здорово горазд врать, аррант! Выдавил-таки слезу, негодяй!

* * *

С тех пор как возглавляемый Газахларом отряд миновал пригороды Мванааке, Эвриху казалось, как это часто случалось и прежде, что он вступил в новый период жизни, подведя под старым толстую жирную черту. Ощущение было приятным — такой же обновленной, вероятно, чувствует себя сменившая кожу змея. Длилась, однако, эта иллюзия недолго и нынешним утром окончательно развеялась. Причин тому было несколько, но все пустяковые, а вот поди ж ты — и тех оказалось достаточно, чтобы сердце защемило от тревожного непокоя.

Началось все с того, что проснулся он ранним утром в жарком поту, со слезами на глазах и неподъемной тяжестью на душе. Эврих редко помнил привидевшиеся ему сны, этот же продолжал стоять перед его внутренним взором даже после того, как он окунулся в прохладные воды Уллы и, разбудив Тартунга, попрыгал с мечом в руках, дабы освежить в памяти подзабывшиеся приемы и обучить юнца обращению с новым для него видом оружия. Купание и упражнения со специально вырезанными для этой цели деревянными мечами лишь чуть-чуть пригасили невесть с чего всплывшие из небытия картины сражения, происшедшего едва ли не два года назад, далеко-далеко, на границе Вечной Степи…

Снова, будто наяву, вздымались перед ним желто-красные утесы, похожие на странно искривленных, изломанных и застывших в невообразимых позах великанов, усеявшие пологий каменистый склон, по которому двигалась лавина повозок со сновавшими между ними верховыми. Вновь преграждали им путь «стражи Врат», но теперь, уже зная о том, каким страшным оружием снабдил их Зачахар, аррант не смел надеяться, что хамбасы сумеют прорваться сквозь ряды Хурманчаковых воинов в Верхний мир. Ожидание неизбежного было, пожалуй, самым страшным, и он даже испытал что-то вроде облегчения, когда загрохотал наконец рукотворный гром Зачахаровых «куколок», воздух наполнился смрадным жирным дымом, предсмертным ржанием, криками боли и ужаса…

А ему-то мнилось, будто ничто уже не сможет выдрать из глубин памяти образы встающих на дыбы, взмыленных коней, летящих в небо ошметков тел, переворачивающихся и с хрустом разламывающихся повозок; никогда более не услышит он душераздирающего воя женщин и вторящих им огромных мохнатых псов. И что с того, что теперь он был не в центре побоища, а словно с высоты птичьего полета взирал на гигантский обоз, корчащийся от боли, исходящий криком, истекающий кровью подобно смертельно раненному зверю?..

Вероятно, сон этот был навеян Эвриху видом Жженой долины, скальные образования которой имели отдаленное сходство с утесами, послужившими прикрытием Хурманчаковым воинам. Возможно, кошмары мучили его потому, что он перегрелся вчера на солнце, однако объяснения эти не помогли ему обрести душевного спокойствия, не избавили от чувства вины и одиночества, от сознания того, что делает он что-то не то и не так. Попробовав понять, что же его гнетет, аррант пришел к выводу, что не жалеет об отъезде из Города Тысячи Храмов и не скучает по Нжери. И не столько даже хочет вернуться в Верхний мир, встретиться с Тилорном, с друзьями и наставниками из Силиона, сколько увидеться с Кари или хотя бы узнать, как-то живется без него порывистой, смуглокожей степнячке, ради которой покинул он Беловодье и отправился в путешествие, оказавшееся значительно более трудным, долгим и опасным, чем ему представлялось.

Любопытно, что именно попытка разобраться в собственных чувствах помогла Эвриху вспомнить человека, мельком увиденного им при выезде из Мванааке и тогда же показавшегося ему смутно знакомым. Некоторое время аррант ломал себе голову, где встречал прежде этого пожилого бронзо-вокожего мужчину, и только сейчас сообразил: это же был Гаслан — слуга Иммамала, коему вымывал он ушные пробки перед тем, как на «Ласточку» напали сторожевики Кешо! Разумеется, встреча их могла быть случайной, но верилось в подобное стечение обстоятельств с трудом. Логичнее предположить, что посланец Мария Лаура не оставил мысли выполнить поручение саккаремского шада и так или иначе доставить в Мельсину чудо-лекаря.

Не то чтобы Эврих имел что-либо против Иммамала или же Мария Лаура, но излишнее внимание сильных мира сего к его скромной персоненастораживало, а слежка за ним Гаслана свидетельствовала о том, что, хочет он того или нет, крепкие нити продолжают надежно связывать прошлое, настоящее и грядущее. Слов нет, почувствовать себя заново родившимся, начавшим новую жизнь приятно, однако, выражаясь языком Гжемпа, ежели даже ндаггу нарядить в саронг, она все равно останется змеей.

Ту же самую мысль, отнюдь не в иносказательной форме, высказал и Тартунг, заявивший в ответ на его недоумение по поводу Газахларова решения объехать Жженую долину стороной: «Не думай, будто все завязавшиеся в столице узелки были разрублены нашим отъездом. Газахлар, я так понял, вызвался отправиться за слонами после того, как Хамдан сообщил ему, что видел Ильяс в городе. И, поразмыслив, я подумал: либо он желает встретиться с ней и пустился в путь, дабы она могла связаться с ним, не опасаясь соглядатаев Кешо, либо бежал из Мванааке из страха, что дочка явится в „Мраморное логово“ сводить с ним старые счеты. Выписываемые нами петли и зигзаги подтверждают мое последнее предположение, но, если дочка пошла в отца, мы ещё очень даже можем с ней встретиться. Да и Амаша вряд ли смирится с потерей такого замечательного изумруда». Парень бросил выразительный взгляд на роскошный перстень, украшавший левую руку арранта, и тот мысленно обругал себя безмозглым остолопом. Вот тебе и продолжатель трудов достославного Салегрина! Вот тебе и вольная пташка — нова кожа, да стара рожа!

Эврих понимал, что, если он и впрямь желает начать новую жизнь, им с Тартунгом надобно немедленно бежать в столицу или в любой прибрежный город. Оттуда на каком-нибудь совершающем каботажные плавания торговом или же рыбачьем судне парень доберется до Аскула, а там и до поселка траоре, в то время как сам он начнет разыскивать контрабандистов, готовых переправить его в Саккарем, Халисун или Аррантиаду. План этот имел лишь один изъян: арранту до смерти хотелось увидеть слонов — легендарных великанов, до встречи с которыми оставалось всего ничего — седмица, в худшем случае две. Ну как, скажите на милость, писать, что был в нескольких днях пути от этого чуда и не взглянул на могучих зверей, о которых рассказывают самые невообразимые и противоречивые истории? Плох купец, торгующий себе в убыток; оружейник, чьи мечи быстро тупятся и покрываются зазубринами; лекарь, не умеющий облегчить страдания недужных, и горшечник, лепящий кривобокие крынки. Уж коли взялся за дело — делай его так, чтобы люди сказали: «Добрая работа!» А что после неё руки в мозолях или ноги в кровь стерты — кого это волнует?

Нет, о том, чтобы сбежать от Газахлара, не повидав слонов, нечего было и думать. Амаша, раз уж не велел своим людям тотчас схватить дерзкого ар-ранта, будет, надобно думать, поджидать его возвращения в Мванааке, а что касается Ильяс по прозвищу Аль-Чориль… О ней Эвриху хотелось узнать как можно больше, и едва ли для этого представится лучшая возможность, нежели во время путешествия. Кое о чем он успел расспросить перед отъездом обитателей «Мраморного логова», и услышанное взволновало его до глубины души. Оказывается, дочь Газахлара была женой Таанрета — одного из членов Триумвирата, родила мальчиков-близняшек, один из которых умер от сыпницы в возрасте пяти или шести лет, а второй пропал вместе с любимой служанкой Ильяс через несколько дней после рождения. Преданная собственным отцом, согласившаяся выйти замуж за Кешо ради освобождения Таанрета из узилища, вновь обманутая Газахларом и наконец бежавшая не то в Кидоту, не то в Афираэну, она, право же, заслуживала того, чтобы в очередной раз попытаться разговорить Хамдана. Из всего Газахларова отряда, он, не считая самого владельца «Мраморного логова», единственный знал её лично, вот только говорить на эту тему с аррантом решительно не желал. Более того, с некоторых пор бывший телохранитель стал явно сторониться Эвриха, к которому прежде относился вполне дружески. Вот и сейчас он поглядывал на арранта с нескрываемым подозрением, невзирая на то, что разговор тот начал с вопроса, не имеющего ни малейшего отношения к дочери Газахлара.

— Откуда мне знать, почему каждое утро над Голубым озером дует ветер? — нехотя процедил Хамдан, глядя в сторону зеленых предгорий, с которых они через день-два должны были увидеть долину ранталуков, Озерную крепость и само озеро. Он бывал здесь не единожды и не скрывал любви к этим местам, однако даже о них говорить с Эврихом почему-то не хотел. То ли обиду затаил, то ли боялся наговорить лишнего, памятуя о том, как исподволь умел вытягивать из собеседника интересующие его сведения простодушный с виду аррант.

Отряд, состоящий из двадцати пяти всадников и двух дюжин груженых ослов, растянулся длинной цепочкой по заросшим травой и мелким кустарником пологим холмам, переходившим на юго-западе в отроги Слоновьих гор. В этот день Хамдан ехал замыкающим, и Эврих полагал, что более подходящего момента для откровенного разговора им ещё долго не представится. Тут, во всяком случае, он мог говорить то, что считал нужным, не опасаясь поставить собеседника в неловкое положение, и намерен был воспользоваться этим, даже рискуя показаться излишне навязчивым и назойливым.

— На мой взгляд, лучше быть обиженным, чем обидчиком, — произнес он, испытующе глядя на бывшего своего телохранителя. — Чем, сам того не желая и не подозревая о содеянном, огорчил я тебя до такой степени, что ты не хочешь говорить со мной ни о ранталуках, ни о погоде, ни о Голубом озере? Раньше, помнится, ты не считал для себя зазорным беседовать с чужеземцем о разных разностях и даже, как я слышал, был в числе утверждавших, что меня пригнал в «Мраморное логово» ветер удачи, посланный якобы Богиней счастья — Белгони.

Хамдан заворочался в седле, неприятно пораженный неожиданной прямотой арранта.

Разговаривать им было не слишком удобно: Эврих ехал на приземистом сером ослике, и восседавший на крупном боевом коне телохранитель Газахлара возвышался над ним, как сторожевая башня над привратной караулкой. В связи с этим речь Эв-риха, как он и рассчитывал, прозвучала несколько иронично — отдавил, дескать, заяц волку лапу, а теперь кается. В самом деле, если уж кто из них и имел причины обижаться, так это аррант. Ведь не кто иной, как Хамдан, скрыл от него, что они выручили из беды дочь Газахлара! Эврих, впрочем, тоже утаил от телохранителей найденный в кошеле одного из убитых людей Душегуба чингак, но Хамдан об этом не знал и, стало быть, дулся на него за что-то другое.

— До недавних пор я видел в тебе искусного целителя и любознательного чужеземца, уважительно относящегося к нашим нравам, верованиям и обычаям. Нынче же — ты сам начал этот разговор, так уж не взыщи за откровенность — у меня появились основания считать тебя саккаремским подсылом. А соглядатаев, чьи бы они ни были, не любит никто и нигде, — сухо промолвил телохранитель, стараясь не встречаться с Эврихом глазами, что было совсем не трудно.

— Я — саккаремский подсыл? — переспросил аррант с таким неподдельным изумлением, что Хамдан вынужден-таки был взглянуть на своего чудного собеседника.

— Над чем ты смеешься? Ни для кого не секрет, что Кешо собирается в ближайшее время напасть на Саккарем, и, значит, Город Тысячи Храмов должен кишеть соглядатаями Мария Лаура.

— Ну знаешь, это и называется валить с больной головы на здоровую! Уверен, что Мельсина действительно полна подсылами Кешо, но есть ли люди Мария Лаура в Мванааке — это ещё вопрос, — сказал Эврих, отсмеявшись, и уже без тени улыбки на лице продолжал, вспомнив про Иммамала и его слугу: — Готов допустить, что кто-нибудь из осведомителей шада послан был в Город Тысячи Храмов — собственно говоря, иначе и быть не может — ни один государственный муж не откажется знать, что делается в соседней державе, особенно столь воинственной и могущественной, как Мавуно. Но я, да будет тебе ведомо, никогда не бывал в Саккареме и не понимаю, кто и зачем возвел на меня такую чудовищную напраслину. Хотя погоди-ка, это, верно, Мфано сочинил обо мне очередную небылицу!

— Бывший лекарь Газахлара, лишившийся из-за тебя работы, тут ни при чем. Я знаю: он многократно пытался тебя оклеветать, но о том, что ты служишь Марию Лауру, я слышал из других уст.

— Вот как? Не оскудела, знать, здешняя земля злопыхателями, — с горечью промолвил аррант. Он не сомневался, что горе-лекари, коим перебежал он дорогу, будут и впредь стремиться опорочить чужеземца-соперника, но никак не предполагал, что досужим вымыслам их поверит человек, следивший буквально за каждым его шагом и знавший лучше других обитателей империи. — Кто же оболгал меня на этот раз?

— Шарван. Капитан «Верволики», коему порочить тебя нету никакой корысти, — ответил Хамдан, явно страдая оттого, что ему приходится обличать собеседника, к коему он до недавнего времени относился с величайшей приязнью и уважением.

— Не понимаю, — проворчал Эврих потерянно, — почему Шарван назвал меня саккаремским подсылом? И как ты мог этому поверить?

— Ненавижу лицемеров! И до сих пор не могу взять в толк, почему Газахлар, услышав рассказ Шарвана, не отослал тебя во дворец, дабы не обвинил его Амаша в укрывательстве и содействии заморскому доглядчику. Быть может, у него есть на тебя какие-то виды или же благодарность за исцеление не позволяет выдать врачевателя палачам. Но, как бы то ни было, я бы на твоем месте скрылся на первом же привале, дабы не испытывать нашего терпения и не вводить ни его, ни меня в искус.

— Так я, возможно, и сделаю, — задумчиво пробормотал аррант, начиная догадываться, откуда ветер дует. — Но только после того, как ты расскажешь, что же все-таки открыл вам капитан «Верволики». Он что, наведывался в «Мраморное логово» перед самым нашим отъездом?

— Да, и от души сожалел, что привел тебя в особняк, навлекши тем самым на его владельца опасность неизмеримо большую, чем недуг, от коего ты избавил Газахлара.

— Едва ли Газахлар разделяет твое мнение, — покачал головой Эврих. — Поведай же мне наконец, чем подкрепил Шарван свое ни с чем не сообразное обвинение.

— Изволь. — Лицо Хамдана исказилось так, словно у него разом заболели все до единого зубы. — Ты часто упоминал, что года полтора назад путешествовал по Вечной Степи. А ныне в приморских городах и в Саккареме рассказывают байки о некоем арранте — лекаре и улигэрчи, странствовавшем в тех же местах в окружении не то трех, не то пяти влюбленных в него по уши женщин.

— Та-ак… — протянул Эврих, ощущая пустоту и холод под ложечкой. Значит, сон был вещим, и не ему одному памятны грозившие великой бедой события, происшедшие в Вечной Степи. Кто бы, однако, мог подумать, что рассказ о них получит столь странное толкование и так быстро пересечет море…

— Ты можешь, конечно, возразить, сказав, что на свете немало странствующих аррантов, но, согласись, купцы среди них встречаются не в пример чаще сказителей и врачевателей, в коих женщины, едва увидев, влюбляются без памяти. Хотя ты, как я гляжу, и не пытаешься ничего отрицать.

— Что именно должен я отрицать? — тихо, стараясь не давать воли чувствам, спросил Эврих.

— Если очистить истории о странствующем в окружении женщин арранте от шелухи, то получится, что он, втершись в доверие к Хозяину Вечной Степи, убил его верного советника и помощника — придворного мага, создавшего удивительное оружие, при помощи коего Энеруги Хурманчак объединил кочевников и намерен был покорить Саккарем, — на одном дыхании выпалил Хамдан. — Убийство мага и — главное — уничтожение запасов созданного им чудо-оружия привели к тому, что в ставке Хурманчака произошел дворцовый переворот. Хозяин Вечной Степи был зарезан своими приближенными, которые, передравшись между собой, растащили по клочкам созданное им государство.

— И все это совершил один человек — едущий рядом с тобой на ослике? Ничем не примечательный аррант, который у себя на родине не считается ни выдающимся лекарем, ни тем паче сколько-нибудь сносным певцом? — поинтересовался Эврих, дивясь тому, как людская молва переврала все происшедшее в Матибу-Тагале — возведенной Энеруги Хурманчаком столице Вечной Степи.

— Нет, все эти злодеяния совершил не скромный врачеватель и улигэрчи, а хитроумный саккаремский подсыл, коему, очень может статься, помогала целая армия соглядатаев и опытных убийц. А затем этот подсыл объявился в Городе Тысячи Храмов накануне вторжения войск императора Кешо в Саккарем. Нетрудно догадаться, что привело его сюда и чем окончится для империи пребывание ничем не примечательного внешне арранта в её столице.

Вспыхнувшая было в груди Эвриха ярость потухла, и он лишь криво усмехнулся, машинально коснувшись пальцами изуродовавшего левую щеку шрама, полученного им в день убийства Зачахара. Украдкой посмотрел, на месте ли традиционный тюрбан, защищавший голову его собеседника от нещадно палящего солнца. Поправил свой собственный, дабы удостовериться, что его мозги ещё не сварились и это все ему не мерещится. Он немало читал о зрительных и слуховых галлюцинациях, но до сих пор Всеблагой Отец Созидатель миловал его от подобных напастей. Морок на Хамдана в этом пустынном краю тоже наслать было некому, и оставалось предположить, что тот и впрямь верит всей той дичи, которую только что нес.

— Ты знаешь, почему Газахлар не отправил меня в дворцовые подземелья, дабы мною занялись тамошние палачи? — вопросил аррант и, не дожидаясь ответа, объяснил: — Да потому, что сделал из услышанного от Шарвана совершенно иные выводы, чем ты. А теперь скажи, где сопровождающая меня армия соглядатаев и убийц? Припомни, изъявлял ли я когда-нибудь желание быть представленным Кешо или хотя бы взглянуть на него? И почему, ради Тахмаанга, Нгуры и Мбо Мбелек, ты называешь все, что я будто бы совершил в ставке Хурманчака, злодеяниями? Почему нападение кое-как сплоченной алчностью и страхом орды кочевников на мирных соседей ты почитаешь поступком естественным и едва ли не благородным? Мне-то в душевной простоте мнилось, что, если бы я действительно послан был сюда Марием Лауром прикончить вашего Кешо и не позволить ему напасть на Саккарем, ты, будучи разумным человеком, должен был бы на меня молиться и превозносить как величайшего благодетеля империи. Ибо только одержимый жаждой власти и наживы или же тот, у кого голова вместо мозгов набита навозом вперемешку с соломой, может готовить войну, радоваться войне и воспевать это ужаснейшее из бедствий.

— Хорошо говоришь! — похвалил не на шутку разошедшегося арранта телохранитель. — А теперь ответь, ты и правда убил придворного мага и уничтожил все запасенное им для покорения Саккарема Огненное Волшебство?

«О, Великий Дух и Боги Небесной Горы! — в отчаянии подумал Эврих. — Как же объяснить, как передать ему словами чувства, испытанные мною, когда „стражи Врат“ уничтожали при помощи этого самого волшебства племя хамбасов, чья вина заключалась лишь в том, что они, не желая идти под руку Хозяина Вечной Степи, собрались откочевать в Верхний мир?»

— Да, я убил Зачахара. И сейчас покажу тебе почему.

Аррант сжал коленями бока Серого, заставляя его прижаться к коню Газахларова телохранителя. Он ещё толком не понимал, чего ради должен заставить Хамдана пережить то же, что довелось ему самому, но времени на раздумья не оставалось. Волна ярости, гнева и боли, поднявшаяся из глубин его существа, требовала выхода, и он вдруг понял, каким этот выход должен быть.

— Дай мне руку! — потребовал Эврих. Поколебавшись, Хамдан протянул руку арранту. Эврих крепко сжал его запястье и распахнул свою память, дабы тот мог услышать и увидеть…

…Как пронзительно визжит Кари и мечутся раненые, растерявшиеся всадники, бестолково размахивая блистающими на солнце мечами. Как кричат обезумевшие, потерявшие седоков кони, налетая на повозки, топча женщин, стариков и детей. Как грохочет рукотворный, смертоносный гром и черный зловонный дым неотвратимо сгущается над обозом, выдавливает слезы из глаз, лезет в глотку, щиплет ноздри…

— Пусти! — Хамдан попытался вырвать руку, и по его перекошенному лицу Эврих понял, что тот слышал и видел то самое, что ему надлежало увидеть и услышать.

— Нет, погоди… — прошипел он, стискивая пальцы и чувствуя, как из-под зажмуренных век текут слезы, как дым от разорвавшихся Зачахаровых «куколок» разрывает кашлем грудь…

…Повозка с изодранным тентом развернулась, и из неё выпрыгнула пожилая степнячка с крохотным, закутанным в овчину ребенком. Метнулась направо, едва не попав под копыта лихих всадников, которые с молодецкими воплями: «Кодай! Кодай Хурманчи!» — рубили всех оказавшихся на их пути; повернула налево и запнулась о колесо одной из множества подожженных повозок, пущенных «стражами Врат» по склону горы на обреченный обоз. Упала, выронив из рук заходящийся писком сверток. Привстала, потянулась за ним и тут же была втоптана в землю копытами коня, волочившего за собой хамбаса, у которого полностью отсутствовала верхняя часть черепа. Сверкнули оскаленные в мертвой улыбке зубы, чиркнула по земле рука, все ещё сжимавшая бесполезный против воинов, вооруженных Огненным Волшебством, меч. И вновь совсем рядом грянул рукотворный гром. Полыхнула алая вспышка, вздымая в небо окровавленные ошметки людских тел и обломки повозок…

— Надобно ли быть саккаремским подсылом, чтобы после всего этого не возненавидеть создателя Огненного Волшебства? — прокашлял Эврих, вытирая полой пропыленного плаща мокрое от пота и слез лицо. Сердце его гулко ухало, в ушах звенело, а окружающий мир виделся обесцвеченным, тускло-серым, начисто лишенным красок.

— Ты… Ты не просто лекарь. Ты великий колдун! — Голос у Хамдана был хриплым, испуганным и тоже каким-то странным, словно доносился до арранта откуда-то издалека.

— Веришь ли ты все ещё в то, что я служу Марию Лауру и убил Зачахара по его наущению?

— Нет. Ты сделал это по своей воле, ибо не мог поступить иначе. И я бы не хотел оказаться в твоей шкуре ни на день, ни на миг! Как можешь ты помнить и носить в себе все это? Я участвовал во многих битвах, но даже от собственных ран никогда не мучился так, как ты страдаешь от чужих…

— Хорошо. Я рад, что мы вновь стали добрыми товарищами, — промолвил Эврих, не чувствуя ничего, кроме усталости и безразличия ко всему на свете. Он прекрасно понимал, что рассказ капитана «Верволики» очень скоро дойдет до Амаши, и уж того-то никакими доводами не удастся убедить в том, что ему никогда не приходилось бывать в Саккареме и незачем было поступать на службу к тамошнему шаду. — А теперь не расскажешь ли ты мне о дующем каждое утро над Голубым озером ветре? И о дочери Газахлара, объявившейся в Городе Тысячи Храмов после девяти лет жизни на чужбине?..

Глава вторая. Торжище

Зародившееся у Эвриха подозрение, что Газахлар хочет попасть в Озерную крепость к определенному сроку, крепло день ото дня, и он почти не удивился, увидев сотни шатров, разбитых на берегу Голубого озера, подле селения, окруженного невысокими стенами из дерева и необожженного кирпича. Хитроумный оксар, разумеется, знал о Великом Торжище, на которое ежегодно съезжаются перед началом сезона дождей едва ли не все племена, кочующие в окрестностях Голубого озера. На седмицу между ними устанавливается перемирие, необходимое для совершения торговых сделок, заключения брачных союзов и улаживания тех вопросов, которые они почему-либо не смогли решить с помощью оружия. А претензий друг к другу у сакхов, ранталуков и равранталуков, айогов, мемфи и всех прочих было хоть отбавляй, чем Газахлар, судя по всему, рассчитывал воспользоваться для воплощения в жизнь своих далеко идущих планов.

Стяжательские замыслы владельца «Мраморного логова» не слишком интересовали Эвриха, зато возможность ознакомиться с жизнью и обычаями едва ли не дюжины кочевых племен привела его в восторг. Это была редкостная удача, и, пробродив весь первый вечер между шатрами айогов, мемфи, ихорачей и кочевых ранталуков, он завел множество полезнейших знакомств и узнал массу интереснейших вещей, которые следовало включить в «Дополнения». Присаживаясь к чужим кострам, аррант услышал много любопытного, но ещё больше сведений надеялся почерпнуть, обойдя Торжище при свете дня, наблюдая за тем, чем обмениваются, что продают и покупают скотоводы и люди из окрестных селений, занимающиеся рыболовством, земледелием и охотой.

Надеждам его, однако, сбыться было не суждено. Не будь Эврих ослеплен открывающимися перед ним перспективами, он бы наверняка сообразил, что Газахлар не преминет включить его в свои планы, попытавшись извлечь из присутствия в своем отряде заморского лекаря наибольшую выгоду. Но, опьяненный предвкушением завтрашней прогулки по Торжищу, ничего подобного аррант в мыслях не держал и потому легкомысленно отмахнулся от Тартунга, с мрачным видом изрекшего, что «ежели бы все выходило так, как мы задумываем, несчастных, коими свет полнится, было бы днем с огнем не сыскать».

Вспомнить зловещее Тартунгово предупреждение ему пришлось поутру, когда Аджам привел в шатер незнакомого старца с отнявшейся левой рукой и передал просьбу Газахлара оказать страждущему посильную помощь.

За старцем появился в сопровождении пяти обезъязычивших от собственного величия воинов маявшийся животом мальчишка, чей-то там сын. Затем ещё один очень важный бельмастый старик и три женщины, каждая со своим недугом. Двум из них Эврих посулил скорое выздоровление, если они будут точно следовать его наставлениям, а выслушав третью, пробормотал аррантскую пословицу, гласящую, что «слово — единственное лекарство, способное принести облегчение страдающей душе». Сильно сомневаясь в собственной способности отыскать нужные слова для совершенно незнакомого ему человека, он все же и тут попытался сделать все от него зависящее, мысленно проклиная Газахлара за то, что тот использует его для достижения собственных далеко не бескорыстных целей.

Распрощавшись с несчастной женщиной и снабдив её «могущественным оберегом» — лоскутом кожи, в который был зашит отполированный кусочек красного коралла, аррант уже собрался сбежать на Торжище, но тут в шатер, который они с Тартун-гом делили с шестью погонщиками ослов, заглянул Хамдан.

— Газахлар просит тебя отправиться с этим мальцом и осмотреть его отца, — промолвил бывший Эврихов телохранитель и, откинув полу шатра, указал на чумазого мальчишку, взиравшего на чужеземного белокожего лекаря с ужасом и надеждой. — Говорят, он совсем плох и уже не увидит звездного неба, — добавил Газахларов посланец прежде, чем аррант успел разразиться возмущенной речью, и был таков.

Проклиная все на свете, Эврих двинулся за перепуганным мальчуганом с твердым намерением нынче же высказать Газахлару все, что о нем думает, но стоило ему взглянуть на раненого, как мысли о коварном оксаре начисто улетучились из его головы. Черно-красная, воспалившаяся рана на распухшей голени мечущегося в жару мужчины выглядела наисквернейшим образом, а пахла и того хуже.

— Придется тебе, Тартунг, за пилой сбегать, — проворчал аррант, даже не пытаясь представить, что сделают с ним толпящиеся в шатре мужчины и женщины, узнав о намерении его лишить славного воина ноги.

Но ничего страшного, вопреки ожиданиям, не случилось. Были желто-зеленый гной, черная кровь, страшная вонь, хруст и скрежет, производимый металлом, вгрызавшимся в кости одурманенного маковым настоем скотовода из племени айогов. Был заливающий глаза пот, кривая, предательски выскальзывающая из пальцев игла, привычный, исцеляющий жар, поднимающийся от низа живота к горящим ладоням, и чувство облегчения, что все это наконец завершилось и теперь лишь от воли Всеблагого Отца Созидателя зависит, будет ли этот парень жить или же отправится в Прохладную Тень на свидание с прародителями.

Он смутно помнил, как пробирался сквозь невесть откуда взявшуюся у шатра толпу чернокожих, выкликавших что-то совершенно невразумительное, и начал как следует соображать, только обнаружив, что Тартунг тащит его к шатрам Газахларова отряда.

— Э, нет, братец! — воскликнул он, вырываясь из цепких мальчишеских рук. — Туда мы с тобой не пойдем! Сегодня я никому больше не помощник, и без того перед глазами туман плавает.

— Да ты не бойся! Ляжешь себе спать, а ежели кто припрется, так я просто из шатра выкину, и вся недолга! — уговаривал его Тартунг, однако Эврих-то знал, как непросто избавиться от людей, видящих в тебе последнюю надежду на спасение тех, кого они любят, тех, кому, по их мнению, ты обязан помочь, коль скоро это в твоих силах. Непросто прежде всего потому, что они, люди эти, и в самом деле правы. Но и он тоже по-своему прав, ибо сил осталось всего ничего, и ежели поможет нынче ещё кому-нибудь, то завтра точно будет лежать пластом. Удержать обезноженного парня на краю жизни стоило ему больших трудов, да и как знать, удалось ли еще…

— Нет, братец, пойдем-ка мы лучше в Озерную крепость. Есть там, я слышал, трактир, где можно перекусить и посидеть в тишине и покое.

В трактире — единственном в селении и потому безымянном — было людно, но им таки удалось отыскать пару незанятых циновок за длинным низким столом и получить по миске сладковатой, похожей на тунца рыбы с бобами и каким-то белым крошевом. Было это саго или же личинки термитов, Эврих не спрашивал, а определить на вкус не мог из-за чудовищно острого соуса, от которого на глаза наворачивались слезы. Впрочем, осушив две-три чаши пенящегося, чуть хмельного напитка, он почувствовал себя настолько лучше, что начал прислушиваться к беседе сидящих напротив него мужчин. Оба — обитатели Озерной крепости — воины, превратившиеся, сами того не заметив, в исправных землепашцев, лениво поругивали кочевников — истинных дикарей, не способных договориться о чем-либо даже между собой, не то что с цивилизованными, богобоязненными имперцами, ведущими, как и положено разумным людям, оседлый образ жизни.

— Клянусь Тахмаангом, я бы на месте равранталуков давно перестал считать этих выродков своей родней! — промолвил полуголый детина, указывая пальцем в сторону группы мечущих кости за соседним столом кочевников. — Давеча один из них укорял наших озерников за то, что те работают на огороде, словно бабы. У самого брюхо к хребтине липнет, а заступ в руки взять ему, вишь ты, не по чести!

— Брось ты, Мамал, к ним цепляться, — отвечал второй — широкоплечий, в пестрой, похожей на короткий плащ накидке, с мечом в потертых кожаных ножнах на идущей через плечо перевязи. — Пройдет время, и эти остепенятся. Вон уже рыбу за милую душу трескают, а ведь на моей памяти ещё многие готовы были помереть от голода, только бы не брать в рот нечистую пищу. Девчонки-то ихние за озерников с радостью идут. А наши за них — ни-ни!

Озерниками, как понял Эврих, жители крепости называли тех ранталуков, которые, лишившись из-за мора скота, пришли на берег Голубого озера в Страшные времена, осели здесь и стали промышлять ловлей рыбы и охотой, а потом занялись земледелием. Их более удачливые родичи, считавшие, что настоящие ранталуки не должны посягать на жизнь вольных животных и уж тем паче валандаться в воде, охотясь за нечистыми тварями, или же копошиться в земле, подобно презренным червям, объявили озерников отступниками — лжеранталу-ками или рав-ранталуками. Вожди некоторых племен, настроенные особенно нетерпимо к бывшим родичам, ратовали даже за то, чтобы истребить предателей, презревших законы предков, и учиняли налеты на озерников до тех пор, пока те, заручившись поддержкой обитателей крепости, не устроили засаду, в которой ревнители традиций были истреблены едва ли не поголовно.

Конец братоубийственной вражде положила очередная засуха, во время которой одно из племен кочевых ранталуков пригнало свои стада к Голубому озеру, дабы обменять часть коз и буйволов на столь ненавистную им дичь и рыбу. Традиции традициями, однако у кого-то из скотоводов не хватило твердости смотреть на то, как из-за них чахнут и умирают младенцы. Услышав об этом, Эврих подумал было, что неправильно понял собеседника. Зачем менять скот на рыбу или дичину, ежели его можно резать и есть? И тут выяснилась весьма любопытная особенность ранталуков, услышав о которой кочевники Вечной Степи умерли бы, верно, со смеху. Дело в том, что здешние степняки питались молоком и кровью, выпускаемой по мере надобности из своих стад, но мясо их ели лишь по самым торжественным дням. «Чудно!» — покрутил головой, услышав это объяснение, аррант, но, вспомнив нелюбовь имперцев к близнецам и, напротив, весьма нежное отношение к змеям, признал, что каждый сходит с ума по-своему и таков уж, видно, промысел Богов, коим тот или иной народ поклоняется.

Одним словом, теперь перед началом сезона дождей, когда жить кочевникам, не желавшим резать свой отощавший скот, становилось особенно голодно, они гнали его в район Голубого озера, травы вокруг которого все ещё оставались зелеными. Здесь они производили взаимовыгодный обмен с озерниками, кукусатами и другими оседлыми племенами, все чаще называвшими себя обитателями Великой Империи. Примеру ранталуков последовали сакхи, айоги, ихорачи и мемфи, вынужденные в конце концов признать, что изготовленные в Мванааке ножи и наконечники копий острее и прочнее тех, которые делали они сами. Привозные посуда, ткани и украшения тоже превосходили качеством все то, что выходило из рук работящих женщин, которые, кстати сказать, все охотнее выдавали, как видно было из услышанного Эврихом только что разговора, своих дочерей замуж за озерииков. Те, будучи отступниками, не считали для себя зазорным работать не покладая рук, в то время как истинные воины-ранталуки не унижались даже до пастьбы скота — занятия пристойного для детей и подростков, но никак не для славных воителей.

— Тошно смотреть на мужиков, готовых, сутками прыгая на одной ножке, «вытрясать из себя дух детства», — презрительно оттопыривая губу, промолвил Мамал. — Единственное, что они умеют, — красть друг у друга скот, почитая это великим подвигом. Да вот в кости ещё играть наловчились. Воровской, право же, воровской народ! Никчемушный, бездельный, верно тебе говорю.

— Зато не пьют, в отличие от некоторых, — подзадорил Мамала сидящий по левую от него руку озерник. — Хоть в этом-то ты им отказать не можешь?

Вопрос был явно с подковыркой, поскольку сам озерник прихлебывал из чаши сорговое пиво с тем же удовольствием, что и Эврих, а Мамал употреблял нечто более крепкое, изготовленное из того же сорго и называемое «шим-шим».

— Э, друг мой, ежели бы ты считал это достоинством, так и сам бы воздерживался от пива, — отмахнулся от подначки Мамал и, заметив, что аррант внимательно прислушивается к разговору, спросил: — Ну а ты, чужеземец? Что скажешь ты о мужчинах, которые не смеют заводить семью до сорока лет, а живут все вместе в своем мужском доме? Они могут развратничать с любой женщиной, готовой пошире раскинуть ноги, но рожденные от них дети будут считаться незаконными, а допустившего сие «непотребство» ждет вечный позор. Про таких ранталуки говорят, будто те «не научились быть мужчинами» и должны пожизненно оставаться воинами без права стать «младшими старейшинами», завести настоящую жену и законных детей.

— Вероятно, когда-то в этих установлениях имелся смысл. Хотя мне они кажутся несколько противоестественными, — осторожно ответил Эврих.

— Во! Мои слова! Только я говорю — чудовищными! Ну скажи, есть ли у нас в империи хоть один закон или обычай, столь же глупый и отвратительный? — вопросил Мамал, безусловно уверенный в том, что светлокожий не рискнет ответить утвердительно.

Эврих замешкался, прикидывая, как бы перевести разговор в иное, более спокойное русло, поскольку разошедшийся детина явно настроен был почесать об кого-то свои внушительные кулаки.

— Обычаев и законов таких в империи сколько угодно, — неожиданно встрял в разговор Тартунг. — Взять хотя бы рабство. В моем родном племени никогда не было рабов.

— Вай-ваг! Это ещё что за недоросток? — Мамал уставился на парня так, словно впервые увидел. — Тебя-то кто о чем спрашивал? И что это за племя, где нет рабов? Тоже небось какие-нибудь грязные скотоводы?

— И этот, видать, «дикарь»! — коротко хохотнул озерник, обидевшийся на Мамала за столь откровенное поношение обычаев ранталуков — хоть и дальних, но все же родичей.

— Ясное дело — дикарь, — не пожелал заметить насмешки Мамал и вновь обратился к Эвриху: — Ты-то сам какого роду-племени будешь?

— Аррант, — кратко ответил Эврих, чувствуя, что пора покидать трактир, и легонько толкая Тартунга локтем в бок, дабы тот не лез на рожон.

— А-а-а… — уважительно протянул Мамал и обернулся к Тартунгу. — Но в Аррантиаде, как я слыхал, тоже есть рабы?

— Может, есть, а может, нет. Во всяком случае, единственный знакомый мне аррант освободил меня от рабства сразу же после того, как выкупил и вылечил! — задиристо бросил парень, не обращая внимания на подаваемые ему Эврихом знаки.

— Н-да… Я бы тоже такого раба освободил и гнал с глаз долой, — задумчиво промолвил товарищ Мамала.

— Это чтобы Нтхай да со своим добром расстался? В такое с трудом верится. А ты что, и впрямь купил его, дабы освободить? — осведомился у Эвриха озерник. — Добренький такой или чоги девать некуда? — Он выразительно скосил глаза на Душегубов перстень с громадным изумрудом, красовавшийся на безымянном пальце арранта.

— Как тебе сказать… — замялся Эврих. — Я, видишь ли, думал тихого, скромного слугу куплю, а вместо этого… — Он выразительно развел руками и под понимающие смешки начал подниматься с циновки.

— Неужто сразу не распознал, что за товар берешь? — ухмыльнулся Нтхай.

— Юноша этот тогда помалкивал, вот я видом его скромным и купился, — ответствовал Эврих и, кивком распрощавшись с сотрапезниками, направился к выходу из трактира.

Тартунг, раздумав обижаться, громко фыркнув, последовал за аррантом.

— Постой-ка, любезнейший, — вскочивший из-за стола озерник устремился следом за Эврихом. — Добр ты, богат или грехи свои богоугодными делами замаливаешь, не ведаю, однако ж выслушай меня.

— Слушаю, — нехотя ответил аррант, испытывая острое сожаление по поводу того, что не ушел из-за стола раньше. — Но должен тебя предупредить, что в настоящее время все мое богатство заключено в привлекшем твое внимание перстне, и если ты желаешь предложить мне какую-то сделку, то я заранее вынужден от неё отказаться.

— Нет, ты погоди, ты прежде выслушай меня. Сделкой тут и не пахнет. Речь идет о спасении человеческой жизни. А ежели точнее — жизни раба. То есть рабыни, — выпалил озерник, придерживая арранта за край плаща, словно боясь, что тот вот-вот исчезнет. — Взгляни-ка — вон там сидит ранталук — Зепеком его кличут. Так вот он привел сюда девку в ошейнике с самоцветами. Ей-то цена — связка чогов, но ошейник и впрямь хорош. Зепек же, не сумев её продать, торжественно поклялся, что, ежели к концу дня несчастную эту у него не купят, он отрежет ей голову, дабы снять ошейник.

— Что за чушь! — возмутился Эврих. — Кто мешает ему снять с неё ошейник самому или к кузнецу свести? И при чем тут я?

— Ошейник так плотно на шее сидит, что ни один кузнец расклепать его не берется. А ежели ты девку не купишь, Зепек ей точно голову отрежет. Он, видишь ли, игрок страстный, а ставить на кон ему нынче нечего.

— Вай-ваг! Только рабыни нам для полноты счастья и не хватает! — проворчал Тартунг и потянул Эвриха к выходу из трактира.

— Ты же говорил, что тебе не нравится рабство! — с упреком обернулся к нему озерник. — Так, может, взглянешь на девку? Ей у ранталуков и без того туго пришлось, они ведь рабов не имеют и обращались с ней хуже, чем с тварью бессловесной, — вновь обратился он к арранту. — Ну а не купишь, авось совет дашь, как бедолагу от ошейника избавить?

— И не подумаю! — раздраженно отозвался Эврих, злясь на Мамала, озерника, Тартунга и себя самого за то, что опять оказался в дурацком положении. Стоило ли столько времени возиться с умирающим айогом, чтобы потом позволить какому-то дурню отрезать едва ли не на его глазах голову ни в чем не повинной и совершенно здоровой рабыне? — Ладно, веди, посмотрим, что там за ошейник.

— Опять тебя на приключения потянуло! Брось ты это дело, пора в шатер возвращаться! — попытался остановить его Тартунг, но аррант лишь упрямо тряхнул курчавой головой и двинулся за озерником вглубь трактира, туда, где с азартными выкриками метали на низкий столик кости ранталуки, обитатели Озерной крепости и несколько Газахларовых воинов.

— Эй, Зепек, где твоя девка? — окликнул спутник Эвриха высокого, разукрашенного красной охрой мужчину в бирюзовом плаще — неизменной принадлежности всех воинов-ранталуков.

— А, Джинлык! Никак покупателя нашел? — Зепек приветственно поднял руку, мельком взглянул на Эвриха и указал куда-то за свою спину. — Можешь посмотреть на товар. Афарга, поди к свету!

Из темного угла трактира появилась тощая темнокожая девчонка в замурзанном травяном переднике, и за столиком, прервав игру, обернулись в её сторону. Смотреть, впрочем, было решительно не на что — замухрыга с надутыми губами разобиженного на весь мир ребенка выглядела точь-в-точь, как большинство здешних кочевниц, только ещё более жалко и затравленно. В отличие от мужчин, носивших затейливые прически со всевозможными украшениями, женщины стриглись наголо, оставляя ершик волос лишь по центру головы. Из-за отсутствия воды они совершали свой утренний туалет, натирая тело верблюжьим жиром. Пыль, оседая на этот жир, образовывала грязевую корку, и пахли ранталуки, айоги и прочие степняки весьма характерно, что, ясное дело, не прибавляло им привлекательности в глазах как имперцев, так и озерников, не говоря уже об Эврихе, который, подобно большинству своих соотечественников, питал неистребимое пристрастие к частым омовениям, за что его нередко дразнили чистюлей.

— Поди ближе! — скомандовал Зепек, и рабыня, не поднимая глаз, мелкими шажками приблизилась к игрокам. — А ты, белокожий, взгляни на её ошейник и назови свою цену.

Подхватив со стола масляный светильник, Зепек поднялся во весь свой немалый рост и ткнул рабыню пальцем в подбородок, дабы та вздернула голову.

— Ну, полюбуйся! Да подойди ты ближе, взгляни повнимательней на эти камушки! Правда, недурны?

Обойдя стол, по которому вновь застучали костяные кубики, Эврих приблизился к рабыне. Один глаз у неё заплыл, длинная шея была в свежих царапинах, но вблизи девушка уже не казалась такой тощей и юной. Было ей лет восемнадцать, а то и двадцать. Рост средний, плечи широкие, подбородок круглый, с ямочкой, лицо вытянутое, что же до ошейника…

Эврих тихо ахнул. Начищенное бронзовое кольцо в два пальца шириной и в палец толщиной оказалось сплошным и украшено было россыпью полудрагоценных, плохо обработанных камней, среди которых он узнал нефрит, бирюзу и сердолик.

— Ну что, берешь? — нетерпеливо, с жадным блеском в глазах спросил Зепек.

— Эврих, одумайся! Что ты с ней будешь делать?! — простонал за спиной арранта Тартунг. — Камешки дрянь, да и не снять их с живого человека!

— Пожалуй, я… Куплю ее… — после некоторых колебаний произнес Эврих, так и не привыкший к тому, что в Нижнем мире людей можно покупать и продавать, точно одежду, коней, глиняные горшки, дерево или камень. — Однако денег у меня нет, и я могу предложить за эту девушку лишь вот это кольцо.

— Ух ты! — восхитился кто-то из игроков.

— Что ты делаешь, Эврих! — возмущенно воскликнул Тартунг.

— Смотри, аррант, не продешеви, — пробормотал Обрел — один из восседавших за игорным столом воинов Газахлара.

— Нет! Я не желаю менять ошейник с девкой на кольцо! Ежели хочешь её получить, заплати мне настоящими деньгами! — решительно заявил Зепек. — Я не знаю, сколько стоят эти камни. И сколько стоит твое кольцо. Но если я не смогу поставить его и участвовать в игре, зачем оно мне?

— Да ты что, Зепек?! Этот изумруд стоит дюжины девок с такими ошейниками! — попытался образумить его Джинлык. — Соглашайся, пока аррант не раздумал!

— Пусть заплатит серебряными дакками! — упрямо возразил ранталук. — Девку я хотя бы могу отдать на ночь за пару медяков, а что мне делать с кольцом?

— Ты же говорил, что голову ей отрежешь!

— И отрежу! Ранталуки слов на ветер не бросают! Ошейник без девки у меня бы уже сегодня купили!

— Послушай умных людей, обменяй свою Афаргу на перстень. Завтра в крепость приедут купцы из Мванааке, и ты получишь у них за него не меньше сотни дакков! — подал голос один из соплеменников Зепека, но упрямец лишь отрицательно мотнул головой.

— Не было случая, чтобы купцы не обманули меня! Я не желаю с ними торговаться. Пшла вон! — рявкнул он на рабыню и отвесил ей затрещину, от которой та кубарем покатилась в темноту.

— Кажется, я смогу помочь вам уладить это дело, — вкрадчиво произнес Серекан, поднимаясь из-за дальнего торца стола. — Я готов сыграть с вами, поставив против ошейника с девкой и перстня с изумрудом настоящие деньги.

Лицо ранталука просветлело.

— Вай-ваг! Наконец-то начнется крупная игра! — воскликнул кто-то из озерников, радостно потирая руки.

— Победитель получает все? — осведомился Зепек, вздымая бровь, и, вперив в Серекана испытующий взор, потребовал: — Покажи деньги!

Молодой воин высыпал из кожаного кошеля пяток маленьких блестящих цвангов и дюжины полторы массивных шестиугольных дакков.

Позабывшие о костях игроки затаили дыхание. Предстояла действительно крупная игра, такая, о которой долго ещё будут вспоминать в Озерной крепости. Столь долго, что, возможно, это событие станет заметной вехой в жизни поселка, подумал Эврих, представив, как впоследствии, вспоминая минувшие дни, Мамал, например, будет говорить Нтхаю: «Это случилось через год после Большой игры» — и оба будут мечтательно закатывать глаза, сладко жмуриться и с чудовищными преувеличениями толковать молодежи о незабвенных днях своей молодости, когда и солнце светило ярче, и девушки были не чета нынешним, и на кон ставили не позеленевшие чоги, а серебро, золото и драгоценные каменья неземной красоты.

— Мало! — презрительно процедил ранталук, глаза которого сияли, а лоб покрылся мелкими бисеринками пота.

— Имей совесть, Зепек! Ошейник твоей Афарги не стоит и половины этих денег! — попытался урезонить его более здравомыслящий соплеменник.

— А я говорю: мало!

Нехорошо улыбаясь, Серекан вытащил из лежащей у его ног сумы пару вытесанных из каменной соли кирпичей со сглаженными гранями и вызывающепоинтересовался:

— Этого, надеюсь, даже тебе будет достаточно? На Эвриха он не смотрел, но все понимали: в игру Серекан намерен вступить не из-за ошейника с паршивыми камешками, а ради изумруда Амаши. Как и прочие сопровождавшие Газахлара воины, он знал, каким образом попал к арранту перстень с чудесным камнем, и знание того, что прежде он украшал руку Душегуба, увеличивало его ценность в их глазах по меньшей мере вдвое.

— Я буду играть, — чуть заметно склонил голову Зепек.

— Ну, слава Великому Духу, снизошел! — хмыкнул над ухом арранта Тартунг, смирясь, по-видимому, с неизбежным.

Соляные кирпичи произвели на ранталука должное впечатление. Такие деньги в глазах здешних кочевников имели неизмеримо большую ценность, чем связки чогов, серебряные дакки и даже золотые цванги. Они являлись не только символом богатства, но были к тому же жизненно необходимы, и, возможно, если бы Серекан начал торг с них, ему не понадобилось бы полностью опустошать свой весьма, как выяснилось, вместительный кошель. За один такой брусок он мог бы купить на торжище двух, а то и трех буйволов…

— В сквор будете играть или в боть-боть?

— Нет! Будем метать кто больше, — заявил Зепек, к немалому удивлению и разочарованию любителей изощренных и вдумчивых игр.

— Каждый кидает три кости сразу или по одной, по очереди? — деловито обратился Серекан к арранту и ранталуку.

— По одной! — решил Зепек и гаркнул на весь трактир: — Хозяин, принеси ещё огня! Я не вижу даже собственных пальцев!

Пока шел торг, народу в помещении заметно прибыло, причем, прежде чем приступить к трапезе и возлияниям, каждый, конечно, пожелал узнать, зачем присутствующие сгрудились в дальнем конце зала. А услыхав о ставках в предстоящей игре, сочли своим долгом хотя бы одним глазком посмотреть на то, о чем завтра будет болтать все Торжище. Потому-то из-за плотной толпы, обступившей стол игроков, сделалось и впрямь темнее, так что требование ранталука принести огня было встречено одобрительным гулом.

Два притащенных хозяином трактира светильника установили посреди стола. Серекан перебрался поближе к ранталуку, для арранта освободили циновку напротив них, и Зепек, перекатывая на ладони три отобранных для игры кубика, спросил, кто намерен испытать свое счастье первым.

Серекан сделал отрицательный жест, и Эврих, протянув руку, взял один из кубиков. Он не любил играть, по крайней мере в те игры, где победу определяло не умение игрока, а слепой случай или же капризы судьбы. Ему очень не хотелось расставаться с Душегубовым перстнем, поскольку это была единственная по-настоящему ценная в его хозяйстве вещь, с помощью которой он рассчитывал купить себе место на корабле, покидавшем Мавуно. И все же, с душевным скрежетом, аррант приготовился отдать его ради спасения жизни чернокожей Афарги. Но делать перстень ставкой в игре… Такого поворота событий он никак не ожидал, а ведь мог бы, глядя на Зепека, догадаться, что бузотер этот стремится не столько выручить за свою рабыню как можно больше денег, сколько заставить говорить о себе. Есть такая порода людей, не способная не мутить вокруг себя воду и жить, не привлекая к себе внимания. Они готовы на любые лишения и неудобства, только бы окружающие оборачивались им вслед, шушукались за спиной, указывали пальцами, словно на заморскую диковинку.

Вероятно, при желании он сумел бы продать ошейник вместе с Афаргой ещё до приезда в Озерную крепость купцов из Города Тысячи Храмов. Но разве это заставило бы болтать о нем соплеменников и всех тех, кто собрался ныне на Торжище? О нет, ему нужны были шум, скандал, удивление, восхищение, порицание, если уж на то пошло — нужно было быть замеченным, и не столь при этом важно, выигрыш или проигрыш его будут обсуждать пересказывающие перипетии Большой игры люди…

— Бросай! Кидай кубик, аррант! Довольно тянуть! Прежде надо было раздумывать!..

Возбужденный гул голосов вывел Эвриха из оцепенения, и он, не глядя, метнул кость на стол. Он знал, что на верхней грани её будут шесть маленьких, зачерненных сажей точек — «мешок», и дружный вздох зрителей подтвердил, что так оно и оказалось.

Разумеется, это было несправедливо по отношению к Зепеку и Серекану, но жизнь вообще штука несправедливая. Лишь детям позволено обиженно пищать: «Это нечестно!» Зрелые мужи не питают иллюзий и не ждут от Богов возмещения за горе и страдания. Не ждут для себя, однако должны, насколько это в их силах, облегчать участь униженных, гонимых и оскорбленных, ежели не хотят видеть мир утонувшим в нечистотах. Вспомнив кизячные лепешки, которые бедняки пришлепывали к стенам своих хижин, дабы использовать их, когда они просохнут на солнце и упадут наземь, вместо дров, аррант ухмыльнулся. О, если бы нашлись искусники, способные использовать испражнения души точно так же, как испражнения тела, воистину им не было бы цены!

— «Башня»! Ранталук бросил «башню»! — дружно завопили зрители, и вновь кубик застучал об стол, кинутый на этот раз рукой Серекана.

— «Ладонь»! Они идут почти без отрыва! Четверка и пятерка. Очень даже неплохо для тех, кто не учился, подобно ему самому, у Тилорна управлять предметами, останавливать кровь и сбивать противника с ног мысленным окриком. Последнее, впрочем, у Эвриха никогда не получалось, но погасить свечу или же заставить кубик лечь нужной гранью на сколоченный из широких досок стол было не в пример легче, чем унять охвативший обезноженного айога жар, означавший, что жить несчастному оставалось совсем недолго.

— Кидай! Кидай кубик! Давай, белокожий, покажи, как это делается у вас в Аррантиаде! — подзадоривали его наиболее нетерпеливые зрители, гулко хлопая ладонями по бедрам, цокая языками и щелкая пальцами.

Они видели во всем происходящем всего лишь игру, забыв о том, что началось-то все из-за чернокожей девчонки, которой не менее чернокожий сумасброд решил отрезать голову. То ли и в самом деле желая продать украшенный самоцветами ошейник, намертво сидящий на её шее, то ли стремясь выпендриться и заставить съехавшихся на Торжище заговорить о нем. Хотя, если бы это могло потрясти их, он, верно, давно бы уже обезглавил Афаргу. Но возможность выигрыша или проигрыша перстня с изумрудом, соляных брусков, цвангов и дакков волновала их неизмеримо больше, нежели жизнь какой-то безродной рабыни. И это было плохо. Очень плохо.

— «Мешок!» Он опять выкинул «мешок»! Проклятому арранту явно благоволит Белгони!..

«Орите. Беснуйтесь. Дерите почем зря глотки. — Эврих сжал зубы, чувствуя, как в висках начинает стучать кровь, а вопли зрителей сливаются в неясный гул, похожий на мерный рокот прибоя. — Почему же вы не орали и не бесновались, когда этот самовлюбленный гад хотел зарезать вашу же землячку и, быть может, соплеменницу? Почему все видят, как богатеют богатые, а бедные нищают и мрут с голоду, — видят и молчат? Почему жители Мванааке, зная о захватнических планах Кешо, не кричат криком? Ведь это их сыновья, мужья, братья и отцы будут гибнуть от ран, хрипеть и корчиться от боли в чужом краю! Почему люди в массе своей так похожи на безмозглый скот и отличаются от него только тем, что помимо жратвы желают ещё и зрелищ?..»

— «Птичья лапа»! О, Зепек, не в добрый час увлекся ты игрой! И это при том, что твоя Афарга научилась в конце концов ублажать нас, как ни одна другая девка!

— Все верно! Ранталуки никогда не имели рабов! Это духи предков пекутся о том, чтобы вековая традиция не нарушалась!

— Полно выть! Игра ещё не кончена! Кидай кубик, Серекан!

«Пусть кидает. Пусть позабавится. И пусть это поскорее кончится». Эврих смахнул со лба пот, чувствуя, что ему нечем дышать. Удушливый запах, источаемый чадными масляными светильниками, вонь множества немытых тел и неровный мигающий свет мешали ему сосредоточиться. Кажется, он все-таки переоценил свои возможности и зря ввязался в эту игру.

— «Мешок»! Имперец наступает на пятки белокожему!

— Вот это игра! Вай-ваг, давненько мне не приходилось такого видеть!

— Смените кости, тут какой-то обман! Эти двое сговорились обобрать Зепека!

«Смените. Только побыстрее, — мысленно воззвал Эврих к заспорившим зрителям. — На один бросок меня ещё должно хватить, но ежели здесь после него начнется свалка, свернуть мне шею сумеет даже младенец».

Он искренне надеялся, что собравшиеся, даже заподозрив и обвинив его в колдовстве, не станут разрывать на куски, но полной уверенности в этом, естественно, быть не могло. А рисковать результатами игры, пуская дело на самотек, он не собирался, ибо сам немало пострадал от шуточек Богов, способных в считанные мгновения превратить победу в поражение.

— Давай, аррант! Кидай! Поглядим, в самом ли деле ты пришелся по душе здешним Богам и духам!

— Поглядим, — пробормотал Эврих, в очередной раз подготавливая себя к выбросу невидимой, неосязаемой силы, которую вполне можно было принять за магическую, ежели не знать, что ею в той или иной степени обладает каждый человек. Содрогнулся, представив, как изменился бы Нижний мир, научись его обитатели высвобождать её по своему желанию, и подивился доверию, оказанному ему Тилорном, потратившим немало времени, дабы научить воздействовать на предметы мысленным усилием.

— Поглядим, — повторил аррант и, отыскав взглядом Тартунга, знаком велел ему приготовиться.

«Хорошо бы у парня хватило мозгов заорать в нужный момент что-нибудь о чуде, ниспосланном имперскими Богами для вразумления иноверцев. И да простит меня Всеблагой Отец Созидатель за то, что я пытаюсь спасти рабыню Зепека столь недостойным способом».

Новый кубик ничем не отличался от прежнего и, простучав по столу, лег на скобленые доски так, как ему и предопределил аррант, — шестеркой вверх.

* * *

Бросив на черный, пышущий жаром камень предусмотрительно захваченную циновку, Тартунг уселся на неё и принялся терпеливо ждать, когда Афарга решится приступить к омовению в водах Голубого озера. Возиться с полоумной девицей не доставляло ему ни малейшего удовольствия, но отправившийся рано поутру проведать обезноженного айога Эврих вернется теперь неведомо когда, а погонщики ослов, безусловно, сдержат слово и не пустят Афаргу в шатер до тех пор, пока вонявшая, как протухший кусок сала, девица не станет хоть сколько-нибудь походить на человека. Если бы Эврих давеча не пригрозил, что пожалуется Газахлару, они не позволили бы грязной рабыне провести подле себя и эту ночь, и понять их возмущение было совсем не трудно.

Более того, Тартунг полностью его разделял и не мог уразуметь, чего ради многомудрый аррант приобрел совершенно ненужную им рабыню. Ведь не из-за ошейника же, в самом-то деле? И не потому, что эта пахучая страхолюдина ему приглянулась. Стало быть, из сострадания. Но как мог он сострадать смердящей девке, невесть сколько лет служившей подстилкой целой своре не менее смердящих ранталуков? Нет, что там ни говори, а заходит порой от великой мудрости у его господина ум за разум, и хлебнут они ещё горя из-за этого сумасшедшего сокровища!

Сунув в рот сорванную травинку, Тартунг неодобрительно вперился в темную фигуру, переминавшуюся на берегу озера, воды которого сияли небесной голубизной, пуская нестерпимые солнечные блики, когда их тревожил жаркий, налетавший из Красной степи ветер. Ближе к крепости и расположенному подле неё селению озерников вода теряла свою голубизну, становилась коричневой и мутной. Сотни буйволов, похожих на холмики черной грязи, усеивали правый берег озера, многие забрели в воду так, что только рога и уши их блестели на солнце. А в стороне от них по мелководью шлепали колпицы и цапли, вылавливая не то лягушек, не то мелкую рыбешку.

— Даже у буйволов хватает сообразительности залезть в воду, и лишь ранталуки и их грязные рабыни предпочитают вонять на всю округу, — недовольно проворчал парень, борясь с искушением заорать на Афаргу и силой загнать её в озеро, из коего Эврих, будь на то его воля, сутками бы не вылезал. И дался ему этот безногий айог! Плюнул бы на него и плескался себе сколько влезет, тешил душеньку, а теперь придется ему весь день гнойники вскрывать, отвары, очищающие желудки, готовить, зубы рвать и прочими пакостными делами заниматься…

Некоторое время Тартунг наблюдал за катамаранами, уходившими от селения к размытой полосе дальнего берега, туда, где высилась гряда скал, прозванная Спящей девой. Силуэт её и впрямь напоминал дремлющую на спине великаншу, прикрывавшую своим могучим телом озеро от южных ветров, из-за которых опустошенная ими соседняя долина получила название Жженой.

Катамараны состояли из двух пирог — длинных долбленок, скрепленных между собой на расстоянии четырех-пяти локтей бамбуковыми связками, образовывавшими настил, предназначенный для выловленной рыбы. Каждый катамаран сопровождало три или четыре пироги с двумя озерника-ми на борту. Эврих, едва увидев эти чудо-плоты, загорелся желанием поглядеть на здешний лов рыбы и намеревался упросить кого-нибудь из озорников взять его с собой, однако непохоже, чтобы планам его было суждено осуществиться, даже если Газахлар не возьмет арранта с собой к Спящей деве.

Еще по пути к Голубому озеру Хамдан рассказывал легенду, согласно которой воды его имеют такую яркую окраску из-за того, что дно выстлано дивным синем камнем — лазуритом, осколки коего кочевники находят иногда у подножия Спящей девы. Камнем столь синим, что просвечивает даже сквозь ил и напитывает своим сиянием воды. Эврих разъяснил Тартунгу, что небесного цвета камень является величайшей редкостью и ценится во всем мире на вес золота. Природа вообще исключительно скупа на синие камни, и редкость этого цвета в земле особенно удивляет, ежели вспомнить всевозможные оттенки синего в разнообразнейших красках моря и неба. Чохыши-сказители бают, будто это происходит оттого, что стихия земли не желает подражать стихиям воды и воздуха, поскольку находится с ними в вечной вражде. Так это или нет, ведомо лишь Великому Духу, однако ценность синих камней общеизвестна. Из лазурита же, помимо украшений, изготовляют ещё и восхитительно стойкую краску, используемую для написания фресок не только в Мванааке, но и в Саккареме, и в самой Аррантиаде. Порошок из толченого небесного камня смешивают с рыбьим клеем, смолами или маслами и получают краску, о которой мечтают лучшие художники, расписывающие парадные залы храмов и дворцов…

Эврих много чего говорил о замечательном синем камне, который не страдает от огня, а, напротив, в жарком пламени приобретает ещё более яркую окраску, и, между прочим, обмолвился, что собирается отправиться вместе с Газахларом на его розыски. Он якобы давно мечтал посмотреть на места его рождения, и владелец «Мраморного логова» обещал взять арранта с собой. Да только вряд ли исполнит обещанное. Похоже, он хочет, чтобы Эврих успел поразить своим лекарским искусством возможно большее число скотоводов, и едва ли возьмет к Спящей деве, коль скоро пользы там от врачевателя будет не много…

Афарга наконец решилась: скинула замызганный травяной передник на камни, шагнула к воде, и Тартунг невольно поморщился, глядя на её нескладную фигуру, неуверенные, незаконченные, боязливые движения. Ну надо же такой уродиться! Плечи сутулые, грудь впалая, голова склонена, словно шее невмочь её тяжесть нести, руки плетьми болтаются и походка спотыкающаяся — вот ведь хворобу Эврих на их головы добыл! Одна радость, что не глухая, не бельмастая и не сухорукая!

Последнее слово подобно ключу отомкнуло в мозгу Тартунга некую тайную дверцу, и перед его мысленным взором возникли совсем иное озеро и совсем другая девушка. Словно воочию он увидел сухорукую Дитар, приставленную наблюдать за рабами, посланными пепонго собирать соль на берегах Мертвого озера, толпу своих сверстников-мибу с деревянными скребками и плетенными из древесной коры кузовками в сопровождении шестерых карликов, вооруженных духовыми трубками. Давненько же он не вспоминал те времена!

…Это произошло через несколько лет после того, как пепонго ворвались в Катику и захватили в плен множество его соплеменников — в основном женщин и детей. В тот год ненавистные карлики сочли его достаточно взрослым, чтобы идти к Мертвому озеру, и он понял, что у него, впервые со дня пленения, появился шанс бежать из неволи и попытаться отыскать родное племя. Тогда-то он в первый раз и услыхал о Красной пустыне, к которой они шли нескончаемо долго: вдоль Птичьего озера, через Вечнозеленые леса квашей, забираясь все глубже на юг, уходя все дальше и дальше не только от деревень пепонго, но и от земель, принадлежащих мибу.

В водах Мертвого озера содержалось слишком много солей, и потому в нем не водились ни рыба, ни крокодилы, но в окружавших его болотах жило семейство бегемотов. Во времена больших дождей болота заливало, росший в нем тростник оказывался под водой, а тот, что вырывало с корнем, образовывал плавучие острова. Частые ветры выбрасывали его на берег, и, высушенный солнцем, он превращался в прекрасное топливо для костров, на которых сборщики соли жарили добытую для них карликами дичь. В пище недостатка не было: буйволы, зебры и антилопы шли, как и люди, на берега озера за солью. В сухие сезоны она покрывала песчаные пляжи тонкой коркой — розовой, фиолетовой и коричневой, в проломах которой посверкивали порой кроваво-красные лужи.

Эту-то соляную корку две дюжины подростков-мибу и должны были соскабливать с земли, очищать от сора и таскать в кузовках в лагерь. Здесь в конце сухого сезона её следовало погрузить на присланных для этого осликов и развезти по деревням — пепонго, где соль истолкут, смешают с золой и перцем и превратят в йялал — драгоценный продукт, без которого уважающие себя хозяйки не готовят ни одного кушанья и который, в умеренных количествах, добавляют даже в молоко.

Сбор соляных отложений — тяжелая и скучная работа, после которой трудно разогнуть спину, глаза слезятся от блеска соляной корки, а руки и ноги покрываются язвами. Никто не может долго жить около Мертвого озера, потому что, когда соли в воде слишком много, это ещё хуже, чем ежели её нет вовсе. В стоящем некогда на берегу Мертвого озера поселке соледобытчиков у всех людей были, если верить преданиям, скрюченные руки и больные ноги. У взрослых рано выпадали зубы, у молодежи кровоточили десны, а дети сызмальства имели седые волосы. Так оно, верно, и было, ибо от избытка соли у ребят постоянно болели животы и временами шла носом кровь. Все они мечтали о том, чтобы поскорее вернуться в селения пепонго, и только Тартунг знал, что никогда больше не увидит их — довольно ему быть рабом, он удерет отсюда ещё до того, как на берег озера пришлют ослов для перевозки соли.

Сначала он надеялся подыскать себе спутника, но никто не хотел даже слушать о побеге — сверстники боялись, что пойманного беглеца будут убивать долго и мучительно — для острастки другим рабам. Парни постарше тоже боялись, однако, не желая в этом признаться, уверяли, что бежать надобно не отсюда, а из деревень пепонго, иначе до своих все равно не добраться. Тартунг — чего уж там скрывать — трусил ничуть не меньше товарищей и все же твердо решил бежать, хотя бы и в одиночку, как только представится подходящий случай. И стоило решиться, как случай представился.

Один из охранников отыскал в окрестностях озера пьяный гриб, и ввечеру пятеро из шести карликов спали непробудным сном. Лишь Нааму — Великому Дракону — ведомо, что за удивительные, неотличимые от действительности сны им снились: видели ли они себя могучими великанами или пировали в Небесном общинном доме, но, как бы то ни было, за тремя убогими тростниковыми хижинами присматривал только пожилой Кхар, слишком ленивый или же слишком мудрый, чтобы проявлять особое рвение. Была еще, правда, сухорукая Дитар — молодая женщина лет двадцати, даже одной рукой отлично управлявшаяся с кванге и имевшая полный колчан маленьких стрел, наконечники которых были смазаны хирлой, но ее-то Тартунг опасался меньше всего. Увечная девица не удостаивалась благосклонности соплеменников и потому вынуждена была время от времени втайне от них приглашать в специально для неё одной поставленную хижину кого-нибудь из старших солесборщиков-мибу. Так она, разумеется, поступила и в эту ночь, ибо не могла не воспользоваться столь удачным стечением обстоятельств. Не мог не воспользоваться этим и Тартунг. Дождавшись темноты, он проскользнул в хижину охранников, ощупью отыскал добротный плащ, пару калебасов, нож, огненные палочки, кванге с колчаном отравленных стрел, солидный кусок жареного мяса, мешочек с йялалом и, чутко прислушиваясь к покряхтыванию Кхара и доносящимся из хижины Дитар всхлипываниям и постанываниям, поспешил прочь от Мертвого озера.

Он знал, что наутро пепонго бросятся за ним в погоню, и потому измыслил хитрость, которая должна была помочь ему избежать встречи с проклятыми карликами. Вместо того чтобы двинуться прямо на север, Тартунг бежал на запад, рассчитывая выйти к истокам Мджинги и спуститься по ней на плоту к селениям дружественных мибу нундожей или рахисов.

Всю ночь и весь следующий день он шел, а потом плелся, не чуя под собой ног, по границе леса и степи. Ему хотелось уйти как можно дальше от Мертвого озера, прежде чем силы окончательно покинут его, и он шел, шел и шел до тех пор, пока ноги не стали подкашиваться, а затуманенный взор не начал застилать серый туман. Тогда он залез на гигантский баобаб и заснул в развилке его ветвей мертвым сном..

Тартунг так и не узнал, была ли послана за ним погоня, и если да, то почему пепонго, будучи превосходными следопытами, не отыскали его. Вероятнее всего, они не стали усердствовать в поисках беглеца, обнаружив пропажу кванге и колчана с отравленными стрелами, которые с одинаковым успехом мог выпустить из духовой трубки прославленный воин и простой мальчишка. Так или иначе, ещё через день он уверился в том, что ему нечего опасаться погони, и тут у него появилась новая забота — как обеспечить себя водой.

Наступило самое засушливое время, предшествующее началу сезона дождей. Попадавшиеся ему русла ручьев стали похожи на хорошо утоптанные тропинки, и лишь в одном или двух он отыскал липкую, совершенно бесполезную грязь. Солнце и горячий ветер, постоянно дувший из Красной степи, иссушили землю. Она раскалилась, потрескалась, горизонт окутала дымчатая завеса, порождавшая порой странные видения: вздымавшиеся из бурного моря желтые скалы, сонные озера, над которыми покачивали опахала резных листьев пальмовые рощи, увенчанный радугой водопад, до упругих, прохладных, брызчатых струй которого можно было, казалось, добросить камень…

Беззвучные эти, призрачные картины поначалу пугали Тартунга, но, заметив, что ни антилопы, ни грифы, медленно парящие высоко в поднебесье, не обращают на них внимания, он тоже перестал бояться волшебных окон Наама.

Первые дни отсутствие воды не слишком беспокоило мальчишку — рано или поздно он должен был набрести на какую-нибудь речушку, а до тех пор мог удовлетворить жажду кровью убитой из кванге дичи. Подстрелив зазевавшуюся антилопу, он преисполнился уверенности в собственных силах, однако зверья с каждым днем становилось все меньше, и пугливость его свидетельствовала о близком знакомстве с человеком. Жажда и голод начали всерьез мучить Тартунга, понуждая его углубиться в лес, чего он всячески избегал, памятуя рассказы охранников-пепонго о населявших здешние места племенах вотсилимов — Охотников за головами. Слухи о кровожадности этого народа доходили даже до поселений мибу, и маленького беглеца отнюдь не прельщала перспектива сменить одних хозяев на других, имевших к тому же скверную привычку украшать свои жилища засушенными головами поверженных противников.

Несмотря на страх перед вотсилимами, Тартунг уже совсем было собрался отправиться на поиски воды и пропитания в лесную чащу, когда неожиданно наткнулся в жухлом, пожелтевшем тростнике, росшем по берегам пересохшего ручья, на огромного серо-бурого змея. Он забрел в заросли пыльного, безжизненного тростника в поисках пестрых, похожих на маленьких курочек птиц, укрывавшихся здесь от жара полуденного солнца, и не ожидал встретить холодноглазую, злобно шипящую гадину, странно раздутое посредине тело которой достигало четырех, а то и пяти локтей в длину.

Первым побуждением его при виде подергивающегося, тонкого и блестящего раздвоенного язычка было бежать со всех ног, но затем он сообразил, что мяса и крови в такой твари неизмеримо больше, чем в невзрачных пичугах, за которыми он тщетно гонялся все утро. Судя по форме тела и медлительным движениям змея, тот только что удачно поохотился и ещё не успел переварить добычу. Преодолевая ужас и отвращение, охватившие мальчика, когда он встретился взглядом с холодными глазами пресмыкающегося, Тартунг попал в него первой же стрелой, вонзившейся чуть ниже плоской треугольной головы. Змей попытался изрыгнуть непереваренную пищу, чтобы броситься на обидчика, и тот уже подумал, что изготовленная пепонго из змеиного же яда хирла почему-то не подействует на него, но вот пятнистое тело свела судорога, оно начало конвульсивно сокращаться и вытягиваться и вскоре замерло, как-то разом потеряв блеск и упругость.

Мальчишка был очень доволен и горд своей добычей, благодаря которой необходимость входить в лес вотилимов отодвигалась ещё по крайней мере на день. Он сцедил змеиную кровь в калебас, сильно сдобрив её йялалом, разрезал тушку на тонкие полоски, которые должны были провялиться под палящими лучами солнца, и пришпилил шипами колючей акации к плащу. В другое время он попробовал бы сохранить и кожу, считавшуюся хорошим трофеем, годным на всевозможные поделки, но сейчас ему не хотелось обременять себя лишней поклажей и возиться с тем, чтобы сохранить змеиную кожу в целости.

После охоты на змея он целый день пребывал в отличном настроении и, лишь когда солнце начало клониться к горизонту, заметил, что за ним следят и сам он из охотника превратился в дичь. Следом за ним, на значительном расстоянии, неотступно, словно тень, крался круглоухий зверь песочного цвета с пышной волосяной кисточкой на кончике хвоста. По описаниям Тартунг признал в нем льва — самого страшного обитателя степи, уступавшего в своей разрушительной мощи разве что Серому Ужасу — существу редкому, почти сказочному, считавшемуся жрецами мибу выходцем из какого-то иного мира.

Присутствие льва Тартунг обнаружил по тревожному порханию тех самых птиц, за которыми охотился поутру. Скрываясь в распадках и зарослях сухой травы, гигантская кошка следовала за ним, привлеченная запахом змеиной крови, почти не сот кращая расстояния, но от присутствия поблизости такого спутника радость от недавней победы мгновенно померкла. Мибу были уверены, что львы не умеют лазить по деревьям, пепонго утверждали обратное, и Тартунгу предстояло проверить справедливость этих суждений на собственном опыте, ежели, конечно, он сумеет отыскать подходящее дерево прежде, чем преследователь, потеряв терпение, вздумает набить его мясом свое брюхо. В том, что гривастому хищнику это удастся, мальчишка не сомневался — яд хирлы действует быстро, но не мгновенно и не остановит такую громадину в прыжке, даже если отравленные стрелы настигнут подвижную цель.

Мысль об идущем по его стопам льве заставила Тартунга позабыть все прочие страхи. Теперь уже и пепонго, и кровожадные вотсилимы не казались ему такими страшными, и он не колеблясь вошел бы в лес, если бы у него была надежда избавиться там от грозного хищника. Но что, спрашивается, помешает льву последовать за ним? Что помешает незаметно подкрасться и разорвать в клочья? Умеет или не умеет он лазить по деревьям, всю жизнь-то ведь на ветке не просидишь…

К ночи мальчик был уже вне себя от ужаса, но тут ему повезло. Он издали заметил густые заросли колючей акации — кустарника, а не деревьев, — которые могли послужить ему надежным убежищем. Со всех ног, плохо слушавшихся его из-за усталости и изматывающего душу страха, он кинулся к спасительным зарослям и, невзирая на чувствительные царапины и уколы длиных шипов, заполз в самую их гущу.

В ту ночь он долго не мог заснуть. Лев бродил где-то рядом, и, хотя Тартунг не видел его, временами он слышал приглушенное рычание и негодующее фырканье. Зверь был умен и не пробовал пролезть под стелющимися по земле ветвями вслед за мальчишкой. Он был голоден, несчастен и, наверно, так же как Тартунг, томим жаждой. Никто бы, пожалуй, не поверил, но, вслушиваясь в ворчание и рык желтокожего хищника, мальчик внезапно испытал к нему чувство, схожее с жалостью, после чего крепко заснул и спал беспечально до самого рассвета.

А утром, допив остатки темной и густой змеиной крови, долго осматривался по сторонам и прислушивался, прежде чем вылез из укрытия. Льва было не видно и не слышно, и он продолжал путь на запад, к далеким зеленым холмам, где, по слухам, брала свое начало могучая Мджинга…

Тартунг открыл глаза и понял, что задремал, разморенный полуденной жарой. Потряс головой, прогоняя сонную одурь, и огляделся в поисках Афарги. Новоприобретенная рабыня все ещё плескалась на мелководье, но, судя по положению солнца, времени прошло не так уж мало.

— Что за чудеса? То её силком в воду не затащишь, то из воды не выманишь, — изумленно пробормотал он и громко крикнул: — Вылазь! Хватит намываться!

Голос спросонья прервался, Тартунг закашлялся. А когда поднял голову, глазам своим не поверил. Блистая на солнце мокрой кожей, к нему шла совершенно незнакомая девушка. Рослая, статная, с высокой грудью, длинной шеей, узкой талией, крутыми бедрами и сильными ногами. Упругий шаг, гордо вскинутая голова и расправленные плечи принадлежали человеку свободному, смелому и уверенному в себе, в то время как уродливая стрижка…

Уставившись на Афаргу во все глаза, Тартунг неожиданно для себя понял, что же именно сумел разглядеть в этой девушке Эврих. В полутемном трактире, под замызганным травяным передником, под слоем вонючего жира аррант увидел человека. Точно так же, как сам он сумел увидеть некогда в преследующем его льве страдающее существо. Увидеть и пожалеть…

«Ай да аррант! Ай да Афарга!» — восхищенно подумал парень, и в этот миг глаза его встретились с глазами девушки. Это длилось совсем недолго — одно-два биения сердца, но и того оказалось достаточно, чтобы в ней произошла разительная перемена. Голова поникла, плечи ссутулились, походка вновь стала неуверенной…

Забитая рабыня молча протянула Тартунгу изрядно уменьшившийся кусок мыльного камня, который умеют варить только в Мванааке и только жрецы храма Эрентаты-искусницы. Столь же безмолвно парень принял камень и вручил ей приготовленный по распоряжению Эвриха сверток. Некоторое время Афарга тупо, как и положено полоумной рабыне, взирала на него, потом развернула, и что-то живое мелькнуло в её тусклом, безжизненном взгляде.

Белая, чисто выстиранная, пахнущая лавандой туника арранта пришлась ей почти впору. Тонкая кожаная опояска превратила мужское одеяние в необычный, но несомненно женский наряд. С сандалиями на высокой шнуровке Афарге пришлось помучиться, и, хотя с помощью Тартунга она сумела укрепить их на ногах, они оказались ей явно велики. Это скорее всего огорчило бы вышедшую из вод Голубого озера красавицу, но оставило безучастной горбящуюся, никчемушную рабыню, всю ценность которой составлял несъемный ошейник с плохо обработанными самоцветами.

— Зря, ох зря Эврих с ней связался! Чует мое сердце — не выйдет из этого ничего хорошего, — проворчал Тартунг, вновь припомнив давнюю свою встречу со львом, и, велев не промолвившей за все утро ни единого слова рабыне не отставать, двинулся к Озерной крепости.

* * *

«Всемерного удивления достойно, коли говорящий на едином языке и ведущий схожий образ жизни народ на отдельные племена распадается на том токмо основании, что часть оного признает необходимость обрезания юношей, а иные потребность сего деяния отрицают. Трудно поверить, однако различия в укладке волос, форме копий и идолов способны отвращать друг от друга людей и приводить к кровавым усобицам тех, кому самими Богами уготовано жить в миру и согласии. Истинная причина разобщенности здешних скотоводов-ранталуков видится мне, впрочем, не столько в вышеперечисленном, сколько в алчности и властолюбии вождей, старейшин и колдунов, для коих похищение женщин, угон скота и вражда с соседями есть питающая почва, ибо в мирной, со смыслом обустроенной жизни нужда в сих людях у соплеменников либо вовсе отпадет, либо весьма невелика станется…»

Перо царапнуло о шероховатость бумажного листа, мелкие чернильные брызги разлетелись в разные стороны, и Эврих оторвался от рукописи. Распрямил затекшую спину, пошевелил онемевшими пальцами, устремив взор в пламя костра, и решил, что мысль обзавестись собственным шатром посетила его очень своевременно. Посидеть вечером в тишине и одиночестве у догорающего костра необходимо иногда каждому человеку. А тому, кто ещё и путевые заметки ведет, в особенности.

Тишина, так же как и одиночество, были, естественно, относительными. Огромный лагерь кочевников продолжал гудеть, словно потревоженный улей, несмотря на то что солнце давно зашло, а присутствие сидящих подле огня Тартунга и Афарги аррант продолжал ощущать, даже погрузясь в описание обитавших в здешних землях людей. Парень, занятый починкой седла для приобретенного давеча ослика, кидал время от времени на Эвриха хмурые взгляды, свидетельствующие о том, что он решительно не понимает, чего ради надобно портить зрение и изводить дорогущую бумагу, записывая на неё глупые обычаи собравшихся на Торжище скотоводов. Тартунг вообще редко бывал чем-нибудь доволен, а умопомрачительная расточительность арранта прямо-таки выводила его из себя, и потому нынче он был особенно не в духе. Покупка добротного кожаного шатра и двух ослов — одного для Афарги, второго для перевозки этого самого шатра — была, на его взгляд, непростительным мотовством. Ну где, спрашивается, видано, чтобы нарочно для рабыни покупали осла? Уж если Эвриху вздумалось завести никчемушную девку и столь же никчемушный шатер, так и заставил бы её шатер этот нести заместо осла. В этом хоть какой-то смысл бы имелся! А иначе только деньгам перевод получается…

Значительно труднее было арранту постичь, о чем думает выигранная им три дня назад девица, сосредоточенно перешивавшая одно из купленных для неё одеяний. Говорила она мало, взирала по сторонам если не испуганно, то безучастно и, похоже, в самом деле была не в своем уме. То есть пила-ела самостоятельно и, слава Создателю, под себя во сне не мочилась, однако мыслей и чувств в её взгляде было не больше, чем у вечно жующих свою бесконечную жвачку буйволов, и Эврих уже каялся, что сел ради неё за игорный стол. Мало того что после той игры все кому не лень пальцем ему вслед тычут и шепчут: «Колдун, колдун!» — так ещё и с шатром, и с ослами морока. Верно, прав был Тартунг, уговаривая его не лезть не в свое дело. Ну да теперь-то уж ничего не исправишь, раньше надо было о последствиях думать.

Эврих вздохнул и вновь взялся за перо. «Должно, однако, отметить, что многие живущие в Красной степи и окрест её племена ничуть друг с другом не схожи ни во внешности своей, ни обычаями, чтимыми оными паче писаных законов, каковые отродясь им неведомы. Взять хоть, к примеру, ту же укладку волос и головные уборы. Ежели воины айоги и ранталуки следят за волосами своими с великим тщанием и создают из них предив-ные сооружения на головах своих, то сакхи ничуть не похоже себя ведут. Поверх буйных волос налепляют они шапочки из глины, разрисованные красной и синей красками и увенчанные цветными перьями, у лесных людей наменянными. Сии шапочки они многими седмицами носят, до четверти, а то и полугода, покамест глина, их образующая, трещинами не покроется и сыпаться с голов не начнет.

Женщины же местные, будучи не вправе украшать себя волосами, пускаются на иные ухищрения. Айоги носы костяными палочками протыкают и зубы смолой чернят. Замужние мемфиски по две дюжины обручей медных на шеях носят, подбородок подпирающих, отчего шеи их дюже долгими становятся. Ранталуковы невесты наносят на щеки себе в день свадьбы раны и шрамами от оных всю жизнь гордятся. Особливо ж разнятся меж собою свадебные церемонии и установления, о коих надлежит поведать отдельно.

Ранталуки, посвященные в воины, семью заводят, лишь сорока лет достигнув и получив на то от старейшин своих дозволение. Однако живут они со своими избранницами до той поры невозбранно, токмо что чад приживать не могут. В полную им противоположность мемфи сие за позор почитают и девицу, до свадьбы невинность утерявшую, меж двумя буйволами за ноги привязывают и придают лютой смерти через разрывание надвое. Мужчину-соблазнителя они при том всего лишь из становища гонят, и позволено ему искупить свою вину и к единокровцам возвернуться, украв из львиного логовища детеныша либо приведя с собой похищенную в соседнем племени деву, никем дотоле не тронутую.

Среди ихорачей обычай иной бытует — тамошние девы себе мужей сами выбирают и живут с ними на пробу в одном шатре. И коли приглянутся молодые друг дружке, так и продолжают жить вместе, пока ребенок родится, опосля чего свадьбу устраивают. А ежели нравами не сойдутся — расходятся восвояси и сызнова пару себе искать могут. Одначе расторгнуть сыгранную свадьбу никак уж неможно, ибо рождение ребенка почитается ими как одобрение брака предками, коих ослушаться никоим образом нельзя.

Айоги же тем любопытны, что мизинец невесте в день замужества отрубают и многоженством своим хвалятся…»

Эврих остановился, чтобы размять державшие перо пальцы и обдумать, как пояснее и покороче изложить мысль о том, что каждое из племен ухитрялось объяснять свои обычаи самым разумным и убедительным образом. Так, скажем, выкуп, положенный платить у айогов за невесту, воспринимавшийся аррантом как оскорбительная «покупка» жены, очень, по его мнению, схожая с покупкой рабыни для ведения хозяйства, самими айогами трактовался совершенно иначе. По их словам, это не покупка и даже не компенсация того ущерба, который несет семья невесты, теряя рабочие руки. Скорее это материальное выражение благодарности жениха родителям невесты за то, что они вырастили и воспитали такую замечательную девушку. В глазах айога взять себе жену без выкупа — все равно что украсть из шатра её родных лучшее украшение, самую большую драгоценность. Но кто захочет обворовывать своих близких, причинять горе и наносить обиду тем, в ком его избранница души не чает? Ну и, разумеется, традиционный выкуп является гарантией того, что жених в состоянии содержать своих жен и не собирается заставлять женщин тяжко трудиться, дабы жить за их счет.

Потрогав шрам на левой щеке, Эврих постарался восстановить в памяти разговор с родичами обезноженного айога, состоявшийся через день после того, как тот пришел в себя. Тогда он, помнится, задал вопрос, как относятся родители-айоги к тому, что помимо их дочери у её мужа будет ещё одна или две жены. И с изумлением услышал, что те не только радуются такой возможности, но часто даже помогают зятю собрать выкуп для того, чтобы он мог ввести в свой шатер новую жену. «А как же иначе? — последовало неожиданное, но вполне логичное объяснение. — Если родители любят свою дочь, то, конечно же, не хотят, чтобы, пока её муж пасет стадо, она одна делала всю оставшуюся на её долю работу: собирала хворост и кизяк, готовила пищу, обихаживала детей, прибирала в шатре и обшивала семейство. Много жен, много рабочих рук, да и есть с кем словом перемолвиться, пока супруга нет дома».

Сколь ни поразительны были на первый взгляд чужие обычаи, в каждом из них, безусловно, имелся глубокий смысл. Раз уж матери-мемфи сами ратуют за наказание блудливых дочерей смертью, то какое право имеет вступаться за них чужеземец? Разговорившись об этом с одной из пожилых женщин, Эврих узнал о том, что всем мемфи, да и другим скотоводам известно: у белого буйвола и белой коровы может родиться пятнистый или черный теленок, ежели прежде её покрывал самец такого же окраса. Даже если та после этого не понесла. Но коль скоро это справедливо для буйволов, то почему бы не быть справедливым и для людей? Купив горшок с маслом и обнаружив под тонким слоем его обычную глину, человек вправе разбить покупку и наказать торговца за обман, не так ли? Свадьба же — нечто гораздо более серьезное, чем приобретение горшка с маслом. Это событие, которое празднует все племя, и, стало быть, обманутым тоже оказывается все племя, а не один жених, желающий, как правило, чтобы дитя, рожденное его женой, походило на него самого, а не на шкодливого знакомца…

Афарга вскрикнула, и Эврих, оторвав взгляд от раскаленных угольев, обнаружил двух мужчин, неслышно приблизившихся к костру и остановившихся в кругу света. Один из пришедших — невысокий, кривоногий крепыш в полосатом саронге — походил на зажиточного купца из Мванааке, второй — в маронговом панцире, с кривым мечом у пояса — был, по-видимому, его телохранителем.

— Что угодно почтенному торговцу от скромного чужеземного лекаря? — вежливо обратился Эврих к крепышу, поднимаясь с циновки навстречу пришедшим.

— Меня зовут Гитаго. А это… э-э-э… Литс. Кривоногий изобразил на лице некое подобие улыбки. — Я бы не посмел нарушить отдых уважаемого врачевателя, кабы не имеющееся у меня к нему дело…

— Кто-нибудь из сопровождавших тебя людей занедужил в дороге или я нужен тебе самому? — Эврих сделал Афарге знак принести гостям циновки, но девица не двинулась с места. Уставившись на Гитаго остекленевшим взором, она живо напомнила арранту замершую при виде змеи птицу, и в душе его зародилось смутное предчувствие беды.

— Достойный… э-э-э… чужеземец. Я пришел к тебе, прослышав, что ты выиграл у Зепека рабыню с неснимаемым ошейником. По описанию видевших её людей, девица эта исключительно похожа на рабыню, сбежавшую от меня на этом самом Торжище год назад. — Гитаго вновь выдавил из себя улыбку и указал на Афаргу. — Теперь я собственными глазами убедился, что к тебе попала сбежавшая от меня девка. Она, как видишь, тоже меня признала.

Аррант покосился на девушку. О да, она узнала своего бывшего господина, но это определенно не доставило ей ни малейшего удовольствия, а точнее, перепугало до полусмерти.

Видя, что лекарь все ещё не понимает цели его прихода, Гитаго скорбно сложил брови домиком и перешел непосредственно к делу:

— Согласно законам империи, с которыми ты, чужеземец, знаком, быть может, неслишком хорошо, сбежавший раб должен быть возвращен хозяину вне зависимости от того, сколько времени ему удавалось от него скрываться.

— Хм!.. — Эврих поморщился и, дабы выиграть время, пробормотал, что действительно недостаточно хорошо знаком с законами Мавуно.

— Ты можешь поверить мне на слово, но, если его окажется недостаточно, я приведу к тебе полдюжины купцов из Мванааке, которые подтвердят справедливость сказанного мною. Они засвидетельствуют также, что девка эта принадлежала мне ранее. Хотя последнее вроде бы в подтверждении не нуждается.

На мгновение аррантом овладело искушение махнуть на все рукой и, во избежание грядущих неприятностей, вернуть Афаргу её бывшему хозяину, но лицо девушки при последних словах Гитаго выразило такие ужас и отчаяние, что он прикусил язык и с надеждой поглядел на Тартунга. Парень пожал плечами, то ли не желая ему помогать, то ли не зная, чем тут можно помочь.

— Я выслушаю твоих товарищей-купцов, но прежде переговорю с высокочтимым Газахларом, прекрасно знающим все законы империи, — сухо промолвил Эврих, только теперь наконец уяснив, почему Зепек стремился во что бы то ни стало избавиться от Афарги до приезда на Торжище купцов из Города Тысячи Храмов. Как ни крути, а ранталук обвел его вокруг пальца, и карканье Тартунга следовало признать пророческим.

— Очень хорошо. Я знал, что арранты — цивилизованный, законопослушный народ и мы сумеем легко уладить это дело. — Гитаго впервые за весь разговор улыбнулся вполне искренне и хотел уже было распрощаться с Эврихом, когда в разговор неожиданно вмешался Тартунг:

— Я был рабом и знаю кое-что о законах, по которым их продают и покупают. Один из них гласит: если раб, потерявшийся или сбежавший от своего господина, целый год проживет у нового хозяина, то прежний теряет право требовать его обратно.

— Э-э-э… — Гитаго нахмурился, пожевал губу и, метнув в Тартунга испепеляющий взгляд, изрек: — Закон такой имеется, однако Афарга не прожила год у этого ранталука…

— Разве? — усомнился Эврих, с некоторым запозданием сообразив, что видит перед собой жулика, человека, глубоко убежденного в том, что лекарей, художников, ученых и прочую не относящуюся к торговому сословию братию можно и должно обманывать при всяком удобном случае.

— Разумеется, не прожила! Кроме того, этот… Зепек не житель империи! И следовательно нельзя считать, что Афарга находилась у него в рабстве!

— А где же она находилась? — поинтересовался аррант, от души наслаждаясь неуклюжей изворотливостью кривоногого купчины. — И с каких это пор Красная степь перестала быть частью Мавуно?

— Но сам-то Зепек себя подданным империи не считает, и, значит, на него наши законы не распространяются! — выпалил Гитаго очередную несообразность.

— Тогда эти законы не распространяются и на меня, — заметил Эврих, отчетливо сознавая, что купец по какой-то причине страстно желает заполучить Афаргу обратно, и разговор этот — всего лишь проба сил перед настоящим поединком.

— Ну что ж… Мне… э-э-э… говорили, что арранты — редкостные крючкотворы, и напрасно я этому не верил, — проблеял Гитаго, меря Эвриха с ног до головы уничижительным взглядом. — Сдается мне, однако, что я знаю средство, способное восстановить попранную справедливость. Афарга, ты скоро вернешься в мой шатер и продемонстрируешь мне все то, чему успели научить тебя ранталуки, — многозначительно пообещал он и, отвесив Эвриху издевательский поклон, двинулся прочь от костра. Безмолвный телохранитель растворился во тьме следом за своим господином.

— Говорил я: не кончится это все добром! — буркнул Тартунг. — Погляжу-ка, где этот кривоногий остановился, послушаю, что о нем люди толкуют.

Не дожидаясь согласия Эвриха, парень поспешил вслед за ушедшими и, прежде чем аррант успел его остановить, истаял во мраке, обступившем костровой круг света.

— Вот уж точно, не было печали! — в сердцах проворчал Эврих. — Мало мне всех этих больных и увечных, так ещё купец-хитрец на мою голову свалился!

Постояв некоторое время у костра, глядя на тускнеющие, подернутые сизым пеплом угли, он негромко выругался по-аррантски и полез в шатер, справедливо полагая, что утро вечера мудренее. Кроме того, он искренне надеялся, что Афарга, изрядно напуганная появлением бывшего хозяина, очнется наконец от апатии и, навьючив купленного для неё осла всем необходимым, улизнет из лагеря, избавив его тем самым от необходимости отстаивать свои права на владение совершенно ненужной ему рабыней.

Надежды на лучшее, как водится, не сбылись. Едва Эврих начал погружаться в сон, как Афарга проскользнула в шатер. Подвесила масляный светильник на опорный шест, зашуршала одеждой и тихонько позвала:

— Господин мой, проснись!

Донельзя удивленный тем, что бессловесная рабыня разомкнула-таки уста, аррант открыл глаза. В мерцающем свете он увидел обнаженное тело Афарги и тотчас услышал звон маленьких колокольчиков, выточенных из поющего дерева. Подобные колокольчики скотоводы вешают на шеи буйволов, и чистый, певучий перезвон их не раз привлекал внимание Эвриха. Из поющего дерева следовало бы делать дибулы, лютни и фиолы, и если бы Газахлар надумал продавать его в Аррантиаду, то уже на одном этом сумел бы сколотить состояние…

Гроздья колокольчиков в руках чернокожей девушки запели громче, и все её тело разом пришло в движение. Гибкие руки взлетели над головой, бедра начали быстро раскачиваться, на плоском животе заиграли сильные мускулы. Простой поначалу ритм усложнился. Стремительные, вертящиеся движения сменялись медленными, завораживающими извивами, стройное, масляно лоснящееся тело как будто испускало волны колдовской силы, заставившей Эвриха замереть, вперив взгляд в искусную танцовщицу.

Живот и бедра её между тем ускорили вращательные движения, подрагивание высоких грудей сделалось чаще и призывней. Руки плели сложные фигуры, являвшиеся продолжением изгибающегося, корчащегося словно в пароксизме страсти тела. Розовый язычок то маняще выглядывал из-за белоснежных зубов, то прятался за ними и снова вызывающе касался полных губ…

Попав под воздействие источаемой танцовщицей силы, Эврих оперся на локоть, привстал, потом сел, подобрав под себя ноги, медленно поднялся и протянул руки к девушке, выгибавшейся и вздрагивавшей от переполнявших её чувств. И только тогда увидел странно застывшие глаза, в которых никаких чувств не было и в помине…

— Прекрати! — резко приказал аррант, тщетно борясь с накатившими на него страхом и отвращением. — Довольно! Хватит!

Мягко ступавшие по циновке ноги замерли. Гроздь деревянных колокольчиков с жалобным звоном просыпалась на пол. Афарга качнулась к арранту, призывно раскрывая объятия, горячо и учащенно дыша, обдавая его пряным и душным ароматом незнакомых благовоний.

Эврих отшатнулся от нее, и девушка, видя, что чары её колдовского танца не подействовали, всхлипнула и упала перед ним на колени. Обхватила ноги арранта руками, прижалась к ним лицом, умоляюще шепча:

— Не отдавай меня ему, господин мой! Требуй от меня чего хочешь! Я сослужу тебе любую службу, только не отдавай меня Гитаго!..

Теперь в поднятых на Эвриха глазах чувства было хоть отбавляй. Животный ужас выплескивался из них, словно вода через край переполненной чаши, но вызвал он у арранта не сочувствие, а брезгливость — чувство, в общем-то, ему несвойственное.

Эвриху захотелось отшвырнуть от себя эту утратившую человеческий облик женщину, затопать ногами, выгнать её из шатра, велев никогда больше не попадаться на глаза. Стиснув зубы, он подавил гнев и отвращение и, чувствуя, что голос плохо ему повинуется, яростно прохрипел:

— Оставь меня в покое! Мне от тебя ничего не нужно! Можешь не бояться, я не отдам тебя Гитаго.

Очевидно, Афарга уловила в голосе арранта что-то такое, что понудило её опустить глаза, склонить голову и, отпустив его ноги, отползти на четвереньках в дальний угол шатра. Эврих, ощущая, как гулко и гневно колотится сердце, выбрался на свежий воздух и долго стоял под ясными низкими звездами. Небесные Очи, называемые иногда на его родине Очами Созидателя, были здесь такими же чистыми и яркими, как и в Верхнем мире, хотя, кажется, должны были потускнеть и поблекнуть, из века в век взирая на человечью трусость, глупость, подлость и злобу.

Вид негасимых небесных светильников успокоил арранта, и, когда сердце его вновь начало биться мерно, а ночной холод пробрался под легкую тунику, он вернулся в шатер, твердо уверенный, что заснуть ему удастся не скоро. Прислушался к едва уловимому дыханию Афарги, перевернулся с боку на бок, и тут на него навалилась накопившаяся за день усталость. Веки отяжелели, и перед внутренним взором возник залитый солнечными лучами Фед. Самый добрый и ласковый город на свете, где живут самые счастливые, беспечальные люди, слыхом не слыхавшие о межплеменных распрях, о бегемоте, надвое перекусившем неосторожного озерника, раненом буйволе, распоровшем живот недостаточно быстроногому сакху, и носороге, три дня умиравшем в ловушке на кольях. О спесивых и недальновидных вождях, не слишком умелых, но крайне самоуверенных лекарях-шаманах и прочей жути, с которой ему приходится сталкиваться тут на каждом шагу и рассказам о коей они не поверили бы точно так же, как здешние жители не поверили бы его историям о Верхнем мире, приняв их за дивные сказки, порожденные неуемной фантазией мечтателя-арранта…

Глава третья. Афарга

Седмица, отведенная под Торжище, была на исходе. По ясному, безоблачному до сих пор небу поплыли редкие пока тучи, и часть скотоводческих племен начала откочевку в Красную степь. Газахлар повел своих людей к Спящей деве, наотрез отказавшись брать с собой Эвриха, и тот, воспользовавшись тем, что поток нуждавшихся в помощи глухих, слепых и увечных изрядно поуменьшился, уговорил Джинлыка взять его на рыбалку. Не на ту, с сетями, которая обеспечивала благополучие озерников и стала возможной лишь после установления торговых связей с Мванааке и другими городами империи, и не на ту, в которой участвуют преимущественно подростки и старики, бродящие по мелководью с плетеными корзинами, — ничего нового в них для арранта не было. Нет, он стремился увидеть рыбную ловлю с гарпуном, процветавшую здесь недолгое время до появления сетей и устраиваемую теперь преимущественно во время свадебных торжеств, дабы жених и его друзья могли продемонстрировать соплеменникам свою удаль и сноровку.

Желающих посмотреть на неё с катамаранов или с долбленок оказалось великое множество, и все же Эврих удостоился чести попасть в число зрителей, коим посчастливилось наблюдать за происходящим из первого, если так можно выразиться, ряда амфитеатра. Как уж этого удалось добиться Джинлыку — одному Великому Духу ведомо, но катамаран, на который пригласили арранта, был среди полудюжины плывших в непосредственной близости от трех скользких бревен, скрепленных в некое подобие крохотного плота, заменившего жениху привычную лодку-долбленку.

Балансируя на носу неустойчивого плотика, Гурьям сноровисто работал двухлопастным веслом, пристально всматриваясь в насыщенную голубизной воду. Справа, слева и чуть позади плыли на таких же трехбревенных плотиках его сверстники. Все они рассчитывали на добычу, но загарпунить первого машшала должен был, естественно, жених. Ему же первому следовало и обнаружить гигантскую рыбину, но, судя по тому, как он временами оглядывался на товарищей, ожидая услышать условный сигнал или увидеть поданный знак, сейчас они высматривали добычу для него.

В отличие от Гурьяма и его друзей, плывущие на двух десятках каноэ — целой нарядно убранной флотилии — совсем, казалось, не интересовались происходящим в глубинах озера. Женщины и девушки, восседавшие на предназначенных для пойманной рыбы помостах, весело болтали между собой и подшучивали над мужчинами, даже не пытавшимися придать своим лицам серьезное выражение. На тех, кто побогаче, были яркие одеяния из привозной ткани, те, что победнее, прицепили к сделанным из табапы юбочкам и передникам пестрые ленты, также доставленные сюда купцами из Города Тысячи Храмов.

Поднимаясь вверх по Гвадиаре, а потом и по Улле, Эврих неоднократно видел, как деревенские женщины изготавливают табапу — материю из особым образом обработанного луба деревьев. Наблюдал за тем, как его вымачивают, отбивают деревянными колотушками и покрывают ярким орнаментом. Из табапы приречные жители делали не только одежду, но и ковры, охотно приобретаемые купцами из Мванааке. От соседей своих осевшие на берегу Голубого озера ранталуки и переняли секреты изготовления табапы, изделия из которой повсеместно заменили здесь плетенные из травы одеяния и циновки кочевников. Полностью, впрочем, с обычаями предков равранталуки, все чаще именовавшие себя озорниками, не порвали, о чем свидетельствовали украшавшие катамараны и сновавшие между ними лодки-долбленки ветки степной акации. Дерево это скотоводы почитали едва ли не больше, чем остальные обитатели империи почитали хасу. И не без причины. Дело в том, что почки на степной акации набухали обычно за две-три седмицы до начала дождей, а близ Голубого озера на этих деревьях уже появились первые мелкие листочки. Как же кочевникам не любить провозвестницу сезона дождей, от которых зависело не только их благополучие, но и самая жизнь?

Кроме того, имелся у степной акации замечательный брат — пылецвет — редкий в здешних местах представитель листопадных деревьев, листья коего распускались лишь в сухой сезон. Видеть это дивное дерево, сбрасывающее листву перед наступлением влажного сезона и раскрывающего почки с началом засухи, арранту ещё не доводилось, но наслышан он был о нем немало. Пылецвет был поистине чудом, ибо единственный оживал, когда все вокруг гибло, давая прекрасный свежий корм диким животным и домашнему скоту. Без него Красные степи на полгода становились бы необитаемыми, и их жителям приходилось бы откочевывать туда, где сохранялись зеленые травы и кустарники. Его-то ранталуки и иные кочевники почитали более всех иных растений, однако возле Голубого озера пылецвет не произрастал, и свою любовь к нему озерники перенесли на степную акацию…

Сидящие на Эвриховом катамаране зашумели, замахали руками, и аррант понял, что начинается самое интересное: жених заметил машшала — рыбину весом и размерами превосходящую порой взрослого человека. Судя по огромным белым хребтам, виденным им на краю рыбачьего поселка, такая добыча попадалась здесь нередко, хотя основной пищей и предметом торговли являлась тилапия, рыба, выраставшая до локтя длиной, которую озерники в больших количествах сушили на высоких решетчатых козлах, сделанных по образу и подобию тех, которые издавна строят на берегу Гвадиары рыбаки Города Тысячи Храмов.

Эврих отыскал глазами Гурьяма в тот самый миг, когда он, бросив между бревнами весло, подхватил гарпун и метнул его прямо перед собой, в невидимую зрителям цель. Увенчанный зазубренным наконечником шест без звука ушел в воду, привязанная к нему бечева начала разматываться, затем натянулась, и крохотный неустойчивый плот стремительно понесся вперед. Жених взмахнул руками, наклонился вперед, с трудом удерживая равновесие. Обретя его, попятился к корме, дабы плот не зарылся носом в воду. Перед связанными бревнами то вскипали, то исчезали пенные бурунчики, и аррант испугался, что смельчак вот-вот кувырнется в озеро. Ничего страшного в этом не было, но кому же охота в день собственной свадьбы становиться всеобщим посмешищем?

— Почему он не ляжет на плот? Смоет ведь парня!

— Э, нет! Так нельзя. Хороший рыбак так не сделает. Иначе люди скажут: рыба победила человека. Гурьям должен изловить машшала стоя, иначе будут смеяться больше, чем если он просто бултыхнется в воду… — принялись объяснять арранту сразу же несколько человек, сидящих на помосте между долбленками.

— А-а-а… Ну тогда конечно, — поспешил признать свою ошибку Эврих.

Между тем плот жениха стал замедлять ход, бечева заметно ослабла, потом вновь натянулась. Теперь уже рыбак тянул свою жертву, и вскоре из воды показалась спина машшала, покрытая крупной золотисто-красной чешуей. Один из катамаранов устремился к Гурьяму, и дюжина рук помогла удачливому рыбаку затащить умирающую рыбину на помост.

Машшал был именно таким, каким описывали его озерники: четыре локтя в длину, могучий и прекрасный. Нужны были на редкость зоркий глаз и твердая рука, дабы разглядеть и поразить с шаткого плота золотистую рыбину в голову, в самое уязвимое место. Ведь если бы Гурьям не попал точно в цель, охота была бы безнадежно испорчена — машшал порвал бы бечеву, мог перевернуть плот, а то и утащить человека под воду…

С одного из плотов, удалившихся от флотилии катамаранов, донесся радостный вопль: кто-то из приятелей Гурьяма обнаружил ещё одну рыбину. Рыбалка, а точнее, охота с гарпуном продолжалась. На этот раз, однако, преследовать добычу ринулись сразу три охотника — рыба-оса считалась неизмеримо худшим трофеем, чем машшал, но добыть её было несколько сложнее из-за удивительной живучести.

Даже после того, как в неё вонзились два из трех брошенных одновременно гарпунов, она довольно долго таскала парней по озеру, и охотникам пришлось проявить немалую ловкость, чтобы не столкнуться друг с другом и не шлепнуться в воду. За перипетиями их борьбы с неутомимой рыбой-осой, темно-серебристая спина которой была усеяна ярко-желтыми полосами и пятнами, а пасть полна устрашающего вида крючковатых зубов, Эврих, впрочем, понаблюдать как следует не сумел. За охотниками на рыбу-осу отправился лишь один катамаран, остальные же сбились в кучу, дабы каждый из сидящих в них мог отведать кусочек вырезки из спины машшала, которая, будучи полита острым, заранее приготовленным соусом, оказалась и впрямь недурна.

Вкушать от добытой женихом добычи тоже было традицией, и оставалось только дивиться, сколько новых обычаев появилось у рав-ранталуков за каких-нибудь двадцать пять — тридцать лет, с тех пор как поселились они на берегу Голубого озера, и как сильно отличались они от тех, которых веками придерживались их предки. Еще глядя на то, как Гурьям метал гарпун, Эврих вспомнил поселок траоре, расположенный на берегу озера Мвализури — Слезы Божьей. Там тоже молодые люди охотились на рыбу с копьями, только кидали их не с плотов, а с прибрежных скал. Пробираясь между утесами и внимательно следя за тем, чтобы тень от них не скользнула по озеру и не вспугнула добычу, рыбаки-охотники всматривались в зеленую гладь Мвализури. Потом, почти не целясь, метали копье и прыгали вслед за ним в воду, чтобы вытащить бьющуюся жертву на берег. Обычаи траоре были более чем своеобразны, ибо в селении, расположенном неподалеку от гигантской морской отмели, жили потерпевшие кораблекрушения арранты, саккаремцы, уроженцы Шо-Ситайна и Озерного края, Мавуно, Кидоты и Афираэну. Однако складывались они на протяжении чуть ли не сотни лет, да и отдельным людям легче отказаться от их привычек, попав в незнакомую обстановку, чем целому племени перестать цепляться за обряды и ритуалы, доставшиеся им в наследство от предков-кочевников…

— Ну как, доволен? Поглядел, как мои сородичи добывают рыбу при помощи гарпуна? — поинтересовался Джинлык у арранта, когда катамаран, на котором тот плыл, пристал к связанному из бамбуковых стволов причалу.

— Благодарю тебя, это и правда увлекательное зрелище. — Эврих бросил задумчивый взгляд на катамаран, с которого озерники сгружали рыбу-осу. Полежав на солнце, она изменила свой цвет: ярко-желтые полосы и пятна поблекли, а темно-серебристая спина сделалась ядовито-синей, так что признать на глазах преобразившуюся рыбину можно было только по угрожающе оскаленной пасти, полной внушающих уважение зубов. Эти-то зубы и напомнили арранту о других водящихся в Голубом озере хищниках. — Скажи, а на крокодилов твои соплеменники тоже с гарпунами охотятся?

— А зачем на них охотиться? — удивился Джинлык. — Разве что в голодный год… Тогда мы их вызываем на берег и попросту забиваем камнями. Вот только видел я последний раз это зрелище давным-давно. С появлением сетей мы начали забывать о том, что такое голод.

— Вызываете крокодилов? Это как же? Козленка на берегу привязываете и заставляете блеять?

— Нам нет нужды жертвовать козленком. Мы знаем особое слово, которому повинуются крокодилы, — сообщил Джинлык и, видя изумление Эвриха, расхохотался. — Знаю, знаю о чем ты сейчас просить меня станешь! Позови тебе крокодила да поведай владычное слово! Есть ведь такие ненасытные, которым всегда всего мало! Поглядел на охоту Гурьяма, и хватит с тебя.

— Врешь ты все! Не знаешь ты никакого слова!

— Ага, на «слабо» решил взять? Не выйдет! Глядя на забавляющегося разговором молодого озерника, Эврих не сомневался: то, о чем он говорит, — не просто треп. Джинлыку, с которым они как-то незаметно успели подружиться, и самому не терпится показать чужеземцу свое умение вызывать крокодилов. И ежели даже примешивается к этому чувству некая толика корысти, то не так уж это страшно.

— Спорим, что нет у тебя власти над крокодилами? На брусок соли, а?

— Спорим! — звонко шлепнул себя ладонями по бедрам юноша. — Нынче же вечером пойдем на Змеиную голову, и ты убедишься в моем могуществе! Да не забудь прихватить брусок соли, ибо без него владычное слово может не сработать.

— Не забуду, — пообещал Эврих, который за пять проведенных на Торжище дней сделался, по здешним меркам, настоящим богатеем. Большинство из тех, кому он сумел оказать помощь, считали своим долгом отблагодарить чужеземного лекаря за избавление от хворей и недугов и присылали кто соль, кто наконечник для копья, кто плащ или искусно сплетенную циновку. Скотоводы, разумеется, предпочли бы одарить своего благодетеля какой-нибудь живностью, поскольку только она в их глазах являлась подлинной ценностью, но, зная, что пришедшим с Газахларом людям предстоит путь к подножию Слоновьих гор, вынуждены были ограничивать свою признательность более удобными для перевозки предметами.

Договорившись с Джинлыком встретиться перед заходом солнца у гигантского, наполовину погруженного в воду камня, прозванного за треугольную форму Змеиной головой, аррант направился к своему шатру, но при выходе из селения озерников был остановлен двумя приятелями Гурьяма, посланными за несравненным лекарем его отцом.

В первое мгновение Эврих не понял, чего надобно от него рослым молодым людям, и едва не принял их за приспешников Гитаго, из-за которого у него произошел не слишком приятный разговор с Газахларом. Опасения его оказались напрасными: озерники просили чужеземного лекаря пожаловать на свадьбу в качестве почетного гостя. Местный кузнец, коему аррант якобы спас зрение, приходился дядей невесты, да и вообще жители поселка желали видеть на празднике заморского врачевателя, о котором на Торжище уже слагают легенды.

Побывать на свадьбе равранталуков было заманчиво, и Эврих с радостью принял приглашение, хотя и испытывал некоторые угрызения совести. Причина их была в том, что помощь, оказанная им купцу, здорово смахивала на шарлатанство и уж во всяком случае проделанный им фокус был по плечу любому здешнему знахарю.

К кузне Абшана он пришел вместе с Афаргой, надеясь, что тот сумеет снять с неё злополучный ошейник. И тут выяснилось, что кузнец сам нуждается в помощи: в глаз ему при ковке попал крошечный осколок железа и вот уже больше суток не выходит, причиняя сильную боль. Осмотрев пострадавшего, аррант припомнил способ, практикуемый в селах Верхней Аррантиады. Заключался он в том, что попавшую в глаз соринку вымывали свежей кровью, пущенной из шейной жилы свиньи, овцы или коровы. Эвриху никогда прежде не приходилось им пользоваться, и он давно искал случая проверить, действительно ли от него может быть какая-то польза.

После первого промывания осколок железа зашевелился в глазу, а после третьего вышел из него, и Абшан заявил, что различает смутные очертания предметов. Но даже окончательно прозрев, он не сумел снять с Афарги ошейник, избавиться от коего ей, по его глубокому убеждению, не удастся до самой смерти.

Воспоминания о походе к кузнецу несколько отвлекли арранта от созерцания свадебного торжества. Мысли его помимо воли вернулись к беседе о ней с Газахларом, потребовавшим, чтобы он каким угодно образом удовлетворил требование Гитаго, успевшего, как выяснилось, нажаловаться уже оксару на несговорчивость и вызывающее поведение чужеземца. «Прав он или нет, но ссориться с ним из-за тебя я не желаю, — морщась, предупредил хозяин „Мраморного логова“ Эвриха, выслушав его заверения в том, что тот всего лишь не позволил обмануть себя наглому проходимцу. — С Гитаго я веду дела уже много лет, а рабыню ты себе в Мванааке какую угодно купишь. Денег я тебе дам, когда вернемся. Здесь же любая девка для тебя только обузой будет».

Тогда-то, будучи усталым и раздраженным, аррант и ляпнул: мол, раз уж вопрос спорный, так не спросить ли у самой Афарги, какого хозяина предпочитает она сама. Разумеется, это было несусветной глупостью, услышав которую Газахлар взглянул на арранта как на сумасшедшего и попросил не отнимать у него время и уладить спор с Гитаго по своему усмотрению, но к обоюдному удовольствию. Как это сделать, Эврих не придумал до сих пор, да и что тут можно придумать?..

— О, ты вернулся! Я слишком поздно узнал, что тебя включили в число приглашенных… — Встретивший арранта посреди улицы Джинлык увлек его во двор, где по обе стороны выложенных в ряд циновок восседали на корточках полсотни мужчин самого разного возраста.

— А где же невеста и остальные женщины?

— Тсс… Вопросы задашь вечером, а то из-за тебя и так тут чуть скандал не разразился. Не слишком-то часто на наши празднества приглашаются чужеземцы, — остановил его Джинлык и, ещё больше понижая голос, добавил: — Женщины и мужчины едят отдельно, дабы не смущать друг друга.

У Эвриха вертелся на языке вопрос: если озерники столь же деликатны и в постелях, то каким образом им удается обзаводиться потомством, но он благоразумно промолчал и опустился на корточки на указанное ему Джинлыком место.

Прислушиваясь и присматриваясь, аррант вскоре понял, что приглашен был, собственно говоря, не на саму свадьбу, а на пир, устроенный уже после того, как жених и невеста, совершив положенные обряды, были провозглашены мужем и женой. И значит, охота на машшала не была, как предполагал Эврих, своего рода испытанием ловкости и удачливости жениха, а являлась всего лишь развлечением — этаким спектаклем, от завершения коего уже решительно ничего не зависело. Однако и на пиру он мог узнать об озорниках много интересного, ибо до сей поры, например, не подозревал, что обширным двором, расположенным между четырьмя или пятью хижинами, совместно пользовались все их обитатели. Не догадывался он и о том, что праздничная одежда доброй половины присутствующих на торжестве мужчин сделана из рыбьей кожи. Только приглядевшись к ней как следует и потрогав, он припомнил, что видел нечто похожее на торгах Беловодья. Тогда он был так изумлен, узнав, из чего сработаны чудесные мягкие одеяния, что нарочно отправился в одну из отдаленных деревень, дабы взглянуть на умельцев, о коих не слыхивали ни в Нижней, ни в Верхней Аррантиадах. И не пожалел о проделанном пути.

Северные мастера шили из рыбьей кожи паруса для лодок, обтягивали ею шалаши, вставляли в окна вместо пластинок слюды и бычьего пузыря. Делали из неё рукавицы, рыбачьи и охотничьи плащи, фартуки и сумочки для рукоделия. С легких берестяных лодок — оморочек — ловили они в северных притоках Светыни и других реках ленка, кету и муксуна, кожа которых шла на обувь и рукавицы. Сомовью кожу использовали для изготовления рабочей одежды, а белую, хорошо поддающуюся окраске сазанью — для праздничных рубах…

— Да-да, — закивал пожилой озерник. — Одежда из рыбьей кожи хороша, и носить её может только мужчина, поразивший машшала в день своей свадьбы. Но выделывать её трудно — это праздничная одежда. К тому же молодежь нынче предпочитает наряжаться в привозные одеяния. Им и табапа плоха, и рыбья кожа недостаточно хороша, а подавай непременно такое, в чем пришлые купцы щеголяют.

Он с осуждением покосился на сидящего напротив мужчину в бледно-желтом саронге.

— Зачем мне заставлять жену выделывать рыбью кожу? Я предпочитаю, чтобы она берегла силы и радовала меня иным образом, — ухмыльнулся тот и спросил у Эвриха: — Правду ли говорят, что Газахлар собирается найти на Спящей деве небесный камень?

— Правда.

— Зря, значит, ноги стопчет. Сколько уж людей пытались залежи этого камня найти, а все тщетно. Осколки мелкие иногда попадаются у подножия горы, но до сих пор никто на них не разжился.

— А у самой воды искать его не пробовали? Слыхал я, будто озеро это потому Голубым и названо, что дно его устлано лазуритом.

— Слыхал я, будто люди в Мванааке на горшках глиняных плавают, да только какой же разумный человек этому поверит? — ответствовал обладатель желтого саронга, осушая бамбуковый стаканчик с шим-шимом во здравие Гурьяма.

Поскольку славословящий молодого мужа пожелал ему быть неутомимым и постоянным, как дующий каждое утро над Голубым озером ветер, Эврих не преминул поинтересоваться, чем объясняют местные жители это явление. И, получив, как обычно, ничего не разъясняющий ответ — мол, такова воля Богов, — вернулся к прерванному разговору.

— Напрасно ты не веришь, что люди могут плавать на горшках. Я сам видел это собственными глазами.

— А я вот не видел ни одного кусочка небесного камня, поднятого со дна Голубого озера! — упрямо заявил собеседник арранта. — Однако с удовольствием бы послушал, как и, главное, зачем обитателям Города Тысячи Храмов плавать на горшках? Ведь у них есть лодки, в которых может поместиться сто человек!

— Плоты из горшков вяжут жители селений, расположенных в верховьях Гвадиары. Там добывают отменную глину: красную — для блюд и плошек, светлую — для кувшинов и черную, из которой получаются особо прочные горшки для готовки. Но кувшины и горшки, хотя и тяжелые, стоят дешево, и возить их в столицу невыгодно. Вот сельские гончары и придумали сплавлять свои изделия по течению, объединяя в плоты локтей по шесть в ширину и по двенадцать в длину.

— Что же это за плот из горшков получится? — недоверчиво перебил арранта пожилой озерник.

— Сначала из бамбуковых стволов вяжется этакая двухслойная решетка, в каждую из ячеек которой устанавливают либо горшок, либо кувшин. Потом эти решетки связывают в один большой плот, — пояснил Эврих. — Полые сосуды придают ему плавучесть, а их тяжесть — остойчивость. Ну и сверху ещё можно какой-нибудь товар нагрузить.

— Хитрецы, однако! — восхитился обладатель желтого саронга.

— Да. От многодневного купания в водах Гвадиары керамика становится только прочнее. На хорошо вымоченный бамбук, из которого связана основа плота, в Мванааке тоже находятся покупатели, а чтобы вернуться домой, плотогоны нанимаются гребцами на купеческие лодки, идущие вверх по течению с товарами. Так что зря ты не верил тем, кто говорил, будто на горшках можно плавать.

— И все ж таки поверь мне, не выстлано дно Голубого озера небесным камнем. А ежели и есть он где-то на вершинах Спящей девы, так до них добираючись, легче легкого шею себе сломать.

Значит, ещё одна легенда оказалась не более чем красивой выдумкой, подумал Эврих, не испытав при этом ни малейшего разочарования. Он, в общем-то, успел свыкнуться с тем, что по-настоящему интересные вещи узнавал там, где не ожидал встретить ничего заслуживающего внимания. Заманчивый блеск сплошь и рядом оказывался сплошным надувательством, а загадки, подобные ветру, постоянно дующему по утрам над Голубым озером, в большинстве своем так и не удавалось разгадать…

Застолье между тем шло своим чередом. Гости, как принято, восхваляли достоинства Гурьяма и его жены, их родичей, близких и друзей. На смену опустевшим блюдам и кувшинам появлялись все новые и новые. Разговоры сделались громче; шим-шим — крепкий напиток, очень способствующий развязыванию языков и изготовляемый как из риса, так и из сорго, лился рекой, гости заедали его всевозможными кушаньями из рыбы, среди которых наибольшим успехом пользовался приготовленной молодой женой джал — тилапия, фаршированная земляными орехами, вываренными в кокосовом молоке; вяленые лягушки, муравьиные яйца и коровий послед.

Подвыпивший пожилой сосед принялся рассказывать Эвриху историю о водяных девах, живущих будто бы в озере, лежащем у подножия Слоновьих гор, но тут к ним подошел Джинлык, появление коего вызвало почему-то среди собравшихся оживленные перешептывания. Застольники, перестав болтать, провожали его взглядами, и аррант приготовился к тому, что сейчас с ним сыграют какую-нибудь безобидную шутку, как это водится на свадьбах.

— Эврих, тебе, как заморскому гостю, впервые удостоившемуся чести попасть на свадьбу озерников, Гурьям посылает особое блюдо, — провозгласил Джинлык. В левой руке у него была плетенная из тростника тарелочка, с которой он поднял двумя пальцами сине-зеленого жука, размерами с ноготь и, продемонстрировав присутствующим, бросил в наполненный шим-шимом стаканчик из мутного стекла. — Это нотх. Тебе надобно выпить шим-шим, одновременно разгрызя его.

Глядя на то, как жук поводит усиками и сучит лапками, силясь выбраться из шим-шима, аррант ощутил легкое недомогание, что, вероятно, отобразилось на его лице.

— Нотх, съеденный с наилучшими пожеланиями, принесет тебе удачу в делах. Кроме того, это довольно вкусно, — тихо добавил Джинлык.

Эврих затравленно оглянулся по сторонам. Нет, судя по лицам присутствующих, это была не шутка. На него смотрели выжидающе-торжественно и дружелюбно, хотя и с некоторым сомнением.

— Ну, давай же! — шепотом поторопил его Джинлык. — Ни один аррант такого ещё не пробовал! Да не забудь поблагодарить Гурьяма и пожелать ему долгих лет и многочисленного потомства.

— О, Великий Дух, не покинь меня! — пробормотал Эврих. Громко произнес слова благодарности, пожелал Гурьяму дожить до рождения прапра-правнуков, которых, разумеется, будет не меньше сотни, и поднес стакан к губам.

* * *

Джинлык забрался на лежащий близ берега валун, прозванный озорниками Змеиной головой, и сделал Эвриху знак следовать за собой. В голове у арранта слегка шумело от выпитого шим-шима, и движения были несколько замедленными, но, конечно же, он не мог упустить возможность поглядеть, как действует «владычное слово» его приятеля, коему якобы повинуются все окрестные крокодилы.

Вскарабкавшись вслед за Джинлыком на Змеиную голову, он окинул озаренную лучами заходящего солнца поверхность озера, над которой кружили летучие мыши.

— Ну? — спросил аррант. Вспомнил Волкодава с его чудесным Мышом, улыбнулся и решил, что, даже если ни один крокодил на призыв озерника не явится, все равно он не зря пришел сюда. Вечером Голубое озеро было столь же восхитительным, как и утром. Может статься, даже ещё более прекрасным и уж во всяком случае более таинственным.

— А брусок соли? Ты помнишь наш уговор?

— Ты же знаешь, у меня не было возможности сходить в мой шатер. Скажи свое владычное слово, и, если оно подействует, мы тотчас отправимся за солью, — пообещал Эврих.

Джинлык приложил ладони ко рту, запрокинул голову и гортанно крикнул:

— Имм-имм-имм!

Трижды он повторил свой призыв, и любовавшийся клубящимися над озером золотисто-розовыми облаками аррант уже решил было, что нынче «владычное слово» не сработает, когда озерник указал ему на заросли осоки, начинавшиеся неподалеку от Змеиной головы.

— Клянусь Тахмаангом, они и впрямь идут на твой зов! — изумленно воскликнул Эврих, увидев двух плывущих к ним крокодилов. — Вот уж не думал…

— Имм-имм-имм!.. — неслось над озером, и вот ещё один, два, три… полдюжины крокодилов устремились к Змеиной голове со всех сторон, бесшумно разрезая позолоченные лучами заходящего солнца воды.

— Этого не может быть, и все же…

— Довольно с тебя? Теперь надобно убираться отсюда, ибо даже я не знаю слова, по которому крокодилы будут выскакивать из своих шкур на потеху любопытному арранту, — заявил Джинлык и, схватив упирающегося Эвриха за руку, потащил в сторону разбитых подле Озерной крепости шатров.

— Но почему? Почему они пришли на твой зов? — вопрошал вне себя от изумления аррант. — Ведь вы их здесь не прикармливаете? Или это брачный призыв? Никогда не слыхал, чтобы эти твари ворковали, как голуби. Или ревом призывали подруг… Они же, подобно рыбам, не издают никаких звуков! Или у вас в Голубом озере водятся какие-то особые крокодилы?

— Верно! — рассмеялся Джинлык. — У нас чудесный край! В нем живут дивные звери, птицы, рыбы и крокодилы. Ты сам только что в этом убедился!

— Да уж, если бы не видел собственными глазами, не слышал собственными ушами, ни за что бы не поверил! — пробормотал Эврих, оглядываясь. Нет, ему в самом деле ничего не померещилось: пришедшие на зов озерника крокодилы карабкались на Змеиную голову!

Некоторое время приятели шли в полном молчании. Справившись с охватившим его изумлением, Эврих сообразил, что, ежели он примется расспрашивать Джинлыка, тот, раздувшись от гордости, замучит его шутками и ровным счетом ничего не скажет. А вот если промолчит, то озерник, пожалуй, не выдержит и сам объяснит, что к чему, ведь видно, как его распирает желание просветить невежественного, но алчущего знаний чужеземца.

Расчет оказался правильным — неподалеку от первых шатров Джинлык не выдержал:

— Не следовало бы мне открывать тебе тайну владычного слова, ну да человеку, съевшему нотха, трудно в чем-либо отказать. А поскольку я знаю, что, не добившись от меня объяснений, ты глаз не сомкнешь и, чего доброго, бросишься будить моих соплеменников, дабы выпытать у них великий секрет призывания крокодилов, придется мне самому его тебе поведать. — Озерник покосился на Эвриха и, видя, что тот твердо решил ничем не выдавать своего любопытства, с улыбкой продолжал: — Загадка, на которую знаешь ответ, теряет свою привлекательность, и все же вот тебе тайна владычного слова. Появившиеся на свет крокодильчики набирают воздух и, опустившись на дно, выпускают его из себя, издавая при этом звук «имм-имм-имм». Взрослые крокодилы немедленно плывут на звук, посмотреть на новорожденного, а самки даже тащат во рту пищу, чтобы накормить не способного пока что охотиться младенца.

— Здорово подмечено! — восхитился Эврих. — Значит, они кормят и своих, и чужих детей, не различая?

— Да как же их различить, ежели они вылупляются из яиц? — удивился Джинлык и, помолчав, добавил: — Крокодилы, в отличие от людей, не враждуют между собой и спешат на зов любого малыша своего племени. Кормят и защищают его даже ценой собственной жизни.

— Хвала крокодилам! — искренне провозгласил аррант. — У каждой твари есть свои недостатки и свои достоинства. Однако я никак не ожидал, что крокодилы отличаются таким чадолюбием… Гляди-ка! — прервал он сам себя. — Что это за кутерьма возле моего шатра? Никак Гитаго в гости пожаловал? Вот уж истинно говорят: крыса, однажды отведавшая сыру, придет за ним ещё раз!

— Вот он, аррант, хозяин рабыни! Эврих, ну наконец-то! Господин, поторопись, твой слуга убил телохранителя Гитаго!..

Гомон возбужденной толпы, расступившейся перед Эврихом, чтобы он мог подойти к своему шатру, мгновенно вышиб из его головы остатки хмеля. А беглый взгляд на стоящего у костра Тартунга с кванге в руках, жавшуюся к нему Афаргу, распростертое подле них тело и гневно размахивавшего руками крепыша Гитаго поведал ему обо всем происшедшем здесь в его отсутствие лучше, чем самый красноречивый рассказчик.

— Ага, явился! Пусть ответит за совершенное его рабом убийство! За неповиновение приказу Газахлара и умыкание чужой рабыни! — завопил Гитаго, приметив арранта.

— Погоди, почтенный, не ори! — в свой черед повысил голос Обрел, которого обступили привлеченные шумом Газахларовы воины.

Образовавшие кольцо вокруг костра, разожженного перед Эвриховым шатром, кочевники и обитатели озерного поселка улыбались и оживленно переговаривались, предвкушая предстоящую потеху. Убийство во время Великого Торжища — вещь небывалая, а то, что совершено оно чужеземцами, один из которых пытался завладеть чужой рабыней, доставшейся лекарю-арранту в результате Большой Игры, добавляло происходящему остроты.

— Я требую, чтобы аррант был наказан! Рабыня должна быть возвращена мне немедленно, а убийца моего телохранителя — предан казни! — в последний раз взвыл Гитаго, на плечах которого повисли пришедшие с ним из Мванааке купцы, прибывшие на место происшествия одновременно с Эврихом.

— Вай-ваг! Убийство во время Торжища — дело серьезное, — выступил из-за спины арранта Джинлык. — Разве можно решать серьезные дела криком? Надобно, дождавшись рассвета, собрать старейшин племен, чтобы они рассудили, кто виновник этих безобразий, и вынесли справедливый приговор.

— Да-да! Джинлык прав! Это дело подлежит обсуждению старейшин! — поддержали озерника местные жители и кочевники. Увещевания сотоварищей охладили пыл Гитаго, и он благоразумно помалкивал. Обрел, назначенный Газахларом старшим над пришедшими с ним воинами на время своего отсутствия, вздохнул с облегчением и вопросительно взглянул на арранта, не произнесшего ни слова с момента появления у костра и лихорадочно соображавшего, как с наименьшим ущербом выпутаться из щекотливого положения. Если дело дойдет до совета старейшин, отношения между Гитаго и Газахларом будут испорчены окончательно и бесповоротно, а именно этого владелец «Мраморного логова» стремился избежать, распорядившись, чтобы Эврих любой ценой нашел способ удовлетворить претензии торговца из Мванааке.

— Я полагаю, нам следует попытаться уладить возникшее недоразумение самим, прежде чем прибегать к помощи высокочтимых старейшин, — медленно произнес он, с надеждой поглядывая на спутников Гитаго, которые должны были понимать, что совет старейшин едва ли решит спор в пользу их товарища, а скандал между купцами не будет способствовать торговле и улучшению их отношений с кочевниками и озерниками.

— Почтенный врачеватель, безусловно, прав! — выступил вперед дородный купец с окладистой курчавой бородой. — Нам незачем отрывать глубокочтимых старейшин от их дел для того, чтобы улаживатьнаши разногласия. Клянусь Белгони, мы способны справиться с ними своими силами, не так ли, Амрел?

— Истинно так! — подхватил высокий узколицый Амрел, голову коего украшал несоразмерно большой тюрбан.

— Тогда прошу пожаловать в мой шатер для беседы, — предложил Эврих, к вящему разочарованию толпящихся вокруг костра зевак. — Афарга, зажги жаровню и светильники. Тартунг, позаботься о том, чтобы уважаемые гости не испытывали жажды.

Аррант откинул входной полог шатра и попросил Джинлыка и Обрела присутствовать при его переговорах с купцами. Гитаго, узколицый Амрел, пышнобородый Йокиат и Хайваш — маленький юркий старик с острыми мышиными глазками, опустились на циновки. Сопровождавшие их телохранители остались снаружи, поскольку места для них в шатре не нашлось.

Некоторое время почтенные купцы, Джинлык и Обрел осматривались по сторонам, с неудовольствием прислушиваясь к ропоту не желавших уходить от шатра зевак, а затем Гитаго, изобразив на лице нечто отдаленно напоминавшее улыбку, изрек, обращаясь к Эвриху:

— Признаю, я совершил ошибку, не подождав тебя. Однако уважаемый Газахлар заверил меня, уезжая к Спящей деве, что я могу беспрепятственно забрать принадлежащую мне рабыню как только пожелаю. Я ждал, что, получив соответствующие указания, ты вернешь её мне с приличествующими случаю извинениями, но коль скоро этого не произошло, вынужден был, выбрав подходящий момент, сам посетить твой шатер. И тут твой сумасшедший раб…

Эврих нарочито громко зевнул, мысленно обругав себя за то, что недооценил крепость выпитого на свадьбе шим-шима.

— Твой раб выстрелил из своей трубки в моего телохранителя отравленной стрелой и убил его. Он грозился убить и меня, но, если ты вернешь мне беглую рабыню и заплатишь сколько-нибудь за совершенное убийство, я готов забыть обо всем случившемся. Хотя человек мой стоил десятка таких скверных мальчишек и смерть его глубоко меня опечалила…

Внимая плавной, лишенной обычного «эканья» речи Гитаго, пришедшие с ним купцы многозначительно перемигивались. Афарга, забившись в дальний угол, сверкала оттуда перепуганными, ненавидящими глазами. Вернувшийся в шатер с бурдюком в руках Тартунг скалился нехорошей улыбкой, а Обрел с Джинлыком нетерпеливо поглядывали на арранта, сделавшегося почему-то очень уж молчаливым и безучастным.

— Меня тоже глубоко опечалила смерть твоего телохранителя, — промолвил Эврих после того, как Гитаго закончил свою блестящую и на редкость складную речь. — Я непременно помог бы ему, но, увы, от хирлы нет противоядия. Особенно же прискорбно, что человек этот погиб бесславно и бессмысленно, и, боюсь, Великий Дух спросит с тебя за его смерть. Ибо, убив его, мой слуга исполнил свой долг, заключавшийся в защите моего добра. И, к слову сказать, называя свободного человека рабом, ты наносишь ему тягчайшее оскорбление, так что, ежели Тартунг выльет тебе на голову содержимое принесенного им бурдюка, у меня не повернется язык обругать его за это.

— Почтенный Эврих, мы не потерпим!.. — начал было Йокиат, но аррант прервал его гневным жестом.

— Чего?! Почему вы считаете, что я должен терпеть чьи-то посягательства на свою собственность? И позволяете себе ругать моего верного слугу за то что он честно и бесстрашно выполнил свой долг?

— Но, Газахлар… э-э-э…. — вновь вернулся к своей блеющей, спотыкающейся манере разговора избавившийся, казалось бы, от неё со дня их последней встречи Гитаго.

— С таким же успехом Газахлар мог позволить тебе снять с небосвода луну или даже солнце! С чего ты решил, будто он может распоряжаться моим имуществом? Я служу у него, но не принадлежу ему, о чем тебе, без сомнения, известно!

— Вероятно, наш товарищ неправильно понял почтенного Газахлара. Однако все ещё можно исправить, — вкрадчиво прошелестел Хайваш. — Неужто такие уважаемые люди позволят себе ссориться из-за какой-то рабыни?

— Ваш Гитаго пытался завладеть моей собственностью, пользуясь моим отсутствием. Его человек был убит моим слугой, когда тот хотел увести из моего шатра мою рабыню. Как вы называете людей, посягнувших на ваши товары, и какая кара ждет их при поимке с поличным? И кстати, спасут ли их от заслуженного наказания уверения, будто Газахлар или кто-либо иной позволил им завладеть вашими тканями, посудой, оружием или инструментами?..

Эврих не зря числился среди лучших учеников в школе блистательного Силиона. Он был приучен аргументировать свою речь и часто выходил победителем в диспутах, да и случай, в общем-то, был столь очевидным, что, когда Гитаго попытался обвинить арранта в том, что тот ставит все с ног на голову, на него зашикали свои же товарищи.

— Быть может, поступок Гитаго выглядит в твоих глазах неблаговидным, — рассудительно промолвил Йокиат, когда страсти несколько поутихли. — И все же, смею тебя заверить, спутник наш никогда бы не попытался увести твою рабыню, если бы не считал, что у вас с Газахларом достигнута относительно неё договоренность. Но, если этого по каким-то причинам не произошло, почему бы вам не обсудить этот вопрос сейчас?

— Что же нам обсуждать? — прикинулся удивленным Эврих, хотя именно такого поворота разговора и ожидал. — Впрочем, после того как я получу ну, скажем, сто дакков в качестве возмещения ущерба за причиненные хлопоты и обиды, я готов выслушать любое разумное предложение.

— Сто дакков?! — ахнул Гитаго.

— Разумеется. Я должен вознаградить своего слугу за верную службу, а себя — за необходимость выслушивать ложь и оскорбления, вместо того чтобы спать и видеть греющие душу сны, — невозмутимо изрек Эврих, сознавая, что так просто ему от столичных купцов не отделаться и подготавливая почву для очередного хода, который избавит Афаргу от домогательств Гитаго, а его самого — от упреков Газахлара в том, будто бы он не сделал все возможное, дабы решить спор к обоюдному удовольствию и удовлетворению.

— Сто дакков — сумма ни с чем не сообразная, но если бы ты удовлетворился тридцатью… — прошелестел Хайваш.

— Тартунг, ты принес пиво? Ну так разливай, и пусть все видят, как ты страдаешь из-за того, что тебе пришлось убить человека, виновного лишь в том, что добросовестно выполнял приказ не слишком рассудительного и благоразумного хозяина.

— Хорошо, пусть будет сорок дакков, — решил Йокиат. — А теперь поговорим, за какую цену ты уступишь Гитаго сбежавшую от него рабыню.

— Пятьдесят, и мы продолжим этот разговор. — Эврих постучал ладонью по плетенному из прутьев коробу, заменявшему стол. — И если вы намерены торговаться, то лучше предоставим решить наш спор совету старейшин собравшихся на Торжище племен.

— Они вынесут справедливый приговор, — поспешил заверить купцов Джинлык, получавший от беседы ни с чем не сравнимое удовольствие, ибо, хотя озерники охотно покупали привозимые из Мванааке товары, к торговцам ими они особой приязни не испытывали.

Обрел хихикнул, от души забавляясь происходящим и предвкушая, как будет пересказывать все услышанное приятелям.

Тартунг разлил по чашам сортовое пиво и по знаку Эвриха сгреб кучку серебряных монет, высыпанных Гитаго на крышку короба из объемистого кошеля.

— Итак, сколько ты желаешь за рабыню, бежавшую от своего законного хозяина? — спросил Йокиат, начавший взирать на ушлого лекаря-арранта с невольным уважением.

— Сто цвангов, — не моргнув глазом сказал Эврих и по тому, как перекосило Гитаго, понял, что не продешевил.

— Нет, так дела не делаются! — нахмурился узколицый Амрел. — Если хочешь её продать, назови приемлемую цену.

— А кто сказал, что я хочу её продать? — удивился аррант. — По-моему, напротив, я всеми силами стараюсь дать вам понять, что не желаю этого делать. Хотя… — Он изобразил внутреннее колебание. — Я мог бы, пожалуй, на неё сыграть.

— Ну естественно! — расхохотался не в силах более сдерживаться Обрел. — Я бы на твоем месте тоже предпочел играть!

— В какую игру? — тихо поинтересовался Хайваш, почитавший себя, похоже, непревзойденнейшим хитрецом.

— Да все равно, — легкомысленно махнул рукой Эврих, с разгону влетая в расставленную ему ловушку. — Лишь бы ставка была достаточно высока.

— Например, триста дакков? — предложил Йокиат, догадавшийся, куда клонит его приятель. — В любую игру?

— Почему бы и нет? — Аррант упорно не обращал внимания на знаки, которые подавали ему Джинлык и Обрел. — Я сыграю в любую игру, но только раз, без отыгрыша. И с условием: если выиграю, Гитаго и все прочие оставят меня в покое и не будут зариться на мою рабыню.

— Раз уж ты столь любезен, что оставил выбор игры на мое усмотрение, то я выбираю читимач! — торжествующе провозгласил Гитаго.

— Но это ведь не кости… — растерялся недоумок-аррант, взявшийся тягаться в хитрости с теми, кто ею жил, с неё кормился.

— Это замечательная игра. А о костях, насколько я помню, разговор и не шел? — обратился к товарищам за поддержкой Йокиат.

— Нет-нет, мы говорили о любой игре! — дружно подтвердили Хайваш, Амрел и чувствовавший уже себя победителем Гитаго.

— Что ж, поглядим, что это за читимач… — недовольно протянул Эврих. — Но сегодня-то мы играть не будем? Завтра, со свежей головой…

— Приходи в полдень в мой… э-э-э… шатер, — ласково улыбнулся Гитаго, поднимаясь с циновки.

Церемонно раскланявшись с аррантом, купцы один за другим покинули шатер, а Обрел с Джинлыком, успевшим позабыть, что шел он сюда, дабы получить причитавшийся ему брусок соли, бросились втолковывать Эвриху, какую чудовищную ошибку тот совершил, согласившись играть в игру, о которой не имеет ни малейшего представления. Неужели он полагает, что сможет научиться играть в неё за одну ночь? Да ведь это самая умная игра на свете, в которой участвуют тридцать две фигуры, и выиграть в неё ему не поможет даже Белгони, ибо побеждает в ней не удачливый, а умелый…

— Полно вам кудахтать, почтенные! — со свойственной ему непосредственностью прервал Тартунг сердобольных приятелей арранта. — Эврих в «Мраморном логове» обыгрывал в читимач самого Малаи, а с тем не удавалось справиться даже Газахлару. Господин мой любит прикидываться простачком, но, когда надобно, умеет проявлять умопомрачительную изворотливость, так что Афарге нечего бояться предстоящей игры, — добавил он специально для виновницы всех Эвриховых тревог, затравленно зыркавшей по сторонам огромными глазищами из самого дальнего и темного угла.

* * *

«Когда голодные буйволицы перестают давать молоко, ранталуки продают их озерникам за бесценок, дабы купить немного проса или рыбы. Любопытно было бы выяснить, почему они не режут и не едят свой скот? Вероятно, с этим связаны какие-то табу, но пока мне не удалось разузнать о них».

Эврих отложил самописку, считая квакающие крики геккона — ящерицы размером с ладонь, со смешно загнутым в спираль хвостом, легко бегающей не только по отвесным стенам, но и по потолкам. Непарное число криков, по утверждению озерников, предвещало беду, четное же сулило удачу.

— Семнадцать? Или восемнадцать?.. — пробормотал аррант. Глаза слипались, и он решительно не мог припомнить, что же ещё ему надлежало записать, пока сон окончательно не сморил его.

— Ну чего ты глаза себе портишь? Все пишешь-пишешь невесть что, будто это и впрямь кому-то надо! Добро бы твои писания продать можно было, а так самая что ни на есть пустая трата времени и самоистязание! — проворчал Тартунг, ворочаясь под тонким одеялом верблюжьей шерсти.

— Спи себе, не ворчи.

«Ранталуки берут кровь у коз и овец, делая надрез чуть ниже глаза, а не из шейной вены, как у буйволов, утверждая, что эта кровь вкуснее. Они имеют некий порошок, изготовляемый из молотых плодов киканы, который, будучи втерт в ранку, не дает крови останавливаться. Любимое питье здешних кочевников — смешанное со свежей кровью пиво или же молоко. Давеча я видел, как они сушат молоко, налив тонкий слой его на расстеленную под солнцем кожу. Полученный порошок кочевники разводят и пьют. Точно так же они высушивают кровь. Говорят, из смеси сушеного молока и крови получаются на редкость питательные лепешки…»

— Вот ведь неугомонный! — снова заворчал Тартунг, которому после пережитых волнений никак не удавалось заснуть. — Ну объясни ты мне, зачем мучаешься? Я ещё понимаю, ежели ты задаешь вопросы и суешь нос, куда не следует, дабы удовлетворить свое любопытство, но зачем все это записывать?

Эврих потер слипающиеся глаза и решил, что на сегодня и в самом деле довольно.

— Помнится, как-то в храме Неизъяснимого Мбо Мбелек я уже говорил, что людей разъединяют не столько моря и пустыни, сколько непонимание. И знание привычек, обычаев, образа жизни может послужить связующим мостиком между ними, — сказал он, укладывая по пеналам письменные принадлежности. — Кроме того, большинство людей привыкли делать только то, что необходимо в данный момент. И предпочитают выполнять ту работу, которая всем видна и может быть оценена немедленно. Но среди них всегда находились и те, кто работал на будущее: составлял карты земель и морей, атласы звездного неба и календари. Кто изучал законы геометрии, свойства камней и руд, писал путевые заметки и лекарские трактаты. То есть занимался тем, что на первый взгляд может показаться скучным и никому не нужным делом. Но в действительности они сеяли те самые зерна, которые, взойдя, давали урожай сам-сто.

Эврих кашлянул и, устыдившись того, что речь его здорово смахивает на самовосхваление, закончил:

— Большая часть моих трудов окажется, может статься, пустой породой и уйдет в отвал, но какие-то крупицы, я надеюсь, пригодятся тем, кто их прочтет. А теперь давай-ка, братец, спать, ибо новый день принесет нам вместе с новыми радостями новые заботы.

Несколько мгновений он стоял неподвижно, мысленно продолжая спор с Тартунгом или, лучше сказать, с самим собой. Спор, начатый ещё во время его первого путешествия в Мономатану. Уже тогда, после знакомства с Хономером и Агеробарбом, у него возникли сомнения в пользе новых открытий, которые, подобно хуб-кубаве, могут быть использованы людьми как во благо своим ближним, так и во вред им. Причем не надобно иметь ума палату, чтобы понять: если уж из лечебной травы можно сделать отраву, то любое изобретение, любое новшество злокозненный ум сумеет превратить в оружие, поставить себе на службу. Учитывая это, часть своих заметок он вел тайнописью, и тем не менее все чаще и чаще его посещала мысль о том, что знание не есть благо. Во всяком случае, не будет им до тех пор, пока нравы людей не изменятся к лучшему. И, очень может быть, ему надлежит, последовав совету Тартунга, вообще прекратить вести путевые заметки. Желание понять устройство мира, разгадать его малые и большие секреты самому — это одно, сделать же их достоянием многих — совсем иное…

Так и не придя ни к какому заключению, он наклонился погасить висящий на центральном столбе масляный светильник и, заметив краем глаза мелькнувшую на стене шатра тень, инстинктивно отпрянул в сторону, заслоняясь поднятой рукой. Предплечье пронзила острая боль, и он увидел перекошенное ненавистью лицо Афарги, готовящейся нанести ему новый удар окровавленным кинжалом.

— Стой! — Вскинув левую руку, он крутящим движением кисти выбил оружие из кулака девушки, но, разумеется, выполнил прием недостаточно чисто и охнул от боли.

Афарга прыгнула на него, норовя нанести рубящий удар ладонью по шее и, надобно думать, прикончила бы своего благодетеля, если бы тот не присел. Запнувшаяся за арранта девица сумела каким-то чудом сохранить равновесие, однако на новую пакость времени у неё не хватило. Эврих коротко, без размаха, ткнул её кулаком в челюсть, отбросив вторым ударом к противоположной стене шатра.

Жалобно затрещал плетеный короб, и Тартунг радостным голосом произнес:

— Вот это по-нашему! Бей, круши, веселись от души! Даром, что ли, пиво пил?

«Если б только пиво!» — с раскаянием подумал Эврих, придерживая раскачивающийся светильник и дивясь тому, как они его не перевернули и пожара в шатре не учинили.

— Ну и что с ней теперь делать? — Вылезший из-под одеяла Тартунг подобрал кинжал, зажег второй светильник, бросив на ворочавшуюся среди обломков короба девицу кровожадный взгляд. — Может, прирезать, а ошейник продать? Все лучше, чем кривоногому запросто так проигрывать.

— Вот-те раз! Я же собираюсь у него три сотни дакков выиграть, ты что, забыл? — Эврих, морщась, оглядел свои залитые кровью руки и вытащил неизменную сумку с лекарскими принадлежностями. — Помоги-ка руку перевязать. Ишь, кровища, как из резаной свиньи, хлещет!

— Никак ты хочешь её у себя оставить? — спросил Тартунг, обтирая влажной тряпицей Эвриховы порезы. — Триста дакков на дороге не валяются, спору нет, но по мне, так лучше поступиться ими, волю Газахлара исполнить и жизнь свою заодно сохранить. Она-то ведь тоже чего-нибудь стоит, верно?

— А ошейник? Его ты, кажется, в расчет не берешь? — ухмыльнулся аррант, кривясь от боли.

— Ну убейте! Убейте, скорпионьи отродья, только не мучьте! — простонала из угла Афарга. — Вы меня не убьете, так я вас все равно порешу! Гады смешливые!

— Слушай, ты, кусок дерьма! — зашипел Тартунг, словно целый выводок разъяренных ндагг. — Кто тебя мучит? Вспомни, тебя хоть чем в этом шатре обидели? Тебе у ранталуков лучше было? Или у Гитаго? Чего же ты его или Зепека не порешила? А?! Тебя спрашивают, тварь неблагодарная!..

В груди парня заклокотало от ярости, и он аж зубами заскрежетал. Повернулся к арранту и сипло сообщил:

— Она, видать, из тех выродков, которые только палки боятся, а гладящего их норовят побольнее цапнуть. Я таких встречал. Конченый народ. Они как дерево, у коего все нутро прогнило.

— Потуже заматывай, а узел выше закрепи, — посоветовал Эврих и позвал: — Афарга, поди сюда.

Сидевшая на корточках среди обломков короба и разбитых мисок девушка не шелохнулась, лишь глазами сверкнула злобно, ненавидяще.

— Дай срок, оживет еще. А коль скоро на меня с кинжалом бросилась, значит, начало в ней пробуждаться что-то человечье. Не до конца её, значит, загубили. — Эврих пошевелил пальцами, повел руками, пробуя, ладно ли наложены повязки. — Иди сюда, посмотрим, не надо ли тебя починять.

Видя, что Афарга не собирается трогаться с места, аррант сам подошел к ней. Присел рядом на корточки.

В общем-то он догадывался, что творилось у неё на душе, и даже ожидал чего-то подобного, потому и не застала его Афарга врасплох. Они с Тартунгом постарались, чтобы девчонка почувствовала себя человеком: не загружали работой, купили кое-что из одежды, в том числе ярко-алое сари, на которое заглядывались не только кочевницы, но и жительницы озерного поселка, звонкие браслеты красной меди, несколько пар сандалий. Где-то он не то читал, не то слыхал, что наряды помогают женщине ощущать себя женщиной. И легко представить, каково же было ей, почувствовав себя человеком, вновь увидеть Гитаго, услышать разговоры о её продаже. А что уж она хотела: убить вероломного, как ей представлялось, господина, оказавшегося ничуть не лучше прежних, или же быть убитой, дабы навсегда перестать быть игрушкой в чьих-то руках, не так в конце-то концов важно…

— Послушай, красавица, — промолвил после некоторого молчания Эврих. — Я не люблю рабства и не нуждаюсь в рабах. Мне, если уж на то пошло, и слуги не нужны. И я не колеблясь отпустил бы тебя на все четыре стороны, кабы было тебе куда идти. И кабы не украшал твою шею этот ошейник. Ты и сейчас вольна идти куда вздумаешь, а хочешь, так и осла возьми, я за тобой в погоню не брошусь. Могу и пергамент написать, что возвращаю свободу, и без того принадлежащую тебе по праву рождения…

Сначала из глаз девушки ушла ненависть, потом она прикрыла их ресницами, склонила голову, и Эврих с внезапным раздражением подумал, что до всего этого она и сама могла бы додуматься. Могла бы сообразить, что свобода ей в нынешних обстоятельствах нужна, как глухому дибула. Ибо свобода — штука, безусловно, хорошая, но только ежели знаешь, что с ней делать. А коли птаху с подрезанными крыльями выпустить из клетки, то допрыгает она, чирикая от счастья, лишь до ближайшей кошки или иного любителя птичьего мясца.

— Напиши пергамент, что я свободна! — неожиданно потребовала Афарга, вскидывая на Эвриха вновь зажегшиеся недобрым огнем глаза.

— Позволь, я свяжу эту дурищу, а завтра ты проиграешь её Гитаго! — проскрежетал Тартунг, решительно не способный взять в толк, чего ради аррант цацкается со зловредной и явно слабоумной рабыней.

— Ни в коем случае. Я напишу тебе требуемый документ, и завтра его заверят трое или четверо купцов, — пообещал Эврих. — Но сделать это, по известным тебе причинам, я смогу только после игры с Гитаго. Если же ты мне не веришь — ничто не мешает тебе бежать этой же ночью. Тартунг, верни ей мой кинжал.

— Может, ещё и горло ей подставить? И не подумаю! Если ты заразился от этой… м-м-м… девы дуростью, то я-то ещё в своем уме!

— Верни ей кинжал. Я думаю, она уяснила, что моя смерть способна только ухудшить её положение. — Эврих поднялся на ноги и протяжно зевнул, чувствуя, как на плечи наваливается отступившая было усталость. — Пойдемте-ка наконец спать. Я уже просто ног под собой не чую.

* * *

Идти по заметно опустевшему Торжищу с Афаргой было сплошным мучением. Кочевники и прежде провожали её взглядами — весть о Большой Игре мгновенно разнеслась между шатрами, донельзя, естественно, приукрашенная невероятнейшими подробностями. В то время как Эврих кидал кубик, многие, оказывается, слышали раскаты грома. Зепек уверял, что, едва увидев арранта, услышал голос, крикнувший ему в ухо: «Откажись от игры, несчастный, перед тобой любимец Белгони!» Трактирщик клялся, что у него разом скисли три бочки пива, по словам иных, собаки в тот вечер кричали по-птичьи, а птицы… Одним словом, разговоров хватало.

После того как Афарга появилась на Торжище вымытая, в алом сари, браслетах и прочих накупленных Эврихом побрякушках, на неё стали оглядываться уже по иной причине. Нынешняя же игра арранта в читимач и подписание её вольной шестерыми купцами превратили девчушку-замарашку в чудо-чудное, диво-дивное, поглазеть на которое сбегались со всех сторон.

Причем получалось, что труды Эвриха в качестве врачевателя — это нечто незначительное, о чем не стоило и упоминать. Брошенные им три раза кряду «мешки» тоже оказались мелочью — не видевшие игры поговаривали даже что-то насчет ловкости рук, которая присуща не избранникам Богини счастья, а почитателям Неизъяснимого Мбо Мбелек. Неизмеримо большее впечатление произвело известие о том, что чужеземец сумел обыграть Гитаго в читимач, чего не удавалось пока ни кочевникам, ни озерникам. Выиграть триста дакков — вот это чудо! — но дать после этого вольную рабыне, продав которую можно выручить по меньшей мере ещё столько же серебра?! Это уже слишком! Тут не просто попахивало колдовством, тут воняло чем-то совершенно несообразным и непредставимым! И вид расцветшей на глазах девицы, шествовавшей по Торжищу, гордо вскинув голову и положа тонкие сильные пальцы на рукоять кинжала, лишь подливал масла в огонь. Превратить замухрышку в красавицу — да такого ещё ни одному чародею не удавалось!..

Рассуждать так, по мнению Тартунга, могли только те, кто сам не был рабом и не представлял, как меняет человека чувство обретенной свободы. Нет, в происшедшей в Афарге перемене он как раз ничего удивительного не видел. Так же, впрочем, как и в победе Эвриха над Гитаго. Собственно, даже три выброшенных подряд «мешка» изумили его значительно меньше, чем готовность арранта рисковать своим благополучием ради совершенно незнакомого ему человека, проявленные им терпимость и доверие, результат коих был у него перед глазами.

— Я хотела бы как-то отблагодарить Эвриха, — сказала Афарга, получив из рук арранта обещанный им пергамент. — И приготовить праздничный ужин.

— Изволь, — ответствовал Тартунг, и они отправились за покупками.

Тратиться на всякие разносолы ему не слишком-то хотелось, однако Эврих любил вкусно поесть, кошель с дакками, переданными ему аррантом, отправившимся навещать своих недужных, приятно оттягивал перекинутую через плечо суму, а слух о том, что давеча он убил телохранителя Гитаго, должен был удержать на приличном расстоянии всех местных любителей легкой поживы. Юноша пребывал в самом благодушном расположении духа и был настроен весьма легкомысленно, так что, когда Афарга, мило улыбнувшись ему, попросила его изготовить ей кванге и снабдить отравленными стрелами, не просто удивился, а прямо-таки застыл столбом между шатрами. Услышать такое от девицы, ещё ночью пытавшейся прикончить Эвриха, он, право, не ожидал. И ему потребовалось некоторое время и кое-какие разъяснения, дабы понять, что Афарга вовсе не намерена их покидать. Убивать кого-либо и сводить старые счеты вчерашняя рабыня тоже не собирается, но, предвидя, что у Эвриха ещё могут возникнуть из-за неё неприятности, желала бы встретить их во всеоружии. Иными словами, она заявила, что намерена защищать арранта ценой собственной жизни! Вот вам и доверчивый, прекраснодушный землеописатель! Он же и друзей, и серебро походя прямо из грязи лепит!

До этого момента Тартунга больше всего поражали и привлекали неуемное любопытство Эвриха и способность его удивляться и восхищаться тем, что он называл «малыми и большими чудесами мира». Умение замечать то, мимо чего большинство людей проходило, едва удостаивая взглядом — зачастую недоумевающим или даже пренебрежительным. Теперь же юноша начал понимать: и любопытством, и удивлением Эвриха двигала любовь ко всему окружающему, и прежде всего к людям. Таким разным, странным, непохожим, в которых арранту каким-то образом удавалось отыскать что-то достойное уважения, сочувствия, жалости и любви. Хотя сейчас, оглядываясь назад, Тартунг вынужден был признать, что сделанное им открытие лежало на поверхности, и, если бы не эти Эвриховы качества, чего бы ради стал он разбиваться в лепешку, помогая страждущим? И не тянулись бы к нему люди, не радовались его радостям, да и сам Тартунг давно бы уже удрал, отправился на поиски селения траоре, дабы повидать мать и Узитави…

Размышления эти настолько поглотили юношу, что он почти не следил за покупками Афарги и оторвался от своих дум, только когда они с превеликой поклажей вернулись в шатер. Девица начала хозяйствовать, раскладывая закупленную снедь в одном ей ведомом порядке, а затем принялась за готовку, велев Тартунгу сесть где-нибудь в сторонке и не путаться под ногами. Обложившись материалами, необходимыми для изготовления ещё одного кванге, он уселся так, чтобы видеть и вход в шатер, и разожженный перед ним костер, и взялся за работу, время от времени прерываясь лишь для того, чтобы понаблюдать за ловкими и точными движениями девушки.

Изготовление духовой трубки не заняло у него много времени, ибо, будучи человеком предусмотрительным, он загодя запасся всем необходимым. Некоторое время Тартунг ещё наблюдал за Афаргой, а затем прикрыл глаза, отдаваясь воспоминаниям, навеянным то ли ночным нападением её на арранта, то ли работой над кванге, по-настоящему ловко управляться с которым он научился во время бегства от пепонго.

…Раскаленная земля покрылась трещинами, реки пересохли, и только волшебные окна Наама манили его недостижимой прохладой недвижных озер и искрящимися водопадами ручьев. А по следам его неуклонно и неотвратимо, как смерть, шел измученный жаждой и голодом лев. Похоже, он не видел окон Наама, а ежели и видел, то предпочитал смотреть не на них, а на худосочного мальчишку, упорно бредущего по иссушенной солнцем степи.

С каждым днем лев чуть-чуть приближался к Тартунгу, и на ночь мальчишке приходилось забираться либо на редкие, лишенные листвы деревья, либо искать убежище под колючим, стелющимся по земле пологом кустов акации. Мальчишка научился засветло отыскивать себе укрытие, ибо с приходом темноты лев наглел и подходил совсем близко. Свесившись с ветки давшего ему приют дерева, Тартунг мог хорошо рассмотреть своего преследователя. У сопровождавшего его льва было обвисшее брюхо, впалые бока, куцая грива и драные уши. Он вовсе не был похож на то гордое, грозное существо, о котором рассказывали мибу или пепонго, а напоминал огромного шакала и вел себя соответственно. И все же Тартунг был готов к тому, что рано или поздно ему придется вступить в бой со львом, смелости которому придадут голод и жажда. Впрочем, трусом он называл льва исключительно ради того, чтобы ободрить себя, ибо, судя по шрамам на песочного цвета шкуре и рваным ушам, тот был когда-то отважным охотником на буйволов, но годы и многочисленные раны истощили его силы, сделали осторожным и терпеливым. Тартунг подозревал, что его лев уже имел дело с людьми и понял: существа эти не столь безобидны, как кажется с виду. Гулявшие по степи пылевые столбы, издали похожие на дымы костров, тоже казались безвредными, однако им ничего не стоило выдрать с корнями самое могучее дерево.

Тартунг давно мог положить конец преследованию и убить льва. У него оставалось ещё полдюжины отравленных стрел, но что-то мешало ему пустить их в ход, несмотря на то что весь опыт предыдущей жизни подсказывал: убей сам, если не хочешь, чтобы убили тебя. Страх, усиливавшийся с наступлением сумерек, который лев, надобно думать, чувствовал и который придавал ему отваги, не мог все же заглушить жалость, и это привело к тому, что, устраиваясь на ночлег, Тартунг начал заряжать кванге не стрелами; а йялалом — смесью соли, золы и перца, надеясь, что ему не придется раскаиваться в столь неуместном мягкосердечии. Порой он, правда, начинал думать, что поступает так не из жалости ко льву, а из боязни одиночества и нежелания остаться в пустынной степи одному…

Лев прыгнул на него в тот миг, когда Тартунг обронил сандалию, починкой которой занимался каждый вечер, ибо ходить по раскаленной земле босиком было мучительно больно. Рваноухий не дотянулся когтистой лапой до ветки, на которой устроился мальчишка, всего на локоть и тут же прыгнул снова. Грязно-желтые когти чиркнули по коре дерева, и если бы Тартунг не успел, вскочив с ветки, прижаться спиной к стволу, то наверняка грохнулся бы наземь. А лев, словно решив: «Теперь или никогда!» — вновь и вновь взвивался ввысь в тщетных попытках добраться до ускользнувшей жертвы. И когда он взмыл в воздух в очередной раз, Тартунг выдул весь засыпанный в кванге йолал в злобные желто-зеленые глаза зверя.

Окрестности потряс оглушительный вой. Лев мешком шмякнулся к подножию дерева и принялся кататься по земле, тереться об неё мордой, то визжа от боли, то рыча от ярости. Он сворачивался клубком, извивался змеей, вскидывался, словно напоровшись на колючку, пытаясь лапами прочистить горящие от нестерпимой боли глаза. А потом с жалобным, тоскливым мявом умчался в сумеречную степь…

На следующее утро Тартунг, дойдя до русла очередного высохшего ручья, двинулся по нему в лес вотсилимов — Охотников за головами…

Пребывая в сонном забытьи, юноша сознавал, что между нынешними событиями и воспоминаниями о льве существует какая-то связь. Что именно Афарга была их причиной, ибо в ней, так же как и в преследовавшем его хищнике, он чувствовал грозную силу и опасность, хотя звучало это по меньшей мере странно, но задержаться на этой мысли ему не удалось. Память уносила его все дальше — в лес, деревья и почва которого были словно живым ковром покрыты слоем саранчи, жрущей все что ни попадя на своем пути и в свой черед пожираемой оголодавшими обитателями чащи. Невиданное зрелище тучи насекомых с блесткими жесткими крылышками на красно-буром тельце, прилетевшей из выжженной солнцем, иссушенной степи, настолько ошеломило его, что он потерял всякую осторожность. Да и чего, казалось бы, опасаться, если все встреченные им лесные жители: муравьи, птицы, мыши, змеи и даже дикие кошки, не обращая друг на друга ни малейшего внимания, жадно поглощали свалившихся с неба тварей. Насекомые, из коих состояло окутавшее лес покрывало, не пытались улететь — они словно не видели своих погубителей, и это было так странно, что Тартунг, вместо того чтобы набить ими урчащий от голода живот, лишь глазел по сторонам, охваченный изумлением и отвращением.

Ему доводилось слышать о гигантских стаях саранчи, уничтожавших порой посевы мибу, но соплеменники его не считали это великим бедствием. Во-первых, случалось это редко, а во-вторых, собранную на полях и огородах саранчу жарили, сушили, толкли в муку, которая считалась отменным лакомством. В глазах мибу эти насекомые были прежде всего пищей, однако Тартунг почему-то не испытывал желания присоединиться к пожирателям саранчи. То ли потому, что от обилия пищи у него пропал аппетит, то ли потому, что больше страдал от жажды, нежели от голода. Так или иначе, но он продолжал двигаться по высохшему руслу ручья, рассчитывая отыскать лужу или влажную землю и выкопать в ней яму, в которую наберется немного воды. Кроме того, он хотел как можно скорее выбраться из опустошенной саранчей, изуродованной части леса и был так поглощен поисками проплешин в шевелящемся, хрустящем ковре, ступать по которому было на редкость неприятно, что заметил Омиру, лишь когда та громко вскрикнула.

Вскинув голову, он несколько мгновений тупо взирал на невесть откуда взявшуюся здесь круглолицую девчонку, голову которой украшало некое подобие сделанного из волос гнезда, а тело, едва прикрытое коротенькой травяной юбчонкой, — обильная красно-белая татуировка. Выпустив из рук мешок, в который она собирала саранчу, девчонка прижала узкие ладошки к груди и замерла. Тартунг потянулся за лежащим в переметной суме кванге, и тут незнакомка издала новый, ещё более пронзительный крик, который слышно было, надобно думать, на другом конце леса.

На крик Омиры отозвалось множество голосов, и Тартунг понял, что набрел на большую группу сборщиков саранчи. Первым его порывом было броситься наутек — отравленные стрелы помогут ему уйти от погони, несколько корчащихся от хирлы тел остановят вотсилимов, как бы ни хотелось им завладеть его головой. Он уже вытащил кванге, но под настороженным, любопытным взглядом девчонки неожиданно смутился, почувствовав, что нет у него желания ни бежать, ни пускать в дело смертоносное оружие. Предупредив своих спутников криком, она как-то разом успокоилась и разглядывала его с нескрываемым интересом, без тени враждебности или злорадства. А затем, словно прочитав его мысли, странно коверкая слова, сказала звонким, как журчание быстрого ручья, голосом:

— Если ты один, тебе нечего бояться. Не беги, тебя все равно догонят.

Забыв про свой мешок, она сделала к нему несколько шагов, протянув вперед раскрытые ладошки, будто уговаривая не делать глупостей, и Тартунг опустил кванге. Девчонка была первой, в кого ему пришлось бы пустить стрелу, вздумай он бежать, но разве можно убить человека, доверчиво идущего навстречу с протянутыми в знак миролюбивых намерений руками? Нет, убивать её он не станет ни за что на свете. Будь что будет, и да поможет ему Наам…

Встревоженные голоса товарок Омиры зазвучали совсем рядом, им вторили мужчины, заметившие незнакомца и призывавшие девчонку не приближаться к нему. Теперь уже о бегстве нечего было и думать. Тартунг спрятал кванге и, сделав шаг навстречу бесстрашной девчонке, спросил:

— Ты из племени Охотников за головами?

— Да, я из вотсилимов! — прощебетала она с таким видом, будто известие это должно было успокоить перепуганного незнакомца…

— Тартунг! Взгляни, что-то там случилось! Зачем они идут к нашему шатру? — Взволнованный окрик Афарги вывел юношу из сонного оцепенения, и он, вскочив на ноги, принялся вглядываться в приближающуюся толпу. Среди незнакомых кочевников он разглядел Зепека и нескольких озерников, в одном из которых признал Мамала, и сердце его сжалось в скверном предчувствии.

— Этим-то что от нас понадобилось? — пробормотал юноша, устремляясь навстречу толпе, и, не доходя до неё двух дюжин шагов, разглядел безвольно обвисшее на сильных руках тело. — Очередного болящего несут, что ли? И как, интересно, они тут без Эвриха обходились?..

Закончить фразу он не успел, ибо в глаза ему бросились мотающаяся из стороны в сторону курчавая золотоволосая голова и край измаранной кровью белой туники, которая могла принадлежать только его господину.

* * *

Извилистая дорога, огибая гряду холмов, спускалась в долину и вновь карабкалась на гору, где женщины в цветных платках жали пшеницу. Эврих знал, что с горы ему откроется Фед — чудеснейший из городов, бело-розовые дома которого, крытые красными черепичными кровлями, казались погожим летним днем присыпанными золотой пылью. В этом городе варили самое вкусное пиво, пекли самый душистый хлеб, и умереть он хотел, въезжая в него в конце жаркого дня на исходе лета…

Но, вместо того чтобы умирать, он, сидя в тряской телеге, любовался колышущимися под ветром золотыми пшеничными полями и стоящими вдоль дороги серебристо-зелеными деревьями, на которые взбирались по приставным лестницам легконогие и быстрорукие сборщики олив. У каждого из них к животу была привязана корзина, и действовали юноши и девушки с изяществом и грацией, не залюбоваться которыми было невозможно. Притягивая к себе ветви левой рукой, правой они обирали мелкие черные плоды, причем ловкие пальцы их скользили сверху вниз, как при дойке коров, а рты не закрывались ни на мгновение. Сидя по двое на каждом дереве, они шутили, смеялись, обменивались любезностями, поддразнивали друг друга и казались беззаботными детьми, увлеченными забавной игрой. Золотоволосые аррантки замолкали, завидев телегу, влекомую парой круторогих волов, и, помахав Эвриху рукой, а то и послав воздушный поцелуй, вновь начинали щебетать с парнями, радуясь теплому солнечному дню, обильному урожаю и невесомым облакам, плывущим в прозрачно-голубом небе Верхней Аррантиады — лучшей из всех земель, по которым ступала когда-либо нога человека…

— Тартунг, там опять пожаловали эти… с приношениями. Выйди к ним, иначе они начнут шуметь и непременно разбудят хозяина.

— О, Великий Дракон! Да когда же они все наконец разъедутся? Ходят и ходят, словно тут постоялый двор! Дай ему это питье, когда проснется…

Когда проснется? Но он уже проснулся. Вот только глаза открывать не хочется. Не хочется никого видеть и ничего слышать. И как грустно, что проснулся он в пахнущем дымом шатре, стоящем на берегу Голубого озера, в сердце Мономатаны, а не на телеге, въезжающей в его родной город, в мире, где человека не принято, да и невозможно подкарауливать и избивать до полусмерти. Где людей нельзя продавать и покупать, как бессловесную скотину, где голодный будет накормлен, умирающий от жажды — напоен, а нуждающийся в крове приглашен к очагу.

Он попытался повернуться на бок, и тотчас от нахлынувшей боли перехватило дыхание. Осколки острых камней, которыми, казалось, была набита его грудь, зашевелились, норовя вылезти наружу, пробив влажную, расползающуюся от пота кожу. Эврих стиснул зубы и послал своему измочаленному, изломанному телу приказ уняться и перестать жаловаться. Попробовал вызвать жаркую волну целительной силы, но из этого ничего не вышло. Что же эти гады мне отбили? — спросил он себя, но ни сил, ни желания отвечать на этот вопрос у него не нашлось. Пучина боли затягивала его, как топкое, цепкое болото, и он погружался в него, растворялся в нем, находя странную, противоестественную, горькую радость в страдании. Краешком сознания он понимал, что не должен поддаваться охватившей его слабости, что стоит только захотеть, и боль уйдет. Глупо пестовать в себе детскую обиду на несправедливость, равнодушие и жестокость мира, в котором он оказался по собственной воле и от которого наивно было ожидать чего-то иного. Глупо, недостойно, и все же… Спасительное желание жить не приходило, не возвращалось, а боль, ну что ж, она была не слишком дорогой платой за обретение вечного покоя…

— Господин, выпей этот настой, и тебе станет легче.

Мысль о смерти не страшила Эвриха. Напротив, смерть виделась ему утешительницей, той гаванью, в которую, рано или поздно, приходят все корабли. И если бы не суета Афарги и Тартунга, он, пожалуй, сложил бы стихотворение, прославляющее ту, что, подобно привратнице, стоит на пороге вечности. Но эти неугомонные — не то слуги, в которых он вовсе не нуждался, не то друзья, чья дружба была ему нынче в тягость, — не желали оставлять его в покое. Заботы их были ненужными и смешными, однако объяснять им это было слишком хлопотно. Проще выпить кисловатый настой и, сделав вид, что вновь погружаешься в дремоту, отдаться во власть оглушающей, отупляющей боли, грызущей подобно стае жадных, изголодавшихся крыс.

— Посмотри, что прислал тебе Сейджар перед тем, как откочевать от Голубого озера! — настойчиво потребовала Афарга, и Эврих подумал, что напрасно не проиграл её Гитаго. — Взгляни же, это почетный дар того, кто любит тебя и хочет, чтобы ты поскорее поправился!

Не желая огорчать девчонку, в голосе которой слышались слезы, Эврих приподнял тяжелые, непослушные веки. Ну так и есть, она потревожила его лишь затем, чтобы сунуть под нос сгусток какого-то белого жира…

— Это содержимое верблюжьего горба — величайшая ценность у кочевников! Хочешь, я разотру тебя им? Говорят, жир этот облегчает страдания, заживляет раны и ушибы. Не хочешь? Ну тогда посмотри на эту высушенную голову. Ее принес тебе Лураг в благодарность за исцеление сына. — В голосе Афарги послышалось отчаяние. — Тартунг говорил, что ты мечтал взглянуть на очинаку. Теперь ты не только видишь её, но и владеешь ею. Очинаку нельзя купить ни за какие деньги, её можно только получить в дар. Это голова убитого Лурагом врага, и вместе с ней он отдал тебе его силу, смелость и мужество. Более ценного подарка он не смог бы сделать даже своему сыну…

Волна сокрушительной боли накрыла Эвриха, и он на некоторое время оглох и ослеп. Так больно ему было лишь в Вечной Степи, во дворе Зачахарова дома, да ещё в тот миг, когда люди в масках, сбив его с ног, принялись топтать ногами. Вероятно, сам того не желая, он здорово досадил им, и все же непонятно было, почему ни у одного из них не хватило сострадания перерезать ему горло. В конце концов, уж этой-то милости он мог ожидать от Всеблагого Отца Созидателя, учитывая, сколько раз ему, исцеляя недужных, приходилось захлебываться чужой болью…

* * *

Он очнулся от боли и подступавшей тошноты. Привыкнуть или, вернее, приспособиться к болиему кое-как удалось, но тошнота — это было уже слишком. И виноваты в ней были его сердобольные спутники, решившие допускать к нему всех желавших проститься с чудо-лекарем перед откочевкой. Точнее, виноваты были айоги, полагавшие, что вернуть бодрость духа ему помогут камлания их шамана, а ещё точнее — он сам совершил ошибку, согласившись отхлебнуть из бычьего рога глоток молока, смешанного с кровью и медом.

Не надо ему было пить этой бурды, подумал аррант и тихо позвал:

— Афарга! Дай мне мою сумку.

Впрочем, может статься, это и к лучшему, что он пригубил дружеский кубок. В его сумке найдется средство не только от рвоты, но и от боли. Негоже врачевателю являться перед Богами Небесной Горы в блевотине и корчах. Ведь в конечном-то счете лишь от него самого зависит, уползет ли он из этого мира, харкая кровью, в пролежнях и нечистотах, или удалится достойно: благодарно улыбаясь и радуясь тому, что успел узнать, увидеть, прочувствовать и пережить.

— Афарга! Тартунг! — снова позвал он чуть погодя, удивляясь, почему столь простое решение не приходило прежде ему в голову.

Эврих нетерпеливо приподнялся на локте и со стоном рухнул на постель. Он почувствовал, как внутри него обрываются какие-то тонкие нити, отзываясь во всем теле то острой ножевой болью, то тупым болезненным эхом. Ему казалось, что не только сам он превратился в сплошной ком боли, но и все вокруг соткано из нее. Он слышал её шипение, ощущал её вкрадчивые и безжалостные прикосновения. Он потел ею, вдыхал её и выдыхал, отравляя страданием все, что его окружало. Это было невыносимо. Этому надо положить конец, но на зов его никто не откликался, а самому ему было не добраться до заветной сумки…

— Афарга! — позвал он в третий раз, погружаясь в омут болезненного небытия, из которого несколькими мгновениями позже его извлек тревожный звон множества маленьких колокольчиков. Тонкому звону колокольчиков вторил негромкий и низкий рокот барабана, заставивший сердце Эвриха забиться чаще. Один за другим стали вспыхивать светильники, рассеивавшие окружавшую тьму, потом чьи-то сильные руки подняли его и, несмотря на слабые протесты, усадили, оперев спиной о сложенные горкой кожаные подушки.

«Что ещё задумали эти неугомонные? — с раздражением подумал он. — Неужели так трудно было оставить меня в покое и выполнить единственное мое желание — дать мою сумку с лекарскими принадлежностями?»

В следующее мгновение, однако, барабан зарокотал громче и чаще, в воздухе поплыл аромат неведомых благовоний, а далекий звон колокольчиков, вырезанных из поющего дерева, приблизился. Эврих уже догадывался о том, что должно произойти, и все же пропустил момент, когда из глубины шатра выступила Афарга, похожая на ожившую скульптуру, вырезанную из черного, покрытого сверкающим лаком дерева. Плавные, струящиеся движения девушки как будто не совпадали со звуками барабана, а сама она не обращала на арранта ни малейшего внимания, занятая разговором со своими Богами, который вела языком тела. Выплыв к центральному столбу шатра, она замерла, глядя в пламя большого светильника, затем что-то дрогнуло в её отрешенном лице, тело затрепетало, мускулы начали перекатываться под натертой маслом кожей в каком-то завораживающем ритме. Если бы статуя могла ожить, она оживала бы именно так, подумал Эврих, с удивлением чувствуя, что и с ним самим начинает происходить нечто странное, но разобраться в своих ощущениях не успел, зачарованный колдовской пляской пробуждающегося тела.

Мышцы танцовщицы медленно оживали одна за другой, словно распускающиеся цветы. Точеное тело было ещё сковано неким подобием сна, но, подобно бурлящей подо льдом воде, переполнявшие его силы рвались наружу, и вот с места сдвинулись ступни, дрожь прошла по бедрам, передалась животу, груди, рукам. Ломая корку оцепенения, запрокинулась голова… Неуверенные поначалу и как будто неуклюжие движения девушки начали убыстряться, теперь уже она походила на рожденную громким звуком или падением камешка лавину, несущуюся с горы, все ускоряя и ускоряя ход, сметая все на своем пути. Дремавшие в её теле силы, пробудившись, обретали все большую свободу. Мелкие шажки, плавные изгибы рук на глазах становились шире, увереннее, завершеннее…

Раскаты барабана заставляли её кружиться, извиваться, избавляясь от остатков невидимой паутины, от первоначального оцепенения. Гроздья колокольчиков издавали торжествующие, заливистые трели, между полузакрытыми веками таинственно мерцали полоски голубоватых белков, улыбка, раздвинувшая губы, казалась хищной и одновременно чувственной, манящей.

Гибкие руки взлетали, вычерчивая сложные, полные скрытого смысла фигуры, которым соответствовал прихотливый рисунок, составляемый короткими шажками и стремительным кружением, дополненный вращением бедер, игрой мышц сильного живота, покачиванием плеч…

Эврих подался вперед, забыв о снедавшей его боли и тошноте. Он чувствовал, как переполнявшие танцовщицу силы вливаются в него, волнуют кровь, будоражат, изгоняя слабость и мысли о смерти. С удивлением и радостью ощущал, как поднимается в нем жаркая и жгучая волна энергии, смывая душевную и физическую усталость, обиды, разочарования и беспросветную, сладостно-мучительную тоску. Как попавшую в бурное течение реки щепку, его крутило, кружило, несло куда-то вперед, сдирая о камни коросту отчаяния, грязь безнадежности, разъедающую гниль жалости к самому себе.

Танец все длился и длился: колдовской, живительный, возрождающий — и Эврих не заметил, как к гудению и грохоту барабана, к волнующему перезвону выточенных из поющего дерева колокольчиков присоединились ударившие по стенам шатра струи долгожданного ливня, означавшего наступление сезона дождей.

* * *

Эврих быстро шел на поправку, однако Газахлар, вернувшись от Спящей девы ни с чем, не стал дожидаться его окончательного выздоровления. Навестив своего лекаря и секретаря, он оставил Хамдана с Аджамом оберегать его и продолжил путь к Слоновьим горам. О чем говорил он с аррантом перед отбытием, никто не слышал, но Тартунг с Афаргой знали, что телохранителям ведено было глаз со своего подопечного не спускать и отправляться вдогонку за Газахларом, как только Эврих будет в состоянии вынести тяготы путешествия. Арранту, естественно, было известно об этом распоряжении, и, может быть, именно поэтому он все ещё жаловался на боли в отбитых внутренностях и почти не вылезал из шатра, приводя в порядок записи и бренча вечерами на старенькой дибуле, ежели просили его спеть заглянувшие на огонек озерники.

Кочевники разъехались, и Тартунгу пришлось отказаться от мысли отыскать и жестоко покарать обидчиков своего господина, о чем сам Эврих ничуть не печалился. Нежелание чудака-арранта мстить своим недругам удивляло не только Афаргу и Тартунга, но и Хамдана с Аджамом. Телохранителям это было на руку, и они держали свое недоумение при себе. Афарга вообще дичилась арранта и не заговаривала с ним без особой нужды, зато Тартунг изводил его вопросами и догадками до тех пор, пока между ними не состоялся весьма примечательный разговор.

— Злой язык, который не был наказан утром, совершит недоброе вечером, — начал Тартунг с известного в Мванааке присловья. — Разве твоему народу чужд закон воздаяния? Если ты не желаешь ответить ударом на удар, злом на зло, то, может статься, когда-нибудь и на сделанное тебе добро не ответишь добром?

— Может статься и такое, — отвечал аррант, любуясь мальчишкой, превращавшимся на его глазах из озлобленного крысенка в разумного, мужественного юношу.

— Это… не обнадеживает. Приятно служить человеку, от которого знаешь чего ожидать, — проворчал Тартунг, испытующе глядя на Эвриха, и, видя, что этим его не пронять, попытался зайти с другой стороны. — Говорят, сердце умного подобно весам, и сам ты как-то обмолвился, что желание — первый толчок к преобразованию мира. Так почему же ты не хочешь воздать по заслугам твоим обидчикам?

До сих пор Эвриху удавалось отшучиваться или переводить разговор на другую тему, но теперь он решил объясниться с Тартунгом, дабы не возвращаться более к вопросу о поисках подкарауливших и избивших его кочевниках.

— Про сердце-весы — это ты хорошо сказал. Но на весах этих надобно взвешивать как чужие, так и свои деяния. А я, как ты должен был заметить, далеко не безгрешен. Чтобы убедиться в этом, достаточно перечислить тех, у кого могло возникнуть желание досадить мне. Загибай пальцы, так оно будет нагляднее, — предложил Эврих. — Во-первых, Мфано и его приятели-лекари, которым я изрядно попортил жизнь. Во-вторых, Амаша. — Аррант покрутил на безымянном пальце левой руки кольцо с изумрудом. — Хотя Душегуб, понятное дело, не ограничился бы распоряжением задать мне легкую взбучку.

— После этой «взбучки» ты едва не отправился на свидание с предками! — ядовито заметил юноша.

— Газахлар тоже имеет причины быть мною недовольным, не говоря уже о Зепеке, Серекане и Гитаго. Итак, я без труда назвал шесть человек, перед которыми в той или иной степени виноват. Ну как тут не вспомнить поучение Тагиола Аррского — одного из мудрецов моей родины: «Бойся желать справедливости, ибо не многие радуются, получив то, чего заслужили».

— При чем тут Зепек и Серекан? Ты играл с ними и выиграл!

— Может ли считаться честным бой, если в руках одного из поединщиков будет кванге, а у другого — обыкновенная палка? Ведь не думаешь же ты, что три шестерки подряд выпали у меня случайно или по воле Белгони?

— Но даже если назвать сделанное тобой жульничеством, оно спасло Афарге жизнь!

— Это ты так полагаешь, — уточнил аррант. — А Зепек с Сереканом скорее всего считали себя обманутыми и жаждали поквитаться с бесчестным игроком. Каждый, требуя справедливости, представляет её себе весьма односторонне, бессознательно видя себя пупом земли и центром мироздания. Много раз мне доводилось слышать рассуждения о том, что, если бросишь камень вверх — он упадет тебе на голову; если захочешь присвоить чужое — потеряешь свое; если задумаешь злое дело — оно принесет сначала несчастье другому, а потом ещё большее горе тебе самому. Однако каждый произносивший их был уверен, что брошенный вверх лично им камень минует его голову, поскольку у него-де были основания для броска. Что же касается желания, являющегося толчком для преобразования мира, то и тут следует кое-что прояснить. Желание помочь, защитить, спасти кого-то или хотя бы отомстить, если подмога запоздала, совсем не то же самое, что помочь, защитить или отомстить за себя — любимого. Ибо последнее лучше всего получается у негодяев, готовых истребить население целого города за случайно отдавленную мозоль.

— Так ты ж не только сам за себя отомстить не хочешь, но и другим не позволяешь! — возмутился явной непоследовательности арранта Тартунг. — Таких, как ты, не то что от других — от себя самих защищать надобно! Вай-ваг! Говорить с тобой — все равно что блох мерить — такая же польза!

Что-то все же из этого разговора юноша уяснил и более о необходимости поисков Эвриховых обидчиков не заговаривал. Зато обо всем прочем беседовал с аррантом даже чаще обыкновенного — дождь лил почти не переставая и заняться ему было решительно нечем. Хамдан и Аджам тоже с интересом слушали рассказы заморского лекаря, и даже Афарга, хотя и делала вид, будто они её ничуть не интересуют, прекращала стучать мисками и котелками и словно случайно оказывалась поблизости от арранта.

А рассказать Эвриху было о чем, делать он это умел и никогда не отказывался, зная, что слушатели в подходящий момент сами превратятся в рассказчиков. И часто разговор о купленной, например, Тартунгом у озерников рыбе превращался в повествование арранта о деньгах, принятых в ходу в различных уголках мира.

Эвриху доводилось держать в руках квадратные, круглые, треугольные деньги, монеты с дыркой посредине или отверстиями по краям. Всевозможной формы металлические бруски, пластинки, кольца, служившие деньгами кусочки кожи с выжженной печатью и брикеты чая. В ответ Хамдан рассказывал о племенах, доныне пользующихся вместо монет свиньями. Особенную ценность, оказывается, представляли для них свиньи с завивающимися клыками. Для того чтобы вырастить её, поросенку выбивали верхние зубы, после чего нижние клыки у него начинали загибаться. Расти такая свинья должна была несколько лет, и чем старше она становилась, тем больше ценилась. Сами завивающиеся клыки, впрочем, тоже приравнивались к деньгам, но чаще из них вырезали великолепные украшения.

Аджам припоминал, что ещё совсем недавно в Мванааке, помимо раковин определенного сорта, средствам платежа являлись пластинки соли с клеймом императора и часть платы его воины получали «соляными» деньгами. Причем эти одинаковой формы пластины разделялись по цвету: белые с голубоватым оттенком изготовлялись из местной соли, а красновато-бурые, со жгучим вкусом, привозили из восточных, граничащих с Кимтой и Афираэну провинций. Соляные бруски, заменявшие деньги в этой части империи, были хорошо знакомы всем присутствующим, и потому особый успех имел рассказ Эвриха о подземном храме, вырубленном в массиве, целиком состоящем из каменной соли. Поначалу это были просто подземные разработки месторождения, снабжавшего солью весь север Верхней Аррантиады, но со временем кому-то из жрецов пришло в голову превратить заброшенную их часть в святилище, а при нем устроить лечебницу, и слушатели завороженно внимали повествованию Эвриха об огромных галереях, больше похожих на улицы города, чем на горные выработки. Стены этого удивительного, единственного, вероятно, в своем роде храма состояли из соли различных оттенков, соляные колонны поддерживали своды огромного центрального зала, посредине которого находилось подземное озеро. И стены, и колонны покрывали искусно вырезанные из соли украшения, но самое сильное впечатление производили скульптуры Богов Небесной Горы, вырубленные из полупрозрачной зеленоватой соли, и розовый алтарь перед ними. Многочисленные посетители этого храма за бесценок приобретали в нем изящные амулеты из цветной соли и никогда бы не поверили, что в другой части света за какой-то паршивый соляной кирпич можно купить человека, а то и двух…

Эврих не вдавался в подробности и не пояснял, что в Нижней Аррантиаде об этом храме тоже слыхом не слыхивали и, что ещё удивительнее, не пытались добывать соль в том месте, которое соответствовала его нахождению в Верхнем мире. Месторождения драгоценных камней и залежи руд далеко не всегда совпадали в Верхнем и Нижнем мирах, но зачастую это случалось, и Эврих не раз думал о том, что изыскания, проведенные в этом направлении, могли бы принести немало интересных открытий и изменить судьбы многих тысяч людей, а то и стран…

Неспешные беседы под мерный шум дождя доставляли удовольствие всем их участникам, однако Хамдан с каждым днем все настойчивее напоминал арранту, что им следует отправиться в путь как можно скорее, ибо Газахлар не задержится у Слоновьих гор надолго. И хотя пять не обремененных грузом человек всяко будут двигаться быстрее, чем пятьдесят с поклажей, затягивать с выступлением ни в коем случае не следует. Ведь вместе с окончанием Торжища кончилось и перемирие между племенами кочевников, а справиться с пятерыми неизмеримо легче, нежели с пятьюдесятью. Перспектива пускаться в дорогу под проливным дождем представлялась Эвриху не слишком заманчивой, но глупо было пропускать мимо ушей слова хорошо знавшего здешние места телохранителя. К тому же ему не терпелось увидеть слонов, да и незачем было обострять отношения с Газахларом, терпение коего он уже и без того изрядно истощил своими выходками.

Глава четвертая. Дочь Газахлара

Путь к Грозовой горе, у подножия которой Газахлар должен был встретить караван слонов, запомнился Эвриху плохо. Дождь лил почти не переставая, в груди все ещё булькало и екало, а от тряской езды на понуром ослике снова разболелись отбитые почки. Кроме того, арранта одолевали кошмары. Вновь и вновь ему снились люди в кожаных личинах, молча и сосредоточенно избивавшие его, а затем топтавшие поверженного наземь ногами со сладострастными похрюкиваниями и повизгиваниями, ничуть не походившими на человеческую речь. Иногда маски их оживали, превращались в кошачьи или волчьи морды, свиные хари или вовсе уж мерзкие рожи, невесть кому принадлежащие. Клювастые, клыкастые, с рогами и огромными совиными глазищами, они продолжали преследовать его даже наяву: проявлялись из пелены дождя, скалились из темных углов шатра, дурными голосами хихикали и хохотали, выглядывая из-за кустов и утесов. Он жмурил глаза, тряс головой, и они исчезали, для того чтобы вновь возникнуть в самый неподходящий момент, в самом неожиданном месте.

Хуже всего было то, что в этих уродливых, отвратительных существах, созданных его буйным воображением, он временами узнавал своих знакомых и даже друзей. Неудивительно, ежели в скотоподобных тварях он угадывал черты Гитаго или Хономера, Зачахара, Амаши или Аканумы, но невыносимо горько становилось, когда они принимали облик Хриса, Кари, Тартунга, Нжери, Тилорна, Ниилит, Волкодава, Афарги… Видения эти словно наталкивали Эвриха на мысль, что во всех без исключения людях таится что-то низменное, зверское, подлое, и, дай срок, оно вылезет, явит себя. И самый близкий, самый любимый ударит в спину, толкнет в пропасть, посмеется над твоей бедой, вырвет из рук последнюю спасительную соломинку, выбьет из-под ног шаткую опору…

Паскудные твари с человечьими телами и скотскими, страхолюдными харями так донимали арранта, что ему пришлось прибегнуть к отвару мертвянника, после нескольких глотков которого мир выцветал, тускнел, становился плоским и уныло серым, отчетливо неприглядным, даже когда солнечным лучам удавалось прорваться сквозь плотные покрывала окутавших землю туч.

Никто, разумеется, не напал на маленький отряд, затерявшийся в непроглядной пелене дождя, отойдя на полтысячи шагов от Озерной крепости, а когда небо начало просветляться, он был уже на подходе к гряде Слоновьих гор, куда кочевники забредали не часто. К тому времени как путники достигли отрогов Грозовой горы, небо просветлело, дождь прекратился, выглянувшее солнце стало припекать, и над подсыхающей, покрытой веселой зеленой травкой землей поднялся сизый туман, похожий на дым множества походных костров.

Омерзительные видения истаяли так же незаметно, как стлавшийся над землей туман. Спутники принялись весело переглядываться, указывая друг другу глазами на ожившего арранта, изрядно похудевшего, осунувшегося, но по-прежнему напоминавшего любопытного щенка, очарованного удивительным миром и уверенного, что за каждым кустом его ждет что-то интересное, волнующее и радостное. Эвриха, в отличие от Хамдана и Аджама, ничуть не огорчило обнаруженное ими место стоянки большого отряда, ясно свидетельствующее о том, что они опоздали и Газахлар уже увел своих людей к Мирулле — большому озеру, лежащему у подножия Слоновьих гор, соединенному с Мванааке недавно проложенной дорогой. Напротив, он, как ребенок, обрадовался следам нескольких десятков слонов, влившихся вместе со своими погонщиками в отряд владельца «Мраморного логова». Чудака-арранта восхищали даже гигантские кучи навоза, оставленные легендарными исполинами, и теперь уже телохранителям приходилось — удерживать его, ибо в стремлении поскорее увидеть их он готов был скакать по следам Газахларова отряда день и ночь без остановки.

— Экий ты невозможный человек! — со снисходительной улыбкой выговаривал ему Хамдан. — То тебя с места силком не сдвинуть, то не остановить! Эка невидаль — слоны! Налюбуешься ещё на этих засранцев. Ишь, просеку какую проложили! Чем, интересно, Кешо их кормить собирается? На такую прорву никакой жратвы не напасешься!

Эврих, улыбаясь каким-то своим мыслям, помалкивал, но вставал чуть свет, а сигнал останавливаться на ночевку подавал затемно, стремясь как можно скорее собственными глазами увидеть великанов, изображения и изваяния которых видел в Городе Тысячи Храмов и о коих с изумлением читал ещё в Верхнем мире, в библиотеке блистательного Силиона. Кое-что рассказывал ему о слонах и Тартунг, но парень не отличался говорливостью, а с животными этими связаны у него были, судя по всему, не самые приятные воспоминания.

Тартунг и впрямь чувствовал некоторое стеснение в груди, думая о том, что вскоре увидит — нет, не слонов, а людей из племени калхоги, приведших Газахлару четвероногих великанов через земли пепонго. Ибо Омира была калхоги, то есть родилась в племени, принадлежавшем, как и дирины, народу вотсилимов.

…Лишь прожив в поселке диринов несколько седмиц, Тартунг узнал, что встреченная им в лесу во время сбора саранчи девчонка была такой же пленницей, как он сам. Многочисленные племена вотсилимов враждовали между собой, и она стала добычей диринов во время их набега на её родное селение. Омира, как, впрочем, и сам Тартунг, не особенно тяготилась своим положением — дирины относились к ним почти так же, как к своим родным детям. Они все вместе выполняли порученную им работу и вместе развлекались в оставшееся от неё время. Вот только ела и спала богато разукрашенная татуировкой девчонка в доме вождя, рассчитывавшего получить за неё выкуп от калхоги, а Тартунга поселили в хижине семипалого Вьяблы — полоумного старика, подобранного диринами в Красной пустыне полторы дюжины лет назад.

Пепонго и мибу напрасно распускали слухи о чудовищной жестокости вотсилимов. Да, в хижинах их хранились высушенные головы врагов, но ведь такие же очинаки возили в своих тюках ранталуки, сакхи, айоги и прочие кочевники, хотя никто не называл их за это охотниками за головами. Вотсилимы вступали в сражения и совершали набеги вовсе не ради чужих голов, а как все прочие: из-за земли — пахотных и охотничьих угодий, оружия, скота и домашней утвари. И ежели доводилось им при этом одолеть в честном бою достойного противника, вносили его голову в свой дом не ради хвастовства, а в качестве талисмана, в надежде, что часть его силы и мужества перейдет к ним и их сыновьям. За все время пребывания у диринов Тартунгу ни разу не доводилось ни видеть, ни слышать, чтобы в чьем-то доме хранилась очинака женщины или ребенка. Убийство слабого считалось у них, как и у мибу, деянием постыдным, да и о рабстве они, в отличие от пепонго, имели весьма смутное представление. Попавшие к ним в плен, если их не выкупали или же они не пускались в бега, становились со временем полноправными членами племени, примером чему мог служить Вьябла.

Первые дни Тартунг удивлялся тому, что никто за ним не присматривает, его не запирают, не сажают на цепь: хочешь бежать — пожалуйста. Потому-то, верно, и не бежал. Хотя нет, остался он в поселке диринов из-за того, что стосковался по людям, которые относились к нему совсем иначе, чем пепонго, и ничто здесь не напоминало ему Мертвое озеро, а, напротив, заставляло вспомнить родную Катику. Ну и потому, конечно, что ему хотелось ещё раз взглянуть на Омиру. Услышать её голос. Поболтать с ней. Еще раз увидеть её и вновь перемолвиться словечком…

Ни она, ни другие его сверстники не видели ничего зазорного в том, что он попал в плен. На него поглядывали с доброжелательным интересом и даже уважением — парень, сбежавший от пепонго и не пропавший в Красной пустыне, заслуживал того. Не удивляло никого и внимание, проявляемое к нему Омирой, — в конце концов, именно она обнаружила его и, значит, была больше других при-частна к тому, что он оказался в их селении. И с первого дня, когда его отправили помогать ей заготовлять айу, они чаще всего работали вместе.

Высушенную айу — широколистую траву — местный кузнец добавлял в древесный уголь, для того чтобы выкованные им ножи и наконечники копий получались особенно прочными. После того как они сложили несколько стожков, Омира взяла его с компанией сверстников копать глину для горшков, а потом уже он попросил её показать ему, где водятся птицы с пестрым оперением, из перышек которых Семипалый изготовлял чудесные пояски и ожерелья, высоко ценившиеся женщинами диринов. Помогая ему плести и ставить силки, девчонка рассказала, что сама попала в это селение полгода назад и скоро её, наверно, выкупят. Вотсилимы обменивали или выкупали пленных на Торгу, происходившем в месте впадения в Мджингу Талалы — притока, в верховьях которого стояло селение диринов.

Начавшиеся дожди развели их по хижинам, но чуть только небо прояснилось и Вьябла послал Тар-тунга принести ему водяных орехов, тот отправился к дому вождя, дабы позвать с собой Омиру. К тому времени он уже знал, что самые крупные водяные орехи — излюбленное лакомство Семипалого — растут в самой мелкой, хорошо прогреваемой солнцем заводи, и к ней-то они с Омирой и направились.

Местность вокруг поселка неузнаваемо изменилась после прошедших дождей. Пыльные и жухлые кроны деревьев засияли свежей зеленью, ломкая колючая трава превратилась в пушистый ковер, желтый и сухой приречный тростник зазеленел и украсился перистыми кисточками, а в нем на все лады распевали крохотные пестрые пичуги — тка-чики, вившие гнезда в виде бутылок. Самцы выделялись яркой раскраской: желтогрудые, красно-головые, с золотистыми крапинками на черной блестящей спинке — они не принимали участия в плетении гнезд, и Омира с осуждением назвала их дармоедами.

— Только и, могут чирикать — советы давать и командовать!

— Они не командуют, а развлекают своих подруг пением, — заступился за ткачиков Тартунг, которому тоже хотелось распустить несуществующий хвост, взъерошить перышки и огласить воздух пронзительной радостной трелью.

Добраться до заводи с водяными орехами оказалось не так-то просто. Лужайки превратились в болотца, которые надобно было обходить, выписывая огромные петли, и Омира усомнилась в том, что им вообще удастся подойти к Талале в намеченном Тартунгом месте.

— Уж как-нибудь да подберусь! — заверил он её, не желая признавать, что разумнее было бы попытаться отыскать водяные орехи у высокого берега. Попадались они там реже и вырастали мельче, но зато не пришлось бы тащиться в такую даль и выслушивать насмешки Омиры.

В конце концов он ухитрился отыскать подход к заводи по сухой косе, поросшей густой травой и похожим на папоротник кустарником. Обойдя несколько луж и бочаг стоячей воды, затянутой мелкой водной растительностью ярко-зеленого цвета, они подобрались к облюбованному Тартунгом заливчику.

— Ну, видишь? А ты сомневалась! — гордо изрек он, скидывая сандалии и готовясь лезть в воду. — Сейчас наполним корзины орехами и…

— Смотри не поскользнись! — Омира сделала вид, что хочет столкнуть его в воду, он отшатнулся. Ноги разъехались на предательски-скользкой, влажной земле, и Тартунг позорнейшим образом плюхнулся в заливчик, подняв фонтан брызг.

— Ах так! Ну погоди же! — завопил он и, выбравшись на берег, бросился за Омирой, которая, догадываясь, что мальчишка не преминет обвинить её в собственной неуклюжести, кинулась наутек.

В несколько прыжков он догнал её, и они оба бултыхнулись в лужу. Тартунг отвесил насмешнице звонкий шлепок, она рванула его за ухо, и они покатились по грязи, самозабвенно тузя друг друга, ругаясь и смеясь от избытка чувств. Омира была сильной девчонкой, и ей поначалу удалось даже оседлать Тартунга, но тот вывернулся из-под нее, прижал коленом её ноги, навалился…

Их лица оказались совсем рядом. Выбившиеся из высокой, похожей на гнездо прически волосы прилипли к щеке, закрыв вытатуированную красную спираль, которой калхоги защищают девочек от сглаза. Дыхание её было прерывистым, за полураскрытыми, влажно поблескивавшими полными губами светились белые зерна зубов… Омира вдруг перестала брыкаться, в глазах застыло ожидание, она замерла в предвкушении чего-то особенного, и Тартунг, которому мгновение назад хотелось наподдать ей, неожиданно для себя бережно накрыл её губы своими.

Они целовались страстно и неумело, его руки жадно блуждали по её ставшему вдруг близким и доступным телу: по маленьким упругим грудям, плоскому, трепещущему животу, плотно сжатым ногам и едва прикрытым мокрой и грязной травяной юбочкой бедрам. Омира то отталкивала его, то снова притягивала к себе; её пальцы то больно впивались в его шевелюру, то гладили; царапали, подобно когтям, плечи; перехватывали его запястья и вновь начинали скользить по спине Тартунга, выводя на ней грязью неведомые узоры. Потом густые ресницы прикрыли бездонные, черные, мерцавшие таинственным светом глаза, руки бессильно раскинулись, и Тартунг почувствовал, как колени поднимаются и раздвигаются навстречу его прикосновениям… Она слабо ахнула, когда он дернул завязки травяной юбочки, но не остановила его руку, когда та легла на поросший курчавым мехом холмик, только задышала чаще, короче, и бисеринки пота выступили на её верхней губе…

Резкий крик коршуна-рыболова заставил их вздрогнуть. Омира отдернула руки, силившиеся размотать набедренную повязку Тартунга, одним сильным движением оттолкнула его, вскочила на ноги и бросилась бежать. Он кинулся за ней, и, хотя догнать быстроногую девчонку, ежели она того не желала; было почти невозможно, все же настиг её. Попытался остановить и получил тяжкую, полновесную оплеуху, сопровождаемую яростным, негодующим взглядом…

Годом позже, уже в Мванааке, он пытался расспросить охочую до мужских ласк тридцатилетнюю рабыню из племени бенну, почему Омира возненавидела его в тот самый миг, когда души и тела их, казалось, вот-вот сольются в единое целое, но та лишь таинственно улыбнулась и предложила обучить его новой позе, известной почитателям Эрентаты-искусницы под названием «цапли-затейницы». Любвеобильная женщина научила его многим премудростям, однако порывы собственного тела занимали её не в пример больше душевных порывов неведомой дикарки, и единственное, чем она могла помочь Тартунгу, — это посочувствовать, сказав, что только подлая, неблагодарная тварь способна сбежать от распаленного ею мужчины, не удовлетворив его.

Кто-кто, а уж Омира-то подлой тварью не была, и Тартунга до сих пор мучил вопрос, что же он сделал не так, чем обидел, рассердил или прогневил её. Ибо с того памятного дня она старалась всячески избегать своего бывшего товарища и, несмотря на его горячее желание объясниться и готовность в случае нужды покаяться в чем угодно, ни разу не позволила ему переговорить с ней наедине. Сторониться его ей, впрочем, пришлось недолго — как только погода установилась, Тартунга взяли на охоту за слонами, а вернувшись, он узнал, что Омиру увезли на Торг, где калхоги заплатили за неё требуемый выкуп.

Дирины, в отличие от калхоги, приручавших слонов и использовавших их в хозяйстве, предпочитали охотиться на исполинов ради бивней и мяса.

Отправляясь на запад, к Длинному озеру, они рыли на слоновьих тропах воронкообразно сужающиеся книзу ямы, прикрывая их дерном и ветками столь искусно, что осторожные и весьма подозрительные гиганты не могли обнаружить ловушку. Этот способ ловли слонов можно было считать совершенно безопасным, но юноши-дирины, желавшие показать свою удаль, вступали, случалось, с ними и в открытый бой.

Тартунгу посчастливилось наблюдать, как две дюжины молодых мужчин, вооруженных длинными копьями с тяжелыми, свободно отделяющимися от древка наконечниками, сражались со старым могучим самцом. Метнув нацеленные в слоновий живот копья, они, если им удалось попасть, резко дергали за привязанную к древку бечеву. Яд, которым был смазан наконечник, проникал в кровь слона, но действовал так медленно, что каждый охотник успевал бросить копье с новой насадкой пять или шесть раз. За это время разъяренный великан мог разнести в щепы целую деревню и растоптать всех своих мучителей, если бы они не были исключительно ловкими и хладнокровными. Охота, безусловно, стала бы безопаснее и в ней могло бы принимать участие меньше народу, если бы наконечники копий были смазаны хирлой, которую варили пепонго…

Удивление Тартунга тем, что его взяли на охоту за слонами, считавшуюся делом ответственным и почетным, рассеялось, как только он увидел действие яда, изготовляемого диринами. Добывали они его из ветвей ухумбы — небольшого вечнозеленого деревца, растущего на склонах Слоновьих гор и в верхнем течении Мджинги. Ядовитые ветви мелко нарезали, клали в глиняный горшок и варили до тех пор, пока на его дне не оставалось несколько капель густого вещества, напоминающего зеленую смолу. Иногда в неё добавляли яд змей или трупный яд грызунов, но и тогда она уступала хирле в несколько раз. Кроме того, полученный из ухумбы яд не хранился долго, и диринам, понятное дело, хотелось узнать секрет изготовления хирлы, который, как они надеялись, был известен мальчишке, вооруженному кванге и полудюжиной отравленных стрел.

Некоторое время Тартунг колебался, не открыть ли ему тайну приготовления хирлы приютившим его людям, но, побывав на охоте за старым самцом, решил этого не делать. Ему нравились дирины, но и миролюбивые, толстокожие великаны внушали симпатию и благоговение, а трубный клич смертельно раненного исполина прямо-таки потряс до глубины души. Мибу не считали охоту с отравленным оружием делом, достойным мужчин, и то, что можно было простить слабосильным карликам, не слишком-то украшало в глазах Тартунга охотников-диринов. Использование ям-ловушек было, на его взгляд, и то честнее — хитрость против хитрости, но яд… Повлияли на его решение сказать, что ему неведом способ изготовления хирлы, и истории Омиры о необыкновенной разумности слоновьего народа.

Рассказы о том, как слоны защищали своих малышей, поставив их в центр образованного самками кольца, когда вокруг бродили голодные львы, и о том, что они беседуют между собой, обмениваясь важными сведениями, он слышал и от диринов. Он сам видел, как слоны не хотели уходить от ловушки, в которую угодил их товарищ, хотя это были самцы, бродившие отдельно от стада и не слишком заботившиеся друг о друге. Они в самом деле предупреждали сородичей о коварстве людей и не появлялись на тех тропах, где собратья их попадали в ямы. Старые самки, возглавлявшие семьи, состоявшие из десяти-двенадцати слоних с детенышами, и впрямь походили на вождей, а в конце сухого сезона слоны, празднуя его завершение, имели привычку пожирать корни одурманивающих деревьев, после чего становились буйными и ревели на всю округу. Они, подобно его соплеменникам, защищали и поддерживали раненых и больных, но больше всего поразил Тартунга рассказ о том, как безутешная мать несколько дней носила на бивнях разлагающийся труп своего новорожденного слоненка. Он знал, что на такое способны некоторые обезьяны, но те ведь вообще часто ведут себя совсем как люди…

Выслеживая вместе с диринами слонов, Тартунг видел, как умирала среди своих родичей старая самка. Она с трудом плелась за группой, а потом у неё началась агония. Соплеменники принялись подталкивать её, пытались поднять с земли, а когда она затихла, окружили, и каждый по очереди вложил кончик хобота ей в рот. Таким образом слоны, оказывается, не только здоровались друг с другом, но и прощались. Больше всех переживал её кончину прибившийся к семейству самец. Отчаявшись поставить умирающую на ноги, он громко трубил, словно жалуясь на судьбу и призывая вернуться в этот мир.

Если бы Тартунг не видел этого собственными глазами, то, пожалуй, не поверил бы Омире, утверждавшей, что слоны воздают почести останкам своих павших товарищей. Найдя кости соплеменников, они приходят в сильнейшее возбуждение. Задрав хвосты и разводя ушами, исполины, образовав круг, осматривают находку, поднимают одни кости, переворачивают другие. Особое их внимание заслуживают бивни умерших. Они подхватывают их хоботами, берут в рот, передают друг другу. Иногда слоны перетаскивают кости соплеменников с места на место, а порой разбивают найденные бивни о скалы, то есть ведут себя, по мнению калхоги, совершенно разумно, хотя поступки их далеко не всегда понятны людям.

Между прочим, различное отношение к слонам являлось одной из причин вражды между калхоги и диринами. И, глядя, как охотники отрубают у туши мертвого исполина бивни, уши и хобот, как вьются над лужами крови и расползающимися по яме-ловушке внутренностями огромные мерзко гудящие мухи, Тартунг мысленно был на стороне соплеменников Омиры. Было, право же, что-то ужасно печальное в том, что тело великана ещё не остыло, а начавшие его разделку с висков охотники уже развели костер и жарили на нем огромный кусок мяса, на котором держались ресницы и помутневший, окровавленный глаз…

Калхоги, по словам Омиры, относились к слонам как к братьям, и Тартунгу любопытно было посмотреть, насколько слова её соответствовали действительности. Но, разделяя нетерпение Эвриха как можно скорее нагнать отряд Газахлара, он в то же время опасался, что калхоги разочаруют его и тем самым бросят тень на Омиру. И, чего уж там скрывать, он, конечно, намеревался расспросить их о ней, хотя ничего утешительного услышать не рассчитывал. Словом, у него были причины волноваться и кусать губы, когда, выехав на вершину очередного холма, он увидел спускавшийся к огромному озеру отряд, состоявший из двух десятков всадников, вереницы ослов и полусотни серо-голубых великанов, на спинах которых восседали крохотные человечки, вооруженные длинными палками, издали похожими на тонюсенькие соломинки.

* * *

«На ровном месте лошадь может обогнать слона, но на пересеченной местности никакой скакун за ним не угонится. Этот неуклюжий на вид зверь с удивительной легкостью идет по равнине, карабкается по горам, пробирается через чащу бесшумно, как мышь. Он ходит по болоту едва ли не лучше всех других животных, поскольку его ноги устроены особенным образом. Когда слон опирается на ногу, она набухает, становится толще. А когда вытаскивает её, освобожденная нога сжимается и легко выходит из топи. Поэтому слон может погрузиться в болото чуть не по брюхо, засасывание, страшное для других животных, не мешает ему идти».

Эврих поднял голову, поглядел на покрытые мелкой рябью воды Мирулле и снова склонился над листом толстой шероховатой бумаги.

«Не менее удивительным и хитрым приспособлением являются и слоновьи уши, помогающие этим гигантам поддерживать постоянную температуру тела. Слоны не потеют, они охлаждают свои громадные тела, поливая из хобота водой за ушами и шевеля ими в воздухе. Огромные, как крылья слоновьи уши похожи на колоссальные опахала, по которым их легко отличать друг от друга. Вожатые слонов указали мне на то, что уши слонов редко являются гладкими, но даже в этом случае на них имеются небольшие выемки, помогающие их опознавать. Создается впечатление, что уши одних слонов разодраны шипами, других — разрезаны портновскими ножницами, а третьих — обилием дырок напоминают решето. О происхождении этих отверствий мне ничего не удалось узнать, по-видимому, они являются следствием какой-то болезни. На чистых, не запачканных грязью ушах под тонкой кожей вырисовывается сетка кровеносных сосудов, похожая на рельефную вышивку…»

— И как только у тебя рука не отваливается? — недовольно вопросил Тартунг, заглядывая арранту через плечо. — Пишешь и пишешь, словно над тобой надсмотрщик стоит! Глаз со своих любимых слонов не сводишь, о каждом чихе их готов полночи строчить, а на людей вот совсем внимание перестал обращать.

— Ox и зануда! Сколько раз мы с тобой об этом говорили, а ты все уняться не можешь, — отмахнулся от юноши Эврих и продолжал писать мелким, стремительным почерком:

«Не трудно различать слонов и по бивням, которые растут у них всю жизнь. Ежели бы они оставались целыми в течение всей жизни, то достигали бы дюжины локтей в длину. Но бивни ломаются и стираются, приобретая характерную форму. У каждого слона есть главный бивень, которым он пользуется чаще. Этот бивень быстрее изнашивается, обычно он короче, а конец его закруглен. Часто у края главного бивня имеется бороздка в том месте, которым слон подрывает траву…»

— Слонов ты теперь не хуже погонщиков знаешь, издали различаешь и имена их помнишь. А что Афарга из-за тебя мается, ночами не спит, слезы горькие льет, не замечаешь, — укоризненно ворчал Тартунг, явно не собираясь оставлять арранта в покое. — Как Задире ухо штопать, так ты тут как тут, а девчонку утешить у тебя времени нет. Дождешься ужо, наложит она на себя руки, закаешься, да поздно будет!

Эврих с досадой отложил Тилорнову самописку. Представить Афаргу плачущей он решительно не мог. Накладывать ей на себя руки было вроде бы не с чего, и, уж разумеется, она не думала в него влюбляться. Хотя, с другой стороны, Тартунг попусту болтать не станет, и с девицей, видимо, в самом деле творится что-то неладное. Слоны слонами, а надобно будет за ней понаблюдать.

— Эгей! Есть кто живой? Куда этот слонолюбивый аррант запропастился? — донесся от Эврихова шатра зычный голос Хамдана. — Ага, вот вы где! Возрадуйся, чудо-целитель, сыскал я тебе человека, который видел водяных дев в здешнем озере и клянется, что может проводить тебя на место, где они нежатся на рассвете.

— За определенное вознаграждение, — выступил из-за спины приближающегося телохранителя морщинистый старикашка с донельзя хитрым выражением лица.

— И какое вознаграждение ты желаешь получить? — с улыбкой поинтересовался Эврих, поднимаясь навстречу пришедшим.

— Три бруска соли! — выпалил не моргнув глазом старик.

— Однако! — восхитился наглости своего спутника Хамдан. — Укерон, одумайся! За три бруска соли можно купить весь ваш вшивый поселок, с сетями и лодками!

— Я готов прогневить водных духов, показывая чужеземцу их дивных жен! Но если уж рисковать головой, то не даром! — Укерон придал своей физиономии скорбное и торжественное выражение. — Во всем поселке я один видел водяных дев и остался жив. Никто другой не отважится свести тебя к ним даже за десять брусков соли.

— Хорошо, не будем спорить, три так три, — согласился аррант. — Имей, однако, в виду: завтра после полудня мы отправимся догонять слонов, и, если я не увижу обещанного, ты ничего не получишь.

— Но, почтеннейший, разве я могу обещать тебе…

— Не можешь, тогда и говорить не о чем, — ухмыльнулся Эврих, чувствуя в словах плутолицего старикашки какой-то подвох.

— Придется рискнуть, — прошамкал тот после некоторых колебаний. — Я приду к твоему шатру на рассвете, и ты покажешь мне три бруска соли. А может быть, всеже дашь один? Ведь если водные духи рассердятся и заберут тебя, окажется, что я рисковал даром…

— У меня больше шансов вернуться живым, если ты ничего не получишь в случае моей смерти, не так ли?

— Я пойду с кванге, и если старик вздумал шутить шутки… — начал было Тартунг, но Укерон замахал руками, и на лице его отразился самый неподдельный испуг.

— Нет-нет, я возьму с собой только одного! Иначе мы наверняка ничего не увидим! Ладно, я готов получить плату по возвращении.

— Ну вот и договорились, — улыбнулся Эврих. Проводил взглядом старика, заспешившего по вьющейся вдоль берега тропинке к рыбачьему поселку, и поблагодарил Хамдана за то, что тот сумел так хорошо исполнить его просьбу.

История о живущих якобы в Мирулле водяных девах, услышанная им ещё в Озерной крепости, очень заинтересовала его, ибо перекликалась с легендами аррантов о морских девах. Однако обитатели крохотного рыбачьего поселка, неподалеку от которого разбил свой лагерь Газахлар, не желали говорить об этом диве или же делали вид, что слыхом ни о каких водяницах не слыхали. Он уже было решил, что так ничего о них и не узнает, и вот, пожалуйста, нашелся человек, который готов показать ему этих сказочных существ. Надобно было, конечно, порасспросить его, да очень уж неожиданно он появился.

Афарга, так же как и Тартунг, явно не разделяла восторгов арранта по поводу скорого знакомства его с водяными девами и, когда тот, ежась от подувшего с озера ветерка, последний раз взглянув на закатное зарево над Слоновьими горами, юркнул в шатер, последовала за ним. Эврих догадывался, что чернокожий мальчишка начнет сейчас толковать о благоразумии, которое даже такой любимец Белгони, как его хозяин, должен все же время от времени проявлять, а жгучеглазая девица уставится на него неподвижным, осуждающим взором смертельно раненной лани, и будет он себя чувствовать дурак дураком. Ибо бывают случаи, когда доказывать свою правоту трудно, хотя ему-то совершенно ясно, что человеку порой надобно совершать неразумные на первый взгляд поступки. И дабы не выглядеть и не чувствовать себя глупцом, дабы не заниматься заведомо бесполезным делом, Эврих с места в карьер принялся рассказывать спутникам про Ниилит, о которой вспомнил, глядя на склонившуюся над жаровней Афаргу.

Мысль о том, что ей полезно знать историю девчонки, проданной в «Девичий садок» и объявленной затем избранницей Саккаремской Богини — Матери Всего Сущего, приходила ему в голову давно, а слова Тартунга, что Афарга будто бы места себе найти не может, подсказали Эвриху тему рассказа, который должен отвлечь товарищей от его скромной особы. Приключения Ниилит, чьим даром воспользовался Азерги — придворный маг шада Менучера, и впрямь увлекли слушателей, а молчаливая обычно Афарга заинтересовалась до такой степени, что начала задавать вопросы и уточнять детали, которые Эврих не знал, да и не мог знать. Услышав же, что Ниилит утратила из-за Азерги свой дар, чернокожая девица всплеснула руками и чуть слышно прошептала: «Вай-ваг! Он поступил точно так же, как Калиуб! Неужели все колдуны такие негодяи? Не зря, значит, Кешо приказал перебить их!»

— Кто такой Калиуб? — тотчас поинтересовался Эврих, справедливо полагавший, что Афарге станет легче, если она не будет держать все свои переживания при себе. Он, впрочем, не рассчитывал на немедленную откровенность и был изрядно удивлен, когда Афарга, вместо того чтобы потупиться и замкнуться в себе, негромко сказала:

— Колдун, воспользовавшийся моим даром почти так же, как Азерги воспользовался даром твоей подруги.

И прежде чем аррант или Тартунг успели вымолвить хоть слово, девушка начала рассказывать.

Но говорила она поначалу не о Калиубе, а о своем детстве. О старшем брате — мужественном и могучем Мхабре, ставшем вождем её родного племени сехаба в то время, когда оно переживало свои самые тяжелые дни. О разгроме сехаба карликами-пепонго, теснимыми имперскими войсками с их исконных земель, о пленении брата и её самой. О том, как её, унаследовавшую способности одиннадцати поколений предков, бывших Теми-Кто-Разговаривает-С-Богами, разбиравшиеся в колдовстве пепонго продали чародею из Города Тысячи Храмов…

Начавшая говорить медленно, словно через силу, Афарга постепенно увлеклась. Волнуясь, она недоговаривала слова, сбивалась на язык сехаба, все убыстряя и убыстряя и без того не слишком внятную скороговорку. Калиуб, несмотря на преследования, коим подвергались в Мавуно колдуны, жил в столице империи и до поры до времени процветал. То ли состоял на службе у Душегуба, то ли ловко отводил соседям глаза, но, так или иначе, дом его мало чем уступал особнякам Небожителей. В известном смысле неплохо жилось в нем и Афарге — чародей не утруждал её работой, сытно кормил и даже нанял для неё учителей. Одному Великому Духу ведомо, зачем он воспитывал свою рабыню, как форани, настаивая на том, чтобы она училась пению, танцам, чтению и письму. Вероятнее всего, зная, что рано или поздно дар её иссякнет, намеревался со временем продать какому-нибудь оксару…

В чем заключался её дар, девушка не сказала, но догадаться об этом Эвриху было не трудно. Он знал, что маги могут черпать силу из чего угодно: из земли, света звезд, ветра, травы и деревьев. Однако проще им брать её у окружающих людей. Причем удобнее всего у тех, кто наделен способностью быстро восстанавливать запасы отобранной у них энергии. Этим-то даром, судя по всему, и была наделена Афарга, и ошейник, надетый на неё Калиубом, позволял ему в случае необходимости вычерпывать её силы до дна. Он же не давал ей взбунтоваться и использовать против своего господина те немногие магические навыки, которыми она успела овладеть до того, как племя её было разгромлено пепонго.

Афарга все ещё продолжала сыпать словами, когда Эврих, водрузив на колени сумку с лекарскими принадлежностями, принялся отыскивать в ней склянку с успокаивающим настоем. Он уже знал, чем кончится рассказ девушки: Калиуба потащат на площадь Отрубленных голов, а её саму кто-нибудь из особо алчных приспешников Амаши, вместо того чтобы, выполняя приказ, прикончить на месте, продаст на невольничьем рынке. Предвидел он и то, что повествование о собственных бедах неизбежно доведет Афаргу до припадка, и, дабы избежать этого, сделал Тартунгу знак вмешаться.

Рассказ близился к трагическому концу, когда неуклюжий юноша, устраиваясь поудобнее, зацепил ногой стоящий подле него светильник. Пролившееся на циновку масло вспыхнуло, Тартунг завопил: «Горим!» Афарга замолкла на полуслове и, плохо соображая, где находится и что делает, приняла из рук Эвриха бамбуковый стаканчик. Осушила его и, стряхнув оцепенение, кинулась гасить пламя, которое умник аррант с недотепой Тартунгом, проявляя чудеса ловкости, раздували все больше и больше, словно им за это деньги платили.

* * *

Слоновьи горы, выжженные солнцем и обдуваемые жаркими, жалящими ветрами с юга, с севера были покрыты лесами и окаймляли противоположный берег Мирулле темно-зеленой грядой, отчетливо видимой в прозрачном воздухе. Над скудными просяными полями, кое-как взрыхленными палками-копалками, ещё поднималась серая утренняя дымка, туман запутался в густых зарослях бамбука и камыша, и далекие горы казались более материальными, чем открывшийся глазам Эвриха северный берег озера. Спустившись с холма, Укерон свернул с тропинки в высокую влажную траву, словно по пояс погрузившись в голубовато-серый кисель, и тут от воды вновь донесся протяжный вопль, похожий то ли на крик ребенка, то ли на вой маленькой собачки.

— Слышишь? Это кричат водяные девы! — Кутаясь в замызганный плащ из толстой рогожи, старик остановился, поджидая Эвриха.

— Голоса у них не слишком красивые, — осторожно заметил аррант.

— Думаю, внешность их тебе тоже придется не по вкусу. — Укерон тихонько хихикнул. — Однако ж ты сюда не свататься пришел и не пением девичьим наслаждаться.

Старик ступал неслышно, плавными движениями раздвигая бамбуковые стебли. Эврих следовал за ним след в след, ощущая, как все сильнее становится запах близкой воды: рыбы, водорослей и ещё чего-то неуловимого, но присущего всем здешним озерам. Под ногами зачавкало, Укерон взял левее, туда, где заросли бамбука были реже, но и тут они отгораживали Мирулле от путников подобно высоченной непроницаемой ширме. Узкие длинные листья шелестели, перешептываясь под слабыми порывами свежего ветерка, ничуть не напоминавшего тот опаляющий, яростный ветер, который налетал со стороны Красной степи, от которой Мирулле было надежно отгорожено Слоновьими горами.

В бамбуковых зарослях появился просвет, и провожатый Эвриха внезапно остановился, вытягивая вперед черную жилистую руку, похожую на корявую ветвь.

— Вот они — водяные девы, которых ты так жаждал видеть.

На плоском темном камне, отчетливо выделявшемся в молочном, скрывавшем воду тумане, Эврих различил семь или восемь существ со странно поблескивавшей серой кожей. Женские торсы, длинные плоские хвосты, вытянутые лица…

— Куда ты?! — испуганно зашипел старик, но аррант, силясь получше разглядеть сказочных водяниц, вырвал руку из его узловатых пальцев и сделал несколько шагов вперед.

Нет, это были не женщины! Лысые головы со скошенными лбами, круглые рыбьи глаза… Одно из диковинных существ подняло голову и, морща странный трехгубый рот, издало слышанный уже ими неоднократно этим утром вопль.

— Стой! Стой, тебе говорят!.. — брызжа слюной, шамкал Укерон за спиной арранта, а тот, желая подобраться поближе к невиданным существам, ступил в мелкую протоку, отделявшую берег от темного плоского камня. Илистое дно уходило из-под ног, вода поднялась до груди, но теперь он ясно видел, что водяницы эти — вовсе не жены здешних водных духов, а всего лишь некая разновидность водящихся в море тюленей. Не слыхал он, правда, прежде, чтобы они жили в пресной воде…

— Остановись! Ты погубишь себя, несчастный! — взвыл насмерть перепуганный старик.

Неуклюжие на вид создания, обладавшие, по мнению местных жителей, недоброй магической силой, вспугнутые криком старика, одно за другим бросились в темную воду, туман над которой рассеялся в считанные мгновения. «Если его, конечно, не разогнали вопли Укерона!» — с усмешкой подумал Эврих, провожая глазами последнюю из водяниц.

— Что ты наделал! Это принесет нам несчастье! Ты же хотел взглянуть на них только издали! — Старик, показавшийся Эвриху вчера изрядным плутом, всерьез, как это ни странно, верил, что, потревожив этих странных существ, они навлекут на себя неприятности, и аррант честно попытался развеять его заблуждение.

— Тебе хорошо говорить! Еще до полудня ты пустишься в путь и тем самым избежишь мести водных духов! А я останусь, и они примутся всячески мне гадить за то, что мы потревожили покой их жен! Если б я знал, что ты полезешь к ним, ни за что бы не вызвался быть проводником!..

Весь обратный путь к лагерю Газахлара оправившийся от испуга старик гундел и нудел, не слушая вразумлений арранта. Он был уверен, что завтра же его сети окажутся изорваны, долбленка рассохнется, кто-нибудь из внуков или внучек утонет или будет утащен крокодилом. Напрасно Эврих толковал о том, что на родственников здешних водяниц сегваны безбоязненно охотятся испокон веку, что если бы старик не вопил, то водяные девы их бы и не заметили, — Укерон был безутешен. Он перестал жаловаться на судьбу и клясть полоумного чужеземца лишь после того, как тот обещал дать ему ещё один брусок соли сверх уговора.

Упоминание о вознаграждении направило мысли старика в нужное русло, и, когда они начали взбираться на холм, с которого видны были рыбачья деревня и лагерь Газахлара, он перестал утомлять Эвриха жуткими историями о проделках водных духов. Выводя скрипучим голосом какую-то незатейливую мелодию, он щурился столь хитро и самодовольно, что у арранта снова возникли сомнения в его искренности. Прийти, однако, к выводу о том, действительно ли старик был напуган или прикинулся таковым, дабы вернее обобрать доверчивого чужеземца, ему так и не удалось, ибо внимание его привлекла внезапно возникшая на вершине холма фигура запыхавшейся девушки, в которой он, с удивлением и тревогой, узнал Афаргу.

— Ей-то что здесь понадобилось? — пробормотал Эврих, устремляясь навстречу несущейся к нему со всех ног девице.

— На лагерь напали! Тартунг послал меня предупредить! Они налетели с криком «Аль-Чориль! Аль-Чориль!». Тартунг сказал, что тебе надобно это знать, — выпалила Афарга, едва переводя дух.

— Я говорил! Я предупреждал! Это ты, ты накликал беду! — завопил старик.

— Аль-Чориль, Хищная Птица… — повторил Эврих, припоминая слова Тартунга о том, что они ещё встретятся с дочерью Газахлара. — Похоже, варево в котле действительно закипело…

— О чем это ты? — не поняла Афарга и торопливо продолжала: — Их там не меньше сотни! Они схватили Газахлара и убили нескольких воинов.

— А Тартунг?

— Он спрятал кванге и сказал, что будет вести себя смирно. Со слуги какой спрос? Но тебе не стоит возвращаться в лагерь. Мало ли что эти разбойники придумают? Может, как раз лекаря-то в их шайке и не хватает?

— Может, и не хватает, — пробормотал Эврих, не обращая внимания на скорбные завывания Укерона. — Жаль будет, если они растащат все мое добро. Пойду-ка я все же взгляну на них, а ты затаись где-нибудь поблизости.

— Зачем?! Не делай этого! — горячо запротестовала Афарга. — Этим злодеям ничего не стоит человека убить, я сама видела…

— Я, видишь ли, во время своего пребывания в Мванааке оказал Аль-Чориль маленькую услугу, так что вряд ли она станет меня убивать. Может, мне даже удастся замолвить за кого-нибудь словечко. — Не слушая возражений девушки, Эврих направился в сторону Газахларова лагеря. Прошел несколько шагов и обернулся к Укерону. — Если ты желаешь получить вознаграждение за труды, следуй за мной. Тебе-то уж гнева Аль-Чориль точно опасаться нечего.

— Вай-ваг! И ты говоришь это после того, как прогневил водных духов? — негодующе воскликнул старик. — Нет уж, я лучше приду за своими брусками соли как-нибудь потом. Если будет к кому приходить…

— Как пожелаешь. Афарга, спрячься, когда все уладится, я сам тебя разыщу или пришлю Тартунга. — Эврих ободряюще подмигнул не на шутку встревоженной девушке и легко взбежал на вершину холма, с которой открывался прекрасный вид на окрестности и до лагеря Газахлара было рукой подать.

* * *

Оглядев швы, наложенные им на рану Обрела, Эврих, памятуя наставления Тилорна, кинул кривую иглу в склянку с шим-шимом и с хрустом потянулся. Протер руки поданной Тартунгом влажной тряпицей и смахнул заливавший лицо пот. Солнце припекало вовсю, и в шатре было не продохнуть из-за пятерых раненых и приставленных к ним разбойников, с детским любопытством взиравших на работу лекаря, о котором они наслушались баек ещё в Озерной крепости. Из их разговоров Эврих понял, что Аль-Чориль со своей шайкой давно уже следовала по пятам за Газахларовым отрядом и, надобно отдать ей должное, выбрала подходящий момент для нападения. Трое убитых и пятеро раненых, среди коих не было ни одного из её людей, — вот что значило правильно выбранные время и место для сведения счетов.

На взгляд арранта, впрочем, и раненых и убитых было более чем достаточно. Он сознавал, что захватить стольких людей совсем без кровопролития невозможно, и, если бы разбойники не напали на лагерь рано поутру, когда ещё все спали, жертв было бы несравнимо больше. Нет, Аль-Чориль нельзя было назвать кровожадной, и все же три человека никогда уже не встретят рассвет, не пригубят вина, не возлягут с женщиной. Их матерям предстоит оплакивать безвременную кончину сыновей, вдовам горевать о потере кормильцев, а детям, ставшим сиротами, уже не заслужить отцовских похвал и подзатыльников, не услышать ворчливых наставлений, не согреться в свете улыбок тех, кто ушел из жизни этим утром…

Как хрупок, как уязвим человек! До чего же легко отправить его к праотцам, изувечить, заставить корчиться от боли! И каких трудов стоит хотя бы немного утишить эту боль, залатать изуродованное тело! Почему же люди Нижнего мира тратят столько сил для уязвления плоти своих ближних, вместо того чтобы учиться врачевать её, и без того подверженную болезням и старению?..

— Слышь, лекарь! — Эврих вздрогнул от тяжести возложенной на его плечо руки одного из разбойников. — Аль-Чориль велела отвести тебя в Газахларов шатер, когда ты управишься со своими делами!

— Тартунг, подай чистую тунику. Негоже разгуливать по лагерю в залитом кровью одеянии.

Он улыбнулся Обрелу и остальным раненым, сказал им несколько утешительных слов и, облачившись в чистую тунику, вышел вслед за высоким бородачом из шатра.

Ничто в лагере не указывало на то, что он подвергся нападению разбойников. Люди Аль-Чориль хорошо знали, что им надлежало делать, и, связав сопровождавших Газахлара воинов, занялись перетряхиванием многочисленных тюков. Отобрав все, что могло представлять для них хоть какую-то ценность, они старательно увязывали добычу, размещая на спинах захваченных осликов и лошадей. Основной целью Ильяс, как догадывался Эврих, было переговорить со своим отцом и, быть может, рассчитаться с ним за прежние обиды. Предводительница шайки не забыла, однако, и о том, что соратники её должны быть щедро вознаграждены за труды, и, вероятно, поэтому напала на отряд Газахлара, когда тот возвращался в столицу, превратясь после ряда удачных сделок в подобие каравана обремененного товарами купца. На занятых сборами караванщиков, готовящихся продолжать путь после длительного привала, разбойники сейчас больше всего и походили, хотя, ежели приглядеться, то обилие оружия, слишком уж отчаянные рожи и сверкавшие злым весельем глаза мигом развеяли бы ощущение мирной суеты.

Двое мужчин, сидевших на корточках подле входа в шатер Газахлара, тоже выглядели безмятежными и ленивыми лишь на первый взгляд. Узкие, хищно изогнутые мечи их были изготовлены либо в восточных провинциях Мавуно, либо вообще в Кидоте или Афираэну, а яркие короткие халаты и шелковые шаровары навели арранта на мысль, что перед ним особо приближенные Аль-Чориль. «Не простые хрюшки, а из свиней свиньи!» — как сказал бы Тартунг, совершенно справедливо не ожидавший ничего хорошего от людей, кормившихся грабежами и убийствами. Не ожидал ничего хорошего от встречи с Аль-Чориль, бывшей некогда Ильяс, и Эврих, но уж коль скоро он решил вернуться в захваченный разбойниками лагерь, избежать этого было никак нельзя.

Между тем сам он ещё до конца не понял, что же заставило его вернуться. Сказав Афарге, что он беспокоится о своих лекарских принадлежностях, аррант говорил только часть правды. Корешки, порошки и склянки его представляли собой немалую ценность для тех, кто умел исцелять, но разбойники едва ли позарились бы на них. Могли, конечно, все раскидать и потоптать, отыскивая в тюках Дакки, цванги и бруски соли, так ведь и его присутствие не спасло их от досмотра. Он предполагал, что помощь лекаря понадобится раненым, и оказался прав, однако стремление облегчить страдания своим товарищам по путешествию тоже было лишь одной из причин его возвращения в лагерь. Главным побудительным мотивом являлось все же любопытство, желание увидеть знаменитую разбойницу, наводящую ужас на оксаров и тщетно разыскиваемую подчиненными Душегуба с тех пор, как Кешо провозгласил себя императором Мавуно. И даже, пожалуй, не просто любопытство, а чувство несоответствия слухов об Аль-Чориль с тем запавшим ему в душу взглядом невинной жертвы, который и заставил его некогда броситься на её защиту.

Дожидаясь, пока приведший его бородач выйдет из шатра, аррант, как это часто с ним бывало, уже начал раскаиваться в своем опрометчивом поступке. Желание увидеть знаменитую разбойницу было понятно и легко объяснимо, но вот то, что она приказала привести его к себе, ему совсем не понравилось. Причин отделять ему голову от туловища у неё вроде бы нет, но и самые благие намерения тех, в чьей власти он волей судеб оказывался, скорее пугали, чем радовали Эвриха. Ибо то, что по нраву рыбе, очень даже может не порадовать птицу или лесную зверушку. А быть счастливым на чужой манер он не желал: до сих пор из попыток осчастливить его таким образом ничего путного не получалось и, ежели рассудить здраво, получиться не могло…

— Входи, Аль-Чориль хочет видеть тебя немедленно. Бородач откинул входной полог, пропуская заморского лекаря в шатер, где предводительница отряда уединилась с Газахларом для секретной беседы.

Сидящие на корточках стражи проводили арранта и его спутника безучастными взглядами, как будто им было все равно, кто входит или выходит из шатра, подле которого они присели отдохнуть и почесать языками.

Одно из полотнищ, образовывавших стены шатра, было поднято, открывая вид на Мирулле, благодаря чему в нем не было ни душно, ни темно, и Эвриху не пришлось приспосабливаться к изменившемуся освещению. Не пришлось ему дожидаться и окончания разговора Ильяс с отцом: судя по выражению лица сидевшего в любимом своем складном кресле Газахлара, они уже сказали друг другу все, что хотели. Владелец «Мраморного логова», и без того смахивавший из-за отсутствия волос на вырезанную из черного дерева статую, словно окаменел, превратившись в ослепшего и оглохшего истукана с заострившимся лицом и скрюченными пальцами, вкогтившимися в гнутые подлокотники. Дочь его, напротив, выглядела восхитительно. Подвижное лицо её было полно жизни, глаза сияли, на губах цвела улыбка, ставшая ещё шире при появлении арранта. Маленький пепельный шрам, приподнимавший правый угол чувственного рта, делал её несколько зловещей, а коротко стриженные, слегка вьющиеся волосы образовывали некое подобие шлема, придавая молодой женщине воинственный вид, но это не лишало Аль-Чориль своеобразного очарования. Мрачноватый наряд её, состоящий из широких темно-синих шаровар, свободной ярко-рыжей рубашки и черной шелковой безрукавки дополнял узкий меч в изукрашенных драгоценными каменьями ножнах.

— Так вот ты каков: чудо-лекарь, колдун и наглец, посмевший завладеть изумрудом Амаши… — низким, хрипловатым голосом протянула предводительница разбойников.

— Так вот какова знаменитая Аль-Чориль, голову которой Кешо оценил в полтысячи цвангов! — пробормотал аррант.

Они разглядывали друг друга с нескрываемым любопытством, и Эврих не сразу заметил, что помимо них и Газахлара в шатре находится ещё один человек. Сначала он принял его за юношу, но, всмотревшись пристальнее в холодное, непроницаемое лицо, понял, что перед ним женщина, нарядившаяся в белые одежды воина.

— Это Тарагата, — сообщила, перехватив его взгляд, Аль-Чориль. — За её голову тоже обещано немалое вознаграждение. Ты попал в компанию людей, высоко ценимых ныне здравствующим императором. А впрочем, ты тоже скоро удостоишься этой чести, так что у нас нет особых причин задирать перед тобой нос.

«Тарагата — значит Бессердечная, — сообразил Эврих. — Ну что ж, вид у неё вполне под стать прозвищу!»

— Мои заслуги не так уж велики… — начал было он, но был остановлен жестом Аль-Чориль. Приняв из рук Тарагаты свиток, она протянула его ар-ранту:

— Неподалеку отсюда нам повстречалось несколько подчиненных Амаши. Они искали Газахлара, чтобы передать ему этот приказ. Тебе будет небезынтересно с ним ознакомиться.

Эврих развернул свиток, пробежал глазами его содержимое и поежился. Адресованное Газахлару предписание передать лекаря-арранта предъявителям сего пергамента, дабы те могли немедленно доставить его в Город Тысячи Храмов, подразумевало, несмотря на учтивый тон, беспрекословное повиновение, ибо скреплено было императорской подписью и печатью. Стало быть, охота за ним началась, и желание увидеть слонов едва не стоило ему жизни…

— На твое счастье, у нас с посланцами Амаши имелись свои счеты. Один из них, однако, сумел улизнуть от расправы, и полученная им рана не помешает ему, надобно думать, добраться до Мванааке, — произнесла Аль-Чориль, убедившись, что аррант прочел свиток. — Тебе незачем возвращаться в столицу. Во всяком случае, ты не можешь вернуться туда открыто. Тебя будут разыскивать не только в ней, но и во всех приморских городах, и вряд ли тебе удастся покинуть Мавуно… без чьей-либо помощи.

«Вай-ваг! Уж не собирается ли она предложить мне эту самую помощь? — подумал Эврих. — Интересно, в обмен на что? Какую пользу рассчитывает извлечь из лекаря-чужеземца предводительница разбойничьей шайки?»

— Но я вовсе не собираюсь спешно бежать из империи. Я, видишь ли, люблю путешествовать и даже веду путевые заметки, которыми надеюсь дополнить труд достославного Салегрина, написавшего в свое время весьма интересную и полезную книгу. Она называется «Описание стран и земель», и повествуется в ней о…

— Я знаю, о чем повествуется в этой книге, — решительно перебила Эвриха Аль-Чориль. — Я читала список с нее, да и о тебе знаю значительно больше, чем ты думаешь. Не будем лукавить друг с другом. Мне нужна твоя помощь, а тебе пригодится дружба с гушкаварами вне зависимости от того, захочешь ли ты ещё пожить в Мавуно или же продолжать путь в Саккарем.

— С гушкаварами? — переспросил аррант.

— Мои люди называют себя мстителями, и, пожив с нами, ты убедишься, что они не имеют ничего общего с обычными разбойниками.

Прежде чем Эврих успел ляпнуть, что не собирается иметь дел с убийцами и грабителями, как бы они себя ни величали, Газахлар скрипуче рассмеялся. Лицо Ильяс болезненно дернулось, и она коротко приказала:

— Нганья, уведи его.

Тарагата шагнула к креслу Газахлара:

— Пора тебе ответить за все твои злодейства. Пошевеливайся, если не желаешь мучиться перед смертью.

— Разве отцеубийца, назвав себя гушкаваром, перестает быть отцеубийцей в глазах людей и Богов? — надтреснутым голосом спросил Газахлар, поднимаясь из кресла. Не глядя ни на Нганью-Тарагату, ни на дочь, он двинулся к выходу из шатра, и Эврих понял, что, ежели не вмешается, излеченный им оксар незамедлительно отправится на свидание с предками.

— Погодите. Аль-Чориль, я лечил твоего отца не для того, чтобы ты имела удовольствие прикончить его!

— Ты получил свободу за его исцеление. Нганья, делай, что тебе говорят. Я не желаю его больше видеть. Никогда!

— Неужели ты думаешь, я буду хоть чем-то помогать отцеубийце? — спросил Эврих, догадываясь, что вот-вот попадет в искусно расставленные силки, и не видя возможности избежать этого. Ильяс и правда было известно о нем многое. Газахлар, безусловно, был нарочно оставлен в шатре до его прихода…

— Нганья, подожди у входа в шатер. — Аль-Чориль нахмурилась. — Я повторяю, мне нужна твоя помощь. Я готова щедро заплатить, но ты, как мне ведомо, не слишком интересуешься деньгами.

— Почему ты уверена, что я откажусь помогать тебе? — Эврих тянул время, лихорадочно обдумывая, как выскользнуть из ловушки. Газахлар знал, что он вступится за него. Ильяс тоже об этом знала. Но если он не согласится помочь ей в каком-то не слишком благовидном деле, она без колебаний велит прикончить своего отца. Ибо и ей, и Нганье действительно хочется отомстить Газахлару за прошлые обиды, обманы и предательства…

— Мы попусту тратим время. Я желаю, чтобы ты помог мне отыскать моего сына — Ульчи. Поиски его связаны с риском, но в них нет ничего недостойного.

— Наверно, мы друг друга не понимаем. Чем я, чужеземец, могу быть полезен тебе в поисках сына? — искренне изумился аррант. — Если ты принимаешь меня за могущественного колдуна, то должен тебя разочаровать…

— Не надо, — сухо остановила его предводительница гушкаваров. — Не надо принимать меня за дуру. Ты исцелил моего неизлечимо больного отца, и о способностях твоих среди Небожителей ходят легенды. Выиграл на спор фамильный перстень Амаши и отважился завладеть им. Выбрался живым из храма Неизъяснимого Мбо Мбелек, походя спас меня из лап Душегубовых соглядатаев, выкинул подряд три «мешка» и… Не заставляй меня перечислять все, что говорят о тебе люди, известные своей правдивостью, не склонные к вранью и преувеличениям. Ты колдун и должен мне помочь. Я верю, что сама Нгура свела нас близ улицы Оракулов, и тебе стоит только захотеть…

— О, Боги Небесной Горы! — жалобно простонал аррант, видя, что, какие бы доводы он ни приводил, поколебать веру Ильяс в его чародейские способности ему не удастся. Она видела то, что хотела видеть, слышала то, что хотела слышать. Желание её найти сына было столь велико, что спорить с ней значило наживать себе смертельного врага. Вотще было клясться и взывать к здравому смыслу, вотще втолковывать, что обладай он приписываемым ему болтунами могуществом, так уж нашел бы способ заставить её отпустить и его самого, и Газахлара с миром.

— Так ты согласен мне помочь? — миндалевидные, опушенные густыми ресницами глаза Ильяс сверкали, губы приоткрылись, она едва сдерживалась, чтобы не вцепиться в Эвриха и не начать силой вытряхивать из него согласие.

— Хорошо, — промолвил он после некоторых колебаний. — Вели отпустить Газахлара. Я сделаю все, что в моих силах, дабы помочь тебе, хотя заранее должен предупредить: ты переоцениваешь мои способности.

— Я знала, знала, что ты согласишься! — в радостном исступлении воскликнула Аль-Чориль. — Я щедро награжу тебя за помощь, клянусь Нгурой! Для начала я дарую жизнь Газахлару, невзирая на то, что просьба твоя кажется мне неразумной. Поверь мне, он подобен ядовитому гаду и не задумываясь погубит самого близкого человека, ежели это будет ему выгодно…

— Так оно, вероятно, и есть. Однако мне он пока не сделал ничего плохого, и я не могу допустить, чтобы собственная дочь стала причиной его гибели, — чуть слышно пробормотал Эврих, сознавая, что угодил-таки в ловушку, выбраться из которой будет не так-то просто.

* * *

По-всякому Эврих представлял себе возвращение в Город Тысячи Храмов: с отрядом Газахлара, с Тартунгом и Афаргой или же в цепях посланцев Амаши. Иногда он думал, что вообще не увидит больше Мванааке, поскольку покинуть империю на судне, вышедшем из какого-нибудь отдаленного порта, представлялось ему менее опасным, чем искать место на корабле, отплывающем из столицы. Но чего уж он точно предвидеть не мог, так это того, что отправится из Терентеги в Мванааке в сопровождении сотни гушкаваров, ведомых знаменитой Аль-Чориль. Причем самое забавное заключалось в том, что именно он и убедил Ильяс в необходимости вернуться в столицу, то есть отправиться туда, где подстерегает их наибольшая опасность.

— Ты сошел с ума! — уверенно заявил Тартунг, услышав о намерении Эвриха начать поиски Ульчи с посещения Города Тысячи Храмов. — Ничего более безрассудного ты не мог бы изобрести при всем желании! Тебя схватят при въезде в столицу, и на этот раз никакой чингак не поможет тебе избежать пыток и лютой казни.

По мнению Тартунга, сумасбродный аррант совершил величайшую в своей жизни глупость, согласившись поступить на службу к Аль-Чориль. А узнав, что сделал это Эврих, дабы спасти Газахлара от неминуемой смерти, юноша аж побелел от возмущения и некоторое время не мог вымолвить ни слова. Вновь обретя дар речи, он разразился затейливыми ругательствами, среди коих мелькнула здравая мысль, что на каждую рыбу у искусного рыбака найдется свой крючок и своя приманка, и дурковатого арранта в конце концов погубят его доброта и покладистость.

— Ну что ж, — не стал спорить Эврих, — предпочитаю быть погубленным добротой и доверчивостью, чем подозрительностью и бессердечием.

— Ты все шутишь!.. — Нежелание арранта воспринимать его слова всерьез окончательно вывело из себя Тартунга. Соглашаясь с тем, что скупердяй, даже получив предсказание оракула о том, что его погубит жадность, не перестанет быть скупердяем, он почему-то полагал, будто сможет наставить Эвриха на путь истинный.

Образумила Тартунга Афарга. Видя, что восседавший на ослике с благодушнейшим видом аррант занят своими мыслями и возражать наскакивавшему на него юноше не собирается, она негромко сказала, что одному Великому Духу ведомо, как поступили бы со своими пленниками гушкавары, ежели бы Эврих не принял предложения Ильяс. Поразмыслив, Тартунг вынужден был признать: да, для виду Эвриху и впрямь следовало взяться за поиски Ульчи, и покосился на арранта, ожидая, не заверит ли он их в том, что при первой же возможности они сбегут от гушкаваров.

Эврих, однако, прикинувшись, будто не замечает устремленных на него взглядов, продолжал любоваться едущей во главе отряда Аль-Чориль. Время для серьезного разговора не приспело, ибо сам он ещё не разобрался в своих чувствах и намерениях.

Он не мог позволить Ильяс убить Газахлара: наряду с дурными у того имелись и хорошие черты характера, но главным являлось то, что аррант успел привязаться к нему и явственно ощущал некую душевную связь, почти неизбежно возникавшую между ним и его пациентами. Смутное это чувство сопричастности можно было, разумеется, посчитать выдумкой, игрой ума, но Эврих-то знал, что без душевного соприкосновения со страждущими многим из них ему не удалось бы помочь, невзирая на точное следование советам, содержащимся в многомудрых трактатах, и использование тщательнейшим образом приготовленных лечебных снадобий. Участие и сострадание, которые он благодаря Тилорновой выучке передавал недужным вместе со своей жизненной силой, каким-то образом восполняли недостаток его знаний и умений, и они же соединяли Эвриха со страждущими незримыми нитями. Странная эта, не имеющая названия связь тяготила его порой, но была, вероятно, неизбежной платой за исцеление, и он как-то уже говорил о ней с Тартунгом, да парень запамятовал.

Напоминать ему сейчас об этом разговоре не имело смысла. Ильяс освободила Газахлара, он и его люди уже догнали, по-видимому, ушедших вперед слонов, хотя и сильно отстают от отряда разбойников, устремившихся к столице кратчайшим, временами труднопроходимым и мало кому известным путем. Предложение Эвриха начать поиски Ульчи с посещения храма Мбо Мбелек совпало с намерениями Аль-Чориль продать в столице захваченные товары и потому возражений не встретило. Если не принимать во внимание злобное шипение Тартунга, у коего о святилище Неизъяснимого остались самые безрадостные воспоминания, и вырвавшихся у Афарги слов о том, что она с большим удовольствием отправилась бы в Красную пустыню, чем в столицу империи. Девушка, оказывается, была уверена, что в столице ещё оставались колдуны, которые охотно заполучили бы её себе в услужение. Кто-то из них, пользуясь своими магическими способностями, разыскал, судя по всему, Гитаго и предложил за сбежавшую от него рабыню, закованную в невиданный, неснимаемый ошейник, хорошие деньги. Иначе чего бы ради тот из кожи вон лез, стремясь заполучить беглянку, которую купил по дешевке и прежде ценил не слишком-то высоко?

После прочтения адресованного Газахлару послания Амаши, скрепленного императорской подписью и печатью, Эвриху тоже не хотелось возвращаться в Город Тысячи Храмов. Однако, во-первых, начинать искать следы пропавшего сына Ильяс следовало именно там, а во-вторых… Слова Эпиара Рабия Даора о том, что в столицу скоро привезут плененного Тразия Пэта, ни на мгновение не выходили из головы арранта. Мысль о том, что его старинного приятеля ждет публичная казнь, была невыносима, но что мог сделать для спасения отважного, доброго, прекраснодушного мага лекарь-чужеземец? Решительно ничего. Состоящий же при легендарной Аль-Чориль колдун… Пусть даже лжеколдун… Мог ли он спасти Тразия Пэта, которому они с Хрисом были обязаны жизнью? Или лучше спросить иначе: мог ли он не попробовать это сделать?..

Еще вернее было сформулировать вопрос следующим образом: как вовлечь Аль-Чориль и сотню её головорезов в это не сулящее им никакой корысти предприятие? Или же так: какую корысть может извлечь Ильяс и её люди из спасения мага, обладающего поистине уникальными способностями? Вот на такой вопрос ответить было проще простого! Его, то есть Эвриховых, талантов, к несчастью, не хватает, дабы взять след исчезнувшего едва ли не десять лет назад ребенка. Однако он знает человека, непревзойденного мага, который…

Сказать это следовало, конечно же, не сейчас. И не сразу по приезде в Город Тысячи Храмов. Сказать это надобно было в подходящий момент, но не слишком поздно, дабы палачи Кешо не успели превратить пленника в кусок мяса. А там, если все удастся, как знать, не окажется ли его ложь правдой? Ведь ежели кто-то действительно в состоянии отыскать сына Ильяс, то это именно Тразий Пэт, и никто иной.

С момента высадки на берег Мавуно Эвриха не оставляло ощущение, что он скользит по поверхности жизни, бездумно и бесцельно, всецело отдаваясь заботам текущего дня и лишь теперь перед ним замаячило дело по-настоящему важное, достойное напряжения всех сил. Это было радостное и тревожное ощущение, хотя ещё день или два назад ему бы и в голову не пришло, что он может связаться с гушкаварами и всерьез обдумывать планы вызволения Тразия Пэта из имперской темницы.

На ум ему пришла пословица, гласящая: «Разные птицы в одной стае не летают», и он усмехнулся. Птицы, может, и не летают, а разным, совершенно не похожим друг на друга людям сплошь и рядом приходится трудиться рука об руку, делая одно общее дело. Он вспомнил причитания Укерона по поводу спугнутых водяниц, которые будто бы должны принести им обоим несчастье. Но вышло-то наоборот. Плутоватый старик получил в конце концов четыре обещанных ему соляных бруска, а у Эвриха появилась надежда выручить из беды друга. Жаль, конечно, что ему не удалось подольше понаблюдать за толстокожими исполинами, поразившими его воображение не столько размерами, сколько разумностью и миролюбием. Да и записать он свои наблюдения не успел, и ежели не сделает это в ближайшее время, то многое забудется, вытесненное новыми заботами и тревогами.

«Несмотря на свой рост, слоны отличаются ловкостью. В отличие от человека, пробирающегося через заросли с изрядным шумом, когда слоны входят в густую, колючую чащу, кажется, что они просачиваются сквозь нее, подобно воде. — Эврих задумался, припоминая, что ещё надо будет записать при первой возможности. — По словам вожатых, слонихи вынашивают слонят почти два года — около двадцати двух месяцев, а потом кормят детенышей ещё полгода. При этом ничто не указывает на беременность самки. Большинство животных в этот период разбухают, как, например, львицы, волочащие свое брюхо чуть ли не по земле. Слоны же внешне не меняются. Самхор рассказывал, что его застало врасплох рождение слоненка у Матитали, а ведь он проводил рядом с ней дни и ночи. Интересно, что слоны не размножаются в неволе, поэтому во время течки калхоги отпускают их из деревень в леса. Калхоги-погонщики люди наблюдательные и легко находят со слонами общий язык. Они утверждают, что по движению хобота прекрасно понимают, чего слон хочет и о чем думает. Разнообразным пыхтением, мычанием, ворчанием, трубными звуками, дружескими похлопываниями по плечу, дерганьем ушами, обдуванием из хобота водой или пылью их подопечные выражают свои мысли и намерения яснее всяких слов. Между прочим, среди погонщиков находятся шутники, подмешивающие иногда в пойло слонам шим-шим. Захмелевшие гиганты, как правило, спят прямо посреди деревни, прислонившись к дереву, но, говорят, бывают среди них и буйные…»

* * *

— Когда-нибудь я убью этого арранта! — прошептала Афарга. — Я не могу находиться с ним рядом… Он душу мне переворачивает, а сам словно ничего не замечает!

— Может, и впрямь не замечает? — предположил Тартунг. — Но убить — это ты хорошо придумала. Убивай всех, кого любишь, и жить станет легче. Самая пакостная на свете штука — это любовь.

— Что бы ты понимал в любви, мальчишка! — процедила Афарга, однако Тартунг пропустил её выпад мимо ушей, прислушиваясь к пению арранта.

От зари до заката

Я стремился куда-то,

Опасаясь промедлить в этой жизни хоть миг.

К горным пикам от моря

И от счастья до горя

Я спешил и чего же в этой жизни достиг?

То сражаясь с врагами,

То пируя с друзьями,

Цепенел я от стужи, умирал от жары.

То безумно влюблялся,

То поспешно прощался,

Счастье в вечном движенье, думал я до поры.

Города и селенья,

Будни и воскресенья

В пыльной дымке исчезали, таяли в дожде,

Робкие признанья,

Жадных тел слиянья

В памяти размыло, словно знаки на воде…

— Ненавижу! — Афарга стиснула сплетенные пальцы с такой силой, что кончики их посерели.

— Ты ведь пыталась уже его убить. Неужто одного раза не хватило? Признайся лучше, что втюхалась, — пробормотал Тартунг. — Почему, интересно, все девки липнут к этому арранту, словно мухи на мед летят? Взгляни-ка на Аль-Чориль! И Тарагата туда же, даром, что её Бессердечной кличут!

Все тревоги, сомнения,

Богохульства, моления

Обращаются пеплом в догоревшем костре.

А удачи, победы,

Неприятности, беды

Блекнут так же, как звезды в светоносной заре.

Что ж осталось в итоге

Бесконечной дороги

В ожидании чуда, где-то там — за углом?

Только скрипы уключин,

Только ветер певучий

Да простор необъятный, шум воды за бортом…

Ни друзей, ни любимой,

Ни сторонки родимой,

Сколь по свету ни шастай, все чужое кругом!

Мне б проснуться, очнуться,

Мне назад бы вернуться,

Но куда возвращаться, не построивши дом?..

— Вай-ваг! Зачем только он меня у Зепека выиграл? Как думаешь, Эврих простит меня, если я вгоню в каждую из этих мерзавок по отравленной стреле? — спросила Афарга, глядя исподлобья на Аль-Чориль и Тарагату, не сводивших с проклятого арранта влюбленных глаз. — И чего, спрашивается, они в нем нашли?

— Ежели бы только одни девки от него головы теряли, это бы ещё куда ни шло, — проворчал Тартунг, окидывая недовольным взглядом набившихся в шатер разбойников. — Но вот ведь беда, стоит ему взять в руки дибулу…

— И главное, поет омерзительно! А играет и того хуже! — с жаром прошептала Афарга.

— Это точно, — подтвердил Тартунг. — Тес!.. Все время он что-то новое поет, и как у него только получается? Я вот двух слов связать не могу, а из него так ипрет!

В таверне портовой слыхал я рассказ,

Который намерен поведать сейчас.

Чудный есть остров в Южном море.

Там с братьями дева когда-то жила,

Отважной и ловкой Аллата слыла,

К тому ж красива, всем на горе.

Пасла она коз на зеленых холмах,

Ей были неведомы горе и страх,

Но и любви она не знала.

Пока средь поросших шиповником скал

Храм старинный пред девушкой не предстал.

Пока Змея не увидала.

Много лет, а то и столетий назад

Высечен из камня был чудесный гад,

С глазами, глядящими в душу.

Тут впору Аллате спасаться, бежать —

На древнего Бога не должно взирать

Ни деве, ни чаду, ни мужу…

Кто-то из разбойников закашлялся, его хлопнули по спине так, словно намеревались дух вышибить. Тартунг покосился на притихшую Афаргу и дал себе слово научиться играть на дибуле не хуже Эвриха. Не труднее же это, чем читать и писать! И если он сумел под руководством арранта начать разбирать хитрую вязь затейливых, похожих на рыболовные крючки буковок, то и перебирать струны тоже как-нибудь наловчится, дайте только срок…

Но странная робость красотку взяла,

Не скоро от змея глаза отвела,

Почуяла дева истому.

Хотела бежать, да сморил её сон,

Навеянный чарами древних времен,

Заснула далеко от дому.

Пригрезилось деве: на пляже она,

Не в силах очнуться от дивного сна,

Солнечным жаром вся объята.

И тает, и млеет от ласки лучей,

Ответный огонь разгорается в ней —

Пеплом станет вот-вот Аллата.

Счастья стон сорвался с искусанных уст,

Небосвод слепящими звездами густ,

Солнца нет, его заменяет

Огневой и текучий, живой металл,

Каждое касанье — остро, как кинжал,

Но как сладко оно пронзает!

Змей огромный к девичьему телу льнет,

Кольца омывает наслажденья пот.

Ах, какие у Змея очи!

Выгибается дева, как лук тугой,

И лепечет: «Любимый, любимый мой!..»

Не бывало чудесней ночи!

К Змею тянется жадный, зовущий рот,

Ласки требуют груди, и ждет живот…

Нет в Аллате стыда, нет страха!

Разводит колени, чтоб милый помог

Костер погасить между девичьих ног.

Бьется крик, как малая птаха…

Тартунг прикрыл глаза, чтобы не видеть, с каким восхищением взирают на Эвриха Афарга, Аль-Чориль, Тарагата и набившиеся в шатер, шумно сопящие от волнения разбойники. Раньше его раздражал вид обитательниц «Мраморного логова», не спускавших восторженных глаз с арранта, когда тот ничинал петь, но потом он привык к этому и начал воспринимать как само собой разумеющееся. Эврих вовсе не пытался охмурить слушательниц, — случалось, он брался за дибулу, когда поблизости не было ни единого человека, и юноша знал: пение его является неким, хотя и иным по форме, продолжением путевых заметок, без коих тот явно не мог существовать. Завидовать чудному арранту было так же глупо, как завидовать солнцу или ветру, — таким уж он, видимо, уродился, таким создали его Боги. И все же юноша порой злился на своего старшего товарища, притягивавшего к себе людей точно так же, как яркий, душистый цветок притягивает пчел.

Так счастье к Аллате пришло и беда,

Жила ведь в селенье она не одна —

Приметнее всех недотроги.

И стали судачить у ней за спиной:

«Девица-то светится ровно порой!

Кто же ей раздвигает ноги?!»

Аллата ж, со Змеем встречаясь тайком,

То мужем звала его, то женихом,

Хоть за счастье — всегда расплата.

Желала она, чтоб её он ласкал

Днем и в полночь глухую, но час настал —

Обо всем прознали три брата.

У людей есть нож, топор и самострел.

Змей не ждал нападения, но успел

Заслонить Аллату от стали.

Омертвел звенящий, чувственный металл,

Что любил и нежил, обнимал, сжигал…

Очи птичьей поживой стали.

Тартунг заерзал, ощутив на своем колене цепкие пальцы Афарги.

— Пойдем отсюда! Не могу здесь больше сидеть! — Рука девицы скользнула по внутренней стороне его бедра, и юноша зашипел сквозь сцепленные зубы.

С каждым днем он все больше привязывался к Афарге, она же глаз не спускала с Эвриха и места себе не могла найти, когда тот беседовал с Аль-Чориль или Тарагатой. Тартунг уверял себя, что ему нет дела до её страданий, однако же сам, глядя на нее, скрежетал зубами. Ему жаль было Афаргу, но чем ей помочь, он решительно не представлял. Не знал этого и Эврих, предпочитавший не замечать её состояния и сказавший как-то, что любовь относится к тем недугам, которые лечению не поддаются. Наверное, так оно и было. Ведь даже узнав от погонщиков слонов, что Омира, вернувшись в свое селение, вышла замуж, Тартунг не переставал вспоминать её и думать о ней. Хуже всего, однако, было то, что временами она сливалась в его мыслях и снах с Афаргой. Ему все труднее становилось вспоминать черты круглолицей девчонки с татуировкой на щеках и похожей на птичье гнездо прической, вместо них он все чаще видел в своих грезах удлиненный овал лица бывшей помощницы колдуна с глубокими, черными, как ночь, и мерцающими, как звезды, глазами…

— Прекрати! — Тартунг попытался оттолкнуть руку Афарги, но сделать это было не так-то просто, не привлекая к себе внимание заполнивших шатер людей.

— Я хочу полюбоваться вместе с тобой на Госпожу Луну, — чуть слышно прошелестела Афарга и одарила юношу хищной, алчной улыбкой. — Когда тебе станет невтерпеж, выбирайся из шатра, я выйду за тобой…

Братья ждали: исчезнет морок-дурман,

Чары сгинут, рассеются, как туман,

Стряхнет их сестра наважденье.

Только крови водой, как ни тщись, не быть.

Лев не будет, не заставишь, волком выть —

Невозможно тут превращенье.

Суров воздаяния вечный закон,

Даже нежную душу калечит он —

Месть становится жизни солью.

Черный плод растет и крепнет на крови,

Вытекшей из ран зарезанной любви,

Наливается злобой, болью…

От ставшей змеей ждать пощады не след —

Ни старым, ни малым спасения нет.

Что же делаешь ты, Аллата?!

Терзала обидчиков дева-змея,

Гналась за невинными, ядом плюя,

И другой судьбы ей не надо…

Говорят, теперь на острове том — тишь,

Не живет там даже крохотная мышь,

Только чаек крик да утесы.

Говорят, теперь на острове покой,

Твари нету ни единой там живой…

Может, правда, врали матросы?..

— Что ты со мной делаешь! Зачем тебе это надо? — прохрипел Тартунг и принялся протискиваться к выходу из шатра. Помедлив несколько мгновений, Афарга последовала за ним и, уже выскальзывая за полог, успела услышать, как Ильяс обратилась к Эвриху:

— Сдается мне, ты осуждаешь эту пастушку за то, что она избрала целью своей жизни месть?

Исчезновение из шатра Тартунга, а затем и Афарги не укрылось от глаз арранта. Он догадывался, что рано или поздно это произойдет, не может не произойти, и мысленно пожелал своим юным спутникам обрести утешение в объятиях друг друга. Едва ли это возможно, но в конечном счете почему бы и нет? Ведь так или иначе все отношения между людьми зиждутся на любви, имеющей тысячи видов и оттенков. Любовь к нему Нжери выросла из ненависти и презрения. Ильяс, сидевшая перед ним и, кажется, о чем-то его спрашивавшая, некогда любила Таанрета, а теперь не могла слышать имени своего супруга без гримасы отвращения. Но эта нелюбовь была все же оборотной стороной любви, а сколько их еще, всевозможных Любовей! От братской и сестринской, отцовской и материнской, дочерней и сыновней до роковой, всепоглощающей страсти; почтительного обожания; скотской жажды обладания во что бы то ни стало и стремления унизить, причинить боль; легкого увлечения; любви-дружбы и любви-соперничества. Всех и не перечесть…

— Ты слышишь меня, Эврих? — настойчиво вопросила Аль-Чориль, хмуря густые, выразительно очерченные брови. — Почему ты спел эту песню так, словно не понимаешь побуждений Аллаты? Разве тебе никогда не приходилось пылать жаждой мести?

Разговора этого было не избежать, но Эврих не хотел заводить его при посторонних и потому вместо ответа вновь коснулся чуткими пальцами струн старенькой дибулы. Потом, помедлив, негромко произнес, ни к кому не обращаясь:

— Мне кажется, эта песня была не о мести, а о силе любви. Хорошая песня, впрочем, тем и хороша, что каждый находит в ней что-то свое.

Он поднял глаза на Ильяс, и та поняла, что сейчас действительно не время для откровенных бесед, а Тарагата, почувствовав невысказанное желание подруги, потребовала:

— Ну так спой нам что-нибудь попроще! Над чем не надо ломать голову и что будет понято всеми как должно.

— А стоит ли такое петь? — пробормотал аррант. — Ну да ладно, попробую.

Прикрыв глаза, он взял несколько печальных аккордов и запел:

Опустилась на руку мне птица,

Птица несказанной красоты.

Ей бы средь цветов порхать, резвиться

Да клевать плоды…

Долго на меня смотрела птица,

Словно в душу силясь заглянуть,

И сказала: «Хватит веселиться.

Собирайся в путь!»

А другие птахи гнезда вили,

В солнечной плескались вышине…

Карие глаза у птицы были,

Памятные мне…

Один из разбойников тяжко вздохнул, другой хихикнул, а Ильяс склонила голову, так что непонятно было, слушает она или мысленно продолжает отложенный до более подходящего случая спор с аррантом, походя выворачивавшего наизнанку совершенно очевидные вещи, привлекавшего и вместе с тем отталкивавшего предводительницу гушкаваров своей непохожестью как на прежних, так и на нынешних её знакомцев. Нганья, видимо, испытывала такое же смятение от слов и песен арранта, как и она сама, и это в какой-то мере утешало Ильяс. «Да, Уруб был прав, этот чужеземец удивительный человек. Он видит мир иначе, чем мы, и это может оказаться не менее важным, чем его колдовские способности. Вот только захочет ли он приложить все свои силы к тому, чтобы отыскать Ульчи? Или попробует сбежать при первой возможности? Доверять ему, во всяком случае, нельзя. О, Нгура Охранительница, до чего же проще иметь дело с теми, кто продает свои услуги! Кого можно купить с потрохами за соответствующее количество цвангов, запугать или соблазнить…»

Ах, и голос был у ней знакомый —

Голос той, что прежде я любил!

То звенящий, то лениво-томный….

Что он мне сулил?

Вечный сон, без грез, без сновидений?

Жадной земли беззубый рот?

Место в толпе беспамятных теней?

Сумерки мутных вод?

Или полет в межзвездные дали,

Ветер, ревущий со всех сторон,

Новую жизнь, о которой мечтали

Под колокольный звон?..

«А этого попробуй купи! Попробуй запугай его, если он сам в пекло лезет, словно уверен, что Великий Дух ждет его с распростертыми объятиями! Впрочем, и запуганному, и подкупленному веры все равно нет… А ему вот почему-то хочется верить… Какой же цепью его к себе приковать, чтобы он мне сына помог найти? А мне ведь мальчика моего не только разыскать надобно, но ещё и на императорский трон посадить…»

Или за трусость, обман, ошибку

Строгий, пристрастный, нескорый суд?

Каты, измыслив лютую пытку,

Только приказа ждут…

Пристально смотрит дивная птица

Вестница воли горних Богов.

Зова любимой мне ли страшиться?

«Путь укажи. Я готов»

«Быть может, я зря отпустила Газахлара? — подумала Ильяс, продолжая размышлять о том, как превратить чудного арранта в своего верного сообщника. — Но ежедневно видеть подле себя отца-предателя было бы настоящей пыткой, и долго бы я её не вынесла. Кроме того, Эврих не питает к нему особой привязанности и… Теперь, впрочем, об этом поздно жалеть. Другой вопрос, могу ли я рассчитывать на верность колдуна, пригрозив, что убью его спутников, если он замыслит предательство или не проявит должного усердия в поисках моего сына? Или, прибегнув к угрозам, напротив, оттолкну его от себя? Одних, дабы добиться от них желаемого, надобно бить, других гладить, но этот аррант сбивает меня с толку… А тут ещё Нганья глаз с него не сводит, словно голодающий с пышущей жаром лепешки. Предательница!»

Она покосилась на подругу, с которой им довелось претерпеть столько, сколько другим бы, наверно, на десять жизней хватило, и с удивлением отметила, что радуется её худобе и угловатым формам, явно не способным привлечь к себе внимание Эвриха. Устыдилась этих мыслей и неприязненно уставилась на арранта, продолжавшего задумчиво пощипывать струны дибулы, явно не подозревая, какой разлад чувств испытывает из-за него предводительница гушкаваров.

* * *

Прислушиваясь к ровному посапыванию Тартунга, Афарга в ярости сжимала кулаки, чуть не до крови кусала губы, издавая временами хриплое, гневное рычание. Ясные, яркие звезды сияли над ней подобно зажженным где-то в беспредельной дали светильникам, а полная луна слепила, высекая из глаз слезы. Все было как в детстве, когда она, будучи не в силах уснуть, ворочалась на постеленной во дворе циновке, ибо в хижине было слишком душно. Тогда она любила смотреть на звездный небосвод, она верила, что это ясные очи предков взирают на неё из далекого далека, подмигивают одобрительно и чуточку насмешливо. Мир представлялся ей добрым и понятным, будущее виделось безоблачным и счастливым. Воины и старики склоняли головы при встречах с той, чьи предки в одиннадцати поколениях были Теми-Кто-Разгова-ривает-С-Богами. Когда брат её Мхабр стал вождем сехаба, она почувствовала себя равной Алой Матери и за гордыню свою была наказана так, как ей и не снилось. Но никогда, никогда она не теряла веры в то, что настанет миг и все в её жизни переменится. Служа Калиубу, удовлетворяя противоестественные прихоти Гитаго и даже извиваясь в лапах ненасытных, гораздых на мерзкие выдумки ранталуков, она знала: Богиня, посылая ей испытания и страшно наказывая за высокомерие, не оставила её и, утолив свою мстительность, сторицей воздаст за все обиды и унижения.

Старая Чойга, обучавшая её некогда начаткам колдовского искусства, не раз говорила, что она является избранницей Алой Матери. Колдунья так часто повторяла пророческие слова матери Афарги, на смертном одре предрекшей дочери великое будущее, что они прочно засели в её голове и до поры до времени помогали стойко переносить удары судьбы. Если бы не вера в свою избранность, она давно бы наложила на себя руки, но сейчас с ней происходило что-то необычное, от чего не было ни защиты, ни спасения. Уроки Чойги, едва ли не прежде всего научившей её отстраняться от внешнего мира, возводя невидимый и все же непроницаемый барьер между своими чувствами и телесными ощущениями, исправно помогавшие ей переживать побои и унижения, оберегавшие душу от кровоточащих ран и неизгладимых шрамов, утратили всякую действенность после встречи Афарги со златокудрым аррантом. Он — один из немногих, не желавших причинить ей зла и воспользоваться её зависимым положением, — ранил девушку каждым своим взглядом, каждым словом. Впрочем, нет, на самом деле все обстояло ещё хуже, ибо, испытывая боль от соприкосновения пальца с содранной кожей с деревом или тканью, глупо винить их в собственной чувствительности.

Самое же гадкое заключалось в том, что боль эта доставляла Афарге мучительное удовольствие, и она не променяла бы её ни за что на свете. Чего, казалось бы, проще — сбежать от арранта, и всего делов-то! А после подписания им вольной и бежать надобности не было, можно просто уйти. Так ведь нет, не могла она по собственной воле расстаться с ним и отправиться на поиски сехаба, нашедших пристанище у родственных и дружественных племен. Она врала Тартунгу и врала себе, будто ненавидит Эвриха, и напрасно пыталась заставить его возненавидеть себя. Кажется, он понимал Афаргу лучше её самой, но то ли не желал, то ли не мог помочь заставить разлюбить себя, избавить от сладкой боли, которая становилась порой совершенно невыносимой.

Эта-то боль и толкнула её в объятия Тартунга. Она надеялась, что чувственное наслаждение оглушит её, хотела вышибить клин клином, и это ей почти удалось. Но только почти, потому что, лаская раззадоренного ею юношу, она, вопреки своей воле, представляла, будто ласкает арранта. Отдаваясь ему, она убеждала себя, что отдается арранту и это его руки и губы ласкают её жаждущее любви тело. Она снова лгала себе и от сознания бесцельности этой лжи, неравноценности замены и невозможности совладать со своими чувствами готова была кататься по земле, раздирая грудь и лицо ногтями, заходясь отчаянным, безысходным воем…

Она с радостью бы сделала для Эвриха все, что угодно: солгала, украла, убила. За высочайшее счастье она сочла бы удовлетворить его всеми возможными способами, которыми женщина может удовлетворить мужчину. Она мечтала о том, чтобы он проделал с ней те жуткие штучки, которые заставляли её считать грязными животными Зепека и прочих ранталуков, донимавших несчастную рабыню своей изобретательностью, дабы таким образом вознаградить себя за редкость общения с женщинами, но Эвриху от неё ничего не было нужно. Он не замечал её призывных взглядов, сторонился слишком откровенных прикосновений, напуганный, быть может, танцем вожделения, который она исполнила для него из страха быть отданной в лапы Гитаго. Вай-ваг! Теперь ей уже казалось, что это было бы самым лучшим выходом, но тогда она об этом не могла и помыслить.

Афарга громко застонала, почувствовав ноющую, тянущую боль в груди. С некоторых пор ей начало казаться, что любовь к Эвриху и ненависть к Аль-Чориль и Тарагате, тянущихся к её арранту, словно цветы к солнцу, набухают в ней, подобно зернам, попавшим на плодородную почву, прорастают, сплетаются, превращаясь в горячий, пульсирующий шар. И шар этот день ото дня становится все плотнее, больше, горячее, носить его делается тяжелее и тяжелее… Зря, ох зря надеялась она от него избавиться, растопить или сжечь в жаре Тартунговых объятий. Увы, он не уменьшился, а словно бы ещё немного подрос, да и объятия юноши оказались скорее неуклюжими, чем жаркими. Стремясь показать свою опытность, тот явно переоценил свои возможности и доставил Афарге значительно меньше радости, чем она рассчитывала. Собственно говоря, он скорее раздразнил, чем удовлетворил её, и, прислушиваясь к его мерному посапыванию, она с разочарованием вынуждена была признать, что опять ошиблась. Ей не следовало увлекать его из шатра, темным силуэтом выделявшегося на фоне звездного неба в полусотне шагов от приютивших их зарослей кустарника.

Не требовалось особой смекалки, чтобы понять: никто не заменит ей Эвриха. Если уж уроки, данные Чойгой, не уберегли её от чар чудного арранта, наивно было пытаться избавиться от них, лаская порывистого, нетерпеливого Тартунга. И столь же наивно было, вероятно, ожидать, что Алая Мать сменит когда-нибудь гнев на милость.

Прежде Афарга редко задумывалась над тем, каково её место в этом жестоком и подлом мире. Ей достаточно было верить в то, что избранница Богини не будет ею забыта. Если она наказана Алой Матерью, то за прегрешения, а ежели та испытывает её, то для того лишь, чтобы затем воздать по заслугам. Но, слушая разговоры Эвриха с Тартунгом, силясь проникнуть в его мысли, она неожиданно усомнилась в том, что правильно понимала предсказания и смысл уроков старой Чойги. У неё зародилось страшное подозрение, что обладание некими колдовскими способностями ещё не делает её избранницей Богини. Быть может, чтобы стать ею, она должна не только покорно сносить удары судьбы, прячась в скорлупу бесчувствия, как улитка в свой переносной домик, но и совершать поступки, способные привлечь к ней внимание Алой Матери?

Мысль эта посетила девушку, когда она убедилась, что барьер, воздвигаемый ею между собственными чувствами и телесными ощущениями, бесполезен при общении с Эврихом, ведь защищаться в этом случае надобно не от внешних воздействий, а от себя самой, и накопленный опыт мало чем может ей помочь. Прежнее, казавшееся ныне полусонным, полурастительным существование безвозвратно ушло в прошлое, новое же началось со сладкой боли, над тщетной, неумелой попыткой избавиться от которой смеялась во все свое круглое, сияющее лицо не только Госпожа Луна, но и мириады холодных, бесчувственных звезд. Под насмешливым сиянием их Афарга корчилась, кусала губы и тихо постанывала, мучительно размышляя о том, что же она должна совершить, дабы заслужить расположение Алой Матери и не желавшего отвечать на её чувство арранта…

Глава пятая. Город Тысячи Храмов

Первое время поведение Ильяс представлялось Эвриху совершенно непредсказуемым. Шайка гушкаваров двигалась к Городу Тысячи Храмов то потаенными, труднопроходимыми тропами, то вдруг нахально выезжала на дорогу, соединявшую Терен-теги со столицей, и скакала, останавливая встречные обозы, купцов и оксаров. Причем одних люди Аль-Чориль отпускали с миром, а других обирали до нитки. Одни деревни разбойники обходили стороной, принимая все необходимые меры предосторожности, дабы не быть обнаруженными, в другие въезжали, как на собственный двор, останавливались на ночь в хижинах радостно встречавших их селян, безбоязненно пили, ели, веселились. После посещения таких деревень количество тюков с награбленным резко сокращалось, хотя купить дорогие ткани, посуду, оружие и пряности обитатели их были явно не в состоянии.

Еще более непостижимым было то, что гушкавары останавливались порой неподалеку от поместий весьма влиятельных Небожителей, и Ильяс с Нганьей надолго исчезали из разбойничьего лагеря. Иногда их сопровождал Яргай — пышнобородый верзила, имевший тяжелую руку и легкий характер, с одним или двумя воинами, но чаще женщины отправлялись в поместья одни, из чего следовало, что они поддерживали с владельцами их самые дружеские и доверительные отношения. На вопросы о том, что связывает почтенных, приближенных к императору оксаров с разбойницами, за головы которых назначено солидное вознаграждение, Ильяс отшучивалась, а то и врала без зазрения совести, что это их родственники, коим узы крови не позволяют выдать Кешо своих племянниц, теток или троюродных сестер. Тарагата отмалчивалась, поджимая губы с таким видом, словно аррант спрашивает её о чем-то непристойном, а Яргай, ухмыляясь, уверял, что подруги пропадают у своих многочисленных любовников.

После посещений поместий часть гушкаварской поклажи тоже исчезала, из чего Эврих заключил, что Ильяс совсем не обязательно было сбывать награбленное в Городе Тысячи Храмов. Паутина недомолвок и откровенной лжи здорово раздражала его до тех пор, пока он не уяснил то, о чем другой, вероятно, догадался бы сразу: Аль-Чориль в самом деле не обычная разбойница и далеко идущие планы её поддерживает множество людей.

Живя в «Мраморном логове», Эврих был убежден в прочности власти Кешо. У него создалось впечатление, превратное, как он теперь понимал, будто обитатели Мавуно довольны своим императором и ни о чем лучшем не мечтают. Может быть, если бы он поменьше увлекался местными чудесами и диковинками, заблуждение это началось бы рассеиваться у него по пути к Слоновьим горам, но по тем или иным причинам этого не произошло, и сейчас он был поражен собственной слепотой. Путешествие с гушкаварами открыло ему глаза на повсеместное недовольство жителей империи правлением Кешо и утвердило в мысли, что вспыхивавшие тут и там стычки селян и ремесленников со сборщиками налогов и вербовщиками, набиравшими людей для похода на Саккарем, могут в любой момент перерасти в бунт. Купцы сетовали на прекращение торговли с Кидотой, Афираэну и заморскими странами, оксары — на ущемление их исконных прав и привилегий, бедный люд — на высокие налоги. К тому же едва ли не все были недовольны нескончаемыми войнами то на западных, то на восточных рубежах страны, ибо победы доставались слишком дорогой ценой, а плоды их оказывались весьма скудными. И если в Городе Тысячи Храмов ещё находились простаки, радующиеся задуманному Кешо вторжению в Саккарем, то за пределами столицы сыскать их стоило немалого труда.

Об этом, разумеется, не кричали на каждом перекрестке и не заговаривали с белокожим, золотоволосым чужеземцем, и все же он давно уже должен был понять, догадаться по каким-то косвенным признакам о том, что империя похожа на нарыв, готовый вот-вот лопнуть. Глядя, как приветствуют гушкаваров селяне, многие из которых готовы были пристать к отряду Ильяс по первому её слову, легко было представить, что произойдет, ежели ей удастся отыскать Ульчи. Недруги Кешо не пожалели сил — а времени у них было предостаточно, — дабы распространить слухи о мальчишке, имевшем неоспоримое право на императорский престол. Смерть Хутама, провозглашенного императором ещё во младенчестве, трактовалась ими как воля Великого Духа, ясно показавшего, кого из близнецов он желает видеть на троне Мавуно. Имя его матери — легендарной Аль-Чориль, защитницы обездоленных и утешительницы несчастных, супруги безвинно пострадавшего, ослепленного и изгнанного из страны Таанрета, и без того являлось, как заметил Эврих, чем-то вроде пароля или боевого клича недовольных, и уж коли она объявит о намерении своем вернуть ему законный титул императора, под её знамена в мгновение ока соберется целое войско. Зачатки его Ильяс неоднократно показывала арранту, дабы убедить в необходимости затеянного дела: группы гушкаваров по две-три дюжины человек в каждой встречались им у селений Дзеба, Шаухри, Барганги, у бродов и развилок дорог…

— Мои родственники любят меня, хотя и вынуждены это пока скрывать, — с кривоватой улыбкой поясняла она Эвриху, приветствуя поднятой рукой очередной отряд единомышленников, загадочным образом узнавших о её приближении. — Я же говорила тебе, что мы не разбойники. А врагов положено иметь каждому достойному человеку, не так ли?

Эврих бормотал что-то утвердительное, ощущая томительную пустоту под ложечкой и ругая собственную недальновидность. Принимая предложение Ильяс, он в душевной простоте полагал, что она хочет всего лишь вернуть себе потерянного сына, упуская из виду, что, помимо материнских, предводительницей гушкаваров могут владеть и другие чувства. Разговора о них Аль-Чориль до времени не только не заводила, но и всячески избегала, полагая, вероятно, что чем больше аррант увидит, тем проще им в конечном счете будет объясниться, и так оно в общем и вышло.

Ей не пришлось рассказывать ему о своих планах и объяснять, что Ульчи ей нужен не только как сын, но и как символ, вокруг которого сплотятся все недовольные правлением Кешо. Что кровавой междоусобицы не избежать, и вопрос только в том, примет ли она организованный характер или выльется в ряд стихийных выступлений. Первый вариант был, несомненно, предпочтительней, ибо исключал в случае удачи по крайней мере войну с Саккаремом, тогда как второй казался более вероятным. Недовольство высокими, как никогда, из-за подготовки к войне налогами росло с каждым днем, и стоило какой-нибудь провинции взбунтоваться, её поддержали бы другие. Все это рано или поздно должно было стать очевидным путешествующему с гушкаварами чужеземцу, и, когда Эврих прекратил задавать наивные вопросы, Аль-Чориль сочла, что он сделал из увиденного необходимые умозаключения и пришла пора перестать говорить загадками. Случилось это, когда они, проезжая мимо расположенной близ дороги каменоломни, остановились понаблюдать за работающими в ней людьми.

Глядя на каменотесов, добывавших редкий в Мономатане мрамор, Эврих вспоминал гигантские каменоломни Нижней Аррантиады. Он легко отличал глыбы светлого, добытого недавно камня, имевшие нежный голубовато-бирюзовый оттенок, от старых блоков желтовато-бежевого цвета. С любопытством разглядывал вытесанные колонны с капителями непривычной формы, вокруг которых высились кучи крупных осколков и щебня. Присматривался к раздевшимся до пояса рабочим, в рваных коротких штанах, соломенных шляпах и кожаных сандалиях, точивших и закалявших инструмент, обрабатывавших вытесанные вчерне блоки и вгрызавшихся в мраморный массив холма, похожий на предназначенный для великанов амфитеатр. В Нижней, да и Верхней Аррантиадах мраморные каменоломни встречались часто, и Эврих любил наблюдать за неспешной работой кряжистых, основательных людей, силой рук своих и мастерством превращавших бесформенные глыбы камня в дивные колонны, фризы, лестничные ступени и стеновые блоки.

— Все это мои родственники, готовые присоединиться ко мне по первому зову, — гордо произнесла Ильяс, в манерах которой аррант постоянно чувствовал естественную властность человека, рожденного в богатстве и привыкшего к привилегиям. Человека, которому никогда не приходило в голову сомневаться в своем праве повелевать другими людьми.

— Рад, что у тебя такое обилие родичей среди оксаров, селян, ремесленников и даже каменотесов, — равнодушно промолвил аррант. Он видел, что Аль-Чориль боится спугнуть его откровенным разговором, но и сама тяготится тем, что запрещает себе говорить откровенно о самом для неё важном.

— Родичи они мне или нет, но не задумываясь отдадут за меня жизнь, если понадобится. Они будут верны мне до последнего вздоха и исполнят любой мой приказ, когда я призову их следовать за собой.

От властного тона чернокожей наездницы, сидящей на молочно-белом коне, арранта передернуло, и он сухо спросил:

— Не приходило ли тебе в голову, что если эти люди готовы пожертвовать ради тебя жизнью, то и ты должна дать им что-то помимо возможности пролить кровь своих обидчиков?

При этом он подивился, как странно устроено человеческое сознание. Ильяс как-то обмолвилась, что ненавидит Таанрета за то, что тот позволил Ке-шо переиграть его, в результате чего она лишилась детей и превратилась в изгнанницу. Она не пожелала слушать рассказ арранта о слепом метателе ножей, встреченном им в Кондаре и похожем, судя по описаниям, на её мужа. Но при этом она ездит на таком же белом коне, какой был, по словам Нга-ньи, у Таанрета.

— Что может быть слаще мести? — глядя вдаль, вопросила Аль-Чориль. — Помнишь, ты пел о девушке, превратившейся в змею? Вот она-то понимала толк в отмщении.

— Эту песню сочинил я сам, услышав историю Аллаты. Но песни тем и отличаются от жизни, что их можно завершить звучным аккордом. А жизнь продолжается, и мщение не может быть её целью. Ты желаешь срубить сгнившее дерево, не полагаясь на то, что оно само рухнет под порывами ветра, — пусть так. Но хороший садовник, берясь за топор или пилу, обдумывает, какое дерево посадит взамен уничтоженного.

— Если дерево грозит рухнуть на стоящую поблизости хижину, то прежде надобно по-умному повалить его, а после размышлять о том, что посадить на освободившемся месте.

Солнце стояло в зените, и по тропинке, спускавшейся в каменоломню, потянулась цепочка подростков, тащивших на плече по длинной палке, на которых висели корзинки с обедом для отцов и братьев. В корзинах скорее всего были просяные или маисовые лепешки и горшок с овощным супом. Потные спины каменотесов сверкали, словно натертые маслом, визжали точильные круги, глухо звякали опускавшиеся на зубила молоты, над каменоломней поднимались облачка мраморной пыли…

— Мы сотрем в порошок Кешо и его приспешников. А там видно будет, как устроить жизнь в империи, дабы уменьшить число несчастных. Но для этого ты должен отыскать Ульчи. Мы посадим его на трон и для начала отменим половину налогов. Зачем нам воевать за морем, если свободных, пригодных для пахоты земель хватит в Мавуно не только нашим внукам, но и правнукам?

Каменотесы, заметившие застывшую на краю карьера всадницу на молочно-белом коне, стали показывать на неё пальцами, сбиваться в кучки, оживленно о чем-то переговариваясь. Аль-Чориль выпрямилась в седле, гордо вскинула голову, свысока поглядывая на сидящего на невзрачном ослике арранта.

Эврих прикрыл глаза, ослепленные ярким солнцем и сиянием свежеобтесанных мраморных глыб, искрящихся, словно свежевыпавший снег. Ильяс наконец решилась назвать вещи своими именами, и его ужаснула её убежденность в необходимости задуманного, удивляла вера в успех восстания и огорчило, что движет ею желание мести, а не стремление облегчить чьи-то страдания, сделать жизнь обитателей Мавуно чуточку лучше и счастливее.

— Я воочию убедился, что у тебя немало сторонников. У существующей власти же всегда найдутся враги. Рабы рассчитывют получить свободу. Бедные жаждут разбогатеть, способные — приложить свои невостребованные таланты, честолюбивые — выдвинуться, обиженные — отомстить. Но стоит ли все это крови, которая неизбежно прольется во время междоусобицы? — Видя, что Аль-Чориль нахмурилась, аррант понизил голос, стараясь, чтобы тот звучал ровно и бесстрастно. — Да и Кешо, думается мне, решил вторгнуться в Саккарем не от хорошей жизни. Наверное, он тоже хочет видеть свою родину процветающей, вот только пути для достижения славной цели выбирает сомнительные…

— Ты считаешь, что я окажусь худшей правительницей, чем этот выродок? — раздраженно перебила Эвриха Аль-Чориль. — А я вот убеждена в обратном! Хуже, чем правит он, просто некуда! К тому же Кешо должен получить то, что давно уже заслужил своей подлостью и жестокостью!

— То же самое, вероятно, говорил Димдиго, готовясь свергнуть Бульдонэ. То же самое утверждал и Триумвират, собираясь положить конец правлению Димдиго. Они добились своего, однако у ме ня не сложилось впечатления, что с приходом их к власти жизнь в Мавуно изменилась к лучшему. Тысячи людей были убиты, сотни возвысились, так ведь большинству жителей Города Тысячи Храмов, не говоря уже об остальных обитателях империи, ни пользы это, ни радости не принесло.

— Тебя, видно, никогда по-настоящему не обижали, не оскорбляли, в землю не втаптывали! — вскинулась Аль-Чориль, посылая своего коня прочь от каменоломни вдогон обогнавшему их отряду. — Не о чем мне говорить с тем, кому чувство мести неведомо!

— А ведь и впрямь неведомо… — пробормотал Эврих, похлопывая длинноухого по холке. — Мне и в самом деле никогда не хотелось мстить. Ни Хономеру, ни «стервятникам Кешо», ни приближенным Хозяина Вечной Степи…

То есть вспыхивал он жаждой мести часто, но так же быстро и остывал, сознавая, что ею не исправить содеянного. Он понимал чувства Волкодава, страстно желавшего отомстить кунсу Винитарию, прозванному Людоедом, и отомстившего-таки погубителю рода Серого Пса. Однако сам он не смог бы десять с лишним лет жить мечтой о мести. Скорее всего именно чувство необходимости исполнить долг перед предательски убитыми родичами и позволило Волкодаву не сломаться, превозмочь все ужасы каторги, выжить там, где выжить невозможно, но он-то, Эврих, не был венном. И хорошо помнил слова пастыря Непры о том, что надобно отличать зло от носителей зла. Ибо последние, вольно они взяли на себя это страшное бремя или невольно, сами же от него пострадают. И ежели можно кому-то из них помочь, то сделать это не в пример достойнее, нежели предать носителя зла смерти. Вот только не часто злодеи каялись, а в праведников так и вообще ни разу на Эвриховых глазах не превращались…

— Скажи-ка, почтеннейший, — с обычной своей кривой улыбкой обратилась к Эвриху Аль-Чориль, придерживая коня, — а придворного мага Хозяина Вечной Степи ты из каких побуждений к праотцам отправил?

— Из лучших, разумеется, — ответствовал аррант, не слишком-то удивившись тому, что предводительнице гушкаваров стало известно о его похождениях в Вечной Степи. Если капитан «Верволики» говорил о них с Хамданом, то Уруб, называвший себя Малаи, тоже мог слышать его рассуждения и, естественно, пересказал услышанное Ильяс вне зависимости от того, верил он Шарвану или нет.

— Мщение или, скажем, воздаяние по заслугам тоже, на мой взгляд, дело достойное. Но я бы хотела узнать, что двигало тобой, когда ты прикончил Зачахара, уничтожив при этом склад с колдовским оружием и вызвав тем самым дворцовый переворот.

— Ну-у-у… — Аррант замялся, соображая, как бы попроще изложить причины содеянного.

— Если хочешь знать, то гналась я за Газахларовым отрядом не столько ради того, чтобы свести счеты с отцом, сколько для того, чтобы заручиться твоей помощью и поддержкой, — неожиданно сообщила Аль-Чориль, не глядя на собеседника. — Мне нужны твои знания и чародейские способности, и, дабы воспользоваться ими наилучшим образом, я хочу понять побудительные мотивы твоих поступков. Так это не была месть?

— Нет, я убил Зачахара из сострадания.

— Вай-ваг! Вот это лихо! — восхитилась Ильяс. — Слыхала я о чудаках, которые утверждают, что, убивая человека, оказывают ему услугу. Дескать, они сокращают его мучения в этом гадком мире и приближают встречу с Великим Духом, особенно милостивым к невинно убиенным. Однако не думала…

— Я убил Зачахара из сострадания к тем, кого в ближайшее время должно было погубить его Огненное Волшебство! — прервал Эврих насмешницу. — И мне совершенно не было дело до того, что произойдет после уничтожения этого оружия в Матибу-Тагале.

— Тем не менее твой поступок сорвал поход степняков на Саккарем. Почему бы тебе не помочь мне свергнуть Кешо и таким образом отвратить опасность, нависшую над этой цветущей страной?

— Свергнуть Кешо? Но ведь ты просила меня всего лишь отыскать Ульчи! Или ты считаешь мои возможности безграничными, и мне ничего не стоит соединить, например, мостом Мавуно и Аррантиаду? — насмешливо спросил Эврих, хотя на душе у него в этот момент было на редкость паршиво. — В Матибу-Тагале обстоятельства благоприятствовали моим замыслам, но, главное, я не мог не вмешаться. Вооруженных Огненным Волшебством степняков можно было сравнить разве что с прекрасно обученным воином, который занялся избиением детей…

— Бросившись мне на выручку около улицы Оракулов, ты рассуждал точно так же? Кстати, я до сих пор не удосужилась поблагодарить тебя за спасение. — На этот раз улыбка Ильяс, несмотря на шрам в углу рта, не казалась кривой, а голос вместо высокомерия источал мед. — Позволь мне в знак признательности подарить тебе Гальила. Он и правда напоминает бешеный ветер и уж во всяком случае подойдет тебе больше этого осла.

— На выручку тебе я бросился не рассуждая. Помогать же гушкаварам в свержении Кешо у меня нет ни малейшего желания. Я чужеземец, и не пристало мне вмешиваться в здешние усобицы. Что же касается вторжения войска Кешо в Саккарем, то, может, это как раз та встряска, которой не хватает империи. Впрочем, могу посоветовать тебе попробовать связаться с подсылами Мария Лаура, которых, по мнению Хамдана, должно быть в Мванааке хоть пруд пруди.

— О, хитроумный аррант, не пытайся подменить себя теми, кто умеет лишь подглядывать и подслушивать! — лукаво усмехнулась Ильяс и кокетливо погрозила Эвриху пальчиком. — Мы ещё вернемся к этой теме, пока же возьми коня и подумай, как отыскать Мутамак и Ульчи. Если бы только я могла дать ей знать, где меня найти…

— О, хитроумная предводительница гушкаваров! Я лекарь, а не воин, и потому не возьму Гальила — Бешеного Ветра. Еще раз повторяю: ты переоцениваешь мои способности и рискуешь разочароваться во мне. — Эврих помолчал, силясь поймать ускользающую мысль. — Да, вот что я хотел ещё сказать. С чего ты взяла, будто Мутамак желает быть найденной? Если она привязалась к Ульчи, то едва ли будет стремиться к встрече с тобой. Очень может статься, твоей бывшей служанке вовсе не хочется, чтобы «ее мальчик» стал императором. Я бы, к примеру, не взял на себя смелость утверждать, что повелитель Мавуно счастливее рыбака, садовника или пасечника.

Аль-Чориль бросила на арранта взгляд, значения которого он не понял, и вновь послала своего коня вперед, мигом оставив Эврихова ослика далеко позади. Была она разгневана или всего лишь удивлена его словами? Эврих не знал и пожалел, что ему не довелось спросить слепого метателя ножей, вспоминает ли тот свою супругу и испытывает ли сожаления по поводу того, что не стал, вместо Кешо, единовластным повелителем Мавуно.

* * *

Если бы не Афарга, Эврих никогда бы не попал в Урочище Каменных Кружев. Ни он, ни Тартунг ничего о нем не слышали, а Ильяс слишком торопилась в столицу, чтобы посещать заброшенные святилища или хотя бы вспоминать об их существовании. Она была против того, чтобы делать хотя бы и небольшой крюк, но Афарга ни о чем до сих пор не просила Эвриха, и тот счел невозможным отказать ей в желании увидеть место, считавшееся священным у её соплеменников.

Аль-Чориль вынуждена была уступить и, не желая выпускать чудного арранта из виду, вызвалась сопровождать его, Афаргу и Тартунга в урочище, пользовавшееся у местного населения недоброй славой. Пробравшись по чуть заметной тропе сквозь лесную чащу до распадка, в котором находилось место поклонения сехаба, Эврих замер. Помянул Всеблагого Отца Созидателя и решил, что очень даже понимает как сехаба, так и поселившихся на отобранных у родичей Афарги землях пепонго и выходцев из окрестностей Мванааке.

Вознесшиеся на сотню локтей ввысь переплетения изящных каменных арок, с причудливыми, похожими на ласточкины гнезда балконами и беседками, действительно напоминали дивное кружево. Одних зрителей оно могло привести в священный трепет, у других — вызвать преклонение перед непостижимым мастерством безвестных создателей каменного чуда, в третьих — вселить ужас и отвращение перед чародейским творением, цель которого вызывала недоумение как после беглого, так и после внимательного осмотра гигантского сооружения.

— Некогда здесь обитали возлюбленные дети Алой Матери, память о коих до сих пор хранят эти камни, —сказала Афарга, бесстрашно устремляясь к подножию странного, как будто лишенного веса и свободно парящего над каменистой почвой кружева.

Девушка не могла ответить ни на один из вопросов, возникших у Эвриха при виде этого сооружения, созданного явно не человеческими руками много веков, а может, и тысячелетий назад. Несмотря на то что на серых, с металлическим блеском конструкциях не было заметно ни трещин, ни лишайников, ни ржавчины, аррант чувствовал, что они возведены здесь в незапамятные времена. Изящные очертания невесомых, стремительных и упругих арок вызывали ассоциации со струями бьющей из фонтанов воды. Или расплавленного камня, ударившего из земли полусотней струй, да так и застывшего, образовав причудливые переплетения арок-каскадов, поддерживаемых в воздухе неведомой силой. Возникало, впрочем, и ещё одно неожиданное сравнение — с окаменевшим лесом, ибо при ближайшем рассмотрении в составляющих кружева нитях обнаружилось некоторое сходство с коленчатым строением бамбука. Вот только утолщались и сужались они неравномерно, подчиняясь какому-то трудноуловимому ритму. И Эврих подозревал, что именно благодаря этой разнице в диаметрах нитей между массами сказочного сооружения достигнуто равновесие, позволяющее ему держаться на немногочисленных, тонких опорах…

— Напоминает ювелирное изделие, только очень уж большое, — высказала свое мнение Ильяс, бывавшая уже в Урочище Каменных Кружев и взиравшая на них ныне без особого интереса.

— А я бы сравнил это с плетенными из тростника или соломы креслами. Те тоже на вид хрупкие, а на деле не хлипче деревянных, — проворчал Тартунг, испытывавший необъяснимый трепет перед удивительной каменной паутиной и прилагавший все силы, дабы скрыть его.

— Жаль, кружев этих не видели ученые мужи блистательного Силиона. То-то споров бы вокруг их происхождения разгорелось, — пробормотал аррант, проводя пальцами по прохладной и шероховатой поверхности одной из уходящих в землю нитей, толщиной не превышавшей торс взрослого человека. — Вот бы посмотреть, как глубоко они уходят в землю. Впечатление, что без корней этому диву-дивному не устоять.

— Нет у нас времени рыть землю! Да и что ты тут без лопат и толпы помощников накопаешь? Земля-то, глянь, сплошной камень! — Ильяс уже была в седле и нетерпеливо посматривала на арранта и его спутников. — Если Афарга не будет совершать никаких обрядов, пора трогаться в путь.

— Не буду. Это дело жрецов, я хотела лишь взглянуть на древнее святилище, хорошо памятное мне с детства, — тихо промолвила Афарга, ощущая смутное беспокойство и знакомую тяжесть в груди. Священное место не исцелило её, не пробудило радостных и светлых воспоминаний, а, напротив, заставило ещё острее ощутить собственную беспомощность и никчемность.

— Поистине это самое удивительное сооружение из виденных мною! — Усевшись в седло, Эврих последний раз окинул взглядом Урочище Каменных Кружев, дабы как следует запомнить и верно зарисовать на первом же привале. — Оно является лучшим подтверждением того, что в мире этом, помимо людей, жили не похожие на нас существа, обладавшие способностями и умениями, разительно отличавшимися от наших. Находятся скептики, осмеивающие описания их, сохранившиеся в уникальных старинных манускриптах, но я склонен считать, что они либо не умеют видеть дальше ушей своего осла, либо не желают признавать того, что не укладывается в их представления об устройстве мироздания.

— Ты говоришь о тех, кто жил здесь в Золотом веке? — поинтересовалась Аль-Чориль, прислушиваясь к бормотанию арранта. — Думаешь, это их рук дело?

— Рук, лап, щупалец… — задумчиво протянул Эврих, пытаясь представить, что за существа могли создать Каменные Кружева и зачем им это понадобилось. — Легенды о Золотом веке не внушают мне доверия. Едва ли время, предшествовавшее падению Камня-С-Небес, было таким уж благостным и безмятежным. Однако, вне всякого сомнения, мир был иным и населяли его не только другие племена и народы, но и существа, о которых мы знаем прискорбно мало.

— Кальдука, старый императорский летописец, рассказывал мне, когда я была маленькой, об ужасной катастрофе, изменившей полторы тысячи лет назад лицо нашего мира. Он любил говорить о дайне, тальбах и других дивных существах, навсегда ушедших из него через открывшиеся Порталы в иные, не похожие на наш миры, — проговорила Ильяс, придерживая коня, чтобы ехать бок о бок с аррантом. — Я любила слушать его и верила, помнится, каждому слову, но потом мне начало казаться, что Кальдука просто пересказывает старые предания, над которыми сам в глубине души посмеивается. Говорил он что-то и о создателях Каменных Кружев, вот только в голове у меня мало что из его слов задержалось. По молодости лет я не ценила мудрого старца, а потом поздно стало раскаиваться и корить себя за пропущенные мимо ушей советы.

Ильяс имела в виду что-то явно не относящееся к диковинному сооружению и древней катастрофе, и Эврих приготовился услышать нечто любопытное, но предводительница гушкаваров внезапно замолчала, не желая, видимо, делиться с ним своими воспоминаниями.

— О каком бедствии вы говорите? — обратился Тартунг к арранту. — Я в детстве тоже слышал легенды о гневе Наама, в результате которого на месте гор появились моря, а часть суши ушла под воду.

— Наам тут ни при чем. Древние рукописи повествуют о том, что полторы тысячи лет назад на землю рухнул огромный камень, натворивший немало бед. Причем в камне этом, именуемом Камнем-С-Небес, был якобы заключен или находился по собственной воле Чужак — неведомый Бог, прилетевший из невообразимых далей. Его преследовали Боги нашего мира, и наконечники пущенных в Чужака копий многие столетия хранились в Раддаи — Белом городе, стоящем в пустыне на границе Саккарема, Нардара и Халисуна, — неторопливо начал рассказывать Эврих. — Их называли Небесными Самоцветами, и поклониться им приходили люди разных народов, населявших Восточный материк, хотя выше всего ценили эту святыню почитатели Богини, которую саккаремцы величают Матерью Всего Сущего.

О том, что происходило после падения Камня-С-Небес, до нас дошли весьма разноречивые сведения, но большинство ученых мужей полагают, что из-за его удара оземь часть прибрежных городов была потоплена, некоторые плодородные области Восточного материка превратились в пустыню, воздух стал ядовитым, и страшный мор поразил все живое. Мир наш растроился на Нижний мир. Верхний мир и Кромешный край — Велимор. Помимо того, открылись Порталы, ведущие в иные Реальности, куда и бежали, спасаясь от неминуемой смерти, многие жившие на этой земле люди и нелюди. Точнее, нелюди, среди которых были, наверно, и те, кто воздвиг Каменные Кружева.

— Звучит не хуже, чем предания моего родного племени, — заметил Тартунг, ехавший по левую руку от Эвриха. — Каждый народ рассказывает о прошлом по-разному, но есть что-то общее в легендах мибу, пепонго, жителей Города Тысячи Храмов и кочевников Красной степи.

— Я рассказываю тебе вовсе не легенды, — возразил Эврих, оглядываясь, дабы проверить, не отстала ли от них Афарга. — Существует масса доказательств того, что все происходило именно так, хотя находятся упрямцы, не желающие слушать ни об открывшихся, а затем вновь закрывшихся Порталах, ни о разумных существах, не похожих на людей и обладавших многими удивительными свойствами. Ну что ж, встречались мне и высокоученые, во многих отношениях чрезвычайно достойные люди, называвшие вымыслом даже рукопись Драйбена из Кешта. Эти чудаки доходили до того, что не желали признать Подгорного Владыку виновником Последней войны, но ведь сколько ты ни кричи, что солнце синее, оно от этого не посинеет.

— А о чем писал Драйбен из Кешта? — тотчас спросил Тартунг в надежде услышать очередную занимательную историю, и аррант не обманул его ожиданий.

Повествование о Последней войне нардарского прэта, владетеля Кешта, долгие годы странствовавшего по миру в поисках сведений о Подгорном Владыке, попадалось Эвриху в нескольких списках, существенно отличавшихся друг от друга. Причина этого крылась в том, что переписчики арранты считали своим долгом возвеличить соотечественников и убрать все порочащее их. Саккаремские переписчики, руководствуясь указаниями шада или же своими собственными представлениями о том, как надлежит писать историю их родины, вносили в труд Драйбена соответствующие изменения. Нарлаки, нардарцы и халисунцы имели свои причины подправлять рукопись, в результате чего версии этого повествования рознились как в мелочах, так и в описании событий, коренным образом изменивших судьбы стран и народов.

Столь несхожие между собой сочинения, приписываемые одному и тому же автору, не могли не вызвать споры между учеными мужами. Одни отстаивали подлинность того манускрипта, другие — этого, третьи же предлагали свой список с драгоценного текста, уверяя, что идентичность его рукописи Драйбена не подлежит сомнению. При этом каждый, естественно, утверждал, что противники его имеют дело с жалкой подделкой, превратно толкующей события, известные всякому просвещенному человеку. Надобно отдать ученым мужам должное — они изобличили многочисленные ляпы различных переписчиков и сумели составить взамен утерянного некогда подлинника сводный, достаточно непротиворечивый текст, озаглавленный ими «Время беды». Неизбежным следствием этого явилось то, что кое-кто усомнился, писал ли вообще Драйбен, ставший после множества приключений конисом Нардара, свое знаменитое сочинение, или же слухи о существовании такового побудили безвестных авторов к созданию целого ряда подделок, воспринимать которые всерьез просто смешно.

Ознакомившись с различными приписываемыми Драйбену текстами, Эврих признал, что «Время беды», безусловно, содержит самое полное, не приукрашенное и не искаженное чьими-либо последующими поправками описание событий, происходивших около двухсот лет назад на Восточном материке и в Аррантиаде. О них-то он и поведал своим спутникам, пока они возвращались к расположившемуся на отдых отряду гушкаваров.

Повсеместно считалось, что Последняя война началась с извержения вулканов на островах Меорэ, в результате чего обитатели их вынуждены были покинуть архипелаг, устремившись на тростниковых судах к южной оконечности Восточного материка и восточному берегу Мономатаны. Высадившиеся к северу-востоку от Мельсины орды «людей моря» заняли ряд прибрежных саккаремских городов и рыбачьих поселков, выгнали с их земель несколько скотоводческих племен. После первых неудач войска шада Даманхура начали теснить меорэ, отбирая захваченные города и села. «Люди моря» усилили напор на кочевников, после чего те вынуждены были обратиться к шаду за помощью. Совместными усилиями им удалось остановить продвижение меорэ, закрепившихся на побережье в наскоро построенных крепостях, выросших впоследствии в города Дризу, Фухэй, Умукату.

Тем бы, вероятно, все и кончилось, если бы избранный кочевниками военный вождь, получивший громкий титул Хозяина Вечной Степи, не задумал возместить ущерб от войны с меорэ за счет северных соседей. Поход мергейтов в земли вельхов, веннов и сольвеннов не принес Оранчи Гурцату ни славы, ни добычи. Войско его было нещадно пощипано обитателями непролазных чащоб, но это не охладило пыла Хозяина Вечной Степи. Напротив, почувствовав вкус власти, он, не желая расставаться с Золотым Соколом, вручавшимся военному вождю при его избрании, задумал новый поход, на этот раз на юг, на земли благословенного Саккарема. Мало кто знал, что подогревает страсть Оранчи к завоеваниям Подгорный Властелин — Чужак, заключенный некогда в недрах Камня-С-Небес. Посредником между Подгорным Властелином и Хозяином Степи был Драйбен Лаур-Хельк — странствующий ученый, невольно, как ему казалось, разбудивший Чужака от многовекового сна во время посещения его подгорного Логова. Правда же заключалась в том, что разбудил он Чужого Бога по наущению аррантского Царя-Солнца. Тиргил и его приближенные, многое знавшие о Подгорном Властелине от ученых и магов Аррантиады, решили воспользоваться им для разжигания войны на Восточном континенте, дабы основать на его побережье несколько аррантских колоний.

Ловко подсунутые путешествующему Драйбену сведения о Логове Чужака привели к тому, что тот посетил обитель Подгорного Повелителя и подпал под власть пробудившегося Бога, питавшегося чужими болью, ненавистью и страданиями. Воздействуя через Драйбена на Хозяина Степи, он всячески поощрял его к походу на Саккарем, приведшему, как всем известно, к штурму и разорению Мельсины…

— Так уж и всем? — усомнился Тартунг. — Я, например, слышал, что саккаремский шад бежал в какую-то пустыню, отсиделся там, собрал войска и разгромил Гурцата.

— Это было уже после того, как тот занял и разрушил столицу Саккарема, — уточнил Эврих, отметив про себя, что Афарга подъехала ближе и не пропускает ни слова из его рассказа.

— Получив через Драйбена власть над Гурца-том. Подгорный Властелин призвал его в свое Логово, где тот должен был сделать окончательный выбор. Хозяин Вечной Степи выбрал славу, могущество и преуспеяние, оборотной стороной которых явились кровь, горе, страдания и гибель множества ни в чем не повинных людей. Он получил от Чужака Подарок, который должен был помочь ему в походе, а Драйбену предстояло умереть, ибо он исполнил роль провожатого Хозяина Степи и не нужен был больше Подгорному Повелителю. Однако, на его счастье, в Логове в это время оказались дайне, принявший облик вельха и называвший себя Кэрисом, и юный священнослужитель Фарратт-Кадир из разрушенного степняками Шехдата….

— Так дайне и в самом деле существовали? — подняла густые брови Аль-Чориль. — А я-то думала, это досужие вымыслы!

— Вероятно, они существуют и сейчас, но немногие из них живут среди людей. Кэрис, как я понимаю, был исключением из правила, — пояснил Эврих, тоже долгое время считавший дайне сказочными персонажами, и продолжал рассказывать о том, как Кэрису, Фарру и Драйбену удалось улизнуть из Логова. Как они отправились в Раддаи и помогли обитателям его отразить Звериную Напасть, насланную на Белый город Подарком Подгорного Властелина.

Тартунг, Ильяс и Афарга завороженно слушали историю, похожую на сказку. О покушении на солнцеподобного Даманхура, происшедшем в Белом городе, куда тот отправился просить у Аллаана — главного священнослужителя Богини, чтобы жрецы поделились с ним накопленными за века сокровищами, необходимыми для оплаты войска наемников. О путешествии Кэриса и Фарратт-Кадира в Аррантиаду, где они надеялись разузнать о способе, которым аррантским магам и ученым удалось некогда погрузить в сон Подгорного Повелителя; о битве саккаремцев с кочевниками в Альбаканской пустыне, исход которой решило появление ужасного Стража Аласорских гробниц. Эврих был умелым рассказчиком, и слушатели словно воочию увидели полюбившую Кэриса супругу Царя-Солнце — Валериду Лоллию, возглавившую дворцовый заговор, и Асверию Лаур — единственную оставшуюся в живых после вторжения степняков в Нардар наследницу кониса Юстина Лаура, отдавшую сердце Драйбену, сделавшемуся сначала её придворным магом, а затем и мужем. Их восхитило отчаянное сопротивление обитателей Кергово — последней не занятой мергейтами провинции Нардара, а услышав об обитавших в заброшенном замке упырях-каттаканах, с коими Драйбен и Асверия заключили военный союз против степняков, Ильяс недоверчиво свистнула и, покачав головой, промолвила:

— Ну это уж слишком! Признайся, что про каттаканов ты присочинил для красного словца! Таких совпадений не бывает!

— Это не совпадение. Когда привычный ход событий нарушается, люди начинают делать несвойственные им поступки и, естественно, обнаруживают то, чего прежде не видели, — терпеливо ответил аррант. — Если человек, ходивший, например, много лет к колодцу по одной и той же тропинке, изменит своим привычкам, то непременно увидит на новой дороге что-нибудь необычное. И чем сильнее меняется его поведение и круг интересов, тем больше нового он открывает в привычном для себя, хорошо изученном, казалось бы, мире.

— Хм… Пожалуй, в этом что-то есть, — согласилась предводительница гушкаваров. Во всяком случае, она ничем не проявила своего недоверия к рассказчику, когда тот перешел к появлению в Кергово тальбов, которые считались не менее легендарными существами, чем дайне. Эврих не был уверен, что Ильяс воспринимает всерьез повествование о Последней войне, да и не особенно стремился убедить слушателей в правдивости рассказываемой истории. Сам он, пережив множество удивительных приключений, склонен был верить рукописи Драйбена — зачем бы конису Нардара плести небылицы? Кроме того, целый ряд описанных им событий был подтвержден другими авторами, дававшими им ещё менее убедительные объяснения. Исчезновение в пламени и грохоте Небесных Самоцветов, послужившее причиной того, что паломники перестали посещать пришедший из-за этого в упадок Белый город, было тому лучшим примером.

Итак, аррант продолжал рассказывать о пленении нардарцами, тальбами и каттаканами Цурсога Разрушителя — одного из самых удачливых военачальников Оранчи, тоже посетившего Логово Подгорного Властелина и получившего от него некое подобие Гурцатова Подарка. О том, как Асверия, Даманхур и маги доставили мергейтского военачальника в Раддаи и, не позволяя ему прервать мысленную связь с Чужаком, использовали Небесные Самоцветы и волшебные мечи для нанесения через Цурсога сокрушительного удара Подгорному Повелителю. В рукописи Драйбена, восстановленной учеными мужами Силиона, не было рассказано о бесславном конце кровавого Хозяина Вечной Степи и трех свадьбах, коими завершилась эта история для главных её участников. Однако Эврих, желая потешить слушателей, поведал им не только о свадьбе Даманхура и Фейран, предупредившей его в свое время о готовящемся покушении и тем, вероятно, спасшей жизнь саккаремскому шаду, но и о женитьбе Драйбена на Асверии, а Кэриса — на бывшей супруге Тиргила…

По улыбкам, расцветшим на лицах спутников, Эврих понял: если и были у них прежде сомнения относительно правдивости его рассказа, то теперь они полностью исчезли — так счастливо завершаться могут только сказки. Вот уж поистине удивительно! Бывшая супруга члена Триумвирата, без малого повелительница Мавуно; дочь и сестра вождей племени сехаба, прирожденная колдунья, лишившаяся своего дара, и мальчишка, провидящий изредка смутные силуэты грядущего, сведенные воедино судьбой для поисков наследника императорского престола, сочли рассказанное им неправдоподобным. То есть они верили ему, пока он говорил о тысячах убитых, вторгшемся в их мир Чужом Боге, который питался человеческим страхом и страданием, об изощренных кознях, предательствах и черной, страшной магии, дававшей силу Стражу Аласорских гробниц, о дайне, каттаканах и заговоре аррантской царицы против своего венценосного супруга, но сочли рассказ выдумкой, после того как услышали о трех свадьбах, случившихся по завершении борьбы с Подгорным Властелином. Сильно же потрепала их жизнь, если они разучились верить в счастливые концы! Хотя, если вдуматься, означает ли свадьба, которой заканчивается добрая половина повествований, счастливый конец? И многие ли мужчины и женщины искренне считают свой брак счастливым?..

Эврих в задумчивости потер изуродованную шрамом щеку, начиная догадываться, почему Драйбен не завершил свою рукопись описанием свадеб, главным действующим лицом на одной из которых ему довелось быть. Но вот вопрос: опасался ли он, поступив так, потерять доверие читателей, считал ли, что дальнейшие судьбы Кэриса, Даманхура, Асверии, Лоллии, Фейран и его самого не имеют отношения к истории о Последней войне, или просто стремился избежать традиционной для выдуманных историй концовки?

Так или иначе, это было удачное решение, и его стоило иметь в виду, заключил Эврих, вспоминая свои недописанные «Удивительные странствия». Справедливости ради следовало, впрочем, признать, что завершение Драйбеном рукописи рассказом о победе над Подгорным Повелителем тоже было «счастливым концом», показавшимся тем не менее Ильяс, Тартунгу и Афарге вполне закономерным.

Так почему же они, безоговорочно поверив в победу магов и воителей над Чужаком, сочли эту историю выдумкой, услышав, что полюбившие друг друга люди сочетались браком? Ведь в этом-то как раз ничего удивительного нет, свадьбы происходят сплошь и рядом, и смельчаки, мудрецы и добряки обзаводятся женами не менее часто, чем трусы, глупцы и злодеи…

* * *

На краю площади, занятой самым большим в Мванааке рынком, Эврих остановился, чтобы поглядеть на рыбий бой. Зрелище это привычно обитателям Города Тысячи Храмов, в Аррантиаде же о нем знали лишь понаслышке. Любителям петушиных сражений казалось странным, что кто-то может истошно орать, наблюдая за дракой бойцовых рыб, выигрывать и проигрывать немалые деньги, делая ставки на победителя. Ну чего любопытного или забавного в рыбьем сражении? То ли дело пестрые, горластые и задиристые петухи!

До того как Эвриху случилось впервые увидеть рыбий бой, он думал точно так же. И удивлялся тому, что на каждом рынке Мванааке имелся небольшой бассейн, хозяин которого тщательно следил за его чистотой и жил с того, что сдавал его внаем желающим показать удаль своих рыб. Хозяева некоторых бассейнов имели собственных бойцовых рыб, и местные мальчишки, случалось, подрабатывали тем, что ловили в Гвадиаре мелких плардов, из коих знатоки отбирали подающих надежды самцов. Эврих, согласно традициям Верхней Аррантиады, отдавал предпочтение соревнованию певчих птиц — зрелище рыбьих боев было, на его взгляд, чересчур жестоким, однако действительно на редкость красивым. Дивная игра красок в пронизанной солнцем прозрачной воде, словно оживавшей от присутствия в ней ярко окрашенных плардов, производила исключительно сильное впечатление, с коим даже кровопролитные сражения петухов не шли ни в какое сравнение.

Заняв место среди других любопытных, толпившихся на краю круглого и мелкого, наполненного голубоватой водой бассейна, аррант не делал ставок и не расталкивал соседей, дабы взглянуть на принесенных в деревянных чанах плардов. Он не собирался угадывать победителей, его не интересовал исход предстоящего поединка, поскольку среди хозяев бойцовых рыб не было знакомых ему людей. Разумеется, он сознавал, что поступает недостойно, собираясь любоваться боем, неизбежно закончащимся гибелью одного из его участников, и все же не мог удержаться от созерцания редкостного по красоте представления. В то же время Эврих с любопытством прислушивался к собственным ощущениям, пытаясь понять, почему раньше и помыслить не мог, что когда-нибудь окажется способным наслаждаться подобным зрелищем, а теперь смотрит на рыбьи бои без содрогания. Что же изменил в нем Нижний мир и отчего Врата продолжают пропускать его, если происшедшие перемены видны даже ему самому?..

Размышления эти были далеко не праздными, ибо, переходя последний раз из Нижнего мира в Верхний, он миновал четвертые по счету Врата, и, если верить утверждениям некоторых ученых мужей, переход этот должен был стать для него роковым. Трижды человек может проходить через разные Врата, четвертые же занесут его невесть куда, вплоть до иной Реальности. За время странствий Эврих, правда, подрастерял прежнюю веру в непогрешимость ученых блистательного Силиона. К тому же ему было известно — помнится, впервые он услышал об этом от Хриса, — что жуткие истории о Вратах распускаются ими нарочно, дабы отпугнуть от них людей легкомысленных, плохо представляющих себе последствия перехода. Однако, если бы обстоятельства не вынудили его к тому, он, понятное дело, не стал бы проверять справедливость утверждения о пагубности четвертых Врат на собственной шкуре. Переход, совершенный с помощью Аситаха, ничего «в общем-то» не доказал. Равно как и последующий переход через Галирадские Врата в Нижний мир. Ибо Вратами этими он уже пользовался, и проход в Нижний мир никому не заказан, а вот в Верхний… До Гремящей расщелины было, конечно, ещё ой как далеко, но мысль о том, что проход в Верхний мир может оказаться для него закрыт навсегда, нет-нет да и приходила Эвриху в голову, и чувствовал он себя при этом весьма неуютно. Тем паче что пребывание в Нижнем мире постоянно меняло в нем что-то, и, надобно думать, не в лучшую сторону…

— Непобедимый Острый Зуб! — зычно провозгласил между тем здоровяк с алой повязкой на лбу, извлекая из чана сачком на длинной ручке хлопавшего жабрами и разевавшего зубастый рот пларда.

Зеленый, с пурпурными продольными полосами и малиновыми плавниками плард достигал в длину чуть больше локтя и бился в сачке так, что, казалось, вот-вот изорвет его в клочья. Вид у него был исключительно праздничный и воинственный, как и у всех бойцовых рыб. Самки плардов были куда мельче, окраску имели скромную и в сражениях не участвовали, самцов же, выловленных ещё мальками, растили в специальных ямах и кормили личинками кровопивок и белых стрекоз, от чего они якобы становились злее и отважнее. Знатоки рыбьих боев считали, впрочем, что злости плардам и так не занимать, ибо два взрослых самца соседства друг с другом не выносят.

— Неустрашимый Джумба рвется в бой! — звонко прокричал мальчишка, помогавший плешивому старику вытащить из чана, стоящего на противоположной стороне бассейна, противника Острого Зуба.

Неустрашимый Джумба, голубовато-синее тело которого украшали желтые полосы, тоже был неплох и напоминал осколок радуги. Длинные острые зубы его зловеще посверкивали, а рот он разевал и захлопывал так, словно беззвучно вызывал противника на бой. А может, проклинал зрителей, шумно обсуждавших шансы бойцов на успех.

Эврих прислушался к возгласам окружающих и узнал, что у Острого Зуба плавники и хвост длиннее — что говорит о его выносливости, но у Джумбы зубы сильнее выдаются вперед, а горб свидетельствует о неукротимом нраве. Полоски на теле Зуба двойные, и это сулит удачу, зато на голове имеются темные пятна, наличие которых выдает нерешительность…

— О Тахмаанг, и как они могут разглядеть все эти полоски и пятнышки? — пробормотал аррант, не видевший ничего, кроме двух красочных вихрей, бьющихся в сачках над недвижной поверхностью голубой воды.

Он наблюдал за тем, как тренируют петухов в Нижней Аррантиаде, укрыв руку толстой кожаной перчаткой. Развивая их выносливость, держат на привязи на солнцепеке, пока бедняга не грохнется без чувств и не задерет лапы кверху. Тогда его обливают холодной водой, дают отлежаться в тени и снова привязывают на солнце. Несмотря на отменную кормежку: рубленую свинину и рис с медом, не все пернатые бойцы выдерживают такую учебу, но как, интересно, можно натренировать, обучить драться рыбу? И как отличить хорошего бойца от посредственного?

— Начинайте, во имя Амгуна-Солнцевращателя! Пора! — провозгласил хозяин бассейна, решив, что ставки сделаны и зрители готовы насладиться боем. — Пускайте рыб!

Одновременно оба сачка были перевернуты, и пларды без всплеска ушли в воду. Описали несколько кругов, осваиваясь с обстановкой, замерли напротив друг друга и свились в сияющий шар. Разъединились, вновь закружили, разбрасывая радужные блики на стены и дно бассейна, сошлись, разлетелись, снова сплелись, как пары в стремительном, огненном танце. Вода замутилась, и аррант, не дожидаясь конца поединка, начал выбираться из окружившей бассейн, ревущей от избытка чувств толпы…

— Не уделишь ли ты мне чуток своего драгоценного времени?

Эврих с трудом заставил себя не скинуть опустившуюся на его плечо руку и обернуться медленно и непринужденно. Покрасив в черный цвет волосы и натерев ореховым соком тело, он полагал, что хотя бы частично обезопасил себя от любопытных взглядов и нежелательных расспросов городской стражи, но вот, выходит, просчитался. Хотя… Вопрос был задан по-саккаремски, и голос явно знакомый…

— Иммамал Биилит? — изумленно вскинул брови аррант при виде сухощавого саккаремца, закутанного в полосатый саронг.

— Он самый. Рад, что ты ещё не забыл меня. — Выдававший себя за торговца сукном посланец Мария Лаура, ныне здравствующего шада благословенного Саккарема, сощурился и потянул арранта за полу белого саронга, на который Эврих при въезде в Город Тысячи Храмов вынужден был сменить свою слишком уж бросавшуюся в глаза тунику. — Не желаешь ли пройтись со мной и поговорить о делах нынешних и планах на будущее?

Эврих, откровенно говоря, не желал, но признаваться в этом счел неразумным и позволил Иммамалу увлечь себя в направлении грузовых пристаней, за которыми поблескивали усеянные пирогами и челнами воды Гвадиары. Обсуждать свои планы он не собирался, но отчего бы не послушать Иммамала? Сегваны в таких случаях говорят: «Кто слушать не хочет, того жизнь научит».

— Я тоже рад видеть тебя живым, невредимым и без рабского ошейника. Были ли столь же удачливы остальные плывшие на «Ласточке»? — вежливо поинтересовался он.

— Про корабельщиков мне ничего не известно, а Шерах, Березат Доброта, Хилой Шаралия и ещё кое-кто из купцов не только обрели свободу, но и покинули Мванааке. Ирам ещё здесь, а Гаслана ты, верно, видел, когда уезжал из города с Газахларом. Благодаря тебе мой слуга стал слышать значительно лучше, и я чувствую себя в долгу перед тобой, — неторопливо начал поджарый саккаремец, ещё больше усохший и сморщившийся за время, проведенное в Мавуно.

— Вай-ваг! Я ведь не закончил промывать ему уши, так что ни о каком долге и речи быть не может! — запротестовал Эврих. — Но скажи, как удалось почтенным купцам спастись из неволи? Капитан «Верволики», помнится, грозился не то приковать вас к веслам, не то отправить на каменоломни?

— Вероятно, эта участь постигла корабельщиков, а что касается купцов… Мы, знаешь ли, часто рискуем и стараемся помогать друг другу. У Шераха в Городе Тысячи Храмов нашелся старинный знакомец, который, получив весть о постигшем его несчастье, поспешил прийти ему на выручку. Шерах замолвил за нас словечко, мы написали обязательство на известную сумму и были выкуплены добрым человеком, не успев изведать тягот рабского труда…

— Ага… — рассеянно протянул Эврих, глядя сквозь просветы между складами для товаров на разгружавшиеся у пристаней речные суденышки торговцев, доставлявших в Мванааке из глубины империи рис, пшеницу, ячмень и просо, шелковые ткани и мешковину, мясо, руду и древесину. Раньше здесь швартовались и торговые джиллы, и чужеземные корабли, но теперь заморские суда перестали появляться в прибрежных водах Мавуно, а имперские купцы, сторожевики и военные корабли становились на якорь в морском порту. Аррант перевел взгляд на ближайший левобережный причал, прозванный Извозом. — Стало быть, не так уж крепко следят чиновники Кешо за чужеземцами, надумавшими покинуть Город Тысячи Храмов?

— Кто станет чинить препятствия несчастным, единственное желание которых — вернуться на родину, дабы не питаться подаяниями сердобольных знакомых? Не думаешь ли ты, что и тебе пришла пора покинуть Южный материк и продолжить путешествие в Мельсину?

Чайки, кружащие над Извозом и рыборазделочными столами, казались в солнечных лучах крохотными золотыми молниями. Криков их из-за дальности расстояния слышно не было, но Эврих знал, что они зовут в путь. От Гвадиары пахло не только рыбой, водорослями и смолой, от неё пахло близким морем, свободой, дальними странами. Где нет нужды таиться, незачем натирать лицо соком ореха, где за ним не будут охотиться подчиненные Амаши и не надобно надувать щеки и изображать из себя всемогущего чародея. Хотя нет, щеки придется надувать и там, если он примет предложение Иммамала…

— Ты помнишь наш разговор на борту «Ласточки»? Я давно бы покинул Мавуно, но не могу возвратиться в Мельсину, не выполнив возложенного на меня поручения, — продолжал посланник Мария Лаура, не глядя на Эвриха. — Мне известно, что ты уже пробовал договориться о месте на корабле, отплывающем из Мванааке. С моей помощью ты без труда покинешь этот город. Через день-два, самое позднее через седмицу. Если захочешь взять с собой юношу, сопровождавшего тебя в Терентеги, я не стану возражать, место найдется и для него.

«Тразий Пэт старше меня года на два-три, — подумал Эврих. — Сейчас ему лет двадцать семь — двадцать девять. Долго ли он ещё протянет в темнице? И до каких пор Кешо намерен держать его там, почему не торопится с публичной казнью?»

Он рассчитывал узнать что-нибудь о старинном приятеле через Рабия Даора, но Тартунг сообщил, что тот уехал по каким-то делам из города и неизвестно когда вернется. Это было очень, очень некстати, вот только не зря ли он возлагал столько надежд на Эпиара? С чего он взял, что бывший аскульский купец поможет ему? Да и чем тут вообще поможешь? Императорская темница — не погреб трактирщика, проникнуть в который можно, взломав единственную дверь или же подобрав ключи к одному-двум замкам…

— Хвала Богине, она хранила и оберегала тебя от невзгод! Однако не кажется ли тебе, что довольно уже испытывать её терпение? — неожиданно сухо и даже сурово вопросил Иммамал. — Ты легко обзаводишься друзьями, но и врагов приобретаешь с неменьшей быстротой. Причем друзья твои сами нуждаются в помощи, тогда как враги способны стереть в порошок дюжину таких, как ты.

— Будешь слишком сладким — съедят мухи, — пробормотал Эврих.

Иммамал был на редкость хорошо осведомлен о его делах, и вещи говорил самые что ни на есть разумные. Более того, глядя в сильно загорелое, морщинистое лицо посланника саккаремского шада, аррант неожиданно почувствовал, как соскучился по светлокожим людям. Он провел в Мавуно около года и давно перестал ощущать себя здесь чужаком, но это вовсе не значило, что он не скучал по землякам и Верхней или хотя бы Нижней Аррантиаде. В конце концов, от мытья в розовой воде чеснок не теряет своего запаха. Заботы обитателей империи касаются его лишь постольку, поскольку и он не обязан посвящать им всю жизнь…

— Мухи тебя, может, и не съедят, а вот люди Амаши рано или поздно шкуру попортят. Ты видишь, мне кое-что известно о твоих делах и знаешь, почему я проявляю к тебе такой интерес. И если я говорю, что голова твоя нынче нетвердо держится на плечах, то поверь — так оно и есть. Быть может, сам ты этого не понимаешь, но со стороны-то оно виднее. Оставь рыбаку сети, птицелову — птиц, мстящему — месть. Ты лекарь, и твое дело исцелять.

— Так-то оно так, и если бы ты предложил мне покинуть Город Тысячи Храмов раньше, я бы не колеблясь последовал за тобой… — задумчиво проговорил Эврих и, неожиданно решившись, продолжал: — Теперь, однако, я не могу уехать, не выполнив своего долга по отношению к попавшему в беду другу и не сдержав обещания, данного Аль-Чориль. Или, по крайней мере, не попытавшись это сделать.

В нескольких словах он поведал Иммамалу о знакомстве своем с Тразием Пэтом и поисках дочери Газахлара своего сына. Чем дольше он говорил, тем мрачнее становилось лицо саккаремца, а когда Эврих закончил рассказ, лжекупец затейливо выругался и отчаянно захрустел сцепленными за спиной пальцами.

— Умеешь ты осложнять свою жизнь! — промолвил он после некоторого молчания и удивленно покачал головой. — И как это у тебя хватило смелости рассказать мне о своих замыслах? Откуда такая уверенность, что я не сболтну лишнего, дабы расстроить твои безумные планы?

— Так в том-то и дело, что планов никаких нет! Окажись мой знакомец сейчас в городе, я бы, может, и не стал откровенничать…

— Удивительная наивность! Ты, стало быть, хочешь, чтобы я помог тебе отыскать Ульчи и освободить Тразия Пэта? — уточнил Иммамал, в очередной раз оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто не может их подслушать. — А почему бы тебе не попросить у меня, например, трон аррантского Царя-Солнце? Не высоко ли голову задрал? Гляди, дождь в ноздри попадет — захлебнешься!

— Легче, легче! — остановил Эврих раздосадованного саккаремца. — Я ведь тебя по всему Городу Тысячи Храмов не выслеживал, чтобы за помощью обратиться! Да и не просил ещё пока ни о чем. Просто объясняю, почему не могу нынче принять твое предложение.

— Объясняешь? — в сердцах повторил Иммамал и так хрустнул пальцами, что аррант испугался за их сохранность. — Нет, ты торгуешься со своим благодетелем, вместо того чтобы ноги ему лобызать! Я из кожи вон лезу, дабы дурную голову от топора уберечь, а тело от пыток, и что же слышу? Он позволит себя спасти, ежели я наследника имперского престола ему сыщу, да ещё и дворцовую темницу разрушу!..

— Ну полно из себя оскорбленную добродетель строить, — вновь прервал Эврих Иммамала. — Напрасно ты меня в наивности упрекаешь и землю копытом роешь. Будучи преданным слугой Мария Лаура, ты не можешь не понимать, что отыскать Ульчи в интересах шада. А Тразий Пэт, коли удастся его освободить, великим подспорьем для Ильяс станет. И не сверкай на меня очами! Предотвратить вторжение имперских войск в Саккарем поважнее, пожалуй, в настоящий момент, чем здоровье дочери Дильбэр.

— Смышлен, ох смышлен! — неожиданно ухмыльнулся Иммамал, отбрасывая маску напускного гнева. — Рассуждаешь ты верно, да по чину ли халат меришь?

— По мне так как раз, а ты себе можешь попроще подыскать! — заявил Эврих, дивясь собственному нахальству.

Решившись рассказать Иммамалу о Тразий Пэте и Ульчи, он не вполне отдавал себе отчет, зачем это делает, и теперь с некоторым изумлением понял, что порыв его был очень даже обоснован. Вряд ли посланник Мария Лаура оставался до сих пор в Мванааке только ради того, чтобы залучить чудо-лекаря в Мельсину. Надобно думать, он нашел способ послужить здесь верой и правдой своему повелителю, разыскал единомышленников и, следовательно, мог оказать Эвриху неоценимую помощь. Ежели, конечно, сочтет, что у них есть хоть какие-то шансы на успех.

— Вай-ваг! Насколько нам всем было бы проще жить, кабы ты предложил мне бежать из Мванааке до моего отъезда с Газахларом! — вырвалось у Эвриха помимо его воли.

— Тогда я ещё не мог предложить тебе этого. — Саккаремец выдавил из себя кислую улыбку и развел руками. — Не ожидал, что ты так меня озадачишь. По мне, лучше заплата, чем голое колено, но мысль устроить в Мванааке заваруху и сорвать вторжение Кешо кажется заманчивой, чего уж тут говорить. Мне надобно подумать. Давай встретимся с тобой здесь… через три дня. И еще… Я бы хотел поговорить с Аль-Чориль и удостовериться, есть ли у неё люди, способные действовать, или это все досужие разговоры.

— Этого я тебе обещать не могу. Предводительница гушкаваров чрезвычайно подозрительна, и не без причины. Хотя… Я поговорю с ней, и, быть может, она не откажется встретиться с тобой.

— Поговори. И да прольется дождь тебе под ноги. — Иммамал поднял руку в прощальном приветствии и неспешным шагом двинулся по направлению к приречным складам.

Эврих смотрел ему вслед, пока фигура сухощавого саккаремца не скрылась между приземистыми строениями. Неожиданно ему пришла в голову мысль, что ради воплощения в жизнь своих замыслов он собирается задействовать силы, которые и впрямь могут потрясти империю до основания, и это его ничуть не порадовало. Он вовсе не был уверен, что, если задуманное Ильяс удастся и она станет опекуншей при малолетнем императоре, это принесет радость или пользу обитателям Мавуно. Аррант не желал зла Кешо — раз уж тому удалось отстранить Таанрета от управления империей, значит, он и впрямь лучше подходил на эту роль, но обстоятельства складывались так, что все его здешние знакомцы оказывались врагами ныне здравствующего императора и выбирать ему было не из чего. К тому же, если Ильяс придет к власти, саккаремцы несколько лет могут спать спокойно, и Марий Лаур успеет приготовиться отразить вторжение…

— О, Всеблагой Отец Созидатель! — с тоской в голосе пробормотал Эврих, поднимая глаза к небу, затянутому набежавшими со стороны моря облаками. — Ну почему мне постоянно приходится расхлебывать кашу, к которой я не имею ни малейшего отношения?

Ни Всеблагой Отец Созидатель, ни Великий Дух, ни прочие Боги не ответили, разумеется, на вопрос чудного арранта. Да и зачем бы им утруждать себя, коли ответ напрашивался сам собой? Ежели не проходит человек по жизни бледной тенью, то вольно или невольно приходится ему расплетать оставленные предшественниками в наследство узелки судеб в пестро-красочном ковре мироздания. А то и свои заплетать, на горе и радость современникам и потомкам…

* * *

Чем ближе подходил Эврих к улице Оракулов, тем безнадежней представлялось ему задуманное. Подобно утопающему, он цеплялся за оказавшуюся под рукой соломинку, прекрасно понимая, что спасти она его не может. Надеяться на то, что кто-нибудь из предсказателей подскажет ему, где надобно искать Ульчи, было глупо: подчиненные Амаши, да и сама Ильяс, уже обращались к ним с этим вопросом, и, если бы кто-нибудь знал ответ, наследник императорского престола был бы давно найден. Однако ничего лучшего, чем прибегнуть к помощи оракулов, аррант в сложившейся ситуации придумать не мог и последовал совету Тартунга.

Все десять дней, проведенных в Мванааке, он напускал на себя важный вид. Кидал в пламя жаровни пахучие порошки, делал над ним затейливые пассы руками, бормотал нечто невразумительно-глубокомысленное на всех известных ему языках, дабы создать видимость магических действий, но никакого результата эти трюки, как и следовало ожидать, не принесли. И не могли принести, ибо Эврих не был магом, а тянуть время становилось опасным. Если бы только Рабий Даор был в городе…

Проблеск надежды появился после неожиданной встречи с Иммамалом, но уверенности в том, что саккаремец захочет и сможет чем-то помочь в освобождении Тразия Пэта, у Эвриха не было, а между тем вернувшийся в Город Тысячи Храмов Газахлар, безусловно, доложил Кешо о встрече с Аль-Чориль. Таким образом они потеряли преимущество внезапности, и люди Амаши уже рыщут в поисках их по столице. Эврих надеялся, что узнать в нем светлокожего, золотоволосого арранта будет непросто, и все же предпочел бы не вылезать из дома до встречи с Эпиаром или с посланцем Мария Лаура. Вряд ли Амаша прикажет прочесывать приречный район города, где среди бедного люда — ремесленников, грузчиков и рыбаков — испокон веку находили приют всякие сомнительные личности, а вот устроить засаду у «Мраморного логова» или на улице Оракулов очень даже может.

Нет, будь его воля, аррант носа бы из временного ихубежища не высунул, тем паче, скучать ему было некогда. Ильяс, воспользовавшись отсутствием Газахлара, связалась с Урубом, и тот ухитрился передать её людям все те драгоценные Эвриховы тюки, разлуку с коими он так остро переживал. Обретение лекарственных снадобий и манускриптов, которые он считал безвозвратно для себя потерянными, окрылило арранта, и он с позволения Аль-Чориль, сотворил для приютившего их трактирщика и его домочадцев пару-тройку маленьких чудес — тех самых, которые не имели к настоящей магии решительно никакого отношения. Тарагата была против и, как оказалась, рассуждала на этот раз более мудро, чем Ильяс. Весть о том, что в притоне старика Шайала поселился чудо-лекарь, немедленно разнеслась по окрестным лачугам, лепившимся друг к другу и к склонам бывшего карьера так, что и не разберешь, где кончается одно и начинается другое жилище. Недужные голодранцы потянулись в трактир, и чем большему числу их Эврих оказывал необходимую помощь, тем больше страждущих стекалось в заведение Шайала на следующий день. Беззубый трактирщик был счастлив, Ильяс же, слишком поздно сообразив, к чему может привести подобная известность, попыталась распустить слух, что чудо-лекарь уехал из города, но не тут-то было! У каждого из Шайаловых домочадцев находился приятель или родственник, которого «ну никак нельзя не выручить», а у тех, в свою очередь, были свои родичи и знакомые, во что бы то ни стало жаждущие исцеления…

Словом, уже через седмицу у Эвриха стало не хватать времени на путевые заметки, которые он взялся было приводить в порядок. Он чистил загноившиеся раны, врачевал сыпницу и болотницу, промывал уши и глаза, но, увы, все это не могло помочь ему в поисках Ульчи. Аль-Чориль начала гневаться, полагая, что аррант по каким-то причинам не хочет выполнять обещание. Она не желала слушать никаких объяснений и, ежели видела разницу между целительством и колдовством, то весьма искусно это скрывала. Несколько раз Эврих принимался говорить ей о Тразии Пэте, но Аль-Чориль грубо прерывала его, будучи, видимо, убеждена, что он пытается отвертеться от взятого на себя обязательства. Понять недовольство предводительницы гушкаваров было нетрудно: время шло, опасность быть обнаруженными росла с каждым днем, аррант же, за которым она так долго гонялась, явно валял дурака, помогая кому угодно, а её потчуя какими-то байками, вместо того чтобы заниматься делом.

Несколько раз Эврих выходил в город: бродил по базарам, прислушивался к разговорам в лавках и трактирах, надеясь, что они натолкнут его на какую-нибудь дельную мысль, но, если не считать встречи с Иммамалом, толку от этих вылазок не было. Поход на улицу Оракулов представлялся ему столь же бесперспективным, да к тому же ещё и опасным, и только настойчивость Тартунга побудила его отправиться в путь. Юноша почему-то был уверен в успехе, а совет его предложить кому-либо из предсказателей очинаку в качестве платы за сведения об Ульчи, был и правда неплох. Высушенная человечья голова, может, и не нужна прорицателю, дабы улавливать смутные образы грядущих событий, но внимание к нему наверняка привлечет и послужит хорошей приманкой для жаждущих предсказаний.

Припомнив свое первое посещение улицы Оракулов, Эврих поправил сумку с очинакой и пожалел, что не взял с собой Тартунга. Опасаясь, что парня узнает кто-нибудь из служителей храма Мбо Мбелек, он поручил ему приготовить лекарственные составы и, если получится, наладить отношения с Афаргой, испортившиеся накануне посещения ими Урочища Каменных Кружев. Чего уж они там не поделили, сказать трудно, но Тартунг, ежели и натворил что, всячески старался загладить свою вину, и, может статься, именно присутствие арранта мешало ему вновь обрести расположение девушки.

Вид обитателей трущоб, расположенных на месте Гнилой пади, как и прежде, произвел на Эвриха тягостное впечатление, однако нынче он был одет почти так же, как и они, и, похоже, не привлек к себе ничьего внимания. Даже предсказатели, окидывавшие прохожих цепкими, наметанными взглядами, не задерживали их на нем, и болезненный мужчина, гадавший некогда Эвриху по крысиным черепам, уставился на него с недоумением и недоверием. Остановившийся перед ним курчавый шрамолицый юноша в поношенном халате был не из тех, у кого водятся деньги, необходимые для получения квалифицированного предсказания.

— Чего тебе надобно, любезный?

— Мне надобно предсказание.

Всматриваясь в лицо оракула, бедра которого были обернуты шкурой пятнистой антилопы, грудь украшало ожерелье из косточек человеческих пальцев, а стягивавшую волосы повязку из змеиной кожи — медный полумесяц, Эврих пытался угадать, может ли тот состоять на службе у Амаши. Немигающий взгляд человека, пристально вглядывающегося внутрь себя, делал это предположение маловероятным, но, окажись аррант на месте Душегуба, он непременно воспользовался бы услугами предсказателей. Люди благополучные не нуждаются в прорицаниях, и у власть имущих нет с ними проблем. Услуги оракулов надобны неблагополучным, а сведения о них сберегателям порядка надлежит собирать где только возможно…

— Спрашивай, если у тебя есть чем заплатить, — равнодушно ответил Глядящий-внутрь-себя. — Но прежде убеди меня, что трудиться я буду не даром.

— Если ты сумеешь ответить на мой вопрос, получишь очинаку. — Эврих опустил сумку на землю перед оракулом и раскрыл её так, чтобы тот мог увидеть высушенную, сморщенную голову. — Если не сумеешь, получишь пять дакков за потраченное время и старания.

Мужчина со впалыми щеками и жидкими тусклыми волосами встрепенулся и протянул руку к Эвриховой сумке:

— Откуда у тебя это? Я… Постой, дай мне коснуться ее! Я постараюсь ответить на твой вопрос. Это щедрая плата! Что ты желаешь знать?

— Меня интересует, что стало с ребенком, на шею которого при рождении была надета вот эта бусина. Где он теперь и как мне его найти?

— Вай-ваг! Тебе нужен не предсказатель, а ясновидящий! Но раз уж ты обратился ко мне… Я попробую тебе помочь. — Глядящий-внутрь-себя принял на ладонь крупную, размером с фасолину бусину из красно-оранжевого коралла, сквозь которую был пропущен тонкий витой шнур. — Садись. — Он указал на лежащую перед ним циновку и, подождав, пока аррант усядется, скрестив ноги, закрыл глаза, словно прислушиваясь к чему-то.

Аль-Чориль долго не хотела отдавать Эвриху единственную вещицу, принадлежавшую некогда Ульчи. Дабы не спутать близнецов, Мутамак, обмыв их, надела на шею каждого по бусине. Хутам, появившийся на свет первым, получил бирюзовую, Ульчи — коралловую. Отправляясь в храм Неизъяснимого, она сняла с него бусину, ибо воспитаннику Мбо Мбелек не полагалось носить амулеты, полученные в святилищах иных Богов. Один Тахмаанг знает, каким образом Ильяс удалось сохранить памятку о сыне, и все же Эврих не представлял себе, какой прок может от неё быть по прошествии едва ли не десяти лет…

— О юноша! Тебе надлежит знать о четырех вещах, которые неизмеримо важнее, чем ты думаешь… — напевным голосом начал оракул, но был остановлен аррантом, продолжившим за него:

— Это мои годы, моя вина, мои враги и мои ошибки, не так ли? — Эврих невесело усмехнулся, заметив растерянность Глядящего-внутрь-себя. — Почтеннейший, я не спрашиваю тебя о себе. Я щедро заплачу за любые сведения о владельце этой бусины, но если ты будешь меня дурачить, то не получишь даже позеленевшего чога.

— Откуда ты только взялся на мою голову? — Оракул уставился на арранта во все глаза, и тень узнавания мелькнула в его взгляде. — Постой-ка… Кажется, я уже видел тебя и даже делал тебе предсказание…

— Верно, — не стал спорить Эврих. — Ты кидал крысиные черепа с врезанными в них серебряными значками. Но не будем отвлекаться.

— Не будем, — покладисто промолвил оракул и некоторое время задумчиво рассматривал своего странного, зеленоглазого собеседника. Потом склонился над покрытой пестрым платком корзиной и принялся перебирать её содержимое. Вытащил глиняный флакончик и, ещё раз оценивающе оглядев Эвриха, сделал маленький глоток. Сморщился и прикрыл глаза, зажав в ладонях коралловую бусину.

Солнце нещадно припекало, мухи с жужжанием кружились над бормочущим что-то невразумительное оракулом. Ни тучки не было в вылинявшем, выгоревшем небе. Ни единого дуновения ветра не доносилось сюда ни с Гвадиары, ни с моря, несмотря на время дождей. Смена сезонов была почти неощутима в Городе Тысячи Храмов, и все же никогда прежде Эврих не ощущал здесь столь давящей, гнетущей духоты. Смахнув со лба испарину, он рванул ворот халата, чувствуя, как капли пота ползут по спине и груди.

Глядящий-внутрь-себя зудел что-то неразборчивое, словно огромная кровопивка, раскачивался из стороны в сторону, крепко зажмурив глаза и сморщившись так, будто хлебнул винного уксуса. Он тоже обливался потом, градом катившимся по его лицу, но был так поглощен своим занятием, что не мог ни стряхнуть повисшую на кончике носа мутную каплю, ни согнать пару нахальных мух, садившихся то и дело ему на лоб. Мухам, впрочем, тоже было как-то не по себе. Они опускались на влажный лоб оракула и тут же взлетали, снова опускались и опять взлетали…

— Помоги мне, Всеблагой Отец Созидатель, гадальщик-то, похоже, взялся за дело всерьез! — пробормотал Эврих по-аррантски, делая оберегающий от зла знак и начиная догадываться, что испытываемые им ощущения как-то связаны с бормотанием оракула, честно старавшегося получить обещанную ему за труды очинаку.

Заунывное гудение его становилось все громче и громче, сидящие поблизости предсказатели принялись подозрительно посматривать в сторону шумного сотоварища, но ни один не встал со своей циновки, и, что ещё более удивительно, вездесущие мальчишки не спешили взглянуть поближе на оракула, подражавшего растревоженному рою пчел.

Эвриха охватило беспокойство. Во-первых, ему совершенно не хотелось привлекать к себе чье-либо внимание, во-вторых, охота на колдунов, начатая в империи после гибели императора Димдиго, продолжалась здесь до сих пор, хотя и без прежнего размаха, а Глядящий-внутрь-себя явно помогал своему ясновидению какими-то чарами. В-третьих, аррант доподлинно знал, что занятия магией — штука чрезвычайно сложная и коварная, зависящая не только от знаний и таланта, но и от такого, казалось бы, пустяка, как настроение чародея. В связи с чем результаты сложных магических действий далеко не всегда соответствуют ожиданиям, даже если за дело берется опытный и искусный маг. Когда же этим начинает заниматься новичок или человек, прибегающий к помощи чар от случая к случаю…

— А-а-ййй! — взвизгнул Глядящий-внутрь-себя и, выронив зажатую между ладонями бусину, стиснул лицо руками.

Подхватив упавшую на циновку бусину, Эврих оглянулся по сторонам и, убедившись, что стражники не бегут со всех сторон к незадачливому оракулу, нацедил в щербатую чашку теплой воды из стоявшего подле предсказателя кувшина.

— Выпей и возьми себя в руки, если не хочешь, чтобы здесь собралась толпа зевак.

— Ав-ва-а-а… — пробормотал Глядящий-внутрь-себя, дрожащими руками поднося чашку к губам. Половину её содержимого он пролил себе на грудь, но остальное, клацая зубами о глиняный край, все же сумел проглотить и жестом попросил налить еще.

«Интересно, все ли предсказатели могут проделывать такое, или мне как-то особенно повезло? — подумал Эврих, вновь наполняя чашку Глядящего-внутрь-себя. — Хотя дело тут, конечно, не в везении, ведь ещё в прошлый раз я довольно долго присматривался к здешним, оракулам и, судя по всему, сделал правильный выбор».

Окинув испытующим взглядом на редкость широкую и прямую для района трущоб улицу, по обеим сторонам которой сидело подле глинобитных домов и заборов не меньше трех дюжин предсказателей, аррант окончательно уверился в том, что подвергся действию чар, использованных Глядящим-внутрь-себя, дабы узнать что-либо об Ульчи. Не таким уж жарким был этот день, и духоты особой он теперь не чувствовал. Синие тени от заборов и домов уберегали расположившихся на левой стороне улицы оракулов от солнечных лучей, и даже сидящие на солнцепеке не слишком, кажется, страдали от них. Все стало как обычно, едва только прекратилось побочное действие заклинаний, хотя произнесший их оракул никак не мог отдышаться и прийти в себя.

Наконец, вытерев лицо рукавом халата, Глядящий-внутрь-себя прокашлялся и сиплым голосом спросил:

— Скажи-ка, любезный, а сам-то ты знаешь, что за мальчишка носил эту бусину? Ежели тобой движет праздное любопытство, то лучше бы тебе моих откровений не слушать.

— Тебе есть что сказать? Или ты думаешь, у меня очинаками весь дом завален и я дни и ночи голову над тем ломаю, как бы от них поскорее избавиться?

— Думаю я, что не принесет тебе эта бусина добра. Судя по одежке, у тебя и дома-то нет…

— Короче! — потребовал Эврих, чувствуя, что он и так уже намозолил глаза собратьям Глядящего-внутрь-себя и надобно подобру-поздорову убираться. Чем дольше он тут пробудет, тем вернее привлечет внимание соглядатаев Амаши, которые ну не могут по этой улице время от времени не прогуливаться.

— Хорошо, раз уж ты так настаиваешь. — Оракул наклонился к арранту и, понизив голос, произнесу — Эта бусина принадлежала одному из сыновей Ильяс и ослепленного Кешо Таанрета.

— Верно, — подтвердил Эврих. — Жив ли он и где я могу его найти?

— Ты знал?! Ах да, конечно… Золотоволосый аррант… — пробормотал Глядящий-внутрь-себя, окончательно вспомнив, при каких обстоятельствах он уже встречался со своим зеленоглазым собеседником. — Ульчи жив, здоров и находится в Городе Тысячи Храмов. Его опекает большая женщина и…

— Ну? Где он? Как мне его найти?

— Не знаю! Ты задаешь мне не те вопросы. — Предсказатель нервно облизнул губы и снова промокнул лоб рукавом халата. — Тебе надобно обратиться к настоящему колдуну. Ведь это они мастера влиять на ход событий и вызывать нужные видения. Я же улавливаю лишь смутные очертания, направления, контуры…

Оракул беспомощно пошевелил растопыренными пальцами, изображая незрячего, ощупью отыскивающего путь в незнакомом месте.

— Не много же полезного ты сумел уловить, — проворчал Эврих, извлекая из сумки обернутую в белую тряпицу очинаку. — Спасибо, однако, и за это. Она твоя.

Он протянул очинаку предсказателю, и тот, жадно схватив её, прижал к впалой груди.

— Так больше тебе нечего мне сказать?

— Благодарю тебя. Ты щедр, и я скажу тебе ещё одно… Только не проси у меня объяснений, ибо не все, что мне открывается, я могу правильно истолковать. — Глядящий-внутрь-себя замялся и наконец вымолвил: — Путь к тому, кого ты ищешь, начинается и кончается на улице Оракулов.

— Как? — изумленно вскинул брови Эврих. — Во имя Великого Духа, как это понять? Значат ли твои слова, что я должен обращаться ко всем оракулам по очереди или…

— Не знаю. Я ведь предупреждал тебя…

— Ладно! — торопливо прервал бормотание предсказателя аррант. — Забудь об этом разговоре. Если кто-нибудь спросит, чего я от тебя хотел, скажи, что спрашивал о своей судьбе. И больше ни слова.

Подхватив сумку, он поднялся и неторопливо зашагал к ближайшему переулку, старательно припадая на левую ногу, дабы изменить походку. Не зря, ох не зря он ушки на макушке держал! Кабы не это, вполне мог бы прозевать приближение трех юнцов, шедших по улице со стороны храма Мбо Мбелек. Двоих он видел впервые, но в третьем безошибочно узнал Серекана, оказавшегося здесь явно не случайно.

Свернув в переулок, Эврих прибавил шагу. Свернул раз, другой, юркнул в щель между потрескавшимися глиняными заборами и, заметив в пыльном дворике игравших в альчики мальчишек, крикнул:

— Эй, мелкота! Кто выведет меня кратчайшим путем на улицу Увечных телег, получит пару чогов!

Мальчишка постарше, в донельзя замызганной рубахе до колен, бросив своих приятелей, махнул арранту рукой и устремился в дальний конец двора, к скрытому выступом дома проходу.

Эврих был уверен, что Серекан на заметил его, а если и заметил, то не успел узнать. Однако присутствие его на улице Оракулов подтверждало самые худшие подозрения арранта. Газахлар рассказал Амаше о нападении Аль-Чориль на свой отряд и поведал об «измене» домашнего лекаря и секретаря. Вероятно даже, чтобы выслужиться, предложил использовать для поимки Эвриха людей, знавших его в лицо и путешествовавших вместе с ним в Терентеги. Самому Газахлару ловить своего бывшего лекаря было ни к чему да и не с руки, ибо это не улучшило бы его отношений с Нжери, а вот поспособствовать в этом Душегубу он, разумеется, не отказался. И Серекана, имевшего причины недолюбливать арранта, владелец «Мраморного логова» предложил направить туда, где тот должен был появиться прежде всего.

— Ай-ай-ай! — Эврих покачал головой, пожалев, что отказался взять сделанное для него Тартунгом кванге. Это оружие претило ему, как никакое другое, и все же с ним бы он чувствовал себя значительно увереннее. — На улице Оракулов мне, значит, появляться нельзя. Тартунгу и Афарге тоже — Газахларовы соглядатаи опознают их быстрее, чем меня. Как же быть-то?

Глядящий-внутрь-себя угадал, кому принадлежала коралловая бусина, и, наверно, не соврал, сказав, что Ульчи жив, здоров, по-прежнему находится под опекой Мутамак и живет в Мванааке. Ильяс приятно будет об этом узнать, но к цели поисков это их ничуть не приблизило…

— Вот улица Увечных телег! Где мои чоги?

— Держи. — Эврих опустил в подставленную ладонь три монетки и, глядя, как мальчишка деловито засовывает их за щеку, подумал, что, если бы тот оказался сыном Ильяс, это бы ничуть не противоречило предсказанию Глядящего-внутрь-себя. Впрочем, истолковать его слова можно было тысячью способов, но как проверить хотя бы одно предположение? Попробуй-ка, например, узнай, что вытатуировано на предплечьях этого сорванца. Скрещенные молнии в круге, коими оберегают своих чад от многоликого зла простолюдины, или же символы кланов Огня и Леопарда?

— Послушай-ка… — начал было аррант и обнаружил, что, пока он придумывал, под каким предлогом попросить своего провожатого закатать рукава долгополой рубахи, тот уже успел дать деру. Пожав плечами, Эврих пролез в указанную щель между домами и оказался на улице Увечных телег. Окинул оценивающим взглядом выбоины от колес многочисленных тяжелогруженых арб и подивился, что кто-то ещё отваживается здесь ездить.

* * *

— Уф, ну и пришлось мне нынче побегать! Парит, сил нет! Не иначе ночью гроза разразится, — отдуваясь, произнес Тартунг, вваливаясь в комнату и стаскивая с плеч пропотевший халат. — Где Эврих?

— У тебя есть для него новости? — спросила Афарга, не отрывая глаз от медной ступки, в которой перетирала листья голубого бахреца.

— Есть, и преотличнейшие! Эпиар Рабий Даор вернулся в столицу, я только что виделся с ним. Он желает завтра же встретиться с Эврихом. Кстати, где он?

Тартунг выбрал из кучи лежащего в углу комнаты тряпья другой халат, брезгливо покрутил носом и накинул на плечи. Задумался, не сменить ли шаровары, но решил, что сделает это потом, после того как окатит себя бадьей воды из колодца.

— Как же тебя пустили к Эпиару, в таком-то виде? Он ведь купец не из последних и кого попало, верно, не принимает. Да и дел у него за время отсутствия должно было накопиться.

Страшно довольный успешно выполненным поручением, равно как и тем, что Афарга не отмалчивается — появилась у неё такая скверная привычка по прибытии в Мванааке, — юноша не заметил, что она дважды не ответила на его вопрос об Эврихе, и возбужденно принялся рассказывать:

— Дом у этого Рабия что надо, не тутошним хибарам чета, и меня к нему, естественно, пускать не хотели. Ну я шепнул привратнику, мол, дело прибыльное и срочное, пусть хоть слугу позовет какого. Я ему, дескать, два слова шепну, чтобы хозяину передал, а там видно будет. Кликнул он слугу. Важности у того — верблюду впору занимать, но снизошел все же, выслушал меня. Я думал, на том и кончится, не увижу его больше, Эврих-то ведь мне ничего передавать не велел — запамятовал, видно, — вот и пришлось на ходу придумывать.

Юноша сделал паузу, ожидая вопроса Афарги. Сегодня она, похоже, была в настроении, потому что не стала его разочаровывать и спросила:

— Что ты велел передать Эпиару? Долго пришлось ждать?

— В том-то и дело, что нет. Верблюдообразный этот тотчас же примчался и повел меня к своему господину. А передать я ему велел, что Эпиара Рабия Даора желает видеть посланец человека, который отплыл некогда от берегов Мономатаны на «Персте Божьем». Э-э-э, да ты ведь эту историю не знаешь! — спохватился юноша. — Надо будет попросить Эвриха, чтобы поведал тебе, а заодно и Аль-Чориль с Тарагатой. Потому как если они о деяниях Тразия Пэта ничего не узнают, так и выручать его не возьмутся. А без них…

Тартунг замолк, почувствовав, что его занесло. Эврих ведь уже не раз принимался рассказывать Аль-Чориль о маге, служившем Богам-Близнецам, учеников которых у арранта были веские причины недолюбливать, да не больно-то его предводительницы гушкаваров слушали. От былого уважения их и едва ли не обожания чудо-лекаря не осталось и следа. На смену им пришли недоверие и подозрительность, в основе которых лежало нежелание разбойниц признать, что Эвриховы возможности хоть и велики, но не беспредельны. Им бы, конечно, хотелось, чтобы он пальцами щелкнул, и вот вам, пожалуйста: Ульчи уже на императорском троне сидит. Так ведь не бывает этак-то, это даже ранталуку ясно!

Был такой момент, чего уж там лукавить, когда и Тартунг полагал: захоти чудо-лекарь — и мертвые оживут, а звезды посыплются с небосвода золотыми монетами. К счастью, длилось это заблуждение недолго, и сумел он таки понять, что мало чести быть всемогущим. Нет, тем-то и поразил его воображение аррант, что далеко не безграничные способности свои умел использовать в нужный момент, неизменно достигая при этом поставленной цели. И Ульчи этого с помощью Тразия Пэта найдет, ежели прислушаются к его словам драчливые девки, вместо того чтобы под ногами путаться. Особенно сейчас, когда Эпиар появился наконец в Мванааке.

— Так где Эврих-то? Неужто опять в город отправился? — На этот раз в голосе юноши отчетливо прозвучало беспокойство. — Ты чего отмалчиваешься? И Шайал глаза отводил… Ну, в чем дело?!

Начиная злиться, он, едва сдерживая раздражение, шагнул к Афарге, и та, все так же не поднимая головы, ответила:

— Ничего с ним не случилось. Пьет он. С Яргаем и Пахитаком.

— Как это пьет? Ты чего городишь? Не видел я его в зале!

— А они нарочно в Шайалову каморку забрались, чтобы никто им не мешал. То ли спаивают его гушкавары по приказу Аль-Чориль — вдруг что сболтнет, то ли в самом деле утешить стараются, — безучастным тоном ответствовала девушка.

— Да скажи ты толком, что стряслось, почему его утешать надобно?

— Мхетта у него на руках умерла. Девчоночка махонькая, у которой спинка повреждена была.

— Вай-ваг! Она же вроде на поправку пошла… — растерянно протянул Тартунг. — Вот, значит, оно как. Ладно, пойду погляжу. Не помню я, чтобы Эврих вином злоупотреблял…

Каморка Шайала — старого трактирщика, проникнувшегося к Эвриху дружескими чувствами и едва ли не благоговением после того, как тот, взявшись лечить его внучку, почти полностью избавил её от разрывающего грудь кашля, — располагалась в самой глубине гигантского дома, размеры которого непосвященному невозможно было даже представить. Собственно говоря, это был не один дом, а более полудюжины хижин, соединенных дворами и переходами, примыкавшими к заброшенной в незапамятные времена шахте каменного карьера. В «Доме Шайала» жили многочисленные родичи хозяина, занимавшиеся приготовлением пищи для посетителей трактира, плетением ковров и циновок, изготовлением пальмового вина и рисовой водки; здесь же располагались погреба и складские помещения, где хранились запасы снеди, а также предназначенные для сбыта товары, добываемые гушкаварами не вполне законным путем. Домов, подобных этому, в приречном районе Города Тысячи Храмов было немало, и соратники Аль-Чориль не испытывали недостатка в жилье. Сама же она вместе с Тарагатой и десятком приближенных предпочитала во время наездов в столицу останавливаться у Шайала. По её словам, это было надежное убежище, и, судя по количеству выходов, расположенных в самых неожиданных местах, Шайал и его домочадцы пребывали в постоянной готовности к нашествию незваных гостей. Трактирщик как-то с гордостью сообщил Тартунгу, что городские стражники несколько раз вторгались в его «владения» и уходили несолоно хлебавши.

Поверить в это было нетрудно, ибо за неполные две седмицы пребывания в «Доме Шайала» Тартунг так и не разобрался в его планировке. Стены и перегородки, сделанные из камня, кирпича, досок, стволов бамбука, циновок и натянутой на рамы бумаги, появлялись и исчезали словно по волшебству. Двери возникали в самых неожиданных местах и через день-два пропадали, заставляя юношу искать обходные пути, а сгорбленный временем трактирщик на вопрос, зачем это делается, лишь хитро улыбался и шамкал, что, дескать, жизнь идет, все меняется — чему же тут удивляться.

Пробираясь к каморке Шайала, Тартунг отметил очередные превращения, связанные, вероятно, с вывозом из тайных складов доставленных сюда гушкаварами товаров, и в который уже раз поразился размаху и бесстрашию невзрачного с виду трактирщика. Интересно, как они с Аль-Чориль нашли друг друга? Кто-нибудь из сообщников её со стариком свел? На первый взгляд не слишком-то он подходящая компания для дочери Газахлара, но, если вдуматься, шамкающий хитрец пользуется в столице не меньшим влиянием, чем излеченный Эврихом оксар…

Тартунг не сразу понял, что донесшийся из-за дощатой двери голос принадлежит Эвриху, а распахнув её, убедился, что к арранту, Яргаю и Пахитаку успели присоединиться Аль-Чориль с Тарагатой. Похоже, Афарга была права, гушкавары накачивали его господина рисовой водкой — и весьма преуспели в этом! — с совершенно определенными намерениями, иначе зачем бы сюда пожаловали их предводительницы?

— А, Тартунг! Вовремя пожаловал! — приветствовал юношу аррант, делая безуспешную попытку приподняться с циновки. — Присаживайся к столу, у нас тут оч-чень содержательный разговор завязался.

Слушать бредни подвыпивших мужчин представлялось Тартунгу не слишком приятным занятием, но он не колеблясь принял приглашение Эвриха, полагая, что сейчас тот нуждается в его присутствии и поддержке более чем когда-либо.

— Стрелку из кванге полную чашу! — зычно провозгласил Яргай, Аль-Чориль поморщилась, а Тарагата напомнила Эвриху: — Ты говорил о заморском чародействе, явленном тебе неким великим магом — Тилорном.

— Да-да, вы назвали бы его великим магом, но сам он утверждал, что не понимает чародеев нашего мира, — рассеянно проговорил Эврих, ход мыслей которого был прерван приходом Тартунга. — Он успел научить меня кое-чему, и если бы я был более прилежным и усидчивым…

— Так чему же он научил тебя? — настаивала Тарагата, полагая, что аррант уже достаточно пьян и не станет таиться.

Тартунг пригубил предложенную ему Яргаем чашу, дабы не привлекать к себе внимания отказом, и мысленно усмехнулся. Предводительницы гушкаваров не желали слушать Эвриха трезвого, но готовы были внимать ему после того, как тот выпил полкувшина рисовой водки. Они до сих пор не поняли, что аррант терпеть не может лжи и прибегает к ней крайне неохотно. А это значит, что, даже влив ему в глотку все запасы водки, хранящиеся в «Доме Шайала», они не услышат от него ничего такого, чего он не сказал бы им в трезвом виде.

— Тилорн учил меня помогать своим ближним. Но теперь я понимаю, что не задал ему главного вопроса — зачем? Зачем помогать тем, кто находится на пути к Всеблагому Отцу Созидателю? Вы, как и обитатели Вечной Степи, называете его Великим Духом, саккаремцы — Богиней — Матерью Всего Сущего, соотечественники Тартунга — Наамом, Великим Драконом. Не в названии суть. Так зачем же мешать тем, кто спешит на встречу с ним?.. — вопросил Тарагату Эврих, устремляя на неё затуманенный выпивкой взгляд. — Быть может, палачи и убийцы в самом деле величайшие благодетели рода людского? Кто умер насильственной смертью, будет обласкан Богами. Кого скосила во цвете лет болезнь, придет в их чертоги, не познав тягот старости и неизбежных разочарований, обид и оскорблений. Так к чему становиться на пути этих счастливцев?

— Может быть, надобно помогать не тем, кто умирает, а тем, кто нуждается лишь в облегчении страданий? — глубокомысленно предположил Пахитак. Угощая Эвриха, он не забывал угощаться и сам, а потому ворочал языком с превеликим напряжением. Чувствуя, что силы его на исходе и скоро он утратит возможность принимать участие в разговоре, отважный гушкавар торопился внести в него посильную лепту.

— Ежели страдания очищают душу, то лекарь, исцеляя страждущего, оказывает ему дурную услугу. Зачем же тогда, спрашивается, ученики Богов-Близнецов открыли в Кондаре лечебницу для неимущих? Быть может, прав был мой земляк, написавший: «Человек, любимый Богами, умирает молодым. Блажен, кто, не познав горести жизни и насладившись прекрасным зрелищем солнца, воды, облаков и огня, спешит вернуться туда, откуда пришел, — под руку Отца Созидателя. Проживи хоть два века, все это ты увидишь таким же и никогда не узришь ничего прекраснее. Так зачем скитаться по бесприютному миру, в коем мы всего лишь гости, зачем просить у Всеблагого долгих лет? Дабы сутулиться, дряхлеть и горевать над могилами друзей? Счастливец, уходя первым, пьет чистую воду, оставляя горечь осадка менее удачливым…» — Эврих заглянул в чашу и протянул её Яргаю. — Плесни, почтенный, и скажи, неужто Тилорн ошибся, исцелив меня, Волкодава и многих-многих других?

Никто не спросил его, кто такой Волкодав, ибо Эврих не раз уже рассказывал гушкаварам удивительные истории о своем друге-венне.

— Чародей излечил тебя, чтобы ты мог искупить свои грехи, помогая другим, — заявил Яргай, извлекая из-за спины непочатый кувшин и разливая содержимое его по стоящим на низком столике чашам. — Аль-Чориль, Тарагата!

Под взглядами гушкаваров, Эвриха и Тартунга Аль-Чориль с Тарагатой осушили свои чаши и потянулись к блюду с солеными орешками.

— Выходит, я искупаю свои грехи, оттягивая встречу страждущих со Всеблагим Отцом Созидателем? — удивился Эврих. — Странный и недостойный способ искупления грехов! Я всегда старался вкладывать душу во все, за что бы ни брался, и получал удовольствие от сознания того, что работа выполнена хорошо. Но не заблуждался ли я, занявшись излечением, если это не угодно Отцу Созидателю или Великому Духу?

— К чему эти рассуждения? Ты облегчал людям страдания и раскаиваешься в этом? — не выдержал Тартунг.

— Не понимаю, почему ты считаешь, что наш Великий Дух и аррантский Всеблагой Отец Созидатель — это одно и то же? — Аль-Чориль сделала Яргаю знак не подливать в её чашу, но тот не заметил этого. — Тот, кого вы называете Всеблагим, просто не может существовать. Если он всезнающий, и есть зло, значит, он не всемогущий; если же он всемогущий, и есть зло, значит, он не всезнающий. А если он всезнающий и всемогущий, но зло продолжает существовать, значит, он не всеблагой. Ибо если всеблагой, то откуда зло?

— В самом деле. Откуда же оно? И чем отличается наш Всеблагой Отец Созидатель от вашего Великого Духа? Может ли Творец быть вместе с тем и Разрушителем? — пробормотал Эврих едва слышно, погрузив нос в чашу. — Мне казалось, что добро и зло одинаковы на всех материках. Зачем браться за работу, которую не можешь выполнить хорошо, ибо она не угодна Богам? Если страдания очищают души, то я напрасно убил Зачахара. Вся моя жизнь была ошибкой. А это значит, что заблуждался не только я, но и все те, кого считаю я своими учителями и друзьями. Пастырь Непра, Хрис, Тилорн, Волкодав, Зелхат Мельсинский, Ниилит и многие, многие другие… Стало быть, Гурцат Кровавый — истинный любимец Богов и является образцом для правителей и их подданных…

— Прекрати трепаться! Скажи лучше, почему ты не желаешь использовать свои магические способности нам во благо? — раздраженно прервала бормотание арранта Тарагата.

— Послушай, женщина! — Эврих вскинул голову, и Тартунг с болью отметил, как побледнело его отмытое от орехового сока лицо, углубились незаметные прежде морщины, запали глаза. Видимо, он, как обычно, полностью выложился, пытаясь вытащить Мхетту, и хорошо, что хоть не ослеп, как уже не раз бывало, когда аррант отдавал обреченным свою жизненную силу. Ему бы сразу после этого спать завалиться, а эти придурки водкой его накачивать вздумали!

— Женщина, — повторил Эврих, погрозив Тарагате пальцем, — ты плохо слышишь? Или я плохо говорю на вашем языке? Если Богам угодны страдания, то как можно мешать Кешо? И сколько раз тебе надобно повторять, что я не владею даже основами магического искусства?

— Вай-ваг! Ну почему эти умники всегда оказываются такими занудами и дураками? — вопросил неведомо кого Пахитак. — Ты знаешь притчу о трех слепцах, ощупывавших слона? Первый потрогал хобот и заявил, что перед ним огромная змея. Второй ощупал ухо и назвал слона огромной летучей мышью. Третий попытался обнять его ногу и сказал, что это пальма. Как же мы можем правильно оценить деяния и устремления Богов, не видя всей картины мира?

— Ты хочешь сказать, что злой и добрый одинаково угодны и необходимы Богам для воплощения их планов? — поинтересовалась Аль-Чориль, но Пахитак, вложив остатки сил в последнюю тираду, откинулся к стене, прикрыл глаза и явно не способен был ни подтвердить, ни опровергнуть её предположение.

— Необходимы — да, — ответил за товарища Яргай. — А в то, что угодны, — не верю! Змеи созданы Тахмаангом для наказания клятвопреступников, воров и убийц, но это не значит, что он их любит. Или что я должен их любить. Чаша невзгод, горестей, бед и страданий, которую приходится испить большинству людей, столь велика, что, ежели сумеешь ты уменьшить её содержимое хоть на наперсток, это будет благим делом. Быть может, говорю я не слишком складно, но не кажется ли тебе, что несчастья, выпадающие на долю многих из нас по воле Богов, дают возможность остальным проявить сострадание и таким образом становятся важнейшим испытанием на человечность?

Ни Аль-Чориль, ни Тарагата не ожидали услышать подобное из уст товарища и удивленно переглянулись, в то время как Тартунг едва удержался от улыбки. Высказанную Яргаем мысль он уже неоднократно слышал от Эвриха, хотя облекал тот её в иные слова. И что бы там ни вещал аррант о пользе очищающих душу страданий, какие бы убедительные ни приводил доводы в пользу того, что надобно радостно воспринимать преждевременную смерть близких, проспавшись, он первым делом отправится осматривать находящихся на его попечении недужных и будет из кожи вон лезть, дабы как можно скорее вернуть им здоровье и силы. Так уж он устроен, что будет лечить, писать свои путевые заметки и выручать из беды незнакомых людей, повинуясь порыву и не задумываясь о последствиях. А потом корить себя в безволии и слабодушии, заниматься самоедством, вспоминая человеконенавистнические бредни, выдуманные свихнувшимися умниками и служащие прекрасным щитом для корыстолюбивых, рвущихся к власти или просто равнодушных, самовлюбленных мерзавцев.

— «Испытание на человечность» — неплохо сказано, — проворчал Эврих, стряхивая с себя сонное оцепенение. — Именно так, наверное, и выразился бы Тразий Пэт. Всем нам постоянно приходится делать выбор, но даже Тилорна, кажется, одолевают сомнения в том, верно ли он поступил в том или ином случае, ибо даже сострадание и милосердие могут порой, по его словам, обернуться трусостью и предательством. Поэтому-то он не особенно обрадовался принесенному мною «маячку» и не спешил связываться через него с соотечественниками…

Аррант забыл о присутствующих, поглощенный какими-то своими мыслями, но Тарагату это явно не устраивало, и, неодобрительно покосившись на помалкивавшую Аль-Чориль, она напомнила:

— Ты начал говорить нам о чарах, которым научил тебя этот самый Тилорн. Так почему бы тебе не продолжить рассказ? Ты неоднократно доказывал, что достиг немалых успехов в деле врачевания, но ведь тебе ведома и магия. Без неё бы ты не сумел заполучить перстень Амаши и Афаргу!

— Ну, если уж тебе так хочется послушать про магию, изволь. Я, помнится, уже начинал как-то рассказывать об удивительных способностях Тразия Пэта, который вместе с двумя другими учениками Богов-Близнецов был отправлен Гистунгуром в Мономатану за неким магическим предметом, принесенным в наш мир из иной Реальности. Так вот он-то действительно понимал толк в чародействе, ибо, когда на их корабль напал морской дракон, сумел заставить его убраться восвояси. Нет-нет, мне хватит! — Аррант прикрыл ладонью чашу, видя, что Яргай вновь взялся за кувшин. — С помощью Тразия Пэта, а вернее, только благодаря ему Агеробарб одолел Серый Ужас, о котором вы, без сомнения, слыхали. И Тразий же сразил самого Агеробарба — одного из искуснейших магов острова Толми, когда ему стало ведомо, для каких гнусных целей понадобился Глаз… э-э-э… магический предмет, который им в конце концов удалось заполучить…

С историей Тразия Пэта Тартунг был уже знаком и потому не слишком внимательно слушал рассказ Эвриха, зато не сводил глаз с Аль-Чориль и Тарагаты. От того, как они отнесутся к словам арранта, зависело очень многое. Сумеет ли он зантересовать их, убедить, переупрямить?

Эврих как-то сказал, что любит и уважает женщин неизмеримо больше, нежели мужчин. Ибо, в случае необходимости, лучшие из них проявляют недоступную мужчинам выносливость, отвагу и решительность, предусмотрительность и изобретательность. Когда же юноша попытался оспорить это утверждение, лукавый аррант сослался на самок хищников, которые умудряются выращивать детенышей без помощи самцов в самые голодные годы. Терпение и упорство их поистине восхитительны и сравнимы лишь с терпением и упорством женщин, достоинства коих мужчины склонны принижать отнюдь не от избытка ума.

Думал ли так Эврих на самом деле или это был всего лишь один из его «загибов» — одному Тахмаангу ведомо, но сейчас ему предстояло перебороть или хотя бы поколебать то самое женское упорство, о котором он отзывался с таким почтением. То, что ему наконец позволили говорить о Тразии Пэте, было хорошим признаком, но это ещё не значило, что предводительницы гушкаваров разуверились в его собственных способностях. Когда же они узнают о намерении арранта вызволить непревзойденного мага из имперской темницы, ему понадобятся все его красноречие и вся искренность, дабы убедить упрямиц, что это единственный способ добраться до Ульчи. Искренности-то у него хватит, в этом Тартунг ни на мгновение не усомнился, да и красноречия Эвриху, даже после всего выпитого, было не занимать… Но, главное, должны же они в конце концов сообразить, что если бы аррант и правда был магом, то, вместо того чтобы тратить время на уговоры и убеждения, просто внушил бы им все, что сочтет нужным. Хотя нет, зная его щепетильность, трудно поверить, что он стал бы их зачаровывать, и Аль-Чориль, конечно же, об этом догадывалась…

О, Великий Дух, как же все усложнилось с появлением в их жизни дочери Газахлара! И зачем только Эвриху понадобилось вступаться за неё и вообще ходить к храму проклятого Мбо Мбелек? Не иначе как из-за этого-то они и сделались жертвами проделок Неизъяснимого Бога — большого любителя ставить все с ног на голову и весьма изощренно подшучивать над людьми.

Глава шестая. Любовное зелье

Открыв глаза, Бибихнор Кешо некоторое время лежал неподвижно, силясь сообразить, почему он проснулся в Розовом зале, а не в собственной спальне. Судя по золотящимся краям облаков, плывущих в бледно-голубом небе, сейчас то ли позднее утро, то ли ранний вечер. Окна в Розовом зале были высокими и узкими, да ещё и занавесками частично задернуты — сквозь такие много не разглядишь. А ежели Хайтай ещё и цветные стекла в них велит вставить, как давно уже собиралась…

Вспомнив о Хайтай, Кешо вспомнил и все остальное. Ну конечно, он пришел посмотреть на приобретенную ею давеча гигантскую жемчужину, они выпили по бокалу чудного нардарского вина, и девчонка затащила его в постель. То есть затащил её он, но она так умело этого добивалась, что устоять было невозможно. Да и костяные фигурки, доставленные ей с Восточного материка, разбудили его воображение, заставив кровь быстрее струиться по жилам. Пять чудесных статуэток из слоновой кости — каждая размером с ладонь — изрядно позабавили его. Редко доводилось ему видеть столь изящные изображения влюбленных пар, в которых дивным образом сочетались страсть и нежность, вожделение и целомудрие. Без сомнения, косторез был великим искусником и Хайтай не зря оставила эти статуэтки напоследок, ни словом не упомянув о них, приглашая императора в свои покои. Жемчужиной — с горошину она или с вишню — обитателей Мванааке не удивишь, а изделия этого… Батара, кажется? — поистине редкое и радостное приобретение. Надо будет спросить Хайтай, нельзя ли достать ещё какие-нибудь созданные им вещицы.

Император приподнялся на локте и взглянул на спящую подле него женщину. Осторожно погладил обнаженное плечо. Черная с баклажанным отливом кожа её была мягкой и бархатистой, густые волосы блестящей волной разметались по розовому шелку подушки. Кешо вздохнул, подумав, что возлюбленная его совсем ещё девчонка — недавно ей исполнилось семнадцать лет, а ему перевалило за сорок. И что с того, что седина не коснулась пока его висков, а лицо не избороздили морщины? По сравнению с Хайтай он старик и порой думает о ней, как о дочери, которой так и не наградил его Тахмаанг, несмотря на щедрые дары и горячие молитвы.

Откинувшись на подушки, император прикрыл глаза, вспоминая, как впервые увидел Хайтай на Большом базаре, лет пять назад. Двое стражников, сопровождаемые старостой базара и гомонящей толпой горожан, тащили ободранную, покрытую ссадинами и кровоподтеками девчонку к помосту для наказаний, и он остановился, чтобы узнать, в чем её обвиняют, — повелитель империи не должен быть безразличен к нуждам, бедам и радостям своих подданных. Избитую пигалицу уличили в воровстве. Маленькая мерзавка не придумала ничего умнее, как стянуть нитку бус с лотка ювелира, и была, конечно же, немедленно схвачена. Если бы она стащила лепешку, нож, горшочек меду — Кешо не стал бы вмешиваться. Голодной нищенке отсчитали бы положенное число ударов палками по пяткам иотпустили с миром. Но за кражу редкостных малахитовых бус, на которые не позарится ни один опытный вор — кто же не знает, что ювелирные лотки зорко охраняются? — полоумной девке должны были отрубить правую руку.

Скучавший на помосте палач не стал бы медлить, получив приказ старосты базара, а тот уже выслушал показания пяти свидетелей неудавшейся кражи и не видел причин нарушать «Уложение Бульдонэ», в коем было подробнейшим образом расписано, какие кары ждут совершивших или пытавшихся совершить те или иные преступления. В том же «Уложении», кстати, указывалось, что император — буде возникнет у него такое желание — может изменять меру наказания преступника по своему усмотрению. У повелителей Мавуно редко возникали желания подобного рода, но девчонка выглядела уж очень затравленной, и к тому же Кешо стало любопытно, почему она позарилась на ожерелье, а не попыталась срезать кошель у какого-нибудь зеваки или каким-либо иным образом завладеть монеткой-другой. Ведь ожерелье это ей не только украсть, но и продать бы не удалось, и не знать этого могла лишь совершеннейшая дикарка.

Словом, он взял Хайтай во дворец и не раскаялся в содеянном. Она оказалась славной и смышленой малышкой, имевшей, правда, одну удивительную особенность. Прекрасные вещи завораживали её, лишали сна и покоя. Ради них она готова была на все, но в глазах Кешо это не было недостатком. Во всяком случае, если речь шла о его юной наложнице. Напротив, это было несомненным достоинством, ибо избавляло его от необходимости ломать голову над тем, чем порадовать и привести в хорошее расположение духа свою крошку. Слава Тахмаангу, он мог позволить себе удовлетворить любую её прихоть, более того, делал это с охотой и удовольствием, поскольку очень скоро понял: Хайтай наделена безошибочным чутьем на вещи по-настоящему красивые. Сами по себе её не привлекали ни золото, ни драгоценные камни, ежели не прошли они через руки искусных мастеров, вложивших в них часть своей души и превративших в сверкающее чудо, стоимость которого несравнима с ценой использованных материалов…

Почувствовав взгляд Кешо, Хайтай зашевелилась, длинные ресницы её задрожали, она раскрыла глаза и улыбнулась.

Кешо улыбнулся ей в ответ, ласково хлопнул пониже спины и сполз с ложа. Вонзил зубы в сочный персик, бросив второй девушке, не спешившей одеваться и покидать постель. Взглянул на клепсидру и с сожалением произнес:

— Придется мне тебя ненадолго покинуть. Амаша, надобно думать, уже заждался меня.

— И как только ты терпишь подле себя этот мешок свинячьего дерьма? — нежным голоском поинтересовалась Хайтай, позволявшая себе, оставаясь наедине с императором, вспоминать прежние манеры. — Рано или поздно он, конечно, захлебнется собственным жиром, но я бы на твоем месте удавила его, не дожидаясь этого счастливого момента.

— Не понимаю, за что ты его так не любишь? — спросил император, от души забавляясь словами девушки.

— У него улыбка харимдаху! И столь же ядовитые речи и взгляды!

— Первый раз слышу, чтобы каменные скорпионы умели улыбаться. Да ещё и ядовитые речи вести! — подзадорил Хайтай император, заканчивая одеваться. — К тому же скорпион, жалящий моих врагов, — весьма полезная зверушка.

— А не боишься, что он когда-нибудь ужалит тебя самого?

— Зачем бы ему? Он и так имеет все, что пожелает, кроме моих забот, — проворчал Кешо, видя, что девчонка и не думает шутить.

— Затем, что скорпион не может не жалить!

— Ox и язычок же у тебя острый! Похуже скорпионьего жала будет! — Кешо нахмурился. Он и сам недолюбливал Душегуба, и предстоящий разговор с ним его отнюдь не радовал, но Хайтай не следовало говорить о начальнике тайного имперского сыска в таком тоне.

— Тебе не нравится мой язык? — Нахальная девчонка показала императору хорошенький розовый язычок, затем медленно провела им по пухлым губам. — А кто-то ведь совсем недавно клялся, что он источает мед!

— Тьфу на тебя, хитрюга! Вели приготовить бассейн и позаботься о том, чтобы нам не было в нем скучно.

— Будет исполнено, мой повелитель. Я придумаю что-нибудь необычное, — томным голосом пообещала Хайтай и вонзила зубы в солнечный персиковый бок. Несколько мгновений Кешо с удовольствием наблюдал за тем, как брызнувший сладкий сок течет по её круглому подбородку, падает на высокие пирамидки девичьих грудей, потом нарочито громко вздохнул и направился к выходу из Розового зала.

Выйдя из Западной башни на открытую галерею, император остановился и, прикрыв рукой глаза от вечернего солнца, окинул взглядом стоящие в гавани суда. Число их росло с каждым днем, и, после того как подойдут последние корабли из Аскула, можно будет приступить к отправке войска в Саккарем. Барбакаи Керджик и Номар рвутся в бой. Стянутые в Пиет дромады копейщиков, лучников и мечников ждут лишь приказа. Приведенные Газахларом слоны пребывают в отличной форме, и, если они хорошо перенесут путешествие по морю, это сильно упростит стоящую перед его воинами задачу…

По пути в Бронзовый зал, где дожидался его Амаша, император позволил себе помечтать. Он представил входящие в гавань корабли, груженные вывезенными из Саккарема сокровищами: золотом и серебром, драгоценными каменьями и прекрасными тканями. Бочками с виноградным вином, мешками с мукой, сильнорукими рабами и искусными рабынями, которыми он будет расплачиваться с купцами и оксарами, помогавшими ему строить корабли и снаряжать войска. Награбленным в Саккареме добром он заткнет глотки недовольным, народ станет прославлять его, и, быть может, тогда он перестанет злиться и выходить из себя в ожидании очередного разговора с Амашей. Надежды на это, впрочем, мало — толстомясый скорпион умеет накопать грязи как во дни поражений, так и во дни побед. Ведь даже торжества по поводу взятия имперскими войсками Аскула ухитрился отравить, притащив во дворец посланцев Гистунгура. И сейчас, разумеется, напомнит об их требованиях, хотя знает, сколь неприятны они повелителю Мавуно.

Предчувствия не обманули императора. Почтительно поприветствовав его, начальник тайного сыска быстро покончил с мелкими делами и обратился к Кешо с давно уже наболевшим вопросом: казнить ли доставленного из Аскула чародея прилюдно или отдать посланцам Гистунгура?

— Мы ежедневно поим его одурманивающим зельем, дабы он не мог применить против нас свои чары. Однако долго это продолжаться не может. Ученики Богов-Близнецов предупреждали, что постоянное употребление полученного из хубкубавы снадобья быстро превращает человека в идиота. По их мнению, Тразий Пэт не является в этом отношении исключением, и потому надобно как можно скорее решить его участь. — Уютно расположившийся в глубоком кресле толстяк сложил на животе короткопалые пухлые ручки и, казалось, наслаждался затруднительным положением, в котором оказался его повелитель. — Нам-то, понятное дело, все едино, казнить сумасшедшего или одурманенного, а вот посланцев Гистунгура устроит только маг, пребывающий в своем уме…

— Знаю! — прервал Кешо разглагольствования Амаши. — Я не страдаю провалами памяти и хорошо помню, чего хотят эти наглецы! Да и ты не даешь мне забыть о мятежнике-чародее, которого даже помучить как следует невозможно. Этот негодяй неплохо устроился! Его за мой счет поят драгоценным снадобьем, он сутками погружен в сладкие грезы, а мы портим себе кровь, изобретая, как с ним поступить.

— Приставленные к нему тюремщики кормят его домашними бульонами, словно малое дитятко. Мы поместили его в «Птичнике», в сухой, чистой и теплой камере, дабы он не простыл и не издох раньше времени. Соломенную подстилку под ним меняют раз в день, — подлил масла в огонь Душегуб.

— Эт-то ещё зачем? — грозно вопросил император.

— Так он же, будучи в забытьи, под себя ходит. Самим тюремщикам хуже будет, если они не станут его обихаживать. Ему-то без разницы, где лежать, что есть. Не кормили б, так и вообще от истощения помер и не заметил.

Пронзительный голос начальника тайного сыска резал императору слух, а мысль о том, что проклятого чародея, доставившего ему столько неприятностей, приходится содержать как дорогого гостя, раздражала, словно соринка в глазу. Но хуже всего было то, что, отдав приказ доставить Тразия Пэта в столицу живым, сам же он и поставил себя в крайне неловкое положение. Мерзавец этот, оказывается, успел лет восемь назад насолить чем-то лично Гистунгуру — Возлюбленному Ученику Богов-Близнецов, — и тот желал во что бы то ни стало заполучить его для сведения старых счетов. Портить отношения с главным жрецом Храма, являвшимся к тому же — пускай и негласно — владыкой острова Толми, Кешо решительно не хотелось, а ежели не отдать Тразия посланникам Гистунгура, ссоры не избежать. Отдать же его было немыслимо, поскольку в городе и так ходили пущенные какими-то злопыхателями слухи, будто предводителю аскульского мятежа удалось бежать из имперской тюрьмы. Прилюдно отрубив ему голову, посадив на кол или четвертовав, они положили бы конец этим развращающим умы байкам, ибо в Мванааке жило немало людей, бывавших в Аскуле и знавших Тразия в лицо. Но как совместить требования жрецов о выдаче им чародея с публичной казнью?..

— А почему бы тебе, несравненный, не отдать Тразия ученикам Богов-Близнецов на помосте? Отменить в последний момент казнь и…

— Нет, это не годится. Я уже думал над таким вариантом, но ничего хорошего он нам не сулит. Во-первых, в меня вцепятся все местные священнослужители, которые, как ты знаешь, не слишком-то жалуют жрецов с острова Толми. Во-вторых, я не желаю, чтобы о наших сношениях с Гистунгу-ром болтали все кому не лень, да и ему это придется не по душе. Общеизвестно ведь, что я терпеть не могу чужеземцев и жажду крови проклятого мятежника. Недоумение по поводу столь странного поступка вызовет новую волну слухов и совершенно ненужный интерес к ученикам Богов-Близнецов. Наконец, в-третьих, я не доверяю жрецам и опасаюсь, что они могут использовать Тразия против меня. — Император не сомневался, что все эти соображения уже приходили в голову Амаше, и все же довел свою мысль до конца. — Они натравят на меня аскульского чародея, когда им станет выгодно, а причин для ненависти у него предостаточно. Месть его будет самозабвенна и, не скрою, страшит меня.

— Где же выход? — поинтересовался Амаша, прекрасно зная, что ответить ему Кешо не в состоянии.

— Не знаю! — раздраженно бросил император и уставился на украшавшие стены зала бронзовые доспехи, дабы не видеть самодовольной, одутловатой рожи начальника тайного сыска. — Я поручил тебе обдумать этот вопрос и рассчитывал, что ты нашел устраивающее все заинтересованные стороны решение.

Амаша скорбно сложил брови домиком и потупился, делая вид, что признает свою вину. На самом же деле он, безусловно, считал повелителя Мавуно полудурком, отдающим распоряжения, выполнить которые невозможно. Кешо понимал, что участь Тразия Пэта должен решить он сам — в этом Душегуб ему не помощник, — и, будучи не в силах сделать это сейчас, перевел разговор на другую тему:

— Ладно, скажи лучше, удалось ли твоим людям напасть на след Ильяс? Не наведывался ли Эврих в «Мраморное логово»? Я так понял, у него есть там свой интерес?

Душегуб засопел, и Кешо понял, что особыми успехами он похвастаться не может.

— Чем же тогда занимаются твои соглядатаи? Газахлар дал тебе столько людей, что уж арранта-то они должны были отыскать! — В голосе императора зазвучал металл. Не часто ему выпадал случай высказать Амаше неудовольствие проделанной работой, и он не собирался его упускать.

* * *

Поднявшись на самую высокую крышу «Дома Шайала», Ильяс подошла к её северному краю, с которого видны были освещенные луной башни императорского дворца, и постаралась взять себя в руки. Обычно вид спящей столицы действовал на неё успокаивающе, помогая забыть дневные неурядицы и сосредоточиться на главном. Однако теперь, когда мечты её начинали сбываться, она сделалась особенно нетерпима к тем, кто своей неосмотрительностью и дурацким упрямством ставил под угрозу столь долго и тщательно вынашиваемые ею замыслы. Каким-то чудом она сдержалась и не наорала на арранта, но далось ей это с таким трудом, что тело до сих пор продолжала сотрясать нервная дрожь. Проклятый лекарь вел себя как самый распоследний безголовый мальчишка, не понимая, что безответственным своим поведением ставит под угрозу дело всей её жизни! Сейчас, когда достигнута договоренность с Эпиаром, Эврих ни в коем случае не должен был выходить в город и шататься по базарам и лавкам, где его могли опознать и схватить соглядатаи Амаши! Хворые и недужные перебьются уж как-нибудь без его снадобий, ежели до сих пор не померли. А если кто отправится к праотцам, она и это переживет, лишь бы аррант оставался живым и невредимым, по крайней мере пока не вытащит из узилища Тразия Пэта. Не для того она столько лет мучилась и рисковала жизнью, без счету проливая свою и чужую кровь, чтобы все сделанное ею пошло в последний момент прахом из-за мягкосердечия заморского лекаришки!

Ильяс поплотнее закуталась в плащ и охватила себя руками за плечи, дабы унять озноб. Она была сильной. Она никогда не отступала и упорно двигалась к поставленной цели. Ей приходилось пользоваться разными способами, чтобы сплотить вокруг себя недовольных правлением Кешо, и никогда ещё она не была так близка к осуществлению своих планов. Стоило ей прикрыть глаза, и перед её внутренним взором вставали лица погибших товарищей. Тех, кто сражался с ней плечом к плечу на границе империи с Кидотой и Афираэну, у безымянных деревушек в восточных провинциях Мавуно, в Красной степи и у истоков Гвадиары. Среди них были мерзавцы и бессребреники, мечтатели и властолюбцы, поборники справедливости и обычные разбойники, поверившие в то, что рано или поздно Аль-Чориль займет место Кешо. Но сейчас… Сейчас надобно думать о живых. Она не может обмануть ожидания тех, кто последовал за ней, и, если понадобится, будет содержать строптивца-арранта под стражей, пока тот не поможет ей заполучить настоящего мага, способного отыскать Ульчи. Если потребуется, она даже закует его в цепи, ибо от него нынче зависит очень многое.

Молодая женщина скрипнула зубами, представив, что бы произошло, схвати люди Амаши Эвриха. У неё случались неудачи, и она всегда находила в себе силы оправиться от очередного удара судьбы, но теперь они были слишком близки к цели, чтобы допустить промах или ошибку. Никогда ещё благодаря затеянной Кешо подготовке к вторжению в Саккарем ситуация не складывалась столь удачно для заговорщиков, и они должны были ухитриться выжать из неё все возможное. Ах, если бы аррант позволил ей прикончить Газахлара, им бы теперь дышалось легче! Насколько же проще управляться с дезертирами, бывшими ремесленниками, селянами и беглыми рабами, чем с такими вот, напичканными всевозможными предрассудками умниками! Хотя и пользы капризный книгочей может принести не в пример больше самого искусного рубаки…

Занятая этими мыслями, Ильяс не сразу заметила появление на плоской кровле ещё одного человека, поднявшегося, как и она, по внутренней лестнице. Уловив краешком глаза движение за спиной, она отступила к краю крыши, стиснув рукоять висящего на поясе кинжала, с которым никогда не расставалась.

— Кому это ещё не спится? — поинтересовалась она, пытаясь разглядеть черты светлолицего незнакомца. — Эврих? Тебе-то здесь что понадобилось?

— Я, так же как и ты, люблю смотреть на ночную столицу. И мне… Я хотел извиниться перед тобой за причиненное беспокойство. Обещаю не выходить из «Дома Шайала», пока Эпиар не даст знак, что пора действовать.

— А-а-а… — смягчившись, протянула Ильяс. — Ну что ж, это другое дело. Разумные речи и слушать приятно. А я уж начала подумывать, не связать ли тебя, дабы умерить чрезмерный пыл.

— Когда звонит большой колокол, маленького не слышно, — пробормотал Эврих. — Не возражаешь, если я побуду здесь немного?

— После того как я запретила тебе покидать без своего позволения «Дом Шайала», выгнать тебя ещё и отсюда было бы слишком жестоко, — ответствовала тронутая покорностью арранта женщина и, помолчав, добавила: — С годами я начала любить ночь больше любого другого времени суток…

В детстве она любила наблюдать за тем, как сумрак приходит на смену дневному свету, а потом его вытесняет тьма. Ей казалось, что она не только видит усиливающееся с каждым мгновением сияние звезд, но и слышит издаваемые ими мелодии, вплетающиеся в звонкое стрекотание цикад и певучее кваканье лягушек. Темнота успокаивала её, смягчая очертания предметов, приглушая слишком яркие краски, заставляя забывать дневные заботы и тревоги. Со временем она подметила, что, если встречать ночь на возвышенности, вечернее небо словно поднимается над землей, открывая необъятные, невидимые днем дали. Наверно, поэтому ночь казалась ей не только таинственней, но и больше, просторнее дня; тьма будто раскрывала незримые, но явно ощущаемые ею двери в иные миры, иные реальности. Именно это чувство затерянности в бескрайних просторах мироздания помогало ей переносить невзгоды, ибо осознание себя крохотной частичкой бесконечности неизбежно приводило к мысли о ничтожности обид, оскорблений и страданий, которые, в силу их малости, следует воспринимать с улыбкой, а то и с радостью.

Глядя, как от Гвадиары поднимается легкий, похожий на дым туман, Ильяс думала о быстротечности жизни, о том, что молодость уходит, а в жизни её до сих пор было так мало мгновений, которые хотелось бы вспоминать. Она украдкой посмотрела на арранта, со светлой улыбкой взиравшего на тонкие, прозрачные облачка, набегавшие на сверкающий лунный диск, и в который уже раз с завистью подумала, что видит перед собой счастливого человека. Уж его-то не грызут сожаления о прошлом, не терзают мрачные предчувствия. О, как бы хотелось ей взглянуть на мир его глазами и понять, что за удовольствие находит он во врачевании смердящих язв, в базарной толчее, в скитаниях по чужедальним землям, не сулящих ему ни славы, ни прибытка? Странно, что и у Таанрета, и у Эвриха глаза хищников: у одного — желтые, у другого — зеленые, но оба отличаются удивительно мягким нравом. Ильяс горько усмехнулась, припоминая, как обвиняла Таанрета в жестокосердии, и с запоздалым раскаянием подумала, что, веди она себя по-другому, Кешо, быть может, и не удалось бы занять императорский престол.

Слушая рассуждения мужа о грядущем благоденствии империи без императора, о создании мощного торгового флота, открытии новых шахт и рудников, она должна была понять, что имеет дело с мечтателем, должна была помочь ему, а вместо этого допекала глупыми упреками, изобличая во всех смертных грехах. А теперь вот изводит придирками чудного арранта, не желая признаваться себе в том, как её тянет к нему. Ведь на самом-то деле она опасалась не того, что Эврих попадется на глаза соглядатаям Кешо — он достаточно осторожен и рассудителен, да и облик научился мастерски изменять. Нет, она просто не желала, чтобы он встречался с Нжери, ибо девчонка и впрямь была прехорошенькой, и трудно было поверить, что аррант так быстро забыл её прелести…

— Неужели ты не видел жену Газахлара с тех пор, как уехал из Мванааке? — неожиданно для себя спросила она. Вопрос прозвучал грубо и был столь неуместен, что аррант вздрогнул, а Ильяс, желая скрыть неловкость, продолжала ещё более вызывающим тоном: — Эта дурочка очаровательна, спору нет! Но за желание видеть её ты можешь заплатить головой. И, что ещё хуже, попав в застенки Кешо, выдать всех нас.

Эврих уставился на собеседницу с таким изумленным видом, словно на лбу у неё вырос рог. Ильяс же, хоть и сознавала, что лучше бы ей замолчать и не усугублять дурацкого положения, в котором она очутилась, дав волю неожиданно нахлынувшим чувствам, с язвительной улыбкой промолвила:

— Потом, когда мы покончим с самозванцем и возведем на трон Ульчи, я подарю тебе супругу моего отца. Ты волен будешь взять её в жены или наложницы и даже увезти на родину в качестве рабыни, а пока изволь ограничиться обществом своей дикарки. Она тоже по-своему недурна и в состоянии, надобно думать, скрасить твое заточение в «Доме Шайала».

В глазах арранта мелькнуло понимание, и он задумчиво пробормотал:

— Ты хотела бы оказаться на её месте? Жажда мщения не испепелила твои чувства? Ты все ещё способна испытывать желание быть любимой и любить?

Возмущенная дерзостью арранта, Ильяс фыркнула и шагнула к нему, намереваясь отвесить полновесную пощечину. Эврих поймал занесенную для удара ладонь, притянул к себе разгневанную женщину и чуть слышно произнес:

— Тес… Тебе незачем драться. Я никогда не притрагивался к Афарге и не собираюсь навещать «Мраморное логово». Жизнь в «Доме Шайала» вовсе не тяготит меня…

Почудилось ли Ильяс или он и впрямь хотел сказать, что не тяготится пребыванием в этом доме благодаря ей? В самом ли деле мягкий, наполненный в то же время скрытой силой голос арранта говорил больше, чем произнесенные им слова, или она приняла желаемое за действительность? Ах, да не все ли равно! Ощутив близость его тела и уловив горький запах трав, которым Эврих пропитался, казалось, насквозь, она вдруг почувствовала непривычную слабость и опустошенность. Раздражение и гнев истаяли, уступив место удивлению и ожиданию, которое не продлилось долго, ибо горячие губы арранта скользнули по её губам, щеке, коснулись ямочки за ушком, пробежали по шее. Пальцы её правой руки переплелись с пальцами Эвриха, и жар волнами начал распространяться от них по всему телу.

— Уходи, я не желаю видеть тебя! — прошептала Ильяс, стискивая его пальцы и охватывая левой рукой за талию. Ей незачем осложнять себе жизнь связью с этим чудным чужаком, подумала она, но губы их уже слились. И тотчас все мысли унеслись прочь, исчез пронизанный серебристым светом город и весь сотрясаемый неурядицами и раздорами, клокочущий от ярости, корчащийся от тоски по несбывшимся мечтам, боли и ненависти мир…

Ильяс не верила в любовь. Во всяком случае, в любовь такую же сильную, как ненависть. Вера в неё могла причинить боль, и ничего больше. Детская очарованность и восхищение, расположение, духовное родство, привязанность и телесное влечение — дело иное, но любовь… Даже если подобное чувство — густо замешенное на желании обладания, ревности-зависти и боязни одиночества — существовало, она не хотела бы его испытать. В юности она уже переболела чем-то похожим и повторения этого боялась как огня. Оказывавшиеся время от времени на её ложе мужчины делали свое дело и, кто раньше, кто позже, уходили из жизни Ильяс. Одни гибли в бою, другие, желавшие стать предводителями гушкаваров, либо, вовремя сообразив, что здесь им не обломится, отправлялись сколачивать собственные шайки, либо вступали в тайную или открытую схватку с Аль-Чориль и Тарагатой.

Чувство, испытываемое ею к арранту, встревожило и напугало Ильяс. Догадываясь, к чему оно может привести, ежели дать ему расцвесть пышным цветом, она стала сторониться Эвриха, использовав в качестве щита подозрительность и недоверчивость. До поры до времени это помогало, хотя Ильяс не особенно обольщалась относительно действенности выбранного средства, оказавшегося и впрямь слишком слабым противоядием от колдовского обаяния арранта. О, если бы только он не был ей столь необходим!..

Вынырнув из сладкого омута, Ильяс оттолкнула Эвриха, потом вновь привлекла к себе и теперь уже сама впилась губами в его рот, вцепилась пальцами в плечи, позволяя ему ласкать свои напряженные груди и гладить живот. Она сознавала, что через несколько мгновений должна будет оторваться от арранта и прогнать его прочь. Она не желала давать волю своим чувствам. Ни к чему хорошему это не приведет, она и так уже слишком зависит от зеленоглазого чужеземца: Но эти несколько мгновений… ещё несколько мгновений, она могла себе позволить упиваться его запахом, ощущением сильных рук на своем жаждущем ласки теле, нежных, жадных, настойчивых губ и жгущего, жалящего языка…

— Ну хватит! Довольно! Отпусти меня! — чужим, охрипшим голосом потребовала Ильяс, отпихивая от себя Эвриха и чувствуя: ещё чуть-чуть, и она отдастся ему полностью и без остатка. Еще днем она и помыслить об этом не могла, а ныне… О, как она хотела его! Но стоит поддаться этому чувству, уступить внезапной слабости, и, забыв гордость и напускную неприступность, она готова будет предлагать себя, навязывать проклятому арранту, зависеть от которого ни в коем случае не должна! Он явно имеет на неё какие-то виды, этот хитрый сердцеед и соблазнитель, но она не уступит, не даст скрутить себя недугу, именуемому лживыми, сладкоголосыми поэтами и чохышами любовью!

Отступив на шаг, Эврих смотрел на Ильяс с сожалением и любопытством. Похоже, он догадывался о том, что творится в её душе, и понимание это, сострадание, на которое тот не имел никакого права, окончательно доконали предводительницу гушкаваров.

— Уходи! Уходи отсюда немедленно! — с визгливыми, несвойственными ей нотками в голосе выкрикнула Ильяс. — Видеть тебя не могу! Прочь с глаз моих, ты… Ты!.. — Молодая женщина задохнулась, не зная, как обозвать, в чем обвинить арранта, сделавшего именно то, о чем она, сама о том не подозревая, мечтала.

— Не думаю, что ты сама веришь тому, что говоришь, — мягко промолвил Эврих. — Но коль скоро ты требуешь, чтобы я ушел, изволь.

— Уходи! И если тебе так уж надо, ступай хоть в «Мраморное логово»! Я отменю приказ, тебя выпустят! — крикнула ему вслед Ильяс, ненавидя Эвриха как за мучительно-сладостные поцелуи, так и за то, что он послушно уходит, оставляя её одну.

— О, Нгура, защити меня от невыносимого арранта и от себя самой! — взмолилась она, опускаясь на колени и устремляя взор к ярко сиявшему диску луны. — Зачем мне это? К чему? Да ещё так не вовремя!..

С ужасом, стыдом и досадой она чувствовала, как тело её ломит от неудовлетворенного желания. Груди налились и набухли в ожидании ласковых прикосновений Эвриха. Закрыв глаза, она ощутила, как сначала пальцы его, а затем губы прижимаются к тугим соскам, как предательски подрагивает живот и жар и слабость волнами разливаются по телу. Как же она допустила, чтобы чувства её вырвались наружу, как позволила себе сорваться? Что же это за напасть такая, за какие грехи свела её судьба с невозможным, неотразимым, душу ей выворачивающим наизнанку аррантом?..

Не скоро и с великим трудом обрела Ильяс надлежащее спокойствие и подивилась, что мир вокруг ничуть не изменился. Призрачные блики по-прежнему вспыхивали на гребнях бьющихся о пирсы волн. Воды Гвадиары походили на поток густой черной смолы, в приречных кварталах не было видно ни огонька, зато башни и купола императорского дворца сияли так, будто выкованы из чистого серебра. И где-то в глубине этого дивного, словно светящегося изнутри здания скрывался Кешо, о мести которому она думала денно и нощно, позволив себе забыть лишь на несколько мгновений, нежданно-негаданно оказавшись в объятиях Эвриха.

* * *

Сняв с огня котелок, Афарга разлила кипящую воду по горшочкам, в которых лежали корешки, листья и целебные травы. Вновь наполнила котелок водой, бросила туда заранее отмеренную порцию корней семицветника и соцветий овечьих копыток, подвесила над очагом и, сев за низкий столик, продолжила измельчать оставленные ей Эврихом семена, кору и пальмовую смолку.

Девушке нравилось приготовлять лекарственные смеси и составы — большинство составляющих приятно пахло, радостно было видеть, что они приносят облегчение недужным, к тому же Эврих не только подробно объяснял ей действие отваров и настоев, но и позволял читать любые заинтересовавшие её манускрипты. Пока он не поручал ей ничего сложного, поскольку самая простая мазь для ожогов состояла из восемнадцати компонентов, взятых в строго определенных пропорциях, и изготовление её требовало определенных навыков. Афарга занималась в основном подготовкой нужных составляющих, хотя и не сомневалась, что справилась бы и с более трудными заданиями, которые аррант оставлял Тартунгу, приобретшему уже некоторый опыт, помогая ему в изготовлении всевозможных порошков, мазей и микстур.

Она, впрочем, и не рвалась особенно к постижению лекарского искусства. Оказавшись снова в Мванааке, девушка все чаще стала вспоминать жизнь у Калиуба, и ею все больше овладевало желание восстановить свои колдовские способности. Ночами ей снилось, что она вновь обретает дар зажигать воду, вызывать ветер, управлять полетом птиц, зазывать рыбу в сети. Но чем упоительнее были сны, тем горшее разочарование испытывала она при пробуждении. Афарга готова была грызть себе локти от бессильной ярости и ненависти к колдуну, лишившему её наследства одиннадцати поколений Тех-Кто-Разговаривает-с-Богами. Причем теперь ей начало казаться, что Калиуб не отнял у неё дар, не истратил его — он попросту не успел этого сделать, — а только каким-то образом пригасил. Если это так, то, вероятно, от неё одной зависело, сумеет ли она вернуть его или же навсегда уподобится птице с подрезанными крыльями. Попав в рабство к Гитаго, а потом к ранталукам, она словно погрузилась в спячку и не задумывалась о будущем, теперь же мысль о возвращении дара преследовала её постоянно. Обрести его значило прозреть, вновь почувствовать себя человеком, вернуться к полноценной жизни и, быть может, заполучить Эвриха, продолжавшего относиться к ней как к несчастному, изобиженному ребенку. Несмотря на все её старания привлечь внимание арранта, тот не мог разглядеть в ней женщину, и порой это доводило Афаргу до исступления. Ей хотелось вцепиться ему ногтями в лицо, перебить посуду, изорвать ширмы и циновки, изломать окружающие предметы…

В какой-то момент в душе у неё забрезжила надежда на то, что Эврих сумеет помочь ей обрести утраченный дар, ведь обладал же он способностями, напоминавшими чародейские. Пересилив себя, Афарга обратилась к нему за помощью, но, увы, в этом случае аррант оказался бессилен. Да, он ощущал в ней присутствие некой силы, однако ни понять её, ни тем более высвободить из-под спуда не мог. Взамен этого он предложил ей, последовав примеру Тартунга, попробовать научиться пользоваться теми скрытыми силами души и тела, которые помогали ему творить маленькие чудеса при излечении страждущих, восполняя недостаток опыта, знаний и умения.

Предложение показалось ей поначалу заманчивым, особенно когда она увидела, как Тартунг усилием мысли гасит или зажигает свечу; наложением рук останавливает кровь или же приводит человека в сознание. Афарга принялась тренироваться, лелея тайную надежду, что Эвриховы уроки помогут ей пробудить её собственный дар, но и тут её постигло разочарование. Привести человека в чувство она сумела без труда — для этого надобно было только потереть определенную точку между большим и указательным пальцем пострадавшего, но это мог сделать любой человек. Остановить же кровь, погасить свечу, разжечь огонь в жаровне или очаге, снять собственную или чужую боль ей не удалось ни разу. В то же время она отчетливо ощущала, как клокочет в ней сила, стремясь выплеснуться наружу, сжигая изнутри, доводя до умопомрачения. Но выпустить её, а тем паче управлять ею девушка была не в состоянии. Тяжесть и боль в груди, где плавал раскаленный шар — сгусток боли, надежды, отчаяния и желания, — становились с каждым днем все невыносимее. Гушкавары начали сторониться её, и даже Тартунг перестал заигрывать с ней и уже не пытался вернуть прежнее расположение.

Последнему, впрочем, Афарга была рада. Осознав, сколь ошибочным было её намерение получить от Тартунга то, что она хотела и могла получить только от Эвриха, девушка старалась держаться от юноши подальше, но тот, не понимая причину этого, буквально не давал ей проходу. Это было мучительно, ведь она ничего не имела против него и уж во всяком случае не желала обижать, а он винил в её внезапной холодности себя и… Словом, все складывалось неловко, коряво, ужасно, и теперь вся надежда была на то, что рано или поздно она сумеет припомнить упражнения, которыми пробуждала её дар старая Чойга, и с их помощью исправит испорченное в ней Калиубом.

Оставив терку и корешок, Афарга уставилась в кое-как побеленную стену. Сконцентрировалась, припоминая заклинания, позволяющие ей воссоздать на поверхности стены образ Эвриха, и принялась бормотать одно из самых простеньких. Еще несколько мгновений назад ей казалось, что она помнит его. Да нет, почему казалось? Она и впрямь его помнила и даже мысленно повторяла, но стоило только начать произносить, как нужные слова стали истаивать, исчезать, словно их стирали из памяти подобно тому, как трактирные служанки стирают тряпками с дощатых столов лужицы пролитого вина. Этого не могло быть, и все же, дойдя до середины заклинания, она, как обычно, запамятовала его конец. Афарга стиснула зубы и начала все сызнова.

Результат был прежний.

Имелся, правда, ещё один способ. Девушка вытащила из кармашка передника клочок бумаги и принялась медленно читать заклинание, записанное ею с величайшим трудом, за несколько дней и ночей. Записать его стоило неимоверных усилий по тем же причинам, что и произнести, но кое-как, по частям, по одному слову она все же нацарапала положенные три фразы. Первая прочитывалась легко. На второй Афарга начинала заикаться. Когда же дело доходило до третьей, буквы расплывались, разбегались, никоим образом не желая складываться в слова.

Афарга повторила свою безнадежную попытку раз, другой, третий. Но проклятая тряпка продолжала орудовать в её мозгах, стирая все, что она вроде бы твердо помнила, а глаза отказывались различать написанные слова. Это было непереносимо! Она ощущала себя скудоумной, ни на что не годной уродиной, сознавая в то же время, что, если бы ей удалось преодолеть поставленный Калиубом барьер, напоминавший, судя по всему, её собственный, помогавший защищать чувства от внешних воздействий, все эти мучения прекратились бы раз и навсегда. Но как преодолеть то, чего не видишь, не осязаешь, не обоняешь, о существовании чего можно лишь догадываться?..

Она прекратила свои старания, только ощутив, как щиплет глаза попавший в них пот. Без сил опустилась на циновку, готовая разреветься от жалости к себе и обиды на судьбу, постоянно уедавшую её тем или иным способом. И снова её мысли, помимо воли, вернулись к Эвриху.

Ее радовало и согревало присутствие этого праздничного человека с солнечной душой, каждое утро просыпавшегося с видом именинника, ожидавшего поздравлений, славословий и подарков. Дарил он при этом сам, но опять же с таким довольным видом, что впору позавидовать. Чему завидовать — непонятно: радости его по поводу того, что очередной сотрясаемый давеча болотницей, зябнущий и хрипящий незнакомец ушел нынче из «Дома Шайала» без чьей-либо помощи, да ещё и насвистывал нечто бодрое? Или тому, что выслушали его Аль-Чориль с Тарагатой и разрешили — сделали милость! — встретиться с Эпиаром, а затем с сак-каремцем этим чудным? Тому, что не сегодня завтра полезет он в императорскую темницу приятеля-мага выручать и, того гляди, сложит там свою златокудрую голову?

Нет, не могла Афарга его понять. Но и не радоваться его радостям — ей-то в них что, спрашивается? — тоже не могла. И бесилась оттого, что тянет её к нему, будто связаны они веревкой одной, и жизни себе без него не представляла. Пусть хоть в качестве растирательницы листьев и кореньев; не то служанки, не то помощницы, не то сиделки за хворыми, коими обрастал он, где бы ни появлялся, словно днище корабля морскими желудями. Он был ей нужен, необходим, спору нет. А она ему?

Иногда Афарге казалось, что чудной аррант относится к ней как к щенку, отнятому у злых детей. Как к птице с перебитым крылом, которую, встреться она на его пути, он подобрал бы и пестовал до тех пор, пока та не будет в состоянии улететь. Она была в его глазах несчастным ребенком, хотя ей скоро должно исполниться двадцать лет, и, принимая во внимание годы заточения, проведенные ею в доме Калиуба в полусне-полуяви, он, видимо, в чем-то был прав. Но ей-то от этой правоты легче не становилось! Тем паче рабство у Гитаго и ранталуков на многое открыло ей глаза, многому научило…

Нет-нет, она не хотела, чтобы к ней относились как к больной зверушке или младенцу, чтобы Эврих терпел её подле себя из одного сострадания! И если она не в состоянии сама вернуть себе свой дар и, став по-настоящему полезной чудо-лекарю, заставить тем самым относиться к ней серьезно, то есть ведь и другие пути… Самым простым было найти какого-нибудь колдуна и упросить его снять с неё заклятие, наложенное Калиубом. Одно время она думала, что это сможет сделать Тразий Пэт, когда Эврих освободит его из темницы, но потом поняла: несмотря на все свои таланты, арранту едва ли удастся довести столь рискованное предприятие до счастливого завершения. Он явно переоценивает свои силы, не желая отказываться от задуманного, пренебрегая добрыми советами и предостережениями.

Стало быть, она должна найти другой способ обрести утраченный дар, если это вообще возможно. То есть обратиться к какому-нибудь колдуну до того, как Эврих отправится выручать Тразия Пэта. Не было бы ничего проще, кабы аррант согласился помочь ей, ибо, явись она к тайно практикующему в Мванааке магу одна, из лап бы тот её своих, ясное дело, не выпустил. Однако Эврих был слишком занят подготовкой к освобождению Тразия Пэта и слишком уверен в успехе. Он полагал, что и без обретшей свой дар Афарги сумеет провернуть это дельце, или же просто не хотел подвергать её опасности. «К чему спешить? — самоуверенно вопрошала эта ходячая добродетель. — Ежели тебе можно помочь, то никто не сделает этого лучше Тразия. А связываться со здешними колдунами-недобитками, безусловно, служащими Амаши, дабы сохранить свои жизни, представляется мне не слишком благоразумным».

— Ему представляется! — пробормотала девушка, вскакивая с циновки и окидывая гневным взором ни в чем не повинные горшки с готовящимися снадобьями. — И этот осел, лезущий на плаху вопреки всем уговорам, ещё смеет что-то лепетать о благоразумии! Прямо-таки уму непостижимо!

Нет, что ни говори, люди определенно не в состоянии понять друг друга! Сколько усилий потребовалось Эвриху, чтобы заставить Аль-Чориль и Тарагату выслушать его и для начала хотя бы не мешать переговорам с Иммамалом и Эпиаром. Но он все же добился своего, а ей вот так и не удалось убедить его в своей правоте. Что ж, она вынуждена будет прибегнуть к последнему средству. Делать этого ей очень не хотелось, ведь если Эврих догадается… Другого выхода, однако, не было, и, поколебавшись, Афарга направилась к сундуку, в котором аррант хранил манускрипты, посвященные врачеванию, и особенно ценные или опасные снадобья.

Откинув окованную металлическими полосами крышку, девушка склонилась над сундуком. Переложив пару манускриптов, извлекла со дна плетенную из соломы шкатулку, отличавшуюся от других рисунком узора на крышке. Отнесла к столу, прислушалась и, убедившись, что ей никто не помешает, раскрыла её. Вытащила склянку с желтым порошком, к горлышку которой был привязан пергаментный квадратик с хорошо памятным ей значком. Если бы она не заглядывала в манускрипты и не заинтересовалась некоторыми их разделами, то нипочем бы не догадалась, что этот значок символизирует слияние мужского и женского начал. Заинтригованная, она, естественно, пожелала узнать, что бы это могло значить, и, прилежно проштудировав соответствующие страницы пухлого тома, написанного неким Ибрагаром Гургиеном, поняла, что обнаружила среди Эвриховых припасов пресловутое любовное снадобье. Не то, сказочное, помогшее безнадежно влюбленному юноше влюбить в себя холодную, бессердечную красавицу, но все же весьма действенное, вызывающее у мужчин и женщин непреодолимое желание.

Даже без чтения Эвриховых манускриптов легко было догадаться, для чего этот порошок использовался пожилыми или не вполне здоровыми людьми. Понятно было также, почему предусмотрительный аррант поместил его среди ядов и сильнодействующих снадобий, способных при неправильном употреблении свалить человека с ног или же заставить харкать кровью. Судя по тому, что горлышко склянки было залито красным воском, Эврих предпочитал не прибегать к этому средству без крайней необходимости, полагая, что вреда оно может принести больше, нежели пользы. Наверно, он был прав, и Афарга долго колебалась, прежде чем решила воспользоваться невзрачным на вид порошком, дабы попробовать влюбить в себя бесчувственного арранта.

О, разумеется, она понимала, что, не будучи волшебным, желтый порошок не может совершить чудо! Вероятно, он действовал так же, как некоторые пляски, которыми она уже пыталась расшевелить Эвриха. Тогда ей не удалось добиться успеха, но теперь, когда он не будет ни о чем подозревать, все должно получиться. Пусть он только один-единственный раз придет в её объятия, а там уж она сумеет завладеть его сердцем и помыслами. Если это случится, он не сможет отказать ей и сведет к какому-нибудь колдуну. Проследит, чтобы тот её расколдовал, и, когда к ней вернутся прежние способности, сам будет упрашивать пойти с ним освобождать Тразия Пэта. А коли этого чародея к тому времени уморят в узилище, так и невелика беда. Великий Дух и Алая Мать свидетели! — пусть даже ей придется расшибиться в лепешку, она отыщет убежище Ульчи и доставит мальчонку Эвриху. Но для этого надобно сначала подсыпать ему в пищу или питье желтый порошок…

Достав из тайника заранее приготовленную красную свечу и маленький бумажный пакетик, Афарга решительно содрала воск с горлышка заветной склянки. Подцепила острием кинжала пробку, потом, боясь раскрошить её, ухватила острыми белыми зубами, стиснула, потянула… Раздался тихий, характерный хлопок. Девушка поднесла открытую склянку к носу и уловила слабый аромат полыни. Попробовала желтую пылинку на язык — безвкусная. Стало быть, это именно то, что ей нужно.

Она пересыпала часть содержимого склянки в пакетик и спрятала его в карман передника. Закупорила склянку и поднесла свечу красного воска к пылавшему в очаге огню. Подождала, пока вспыхнет фитиль, дивясь тому, что руки у неё не дрожат и она не испытывает ни малейших угрызений совести. Не зря, значит, говорят: во сне и в любви нет ничего невозможного. Или для видящего сны и любящего?..

— Только бы Эврих ни о чем не догадался! — прошептала Афарга, завороженно глядя, как капли красного воска падают на пробку и обволакивают горлышко склянки с желтым порошком.

* * *

Дом Азама был вдвое меньше особняка Газахлара и стоял у подножия Рассветных холмов, награнице Нижнего города и кольца фруктовых садов, отделявших его от района Небожителей. Для купца жилище Азама выглядело более чем роскошно, и Тартунг удвоил осторожность, опасаясь встречи с ночными сторожами.

Перелезая через высокий глинобитный забор, он ожидал услышать яростный лай — столичные купцы больше доверяли псам, чем нанятым охранникам, да и стоило их содержание не в пример дешевле, но Азам, судя по всему, предпочитал иметь двуногую стражу. И в эту ночь она его подвела. Спали ли сторожа сном праведников, тискали служанок или наслаждались пальмовым вином на поварне, юноша не знал, но очень скоро убедился, что ни во дворе, ни в саду их не было.

— Бережет Тахмаанг безвинных! Хотя и не верится мне, что могут таковые служить у этого гнилодушного гада! — пробурчал юноша, вглядывась в освещенные окна дома.

По всему первому этажу ставни были закрыты, и свет, пробивавшийся сквозь щели, указывал, что люди бодрствуют лишь в угловом помещении — там-то скорее всего и помещалась поварня, приютившая сторожей. А может, одного сторожа, на свое счастье не проявившего этой ночью погибельной для него бдительности, ибо Тартунг был настроен весьма решительно и не задумываясь угостил бы стрелой из кванге всякого вздумавшего помешать ему. Уж коли Великий Дух помог юноше отыскать самого страшного своего обидчика в столь большом и многолюдном городе, то наверняка считал, что тот должен исполнить данную некогда клятву и жестоко отомстить ему.

Ночь выдалась душная, половина окон на втором этаже не была закрыта ставнями, и в двух комнатах все ещё горели свечи. Одно освещенное окно располагалось в левой — противоположной от поварни стороне здания, другое — в центре его. Присев подле зарослей желтого жасмина, Тартунг замер, вглядываясь в глубину комнат и пытаясь определить, какая из них является спальней Азама.

С преуспевающим столичным купцом он познакомился у находящегося в верховьях Мджинги водопада, за которым великая река становилась судоходной или, лучше сказать, проходимой для лодок. Тартунг сбежал из селения диринов вскоре после того, как его покинула Омира. Только присутствие этой девчонки удерживало его там, и, узнав, что её взяли на Торг, дабы, получив выкуп, вернуть калхоги, он отправился вниз по течению Мджинги в надежде отыскать соплеменников. Мальчишка не верил, что пепонго уничтожили все поселения мибу, и рассчитывал в конце концов найти если уж не родителей, то хотя бы родичей.

Дирины, как и следовало ожидать, не отправили за ним погоню, но продвигаться вдоль реки было нелегко, и Тартунг несколько раз собирался либо связать плот, либо сделать из коры каноэ. Изготовление легкого каноэ, которое можно в случае Нужды тащить на плече, требовало, однако, известного мастерства, которым беглец не обладал, а вязать плот он, по здравым размышлениям, отказался из-за обилия порогов. Поэтому он очень обрадовался, когда, миновав очередной водопад, увидел четыре лодки, принадлежавшие, как выяснилось, торговцу, приплывшему сюда аж из самого Аскула. Первой его мыслью было угнать одну из лодок и на ней добраться до земель мибу, лежащих ниже по течению Мджинги.

Наблюдая за хозяевами добротных больших лодок, ничуть не напоминавших верткие изделия его соплеменников, он понял, что одному управлять такой громадиной будет непросто. Кроме того, из разговоров чужаков, смысл которых он улавливал с некоторым трудом, следовало, что им не хватает рабочих рук. Часть нанятых в Аскуле людей погибла в схватке с пепонго, трое подхватили какую-то хворь и нуждались в уходе. Разговоры, которые вели чужаки, собирая лечебную траву, называемую ими хубкубавой — Глазом Дракона, навели Тартунга на мысль, что, может статься, в похищении лодки нет необходимости. Почему бы ему не наняться к Азаму точно так же, как сделали это обитатели далекого Аскула? Если пепонго захватили часть приречных земель, путешествовать по ним в одиночку было опасно, к тому же он мог получить за помощь чужакам хороший нож и одежду, что тоже было нелишним. Негоже возвращаться в родное племя оборванцем, совсем иначе его примут, ежели он появится там не как беглец, а как воин, сумевший добыть во время вынужденных скитаний достойные трофеи.

Выбрав подходящий момент, Тартунг возник из высоких трав перед глазами Азама и на смеси всех известных ему наречий предложил свою службу. Опешивший и схватившийся было за меч купец, догадавшись, чего хочет от него тощий, но жилистый и крепкий на вид мальчишка, принял его предложение. Тартунг принялся помогать аскульцам собирать хубкубаву, заготовлять дрова для костра, необходимого для приготовления пищи, охотиться и ловить рыбу, дабы пополнить запасы съестного. А когда лечебных трав было набрано достаточно и Азам решил, что пришла пора возвращаться в Аскул, сел на весла.

Плыть по течению Мджинги было одно удовольствие. Могучая река сама несла лодки, и надобно было только следить, чтобы они не подошли близко к берегу, где путешественников могли подкарауливать пепонго, и не наткнулись на топляки. Трое недужных оклемались, и Тартунг, оставшись без дела, наслаждался нечаянным отдыхом, радуясь тому, что так удачно прибился к торговцу. Как-то вечером, когда, по его расчетам, они доплыли до земель, принадлежащих мибу, он попросил Азама расплатиться, сообщив, что намерен покинуть аскульцев, дабы продолжать поиски соплеменников. Купец не стал уговаривать его остаться, а выдать вознаграждение обещал утром — ведь не уйдет же мальчишка из лагеря на ночь глядя? Не подозревая подвоха, Тартунг согласился, но долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок и предвкушая скорую встречу с родичами. Ему снились Нумия, отец, Узитави, и он плакал во сне от счастья, ибо не часто видел такие добрые и радостные сны.

Проснулся он от грубых прикосновений и долго не мог уяснить, зачем аскульцы вяжут его по рукам и ногам. Но, даже не понимая, зачем они это делают, мальчишка сопротивлялся так отчаянно, что кто-то вынужден был треснуть строптивца веслом по затылку, дабы утихомирить. И голова после этого удара болела у него несколько седмиц — все то время, пока Азам вместе со своими слугами и грузом хубкубавы добирался до Аскула, а затем и до Города Тысячи Храмов.

Купец оказался не столь добрым и покладистым, как представлялось Тартунгу, но больше всего потрясло и озлобило мальчишку не намерение Азама превратить его в раба, а предательство тех, с кем он трудился рука об руку. Юноша до сих пор не понимал, как эти люди, которым он не сделал ничего плохого, а, напротив, помогал как умел, могли поднять на него руку? Узнав, какая участь ожидает его по прибытии в Мванааке, Тартунг поклялся страшно отомстить Азаму. С ним все было ясно: алчный злодей, без чести и совести! Но остальные-то, неуж-то и они были такими же негодяями?.. Неужели все люди — подлые твари, способные лишь на то, чтобы притеснять тех, кто оказывался слабее их?..

Азам был предусмотрительным человеком. Прибыв в Город Тысячи Храмов, он сразу же отправил Тартунга на невольничий рынок, где тот около седмицы провел в загоне для рабов, пока не был куплен хозяином «Веселой калебасы». Напрасно юноша, уже попав к Эвриху, оправившись от ран и получив возможность бродить по столице без надзора, искал дом предателя-купца. Он мог лишь догадываться, в какой части города тот живет, и в конце концов понял, что ему не удастся отыскать Азама. Смириться с тем, что ему придется нарушить клятву и предательство останется неотомщенным, было трудно, но покидать Эвриха, чтобы посвятить жизнь поискам купца, представлялось ему величайшей глупостью, которую только может совершить человек. Нет-нет, Тартунг вовсе не отказался от мести и не простил Азама! Но, будучи поставлен перед выбором: месть или дружба, отдал предпочтение последней. И не жалел об этом.

Однако надежда рассчитаться с человеком, обманувшим его доверие, ни на мгновение не умирала в сердце юного мибу. Более того, боясь расплескать ненависть к купцу, он никому не говорил о том, каким образом попал в столицу. Даже слушая рассказы Эвриха о поисках хубкубавы — занятии, знакомом ему не понаслышке, он помалкивал и ныне был сторицей вознагражден за долготерпение и веру, что когда-нибудь Великий Дух или Наам сведут его с Азамом. Он увидел его, выходя из дома Эпиара, и в первое мгновение глазам своим не поверил, хотя на самом-то деле ничего удивительного тут не было: ежели купцы встречались в Аскуле, то могли продолжать поддерживать отношения и в Городе Тысячи Храмов.

Притаившись у ворот дома Рабия Даора, юноша прежде всего уверился в том, что глаза его не подвели и он действительно видит своего давнего обидчика. Восхваляя Богов, дождался, когда Азам выйдет от Эпиара, и скрытно последовал за ним, дабы узнать, где тот живет. И узнал! Теперь оставалось только выбрать подходящее время и совершить то, что он поклялся совершить, лежа связанный по рукам и ногам на дне плывущей в Аскул лодки.

Прошло несколько дней, в течение которых Тартунг предавался грезам о грядущем отмщении. Он не торопился: месть — то самое блюдо, которое одинаково хорошо как в горячем, так и в холодном виде. В холодном, пожалуй, даже предпочтительнее, ибо в мечтах ты успеешь убить врага тысячу раз, прежде чем прикончишь его наяву. Но теперь время пришло. Медлить больше нечего.

Юноша ещё раз вгляделся в силуэт человека, беспокойно расхаживавшего по комнате, — да, это, безусловно, он!

Обходя двор, Тартунг заметил прислоненную к стене сарая лестницу. Приставить её к окну ничего не стоило, да и не было в ней особой нужды, он и без неё попадет в купца из кванге, благо окно расположено невысоко и предатель подходит к нему временами совсем близко. Прикончить его было проще простого, и все же Тартунг медлил, словно ожидая какого-то знака свыше.

Переведя взгляд на второе освещенное окно, он решил, что видит в нем дочь или какую-то родственницу Азама. Выйдя из глубины комнаты, она легла грудью на подоконник и выглянула наружу, дабы насладиться ароматами сада. Юноша различил бледный овал лица, высокую прическу, столь любимую форани и подражавшими им купеческими дочками, посверкивавшие капельки сережек-висюлек…

— Может, и её заодно подстрелить? — проворчал Тартунг, поднося кванге к губам. Цель была превосходная, лучше и вообразить невозможно. — А может, только её к праотцам и отправить?

Он представил, как будет убиваться Азам, обнаружив поутру хладный труп дочери. Пожалуй, это даже лучше, чем прикончить его самого. Смерть лишает человека не только радостей жизни, но и избавляет от страданий. Чем заслужил это избавление предатель-купец? И тотчас неслышимый голос спросил его: а заслужила ли смерть девушка, о которой он ничего не знает? На миг ему почудилось, что он видит в окне Нжери. Потом померещилось, что это Омира каким-то чудом перенеслась в Мванааке, и, наконец, он уловил сходство неизвестной девицы с Афаргой.

Обманчивый лунный свет сыграл с ним скверную шутку. Черты девушки неуловимо менялись при каждом её движении, и мысли юноши, четкие и ясные поначалу, неожиданно смешались, а затем приняли неожиданное направление. Он словно увидел себя со стороны, и хладнокровный убийца, готовый пустить отравленные стрелы в ни о чем не подозревавших людей, не вызывал у него симпатии. Теперь уже предательство, совершенное Азамом, не казалось ему достаточным основанием для его казни. Эврих бы сказал, что, намереваясь прикончить купца, он сам уподобляется ему, а убийство девушки явилось бы и вовсе непростительным злодеянием в глазах любого здравомыслящего человека. Если бы он пустил стрелу сгоряча — дело иное, но выслеживать, таиться и подкрадываться…

Попытавшись представить на своем месте арранта, Тартунг понял, что тот не стал бы стрелять, и опустил кванге. Азам, несомненно, заслуживал смерти, и ни один мибу не оставил бы совершенное им предательство безнаказанным. Соплеменники его не только прикончили бы купца с чадами и домочадцами, но и жилище злодея спалили бы дотла. Для них это было бы естественно и справедливо, так почему же он пребывает в сомнениях? Неужто аррант сумел вывихнуть ему мозги до такой степени, что он откажется от обычаев родного племени и простит обидчика? Ведь он поклялся Нааму, что отомстит!..

В замешательстве юноша отступил к кустам и присел на корточки, силясь разобраться в собственных чувствах. В нем словно пребывали одновременно два человека, один из которых кричал: «Убей! Сдержи клятву! Предатель должен быть наказан!» Другой… Другой молчал, слушая первого с жалостью и пониманием. И молчание это было красноречивей любых криков. Он не осуждал юношу-мибу за желание расквитаться с предателем и не оправдывал купца. Ему, похоже, было просто неинтересно поминать прежние обиды и сводить старые счеты. На это можно положить всю жизнь: мстить пепонго, оттолкнувшей его Омире, вязавшим его спутникам Азама, Зите, её мужу и дочери, жрецам храма Мбо Мбелек, избившим Эвриха незнакомцам — да всех и не упомнишь… Вот только интересно ли жить, взяв за правило во что бы то ни стало отвечать ударом на удар, руганью на ругань, оскорблением на оскорбление, обидой на обиду? Спору нет, порой это необходимо и неизбежно, но всегда ли? Осчастливит ли его смерть Азама? Станет ли мир чуточку лучше после убийства купца? А ежели нет, то в чем же тогда смысл затеянного им дела? Только в исполнении данной в запале клятвы? Но должен ли он, нынешний, повзрослевший, страшиться гнева Наама, если не сдержит ее? Великий Дракон, наверно, может рассердиться, а Всеблагой Отец Созидатель? Разгневался бы он или счел мальчишескую кровожадность недостойной мужчины?

Интересно, что бы сказал по этому поводу Эврих? Впрочем, он уже слышал, как в сходных обстоятельствах тот изрек, что видит существенную разницу между местью за кого-то и местью за себя. «Если мне выбьют зубы, то они не вырастут у меня снова, что бы я ни сотворил с тем, кто нанес мне столь невосполнимый ущерб. Чужие страдания не доставляют мне радости. Жизнь слишком коротка и быстротечна, чтобы тратить её на сведение счетов, коль скоро я не получаю от этого удовлетворения». Чудной аррант вовсе не считал, что так же должны рассуждать и все остальные, он говорил лишь о своих собственных чувствах и восприятии мира, но слова эти были хорошо памятны Тартунгу.

— Ну что ж, не хочешь запачкаться — не лезь в грязь, — пробормотал он, со вздохом поднимаясь на ноги. — Если Эврих не пожелал мстить за свежую обиду, то я уж как-нибудь найду в себе силы забыть давнее предательство Азама. К тому же, не попадись он на моем пути, я бы не очутился в Городе Тысячи Храмов, не встретил арранта, не познакомился с Афаргой…

Он вновь устремил взгляд на силуэт девушки в освещенном окне. Неужели померещившееся ему сходство её с Омирой и Афаргой могло так резко изменить его намерения? Не зря, стало быть, Эврих говорил, что любовь проявляет все скрытое в человеке. В одних пробуждает жестокость и грубость, в других нежность и снисходительность. Как странно и хитро все переплетено в этом мире! Он шел насладиться местью, а сейчас рад тому, что удержался от кровопролития…

Освещенная со спины свечой, а спереди лунными лучами, девушка потянулась и скрылась в глубине комнаты. Тартунг постоял ещё немного и, когда она задула свечу, двинулся в глубь сада. Перемахнул через забор и растворился во мраке ночи.

* * *

— Давненько аррант дибулу свою в руки не брал. Поят его в этом доме плохо или кормят несладко? — громогласно вопросил Яргай, и собравшиеся в зале гушкавары шумно поддержали товарища, требуя, чтобы Эврих спел им что-нибудь для поднятия духа. Уж коли вынуждены они задницы просиживать в столице, где стражников больше, чем жителей, так хоть в застолье веселом душу отвести. А что за веселье без хорошей песни?

Ильяс покосилась на Эвриха, тот пожал плечами, мол, надо так надо, и мигнул Тартунгу.

Пока тот ходил за дибулой, Афарга пребывала в мучительном раздумье: не настало ли время сыпануть драгоценному арранту в чашу заветный порошок? В конце концов она пришла к выводу, что делать этого пока не следует по целому ряду причин. Трудно предугадать, что споет Эврих под его воздействием и как поведет себя в присутствии нескольких женщин. Время от времени он поглядывал на Аль-Чориль очень задумчивым взглядом, и будет просто ужасно, если, вместо того чтобы сосредоточить свое внимание на Афарге, непредсказуемый аррант примется охмурять предводительницу гушкаваров. Помимо ничем не примечательных разбойниц, в зале находилось ещё несколько служанок и Тарагата, которую, несмотря на мальчишескую фигуру, тоже нельзя было недооценивать.

Нет, Афарге не нужны были соперницы, и она решила отложить совращение Эвриха до более подходящего момента…

— Долго ли ещё ты собираешься струны подтягивать? — нетерпеливо обратился Яргай к настраивавшему дибулу арранту. — Стремление твое усладить наш слух божественной музыкой уже оценено нами по достоинству, но не забывай, что находишься ты не в императорском дворце и, ежели где сфальшивишь, на плаху тебя не поволокут. Главное — вдохнуть бодрость в лишенных настоящего дела героев.

— Что-то я в толк не возьму, откуда такие настроения? Кормят, что ли, тебя в «Доме Шайала» не досыта или поят не допьяна? — передразнил Эврих Яргая, ударил по струнам и потребовал: — А ну-ка наполните чаши!

Пой и пей, легко тому,

Кто в веселье жизнь проводит.

Смехом бей, гони чуму,

Грусть и скуку, коль находит.

Пусть девизом на щите

Будут: «Радость и победы»!

Так живи, чтобы к тебе

Не заглядывали беды.

Пусть друзья большой толпой

В дом приходят без причины,

И чтоб женщины с тобой

Были мягче мягкой глины.

Смейся в праздник, в будний день,

Быть улыбке — быть удаче.

Смех, как свет, рассеет тень,

И не может быть иначе!

Смехом бей, гони чуму,

Грусть и скуку, коль находит.

Пей и пой, легко тому,

Кто в веселье жизнь проводит!

— Вот это по-нашенски! Выпьем за веселье, за удачу! — рявкнул Пахитак.

— За веселье! За удачу! — взвыли гушкавары, и Эврих подумал, что Ильяс очень своевременно устроила эту попойку. Пребывание в столице явно угнетало её соратников, чувствовавших себя здесь как мыши в мышеловке.

Ильяс же, глядя на арранта, думала, что тот оказался хорошим товарищем, и, если бы Великий Дух свел её с ним раньше, Ульчи был бы давно найден. Теперь она уже раскаивалась в том, что прогнала его тогда с залитой лунным светом крыши. Разве легче ей оттого, что он стал избегать ее? Напротив, теперь аррант начал сниться ей по ночам, а это уже и вовсе никуда не годилось…

— А теперь я спою вам песню, посвященную нашему гостеприимному хозяину. — Эврих привстал с циновки и отвесил поклон Шайалу, взиравшему на веселящихся гушкаваров с видом любящего папаши, умиленного возней не в меру резвых детишек.

Мечтал я в юности иметь огромный дом,

Чтоб наслаждаться жизнью в нем.

Достиг желанного упорством и трудом,

Но скучно было в доме том.

И захотелось мне иметь при доме сад,

Чтоб рос в нем сочный виноград.

Я руки не щадил и не жалел затрат,

Однако саду был не рад.

Был опечален я: вот место спать, вот — сесть,

А не могу ни пить, ни есть!

Хоть вроде все как у людей. И все как будто есть…

Ну разве что жену завесть?..

— Вай-ваг, Шайал, почему бы тебе не жениться ещё раз? Ты ж молодец хоть куда! Возьми в жены девчонку! Если девушка замужем за стариком, он становится моложе, а она опытней! — прервали пение арранта крики гушкаваров.

— Э, нет, вторая жена — как подогретая еда, — прошамкал трактирщик. — Что ж вы петь-то Эвриху мешаете, коль сами потешить вас просили?

— Пой, пой! Молчим! А ну-ка рты на запор!.. — разом закричали несколько человек.

И я завел жену, и лавку, и детей,

И начал зазывать гостей —

Родных, друзей. В саду гнездо свил соловей.

Как будто стало веселей…

Да, полной чашею мой дом казался мне —

Здесь ждут, здесь свет горит в окне…

И все ж я видел в повторяющемся сне

Себя летящим на коне,

На палубе, средь волн, среди морских бродяг,

В пылу отчаянных атак,

Слагающим из глыб спасительный маяк,

Врагу ломающим костяк…

Летят недели, годы, счастья ж нет как нет.

Не омрачает жизнь навет,

Минуют беды, но и на излете лет

Терзает предзакатный свет,

В котором, как во сне, волшебною чредой

Суда проходят предо мной,

Громады парусов вздымая над водой…

Кляну унылый я покой,

Так несвершенного, невиденного жаль!

Раскаянья пронзает сталь

Мне сердце, и гнетет бесплодная печаль

О кораблях, ушедших вдаль…

— Ого! Так вот о чем Шайал печалится! А вы говорите: жена! Он, по примеру Кешо, о флотилии размечтался! — пробасил Яргай. — Скажи, Шайал, правильно Эврих угадал?

— Правильно, правильно! Я тоже суденышко-другое иметь бы не отказался! Да и дальние страны повидать было бы неплохо! — ответил вместо трактирщика Тохмол — клювоносый, очень высокий и подвижный гушкавар из ближайшего окружения Аль-Чориль.

— Да полно вам, какие такие суденышки? — Трактирщик, явно польщенный посвященной ему песней, принялся яростно протирать застиранным фартуком красные, слезящиеся глаза. — Пусть-ка Эврих лучше про Аль-Чориль споет. Про остальных-то остолопов я и сам могу сказать: помрете, ребята, от рисовой водки, ежели за ум не возьметесь!

— Про Аль-Чориль! Давай, аррант, пой! А коли не по нраву ей придется, мы тебя, так уж и быть, от её гнева обороним! — загалдели гушкавары.

Эврих взглянул на Ильяс, ожидая, как отнесется она к этому предложению.

— Ну что ж, спой. Посмотрим, как тебе удастся угадать, что у меня на душе, — помедлив, согласилась она. — Но только помни, после этого тебе придется спеть о себе самом.

— Спой обо мне, — неожиданно предложила Нганья, и гушкавары как-то разом притихли.

«Вот стерва! — подумала Афарга. — И эта туда же! Тебя же, дохлячка, три года откармливать надобно, прежде чем о тебе хоть слово кому сказать захочется!»

Эврих между тем задумчиво пощипал струны старенькой дибулы и промолвил:

— Спою я о тебе с охотой. Но, чур, без обид, ежели я верно угадал.

— Пой что хочешь, все равно мимо попадешь. — Тарагата гордо вскинула коротко стриженную голову. — Ежели складно получится, с меня бочонок вина. А ежели нет, так уж придется, дружок, тебе раскошелиться.

— Добро. Кто же судьей будет? — поспешил уточнить дотошный Пахитак.

— Ты и будешь. Вместе с Яргаем, — переглянувшись с Аль-Чориль, промолвила её лучшая подруга и помощница.

— Полны ли чаши? — вопросил Эврих, и рубец на его левой щеке стал почему-то вдруг особенно заметен. — За тебя, Тарагата. И не таи на меня зла, коли что не так.

Он ударил по струнам и не пропел, а проговорил хриплым, не своим голосом:

Меня ночь обняла,

Ничего я не вижу вокруг:

Ни подставленных ног,

Ни протянутых рук.

Ветер звуки смешал,

Мне не крикнуть,

А вам не помочь.

Как предательство

Длинная-длинная

Ночь.

На некоторое время в зале воцарилась тишина, а потом Яргай недовольно провозгласил:

— С тебя, братец, бочонок! Мало того что не складно, так ещё и не весело!

— Да уж! — поддержал его Пахитак. — Этак ты нас в превеликое уныние вгонишь, а Тарагата вызовет тебя драться на кинжалах. И никому-то от твоей смерти ни радости, ни корысти не будет.

— Оставьте его в покое! — неожиданно грубо, с надрывом крикнула из своего угла Тарагата. — Бочонок с меня! Шайал, распорядись. Но про Аль-Чориль ты, аррант, лучше не пой. Ни к чему нам это.

— Тогда пусть про себя споет! Про то, как в вонючих болячках ковыряется! Очень красиво получится! — предложил кто-то из дальнего, погруженного в полутьму угла.

— Почему нет? Про себя тоже могу, — легко согласился Эврих. — Вот только про болячки не обещаю. Пищеварению не способствует. Представьте: выстроится у нужника очередь страждущих — чего в этом хорошего? А кто-нибудь прямо тут осквернится — тогда и вовсе беда.

— Ладно тебе оправдываться, пой! — рассмеялся кто-то позади Тартунга, и тот подумал, что на месте Эвриха ни за что бы не стал петь.

Аррант же ухмыльнулся, тронул струны и запел. Вот только не о себе, а о чем-то совсем ином…

Словно в клетке сидишь, если вехи намечены,

Шея в рабском ярме, коли даты предсказаны.

Даже сроки, когда будут раны залечены,

Давят, будто бы руки веревками связаны.

Напророчь мне три года в хоромах блаженствовать —

Убегу я — хоть дурнем, хоть волком ославленный.

Обяжи с лучшей девою жить-благоденствовать,

Под венец я пожалую лишь обезглавленный.

Если вижу грядущее я беспечальное:

Цели, средства, желания — все в нем увязано,

Для меня это хуже, чем песнь погребальная,

Знак того, что дорога туда мне заказана…

Он пел негромко, но в наступившей тишине каждое слово звучало отчетливо, и Тартунг подумал, что песня эта вполне могла быть посвящена Аль-Чо-риль. Хитроумный аррант и тут остался верен себе. Вооружившись дибулой, он как будто продолжал незаконченный спор, и, судя по тому, как нахмурилась предводительница гушкаваров, она это тоже поняла. И ответить ей было нечем — разве что решится она взять в руки дибулу и запеть.

…Не корите меня за дела бесполезные,

Пожалейте себя, коль судьбой одурачены.

Крепко держат привычного когти железные,

Где все меры — отмерены, даты — назначены…

Эврих умолк, окинул взглядом собравшихся и вновь запел, но на этот раз по-аррантски, так что даже Тартунг, несмотря на полученные уроки, понимал, о чем он поет, с пятого на десятое. Зато предводительницам гушкаваров перевода не требовалось — форани хорошо говорили как по-аррантски, так и по-саккаремски. Вот только Аль-Чориль, слушая Эвриха, улыбалась, хотя и несколько натянутой, вымученной улыбкой, а окаменевшее лицо Тарагаты выражало явное неодобрение.

Я хочу тебя видеть снова,

Твои руки и губы ловить.

Никакое не может слово

Эту жажду мою вместить.

Сквозь свершенья, невзгоды, победы,

Ты одна — обитаемый край.

Торопись, позабудь обиды,

Приходи ко мне, выручай.

Захоти лишь, и ты успеешь!

Как спасенье твое лицо…

Помоги, как одна умеешь,

В гибких рук заключи кольцо…

«Сегодня же накормлю его желтым порошком!» — твердо решила Афарга, искусавшая себе все губы, слушая бесстыдные излияния арранта. Она не сомневалась, что предназначены они Аль-Чориль, и дивилась как наглости Эвриха, так и тупости разбойницы, не понимавшей, кажется, что пакостная эта песня — прямое обращение к ней. Но если уж она сама этого сообразить не может, почему, спрашивается, Тарагата не остановит арранта, не придумавшего ничего лучше, чем объясняться в любви посреди полного гушкаварами зала?

В первые мгновения Нганья и впрямь заподозрила нечто подобное, но, вслушавшись в слова песни и приглядевшись к Эвриху повнимательнее, сообразила, что опасаться ей нечего: тот вовсе не пытается соблазнить её подругу. Устремив поверх голов слушателей невидящий взгляд, чудной аррант пел им о какой-то иной любви, и это было очень хорошо. Прежде всего, разумеется, для него самого. Присутствие Эвриха безмерно раздражало Нганью, причем чем дальше, тем больше. Справедливости ради следовало признать, что сам он не вводил их в заблуждение относительно своих чародейских способностей или, лучше сказать, отсутствия таковых. Они сами пошли по ложному следу и возлагали на него слишком много надежд. Она готова была даже поверить Эвриху, что Тразий Пэт именно тот человек, который необходим им для отыскания Ульчи. Ни разу ещё ей не удалось поймать арранта на лжи, и, очень может статься, помимо желания выручить из беды друга он и в самом деле готов услужить Ильяс. Однако вытаскивать аскульского мага из императорской тюрьмы — затея крайне опасная, и шансы на успех столь невелики, что Нганья была категорически против нее.

Кроме того, в столице имелось по меньшей мере полдюжины колдунов, и ей было известно, где живут двое из них. Она давно уже предлагала Ильяс схватить их, доставить в «Дом Шайала» и слегка помучить. Дарования у этих гаденышей были слабенькие, к тому же время от времени они исполняли кое-какие поручения Душегуба, но, как знать, может, им и без Тразия Пэта удалось бы разыскать Ульчи? Попробовать, право же, стоило, и если бы не упрямство Ильяс… Заняться ими ещё не поздно, и сделать это надобно до того, как Эврих, заручившись поддержкой Эпиара, отправится освобождать своего приятеля…

Взрыв хохота отвлек Нганью от её мыслей, и она с неудовольствием подумала, что аррант сумел-таки развеселить гушкаваров. Вай-ваг! Он знал, как привлечь к себе внимание и сердца людей, как не наскучить им и в конечном счете заставить плясать под свою дибулу! И этого-то она боялась больше всего.

После бесед со сладкоречивым аррантом Ильяс начинала задумываться, хуже того, сомневаться, надо ли ей, разыскав Ульчи, продолжать борьбу с Кешо. Чужеземец смущал её, заставлял колебаться и мучиться бесплодными размышлениями как раз тогда, когда твердость была особенно необходима. Негодник-аррант искусно и старательно развенчивал поставленную ими перед собой великую цель, ради которой они испытали бесчисленные унижения и страдания, ради которой погибло множество прекрасных людей! Он делал это ненавязчиво, как бы исподволь, и, что самое ужасное, был, безусловно, искренен в стремлении помочь Ильяс обрести счастье. Если бы не эта подкупающая, обезоруживающая искренность, Нганья давно бы его прирезала, а так ей оставалось только скрежетать зубами и надеяться, что Эврих сложит голову, пытаясь освободить Тразия Пэта.

Великому Духу ведомо, как трудно, как плохо ей было в последнее время! Она разрывалась на части, ибо чудо-лекарь нравился ей, как ни один мужчина до этого, но даже ради него Нганья не могла предать дело своей жизни. Так или иначе, он должен был оставить Ильяс в покое или исчезнуть, и чем скорее, тем лучше. Несколько раз она пыталась образумить его, но он не желал, не мог понять, на что замахивается, убеждая отказаться от свержения Кешо. Ему, приплывшему из-за моря, из счастливой, благополучной Аррантиады, было не представить, что им пришлось пережить. И Нганья, конечно же, не собиралась рассказывать ему о том, как в мгновение ока по злой воле Кешо превратилась из почитаемой, счастливой и богатой форани — Небожительницы, привыкшей получать только цветы и плоды и лишь понаслышке знавшей, что у жизни бывают ещё и колючки, — в нищую, бесправную преступницу, подстилку для настатигов, уцелевшую исключительно благодаря заботам сердобольного раба и отваги Ильяс, приютившей её, вопреки строжайшему указу Триумвирата, в «Мраморном логове». То есть это-то она как раз рассказала, но что могли значить общие фразы для бренчащего на дибуле и врачующего от нечего делать болящих арранта?..

Нганья прикрыла глаза, чтобы не видеть белозубой улыбки, не слышать очередной шуточной баллады, которую уговорили его спеть гушкавары. Она едва сдержалась, чтобы не стукнуть кулаком по столу и не разораться, как припадочная базарная торговка. Вместо этого она поднесла к губам и одним длинным глотком опустошила чашу с рисовой водкой. Вряд ли Эврих понял бы её, даже если бы она рассказала ему, как ворвавшиеся в «Букет астр» настатиги, они же ярнуареги — «ревнители справедливости», — принялись избивать древками копий её мать, заступившуюся за старика-лекаря, зарезанного тут же, во дворе особняка. Как без вины виноватых обитателей «Букета астр» погнали на невольничий рынок, сделав исключение лишь для неё и нескольких смазливых служанок. Как, громко пыхтя и обливаясь потом, топтали озверевшие насильники жену одного из телохранителей, старательно превращая непокорную молодицу в кусок кровоточащего мяса. Как изгалялись над ней самой, не знавшей до той поры мужчину, и бросили, только проделав все, что в состоянии был измыслить их злобный, воспаленный похотью и сознанием вседозволенности и полной безнаказанности ум. Бросили, будучи уверены, что она не выживет. Оставили подыхать, как крысу с перешибленным хребтом, о которую тошно марать руки…

Уперев локти в колени, Нганья закрыла лицо ладонями. Ей не хотелось вспоминать свою жизнь. Не хотелось вспоминать решительно ничего, ибо ничего хорошего после той страшной ночи просто не было. Крохотными блестками вспыхивали во мраке кое-какие разговоры с Ильяс, отрывочные видения прибрежных скал, клубящихся над морем облаков, ощущение скачки и свистящего в ушах ветра… Но блесток этих было слишком мало, и стоило начать вспоминать, как все их затягивало алым туманом отчаяния, злобы и ненависти.

Она отдавала себе отчет в том, что, приплыв из Мванааке в Кидоту, они с Ильяс сами выбрали свою судьбу. Ничто не мешало им тихо-мирно жить-поживать у престарелых родичей Нганьи, дожидаясь, когда какие-нибудь высокородные юнцы надумают взять их в жены. Ничто, кроме ужасов, пережитых после свержения Димдиго, желания Ильяс вернуть сыновей и её собственного стремления отомстить Кешо во что бы то ни стало. Но для этого им прежде всего нужны были люди, готовые идти за ними в огонь и воду. Отыскать таких можно было лишь среди беженцев из империи, нашедших приют в Кидоте и Афираэну. Мысль сколотить из них отряд возникла у Ильяс, и она же выхлопотала у камилиса — повелителя Кидоты — соответствующий указ, позволявший ей собирать под свою руку всех желающих отомстить Кешо.

Отношения между приютившей их страной, Афираэну и Мавуно испокон веку были напряженные, и камилис только и мечтал о том, как бы поглубже вонзить шип в задницу западного соседа. Ильяс оказалась тем самым шипом, как только собрала под свое начало полтыщи воинов. О да, она добилась своего, но только Нганье было ведомо, чего ей это стоило! Получить указ, позволявший создать отряд, добыть, хотя бы на первое время, деньги, оружие и еду. Многие в Кидоте называли её «Имперской шлюхой», кое-кто из высокородных даже в глаза, поскольку Ильяс не могла вызвать их на поединок, не рискуя оказаться на плахе. Позже, когда отряд перешел границу и начал разбойничать в восточных провинциях империи, её прозвали Аль-Чориль, но до сих пор, вспоминая предшествовавшие этому месяцы, Ильяс впадала в ярость, ибо успела возненавидеть камилиса и его присных не меньше Кешо. Вместе с подругой, а может, и ещё больше, чем Ильяс, ненавидела их Нганья, тщетно стремившаяся утолить свою ярость в набегах на приграничные имперские крепостицы.

Ничего в жизни они не желали и не ждали так, как войны с Мавуно, о неизбежности которой, зная намерения Кешо, Ильяс неоднократно предупреждала камилиса. И вот этот миг настал: пятитысячное войско имперцев перешло границу и устремилось к Игбару. Немало крови было пролито за обладание этим крупным портовым городом воинами Кидоты и Афираэну, пока наконец ввиду угрозы со стороны Мавуно правители этих стран не договорились признать его общим владением, дабы совместными усилиями защищать в случае нападения имперцев. Отряд Аль-Чориль, выросший к тому времени до двух тысяч воинов, был включен в кидотское войско, которым командовал дахар Апраг. Какова же была радость Ильяс и Нганьи, когда они узнали, что во главе имперцев стоит барбакай Газахлар! Это было воспринято ими как знак свыше, ибо именно предательство отца Ильяс позволило Кешо схватить и ослепить её мужа.

Апраг оказался неплохим военачальником, но редкостным негодяем. Он не желал и слышать о том, что отряд Аль-Чориль, войдя в состав кидотского войска, должен получать то же довольствие, что и его воины. Доказывать ему что-либо было бесполезно, и только после того, как Ильяс пригрозила немедленно увести своих людей из-под стен Игбара, он скрепя сердце согласился удовлетворить её требования. Разумеется, это не могло сделать их друзьями. Дахар бросал людей Аль-Чориль в самые опасные места, и к тому времени, когда Газахлар был за неспособностью отозван в Мванааке, численность её отряда сократилась едва ли не вдвое. После разгрома нового барбакая — Мачаха, приведшего под Игбар изрядное подкрепление, у Ильяс осталось чуть больше пятисот человек. Она хотела перейти границу, чтобы пополнить свой отряд за счет недовольных, коих в восточных провинциях Мавуно было более чем достаточно, но внезапно была схвачена посланными Апрагом людьми. Оказывается, посланцы Кешо заключили перемирие с повелителями Кидоты и Афираэну, уступив им две или три приграничных крепостицы, в благодарность за что те должны были выдать ему Аль-Чориль.

Возможно, все бы так и вышло, если бы один из Апраговых людей не позволил Нганье бежать из шатра, пока остальные вязали Ильяс и расправлялись с её телохранителями. Он был не из тех приехавших из Халы стражников камилиса и знал цену воинскому братству. Поднятый Нганьей отряд искрошил камилисовых стражников, освободил Аль-Чориль и перешел-таки границу империи, дабы никогда больше не возвращаться в Кидоту.

Нганья была в первом ряду прорубавших себе дорогу через лагерь Апрага, и после этого-то её и прозвали Тарагатой. Она не возражала, ибо в самом деле ощутила: что-то в ней умерло после очередного предательства. А может, после того, как ей пришлось собственноручно пронзить мечом грудь оказавшегося на её пути боевого товарища. Того самого, что позволил ей бежать из шатра Аль-Чориль…

— Эй, Тарагата, ты что, заснула? — Чья-то рука легла на её плечо, и она нехотя оторвала ладони от лица.

— Чего тебе надобно, Яргай?

— Понимаешь, я… э-э-э… подумал, что тебе плохо…

Здоровенный гушкавар смешался под ледяным взглядом Тарагаты, но та уже овладела собой и нарочито ровным голосом, от которого плохо сделалось самому Яргаю, ответила:

— Мне хорошо. Очень хорошо.

* * *

Эвриху было не по себе. Точнее, ему было на редкость скверно: сердце бухало, как набатный колокол, воздуха не хватало, жар растекался по телу, во рту пересохло, несмотря на то что он уже выхлебал полкувшина воды. Самое же скверное заключалось в том, что мысли путались, не позволяя сосредоточиться и распознать, что за хворь обрушилась на него столь внезапно. Во время устроенной гушкаварами пирушки он почти не пил, ел умеренно, и признаков отравления вроде бы не наблюдалось.

Подойдя к окну, он распахнул ставни, сделал глубокий вдох, выдох и вспомнил почему-то, как судорожно вздымалась грудь Нжери в ночь прощания. Как посверкивали на ней подаренные им бусы и ожерелья, призванные подчеркивать, но никак не скрывать её ослепительную, завораживающую наготу. Он вдруг отчетливо ощутил запах её излюбленных притираний, бархатистую упругость и вкус кожи, шелковистость смоляных волос, словно гладил их совсем недавно. Быть может, ему следовало все же рискнуть и встретиться с ней по возвращении в Город Тысячи Храмов? Прощаясь с ним, она говорила, что всегда рада будет видеть его не только в своем доме, но и в своей постели, и он наверняка смог бы изыскать способ проникнуть в «Мраморное логово», не попавшись на глаза соглядатаям Амаши…

— О, Боги Небесной Горы, что за чушь в голову лезет! — пробормотал аррант, отчаянно мотнув головой, словно надеясь таким образом вытряхнуть из неё мысли о супруге Газахлара. Вцепившись пальцами в подоконник, он уставился на ползущие по сумрачному небу тяжелые серые тучи, готовые вот-вот разразиться проливным дождем. Он не желал думать о Нжери. Если непогода продлится несколько дней, а к тому все идет, по словам Шайала, утверждавшего, что боли в суставах — верный признак затяжной непогоды, пробраться незамеченными в императорские сады будет нетрудно, лишь бы Эпиару к тому времени удалось подкупить тюремных стражей. Говорят, золото открывает все замки, вопрос только в том, как быстро оно способно это сделать и как много его надобно, чтобы отворить двери узилища для Тразия Пэта…

«Я купилась на золото твоих кудрей!» — неожиданно вспомнилась ему шутка Элары, и он улыбнулся возникшему перед его внутренним взором образу крепенькой, хорошенькой аррантки. Румяная, с алыми, капризно изогнутыми губами и волосами цвета мореного дуба, она была то мечтательной и задумчивой, то беспечной и легкомысленно-смешливой. Настроение её менялось с такой быстротой и легкостью, что другие девицы казались рядом с ней деревянными куклами, и за эту-то непосредственность Эврих, наверно, и полюбил её. Не настолько, впрочем, сильно, чтобы назвать своей супругой, хотя ей этого очень хотелось, и она сделала все возможное, дабы женить его на себе. Из-за этого-то его и изгнали из Феда, запретив когда-либо возвращаться в родной город. Но невзирая на это он не испытывал к Эларе недобрых чувств. Напротив, вспоминал о ней с нежностью, любовью и некоторой толикой сожаления. А порой — изумления собственной дурости. Ибо она-то, по всей видимости, и заставила его бежать от девчонки, чье дивное тело было сотворено из масла и сливок, а стремление обладать Эврихом безраздельно оказалось столь велико, что пересилило боязнь скандала, о коем жители Феда судачат, верно, до сих пор…

«Каким же ненасытным и неразборчивым котярой сочла меня Намела, узнав о ночи, проведенной мною в постели дочери Палия Авгириона Драга!» — с содроганием подумал Эврих, и память тут же воссоздала образ худосочной девицы, разливавшей пиво и мывшей посуду в «Счастливом хряке».

Боги свидетели, он не стал бы пользоваться тем, что она на него заглядывалась, ежели бы не настойчивость сверстников-шалопаев, задумавших сыграть злую шутку с трактирщиком, причинившим им множество обид. Согласившись отвлечь служанку, пока они будут приводить в исполнение свой коварный замысел, он, разумеется, не предполагал, что Памела окажется столь страстной и легко возбудимой. Это явилось для него полной неожиданностью, и потому-то, наверно, всплывшие в памяти длинное, лошадиное лицо её, тусклые волосы и бледная, с синеватым оттенком кожа тотчас уступили место воспоминаниям ожадных губах и неумелой, стыдливой страстности, удивившей его, вместо того чтобы растрогать.

От воспоминаний о прежней своей слепоте и жестокости Эвриха бросило в краску, он вновь ощутил странную, необъяснимую дрожь и, резко обернувшись на скрип кожаных петель, увидел входящую в комнату Афаргу.

Волосы её успели заметно отрасти и прикрывали теперь голову аккуратной курчавой шапочкой. Алое — любимое — сари подчеркивало ладную фигуру, глаза сияли торжествующе и призывно, а крадущаяся, танцующая походка напоминала движения вышедшего на охоту хищника.

«Хороша! Ах, как хороша!» — пронеслось в голове арранта, и ему неудержимо захотелось стиснуть Афаргу в объятиях, впиться в полуоткрытые, усмехающиеся губы, за которыми посверкивал ровный жемчуг зубов. Нахлынувшее желание затуманило мозг, ему показалось, что ни одну женщину прежде он не хотел так страстно, так неистово. Плоть его вздыбилась, низ живота налился тягучей, ноющей болью. Он сделал шаг навстречу томно, таинственно и многообещающе улыбавшейся ему Афарге, и тут взгляд его упал на злополучный ошейник, от которого её не смогли избавить даже столичные мастера.

Вид этого ошейника на мгновение отрезвил арранта, заставил вспомнить звон множества колоколец, вырезанных из поющего дерева. Почувствовав в происходящем какую-то неправильность, он ужаснулся своему необъяснимому порыву и, боясь совершить какую-нибудь непоправимую ошибку, устремился к двери. Плохо понимая, что делает, распахнул её и ринулся по коридору. Взлетел по скрипучим ступеням, выбежал в один из проходных двориков, взбежал по открытой леснице на следующий уровень «Дома Шайала»…

Не разбирая дороги, Эврих несся куда глаза глядят, сознавая лишь, что должен некоторое время побыть в одиночестве, дабы уяснить, что же с ним происходит. Слишком часто ему случалось, поддаваясь эмоциям, совершать поступки, в которых потом приходилось раскаиваться, и несколько мгновений назад он, кажется, немеревался сотворить очередную глупость. А может статься, и гадость. Хотя женщин он вроде бы никогда не обижал, и даже в случае с Памелой был, если разобраться, не столь уж виноват.

Что бы ни болтали о нем злые языки, он никогда никого не пытался соблазнить, по крайней мере сознательно. Не нарушал клятв, ибо попросту не давал их, а ежели и врал возлюбленным под влиянием момента, то исключительно желая доставить им удовольствие и — что служило лучшим для него оправданием! — сам верил собственной лжи. И вообще, можно ли считать ложью сказанные женщине комплименты? Ведь называя Хатиаль, Узитави, Алиар или Кари очаровательными, замечательными или прекраснейшими, он ничуть не лукавил, на тот момент они в самом деле были для него лучшими в мире, и он любил их больше всего на свете…

Вспомнив покрытое с ног до головы татуировкой тело Узитави, казавшейся из-за этого облаченной в какой-то диковинный облегающий наряд, он вновь ощутил странное, противоестественное возбуждение. Что же это за напасть такая? Почему он нынче ни о чем, кроме женщин, думать не может?

Тщетно пытаясь отогнать от себя образы прежних возлюбленных, Эврих миновал последние ступени лестницы и, оглядевшись по сторонам, понял, что, сам того не заметив, забрался на вершину «Дома Шайала». Набрал полную грудь влажного, густого, словно сироп, воздуха и с облегчением почувствовал, как унимается колотившая его дрожь.

Вскинув голову, он уставился на угрюмые, полные влаги тучи. Пасмурный день готовился уступить место грозовой ночи. Тишина, словно тяжелое, душное одеяло, накрыла город, и лишь временами порывы дувшего с утра северного ветра доносили со стороны моря отдаленные раскаты грома. Туман, сутки висевший над столицей, осел, сполз к реке и теперь клубился и пенился над Гвадиарой и кварталами бедноты. Сумерки сгущались, ещё немного, и мглистый, хмурый свет, столь не похожий на красочные закаты погожих дней, окончательно угаснет.

Эврих попытался припомнить, что же он собирался записать о находящемся неподалеку от столицы острове прокаженных, но мысли разбегались, как вспугнутые светом свечи тараканы. Эти низкие тучи и косые струи дождя вдалеке напомнили ему Вечную Степь, Алиар, Кари и Тайтэки. Бесприютные солончаки, некое подобие пещеры под поваленным на краю распадка дубом, вкус губ и сладостное ощущение трущихся друг о друга языков. Ну разве могло ему прийти в голову, что колючая, вечно недовольная им Кари, похожая на подростка, жаждущего продемонстрировать всему свету свою самость и независимость, ждет от него только слова и ласкового прикосновения, дабы превратиться в чуткую и неутомимую любовницу?..

— О Боги, почему же я вспоминаю не её бесстрашие и самоотверженность, а только запах, вкус и трепетание тела? — в растерянности и гневе на самого себя прошептал Эврих, стискивая руками голову и чувствуя, как неведомая сила снова и снова заставляет его мысли возвращаться в прежнее русло.

— Кому это веселая пирушка прискучила? — раздался неожиданно из-за спины арранта голос Ильяс. — Вай-ваг! Я думала, ты отсыпаться пошел, а у тебя хмеля-то ни в одном глазу!

— Не думал, что ты нынче сюда придешь. Извини, коли помешал, — хмуро промолвил Эврих и двинулся к лестнице. Вот уж верно говорят: беда к беде липнет! Присутствия здесь Ильяс ему, в нынешнем его состоянии, только и не хватает!

— Я не собираюсь тебя гнать. Ты мне ничуть не мешаешь и оказался тут очень кстати, поскольку я собиралась предупредить тебя: мы с Тарагатой решили все же схватить парочку здешних колдунов. От саккаремца твоего ни слуху ни духу, да и Эпиар, похоже, рано похвалялся, будто сумеет заручиться помощью одного из тюремщиков.

— Тебе известно, что я по этому поводу думаю, — безучастно пожал плечами аррант. — Сильные маги не позволят себя пленить или разнесут «Дом Шайала» в щепы. Слабые же вряд ли сумеют нам помочь. Если бы твой сын пропал день-два назад — дело иное, а так… Но сонное зелье у меня, как я и говорил, всегда под рукой. Гляди-ка, докатилась-таки наконец и до нас гроза!

Очередной порыв ветра принес первые капли, и Эврих обрадовался, что у него появился повод уйти. Ему не хотелось оставаться наедине с Ильяс. Он опять ощутил поднимавшееся из глубин его существа вожделение, и на этот раз оно было ещё более сильным, чем влечение к Афарге. Хуже того, чувства, которые он испытывал, были ему несвойственны и незнакомы. Никогда прежде у него не возникало желания стиснуть женщину так, чтобы она закричала, целовать грубо, причиняя боль, вломиться в её плоть, сминая и плюща плавящееся от пота тело… Любовное слияние всегда было для него своего рода священнодействием, что естественно вытекало из почитания аррантами прекрасного, в каких бы формах оно ни проявлялось. Это было не только услаждение любимой и себя самого, но и служение Прекраснейшей, при котором грубость и боль были немыслимы, невозможны. Впрочем, нет, ему доводилось испытывать наслаждение, переходящее в боль, и, может быть, именно это воспоминание…

— Постой. Мне бы не хотелось думать, что мой приход заставил тебя уйти… Каждому бывает необходимо побыть иногда в одиночестве… — начала Ильяс, но кончить фразу ей так и не удалось. Прямо над их головами ослепительно вспыхнула бело-голубая молния и оглушительно прогрохотал гром.

Ильяс с Эврихом бросились к ведущему на кровлю люку и едва успели ступить на лестницу и надвинуть прикрывавшую её в непогоду дощатую крышку, как по ней гулко застучали тугие струи дождя. Ливень обрушился на «Дом Шайала» внезапно, несмотря на то что его ждали весь день, и первые мгновения аррант с женщиной, замерев, едва ли не с благоговением вслушивались в тяжкий громовой грохот, барабанную дробь дождя, всхлипы и бульканье воды над головами. А потом Эврих привлек к себе Ильяс, безошибочно отыскав в темноте, и стиснул так, что она вскрикнула. И тотчас ощутил, как руки её охватили его затылок, пахнущее пальмовым вином дыхание обожгло лицо, а упругие губы приоткрылись навстречу его губам.

Оба они неистово хотели одного и того же, и благословенная темнота избавила их от смущения, а раскаты грома и шум ливня сделали ненужными слова, которые — увы и ax! — чаще отталкивают людей, чем привлекают в объятия друг друга. На этот раз Эврих, быть может впервые в жизни, был груб и нетерпелив, но это не смутило и не разочаровало Ильяс. Напротив, убедило в том, что чудной чужеземец и впрямь желает её всей душой. Его бурное дыхание, жадные губы и требовательные прикосновения не только воспламеняли её, но и доказывали искренность чувств. Поведи себя хитроумный аррант иначе, она непременно заподозрила бы его в неких коварных умыслах, но язык тел зачастую оказывается красноречивее и честнее самого искусного и правдолюбивого оратора…

Неистовство разразившейся над Городом Тысячи Храмов грозы в полной мере передалось Эвриху с Ильяс, и все же они нашли в себе силы оторваться друг от друга после того, как оступившийся аррант едва не покатился кубарем по крутой лестнице, увлекая за собой подругу, которую не выпустил бы из рук даже на пороге смерти.

— Пойдем… поищем уголок поукромнее… — прерывающимся голосом прошептала Ильяс.

Ухватив Эвриха за руку, она потащила его за собой вниз по лестнице, по темным извилистым коридорам, мимо комнат, из-за дверей которых вырывались лучики тусклого света и приглушенные голоса отходящих ко сну гушкаваров. «Дом Шайала» и при свете-то напоминал арранту головоломку — место, где ничего не стоило заблудиться, а уж во тьме он вскоре и вовсе перестал понимать, куда влечет его предводительница разбойников. Но вот Ильяс распахнула какую-то узкую дверь, они протиснулись в пахнущую пылью и мешковиной каморку, и Эврих ощутил под ногами плотно набитые мешки. Мельком подумал, что они очутились на складе зерна, и, опустившись на мешки, дернул Ильяс за руку, опрокидывая на себя…

Мгновенно освободившись от одежды, они, все ещё охваченные любовным безумием, не стали тратить время на ласки, которые, по их мнению, и без того чересчур затянулись. Тела их сплелись, дыхание смешалось, и Эврих с рычанием ринулся в гостеприимно распахнутые перед ним врата наслаждений. Резкий, рваный ритм скачки их к ослепляющему, безначальному свету, узрев который любовники всякий раз умирают, дабы родиться вновь, радуясь неповторимому чуду божественного слияния, длился недолго. Как не может быть долгим стремительный бросок, в котором бегун выкладывается без остатка, в отчаянном порыве сжигая силы, которых при расчетливом беге ему хватило бы на полдня. Так и не разомкнув сцепленных тел, любовники затихли, приходя в себя, счастливые, ошеломленные, глупо улыбающиеся друг другу в кромешном мраке.

Лежа на бугристых, пыльных мешках, Эврих ждал, когда уймется безумное биение сердца, размышляя о том, что давно уже перестал заглядываться на молоденьких девиц. Ильяс привлекла его прежде всего не внешностью, а внутренней силой, удивительной, полной невзгод судьбой. Любовь и страдания сформировали и укрепили её характер, выковав из нежной, балованной форани бойца, каких поискать, и они же, наложив неизгладимый след на её лицо, придали ему силы и значительности. Арранту не раз приходилось наблюдать за работой ваятелей, резцом и чеканом доводящих вынутые из форм отливки до ума. Это долгая, кропотливая и ответственная работа, в результате которой бронзовые скульптуры и барельефы обретают четкость и завершенность, не присущие грубой отливке. Глядя на лица девушек, можно было лишь догадываться, во что превратятся эти заготовки, каким чеканом поработает над ними жизнь, проявляя одни и стирая иные черты. Каким чувствам и устремлениям души человек позволит произрастать, а какие вытопчет и вырвет, как сорняки на любовно ухоженном огороде.

Между тем руки арранта помимо воли вновь принялись блуждать по телу Ильяс, поглаживая его, пощипывая. Сперва они двигались словно бы рассеянно, прикосновения были легкими, как дуновение ветерка, как касание крыльев бабочки. Но по мере того как росло возбуждение и желание арранта, руки его и губы становились все увереннее и настойчивее. Груди молодой женщины вновь напряглись под его пальцами, выровнявшееся было дыхание сделалось бурным. Обхватив арранта за шею, она подставила ему раскрытый рот, языки их сплелись в любовной схватке, а потом губы её скользнули по его телу.

Ильяс не понимала, почему она так остро чувствует прикосновения арранта, доставлявшие ей неизмеримо большее наслаждение, чем ласки других мужчин. Он делал, в общем-то, то же самое, что и они, но пламя, охватившее её ныне, ничуть не напоминало то приятное, но поверхностное удовольствие, которое испытывала она в объятиях своих прежних любовников. Ей казалось, что тело её тает, плавится под руками и губами арранта, лепящего из неё что-то новое, изнывающее от любовного томления, от желания стать частью Эвриха и в то же время вобрать его в себя целиком, без остатка. И когда оказавшаяся меж бедер Ильяс рука его начала нетерпеливыми поглаживаниями высекать из её глаз искры, она, не в силах дольше терпеть эту сладкую муку, оседлала арранта, и они вновь пустились в сумасшедшую скачку. Руки Эвриха стискивали и ласкали её груди, дразнили отвердевшие соски, а каменная плоть пришпоривала изнутри, так что оба они ощущали себя всадниками, и оба были скакунами, несущимися ко все новым и новым вершинам наслаждения.

На этот раз невозможно прекрасная скачка продолжалась так долго, что солнце сгорело и снова вспыхнуло над умершим и воскресшим из праха миром. Реки высохли и родились заново, моря и горы поменялись местами и, прожив тысячелетия и возжаждав перемен, опять приняли прежний облик. Многие поколения людей появились на свет, состарились и умерли, а двое любовников, словно созданные Богами по единой мерке, все продолжали счастливый бег, кончившийся, как и положено, стонами и всхлипами невыразимого счастья. После короткого отдыха они сызнова потянулись друг к другу, будто впервые очутились рядом, и почувствовали, что должны слиться воедино, как две капли воды. И вновь умирали и рождались миры, гасли и вспыхивали солнца, ибо Время не смело тревожить влюбленных, и даже завистливые Боги, решив, в порядке исключения, не мешать им, отложили до поры заготовленные для них каверзы, испытания и невзгоды…

Глава седьмая. Тразий Пэт

Эврих потер лицо ладонями и с тоской подумал о том, что все нынче, как назло, складывается из рук вон плохо. Голова была тяжелой, словно с похмелья, хотя на давешней пирушке он лишь делал вид, что пьет. Куда-то исчезла Афарга. Один из колдунов, которых посланные Тарагатой гушкавары намеревались доставить в «Дом Шайала», был убит ими по дороге при попытке превратиться в какое-то омерзительное чудище. Кроме того, сама Тарагата взирала на него как на отъявленного негодяя, и Тартунг не зря, надобно думать, посоветовал ему держать ухо востро. Да и с Ильяс… Напрасно он, наверно, дал волю чувствам. И что это на него нашло? Столько сдерживался, и нате вам — прорвало плотину…

Он хмуро взглянул на Тохмола, пришедшего сообщить, что Аль-Чориль желает видеть его. Она хочет, чтобы аррант присутствовал при разговоре предводительниц гушкаваров с колдуном и взял с собой необходимые снадобья.

— Вот ведь неугомонные! Говоришь с ними, убеждаешь, а все без толку. Норовят, упрямицы, на своем настоять, и в результате — ещё один труп. Снадобья им, видишь ли, понадобились! — проворчал Эврих, проверяя содержимое своей незаменимой сумки. — Скажи, что все возьму и сейчас приду.

Тохмол вышел из комнаты, а Эврих повесил сумку на плечо и замер, чувствуя смутное беспокойство и недовольство собой. Что-то он упустил, недодумал, что-то сделал не так…

И куда, хотелось бы знать, Афарга запропастилась? Что ей в городе понадобилось? Дождь как из ведра льет, а она… Тартунг говорит: ревела вчера вечером, потом куда-то ушла, и вот уже полдня её нет. Обидеть её парень не мог, а когда сам он видел девчонку в последний раз, она выглядела весьма довольной собой. Погодите-ка, а не из-за него ли она удрала? Если ей стало известно, что он провел ночь с Ильяс… Вместо того чтобы…

Ему вспомнился торжествующий блеск её глаз, томная, зовущая улыбка и собственные, ни с чем не сообразные порывы. А ведь она ожидала, что он набросится на нее, как голодающий на теплую лепешку… И значить это могло только одно: Афарга накормила его каким-то любовным снадобьем, но он не оправдал её надежд!

— Клянусь Эрентатой-искусницей, это становится забавно! — пробормотал Эврих с кривой ухмылкой на устах. — Девчонка не зря копалась в моих тюках и заглядывала в манускрипты!

Левая рука его потянулась к шраму, избороздившему левую щеку. Похоже, он верно угадал, и все становится на свои места! Ай-ай-ай, как скверно получилось… Ну чем, спрашивается, пришелся Афарге не по нраву Тартунг? И где её теперь искать? Вот ведь не было печали…

Направляясь в комнату, где Ильяс с Тарагатой собирались испытать способности пленного колдуна, он размышлял о том, надобно ли говорить предводительницам гушкаваров о бегстве Афарги, и не мог прийти ни к какому решению. Если сказать, они пожелают узнать причину её исчезновения, а признаться Ильяс в том, что вчера вечером он находился под воздействием любовного снадобья, значило безмерно усложнять и без того их не слишком-то простые отношения. С другой стороны, он может воспользоваться помощью колдуна для поисков Афарги. Для этого надобно послать Тартунга принести что-нибудь из её одежды… Не любит он врать, ох, не любит, но на этот раз придется, и хорошо бы, чтобы его не поймали на лжи.

Колдун оказался щуплым, невзрачным мужичком лет сорока — сорока пяти. Звали его Искамар, и был он — аррант понял это с первого взгляда — ничем не в состоянии помочь Аль-Чориль, ибо взирал на коралловую бусину с нескрываемым ужасом. Кому она принадлежала, он уже вызнал и сообразил скорее всего, что живым его из «Дома Шайала» не выпустят. Или, в лучшем случае, выпустят, когда Ульчи будет найден.

Когда Эврих вошел, Искамар как раз заканчивал косноязычно втолковывать предводительницам гушкаваров, что те требуют от него невозможного. Аль-Чориль с Тарагатой разглядывали полумага с брезгливым недоумением — трус в их глазах никак не мог быть чародеем, а этот, будучи несомненным трусом, ухитрялся, если верить слухам, творить кое-какие чудеса. Дыма без огня не бывает — на чем-то эти слухи были основаны, и потому за стулом, на котором сидел Искамар, стоял Яргай с обнаженным мечом в руке. В комнате находилось ещё пятеро гушкаваров, включая Тохмола, но Ильяс уже поняла, что помощь их не понадобится, и при появлении Эвриха велела им выйти.

Прерванный на полуслове Искамар уставился на арранта, как кролик на удава, полагая, видимо, что пришел палач. Тарагата взирала на Эвриха с нескрываемой ненавистью, причины которой были очевидны. Во-первых, сладкоречивый чужеземец совратил-таки её подругу, а во-вторых, оказался прав, предсказывая, что толку от схваченных колдунов будет не много. В-третьих же, она знала, что сострадательный чужеземец будет всячески мешать ей прирезать этого горе-чародея, с появлением коего в «Доме Шайала» одной заботой у неё становилось больше. И конечно же, не преминет упрекнуть её в излишней жестокости и обвинить в бессмысленном убийстве второго колдуна, многозначительно напомнив:

«А ведь я предупреждал, что этого вряд ли удастся избежать!»

Ничего подобного Эврих говорить не собирался, ибо давно уже понял: словами Тарагату не проймешь. Винить посланных ею за колдуном в убийстве тоже не имело смысла — у них просто не было иного выхода. Если бы они не прикончили начавшего превращаться в чудовище мага, тот-порешил бы их всех до единого и перебил немало безвинных людей, прежде чем покинуть Город Тысячи Храмов. Рассказы об ужасных превращениях чародеев ему доводилось слышать неоднократно, и у него не было оснований им не верить, тем паче что свидетелями их были не только горожане, но и сельские жители, а гушкаварам несколько раз приходилось сталкиваться с шайками зверолюдей. Да если уж на то пошло, он сам видел, как Волкодав когда-то превращался в огромного серого пса…

Превращения эти начались после того, как в Мавуно была объявлена охота на магов, вмешавшихся, вопреки собственным правилам, в междоусобицу на стороне сверженного императора Димдиго. Настатиги рыскали по стране и убивали на месте всякого заподозренного в занятиях чародейским искусством, в результате чего маги, ради спасения собственной жизни, вынуждены были совершать колдовское действо, прелесть коего, в отличие от других, заключалось в том, что оно не требовало подготовки и использования колдовских атрибутов. Недостаток же его состоял в том, что мало кому из превратившихся в зверолюдей магов удавалось вернуть свой прежний облик. «Это и неудивительно, — задумчиво говорил Малаи, печально качая седой головой. — Испачкать одежду немудрено, а попробуй-ка вывести жирное пятно? А ежели не получится, так человек и вовсе за её чистотой следить перестает. К тому же, как знать, хотели ли превращенные маги снова становиться людьми?»

Колдунов, превратившихся в зверолюдей: человекоящериц, человековолков, человеколеопардов или гиен, было не много, однако самое страшное заключалось в том, что они, по словам очевидцев, утратив свои прежние способности, получали взамен неимоверную силу и жуткий дар превращать в чудищ обыкновенных людей. «Не всех подряд, разумеется, а тех, кто поддавался соблазну, услышав их Ночной Зов, сменить человеческий облик и начать жизнь зверолюда, — высказывал предположение Малаи-Уруб ещё во время пребывания Эвриха в „Мраморном логове“. — Мне случилось однажды видеть зверолюдей и слышать их Зов, и, должен признаться, устоять против него непросто. Счастье еще, что рано или поздно шайки этих чудовищ уходят от людских поселений в леса и они не способны производить на свет жизнеспособное потомство».

Яргай же, изрядно выпив рисовой водки, рассказывал как-то, что не только встречался со зверолюдьми, но и присутствовал при превращении одного из своих товарищей в зверолюда. Произошло это в глухой деревушке в верхнем течении Гвадиары, и началось все с того, что разошедшиеся на ночлег гушкавары внезапно услышали надрывающий душу вой, в котором слились торжество и ненависть, радость и отчаяние, жажда крови и обещание свободы, которая не снилась никому из смертных.

Насмерть перепуганные селяне поспешно затыкали уши воском, и гушкавары последовали их примеру, но Ночной Зов все равно продолжал звучать в их мозгу. Яргай шептал молитвы, товарищи его делали то же самое, прижимая к груди амулеты и обереги. Они мужественно противились Ночному Зову, пока несколько странных, отвратительных и в то же время необъяснимо красивых существ не вышли на деревенскую площадь. Лунный свет позволял хорошо разглядеть диковинные фигуры зверолюдей, продолжавших взывать к запершимся в хижинах гушкаварам, и один из них не выдержал. Издав хриплый, тоскливый стон, он повалился на пол, охватив голову руками, а когда товарищи бросились к нему, в считанные мгновения раскидал их по углам. Никогда прежде Яргай не видел ничего подобного, и неподдельный ужас плескался в его глазах, когда он рассказывал об удивительном превращении. Рассказывал столь красочно, что Эврих ясно представил себе, как трещали раздававшиеся кости здоровяка Бенума, как масляно и влажно блестела вздувающаяся кожа, под тонкой оболочкой которой человеческая плоть меняла свои формы.

Превращение было не просто страшным, оно причиняло человеку немыслимые страдания. Вторя Ночному Зову, Бенум исходил криком в то время, как лицо его вытягивалось и покрывалось черной шерстью, плечи раздавались, торс удлинялся, руки и ноги меняли очертания. Яргай был неплохим рассказчиком, но тут он презошел самого себя, из чего следовало, что случившееся с Бенумом оставило в его памяти неизгладимый след. Выкатывая глаза и шевеля сильными, толстыми пальцами, он пытался показать, как плоть гушкавара сделалась тягучей и мягкой. Как вздувалась она, опадала и вибрировала не в такт биению сердца. Как товарищ его хрипел и что-то внутри него хрустело, лопалось, разрывалось и вновь с чавкающим звуком срасталось, соединялось, формируя не только тело, но и внутренние органы нового существа, выбившего в конце концов дверь хижины и исчезнувшего во мраке ночи…

Словом, Эврих и не думал упрекать посланных Тарагатой за колдуном людей в жестокости. Злорадствовать по поводу постигшей её неудачи он тоже не собирался. Его, напротив, посетила мысль, что, воспользовавшись помощью колдуна, дабы разыскать Афаргу, он хоть немного расположит к себе Тарагату, от которой веяло нынче опасностью, как от изготовившейся к броску ндагги.

— Я вижу, Искамар не оправдал ваших ожиданий. А вот передо мной встала задача, которую он, быть может, в состоянии решить. Нынче ночью из «Дома Шайала» сбежала Афарга…

Слушая Эвриха, Ильяс испытывала странные, непривычные чувства. Этот золотоволосый мужчина принадлежал ей. Она все ещё ощущала его вкус и запах, прикосновения рук и губ. Она так хорошо помнила его в себе и это так много значило для нее, что ей хотелось выгнать Нганью и Искамара из комнаты, остаться с ним наедине, чтобы вновь и вновь повторялось сказочное слияние, ничуть не похожее на те, которые случались в её жизни после Таанрета. И в то же время она понимала: подобной ночи не суждено повториться. Ей должно думать не о сладкоречивом, неутомимом, любвеобильном арранте, а об Ульчи. О том, что время уходит и гушкавары все больше и больше тяготятся пребыванием в столице, что где-нибудь на бескрайних просторах империи вот-вот вспыхнет очередной мятеж, в пламени которого будут гибнуть её сторонники, чьи сильные руки и острые мечи очень скоро понадобятся ей, дабы скинуть Кешо с незаконно занятого им трона.

Слова арранта о том, что Афарга сбежала из «Дома Шайала», дошли до неё не сразу. Когда же она поняла, что Эврих хочет разыскать свою служанку с помощью этого бездарного колдуна, ей сделалось смешно: так вот для кого Нганья таскала орехи из огня! А потом она спросила себя: почему Афарга выбрала для побега именно эту ночь? Было ли у неё что-нибудь с Эврихом, или она просто возревновала его к ней, Ильяс? И если так, то надобно ли разыскивать ее? Не могла ли холодность арранта к своей служанке подвигнуть её на предательство? Ах, как не вовремя свалилась на неё эта любовь! Ах, как мешала она давно и тщательно продуманным планам мести!..

— Разрешишь ли ты Эвриху послать кого-нибудь за одеянием Афарги? Позволишь ли ты ему задать Искамару необходимые вопросы? — прервала Тарагата размышления Ильяс.

— Да. Нам надо найти её любой ценой и впредь не спускать с неё глаз, — промолвила Ильяс, твердо решив поговорить с девчонкой по душам, если её удастся отыскать. Если же сделать этого не удастся, им надобно будет ещё до ночи покинуть «Дом Шайала». — Надеюсь, вы справитесь с этим без меня. А коли Искамар окажется не способен даже на это, вели перерезать ему глотку.

С этими словами, предназначенными не столько Нганье, сколько горе-чародею, Аль-Чориль вышла из комнаты, дабы отдать необходимые распоряжения. Поймала на себе взгляд Эвриха и почувствовала, как слабеют ноги и горячая волна желания распространяется от низа живота по всему телу.

* * *

Наблюдая за тем, как Афарга взбирается по веревке на подпорную стену, окружавшую императорские сады со стороны моря и Гвадиары, Тартунг отметил, что в ловкости ей не откажешь. В смелости и решительности тоже, вот только много ли будет от них проку, ежели им придется драться со стражниками? Нет, что бы там Эврих ни говорил, а юноша чувствовал бы себя уверенней, если бы вместо Афарги вызволять Тразия Пэта с ними отправилась Тарагата. Ежели они на чем-нибудь засыплются и ввяжутся в драку, присутствие Тарагаты их, разумеется, не спасет — стражников во дворце тьма-тьмущая, и все же лучше бы Аль-Чориль заменила Афаргу либо своей подругой, либо другой разбойницей, привыкшей орудовать мечом и кинжалом.

— Твой черед! — подтолкнул Тартунга Яргай. Веревка, закрепленная Эврихом на верхушке стены, успела намокнуть. Сама стена тоже была влажной и скользкой, чего и следовало ожидать после трехдневного дождя. Покрывавшая каменную кладку пленка мха растекалась и размазывалась, когда Тартунг упирался в стену локтями или ногами. Хорошо хоть щели между каменными блоками достаточно велики и стена лишь издали кажется неприступным монолитом. Иначе, впрочем, Эврих бы на неё и не вскарабкался, несмотря на уверения, будто лазить по горам ему не впервой.

Ухватившись за протянутую ему аррантом руку, юноша рывком взлетел на гребень стены и осмотрелся. Серое, дождливое утро сменилось таким же хмурым, пасмурным днем, незаметно переходящим в ночь. Несмотря на то что даже с нижней из семи террас императорских садов были видны порт, море и устье Гвадиары, Тартунгу казалось, что мир вокруг него уменьшается, сжимается, становясь все более тесным и бесприютным. Тяжелые угрюмые тучи медленно плыли над головой, закрывая небесный простор. Туман и дождь, подобно полупрозрачным полотнищам серого, тускло посверкивающего шелка, висели между небом и землей, размывая очертания волноломов и кораблей, здания таможенной службы, рыбачьих хижин, складских бараков и возносящихся над террасами пальм. Липкий, сырой, насыщенный влагой воздух не освежал, а словно бы даже мешал дышать, залеплял рот и нос.

— Брр! Вот ведь мерзкая погодка! — просипел Пахитак, показываясь над кромкой стены.

— Как раз то, что нужно для нашего предприятия! — нарочито бодро возразил Эврих, помогая гушкавару взобраться на широкий парапет. — До дворцовых мостов нам точно ни один стражник не встретится, а ежели повезет, так и до «Птичника» незамеченными доберемся.

В любое другое время Тартунг бы не усомнился в удачливости хитроумного арранта, но события последних дней невольно наводили на мысль, что везению его пришел конец. Сначала этот дурацкий побег Афарги, причины которого она и сама толком объяснить не может, потом неудача со схваченными посланцами Тарагаты колдунами… Юноша поплотнее закутался в ставший тяжелым от воды плащ, пытаясь отогнать дурные предчувствия.

Одни и те же события можно, однако, оценивать по-разному, так почему бы ему не считать, что похищение Искамара сослужило им добрую службу? Ведь если бы не его ворожба, никому бы и в голову не пришло искать Афаргу в бараках для сушки водорослей. А если бы Эпиар Рабий Даор сумел разузнать о месте заключения Тразия Пэта раньше, они не стали бы дожидаться подходящей для его вызволения погоды…

Тартунг клацнул зубами, тщетно пытаясь сдержать бившую его дрожь.

В конце концов он мог согласиться, что погода и впрямь подходит для похищения мага из узилища. Вот только удастся ли оно, коль скоро с подкупом стражников у Эпиара ничего не вышло и сведения, добываемые им столь долго, на поверку стоили не больше ореховой скорлупы? Эврих был на этот счет иного мнения, но, судя по тому, как переглядывались, слушая его, предводительницы гушкаваров, они тоже ожидали чего-то более весомого, чем пространное описание «Птичника» и тамошних порядков. Не шибко густо за Амашев перстень с огроменным изумрудом! Так что в общем можно понять, почему Тарагата не пожелала в это дело влезать и не послала вместо Афарги какую-нибудь разбойницу потолковее, которая в случае нужды и мечом помахать сумеет. Хотя, ежели кванге с отравленными стрелами не помогут, то на мечи надежда и вовсе плоха.

Вслед за Яргаем на парапет выбрались Кужаул и Рутак. Втянули узел с оружием, смотали и спрятали веревку, после чего Эврих двинулся по пихтовой аллее вглубь первого яруса императорских садов. Припомнив нарисованные Аль-Чориль и Тарагатой планы, он успел сориентироваться и теперь уверенно вел свой маленький отряд среди лужаек, клумб и причудливо подстриженных кустов к всходу на следующую террасу.

Тартунгу не доводилось бывать тут прежде, а поскольку наслышан он был о здешних красотах изрядно, то некоторое время усердно крутил головой, боясь пропустить что-нибудь примечательное. Мощенные плитами цветного камня дорожки, круглые и овальные бассейны, беседки и мокнущие под дождем статуи каких-то полуголых дев и героев были и в самом деле недурны. Особенно приглянулась ему настигавшая пловца акула, вот только водоем-чик для неё был явно маловат. Однако, по рассказам Эвриха, сады эти представлялись ему неизмеримо более радостными и роскошными. Хмурое небо, раскисшая земля, поникшие деревья, с каждой веточки, с каждого листочка и иголочки которых стекали тягучие струйки воды; пятнистые от дождя, словно лишаем покрытые мраморные изваяния, обильно потеющие бронзовые фигуры… Было во всем этом что-то бесконечно печальное и обреченное. Солнечным днем или ясной звездной ночью все это, вероятно, воспринималось совсем иначе…

— Ай! — Афарга оступилась и, не поддержи её Тартунг, наверняка соскользнула бы с низенького горбатого мостика в длинный пруд, изображавший реку со скалистыми берегами.

Эврих встревоженно оглянулся и попросил глядеть в оба — не хватало им еще, чтобы кто-нибудь вывихнул или сломал ногу.

— Со мной все в порядке! — поспешно заверила его Афарга, и юноша вновь пожалел, что вместо неё с ними не пошла Тарагата.

С девчонкой явно происходило что-то неладное. Она то плакала, то заливалась каким-то неестественным, судорожным смехом. Отвечала невпопад. Из рук у неё все валилось, и пару раз она ни с того ни с сего отвечала Тартунгу столь грубо, что впору было треснуть её чем-нибудь тяжелым. Эврих, похоже, что-то знал или о чем-то догадывался, но предпочитал помалкивать. Одно время юноша думал, что началось это после того, как Искамар признался, что не в состоянии вернуть Афарге её колдовские способности, но, поразмыслив, понял: нет, замечал он за ней странности и раньше. Причина их была сейчас не так уж важна, тревожило Тартунга другое: почему Эврих, видя все это, не напоил девушку каким-нибудь снадобьем и не уложил в постель, а, напротив, согласился взять с собой в «Птичник»? Раз уж без девицы им не обойтись, почему не попросил у Аль-Чориль какую-нибудь не слишком уж страшненькую на лицо разбойницу? Неужто только из-за боязни обидеть Афаргу отказом?..

Дождевая вода пенящимися потоками бежала по ступеням лестниц, переполняла сточные канавки, капли с плеском отскакивали от покрытия дорожек, стучали по капюшонам плащей. Дождевые потоки вливались в водоемы, низвергались с крыш и карнизов беседок, скворчали и булькали на плитах мощения, стараясь сбить с ног. Следуя примеру гушкаваров, Тартунг, Эврих и Афарга давно уже сняли сандалии и шли босиком. И все же время от времени оскальзывались, особенно при переходе по лестницам с террасы на террасу.

Сначала они ещё осторожничали, ожидая увидеть стражников в какой-нибудь беседке, но усилившийся дождь, постоянно менявший направление, заливал их так основательно, что если кто живой и мог укрыться вне дворца и окружавших его флигелей, то лишь в многочисленных гротах, из которых все равно не разглядишь, что делается в глубине садов. Встречи с сидевшими в караулках у ворот стражниками они избежали, но на седьмом ярусе, там, где императорские сады отделялись от дворца рвом, кто-нибудь мог надзирать за перекинутыми через него мостами. Имелись там две изящные каменные будочки — на первый взгляд беседки как беседки, — сооруженные специально для дозорных, но в такую погоду долго в них не высидишь.

Слабый дождичек незаметно перерос в настоящий ливень. Шипя, как масло на сковородке, водяные струи били по лицу, как от них ни отворачивайся, сокращали и без того скверную видимость и стучали, стучали, как проклятые, по капюшону. Это было на руку заговорщикам, но в то же время донельзя раздражало Тартунга, которому казалось, что по голове его бьют одновременно сотни маленьких молоточков, крохотных и озлобляюще настойчивых. Судя по яростному фырканью гушкаваров, дождь доставал и их, и непонятно было, как может отыскивать нужные дорожки Эврих, бывший здесь больше года назад один-единственный раз и не помышлявший тогда о том, чтобы запомнить кратчайший путь на седьмую террасу. Планы, нарисованные для него предводительницами гушкаваров, тоже не отличались точностью, поскольку форани посещали императорские сады давным-давно и какие-то изменения здесь за десять лет неизбежно должны были произойти. Но, как бы то ни было, аррант все же вывел своих спутников на седьмой ярус, и они двинулись в направлении императорского дворца, едва различимого сквозь плотную завесу дождя.

* * *

— Я хочу поручить тебе весьма щекотливое дело, — сказала Нганья Тохмолу, и тот поежился под её холодным, пристальным взглядом. — Аррант и его приятели не должны вернуться в «Дом Шайала». Если им удастся освободить Тразия Пэта из узилища, надобность в них исчезнет, так пусть же они исчезнут вместе с ней.

— Ты хочешь, чтобы я убил их? Эвриха, Афаргу и Тартунга? — Высокий клювоносый гушкавар уставился на Нганью как на сумасшедшую. — Но с какой стати? Чем они тебе не угодили?

— Не важно чем, главное — не угодили. Возьми с собой Бхарда, Вимьяна — кого сочтешь нужным и кто умеет держать язык за зубами. Подкарауль арранта на Морской дороге и прикончи. Да не вздумайте попасться на глаза нашим. Все должно быть сделано аккуратно, чтобы никто вас ни в чем не заподозрил.

— Ну ты задала задачу! — Клювоносый насупился. — А если Аль-Чориль прознает? Она же с нас головы снимет! И арранта ребята любят, попробуй-ка уговори их на такое дело… Ты хоть объясни толком, что с ним не поделила?

— Объяснить нетрудно, но почему бы тебе попросту не исполнить мой каприз?

Тохмол насупился ещё больше. Он вместе с тремя приятелями был у Тарагаты в долгу — некогда она спасла их от казни, к которой приговорила своих соратников Аль-Чориль за то, что те имели глупость поиграться с дочкой одного из её знакомых оксаров. Как Тарагате удалось отговорить Аль-Чориль от приведения приговора в исполнение, он до сих пор не знал, но догадывался, что рано или поздно должок придется отдать — спасла их Тарагата не по доброте душевной и, вестимо, не из сострадания. Будь на её месте кто-нибудь другой, об оказанной услуге можно было бы забыть, но гневить эту кровожадную бабу ни в коем случае не следовало. Злопамятная стерва не имела привычки прощать обидчиков, и связываться с ней было себе дороже.

К тому же счеты между своими — дело святое, и, если бы речь шла не о чудном арранте, он бы и не подумал спрашивать, зачем кого-то надобно отправить к праотцам.

— Я исполню любой твой каприз, но не слишком ли расточительно убивать трех наших из-за глупых стишат? Или из-за того, что аррант, вместо твоей, залез в постель Аль-Чориль?

Несколько мгновений Нганья разглядывала высокого, подвижного гушкавара с таким видом, словно впервые увидела, а потом со вздохом спросила:

— По-твоему, других причин, чтобы прикончить его, у меня не существует? Разве мы с Ильяс ссорились когда-либо из-за мужиков?

— Так ведь и такие, как Эврих, к нам прежде не прибивались, — возразил Тохмол, и Нганья вынуждена была признать его правоту. Таких, излучающих свет и тепло, действительно не было. И коли уж Тохмол, обладавший чувствительностью носорога, это ощутил, значит, она не ошиблась и избавляться от арранта надобно было как можно скорее.

— Какие это такие? И чем, скажи на милость, отличается он от всех прочих?

— Это ты лучше у Аль-Чориль спроси, — проворчал гушкавар, даже не пытаясь выразить свои чувства словами. — Она ж нынче будто цветок распустилась. Как медный котел сияет, с которого окалину песком ободрали, да ещё и золой надраили.

Нганья поджала тонкие губы, но вместо того, чтобы сказать Тохмолу резкость, неожиданно мягко поинтересовалась:

— А не боишься ты, что очаровавший Аль-Чориль аррант, отыскав с помощью своего приятеля-мага Ульчи, уговорит её бежать из Мванааке и даже из Мавуно, дабы начать новую жизнь где-нибудь в Аррантиаде?

— Ну нет! Не такой уж кот вор, чтобы кобылу со двора свел! — Гушкавар уставился на Тарагату во все глаза, желая убедиться, не шутит ли та. — Она этого не сделает!

— Почему ты так думаешь? Эврих не любит проливать кровь, и красноречия ему не занимать. Если уж он сумел настоять на том, чтобы Ильяс не убивала Газахлара…

— Но это же совсем другое дело! — запротестовал Тохмол. — Из Газахларовой шкуры, как её ни крои, даже пояса не сошьешь, а чтобы отказаться от борьбы за императорский трон, надо совсем головы лишиться.

— Ильяс её уже почти лишилась, поверь мне. Ежели мы не хотим остаться с таком, то должны опережать события, а не идти у них на поводу. Кто может предсказать, как повлияет на Ильяс появление в «Доме Шайала» Ульчи?

— Резвый конь теряет подковы быстрее ленивого. А Эврих — из тех рыб, которые мечут золотую икру. Стоит ли тащить его прежде времени на сковородку?

— Стоит, ибо если он убедит Ильяс оставить Кешо в покое, мы превратимся в шайку разбойников, у которых нет будущего. Сохранив Эвриху жизнь, мы оставим у неё в руках веревку, на которой она не только сама повиснет, но и нас повесит. И учти: вряд ли нам представится более подходящий случай избавиться от него.

— Сдается мне, ты видишь в жизни только плохое, но не так уж, наверное, неправа относительно Эвриха, — проворчал клювоносый гушкавар, впадая в глубокую задумчивость.

Нганья не стала его торопить. Ей и самой не нравилось поручение, которое она дала Тохмолу. Не нравилось настолько, что она снизошла до объяснения причин, побуждавших её желать гибели арранту. Быть может, она даже хотела, чтобы Тохмол убедил её в нецелесообразности убийства арранта. Но, увы, слова клювоносого подтверждали её выводы: сладкоречивый, прекраснодушный чужеземец мог оказаться для них опаснее целой толпы стражников и кончать с ним надобно незамедлительно. Аррант и так уже начал вламываться в её сны — ещё немного, и она, подобно Ильяс, утратит способность мыслить здраво, отличать добро от зла, и тогда все их многолетние усилия пойдут прахом.

Даже сейчас, стоило ей прикрыть глаза, и перед внутренним взором её вставала пригрезившаяся ей давеча картина: они с Эврихом лежат в густой, нежной, как пух, траве на вершине холма. Их разгоряченные тела овевает теплый ветер, а над головой из разошедшихся вдруг облаков проглядывает солнце. Черные тучи над рекой, из которых косыми полосами хлещет ливень, ветер уносит все дальше и дальше, над обширными, буйно зеленеющими лугами ещё сверкают молнии, но гроза явно уходит. Струи дождя блестят серебром в солнечных лучах, а река вдали светится, подобно зеркалу…

Но столь же отчетливо помнила она и преследовавшие её кошмары. Замшелыйподземный ход, по которому они с Эврихом пробирались к дворцовой тюрьме. Спертый воздух, гигантские слизняки, падающие с сочащегося влагой, низкого потолка и с чмоканьем лопающиеся под босыми ногами… Да-да, почему-то они бежали по подземелью голыми, и Эврих, как оказалось, вел её к засаде, устроенной дворцовыми стражниками. И среди них, стражников этих, были те самые настатиги, которые насиловали её десять лет назад в «Букете астр». В ужасном сне повторялось все то омерзительное, что ей уже довелось некогда пережить, и виноват в этом был, безусловно, золотоволосый аррант.

Сон этот, впрочем, приснился ей очень кстати, ибо на него-то Нганья и сослалась, когда Ильяс спросила, почему она не желает отправиться с Эврихом вызволять Тразия Пэта из узилища. Разумеется, дурной сон не был достаточно уважительной причиной, но, вероятно, ей удалось пересказать его столь правдиво и красочно, что Ильяс не стала настаивать, рассудив, что арранту будет больше пользы от жаждущей подвигов Афарги, чем от терзаемой несвойственными ей гибельными предчувствиями Тарагаты. К счастью, ни она, ни другие гушкавары не заподозрили Нганью в коварстве, лучшим доказательством чему явилось изумление Тохмола, принявшего, кажется, наконец какое-то решение.

— Я исполню твой каприз, — проговорил клювоносый, не глядя Тарагате в глаза. — Эврих и его товарищи умрут, если им удастся вызволить Тразия Пэта. Но как мне поступить, если они вернутся ни с чем?

— Тогда… Пусть возвращаются в «Дом Шайала» беспрепятственно. Быть может, аррант сумеет отыскать другой путь добраться до Ульчи. До поры до времени он не причинит хлопот, а его изворотливый ум нам ещё пригодится.

Тохмол кивнул. Тарагата, как и большинство людей, прислушивалась к чужому мнению только в тех случаях, когда оно совпадало с её собственным, и он не собирался высказывать ей свои сомнения в разумности и необходимости затеянного ею дела. Для кого-то пережитые страдания, возможно, и являлись целительными. Он готов был признать, что иные характеры они укрепляют, очищают от грубости и скверны, подобно тому как закалка облагораживает сталь, превращая кусок железа в грозное оружие. Иных же страдания портят, приближая не к Великому Духу, а к зверю. Мелочность, подозрительность и жестокость всплывают из глубины их душ, не оставляя места милосердию и состраданию. Взывать к этим чувствам делается пустой тратой времени и сил, а ежели человек к тому же уверовал в собственную непогрешимость, дальновидность и проницательность, любые доводы отскакивают от него как от стенки горох.

В чем-то Тарагата была права, разглядев в прекраснодушии арранта опасность для замыслов гушкаваров, но, начиная устранять своих же соратников, она становилась на скользкий путь, уподобляясь в этом Кешо, которого сама же люто ненавидела. И очень может случиться, что следующим человеком, мешающим воплощению её замыслов в жизнь, окажется Ильяс, в которой она души не чает. Но, единожды признав убийство самым простым и эффективным способом решения проблем, трудно отказаться от него в пользу чего-то менее быстрого и действенного…

— Ты хочешь ещё что-то спросить или сказать? — обратилась Нганья ко вновь впавшему в задумчивость гушкавару. — Мне кажется, мы уже все обговорили и тебе пора браться за дело. Возьми самострелы, от луков в такую погоду будет мало проку. И помни, никто не должен вас узнать, в противном случае моя затея потеряет всякий смысл.

— Не беспокойся, я слишком дорожу своей головой и понимаю, к чему может привести любое неосторожно сказанное слово.

* * *

Подходя к изящным каменным беседкам, заменявшим неуместные здесь караульные будки, Афарга почувствовала великий неуют и странную скованность. Воздух вокруг застыл и тяжело налег на плечи. Ощущение было такое, словно невидимый великан стиснул её в громадном кулаке. От волнения стало нечем дышать, она судорожно глотнула раз, другой, и тягучий сироп наполнил её грудь, почти не принося облегчения. Живот похолодел, сердце билось все чаще и сильнее в ожидании окрика, звона оружия и топота стражников, обнаруживших дерзких пришлецов.

Ступив следом за Эврихом на каменный мост, она сделала несколько шагов, борясь с подступавшей к горлу тошнотой и мысленно ругая себя на все лады за безмерную, непростительную, непозволительную трусость. Ну чего ей бояться, чего терять? Чем уж она так дорожила в жизни, чтобы трястись, как заливное? Ей впору радоваться приближению смерти-избавительницы, призывать её, а не лязгать зубами и обливаться холодным потом. Вон Эврих, идет себе, пританцовывает, словно у него семь жизней в запасе! А ведь ему-то, в отличие от нее, есть что оставлять в этом мире! У него-то как раз много такого, с чем распроститься навек ну никак без слез невозможно!

Беззвучно всхлипнув, девушка вновь вернулась к соблазнительной мысли воспользоваться уроками Чойги, дабы отстраниться от внешнего мира. Точнее — теперь-то она это прекрасно понимала, — погасить, снизить чувствительность до предела, превратиться из страдающего, испуганного до полусмерти человека в двигающееся растение, в куклу. Это был испытанный, надежный, не раз выручавший её способ, но теперь он казался ей противоестественным и недостойным. Он напоминал ей бегство с поля боя, и прибегнуть к нему значило признать превосходство над собой Эвриха, Тартунга, остальных гушкаваров, Тарагаты и Аль-Чориль…

— Да пребудет с вами милость Белгони! Не задерживайтесь, мы ждем вас здесь до полуночи. — Яргай поднял в прощальном приветствии руку, и Афарга, будто очнувшись от наваждения, поняла, что они таки миновали мост без происшествий. К «Птичнику» им предстояло идти втроем, гушкава-ры же останутся в караульных беседках, дабы прикрыть в случае необходимости их отступление.

— Да поможет нам всем Тахмаанг, Нгура и Великий Дух! — тихо ответствовал Эврих и двинулся в боковую аллею, по которой они рассчитывали, обогнув казарму, незамеченными добраться до входа в «Птичник». Тартунг с Афаргой молча последовали за ним.

Девушка знала, что справа от них, на расстоянии двух сотен локтей, находится длинное, трехэтажное здание казармы, но из-за не прекращающегося ни на мгновение дождя, делавшего окружающий мрак совершенно непроглядным, видеть его не могла. Распахнутые окна комнат, в которых, несмотря на поздний час, все ещё горели свечи, выглядели бесформенными светлыми пятнами, очертания обрамлявших аллею кустов были едва различимы, и сковывавший Афаргу страх начал потихоньку рассеиваться. Коль скоро стражников не было ни на одном из мостов, то под стенами казармы им и подавно нечего делать. Там, дальше, где вздымалась в небо неразличимая из-за ненастья громада дворца, караульщики проявляли, надобно думать, больше бдительности и усердия в несении службы, но и казарма, и «Птичник» стояли несколько на отшибе, так что план Эвриха вполне может сработать. Если только она не умрет от страха при виде тюремщиков, в руки которых её якобы должны передать Эврих с Тартунгом.

— О, Алая Мать, и зачем только я вызвалась идти с ними? Кто мешал мне дожидаться Тразия Пэта в «Доме Шайала», вместо того чтобы самой лезть головой в петлю? — пробормотала она чуть слышно, даже не пытаясь вытереть залитое дождем лицо.

Глупо было надеяться загладить таким образом свою вину перед Эврихом. Судя по всему, он ничуть не жалеет, что любовный порошок бросил его в объятия Аль-Чориль. Во всяком случае, обругал он Афаргу не за это, а за то, что она сбежала из «Дома Шайала» и ему, дабы найти её, пришлось прибегнуть к помощи схваченного Тарагатой колдуна. Оказавшегося, к сожалению, не способным не только обнаружить следы Ульчи, но и снять чары, наложенные на Афаргу Калиубом. Хорошо хоть, он признал наличие этих чар, подтвердив тем самым её догадку.

Нет, дело было не в желании искупить свою вину или, лучше сказать, не в одном лишь этом. Попав, как неумеха-рыболов, в собственные сети, она уже заплатила за содеянное самую дорогую цену. При мысли о том, что она сама толкнула арранта на ложе Аль-Чориль, ей хотелось биться головой об стену, и вместе с тем её сжигало желание доказать Эвриху, что она тоже кое-чего стоит и не является взбалмошной дурищей, от которой следует ждать одних неприятностей.

— Внимание, теперь уже совсем рядом! — прошептал Эврих, останавливаясь, чтобы подождать Афаргу и Тартунга. — Проверьте ещё раз, под рукой ли у вас оружие.

Высоченные чинары походили на исполинских стражей, выстроившихся в ряд на восточном склоне Императорского холма, занятого дворцом и многочисленными хозяйственными постройками, из коих скромное двухэтажное здание, прозванное «Птичником», решительно ничем не выделялось. Немногие из обитателей Мванааке вообще знали о его существовании, поскольку о маленькой тюрьме, в которой содержались заключенные, нуждавшиеся в особом уходе, не принято было говорить, и Афарга впервые услышала о «Птичнике» от Эвриха, который до разговора с Эпиаром тоже понятия о нем не имел.

«Особый уход» вовсе не подразумевал исцеление недужных узников. В «Птичнике» содержали не захворавших, а тех, кого принято называть «важными птицами», — оксаров, форани, преуспевающих купцов и жрецов, от которых Кешо надобно было чего-то добиться, но казнить коих он по тем или иным причинам не желал. Из дворцового узилища заключенные выходили лишь на эшафот, и обращались там с ними соответствующим образом. Пленники «Птичника» чаще всего возвращались в свои особняки или святилища, причем некоторые возносились после пребывания в нем весьма высоко. Взять хоть, к примеру, Хайтай, сделавшуюся любимой наложницей императора. Потому-то в тайной темнице, которую и темницей-то можно назвать с большой натяжкой, не было ни пыточных камер, ни палачей-костоломов, да и охранялась она далеко не так тщательно, как дворцовая или даже городская тюрьмы. По словам Эпиара, с заключенными здесь обращались если и не по-человечески, то, во всяком случае, сносно, и вид «Птичника» это подтверждал. Забранные решетками окна невелики, но большая часть их закрыта по случаю непогоды ставнями. Отсутствие подвального этажа исключало существование подземных казематов и «забываек» — узких глубоких ям, в которых узники обречены гнить заживо, а недавно оштукатуренные стены и мощеная площадка перед входом наводили на мысль, что и внутри здания царят чистота и порядок. Нет, «Птичник» решительно не напоминал страшную темницу, его можно было принять за флигель для слуг, постироч-ную или даже поварню, и это ещё больше ободрило Афаргу.

Надев сандалии, девушка проверила, на месте ли ножны с кинжалом, лезвие которого Тартунг, несмотря на протесты Эвриха, смазал хирлой. Удобно ли привязан под плащом футляр с кванге и колчан с отравленными стрелами, не превышавшими длину ладони. Она искренне надеялась, что ей не придется пускать это страшное оружие в ход, но была уверена: буде в том возникнет нужда — рука у неё не дрогнет. Сложности, впрочем, по заверениям арранта, могли возникнуть, только когда они будут покидать «Птичник», однако он рассчитывал, что столь могущественный маг, как Тразий Пэт, сумеет преодолеть их, не прибегая к оружию.

— Ну, да поможет нам Всеблагой Отец Созидатель и все здешние Боги! Пошли! — скомандовал Эврих, устремляясь к дверям «Птичника».

— Дрожишь? — подмигнул Тартунг Афарге. — Дрожи сильнее! Тебе, как пленнице императора, это не возбраняется. Не то что мне, бедолаге, доблестному сподвижнику Амаши.

— Усы бы тебе подрисовать, больно уж молод! — буркнула шагавшая между Эврихом и Тартунгом девушка, чувствуя, что, если бы её и впрямь вели в узилище, она вряд ли трусила бы сильнее. То есть наверняка она боялась бы меньше, потому что сейчас опасность грозила не только ей, но и этому гнусно покрашенному арранту. Собственно говоря, о себе-то она и не думала: после года, проведенного в плену у ранталуков, её трудно было чем-либо запугать.

«Так, значит, все это время я, сама того не сознавая, тряслась из-за Эвриха?» — Мысль эта показалась Афарге столь дикой, что она замедлила шаг. Ну и дура же она, если так переживает из-за чужеземца, который даже смотреть на неё не желает! Из-за смазливого красавчика, предпочевшего ей какую-то разбойницу! Из-за бледномордого, шрамолицего ублюдка, мнящего себя самым умным, самым догадливым, самым удачливым, самым…

— Ну и пусть! — чуть слышно промолвила она, смахивая с лица не то дождевые капли, не то слезы. — Пусть дура, но если моего арранта кто-нибудь тут хоть пальцем тронет…

Зародившийся в её груди после спасения от Зепека огненный шар, росший с каждым днем, с каждым часом, с каждым мгновением, вновь запульсировал, зашевелился, заворочался, мешая двигаться, дышать, думать. Он вздувался и опадал, застилая глаза багровой пеленой, из-за которой она едва различала двустворчатую дверь и стучащего в неё Эвриха.

— Кто такой? Чего надобно?!

Лицо распахнувшего дверь мужчины представлялось Афарге темно-багровым пятном, а огонь светильника за его спиной показался нестерпимо ярким.

— По распоряжению Амаши я должен передать пленницу Хагелону.

Голос Эвриха, предъявившего, надобно думать, стражнику чингак, донесся до девушки откуда-то издалека и был странно глухим, лишенным чувств, но зато перед глазами у неё начало проясняться. Красный туман поредел, сквозь клочья его она окинула взглядом караульное помещение, трех стражников, развешивавших перед огненной пастью очага промокшие одежды, невзрачного человечка, склонившегося над низеньким столиком, на котором среди мисок с объедками стоял высокий кувшин и несколько глиняных чашек.

— Какое распоряжение? Откуда эта девка взялась? — Казавшийся Афарге багроволицым был, разумеется, черным как смоль и к тому же совершенно лысым детиной, начисто лишенным шеи, зато наделенным тремя подбородками и тугим, как барабан, животом. — Почему её не Варас привел и что за спешка такая? Неужто нельзя было в при-вратной караульне до рассвета оставить?

— Ведено передать её Хагелону с рук на руки и проследить, чтобы пленницу определили в приличное помещение, — зашипел, подобно разъяренному коту, Эврих.

— А-а-а… — Толстяк несколько сбавил тон, вгляделся в Афаргу и, как будто что-то припоминая, пробормотал: — Девка с ошейником, так-так… Зуйлар, позови Хагелона. Или нет, лучше не надо. Давайте-ка я вас сам к нему проведу. Зуйлар, предупреди Хагелона. Мушиташ, прибрана у нас двенадцатая камера?

Невзрачный человечек юркнул в коридор, а Мушиташ тяжелым басом ответил:

— Начиная с одиннадцатой все камеры готовы к приему гостей. Милости просим! — Он сделал приглашающий жест и насмешливо склонил перед Афаргой голову. — А вас, когда определите дорогую гостью, приглашаем на глоток винца. Для согрева и поднятия духа. Экая мерзопакость на дворе стоит!

— Редкостная! — подтвердил Эврих, легонько пихнул Афаргу в спину, и она покорно двинулась за лысым толстяком в глубину здания.

— Эй, малец! — обратился Мушиташ к Тартунгу. — Не труди ноги, они там и без тебя справятся. Расскажи-ка нам лучше, где вы такую красотку подцепили.

— Расскажу, — пообещал юноша, чуть помедлив, — дай только на здешние камеры глянуть. Говорят, у вас тут, как во дворце, убранство. Для оксаров всяких и… форани.

— Безмозглые болтуны! Родятся же такие, у которых язык без привязи болтается! — проворчал толстяк. Оглянулся и, увидев грязные, мокрые следы, которые гости оставляли на полу коридора, мрачно заметил: — Хагелону это не понравится. Ну кто вы такие, чтобы проверять, куда мы эту девку поместим? И почему Варас её не привел?

— А я почем знаю? Думаешь, мне охота по вашим задворкам таскаться, вместо того чтобы в караульной плащ просушить? — Эврих явно не собирался поддерживать разговор, и толстяк ничуть не был этим опечален.

— Вот вам Хагелон. — Он указал пальцем на высокого, дородного мужчину, вывалившегося в коридор из внезапно распахнувшейся двери в сопровождении невзрачного посыльного. — Девку, вишь, новую привели. Сдать тебе на руки велено и обустроить по-людски. Да чтоб эти вот сами в том убедились. Своими глазами.

— Девку обустроим, эт-то нам недолго, — провозгласил, протяжно зевая, Хагелон. — А почему не Варас привел?

— Вот и я спрашиваю, почему? А они не знают! — буркнул толстяк и потопал обратно в караульню.

— Не знают так не знают, — протирая заспанные глаза, изрек Хагелон. — Веди её, Зуйлар, в двенадцатую. Дождит на улице-то? Третий день, а? Я уж думал, все, кончились воды небесные — ан нет! Как бы Гвадиара из берегов не вышла…

Эврих согласился, что да, ежели ветер с моря не уляжется, так уж наверняка нагонит волну. Что по улицам Нижнего города уже ни пройти ни проехать, а судя по тому, как у его тестя ноют кости, ненастью конца-края не видать.

«Какому тестю, что он несет?» — с раздражением подумала Афарга, дивясь спокойствию арранта. Сообразила, что речь идет о Шайале, и перестала прислушиваться к беседе, в которую не преминули включиться Зуйлар и Тартунг, причем последний действительно с любопытством вертел головой по сторонам, хотя смотреть, кроме как на массивные двери, расположенные через равные промежутки по обеим сторонам коридора, было не на что.

Тусклые светильники, массивная, потемневшая от времени деревянная лестница, запах каши, соломы и чернолиста, который используют, дабы вывести тараканов. Впечатление такое, словно они попали на постоялый двор, а не в тюрьму. Да и стражники тут хоть и мордовороты, но обленившиеся, скучающие, безразличные ко всему. Вай-ваг! Разве так она представляла себе этот «Птичник»? У тех, что внизу, хоть мечи были, у толстяка — кинжал на поясе, а эти ведут себя так, будто и впрямь трактир содержат, а не узников стерегут. Их же ребенок голыми руками передушит…

— Извольте взглянуть — двенадцатая опочивальня! — торжественно провозгласил Хагелон, после того как Зуйлар, кончив греметь ключами, распахнул перед пришедшими тяжеленную дверь. — Сено в матрасе свежее, живности никакой. Ну и прочие удобства. Зуйлар сейчас воды принесет… Эй! Ты что делаешь?!.

Тартунг ударил Зуйлара оголовьем кинжала по затылку как раз в тот момент, когда тот наклонился за бадьей. Невзрачный человечек без звука рухнул на пол, Хагелон тоже умолк, обнаружив у своего горла кинжал Эвриха.

— Тес!.. Никто не пострадает, если ты не будешь шуметь. Отведи нас в камеру Тразия Пэта, и ничего плохого с тобой не случится. — Аррант говорил тихо, но так решительно, что Афарга поверила: он в самом деле без колебаний прирежет тюремщика, хотя потом, вероятно, будет в этом сильно раскаиваться.

— Учти — лезвие кинжала смазано ядом. Ты умрешь даже от царапины, — предупредил Тартунг, вынимая из рук поверженного стражника связку ключей и передавая их Хагелону. — Веди.

Никакой борьбы чувств не отразилось на лице тюремщика. Покорно кивнув, он двинулся в дальний конец коридора, похоже, камера Тразия Пэта находилась как раз над караульной. Теперь Эврих с Тартунгом шагали по бокам и чуть сзади Хагелона, Афарга же замыкала шествие, чувствуя себя всеми забытой и никому не нужной. Роль жертвы ей удалась как нельзя лучше, но сыграть её было нетрудно, ибо очень уж невзыскательными были зрители. Что делать дальше, она не знала, и, может быть, поэтому её вновь начало знобить, глаза застлал красный туман, и зашевелился, запульсировал в груди жаркий, рвущийся наружу шар.

* * *

— Что с ним? Он болен или не в себе? — спросил Тартунг, заглядывая в смертельно бледное лицо неподвижно лежащего на сером матрасе человека.

— Смотри за Хагелоном. А ещё лучше свяжите его и заткните чем-нибудь рот, — коротко распорядился Эврих, опускаясь на колени перед ложем Тразия Пэта.

Пробежал пальцами по лицу, задержал их на шее, рванув серую, влажную от пота рубаху, положил ладони на грудь своего старинного знакомца. Чувствуя, как сдавливает горло от жалости, ненависти и горя, приподнял веки, заглянул в мутные, отсутствующие глаза. Помассировал живительные точки на груди, на запястьях, около ушей — Тразий оставался безучастным, и лишь легкое подергивание лицевых мускулов свидетельствовало о том, что тело реагирует на прикосновения. Эврих присел на матрас, обнял затылок несчастного ладонями, стараясь сконцентрироваться, чтобы передать ему хотя бы немного своих сил. Для начала совсем чуть-чуть, чтобы маг не захлебнулся в потоке чужой энергии, которую ему трудно будет усвоить, пребывая в бессознательном состоянии. Но потом… Если они намерены вытащить его отсюда, его придется буквально накачать ею.

Эврих закрыл глаза, отчетливо сознавая, что времени у него мало, чудовищно, катастрофически мало. Заставил себя забыть об этом, вызывая в памяти приемы исцеления, коим обучал его Тилорн, и полностью отрешился от окружающего мира. Вырастил, вылепил из огненных токов сил пульсирующий, жаркий шар и позволил ему начать растекаться по рукам, направляя к ладоням и дальше — к ставшим горячими кончикам пальцев.

От первого посыла тело Тразия вздрогнуло. Это было жестоко, но время поджимало, и Эврих вновь отправил волну собранной в районе груди силы по рукам, по пальцам, вгоняя в затылок распростертого на матрасе мага. Тразия тряхнуло, глаза его распахнулись, с уст сорвался жалобный стон.

«О, Боги Небесной Горы, я ведь могу убить его! — пронеслось в голове арранта. Он мгновение помедлил и сам себе ответил: — Но могу и спасти. Они же убьют наверняка!»

Он подозревал, что тюремщики будут опаивать узника дрянью, полученной из божественной хубкубавы, — как бы иначе они могли удержать мага такого уровня в заточении? — но кто бы мог подумать, что мерзавцы доведут его до такого состояния… Поистине скотского, животного, травяного…

Как это часто бывает, исполнители оказались более жестокими и неразумными, чем отдававшее приказы начальство, ибо в таком состоянии Тразий Пэт не мог даже взойти на эшафот. Убить же его можно было, не прибегая к серым кристаллам забвения…

Силы утекали из Эвриха столь стремительно, что он взмок, и вслед за тем его начала колотить крупная дрожь. Перед глазами замелькали огоньки, словно он рывком поднял слишком большой вес. Их становилось все больше и больше, по вискам заструились струйки пота, руки предательски дрожали. Он слишком хорошо знал эти симптомы, чтобы не понять, что они означают.

— Афарга, Тартунг, обнимите меня… — прохрипел аррант. Он редко прибегал к этому способу — черпать для исцеления силы из близких людей казалось ему недостойным, но сейчас был как раз такой случай, когда выбирать не приходилось. Когда человеку грозит смерть, особенно твоему другу, все ведущие к спасению пути приемлемы. Как говорят мореходы, в бурю хорош любой порт. Отравленные кинжалы ему тоже не слишком нравились, но пусть уж лучше они, чем…

Вспышка боли пронзила арранта, и тотчас он ощутил, как в него хлынул поток сил. Тонкая чистая, радостная струйка — Тартунг и мощный, мутный, гневный, сметающий защитные барьеры, грязно-алый вал — Афарга. Отец Всеблагой, сколько же в ней ярости, ненависти и… любви!..

— Остановись, Эврих! Нам не вытащить тебя отсюда, если ты ослепнешь!

— Все… все хорошо… Уже все… — прошептал аррант, жадно ловя воздух широко распахнутым ртом.

Отстранившись от товарищей, он отодвинулся и от Тразия, дабы дать ему возможность прийти в себя от жесточайшей встряски, которая должна была уничтожить или по крайней мере на время нейтрализовать отраву, которой его опаивали день за днем,

Видя, как корчится тело несчастного, он сознавал, что это была грубая, топорная, бесчеловечная работа. Ни Тилорн, ни Ниилит не похвалили бы его за нее, и он бы, конечно, проделал все иначе, если бы не боязнь, что в любой момент в камеру вломятся встревоженные долгим отсутствием Хагелона тюремщики. Но, так или иначе, Тразий начал оживать, и это было сейчас главным…

— Выпей воды. — Тартунг подал Эвриху кувшин, и тот, обливаясь и выбивая зубами дробь о края глиняной посудины, торопливо принялся глотать живительную влагу.

— Ну как он? — осторожно спросила Афарга.

— Сейчас узнаем. Боюсь, мы пришли сюда слишком поздно, — глухо промолвил аррант и, собравшись с силами, вновь склонился над магом. Положил ему на впалые, лоснящиеся виски руки и отправил слабый посыл, призванный прощупать сознание Тразия. И, с изумлением и радостью, ощутил, что стена, а точнее, нагромождение камней, утесов, скал, отделявших его от бьющегося в темнице чудовищных фантазий разума Тразия Пэта, рухнуло, истаяло без следа.

— Я чувствую тебя… Эврих. Я слышу тебя…

Прерывающийся шепот Тразия заставил арранта вздрогнуть, но тут же он вспомнил, что перед ним маг и, следовательно, не стоит удивляться тому, что тот сумел так быстро вынырнуть из омута небытия, узнал и вспомнил старинного приятеля.

— Мы пришли спасти тебя. Мы вытащим тебя из «Птичника» и доставим в надежное убежище, — начал было он, но чуть слышный шепот мага заставил его замолчать:

— Открой мне… свои мысли… Так будет проще…

— Как? — спросил Эврих, склоняясь к мокрому, изможденному лицу Тразия, и понял, что он попусту тратит время. Происшедший между ними контакт связал их, соединил, по-видимому, так тесно, что чародей мог заглянуть в его сознание, прочесть мысли, хотя сам он, разумеется, улавливал лишь чувства Тразия.

— Успокойся и… думай… о чем хочешь…

— Что он говорит? Может, дать ему воды? Или укрепляющего снадобья? — обратилась Афарга к Эвриху, но тот дернул плечом, требуя, чтобы их с Тразием оставили в покое. Зажмурился и, не отрывая пальцев от висков мага, попробовал заставить себя забыть о тюремщиках и думать об Ильяс, гушкаварах, Ульчи и Рабий Даоре, которого вид Амашиного перстня с изумрудом навел на мысль, каким образом и от кого можно получить сведения о предводителе аскульского восстания…

Потом, незаметно для себя, он стал думать об Афарге и колдуне, не сумевшем снять с неё чары, о том, что зря, наверно, взял её с собой в «Птичник». Тартунг — парень смышленый, потолковее многих других будет, а девчонка слишком порывиста и к тому же не обучена драться. Обнаружив, в каком ужасном состоянии находится Тразий Пэт, он понял, что рассчитывать на его помощь не приходится, и, стало быть, им придется наизнанку вывернуться, чтобы вытащить полубесчувственного мага из этого гадючника. Вай-ваг! Если бы он был хоть чуточку предусмотрительнее и имел хоть какой-то опыт в подобного рода делах, то непременно попросил бы Яргая и пришедших с ним гушкаваров поджидать их под стенами «Птичника», а не в караульных беседках. И настоял бы на том, чтобы вместо Афарги с ним пошла Тарагата, Митхара или какая-нибудь другая разбойница…

Упрямство Афарги ни к чему бы не привело, если бы кто-нибудь из шайки Ильяс вызвался идти в «Птичник» вместо нее. Но желающих не нашлось.

Да и сам он, если уж говорить честно, боялся оставлять взбалмошную девчонку в «Доме Шайала» без присмотра, опасаясь, что она либо снова сбежит, либо проболтается Ильяс о подмешанном в его питье любовном зелье. Разумеется, он бы рискнул, но, видя, что никто не рвется заменить её, посчитал это знаком свыше и не стал просить Ильяс подыскать ей замену. Напрасно, наверно, но теперь уже ничего не изменишь. И все же непонятно, почему предводительницы гушкаваров согласились отпустить с ним Афаргу. Что-то тут было нечисто. Он готов был допустить, что запутавшейся в своих чувствах Ильяс было не до этого или же она попросту не хотела с ним спорить, но Тарагата…

— Довольно… — слабым голосом произнес Тразий Пэт. — Теперь я хочу услышать мысли женщины…

— Зачем? — спросил Эврих. Он не был уверен, что даже у такого искусного мага, как Тразий Пэт, из этого что-то получится. Особенно сейчас. И не видел смысла в том, чтобы тот понапрасну тратил время и силы, которых — Всеблагой Отец Созидатель видит! — у него и без того нет.

— Так надо. Делай, что я говорю… Пусть она вложит свои ладони в мои.

Не смея спорить с магом, Эврих сделал склонившейся над Тразием девушке знак исполнить его пожелание, с досадой сознавая, что все идет совсем не так, как было задумано. Взглянул на связанного Хагелона, сидящего в углу комнаты с заткнутым тряпкой ртом, и поморщился. Его начинало мутить при мысли, что им придется перестрелять из кванге всех здешних тюремщиков, но другого выхода, похоже, не было. Попытка использовать в качестве заложника Хагелона вряд ли увенчается успехом, ибо как только они выберутся из «Птичника» — если только им позволят выбраться! — соратники его немедленно кинутся за ними в погоню. Ах, если бы Тартунг, подобно его сестре, умел готовить временно обездвиживающий яд! Но с тем же успехом можно мечтать о том, чтобы к Тразию Пэту вернулись силы и он заколдовал тюремщиков…

— Все в порядке… — внезапно прошептал маг, и склонившийся над ним Эврих с ужасом понял, что он умирает. Неотвратимо уходит туда, откуда нет возврата.

— Стой! Погоди! Я сейчас… — Он не знал, чем может ещё помочь Тразию, но не собирался вот так просто отпускать его в страну предков. Стиснул в ладонях безвольные, бессильные пальцы, собирая в груди остатки энергии, хотя чувствовал, видел, доподлинно знал: зелье тюремщиков разрушило что-то в мозгу мага, а устроенная им самим встряска доконала его.

Чудом было уже то, что Тразий пришел в себя. Непостижимо, как он умудрился заглянуть в мысли Эвриха. Попытка же проникнуть в закрытое для него сознание Афарги была явно сделана им уже в помрачении рассудка.

— Ты свободна! — неожиданно внятно проговорил умирающий. — Чары сняты. Используй же свои силы для…

Голова мага безжизненно завалилась на сторону, глаза застыли. Эврих ощутил, как последняя судорога пробежала по телу Тразия Пэта, и всхлипнул.

— Свободна? — недоверчиво прошептала Афарга, медленно поднимаясь с пола. — Свободна… — повторила она, словно пробуя это слово на вкус. — Свободна. Я свободна от чар.

— Я свободна! — выкрикнула она вдруг изо всех сил, и поднявший голову Эврих с изумлением увидел, как она вскинула руки, уподобившись на мгновение летящей стреле. Тело её напряглось в непонятном порыве, капюшон упал с головы, мокрый плащ распахнулся, подобно крыльям… Со звоном разлетелся на части неснимаемый бронзовый ошейник, и осколки его с глухим стуком посыпались на пол.

— Так вот здесь что происходит! — В камеру ввалились трое стражников с обнаженными мечами в руках. — Стоять! Не двигаться!

— А-а-а-р-рррссс!.. — Рев Афарги перешел в тончайший, режущий свист, она выбросила вперед руки, и невидимая сила отшвырнула тюремщиков назад. Мушиташа выкинула в распахнутую дверь, где он сбил с ног припозднившегося толстяка, двух других вмазала в стену. Судя по влажным шлепкам и хрусту, эти двое закончили счеты с жизнью, не успев осознать происшедшего. Мушиташ заворочался, закряхтел, Афарга метнулась в коридор, и оттуда послышался душераздирающий вопль. Мушиташ затих, зато сбитый им с ног толстяк взвыл, словно дикий зверь. Он кричал долго и страшно. Кричал как могучее, любящее жизнь животное, почувствовавшее, что смерть близка и никакие силы уже не в состоянии удержать его в этом чудесном, в этом прекрасном и удивительном мире…

— Прощай. Прости нас… и… спасибо тебе за все. — Эврих закрыл Тразию Пэту глаза и ещё некоторое время стоял на коленях, вглядываясь в лицо покойника и силясь понять, удалось ли тому в самом деле снять с Афарги наложенные Калиубом чары, сбылось ли последнее желание мага, или же слова его оказались тем самым толчком, которого не хватало ей, чтобы самой избавиться от наследия проклятого колдуна. Он не смог ответить на этот вопрос и решил, что не так уж это в конце-то концов важно. Дело сделано, Тразий Пэт достойно завершил свое Великое Служение, оставшись верен себе до последнего вздоха.

— Прощай. Мы встретимся с тобой в краю, где не бывает расставаний.

Эврих попытался подняться на ноги, но едва ли это удалось бы ему без помощи Тартунга. Юноша заботливо поддержал арранта, а когда тот утвердился на подкашивающихся ногах, подставил ему плечо, и они вышли из камеры, провожаемые остекленевшими взглядами осевших у двери тюремщиков, похожих на две изломанные разозленным ребенком куклы.

* * *

Стоя под дождем, который и не думал униматься, Тартунг с содроганием вспоминал выбитые двери камер и растерзанные трупы стражников, которых в «Птичнике» оказалось значительно больше, чем он предполагал. Глядя на тяжело дышащую Афаргу, он с ужасом думал о том, каково было настатигам Триумвирата сражаться с забывшими о былом миролюбии магами. Теперь он понимал, почему охота на них приняла такие чудовищные размеры, и готов был признать, что у Кешо имелись веские причины желать их поголовного истребления. Более того, окажись он на месте императора…

— Мы не можем здесь больше задерживаться. — Эврих сгорбился, глаза его запали, но теперь он уже не нуждался в поддержке. — Если ты пришла в себя и не желаешь тут больше ничего разнести на куски, пора возвращаться.

— Я изрядно выдохлась и все же с удовольствием запалила бы казарму, раз уж нельзя покончить с «Птичником»! — вызывающе промолвила Афарга.

— Побереги силы для чего-нибудь более полезного, — сухо промолвил аррант и двинулся к аллее, по которой они подбирались к «Птичнику».

Прислушавшись, не донесется ли из него крика или стона, и убедившись, что тюремщики мертвы, а заключенные либо разбежались, либо трусливо забились по углам, не желая воспользоваться дарованной им свободой, Афарга, хищно улыбнувшись, последовала за Эврихом. Тартунг двинулся за ней, нащупывая под плащом кванге и размышляя о том, что отравленные стрелы принесли бы, пожалуй, больше пользы и наделали меньше шума, чем сорвавшаяся с цепи чародейка.

Ему некогда было особенно удивляться обретению Афаргой утраченных по воле Калиуба способностей. Он не понял, как Тразию Пэту удалось освободить её от чар, — все произошло слишком стремительно, слишком неожиданно. Ежели припомнить поведение Афарги, ставшее особенно странным в последнее время, то разгром, учиненный ею в «Птичнике», был естественным выходом распиравших её противоречивых чувств. Непонятно только, следует ли им радоваться её вновь обретенному дару или проклинать его. Если она походя не свернет голову Ильяс и ухитрится отыскать Ульчи — тогда все в порядке. Но сумеет ли она это сделать? Ломать, как известно, не строить. А с Эврихом она, видимо, провела недостаточно времени под одной крышей, чтобы очеловечиться и бросить свои дикарские замашки. Или, вернее, чтобы излечиться от нанесенных ей жизнью обид, пережитых по воле злого рока страданий.

Дождь лил и лил, и это было очень хорошо. Окна в казарме, светившиеся, когда они подходили к «Птичнику», погасли. Там ничего ещё не знали о совершенном на тайное узилище набеге, и это было замечательно. Если Яргая и его товарищей не обнаружили вернувшиеся на свои посты караульщики и они не собьются с пути в погруженных во мрак императорских садах, посланная за ними погоня останется с носом. Только бы у Эвриха хватило сил вывести их к тому месту, где они влезли на стену. А там они сядут в ожидающую их лодку, и попробуй разыщи их…

— Эврих? Ну наконец-то! — Фигура вышедшего им навстречу из караульной беседки Яргая показалась Тартунгу странно скособоченной, и глаза, как выяснилось, не подвели его. — Удачно сходили? А к нам тут гости наведались. Четверо. Спят теперь вечным сном, но, перед тем как угомониться, попортили-таки нам шкуры.

Правая рука Яргая висела на перевязи, у Рутака из-под капюшона была видна окровавленная, прикрывавшая глаз тряпица, Кужаул подволакивал ногу, и лишь Пахитак выглядел невредимым.

— Молодцы, что не дали им поднять тревогу, — сипло похвалил Эврих гушкаваров, и тут только Яргай сообразил, что пришедшие вернулись без чудо-мага, ради вызволения коего и был затеян этот дерзкий поход.

— А где Тразий Пэт? Почему вы возвратились без добычи?

— Эти мерзавцы опаивали его дурманящим зельем, чтобы он не мог колдовать. Тразий умер, когда Эврих пытался привести его в чувство, — ответил за арранта Тартунг, решив до поры до времени о происшедшей с Афаргой перемене не упоминать.

Эврих кинул на юношу благодарный взгляд и скомандовал:

— Возвращаемся. Надобно уносить ноги, пока дворцовая стража не проведала о наших подвигах.

— Значит, вся затея провалилась и мы напрасно сюда заявились? — разочарованно протянул Пахитак.

— Не совсем так. Давайте, однако, поговорим об этом после, когда окажемся в безопасном месте.

Не обращая внимания на протесты заинтригованных гушкаваров, Эврих ступил на мост, и спутникам его не оставалось ничего иного, как последовать за ним.

Они почти не обращали внимания на Афаргу, все ещё воспринимая её как балласт. Она продолжала оставаться для них жертвенным ягненком, которого охотники используют в качестве приманки, жалобное блеянье которой должно привлечь достойного их внимания хищника. Если кто-либо из гушкаваров и заметил отсутствие на шее девушки неснимаемого ошейника — что было сомнительно, — то вряд ли придал этому значение. Но Тартунг знал: из добычи Афарга превратилась в охотника, и горе тому, кто вызовет её гнев или просто неудовольствие. Он видел, с каким наслаждением она выбивала двери камер, расшвыривала оказавшихся на её пути тюремщиков, не тратя на это, кажется, ни малейших усилий. Хотя, с другой стороны, копившаяся в ней сила была не беспредельна, и едва ли она сумеет быстро её восстановить, не обладая ни нужными знаниями, ни необходимым для этого опытом.

Интересно, понимает ли Эврих, что они схватили тигра за хвост и в «Доме Шайала» Афарга будет так же безопасна, как кобра в мышиной норе? Сам юноша ощущал исходящую от чародейки опасность столь явственно, что старался не поворачиваться к ней спиной и не упускать её из виду. Он был начеку и не убирал руку с кванге. Аррант же то ли не разделял его опасений, то ли слишком был потрясен смертью Тразия Пэта и утомлен тщетными попытками исцелить друга. Он шел не оборачиваясь, медленно и упрямо, наклонившись вперед, словно преодолевая напор встречного ветра. Дважды сбивался с пути, но вовремя спохватывался и выводил-таки своих спутников к очередной лестнице, пандусу или подземному ходу, по которым они спускались все ниже и ниже, с террасы на террасу.

Временами аррант останавливался, вглядываясь в силуэты статуй, деревьев и беседок, едва различимые на фоне темно-серого неба, и Яргай тревожно вопрошал его, не заблудились ли они. Эврих мотал головой, беззвучно шевелил губами, загибал пальцы — может, повороты считал, а может, число пройденных шагов — и, оступаясь и оскальзываясь, брел и брел вперед. Тартунг верил, что ежели аррант не свалится от истощения сил, то выведет их из императорских садов, напоминавших ему теперь хитрую ловушку, и все же временами его тоже охватывали сомнения. Этой вот вазы, в которую можно уложить трех человек, они явно не видели по пути к «Птичнику». Не проходили они и под сводами каменной арки, украшенной мордами пренеприятней-ших тварей, которых разве что в скверном сне можно увидать. А потом глаз вдруг различал памятный силуэт круглой беседки, обильно увитой плющом, бронзовую наездницу на вздыбленном коне, чьи волосы сливались с гривой и напоминали знамя…

Обратный путь кажется обычно короче, однако на этот раз у Тартунга создалось впечатление, что от «Птичника» они добирались вдвое дольше, чем шли до него, и при виде знакомой пихтовой аллеи, с которой началось их путешествие по императорским садам, он ощутил не только радость, но и непривычную слабость в ногах. Гушкавары радостно загалдели, сбросили веревку, и Пахитак первый скользнул по ней к подножию стены.

— Гляньте-ка, дождь-то кончился! И посветлело вроде, звезды высыпали! — Рутак оглянулся по сторонам с таким удивлением, точно дождь лил в Городе Тысячи Храмов весь год, не переставая. — Я даже валуны могу разглядеть, между которыми мы лодку спрятали!

Небо на севере и правда просветлело благодаря проглянувшим звездам, но любоваться открывшимся видом у Тартунга не было ни сил, ни желания. Вероятно, Эврих выкачал из него немало энергии ради оживления Тразия, и теперь это стало особенно ощутимо. А ведь надобно было ещё помочь спуститься раненым, да и аррант двигался все медленнее и неувереннее, как охмелевшая черепаха. Проведя гушкаваров через императорские сады, он исчерпал свои возможности, и хорошо хоть ещё не ослеп, хотя и тер кулаками глаза, словно невыспавшийся ребенок.

— Пусти меня, — отстранила юношу Афарга и позвала Эвриха: — Иди сюда. Давай я тебе петлю под мышками пропущу, иначе мы тут до рассвета прокопаемся.

Морская дорога, к счастью, была пустынна, и они без происшествий спустились со стены. Теперь, если взглянуть со стороны, незадачливые спасатели Тразия Пэта походили на компанию при-позднившихся гуляк, с трудом волочивших ноги после обильных возлияний. Яргай поддерживал Рутака, у которого из-под повязки вновь начала сочиться кровь, Кужаул тяжело опирался на Пахитака, Афарга волокла Эвриха, а Тартунг, достав из-под плаща кванге, замыкал шествие, настороженно оглядываясь по сторонам. Даже обнаружив учиненную чародейкой в «Птичнике» бойню, дворцовая стража не успела бы так быстро оцепить императорские сады, но конные дозоры несколько раз за ночь объезжали прилегавшую к морскому порту территорию, и встреча с одним из них могла кончиться для маленького изможденного отряда трагически.

Достигнув нагромождения валунов, среди которых они спрятали вытащенную из воды лодку, гуш-кавары вздохнули с облегчением, и Тартунг уже собирался спрятать кванге, когда шедший впереди Яргай издал тревожный крик. С тихим лязгом и шипением мечи покинули ножны, кто-то из разбойников крикнул: «Измена!» — и тут же чей-то смутно знакомый голос успокаивающе произнес:

— Свои, свои! Нас послала Тарагата! Оружие в ножны, это я, Тохмол!

— Собачий корм! Чтоб у тебя волосы внутрь росли! — прорычал Яргай. — Этак можно человека на всю жизнь заикой оставить!

— Бхард, Вимьян, Майтат? — с удивлением произнес Рутак, вглядываясь в появившиеся из-за валунов фигуры. — Вы-то здесь чего забыли?

— Тарагата посчитала нужным подстраховаться. Обидно было бы, угоди вы в последний момент в руки конного разъезда, — объяснил высокий, клювоносый гушкавар. — О, среди вас, я вижу, раненые! Пустили вам стражники кровушки?

— Не без этого. Но, можешь не сомневаться, в долгу мы не остались, — самодовольно проворчал Яргай и распорядился: — Раз уж вы тут оказались, возьмите меня с Рутаком в свою лодку, а двое пусть в нашу перейдут. Быстрей до дому доберемся.

— Вимьян, Майтат! Помогите спустить их лодку. Почему же вы без мага возвращаетесь? — поинтересовался Тохмол, причем Тартунгупоказалось, что и сам он, и товарищи его ничуть не были огорчены отсутствием Тразия Пэта.

Дружно навалившись, они столкнули лодку в крохотный заливчик между валунами. Первым Афарга с Тартунгом усадили в неё зябко кутавшегося в плащ Эвриха, ставшего похожим на старого больного ворона. Потом туда забрался отчаянно клацавший зубами Кужаул. Тартунг, зайдя по пояс в воду, не давал волнам прибить её к берегу, а Вимьян с Пахитаком наперебой принялись предлагать Афарге свою помощь.

То ли нарочно, то ли случайно Вимьян притиснул к себе девушку, и тут произошло то, чего никто, кроме Тартунга, не ожидал. Зашипев, словно камень в парной, Афарга отшатнулась от гушкавара, вытянула руки с растопыренными пальцами, и Вимьян, будто получив чудовищную оплеуху, нанесенную невидимой, но мощной дланью, отлетел в сторону и шлепнулся в воду. Пенная волна накрыла его с головой, он вскочил на ноги и, отфыркиваясь и отплевываясь, бросился на обидчицу.

— Ты что, девка?! Да я тебя!..

— Прекрати! — прохрипел Эврих.

— Стой! — крикнул Тартунг, но было уже поздно. Новая затрещина, полученная Вимьяном, когда тот был шагах в пяти от девушки, швырнула его на камни. Что-то хрустнуло, екнуло у него внутри, и он, лишившись чувств, начал оседать в воду.

— Афарга! Что ты делаешь? Немедленно прекрати! — крикнул Эврих, подавшись вперед и едва не перевернув лодку. — Ты с ума сошла! Помоги Пахитаку втащить его сюда! И побереги силы для чего-нибудь более достойного, чем избиение товарищей!

— Так-так… — глубокомысленно изрек Кужаул. — Стало быть, и верно не зря вы в «Птичник» ходили.

— Догадливый! — буркнул Эврих, а Тартунг, глядя, как Майтат с Пахитаком тащат к лодке бесчувственного Вимьяна, подумал, что ежели аррант не сумеет образумить Афаргу, то жизнь их в «Доме Шайала» станет весьма разнообразной и богатой событиями.

* * *

Выслушав доклад Амаши, император изменился в лице. Поднявшись из кресла, прошелся по залу, сжимая и разжимая длинные сильные пальцы с таким видом, словно с трудом преодолевает желание вцепиться ими в горло начальника тайного сыска.

— Двенадцать стражников, говоришь, эта девка угробила? — произнес он наконец угрожающим голосом, приближаясь к креслу Душегуба, вобравшего голову в плечи и сделавшегося из-за этого здорово похожим на большую нахохлившуюся жабу. — И розыски ничего не дали?

— Пока нет, но мы приступили к ним только на рассвете, когда обнаружилось…

— Молчи! Молчи, иначе я велю шкуру с тебя содрать! Варить буду живьем, подвесив на веревке и опуская постепенно в чан с кипящей водой!.. — Кешо замолк и уставился невидящим взглядом в настенные фрески, изображавшие подвиги Агешваара, изгнавшего меорэ из Города Тысячи Храмов. — Ты, кажется, сам не понимаешь, что натворил…

— О несравненный, почему ты винишь в случившемся меня? За «Птичником» надзирает Варас, а дворцовой стражей командует Итиат. Моя же вина состоит лишь в том, что я взял на себя труд доложить тебе о случившемся.

На этот раз резкий и пронзительный голос Амаши, от которого у императора начинало порой свербеть в ушах, прозвучал глухо и сдавленно. Но вызвано ли это было страхом, ненавистью или возмущением, Кешо не понял. Да и не хотел понимать. Значение имели лишь его собственные чувства. Его гнев, ярость и возмущение, которым он должен был дать выход. Немедленно.

— Не изображай из себя безвинно страдающего! Именно ты виноват в том, что Ильяс — эта грязная потаскуха, кровожадная стерва, коварная гадина, паскудница, каких свет не видывал! — до сих пор на свободе! — рявкнул Кешо, нависая над Душегубом подобно готовому рухнуть и погрести его под собой утесу. — Ты, и никто больше, повинен в том, что проклятый аррант ещё не схвачен! Ты, ты и ещё раз ты причина случившего в «Птичнике»! И не пытайся свалить свои грехи на других!

Вне себя от ярости Кешо пробежался по Залу Агешваара, даже не пытаясь взять себя в руки. Напротив, он хотел выкричаться, дабы заглушить совесть, нашептывавшую, что его доля вины ничуть не меньше Душегубовой. Ведь если бы он не размышлял так долго о том, как надлежит поступить с Тразием Пэтом, у Аль-Чориль не было бы возможности совершить налет на «Птичник».

— Как я могу винить в чем-либо Вараса или Итиата, коль скоро заморский маг притащил с собой ещё и чародейку? Тебе ли не знать, что, не обладая магической защитой, их люди не имели возможности противостоять неожиданному нападению мерзких колдунов!

— Если бы вторжение было обнаружено своевременно, мы уничтожили бы поганцев, несмотря на все их волшебства, — хладнокровно заметил Амаша, и Кешо признал, что в словах его была доля истины. Дело, впрочем, не в этом. С Итиатом и Варасом он ещё разберется, но ведь Ильяс с Эврихом они ему не поймают даже под угрозой мучительной смерти в термитнике.

— Довольно разговоров! Ты не хуже меня понимаешь, что произойдет, если Ильяс отыщет Ульчи. На следующей седмице я намеревался отправить к берегам Саккарема первые корабли. Однако я не могу этого сделать, зная, что здесь, у меня под носом, зреет мятеж, ибо Ильяс собралась отыскать своего сына совсем не потому, что у неё проснулись материнские чувства. Она жаждет моей крови и престола Мавуно. И, что хуже всего, стоит ей пустить слух о том, что Ульчи нашелся, у неё объявится множество сторонников…

— Я знаю, чем это нам грозит, — прервал императора Амаша. — И пришел сюда не жаловаться на судьбу, а испросить твоего позволения провести облаву в Нижнем городе. Дай мне войска, собранные в Пиете. Пусть они прочешут весь Мванааке и очистят столицу от скверны. Пусть послужат тебе и докажут, что не даром заедают твой хлеб!

— Они-то не даром, а вот ты… «Дай ему войска»! Город и без того наводнен твоими соглядатаями, а пользы от них — пшик! Кто-то ведь навел Ильяс на «Птичник». Кто-то сообщил ей, где находится Тразий Пэт, а знало об этом не так уж много народу…

— Мне известно, кто передал Эвриху сведения о Тразии Пэте.

— Вай-ваг! Это уже лучше! — оживился Кешо. — Он схвачен, допрошен? Что же ты попусту тратишь мое драгоценное время? Если он указал, где скрываются заговорщики, то зачем тебе понадобились войска? Для чего эти разговоры о прочесывании столицы?

— Я не стал хватать осведомителя Ильяс, поскольку не был уверен, что ты одобришь мои действия.

— А-а-а… — понимающе протянул император. — Корни мятежа проникли во дворец, и ты боишься… Ну хорошо, если ты боишься его схватить, то уж назвать имя этого негодяя у тебя достанет смелости?

— Напрасно, о несравненный, ты обвиняешь меня в трусости. Ведь руководило мною исключительно желание оградить тебя от огорчений. Но если ты хочешь…

— Да, хочу. Желаю, требую, приказываю: открой мне имя подлого злоумышленника!

— Хайтай, — сладчайшим голосом промолвил Амаша, и глазки его утонули в наплывах щек.

— Погоди. Что за чушь ты городишь? Зачем ей было говорить Ильяс?.. Да и как она могла связаться с этой гадиной?.. — Кешо прищурился, и в тусклых его, непроницаемых глазах вспыхнул зловещий огонек. — Если это шутка… Если тебе нечем подтвердить свое обвинение, то, право же, мне тебя искренне жаль. Эта дерзость будет стоить тебе очень, очень дорого.

Некоторое время Амаша безмолвно взирал на императора, наслаждаясь тем, как ловко удалось ему заставить работать на себя даже проигрышную, казалось бы, ситуацию, и наконец с соболезнующим вздохом изрек:

— Служанки видели у неё мой перстень. Тот самый, с изумрудом, который Эврих не стал бы продавать хотя бы из тщеславия, но отдал за необходимые ему сведения о своем старинном приятеле.

— Дура! Ох какая дурища! — в ярости воскликнул Кешо, изо всех сил пнув изящный столик, на котором были аккуратно разложены письменные принадлежности: чернильница в форме беседки, кисточки, перья, стопка самой тонкой, белой и прочной бумаги. По торжествующему виду Душегуба он понял: перстень действительно у Хайтай. Догадывался он и о причинах, побудивших её завладеть им. Вещица эта была не только красивой, она принадлежала Амаше, которого Хайтай ненавидела всей душой. И разумеется, ей было приятно завладеть перстнем, который был ему дорог. Который он готов был вернуть любой ценой, дабы не оставлять арранта победителем в том давнем споре.

Да, Кешо понимал её. Временами он сам люто ненавидел Душегуба, но у него хватало ума признать, что лучшего начальника сыска ему не найти. Хайтай же зашла в своей ненависти слишком далеко. Поддавшись чувству, она вступила в сговор с мятежниками и должна ответить за это.

Он покосился на Амашу, сам толком не понимая, какие слова надеется от него услышать, но начальник тайного сыска молчал с видом человека, честно исполнившего свой долг и ожидающего дальнейших распоряжений.

— Я буду присутствовать во время обыска в Розовом зале и при допросе Хайтай. Если она выдаст укрытие Ильяс, я буду считать, что девчонка заключила с разбойницей выгодную сделку, и щедро вознагражу её, — произнес император, с брезгливой гримасой разглядывая расплывающуюся по ковру чернильную кляксу. — Если же она до сих пор не научилась блюсти свои интересы, то, клянусь черным посохом Белиала, я ничего не смогу для неё сделать.

* * *

Ильяс переглянулась с Нганьей и, подождав, пока Афарга выйдет из комнаты и притворит за собой дверь, разочарованно промолвила:

— Сдается мне, толку от неё будет не много, и нам надо изобрести какой-то иной способ отыскать моего сына. Убивать людей и вышибать двери способен каждый гушкавар — этим нас не удивишь. От чародейки требуются совсем иные умения, а их-то у Афарги и нет. Зря ты меня обнадеживал, она ничем не лучше Искамара. Хотя в очередной набег на здешних толстосумов мы её можем взять, ежели ей силу богатырскую девать некуда.

— Пускай внесет свою лепту в общее дело, — поддержала подругу Нганья. — Лучше уж позволить ей калечить наших врагов, чем сподвижников.

— Нет, не лучше, — возразил Эврих, уговаривая себя запастись терпением и не раздражаться из-за явного нежелания предводительниц гушкаваров прислушаться к его словам. — Я не хочу, чтобы она кого-то калечила или убивала. Это так же расточительно и неразумно, как затыкать щели страницами хранящихся у меня манускриптов. Я ведь предупреждал, что сейчас она едва ли сумеет отыскать Ульчи, и не хотел, чтобы вы давали ей эту бусину. Вы настояли на своем и недовольны Афаргой, но ведь даже львенок не отправляется за добычей, едва появившись на свет.

— Ну, эту-то здоровущую девку никак новорожденной не назовешь! — проворчала Нганья, делая вид, что не понимает, к чему клонит аррант.

— Кое-что она умеет, это верно. Но поиск вещей или предметов требует определенных навыков, которых у неё нет. Надеюсь, она научится у Искамара приемам магического розыска, и тогда…

— Как может она научиться у этого замухрыги тому, чем сам он не владеет в совершенстве? — спросила Ильяс, не глядя на Эвриха, словно это он был виноват в том, что Афарга провалилась на устроенном ей испытании. — И сколько это займет времени? Не проще ли обратиться за помощью к другим чародеям?

— Тарагата уже пробовала это сделать, — не смог удержаться от шпильки аррант.

— Может быть, их надо подкупать, а не похищать?

— Ты можешь предложить им нечто большее, чем Амаша? Если нет, то чего ради они перейдут на твою сторону? Всякое, впрочем, бывает, может, и нашелся бы такой, у коего имеются с Кешо личные счеты. Но теперь об этом поздно говорить. Коль скоро Амаша не дурак — а начальники тайного сыска, по моему глубокому убеждению, дураками не бывают, — он уже сопоставил исчезновение двух колдунов с неудачной попыткой освобождения Тразия Пэта. Я бы на его месте сделал из этих фактов однозначные выводы и приставил к известным ему мванаакским магам секретную стражу, дабы использовать их в качестве приманки.

— Тогда надо порыскать по другим городам… — начала Нганья.

— А то вы прежде колдунов не искали, — пробормотал Эврих, разглядывая узоры, покрывавшие циновку за спиной Тарагаты.

— Плохо, значит, искали! — продолжала упорствовать она.

— Да разве я возражаю? — удивился аррант. — И не смотри ты на меня как на проходимца, мечтающего втереться к тебе в доверие. Я, если помнишь, услуг своих вам не навязывал и сейчас не навязываю. Но раз меня Ильяс спрашивает, говорю, что Афарга сумеет найти Ульчи. Тахмаанг свидетель — дар у неё изрядный, с Искамаровым не сравнить, а ведь тот смог Афаргу обнаружить, стало быть, растолкует ей, как это делается.

— Сколько же времени ему потребуется? — вновь вернулась к волновавшей её теме Ильяс.

— И почему ты к разным Богам обращаешься? То к своим, аррантским, то к нашим, — поинтересовался Яргай, не принимавший доселе участия в разговоре.

— Точно сказать не берусь, но, думаю, седмицы не пройдет, как Афарга усвоит все, что в состоянии ей дать Искамар. А что касается Богов… Разумный человек уважает обычаи чужой страны, а значит, чтит и чужих Богов, заступничество коих может оказаться далеко не лишним в краю, где у него нет ни друзей, ни родных. К тому же, говоря на чужом языке, я невольно перенимаю не только наиболее распространенные обороты речи, но и восклицания, и божбу, и местные ругательства.

— Ну хорошо, седмица — это не срок. Тем более ничего лучшего у нас в запасе все равно нет, — нехотя согласилась Нганья. — Пусть Афарга набирается знаний у Искамара. До сих пор мы и без неё успешно потрошили здешних богатеев, обойдемся без чародейки и впредь.

— А есть ли вообще необходимость в этих налетах? Не рубите ли вы сук, на котором сидите? — спросил Эврих, у коего не было сомнений относительно того, куда время от времени отлучались гушкавары из «Дома Шайала».

— Необходимость есть. Нам нужны деньги на еду и вооружение. Кроме того, мы должны иногда демонстрировать свою силу, ибо кое-кого надобно держать в страхе.

— Кстати о страхе. Не боитесь ли вы, что служащие Амаше чародеи откроют ему наше местопребывание?

— Каким образом? Если бы у них достало на это сил, они давно бы нас обнаружили. И если вы не оставили в «Птичнике» каких-нибудь принадлежащих вам вещей…

В голосе Тарагаты послышалась угроза, и Эврих поспешил заверить её, что, кроме осколков ошейника Афарги, они ничего там не оставляли. Осколки же эти настолько пропитаны магией, что не представляют никакой опасности. Произнеся это, аррант подумал, что ему ничего не известно о судьбе Амашиного перстня, но, рассудив, что завладевший им человек едва ли побежит с ним к Душегубу, учитывая, какими сведениями он расплатился за него, не стал заострять внимание предводительниц гушкаваров на этом вопросе. В конце концов, они лучше, чем он, представляли, какими возможностями располагает начальник тайного сыска, и если их это не беспокоит, то чего ради тревожиться ему?

— Несмотря на то что колдуны в империи были поголовно истреблены, оказавшись в Кидоте, мы позаботились о том, чтобы нас невозможно было отыскать с помощью магии, — сообщила Ильяс, догадываясь, по-видимому, какие мысли занимают арранта. — Это стоило нам недешево, но один из тамошних чародеев наложил на нас с Нганьей соответствующие заклятия.

— Очень предусмотрительно с вашей стороны, — пробормотал Эврих и, глядя на маленький шрам в уголке Ильясова рта, из-за которого мрачноватая улыбка, казалось, не сходит с её лица, вспомнил прошедшую ночь. И совсем иной шрам, перечеркнувший её живот и бедро. Именно из-за него он до сих пор чувствовал желание приласкать её и укрыть от всех бед этого жестокого мира…

Когда он коснулся губами рубца, женщина окаменела, живот её напрягся, и она хрипло попросила его перестать. Но он продолжал целовать шрам, которого она стеснялась — чего трудно было, право же, ожидать от предводительницы гушкаваров. От шрама губы его скользнули по животу, в то время как пальцы сжимали ягодицы, ласкали длинные гладкие ноги и упругие икры.

Это произошло на следующую ночь после посещения «Птичника». Весь день аррант и его товарищи отсыпались, а вечером Ильяс позвала его в свою комнату, которую до того делила с Нганьей. На этот раз подруги её там не было, и они не гасили светильник, дабы насладиться не только прикосновениями, но и видом друг друга.

Они почти не разговаривали, ибо страстный, бессмысленный лепет был, разумеется, не в счет. И Эвриху хотелось, чтобы ночь эта длилась вечно. Не так уж часто ему удавалось не думать о цели и смысле жизни, о заботах нынешних и грядущих, утрачивать контроль над своими действиями, позволять чувствам взять верх над разумом.

Быть может, впервые в жизни он ощутил, что женщина, с которой он делил ложе, — сильная и опасная хищница. Это вовсе не значило, что она не нуждалась в ласке и нежности, но помимо них Ильяс ожидала чего-то ещё — быть может, доказательства его силы, доказательства того, что он имеет право на такую, как она, самку. Вонзаясь в нее, разрывая её, плюща и сминая, заставляя метаться и вскрикивать, впиваться зубами в одеяло, чтобы страстные вопли не подняли на ноги всех обитателей «Дома Шайала», он сам себя не узнавал. С удивлением Эврих понял, что бессознательно вел себя как зеркало: был ласков с ласковыми и груб с грубыми. Каким-то не имеющим названия чувством он улавливал то, чего от него ожидают, и, вероятно, поэтому ему удавалось не разочаровывать своих многочисленных любовниц. Но делал ли он при этом то, что хотел сам? Наверное, да, вот только с разными женщинами ему хотелось быть разным…

Она спала чутко, как кошка, и сон не смягчил ни твердой линии её рта, ни решительных очертаний подбородка. Темные густые ресницы начинали трепетать при малейшем шорохе, и аррант с острой жалостью думал, что, даже если ей посчастливится стать опекуншей императора, привычка спать вполуха и вполглаза вряд ли покинет её до конца дней. И ещё он думал о том, что она не будет хорошей правительницей, поскольку прошла школу воина, но не государственного мужа, и обитателей империи в любом случае ждут великие потрясения…

— …тоже не теряли времени даром. У нас есть любопытные известия из «Мраморного логова», — внезапно уловил Эврих конец обращенной к нему фразы. От воспоминаний о минувшей ночи его отвлекли неожиданно вкрадчивые интонации Нганьи, ставшей вдруг похожей на лисицу, только что опустошившую курятник.

Ильяс поморщилась, и выразительное лицо её с высокими скулами и четко очерченными стрелами бровей сделалось замкнутым и отчужденным.

— Так что же это за вести? — спросил Эврих, догадываясь уже о том, что собирается ему поведать Нганья.

— Супруга Газахлара выехала нынче утром из столицы в одно из своих загородных поместий. С ней отправился небольшой отряд телохранителей и Малаи. По его мнению, медлить больше нельзя — через пару седмиц Нжери разрешится дочкой.

— Да помогут ей все здешние Боги! — с чувством произнес аррант. — Я рад, что её не будет здесь, если вы все же решите устроить мятеж.

— И это все, что ты можешь сказать? — испытующе уставясь на Эвриха, вопросила Нганья. — Неужто тебе не хочется увидеть её, переговорить с ней перед долгой разлукой? Ободрить? Сказать напутственные слова и дать имя своей дочери?

— Полагаю, она в состоянии сама придумать имя. Или это сделает Газахлар, раз уж, согласно вашим обычаям, имя дочери дает отец, а не мать. — Эврих видел, что разговор этот неприятен Ильяс и Тарагата затеяла его неспроста. Едва ли, впрочем, она сделала это с единственной целью напомнить своей подруге о том, что избранник её делит ложе с кем ни попадя. — Отъезд Нжери может быть использован Кешо в своих целях, и я не собираюсь искать с ней встречи, которая может повредить как ей, так и всем нам. Именно это ты хотела услышать от меня, не так ли?

Нганья с непроницаемым видом кивнула, а Яргай, не догадываясь, что разговор этот крайне неприятен Аль-Чориль, поинтересовался:

— Хотел бы я знать, как относится к появлению наследницы Газахлар?

— Он предпочел бы иметь наследника. И дорого бы дал, чтобы это был его собственный сын, — несколько резче, чем следовало, ответил Эврих. — Однако выбора у него нет. Моя дочь — это лучшее из того, что он может иметь.

— Но если он знает, что его супруга изменяла ему, то как он, будучи оксаром, терпит подобное? — продолжал Яргай, проявлявший порой прямо-таки удивительную толстокожесть.

Ильяс коротко ответила, что как раз из-за своего высокого происхождения и положения Газахлару приходится сносить многое такое, чего не потерпел бы лавочник или ремесленник, а Эврих с глубокомысленным видом добавил:

— Газахлар ведет себя в полном соответствии с заповедями достопочтенного Гуменкула, писавшего: «Хотя бы и многажды досаждала тебе жена твоя, прости её. Если взял ты супругу злонравную, научи её доброте и кротости, ежели нашел в ней порок — изгони его, а не её. Даже уверившись, что жена твоя неисправима и упорствует в своих прегрешениях, то и тогда не изгоняй её, ибо есть она часть тебя пред лицом людей и Богов. Пусть пороки жены окажутся неисправимы, тебе и за то уготовано Всеблагим Отцом Созидателем достойное воздаяние. Ибо терпимость, милосердие и сострадание — неотъемлемые атрибуты доброты, которая является единственной ценностью, существующей в мире видимостей. Будучи угодна Богам, она к тому ж и самоценна, поскольку и в земной юдоли сама себе наградой становится, что подтвердит тебе любой добросердечный муж».

— Вай-ваг! Ну и обычаи у вас в Аррантиаде! — возмутился Яргай.

— Многим ли лучше они в Мономатане? Я уж не буду упоминать о вашем отношении к близнецам, об этом тебе лучше Ильяс скажет. А вот что в некоторых племенах на юге империи до сих пор процветает людоедство, тебе ведомо? Я как-то слышал от ранталуков любопытную историю о племени бампу. Там, например, есть очаровательный обычай подвешивать мертвых врагов вниз головой и избивать трупы дубинами, дабы мясо их стало мягким. А как тебе нравятся калхоги, предпочитающие металлическим бамбуковые наконечники стрел? Они, видишь ли, вонзившись в тело противника, застревают в нем и расщепляются на тысячи мельчайших щепочек.

Видя, что до Яргая наконец дошло, какую глупость он сотворил, поддерживая начатый Нганьей разговор, Эврих, дабы переменить тему, продолжал потешать своих слушателей рассказом об удивительных обычаях разных племен и народов:

— Старики бампу, лежа на смертном одре, умоляют, чтобы тело их было съедено детьми и внуками. Они завещают его им как самую большую ценность, выделяя каждому из живущих определенную часть. В других племенах покойников бальзамируют, высушивают, и самыми богатыми семьями считаются те, в чьих хижинах хранится больше засушенных предков. Которых, к слову сказать, в хорошую погоду выносят на двор — погреться на солнышке и подышать свежим воздухом. Иногда их даже берут с собой в путешествия и на охоту, дабы показать что-нибудь любопытное или порадовать охотничьими успехами подрастающего поколения.

— Экие ты пакости говоришь! — поморщилась Нганья, и Эврих, подмигнув ей, припомнил ещё одну совершенно правдивую подробность:

— Лучшим подарком девушке накануне свадьбы считается у бампу отрезанный фаллос врага, который она должна съесть. Поступая так, невеста набирается сил, чтобы родить непременно мальчика, поскольку девочек они не слишком-то высоко ценят. Когда умирает муж или жена, то на поминках…

— Ну все, с меня хватит! — Нганья поднялась с циновки и направилась к двери, Яргай хихикнул, а Ильяс одарила арранта признательным взглядом. На обычаи дикарей ей было решительно наплевать, но то, что он не собирается бросаться в погоню за Нжери, утешило её и наполнило сердце радостью. Им — хвала Великому Духу! — довольно забот и без Газахларовой супруги. А Нганье надобно будет устроить выволочку: Эвриху совершенно не обязательно было нынче же узнавать об отъезде Нжери из Города Тысячи Храмов.

* * *

Иммамал не пришел на встречу, и это, так же как и внезапное исчезновение Эпиара из столицы, показалось Эвриху дурным знаком. Совершив налет на «Птичник», они растревожили осиное гнездо, и, очень может статься, из-за него-то Кешо и отложил отправку своих войск в Саккарем. Возможно, у императора имелись для этого и более веские причины, но Эврих явственно ощущал, что напряжение в Мванааке растет. На улицах помимо городских стражников появились конные разъезды, и аррант был весьма удивлен, когда Ильяс изъявила желание пойти вместе с ним на свидание с Иммамалом.

Сначала у него возникла мысль, что она не доверяет ему. Потом — что хочет лично переговорить с Иммамалом, и только когда тот не появился у складов речного порта в условленный час, Ильяс призналась, что и не ожидала его встретить, а рассчитывала просто прогуляться с Эврихом по городу. Признание это дорогого стоило, и аррант обещал себе постараться, чтобы у неё остались от этой прогулки наилучшие воспоминания.

Прежде всего они зашли в трактир, облюбованный им ещё в ту пору, когда он жил в «Мраморном логове». Посетителей здесь угощали чудесной ухой из рыбной мелочи и моллюсков; тунцом, отваренным с майораном и лавровым листом; жареными осьминогами с горошком или бобами; всевозможными салатами, в которые непременно добавляли разного сорта водоросли, и нежнейшими грушами, которые по местному обычаю ели с корицей или с сыром.

Из трактира, беседуя о том о сем, они отправились в храм Эрентаты-искусницы, и Эврих, дабы развлечь Ильяс, поведал ей о своем первом путешествии по западной части Мономатаны, о черных базальтовых исполинах, высящихся над Ржавым болотом, и Долине Каменных Богов, где стояли точно такие же ступенчатые, покрытые дивными барельефами храмы. Ильяс не осталась в долгу и рассказала об Обезьяньих гробницах на границе Кидоты и заброшенном городе Хазатахантаре, в который её отряд забрел, спасаясь от преследования имперских войск. Они избегали говорить о нынешних своих тревогах и заботах, и это неплохо им удавалось, поскольку улицы, площади и святилища Мванааке давали множество тем для поддержания беседы. Ильяс было что рассказать арранту о Городе Тысячи Храмов, но и от него она узнала немало нового для себя, ибо Эврих успел не только полюбить, но и хорошо изучить столицу империи.

Они зажгли палочки с благовонными курениями в храме Богини любви и отправились на вечно гудящий рынок, заглядывая по дороге в расположенные по обеим сторонам улочки Барышников лавки. Эврих, как всегда, выискивал в них манускрипты, написанные учеными мужами, и лечебные снадобья или компоненты для их изготовления. Ильяс приглядывалась к оружию, украшениям и тканям. Здесь, среди толпы валящего с рынка народа, они могли не опасаться быть узнанными ни соглядатаями Кешо, ни прежними своими знакомцами. Одетые как простолюдины, они ничем не выделялись среди бочаров, красильщиков, кузнецов, каменотесов, ткачей и оружейников.

Окунувшись же в толчею и гам базара, они и вовсе почувствовали себя в безопасности. Сюда не заглядывали ни оксары, ни форани, с коими прежде была знакома Ильяс и коих пользовал от мнимых и всамделишных хворей Эврих. Бродя среди арб, лотков и навесов торговцев скобяным товаром, посудой, мясом, птицей, мукой, фруктами и прочей всячиной, они оживились, перестав чувствовать свою обособленность от горожан, тяготившую их, несмотря на давнюю к ней привычку. Эврих ощутил себя урожденным мономатанцем, а Ильяс, забыв о том, что является предводительницей гушкаваров, звонко смеялась, глядя на потешные выступления жонглеров, щупала с видом знатока выставленные на продажу ткани, увлеченно примеряла дешевые побрякушки и торговалась за серебряное колечко с бирюзой так азартно, словно потеря нескольких чогов и впрямь что-то для неё значила.

— Будем считать, что это ты мне его подарил! — сообщила она Эвриху, надевая приобретенное наконец колечко на мизинец левой руки.

— Неужели ты будешь его носить? — удивился аррант, не видевший до сих пор на Ильяс никаких украшений. Он почувствовал себя растроганным, ибо знал, что воины в Мванааке носили перстни на большом пальце, чиновники — на указательном, ремесленники — на среднем, торговцы — на безымянном, а влюбленные — на мизинце. Ну и, разумеется, на мизинце носил любимый перстень тот, кто не мог втиснуть в него никакой другой палец. — Если бы мне пришло в голову, что ты намерена изменить своим привычкам и торгуешься не из любви к спорам, я бы подарил тебе нечто более достойное. Мне кажется, тебе подойдут вон те серьги с янтарем, черное с желтым…

— «Я бы, я бы»! — передразнила Эвриха Ильяс. — Теперь-то уж чего «якать»! Ты мог хотя бы предложить мне… Уруб рассказывал, что пустоголовую супругу моего отца ты прямо-таки завалил драгоценностями!

— Ну, завалить я тебя ими не смог бы при всем желании, поскольку среди недужных, коих я пользую в «Доме Шайала», нет ни оксаров, ни форани, ни богатеньких торговцев, — пробормотал аррант, признавая свою оплошность, но не желая заявлять об этом вслух. — Однако, знай я, что ты будешь носить мой подарок… Мне казалось, ты признаешь только три кольца лучников, уберегающие пальцы от удара тетивы.

— Кабы знать, с какого моста в воду плюхнешься, перильца бы приколотил, — усмехнулась Ильяс. — Ты знаешь, что бирюза со временем стареет? Меняет цвет, бледнеет и рассыпается в прах… Говорят, жемчуг можно предохранить от старения, если постоянно носить его на теле, а бирюза не поддается лечению.

— Это такая же чушь, как утверждение, будто бирюза возникла из костей людей, умерших от несчастной любви, — запротестовал Эврих. — Читал я истории о том, что бирюза примиряет рассорившихся супругов, предохраняет от дурных снов и помогает в любовных делах. Верится в это с трудом. Равно как и в то, что она бледнеет, если сердечное расположение дарителя уменьшается. Кстати, покажи-ка мне свое приобретение. Ага! Так я и знал! Это не настоящая бирюза, иначе бы тебе её не уступили за такую смехотворную цену.

— Что значит «не настоящая»? А какая же еще?! — возмутилась Ильяс, ожидая от хитроумного арранта какого-нибудь подвоха.

— Это так называемая костяная бирюза. И получается она, когда окаменевшие кости, зубы или бивни древних животных — не все, разумеется, а найденные в определенных местах — нагревают до тех пор, пока они не приобретают небесно-голубой или зеленоватый оттенок. Называется этот материал также «бирюзовый зуб». Так что если бы ты не спешила…

— Откуда ты все это знаешь? Врешь ведь небось! Только сейчас придумал, чтобы опорочить мой перстенек!

— Ну вот еще! — не на шутку обиделся Эв-рих. — Был у меня знакомый ювелир, Улойхо звали. Да и друг мой один — Волкодав — очень неплохо в камнях разбирался. А что касается того, будто бирюзу лечить нельзя, так и это враки. Ибо писал достославный Орасерв: «Подобно тому как умирает бирюза от масла растительного, оживает она от жира животного. Лечат её жиром и курдючным салом, почему и сияет, и светится, и цвет глубокий имеет она в руках мясников. Оживляют сей камень, натерев сырым мясом или же затолкав на время в индючий зоб».

— Сырым мясом? — переспросила, криво улыбаясь, Ильяс. — Первый раз слышу. Чудится мне в этом какой-то намек. А?

— Так ведь это же не я тебе перстень с бирюзой подарил. Ты сама его себе купила.

— Ладно, расскажи тогда, почему, ты считаешь, мне подошли бы серьги с янтарем?

— Ну, во-первых, тот же Орасерв, с большим недоверием относившийся ко всяким суевериям, писал, что серьги улучшают зрение. И ряд ученых мужей, врачеванием занимавшихся, с ним в этом солидарны, хотя никто из людей разумных не согласится с тем, будто серьги спасают от кораблекрушений. Напрасно мореходы уповают на их помощь. Что же до янтаря… Его, как ты знаешь, называют «солнечным камнем» и приписывают ему многие лечебные свойства… — Эврих задумался и после некоторого молчания произнес: — О лечебных свойствах его, до сих пор не доказанных, я, пожалуй, распространяться не буду, а вот забавную историю расскажу. Известно ли тебе, что в северных землях янтарь называют не только солнечным камнем, но и «морским благовонием». Янтарную крошку засыпают там в курильницы перед алтарями богов, после чего пришедшие в храм не только наслаждаются приятным ароматом, но и, — аррант поднял палец, дабы подчеркнуть свои слова, — исцеляются от кашля. Однако я начал говорить о другом. В Саккареме существует легенда о том, что как-то раз один капризный шад призвал к себе садовника и потребовал, чтобы тот к завтраку доставил ему парочку спелых груш…

— Вроде тех, которые мы ели в «Приюте рыбака»? — уточнила Ильяс, глядя на арранта сияющими, полными любви глазами.

— Именно таких, — подтвердил Эврих, увлекая свою возлюбленную к лоткам с фруктами. — Садовник попробовал втолковать солнцеподобному, что груши ещё зеленые и созреют только через две-три седмицы, но шад, как водится, не пожелал слушать возражений. Он хочет груш, и точка! И ежели их ему не добудут, то кое-кого завтра посадят на кол за неповиновение, непослушание, непочтительное поведение и злоумышление против венценосного повелителя. Садовник обещал сделать все возможное и невозможное, а что ему ещё оставалось? Бедняга нарвал зеленых груш, заперся в своей каморке и всю ночь молился Богине Милосердной, умоляя выручить его из беды. При этом он не забывал подсыпать в курильницу для благовоний янтарную крошку, дабы смягчить и расположить к себе Богиню.

— И это помогло?

— Представь себе! Богиня совершила чудо — груши достигли янтарной зрелости, и шад заявил, что таких полупрозрачных и сочных плодов ему доселе едать не доводилось. Но это только первая часть истории. — Эврих улыбнулся и, взяв с лотка, над которым вились пчелы и осы, пару чудесных груш, вручил их Ильяс. — Один из моих соотечественников заподозрил, что в легенде этой не зря упоминалась янтарная крошка. Решив проверить свои подозрения, он уложил совершенно зеленые груши в коробку и поставил в неё чашечку для благовоний, куда в течение ночи подсыпал янтарный порошок. И что же ты думаешь? Несмотря на то что к Богам он за помощью не обращался, груши вызрели!

— Здорово! Вот бы тебе рассказать это покойному Кальдуке! Очень он любил слушать подобные байки. — Ильяс впилась зубами в истекающий соком плод. — А теперь скажи, какой смысл вкладывал ты в эту историю? Ты считаешь меня недостаточно зрелой, ежели предлагаешь мне носить янтарные серьги? Да к тому же ещё и подслеповатой?

Эврих уставился на ехидную женщину и не сразу нашелся с ответом.

— А знаешь ли ты, почему я все-таки не подарил тебе янтарные серьги?

— Чогов пожалел, жмот несчастный!

— Это само собой, но главное, купи я их тебе, ты тотчас же подумала бы: «Раз сделал подарок, значит, хочет умаслить. Значит, чем-то передо мной провинился. А ежели правду говорят, что чем больше грех, тем больше подарок…»

— Болтун! Ох и болтун! Тебе только рыбаком быть — на сети тратиться бы не пришлось.

— Это почему же?

— Зачем тебе сети? Вышел бы на бережок и начал рыбам толковать, как на суше жить хорошо. Они бы уши-то развесили и выскочили к твоим ногам. Да сами бы ещё в корзины попрыгали, — рассмеялась Ильяс.

Видящие её в этот миг ни за что бы не поверили, что перед ними грозная разбойница Аль-Чориль, за голову которой император назначил награду в пятьсот цвангов.

«Она, безусловно, умна, но, к сожалению, недостаточно умна, чтобы скрывать это. Она никогда не будет счастлива, — с горечью и печалью подумал аррант. — Умные женщины пугают мужчин, а ежели они имеют к тому же сильный характер, их ждет незавидная участь. Увы, Ильяс не из тех женщин, на которых женятся, как бы сильно мужчины их ни желали. Ее ждет одинокая старость, если только ей удастся дожить до седых волос, ведь тот, кто собирается мстить, должен копать две могилы».

Ильяс же, глядя на Эвриха, вспомнила Данафара — военачальника из Афираэну, с которым свела их судьба под стенами Игбара. Это был единственный из её многочисленных любовников, предложивший ей стать его женой. Искушение было велико. Он нравился ей, и она не сомневалась в его порядочности. К тому же в Афираэну перебрались из Кидоты Дадават с Усугласом, и ей очень хотелось повидаться с ними. Но к тому времени мысли о мести уже отравили её мозг, и она не могла представить себе мирной жизни. Ни в городском особняке, ни в загородном поместье, в кругу семьи, с детьми и мужем… Едва ли она приняла бы предложение Данафара, даже если бы по-настоящему любила его. Однако порой, бессонными ночами, ей начинало казаться, что, отказав ему, она упустила последний шанс разорвать порочный круг, сплетенный из злобы, ненависти, жажды мести и жажды власти и зажить нормальной человеческой жизнью с её маленькими, но бесценными радостями и печалями…

— Купите чудодейственную мазь! Оберегает от стали, стрел и мечей! Купите, не пожалеете! — взвыл над её ухом козлобородый торговец.

Ильяс вздрогнула и в сердцах прошептала::

— Ну надо же! Не переводятся на свете дурни!

— Настоящие дурни не те, кто продает всякую дрянь, а те, кто её покупает, — назидательно заметил Эврих. — И среди обитателей «Дома Шайала» немало таких, кто приобрел бы по сходной цене склянку прогорклого жира, выдаваемого этим жуликом за чудодейственную мазь.

— Дурни и те и другие, — жестко сказала Аль-Чориль. — Однажды мне попался такой вот хитрец, уверявший, что его мазь защищает лучше любого щита. Я велела намазать его ею, а потом несколько раз ткнула мечом ему в живот. Негоже считать своих ближних глупцами, и тот, кто наживается на чужой дурости, рано или поздно бывает за это наказан.

Они остановились перед навесом, принадлежавшим торговцу амулетами, и Эврих, дабы не глядеть на Ильяс, склонился над россыпью безделушек. Здесь были крохотные фигурки богов, отлитые из меди и вырезанные из яшмы, нефрита или оникса; просверленные зубы крокодила и акулы; ожерелья, в которых бусы перемежались когтями волков и львов; маленькие мраморные фаллосы и зашитые в треугольные кожаные мешочки изречения из священных книг, которые должны были оберегать владельцев от всяческих напастей.

— Скажи, любезный, почему, обладая таким количеством могущественных амулетов, ты до сих пор не стал мужем какой-нибудь богатой форани или купчихи? — обратилась Ильяс к длиннолицему торговцу, взиравшему на царящую вокруг суету с усталым равнодушием много повидавшего и во многом разочаровавшегося человека.

— Едят ли мясо дети мясника? Ходит ли торговец тканями в шитой золотом парче? Я продаю то, чем не владею, то, что доверяют мне продавать жрецы и угодные Богам чохыши.

— Сколько стоит этот птицеголовый? А счастливая обезьянка?.. — спросил Эврих, видя, что Ильяс собирается задать торговцу ещё не один каверзный вопрос. — Вай-ваг! Они что, золотые? Сколько же ты просишь за эти вот кожаные мешочки?

— Сколько дашь, — неожиданно ответил длиннолицый и слабо усмехнулся, заметив изумление на лице покупателя.

— А какова цена? — переспросил Эврих, подозревая, что неправильно понял ответ торговца.

— Определенной цены нет. Чем больше заплачено за амулет, тем дольше и лучше он служит. Все в твоих руках, почтеннейший.

— Ловко! — восхитилась Ильяс. — Прежде я с таким не сталкивалась. — Так ты что же, готов уступить такой вот амулет за пару чогов?

— Почему нет? Бери. Но в таком случае тебе лучше бросить свои медяки в миску нищего. Для тебя пользы будет столько же, а он сумеет пообедать. Скупость при подобной сделке равна мотовству.

— Твоя правда, за пару чогов счастья не купить, — согласилась Ильяс, отходя от навеса и чуть слышно, так, что её не услышал даже Эврих, добавила: — Беда в том, что его не купишь и за цванги.

Раньше ей нравилась молитва, начинавшаяся словами: «О, Тахмаанг, пошли мне достойных врагов и красивую распрю!» Но чем старше она становилась, тем ясней понимала, что отомстить недругу — значит всего лишь отдать долг, а отдача долга, пусть даже самого большого и важного, едва ли может быть целью жизни. Будет ли она счастлива, отыскав Ульчи и посадив его на трон свергнутого и обезглавленного Кешо? Прежде она не задумывалась над этим, однако Эврих любил заглянуть вперед и, наверное, был по-своему прав, вопреки утверждению, что не надобно ставить арбу впереди лошади. Ах, если бы он согласился принять участие в мятеже! Он был бы подходящим наставником для её сына…

— Ильяс… — Тревога, прозвучавшая в голосе ар-ранта, заставила её напрячься и быстро оглянуться по сторонам. — Аджам! В двадцати шагах справа. А с ним трое конников…

— Вижу, не слепая! Сворачиваем за пестрой палаткой. Только не вздумай бежать!

— Куда тут убежишь? — проворчал Эврих, прикидывая, что ежели Газахларов телохранитель их узнал, то до Скобяной улицы им никак не добраться. Стоит ему только крикнуть…

— Козлятина с рисом! Медовые лепешки! Теплые лепешки и лучшее пальмовое вино! — завопил стоящий у пестрой палатки зазывала, и Эврих понял, что уж теперь-то привлеченный пронзительными криками Аджам наверняка их узнает. Он с Хамданом уже видел когда-то, как аррант красил волосы и лицо, и халат ремесленника не введет его в заблуждение. Если бы проходы между торговыми рядами не заполняли покупатели и зеваки, у них бы ещё был шанс…

— Финики сладкие, ароматные! Барашек жареный, нежный, сочный, к нему соус луковый и чесночный!

Каждое мгновение Эврих ожидал криков «Держи! Хватай! По приказу императора!». На плечи навалился страшный груз отчаяния. Как мог он поступить так опрометчиво? Зачем взял с собой Ильяс? Почему отказался от кванге, которое Тартунг уговаривал его взять с собой?..

Он заставил себя не пригибаться, не ускорять шага, памятуя, что, когда человек ведет себя осторожно, это обязательно замечают, а заметив, поднимают тревогу. Если же он ведет себя уверенно, не привлекая к себе внимания, о нем тотчас же забывают. Забудут и его, если только Аджам не кинется ему вдогон с криком «Держи! Хватай!».

— Все в порядке, он не узнал ни тебя, ни меня, — тихо сказала Ильяс, не замедляя шага. — Не иначе как Мбо Мбелек надоумил их шататься по базару, на котором нам вовсе незачем было появляться.

— Он узнал меня. Узнал и отвернулся, — ответил Эврих, все ещё не в силах осознать, что опасность миновала.

— Если уж он узнал тебя, так, верно, догадался и о том, кто я такая, — сухо промолвила Ильяс. — Или ты хочешь сказать, что он сознательно отказался от награды в пятьсот цвангов?

Эврих промолчал. Он не желал разговаривать на эту тему, пока они не достигнут Скобяной улицы и не свернут в один из ведущих к Гвадиаре переулков, сеть которых была столь запутана, что конные дозоры даже не пытались в них соваться. Более того, он вообще не желал говорить об этом, поскольку был уверен, что Аджам узнал его. Что же касается причин, по которым телохранитель Газахлара не выдал и не сталпреследовать старого знакомца, то их могло быть по меньшей мере две. Добрые чувства к заморскому лекарю, превысившие желание получить вознаграждение, и прямое распоряжение Газахлара не ловить и не узнавать Ильяс. Что бы там ни говорила Аль-Чориль, она все же была дочерью своего отца, а Ульчи — её сыном, и хитрый оксар, вероятно, ни на мгновение не забывал этого. И, очень может статься, рассчитывал извлечь из родства с Ильяс немалую выгоду, ежели Белгони будет по-прежнему благоволить к ней…

Говорить спутнице о своих подозрениях аррант, конечно же, не стал. Напротив, оказавшись на Скобяной улице, он закружил её в незатейливом, сумасбродном танце и увлек в ближайший трактир. После пережитого страха ему хотелось есть. И пить. Пусть дураки хвастаются своим бесстрашием, а он, почувствовав приближение раскаленных щипцов палача, даже не пытался скрыть радости по поводу того, что нынче ему удалось избежать встречи с ними.

В крохотной безымянной харчевне пожилая медлительная хозяйка подала им сырую рыбу, приправленную соусом из кокосового молока, смешанного с морской водой и лимонным соком, жареные бананы и улиток со сладким рисом. Принесла кувшинчик с пальмовым вином, и Эврих с Ильяс заговорили о стряпне, о различиях в аррантской и местной кухне. О соусах и приправах, которые неузнаваема преображают одинаковые куски мяса или рыбы, превращая их в диковинные блюда. О сырах: твердых, мягких, пахучих и особенно распространенных в Аррантиаде — овечьих, которых, по словам Эври-ха, насчитывалось несколько десятков сортов. И как всегда, когда аррант увлекался, от рецептов изготовления сыров — хранящихся в бочках, наполненных соленым раствором, и твердых как камень кисло-соленых шариков, удивительно похожих на белую прибрежную гальку, — незаметно перешел к рассказу о своей родине — мире утопающих в кипарисах и пиниях мраморных дворцов, ослепительно сиявших над теплым, сверкающим и переливающимся всеми оттенками синего и зеленого моря.

Потягивая кокосовые сливки, Ильяс зачарованно слушала его и не могла понять, почему ей вдруг так захотелось в Аррантиаду. Кипарисы есть и в Мономатане. Моря здесь — хоть отбавляй. Дворца величественнее императорского нет, наверно, во всем мире, Эврих сам в этом только что признался, и все же…

— Хотелось бы мне, чтобы ты рассказал о своей родине моему сыну. Я ведь не только жду, но и боюсь встречи с ним. Мне бы хотелось, чтобы ты был рядом со мной не только когда мы будем свергать Кешо, но и когда я стану опекуншей юного императора, — неожиданно вырвалось у нее, и аррант опасливо оглянулся, желая удостовериться, что слова её не достигли чужих ушей. Но в низкой небольшой комнате сидело на циновках всего четыре человека, завсегдатаи, которым не было до воркующих любовников никакого дела.

— Нам нужны будут умные люди, ученые мужи, не обремененные старыми счетами, предрассудками и стремлением урвать кусок пожирнее для себя, родичей своих и знакомых, — продолжала Ильяс, нарушая молчаливый договор не омрачать этот день разговорами о грядущем. — Ты многое знаешь, и честность твоя не вызывет сомнений даже у Нганьи, готовой перекусить тебя пополам из дурацкой ревности. Не представляю, чему научила Мутамак Ульчи, но ему, безусловно, понадобится толковый наставник, и более подходящего для этой роли человека нам не найти, сколько бы мы ни искали. Иногда ты напоминаешь мне Кальдуку — старого императорского летописца, в ком чудесным образом сочетались ученость, доброта и широта взглядов. Подумай, как много должен узнать о мире мой сын, дабы справедливо управлять Мавуно!

— Ты слишком высоко оцениваешь мои скромные способности, — сказал Эврих, сознававший, что подобный разговор рано или поздно должен был состояться, и все же испытывавший досаду из-за того, что Ильяс не удержалась и завела его именно сейчас. — Приятно, когда тебя хвалят, но… Ты напрасно тревожишься: будет юный император, найдутся для него и достойные наставники, сведущие в науках и делах управления государством неизмеримо больше меня.

Он понимал, что Ильяс не может не думать о будущем, о переменах в своей судьбе. Она рассчитывала найти в нем опору, хотя говорила совсем об ином. И проще всего было бы пообещать ей всемерную помощь и поддержку, однако он не привык давать обещания, которые не намеревался исполнить.

— Правителю вовсе не обязательно быть мудрецом. Достаточно, если у него хватит разумения окружить себя достойными, знающими свое дело советниками. Слышала ли ты легенду об аррантском Царе-Солнце, пожелавшем справедливо и разумно управлять своей страной? Едва взойдя на престол, юный правитель призвал к себе всех аррантских мудрецов и повелел им собрать всю записанную в книгах мудрость, ознакомившись с которой он смог бы праведно жить и явить потомкам образец венценосца, пекущегося о благе страны и подданных…

— По-моему, ты собираешься отделаться от меня очередной притчей, — предположила с невеселой усмешкой Ильяс, успевшая уже достаточно хорошо узнать Эвриха.

— Согласись, что обычно я рассказываю свои байки к месту. Не пора ли нам, кстати, продолжить прогулку? По-моему, здесь становится слишком шумно. — Аррант покосился на группу ввалившихся в помещение купцов, решивших отметить окончание торговли веселой попойкой.

— Пора. Самое время нанять лодку и вернуться на левый берег, — согласилась Ильяс, поднимаясь с циновки.

— Так вот, мудрецы отправились в путь, повинуясь приказу юного повелителя, — вернулся к прерванному рассказу аррант, когда они вышли на улицу. — Посланцы Царя-Солнце разъехались по миру на ослах, лошадях и кораблях и вернулись через десять лет с тюками, набитыми книгами и свитками. Все эти добытые в разных странах сокровища они сложили к стопам царя, заверив его, что перед ним собраны знания, накопленные человечеством как до, так и после падения Камня-с-Небес. Повелитель, успевший превратиться в зрелого мужа, был слишком занят государственными делами, чтобы перечитать все манускрипты, едва уместившиеся в зале для приемов. Он попросил мудрецов довести дело до конца и свести добытые ими знания в несколько томов. Посчитав эту просьбу разумной, ученые мужи рьяно взялись за дело и через двадцать лет представили ему двадцать томов, содержащих все знания и всю мудрость мира. Увы, у Царя-Солнца не было времени для прочтения стольких книг! «Друзья мои! — обратился он к мудрецам. — Вы славно поработали, и благодарности моей нет предела. Потрудитесь же для меня еще. Сделайте невозможное, но сократите эти двадцать томов до трех, а лучше — двух, ибо зрение мое слабеет, а времени после трудов на благо отчизны почти не остается». Взглянув на поседевшего и погрузневшего правителя, мудрецы признали его слова справедливыми и в высшей степени разумными. Они вновь взялись за перья, кисточки и чернила и по прошествии ещё десяти лет представили ему три объемистых тома, в коих уместили экстракт человеческих знаний…

— Дальше можешь не продолжать, — прервала арранта Ильяс. — Понятно, что к тому времени, как они изготовили один удобочитаемый том, правитель умер, из чего следует мораль: век живи, век учись, а все равно дурнем помрешь.

— Мораль эта хороша была бы для Мономатаны. Или, во всяком случае, для Мавуно. Аррантская же легенда заканчивается иначе. Престарелый правитель, взглянув на три тома, в коих сведена была вся мудрость людская, осознал наконец, что даже если втиснуть её как-нибудь в одну книгу, досконально изучить сей грандиозный труд не сумеет ни один самый головастый царь. И тогда он велел создать Совет Эпитиаров, который должен был помогать ему управлять страной.

— Ага! Это уже лучше! — воскликнула Ильяс. — О Высочайшем Кворуме и Совете Эпитиаров мне уже доводилось слышать. Это нечто вроде существовавшего у нас прежде Старшего Круга Небожителей, который Таанрет рассчитывал со временем возродить. Расскажи-ка об этом поподробнее.

Надеявшийся, что предводительницу гушкаваров заинтересует государственное устройство Нижней Аррантиады, Эврих вздохнул с облегчением и углу бился в историю возникновения Совета Эпитиаров, расширенного впоследствии до Высочайшего Кворума.

Неспешно беседуя, они углубились в путаницу улочек и переулков правобережной части Города Тысячи Храмов и, вопреки намерениям Ильяс, вышли к реке, когда на безоблачном небе уже высыпали первые звезды. Отыскав перевозчика, переправились на левый берег и долго стояли обнявшись среди паутины вывешенных на просушку сетей, любуясь усеявшими Гвадиару огнями.

На смену дневным рыбакам пришли мастера ночного лова, пользовавшиеся как сетями, так и острогами и освещавшие водное пространство масляными фонарями и факелами. За расположенными на берегу длинными столами продолжали разделывать дневной улов резальщики и засольщики, работавшие в свете пылающих смоляных бочек. Когда рыба устремлялась на нерест в верховья Гвадиары, промышляющий её ловом люд трудился круглосуточно. Малышня и подростки помогали взрослым, и со стороны казалось, будто на реке разыгрывается какое-то праздничное действо. Ничего удивительного, что полюбоваться им на берега Гвадиары испокон веку являлось множество влюбленных парочек, которых ничуть не смущали ни вонь горящей смолы и масла, ни специфический рыбный дух. Поглощенные друг другом любовники не обращали внимания на такие мелочи, и Эврих с Ильяс не были исключением. Не заговаривали они больше и о будущем, ибо тень разлуки уже коснулась их своими крылами, и не только слова, но даже руки и губы бессильны были стереть горечь этого прикосновения.

* * *

Плеть со свистом опустилась на обнаженное, истекающее потом, покрытое кровоточащими рубцами тело. Хайтай дернулась и издала животный, нутряной стон — кричать она уже не могла. Палач ещё раз щелкнул плетью и с видом знатока сообщил:

— Теперича, чтоб она голос подала, её прижечь надоть. Иначе так и сомлеет.

— Ну так жги! — велел Кешо.

Изящная и хрупкая на первый взгляд девчонка держалась молодцом. Другая на её месте давно бы уже испустила дух, а эта ещё цеплялась за жизнь, ещё надеялась на что-то. Неужто верила в свою неотразимость? Рассчитывала, что он вернет её на свое ложе после всего, что проделывали с ней на его глазах помощники палача? Глупышка так и не поняла, что может спастись, только указав, где искать Ильяс. А раз уж она не сумела вызнать это у Рабия Даора, предусмотрительно скрывшегося из столицы прежде, чем её приволокли в дворцовую тюрьму, надеяться ей не на что.

Палач покосился на Амашу, и тот знаком подтвердил распоряжение императора. Раскаленный прут коснулся ягодицы Хайтай. Девушка взвыла хриплым, надсаженным голосом, дергаясь в удерживавших её путах, словно повисшая на крючке рыбина. Подвешенная к потолочному крюку за запястья, она едва касалась пола пальцами ног и не могла увернуться от жалящего железа.

— Где логово разбойницы? — спросил для очистки совести палач, давно понявший, что бывшая наложница императора уже выложила все, что ей было известно, и теперь жги её не жги, ломай не ломай, ничего интересного не скажет. Трижды она, дабы спастись от боли, плела небылицы о нынешнем убежище Аль-Чориль. Трижды стражников отправляли для проверки её слов, и теперь, что бы она ни сказала, ей все равно не поверят. Теперь она должна просто развлекать господина своими мучениями, и, раз уж дошло до каленого железа, делать ей это предстоит недолго. Император не любит утративший привлекательность материал.

— Ты часом не заснул, любезный? — вкрадчиво обратился Амаша к палачу, и тот вновь коснулся жертвы раскаленным прутом.

«Какая скука, — подумал Кешо, глядя, как извивается и дергается сильное, холеное тело его бывшей наложницы. — Почему Амаша не подыщет на место палача человека с воображением? Эта тупая скотина даром переводит превосходный материал. А ведь эту живучую суку можно было бы долго резать на куски…»

Из-за жаровни, на которой палач калил свои железки, в пыточной было душно, и Кешо, дабы охладить руки, взял с подставки тяжелый, специально предназначенный для этого хрустальный шар.

Заметив набежавшую на лицо императора тень, палач подмигнул одному из подмастерий, и канат, удерживавший Хайтай в подвешенном состоянии, неожиданно лопнул. Девчонка рухнула на пол и застыла: не то сознание потеряла, не то дух испустила.

— Вот же стерва! — прошептал палач ставшими вдруг непослушными губами и громко взвизгнул: — Водой её отливай! Чего уставился?!

Помощник палача сломя голову бросился к бадье с водой.

Император любил неожиданности. И, догадываясь, что развлекавшие его порой случайности происходят не сами по себе, виду не подавал. Амаша же иногда даже десяток цвангов подкидывал «за любопытное зрелище». Но если девчонка и впрямь убилась, дела его плохи.

Окаченная водой из бадьи, приготовленной специально для приведения пытаемых в чувство, девчонка зашевелилась, застонала, и палач коснулся её ягодицы новым раскаленным прутом.

Шипение, запах горелого мяса, отчаянный, режущий уши вопль.

Палачу не нравилась его работа. Точнее, не нравилось то, чем заставлял его заниматься Кешо. Одно дело — выбить из обвиняемого нужные сведения — равных ему в этом умении не было, и он заслуженно гордился своим мастерством, — и совсем иное — устраивать из человеческих страданий зрелище для единственного, но взыскательного зрителя. Порой в голову палача приходила крамольная мысль, что Кешо надобно было самому стать катом, а не императором. Подумать только: наслаждаться мучениями собственной наложницы, вся вина которой состояла в том, что была она дурой, как все бабы, и любила собирать всякие драгоценные безделушки. Но была она при этом ещё и на редкость живуча, а это внушало палачу уважение — с хорошим материалом и работать приятно, не то что со всяким трухлявым отребьем, которое, чуть тронь, уже на свидание с Великим Духом спешит.

Именно симпатией палача к пленнице объяснялось то, что он не остановил Хайтай, когда та, встав на карачки, устремилась к креслу императора, пачкая каменный пол кровавыми следами.

— Ты!.. Как можешь ты позволять им!.. — Голос её прервался. Амаша знаком велел палачу продолжать свою работу, но тот сделал вид, что не заметил его жеста. И теперь уже дело было не только в жалости, но и в том, что временами он понимал императора лучше, чем начальник тайного сыска.

— Убей меня сам!.. Пытай сам, но не позволяй им… Ведь я любила тебя!.. Готова была отдать за тебя по капле всю свою кровь…

Помощник палача, желая выслужиться перед Душегубом, подскочил к Хайтай и сноровисто ударил её ногой под дых. Девушка всхлипнула и скрючилась в позе зародыша. Помощник палача ударил её ещё раз, схватил за волосы и потащил прочь от императорского кресла.

— Погоди, — тихо велел Кешо. — Я хочу послушать, что она ещё скажет. Ну, говори.

«Молчи!» — мысленно приказал палач бывшей наложнице императора, и та, словно услышав его, не издала больше ни звука. Закрыла связанными руками лицо, свернулась в клубок и оцепенела.

— Дрянь. Глупая, никчемная дрянь, — пробормотал Кешо. — Вот и всегда она так: орет, когда надобно молчать, и ни гугу, когда следует говорить. — Он сделал паузу и хмуро закончил: — Что ж, так тому и быть. Пусть молчит и впредь. Я оставляю ей её никчемную жизнь. Палач, вырви ей язык и выкинь на улицу. Вышла из грязи, пусть в грязь и вернется. Это мой дар горожанам, нуждающимся в хорошо обученных шлюхах.

— Сегодня ты великодушен, — с ухмылкой заметил Амаша. — Неужто слова этой девки о любви…

— Заткнись! — коротко бросил император, поднимаясь из кресла. — Работает ли твой колдун с перстнем? Устрой ему прогулку по здешним камерам, быть может, это взбодрит его. А ежели и тогда он не отыщет логово Ильяс, отправь неумеху на площадь Отрубленных голов.

— Будет исполнено.

Подождав, пока император с Душегубом покинут пыточную, палач отвесил своему не в меру шустрому помощнику оплеуху и беззлобно проворчал:

— Не умничай. Не почитай всех дурее себя. Он обернулся ко второму помощнику:

— Готовь инструменты. Помнишь, о чем я в тот раз толковал? Языки резать — это тебе не водку жрать. Хотя и там малость сноровки требуется, чтобы с ног до головы себя не облевать.

Глава восьмая. Наследник престола

— Все не может быть так хорошо, как хотелось бы, — пробормотал Тартунг, когда ведомый Афаргой отряд свернул на улицу Оракулов. Будь его воля, юноша предпочел бы действовать более скрытно, однако Ильяс нынче, похоже, вожжа попала под хвост, и спорить с ней было совершенно бесполезно. Уж если она не пожелала слушать Эвриха, значит, либо терпение её окончательно иссякло, либо получила она сведения, заставившие её позабыть о благоразумии. Это ж надо додуматься: поджечь расположенные у речного порта склады с зерном, дабы отвлечь внимание городских стражников! И после этого она ещё смеет критиковать и поносить Кешо!

Помимо того что сопровождавший Афаргу, Эвриха и Аль-Чориль отряд гушкаваров привлекал к себе излишнее внимание — Тартунг готов был поклясться, что взгляды, коими провожали их горожане, не являются плодом его разыгравшегося воображения, — юноше не давал покоя приснившийся ему давеча сон. Огромная, похожая на удава змея, выползшая из Эврихова сундука, безусловно, предвещала большие неприятности, с чем согласился бы всякий увидевший её. С омерзительной злорадной ухмылкой, с гранеными, выпученными, сетчатыми глазами стрекозы, маленькими ручками с когтистыми, скрюченными пальцами и огромными, блестящими от яда клыками, она до сих пор стояла перед его внутренним взором, заставляя ежиться и вздрагивать.

«Мир стоит на четырех столпах, — изрекла кошмарная гадина свистящим шепотом. — Он зиждется на знаниях мудрого, молитвах праведного и доблести смелого. Но дорого ли все они будут стоить без четвертого — правителя, который умеет править?» С ужасающей грацией чудище свернулось в кольцо, подняло голову и бросилось на Тартунга. Боль от укуса была настолько явственной, что, проснувшись, юноша кинулся к сумке Эвриха и, извлеча из неё бронзовое зеркальце, принялся осматривать грудь в полной уверенности, что обнаружит следы от клыков, хотя на ощупь их и не обнаружил. Не увидел он, понятное дело, несуществующей раны и при помощи зеркала, но душевного спокойствия это ему не вернуло.

Смысл сказанного перепугавшей его до полусмерти твари был неясен. То есть смысл изречения, слышанного им некогда от Эвриха, был очевиден, однако в устах змеи сформулированная неким мудрецом истина прозвучала грозным предупреждением. Понять бы еще, о чем предупреждало, от чего предостерегало его посланное Великим Духом видение? И было ли оно в самом деле послано Отцом Богов или Наамом? Или причина кошмара крылась в плохом пищеварении, жаре или духоте в комнате?

Сам-то юноша не сомневался, что явление этой твари было не к добру, и незамедлил предупредить об этом Эвриха. Но ничуть не был удивлен или обижен тем, что аррант не стал пересказывать содержание его сна Аль-Чориль. После того как Афарга, в очередной раз поколдовав над коралловой бусиной, возвестила, что след Ульчи, а вернее, Мутамак следует искать на улице Оракулов, предводительницу гушкаваров охватило небывалое возбуждение, и даже Тарагата в её присутствии предпочитала помалкивать. И если уж приведенные аррантом доводы не убедили разбойницу в необходимости действовать тайно, скрытно и крайне осмотрительно, то над привидевшимся Тартунгу сном она бы в лучшем случае расхохоталась, а в худшем усмотрела бы в продолжавшихся попытках отговорить её от немедленного похода на улицу Оракулов злой умысел. Так что юноше оставалось только стиснуть зубы и последовать примеру Эвриха, с величайшим спокойствием изрекшего: «Хвост голове не указ» — и принявшегося натирать лицо и руки особым способом приготовленным ореховым соком. Тартунгу, впрочем, как и остальным гушкаварам, для изменения внешности вполне хватило жира, сажи, воска и кусочков цветной глины.

В лицо-то их, может, и не узнали бы, но две дюжины наряженных мелкими торговцами молодчиков, целеустремленно шагавших по улицам столицы, неизбежно должны были привлечь к себе внимание горожан, и в конце концов даже Аль-Чориль пришлось это признать. На подходе к улице Оракулов они разделились на три группы, и Тартунг, как это ни печально, оказался во второй. И потому не разглядел, совершала ли Афарга ещё какие-то магические действия, прежде чем остановиться перед рослой, толстой гадалкой, волосы которой, словно жгутом, были перехвачены на затылке живой коброй.

— Уж не об этой ли змее мне сон привиделся? — проворчал юноша, но тут Аль-Чориль подалась к прорицательнице, оттолкнув Эвриха, а затем и Афаргу, склонилась над ней, и он догадался, что могучая эта тетка и была той самой матушкой Мутамак, которую они так долго искали.

Несмотря на ворчание возглавлявшего их группу Тохмола, Тартунг подобрался поближе к гадалке, оживленно беседовавшей о чем-то с Аль-Чориль. Разглядывая густые, выкрашенные в ядовито-красный цвет волосы, свитые в жгуты и собранные на макушке в пучок; огромные груди, покрытые трех-цветной татуировкой, изображавшей помещенные в клыкастые пасти глаза, и украшавшие её могучие. руки многочисленные, испещренные магическими символами браслеты из черного, белого и зеленого нефрита, он припомнил рассказ Эвриха о поразившей его воображение прорицательнице. Судя по описаниям арранта, именно к Мутамак обращался он некогда за предсказаниями, по необъяснимой причине выбрав её из полусотни других гадальщиков. Можно ли назвать это случайностью, удивительным совпадением? Или встреча их была предопределена? Ах, если бы Эврих сопоставил прежде облик гадавшей ему великанши с рассказами Ильяс о Мутамак! Хотя кто бы мог подумать, что служанка форани превратится в предсказательницу?..

— Стражники! Отряд стражников приближается со стороны Свечной площади! — крикнул Майтат, оставленный Тарагатой, возглавлявшей третью группу гушкаваров, на углу улицы Оракулов.

— Отходим к храму Мбо Мбелек! — тотчас отозвалась Аль-Чориль, ожидавшая, судя по всему, как это ни странно, чего-то похожего.

Два дюжих гушкавара подхватили под руки упирающуюся Мутамак, не обращая внимания на извивающуюся в её волосах кобру. Кто-то торопливо начал закидывать в мешок разложенное на циновках барахло гадальщицы. В руках гушкаваров появились короткие тугие луки, заблестели на солнце извлеченные из-под одежд мечи…

— Проход на улицу Увечных телег перекрыт! В Овечьем переулке засада!.. — громко докладывали посланные Тарагатой разведать обстановку гушкавары.

— Мы должны пробиться к Меловому карьеру! Там ждут нас Яргай и лучники Хамиешу! — крикнула Аль-Чориль, и Тартунг окончательно убедился, что западня, в которую они попали, не явилась для неё неожиданностью.

— Держаться вместе! Не отставать! — гремели Тохмол с Тарагатой. — С дороги! С дороги, шакалий корм, если дорожите жизнью!

Предсказатели, торговцы амулетами и пришедшие к святилищу Мбо Мбелек богомольцы, в ужасе выпучив глаза, шарахались от гушкаваров, жались к стенам домов и заборов, прихватив пожитки, улепетывали кто куда, заступая дорогу стражникам, полезшим, точно тараканы из всех щелей, из проулков и со стороны Свечной площади.

Ни о каком сопротивлении им не было и речи. Спасти гушкаваров могло лишь поспешное отступление, которое правильнее было бы назвать бегством, и потому разбойники быстро сбились в один отряд. Нагнав Эвриха и Афаргу у храма Мбо Мбелек, Тартунг ощутил себя значительно уверенней, и ему начало казаться, что благодаря предусмотрительности Аль-Чориль и Тарагаты им удастся избежать неравной схватки с городскими стражниками.

— Мы заставим этих мерзавцев рвать волосы на собственной заднице, если проскочим Меловую улицу! — пропыхтел бегущий бок о бок с юношей Пахитак. — Хаг-Хагоровы выкормыши не суются в тамошние норы из-за частых обвалов.

— Кое-кто из наших бывал в карьере и знает надежные лазы. Лишь бы успеть добежать… — поддержал его кто-то из бегущих следом.

— Успеем!

— А коли нас Хамиешу со своими парнями встретит, мы сами им ноги повыдергаем! — задиристо пообещал Бхард.

Обогнув желто-серую громаду храма, поднявшая тучу пыли гурьба разбойников выскочила на Меловую улицу, бывшую некогда дорогой на один из множества карьеров, где добывали мягкий светлый камень различных оттенков. Из него возводили особняки и дома зажиточных горожан, пережигали на известь, необходимую для строительства и удобрения фруктовых садов. Прежде Тартунгу не доводилось здесь бывать, но он неоднократно слышал; что после того, как карьер был заброшен из-за участившихся обвалов, это место облюбовала городская голытьба. Здесь, на краю Гнилой пади, ютились нищие, беглые рабы, не нашедшие работы пришлые бедняки, неудачливые воры, калеки, дряхлые вольноотпущенники — все те, на кого даже самые бедные ремесленники и рыбаки поглядывали с нескрываемым презрением, называя «мертвым людом». Здешние хижины и навесы из тростника являли собой крайнюю степень нищеты. Время от времени они вспыхивали от случайной искры или проваливались в подземные пустоты, их смывали сезонные ливни, поджигали городские стражники, желая избавить столицу от позорного «гнойбища», но убогие лачуги и хибары вновь и вновь, словно неуничтожимые поганые грибы, вырастали по обеим сторонам Меловой улицы и на склонах изъеденного норами и пещерами, будто дырчатый сыр, Мелового холма.

— Вай-ваг, что это?!

— Слоны! Слоны, век бабы не иметь! Гушкавары застыли как вкопанные при виде трех серых гигантов, выдвинувшихся из ближайших переулков и перекрывших беглецам дорогу к Меловому карьеру. Появление слонов оказалось полной неожиданностью даже для Аль-Чориль, растерянно оглянувшейся по сторонам и обратившейся к Эвриху с вопросом, которого Тартунг не расслышал.

Впервые он увидел слонов, снаряженных к бою, и зрелище это произвело на него неизгладимое впечатление. Широкие лбы исполинов прикрывали шипастые медные налобники, на бивни были надеты ослепительно сверкавшие на солнце металлические чехлы с острейшими наконечниками, над спинами возвышались похожие на беседки корзины, крепившиеся сложной системой широченных ремней, проходящих под слоновьими животами. В каждой из корзин, помимо вооруженного крючковатой палкой погонщика, находилось по два лучника. Стрел они, впрочем, пока не пускали и, судя по всему, были удивлены появлением гушкаваров ничуть не меньше, чем те — участием слонов и их вожатых в засаде.

— Вперед! Вперед, если вам дорога жизнь! — яростно крикнула Тарагата, первой пришедшая в себя от неожиданности и сообразившая, что промедление может стоить разбойникам жизни. — Стреляйте им в глаза! Афарга, заколдуй их, убери с дороги!

Оправившиеся от замешательства гушкавары пустили в слонов дюжину стрел, восседавшие на их спинах стрелки ответили тем же. Тартунг выхватил кванге, ужасаясь быстроте, с которой надвигались на них эти неповоротливые с виду великаны, и сознавая, что маленькие отравленные стрелы бесполезны, ибо не проткнут толстые слоновьи шкуры. Ему вспомнилось, как гиганты ударом ноги валили деревья, он затравленно оглянулся по сторонам и понял, что все пропало. Видя, что стрелы отскакивают от морщинистых шкур словно изваянных из камня исполинов, а вонзившиеся не причиняли им ни малейшего вреда, сбившиеся в кучу гушкавары начали пятиться, отступая к стенам святилища, несмотря на истошные вопли Тарагаты:

— Вперед! Вперед, гнилые утробы! Среляйте же, трусы! Все мы поляжем здесь, если не прорвемся к Меловому карьеру!

— Свинячий помет! Делай как я! — ревел Тохмол, пуская в приближавшихся с каждым мгновением слонов стрелу за стрелой.

— Измена! Спасайся кто может! — взвыл кто-то неузнаваемо изменившимся от ужаса голосом.

— Помоги нам Великий Дух! — пробормотал Тартунг, отступая к храму Мбо Мбелек вместе с другими гушкаварами.

Придя в возбуждение, серо-голубые исполины ускорили шаг. Гибкие хоботы извивались подобно гигантским змеям, громадные уши хлопали, поднимая облачка пыли, от грузного шага слонов почва под ногами вздрагивала, и казалось, уже ничто не в состоянии остановить их победное шествие.

На пути слонов остались лишь Тохмол, Аль-Чориль и Эврих с Афаргой. Тохмол с предводительницей гушкаваров продолжали пускать стрелы, и, если бы у них были большие боевые луки, как знать, отвага их, может, и принесла бы чаемый результат. Аррант, отпихнув вцепившуюся в него Афаргу, рылся зачем-то в своей сумке с лекарскими принадлежностями…

— Эврих, назад! — завопил Тартунг, всего на несколько мгновений упустивший друзей из поля зрения и теперь с ужасом обнаруживший, что те вовсе не собирались следовать примеру остальных гушкаваров. — Афарга!

Не отдавая себе отчета в том, что он делает, юноша рванулся к арранту, которого успел полюбить как старшего брата.

— Ильяс! — хрипло рыкнула рядом с ним Тарагата, тщетно пытавшаяся удержать гушкаваров от бегства. Не преуспев в этом, она, кажется, решила разделить участь своей подруги и погибнуть под ногами нависших уже над Эврихом и Аль-Чориль гигантов.

Все произошло так быстро, что Тартунг не понял, как же он оставил арранта с Афаргой одних. Каким недобрым ветром отнесло его к храму, почему он поддался панике и, главное, почему не увлек с собой Эвриха, нашедшего наконец-то искомое и…

Что-то блеснуло в руке арранта, надвинувшийся на него слон принялся крутить головой, повернулся боком, подался назад… Две вонзившиеся в его брюхо стрелы усилили его беспокойство и ярость. Коротко затрубив, он шарахнулся в сторону, толкнув плечом пытавшегося обойти его собрата.

— Так их, во имя Амгуна-Солнцевращателя! — взревел Пахитак за спиной Тартунга, воинственно размахивавшего над головой бесполезным кванге и не помня себя орущего во всю глотку что-то угрожающее.

Двое столкнувшихся слонов с яростью трясли головами и размахивали хоботами, словно огромными бичами. Третий, перший на Аль-Чориль с Тохмолом, неожиданно тоже сбился с шага, застыл на месте…

— Стреляйте! Стреляйте же! Победа близка! — взвыла Тарагата, подныривая с обнаженным мечом под ближайшего слона…

Тартунг подхватил Афаргу под мышки и рывком поднял с земли. Сзади вопили гушкавары, перед глазами его мелькнул взмокший от пота халат Эвриха, в ладони которого он заметил маленькое бронзовое зеркальце. И тотчас находившийся от них в нескольких шагах слон взревел, поднялся на задние ноги, рванулся в сторону, ударив медными наконечниками бивней в бок своему ничего не понимающему сородичу. Один из сидящих в его башенке стрелков вылетел от толчка на землю, похожая на колонну нога опустилась на него, превращая в кровавое месиво…

— Тарагата вспорола ему брюхо!

— Выпустила кишки!

— Аль-Чориль! Смерть Кешо!

— Вперед! Это Яргай и парни Хамиешу!

— Бей! Круши!..

Недавно ещё праздновавшие труса гушкавары устремились мимо Тартунга к отчаянно трубящим, истыканным длинными тяжелыми стрелами, истекавшим кровью исполинам.

Тот из них, которому Тарагата вспорола брюхо, проволочив по пыльной земле выпавшие окровавленные, дымящиеся внутренности, попробовал скрыться от гушкаваров в переулок и рухнул, растерев о стену дома башенку со стрелками и погонщиком. Второй слон, подхватив хоботом недостаточно расторопного и увертливого Бхарда, бросил себе под ноги и принялся исступленно топтать, не обращая внимания на сыпавшиеся на него стрелы. Сидящие на его спине стражники были расстреляны почти в упор, и, повинуясь призывам Аль-Чориль, гушкавары обошли беснующегося исполина по левому краю улицы. Из-за спин их уже отчетливо доносились ликующие крики преследователей, и, если бы вожатый последнего слона, оказавшегося между маленьким отрядом Ильяс и пришедшими ему на помощь людьми Яргая и Хамиешу, не направил своего подопечного в переулок, исход битвы мог бы оказаться гибельным для гушкаваров.

Вожатый, однако, не пожелал жертвовать ни своей, ни слоновьей жизнью и, пользуясь тем, что один из сидящих за его спиной стражников убит, а второй тяжело ранен, бежал с поля боя. Устремляясь вслед за Эврихом и Афаргой навстречу перекрывшим Меловую улицу стрелкам Хамиешу, Тартунг припомнил рассказы о том, что для вожатых, работавших, как правило, всю жизнь с одним слоном, он очень скоро превращается в друга, жизнью которого они, случается, дорожат больше, чем своей собственной. Юноша собственными глазами видел, с каким усердием и любовью ухаживают вожатые за слонами, которых в младенчестве поили молоком, кормили зеленью и чистили от паразитов, и не особенно удивился тому, что последний из погонщиков предпочел нарушить приказ, дабы спасти своего гигантского товарища от неминуемой гибели.

Слонолюбие ли, страх ли за собственную жизнь двигали вожатым, но, так или иначе, отступление последнего исполина позволило Аль-Чориль и её спутникам соединиться со столь своевременно подошедшим подкреплением. Обменявшись несколькими фразами с Яргаем и Хамиешу, Аль-Чориль велела Тарагате взять на себя командование вырвавшимися из ловушки гушкаварами и помочь лучникам сдержать толпу выплеснувшихся из-за храма стражников, в то время как сама она с Эврихом, Афаргой и Мутамак отправится за Ульчи.

— Пусть нас сопровождает Тартунг, — вмешался в разговор аррант. — Здесь от его кванге пользы будет немного, а нам она очень может пригодиться.

— Хорошо. Мутамак, ты видишь, что выбора у тебя нет? Если не мы, то стражники до твоего воспитанника нынче же доберутся!

Аль-Чориль произнесла это так, словно речь шла вовсе не о её сыне, и Тартунг испугался, что могучая гадалка будет продолжать упрямиться и уверять, будто знать никакого Ульчи не знает. Но бывшая служанка Ильяс уже поняла, что больше ей скрывать свое приемное чадо не удастся, и хмуро промолвила:

— Следуйте за мной.

* * *

— Расскажи нам об Агешвааре, мальчик! — потребовал Яргай, и собравшиеся в трапезной гушкавары поддержали его:

— Поведай, чему научила тебе высокочтимая Мутамак!

Мальчишка окинул разбойников несколько испуганным взглядом и, запинаясь, промолвил:

— Агешваар освободил империю от меорэ. Он был самым храбрым, и потому люди пошли за ним. Он был беспощаден к врагам и щедр с друзьями. Он любил свою родину, держал слово, и потому все любили его.

— Будешь ли ты таким же, как он, если сядешь на императорский трон? — крикнул кто-то из гушкаваров, и мальчишка не колеблясь ответил:

— Клянусь Великим Духом, враги моих друзей станут моими врагами, а друзей я возлюблю как братьев.

Афарга кисло улыбнулась, подумав, что Аль-Чориль успела кое-чему научить щенка, и слух о дивном ребенке, обладающем всеми задатками великого императора, меньше чем за седмицу облетит Город Тысячи Храмов. Собственно говоря, его уже начали распространять по особнякам Небожителей и лачугам Нижнего города сотни посланных Аль-Чориль гушкаваров и их приспешников, и с завтрашнего утра в условленные места потянутся вооруженные мечами, копьями и луками ремесленники и селяне. Все желающие уже видели вытатуированные на предплечьях мальчишки знаки кланов Огня и Леопарда, и теперь ему надобно очень расстараться, чтобы отвратить от себя сердца подданных Кешо, коим нынешний император успел изрядно досадить.

— Молодец, малыш! Такой-то император нам и нужен! Слава Ульчи! — наперебой загомонили подвыпившие гушкавары, и Мутамак сделала будущему императору знак покинуть трапезную.

— Да здравствует Аль-Чориль! — поднялась с расположенной на почетном возвышении циновки Тарагата. — За мать законного императора! За нашу предводительницу, сумевшую в очередной раз ткнуть носом в грязь прислужников Кешо! Сегодня ему не помогли слоны, завтра не помогут дворцовые стражники!

Она вскинула над головой руку, на которой красовался браслет, сплетенный из волосков, выдернутых из хвоста поверженного ею слона, и гушкавары приветствовали её слова радостным ревом.

Тартунг подмигнул Афарге и поднял чашу, желая тем самым показать, что пьет за её здоровье, но девушка потупила глаза и не прикоснулась к стоящей перед ней медной стопке. Мысль о проявленном ныне слабодушии не позволяла ей принять участие во всеобщем веселье по случаю отыскания Ульчи, а сочувствие юноши скорее ранило, чем утешало. Ибо ни в каких утешениях она не нуждается! То, что она растерялась, увидев отрезавших им путь к бегству слонов, вполне естественно. Не зря же Эврих сказал, что иначе и быть не могло: она ведь не взаправдашняя рабойница и пользоваться своим колдовским даром начала совсем недавно. Хотя сам-то он, не будучи разбойником, сообразил вытащить зеркало и ослепить слонов, в то время как она…

Гушкавары продолжали пить и веселиться. Тартунг, не ожидая напоминаний, отправился за Эвриховой дибулой, Аль-Чориль с Тарагатой затянули боевую песню, дружно подхваченную присутствующими. Этим вечером в трактире Шайала не было посторонних, и разбойники могли, не опасаясь чужих ушей, вспоминать свои подвиги и поражения, славить доблестных предводительниц и поносить проклятых прислужников самозваного императора, дни коего, по всеобщему мнению, были сочтены.

Слушая их похвальбу, Афарга невольно вспомнила разговор Эвриха с Тартунгом, в котором аррант обмолвился, что видит глубокий смысл в наследовании верховной власти. Зачастую, дескать, рвущиеся к власти люди готовы на любые злоупотребления и злодеяния. Дабы обойти соперников, они вынуждены действовать беспринципно, а ведь удержать власть порой ещё труднее, чем обрести. Алчущие власти, хотят они того или нет, неизбежно вынуждены прибегать к жестокости, лжи и предательству, тогда как человеку, получившему власть по наследству, нет нужды не только добиваться её любой ценой, но и доказывать всеми способами, что он её достоин. Интересно, что бы сказала по этому поводу Аль-Чориль?

Афарга покосилась в сторону предводительницы гушкаваров и, к собственному удивлению, не ощутила ни злобы, ни зависти. Терзавшая её ревность утихла, как только она поняла, что у Эвриха с Ильяс нет будущего. Самой большой страстью матери Ульчи была власть. Жажда власти слепила её так же, как иных — блеск золота. Получив известие о том, что Глядящий-внутрь-себя схвачен приспешниками Амаши — кто-то из предсказателей все же узнал беседовавшего с ним арранта и донес об этом, — Аль-Чориль все же повела своих людей на улицу Оракулов, хотя и подозревала об устроенной там засаде. Она могла бы послать к Мутамак кого-нибудь из своих людей и заполучить Ульчи без шума и кровопролития, но предпочла рискнуть собой и пожертвовать своими людьми, дабы придать достоверность слухам о том, что поиски законного претендента на трон увенчались наконец успехом. Любила Аль-Чориль Эвриха или нет, но она и его, не задумываясь, принесла бы в жертву, если бы это помогло ей посадить своего сына на императорский престол. Трудно поверить, что, обретя столь желанную ей власть, она изменится к лучшему и осчастливит своим правлением обитателей империи….

— Скажи-ка, а почему все же ты вывела нас на Мутамак, а не на Ульчи? — прервал размышления Афарги Пахитак.

— Я предположила, что следы, оставленные на коралловой бусине зрелым человеком, окажутся заметнее следов младенца, и так оно и оказалось, — ответила девушка. — Отыскать след новорожденного почти невозможно, и, вероятно, поэтому колдуны, призванные Амашей, не сумели найти Ульчи, несмотря на все старания.

— Ишь ты! — восхитился Пахитак. — А ведь и в самом деле похоже на правду!

— …мне очень жаль. Они удивительные создания! Вы слышали историю о том, как слон, за которым гнались охотники, поливал себя извлеченной из желудка водой? Он сунул хобот глубоко в глотку и обливал плечи и затылок, чтобы охладиться, — различила в царящем вокруг шуме Афарга голос Эвриха.

— Да-да, я тоже слыхал о слоненке, стоявшем целый день на солнцепеке рядом с погибшей от жажды матерью. Он добывал воду из своего желудка и обливался ею, — поддакнул арранту кто-то из гушкаваров.

— Прекратите, братцы! Неужто больше поговорить не о чем? — вмешался Кужаул. — Пусть лучше Эврих споет. Не зря же Тартунг дибулу приволок!

— Зря. Нет у меня нынче желания петь.

— Вай-ваг! Такое событие, вон даже Аль-Чориль с Тарагатой запели, а ты не хочешь!

— Не хочу. Спойте лучше что-нибудь сами. А я вам подыграю.

Аррант и в самом деле выглядел усталым и замученным. Афаргу так и подмывало крикнуть гушкаварам, чтобы они оставили его в покое, ведь он целый день ходил по их укрывищам и возился с ранеными, но после того как она так оплошала на Меловой улице, невместно ей было повышать голос.

— Спой для меня, не ломайся! — поддержала соратников из дальнего конца зала Аль-Чориль. Не попросила — потребовала, и Афарга с болью заметила, как вздрогнул Эврих, растерянно потер пальцами шрам на левой щеке.

Приняв из рук Тартунга дибулу, покрутил в руках, словно забыв, как надобно с ней обращаться, потом все же пристроил на коленях, коснулся жалобно отозвавшихся струн.

В зале опять зашумели, разбирая принесенные с поварни пышущие жаром лепешки, миски с дымящейся рыбой, калебасы с пальмовым вином и кувшины с рисовой водкой.

— Ну давай, любовное или героическое, — нетерпеливо подсказал Яргай.

Эврих вздохнул, уставившись в закрытое ставнем окно, пробежался пальцами по струнам и запел:

Мрак надвинулся. Колючие

Звезды очи мне слепят.

Безвозвратно, безнадежно

Отблистал, отгорел закат.

Этот день лишь печаль и горечь,

Лишь слова прощанья принес.

Выкатило туч кипенье

Труп луны на небесный плес.

Разошлись, и теперь уж поздно

Руки ломать в глухой тоске.

Волны памяти скроют, смоют

Наших встреч следы на песке.

Звуки шагов все тише, глуше,

Вот и умерли вдалеке.

Тучи-рыбы глотают звезды

В текущей над миром черной реке…

— Опомнись! Что за похоронные настроения? Ничего себе обрадовал! Таким вытьем ты нам все пиршество испортишь! — негодующе завопили гушкавары. Аль-Чориль нахмурилась, закусила нижнюю губу, и Афарга подумала, что если бы соратники её не были пьяны и слишком заняты сами собой, то сообразили бы, что Эврих точно исполнил пожелание их предводительницы. Стало быть, не зря Тартунг ходил нынче на встречу с Иммамалом — отъезд из Мавуно дело решенное. Вот только захочет ли Аль-Чориль отпустить Эвриха?..

— А повеселее у тебя в запасе ничего нет? — продолжали наседать гушкавары на арранта.

Обычно он охотно шел навстречу их просьбам, но на сей раз у него явно не было настроения веселиться. Звуки, извлекаемые Эврихом из старенькой дибулы, навевали печаль, и он, кажется, вовсе не собирался с ней бороться.

— Если хотите, я попробую спеть «Хвалу снам», сложенную вашим соотечественником — славным Мишгушем. Ничего веселее в голову что-то не приходит, — предложил аррант и, не дожидаясь одобрения гушкаваров, негромко запел:

Упоительны мгновенья, когда явь сменяет сон.

Каждый из нас во сне красавец, и каждого ждет трон.

То, что сбыться в жизни нашей не сумело, не смогло,

Исполняется, как будто всем безудержно везло.

Старики помолодели, вдовы обрели мужей:

Павшие в боях вернулись, сгинувшие средь морей.

Все вокруг преобразилось, мы иные, мир иной,

То, о чем весь день мечтали, держим крепкою рукой.

Как ваятель, как художник, изменяем жизнь во сне,

Но не каждый сон, пожалуй, можно рассказать жене.

Чей-то взгляд, когда-то нежный, столько лет прошло, и вдруг:

Замираем — неужели? Ты ли это, милый друг?

— Во! Это по-нашему! Давай про милого друга! — одобрительно выкрикнул кто-то из дальнего угла трактира. Кто-то пьяно расхохотался. Афарга зажмурилась, ощутив привычную тяжесть и жжение в груди. О, Алая Мать, ну зачем он поет этим людям? Ну почему, почему у этого арранта, владеющего самым ненужным и бесценным, быть может, самым бесценным на земле сокровищем — нежным и любящим сердцем, нет в нем места для нее?

Из задуманного прямо — многое то вкривь, то вкось

Воплотилось, а иное так и вовсе не сбылось.

Как легко во сне прощаем, вспоминаем о друзьях,

Перебарываем робость, пересиливаем страх!..

И как трудно пробуждаться, начиная новый день!

Он реален, но реальность после сна бледна, как тень.

Заплутав в её тенетах лживых дел и лживых слов,

Мы растерянно лепечем: «Ночь, пошли хороших снов».

«И все-таки он будет моим! Я напрошусь, увяжусь за ним, умолю взять с собой хоть в Саккарем, хоть в Аррантиаду, хоть на Сегванские острова! И никуда он от меня не денется! — поклялась сама себе Афарга. — Если ему нравятся разбойницы — стану разбойницей. Если ему нужны помощницы-врачеватели — стану врачевателем. А если не получится влюбить его в себя, соблазнить, заставить думать только обо мне обычным способом — зачарую. Заворожу, заколдую, но он будет моим! Все равно не жить мне без него!»

Она не слышала галдежа и пьяных выкриков гушкаваров и очнулась, лишь когда Эврих вновь коснулся певучих струн. И снова он запел не то, чего от него ожидали:

Сегодня особенно чувствую я

Бренность жизни земной и её тщету.

Мы уйдем, но забрезжит опять заря,

Подвиг равно осветит и суету…

Он был нелеп и прекрасен. Глядя на него, Афарге хотелось плакать, смеяться и ругаться одновременно. Безусловно, он видел окружавших его людей совсем иными, чем были они на самом деле. Иначе он не стал бы петь им этих песен, не стал бы лечить хладнокровных убийц и мерзавцев, коих среди гушкаваров было пруд пруди. И все же, раз они слушали его и просили петь, какие-то струны их душ ему удавалось затронуть, в чем-то он был им сродни, плоть от плоти, кость от кости…

…Два вопроса покоя мне не дают.

Два вопроса, хоть битва кипит, хоть пир:

Впрямь ли души, с телами простясь, живут?

И — зачем мы явились в сей дивный мир?

Ах, не смог я на них отыскать ответ

Ни в ученых томах, ни в словах жрецов,

Разложила на семь цветов белый свет

Хитроумная рать седых мудрецов.

Описала обычаи ста племен,

Растолкует приметы, знаменья, бред,

Перечислит Создателя сто имен,

Лишь на эти вопросы ответа нет.

Если люди — природы глупый каприз:

Век скорбный недолог, как жизнь мотылька,

Тела спелого плод так и тянет вниз —

Зачем же стремится наш дух в облака?

Если Боговы дети мы в Божьем саду —

Цель должна быть достойна сил и затрат!

— Почему сестра ненавидит сестру?

И войною поднялся на брата брат?..

— К оружию! К оружию, друзья! Пожиратели нечистот обложили «Дом Шайала»!

Слова ворвавшегося в зал караульщика заставили Эвриха умолкнуть. Гушкавары вскочили со своих мест, опрокидывая чаши и миски с едой.

— Что ты несешь?! Говори толком! — прикрикнула на перепуганного караульщика Аль-Чориль.

— Там целый отряд! Перед домом, на улице Косноязыких! Они ждут лишь сигнала, чтобы вломиться в трактир!

— Проклятие! Колдуны Амаши добрались-таки до перстня! — пробормотал Эврих в то время, как Аль-Чориль принялась отдавать необходимые распоряжения.

Несколько гушкаваров во главе с Тарагатой бросились закладывать бревнами вход в трактир, запертый ныне от обычных посетителей. Яргай кинулся за Мутамак и Ульчи, пятерых Аль-Чориль послала проверить другие выходы из «Дома Шайала», остальные разбежались по своим каморкам за оружием. Тартунг умчался за кванге и Эвриховой сумкой, Афарга же осталась возле арранта, мысленно благодаря Великого Духа за то, что тот так быстро внял её мольбам и предоставил ей возможность загладить давешнюю оплошность.

— В проулке скопилось не менее полусотни стражников, — доложила Тарагата. — Столько же их собралось и на улице Косноязыких. А у нас не более трех десятков. Причем выпито этим вечером было немало.

— Плохо дело. Они заняли Приречный переулок, — прошамкал Шайал, появляясь в опустевшем зале. — Надобно уходить в сторону Закатных холмов.

— Почему твои мальчишки не предупредили нас заранее?! — яростно прошипела Аль-Чориль. — Поведешь нас по тайному ходу, я не собираюсь рисковать своим сыном! В Кривом переулке нам наверняка устроили засаду!

— Конечно, — мелко затряс головой Шайал. — Раз уж они проведали, что ты тут, то наверняка подожгут дом. Но кто-то должен отвлечь внимание стражников, иначе они нас все равно нагонят.

В наружные двери ударили раз, другой, третий. Собравшиеся в зале гушкавары начали тревожно переглядываться. Ульчи тер кулаками заспанные глаза, с изумлением взирая на Мутамак, успевшую разжиться большим луком и мечом и намеревавшуюся, похоже, защищать своего воспитанника до последней капли крови.

— Яргай, выводи людей по Кривому переулку и постарайся наделать по дороге как можно больше шуму. Встретимся утром у Извоза. Тарагата, подожги дом, прежде чем следовать за нами. Шайал, твои родичи ушли?

— Я отправил их проверить, в целости ли ход, — прошамкал старик, не выказывая ни страха, ни сожаления по поводу грядущей гибели своего дома и всех хранящихся в нем богатств, хотя прежде казался Афарге не только скудоумным, но и крайне прижимистым. — Поторопись, госпожа, иначе будет поздно.

Глухие удары и скрежет возвестили о том, что стражники принялись ломать входную дверь.

— Ульчи, Мутамак, Эврих и вы трое, — Аль-Чориль ткнула пальцем в ближайших гушкаваров, — со мной. Веди, старик.

— Остальные — за мной! — рявкнул Яргай, вздымая над головой широкий и длинный, хищно изогнутый по мономатанскому обычаю меч. — Скоро здесь будет жарко, а нам самое время проветриться после выпитого!

В растерянности и даже в панике Афарга уставилась на Эвриха, потом на Тартунга:

— Как же так? Он — не с нами? Юноша протянул ей кванге и колчан с маленькими стрелами.

— Ах, да не надо мне этого! Я и без них…

— Скорее, скорее!

— Эврих, прекрати! Делай, что тебе говорят, и не спорь! — неожиданно тонким, не своим голосом взвизгнула Аль-Чориль, окончательно выведенная из себя успевшим ей что-то возразить аррантом.

— Скорее, госпожа, скорее! — Шайал, ухватил предводительницу гушкаваров за руку и тянул за собой. В спину её подталкивала Мутамак.

— Чего стоите? Бегом! — Эврих выхватил кванге и колчан из рук Тартунга и устремился за Яргаем.

Опешившая Афарга помедлила несколько мгновений, тупо глядя, как Тарагата окатывает стены зала чудесным пальмовым маслом, и бросилась вслед за аррантом.

В полутьме она не поняла, в какой из закоулков свернули Аль-Чориль, Мутамак, Ульчи, Шайал и сопровождавшие их гушкавары, но это её ничуть не смутило. Разбойница, Ульчи и все прочие перестали её интересовать, как только она поняла, что Эврих идет не с ними, а с Яргаем, с Тартунгом, с ней. Он сделал выбор и теперь, если им удастся выбраться из этой передряги, уже не вернется к Аль-Чориль. Огромный огненный шар вскипел в её груди, и ей захотелось во весь голос смеяться, кричать и плакать от счастья.

Петляя по коридорам, минуя проходные комнаты и поднимаясь по лестницам, они в конце концов добрались до западной, самой высокой части «Дома Шайала», выходившей в Кривой переулок. По дороге они несколько раз слышали крики и удары топоров. Присоединявшиеся к ним гушкавары докладывали Яргаю, что стражники пытаются проникнуть в здание одновременно с нескольких сторон. В ответ на это предводитель их маленького отряда велел замыкающим опрокидывать масляные светильники на стены — огонь собьет приспешников Кешо со следа Аль-Чориль, а им самим, что бы ни случилось, обратного пути все равно нет.

Дощатые, тростниковые и бамбуковые стены мгновенно вспыхивали, и, когда они добрались до потайной двери, дом был уже окутан черным, смрадным дымом. У ведущей наружу двери гушкавары замешкались, готовясь к бою, — у Яргая не было сомнений, что в Кривом переулке их ожидает встреча со стражниками. Не найдя тщательно замаскированную дверь, они не стали крушить стены соседних жилищ, плохо представляя себе, вероятно, где именно кончается «Дом Шайала», но едва ли оставили переулок без наблюдения. Пока Яргай наставлял гушкаваров, Эврих поманил к себе Афаргу с Тартунгом и, когда те склонились к нему, тихо промолвил:

— Посланец Иммамала ожидает моего решения в «Приюте рыбака». Полагаю, сейчас самое время покинуть Город Тысячи Храмов. Если вы согласны со мной, а случай нас разъединит, пробирайтесь туда.

— Надеюсь, это последняя услуга, которую ты оказываешь семейству Газахлара? — поинтересовался Тартунг, и Афарга вдруг поняла: аррант отказался идти с Аль-Чориль потому, что боялся, как бы призванные Амашей колдуны не обнаружили его местонахождение с помощью украшенного изумрудом перстня. Стремясь покинуть Мванааке, он прежде всего думал о безопасности дочери Газахлара, о том, что может невольно навести на её след подручных Душегуба. То есть он, наверно, и так бы принял предложение Иммамала, но нападение стражников положило конец его колебаниям. Эврих торопился покинуть Ильяс ради неё самой, а она-то, дурочка, подумала…

Да полно, какая разница, кто что подумал и какими чувствами руководствуется её любимый? Главное — он свободен и зовет её с Тартунгом в путешествие. В Саккарем. Он не желает оставлять своих товарищей в стране, где вот-вот вспыхнет мятеж, и этого довольно. Все остальное будет зависеть от нее.

Афарга рассмеялась, Тартунг глянул на неё как на помешанную, Эврих ободряюще улыбнулся им, и тут Яргай растворил ведущую в переулок дверь.

Гушкавары высыпали из «Дома Шайала» и устремились по узкой и неровной, едва освещенной лунным светом улочке, зажатой между громоздящимися друг на друга хижинами, в сторону Закатных холмов. Они прекрасно знали все окрестные перелазы, щели и закоулки и растворились бы в ночи, подобно теням, если бы за ближайшим поворотом их не окликнул привыкший отдавать приказы голос:

— Кто такие? А ну стой на месте!

— Бей! — рявкнул Яргай.

Засвистели стрелы, лязгнули мечи, послышался топот множества ног. Вопли приверженцев Кешо слились с яростными криками гушкаваров. Пронзительно запели дудки стражников, призывавших товарищей на подмогу.

— Аль-Чориль может быть довольна — без шума не обошлось, — с дрожью в голосе пробормотала Афарга, тщетно тараща глаза, дабы понять, где тут свои, где чужие.

Страшный ночной бой кипел вокруг нее, словно штормовое море. Лязг стали, призрачные блики лунного света, вспыхивавшие на мечах и наконечниках копий, стоны раненых, хрип умирающих и чадный дым от горящего «Дома Шайала» что-то сдвинули в её сознании. Мир утонул в кровавом тумане, сердце сковал животный ужас, уже испытанный ею прежде, при виде несущихся в атаку слонов. Но тогда — если не считать помрачения, накатившего на неё в «Птичнике», — это был её первый бой. Теперь же, сделав чудовищное усилие, она все же совладала с собой. Отступила слабость: сердце уже не екало и не замирало, но гнало кровь по жилам мощно и ровно. Алая мгла рассеялась, страха как не бывало. Сцепив зубы и упрямо наклонив голову, Афарга выхватила кинжал и кинулась в гущу сражения.

Перед ней замелькали развевающиеся плащи, кожаные доспехи, ощерившееся лицо занесшего меч стражника в круглом шлеме с опущенной на нос стрелкой, а потом чья-то рука, ухватив её, точно тонущего щенка, вырвала из рокочущего водоворота и отшвырнула в сторону. И голос — Яргая, Майтата или ещё какого-то гушкавара? — гаркнул в самое ухо: «Где же твоя магия, ведьма?!»

А ещё чуть позже Тартунг, встряхнув её за плечи, проорал:

— Останови подкрепление! Иначе всем нам гибель!

Вспыхнувшие рядом с «Домом Шайала» постройки осветили Кривой переулок и толпу стражников, спешащих на помощь товарищам. В ржавых из-за рыжего света плащах и шлемах, с ржавыми мечами, копьями и щитами в руках, они быстро преодолевали подъем, и отделяло их от Афарги всего шагов двадцать пять-тридцать, когда в памяти её само собой всплыло то самое, нужное заклинание. Губы начали выговаривать слово за словом, а огненный, жгущий грудь шар, разделившись на два потока пламени, потек по плечам, по рукам, раскалил до невозможности пальцы и с последним произнесенным ею звуком плеснул двумя ало-белыми волнами, которые, слившись воедино, накрыли атакующих.

Это было так восхитительно, что девушка, радостно хихикнув, вновь вытянула руки вперед. Какое счастье! Какое полное освобождение! О, Алая Мать и Великий Дух, как здорово уметь переплавить всю боль и унижения, все сомнения и разочарования в такой вот всеочищающий огненный шквал!..

Теперь уже ей не надо было шептать заклинания. Пламя устремилось по жилам, повинуясь одному лишь мысленному приказу, и новая волна ослепительного огня накрыла полуобгорелые трупы стражников и тех немногих, кто пытался уползти или только что выскочил из нижнего проулка.

— Довольно, Афарга! Там уже никого нет! — Голос Эвриха донесся до неё откуда-то издалека, и она не стала вникать в смысл его слов. Зачем? Она ещё успеет выслушать его увещевания. Позже. Когда вполне отведет душу.

Бело-алая волна обрушилась на угловой дом, и он запылал, подобно факелу.

— Как хорошо… — тихо и мечтательно пробормотала девушка. Так же легко, хорошо и радостно ей было в «Птичнике», вот только там не следовало привлекать к себе внимания, а здесь Аль-Чориль сама просила, чтобы они пошумели.

— Афарга, они приближаются с верхнего конца Кривого переулка! Обернись, иначе будет поздно! — Тартунг схватил её за плечо и тут же с воплем отдернул руку.

— Зачем же ты?.. — с сожалением спросила Афарга, оборачиваясь, и тут же забыла о юноше. Мельком взглянула на оцепеневших гушкаваров, валяющиеся подле них тела и подняла глаза на стражников. Остановившиеся в начале Кривого переулка вооруженные тяжелыми луками воины медлили стрелять, с недоумением прислушиваясь к выкрикам бежавших с поля боя стражников. Перебить кучку разбойников ничего не стоит, а вот чушь, подобную той, что несут эти горе-вояки, не каждый день услышишь. Разве что от ветеранов, сражавшихся ещё против колдунов, поддерживавших самозванца Димдиго…

Афарга вскинула руки, вытянула их в сторону лучников, с сожалением чувствуя, как истаивает в груди жаркий огненный шар. Его уже не хватало для полноценного посыла, но ради того, чтобы эти глупые воители перестали смеяться, она выскребет остатки сил и… Она напряглась так, что в спине хрустнуло и перед глазами поплыли черные пятна. Однако пламя все же потекло по рукам и ослепительный шквал унесся в конец Кривого переулка, сжигая и сметая все на своем пути. И, глядя, как корчатся и истаивают фигурки незадачливых лучников, девушка ощутила сначала удовлетворение, а потом странную, непривычную пустоту. Как будто кто-то выдернул из неё стержень, вынул сердцевину и пустая шкурка медленно оседает на качающуюся, уходящую из-под ног землю…

* * *

— Расскажи мне поподробнее о внезапной кончине Кешо, — попросила Ильяс Газахлара.

— Что ж я могу тебе рассказать? — удивленно вскинул брови владелец «Мраморного логова» отец опекунши императора Ульчи. — Как всем известно, он умер от злоупотреблений. Лекари утверждают, что у него остановилось сердце.

— Разумеется, остановилось. У всех покинувших этот мир останавливается сердце. У одних — от удара мечом, у других — от наброшенной на шею удавки, у третьих — под топором палача, — сухо ответствовала Ильяс, заглядывая в глубину огромного бассейна, где среди стеблей белых лилий плавали золотисто-красные рыбки. Бассейн занимал половину Зала Алых Цапель, считавшегося любимым местом работы скоропостижно скончавшегося самозванца. — Я не спрашиваю тебя о том, что общеизвестно, меня интересует, что произошло с Кешо в действительности.

Газахлар провел ладонью по гладкой, как шар, голове — он все ещё не мог привыкнуть к тому, что тело его полностью лишилось волос после перенесенной болезни. Окинул взглядом уставленный вазами с фруктами столик и, поколебавшись, кинул в рот щепотку кишмиша.

— Зачем тебе знать подробности? Он умер весьма своевременно, не так ли? Нам опять удалось избежать междоусобицы, и это самое главное. Согласись, нет ничего хуже братоубийственной войны, в которой гибнут твои соотечественники. Твои будущие подданные, трудом и богатствами коих жива империя.

— Если он умер сам, стало быть, у меня нет причин благодарить за его смерть кого-либо, кроме Нгуры, Тахмаанга и Мбо Мбелек? — Ильяс не глядела на отца, с нарочитым вниманием рассматривая украшавшие стены зала изображения алых цапель, бродящих по заросшему тростником болоту в поисках мальков и лягушек.

— О Великий Дух! Неужели тебе обязательно надобно услышать от меня признание в том, что я уморил Бибихнора? Ну уморил. Подсыпал ему яда в питье, — раздражаясь, промолвил Газахлар. — Признай лучше, что мы с Амашей блестяще обделали это дельце. Народ был счастлив обрести нового императора. А юному императору и его опекунше, конечно же, нужны мудрые советники и наставники, и я подумал, что ты пригласила меня сюда поговорить именно об этом…

— Ты думаешь, из тебя получится мудрый советник? — прервала Газахлара Ильяс. — До сих пор твои советы не способствовали процветанию империи. Уж очень ты любишь скакать на двух лошадях сразу, а это, как общеизвестно, ни к чему хорошему не приводит.

Зависнув над столом, Газахлар ещё раз критически оглядел сочные, золотисто-желтые ломти дыни; соблазнительные, красиво разложенные дольки апельсинов; гроздья лилово-черного, дымчато-янтарного и продолговатого зеленого винограда; финики в меду; сладкие и соленые орешки. Покосился на Ильяс и вновь потянулся к вазочке со своим любимым кишмишем.

— Дорогая, я не езжу на двух лошадях. Просто умею на ходу пересесть с издыхающей на свежую, выносливую и полную сил. К обоюдному, как мне кажется, удовольствию и пользе.

— Как часто мы пользуемся своей способностью рассуждать для того только, чтобы подыскать достойные оправдания поступков, совершенных потому, что они были нам выгодны, — пробормотала Ильяс, отвечая скорее сама себе, чем собеседнику.

— О, это лишь на первый взгляд странно, что собственные проступки кажутся нам неизмеримо менее предосудительными, чем чужие, — усмехнулся Газахлар. — Это объясняется тем, что мы знаем все обстоятельства, вызвавшие их, и потому прощаем себе то, чего не прощаем другим.

— Да, побывав в чужой шкуре, на многое начинаешь смотреть иначе.

— Людям свойственно не думать о своих недостатках, а в случае нужды легко находить для них оправдания. — Газахлар многозначительно поднял палец. — Но истинный мудрец умеет прощать как себя, так и своих близких.

— И чем же ты отравил Кешо? — поинтересовалась Ильяс, пропуская последние слова отца мимо ушей.

— Отваром желтоцвета и кудреника. Беседы с твоим аррантом пошли мне на пользу, а содержание его тюков могло бы осчастливить и обогатить более разумного и предприимчивого владельца. Он что же — уплыл из Мванааке, не прихватив никакого имущества?

— Оно погибло во время пожара в «Доме Шайала». — Ильяс подошла к высокому окну и уставилась на плывущие над морем облака.

— Прискорбно. Однако жизнь — это пиршество, на котором каждый стремится съесть как можно быстрее и больше всего самого вкусного. И если у твоего арранта плохой аппетит, пусть пеняет на себя. Ты не возражаешь, если моя жена вернется после родов в столицу?

— Рада буду с ней познакомиться. Вряд ли она такая уж пустышка, как следует из твоих слов. Иначе Эврих вряд ли бы на неё позарился. Кроме того, я считаю своим долгом проследить за тем, чтобы дитя, которое она родит, получило хорошее воспитание и образование. Я многим обязана моему арранту.

— А тебе не кажется, что мне ты тоже кое-чем обязана и настала пора поговорить об этом? — Газахлар нахмурился и быстрым шагом прошелся по залу.

— Ты знаешь, что меня больше всего удивляет в людях? Их непоследовательность. Я почти не встречала цельных личностей, остававшихся верными себе как в достоинствах своих, так и в недостатках. Меня и сейчас поражает, как в людях сочетаются самые несовместимые черты. Ты ослепил моего мужа, отнял сына, вынудил отправиться в изгнание, помогал травить целых десять лет и желаешь искупить все это убийством своего благодетеля? Да ещё рассчитываешь на мою благодарность и полагаешь себя достойным занять место наставника Ульчи? — Ильяс развела руками, изобразив на лице крайнее изумление. — Видала я негодяев, способных пожертвовать собой ради любимого человека, сердобольных воришек, слезливых убийц и продажных девок, считавших делом чести обслужить клиента на совесть, но все они являются по сравнению с тобой образцами складного мышления и последовательности.

— Государственный муж не может быть совестливым, справедливым и последовательным. Ты уже достаточно взрослая, чтобы понимать это. — Газахлар поморщился, желая показать, что нет смысла толковать о столь очевидных вещах. — Когда-то мы уже говорили о предательстве, которое становится подвигом, если совершено во благо империи. Ты не согласилась со мной и вынуждена была бежать в Кидоту. Я рассчитывал, что годы лишений пошли тебе на пользу и кое-чему научили. Не разочаровывай же меня, дочь.

— Ты рассчитывал, что я научусь прощать все и всем? Как аррант, полагавший, что не надо ждать от людей слишком многого? Что надобно быть благодарным за хорошее обращение и не сетовать на плохое? «Ибо каждого из нас сделало тем, что он есть, направление его желаний и природа его души». Он утверждал, что только недостаток воображения мешает нам увидеть вещи с какой-либо точки зрения, кроме своей собственной, и неразумно сердиться на людей за то, что они его лишены. Однако я — не он и не собираюсь смотреть на мир твоими глазами.

— Стало быть, я ошибся.

— И это будет стоить тебе дорого. Дверь в зал без стука распахнулась, и на пороге появилась Нганья с серебряным подносом в руках.

— Входи. Ты принесла то, о чем я тебя просила? — обратилась к подруге Ильяс.

— Да. — Нганья сделала вошедшим за ней воинам знак подождать её у входа и, обращаясь к Газахлару, пояснила. — Ильяс велела приготовить тебе подарок, и я поспешила выполнить её распоряжение.

— Какой ещё подарок? — В голосе Газахлара отчетливо послышалась тревога. Он отступил от шагнувшей к нему Нганьи и, качнувшись, едва не уронил напольную тонкогорлую вазу с большими белыми цветами.

— Подними платок, — велела Ильяс. Газахлар неуверенно протянул руку и сдернул платок с принесенного Нганьей подноса. Издал сдавленный крик и отшатнулся, словно увидел на нем ядовитую гадину. На подносе в лужице крови лежала голова Амаши. Рядом с ней весело посверкивал массивный золотой перстень с огромным изумрудом.

— Зачем ты это сделала? Он мог сослужить тебе добрую службу!

— Не мог. Так же, как не сможешь и ты. Помолись и, если у тебя есть какие-нибудь поручения живым, обдумай и выскажи их. Ибо мгновения жизни твоей сочтены.

— Как?! Неужели ты велишь убить меня? Ты — моя дочь!

— Ты уже мертв. Будучи твоей дочерью, я тоже извлекла кое-что полезное из речей Эвриха. Равно как и из его тюков. — Ильяс криво усмехнулась и указала пальцем на вазочку с кишмишем. — Твоя смерть будет сладкой. Или, по крайней мере, быстрой. Моему сыну не нужен наставник, не способный избавиться от пагубных привычек.

Газахлар попятился от дочери и со стоном рухнул в оказавшееся на его пути плетенное из тростника кресло. Ильяс взяла с подноса перстень Амаши, подышала на изумруд, потерла камень о полу роскошного одеяния и поднесла к глазам, словно надеялась увидеть в его сине-зеленых глубинах корабль, уносящий её ненаглядного арранта к берегам Восточного материка.

* * *

При изрядной вместимости нанятое Иммамалом суденышко отличалось быстроходностью, что было немаловажно для торговца, поставлявшего мономатанские фрукты на остров Толми, к столу учеников Божественных Братьев. Эврих не пытался узнать, какими посулами посланец Мария Лаура соблазнил купца срочно отплыть в Мельсину — бежать, лишив себя возможности вернуться в Город Тысячи Храмов до тех пор, пока Кешо не перестанет быть императором. Добравшись среди ночи на утлой лодчонке до стоящего на внешнем рейде «Вездесущего», аррант замкнулся в себе и не раскрывал рта, ежели его не донимали расспросами и разговорами другие беженцы из Мванааке, коих собралось здесь около дюжины.

Он редко уходил с палубы, где часами любовался морем, по которому, оказывается, успел сильно соскучиться. Странно, казалось бы — отличный вид на море открывался из «Мраморного логова», с Закатных и Рассветных холмов и даже с крыши «Дома Шайала», от коего остались лишь зола и угли. Но глядеть на море с суши и с борта быстроходного судна — совсем не одно и то же. Движение корабля, запах и цвет моря, колебание палубы под ногами и бесконечный простор — все это, а может, и ещё что-то неназываемое заставляло его ощущать себя неотъемлемой частицей этого мира, которая пребудет в веках. Временами ему чудилось, что он сливается сознанием с парящими за кормой «Вездесущего» чайками, с летучими рыбами, выпрыгивавшими порой из длинных, пологих волн, с дельфинами, резвящимися, словно дети, в сине-зеленой бездне. Ему мерещилось, что он не стоит на палубе, а летит над волнами и, того и гляди, взмоет в звонкую синь поднебесья. Он был одновременно и морем, и небом, и ветром, и раскаленным солнцем, подобно огромному судну с багровыми парусами, уходящему за горизонт…

— Неужели тебе не интересно, чем там все кончится? В столице, у Аль-Чориль и Тарагаты?

Перевязанный и прихрамывающий Тартунг появился, как всегда, неожиданно и, остановившись подле Эвриха, облокотился на фальшборт с таким видом, что ясно было: уходить он не собирается и прогнать себя не позволит. Юноша всерьез считал, что его старший друг нуждается в поддержке и утешении, и избавиться от этой непрошеной опеки арранту было ничуть не легче, чем собрать пролитое или превратить сыр обратно в молоко. Впрочем, если бы ему даже удалось прогнать Тартунга, на смену юноше явилась бы Афарга, Иммамал или Ирам, каждый из которых полагал почему-то, будто желание Эвриха побыть в тишине и покое свидетельствует о его душевном нездоровье и разладе чувств.

— Не понимаю, как ты мог покинуть Город Тысячи Храмов, не доведя начатое дело до конца? — продолжал Тартунг, намеренно не замечая недовольства арранта. — Я вот прямо-таки умираю от любопытства: удастся ли Аль-Чориль скинуть Кешо, или все её старания пойдут прахом? Уж и Афаргу спрашивал, но она, к сожалению, ни предсказывать, ни гадать не умеет.

— Маги обычно предсказаниями не занимаются, — проворчал Эврих, видя, что отмолчаться не получится. — Есть среди них исключения, но большинство, насколько я знаю, полагает, что предсказать будущее — значит — до известной степени, конечно — предопределить его. Да и Афарга пока не слишком-то многому научилась. Крушить — оно ведь не в пример проще, чем созидать.

— Жаль. Не скоро мы, значит, узнаем, чем вся эта история с Ульчи завершилась.

Эврих неопределенно пожал плечами. Он уже пытался как-то растолковать Тартунгу свое отношение к происходящему в Мванааке, но, судя по всему, не преуспел в этом. Ничем хорошим история Аль-Чориль кончиться не могла, ибо, ежели человек намерен отомстить, завоевать власть или любовь любой ценой — результаты непременно будут трагическими. Для него самого или для окружающих, а вероятнее всего, для всех. Но коль упрямец не желает слушать предостережений, так и целый хор самых голосистых предсказателей не услышит. Он вспомнил, как рассказывал Ильяс о Гурцате и Подгорном Властелине, и криво улыбнулся. Предводительница гушкаваров не пожелала сделать вывод из услышанного, и втуне толковал он ей про Волкодава, главное отличие которого от неё заключалось в том, что тот готов был отомстить обидчикам ценой собственной жизни. Она же, не задумываясь, жертвовала жизнями многих и многих, поскольку за стремлением отомстить Кешо и Газахлару стояла жажда власти. Однако, если власть нужна не для того, чтобы сделать жизнь близких и далеких легче и счастливей, значит, она принесет им зло, и тогда любая заплаченная за неё цена будет чрезмерной.

Да и о каком завершении истории может идти речь, если конец каждой неизбежно становится началом другой? А то и нескольких… Любое событие имеет прямое или косвенное продолжение, и наивно думать, что подготавливаемый Ильяс мятеж завершится взошествием Ульчи на престол Мавуно. Если это и впрямь произойдет, у юного императора и его опекунши начнется иная, но вовсе не новая жизнь. История, в которой он сам, Тартунг и Афарга сыграли свою роль, будет продолжаться ещё долго-долго… И, понятное дело, ему тоже интересно было бы узнать о её перипетиях, как хотел бы он знать о судьбе Волкодава, оставленного им в Тин-Вилена, Тилорна, Хриса, Нжери, Узитави и многих других людей, к которым успел прикипеть сердцем, но что толку желать невозможного? У каждого человека своя судьба, свой путь, и, единожды пересекшись, они могут разойтись навсегда. Так стоит ли грустить или горевать об этом, если впереди предстоят встречи с новыми людьми? Стоит ли проявлять суетное любопытство, не имея возможности повлиять на ход событий? Что проку от твоих волнений тем, о ком ты волнуешься, ежели поддержать их и помочь им все равно не в твоей власти?..

— Скажи, зачем ты понадобился Иммамалу? Ведь в Саккареме не уничтожали колдунов и лекарей? Неужто дочери Мария Лаура совсем некому помочь? — не унимался Тартунг, во что бы то ни стало желавший вызвать арранта на разговор.

— Как знать, может, и я не сумею её излечить. Но раз уж Иммамал предложил нам свои услуги, глупо было бы ими не воспользоваться, не так ли? — промолвил Эврих, дивясь залившему небо огненно-рыжему зареву. — До чего же один закат не похож на другой! Ты обращал на это внимание? Будь я художником, рисовал бы только небо и море!

— И корабли, и женщин, и храмы, и жирных лавочников, и подвыпивших ремесленников, — подхватил, улыбаясь, Тартунг.

— Ну-у… и это, само собой, тоже, — смущенно кашлянув, согласился аррант. — Что же касается Саккарема… Там жил замечательный мудрец и врачеватель — Зелхат Мельсинский. Но он, по словам Иммамала, повредился на старости лет в рассудке. Никого не узнавал, перестал говорить, а потом и вовсе исчез. Умер, надобно думать. Аситах же — придворный маг, о котором я слыхал много хорошего, — отправился в очередное путешествие. И одному Великому Духу ведомо, когда он вернется с Перекрестка Миров, откуда не раз уже начинал свои странствия по иным Реальностям.

О сумасшествии Зелхата Эврих услышал от Иммамала только вчера, ибо именно вчера ему пришло в голову поинтересоваться, почему Марий Лаур не обратился за помощью к знаменитому врачевателю, которого он непременно намеревался навестить по прибытии в Саккарем. Узнав о кончине престарелого мудреца и учителя Ниилит, он ощутил такую горечь, словно получил известие о гибели близкого родственника. И уже не мог заставить себя не думать о Кари, путь к которой оказался значительно длиннее, чем он рассчитывал.

Разумеется, в том, что черные джиллы напали на «Ласточку», не было его вины, а попав в Город Тысячи Храмов, он вел себя сообразно обстоятельствам. Излечив Газахлара и не позволив Ильяс убить его, он следовал велениям сердца и, естественно, не мог не попытаться спасти Тразия Пэта, не мог не помочь матери вернуть потерянного сына. Он делал то, что считал необходимым. Вернее, все, что было в его силах. А что ещё можно требовать от человека? Вот только утешит ли это его, послужит ли оправданием в собственных глазах, если, добравшись до Гремящей расщелины, он узнает, что с Кари за эти два года случилось несчастье, от коего её можно было уберечь?

«О, Всеблагой Отец Созидатель, ну почему я вечно испытываю чувство вины перед ближними? За что бы я ни брался, что бы ни делал, долги мои все растут, и растут, и конца этому не видно!»

Эврих покосился на Тартунга и подумал, что вот тащит он парня вместе с Афаргой в Саккарем, а кому они там, спрашивается, нужны? Нет бы ему настоять на том, чтобы юноша отправился навестить Нумию и Узитави да прихватил с собой в поселок траоре новоявленную колдунью. Женщин там мало, мужчины бы её на руках носили, а в Мельсине она ведь без толмача и объясняться не сможет…

— Смотри, солнце село. Не пора ли тебе возвращаться в каюту? — тронул его за локоть Тартунг. — Масло я для светильников из Гаслана вытряс, можешь вернуться к своим драгоценным рукописям. Помнится, хотел ты давеча ещё что-то про слонов дописать.

— Чего стоят все мои писания по сравнению с манускриптами известнейших мудрецов и врачевателей, сгоревшими в «Доме Шайала»? — печально вопросил Эврих, но все же, бросив последний взгляд на быстро темнеющее небо, послушно двинулся к отведенной им в палубной надстройке каюте. А Тартунг, глядя ему в спину, подумал, что если этого чудного арранта что и излечит от душевной тоски, так это возня с вынесенными из огня бумагами. Бесконечная писанина, которую тот почему-то называет «работой».

Примечания

1

История Викториана, Александра Сергеевича и многих других служителей искусства подробно описана в моем романе «Запах смерти».

(обратно)

2

Большой зверь и Маленький мальчик (африкан.) — Прим. автора.

(обратно)

3

Модная актриса, выступающая в легком жанре (фарсе, легкой комедии, оперетте, с эстрады и т. п.) (фр). Однако здесь имеет место обыкновенное созвучие названий. На самом деле маркграф никакого отношения к певицам не имел, но, произнесенное на русском, его имя звучало как что-то вроде «Этуаль».

(обратно)

4

Каркаде, или каркадэ, — сладковато-кисловатый на вкус чайный напиток ярко-красного цвета, наготавливаемый из сушеных прицветников цветков розеллы (научное название растения — Hibiscus sabdariffa). Каркаде имеет много названий и эпитетов. Его также называют напиток фараонов, суданская роза, красная роза, красный щавель, окра, кенаф, роза Шарон, «мальва Венеции». Является национальным египетским напитком. Горячий чан пьется в качестве прохладительного напитка в жару. Также употребляется холодный каркаде с сахаром, этот напиток по вкусу напоминает морс. Каркаде, как и обычный чай, для удобства может фасоваться в пакетики.

(обратно)

5

ГДР — Гражданка Дальше Ручья (ленинградское народное). — Прим. автора.

(обратно)

6

Tea Габриэла фон Харбоу (нем. Thea Gabriele von Harbou, 27 декабря 1888 — 1 июля 1954) — немецкая актриса, автор сценариев нескольких классических фильмов и написанных на их основе романов, в том числе и романа-сценария «Метрополис» (1927).

(обратно)

7

Миозит — воспаление скелетных мышц. Проявляется ноющими болями в мышцах рук, ног, туловища, усиливающимися при движении. Миозит обычно является следствием непривычных физических нагрузок (особенно на холоде), ушибов напряженных мышц (при занятиях спортом).

(обратно)

8

«Это не к смерти, но к славе Божией, да прославится через нее Сын Божий»(готский). Слегка видоизмененная цитата из Евангелия от Иоанна, 11:4. Источник – «Библия Ульфилы», V век.

(обратно)

9

Цикл А. Мартьянова «Войти в бездну». Спб.: Лениздат, 2005–2007.

(обратно)

10

«Французское государство» — коллаборационистский режим в Южной Франции времен оккупации Северной Франции Германией после поражения в начале Второй мировой войны и падения Парижа в 1940 году.

(обратно)

11

Имеется в виду Барвенково-Лозовская операция 18–31 января 1942 года.

(обратно)

12

Здание постройки 1912 года сохранилось до сих пор, Исаакиевская площадь, д. 11.

(обратно)

13

Bohmisch-Mahrische Maschinenfabrik AG, до оккупации Чехии — CKD — Ceskomoravska Kolben-Danek. Производитель танков 38(t) и САУ на его базе.

(обратно)

14

Оскар Пешель (1826–1875) — выдающийся немецкий географ, профессор Лейпцигского университета.

(обратно)

15

Реальный факт, описанный у Белтона Купера. См. Belton Youngblood Cooper. Death Traps: The Survival of an American Armored Division in World War II. 1998.

(обратно)

16

В Третьем Рейхе гильотина была общепринятым способом казни для уголовных преступников, включая статьи за государственную измену. Что любопытно, гильотина применялась после 1945 года и в ГДР, вплоть до 1966 года, когда единственный аппарат сломался по причине крайней изношенности.

(обратно)

17

Немецкое название хребта Krkonose, Исполиновых гор, наиболее высокой части Судет.

(обратно)

18

22 июля 1941 г. во время штурмовки моста через Днестр в районе г. Ямполь самолет Р. Гейдриха был подбит огнем советской зенитной артиллерии. Ему удалось совершить вынужденную посадку на нейтральной полосе в районе села Ольшанка. Спустя несколько часов поиска его обнаружил патруль зондеркоманды 10-а. Гейдриха доставили в г. Ямполь, где располагался штаб команды.

(обратно)

19

Военно-морские звания Германии в русском языке следует передавать именно через «э» оборотное, как и произносится в немецком языке — Korvettenkapitan.

(обратно)

20

После инцидента в Бремене лодка U-177 получила неофициальное прозвище «U-Krucke», «Клюка», поскольку впоследствии корветтен-капитэн Гизе обычно прихрамывал и ходил с тростью, ставшей эмблемой субмарины. Умер Роберт Гизе в своей постели в 1989 году в возрасте 78 лет.

(обратно)

21

GeFePo — Geheime Feldpolizei — тайная военная полиция.

(обратно)

22

Штаб 58-й дивизии во главе с генерал-лейтенантом Георгом фон Брауном был подорван группой под руководством «дедушки русского спецназа» Ильи Старинова.

(обратно)

23

На самом деле Вальтер фон Рейхенау скончался после аварийной посадки самолета неподалеку от Львова/Лемберга. За два дня до этого Рейхенау перенес тяжелый инсульт и был отправлен в Германию на лечение. Дополнительная травма во время авиакатастрофы стала фатальной. Эрнст читает официальную пропагандистскую версию — понятно, что русские никак не могли сбить самолет под Лембергом, в сотнях километров от линии фронта.

(обратно)

24

Из стенограммы обсуждения операции с кодовым названием «Нордлихт» («Северное сияние») от 23 августа 1942 года.

(обратно)

25

В уголовном праве Германии с 1939 года существовало понятие «вредительства» (Volksschadling), практически полностью соответствующее аналогичной статье 58 (пункты 7, 9, 14) УК СССР. Наказание — до 15 лет заключения и вплоть до высшей меры.

(обратно)

26

Здание Земской управы по адресу Владимирская (ранее Короленко), д. 33 построено в 1913–1914 гг, окончательно закончено в 1924–1928 гг. Сохранилось до сих пор, сейчас там располагается СБУ Украины.

(обратно)

27

Шмулевич не ошибается. Центральный музей ВМФ СССР с 1924 по 1939 годы располагался в здании Главного Адмиралтейства, а к 1941 году был переведен на Васильевский остров, в здание бывшей Фондовой биржи.

(обратно)

28

Чтоб в тебя влюбился ангел смерти (идиш).

(обратно)

29

Тем же постановлением были созданы Управление контрразведки «СМЕРШ» НКВМФ СССР и отдел контрразведки «СМЕРШ» НКВД СССР. 19 апреля 1943 года на базе Управления особых отделов Народного комиссариата внутренних дел СССР было создано Главное управление контрразведки «СМЕРШ» с передачей его в ведение Народного комиссариата обороны СССР.

(обратно)

30

Московский Кремль приобрелсовременный вид только в 1947 году. Начиная с XVIII века до начала XX стены и башни традиционно белили, но в итоге послевоенной реставрации Сталин распорядился оставить «естественный» кирпично-красный цвет

(обратно)

31

Обычно план с кодовым обозначением «Валькирия» ассоциируется с неудачной попыткой переворота 20 июля 1944 года под руководством К. фон Штауффенберга. В действительности «Валькирия» являлась общим оперативным планом действий, рассчитанным на случай возникновения внутренних беспорядков, высадки вражеского десанта и прочих чрезвычайных обстоятельств. Директивы «Валькирии» утверждены Гитлером в 1942 году. Тот факт, что ими воспользовались заговорщики Штауффенберга, является в некотором смысле исторической иронией.

(обратно)

32

Kavallerie und Panzertruppenschule Krampnitz (Heeres-Reitschule) — бронетанковое военное училище неподалеку от Потсдама, переквалифицированное из кавалерийского в 1938 году Гейнцем Гудерианом. При осуществлении плана «Валькирия» училище поднималось по тревоге, задача — контроль над восточной частью Большого Берлина, что и произошло при неудачном «заговоре Штауффенберга» 20 июля 1944 года.

(обратно)

33

Полевой командный штаб рейхсфюрера СС.

(обратно)

34

Так называемый «Deutscher Olympia-Koffer», переносной радиоприемник, выпускавшийся в двух вариантах специально к XI Олимпиаде 1936 года, который позволял слушать сообщения об олимпийских соревнованиях, где бы ни находился его владелец.

(обратно)

35

Resistance — общее название французского Сопротивления, состоявшего из разрозненных, часто не пересекавшихся между собой групп, от французских коммунистов и испанских республиканцев до русских эмигрантов и приверженцев Шарля де Голля.

(обратно)

36

Общий смысл немецкого ультиматума состоял в следующем: «Если Румыния прекратит развитие своей индустрии и через известный, согласованный с немцами срок закроет часть ныне действующих промышленных предприятий, если, сверх того, Румыния согласится все 100 процентов своего экспорта направлять в Германию, то последняя готова гарантировать румынские границы».

(обратно)

37

Т. н. «речь о жареных каштанах», произнесенная Сталиным 10 марта 1939 года на XVIII съезде ВКП(б).

(обратно)

38

Известная итальянская отравительница XVII века, создательница «акватофаны», яда без вкуса и запаха.

(обратно)

39

Имперское министерство продовольствия и сельского хозяйства (Reichsministerium für Ernährung und Landwirtschaft).

(обратно)

40

Природа не терпит пустоты (лат). Аналог — «Свято место пусто не бывает».

(обратно)

41

Зарезервированная по Компьенскому перемирию территория на северо-востоке Франции, предназначенная для заселения немцами. Возвращение французских беженцев после 1940 года туда было запрещено. Зона включала в себя крупные города — Нанси, Мец, Седан, Реймс, Аррас. Не путать с аннексированной Германией территорией Эльзаса и Лотарингии.

(обратно)

42

В реальной истории операция «Антон» была проведена 11 ноября 1942 года.

(обратно)

43

Имеется в виду Операция «Катапульта» — серия операций по захвату и уничтожению кораблей французского флота в английских и колониальных портах британцами в июле 1940 года.

(обратно)

44

«Service du travail obligatoire» занималась во Франции набором рабочих определенного возраста, на добровольно-принудительной основе. Всего в 1942 году на «Организацию Тодта», Вермахт и оборонную промышленность в пределах Франции работали около 845 тысяч французов.

(обратно)

45

8 ноября 1942 года началась операция «Торч» — высадка британских и американских войск на североафриканском побережье общей численностью в 107 тысяч штыков.

(обратно)

46

Французская писательница XVII века, автор известнейшего афоризма «Чем больше я познаю людей, тем больше люблю собак».

(обратно)

47

По тем временам закончить семь классов считалось хорошим образованием. Дополнительно учились на всевозможных курсах, в кружках, клубах. Командирские курсы РККА позволяли выучить иностранный язык, освоить новую воинскую специальность и т. д.

(обратно)

48

Екатерина Павловна Пешкова — первая жена Максима Горького, в прошлом эсерка, с 1918 по 1937 год возглавляла советскую правозащитную организацию — Политический Красный Крест, закрытый Н. Ежовым. Много занималась тематикой военнопленных в 20-е годы, после советско-польской войны. Несмотря на свою деятельность и эсерское прошлое, не была репрессирована.

(обратно)

49

Словечко «головотяпство» намекало на связь майора Блинова с ежовскими методами работы и фактически таило в себе угрозу применения к Блинову серьезных методов внушения со стороны Особого отдела.

(обратно)

50

Неполная цитата из статьи В. И. Ленина «Удержат ли большевики государственную власть?» от октября 1917 года.

(обратно)

51

Свидетельство Николауса фон Белова, адъютанта Гитлера от Люфтваффе. Цитата относится к 4 мая 1938 года, произнесена во время обеда во дворце Квиринал.

(обратно)

52

«Париж стоит мессы» (фр.) — приписывается Генриху Наваррскому, вынужденному перейти из протестантизма в католицизм ради короны Франции.

(обратно)

53

Муссолини предполагал за счет побежденной Франции прирастить к Италии провинцию с данным названием — «Западные Альпы», путем аннексии Альп Верхнего Прованса, Прованских Альп и Савойи.

(обратно)

54

В течение семнадцати лет после 1926 года мафия на Сицилии не действовала, возродившись только после американской высадки в 1943 году. См. Джаспер Ридли, «Муссолини», гл. 21.

(обратно)

55

Граф Шуленбург подразумевает Indische Freiwilligen-Legion Regiment 950, созданный при участии С. Чандра Боса 26 августа 1942 года из пленных британских солдат в Северной Африке. Сначала входил в состав Вермахта, с 1944 года переформирован в «Индийский добровольческий легион СС».

(обратно)

56

Ф. Гальдер был смещен Гитлером с поста Начальника штаба ОКХ в сентябре 1942 года именно благодаря его осторожным действиям на южном фланге Восточного фронта.

(обратно)

57

В «Воспоминаниях» А. Шпеер крайне резко отзывается о проекте А-4 (более известном как «Фау-2»), считая его «одной из серьезнейших ошибок» (гл. 25 «Ошибочные диспозиции»).

(обратно)

58

Подробнее о проблемах ракетного центра можно прочитать в книге В. Дорнбергера «V-2. The Nazi Rocket Weapon. Ballantine Books; 1954» — в русском переводе «Фау-2. Сверхоружие Третьего рейха. 1930–1945». Пер. с англ. И. Е. Полоцка. М.: ЗАО «Центрполиграф», 2004. Доступна для свободного скачивания в Интернете. Особенно любопытна глава 8 «Солдаты инкорпорейтед», где автор рассказывает о попытке… приватизации Пенемюнде в 1943 году и длительной борьбе военных с «частниками», желавшими прибрать к рукам экспериментальный исследовательский центр.

(обратно)

59

Фау-2 действительно совершила первый суборбитальный полет при вертикальном запуске в начале 1944 года. Высота подъема составила 188 километров, советский Спутник-1 в перигее находился на высоте 215 километров от поверхности (максимальное удаление — 939 километров).

(обратно)

60

В реальной истории проект «Вассерфаль» был закончен к началу 1945 года из-за приоритета наступательной «Фау-2». Зенитная ракета послужила основой для создания американской ЗУР Hermes А-1.

(обратно)

61

А. Шпеер имеет в виду Демянскую наступательную операцию, когда советские войска перешли в наступление и окружили основные силы 2-го армейского корпуса 16-й немецкой армии группы армий «Север». Демянский котел был деблокирован немцами в апреле 1942 года.

(обратно)

62

В исторической реальности брошюра «Унтерменш» была изъята по требованию командования Вермахта несколько позже, весной 1943 года, также по описанным выше причинам.

(обратно)

63

Исторический факт.

(обратно)

64

Т. н. «Смоленскую декларацию» о борьбе против большевизма вместе с нацистами и создании «Русского комитета» А. Власов и В. Малышкин подписали 27 декабря 1942 года.

(обратно)

65

Сокращение от «Offizierslager für kriegsgefangene Offiziere», лагерь для военнопленных офицеров. В реальной истории Яков Джугашвили в марте 1943 года был переведен в концлагерь Заксенхаузен, где и погиб 14.04.1943.

(обратно)

66

Матф., 6:30.

(обратно)

67

Карл Эдуард, герцог Саксен-Кобург-Готский, группенфюрер СА, имперский комиссар добровольной медицинской службы и президент германского Красного Креста.

(обратно)

68

Подразумевается Аданская конференция 30–31 января 1943 года.

(обратно)

69

План «Гертруда» был утвержден перед началом операции «Блау» в мае или июне 1942 года, также являясь планом действий на случай необходимости в военной оккупации Турции. Shramm, Kriegstagebuch des Oberkommando der Wehrmacht, vol. III, pp. 1349–1350.

(обратно)

70

Р. П. Кондакчян, «Турецко-германские торговые связи в годы Второй мировой войны». Интересно, что оживленная торговля между Турцией и Третьим рейхом продолжалась вплоть до августа 1944 года, когда были разорваны дипломатические отношения, включая реэкспорт зерновых в Германию, полученных от США и Британской империи.

(обратно)

71

Распространенная немецкая примета, наподобие нашего «постучать по дереву» или «сплюнуть». В контексте — не сглазить.

(обратно)

72

Высадка десанта на полуостров Галлиполи, начавшаяся 25 апреля 1915 года, ставившая конечной целью овладение Константинополем. В основном в операции принимали участие войска из Новой Зеландии и Австралии, отчасти Франции. Антанта за 11 месяцев противостояния потеряла убитыми около 150 тысяч человек. После катастрофического провала Дарданелльской операции ее инициатор, Уинстон Черчилль, был вынужден уйти в отставку.

(обратно)

73

Граф Шуленбург имеет в виду начавшийся в декабре 1942 года голод в Бенгалии, тогда провинции Британской Индии. Из-за действий Лондона, потворствовавшего рыночным спекуляциям и реквизировавшего продовольственное зерно и рис в пользу метрополии, умерло по разным оценкам от 1,5 до 4 миллионов человек из числа местного населения. По мнению индийских историков, ответственность за голод в Бенгалии с массовой смертностью полностью лежит на Британской администрации в Индии.

(обратно)

74

Т. н. «Соглашение Сикорского — Майского» от 30 июля 1941 года, подписанное в присутствии Уинстона Черчилля и Энтони Идена.

(обратно)

75

Ныне г. Энзели, провинция Гилян.

(обратно)

76

Войска воздушного наблюдения, оповещения и связи, отдельный род войск ПВО, существовавший до 1951 года.

(обратно)

77

Ознакомиться с захватывающей историей приключений поляков на Ближнем Востоке можно в книге Ежи Климовского «Я был адъютантом генерала Андерса» (М.: Издательство МЭИ, 1991). Доступна для свободного прочтения в Интернете на сайте военной литературы «Милитера».

(обратно)

78

Подразумевается крайне реакционная националистическая идеология предвоенной Польши, выраженная в концепции «моральной санации» Юзефа Пилсудского. Правое крыло «санацистов» вполне можно назвать откровенными фашистами, хотя с аналогичными политическими движениями в Германии или Италии польские последователи «санации» не сотрудничали.

(обратно)

79

Captivité — плен (фр.).

(обратно)

80

Французское движение Сопротивления.

(обратно)

81

1 ноября — День всех святых. Имя Toussaint, собственно, и означает «все святые».

(обратно)

82

Одно из названий «Легиона Французских Волонтеров против большевизма» (Legion des Volontaires Français contre le Bolchevisme, сокр.: LVF). Французские добровольцы LVF носили германскую армейскую форму серо-зеленого цвета «фельдграу». Их единственным отличием от других военнослужащих германского Вермахта был нарукавный щиток с тремя вертикальными полосами цветов французского национального флага — «Триколора».

(обратно)

83

Коммунистическая партия во Франции находилась под запретом. 3 сентября 1940 года вышел закон, подтверждающий этот запрет. Согласно этому закону, всякий коммунист подлежит аресту как враг нации. Отсюда и название — «партия расстрелянных».

(обратно)

84

Милиция, Французская Милиция — с января 1943 года название организации, созданной на основе вспомогательной «Легионерской службы порядка» (Service d'ordre legionnaire — SOL). Основана генеральным секретарем по охране правопорядка Жозефом Дарнаном. Ее задача — борьба с «терроризмом» (Сопротивлением), «язвой еврейства», коммунистами.

(обратно)

85

Серпентина — загадочная девушка, дочь огненного духа Саламандра, возлюбленная студента-мечтателя Ансельма. Персонаж знаменитой сказки Гофмана «Золотой горшок».

(обратно)

86

Эрнст, я боюсь! Кто этот человек? (фр.)

(обратно)

87

Заткнись! (фр.)

(обратно)

88

На авеню Фош в Париже размещалось гестапо.

(обратно)

89

Тощий (фр.).

(обратно)

90

Ардашир, как правоверный мусульманин, использует отдельные из «99 имен Аллаха», предпочитая не называть «высшее имя» — al-ism al-'azam

(обратно)

91

Откровение Иоанна Богослова. 20: 2,3.

(обратно)

92

Уменьшительно-ласкательное обращение к прадеду (англ).

(обратно)

93

Вот дерьмо! Хозяин, они мертвы! Все мертвы!

(обратно)

94

Старший следователь (нем).

(обратно)

95

Подробнее об истории Беранже Соньера см. Лей Р. Линкольн Г., Бейджент М. Святая кровь и Святой Грааль. М., Крон-пресс, 1997.

(обратно)

96

Арелата – римское название современного города Арль, Франция, Бургундия.

(обратно)

97

Меня зовут Альбрих-дверг! Кто выйдет против меня? Золото и серебро Фафнира – мои! (древнескандинавск.)

(обратно)

98

Фафнир жестоко отомстит за это… (древнескандинавск.)

(обратно)

99

Конвой (нем).

(обратно)

100

Узел – единица скорости в морской навигации, равная одной морской миле в час (1852 м/ч).

(обратно)

101

«Этимологический словарь готского языка» (нем).

(обратно)

102

Полицейское судно! Впереди! Приказ лечь в дрейф! (нем.)

(обратно)

103

Мы не можем сейчас этого делать! (нем.)

(обратно)

104

Бальмунг – в «Песне о Нибелунгах» имя меча Зигфрида

(обратно)

105

Унция – принятая в Великобритании мера веса = 28,3 г.

(обратно)

106

Звание, примерно соответствующее армейскому полковнику. Начальник полиции округа.

(обратно)

107

Лука, 4: 1–5; Матфей, 12:1–8; Марк, 2: 23–28.

(обратно)

108

Весьма расхожее название Эйфелевой башни в Париже, которую в начале XX века почитали исключительно безобразным сооружением, портящим облик столицы Франции.

(обратно)

109

Шарлемань – император Карл I Великий (768–814).

(обратно)

110

Эмелин Пенхерст – одна из основателей движения за право женщин голосовать на выборах (1868).

(обратно)

111

Никто не обязан делать что-либо сверх возможного (лат.).

(обратно)

112

Ты – Кримхильда (готск.).

(обратно)

113

Реальный факт. Картина «Мона Лиза», более известная как «Джоконда», действительно была похищена из Лувра (но не в 1912-м, как у автора данного романа, а в 1911 году), что вызвало широчайший общественный резонанс. Два года спустя, картину случайно обнаружили во Флоренции, преступники найдены не были.

(обратно)

114

CQD – принятый в 1912 г. на радиостанциях фирмы «Маркони» сигнал бедствия (CQ – общий вызов, D – danger (опасность). MGY – Позывные «Титаника». Принятый в 1906 году всеобщий сигнал SOS радисты «Маркони» не использовали.

(обратно)

115

«Иудейская война» (лат).

(обратно)

116

Официальное название Петропавловской крепости до 1917 года.

(обратно)

117

Одно из сленговых названий Лондона.

(обратно)

118

Римские названия городов Трир, Реймс, Кёльн, Труа и Орлеан соответственно.

(обратно)

119

Описание самолета «Илья Муромец» тип ИМ-Б взято из мемуаров И. И. Сикорского «Воздушный путь». На данном аэроплане действительно был совершен сверхдальний полет С.-Петербург—Киев—Санкт-Петербург в июне 1914 года. Общая протяженность исторического полета в обе стороны – более двух тысяч километров.

(обратно)

120

Реальный факт. Именно в районе Каменца-Подольского в конце IV – середине V века племена готов, возглавляемые королем Атанарихом, потерпели жестокое поражение в битвах с армией гуннов, возглавляемой Аттилой, и под его натиском ушли за Днестр, в дакийские Карпаты.

(обратно)

121

Мы забрались слишком далеко. Возвращаемся назад (нем.).

(обратно)

122

Реальный факт. Каменец-Подольский 4 августа 1914 года был захвачен австро-венгерской армией, но уже 6 августа отбит обратно подошедшими войсками Российской империи.

(обратно)

Оглавление

Александр Лидин Проводник

  Глава 1 Караван смерти

  Глава 2 Посвящение

  Глава 3 Дальнейшие события

  Глава 4 Первый караван

  Глава 5 Крестовая дама

  Глава 6 По следу

  Глава 7 Исход по Орти

  Глава 8 Бубновая дама

  Глава 9

  Глава 10 Санкт-Ленинград

  Глава 11 Пиковая дама

  Глава 12 Охота на вампира

  Эпилог

Александр Лидин ЗАЩИТНИК

  Глава 1 АМОРФЫ

  Глава 2 МОИ РАБЫ

  Глава 3 Интерлюдия 1 НЕ НУЖЕН НАМ БЕРЕГ ТУРЕЦКИЙ…

  Глава 4 ИЦИХИТОНАЛЕЦУ И БИБИУЛУ[2]

  Глава 5 КАРАВАН

  Глава 6 ЗА РОДИНУ, ЗА СТАЛИНА!

  Глава 7 Интерлюдия 2 МИР ФАРАОНОВ

  Глава 8 ПЕРЕВЕЛИ МЕНЯ ЧЕРЕЗ МАЙДАН

  Глава 9 СЕМЬЯ ГЕРОЯ

  Глава 10 СЕМЬЯ ГЕРОЯ (ОКОНЧАНИЕ)

  Глава 11 Интерлюдия 2 ЗНАК СКАРАБЕЯ (ОКОНЧАНИЕ)

  Глава 12 СТОКГОЛЬМ — ГОРОД КОНТРАСТОВ

  Глава 13 Интерлюдия 3 БАУНТИ

  Глава 14 УНИВЕРСАЛЬНЫЙ КЛЮЧ

  Эпилог

Александр Лидин ОТСТУПНИК

  ЧАСТЬ 1

    Интерлюдия АЛЕКСАНДР ЯЩЕНКО, КАПИТАН

    Глава 1 ДОРОГА ЗАПАХА (из записок А. С.)

    Глава 2 ДОРОГА КОЛДОВСТВА (из записок А. С.)

    Глава 3 ДОРОГА ПЛОТИ (из записок А. С.)

    Глава 4 ЛЮДИ ИСКУССТВА (из записок А. С.)

    Глава 5 НЕСУЩАЯ СМЕРТЬ (из записок А. С.)

    Глава 6 ПАЛОМНИЧЕСТВО (из записок А. С.)

  ЧАСТЬ 2

    Интерлюдия АЛЕКСАНДР ЯШЕНКО, КАПИТАН

    Глава 1 ПОСЛЕДНЕЕ УБИЙСТВО ЖАЖДУЩЕГО (из записок А. С.)

    Глава 2 ВОИН ИСКУССТВА (из записок А. С.)

    Глава 3 РИТУАЛ (из записок А. С.)

    Глава 4 МИР МУХИ (из записок А. С.)

    Глава 5 ПОКАЯНИЕ (из записок А. С.)

  ЧАСТЬ 3

    Интерлюдия АЛЕКСАНДР ЯЩЕНКО, КАПИТАН

Андрей Мартьянов Белая акула

  – I — Рассказывает Степан Королев

    Глава первая НЕФАКТОРИЗУЕМАЯ ПЕРЕМЕННАЯ

    Глава вторая ANNO DOMINI 2326

    Глава третья ПАРЕНЬ ИЗ ПРОВИНЦИИ

  – II — Рассказывает Николай Крылов

    Глава четвертая БЮРОКРАТ ОТ АЛХИМИИ

    Глава пятая АНАТОМИЯ ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ

    Глава шестая СЛЕДСТВИЕ ВЕДУ Я!

  – III — Рассказывает Степан Королев

    Глава седьмая ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ПРОЦЕССА «N»

    Глава восьмая О БИБЛЕЙСКОМ СОВЕРШЕНСТВЕ

    Глава девятая NOMEN ILLI EQUILIBRUM

Андрей Мартьянов Черный горизонт

  Глава первая Первый рассказ Николая Крылова К ВОПРОСУ О ДЕМОГРАФИИ

  Глава вторая Первый рассказ Степана Королева ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ!

  Глава третья Второй рассказ Николая Крылова ВИННИ-ПУХ И ДЕНЬ ЗАБОТ

  Глава четвертая Второй рассказ Степана Королева ДЕЛОВЫЕ ЛЮДИ НЕОФЕОДАЛЬНОЙ ЭПОХИ

  Глава пятая Третий рассказ Николая Крылова ПРЕДЛОЖЕНИЕ, ОТ КОТОРОГО НЕВОЗМОЖНО ОТКАЗАТЬСЯ

  Глава шестая Третий рассказ Степана Королева ПО МОРЯМ, ПО ВОЛНАМ

  Глава седьмая Четвертый рассказ Николая Крылова А НОЧКА ТЕМНАЯ БЫЛА

  Глава восьмая Четвертый рассказ Степана Королева ЧУДОВИЩА ВИДА УЖАСНОГО

  Глава девятая Пятый рассказ Николая Крылова ТЕОРИЯ ЗАГОВОРА

АНДРЕЙ МАРТЬЯНОВ ЧУЖИЕ РУССКИЙ ДЕСАНТ

  ПРОЛОГ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА ПЯТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТАЯ

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Андрей МАРТЬЯНОВ ЧУЖИЕ: ОПЕРАЦИЯ «РЮГЕН»

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ГДЕ ЖИВЕТ ЧУЖОЙ?

    ГЛАВА ПЕРВАЯ. ВЫЗОВ В МИНИСТЕРСТВО

    ГЛАВА ВТОРАЯ. ПА-ДЕ-ДЕ НА ВЫСШЕМ УРОВНЕ

    ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПРИВАТНЫЕ БЕСЕДЫ

    ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. В ДОРОГУ ДАЛЬНЮЮ…

    ГЛАВА ПЯТАЯ. КОРАБЛЬ, КОТОРОГО НЕТ

    ГЛАВА ШЕСТАЯ. БЕСПОЛЕЗНЫЕ ОТКРЫТИЯ

    ГЛАВА СЕДЬМАЯ. НЕЖДАННЫЕ ГОСТИ

    ГЛАВА ВОСЬМАЯ. AVE, CAESAR!

    ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. КТО КОМУ КОНКУРЕНТ?

    ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

    ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ЧУЖОГО

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ «…НО ПАРАЗИТЫ— НИКОГДА!»

    ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. В НЕБЕСАХ И НА ТВЕРДИ

    ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ЧАСТНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ В СТИЛЕ ЭПОХИ

    ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ПЕРЕГОВОРЫ ПО-ДЖИХАДОВСКИ

    ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. БЕЗУМНЫЕ СТАДА

  ЭПИЛОГ. ЧТО ПОЛУЧАЕТ ПОБЕДИТЕЛЬ?

Андрей Мартьянов При участии Елены Хаецкой Der Architekt Том 1. Без иллюзий

  Вместо предисловия

  Предварение. Человек в синей шинели

  Часть первая МИНИСТР

    I. Ближний круг

    II. Цельно и объемно

    III. Враждебное небо

  Часть вторая СОЛДАТ

    1. Охота на кабана

    2. Весенний забег

    3. Чудо блицкрига

    4. Причуды топографии

    5. Дрезденская история

    6. «Красный Октябрь», черный ноябрь

  Часть третья МЯТЕЖНИК

    IV. Исполнители

    V. Ванзейская пастораль

  Завершение тома первого IHRE EVE

  Биографический справочник

Андрей Мартьянов Елена Хаецкая ПРОЕКТ «ГЕРМАНИЯ»

  КРАТКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

  ПРЕДВАРЕНИЕ УРАВНЕНИЕ С ТРЕМЯ НЕИЗВЕСТНЫМИ

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ КАНЦЛЕР Рассказывает Альберт Шпеер

    — I — ВАЛЬКИРИЯ[31]

    — II — «ПОСЛАННИК В НИКУДА»

    ИНТЕРМЕДИЯ I 18 БРЮМЕРА

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ ВОЕННОПЛЕННЫЙ Рассказывает оперуполномоченный Особого отдела 64-й армии

    1. ДАМА ИЗ КРАСНОГО КРЕСТА

    2. ГОСПИТАЛЬ НОМЕР ОДИН

    3. СЕРДЦЕ ШЕСТОЙ АРМИИ

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ДИПЛОМАТ Рассказывает Альберт Шпеер

    — III — ДЕКАН ДИКТАТОРОВ

    — IV — STURM BRICH LOS

    — V — УДАР ГРОМА

    ИНТЕРМЕДИЯ II КОМАНДИРОВОЧНЫЙ

  ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ТЕРРОРИСТ Рассказывает Эрнст Шпеер

    1. АПРЕЛЬ В ПАРИЖЕ

    2. «ВСЕ СВЯТЫЕ»

    3. ОТЕЛЬ «МАДЖЕСТИК»

    4. ГОЛОВА АДОЛЬФА ГИТЛЕРА

  ЗАВЕРШЕНИЕ ТОМА ВТОРОГО ТЕГЕРАН-43

  БИОГРАФИЧЕСКИЙ СПРАВОЧНИК ДЕЙСТВУЮЩИЕ И УПОМИНАЕМЫЕ ПЕРСОНАЖИ

Андрей Мартьянов След Фафнира

  ПРЕДВАРЕНИЕ

  Часть первая ЗОЛОТО СЕДОГО РЕЙНА

    Глава первая МЫ ЕГО НАШЛИ!

    Глава вторая СЛЕДСТВИЯ БЕЗ ВИДИМЫХ ПРИЧИН

    Глава третья ПРЕВРАЩЕНИЯ ТУДА И ОБРАТНО

    Глава четвертая ЗАБЫТАЯ ДИНАСТИЯ

    Глава пятая ОТСТУПЛЕНИЕ НА НЕПОДГОТОВЛЕННЫЕ ПОЗИЦИИ

    Глава шестая НЕПОБЕДИМАЯ АРМАДА

    Глава седьмая AUF WIEDERSEHEN, DEUTSCHLAND?

  Часть вторая …И КОРАБЛЬ ПЛЫВЕТ

    Глава восьмая ДОМ В КВАРТАЛЕ ТАМПЛЬ

    Глава девятая БОН ВОЯЖ, МАДЕМУАЗЕЛЬ!

    Глава десятая УЛЫБКА ДЖОКОНДЫ

    Глава одиннадцатая «ИЗ ЛИВЕРПУЛЬСКОЙ ГАВАНИ ВСЕГДА ПО ЧЕТВЕРГАМ…»

    Глава двенадцатая НОЧЬ ПОД ЗОЛОТОЙ ЗВЕЗДОЙ

  ПРИЛОЖЕНИЕ

Андрей Мартьянов Мировой кризис

  Предварение

  Глава первая Заседание концессии

  Глава вторая Его сиятельство

  Глава третья Манифест

  Глава четвертая С севера на юг

  Глава пятая Тихий город на море

  Глава шестая Теория заговора

  Глава седьмая Курган

  Глава восьмая Мировой кризис

  Глава девятая Семья

  Приложения

    I. Некоторые события в Европе после 1 августа 1914 года

    II. Как начиналась Первая мировая в реальной истории Выдержки из исследования Н. Старикова «1917. Разгадка русской революции»

Нил Алмазов Клановая междуусобица

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Отступление 1

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Отступление 2

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Отступление 3

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Отступление 4

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

  Глава 53

  Эпилог

Нил Алмазов Межклановая война

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Отступление 1

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Отступление 2

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Отступление 3

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Отступление 4

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Отступление 5

  Отступление 6

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Отступление 7

  Отступление 8

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Отступление 9

  Отступление 10

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Отступление 11

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Отступление 12

  Эпилог

Нил Алмазов Теневой кабинет. Книга 3

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Отступление 1

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Отступление 2

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Отступление 3

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Отступление 4

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Отступление 5

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Отступление 6

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Отступление 7

  Глава 50

  Глава 51

  Эпилог

Нил Алмазов Последний шанс. Книга 4

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Отступление 1

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Отступление 2

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Отступление 3

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Отступление 4

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Отступление 5

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Отступление 6

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Эпилог

Павел МОЛИТВИН ПОЛУДЕННЫЙ МИР

  Пролог ЧЕРВЬ ПОГУБИТЕЛЬ

  КНИГА ПЕРВАЯ КРИСТАЛЛ КАЛИМЕСТИАРА

    Часть первая. КАРАВАН

      Глава первая СОЖЖЕННАЯ ДЕРЕВНЯ

      Глава вторая ГЛЕГ-ЩИТОНОСЕЦ

      Глава третья УРТАК

    Часть вторая. ДЕТИ ГОРЫ

      Глава первая ПЕЩЕРА УТЕРЯННЫХ ГОЛОСОВ

      Глава вторая СВЯТИЛИЩЕ АМАЙГЕРАССЫ

      Глава третья ОСУЖДЕННЫЕ

      Глава четвертая В НЕДРАХ ГАНГОЗИ

      Глава пятая ПЛЕННИК БЕРГОЛА

  КНИГА ВТОРАЯ ПИРАТЫ ЖЕМЧУЖНОГО МОРЯ

    Часть первая. ЧИЛАРСКИЕ ТОПИ

      Глава первая НАЙТИ СЕВЕРЯНИНА

      Глава вторая ДЖУНГЛИ

      Глава третья ПОСЕЛОК НА РУИНАХ

      Глава четвертая ДВЕ СВАДЬБЫ

      Глава пятая ЧИЛАР

    Часть вторая. ГЛЕГОВА ОТМЕЛЬ

      Глава первая СЕСТРЫ

      Глава вторая КАПИТАН «ЗАБИЯКИ»

      Глава третья БАТИГАР

      Глава четвертая ПОГОНЯ

      Глава пятая МАГИСТР

Павел Молитвин Наследники империи

  Часть первая. ДЕВЫ НОЧИ

    Глава первая. ОТШЕЛЬНИК

    Глава вторая. БАЙ-БАЛАН

    Глава третья. ВЫБОР

    Глава четвертая.ГОСТЕПРИИМСТВО НЖИГА

    Глава пятая. СЫНОВЬЯ ОЦУЛАГО

  Часть вторая. ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ

    Глава первая. ПИР В ЗОЛОТОЙ РАКОВИНЕ

    Глава вторая. МАРИКАЛЬ

    Глава третья. НОЧНЫЕ СТЕРВЯТНИКИ

    Глава четвертая. СВЯЩЕННЫЙ ДЕНЬ

    Глава пятая. СИНЯЯ ДОРОГА

Павел Молитвин Спутники Волкодава

  Предисловие М. Семёновой

  Жемчужина для вождя

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

  Сундук чародея

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

  Глаз дракона

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

    23

    24

    25

    26

Павел МОЛИТВИН ПУТЬ ЭВРИХА

  Предисловие М. Семёновой

  Путь Эвриха (роман)

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

Павел МОЛИТВИН ВЕТЕР УДАЧИ

  Глава первая. Черные джиллы

  Глава вторая. Храм забытого бога

  Глава третья. Раб-исцелитель

  Глава четвертая. Праздник цветущих деревьев

  Глава пятая. Домашний лекарь Газахлара

  Глава шестая. Подсылы

  Глава седьмая. Уста Неизъяснимого Мбо Мбелек

  Глава восьмая. Рождение императора

Павел МОЛИТВИН ТЕНЬ ИМПЕРАТОРА

  Глава первая. Змееловы

  Глава вторая. Торжище

  Глава третья. Афарга

  Глава четвертая. Дочь Газахлара

  Глава пятая. Город Тысячи Храмов

  Глава шестая. Любовное зелье

  Глава седьмая. Тразий Пэт

  Глава восьмая. Наследник престола

*** Примечания ***